«Великий труженик»

Великий труженик (fb2) - Великий труженик 1392K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сирил Дейви

Сирил Дейви

Великий труженик

Повесть о Джоне Уэсли

Одесса

“Христианское просвещение"

1996

“ВЕЛИКИЙ ТРУЖЕНИК”

Сирил Дейви

Originally published in English under the title of “Horseman of the King”by Cyril Davey Copyright © 1957 Cyril Davey © русского издания: “Христианское просвещение” 1996

Художник-дизайнер С.И. Споденюк Украина, 270117, Одесса, а/я 21.

Содержание

1. Из огня спасенный

2. В поисках истины

3. Великое озарение

4. Для Джона церковные кафедры закрыты

5. Проповедь под открытым небом

6. Пламя методизма охватывает Англию

7. Время испытаний

8. Джон продолжает оставаться в седле

9. Неутомимый труженик

10. По обе стороны океана

1703 - 1791

Джон Уэсли — основатель методистской церкви в Англии. Этого человека отличала твердость духа, которая удивительно переплеталась с кротостью, смирением и рассудительностью в его характере. Неутомимый труженик, пройдя путем духовных исканий сквозь безжизненный формализм церкви и получив наконец откровение истины, посвятил всю свою жизнь делу проповеди Евангелия и заботе об обездоленных и страждущих людях.

1

ИЗ ОГНЯ СПАСЕННЫЙ

На расстоянии нескольких миль жителям Линкольнширской равнины из их убогих домишек видны были языки бушевавшего где-то в Эпуорзе пламени. Этим сонным людям, жившим далеко от места происшествия, а потому ничем не рисковавшим, оставалось лишь пожать плечами и отправиться опять спать на свои набитые соломой мешки, служившие им матрацами. Ничего особенного, по их мнению, не произошло, просто в Эпуорзе горел чей-то дом. Он сгорел бы раньше, чем они смогли бы добраться до него через болотные топи.

А в это время в Эпуорзе от дома к дому передавалась весть о пожаре. Взволнованные мужчины и женщины выбегали из своих жилищ и направлялись туда, к горящему дому. От сухой соломенной крыши в воздух взлетали искры. Клубы дыма заволокли луну, освещавшую небо. Отовсюду доносились человеческие крики, смешавшиеся с голосами испуганных животных.

— Это горит дом священника! — раздался чей-то голос.

Но в сердцах многих этот крик разбудил не жалость и искреннее желание помочь несчастному, а явное злорадство.

- Отлично. Пусть горит. Так ему и надо, старому богомолу Уэсли! — так говорили друг другу его многочисленные недоброжелатели.

Большинство прихожан в Эпуорзе не особо любили своего приходского священника, Самуила Уэсли. Их раздражало его увлечение книгами, в то время как предметом заботы этих людей была тяжелая работа от зари до зари на своих полях, петушиные бои, травля быков и прочие порочные развлечения. Уэсли бичевал прихожан за это в своих проповедях, а те, в свою очередь, ненавидели его и считали ограниченным и недалеким. Грубые деревенские жители не раз пытались выжить Уэсли из прихода. Однажды они, взломав дверь, проникли в подсобные помещения прихода, ограбили их, сожгли скирды хлеба, покалечили коров и лошадей — и все это в отместку за кроткую добродетель Божьего служителя. А зимней ночью 1709 года они подожгли его дом.

Однако, к счастью, мир не без добрых людей - нашлись те, которые пожелали помочь священнику в беде. Животных выволокли на волю из горящих конюшен и сарая. От находящегося неподалеку пруда соседи с ведрами воды бежали к дому священника, пытаясь погасить огонь, хотя на это не было никакой надежды. Миссис Уэсли стояла в окружении детей-Молли, Хетти, Нэнси, Пэтти, Эмилии, Саки и маленького Чарльза. Несмотря на зарево от огня, их лица были бледными и испуганными: куда-то исчез один из сыновей Уэсли. Замерев, они пристально смотрели на дверь своего дома. Самого Самуила Уэсли нигде не было видно.

Вдруг воцарилось молчание. Из дома, шатаясь, вышел священник, прикрывая глаза рукой; его темное одеяние было опалено огнем.

- Я не могу пробраться к нему,- выкрикнул он,— Лестница горит.

Огонь обнаружили в полночь. Самуилу Уэсли и его жене Сюзанне удалось разбудить детей и вытолкать их на улицу. Они разбудили своих слуг и приказали им выносить из дома все, что можно. Только осмотревшись вокруг, они обнаружили, что не хватало маленького Джона - Джеки, как они звали его. Он спал в своей комнате на самом верхнем этаже задней части дома. Отец бросился обратно в дом, чтобы вынести ребенка, но было слишком поздно. Теперь никто уже не мог спасти его. Весь дом мгновенно охватило пламя.

Горю бедного Уэсли не было границ. Упав на колени, он молился о спасении сына. Последовав примеру своего отца, дети тоже упали на колени, взывая к Богу о помощи.

— Смотрите! — воскликнула миссис Уэсли.— Там, наверху, в окне! Это Джеки!

Маленький мальчик, которому не было и шести лет, спокойно стоял у окна на верхнем этаже и смотрел вниз на собравшуюся толпу людей. Он проснулся от шума и выбежал в переднюю часть дома. Будучи слишком маленьким, чтобы решиться выпрыгнуть из горящего дома, он ожидал помощи. Один из сочувствующих взобрался на плечи другого человека и потянулся к окну. Пятилетний Джеки прыгнул в простертые к нему объятия. Спасен!

Прежде чем отец поднялся с колен, а миссис Уэсли обняла своего малыша, раздался сильный треск — провалилась крыша. Джеки удалось спастись в последнюю минуту.

Миссис Уэсли - впрочем, и вся ее семья -почувствовала, что это чудесное избавление свидетельствовало о каком-то великом намерении Божьем. Джеки никогда не забывал той ночи. Став взрослым, он называл себя “головней, выхваченной из огня” и верил, что Бог тогда спас его от верной смерти, потому что предопределил для какой-то цели. Джон Уэсли был прав, и вся Англия убедилась в этом прежде, чем он умер спустя более восьмидесяти лет.

* * *

Джон Уэсли родом был из скромной семьи, жившей в той части Англии, о которой мало кто знает, потому что она находится вдали от Лондона и других крупных городов. Тот пожар в их доме был самым ярким впечатлением его детства. Жизнь в Эпуорзе протекала год за годом спокойно и размеренно, не считая петушиных боев, пожаров и жестоких боксерских поединков, которых дети из семьи Уэсли никогда не посещали. Семейный герб, изображавший крест и отличительный знак пилигримов — створки раковины, свидетельствовал о том, что предки семейства Уэсли несколько столетий назад были пилигримами, посетившими святую землю. Теперь же семья священника Уэсли, принадлежавшая и по линии отца и по линии матери к самым знатным фамилиям Англии, была такой бедной, что в ней едва хватало денег на еду и одежду для всех ее членов. Четырнадцать детей родилось в этой семье до Джона и четыре после него. Глава семейства писал книги и поэмы, стараясь заработать этим еще немного денег, но мало кто покупал его произведения. Почти всегда он был в долгах.

Бедняга снова и снова проделывал длительные путешествия в Лондон по узким грязным дорогам верхом на своей старой кобыле в надежде убедить книжных торговцев издать некоторые из его стихов. Но безуспешность каждой поездки читалась всякий раз членами семейства на его разочарованном, вытянутом лице, как только он въезжал во двор. Однажды он отсутствовал дома по еще худшей причине: в Линкольне за неспособность оплатить свои счета его посадили в тюрьму. Миссис Уэсли с детьми посетили его в этом темном, зловонном месте, наполненном до отказа заключенными, слушающими речи неунывающего проповедника. Маленький Джон был шокирован всем увиденным.

— Однажды я стану проповедовать, как папа. И я что-нибудь сделаю для бедных людей, находящихся в тюрьме,— сказал он своей маме.

Много времени прошло с тех пор, но Джон сдержал свое слово.

* * *

Поскольку глава семейства часто отсутствовал, а находясь дома, большую часть времени проводил в своем кабинете, миссис Уэсли была тем человеком, Кто действительно имел большое значение в жизни своих детей. Она была для них и матерью, и другом, и школьным учителем. Причем в семье была установлена строгая дисциплина.

В кухне, например, стояло два стола: маленький и низкий, на который ставили только тарелки и ложки, и большой стол, где были и ножи, и вилки, и тарелки, и оловянные кружки. Младшие дети садились за маленький стол, но даже там они должны были соблюдать правила поведения. Во время еды никто из них не должен был разговаривать, пока беседовали родители. Малыши были тише воды, ниже травы. Однажды одна из девочек, захотев добавки, звякнула ложкой по своей тарелке громче, чем полагалось. Джон посмотрел на нее с удивлением. Ее тарелка была пуста, и девочка снова громко провела ложкой по тарелке. К ней подошла служанка.

- Нет,- строго сказала миссис Уэсли, и девушка отошла, унося тарелку с мясом.

Детям позволяли брать у прислуги добавку только тогда, когда та сама предлагала ее им. Но никогда не позволялось звать прислугу или просить у нее что-то. Скрести ложкой по тарелке считалось “прошением”. Этой малышке еще придется выслушать об этом на своей “получасовке”.

“Получасовки” миссис Уэсли были частью их семейной жизни. Для Джона “получасовка” проводилась вечером по четвергам. Каждую неделю в этот день маленькому Джону следовало приходить в мамину комнату в строго определенное время, ни на минуту раньше или позже, и постучаться в дверь. После того, как она ответит, он должен был войти, почтительно поклониться ей и сесть на табурет перед ней. Ровно через полчаса он уходил. За время, что они проводили вместе, его мать говорила о последней неделе, прошедшей со времени их предыдущей “получасовки”. Мать строго отчитывала за ошибки и неудачи, допущенные за это время, и слегка хвалила его за хорошее. А Джон откровенно делился своими проблемами и мечтами. Они вместе обсуждали книги, которые он читал, библейские места, которые он изучал, и то, как помочь некоторым нуждавшимся людям. Джону всегда нравились эти “получасовки” по четвергам, и много лет спустя он написал своей матери, что желал бы иметь возможность приходить к ней как раньше, в тот же час, чтобы обсудить с ней свои, теперь уже большие проблемы, о которых тогда и не предполагал.

Может показаться, что детей в семье Уэсли держали в чрезмерной строгости. Там, конечно, был порядок, однако это была счастливая семья. Дети играли в сарае, во дворе и в голубятне. На миссис Уэсли приятно было посмотреть, и дети считали ее самым замечательным человеком во всей Англии. Дети научились быть рассудительными, прилично вести себя, помогать другим, служить Богу и бояться Его. В стране очень мало было таких добропорядочных, счастливых и мудрых семей. Своими положительными качествами дети в большей мере обязаны были своей матери.

Однажды, зимним январским утром 1714 года, маленькому Джону, которому только исполнилось 10 лет, пришлось покинуть этот счастливый дом и пуститься в путь, полный великих приключений. Он отправлялся в школу. Это была хорошая и знаменитая в то время школа. Теперь он не будет заниматься вместе с сестренками, среди которых он явно выделялся своими способностями (начиная с пятилетнего возраста, дети в семье Уэсли обучались матерью дома). Джону предстояло самому утвердиться в большом мире.

Снег медленно укрывал землю белым покрывалом. Когда Джон, тепло одетый, вышел из дому, отец уже сидел в седле. Мальчика усадили позади отца на ту же большую лошадь. Прижавшись к отцовской спине, он помахал на прощание матери и сестрам рукой, и они быстро выехали со двора. Путь лежал в Лондон. Проехав верхом по заснеженным, обледенелым, изрытым колеями дорогам четыре дня, Джон настолько окоченел, что ему едва удалось спуститься с лошади у двойных ворот Чартерхауза, где ему предстояло провести следующие шесть лет своей жизни. Сейчас, еще не став взрослым мальчиком знаменитой школы, юный Уэсли не сознавал, насколько был счастлив в Эпуорзе в отчем доме.

Начались будни. В церкви Джон, облаченный в черное платье, мантию из грубого сукна и темные штаны до колен, благоговейно занимал свое место, а все остальное время усердно занимался. Вместе с Джоном было еще сорок четыре, мальчика, которых не учили хорошим манерам в родительском доме. Они считали Джона слишком чопорным и правильным, но к нему относились не хуже, чем к любому другому ученику. В этой школе как правило всех младших учеников обижали старшие. Никто никогда не вмешивался в это. Старшие ребята отбирали мясо у всех мальчиков помладше. Те, в свою очередь, отбирали у самых маленьких не только мясо, но и хлеб. Джон даже не упоминал об этом в своих старательно написанных домой письмах, считая, что такое случалось с каждым и об этом не стоило писать родным.

На протяжении шести лет каждое утро, в солнечную погоду или в дождь, на школьном дворе можно было увидеть худенького мальчика с каштановыми волосами, бегающего вокруг площадки для игр. Он трижды оббегал эту площадку — это была ровно миля. Джон пообещал своему отцу делать это, чтобы быть в хорошей форме, и до конца своей жизни он не нарушил своего обещания. Кроме того, Джон считал, что это было полезно ему, хотя и повышало аппетит. Никто в школе, кроме него, не занимался бегом, но Джон не боялся отличаться от других, когда был уверен в своей правоте. Впрочем, это было единственное, что выделяло его среди других мальчиков. Он никогда не был последним учеником в классе, но и первым бывал нечасто. У мальчика было мало близких друзей, и он еще точно не знал, чем будет заниматься после окончания школы.

В тот день, когда он закончил свою учебу в Чартерхаузе, Джон спокойно попрощался со своими преподавателями и школьными товарищами, которые провожали его со словами:

— Возможно, мы еще когда-нибудь встретимся.

Теперь Джон собирался продолжить свою учебу в Оксфордском университете.

Никто и представить не мог, что еще до окончания 18-го века имя Джона Уэсли станет известным каждому в Англии и что написание истории Англии того времени будет невозможным без упоминания о том, что сделал этот замечательный человек.

2

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

— Смотрите! — воскликнул Джон.— Правда, красиво?

Его спутник, сидевший рядом на крыше кареты, взглянул на его возбужденное лицо. Джону было всего 17 лет, и он был так далеко от дома, когда начались важнейшие события его жизни. С высоты кареты путешественники увидели возносящиеся в небо шпили церквей и колледжей. Это был город мечты для Джона.

— Я полагаю, вы впервые видите это. Поверьте мне, этот город не так хорош, когда оказываешься в нем. Что вы собираетесь делать в университете?

Джона удивил этот вопрос незнакомца.

— Учиться, конечно же, сэр. Я надеюсь стать магистром искусств.

Незнакомец, в свою очередь, засмеялся.

— Вы будете необычным студентом, если собираетесь тратить время на учебу, мой мальчик,— сказал он насмешливо,— Все знакомые мне люди, имеющие отношение к университетам — и студенты, и преподаватели, — проводят время, занимаясь самыми различными вещами!

Он более пристально посмотрел в выразительное и умное лицо Джона.

- Но я действительно верю, что вы будете учиться. А что вы собираетесь делать после окончания учебы, молодой человек?

Джон почти не слушал его. Его взгляд был прикован к городу, все больше вырисовывавшемуся перед ним.

— После окончания? Я не знаю, сэр. Возможно, я стану школьным учителем. Сейчас я слишком взволнован, чтобы думать об этом. Смотрите, сэр, мы в Оксфорде.

* * *

Очень скоро Джон понял, почему Оксфорд считали одним из худших университетских городов в Европе. Его улицы были узкими и грязными, стены были оклеены театральными афишами, объявлениями о различных балах и вечеринках и просто частными объявлениями жителей города, а в переулках толпились девицы, фамильярно выкрикивавшие:

- Купите кролика! Продается кролик!

- Нежные огурчики, вполне созревшие!

- Купите мои четыре связки твердого лука!

То же самое Джон обнаружил бы и в любом другом древнем городе Англии. Попав в студенческую среду, он понял, что незнакомец в карете был прав. Большинство людей в университете имело много денег, гораздо больше, чем он, и они тратились на развлечения. Жители Оксфорда одевались модно, много пили и много играли в азартные игры, иногда даже ночи напролет. Больше всего Джона поражало то, что студенты пили, играли и танцевали вместе с преподавателями, которые должны были учить их. В результате экзамены превращались в нечто лицемерное, циничное и лживое — в фарс, одним словом, и, как говорили все студенты, вернейший способ сдать их в конце обучения заключался в следующем: накануне экзамена следовало повести экзаменующего преподавателя поужинать и вручить ему бутылку вина.

Джон был в ужасе. Когда он решил, что будет усердно трудиться, большинство студентов посмеялось над ним, и в конце концов юноша остался один. У него было слишком мало денег на развлечения, и он по-прежнему продолжал носить простую одежду, к удивлению беззаботных молодых людей, одетых в шелка и атласы. Серьезный, честный, старательный, он регулярно посещал церковь.

В возрасте 21 года юноша написал письмо родителям, очень удивившее их. Они часто интересовались, что он собирается делать после окончания университета, но Джон ничего не говорил им о своих планах. Отец-священник дважды или трижды прочел это письмо сам, прежде чем передал его жене.

— Кажется, наш Джон наконец выбрал для себя будущее,— тихо сказал он.— Он пишет, что хочет стать священником англиканской церкви.

— Как ты! - Сюзанна Уэсли взяла письмо и быстро прочла его,— Надеюсь, он сделал правильный выбор,— сказала она,— Но он еще слишком молод для посвящения в сан: ему только 21 год.

— Он — хороший парень,— добавил священник,— честный и рассудительный. Он усердно трудится и любит Бога.

Сюзанна Уэсли вздохнула.

— Да, Самуил, все это верно, но я беспокоюсь о том, какие еще качества ему понадобятся, кроме этого?

Прежде чем написать письмо родителям, Джон долго размышлял о новой жизни, открывавшейся перед ним, и беседовал о ней со своими друзьями. Один из них спросил, где бы ему хотелось иметь церковь: в городе или в деревне?

— Я еще не задумывался над этой стороной дела по-настоящему,- ответил Джон.— Если мне вообще доведется иметь где-нибудь приход, мне бы хотелось, чтобы он находился где-то в деревенском тихом местечке, где я смог бы размышлять и читать, а может быть, и писать что-то,— Он взглянул из окна на университетскую площадку для игр,- Но кем бы мне действительно хотелось стать — так это преподавателем здесь, в Оксфорде, и провести здесь остаток моей жизни, учась и обучая.

Читая Библию и регулярно молясь, Джон становился серьезнее и серьезнее. Ему даже не хватало времени, чтобы вместе с друзьями прогуляться или покататься верхом по очаровательным местам Котсволда.

* * *

Примерно в это время из Лондона, а точнее из Вестминстерской школы, в Оксфорд приехал Чарльз, брат Джона, который был на четыре года его моложе. Они любили друг друга, поскольку остальными детьми в семье, кроме одного брата, намного старше их, были девочки. Как только Чарльз прибыл в Оксфорд, он сразу отправился на квартиру к брату. Ворвавшись к нему в комнату и находясь в состоянии восторга от мысли, что он наконец-то в Оксфорде, Чарльз то хватал бумаги со стола Джона, то бросался через всю комнату посмотреть его книги, то подбегал к окну, чтобы выглянуть из него.

— Не сердись, что я мешаю тебе, Джон,— воскликнул он.— Я так взволнован, что не могу стоять спокойно. Наконец-то я в Оксфорде!

Затем он взглянул на брата и увидел, что его красивое лицо стало серьезным.

— Джон! У тебя такой торжественный вид! Что с тобой?

— Будь осторожен, Чарльз,— ответил Джон,— Здесь множество искушений для такого простого молодого человека, как ты.

Он поправил бумаги на своем столе.

— И, пожалуйста, не разбрасывай моих бумаг всякий раз, как входишь в мою комнату.

Чарльз засмеялся.

— Ну и зануда же ты стал, Джон. Если так происходит с каждым, кто становится священником, то я надеюсь, что никогда не стану одним из них. У тебя такой вид, будто ты забыл, как веселиться.

Он взял Джона под руку и подвел его к двери.

— Пойдем, покажешь мне город.

Джон направился с ним к двери, но его лицо все еще было серьезным.

— Что случилось? Ты что-то потерял?

— Нет, Чарльз,— Джон остановился на мгновение.— Я ищу то, чего не могу найти!

Искание истины — вот что занимало ум брата, как выяснил позже Чарльз. Джон надеялся, что, став священником, он обретет счастье и удовлетворенность. Но, вместо этого, он был подавлен и обеспокоен. Проповедование о Боге должно было принести ему радость, но, вопреки ожиданию, оно стало тяжким трудом для Джона, и он спрашивал себя, сможет ли сказанное им когда-либо кому-то помочь. У него было ощущение, что Бог где-то далеко, вместо того чтобы быть рядом. Чарльз сказал ему, что это, вероятно, из-за того, что университет был не лучшим местом для обучения такой профессии. Конечно же, для священника больше подходил приход с собственной церковью, чем кабинет. Когда священник Уэсли, теперь уже старик, написал Джону и попросил помочь ему в своем Эпуорзском приходе, сын сразу же согласился, надеясь обрести счастье в общении с простыми деревенскими людьми Линкольншира.

Вскоре Джон обнаружил, что ошибся. За два года, проведенных в Руте, недалеко от Эпуорза, ни один день не принес ему удовлетворения. Люди там были невежественными, неопрятными и не любили церкви. Дом священника был сырым, одиноким; там было шумно от свиней, кур и овец, ходивших под его окнами. Джон почувствовал облегчение, когда решил оставить все это и вернуться к своей преподавательской работе в Оксфорд. За время его отсутствия в университете произошли странные изменения, и его брат Чарльз был к этому причастен.

* * *

Чарльз пригласил Джона в свои комнаты вскоре после его возвращения в Оксфорд.

- Я хочу, чтобы ты встретился с моими друзьями,— сказал он.

Как и прежде, Чарльз весел и красив, но Джону показалось, что он стал намного серьезней, чем пару лет назад. Пройдя через площадку для игр, он постучал в дверь брата. Она распахнулась почти сразу же. В комнате дюжина молодых людей сидела вокруг стола, на котором лежала раскрытая Библия, Джон сразу это заметил. При виде его они дружно вскочили на ноги. Оказывается, их регулярные встречи были посвящены изучению Священного Писания.

— Боюсь, что другие люди из университета считают нас сумасшедшими,— сказал ему Чарльз,— потому что мы серьезно относимся к своим религиозным убеждениям.

— Нам дали прозвище,— добавил другой юноша.— Нас называют “святым клубом”.

Молодой человек приятного вида улыбнулся. Он сразу же понравился Джону.

— Это не единственное прозвище, которое они нам дали,— сказал он.— Из-за того, что мы ведем упорядоченный образ жизни, аккуратно посещаем церковь и не теряем зря времени, они называют нас “методистами”.

— Джон, ты присоединишься к нам, правда? -в голосе Чарльза чувствовалось нетерпение.— Нам нужен такой человек, как ты, чтобы помочь. Возможно, и нам также удастся помочь тебе.

Вскоре Джон стал руководить этой группой искренних молодых студентов. Но, кроме изучения Библии и молитв, им следовало еще что-то делать. Джон сказал им об этом.

— Проходя по улицам, вы видели нищих детей? — спросил он.

— Их невозможно не видеть, их полно в городе.

— Я смогу откладывать немного денег каждую неделю,— продолжал Джон.— Если кто-нибудь из вас последует моему примеру, мы сможем снять комнату и устроить там для них школу.

— Но нищие дети не захотят ходить в школу. Они будут стыдиться посещать ее, не имея чистой одежды,- возразил Чарльз.

— Это одна из сторон дела, на которое нам понадобятся деньги,- ответил Джон, - Нам нужно будет купить или взять в долг одежду для них.

Школа была открыта, и студенты и преподаватели университета стали по-новому, с уважением, относиться к методистам. Они еще больше были удивлены тем, что увидели однажды ранним утром. В течение нескольких дней город гудел от разговоров о предстоявшей казни через повешение, которая должна была состояться открыто. Толпы людей устремились на улицы, чтобы увидеть, как телега с приговоренным будет проезжать мимо, и сотни людей собрались на том месте, где должно было состояться повешение на виду всех присутствовавших. Медленно, по мере того как телега проезжала, насмешки стихали. В телеге люди увидели, кроме убийцы, двоих молодых людей, сопровождавших его и стоявших рядом с ним. Один из них был студентом, а другой — преподавателем.

— Кто они? — вновь и вновь раздавался вопрос.

Один из собравшихся знал ответ, и он передавался по улицам.

— Это Джон Уэсли из колледжа Линкольна и его брат. Они в течение нескольких месяцев посещали тюрьмы: проповедовали должникам и ворам, а также приносили им еду.

Проезжавшая мимо телега везла убийцу на казнь, а братья Уэсли стояли рядом с ним. Это была часть работы, которую, по их мнению, им следовало вести. Хотя она была и неприятной для них, они выполняли ее, как любой другой Божий труд, такой как молитва или проповедь.

Джон руководил всеми видами деятельности “святого клуба”. Но он вынужден был признать, что он все еще не был счастлив. Все его добрые дела и дружба с уважавшими его молодыми людьми не решили его проблем. Бог был так же далеко от него, как и прежде. Уэсли старался быть как можно лучше, но все же ему не хватало чего-то еще. В тот момент Джону казалось, что у него абсолютно все было не так.

А тут пришло из Эпуорза письмо, в котором сообщалось, что старый священник Уэсли при смерти. Он умер в окружении семьи там, где провел большую часть своей жизни. Сюзанна Уэсли отправилась жить к одной из своих дочерей, Эмилии, в расположенное поблизости местечко Гейнзборо. Джон отказался принять приход своего отца, хотя и не имел представления о том, чем ему хотелось бы заняться. Чарльз уехал из Оксфорда, и когда Джон вернулся в университет, то обнаружил, что большинство членов “святого клуба” тоже разъехалось.

Именно тогда его познакомили с генералом Оглетхорпом.

3

ВЕЛИКОЕ ОЗАРЕНИЕ

Воскресным утром 1735 года у ворот Дворца Святого Иакова как обычно толпились люди, осматривавшие достопримечательности города. Это были слуги из домов крупных торговцев, живших в Лондоне, жители ферм и городов Челси или Кенсингтона. Они надеялись увидеть короля Георга II или королеву Каролину. Трепет проходил по рядам при виде великих людей того времени, которые въезжали или которых вносили на специальных носилках во внутренний двор дворца.

Вдруг сельские девушки захихикали, а городские жители стали подталкивать друг друга локтями. Среди мужчин, одетых в яркие пиджаки и бриджи, и леди, наряженных в огромные юбки с кринолином, они увидели человека небольшого роста с торжественным выражением лица, скромно одетого в черное. На нем была черная треуголка, он был без парика, а под рукой он нес огромную книгу.

— Неужели этот поклонник идет во дворец? — хмыкнула одна из девушек, обратившись к мужчине, стоявшему рядом с ней у ворот.

Прислужник рассмеялся.

— И несет подарок королеве!

И это было правдой. Джон Уэсли вместе с братом приехал в Лондон, чтобы встретиться с королевой, а книга, которую он нес, была написана его отцом в результате многолетнего труда и, по мнению сына, достойна быть названной лучшей из всех отцовских произведений. Самуил Уэсли посвятил эту книгу королеве, и Джон хотел отцовский подарок вручить ей лично. В глубине души он верил, что королева заинтересуется книгой настолько, что сделает что-то для его матери, которая теперь была вдовой и очень нуждалась в деньгах.

Охваченный сильным волнением, он вошел в огромную комнату, в отдаленном конце которой сидела королева Каролина, беседуя со своими фрейлинами. Краски их прелестных платьев излучали на солнце ослепительный блеск. Джон медленно и неуклюже прошел через комнату, опустился на колени и протянул королеве большую книгу, принесенную им. Он ожидал вопросов о своем отце и матери и о самой книге. На минуту воцарилась тишина. Джон поднял глаза. Королева разглядывала обложку.

— Какой прелестный переплет вы заказали!

Не раскрыв книги, она отложила ее. Минуту спустя она снова болтала со своими фрейлинами. Она даже не видела, как Джон поднялся с колен, поклонился ей и вышел из комнаты.

Вернувшись в книжный магазин, где его ждали Чарльз и друг, Джон рассказал о случившемся. Джеймс Хаттон и Чарльз слушали его с мрачными лицами.

— Итак, после всего королева не собирается как-то помочь маме! — сказал Чарльз.

Джон выглядел очень мрачным.

— Интересно, как себя чувствовали краснокожие индейцы, придя во дворец? — пробормотал он.

Не так давно генерал Оглетхорп привез из Америки группу индейцев (тогда Америка была еще Британской колонией), чтобы они смогли посетить своих короля и королеву.

— О да, Джон,— Чарльз саркастически рассмеялся,— но на них не было черной одежды священника!

Улыбка скользнула по лицу Джона. Индейцы явились в пестрых одеяниях алого и голубого цвета, отороченных кроличьим мехом и золотым кружевом. Они даже настаивали на том, чтобы появиться во дворце с воинственно раскрашенными лицами. Через минуту Джон снова стал серьезным.

— Знаешь, Чарльз, я все еще думаю о тех индейцах,— медленно сказал он,— Если бы я только мог поехать в Америку проповедовать им, это было бы действительно стоящее дело. Они не знают о Боге ничего из того, что знаем мы.

— Почему же тогда тебе не поехать? — спросил Джеймс. - В Америке наверняка нужны миссионеры.

Он наклонился вперед.

- У тебя нет никаких планов на будущее. На твоем попечении нет никакой церкви,— Он слегка похлопал Джона по колену.— Возможно, это Божий план для тебя. Я советую тебе увидеться с генералом Оглетхорпом!

- С Оглетхорпом! — очень задумчиво повторил Джон.

- Он купил в магазине семь экземпляров книги нашего отца,- добавил Чарльз,— и он часто помогал отцу, когда у него не было денег. Да, Джон, напиши ему!

* * *

Поразительно то, что генерал Оглетхорп думал о Джоне Уэсли в то же самое время, и именно он, а не Джон, устроил их встречу. В лондонской тюрьме было полно людей, залезших в долги и не имевших возможности оплатить свои счета. Большинство из них и не надеялось когда-либо выйти из тюрьмы. Оглетхорп убедил Британское правительство основать для таких людей особое поселение в Америке и назвать его Джорджия. Он усердно трудился, чтобы очистить лондонские тюрьмы Флит, Маршалси и Кингс Бенч. Но он знал, что, даже если должников освободят, для них не найдется работы в Англии. За океаном же, в Америке, если парламент согласится отправить их туда, они смогут начать новую жизнь. В конце концов парламент одобрил проект; при этом и другим людям позволили переселиться вместе с должниками. Этот проект также предоставлял возможность устроиться нескольким немецким беженцам, так называемым “моравским братьям”, покинувшим свою страну. Как только этот проект начал претворяться в жизнь, генерал Оглетхорп стал думать о том, какой человек ему понадобится для успешного осуществления его планов. Генералу, конечно же, нужен был священник. Он вспомнил о Джоне Уэсли, который проявлял большой интерес к должникам и к другим заключенным в Оксфорде и так много сделал для них.

Во время их первой встречи генерал посмотрел на серьезного молодого священника. Он почувствовал, что это был искренне верующий человек, который много мог бы сделать для новой колонии.

— Мистер Уэсли,— тихо сказал он,— я хочу, чтобы вы отправились в Джорджию в качестве капеллана для колонистов. Вы поедете с нами? Мы отплываем в октябре на корабле, где будут должники, немцы и семьи, желающие начать новую жизнь. Возможно, вы тот самый человек, который нам нужен!

Джон выпрямился. Генерал, как и он сам, не тратил лишних слов и быстро переходил к делу.

— А что же Чарльз, мой брат?

— Думаю, я смогу взять его своим секретарем.

Джону показалось, будто бы мир перевернулся. Ему предоставлялась возможность трудиться в Америке в качестве миссионера в среде индейцев и новых поселенцев, и, возможно, там ему удастся обрести счастье, которого он никогда не находил в своей работе в Англии. Он почти сразу же согласился на предложение генерала Оглетхорпа. Вместе с Чарльзом и двумя другими служителями, являвшимися членами “святого клуба”, в октябре 1735 года Джон отплыл из Грейвсенда. Это было начало их большого путешествия.

* * *

Примерно восемнадцать месяцев спустя парусное судно бросило якорь в порту Дил, находящемся в графстве Кент. Несколько пассажиров было доставлено с этого судна весельной шлюпкой на берег, а их багаж был доставлен на другой, шедшей следом шлюпке. Одним из пассажиров был худощавый, грустного вида человек в темной одежде священника англиканской церкви. Его лицо было осунувшимся, и глаза глубоко запали, поскольку в течение длительного времени он как следует не спал. Прибыв в гостиницу, он сразу же поднялся в свою комнату, чтобы провести там ночь, прежде чем отправиться верхом в Лондон.

Джон Уэсли вернулся в Англию. Его поездка в Америку с самого начала оказалась неудачной. Джон потерпел полный провал так же, как и его брат. Джон был так несчастен, что просто не знал, что ему теперь делать.

Проповедовать индейцам оказалось очень трудно. Джон обнаружил, что они думали только о войне с белыми и не желали его слушать. Большую часть времени Джон вынужден был проводить с колонистами, но ничем не мог помочь им. В большинстве своем это были грубые люди, не проявлявшие интереса к церкви и вовсе не желавшие идти “узким путем”. Они невзлюбили Джона Уэсли. Находясь в Америке, Джон влюбился, но девушка, на которой он хотел жениться, вышла замуж за другого. Джону было бы легче перенести все эти несчастья, если бы рядом с ним был его брат, но он через год покинул Америку, почувствовав, что жизнь в этой стране становится для него невыносимой. Итак, Чарльз вернулся в Англию, и Джон остался один. Хуже всего было то, что он не обрел счастья, на которое надеялся. В Америке Бог не стал для него реальнее, чем был в Англии. Джон составил длинный перечень того, что он должен делать и чего не должен. Иногда он соблюдал свои “правила”, а иногда — нет, но это никогда ничего не меняло. Он молился и проповедовал, читал Библию и постился, делал все, что, по его мнению, должно было понравиться Богу, и все-таки был несчастен, поскольку чувствовал, что ему чего-то не хватает. Ему казалось, что все немцы—моравские братья, отплывшие с ним на корабле “Симмондз”, разгадали тайну, которая была закрыта для Джона, и это еще больше расстраивало и озадачивало его. Попав в страшный шторм в Атлантическом океане, немцы сохраняли спокойствие в то время, когда все, включая и его самого, боялись утонуть. И в своем поселении в Америке они были такими же умиротворенными и счастливыми. Казалось, что Бог был личным другом каждого из них. Джон просто не мог этого понять, поэтому, вернувшись из Америки, он решил найти кого-то из моравских братьев, поселившихся в Англии, и выяснить, смогут ли они помочь ему.

Джеймс Хаттон, друг братьев Уэсли, познакомил Джона с несколькими моравскими братьями и повел его на их небольшие собрания, где они вместе изучали Библию и молились. Пообщавшись с этими людьми, Джон начал медленно приближаться к концу своих поисков.

— Вы не можете обрести счастье, пытаясь соблюдать какие-то правши,— сказал один из них,— Бог любит вас — вот в чем истинное счастье. А ваша праведность будет уже следствием вашей любви к Нему.

- Вы не можете заслужить Божьего прощения своими поступками. Нужно просто принять Бога в свое сердце,— добавил другой.

* * *

Однажды в среду Джон как обычно рано встал и, одевшись, открыл Библию. Он внимательно читал слова. Казалось, они обещали ему, что вскоре должно произойти нечто замечательное.

Перед тем как уйти из дому после завтрака, он снова взял Библию и раскрыл ее наугад. Он прочел, что однажды сказал Иисус одному пришедшему к Нему человеку: “Недалеко ты от Царства Божьего”. “Если бы это только было правдой”,— подумал Джон, выходя на оживленную улицу.

После полудня он поднялся по широким ступеням собора Святого Павла и толчком открыл дверь. Внутри царил полумрак и спокойствие. Джон прошел вперед. Вечерняя служба только начиналась. Музыка наполнила собор, а эхо вторило ей высоко под самым куполом величественного здания. Молодой человек старательно вслушивался в слова исполнявшегося гимна. “Доверься Господу...”— звучала мысль. Она так поразила Джона, что он с трудом воспринимал все остальное служение. Именно эту мысль хотели донести до сознания Уэсли его новые друзья. Познать Бога - означало просто довериться Ему. Когда Джон вышел из темного здания собора, яркий свет майского солнца ослепил его. У самых ступенек бурлила жизнь: множество ларьков, толпы людей, шум, смех, споры. Ах, как хотелось бы в этот момент отправиться пешком куда-нибудь за город, насладиться одиночеством, поразмышлять дорогою о том, что зарождалось в его сердце, но Джон уже пообещал одному из своих друзей пойти в тот вечер на богослужение. Он всегда соблюдал свое правило не нарушать обещаний.

Словно багряная ткань раскинута была по небу до самого горизонта от лучей заходящего солнца, когда Джон, преодолевая свое нежелание, вышел из своей квартиры и отправился в Нетльтон Корт, что на улице Альдерсгейт, где в маленькой комнатке проводились служения. У него не было большой охоты идти туда, поскольку он и раньше бывал на подобных собраниях, но они мало чем помогали ему. Войдя, Джон Уэсли увидел одного из руководителей, Уильяма Холленда. Перед ним на столе лежала книга. Он собирался прочесть предисловие, написанное много веков назад Мартином Лютером к Посланию Павла к Римлянам. Джон сел на одну из жестких скамеек. Ах, лучше бы ему не приходить сюда. Спустя некоторое время он внезапно поймал себя на том, что внимательно слушает проповедника. Ему показалось, что одно или два предложения из речи проповедника как бы выделились из всего остального. Вдруг что-то произошло, но Уэсли не мог понять, что именно и как. Он выпрямился, глаза его засияли. Его лицо озарилось счастьем. Люди, сидевшие по обе стороны от него, обратили внимание на перемену, произошедшую в нем, и Уильям Холленд перестал читать.

— Что с вами, брат Уэсли? — спросил он.

— Когда вы читали, со мной что-то произошло,- смущенно ответил Джон. - У меня появилось удивительное ощущение покоя и счастья. Я почувствовал, что доверился Христу. Мое сердце согрелось удивительным образом!

Он встал и огляделся вокруг.

— Наконец-то я нашел то, что искал. Я трудился и проповедовал, посещал заключенных и ездил в Америку, чтобы угодить Богу. И теперь здесь, на улице Альдерсгейт, на этом маленьком собрании, Бог для меня стал более реальным, чем когда-либо раньше.

Он направился к двери.

— Пожалуйста, простите меня за то, что я ухожу. Я должен пойти рассказать своему брату о том, что со мной произошло.

Так Джону Уэсли открылась великая тайна, сделавшая его счастливым и изменившая его последующую жизнь. Дверь за ним закрылась, и в комнате на пару минут воцарилась тишина.

Чарльз Уэсли жил в угловом доме на узкой улочке Литл Бритн. Джон, обычно полный достоинства, на этот раз со всех ног, как школьник, пустился бежать по улицам Альдерсгейт и Литл Бритен к дому Чарльза. Добежав до двери, он услышал бой городских часов.

Было 9 часов вечера 24 мая 1738 года.

4

ДЛЯ ДЖОНА ЦЕРКОВНЫЕ КАФЕДРЫ ЗАКРЫТЫ

Высокие прусские солдаты показались еще выше из-за своих высоких остроконечных касок, сразу же бросавшихся в глаза, когда из караульного помещения, находившегося за городскими воротами, отчетливо раздалась команда. За этими воротами были стены города Халле. Старинные ворота вели в древний город. Двое очень скромно одетых людей подошли к ним, очевидно, желая войти в город.

- Они англичане,— шепотом сообщил по-немецки один караульный другому.

Когда посетители приблизились, из караульного помещения раздалась другая команда, и караульные вышли на дорогу, заградив им путь своими штыками. Между ними стал офицер и скороговоркой обратился к пришедшим:

— Ваши имена.

Тот, который был ниже ростом, отвечал по-немецки:

— Я — Джон Уэсли, а это — мой друг, Бенджамин Ингхэм.

— Покажите мне ваши паспорта.

Офицер протянул руку за предъявленными ему документами. Джон и его спутник привыкли к подобным проверкам со стороны караульных и солдат. Им часто приходилось подвергаться таким проверкам с тех пор, как они прибыли в Германию.

— Куда вы направляетесь? Что вы собираетесь делать? Почему вы здесь? — засыпал их вопросами высокий офицер.

— Нас пригласили посетить поселения моравских братьев здесь, в Халле, в Мариенборне и в Хернате. Я должен встретиться с графом Цинцендорфом, который, как вам известно, является руководителем их церкви. Я желаю познакомиться с работой школ, курируемых моравскими братьями и с тем, как они воспитывают детей-сирот.

— Вот как! — голос офицера стал мягче.— Это хорошие люди, они делают доброе дело. Вы можете войти в город. Знаете, нам следует быть бдительными из-за шпионов.

Он вернул им паспорта.

— Я пошлю с вами солдата, и он покажет вам кратчайший путь. Это старый город, и вы легко можете в нем заблудиться, хотя очень хорошо говорите по-немецки.

Джон мог бы ответить, что он также говорит по-испански, читает по-итальянски и по-португальски, знает латынь, греческий и иврит. Однако он никогда не хвастался своими познаниями. Поблагодарив офицера, Уэсли последовал за солдатом по узким улочкам средневекового города, чтобы встретиться с моравскими братьями, о которых он так много слышал от своих друзей-немцев в Лондоне и в Америке. Результаты этого посещения сыграют для него большую роль в последующие годы.

* * *

Вернувшись в Англию, Джон рассказал Чарльзу то, что он увидел за три месяца своего путешествия.

— Они точно, как те немцы, которых мы встретили на борту судна, шедшего в Америку... и точно, как те, что живут в Америке. Их сердца наполнены той же радостью, что мы с тобой обрели.

— А что это за отрядные собрания, о которых ты мне писал? — спросил Чарльз.

— А, я думаю, это одна из самых важных их идей. Все они собираются небольшими группами, которые называются у них “отрядами”. В каждой группе есть свой руководитель. Каждую неделю, когда они собираются, руководитель спрашивает у них, что они сделали за неделю, как Бог благословил их, какие искушения они победили. Когда они так вместе беседуют, они помогают друг Другу.

Джон стал возбужденно шагать по комнате.

- Но они далеко не все свое время тратят на разговоры, Чарльз!

- Ты имеешь в виду их школы и т.д.?

- У нас, в Англии, неплохие школы, но их школы — просто замечательные. Если бы мне самому когда-то пришлось открывать школу, я бы воспользовался некоторыми их идеями. У них также есть детские приюты — это замечательные места, где воспитываются бездомные дети. Мы могли бы устроить в Англии нечто подобное.

Чарльз вздохнул.

- Ты можешь стать школьным учителем, Джон,— сказал он,- У тебя нет своей церкви, и ты не можешь проводить свою жизнь, просто совершая походы в Германию или проповедуя в чужих церквах. Ты, конечно же, можешь вернуться в Оксфорд, если захочешь.

Он встал и положил свою руку на плечо Джона.

- Как ты думаешь, чем Бог желал бы, чтобы мы занялись?

- Не знаю, но Он укажет нам, Чарльз, я в этом уверен. А пока мы должны продолжать проповедовать.

Джон взглянул на стопку бумаг и гусиное перо, лежавшие на столе, за которым сидел его брат.

- А ты должен продолжать писать свои гимны.

- Продолжать писать! — рассмеялся Чарльз,— Я не могу остановиться, чтобы не писать их, Джон! Мне кажется, что гимны и поэмы просто льются с кончика моего пера. Я ловлю себя на том, что сочиняю стихи, пока одеваюсь, моюсь или иду по городу.

Вдруг он стал очень серьезным.

- Но я не могу судить о том, насколько они хороши. Никто никогда не исполнял их.

- Когда придет время, Бог воспользуется и твоими гимнами, братишка. Как ты сказал, мы должны заниматься своим делом - писать и проповедовать.

* * *

Однако сказать проще, чем осуществить. Уже множество лондонских церквей отказалось от проповедей Джона. Вместо того, чтобы читать проповедь по книге и проводить спокойные служения, во время которых можно было немного вздремнуть, этот новый проповедник, казалось, был охвачен пламенем; его проповеди были слишком жизненными и убедительными. Они проникали в сознание слушающих, бередили их души, а они этого не любили. И так было везде, где бы Джон ни проповедовал.

Сразу же после возвращения из Германии Джон отправился в церковь, чтобы провести там утреннее служение.

— Я разделю свою проповедь на две части,— сказал он Чарльзу.— Половину я прочту утром, а другую половину — вечером.

Собрание было довольно многолюдным, поскольку имя Джона Уэсли становилось уже широко известным в Лондоне. Когда Джон встал за кафедру, голоса беседовавших смолкли. Вместо торжественных гимнов исполнили несколько унылых, монотонных песнопений, да и то пели их только некоторые. Джону хотелось бы разучить с этими людьми один из новых гимнов своего брата с веселой, захватывающей мелодией, но он знал, что это вызовет настоящий бунт: англиканская церковь не любила гимнов на своих служениях. Даже то, что Джон говорил прихожанам в своей проповеди, растревожило их почти так же, как если бы исполнили гимн. Он взглянул на хорошо одетых людей, собравшихся в церкви, и сказал, что они все являются грешниками — и мужчины, и женщины — и что бы они ни делали, и что бы ни жертвовали, они не смогут угодить Богу до тех пор, пока не полюбят Его всем своим сердцем.

Среди прихожан поднялся ропот. Всюду слышалось одно и то же недовольное восклицание: “Грешники!” Богатые, уважаемые люди выражали свой протест против слова, которое, по их мнению, должно было относиться только к ворам и бродягам. То здесь, то там поднимался человек и с шумом, демонстративно пробирался к выходу. Несколько дам в париках и в широких юбках тоже последовало к дверям, и даже не выйдя из церкви, они принялись громко болтать. Джон спокойно продолжал свою проповедь, говоря о Божьей любви и о своем собственном недавнем опыте. Когда он закончил служение и сошел со ступенек кафедры, вперед вышел человек с позолоченным жезлом в руках. Вместо своей обязанности препроводить проповедника из церкви, он обратился к собранию.

— Хотите еще раз услышать подобную проповедь? — спросил он громко.

Недовольные возгласы раздались во всех концах церкви.

Тогда церковный служитель холодно сказал:

— Поэтому вы, мистер Уэсли, не будете, как предполагалось ранее, проповедовать здесь ни сегодня вечером, ни в любое другое время. Я прослежу, чтобы вы ушли, и позабочусь, чтобы вы сюда не вернулись!

Когда Джон вернулся домой, Чарльз догадался о случившемся, как только взглянул на серьезное лицо брата.

— Еще одна церковь закрыла перед нами свои двери, да, Джон?

Джон устало опустился на стул и кивнул.

— Впредь мне придется говорить прихожанам все сразу, Чарльз, и не делить проповедь на две части,— сказал он, криво улыбнувшись.- Мне в ближайшие дни не дадут возможности выступить в одной церкви дважды!

— Мы столько всего можем дать людям! Если бы они только согласились нас выслушать! Мы можем предложить им новую жизнь, но, похоже, они не хотят ее.

— Я думаю, так происходит с каждым, кто желает показать людям новый образ жизни.

Джон встал и выглянул через крошечные дутые стекла на улицу, по которой неведомо куда стремилась озабоченная неведомо чем толпа людей.

— Бог им не особо нужен, Чарльз. Взгляни на них! Если бы мы только могли выйти и рассказать им, беспечным людям, о Нем. Большинство из них вообще не ходит в церковь.

— Послушай, брат,— голос Чарльза стал более резким, чем обычно.— Церковь — это место для проповеди Божьего слова. Если люди не хотят посещать ее, то они не заслуживают слышать эту проповедь. Если ты не оставишь эти свои идеи, ты станешь как молодой Джордж Уайтфилд.

На его красивом лице отразилось беспокойство.

— Ты знаешь, что люди о нем думают.

Джордж Уайтфилд был другом братьев Уэсли

во время их пребывания в Оксфорде. Теперь он стал одним из самых известных проповедников в Англии. Уайтфилд тоже был в Америке и произвел на братьев Уэсли очень хорошее впечатление. Теперь ему, так же как и Джону, запретили проповедовать в церквах, но он просто не мог молчать, и тогда он начал проповедовать в Бристоле под открытым небом. На полях и в шахтерских поселках, которые находились неподалеку от города, тысячи горняков и сельских жителей собирались послушать Уайтфилда.

— О нет, Чарльз!

— Джон недовольно покачал головой,— Я никогда на это не пойду. Проповедь под открытым небом — не способ поклоняться Богу. Я никогда не сделаю этого!

Однажды Джон получил письмо из Бристоля, и у него возникло странное чувство, что проще всего было бы оставить это письмо нераспечатанным на столе, на том месте, где оно лежало. Это письмо было важным — Джону что-то сразу же об этом сказало,— но он почему-то не хотел читать его. Сломав сургучную печать и развернув плотный лист бумаги, он дважды или трижды перечитал письмо, прежде чем отложить его.

— Это от Джорджа,— тихо сказал он,— от Джорджа Уайтфилда.

— С ним стряслась беда?— спросил Чарльз,— Его посадили в тюрьму за нарушение порядка в Бристоле? Я всегда знал, что это рано или поздно произойдет.

— Нет, Чарльз. Он снова отправляется в Америку.

Чарльз встал со стула с улыбкой на лиде.

— Тогда это означает конец проповедей под открытым небом,— весело сказал он.

— А может, и нет, брат,- ответил Джон.- В письме он просит меня поехать в Бристоль и... взять на себя его работу: проповедовать горнякам... под открытым небом.

5

ПРОПОВЕДЬ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

— Он проделал верхом большое расстояние!

Хозяин лавки смотрел в сторону человека, ехавшего верхом на лошади по узкой улочке. На мостовой лошадь споткнулась о скользкий булыжник, и всадник чуть не вылетел из седла.

— И, судя по лошади, дорога была нелегкой,— ответила стоявшая рядом женщина, повернувшись спиной к своим разложенным на грубой доске мишурным безделушкам,— Да, священники должны быть привычными к верховой езде. Они довольно часто ездят на охоту на лис.

- Это единственное, пожалуй, о чем большинство из них не забывает, не считая, конечно, того, чтобы поесть и выпить со своими богатыми соседями.

Лавочник взял мелкую монету, протянутую ему женщиной за выбранные ею овощи.

- Если бы они все были, как тот священник Уайтфилд, о котором мы столько слышали, и больше думали о том, как помочь простым сельским людям, как вы и я, тогда бы это меня заинтересовало. Возможно, я даже стал бы иногда ходить в церковь!

- Возможно! - рассмеялась женщина.— Хотя вряд ли!

Джон Уэсли (а это был именно он) продолжал свой путь верхом по людным переулкам Бристоля. Он миновал старый Датч Хауз и спустился по извилистой Уайн Стрит. Из Лондона он отправился в путь во вторник; теперь же была суббота, вторая половина дня. Несколько минут спустя Уэсли натянул поводья возле небольшой бакалейной лавки. Здесь была квартира Джорджа Уайтфилда.

Эта поездка была не из легких, и Джон почти не видел местности, по которой проезжал. Он вообще не хотел ехать, но и не мог оставаться в Лондоне. Чарльз гневно осуждал проповеди Джорджа Уайтфилда под открытым небом и считал это глупостью и заблуждением. До конца своей жизни Уэсли-младший оставался критически настроенным ко всему, что было несвойственно англиканской церкви, хотя он и понял, что многое из того, что делал его брат, было необходимо, и сам участвовал в его затеях. Одни друзья торопили Джона с поездкой, другие же убеждали его отказать Уайтфилду. В конце концов Джон положил в вазу два листка бумаги. На одном было написано “ехать”, а на другом — “остаться”. Он погрузил в вазу руку и вынул один листочек. На нем было написано “ехать”. Во время всего этого длительного путешествия он спрашивал себя, правильно ли поступил. Даже теперь, по прибытии в Бристоль, Уэсли решил всего лишь понаблюдать за тем, что будет происходить.

Приехав на место, Джон привязал свою лошадь поводьями к столбу и вошел в лавку.

* * *

Джон и Уайтфилд беседовали и молились до поздней ночи. Джон настаивал, что приехал не для того, чтобы взять на себя работу Джорджа, а просто для того, чтобы выяснить для себя, является ли она правильной. На следующий день они встали на рассвете, и для Джона началось одно из самых насыщенных воскресений в его жизни.

Апрельское солнце пробивалось сквозь облака, когда Джон следовал за Уайтфилдом на площадку для игр в местечке Питей, где уже собралось множество людей. Джон стоял рядом со своим другом и наблюдал за лицами слушавших его людей. Его поразило, что это были такие же люди, каких он видел из окна своих комнат в Лондоне; это были те люди, которым он хотел проповедовать: простые, бедные рабочие люди, которых никогда не встретишь в церкви. Неужели Бог таким образом показывал ему Свой путь?

Покинув игровую площадку, Джон и Уайтфилд отправились в Ханхем Маунт, что в Кингсвуде. Некогда это был очаровательный королевский парк; теперь же эта обширная территория, находящаяся в предместьях Бристоля, была завалена кучами шлака, огромными грудами земли и мусора. Грязно и уныло. Там и тут посреди всего этого запустения видны были грязные сооружения квадратной формы, построенные из кирпича. Это были дома, в которых жили жалкие, несчастные люди со своими тощими и полураздетыми детьми. Как только обитатели этих мест увидели Уайтфилда, все они бросились к нему. На их угрюмых лицах появились улыбки; дети толкали друг друга, чтобы пробраться поближе к проповеднику и подержать его за руку. Еще больше желающих послушать собралось неподалеку от Роуз Грин, где Джордж Уайтфилд проповедовал уже третий раз за тот день. Везде Джордж говорил людям одно и то же: он должен покинуть Бристоль, так как Бог снова призывает его проповедовать в Америке. Когда люди спрашивали, что будет с ними во время его отсутствия, Джордж всегда давал им одинаковый ответ:

— Бог, отсылающий меня отсюда, пошлет кого-то другого на мое место!

Каждый раз, когда он говорил это, Джон отводил от него свой взгляд, пытаясь всем своим видом показать, что он не понимает смысла фразы, сказанной его другом. Вечером друзья пешком возвращались в город вдоль реки, поблескивавшей серебром на весеннем солнышке. Река протекала через центр города, где в тот вечер встали на якорь парусные суда. Джон согласился пойти проповедовать небольшой группе людей, собиравшейся на Николас Стрит. Джордж Уайтфилд проповедовал неподалеку, в одном из домов на Балдуин Стрит. Джона собралось послушать очень мало людей, а дом, где должен был проповедовать Уайтфилд, был настолько заполнен людьми, что Джону даже не удалось подняться по лестнице в комнату, в которой проходило служение. Поэтому ему пришлось взобраться на крышу соседнего дома, проползти по скользкой черепице и через окно пробраться в комнату, где его ожидали друзья. Однако конец — делу венец.

Когда служение подошло к концу, Джордж Уайтфилд огляделся вокруг и сказал:

- Мой хороший друг, преподобный Джон Уэсли, вчера приехал из Лондона. Сегодня он был со мной в Кингсвуде. Завтра утром Уэсли будет проповедовать на кирпичном заводе на окраине полей Сент-Филиппа.

Вернувшись домой, Джордж рассказал Джону о своем обещании людям и вскоре уехал. Сначала Джон рассердился и не согласился помочь своему другу, но в конце концов он решил прочесть утром проповедь так, как это делал Уайтфилд, но один раз, не больше. Он вспомнил о том, как ему не хотелось идти на собрание на улице Альдерсгейт, и как Бог открылся ему там. Возможно, чем меньше Джону хотелось проповедовать на улице, тем в большей мере Бог собирался использовать этот случай для того, чтобы убедить священника в правильности его решения. Итак, Джон отправился на кирпичный завод.

К его удивлению, там собралось больше людей, чем в предыдущий день в Питее на проповедь Уайтфилда. Оглянувшись по сторонам, Джон увидел вокруг нетерпеливые, любопытные лица. Не было ни гимнов, ни молитв. Джон мог только обратиться к людям с проповедью, как это делал Джордж. Он взобрался на небольшой холмик и тихо помолился. Воцарилась глубокая тишина.

- Я пришел к вам во имя Иисуса. Он также проповедовал людям на полях под открытым небом. Прежде всего Христос говорил им, зачем Он пришел: “Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим”.

Три тысячи людей вслушивались в его чистый, хорошо поставленный голос. Многие расплакались, когда Джон стал говорить о Божьей любви к ним. Другие же вышли из толпы и стали поодаль от нее или сели на глиняные насыпи.

— Мистер Уайтфилд был прав,— говорили друг другу верующие, когда проповедь закончилась. - Бог забрал его и послал на его место еще более великого человека.

Закончив проповедь, Джон тоже понял, что поступил правильно. Бог воспользовался закрытыми для Джона кафедрами Лондона и Бристоля для того, чтобы послать через него весть об Иисусе на поля, в деревни и села, в городские скверы и парки Лондона. Сердцем своим Джон понял, что он никогда не сможет оставить дело, начатое им на кирпичных заводах.

* * *

Через несколько дней Джон уже прочел проповеди в полдюжине мест в Бристоле и выезжал в Бат, фешенебельный центр Англии, расположенный близ Лондона. Всюду результаты были одинаковыми. Люди просили его проповедовать им, рассказывать, как можно получить прощение за свои грехи. Они уходили с его проповедей более счастливыми, чем когда-либо в своей жизни. Вскоре Джон обнаружил, что из-за того, что люди потянулись к нему, возникала другая проблема: духовенство Бата и Бристоля невзлюбило его. Но Джона это не беспокоило. У священников все равно не было времени для людей, которых он приводил к Богу. Духовенство не допускало бедняков к причастию, а когда те все же приходили в церковь, прихожане всем своим видом показывали, что их присутствие там нежелательно. Бедняки были плохо одеты и в большинстве случаев не умели ни читать, ни писать. Для того, чтобы этим людям удалось сохранить обретенную вновь веру, им следовало собираться вместе для общения и наставления друг друга. Джон Уэсли это ясно понимал. Что он мог сделать для этого?

На память пришли общества, которым он помог объединиться в Лондоне, и отряды в немецком городе Хернхате. Именно это нужно было сделать и для этих людей. Казалось, все, что Джон увидел и сделал за последний год, каким-то образом было взаимосвязано одно с другим. Он объединил новообращенных в небольшие группы, каждый вечер встречался с ними и нашел немало хороших мужчин и женщин, способных руководить верующими и присматривать за ними в его отсутствие.

Однажды в одном из отрядов, один рассудительный человек отвел Джона в сторону и сказал ему:

— Ваши проповеди имеют слишком большой успех, брат Уэсли! Мы уже не можем принять в этих комнатушках всех приходящих. Что же нам делать?

Джон и сам уже думал над этим какое-то время. У него был готов ответ:

— Мы должны построить здание, где люди могли бы собираться.

Некоторые были удивлены его предложением.

— Кроме того,— продолжал Джон,— я, кажется, знаю, что нам нужно. Я осмотрел земельный участок между улицами Бродмид и Хорсфеар, где мы могли бы построить необходимое нам здание. Я уже беседовал с владельцами этого участка и, думаю, они согласятся продать его мне.

— Но что скажут священники, когда узнают, что вы строите здание для собраний? Что скажет епископ Бристоля?

Джон мрачно усмехнулся:

— Я уже виделся с епископом, друг мой. Он пытался запретить мне проповедовать здесь, в Бристоле. Я сказал ему, что мой приход - это мир и что я буду проповедовать, где пожелаю.

— И он не может вам помешать?

— Никто не может помешать мне в этом. Точно так же никто не может помешать нам строить здание для собраний, где смогут собираться люди, нежеланные в приходских церквах.

Джон отвернулся.

— Пойдите посмотрите участок, который я нашел в Хорсфеаре.

Джон оказался прав. Никто не пытался препятствовать постройке здания, которое было спроектировано очень просто и состояло из большой комнаты для богослужений и нескольких комнат поменьше, где могли собираться небольшие группы верующих. Спустя месяц или два после прибытия в Бристоль Джон уже был на стройке, среди камней и бревен. Стены здания были почти возведены, а сверху было видно небо, так как до крыши еще дело не дошло. Методисты Бристоля окружали Джона: они сидели, где могли, или стояли на улице. Вскоре здание первой методистской церкви было торжественно открыто, и в его стенах прозвучала проповедь Джона Уэсли. Затем верхом на лошади он вернулся в Лондон, чтобы рассказать своим друзьям о том, что произошло, и увидеть, что Бог приготовил для него в Лондоне.

6

ПЛАМЯ МЕТОДИЗМА ОХВАТЫВАЕТ АНГЛИЮ

Муефилдз, открытая местность в центре Лондона, была заполнена людьми, несмотря на то, что было всего лишь 7 часов утра и к тому же воскресенье. С каждой минутой все больше и больше людей торопливо сходилось к этому месту по аллеям и по улицам, вымощенным булыжником. Скромно одетые торговцы; подмастерья, которые позже будут, забавляясь, бороться друг с другом; дети, которые будут играть в прятки среди кустов, - все они становились тише и спокойнее, следуя за толпой людей.

Один прохожий ухватил за рукав спешащего мальчика-подмастерья.

- Эй, ты,— сказал он,— что происходит сегодня в Муефилдзе? Не может быть, чтобы в таком месте и в такой день производили открытую казнь.

— Там будет тот человек, Джон Уэсли, священник, которого выставили из всех церквей. Сегодня утром он будет проповедовать в Муефилдзе.

— Проповедовать? Где? Конечно же, не под открытым небом? Никогда в жизни не слышал ничего подобного.

— Именно так,— ответил парень, подтягивая свой спущенный рукав.— Говорят, он несколько месяцев проповедовал в Бристоле прямо на полях.

— Я, наверное, пойду с тобой. Там, вероятно, можно будет развлечься. Это, должно быть, странный священник, раз он пошел на такое. Возможно, слегка сумасшедший.

Над головами собравшихся людей они увидели худую фигуру человека, поднимавшегося на деревянный помост. Мальчик-подмастерье указал на него:

— Смотрите, это он. Он уже начинает свою проповедь. Нам лучше пробраться поближе. Мы не услышим его на таком расстоянии.

Затем чистый голос донесся до них в тишине. Казалось, что его можно было услышать по всему Муефилдзу.

Джон Уэсли не пользовался ораторскими хитростями. Он не пытался играть, как актер, развлекать публику или запугивать ее. Он никогда не кричал и не грозил пальцем. Он говорит спокойно, и его слова достигали каждого слушателя. Он просто говорил о Боге, о Его ненависти ко греху и о Его любви ко всем людям — и к богатым, и к бедным. Закончив свою проповедь и помолившись, он спустился с помоста. Множество людей пыталось пробраться к нему и спросить, где бы они могли спокойно поговорить с ним; другие хотели поведать ему о том, что его слова изменили их жизнь.

Чуть позднее, в тот же день после полудня, Джон пешком отправился через весь Лондон в небольшую деревушку Ньювингтон, а оттуда в Кеннингтон. Здесь тоже собралась огромная толпа, но толпа совсем другого рода. Вместо работников и прилежных подмастерьев — порочные особы, женщины-пьяницы, карманники, воры и бродяги, которые не имели домов, спали в общественных местах или прямо под заборами. Они появлялись на улицах города, чтобы ограбить одиноких прохожих. Однажды в воскресенье во второй половине дня в Кеннингтоне собралось около 15000 грубых, неотесанных людей, а в понедельник утром еще больше людей пришло посмотреть на казнь через повешение полудюжины человек. Джон, с его опрятной прической, чистым лицом, одетый в аккуратный черный костюм, выглядел странно на фоне собравшейся толпы.

— Ты пришел нам проповедовать, а, священник? — закричала одна женщина.

— Эй, ребята,— пронзительно воскликнул грязный молодой парень,— идите посмотрите, что здесь такое. Это будет получше петушиных боев.

Говоря это, он поднял горсть земли, готовясь бросить ее в проповедника.

— Дайте ему на что-нибудь встать! Эй, вы там, впереди, придумайте что-нибудь! Он такой низкий, что нам его не видно!

Джон взобрался на холм и поднял руку, требуя тишины.

- Меня зовут Джон Уэсли,— начал он,— То, что я желаю сказать вам — важно, потому что это - слово Самого Бога: “Обратитесь ко Мне, все концы земли, и будете спасены”. Эти слова являются Божьим посланием для вас.

В отличие от некоторых проповедников, Джон не осуждал собравшихся людей за их грехи. Он снова говорил им о Божьей любви, о том, как изменилась бы их жизнь, если бы они обратились к Господу и сошли со своих порочных путей. Парень, державший кусок грязи, почувствовал, как она выскользнула из его руки. Суровые лица смягчились, и в глазах людей застыли слезы, когда они слушали Джона.

- Когда вы еще сможете прийти к нам? -множество людей задало ему этот вопрос после окончания проповеди. Джон смотрел на них и удивлялся тому, что Бог пожелал использовать его, образованного человека, преподавателя Оксфорда, для того, чтобы донести Его слово до таких людей.

— Как только у меня будет возможность,— ответил он.— Завтра я должен буду на короткое время вернуться в Бристоль.

Подлинный труд для Джона Уэсли серьезно начался в Лондоне и Бристоле. Проездив верхом все лето между этими двумя городами, Джон впервые ощутил вкус кочевого образа жизни. Впоследствии практически вся его жизнь прошла в дороге, в разъездах.

В том году стояла холодная зима с гололедами; сильные морозы начались рано. Джон знал, что в такую погоду люди вряд ли придут послушать его. Чаще всего по воскресеньям люди, обычно собиравшиеся в Муефилдзе, оставались дома, а немногочисленные ревностные слушатели Джона, приходившие, несмотря на морозы, становились почти синими от холода.

Однажды утром, когда Джон закончил свою проповедь, к нему подошел незнакомец.

— Простите меня за то, что я надоедаю вам подобным образом. Я не являюсь методистом, но я заинтересован в вашей работе.

Джон протянул ему руку:

— Все любящие Бога — мои друзья. Знаете ли, для методистов все люди - друзья, у нас нет врагов.

— Охотно этому верю. Итак, сэр, я только что спустился сюда по этому переулку. Я проходил мимо собачьих будок лорда Мэйора, где он держит своих охотничьих собак,- он указал на отдаленный край Верхнего Муефилдза,— По одной стороне этого переулка находится старый литейный цех. Много лет назад, когда там переплавляли ружья, отобранные у французов, в цехе произошел взрыв, но вы, вероятно, не помните этого, поскольку тогда вы были еще ребенком.

— Правда? — Джон был озадачен.

— С тех пор никто этим заводом больше не пользовался. Я думаю, вы могли бы купить его за 150 фунтов стерлингов; а вложив в него еще несколько сотен, вы получили бы именно такое здание, какое вам нужно. Вашим методистам надо же где-то собираться в жару или в снег.

— Сэр,— голос Джона немного подрагивал из-за переполнявших его чувств,— я верю, что Бог послал вас ко мне. Вы правы: это то самое место, которое нам нужно. Я как раз тоже думал о том, что есть множество разрушенных зданий.

Незнакомец кивнул.

— Вы имеете в виду церкви, принадлежавшие французским беженцам? Да, правда. Одна из них находится на Спител Филдз, одна — на Севен Дайел. Еще одна находится в Сауфуорке, над рекой. Вам следует осмотреть их.

Проповедник крутнулся на каблуке, завернувшись в свое длинное пальто, служившее ему надежной защитой от холода, и, прежде чем незнакомец, приподняв свою большую, расшитую золотом треугольную шляпу, крикнул ему вслед: “Желаю удачи!”, уже спешил через газоны Верхнего Муефилдза к разрушенному литейному заводу.

Вскоре это здание было перестроено под церковь. Колокол, подвешенный на воздвигнутой Джоном колокольне, созывал людей на богослужение каждое утро, в пять часов. Внизу стояли простые скамейки, а над ними были балконы. Женщины и мужчины сидели в церкви отдельно так же, как и раньше, во время первых проповедей Джона. Часть здания была отведена для того, чтобы методисты могли собираться там и беседовать о своей вере и о своих проблемах. В этих же комнатах в течение дня проводились занятия со школьниками. На верхнем этаже были устроены личные апартаменты Джона, где он мог жить, находясь в Лондоне. Его мать переехала из Гейнзборо, где она жила в семье дочери Эмилии, в Лондон. Теперь она жила в этом здании вместе с Джоном. Здесь миссис Уэсли часто беседовала с друзьями сына. Однажды в ее комнате произошло событие, которое очень повлияло на будущее методизма.

* * *

Джон находился в Бристоле. Дела и плохая погода задержали его приезд домой. Возвращаясь в Лондон из Бата, он думал о служении, на которое ему не удалось попасть. Как же оно прошло? И он, и Чарльз отсутствовали в Лондоне, а другого проповедника не было. (Джон всегда настаивал на том, что только рукоположенные служители имели право проповедовать. Остальные же верующие могли только оказывать помощь на небольших служениях, как это делал, например, Томас Максфилд, молодой человек, обратившийся к Господу в Бристоле и получивший от Джона позволение помогать.) Итак, возвращаясь домой, Джон предполагал, что люди на том служении пропели гимны, написанные Чарльзом, помолились, почитали Библию и разошлись по домам.

Но на литейном заводе его ожидало потрясение: в его отсутствие Томас Максфилд осмелился проповедовать. Поднявшись наверх, в комнату своей матери, Джон был крайне разгневан. Он кивком поздоровался с матерью и сбросил свой дорожный плащ.

- Мой дорогой сын,— удивленно сказала Сюзанна,— что случилось? Тебе кто-то пригрозил тюрьмой за проповедь под открытым небом? Кажется, ты чем-то очень огорчен.

- Я зол, мама,- резко ответил он.- Я узнал, что молодой Максфилд теперь выполняет мою работу!

В его словах почувствовался сарказм.

- Он проповедовал, не так ли? На служении! Я никогда не просил его об этом, и я исключу его из общества методистов.

- Джон...

Он не слушал ее.

- Мы с Чарльзом хорошо подготовлены. Священники в Англии тщательно изучали Библию и специально готовились к такой работе. Познания же Томаса скудны, или они вообще у него отсутствуют. Если мы позволим людям, подобным ему, проповедовать, то они станут для других помехой и даже опасностью, а не помощью. Максфилд почти ничего не может сказать. Беда заключается в том, что он называет себя методистом, и поэтому люди будут слушать его.

Миссис Уэсли подняла руку, и Джон замолчал.

— Послушай меня. Я слышала проповедь Томаса Максфилда. Он говорил понятно и хорошо. У него от Бога такое же призвание проповедовать, как и у тебя, хотя у него и не было возможности учиться в университете, в отличие от тебя. Сколько методистов собирается здесь? — спросила она уже более строго.

— Больше, чем мне под силу. И здесь, и в Бристоле их собирается очень много.

— А скоро их будет еще больше, и тебе станет еще труднее справляться с ними. Джон, ты не единственный в Англии человек, умеющий проповедовать. Даже вместе с Чарльзом вы не сможете справиться с пламенем методизма, которое будет распространяться все больше и больше. У тебя должны быть помощники-проповедники, которым бы ты мог доверить сказать то, что хотел бы сказать сам.

Джон замер, устремив вперед свой взгляд. Он будто бы перенесся за стены этой комнатки на широкие луга и поля английских деревень, в закопченные промышленные города Мидленда и северной части страны, на оживленные оловянные рудники Корнуолла. Повсюду люди ожидали известия, которое он передавал в Бристоле и в Лондоне. Люди должны иметь возможность услышать его. В своем видении Джон на мгновение увидел мужчин и женщин, объединенных по всей стране в небольшие общества, наподобие тех, что он уже создал. Он увидел, что села становятся опрятнее, города — чище, мужчины становятся более трудолюбивыми, женщины — более счастливыми. Он увидел, как дети идут в школу, а беспризорных мальчиков и девочек определяют в приюты. Методизму было менее двух лет, но Джон уже начинал видеть, какие преобразования могло принести в будущем это течение. Бог собирался при помощи этого нового духовного движения изменить Англию в последующие годы. А если так, то, кроме него и Чарльза, а возможно, и нескольких дружелюбно относящихся к ним священников, на это служение еще потребуются люди. Джону следует иметь помощников.

- У меня должны быть помощники. Да, ты права, мама. Ты говоришь, Томас Максфилд подходит для этой работы?

Мать Джона, теперь уже женщина преклонных лет, выглядевшая довольно уставшей, кивнула головой:

- Да, Джон. Я уверена.

Она так же ясно, как и Джон, видела, что должно произойти при помощи этого замечательного движения, основанного Джоном. Сюзанна указала сыну на дверь:

— Пойди скажи ему это, Джон.

Томас Максфилд стал первым рукоположенным проповедником в методизме, но вскоре появились и другие, присоединившиеся к нему по просьбе Джона. Мечта Джона начинала осуществляться. Методисты распространяли по всей стране послание надежды и любви. Джон и Чарльз стали хорошо известными в стране личностями. Они выезжали с проповедями на север—в Эпуорз и Ньюкастл, и на запад—в Бристоль, и дальше—в Уэльс или Корнуолл.

Методизм распространялся, но возникло и враждебное ему течение, представители которого выражали свое недовольство деятельностью братьев Уэсли и их единомышленников.

7

ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ

— Как вы думаете, что там такое происходит, а?

Компания мужчин, возвращавшихся домой из деревенской пивной, остановилась, когда их вожак указал на один из домов на противоположной стороне поля.

— О, мне бы хотелось это знать,- еле ворочая языком, невнятно прохрипел один из них.— Это методисты. Поганые шпионы-методисты!

— Шпионы — вот они кто! — поддержал другой.

Третий мужчина схватил своего приятеля за полу его оборванного пальто.

— Всем известно, что они постоянно замышляют заговоры против короля Георга. Принц Чарльз сидит во Франции, через пролив, и только того и ждет, чтобы переправиться сюда, убить короля, а нас всех упрятать за решетку.

— А какое они имеют к этому отношение? — первый собеседник снова указал на тот дом.

— Не будь таким дураком, Джек,— ответил третий.— Всем известно, что этот Уэсли — переодетый католик. Он - один из лучших шпионов принца Чарльза.

— Ты хочешь сказать, что французы платят этим методистам?

— Конечно! Все об этом знают, кроме тебя, кажется. Давайте проучим их!

Пьяная компания быстро приняла это предложение и, спотыкаясь о кротовые кочки и кроличьи норы, через поле направилась к дому, чтобы осуществить свой злой замысел.

Тем временем в этом доме за столом сидело полдюжины человек. При тусклом свете свечи они читали. Вдруг в комнату, разбив окно, с грохотом влетел камень. Он попал в плечо одной из женщин и, рикошетом отскочив от него, задул свечу. На улице послышались грубые возгласы и смех. В комнату влетело еще два или три камня. Пока в собравшемся маленьком обществе методистов открыли дверь и снова зажгли свечу, голоса на улице стали стихать; как видно, невежественные пьяницы поплелись через поле обратно в деревню. При свете свечи методисты вернулись к чтению Библии, лежавшей на столе, и, преклонив колена, помолились.

Беда заключалась в том, что познания многих людей о деятельности методистов были построены на необоснованных слухах, и лишь немногие знали истинное положение вещей. Множество людей искренно, но по глупости верило, что методисты были шпионами молодого самозванца, вторгшегося в Англию в 1745 году. Судьи магистрата считали их нарушителями порядка и смутьянами из-за того, что они проводили многолюдные собрания под открытым небом. Ленивые, беззаботные священники способствовали натравливанию толпы на них, потому что проповедники-методисты обличали таких священников, предпочитавших выпить и поохотиться, чем заниматься своей работой—проповедовать и заботиться о приходах. Среди недоброжелателей методистов были и искренние, но консервативно настроенные люди, считавшие, что старые, уже устоявшиеся традиции англиканской церкви лучше и мудрее. Они не воспринимали многих нововведений методистов: служений на полях, рукоположенных проповедников, вечерних служений в простых домах. Эти приверженцы традиционной англиканской церкви не воспринимали самого Джона Уэсли и его последователей. А простые люди повсюду были безнадежно бедны, невежественны и грубы. После тяжелого трудового дня они валились от усталости с ног и либо засыпали в своих жалких лачугах, либо до беспамятства напивались в пивных. И только пожары, травля быков, петушиные бои заставляли их время от времени трезветь. Одурманенная алкоголем толпа безо всякой причины яростно нападала на проповедников-методистов. Случалось так, что человека злобно травили, словно быка, или бросали в пруд, или напускали на него собак, испытывая при этом наслаждение. Братья Уэсли и сами часто подвергались подобным грубым нападениям толпы.

Однажды в Лондоне Джон проповедовал ревностным слушателям на полях Коверлет. В отдалении он заметил нескольких подозрительных личностей, которые шептались и смеялись, явно что-то замышляя. Потом на какое-то время они скрылись из вида, но вскоре вернулись, пригнав стадо коров. Хулиганы старались подогнать их к собравшимся слушателям, но Джон с радостью увидел, что животные, убежав от преследователей, снова вернулись на пастбище. Тогда один из хулиганов нагнулся и что-то поднял с земли. На проповедника и его слушателей градом посыпались камни. Голос Джона ни разу не дрогнул, но вдруг Уэсли пошатнулся: камень попал ему между глаз. Он спокойно и мужественно вытер носовым платком кровь с лица и продолжил свою проповедь, будто ничего и не случилось, а нападавшие тем временем скрылись.

В Пенсфорде, что в центральных графствах Англии, Джону пришлось ближе столкнуться с недовольной толпой и с быком. На этот раз немного людей собралось его послушать. Уэсли позаимствовал в местной гостинице стол, поставил его посреди деревенской лужайки, взобрался на него и начал свою проповедь. Как только он заговорил, на лужайку ворвалась компания, знавшая о его приходе. Местные члены магистрата и священник заплатили этим людям, чтобы избавиться от Джона. Впереди себя наемники гнали разъяренного, перепуганного быка, направляя его на проповедника. Животное все время пыталось уклониться то вправо, то влево, и только раз ему это не удалось, и оно ринулось к своей жертве. Как только бык приблизился, Джон наклонился вниз и ловко повернул голову быка так, что тот пробежал мимо, даже не задев стола, а Уэсли как ни в чем не бывало продолжал свою проповедь. Попав впросак, злоумышленники пришли в ярость, ринулись к столу и, повалив его, разломали в щепки, пытаясь схватить проповедника, когда тот упал. Но пока они соображали, что делать дальше, друзья подхватили Уэсли и унесли его невредимого на своих плечах.

* * *

Несколько раз недоброжелатели Джона чуть не убили его. Так было и в Фалмауте, когда он отправился туда, чтобы посетить одну больную методистку. Стоило Джону войти в ее дом, как толпа стала колотить в дверь.

- Уходите через черный ход,— приказал он больной женщине и ее дочери. Когда они возразили ему и стали настаивать, чтобы бежал он, Джон подтолкнул их к двери.- Кто-то должен остаться и отстоять дом. Если они ворвутся сюда, увидят вас и обнаружат, что меня нет, они, вероятно, расправятся с вами,— сказал Джон.

Едва они успели убежать, в передней части дома раздался сильный треск. Входная дверь была высажена, и на лестнице послышались шаги.

— Что же нам теперь делать, сэр?

Обернувшись, Джон с удивлением обнаружил, что в доме осталась девочка-прислуга. Он уверенно улыбнулся и сказал:

— Молиться, дитя мое.

— А не лучше было бы вам убежать? — со слезами спросила она.

Джон прислушался к шуму в коридоре.

— Сквозь эту толпу? — усмехнулся он.— Думаю, это будет не так просто. Нет, нужно молиться, чтобы Бог утихомирил их.

Девочка отметила, что молитва Джона была очень личной и, совершая ее, он даже не опускался на колени. После молитвы Уэсли деловито снял со стены большое зеркало, чтобы его не разбили.

По вымощенной булыжником мостовой из порта бежало полдюжины моряков, покинув свое судно, бросившее там якорь. Они не знали, что здесь происходило, но им показалось, что это что-то захватывающее.

— Что случилось? Кто там? Убийца? Ломайте дверь! — голоса моряков выделялись на фоне общего шума. Дверь с треском поддалась, и Джон оказался перед собравшейся в коридоре толпой.

— Что вам угодно? - спросил он,— Я вам сделал что-то плохое? Или, может быть, вам? — он взглянул на одного из толпы, но тот отрицательно покачал головой,— А, может, вам? — он вышел вперед, и люди расступились перед ним. На улице он увидел остальных людей.

— Вы позволите мне сказать вам что-то? -спросил он.

— Пусть говорит! - закричали матросы, стоявшие в дверях. Они были покорены храбростью этого тихого, скромного человека.— Давайте послушаем, что он скажет!

Поскольку табурета не нашлось и стать было не на что, Джон, окруженный толпой, заговорил стоя на земле. То с одной, то с другой стороны начиналась какая-то возня, и Джон заметил в толпе три-четыре хорошо одетых джентльмена, проталкивавшихся к нему. Вероятно, это были члены магистрата и священник. Похоже, что Джона собирались арестовать, но он продолжал свою проповедь. Люди настолько притихли, что его голос доносился до самого края толпы. Наконец, помолившись, он закончил.

— Куда вы желаете пойти, сэр? — к великому удивлению Джона, спросил один из джентльменов.— Никто не тронет вас, пока мы здесь.

В сопровождении притихшей толпы, следовавшей буквально по пятам, они направились к тому дому, где Джон собирался остановиться.

Ему хотелось сесть на лошадь и уехать, но его друзья все еще опасались толпы. Они провели его через дом и задний двор к берегу реки. Был сильный прилив, и уровень воды поднялся до гавани Фалмаут. Джон сел в небольшую лодку. Несколько его друзей вернулось назад, чтобы поймать его лошадь, в то время как остальные направились с ним в лодке в Пенрин. Работая веслами, они старались делать это как можно тише. Прежде, чем толпа поняла, что ее перехитрили, они уже гребли против усиливавшегося течения. Стемнело, и на небе ярким полумесяцем засветилась луна. Однако и при таком свете можно было увидеть, что толпа бросилась бежать в Пенрин через поля, вдоль берега реки, стараясь добраться туда раньше Джона. Прибежав в Пенрин, люди столпились на ступенях пристани, желая бросить Уэсли в воду, когда он выйдет из лодки.

Минутное замешательство могло стоить Джону жизни. Он спокойно вышел из покачивавшейся лодки и поднялся по скользким ступенькам. Толпа расступилась перед ним. Он прошел сквозь собравшихся людей, будто не замечая их. Наверху, у ступеней пристани, стоял зачинщик, держа руки на поясе, а его непослушные волосы развевались на ветру. Он свирепо взглянул на Джона, когда тот приблизился к нему. Как раз за ним стояла лошадь проповедника. Джон на мгновение остановил на нем свой взгляд.

— Спокойной ночи, приятель,— сказал он ему спокойно.

Через минуту преследуемый был уже в седле, а хулиган все еще неподвижно смотрел на него, не смея пошевелиться. Только когда раздался топот копыт по дороге, ведущей в Труро и Редрут, толпа осознала, что в конце концов их жертва ускользнула.

Подобная отвага, как результат глубокой веры Джона в то, что он является Божьим посланником для Англии, вскоре стала производить впечатление на толпу. И проповеди Уэсли не оставляли равнодушными почти никого из слышавших их. Его произведения также становились известны тысячам никогда не видевших его людей. В городах и в селах, в домишках и в знатных особняках его имя стали произносить с небывалым уважением. Так завершился для методизма период преследования. Снова наступило благодатное время.

8

ДЖОН ПРОДОЛЖАЕТ ОСТАВАТЬСЯ В СЕДЛЕ

“Джон Уэсли умирает!”

Эта весть пронеслась по всей Англии словно молния. У Джона был туберкулез, и в Бристоле болезнь его совсем сразила. Методизм мог в скором времени потерять одного из своих руководителей. И хотя брат Джона, Чарльз, продолжал оставаться в хорошей форме, проповедовал, разъезжал и писал гимны, невозможно было себе представить, что могло произойти с методизмом со смертью Джона.

Сторонники методизма переживали за жизнь своего проповедника.

- Это и неудивительно,— говорили они друг другу, объясняя причины нездоровья Джона,- вы только вспомните обо всех его путешествиях верхом в любую погоду, о том, как он проповедовал под открытым небом в дождь и в снег, часто промокая до нитки. Такой нагрузки никто долго не выдержал бы!

К счастью, дело обстояло не так уж плохо. Состояние Джона ухудшилось, и одно время он сам думал, что жизнь его подошла к концу. Он отошел от дел и удалился в Хол Уелс, расположенный недалеко от реки Авон, возле узкого ущелья, простиравшегося на несколько миль до самого устья реки. Там, испытывая боль и усталость, Джон беспокойно метался в лихорадке. Как только силы позволяли ему, он поднимался с постели, чтобы сделать для своих последователей некоторые заметки к Новому Завету и ответить на полученные им письма. Если бы жизнь Джона была легкой, если бы он всегда прятался от ветра и холода, болезнь могла бы его легко одолеть. Но поскольку Уэсли еще со школьных лет выработал в себе привычку ежедневно в любую погоду пробегать милю, приучая свое тело выдерживать большие нагрузки, то его закаленный организм победил недуг, и Джону стало лучше. Вскоре неутомимый проповедник снова был в дороге.

В 18-м веке дороги очень отличались от современных. Иногда между Кенсингтоном и Вестминстером (сейчас это две части Лондона) невозможно было ни пройти, ни проехать из-за глубокого моря грязи. На многих главных улицах экипажи, проезжая, оставляли колеи в два и более футов глубиной. Огромные камни часто преграждали путь. Зимой метели заносили тропинки, пролегавшие через заболоченные местности и пустыри, по которым Джону часто приходилось проезжать верхом. Но ни непогода, ни грабители не могли удержать Джона от путешествий. В седле он чувствовал себя дома в большей степени, чем в своих апартаментах на литейном заводе, в Кингсвуде или в своей новой квартире в Бристоле. Каждое утро на рассвете Джон отправлялся в путь; через несколько миль он останавливался для проповеди на одном из деревенских пустырей; затем он ехал дальше и в полдень снова останавливался, чтобы снова прочесть проповедь. Чаще всего Уэсли проповедовал еще и после обеда, вплоть до наступления темноты. За день он обычно проезжал около 30—40 миль, а в конце дня, прежде чем заняться своими делами, сам отводил лошадь в конюшню, а затем после ужина читал проповедь небольшому обществу методистов, которое обычно собиралось каждую неделю в небольшой комнате.

* * *

Однажды дорога известного проповедника проходила по безлюдным местам. Вдруг в кустах послышался шорох, но Джон не обратил на него внимания, предположив, что это какое-то животное, может, лисица или барсук. Отпустив поводья, он позволил лошади самой выбирать себе путь по усеянной камнями тропинке, а сам не отрывал глаз от книги, которую прислонил к передней части своего седла. (Джон никогда не терял времени зря. Куда бы он ни направлялся, он всегда читал по дороге, как в наше время мы делаем это в автобусе или поезде.) Затем, однако, шорох стал громче, и его лошадь, испугавшись, задергала головой.

Джон спрятал книгу в карман и поднял глаза. В этот момент из-за кустов на дорогу выехал всадник на высокой гнедой кобыле. Облачен он был в длинное коричневое пальто для верховой езды, голову его покрывала треугольная шляпа. Черная шелковая маска, скрывавшая глаза и нос, делала его лицо неузнаваемым. И без пистолета в его руке было понятно: это грабитель.

- Ваши денежки, пастор! — дуло пистолета смотрело прямо на Джона,- Учтите, никаких фокусов! Вам от меня не уйти!

Уэсли на минуту задумался. Этого неприятеля, в отличие от негодовавших толп, ему не удастся удивить и отпугнуть, продемонстрировав свою храбрость.

- Скорее! Можете не сомневаться: никто вам не поможет, поблизости никого нет. Я убедился в этом с вершины холма.— Грабитель подъехал на своей лошади еще на пару шагов.— Ваш кошелек. Бросайте его мне.

Озадаченный проповедник достал из кармана свой старый кошелек и бросил его грабителю. Кошелек был тощим, и грабитель рассмеялся, заглянув вовнутрь.

- Здесь, безусловно, маловато. Где вы держите остальные деньжата, а?

- Это все, что у меня есть. Меня зовут Джон Уэсли, и если вы хоть что-то слышали обо мне, то вам должно быть известно, что у меня нет времени зарабатывать или тратить большие суммы денег.

- А, Уэсли? Значит, я остановил человека, которого слушает вся Англия. Не надейтесь, что это поможет вам получить обратно ваш кошелек. Я смогу потратить ваши деньги, если вы этого не можете! - сказав это, грабитель развернул свою лошадь.

- Однажды,— прозвучал вслед ясный голос Джона,— может прийти такое время, когда вы пожалеете о своем образе жизни. Вспомните тогда: Иисус Христос прощает грехи!

А в ответ только топот удаляющихся копыт. Грабитель отправился на поиски более богатой жертвы.

* * *

Через некоторое время неутомимый проповедник лицом к лицу столкнулся с новой опасностью: он чуть было не утонул. На этот раз его путь лежал в Гримсби. Прибыв в Трент, Джон обнаружил, что река вышла из берегов. Паромщики в изумлении уставились на него, когда он начал просить их переправить его на другую сторону.

— Мы еще не сошли с ума, чтобы делать это в столь скверную погоду! — ответили они.

— Но я должен проповедовать в Гримсби, - настаивал Джон.— Люди будут ждать меня.

Угрюмые паромщики усмехнулись:

— Пусть подождут. И вообще, какая польза от проповедей? Если вы думаете, что мы собираемся рисковать головами, чтобы переправить проповедника на другую сторону в такое наводнение только потому, что он хочет проповедовать в Гримсби, то вы ошибаетесь!

Но ошибались эти люди. Уговоры Джона и других пассажиров, которым нужно было переправиться, заставили в конце концов паромщиков согласиться. Шесть мужчин, две женщины и три лошади взошли на паром, и он отчалил от берега. Гребцы налегли на весла. Течение подхватило плоскодонное судно и закружило его. Женщины пронзительно закричали; Джон попытался приблизиться к ним, но обнаружил, что не может пошевелиться. Паром качало из стороны в сторону, и каждый раз, накренившись против течения, он зачерпывал воду. Перепуганные лошади выпрыгнули и стали вплавь добираться до берега. Они выбрались на сушу намного дальше того места, где обычно причаливал паром. А он, качнувшись последний раз и чуть не перевернувшись при этом, наконец причалил к противоположному берегу. Трех женщин пришлось вынести на руках, а пять мужчин вышли на сушу самостоятельно.

— А где же проповедник? — спросили они.— Эй, вставайте! Это же вам надо было добраться сюда. В чем дело? Вы что, потеряли сознание?

Люди подошли к борту и заглянули внутрь: Джон лежал на дне, а железный лом, запутавшись в его шнурках, придавил его и не давал ему возможности подняться.

— Это милость Божья, что мы благополучно достигли берега; если бы не это, я обязательно пошел бы ко дну,— спокойно сказал Джон, выбравшись наконец-то на берег. - Но, друзья мои, люди, собравшиеся в Гримсби, не будут разочарованы сегодняшней проповедью.

Он прошелся по берегу, подзывая свою испуганную мокрую лошадь.

* * *

Кроме плохой погоды, грабителей и наводнений, были и другие трудности, усложнявшие путь храброго проповедника. Одна из них заключалась в том, что у него не было настоящего собственного дома. В Бристоле, на литейном заводе, у него было несколько комнат и библиотека. Такие же временные жилища были в Лондоне и в городе Ньюкастле. Но во время пребывания в других местах, где Уэсли не имел собственного пристанища, ему приходилось в этом вопросе зависеть от расположения его друзей. Там, где он уже был раньше и где его хорошо знали, найти для него временное жилище не составляло проблемы. Однако иногда, когда Джону приходилось проезжать по незнакомой местности, прием, оказанный ему, нельзя было назвать радушным. В Корнуолле его поначалу вообще отказались принять.

Джон с трудом пробирался по корнуолльским дорогам. За ним следовал верхом йоркширский проповедник Джон Нельсон. Им сказали, что это были самые худшие дороги в Англии. На самом же деле в северной и в западной части страны вообще не было никаких дорог, и на заболоченных местах очень редко попадались указатели, по которым можно было хоть как-то ориентироваться.

- Уже три дня мы не спали в нормальной постели, сэр,- сказал Нельсон, когда они остановились, уставшие и голодные, чтобы осмотреться вокруг. Их лошади, тоже уже изнуренные, склонили свои головы.

- Похоже, у нас нет на это никакой надежды, брат Нельсон,- сказал Джон, указав вперед. Справа вдалеке они увидели океан, простиравшийся до самого горизонта. Перед ними лежала безлюдная заболоченная местность.— Не видно ли где-нибудь дома?

Нельсон приложил руку к глазам.

- Нигде не видно даже дыма,- он указал на солнце, почти касавшееся океана.

- Скоро совсем стемнеет. Нам ни за что не найти дороги в темноте.

- Тогда вряд ли нам удастся сегодня добраться до какой-то гостиницы, брат Нельсон.

- Даже если бы мы и добрались до гостиницы, мы мало что нашли бы там. В гостинице никогда нет еды для путешественников. Я думаю, большинство людей умнее нас: они никогда не забредают в Корнуолл. Что же нам теперь делать?

Джон спустился со своей лошади:

— Прежде всего, брат, мы поедим.

Он направился к каким-то кустам, росшим в нескольких ярдах от дороги.

— Поедим? — удивился Нельсон, спустившись со своей лошади,- Что же мы будем есть, сэр?

Джон уже осматривал кусты.

— Ежевику,— ответил он,- это единственное, что есть съедобного в Корнуолле. Итак, воспользуемся тем, что у нас есть. Здесь хватит для нас обоих. В крупных ягодах много сока, и они также утолят вашу жажду.

— Ежевика! — устало произнес Нельсон,- Радушный прием для людей, пришедших проповедовать о Божьей доброте, не так ли?

— Времена изменятся, брат Нельсон. Совсем скоро нас будут хорошо принимать в Корнуолле. Вы видели, с каким желанием люди слушают нас. Возможно, сейчас рабочие с оловянных рудников - грубияны и большинство жителей прибрежных деревень занимаются контрабандой, но со временем они изменятся и станут хорошо нас принимать. А пока нам надо устроиться на ночлег, как прошлым вечером, в первой попавшейся нам хижине пастухов.

Нельсон неуклюже передвигался от одного куста к другому.

— На одной стороне туловища моя кожа почти стерлась из-за того, что пришлось спать на земле.

— Ничего, у вас же осталась другая сторона, и у меня тоже,- Джон отправил в рот еще 2-3 ягоды.— Но я должен признать, что из всех мест, где мне довелось побывать, здесь легче всего можно приобрести аппетит и труднее всего достать какую-то еду.

Джон оказался прав, говоря о будущем. Времена действительно изменились и не только в Корнуолле, а повсюду. Вскоре Уэсли радушно принимали везде, куда бы он ни пришел: в гостиницах, в небольших домишках или в огромных деревенских особняках. Путешествовать верхом всегда было нелегким делом, хотя дороги и стали лучше к концу его жизни. Всех грабителей разогнали, и Джона никто больше не останавливал в пути, чтобы отобрать его кошелек.

Однажды Джон встретил человека, который очень поразил его. Это был почтенный с виду человек, без маски и пистолетов.

— Вы не узнаете меня, сэр? — спросил незнакомец.

— Нет, хотя у меня хорошая память на лица. Мы с вами встречались раньше?

— Встречались, хотя вы и не могли видеть хорошо моего лица. Я должен вам некоторую сумму денег, сэр. Раньше я был грабителем. Однажды я остановил вас и отобрал ваш кошелек.

— Я бы и не узнал вас, друг мой.

— Но я узнал вас, и я ценю то, что вы для меня сделали. Я хочу, чтобы вы знали: то, что вы мне сказали, — сбылось. Теперь я веду другой образ жизни, потому что благодаря вам Бог изменил меня.

Неутомимый всадник продолжал свой путь в тот день с сердцем, переполненным благодарностью.

9

НЕУТОМИМЫЙ ТРУЖЕНИК

Джон медленно спустился с лошади. Когда-то он делал это проворно, но теперь ему, уже пожилому человеку, приходилось быть более осторожным и внимательным. Слегка прихрамывая, но все еще быстро, он прошел от своей лошади к большому особняку. Его куртка была тщательно вычищена, хотя бриджи были забрызганы грязью после поездки верхом — он прибыл из Лондона. Остановившись на пороге, Джон снял свою черную треуголку, и его волосы засеребрились на солнце.

— Мисс Левенс ожидает моего прихода,- сказал он открывшему дверь лакею. Затем, взглянув на экипаж, стоявший у крыльца, добавил: - Похоже, что у нее уже есть посетители.

- Нет, мистер Уэсли,— ответил лакей,- мисс Левенс одна.

Когда Джон зашел в большую гостиную, мисс Левенс встала, чтобы поприветствовать его. Как и все методисты, она была скромно одета, на ней было длинное платье до самого пола.

— Как хорошо, что вы приехали, мистер Уэсли,— сказала она, протягивая ему руку.

Он слегка поклонился, коснувшись ее.

— Вы просили навестить вас по важному делу,— сказал он,— Но я не знаю, что бы это могло быть.

Мисс Левенс улыбнулась.

— У меня для вас подарок, сэр.

— Подарок? — изумился Джон.— Очень странно. Мне ничего не нужно, хотя у меня почти ничего нет, только книги и моя лошадь.

Он слегка улыбнулся.

— Ах да, еще две серебряные ложки — это единственное, что у меня есть из злата-серебра!

Проповедник огляделся по сторонам, как будто разыскивая подарок.

— Боюсь, он слишком большой, чтобы вручить его вам здесь. Давайте подойдем к окну, сэр.— Мисс Левенс прошла через комнату, и Джон последовал за ней,— Вот, сэр. Надеюсь, вам это понравится и... — добавила она настойчиво,- вы будете пользоваться этим!

Лицо Джона вытянулось от удивления, когда он увидел возле крыльца только чей-то экипаж и слугу, уводившего его лошадь на конюшню, где ее должны были накормить.

— Я ничего не вижу, кроме этого экипажа.

— Это и есть подарок для вас,— сказала мисс Левенс.

Джон начал было возражать, но она прервала его:

— Спорить бесполезно. Вы прихрамываете во время ходьбы! Вы объехали верхом всю Англию за... За сколько лет?

— Ну, что-то около тридцати,- ответил Джон.

— Я думаю, бесполезно спрашивать, сколько раз вы. падали с лошади? Но при последнем падении вы ушиблись сильнее всего. Вы больше не можете продолжать ездить верхом в любую погоду. Впредь, сэр, я надеюсь, что вы будете пользоваться этим экипажем и спасете себя от смерти при переохлаждении. Вы нужны методизму, чтобы руководить им и заботиться о нем. Вы должны этим заниматься как можно дольше.

* * *

Сначала Джон ненавидел этот экипаж. Ему казалось, что если он перестанет ездить верхом, то это все равно, что сдаться болезням и старости. Затем через какое-то время он наконец признал некоторые преимущества этого средства передвижения, и вскоре его экипаж стал обычным явлением на дорогах Англии. Вскоре после этой перемены Джон отправился в Ньюкастл. Он хорошо помнил свое первое посещение этого города. Это было после того, как он приступил к своей работе в Бристоле и Лондоне. Основатель методизма провел в Ньюкастле всего несколько дней, после чего передал работу проповедника в этом городе своему брату Чарльзу. Тогда ему казалось, что это самый худший город в Англии, так как там процветало пьянство и сквернословие. Теперь ситуация сильно изменилась.

Экипаж остановился у добротного здания. Когда Джон вышел из экипажа, до него донеслись из открытого окна приглушенные детские голоса. Из здания навстречу Джону вышел мужчина; лицо его сияло от удовольствия.

- Мы так рады снова видеть вас, мистер Уэсли,— сказал он,— к тому же в новом экипаже.

— Мне кажется, вы удивлены, что я позволил себе пользоваться им после того, как столько лет проездил верхом на лошади.

Уэсли подвел своего друга к открытой дверце экипажа.

— Это великое благословение, брат. По пути из Лондона я бы снова вымок до нитки. А в этом экипаже я всегда буду сухим! Теперь поднимитесь вовнутрь; взгляните, чем он мне нравится. Боюсь, что вам придется выйти через эту же дверцу.

Войдя в экипаж и оглядевшись вокруг, собеседник Джона увидел, что противоположная дверца экипажа была закрыта несколькими книжными полками, полными книг. Вместо двух сидений, в экипаже было только одно. Ко второму был прикреплен раскладной письменный стол, которым Джон пользовался в дороге.

- Теперь, сэр, я могу писать в пути, а верхом на лошади я мог только читать. За сегодняшний день я написал в пути, находясь в этом экипаже, дюжину писем, кроме того, проверил и отредактировал гранки одной из моих новых книг,- Джон помог своему другу спуститься с высоких ступенек.

— А теперь позвольте мне взглянуть на ваших детей.

Джон последовал за своим другом в дом и, пройдя по коридору, очутился около самой дальней комнаты. Именно из этой комнаты доносились голоса, которые он слышал, выходя из своего экипажа. Дверь комнаты открылась, наступила тишина, и около двадцати детей быстро вскочили на ноги. Это были девочки, одетые одинаково в очень простую одежду. Они присели в знак приветствия, когда Джон вошел в комнату.

— Добрый вечер, мистер Уэсли,— сказали они, улыбаясь, почти хором.

- Добрый вечер,- ответил Джон, осматриваясь вокруг. Он подозвал кивком головы стоявшую впереди маленькую, очень худенькую девочку со следами оспы на лице,— Подойди ко мне, дитя мое. Я, кажется, не знаком с тобой. Как тебя зовут? — спросил он, когда девочка подошла.

— Грейс, сэр.

- Красивое имя,— сказал Джон.

- Мне дали его здесь, сэр. Я не знаю своего настоящего имени. Знаете, меня привели работать на мельницы, когда я была еще слишком маленькой, чтобы что-то помнить. Моя мама продала меня мельнику, потому что у нее было уже слишком много детей. А потом, когда я заболела, мельник больше не захотел держать меня, потому что я не могла работать.— Девочка взяла руку Джона в свою.— О сэр, если бы не вы, я и не знаю, что со мной было бы.

- Я не знаю, что было бы с каждой из них, если бы вы не основали этот приют, мистер Уэсли,— добавил мужчина со своей стороны,— Это одно из величайших ваших достижений — открытие этого дома для никому не нужных детей.

Джон о чем-то задумался.

— Много времени прошло с тех пор, как я побывал в Германии и посетил там общины моравских братьев,- сказал он,- Вернувшись, я рассказал Чарльзу о своей уверенности в том, что Бог послал меня туда с какой-то целью. Теперь, оглянувшись назад, я знаю, с какой. Бог желал показать мне дело, которое я мог бы осуществить в этой стране с развитием методизма. Я помню, как сказал Чарльзу, что тоже хотел бы открыть школы для бедных детей, богадельни для тех, кто был уже слишком стар и не мог больше работать, и приюты для беспризорных детей.

- Ну, сэр,- ответил управляющий приютом, теперь у вас все это есть: богадельни в Лондоне, школа в Кинсвуде и этот приют в Ньюкастле. Это потому, что вы не только проповедуете людям, но и заботитесь о них.

Джон направился к выходу.

— Да, брат, давным-давно, еще в Оксфорде, мы решили сделать это.

Джон всегда любил детей. Он постоянно заботился о приюте в Ньюкастле и о бристольской школе в Кингсвуде. Уэсли с особой тщательностью обдумывал устройство школы в Бристоле и очень часто останавливался в ней, когда проповедовал в городе. У обучавшихся там мальчиков редко бывали каникулы. Они рано вставали и много работали, но в то время так было во всех английских школах-интернатах. Для детей Джон составил грамматики английского, французского, греческого, древнееврейского и немецкого языков и проследил за тем, чтобы мальчиков обучали также музыке и другим, более серьезным предметам. Однако большую часть своего времени Джон занимался преподаванием и заботился о методистских общинах по всей стране. Каждый день Джона проходил примерно так: раннее пробуждение, проповеди, посещения, переезды верхом и в экипаже из города в город.

Было воскресенье, когда экипаж Джона в семь часов утра катил по дороге из Сент-Ива в Хейл. С Джоном находился доктор Томас Коук, священник, примкнувший к методизму несколько лет назад и ставший секретарем и помощником Джона. Казалось, это слишком раннее время, чтобы отправляться на воскресные богослужения, но обычно рабочий день Уэсли начинался намного раньше. В тот день он встал в 4 утра, умылся, оделся и в половине пятого уже тихо молился в небольшой комнатке, выходившей окнами на синее море. До того, как подали экипаж, Джон успел почитать Библию, просмотреть проповеди, которые ему нужно будет прочесть в этот день, и легко позавтракать. Его слова сбылись. Корнуолл, где Джону когда-то пришлось есть ежевику и спать в лачуге среди болотных топей, теперь стал местом, где ему, Джону Уэсли, всегда были рады.

Джон выглянул из окошка экипажа. Повсюду виднелись оловянные рудники, и на всем расстоянии от Сент-Ива до Хейла вдоль дороги группами стояли небольшие деревушки с серыми домами. Весть о приезде известного проповедника достигла города быстрее его самого. Подъехав к окрестностям Хейла, Джон увидел огромную толпу людей, преградившую дорогу медными изделиями. Почти все эти люди были работниками оловянных или медных копей. Уэсли вспомнил, как раньше его появление вызывало в Корнуолле беспорядки и бунты; теперь же люди собрались только для того, чтобы попросить его прочесть им проповедь прежде, чем он въедет в город. Джон не мог отказаться и прочел свою первую в этот день проповедь под открытым небом.

Сам молитвенный дом методистов был настолько интересным, что он вынул свой дневник и сделал там о нем запись.

— Я никогда не видел ничего подобного, Томас,— сказал Джон доктору Коуку.— Взгляните на это здание. Оно совершенно круглое, и построено оно из отходов!

- Из отходов?

— Да,— ответил Уэсли. Казалось, он знал все,-Эти квадратные камни — это то, что осталось после переработки оловянной и медной руды. Это называется шлак. Может, у наших методистов и немного денег, но хороших идей им не занимать.

Джон отправился через дорогу к молитвенному дому и подождал, пока Коук догонит его.

— Но я вижу, кто-то истратил ради нас много денег.

Это было действительно так. Один из членов собрания приготовил для них чай, чтобы они могли освежиться после дороги, а в то время этот напиток был одним из самых дорогостоящих напитков в Англии. Контрабандисты и моряки, когда-то пытавшиеся убить Джона, теперь готовы были отдать ему лучшее из того, что у них было. Методисты собрались в церкви, чтобы Джон совершил там Вечерю Господню, в которой они очень редко могли участвовать. Джон встретился с несколькими людьми, испытывавшими трудности, и с теми, кого уличили в провозе контрабанды.

- Вы знаете наши порядки,- строго сказал им Джон в небольшой комнатке.— Занимающиеся контрабандой должны быть исключены из членства в методистской церкви. То же самое относится к тем, кто выпивает, бьет своих жен или не посещает еженедельные служения. Вы не можете, как христиане, молиться в воскресенье, а в понедельник скверно вести себя. У вас есть еще один шанс, но только один. Иначе местный проповедник вычеркнет ваши имена из списков методистов, если еще хоть раз вас уличат в переправке контрабанды.

* * *

К полудню Джон уже был в Редруте, расположенном примерно в десяти милях от Хейла. Там он собирался встретиться с методистами в одном из молитвенных домов, что он и сделал. Однако час спустя, когда Уэсли, выйдя из церкви, собрался пойти пообедать, ему едва удалось пробиться сквозь собравшиеся на улице толпы людей. К половине второго людей стало больше, чем он когда-либо раньше видел в этом городе, являвшемся центром оловодобывающей промышленности. Чтобы попасть на рыночную площадь, Джону пришлось обратиться за помощью к констеблю. По воскресеньям рынок не работал — методисты следили за этим. И теперь вся рыночная площадь со всех сторон была заполнена людьми. Джон, осмотревшись вокруг, к своему удивлению, заметил, что не только во всех окнах домов, расположенных вокруг площади, но и на крышах сидели люди. Джон помолился, а затем примерно в течение часа проповедовал. Час спустя люди по-прежнему стояли на рынке и пели некоторые гимны его брата Чарльза, в то время как Джон выехал уже в Басвил, расположенный на расстоянии нескольких миль от Редрута. Здесь находилась знаменитая шахта Гвеннап — глубокая, широкая яма, куда много лет назад провалилось несколько рудокопов. Джон проповедовал там каждый раз с тех пор, как он впервые посетил Корнуолл. На этот раз в это сентябрьское воскресенье задолго до приезда Джона двести тысяч человек ожидало его, чтобы послушать снова его проповедь. Когда Джон подъезжал к этому месту, до него донеслось пение собравшихся людей.

“О, пойте на тысяче языков”, “Любовь Божья, превосходящая все остальные”, “Иисус — Возлюбленный моей души” - один за другим широко известные гимны его брата наполняли корнуолльский воздух. Там их исполняли, по словам Джона, так, как ни в каком другом месте Англии.

Вечером Джон вернулся в Редрут, чтобы и там совершить Вечерю Господню и после ужина допоздна беседовать с друзьями-методистами. Итак, с четырех часов утра он преодолел расстояние примерно в 25 миль, провел полдюжины служений в трех разных городах и селениях и пообщался со множеством людей. Таковым было обычное воскресенье Джона Уэсли в его 84 года. Кроме того, каждый день недели, каждая неделя года были очень похожи на этот день.

10

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОКЕАНА

Томас Коук въехал верхом во двор здания Нью Рум в районе Хосфеар, в Бристоле. Кроме входа в часовню, там была небольшая конюшня. Он отвел туда свою лошадь, снял с нее седло, проверил, чтобы в поилке была вода, а в кормушке зерно, а затем вошел в часовню. Коук взглянул наверх, на окна под самой крышей. Там были личные апартаменты Джона Уэсли. В окне Томас увидел старика с худощавым лицом и седыми волосами. Томас помахал ему рукой и быстро поднялся по лестнице.

Друзья радостно встретились и сели обедать.

— Знаешь, Томас, я посылал тебя в те места, куда сам не мог поехать,- сказал ему Джон немного позже, после того как они поели.

— Да, мне пришлось побывать во многих местах Англии, Ирландии. Бывал я и в Уэльсе,— Томас Коук был человеком небольшого роста, темноволосым и краснолицым. Казалось, что он всегда чем-то взволнован,- Вы хотите, чтобы я еще куда-то съездил? — нетерпеливо спросил он.

- Да,— серьезно ответил Джон,- Я собираюсь послать тебя в Америку.

- В Америку! - Коук почти подпрыгнул на стуле от волнения,— Но зачем?

- Еще с тех пор, как американские колонии сражались за свою независимость и освободились от британского господства, я получаю оттуда письма. Едва ли в Америке остался кто-либо из служителей. Методисты там взывают о помощи. Я хочу, чтобы ты поехал туда и посмотрел, как они работают и живут. Ты должен будешь взять с собой двух наших проповедников-англичан,— Джон вздохнул.- Я хотел бы сам поехать туда, Томас, и посмотреть, что сделали с Америкой за те 50 лет, что я не был там. Но я слишком стар теперь для такого путешествия - три месяца по морю туда и три обратно. Кроме того, у меня и здесь слишком много работы. Итак, тебе придется поехать вместо меня.

Джон пододвинул Томасу карту и стал водить по ней пальцем, указывая то на одно, то на другое место.

— Смотри, методисты здесь в Нью-Йорке и в Балтиморе на побережье. И здесь в горах. А здесь, смотри, неосвоенные земли, леса и прерии, но здесь тоже есть методисты. Я думаю, мы много сможем сделать для того, чтобы Америка стала замечательной страной.

— То, что произвел методизм в Англии под вашим руководством...— похвалил доктор Коук.

Но Джон не дал ему закончить:

— Да, Томас, Бог произвел в Англии великие дела; хотя мне хотелось бы суметь сделать еще больше.

— Никто из людей не мог бы сделать больше, сэр.

И это было действительно так.

— Вы не только изменили здесь женщин и мужчин, вы изменили города и села. Вы дали невежественным и угнетенным бедностью людям то, ради чего стоит жить. Вы основали школы и сиротские приюты и убедили других делать то же самое. Вы написали и издали больше книг, чем какой-либо другой человек в стране. Вы...

Джон поднял руку.

— Хватит, Томас! Ты лучше подумай об Америке; я хочу, чтобы ты отправился туда незамедлительно.

* * *

Это было не единственное посещение Америки Томасом Коуком. Некоторое время спустя он снова посетил эту страну, взяв с собой трех других проповедников. Это путешествие с самого начала было опасным. Проведя более трех месяцев в штормившем море и сбившись вправо со своего курса, они вынуждены были в канун Рождества бросить якорь у небольшого острова Антигуа в Вест-Индии. Доктор Коук описал Джону Уэсли, как их встретил человек с фонарем, когда они ранним рождественским утром шли по набережной:

- Он привел нас к себе домой, хотя собирался посетить раннее утреннее богослужение, дал нам помыться и накормил нас завтраком. Затем он попросил меня прочесть проповедь на служении, которое он должен был проводить. Когда я вошел в церковь, было четыре часа утра,— Томас сделал паузу, припоминая подробности.— Я не видел раньше ничего подобного, сэр. Вся церковь была заполнена людьми, и все, кроме нас самих, были черными. Все они были неграми и рабами.

- Итак, методизм стал распространяться среди язычников, брат Коук,— мягко сказал Джон.

- Да, сэр. И мистер Бакстер, с которым мы встретились на острове и который построил там для рабов церковь, сказал, что в этом и ваша заслуга.

Джон сидел очень тихо.

- В каком-то смысле, да. Первым человеком, позаботившемся о рабах и начавшем проводить для них богослужения, оказался плантатор, которому я проповедовал в одном селении в окрестностях Лондона сорок лет назад.

Коук перебил его:

- Да, но он умер, и работа остановилась бы, если бы вы не предложили мистеру Бакстеру попытать удачи в Вест-Индии. Вы знали, что это был тот человек, который мог бы справиться с работой в таком месте.

- Джон Бакстер был хорошим плотником и хорошим проповедником. У него была возможность отправиться работать на королевские судоверфи на острове Антигуа. Я посоветовал ему ехать, но когда я уговаривал его, то не предполагал, что результат будет таким хорошим.

Джон покачал головой в изумлении.

- У меня не было никакого представления о том, что произойдет, Томас; и все-таки с самого начала Бог руководил всеми моими поступками.

Джон притих и сидел почти не шевелясь. Коук, понимая, что Джону хочется побыть одному, наедине со своими воспоминаниями, встал и вышел, сказав, что ему лучше пойти и позаботиться о своей лошади.

Джон, оставшись один в своей комнате, вспомнил, как он впервые проповедовал в этой церкви, когда ее строительство еще не было закончено. Это было примерно через месяц после того, как он начал проповедовать под открытым небом. Он вспомнил о своей нелегкой поездке в Бристоль, вызванной письмом Джорджа Уайтфилда, вспомнил о том, как ему не хотелось туда ехать, а еще больше не хотелось думать об отказе от церковных богослужений и о проповедях на полях под открытым небом. Джон вспомнил о том, как он отправился майским вечером на улицу Альдерсгейт, когда закат окрасил лондонские крыши, и о том, как ему туда не хотелось идти.

“Я никогда не думал, что так произойдет,— сказал он себе,— И все же Бог всегда был со мной; Он вел меня и руководил мною. А самое замечательное то, что Бог по-прежнему с нами”,- тихо добавил он. Вдруг Джон резко встал, прервав свой дневной отдых, и подошел к письменному столу. Там как всегда был порядок. Он взял гусиное перо и чистый лист бумаги. У него была работа, и когда Уэсли ее закончил, уже стемнело, и ему пришлось зажечь свечи, чтобы дописать свои письма.

* * *

У Джона всегда была работа, до самого конца его жизни. За несколько месяцев до того, как он в последний раз заболел, он объехал центральные земли Англии, ее северную часть и добрался до самого севера Шотландии, а проповедовать Джон Уэсли перестал только за неделю до смерти. Последние дни своей жизни он провел в своем очаровательном домике, пристроенном к новой церкви на Сити Роуд в Лондоне. Друзья приходили навещать его каждый день. Последними словами, произнесенными неутомимым тружеником перед самой смертью, были те слова, что пребывали у него в сердце последние несколько лет:

— Самое замечательное то, что Бог с нами!

* * *

Теперь в этот маленький тихий домик, где Джон Уэсли провел свои последние дни, съезжаются люди со всего мира. Современные последователи Уэсли могут увидеть здесь его книги, его бумаги, его письма, вещи, которыми он пользовался. Кажется, будто он сам здесь находится, тихо взирая на входящих и выходящих индейцев и африканцев, австралийцев и американцев, мужчин и женщин всех цветов кожи. Церковь, основанная им, все еще жива, и горсточка методистов из Бристоля и Лондона выросла почти до 50 миллионов по всей земле. Но сам Джон Уэсли принадлежит не только методизму. Мы все чем-то обязаны ему за то, что он сделал для Англии и для всего мира. Он принадлежит всей Церкви Христовой.

Оглавление

Великий труженик

ИЗ ОГНЯ СПАСЕННЫЙ

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ВЕЛИКОЕ ОЗАРЕНИЕ

ДЛЯ ДЖОНА ЦЕРКОВНЫЕ КАФЕДРЫ ЗАКРЫТЫ

ПРОПОВЕДЬ ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ

ПЛАМЯ МЕТОДИЗМА ОХВАТЫВАЕТ АНГЛИЮ

ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ

ДЖОН ПРОДОЛЖАЕТ ОСТАВАТЬСЯ В СЕДЛЕ

НЕУТОМИМЫЙ ТРУЖЕНИК

ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОКЕАНА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg