«Добро пожаловать в Некрополь»

Добро пожаловать в Некрополь (fb2) - Добро пожаловать в Некрополь 795K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Иванович Бортников

Сергей Бортников Добро пожаловать в Некрополь

Часть 1 Тайная миссия

1. Бергхоф (резиденция фюрера в Баварских Альпах), декабрь 1938 года

Гитлер был чрезмерно взволнован и возбуждён. Вчера немецкие физики Отто Ган и Фриц Штрассман впервые в мире осуществили искусственное расщепление ядра атома урана, о чём ему только что доложил доктор Эрих Шуман — руководитель исследовательского отдела Управления вооружений сухопутных сил рейха. Это величайшее событие открывало прямой путь к созданию сверхоружия, о котором фюрер мечтал всю свою сознательную жизнь.

— Альберт!

— Я здесь, мой фюрер, — донёсся издали очень звонкий и сильный баритон.

Тонкая внутренняя дверь, соединяющая две смежные комнаты, распахнулась, и на ковровой дорожке, ведущей к столу, за которым, сгорбившись, сидел рейхсканцлер, появился обладатель бархатного голоса — долговязый мужчина чуть старше тридцати с продолговатым бледным лицом и проникновенными глазами, исполненными напускного раболепия перед лидером нации.

Это был Альберт Шпеер — генеральный инспектор имперской столицы в сфере строительства. Несмотря на то что он ещё никогда не занимал высших должностных постов в германском государстве, человек очень влиятельный и достаточно могущественный. Окружающие называют его просто: «личный архитектор Гитлера». Такой статус позволяет открывать многие двери и предоставляет неслыханные возможности.

— Зиг хайль!

— Присядьте, друг мой… — фюрер, на которого угнетающе действовали любые проявления солдафонщины в неформальной обстановке, не отвечая на приветствие, хилой рукой указал на свободный стул.

— Спасибо, — верноподданно пробурчал Альберт.

— Можете меня поздравить. И не только меня. Всю нацию! Всю нашу великую Германию! Они наконец-то сделали это!

— Кто они? — повёл бровями Шпеер, хотя уже догадался, о ком пойдёт речь.

— Ещё немного, и в моих руках окажется самое смертоносное оружие в мире, которому не смогут ничего противопоставить ни Советы, ни тем более американцы с британцами! Я знал, я всегда знал, что Отто и Фриц опередят остальной научный мир!

Альберт был лично знаком со всеми физиками-ядерщиками империи, но разделять вслух восторг лидера нации по поводу их очередных успехов явно не торопился; он лишь одобрительно кивнул, продолжая увлечённо слушать своего разошедшегося кумира.

— Знаю, вас всегда интересовали эксперименты в этой отрасли…

— Так точно!

— Поэтому и предлагаю принять непосредственное участие в Урановом проекте!

— В какой ипостаси?

— Куратора…

— Ого! — вырвалось у Альберта.

— Пока только негласного. Неофициального. Но вскоре я надеюсь сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться!

— Яволь, мой фюрер! Я рад служить вам где вы сочтёте нужным. На любом участке. В любой, самой ничтожной, должности.

2. Полигон Куммерсдорф под Берлином

26 сентября 1939 года Управление армейских вооружений вермахта собрало ведущих специалистов Третьего рейха, чтобы обсудить возможность создания ядерного оружия. На встречу, которую вёл Альберт Шпеер, были приглашены всемирно известные учёные: Пауль Хартек, Гангс Вильгельм Гейгер, Вальтер Боте, Курт Дибнер, Фридрих фон Вайцзеккер и Вернер Гейзенберг.

Первый из них настаивал: атомную бомбу можно создать уже через 9—12 месяцев, остальные или соглашались, или же несмело возражали.

И хотя Альберт тоже проникся атмосферой всеобщего оптимизма, вслух ни намёка на шапкозакидательство он не проявлял. Напротив, всячески осторожничал и поэтому первым делом предложил засекретить материалы ядерной программы.

Сказано — сделано.

С тех пор многие научные организации практически ушли в подполье. Среди них такие «зубры», как: Физический институт Общества кайзера Вильгельма, Институт физической химии Гамбургского университета, Физический институт Высшей технической школы в Берлине, Физический институт Института медицинских исследований в Хайдельберге[1], Физико-химический институт Лейпцигского университета, Лаборатория неорганической химии Высшей технической школы в Мюнхене, где проводилось исследование карбонильных соединений урана, Химический институт Боннского университета, в котором под руководством профессора Ш. Монта изучали свойства галогенидов урана, Институт органической химии Высшей технической школы в Данциге…

Сразу после совещания знаменитый концерн «ИГ Фарбениндустри» приступил к производству шестифтористого урана, пригодного для получения урана-235, и начал сооружение полупромышленной установки по разделению изотопов. Она представляла собой две концентрические трубы, одна из которых (внутренняя) нагревалась, а вторая (наружная) охлаждалась. Между ними подавался газообразный шестифтористый уран; при этом более легкие изотопы урана-235 должны были подниматься вверх быстрее, чем тяжелые урана-238, что позволило бы отделять их друг от друга (метод Клузиуса — Диккеля).

Практически в то же время Вернер Гензенберг начал теоретические работы по конструированию ядерного реактора и вскоре пришёл к выводу, что «при смеси уран — тяжёлая вода в шаре радиусом около шестидесяти сантиметров, окружённом водой (около тонны тяжёлой воды и тысяча двести килограммов урана), начнется спонтанное выделение энергии». Одновременно он же рассчитал параметры реактора другого типа, в котором уран и тяжёлая вода не смешивались, а располагались слоями.

На основании этих расчетов компания «Ауэрге» получила заказ на производство небольших партий урана. Обеспечить бесперебойные поставки тяжёлой воды была призвана известная норвежская фирма Norsk Hydro. Одновременно во дворе Физического института в Берлине началось сооружение реакторной сборки.

Но вдруг на проект одна за другой обрушились серьёзные неудачи.

Сначала отказалась работать установка для разделения изотопов по методу Клузиуса — Диккеля, смонтированная в Леверкузене. От неё пришлось полностью отказаться. Так был потерян целый год…

Позже в ходе многочисленных разбирательств удалось установить, что учёные не смогли осуществить самоподдерживающуюся ядерную реакцию потому, что в Германии не было достаточного количества тяжёлой воды, используемой в качестве материала для замедлителя нейтронов, а более доступный графит немцы почему-то использовать не решились.

В связи с этим Шпеер и его высокий покровитель — Гитлер — начали искать на оккупированных территориях места, где молекулы тяжёлой воды могут находиться в естественной среде.

Благо у их ног лежала вся Европа!

3. Берлин, Вильгельмштрассе 77, рейхсканцелярия, 20 июня 1941 года

За последние несколько суток Гитлер спал суммарно всего 2–3 часа, не более. Впрочем, он и раньше никогда не отличался особой сонливостью: ложился около 4 ночи, а вставал — в 10. Завтракал любимым мармеладом — и за работу!

Теперь же, накануне вторжения в СССР, сон и вовсе покинул фюрера. Оттого лишняя раздражительность, вспыльчивость, которую он, обычно мягкий и обходительный в общении с персоналом, часто демонстрировал в последнее время.

— Полковник Штольце! — тихо, чтобы в очередной раз не вывести шефа из себя, доложила секретарша — смазливая брюнетка лет 25.

— Немедленно пригласите! — не отрываясь от бумаг, небрежно бросил фюрер.

— Зиг хайль! — высокопоставленный сотрудник, а точнее, заместитель начальника второго отдела абвера (абвер-2), лично отвечающий за обеспечение и проведение диверсий за рубежом, как всегда, был строг и подтянут. Как-никак, за его плечами — Первая мировая и целая серия удачных спецопераций в странах Восточной Европы: Чехословакии, Югославии… Теперь пришёл черёд поручить ему первое задание на территории Союза Советских Социалистических Республик! Точнее, соответствующий приказ фюрер лично отдал ещё несколько дней тому назад. Пришло время отчитаться о проделанной работе!

— Присядьте, Эрвин!

— Спасибо, я постою.

— В ногах правды нет. Так, кажется, говорят русские?

— Так! — самодовольно подтвердил Штольце, в совершенстве владевший «великим и могучим».

— У вас всё идёт по плану?

— Так точно! Завтра утром пять диверсионных групп полка особого назначения «Бранденбург-800», в составе которых наши офицеры, прекрасно владеющие русским языком, и украинские националисты, переодетые в форму красноармейцев, форсируют Западный Буг и останутся в тылу противника до подхода основных сил. Две — в зоне ответственности Брестского пограничного отряда, три — на территории Украины: одна — в районе Владимира-Волынского, одна — у Крыстынополя, одна — возле Любомля[2].

— Очень хорошо… Когда первый сеанс связи?

— До поры до времени радиостанции находятся в специальных тайниках, заблаговременно оборудованных на приграничных территориях Страны Советов. По моему приказу разведчики могут незамедлительно воспользоваться ими, но ведь вы сами настояли на том, чтобы они вышли на связь ровно в три часа ночи с 21 на 22 июня…

— Ах да! Тишина в эфире — залог успеха… К тому же послезавтра там будут доблестные германские войска — тогда и наговорятся, не так ли?

— Так точно! А пока наши парни будут осуществлять намеченные мероприятия, согласно утверждённому вами плану. Брать под контроль мосты. Минировать пути отхода Красной армии и так далее, и тому подобное.

— Кому из командиров групп вы наиболее доверяете?

— Всем одинаково!

— И всё же. Я настаиваю!

— Любомльской. Лейтенанта Пухарта.

— Прекрасно. После выполнения задачи его бойцы не сольются с регулярными войсками, как мы намечали. Они будут привлечены для выполнения ещё одной сверхсекретной миссии в России.

— Есть!

— О сути задания они не будут знать ничего. А вот вас я постараюсь незамедлительно ввести в курс дела… Тем более что, если верить слухам, вы неплохо разбираетесь в физике и химии?

Лоб старого служаки (вот-вот Эрвину исполнится 50!) покрылся испариной. В технических дисциплинах он, в отличие от гуманитарных, был не очень силён.

А Гитлер продолжал всё в том же ехидном духе, наслаждаясь эффектом, который производила на разведчика его эрудиция:

— Тяжёлая вода… Вам известны её свойства?

— Никак нет, мой фюрер!

— Она практически не поглощает нейтроны и поэтому используется в ядерных реакторах для торможения этих частиц, а также в качестве теплоносителя. (Гитлер с удовольствием наблюдал за мимикой полковника, на лице которого легко читались восторг и неподдельное изумление.) Чтобы произвести наконец атомную бомбу и поставить на колени весь мир, Германии понадобится большое количество тяжёлой воды, а в оккупированных нами странах её практически нет. Зато полно в России, улавливаете мою мысль.

— Пока с трудом…

— По мнению наших учёных, тяжёлую воду в изобилии можно добывать вот здесь, — вождь ткнул пальцем в синее пятно на развёрнутой перед ним карте, и Штольце прочитал под ним: «Свитязь».

Естественно, это чужое название полковнику ни о чём не говорило…

4. Волынская область Украины, зона ответственности 8-й заставы 98-го Любомльского пограничного отряда, 21 июня 1941 года

До начала и в первые месяцы Великой Отечественной войны Любомльский пограничный отряд войск НКВД УССР нес службу по правому берегу реки Западный Буг. Его штаб дислоцировался в небольшом городке с умилительным названием Любомль. Этот населённый пункт давно облюбовали евреи. По одним данным, в 1940 году их было там 70 %, по другим — и вовсе свыше 90 % населения. Впрочем, к нашей истории эта статистика не имеет никакого отношения…

Командовал Любомльским отрядом подполковник Георгий Георгиевич Сурженко, заместителем начальника отряда по политчасти (а с введением института военных комиссаров — военкомом отряда) был старший батальонный комиссар Семен Яковлевич Логвинюк, заместителем начальника отряда по разведке — капитан Филипп Андреевич Ковалёв, начальником штаба — майор Виктор Андреевич Агеев.

8-й заставой командовал старший лейтенант Пётр Карпович Старовойтов. Он принял её совсем недавно — 5 июня, но уже знал здесь каждый кустик, каждую травинку.

«Гидом» по тамошней местности стал для него сержант Афанасий Третилов — потомственный казак из Ставрополья, служивший на хуторе Волчий Перевоз[3], вблизи которого стояла застава, уже третий год.

В субботу 21 июня он был свободен от несения службы и, предварительно согласовав свои намерения с начальством, отправился на рыбалку. Бугские сазаны, достигавшие порой более пуда веса, давно не давали ему покоя.

В разговорах между собой пограничники шутили: «Здесь рыба не плавает, она летает!»

И вправду. Не успел Афанасий расположиться на своём коронном месте под разлогой ивой, нависающей над быстриной одного из поворотов, как услышал громкий всплеск воды.

Это гигантская рыбина взвилась вверх на добрый метр и с шумом хлюпнулась обратно в реку.

Сержант размотал самодельную удочку и забросил поплавок чуть ниже того места.

Спустя секунду всплеск повторился. Только уже левее. Зато длился он гораздо дольше.

Третилов повернул голову на звук и увидел рослого парня лет двадцати пяти. Тот вышел на берег и принялся надевать форму красноармейца, которая ранее находилась то ли в непромокаемом пакете, то ли в каком-то тайнике на советском берегу.

Афанасий навёл на незнакомца ствол и уже собирался крикнуть: «Стоять на месте!», когда из воды появился следующий атлет. За ним — третий. Спустя мгновение к ним присоединились ещё двое. Итого — пятеро, а у его винтовки всего пять патронов!

Да и как стрелять?

Вдруг это свои, русские? Разведчики, диверсанты, мало ли кто?

Не снимая пальца со спускового крючка, Третилов начал пятиться в сторону видневшейся на горизонте казармы. Как вдруг… Что-то острое ударило в бок, и дикая боль в мгновение пронзила тело.

— А-а! — отчаянным усилием воли сумев оторвать крепкую руку, пытавшуюся затиснуть ему рот, закричал пограничник и нажал на спуск.

5. Застава старшего лейтенанта Старовойтова, хутор Волчий Перевоз Любомльского района Волынской области УССР, 21 июня 1941 года

Красноармеец Капустин шибко уважал своего старшего товарища Афанасия Третилова. В тот день Степан был в наряде и шёл против течения реки Буг на несколько шагов впереди двух пограничников. Когда он услышал крик, ринулся вперед и сразу заметил какого-то бойца, бросившегося прочь от истекавшего кровью сержанта.

Молодого солдата словно переклинило.

Он не стал, как учили, подавать команду голосом: мол, стой, стрелять буду, просто навёл свою трёхлинейку на мелькавшую впереди широкую спину и, не медля, выстрелил.

Убийца его друга упал лицом вниз.

Степан дождался товарищей по наряду и, определив их в боевое охранение, перевернул «труп» врага на спину. И вдруг тот шевельнулся, закашлялся и сплюнул кровью.

Оказывается, жив, курилка!

Капустин в мгновение вспомнил все наставления командиров и в первую очередь принялся внимательно изучать воротник незнакомца: если это диверсант, в чём он уже не сомневался, там должна быть капсула с ядом! Вскоре его рука и вправду что-то нащупала.

Солдат выхватил из рук шпиона окровавленный нож, надпорол им воротник и, вырвав с «мясом» клок материи, положил себе в карман.

На звуки выстрелов сбежалась чуть ли не вся застава. Младший политрук Андрей Андреевич Бабенко приказал радисту сообщить в штаб отряда о ЧП и запросить помощь, а сам устремился вдогонку за диверсантами — с группой пограничников поспешил за собаками, сразу взявшими след.

Уже спустя минуту радист Коля Терёхин доложил ему содержание ответной радиограммы: «Навстречу вам выслана тревожная группа во главе с капитаном Ковалёвым».

Погоня продолжалась недолго.

Бывалый разведчик Филипп Андреевич Ковалёв первым заметил врагов и дал залп сигнальными ракетами, указывая, таким образом, Бабенко точные координаты противника.

А бойкий политрук и так находился уже в сотне метров от того места.

Последний бросок — и враг окружён!

— Оружие на землю! Руки вверх!

Пятеро диверсантов сбились в кучу, не зная, что предпринять. Прекрасно обученные, физически сильные, до зубов вооружённые, они могли пройти пол-Европы и практически не встретить сопротивления, а здесь какие-то русские неучи, можно сказать недочеловеки, загнали их в глухой угол и вот-вот обезвредят! Ещё до начала похода на восток, старт которого запланировал на завтра их великий вождь!

Нет, лучше смерть, чем позор!

— Огонь! — скомандовал командир группы, и первый залёг в неглубокую ложбинку, где сразу прильнул к прицелу ручного пулемёта.

Завязался неравный бой.

Кольцо вокруг немцев, трое из которых уже пали замертво, всё сжималось и сжималось.

А ряды пограничников казались такими же монолитными и стройными. Хотя и среди них, конечно, были потери. Погиб сержант Макеенко, тяжело ранен рядовой Сушенцов…

— Приказываю сдаться! — улучив момент, ещё раз предложил капитан Ковалёв.

Немец ответил одиночным выстрелом. И промахнулся. А вот очередь из «Дегтярёва», почти сразу раздавшаяся в ответ, оказалась более точной и прошила ему снизу доверху весь левый бок.

— Добей меня, добей! — заорал лейтенант Пухарт, корчась от дикой боли.

Но последний из его подчинённых почему-то передумал умирать.

— Не стреляйте… Сдаюсь! — его вопль был полон отчаянии и безнадёги.

Лейтенант ещё попытался дотянуться до пистолета, чтобы последним выстрелом уложить предателя, но силы быстро покидали его.

Он только успел впиться зубами в ампулу.

И сразу затих, окружённый ненавистными красными воинами.

6. Любомль, районный центр Волынской области УССР, штаб 98-го погранотряда, 21 июня 1941 года

— Фамилия! — грозно пробасил Сурженко, соизволивший лично провести допрос оставшегося в живых нарушителя границы.

— Фишер…

— Значит, рыбак?

— Выходит так…

— Имя?

— Курт.

— Воинское звание! Я тебя за язык тянуть не буду!

— Рядовой…

— Не врёшь?

— Никак нет. Рядовой полка особого назначения «Бранденбург».

— Цель заброски… Ну же!

— Не допустить уничтожения мостов и переправ, по которым уже завтра пойдут войска победоносной германской армии. Минировать пути отхода, передавать координаты наиболее стойких очагов сопротивления…

— Ты чё такое несёшь, гнида? — не выдержал Ковалёв, присутствовавший при допросе.

— Объясняю для малограмотных: завтра начнётся война! — чётко чеканя каждое слово, с презрением повторил диверсант.

— Ох, ни фига себе заявочка… Георгий Георгиевич, следует немедленно доложить руководству!

— Да сколько можно, Филипп Андреевич? Разве ты не знаешь, что они ответят?

— В том-то и дело, что знаю. «Не сейте панику, товарищи командиры…»

— Вот видишь. Позвони лучше Потапову[4], он человек мудрый, рассудительный. Пускай приведёт войска в повышенную боевую готовность. На всякий, так сказать, случай.

— Слушаюсь, товарищ подполковник.

— А ты, Курт, говори дальше, не стесняйся. Да, кстати… Где учил русский?

— Дома. Отец воевал здесь в Первую мировую, попал в плен во время Брусиловского прорыва. Несколько лет содержался в лагере под Ковелем.

— Выходит, земляк?

— Почти.

— Фамилия командира группы?

— Не знаю.

— Как ты к нему обращался?

— Игорь.

— А он к тебе?

— Сергей.

— И всё?

— Так точно — всё.

— Сколько вас было?

— Шестеро. Одного застрелили ваши на границе.

— Кто он?

— Павел.

— Ты что, сволочь, издеваешься надо мной, да? Фамилия, звание!

— Не знаю. Ей-богу, не знаю…

— Сержант!

— Я!

Сухощавый красноармеец среднего роста с обветренным азиатским лицом мигом вырос из-за порога.

— «Рыбака» — в расход! Всё равно с него толку, как с козла молока…

— Как в расход? А закон, а конвенция?! — отчаянно взмолился пленник.

— А ты каким законом руководствовался, когда шёл на мою Родину, какой конвенцией? Диверсантов ни одна армия в плен не берёт!

— Вспомнил, господин подполковник, вспомнил!.. Павел — радист.

— Радист?

— Ну да… Я случайно услышал его разговор с командиром, как только мы переправились на ваш берег. «Где моя радиостанция?» — спросил Павел. «Много будешь знать — скоро состаришься, — ответил тогда Игорь. — Эфир — следующей ночью. А до неё ещё дожить надо!»

— Так и сказал «дожить надо»?

— Ага.

— Как в воду глядел твой командир.

— Точно… Русская народная мудрость, как всегда, оказалась права.

— Ладно, иди, а я пока с Павлом побеседую.

— Он жив?

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали… Товарищ сержант, уведите пленного!

— Расстрелять его, товарищ подполковник? — улыбнулся в роскошные усы красноармеец.

— Не надо. Я передумал. Пусть поживёт. До утра.

— Слушаюсь!

— Посади под замок и приведи второго!

— Есть!

7. Штаб Любомльского погранотряда, 21 июня 1941 года, спустя полчаса

— Ну как, капитан, удалось дозвониться до командарма Потапова?

— Так точно.

— И что Михайло Иванович?

— Говорит, что ему и так каждый день докладывают о перебежчиках.

— Так то ж не перебежчики — дипломированные диверсанты. Профессионалы!

— Ну и приказал отправить копии допросов. Мол, почитаю, разберусь…

— Когда разберётся-то? Завтра война!

— Товарищ подполковник, давайте доложим обстановку Белоцерковскому[5]. Пускай выделит человечка, так сказать, для очистки совести. Сами знаете, лучше перебдедь, чем недобдеть.

— Ладно. Докладывай. А я пока с германским радистом потолкую. Сержант Причиненко!

Дверь скрипнула.

— Разрешите? — поинтересовался всё тот же усач и, не дожидаясь ответа, кивнул двум своим собратьям, крепко держащим носилки, на которых страдал молодой человек с измождённым жёлтым лицом.

— Заводите.

— Правильнее сказать — заносите!

— Делай, что тебе говорят, умник.

— Есть…

Носилки положили на стол прямо перед носом Сурженко, чтобы ему было сподручнее сверху вниз смотреть на раненого диверсанта.

— Ваша фамилия и звание?

— Рядовой Вилли Штофф.

— А Серёга утверждает, что ты офицер.

— Откуда ему знать?

— Твоя правда…

— Он сам лейтенант — никак не ниже. Как Игорь.

— Кто тебе такое сказал?

— Никто. Глаза и уши имеются.

— Поясни!

— Когда нас готовили к заброске, Штольце только с ними двумя имел дело.

— Штольце… Знакомая фамилия! — не моргнув глазом, соврал Сурженко.

— Это один из руководителей отдела, занимающегося диверсиями на Восточном фронте.

— Даже такой есть?

— Будет. С завтрашнего дня.

— Понял. Среди ваших личных вещей — шифровальный блокнот и сухие анодные батареи. А рация где?

— В тайнике.

— Проведите меня к нему.

— Мне неизвестно его месторасположение.

— А кому известно?

— Игорю.

— Ну да… Есть на кого свалить.

— Почему вы так говорите? Он что, мёртв?

— Мертвее не бывает. А ты смекалист, братец…

— Учили…

— Когда первый сеанс связи?

— В три часа ночи.

— Сегодня?

— Завтра…

— Ясно. Ключом работать сможешь?

— Так точно. Но как вы обнаружите наш тайник?

— А мы не будем даже пытаться его искать. Ты передашь нашему человеку шифры и пароли; он и свяжется с твоим руководством.

— Не выйдет. У них есть образец моего «почерка».

— Тогда сам сядешь за рацию и без фокусов отобьёшь нужный текст. Или ты не хочешь жить?

— Хочу, господин подполковник…

— Это в вашей армии есть господа, а в нашей — товарищи. Хотя какой я тебе, а ты мне, к чёрту, товарищ?.. Враги мы с тобой, братец. Кровные враги!

— Я не враг. У меня отец — рабочий. Токарь.

— Снаряды точит на наши головы?

— Нет-нет. У него мирная специализация. Сантехника. Краны, коленья.

— Бреши, да не заговаривайся! Выйдешь в эфир?

— Так точно… Однако вам придётся учесть ещё одну немаловажную деталь…

— Какую?

— Подчинённые Штольце обязательно замеряют мощность передатчика, с которого идут радиограммы в Центр, и если они не совпадают…

— Не бойся, Вилли, всё будет путём… Мы подберём тебе прибор с соответствующими параметрами! Свободен! То есть… Выносите его, товарищ сержант!

8. Там же, через четверть часа

— Разрешите, товарищ подполковник?

Это Ковалёв наконец вернулся в кабинет начальника отряда.

— Входи, Филипп Андреевич. Ну, как там наше руководство?

— Здравствует!

— Бдительность усилить не призывает?

— А как же. Призывает. Но на провокации поддаваться не рекомендует.

— Эх, вынуть бы их из тёплых кабинетов — и к нам, в блиндажи… Чтобы собственными глазами поглядели на эти, так сказать, провокации!

— Согласен. Разрешите выполнять?

Они оба рассмеялись.

— Что радист? Соглашается работать на нас?

— А куда ему деваться? — вопросом на вопрос ответил Сурженко. — Что ты всё спрашиваешь и спрашиваешь? Кто, чёрт возьми, из нас начальник? Так что давай докладывай. Как положено по уставу. Кратко, по существу!

— Есть! — улыбнулся Ковалёв, давно досконально изучивший весёлый нрав своего командира. — Пришлют к нам человека. Сегодня же.

— Кого, если не секрет?

— Капитана Ковальчука[6].

— А… Иван Иваныча. Знаю такого. Мужик, что надо! Кремень!

9. Там же, 20:00 21 июня

Любая машина, появляющаяся на единственной дороге, ведущей к хутору Волчий Перевоз, летом была видна издалека. Её выдавал огромный столб пыли, поднимающийся позади движущегося транспорта.

Так было и в этот раз.

Сначала — «песчаная буря», затем — автомобиль.

За его рулём — сержант госбезопасности, справа, рядом с ним — дюжий мужчина средних лет, рано начавший седеть и лысеть. В тёмно-синих петлицах шерстяного френча цвета хаки с накладными карманами — продольный серебряный жгут, на каждом из рукавов — по три шитых серебром звезды.

— Капитан госбезопасности Ковальчук, прошу любить и жаловать!

Филипп Андреевич услужливо приоткрыл дверцу машины и козырнул:

— Заместитель начальника отряда по разведке капитан Ковалёв.

Тот — капитан, и этот — капитан. Один служит в НКВД и второй — тоже, а положеньице разное. Госбезопасность — серьёзная структура, тягаться с ней тяжело даже могущественным и влиятельным погранвойскам.

— Капитан Ковальчук. Можно просто — Иван Иванович, — скромно, без лишней помпы представился приезжий. — А где Георгий Георгиевич?

— У себя в кабинете!

— Накрывает стол?

— Так точно.

— Не откажусь с дороги, не откажусь…

— Проходите… Сюда, пожалуйста… Встречайте дорогого гостя, товарищ подполковник.

— Иван Иваныч! — как лебедь раскинул в стороны длинные руки-крылья гостеприимный хозяин. — Сколько лет, сколько зим?

— Всего-навсего два года. Если мне не изменяет память, последний раз мы встречались летом тридцать девятого. На Всесоюзном совещании.

— Так точно, Ваня, так точно. Надеюсь, мы по-прежнему на «ты»?

— Конечно, дорогой Георгий Георгиевич. Как жизнь?

— Нормально.

— А служба?

— Тоже ничего… Здешний люд нам шибко помогает. Увидят чужого или заметят что-то подозрительное, сразу сигнализируют куда надо.

— Мне нравы наших людей знакомы не понаслышке. Я местный, Жора.

— Да? Извини, не знал…

— Моя родная деревня всего в пятидесяти километрах от этих мест. Кашовка[7], может, слыхал?

— Никак нет.

— Я слышал, — вмешался в разговор старых знакомых Филипп Андреевич. — Когда мы ездили на полигон в Повурск, то по дороге останавливались в Софьяновке и собирали грибы. А Кашовка — рядом.

— Так точно. В речке нашей купались?

— Стоходе?

— Ага.

— Нет. Не пробовал. Сентябрь уже был. Не жарко.

— Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать? — вспомнил о своей миссии Сурженко. — Ты что будешь, Ваня?

— С удовольствием выпью грамм двести нашей полесской горилки. Если есть, конечно.

— Есть, Иван Иванович. Для тебя всё есть!

Подполковник достал из шкафа выпуклую стеклянную ёмкость времён Российской империи, до краёв наполненную мутной жидкостью, и поставил её рядом с закупоренными бутылками «казёнки». На разлив, как и полагается, определили младшего по званию.

— Ну, за что пить будем? — справившись с задачей, поинтересовался Ковалёв.

— Сначала за встречу. Потом за победу…

— Какую победу? Война ещё не началась, — вставил свои «пять копеек» Филипп Андреевич.

— Затем — за прекрасных дам, — проигнорировал его реплику Ковальчук. — Та будет последней — больше трёх не пью. А относительно войны вот что я скажу, братцы. Её не избежать. Хотим мы этого или нет. А будет война — будет и победа. Наша победа!

10. Там же, ещё через полчаса

— После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать… — зевнул Сурженко.

— У нас был не обед — ужин. Поэтому спать сегодня вряд ли доведётся, — развил и углубил его мысль Ковальчук.

— Это точно! — уж больно кисло улыбнулся Ковалёв. — А может, всё-таки кемарнём немного? Сейчас — двадцать тридцать, эфир — в три часа ночи… Как по мне, вполне достаточно для того, чтобы отдохнуть после тяжёлого трудового дня.

— Нет. Я так не могу, — авторитетно возразил Иван Иванович. — Или восемь часов, или ничего.

— Восемь часов сна для пограничника роскошь, — стал на сторону своего зама по разведке Георгий Георгиевич. — Немного подремать — лучше думать будем.

— Я буду бодрствовать, а вы — как хотите. Только, перед тем как лечь спать, потрудитесь распорядиться, чтобы ровно в полночь сюда привели обоих диверсантов.

— Есть!

11. Там же, 22 июня 1941 года, 0 часов, 1 минута

— На каком языке вам удобнее разговаривать: на русском или немецком?

— А вам? — подозрительно покосился на чекиста Фишер.

— Естественно, на родном.

Пленные переглянулись.

— Нам тоже, — выразил общее мнение Вилли Штофф, рана которого быстро заживала. Теперь он мог уже и сидеть, а не только лежать.

— Яволь… Шпрехе Дойч… Я — капитан госбезопасности Ковальчук. Как и вы, кадровый разведчик, диверсант. Поэтому буду предельно откровенен.

— Это хорошо, — скривил рот в улыбке радист.

— Как вы думаете, не обломает ваш долбаный фюрер о матушку-Россию свои кривые зубы?

— Нет. Не обломает. Держу пари, к концу осени он будет принимать парад доблестных германских войск на Красной площади, — зло блеснул синими глазами Курт. — Поэтому вам лучше отпустить нас. Как говорят русские, зачтётся!

— Поживём — увидим. Пока сверху, на коне, я… А вы где-то там, внизу, под копытами… И за ваши жизни никто не даст ломаного гроша. Даже всемогущий Адольф Гитлер.

— Посмотрим…

— Если будете живы! А это теперь зависит исключительно от меня.

— Что вы предлагаете? — еле выдавил Вилли, который показался Ивану Ивановичу менее злобным и более сговорчивым.

— Предлагаю сделку. Вы сообщаете в Центр, что всё в порядке, и спокойно дожидаетесь, когда наши танки войдут в Берлин. Поверьте, много времени для этого не понадобится… Мы сбрасываем вашего фюрера и устанавливаем в Германии рабоче-крестьянскую власть, а вас, соответственно, устраиваем на государственную службу. Как вам такая перспектива?

— Вроде бы неплохо…

— А если всё пойдёт иначе? — засомневался Фишер. — Так, как запланировал наш, а не ваш вождь?

— Тогда вас расстреляют. Свои же.

— Вот видите!

— Но… Но сегодня хозяин положения я. И, поверьте, без малейших угрызений совести пущу по пуле в обе ваши безмозглые головы, как только вы откажетесь от сотрудничества с нами. Так что выбора у вас по большому счёту нет. Ровно в три часа ночи Вилли выйдет на связь. И если что-то пойдёт не так, вы оба — покойники. Ясно?!

— Так точно! — в один голос по-русски заверили испуганные диверсанты.

12. Там же, 22 июня 1941 года, 3 часа ночи

Вилли лихо отбарабанил пароль. В ответ донёсся слабый и поначалу не очень чёткий сигнал. Но вскоре неизвестный германский «пианист» смог перенастроить передатчик, и слышимость сразу значительно улучшилась.

Отмечая это, Терёхин, контролировавший радиообмен в эфире по своей радиостанции, поднял вверх большой палец правой руки.

Находящийся на родине немец, ничего не подозревающий о том, что его слушают нежелательные лица, основательно разошёлся и с сумасшедшей скоростью отбивал одну группу знаков за другой.

Николай еле успевал записывать.

Когда он закончил, Штофф отправил какой-то загадочный знак и только после этого отдал команду «конец связи».

Терёхина такое поведение неслыханно разозлило:

— Товарищ капитан, что-то юлит эта сволочь!

— Почему ты так думаешь?

— Сигнал. Он подал своим хозяевам какой-то сигнал.

Иван Иванович выхватил из кобуры пистолет и приставил его к виску пленника:

— Не послушал ты меня, Вилли. И себя подвёл под монастырь, и своего товарища!

— Это неправда…

— О чём ты предупреждал своих боссов, ну же…

— Ни о чём, клянусь!

— А что за знак послал в эфир?

— Когда?

— Перед самым концом связи…

— А… Это значит, что всё в порядке. Никто мной не руководит, и я не веду двойной игры.

— Коля, может такое быть?

— Так точно.

— Вот видишь, значит, напрасно мы волновались!

— Конечно, напрасно, — закивал головой Штофф. — Ведь, если бы я хотел кого-то предупредить, то сделал бы это в начале эфира.

— Брешет он. Нутром чую, — недоверчиво покачал головой Терёхин.

— Сейчас проверим. Ну-ка, Вилли, расшифруй нам эту белиберду.

— «Поздравляю с успешным выполнением задания. Ждите наши войска в заданной точке».

— Всего-то? Вон сколько он наворочал. Наверняка целую инструкцию прислал.

— Нет. Слово чести! Всё так, как я сказал.

— Ладно. Верю. А теперь, Коля, ты возьми его блокнот и попробуй разобраться, правду говорит наш друг или нет.

— Но!.. — несмело запротестовал Штофф.

Однако Коля уже сопоставлял знаки и комментировал вслух:

— «У вас новое задание. 22 июня в 12:00 вы должны выдвинуться в район озера Свитязь к урочищу Гряда и ждать нашего человека. Пароль “Штольце”, отзыв “Шпеер”. После чего полностью поступаете в его распоряжение. Если встреча по каким-то причинам не состоится, повторяйте попытку через каждые два часа…» Я же говорил — юлит!

— Ах, Вилли, Вилли, — Ковальчук почесал макушку своим «ТТ» и нарочито громко добавил:

— Расстрелять. Обоих!

13. Берлин, радиоцентр разведуправления, 22 июня 1941 года, 3 часа с четвертью

Полковник Штольце был взбешён. Группа, командиру которой он доверял больше остальных, не выполнила задания, не достигла цели.

Как, как доложить об этом фюреру?

Операция «Тяжёлая вода» у него под неусыпным личным контролем! И днём, и ночью!

Хорошо ещё, что радист догадался подать тайный знак, означающий, что группа разоблачена. Но, к сожалению, сделал это только после того, как ему передали приказ о новом задании… Следовательно, если враги перехватили депешу (в чём Штольце уже не сомневался), то могут послать в 12 часов на Гряду своего человека, и тогда Профессору — конец.

Впрочем, как говорят русские, и шут с ним.

Слава богу, о его существовании Гитлеру ничего не известно…

Фу… Штольце вытер пот с чела…

«Нет, о провале я докладывать не стану. Через считаные минуты начнётся война, и тогда Советам будет не до шпионов, не до Профессора и не до тяжёлой воды. Это точно.

А выполнение задачи, ранее возложенной на Пухарта, перепоручу диверсионной группе, заброшенной на территорию СССР через зону ответственности Брестского отряда. Её командир уже вышел на связь. Никаких проблем у него нет. Так что, при удачном стечении обстоятельств, и он может успеть к 12 часам. Тогда Профессор будет спасён».

— Юрген! — тихо бросил Штольце.

Один из трёх радистов поднялся с места:

— Я!

— Передайте для четвёртого шифрограмму. Текст будет тот же, что и для третьего.

— Есть!

14. Хутор Волчий Перевоз, 22 июня 1941 года, 4:00[8]

Гитлер отводил своим полководцам ровно полчаса на то, чтобы подавить все очаги сопротивления советских пограничников.

Но, как говорят в Украине, «не так сталося, як гадалося»… Хотя в четыре часа ночи на отважных стражей наших рубежей обрушилась вся военная мощь Третьего рейха.

После двухчасовой артподготовки на позиции 8-й пограничной заставы пошёл батальон вражеской пехоты. Пётр Карпович организовал два сектора обороны. Первый, который он возглавил лично, находился в районе моста через реку Западный Буг, второй — под командованием замполита Бабенко — непосредственно возле помещения заставы.

Первая атака фашистов захлебнулась.

Но уже к восьми часам утра на мост со станции Дорохуск[9] прибыли два немецких бронепоезда и сразу же открыли массированный огонь по мужественным советским пограничникам. Почти все защитники моста при этом погибли. Лишь пятеро уцелевших бойцов и тяжелораненый старший лейтенант Старовойтов под вражескими пулями сумели добраться до 3-го блокгауза.

Яростно отбивалась от врага и группа политрука Бабенко, противостоящая двум пехотным ротам наседающего противника. Особым упорством отличались младший сержант Малый, красноармейцы Горюнов и Яковлев, которые точными очередями из пулеметов заставили залечь вражеские шеренги. Отважно сражались также заместитель политрука Прищепа, пограничники Смолин, Хашлаков.

Но на мост, оставшийся без охраны, уже вползали немецкие танки. За ними шли два полка пехоты с артиллерией. А на заставе из 66 осталось всего лишь 20 бойцов, способных держать оружие.

Вскоре немцы выкатили три пушки для стрельбы прямой наводкой и стали расстреливать из них 1-й и 3-й блокгаузы. По 2-му, в котором находился Бабенко, огонь вели минометы. Под их прикрытием враг снова и снова поднимался в атаку.

Однако наиболее горячий бой разгорелся не здесь, а в районе 1-го блокгауза, к которому прорвалась вражеская пехота. Остановить её наши воины смогли, лишь бросившись в рукопашную контратаку!

Чуть позже немцы подобрались и к 3-му блокгаузу, к тому времени получившему значительные повреждения. Пограничники во главе со старшим лейтенантом Старовойтовым отбивались чем могли и как могли. Несмотря на три ранения, Петр Карпович постоянно улыбался и подбадривал своих подчинённых. Но гитлеровцы подползли к укрытию и забросали его гранатами. Начальник заставы погиб.

Десять уцелевших красноармейцев продолжали бой с немецким батальоном, который окружил последний 2-й блокгауз. Осколком в лицо был ранен Хашлаков, еще один осколок попал в спину Андрею Бабенко, в бедро был ранен Спиридонов, но, несмотря ни на что, все они оставались в строю и оказывали ожесточённое сопротивление вооружённому до зубов врагу.

После очередного обстрела Бабенко приказал перебраться из сруба (бойницы и смотровые щели были забиты землей) в ходы сообщения.

И, как оказалось, вовремя…

Спустя несколько минут к блокгаузу подползли два сапера и заложили взрывчатку. Мощным взрывом оборонительное сооружение было уничтожено, а лазейку, в которой укрылись последние защитники заставы, основательно забросало землёй.

Один из фашистов решил раскопать вход в траншеи и был застрелен красноармейцем Хашлаковым. Но на звук выстрела сбежалась вся гитлеровская свора.

По команде офицера солдаты стали снимать землю и сдирать деревянное перекрытие. Первым к входу спустился командир немецкой группы и сразу получил пулю из пистолета Бабенко.

Остальные принялись долбить дыру прямо над головами пограничников. Те и тут не растерялись: дружно подняли кверху стволы винтовок и дали залп по оккупантам, глядевшим в проделанное отверстие.

Так, с переменным успехом, бои длились до самой ночи. А с наступлением темноты внезапно прекратились. Фашисты просто не решались приближаться к смертоносной траншее.

Андрей Бабенко в это время решил осмотреть своё нынешнее укрытие. Один выход был полностью завален, отрыть его не представлялось возможным. У второго, расчищенного немцами, горел костер и дежурил патруль с пулеметом.

Уходить решили через дыру в перекрытии. Один за другим мужественные пограничники покинули траншею и вскоре собрались в районе столовой. Еще два часа после этого они наблюдали за заставой, надеясь найти хоть кого-то из живых товарищей, но безрезультатно. И только тогда стали пробираться к своим.

На рассвете 23 июня им встретился местный житель, показавший тропу, ведущую к деревне Гуща. Вскоре группа Бабенко вышла в зону, контролируемую бойцами 45-й стрелковой дивизии, и вместе с ними продолжила отступление до Ковеля…

Своё дело они сделали — за первый день войны силами одной заставы уничтожили свыше 400 немецких солдат и командиров.

15. Любомльский, Шацкий районы Волынской области Украины, ночь с 21 на 22 июня

Ковальчук не стал дожидаться, когда первые снаряды упадут на его родную землю, — переоделся в гражданский костюм, предоставленный схожим по комплекции подполковником Сурженко, сел в автомобиль и помчался в сторону местечка Шацк, где у него было много знакомых, среди которых в первую очередь местный участковый Владимир Тур.

К нему и направлялся наш герой.

Ровно в четыре утра с запада донёсся страшный гул. Причину его Иван Иванович не мог понять, пока над трассой, по которой бежала его машина, не появилась армада самолётов с крестами на бортах. Спустя пятнадцать минут — вторая, затем — третья.

«Это война! Не врали диверсанты!»

Нет, капитан не паниковал и совершенно не боялся за свою шкуру. Надо будет отдать жизнь за советскую власть — он сделает это без малейших раздумий!

Но, чтобы погибнуть, особого героизма не требуется.

Сначала следует сделать всё, чтобы нанести врагу как можно больший урон. Этому его учили всю жизнь.

«Я возьму этого Профессора и узнаю, что затеяли фрицы. А там — посмотрим», — решил контрразведчик.

К счастью, Владимир Михайлович Тур был дома. И, как ни странно, уже не спал, хотя на часах не было ещё и пяти утра.

— Что же это такое творится, а, Ваня? — наивно вопрошал он, указывая на чёрное от самолётов небо, — разговор происходил во дворе его дома.

— Война, братец… Страшная война пришла на нашу землю.

— Прут и прут… Аж солнца не видать. А наши, наши соколы где?

— Сам удивляюсь… Хоть бы какой истребитель взлетел, пульнул хоть раз в эту чёртову стаю, пускай даже для приличия.

— Точно.

— Но у нас с тобой другая задача.

— Какая?

— Где находится урочище Гряда, знаешь?

— Ну, ты и спросил! Это ж самое козырное место на озере Свитязь.

— К двенадцати мы должны быть там.

— Понял. Значит, выйдем в 11:30.

— Не выйдем, а выедем.

— Ты с машиной?

— Да.

— И где она?

— Посмотри направо!

— Ух ты, красавица… А за рулём кто?

— Наш человек. Сержант Пахомов. За сколько времени доедем?

— Минут за пять-десять.

— Хорошо. В 11:45 взлетаем!

16. Урочище Гряда Шацкого района Волынской области Украины, 22 июня 1941 года, 12:00

Иван Иванович посмотрел на часы. Пора! Тем более что по единственной безлюдной дороге, ведущей к озеру, уже минут пять ходил взад-вперёд высокий, ухоженный, несколько щеголеватый мужчина не старше 45 лет в элегантном светлом костюме, сразу выдававшем в нём приезжего.

Ковальчук оставил машину за поворотом, чтобы незнакомец не увидел её раньше времени, и пошёл пешком.

— Штольце…

— Шпеер!

— Очень приятно.

— Взаимно. Как ваше настоящее имя?

— Я сам его забыл.

— Отвечайте! Вы поступили в моё распоряжение, а не я в ваше! — надменно выдавил франт.

— Рудольф, — на всякий случай назвался именем Пухарта капитан.

— Я представлял вас более молодым.

— Принимайте какой есть. Что делать?

— Не торопитесь, Руди… Как я понимаю, наши… ваши войска немного застряли на границе?

— Похоже на то.

— Вы прекрасно говорите по-русски!

— Стараюсь!

— А по-немецки?

— Проверяете? Напрасно… Большевикам всё равно скоро капут… Они драпают на восток так, что только пятки сверкают. До нас им никакого дела нет. И, надеюсь, не скоро будет!

— Это правда, — улыбнулся пижон, как мысленно окрестил его Ковальчук. — Вы с транспортом?

— Да.

— Великолепно.

— Далеко ехать?

— Нет. Километра три. На другой берег.

— Слушаюсь, господин…

— Зовите меня просто — Профессор.

— Яволь!

17. Село Свитязь Шацкого района Волынской области Украины, 12:20

Профессор выбрался из машины, осмотрелся и жестом указал на лежащие впереди непролазные чащи, посреди которых петляла узкая звериная тропа:

— Сюда.

Ковальчук и Тур едва поспевали за ним.

Вскоре посреди леса выросла заброшенная хижина, огороженная очищенными от коры стволами молодой сосны, сикось-накось прибитыми по горизонтали к столбам из такого же сырья. Рядом с ней — хлев, колодезь. Всё, как полагается в полесских сёлах.

— Здесь! Здесь мы будем дожидаться подхода основных сил, — сказал, словно отрубил, Профессор, усаживаясь на свежевыкрашенную скамью, глубоко вкопанную в землю.

«Значит, тут и раньше кто-то хозяйничал, — мысленно отметил Иван. — И куда только смотрели бойцы местного отделения НКВД, ума не приложу?!»

А вслух полюбопытствовал:

— Каких таких сил?

— Не ваше дело! — грубо отрезал обладатель светлого костюма, чем окончательно вывел из себя опытного чекиста.

— Принимай клиента, Владимир Михайлович! — скомандовал капитан.

— Есть!

— Для начала как следует обыщи его.

— Что, что вы себе такое позволяете? — завизжал пижон, когда руки участкового стали шарить по его карманам.

— Заткнись, сука! — Иван Иванович слегка оттянул назад правую руку и резким, отшлифованным за долгие годы ударом заехал под дых этому «дерзкому, самовлюблённому типу» (такую характеристику он дал Профессору с первой минуты знакомства), надолго отправив наглеца в нокаут.

— Здесь только удостоверение, — сообщил участковый.

— С фотографией?

— Так точно!

— А ну-ка, давай его сюда… «Профессор Селезнёв Вениамин Сигизмундович, Киевский политехнический институт», — прочитал вслух чекист. — А что, похож! — добавил с улыбкой, мысленно наслаждаясь неожиданно созревшим в его голове хитромудрым планом.

Тур тем временем взвалил себе на плечи недвижимую тушу и поволок её в машину.

— Что делать с ним?

— Пускай пока полежит возле тебя на заднем сиденьи. До Шацка он вряд ли оклемается. Когда я выйду, пересядешь на моё место. И вперёд, через леса, на соединение с нашими войсками.

— А дальше?

— Дальше… Потребуешь встречи с командиром и передашь эту гадину в руки особистов. Те знают, что с ним делать!

— А вы, товарищ капитан? — испуганно поинтересовался сержант Пахомов, обычно немногословный и никогда не задающий лишних вопросов.

— Я остаюсь на Свитязе. Курортный сезон только начинается…

18. Урочище Гряда, 23 июня 1941 года

Каково истинное положение дел на фронте, Ковальчук, естественно, не знал. Но, когда в 14:00 на Гряде никто не появился, понял: не так всё хорошо, как надеялись фашисты.

И правда… 23 июня 1941 года группа пограничников из 40 человек под командованием капитана Климова остановила беспорядочный отход подразделений 61-го и 253-го стрелковых полков западнее города Любомль, освободила из окружения командира и личный состав 61-го стрелкового полка и пошла в наступление, нанося противнику значительный урон.

Вечером 23-го и весь день 24 июня отряд оборонял подступы к Любомлю, сдерживая наступление превосходящих сил противника.

Как уже говорилось, Ковальчук ничего об этом не знал. Но верил, что врага остановят, разобьют, погонят, как собаку, на запад. Без задних ног, то есть лап!

Появляясь в условленном месте под личиной Селезнёва, он конечно же очень рисковал, ибо враг, скорее всего, уже знает о провале Пухарта и предпринимает соответствующие меры. Но какое-то внутреннее чувство (опыт, интуиция?) подсказывало контрразведчику, что он на правильном пути.

Ровно в 18:00 на горизонте «нарисовался» высокий и стройный лейтенант РККА, через каждые 10–15 секунд нервно поглядывающий на свои новенькие «Командирские» часы.

Иван Иванович остановился у ствола могучей берёзы так, чтобы его сразу могли заметить, и равнодушно уставился в другую сторону.

Офицер перешёл на бег.

— Штольце! — выдохнул он, тяжело дыша.

— Шпеер… — отозвался чекист.

— Приказано поступить в ваше распоряжение! — чётко отрапортовал диверсант.

— Хорошо. Вы один?

— Никак нет. Нас трое. Ещё столько же членов моей команды навсегда остались в белорусских болотах…

— Что поделать — война… Как вас величать?

— Генрих.

— Я для вас Профессор.

— Яволь!

— Давайте сюда своих людей. Будем через лес пробираться к месту дислокации…

— Слушаюсь!

«Лейтенант» свистнул. Откуда-то из кустов сразу появились двое его товарищей — ободранные, чумазые, совсем не такого бравого вида, как их командир.

«Да, ничего не скажешь, здорово потрепали вас наши парни!» — про себя ухмыльнулся капитан.

19. Хутор на Свитязе, 23 июня 1941 года

К лесному домику добрались без приключений. Сорвали замок и открыли дверь. Трогать окна не стали… Внутри помещения всё было, как в казарме: шесть кроватей, по три в каждой из комнат, и четыре тумбочки. Больше ничего.

— Располагайтесь, господа! Чувствуйте себя, как дома. В Альпах или на берегах Рейна.

— Данке шён, — лейтенант с сапогами завалился на чистую постель и закурил. — Вася — в боевое охранение, Паша — отдыхать!

— Есть!

— Подъём в 20:00.

Время тянулось необычно медленно.

«И какой с меня, к чёрту, Профессор? Не дай бог что-то спросят по химии или механике, — сразу клямка! Нет, зря я вляпался в эту авантюру, — думал Иван Иванович. — Без приказа, без связи… Где был? Почему не бросился с голыми руками на врага? Попробуй потом докажи, что у тебя не было иного выхода, что действовал строго по ситуации в интересах родной страны… Хоть бы Тур вышел к основным силам и доложил, кому следует, обо мне, а то шлёпнут свои же, если выживу, — и жалуйся потом кому хочешь, хоть Господу Богу, если он есть, конечно!»

Ровно в восемь вечера Василий вернулся в дом, разбудил товарищей, а сам улёгся спать.

Паша сменил его на посту.

А лейтенант, которого они между собой называли Григорием Ивановичем, остался бодрствовать в одной комнате с Ковальчуком.

— Что не спите?

— Не положено. В 21:00 — эфир… А мне ещё надо подготовить радиостанцию. Нашу пришлось оставить в тайнике под Брестом. Тащить с собой тридцатикилограммовый «Телефункен» не было никакой возможности. Вы не против помочь?

— С удовольствием.

«Блин, только этого мне и не хватало. И так жизнь на волоске… А если тот сигнал, что подал Вилли, на самом деле предупреждение об опасности, тогда и этот волосок будет оборван… Нет, непохоже… Иначе бы меня грохнули прямо на Гряде!»

Такой вывод действовал успокаивающе, и капитан следом за лейтенантом, так и не накинувшим на плечи гимнастёрку, поплёлся на улицу.

«Какое-то время у меня есть. Сутки-двое или час-другой, пока неясно, но есть!»

Григорий тем временем зашёл в хлев, разворотил копну сена и спустя мгновение вытащил на свет новенькую, в смазке, радиостанцию. Проверил комплектность и удовлетворённо хмыкнул:

— Всё на месте!

— Гут! — разделил его радость Ковальчук.

«А может, прибить его и закопать в сарае, а самому пуститься наутёк? Нет, я должен досмотреть эту комедию до конца!»

— Помогайте!

— Что делать?

— Несите «Телефункен» наверх!

Вдвоём они еле затащили радиостанцию на чердак. Лейтенант размотал антенну с грузом и через незастеклённое окно забросил её на ближайшее дерево. Затем щёлкнул тумблером. Приёмник захрипел, засвистел… Диверсант начал крутить верньер[10], но нужная частота всё время куда-то уплывала.

— Райс…[11] Кварц полетел! — прокомментировал он раздражённо. — Надо будить Василия. У него есть запасной.

«Тут мне и конец!» — подумал Ковальчук, искренне сожалея о том, что вместе с удостоверением сдал верного друга тэтэшника подполковнику Сурженко. Как положено — под расписку.

— Ремонт много времени займёт? — спросил он.

— Нет. Минутное дело… Слушайте, герр Профессор, поднимете, пожалуйста, его сами. А я пока сбегаю в кусты… Замучила эта сухомятка…

Ивану только этого и надо было!

Он быстро прошёл в комнату, где стояла кровать, на которой ночью спал лейтенант, и выхватил из внутреннего кармана удостоверение личности командира РККА.

Ну, как настоящее, никаких следов подделки! Умеют, сволочи!

…Василий долго не хотел просыпаться. И на чердак лез нехотя, как из-под палки. Зато кварц поменял быстро и сразу настроился на нужную волну.

«Клиент у нас», — отбил ключом и моментально получил ответ:

«Смотрите за ним в оба. Завтра прибудут наши люди и сразу выяснят, тот он, за кого себя выдаёт, или нет».

Прочитав послание, командир группы смерил Ковальчука недобрым взором.

— У вас есть документы?

— Гевишь…[12]

— Потрудитесь предъявить!

— Битте…[13] — Иван Иванович спокойно и без задержки предъявил удостоверение, реквизированное у настоящего профессора. Он практически ничем не рисковал, ибо на фото Селезнёв снимался лет пятнадцать тому назад. Тогда ему не было и тридцати, и его круглую голову украшал буйный, вьющийся, чубчик.

А теперь их обоих можно смело называть «склонными к облысению».

Лицо? Нос, уши и глаза есть у всех, а детали на пожелтевшей бумаге просто не разобрать!

— Простите, Вениамин Сигизмундович… — пробурчал лейтенант, видимо, осознав безосновательность своих подозрений.

— Ничего. Бывает…

— Завтра ждём гостей. До этого времени нужно хорошо отдохнуть. Всем спать. Я подежурю!

20. Хутор на Свитязе, ночь с 23 на 24 июня 1941 года

Всю прошлую ночь Иван не сомкнул глаз, но и в эту спать ему совершенно не хотелось… В голове путались мысли.

Война, немцы, Свитязь, профессор… Как связать их в единую геометрическую фигуру? И какую? Прямоугольник, квадрат, ромб?

Да, ещё… Что немцы забыли в этом заброшенном и Богом, и людьми уголке? Что?

«Нет, я обязательно во всём разберусь!» — в очередной раз дал сам себе крепкое слово контрразведчик и… сразу заснул.

Незадолго до рассвета в лесу «ожила» какая-то диковинная птица, начавшая издавать нечленораздельные звуки: «Грыза-чёв, грыза-чёв», такой, если верить удостоверению, была фамилия главаря диверсантов. Этот факт почему-то вызвал у Ковальчука приступ истерического смеха.

Он оделся и пошёл на улицу.

Гриша сладко спал на скамейке. Рядом «дремал» пулемёт Дегтярёва, прислонённый к стене дома.

— К-хы, — кашлянул капитан.

Грызачёв поднял голову и сфокусировал на нём мутный взгляд светло-синих глаз.

— А, это вы…

— Я.

— Не спится?

— Нет.

— А времени сейчас сколько?

— Четыре сорок пять.

— Может, искупаемся?

— А что? Я с удовольствием.

— Будите Пашку, хватит ему дрыхнуть…

Несмотря на то что к концу подходил первый месяц знойного лета, вода в озере была очень холодной. Но Грызачёву холод, кажется, нипочём; его белобрысая голова мелькала уже где-то на полпути к острову, а до него как-никак не одна тысяча метров, это Иван знал ещё с курса географии.

Дойдя до линии, разделяющей воду жёлтого цвета и голубого, чекист наконец решил окунуться. Уф!!! Где ты, Гриня? Не утони, а то твои друзья с меня скальп снимут! А мне жить надо. Чтобы выполнить свою миссию до конца, отдать, как говорится, Родине долг, отблагодарить за то, что вытащила меня, безземельного крестьянина, хлебопашца, из-под беспросветного панского гнёта, дала профессию, научила всем премудростям сложного чекистского дела…

21. Хутор на Свитязе, 25–26 июня 1941 года

На следующий день гитлеровцам ценой невероятных усилий и жертв удалось склонить чашу весов в свою пользу.

Пограничников и части пятой армии, и днём, и ночью оказывающих героическое сопротивление, цепляющихся за каждую пядь родной советской земельки, отбросили к Ковелю.

В 22 часа, когда уже стемнело, от длинной колонны оккупационных войск, потихоньку тянущейся в сторону этого крупного железнодорожного узла, возле города Любомля отделились несколько автомобилей и повернули налево — в сторону знаменитого каскада Шацких озёр. Кто ехал в первом из них, с закрытым кузовом, разглядеть не представлялось возможным, а в открытых кузовах второй и третьей теснились десятки советских военнопленных.

В райцентре грузовики снова повернули налево и неспешно покатили за село Свитязь — в густой смешанный лес.

Около полуночи они наконец добрались до своей цели и остановились у заброшенного дома.

Несущий вахту Василий сразу поднял своих товарищей. Ковальчук услышал шум и тоже проснулся. Но виду не подал. Продолжал поcапывать, лёжа на спине.

Грызачёв завернул машины за хату; военнопленные спрыгнули с кузовов и, сбившись в одну большую кучу, стали устраиваться на ночлег.

А из будки первой машины при помощи диверсантов вышли трое убелённых сединами мужчин и направились в дом. Для них целиком и полностью отвели одну из комнат.

Лейтенант собирался немедля разбудить «русского профессора», чтобы устроить ему тщательную проверку, но гости распорядились не делать этого до утра: мол, никуда не денется…

Больше Иван так и не уснул. Дождавшись рассвета, вскочил с кровати, оделся и под тяжёлым взором недремлющего Грини пошёл во двор. А вдруг это последний день в его жизни? Надо сполна насладиться солнцем, небом, щедростью живописной волынской природы…

Вокруг военнопленных на всякий случай ходил Павел, хотя те, испуганные, подавленные, грязные, голодные, и так не собирались никуда бежать.

А на лавке уже сидел один из гостей — невысокий очкарик лет шестидесяти с вьющимися, плохо подстриженными бакенбардами из прошлого века.

После долгой дороги ему явно не терпелось с кем-то пообщаться, и русский коллега подвернулся как нельзя кстати.

— Давайте знакомиться, я профессор Липке из Лейпцигского университета…

— Приятно!

— А вы тот самый Селезнёв?

— Да. Вениамин Сигизмундович.

— Я читал… Читал все ваши труды. Знаете, мне кажется, что больше вас для развития нашей отрасли, я имею в виду ядерную физику, не сделал никто…

— Ой, не льстите. Как вас зовут?

— Юрген-Клаус, не знали?

— Простите — запамятовал… Для нас, русских, двойные имена в диковинку…

В это время на улицу выскочил Грызачёв. В одном нижнем белье. Заметил мирно беседующих учёных и похлопал Ивана по плечу.

— Общаетесь?

— Так точно, — за обоих отчитался Липке. — Посидите, послушайте нашу дискуссию.

— Зачем?! Всё равно я в этом ничего не понимаю, — устало отмахнулся лейтенант и пошёл прочь.

А Юрген-Клаус ни на миг не умолкал:

— Вначале тридцатых я работал у Юри Гарольда в Колумбийском университете. Именно тогда он впервые обнаружил в природной среде молекулы тяжёловодородной воды и получил за это…

Ковальчук понимал, что ему надо вставить хоть что-нибудь, и наугад бросил:

— Нобелевскую премию.

А что ещё он мог сказать?

Как ни странно, угадал!

— Совершенно верно, — продолжал Липке. — А уже в 1933 году Гилберт Льюис кстати, наставник Юри, выделил чистую тяжёлую воду.

— Мы здесь, в Союзе, слишком мало знаем о работах американцев, — попытался неуклюже оправдать своё невежество Иван Иванович. — Но от них не отстаём, вы уж поверьте на слово.

— Верю! Кстати, у вас чудесный немецкий. Где учили?

— Да так… Стажировался в Берлине во времена нашей предвоенной дружбы.

Лучше бы он этого не говорил!

— Как? Вас, гениального учёного, который знает столько секретов, выпустили из СССР? — сразу же засомневался немец.

— Ну да, я же — член партии, преданный и верный. Был.

Они оба рассмеялись и на мгновение отвлеклись друг от друга, чтобы помахать ручками Грызачёву, медленно возвращающемуся в свои «апартаменты».

И тут Липке окончательно добил «коллегу»:

— Сегодня вечером к нам присоединятся двое физиков-химиков из Гумбольдтского университета, наверняка вы знакомы с ними лично.

И Ковальчук понял, что ему пора «делать ноги»…

— Простите, Юрген-Клаус, вы не хотите искупаться?

— Нет, что вы!

— А мы с лейтенантом никогда не упускаем случая…

— С удовольствием понаблюдаю за вами.

— Что ж, пошли…

Сначала капитан планировал взять Липке в заложники и скрыться вместе с ним, но вовремя одумался, поняв, что в таком случае немцы будут грызть землю, чтобы найти пропажу… А если он исчезнет один, шансов выбраться живым из этой передряги будет несравнимо больше.

Иван Иванович сложил свою одежду на песке и вошёл в воду.

Медлить не стал, забежал за камыши и пустился вдоль них вплавь, чтобы метров через двести снова выбраться на берег и в одних трусах рвануть в глубь леса.

Юрген-Клаус поднял крик только через полчаса:

— Селезнёв утонул!

Диверсанты сначала проныряли всю прилегающую акваторию Свитязя, затем прочесали близлежащий лес, задействовав для этого наиболее крепких военнопленных, но Ковальчука и след простыл!

22. Волынская область УССР, леса между Любомлем и Ковелем, 25–26 июня 1941 года

Когда Иван Иванович, босой и чуть ли не донага раздетый, влетел в березовую рощу, там пас коров какой-то немолодой крестьянин, который, несмотря на лето, был в ватных штанах и фуфайке.

— Раздевайся! — скорчив на лице страшную гримасу, заорал Ковальчук. — Ну же!

— А я що, голый до дому пиду? Та мэнэ ж бабы засмиють!

— Давай быстрее! После победы верну!

— Ага… Вид вас, коммунякив, дочекаешься… В тридцать девятому золоти горы обицяли, а що выйшло?

Пастух продолжал ворчать, но сапоги снимать всё же начал.

— А ты, дед, оказывается, контра… Пристрелить бы тебя, да пистолета нет. И пули жалко!

— Ишь, какой ты жалостливый, москалик…

— Сам такой! Я з Кашивки, що биля Ковеля, можэ, чув? — наконец догадался перейти на родной язык чекист.

— Чув, звычайно… Так чому ж ты не по-нашему балакаешь? Бери, сынку, бери всэ, потим пры нагоди виддасы!

— Дякую… Тилькы ж дывысь, нимцям про мэнэ — ни слова!

— Домовылысь.

Бежать в кирзовых сапогах, которые к тому же оказались на размер меньше и сильно жали, натирая до крови уставшие ноги, было невыносимо трудно. Порой хотелось снять их и выбросить куда подальше. Но совсем без обуви — тоже никак! Особенно ночью. Пришлось терпеть…

Однако вскоре ему опять повезло.

Вечером Иван заметил возле одного из сёл на опушке леса подростка, что-то строгавшего острым самодельным ножом, и, позаимствовав ненадолго у него инструмент, отрезал носки сапог. Так, с торчащими наружу пальцами, и устроился на ночлег в халабуде, сооружённой деревенскими пастухами для того, чтобы было где укрыться от дождя и ветра.

А утром его разбудили чьи-то голоса:

— Дывысь, Тымко, тут хтось е!

— А ну, вставай. Хутко!!!

Выйдя из укрытия, он увидел двух мужиков, немногим старше его. У одного из них на плече болталось охотничье ружьё.

— Кто такой? — процедил тот сквозь зубы.

— Иван я… Ковальчук.

— Звидкы?

— З Кашивкы… Це за Голобами[14].

— Знаю… Що тут робишь?

— Не бачите, сплю.

— Невже дома не маешь?

— Кажу ж вам… Маю. У Кашивци!

— До неё еще тридцать километров топать…

— Я был у сестры, в Любомле… Аж раптом немец налетел, вот и мушу пробиратыся до дому лесами. У меня ж бо жинка, дети.

— Зрозумило. Що, Петре, нехай йде?

— Та нехай!

— Дякую!

— Йды, тилькы бильше нам не попадайся!

— Добре. А где Ковель, хлопцы?

— Вон там… За лисом. Чуешь выбухи?[15]

— Так.

— Это германец бомбит мисто. Уже пятый день поспиль[16].

— Хиба Ковель не взяли?

— Ни. Там ще Советы хозяйнуют. Хочеш потрапыты до них у лапы?

— Боронь Боже.

— Тогда иди в обход.

— Зрозумив… Бывайте!

— Та иди уже, иди…

Выходит, Ковель ещё наш?

Ура!!! Это меняет дело!

Ковальчук весело помахал рукой незнакомцам и пошёл прямо на звуки разрывов бомб.

23. Берлин, кабинет Шпеера, 26 июня 1941 года

Если провал группы Пухарта ещё можно было хоть как-то утаить (и оправдать), то о загадочном исчезновении русского профессора моментально узнали все высшие чины Третьего рейха.

Первым из посвящённых стал Шпеер, имевший личного осведомителя среди светил науки, отправленных в командировку на Свитязь.

Доложить всё, как есть, фюреру, он, ясное дело, не решился. Напротив, стал искать выход из создавшегося положения и немедля вызвал к себе Штольце, головой отвечавшего за успех всей операции.

Ветеран абвера вытянулся в струнку перед штатским архитектором и не знал, что сказать в своё оправдание.

С одной стороны, пропажа Вениамина Сигизмундовича — серьёзный удар по «Урановому проекту», с другой — всё не так уж и плохо! Никаких свидетельств о том, что учёного похитили русские, у его ведомства нет.

Да и не было у противника на это времени. Не было!

Придя к такому выводу, Эрвин окончательно успокоился и уже до конца беседы не терял самообладания. Даже перешёл в контратаку, когда Альберт начал повышать голос:

— Мои люди действовали строго по инструкции, — вымолвил нарочито жёстко, постреливая злыми глазами. — Никто из них не мог предположить, что этот русский идиот поутру полезет в воду!

— Ладно… Завтра же под любым предлогом вы должны отправиться в Украину, чтобы лично разобраться на месте, что там происходит.

— Есть! — сухо улыбнулся полковник, в глубине души радуясь, что ему удалось выйти сухим из воды, и одновременно наслаждаясь невероятным везением: новый приказ полностью совпал с распоряжением начальника и тёзки — Эрвина Лахузена фон Вивремонта — и… его собственными планами. Штольце как раз собирался посетить оккупированную территорию для координации действий с украинскими националистическими организациями, лидеры которых давно состояли у него на связи, как, например, Степан Бандера (Серый), Андрей Мельник (Консул-1), Рихард Ярый (Консул-2).

24. Город Ковель, центр одноимённого района Волынской области Украины, 26 июня 1941 года

Ковель готовили к сдаче. Эвакуировали людей, взрывали промышленные предприятия, расстреливали узников тюрьмы, которые могли стать потенциальными предателями.

Все эти мероприятия осуществлялись в основном силами партаппарата и его карающего меча — органов госбезопасности, поэтому в здании, где располагался отдел НКВД, было немноголюдно.

— Вы к кому? — пытливо глядя в глаза Ковальчуку, поинтересовался дежурный офицер.

— Есть кто из начальства?

— Никак нет. Все на объектах! А вы кто будете?

— Капитан госбезопасности Ковальчук.

— Слыхал! — уважительно изрёк младший лейтенант.

— Срочно свяжите меня с Луцком. Мне нужно сделать доклад товарищу Белоцерковскому. Лично!

— Вы что, с Луны свалились? Связи давно нет. Ни с Луцком, ни с Киевом, ни с Москвой — диверсанты повалили все столбы в районе.

— А по рации?

— Радиостанции немцы пеленгуют и сразу уничтожают прицельным артиллерийским огнём.

— Понял…

— Простите, а документы у вас есть?

— Никак нет.

Дежурный потянулся за пистолетом.

— Отставить… Ты что, новенький?

— Так точно!

— Меня знает в лицо всё ваше руководство. Потрудитесь доложить!

— Есть!

Дежурный окликнул одного из сержантов и, ни на миг не выпуская из поля зрения подозрительного посетителя, велел бойцу срочно найти кого-нибудь из руководящего состава.

Сержант лихо козырнул и помчался выполнять приказание.

Спустя десять минут он вернулся в сопровождении невысокого худощавого парня в штатском, в котором Ковальчук без труда узнал офицера связи Проскурина по кличке Дробный.

— Ну, наконец-то… Саша, родной, делай что хочешь, только соедини меня с начальством.

— Ой, не знаю, товарищ капитан… Вчера Иван Митрофанович случайно дозвонился, но только поздоровался и сразу пропал.

— Чёрт возьми! Чёрт возьми!..

— Иногда связь пробивает, но обещать, сами понимаете, ничего нельзя.

— Сядь в коммутаторной — и жди. Может, объявится хоть кто-то: нарком, его заместители, начальник управления, командующий 5-й армией — сразу дай мне знать! Дело особой государственной важности.

— Сейчас, Иван Иванович, все дела такие, — философски рассудил Дробный.

Симпатичная телефонистка спокойно дремала у приборной доски.

Когда Проскурин передал ей просьбу Ковальчука, она что-то покрутила, чем-то пощёлкала и вдруг вполне отчётливо услышала голос, не узнать который было трудно, ибо он принадлежал не кому-нибудь, а наркому госбезопасности УССР товарищу Мешику.

— Павел Яковлевич! Это капитан Ковальчук! — выхватив трубку, заорал в микрофон Иван Иванович. — В районе Свитязя враг замышляет нечто очень странное…

— Иди ты в задницу со своим Свитязем! Где Ковельский гарнизон?

— Не могу знать… Передаю трубку лейтенанту госбезопасности Проскурину.

— Товарищ нарком, часть наших войск защищает город, часть по приказу командования сегодня утром выдвинулась в Луцком направлении, чтобы по пути соединиться с подразделениями пятой армии, отступающими от Владимира-Волынского и Локач, — бойко отрапортовал тот.

— Вернуть! Немедленно вернуть! — рассвирепел Мешик. — Луцк вчера сдали немцам.

— Есть вернуть! — по инерции ляпнул Дробный, после чего положил трубку и тяжело вздохнул, ибо как выполнить приказ, он конечно же не знал.

Ковальчук ещё требовал организовать ему встречу с партийным активом Ковеля, но после того, как Проскурин признался, что чуть ли не все руководители города и района сбежали в Киев ещё в первый день войны прямо с пикника, который они по поводу выходного дня устроили в лесу между Ковелем и Маневичами[17], куда добирались личным поездом, наконец угомонился и теперь спокойно сидел рядом с телефонисткой, обхватив двумя руками вдруг потяжелевшую голову.

Он наконец чётко осознал, что кроме как на себя самого рассчитывать в такой ситуации больше ни на кого не приходится, и собрался в дальнейшем действовать строго по обстоятельствам, исключительно в порядке личной инициативы.

Дверь скрипнула, и на пороге кабинета, в котором стоял коммутатор, появился высокий мужчина, загородивший своими широченными плечами весь проём, один из руководителей Ковельского городского отдела НКВД Загорулько.

— Иван Иваныч, дорогой, какими судьбами?

— Да вот, пробегал случайно мимо…

— Пошли ко мне, посекретничаем.

— Давай, я только этого и ждал.

25. Ковель, районный отдел НКВД, 26 июня 1941 года

— Хреновы наши дела, Митя…

— Я это давно понял.

— Прёт немец так, что волосы встают дыбом. Танк за танком, машина за машиной… Небо черно от самолётов, а наши, сталинские, соколы где, я спрашиваю?

— Где, где, в… Короче, сам знаешь, в каком месте.

— Точно…

— Под Ковелем, в Велицке[18], до войны аэродром был — мощь! Ни одна машина взлететь не успела. Все немец на земле раздолбал.

— Я с полсотни километров пешком шёл. Организованного сопротивления нигде не наблюдается. Красноармейцы по кустам прячутся, в бой идти не хотят. А всё потому, что связь отсутствует, взаимодействие между войсками.

— Спору нет — лучше нашего они к войне подготовились. Накануне вторжения просто забросали район диверсантами, кстати говоря, из числа нашего с тобой брата, украинцами по национальности. Те такую бурную деятельность развили, что просто капец. Ни одного целого столба не оставили. Кабеля телефонисты менять замахались.

— Ты, Митя, уходи с нашими войсками, а я дома останусь. Затихарюсь ненадолго — и за работу.

— Какую?

— Буду организовывать подполье, согласно предписаниям нашей организации. А ты, когда окажешься в безопасном месте, добейся встречи с самым большим начальством, Мешиком или, может быть, даже Берией. Назовёшь три фамилии. Запомни: Селезнёв, Штольце, Липке. Скажи, что все они здесь — на Свитязе. Для чего — пытается разобраться Ковальчук, понял?

— Так точно.

— Заинтересует — пусть сразу присылают связника.

— Куда?

— В Кашовку. Я буду там.

— Понял… Оружие у тебя есть?

— Нет. Сдал Сурженко. Так спокойнее. А вот бумагу мне какую-нибудь на всякий случай выпиши.

— Пропуск?

— Типа того… Да посерьёзнее: оказывать всяческое содействие…

— Не положено. Только в установленной форме.

— Хорошо. Как сделаешь, так и будет. Печать не забудь поставить: районный отдел НКВД. Чтобы солидно было!

— Сделаем.

— Заранее благодарен.

— Не за что. Ты того, держись, Ваня… А я дойду, можешь не сомневаться, и всё в точности передам кому следует.

— Не сомневаюсь. Иначе б не сказал тебе ничего.

26. Ковель, 27 июня 1941 года

Общими силами Ковальчуку собрали котомку. Буханка хлеба и добрый кусок сала — что ещё надо украинцу для полного счастья?

На выходе из Ковеля стоял КПП.

Совсем юный лейтенант-пехотинец, недавно определённый в комендантскую службу, как раз поднял шлагбаум, пропуская большую группу красноармейцев.

— Куда это они? — с равнодушным видом справился чекист, то ли пытаясь что-то уяснить для себя, то ли проверяя бдительность молодого офицера.

— А вам-то что? Документы! — показал зубы тот. — Не мирное время, как-никак, — война!

— Держите…

— «Гражданину Ковальчуку Ивану Ивановичу разрешается передвижение по городу Ковелю и Ковельскому району с 6:00 до 22:00…» Что, из тюрьмы освободились?

— Нет.

— Почему тогда гражданин, а не товарищ?

— Форма такая…

— «Заместитель начальника городского отдела НКВД Загорулько». Нет, вы точно уголовник. Или, может, буржуазный националист?

— Ну, зачем так, товарищ лейтенант? Может, я выполняю какое-то особое задание?

— Непохоже! Кто вам выписал пропуск?

— Лично лейтенант Загорулько.

— Имя-отчество?

— Дмитрий Евстафиевич.

— Как он выглядит?

— Два метра ростом. Косая сажень в плечах. Похож?

— Так точно. Можете идти, товарищ.

— Спасибо. И всё же… Куда это они?

— Военная тайна!

27. Территория в войну — Голобского, а сейчас Ковельского района Волынской области Украины, 27 июня 1941 года

Ковальчук догнал отряд красноармейцев и пошёл позади них по Луцкому шоссе. Совсем скоро он свернёт налево и направится на восток. Там, ровно посередине между Ковелем и Маневичами, лежит его родная Кашовка. Самое светлое, самое счастливое место на свете…

Капитан приветливо махнул рукой незнакомому бойцу из последней шеренги, время от времени поворачивавшему голову назад, показывая, что дальше ему с ним не по пути, и сошёл с мощёной дороги.

И вдруг вспомнил…

Всего в нескольких километрах от места, где он сейчас волею судеб оказался, находится небольшая деревенька Битень, где ещё до войны был тайно оборудован резервный командный пункт 5-й армии.

Именно там сейчас могут пребывать и Потапов, и Белоцерковский, и многие другие товарищи!

К тому же на КП точно есть связь с киевским и московским руководством…

Он весело улыбнулся (сам себе, лесу, солнцу) и побежал догонять скрывшихся за поворотом солдат.

28. Деревня Битень тогда Голобcкого, сейчас Ковельского района Волынской области Украины, 27 июня 1941 года

— Стой, раз-два! — скомандовал лейтенант, и колонна замерла у поворота на Битень.

А сам офицер решил проверить документы странного мужчины, увязавшегося за его отрядом ещё от Ковеля.

Ковальчук предъявил пропуск и по-военному добавил:

— Следую за вами в резервный командный пункт для встречи с начальником особого отдела.

— Становитесь в строй…

— Есть!

Капитан занял свободное место рядом с солдатом, с которым по пути обменивался дружескими знаками, и, как все, стал твёрдо чеканить шаг.

Скопление войск, спешно занимающих новую линию обороны после поражения под Луцком, было видно издалека. Здесь и бойцы-артиллеристы первой противотанковой бригады Москаленко, и пехотинцы Федюнинского, и лётчики, и танкисты, и пограничники. Их явно недостаточно для организованного сопротивления врагу — большинство бойцов просто разбежались по лесам, и отряд, вместе с которым прибыл Ковальчук, был призван заткнуть образовавшуюся брешь.

Лейтенант лично сопроводил «приблуду» в штаб и доложил дежурному:

— Этот гражданин требует встречи с начальником особого отдела.

— Понял. Как вас представить?

— Иван Иванович Ковальчук.

— Звание у вас есть?

— Никак нет. Штатский я.

— Понял!

Красноармеец скрылся в бетонном бункере, ненадолго оставляя капитана наедине со своими большей частью грустными мыслями.

Опытный контрразведчик хорошо знал, что скоро к нему выйдет либо сам подполковник Белоцерковский, который в случае войны должен был занять пост начальника Особого отдела 5-й армии, либо (если Иван Митрофанович, не дай Боже, мёртв) кто-то из его заместителей, но всё равно нервничал.

Неизвестно, как воспримут его неожиданное воскрешение коллеги!

Однако то, что происходило дальше, превзошло все самые оптимистические ожидания.

Белоцерковский был не просто рад — счастлив!

— Ваня, дорогой, жив!!!

— Так точно жив, товарищ майор.

— А мы от тебя весточку получили…

— Какую?

— Вчера участковый Тур доставил в Битень профессора Селезнёва. Мы на этом деле столько плюсов перед Ставкой заработали!

— Рад стараться. Володя здесь?

— Здесь, где же ему быть? Он вышел к войскам 61-го полка под командованием Григория Сергеевича Антонова и дальше пробирался вместе с ним.

— Ну, слава богу.

— Что, веровать начал?

— Никак нет… Так, Иван Митрофанович, к слову пришлось.

— Как оказалось, профессор Селезнёв — наш ведущий специалист в области ядерных исследований. Конечно, сволочь ещё та! Ему, по всей видимости, была известна точная дата начала войны, ибо 21-го он выехал из Киева в Ковель, а уже оттуда добирался в деревню Свитязь.

— С какой целью?

— Это ты у него спроси.

— Спрошу… при первой возможности. А подполковник Сурженко?

— Георгий Георгиевич?

— Да. Я передал ему табельное оружие и служебное удостоверение.

— Можешь запить водой.

— Это почему же?

— Он даже свой партийный билет заханырил так, что не смог найти. Бросил оружие, переоделся в гражданское платье…

— Платье?

— Но не в буквальном смысле, как его бабы понимают.

— Ясно… Вы как себе хотите, а я в предательство Георгия Георгиевича ни за что не поверю. Доверяю ему, как самому себе!

— Это хорошо, Ваня, очень хорошо, что ты не сомневаешься в товарищах. Но… Я уже поставил перед высшим руководством вопрос о лишении Сурженко воинского звания[19].

— Зря. Честное слово — зря! Не наказывать его надо, а поощрять. Если б не бойцы 98-го погранотряда, немец давно взял бы Ковель!

— Ладно. Не горячись. В Москве с ним разберутся. Как всегда, честно и объективно.

— Ну да… Объективно! Главное, чтоб по справедливости…

29. Там же, часом позже

— А теперь рассказывай в подробностях об этом деле, — приказал Белоцерковский и только тогда представил своего спутника: — Михаил Иванович Потапов, командующий пятой армией РККА.

— Капитан госбезопасности Ковальчук.

— Помню. Мы с вами неоднократно общались по телефону. В Луцке, — приветливо улыбнулся командарм.

— Так точно.

— Прошу вас… Докладывайте… Ничего не упуская.

— 21 июня к нам в управление поступил сигнал от капитана Ковалёва, заместителя начальника 98-го погранотряда по разведке, об активизации деятельности немецких диверсантов в зоне ответственности восьмой заставы.

— Товарища Старовойтова? — уточнил Потапов.

— Так точно.

— Молодой, но довольно толковый офицер, грамотный, честный.

— Так вот, его подчинённые подстрелили одного из лазутчиков. Как оказалось, радиста — Вилли Штоффа. Узнав об этом, Иван Митрофанович отправил меня в командировку в Любомль, и Вилли, уже по моему приказу, связался с Берлинским центром. Руководство поставило перед его группой, которую наши пограничники, кстати говоря, полностью разгромили, новое задание: выдвинуться в район озера Свитязь и поступить в распоряжение некоего профессора Вениамина Сигизмундовича Селезнёва. Я пришёл к выводу, что Центр вряд ли оставит без внимания такого ценного персонажа и непременно пошлёт за ним ещё одну группу, и решил её опередить. Как вы уже знаете, мне это удалось. Но на Свитязь неожиданно прибыла целая делегация из Германии, некоторые из учёных знали Селёзнева в лицо, и я не нашёл ничего лучшего, как инсценировать собственную смерть.

— А тело?

— Тела не было. Ушёл купаться и не вернулся.

— Вроде бы всё правильно, — внимательно выслушав рассказ капитана, пришёл к выводу Белоцерковский. — Только как узнать, что они удумали? У тебя есть какие-то идеи?

— Идей — нет. Предположения — есть. Дело в том, что среди немецких учёных только те, кто специализируется исключительно на ядерной тематике. В том числе и профессор Липке из Лейпцигского университета, с которым мне удалось познакомиться поближе.

— Интересно, чёрт побери! Уж не атомную ли бомбу они планируют собирать на Шацких озёрах? — предположил Потапов. — Почему именно там?

— Не знаю. Но проект, по всей видимости, находится на особом контроле у Гитлера. Ибо группами прикрытия командует сам Штольце. Личность достаточно известная, если мне не изменяет память.

— Диверсант № 1 Третьего рейха[20], — подтвердил Иван Митрофанович. — Именно он наставляет и курирует банды украинских националистов, поддерживает ежедневные контакты с их лидерами — Бандерой, Мельником. Не удивлюсь, если в скором времени этот тип объявится в Украине.

— Вполне возможно, — согласился командарм. — Поэтому приказываю вам, капитан, остаться на Волыни до особого распоряжения Главнокомандования. Ясно?

— Так точно.

— Где вас искать?

— В Кашовке. Товарищ майор знает.

— Землякам ничего не известно о вашей службе в органах НКВД?

— Нет. Я для них агроном, кандидат сельскохозяйственных наук.

— А семья ваша где?

— С 1940 года — в Луцке.

— Мы уведомим их о том, что вы живы-здоровы.

— Спасибо.

— Надеюсь, соседи не знали, чем вы занимаетесь?

— Никак нет! Мне позволили носить форму только в прошлом месяце. И то только на службе. Дома я в ней никогда не появлялся.

— Похвально… Сами никаких попыток установить контакт с близкими не предпринимайте.

— Есть!

— Мы при первой же возможности доложим обо всём руководству, — решил подвести итог встречи Белоцерковский. — Человек, который выйдет на связь, назовёт твоё прозвище, известное лишь узкому кругу лиц.

— Уссурийский тигр? — расцвёл роскошной улыбкой Ковальчук.

30. Тогда Голобский, сейчас Ковельский район Волынской области Украины, 28 июня 1941 года

От Битня до Кашовки напрямик всего десяток километров по сплошному лесу. Забраться в такую глухомань оккупанты даже не пытались. Разместили несколько комендатур в крупных деревнях, как, например, Сельцо[21] — и достаточно.

Причём службу в них несли исключительно коллаборационисты. Новая власть даже не стала расформировывать ненавистные колхозы — так легче реквизировать продовольствие у крестьян.

Иван вышел прямо в Пидрижжя[22] — следующее за Кашовкой село вниз по течению реки Стоход — и, увидев бурный поток кристально чистой воды, не смог устоять перед искушением: снял надоевшую ватную одежду и бросился головою вниз с обрывистого левого берега.

Когда он, наконец, вынырнул, прямо над ним нависала человеческая глыба весом в полтора центнера, запахнутая в обычный штатский костюм. Поверх левого рукава пиджака красовалась жёлто-голубая повязка, на синие глаза, исполненные удивления и тревоги, с круглой головы постоянно спадала явно не по размеру фуражка офицера РККА, в которой на месте красной звезды красовался сплетенный из проволоки тризуб.

— Какие люди!

Присмотревшись, капитан узнал своего дальнего родственника и однофамильца.

— Это ты, Олекса?

— Я, Иван, я… Вылазь! Как вода?

— Хороша! Отвернись, мне одеться надо.

— Что я писюна твоего не бачив? У меня такой самый. Хиба — трохи больший!

— Ладно, смотри, если это доставляет тебе удовольствие… Только скажи честно: зачем ты вырядился, неначе пивень?[23]

— А… Служу в полиции. Помогаю немецкой власти впроваживать новый порядок.

— Ещё Ковель не пал, а уже новый порядок?..

— Потом объясню. Пошли!

— Куда?

— В мой кабинет. Там и побалакаем!

31. Там же, полчаса спустя

Иван шёл рядом с Алексеем по единственной песчаной дороге, ведущей из Пидрижжя в Кашовку, и время от времени раскланивался перед встречными крестьянами, большинство из которых он хорошо знал.

— Всё, пришли, — наконец скомандовал полицай.

— Ты что же, надумал оборудовать кабинет в помещении бывшего сельсовета?

— А где же ещё? Что ты всё спрашиваешь и спрашиваешь? Здесь вопросы буду задавать я!

— Ну так, давай, начинай.

— Откуда идёшь, родич?

— Из Голоб.

— Что там делал?

— А то не знаешь? Я курирую сельское хозяйство Ковельского района. Помогаю поднимать урожайность. А тут немец налетел, по слухам, взял Луцк. Куда мне деваться?

— А штаны такие «модные» где взял? Помню, в былые годы ты щеголял в добротном костюме!

— Война, брат. Лучше выглядеть, как все, чтобы не бросаться в глаза…

— Таким, как я?

— Ага. Кто знает, что у вас на уме!

— Это правда… С нашей властью сотрудничать будешь или нет?

— Поживём — увидим…

— Где остановишься?

— В родительской хате…

— Она совсем покосилась. Может, давай ко мне? Родственники никак!

— Спасибо. Непременно воспользуюсь твоим приглашением. Когда похолодает. А сейчас буду наводить порядок в старом доме.

— Договорились!

— Ты мне вот что, Олекса, скажи… Как так могло случиться? Война только началась, оккупационные войска ещё не вошли в Полесье, а вы уже взяли власть на местах, — задал мучающий его вопрос Ковальчук.

— А то ты не знаешь?

— Нет, конечно.

— Немцы — народ педантичный, предусмотрительный, не то что кацапы. Прежде чем что-то сделать, хорошенько думают. Ещё год назад в Польше были созданы две полицейские школы, где обучались наши с тобой братья-украинцы. Одна — в Перемышле — ковала кадры для работы в Галичине, вторая — в Хелме — для Волыни.

— Кто тебе такое сказал?

— Шеф мой. Свирид Семенюк.

— А не из тех ли он Семенюков, что жили когда-то в Грузятине?[24]

— Нет. Он из соседней — Ровненской области. Но войну встретил в Хелме.

— А фуражку ты где добыл?

— Снял с одного офицера.

— Мёртвого?

— Ну, зачем ты так? Мы отлавливаем по лесам тех краснозадых, кто отбился от своих частей, доставляем их в комендатуру, она здесь рядом — в Сельце, и шеф решает, что с ними делать: то ли пустить в расход, то ли отконвоировать в лагерь военнопленных. Наших, кто по-украински балакает, вообще отпускаем по домам.

— Ясно. В тебе пудов десять веса…

— Обижаешь, девять.

— Росту под два метра. Башка — свыше шестидесятого размера…

— Ну и…

— Где ты Гулливера такого откопал?

— Кого-кого?

— Если его картуз на тебя велик, то какой он… был?

— Ещё на голову выше меня. Ну, может, на полголовы, — полицейский наконец догадался, чего от него добивается Иван.

А Ковальчуку почему-то вдруг вспомнился Загорулько. Неужели это он попал в сети гитлеровских прислужников? Но капитан быстро прогнал все свои сомнения: у его коллег околыш фуражки малинового цвета, а у той, что на Алексее, — ярко-красного.

«И тулья — хаки, а у наших верх светло-синий. Да и Митя — не единственный в Красной армии богатырь!»

— Как давно у тебя этот головной убор? — спросил Иван на всякий случай и, услышав ответ: «Со второго дня войны», окончательно успокоился.

32. Ковель — Шацк, 1 июля 1941 года

Полковник Штольце прибыл в Ковель одним из первых прямых поездов, идущих из Берлина до этого крупного железнодорожного узла. Город пал всего три дня назад, но уже мало что напоминало в нём о прежней — советской — власти.

Кругом — удалые немецкие солдаты: лётчики, пехотинцы, артиллеристы. Пляшущие, поющие, играющие на губных гармошках. Пешком, на лошадях, на танках. На учреждениях — флаги Третьего рейха, свастики, соответственно, своя администрация, новый, оккупационный, порядок.

Прямо на вокзале полковнику доложили новость. Оказывается, вчера во Львове Организация украинских националистов под проводом Степана Бандеры «волей Украинского Народа (они так и записали — с большой буквы!) провозгласила акт возрождения Украинской Державы, за которую положили свои головы целые поколения лучших сынов Украины»[25].

«Чёрт, придётся наказать его за самодеятельность, — в мыслях выругался полковник, прибывший в Украину специально для консолидации совместных действий с националистами, а те уже нарушили все предыдущие договоренности. — Я всегда говорил, что Серый — фанатик и бандит, который ни перед чем не остановится для достижения своих политических целей. Полная противоположность Консулу-1 — культурному, интеллигентному человеку… Надо немедленно отдать приказ о его аресте»[26].

Эрвин вздохнул и полез на заднее сиденье легкового автомобиля.

Максимум через три часа он будет в Шацке и лично благоволит перенести на всякий случай научную лабораторию в другое место, которое ещё надо будет согласовать с великим фюрером. Прежнее тоже не оставят без внимания: огородят колючей проволокой и обеспечат круглосуточной охраной.

Пускай русские, если они, конечно, каким-то образом причастны к исчезновению Селезнёва, верят, что именно здесь находится суперсекретный объект Третьего рейха!

Впрочем, в том, что противник перехитрил его, Эрвин уже не сомневался. Слишком разительные отличия оказались между лицом настоящего Вениамина Сигизмундовича, фотография которого нашлась в его картотеке, и устными описаниями человека, с которым сталкивались профессор Липке и командир группы прикрытия Грызачёв.

33. Кашовка, август 1941 года

Лето подходило к концу, а связник всё не появлялся. Как предполагал Ковальчук, виной тому было тяжёлое положение на фронтах. Противник не давал советскому Главнокомандованию не только наладить хоть какое-то организованное сопротивление на оккупированных землях, а и просто осмотреться, прийти в себя.

Масла в огонь ежедневно подливали «господа-националисты», первыми сообщавшие новости то о сокрушительном поражении Красной армии под Уманью, то об успешном наступлении вермахта на Москву.

Но о нём не забыли — Потапов с Белоцерковским выполнили свои обещания и кому надо доложили. Это Ковальчук понял, когда в начале июня в Кашовку переехала его семья: супруга и двое повзрослевших сыновей — Иванко и Василёк.

Капитан поначалу обрадовался, потом рассердился и попытался отправить их обратно, но в конце концов пришёл к выводу, что в деревне родне будет безопаснее, чем в городе, где полно фашистов, и смирился с её присутствием.

А в первый вечер Иван с Екатериной, взявшись за руки, долго бродили по окрестностям села и говорили, говорили, говорили…

О судьбе своей Родины, о войне, о полицаях, но более всего о детях. Жаль, что их лучшие годы пришлись на такое лихое время.

— А ну, признавайся, кто тебе сказал, что я здесь? — поинтересовался Ковальчук, когда они уже возвращались домой.

— Не знаю. В один из последних коротких июньских дней кто-то постучал в наше окно. Я открыла форточку и спросила: «Кто там?» «Иван в Кашовке», — ответил незнакомый голос, густой и зычный. Выбежала на улицу, а там никого нет.

— Не страшно было пешком в такую даль?

— Нет. Мы выписали в комендатуре пропуск. Пришлось отдать мамино ожерелье…

— Ничего. Главное, что теперь снова вместе…

34. Кашовка, 30 августа 1941 года

С утра поднялся сильный ветер. Пригинал чуть ли не до земли тонкие деревья, срывал с домов хорошо скрепленные соломенные, а с сараев очеретовые[27] кровли.

Где-то далеко, за начавшим желтеть лесом, загремело, загрохотало…

И почти сразу же из серых, низких туч, принесённых разбушевавшимися воздушными потоками, на землю бурными струями полилась вода.

Старая хата еле выдерживала удар стихии. Пятнадцатилетний Иван, старавшийся во всём подражать отцу, храбрился и делал вид, что ему всё нипочём, а на четыре года младший Василий забился в уголок, ближе к мамочке, и дрожал как осиновый лист, прижимаясь к давно нетопившейся печке.

В обед ветер неожиданно стих, на горизонте перестали сверкать злые молнии, но дождь не прекратился.

Ковальчук накинул тёплый тулуп, чтобы выйти на улицу и посмотреть, каких бед наделала стихия на его подворье, и в это время в дверь кто-то постучал.

— Заходите…

— Иван есть?

«И кого только черти носят в такую погоду?»

— Иду!

За порогом стоял невысокий, чуть сутуловатый мужчина лет сорока в офицерской плащ-палатке, накинутой поверх штатского костюма. На голове — картуз с тризубом. Как у Алексея, только размер поменьше.

— Ну, здравствуй, Уссурийский тигр…

Они обнялись.

— Может, пригласишь в хату?

— Там жена, дети.

— Тогда пошли в хлев… Не хочу, чтобы нас до поры до времени видели вместе.

— Понял. Как к вам обращаться?

— Зови меня, как все, Свиридом. И на «ты».

— Слушаюсь.

— Твоя информация по Свитязю вызвала небывалый интерес инстанции. Селезнёв — один из ведущих специалистов в области ядерных технологий. Если б он попал к врагу, шансы Гитлера получить в скором будущем атомную бомбу возросли бы в разы. Так что объявляю тебе благодарность.

— Служу Советскому Союзу!

— Теперь будем работать вместе. В ближайшее время я найду уважительную причину для поездки в Шацк. Твоя задача — за это время наняться на работу в полицию. Только обставь дело так, чтобы инициатива трудоустройства исходила не от тебя.

— А если это предложит Олекса?

— Неплохо.

— Так ты — Свирид Семенюк? — с опозданием, недостойным опытного чекиста, «вкурил» Иван Иванович.

— Так точно. Я!

35. Там же, сразу после ухода гостя

— Кто это? — спросила супруга, кутаясь в тёплый шерстяной платок.

— Оно тебе надо? — отмахнулся Ковальчук.

— Дети… Идите погуляйте на улице. Недолго.

— Хорошо, мама!

— Мне кажется, однажды я уже слышала этот голос…

— Где?

— Именно его обладатель известил о том, что ты в Кашовке.

— Не может быть, Катя. Это начальник полиции Семенюк.

— Что он хочет от тебя?

— Предлагает работу.

— Какую?

— Ты же умная женщина!.. Ну, какая сейчас может быть работа?

— Сам хоть никуда не влазь, Ивасику… Я и так по ночам не сплю.

— Спи спокойно. Ты же знаешь: всё, что я делаю, только во благо нашей Родины. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан.

— Вы, Екатерина Семёновна, единственная, кому известно о моей тайной миссии, вот и ведите себя соответствующим образом, — шутливым тоном добавил Ковальчук.

— Есть! — совершенно серьёзно отрапортовала супруга.

36. Кашовка, 2 сентября 1941 года

После проливных дождей, растянувшихся на несколько суток, над Кашовкой наконец засияло солнце. Под его ласковыми лучами резко пошли в рост всевозможные грибы: белые, бабки, красноголовцы[28].

Ковальчук взял с собой детей и отправился «на тихую охоту». Преодолел мост через вышедший из берегов Стоход и почти сразу повернул налево — в берёзовую рощу, соседствующую с молодой соснинкой. Именно там, на стыке двух массивов, находилось его самое любимое грибное место.

Однако среди белых стволов уже мелькала чья-то широкая спина.

Иван вздохнул и, увлекая за собой сыновей, направился в сосняк. И не прогадал. Под накрытыми иголками бугорками таились целые семейки по пять, а то и по десять крепеньких молоденьких боровичков.

Вырезав под корень одну из них, разведчик поднял голову и увидел в нескольких метрах от себя улыбающуюся физиономию Алексея. Вот, значит, кто успел пробежаться по его местам!

— Тебе что, целого Пидрижжя мало? — с напускной укоризной в голосе бросил Иван Иванович.

— У нас грибы ещё не проснулись! — принял шутливый тон полицай.

— И ты решил собрать мои…

— Выходит, так.

— Смотри, я мстительный. Начнётся сезон — целую бригаду к вам приведу!

— Согласен… Твои хлопцы?

— Да. Знакомьтесь, дети, это ваш троюродный дядя.

— Олекса Гнатович.

— Иван!

— Василий! — по очереди почтительно представились сыновья.

— Вижу, не пропадает родовая традиция. Отец Иван Иванович, сын, внук…

— Стараюсь.

— Да, кстати, куда твой батько девался?

— Военная тайна.

— А у нас ходили слухи, что он давно живёт в Северной Америке.

— Всё может быть! — как всегда уклончиво, ответил Ковальчук.

— Славный чоловьяга[29] дядька Иван. Свидомый![30] Одно слово, щирый[31] украинец.

— Это правда.

— Что же ты по стопам его не пошёл, а?

— В каком смысле?

— Чего не заходишь? Цураешься?[32]

— Та ни.

— Моё предложение помнишь?

— Насчёт службы?

— Да.

— Помню, конечно…

— Домовымося?[33]

— Я ещё подумаю.

— Думай. Только недолго. Нам как раз одного человека не хватает.

— Что, нет желающих?

— Полно! Но наш шеф кого попало брать не хочет. А ты по всем критериям подходишь. Грамотный, вежливый. Нам такие кадры позарез нужны.

— Хорошо. Завтра зайду, познакомлюсь с твоим высоким начальством.

— Давай на десять утра.

37. Кашовка — Пидрижжя — Сельцо, 3 сентября 1941 года

На календаре была среда.

Ковальчук встал рано, по привычке искупался в Стоходе, доплыв по течению до старой пристани, хотя входить в реку кроме него уже больше месяца не отваживался никто из земляков. «По Илли — и по тепли»[34], — утверждают волыняне и обходят открытые водоёмы десятой дорогой.

Обратный путь, как всегда, капитан преодолевал бегом. В одних семейных трусах. Под недоумёнными взглядами редких односельчан — «моржи» в Кашовке отродясь не водились.

Дома ещё все спали. В том числе и Катя, ранее не раз жаловавшаяся на сон.

Разведчик впервые после знойного лета надел прямо на нижнее бельё тёплый свитер и, прикрыв двери, отправился в дальнюю дорогу.

В самом начале странствий, на околице Пидрижжя, ему вдруг улыбнулась удача — из двора как раз выезжала телега, и извозчик — дядя Леонтий — сам предложил подвезти его в Сельцо, если, конечно, Ивану по пути.

А ещё через несколько метров на возу нашлось место и для Алексея, ежедневно пользующегося гужевым транспортом для того, чтобы добраться на работу.

Так, неразлучной парой, они и предстали пред ясны очи начальника полицейского участка.

— Познакомьтесь, Свирид Гнатович, цэ мой родыч — Иван Ковальчук. Я вам рассказывал о нём.

— Это его отец принимал участие в национальном рухе[35] на Дальнем Востоке?

— Так точно! Его.

— Ну, здравствуй, Иван Иванович. Заходи, располагайся, будь, как дома.

— Спасибо.

— Да присядь ты, наконец, не стесняйся!

— Я лучше постою…

— Значит, ты решил вернуться домой на советских штыках?

— Вроде того.

— Зачем?

— Всю жизнь мечтал об этом.

— Коммунист?

— Нет.

— В Красной армии служил?

— Не пришлось.

— А хотелось?

— Если честно, я не возражал. Но долго учился и поэтому всё время получал отсрочки. Позже как один из лучших специалистов был направлен на родину — поднимать сельское хозяйство. Как говорится, попал в струю, — чётко повторил хорошо заученную легенду капитан.

— И как Советы? Много ли платили своим верным слугам?

— Я не Советам служил, а своему народу! Зарплату имел высокую плюс льготы, обеспечение…

— Мы уже интересовались твоей биографией. Никаких пятен в ней пока не обнаружили. Ни белых, ни чёрных… Если хочешь и дальше служить неньке-Украине, принимай Кашовку, там как раз есть вакансия. Лады?

— А если я ещё немного подумаю?

— Да сколько можно? — «возмущённо» закипел Семенюк. — Давай уже — соглашайся! Немецкая власть тебя не обидит, назначит приличное денежное содержание плюс продовольственный паёк: харчи, сигареты, водка. С голоду не сдохнешь!

— К счастью, у нас в Украине очень плодородная почва. Воткнёшь в землю палку — весной зацветёт, летом принесёт первые плоды. Голодать на такой земле, если есть руки и ноги, — грех, преступление.

— Ну, не хочешь, как хочешь…

— Я не сказал ни да, ни нет, — в очередной раз уклонился от прямого ответа Ковальчук.

— Если в понедельник не явишься на службу, пиши пропало! — завершил разговор Свирид и незаметно подмигнул соратнику.

— Понял… — широко растянул рот в довольной улыбке Иван Иванович.

38. Кашовка, 23 сентября 1941 года

— Наши сдали Киев, — вполголоса сообщил Семенюк, оставшись наедине с Иваном. Ещё десять сотрудников полиции разбрелись по своим участкам, а Ковальчуку, уже две недели служащему в полиции, он велел остаться. — Германское радио передало, что погибло всё командование Юго-Западного фронта: Кирпонос, Бурмистренко, Тупиков[36]… Потапов попал в плен вместе с ещё шестистами тысячами наших командиров и солдат, в качестве трофеев враг захватил 3700 орудий разного калибра, 850 танков…

— Брешут фрицы!

— Непохоже…

— Что ты предлагаешь? Усердно и честно делать свою теперешнюю работу?

— Нет. Что ты…

— Если мы с тобой, кадровые чекисты, будем сомневаться в нашей победе, что тогда взять с рядовых бойцов? Вот и бегут они, точно крысы с тонущего корабля!

— Им проще — поднял руки и сдался в плен. А нас с тобой немцы, ежели разоблачат, не пожалеют — шлёпнут на месте, — устало согласился Семенюк.

— Вот-вот… Поэтому мы обязаны драться до конца.

— Согласен.

— Ты уже договорился насчёт командировки в Шацк?

— Да. Совсем скоро нас привлекут к карательным акциям против партизан совместно с бойцами триста четырнадцатого полицейского батальона.

— Этого ещё не хватало!

— А что нам остаётся делать? — развёл руками Семенюк. — Служба!

— Стоп! Мне ж туда нельзя… — вдруг пронзила мозг Ивана Ивановича неожиданная догадка.

— Поясни…

— Меня могут узнать германские диверсанты, о которых я тебе рассказывал. Исключать возможность того, что кто-то из них остался служить в Любомле или Шацке, нельзя.

— Точно! Что же делать? Я уже подал две фамилии для участия в операции.

— Какие?

— Семенюк, Ковальчук…

— Возьмёшь моего родича!

— Олексу?

— Ну, да…

— А что, это идея! Хотя нет… Не удастся тебе сачкануть, братец! Как бы того ни хотелось.

— Это почему же?

— Ты должен будешь показать место, где базировались диверсанты.

— Так я и покажу — на карте.

— Отставить! Собирайся в дорогу. Это не просьба, это — приказ!

— Слушаюсь и повинуюсь! — шутливо рявкнул Ковальчук и для пущей убедительности приложил руку к непокрытой голове.

39. Шацкий и Любомльский районы Волынской области Украины, начало октября 1941 года

Буквально с первых дней Великой Отечественной войны в этом районе начал активно действовать партизанский отряд под командованием коммуниста Степана Алексеевича Шковороды[37], в мирное время — заведующего сельпо в городе Шацке.

Уже тогда в его составе было свыше двадцати бойцов в основном из числа местных крестьян, уроженцев и бывших членов комсомольской организации деревни Кропивники[38].

Народные мстители не давали угонять людей и скот в Германию, вели среди населения разъяснительную работу, отбивали у фашистов обречённых евреев, коммунистов, пленных красноармейцев, но, самое главное, — беспощадно отстреливали старост, полицейских и других предателей Родины.

Именно против этих по происхождению, как и Ковальчук, мирных землепашцев были брошены свыше тысячи вооружённых до зубов бойцов 314-го полицейского батальона, уже «прославившегося» многочисленными репрессиями по отношению к еврейскому населению края в Луцке и Камень-Каширском, Мельнице и Мацейове[39].

Успели они оставить кровавый след и в Любомле, силами двух взводов расстреляв 215 душ. Случилось сие печальное событие ещё 22 июля…

В этот раз решили обойтись сотней полицейских: одной ротой из четырёх взводов, двух штатных и двух прикомандированных из подразделений вспомогательной полиции.

Семенюк и Ковальчук ехали в последней из пяти машин. Всю дорогу они молчали. А как поговоришь, если кругом одни враги?

Такие же украинцы, с похожими именами и фамилиями, славяне, разговаривающие на том же родном языке, поющие самые мелодичные в мире, добрые, искренние песни, но по каким-то своим причинам люто ненавидящие власть рабочих и крестьян. Даже страшно представить, что эти добродушные с виду парни — земляки, христиане, в основном православные, — сделают с ними, если, не дай Боже, пронюхают об их потайной жизни…

В Шацк прибыли около шести вечера.

— Свободное время! Подъём в 6:00, — объявил командир.

Пора!

Закинув за плечи тяжёлые вещмешки, подпольщики направились в сторону деревни Свитязь и одноимённого озера, раскинувшегося всего в нескольких километрах от Шацка.

— Эй, вы куда? — вдруг раздался сзади голос Никифора Костенко, по дороге сидевшего в машине рядом с ними и пытавшегося всё время навязать ненужные разговоры.

— Купаться! — жёстко отрезал Ковальчук, надеясь таким образом отбить желание набиваться в попутчики.

— В такой холод?

— Мы и зимой в прорубь ныряем.

— Я с вами!

— А плавать умеешь?

— Не бойтесь… На Днепре жил!

— Ну, что же, пошли, — тяжело вздохнул Семенюк. — Зачем им этот хлыщ? А вдруг он стукач?

В центре местечка повернули направо и, недолго попетляв между стройными стволами осин, оказались на безлюдном песчаном берегу.

— Раздевайтесь! — по праву старшего по званию распорядился Свирид.

— Есть!

Ковальчук и Костенко сбросили одежду, аккуратно сложили её в ровные армейские кучки и, громко крича, побежали по мелководью. Когда вода достигла пояса, Иван присел и намочил голову.

— А ты чего ждёшь? — заорал издали.

— Постерегу ваше барахло, — отшутился Семенюк.

Костенко, фыркая и матерясь, добрался наконец до глубины и поплыл, поплыл далеко вперёд по бесконечной тёмно-синей глади. Мощные взмахи его рук напоминали какой-то знаменитый спортивный стиль, овладеть которым простой украинский селюк никак не мог.

«Нет, не так прост этот парень… Надо будет хорошенько расспросить, где он учился плавать», — сделал вывод Ковальчук.

Бросившись вдогонку, он едва не настиг Никифора, но тот обернулся и как дал… Если б это происходило на земле, можно было бы сказать: «Только пятки сверкали!» Впрочем, так оно и было.

40. Деревня Свитязь Шацкого района Волынской области Украины, начало октября 1941 года

Накупавшись, Иван выбрался на берег и принялся приседать.

— Раз-два, раз-два…

— Как водичка? — поинтересовался Свирид.

— Люкс!

— А этот, этот-то смотри, что вытворяет!

Русая голова Костенко мелькала где-то в километре от берега.

— Похоже, парень давно дружит со спортом, — предположил Ковальчук.

— Да… Интересно, где его учили? Может, в разведшколе?

— Непохоже. В этом случае он бы не стал выпячивать свои способности.

— Согласен… Говорит, что жил на Днепре. Расспроси его подробнее о детстве-юности, ладно?

— Есть! А может…

— Оставить. Пусть живёт, — Свирид сложил руки рупором у рта и завопил: — Никифо-о-ор!!!

Вдали над водой поднялась рука, приветливо помахала коллегам.

— Пускай тешится, — улыбнулся Иван. — А ты пока расскажи о себе.

— Не положено… Хотя… Запомни на всякий случай — вдруг загнусь.

— Ничего с тобой не случится до самой смерти!

— А если? Тогда и передашь близким, что Свирид Семенюк честно и до конца выполнил свой долг.

— Это твоё настоящее имя?

— Да… Я родился близ Ровно в деревне с византийским названием Александрия[40]. На Горыни[41].

— Знаю.

— Откуда?

— Плавал когда-то на экскурсию: от Припяти до Ивановой Долины[42].

— Понял. Мы жили намного выше.

— Ну, это как смотреть, если не по петляющему руслу, а напрямик, не так уж и много…

— Не спорь. Я прекрасно знаю географию!

— Есть не спорить, гер рейхскомиссар!

— В 1917 году мне исполнилось 15 лет…

— А мне — тринадцать!

— Пацан…

— Тоже мне старик нашёлся!

— Ладно. Не обижайся. После революции наша семья переехала на восток, в столицу Советской Украины — город Харьков. Там я окончил сначала университет, затем аспирантуру. В 1932 году теоретический отдел моей «альма-матер» — Украинского физико-технического института — возглавил, ты наверняка слыхал это имя — Лев Давидович Ландау; мы подружились… Через пять лет его перевели в Москву, где в то время был создан Институт физических проблем (ИФТ), следом за шефом в Белокаменную потянулась большая группа учёных-физиков с Украины, в том числе и я. В день приезда меня вызвали на Лубянку и настойчиво порекомендовали присматривать за своим научным руководителем… Сначала я отказался, причём в резких тонах, но буквально через несколько дней был вынужден согласиться — прижали меня, Ваня, к ногтю, так прижали, что не шевельнуться ни влево, ни вправо, сам знаешь, как могут в нашей организации… Вскоре институт разгромили, многих расстреляли. Меня же репрессии не коснулись. А вот с научной карьерой прошлось покончить навсегда… Ладно, потом дорасскажу — Костенко возвращается!

41. Шацкий район Волынской области Украины, начало октября 1941 года

— Эх, благодать! — прыгая на одной ноге, чтобы быстрее вышла попавшая в ухо вода, восторженно тарахтел Никифор.

— Одно слово — Родина, Отчизна! — озираясь по сторонам, поддержал его Семенюк. — Ненька-Украина!

— У нас раньше тоже богатющая природа была: леса, степи, крутые пороги… Пока Советы село не затопили. Днепрогэс, сволочи, строить надумали, мать их перетак. Дед мой — Сидор Терентьевич — уезжать не захотел, водная пучина стала ему могилой… Я, десятилетний, рыдал целую неделю… А в начале сорок первого меня призвали в армию. Решение созрело само собой: если война — сразу сдамся в плен. Так и поступил. Содержался в Луцком лагере — возле замка Любарта. Но немцы вдруг соизволили проявить милосердие и отпустить по домам всех украинцев. Знакомых у меня здесь нет, идти некуда, жрать нечего, вот я и подался в полицию…

— Молодец, сынок! — похвалил Семенюк. — Теперь вместе будем резать краснозадых.

— Вообще-то я не мстительный, не кровожадный. Но если надо — значит, надо! — неохотно согласился Никифор Костенко.

Темнело…

Стрелки часов, пристёгнутых кожаным ремешком к запястью Свирида, показывали начало восьмого.

— Ночевать где будем? — на гладком юном лице Костенко появилась тень тревоги и, пожалуй, даже испуга.

Как выяснится позже, он давно панически боялся одиночества и темноты.

— Ты — как хочешь, а мы — на девки! — быстро прочитал его мысли психолог Ковальчук.

— Братцы, не бросайте меня, пожалуйста, а? Я вам — чего хотите… Сигарет, водки…

— Ладно, будешь должен. Пошли.

— Ку-куда?

— В Шацк… Большинство наших, из тех, кто, конечно, не имеет здесь знакомых, расположились в доме старосты Левана[43] или рядом с ним.

Уложив беднягу спать, Иван и Свирид решили продолжить начатое дело. Место, где, по воспоминаниям Ивана, чуть более трёх месяцев тому назад стоял лесной домик, было окружено колючей проволокой. Забраться за неё «полицаи» не рискнули, тем более что вдали горел прожектор, в лучах которого время от времени мелькала тень часового…

Семенюк по своим, не известным Ковальчуку каналам предупредил Шковороду о готовящейся облаве и поставил перед ним очередное задание: установить, что за объект возводят фашисты на берегу полесской жемчужины.

На следующее утро полицаи дружной толпой выдвинулись в направлении, противоположном озеру Свитязь. Именно там, за лесом, вблизи источников, которыми питается берущая неподалёку своё начало река Припять, лежала живописная деревня Кропивники, которую оккупационный режим считал бандитским гнездом, — иначе как бандитами немцы партизан не называли.

Каратели предлагали немедленно деревню сжечь, но сельскому старосте Стодону Гинайло удалось уговорить их не делать этого. Пока. Взамен он обещал оперативно вычислить имена всех «бандитов» и представить их полный список своему руководству.

Полицаи, раздобревшие от тёплого приёма и добрых новостей со всех фронтов, милостиво согласились подождать.

42. Кропивники — Шацк, в тот же день

Возвращаясь назад в приподнятом настроении (не пришлось убивать братьев-украинцев!), Семенюк и Ковальчук немного отстали от основных сил, и Свирид продолжил свою исповедь:

— После подписания «Договора о ненападении» между СССР и Германией руководство НКВД, знавшее о предстоящем разделе Польши, решило нелегально переправить меня на родину, в то время пребывавшую под властью Речи Посполитой, с перспективой переезда в Хелм и внедрения в военизированные структуры украинских националистов. Как только передовые части Красной армии вошли в Западную Украину, я «сбежал» за линию Керзона. Обретаясь среди беженцев в Хелмском лагере, завёл полезные знакомства с высокопоставленными бандеровцами и мельниковцами. Один из них по секрету сообщил мне об открытии школы диверсантов в Бадене-Венском[44]; вскоре я стал её курсантом.

Выпускников пристроили в полк особого назначения «Браденбург-800», в составе которого была одна украинская рота. Впоследствии почти все мои сослуживцы влились в батальон «Роланд», а я по протекции самого Мельника перешёл на службу в украинскую полицию.

Затем по распоряжению уже нашего, московского, Центра сделал всё, чтобы возглавить участок в Сельце, как я подозреваю, только для того, чтобы облегчить наш с тобой контакт. Зачем? Буду откровенен… По всей видимости, тема, которую ты случайно затронул, оказалась для руководства очень важной, и оно решило задействовать агента, хорошо разбирающегося в ядерных технологиях… Смотри, опять Никифор возле нас трётся! На шпика он не похож — идиот полный, к тому же трус; что ему от нас надо?

43. Сельцо — Кашовка, ноябрь 1941 года

Вести из Шацка пришли уже через месяц. Достаточно быстро, если учесть, что сначала радиограмма поступила в Центр и лишь потом, после скрупулёзной фильтрации данных, была спущена назад на Волынь, теперь уже в Кашовку. И то частично.

Первая новость оказалась довольно оптимистической, хотя узнать что-либо о функциях сверхсекретного германского объекта на берегу озера Свитязь партизанам не удалось. Зато они установили, что всех советских военнопленных, принимавших участие в его строительстве, фашисты расстреляли. Не пожалели и крестьян, проживавших в радиусе одного километра от того места.

Теперь никого из них и близко не подпускают к «колючке», а при попытке проникнуть за неё сразу открывают огонь на поражение.

А вот вторая новость откровенно огорчила.

Староста Гинайло сдержал своё слово и при помощи своих сподвижников вскоре выяснил фамилии почти всех участников антифашистского подполья.

Сделать это оказалось не очень сложно.

В деревне Кропивники пропала часть молодых людей, ранее состоявших на учёте в комсомольской организации. Куда они могли деваться? Ответ напрашивался сам собой: ушли в партизаны.

Стодон вызвал карателей. Те долго не церемонились: согнали в одну кучу родителей, сестёр-братьев подозреваемых и расстреляли их.

Можно только представить, какое горе и какая жажда мести поселились с тех пор в сердцах народных мстителей Бегаса, Шепели, братьев Рупинцов, Сулима, Зинчука и многих других…

Но количество штыков в отряде не уменьшилось. Напротив, вскоре к ним примкнули Фёдор Савич Кропивник, Николай Никифорович Козак, Евгения Яковлевна Боярчук, Евдоким Михайлович Редько, Моисей Иванович Копытко, Анисий Андреевич Смоляр, Ярина Марковна Смоляр, Калина Иванович Смоляр, Фёдор Илларионович Боярчук, Параска Демьяновна Шепеля и ещё, ещё, ещё…

44. Кашовка, декабрь 1941 года

Бойцы полицейских батальонов вермахта, как, например, того же 314-го, получившего за «доблесть» название Мацеевский, щеголяли в эсэсовских мундирах, а щуцполицаи[45] получили свою форму только в начале декабря 1941 года. Германские хозяева и тут сэкономили на верных слугах — выдали им обмундирование воинов литовской армии. Жёлто-голубые повязки, напоминавшие о «вечном стремлении к государственной независимости», сменили нейтральные, белые, с надписью по-немецки «Полиция».

Каких-либо конфузов на участке, контролируемом Семенюком и компанией, не случалось. Тишь и благодать! «Контингент», то есть план по отправке в глубь рейха людей, крупного рогатого скота и продовольствия, они успешно выполняют. А больше руководство ничего и не заботило.

О советских партизанах на Ковельщине в то время пока никто и слыхом не слыхивал.

Но 5–6 декабря на фронте случилось непредвиденное. Красные войска, обессиленные, морально угнетённые, как утверждала геббельсовская пропаганда, вдруг воспрянули духом и пошли под Москвой в контратаку.

Угроза захвата советской столицы практически отпала.

Блицкриг был сорван.

Только тогда советское Главнокомандование вспомнило, что в тылу у немцев остались верные, преданные люди — подготовленные, обученные — и стало искать с ними связи…

45. Волынская — Ровненская (Ровенская) — Житомирская области Украины, июнь — декабрь 1941 года

Волынь не приняла националистически настроенных галицких лидеров. С первых дней войны здесь действовала своя повстанческая армия — «Полесская Сечь», имевшая в своём составе свыше 10 000 штыков. Причём почти все воины этого образования были местными и пользовались среди волынян непререкаемым авторитетом.

Возглавил УПА Тарас Дмитриевич Боровец, получивший в народе прозвище Бульба — за «нос картошкой».

Пока его бойцы вели непримирую борьбу с красноармейцами, которые, как уже говорилось, разбрелись по окрестным лесам и сёлам, немецкое командование всячески поддерживало сечевиков. Самого Тараса даже назначили комендантом украинской полиции Сарненского района Ровненской области. Почти сразу после этого атаман обратился к союзникам с просьбой разрешить ему сформировать вооружённый отряд из тысячи лиц и 8 августа получил «высочайшее благословение».

Но вскоре и он начал проявлять признаки самостоятельности.

На переговорах с оккупантами 9 ноября 1941 года Боровец предложил возложить на его организацию всю полноту ответственности за наведение порядка в Полесье; взамен пообещал очистить от большевистских партизан леса на Черниговщине, но гитлеровцы почему-то отвергли эти инициативы.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения Тараса Дмитриевича Бульбы, стал приказ областной комендатуры СД, переданный ему 16 ноября гауптштурмфюрером СС Гичке с требованием немедленно «ликвидировать всех евреев в Олевске[46] и других районах». Тарас отказал, аргументируя тем, что «Полесская Сечь» является украинским формированием и не находится под юрисдикцией немецких властей.

Понимая, что после такой выходки в отношениях с союзниками неминуемо возникнут осложнения, атаман принял решение расформировать свои военные отряды и вместе с 300 верными бойцами ушел в лес.

С тех пор он начал воевать на два фронта. Точнее, даже на три. Последний был открыт против оуновцев, всё чаще заявлявших о своём исключительноми праве на руководящую и направляющую роль в Украине.

В полиции тоже начались перестановки.

Лояльных к Бульбе щуцманов убирали с руководящих должностей, переводили в другие, более благонадёжные подразделения.

Коснулась реструктуризация и комендатуры в Сельцо. Успешный руководитель Семенюк пошёл на повышение. Но недалеко — в Ковель, откуда раз в месяц непременно приезжал в командировку. А возглавил участок Ковальчук. Не Иван — Олекса.

46. Кашовка, февраль — июль 1942 года

Зима в Кашовке прошла спокойно. А с теплом — началось! Зашевелись партизаны, прекратившие свою деятельность на период морозов. Пока только украинские. Советские дислоцировались в основном в Брянских лесах России, по всей Белоруссии или же на северо-востоке Украины. Но уже успели осуществить свой первый рейд дерзкие ковпаковцы, успешно действовали и фёдоровцы — бойцы Черниговского областного отряда и Корюковского, Перелюбского, Холминского, Рейнметаровского районных отрядов, объединившихся ещё в ноябре 1941 года.

Всего советское руководство насчитало 36 тысяч народных мстителей с Украины. При этом 3600 из них в составе 13 советских партизанских отрядов действовали на территории Белоруссии.

Для того чтобы координировать их действия, 30 мая 1942 года в Москве был создан Центральный штаб партизанского движения при Ставке Верховного главнокомандования (ЦШПД), а чуть позже и УШПД. За короткий период времени они перебросили через линию фронта 309 специалистов, в основном командиров, подрывников и связистов, со 150 радиостанциями.

Пришло время потихоньку переносить вооружённую борьбу и на Правобережную Украину.

В июне 1942 года в Житомирских лесах за триста километров от места предстоящей постоянной дислокации был десантирован отряд специального назначения «Победители». Им командовал ветеран органов госбезопасности Дмитрий Николаевич Медведев, который до этого уже дважды забрасывался в тыл противника как руководитель оперативной группы и успешно выполнил все задания командования на территориях оккупированных Смоленской, Брянской и Могилёвской областей.

А уже в начале следующего месяца в Кашовке состоялась встреча, кардинально изменившая ход истории, легшей в основу нашего повествования.

Когда вечером Ковальчук возвращался домой из Сельца, навстречу ему из леса вдруг вышел высокий и статный обер-лейтенант вермахта и ловко выбросил вперёд руку в нацистском приветствии:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — растерянно пробормотал Ковальчук, озираясь по сторонам. Такого чуда он ещё не видел. Немец. Офицер. Один в лесу. И первый здоровается с рядовым полицаем. Что происходит, чёрт возьми?!

— Здравствуйте, Уссурийский Тигр! — улыбнувшись, продолжил незнакомец.

— З-з-здравия желаю… Простите, не знаю, как к вам обращаться…

— Зовите меня обер-лейтенант Ниманд[47].

— Слушаюсь.

— Давайте отойдём в сторону, Иван Иванович.

— Давайте.

— Хочу поздравить вас с присвоением очередного воинского звания.

— Служу трудовому народу или… Советскому Союзу, забыл на радостях, как надо отвечать…

— Не важно. Профессор Селезнёв доставлен в Москву. Он дал показания о том, что на Свитязе немцы планируют добывать тяжёлую воду — один из главных компонентов для производства атомного оружия.

— Его расстреляли?

— Нет. Поместили в один из таёжных лагерей, где действует секретная лаборатория… Не перебивайте, у нас немного времени.

— Есть!

— Семенюк — по первому образованию физик-ядерщик. Сейчас мы подумываем над тем, как переправить его поближе к Шацким озёрам. Первые шаги в этом направлении уже сделаны… Быть может, Свириду Игнатьевичу как специалисту в этой отрасли удастся определить точное место нахождения фашистской лаборатории и разобраться в нюансах её деятельности.

— Понял.

— Как только советские войска начнут освобождать Украину, мы с вами тоже отправимся на Свитязь и попытаемся перехватить эту учёную свору… Надеюсь, вы сможете узнать кого-то из них?

— Командира и членов группы прикрытия — смогу.

— Ну, эти вряд ли ещё там… Хотя, кто знает? А из профессоров?

— Липке. Мы с ним мило беседовали… часок.

— Прекрасно. Ваша задача остаётся прежней. Ни во что не вмешиваться, из Кашовки до особого распоряжения не выезжать, своей жизнью не рисковать. Ясно?

— Так точно.

— Встречаться будем раз в месяц. Этого же числа, в это же время, на этом же месте.

— Понял.

— Всё. Мне пора идти.

— До встречи, господин… товарищ Никто!

47. Шацкий район Украины, лето 1942 года

Карательные операции против шацких партизан продолжались всё лето. Тем не менее Шковороде удалось сохранить ядро отряда от разгрома. Вскоре ему стало легче уходить от репрессий, ибо одним из руководителей районной полиции назначили Свирида Семенюка. Одновременно туда же, чтобы сохранить баланс сил, гитлеровские хозяева перевели и своего верного пса Никифора Костенко.

По приказу Главнокомандования народные мстители раз за разом посылали своих разведчиков к предполагаемому месту нахождения фашистской лаборатории, но ничего нового о ней узнать так и не удалось…

48. Украина, конец 1942 — сентябрь 1943 года

В декабре 1942 года Тарас Бульба-Боровец написал послание рейхскомиссару Украины Эриху Коху, в котором выразил возмущение действиями новых властей: «Я позволю себе спросить Вас, по какому праву Ваша банда совершила этот дикий акт? В любом цивилизованном государстве порядок наводят только после проведения тщательного расследования и наказывают исключительно виновных, а не кого попало… Мы не простим Вам ни одной капли невинно пролитой крови мирных граждан, невзирая на их национальную принадлежность»[48].

Письмо стало реакцией на зверства оккупантов, учинённые в селе Озерцы Березновского района Ровненской области, где фашисты расстреляли из пулемётов все население — 365 человек, включая детей и стариков. Тех, кто выжил, добивали выстрелами в затылок. Сей, по утверждению гитлеровской пропаганды, «акт возмездия» был предпринят в отместку на действия братьев Струтинских из отряда «Победители», убивших вблизи деревни немецкого офицера и сопровождавших его лиц.

Остановить после этого вооружённое восстание на Волыни было невозможно.

Поначалу «бульбаки», «бульбовцы», или же, как их всё чаще называли, «бульбаши», ограничивались мелкими «пакостями», расстреливая одиноких фашистов и их прихвостней, но вскоре боевые действия приобрели массовый характер и в конце концов вылились в полноценную национально-освободительную войну.

Весной 1943 года УПА освободила от немецкой оккупационной администрации десятки населенных пунктов Волыни. В частности, такие как: Владимирец, Степань, Дубровица, Деражное, Олыка, Цумань, Горохов…[49] В марте на освобожденной от немцев территории в 2,5 тысячи квадратных километров была провозглашена так называемая Колковская республика. Сами Колки[50] объявили столицей Украины до освобождения Киева от нацистов; при въезде в городок установили соответствующую табличку.

Но фашисты не унимались.

В воскресенье 9 мая 1943 года отряд из почти четырёх сотен карателей напал на село Яполоть Костопольского района Ровненской области. Местные селяне снова не выполнили непомерный «контингент». Против оккупантов выступила сотня «Романа» — подразделение Украинской повстанческой армии, базировавшееся в близлежащих лесах. Бой длился более 6 часов. Нападающих выбили из села, при этом погибли 35 немецких солдат.

Всего за время войны УПА провела против германских войск около 200 вооружённых операций, в ходе которых было уничтожено свыше 12 000 оккупантов.

Такое положение дел открывало новые, неслыханные ранее возможности для кашовских подпольщиков. Тем более что многие полицаи уже открыто переходили к повстанцам. Вскоре на такой шаг решились и оба Ковальчука — Иван и Алексей. Первый — по совету Ниманда, второй — по зову сердца.

А в начале августа 1943 года необходимость в маскировке и вовсе отпала. Именно тогда разведчики получили приказ «слиться с партизанами» и стали собираться в долгую дорогу. Через Ковель — на Любомль, из Любомля — в Шацк. Заодно решили прихватить с собой полицейский архив. За этим занятием их и застукал новоназначенный начальник участка.

— Что вы робите, хлопцы?

— Не видишь? Собираем документы! — поигрывая оружием, улыбнулся Иван Иванович.

— Зачем?

— Не знаю. Обер-лейтенант приказал! — он кивнул на Ниманда, которого полицай никогда ранее не видел.

— А ты что, совсем не в курсе? — скорчил удивлённое лицо тот.

— Нет.

— Не сегодня завтра здесь будут русские!

— Не может быть… Я радио слушаю! Они топчутся где-то под Курском…

— Это говорится, чтобы поднять морально-волевой дух… На самом же деле Советы уже высадили под Ровно мощнейший десант! — выдал невероятный, чуть ли не фантастический для того времени сценарий обер-лейтенант.

— Оцэ так номер… Выходыть, трэба тикаты?!

— Похоже.

— То я с вами, хлопцы!

— На кой ляд ты нам нужен? — уже на чисто русском пренебрежительно произнёс Ниманд и разрядил в полицая свой вальтер.

49. Шацкий район Волынской области Украины, август 1943 года

С приближением советских войск всё активнее и решительнее становилось сопротивление партизан и подпольщиков Правобережной Украины и в то же время жёстче и свирепее ответные репрессии агонизирующего оккупационного режима.

К тому времени в Шацких лесах уже действовало мощнейшее партизанское соединение под командованием А.Ф. Фёдорова, в состав которого недавно влились не только партизаны-шковородинцы, а и обер-лейтенант Ниманд с майором Ковальчуком. Но, как ни старались разведчики, сведения, добытые ими в ходе операции «Тяжёлая вода», по-прежнему равнялись нулю…

В первый день последнего месяца жаркого лета 1943 года преданный фашистский служака Костенко таки «дожал» Семенюка; после его очередного доноса Свирида, давно предчувствовавшего собственную гибель, казнили на центральной площади райцентра.

В ответ на это около пяти сотен народных мстителей разгромили гитлеровский гарнизон в Шацке и, опьянённые успехом, сразу же нанесли удар по предполагаемому секретному объекту в деревне Свитязь. Срезали колючую проволоку, перебили охрану… Но никаких следов существования научной лаборатории Ковальчук там не обнаружил. И сразу понял, что его перехитрили.

«Противник заподозрил, что профессор Селезнёв не утонул, и перенёс лабораторию в другое место… Но ничего, сволочи, я ещё доберусь до вас!»

— Уходим, — приказал он и бросил взгляд направо — туда, где один из молодых бойцов как раз начинал обыскивать поднявшего вверх руки фрица — единственного оставшегося в живых после партизанского наскока. Его физиономия показалась знакомой…

— А ну-ка, Паша, приведи ко мне этого недобитка.

— Слушаюсь, товарищ майор!

— По-русски шпрехаешь?

— Найн…

— Фамилиэннамэ?[51]

— Оберфункер[52] Кранк!

— Значит, радист?

— Я, я!

Ковальчук ещё раз пригляделся к пленному и радостно вскрикнул:

— Вася?

Того аж передёрнуло.

— Профессор Селезнёв?.. — вырвалось на чистом русском.

— Для тебя, Васёк, майор Ковальчук. Ясно?

— Так точно…

— Повторяю: имя, фамилия? Ну!

— Василий Пилипишин…

— Где Грызачёв?

— Вам даже известна его фамилия…

— Отвечать!

— Не знаю. Ей-богу!.. На следующий день после того, как вы пропали, Гриня собрал профессоров и куда-то увёл, — подтвердил его опасения радист. — Больше я ни их, ни его ни разу не видел…

— Понял. Ничего добавить не хочешь?

— Нет.

— Паша, расстреляй этого…

— За что, товарищ майор? Я же никого не убивал…

— Немедленно привести в исполнение! — безжалостно добавил Иван Иванович.

50. Волынская — Ровненская области Украины, июль — ноябрь 1943 года

Весной 1943-го на Волыни началась резня поляков. Бандеровцы не жалели никого. Истребляли ненавистных ляхов от мала до велика. Чтобы откреститься от причастности к преступлениям против мирного населения, в июле 1943 года Боровец переименовал свою УПА в Украинскую народно-революционную армию. Однако вскоре сторонники Степана Бандеры её разоружили, после чего кровожадная служба безопасности оуновцев мгновенно расправилась со всеми командирами отрядов «Полесской Сечи».

Тарасу Дмитриевичу ничего не оставалось, как объявить о роспуске своих формирований.

20 ноября 1943 года он вместе с адъютантом прибыл в Ровно для переговоров с немецкими оккупационными властями. Те не стали с ним разговаривать и отправили атамана в Берлин.

В это время его осиротевший штаб был атакован бандеровцами. Супругу Боровца Ганну Oпоченскую схватили и казнили без суда и следствия.

Поражённый подлостью соратников, основатель УПА подался в эмиграцию. Его имя на долгие годы было предано забвению. Как националистами, так и советской властью…

51. Украина, январь — июнь 1944 года

В середине января 1944 года войска 1-го Украинского фронта под командованием генерала Ватутина нанесли сокрушительное поражение группе армий «Юг» и закончили окружение противника в районе Корсунь-Шевченковского выступа. В ходе операции почти целиком были освобождены Житомирская и Киевская области, часть Винницкой и Ровненской.

2 февраля фашисты оставили Луцк.

А вот Ковель, до которого всего семьдесят километров, был очищен от захватчиков лишь спустя четыре месяца — 7 июня 1944 года.

С неменьшим упорством гитлеровцы защищали и остальные волынские города.

Любомль был освобождён войсками 1-го Белорусского фронта 20 июля, Шацк — 21-го.

Только тогда действия чекистов по выявлению гитлеровской лаборатории на озере Свитязь вступили в заключительную фазу. Они опросили население близлежащих сёл. Но всё было напрасно. Ни Грызачёва, ни Липке, ни других профессоров, ни лаборатории!..

Ковальчук отчитался о своей работе в тылу и после тщательной проверки был отправлен на другой участок работы.

В Шацк он вернулся только много-много лет спустя…

Часть 2 Секретный объект

Волынская область УССР, начало августа 1967 года

1

После войны Иван Иванович Ковальчук служил в центральном аппарате КГБ при Совете Министров УССР. На дембель получил долгожданную папаху и три больших звёздочки на погоны. Поселился с супругой под Киевом — в Ворзеле, где раньше у них был небольшой дачный домик, который они с Екатериной Семёновной недавно слегка расширили и облагородили.

Роскошную четырёхкомнатную квартиру в центре украинской столицы, полученную в начале пятидесятых, пришлось разменять на две двухкомнатные, когда женились сыновья — Иван и Василий. Теперь они оба — сами ветераны органов. Старший уже догнал отца в воинском звании, он — начальник управления в Черкассах, а младший — подполковник, разведчик-нелегал — числится на работе в Москве, а где пропадает на самом деле, одному лишь Богу известно…

На родной Волыни Ковальчук не был свыше двадцати лет. И вот летом 1967 года наконец решил посетить, как он любил поговаривать, «места боевой славы». Почему именно сейчас?

Очередной Иван Иванович, младший лейтенант из рода Ковальчуков, весной получил первое назначение — в Луцк, оперативником областного управления КГБ.

Надо бы проведать старшего, любимого внука.

Это — раз.

Побывать на Шацких озёрах, где, как он узнал из прессы, государство решило возвести туристическую базу; выпить по сто грамм с друзьями боевой юности, искупаться в холодной, бодрящей и встряхивающей Свитязьской водице — два.

Ну и третье, самое главное, — посетить родную деревню, где его помнят не как советского разведчика, а как предателя, полицая. «Надо открыть людям глаза, пока живой!»

Ковальчук приехал в Ковель поездом, до Голоб добирался уже рейсовым автобусом. Ну а дальше — пешком. Сначала Мельница, где в войну было расстреляно всё еврейское население, потом Сельцо, где ему пришлось нести «нелёгкую полицейскую службу», и только тогда — Пидрижжя, состоящее в одном сельсовете с раскинувшейся на противоположном берегу Стохода Кашовкой.

У развилки дорог, там, где Иван собирался повернуть налево, чтобы сократить расстояние, он ненадолго остановился и огляделся по сторонам.

Позади его двигалась телега, гружённая какими-то лохмотьями.

— Тпру! — скомандовал извозчик — давно небритый старик лет семидесяти-семидесяти пяти. — Вам куды, панэ?

— Я не пан, я товарищ.

— Понятно. И куда путь держим, пан-товарищ?

— В Кашовку.

— Давай со мной — до Велицка, всё равно быстрее будет.

— А… Давай… Хоть почешем языками, — с радостью согласился Ковальчук, забираясь на воз. — Тебя как звать?

— Макарович.

— Ясно. Тогда я Иванович.

— Тоже неплохо… К нам откуда?

— Из Киева.

— Чем занимашься?

— На пенсии. А ты?

— Я? Я уже десять лет тоже на гособеспечении. И всё равно работаю. Тряпки по сёлам собираю, макулатуру… Расплачиваюсь глиняными свистульками, прочими забавами. Внуков имеешь?

— Трое. Скоро правнуки пойдут.

— На вот возьми, — Макарович набрал целую жменю надувных шаров, которые он, как и многие другие местные крестьяне, называл балонами, и протянул их своему «пассажиру». — Денег не надо.

— Нет… Так не пойдёт, — рассмеялся Ковальчук, доставая из кошелька потрёпанный рублик. — Держи… Пригодится!

— Спасибо.

— Не за что. Мои — давно взрослые, но за презент — дякую[53], раздам соседским деткам.

— Ты местный или приезжий?

— Местный. Из Кашовки. Но не был дома чуть ли не четверть века…

— Чего так?

— Служба.

— Ясно… В войну на чьей стороне был?

— На нашей.

— Наша — понятие относительное… Я вот, например, партизанил.

— Партизаны в наших лесах тоже разные водились.

— Точно. А ты — счастливчик… Видишь фуру возле сельсовета?

— Ну?

— Это Прокоп. Он в Сельцо едет. За молоком.

— Спасибо, Макарович!

— Прощевай!

2

Несмотря на гнетущую тридцатиградусную жару, Прокоп — ещё не старый, но основательно потрёпанный сорокалетний мужик — как и большинство его сверстников, щеголял по деревне в сапогах и засаленной фуфайке.

— Тпру, пошла! — скомандовал он и повернулся к случайному попутчику, которого секундой ранее пристроил на краю воза. — Папироской угостите?

— Не курю.

— Жаль…

— А ты остановись возле сельпо.

— Зачем?

— Побалую тебя табачком.

— Серьёзно?

— Да. Ведь должен я как-то выразить свою благодарность.

— За что?

— Кобылу мучаешь, везешь лишних пять пудов.

— Всё равно по дороге… Вывеску видите?

— Ага.

— Скажете Люське, что Прокоп «мяса» просит. Она знает. А то от «Беломора» я что-то кашлять начал.

— Есть!

…Аппетитная пышка лет тридцати пяти в испачканном мукой белом халате как раз возвращалась из подсобки.

— Здравствуйте, Люся.

— Добрый день.

— Молочник Прокоп «мяса» хочет.

— Так он называет сигареты «Лань»… Двадцать копеек пачка.

— Дайте на рубль.

— А дым из задницы не пойдёт? Лучше б детям в школу что-то купил — первое сентября на носу!

— Так вы его супруга? — догадался Ковальчук.

— А он вам разве ничего не сказал?

— Нет.

— Мы в сорок девятом поженились, когда Прокоп с войны вернулся. Был мужик, как мужик… А потом заелся с одним из бандеровцев — и всё. Пять лет по лесам прятался, один вёл свою войну… Пока не поймал гада и не вздёрнул на ветке.

— Слишком много информации. Повторите сначала и без спешки…

— Да кто вы такой, чтобы я вам душу изливала? У него обо всём и разузнаете.

— Ладно… Давайте ещё бутылку водки, самую дорогую, за три ноль семь — и всё.

— Только Прокопу не наливайте. У него и так мозги набекрень.

3

— Поедем через лес — быстрей будет, — затянувшись любимым «мясом», сообщил Прокоп.

— Мне всё равно.

— Теперь можно… А ещё лет десять назад тут такое творилось…

— Знаю. Служил… В Сельце…

— А я думаю, откуда мне твоя рожа знакома? А ну слазь… И сигареты свои забери! — Прокоп бросил под ноги попутчику четыре полные пачки любимой «Лани», потом, не без сожаления, добавил к ним распечатанную пятую.

— Да погоди ты, герой… Вот, смотри! — Иван Иванович раскрыл недавно полученную вишнёвую ветеранскую книжицу и ткнул её под нос молочнику.

— Пол-ков-ник Ко-валь-чук! — по слогам прочитал тот. — Простите…

— Выходит, это ты вздёрнул Лося? (О происшествии, случившемся в здешних лесах в середине пятидесятых, отставной чекист знал из оперативных сводок.)

— Я…

— Поболтаем?

— Давай…

Иван взял бутылку водки и, пока Прокоп собирал сигареты, освободил от желудей роскошную поляну под столетним дубом.

— Стакан у тебя есть?

— Найдётся.

— Ну давай… Сначала ты, затем я!

— Хорошо… Самый короткий украинский тост знаете?

— Какой?

— Будьмо!

— Теперь моя очередь… За тебя, Прокоп, за нашу Родину, за друзей, которые лежат в многострадальной украинской земле…

— Пей, не мямли… Можно на «ты»?

— Конечно.

— Наливай… Между первой и второй — промежуток небольшой.

— Не гони лошадей, Прокопушка. Остальное — твоё. Я больше не буду.

— Слушаюсь, товарищ полковник!

— А теперь рассказывай!

— В 1941-м Советы драпали так, что не успели провести мобилизацию… Это ничего, что я так выражаюсь?

— Нормально.

— А когда уже шли назад, на запад, всех наших загребли в армию. Вплоть до 26-го года рождения… Так я попал на фронт. Дошёл до Берлина. Думал, Победа, дембель… Ан нет! Погнали нас на другой конец страны. Летом усиленно обучали премудростям военного дела, хоть каждый из нас давно прошёл огонь и воду, а с началом осени бросили на японских самураев. Там я и получил пулю под сердце… Хочешь, покажу?

— Зачем? Мне, брат, на своём веку всякое видеть приходилось.

— Плесни ещё немного… Чтобы не своей рукой эту отраву…

— Держи.

— Три года по госпиталям валялся. Но выжил. Вернулся домой. Женился. Детки пошли… А тут — Лось, Васька — мой сосед. В то время — сотник УПА; это его настоящая фамилия и кличка одновременно. Так, мол, и так — давай к нам: твой боевой опыт молодым повстанцам позарез нужен… Хватит, говорю, отвоевался, а он: «За Советский Союз кровь проливал, а за вильну Украину не хочешь? Смотри, пожалеешь!» Меня, ветерана двух войн, пугать, сволочь, вздумал… Ну, естественно, вскипел, послал его подальше… А спустя месяц кто-то застрелил из обреза мою мать. Чтобы не подставлять семью, мы с Дембицким ушли в лес. У Лёшки — своя история. Он с фронта уже с женой вернулся. А его родные братья — в УПА. «Сдаст нас твоя москалька!» — «Нет, что вы, она не такая!» Не поверили… Закопали Нину прямо за огородом. Вдвоём мы выследили Лося — и на «гиляку!»[54] Остальные его хлопцы, оставшись без главаря, пришли с повинной… С тех пор на меня в селе многие косо смотрят. Но я не сдамся, не сломаюсь. Наливай!

— Ладно, Прокоп. Пей, но не упивайся. Люську твою ещё любить и любить надо!

— Помочь, что ли, собираешься?

— Нет… Стар я уже.

— А сколько тебе?

— Шестьдесят три.

— Ого… А я тыкаю!

— Ничего. Мы ведь с тобой фронтовики, то есть братья по оружию. А братьям, того, друг другу «выкать» как-то не подобает.

— Точно! А ты где служил? После Сельца?

— Сначала партизанил на границе между Украиной и Белоруссией. Под Шацком. Затем вернулся в контрразведку. Самого Штольце брал.

— Что значит вернулся?

— Я ещё до войны в госбезопасности служил.

— Понял. А этот… Штольце — кто такой?

— Один из главных головорезов Третьего рейха.

— Ну ты, брат, и загнул!

— Правда. Он всей нашей бандеровской сворой заправлял. Вот меня и послали, чтобы его в логове достать и кое-что узнать.

— Что, если не секрет?

— А вот этого я тебе пока сказать не могу…

4

Когда телега под управлением Прокопа вынырнула из леса, поперёк единственной дороги, по которой она непременно должна была пройти, стоял мотоцикл с коляской. Возле него нервно потягивал папироску сухощавый сотрудник милиции с непослушным чёрным чубчиком, выступающим из-под козырька фуражки.

— Участковый! — успел прохрипеть Прокоп в ухо своего попутчика.

— Лейтенант Казаренко! — постреливая карими глазами, представился милиционер. — Ваши документы.

— Ты чё, Владимир Кондратьевич, какие в деревне…

— Тебя я и так знаю. Ваши документы, товарищ!

Ковальчук поднял лежащий на телеге пиджак и, запустив руку в его внутренний карман, достал небольшой аккуратный пакетик, в который заботливая супруга положила паспорт и орденские книжки.

— Орден Красной Звезды, Красного Знамени… Извините, ошибочка вышла.

— Никакой ошибки, товарищ. По заданию командования я служил полицаем в Сельце. И, как видите, успешно. Теперь собираюсь открыть людям правду, выступить перед колхозниками, учениками школы.

— А разрешение на такую деятельность у вас имеется?

— Я думал…

— Индюк тоже думал да в суп попал. Может, рано ещё разглашать тайну?

— Моё руководство ничего против не имеет.

— А с кем вы советовались?

— С Юрием Владимировичем Андроповым…

— Ну, ежели с самим председателем, то, конечно, езжайте… Ещё раз извиняюсь! А вы у нас долго гостить собираетесь?

— Неделю.

— Я приду, послушаю ваше выступление, можно?

— Конечно, дорогой Владимир Кондратьевич.

5

— А всё-таки бдительный у нас народ, — начал философствовать вслух Прокоп. — Не успел человек приехать, и на тебе — сдали, как стеклотару в приёмный пункт! Засёк тебя, Иван Иваныч, кто-то возле сельсовета или Макарыч постарался… Нет, не зря в сорок четвёртом, когда Советы вернулись, у особых отделов очереди стояли. Брат хотел сдать брата! Опередить, чтобы себя оправдать, — у всех ведь рыльце в пушку…

— Про всех — не надо, Прокоп. Как тебя по батюшке?

— Михайлович.

— Война — это дерьмо, Прокоп Михайлович. Кто-то заляпался по самые уши, а кто-то, как мы с тобой, вышел чистым… Относительно, конечно.

— Согласен. Теперь многие хотят отмыться — а дзуськи! Партия чётко следит за чистотой своих рядов. Я хоть и не член, но политику понимаю и одобряю.

— Молодец. Смотри, как село преобразилось! Кругом новенькие фермы, скота племенного много… Опять же — комбайны, трактора. А сад в Велицке какой вырастили — душа не нарадуется! Разве мог землепашец о таком мечтать ещё тридцать лет тому назад?

— Не мог! — Прокоп потянул на себя поводья. — А вот и Сельцо. Может, мы ещё одну приговорим? Ставлю!

— Погодь, успеем глаза залить…

— Зачем ты так, Иван Иваныч? Не ради пьянства, а общения ради. Ведь не каждый день в наших лесах встретишь родственную душу!

— Это правда. Ты тоже в клуб приходи. Там и выпьем, обещаю!

— Когда?

— Может, завтра, может, послезавтра… Как договорюсь с начальством.

— А я как о вашем решении узнаю?

— Народное радио скажет.

— Домовылысь!

6

Пидрижжя и Кашовка — в одном сельсовете. Поэтому клуб на две деревни только один. Пока.

И народу в нём столько, что яблоку упасть негде!

Ковальчук окинул взором зал. В первом ряду вместе с руководителями района сидел его внук, рядом с ним — широкоплечий, улыбчивый мужчина в штатском — начальник управления КГБ в Волынской области. За ними — почти все знакомые лица: родственники, односельчане, друзья детства. Тут же — Прокоп Михайлович, Владимир Кондратьевич и даже Макарович, с которыми он познакомился всего несколько дней тому назад.

— Разрешите начинать? — поинтересовался Ковальчук.

Председатель колхоза одобрительно кивнул подбородком.

— Давай, не тяни резину! — нетерпеливо закричал кто-то с галёрки.

У Ивана Ивановича подкосились ноги.

Пересохло во рту.

И он потянулся к графину, стоявшему прямо на трибуне.

Раздались жидкие аплодисменты.

Разведчик выпил воды, кашлянул и начал свою исповедь:

— Дорогие земляки. Некоторые из вас ещё помнят меня пацаном, чуть ли не главным грибником во всей округе, другие — молодым человеком, агрономом, третьи — пособником фашистов, полицаем. А на самом деле я со времён Гражданской войны — сотрудник органов государственной безопасности, теперь — полковник в отставке. Товарищи из района и области это подтвердят.

Сейчас мне шестьдесят три года. Пора, как говорится, подводить жизненный итог… В ответ на моё обращение вышестоящее руководство разрешило приоткрыть занавес секретности над деятельностью нашей подпольной организации в годы войны.

Надеюсь развеять все ваши сомнения и остаться в памяти людей не предателем, гитлеровским прихвостнем, которым я никогда не был, а честным и порядочным человеком, посвятившим свою жизнь борьбе с врагами трудового народа…

Он говорил и говорил.

Потом долго отвечал на непростые вопросы, а когда все разошлись, собрал «особо приближённых» в будке кинооператора, где уже был накрыт стол. Хлебная горилочка, грубыми кусками нарезанное сало, колбаска, селёдочка, естественно, грибы — пока только жареные. Для любимых — солёных — ещё не пришло время.

— Дорогие друзья! Первую рюмку мы конечно же употребим за нашу Родину, за Победу, за мирную, цветущую жизнь советских людей… А так как я больше пить не буду — сердце начинает шалить, то попытаюсь уместить в свой тост пожелания добра и счастья для всех, кто здесь собрался, в первую очередь простых людей, каждый из которых на своём месте делает своё маленькое на первый взгляд дело. За тебя, Прокоп Михайлович, за нашего участкового Владимира Кондратьевича и за моего внука — как повелось в нашем роду, тоже Ивана Ивановича. Кстати, открою небольшой секрет, у него сегодня день рождения. Двадцать два годка!

— Ура! — закричал Макарович.

Остальные его не поддержали. Пьянству — бой. Чем тише сидишь, тем дольше живёшь!

Расстались только поздно вечером.

Друзья разошлись по домам, начальство разъехалось к местам службы, а вот внук решил остаться с ним до утра. Он давно мечтал отдохнуть с дедом «на вышках» — так здесь называют своеобразные чердачные помещения над хлевом или клуней.

«Теперь и умирать можно!» — поморщился, прогоняя дурные мысли, старый Ковальчук и улёгся спать на ароматное, пряное сено.

7

— Ну, дедуля, какие у тебя планы на сегодня? — потягиваясь, спросил внук.

За окном было ещё темно, но на востоке за горизонтом уже начинало подниматься яркое, жизнедатное солнце.

— Для начала искупаемся, а там видно будет.

— До сих пор моржуешь?

— Да. И тебе рекомендую. Будешь всегда здоровым и бодрым.

— Не возражаю! Форма одежды?

— Трусы, обнажённый торс.

— А документы?

— Оставь здесь. Их никто не тронет.

— Да, но…

— Никаких «но», товарищ младший лейтенант. Развратил вас город, уже и людям не доверяете! За мной…

— Есть, товарищ полковник!

Трусцой они добежали до Стохода, от которого поутру исходил густой молочный пар. Старик с разгону бросился в реку, молодой же входил в неё долго и неуверенно, подгоняемый едкими, чуть ли не издевательскими комментариями:

— Что, промокнуть боишься?

— А то!.. Холодина…

— Не стесняйся. Это сначала страшно, потом приятно!

Ваня наконец собрался с духом и ненадолго ушёл под воду.

— Ты знаешь, неплохо, — признал, когда вынырнул. — Пожалуй, перейму твою методу.

— А теперь — учись, — «старый волк», набрав полную грудь воздуха, опустился под левый обрывистый берег.

— Раз-два-три… — начал отсчёт внук, но вскоре сбился и стал внимательно следить за дедом, шарящим рукой по донным норам, — благо прозрачность воды позволяла это делать без сверхусилий.

Спустя минуту тот вынырнул с тремя раками в руке.

— Теперь ты!

Младший лейтенант попробовал повторить подвиг, но у него ничего не получилось.

— Видишь нору? — наставлял дед, усевшись на деревянном мостике, перекинутом через одно из русел в самом узком месте. — Из неё торчит лапа. Прицелился — и вперёд. Ну же!

Ваня нырнул и вставил руку в отверстие. Между пальцами ударила холодная родниковая струя.

— Дальше! Ещё дальше! — кричал старый Ковальчук.

Внук наконец добыл первого в своей жизни рака и, присев рядом с родственником, хвастливо пробасил:

— Смотри, дед, какой красавчик, не то что твои креветки!

— Ещё будешь или уже устал? — Иван Иванович улыбнулся довольно — теперь семейное «ремесло» в надёжных, крепких руках.

— Ты ещё спрашиваешь? Дуй домой за торбой, а я пока потренируюсь!

8

— Может, по пивку? — предложил внук, когда обычная овощная сетка была доверху набита членистоногими.

— С утра не употребляю и тебе не советую.

— Позже не выйдет. После обеда я должен быть на службе.

— Вот и славно. Угостишь раками своих сослуживцев.

— А ты?

— Я себе ещё наловлю, если возникнет надобность.

— Ну, как знаешь… Да, кстати, дед, как правильно их готовить?

— Записывай, всё — в холодную воду. Обязательно!

— Всё — это что?

— Раки, соль, острый красный перец, крапива.

— Понял.

— Доводишь до бурного кипения, ждёшь две-три минуты — и готово!

— Так просто?

— Да. Но кушать их не торопись. Пускай полежат в ропе минут двадцать-тридцать, а то и больше — только вкуснее будут.

— Ладно. Держи кардан — я полетел.

— Счастливо тебе, Ванюшка…

— Давай без сантиментов, дед. Скажи лучше, когда в Луцк заедешь?

— Где-то через недельку. Завтра отправляюсь на Свитязь — отдохну, покупаюсь, встречусь с друзьями…

— В пятницу позвони. Может, и я к тебе присоединюсь? На выходные[55].

— Хорошо. Телефон тот же?

— Так точно!

9

Около года тому назад на берегу полесской жемчужины начали возводить корпуса туристической базы с банальным названием «Свитязь».

Строительством занимались не только специалисты из государственных организаций, но и так называемые шабашники. У тех почему-то всё получалось быстрее и качественнее.

Но основной приток туристов приходился пока на противоположную сторону озера, где находилось урочище Гряда, — там уже появилось несколько деревянных ведомственных баз: шахтёров, энергетиков, медиков…

Ковальчук смотрел по сторонам и не мог найти место, где он встретился с профессором Селезнёвым, — так здесь всё изменилось за последние годы.

— Что, сдаёшься? — подгонял его бывший участковый, а ныне ветеран органов МВД Тур, доставивший своего товарища на озеро в личном «москвиче».

— Сдаюсь… — наконец выдохнул Иван Иванович.

— Траву вытоптанную видишь?

— За оградой?

— Да, дружище. Единственная дорога, ведущая в глубь Гряды, теперь находится на территории этого учреждения отдыха трудящихся.

— Вот почему я сразу не нашёл её, хитрющая твоя рожа!

— Не надо было спорить. Теперь за тобой — коньяк.

— Прямо сейчас?

— Нет, вечером, мы же договорились.

— За мной не заржавеет.

— Сейчас у нас по плану — рыбалка.

— Да. Но ты ведь обещал мне экскурсию по местам боевой славы.

— Я слово своё всегда держу. Куда везти, товарищ полковник?

— Для начала — вокруг озера.

— Ладно, садись… Возле турбазы и порыбачим. Там, кстати, неподалёку Санька живёт, сын Валерия Станиславовича!

— Кого?

— Обер-лейтенанта Ниманда.

— А сам он где?

— Там, откуда ещё никто не возвращался. Даже выдающиеся разведчики…

— Ниманд умер?

— Ещё два года назад. Два инфаркта перенёс, а третьего, бедняга, выдержать не смог.

— Да… Дела. В начале 60-х мы часто писали друг другу, раз в месяц непременно созванивались по телефону, а потом Валера как в воду канул… Где его могила?

— В Москве.

— Ничего не понимаю. Ниманд — там, Санька — здесь, да и не признавался он никогда, что склепал наследника.

— Валера сам не знал об этом. До шестьдесят пятого. А потом приехал на Волынь с какой-то делегацией и увидел собственными глазами…

— Что увидел?

— Не что, а кого… Валю, она с ним в одном отряде сражалась. Кличка Стряпуха, может, помнишь?

— Конечно!

— У них роман был. Ниманд потом ушёл с тобой на запад, а она в это время родила ему сына. Саньку. Валера как его увидел, так сразу за сердце и схватился. Одно лицо ведь! Его — в неотложку, затем — в Любомль, Луцк, чуть позже — самолётом в Москву, но всё напрасно.

— Да… Судьба! А Валя?

— Слегла, как узнала, что Ниманд умер… Третий год парализованная лежит.

— Но разговаривать может?

— Несвязно. Неразборчиво.

— Ладно. Давай к ней…

10

«Москвичок» лихо бежал по вообще-то совершенно непотребной каменной дороге из Шацка в село Свитязь. Вскоре справа взору друзей открылась шикарная природная гавань, усеянная множеством деревянных лодок. Раньше их никто не привязывал, просто вытаскивали на берег нос — и всё. Теперь же чалят основательно, запирая на замки, пристёгивая цепями к вбитым в землю рельсам.

Затем — центр деревни, одна огороженная территория, вторая…

— Это пионерские лагеря, — пояснил Тур.

За ними начинался сосновый бор с берёзовыми просеками, за которым ещё один, уже сплошной, забор. Где-то здесь в войну находился деревянный домик, где Ковальчук, игравший роль Селёзнёва, знакомился с немецкой профессурой.

— А тут что теперь?

— Этого никто не знает. Закрытое учреждение. Какой-то военный НИИ.

— Научно-исследовательский институт?

— Да.

— Военный?

— Ну, ходят такие слухи…

Дальше мощёная дорога пошла направо и оборвалась. Впереди, за несколько метров до здания с недостроенным первым этажом, появилась табличка, свидетельствующая о том, что в этом месте ведётся строительство туристической базы.

Здесь «москвич» тоже долго не задержался — юркнул налево в гущу леса и, недолго попетляв между белоснежными стволами стройных берёзок, замер на песчаном берегу. Однако воды поблизости Иван Иванович не заметил — один камыш, густой, высокий.

Слева — обычный деревянный заборчик, вымазанный тёмно-зелёной краской, за ним — свежевыбеленная хата с маленькими узкими окошками.

На подворье хозяйничал высокий стройный парень, с виду ровесник его внука, в светлой, на несколько размеров большей рубахе.

Тур посигналил ему и пошёл навстречу.

У калитки они обнялись.

«Батюшки святы. Вылитый Ниманд!»

— Знакомься, Саша, это Иван Иванович… Самый близкий друг твоего отца.

— Даже ближе вас? — располагающе улыбнулся молодой человек.

— Конечно. Мы с Валерой познакомились уже после войны. А Ваня с ним ещё с 1943-го — я тебе рассказывал.

— А… Это тот полицейский из Кашовки… Ковальчук?

— Так точно.

— Жаль, что так получилось… Всю жизнь искал отца, а как нашёл — даже поговорить не успели…

— Что поделать, сынок… Война оставила не один десяток шрамов на его сердце. Вот они и дали о себе знать в мирное время.

— Да я не осуждаю. Обидно…

— Терпи, казак… Как твоя мама?

— Пойдёмте, сами увидите.

11

Валентина Никаноровна повернула голову на скрип двери.

— Так ты ещё баба хоть куда! — ободряюще констатировал полковник. — А нас пугали: мол, не человек — растение!

— Партизаны не сдаются… — выдавив что-то наподобие жалкой улыбки, еле пролепетала женщина. — У меня только правая часть парализована, а мозги работают исправно, как в молодости. Скажи мне, Володя, что это за шутник в наших краях объявился? Уж не Ковальчук ли?

— Он.

— Ванька, родненький! — она даже предприняла попытку подняться. — Где тебя столько лет носило?

— Тебе скажи — сама захочешь.

— Про Валерку знаешь?

— Да… Тур доложил.

— А я его двадцать лет ждала. Вот, на память, один Санька и остался. Видел его?

— А как же. Под копирку сделано.

— Пролетела жизнь, как одно мгновение. Всё время были молодые. Сражались, работали… И — бах: старики! Умирать пора, а в душе ещё мотыльки порхают. Ты как?

— Порядок. Вышел в отставку. Полковник.

— Ну, ничего себе? Когда успел?

— Я ж ещё до войны служил в госбезопасности, но об этом не знал никто. Кроме Ниманда.

— Женат?

— Да. Много лет.

— Дети есть?

— А как же. Девчата, правда, у нас с Катюшей почему-то не получались. Только сыновья: Иван, Василий. Оба — офицеры.

— А внуки?

— Один, Иван Иванович, тоже служит. В Луцке. Остальные помельче.

— Ну надо же! А мой лоботряс к девчонкам интереса не проявляет. У него своя, особая страсть — кони. Пара вороных, если видел, стоит в хлеву: Лесик и Мотря.

— А я думаю: что это за клубни у тебя в огороде.

— Они проклятые… И власти косо смотрят: кулаки, мол…

— Я замолвлю за вас слово.

— Вот, спасибо, ребятушки… А то ведь за него и заступиться некому…

— Не переживай, мы если пообещали, то поможем, — заверил Тур.

12

На обратном пути заехали к участковому. В 1963 году Шацк перестал быть райцентром, и все органы власти находились теперь в Любомле. Олег Игоревич остался чуть ли не единственным стражем правопорядка на огромной территории озёрного края. Работы у него было «выше крыши», и Тур, хорошо знавший криминогенную обстановку в районе, как мог, помогал младшему товарищу.

— Вот, Олежа, познакомься, это мой боевой побратим — полковник госбезопасности Ковальчук. Мы с ним ещё с довоенных лет знакомы.

— Очень приятно. Ну, очень… Чем могу быть полезен?

— Ивану Ивановичу надо срочно позвонить в Луцк. Уважишь?

— Вы ещё спрашиваете, дорогой Владимир Михайлович? Хоть во Владивосток!

Участковый набрал телефонистку Санечку, которую здесь знал стар и млад, представился и попросил соединить его с областным управлением КГБ, после чего следом за полковником громко повторил номер служебного телефона его внука. Вскоре в трубке завибрировал знакомый голос.

— Привет, тёзка! — заорал Иван Иванович.

— А… Это ты, дедуля?

— Я! Кто же ещё?! Срочно пробей, что за организация окопалась на Свитязе. Между пионерлагерем и турбазой.

— Понял. Чем они занимаются, знаешь?

— Какой-то закрытый НИИ — одним словом, почтовый ящик.

— Зачем тебе это, дед?

— Выполняйте, товарищ младший лейтенант!

— Слушаюсь!

Вскоре «заговорщики» получили ответ: на озере действительно работает лаборатория, изучающая свойства… тяжёлой воды! И Ковальчук, пока ещё не зная зачем, поставил перед собой цель: во что бы то ни стало проникнуть за её ограду…

13

Нет, конечно, Иван Иванович не собирался резать колючую проволоку, взламывать двери и без разрешения рыться в служебной документации. Он просто попросил внука срочно организовать ему встречу с руководством управления и немедля выехал с Туром в Луцк.

Подполковник ждал их в своём кабинете.

— Ну, что там у вас стряслось?

— Сегодня утром я побывал на Свитязе и узнал, что с недавних пор там действует лаборатория по изучению свойств тяжёлой воды.

— Знаю, младший лейтенант Ковальчук доложил, — раздражённо бросил начальник.

— А знаете ли вы, — невзирая на его реакцию, спокойно продолжил Ковальчук, — что уже в первый день войны фашисты направили туда группу своих лучших учёных?

— Нет, конечно…

— Мы долго ломали головы: с какой целью? И к чему такая спешка?

— Ну и…

— Теперь всё ясно: они тоже планировали добывать здесь сырьё для производства атомных бомб!

— А я-то, я тут при чём?

— Ну, как вы не понимаете? Где-то там, на Свитязе, до сих пор может находиться секретный объект фашистов, на котором мы можем найти немало интересного.

Подполковник насторожился:

— Давайте без спешки… Выкладывайте всё, что вам известно об этом деле, доложим наверх и вместе будем думать, что предпринять дальше.

— Хорошо… Я, как вы, должно быть, знаете, тогда служил в госбезопасности. Случайно узнав о намерениях противника, внедрился в его среду под видом перебежчика, известного советского учёного, и попытался выведать место нахождения объекта. Мне это удалось. Но из-за угрозы провала вскоре пришлось выйти из игры, инсценировав собственную смерть. Фашисты всё равно заподозрили неладное и перенесли лабораторию в другое место. А на прежнем обустроили фантом, обманку. Это стало ясно в конце войны, когда я, опять же по приказу Главнокомандования, вместе с партизанским отрядом Шковороды осуществил нападение на тщательно охраняемый немцами объект, а там — пусто. Но далеко они не ушли — нутром чую!

— Как фамилия учёного, роль которого вам пришлось играть?

— Селезнёв Вениамин Сигизмундович.

— Вы его ликвидировали?

— Никак нет. Присутствующий здесь Владимир Михайлович передал профессора в штаб пятой армии РККА.

Тур согласно кивнул тяжёлой седой головой.

— О дальнейшей его судьбе вам что-то известно?

— Только то, что Селезнёва не расстреляли — отправили на Соловки, где он работал под присмотром наших специалистов.

— Спасибо. Сегодня же передам вашу информацию в Москву. Где вы остановитесь?

— В гостинице «Украина».

— Зачем вам этот клоповник? Разве у вас нет старых друзей?

— Нет. В этом городе никто не знал о моей миссии.

— Это серьёзно… Вот возьмите, — подполковник выдвинул ящик стола и достал из него ключ с биркой, на которой оба отставника сразу заметили цифру «1».

— От квартиры, где деньги лежат? — ухмыльнулся Ковальчук.

— Наличку вы там вряд ли найдёте, — ответил подполковник. — Но за информацию, которая витает в тех стенах, враг заплатил бы столько, что хватило бы не на одну жизнь. Запоминайте адрес…

14

— Ну, что ты думаешь обо всём этом? — спросил Тур, усаживаясь за руль своей любимой, как он говорил, «лайбы».

— Мы своё дело сделали. Теперь пусть начальство мозги ломает — у него голова больше.

— Может, позвонишь для страховки кому-то из старых соратников? Чтобы проконтролировали… А то этот гусь может всё спустить на тормозах.

— Не думаю. Он хороший парень — по глазам вижу.

— Хочешь ещё одну бутылку коньяка проспорить?

— Мне для друга и ящика не жалко. Давай только заскочим на несколько минут в замок, пока светло, — и приступим.

— Давай. Показывай дорогу, а то я в Луцке лет десять не был.

— А я — чуть ли не тридцать!

— Шутить изволите?

— Никак нет. Сначала Берлин — до пятьдесят четвёртого, потом Киев, Москва… Затем снова — Киев. Так и мотался, пока не угомонился. Конечно, тянуло в Луцк, в Кашовку. Только родных на Волыни у меня больше не осталось, и я не особо напрягался…

— Отца нашёл?

— Да. Умер он на чужбине.

— А мама?

— Говорил один раз по телефону. Два месяца назад. То ли наши спецы старались, то ли ихние, но слышимость была отвратительной… Как у вражьих голосов на коротких волнах транзисторного приёмника…

— А братья, сёстры?

— Вырывали трубку, пытались что-то сказать, но толком я ничего не понял! Самому, как ты говоришь, проявлять инициативу не шибко хочется, связи с заграницей в нашем ведомстве не приветствовались никогда… Вот жду, когда в очередной раз потеплеют отношения между СССР и США, может, тогда свидимся?

15

В замке пробыли недолго.

Пока был молод, хотелось бесконечно бродить по подземелью, взлетать на самый верх по спиралевидным лестницам, бегать по отвесным стенам, а на седьмом десятке — что в нём делать? Разве что мысленно отдать должное гению средневековых зодчих, в очередной раз восхититься оригинальностью древней кладки, великолепием Въездной и Стырьевой башен, умелой фортификацией, точным и правильным с точки зрения военной науки расположением бастионов, амбразур, бойниц…

Вдоволь налюбовавшись древним сооружением, друзья сели в автомобиль и помчали, минуя Коллегиум Иезуитов, костёл Петра и Павла, в направлении улицы Пугачёва, где находился один из лучших в городе гастрономов. Там купили коньяка, хлеба, колбасы и направились на конспиративную квартиру. У входа в облезлую, грязную пятиэтажку в гражданском одеянии нервно прогуливался… младший лейтенант Ковальчук!

— Где ты пропадал, дед? Я с ног сбился, разыскивая тебя по всему городу.

— Что случилось, внучек?

— Начальник приказал срочно доставить вас в управление. И даже выделил мне служебный автомобиль!

Тур закрыл свой «москвич», не без сожаления оставляя в нём только что приобретённые продукты, и следом за своим боевым товарищем перебрался в комфортабельную «Волгу».

16

Перемены, случившиеся с подполковником за время их отсутствия, поражали. Он превратился в хлебосольного, радушного хозяина.

— Что же вы стоите, дорогие товарищи ветераны? Присаживайтесь, не стесняйтесь… Может, бахнем по коньячку?

— Не мешает! — быстро нашёлся Тур. — Мы как раз собирались употребить по сто пятьдесят и закусить — вместо ужина.

— Товарищ младший лейтенант, налейте деду и его другу.

— А вам?

— И мне… Хватит, хватит… Чтоб по три раза каждому досталось!

— Понял.

— Себе тоже плесни.

— На службе не положено…

— Чуть-чуть разрешаю.

— Есть!

Мягкий, тонкий аромат пятизвёздочного армянского мгновенно заполнил просторный кабинет, прокрался в каждый, самый отдалённый его угол.

— Хорошая вещь, но уж больно клопами штыняет, три дня придётся запах выветривать… Ну, товарищи, за Родину!

— За нас с вами, за профессиональную солидарность! — поддержал тост Иван Иванович.

Выпили. Закусили жирной и пряной «Краковской» колбасой, которую младший лейтенант успел «покрошить» на цинковый поднос, — нарезать её тонко ещё не удавалось никому.

— У меня сегодня только приятные вести. Контора берёт вас на довольствие.

— Всех?

— И товарища полковника, и товарища майора… в отставке! — подтвердил начальник управления. — Иван и так в кадрах. Когда я сообщил в Белокаменную, что у меня в кабинете недавно гостил полковник Ковальчук, они чуть с ума не посходили от счастья. Оказывается, уже несколько дней ищут вас по всему Советскому Союзу. В киевской квартире, где вы прописаны, телефон не отвечает. Послали оперативника — дверь заперта, соседи говорят, там никто не живёт… Вчера, правда, догадались выйти на твоего, Ваня, отца, он сообщил, что родители переехали в Ворзель, и пообещал сегодня же связаться с ними через поселковый Совет.

— За что мне такая честь?

— Как выяснилось, объект на Свитязе интересует не только советскую сторону… Наши друзья в кавычках — американцы — тоже проявляют к нему неустанный интерес.

— По какому поводу?

— Оказалось, штатовские разведчики ещё в пятидесятом году встречались с Штольце, и тот передал им карту, на которой было указано место нахождения секретной лаборатории. Говорят, вы лично арестовывали полковника?

— Так точно. Тогда я прямо ставил вопрос: где? А он, как говорят у нас в Украине, «ни пары з уст». Мол, Шпеер указал место — вот оно, а куда объект перенесли позже не знаю, решение принималось без меня высшими чинами нацистской Германии во главе с бесноватым фюрером.

— И вы ему поверили?

— Поверил — не поверил, это уже не имеет никакого значения… Скажите, почему американцы, имея на руках карту, так долго себя не проявляли?

— Как я понимаю, их главная задача — не найти фашистскую лабораторию, а не дать нам сделать этого. Раньше янки особо не напрягались, ибо считали, что объект надёжно замаскирован, но, когда наши исследователи открыли на Свитязе филиал НИИ, заволновались, забеспокоились: а вдруг русским удастся добраться до тайн Третьего рейха!

— Не думаю, что разработки 25-летней давности могут сегодня кого-то удивить…

— Нет, конечно… Но в лаборатории наверняка хранится архив с фамилиями советских учёных, тайно сотрудничавших с нацистами, другие секретные документы, представляющие несомненный интерес для ведущих спецслужб мира и проливающие свет на многие научные открытия.

— Ясное дело.

— Более того, скажу вам по секрету: наше руководство обеспокоено утечкой отдельных секретных данных на Запад. По всей видимости, в НИИ уже внедрён вражеский разведчик.

— А что с Селезнёвым, выяснили?

— Ушёл на пенсию и затерялся на необъятных просторах огромной Советской Родины. Его тоже ищут, но пока безуспешно.

— Наша задача?

— Сегодня пьём-гуляем, а завтра вы оба в компании младшего лейтенанта Ковальчука возвращаетесь на Свитязь. Я договорился о вашей встрече с коллективом лаборатории. Говорите начистоту. Как разрушили планы фашистов, как вывезли из района боевых действий Селезнёва, как брали Штольце. Авось кто-то проявит повышенное внимание к вашим персонам…

17

Иван Иванович поправил старомодный полосатый галстук и, волнуясь, начал свой рассказ. В подробностях, ничего не упуская, как и просил начальник управления КГБ в Волынской области. Рядом с ним за столом сидел Тур, который периодически поддакивал или же что-то дополнял. Младший Ковальчук «дремал» на противоположном конце актового зала, а на самом деле исподтишка наблюдал за каждым из собравшихся. К счастью, их было немного — человек тридцать.

— В рамках так называемого «Уранового проекта» нацистские учёные предлагали добывать тяжёлую воду из нашего озера. На месте, где сейчас стоят корпуса НИИ, планировалось открыть ультрасовременную лабораторию, в которой, как предполагалось, будут работать величайшие умы Германии. А также один из самых известных советских учёных — Вениамин Сигизмундович Селезнёв…

При этих словах лицо очаровательной заместительницы директора Нелли Владимировны Пушновой, яркой блондинки лет тридцати пяти-сорока, вытянулось и побледнело, что не ускользнуло от внимания младшего лейтенанта, всю прошлую ночь тщательно изучавшего личные дела сотрудников закрытого учреждения.

А отставной полковник как ни в чём не бывало продолжал:

— …Мне лично пришлось дискутировать с величайшим физиком того времени — профессором Липке. Признаюсь, струсил тогда основательно. Ведь я ничего ещё не знал ни о свойствах тяжёлой воды, ни о её нахождении в природе, ни о способах применения в науке. Пришлось поддакивать да корчить умное лицо, которое мне совершенно не идёт, как часто шутит майор в отставке Тур, — человек, лично передавший предателя Селезнёва в руки советской контрразведки…

Блондинка снова заёрзала на месте и скривилась в презрительной улыбке. Нет, ей явно неприятны воспоминания его деда!

Младший лейтенант окончательно «проснулся» и больше не спускал с неё глаз.

18

После выступления старого разведчика в НИИ, как и полагается, накрыли стол.

Не то, что в деревне. Ни тебе самогона, ни сала, ни квашеной капусты… Сплошные деликатесы: икра, шпроты, сервелат. Всю эту роскошь наложили на тонкие кусочки хлеба, намазанные маслом или майонезом. Бутерброд, бутерброд, так и просится он в рот! Запивать тоже было чем: виньяк, «Рымникское» и конечно же советское шампанское — без него, если в коллективе есть дамы, никак не обойтись!

Два дня подряд Ковальчук в своей жизни никогда не пил и в этот раз тоже не стал изменять своему принципу; только наблюдал, как его боевой соратник — Тур — страстно поглощает прекрасный югославский напиток.

— Что не угощаетесь, Иван Иванович?

Это миловидная блондинка прижалась к нему пышной грудью и пристально глядит прямо в глаза.

— Да что-то не лезет… Насухо…

— Так выпейте со мной.

— Не могу — завязал!

— Я — Нелля Владимировна, можно просто Нелля, заместитель директора филиала НИИ.

— Очень приятно. Иван Иванович.

— Надолго в наши края?

— Дней на десять.

— По путёвке?

— Нет, дикарём… Здесь, на Свитязе, пока нет условий для организованного отдыха. Ни санаториев, ни курортов. Правда, в следующем году обещают сдать турбазу… Но это больше для молодых…

После такой невинной фразы дама изменилась в лице и, когда поняла, что Ковальчук заметил её состояние, ещё настойчивее стала предлагать шампанское.

Полковник снова отказался. А вместо себя подставил Тура.

— Вот он с вами выпьет.

— С огромным удовольствием, — неуверенно подтвердил изрядно захмелевший Владимир Михайлович. — Только я — виньяк. Уж больно славная штука!

— Давайте на брудершафт…

Она подняла свой почти полный фужер шипучего напитка и сильно ударила им о маленькую хрустальную рюмку. Тонкая ножка не выдержала и разлетелась на куски. Липкое вино разбрызгалось по сторонам, основательно загрязнив открытое белоснежное платье.

«Чего она так разнервничалась?» — удивлённо отметил старший Ковальчук.

Такой же вывод сделал и его внук…

19

После фуршета (хотя в СССР такой термин тогда ещё не употребляли) ветеранов и их юного спутника пригласил к себе руководитель филиала. Человек проверенный и верный. Если уж кого-то подозревать, то только не его, считало руководство КГБ. С таким выводом после беседы с учёным наши герои не согласились. Но я сильно забежал вперёд…

— Мне звонили из Москвы и предупредили о вашем визите, — начал директор. — Кстати, частично я был в курсе того, что происходило здесь в годы войны… Поначалу сомневался, но теперь уверен: фашисты хотели добывать на Свитязе тяжёлую воду. Почему именно здесь? Разрешите прочесть вам небольшую лекцию… Итак, в природных водах один атом дейтерия приходится на 6400 атомов протия. Почти весь он находится в составе молекул полутяжёлой воды DHO, одна такая молекула приходится на 3200 молекул лёгкой воды. Лишь очень незначительная часть атомов дейтерия формирует молекулы тяжёлой воды D2O, поскольку вероятность двух атомов дейтерия встретиться в составе одной молекулы в природе крайне мала. При искусственном повышении концентрации дейтерия в воде эта вероятность растёт быстрыми темпами. Этим мы здесь и занимаемся! Да, кстати, я понятно изъясняюсь?

Трое гостей согласно закивали головами, хотя никто из них так ничего и не понял.

— Тяжёлая вода токсична лишь в слабой степени, химические реакции в её среде проходят медленнее по сравнению с обычной водой, так как водородные связи с участием дейтерия несколько сильнее обычных. Эксперименты над млекопитающими (мышами, крысами, собаками), проведённые в нашем институте, показали, что замещение 25 % водорода дейтерием приводит к стерильности, иногда необратимой. А более высокие концентрации — и вовсе к быстрой гибели животного. Так, все звери, употреблявшие тяжёлую воду в течение недели, погибли; для рыб и беспозвоночных эта цифра составила 90 %. Пойдём далее… Простейшие способны адаптироваться к 70-процентному раствору тяжёлой воды, а водоросли и бактерии живут даже в 100-процентной.

— А человек? — отважился на вопрос младший лейтенант, слушающий «лектора» с явным интересом.

— Любой из нас может без вреда для здоровья выпить несколько стаканов, весь дейтерий будет выведен из организма через несколько дней. Таким образом, можно утверждать, что тяжёлая вода гораздо менее токсична, чем, например, всем известная поваренная соль… Производство тяжёлой воды очень энергоёмко, поэтому её стоимость довольно высока — свыше 20 долларов США за один грамм. Соответственно, 20 тысяч долларов — килограмм, 20 миллионов — тонна. Думаю, что после серии опытов на Свитязе мы серьёзно её снизим…

— Я слышал, что долго кипятить воду даже из крана крайне опасно, — продемонстрировал свои познания экс-полковник. — Ибо концентрация тяжёлой воды в ней резко повышается и негативно сказывается на здоровье.

— Очередной миф! — возмущённо отверг его дилетантские предположения учёный. — В действительности реальное повышение концентрации тяжёлой воды при кипячении ничтожно. Выдающийся советский физик-ядерщик академик Игорь Васильевич Петрянов-Соколов, которому в прошлом году, если помните, была вручена Ленинская премия, подсчитал, что для получения 1 литра воды с концентрацией дейтерия 0,15 %, то есть всего в 10 раз выше природных показателей Свитязя, в чайник надо будет долить в общей сложности огромное количество воды. Её масса в 300 миллионов раз превысит массу Земли! Гораздо сильнее сказывается на вкусе и свойствах воды при кипячении повышение концентрации растворённых в ней солей, переход в раствор веществ из стенок посуды и термическое разложение органических примесей. Уф, выдохся, простите…

— Ничего, продолжайте, — фамильярно похлопывая директора по плечу, промямлил Тур.

— Зачем я вам говорю всё это? Проще было ограничиться констатацией некоторых очевидных фактов. Первый: в нашем озере концентрация тяжёлой воды несравненно выше, чем в других водоёмах на территории СССР. Второй: здесь есть впадины, где нет ничего живого. Именно они интересуют нас более всего.

— Скажите, а кто из ваших сотрудников проявляет наибольшее усердие в работе? Задерживается допоздна, следит за всеми новейшими разработками в сфере ядерных технологий и так далее, и тому подобное? — неожиданно выдал старый чекист Ковальчук и своим нехитрым вопросом загнал руководителя НИИ в тупик.

— А почему вас это интересует? — откровенно занервничал тот.

— Так просто.

— Потрудитесь объяснить…

— Даже не представляю, чем я буду аргументировать… Может, интуицией?

— А я уже, грешным делом, подумал, что в вашу контору поступили сигналы о нарушениях трудового законодательства на моём предприятии…

— Нет-нет, что вы!

— Наши сотрудники остаются после работы исключительно в порядке личной инициативы.

— Не сомневаюсь… И кто делает это чаще остальных?

— Многие… Моя любимая заместительница Нелля Владимировна Пушнова, старший научный сотрудник Коростылёв Иннокентий Иосифович, лаборант Безбашенный Сергей Анатольевич и ряд других товарищей… Кстати, перед тем как поступить сюда на работу, они прошли тщательную проверку органов!

— За всем не уследишь, — философски рассудил Иван Иванович в ответ на это утверждение.

20

Из НИИ почётных гостей чуть ли не выносили на руках. На прощание очаровательная Нелля Владимировна преподнесла ветеранам по букету цветов и дефицитной коробке конфет «Птичье молоко», которые недавно по польскому рецепту начала выпускать Луцкая кондитерская фабрика. Подарки младший лейтенант решил изъять, уж больно косо смотрела на его деда мадам Пушнова!

И розы, и сладости были немедленно отправлены на исследование в Оперативно-технический отдел УВД Волынского облисполкома. Ничего предосудительного в них местные криминалисты не нашли.

Увядшие цветы после этого выбросили в мусор, а одну коробку конфет на всякий случай передали на экспертизу в столицу.

Пришедший через несколько дней по телетайпу ответ поразил и ошеломил всех участников этой истории: в «Птичьем молоке» был обнаружен неизвестный нашим специалистам яд замедленного действия. Принимавший в день по 2–3 таких конфетки человек уже через неделю неминуемо становился инвалидом, а на 20-й день и вовсе отправлялся к праотцам! Причём обнаружить следы отравления в организме покойника было практически невозможно — малые дозы, сделав своё дело, мгновенно выводились из организма! Подобными свойствами обладал яд японских ниндзя, добываемый из зелёного чая «Гёку-ро», но и он оказался гораздо менее токсичным.

Как в безобидные кондитерские изделия попала смертоносная начинка, поручили установить младшему лейтенанту Ковальчуку.

21

Старший Ковальчук с Туром тем временем продолжали наслаждаться нахлынувшей на них славой. О выступлении в НИИ стало известно местному партийному активу, который решил задействовать ветеранов в благородном деле патриотического воспитания молодёжи и составил график их встреч с трудящимися района на целую неделю вперёд.

Коллектив строителей турбазы в этом списке оказался на одном из первых мест. Его руководитель — Юрий Галаберда — лично пригласил Ивана Ивановича посетить вверенный ему объект в последний рабочий день недели — пятницу.

На улице было тепло, даже жарко, поэтому встречу решили провести не в душном вагончике, как планировалось изначально, а на лоне природы.

Рабочие сидели прямо на траве, а Ковальчук с Туром стояли в центре круга и, дополняя друг друга, вспоминали события далёких дней.

— Так что, дорогие друзья, — спустя полчаса начал «закругляться» полковник, — кто знает, может быть, где-то здесь, прямо под нами, действовала фашистская лаборатория, место нахождения которой органы госбезопасности пытаются установить на протяжении последних 25 лет! Всё! Спасибо за внимание!

Начальник строительства первым захлопал в ладоши. Бурными аплодисментами его поддержали каменщики и плотники, штукатуры и монтажники.

— А теперь разрешите мне от имени нашего трудового коллектива преподнести дорогим гостям в подарок картину молодого волынского живописца, всего лишь два года тому назад закончившего художественную школу в Луцке. Встань, Саша!

Невысокий, щупленький молодой человек с маленьким обветренным и смуглым лицом, смущаясь, поднялся со своего места и начал раскланиваться во все стороны.

— Запомните его фамилию — Валента. Вскоре этот парень, пришедший к нам подсобником всего на один летний сезон, обретёт всемирную известность… Да-да… Я в этом нисколько не сомневаюсь!

— Спасибо… — растроганно пробормотал Иван Иванович, принимая полотно, написанное в необычайно ярких, жизнеутверждающих тонах, особой, оригинальной авторской техникой.

— Оркестр, туш! — шутливым тоном скомандовал Галаберда и затянул: — Па-па-ра-па-ра-па-ра-па!

Его дружно поддержали подчинённые.

— Виктор Гаврилович, иди сюда, будем принимать наших гостей в почётные строители!

Но из круга никто не вышел.

— Прокопчук! Где ты? — требовательно повторил начальник.

Строители вертели головами по сторонам, пытаясь найти прораба так называемых «шабашников», но того и след простыл.

— Ладно, — не стушевался Юрий Абрамович. — Дайте кто-нибудь свою каску… Мы можем начать обряд и без него.

22

Для установления истины младший лейтенант Ковальчук первым делом посетил кондитерскую фабрику. Главный инженер предприятия долго вертел в руках коробку и в конце концов авторитетно заключил:

— Да, упаковка моя. Но бирки с датой и сменой, изготовившей продукт, которую мы обычно клеим с тыльной стороны, почему-то нет.

Тогда Иван сорвал контрольку.

— А конфеты ваши?

— Сейчас попробую.

— Стоп! Лучше этого не делать. По внешнему виду нельзя определить, произведены они Луцкой фабрикой или какой-нибудь другой?

— Нет, конечно… Хотя… Мне надо посоветоваться с технологом. Дело в том, что автомат выдаёт изделия одинаковой массы, плюс-минус несколько грамм. А те, что в вашей коробке, кажутся мне немного большими…

— Прекрасно. Я пойду с вами.

— На производство нельзя. Подождите в моём кабинете. И дайте мне для сравнения одну конфету.

— Берите. Но не вздумайте пробовать её.

— Почему?

— Секрет фирмы. Впрочем, можете ослушаться, если не хотите жить.

Инженер не заставил себя долго ждать.

— Ну, что вам сказать, товарищ младший лейтенант? Сто процентов гарантии дать, конечно, не могу, но 99 — точно: не наши это цукерки![56] Разброс по весу достигает 20 процентов, похоже, их клепали вручную — никакая машина не может так ошибаться.

— Спасибо. Вы мне очень помогли.

— Конфетку-то свою отравленную, ради бога, заберите.

— Что, страшно?

— А как вы думаете?

23

Доложив начальству результаты своего визита на кондитерскую фабрику, Ваня стал собираться в Шацк. Именно там находился кооперативный магазин, в котором директор филиала НИИ, по его собственному утверждению, купил «Птичье молоко».

За прилавком кондитерского отдела скучала, посасывая «Барбариску», совсем юная толстушка лет восемнадцати, по всей видимости, недавняя выпускница даже не техникума, а какого-нибудь училища, которых только на Волыни не один десяток.

— Скажите, вы одна трудитесь в этом отделе?

— Нет, нас двое, — не вынимая леденец со рта, промямлила продавщица. — Я и Зинаида Евгеньевна.

— И кто из вас работал пять дней тому назад?

— Я. Мы — по неделе, завтра меняемся.

— Имя у тебя есть?

— Конечно. Зоя. А вы?

— Я — Иван. Для тебя — младший лейтенант Ковальчук.

— Опочки! Мы с вами однофамильцы!

— Прекрасно… Давай, напрягай мозги, сестрица. У тебя есть такие конфеты? — он достал из портфеля коробку и положил на прилавок.

— Были.

— Что значит «были»?

— Были да сплыли, они долго не задерживаются. А вы милиционер, да?

— Хуже. Я из КГБ.

— Вот это номер! У меня там ни одного знакомого нет.

— Теперь будут.

— Класс!

— Директора НИИ знаешь?

— А що такэ НИИ?

— Понятно… Этот человек, — Ковальчук достал фото из досье учёного, которое конторские спецы увеличили в несколько раз, — покупал у тебя аж пять коробок!

— Я столько в одни руки не даю.

— А ты приглядись, может, кто-то просил тебя обслужить его или просто дал команду сверху.

Она наконец выплюнула остатки «Барбариса» и вгляделась в снимок.

— А, этот, вспомнила… Насчёт него мой шеф звонил — начальник райпотребсоюза Смалько.

— Ясно. Теперь посмотри внимательно на коробку: те, что были у тебя, такие же точно или чем-то отличались?

— Слушайте, товарищ однофамилец, что вы мне голову морочите? Купите одну коробку и рассматривайте её хоть целые сутки.

— Так ты ж говорила, что они сплыли?

— Вы как будто вчера на свет появились? Для уважаемых людей у нас в запасе всегда найдётся нужный товар.

— А ты молодец, Зоя.

— Рада помочь нашим доблестным органам!

24

Уезжать из Шацка в Луцк Ваня не торопился. Впереди выходные: суббота, воскресенье, чего торчать в такую жару в душном, вонючем городе? Впрочем, не такой он и вонючий, напротив, чистый, ухоженный, не зря постоянно берёт первые места по благоустройству среди областных центров Украины. Но всё равно дыра — дырой, провинция — провинцией, особенно для него, столичного жителя, коренного киевлянина.

В отличие от Луцка, в Шацке юноше понравилось. Леса, в сезон полные грибов, кишащие рыбой реки и озёра, свежий воздух и особый — уникальный — микроклимат. Даже если кругом идут проливные дожди, здесь тепло и сухо. Такой вот природный феномен.

Поэтому младший лейтенант с удовольствием составил компанию двум старикам. В пятницу вечером все трое собрались во дворе нового дома Владимира Михайловича Тура, чтобы тщательно обсудить детали порученного им дела.

— Значит так, дедуля, тебя хотели отравить…

— Полностью или частично? — отшутился полковник.

— Совсем и полностью, — принял его тон Иван. — В конфетах — яд замедленного действия. 10 дней — и ты инвалид, 20 — покойник.

— До чего только не додумается буржуазная наука!

— Вот твоя коробка, а эту я купил в Шацком коопторге. Как говорится, найдите три отличия…

Ветераны по очереди осмотрели картонную упаковку, и оба недоумённо развели руками.

— Цветовая гамма одинаковая, размеры те же, птички — как под копирку, — выразил общее мнение Ковальчук.

— Всё правильно. Коробки точно такие, как на Луцкой фабрике. Изготавливаются в УТОСе — Обществе слепых, я проверял. Стибрить парочку особого труда не составляет, тем более что к предметам строгой учётности данный товар не относится… А вот с конфетками — проблема. Они произведены промышленным способом, голыми руками впихивать в начинку яд никто, как вы понимаете, не станет.

— Ясно. Опять коварные враги?

— Похоже на то.

— Значит, тот, кого мы пытаемся вычислить, имеет в своём распоряжении целый ящик таких конфет, — сделал логический вывод полковник. — Пакует их в коробки и раздаёт налево и направо.

— Не преувеличивай. Сладости предназначались исключительно для вас двоих.

— Но ведь проклятые империалисты не могли знать, что мы собираемся в НИИ…

— Конечно, нет. Решение созрело спонтанно, в одно мгновение. Шпион понял, что вы представляете для него серьёзную опасность, и решил немедленно действовать. Что могло толкнуть его на такой отчаянный шаг?

— Только одно — угроза провала.

— Вот и я об этом. Агент подозревает, что кто-то из вас может его узнать! Вот фотоснимки всех сотрудников филиала, вот их автобиографии — ознакомьтесь, пожалуйста. Особое внимание обратите на эту дамочку…

— Которая всё время порывалась выпить с нами на брудершафт?

— Так точно. Кстати, именно она вручала вам конфеты. Директор передал ей все пять коробок за сутки до выступления. Так что подменить содержимое двух из них было несложно.

— Да… Но в таком случае она уже тогда должна была знать, что предстоящая встреча может представлять для неё опасность.

— Именно так.

— Ты разговаривал с директором? Как он анонсировал наше выступление в коллективе? Устно или развесил афиши?

— Вот этот момент я, кажется, упустил…

— Завтра, слышишь, Ваня, завтра же…

— Завтра воскресенье.

— Может, это и к лучшему. Меньше любопытных глаз. Пробей, где он живёт, и нанеси визит.

— Есть! А вы?

— Мы с Владимиром Михайловичем уже давно мечтаем о рыбалке, но до сих пор даже не размотали удочки… Так что на нас тебе лучше не рассчитывать.

— Но, дед…

— Никаких «но». Как все советские люди, мы имеем право на отдых.

— В котором часу у вас подъём?

— В четыре тридцать. В десять мы должны вернуться, — чётко отрапортовал Тур.

— Можно с вами, дядя Володя? — взмолился младший лейтенант. — Я сегодня всё узнаю, обо всём договорюсь, так что всё успею.

— Ну что, дед, — улыбнулся бывший участковый, — берём его с собой?

— А твоя «пирога» выдержит троих?

— Запросто. Правда, удочек у меня только две… Но это поправимо. Возьму пару у соседа — он завтра едет в Любомль на ярмарку.

— Ура! — завопил младший лейтенант.

25

Старший Ковальчук разместился на корме, младший — на носу, Владимир Михайлович — посередине. Якорь кинули сразу за прибрежными зарослями, на относительно небольшой трёхметровой глубине.

Ваня забросил поплавок прямо под камыши, его дед — далеко вперёд, в отрытое, так сказать, море.

Хитрый Тур опустил свою основательно усиленную и модернизированную умелым соседом снасть — коротенькую зимнюю удочку с самодельной, из закаточной крышки блёсенкой на конце лески — прямо под левый борт судна.

Именно он вскоре вытащил первую рыбёшку — полосатого окушка, с ладонь. Снял его с крючка и бросил на дно лодки, покрытое тонким слоем воды. Тот помчался сначала влево, затем вправо и, не найдя выхода, замер у одной из поперечин.

Владимир Михайлович снова опустил за борт леску и, подёргивая ею вверх-вниз, вскоре подцепил ещё одного красавца, в этот раз — чуть больше.

— Нет, я так не играю! — возмутился при этом Ваня. — Меняемся удочками!

— А смысл? У меня ещё одна такая есть. Говорил же: возьму у соседа пару.

— Давайте её сюда…

Младший лейтенант аккуратно положил поперёк лодки тяжёлое бамбуковое удилище и нервно опустил за борт маленькую золотистую «рыбёшку». Жилка сразу же натянулась и стала быстро разматывать катушку.

— Тяни! — заорал Тур.

Ваня резко подсек — да не тут-то было! Огромная, как ему показалось, щука вывернулась за несколько метров от «пироги» и на всех парах помчала в спасительный камыш. Тонкая нить не выдержала, оборвалась и теперь весело позванивала на ветру.

— Чё-ёрт… Вы видели, какой крокодил? Килограмм пять, не менее… Был!

Чуть ли не плача, он выпросил у дяди Володи ещё одну блесну и раз за разом начал опускать её в то же место, но всё было напрасно.

Дед тем временем добыл сначала одного большого леща, затем второго, и незадачливый рыболов стал подумывать над тем, чтобы вернуться к традиционному летнему способу ловли.

И тут ему снова улыбнулась удача.

Серая хищница схватила искусственную рыбку и поволокла её в густую траву, но Ваня уже был к этому готов. Дрожащими руками он медленно подтягивал щуку всё ближе и ближе к лодке, периодически вываживая ее голову наружу, чтобы рыба наглоталась воздуха, и, когда она утратила способность сопротивляться, прошептал:

— Подсак!

Тур подвёл сетку под угомонившуюся тушку и умелым движением выдернул её из воды.

Зубастая подводная жительница, оказавшаяся не такой уж и крупной (максимум — килограмма два), ещё долго извивалась на дне крыпы[57]. Молодой рыболов то целовал её, что-то приговаривая, то поднимал руки к небу, благодаря Всевышнего за проявленную к нему милость, то вдруг начинал громко сожалеть по поводу первой, сорвавшейся с крючка, твари: мол, эта ей и в подмётки не годится.

Удочку он уже смотал и теперь только подгонял своих старших товарищей:

— Всё, закругляйтесь — пора работать!

26

— Ну что, ты договорился о встрече с директором? — спросил дед, вытягивая лодку на жёлтый песок.

— Так точно! Он живёт на территории НИИ, видел, там есть один коттеджик прямо на берегу озера?

— Нет, что-то не заметил.

— Мы условились на полдень. Впереди — ещё целых два часа. А может, дядя Володя подвезёт меня, чтобы не бить ноги в такую даль?

— Нет, я буду варить уху, а ты, если хочешь бери ключи и шуруй, куда душа желает, — устало отмахнулся Тур, который, кроме нескольких десятков окуньков, так ничего и не добыл.

— Хорошо — варите… Только щуку мою не трожьте, я её засолю или скопчу. Кстати, говорят, у вас на Свитязе водится чудо-рыба — угорь?

— Есть такая.

— И местные научились прекрасно её готовить?

— Это правда. У нас тут целая сеть частных коптилок.

— Найдёте хорошего мастера?

— Конечно. Самого лучшего.

— Занесите ему щуку; сколько надо, я заплачу.

— Договорились.

— Заодно купи мне пару угрей, — ввязался в разговор старший Ковальчук. — Скоро домой, будет презент для друзей и старухи.

— Не спеши. Будешь уезжать — тогда и поговорим…

— Понял.

27

Директор встречал Ивана прямо у ворот.

— Может, пройдём за ограду, чтобы не светиться на улице? — предложил младший лейтенант, втайне надеясь ещё раз осмотреть территорию НИИ и хоть одним оком взглянуть на быт его руководителя.

— Давайте.

По мощёной дорожке они вдвоём, не спеша, последовали в направлении озера, за весь путь не сказав друг другу ни слова.

— Вот здесь я живу, — нарушая затянувшееся молчание, директор кивнул на небольшое, аккуратненькое строение, внешне напоминающее обычный дачный домик. От других его отличала только острая красная крыша.

— Пригласите?

— Да-да, конечно. Сюда, пожалуйста, Иван… Как вас по батюшке?

— Иванович. Это у нас родовая традиция.

— Ковальчук — ваш отец?

— Дед.

— Он неплохо выглядит…

— Старается. Бегает, плавает и зимой, и летом. По ловле раков любому фору даст.

— Правда? Здесь неподалёку есть одно лесное озеро. Раков в нём просто невероятное количество. Давайте закинем туда вашего деда, а потом все вместе полакомимся членистоногими.

— А что, это идея. Вы один живёте?

На такой вопрос младшего лейтенанта подвигла стерильная чистота, царившая во всех помещениях.

— Нет, — засмущался руководитель лаборатории. — А… Всё равно узнаете… Со мной проживает Нелля Владимировна…

— Вот почему в прошлый раз вы назвали её своей любимой заместительницей.

— Да, в прямом и переносном смысле.

— Где она сейчас?

— Пошла купаться. Я предупредил её о вашем визите и велел убраться с глаз долой. Так, на всякий случай… Надеюсь, вы не станете докладывать наверх о моей распущенности в быту? Ведь в Москве меня ждёт семья: супруга, двое деток…

— Нет, ваша личная жизнь меня совершенно не волнует.

— Спасибо… Не стесняйтесь, спрашивайте, что ещё вы хотите узнать, — я, как видите, искренне стараюсь быть предельно полезным.

— Хорошо. Как вы сообщили коллективу о намечающейся встрече с де… полковником Ковальчуком?

— Обычно. На утренней планёрке объявил, что завтра к нам приедет знаменитый чекист, бывший партизан, воевавший в этих местах.

— И всё?

— Да.

— А Нелле что сказали? Только честно!

— Словно на духу… Как иначе, товарищ младший лейтенант? Я ведь всё прекрасно понимаю: утверждая меня на должность, начальство предупреждало, что враг может интересоваться нашими исследованиями! Я сказал… Я ей сказал…

— Прошу вас, максимально точно передайте мне содержание того разговора…

— А вы её в чём-то подозреваете? Да? Ну, это напрасно… Нелля Владимировна — святая… Сама благодетель… Я конечно же рассказал ей всё, что мне было известно на тот момент о вашем дедушке.

— А что вам было известно?

— Накануне секретарь райкома подробно поведал мне его историю. Мол, в войну именно товарищ Ковальчук, в ту пору капитан госбезопасности, опередил фашистов, намеревающихся открыть на Свитязе лабораторию по изучению свойств тяжёлой воды, и выкрал у них прямо из-под носа знаменитого советского учёного Селезнёва, согласившегося сотрудничать в этом вопросе с немецкой профессурой. Всё!

— Спасибо. Вы мне очень помогли.

— Не за что.

— Самой Пушновой о нашей беседе лучше не знать.

— Да-да, я понимаю…

— Кстати, вы купили в Шацке пять коробок «Птичьего молока»?

— Совершенно верно.

— Зачем?

— Такой дефицит нечасто встречается в наших магазинах. Одну мы съели сами, ещё две оставили дома на всякий случай.

— Вы можете показать их мне?

— Да-да, конечно!

Он потянул на себя створку шкафа и, недолго покопавшись в каком-то белье, извлёк оттуда две коробки. Всё было на месте: и контролька, и ярлык с ценой, и бирка с номером бригады, изготовившей продукт. Впрочем, в таком результате внешнего осмотра Ваня не сомневался ни на миг.

28

Круг сужался. Документы Пушновой снова и снова тщательно проверяли оперативники. В Москве, Киеве, Луцке. И пока не находили в них ничего странного, необычного, предосудительного. Родилась в Киеве в 1929 году, вместе с мамой пережила оккупацию. В 1950-м поступила в политехнический институт, через пять лет окончила его с отличием. Затем аспирантура, успешная защита диссертации, кандидатское звание. Сейчас работает над докторской. Тема: «Воздействие тяжёлой воды на разные виды млекопитающих».

Официально замужем Нелля никогда не была. Отца своего она не помнит, маму похоронила в прошлом 1966 году…

Чтобы убедиться в достоверности этих данных, младший лейтенант Ковальчук ранним утром в понедельник отбыл в командировку в родной Киев.

29

Ковальчук и Тур долго убеждали первого секретаря райкома партии в том, что сын их соратников по борьбе с фашизмом — не враг и не кулак. Кони для него — смысл жизни, а не средство наживы.

После долгих уговоров партиец согласился и даже пообещал открыть в Шацке школу верховой езды, в которой за Санькой будет закреплено место то ли тренера, то ли инструктора.

Сие радостное известие Туру не терпелось передать Валентине Никаноровне, и он стал «запрягать» в дорогу свою любимую «лайбу».

Путь к её дому пролегал мимо строящейся турбазы, и Ковальчук не упустил случая проведать Юрия Галаберду, с которым после пятничного выступления у него завязались весьма дружеские отношения.

— Иван Иванович, Владимир Михайлович, какими судьбами? — весело поприветствовал гостей начальник строительства, поочерёдно обнимая каждого из ветеранов.

— Да вот, собрались проведать боевую подругу — Валентину Никаноровну, она здесь неподалёку живёт. А у вас что нового?

— Ничего. Разве что прораб — Прокопчук — до сих пор так и не нашёлся.

— Вот те раз! Может, что-то случилось?

— Вряд ли. Хотя странно. Виктор Гаврилович всё время был рядом со своими шаромыжниками, но, как только я о нём вспомнил, схватился за живот — и в кусты!

— У вас есть его фото?

— Нет, конечно.

— Копия паспорта?

— Откуда?

— А трудовая книжка?

— Какая-то «левая» лежит в отделе кадров. Ему свою занятость афишировать незачем — человек на пенсии.

— Как же так, а, дорогой Юрий Абрамович?

— Ну, вы правильно меня поймите… Мои люди не успевают закончить строительство в срок, а начальство постоянно торопит: давай-давай, чтоб к следующему сезону объект был готов; вот я и вынужден пользоваться услугами шабашников. А с тех — что возьмёшь? Один паспорт на всех, одна трудовая, оформил по договору — и вперёд за орденами.

— Выходит, вы и двойной бухгалтерией не брезгуете, Юрий Абрамович?

— Есть такой грех, признаюсь честно. Только вы меня не сдавайте, ладно?

— Хорошо, если точно опишешь нам своего прораба.

— Сейчас, дорогие мои, сейчас… Позову Валенту, он вам его мигом нарисует.

— О! Правильно. Я и забыл, что у тебя под рукой есть свой собственный Микеланджело.

— Кстати, как вам его мазня?

— Очень хорошо. Ничего подобного я раньше не видел!

30

— Садись, Сашок, вот тебе альбом, вот карандаш. Нарисуй портрет нашего прораба, — предельно вежливым тоном распорядился Галаберда.

— Прокопчука?

— Так точно! — подтвердил Тур.

— Это я мигом…

Художник набросал по центру листа овал, затем принялся наращивать детали. Глаза, нос, рот, уши…

— Похож? — наконец спросил.

— Если честно, не очень, — признался Юрий Абрамович. — Брови не такие, лоб узковат… И морщин ему добавь, а то намалевал, понимаешь ли, сорокалетнего мужика, а ему — далеко за шестьдесят.

— Шестьдесят восемь, — уточнил Валента.

— А ну-ка, ну-ка, — что-то в образе Прокопчука зацепило Ивана Ивановича, и он принялся давать советы живописцу. — Не надо его старить. Оставь, как есть… А на другом листе — нарисуй новый портрет, более современный, что ли.

— Хорошо, — согласился Александр, которому явно льстило внимание старого чекиста, и принялся резво набрасывать штрихи хорошо заточенным карандашом.

— Вот теперь, как живой! — одобрил Юрий Абрамович.

— Тебе, Вова, он никого не напоминает? — спросил Ковальчук.

— Нет, Ваня…

— А ты приглядись внимательнее.

— Чёрт возьми, это же… Селезнёв!

31

К Валентине Никаноровне решили не ехать. Послали быстроногого Валенту с просьбой сообщить ей радостное известие, а сами помчали в НИИ, чтобы встретиться с руководителем филиала и его очаровательной заместительницей.

Директор был в стельку пьян.

— Она меня бросила… — рыдал он, уткнувшись носом в стопку служебной документации.

Тур, нажимая до полика педаль акселератора, погнал свою «лайбу» ещё дальше по дороге в Шацк. К своему другу участковому он уже не входил — влетал!

— Срочно набери телефонистку! Нам нужен начальник областного управления КГБ.

— Есть! Санечка, соедините меня…

— Полковник Ковальчук! — вырвал трубку Иван Иванович. — Немедленно объявите в розыск гражданку Пушнову, 1929 года рождения. И гражданина Прокопчука Виктора Гавриловича, предположительно 1899–1990 года рождения. Высокий, импозантный, выглядит намного младше своих лет.

— Понял! Сделаем! — заверил подполковник.

32

Младший лейтенант уже несколько часов гонял по Киеву в поисках нужной улицы и никак не мог её найти. Наконец вспомнил, что у него есть «волшебное» удостоверение, и обратился за помощью к постовому.

Тот долго, но доходчиво показывал короткую дорогу.

В трёхэтажке довоенной застройки было всего два подъезда, по девять квартир в каждом. Шестая находилась на втором этаже первого из них. Туда Ваня заходить не стал — зачем, там живут другие люди. А вот в пятую постучал.

— Вы к кому? — грозно поинтересовалась миловидная девчушка лет восемнадцати, без промедления выскочившая на лестничную клетку.

— Мне всё равно. Я из госбезопасности, младший лейтенант Ковальчук.

— Документы у вас есть?

— Так точно, моя ты бдительная! Вот, полюбопытствуй.

— Дайте я его хорошенько рассмотрю.

— В чужие руки такие вещи не передаются. По уставу не положено.

— Ясно… Что вы хотите?

— Соседкой вашей интересуюсь. Бывшей.

— Какой именно?

— Софьей Валентиновной Пушновой…

— Я её не помню. Этажом выше, над нашей квартирой, живёт дядя Миша — они дружили.

— Спасибо.

Перепрыгивая через ступеньки, Иван взбежал наверх и нажал кнопку звонка.

На его зов вскоре откликнулся грузный до неприличия мужчина с постоянно вываливающимся наружу из-под узкой рубахи брюшком.

— Дядя Миша, вы будете?

— Ну я…

— Младший лейтенант госбезопасности Ковальчук.

— Понял. Я чем-то проштрафился?

— Пока — нет. Соседку вашу ищу. Пушнову.

— Соньку?

— Ага…

— Так она того, ещё в прошлом году умерла.

— Где похоронена?

— На Байковом!

— Воевали?

— А то… Гвардии старшина. Дошёл до Кенигсберга, то есть Калининграда, прошу прощения.

— Она одна жила?

— Ну, что вы, такая женщина — и одна! Каюсь, одно время и я хотел заглянуть ей под юбку, полгода подбивал клинья, но не вышло ни… — он вдруг закашлялся, сильно, до хрипа, так и не успев закончить. — Извините, лёгкое прострелено, до сих пор даёт о себе знать… Короче, отшила она меня… А вскоре я понял почему. Оказывается, у неё есть хахаль. Вальяжный такой, породистый, самый настоящий барин. Сонька его почему-то на люди не показывала, держала за запертой дверью, может, боялась, что отобьют? После войны, сам понимаешь, нехватка кавалеров ощущалась достаточно остро по всей стране, а особенно в Украине.

— И долго он здесь прятался?

— Последние десять лет — точно.

— Как она его звала?

— Виктор. Чаще Витенька. Когда Соня умерла, барин погоревал-погоревал — и куда-то смылся. Перед отъездом крепко на стакан сел. Бывало, и я возле него добряче ужирался. Не до поросячьего, конечно, визга, но неслабо. Хороший он человек был, нежадный…

— Вы сможете руководить художником, который будет писать его портрет?

— Зачем?

— Чтобы установить, он это или не он. Вчера в реке был обнаружен труп, начальство подозревает, что это ваш знакомый Виктор.

— На каких основаниях?

— А кто их знает, начальников-то? Может, письмо этой Соньки у него в кармане нашли, может, адрес. Мне приказано — вот и выполняю!

— Так я сгоняю с тобой, — кхы-кхы-кхы, — там, на месте, и опознаю.

— Далеко ехать придётся. На Волынь.

— Так ты что же, за четыреста километров пёрся, чтобы со мною покалякать?

— Да, дядя Миша.

— Пойдём тогда, хряпнем по пятьдесят за знакомство. Али брезгуешь?

— А что у вас есть? Я человек разбалованный, дерьма не употребляю.

— «Зубровка». Белорусская. Недавно на родину съездил — в Могилёв, привёз пару бутылок…

33

Дядя Миша поставил на грязный стол два гранёных стакана и наполнил их по поясок.

— Ну, за тебя!

— И за вас тоже!

— Короче, за нас, бо мы того варти![58] Пей, пей до дна, свои слёзы оставляешь… О, теперь порядок. Закусывать чем будем?

— А что есть?

— Хлеб. Капуста.

— Кислая?

— А какая ж ещё?

— Ладно, давай! Вкусно… Сам квасил?

— Ты чё? У меня руки не с того места растут… Говорю же, у мамки был. В Могилёве.

— Понял… Наливай! — Иван «перемолол» очередную порцию белокачанной и в ожидании добавки спиртного начал водить глазами по стенам. И тут его глаз зацепился за фото… Нелли Владимировны.

— А это ещё кто?

— Она и есть. Предмет моего, так сказать, вожделения. Соня, здесь ей сорок, а может, и сорок пять, уже не помню. Но юбилей — точно!

— А как похожа, как похожа!

— На кого?

— На дочку свою. Точнее, дочь на неё.

— У Сони есть доча?

— Да. Нелля.

— Никогда не слышал! Чем она занимается?

— Учёная. Кандидат наук.

— В какой сфере?

— Физической.

— Сила!

— Сейчас докторскую пишет.

— Витька тоже мужик неглупый. Был. Если это он утоп, конечно… Как выпьет, всё про бомбу атомную рассказ заводит. Я, мол, стоял у её истоков!

— Серьёзно?

— Серьезней не бывает. Я, ясное дело, в этот бред не верил. Думал, белочка, горячка. А теперь сомневаться начинаю. Может, Нелля в него пошла?

— Не… Барин тут ни при чём. Он — Виктор, а она — Владимировна, разницу понимаешь?

— В наше время бывает всё. Ну, чего не пьёшь, сам просил повторить.

— А ты?

— Я всегда — за! Давай чокнемся… Эх, удобную вещь придумала архитектор Мухина. Смотри, и держать в руке, и пить удобно.

— Ты о чём, дядя Миша?

— О стакане. Гранёном. Как у нас говорят, гранчаке. Раньше люди советские всё время мучились — зацепиться не за что, посуда падает, бьётся, и Мухина, та, которая «Рабочий и колхозница», придумала снабдить стаканы гранями. Она за это ещё премию получила. То ли Ленинскую, то ли Сталинскую — шут его знает.

— Интересная байка. Сам придумал?

— Не… В инцик… инцип… энциклопедии читал. Ещё по одной, Ваня?

— Можно!

— А уже ничего нет…

— Так я сбегаю.

— И куда ж ты побежишь, родной, если в нашем районе ни хрена не знаешь?

— Логично. Сходи сам.

— Слушаюсь! Денег дашь?

— Конечно. Пятёрки хватит?

— Вполне. Чего брать?

— То же самое. Чтобы не мешать.

— Понял. Сделаем. Только в Киеве такой не найти. Наша горчит. И потом отрыгивается три дня.

— Ничего. Переживём.

— Железно! Я погнал, а ты пока альбом семейный полистай. Сомнительное, но все же развлечение. Так сказать, средство от скуки.

34

Дядя Миша громко хлопнул дверью и «полетел»… А Ваня пододвинул к себе альбом. Раскрыл его на первой попавшейся странице. И с любопытством уставился на пожелтевший снимок. Стройный поджарый франт стоял у великолепного, не иначе как Петергофского, фонтана рядом с девочкой лет десяти-двенадцати в пышном белоснежном платьице. Что его так поразило? «Фирменный» знак гражданок Пушновых — грудь! У юного создания она была вполне приличных размеров…

— Кто это? — спросил младший лейтенант, когда вернулся дядя Миша.

— Он. Витька.

— Йо-моё! Почему же вы не сказали сразу, что имеете его фото?

— А ты не спрашивал.

— Как к вам попала эта карточка?

— Когда в пятую квартиру въехали новые жильцы, они, естественно, первым делом стали наводить порядок. Все вещи, оставшиеся от предыдущих хозяев, выбрасывали, без сожаления, в мусор. Однажды возвращаюсь с работы, вхожу в подъезд, а сверху летит Жорик — малолетний пасынок новосёлов, ну и врезается в меня на всём ходу. А у него в руках — бумаги. Часть их разлетелась по всему парадному. А он даже не остановился… Гляжу: фотография лежит. Поднял, присмотрелся — Витька с какой-то девчонкой. Ну и решил сберечь, чтобы хоть какая память о соседе осталась.

— Всё, снимок я реквизирую.

— Не возражаю! Постой, куда ты?.. Мы ж ещё не всё выпили…

— Тебе больше будет.

35

Младший лейтенант Ковальчук неторопливо брёл по родному городу, двигаясь в сторону центра. Именно там, на улице Владимирской, долгие годы располагается главный офис всемогущественной организации, в которой ему посчастливилось служить. Отметить командировку — дело десяти минут, а дальше? Отец с мамой в Черкассах, дед «гастролирует» на Волыни, баба… Стоп. Проведать Семёновну как раз бы и не мешало. Тем более что до Ворзеля теперь регулярно ходит электричка. «Мой поезд ночью, так что времени — целый вагон плюс маленькая тележка».

На первом этаже серого здания дежурил немолодой сверхсрочник.

— Сержант Фоменко! — представился он.

Ковальчук молча раскрыл своё удостоверение.

— Куда направляетесь?

— В дежурную часть…

— Вам направо.

— Знаю.

Младший лейтенант протолкнул в щель под стеклянным окошком командировочный лист и отвернулся, чтобы не искушать судьбу: алкоголь ещё не выветрился из организма.

Дежурный майор поставил печать и вернул документы:

— Держите.

— Благодарю вас!

— Не за что, Иван Иванович… Вы, случайно, не родственник знаменитого разведчика?

— Внук.

— При встрече непременно передайте ему привет. Мы служили вместе одно время. Я тогда лейтенантом был… Прыщ моя фамилия. Может, вспомнит?

— Обязательно. У него с головой всё в порядке. Да, кстати, товарищ майор, мне надо как-то связаться с ним. Может, позволите воспользоваться вашим телефоном?

— Не проблема!

— К сожалению, я не помню номера. Пробейте по справке: Тур Владимир Михайлович, посёлок городского типа Шацк Волынской области.

— Сейчас попробую. Будете ждать?

— Если недолго.

— Возьмите трубочку…

— Алло, дядя Володя? Это Ваня Ковальчук. Дед у вас?

— А где же ещё?

— Дайте ему в ухо! Дед… Тут товарищ с тобой поговорить хочет: лейтенант Прыщ. Теперь он служит в центральном аппарате… Да… Держите, товарищ майор.

— Иван Иванович, дорогой, здравствуйте! — как из автомата, застрочил дежурный. — Как живы-здоровы? Рад за вас, рад! Приезжайте в столицу, здесь вас многие помнят… Спасибо… Хорошо… Даю телефон внуку!

— Да, деда?

— А ты знаешь, что я нашёл своего «друга» Селезнёва?

— Вот это номер… Где?

— Здесь. На Свитязе. Он руководил коллективом шабашников. Под фамилией Прокопчук. Виктор Гаврилович. Помнишь того прораба, что смылся с нашей встречи?

— И у меня для тебя есть свежие новости. По всей видимости, у Нелли был отец. Кстати, тоже Виктор. Чёрт возьми, деда, скорее всего, это один и тот же человек. Соседи утверждают, что он, когда выпивал, всегда вспоминал про атомную бомбу!

— Что будем делать?

— Пушнову надо немедленно брать!

— Поздно. Она уже сбежала…

— Чёртов директор, он таки рассказал о нашей беседе.

— Ну и шут с ним… Пока ты в Киеве, поставь задачу столичным коллегам, пусть попробуют разобраться, как Селезнёв стал Прокопчуком.

— Понял.

— Когда будешь?

— Завтра утром… Вот только проведаю бабулю — и домой. Да, кстати, я везу тебе его фото.

— Кого?

— Ну, этого Виктора, предполагаемого отца Нелли.

— Я и так уже не сомневаюсь, кто это!

36

Младший лейтенант нашёл свободное место в битком набитом новом вагоне, сел и задремал — обеденная попойка с дядей Мишей таки дала о себе знать.

Проснулся, когда голос диктора объявил:

— Двери закрываются. Следующая станция — Ворзель.

Ваня открыл глаза и чуть не получил разрыв сердца. По узкому проходу вдоль центра вагона к выходу из электрички спешила Нелля Владимировна, за ней шёл высокий бодрый старик в хорошо подогнанном, явно сшитом на заказ костюме.

На ловца и зверь бежит — гласит известная пословица.

Ковальчук хотел немедля броситься за ними вдогонку, но вовремя одумался и повернулся лицом к окну.

А с мест уже сорвались десятки других пассажиров, быстро отгородившие от него своими телами два искомых силуэта. Как ни работал локтями младший лейтенант, покинуть вагон он смог только одним из самых последних. Наконец, оказавшись на перроне, пробежался сначала в одну сторону, затем в другую, но ни Пушновой, ни Селезнёва нигде не было.

У входа в вокзал скучал молодой милиционер, сержант.

— Младший лейтенант КГБ Ковальчук! Вы не видели, случайно, куда пошёл этот человек? — он предъявил сначала своё удостоверение, затем изъятый у дяди Миши фотоснимок.

— Никак нет…

— Он сопровождал даму. Яркую блондинку с грудьми, как мячики!

— А… Эту, кажись, видел.

— Куда она пошла?

— А я откуда знаю?

— Скажи хотя бы налево или направо?

— Направо.

— Ладно. Стой здесь. Я скоро вернусь!

Ковальчук уже второй раз рысью помчал в указанном направлении, но так никого и не обнаружил.

Сержант стоял на том же месте.

— Тебя как звать?

— Коля.

— Поступаешь в моё распоряжение, ясно?

— Так точно!

— Где здесь ближайший телефон?

— На станции.

— Ты там кого-то знаешь?

— Да. Моя мама здесь работает.

— Веди к ней. Быстро!

— Мам… Это к тебе. Из госбезопасности!

Женщина отвлеклась от пишущей машинки и смерила вошедшего недобрым взглядом.

— Младший лейтенант Ковальчук. Срочно свяжите меня с КГБ.

— Номер?

— А вот этого я не знаю. Позвоните в справочную, на телефонную станцию, своему начальству, Господу Богу! Срочно!

— Молодой человек, ведите себя культурно. Ворвались в чужое служебное помещение, подняли крик, отдаёте приказы гражданским лицам…

— Имею право.

— Девочки, как позвонить в…

— Дежурную часть КГБ при Совете Министров УССР, — подсказал Иван.

— Дежурную часть КГБ при Совете Министров УССР, — повторила женщина.

— Хорошо, соединяю! — донеслось до ребят лирическое сопрано телефонистки.

В трубке захрипело, засвистело, и вдруг сквозь помехи на линии в кабинет прорвался знакомый голос:

— Майор Прыщ слушает!

— Младший лейтенант Ковальчук! Внук Ивана Ивановича…

— Не кричите, я вас прекрасно слышу.

— Срочно позвоните по тому же номеру и скажите деду, чтобы утром меня не ждал… Выйдите из кабинета, товарищи!

Мама с сыном торопливо покинули помещение.

— Я выследил профессора Селезнёва и его дочь Неллю. Это же передайте и своему руководству — оно должно быть в курсе. Если же республиканский Комитет по каким-то причинам не поставили в известность, пусть свяжутся с московскими товарищами, именно они санкционировали сегодняшние мероприятия.

— Да не орите вы так, Ваня, я сделаю всё, как надо.

— Спасибо.

— Передайте ваши координаты.

— Ворзель, улица Белостоцких, пять, — продиктовал адрес бабушки Ковальчук.

37

Екатерина Семёновна в одиночку гоняла чаи в малогабаритной кухне. Типичная судьба жены, матери, бабушки разведчика!

Иван зашёл со стороны леса, так, чтобы его не заметили раньше времени, и вкрадчиво постучал в тонкую фанерную дверь «семёркой» из азбуки Морзе. «Дай-дай закурить», — именно таким был их семейный пароль, хотя никто из Ковальчуков в своей жизни ни разу не прикасался к папироске.

Услышав знакомые позывные, старушка даже не стала спрашивать: «Кто там?» И так ведь ясно — свои!

Распахнула двери и откровенно растерялась — откуда этот молодой человек знает их родовой секрет?

— Бабуля, это же я — Иван!

— О, боже, Ванечка, родненький, откуда? А дед хвастался, что будет отдыхать с тобой на Свитязе. Что, опять наврал?

— Нет, в этот раз сказал чистую правду.

— Проходи, чай будешь?

— Ты ещё спрашиваешь? Я голоден, как волк!

— Любимых пельменей хочешь?

— Из судака?

— Ага… Дед в этом году штук пять поймал на Киевском море. Немаленьких, килограмма по три-четыре.

— Ого!

— Отделил филе, перекрутил на фарш, я намесила теста… Теперь есть чем угощать дорогих гостей. Ох, и красавчик же ты, Ваня, стал!.. Девки небось в очереди стоят, а?

— Не до них мне сейчас. Работы — по уши, если не с головой.

— Так я тебе и поверила… Когда приведёшь на смотрины какую-нибудь Аннушку или Галинку?

— Отстань, ба!

— Ладно, садись за стол, Ванечка, вода уже кипит, ещё пару минут — и всё будет готово.

38

Утром раздался стук в дверь. Такой мощный, что многослойная фанера еле выдержала напор.

— Иду… Иду! — зашевелилась Семёновна, но Ваня её опередил и выскочил на веранду.

— Кто?

— Свои!

— Кто свои?

— Комитет государственной безопасности. Младший лейтенант Ковальчук здесь?

— Так точно. Я. Заходите!

Порог дома немедля переступили трое крепких людей в штатском. Никого из них Иван раньше не знал.

— Я — майор Белобородов из Москвы, — назвал себя старший группы. — А это мои украинские товарищи: капитан Бондаренко и лейтенант Хлус.

— Приятно. Иван.

— Итак, вы утверждаете, что вчера выследили господина Селезнёва?

— Я бы не был таким категоричным. Гражданку Пушнову — да, даю сто процентов. А рядом с ней — вот этот тип, — он достал фотографию соседа дяди Миши и протянул её майору.

— Он и есть, собственной персоной — Вениамин Сигизмундович, — обрадовался тот. — Я его физиономию среди ночи в темноте узнаю. Уже десять лет она мне снится… Значит, скоро свидимся?

— Ну, это не только от меня зависит.

— Куда ты их довёл?

— В том-то и дело, что не довёл… Упустил. Прямо на вокзале…

— Плохо, сынок, но поправимо. Значит, эти двое в Ворзеле?

— Так точно!

— Начальство уже отдало приказ внутренним войскам под видом учений оцепить посёлок. Каждому милиционеру, каждому сотруднику госбезопасности розданы портреты этого проходимца. И его дочки Нелли. А мы разобьёмся на пары и будем обходить все дачные участки, все пансионаты, санатории и базы отдыха, заглядывать в каждый дом, каждую хату. Ковальчук — со мной, Бондаренко и Хлус — по заранее намеченному плану. Адреса вам розданы. Не посеяли?

— Никак нет, товарищ майор!

39

И снова — стук в двери. «Кого ещё черти несут, а?»

— Ты никого не ждешь? — расстёгивая кобуру, спросил Белобородов.

— Нет.

— Открывай.

— Есть!

Иван толкнул ногою дверь и, изумлённый, замер с раскрытым ртом:

— Дед?

— Я, Ванечка, я! И не один. С Туром и копчёными угрями. Всю ночь «москвича» гнали, как бы движок не запороли.

— Ну вы и молодцы!

— Рассказывай, что там у тебя стряслось?

— Простите, — неожиданно запротестовал Белобородов. — Здесь командовать буду я. Времени на пустой базар у группы нет.

— Отставить! С этой секунды все четверо поступаете в моё распоряжение.

— Но… — запротестовал майор, однако Ковальчук жёстко оборвал его:

— Приказ товарища Андропова. Все ясно?

— Так точно! — еле выдавил Белобородов.

— Давай, внучек, рассказывай…

— Особо и рассказывать-то нечего. Сел в поезд, задремал, открываю глаза — Боже правый — Нелля Владимировна, во всей красе… И не одна, а с человеком, лицо которого я уже видел на снимке из альбома дяди Миши…

— А это кто такой?

— Сосед матери Пушновой.

— Всё ясно… Выходит, Селезнёв — отец Нелли. Что ж, тем интереснее будет развязка. Товарищ майор!..

— Я.

— Вы разбили посёлок на сектора?

— Да, вот смотрите, — Белобородов разложил на столе карту: — Зелёный — мой и младшего лейтенанта, розовый — Хлуса и Бондаренко.

— Значит, так… Я с вами, а Владимир Михайлович — с другой группой… Мы оба знаем Селезнёва, так что не упустим.

40

Развиваться как курорт Ворзель начал с конца XIX века, когда стартовало строительство железной дороги Киев — Ковель. Первый санаторий на 60 коек с водолечебницей был организован здесь в 1932 году на базе пансионата врача Ердрайха, который практиковал начиная с 1928 года. В 1938-м поселок объявили курортом республиканского, то есть всеукраинского, значения. В канун Великой Отечественной войны в его здравницах насчитывалось 4500 коек для больных и отдыхающих.

Во время фашистской оккупации почти всё курортное хозяйство было уничтожено. Сразу после освобождения Киевщины от фашистских захватчиков на базе санаторно-оздоровительных заведений заработали эвакогоспитали. С 1944 года быстрыми темпами началось восстановление курорта. Уже во время летнего сезона в 1949 году здесь функционировали 17 оздоровительных заведений на 2585 коек.

Обо всём этом старый Ковальчук, добровольно вызвавшийся выполнять обязанности гида, успел рассказать своим младшим коллегам, двигаясь по дороге, ведущей к самому сердцу целебной зоны, туда, где посреди соснового бора таился очередной объект зелёного сектора — один из самых первых санаториев курорта под избитым названием «Звезда».

И тут им повезло. Впрочем, кто ищет, тот всегда найдёт!

По узкой, хорошо утоптанной тропе, спасаясь от очередного инфаркта, совершал утреннюю пробежку поджарый немолодой мужчина лет семидесяти.

— Комитет госбезопасности. Майор Белобородов.

— Подполковник в отставке Иващенко, — явно растерялся любитель бега. — К сожалению, документов при себе у меня нет.

— Ничего. Вам, случайно, не знаком этот человек? — без какой-либо надежды на успех, наверное, уже в сотый раз за нынешнее утро, спросил оперативник.

Физкультурник отрицательно покачал головой, но, когда майор уже прятал портрет в нагрудный карман сорочки любимого — защитного — цвета, попросил ещё раз показать ему фото.

— А вы знаете, наверное, я его всё-таки видел… Вчера. С молодой женщиной. Не заметить её просто невозможно. Такой великолепный «прилавок», — он согнул руки и, прижав к груди кулаки, красноречиво выдвинул вперёд локти, — теперь нечасто встретить, измельчали наши бабы после войны, усохли!

— Куда они пошли? — предчувствуя удачу, разволновался Иван Иванович и следом за майором полез в карман, нет, не за снимком, а за валидолом.

— Что, жмёт? — сочувственно поинтересовался внук, беря его под руку.

— Немного…

— Да не переживай ты так, дед! Возьмём мы его — и пикнуть не успеет.

— Где они поселились, мне неведомо, — задержался с ответом подполковник Иващенко. — Это точно знает военврач Пилютин, они вчера о чём-то долго судачили.

41

— Пилютин может оказаться их сообщником, — предположил майор Белобородов.

— Вполне, — согласился Ковальчук. — Кстати, как звать тебя, братец?

— Степан Николаевич.

— Это ничего, что я на «ты»?

— Нет, конечно. Легенде органов госбезопасности всё можно!

— Не льсти, Стёпа…

— Я искренне! Накануне операции Юрий Владимирович, лично проводивший инструктаж, рассказал мне вашу биографию.

— Что ж ты возмущался, когда я командование на себя перебирал?

— Так я сразу не понял, кто передо мной. Вы же не представились…

— Виноват, исправлюсь.

— Проехали, товарищ полковник! Что будем делать дальше?

— Для начала поговорим с главврачом, потом посмотрим… Ты, Ваня, останься возле главного корпуса, сядь на лавочку и сделай вид, что дремлешь. Заметишь профессора или Неллю — никаких действий без дополнительной команды не предпринимай. Уйди в сторону, чтобы тебя не узнали, — и всё.

— Есть!

— А мы с товарищем майором пока потолкуем с руководством учреждения, понял?

— Так точно.

42

— Вы к кому, товарищи?! — завопила толстая молодуха в белом халате, когда Ковальчук взялся за ручку двери, на которой красовалась табличка «Главврач». — Там идёт пятиминутка!

— Стёпа, успокой её, — тихо приказал Иван Иванович и толкнул дверь.

— Майор Белобородов. Сидите тихо…

— Хорошо…

…На столе стояли бутылка шампанского и торт, возле которого с ножом в руке колдовала хрупкая медсестричка в коротеньком, не застёгнутом на нижнюю пуговицу халатике.

— Вы кто такой? Что позволяете себе? — глаза высокопоставленного медика, только что излучавшие трепетную ласку и нежность, мгновенно наполнились злостью и ненавистью.

— Хорошо живёте, Пал Петрович (фамилия, имя и отчество главврача были указаны на двери).

— Маня! — завизжал тот. — Маня!!!

— Не орите. Комитет госбезопасности. Полковник Ковальчук.

— О-о-очень приятно… — доктор согнулся и услужливо протянул потную узкую ладонь. — Чем могу быть полезен?

Иван Иванович руку не пожал.

— Распорядитесь вызвать в кабинет Пилютина! — произнёс он максимально жёстко, опускаясь на свободный стул.

— Слушаюсь, товарищ полковник! Слушаюсь… Иришка, найди, пожалуйста, Артемия Давыдовича!

— Момент! — похоже, она хотела добавить, по обыкновению, «мой котик», но смолчала и, виляя тощим задом, медленно пошла к выходу.

— О товарище Ковальчуке — ни слова, я верно говорю?

— Абсолютно.

Спустя две минуты в кабинет ввалился десятипудовый увалень с огромным носом, поражённым какой-то странной болезнью, вызвавшей покраснение и напухание сморкательного органа. «Не стесняйся, пьяница, носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного» — вдруг вспомнились ветерану запрещённые стихи, гулявшие по его конторе уже чуть ли не полвека.

— Вызывали? — тем временем развязно и нагло бросил Пилютин.

— Полковник Ковальчук. Из Комитета, — испуганно протарахтел Павел Петрович, кивая на седовласого гостя, вальяжно разместившегося в углу просторного кабинета.

Артемию Давыдовичу сразу же захотелось по малой (а может, и большой) нужде, чтобы удовлетворить её, он попытался выскользнуть из кабинета, но путь уже преградил Белобородов.

— Куда это вы собрались, гражданин хороший?

— В туалет…

— Обкакались?

— Никак нет…

— Значит, у вас всё впереди, — он повернулся к медсестре, с которой успел найти общий язык, и, показывая два ряда ровных белых зубов, громко распорядился: — Принесите доктору утку, Мария Борисовна!

— Слушаюсь, товарищ майор! — принимая игру, весело отрапортовала девушка.

43

— Итак, каких людей вы устроили вчера вечером в санаторий без путёвки? — спросил Ковальчук, жестом приглашая Пилютина сесть.

— Ка-ка-каких людей?

— Вот и я спрашиваю — каких? Неужели их было так много, что вы не можете всех вспомнить?

— Не-ет! — заблеял, как заблудшая овца, доктор. — Только двое. Он и она.

— Любовники?

— Непохоже… Скорее отец и дочь — слишком добрые у них отношения! Я… Я… Я не хотел их поселять, но старик обещал не сегодня завтра подвезти все необходимые документы.

— Как он объяснил их отсутствие?

— Сказал, что его ограбили… В поезде… Деньги, мол, были в сумочке у Тамары, поэтому остались в целости и сохранности, а документы — в повешенном на крючок пиджаке, который преступники забрали с собой. Вот такая неприятная история, товарищи чекисты… Я могу наконец выйти? Припекает так, что больше нет сил!

— Сейчас Маня принесёт уточку. В неё и оправитесь под присмотром главврача, — еле сдерживая хохот, процедил сквозь зубы Белобородов.

44

Ковальчук снял с Пилютина огромный белый халат и закутался в него. Белобородов «раздел» пышную Маню и следом за полковником направился в «люкс», снятый разыскиваемой парочкой.

— Я беру на себя профессора, а ты — Неллю, понял?

— Может, наоборот? С ним будет нелегко.

— Не переживай, справлюсь. А, чёрт! Одного мы с тобой не предусмотрели…

— Чего?

— У них наверняка есть яд… Одно неосторожное движение — и мы можем остаться без погон. Мне это не страшно, а тебе, как я понимаю, ещё расти и расти.

— У меня в кармане есть бинт. Я Неллю скручу и сразу забинтую ей рот.

— Боюсь, не успеем… Надо придумать что-то оригинальное… Пошли назад к Маховикову.

— А это кто?

— Читать умеешь? Павел Петрович — главный врач.

45

Маховиков и Пилютин сидели по разным углам. Угнетённые, подавленные, разбитые.

Маня грозно восседала на стуле посреди великолепного начальницкого кабинета и держала под прицелом обоих лекарей.

— Встать! — скомандовал Ковальчук. — Включайте мозги, граждане эскулапы, это смягчит вам наказание.

— Скостит срок, но не намного! — предварительно подморгнув девушке, зло уточнил Белобородов, часто использовавший в своей речи блатную лексику. — Нам надо взять ваших постояльцев без шума и пыли[59]. Чтобы они даже не дёрнулись. Подскажите, как это сделать?

— Не знаю… — синхронно пожали плечами доктора.

— Стойте! — вдруг спохватилась находчивая медсестра. — Вы прописывали им какие-то процедуры?

— Да. Кардиограмму, — обречённо признался Артемий Давыдович. — На 11:00…

— Товарищи чекисты под видом медперсонала заранее проникнут в помещение, где будет проводиться диагностика сердца, и повяжут преступников жгутами, пока они находятся в горизонтальном положении со всевозможными датчиками на теле.

— Молодец, Маня! — майор восхищённо поднял вверх большой палец правой руки с треснувшим ногтем. — Учитесь, Гиппократы…

— Посмотри на часы, Стёпа! — остудил его пыл Иван Иванович.

— Блин, без четверти одиннадцать…

46

Первым на кардиограмму пошёл Селезнёв. Ничего не подозревая, позволил опутать себя электропроводами и, предвкушая блаженство, закрыл глаза. В это время из-за ширмы появились Ковальчук и Белобородов, набросились на него, заклеили пластырем рот и примотали руки к туловищу широким резиновым жгутом.

На лице профессора при этом читались удивление, разочарование и лютая жажда мести. Второй раз в жизни один и тот же человек помешал осуществлению его далеко идущих планов!

— Кто следующий? — выглянув в коридор, спросила сестричка, основательно проинструктированная оперативниками.

— Я, — мило улыбнулась пациентка Пушнова.

— Проходите, пожалуйста.

— А где папа?

— За ширмой. Одевается.

— А…

Она легла на кушетку, всё ещё надеясь найти глазами своего родителя или хотя бы услышать его голос, но вскоре взяла себя в руки — медсестра казалась очень учтивой, обходительной и делала свою работу без суеты и спешки, не выказывая при этом ни волнения, ни тревоги. Не верить ей было бы кощунством.

Нелля окончательно успокоилась и, когда над ней нависла мужская фигура в белом халате, даже не пыталась сопротивляться.

Майор схватил её за руки и плотно прижал их к туловищу.

«Что вы делаете?» — хотела закричать женщина, но не смогла, «кричалка», а одновременно и «кусалка» уже была «на замке».

Ковальчук вспорол накладной воротник выходного платья и достал ампулу с ядом.

— Всё — можешь отпускать змею, жало вырвано, а без него она не представляет для нас никакой угрозы!

47

У Селезнёва тоже нашли и, конечно, сразу же изъяли сильнодействующий яд.

— Ненавижу, ненавижу!.. — забрызгал слюной профессор, когда ему освободили рот.

— Побесись немного, это полезно, — успокаивающе похлопал его по плечу Иван Иванович, сидевший рядом в чёрном, точнее сером, «воронке».

Пушнова вела себя спокойно, не плевалась и не бросалась на людей. Однако и в её глазах Ковальчук не видел и тени раскаяния. Беспокойство — да, тревога за свою шкуру — вполне возможно, но никак не сожаление по поводу того, что она следом за отцом стала на преступную стезю, бросила вызов всему советскому народу, созидательный труд которого опять оказался под угрозой.

Что ж, неуёмные господа-империалисты, вашим планам в очередной раз не было суждено сбыться!

48

Председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР Юрий Владимирович Андропов был очень доволен. Всего несколько месяцев он занимает столь важный, ответственный пост в рабоче-крестьянском государстве — и уже такая удача!

Двое предателей, агентов империализма, отец и дочь, вскоре предстанут перед судом.

А славных рыцарей-чекистов ждут очередные правительственные награды. Соответствующее представление он уже сделал.

Нет, сегодня он их обнадёживать не станет. Просто поблагодарит, пожмёт руки, скажет ободряющие слова.

— Товарищ Ковальчук! Иван Иванович, дорогой мой, дай я тебя обниму!

— Только не очень сильно, Юрий Владимирович, стискивать грудную клетку врачи не рекомендуют — сердечко уже не то.

— Да я легонько, по-братски… Карта у тебя?

— Так точно. Селезнёв зашил её в подкладку пиджака.

— Вот это и есть лаборатория фашистов? — Председатель ткнул указательным пальцем в место, обведённое красным карандашом.

— Нет. Там находился ложный объект. Я раскрыл его ещё в конце войны.

— А новый, настоящий — где?

— Ни Селезнёву, ни Пушновой о нём ничего неизвестно. Для этого их и послали на Волынь новые хозяева — американцы. Нелля устроилась в НИИ и пыталась решить поставленную задачу, пользуясь своими связями, а Вениамин Сигизмундович действовал, так сказать, по индивидуальному плану.

— Но хоть какие-то «наводки» у них были? Ведь нельзя действовать исключительно вслепую. При полном отсутствии вводных данных.

— Были. После того как я раскрыл местонахождение первичного объекта, Гитлер в режиме особой секретности отдал распоряжение о строительстве лаборатории на новом месте. Каком? Об этом знали только несколько высших чинов Третьего рейха. Даже Штольце не поставили в известность.

— Лихо!

— Да… Состав группы прикрытия был полностью изменён. Вместо националистов из полка «Бранденбург» к службе привлекли истинных арийцев — эсэсовцев, причём тех, кто давно специализировался на оперативном обеспечении работ профессуры «Аненербе». Вам наверняка знакома эта организация.

— Да-да… «Наследие предков» — любимое детище рейхсфюрера СС Гиммлера.

— Научные сотрудники завозились на объект исключительно в тёмное время суток, солдаты, обеспечивающие их доставку, безжалостно расстреливались эсэсовцами… Но, как я уже сказал, несколько зацепок у нас есть.

— Поделишься?

— Не сейчас…

— Хорошо. Как Селезнёв стал Прокопчуком, выяснили?

— Так точно… Вот справка об освобождении из лагеря этих двух граждан в честь очередной годовщины Октября, её мне представили в Центральном архиве НКВД. По дороге один из них пропал. Всё предельно просто, товарищ Председатель, — такое тогда часто встречалось.

— Понял… Значит, он спокойно вернулся в родной Киев с чужими документами?

— Да. Становиться на учёт не стал, жил чуть ли не взаперти у своей любовницы — Софьи Валентиновны Пушновой, которая ещё до нападения фашистов родила ему дочь, и всё время искал встречи с представителями западных спецслужб. Пока они сами его не нашли. Постарался один из довоенных кураторов, после капитуляции Германии обосновавшийся за океаном. Да, кстати, именно Селезнёв настоял на изменении отчества Нелли: понимал, гад, чем занимается, и не хотел, чтобы его кровинку считали дочерью врага народа…

— Понял. Подполковник Белобородов!

— Майор!

— Мне лучше знать… Вам поручено сформировать личный состав новой оперативной группы по выявлению лаборатории на озере Свитязь.

— Слушаюсь! Одного участника группы я уже знаю.

— Кто этот счастливчик?

— Иван Иванович Ковальчук.

— Товарищ майор, как вам не стыдно? Оставьте наконец ветерана в покое.

— Это его внук, товарищ Председатель. Младший лейтенант, оперативник Волынского управления КГБ.

— Понял. Бери ещё четверых товарищей — и за работу!

— Есть!

Часть 3 Добро пожаловать в Некрополь

Волынская область Украины, начало XXI века

1

Пятый день подряд я «горел». Температура даже утром не падала ниже отметки «39», несмотря на то что матушка, имевшая за плечами сорокалетний опыт работы в медицине, регулярно «подкармливала» меня антибиотиками. Голова трещала так, будто в ней копошились десятки пчел. Ужасно ныли мышцы. Незначительное расстояние между спальней и сортиром приходилось преодолевать десять, а то и пятнадцать минут. Ноги предательски подкашивались, и, если бы не заботливая родительница, я бы уже не раз грохнулся на пол и разбил дурную башку.

Это ж надо так вляпаться посреди лета!

Вода в Сарновке давно прогрелась до +20, и мы с Кливанским[60] никак не предполагали нарваться на неприятность. Полезли за раками уже через час после того, как я приехал домой в очередной отпуск. Потом хорошенько врезали — и вот результат!

…«Пчелы» на мгновение оставили в покое мою бедную головушку, и в сознании, как в калейдоскопе, промелькнули события давно минувших дней. Поповое поле, бандеровский схрон… Даже замок королевы Боны вдруг предстал перед глазами… Но его быстро слизали языки пламени…

— Привет, братишка!

Кто это?

Черт возьми, Клёва!!!

Удосужился наконец проведать своего, как он любит выражаться, «кореша». Принес каких-то заморских таблеток и целый пакет цитрусовых…

«Эх, дружище, мне бы пивка да пару десятков членистоногих!»

— Хватит прикидываться. Вставай!

Володя безжалостно сбросил одеяло и застыл возле кровати с широко раскрытым ртом. Интересно, что так поразило его? Еле оторвав от подушки тяжёлый затылок, я перевел взгляд на собственную грудь. Все тело было покрыто реденькой сыпью, характерной для больных корью. Но ведь я давно вышел с детского возраста!

Не теряя времени, мама вызвала неотложку. Ждать долго не пришлось: пять минут — не больше. Такая сверхоперативность, совершенно нетипичная для нынешних кризисных времен, имела простое логическое объяснение. Количество людей, нуждающихся в медицинской помощи, летом всегда существенно уменьшается. Главным образом за счет тех, кто привык набирать «03» при наименьших проявлениях хвори, в надежде получить справку или больничный. Нужно быть полным идиотом, чтобы симулировать болезнь в такую прекрасную погоду…

Вывод симпатичной докторши оказался неутешительным:

— На простуду это не похоже… Кажется, у вас что-то инфекционное!

Она предлагала немедленно отправить меня в больницу каретой «скорой помощи», но Клёва был категорически против. Что ж, в его «мерсе» действительно комфортнее, чем в потрепанном «рафике»…

2

Была суббота. К тому же семь часов вечера. Поэтому в Волынской областной инфекционной больнице нам удалось разыскать только дежурного врача — Петра Николаевича Гагаловского.

— Плохи твои дела, Серега… Похоже, ты подхватил какую-то опасную инфекцию. Скорее всего, лептоспироз, — компетентно заявил он, осмотрев сыпь, которая так встревожила моего друга Кливанского.

— Что за хрень? — навострил уши Володя.

— Есть такая зараза… Хуже нее только холера и чума…

— Ого!..

— Переносится грызунами — мышами да крысами. Придется наслать на тебя санэпидемстанцию!

— Но у нас в доме отродясь не водилось этой гадости.

— Странно, странно… Тогда давай подумаем вместе… Ты давно в Луцке?

— Неделю…

— В воду уже лазил?

— Конечно. Как же я без раков?

— По норам шарил?

— Ага…

— Где?

— На Сарновке…

— А водные крысы там есть?

— И крысы, и бобры, и нутрии — полный фарш…

— У тебя на теле не было никаких повреждений?

— Отчего же нет? Накануне я продырявил руку, когда ставил запаску…

— И плавал с открытой раной?

— Разве это рана? Так — царапина… Залепил пластырем — и вперед.

— Ты еще Бортнева не знаешь! — рассмеялся Клёва. — В прошлом году он насквозь пробил ладонь и натягивал на нее резиновую перчатку. Но нырять не перестал.

— Идиот! — откровенно оценил мою опрометчивость Петр Николаевич. — Чтобы подцепить лептоспироз, достаточно намочить поцарапанный палец в том месте, где недавно проплывала инфицированная тварь. Или глотнуть немного речной воды.

— Выходит, в наших водоемах уже и купаться нельзя? — возмутился я.

— Купайся сколько угодно… Теперь у тебя иммунитет…

— Давай, братишка, быстренько заражай меня, — шутливым тоном взмолился Владимир. — Я тоже хочу иметь гарантию на будущее!

— Он незаразный… Если хочешь лежать с Сергеем в одной палате, погоняйся еще немного за крысами, — в таком же духе ответил Гагаловский.

3

Свежеиспечённого пациента немедленно положили под капельницу. Стройная девчушка в белом халатике сразу сделала первую инъекцию… Когда через три недели меня выпишут из больницы, моя задница будет похожа на дуршлаг. Кололи по часам, как сифилитика: день или ночь, прошло четыре часа — снимай штаны, подставляйся…

Персонал медзаведения оказался на редкость заботливым и чутким. Сестрички не отходили от меня ни на шаг, а очаровательная Нина Семеновна Пастрик[61] — бывшая заведующая отделением, а с выходом на пенсию ведущая специалистка по инфекциям, в число пациентов которой, по счастью (или несчастью?), угодил ваш покорный слуга, — просто светилась добротой и желанием помочь.

Именно она сообщила: анализы подтвердили предварительный диагноз. Правда, «лепты» в моем организме нашли совсем немного. Это давало основания надеяться: осложнений не будет.

В конце концов мой крепкий организм преодолел недуг. Но полноценную жизнь я не мог вести еще полгода. Ни с того ни с сего вдруг впадал в депрессию, нервничал и замыкался в себе… Особенно допекали необычная сонливость и непонятные приступы тревоги, регулярно случавшиеся со мной. Поэтому события тех дней вспоминаются с трудом, натужно… И, может быть, ничего сверхъестественного тогда не случилось, а та мистичность, которая будто бы просматривалась во всех наших приключениях, просто плод моего больного воображения?

4

Все началось с будничной публикации газеты «Вісник». Точнее, с серии материалов за подписью Александра Синкевича, чье имя уже упоминалось в романе «Замок королевы Боны»[62]. Тогда я изложил читателям его трактовку легенды о Луцком замке. Кливанского же больше заинтересовала другая история. Про город мертвых. В ней журналист (и по совместительству астролог) попытался доказать, что много лет тому назад на территории, где нынче расположен Шацкий национальный парк, существовал один из центров мировой цивилизации.

Для тех, кто плохо разбирается в географии, поясню, что на северо-западе от Луцка раскинулся целый каскад карстовых озер, самое известное из которых — Свитязь — называют жемчужиной Полесья, Волынским морем и даже украинским Байкалом.

Откуда же пришла эта цивилизация? Автор убежден: с востока. На чем базируется его уверенность? Судите сами…

В названии одного из озер — Пульмо — астрологу мерещится легендарный герой Пуломан. Корень «кри» в слове Кримно, по его мнению, означает кривой, темный, демонский. Еще проще было связать с нечистой силой озёра Чёрное, Перемут и Люцимер. Тем более что последнее из них, если верить Александру, ранее вообще называлось Люцифер, то есть Сатана! Из всего этого вытекает, что где-то вблизи поселка Шацк (название конечно же «подарила» богиня Шачи!) когда-то находилась столица темных сил, известная под названием Трипура. И снова — аналогия. На забытом индийском языке (санскрите) сей термин означает треугольник, а волынские озера по своей конфигурации образуют именно такую геометрическую фигуру!

Попутно напомню читателям, что в основе индийских мифов лежит борьба богов с асурами, или, по-простому, с демонами. Сначала все они дружно жили в одном огромном городе — Мегаполисе. Но вскоре разругались. Боги остались в южной столице, по версии Синкевича, обустроенной где-то на берегу Черного моря, а демоны «окопались» на просторах современной Волыни. Вскоре правитель «южан» Шива объявил асурам войну, в которой использовались баллистические ракеты, разнообразные летательные аппараты и даже ядерные заряды, что нашло отображение в многочисленных мифах про огненные колесницы и взрывы, «ярче тысяч солнц». В конце концов Трипуру сожгли при помощи секретного оружия, принцип действия которого очень напоминает лазер. Название у него соответствующее — Глаз Шивы.

Но главные демоны оказались смекалистыми парнями и, вместо того чтобы пасть «смертью храбрых», замуровали себя в саркофаги в подземном городе Агарти. Современные авантюристы ищут его следы в Гималаях, а надо бы — возле Шацка!

Чем же так притягивает искателей приключений этот сатанинский Некрополь? Дело в том, что, согласно легендам, кроме саркофагов в нем хранятся бесценные манускрипты, могущие пролить свет на происхождение нашей цивилизации, секретное оружие асуров и… их неисчислимые богатства.

Мощи пращуров и документы моего друга почти не интересовали, а вот сокровища…

«Демонам они уже не нужны, а нам еще понадобятся!» — сказал тогда Кливанский.

5

Впрочем, то были лишь цветочки! Ягодки ждали нас уже в следующем номере. Развивая тему, Синкевич перешел от теории к практике и представил на суд читателей свидетельства одного своего знакомого, чье имя он решил почему-то сохранить в тайне.

Тот недавно ездил в Лондон, где ему (неизвестно за какие заслуги) показали досье украинского эмигранта, который сбежал за рубеж незадолго до окончания Второй мировой войны. Зная, как тщательно англичане умеют хранить свои секреты, я сразу засомневался в правдивости этих показаний, но, как говорится, «слов из песни не выкинешь».

Итак, в 1946 году под «прицел» британских спецслужб попал наш полоумный земляк, имевший при себе футляр, набитый бриллиантами самой высокой пробы. В своем объяснении он сообщил, что был проводником спецподразделения СС, снаряженного по приказу фюрера для поисков секретного оружия. Мол, на Волынь этот отряд перебросили прямо с Гималаев.

Эмигрант дал подробное описание подземелья, куда он спускался в сопровождении нацистских спелеологов. Там в прозрачных ящиках, напоминающих гробы, лежали высокие существа с человеческими лицами. На огромном камне, похожем на пьедестал, стояли несколько десятков кристаллов неправильной формы да какие-то непонятные приборы и машины, которые, согласно предположениям Синкевича, должны были обеспечивать пребывание обитателей Некрополя в состоянии анабиоза. Как только один из эсэсовцев дотронулся до камня, раздался странный звук. Усилившись, он вызвал панические настроения и (по выражению автора) «внутреннее зацепенение». Обычно так влияют на психику человека сверхчастотные электромагнитные колебания. Немцы стали сходить с ума и… со всех стволов палить друг в друга, а наш герой не растерялся — схватил несколько кристаллов и «сделал ноги»… Проведенные британцами анализы показали, что его добычей стало своеобразное голографическое устройство для передачи объемного изображения, однако без матричной составляющей (того самого пьедестала) это обычный бриллиант тонкой обработки.

Вот такой бред сумасшедшего… Но и под него находчивый астролог сумел подвести научную базу, фундаментом которой стали недавние открытия геологов, — те неожиданно обнаружили в районе Шацка кимберлитовые трубки, то есть потенциальные месторождения алмазов!

Тогда Александр пошел дальше и предположил, что название самого большого волынского озера произошло от имени главного индийского бога, а, значит, именно Свитязь и является Глазом Шивы — секретным оружием против сил зла.

Оставалось только посмеяться над его домыслами, если бы не… На берегу полесской жемчужины еще в советское время функционировал филиал секретного научно-исследовательского института. Его специалисты изучали свойства так называемой тяжёлой воды, которая, выполняя функцию замедлителя нейтронов, является теплоносителем в ядерных реакторах, а следовательно, и одним из элементов для производства водородных бомб…

К тому же тяжёлая вода угнетающе действует на организмы, а в больших дозах приводит к гибели всего живого. В озере обнаружены стометровые впадины, куда не заплывает рыба, где не растут водоросли…. Возможно, пещера находится под одной из них и тогда… Нет… Нет! Нужно гнать от себя всю эту мистику. Какой, к черту, Некрополь, какие гробы с мертвецами? Кристаллы… Бриллианты… Я же не верю ни в потусторонние силы, ни в побрехеньки о сокровищах…

Масла в огонь неожиданно подлил Кливанский:

— В сизо вместе со мной сидел один парень из Любомля… Он на полном серьёзе утверждал, что его родственник нашёл вблизи Свитязя наполненную золотом пещеру… Старик пропал без вести несколько лет тому назад, оставив ему вот эту штуковину…

Володя размотал бархатную тряпку, и его кабинет в «Королевской академии», где мы обсуждали инсинуации Синкевича, наполнился величественным сиянием. Золотая статуэтка поражала как размерами, так и мастерством исполнения. Наполовину обнажённая женщина с божественными чертами лица тянула вверх руки и о чём-то молила Небо.

Кажется, журналистское семя упало на благодатную почву!

6

Этот разговор состоялся 18 июля в день Сергея. Кливанский предлагал именины «обмыть», но недавняя болезнь надолго отбила у меня тягу к спиртному. Зачем переводить зря продукт? Я и так словно чумной. Одно спасение — речная прохлада. Только после неё начинаю немного шевелить мозгами. Да и то недолго. Часа два-три… Потом снова хочется в воду. Благо теперь у меня иммунитет. Можно ловить крыс за хвосты…

Так и живу. Утром бегу купаться в Теремно[63], после обеда еду за город или, если нет компании, на Стырь[64], где на удивление тоже в большом количестве расплодились раки, а вечером просто на несколько минут подставляю голову под упругую струю уличной колонки — говорят, такой метод лечения головной боли применял ещё Федор Достоевский…

На Свитязь мы отправимся, когда наш лидер завершит все необходимые приготовления. С техническими проблемами он уже разобрался, теперь занимается кадровыми. Нашу небольшую команду необходимо срочно доукомплектовать спелеологом и аквалангистом, а также учёным, разбирающимся не только в электромагнитных колебаниях, но и в ионизированном излучении. Кто знает, какие сюрпризы готовит для нас полесская жемчужина?

Специалиста по пещерам в Луцке при желании найти можно, инструктора по дайвингу — тоже, но где взять искусного физика? Проблема неожиданно разрешилась в субботу.

В тот солнечный день я по привычке принимал водные ванны на речке Сарновке. Заодно охотился на раков. И так увлекся, что не заметил, когда возле моей «клячи» остановился «мерс» Кливанского.

Сигналить Володя не стал. Тихонько пробрался к месту, которое так и называется — «Раков мост», и, когда я вынырнул в очередной раз, весело закричал:

— А ну, посмотри, кто к нам приехал!

Несмотря на общую заторможенность, я сразу узнал спутника Клёвы. Это был Юрий Носов, известный российский журналист.

Привередливая судьба свела нас в одном купе поезда Москва — Ковель. Я как раз работал над романом «Замок королевы Боны» и даже в пути не отрывался от рукописи. Вычитанные листы попадали в руки случайного попутчика.

Уже тогда он выразил желание посетить исторические места, описанные в произведении, встретиться с его героями. Спустя несколько дней мы претворили идею в жизнь. Свои впечатления Носов отобразил в большой статье, которая вышла в десятом номере журнала «Эхо планеты» за 2000 год. Названа она была вполне претенциозно: «В Луцке, на окраине Украины, живут по-людски»…

Несколько минут я, не вылезая из воды, ошарашенно глядел на них обоих и не верил собственным глазам. А когда убедился, что это не сон, словно пробка из бутылки, вылетел на берег и принялся обнимать дорогого московского гостя.

— Юрий Романович, родной, какими судьбами?

— Скажи спасибо Григорьевичу.

— Я вдруг вспомнил, что Носов — дипломированный физик, и решил пригласить его в нашу экспедицию, — хитро улыбаясь, пояснил Клёва. — Извини, что не предупредил заранее.

Вот это сюрприз! Как я мог забыть? Ведь однажды Юрий Романович водил меня в свою лабораторию, что в Международной академии информатизации. Он не только журналист, а и профессор, заслуженный деятель науки и техники Российской Федерации.

Лучшего специалиста нам просто не найти!

Правда, проблемы, которые ныне занимают российского ученого, далеки от колебаний и излучений, но его многолетний опыт работы в разных отраслях физики принесет невероятную пользу экспедиции — я в этом убежден!

7

Профессор рвался в бой, чтобы в полевых условиях проверить работу оптических приборов, изготовленных сотрудниками его лаборатории специально для нашей авантюры.

Но в воскресенье был какой-то праздник.

А понедельник сам по себе — тяжелый день, не очень благоприятный для начинания серьезных дел…

Поэтому отъезд пришлось отложить…

Но мы не бездельничали — два дня штудировали индийскую мифологию в центральной библиотеке. Там же я познакомил Носова с печатными сентенциями Синкевича; тот обозвал их «даже не научной фантастикой». Единственным аргументом против такой формулировки была золотая богиня. Кстати, осмотрев статуэтку, Юрий Романович категорично заявил: «Это настоящее произведение искусства, имеющее явно неславянское происхождение…»

Чтобы обсудить детали предстоящей операции, вечером все заинтересованные лица собрались на совещание в так называемой «Королевской академии».

Сие научное заведение — один из проектов господина Кливанского и компании по возрождению украинского дворянства.

— Итак, завтра отчаливаем, — начал Володя. — Всего в состав экспедиции включены пять человек: я, Бортнев, Носов, оператор металлоискателя Яша, а также инструктор по туризму Тимур Горбенко, спелеолог… Он вот-вот должен подойти…

Как только он произнес эту фразу, раздался звонок. Ректор академии Виктор Юшин, который не собирался в путешествие, но принимал активное участие в его подготовке, побежал открывать дверь и спустя мгновение препроводил в зал высокого белобрысого юношу лет двадцати пяти. Был он строен и опрятен, словно кадровый офицер. Что-то в его внешности явно не вязалось с моими представлениями о небрежных романтиках-спелеологах. Точнее, последних я не знал совсем и подсознательно переносил на них свои ассоциации от регулярного общения с ментально похожими альпинистами, может, поэтому ошибался?

— Тимур, — тихо назвал себе блондин, устраиваясь позади меня с Носовым.

Его жгучий взгляд мы оба будем чувствовать затылками до окончания совещания…

— Надеюсь, обойдемся одной легковушкой, — подмигнув новенькому, продолжал Клёва. — Особого выбора у нас нет. Или моя «тачка», или Бортнева… Троим из нас придётся тесниться на заднем сиденье, в этом компоненте «Лада» явно уступает…

— Зато она лучше держится на бездорожье, — вступился за мой автомобиль Тимур. — Полесские тропы, как известно, не для иномарок…

— К тому же отечественные тачки не столь приметны, — поддержал его Яша. — Это важно, так как рядом проходит граница. Стукачков там просто немерено!

— Лады… Едем «Калиной»… Какая у нее вместительность бензобака?

— Пятьдесят литров…

— Держи, — Кливанский лихо отделил небольшую часть от толстого «пресса» мелких купюр и протянул мне. — Заправишься по завязку, купишь канистру моторного масла, на сдачу наберешь «хавчика»… Только без «выпендрёжа»… Самое необходимое: тушёнка, сало, копчёная колбаса…

— Понял…

— Отъезд в семь часов утра. Юрий Романович заночует в академии, остальные доберутся сюда своим ходом. Вопросы есть?

— Нет, — в один голос заверили присутствующие.

— С организационными вопросами покончено, — подвел черту наш авторитетный предводитель. — Перейдем к научно-методическим. Доложит Сергей Иванович Бортнев…

Я взял мел и, как школьник, послушно пошел к доске. Нарисовал в ее центре круг и большими буквами написал над ним: «Луцк». Потом провел линию на северо-запад, где жирной точкой обозначил населенный пункт Шацк. Зачеркнул штрихами несколько озер и ткнул пальцем в самое большое из них:

— Это Свитязь. Конечный пункт нашего путешествия. На его северном берегу, в пограничной зоне, находится село, в котором проживал один наш знакомый…

— …Подаривший мне вот эту штуковину, — Кливанский выдвинул со стола верхний ящичек и извлек из него золотую богиню.

Глаза Тимура заблестели.

— В другие дни статуэтка хранится в более надежном месте, — предостерег Володя, заметивший его реакцию.

Горбенко рассмеялся. Его поддержали остальные участники экспедиции. За общим шумом никто из них не расслышал последний вопрос вожака, адресованный лично мне:

— Синкевича так и не нашли?

— К сожалению, нет, — вполголоса ответил я.

8

Отдавать приоритет индусам в воспевании красоты родного края было бы не очень патриотично. О происхождении Свитязя сложено немало легенд «собственного производства». Самую известную из них еще в начале двадцатого века распространил прославленный природовед Павел Аполлонович Тутковский… Мол, однажды мимо детей, пасших скотину, проходил пожилой человек. И стали на него собаки лаять. Старшие ребята хотели отогнать псов, а меньшие, наоборот, натравливали их на старика. Тогда Бог (а это был именно он) подвел их к огромному камню, лежавшему в поле, и предложил: «А ну, попробуйте — поднимите!» Как ни старались юные пастухи, у них ничего не вышло. А Господь легонько поддел камень палкой, и из-под него забил родник. В одно мгновение на месте поля образовалось озеро, в котором младшие быстро утонули, а старшие (парень и девушка) не только остались живы, но и смогли передвигаться «по воде, яко по суху». Правда, с одним условием — не оглядываться назад. Вот идут они, идут, а озеру ни конца ни края нет. Не выдержали — повернули головы. И тогда посреди Свитязя вырос остров. А они превратились в растущие на нем липу и явор… Деревья еще долго кровоточили, когда кто-то рубил их ветви…

Вот такая грустная история…

Рядом с нашим нынешним лагерем расположена перекошенная хата с забитыми жестью окнами. Когда-то здесь был хутор, на котором хозяйничали потомки богатого землевладельца. Но несколько лет назад они неожиданно выехали на ПМЖ в Канаду. Теперь их усадьба — единственный ориентир, оставленный для нас любомльским узником.

Но как статуэтка попала в его руки? Лучше предоставить слово его сокамернику — Владимиру Григорьевичу Кливанскому:

…В сизо я провел больше года по обвинению во всех смертных грехах. А суд доказал только хранение боеприпасов… Их принес мой родственник, квартировавший в нашей обители, всю вину он брал на себя, однако судьи даже не стали его слушать… Почему?

Как ты, должно быть, помнишь, в то время силовые структуры Волыни возглавили новые, амбициозные руководители. Им, как воздух, был нужен громкий, резонансный процесс. А чье имя гремело тогда по всей Украине? Правильно — мое! Ведь все более-менее талантливые боксеры, составившие в Луцке костяки так называемых организованных преступных группировок, воспитывались под моим началом. Вот так я и стал главным авторитетом…

В камере познакомился с простым полесским пареньком, которого все звали Бананом. Свое «погоняло» он унаследовал от полоумного дядюшки… По вечерам Пашка часто заводил беседы про житье-бытье, раз за разом непринужденно задевая и мою коронную тему — поиски сокровищ… Если честно, я считал его агентом оперчасти, имеющим задание вытянуть меня на откровенность, и не отвечал на провокации. Но, когда прозвучала команда: «Кливанский, на выход с вещами!» — он обнял меня и протарахтел в ухо: «Знаю, ты мне не доверяешь, однако клад реально существует. Доказательство найдешь в моем погребе, под картошкой…»

Я снова не поверил. Но однажды, отдыхая на Свитязской турбазе, задремал после сытного обеда и увидел удивительный сон. Будто бы стоит надо мною Банан и плачет: мол, обобрал ты меня, братец, клад забрал и не рассчитался…

Какая-то сверхъестественная сила сбросила меня с кровати. Помчался в Любомль. Нашел родителей Банана, представился, сказал, что сидел вместе с их отпрыском. «Знаю, — ответила хозяйка. — Паша еще в прошлом году написал письмо, в котором предупредил о вашем визите…» Я в погреб. Перевернул картошку — ничего. Начал прокалывать вилами почву и вскоре наткнулся на что-то твердое, как оказалось — золотую статуэтку. И стало мне так стыдно… Так стыдно… Имел при себе сто долларов — отдал старухе. Перечислил круглую сумму на счет колонии. Ежемесячно возил «дачки» — чай, сигареты. Даже договорился насчет свидания. Но Банан вдруг стал выкидывать фортели и месяцами не вылезал из карцера. Конечно, о свидании пршлось забыть… Дальше — больше… Менты раскопали еще один эпизод его преступной биографии и повезли Пашку на воспроизведение — есть такой термин у юристов. А он решил воспользоваться случаем и «стать на лыжи». Конвоиры проявили бдительность и застрелили беднягу…

Я, конечно, попытался установить, что послужило толчком для такого поведения. Встретился с кентами Банана по лагерю, основательно «перетер» с некоторыми сотрудниками колонии. По их единодушному мнению, парня замордовала кумчасть за то, что не соглашался стать стукачом. Это было похоже на правду. И я начал забывать о золотом следе. Как вдруг один из осужденных — Матрос — вспомнил, что к Павлу часто наведывались опера из Луцка, но тот упрямо держал язык за зубами. Как ты считаешь, случайно, не клад они искали?

9

Внимательно выслушав Кливанского, я попросил его тщательно восстановить в памяти все откровения Банана и подробно изложить их.

Вот что из этого вышло:

«У Пашкиной мамы был родной брат — Петр, за платоническую любовь к экзотическим фруктам прозванный односельчанами Бананом. Он имел репутацию неисправимого чудака: любил одиночество, частенько разговаривал сам с собой, а то и со скотиной. Зато, когда ему попадался благодарный слушатель, оказывалось, что дед знает десятки преданий и легенд. Одну из них — о немецкой зондеркоманде, якобы искавшей на Полесье сокровища, — он рассказывал особенно вдохновенно.

Еще Петр Адамович любил лазить по пещерам, карьерам, ущельям… Обвяжется страховочной веревкой и блуждает по селу под хохот седовласых бабулек. А увидит какой-то пролом в почве, немедля прицепит “основу” к ближайшему дереву, пристегнется к ней карабином — и вперед под землю!

Маленький Павлик гордился тем, что дядя считал его ровней. При каждом удобном случае “два Банана” хватали снаряжение и отправлялись на поиски сокровищ… К сожалению, судьба не очень радовала их…

Незаметно мальчик вырос, окончил школу и почти сразу пошел служить в армию. Именно в то время с его старшим “компаньоном” стали происходить удивительные метаморфозы.

Во-первых, он прифрантился. Сменил наконец засаленную фуфайку на элегантный отечественный костюм, поверх которого накидывал все ту же (только новую) страховочную веревку; грязные сапоги сменили до блеска начищенные туфли… Во-вторых, вместо дешевой “Примы” пристрастился Банан к дорогим импортным сигаретам. В-третьих, сдал документы на загранпаспорт и распространил слух, что вскоре проведает родню в Латинской Америке, хотя никогда ранее пределов Украины покидать не собирался. В-четвертых, в один прекрасный день объелся желанными бананами. Да так, что отравился и был вынужден провести целую неделю в районной больнице…

Такие изменения в его благосостоянии односельчане объясняли по-разному. Кто-то утверждал, что Петр сдал заготовителям грибов и ягод на несколько тысяч гривен (отчасти это была чистая правда, ибо тот год оказался очень урожайным на дары природы), кто-то плел о нежданно свалившемся наследстве. Но большинство все же склонялись к мнению, что “старый Банан” нашел наконец клад.

Сам он оправдывался просто: мол, устроился на достойную работу в коммерческую фирму. Однако оказалось, что сие “прибыльное” предприятие существовало только на бумаге и остальные его сотрудники по полгода не получали зарплату…

И еще. Петр Адамович быстро обрастал новыми связями. Его все чаще видели то в сопровождении каких-то молодчиков спортивного вида, то экзальтированных супругов-иностранцев. Последние, по описаниям крестьян, очень напоминают наших общих знакомых — шведов[65].

Закончилось все трагически. Старик исчез. Не оставив ни одного следа. Демобилизовавшись, Пашка-Банан попытался установить, куда девался дядя, но тщетно. Зато в его руки попала карта, на которой перечеркнутыми кружками были обозначены некоторые места вблизи родного села и уже знакомая тебе золотая богиня. Эти вещи он нашел в лесном тайнике, оборудованном ими незадолго до Пашкиного совершеннолетия. Осознав, что исчезновение маминого брата так или иначе связано со статуэткой, Банан решил спрятать ее до лучших времен в подвале. Но вскоре оказался за решеткой…»

— Скажи, почему он поделился тайной именно с тобой? — отважился на вопрос я.

— Паша интуитивно чувствовал, что простому смертному это дело не потянуть, и еще на воле мечтал заручиться поддержкой кого-то из авторитетов. Такую возможность он получил только в стенах следственного изолятора, — откровенно сознался мой друг.

— Значит, ему просто повезло?

— Ты это о чем? — не «догнал» Клёва.

— Что попал в одну камеру с таким крутяком, как ты…

Уловив в моей реплике нотки ехидства, Кливанский смерил меня пренебрежительным взглядом.

— Хочешь сказать, кто-то был влиятельнее меня? В камере, в тюрьме, вообще на Волыни?

— Нет-нет, что ты?! — поспешил заверить я.

— Если хочешь знать, в то время в Западной Украине большим уважением пользовался разве что ныне покойный львовянин Зенек, по «погонялу» Седой.

— Знаю… Писал о нем в «Криминальной Украине».

— Что-то не читал.

— Та книга так и не вышла… Почила в недрах славного «Каменяра»[66]. Но мы слишком отвлеклись… Итак, за что «закрыли» твоего дружка Банана?

— Это может показаться странным, но Паша упрямо отрицал все обвинения. Хотя битые «зэчары» всерьёз его «отмазки» не принимали, считая их тактическими приёмами. Сам знаешь, наш брат-арестант неохотно признаёт свою вину… Большинство вообще уверены, что не нарушали закон. Или нарушали незначительно. Особенно по сравнению с теми, кто, пребывая при власти, ворует эшелонами… Признаюсь, я тоже долго сомневался и заинтересовался его «подвигами» лишь тогда, когда Банана не стало. Поднял на ноги знакомых юристов, они затребовали дело в суде… Конечно, негласно, дабы не всполошить людей, заинтересованных в Пашкиной гибели. Да-да, кому-то было надобно, чтобы он сначала оказался за «колючкой», а потом и смолк навсегда.

— А закон? Конституция? Не забывай — у нас демократическая страна!

— Ты серьёзно?

— Да! Неужели никому нет дела до страданий невинных людей?

— Слышь, Серёга, не гони беса… Если бы «прессовали» родича какого-нибудь важного госслужащего или депутата, то защитники непременно бы нашлись. А кому нужен недоразвитый селюк, у которого за душой ни гроша? В лучшем случае — отцу с матерью, друзьям… Если те не бомжи и не алкоголики. Однако без надлежащей поддержки им никогда не добиться правды… Сколько ни шуми. Взять хотя бы Иваничивское[67] дело… Слыхал о таком?

— Нет.

— Это произошло зимой…

— Ты же знаешь — я был в Москве.

— Слушай и не перебивай… Тогда в лесу нашли труп молодого человека. Последним, кто видел его живым, был глава райгосадминистрации, с многочисленной свитой охотившийся на крупного зверя. Говорят, между ними возник спор, закончившийся кровавой разборкой. Но такую версию правоохранители даже рассматривать не стали. У них другие данные — самоубийство! Хотя в то, что парень добровольно расстался с жизнью, не верил никто… Весь район митинговал — и что с этого?

— А экспертиза?

— Какая экспертиза, дружище, если нет дела?

— Не верю!

— Почитай газеты, съезди в Киев, на телевидение…

— Зачем?

— Популярный канал «1+1» давал репортаж о том событии. После этого уголовное дело с месячным опозданием всё же возбудили, но его результаты до сих пор не обнародованы.

— Я был лучшего мнения о наших органах…

— Эй, братишка, не делай из меня лоха! — взревел Клёва. — Ты думаешь точно так же: «Все “мусора” — сволочи»… А эти понты просто призваны спровоцировать мою разговорчивость, чтобы выудить из меня побольше информации.

«Хм… И когда только он успел изучить мои методы работы?» — подумал я, прежде чем вернуть разговор в прежнее русло:

— Итак, ты утверждаешь, что Банан невиновен. И что кто-то неизвестный сначала упрятал его в тюрьму, а потом руками конвоиров убил при попытке к бегству?

— Все было именно так — я проверял… На зоне Пашка стал выступать против произвола. Либо братва его надоумила, либо он сам что-то разнюхал — этого мы уже не узнаем никогда… За малейшую провину бунтовщика бросали в шизо[68]. А когда он возвращался в общий барак, кто-то приезжал к нему, и они подолгу беседовали в «кумовских»[69] апартаментах.

— Слишком сложная комбинация, Володя… Зачем мучиться, сажать невиновного в тюрьму? Лучше сразу «замочить» — и концы в воду.

— Э, старый, тут ты не прав… Банан был нужен им живой, потому что он знал какую-то тайну. Убрали его только тогда, когда окончательно убедились, что вытянуть из него ничего не удастся. Погоди… Они еще и до нас доберутся — нутром чую!

10

Честно говоря, я бы никогда не поверил в существование мифических конкурентов, если бы не… загадочное исчезновение Синкевича. Да-да, автор множества статей в газете «Вісник» почему-то вдруг решил сменить место жительства. В редакции нам сообщили, что Александр переехал во Владимир-Волынский[70], но и в древней столице, как сейчас говорят, «первой украинской державы» мы не нашли его следов.

Установить фамилию человека, который, по утверждению журналиста, собственными глазами видел отчет сумасшедшего эмигранта, тоже не удалось. А мы так надеялись, что они оба пополнят состав нашей экспедиции!

Без них путешествие на Свитязь все больше напоминало обычную авантюру. Где искать, что и как — не знал никто из нас. Никто, кроме Кливанского. Что этот хитрый лис выдал далеко не все свои «наколки», я стал подозревать давно. Подозрения переросли в уверенность, когда мы по его указанию разбили лагерь около заброшенного хутора, хотя вокруг находились гораздо более живописные места…

Ежедневно Володя просыпался в шесть утра, будил Тимура, и они куда-то отправлялись на резиновой лодке, из которой по возвращении даже не выпускали воздух, чтобы держать плавсредство в постоянной боеготовности.

В пятницу, когда они ушли в очередной рейс, я, преодолевая болезненную сонливость, выбрался из роскошной пятиместной палатки, где вовсю похрапывали Яша с Носовым, и двинул вдоль берега, наблюдая за беглецами через мощный морской бинокль. Но через несколько километров попал на заболоченный участок и, пока обходил его, выпустил судно из поля зрения. Пришлось бесславно возвращаться на базу…

11

В предыдущие дни Кливанский и Горбенко успевали вернуться к завтраку, который проходил строго по графику — в 10:00. Поэтому у других членов команды никаких вопросов к ним не возникало. Но на сей раз заговорщики загуляли до полудня и, дабы избежать объяснений, решили сами перейти в атаку.

— Смотрите, что мы привезли! — закричал Володя, едва выбравшись на берег, и, когда к нему приблизился вездесущий Носов, начал размахивать живым, чуть ли не метровым угрем. Рыба-змея, не привыкшая к такому обращению, мигом выскользнула из рук и, извиваясь всем телом, поползла к воде, оставляя на песчаном берегу глубокий след.

Тимур плюхнулся на тварюку сверху, пытаясь прижать её к земле, но это ничего не дало. Угорь легко проскользнул под телом спелеолога, продолжая держать путь к спасительному озеру. Оставалось совсем немного — метра два, если не меньше. Но Клёва не растерялся, схватил топор, кем-то из нас оставленный у одиноко растущей ольхи, и со всего размаха нанёс сокрушительный удар… Обезглавленное туловище ещё долго извивалось на песке…

Я тем временем стоял в стороне и молча вспоминал события минувших дней…

Мы с Панфиловым[71] рыбачили на одной из свитязьских впадин. Взятое напрокат деревянное судно оказалось ветхим и дырявым: вместо того чтобы неотрывно следить за поплавком, Виктор был вынужден часто брать в руки алюминиевую кружку и вычерпывать из него воду. Но на судьбу он не жаловался — терпеливо сносил все тяготы и невзгоды, чтобы предоставить дорогому гостю (то бишь мне!) возможность до предела насладиться утренним клёвом…

Плотвицы и окуньки быстро заполняли наш садок. Однако особой радости ловля этой мелочи не доставляла. И тогда Панфилов предложил закинуть на мясо рака. Несколько панцирных чудовищ, пойманных вечером на Соминецком озере[72], мы предусмотрительно взяли с собой. Без чрезмерного энтузиазма я отломал хвост у самого маленького из них и наживил на крючок нежную белую мякоть.

Хоть бы что!

— Закинь дальше, — посоветовал мой самый близкий друг.

Не подсекая, я потянул снасть на себя и неожиданно ощутил мощное сопротивление. Удилище согнулось в дугу, катушка затрещала, количество лески на ней стало быстро уменьшаться. Сначала мы оба считали, что крючок зацепился за водоросли, но, когда натянутая жилка начала дергаться со сторону в сторону, поняли: попалось нечто очень крупное. Почему не было поклевки? Позже я вычитал, что угорь никогда не спешит заглатывать наживку и иногда часами не выпускает ее изо рта…

Только через минут двадцать на поверхности воды показалась голова какого-то гада. Мне неоднократно приходилось видеть, как плавают ужи. И я конечно же решил, что поймал одного из них. Мысль о том, что это может быть рыба, даже не пришла в голову.

— Змея! — поневоле вырвалось из моего горла.

Более опытный Панфилов подхватил «телескоп», выпавший из моих рук, и решительно довёл дело до логического конца. Спустя несколько секунд огромная рыбина обречённо извивалась на дне нашего судёнышка. Виктор попытался скрутить ей голову (так он всегда поступал со щуками), но не тут-то было! Тварь не давалась в руки и упрямо пыталась выскользнуть за борт.

Позже рыбаки объяснили, что надо было просто ударить угря хребтом обо что-то твёрдое, например борт лодки, но разве в такой горячке можно принять единственно правильное решение?

Закончилось все тем, что Виктор, как нынче Клёва, схватил топор, взятый для того, чтобы нарубить на острове лозы, и как дал… Доски не выдержали и…

За какое-то мгновение наша лодка ушла под воду вместе с топором, удочками и всей добычей. А мы двое под улюлюканье конкурентов были вынуждены добираться до берега вплавь…

Ухи, вкуснее той, что приготовил дежурный повар Яша, я не ел отродясь. Заправляясь вкуснятиной, никто не стал выяснять, где так долго пропадали Кливанский и Горбенко. Тем более что Володя нашел достойную «отмазку»: мол, плавали в рыбцех за угрями и вынуждены были ждать возвращения рыбаков с воды. Никого не предупреждали, потому что хотели сделать нам сюрприз…

Ясный перец, я не поверил ни одному его слову.

И мысленно поклялся в ближайшее время установить истину…

12

После обеда мы обычно баловались спелеологией. Сначала Тимур облюбовывал какой-то безлюдный карьер или неглубокую пещеру и лично демонстрировал технику прохождения наиболее сложных участков. Затем выбирал жертву из числа членов экспедиции, насильно пристегивал к основе и принуждал повторять собственные подвиги. Мы с Клёвой довольно быстро освоили науку. А вот у Яши неожиданно возникли проблемы. Наверное, в техническом подразделении, где раньше работал наш оператор, «физо» не пользовалось надлежащим уважением…

Неповоротливый интеллектуал Носов вообще отказался от тренинга.

— Умным людям под землей делать нечего, — шутливо мотивировал он. — Вместо меня там будут работать всевидящие «датчики»… Придёт время, и я продемонстрирую вам их преимущество.

Каких-то конкретных мер, направленных непосредственно на поиски сокровищ, наш идейный наставник — Кливанский — пока не предпринимал. Складывалось впечатление, что он чего-то (или кого-то) ждёт и поэтому не хочет форсировать события. Что ж, раз так — будем наслаждаться моментом: загорать, удить рыбу, собирать лесные ягоды… Кроме того, мы с Юрием Романовичем решили по нескольку часов в день обязательно уделять своему творчеству. Для этого пришлось наладить тесные контакты с «аборигенами». Вечерами они устраивали для нас так называемые посиделки. Оставалось только слушать, слушать, слушать, не забывая записывать самые интересные истории.

За считаные дни наши блокноты распухли от внушительного количества легенд, басен, сказок, преданий и обрядов. Однако для любознательного московского журналиста этого оказалось мало. Как Шурик из «Кавказской пленницы», он рвался лично принять участие в каком-нибудь театрализованном действии, но ничего необычного в это время года селяне предложить ему не могли.

— И чего мы не приехали сюда раньше? — искренне сокрушался профессор. — Например, на Ивана Купалу! Записали бы на магнитофон обрядовые песни, сняли бы на камеру, как прыгают через костры девчонки, как плетут, а затем спускают на воду веночки из цветов…

(Об этом ему восхищённо рассказывала одна миловидная особа, проявлявшая к Носову неподдельный интерес с первого дня нашего пребывания на Свитязе.)

В тот вечер они снова где-то уединились, а я вернулся в лагерь с твёрдым намерением лечь спать первым. Но в палатке уже сладко похрапывали Кливанский и Горбенко. Видимо, они снова вознамерились куда-то смыться с самого утра. Ничего, я выведу вас на чистую воду! Только бы не проспать…

Будильника у меня нет. Беру один Вовкин кроссовок и прячу его под свою подушку. Проснувшись, он непременно начнет искать обувку и поднимет на ноги всю компанию!

13

Утро началось с суматохи. Я сразу проснулся, но виду не подал. Дождался, пока чьи-то руки ощупали меня с головы до пят, и только тогда спросил:

— Что случилось?

— Спи! — «вызверился» Клёва.

Я достал из-под подушки кроссовок и под одеялом переместил его ближе к входу, после чего незаметно вытолкнул ногой наружу. Там он сразу попал на глаза Тимуру, нервно прохаживающемуся вдоль брезентового домика.

— Чей туфля? — подражая Вицину, пробурчал Горбенко.

— О, моё! — ответил тем же Кливанский. — Откуда только он взялся, мы же всё здесь перерыли?

Вскоре с улицы донеслись «душещипательные» звуки, обычно возникающие вследствие контакта резины с травой, и шум удаляющихся шагов. За ними последовали удар лодки об воду и всплески вёсел.

Я выскользнул из палатки. Чтобы поскорее прогнать остатки сна, смочил лицо мягкой свитязьскою водицей и отправился вдогонку за вертким судёнышком. Только на этот раз не вдоль берега, а по мелководью. Узнать меня в движущейся фигуре было нереально — расстояние между нами иногда достигало полукилометра, а единственный бинокль из арсенала экспедиции болтался как раз на моей шее.

Вскоре лодка пришвартовалась к самодельному деревянному пирсу в северо-восточной части озера. Глубина там — выше крыши, но надобность передвигаться по воде уже отпала — пора выбираться на берег.

Я рванул вперед через дикорастущие заросли и налетел на чью-то широкую спину. Мужик резко развернулся и… со всей силы заехал мне в челюсть пудовым кулаком.

Я шлепнулся задницей на напоминающее тростник водное растение и взвыл от боли. Но спустя мгновение оклемался и бросился на незнакомца. Удар с правой — и теперь уже мой обидчик испытывает на прочность скошенный камыш.

Впрочем, то был лишь локальный успех. Слева и справа уже трещало зелье под натиском могучих тел. Я отпрыгнул в сторону и провалился в глубокую яму. Над водой осталась одна голова. Но, может быть, именно это обстоятельство и спасло мне жизнь, ибо совсем рядом прозвучал выстрел, и что-то со свистом пролетело над затылком…

В экстремальных ситуациях человек способен творить чудеса. Порвать голыми руками парашютный ранец или перепрыгнуть через высоченную ограду. Специалисты объясняют это тем, что в случае опасности наш организм мобилизует все внутренние резервы. Нечто похожее происходило и со мной. Словно какая-то неведомая сила за уши вытянула меня из трясины и выбросила на сушу. Далее я не бежал — летел — и успокоился лишь тогда, когда оказался на значительном расстоянии от опасной гавани.

Поняв, что меня никто не преследует, решил вернуться к причалу. Точнее, подобраться к нему как можно ближе и, устроив наблюдательный пункт, при помощи бинокля установить «ху из ху».

Но в какую сторону идти? Я потерял все ориентиры!

14

Окончательно успокоившись, включаю мозг… Вынужденная пробежка продолжалась минуты три-четыре. Значит, до пирса около километра. Решительно отмеряю тысячу шагов в обратном направлении и, остановившись, опасливо озираюсь по сторонам. Ничего такого, что бы указывало на близость гавани, здесь нет. И вообще… Подступиться к воде практически невозможно из-за непроходимых зарослей. Но я не теряю надежды и, чтобы лучше сориентироваться в обстановке, решаю забраться на одинокую берёзу, возвышающуюся над окружающей местностью.

Наверное, со стороны это выглядело довольно забавно: взрослый мужчина в мокрых шортах, с биноклем, предусмотрительно заброшенным за спину, обхватил двумя руками могучий ствол и из последних сил лезет наверх. Впрочем, без особого успеха — пластмассовые подошвы скользят по гладкой берёзовой коре…

Вот, наконец, и первый спасительный сук. Ухватившись за него, я сделал «выход силой» и, усевшись на ветку, перевёл дыхание. Потянув за ремешок, вернул бинокль на грудь и прильнул к его объективу.

Величественная озерная гладь простирается далеко за горизонт. То тут, то там на ней пестреют разноцветные паруса, силуэты лодок с фигурками рыбаков. А вот и причал. Он совсем рядом — в двухстах метрах от моего укрытия. На нем никого нет. Перевожу взгляд на сушу — ни фига! В объектив попадают лишь кроны соседних деревьев.

Надо забраться еще выше…

Выпрямившись во весь рост, я пытаюсь ухватиться за следующий сук, ветви под порывами ветра хлещут по моему лицу, но напрасно.

Вытянулся «на цыпочках» и от чрезмерного усердия немножко подпрыгнул. Что произошло дальше, читатель, видимо, уже догадался.

В самый ответственный момент ноги предательски подкосились, мокрые кеды в который раз скользнули по стволу и потянули меня вниз. Лесную тишину разрезал крик:

— А-а-а!!!

15

Я чуть приподнял веки и через образовавшиеся щелочки увидел знакомое лицо. Это был Кент, один из двух бойцов «Феликса», с которыми мы однажды уже имели стычку[73]. Тогда они прикрывали деятельность наших с Клёвой конкурентов — шведских подданных Марии и Эрика.

Здоровяк наклонился и стал хлопать меня ладонями по щекам, пытаясь привести в чувство, а я лежал и упрямо делал вид, что не реагирую на внешние раздражители. Хотя серьёзных последствий для моего драгоценного здоровья падение с берёзы вроде бы не имело. Так… Немного побаливала нога… Все остальные органы функционировали исправно. Откуда такая уверенность? Просто опыт! Разные неприятности случаются со мной не реже, чем с диснеевским Зигзагом — личным пилотом Скруджа Мак Дака.

— Ну, что будем делать? — тем временем произнес незнакомый голос. Человек, которому он принадлежал, стоял за моей головою, и возможности рассмотреть его лицо у меня не было.

— Не знаю… — растерянно пробурчал Кент. — Переносить рискованно: вдруг у него травма позвоночника? Лучше сбегай в лагерь, позови Марию, она немного понимает в медицине… Скажи, что с писателем случилась беда…

— Ты его знаешь?

— А как же…

— Именно этот тип налетел на меня в камышах.

— Я догадался… Ну, беги, ещё, не дай Боже, загнётся — будем иметь проблему! Они с Вованом кенты.

— Почему тогда Клёва от него прячется?

— Не наше дело. Меньше думай — дольше проживёшь… Давай, Пикассо: одна нога — тут, другая — там. И не забудь прихватить какую-нибудь дощечку…

— Зачем?

— Вместо носилок.

— О’кейно, братишка! — рявкнул тот, кого назвали именем основоположника кубизма, и моментально «растворился» в лесной чаще.

Пикассо… Пикассо… До боли знакомое «погоняло»… Стоп. Это же лидер группировки, контролирующей Ягодинскую таможню! Бывший сотрудник спецслужбы и криминальный авторитет… Хороший тандем, нечего сказать…

16

По-видимому, их лагерь находился совсем рядом, ибо уже через пять минут Пикассо вернулся к месту происшествия в сопровождении двух «братков» и невысокой, очень энергичной женщины, которая сразу же принялась обследовать мои рёбра и конечности. Я жалобно стонал, хотя на самом деле еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Вскоре Мария пришла к выводу, что у «пациента» повреждены какие-то внутренние органы, и безапелляционно велела положить меня на импровизированные носилки, роль которых выполняла широченная дубовая доска, принесённая по указке бывалого Кента. Бросившись выполнять «высочайшее повеление», хлопцы дружно схватили меня за руки-ноги и, больно шлёпнув спиной о доску, поволокли в глубь леса. При этом один из них споткнулся и подвернул ногу. Впоследствии он сильно хромал и матерился, чем только усиливал мою смешливость.

Битый небитого везет.

Ну точно, как в русской народной сказке!

Вскоре мы вышли на цветущую поляну, посреди которой были разбиты две ярких палатки — жёлтая и малиновая. Возле одной из них прогуливался потомок норманнов и по совместительству супруг Марии — Эрик.

Бравая выправка, подкреплённая блестящей техподготовкой, красноречиво свидетельствовала о его военном прошлом. Швед был на «ты» со всеми типами металлоискателей, а его личный прибор, изготовленный на заказ в Калифорнийском университете, не имел аналогов в мире и запросто определял наличие драгметаллов на расстоянии в несколько метров. Однако, по официальной версии, Эрик — всего лишь предприниматель, всю жизнь мечтавший открыть на Волыни собственный трактир. В конце концов эта мечта была воплощена в бар «Викинг» на границе между Украиной и Беларусью. Поверить в такую откровенную «липу» могли разве что коррумпированные чиновники, автоматически штампующие ему визы…

Каким службам отчитываются шведы, периодически возвращаясь на свою родину, их не интересует. Сколько ценностей разыскали и переправили за рубеж эти авантюристы, тоже, кажется, не волнует никого, кроме нас с Кливанским.

Золото — дерьмо. Будет жалко, если они вывезут на Запад уникальные исторические реликвии, такие как, например, брусиловская казна, сокровища королевы Боны или драгоценности асуров, если они, конечно, существуют…

— Эрик, ты послал кого-нибудь за Григорьевичем? — издалека кричит Мария.

— Да. Они с Тимуром вот-вот должны подойти… Что с писателем?

— Упал с дерева.

— Жить будет?

— Шут его знает… Он без сознания.

— Может, добить, чтоб не мучился?

Немецкий язык, которым пользовались супруги (Мария по происхождению полька и плохо понимает по-шведски), я без особого успеха изучал в школе и институте, но и моего мизерного багажа хватило, чтобы должным образом оценить юмор викинга…

Значит, Клёвы здесь нет. Но за ним уже послали. Следовательно, Григорьевич где-то тут, неподалеку… И шведы знают где. Что делает Вован в «стане противника», мне неизвестно. Может, за то время, пока я пребывал в Москве, недруги успели помириться? А может, скандинавы имеют собственную концепцию поиска Некрополя, которую трудно реализовать без содействия криминалитета, вот они и воспользовались помощью знакомого авторитета?

Знаю, Кливанский не брезгует такого рода сотрудничеством и периодически прокручивает кое-какие махинации с бывшими врагами…

А может, всё значительно проще, и Клёва просто хочет нас «кинуть»? (Это слово из его лексикона.) Нет, не думаю… Мы с Носовым к драгоценностям равнодушны и принимаем участие в экспедиции только ради морального удовлетворения, все остальные члены команды работают не за процент от стоимости найденных сокровищ, а за твёрдую зарплату. Хотя аппетит, как известно, приходит во время еды…

Однако самой вероятной мне казалась тогда такая версия: Володя получил сведения, что параллельно с нами на Свитязе ищет клады ещё одна «бригада», и решил установить, кто же посмел вторгнуться в его «парафию». Убедившись, что это старые знакомые, взял шведов под жёсткий контроль и теперь каждое утро собственноручно проверяет результаты их деятельности…

Как бы там ни было, сейчас я узнаю правду… Уже слышны чьи-то поспешные шаги…

17

Мария вылетела навстречу Кливанскому и, бешено жестикулируя, начала тарахтеть на «суржике» так, как это умеют только поляки:

— Григорович, мы невинны, он сам упал, мы його не пресльедовальи…

Володя, опережая Тимура, бросился к «носилкам», на которых покоилось мое «немощное» тело, прильнул к груди и запричитал:

— Старый я болван… Почему не рассказал тебе всю правду? Почему не предупредил, знал же, что ты все равно пронюхаешь про нашу затею и попытаешься сам установить истину…

Х-м, кажется, он вполне искренен в своем горе!

— Слышь, братишка, вставай… У меня никогда не будет такого «кореша», как ты…

Тут я и не выдержал. Расчувствовавшись, обхватил руками плечи друга и зарыдал…

Клёва смолк и начал медленно поднимать голову; его зрачки быстро расширялись от удивления. А когда на моих устах предательски заиграла ехидная улыбочка, он зарычал, словно раненый зверь, и, схватив двумя руками доску, на мое несчастье, оставленную на небольшом холмике, резко повернул её в сторону.

Не ожидая такого нахальства, я клубком покатился по траве…

Вован бежал следом и понарошку пинал меня ногами.

— Ну ты и сволок!.. Обманул меня, старого лиса… А ведь я так искренне страдал!

Впрочем, произносилось это довольно доброжелательным тоном; удары были слабыми и никакого вреда мне не причиняли…

18

Назад возвращались все вместе: я, Клёва и Тимур. Резиновое судёнышко, рассчитанное на двух лиц, запросто выдерживало лишнюю нагрузку. Плыть по ветру было настоящим удовольствием. Махнёшь один раз вёслами — и позади несколько десятков метров. Поэтому в лагерь мы попали ещё до завтрака. Точнее, как раз во время его приготовления. Дежурный повар Носов вчера где-то роздобыл несколько десятков свежайших куриных яиц и теперь жарил их на портативной газовой плите. Запах ароматного свежего сальца мы уловили ещё четверть часа тому назад. Конечно, в таком утверждении есть определенный элемент гиперболизации, но нос Кливанского чесался ещё на середине озера — я свидетель.

Причалили, укрыли лодку — и бегом к столу. Заметив настороженные взгляды некоторых своих компаньонов и в первую очередь московского профессора, которого он безмерно уважал, Володя смекнул, что ему пора открыться, и не стал откладывать объяснение в долгий ящик.

— Дорогие друзья, сегодня я должен покаяться перед вами! — сообщил он торжественно и вдруг закашлялся. — Что-то в горле запершило… Слышь, Яша, сгоняй, пожалуйста, в мою палатку, там в чёрном рюкзаке есть бутылка прекрасного французского коньяка… Принеси её сюда, будь добр.

— Слушаюсь, шеф!

— Заодно возьми на кухне стаканы, — вдогонку бросил Юрий Романович.

Кухней мы называли «времянку» — единственное более-менее целое помещение на хуторе, где мы сложили лишние вещи, посуду, тёплую одежду…

— Итак, я сознательно не сказал вам всей правды, — продолжил Клёва уже после того, как все выпили по первой. — Наряду с нами в поисках Некрополя принимает участие ещё одна группа. В её составе — шведские подданные Эрик и Мария и несколько местных жителей…

— А я раньше думал, что скандинавы — вымысел, плод авторской фантазии! — воскликнул Горбенко, который, по его же признанию, накануне поездки тщательно проштудировал все мои произведения, изданные в Украине и за её пределами.

— Если б то так… — вздохнул Володя. — Они не просто живы-здоровы, но и постоянно умудряются вставлять мне палки в колёса.

— Зачем тогда ты имеешь с ними дело?

— Много хочешь знать! — грубо прервал Тимура Кливанский.

Впрочем, спустя мгновение он успокоился и вполне миролюбиво подытожил:

— Ничего, будет и на нашей улице праздник…

19

Что он имел в виду, выяснится уже через несколько часов, когда в наш лагерь наведается еще один колоритный персонаж — ковельский авторитет Валерий Михайлович Бачилава. Точки над «і» расставит разговор между ним и Клёвой, единственным свидетелем этого разговора стану я, хотя оба лидера братвы, естественно, будут уверены в полной конфиденциальности…

Родился Валерий в середине пятидесятых от брака абхаза и украинки. Уже в подростковом возрасте имел проблемы с «мусорами». Но бандитом, беспредельщиком себя никогда не считал. «Тогда я был честным бакланом», — с гордостью признается ныне Бачила.

Баклан — это такой полукриминальный элемент, который не желает работать, живёт чем Бог пошлет, периодически прокручивая не совсем законные, мягко говоря, дела, как то: валютные махинации, контрабанда, мелкое жульничество или даже «кидалово».

Непререкаемый авторитет в определенных кругах, Валерий добыл не только крепкими кулаками (хотя и этот фактор нельзя сбрасывать со счетов!), а и собственной башкой, которая у него «варит» на пять с плюсом, а по нынешней шкале — на все двенадцать баллов.

Яркой иллюстрацией для такого вывода может служить случай, о котором мне поведал бывший начальник управления внутренней безопасности, а нынче рядовой пенсионер МВД по имени Евгений.

Так вот. В конце восьмидесятых Ковель целиком и полностью перешел под контроль Бачилавы и его команды. Что, кстати, вначале было выгодно всяческим «органам», предпочитающим иметь дело с одним адекватным лидером, чем с несколькими «отморозками».

А потом…

Криминальный мир собрался взять под свое крыло бизнес, на который давно наложили лапу люди в погонах, а именно нелегальный транзит спиртного и табака… Предприниматели стали возмущаться: мол, мало того что платим «ментам», теперь еще и бандиты требуют свою долю!

Правоохранители «набили» лидеру братвы «стрелу» и предъявили ультиматум: либо ты оставляешь в покое наших «спонсоров», либо отправляешься за «колючку». Тот не послушался и вскоре оказался за решеткой: кто-то подбросил ему вязку сушеного мака[74]…

Чтобы у недругов навсегда пропало желание пакостить ему, Бачилава придумал оригинальный ход и стал рассуждать вслух о том, как будет расстреливать из гранатометов своих высокопоставленных противников. Хитромудрый авторитет прекрасно знал, что все его откровения моментально становятся добычей «кумовьев», и заранее просчитал их действия!

Обеспокоенные судьбой волынских коллег оперативники по своим каналам переправили информацию в Киев. Столичные «спецы» сразу заинтересовались: с чего бы это криминальный авторитет стал угрожать правоохранителям? В Ковель приехала комплексная комиссия, которая быстро установила, что тамошние стражи правопорядка, по сути, занимаются тем же, что и бандиты: сбивают «бабки» с бизнесменов! Много голов полетело тогда с плеч…

20

Бачила приехал в половине третьего. Оставил машину далеко за лесом и пришёл пешком. Двое пацанов явно неспортивного телосложения еле поспевали за ним. Тогда-то я и засек их через окно палатки…

Кливанский ждал за забором. Они долго целовались, как руководители двух дружественных стран на каком-то важном саммите.

Спутники Валерия удостоились лишь тяжёлого Клёвиного рукопожатия и недвусмысленных указаний собственного патрона:

— Останьтесь здесь! Нам с Григорьевичем надо «перетереть» тет-а-тет…

Те уселись на самодельную скамью, выструганную народным умельцем Носовым ещё в день приезда; закурили… Если я покину палатку естественным способом и внаглую последую за заговорщиками, парни непременно примут меры, чтобы пресечь мою вылазку в зародыше.

«Мы пойдём другим путем».

Выхватив из-под подушки кинжал американских коммандос, подаренный мне «воинами-интернационалистами» к очередной годовщине вывода советских войск из Афганистана, я безжалостно полоснул острым лезвием по брезенту. Словно угорь проскользнул в широкое отверстие и пополз по направлению к времянке, в которой скрылись авторитеты. Притаился под окошком и навострил уши. Кажется, никто ничего не заметил…

— Ну, что будем делать со шведами, Бачила? — как раз спрашивал Кливанский.

— Ты мне подсунул этих долбаных интервентов — тебе и расхлебывать! Я и так уже влетел на пару штук. В Умани. «Повёлся», как последний болван.

— Не кипишуй… Не одни мы с ними лоханулись. Президент — и тот поверил в искренность их намерений.

— Слабое утешение. У него «капусты» — немерено. Целый госбюджет. А у меня каждая «катя» на счету.

— Вот найдём город мёртвых — и вернем «бабло»… Заживём, как арабские шейхи. Личные пляжи, яхты, вертолёты…

— Скажи еще — гаремы по сорок душ.

— А что? Не мешало бы…

Они оба залились смехом. Володя — мягким, вкрадчивым, Валера — громким, командирским. Но ненадолго….

— Слушай, Клёва, а может, никакого Некрополя на самом деле нет?

— Ты же сам покупал «рыжье» и «брюлики» у старого Банана…

— Так-то оно так… Но где гарантия, что это драгоценности асуров? Может, он надыбал обычный клад, выбрал его до конца, и нам ничего не осталось?

— А статуэтка? А карта? Нет, братишка, город мёртвых существует. Только нам никак не удаётся его обнаружить.

— У кого больше шансов? У моих или у твоих?

— Фифти-фифти.

— Говори по-нашему.

— Пятьдесят на пятьдесят… Хотя твои имеют несомненное преимущество в техническом обеспечении.

— Да. Аппарат у шведов — просто супер. Не на одну штуку тянет… Значит, есть застава!

— Что ты надумал?

— А то… Если и на этот раз ничего не найдём, прибор мы с тобой того… Конфискуем, чтобы компенсировать убытки.

— Давай не будем об этом, пока поиск продолжается. А то еще учуют «подляну» и чмыхнут за бугор. Ищи их потом по всей Европе!

— Э, дружище… Запасной вариант никогда не помешает, — по-философски рассудил Бачила.

21

Изнутри помещения донёсся какой-то шорох. За ним — звуки удаляющихся шагов. Значит, разговор окончен. Я ложусь на землю и ползу в обратном направлении. Укладываюсь на надувной матрац и прикидываюсь спящим.

Заговорщики таки решают поздороваться со мной.

Заскрипела «молния», и в проходе «нарисовались» две крепких фигуры.

— Подъём! — заорал Клёва. — Чего разлегся среди будня-полудня?

— Забыл? У меня было тяжёлое утро…

— Смотри, кто нас навестил.

— Здорова, писатель! — раскинул руки в стороны Бачила.

— А, Валерий Михайлович, привет…

Пока мы обменивались любезностями, Вовкины глазища шарили по палатке и вскоре обнаружили порез.

— Что это?

— Не знаю.

— Утром его не было!

— Может, какая-то соблазнительница приходила тебя украсть, а ты и не услышал?

— Не вешай мне лапшу на уши! Ты следил за нами, бесово отродье?

— Ладно, следил… Хочешь откровенно?

— Да!

— Я выхожу из игры.

— Почему?

— Не люблю, когда меня держат за лоха…

— Что ты имеешь в виду?

— Либо полная откровенность, либо наши пути разошлись… Навсегда! — для пущей убедительности добавил я.

— И что ты хочешь услышать?

— Всё, что известно тебе.

— О’кей, братишка… У меня есть более-менее точные координаты места, где старый Банан добыл золото…

Клёва вынул из нагрудного кармана измятый клочок бумаги, с которым он, по-видимому, никогда не расставался, положил его передо мной и, ткнув указательным пальцем в нарисованную хату, сообщил:

— Это заброшенная усадьба, или наша, или та, возле которой расположились шведы. От нее идёт тропинка к колодцу. Вот, гляди, направление движения и цифра 500… Но нам никак не удаётся его найти!

Я взял в руки самодельную карту и сразу увидел… золотую богиню, точнее, её условное изображение на привязанном к цепи ведёрке. Выходит, именно этот колодец ведёт в пещеру, а следовательно, и в город мёртвых. Что ж, в ближайшее время я попытаюсь вычислить его…

22

Когда Бачила уехал, Кливанский собрался немного «покемарить» — наверное, взяла своё усталость, навеянная утренними приключениями. Снял фирменную джинсовую куртку, накрылся ею — и сразу захрапел. Я осторожно вытащил рисунок… Хата, колодец, озеро… Где, где те проклятые метки, по которым Павел должен был узнать место, где спрятан клад?

Нигде… Ничего…

Сфотографировав бумагу мобильником, кладу её на место и, уединившись во времянке, принимаюсь за изучение карты Свитязя. Гряда, уголок рыбака, студенческий лагерь, научно-исследовательский институт, турбаза… Прибрежная полоса виляет как змея. Стоп! На рисунке Банана берег ровный. А старик не мог ошибаться… Значит, рядом с нашим лагерем Некрополя нет! А вот возле шведов… Как Клёва не догадался?

Я спрятал атлас и… вдруг услышал чьи-то шаги. Выглянул в окно. Это был Тимур Горбенко. Опасливо озираясь по сторонам, он крался в глубь леса. Мне ничего не оставалось, как увязаться за ним, держась на безопасном расстоянии, что в принципе оказалось не так уж и сложно, — у меня же был бинокль!

У столетнего дуба спелеолог остановился и трижды кашлянул.

Из лесной чащи сразу вышел какой-то молодой человек.

Я лег на землю и пополз к ним. Но приблизиться ближе, чем на двадцать метров, не рискнул.

И поэтому услышал только последнюю фразу неизвестного:

— Хорошо. Я передам руководству твое предложение. Все… Завтра в это же время…

23

Итак, Горбенко работает ещё на кого-то… Выведать его намерения — моя первоочередная задача. В этом мне поможет… профессор Носов!

— Слушай, Юрий Романович, в твоей лаборатории есть какие-нибудь подслушивающие устройства?

— Говори прямо — что ты хочешь?

— Узнать смысл одного разговора.

— Когда он состоится?

— Завтра.

— Лады. Что-нибудь придумаем…

Он шмыгнул внутрь палатки и спустя мгновение вернулся с чем-то напоминающим обычную булавку.

— Это сверхчувствительный микрофон. На редкоземельных металлах. Воткни его под воротник объекта своего внимания — и он будет играть роль передатчика.

— Эй, дружище, и много у тебя таких игрушек?

— Достаточно.

Интересно, кто так экипировал его? Неужели Российская академия наук? Задавать вслух эти вопросы я не стал. Схватил «жучок» и помчал к спелеологу, который надувал лодку для очередного выхода в «открытое море».

— Ты куда, Тимур?

— А-а… Поплыву, поймаю пару рыбин на уху…

— Можно с тобой?

— Конечно.

Мы, словно по команде невидимого режиссёра, одновременно схватили нейлоновый шнур и дружно поволокли плавсредство в сторону озера. Несколько взмахов веслами — и судно замерло среди камышей. Забрасывать длинные телескопические удочки было весьма неудобно — леска постоянно запутывалась, крючки цеплялись за растительность… К тому же ничего не клевало, и я задремал.

Горбенко оказался более терпеливым. Он быстро поймал пару плотвиц и, используя одну из них в качестве живца, неотрывно следил за поплавком, надеясь выудить что-то покрупнее. Рубашка его лежала рядом, и я сполна воспользовался предоставленной возможностью — загнал «булавку» под воротник…

24

На следующее утро Клёва решил продемонстрировать толерантность и выслушать каждого из нас. «Колодец до сих пор не найден, что делать дальше, я не знаю, какие будут предложения?»

Яша высказался за более продуктивное использование техники, «а то металлоискатель может заржаветь».

Его поддержал Носов.

Тимур предложил покончить с наземной частью операции и приступить к подводной. Мол, у него есть данные, что город мёртвых следует искать на дне озера…

Кливанский раскритиковал его идею и посоветовал сосредоточить внимание на поисках колодца. При этом он вопросительно поглядывал на меня, но я не спешил открывать карты…

В конце концов все согласились с Яшей.

Мы взяли металлоискатель и много часов подряд безрезультатно «утюжили» окружающую местность.

Потом был обед, после которого большинство членов нашей экспедиции обычно пускались в дремоту. И «выход» Горбенко, о котором я узнал из потрескивания наушников «от Российской академии наук». Сам Юрий Романович находился рядом и предоставлял все необходимые консультации:

— Ты сильно не отставай, а то ничего не услышишь: радиус действия передатчика — мизерный!

Вскоре из динамиков донеслось покашливание Тимура, за ним голос, показавшийся до боли знакомым:

— Привет, дружище…

Черт возьми, неужели это Миша? Я думал, он давно на пенсии!

— Господин полковник, вы? — подтвердил мою догадку Горбенко.

— Так точно… Мне передали твою просьбу о встрече…

— Кажется, меня подозревают.

— Кто именно?

— Бортнев.

— Что он выкинул на этот раз?

— Следит за Клёвой, подслушивает… Вчера даже порезал палатку, чтобы не пропустить важный разговор…

— С Бачилой?

— Так точно.

— Ну, с этим разбойником мы разберёмся… Будет рыпаться — пойдёт снова за колючку. Шведов сегодня же выдворим, аппарат конфискуем. Носова тоже прижучим, если понадобится. С остальными сложнее… У Клёвы — солидные «тяги» в Киеве, мандат администрации президента на проведение всяких поисковых операций, о писателе и говорить нечего… Держись от него подальше…

— Легко сказать. Вчера, во время контакта с майором Логвиненко, я спиной чувствовал слежку. А потом Сергей сам напросился ко мне в лодку…

— Мать честная… Ты одежду проверял?

— Нет.

Из приёмника послышался громкий треск, и связь прервалась.

— Абзац… Приехали! — красноречиво прокомментировал ситуацию Носов.

25

Господи святы, куда я вляпался? Уголовные авторитеты: Бачила, Клёва, Пикассо… Профессор Носов с его запрещенными «штучками». Бывший мент Яша. «Тёмные лошадки» Мария и Эрик. Спелеолог Горбенко, который «дружит» с СБУ[75]… Каждый из них ведет какую-то свою, непонятную мне, игру…

Кого же взять в союзники? Одному отправляться на поиски Некрополя опасно…

Я подумал и решил поставить на Юрия Романовича. Все-таки родственная творческая натура!

Разбудил его в пять утра и знаками попросил выйти.

— Снова тебе не спится, — пробурчал профессор. — Что надумал в этот раз?

— Меньше болтай… Где твой «тревожный чемоданчик»?

— В надёжном месте.

— Тащи его сюда.

— Скажи хоть, куда пойдём?

— В город мёртвых.

— Опа-на! Ты нашёл Некрополь?

— Не кричи, конкурентов разбудишь.

— Понял… Я мигом…

Носов куда-то ненадолго исчез и, вернувшись с черным кейсом в руке, обречённо поплелся за мной.

Наш путь лежал на северо-восток, к лагерю шведов. Конечно, лучше бы преодолеть это довольно значительное расстояние по воде, но исчезновение лодки могло всполошить всю команду. А так… Клёва знает, что я собирался за ягодами, и не станет поднимать шум…

Мы чуть не пропустили нужную поляну.

Чёрт, где же палатки? Вокруг только примятая трава…

Сразу вспомнились слова Михаила: «Аппарат конфискуем, шведов выдворим»… Ни он, ни его контора никогда не бросали слов на ветер! Выходит, у наших «компаньонов» — проблемы?

— Ну, где этот чёртов Некрополь? — нетерпеливо басит Юрий Романович.

— Сейчас увидишь! — чересчур самоуверенно отвечаю я, направляясь к полуразрушенному фундаменту, наверняка именно там стоял домик, от которого отмеряли расстояние, обозначенное на карте.

Ага, вот нечто похожее на проторенную дорожку… Правда, она сильно заросла травой.

Я делаю полтысячи шагов и оглядываюсь вокруг. Колодца не видать. И тропинка вдруг оборвалась!

— Давай, профессор, включай аппаратуру…

— На что настраиваться?

— На сверхчастотные колебания.

Носов открыл свой чемоданчик, надел наушники и щёлкнул тумблером.

— Как ни странно, здесь что-то есть! — произнёс удивленно. — Бери правее… Так… Хорошо. Еще немного!

Я сделал шаг и… провалился под землю.

26

Наверное, я ненадолго потерял сознание. Потому что даже не слышал криков Носова. Придя в себя, попытался пошевелить конечностями — получилось! Впрочем, что для меня какие-то семь-восемь метров? Но об этом мы, кажется, уже говорили…

Руки-ноги есть. А мозг?

Не тормози, родненький, «загружайся»!

Итак…

Скорее всего, я упал в колодец… Кто-то обнаружил его (старый Банан, конкуренты, эсбэушники?) и снес наземную часть, чтобы не оставлять другим такой важный ориентир. Дырку застелили досками, те сгнили и не смогли выдержать мою тушу…

Я достал фонарик и нажал кнопку, однако светлее не стало — не иначе как при падении разбилась лампочка… Блин, где тот «клятый москаль»?

Надо мной лишь одинокий круг света.

Но вот и его закрыла чья-то тень.

— Серега!!!

— Юрий Романович… Родной! Наконец-то.

— Ну, слава богу… Я думал, что ты уже мёртв!

— Живее не бывает… Где пропадал?

— Искал, чем вытянуть тебя.

— Нашёл?

— Да.

— Бросай!

Юрий Романович опустил веревку, но её конец завис где-то на середине пути.

— Длиннее не было?

— Нет.

— Попробуй нарастить.

— Лады.

Носов снова ушёл…

Я поднялся и щёлкнул зажигалкой. Пламя неожиданно колыхнулось влево. Чёрт… Тут есть какой-то проход! Но что это? Полная луна над головой вдруг превратилась в серп молодого месяца; вскоре не стало и его!

— Юра!!!

В ответ — лишь тишина… Мерзкая, безнадёжная…

Итак, меня закрыли под землей. Кто? Понятно, что не профессор — мы с ним «кенты» до гроба… Эрик с Марией? Но ведь их депортировали. А если нет? Всё равно вряд ли… Шведы — люди подневольные и не станут проявлять инициативу… Клёва с Бачилой? Это вообще из области фантастики… Остаются только… Тимур, Миша или другие рыцари плаща и кинжала, которые тут просто кишмя кишат! Но тогда они должны изолировать Носова… Точно! Юрий Романович в опасности! Как, как помочь тебе, милый друг?

«Лучше позаботься о себе, — подсказал внутренний голос. — Если в ближайшее время не подойдёт помощь, тебе конец!»

Нет, не думаю… В СБУ служат не живодеры, такие же люди… Немного поиздеваются и выпустят!

Придя к такому обнадёживающему выводу, я окончательно успокоился и принялся изучать проход. Он, как уже говорилось, вёл влево и был достаточно широким для человека даже с моей атлетической комплекцией. Но проползти удалось не больше двух метров — голова уперлась во что-то твёрдое и, судя по звуку, деревянное.

Тогда я повернул назад и, отдохнув, отправился на вторую «ходку». Только уже… вперед ногами. Наткнувшись на невидимую преграду, согнул колени и выбросил стопы. Эффект, как и прежде, равнялся нулю. Ещё раз… Ещё… И ещё…

Всё! Последняя попытка.

Я сжался в комок и в который раз повторил трюк. Удар оказался настолько сильным, что перекрытие не выдержало. Мое тело по инерции пошло вперёд и полетело вниз!

27

Очнулся я в просторном зале.

Странно, но в нем было светлее, чем в колодце… Или мои глаза успели привыкнуть к темноте?

Справа на стене виднелась какая-то надпись, прямо под которой стоял огромный железный ящик, с виду напоминающий сундук. Я забрался на него и поочередно поднес зажигалку к каждой из букв… «Willkommen zu Nekropol!» Интересно, краской это написано или… кровью?

Хотя по большому счёту какая разница? Главное, что город мёртвых существует и мне удалось его найти!

Я стал на колени и пополз по периметру… Никаких бриллиантов, кристаллов, голографических устройств — только несколько скелетов немецких воинов, имена которых выбиты на медальонах.

«Вот так через полвека найдут и тебя. Впрочем, тогда и в голову никому не придет, что эта кучка костей была когда-то Сергеем Бортневым… Надо нацарапать на стене своё имя!»

Я осмотрелся, но ничего, что могло бы послужить орудием труда, не заметил. Ни куска арматуры, ни осколка стекла. Одна надежда на сундук… Его крышка долго не поддавалась, а когда поддалась, я чуть не обомлел от радости: там было оружие! Густо смазанные автоматы, боеприпасы к ним, несколько гранат и даже один фаустпатрон.

Э, братья, мы еще повоюем!

Я достал «шмайсер» и дал длинную очередь. Может, кто-то услышит стрельбу и придёт на помощь? Но нет… Из этого бункера не выйдут даже волны ядерного взрыва — настолько хороша в нем изоляция. Оббитые железом стены навсегда скроют тайну моего исчезновения…

Что же делать? Что? Что?

Я ещё раз обследовал помещение. В одном месте в сплошной обшивке оказался шов, напоминающий русскую «П». Возможно, когда-то там были двери, а может, просто стыковались металлические листы… Решение созрело само собой. Нежданно. Молниеносно. Я взял фаустпатрон, упёр его приклад в плечо и нажал на спуск. Кумулятивный заряд со страшным грохотом вошел в самый центр буквы. В стене образовался гигантский проем, швы лопнули, и в комнату со всех дыр… хлынула вода! За миг она дошла до колен, затем до пояса, шеи… Сейчас меня прижмёт к потолку, я ещё немного побарахтаюсь и пойду на дно… Прощайте, люди добрые!

Силы быстро таяли… Как вдруг я вспомнил про жёлоб, через который спустился в Некрополь. Был вход, следовательно, есть и выход! Вода — это не смерть, это спасение! Если она и дальше будет подниматься, то просто выдавит меня назад, в колодец.

Нахожу отверстие и вставляю в него голову. Хоть подъём не такой и крутой — градусов пятьдесят, не больше, — самому бы мне ни за что не выкарабкаться наверх. Но, подталкиваемый стихией, я легко преодолеваю метр за метром. Вот и дно колодца. Короткий отдых — и снова в путь. Ну, родная, ещё немного, метра три-четыре… Однако вода вдруг отказалась подниматься выше. Видимо, она уже достигла критического уровня. Ну и положеньице! Застрял посредине шурфа — и не туды, и не сюды… Руки поневоле впиваются в кирпичную стену, ноги нащупывают небольшие выступы в кладке… Сколько ещё мне удастся продержаться в позе Витрувианского человека со знаменитого рисунка да Винчи? Час? Два? Где эти долбанные кагэбисты, пардон, эсбэушники?

Пальцы не выдержали, разжались, скользнули по покрытым плесенью стенам, и я снова полетел в воду…

— На помощь! Люди-и-и!!! А-а-а-а!!!

— Ты чего кричишь?

Кто это? Неужели Господь Бог?

Люк над головой убран в сторону, и сверху надо мной нависает улыбающаяся физиономия… Вовки Кливанского. Рядом с ним — Яша. Кто-то из них бросает веревку. Ура-а!!! Я спасен!

28

Первое, о чём я спросил, когда почувствовал под ногами почву, было:

— Где Носов?

— На пути в Белокаменную! — сухо отрезал Клёва.

— Что случилось?

— Не знаю… Мне позвонили какие-то люди и сообщили, что Юра должен срочно отбыть в Москву… «А Серёга?» — спросил я. «В Некрополе, — ответил незнакомец. — Хочешь увидеть его живым?» — «Да!» — «Дай слово, что навсегда забудешь о городе мёртвых» — «Нет». — «Что ж, тогда Бортнев погибнет»…

— И ты согласился?

— Конечно. Никакие сокровища не стоят такого друга!

Эпилог

Вскоре после этого наши дороги разошлись. Клёва отбыл в Луцк, я — в Киев. Пригласил Григорий Кохан — режиссёр знаменитого сериала «Рождённая революцией». Как вдруг звонок: «Пропал Володя!» Пришлось все бросить и выехать на родину. Вот что мне удалось узнать, так сказать, по горячим следам…

В тот день у него дома был обыск. Вечером Кливанского вызвали в горотдел милиции подписать протокол. Когда со всеми формальностями было покончено, он позвонил супруге: «Скоро буду», — и отправился в бар на встречу с друзьями… Вскоре туда подъехала какая-то (до сих пор неустановленная) «тачка», Клёва сел в её салон и… Уже десять лет его никто не видел и не слышал!

Как всегда, самые тёплые слова в адрес моих славных консультантов: ведущего специалиста по истории отечественных спецслужб, преподавателя Академии СБУ, генерал-майора в отставке Александра Александровича Булавина; признанного мастера отечественной остросюжетной литературы, члена Союза писателей Российской Федерации Николая Николаевича Дмитриева; доктора гуманистики, кандидата исторических наук, автора множества публикаций о деятельности украинской полиции в годы оккупации Сергея Васильевича Ткачёва (Тернополь); археолога, кандидата исторических наук, преподавателя Восточно-Европейского национального университета имени Леси Украинки (Луцк) Сергея Дмитриевича Панышко; этнографа, доцента кафедры документоведения и музейного дела этого же вуза Аллы Адамовны Дмитренко; бывшего директора общеобразовательной школы в посёлке городского типа Шацк Волынской области Украины Владимира Петровича Носулича; помощника начальника Луцкого пограничного отряда, начальника пресс-службы Олега Станиславовича Лычковского.

Спасибо!

Примечания

1

Ещё его называют Гейдельберг — город на северо-западе земли Баден-Вюртемберг.

(обратно)

2

Владимир-Волынский, Любомль — ныне райцентры Волынской области Украины, Крыстынополь — теперь город областного подчинения Червоноград на территории Сокальского района Львовской области Украины.

(обратно)

3

С 1969 года — деревня Старовойтово Любомльского района Волынской области Украины.

(обратно)

4

Штаб пятой армии РККА, которой командовал генерал-майор Михаил Иванович Потапов, находился в областном центре Волынской области — городе Луцке; согласно мобилизационным планам, именно в его распоряжение в случае войны поступал весь личный состав Любомльского, Владимир-Волынского и ещё нескольких погранотрядов.

(обратно)

5

Майор госбезопасности Иван Митрофанович Белоцерковский (1907–1941) в предвоенные годы возглавлял управление НКВД в Волынской области УССР, с началом ВОВ — начальник Особого отдела 5-й армии РККА.

(обратно)

6

Капитан Ковальчук — главный герой романа Сергея Бортникова «Брусиловская казна». М., Вече, 2014.

(обратно)

7

Кашовка — деревня раньше в Голобском, теперь в Ковельском районе Волынской области Украины; Софьяновка — село в соседнем Маневичском (Маневицком) районе той же области.

(обратно)

8

Глава написана по материалам докладной записки начальника войск НКВД по охране тыла Центрального фронта полковника Серебрякова и начальника штаба полковника Малого «Из характеристики боевых действий Любомльского пограничного отряда в первые дни войны» от 1 февраля 1943 года.

(обратно)

9

Теперь на территории Республики Польша.

(обратно)

10

Верньер — приспособление для точной настройки радиоаппаратуры (техн.).

(обратно)

11

Reis — чёрт (нем.).

(обратно)

12

Gewiß — конечно (нем.).

(обратно)

13

Bitte — пожалуйста (нем.).

(обратно)

14

Голобы — в войну районный центр, а сейчас посёлок в Ковельском районе Волынской области Украины.

(обратно)

15

Слышишь взрывы? (укр.).

(обратно)

16

Поспиль — подряд (укр.).

(обратно)

17

Маневичи — соседний с Ковельским районный центр Волынской области Украины.

(обратно)

18

Велицк — деревня тогда в Голобском, теперь в Ковельском районе Волынской области Украины.

(обратно)

19

Парткомиссия, рассматривавшая дело Сурженко уже в октябре 1941 года, оставила его в прежнем звании. Георгию Георгиевичу объявили лишь строгий выговор с занесением в учётную карточку и отправили на равнозначную должность (начальником пограничного отряда) на Дальний Восток. Такая мягкость наказания свидетельствует о том, что многие обвинения в адрес подполковника оказались безосновательными.

(обратно)

20

Отто Скорцени отберёт у Штольце этот негласный титул только в 1943 году. — С.Б.

(обратно)

21

Сельцо (Сильцэ) — деревня тогда в Голобском, теперь в Ковельском районе Волынской области Украины.

(обратно)

22

Пидрижжя (дословно — Подрожье, но на многих старых картах почему-то Подрыже) — деревня в одном сельсовете с Кашовкой, в войну Голобского, сейчас Ковельского района Волынской области Украины.

(обратно)

23

Пивень — петух (укр.).

(обратно)

24

Грузятин — деревня в Рожищенском районе Волынской области Украины на границе с Ковельским.

(обратно)

25

Переведено автором.

(обратно)

26

Полковник абвера Эрвин Штольце в точности подтвердит свои характеристики лидеров ОУН на допросе в Смерше 25 мая 1945 года и на Нюрнбергском процессе (25.12.1945).

(обратно)

27

Камышовые.

(обратно)

28

Бабки — подберёзовики, красноголовцы или подосиновики (народные названия грибов в Полесье).

(обратно)

29

Чоловьяга — можно перевести как мужичище или человечище. — С.Б.

(обратно)

30

Свидомый — сознательный (укр.).

(обратно)

31

Щирый — дословно «искренний» (укр.), в данном случае употребляется в значении «настоящий».

(обратно)

32

Цуратыся — чураться, пренебрегать, избегать встречи (укр.).

(обратно)

33

Договоримся? (укр.).

(обратно)

34

Праздник пророка Ильи православные христиане отмечают 2 августа, после этого водные процедуры для них под негласным запретом. А дословно смысл пословицы можно перевести так: «После Ильи — конец теплу».

(обратно)

35

Рух — дословно «движение» (укр.).

(обратно)

36

Генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос — командующий Юго-Западным фронтом; Михаил Алексеевич Бурмистренко до войны — председатель Верховного Совета УССР, с августа 1941 года — член Военного совета ЮЗФ; генерал-майор Василий Иванович Тупиков — с июля 1941-го начальник штаба ЮЗФ. Все они погибли 20 сентября 1941 года, попав в окружение возле хутора Дрюковщина Лохвицкого района Полтавской области УССР.

(обратно)

37

В некоторых источниках, в том числе и в книге знаменитого партизанского командира Алексея Фёдоровича Фёдорова «Последняя зима» (глава о подвигах шацких партизан называется «Яринина могила»), его почему-то «перекрестили» на Степана Яковлевича Шковороду (Сковороду). Может, ошибка произошла из-за того, что в его отряде служили ещё два брата — Корнило и Яков?

(обратно)

38

Село Кропивники — в войну и с 1993 года — в Шацком районе Волынской области Украины.

(обратно)

39

Луцк — областной центр Волынской области Украины. Камень-Каширский — районный центр, Мельница (ударение на втором слоге) — деревня ранее в Голобском, теперь в Ковельском районе, Мацеев (Мацейов) — теперь Луков, посёлок городского типа в Турийском районе этой же области.

(обратно)

40

В Ровненском районе Ровненской области Украины.

(обратно)

41

Горынь — правый приток реки Припять.

(обратно)

42

Иванова (Янова) Долина — с 1939 года село Базальтовое в Костопольском районе Ровненской области.

(обратно)

43

В других источниках, в том числе в уже упомянутой книге «Последняя зима», его фамилия почему-то — Левон. Местные краеведы, среди которых бывший директор Шацкой общеобразовательной школы Владимир Петрович Носулич, помогавший мне в написании этой книги, утверждают, что Трофим Леван (в фамилии — ударение на первом слоге) был вовсе не старостой, а всего лишь мелким осведомителем, доносчиком. В войну он заведовал складом, на котором хранились вещи, конфискованные у евреев, и трофейное оружие советского производства. Кончил Трофим, как и все патологические предатели, плохо. Фашисты повесили его за ложные обвинения в адрес мирных граждан и расхищение имущества.

(обратно)

44

Правильно просто Баден, город в Нижней Австрии, в народе — «Баден близ Вены».

(обратно)

45

Служащие вспомогательной полиции.

(обратно)

46

Олевск — административный центр одноименного района на севере Житомирской области; именно там в годы войны находилась администрация Бульбы-Боровца. В историю введён даже такой термин — Олевская республика, что-то вроде независимой Украины со своим самоуправлением в Полесье.

(обратно)

47

Niemand — никто.

(обратно)

48

Переведено автором.

(обратно)

49

Первые четыре теперь в составе Ровненской области Украины, остальные три — в Волынской.

(обратно)

50

Колки — некогда районный центр, а ныне посёлок городского типа в Маневичском (Маневицком) районе Волынской области.

(обратно)

51

Familienname — фамилия (нем.).

(обратно)

52

Oberfunker — старший радист (нем.).

(обратно)

53

Дякую — спасибо (укр.).

(обратно)

54

Гиляка — от «гилка» — ветка (укр.).

(обратно)

55

7 марта 1967 года ЦК КПСС, Совет Министров СССР и ВЦСПС издали постановление о переходе на пятидневную неделю с 8-часовым рабочим днём. До этого советские люди работали и в субботу, правда, по 7 часов в сутки.

(обратно)

56

Цукерки — конфеты (укр.).

(обратно)

57

Крыпа — местное название лодки из досок.

(обратно)

58

Дословно — «за нас, потому что мы этого стоим» (укр.).

(обратно)

59

После выхода в свет знаменитой киноленты «Бриллиантовая рука» (1969 год) это выражение начнут приписывать исключительно Лёлику в исполнении бессмертного Анатолия Папанова, но в органах оно употреблялось гораздо раньше! — С.Б.

(обратно)

60

Один из героев книги Сергея Бортникова «Брусиловская казна» (М.: Вече, 2014), криминальный авторитет.

(обратно)

61

Когда я писал эту книгу, Нина Семеновна скоропостижно скончалась. Выражаю искреннее сочувствие всем её родным. — С.Б.

(обратно)

62

В российском варианте уже упомянутая «Брусиловская казна» (М.: Вече, 2014).

(обратно)

63

Теремно — раньше райцентр, а ныне район Луцка, на территории которого есть пруд.

(обратно)

64

Стырь — правый приток Припяти, разделяющий Луцк на две части. Теперь пишут без мягкого знака — Стыр.

(обратно)

65

См. роман «Брусиловская казна».

(обратно)

66

«Каменяр» — львовское издательство, одно из самых известных на Украине.

(обратно)

67

Иваничи — посёлок городского типа, райцентр Волынской области Украины.

(обратно)

68

ШИЗО — штрафной изолятор.

(обратно)

69

Кум — оперуполномоченный (жаргон).

(обратно)

70

Владимир-Волынский — старинный город, в своё время столица княжества, а сейчас обычный районный центр Волынской области Украины. А Синкевич, как оказалось, просто… умер!

(обратно)

71

Моего друга и одноклассника Виктора Панфилова уже много лет нет среди живых. Светлая ему память. — С.Б.

(обратно)

72

Соминецкое озеро расположено через дорогу от не раз упомянутого урочища Гряда.

(обратно)

73

См.: Бортников С. Брусиловская казна. М.: Вече, 2014.

(обратно)

74

Моё «кто-то» страшно возмутило Бачилаву. «Почему ты указываешь наши настоящие фамилии, а ментов — нет? Я тебе расскажу, кто подкидывал мне “наркоту”, кто рвал карманы, запихивая в них деньги…» Но автор не счел возможным превращать художественное произведение в журналистское расследование. Хотя обо всём этом я подробно рассказал в романе «Похороны страны» (Тернополь, «Підручники і посібники», 2006). Там Бачилава — Бочаров. — С.Б.

(обратно)

75

СБУ — Служба безопасности Украины, правопреемница КГБ, аналог российской ФСБ.

(обратно)

Оглавление

Часть 1 Тайная миссия

Часть 2 Секретный объект

Часть 3 Добро пожаловать в Некрополь

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg