«Кровь и крест»

Ольга Крючкова Кровь и крест

С благодарностью моему мужу за образы Ломбардца Неистового и Клауса Брохеля.

Часть 1 АЛХИМИКИ

Глава 1

Италия, XIII век от Р. Х.

Родители молодого Конрада были не бедны, но и не богаты. Они содержали небольшой постоялый двор недалеко от местечка Чивитавеккия[1], где постоянно пришвартовывались корабли из Греции, Кипра, Византии, Лангедока, Арагона и Кастилии. Молодой человек, любознательный от природы, любил читать, но, к сожалению, родители не могли обеспечить потребности сына в литературе, так как книги были предметом роскоши.

Конрад был обучен грамоте, он прекрасно читал, писал и владел основами счёта. Для сына корчмаря этого было вполне достаточно, и даже с избытком. Но Конраду не хотелось продолжать дело отца, которым тот так гордился, ему было скучно кормить всю эту пёструю братию моряков и путешественников.

Ему более нравилось слушать их рассказы о дальних странах, чудесах, происходящих в мире, и обольстительных женщинах, исполняющих танец живота.

Конраду шёл семнадцатый год, подходило время, когда необходимо определиться, чего ты хочешь от жизни. Но Конрад, увы, и сам не знал, чего хотел. Одного он не хотел точно – просидеть в корчме всю свою жизнь и, пожалуй, не хотел жениться на толстой дочке мельника, которая не давала ему прохода.

Но для воплощения мечты юноши, казалось бы, несбыточной – путешествий по дальним странам – нужны были деньги. И о чём ни подумай, – всё упирается в деньги, без них никуда – так уж устроен мир.

Конрад подумывал: а не податься ли ему в наёмники? – ведь у них такая увлекательная жизнь: можно пограбить, сразиться с достойным противником, овладеть женщиной… Но одно плохо: могут убить, на то они и наёмники, чтобы господа бросали их на штурм городов без сожаления. Да и потом, с какими женщинами общаются солдаты удачи? – с маркитантками да шлюхами. Нет, такие женщины не привлекали Конрада. Он также подумывал, что можно отправиться на Святую землю, присоединиться к какому-нибудь рыцарскому ордену. Но Крестовых походов, к сожалению, не намечалось, да и сарацины на востоке отнюдь не проявляли дружелюбия к иноверцам – извлекут из ножен свои кривые мечи – вжик – и голова – с плеч…

Философские размышления Конрада были прерваны грубым окриком матери:

– Конрад! Ну что ты опять расселся?! Бес тебя побери! Иди, помоги отцу! – все столы заняты, надо обслужить посетителей.

Конрад, зевнув, встал. Он так хорошо пригрелся на солнышке, его так разморило, что совсем не хотелось никому прислуживать. Он нехотя поплёлся к отцу.

Конрад вошёл в помещении корчмы.

– Спустись в погреб и принеси вина! Ты же знаешь, у меня спина не разгибается и тяжело спускаться по ступенькам, – приказал отец.

«Ну, вот опять: пойди, принеси, отнеси, прислужи… Надоело! Не хочу никому прислуживать! – ворчал мысленно Конрад. – Подумаешь, людей полно! Их всегда полно… Покоя от них нет…»

Конрад спустился в погреб, взял бутылку вина.

– Налей тому господину, что сидит в углу, – велел отец.

Конрад сразу обратил внимание на гостя. На торговца, к которым здесь все привыкли, он был явно не похож. «Мелкий или разорившийся дворянин», – решил Конрад и направился к столу посетителя.

Он поставил бутылку на стол, вытер её от пыли тряпкой, откупорил и налил вино в простую глиняную чашу. Вино было неважным, так как на более приличное не хватало денег, да и здешние посетители предпочитали что попроще. Поэтому постояльцы обычно заказывали дешёвое пиво и кипрское вино. В прошлом году отец Конрада закупил его по случаю, теперь весь погреб был заставлен бутылками.

Перед гостем стояла сковорода с дымящейся яичницей и отменной жареной свининой. Конрад поставил налитую чашу перед гостем и уже собирался уйти, как вдруг внимание его привлекли книги, перевязанные верёвкой, лежавшие рядом с посетителем на скамейке. Незнакомец уловил пытливый взгляд Конрада.

– Интересуетесь книгами, юноша?

– Да, сударь, – учтиво ответил Конрад, – я люблю читать, вот только книг у меня мало. Две из них – рыцарские романы. А что до их содержания – похожи, как две капли воды. Но однажды мне довелось прочитать «О началах» Оригена.

– Неужели?! – незнакомец отвлёкся от еды. – А вы, право, смелый юноша. Не боитесь посвящать в подобное обстоятельство первого встречного незнакомца. Осмелюсь вас спросить: у кого вы достали столь редкий фолиант?

– Купил здесь, в Чивитавеккии, на ярмарке совсем недорого. Вы удивлены, сударь? – недоумевал Конрад.

– Да, милый юноша, книга эта запрещена святой церковью и папой римским. Так уж получается, с какой стороны ни посмотри, – вы нарушили закон! – незнакомец, довольный собой, засмеялся и принялся с напускным усердием, резать свинину тупым ножом.

Конрад замялся, но всё же набрался храбрости и спросил:

– Позвольте полюбопытствовать, сударь, что в этой книге такого страшного? Я, например, ничего не заметил.

Незнакомец, опять усмехнулся. Настырный юноша нравился ему всё больше – пытливый ум, ничего не скажешь!

– Считается, что этот фолиант сеет смуту в душах и умах верных христиан. Вы подверглись смуте, юноша? – на этот раз незнакомец был вполне серьёзен.

Конрад ещё больше растерялся и от этого насупился.

– Не обижайтесь, на меня, молодой человек. Так уж устроен наш грешный мир – мы всегда стремимся к запретному и желаем недозволенного. Я был таким же пятнадцать лет назад, читал всё подряд, что под руку попадалось, пока по воле случая не прочёл то, что круто изменило мои взгляды и дальнейшую жизнь. Желающего судьба ведёт, а нежелающего – влачит, – с видом учителя заметил незнакомец и с аппетитом продолжил уплетать еду.

Конрад задумался над последними словами незнакомца. Он отчего-то не спешил к другим посетителям; интуиция подсказывала ему, что встреча с этим дерзким человеком может круто изменить его жизнь.

– Позвольте спросить, сударь, что за книги у вас? – поинтересовался Конрад.

– Во-первых, честь имею представиться, юноша: я – Альберт, раз уж мы с вами разговорились; а во-вторых, книги эти очень редкие. Вот, например, «Сумма универсальной теологии», написанная Огюстом Галльским, между прочим, профессором, преподающим в самом Париже. Прекрасный город, а какие женщины! Кстати, Огюст Галльский – поклонник Аристотеля, я слушал его лекции – они великолепны. Как ни странно, книга сия также не одобрена церковью. Так что не бойтесь, я вас не выдам, находимся мы в равном положении. Кстати, вас как зовут, юноша?

– Моё имя – Конрад, сударь. Скажите, отчего церковь запрещает интересные и познавательные книги?

– Вы сами, любезный Конрад, ответили на свой вопрос. Потому как книги эти познавательны, они заставляют думать, развивать человеческую мысль. А церковникам мешают люди, которые много знают и много спрашивают. Паписты считают, что единственной книгой добропорядочного христианина могут быть только «Псалмы», а остальное – ересь.

– А ваша другая книга? – Конрад взял в руки книгу, лежавшую в самом низу, в чёрном кожаном переплёте с серебряными застёжками, и прочитал название: – «Трактат о талисманах». Но ведь это же…

Конрад поперхнулся словами, глаза его округлились, он от удивления раскрыл рот и положил книгу назад.

– Этот увесистый фолиант – всего лишь научный труд, Конрад, не более того. А ежели вас смутило имя написавшего – Менелоон, то имя вымышленное. Автор преднамеренно назвался одним из духов стихий, чтобы настоящее осталось втайне. Думаю, прозорливый муж не желал осложнений с церковью, – объяснил Альберт.

– Кто вы? – не выдержал Конрад и задал вполне естественный вопрос.

– Альберт. Насколько помню, я представился, – и он засмеялся.

Конрад был в ужасе – их корчму посетил чернокнижник! Он осмотрелся по сторонам, рядом за соседними столами уже никого не было. «Вот и хорошо, – подумал Конрад, – а то дойдёт до отцов-инквизиторов, тогда держись! Всю душу вытрясут».

Словно угадав мысли, отразившиеся на лице пылкого юноши, Альберт спокойно сказал:

– Мы с вами одни, не беспокойтесь, Конрад. Я – не чернокнижник, уверяю вас, а всего лишь учёный.

Конрад немного пришёл в себя и осмелел:

– Позвольте полюбопытствовать: какими науками, сударь, вы занимаетесь?

– Алхимией, причём совершенно на законных основаниях. Моё полное имя – Альберт Савойский, я служу при дворе его светлости герцога Джованни Сполетто.

– Господи! Ну как я раньше не догадался! Конечно, алхимик! – восторженно воскликнул Конрад.

– Вы, дорогой друг, приняли меня не иначе, как за посланника Дьявола. Да, бдительность – дело нужное, особенно после Папской буллы 6733[2] года об учреждении инквизиции.

– Извините, господин Альберт, за мою назойливость. Правда ли, что алхимики могут получать золото из неблагородных металлов? – не унимался пытливый юноша.

– Истинная правда. Алхимия – передовая наука и шагнула далеко вперёд за последние двадцать лет. Конечно, не все алхимики могут совершить превращение, а лишь истинные мастера своего дела. К коим ваш покорный слуга относит себя без ложной скромности. – Альберт рассмеялся. – Ну вот, я опять смутил вас, юноша! Я действительно достиг успехов на научном поприще и поэтому сам могущественный герцог Джованни Сполетто пригласил меня в свой замок и предоставил в распоряжение огромные средства. Я как раз направляюсь в его резиденцию. Кстати, Конрад, как мне лучше поступить: добраться до Тибра, а потом – вверх по реке на каком-нибудь судёнышке?

– Да, можно и так, если замок рядом с Тибром. Хотя по суше будет быстрей – время выиграете точно. Простите за дерзость, Альберт, у вас, наверное, много женщин?

Альберт чуть вином не поперхнулся от такого откровенного вопроса. Но это его не разозлило, а напротив, привёло в прекрасное расположение духа.

– Конрад, вы определённо мне нравитесь своей способностью задавать неожиданные и глубокомысленные вопросы. Открою вам секрет: женщин у меня было достаточно. И понял я одну важную вещь: чем больше золота в кармане, тем больше женщин к твоим услугам. И такие скромницы попадались, поверьте мне, но золото делало своё дело… – Альберт недвусмысленно подмигнул окончательно смутившемуся юноше.

Глава 2

Альберт закончил трапезу, расплатился с Конрадом и двинулся в путь. Когда он вышел из корчмы, он ещё не решил окончательно, как продолжит свой путь – по суше с переправой через Тибр или же полностью по реке.

Он пребывал в прекрасном расположении духа. Юный Конрад изрядно позабавил его. Альберт даже подумал, что достиг почтенного возраста, а именно двадцати девяти лет, и мог бы иметь ученика, на роль которого вполне сгодился бы Конрад. Пытливый ум юноши, стремление к познаниям, – всё говорило о том, что из него может получиться прекрасный алхимик.

Пройдя примерно пол-лиги[3], Альберт услышал торопливые шаги за спиной. Он резко оглянулся, опасаясь разбойников, несмотря на то, что здешние дороги считались спокойными, так как находились на землях Папского протектората.

Опасения алхимика были напрасными: его догонял Конрад. Юноша запыхался, на плече у него виднелась увесистая дорожная сумка.

– Вы тоже решили отправиться в путь? – поинтересовался Альберт.

– Да, решил идти вместе с вами, сударь, если не возражаете. Вам наверняка понадобится помощник в замке, а мне много не надо, я привык к скромной жизни.

Альберт удивился отчаянному поступку юноши, ведь уход из дома требует силы воли и твёрдости характера.

– Конрад, а как же ваши родители? – поинтересовался он.

– Ничего, справятся как-нибудь с Божьей помощью, не хочу всю жизнь прислуживать, мне интересны совсем другие вещи.

– Алхимия, например! – Альберт засмеялся.

– Да, сударь, и алхимия тоже. Правда, у меня нет ни малейших познаний, но я быстро научусь, обещаю.

– Ну что ж, Конрад, беру вас в ученики. Но с одним условием… – загадочно произнёс Альберт.

– Каким?.. – в очередной раз за день растерялся юноша.

– Будете меня слушаться во всём и не прекословить! – отчеканил Альберт. – Иначе утоплю в Тибре!

От таких слов юноша сник и побледнел. Альберт же, напротив, довольный своей жестокой шуткой, рассмеялся.

– Это шутки у меня такие, юноша, не бойтесь.

– Да я и не боюсь… – буркнул в ответ Конрад и, расхорохорившись, добавил: – Могу и постоять за себя, если потребуется!

– Превосходно! Храбрец! – Альберт от души рассмеялся. – Итак, каким путём мы последуем в родовое гнездо герцога Сполетто?

– По Тибру, – предложил Конрад.

– Что ж, пожалуй… – охотно согласился Альберт.

Путешественники достигли Остии, дело близилось к двум часам пополудни, надо было срочно найти лодку, чтобы до вечера отправиться вверх по течению реки.

Нанять лодочника не составило труда. По реке, словно горох, были разбросаны рыбацкие лодки, большие и мелкие парусные суденышки, – на любой вкус и любой кошелёк.

Кошелёк у Альберта был абсолютно пуст, последние деньги он потратил в корчме, оплатив свой завтрак, поэтому он отозвал хозяина понравившейся лодки в сторону и многозначительно спросил:

– Скажи, добрый человек, как идут твои дела? Всё ли у тебя благополучно?

Солидный вид, чёрная атласная куртка, расшитая серебром, Конрад в качестве компаньона – всё это несколько смутило лодочника. Он замялся:

– А зачем вам знать о моих делах, господин? Идут они себе и идут… Это ж мои дела, а не ваши…

Альберт улыбнулся завораживающей улыбкой.

– Конечно, ты прав, лодочник. Просто я могу сделать так, чтобы дела твои шли ещё лучше, а в карманах звенело серебро. – Альберт многозначительно взглянул на хозяина лодки.

Тот, в свою очередь, совершенно растерялся, не зная, что и сказать. Наконец, придя в себя от такого напора, он спросил:

– Господин, что вы можете мне предложить?

– Вот это уже разговор! А предложу я тебе магический пантакль[4] на удачу.

Альберт достал из дорожной сумки оловянную бляшку с отверстием для верёвки или тонкого кожаного ремешка.

– Посмотри, пантакль сделан по всем магическим правилам и называется «Большой талисман Агриппы». Наденешь на шею – и успех обеспечен. Возьми, сочтём его как плату за перевозку до среднего течения Тибра.

Лодочник покрутил в руках оловянную бляху с изображением обнажённого мужчины, вписанного в звезду. Наверху около головы виднелась надпись «Адам», внизу в ногах – «Ева» по латыни. Лодочник ещё раз с недоверием посмотрел на бляшку, потом на Альберта. Тот же принял невозмутимый, самоуверенный вид:

– Не сомневайся, Альберт Савойский не имеет привычки обманывать!

– А это, стало быть, вы и есть – Альберт Савойский? – осторожно уточнил лодочник.

– Да! – воскликнул Альберт и, гордо подняв голову, добавил: – Не сомневаюсь, ты ещё услышишь обо мне как о выдающемся маге и алхимике.

Лодочник ещё раз взглянул на оловянную бляшку: удача-то – оно хорошо, но вот деньги-то за перевозку – лучше… Покрутил её в натруженных руках, опустил в карман домотканых штанов и махнул рукой в направлении лодки.

– Что ж, располагайтесь… Во-о-он в той лодке, с серым парусом.

Альберт с довольным видом взглянул на своего ученика Конрада и изрёк:

– Век живи, век учись. Набирайтесь опыта, юноша, пока я жив.

После этого они проследовали в лодку и разместились, разложив свои немногочисленные пожитки. Лодочник сел на вёсла, расправил парус, и с попутным ветром лодка пошла вверх по течению. Места были живописные. Альберт разлёгся на дне лодки и с лирическим настроением созерцал проплывавшие мимо пейзажи.

Через час лирических созерцаний и философских размышлений ему стало скучно, и он переключил своё драгоценное внимание на Конрада.

Конрад, также утомлённый проплывающими мимо пастухами, коровами, козами, овцами и водяными мельницами, с удовольствием слушал наставления учителя.

– В нашем ремесле, Конрад, главное – уверенность в себе и в том, что ты делаешь. Нужные книги, конечно, хорошо, без них нельзя. Да и без уверенности тоже… Иначе ничего не получится. Вот дал я лодочнику магический пантакль. Несомненно, он сделан, как положено, по всем правилам, но немаловажна вера лодочника в эту оловянную бляшку, ибо пантакль просто потеряет свой смысл. Всякая магия должна поддерживаться верой в неё, особенно у тех, кому ты служишь. Иначе без куска хлеба останешься.

Конрад внимал каждому слову учителя…

– Расскажите мне о пантаклях, учитель.

– О это долгий рассказ. Ну да, ладно, времени у нас предостаточно. Пантакли бывают разными. Например, я подарил лодочнику пантакль для привлечения удачи, а есть пантакли счастья, обретения почестей и славы, обладания сокровищами, укрощения духов и многие другие.

Юноша заслушался…

– А как они изготавливаются, учитель?

– Несложно, если знать основополагающие принципы. Первый: выбор металла – свинец, олово, золото или серебро; сгодится также кожа девственного животного. Второй – инструмент, а именно резец для нанесения необходимых магических надписей и знаков. После этого следует изготовить бляшку наподобие той, что я подарил лодочнику или вот… – Альберт достал из сумки ещё один талисман с изображением пантакля. – Смотри, на одну сторону талисмана резцом наносишь изображение планеты, а на другую – её магический квадрат.

– Красивая вещица. А для чего предназначен этот талисман? – поинтересовался Конрад.

– О это великий талисман, многие за него отдали бы целое состояние. Он называется талисманом счастья. Для каждого понятие счастья различно. Для кого-то это любовь, а для кого-то – богатство и власть. Счастье у всех разное, а вот талисман один.

– А как его можно сделать? – не унимался любопытный ученик.

– Мы с вами, можно сказать, уже приступили к обучению. Как говорится, docendo discimus. Ах да, я и забыл, что вы не владеете латынью. Я сказал: обучая, мы учимся. Так вот слушайте: этот пантакль изображается на девственном пергаменте в день весны и час Юпитера, окуривается оливковым маслом и порошком из сухого паука. Носится он на правой руке. Благодаря ему человек будет ограждён от дурного влияния судьбы.

За разговорами о пантаклях, талисманах, влиянии планет путешественники проплыли мимо величественных стен Рима. Вечер застал их около небольшой деревушки. Лодочник причалил к берегу.

– Остановимся здесь, на постоялом дворе у Джеромо. Должен предупредить: кухня и вино препаршивые, но зато будет крыша над головой и тюфяк для сна.

Альберт порылся в пустом кошельке, надеясь на чудо: а вдруг он найдёт случайно затерявшуюся монетку?.. Но, увы, чуда не свершилось. Альберт нехотя направился на постоялый двор. Конрад как послушный ученик и верный соратник – за ним, замыкал процессию лодочник.

– Хозяин! – крикнул Альберт.

Появился мужчина, седой и грузный, из-под холщёвого замусоленного фартука торчал толстенный живот.

– Что угодно господам? – он профессиональным взглядом окинул Альберта, сразу поняв, что перед ним – городской хлыщ и болтун.

– Поужинать и переночевать, – коротко отрезал Альберт. – Юноша со мной.

– Две медные монеты. Причём деньги – вперёд!

– Достопочтенный хозяин, вы не доверяете порядочным людям?! – возмутился Альберт.

– Доверяю, но деньги – вперёд, сударь. Вчера два постояльца, приличные на вид, напились, наелись, а утром их и след простыл. Так что не обессудьте! – резко заявил хозяин постоялого двора, приняв грозный вид.

Слова хозяина Джеромо поставили Альберта в неловкое положение – денег не было, а сознаваться в этом не хотелось. Конрад, пылкая душа, заметив замешательство учителя, тотчас пришёл на помощь:

– Как скажете, хозяин! Вот две медные монеты, возьмите.

Джеромо сгрёб монетки своей огромной лапищей.

– Мария! Ужин нашим гостям! – приказал он жене, расплывшись в улыбке.

…Рано утром, едва забрезжил рассвет, путешественники погрузились в лодку и, отчалив от берега, двинулись по синей глади Тибра в путь. Альберт поёжился – утро на реке выдалось прохладным – и плотнее закутался в плащ.

Альберт зевал, ворчал и наконец, устроившись на дне лодки, заснул. Проспал он почти до полудня. Конрад не будил его, а лодочник тем временем делал своё дело.

Когда Альберт соблаговолил проснуться, Конрад налил ему вина и отрезал ломоть овечьего сыра с ржаной лепёшкой, любезно предоставленные хозяйкой постоялого двора Марией в обмен на особо ценный талисман счастья. Женщина надела его на правую руку, как и полагается, решив, что теперь всё пойдёт на лад и деньги потекут на постоялый двор рекой. Откуда? Это не важно, главное – есть пантакль и вера в его магическую силу.

На второй день пути Альберт стал менее разговорчивым. Но пытливый Конрад не унимался и донимал учителя вопросами.

– Учитель, я слышал, что есть духи стихий.

– Есть, их называют элементалы. Все стихии имеют душу и жизнь, так указывал учёный Жюль Лермина в своей книге «Саганы». Саганами он и называл духов. Их можно называть существами, но они не имеют бессмертной души. Они одеваются, как люди, женятся и даже размножаются. Лермин считает, что люди состоят из элементалов. И, соответственно, между саганами и людьми существует тесная связь и взаимодействие. Но я так не считаю. Духи – это духи, назови их хоть саганами или ещё как-нибудь, но они – не люди. Это бесполые существа, которые можно вызывать и поставить себе на службу, но это весьма опасное занятие. Если магу удаётся установить взаимодействие с элементалами, он получает огромную власть на Земле. Однако о саганах думать рано, слишком это сложное учение и могут быть опасные последствия.

– Тогда расскажите мне о чём-нибудь другом.

– Есть такой маг и алхимик Агриппа. Слышали про него?

– Увы, нет, – признался Конрад.

– Так вот он написал фолиант под названием «Оккультная философия». В нём Агриппа указывает, что при проведении опытов необходимы уединение и таинственность. Будучи разглашёнными, они теряют силу и смысл.

После этого Альберт отпил вина из плетёной бутыли и с аппетитом доел сыр. Конрад не понял, что именно хотел сказать учитель. Может, всему своё время? Или он слишком много спрашивает и не всё можно рассказывать при посторонних? Ведь лодочник – не кто иной, как посторонний, – кто знает, что у него на уме…

К вечеру путешественники достигли среднего течения Тибра. Лодочник причалил к берегу.

– Дальше, господа, пешком – часа два быстрой ходьбы. Темнеет поздно, так что успеете до сумерек.

Альберт и Конрад выгрузились из лодки, простились с лодочником и направились в замок герцога.

«Чернокнижники! Чтоб их душу! И герцог Сполетто такой же!» – подумал лодочник, отчаливая от берега.

Глава 3

Путники подошли к замку на заходе солнца. Небо окрасилось в красно-багряные тона. Конрад, поглядев на замок Сполетто, возвышавшийся на кровавых отблесках неба, заметил:

– Завтра будет жаркий день.

– Почему вы так решили, Конрад?

– Вы – учёный, а я всё жизнь прожил в маленьком селении на природе. По такому закату крестьяне достаточно точно определяют погоду на следующий день.

Альберт многозначительно хмыкнул, как это так: Конрад – простой мальчишка, а знает то, что неизвестно ему. Это не порядок, подрыв авторитета учителя.

Наконец Альберт и Конрад достигли подъёмного моста. Они подошли к огромным воротам. За машикулями[5] высоких стен виднелись стрелы многочисленных аркбаллист[6].

– Да, у герцога великолепный замок. Недаром мне говорили, что он сказочно богат, – заметил Альберт и постучал медным кольцом в ворота. Отворилось небольшое оконце, из него на Альберта посмотрели, не мигая, два чёрных, как смоль, глаза.

– Кто вы? Зачем стучите? Беспокоите в столь поздний час?

– Я – Альберт Савойский с учеником, – представился алхимик и махнул в сторону Конрада, – к Его светлости герцогу. Его светлость нанял меня как придворного чародея и предсказателя.

Оконце закрылось и минут через пять распахнулись маленькие ворота. Обладателем чёрных, как смоль, глаз оказался молодой горбун, одетый в коричневый балахон.

– Герцог ожидает вас, сударь, я провожу.

Алхимики вошли во внутренний двор замка, он был просторным, чистым, всё говорило о достатке хозяина: и конюшня, и колодец, витиевато обложенный камнем и украшенный скульптурами двух девушек, держащих кувшины на плечах.

Лестница, ведущая в жилые помещения, с многочисленными барельефами животных, растений, лозами винограда, поражала красотой. До гостей донеслось нежное журчание воды; Конрад пригляделся и увидел водоём, выложенный цветной смальтой[7], в который равномерно ниспадал небольшой водопад из импровизированной пасти льва, вделанной в стене. Вокруг водоёма стояли плетёные кресла; видимо, герцог и его свита любили проводить здесь время, предаваясь приятным светским беседам. Наконец гости поднялись в зал.

– Ожидайте, – распорядился горбун и удалился.

Зал выглядел богато и элегантно. Конрад обратил внимание на изящную мебель, он сроду не видывал подобной красоты. Мебель действительно была хороша, из итальянской груши, красновато-коричневого цвета, украшенная резьбой, изображавшей сцены из жизни животных; окна и стены задрапированы тёмно-синим тяжёлым шёлком. Привлекал внимание родовой герб Сполетто – золотая корона – принадлежность к королевскому дому, довлеющая над двумя скрещенными мечами на ярко-синем фоне щита, покрытого финифтью[8].

На стенах, украшенных шерстяными гобеленами, было развешано дорогое оружие: кинжалы с драгоценными рукоятками, мечи различной формы и длины, таинственно блестевшие в полумраке зала.

Едва гости успели оглядеться, как появился горбун с юным пажом, одетым в тёмно-синюю курточку с изображением герба Сполетто на груди.

– Герцог примет вас, – он указал жестом на Альберта. – А вы, – горбун небрежно кивнул Конраду, – следуйте за пажом. Он проводит вас в приготовленные покои.

Конрад послушно удалился. Альберт же последовал по длинному коридору за горбуном. Они остановились около массивной двери, освещённой факелами, прикреплёнными к стене.

– Прошу вас, входите, – горбун открыл дверь перед Альбертом.

Альберт вошёл в покои герцога, они оказались просторными и вычурно отделанными малиновым бархатом в сочетании с золотыми кистями. Бархат и кисти были везде: на пологе кровати, на креслах, подушках, занавесках, драпировке над камином.

Хозяин бархатного будуара, герцог Сполетто, человек, много повидавший в жизни, похоронивший жену, вырастивший двух дочерей и выгодно устроивший их судьбу, изрядно поседевший от постоянных забот, сидел в огромном кресле, обложенный всё теми же бархатными подушками.

– Прошу вас, Альберт, – герцог жестом пригласил гостя присесть.

Альберт послушно опустился в удобное мягкое кресло, щедро заваленное маленькими пуфиками из малинового бархата. На него сразу же навалилась дрёма, он словно опустился в сонное царство, видимо, сказалась дальняя дорога…

– Я рад, что вы приняли моё предложение, и прибыли в замок. Буду краток: мне нужна любовь графини Рамины Марицетти, я добиваюсь её вот уже два года, с тех пор как умерла моя жена. Рамина – единственная дочь графа Джакомо Марицетти, он обожает её и всячески балует. Поверьте, своей красотой Рамина сводит с ума! Конечно, я старше её почти на двадцать лет, но я богат, на здоровье не жалуюсь и могу ещё вполне иметь детей. Я просил руки Рамины у графа. Он как человек здравомыслящий прекрасно понимает, насколько я выгодная партия для его дочери, тем более что дела семейства Марицетти несколько пошатнулись. Но прекрасная Рамина увлеклась заезжим князем Берталуччи, своим кузеном. Этот проходимец появился неизвестно откуда, явно решив на ней жениться! Я справлялся через своих людей – Берталуччи разорён, единственный выход для него из сей щекотливой ситуации – выгодная женитьба. Конечно, все в округе Сиены знают о том, что он – мот и ничтожество. Но, к сожалению, Рамина не хочет ничего про это слышать, считая, что я оговариваю её возлюбленного из ревности. Поэтому я решился на крайние средства – прибегнуть к магии. Но только прошу вас: ничего устрашающего и имеющего отношение к нечистой силе, иначе я разрываю с вами договор. В случае успеха обещаю вам тысячу золотых флоринов.

Почти уснувший Альберт встрепенулся при упоминании золотых флоринов. Он приосанился и тут же самонадеянно заявил:

– Не волнуйтесь, ваша светлость, считайте, что вы уже женаты. Приступим прямо с завтрашнего дня. Я всё обдумаю и решу, с чего конкретно начать.

* * *

Рано утром на следующий день Альберт и Конрад приступили к исполнению своих магических обязанностей. Для необычных нужд им выделили помещение в западном крыле замка, где ранее находились покои герцогини и дочерей Его светлости, теперь же пришедших в запустение и уныние.

Альберт сел в кресло, явно задумавшись: с чего начать? А сделать это было необходимо, иначе прощай, тысяча вожделенных флоринов! Недолго предаваясь раздумьям, он открыл свой излюбленный трактат о талисманах, не раз выручавших его в жизни, и решил для затравки сделать для герцога, потерявшего покой, талисман любви.

Альберт не раз изготавливал подобный талисман, который пользовался огромной популярностью в Савойе, откуда он прибыл, но вот эффективность сего «магического предмета» была весьма сомнительной. Порой он срабатывал практически сразу, как только желавший приобрести любовь надевал его на шею, а порой происходили недоразумения и осложнения, как в последний раз, заставившие алхимика скоропалительно покинуть насиженное тёплое место с отлаженным ремеслом.

Альберт вздохнул, вспомнив былую сытую жизнь… И в силу живости своего характера и с верой в счастливую звезду постарался отогнать от себя печальные мысли и забыть обо всех неприятностях, постигших его в Савойе.

Сейчас ему следовало сосредоточиться. Он прекрасно понимал, что герцог – не наивные горожане, обмана и промашки не потерпит, да ещё повесит перед воротами замка, чего доброго.

«Итак, талисман любви, – Альберт в очередной раз пробежал глазами по знакомому тексту: – Девственный пергамент – не проблема. Окуривание оливковым маслом, проводится при нарастании полной луны… Хорошо, время также подходящее. Нужны кровь совы и перо из крыла ласточки. Думаю, этот вопрос мы решим… Перо у меня есть, а сову поймаем в лесу. В крайнем случае, можно попросить охотников или егерей герцога…»

Конрад с замиранием сердца следил за действиями учителя, сознавая, что вот-вот настанет тот прекрасный момент, ради которого он покинул отчий дом и проделал столь долгий путь.

Через день егерь принёс раненую сову, вернее, совёнка. Конрад посмотрел в испуганные глаза птицы, на растрёпанные серые пёрышки, на рану от стрелы и запёкшуюся вокруг неё кровь. Ему стало жаль невинное создание, которому суждено было погибнуть ради любви герцога.

«Боже! Как можно лишить жизни живое существо! – подумал юноша. – Я не смог бы и курице свернуть шею, обычно это делал жестокосердный отец…»

Альберт хладнокровно положил птицу на серебряный поднос и остро отточенным ножом, специально припасённым им для подобных нужд, рассёк маленького совёнка пополам и собрал его кровь в чашу.

Конрад держал чашу с кровью птицы в руках, старясь не смотреть на неё. Альберт догадывался о том, что происходит в душе юноши, и попытался подбодрить его:

– Что делать, любезный ученик, печальная необходимость. Иногда приходится идти на определённые жертвы, чтобы достичь результата и денег. Привыкайте, если хотите посвятить себя алхимии и магии…

– Я привыкну, учитель, обещаю вам.

– Другого выхода у вас нет, юноша.

Альберт опустил девственный пергамент из кожи козлёнка в чашу с птичьей кровью.

– Вот, теперь он должен обсохнуть и можно приступать к изготовлению талисмана. Но уже завтра, на сегодня – всё. Думаю, мы заслужили сытный обед и отдых.

Конрад попытался возразить учителю, что они, собственно, не так давно начали, и он вовсе не устал, а рвётся к познаниям и магическим свершениям! Но что поделать, слово учителя – закон.

…Две молодые служанки – Милена и Виктория, молоденькие и достаточно хорошенькие, были приставлены к магам для удовлетворения их всяческих потребностей как духовных, так и плотских в смысле еды, чистой одежды и оказания услуг определённого характера.

Девицы были веселы и сговорчивы. Милена, несколькими годами старше Виктории, чувствовала себя совершенно раскованно, видимо, подобные поручения ей были привычны. Она сразу же положила глаз на Альберта как красивого, статного и по виду состоятельного мужчину. Они быстро нашли общий язык, и Милена охотно делилась с Альбертом новостями, касающимися графини Рамины Марицетти и её кузена-авантюриста князя Берталуччи.

Альберт как человек ловкий выуживал из служанки всё, что хотел знать и чего герцог желал бы не предавать огласке.

Оказалось, что на днях граф Джакомо Марицетти посетил замок Сполетто и имел продолжительную беседу с герцогом. Они вышли из кабинета вместе в хорошем настроении и, видимо, в надежде склонить Рамину на брак с досточтимым хозяином замка. Расстались господа весьма тепло, по-родственному.

Альберт решил, что всё идёт отлично, что иногда обстоятельства играют на руку и нужно только дождаться момента, когда всё образуется само собой. А если в таковой момент ещё и присовокупить необходимые магические действа, то у доверчивых простаков сомнения не будет, что всё происходящее – не что иное, как магическое проведение, а не совпадение жизненных обстоятельств.

Итак, воодушевлённый Альберт мысленно пересчитывал свои флорины и бесстыдно волочился за хорошенькой Миленой, совершенно забыв о талисмане.

Конрад, будучи ответственным учеником, следил все эти дни за расположением луны, и вот настал подходящий день, и он набрался смелости напомнить об этом своему умудрённому жизненным опытом учителю.

– Учитель, простите за дерзость, но луна уже почти полная. Пора приступить к окуриванию талисмана…

Вечерело, Альберт сидел в кресле с кубком вина, предвкушая ещё одну бурную ночь с Миленой. Ему совершенно не хотелось заниматься окуриванием талисмана оливковым маслом, пусть даже это сулило принести немалые деньги. Альберт сладко потянулся.

– Чудесно, мой друг, вот и займитесь этим важным делом. Пора вам самостоятельно работать, вовсе нет необходимости стоять у вас за спиной. Вы уже готовы делать всё сами. Прошу вас, приступайте. Грейте масло, готовьте обряд и свершайте его. Не сомневаюсь, у вас всё получится.

Конрад разволновался от такого доверия, он и подумать не смел, что сделает такое важное дело самостоятельно, без опеки учителя.

– Хорошо, как скажете учитель, – Конрад поклонился и удалился в помещение лаборатории, хотя таковым его назвать было трудно, потому как оно почти не имело необходимых атрибутов.

Конрад как прилежный ученик последовательно совершил действия, тщательно сверяясь с описанием оных в пресловутом трактате о талисманах. И вот талисман любви был готов. Юноша удовлетворённо взглянул на магическую вещицу. Теперь время покажет, насколько она действенна.

На следующее утро Альберт собственноручно преподнёс талисман герцогу на припасённой для такого торжественного случая подушечке из синего бархата. Конрад поймал себя на мысли, что сия напыщенная церемония напоминала вручение золотой цепи магистру города его верноподданными сынами.

– Ваша светлость, носите талисман постоянно, не снимая даже при омовении. И результаты непременно проявятся в ближайшее время.

– Благодарю, Альберт. Наша договорённость по поводу награды остаётся в силе, но только лишь по достижении результатов вашей работы, – несколько холодно заметил герцог.

Альберт поклонился в знак полнейшего согласия с Его светлостью, на другое решение он и не рассчитывал.

Глава 4

В это время в замке почтенного графа Марицетти назревал небольшой семейный скандал. Зачинщицей, как всегда, была любимая дочь графа, Рамина. Это избалованное прелестное создание, совершенно потерявшее голову от чувств к своему кузену, спустя три месяца после любовной связи с коварным обольстителем убедилось в последствиях бурной страсти.

Рамина вошла в кабинет отца, преисполненная решимости поставить окончательный ультиматум родителю.

– Дорогой отец, я пришла к вам в ранний час, чтобы поговорить о вещах, важных для нас обоих.

Джакомо Марицетти как человек, много повидавший в жизни, сразу понял: произошло нечто, выходящее за рамки обыденного.

– Я весь – внимание, дорогая дочь.

– Хочу напомнить вам, что вы всячески сопротивлялись моей свадьбе с кузеном Берталуччи, но теперь хочу сообщить, что это просто необходимо, иначе я буду опозорена, а следовательно, и древнее имя Марицетти.

Глаза графа расширились так, словно намеревались превратиться в мыльные пузыри и лопнуть от крайнего изумления. Благородный родитель, совершенно опешив, смотрел на свою дочь. Собравшись с силами, он спросил:

– Рамина, вы хотите сказать мне, своему отцу, который предупреждал вас о князе, что ждёте ребёнка?

– Да, мне очень жаль, отец, что я разочаровала вас, но именно так и есть, – подтвердила Рамина с излишней дерзостью.

– И поэтому вы считаете, что я дам согласие на вашу свадьбу? – граф окончательно взял себя в руки и обрёл прежнюю твёрдость характера.

– А разве может быть иное решение? – ответила Рамина вопросом на вопрос.

– Может, дорогая дочь, и ещё как! Я слишком долго потакал вам и миндальничал с вами. Вы всегда напоминали мне свою незабвенную мать, трагично покинувшую нас много лет назад. Но теперь я положу всему этому конец, поверьте мне!

Рамина и глазом не моргнула, она была уверена – отец выпустит пары и сделает так, как хочет она.

Граф уже знал, что следует сделать. Не подав вида, чтобы не вызвать подозрений у дочери, он сказал как можно мягче:

– Извольте покинуть мой кабинет и следуйте в свои покои. И не выходите оттуда, пока я вам не разрешу.

Рамина поклонилась отцу в знак согласия. В конце концов, провести время в своих покоях – не самое худшее в жизни.

Граф Марицетти тщательно продумал линию своего поведения. Он призвал своего коварного племянника, решив поговорить с ним, превозмогая неприязненные чувства, переполнявшие его как отца, и сделав вид, что сдался под давлением обстоятельств и намерен благословить его брак с Раминой.

– Дорогой князь, ещё раз поразмыслив на досуге о счастье своей любимой дочери, я пришел к выводу, что ваш брак – единственно правильное решение при сложившихся обстоятельствах. Я дам согласие и, мало того, приличное приданое за Раминой. Жить вы сможете в замке, который некогда принадлежал моей жене – графине Марицетти. Однако замок несколько запущен, в нём давно никто не живёт, необходимо определить, какие подготовительные работы следует произвести, дабы он принял вас, молодых супругов, в своём полном великолепии. В замке живёт кастелян, не помню, к сожалению, его имени, он всё расскажет о хозяйственных нуждах. Возьмите провожатых из моих людей и отправляйтесь. Пора заняться серьёзным делом, дорогой зять!

– Любезный граф, как славно, что вы наконец сменили гнев на милость! Поверьте мне, я обожаю вашу дочь и сделаю её счастливой! Отправляюсь в моё будущее родовое гнездо незамедлительно. Но до этого, с вашего позволения, я хотел бы переговорить с Раминой, – рассыпался в любезностях Берталуччи.

– Конечно, дорогой князь, о чём речь!

«Мерзавец, ты бы лучше спросил моего дозволения, когда соблазнял мою невинную дочь! Я бы тебе все твои мужские чресла вырвал! Ну, ничего, хорошо смеется тот, кто смеётся последним», – граф проводил своего «новоиспеченного зятя» взглядом голодного хищника, уповая, что видит его в последний раз в жизни. Это обстоятельство придавало графу сил.

Следующим тёплым майским утром князь Берталуччи в сопровождении двух вооруженных стражников отбыл в будущее родовое гнездо. Рамина, вдохновлённая последними событиями, а если быть точнее, вынужденным согласием отца, пребывала в прекрасном расположении духа и охотно болтала со своей наперсницей Франческой.

Шестнадцатилетняя Франческа, двумя годами моложе Рамины, была дочерью графа Джакомо от красавицы-служанки, покинувшей этот славный мир год назад. Граф любил наложницу и всячески баловал свою незаконнорожденную дочь. Рамина, лишившаяся матери в нежном возрасте, почти не помнила её и видела в своей сводной сестре, прежде всего, соучастницу своих детских шалостей. Девушки прекрасно ладили и подолгу проводили время вместе. Франческа как натура богобоязненная и кроткая побаивалась своей старшей сестры, но постоянно шла у неё на поводу, глубоко раскаиваясь впоследствии.

Франческа знала о любовных чувствах сестры и князя, но и предположить не могла, насколько далеко зашли их пылкие отношения. Рамина охотно делилась с сестрой своими планами:

– Только подумай, дорогая моя Франческа: отец сам предложил нам переехать в замок матери после свадьбы. Уж я там развернусь! Последний раз я посещала его с отцом почти десять лет назад и с тех пор ни разу не была там. Из воспоминаний детства отчётливо вижу огромные ворота замка, высокие стены с множеством башен. Возможно, я была слишком мала, поэтому-то замок и казался мне слишком высоким. Хотя как знать, может, он и впрямь огромен. Первым делом я велю доставить в него слуг, новую мебель, сменю всю драпировку. В спальне непременно повешу нежно-голубой полог, как облака на небе. Ты слышишь меня, Франческа?

Франческа очнулась, она явно пребывала в своих мыслях.

– Да, конечно, полог над кроватью – это прекрасно…

– Дорогая, такое впечатление, что ты летаешь где-то в облаках, голубых, как воображаемый полог кровати. Что с тобой?

Франческа разрыдалась.

– О Рамина, вы покинете меня, уедините с супругом в другой замок. Что я буду делать здесь одна, без вас? Я умру от тоски!

– Не умрёшь, не надо принимать всё так близко к сердцу. Будешь часто навещать меня, договорились?

Франческа расчувствовалась и расплакалась ещё больше. Весь день девушки изливали друг другу чувства и строили планы на будущее.

Ближе к вечеру прискакал взмыленный стражник. Он привёз страшную весть – князь погиб, на радостях выпил слишком много сангрини[9] из погребов своего будущего замка, неловко споткнулся, упал с лестницы и сломал шею. Смерть наступила мгновенно.

Рамина, услышав печальное известие, лишилась чувств. Граф Марицетти выразил сожаление по безвременно ушедшему несостоявшемуся зятю, что ж, hoc erat in fatis[10].

* * *

Два дня Рамина прометалась, как в бреду. Граф Марицетти в глубине души надеялся, что потрясение избавит его дочь от нежелательного плода любви.

По истечении пяти дней Рамина сильно похудела, осунулась, под глазами легли чёрные тени. Она впала в абсолютную апатию и как следствие таковой начала принимать пищу, ловко отправляемую в её милый ротик служанкой, затем позволила себя одеть и причесать.

Увы, того, на что втайне надеялся старый граф, не произошло, – ребёнок, зачатый покойным князем, надёжно зацепился за женскую плоть его обожаемой дочери и собирался её покинуть только в назначенный природой срок. Ничего не поделаешь – граф смирился с ударом судьбы, но не отчаялся. Марицетти прекрасно знал о чувствах герцога Сполетто, который и не ведал о низком падении своей дамы сердца.

И поэтому через неделю, пока ещё время позволяло скрыть столь деликатное обстоятельство, граф направил своего герольда с эписполией, в коей заверял герцога Сполетто в вечном почтении, сообщал о несчастном случае, повлёкшем смерть молодого князя Берталуччи.

Герцог прочитал письмо и чуть не задохнулся от приступа радости, готовый жениться прямо завтра, не раздумывая и не проводя никакой подготовки к свадьбе. Он тут же сел за стол и currente calamo[11] отписал графу и почти уже тестю ответ.

Через два дня в присутствии нотариуса и священника герцога Сполетто и Рамину Марицетти обвенчали в домовой церкви в замке жениха. Рамина стала герцогиней Сполетто Марицетти, но, по сути, она так и не поняла до конца, что произошло. Ей казалось, что всё это сон: и герцог, и нотариус, который составил брачный договор coram notario et testibus[12], и кольцо с бриллиантом, надетое ей на безымянный палец левой руки. Она просто плыла по течению событий, подхвативших её и вынесших в спальню герцога Сполетто.

Альберт ликовал. Он уже мысленно пересчитывал флорины и складывал их в кожаный мешочек. Конрад также был горд собой, ведь именно он изготовил талисман любви, сделавший дело, вернувший всё на круги своя.

Семейный праздник прошёл скромно. Гостей не было, пышных и громких речей не произносили, всё прошло тихо, по-семейному. На этом настоял граф Марицетти, мотивируя тем, что чем быстрее женится герцог, тем быстрее забудет Рамина своего князя. И, конечно, Сполетто не возражал и сделал так, как советовал будущий тесть, не подозревая, что впереди его ожидает неприятный сюрприз.

На следующий день Сполетто, не придавший большого значения потери невинности женой, увы, не в его спальне на шёлковых простынях, решил одарить алхимиков, изготовивших чудесный талисман, позволивший овладеть той, которую он страстно желал вот уже почти два года.

Он пригласил к себе Альберта Савойского:

– Благодарю вас, Альберт, вы действительно обладаете высшей магией. Вот тысяча флоринов, прошу вас, – герцог протянул мешочек с золотом. – Но всё же, я надеюсь, что, получив вознаграждение, вы не покинете моего замка, а примете предложение и станете моим придворным магом и прорицателем.

О подобной удаче Альберт и мечтать не смел.

– Ваша светлость, для меня честь – служить вам и быть полезным! – с жаром воскликнул он и подобострастно поклонился.

Исполнилась его сокровенная мечта – богатый герцог, выживший из ума, дал ему кров, деньги, стол и, главное, уважение и веру в магию. Потекли дни, полные сытости и лени. Иногда Конрад выполнял поручения герцога, например, изготовить талисман для ускорения бега охотничьей лошади или талисман для обладания многими благами, почестями, славой. Всё развивалось превосходно, если бы не одно печальное обстоятельство, положившее конец сытой и спокойной жизни.

Примерно через два месяца после свадьбы герцог Сполетто с удивлением обнаружил у своей юной жены округлившийся животик. Герцог прозрел – провели, как последнего мальчишку! Он был в ярости, обещал отправить жену в монастырь Святой Сивиллы, если она не покается в содеянном грехе и не расскажет ему всю правду. Рамина, ещё не полностью оправившаяся от свалившихся на её плечи невзгод, не могла сопротивляться настойчивости благородного супруга и покаялась ему в содеянном грехе.

Герцог, поражённый в самое сердце, был готов скакать к тестю в замок, дабы вызвать новоявленного родственника на поединок, несмотря на его почтенный возраст. Марицетти всё знал и скрыл грех своей дочери! Немного остыв и поразмыслив над сложившейся ситуацией, Сполетто решил не выносить «сор из стен родового замка» и оставить всё как есть. В конце концов, Берталуччи мёртв. Ребёнка решил признать своим и объявить его родившимся семимесячным. Насколько герцог понимал в жизни, подобное часто случается, и дети при правильном уходе остаются живыми и здоровыми.

Но герцог не оставил мысли найти виновного. А за ним, а точнее за ними, далеко ходить не понадобилось. Утром в покои Альберта и Конрада ворвались слуги.

Они бесцеремонно вытащили Альберта из тёплой постели. Совершенно опешив от такой вопиющей наглости и произвола, прорицатель не преминул возмутиться:

– Что вы себе позволяете, болваны! Я – придворный маг Его светлости! Кто вам позволил врываться в мои покои и чинить произвол?

– Приказ Его светлости – незамедлительно выдворить вас и вашего ученика из замка! Если окажете сопротивление – бить, не жалея, – пояснил один из слуг.

– Что-о-о? Это недоразумение! Пустите меня к герцогу! – возмущался Альберт.

– Сударь, одевайтесь, собирайте вещи, иначе мы применим силу!

В это время Конрад уже поднялся с кровати, а вернее, вскочил, разбуженный громкой перепалкой учителя и слуг.

– Конрад, мой дорогой ученик, как вам это нравится? – нас выгоняют из замка без объяснений!

– Потрудитесь объяснить, что происходит! – возмутился Конрад на вполне справедливых основаниях.

В руках одного из слуг, откуда ни возьмись, появилась небольшая, но крепкая дубинка, в достоинствах которой Альберт и Конрад тотчас же убедились.

Отходив незадачливых магов-алхимиков по бокам, слуги сгребли их пожитки, книги, отобрали мешочек с золотыми флоринами, подаренный герцогом, и выставили из замка.

И вот Альберт, которому как учителю досталось больше и крепче, чем Конраду-ученику, сидел на голой земле, потирая отбитые бока и думая, что же делать дальше…

– Учитель, позвольте, но за что такой позор? – негодовал Конрад. – Ведь мы сделали всё, как желал герцог, и его желания увенчались успехом! Как он несправедлив!

– Да, Конрад, вот так и бывает в жизни! Кажется, что достиг цели, а она так далека, почти недосягаема, – сокрушался Альберт о потере такого тёплого места и тысячи флоринов.

Он прекрасно понимал, что герцог оказался не таким уж простаком, как он считал, да и вообще, здесь явно что-то не то…

Конрад собрал разбросанные пожитки и книги: они были изрядно испачканы, один из слуг намеренно задел ценные фолианты ногой. Невежа! Он помог учителю подняться и вдруг увидел, что из замка выбежала Милена. Она направлялась к ним.

– О! Альберт, как они могли тронуть вас, благородного человека! – сокрушаясь, воскликнула она, увидев заплывший глаз своего возлюбленного. – Вот я собрала вам в дорогу, возьмите, – она протянула узелок со снедью.

Альберт, ещё не оправившись от постигшей его очередной неудачи, даже не взглянул на свою бывшую возлюбленную. Зато юный Конрад, трезво оценив безвыходность их положения, – без денег и еды – выразил служанке слова признательности:

– Благодарю тебя, добрейшая Милена! Твой узелок кстати.

Альберт немного собрался с мыслями, и в его мозгу забрезжил огонёк догадки.

– А скажи-ка нам, любезная Милена, как самочувствие молодой герцогини?

– Ах, сударь, как вы внимательны к своим бывшим господам! Госпожа герцогиня чувствует себя, мягко говоря, неважно. Вчера, ближе к вечеру, между ней и герцогом разразился страшный скандал. Герцог кричал, как неистовый! Я как раз проходила мимо их покоев и случайно услышала обрывок разговора. Оказывается, госпожа в тяжести. И знаете от кого? – Милена обвела обомлевших слушателей победным взглядом. – Не от своего законного супруга, а от покойного князя Берталуччи! Это стало настолько заметно, что герцог понял: его жена – обманщица. Только подумайте, как низко могут пасть благородные дамы!

– Какой скандал! – вставил Альберт, поняв истинную причину их отставки и уже обдумывая дальнейший план действий.

Незадачливые чародеи простились с Миленой, она всплакнула, как и полагается в таких случаях, и направились к замку графа Марицетти.

Примерно через час ходьбы отбитые бока Альберта окончательно разболелись. Путники решили сделать привал и перекусить. Заботливая Милена завернула в узелок плетёную бутылку сангрини, медовые лепёшки и кусок запеченной баранины. Так что завтрак получился на славу, если не считать всех предшествующих печальных событий.

Сытно перекусив и немного отдохнув, Альберт окончательно пришёл в себя. Его извилины заработали с новой силой – надо выбираться из сложившейся ситуации. Немного поразмыслив, выковырнув из зубов застрявший кусочек баранины, Альберт принял решение.

– Дорогой Конрад, мы направляемся в замок Марицетти. Думаю, нам окажут там радушный приём.

– Но, сударь, позвольте спросить, почему? – искренне недоумевал юноша.

– Да потому, мой любезный ученик, что мы знаем тайну герцогини и рождения её будущего ребёнка. Надо просто использовать это с пользой для дела, вот и всё, – пояснил Альфред непонятливому юноше.

– Но, учитель, название вашему поступку – шантаж!

– Дорогой мой, называйте данное обстоятельство, как вам заблагорассудится. Я посмотрю на вас дня через два-три, когда вы будете голодны.

Немного поразмыслив, Конрад пришёл к выводу, что учитель прав: голод – плохой советчик.

Глава 5

Спустя полчаса учёные мужи стояли перед воротами замка Марицетти. Альберт обхватил правой рукой медное кольцо, прикреплённое к воротам, и изо всей силы постучал им.

Из надвратной башни показался стражник:

– Кто такие?

– Я – Альберт Савойский, маг и алхимик, с поручением к его милости графу Марицетти.

Стражник удивлённо хмыкнул, но в воротах открылась калитка, через которую маги-алхимики беспрепятственно прошли во внутренний двор замка. Конрад огляделся: да, замок разительно отличался от Сполетто – не тот размах.

Появился мажордом, подозрительно оглядел гостей, обратив внимание на кровоподтек вокруг глаза Альберта, но всё же любезно проводил гостей в зал.

– Прошу вас, уточните, по какому вы поручению, дабы я доложил господину графу.

– По поручению герцогини Сполетто, – солгал, не моргнув глазом, Альберт.

Сказанного было вполне достаточно, чтобы граф принял гостей сию же минуту.

Гости вошли в кабинет графа, он пригласил их жестом присесть, не говоря ни слова.

– Благодарим, ваше сиятельство, что приняли нас. Два часа назад мы покинули замок Сполетто, оставив герцогиню в удручающем состоянии. Мы пытались вмешаться, заступиться за юную госпожу. Но герцог был в бешенстве, и вот видите, чем всё закончилось, – Альберт показал на синяк под глазом. – Нас выгнали, ваше сиятельство, за дерзость, но я как, придворный маг Его светлости не мог оставаться в стороне и созерцать всю жестокость его поведения по отношению к беззащитной даме. Напоследок несчастная госпожа посоветовала искать защиты у вас, ваша милость. Мы боимся мести герцога, так как обитатели Сполетто узнали то, что не предназначено для чужих ушей.

Граф пришёл в неподдельное волнение. Он понимал, что всё открылось, и дочери теперь придётся трудно. Ничего, пройдёт время, и всё образуется, герцог – не князь, он богат, благороден, знатен и не откажется ни от Рамины, ни от ребёнка.

– Я награжу вас за благородный поступок, позволю остаться в моём замке. Но предупреждаю: если не окажете мне помощь, нам придётся проститься.

– О! Благодарим вас, ваше сиятельство! Мы счастливы служить вам. Например, мы сможем сделать вас ещё богаче, – Альберт обворожительно улыбнулся, уверенный, что граф проглотит наживку. Так оно и получилось.

– Богаче… – граф задумался. – Вы имеете в виду алхимические штучки?

– С вашего позволения, ваше сиятельство, превращение свинца в золото алхимическим путём.

На следующий день, граф Марицетти приказал оборудовать лабораторию, чтобы Альберт и его ученик могли проводить различные опыты. Альберт был доволен, всё складывалось удачно. Славно жить на свете, когда он полон простаков, порой даже знатного происхождения!

* * *

Прошло несколько месяцев в трудах и каждодневных опытах, но алхимики были по-прежнему далеки от заветной цели – получения золота. Граф Марицетти постепенно терял терпение. Альберт понимал, что это обстоятельство может привести к плачевным последствиям, в результате которых они снова окажутся в чистом поле, в лучшем случае – с узелком в руках. Поэтому Альберт решился на последний отчаянный шаг.

Конрад как юноша умный, склонный к размышлениям по поводу и без него постепенно разочаровывался в своём великолепном учителе, – уж слишком много промашек, и как следствие – сплошные неудачи. Ему же хотелось богатства, любви прекрасной девушки! А приходилось de lucro vivere[13], довольствоваться полной грудью прачки Сильвии. Хотя она и была хороша собой, но всё же на три года старше Конрада, с огрубевшими руками от постоянных стирок, да ещё и собирала вокруг замка всякие травы.

Конрад не воспринимал всерьёз её занятий и приготовления отваров, позволявших избежать нежелательных последствий любви. Сильвия же исправно поила своими приготовлениями почти всю прислугу. Когда Конрад спрашивал, где она научилась таким премудростям, она отшучивалась, говоря, что её бабка была известной знахаркой в здешних местах.

Но несмотря на все предосторожности Сильвия понесла ребёнка от Конрада и решила оставить плод любви, надеясь в душе, что молодой алхимик останется в замке навсегда. Пока же она решила умолчать о последствии их бурных ночей.

…Спустя некоторое время Альберт поделился своими намерениями с Конрадом:

– Конрад, выслушайте меня и постарайтесь понять. Получение золота алхимическим путём – процесс длительный и сложный. Опасаюсь, что наш благодетель потеряет терпение, прежде чем мы достигнем каких-либо результатов. Предлагаю провести лектистернес[14]. Конрад удивлённо воззрился на учителя.

– Что значит – лектистернес, учитель?

– Не пугайтесь вы так, дорогой мой. Ничего страшного в этом нет, просто вызовем духов, и они поведают нам, как добыть золото, – с напускным спокойствием пояснил Альберт.

Конрад почувствовал, как внутри у него всё похолодело…

– Да, но такое предприятие весьма опасно! – с жаром возразил он.

– Уверяю вас: не опасней талисманов, – Альберт как всегда пребывал в своём привычном состоянии полной самоуверенности.

Поздно вечером в пустом помещении Альберт и Конрад накрыли стол по числу духов, которых они намеривались призвать. Они поставили три кубка вина, разделили пирог с мёдом так же на три части, разложив их по серебряным чашам.

Альберт приготовился призвать первым Герберта Аврилакского, который при жизни достиг определённых магических высот и оставил после себя множество трудов по алхимии и магии, но ни в одном его фолианте не было подробного описания получения золота, хотя было достоверно известно, что опыт магу удался.

Альберт отломил небольшую часть пирога от куска, предназначенного для Герберта Аврилакского. Конрад разжёг огонь в чаше, стоявшей посередине стола, медленно подсыпая в него смесь из корня фиалки, каменной мяты, пиона, горной петрушки, семени льна, шафрана и клещевицы, чтобы отогнать злых духов и приведений. После того как по помещению распространился дурманящий аромат трав, Альберт бросил кусочек медового пирога в чашу с огнём и произнёс:

– О дух великого Герберта Аврилакского, призываю тебя! Приди к нам с миром! Отведай нашего угощения!

В помещении поднялся ветер, затем стол, стоявший посреди комнаты, задрожал; огонь, горевший в чаше, окрасился в яркий пурпурный цвет, отразившись всполохами на каменных стенах.

Нечто прозрачное появилось в воздухе над столом, затем яркая вспышка озарила помещение, – стол разверзся на части, серебряные кубки разлетелись в разные стороны, один из которых сильно ударил Конрада по голове. Сознание юноши помутилось. Падая, он смутно заметил, что «нечто» превратилось в голову с рогами и красными горящими глазами, как раскалённые угли.

…Конрад очнулся. В помещении было темно. Стоял терпкий запах трав, который перебивал запах серы. Голова болела, он ущупал её рукой: на лбу вздулась огромная шишка. Юноша попытался подняться на ноги, на ощупь ухватился за дверной засов – тот был открыт. Конрад не понял, кто именно открыл дверь, и покинул помещение. С трудом юноша дошёл до своей комнаты и упал прямо у порога.

Наконец в узком коридоре появился начальник стражи и ещё несколько людей, держащих факелы.

– Что происходит, позвольте узнать? – возмущался начальник стражи. – Чертовщина какая-то творится: факелы погасли, вино выплеснулось из всех кубков на ровном столе, табуреты на кухне прыгают. Женщины визжат, что нечистый в замке! Я найду этого шутника и шкуру с него спущу! А это ещё кто? – начальник стражи указал на Конрада, лежавшего на полу.

Два стражника приподняли юношу и осветили его факелом.

– Это, кажется, помощник придворного мага… Ну и шишка у него на лбу!

– Взять его под стражу. Завтра разберёмся! – распорядился начальник стражи.

Стражники подхватили Конрада под руки и поволокли в темницу.

На следующий день, когда Конрад окончательно пришёл в себя, он попытался вспомнить, что произошло во время лектистернеса. В голову приходило лишь одно объяснение – они с Альбертом вызвали явно не Герберта Аврилакского, а самого демона тьмы. Конрад испугался своих мыслей, его трясло, он судорожно пытался припомнить хотя бы одну молитву.

В это время Альберт Савойский плыл на лодке вниз по течению Тибра с твёрдым намерением покинуть Папский протекторат и направиться подальше от Сполетто.

* * *

Конрад провёл в заточении несколько дней – у него было достаточно времени, дабы многое переосмыслить в жизни. Он понял, что Альберт – мошенник, который сам до конца не понимает, насколько опасны его неумелые действия.

Мысленно Конрад поклялся: если он выберется из этой неприятной истории, то посвятит свою жизнь борьбе со злом и проходимцами вроде Альберта.

Но неприятности Конрада не закончились лишь заточением в темнице. Мало того, что граф Марицетти приказал изгнать его с позором из замка, в довершение всего Сильвия сообщила, что понесла от него ребёнка. Конрад пребывал в растерянности: он был слишком молод, без средств к существованию, ему вовсе не хотелось заводить семью.

– Сильвия, прошу тебя! – взмолился Конрад. – Ты же знаешь травы, способные избавить тебя от ребёнка! Избавься от него! – продолжал настаивать он.

– Ты говоришь «от него»! Стало быть, это мальчик…

Девушка сникла, не ожидая от своего возлюбленного такой негативной реакции.

– Сильвия, я сказал просто так, не придирайся к словам. – Отозвался Конрад, несколько смягчив тон.

– Нет, Конрад, я оставлю ребёнка! – заявила Сильвия, преисполненная решимости.

Конрад не понимал её упрямства.

– Но почему? Ведь стольким девушкам ты помогла избежать нежелательных последствий!

– Я хочу сохранить этого ребёнка! – отрезала Сильвия. – И если он тебе не нужен, то ты свободен и не имеешь предо мной никаких обязательств.

Конрад схватился за голову, он даже не предполагал, что его подруга может проявить такой характер. Наконец он сдался…

– Хорошо, если так хочешь, оставь ребёнка. Я отправлюсь в Остию и пришлю тебе весточку, как только устроюсь.

* * *

Альберт плыл на лодке вниз по течению Тибра, намереваясь достичь Остии. Ещё недавно он, преисполненный надежд обрести славу и богатство, преодолевал это расстояние вместе с юным Конрадом, которого предал, бросив на произвол судьбы. Увы, Альберт потерпел очередную неудачу, всё вышло не так, как хотелось – сытая, богатая жизнь оставалась по-прежнему мечтой.

Кошелёк Альберта был тощ и почти пуст, если не считать пары серебряных монет. Ведь он и собраться толком не успел: надо было срочно уносить ноги из замка Марицетти. Невольно алхимик вспомнил о своём ученике, которого оставил «расхлёбывать кашу, которую сам же и заварил».

Альберт вздохнул и отмахнулся от тягостных дум, решив: «В конце концов, в этой жестокой жизни каждый за себя!» Затем усилием воли он придал своему лицу уверенности, ведь уверенность – это немалая доля успеха в жизни!

Горе-алхимик отряхнул куртку, поправил дорожную сумку, висевшую на плече. В это время его окликнул лодочник.

– Сударь, скоро Остия. Извольте расплатиться за перевоз! – потребовал тот.

– Ах, да… – неопределённо протянул Альберт. – Я вознагражу тебя, ты получишь больше, чем деньги. Ты обретёшь удачу, и она будет сопутствовать тебе всегда и везде: вот возьми, – он порылся в дорожной сумке и извлёк из неё очередной пантакль, начертанный на коже молодого ягнёнка. – Этой вещице нет цены!

Он уверенным жестом вложил пантакль в руку ошеломлённого лодочника и гордо удалился с пристани. Бедолага так и остался стоять, рассматривая столь странную оплату своих услуг.

Альберт шёл спокойно, как подобает почтенному человеку, ему некуда было спешить, да и чем заняться в незнакомом городе, он пока не решил.

Дорога между тем привела его на рыночную площадь: торговля шла полным ходом. «Славно, вот сюда-то мне и надо, – решил горе-алхимик. – Что ж, начнём с самого начала: рекомендации у меня нет и быть не может, стало быть, места в приличном богатом доме мне не найти. Придётся воспользоваться доверчивой служанкой. Давно я этим не занимался, придётся тряхнуть стариной и вспомнить юность!»

Овощи и фрукты в изобилии лежали на прилавках торговцев, при одном только их виде у Альберта закружилась голова и подвело живот. Пройдясь по торговым рядам, он заметил миловидную девушку, державшую внушительного размера корзину с покупками, которая казалась весьма увесистой.

Альберт приосанился и подумал: «Попытка – не пытка! Не будь я Альберт Савойский, если она меня не накормит!» Он подошёл поближе к девушке и с видом знатока начал выбирать салат на лотке торговца.

– Любезный торговец! А товар-то у вас вялый! – нагло заявил мошенник.

Девушка встрепенулась и начала внимательно рассматривать пучок салата, который уже собиралась отправить в корзину. Теперь она засомневалась, нужно ли это делать?

– Вы, сударь, зря наговариваете на мой товар! – возмутился торговец.

– Отнюдь! – с тем же вызывающим видом выдал Альберт. – Вот смотрите! – Он расковырял серединку пучка. – Вы прячете вялые листья внутри!

Девушка охнула и брезгливо бросила пучок салата на прилавок торговца.

– Ах, как вам не совестно обманывать приличных людей! – возмутилась она.

– Да, да, – поддакнул Альберт. – Идёмте отсюда, сударыня, я помогу вам выбрать зелень получше. Не сомневайтесь!

Альберт подхватил корзину девушки и уверенно зашагал к следующему торговому ряду. Девушка, несколько растерявшись, поспешила за ним.

– Сударь! Отчего вы решили помочь мне?

– Мне жаль, что торговец пытался всучить вам негодную зелень. Вам, столь очаровательной особе!

«Очаровательная особа» зарделась, ей было приятно, что элегантно одетый господин, хоть и без шляпы, заметил её и сделал столь изысканный комплимент.

– Как вас зовут, мадонна?[15] – поинтересовался Альберт.

– Трузия, – ответила юная особа, совершенно разомлев от подобного обращения.

– Весьма рад! Я – Альберт Савойский. Учёный, маг и алхимик, – он слегка поклонился Трузии, отчего чёрная, как смоль, прядь волос упала на его смуглое лицо, придав ещё большей привлекательности и выразительности.

Трузия улыбнулась: молодой мужчина был удивительно хорош и в её вкусе.

Альберт собственноручно выбрал зелень для своей новой знакомой и проводил её до дома. Дом оказался весьма богатым, окружённым высокой кованой оградой, увитой диким виноградом. Трузия приоткрыла маленькую калитку для прислуги:

– Благодарю вас, Альберт, за помощь.

– Всегда к вашим услугам, мадонна! – ответил опытный соблазнитель и поклонился. – Когда я вновь вас увижу?

– Ах, право, не знаю… – растерялась Трузия.

– Да, мадонна, вы могли бы мне посоветовать приличное жильё и стол в этом прекрасном городе, я здесь недавно и не знаю, где остановиться.

Трузия, не обратив внимания на то, что её собеседник практически без багажа, сказала:

– Вы можете остановиться у моей матери, здесь недалеко. Она – прачка, и благородный постоялец с приличными манерами ей не помешает.

– Прекрасно! – тут же оживился пройдоха, понимая, что заморочить голову простой прачке не составит для него большого труда.

– Я провожу вас, сударь, только занесу корзину в дом, – пообещала Трузия.

Вскоре они шли по узкой заплёванной улочке к дому Трузии. Неожиданно из окна второго этажа появилось ведро, и помои чудом не угодили им на голову.

Трузия смутилась:

– Вы, верно, не привыкли к таким местам…

– О да! – подтвердил Альберт и стряхнул с куртки брызги противной вязкой жидкости.

Наконец Трузия и Альберт свернули за угол, перед ними оказалась обшарпанная дверь с покосившимися ступеньками.

– Здесь, – девушка открыла дверь своего убогого жилища.

На Альберта пахнуло затхлым воздухом, несущим в себе сырость, плесень и нечистоты.

«Господи, помилуй меня!» – взмолился Альберт, редко обращавшийся к Всевышнему, и переступил через порог.

– Вот уже почти полгода я не живу здесь, – щебетала Трузия. – Моя госпожа, мадонна Лукреция, требует, чтобы прислуга была всегда под рукой.

Девушка, приподняв подол платья, поднималась по узкой лестнице на мансарду. Альберт, полный ужаса, следовал за ней: «Что делать, за неимением лучшего и это сойдёт», – решил он.

Мансарда была душной и сильно накалялась к полудню. Её единственное окно, которое не открывалось, выходило на соседнюю черепичную крышу, сохранившую местами первоначальный красный цвет.

Альберт огляделся:

– Отлично! Сколько я должен за постой?

– Думаю, что серебряного скудо[16] в месяц будет достаточно, – неуверенно вымолвила Трузия.

– Мадонна! – воскликнул Альберт. – Ведь это грабёж средь бела дня! Вы уподобляетесь торговцу зеленью, простите за столь резкое сравнение.

Трузия окончательно стушевалась: ей очень хотелось, чтобы мужчина остался. Он же по-хозяйски раскладывал свои немногочисленные пожитки.

– Мадонна! Давайте уменьшим арендную плату в два раза и останемся верными друзьями.

Альберт вложил во взгляд всё известное ему искусство ловеласа, взял Трузию за руку и произнёс томным голосом:

– Соглашайтесь, умоляю вас!

Трузия затрепетала от прикосновения мужчины, он же, почувствовав её слабость, понял, что здесь будет, чем поживиться.

– Договорились, сударь, – пролепетала она и зарделась, как мак.

– Тогда я остаюсь, – сообщил Альберт всё тем же томным тембром.

– Да, кстати, мадонна, – постоялец нарочито величал девушку не подходящим для её статуса обращением. – А кто ваши соседи?

* * *

Мадонна Лукреция Требби вот уже почти неделю пребывала в меланхолии. Её обожаемый супруг отбыл по делам в Браггано[17], и она томилась в ожидании его скорейшего возвращения.

Господин Требби был известным суконщиком и возглавлял профессиональную гильдию[18] Остии. Положение обязывало его время от времени покидать родной город и по делам гильдии посещать Браггано, где он и пребывал в данный момент.

Дела гильдии шли неплохо, но господин Требби не мог удовлетворить всех запросов своей молодой очаровательной супруги. Она желала роскоши, огромный штат слуг и карету для выезда, запряжённой парой белых лошадей, разукрашенных плюмажем.

Штат слуг в доме Требби был не столь большим, по меркам Остии, – всего пять человек. И это обстоятельство угнетало мадонну Лукрецию. Она подолгу мечтала об изысканных бархатных платьях, отороченных золотой каймой, беретах, усыпанных драгоценными камнями. Но, увы, средств на это не хватало. Да ещё в последнее время у суконной гильдии Остии появились серьёзные конкуренты – суконщики из Саксонии и Тюрингии. Господин Требби делал всё возможное, чтобы не ударить в грязь лицом и лично проводил переговоры с крупными торговцами, не доверяя никому это важное дело.

Летняя жара, окончательно разморила мадонну Лукрецию, и она приказала открыть настежь окна зала, выходившие в сад. Она полулежала в кресле, томимая размышлениями о несправедливости жизни: годы уходят, она не молодеет, муж в постоянных разъездах, так и завянуть недолго.

Трузия, закупавшая овощи, фрукты и зелень для кухни, также имела обязанность убирать спальню своей госпожи и приводить в порядок её наряды. В этот день она, как обычно, хотела приступить к выполнению своих обязанностей и вошла в спальню мадонны Лукреции.

– Госпожа, я могу прибраться? Если я помешаю вам, то сделаю это позже.

– Нет, Трузия, приступай сейчас, – снисходительно разрешила мадонна.

Трузия вошла в гардеробную комнату хозяйки и начала приводить в порядок обувь. Она разобрала туфли и сандалии, расставив их по местам на полочках. Неожиданно мадонна Лукреция нарушила молчание:

– Трузия, говорят, у тебя появился любовник.

Девушка смутилась и не ответила. Лукреция, выдержав длительную паузу, продолжила:

– И что, он хорош собой, не так ли?

– Да, госпожа, – отозвалась служанка из гардеробной.

– А ещё говорят, что он учёный-алхимик. Это правда? – допытывалась мадонна Лукреция.

– Да, госпожа… – вновь пролепетала Трузия.

– А отчего ты прячешь столь интересного мужчину?

– Я не прячу его, мадонна. Он живёт в мансарде у моей матери на улице Святого Антония.

– Как интересно! Трузия, и он действительно использует магию? – не унималась хозяйка.

– Не знаю, госпожа, я не видела.

– Что ж, я сама это выясню, – Лукреция откинулась в кресле и задумчиво провела рукой по полуобнажённой груди.

…Вскоре к облезлой двери с покосившимися ступеньками в тупике улицы Святого Антония подошёл прилично одетый мужчина, фиолетовый камзол которого и шапочка выдавали в нём слугу из приличного дома. Он постучался в дверь, но никто не отозвался, тогда он решительно распахнул её и поднялся по дрыгающим при каждом шаге ступеням на мансарду.

Хозяин мансарды, маг и алхимик Альберт Савойский, читал фолиант.

– Я имею честь видеть господина Альберта? – обратился гость к хозяину.

– Да, это я. Что вам угодно, сударь? – поинтересовался алхимик, не покидая кресла.

– Мне поручено передать вам письмо. – Гость протянул послание Альберту, откланялся и удалился прочь.

– Странно, кто может мне писать?! – удивился Альберт. – Уж не глупышка ли Трузия научилась грамоте?

Он развернул изящно свёрнутое письмо, перевязанное розовой лентой.

– Пожалуй, что нет… Ха-ха! Удивительно!

Альберт, не веря собственным глазам, прочёл письмо несколько раз подряд:

«Любезный Альберт!

Весьма почтенная и замужняя дама желает получить от вас начальные уроки магии и алхимии. Для этого вам предстоит прийти сегодня, после обедни, на улицу Булочников в дом Фердинанда Ризолли, подняться на второй этаж и постучать в дверь, на которой будет начертана мелом буква «Л».

Убедительная просьба хранить эту записку втайне, дабы не навредить репутации дамы».

Алхимик чуть не задохнулся от радости – вот она, долгожданная удача! Ему надоело ласкать юную Трузию, питаться кое-как, продавать за медяки пантакли на улице Святого Антония. Наконец-то это всё закончится!

«Кто помогает мне – Господь или демон, которого я вызвал по ошибке на лектистернесе?! Всё равно! Буду поклоняться кому угодно, лишь бы удача шла в руки».

Альберт привёл себя в надлежащий вид, времени до встречи с таинственной незнакомкой было достаточно. Он тщательно причесал волосы, надел видавшую виды чёрную атласную куртку и направился на улицу Булочников.

Настроение у Альберта было прекрасным: он просто светился от гордости и собственной значимости, – ведь знатная госпожа удостоила его встречи!

И вот он достиг улицы Булочников, осталось лишь выяснить, какой из домишек принадлежит Ризолли. Пройдя дальше по улице, пройдоха увидел деревянную вывеску: «Свежий хлеб от Ризолли» и вошёл в открытую дверь. Винтовая, плохо освещённая лестница, вела на второй этаж.

Альберт, не раздумывая, поднялся по ней, и очутился перед дверью с начертанной буквой «Л». Дверь отворилась, словно ожидая его прихода. Он вошёл внутрь помещения, которое также оказалось мансардным, но более комфортным, нежели его временное жилище.

В нём царила прохлада и полумрак, располагающие к интимным беседам. Окно мансарды обвивал плющ, дававший живительную прохладу и тень. Мебель в помещении была очень хороша для дома булочника: добротная, со вкусом и щедро задрапированная тканью. Неожиданно портьера кровати дрогнула, из-за неё раздался нежный женский голос:

– Как мило, что вы пришли, Альберт.

– О, госпожа, я не мог поступить иначе!

– Что ж, похвально…

– Прошу вас, покажитесь мне, вам незачем прятаться!

Женщина вышла из своего укрытия. Она была красива: чёрные волосы были гладко зачёсаны и убраны в пучок на затылке, глаза, крупные, миндалевидной формы, излучали любопытство, пухлые губы были притягательны и обворожительны. У Альберта захватило дух: несомненно, женщина богата и замужем. Какая удача!

Он не растерялся:

– Госпожа, а что означает таинственный вензель на двери?

– Всё просто – Лукреция. Не будем терять время. Вы готовы к первому уроку?

– О да, госпожа!

– Тогда раздевайтесь!

И она скинула с себя просторное одеяние, оставшись обнажённой перед обомлевшим алхимиком.

* * *

Первое, что, сойдя на берег, увидел Конрад на пристани в Остии – группа монахов в серых рясах, сшитых, словно из мешковины. Один из них взывал к рыбакам:

– Люби Господа нашего, как самого себя! И даже больше себя! Тогда душа твоя попадёт в рай! Бойся греха – он везде! Святой Доминик призывал к бедности, а вы только и желаете, чтобы набить свои карманы медью и серебром! Какую цену заломили за рыбу – ведь знаете, что скоромное мы не принимаем, и наживаетесь на этом!!! Гореть вам в аду!

Монах окончательно разошёлся, он грозил рыбакам страшными муками, брызгая слюной.

Предводитель гильдии рыбаков решительно заявил:

– Мы всем продаём рыбу по такой цене. Почему мы должны уступать вам? Потому что вы монахи-доминиканцы? Бедные сёстры Святой Лючии так не торгуются с нами, как вы, а дают названную цену. Сами берите сети и ловите рыбу.

И он бросил сеть к ногам монаха. Тот отшатнулся.

– Так ты отказываешь нам, монахам, обрекшим себя на бедность?!

– Да! Либо платите, либо сами рыбу добывайте. Река рядом!

Конрад с любопытством наблюдал за перепалкой рыбаков и монахов.

– Весь город под себя подмяли! – возмущался один из рыбаков. – Уже на рыбу цены устанавливают! Скряги!

– Почтеннейший, это – монахи-доминиканцы? – поинтересовался Конрад.

– Да, а что? – встрепенулся рыбак.

– Просто я о них ничего не слышал, – пояснил юноша.

– Они появились в Остии недавно, – ответил рыбак. – Построили свою обитель на северной окраине города. Скоро житья от них не будет!

Доминиканцы так и не смогли сбить цену на рыбу, пришлось расплачиваться, как того желали рыбаки: гильдия дала достойный отпор монахам.

Загрузив рыбу в корзины, монахи двинулись в свою обитель. Конрад последовал за ними: «По крайней мере, хоть с голода не умру и послужу Господу верой и правдой».

* * *

Три года минуло с тех пор, как Конрад надел монашескую рясу. Его жизнь сильно изменилась: она была строго подчинена уставу ордена доминиканцев.

Всё это время он помнил о Сильвии, испытывая острое чувство вины перед ней. Конечно, он понимал, что женщина, прежде всего, сама виновата – ведь никто не заставлял её жить в грехе и блуде. Но мысли о том, что его ребёнок, возможно мальчик, будет отвергнутым незаконнорожденным, не давали покоя. Мальчик снился Конраду по ночам, внешне напоминая его самого в детстве. Конечно, теперь о женитьбе на Сильвии не может быть и речи, но ребёнка бросать на произвол жестокой судьбы ему не хотелось.

Конрад случайно узнал от братьев-монахов, что орден цестерианцев[19] основал в Неппи одну из своих обителей и охотно берёт на воспитание мальчиков, дабы вырастить из них преданных служителей ордена.

Он решил написать Сильвии письмо и отправил его с одним из многочисленных лодочников, перевозивших путников вверх по течению Тибра. Заплатить лодочнику за услугу он не смог, пообещав, что будет молиться за него и его семью. Лодочника это вполне устроило: кто же откажет в просьбе монаху-доминиканцу, ведь сам Папа Иннокентий почитал святого Доминика.

Конрад знал, что Сильвия не сильна в грамоте, поэтому написал кратко, зная, что письмо непременно будут читать в замке:

«Сильвия!

Буду ждать тебя на пристани в Остии десятого дня сего месяца апреля.

Конрад».

Как только Сильвия получила письмо, она сразу же засобиралась в дорогу. Граф Марицетти скончался от сердечного приступа, и теперь в замке заправлял его кастелян, который благоволил к подруге Сильвии. Так что проблем по поводу отлучки из замка у Сильвии не могло возникнуть.

Она собрала свои нехитрые пожитки, сложив их в плетёную котомку, состряпала лепёшек, налила в кожаный бурдюк воды и двинулась в путь.

Женщина была рада покинуть опостылевший замок, где ей пришлось вытерпеть немало насмешек. С малышом на руках она добралась до Тибра, наняла лодочника и двинулась в Остию.

И вот Сильвия увидела долгожданный город – воплощение своих надежд. Она расплатилась с лодочником, взяла малыша на руки и поднялась на пристань.

На пристани было полно народу, каждый занимался своим делом, тут же шла бойкая торговля рыбой. Женщина осмотрелась в надежде увидеть Конрада, но на глаза попадались лишь рыбаки да торговцы. Неожиданно к ней подошёл монах, облачённый в видавшую виды рясу.

– Сильвия! – обратился он к женщине.

Она отпрянула; её охватило удивление, а затем ужас и разочарование – перед ней стоял Конрад-монах. Она поняла: всё кончено, он никогда не женится на ней. Но зачем он вызвал её с сыном в Остию?

Маленький Джанни смирно сидел на руках матери, теребя недорогой медальон на её груди.

Конрад взглянул на малыша: действительно, вылитый он в детстве.

– Сильвия! – вновь обратился он к бывшей любовнице. – Ты видишь, я изменился.

– Да, Конрад, я всё понимаю, – ответила она, едва сдерживая слёзы.

– Оставь мне сына, я позабочусь о нём. Обещаю: он ни в чём не будет нуждаться, сама же возвращайся в замок Марицетти.

Сильвия взглянула на Джанни, понимая, что это единственный выход из сложившейся ситуации – ведь она не сможет вернуться назад, не вызвав насмешек и оскорблений.

– Его зовут Джанни, – сказала Сильвия и протянула ребёнка Конраду. – Позаботься о нём.

Конрад принял малыша на руки, тот вёл себя спокойно, словно давно знал своего отца. Сильвия удивилась. Она поддалась материнскому порыву и в последний раз поцеловала малыша.

– Прощай, Джанни, мой мальчик! – она не выдержала и залилась слезами.

– Не называй его так, – холодно сказал Конрад. – Теперь у него будет другое имя.

Глава 6

Неутомимый Папа Иннокентий, подавивший огнём и мечом Лангедок, с фанатическим энтузиазмом принялся за соседние с Папским протекторатом земли: Сиену и Флоренцию. На фоне борьбы с ересью появился никому не известный молодой фра[20] Конрад из ордена доминиканцев-проповедников. Он отличался проведением жестоких массовых расправ над еретиками, для него не составляло труда выявить полгорода ведьм и придать их аутодафе[21].

В этот период Сиена, Флоренция и Остия переживали всплеск магических наук, таких как астрология и алхимия. Особой популярностью пользовался некий маг-алхимик Альберт Савойский, преуспевший в своём деле, имевший десяток учеников и последователей.

Первое, что сделал фра Конрад в Остии и прилегающих городах – схватил всех магов, алхимиков, а также астрологов и предал их святому аутодафе, приобретя известность борца за чистоту католической веры.

Прошло немало лет с тех пор, как в замке Марицетти закончился весьма плачевно совместный лектистернес юного Конрада и Альберта, особенно для юного ученика, впоследствии пересмотревшего свои взгляды на оккультные науки. Он пришёл к выводу, что они есть зло, как тайное, так и явное.

* * *

Альберт обосновался на улице Булочников в доме Ризолли с комфортом, чему способствовала щедрость мадонны Лукреции Требби. Со временем он организовал в мансарде небольшую лабораторию, где они с Лукрецией могли не только предаваться плотским наслаждениям, но и заниматься алхимией.

Фернандо Ризолли прекрасно понимал, что мадонна, снявшая мансарду, не только посещает поселившегося в ней любовника, но и занимается некими тайными делами, и это обстоятельство весьма его обеспокоило.

И вот однажды, весенним вечером, когда мадонна, прикрытая вуалью, собиралась подняться по винтовой лестнице на мансарду, Ризолли окликнул её:

– Сударыня! Ваше право – посещать кого угодно в мансарде, ведь вы хорошо мне платите за её аренду. Но, умоляю вас, прекратите свои тайные занятия. К вам приходят какие-то тёмные личности, я боюсь их. Да и потом, вы знаете, что про ваше увлечение могут пронюхать доминиканцы и что тогда будет?

– О каком увлечении вы говорите, сударь? – мадонна держалась невозмутимо.

– Вы прекрасно знаете – о ваших магических опытах! Сейчас это небезопасно, а я не хочу потерять свой дом и булочную! – возмутился Ризолли.

– Уверяю, сударь, ваши опасения беспочвенны. Наши занятия совершенно невинны. Поверьте мне! – Лукреция старалась говорить как можно мягче.

Она отстегнула от пояса кошель и протянула Ризолли.

– Вот возьмите, возможно, эти скудо приведут вас в лучшее расположение духа. Ваша мансарда нужна мне ещё ровно на месяц.

Булочник нехотя взял кошель: тот оказался весьма увесистым.

– Хорошо, сударыня. Ещё месяц вы можете арендовать мою мансарду, но не более того.

* * *

Солнце клонилось к закату. Альберт проверил реторту – всё в ней было по-прежнему. Шла двенадцатая неделя опыта, оставалось ещё две недели до появления гомункула[22]. Но и после его появления достичь желаемого удастся не сразу. Алхимику придётся питать его кровью, дабы магическое создание получило вожделенное свойство – узнавать чужие желания и передавать их хозяевам, в роли которых выступали бы Альберт и Лукреция.

Вот уже много лет как Альберт стремился к одному – деньгам, власти и абсолютной свободе. После неудачного опыта в замке Марицетти Альберт не отчаялся и не испугался, он понял, что есть нечто сильнее духов и с этим «нечто» можно заключить союз, что он и пытался сделать в прошедшие годы. Но «нечто» не шло на контакт с Альбертом и не спешило овладевать его грешной душой. Почему? – Альберт не понимал.

Наконец маг добился успехов: создал своё учение и даже написал несколько трактатов, правда, весьма посредственного содержания. У него даже появились последователи. Некоторые из них были просто любителями острых ощущений, как его покровительница – мадонна Лукреция Требби, иных же одолевало чувство мести, которую они собирались свершить при помощи магии. Но толковых учеников у Альберта не было. Он часто вспоминал юного Конрада, с годами понимая, что предал его и бросил в трудную минуту в весьма щекотливой ситуации.

Философские мысли и воспоминания резко оборвались появлением в двери двух стражников и монаха-доминиканца в капюшоне, скрывающем лицо.

– Что вам угодно? Почему вы врываетесь ко мне в мансарду в столь поздний час? Я – Альберт Савойский, у меня есть покровители, и вам это не сойдёт с рук! – возмутился Альберт отъявленной наглости.

Монах молча посмотрел на Альберта, из-под капюшона блеснули полные ненависти глаза, затем он осмотрел помещение и дал знак стражникам. Они того и ждали – тут же скрутили алхимика, не придавая значения его крикам и угрозам, выволокли на улицу и бросили в повозку.

Монах, не спеша, собрал фолианты и пергаменты с записями Альберта, сложив их на стол: они могут пригодиться при расследовании и пролить свет на еретические занятия алхимика, затем подошёл к реторте. Она была наполнена серо-зелёным веществом.

«Какая мерзость! – подумал доминиканец, его переполняло чувство брезгливости. – Наверняка этот безбожник выводил какое-нибудь уродливое чудовище!»

Он взял реторту и с размаху бросил её на пол: стекло разлетелось в разные стороны, липкое вещество растеклось, распространяя отвратительный запах.

Монах взял приготовленные фолианты и рукописи, медленно спустился по лестнице, унося с собой увесистую ношу.

Несчастный Ризолли стоял на коленях перед стражниками и причитал в слезах:

– Я ничего не знал, поверьте мне! Ничего! Ничего не знал!

Доминиканец холодно взглянул на него из-под капюшона.

– Этого тоже в повозку! Уж он-то мне про всех расскажет!

* * *

Фра Конрад внимательно изучил все рукописи, изъятые в мансарде Альберта Савойского, и пришёл к выводу, что неудачный лектистернес ничему не научил мошенника. Мало того, что он налево и направо продолжал продавать никчёмные пантакли, якобы наделённые магической силой, он ещё и гомункула пытался вывести. И на этом ересь горе-алхимика не заканчивалась. Судя по прочитанным фолиантам, фра Конрад пришёл к убеждению, что Альберт интересовался тёмными силами и активно пытался вступить с ними в контакт. Удалось ли это ему? – этот вопрос терзал монаха.

Дверь распахнулась, бесшумно вошёл брат Фома.

– Фра Конрад, еретик с улицы Булочников – в пыточной. Палач всё приготовил к допросу.

– Благодарю тебя, брат Фома.

Фра Конрад спустился в подвал обители. Последние несколько лет по указу Папы Иннокентия он был превращён в темницу, где применялись весьма изощрённые пытки. Орден Святого Доминика постепенно утрачивал своё первоначальное предназначение, превращаясь в тайного соглядая Ватикана. Папа Иннокентий благоволил к ордену, всячески поддерживая его материально, способствуя основанию новых обителей на территории Сиены, Флоренции, Феррары, Ломбардии и Неаполитанского королевства. Монахи-доминиканцы заполонили почти все королевства на Аппенинах[23], всякая свободная мысль подавлялась.

Фра Конрад вошёл в пыточную: масляные факелы чадили, изрыгая неприятный запах. «Опять сэкономили и купили прогорклое масло», – подумал он.

Монах окинул взглядом дыбу, на которой висел Альберт, обнажённый до пояса. Рядом стоял палач.

– Писарь, ты готов? – справился фра Конрад.

– Да.

– Что ж, приступим с Божьей помощью. Назовите ваше имя, возраст, род занятий, – доминиканец приступил к допросу.

– Альберт Савойский, учёный, возраст тридцать семь лет, – похрипел алхимик. – За что меня схватили?

– Вопросы здесь буду задавать я, вы же – отвечать. Если будете молчать – прикажу применить пытки, – пояснил фра Конрад. – Вы обвиняетесь в распространении чёрной магии и проведении опытов, противоречащих христианской вере. Что скажите в своё оправдание?

– Ничего. Я не использовал чёрную магию и никаких опытов не производил.

– Так, так. А вот у меня имеются показания почтенного Фернандо Ризолли, который утверждает, что вы обманом вселились в его дом, проводили со своими помощниками тайные обряды, цель которых – вызов нечистой силы и заключение с ней договора, – отчеканил фра Конрад леденящим душу тоном.

– Ваш голос кажется мне знакомым… – вымолвил Альберт. – Не лучше ли отвязать меня отсюда и поговорить в иной обстановке?

– Десять плетей обвиняемому, – приказал доминиканец, – тех, что с металлическими крюками на концах.

Палач выполнил приказ: Альберт кричал от нестерпимой боли, окровавленная кожа со спины разлеталась в разные стороны.

Конрад с нескрываемым удовольствием наблюдал за работой палача.

– Достаточно, окати его водой. Теперь он заговорит, – обратился доминиканец к палачу. – Итак, чем вы занимались в доме Ризолли, кто помогал вам?

Альберт, привыкший к сытой сладкой жизни, поначалу вообще не понимал, что происходит, отчего его схватили эти кровожадные монахи и что хотят от него? После десяти плетей его озарило – запытают до смерти, придётся говорить.

– Я всё скажу, – он откашлялся. – Ко мне приходили ученики, я учил их изготавливать пантакли, объяснял их смысл. Затем мы изучали расположение планет и их влияние на судьбы людей.

– И это всё? – удивился фра Конрад. – А что вы выращивали в реторте?

– Ничего. В ней была неудачная смесь, которую я хотел применить при изготовлении пантакля власти.

– Насколько мне известно, для пантакля власти не требуется ничего подобного. Смесь же применяется для выращивания исчадия ада – гомункула! – фра Конрад терял терпение, упрямство Альберта выводило его из равновесия.

– Вам и это известно… Странно, вы очень осведомлённый монах, с точки зрения алхимии, – еле слышно проговорил Альберт: разодранная спина причиняла ему страшную боль.

– Да. Вы верно заметили, – фра Конрад поднялся из-за стола и подошёл как можно ближе к алхимику. – Ошибки молодости: тяга к знаниям, множество недостойных желаний – всё это позволило одному мошеннику, назвавшемуся учителем, ввергнуть доверчивого юношу в объятия тёмных сил, а самому скрыться, – проговорил монах почти шёпотом, так что его слова были слышны лишь обвиняемому.

Альберта пронзила страшная физическая и душевная боль. Несомненно, перед ним стоял его бывший ученик Конрад!

– Вы пытались вступить в контакт с Сатаной, не так ли? Фолианты, найденные в мансарде, подтверждают это, особенно запрещённый труд Алесандро Маддалети.

– Конрад… – неуверенно начал Альберт в растерянности, не зная, что сказать.

– Точнее, фра Конрад, – поправил его доминиканец.

Альберт помолчал, собравшись с мыслями.

– Фра Конрад, я виноват. Но вспомните: ведь я всегда был добр к вам. А неудачный лектистернес – вовсе не моя вина; видимо, дело в заклинании, которое мы использовали! Оно…

– Я с вами ничего не использовал, – фра Конрад резко оборвал сбивчивую речь алхимика.

Тот сник, понимая, что живым из подземелья не выйдет, издал душераздирающий крик и зарыдал.

Доминиканец выдержал паузу:

– Расскажите мне о женщине, которая посещала вас и принимала участие в тайных обрядах и опытах.

Альберт пришёл в себя от слов монаха: «Нет, только не мадонна! Они будут издеваться над ней и уничтожат как еретичку!»

* * *

Спустя пять дней на центральной площади Остии полным ходом шли приготовления к аутодафе: плотники смастерили помост с множеством шестов, к которым доминиканцы должны были привязать приговорённых, рядом с ним сложили связки сухого хвороста и поленья.

В городе доселе не происходило ничего подобного. Казнили воров и убийц, но чтобы запылал костёр, – такого не было! Горожане были взбудоражены последними событиями. Поглазеть на сожжение еретиков собрались все – от мала до велика. Площадь была полна народа.

Фра Конрад и присланный Папой Иннокентием легат лично контролировали приготовления к аутодафе. И когда приговорённых доставили к месту казни, они с братьями-доминиканцами и палачом уже поджидали их.

Альберт рыдал всю дорогу от обители до площади, Ризолли не мог идти самостоятельно, он лежал в телеге, так как от пыток его хватил удар. Растерзанная мадонна Требби еле передвигалась – одна нога её была раздроблена, остальные же несчастные плелись из последних сил, «как овцы на заклание». Стражники подгоняли приговорённых к аутодафе пиками, стараясь задеть их и причинить как можно больше физических страданий.

Глашатай развернул приговор:

«Сегодня, третьего дня июня месяца, по обвинению в колдовстве и сговоре с самим Сатаной будут преданы аутодафе следующие жители города Остия: Альберт, именующий себя Савойский, Лукреция Требби, Фердинанд Ризолли, Джакомо Ваноцци, Виторио Церутти…»

Глашатай перечислял имена всех несчастных. Сильвия стояла в толпе на площади, она сжимала правой рукой крестик на груди и молилась: «Господи! Вразуми Конрада, ибо он не ведает, что творит!»

Приговорённых подвели к столбам и крепко привязали, затем деревянный настил обложили приготовленными вязанками хвороста и поленьями.

Лукреция, рыдая, проклинала Альберта: умирать не хотелось, теперь она понимала, что у неё было всё… Альберт стоял в забытьи: он был готов к смерти – может быть, там он обретёт то, к чему стремился в земной жизни.

Другие осуждённые молили Бога, они просили чуда – избавить их от мук сожжения.

Палач запалил факел от приготовленного маленького костра на площади и подошёл к помосту. Фра Конрад, взяв ещё один факел, проделал то же самое. Они с противоположных сторон подожгли сухой хворост: он мгновенно занялся, огонь перекинулся на поленья. Вскоре помост был объят огнём. Языки пламени лизали одежду приговорённых, их кожа вздувалась и трескалась: площадь огласили дикие крики сжигаемых людей.

В толпе на площади кто-то осенял себя крестным знамением, а кто-то расточал проклятия колдунам. Сильвия перекрестилась: она просила Господа принять заблудшие души.

Кто-то рядом с ней беспрестанно произносил:

– Крест и кровь… Крест и кровь… Эти монахи спалят всё королевство…

* * *

Год спустя

Брат Иоанн своим единственным глазом читал письмо, присланное самим архиепископом Магдебургским, наместником Ломбардии.

– Почтенный отец Конрад, вы только прочтите! – глаз Иоанна сверкал неистовым огнём. – Просто возмутительно! Происки нечистого повсюду, даже в святых стенах монастыря! Да, воистину, мало мы боремся с ведьмами и колдунами! Дьявол всё больше подчиняет себе людские души. Что же будет?

– Брат мой Иоанн, – Конрад пребывал в спокойствии, – схватка с нечистым – дело обыденное для нас, доминиканцев. Прибудем в монастырь, на месте разберёмся.

Отец Конрад и его преданный сподвижник, брат Иоанн, проделали длительный совместный путь борцов с ересью и Дьяволом, верой и правдой служа Святому престолу. Отец Конрад ценил преданного Иоанна, да и глаз брат Иоанн потерял, защищая отца Конрада от ведьмы, которая набросилась на него.

Отец Конрад ознакомился с посланием, понимая, что в деле о женском монастыре архиепископ Магдебургский даёт самые широкие полномочия.

– Да, брат Иоанн, печально, что Дьявол проникает в обители Господа нашего, я чувствую, что настоящая схватка с ним ещё впереди.

– Только святой очистительный огонь может справиться с ним, – высказался Иоанн.

– Безусловно, брат мой, но не забудьте – инквизиция карает только виновных, мы не можем обложить стены монастыря поленьями и полностью его сжечь. Если есть возможность спасти заблудшие души, мы обязаны вернуть их в лоно святой церкви. Хотя, заметьте, что проявления сатанизма начались в женском монастыре, подчёркиваю – в женском, а не в мужском. Женщина сотворена нам на погибель, она – источник всех наших бед.

– Совершенно согласен с вами, отец мой, женщины лживы, мстительны и похотливы, – поддержал Иоанн, вспоминая своё неудачное ухаживание в молодости за дочерью сапожника, которая предпочла другого. – Женщина – исчадие ада.

– Согласитесь, брат Иоанн, что и мужчины творят грех с дьяволицами. Но, впрочем, это редкость.

Речь отца Конрада прервал стук в дверь. Иоанн открыл тяжёлую, окованную медью дверь. Брат Фома склонился в почтительном поклоне перед отцом Конрадом:

– Простите меня, отец Конрад, но смею заметить, что вы желали присутствовать на допросе Анжелины Висконти, обвиняемой в сожительстве с демоном-икубом[24] и течение шести лет, причём под боком спящего мужа.

– Да, благодарю, письма отвлекли меня от самого важного. Скажите, брат Фома, Анжелина призналась в чём-нибудь?

– Увы, отец мой, всё, что мы знаем из доноса её мужа: он заподозрил жену и стал следить за ней. Она же, бесстыжая, совершала слияния с Демоном три раза в неделю: по вторникам, четвергам и субботам. Её муж – уважаемый горожанин, торговец шелками, член городской магистратуры, не смог умолчать об ужасе, творящемся рядом. Он поступил как истинный христианин.

Вскоре тридцатилетнюю Анжелину Висконти, бездетную, состоявшую в браке почти десять лет с почтенным Бруно Висконти, обвинили в сожительстве с инкубом, колдовстве, наведении порчи на соседей и сожгли на рыночной площади Остии. Её муж, теперь уже почтенный вдовец, недолго печалясь, женился на молодой и очень хорошенькой девушке, по виду которой можно было с уверенностью сказать, что она скоро станет матерью.

Отец Конрад и брат Иоанн не присутствовали на сожжении Анжелины Висконти, они отбыли в женский монастырь в сопровождении ещё четырёх монахов-доминиканцев.

Прибывший отец Конрад с отрядом инквизиторов решил проблему массового проявления сатанизма весьма просто. Он приказал своим сподручным сложить костёр во дворе монастыря и, недолго думая, отправил на него нескольких одержимых монахинь.

Остальные монахини, видя такой печальный исход дела, быстро исцелись чудодейственным образом.

Имя отца Конрада вселяло ужас в сердца людей. Родственникам девиц, преданых аутодафе, архиепископ Магдебургский направил послание, скреплённое личной печатью, с предупреждением об отлучении от церкви. Возмущений по поводу казни высокородных девиц не возникло.

Глава 7

Римский Папа Иннокентий IV, искоренив учение катаров[25] и вернув юг Франции в лоно истинной католической церкви, обратил свой взор на Германию, где простой люд упорно не желал верить в крещение и причастие.

Особенно католичество не приживалось в Вестфалии. Иннокентий IV регулярно получал доносы из Страсбурга от настоятеля Константина, который описывал ересь вальденсов[26] и её возможные последствия для всей «безбожной Германии».

Папа Иннокентий был крайне возмущён таким положением дел и поставил цель – наставить германцев на путь истиной веры. Для этой трудно выполнимой задачи он привлёк инквизитора Конрада, вручив ему специальную буллу:

«К великому прискорбию нашему, дошёл до нас слух, что в Вестфалии, Тюрингии и прилегающей к ней Саксонии множество лиц обоего пола, забывая о собственном спасении, уклоняются от католической веры, распутничают с демонами и разной нечистью. Эти люди заклинаниями и нашёптываниями губят младенцев в чреве матерей, урожай на полях, плоды на деревьях, домашнюю скотину и всяких животных, а также все земные произрастания: сады, луга, хлеба.

Колдуны и ведьмы терзают людей болезнями как внешними, так и внутренними, не позволяют мужчинам производить потомство, а женщинам его рожать.

Возлюбленные наши сыны Людвиг Штутгардский и Константин Страсбургский из ордена братьев-проповедников, профессора богословия, назначены в силу нашей апостольской грамоты по делам о еретическом нечестии, не могут полностью охватить всевозрастающие территории, подвергшиеся ереси. Мы волею Божьей посылаем верным сынам церкви в помощь прославленного борца с различными еретическими течениями отца Конрада, дабы вершил он справедливый суд по всей Германии.

Я, Иннокентий IV, волею Господа нашего повелеваю всем верным католикам, населяющим Германию, помогать человеку, предъявляющему сию буллу.

Наделяю отца Конрада правом совершать суд Божий над еретиками, применять пытки, нежели в таковых будет необходимость, а также заключать подозреваемых в тюрьму и вершить очищающий от скверны обряд аутодафе.

Да будет так, Иннокентий IV

8 апреля месяца, года 6750[27]»

Прочитав этот документ, отец Конрад понял, что отныне наделён неограниченными правами, получив фактически статус «свободного судьи».

* * *

Через неделю отец Конрад пересёк границу Вестфалии со стороны Бургундского королевства, где принимал участие в инквизиционном процессе в Дижоне, и приближался к Страсбургу со своим преданным сподвижником Иоанном Одноглазым. Рано утром Конрад – верхом на коне, Иоанн – на муле, въехали в город.

Первое, что сделал инквизитор, – отправился на центральную площадь города. Было девять часов утра, бойко шла торговля. Конрад принюхивался и прислушивался ко всему. Обойдя торговые ряды, Конрад заметил поодаль двух шептавшихся женщин. Он приблизился к ним, сделав вид, что выбирает капусту. К нему тут же подскочил торговец:

– Что вам угодно, святой отец, я помогу вам выбрать!

Конрад отбросил кочан, подумав: «Уж больно рьяный торговец, видать, совесть нечиста…» Пройдя мимо женщин, он уловил обрывки разговора:

– И не говори, всё богатеет и богатеет! Неспроста всё это…

– Ему нечистый помогает, – поддакнула вторая.

«Вот он город – рассадник ереси! Помоги мне, Господи, извести её под корень», – подумал Конрад, направляясь к Иоанну.

Тот, в свою очередь, тоже времени даром не терял.

– Святой отец, мы попали в гнездо нечисти. Вы только послушайте, о чём они говорят!

– Я уже слышал, брат мой. Направимся же наконец к дому отца Константина.

…Отец Константин, отслужив заутреннюю службу, пребывал дома. Он лично встретил важных гостей и воскликнул:

– Слава богу! Отец Конрад, вы здесь. Теперь я спокоен за город!

Конрад предъявил буллу, подписанную самим Папой Иннокентием. Отец Константин внимательно прочитал свиток.

– Да с ними, именно так и нужно – пытки и аутодафе! Тогда эти еретики научатся почитать Господа нашего! Я сообщу магистрату о вашем прибытии. Надо организовать специальный ящик для доносов, и найдутся порядочные люди – верные католики – и многое нам сообщат. Причём поставить его надо около ратуши и на ночь не забирать. Многие почтенные горожане, опасаясь мести ведьм и еретиков, получат возможность безопасно всё изложить в письме и доставить нам. Город кишит ведьмами.

– Хорошо, это разумно. Ну а вы, отец Константин, что думаете о тех, кто посещает ваш приход?

– Те, кто проявляет чрезмерные набожность и усердие, видимо, нагрешили много и совесть мучает. А вы знаете, отец Конрад, что Сатана коварен и учит людей делать вид, что они веруют, а на самом деле, они стоят в храме божьем и мысленно изгаляются над богослужением в угоду нечистому! – эта мысль давно приходила Константину и не давала покоя. Дай ему волю, он бы всю свою паству запытал до смерти, лишь бы увериться в чистоте помыслов.

– Да, ваш город нуждается в очищении и устрашении! – подытожил Конрад.

* * *

На следующий день по согласованию с магистратом выставили ящик для доносов около ратуши. Рядом стояли два стражника. Глашатай, читая указ магистрата, надрывался:

«Добропорядочные горожане!

Вам предоставлена возможность сообщить магистратуре о недовольствах и подозрительных вещах, участившихся в нашем славном городе. Напишите письмо, опустите его в ящик, и справедливость восторжествует!»

Перед ратушей собралась кучка народу. Иоанн – глаза и уши отца Конрада – слушал разговоры в толпе.

– Не иначе из инквизиторов кто-то пожаловал! – брякнул молодой парень, похожий на мастерового. – Делать мне больше нечего, как доносы писать. Работать будет некогда!

Мастеровой ушёл своей дорогой. Иоанн хорошо запомнил его лицо. Рядом шептались две молодые девушки, одна другой говорила:

– Помнишь Агнессу, что жила по соседству?

– Да, а что с ней случилось?

– Умерла бедняжка родами неделю назад. Наверняка это всё Роза, старая зазноба Инвара подстроила. Не могла ему простить, что не женился. Вот и извела Агнессу. Надо обо всём написать да и бросить в этот ящик. Пусть с ней разберутся.

Девушки ещё пошептались и, схватив свои корзинки с овощами, пошли дальше. Иоанн заприметил трёх старух.

– Говорю тебе: чёрная кошка, которая поселилась на нашей крыше, никакая не кошка. Это соседка моя в неё превращается и шастает: всех подслушивает, а потом сплетни распускает, – сказала одна из них.

– Точно, а я-то думаю, откуда она вперёд всех узнаёт новости? – поддержала вторая.

– Надо про неё написать и бросить в ящик, пусть ей кошачьи усы подрежут.

Старухи немного потоптались и ушли. Подошли два молодых мастеровых.

– Ганс совсем зазнался – сапоги стал шить для знатных горожан. Да из какой кожи! А раньше башмаки сделать приличные не мог. Вот и думай теперь, откуда чего берётся!

– Да и не говори, неспроста всё это! Надо написать, вор он, наверняка кожу украл в кожевенных мастерских.

Иоанн был поражён, насколько глубоко заражён Страсбург грехом.

Днём около ратуши толпились горожане, обсуждая ящик для доносов и различные новости. Писем прилюдно никто не бросал – боялись. Наконец наступил вечер, стемнело. К двенадцати часам ночи к ратуше стали стекаться тёмные фигуры в длинных плащах и капюшонах, надвинутых на глаза. Каждая фигура подходила к ящику и бросала в него донос.

В два часа ночи сменились стражники. Фигуры пошли чаще, к трём часам ночи перед ящиком стояли одновременно по два-три человека, тщательно прячущие друг от друга лица под капюшонами плащей.

Утром ящик забрали и под присмотром отца Конрада вскрыли в специально оборудованной для этого дела комнате в городской магистратуре. Доносы из ящика повалили валом. Отец Конрад решил, что на подмогу требуется писарь. Почтительный отец Константин выделил своего младшего клирика, обладающего усидчивостью и разборчивым подчерком. В десять часов утра инквизиторы приступили к разборке писем.

Клирик зарегистрировал на чистом листе пергамента: ящик вскрыли в десять утра, двадцать первого апреля месяца, года 6755[28], писем сорок пять штук. Конрад вскрыл первое письмо и начал читать. Иоанн последовал его примеру. Чем больше доносов читал Конрад, тем больше его худое жёлтое лицо обретало схожесть со старым пергаментом. Иногда оно вытягивалось от крайнего удивления…

Доносы он раскладывал на две стопки. Те, что лежали по правую руку, он перечитывал по несколько раз с безумным огнём в глазах. Если бы из его глаз «выскочила» хотя бы одна искра – сгорели бы все бумаги, настолько отец Конрад был потрясён и возмущён.

Иоанн как верный соратник отца Конрада последовал его мудрому примеру и так же разложил письма на «возмутительно-вопиющие» и «безбожные деяния». В первой стопке, «возмутительно-вопиющих», лежали жалобы на торговца, обвесившего на рынке или продавшего жухлую зелень; на соседку, постоянно выливающую помои на порог дома обиженного, написавшего донос, и далее в таком же духе.

Во второй стопке, «безбожных деяний», преобладали порча, повлекшая за собой болезнь семьи; тяжёлые роды по вине завистливой соседки или соперницы; излишний достаток в доме, взявшийся неизвестно откуда; слишком красивая девушка, у которой отбоя нет в женихах, не иначе как ведьма; женщина, которая любит в грозу стоять на пороге дома и смотреть на сверкание молнии – бесовское занятие, нормальному католику и в голову такое не придёт; соседка-оборотень, принимающая вид чёрной кошки по вечерам, чтобы удобней было подслушивать разговоры людей.

К вечеру в городе начались аресты. Стражники под руководством отца Конрада врывались в дома горожан и хватали их без предъявления обвинения «именем закона», но какого именно, не указывалось. Тюрьма Страсбурга была переполнена, история города не помнила такого, даже кандалов не хватало на всех. В первую очередь кандалы надели на всех обвиняемых в «безбожных деяниях», остальные дожидались своей участи со свободными руками и ногами. Всех, содержавшихся ранее за мелкие нарушения закона: хулиганство в пьяном виде или оскорбление личности без злого умысла – отпустили за ненадобностью.

Отец Конрад лично осмотрел тюрьму, оставшись недовольным условиями пребывания вероотступников. Они показались инквизитору слишком мягкими, можно сказать, комфортными. Тут же на следующий день сформировали инквизиционный суд, в который вошли отец Конрад, его помощник Иоанн, два шефена и фрайшерен[29] Грюнвальд, известный городу как справедливый и строгий блюститель королевских законов. За двадцать лет пребывания в почётном звании «свободного судьи» Грюнвальд отправил на виселицу или же приказал обезглавить сотни людей.

Конрад же не стал утруждать себя и фем[30] бумажной волокитой и высылать предупреждения, как было принято в подобных случаях, а воспользовавшись своим правом «свободного судьи», приказал хватать людей из постелей.

Он считал, что именно так ведьмы и колдуны будут лишены возможности лишний раз совершать нечистивый обряд и призывать демонов на выручку. «Неожиданность на нашей стороне, а значит, так угодно Богу», – высказался Конрад на замечание одного из шефенов о незаконности проведённых арестов.

Глава 8

Двадцать третьего апреля в свободном городе Страсбурге открылось заседание инквизиционного суда. Конрад лично составил перепись обвиняемых и определил, чьё дело будет разбираться первым[31].

Перед допросом обвиняемых женщин напоили святой водой на голодный желудок, обернули их тела специальной лентой длиною в рост Спасителя. Считалось, что это не позволит Дьяволу управлять ими. Затем сбрили все волосы на теле и голове, чтобы они не могли нигде спрятать амулет.

Брадобрей, которого пригласили для свершения этого дела, хотел сначала отказаться, но, решив, что его могут обвинить в связи с нечистым, пришёл рано утром в тюрьму, послушно приступив к делу. Брадобрей не мог спокойно смотреть на несчастных женщин, которые постоянно спрашивали его: за что их схватили? Но он, к сожалению, и сам не знал. Раньше, несколько лет назад, для этой надобности содержался специальный тюремный брадобрей, но два месяца назад он умер от старости. Новым же тюремным брадобреем не обзавелись и пригласили городского.

Хайнц, так его звали, был молодым мужчиной тридцати лет, очень стеснялся и ощущал себя крайне неловко, обривая интимные места женщин. Те, в свою очередь, пребывая в шоковом состоянии, вообще не понимали, что происходит, и раздевались по приказу стражников, которые бесцеремонно их рассматривали.

Первой несчастной оказалась Инга Розенкранц, её увели двое стражников. Она стояла перед фемом вся заплаканная, на руках и ногах висели кандалы. Девушка постоянно всхлипывала, вяло реагируя на фем, не понимая, в чём она виновата.

– Инга Розенкранц! Собравшийся фем обвиняет тебя в связи с Дьяволом. Что ты скажешь в своё оправдание? – начал допрос Конрад.

Девушка смотрела поверх судей блуждающим взглядом, не понимая, как вообще такое могло случиться.

– Смотрите! – закричал Иоанн. – Она глазами ищет его, чтобы он помог ей!

– Обвиняемая, настоятельно советую тебе покаяться и вернуться в лоно католической веры. Расскажи нам, как ты вступила в связь с самим Дьяволом, что он тебе обещал? Отреклась ли ты от Бога, в каких словах? – усердствовал отец Конрад.

Девушка молчала.

– Если будешь упорствовать, то фем приговорит тебя к пыткам. Лучше говори по доброй воле, – высказался фрайшефен.

– Я не понимаю, о чём вы говорите. Я никогда не вступала в связь с Дьяволом. Как я могу это сделать, если ношу крест? – сказала Инга дрожащим голосом.

– Крест ты носишь для того, чтобы морочить людям голову и безнаказанно творить нечистые дела, – рявкнул отец Конрад. – Отведите её в камеру пыток, отдайте палачу. Пусть он применит к ней «испанский сапог». После этого она сговорчивей станет. Иоанн, записывай всё, что она скажет. Приведите Катарину Лэменг.

Стражники схватили Ингу и поволокли к палачу. Она вырывалась и кричала:

– Я ни в чём не виновата. Что вы делаете?! Господи! Заступись за меня!

– Ещё имя Господа смеет упоминать, ведьма! – возмутился Иоанн, следуя за стражниками.

Привели вторую обвиняемую – Катарину Лэменг. Катарина, стройная красивая девушка, старалась держаться спокойно, с достоинством.

– Катарина, ты обвиняешься в том, что извела беременную женщину. Что скажешь? – отец Конрад ненавидел красивых женщин, считая их всех ведьмами от рождения, смотрел на Катарину, как на исчадие ада.

– Уточните, святой отец, какую женщину? – спокойно спросила Катарина.

– Ага! Значит, ты извела не одну женщину, а много! – обрадовался Конрад, потирая руки.

– Я никого не изводила. Если вы прочитали донос Ванессы Браун, то выкидыш у неё случился не по моей вине – не надо было тяжести таскать. Я просто сказала ей об этом, вот и всё. Как же я её извела? – возразила Катарина.

– Уж слишком ты спокойна и уверена. Видимо, рассчитываешь на помощь твоего покровителя? – разошёлся фрайшефен.

– Какого? – удивилась Катарина.

– Дьявола! – выкрикнули Конрад и фрайшефен почти одновременно.

– Я никогда не имела с ним дел.

– Сейчас посмотрим. К палачу её! – распорядился Конрад.

Он взглянул на список обвиняемых.

– Приведите сюда Анну Брусвер, и побыстрее.

Анна Брусвер, женщина сорока пяти лет, предстала перед фемом.

– Анна Брусвер, ты обвиняешься в том, что во время грозы летаешь по городу на метле и разбрасываешь зелье, отравляющее младенцев. Что скажешь?

– Я не умею летать по воздуху на метле, – ответила Анна.

– Тогда почему во время грозы ты выходишь во двор и берёшь мётлы? – спросил отец Конрад.

– Возможно, перед началом грозы я и выходила во двор, чтобы убрать мётлы, иначе бы их намочил дождь.

– Значит, ты признаёшь тот факт, что выходила во двор и брала мётлы? – докапывался Конрад.

– Признаю, выходила, но только чтобы убрать мётлы от дождя.

– А может, ты хотела спрятать их, после того как прилетала? А что ты скажешь по поводу зелий, которые варишь каждый вечер?

– Это совершенно безвредные зелья. Я варю их из трав шалфея и мяты, а затем пью как отвар.

– Ты признаешь, что варишь зелья? – уточнил фрайшефен.

– Да, но не с целью причинения вреда. Я слаба и постоянно кашляю, а отвары помогают мне.

– Ты пьёшь отвары, а затем уже идёшь во время грозы во двор? – докапывался до истины отец Конрад. – Сначала ты их пьёшь, а потом летаешь?

Измученная Анна совершенно запуталась, не понимая, кому мог причинить вред отвар из шалфея с мятой.

В то время как отец Конрад вёл допросы нечистивых ведьм, в подвале ратуши радел палач, служа святому делу.

Палач Хёральд был опытным в своём деле. Вот уже более десяти лет он растягивал обвиняемых на лестнице, надевал «испанский сапог», сёк розгами, дробил кости. Поначалу было трудно – обвиняемые вызывали жалость, по ночам их душераздирающие крики и мольбы о снисхождении стояли в ушах. Но служба палача хорошо оплачивалась, и Хёральд, не обученный никаким наукам и ремёслам, понимал, что придётся всю жизнь пытать женщин, многих из которых он до этого видел на улицах города красивыми и жизнерадостными. Сначала Хёральд задумывался над тем, что происходило в пыточных камерах, потом оставил это занятие, ибо подобные мысли вызывали слишком много сомнений – так и без куска хлеба можно остаться.

Стражники привели Ингу Розенкранц. Брат Иоанн занял место писаря за маленьким столом с чадящим факелом и приготовился записывать всё, что скажет обвиняемая.

– Отец Конрад приказал применить к ней «испанский сапог», – сказал Иоанн.

– Надо будет, применим, – промычал недовольный Хёральд тем, что вмешиваются в процесс его работы.

Он схватил Ингу своими огромными лапищами и привязал кожаными ремнями к лестнице, крепко привинтив правую ногу в «сапоге».

– Я буду тебя пытать до тех пор, пока ты не похудеешь и не станешь прозрачной! – рявкнул Хёральд на перепуганную трясущуюся девушку и приступил к выполнению своих обязанностей.

Он взял розги с кусками олова на концах, зашёл со спины Инги и начал свою работу. Девушка кричала истошными воплями. Затем Хёральд счёл, что выбранные им розги – это слишком просто, и взял другие – с железными крюками на концах. Тут же брызнула кровь Инги, мелкие куски мяса со спины полетели в разные стороны.

– Говори, как тебе являлся Дьявол? Когда? Что вы с ним делали? – Иоанн приготовился записывать, взяв перо.

– Я никогда его не видела, – еле выдавила из себя Инга.

– Продолжай, – Иоанн дал команду палачу.

Хёральд взял вращающуюся кругообразную железную пластину с заточенными краями, вырывавшую куски мяса со спины обвиняемой. Он запустил приспособление в действие, ободрав спину девушки почти до костей, так что она уже не могла кричать и потеряла сознание.

– Хорошо, так и запишем. Дьявол настолько овладел Ингой Розенкранц, что силой сомкнул ей уста, не давая вымолвить ни слова, – строчил Иоанн на пергаменте.

Хёральд взял ведро с водой и плеснул в лицо девушки. Она очнулась.

– Признайся, несчастная, и ты спасёшь свою загубленную душу! – усердствовал Иоанн, призывая Ингу к благоразумию. – Расскажи нам, как всё было.

Девушка молчала. Тогда Хёральд нажал на рычаг, и лестница, к которой была привязана обвиняемая, начала растягиваться в размерах, увлекая за собой девушку и причиняя ей невыносимую боль, так как правая её нога была одета в жёсткий «испанский сапог».

– Я всё скажу! Пожалейте меня! – взмолилась несчастная, не выдержав боли в разрывающихся мышцах и костях.

Хёральд остановил механизм.

– Ты приняла истинно правильное решение. Говори, я тебя слушаю, – Иоанн весь превратился вслух.

– Нечистый пришёл ко мне впервые в облике красивого молодого мужчины и совратил меня. Затем он постоянно приходил ко мне, и мы предавались разврату в разных формах.

– Отрекалась ли ты от Бога и в каких словах?

– Да, отрекалась. Я подошла к распятию и сказала, что Бога нет и быть не может, а есть только воля Дьявола на Земле.

– Подписала ли ты договор с нечистым? – спрашивал Иоанн, аккуратно всё записывая.

– Да, я подписала с ним договор кровью!

– Пожелал ли он брака с тобой или просто распутства?

– Да, только распутства, – подтвердила обессилившая Инга.

– Всё, твоя вина доказана, – подытожил Иоанн.

– Вы выбили у меня признания силой под пытками! И Бог всё это видит! Он ещё накажет вас! – в праведном гневе воскликнула девушка.

– Так и запишем… Угрожала проклятиями, – Иоанн быстро строчил на пергаменте.

Затем привели Катарину Лэменг. Хёральд по опыту знал – с этой девицей придётся нелегко, – «испанским сапогом» не ограничишься. Хёральд привязал Катарину к лестнице, взял с огня раскалённое масло и начал лить ей на голову. Кожа головы шипела и обугливалась. Катарина билась в болевых судорогах. Затем Хёральд разорвал на ней платье и полил маслом грудь. Она тут же приняла лиловый оттенок, соски распухли и вздулись от ожогов. Катарина уже не могла кричать, она впала в прострацию и потеряла ощущение реальности.

– Так… Катарина Лэменг увидела своего покровителя и не сводит с него глаз в течение всей пытки. Это говорит о том, что она не раскаялась, а, напротив, получила от Дьявола поддержку и силы, – записал Иоанн на пергаменте.

Хёральд взял ведро с холодной водой и окатил девушку. Она не прореагировала.

– Катарина, обуреваемая изнутри Дьяволом, говорить отказалась. Он настолько в ней силён, что пытки не дали результатов, – продолжал корябать на пергаменте Иоанн. – Это, вне всяких сомнений, подтверждает её вину ещё раз.

Следующей была Анна Брусвер. При виде орудий пыток она страшно испугалась и затряслась. Хёральд сразу определил – уж эта всё расскажет и про себя, и про пособников, можно даже не усердствовать. Он привязал Анну и взял щипцы для дробления пальцев рук. Женщина при виде этого орудия правосудия закричала:

– Не трогайте меня, я отвечу на все вопросы!

– Похвально, Анна. У тебя есть шанс спасти свою заблудшую душу, – поддержал её брат Иоанн. – Расскажи, как ты летала по воздуху. Куда? С кем? Что вы делали?

Анна послушно начала свой рассказ:

– В прошлом году, в мае, я принимала участие в шабаше ведьм, что устраивается на Вальпургиеву ночь. Я села поздно вечером на метлу и полетела за город. Недалеко есть гора, называемая горой Гесса. Вот там и проходил шабаш. А домой, под утро, я возвращалась в облике кошки…

Брат Иоанн быстро водил пером по пергаменту, записывая всё, что говорила обвиняемая. Ему даже в голову не пришло, что женщина от страха перед пытками рассказывала известную байку про шабаш на Вальпургиеву ночь, о которой знал каждый ребёнок в Вестфалии.

Более недели длился инквизиционный суд в ратуше и истязания обвиняемых в её подвалах. Наконец глашатай на центральной площади города объявил:

«Четвёртого мая года 6755 по обвинению в ведовстве и колдовстве будут сожжены сорок пять ведьм и колдунов вместе с их пособниками, общим числом восемьдесят человек обоего пола. Для этого на окраине города будет вырыта специальная яма, в коей будет зажжён очищающий скверну огонь. Названные восемьдесят человек будут брошены в яму без покаяния. Радуйтесь, жители Страсбурга, справедливость восторжествует, закончатся болезни и порча, достаток придёт в каждый дом горожанина!»

Народ Страсбурга и его окрестностей собрался в названный день, в указанном месте казни, дабы увидеть кровавое зрелище. Увы, толпа не проявляла христианских чувств к осуждённым на аутодафе. Она стояла и смотрела, как в десяти телегах везли к месту казни ведьм и колдунов. Несчастные были истерзаны пытками, окровавлены, кожа изорвана в клочья; руки перебиты, ноги раздроблены. Кто-то из осуждённых призывал Бога, а кто-то, сломленный пытками, – Дьявола. Толпа, в которой собрались важные особы, в том числе и инквизиционный совет, старики, молодёжь, насмехались над осуждёнными, осыпая их грязной бранью.

– Наконец-то наш славный город очистится от нечисти, мешающей жить добропорядочным гражданам! – высказался бургомистр города.

– Эй, ведьмы, каково спать с Дьяволом? А голый он на мужчину похож? – кричали молодые парни и бросали камни в растерзанных женщин.

Стражники волокли приговорённых женщин к яме и под всеобщее улюлюканье сбрасывали их вниз.

И вот настала очередь Катарины Лэменг. На неё было страшно смотреть: кожа головы вздулась и покрылась волдырями, которые за время пребывания в тюрьме загноились; обожженная грудь, видневшаяся через разорванную одежду, также гноилась и кровоточила.

Два стражника схватили её и потащили к яме. Катарина собрала последние силы, вложив в них всё отчаянье, и прокричала:

– Конрад!!! Я проклинаю тебя!!!

Горожане испугались и начали креститься – проклятье ведьмы перед аутодафе – самое сильное. Отец Конрад схватился за сердце. Оно неистово билось, словно желая выпрыгнуть из тела инквизитора. Конрад начал задыхаться, всё поплыло перед глазами, он потерял сознание и упал. Иоанн едва успел поддержать своего патрона.

Горожане от страха бросились врассыпную, понимая, что проклятие ведьмы настигло инквизитора. Стражники растерялись.

Неожиданно отец Конрад приоткрыл глаза и прошептал склонившемуся над ним невозмутимому фрайшефену Грюнвальду:

– Выполняйте свой священный долг…

Фрайшефен подал знак стражникам. И они, перекрестившись, сбросили ведьму в яму. Вскоре всё закончилось, предсмертные крики вероотступников стихли…

В очищающем огне сгорели восемьдесят ни в чём неповинных жителей Страсбурга.

По дороге в Марбург, где, по сведениям Конрада, сосредоточилось гнездо еретиков и ведьм, он почтил своим визитом Бёблингем, затем Хайльбронн и Шпайер. Во всех этих городах он не утруждал себя разбором дел в фемах, а просто приказывал согнать жителей городков на центральную площадь и выбирал из толпы наиболее подозрительных, на его взгляд, людей. Затем именем Папы Иннокентия IV и властью, данной Конраду буллой, сооружался огромный костёр, и совершалось аутодафе во имя Господа, за сохранение веры. По мере приближения Конрада к Марбургу число преданых аутодафе достигло почти двухсот человек, большинство из которых были женщины.

Страшная слава Конрада-инквизитора намного его опережала. Многие горожане боялись лишний раз выходить на улицу, разговаривать с соседями – города Вестфалии охватила всеобщая истерия. Каждое утро магистрат городов во главе с бургомистром в ужасе ожидали появления двух всадников – одного на лошади, другого на муле.

Инквизитор Конрад и брат Иоанн неспешно приближались к Марбургу. Узнав об этом, отцы города пришли в ужас. Они решились на отчаянный шаг.

…Почтенные отцы Марбурга все как один собрались в ратуше. Они пребывали в паническом состоянии.

Начал заседание бургомистр города:

– Почтенные бюргеры! Буду говорить без предисловий. К Марбургу приближается известный на всю Тюрингию своей жестокостью и религиозным фанатизмом отец Конрад. Подкупить его невозможно! Как спасти город от костров инквизитора?

– Не секрет, что горожане нашего города предпочитают учение вальденсов, которое инквизиция считает ересью. Можете представить себе последствия, – высказался один из членов магистратуры.

Отцы города умолкли, их одолевали тяжёлые мысли. Неожиданно самый молодой из них предложил:

– Почтенные горожане! Если мы не можем подкупить инквизитора, то убить его никто не помешает!

Магистраты, собравшиеся в ратуше, с недоумением посмотрели на говорившего.

Он же, ничуть не смутившись, продолжил:

– Не надо так на меня смотреть, достопочтенные горожане! У вас что, есть другие предложения? Или, может, мы из вальденсов за ночь сделаем католиков?

– Говорите, мы готовы вас выслушать, – высказался бургомистр.

– Убить инквизитора – и все проблемы сразу же закончатся не только для Марбурга, но и для других городов Тюрингии. А для этого надо найти подходящего разбойника. Кто-то ведь на дорогах около города промышляет?! Фрайшефен фон Брюгенвальд постарел, вот и распустились людишки! Поймать разбойника и пообещать ему свободу и награду за жизнь инквизитора. Насколько известно, Конрад и Иоанн перемещаются вдвоём, без охраны. Конечно, у них есть булла самого Папы Иннокентия, но простому люду об этом неведомо.

– Поймать-то можно… – размышлял бургомистр, – но поручить такое щекотливое дело можно не каждому. В случае неудачи инквизиторы привяжут нас всех к одному столбу, а отец Конрад лично запалит костёр!

Часть 2 МУЗИМОН

Глава 1

Крепость Брюгенвальд, родовое гнездо фон Брюгенвальдов, расположенная на отрогах горного массива Гарц, вот уже двести лет возвышалась над окрестными землями Северной Тюрингии. Ворота неприступного замка венчал фамильный герб Брюгенвальдов – музимон[32].

Зигфрид фон Брюгенвальд унаследовал замок от своего отца в достаточно юном возрасте, ему не было и семнадцати лет. Судьба распорядилась так, что он стал фрайграфом и получил наследную должность фрайшефена, переходящую от отца к старшему сыну, и постиг всю ответственность власти как землевладельца, так и верховного судьи. В восемнадцать лет он женился на Эве, дочке соседнего землевладельца Геца фон Брауншвайга, таким образом получив в управление ещё один замок после смерти тестя.

Вскоре родился сын Эрик. Но семейное счастье продлилось недолго, через пять лет Эва умерла родами. Зигфрид был безутешен. Он яростно предавался охоте и вылазкам против соседа герра фон Хальберштадта, у которого отхватил приличный кусок земли, мотивируя это тем, что кто сильнее, тот и прав. Да и кому мог пожаловаться фон Хальберштадт, ведь фрайшефеном, принимающим решения свободного суда, был сам Зигфрид фон Брюгенвальд?

Итогом многолетних междоусобных войн между фон Брюгенвальдом и фон Хальберштадтом стал брак тридцатипятилетнего Зигфрида и юной Ульрики, дочери фон Хальберштадта. Эрику в то время исполнилось шестнадцать, и он был ровесником своей новоиспечённой мачехи. Но, заключая брак в домовой церкви, Зигфрид даже не думал об этом.

Время шло. Ульрика освоилась в замке Брюгенвальд и вошла в роль полновластной хозяйки, превратившись из робкой девушки в полнокровную красивую женщину. От брака Зигфрида и Ульрики родилась девочка Хильда. Фрайграф обожал дочь и всячески её баловал, чего нельзя было сказать о жене. Он всегда относился к ней как к выкупу за прекращение междоусобной войны.

Спустя некоторое время Эрик стал всё больше замечать, что отец жалуется на недомогание, происхождение которого лекарь не мог понять. Через год отец ослаб, перестал охотиться, проводить заседания фемов и почти не покидал замок.

В один осенний вечер, когда за окном шёл проливной дождь, Эрик сидел в своих покоях около камина, предаваясь размышлениям. Последнее время его одолевала скука. Постоянная охота, безотказные крестьянки и служанки пресытили его. Отец предлагал жениться, но обременять себя семьёй желания вовсе не было. Хотелось чего-то необычного…

И это необычное случилось. Дверь в его покои распахнулась, вошла Ульрика в бледно-лиловом шёлковом пеньюаре. Эрик встал, как и полагается воспитанному пасынку. Ульрика подошла к нему и улыбнулась обворожительной улыбкой, полной страстного желания. Эрик сначала не понял: чего желает мачеха? Та подошла к огромной кровати, скинула с себя шёлковые одежды и легла поверх покрывала, приняв соблазнительную позу.

Эрику было достаточно одного взгляда на обнажённую женщину, как его молодая плоть взяла верх над разумом и сыновним долгом. Ульрика была хороша в постели, несмотря на склонность к жестокости Зигфрид хорошо обучил её супружеским обязанностям.

Соблазнительница покинула комнату Эрика только под утро. С тех пор Ульрика навещала своего пасынка постоянно, и Эрик привык к этому. Зигфрид же ничего не замечал в силу своей слабости, но любовники всё равно старались быть осторожными. Вскоре случилось то, что и должно было случиться – Ульрика понесла ребёнка. Когда её живот округлился и скрыть сей факт стало невозможно, Зигфрид прозрел: его обманывают в собственном замке!

Он приказал Эрику явиться:

– Не говори мне ничего! Я всё знаю и понимаю, против желания и соблазна женщины устоять тяжело. Я глубоко раскаиваюсь, что не настоял на твоей женитьбе. Ты – мой сын и я люблю тебя, стало быть, не применю к тебе никаких наказаний. Я повелеваю тебе оставить замок Брюгенвальд и отправиться на поиски своей судьбы. Уходи завтра утром, на рассвете!

– Но отец, только март месяц, ещё снег покрывает землю! Позвольте мне остаться хотя бы на месяц, – Эрик попытался воззвать к здравому смыслу отца.

– Нет! Или ты уходишь добровольно, или я приказываю тебя выставить насильно! – Зигфрид был непреклонен.

Эрик понял – у него нет шансов остаться в замке. Он собрал всё необходимое, облачился в кольчугу, бригандину[33] с изображением фамильного герба, надел на голову шлем. Затем Эрик опоясался поясом и вложил в ножны скрамасакс[34]. Сел на лошадь и на рассвете следующего дня покинул родовое гнездо. Утро было холодным, над лошадью клубился пар, Эрик ехал, куда глаза глядят, не зная что делать. На дорогах было неспокойно, множество шаек рутьеров[35] промышляло по всей Тюрингии.

Через два часа своего утреннего путешествия Эрик увидел сухое дерево, лежавшее поперёк дороги. На нём, как на троне, восседали два бандита. Деваться было некуда – Эрик обнажил меч и направил к ним лошадь.

– Наше почтение, доблестный рыцарь! Куда путь держите? Много ли денег при себе имеете? Поделитесь с несчастными голодными рутьерами. Бог велел помогать братьям своим! – прогнусавил один из бандитов, явно замёрзший и простуженный.

Эрик усмехнулся:

– Путь держу, куда придётся, так как у меня больше нет крова. Денег у меня нет вообще. А я смотрю, не очень-то вам здесь подают – вид ваш не внушает уверенности в том, что вы сыты и богаты.

Рутьеры дружно разразились смехом и переглянулись.

– Это верно! – согласился один из них.

– Оружие у вас есть? – поинтересовался Эрик.

– Да только два копья, один лук и больше ничего, – показали своё вооружение рутьеры.

– Тогда предлагаю объединить наши усилия, присоединяйтесь ко мне. Я – Эрик. Вместе мы придумаем нечто более интересное, нежели сидеть посреди дороги и мёрзнуть.

Рутьеры пошептались.

– Мы согласны.

– Хорошо, тогда назовите мне ваши имена и обещайте подчиняться мне как господину, иначе все вместе сдохнем с голода.

– Я – Ханс, – сказал простуженный рутьер, – а это – Гюнтер. Он метко стреляет из лука.

* * *

После полугодичных путешествий по дорогам Тюрингии и Вестфалии у Эрика набрался целый отряд рутьеров, промышлявший грабежом и разбоем. Эрик как человек образованный и обученный боевому искусству сумел организовать и дисциплинировать эту разношёрстную команду подонков. Он пользовался неоспоримым авторитетом среди своих людей, те же, видя, что все вылазки, планируемые предводителем, заканчиваются успехом, выполняли его приказания беспрекословно.

Рутьеров устраивало такое положение дел. Эрик всё продумывал до мелочей, а они выполняли чёрную работу и захватывали добычу, неизменно принося её господину. Эрик был справедлив по отношению к своим добровольным подчинённым, чем вызывал уважение и доверие с их стороны. Поначалу некоторые отчаянные оборванцы пытались противостоять Эрику и устроить бунт среди команды, но всё для них закончилось плачевно. Эрик хладнокровно извлекал из ножен меч, дабы обагрить его кровью подстрекателей.

Наконец отношения в команде наладились, и она уже насчитывала пятнадцать человек отъявленных головорезов. Хаген был самым умным и рассудительным из них, на него опирался Эрик как на помощника и советника. Рутьеры Эрика постоянно кочевали от Гёслара до Франкенхаузена и до Мюльхаузена, наводя ужас на торговцев и крестьян. Они не боялись ничего и никого, настолько запугав местное население и землевладельцев, что те собирали отступные, только бы избежать грабежей. Эрик почувствовал безнаказанность и вседозволенность. Все его желания мгновенно выполнялись: вино и женщины, деньги и еда были доступны всегда и в избытке.

Последний месяц Эрик и его рутьеры обитали между Мюльхаузеном (в Тюрингии) и Марбургом (в Вестфалии) на постоялом дворе, который постепенно превратился в разбойничье гнездо. Эрик, довольный жизнью и властью, проводил большую часть времени со своей юной любовницей Ирмой. Они постоянно предавались плотским утехам, в чём Ирма весьма преуспевала. Эрику нравились её золотисто-рыжие косы и зелёные глаза.

…С её глаз всё и началось. Недалеко от постоялого двора располагалось маленькое селение, в котором по неизвестным причинам начался падёж скота. В случившемся женщины обвинили Ирму: раз она зеленоглаза, значит, ведьма. Семнадцать лет прожила Ирма в этом селении с отцом и матерью, но недавно осиротела. Заступиться за девушку стало некому. Мужчины заглядывались на зелёноглазую сироту, мечтая зажать её в укромном углу покрепче. Женщины стали называть её по цвету глаз «зелёной ведьмой». А тут ещё начался падёж скотины: кого обвинить? Конечно, ненавистную Ирму!

Эрик наведался в селение, чтобы собрать установленные им же подати. Он увидел, как на небольшой площади перед домом старосты собрались крестьяне, а кузнец порол розгами рыжеволосую девушку. Бедняжка обессилела и не могла даже кричать.

– В чём она провинилась? – поинтересовался Эрик.

– Напустила порчу на нашу скотину, – ответил староста. – Мы всё собрали, господин, не извольте беспокоиться, мы помним свои обязанности, – заверил он.

Староста протянул мешочек с деньгами. Крестьяне ловко укладывали провизию на повозку рутьеров, боясь прогневать их своей нерасторопностью. Эрик посмотрел на окровавленную спину девушки и тоном, не терпящим возражений, приказал:

– Девицу забираю с собой. Развяжите её и положите на повозку.

– Как прикажете, господин! – староста был рад, что рутьеры избавят селение от Ирмы.

Так Ирма оказалась в отряде рутьеров. Спина зеленоглазой красавицы зажила, и вскоре девушка начала исправно стряпать и обстирывать рутьеров. Они же не упускали момента зажать её в тёмном углу, но на большее не решались, боялись Эрика: если господин привёз девушку с собой, значит, имеет на неё виды. Эрик не сразу обратил внимание на рыжеволосую красавицу, но когда это случилось, понял, как много времени он потерял.

В один из погожих ноябрьских дней к Эрику пожаловали гости. Часовые заметили их ещё издали. Гостей спешили с лошадей, обыскивать не рискнули – пять хорошо вооружённых стражников отбили охоту. Один из непрошеных гостей, по виду почтенный господин, произнёс тоном, преисполненным важности:

– Мы – представители города Марбурга, едем к предводителю рутьеров Эрику Музимону по очень важному делу.

– По какому? – попытались выяснить часовые Эрика.

– Об этом я скажу только самому Эрику. Одно могу сказать, что дело принесёт вам хороший доход. Поверьте, мы приехали с мирными намерениями.

После таких слов гостей чуть ли не на руках донесли до постоялого двора и представили перед взором Эрика. Как человек опытный он сразу же определил – перед ним члены магистратуры одного из ближайших городов.

Эрик удалил Ирму и всех людей, оставив только Хагена.

– Я слушаю вас, господа, – начал Эрик, как и подобает хозяину положения.

– Как вы понимаете, нас привели к вам крайние обстоятельства, – начал главный из магистрата.

– Да, уж догадываюсь, – усмехнулся Эрик. – Прошу, говорите без церемоний. Чем могу быть полезным?

Визитёры переглянулись, и представитель магистратуры начал без обиняков:

– Ватикан отправил в Германию своего представителя, отца Конрада, уполномочив его вести инквизиционное расследование против ведьм и колдунов, а также наделил его правом свершать свободный суд и аутодафе. Так вот этот Конрад уже уничтожил почти двести человек, вина многих из них была сомнительна. По нашим сведениям, он приближается к Марбургу. Город в панике: люди собирают пожитки и готовы бежать из города, но куда?! Ни для кого не секрет, что в Марбурге среди простых горожан процветает учение вальденсов, и вы как человек умный понимаете, чем всё может закончиться.

– Конрад сожжёт весь город, – высказал свою догадку сообразительный Хаген.

– Вот-вот! Сожжёт! Он одержим ведьмами и колдунами, они мерещатся ему везде, – представитель магистратуры вытер потный лоб платком.

– Что вы от меня хотите? – задал Эрик конкретный вопрос, уже предвидя возможный ответ.

– Умоляем вас, Эрик Музимон, избавьте нас и всю Вестфалию от этого чудовища! Мы хорошо заплатим, не сомневайтесь!

– Сколько? – спросил Эрик по существу.

– Пятьсот золотых монет короля Фридриха II, – ответил представитель магистратуры.

– Хорошо, но с одной поправкой. Пятьсот сейчас и столько же после дела! – отрезал Эрик тоном, не терпящим возражений.

Представитель магистратуры отёр раскрасневшееся лицо платком.

– Мы согласны. Я знаю, что вы держите слово. Вот деньги.

Один из стражников, сопровождавших отцов города, отстегнул тяжёлый кошель от ремня на поясе и с поклоном передал Эрику: тому понравился оказанный знак почтения.

– Обещаю, Конрад умрёт страшной смертью. Сколько с ним человек? – спросил Эрик, чтобы правильно рассчитать силы.

– Только его помощник – одноглазый Иоанн. Его легко узнать даже издалека, он всегда передвигается верхом на муле.

Глава 2

Ранним утром следующего дня Эрик и Хаген выехали с постоялого двора и направились к Марбургу. Перепуганный город перешёл на военное положение: мост поднят, ворота постоянно закрыты.

Вскоре Эрик и Хаген достигли предместьев города и залегли в засаду за придорожными кустами, заняв позиции на дороге, ведущей к Вюрцбургу, откуда, по их мнению, должны были появиться Конрад и Иоанн. Так они и лежали на траве почти до трёх часов пополудни, как вдруг вдалеке появились две фигуры – одна на лошади, другая – на муле. Несомненно, это были те, кого ожидали в засаде.

Путники поравнялись с кустами, за которыми притаились Эрик и Хаген. Разбойники выскочили из своего укрытия. Эрик грубо схватил святого отца за ногу и стащил с лошади.

– Опомнись, сын мой! Что ты делаешь?! Ты поднимешь руку на служителя Божьего! Вот мой кошелёк, возьми, если это тебе поможет, – святой отец попытался отстегнуть кошелёк от пояса.

Эрик, не настроенный на пощаду, ловким движением извлёк скрамасакс из ножен и отсёк святому отцу кисть правой руки, которой тот пытался отстегнуть кошель. Доминиканец взвился от боли, издав душераздирающий вопль, пытаясь зажать рану, из которой кровь била фонтаном. Его плащ и тёмно-синяя ряса мгновенно приобрели красный оттенок. Кровь струилась на придорожную пыль крупными рубиновыми каплями.

– Смотри-ка, Хаген, у святого отца кровь-то красного цвета, прямо как у людей, которых он зажарил!

В это время Хаген стащил с мула второго монаха, и не долго думая, поставив его на колени, одним взмахом меча отрубил бедолаге голову. Голова покатилась по придорожной пыли, оставляя за собой красный след.

Святой отец с отрубленной рукой корчился на земле от нестерпимой боли, проклиная Эрика. Тот же, молча, смотрел на доминиканца, размышляя: какие ещё мучения доставить святоше? Наконец, крутанув мечом, Эрик нанёс удар по второй руке. Конечность упала рядом со своим хозяином, дёргаясь в последних судорогах.

– Будь ты проклят, вероотступник! – задыхаясь от боли и теряя сознание, прохрипел доминиканец.

Эрик, не обращая внимания на проклятие, ибо подобные слова он слышал не впервые, пронзил мечом сердце святого отца. Затем извлёк меч и хладнокровно обтёр его о рясу убиенного. Эрик в силу своего ремесла отнюдь не был человеком набожным, и особо не разбирался в монашеских орденах, наводнивших земли Тюрингии и Вестфалии в последнее время, но всё же с ужасом осознал: перед ним – изрубленный францисканец… Ибо одежды монаха синего цвета…

Эрик пришёл в отчаяние: как он мог так ошибиться? Ему стало дурно, голова закружилась… Он пошатнулся… Хаген бросился на помощь своему господину.

– Что с вами? Вам плохо? Вы ранены? – беспокоился он.

– Хаген, мы убили не доминиканцев, смотри… – Эрик мечом указал на изрубленные останки монахов.

– Как?! – недоумевал сподручный. – Не может быть!!! Матерь Божья! Это кого же мы изрубили!? Да, точно, у помощника святоши два глаза, а не один.

Эрик перевернул отрубленную голову монаха, дабы убедиться – действительно оба глаза на месте. Произошла явная ошибка, ведь он ориентировался на лошадь и мула, вот тебе и стечение обстоятельств. Первый раз в жизни Эрик растерялся, но ненадолго. Он ткнул скрамасаксом в правый глаз отрубленной головы:

– Теперь всё в порядке: было два глаза, стал один. Да и вообще: кто будет разбираться?! Монахи убиты – дело сделано. Пусть благородные отцы города раскошеливаются…

* * *

На вырученные деньги Эрик закатил пир горой, придерживаясь мудрости: не быть жадным – богатство, не быть расточительным – доход. Следуя мудрому совету предков, оставшиеся вырученные денежки Эрик тщательно припрятал.

…После сытного, обильного ужина, вина и страстных любовных излияний Эрик и Ирма возлежали на просторной деревянной кровати, которую специально для них смастерил местный плотник.

Эрик плохо спал – нестерпимо болела голова от излишне выпитого вина, наконец он накинул куртку и спустился в зал (если таковым можно назвать помещение в постоялом дворе), налил холодной воды из деревянной кадушки, дабы утолить нестерпимую жажду. Эрик отпил из чаши, головная боль понемногу успокаивалась. Вдруг дверь открылась, вошёл Сигурд, один из рутьеров. Увидев господина бодрствующим, он удивился:

– Господин, вы не спите?!

– Как видишь… Встал напиться воды… Говори, не мнись… Что стряслось? – Эрик почувствовал неладное.

– Право, не знаю, как и сказать вам… – растерялся рутьер.

– Скажи так, как есть. Это проще, поверь мне, – посоветовал Эрик.

– Словом, господин, один человек пытался проникнуть на нашу территорию. Мы его, конечно же, схватили… А он нам заявил: ежели вы узнаете причину, по которой он пришёл, то нам отрубите головы, а его наградите. Вот я и решил, на всякий случай, побеспокоить вас… Может, привести пленника, господин?

– Веди, – разрешил Эрик, решив, что сон перебит и вряд ли он теперь вообще заснёт.

Рутьер привёл пленника. Тот держался уверенно и спокойно – по виду явно не крестьянин. «Скорее всего, живет при каком-нибудь замке», – подумал Эрик.

– Зачем ты ночью пробрался в наш лагерь? Шпионить? Тебя послал Хромой Фриц? Мало Фрицу, что я в прошлом году отрубил ему ногу. Он что, хочет второй лишиться?

– Нет, сударь, я не знаю Хромого Фрица, но слышал о нём. Я хотел рассказать вам кое-что. От этих сведений может зависеть ваша жизнь. Если вы пообещаете мне пятьдесят монет золотом, то я расскажу много интересного, – спокойно ответил пленник.

Эрик внимательно посмотрел на пожилого мужчину: «Да, на бандитов Хромого Фрица явно не похож – вид добропорядочного отца семейства, возможно, действительно знает нечто интересное…»

– Говори, обещаю, что сохраню тебе жизнь. А по поводу вознаграждения … Оно будет зависеть от того, насколько интересен твой рассказ, – пообещал Эрик.

– Хорошо, господин, слушайте. Я служу садовником в замке графа фон Зорринга. Так вот, герр Зорринг обесчестил мою дочь, мне тяжело говорить об этом, сударь… Я хочу навсегда покинуть эти края и перебраться в город. Там никто не спросит про ребёнка моей дочери… Но для этого мне нужны деньги…

– И ты хочешь, чтобы я подарил тебе пятьдесят золотых монет? – перебил садовника Эрик.

– Нет, сударь, не подарили, а наградили за своё спасение. Так вот, герр Зорринг и ещё два графа – их земли находятся здесь по соседству – вчера утром встретились в замке моего хозяина и договорились убить вас, Эрика Музимона, как бешеную собаку. Я подслушивал их разговор, как ни прискорбно мне в этом признаться. Соседи-графы жаловались, что вы в последнее время разоряете их земли постоянными набегами и данью. Поодиночке они боятся вас, а вместе – сила. Сегодня вечером, ближе к полуночи, когда все в вашем лагере заснут, они намереваются уничтожить вас. Мало того, я видел, как сегодня вечером один из графов привёл к герру Зоррингу трёх бордосских догов в панцирях. Поверьте, охотничьи собаки – страшное зрелище… У вас осталось мало времени, сударь, вам надо уходить…

Эрик задумался: «Говорит садовник складно… Возможно, это попытка согнать меня с насиженного места. Но кем? Хромым Фрицем, до такой интриги он не додумается… Самим герром Зоррингом? Что ж, это не исключено… А если, действительно, у меня осталось крайне мало времени?.. Можно занять круговую оборону… А что потом – зализывать раны? Нет, садовник прав, надо уходить. Но куда? Сейчас я – на земле графа Зорринга в Вестфалии, значит, по праву инфанга[36], он имеет право убить меня и казнить. Соседи графы также обладают таким правом… Обложили со всех сторон! А ещё есть право аутфанга[37], возможно, один из графов обладает и им на территории всей Тюрингии. Тогда бежать придётся вплоть до Саксонского курфюрства…»

– Я всё обдумал – ты, садовник, заслужил награду в пятьдесят золотых фридрихов. Сколько у меня осталось времени?

– Думаю, мало, сударь, – предположил гость.

– Сигурд! – обратился Эрик к рутьеру. – Разбуди Хагена, пусть отсчитает садовнику пятьдесят золотых. Сам же никому ни слова, иначе снесу голову скрамасаксом.

Эрик быстро надел кольчугу, панцирь, накинул тёплый плащ, шлем надевать не стал, уж слишком тяжёл при беге. Разбудил Ирму:

– Одевайся, возьми самое нужное: деньги, свои украшения, еду. Уходим!

Ирма спросонья не поняла, в чём дело.

– Вставай, кому сказал! Бестолковая девка! Хочешь, чтобы тебя повесили или на костре сожгли? – взревел Эрик.

Ирма сразу же пришла в себя и начала быстро собираться.

Эрик понимал: всему отряду из пятнадцати человек не вырваться, что ж, придётся пожертвовать рутьерами. Такова жизнь, ничего не поделаешь. Эрик разбудил Гюнтера, Ханса, Курта. Хаген уже был на ногах, Сигурд стоял в дозоре. Остальные рутьеры останутся, став добычей догов и графов.

* * *

Через десять минут отряд из семи человек, включая женщину, налегке, с одними дорожными сумками и вооружением скрылся в ближайшем лесу. Передвигались быстро; через полчаса вдалеке услышали лай бордосских догов. Эрик понял – погоня и убыстрил темп. Через час Ирма начала терять силы.

– Прошу вас, господин, давайте передохнём хотя бы немного… – задыхаясь, молила она.

Эрик обнажил кинжал.

– Если ты не можешь идти, то выход только один. Выбирай, – безжалостно предложил Эрик, – иначе тебя затравят собаками. Поверь мне, такая смерть мучительна.

Ирма сорвала ветку с куста, лизнула иней, он хотя бы немного утолил жажду и дал облегчение пересохшему горлу.

– Вы умеете убеждать, я иду! – она бросила ветку и быстро пошла вперёд.

Собачий лай то приближался, то удалялся, виднелся отблеск факелов преследователей. Остаток ночи и всё утро беглецы не останавливались, стараясь оторваться от погони. Ирма брела, не чувствуя под собой ног, иногда Эрик поддерживал её, затем его сменял Хаген. Надо было идти только вперёд. Наконец лай собак стих, беглецы оторвались, можно было сделать небольшой привал.

Огонь не разводили, поели тем, что успели захватить с собой – лепёшки с мясом казались удивительно вкусными, а уж о пиве из плетёной фляги и говорить нечего – напиток богов! Но что – одна фляга на семь человек!

После короткой передышки отправились снова в путь. Сколько времени шли, никто не знал, беглецам показалось, что вечность. Наконец Ирма упала. Эрик пытался её поднять. Она посмотрела на него взглядом, полным тоски и отчаянья, прошептав еле слышно:

– Убейте меня… Я не могу больше идти…

– Хорошо, привал и длительный отдых, – отдал он команду.

Мужчины устали, ноги болели, за последние полгода сытой жизни пешком почти не ходили, передвигались на лошадях, и преодоление такого расстояния даже им далось нелегко. Что уж говорить об Ирме – женщина!

Мужчины гвизармами[38] нарубили лапника, смастерили нечто вроде шалаша из веток и выложили мягкую подстилку, тут же упали вповалку, сон навалился мгновенно. Сколько проспали – неизвестно, первым проснулся Курт. Он огляделся, прислушался: лай догов не слышан, значит, всё впорядке, оторвались и, скорее всего, достигли Саксонского курфюрства.

Курт взял лук, поправил колчан с варбилонами[39]. Прислушался – он был неплохим охотником, – в лесу царила тишина. Курт заметил следы зайца на свежем снегу и пошёл по ним. Через полчаса добыча висела на поясе. Но что на семерых человек один заяц – только шкурку понюхать! Курт продолжил охоту.

Эрик проснулся от запаха жареного мяса, подумав, что он ещё во власти сна. Окончательно очнувшись, он вышел из шалаша и с удивлением увидел костёр, рядом с которым сидел Курт. Рутьер нанизал на ветки кролика и двух куропаток, мастерски переворачивая их над огнём, дичь покрывалась аппетитной корочкой.

Курт оторвался от своего занятия:

– Прошу, господин, королевский ужин готов!

Поужинали беглецы на славу. Ирма пришла в себя и ела, не уступая мужчинам.

После того как беглецы насытивлись, настала очередь решать главный вопрос: а что же дальше? У них – ни крова, ни мало-мальски приличного скарба. Да и вообще где они находятся?

– Что делать-то будем, господин? – спросил Хаген, плотнее заворачиваясь в гамбизон[40], снятый с проезжего рыцаря прошлой осенью.

– Для начала надо дойти до дороги и устроить засаду. Возьмём обоз, а там узнаем у его хозяина, где находимся. Потом в лесу соорудим землянку, гвизармы есть у всех, так что без крова не останемся. Заниматься будем тем, чем и прежде, только теперь станем умнее и каждые полгода будем менять расположение лагеря. Вопросы есть?

– Нет, всё ясно, – согласились рутьеры.

– Сейчас отдыхайте, набирайтесь сил, завтра утром опять в путь. Кто знает, сколько времени идти до дороги, – распорядился Эрик.

Глава 3

Отряд передвигался по лесу, зимнее солнце клонилось к полудню. Вскоре деревья поредели, показалась долгожданная дорога.

– Мы достигли цели – подрубим дерево и будем ждать, – распорядился Эрик.

Дерево выбрали не очень толстое, но высокое, чтобы перекрыло дорогу целиком и у повозки не было возможности его объехать.

Рутьеры залегли в засаду, нестерпимо хотелось пить, Эрик и Хаген постоянно жевали снег. Ирма притихла, от её смешливости не осталось и следа, она мечтала о тёплом крове. «Ну почему мир так несправедлив?..» – думала она, совершенно забыв о том, какие бесчинства Эрик и его люди чинили на чужих землях. Терпение у ландграфов закончилось, они объединились против обнаглевшей шайки разбойников, обложивших данью все окрестные земли. Будь они несколько потише, может, и пожили бы ещё на постоялом дворе в своё удовольствие.

Размышления Ирмы прервали крики и уханье падающих деревьев. Мужчины переглянулись.

– Этого только не хватало – нас опередили! Наверняка шёл обоз с оброком, и его уже ждали молодцы вроде нас, – решил Эрик.

Он вскочил, не собираясь упускать добычу и ещё полдня околевать на промёрзшей земле.

– Все за мной!!! Ирма, остаешься здесь!

Эрик, забыв про осторожность, выбежал на дорогу. Он бежал, как голодный волк, преследующий добычу, ноздри его раздувались, выбрасывая клубы теплого воздуха. Он держал в руках гвизарму наизготовке, предпочитая её в подобном деле скрамасаксу. Рутьеры не отставали, полностью доверяя вожаку. Эрик никогда не ошибался, на добычу у него было особое чутьё.

Приближаясь к месту нападения, рутьеры увидели толстое корявое дерево, преграждавшее дорогу, такое же – несколько поодаль, а между ними шла отчаянная схватка. Эрик удивился: напали явно не на обоз с оброком, а на что-то посерьёзней. На дороге стояла чёрная карета без окон, около неё разнопёрые налётчики сражались с отлично экипированной стражей. Увидев тёмно-зелёные бригандины с изображением мелузины[41], Эрик без труда догадался – перед ним регулярные войска Саксонского курфюрства. И тут же его озарила догадка – в карете сборщик налогов! Иначе для чего такой сопроводительный эскорт?!

Пока отряд Эрика перебирался через дерево, стражники оттеснили налётчиков от кареты, те ретировались к лесу. На дороге лежало несколько разбойников, истекающих кровью. Ряды налётчиков редели, вооружение их оставляло желать лучшего, – с таким старьём на серьёзное дело не ходят, – одной наглостью и неожиданностью здесь не возьмёшь. Скорее всего, налётчики ожидали обоз торговца с товаром, но никак ни вооружённый военный отряд.

Эрик отдал приказ:

– Вперёд, на стражников!!!

Неожиданная атака с тыла возымела необыкновенное действие. Стражники, несмотря выучку и отличное вооружение, явно не ожидали такого поворота событий. Они с самого начала допустили ошибку – спешились с лошадей, видимо, решив убрать дерево с дороги.

Разбойники, смекнув, что подоспела подмога, ринулись на стражников из последних сил.

Стражники отчаянно сражались. Эрик схватился с огромным саксонцем, тот ловко отразил атаку виндерхандером[42]. Эрик прикрылся гвизармой, но от сильного удара её древко, обшитое металлом, попросту разнесло в клочья. Эрик не растерялся, выхватив скрамасакс. Теперь он и саксонец были наравных – оба вооружены мечами, единственной разницей между которыми была длина клинка. Эрик сразу же оценил преимущество виндерхандера. Но меч саксонца при всех своих достоинствах был гораздо тяжелее скрамасакса, и Эрик обратил этот недостаток в свою пользу: он изматывал противника, отражая его мощные удары.

Саксонцы, давно не участвовавшие в боевых действиях, постепенно слабели… Рутьеры как люди бывалые сразу же поняли замысел своего командира, также приняв оборонительную позицию. Наконец Эрик Музимон достиг цели: его противник окончательно выбился из сил, и как следствие потерял бдительность. Он сделал яростный выпад, и саксонец, пронзённый скрамасаксом, упал, обагряя кровью тонкий снежный покров. Эрик тут же пришёл на помощь Хагену, затем Курту.

* * *

На дороге лежали пятеро мёртвых стражников, окропляя её ещё тёплой кровью, двое нашли своё последнее пристанище около леса. «Да, славная схватка», – подумал Эрик, отёр пот со лба и начал внимательно разглядывать налётчиков, которым оказал столь неоценимую услугу. Нападавшие были изрядно истрёпаны, из шести человек в живых осталось только двое. Эрик бегло оглядел поверженных разбойников и пришёл к выводу – разношерстный сброд, совершенно не годный для серьёзного дела.

Из оставшихся в живых выделялся высокий и крупный мужчина без шлема, облачённый в кольчугу и нагрудник, видавший виды. Его чёрные, как смоль, вьющиеся волосы свисали до плеч, бороду прихватила изморозь, от тёплого дыхания она покрылась мелкими льдинками.

Он безошибочно определил в Эрике вожака и направился к нему.

– Приветствую вас! Вы оказали мне услугу, о которой я, Ломбардец Неистовый, не забуду никогда! – он стукнул себя кулаком в грудь, соображая, что можно ожидать от непрошеных помощников, ведь они в большинстве: погиб только Сигурд.

Эрик усмехнулся: «Неистовый Ломбардец! Ну и прозвище, наверное, есть за что…»

– Что ж, Ломбардец, я – Эрик Музимон, а это мой отряд: Хаген, Ханс, Курт и Гюнтер. В лесу моя женщина, Ирма. Действительно, сегодня мы «потрудились» на славу.

* * *

Почти одновременно Эрик и Ломбардец развернулись, направившись к карете. Её дверь была приоткрыта, видимо, находившийся внутри сборщик налогов, спасаясь бегством, скрылся в лесу. Конечно, по свежему следу на снегу его можно было догнать, но заниматься этим вовсе не хотелось. Ломбардец заглянул внутрь.

– Святые Серафимы! Да здесь сундук! Эрик, помогите мне.

Они вытащили сундук на дорогу, Хаген деловито гвизармой сбил увесистый замок. Ломбардец откинул крышку сундука.

– Святые Серафимы! Так это ж налоги курфюрства! – воскликнул он, едва сдерживая восторг.

Сундук был полон серебра, золота, красивых ювелирных изделий.

– Как разделим? – поинтересовался Ломбардец.

– Как обычно, в таких случаях – поровну, – предложил Эрик. Его энергично поддержали рутьеры.

– И то верно, – согласился Ломбардец. – Вот только здесь, на дороге, заниматься дележом несподручно. Не ровен час, опять кто-нибудь поедет – тракт оживлённый.

– Мы сделаем это в лесу, на безопасном расстоянии отсюда, – предложил Эрик.

Лошадей решили не брать, – побоялись погони. Если сборщик налогов убежал, – жди войск курфюрства. Эрик был уже научен горьким опытом. Ломбардец нехотя согласился. Хаген привёл Ирму, изрядно продрогшую от холода. Рутьеры быстро соорудили импровизированные носилки, на которые поместили увесистый сундук и направились в лес. Начался снегопад, что было весьма кстати, – снег заметёт все следы.

Удалившись на приличное расстояние от тракта, мужчины занялись делёжкой добычи. Делили Эрик и Ломбардец, по праву вожаков. Для начала нужно было пересчитать содержимое сундука, а это могло занять достаточно продолжительное время.

Первой не выдержала Ирма, она всегда отличалась практичностью, и порой её прелестный ротик изрекал неглупые мысли:

– Мы застрянем здесь до утра. А в это время подойдут отряды курфюрства. Тут нас и обезглавят, оставив волкам на съеденье.

– Молчи, женщина, тебя никто не спрашивает!!! – рявкнул Ломбардец. – Эрик, скажи своей юбке, чтобы не лезла в мужское дело. Их бабье – только деньги тратить!

– Ирма, уймись. Мы сами разберёмся, – спокойно заметил Эрик, а затем, подумав, добавил: – Ломбардец, а моя «юбка», как вы изволили выразиться, права. За делёжкой мы застрянем надолго. И представьте, чем всё может закончиться!

Ломбардец зыркнул на Эрика и его рутьеров. Признавать правоту женщины было не в его правилах. Он тотчас вышел из положения:

– Я согласен с вами, Эрик. Идёмте в мой лагерь, там спокойней. Раз вы помогли мне в схватке, то вряд ли прирежете меня… Идёмте… Да и брать у меня особо нечего…

В том, что брать нечего, Ломбардец покривил душой – зарыто в потайном месте было достаточно. Беспокоило лишь одно – в лагере хоть и осталось пять человек, по выучке все они были нечета рутьерам.

Рутьеры подхватили носилки. Ломбардец шёл впереди, указывая путь. Через два часа быстрого перехода достигли лагеря Ломбардца.

Эрик присвистнул от увиденного. Рутьеры также обомлели от удивления: перед ними стояла небольшая деревянная крепость, с дозорными башенками по периметру, обнесённая частоколом и достаточно глубоким рвом. При появлении хозяина через ров опустили подъёмный мост. Эрик и его команда вошли во владения Ломбардца. Тот же, довольный произведенным впечатлением, распорядился:

– Роза! Приготовь поесть и подай выпить мне и моим гостям.

Из-за шкуры, которая делила просторное деревянное помещение на две части, появилась миловидная девушка. Она поклонилась и передала распоряжение своего господина ещё нескольким женщинам, которые, по всей видимости, были здешними hure[43], а также обстирывали и готовили для людей Ломбардца.

Пока женщины занимались стряпнёй, Ломбардец подробно рассказал своим людям о происшедшем. Они оживились, всем не терпелось взглянуть на содержимое сундука. Ломбардец с гордым довольным видом откинул крышку, его люди издали возглас восхищения. Мечта каждого разбойника сбылась – фортуна послала богатство, благодаря которому можно стать добропорядочным горожанином или, скажем, корчмарём, а можно земли прикупить и нанять батраков.

Эрик понимал: каким бы сбродом ни были люди Ломбардца, он – на их территории, а значит, недоразумения ни к чему.

– Ломбардец, скажите, сколько вас было числом при нападении на карету? – уточнил он.

– Пять человек, я – шестой.

– Сейчас вас столько же. Предлагаю, чтобы не вызывать разногласий, разделить деньги поровну на всех, как на моих людей, так и на ваших. Вы согласны?

Люди Ломбардца охотно поддержали предложение Эрика, хоть они и не участвовали в нападении, – ни один здравомыслящий человек от денег не откажется.

Ломбардец собирался возразить, но вовремя передумал, осознав, как ловко всё обставил Эрик. Теперь его же собственные люди внимали гостям, ловя каждое их слово. Что и говорить, Эрик умел управлять людьми и решать щекотливые вопросы! Видимо, это умение досталось ему по наследству от отца – фрайшефена Зигфрида фон Брюгенвальда, известного на всю Тюрингию в молодости своим крутым нравом и ведением фемов по справедливости.

Золото, серебро, украшения были поделены и лежали небольшими кучками, поблёскивая в свете масляных факелов. Ломбардец как вожак, желающий показать свою щедрость прилюдно, надел на шею Розы серебряное ожерелье из бирюзы. Она поцеловала его в знак благодарности, понимая, что ещё долго будет расплачиваться за столь дорогой подарок. Ломбардец смачно схватил её за зад и завалил на волчью шкуру под всеобщие возгласы одобрения.

Хозяин крепости пил мало, закусывал обильно, в отличие от своих людей, которые порядком захмелели, и если бы Эрик приказал перерезать их, вряд ли они бы оказали достойное сопротивление.

К Эрику прильнула Ирма, с завистью пожирая глазами бирюзовое ожерелье Розы. Он понял чувства своей любовницы, тут же, не раздумывая, извлёк из полученной доли золотую цепочку с огромным кулоном из прозрачного голубого топаза и накинул небрежным жестом на шею женщины. Ирма засияла от удовольствия. Конечно, в её дорожной сумке имелись украшения, но им было далеко до этого роскошного подарка.

Солнце клонилось к закату, ноябрьские дни были короткими и промозглыми. Но сейчас Эрик не думал о том, что стоит холод, пронизывающий насквозь до костей. Наученный горьким жизненным опытом, он прекрасно понимал, что сегодняшний налёт на сборщика налогов безнаказанно не пройдёт, надо было уходить из крепости Ломбардца и как можно дальше. Эрик решился попросить у него помощи. Вдруг не откажет? Как знать…

– Ломбардец, сделайте милость, скажите, нет ли у вас на примете тихого места? – начал Эрик издалека.

– Что, с награбленным хотите затаиться? – догадался Ломбардец. – Верное решение. Да потом, я вижу, вы не из наших мест. Спрашивать ни о чём не буду… Что ж, дам проводника, он проводит вас на водяную мельницу Шульца, моего верного человека. Я когда-то помог ему, ссудил деньгами, на них он и приобрёл мельницу. Но долг назад я требовать не стал, мельница – это самое тихое, надёжное место, лучше не найти. Шульц примет вас, как положено, не сомневайтесь.

– Благодарю вас, Ломбардец! Если что, мы всегда будем рады прийти на помощь, только позовите! – Эрик не рассчитывал на быструю сговорчивость хозяина. – Если вы не против, мы хотели бы выступить до темна. Далеко ли до мельницы?

– До наступления темноты доберёмся, – отозвался Берг, проводник Ломбардца.

Ломбардец в душе был рад, что Эрик и его рутьеры собрались покинуть его гостеприимный очаг: ни к чему соседство двух матёрых волков в одном логове, даже на непродолжительное время.

Глава 4

После недолгой прогулки по лесу отряд Эрика достиг мельницы. Речушка, на которой она стояла, имела быстрое течение и не замерзала в это время года. Среди деревьев блеснул долгожданный огонёк. Берг, проводник, подошёл к массивной деревянной двери, способной выдержать даже осаду разбойников, и постучал условным стуком. Через некоторое время в двери приоткрылось маленькое смотровое оконце, и послышался голос, видимо, принадлежавший мельнику Шульцу:

– Берг, никак ты пожаловал?! А с тобой кто?

– Это новые друзья нашего Ломбардца, так что открывай, промёрзли до костей. И жрать охота!

Рутьерам хотелось не только есть, но и спать. Ирма валилась с ног – слишком много впечатлений и приключений за последние дни. Ей хотелось раздеться и лечь в тёплую постель.

Гости грелись около камина и пили ячменное пиво, закусывая медовыми лепёшками. Ирма заснула прямо на табурете, опустив голову на стол, не выдержав нагрузки последних дней.

– Хозяин, скажи, сделай милость, где можно расположиться? – спросил Эрик и взял Ирму на руки, она даже не проснулась. Вскоре они лежали на тюфяках в одном из помещений мельницы, скорее напоминавшей небольшое военное укрепление. Эрик заботливо прикрыл Ирму тёплым стеганым одеялом. Она свернулась калачиком, мирно посапывая во сне, на шее поблёскивал подарок Эрика.

Эрик расположился рядом на тюфяке, сон пришёл быстро, подхватил его и увёл в мир сновидений.

* * *

Утром Эрик поднялся полным сил, совершенно забыв про ночные кошмары. Молодость есть молодость, жажда жизни брала своё. Эрик не раздевался с вечера, даже не снимал сапоги, отстегнув лишь нагрудник – за последние дни он не расставался с ним ни на минуту. Теперь можно было расслабиться.

Эрик спустился вниз по узкой деревянной лестнице и увидел женщину, по всей видимости, жену Шульца, хлопотавшую около горевшего очага.

Она оглянулась, увидев молодого статного мужчину. Он ей явно приглянулся, женщина улыбнулась, решив первой начать разговор:

– Приветствую вас, господин. Я – Берта, жена мельника Шульца. Сейчас сделаю вам завтрак. Муж сказал, что вы очень устали, а ваша жена настолько намучилась, бедняжка, что заснула прямо за столом.

Эрик подошёл к Берте, она была не молода, полновата, но не дурна собой. Её золотисто-рыжие волосы выбивались мелкими кудряшками из-под кружевного накрахмаленного чепца, очаровательно рассыпаясь по шее. Берта месила тесто, она испачкала мукой свой курносый в веснушках нос и выглядела просто очаровательно. Эрик смерил её взглядом: «Простушка, конечно, но очень аппетитна! Если бы не Ирма, то можно было бы согрешить в отсутствие Шульца…»

Берта будто прочитала мысли Эрика, посмотрела на него томными голубыми глазами, тот же сделал вид, что внимательно рассматривает очаг, затем стол, на котором лежали ещё не выпеченные лепёшки. Берта обтёрла руки о холщёвую тряпицу.

– Господин, я принесу воды, умойтесь.

Эрик с удовольствием освежился холодной водой. Хозяйка призывно улыбалась, видимо, её муж действительно отъехал с мельницы по делам, и была настроена игриво. Эрик притянул обольстительницу к себе, она пахла медовыми лепёшками и лесными травами, и страстно поцеловал её в шею. Берта не сопротивлялась и была настроена на более серьёзное продолжение флирта…

– Где твой муж?.. – поинтересовался на всякий случай Эрик.

– Он уехал в ближайший городишко, Ляйпциг, будет ближе к полудню… – ответила Берта, сгорая от нетерпения. – А ваша жена, она спит?..

– Ирма не жена мне… Не будем терять время, пока все спят… Пойдём наверх…

Через два часа, утомлённые и довольные друг другом, Берта и Эрик спустились со второго этажа вниз к очагу. Ирма уже пробудилась и скромно, потупив взор, сидела за столом…

Рутьеры пили пиво, с удовольствием предаваясь безделью.

Берг, проводник Ломбардца, словно испарился, про него никто не вспоминал. Он же в это время с карманами, полными золота, приближался к Ляйпцигу, но, увидев на дороге военный заслон, ретировался в лес, понимая, что ищут украденный сундук с налогами.

… Эрик расположился за столом напротив Ирмы. Предупредительная Берта поставила перед ним чашу с пивом и подала свежевыпеченные лепёшки. Эрик с удовольствием вдохнул их запах и начал есть. Ирма натянуто улыбнулась, она прекрасно поняла, чем именно занимался её возлюбленный с Бертой. И теперь изо всех сил старалась подавить душевную боль и обиду: какая-то толстая мельничиха сумела соблазнить её Эрика!

После сытного завтрака мужчины были заняты тем, что строили планы на будущее.

– Я бы купил корчму на бойком месте – это дело даёт хороший доход, – мечтательно сказал Гюнтер.

– Корчма – хорошо… Но я бы лучше открыл торговую лавку в городе – безопасней да и хлопот меньше. Купил товар подешевле, продал подороже – вот и вся премудрость. Ткани, например, тесьму для женских платьев, – высказался Курт.

– Откуда такие познания, Курт? Ты же, вроде, егерем служил! – удивились рутьеры.

– Да, было дело… Но я и в городе жил, в Мюльхаузене, пока там дел не натворил. Была у меня одна вдова… Так вот захаживал я к ней не один, как потом выяснилось. Когда столкнулся в дверях с соперником, не сдержался и ударил его, тот стукнулся головой о дверной косяк да тут же умер. А соперником моим оказался не кто иной, как уважаемый горожанин, владелец цветочной лавки. Вот и пришлось бежать, куда глаза глядят… А глядели они прямо, пока вас не встретили…

Рутьеры продолжили болтовню. Ирма призывно взглянула на Эрика и поднялась из-за стола. Эрик прекрасно знал этот взгляд, он подкрепил свои истощённые неутомимой Бертой силы и последовал за ней.

В этот раз Ирма была страстна, как никогда, её страсть граничила с отчаяньем и обидой, нанесёнными Эриком.

Измождённые друг другом, Ирма и Эрик лежали на тюфяке, не размыкая объятий. Вдруг снизу послышался шум. Эрику показалось, что он слышит знакомый голос. Он не ошибся, голос принадлежал Ломбардцу.

Эрик надел рубашку, штаны, натянул сапоги и быстро спустился вниз по лестнице. На скамейке сидел Ломбардец, около него хлопотал Курт, который всегда отличался умением обрабатывать раны.

Ломбардец истекал кровью. Ничего не спрашивая, Эрик поспешил на помощь Курту – Ломбардец терял сознание…

Ганс принёс тюфяк, раненого устроили около очага. Курт и Ганс сняли с него нагрудник и кольчугу, осмотрели правую руку, она была изуродована. Видимо, Ломбардец сам извлёк из руки два варбиллона, виднелись страшные рваные раны, возможно, была задета кость.

Вскоре перевязанный, ослабевший от потери крови Ломбардец впал в забытье и заснул.

Эрик, зная способность Ирмы к различного рода травам, поспешил наверх. Обнажённая Ирма лежала под пледом, не думая вставать.

– Ирма, нужна твоя помощь.

Женщина открыла глаза, пребывая ещё в сладкой истоме, потянулась:

– Что-то случилось, мой господин? – поинтересовалась она.

– Да, пришёл израненный Ломбардец. Его правая рука сильно изуродована. Он слишком слаб, потерял много крови, боюсь, начнётся горячка.

Ирма откинула плед и начала одеваться.

– А почему он изранен, господин?

– Произошло то, чего я боялся, поэтому-то я и поспешил покинуть его крепость. Скорее всего, Ломбардца обложили войска курфюрства. Ведь сборщик налогов остался жив… Войска прочесали местность и наткнулись на логово нашего друга. Об остальном можно лишь догадываться. Видимо, ему удалось уйти, – предположил Эрик.

* * *

Благодаря чудодейственным отварам Ирмы Ломбардец быстро пошёл на поправку. Через неделю после своего появления на мельнице он уже ел за двоих, зажимал в углах при удобном случае Берту, на Ирму покушаться боялся. Шульц ходил чернее тучи, понимая, что его спокойная жизнь с появлением Ломбардца закончилась, тем более если вспомнить, кто настоящий владелец мельницы.

В один прекрасный день Ломбардец, озверев от скуки, потребовал от Шульца:

– Мельник, отправляйся в этот захолустный Ляйпциг и без девок не возвращайся. Вот деньги! – он сунул мельнику золотую монету. – Да и поприличней выбирай, в теле, как Берта. Да и рутьеры развлекутся, засиделись без женщин. И вот ещё… Привези вина, лучше мозельского и копчёных колбас, а то у меня от лепёшек уже живот подводит.

Эрик понимал, что мельница Шульца с появлением Ломбардца скоро превратится в вертеп. Это обстоятельство его чрезвычайно обеспокоило: он догадывался, что, не найдя среди убитых разбойников их предводителя, власти Саксонии разыскивают его повсюду. Нет, чтобы пересидеть спокойно, Ломбардца раздирало на веселье. Эрик задумался: что же делать?..

Ему надоели постоялые дворы, дома крестьян, мельницы, где он обретался несколько последних лет, хотелось с комфортом обосноваться в замке и вести жизнь ландграфа. Эрик прекрасно помнил о замке покойной матери – Брауншвайге, который принадлежал ему по праву крови. Наследник решил завладеть своим родовым имуществом, ему было безразлично мнение отца, который фактически отрёкся от него. В конце концов, у отца и его жены останется замок Брюгенвальд, что вполне достаточно. Для себя Эрик окончательно решил – по окончании зимы он отправится назад в Тюрингию; деньги есть, и не просто деньги – золото. Вполне можно начать добропорядочную жизнь, хватит искушать судьбу, так и до виселицы не далеко.

…Ломбардец сидел на табурете и развлекался тем, что метал кинжал левой рукой, так как правая покоилась на перевязи. Он настолько наловчился, что легко попадал в деревянную стенную балку.

Наконец за дверью послышался женский щебет, и на пороге появились три пышнотелые, как и приказывал Ломбардец, расфуфыренные девицы. По виду можно было сразу же определить род их ремесла. За ними вошёл Шульц, обвешанный копчёными колбасами и окороками.

– Я привёз бочку мозельского вина, но один не сниму её с телеги…

Ханс и Гюнтер тут же вызвались помочь. Проходя мимо девиц, Ханс не удержался от соблазна и приобнял одну из них за талию:

– Развлечёмся, красотка? – он крепко прижал к себе девицу, начиная распаляться от желания. Её подружки прыснули от смеха:

– Каков молодец! Не успели мы войти с мороза, а он уже развлекаться лезет! Вы тут совсем одичали на мельнице, – высказалась одна из девиц, самая пышная.

В это время Ломбардец подошёл к пышке и страстно впился ей в губы. Затем, не отрываясь, скинул с неё тёплый, подбитый мехом зайца плащ.

Девица, не ожидая такого быстрого напора, растерялась. Ломбардец, оторвавшись от её губ, уставился в глубокий вырез платья, оценивая видневшиеся прелести. Недолго думая, он выхватил из ножен кинжал и натренированной левой рукой одним махом разрезал всю шнуровку на лифе.

В тот же миг полная грудь девицы вывалилась всем на обозрение. Ломбардец издал первобытный рёв, схватил девицу за обнажённую грудь. Девица, тут же сообразив, куда она попала, сдалась без излишних церемоний.

Эрик и Ирма, наблюдавшие за этой картиной, переглянулись. Эрик смекнул, что, когда мозельское польётся рекой, затуманит головы его молодцов, их будет не остановить. Тем более есть на кого равняться.

Эрика вдруг осенило, почему Ломбардец зовётся Неистовым – уж больно охоч до женского пола. Девица, осёдланная Ломбардцем на скамейке, заходилась в стонах. Он кинжалом располосовал её платье на куски, отбросил их, не переставая делать своё дело. Такого даже Эрик не видел. В его лагере с женщинами так не обращались…

– Ирма, иди в комнату наверх, закройся и не вздумай спускаться! Да и Берту возьми с собой! – приказал Эрик.

Дважды повторять ему не пришлось. Женщины поспешно скрылись наверху.

Рутьеры схватили двух оставшихся девиц, уложив их прямо на стол. Эрик накинул плащ и вышел из душного помещения: его обдало холодным морозным воздухом. Из-за двери раздавалось мужское ржанье, стоны, женский смех. Неожиданно раздался душераздирающий женский крик. Эрик рывком открыл дверь и влетел внутрь. Ломбардец, войдя в раж, водил кинжалом по груди своей партнёрши, покалывая остриём её соски. Бедная девица тряслась от страха, что доставляло Ломбардцу явное удовольствие. Эрик чертыхнулся, вышел на мороз, плотно закрыв за собой дверь.

Из вечерних сумерек появился Шульц.

– Да, господин Эрик, закончилась наша спокойная жизнь. Уж поверьте мне – всё прахом пойдёт, я его знаю… В Ляйпциге стоят войска курфюрства, я с девицами еле выбрался из города, проверяют всех подозрительных. А он чего удумал – веселье ему подавай! Теперь девицы всему Ляйпцигу растрезвонят, что на мельнице платят золотом за их услуги. Тут-то гости и пожалуют, поинтересуются: откуда золото взялось? И откуда у Ломбардца раны от стрел?

Эрик полностью согласился с Шульцем, действительно, Ломбардец был «сорвиголовой», совершенно не думал о последствиях своего опрометчивого поведения.

– Признайся мне, мельник, что ты знаешь о Ломбардце? – попросил Эрик.

– Почти ничего, господин… Он, якобы, сам из Ломбардии, разорившийся дворянин. Поэтому и зовёт себя Ломбардцем. Вроде, был в наёмниках, кажется, в кондотиерри[44], да не поладил с капитаном и убил его. Вы же видите его нрав. А уж как судьба занесла Ломбардца в Саксонию, не знаю… Уходить надо, господин… Ох, чует моё сердце, закончится всё бедой! Как ниточке ни виться, а конец один. Я ведь денег за мельницу Ломбардцу так и не отдал. Да и с чего – неурожаи замучили последние три года. Всё для неё старался, для Берты. Я ведь старше её на пятнадцать лет. А она ни одного мужчину не пропускает, я уж привык… Сначала бил её, потом жалел, а сейчас всё равно, ведь она мне жена перед Богом и людьми. – Шульц сокрушался долго.

Эрик делал вид, что внимательно его слушает. На самом деле он думал, где найти спокойное местечко подальше от Ломбардца, чтобы отсидеться там до весны.

– Шульц, а уходить ты куда собрался с мельницы? – поинтересовался он, как бы невзначай.

– Думаю, к брату, что живёт недалеко под Ляйпцигом. Он – староста деревни Мюркёль, которая принадлежит здешнему ландграфу. Уж он-то точно поможет… Погружу скарб, пока Ломбардец будет спать, и уеду…

– Как ты думаешь, а твой брат приютит меня и мой отряд за соответствующую плату до весны? Я – не Ломбардец, не сомневайся, с некоторых пор предпочитаю тишину и покой.

– А чего ж, господин, не приютит?! За деньги найдёт вам место, – заверил мельник.

Крики на мельнице стихли. Эрик приоткрыл дверь и обомлел от ужаса.

– Шульц, ты лучше не смотри, иди сразу наверх, – Эрик оттеснил его, загораживая душераздирающее зрелище. Шульц юркнул на лестницу и скрылся в темноте второго этажа.

Обезумевший Ломбардец лежал на залитой кровью девице. Её глаза остекленели, она была мертва. Рутьеры Эрика, напрыгавшись вволю на подругах убитой, не помня себя, лежали кто на столе, кто на скамье. Отличился Курт, лежавший вообще без штанов. Перепуганные девицы, все изодранные, забились в угол, жалобно воя, думая, что их тоже убьют.

Эрик обвёл взглядом весь этот кошмар, решая, как быть: «Рутьеров не поднять до утра… Девок выпускать нельзя… Убитую надо бы похоронить… – и, немного поразмыслив, пришёл к выводу: – Нет, её лучше оставить здесь…»

Эрик разжал левую руку Ломбардца, окровавленный кинжал упал на пол… Он поднял его, покрутил в руках: навершие оружия было достаточно увесистым. Эрик, недолго думая, со всего размаха ударил им по затылку Ломбардца. Тот мгновенно отключился, потеряв сознание.

Девицы в углу завыли пуще прежнего.

– Не убивайте нас, господин, пощадите! – взмолилась одна из них. – Мы никому ничего не скажем! – и разрыдалась в голос.

– Молчать! – прикрикнул Эрик. – Тогда не убью!

Девицы притихли, прикрывая руками свою наготу. Эрик подобрал их платья и швырнул им в угол. Затем он велел:

– Вытаскивайте шнуровку из лифов, и побыстрей!

Девицы переглянулись, решив, что он их удавит на шнуровках, и опять взмолились.

Эрик схватился за голову:

– Замолчите вы, наконец! Я вас свяжу и только. А если не прекратите орать – отрежу языки.

Девицы оделись, как смогли, и трясущимися руками протянули ему шнуровку. Эрик разрезал каждую их них на две части и связал потаскушкам сначала руки, затем ноги.

– Сидите тихо! Чтобы я вас не слышал! Поняли?

Девицы, всхлипывая, закивали.

Эрик громко крикнул:

– Шульц, спускайся. Мне надо с тобой поговорить.

На лестнице послышались неуверенные шаги мельника, видимо, он уже понял, что случилось. Когда он спустился вниз и увидел мёртвую окровавленную девицу и лежащего на ней Ломбардца, то перекрестился трясущейся рукой и полными ужаса глазами посмотрел на Эрика.

– Шульц, признайся, подобные выходки водились за Ломбардцем?

Шульц закивал, говорить он не мог. Немного оправившись от шока, он сказал:

– Я не стал говорить вам всей правды, господин. Его прозвали Неистовым именно из-за этого… Он часто входит в раж… А что делать с ними? – мельник указал глазами на девиц.

Эрик не знал, что ответить – беззащитных женщин ему убивать не приходилось.

– Предлагаю оставить их здесь. Сами погрузим всё ценное в повозку и отправимся к твоему брату. И чем быстрее, тем лучше.

Глава 5

Шульц запряг в повозку лошадь. У него на конюшне стояли ещё две, именно на них Эрик решил ехать с женщинами – повозка едва ли выдержит четырёх пьяных мужчин и домашний скарб.

– Шульц, помоги мне загрузить рутьеров, – распорядился Эрик, вытаскивая Курта из-под скамейки и пытаясь натянуть на него штаны.

Курт упирался во сне и бормотал что-то вроде: «Где мозельское? Вина! Хочу ещё!» Что именно желал Курт, он не уточнил, так как его бросили в повозку с соломой и принялись за Ханса, Гюнтера и Хагена. Вскоре вся отважная четвёрка громко храпела в повозке. Эрик накинул на них шерстяное одеяло – обморозятся, не дай бог, дорога неближняя. Затем собрал оружие и вещи; золото, разделённое на равные части, сложил в свою сумку.

Предстояло самое сложное – вывести Ирму и Берту так, чтобы они по возможности не увидели окровавленный труп. Эрик снял грязную, заляпанную скатерть со стола и прикрыл ею Ломбардца и его жертву.

После этого он поднялся наверх и постучал в комнату, где заперлись испуганные женщины.

– Ирма, не бойся! Это я, Эрик, открой мне!

Дверь открылась, Ирма бросилась ему на шею.

– Мы испугались, снизу слышались постоянные женские крики и рёв этого сумасшедшего Ломбардца.

– Ирма, и ты, Берта, слушайте меня внимательно. Сейчас вы соберёте всё самое ценное, оденетесь как можно теплее, и мы покинем мельницу.

Берта округлила глаза, она привыкла здесь жить и мельницу покидать совершенно не хотела. Она возмутилась:

– Господин, вы приказывайте Ирме, но не мне! Я никуда не поеду!

– Дело твоё, Берта, я не настаиваю. Но предупреждаю, что сюда завтра или послезавтра явятся солдаты курфюрства. Тебя повесят как подельницу Ломбардца.

– Позвольте полюбопытствовать, господин, это почему же?

– Да потому, дорогая моя мельничиха, что Ломбардец убил одну из девиц в пылу страсти. Две другие сидят в углу связанные, мечтая о том, как сбежать отсюда. И поверь мне, если они доберутся до Ляйпцига – жди солдат.

Ирма и Берта охнули. Берта перекрестилась.

– Что же теперь будет, господин? – спросила побледневшая, как полотно, Ирма.

– Ничего, не в первый раз, уйдём. А Ломбардец пусть отвечает за свои дела.

Женщины послушно оделись и собрали свои пожитки. Шульц выкопал небольшой чугунок, закрытый крышкой, полный золота и серебра, обмотал его тряпицей и засунул в повозку под сено, как раз под Куртом. Тот даже не пошевелился.

Сев в телегу и взяв вожжи, Шульц подумал: «Хорошо, что ссылался все эти годы на неурожай и не расплатился с Ломбардцем. Пропадай, эта чёртова мельница!» Шульц перекрестился – поминать нечистого в вечернее время небезопасно.

Из двери вышли женщины, Ирма помогала Берте нести большой узел, они забросили его в повозку. Эрик сел на лошадь, посадив перед собой Ирму. Берта, охая и ахая, взгромоздилась на смирную кобылку. Шульц огляделся, увидев, что все готовы, хлестнул кнутом лошадей, повозка тяжело тронулась.

* * *

Повозка и лошади остановились, не доехав до селения. Шульц слез с повозки, направившись к дому своего брата – старосты Клосса.

Он постучал в дверь. В ответ – тишина, все спали, на дворе стояла ночь, лишь полная Луна освещала окрестности своим скудным фиолетовым светом. Шульц постучал ещё раз, за дверью зашаркали.

– Кто там? Что надо? Предупреждаю: я вооружён.

– Клосс! Это я, твой брат Шульц! Открой мне, прошу тебя…

Клосс приоткрыл дверь, держа арбалет наготове.

– Матерь Божья, Шульц! Что случилось? Заходи…

Шульц в краткости рассказал брату обо всём, что приключилось. Клосс поправил свой ночной колпак, запахнул тёплый халат поплотнее.

– Эх, брат, говорил я тебе, не связывайся с этими людьми. А ты что! Берта, Берта… Да кстати, как она?

Шульц вздохнул. Клосс понял всё без слов.

– Понятно, не пропускает ни одного мужчину! Всё, как обычно… Говорил я тебе: не женись на ней… Да что теперь после драки кулаками махать.

– Ох, ругай меня, Клосс. Ты прав во всём… – сокрушался Шульц.

– Ладно, сделаем так: Берту твою отставим здесь, выдам её за сестру жены. А будет блудить, у меня разговор короткий – розги всегда наготове. Ты и эти люди отправитесь в егерский домик в лесу. Помнишь, где он находится? Хорошо, там и остановитесь. Лишний раз в деревне не показывайтесь… Всё необходимое будет приносить Берта. Да, и главное – узнай: кто из рутьеров приличный охотник. Будет егерем. Так безопасней, всё равно кто-нибудь пронюхает, что егерский дом не пустует. Да и мне егерь нужен, в прошлом году зимой старика Вирта заломал медведь-шатун. Возьми вот два факела, разожжешь, когда выйдешь из деревни, и сразу – на лесную просеку, к егерскому дому.

– Благодарю тебя, брат.

– Да, кстати, о благодарности. Моя доброта будет стоить вашей компании два золотых в месяц с учётом моего провианта. Вот возьми ключ, дом закрыт на замок.

Шульц немного пожался, но, рассудив, что всё равно деваться некуда, да и Клосс должен окупить свой риск, согласился.

Примерно через час отряд медленно, но верно приблизился к егерскому дому. Наконец в ночной дымке показалось строение.

Эрик спешился и помог Ирме спуститься с лошади. Шульц с трудом открыл замок, тот покрылся ржавчиной и не захотел поддаваться сразу.

Эрик, Ирма и Шульц вошли в дом, освещая его факелами: строение было достаточно просторным, в углу виднелся камин. Посредине стоял стол, окружённый скамейками, окна затянула паутина и пыль – почти год сюда никто не входил и не убирался. Вместо кровати около стены лежал тюфяк, за время запустения он также пропылился. Эрик и Шульц воткнули факелы в металлические держатели около двери.

Ирма поёжилась от холода, дом промёрз, протопить его будет непросто. Шульц вышел во двор, вскоре он принёс дров и попытался растопить камин.

В это время рутьеры, проспавшиеся на морозном воздухе, постепенно приходили в себя. Первым очнулся Курт. Он слез с повозки, огляделся и, не увидев привычной обстановки мельницы, издал рёв раненого зверя, не понимая, что произошло.

На его рёв из дома выбежал Эрик.

– А, любезный Курт, изволил очнуться! Ну как спалось?

Курт, вытянув правую руку вперёд, показывая на егерский дом, телегу и затем на тёмный лес, спросил недоумевая:

– Господин Эрик, что это? Где мы?

Эрик похлопал Курта по плечу.

– Это, дорогой мой, егерский дом. Теперь мы будем в нём жить. А ты как человек сведущий в охоте и имеющий опыт в егерском деле будешь здешним егерем.

У Курта пропал дар речи. Немного погодя, придя в себя, он спросил:

– За что, хозяин?

– За то, чтобы думал головой, когда в следующий раз будешь спускать штаны.

Курт растерялся.

– А причём здесь мои штаны, господин?

– Притом, что девки, с которыми вы веселились, мертвы.

– Что-о-о?

– Одну зарезал Ломбардец, а двух других – кто-то из вас четверых, не знаю уж, кто именно! – намеренно солгал Эрик для пущей острастки. – Наверняка их хватятся в Ляйпциге.

Курт схватился руками за голову.

– Матерь Божья!

– Поздно теперь её поминать, думать надо было, что делаете, – наставлял Эрик. – Лучше помоги разгрузить этих болванов и разобраться в доме. Спать хочется. Завтра тяжёлый день, дом запущен…

* * *

Ломбардец очнулся, открыл глаза, не понимая, где он и что с ним. Он попытался оглядеться – на нём что-то висело, оказалось – скатерть. Масляные факелы, догорая, нещадно чадили. Воздух на мельнице стоял спёртый, пахло кровью. Он попытался встать. Его тошнило, затылок болел. Ломбардец опёрся руками на скамью, попав во что-то склизкое и неприятное. Он поднёс руки поближе к глазам – это была кровь… Испугавшись, Ломбардец резко встал со скамьи, поскользнулся в луже крови и чуть не упал.

– Кто это?.. – удивился он, пытаясь разглядеть свисавшую со скамьи обнажённую ногу и руку, видневшуюся из-под скатерти, которую он скомкал и сбросил с себя.

Ломбардец потянул за край скатерти, она сползла, под ней лежала обнажённая окровавленная девушка, с которой он не так давно предавался удовольствиям. Ломбардец подошёл к бочке с водой, зачерпнув черпаком воду, обмыл руки и лицо. В углу он заметил подруг своей бывшей партнёрши, они смотрели на него с неподдельным страхом.

Ломбардец поправил штаны, вытер руки об окровавленную рубашку.

– Шульц, ты где? Иди сюда!

Ответа не последовало. Ломбардец прислушался: на мельнице стояла зловещая тишина.

– Сбежали, бросили меня одного! – догадался Ломбардец. – Давно надо было прирезать этого мельника!

Ломбардец подошёл к камину, вынул пару камней из стены и нащупал кожаный кошель в тайнике.

– На месте. И на том спасибо, без вас обойдусь. Проживу как-нибудь, золотишко-то есть! А там видно будет.

Глава 6

Курт и Эрик перетащили спящих рутьеров в дом. Посреди ночи очнулся Хаген, после него – остальные. Мужчинам захотелось пить, но, не найдя на обычном месте бочки с черпаком для воды, они опять повалились на пол и уснули.

Утром, когда рутьеры пробудились и начали нормально соображать, Курт постарался им всё объяснить. Те же в очередной раз оценили благородство и предприимчивость своего предводителя, который не бросил их в беде. Всё утро сподручные Эрика вели себя тише воды, ниже травы, беспрекословно выполняя все хозяйственные распоряжения Ирмы.

Пока дом приводился в порядок, Эрик решил ознакомиться с близлежащими окрестностями. Он вышел из дома, где за ночь успели надышать непротрезвевшие мужчины, с удовольствием вдохнул свежий морозный воздух и огляделся. Лес подступал к дому почти вплотную, если не считать маленькой полянки перед ним и склада дров под навесом, видимо, заготовленных ещё год назад.

Эрик, вооружившись гвизармой, удалился в лес, решив немного размять ноги и собраться с мыслями. Он обратил внимание, что егерский дом находится в дубовой роще. Дубы редко растут так кучно; обычно такие места почитаются местными жителями, ибо языческие верования по-прежнему сильны у простых людей.

Пройдя немного, Эрик заметил просвет и очутился на поляне, посередине которой стояли три дольмена[45], образовавшие своеобразный круг. В центре дольменов лежал круглый плоский жертвенный камень. Эрик обратил внимание на венок из сухих цветов и полевых трав, лежавший на языческом алтаре. И у него возникло ощущение, будто за ним наблюдают…

Эрик резко обернулся, но лес не подавал признаков жизни… Он подошёл к тому месту, где, по его мнению, стоял некто и смотрел на него, и в подтверждение увидел небольшие следы на снегу, явно принадлежавшие женщине. Эрик почувствовал: назревает интересное приключение, женщина в лесу – это так таинственно… Может быть, она – ведьма?..

Эрик пошёл по следу, словно хищник, выслеживая жертву. Следы петляли между деревьев, затем они резко оборвались и исчезли. Эрик слишком увлёкся погоней, очнувшись, когда зимнее солнце стояло высоко над лесом, освещая голые верхушки древних дубов. Он тряхнул головой: «Наваждение какое-то…»

Эрик вернулся в егерский дом. Ирма посмотрела на него с нескрываемым любопытством: где его носило столько времени? Как выяснилось, приходила Берта и принесла корзинку с провизией. Ирма уже состряпала завтрак, нарезав копчёностей, привезённых с мельницы. Рутьеры изрядно подкрепились и были готовы к трудовым свершениям. Ирма как женщина молодая и аккуратная быстро определила мужчинам объём работ.

Рутьеры послушно исполняли её указания, Эрик просто диву давался. Наконец он понял: каждый из них, заполучив золото из сундука сборщика налогов, мечтает начать праведную жизнь, забыв о разбойничьем прошлом, как о дурном сне.

На следующее утро Эрик, вооружившись гвизармой, небрежно бросил Ирме:

– Пройдусь по лесу, засиделся я на мельнице…

Эрик ушёл. Ирма поманила рукой Хагена и вышла из дома.

– Хаген, я знаю, ты всегда хотел меня, ещё там, в Вестфалии. Я видела твои взгляды, не отрицай… Выследи, куда ходит Эрик, и ты получишь желаемое, обещаю.

Хаген растерялся, зная крутой нрав хозяина, побаивался его, но и, несомненно, уважал. Если бы не Эрик, кости рутьеров давно бы обгрызли собаки. Но соблазн был слишком велик. Хаген, не в состоянии сопротивляться захлестнувшему желанию, согласился.

Он тихо, на расстоянии, последовал за Эриком. Тот вышел на поляну с дольменами, подошёл к жертвенному камню – на месте сухого венка лежали еловые шишки. Эрик окончательно убедился – это не наваждение, а лесная ведьма, живущая где-то рядом.

Шишки были выложены в одну линию, самая крупная из них указывала на два сросшихся между собой дуба, возможно, ещё помнящих племена бруктеров[46], населявших здешние леса. Эрик догадался: лесная обитательница указывала дорогу, и он последовал в нужном направлении. Достигнув дубов, он увидел точно такой же знак, выложенный из шишек, но только на земле. Эрик поддел их ногой, сам не зная почему, и последовал дальше. И так он повстречал ещё три знака. Наконец он оказался перед старым дубом, расколотым почти надвое посередине, его огромные ветви переплелись между собой от времени. Эрик поискал условный знак на снегу и, не найдя его, машинально поднял голову. Из расщелины дуба на него смотрела женщина. Затем она призывно помахала рукой и в тот же миг сверху упала верёвочная лестница.

Эрик не испытал ни капли страха или сомнения и поднялся по ней наверх. Наверху никого не было, и Эрик подумал: уж не привиделось ли ему? Но нет – он обнаружил верёвку, ведущую внутрь ствола, прямо в полость дерева. Эрик спустился по ней и оказался в небольшой норе, где он мог стоять, пригнувшись. Впереди виднелся свет. Эрик последовал прямо на него.

Перед ним распахнулось пространство, похожее на землянку и вполне пригодное для жизни. В центре стояла черноволосая девушка, облачённая в примитивную грубую одежду. Она подошла к Эрику и взглянула ему прямо в лицо.

– Я ждала тебя… Дух леса показал тебя и сказал, что ты придёшь. Так и получилось…

Она прошла мимо гостя и исчезла в норе, из которой он только что вылез. Эрик огляделся: вверху виднелась расщелина, через которую попадал скудный дневной свет, под ней был выложен очаг из камней. В центре жилища стоял небольшой грубый стол и два табурета, чуть поодаль – тюфяк для сна, прикрытый шкурой лисицы.

Появилась хозяйка.

– Я спрятала лестницу… Ты пришёл не один. Тебе известно об этом?

– Нет.

– Кто-то следит за тобой…

– Кто ты? Почему здесь, в лесу, одна? – спросил Эрик.

– Я не одна, со мной духи леса. Я – Валледа, жрица и пророчица племени бруктеров.

– Племени бруктеров?! О чём ты говоришь? – Эрик недоумевал.

– Не удивляйся. Бруктеры – древнее племя, а люди, живущие в здешних местах, – их потомки, просто они забыли об этом. Я оставлена здесь, чтобы служить духам и следить за Храмом Судьбы.

– Оставлена? Не говори загадками, объясни мне всё. Ничего не понимаю…

– Хорошо. Я объясню. Валледа – не имя, это означает «жрица» на древнем языке бруктеров. Они перемешались с этрусками[47], которые пришли позже на эти земли. Затем их завоевали римляне, начались гонения на жриц, и мы ушли в непроходимые леса. Римляне вырубали дубовые рощи, чтобы уничтожить наше представление о мире. Сюда же они не добрались. Камни, которые ты видел, и есть древний Храм Судьбы, построенный почти тысячу лет назад. Мои предки служили духам леса и Храму. Но уже давно мы делаем это в тайне, никто из крестьян о нас не знает. Моё жилище, – она обвела его рукой, – было создано возлюбленным моей праматери, чтобы защитить её от людей. Они преследовали её, думая, что все несчастья, поражавшие селение, насылает она. Видимо, люди были бессильны и искали виновного. Валледы никогда не причиняли вреда людям, напротив, помогали им. С тех пор мы живём здесь, покинув мир людей. Но чтобы наш род не прервался, Валледа должна зачать ребёнка, причём девочку. Несложно просчитать зачатие девочки, но я не могу обойтись без мужчины. Духи леса сказали, что мой избранник придёт зимней ночью и поселится в доме моего отца.

– В доме твоего отца? – Эрик не понимал девушку.

– Да, тот дом, где вы расположились, это дом моего отца. Его звали Вирт, он был здешним егерем. Прошлой зимой дух леса Ньёрб[48] забрал его к себе.

– Дух леса? А разве его не задрал медведь-шатун? – удивился Эрик.

– Да, дух леса пришёл в облике медведя. Вирт был очень стар, и настал его час. Слишком много зверей он убил за свою жизнь, поэтому дух леса и явился к нему в таком облике.

Валледа замолчала. Она посмотрела на Эрика.

– Тебя зовут Эрик, не так ли?

– Да, откуда ты знаешь? Тебе сказал дух леса?

– Нет, я близко подходила к вашему жилищу и слышала, как тебя называла женщина. Она красива, твоя Ирма…

– Ты про меня много знаешь, зачем? – не унимался Эрик.

– Просто ты – тот мужчина, от которого я рожу девочку, и она станет Валледой после моей смерти.

– Я? – удивился Эрик. – Но я – не единственный мужчина, живущий в егерском доме. А твой дух сказал, что «мужчина, который поселится в доме твоего отца». Он же не сказал, что именно Эрик.

Валледа кивнула, её длинные волосы, словно шёлковые нити, рассыпались по плечам.

– Не сказал… Но это ты, хочешь ты того или нет…

– Я не отказываюсь, просто странно всё это… – тотчас ретировался Эрик. – Если ты хочешь ребёнка, пожалуйста, мне не трудно. Хоть сейчас начнём…

– Да, начнём прямо сейчас. Сегодня как раз подходящее время. Раздевайся, я хочу посмотреть на тебя.

«Дитя леса, – подумал Эрик, послушно раздеваясь. – Дикарок у меня ещё не было. Будет, что вспомнить в старости…»

Валледа подошла к обнажённому Эрику и сбросила свои меховые одежды, оставшись совершенно нагой. Она обняла Эрика, и они слились в поцелуе. Эрик почувствовал сладкий привкус на её губах, но не придал этому значения.

* * *

Любовники, утомлённые страстью, лежали в забытьи. Эрик не испытывал ничего подобного ни с одной женщиной, даже с Ирмой. Насытившись своим партнёром, Валледа встала, достала из старинного деревянного резного ларца серебряную цепочку с прозрачным бежевым камнем, почти не обработанным руками мастера. Девушка надела цепь на шею Эрика.

– Этот амулет оградит тебя от злых сил.

…Эрик очнулся. Он лежал полностью одетый под деревом Валледы. Сначала он решил, что всё – это сон. Не было девушки, не было страстных слияний с ней, просто – приятный сон. Он приподнялся и сел: голова слегка кружилась, на шее ощущалось что-то прохладное – серебряная цепочка с прозрачным бежевым камнем – значит, всё, что с ним случилось, – явь. Он посмотрел наверх, верёвочная лестница бесследно исчезла…

Эрик поднялся с земли, поправил плащ и направился к дому егеря. Подойдя к дому, он увидел Хагена.

– Господин, что-то вы загулялись в лесу, мы начали волноваться, места-то здесь глухие и незнакомые. Ирма все уши прожужжала…

– Я заблудился в лесу… – ответил Эрик. – Есть хочу, живот подводит…

Хаген хмыкнул, Эрик не обратил на это внимания, но червь сомнения уже глодал его: «Уж не Хаген ли следил за мной? Зачем ему это надо?»

Вечером, когда Эрик разделся, оставшись в одной рубахе, Ирма подошла к нему и нежно обняла за шею. Под её рукой блеснула цепочка.

– Господин, что это у вас? – невинно поинтересовалась она.

– Цепочка из сундука сборщика налогов. Красивая, правда? Я надел её сегодня утром…

Ирма ничего не сказала. Может быть, цепочка действительно из добычи, а может, и нет. После этого между Эриком и ею пробежал первый холодок недоверия.

Глава 7

Прошли ещё два месяца спокойной и однообразной жизни в егерском доме. Курт исполнял службу егеря исправно, частенько приносил добычу: то зайцев, то кабана, то птицу. Эрик чувствовал себя прекрасно, теша себя мыслью, как захватит замок Брауншвайг. Для себя он окончательно решил: хватит разбойничьей жизни, в конце концов, он – Эрик фон Брюгенвальд, законный наследник, имеющий все права на оба замка! Сколько времени прошло, неизвестно, жив ли отец – Зигфрид фон Брюгенвальд. Эрик ждал весны с нетерпением.

В один из морозных дней пожаловал сам староста Клосс, доставив провиант в повозке. Обогревшись, напившись горячего травяного настоя, который искусно заваривала Ирма, он рассказал обитателям егерского дома следующую историю:

– Вот уже два месяца, как по округе ползут слухи о том, что завёлся Чёрный колдун – убийца молодых женщин. Он якобы заманивает их для любовных утех, прельщая золотыми монетами. Потом убивает после плотских наслаждений и выпивает их кровь. Страшен этот колдун: волосы чёрные, длинные, всклокоченные, борода по грудь. Говорят, ни одна женщина не могла ему отказать, околдовывает он их взор и кажется молодым и красивым. Первыми пропали три девицы из корчмы «Золотой шлем», хозяин погоревал и решил, что они сбежали на более хлебные места, и нанял других – желающие на такое ремесло всегда найдутся.

Эрик насторожился: что-то в описании Чёрного колдуна показалось ему знакомым…

Клосс тем временем продолжил свой рассказ:

– И вот две недели назад у местного кузнеца из-под Ляйпцига пропала дочь. Она, конечно, была непутёвой и падкой до денег и мужчин. Сколько кузнец её ни порол и ни запирал в доме, всё едино – уходила блудить. И вот пропала дочь, нет её день, два, три. Кузнец заволновался. Начал выяснять, куда и с кем она ушла. Выяснилось, что увёз её Чёрный колдун. С тех пор девушку никто не видел. Вот так… Теперь горожане и крестьяне с окрестных селений организовали отряды, хотят изловить его и сжечь на костре.

Сомнений у Эрика не было: Чёрный колдун – это Ломбардец. «Что делать? Отправиться на мельницу, предупредить этого сумасшедшего?.. А если пойдёт на меня с мечом? – ведь мы бросили его и уехали. И правильно сделали – пусть сам выпутывается…» – решил Эрик.

– Да, и вот что: долг платежом красен, – Клосс многозначительно посмотрел на Эрика. Тот сразу сообразил, что имел в виду Клосс, достал золотые монеты и расплатился за постой. При виде золотых фридрихов староста оживился, сгрёб монеты и убрал их в напоясный кошель.

– Так вот я и говорю, – продолжал словоохотливый староста, – за голову Чёрного колдуна назначена награда магистратурой Ляйпцига.

– И большая? – поинтересовался Эрик.

– Немалая – десять золотых, – приличные деньги.

Эрик ничего не сказал, понимая, куда клонит Клосс. Теперь Эрик ничем не сможет помочь Ломбардцу.

* * *

Привезённого Клоссом провианта хватило почти на неделю. Морозы постепенно спадали, чувствовалось приближение весны. В один из солнечных февральских дней в егерский дом наведалась Берта с полной корзиной еды. Она засиделась в доме Клосса, тот же сдержал своё обещание, данное брату, – строго следил за ней, правда, розги не применял, но один раз грозился выпороть.

Шульц, стосковавшийся без жены, потянул её за перегородку из шкур, где обычно спали Эрик и Ирма. Эрик усмехнулся – пускай развлекутся.

…Берта долго болтала с Ирмой о всякой женской ерунде. Вдруг она вспомнила нечто важное:

– Ой! Совсем забыла, Чёрного колдуна изловили. И знаете, кем он оказался – тем, кто жил на мельнице! – Берта решила не называть имени, а вернее, прозвища.

«Сколько верёвочке ни виться…» – подумал Эрик и спросил:

– Дорогая Берта, а давно ли ты была в храме Божьем?

Берта растерялась от такого вопроса.

– Нет, недавно, ходила с женой Клосса. Мы всегда ходим с ней вместе. А что?

– Берта, прошу тебя, составь компанию, окажи мне удовольствие. На душе тяжело, хотел исповедаться, вот только забыл, как это делается. Надеюсь, твой муж не будет возражать.

Удивлённый внезапной набожностью Эрика, Шульц кивнул в знак согласия.

Ирма прикусила губу, ей вовсе не хотелось отпускать Эрика и Берту вдвоём. Она улыбнулась очаровательной улыбкой, на которую только была способна:

– Я бы тоже хотела прогуляться. Вы не против, господин? – она скромно потупила взор.

Эрик решил, что присутствие Ирмы не помешает.

– Конечно, одевайся. Исповедаться можно в любое время.

Вскоре женщины были готовы. Эрик подхватил их за талии:

– Идёмте. Погода славная, солнечная, вот и пройдёмся. Cкажи, Берта: а как зовут почтенного настоятеля храма? – невинно поинтересовался Эрик.

– Настоятель Петер Штайнбрюк, – ответила Берта, не подозревая никакого подвоха в вопросе.

Через полтора часа неторопливого шага Эрик и женщины достигли храма. Он с некоторым волнением взглянул на строгое готическое строение, устремлённое ввысь. Женщины вошли в храм, Эрик последовал за ними и подошёл к распятию: «Господи, прости меня за все мои многочисленные грехи… Избавь меня от соблазна и скверны…» – Эрик перекрестился.

Появился настоятель.

– Святой отец, я хочу сделать пожертвование в пользу вашего прекрасного храма, – Эрик вложил в руку настоятеля Штайнбрюка золотой фридрих.

Когда тот разжал руку и увидел, что именно незнакомец пожертвовал, то был приятно удивлён:

– О, сын мой! Это бесценный дар в пользу святой церкви. К сожалению, местное население жертвует неохотно и мало. Вы не из Мюркёля?

– Нет, святой отец, я проездом через ваши благодатные края. Решил немного задержаться здесь… – солгал Эрик.

Настоятель расплылся в довольной улыбке.

– Всегда приятно побеседовать с воспитанным человеком.

– Святой отец, эти женщины, – Эрик жестом указал на Ирму и Берту, – столь набожны, что просто жаждут исповедаться вам.

– О, дочери мои! Прошу в исповедальню! Кто из вас первая?

Первой пошла Берта. Ирма не рвалась посвятить настоятеля в свои тайные мысли, она не была уверена, что тайна исповеди действительно таковой является.

– Ирма, дорогая, я отлучусь ненадолго. Как только настоятель освободится, заговори его и отвлеки.

Ирма испугалась: неужели Эрик хочет ограбить храм? Он, словно прочитав мысли подруги, успокоил:

– Ничего серьёзного, уверяю тебя.

Эрик исчез за алтарём, за которым располагалась небольшая дверь, ведущая в личные покои настоятеля. Вскоре он вышел, как ни в чём не бывало, но Ирма заметила – под плащом Эрик что-то скрывает.

– Я подожду вас у входа в храм.

Ирма кивнула в знак согласия. Из исповедальни появилась Берта, изрядно облегчив свою душу и порядком утомив настоятеля. Ирма подхватила её под руку, и они присоединились к Эрику.

* * *

Утром следующего дня к ратуше Ляйпцига подошёл молодой священник, одетый в тёмную сутану с капюшоном и обратился к стражникам:

– Добрые католики[49], скажите, это ли центральная ратуша славного города Ляйпцига?

Стражники переглянулись.

– Да, святой отец.

– Тогда скажите мне, верные католики: здесь ли содержится страшное чудовище, лишившее жизни множество невинных женщин?

– Да, святой отец. Чёрный колдун приговорён к сожжению на костре завтра в полдень.

Священник перекрестился.

– Слава Всевышнему! Кара Господа нашего настигла его!

– Истину говорите, святой отец, – согласились стражники.

– Славные сыны мои! – обратился священник к стражникам. – Я – настоятель Петер Штайнбрюк из храма в Мюркёле, проделал неближний путь, чтобы вернуть душу заблудшую в лоно святой церкви. А ведь душа бессмертна, и я как истинный служитель церкви обязан предпринять всё для её спасения, дабы дать возможность покаяться даже такому чудовищу, как Чёрный колдун.

Священник достал два золотых фридриха, показал их стражникам, нагнулся, сунув по одной монетке каждому в голенище сапога. Стражники растерялись: сапоги при всех не стянешь, да и зачем святой отец это сделал?

Священник выпрямился, стражники смотрели на него округлившимися от удивления глазами.

– Отведите меня к Чёрному колдуну. Я хочу лично наставить его на путь истинный перед казнью. Можете меня обыскать, я – служитель церкви, а значит, не ношу оружия. Моё оружие – слово Божье.

Обыскивать священника стражники не рискнули. Один подмигнул другому:

– Проводи его к тюремщику, скажи, что за нами станется пиво.

Эрик придал лицу серьёзное, но в то же время слащавое выражение, которое, по его мнению, и отличало священников от простых людей.

* * *

Заскрипела тяжёлая деревянная дверь на массивных металлических петлях.

– Вот, святой отец, перед вами – душегуб и кровопийца. Если что, кричите – я недалеко, – сказал тюремщик и поспешил затворить дверь темницы.

Ломбардец сидел прикованный к стене. Он не то, что малейшее сопротивление не мог оказать, руками и ногами шевелил с трудом. Его бритая голова и подбородок без бороды смотрелись непривычно, от былой буйной растительности не осталось и следа.

Ломбардец осклабился, показав выбитые зубы. Эрик заметил, что ноздри его были разорваны, глаза заплыли. Некогда бравого вояку было не узнать.

– Если ты пришёл исповедовать меня… и наставлять на путь истинный, то катись… к чертям в преисподнюю… – задыхаясь, выговорил Ломбардец, видимо, ему настолько всё отбили, что говорил он с трудом.

Священник снял капюшон с головы.

– Святые Серафимы… – Ломбардец закашлялся и сплюнул кровью. – Сам Эрик Музимон пожаловал… Вот уж кого не ожидал увидеть перед казнью, так это тебя…

– Я виноват перед тобой, Ломбардец, причём дважды.

– Ну, один раз – это уж точно… Удрали, бросили меня на мельнице… Хотя, понятно, испугались… Надо было сидеть, не высовываться, да мой дурной характер виноват, – Ломбардец опять закашлялся и сплюнул кровью. – Я не виню тебя ни в чём, Эрик… Ты помог мне завладеть казной, разделили мы всё по чести… Дальше голова кругом пошла, слишком уверен был в себе – вот и расплата…

– Ломбардец, я знал, кто донесёт на тебя, но не остановил его. – Признался «святой отец».

– Твой человек?

– Нет.

– Тогда тебе не в чем себя упрекнуть. Ты в ответе только за себя и своих людей… – Ломбардец задыхался. – Нагнись ближе и слушай меня…

Эрик нагнулся, его обдало запахом немытого тела вперемешку с кровью.

– Помнишь мой лагерь в лесу?..

– Да…

– Дорогу найдёшь?

– Если постараться, то найду…

Ломбардец захрипел, немного помолчав, продолжив:

– Слушай… Около лагеря есть старая кривая ель, её сразу видно, не перепутаешь… Она стояла прямо напротив северной башни… Теперь башни нет, всё сгорело… Найдёшь сам… Её макушка указывает направление движения… Отсчитай десять шагов и копай… Там хватит надолго… Купи себе ферму, заживи в своё удовольствие. Я не успел…

Ломбардец опять захрипел и закашлялся кровью. Дверь открылась, показался тюремщик.

– Святой отец, ваше время истекло.

Эрик вышел.

– И как, колдун очистил свою душу? – поинтересовался тюремщик.

– Нет, сын мой. Увы, такие грешники умирают без покаяния, – сокрушался «священник».

– То-то и оно, святой отец. Я уж тут насмотрелся за двадцать лет. Всякую нечисть видел, но такого, как Чёрный колдун, – ни разу.

Глава 8

Прошёл ещё почти месяц, дни стали длиннее, солнце припекало. Наступила весна. Снег быстро стаял. Пахло прошлогодней травой и весенней свежестью.

Пришло время сниматься с места. Эрик был рад, что его саксонский поход закончился: оставалось сделать последнее дело – заглянуть в бывший лагерь Ломбардца, упокой господь его грешную душу.

Берта, исправно приносившая провизию, чувствовала – скоро егерский дом опустеет, она опять останется с опостылевшим Шульцем. От этой мысли её одолевала страшная тоска…

После её очередного визита Курт подошёл к Эрику:

– Господин, могу я поговорить с вами с глазу на глаз?

Эрик и Курт вышли из дома. Курт замялся, усердно рассматривая под ногами прошлогоднюю траву.

– Курт, что ты там увидел? Говори, не мнись.

– Господин, позвольте Берте уйти с нами, – попросил Курт.

Эрик удивился:

– Так! И когда же вы успели?

– Успели, господин. Берта много лет прожила с Шульцем, но детей им Бог не дал. Она в тяжести от меня, я не могу её бросить, прикипел я к ней.

Дело принимало серьёзный оборот.

– Что ж, ты понимаешь всю ответственность?

– Понимаю, – Курт вздохнул.

– Уверен, что ребёнок твой?

– Уверен.

– Тогда бери её с собой, о чём разговор!

– Благодарю вас, господин! Я боялся, что вам это не понравится…

– Курт, а ты думал о том, что не сможешь на ней жениться?

– Думал. Никто в Тюрингии не знает о том, что она замужем. Вы же не скажете?

– Нет, конечно. Живите на здоровье. Берта – сладкая бабёнка! – Эрик уловил на себе ревностный взгляд Курта. – Не волнуйся, Курт, никто её не тронет. Она теперь твоя женщина и мать твоего будущего ребёнка.

* * *

Через два дня Эрик и его люди покидали егерский дом. Все попрощались с Шульцем. Он подошёл к Курту:

– Береги Берту… Я всё знаю, она будет ждать вас на просеке.

Курт не знал, что ответить. Он просто хлопнул Шульца по плечу в знак благодарности и понимания.

Ирма долго стояла около дома, сердце её сжималось, томимое нехорошим предчувствием…

Вскоре отряд вышел на просеку, вдалеке стояла Берта с узлом. Поравнявшись с ней, Курт взял её поклажу и, ничего не говоря, забросил на спину. Небольшой отряд двинулся дальше и вскоре достиг мельницы. Она стояла опустевшая – окна и дверь заколочены, водяное колесо слабо покачивалось на водах реки. Эрик невольно поймал себя на мысли: мельница придёт в упадок, разрушится, кто захочет приобрести её после такой страшной истории?

Отряд снова вошёл в лес. Эрик целенаправленно шёл к бывшей крепости Ломбардца.

– Куда мы идём, господин? – поинтересовался Хаген, понимая, что Эрик преследует некую цель.

– К бывшему лагерю Чёрного колдуна.

Хаген умолк. Никто не знал, что Эрик посетил Ломбардца перед казнью, а уж о том, что поведал Неистовый, тем более.

Наконец появилась бывшая лесная крепость, вернее, то, что от неё осталось. Взору Эрика и его людей предстали обгоревшие брёвна да угли. Рядом с бывшей крепостью лежали человеческие останки, омытые дождями, снегом и объеденные лесными животными. Да, солдаты курфюрства поработали на совесть: разобрать теперь, где располагалась северная башня, не представляло возможности.

Эрик обошёл пепелище. Вот старая сосна с искривлённой макушкой: он отсчитал десять шагов, под ногами лежали небольшие валуны, ничто не выдавало тайника.

Эрик извлёк гвизарму, висевшую за спиной.

– Помогите мне убрать валуны и раскопать землю.

Первым подошёл Курт, он чувствовал себя обязанным Эрику. Они убрали валуны и начали раскапывать землю. Гвизармы – не лопаты, для подобного занятия они, увы, не предназначены, но почва уже оттаяла и была податливой и мягкой, раскопки шли быстро и слаженно.

Наконец гвизарма Эрика упёрлась в нечто твёрдое. Курт отгрёб землю руками, показался деревянный сундук, обитый металлическими пластинами. Женщины ахнули и переглянулись.

Гюнтер и Ханс спрыгнули в неглубокую яму, чтобы помочь вытащить сундук. Замка на нём не было, и Эрик тотчас открыл крышку.

– Вот оно, золото Ломбардца Неистового! – воскликнул он.

Сундук был полон золотых и серебряных кубков, серебряных подсвечников, золотых и серебряных монет, кинжалов, украшенных драгоценными камнями.

Все пребывали в восторге, рассматривая несметные богатства. Все, кроме Хагена, которому в последнее время всё не давала покоя мысль: отчего же всё лучшее достаётся Эрику?

– Сколько же Ломбардец грабил, чтобы наполнить свой сундук? – удивился Гюнтер.

– Десять лет, – сказала Берта, припоминая разговор с Шульцем. – Он грабил десять лет по всей Тиролии, Баварии и Саксонии.

– Да, странный человек… Награбил столько добра, мог бы давно спокойно жить, – высказался Курт.

– Нет, не мог. Ему нравилось грабить и убивать людей. Его могла остановить только смерть, – сказала Берта. – Шульц всегда его боялся. Ломбардец получал удовольствие, когда его боялись, особенно женщины.

* * *

Отряд Эрика выдвинулся по направлению к замку Брауншвайг. В первой же попавшейся деревне купили лошадей, две из которых были неказистыми клячами. Через два дня неспешного перехода отряд подошёл к замку.

Эрик давно не был в замке покойной матери, лет десять, не меньше. Замок посещался крайне редко, зато крестьяне платили налоги исправно, земли приносили хороший доход. Правда, в последний год, когда Зигфрид совсем ослаб, дела поместья пошатнулись. Почувствовав слабость фрайграфа Зигфрида, соседний землевладелец герр Хальбер постоянно грабил крестьян и разорял посевы, принадлежавшие Брюгенвальдам. Старосты селений постоянно просили защиты и помощи у фрайграфа, но тот, потеряв свою былую смелость и власть, бездействовал, медленно умирая.

Поэтому, когда младший фон Брюгенвальд со своими людьми появился под стенами Брауншвайга, гарнизон из пяти забытых стражников решил, что это отряд соседа Хальбера, вознамерившегося разграбить замок. И приготовились к бою…

Эрик, не желая штурма своего законного имущества, попытался провести переговоры, стоя около ворот под надвратной башней.

– Стража! Я – Эрик фон Брюгенвальд, единственный сын и наследник фрайграфа Зигфрида фон Брюгенвальда, законный хозяин замка Брауншвайг, принадлежавшего моей покойной матери. Приказываю вам открыть ворота мне и моим людям!

Стражники посовещались. В замке прекрасно знали, что старый фрайграф изгнал сына из замка Брюгенвальд, и что с ним стало в дальнейшем, – неизвестно. И вдруг вот он – под стенами Брауншвайга. Командир стражников рассудил следующим образом:

– Открыть ворота законному наследнику! Хоть какой-то хозяин, а то скоро герр Хальбер перебьёт нас, а замок захватит.

Ворота со скрипом открылись, отряд Эрика проследовал во внутренний двор, в котором царили запустение и разруха. «Да, до чего довели некогда процветавший матушкин замок!» – подумал Эрик, теперь уже – ландграф.

– Всем спешиться! Мы – дома, в Брауншвайге, – отдал приказ Эрик.

Рутьеры огляделись и перевели дух, предвкушая спокойную сытую жизнь, ведь замок принадлежит Эрику по праву наследования, наконец-то бродячая жизнь закончилась!

У ландграфа с этого момента появились новые заботы, соответствующие его теперешнему статусу.

Эрик с энтузиазмом взялся за приведение в порядок своего законного наследства. Во всех комнатах царил беспорядок: пыль, грязь, камины были забиты и нечищены, сажа из них вываливалась, кухня была запущена и загажена стражниками.

Недолго думая, Эрик произвёл своего помощника Хагена в майордомы[50] и поручил ему все хозяйственные работы. Хаген когда-то был торговцем домашним скарбом в Шмалькальдене, пока соседи-землевладельцы окончательно не передрались и не решили помимо земель разделить заодно и свободный город. В итоге город сгорел, а наёмники ландграфов растащили всё имущество горожан.

С тех пор Хаген, потерявший в огне дом и торговую лавку с товаром, стал рутьером. Он с охотой воспринял своё повышение и был чрезвычайно рад началу осёдлой жизни. Хаген прошёлся по замку, прикинув, что необходимо купить, – ведь покойная мать Эрика постепенно перевезла почти всё имущество в замок Брюгенвальд.

Взяв с собой двоих стражников, Хаген отправился в ближайшее селение и именем молодого ландграфа приказал всем женщинам явиться в замок Брауншвайг на хозяйственные работы. Крестьяне обрадовались такому приказу – наконец-то появился хозяин и заступник! Молодые девушки и женщины вооружились соответствующим скарбом для уборки, послушно отправившись в Брауншвайг.

В замке их встретила Ирма, которая с молчаливого согласия Эрика взялась распределять обязанности среди женщин и указывать, что и как им делать. Эрик не возражал, а Хаген – тем более. Уборка – женское дело. После того как в течение нескольких дней было всё вымыто, камины вычищены, стало приятней дышать, исчез застоявшийся запах пыли и плесени. Ирма вошла в роль хозяйки и приказала протопить все камины.

Рутьеры, уже привыкшие за последние месяцы к спокойной жизни, всё более походили на приличных людей. Эрик поставил жёсткие условия, если заметит их в мародёрстве – отрубит голову без лишних разговоров. Рутьеры были уверены, что хозяин так и поступит, и беспрекословно делали всё, что от них требовалось, – снова скитаться и грабить на дорогах никому не хотелось.

Хаген и Ирма в сопровождении небольшого отряда отправились в близлежащий торговый Гёслар, где собирались приобрести всё необходимое для повседневного быта.

Ирма ловко управлялась с торговцами, проявив недюжинный талант хозяйки. Вскоре всё закупленное уложили в повозку и отправились в обратный путь.

Женщина была счастлива, наконец-то судьба отнеслась к ней благосклонно! Одно тревожило её и не давало покоя: «Эрик молод и наверняка пожелает жениться на родовитой благородной девушке: что же останется мне? Какая участь меня ожидает?»

Глава 9

Зигфрид слабел с каждым днём. Ульрика, молодая женщина в самом расцвете сил, совершенно извилась от неразделённых желаний. В последнее время она увлеклась охотой и подолгу совершала верховые прогулки на лошади в сопровождении Ирвина, майордома замка. Ирвин был не многим младше Зигфрида, но всё ещё физически крепким. Ульрика обожала своего любовника, втайне лелея надежду о скорой смерти мужа. Ирвин умел вести светские беседы, был учтив и галантен, в постели превосходил всех известных ей мужчин. Каждый раз он доводил Ульрику до исступления и просил у неё, чего хотел: то новую лошадь, то очередной шикарный наряд, то просто денег на расходы.

Самолюбию Ирвина, поднявшегося до должности майордома, благодаря своим незаурядным талантам, льстило иметь знатную родовитую даму в любовницах. Теперь же выпала такая удача – фрайграф слабеет и умирает, графиня привязалась к майордому и готова на всё ради плотского наслаждения. Ирвин бесстыдно пользовался привязанностью своей госпожи, совершенно забыв про жену, не навещая её неделями.

Эльза, жена Ирвина, была хороша собой и гораздо моложе его. Но у неё не было самого главного – титула и замка, а всего лишь небольшой, но хороший и добротный дом в ближайшем селении. Эльза подозревала о связи мужа с графиней, но ничего не могла сделать. И вот она решилась на отчаянный шаг – навестить лесную ведьму Тину.

Откуда появилась Тина и сколько ей лет, – никто не помнил. Ещё бабушка Эльзы рассказывала, что ходила к ведьме молоденькой девушкой, дабы приворожить понравившегося парня, который стал впоследствии её мужем. Уже тогда Тина была дряхлой старухой. Но когда бабушка снова отправилась к ведьме ещё через десять лет, то, к своему вящему удивлению, увидела перед собой молодую красивую женщину. Вероятно, Тина омолодилась при помощи своего ремесла.

Тина жила в лесу, окружавшем селение. Молодые девушки и женщины частенько наведывались к ней по разным надобностям. Поговаривали, что у Тины есть колдовской кристалл, и она видит в нём всё, что пожелает. Эльза попыталась узнать, что может видеть ведьма? Но женщины были не словоохотливы – кому захочется признаваться в том, что искали помощи у ведьмы.

Так ничего толком и не узнав про здешнюю ведьму, Эльза собралась в лес рано утром. Стояла ранняя весна, на прошлогодней траве ещё лежал иней. Эльза плотнее запахнула тёплый шерстяной плащ, накинула на голову капюшон и вошла в лес.

Её обдало запахом прелой листвы. Эльза с детства любила этот запах, но сейчас он её раздражал. Она хотела одного – узнать, где проводят время Ирвин и Ульрика, и отмстить за свою поруганную честь.

Эльза долго шла по тропинке, протоптанной селянками. Неожиданно тропинка исчезла, Эльза сориентировалась по старому кривому дубу и продолжила свой путь. Вскоре она увидела хижину, покрытую камышами со здешнего болота, над которой поднимался лёгкий дымок. Запахло жареным мясом. Около хижины Эльза заметила плоский алтарь для жертвоприношений, обнесённый невысокой каменной стеной. Рядом с алтарём валялись кости лесных животных.

Эльза подошла к двери, затянутой шкурой оленя. Дверь подалась вперёд сама по себе без усилий, и она очутилась внутри хижины. В центре её, в очаге, горел огонь, на вертеле жарилась тушка кролика. Эльза жадно втянула ноздрями запах жаркого, неожиданно почувствовав голод. В хижине никого не было…

Вошла женщина с охапкой хвороста.

– Кто ты? Зачем пожаловала? – спросила она, положив хворост около двери.

Эльза разглядела лицо ведьмы – это была красивая молодая женщина. «Значит, опять помолодела», – мелькнуло у неё в голове.

– Я – Эльза из селения Ландгрей, пришла просить помощи.

– Ко мне всегда приходят за помощью, – ответила Тина, садясь к очагу и отогревая руки. – Говори: что тяготит тебя?

Эльза присела рядом с Тиной на маленькую скамеечку.

– Мой муж Ирвин служит у фрайграфа фон Брюгенвальда. В последнее время он почти не бывает дома, ссылаясь на занятость. Но я подозреваю, что у него занятость другого рода – молодая жена фрайграфа. Зигфрид болен, он медленно умирает и не уделяет жене должного внимания. Вот она и завлекла Ирвина в свои сети. Конечно, она богата, красива и молода. Что я могу против неё?..

– Я дам тебе зелье. Когда приедет муж, добавь его к питью, и ты увидишь, что будет.

Тина достала глиняный горшок, отсыпала порошок в маленький кожаный мешочек и протянула Эльзе. Женщина послушно взяла снадобье и спрятала в кармане плаща.

– А если он не придёт совсем? Мы не виделись уже две недели… Я слышала, что у вас есть колдовской кристалл… Пожалуйста, покажите мне Ирвина! – взмолилась Эльза.

– Хорошо, я покажу тебе, где сейчас находится твой муж и что он делает. Но ты уверена, что хочешь именно этого? Ведь ты можешь увидеть нечто неожиданное…

– Я уверена и готова, – подтвердила Эльза и протянула Тине серебряную монетку.

Тина взяла её и положила в один из многочисленных глиняных горшков. Затем ведьма порылась в сундуке и достала объёмный свёрток. Она развернула холщовое полотенце, извлекла содержимое и поставила его на стол, жестом указывая Эльзе присесть поближе. Эльза увидела прозрачный камень, по всей видимости, это и был колдовской кристалл.

Тина встала напротив кристалла и начала произносить заклинание.

Кристалл засветился, стал прозрачным, как вода. В тот же миг он показал Ирвина, лежавшего на Ульрике. Они были обнажёны…. Ульрика пребывала в сладостной истоме, Ирвин ласкал её тело. Всё это происходило около пылающего камина, по всей видимости, в охотничьем домике фрайграфа.

Из груди Эльзы вырвались рыдания. Кристалл померк…

Горечь, обида, чувство ненависти охватили обманутую женщину. Она сидела за столом, уронив голову на руки.

– Я предупреждала тебя, что можешь увидеть то, чего не следует, – нарушила молчание Тина.

– Я должна была это увидеть и знаю, что теперь делать, – Эльза поднялась из-за стола и вышла из хижины. Она не помнила, как дошла до дома.

* * *

Эльза пришла в себя от потрясения только под утро. Она, не раздеваясь, в плаще, пролежала на кровати всю ночь, не смыкая глаз; достала из кармана приворотное зелье, покрутила мешочек в руках и бросила его в горящий камин. Эльзу переполняли противоречивые чувства, она любила и одновременно ненавидела своего мужа, хотела его вернуть, понимая, что он для неё потерян навсегда.

Так она промучилась несколько дней, Ирвин по-прежнему не приезжал. Её воспалённое воображение рисовало картины, в которых муж наслаждался графиней… Наконец Эльза не выдержала и твёрдо решила положить этому мучению конец, раз и навсегда.

Она взяла огниво, бочонок масла, старые тряпицы, лук со стрелами, сложив всё в большую корзину, и рано утром отправилась к охотничьему домику фрайграфа. Дорога была неближней, к полудню Эльза добралась до места. Она увидела двух привязанных лошадей в конюшне. В доме Ирвин и Ульрика предавались своему излюбленному занятию.

Эльза поставила корзину на землю, набрала в лесу хвороста и обложила им дверь, стараясь действовать как можно тише. На крышу охотничьего дома, покрытую сухим камышом, Эльза плеснула масло и разбросала принесённые с собой тряпицы. Затем она подошла к навесу с дровами и проделала то же самое. Немного постояв и собравшись с духом, Эльза достала из корзины огниво. Через минуту крыша занялась огнём, а через пять – горела полностью.

И вот запылала дверь. Путь любовников к спасению был отрезан…

Эльза взяла лук, натянула тетиву, готовая выпустить стрелу в любой момент, и притаилась за деревом напротив окон. Как она и ожидала, в окне заметались перепуганные пожаром любовники. Ирвин разбил табуретом цветную слюду на окне. Эльза чётко видела его перекошенное страхом лицо.

Он уговаривал Ульрику выпрыгнуть из окна первой. Та бросила платье на землю и приготовилась к прыжку.

Эльза, притаившаяся за деревом, хладнокровно прицелилась. Стрела, выпущенная из лука, со свистом рассекла воздух и метко вонзилась в грудь графини. Схватившись за стрелу обеими руками, она выпала из окна и начала биться в предсмертной агонии.

Ирвин, не успев понять, что произошло, также приготовился к прыжку. Просвистев в воздухе, вторая стрела попала точно в цель. Ирвин откинулся назад и упал. В этот момент обрушилась крыша, дом был объят огнём.

Эльза стояла и с удовольствием смотрела на огромные языки пламени. Она потеряла счёт времени, когда же очнулась – дом уже догорал.

Эльза подошла к обнажённой графине, заглянула в её когда-то красивые, теперь остекленевшие глаза, рывком выдернула стрелу из тела несчастной и, обтерев наконечник о лежавшее на земле обгоревшее платье, отправилась в обратный путь. Пройдя немного по лесу, она почувствовала неописуемое чувство лёгкости и свободы.

* * *

Ульрика отсутствовала целый день. Уже вечером Зигфрид начал волноваться и требовать жену.

– Где графиня? – рычал фрайграф на прислугу, которая в страхе разбегалась от разъярённого хозяина и не знала, что сказать. – Позовите моего майордома Ирвина!

Вся прислуга, включая последнюю кухарку и прачку, догадывалась об отношениях Ульрики и Ирвина – все, кроме Зигфрида.

Время перевалило за полночь, а графиня так и не вернулась в замок. Зигфрид предчувствовал беду…

На рассвете он отправил гонца к сыну в замок Брауншвайг с просьбой о помощи.

Гонец прискакал в восемь часов утра, когда Эрик и Ирма сладко спали на новых простынях. Хаген вошёл в спальню и осмелился разбудить молодого ландграфа.

– Господин, простите, – беда… Гонец от вашего отца привёз срочное письмо, – Хаген старался говорить шёпотом, чтобы не разбудить Ирму.

– Ну, что там ещё?.. Он решил сообщить мне о своих похоронах?.. – Эрик сладко потянулся и зевнул.

– Нет, хуже… Пропала ваша мачеха вместе с майордомом, по крайней мере, так говорит гонец.

Эрик вскочил с кровати.

– Как пропала? Когда?

Хаген протянул письмо. У Эрика неприятно «засосало под ложечкой». Быстро вскрыв письмо, он прочитал:

«Сын мой, Эрик!

Сейчас не время для выяснения отношений. Согласись, что ты был не прав, когда воспользовался моей доверчивостью и молодостью своей мачехи. Да, твой ребёнок умер, прожив несколько дней. Теперь о твоей мачехе и моей жене – она пропала! Вчера утром она, как обычно, отправилась на прогулку верхом в лес, прихватив с собой лук со стрелами. Она отлично стреляет и часто привозит мелкую дичь. Я ничего не имею против – Ульрика молода и должна хоть как-то развлекаться. Вечером Ульрика не вернулась. Я прождал её всю ночь и решился просить тебя о помощи, зная, что ты был некогда привязан к ней не только как к мачехе. Прошу тебя снаряди своих людей, обыщите весь лес, может, на неё напали волки или разбойники, возможно, она ранена и нуждается в помощи.

Я не хочу посылать своих людей, они явно недолюбливают графиню, поэтому не будут искать её надлежащим образом.

фрайграф Зигфрид фон Брюгенвальд».

Эрик понял – медлить нельзя, приказал срочно одеваться и седлать лошадей. Через час бешеной скачки отряд Эрика въезжал в лес, окружавший замок Брюгенвальд. Они проверили каждую ложбину и все поваленные деревья, но ничего не нашли. Эрик вспомнил про охотничий дом в лесу, которым пользовались крайне редко: он постоянно был закрыт, прислуга в нём не держалась. «Вдруг Ульрика повредила ногу или упала с лошади и находится в доме?..» – подумал Эрик, решив проверить своё предположение.

Когда же они выехали на полянку, где стоял охотничий дом, о его существовании напоминали лишь чёрные обугленные головешки. Эрик удивился: отчего отец не написал о пожаре? Неужели он ничего не знал об этом? Эрик приблизился к тому, что осталось от дома. Было видно, что пепелище свежее, в некоторых местах ещё тлели брёвна. Один из рутьеров, объезжая пепелище, что-то нашёл и перекрестился.

– Господин, скорее сюда!

Эрик спешился и подошёл к находке, приведшей его в ужас. Перед ним лежала обнажённая полуобгоревшая Ульрика. Её некогда прекрасные каштановые волосы были опалены. Левая часть тела, повёрнутая к сгоревшему дому, была изжарена, как на вертеле. В середине груди зияла запёкшаяся рана.

Эрик и Хаген, многое повидавшие за свою разбойничью жизнь, перекрестились, придя в ужас от этого зрелища. Хаген нагнулся над трупом.

– Господин, посмотрите, похоже, её убили… Видите, в груди рана от стрелы…

Эрик уже заметил рану и был совершенно уверен, что это – не просто пожар, а убийство, инсценированное под пожар.

– Да, Хаген, её убили… Дом подожгли для отвода глаз… Видимо, некто стоял с луком или арбалетом и ждал, когда Ульрика покажется в окне, затем выстрелил – она упала. Возникает вопрос, почему она обнажённая? По всей видимости, мачеха была не одна, а с мужчиной. Это месть… Как ты думаешь, Хаген?

– Кажется, так господин. И я даже могу предположить, кто именно был с Ульрикой.

Эрик вопросительно посмотрел на Хагена. Тот же продолжил:

– Майордом замка Брюгенвальд, Ирвин. Когда прискакал гонец от фрайграфа, то первое, что он сказал: «Пропала графиня Ульрика и майордом Ирвин». Они явно были вместе. Ваш отец не знал об их связи, так что остаётся только одна зацепка – жена Ирвина, если таковая имеется. Да, кстати, а у майордома есть жена, вернее, была?

– Мы скоро об этом узнаем. Отправляемся в Брюгенвальд! Заверните Ульрику в плащ, её надо похоронить в семейной усыпальнице. Я непременно узнаю правду, не будь я – Эрик фон Брюгенвальд! Никому не дозволено безнаказанно убивать Брюгенвальдов! Достану убийцу из-под земли!

Отряд направился в замок фрайграфа. Когда рутьеры въехали во внутренний двор и сняли с лошади обгоревшие останки Ульрики, завёрнутые в плащ, прислуга поняла, что случилось непоправимое и начала креститься.

Эрик поднялся в спальню отца, решив сказать всё, как есть. Зигфрид так и не ложился спать, проведя всю ночь в кресле.

– Отец, мои люди нашли Ульрику, – сказал Эрик, немного отдышавшись, – но она мертва, её убили.

Зигфрид побагровел, его лицо налилось кровью. Он схватился за сердце и начал задыхаться. Эрик, понимая, что отец умирает, открыл дверь и громко крикнул:

– Лекаря быстро! Господину плохо!

Зигфрид что-то шептал. Эрик склонился над отцом.

– Теперь ты – фрайшефен… Будь осторожен, власть опасна… Я ухожу к Ульрике… Не обижай свою сводную сестру…

На последних словах фрайграф испустил дух. Прибежал лекарь и бросился к Зигфриду, пытаясь нащупать пульс на руке.

– Он мёртв, – констатировал лекарь.

Часть 3 НАСЛЕДНИК ФРАЙШЕФЕНА

Глава 1

Зигфрида и Ульрику фон Брюгенвальд похоронили в семейной усыпальнице в часовне рядом с замком. Служба была короткой: священник, отец Рудольф, прочитал надлежащие молитвы, сказал речь, гробы опустили и закрыли каменными плитами. Эрик перекрестился. Особого повода для печали он не видел – он богат, свободен от воли отца, облечён почти неограниченной властью.

Единственное, что не давало покоя, – смерть мачехи. Эрик чувствовал, что не всё так просто, как кажется. Закончив ритуальные дела, отдав последнюю дань усопшим и убиенным, Эрик решил заняться расследованием пожара в охотничьем домике, тем более его обязывала к этому должность фрайшефена, перешедшая от отца по наследству.

Фрайграф приказал разыскать жену Ирвина и привести в замок Брюгенвальд на допрос. Поздно вечером Хаген с небольшим отрядом отправились в Ландгрей. Эльза не пыталась никуда бежать, понимая, что час расплаты близок. Женщина не сопротивлялась и не плакала при появлении вооружённого отряда…

Её привезли в замок ближе к полуночи. Эрик поднялся в башню для допросов, здесь же в подвале располагалась тюрьма и пыточная. Покойный Зигфрид частенько применял устрашающие меры к крестьянам, горожанам и торговцам подвластных ему территорий, но в последнее время он не занимался фемами, забыв об обязанностях фрайшефена. В башне царила тишина, лишь изредка её нарушали мыши своим попискиванием.

Появилась Эльза в сопровождении двух стражников. Эрик внимательно посмотрел на женщину, заметив, что она хороша собой.

Молодой фрайшефен расположился за огромным дубовым столом, заваленным старыми бумагами. Стражники усадили Эльзу в специальное кресло, привязав кожаными ремнями руки и ноги – женщина дрожала от страха. Теперь она понимала, что придётся отвечать за содеянное, и шутить с ней никто не будет. Стражники встали около двери. Эрик решил, что разговоры о семейных делах не предназначены для ушей подчинённых, меньше знают – крепче спят, и приказал им удалиться.

Он посмотрел на Эльзу и начал свой первый допрос по праву фрайшефена:

– Твоё имя, возраст. Дети есть? – коротко спросил Эрик, приготовив перо и бумагу для записи.

– Меня зовут Эльза. В прошлом месяце мне исполнилось двадцать девять лет, детей Бог не дал, – ответила женщина дрожащим голосом.

– Ты – жена майордома Ирвина. Не так ли?

– Да, Ирвин был моим мужем, – подтвердила Эльза.

– Почему был, разве он умер? – полюбопытствовал фрайшефен.

– Он пропал, – коротко ответила женщина.

– А, может быть, он сгорел в охотничьем домике в лесу, который ты подожгла из ревности?

– Я ничего не поджигала.

– Может, и Ульрику фон Брюгенвальд не убивала?

– Нет, не убивала.

– А ты знаешь, что графиня и твой муж имели любовную связь?

– Первый раз слышу, – ответила Эльза, решив не сознаваться ни в чём.

– Странно, весь замок знает, что моя мачеха и майордом были любовниками. А ты не знаешь! Я теряю с тобой время. Ночью посидишь в тюрьме с крысами, а завтра продолжим. Если будешь упорствовать, прикажу пытать! Стража! Отведите её в подвал и наденьте кандалы!

Эльза ужаснулась: как в кандалы? Стражники, повинуясь приказу господина, повели женщину в тюрьму, в подвале её обдало сыростью и холодом. Перед ней открылась старая скрипучая дверь, обитая железом. Один из стражников осветил небольшое помещение факелом.

В последнее время покойный фрайшефен приказывал бросать обвиняемых в темницу и забывал о них, где те и умирали от голода и холода. Отблески факела выхватили полуразложившиеся трупы, прикованные кандалами к стене. Женщину начало мутить от страшного зрелища и смердящего запаха…

– Отведите меня к фрайграфу сейчас же! Я всё расскажу!

Стражники переглянулись, закрыли страшную дверь и, подхватив Эльзу, терявшую сознание, повели обратно в башню. Вскоре она подробно рассказывала обо всём фрайшефену.

– О том, что Ирвин мне изменяет, я догадывалась давно. В последнее время он вообще не навещал меня, ссылаясь на то, что в замке слишком много дел и графиня требует постоянного внимания. Я хорошо понимала, какого именно внимания от Ирвина она добивается. Ирвин был сильным мужчиной, уж он-то умел доставить женщине удовольствие в постели. Не то, что ваш отец! Простите, господин фрайграф… Я не выдержала и решила сходить к ведьме, которая живёт в лесу… Она дала мне приворотное зелье. Но я решила, что этого недостаточно…Тогда ведьма при помощи колдовского кристалла показала мне Ирвина и графиню… Они были вместе… Ненависть ослепила меня. В тот момент я и решила, что отомщу…

Эрик заинтересовался рассказом Эльзы, особенно колдовским кристаллом.

– Если не хочешь в подвал, тогда расскажи мне о кристалле во всех подробностях! – приказал он.

– Я всё расскажу, сиятельный господин, только не надо меня в подвал, умоляю! Кристалл небольшой, чем-то похож на чашу из стекла… Тина достала его из сундука, поставила на стол и прочитала заклинание. Кристалл стал прозрачным, как вода, и показал, то, о чём его просили. Вот и всё… Потом он сделался прежним.

Эрик понимал: ему в руки идёт настоящая удача, которая даст неограниченную власть!

– Ты помнишь заклинание? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Эрик. – Подумай, прежде чем ответить – от этого ответа может зависеть твоя жизнь…

– Нет, сиятельный господин, при всём желании я не смогу вспомнить. Оно очень сложное…

– Тогда утром на рассвете отведёшь меня к ведьме. Если ты не обманула меня и я заполучу кристалл, то так и быть, помилую тебя…

– Благодарю вас, господин фрайграф… – срывающимся от волнения голосом произнесла Эльза.

Утром, на рассвете, отряд из четырёх рутьеров, возглавляемый Эриком и Эльзой в качестве проводника, отправились в лес, что окружал селение Ландгрей. Вооружённые мечами люди ворвались в хижину ведьмы, перевернули все вещи, – Тина как в «воду канула».

– Одно слово – ведьма! Знала, что придём за ней, и исчезла. Небось птичкой обернулась и улетела, – предположил Хаген.

– Осмотрите сундук, – приказал Эрик.

Но сундук был пуст…

Эрика охватило бешенство.

– Хижину сжечь! Женщину связать и бросить в огонь!

Рутьеры растерялись и сначала не поняли, о какой женщине идёт речь.

– Я разве неясно выразился?! Эльзу связать и сжечь вместе с хижиной! Это мой приказ – фрайграфа и фрайшефена!

Женщина не ожидала такого поворота событий.

– Господин фрайграф, ведь вы обещали меня помиловать!

– Я избавлю тебя от пыток и тюрьмы. Ты просто сгоришь, как твой муж. Будет о чём поговорить с ним на том свете. Выполнять!

Связанную Эльзу заперли в хижине. Вскоре её поглотил огонь. Последнее, что донеслось до слуха молодого фрайшефена, проклятья, предназначенные для него и его потомства.

* * *

Спустя год фрайшефен Эрик фон Брюгенвальд фон Брауншвайг стал одним из самых могущественных и богатых землевладельцев Тюрингии и Верхней Вестфалии. Свой фамильный герб Музимон, памятуя о недавнем небезгрешном прошлом, он приказал заменить гербом покойной матери – головой оленя с крестом между рогов, который теперь украшал замки Брюгенвальд, Брауншвайг, Ланденбруннен, Штейгаден и Хальберштадт. Поначалу некоторые ландграфы задавались вопросом: каким образом и на каком основании фрайшефен получал во владение всё новые и новые замки; в то время как истинные хозяева бесследно исчезали, умирали или на них нападали разбойники в лесу.

Один из ландграфов, Гец фон Ланденбруннен, упал на охоте с лошади и сломал себе шею. Его жена сошла с ума от горя и сбросилась с замковой башни. Фроляйн Кринхильда, дочь ландграфа, девушка воспитанная и благоразумная, приняла единственно правильное решение и вышла замуж за фрайграфа фон Брюгенвальда. Но горе постигло фрайграфа почти сразу же после свадьбы – Кринхильда умерла от горячки.

Фон Брюгенвальд был неутешен в течение нескольких месяцев, пока не женился второй раз на Анне, молодой вдове ландграфа Эдварда фон Хальберштадта, убитого бандитами в собственных владениях. Фрайграф провёл тщательное расследование, но, увы, правосудие миновало убийц.

Спустя несколько месяцев после свадьбы фрайграф охладел к своей супруге и снова стал частенько наведываться в замок Брауншвайг, где его всегда ждала красавица Ирма.

Глава 2

Герман сидел в харчевне «Рыжий лис», наслаждаясь здешним ячменным пивом. Он пребывал в прекрасном настроении. Ещё бы – на ярмарке в Мюльхаузене он продал двух быков, причём отличных, и цену за них получил соответствующую. Что и говорить, есть за что выпить.

Основную часть денег он спрятал в мешочек и повесил его на шею, под рубахой, подальше от чужих глаз. Несколько монет оставил в напоясном кошеле, до дома путь предстоял неблизкий, пришлось остановиться в корчме.

Время в корчме за кружкой пива и жареными колбасками пролетело незаметно. Многие возвращались домой с той же ярмарки, что и Герман. Дела обстояли у всех по-разному – кто-то был доволен, а кто-то – нет. По виду Германа сразу можно было сказать: торговля прошла удачно. Человек пьёт хорошее пиво, отлично закусывает, стало быть, денежки есть.

Герман допил последнюю кружку пива, расплатился и встал из-за стола, немного пошатываясь. День близился к вечеру, надо было торопиться домой, с такой ношей на шее лучше не припоздняться.

Герман вышел из душной корчмы. Погода стояла прекрасная, его обдало приятным ветерком, немного согнав пивной хмель. От корчмы отъезжала повозка, как раз в нужном Герману направлении. Любезный торговец предложил подвезти, заодно и дорогу скоротать – вместе веселее и безопасней. Герман не обратил внимания на то, что его попутчик-торговец был скорее похож на бывшего стражника или солдата в доме – уж больно подтянутый, глаза бегают, руки ловкие. Торговцы так быстро ничего не делают, они по натуре своей люди обстоятельные, привыкшие считать деньги и заключать сделки. Стало быть, торопливость и проворность в руках им ни к чему.

Герман сел в повозку. Он представил себе жену, высохшую и ворчливую, вечно всем недовольную – домой сразу расхотелось, но дети… Куда уж от них деваться?.. У Германа их было трое…

Торговец завёл разговор:

– Да, как молодой фрайграф получил власть, сразу спокойно стало на дорогах. Ни одного разбойника теперь не встретишь, даже если специально будешь искать. Поговаривают, что и сам он промышлял по молодости лет. А теперь вот – фрайшефен. Судит он строго, пощады от него не жди. А может, так и лучше, что сам промышлял. Знает, как с этим народом бороться. Вон зимой объявилась банда разбойников, грабили торговых людей, а несговорчивых, яростно защищавших своё добро, убивали. Прятались они в Волчьей лощине, что у Ведьминого болота. Место тихое, надёжное, ни один нормальный человек не пойдёт туда по доброй воле. И что же: фрайшефен послал своих людей, и вскоре головы разбойников выставили всем на обозрение на близлежащем перекрёстке в назидание тем, кто желал бы сорвать денег.

Герман, молча, внимал речам торговца.

– Тебе куда, добрый человек? Я еду прямо, мне ещё мили две.

Герман огляделся. Вот она – кленовая роща, за ней – родное селение Фирфайх. Он слез с повозки, поблагодарил торговца и пошёл прямиком через рощицу.

Конечно, можно было дать обходной крюк по полю, по открытой местности, но не хотелось тратить время, тем более что при новом фрайшефене с разбойниками покончено.

Солнце клонилось к закату. Смеркалось…

Герман почувствовал: за ним кто-то идёт. Он оглянулся: прямо на него в отблесках заходящего солнца двигался зверь, подобный волку, но на двух лапах, как человек.

«Вервольф[51]…» – мелькнуло в голове у Германа. Это было последним, о чём он успел подумать. Зверь накинулся на него и впился в горло.

* * *

Весть о том, что между Брауншвайгом и Мюльхаузеном бродит вервольф, моментально облетела всю округу. Дошла новость и до Эрика. Он как фрайшефен был обязан разобраться, да и случай необычный. Никогда в этих местах вервольфы на людей не нападали, если вообще водились.

Эрик собрал фем из шефенов близлежащего Гёслара, заседавших ещё с его отцом, и приказал привезти тело Германа в Брюгенвальд. Доставил его сам староста Фирфайха, недалеко от дома которого и произошло нападение. Фрайшефен решил осмотреть тело Германа лично. Эрик подошёл к телеге и приоткрыл край рогожи, скрывавшей растерзанный труп. Его обдало запахом разложения; не подавая вида, превозмогая отвращение, он всё же продолжил осмотр.

– Господин фрайграф, вот смотрите – грудь вся разворочена, горло перегрызено. Вот следы ногтей. Рядом с телом нашли следы крупного волка, они прервались за речкой, переходя в человеческие. Нет сомнения, что это вервольф, – отчитывался староста перед Эриком.

– Говоришь ты, староста, толково… Так-то оно так… Вроде, всё сходится… А вервольфы не всегда нападают в полнолуние?

Староста не знал, что ответить: получается, когда хотят, тогда и нападают. Поверья утверждают, что в полную луну, но в данном случае луна только родилась на небе, и ночью висел лишь молодой месяц.

Эрик подумал: «Этот мюльхаузенский вервольф довольно странный, нападает не в полную луну. А может, это вовсе не вервольф?» И продолжил осмотр. Он заметил, что растерзанный Герман что-то крепко сжимал в руке. Эрик разжал пальцы – это был клок волчьей шерсти.

– Староста, что ты знаешь об убитом? – задал вопрос один из шефенов, помощников Эрика.

– Герман был справным хозяином. Оброк и десятину платил всегда в полном объёме. Жена его… Да, вот как бывает… – протянул староста. – Детей осталось трое… Да и жена несчастного сказывала, якобы возвращался он с ярмарки, что в Мюльхаузене. Двух быков ездил продавать.

– Если он ехал с ярмарки, значит, быков продал. Стало быть, должны быть деньги, – продолжил шефен.

– Да, господин шефен, должны быть. Но их нет, – староста испугался: вдруг его обвинят в том, что он завладел деньгами покойного?

– Осмотрите внимательно ещё раз, – приказал фрайшефен.

Осмотр не дал ничего.

– Возникает вопрос, зачем вервольфу деньги? Или ты, староста, их прибрал к рукам? – предположил фрайшефен.

От таких слов староста побледнел и упал на колени перед фемом.

– Не губите меня, достопочтенные шефены! Клянусь Богом, не брал я денег! Не было при нём ничего! Верой и правдой служу – вот уже двадцать лет как староста! Разве мог я на такое пойти, чтобы у вдовы деньги украсть!

Фем посовещался и фрайшефен вынес решение:

– Объявляю решение фема: «Староста денег Германа не брал и может быть свободен. На Германа действительно напал вервольф». Приказываю быть бдительными, ночью и вечером ходить по несколько человек, если вынуждают обстоятельства, и по возможности с оружием. Хватать всех подозрительных и доставлять в Брюгенвальд. Староста Фирфайха должен довести решение фема до селян.

Эрик поднялся из-за дубового стола. Все поняли: фем закончен, решение принято, можно расходиться до следующего заседания.

* * *

Эрику надоело терзать себя догадками в деле с мюльхаузенским вервольфом, и он решил отправиться на охоту, тем более что в последнее время в округе развелось много волков, которые резали домашнюю скотину и даже нападали на людей. Он приказал Хагену приготовить лошадь, собак и егерей. Егеря первыми отправились в лес и, трубя в рог, спугнули небольшую стаю из трёх молодых хищников.

Егеря и загонщики ждали фрайграфа, обложив волков в ложбине, и окружив со всех сторон флажками, а для верности и маалосскими догами в железных доспехах. Фон Брюгенвальд появился как нельзя вовремя. Он взял арбалет, вставил стрелу, прицелился, метко сразив цель. Молодой волк упал, истекая кровью. Эрик почувствовал странное возбуждение, словно он убил человека, а не зверя.

Затем он перезарядил арбалет стрелой и прицелился в молодую волчицу. Волчица, будто понимая, что стрела предназначена именно для неё, заметалась по ложбине и вопреки здравому смыслу рванула прямо через флажки. В этот момент Эрик прицелился и выстрелил, стрела перебила лапу, волчица взвилась от боли, испустив леденящий душу вой, и хромая убежала прочь. За ней рванул один из догов, но вскоре вернулся, поскуливая, лёг на землю и примолк. Загонщики были крайне удивлены поведением собаки.

Третьего волка подстрелил Хаген. Эрик спешился, нашёл волчью лапу в траве, красной от крови, и положил в охотничью сумку как трофей. Хаген протрубил отбой, и вся компания отправилась обратно в замок.

Смеркалось… Эрик и Хаген добрались до Брюгенвальда. Настроение было приподнятым, охотничий азарт ещё не прошёл.

Настало время ужина. Слуга методично подавал на стол и менял блюда. Умиротворённый Эрик пил вино. Неожиданно он вспомнил про жену:

– А где же сиятельная графиня, почему не вышла к столу?

– Госпожа не покидала своих покоев с утра, – ответил слуга.

«Странно… На Анну это не похоже. Неужели она в объятиях любовника рассчитывала, что я ещё на охоте?» – подумал фрайграф и решил убедиться в своей правоте. Он встал, решительно направившись в спальню жены; приоткрыл дверь – в помещении было темно, окна, завешанные плотной драпировкой, не пропускали свет, с кровати послышались стоны.

«Точно, с любовником… Попались!» – злорадствовал фрайграф. Он снял горящий факел со стены и огляделся – коридор был пуст, а затем вошёл в спальню. На огромной кровати под шёлковым одеялом лежала графиня. Эрик приблизился крадучись и резко сорвал с неё одеяло…

То, что увидел фрайграф, привело его сначала в замешательство, затем он ощутил леденящий душу страх…

Обессиленная графиня в полуобморочном состоянии лежала на ложе, пыталась зажать левую руку ночной сорочкой, набухшей от крови. Она тихо стонала и истекала кровью. Первая мысль, которая пришла в голову Эрику: Анну зарезали. Тогда почему никто ничего не видел и не слышал?..

Фрайграф осмотрел рану, перепачкавшись кровью. Он обнаружил, что у графини отрублена левая кисть руки. Анна не реагировала на присутствие мужа, медленно умирая от потери крови.

Страшная догадка осенила Эрика, он выбежал из спальни за охотничьей сумкой. По пути в гостиную, где она была оставлена, фрайграф наткнулся на Хагена.

– Что с вами, сиятельный господин? Вам плохо, вы поранились? – спросил Хаген, посмотрев на окровавленные руки хозяина.

– Да, Хаген, плохо и даже очень! Немедленно найди мою охотничью сумку! Мне нужна твоя помощь!

Хаген взял сумку, и они быстро, почти бегом, направились обратно, в спальню Анны. Когда Эрик откинул одеяло, Хаген пришёл в ужас…

– Господин фрайграф, достаньте волчью лапу из сумки, – сказал он.

Фрайграф развязал кожаную шнуровку и распахнул сумку. Вместо волчьей лапы в ней лежала окровавленная женская рука с золотым перстнем, который он подарил жене в день свадьбы.

Эрик показал содержимое Хагену, тот, не растерявшись и не смутившись отвратительного зрелища, взял кисть руки и приставил к окровавленному запястью Анны. Действительно, сомнений не было – рука её. Мужчины безмолвно стояли над умиравшей графиней.

Эрик понимал: если прислуга узнает о случившемся, по округе пойдут разговоры о том, что графиня – тот самый мюльхаузеновский вервольф. А фрайграф, узнав её страшную тайну, отрубил ей руку, оставив истекать кровью. Эрик решил незаметно под покровом ночи вынести Анну из замка и похоронить. Хаген обернул её шёлковым одеялом, на котором предательски краснели кровяные пятна.

Было далеко за полночь, когда в замке все заснули. Хаген снял часовых с ворот под тем предлогом, что ожидает любовницу, почтенную даму, и незачем рутьерам её видеть. Эрик и Хаген вынесли ещё живую Анну за пределы замка, выкопали неглубокую могилу и похоронили её.

Вернувшись обратно, Эрик снял шёлковое бельё с кровати жены, бросил в камин и развёл огонь. Его мучило необъяснимое чувство страха. Затем навалились бессилие и усталость, хотелось лечь и заснуть. Эрик уединился в своих покоях, он почти сразу же погрузился в тяжёлый сон.

Глава 3

Минул месяц. Всё это время мюльхаузенский вервольф никоим образом не проявлял себя. Поначалу ходили слухи, которые обрастали всё новыми душераздирающими подробностями.

Правда, был один случай, когда зажиточный крестьянин из Ландгрей пытался обвинить своего соседа в том, что тот – мюльхаузеновский вервольф. Но Эрик быстро разобрался с наветом и наложил крупный денежный штраф на подателя жалобы, дабы не отнимал времени у достойных людей.

Эрик постоянно размышлял о случившемся и не мог понять, как такое могло произойти именно с его женой: «Хотя всё может быть… Юность Анна провела в замке Хальберштадт, замуж её выдали в пятнадцать лет. Хальберштадт был окружён непроходимым лесом, в котором волков всегда водилось в избытке, а может, и вервольфов. Как знать, места там глухие… Муж Анны, ландграф Эдвард фон Хальберштадт, был намного старше её, слыл человеком замкнутым и жестоким, что происходило в его замке, – никому не известно. Возможно, там и было гнездо вервольфов. Но почему тогда они не нападали на окрестные деревни? Слухи распространяются быстро – на каждый роток не накинешь платок, особенно если сей роток крестьянский. А крестьяне, как известно, любят сочинять небылицы, но в каждой из них есть доля правды…»

Ещё одно обстоятельство беспокоило Эрика – пропавшие деньги. Зачем они вервольфу, то есть его бывшей жене? Вервольфы рвут жертвы на части, но не грабят.

Но вскоре Эрик отвлёкся от тягостных мыслей, навестив замок Брауншвайг, где по-прежнему хозяйничала Ирма. Уж она-то умела его успокоить и доставить удовольствие. Мюльхаузенский вервольф постепенно забылся.

* * *

Время шло. Никто в замке не вспоминал про таинственное исчезновение графини, все делали вид, что забыли сие прискорбное и престранное обстоятельство. Эрик же, почувствовав неограниченную власть, наводил ужас на всю Северную Тюрингию. Противостоять его воле не мог никто, а если кто и намеревался, то упокоился уже в сырой земле.

Вскоре он женился на Ирме. Никто и слова не сказал по этому поводу, да и кому было говорить. Гостей Эрик не пригласил, а отец Рудольф, совершивший обряд венчания в домовой церкви вот уже в третий раз, боялся фрайшефена хлеще самого Сатаны.

Обряд получился скомканным, пастор постоянно запинался и трясся от страха за допущенные ошибки. Эрик с укором смотрел на него, от этого пастор стал ещё сильнее волноваться и путать слова молитвы.

Душа отца Рудольфа давно пребывала в смятении, потому как он лелеял тайное желание написать донос на всесильного фрайшефена прямо в Рим.

Теперь, стоя у алтаря и совершая очередное таинство брака, пастор мучался угрызениями совести и страшными догадками по поводу судьбы двух предыдущих графинь: «На какую смерть обрекаю я зеленоглазую красавицу? Не покинет ли она безвременно, как её предшественницы, этот бренный мир?..»

Наконец обряд закончился. В знак согласия и любви Эрик надел Ирме на безымянный палец левой руки роскошное кольцо, извлечённое из доставшихся ему сокровищ Ломбардца Неистового. Ирма стала графиней фон Брюгенвальд. Мечта её сбылась.

* * *

Эрик предавался наслаждениям с очередной женой, охотился, наказывал прислугу, разбирал мелкие дела окрестных торговцев и крестьян, созывал фемы в Брюгенвальде. Жизнь текла своим чередом.

Неожиданно вновь появился вервольф.

Майским вечером отряд из шести человек во главе с Хагеном возвращался из Мюльхаузена. Отряд двигался по накатанной телегами дороге, которую окружали невысокие заросли кустов.

Вдруг Хаген услышал истошный женский крик. Навстречу отряду по дороге бежала женщина, платье её было изодрано в клочья, волосы растрёпаны.

Хаген ловко подхватил несчастную и посадил перед собой на лошадь. Несчастная, не понимая ровным счётом ничего, продолжала кричать, сопротивляясь из последних сил.

– Мы – люди фрайшефена фон Брюгенвальда и вы под нашей защитой! – воскликнул Хаген, пытаясь удержать бившуюся в истерике женщину.

Не успев успокоить несчастную, Хаген увидел вдалеке нечто, напоминающее волка, стоящего на задних лапах. Первое, что промелькнуло в голове Хагена: «Мюльхаузеновский вервольф!» Нечто метнулось в поросли кустарника и тут же скрылось.

Хаген сам не на шутку испугался и отдал команду:

– Вперёд, в замок Брюгенвальд!

От погони Хаген отказался, ему совершенно не хотелось быть укушенным или оцарапанным чудовищем. Последствия ран всем известны – человек постепенно перерождается в вервольфа.

Через два часа езды отряд Хагена достиг Брюгенвальда. Женщина затихла, прильнув к Хагену, находясь в полуобморочном состоянии.

Хаген спешился, передал несчастную на попечение прислуги и тут же проследовал к фрайшефену.

– Господин фрайграф, смею потревожить вас по весьма неотложному делу, – начал Хаген.

Эрик оторвался от фолианта, он любил иногда почитать, сидя в кресле около камина.

– Что произошло, Хаген? Слушаю тебя…

– Сиятельный господин, дело в том, что опять объявился мюльхаузеновский вервольф. Я сам видел его издалека, нет сомнений, это – не человек! Мы привезли с собой женщину, которую он попытался задрать!

– Где она? – Эрик вскочил, отбросив фолиант прочь.

– Я поручил её прислуге.

– Почему ты, Хаген, имея целый отряд, не предпринял попытку схватить чудовище? – Эрика захлестнула ярость.

– Я … Господин фрайграф, я не успел. Вервольф прыгнул в кусты и быстро скрылся, – промямлил Хаген.

– Признайся лучше, что ты испугался и отдал приказ двигаться дальше, ты даже не пытался преследовать чудовище!!!

Хаген понимал, что фрайграф никогда не простит ему роковой оплошности. Счастливая звезда Хагена померкла и закатилась на небосводе удачи.

– Оставайся в замке! – приказал взбешённый Эрик. – Ты более не годен для серьёзных мужских дел! Твое место – на кухне около очага, в окружении кухарок!

Хаген получил окончательную отставку.

Отряд, отправившийся на поиски и поимку вервольфа, возглавил сам фрайграф. Курт был назначен его помощником и «правой рукой».

Отряд из десяти человек вышел из Брюгенвальда почти ночью. Путь освещали многочисленные факелы. Фрайграф прекрасно понимал, что вервольф на месте не сидит и появления отряда не дожидается. Но он был обязан предпринять хоть какие-то меры, иначе вся Тюрингия будет считать – фрайграфу служат лишь одни трусы. Отряд, вооружённый арбалетами и гвизармами, достиг того места, где подобрали несчастную женщину.

– Господин фрайграф, здесь! – подтвердили стражники, ехавшие с Хагеном из Мюльхаузена.

– Прочесать местность! Обращать внимание на всё! С лошадей не спешиваться, вервольф может быть ещё здесь! – приказал Эрик.

– Господин, господин! – закричал Курт. – Смотрите!

Эрик подъехал к тому месту, где Курт освещал землю факелом. На ней виднелись чёткие отпечатки волчьих следов, причём вдавленных в землю со стороны пятки – нет сомнения, вервольф шёл на задних лапах. Люди ужаснулись находке Курта, но, превозмогая страх, постоянно крестясь, продолжили поиски.

Спустили собак, они взяли след и ринулись вперёд, отряд разделился. Эрик с людьми ринулся за сворой собак, Курт же остался осматривать придорожные кусты. Достигнув ручья, следы оборвались. На противоположном берегу следов не было, стало быть, вервольф ушёл по воде. Такое обстоятельство удивило фрайграфа, ведь вервольфы, как известно, избегают воды. В душе Эрика вновь возродились сомнения, но размышления оборвал крик одного из слуг:

– Господин, господин! Сюда, скорее!

Эрик подъехал и увидел нечто, лежавшее на земле, в придорожных кустах. Люди побоялись спешиться и освещали страшную находку факелами, сидя верхом.

Эрик не побоялся сойти с лошади. Курт тут же последовал его примеру, нагнулся над находкой, осветив её факелом. На него смотрели застывшие глаза мужчины: грудь и горло его были изодраны, одежда окровавлена, сомнений не было, растерзанный – клирик из ближайшего селения.

Эрик и Курт переглянулись, дело принимало серьёзный оборот. Убит священнослужитель на земле, подвластной фрайграфу, да ещё как убит – растерзан вервольфом! Теперь жди инквизиторов…

Фрайшефен приказал завернуть клирика в плащ и доставить в замок, там поместить его в холодный подвал, где ещё с зимы хранился лёд.

* * *

Эрик проследовал в комнату прислуги, чтобы расспросить несчастную женщину. Она сидела на скамейке, закутанная в шерстяное одеяло. Служанка отпаивала несчастную отваром из трав. Женщину трясло, как при лихорадке.

Фрайграф приказал покинуть помещение всем, кроме потерпевшей.

– Как тебя зовут? – как можно мягче спросил Эрик.

Женщина молчала, тихонько всхлипывая. Эрик распахнул на ней плед, пытаясь выяснить, насколько поранил её вервольф; если есть кровь, то она обречена. Женщина не сопротивлялась, казалось, она вообще не понимает, что происходит.

Фрайграф внимательно осмотрел её, платье было разорвано, но крови он не заметил, вероятно, спасла плотная шерстяная ткань и жёсткий лиф.

– Позвать сюда Курта! – приказал Эрик.

Курт, по природе своей спокойный, уравновешенный и рассудительный, с тех пор как стал жить с Бертой и растить маленького сына, обрёл ещё два редких качества для мужчины – терпение и доброту, а теперь, после отставки Хагена, и доверие фрайграфа.

– Да, господин фрайграф, вы звали меня? – не замедлил явиться новый майордом.

Женщина по-прежнему сидела на скамейке покачиваясь и смотрела перед собой в одну точку.

– Та самая несчастная, которую подобрал отряд Хагена, – пояснил фрайграф. – Слава богу, она не ранена, крови нет. Курт, попытайся поговорить с ней, у тебя получится, ты имеешь к женщинам подход.

Курт поставил табурет рядом с несчастной и подсел к ней как можно ближе. Неожиданно женщина припала к его плечу. Курт обнял её и спросил:

– Скажи мне, как твоё имя?

Женщина встрепенулась, придя в себя, и увидела перед собой добродушное лицо Курта.

– Эмилия, – коротко ответила она.

– Хорошо, Эмилия. А где твой дом? – как можно мягче спросил Курт.

– В селении Вирбах… Я – жена кузнеца, – едва слышно ответила она.

– Расскажи мне, Эмилия, куда ты направлялась сегодня вечером?

– К сестре, она живёт неподалёку, на хуторе, всего в миле от селения. Я часто хожу к ней…

Эмилия посмотрела на своё платье, изодранное в клочья, затем перевела взгляд на Курта и разрыдалась в голос.

– Она пришла в себя, мой господин. Проплачется и всё вспомнит.

– Расспроси её, и как можно подробней, – распорядился Эрик.

Эмилия наплакалась вволю, и теперь она просто всхлипывала, словно маленький обиженный ребёнок.

Курт вновь попробовал расспросить её:

– Эмилия, я понимаю, ты пережила страшный момент, но, слава богу, ты жива и даже не ранена. Постарайся всё припомнить и рассказать нам. Мы должны схватить чудовище, пока оно ещё не натворило дел.

– Да, да, я постараюсь… Я засиделась у сестры… Она собрала мне с собой небольшую плетёную корзину, в ней лежали хлебцы, она сама напекла их. И ещё она напряла мне пряжи, её муж водит овец, а сестра часто продаёт шерсть или вяжет. Идти до их хутора недалеко, можно через лес напрямки, но я пошла по дороге, думала, так безопасней. Сейчас все говорят, что господин фрайграф переловил разбойников в Волчьей лощине, так что бояться нечего. Когда я свернула с дороги, надо было пройти через заросли кустов. Я ходила так множество раз, и вовсе не думала, что могу встретиться с вервольфом. Я услышала сзади хруст ветки и обернулась. На меня двигался он – вервольф! Я испугалась, страх сковал меня… Чудовище выхватило когтистыми лапами корзинку и задело платье, ткань затрещала. Видимо, меня спас жёсткий лиф, я всегда вставляю в него ивовые ветви, чтобы он держал форму. Не знаю, как, но я с размаху ударила вервольфа ногой в пах, он выронил корзину и согнулся. Тут я побежала и встретила всадников… Они и привезли меня в замок… Мне больше нечего сказать вам, сиятельный господин.

Эмилия утёрла глаза и окончательно успокоилась.

– Ты нам очень помогла, – сказал Курт, – отдыхай. Завтра утром мы дадим тебе провожатого.

Эрик и Курт вышли из помещения для прислуги и поднялись наверх в кабинет.

– Курт, ты ведь служил егерем. Что ты обо всём этом думаешь?

– Господин фрайграф, простите за дерзость, но я был егерем, а не охотником на вервольфов. Мне трудно судить. Но одно я знаю точно – это чудовище не вервольф, он – человек!

– Отчего ты так решил, Курт? – Эрик удивился.

– Вспомните рассказ Эмилии, мой господин. Где это видано, чтобы вервольф сначала выхватывал корзину, а затем после удара в пах сгибался в три погибели? Нет, мы имеем дело с человеком, который считает, что он – самый ловкий и умный. Причём он хорошо знаком с повадками зверей. Но мнимый вервольф совершил оплошность – женщина вырвалась и убежала. Он явно хотел её ограбить, а затем, возможно, изнасиловать и растерзать.

– Но как же следы когтей на клирике? Ведь человек не сможет с такой силой разорвать тело!

– Пока не знаю, мой господин, но найду объяснение, – пообещал Курт.

Глава 4

Через пару дней почти вся Северная Тюрингия знала, что мюльхаузенский вервольф убил клирика и напал на женщину. Откуда такая осведомлённость, фрайграф мог только предполагать. Явно рассказал тот, кто принимал участие в ночном походе, стало быть, один из отряда. Точно говорят: язык мой – враг мой. Фрайграф понимал: никто не сознается, да и не будешь пытать весь отряд – толку от этого чуть.

Эрик был бессилен что-либо сделать, и это его сильно угнетало. Снова одолевали тяжёлые мысли: «Если Анна была вервольфом, то тогда это что – очередной вервольф? О смерти Анны знали только двое – я и Хаген. Если допустить, что мюльхаузенский вервольф – человек, многое становится ясным… А если всё же нет, и он – не человек?.. Одно я знаю точно – надо ждать инквизиторов, и запылают костры по всей Тюрингии… А это будет похуже вервольфа…»

В зале появился Курт, за размышлениями Эрик даже не услышал, как тот подошёл.

– Господин фрайграф, прибыл гонец из печально известного селения Фирфайх. Говорит, что селяне поймали вервольфа.

Эрик вяло прореагировал:

– Курт, ну сам подумай, кого могут поймать селяне?.. Опять очередная сказка или что-то померещилось…

– Так-то оно так, мой господин, но проверить бы не мешало. Позвольте мне отправиться в Фирфайх с отрядом.

– Поезжай, – позволил Эрик.

* * *

Отряд во главе с Куртом, вооружённый до зубов и в придачу ко всему ещё и с крепкими рыболовными сетями (дабы пленить ими чудовище) вошёл в Фирфайх. Тут же к Курту подбежал староста.

– Он там, в сарае, господин майордом! Его охраняют – не уйдёт!

– Веди! – коротко распорядился Курт.

Староста показывал дорогу. На окраине селения Фирфайх Курт увидел покосившийся сарай, вокруг которого толпились крестьяне, вооружённые кто рогатинами, кто дубинками, а кто и просто палками.

– Вот, господин, он там, в сарае…

Курт спешился. Он увидел, как любопытные крестьяне заглядывали в щели сарая, из которого доносился какой-то странный рёв, совершенно не похожий на вой волка.

При виде Курта и его людей крестьяне расступились. Он, по их примеру, заглянул для начала в щель. Некто, по всей видимости, вервольф, спал на старой полусгнившей соломе, Курт отчётливо увидел волчью шкуру. Из щели сарая исходил отвратительный тошнотворный запах, видимо, селяне использовали строение как отхожее место.

– Странный вервольф, больной, наверное. И звуки издаёт – будто мужик храпит.

Курт отпер дверь сарая. Крестьяне, перепугавшись, кинулись врассыпную. Люди фрайграфа заняли боевую позицию, держа гвизармы и сети наготове.

Курт вошёл в сарай, держа оружие в руках – мало ли что. «Вервольф» прохрипел и заворочался, Курт, стоял около выхода, наблюдая за ним. Затем из-под волчьей шкуры появились совершенно голые человеческие ноги.

– Хорош вервольф, нечего сказать, – рассмеялся Курт, поддевая волчью шкуру крюком гвизармы – на сене лежал голый мужчина. Он издал чудовищный храп и перевернулся на другой бок.

Курт вышел из сарая.

– Кто там? – любопытствовали крестьяне.

– Какой-то голый бродяга в старой волчьей шкуре, – ответил Курт. – Так-так, и кто же объявил его вервольфом? Хорошо, что сам фрайграф не пожаловал, не сносить бы старосте головы!

Из покосившегося дверного проема появился пробудившийся «вервольф». Крестьяне на всякий случай сгрудились вместе, выставив вперёд своё примитивное оружие.

Полуобнажённый «вервольф» в драной вонючей волчьей шкуре, привязанной к шее какой-то верёвкой, обвёл мутным взглядом присутствующих и вымолвил:

– Почтеннейшая публика, представление начинается. Я – шпильман[52], Клаус Брохель, представлю вашему вниманию небольшой шванке[53] о маленькой непослушной девочке – Красной Шапочке.

Он попытался принять надлежащую позу, с которой все шпильманы начинают представление, нечто похожее на поклон почтеннейшей публике, но потерял равновесие и упал лицом в грязь.

Крестьяне и люди фрайграфа рассмеялись от души. Казалось бы, ну что ещё надо – сведения о вервольфе не подтвердились, можно возвращаться в Брюгенвальд. Но Курт так не думал и вовсе не разделял бурного веселья окружающих.

– Староста, кто сообщил тебе о появлении вервольфа? – не унимался он.

– Господин, ко мне прибежал Ханс, наш селянин. Он был явно перепуган и поведал, что в сарае у дороги сидит вервольф, видимо, ночи дожидается, чтобы вновь растерзать невинную жертву.

– Привести ко мне Ханса! – приказал Курт.

– Да, вот он, – указал староста на парня, который передразнивал бродягу.

Ханс, не подозревая ни о чём, копировал поклон Клауса и падал на землю. Довольные крестьяне дружно потешались над ним.

Курт подошёл к Хансу, схватил его за шиворот и поднял с земли.

– Скажи мне, Ханс, всё без утайки… Если будешь лгать, велю пороть перед всем селением. Как ты заметил вервольфа? – Курт смерил крестьянина суровым взглядом.

Ханс весь съёжился, но постарался говорить уверенно:

– Господин, я недалеко пас коров. Смотрю – вервольф направляется прямо в сарай.

– И как же он шёл? – поинтересовался Курт.

– Как человек, господин, на двух лапах, – Ханс часто заморгал, понимая, что рассказываемая история подвергается серьёзному сомнению.

– Дальше, продолжай.

– Ну, я и говорю: он зашёл в сарай. Тут-то я его закрыл, позвал старосту и селян, – продолжил Ханс.

– И что, он шёл средь бела дня голый, без одежды, даже без штанов?

– Да, господин, совершенно голый был, – подтвердил Ханс.

Курт потерял терпение, от его выдержки не осталось и следа:

– Староста, двадцать плетей Хансу!

– За что-о-о, господи-и-ин? – заскулил Ханс.

Староста тоже растерялся, не понимая ход мыслей Курта.

– За то, что лжёшь, и за то, что обворовал пьяного шпильмана.

Ханс упал на колени перед Куртом.

– Помилуйте меня, господин, нечистый попутал! Я всё верну! Не велите пороть, господин!

Ханс ползал вокруг Курта, хватал его за ноги, пытаясь тем самым проявить своё искреннее раскаяние.

Курт со всей силой ударил его ногой. Ханс отлетел и заскулил ещё сильнее. Крестьяне взирали на происходящую сцену с полным недоумением.

– Староста, выполнять приказ! – рявкнул Курт. – Иначе сам тебя высеку.

Неудачливого воришку скрутили и потащили на деревенскую площадь к позорному столбу.

Шпильман, начиная приходить в себя и трезветь, встал на четвереньки. Люди фрайграфа не видели ничего подобного. Клаус в таком виде действительно напоминал животное, его голову прикрывала волчья маска, правда, съехавшая на бок. Постояв в звериной позе, на четвереньках, он сел, осмотрелся, сообразив наконец, что совершенно голый.

Прибежал крестьянин:

– Господин, вот одежда шпильмана, Ханс всё вернул.

Курт кивнул и указал на Клауса. Крестьянин робко подошёл к Клаусу и положил перед ним одежду. Шпильман встал, скинул свой реквизит, обнажив перед почтенной публикой худое поджарое тело, и начал одеваться без капли стеснения.

«Да, тот ёще мошенник! – подумал Курт. – Возьму-ка я его с собой… Фрайграф пребывает в меланхолии, вот и будет ему развлечение… А шкуру шпильману новую справим…»

…Обратно в Брюгенвальд отряд возвращался неспешно. Шпильман бежал всю дорогу, держась за стремя Курта для верности, чтобы не упасть. После двух миль пробежки последствия перепоя у незадачливого вервольфа как рукой сняло.

– Как ты попал в Фирфайх? – поинтересовался Курт и посмотрел сверху вниз на шпильмана.

Клаус, задыхаясь от бега, поведал следующую историю:

– Господин… Я – шпильман вот уже много лет… У меня были два друга, тоже шпильманы, и женщина… Она иногда помогала нам в представлениях и готовила еду… Особым успехом в последнее время пользовалось представление, в котором повествовалось, как на молодую девушку в лесу нападает волк… Роль которого играл ваш покорный слуга… Затем её съедает это кровожадное животное… Охотники настигают его… Распарывают охотничьим ножом брюхо и девушка предстаёт перед публикой. Так вот, как я уже сказал, платили за представления неплохо… Набралась приличная сумма… И началось всё, собственно, из-за их делёжки… Историю о девушке и охотниках придумал я, ваш покорный слуга… Раздобыл шкуру у охотника по схожей цене… Так вот я и хотел соответствующую долю своим талантам… А они заладили: поровну, поровну… В общем, я забрал свою долю и ушёл, пусть теперь обходятся без меня…

* * *

– Сиятельный господин! Сиятельная госпожа! Почтеннейшая публика! – Клаус поклонился фрайграфу, его супруге Ирме и остальным присутствующим в зале. – Я представлю вам шванке о маленькой девочке, Красной Шапочке.

Все замерли в предвкушении занятной истории. В новой волчьей шкуре, отливающей серебром, чистый и опрятный, Клаус смотрелся прекрасно.

В начале его появления фрайграф отнёсся холодно и скептически, но потом привязался к смешливому шпильману, умевшему развеселить и отвлечь от гнетущих мыслей. Ирма также была довольна Клаусом и называла его «придворный буффон[54]». Клаус ничуть не обижался, всячески пытаясь соответствовать новому облику. «Не вышел шпильман из меня, буду хоть буффоном, лишь бы жить в тепле и сытости», – рассудил он.

Буффон откровенно обожал Курта, выказывая всяческое почтение, потому как именно ему был обязан своим нынешним положением при дворе фрайграфа.

– Итак, жила-была девочка, – начал свой рассказ Клаус. – Матушка сшила ей чепец из красной шерсти. И все в деревне стали называть её Красной Шапочкой. У Красной Шапочки была грэнтмутер[55], она жила на хуторе в двух милях от деревни. Дорога на хутор шла через лес. Однажды матушка напекла медовых лепёшек, положила их в плетёную корзину, накрыв чистым холщовым полотенцем. «Красная Шапочка, – отнеси грэнтмутер гостинец». Девочка оделась, накинула плащ, сшитый из той же красной шерсти, взяла корзину и отправилась на хутор к грэнтмутер.

Клаус говорил то голосом рассказчика, то голосом матушки, подражая женским интонациям. Такое перевоплощение забавляло публику.

Шпильман продолжал:

– Девочка шла через лес, ничего не боялась, так как хорошо знала дорогу. Разбойников в этих местах не было. Их всех давно повесил славный доблестный герр Эрик фон Брюгенвальд, так что в лесу ей ничего не угрожало.

На последней фразе публика одобрительно закивала. Фрайграф подумал: «Каков мерзавец, складно говорит!»

– Но маленькая Красная Шапочка не знала про коварного вервольфа, который подстерегал невинные жертвы. Она шла по лесу, мирно пели птички, пробегали мелкие зверюшки. И вдруг перед ней появился страшный вервольф! – Клаус широко расставил ноги, раскинул руки в разные стороны и издал зловещий рык. Публика одобрительно зашумела. – Он кинулся на Красную Шапочку, но она не растерялась и сунула плетёную корзинку прямо ему в пасть и закричала, зовя на помощь. Вервольф щёлкнул своими страшными огромными зубами, и от корзинки ничего не осталось. Девочка побежала прочь. Но вервольф настиг её, подхватил и понёс в своё логово, намереваясь насладиться своей жертвой. Но мимо проезжал храбрый рыцарь по имени Курт. Услышав зов о помощи, он устремился на выручку девочки. Курт мчался на белом прекрасном коне и настиг страшное чудовище, затем вынул свой скрамасакс и отсёк ему голову. Маленькая Красная Шапочка была спасена.

Клаус поклонился в знак того, что новая версия шванке была закончена. Публика осталась довольна.

Глава 5

Ирма сидела в зале около камина в большом кресле, прикрывшись меховым одеялом, пребывая в томлении. Наконец она стала графиней, женой Эрика, когда-то разбойника Музимона, а теперь почтенного фрайграфа и фрайшефена. У неё было всё, что только могла пожелать простая смертная женщина, столь удачно устроившая свою жизнь. Но у неё не было главного – наследника. Прошло почти три года с тех пор, как она познала Эрика как мужчину, но никаких признаков беременности она не ощущала. Это угнетало её, грызло, как червь сочное спелое яблоко.

Сойдясь с Хагеном ещё в Саксонии, в егерском домике, и пребывая с ним до сих пор в любовной связи, она окончательно убедилась, что и от другого мужчины не может понести ребёнка. Видимо, сказались последствия любовных увлечений юности, когда она прибегла к крайнему средству и вытравила плод любви спорыньёй[56] ржи. К сожалению, она – не Берта, которая успешно поменяла своего никчёмного мужа на предприимчивого Курта, всеми уважаемого в замке, и родила здоровенького мальчика.

Поначалу Ирма пыталась заступиться за Хагена перед супругом, но тот был непреклонен. Эрик не мог простить трусости. Наконец она оставила всякую надежду вновь возвысить любовника, опасаясь, что её настойчивость может насторожить сиятельного супруга. Теперь она размышляла, как быть дальше… Детей – нет, любовник – в опале, пройдёт ещё какое-то время, и она отправится в монастырь или куда хуже – на тот свет. Ирма – не знатная родовитая дама, заступиться за неё некому. Уж если Анна бесследно пропала, то о ней и подавно забудут на следующий день после исчезновения.

У её ног, словно маленький щенок, сидел Клаус. Он поскуливал, изображая собачонку, и тёрся о ноги госпожи, представление забавляло её. Она рассеянно гладила свою преданную собачонку по гриве непослушных кудрявых каштановых волос, кое-где уже схваченных проседью, продолжая пребывать в своих мыслях.

Неожиданно появился Хаген. В последнее время он редко посещал господские покои, предпочитая находиться в помещениях для прислуги, дабы лишний раз не попадаться на глаза хозяину. Ирма и Хаген обменялись многозначительным взглядом, который не ускользнул от наблюдательного Клауса. Сидя на полу, он как ни в чём не бывало продолжал поскуливать.

Хаген ушёл. Через некоторое время Ирма отправилась на ним, не обращая внимая на свою «собачонку».

Клаус, рассудив, что любопытство – не порок, а лишь незначительный недостаток, решил проследовать за графиней. А вдруг он узнает нечто важное? И фрайграф наградит его: чего в жизни ни бывает?!

Ирма направилась через галерею в восточную часть замка, где жила сводная сестра Эрика. Она никому не мешала, и Эрик почти не помнил об её существовании. Ирма, напротив, часто посещала девушку, подчеркивая тем самым, что выполняет свой долг и следит за её воспитанием. Эрик не возражал, считая, что придёт время и, когда у жены появятся дети, она станет менее интересоваться воспитанницей.

Вот и сейчас Ирма, как обычно, шла по галерее. Графиня оглянулась – показалось, что за ней кто-то следит… Ирма прошла ещё немного и опять резко оглянулась назад – длинная галерея была пуста.

Успокоившись, графиня подошла к заветной двери, достала ключ и открыла её. Хаген уже ждал, снедаемый любовным нетерпением. Ирма сделала знак, остановив его.

– Всё усложняется, Хаген. Эрик получил письмо из магистратуры Мюльхаузена, где его предупредили – в Брюгенвальд едет сам отец Конрад и его помощник Иоанн. Они будут расследовать убийство клирика вервольфом. Теперь в замке постоянно будут находиться инквизиторы.

Хаген опешил: вот как – спустя годы жизнь сводит с теми, кого он и Эрик не убили по недоразумению. Он искреннее пожалел: надо было выждать и отрубить головы настоящим доминиканским монахам, а не францисканцам!

– Почему же усложняется? Всё складывается замечательно! – обрадовался Хаген. – Надо подстроить так, чтобы фрайграфа обвинили в покровительстве вервольфу и тогда его могут казнить, а ты станешь свободной. И мы наконец не будем прятаться. Ну, как тебе моя идея, хочешь стать почтенной вдовой?

Ирма колебалась, она уже думала о ядах, в приготовлении которых была мастерица и благодаря которым Кринхильда покоилась в семейной усыпальнице фон Брюгенвальдов. «Отравление – слишком рискованно… Курт – верный пёс Эрика, слишком умён – не просто отравить здорового молодого мужчину, не вызвав при этом подозрений и кривотолков. Что ж, а покровительство нечистой силе, пожалуй, самое подходящее…» – подумала Ирма.

– Ирма, я желаю тебя… Давай наконец займёмся более приятным делом, – проявлял нетерпение Хаген.

– Сейчас, только закрою дверь на ключ.

* * *

В замочной скважине прямо около уха Клауса, который весь превратился в слух, неприятно заскрипел старый ключ. Клаус пребывал в растерянности: мало того, что сиятельная госпожа изменяет фрайграфу, но, главное, с кем – с бывшим майордомом, попавшим в немилость, так они ещё и замышляют козни против его благодетеля! Клаус бесшумно двигался по галерее прочь от места, где поселились измена и разврат.

Он лихорадочно соображал: «Сказать самому фрайграфу… А вдруг не поверит и выпорет, а Ирма выкрутится? Женщины – подлые существа… Или обратиться к Курту за советом. Как быть?..» Немного поразмыслив, Клаус всё же решил обратиться к Курту, он – человек рассудительный и умный, уж точно решит, как правильно поступить.

…В это время Курт находился у фрайграфа, между ними шёл серьёзный разговор:

– Курт, я получил известие, что на днях инквизитор Конрад, печально известный на всю Вестфалию, и его помощник Иоанн Одноглазый прибудут в Брюгенвальд. Их визит вызван гибелью клирика, как ты понимаешь. Надо срочно что-то предпринять, им только дай волю, выжгут все окрестные селения в религиозном порыве.

– Господин фрайграф, вы знаете, когда они прибудут? – попытался уточнить Курт.

– Неизвестно… Сейчас монахи вершат свой священный суд в Мюльхаузене, они даже не созвали фем. А я узнаю последним о том, что происходит на моих же землях! – возмутился фрайграф. – Поверь мне, Курт, добра от них не жди! Конрад уполномочен специальной Папской буллой, и мы совершенно бессильны. Против воли Рима не пойдёшь!

«Ну почему я не убил их тогда на дороге?! Теперь не было бы проблем!» – сокрушался Эрик.

– Господин фрайграф, я всё обдумал: два-три дня, максимум неделя – и вервольф в наших руках!

– Хорошо, Курт, действуй на своё усмотрение. Ты получишь любую поддержку и помощь. Если всё пройдёт удачно, за наградой дело не встанет.

Курт вышел из кабинета фрайграфа и направился в арсенал. К нему почти бесшумно подошёл шпильман-буффон и дотронулся до рукава:

– Господин майордом, – Клаус согнулся в почтенном поклоне, – позвольте поговорить с вами.

Курт удивился: о чём ему говорить с буффоном, который изображает у ног Ирмы собачонку и болтает всякий вздор. Но, смягчившись, решил всё же удостоить Клауса вниманием.

– Говори, Клаус, только быстро.

– Господин майордом, лучше в укромном месте, – Клаус оглянулся по сторонам.

– Хорошо, я следую в арсенал, пойдёшь со мной, там точно никто не потревожит.

– Как прикажете, господин майордом, – Клаус опять поклонился.

…Массивная деревянная дверь арсенала плотно закрылась. Курт осматривал оружие, размышляя, чем лучше вооружить своих помощников для поимки вервольфа.

– Клаус, можешь говорить.

– Господин майордом, я очень люблю госпожу Ирму как хозяйку, она так добра ко мне …

– Да, что предпочитает тебя держать у себя в ногах, как собачонку, – Курт осматривал небольшой арбалет, закидывая его себе на спину и соображая, как лучше закрепить, чтобы в нужный момент быстро извлечь и выстрелить. – Давай без вступлений, Клаус, у меня мало времени, дабы слушать твой пространный шванке.

Клаус набрался смелости:

– Если совсем коротко, господин майордом, то я осмелюсь сообщить, что графиня изменяет сиятельному фрайграфу с Хагеном. Мало того, они замышляют против него заговор.

Курт так и застыл с арбалетом в руке.

– Если ты лжёшь, я пристрелю тебя прямо здесь! – Курт взвёл арбалет и направил на грудь Клауса.

– Помилуйте, господин майордом, зачем мне лгать?! Я вовсе не хочу, чтобы нашего благодетеля фрайграфа отравили, а вас и меня выгнали в чистое поле. И поверьте, тогда заправлять здесь будут сиятельная Ирма и Хаген.

Курт опустил нацеленный на шпильмана арбалет, сочтя вескими приведённые доводы. Клаус же заговорил шёпотом:

– Они встречаются в восточном крыле, где живёт сводная сестра нашего сиятельного господина. У них там специальная комната для любовных встреч. Я случайно выследил их и подслушал разговор. Сами подумайте, если сиятельный фрайграф узнает, он непременно наградит вас и удостоит ещё большим доверием.

Клаус замолк. В голове Курта всё смешалось… А если действительно шпильман говорит правду, что тогда?

– Клаус, доверяю тебе стать моими глазами и ушами. В течение некоторого времени я буду отсутствовать, ты же – слушай и запоминай. Думаю, сразу они не решатся на подлость…

– Да, господин майордом, чуть не забыл: они хотят обвинить сиятельного фрайграфа перед инквизиторами, будто он потворствует вервольфу!

Курт был взбешён, такого вероломства от Хагена, а уж тем более от Ирмы, он не ожидал.

Глава 6

Утром следующего дня отец Конрад и его верный Иоанн были уже недалеко от замка Брюгенвальд. Взор Конрада горел праведным огнём. Он был абсолютно уверен, что, как говорится, «нет дыма без огня» и ересь пустила крепкие корни в Брюгенвальде; несомненно, что фрайшефен бездействует, а возможно, и потворствует самому вервольфу и нечистой силе.

На днях отец Конрад получил донос от верного католика настоятеля Рудольфа, который также предполагает: фрайшефен связан с самим Сатаной, поэтому-то он сказочно богат, две предыдущие его жены умерли загадочной смертью, а последняя, третья жена – зеленоглаза, что само по себе является подтверждением её связи с нечистой силой.

Отец Конрад обдумывал: как ему следует поступить? Увы, фрайшефена так не свяжешь и не отправишь на костёр, слишком уж его власть сильна в Тюрингии, а их, праведных борцов за чистоту помыслов и веры, только двое, да и помощи ждать неоткуда – Брюгенвальд слишком далеко от Рима. Конечно, инквизитор был наделён полномочиями свершать аутодафе, о чём свидетельствовала Папская булла, сей святой документ, не раз выручавший его, но здесь – Тюрингия, рассадник вальденсов и, следовательно, нужно быть осторожным и хитрым.

Доминиканцы подъехали к воротам замка, стражник, уже ожидавший их появления, сразу же пропустил монахов во внутренний двор, прислуга помогла спешиться и позаботилась о лошадях.

«Гостей» встретил сам Эрик фон Брюгенвальд. Превозмогая ненависть к инквизиторам, он решил быть предельно вежливым, подобострастным католиком, хотя бы на время пребывания монахов в замке.

Отец Конрад слегка поклонился хозяину. Эрик поприветствовал «гостей»:

– Отец Конрад, я рад видеть вас в Брюгенвальде. Надеюсь, с вашим появлением щекотливый вопрос, приведший вас сюда, быстро разрешится.

– Надеюсь, – коротко отрезал Конрад, внимательно изучая Эрика.

Фрайшефен был человеком неробким и уверенным в себе, спокойно вынес взгляд доминиканца, думая при этом: «Этот монах и его одноглазый прихвостень наводят ужас на всю Тюрингию?! С этим нужно покончить! Им дай волю – и я останусь без подданных!»

– Прошу вас, отец Конрад, и вашего верного спутника отдохнуть и отобедать с нами, – Эрик старался изобразить хлебосольного гостеприимного хозяина, но сам при этом думал совершенно о другом: «Ну почему я не убил вас тогда, несколько лет назад?.. Что это: судьба или оплошность?..»

* * *

Курт целый день провёл в корчме, стоявшей на тракте между Брюгенвальдом и Мюльхаузеном.

Накануне он вспомнил про красавицу Одри, с которой у него когда-то была связь. Одри была, что называется, доступной женщиной, правда, её нельзя было назвать шлюхой – просто она часто меняла мужчин. Теперь, много лет спустя, она была уже не так молода и свежа, череда состоятельных торговцев-любовников иссякла. Что делать, – такова жизнь!

Появление Курта несказанно обрадовало Одри. Курт сразу же рассказал, что он – верный слуга фрайграфа фон Брюгенвальда, господин ценит его и всячески благоволит. В подтверждение своих слов Курт показал Одри серебряный перстень со вставкой из прозрачного горного камня. Одри невольно залюбовалась изысканным украшением.

Курт, видя, какое впечатление перстень произвёл на женщину, предложил:

– Одри, если окажешь мне услугу, я подарю тебе перстень.

– Курт, дорогой, а разве я тебе в чём отказывала?.. – произнесла женщина томным голосом.

– Нет, Одри, я не об этом… Ты слышала о мюльхаузенском вервольфе? – как бы невзначай поинтересовался Курт.

– Господь с тобой Курт, поминать это чудовище! – Одри перекрестилась. – Кто ж о нём не знает?!

– Так вот, Одри, если ты поможешь мне его изловить, то перстень будет твоим. Мало того, фрайграф наградит тебя более щедро, поверь мне. Пора подумать о себе, обзавестись, например, торговой лавкой в Мюльхаузене. Неужели тебе нравится обслуживать мужланов?

– Ох, Курт, если бы ты знал, как я устала от них!

– Стало быть, ты согласна помочь?

– Конечно, если только не придётся лезть в пасть чудовищу.

– Одри, как ты могла подумать такое! Не придётся, я приставлю к тебе двух верных людей, они будут хорошо вооружены. Потерпи уж их пару-тройку дней…

– Курт, а ночью?

– Они будут охранять тебя и днём, и ночью, не смыкая глаз.

Одри многозначительно хмыкнула – ночью с двумя мужчинами… Это не так уж плохо…

* * *

Курт делал вид, что пьёт много вина и пива. На самом деле он сливал горячительные напитки в бурдюк из овечьей шкуры, привязанный с внутренней стороны плаща, в котором приходилось париться в тёплую погоду. Затем он выходил, чтобы совершить естественную нужду и отливал содержимое бурдюка.

Курт открыто демонстрировал свой роскошный перстень и щедро расплачивался за выпивку. Майордом схватил девицу, прислуживавшую в корчме, за пёструю юбку.

– Красотка, как тебя зовут? – он посадил девицу к себе на колени, демонстративно поигрывая перстнем.

– Я – Гретта, сударь, – ответила девица рассеяно, она была явно поглощена изысканным украшением.

– Красивая вещица, нравится? – Курт ещё раз покрутил перстнем перед Греттой, тот расточал блеск и смотрелся великолепно.

– Да, сударь. – Она тут же сделала вывод – господин богат, раз может позволить себе такие украшения.

– Принеси-ка мне ещё вина, да самого лучшего! Пиво надоело!

– Да, сударь, как прикажете…

Гретта принесла откупоренную бутылку вина, налила хмельного напитка в чашу Курта и подсела к нему, одарив томным взглядом, а затем предложила:

– Сударь, может быть, проведём эту ночь вместе?

Курт улыбнулся, достал из кошеля серебряную монету.

– Вот возьми, Гретта. Сегодня я проведу ночь у Одри, она живёт здесь неподалёку, а уж завтра наведаюсь к тебе. Возьми – это аванс, чтобы ты не забыла о своём обещании, завтра получишь ещё.

* * *

Весть о том, что в корчме сидит богач, расплачивающийся серебром, облетела тут же все окрестные дома. Девицы, промышлявшие древним женским ремеслом, с завистью передавали друг другу новость, как непутёвая Гретта подцепила состоятельного господина. А пуще всего досталось «старухе Одри» – и чем она мужиков берёт? Девицы сошлись на том, что она ворожит, не иначе как ведьма.

Досидевшись в корчме до сумерек, Курт встал, пошатываясь, расплатился и направился к дому Одри. Её дом стоял неподалёку, но надо было пройтись по дороге в направлении Мюльхаузена и свернуть направо. Курт плотно запахнул плащ, под ним с левой стороны висел небольшой арбалет, и он предусмотрительно держал оружие наготове.

«Место оживлённое и хорошо просматривается, здесь вервольф не нападёт, скорее всего, он выждет до темноты и попытается забраться в дом – так вернее…» – размышлял он по дороге.

Войдя в дом Одри, Курт приказал своим сподручным установить охотничий капкан около двери, а самим затаиться.

Затем он нарочито громко приказал Одри:

– Налей-ка мне вина!

Одри послушно наполнила чашу и поставила на стол. На самом деле в плетёной бутыли был виноградный сок. Майордом махнул пару чаш и запел песенку о красавице, которая не дождалась своего жениха с войны и умерла от тоски.

Нагорланившись вволю, Курт обнял Одри и увлёк её на ложе. Настал ответственный момент, «охотник на вервольфа» прислушивался к каждому шороху и как бывший егерь был преисполнен уверенности: чудовище следило за ним на протяжении всей дороги от корчмы до дома Одри и теперь притаилось под окном.

Курт подмигнул Одри и раскатисто захрапел.

Время шло… Неожиданно задвижка на двери открылась…

Одри, не помня себя от страха, притаилась под одеялом. Курт взвёл арбалет и нацелил его прямо на дверь, готовый в любой момент нажать на спусковой крючок.

И вот дверь, слегка скрипнув, отворилась. Нечто проникло в дом… И почти сразу же раздался душераздирающий вопль – вервольф попал ногой прямо в медвежий капкан. Тотчас же, словно из воздуха, появились сподручные Курта и ловко накинули сеть на свою добычу. Вервольф взревел, тщетно пытаясь выбраться из капкана и сети.

Сподручные Курта держали арбалеты наготове, помня о приказе фрайграфа: взять вервольфа только живым. Курт зажёг факел, дабы получше рассмотреть добычу. Он увидел нечто, облачённое в волчью шкуру, беспомощно барахтавшееся в сети; из ноги, зажатой в капкане, текла кровь.

– Так, так! Всё-таки медвежий капкан – отличное средство от вервольфов, получше всяких там серебряных наконечников для стрел! – высказался Курт, осматривая добычу. – Ну что, сам заговоришь или тебе помочь? – он приставил арбалет к голове вервольфа, из-под шкуры появилось человеческое лицо, искажённое болью.

Курт надрезал сеть кинжалом.

– Какой талант загублен, прямо шпильман! Нет, чтобы рассказывать сказки и жить, чем Бог пошлёт!

Курт высвободил голову добычи и стянул с неё волчью меховую маску.

– Ба! Ну, кто бы мог подумать! Дитрих! Вот это встреча! Вот фрайграф обрадуется!

Сподручные майордома также удивились: перед ними корчился от боли егерь Дитрих, он же – вервольф.

– Стало быть, Дитрих, мало тебе зверья в угодьях фрайграфа, ты решил ещё и на людей поохотиться! Конечно, у лесных обитателей нет толстых кошельков!

Дитрих молчал, лишь гримаса боли искажала его лицо.

– Что, больно? – поинтересовался Курт. – Сейчас тебе будет ещё больнее, – Курт приставил арбалет к чреслам Дитриха.

– Не-е-е-т!!! Господин майордом! Пощадите меня! Я сделаю всё, что пожелаете!

– Так уж и всё?! Какая сговорчивость! – Курт обернулся к своим сподручным, те дружно засмеялись. – Сделаешь, никуда не денешься! А скажи мне, Дитрих, чем ты терзал свои жертвы?

Дитрих пошевелил правой рукой, пытаясь продеть её через дырку в сети.

– Вот так приспособление! Что это? – удивился Курт.

Показались длинные металлические пальцы, а вернее сказать когти, вылезавшие из кольчужной рукавицы. Курт такого никогда не видел, но слышал о подобных охотничьих перчатках, предназначенных для захвата крупного и среднего зверя. В угоду господину на потеху выпускали медведя, и отчаянный храбрец боролся с ним вот в таких перчатках без оружия, но их уже давно не использовали, популярность подобных развлечений канула в Лету.

– Где ты нашёл перчатку? – поинтересовался Курт.

– В старом охотничьем доме, где я жил. Должно быть, её бросили много лет назад за ненадобностью. Нашёл перчатку, примерил, а дальше – сами знаете.

Дитрих солгал. Он не стал рассказывать Курту и его людям, что у него была связь с некой Тиной из селения Фирфайх, и эта самая девушка принесла ему перчатку как бы в шутку. Примерила ему на руку тоже как бы невзначай, а затем и предложила свой план. Богатство – вот к чему стремилась Тина, богатство любым путём. Дитрих был настолько увлечён красавицей, что не стал её выдавать. Затем по её же наущению он сошёлся с Греттой, прислужницей из корчмы, втянув девушку в свои тёмные дела.

– Что и говорить, умён! – презрительно бросил Курт. – А с Греттой ты давно крутишь?

Дитрих сник, сидя на полу, схватившись за ногу и поскуливая от боли.

– Твоё молчание я принимаю как подтверждение своей догадке – Гретта докладывала тебе обо всём, что происходит в корчме, а ты делился с ней добычей. Так ведь?

Дитрих кивнул.

* * *

Ирма и Хаген решили написать подмётное письмо и подбросить его отцу Конраду, воспользовавшись его пребыванием в замке.

– Пиши ты, – сказала Ирма, – я неграмотная.

Хаген развернул небольшой лист пергамента:

– Говори, что писать, – он обмакнул гусиное перо в чернила.

Ирма ненадолго задумалась и продиктовала:

«Считаю своим христианским долгом сообщить вам, что фрайшефен Эрик фон Брюгенвальд покровительствует мюльхаузенскому вервольфу, иначе объяснить безнаказанные действия в его подвластных владениях нельзя».

– Дальше, – Хаген опять обмакнул перо в чернила и приготовился писать.

– А дальше – сверни и подбрось доминиканцам, – велела Ирма.

– Уж больно коротко. Ты считаешь, что этого достаточно? – усомнился Хаген.

– Вполне. Клевещи смело, всегда что-нибудь станется. Продолжение доминиканцы придумают сами, им только повод дай, а уж доказательства они выбьют пытками, не сомневайся.

Хаген поставил перо в серебряную чернильницу, ему стало не по себе.

Клаус прочистил ухо пальцем и вновь прильнул к замочной скважине. «Коварная, дьяволица, – подумал он про Ирму. – Пригрел господин змею на груди! Но ничего: верный Клаус вас разоблачит…»

Вечером, после очередных допросов крестьян, повторного осмотра растерзанного тела клирика доминиканцы изволили отужинать, как им и положено – только постными блюдами. Хаген стоял под дверью трапезной, размышляя, как бы половчее подбросить письмо. Наконец монахи насытились, перекрестились, встав из-за стола, и направились к выходу. Хаген бросил письмо на видном месте и быстро скрылся.

Откуда ни возьмись, выскочил всклокоченный буффон и упал прямо под ноги монахам, подгребая письмо под себя, быстро засовывая его за широкий красный пояс, увешанный различными цветными бусинками.

Отец Конрад брезгливо взглянул на него:

– Послушай, буффон, всякой буффонаде есть предел!

– Простите меня великодушно, отец Конрад, у меня и в мыслях не было никаких буффонад, я просто очень торопился к своей подружке, споткнулся и упал. Простите меня, глупца.

– Ну что с него взять, слабоумного, – высказался Иоанн. – Вон с глаз!

Клаус вприпрыжку кинулся по коридору прочь.

* * *

Спустя несколько дней после прибытия инквизиторов в Брюгенвальд тюрьма в Башне допросов была переполнена обвиняемыми в пособничестве вервольфу и поклонении Дьяволу.

Последняя капля, а именно – допрос с пристрастием замковых слуг, учинённый инквизиторами, переполнила чашу терпения фрайграфа, и он окончательно решил исправить оплошность, которую некогда допустил. Инквизиторы должны умереть!

Но смерть доминиканцев должна выглядеть так, чтобы не вызвать подозрений Рима и не дать повода к дополнительным расследованиям.

…Наконец Курт прислал весточку, как и условились: пленённого «вервольфа» поместили в охотничий дом, где некогда жил егерь.

Фрайграф тут же незамедлительно сообщил отцу Конраду:

– Вервольф пойман, он помещён в охотничий дом, что рядом с селением Фирфайх. Какие будут распоряжения, святой отец?

– Господин фрайграф, мы тут же отправляемся в Фирфайх. Надеюсь, ваши люди его охраняют надёжно?

– Не сомневайтесь, чудовище охраняют мои лучшие слуги. Я дам вам ещё отряд из десяти человек.

– О, не стоит беспокоиться, господин фрайграф. Мы с братом Иоанном доберёмся сами. После этого мы вернёмся и закончим начатые дела в Брюгенвальде.

– Конечно, отец Конрад!

Фрайграф почтительно поклонился доминиканцам, при этом подумав: «Если вернётесь… Уж Курт знает, что делать…»

* * *

Около дверей охотничьего дома стояли три стражника, вооружённые до зубов, окна были заколочены наглухо, пол проверен на наличие ходов, так что выбраться наружу не было никакой возможности.

Курт и стражники неусыпно охраняли «мюльхаузенского вервольфа». Неожиданно на поляне перед охотничьим домом появилась волчица, Курт на всякий случай взвёл арбалет. Волчица же не собиралась нападать на человека, она спокойно прошлась по поляне, осмотрелась и нырнула обратно в лес.

Спустя некоторое время с той же стороны, где скрылась волчица, появилась красивая, стройная девушка с корзиной. Она направилась прямо к охотничьему дому.

– Приветствую вас, славные храбрые стражники! Я – из Фирфайха. Староста прислал вам еды и отменного пива.

Девушка очаровательно улыбалась и подала полную корзину Курту. Он машинально протянул правую руку и принял угощение, невольно дотронувшись до молодой чаровницы. На безымянном пальце у Курта виднелось серебряное кольцо с изображением креста, освящённое в церкви самим настоятелем Рудольфом, охранявшее ото всех невзгод и напастей.

К своему вящему удивлению, Курт увидел вместо девушки серую волчицу, стоявшую на задних лапах и протягивавшую ему корзину со снедью. Не раздумывая, он взвёл арбалет и выстрелил в неё.

Девушка отпрянула и, издав протяжный волчий вой, упала на землю. Сподручные Курта перекрестились и с ужасом осмотрели на ведьму, истекавшую кровью. Она пыталась что-то сказать… Курт, недолго думая, выхватил кинжал и вонзил ей в горло.

– Господин майордом, как вы догадались? – удивились сподручные.

– Я дотронулся освящённым кольцом до руки ведьмы и увидел её истинное лицо. Может быть, это та самая ведьма Тина?

– Не знаем, господин майордом. Мы к ней не захаживали. Ведовство – бабье дело.

– Стало быть, нечистый действительно попутал егеря Дитриха, если о нём пекутся ведьмы. Надо развести костёр, сжечь тело и корзину, – Курт взглянул на серебряное кольцо, поцеловал его и перекрестился. – Благодарю тебя, Господи, что не оставил меня в трудную минуту, направил и поддержал!

* * *

Конрад и Иоанн верхом въехали в Фирфайх. Староста ждал доминиканцев.

– Я ожидал вас, – поклонился он. – Мне приказано проводить вас в охотничий дом.

Вскоре все трое достигли охотничьего дома. Он стоял в глуши; для несведущего человека, не знающего лесные тропинки, добраться сюда не представлялось возможным. Как только доминиканцы спешились, староста быстро повернул своего коня в обратный путь и исчез за деревьями.

Курт, завидев доминиканцев, поклонился, решив, что вежливость и почтение не помешают и усыпят бдительность инквизиторов.

– Достопочтенные доминиканцы, вервольф там, в доме, скрученный и связанный – в сетях. – Пояснил Курт и поинтересовался: – У вас есть при себе оружие?

– Наше оружие – слово Божие! – самоуверенно ответствовал отец Конрад.

– Истинно так! – Курт подобострастно поклонился. – Что прикажете делать, достопочтенные отцы?

– Я желаю узреть исчадие ада, – сказал Конрад, – и доложить епископу Ломбардии, что чудовище поймано и уничтожено. Открывайте!

Это слова были последними, которые изрёк отец Конрад в земной жизни, стоя на пороге своей смерти. Курт открыл дверь, буквально втолкнул в неё доминиканцев и сразу же затворил огромный засов.

Внутри дома происходило нечто страшное – раздавались крики, проклятия, мольбы о помощи. Вскоре всё было кончено…

Наконец Курт решился открыть дверь.

– Дитрих, выходи, ты свободен, как мы и договорились!

Из дверного проёма показался хромой егерь, по железной перчатке струилась кровь доминиканцев. Дитрих огляделся, слишком долго он просидел в тёмном помещении, глаза ослепило вышедшее из-за облаков солнце.

Тетива арбалета натянулась, взвизгнула и отпустила отточенную стрелу, которая вонзилась прямо в цель. Дитрих схватился за живот и упал, истекая кровью:

– Курт, ты же обещал мне свободу …

– И я выполнил своё обещание! Теперь ты совершенно свободен от своих тяжких грехов и земных забот!

Глава 7

Майордом приказал завернуть монахов в приготовленные мешки и погрузить на лошадь. Ехали медленно, бока лошади окрасились в красный цвет, оставляя на пыльной дороге кровавый след. К вечеру печальный «эскорт» прибыл в замок Брюгенвальд.

Курт собрал последние силы – сказывалось напряжение последних дней – и отправился к настоятелю Рудольфу:

– Святой отец! Несчастье постигло нас! – Курт пустил слезу, даже Клаус позавидовал бы такому актёрскому мастерству.

– Что случилось, Курт? – священник лелеял тайную надежду, что произошло непоправимое с фрайграфом.

– О святой отец! Помогите мне! Я погибну без вашей помощи, а ведь у меня – жена и маленький ребёнок, – Курт выжимал слезу и утирался рукавом.

Рудольф искренне пожалел Курта и подумал: «Истинный христианин, пришёл за советом и утешением…»

– Говори, сын мой…

– Вы, наверное, знаете, что мы пленили вервольфа.

– Да, господин фрайграф был очень доволен новостью. Наконец-то в Северной Тюрингии настанет покой, – подтвердил священник.

– Так вот, монахи-доминиканцы прибыли и хотели сами убедиться, что пойманное чудовище – действительно вервольф. Его охраняли мои люди, но он вырвался дьявольским образом и напал на отца Конрада и брата Иоанна.

Курт опять прослезился и начал утираться рукавом.

– И что, что же дальше, сын мой? – священник терял терпение.

– А дальше, святой отец, вервольф растерзал доминиканцев! Мои люди храбро сражались с ним, но он, видимо, одержимый самим Дьяволом, был неимоверно силён. Их тела мы привезли с собой, а вервольфа, как и положено, сожгли.

– Господи, помилуй нас! – священник не на шутку испугался и осенил себя крестом.

– Что мне делать, святой отец? Ведь фрайграф придёт в бешенство от этого известия, я боюсь за свою жизнь. Что тогда будет с моей Бертой?

– Ты ни в чём не виноват, сын мой. Успокойся… Ты правильно сделал, что прежде пришёл ко мне, а не к фрайграфу. Я смогу заступиться за тебя. Главное – вервольф уничтожен.

Настоятель Рудольф вышел из храма, направившись к лошади, на которой лежали в пропитанных кровью мешках растерзанные доминиканцы. Как только он увидел окровавленные бока лошади и натёкшую лужу крови на земле, то перекрестился и изрёк:

– Да, доминиканцы – святые люди, необходимо написать епископу Ломбардии, дабы их причислили в клику святых.

* * *

На следующий день доминиканцев похоронили с почестями рядом с церковью в Брюгенвальде. На могилу возложили каменное надгробие, на котором каменщик высек слова: «Покойтесь с миром, святые монахи».

Эрик вздохнул: свершилось то, что должно было произойти несколько лет назад. Но он решил, что лучше поздно, чем никогда.

Ирма безутешно рыдала над могилой монахов, понимая, что здесь, под плитой с почётной надписью, похоронен её последний шанс избавления от своего сиятельного супруга.

Фрайграф, стоя над могилой, торжественно пообещал воздвигнуть часовню в честь доминиканцев на месте их гибели в Фирфайхе; возглавить сие строительство должен будет отец Рудольф. Священник растерялся – он вовсе не хотел покидать насиженного тёплого места и попытался возразить: перевод священнослужителя в другой приход – привилегия епископа. Тогда фрайграф выразил надежду, что епископ не откажет ему в благородном желании – увековечить память монахов-доминиканцев и опекать святое место при помощи достойного священника. Отец Рудольф сдался – против таких аргументов не возразишь.

Эрик фон Брюгенвальд был доволен: он избавился от доминиканцев, отца Рудольфа и снискал себе неувядаемую славу победителя тёмных сил.

Курт был приближен ещё больше, облечён высоким доверием и награждён пятьюстами золотыми фридрихами. Фроляйн Одри получила обещанный серебряный перстень, а также новый просторный каменный дом с торговой лавкой на окраине славного города Мюльхаузена и занялась продажей цветов и овощей, которые сама выращивала.

* * *

Курт носил в кармане письмо Ирмы, предназначенное ныне покойному отцу Конраду, не решаясь показать его фрайграфу. Наконец он набрался храбрости:

– Господин фрайграф, мне передали письмо, прочтите. – Курт протянул небольшой свиток и замялся.

Эрик понял по поведению Курта, что письмо непростое. Он развернул пергамент, прочёл и, подавляя чувство бешенства, взглянул на Курта:

– Изволь мне всё объяснить! Я вижу, писал Хаген, его каракули ни с чем не спутать!

– Мой господин, всё началось ещё до приезда монахов и до пленения вервольфа-Дитриха. Шпильман Клаус случайно узнал, что сиятельная графиня посещает некую комнату в восточном крыле, где тайно встречается с Хагеном для плотских утех.

– И ты хранил молчание!!! – Эрик был вне себя, он схватился за кинжал и кинулся к Курту, потом сник и упал ему головой на плечо.

Майордом, понимая, что господин в отчаянии, сказал:

– Вы вправе убить меня, сиятельный господин, но от этого ничего уже не изменится.

Эрик обмяк, Курт усадил его в кресло и налил в кубок гольденвассер[57] из стоявшего на столе графина. Эрик залпом опустошил его…

– Ещё! – приказал он. – Рассказывай всё, что знаешь!

– С вашего позволения, господин фрайграф, я почти всё рассказал, за исключением того, что Клаус, рискуя собой, перехватил послание, дабы оно не попало в руки доминиканцев.

– Клаус не такой простак, как кажется, – заметил Эрик.

– Вот, господин, ключ от той комнаты в восточном крыле. Клаус сделал слепок с ключа графини и заказал у кузнеца такой же. Сейчас она там, вместе с Хагеном…

Эрик встал.

– Курт, как ты думаешь, что остаётся человеку, которого предают жена и человек, которому он доверял?

– Полагаю, мой господин, удовольствие от разоблачения их тайны.

– Ты прав, Курт! Идём!

Курт и Эрик проследовали в восточное крыло.

– Открывай! – приказал Эрик, стоя около двери, скрывавшей тайное любовное гнёздышко, и обнажил кинжал.

Курт повиновался, понимая, чем всё может закончиться, повернул ключ в замочной скважине. Эрик толкнул дверь и влетел в комнату, как разъярённый волк, готовый загрызть каждого, кто попадётся на его пути.

Ирма и Хаген, пребывали в сладкой истоме на ложе, прикрывшись оленьей шкурой. Они даже не поняли, что случилось… Эрик схватил Хагена и вонзил ему в грудь кинжал по самую рукоятку. Ирма, опомнившись, вскрикнула. Соскользнув с ложа, она потянулась за платьем, лежавшем на полу. Но Эрик опередил изменницу, наступив ей на руку ногой.

Ирма взвивалась от боли. Эрик, молча, наблюдал, как она мучается.

– Пустите руку! Мне больно! – Ирма хватала супруга за ноги.

– Неужели, сиятельная графиня, вам больно? Грязная девка! Шлюха! Я возвысил тебя, женился на тебе! Ничтожество!

Ирма молчала, сидя у ног супруга, понимая, что всё кончено, она больше не графиня фон Брюгенвальд, в лучшем случае она будет отправлена в монастырь.

Эрик, превозмогая гнев и отвращение, поинтересовался:

– И как давно у вас с Хагеном плотская связь?

Ирма всхлипнула. Придётся всё рассказать, иначе – смерть.

– Мой господин, я всё расскажу, только обещайте, что не убьете меня! Умоляю вас, лучше отправьте меня в монастырь! – Ирма обняла ноги Эрика и начала целовать их. Эрик не удержался и плюнул на жену.

– Прекрати буффонаду! Смотреть противно!

Он пихнул жену ногой в бок, словно шелудивую собаку. Ирма запищала от боли. Курт, наблюдавший за семейной сценой, растерялся: что делать?

Он поднял шёлковое платье с пола и швырнул Ирме:

– Прикройтесь, сиятельная графиня.

– Не называй её так, Курт! Какая она графиня? Дешёвая потаскуха! – Эрик схватился за кинжал.

Курт, считая, что смерти Хагена вполне достаточно, остановил своего господина:

– Сиятельный господин, давайте выслушаем Ирму, прежде чем вы примете окончательное решение, что с ней делать.

Эрик кивнул и сел на маленький табурет, вытянув ноги, облачённые в высокие ботфорты из мягкой кожи молодого оленёнка.

– Говори, Ирма, не забудь про подробности.

Ирма, небрежно натянув платье, сидела на тюфяке, поджав ноги. Она рассказала всю правду, не упуская подробностей, о чём так настаивал её сиятельный супруг.

– Связь с Хагеном началась в Саксонии, когда мы жили в егерском доме… Вы часто уходили в лес, мне казалось, что на встречи с Бертой. Но затем Хаген выследил вас, оказалось, что в лесу живёт молодая ведьма, и вы встречаетесь именно с ней, а не с мельничихой. За то, что узнал Хаген, я обещала расплатиться с ним. Ну, вы понимаете как… Так всё и началось. Он постоянно домогался меня. Сначала я боялась, что он донесёт вам, а потом я запуталась, – Ирма разрыдалась в голос.

– Плачь, плачь, – тебе на пользу! – с сарказмом заметил сиятельный супруг. – Да и не забудь признаться: куда исчезла моя серебряная цепь с прозрачным камнем? Её подарила Валледа…

Ирма подняла заплаканные зелёные глаза, они казались изумрудными от слёз.

– Ну что смотришь?! Где моя цепь? – Эрик терял терпение.

Курт был наготове, готовый остановить господина от необдуманного поступка.

Ирма подползла к супругу на коленях:

– Умоляю вас, господин, простите меня! – она обняла его ноги.

Эрик брезгливо выдернул ногу из цепких объятий своей коварной супруги, заметив:

– Ирма, не поливай слезами мои новые сапоги, испортишь! Кожа молодого оленёнка слишком нежна.

Ирма сидела на полу, согнувшись, обхватив голову руками, она изображала искреннее раскаяние.

– Я хочу услышать правду о смерти своих жён. Настоятельно рекомендую тебе, Ирма, говорить правду! Иначе отправлю в подвал, к крысам, а затем прикажу подвергнуть пыткам! – Эрик был настроен решительно.

Ирма всхлипнула. Она была в ужасе не от содеянного, а того, что час расплаты настал.

– Я теряю терпение! – Эрика начала захлёстывать волна бешенства.

– Да, мой господин, я повинуюсь и расскажу всё, как было. Но прошу у вас милости: отправьте меня в монастырь! – молила Ирма.

Эрик передёрнул плечами.

– Хорошо! Отправишься в монастырь, самый дальний, какой только существует!

– Кринхильда умерла от горячки, её вызвал яд. Я изготовила его и затем передала Хагену при встрече, он навещал меня в Брауншвайге. Хаген подсыпал яд в ягодный сок, который так любила графиня…

Ирма замолкла, ей предстояло сознаться в ещё более страшном преступлении. Фрайграф молчал, едва сдерживаясь, поглаживая левой рукой навершие кинжала.

– Хаген воспользовался историей с мюльхаузенским вервольфом. Незадолго до этого я сделала любовный напиток, мы хотели опоить Анну и Курта… Вы застали бы их вместе и при вашем крутом нраве можно предположить, чем бы всё закончилось. Но когда вы отстрелили лапу волчице, Хаген рассудил по-иному: он опоил Анну дурманящим зельем, лишающим человека воли, подмешав его в вино. И когда снадобье начало действовать, отрубил ей кисть руки, после чего подложил обрубок в вашу охотничью сумку вместо волчьей лапы…

* * *

Через три дня из замка Брюгенвальд выдвинулся отряд во главе с фрайграфом, он направлялся в Саксонию. На этот раз передвигались по дорогам, а не лесами, как несколько лет назад.

Ирма сидела в повозке под неусыпной охраной, у которой был чёткий приказ фрайграфа: при попытке бывшей графини к бегству убить её. Ирма, прекрасно понимая, что мирская жизнь закончена, смирилась, восприняв свою участь тихо и безропотно.

Через четыре дня пути отряд достиг женского монастыря Святой Екатерины недалеко от Торгау. Эрик постучал массивным медным кольцом в ворота монастыря, приоткрылось смотровое оконце:

– Бог в помощь, сестрица! Я – фрайграф Эрик фон Брюгенвальд, желал бы поговорить с вашей матерью-настоятельницей, дабы сделать щедрые пожертвования сему святому месту.

Монахиня ещё раз взглянула на Эрика, насколько позволяло смотровое оконце, обратив внимание на сопровождавший его кортеж.

Дверца в воротах тут же распахнулась, молодая монахиня вымолвила:

– Прошу вас, сиятельный фрайграф, следуйте за мной…

Эрик следовал за монахиней через тщательно выметенный монастырский двор, застеленный деревянными настилами, позволяющими сохранять во дворе чистоту и сухость круглогодично. Они следовали мрачными коридорами монастыря, отовсюду пронзали сквозняки. «Да, нелегко быть Христовой невестой», – подумал Эрик.

Монахиня скрылась за дубовой дверью. Через мгновение дверь открылась:

– Прошу вас, входите! – пригласила она.

За массивным столом восседала мать-настоятельница, чёрные одежды придавали ей сходство со старой вороной. Она сурово взглянула на гостя и вдруг заговорила приятным спокойным голосом, совершенно не соответствующим её облику:

– Рада, что вы посетили нашу скромную обитель, сударь. Что привело вас?

– Почтенная мать-настоятельница, я проделал долгий путь из Тюрингии, чтобы сделать щедрые пожертвования вашему монастырю и просить у вас совета и помощи.

Настоятельнице польстили слова молодого знатного господина, мало кто ищет совета и помощи в стенах женской обители.

– Всё, что в моих силах, сударь, я сделаю, – заверила она, – доверьтесь мне.

– Дело в том, что я женат. Причём моя жена незнатного происхождения, я женился на ней исключительно по любви. Всегда был добр и снисходителен к ней, и вдруг я узнаю, что она изменяет мне прямо в стенах моего родового замка с моим слугой. Простите, мне трудно говорить об этом… – Эрик вздохнул и продолжил, немного помолчав. – Её обуяли грехи: гордыня, похотливость, ложь. Мало того, она бесплодна. За время нашего супружества она так и не понесла ребёнка. Прошу вас, мать-настоятельница, верните её на путь истинный, иначе заблудшая душа погибнет!

Настоятельница молчала, перебирая чётки.

– Я готов отблагодарить вашу обитель за то, что моя супруга будет находиться здесь и обретёт чистоту помыслов и поступков, – добавил фрайграф.

Мать-настоятельница кивнула в знак согласия. Эрик понимал, что она желает услышать размер его благодарности.

– Я был бы счастлив, если бы вы приняли от меня тысячу золотых фридрихов.

Глаза настоятельницы округлились, она явно не ожидала такой щедрости от заботливого супруга.

* * *

Определив свою супругу на попечение матери-настоятельницы, Эрик облегчённо вздохнул. Он покинул монастырь и направился в Ляйпциг, в селение Мюркёль, а точнее в егерский дом, надеясь повидать Шульца.

Через час езды его отряд углубился в лес, следуя по извилистой дороге, ведущей к Ляйпцигу. Неожиданно перед ними рухнуло дерево, перекрыв дорогу. Эрик, сам когда-то промышлявший разбоем, попал точно в такую же ситуацию, как некогда его жертвы.

Он отдал приказ:

– Мечи наголо! Занять круговую оборону!

Разбойники, окрылённые успехом, выскочили из леса, но, разглядев вооружённый до зубов конный отряд, явно струхнули. Они стояли в кустах на обочине дороги в нерешительности, боясь наброситься первыми. Их предводитель замешкался, не ожидая, что в ловушку попадутся профессиональные воины.

Эрик держал скрамасакс, готовый в любую секунду к нападению, но оно почему-то не последовало. Тогда он решил, что это некая хитроумная уловка разбойников, и отдал приказ:

– Не расслабляться! Мы попали в западню!

Стражники превратились в сплошное зрение и слух.

Предводитель разбойников пытался разглядеть предводителя отряда: «Наверняка знатный ландграф, судя по одежде, вон и вышитый герб на сюрко. Странно – он без шлема…. Ба!.. Так это же – Эрик Музимон! С ним шутки плохи…»

– Уходим, нападения не будет! – отдал команду предводитель, и его отряд быстро скрылся в лесу, проявив поразительное единодушие.

Стояла напряжённая тишина. Эрик понял, что незадачливые разбойники бежали.

* * *

Поздним вечером отряд Эрика приблизился к егерскому дому. В окне дома теплился едва заметный огонёк. Эрик спешился, подошёл к двери и постучал тем условным стуком, который когда-то слышал на мельнице. За дверью зашаркали.

– Кто там? Что нужно? – настороженно спросил Шульц.

– Шульц, открой! Не бойся, это я – Эрик Музимон!

Дверь открылась, на пороге стоял всклокоченный Шульц с арбалетом в руке.

– Эрик, вы! Не может быть! – воскликнул Шульц. – Проходите, всем найдётся место…

Егерский дом был переполнен людьми, на столе разложили дорожные запасы, поздний ужин получился сытный и хмельной. Уставшие стражники устроились на полу, подстелив плащи, и тут же захрапели.

– Господин, по вашему виду можно сказать, что жизнь – прекрасна, – Шульц с нескрываемым интересом и удовольствием разглядывал богатое облачение Эрика.

– Да, Шульц, всё благополучно… Почему ты не спрашиваешь о Берте, разве тебе безразлична её судьба?

Шульц замялся, по его лицу можно было прочесть, насколько тяжела для него эта тема разговора. Теперь Эрик его прекрасно понимал, начав первым:

– Не волнуйся о Берте, с ней всё в порядке. Она родила здоровенького мальчика. На Курта похож, как две капли воды.

Шульц всхлипнул, Эрик похлопал его по плечу.

– Курт теперь – мой майордом, можно сказать, «правая рука», так что Берта и малыш не нуждаются ни в чём.

Шульц опять всхлипнул, нахлынули воспоминания о Берте. Эрик решил перевести разговор на другую тему.

– Скажи, Шульц, ты здесь один живёшь?

– Да, абсолютно один, господин фрайграф, – подтвердил он.

– А ты ничего странного не замечал?

– Ну как не заметить, господин. К дольменам кто-то ходит, судя по следам, оставленным на снегу, – женщина. Она постоянно кладёт на круглый камень то венки, то травы, то заячьи тушки. Но я не видел её ни разу. Зима была холодной, и она стащила у меня дрова из поленницы. Я не рассердился, – ну, раз ей надо, – мне не жалко.

– Стало быть, она всё ещё здесь, в лесу?

– Полагаю, что да… Верно, она лесная ведьма. Куда ей деваться?! – предположил Шульц.

Эрик едва дождался рассвета и отправился к дольменам. Действительно, на жертвеннике лежал венок из трав, по виду свежий, сплетённый не так давно. Он огляделся, но чувства, что за ним наблюдают, не возникло. Эрик постарался припомнить дорогу к древнему дубу с норой. Воспоминания были обрывочны, но всё же он попробовал до него дойти.

Фрайграф путался, кружил на одном месте, но всё же сориентировался, показался долгожданный дуб. Из расщелины под корнями стелился едва различимый дымок, потянуло приятным запахом луговых трав, видимо, Валледа готовила отвар.

Эрик нагнулся к расщелине:

– Валледа! Это я – Эрик! Ты слышишь меня?

Валледа услышала его зов и сбросила верёвочную лестницу. Как и в прошлый раз, Эрик взобрался по ней, а затем спустился в чрево дуба по верёвке, очутившись в подземном жилище лесной хозяйки.

Эрик прошёл в просторную нору и услышал детское хныканье. Посредине стояла Валледа, прижимая что-то к груди.

Эрик попытался улыбнуться, и указав на свёрток в её руках, спросил:

– Девочка?

– Нет, мальчик, я ошиблась. Но теперь думаю, что дух леса предвидел его рождение.

Эрика охватило волнение – мальчик! Ребёнок зачат им, он – его сын и наследник!

– Валледа, послушай меня, отдай мне малыша. Я позабочусь о нём, обещаю! Ведь он – также и мой сын. Зачем он тебе?

Валледа послушно протянула ребёнка Эрику. Тот взял тёплый увесистый комочек на руки. Упитанный ребёнок смотрел на него тёмными глазами, похожими на спелые вишни. Малыш сразу же умолк на руках отца, сунув кулачок в рот.

– Сколько ему?

– Чуть больше года, ты можешь посчитать.

– Ты отдаёшь мне ребёнка?

Валледа кивнула:

– Он же твой сын…

– А как же девочка, продолжательница твоего рода?

– Не знаю! Боги молчат, – Валледа пожала плечами.

…Когда Эрик появился с младенцем на руках в егерском доме, мужчины пришли в изумление.

– Господин, откуда этот младенец? – любопытствовали они.

– Из леса, это мой сын, – Эрик был предельно краток.

Ни у кого не возникло больше вопросов, все поняли цель приезда господина в столь глухой край.

Эрик положил ребёнка на стол и развернул меховое одеяльце, сшитое из нежных беличьих шкурок. Малыш с виду был крепким и здоровым. Наконец он перестал сосать кулачёк, сел, открыл ротик и заплакал, требуя еды.

Мужчины переглянулись. Как именно ухаживать за детьми, они не знали, хотя дети были у многих, но дети – женское занятие, мужское же – сражения и другие достойные дела.

Эрик, понимая, что сложившаяся ситуация безвыходная, вновь отправился в лес. На этот раз он быстрее добрался до древнего дуба.

– Валледа, сбрось лестницу, мне надо с тобой поговорить! – крикнул он в расщелину.

Появилась верёвочная лестница, Эрик уже привычным жестом подхватил её и расправил. Не успел он спуститься в тайное жилище ведьмы, как тут же взмолился о помощи:

– Валледа, младенец хочет есть. Мы – воины, а не кормилицы и не знаем, как правильно обращаться с детьми. Прошу тебя, следуй со мной, если мальчика не покормить, он умрёт от голода.

Валледа, немного поразмыслив, ответила:

– Хорошо, я покормлю его. Но потом ищите кормилицу в селении.

Она собрала кое-какие пожитки и достала что-то из резного деревянного ларца.

– Вот, возьми амулет. Он, правда, не так красив, как прежний.

Валледа подошла к Эрику и накинула ему на шею тонкий кожаный ремешок, на котором висел зелёный камень с отверстием в центре.

– Я знаю, что ты потерял прежний амулет… Этот не потеряешь и всегда будешь помнить обо мне.

…На следующий день один из людей Эрика отправился в Мюркёль и нашёл кормилицу: молодая женщина недавно родила девочку и почти сразу же потеряла мужа. Она охотно согласилась следовать в Тюрингию и стать кормилицей маленького сына фрайграфа.

* * *

Прошли годы, наследнику фрайграфа и фрайшефена Эрика фон Брюгенвальда исполнилось восемнадцать лет. Он был хорош собой, густые чёрные волосы спускались до плеч, тёмно-карие глаза, обрамляли густые ресницы.

Юноша был уравновешен, рассудителен и в то же время стремителен во всех делах; жажда познания обуревала его. Он перечитал все фолианты в замке Брюгенвальд и даже те скудные крохи, которые нашлись в подвластных фрайграфу замках Тюрингии.

Он грезил путешествиями, дальними странами, битвами, славой. Однажды в одном из замков отца слуги обнаружили рукопись Крауза Фалька «О жизни тевтонских рыцарей и их деяниях». С тех пор в мечтах Феликс видел себя только в облике тевтонского рыцаря в белом плаще с чёрным крестом.

Фрайграф, прекрасно понимал, к чему может привести сыновняя жажда познания – придёт время, и сын покинет родовой замок. Успокаивало фрайграфа лишь одно – сын достаточно взрослый и в состоянии позаботиться о себе.

Однажды ранним летним утром молодой Брюгенвальд покинул своё родовое гнездо в сопровождении оруженосца и лучника. Он направился в Померанию, лелея надежду присоединиться к ордену тевтонских рыцарей.

Вскоре после этого Эрик получил известие из монастыря Святой Екатерины – Ирма скончалась от болезни лёгких.

Часть 4 ГРЕХИ ПРОШЛОГО

Глава 1

Хиллер не помнил своей матери, да и облик отца, облачённого в серые одежды, оставался в памяти размытым и смутным. Он с трудом вспоминал детство: безрадостное, лишённое игр, в постоянных молитвах, постах и послушании – ведь в стенах монастыря Цестерианцев положено вести себя чинно, в соответствии с уставом монашеского ордена.

Единственное яркое воспоминание о детстве, когда Хиллеру едва исполнилось три года, было путешествие с матерью по реке в большой город. Маленький Хиллер впервые покинул стены замка, и всё ему было внове – ведь он не видел ничего, кроме прачечной матери и кухни. Проплывающие мимо селения, лодки, пасущиеся на берегу животные – всё вызывало в малыше живой интерес.

Хиллер стоял на коленях перед распятием в своей маленькой келье. Он снова пытался вспомнить образ матери, но безуспешно: мать находилась далеко, голос её казался шёпотом. Неожиданно Хиллер встрепенулся – память сыграла с ним злую шутку, подарив неожиданное видение, то единственное, что его мозг мог извлечь из своих потаённых тайников. Это были руки матери – тёплые и большие. Она гладила ими Хиллера по голове. Что мать говорила при этом, Хиллер не вспомнил, как ни старался, но ему показалось, что она называет его совершенно другим именем.

Он опять начал молиться об упокоении души своей матери и отца. Хиллер знал, что его родитель был незаурядной личностью и пользовался покровительством и доверием самого епископа Ломбардии. Пять лет назад, когда юноше исполнилось тринадцать и его впервые причастили как взрослого мужчину, настоятель Бранд открыл мальчику правду его рождения.

Хиллер узнал, что его отец был борцом с ведьмами, еретиками и нечистой силой, наводнившими Ломбардию, Бургундию и германские курфюрства. И тогда ещё, будучи мальчиком, он поклялся стать таким же, как его отец – борцом с силами тьмы.

Но у настоятеля Бранда были другие планы на подрастающего Хиллера. Почти сразу же по прибытии его в монастырь проницательный настоятель заметил, что мальчик обладает редкими способностями. Он отнёс их на счёт отца, ведь тот после смерти особенно почитался в Ломбардийском королевстве.

Мальчик обладал даром внушения, в чём не раз убеждался настоятель Бранд. Хиллер, в силу своего нежного возраста, не подозревал о своих редчайших способностях. Впервые они открылись ему в пятнадцать лет при весьма печальных обстоятельствах. Он случайно застал двух братьев за непростительным грехом в стенах монастыря – они предавались плотским утехам. Юный Хиллер, возмущённый и оскорблённый их поведением, в праведном гневе произнёс пламенную речь, в которой призвал недостойных братьев покаяться и во всём признаться настоятелю Бранду. Когда же братья-прелюбодеи подчинились юному монаху и буквально ворвались в покои настоятеля, упав тому в ноги и поведав о своём тяжком грехе, отец Бранд понял, кто силой своего слова заставил их раскаяться. Юноша был удивлён открывшимися способностями, о которых он и не подозревал.

Настоятель Бранд выслушал прелюбодеев и велел им носить власяницы в течение трёх лет, выполнять самые тяжёлые работы в монастыре и никогда не сидеть за одним столом с другими братьями за трапезой. Монахи смиренно выслушали приговор настоятеля и беспрекословно подчинились.

Настоятель Бранд понял: настал момент, когда Хиллер должен быть посвящён в тайну ордена. Он призвал юношу в свою келью.

– Сын мой! – начал настоятель издалека. – Я всегда ценил тебя за праведное поведение. Все эти годы, пока ты находился в монастыре, я с радостью осознавал – наш орден обрёл верного и поистине преданного человека, обладающего уникальными способностями. Готов ли ты, сын мой, использовать свои способности на благо ордена?

– Да, настоятель, – Хиллер поклонился.

– Хорошо! Я ожидал услышать от тебя именно такой ответ. Так вот, все знают, что орден цестерианцев несёт слово Божье, призывая чтить Бога нашего Иисуса Христа, вести праведный аскетичный образ жизни, подавлять соблазны, дабы не попасть под влияние плотской греховности. Но, увы, проповеди прихожанам в нашем монастыре да в других обителях не дают должного результата. Мир охватила похоть, желание плотских утех, стремления к богатству. Люди забыли Бога в погоне за земными удовольствиями. И никто не задумывается, что мы здесь, на земле, всего лишь странники, а истинная наша жизнь на Небесах. Так вот, сын мой, буду краток! Ты как человек, наделённый способностями внушения, несомненно, полученные от своего незабвенного отца, должен сослужить службу нашему ордену: вернуть заблудшие души людей в лоно святой церкви. Ни для кого не секрет – всё более множатся еретические учения. Инквизиция и доминиканцы уже не справляются с армией еретиков, предавая их святому аутодафе. Да, очистительный огонь – это прекрасно! Но еретиков становится всё больше с каждым днём, а аутодафе – бессильным! Мы не можем предать огню всё человечество! И что тогда? Так вот, чтобы этого не случилось, наш орден готовит проповедников и направляет и в те места, где наиболее сильны еретические учения. По моим сведениям, ересь вальденсов охватила почти всю Тюрингию. Я намереваюсь отправить тебя в Мюльхаузен или Гёслар. Твоя подготовка займёт три года.

Настоятель Бранд умолк, внимательно глядя на юного Хиллера. Когда настоятель закончил свою речь, юноша с жаром заверил:

– Настоятель, я сделаю всё, что в моих силах. Клянусь верно служить ордену! И вернуть в лоно святой церкви как можно больше заблудших душ.

И вот три года прошли, словно один день. Хиллер готовился принять сан настоятеля храма Святой Каталины в Мюльхаузене. Последний раз он стоял на коленях перед распятием в своей келье, молясь о душах матери, отца и всего человечества.

* * *

Настоятель Хиллер Боргофорте прибыл в Мюльхаузен холодным ноябрьским утром. Погода стояла хмурая, моросил назойливый дождь, ветер пронизывал его скромные одеяния насквозь.

Он и его помощник, клирик Арнандо, спешились около ратуши. Стражники, стоявшие около её ворот, с недоумением взглянули на странных монахов – в Мюльхаузене уже забыли, как выглядели «братья».

– Моё почтение, – произнёс Хиллер. – Я – Хиллер Боргофорте, новый настоятель церкви Святой Каталины, только что прибыл в город со своим помощником. Окажите мне услугу, почтенные горожане, проводите к месту моего назначения. Я совсем не знаю Мюльхаузен и боюсь заблудиться.

Стражники переглянулись. Один из них нехотя позвал:

– Миллер, иди сюда.

Появился щуплый мальчишка, по всей видимости, прислуживавший в ратуше на посылках.

– Отведи настоятеля, – он небрежно кивнул в сторону Хиллера и Арнандо, – в церковь.

Миллер застегнул стеганую куртку и поглубже натянул вязаную шапку на уши.

– Идёмте, господа, – вымолвил он писклявым девчачьим голоском.

Пройдя центральную торговую площадь, где располагалась ратуша магистратуры города, миновав ещё несколько узких переулочков, компания добралась до церкви.

То, что предстало перед взором новоиспечённого настоятеля, повергло его впечатлительную натуру в смятение: ворота церкви были заколочены, деревянная ограда почти развалилась, от побелки на стенах здания ничего не осталось.

Но это лишь внешняя сторона вопроса. Мальчишка мгновенно ретировался и скрылся в обратном направлении, из этого настоятель сделал печальный вывод – вальденсы всюду, и ему придётся нелегко. Что ж, он был готов к суровым испытаниям.

Хиллер с помощью клирика отодрал доски от ворот, обеспечив проход во внутренний двор церкви, заросший травой и полынью. Местами сухостой доставал цестерианцам до пояса. Они с трудом пробрались через двор к церковной двери. Хиллер внимательно её осмотрел в надежде найти замок. Но неожиданно понял, что дверь не заперта. Настоятель легонько толкнул её, старые ржавые петли заскрипели, издав истошный звук, дверь приоткрылась. Далее молодым священнослужителям пришлось несколько поднатужиться, чтобы распахнуть её настежь и войти. Дверь разбухла от сырости и вовсе не хотела слушаться нового хозяина.

Внутри церкви Святой Каталины царила разруха и запустение: стены облезли, от алтаря осталось лишь мраморное возвышение, кафедра для проповедей покосилась на один бок, готовая окончательно упасть в любой момент. Распятие Христа было снято с алтаря и брошено на пол с потрескавшейся плиткой.

– Господи, прости их, ибо они не ведали, что творили, – с чувством произнёс Хиллер и поднял распятие, когда-то вылитое из меди, а ныне позеленевшее и выщербленное. Хиллер прижал распятие к груди:

– Клянусь, стоя здесь рядом с алтарём церкви Святой Каталины, что вскоре он превратится в храм! А все мюльхаузенские вальденсы в верных католиков!

Клирик перекрестился:

– Истину говорите, настоятель, так и будет!

* * *

Святую Каталину начали восстанавливать собственными силами – помощи ждать было неоткуда. Отец Бранд дал Хиллеру небольшие подъёмные и в напутствие сказал:

– Сын мой, служи Господу верно и самозабвенно, ибо на Небесах воздастся по делам твоим. Эти скромные серебряные скудо помогут тебе и Арнандо на первое время. Но помни: твоя опора – прихожане, именно они должны своими щедрыми пожертвованиями даровать жизнь приходу. Не будет прихожан – не будет прихода. Стало быть, ты не справишься с поставленной задачей. А она весьма сложна!

Засучив рукава, с помощью ржавого серпа и мотыги из подсобного помещения церкви, настоятель и клирик избавились от многолетнего сухостоя во дворе. Затем они начисто вымели хлам и мусор всё теми же пучками сухостоя, превращёнными в подобие мётел.

Хиллер и Арнандо отправились на рыночную площадь, чтобы купить самое необходимое для жизни. Горожане встретили их недоверчиво и подозрительно.

– Монахи, вы откуда к нам пожаловали? – бесцеремонно спросил торговец домашней утварью, к лавке которого они подошли.

– Издалека, – уклончиво ответил Хиллер. – Я – настоятель церкви Святой Каталины, Хиллер Боргофорте. А это – мой клирик.

Торговец ухмыльнулся:

– Настоятель… Ну-ну…

– Почему вы так недоверчивы к нам? – спросил Арнандо.

– Да потому, что некогда нас уже посетили двое монахов. А затем на окраине города запылал костёр, в котором сгорели невинные люди! Так-то вот! – торговец явно распалился.

Хиллер прекрасно понимал, о каких монахах говорит торговец.

– Мы не доминиканцы, сударь, – Хиллер старался говорить как можно спокойнее и доброжелательнее. – Мы из ордена цестерианцев и не одобряем аутодафе.

– Что ж, и то хорошо, – кивнул торговец. – Вы хотели приобрести что-то для повседневного быта? – уточнил он.

– О да! – подтвердил настоятель.

– Тогда прошу вас, выбирайте. У меня есть всё необходимое.

Покупок получилось слишком много. Торговец расчувствовался от проявленной щедрости покупателей и выделил им тележку, дабы доставить новый скарб до церкви.

* * *

Время шло, серебряные скудо настоятеля постепенно таяли. Но в церковь никто из горожан не заходил, даже несмотря на то, что её восстановленные ворота были распахнуты настежь. Вальденсы предпочитали обходить её стороной.

Настоятель пребывал в отчаянье, ему было стыдно от собственного бессилия. Тогда он решился отправиться к бургомистру и, проявив всё своё обаяние и дар убеждения, просить помощи.

В один из холодных зимних дней полуголодный настоятель Хиллер направился к дому бургомистра. Достигнув ворот, он обратился к стоявшему стражнику:

– Могу ли я видеть господина бургомистра?

– Он в ратуше, на собрании магистрата.

Настоятель кивнул в знак благодарности:

– Сохрани тебя Господь! – и отправился на центральную площадь Мюльхаузена.

Хиллер подошёл к ратуше в тот момент, когда почтенные отцы города уже покинули её и стояли пёстрой толпой, с жаром обсуждая между собой насущные проблемы.

У настоятеля «засосало под ложечкой», но делать нечего, просьба о помощи – единственный выход. Он без труда определил в толпе бургомистра – самого важного, самого толстого и разодетого по последней моде Тюрингии в тёмно-зелёный бархатный плащ, подбитый лисьим мехом, пышный берет из такого же материала и высокие сапоги.

– Господин бургомистр! – обратился настоятель к важному чиновнику, не узнавая собственного голоса.

Тот резко повернулся, удивлённо воззрившись на Хиллера.

– Монах?! – воскликнул почтенный отец города, холодея от воспоминаний, связанных с событиями многолетней давности.

– Я – новый настоятель церкви Святой Каталины. Вот мои бумаги, – Хиллер с поклоном протянул их.

Бургомистр развернул их, проявляя явный интерес, члены магистратуры также окружили своего патрона, пытаясь заглянуть в документы.

– Так, вы из ордена цестерианцев! – бургомистр был явно удовлетворён этим открытием. – Что ж, приступайте к своим обязанностям, настоятель, – миролюбиво заявил бургомистр и протянул Хиллеру документы. – Одно могу сказать: придётся вам нелегко! Уж поверьте!

– Господь не искал лёгких путей, что и нам завещал делать, – смиренно ответил Хиллер.

Отцы Мюльхаузена несколько растерялись – молодой неопытный настоятель, а такой почтительный.

– По вопросу «нелёгких путей» я и хотел побеспокоить вас, господин бургомистр, – Хиллер поклонился.

Бургомистр окончательно опешил и ответил на поклон кивком головы, утопая подбородком в пышном лисьем меховом воротнике.

– Что я могу для вас сделать?

Хиллер, понимая, что в городе вальденсов просить многое нельзя и опасно, также смиренно вымолвил:

– Оказать помощь, хотя бы самую малую, в восстановлении церкви. Она, увы, в плачевном состоянии. Когда я вошёл в неё, то первое, что обнаружил, это брошенное и осквернённое распятие на полу. Да и всё в подобном виде: и алтарь, и кафедра, и мои покои, и подсобные помещения, чаша для крещения отсутствует вовсе.

– Да, возможно… – неопределённо протянул бургомистр, вспоминая, как горожане громили церковь Святой Каталины после отъезда отца Конрада и Иоанна. Вместо устрашения и уничтожения ереси у инквизиторов получилось обратное – всепоглощающая ненависть к католической вере, повлёкшая за собой разграбление церкви и усиление учения вальденсов. Сам же бургомистр был католиком и часто молился дома перед распятием, но религиозные взгляды хранил при себе – слишком много среди членов магистратуры вальденсов, и он не хотел осложнений.

– Пришлите мне список того, что требуется для церкви. Я же подумаю, как вам помочь, – подытожил бургомистр.

* * *

Через несколько дней, когда Хиллер и его помощник окончательно замёрзли и оголодали в своих покоях, если их таковыми вообще можно назвать, появился посыльный. Он окинул взглядом убогое жилище настоятеля и произнёс:

– Господин Хиллер, велено вам передать! – и протянул кожаный мешочек, из которого со звоном выпало несколько монет и письмо.

Хиллер тут же развернул пергамент:

«Настоятелю церкви Святой Каталины.

Посылаю вам посильную помощь, дабы вы употребили её во благо церкви. Завтра вам привезут уголь для растопки камина, затем прибудут нанятые мной плотники и каменщики из Гёслара. Ручаюсь, они – истинные католики. Прошу: не распространяйтесь в городе о моём пожертвовании. На данном этапе вашего пребывания так будет лучше».

– Благослови тебя Господь, господин бургомистр, – прошептал Хиллер.

Вскоре начались работы по восстановлению Святой Каталины. Любопытные горожане, привыкшие, что церковь много лет бездействовала, постепенно начали проявлять интерес, заглядывая на раздававшийся скрежет пил, удары молотков и тяжёлого долота, отёсывавшего камни.

Всякий раз, когда горожанин или горожанка появлялись в церковных воротах, настоятель подходил и пытался завязать задушевную беседу и, как правило, ему это удавалось. Итогом бесед с жителями Мюльхаузена стали многочисленные корзины со снедью, появлявшиеся по утрам около входа в церковь. Хиллер ликовал: он подобрал ключики к сердцам горожан, нащупал ту струну, на которой можно играть с выгодой как для себя, так и для дела, ради которого он сюда прибыл.

С первыми лучами весны Святая Каталина обрела второе рождение: ворота, изгородь, двор, стены, пол – всё было ухожено, приведено в порядок и восстановлено. Внутри церкви появилась кафедра для проповедей, перед которой стояли длинные скамьи из свежевыструганных досок. Но главное – алтарь, он обрёл подобающий вид, что приводило настоятеля в неописуемый восторг.

Бургомистр лично позаботился об алтаре. Он заказал в мастерских Бёблингема новое отлитое из серебра распятие, многочисленные подсвечники, небольшие статуи Девы Марии и Святой Каталины, давшей своё имя церкви. Безусловно, всё это обошлось ему недёшево, но бургомистр прекрасно знал, что делает: его целью было заручиться поддержкой церкви. Затем же стать не просто бургомистром Мюльхаузена, а главой союза свободных городов Тюрингии, таких, как торговый Гёслар, Ротенбург и Франкенхаузен.

Летом в церкви Святой Каталины появились первые прихожане. К середине лета их стало гораздо больше, а в августе церковь посещала вся прилегающая округа. Настоятель Хиллер был красноречив на проповедях, умело выдавливая слезу умиления из своих новообретённых прихожан. Прихожане же, обретая душевный покой и веру в вечный рай, охотно исповедовались молодому настоятелю и делали пожертвования, сначала скромные, но затем всё более щедрые.

Наконец у Хиллера появилось время, и он, оставив храм на попечение Арнандо, отправился в селение Фирфайх.

Глава 2

Вот уже много лет отец Рудольф читал проповеди своей пастве в местечке Фирфайх, где некогда вервольф растерзал отца Конрада и брата Иоанна.

Все эти годы он с завидной энергией и мастерством, которому позавидовал бы любой шпильман, писал прошения в Ватикан, неустанно воспевая подвиг доминиканцев. И вот после стольких лет и ста пятидесяти прошений, а писал преподобный почти каждый месяц, Ватикан смилостивился и выслал в Фирфайх легата во главе с несколькими уважаемыми церковными чинами, дабы решить, насколько возможно, причисление отца Конрада в клику святых.

Досконально изучив обстоятельства гибели доминиканцев, а для этого посетив не только Фирфайх, но и Брюгенвальд и побеседовав лично с фрайшефеном и его преданным майордомом – свидетелем жесточайшей схватки монахов и порождением тьмы, легат и сопровождавшие его чиновники пришли к единодушному выводу: инквизитора Конрада необходимо канонизировать.

Затем легат отбыл в Рим, где на специальном конклаве кардиналов все формальности были завершены, и инквизитор Конрад стал почитаемым святым, олицетворяющим борьбу Добра со Злом.

* * *

Хиллер прекрасно знал о месте и обстоятельствах гибели незабвенного отца Конрада. Наладив каждодневную службу в церкви Святой Каталины, он позволил себе посетить столь почитаемое место в Тюрингии.

Цестерианец подъехал к Фирфайху. Деревенская церковь располагалась на краю селения, возвышаясь над крышами домов. Он спешился и перекрестился, глядя на шпиль церкви Святого Конрада. Подойдя к ней, Хиллер заметил захоронение. На могильной плите значилась надпись:

«Здесь покоятся мощи святого Конрада, величайшего борца с силами тьмы…»

Хиллер встал перед камнем на колени и истово перекрестился.

– Вот, значит, где ты обрёл свой покой…

Преподобный Рудольф, стоя поодаль, наблюдал, как молодой священник крестился, стоя у надгробия святого.

«Паломник», – подумал он.

Паломник поднялся и подошёл к отцу Рудольфу, пожертвовав два золотых фридриха на нужды церкви Фирфайха.

* * *

Время шло. Настоятель Хиллер и его помощник Арнандо развили активную деятельность в Мюльхаузене, призывая горожан жертвовать на церковь Святой Каталины. Она была слишком мала, и настоятель мечтал пристроить к ней базилику[58], дабы проводить в ней крещение и первое причастие.

Призыв Хиллера поддержал бургомистр, затем некоторые члены магистратуры, склонявшиеся к истинной вере. Они пожертвовали достаточную сумму для того, чтобы начать строительство, затем прихожане своими скромными средствами поддержали богоугодное начинание.

И вот настал долгожданный момент – базилика Святой Каталины предстала перед паствой во всей красе. Служки церкви, а Хиллер сумел привлечь их немало, украсили колонны базилики гирляндами из полевых трав и цветов. Хор юношей, настоятель же сам выступал в роли кантора[59], был готов затянуть магнификат[60].

Утро стояло тёплое, свежий летний ветер налетал через открытые двери базилики, отчего цветочные гирлянды слегка колыхались. Наконец появилась небольшая группа людей. Вошедшие огляделись, явно придя в восторг от увиденного.

– Примите наши поздравления, настоятель, – защебетали женщины. – Базилика прекрасна!

Хиллер пребывал на высоте блаженства: ведь сам член магистратуры изъявил желание провести обряд конфирмации[61] для своих троих внуков, правда, двое из них несколько запоздали по возрасту, но настоятеля это вовсе не смущало – главное, юноши пришли к пониманию истинной веры.

Преподобный Хиллер оглядел юношей – они были облачены в белые одежды, их взор отражал понимание всей ответственности предстоящего мероприятия.

Он пригласил их подойти к роскошной серебряной купели – подарку самого бургомистра. Хиллер повернулся к хору и сделал знак рукой – мальчики тут же запели на латыни. Их юношеские нежные голоса прекрасно зазвучали под сводами базилики – присутствующие почтенные фрау прослезились.

Настоятель прочёл надлежащие молитвы, окропил новообращённых святой водой, затем появился Арнандо, с бархатной подушечкой с серебряными нательными крестиками.

Отец Хиллер отметил лбы юных католиков ароматной миррой и собственноручно надел на каждого крестик – символ истинной веры.

* * *

Проповеди настоятеля Хиллера собирали полный храм народа. Прихожане сидели на деревянных скамейках, а те, кому не хватало места – теснились у входа. С тех пор как настоятель Хиллер прибыл в Мюльхаузен, минуло почти пять лет. За это время им было сделано немало. Из захудалой, бедной, никому не известной церкви она превратилась в храм, отстроенный на пожертвования прихожан. В последнее время на проповеди настоятеля Хиллера пребывали горожане даже из соседнего Франкенхаузена. Слава о храме Святой Каталины достигла и Брюгенвальда.

Глава 3

Зимой Курт похоронил Берту, она скончалась от горячки. Его сын вырос красивым юношей и помогал ему в непростом деле майордома. Майордом же тайно лелеял надежду, что когда-нибудь сын займёт его место, а он удалится на отдых.

Курт прожил долгие годы с Бертой в любви и согласии. Ему не хватало жены, по ночам казалось, что она рядом, но когда он пытался обнять её – в руки попадало лишь пуховое одеяло и подушка. Он похудел, постарел, но за хозяйством Брюгенвальда надзирал строго, на совесть: старался не только для своего господина, но и ради сына.

Весть о чудесном храме достигла Брюгенвальда. Берта была набожна и посещала церковь, что рядом с замком, но не оставляла надежды выбраться в Мюльхаузен. Но, увы, Курт всегда был занят, а сама Берта не отважилась одна проделать столь дальний путь.

Однажды Курт вошёл в покои фрайграфа:

– Ваша милость, прошу дозволения посетить Мюльхаузен. Отпустите меня на пару дней.

Эрик ухмыльнулся, он прекрасно помнил красавицу Одри, к которой Курт питал чувства по молодости лет и решил, что его майордом, теперь почтенный вдовец, должен немного развлечься.

– Дозволяю! Но не задерживайся.

– Благодарю вас, господин. Сын знает, что следует делать во время моего отсутствия.

* * *

Одри недавно минуло сорок семь лет, но лицо её сохранило былую красоту, а каштановые роскошные волосы не были тронуты сединой. Она, как обычно, проводила время в огороде, где выращивала зелень и цветы для продажи в небольшой лавке на окраине города. Лавку она открывала рано утром, когда женщины с окрестных улиц покупали всё необходимое для приготовления пищи, а затем шла в огород или теплицу, пристроенную к дому, в зависимости от времени года.

Курт появился, как гром с ясного неба. Много лет он не поддерживал связь с Одри и не знал: замужем ли она? Он решительно открыл дверь лавки: из неё вышла последняя покупательница, жена молочника.

Курт застыл на месте, не зная, что сказать Одри и с чего начать разговор. Женщина хлопотала за прилавком, убирая в ящик остатки зелени. Она взглянула на вошедшего мужчину и была несколько удивлена – покупка зелени – обычно женское дело.

– Чем могу вам помочь, сударь? – спросила она.

– Здравствуй… Одри… – задыхаясь от волнения, произнёс Курт.

Одри всплеснула руками.

– Господи! Курт! Неужели это ты?..

– Я… Вот решил тебя навестить… Столько лет прошло, я ничего не знал о тебе. Ты замужем?

Курт стушевался, понимая, что задал слишком прямой вопрос. Одри рассмеялась.

– Курт, я рада тебя видеть! Ты всё такой же красавец, что и в молодости! – она вышла из-за прилавка и подошла к гостю. – Я не замужем, так что заходи смело – я к твоим услугам!

Курт немного осмелел, видя расположение своей бывшей пассии, обнял её и поцеловал в щёку. Берта фыркнула:

– Кто ж так целует спустя столько лет! Вот как надо!

Она обняла Курта за шею и смачно впилась ему в губы.

Одри и Курт провели бурную ночь на перине из утиного пуха. Одри встала рано, как обычно, надо было открывать лавку и встречать покупательниц. Курта разморило, он поднялся только к полудню, когда Одри закончила торговлю.

На Курта накатили воспоминания: вот так в последний раз он возлежал с Одри много лет назад. Курт попытался посчитать: сколько же лет прошло? Но, увы, запутался… Единственное, что он помнил – это было в тот год, когда поймали «вервольфа» Дитриха, растерзавшего отца Конрада и его сподвижника Иоанна. Майордом часто вспоминал монахов-доминиканцев, хоть те и были душегубами, но всё же он совершил непростительный грех, отправив их на верную смерть.

Курт отмахнулся от тревожных мыслей, решив, что стареет, и в голову лезет всякая чепуха. Но сия «чепуха» не впервые посещала его помыслы: в последние годы это происходило всё чаще. Вывод напрашивался один: его мучила совесть и он испытывал острую потребность покаяться в содеянном. Но как и где? – Курт не задумывался…

В комнату вошла Одри.

– Вставай, я приготовила тебе завтрак. В храме Святой Каталины сегодня вечерняя проповедь. Может, сходим?

– Да, пожалуй… – согласился Курт, неожиданно поняв, что именно необходимо его душе, обременённой грехами.

* * *

Когда Курт и Одри вошли в храм, он был уже почти полон прихожан. Они смогли найти место только у входа.

Перед алтарём появился настоятель Хиллер в чёрной сутане. У Курта неприятно «засосало под ложечкой», он смотрел на настоятеля и не мог отделаться от мысли, что уже где-то видел этого человека.

Но вскоре Хиллер начал проповедь и все мысли, мучавшие Курта в последнее время, улетучились. Душа майордома воспарила под готические своды храма, ему стало хорошо и легко. Он словно слился с ангелами в религиозном порыве, летая с ними по небу.

Неожиданно Курт очнулся: ангелы исчезли, проповедь закончилась. Прихожане совершали пожертвования в пользу храма Святой Каталины. Между рядами проходил молодой клирик с серебряным подносом, наконец он подошёл к Одри и Курту. Курт, словно завороженный, всё ещё под влиянием проповеди настоятеля Хиллера, отстегнул напоясный кошель и положил его на серебряный поднос клирика.

Курт и его спутница вышли из храма и направились на улицу Зеленщиков. Майордом не помнил, как дошел, отужинал и лёг на пуховую перину рядом с Одри. Сон охватил его мгновенно и унёс в мир сновидений.

* * *

Курту снилась вереница людей. Они были без лиц, их тела охвачены тлением. Даже во сне он понимал, что это люди, убитые им в годы бурной молодости. Они пришли, дабы терзать его совесть и не давать покоя грешной душе. Наконец на крыльях ангела появился отец Конрад. Он встал напротив Курта и молча смотрел на него горящим взором. Сердце Курта сжималось от боли. Неожиданно он проснулся, провёл рукой по лицу – на ладони остался холодный пот.

Курт пробудился рано, одновременно с Одри. Вернее, он сделал вид, что проснулся, так как заснуть после видения отца Конрада так не смог.

– Скажи, Одри, как можно исповедаться отцу Хиллеру?

– Очень просто – надо прийти в храм после утренней службы.

…Курт разместился в исповедальне, она была достаточно просторной, даже для такого грузного человека, как он.

В деревянной перегородке, разделявшей исповедующегося и священника, приоткрылось решетчатое оконце: настоятель заговорил с Куртом мягким, вкрадчивым голосом.

– Слушаю тебя, сын мой… Расскажи мне всё без утайки… Что мучает тебя?

– Преподобный отец, грехи молодости не дают мне покоя, – ответил Курт, размышляя, с чего начать.

Мысли путались, грехов набиралось с избытком.

– Покайся, сын мой, и ты обретёшь долгожданный покой, – продолжал нашептывать настоятель за перегородкой.

– Да, я готов… В молодости я потерял всё имущество и был вынужден стать рутьером. Приходилось грабить добропорядочных людей…

– Ты раскаиваешься в содеянном?

– Да, преподобный, раскаиваюсь…

– Хорошо, продолжай…

– Но я не только грабил, но и лишал жизни невинных людей, и это не даёт мне покоя. Они являются ко мне в кошмарных снах.

– Ты раскаиваешься в содеянном? Ведь убийство человека – великий грех!

– Да, преподобный, раскаиваюсь. Я готов искупить свою вину, но не знаю как? – совесть мучает меня…

– Сделай щедрые пожертвования храму, закажи молебен – и ты обретёшь покой. За десять фридрихов я отпущу все грехи – ты получишь индульгенцию.

– Благодарю вас, преподобный отец… Но у меня на совести такой грех, что вряд ли индульгенция сможет избавить меня от его бремени.

Настоятель встрепенулся.

– Говори, сын мой! Помни о тайне исповеди – мне ты можешь доверить самое сокровенное…

На мгновение Курта посетило видение, как он втолкнул доминиканцев в егерский дом к вервольфу-Дитриху на растерзание. Майордом колебался: рассказать об этом значит опорочить фрайшефена Брюгенвальда…

Но настоятель упорно нашёптывал через сетчатое оконце:

– Говори, сын мой! Говори! Облегчи душу! Покайся!

Голова Курта закружилась, и он словно провалился в небытие…

Майордом очнулся только на улице, машинально миновав несколько переулков от Святой Каталины. Неожиданно у него возникло чувство, будто ему смотрят в затылок. Он резко оглянулся: к стене дома кто-то метнулся, слившись с ней в единое целое.

«Голова кружится… показалось…» – решил Курт и продолжил путь на улицу Зеленщиков.

Глава 4

Эрик фон Брюгенвальд окончательно впал в уныние и начал злоупотреблять гольденвассером. Он по-прежнему вёл фемы, но они были слишком незначительны. Женщины перестали его интересовать, постепенно он утрачивал интерес к жизни. Неожиданно рано утром в покоях фрайграфа появился Курт:

– Мой господин, в лесах Фирфайха развелось множество лис. Крестьяне не могут справиться с ними, егерь просит помощи у вашей милости. Погода сейчас подходящая – солнечная и сухая, несмотря на начало октября. Может, ваша милость соблаговолит принять участие в охоте? Вы бы развеялись немного…

– Да, пожалуй! Охота не помешает! Труби в охотничий рог, и высылай вперёд загонщиков с борзыми.

Эрик встал, слегка пошатываясь, от излишне выпитого вечером гольденвассера. Слуга принёс охотничий камзол, высокие сапоги и тёплый, подбитый мехом плащ. Эрик не любил носить головные уборы, предпочитая ходить, как и в молодости, с непокрытой головой.

Вскоре охотничий кортеж был готов и выехал из Брюгенвальда по направлению к Фирфайху. Дорога была неблизкой – не менее часа верхом на лошади. Эрик залюбовался окрестностями Ландгрей и неожиданно вспомнил об Эльзе, жене майордома Ирвина, и Тине, ведьме, некогда жившей в лесу недалеко от селения. Нахлынули хаотичные воспоминания: обугленное тело мачехи, затем пламя, поглотившее хижину ведьмы… Анна с отрубленной кистью руки… После последнего воспоминания неприятно обожгло под левым соском, Эрик схватился рукой за сердце.

– Господин, с вами всё в порядке? – поинтересовался предупредительный Курт.

– Ничего страшного…

Его отвлекли клёны, росшие вдоль дороги и в это время года приобретшие красно-жёлтый оттенок. Эрик невольно залюбовался ими, мысленно сетуя на то, что он похож на эти клёны – вот он уже начал седеть, а что потом… Жизнь закончится…

С такими философскими размышлениями Эрик и его охотничий эскорт приблизился к Фирфайху. Из-за кустов, охваченных осенней желтизной, появился егерь:

– Всё готово, сиятельный господин! Загонщики выследили семейство лис – старого самца и двух молодых погодков. Можно вытравливать их из норы и поднимать борзыми. Как прикажете?

– Поднимайте! – отдал приказ фрайграф.

Вскоре раздался лай собак и раскатистые голоса охотничьих рогов, возвестивших окрестности, что охота на лис началась.

* * *

Эрик мчался на лошади по осеннему лесу, впереди него неслась стая борзых, подгоняя вперёд обречённых на смерть животных. Лисы сливались с жёлтой травой и порыжевшей листвой кустарников…

Наконец лисы очутились в лощине. Собаки обложили их со всех сторон, держа в напряжении и страхе постоянным лаем. Подъехал Эрик, он раскраснелся, в глазах появился блеск и интерес к жизни. Его лошадь, охваченная охотничьим азартом, подобно хозяину, раздувала ноздри. От разгорячённых лошадей и людей исходил пар и, клубясь, растворялся в октябрьской прохладе.

Лисы метались по лощине. Эрик натянул тетиву лука и прицелился. Неожиданно он вспомнил другую охоту, происшедшую много лет назад, когда он отстрелил волчице лапу. Его рука дрогнула: «Что со мной? Неужели я стал столь сентиментален, что не могу выстрелить в старого лиса и его отпрысков? Или я боюсь, что эти лисы окажутся оборотнями? Право же, напрасно!»

Эрик вновь прицелился, и варбилон, пронзивший воздух, вонзился в старого лиса. Он заскулил, словно побитая собака, дёрнул лапами и его чёрные старческие глаза замерли.

Эрик достал из колчана следующий варбилон: один из погодков-лисят взвизгнул и упал на жёлтую траву, дополняя яркую палитру осени красными тонами крови. Второго лисёнка подстрелил Курт.

Фрайграф спешился, его переполняло возбуждение, сердце учащённо билось.

– Господин желает вина? – предупредительно поинтересовался Курт.

Фрайграф сделал отрицательный жест рукой, и верный майордом понял, что повелитель желает остаться один.

Эрик снял перчатку и отёр лоб краем плаща, он решил немного пройтись вдоль лощины, пока егерь и загонщики утихомиривали собак и привязывали добычу к длинным деревянным шестам. Курт, зная, в каком подавленном состоянии пребывает господин после отъезда сына из Брюгенвальда, следовал за ним на некотором расстоянии, дабы не беспокоить и в то же время не выпускать из виду. Всё-таки лес, мало ли что может случиться…

Эрик брёл вдоль лощины. Лес смотрел на него поредевшими красно-жёлтыми листьями. Неожиданно он заметил впереди нечто, напоминающее хижину. Он ускорил шаг, направляясь к своей необычной находке. Действительно, при ближайшем рассмотрении это «нечто» оказалось старой заброшенной хижиной с полуразрушенной крышей.

Фрайграфа охватило непреодолимое желание открыть перекосившуюся плетёную дверь и войти внутрь, что он и сделал. Его взору открылась картина, отражавшая полную заброшенность жилища, обречённого на разрушение и гниение от дождей и снега.

Стол, стоявший некогда посреди хижины, подгнил, ножки его надломились, и теперь он лежал бесформенной рухлядью. Вокруг него были разбросаны глиняные черепки – остатки посуды и кувшинов. В углу хижины Эрик заметил старую корзину, некогда покрытую домотканым холстом, теперь же превратившуюся в гнилую кочку. Он надел перчатки и слегка потянул за прогнивший холст. Остатки ткани не желали покидать своего места. Они спрессовались с гнилой корзиной, образовав единое целое.

Эрик, обуреваемый необъяснимым чувством упорства, предпринял ещё одну попытку стащить с остатков корзины холст, дабы удовлетворить своё любопытство. Но ткань по-прежнему не поддавалась. Тогда он попросту взял её руками, сетуя на то, что новые замшевые перчатки будут окончательно испорчены, и отбросил в сторону. Его обдало запахом плесени. В корзине на дне лежало нечто, напоминавшее небольшой деревянный ларец.

Эрик извлёк находку. По виду ларец был очень старым, а от плесени, покрывавшей его, и вовсе производил впечатление древней вещицы.

Фрайграф внимательно осмотрел его и не найдя на нём замков, попытался открыть. Крышка ларца подалась с удивительной лёгкостью, на дне его лежал свёрток. Ткань отсырела и почернела от времени и влаги. Эрик отбросил ларец в сторону и с замиранием сердца развернул ткань. И о чудо! В его руках оказался прозрачный кристалл. Фрайграф невольно залюбовался им: что и говорить, кристалл завораживал и притягивал к себе взор, помимо желания человека.

Рядом с кристаллом лежал небольшой свиток пергамента. Эрик с нетерпением извлёк его и развернул.

Он сразу же понял, что ему в руки попало заклятие ведьмы Тины, сбежавшей из Ландгрей много лет назад. Фрайграф, привыкнув к неожиданным поворотам судьбы, не удивился, а лишь узрел в ходе событий особое предначертание, – значит, так угодно Богу или, напротив, Дьяволу. Не в силах сопротивляться своей судьбе, Эрик взял кристалл со свитком пергамента и положил их в карман охотничьего плаща. Он вышел из хижины, вдохнув свежий осенний воздух полной грудью.

Курт, наблюдавший из ближайших кустов за своим повелителем, понял: фрайграф не просто созерцал разрушенную хижину, но что именно он делал, майордом даже не догадывался.

Глава 5

Ванесса, жена сапожника, жила недалеко от Одри. Она частенько наведывалась в её лавку и покупала зелень. Женщины болтали о всякой всячине; нельзя сказать, что они дружили, но общались при каждой возможности весьма охотно.

Ванесса была хозяйкой аккуратной и пунктуальной, поэтому каждое утро в одно и то же время отправлялась к Одри за свежей зеленью. Она вышла из дома, как обычно, пересекла узкую улочку, где размещались сапожные мастерские, и очутилась на улице Зеленщиков. Дом Одри располагался в самом её начале, и Ванесса сразу же заметила около него столпившихся женщин.

– Доброе утро, фрау, – поприветствовала она собравшихся хозяек. – А что, Одри ещё не торгует? – у жены сапожника возник вполне естественный вопрос.

– Нет, – ответила жена молочника. – На Одри это не похоже… Может, заболела?.. – предположила она.

– Или уехала срочно, – вставила фрау, стоявшая рядом, услышав разговор.

– Куда ей ехать? – сказала жена молочника. – Нет у Одри никого.

– Скажете ведь! Никого! – опять вставила говорливая фрау. – А знаете, как бывает в жизни – появился какой-нибудь ухажёр. И как ветром сдуло! Видели же Одри с солидным высоким мужчиной, да совсем недавно, на днях. Может, она бросила лавку и укатила с ним?

– Ох, вряд ли, – засомневалась жена молочника. – Одри столько труда вложила в свои грядки. И чтобы так вот всё бросить, ничего никому не сказав, – на неё это не похоже.

Ванесса ощутила лёгкое головокружение, её внутренний голос подсказывал ей, что именно случилось с фроляйн Одри:

– У меня плохое предчувствие… Надо пригласить представителей власти и вскрыть дверь.

– Да, будет вам страх-то нагонять, – снова вмешалась говорливая фрау.

– Ты права, Ванесса, – согласилась жена молочника. – Идём к ратуше, расскажем всё стражникам, они уж посоветуют, что делать.

На рассказанную историю стражники ратуши отреагировали вяло, без интереса.

– Пригласите мужей и взломайте дверь лавки. Если что найдёте, тогда приходите, – посоветовал один из них заботливым женщинам. – Мало ли, куда могла делаться ваша торговка.

Женщины переглянулись: и то верно, надо звать мужчин и ломать дверь.

На зов женщин поспешили сапожник и молочник, закончивший на телеге утренний извоз молока для постоянных покупателей.

Сапожник как мужчина крепкий, наделённый недюжинной физической силой, взял металлическое сапожное приспособление для растяжки башмаков из суровой кожи, ловко поддел им дверь лавки – дверь распахнулась.

– Кто войдёт первым? – задал он вполне естественный вопрос, если принимать во внимание текущие обстоятельства.

– Я, – сказала жена молочника и переступила порог лавки.

Она углубилась в дом. Неожиданно раздался её душераздирающий вопль. Молочник сломя голову бросился на выручку жены, за ним – Ванесса с мужем.

Перед ними предстала страшная картина: Одри лежала рядом с кроватью, из груди торчал нож, запёкшаяся кровь окрасила её белую расшитую рубаху в красный цвет.

* * *

Через неделю в замок Брюгенвальд пришло известие – убили небезызвестную Одри Цвандер. Шефены города находились в затруднительном положении. Они опросили всех соседей, те же ничего не слышали и не видели. Бургомистр города догадывался, о том, что Одри пользовалась некогда покровительством фрайшефена Эрика фон Брюгенвальда, тот час сообщил ему об убийстве женщины и о том, что шефены Мюльхаузена не могут найти убийцу.

Фрайграф был возмущён беспомощностью шефенов Мюльхаузена.

Курт, ещё не оправившийся после смерти жены, был безутешен. Он не понимал: кто мог совершить это злодеяние, ведь Одри никому не делала зла? Или он не знал о чём-то?

Всё это время фрайшефен помнил о кристалле, его одолевал великий соблазн воспользоваться им, дабы выяснить правду об убийстве Одри. Поздно вечером он плотно затворил дверь своих покоев, достал кристалл из тайника в камине и поместил его на стол, затем развернул старинный пергамент и прочёл заклятие, вставляя в нужных местах своё имя и называя то, что желает увидеть.

Неожиданно кристалл стал прозрачным, как вода, и показал почтенную женщину лет сорока, ещё не лишённую привлекательности. Она накрывала на стол, за которым восседал седовласый мужчина, судя по одежде, преуспевающий ремесленник, возможно, сапожник. Эрика осенила догадка – неугомонная Одри имела связь с седовласым мужчиной, а его жена убила соперницу из ревности.

На утро Эрик написал письмо магистрату Мюльхаузена, вызвал Курта и приказал:

– Отправь моё послание в Мюльхаузен. Пусть соберут всех женщин приблизительно сорока лет, мужья которых занимаются сапожным ремеслом. Я же прибуду ровно через два дня и лично допрошу их.

– Как прикажете, мой господин! – Курт принял послание и откланялся. Он был уверен – фрайшефен докопается до правды, не будь он фон Брюгенвальд!

* * *

Спустя два дня в ратуше славного Мюльхаузена открылось заседание фема. Слушалось дело об убийстве достопочтенной Одри Цвандер, торговки цветами и зеленью.

Прибывший накануне фрайшефен Эрик фон Брюгенвальд восседал за столом фема, накрытым по обычаю зелёным сукном. Он прекрасно помнил лицо женщины, появившейся в кристалле, и был уверен, что узнает её.

Шефен, возглавлявший заседание, приказал:

– Введите подозреваемую..!

В зале фема появилась миловидная женщина в белом накрахмаленном чепце, отороченном кружевом, по последней моде среди жён ремесленников. Эрик фон Брюгенвальд взглянул на неё и изрёк:

– Я вижу честную и добрую женщину, не способную на убийство! Пригласите следующую подозреваемую.

Шефены зашептались: все прекрасно знали о проницательности фрайшефена фон Брюгенвальда, но чтобы так, с ходу, определять невиновность человека, это было неслыханным делом. Шефены побоялись возразить всесильному фон Брюгенвальду и на фем была приглашена следующая женщина.

Фрайшефен взглянул на вошедшую женщину, её чепец был слишком пышным и кружева ниспадали, закрывая лоб, почти достигая бровей.

– Снимите свой чепец! – приказал фрайшефен.

Женщина покорно сняла головной убор, непослушные золотые кудряшки рассыпались по её полной шее.

– У вас красивые волосы, фрау… Вы свободны.

Женщина сделала книгсен[62] и поспешила покинуть заседание фема.

Так перед фемом прошли ещё пять женщин. Наконец в зал вошла та женщина, которую фрайшефен видел в кристалле, – Ванесса Дальмерштадт. Фрайшефену было достаточно бросить на женщину беглый взгляд, чтобы убедиться – несомненно, это она.

Ванесса держалась спокойно, сложив руки крест-накрест на пышной юбке платья. Фрайграфа на миг охватило сомнение: «Удивительно! Такая миловидная женщина – и убийца – в голове не укладывается, да и держится весьма уверенно!»

– Скажите, Ванесса Дальмерштадт, ведь вы живёте недалеко от лавки Одри Цвандер, не так ли?

– Да, господин фрайшефен, – подтвердила женщина и поклонилась.

– В каких вы были отношениях с убитой? – продолжал фрайшефен допрос.

– Я покупала у Одри зелень и никогда не жаловалась на её качество, что и говорить, зелень всегда была свежей.

Фрайграф кивнул.

– Не посещала ли Одри ваш дом? – поинтересовался один из шефенов.

– Посещала. В прошлом году, когда заказывала у мужа башмаки, – подтвердила Ванесса.

Подозрения в ревности Ванессы к мужу всё более укреплялись у фрайшефена.

– Ваш супруг имел связь с Одри Цвандер? – напрямую спросил он.

Ванесса растерялась, но затем уверенно ответила:

– Я знаю, что Одри была одинокой женщиной и к ней частенько захаживали мужчины. Но мой муж – никогда! Я уверена в этом.

– У меня есть подозрения, что именно ты, Ванесса, из ревности убила Одри! Отвечай! – фрайшефен прикрикнул на женщину.

Шефены удивились напору фон Брюгенвальда и переглянулись: откуда ему известно, что именно Ванесса убила зеленщицу?

– Я… Зачем? Я не убивала Одри. Мне просто в голову бы не пришло такое злодейство! Почему вы думаете, что я убийца?

Ванесса была готова расплакаться от несправедливого обвинения.

– Я не думаю, я просто в этом уверен! – отчеканил фрайшефен. – Советую тебе сознаться, иначе фем будет вынужден применить к тебе пытки. Поначалу регламентированные[63], но затем…

– Ваша милость! Я – честная женщина и никого не убивала! Если такова ваша воля – я готова к пыткам! Но и после них я скажу лишь одно: вы – на ложном пути!

Глава 6

Фем был распущен до следующего заседания. Его созыв зависел от радения тюремного палача: насколько искусно он сможет применить регламентированные пытки к Ванессе, и что она поведает секретарю о своём преступлении.

Эрик решил не покидать Мюльхаузена, воспользовавшись приглашением бургомистра погостить в его роскошном доме. Войдя в дом главы города с Куртом и двумя стражниками, которым фрайграф приказал остаться внизу в стражницкой, он окинул взглядом просторное помещение зала, тут же оценив его искусное дорогое убранство.

Бургомистр, заметив оценивающий взгляд фрайграфа, сказал:

– Супруга старалась! У неё прекрасный вкус… Сейчас она в гостях у дочери в Ротенбурге.

– Да, зал прекрасный, – подтвердил фрайграф, желая доставить удовольствие бургомистру.

– Не желаете ли вина перед ужином, господин фрайграф? Мой зять владеет отличными виноградниками и снабжает меня из своих погребов. Отведайте, не пожалеете!

Фрайграф и бургомистр расположились в удобных креслах около жарко потрескивавшего камина, от которого живительное тепло распространялось по всему залу.

Вошёл слуга. Он поставил на резной столик перед господами поднос с двумя серебряными кубками и ловко наполнил их вином из плетёной бутыли. Фрайграф отпил вина и тут же почувствовал слабость во всех членах, ощущения бургомистра были в точности такими же.

Последнее, что увидел фрайшефен, – лезвие кинжала, блеснувшее перед глазами. Затем сознание его помутилось, ему казалось, что он летит – всё выше и выше, к потолку зала, ещё немного – и он наконец вырвется на свободу!

* * *

Курт, сидя в помещении для стражников, не находил себе места: дурные предчувствия томили его. Наконец не выдержав, он покинул стражницкую и вышел во внутренний дворик дома. Дворик был ухоженным, имел небольшой фонтанчик и деревянные скамейки, дабы летом можно было созерцать цветы и звёздное небо или просто подышать воздухом в любое время года.

Стоял октябрь, пахло сухой травой и листвой, которую садовник бургомистра сгребал граблями в аккуратные кучки. Курт в надежде успокоиться и обрести душевное равновесие, присел на скамейку, но неожиданно испытал непреодолимое желание вернуться в дом.

Майордом вошёл в зал. Он увидел фрайграфа и бургомистра, сидевших около камина, а рядом с ними – слугу, державшего кинжал и готового в любой момент совершить страшное преступление.

Курт не растерялся, он схватил небольшую резную шкатулку, попавшуюся под руку, и метко метнул её в слугу. Шкатулка достигла цели, попав прямо в грудь безумца. Он встрепенулся: посмотрел вокруг, затем на кинжал в руке и обмяк…

Курт подбежал к слуге, ловко выбил у него кинжал, заломил ему руки назад и тут же, сняв себя кожаный ремень, связал.

Слуга, лежавший на полу со связанными руками, молил:

– Сударь! Умоляю, развяжите меня! Я всего лишь подавал вино господам!

Курт пришёл в ярость от такой наглости:

– Ну да, а кинжалом ты бутыль открывал!

– Кинжалом… – растерялся слуга. – Каким кинжалом, сударь?

– Да вот этим!

Курт поднял кинжал с пола.

– Я впервые его вижу! Хотя нет! Это кинжал господина бургомистра!

– Стало быть, ты его украл и пытался убить фрайшефена! Говори, кто подкупил тебя?

В потоке обвинений и ярости Курт даже не обратил внимания на то, что его господин и бургомистр никак не реагируют на происходящее. Когда же он пришёл в себя, усилием воли укротив гнев, то с удивлением увидел их обездвиженными.

– Ты отравил их! Я убью тебя! – негодовал Курт.

На крики вбежала охрана бургомистра и фрайграфа. Стражники пришли в ужас от увиденного: неужели господа отравлены?

* * *

Вскоре прибыл лекарь бургомистра. Он внимательно осмотрел пострадавших и вынес вердикт:

– Господа спят здоровым спокойным сном. Предполагаю, что в вине был снотворный порошок, который можно приобрести у лекаря Веймара. Когда они проснутся, а это, скорее всего, случится не раньше завтрашнего утра, следует напоить их парным молоком. Можете перенести господ из зала в спальни. И лучше, если ночью рядом с ними будут присутствовать домашние. Возможно, снотворного в вине было слишком много, и оно может вызвать непредсказуемые видения. А при них трудно предсказать поведение человека.

По распоряжению лекаря слуги перенесли господ в спальни, заботливо раздели их и уложили на мягкие пуховые перины.

Курт проследовал за лекарем.

– Сударь, вы уверены, что порошок был приобретён у Веймара?

– Несомненно… Я хорошо знаю его ещё со времён молодости. Мы вместе учились в Бёблингеме у известного на все германские курфюрства медика Винса Шпаера. Он отдельно читал нам курс по снотворным снадобьям, и Веймар особенно преуспевал. Странно, что снотворное, изготовленное им, использовано столь непристойным образом. Поверьте, я хорошо знаю Веймара, он не станет раздавать порошки направо и налево.

– Вы не могли бы проводить меня к господину Веймару? – настаивал Курт.

Лекарь замялся, но, немного подумав, согласился:

– Конечно, я понимаю, что случай из ряда вон выходящий. Мыслимо ли – попытаться убить самого фрайшефена фон Брюгенвальда!

Курт смерил коротышку-лекаря взглядом и спросил:

– А кто вам сказал, что некто пытался убить самого фрайшефена?

Лекарь, поняв свою оплошность, покрылся испариной и залепетал:

– О сударь! Не подумайте ничего дурного… Это я по своему недомыслию… А так я ничего не знаю…

– Вот и хорошо, что не знаете! – отрезал Курт. – Будете крепче спать! И не вздумайте бежать от меня!

Лекарь побелел от страха, понимая, что попал в серьёзный переплёт. Курт выставил стражников около спальни фрайшефена и с чувством выполненного долга направился в сопровождении лекаря к его коллеге, господину Веймару, – мастеру по изготовлению снотворных снадобий.

* * *

Господин Веймар жил на соседней улице в аккуратном домике с кованой оградой, внешний вид которого выдавал финансовую состоятельность хозяина.

Лекарь и Курт очутились около добротной двери с огромными металлическими петлями в виде лилий. Лекарь постучал: отворилось смотровое оконце.

– Господин Фридель! В такой поздний час! Что-то случилось?

– Да… Мне надо срочно переговорить с господином Веймаром!

Дверь открылась.

– Прошу вас, господа! Думаю, господин ещё не лёг почивать, – сообщил предупредительный слуга.

Вскоре гости расположились на стульях за большим столом. Хозяин дома не замедлил явиться:

– Добрый вечер, господа! Что привело вас ко мне в столь поздний час?

Фридель представил своего спутника:

– Познакомься, Веймар: господин Курт – верный человек фрайшефена фон Брюгенвальда.

Курт слегка поклонился.

– Да, да… Фрайшефен Брюгенвальд… Я слышал, что он прибыл в Мюльхаузен, – хозяин дома потянулся и слегка зевнул.

– Да, его сегодня пытались убить, предварительно опоив снотворным! – воскликнул Курт, расставляя все точки над «и».

Веймар встрепенулся: была задета его профессиональная честь.

– Как снотворным? Фридель объяснись, прошу тебя!

– Да, как это ни печально, господин Курт говорит правду – фрайшефена хотели опоить снотворным и затем убить. А ведь все в городе знают, что именно ты изготавливаешь снотворные порошки!

– Помилуйте! Но я не продаю порошки убийцам! – возразил Веймар.

– Фрайшефена пытался убить слуга бургомистра. Думаю, вам бы в голову не пришло, как он может использовать проданный порошок, – пояснил Курт.

– Господин Курт! Вы, видимо, не в курсе: порошок стоит немалых денег и вряд ли по карману слуге. Я веду строгий учёт всех проданных лекарственных средств и уверяю вас – я не продавал ничего слуге бургомистра. Тем более, что это было бы неэтичным по отношению к моему коллеге, господину Фриделю, ведь именно к нему обращается бургомистр в случае необходимости.

– Да, господин Курт, это истинная правда. Открою вам секрет: между мной и господином Веймаром существуют определённые договорённости по поводу наших пациентов. Я не трогаю его, а он – моих. Это позволяет нам избегать излишних конфликтов.

Курт задумался.

– Хорошо, насколько я понял, порошки могут заказать только состоятельные горожане. Не так ли? – продолжал допытываться дотошный Курт.

Лекари одновременно кивнули в знак согласия.

– Значит, вы должны назвать мне имена всех тех господ, которые когда-либо приобретали у вас снотворное, – заявил Курт тоном, не терпящим возражений.

– С удовольствием, тем более что это не тайна. Завтра утром я подготовлю вам список всех, кто обращался ко мне в последнее время по поводу бессонницы или нервных расстройств.

– Да, и одна просьба, господа, – заметил Курт, – не болтайте лишнего, а то так недолго и перед фемом предстать!

Фридель побледнел и схватился за сердце.

Глава 7

Веймар, как человек аккуратный и обязательный, прислал обещанный список в дом бургомистра рано утром, когда он и фрайшефен ещё почивали.

Курт, воспользовавшись тем, что господа ещё спят, устроился в зале, в кресле рядом с камином, и развернул свиток, испещрённый ровным, убористым почерком лекаря Веймара.

«Да, достаточно состоятельных горожан страдают бессонницей… – подумал он, насчитывая пятнадцать человек по списку. – И что мне это даёт? – далее размышлял майордом. – У кого из них были явные причины убить фон Брюгенвальда?»

Курт ещё раз пробежал глазами по пергаменту: получалось, что все перечисленные люди не имели ни малейшего отношения к фрайшефену. Насколько помнил Курт – а память у него была отменной – в Мюльхаузене было не так много громких фемов, завершившихся смертным приговором. Да и были они достаточно давно – последний шесть лет назад.

«Неужели тот, кто хотел отомстить, ждал так долго? Нет, что-то здесь не то… Не сходится…»

Неожиданно глаза Курта остановились на имени Хиллера Боргофорте.

«Кто бы мог подумать, что настоятель храма Святой Каталины страдает потерей сна… Может, совесть не чиста? Или наслушается исповедей горожан, что потом заснуть не в силах?..»

У Курта возникло неприятное чувство.

«Так ведь я исповедался ему прямо перед убийством Одри! Что я ему тогда сказал… Да, вроде, ничего особенного: про грехи молодости в основном… И что-то ещё говорил… Точно, точно, говорил, но не помню, о чём… Странно, память у меня отменная… Ничего не понимаю…»

* * *

Фрайшефен и бургомистр пробудились лишь к полудню. Бургомистр вообще не помнил ничего, считая, что прекрасно выспался после выпитого вина из подвалов своего зятя.

Эрик же, отлично помня блеснувшее лезвие кинжала в руках слуги, попытался разобраться в случившемся и обсудить это с Куртом. Майордом, в свою очередь, посвятил господина в предпринятые им меры и показал список с именами пятнадцати горожан. Высказанная им догадка, что покушение – это запоздалая месть, не нашла поддержки у фрайшефена. Они оба понимали, что здесь не всё так просто, как кажется на первый взгляд.

Более всего Курта смущало то, что он как человек, редко исповедующийся и не страдающий потерей памяти, отчего-то не помнит того, во что посвятил настоятеля Хиллера. И это давало повод для размышлений.

Смутно Курт понимал, что Хиллер не так прост – уж очень он быстро преуспел в забытом Богом Мюльхаузене, где царило учение вальденсов и небезызвестный отец Конрад чуть не сжёг добрую половину города по обвинению в ереси.

Теперь же Мюльхаузен – оплот Римской церкви, а храм Святой Каталины – чуть ли не местный Ватикан.

Курт вспомнил, как он собственноручно отстегнул напоясный кошель, набитый серебром и положил его на поднос клирика в храме после проповеди. Почему он это сделал? Курт не находил ответа… Он никогда не жертвовал на церковные нужды такие суммы, ну разве что пару-тройку серебряных монет, не более. Затем Курт попытался припомнить саму проповедь, но и это ему удавалось с трудом…

«Мы вошли в храм с Одри, уже было полно народа… Поэтому мы разместились рядом со входом, на скамейках… Затем на кафедре появился настоятель Хиллер… Что он говорил? Кажется, о любви к Богу: чем больше ты любишь Бога, тем больше ему отдаёшь. Но было что-то и ещё… Помню, меня охватило странное чувство, будто я воспарил под своды храма с ангелами и они пели прекрасными голосами…»

Неожиданно Курта осенило: «Да, да, именно так оно и есть! Но необходимо всё проверить!»

* * *

Курт направился на центральную площадь Мюльхаузена: вот он – храм Святой Каталины, стоит во всей красе. У него ёкнуло сердце, но, превозмогая появившееся чувство тревоги, он вступил под своды готического храма и проследовал внутрь.

Курт подошёл к исповедальне. Неожиданно появился настоятель Хиллер, лицо его озаряла слащавая улыбка.

– Вы желаете исповедаться, сын мой?

– О да! Очень желаю…

– Тогда прошу вас в исповедальню.

Курт и Хиллер заняли надлежащие им места.

– Святой отец, – начал майордом, – я грешен.

– Да, сын мой… Увы, все мы грешники на этой бренной земле. Поведай мне, что тяготит тебя… Открой мне свою душу, я помогу тебе и избавлю от мук совести. Ты искупишь свои грехи, и тебе станет легче… Душа твоя воспарит под небеса, и ты познаешь чистоту помыслов и услышишь глас Божий!

Курт почувствовал, как сознание его уплывает, и его охватывает необъяснимое чувство. Ещё немного – и он был бы готов снова рассказать настоятелю обо всех грехах молодости, да ещё во всех ужасающих подробностях.

Курт приготовился к исповеди весьма обстоятельно. Опыт прошлой исповеди, когда он не помнил, что именно рассказывал настоятелю, не повторится. Курт извлёк валет[64] из пряжки своего роскошного кожаного ремня, отделанного серебряными бляхами, и вонзил в руку со всей силы. Рукав его атласной куртки обагрился кровью, но резкая боль сразу же вернула его к реальности.

Майордом словно очнулся, его разум освободился от вкрадчивого шёпота Хиллера, и с глаз спала пелена. Он вновь услышал:

– Говори мне всю правду, сын мой. Я помогу тебе и избавлю от мук совести, – вещал настоятель.

Кровь струилась по рукаву Курта и капала на бархатное сидение исповедальни. Боль позволила майордому сосредоточиться на том, ради чего он пришёл в храм.

– Да, святой отец, я готов очистить свою совесть. Что я должен сделать?

– Всё просто, сын мой. Возьми кинжал и убей фрайшефена Эрика фон Брюгенвальда, а затем и сам сведи счёты со своей никчемной жизнью.

– Я сделаю всё, как вы велите, святой отец! – сказал Курт и покинул исповедальню.

* * *

Тюремный палач, которому была вверена на попечение Ванесса Дальмерштадт, оказался бессилен при всей своей безупречной репутации. Как он ни радел, Ванесса не созналась в убийстве Одри. Как и положено, палач руководствовался указанием фрайшефена Брюгенвальда и применял к женщине только регламентированные пытки. Но, увы, при помощи столь мягких средств никого не разговорить! Уж в этом палач был уверен!

Писарь тщательно фиксировал всё, что говорила Ванесса, и более того, он настолько был ответственным за своё дело, что дополнял запись сведениями о движениях и поведении обвиняемого.

Фрайшефен сидел в кресле около камина в доме бургомистра, тщательно изучая материалы допроса. Сомнения обуревали его: «Ванесса выдержала регламентированные пытки – стало быть, она не виновна. Неужели кристалл ведьмы сыграл со мной злую шутку? Поистине, дьявольская вещица! Кристалл просто опасен!»

В зал вошёл Курт.

– Мой господин, прошу вас, выслушайте меня!

– Курт! Что случилось? – фрайшефен рассеяно посмотрел на своего майордома, но тут же взгляд его поменялся и стал жёстким – он заметил кровь на рукаве куртки. – Говори! На тебя напали?

– Нет, господин. Всё гораздо сложнее и запутаннее.

– Тогда постарайся распутать и объяснить мне.

– За этим я и пришёл, господин. Вы позволите…

– Говори, не медли! – приказал фрайшефен.

– Так вот… Настоятель Хиллер воздействует на умы горожан. Отсюда и богатство храма Святой Каталины. Если вы помните, мой господин, – храм стоял полуразрушенный, да и Тюрингия придерживалась учения вальденсов. А что же теперь?!

Фрайграф кивнул в знак согласия:

– Продолжай, Курт!

– Теперь храм процветает, а с ним и настоятель Хиллер! Он читает проповеди и они, поверьте мне, весьма опасны! После них люди сами отдают все деньги. Я же отстегнул целый кошель серебра и передал клирику храма! Да не в этом суть дела! Я понял, что Хиллер охотится за вами, мой господин! Он специально убил Одри. Возможно, не сам, а приказал кому-то!

– Что ты говоришь, Курт! Святой отец – убийца?! – фрайшефен негодовал.

– Да, ваша милость! Вы совершенно правы: он – убийца! Если вы наберётесь терпения, то я всё объясню.

– Хорошо, Курт, я внимательно выслушаю твои соображения, – фрайграф отложил бумаги на маленький резной столик и сел поудобней.

– Помните, не так давно я посещал Мюльхаузен: эти дни я провёл с Одри. Мы посещали храм Святой Каталины, и я имел неосторожность исповедаться…. Возможно, я сказал лишнее, но, увы, не помню, что именно! Господин, простите за дерзость, но нам есть что скрывать, даже на исповеди!

Фрайграф кивнул.

– После моего отъезда, – продолжал Курт, – Одри убили. Вопрос: для чего? А для того, чтобы выманить вас из Брюгенвальда! Сегодня я был в храме, якобы желая исповедаться, и выслушивал вкрадчивый шёпот настоятеля Хиллера. О да! Он умеет подчинить своей воле! Знаете, что он приказал мне совершить, дабы очиститься от грехов прошлого?

– И что же? – спросил фрайшефен.

– Он приказал убить вас! А затем и самому покончить счёты с жизнью!

Фрайшефен обомлел.

– Ты в уме, Курт?

– Абсолютно, мой господин!

– Тогда объясни, зачем настоятелю вдруг понадобилась моя смерть? – недоумевал фрайшефен.

– Всё просто… Я сказал на исповеди то, чего не должен был говорить никогда.

– Что же это?

– В том-то всё и дело, мой господин, что я не помню. Настоятель словно заворожил меня. Но в этот раз я специально поранил руку валетом, дабы нестерпимая боль не позволила мне подчиниться его воле.

– Мы столкнулись с необъяснимой тайной, Курт. Несомненно, мы пересекались с Хиллером давно и не помним, при каких именно обстоятельствах. Зато он прекрасно всё помнит, вот и решил отомстить. Но в чём же ты покаялся настоятелю?

Глава 8

Ванесса Дальмерштадт была освобождена немедленно. Фрайшефен решил спровоцировать настоятеля Хиллера, чтобы он занервничал и потерял уверенность в своей необыкновенной силе.

О дополнительной безопасности фрайшефен также не забыл. Дом бургомистра охранялся тщательным образом днём и ночью: вооружённые до зубов стражники окружили его, мало того, у них были специально заложены копрой уши, чтобы не слышать никого и ничего. У стражников был чёткий приказ: снимать шлемы и вынимать копру из ушей лишь в одном случае – при виде Курта.

Из Брюгенвальда прибыл шпильман Клаус, он порядком постарел, его роскошная грива совершенно поседела, но смекалка, хитрость и осторожность остались прежними.

…Клаус умел быть незаметным, превращаясь в сплошной слух и зрение. Он несколько дней прогуливался мимо Святой Каталины, меняя свой облик: мастерство бродячего актёра пришлось как нельзя кстати.

И вот в один из вечеров, когда Клаус изрядно проголодался и замёрз, он увидел, как настоятель Хиллер, закутанный в плащ, покинул храм и направился в сторону центральной площади Мюльхаузена.

Клаус последовал за ним. И вскоре его любопытство было вознаграждено с лихвой: настоятель пересёк площадь и углубился в один из узеньких прилегающих к ней переулков.

Шпильман, опасаясь, что переулок хорошо просматривается и священник, оглянувшись, сможет его заметить, притаился за деревянной оградой дома с облезлой черепичной крышей.

Настоятель Хиллер, ни о чём не подозревая, продолжал свой путь. Достигнув, кованой ограды, оплетённой диким виноградом, несмотря на холода не сбросившим красные резные листья, скрылся за ней.

Клаус осторожно подкрался к дому, вслед за священником. Оглядевшись, он запомнил место и увидел на двери небольшую вывеску: «Головные уборы от Майнцеля».

Он отворил калитку и замер под дверью дома: слух у шпильмана был отменный, тем более что опыт подслушивания через замочные скважины уже имелся.

Поздно вечером, когда Мюльхаузен окутали сумерки и на центральной площади около ратуши зажгли факелы, он подошёл к одному из стражников, охранявших дом бургомистра. Прекрасно зная, что «уши его не слышат», но глаза видят отлично, шпильман отдал записку, предназначенную лично майордому Курту.

Вскоре Курт получил послание Клауса, в нём говорилось:

«Интересующая вас персона находится в доме вдовы Майнцель, что в переулке напротив ратуши, и останется там до утра. В доме больше никого нет».

Это послужило своего рода сигналом. Конечно же, фрайшефен не согласовывал свои действия с бургомистром, тот пребывал почти в неведении, зная лишь, что фон Брюгенвальд ищет некого убийцу, возможно, того самого, что лишил жизни несчастную фроляйн Одри.

* * *

Курт обмотал голову копрой, а поверх надел войлочную шапку. На дворе стоял конец октября, ночи были холодными, и подобная экипировка подходила как нельзя кстати.

Фрайшефен долго колебался, но всё же решил лично принять участие в похищении настоятеля Хиллера. Он экипировался подобно Курту. Клаус приготовил повозку, нагруженную сеном, и отправился ждать в условном месте.

Фрайшефен и майордом, вспомнив бурные времена рутьерства, вооружившись на всякий случай кинжалами и валетами, отправились в дом почтенной вдовы.

Освещение центральной площади скудными отблесками факелов было совсем некстати. «Злоумышленники» жались к оградам домов, избегая освещённых мест. Фрайшефен невольно поймал себя на мысли: «Ноги трясутся – стар я стал для подобных дел…»

Похитители благополучно добрались до дома фрау Майнцель и вошли в незапертую калитку.

Забрезжил рассвет.

Мюльхаузен был спокойным городом, и на ночь дома запирались лишь на задвижки. Курт, припомнив шальные годы молодости, ловко с ней справился и проник вместе с фрайшефеном в дом. Они старались передвигаться как можно тише, задача была не из лёгких, ибо уши их ничего не слышали.

И вот в слабом осеннем рассвете злоумышленники разглядели спальню с огромной кроватью, на которой почивал настоятель Хиллер вместе с почтенной аппетитной вдовой средних лет.

Преподобный Хиллер, слегка прикрытый одеялом ниже пояса, сладко похрапывал.

«Небось ещё и храпит, мерзавец…» – подумал Курт, совершенно ничего не слыша из-за копры в ушах.

Он быстро подошёл к настоятелю и со всего размаха заехал ему припасённым камнем по голове: Хиллер даже ойкнуть не успел, как потерял сознание. Вдова заворочалась… Фрайшефен и майордом переглянулись и поняли друг друга без слов, тут же связав женщину и заткнув ей рот.

Курт стащил с себя шапку и, отерев ею вспотевший лоб, освободил уши от надоевший копры (которую злоумышленники использовали на всякий случай, дабы перестраховаться от опасных способностей настоятеля). Он подошёл к почтенной фрау, она в ужасе замычала, думая, что её сейчас убьют.

Курт не стал ничего говорить, чтобы женщина лишний раз не слышала его голос. Он просто натянул на неё шапку так, что остался виден лишь нос и рот, из которого торчал шейный платок фрайграфа.

Фрайшефен, также избавившись от неудобного головного убора, тихо спросил:

– Что будем делать с настоятелем, ведь он совершенно голый?

– Да уж… – протянул Курт. – Свяжем и завернём в одеяло, может, не простудится. А хотя какая разница…

Курт тут же упаковал настоятеля подобно квинталу[65] шерсти. Вскоре похитители подхватили его – один за плечи, другой за ноги – и поволокли прочь из дома в тёмный конец переулка, где их дожидался преданный Клаус.

* * *

Рано утром следующего дня фрайшефен фон Брюгенвальд простился с «гостеприимным» Мюльхаузеном и в сопровождении своего эскорта покинул город. Настоятель Хиллер, связанный, с заткнутым ртом, разбитой головой, которая страшно болела, лежал на полу кареты, прикрытый сверху лошадиной попоной. Он предпринял отчаянную попытку пошевелиться, но тут же получил увесистые пинки одновременно с двух сторон, после чего он вручил свою судьбу в руки Господа. Настоятель Святой Каталины не переставал мысленно молиться даже тогда, когда грубые руки похитителей подхватили его избитое тело, стащили с него одеяло и приковали обнажённого к стене в старом, изрыгавшем вонь подвале.

…Почти два дня Хиллер провёл в подвале Брюгенвальда. Он был прикован цепями к стене, рот его был по-прежнему заткнут шейным платком Курта.

Фрайшефен умышленно не допрашивал настоятеля, желая, чтобы он полностью испытал все прелести замковых подземелий. И фрайшефен добился того, чего хотел: Хиллер был сломлен и напуган. Привыкнув к тому, что он непогрешим и ему всё дозволено, – лишь бы то было осуществлено на благо ордена цестерианцев, – теперь ощутил себя беззащитным и брошенным на произвол судьбы.

Фрайграф в сопровождении майордома посетил настоятеля. Перед ними предстал напуганный, сломленный человек, а не настоятель, внушавший своей пастве любовь к себе и Богу.

– Что скажешь, Хиллер?.. – небрежно бросил фрайграф.

Настоятель дёрнулся: он наконец увидел истинного похитителя своей драгоценной персоны.

– Вот как пришлось свидеться… А ты, преподобный Хиллер, говорят, убить меня хотел?.. Сам или подослать кого намеревался? – как бы невзначай поинтересовался Эрик.

Хиллер замотал головой.

– Стало быть, не хотел меня убить! Вот оно что… Я перепутал, – усмехнулся фрайшефен. – А ты знаешь, святоша, ведь тебя ищут в Мюльхаузене… Да и магистратура просила меня лично оказать содействие в твоих поисках. Как ты думаешь, оказать или нет?.. Ну, предположим, выдвинуть версию, что тебя похитили недовольные вальденсы. Прикажу схватить пару-тройку разбойников и выдам их за твоих похитителей, а затем распоряжусь повесить. И Мюльхаузен будет доволен: свершилась праведная месть, а потом тебя похоронят с почестями у стен Святой Каталины.

Хиллер замер, объятый ужасом…

– Что, страшно? – с издёвкой поинтересовался Курт.

Хиллер закивал: умирать ему явно не хотелось.

– Сейчас я освобожу тебе рот, и ты сможешь говорить. Если попробуешь опять «нашёптывать» и лезть тем самым в наши головы и души – убью тут же, не раздумывая. Ты всё понял? – уточнил Курт.

Настоятель опять закивал, струйки пота сбежали с его высокого лба, несмотря на то, что в подвале было достаточно холодно.

Курт сдержал обещание. Хиллер не то, что «нашептывать», говорить-то нормально не мог, ведь он не пил два дня.

– Пить, – еле слышно вымолвил он.

– О нет! Вода нынче стоит дорого! Сначала расскажи мне, отчего ты разыграл столь сложную пьесу, где моей персоне отводилась такая важная роль, – поинтересовался фрайграф. – Советую говорить, иначе прикажу пытать и не посмотрю, что ты имеешь церковный сан. В моём замке лишь один закон – я!

– Много лет назад по вашему приказу был убит отец Конрад и его сподвижник Иоанн Одноглазый, – с трудом выдавил из себя Хиллер.

Фрайграф и майордом многозначительно переглянулись.

– Откуда ты взял этот бред?! – воскликнул Курт.

– Вы сами поведали мне о своём преступлении на исповеди. А я лишь нарушил её тайну и использовал полученные сведения в своих целях, – Хиллер закашлялся. – Прошу вас, дайте воды…

– Стало быть, я был прав: смерть Одри – лишь приманка для фрайшефена! Но зачем тебе понадобилось всё это? – недоумевал Курт. – Ведь у тебя было всё: сан, уважение паствы, золото, серебро, богатый приход!

– Я хотел свершить месть…

– Месть?! – одновременно воскликнули фрайграф и майордом.

– Да, месть… Конрад был моим отцом…

– Твоим отцом? – воскликнул обомлевший Курт.

От таких слов фрайграф схватился за сердце: поистине грехи прошлого не исчезают, а позднее дают о себе знать.

Глава 9

Фрайшефен самозабвенно вёл фем по розыску пропавшего настоятеля Хиллера, но, увы, результаты оставляли желать лучшего: дело было странным и запутанным. Фем недоумевал: куда девалась прежняя проницательность фон Брюгенвальда?

Проволокитив фем примерно месяц, фрайшефен неожиданно для всех представил на заседании в Мюльхаузене двух злодеев-вальденсов. Они убеждали, что именно ненависть к настоятелю подтолкнула их к преступлению: похищению его из дома вдовы и убийству в лесу за городом.

Действительно, тело преподобного отца нашли на указанном вальденсами месте – в лесу, около реки.

Через три дня вальденсов казнили: хотели сжечь на костре, но фрайшефен в последний момент смилостивился и приказал повесить преступников.

Никто, кроме Курта, не знал, что фрайшефен пообещал незадачливым разбойникам позаботиться об их семьях. Особенно о детях, которые ни в чём не будут нуждаться, в противном же случае исход для всех один – смерть.

* * *

Колдовской кристалл, найденный Эриком в заброшенной хижине ведьмы, постепенно овладевал его сознанием. Фрайграф ощущал постоянное желание смотреть в него. В итоге он стал проводить около кристалла дни и ночи напролёт…

Курт понимал, что с господином творится неладное: он плохо ест, почти не выходит и покоев, за исключением необходимости ведения текущих фемов, стал злобным и раздражительным.

Собравшись с духом, Курт отважился войти к господину в покои, нарушив тем самым его уединение.

– Как ты посмел нарушить мой покой?! – возмутился фрайграф, прикрывая кристалл салфеткой.

Наблюдательный Курт сразу же это подметил, но он не знал, что именно утаил от его взора фрайграф.

– Моя дерзость, господин, вызвана лишь беспокойством за ваше здоровье. Вы изрядно похудели, почти не выходите из покоев. Может быть, вас сразил неведомый мне недуг? – Курт глазами указал на стол, на котором покоился накрытый салфеткой кристалл. – Вы ведь всегда доверяли мне, отчего бы вам не поделиться со мной и на сей раз? Уверяю, вам бы стало гораздо легче…

– Да, Курт, вот уже много лет ты – мой майордом и никогда не давал поводов для подозрений или недоверия. Смотри! – фрайграф снял салфетку с кристалла.

– Что это, господин?

– Неограниченная власть над всей Тюрингией! – воскликнул, а точнее, – прорычал фрайграф.

– Власть… Что ж, господин… У вас её и так достаточно. А вдруг эта вещица – дьявольская уловка, чтобы завладеть вашей душой?

– Ты всегда удивлял меня, Курт, своей проницательностью и умом. Ты прав – кристалл дьявольский. Помнишь ведьму Тину из Ландгрей?

– Боже правый! Неужели это тот самый кристалл? – воскликнул Курт, объятый неподдельным ужасом.

– Тот самый, – подтвердил фрайграф.

– Избавьтесь от него, мой господин! Умоляю вас! Он погубит вас! – взмолился Курт и упал на колени перед фрайграфом.

– Мой верный майордом, слишком поздно…

– Нет, господин, не поздно! Я спрячу кристалл! И не скажу вам, куда именно, и тогда соблазн минует вас.

…Прошла неделя. Фрайграф сопротивлялся соблазну, как только мог. Наконец он не выдержал и набросился на майордома:

– Отдай мне его, Курт! Отдай! Я не могу без него!

– О чём вы говорите, мой господин, я не понимаю вас, – солгал Курт, не моргнув глазом.

– Отдай! Иначе прикажу пытать тебя! – вконец разъярился фрайграф.

– Воля ваша, господин фрайграф, все мы в вашей власти, – смиренно ответил Курт.

Так фрайграф прометался ещё несколько дней. Наконец он облачился в кожаный нагрудник, не стал надевать металлические доспехи, взял скрамасакс, гвизарму, сел верхом на лошадь и покинул замок, под страхом смерти запрещая следовать за ним.

Майордом и стража были обескуражены распоряжением своего господина, но подчинились, зная его крутой нрав.

* * *

Через два дня Эрик пересёк границу Саксонского курфюрства, ещё спустя день он без приключений достиг селения Мюркёль и углубился в лес по просеке, заросшей подлеском.

Ноябрьское солнце светило неярко, то и дело прячась за тучами, несущими мокрый снег, но Эрик довольно чётко разглядел отлично сохранившийся егерский домик. Он спешился, привязал лошадь, подошёл к двери домика и постучал. Никто не ответил, за дверью ничто не выдавало присутствия человека в доме. Эрик оглядел дверь: замка на ней не было, тогда он толкнул её, и она легко поддалась, пропуская его внутрь жилища.

Эрик осмотрелся. Судя по всему, дом был жилым, и егерь покинул его ненадолго. Путешественник проголодался: шутка ли, все эти дни он обходился почти без еды, взяв собой в дорогу лишь бутыль гольденвассера, который спасал его своим живительным теплом.

Эрик нашёл вяленое мясо и пресные лепешки в глиняной чаше, видимо, они были предусмотрительно приготовлены егерем. Насытившись, он запил их водой из деревянного ведра, стоявшего на скамье около стола. Затем Эрик пошарил в напоясном кошельке, извлекая из него серебряную монетку, положил её на стол как расплату за обед с гостеприимным неведомым хозяином.

После сытной еды Эрик покинул дом и направился в сторону дольменов в надежде найти следы присутствия Валледы. Он внимательно осмотрел круглый жертвенный камень, обошёл вокруг стоячих глыб-дольменов, но не обнаружил ничего: ни шишек, ни сухих венков, ни тушек мелких животных. В душу закралось сомнение: а жива ли она или, может, ушла дальше, в глубь леса? Ведь столько лет минуло…

Неожиданно воспалённый от бессонницы мозг Эрика воспроизвёл всё, что было много лет назад: жертвенник с венком из сухих трав и стрелки из шишек, указывавшие, в каком именно направлении следует двигаться.

Эрик бегом направился в лес. Местность сильно изменилась за прошедшие годы, но он чувствовал, что движется в правильном направлении.

И вот Эрик достиг древнего, рассечённого надвое дуба. Задыхаясь, он позвал:

– Валледа! Валледа! Ответь мне! Это я – Эрик!

Ответа не последовало. Эрик звал снова и снова, но древний дуб хранил молчание.

Обессилив от безответных призывов, он снял с себя скрамасакс, оставив лишь один кинжал, и предпринял попытку взобраться на дерево.

Дуб был кряжистым и ветвистым, поэтому достичь расщелины Эрику не составило труда, несмотря на свой почтенный возраст. Он, не раздумывая, спустился в его тёмное чрево. Мрак поглотил фрайграфа, несколько мгновений он ничего не видел, пока глаза не начали привыкать к темноте и различать предметы.

Он увидел дневной свет, струившийся через сохранившуюся трещину наверху норы, со временем она стала ещё шире.

Сумрак, образовывавшийся около расщелины, выдавал нечто, лежащее на полу. Эрик подошёл, дабы обследовать находку, и с ужасом обнаружил два скелета – один взрослого человека, а другой, крошечный, по всей видимости, новорожденного младенца.

Сомнений не было: это кости Валледы и её ребёнка, скорее всего, она умерла сразу же после родов.

Поняв, что помощи ждать неоткуда, Эрик издал протяжный вой, подобный волчьему. Он упал рядом со скелетом Валледы и разрыдался в голос.

Неожиданно сквозь пелену слёз фрайграф увидел светящееся облако, оно висело невысоко над останками Валледы. Облако облетело вокруг Эрика и стремительно ударилось прямо ему в грудь. Перед глазами всё поплыло: фрайграф потерял сознание.

* * *

Курт не находил себе места: вот уже неделя минула, как фрайграф покинул замок Брюгенвальд, не сказав никому, куда именно он направляется. Майордом все эти дни старался забыться в повседневных заботах, он радел над каждой безделицей, лишь бы отвлечься от гнетущих мыслей. Он приказал стражнику не покидать дозорную башню и смотреть на дорогу во все глаза, чтобы не пропустить приезд господина.

– Майордом! Майордом! – закричал стражник. – Я вижу на дороге одинокого всадника! Может, это – наш хозяин?

Стражник не ошибся: одинокий всадник был действительно Эриком фон Брюгенвальдом.

Фрайграф ещё издали, завидев своё родовое гнездо, ощутил прилив необъяснимых чувств, которые он ранее не испытывал. В них было всё: и тоска по замку, и любовь к сыну, и привязанность к преданному Курту, и ещё что-то, чего понять он пока не мог. Пришпорив лошадь, он во весь опор помчался к воротам: мост тут же опустился через ров и все обитатели Брюгенвальда, не скрывая своих эмоций, бросились навстречу фрайграфу.

Курт прослезился от радости: слава Богу – хозяин вернулся! Фрайграф спешился под восторженные приветствия своих домочадцев, сразу же направившись к верному майордому.

– Господин… – всхлипнул расчувствовавшийся Курт. – Вы дома…

– Да, Курт! И никуда больше не собираюсь!

Фрайграф похлопал майордома по плечу в знак признательности. Проницательный Курт заметил, что его господин несколько изменился за время отсутствия: лицо его выражало совершенное спокойствие, резкие морщины, которые пролегали вокруг рта и на лбу, почти исчезли, голос приобрёл более мягкий тембр.

Курт с недоумением смотрел на господина… Фрайграф, заметив удивлённый взгляд преданного слуги, спросил:

– Я так сильно изменился за последние дни?

– М-м-м… – промямлил Курт и, решившись, ответил, – да, мой господин, вы заметно изменились, словно помолодели.

Фрайграф улыбнулся, решив, что не стоит обо всем рассказывать Курту…

Примечания

1

Чивитавеккия – населённый пункт на побережье Тирренского моря в Италии.

(обратно)

2

Летоисчисление приведено от Божественного создания мира, что соответствует 1233 году от Рождества Христова, на который перешли в 1449 году на Лозаннском соборе.

(обратно)

3

Римская лига составляла примерно 4 км. Пол-лиги, соответственно, 2 км.

(обратно)

4

Пантакль – талисман со специально начертанными магическими знаками.

(обратно)

5

Машикули – зубцы на вершине крепостной стены.

(обратно)

6

Аркбаллиста относится к ручной артиллерии, стреляет мощными стрелами, аналог арбалета.

(обратно)

7

Смальта – цветная мелкая мозаика.

(обратно)

8

Финифть – цветная эмаль.

(обратно)

9

Сангрини – недорогое итальянское лёгкое вино.

(обратно)

10

Так было суждено судьбой (лат.).

(обратно)

11

Быстро, наспех (лат.).

(обратно)

12

В присутствии нотариуса и свидетелей (лат.).

(обратно)

13

Жить милостью, подачками (лат.).

(обратно)

14

Лектистернес – трапеза, предлагаемая духам.

(обратно)

15

Мадонна – обращение к почтенной, влиятельной женщине в средневековой Италии.

(обратно)

16

Скудо – широко ходившая монета в Италии, Испании и Франции.

(обратно)

17

Браггано – город недалеко от Остии, торговый центр Италии.

(обратно)

18

Гильдии – формировались по профессиональной принадлежности к тому или иному ремеслу.

(обратно)

19

Идеи ордена цестерианцев были в общих чертах схожи с идеями доминиканцев: вера в Бога, аскетизм, умерщвление плоти, постоянные посты и молитвы, проповеди среди населения.

(обратно)

20

Фра – промежуточный иерархический религиозный статус в средневековой Италии: уже не брат-монах, но ещё и не «святой отец».

(обратно)

21

Аутодафе – инквизиционное расследование и сожжение на костре.

(обратно)

22

Гомункул – человек, созданный алхимическим путём.

(обратно)

23

Имеется в виду Аппенинский полуостров, на котором располагается Италия, раздробленная в Средневековье на многие королевства и княжества.

(обратно)

24

Демон-инкуб – существо, дух, приходящий в мир людей для плотских слияний с женщиной.

(обратно)

25

Катары – от греческого «катарос», чистые. Считали, что общение с Богом может свершаться где угодно, отрицали церковь и её обряды. Считали Христа простым смертным человеком.

(обратно)

26

Вальденсы – религиозное течение, последователи Петера Вальденса, выступавшего против продажности и распущенности Римской церкви. Учение вальденсов похоже на учение катаров. Оно отрицает божественность Христа, призывает к аскетизму и воздержанию.

(обратно)

27

Текст буллы (документа, скреплённого папской печатью) был действительно написан Папой Иннокентием IV в 1250 году.

(обратно)

28

1255 год от Р. Х.

(обратно)

29

Фрайшефен – свободный судья в средневековой Германии, чин передавался по наследству старшему сыну. Шефен – судья.

(обратно)

30

Фем – судебное заседание.

(обратно)

31

Далее приведены примеры реальных инквизиционных расследований.

(обратно)

32

Музимон – геральдический монстр с телом козла, головой и ногами барана. На голове монстра имелись четыре рога – два бараньих и два козьих.

(обратно)

33

Бригандина – изготавливалась из шерстяной ткани или кожи, надевалась поверх кольчуги, имела вышивку с фамильным гербом рыцаря, иногда расшивалась металлическими бляхами.

(обратно)

34

Скрамасакс – меч, не являлся обоюдоострым, длиной до 70 см, иногда имел рукоять для обеих рук. Был очень популярен в средневековой Германии.

(обратно)

35

Рутьер – бывший наёмник, промышляющий грабежом и разбоем.

(обратно)

36

Инфанг – право хозяина поместья судить и наказывать вора или разбойника.

(обратно)

37

Аутфанг – право землевладельца задерживать вора или разбойника как на своей земле, так и за её пределами.

(обратно)

38

Гвизарма – топор на длинной ручке, на конце копьё и крюк.

(обратно)

39

Варбилон – стрелы с зубчатым наконечником.

(обратно)

40

Гамбизон – толстый стеганый зипун, одевался под доспехи.

(обратно)

41

Мелузина – русалка с двумя хвостами. На самом деле герб Саксонского курфюрства в этот исторический период неизвестен. С 1356 года он представлял собой щит, скруглённый по нижней кромке с полем из чередования чёрно-жёлтых полос. Поле пересекала зелёная орнаментальная линия, идущая из левого верхнего угла в правый нижний.

(обратно)

42

Виндерхандер – двуручный германский меч, обоюдоострый, хорошо сбалансированный.

(обратно)

43

Hure – шлюхи (нем.).

(обратно)

44

Кондотиерри – наёмная лёгковооружённая конница в Италии.

(обратно)

45

Дольмен – вертикально составленные плиты, перекрытые сверху плоским камнем.

(обратно)

46

Бруктеры – племена, населявшие земли Германии.

(обратно)

47

Этруски – племена, пришедшие в Германию с территории Италии.

(обратно)

48

Ньёрб – бог леса, огня, ветра в германской и скандинавской дохристианской мифологии.

(обратно)

49

Население Саксонии придерживалось католического вероисповедания. Учение вальденсов на этих землях не пользовалось популярностью.

(обратно)

50

Майордом – управляющий замка в средневековой Германии.

(обратно)

51

Вервольф – так в средневековой Германии называли человека-волка или человека-оборотня, по ночам превращающегося в волка и нападающего на людей и домашний скот.

(обратно)

52

Шпильман – странствующий актёр в средневековой Германии.

(обратно)

53

Шванке – короткие комические рассказы, исполненные шпильманом.

(обратно)

54

Буффон – придворный клоун.

(обратно)

55

Грэнтмутер – бабушка (нем.)

(обратно)

56

Спорынья – болезненный чёрный нарост на побегах ржи.

(обратно)

57

Гольденвассер – старинный немецкий ликёр золотистого цвета.

(обратно)

58

Базилика – прямоугольное просторное здание, предназначенное как для проведения церковных обрядов, так и для городских собраний.

(обратно)

59

Кантор – руководитель церковного хора.

(обратно)

60

Магнификат – церковное песнопение.

(обратно)

61

Конфирмация – первое причастие, фактически крещение.

(обратно)

62

Книгсен – поклон, одновременный с лёгким приседанием.

(обратно)

63

Закон фема позволял применять к обвиняемому ограниченный (регламентированный) набор пыток, чтобы не нанести ему сильные увечья.

(обратно)

64

Валет – небольшой кинжал, который вставлялся в пряжку пояса.

(обратно)

65

Квинтал – мера веса в средневековой Европе. Означает упакованный груз, то есть квинтал, который может выдержать ослик при перевозке.

(обратно)

Оглавление

Часть 1 АЛХИМИКИ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Часть 2 МУЗИМОН

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Часть 3 НАСЛЕДНИК ФРАЙШЕФЕНА

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Часть 4 ГРЕХИ ПРОШЛОГО

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?