«Оглашению не подлежит»

Д. Морозов, А. Поляков. Оглашению не подлежит. Повесть

50-летию ВЛКСМ посвящается

1. Гудят провода над Россией

Над заснеженными просторами России занимается неторопливый мартовский рассвет 1921 года. В предрассветной тишине на мартовском тревожном ветру гудят басовыми аккордами телеграфные провода. Они бегут из Москвы на юг, вдоль железной дороги, мимо сожженных станций и поселков, и неслышная посторонним звучит в них, как биение пульса, телеграфная дробь. Москва вызывает Ростов-на-Дону. Разговор по прямому проводу.

МОСКВА: У АППАРАТА ПРЕД ВЧК ДЗЕРЖИНСКИЙ И ТОВ АРТУЗОВ ТЧК

РОСТОВ: У АППАРАТА ЗАМ ПОЛНОМОЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ ПО СЕВЕРНОМУ КАВКАЗУ НИКОЛАЕВ ЗПТ ПРЕД ДОНЧК ЗАВКИН ТЧК

МОСКВА: СООБЩИТЕ ЧТО ВАМ ИЗВЕСТНО О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ОРА НА ТЕРРИТОРИИ ДОНСКОЙ ОБЛАСТИ ВПР

РОСТОВ: ОБЪЕДИНЕННАЯ РУССКАЯ АРМИЯ ЗАСЫЛАЕТ ИЗ СОФИИ ТЕРРОРИСТОВ

МОСКВА: ЗДЕСЬ ЕСТЬ СВЕДЕНИЯ ЗПТ ЧТО ВРАНГЕЛЬ В СОФИИ ГОТОВИТ ДЕСАНТ НА ЧЕРНОМОРСКОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ ЗПТ ПЛАЦДАРМ ДЛЯ ВЫСАДКИ ГОТОВИТ ПОДПОЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ОРА ЗПТ С ЦЕНТРОМ В РОСТОВЕ ТЧК К ВАМ ЗАСЫЛАЕТСЯ АГЕНТУРА ТЧК ЦЕНТРОМ РУКОВОДИТ КРУПНЫЙ ЦАРСКИЙ ГЕНЕРАЛ ФАМИЛИЯ НЕИЗВЕСТНА ТЧК В СОФИИ ЕГО НАЗЫВАЮТ “ВАЖНОЕ ЛИЦО” ТЧК СООБЩИТЕ ЧТО ЗНАЕТЕ ОБ ЭТОМ ТЧК

РОСТОВ: (после паузы) ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ СВЕДЕНИЙ НЕТ ТЧК ОРГАНИЗУЕМ ПОИСК

МОСКВА: КТО ИЗ ТОВАРИЩЕЙ БУДЕТ РУКОВОДИТЬ ЭТОЙ ОПЕРАЦИЕЙ ВПР

РОСТОВ: ТОВ ШАТАЛОВ ЗПТ ТОВ ЗЯВКИН ЗПТ ТОВ НИКОЛАЕВ ТЧК

МОСКВА: У АППАРАТА ТОВ ДЗЕРЖИНСКИЙ ВСЕХ ТОВАРИЩЕЙ ЗНАЮ УВЕРЕН В УСПЕХЕ ТЧК ПРОСЬБА СЧИТАТЬ РАБОТУ САМОЙ УДАРНОЙ ТЧК НЕЛЬЗЯ ДОПУСТИТЬ ВОЗРОЖДЕНИЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ НА ДОНУ ТЧК ФЛОТ ВРАНГЕЛЯ ПОКА В БИЗЕРТЕ ТЧК О ВСЕХ ПЕРЕДВИЖЕНИЯХ БУДЕМ ИНФОРМИРОВАТЬ ВАС ТЧК ВОЗМОЖНА ПЕРЕБРОСКА ДЕСАНТА НА ИНОСТРАННЫХ СУДАХ ТЧК ГЛАВНОЕ ПАРАЛИЗОВАТЬ ПОДПОЛЬЕ С КОМ ПРИВЕТОМ ДЗЕРЖИНСКИЙ ТЧК

В небольшой комнатке на верхнем этаже здания Донской чрезвычайной комиссии два усталых человека молча смотрели на ворох бумажной ленты, лежавшей на полу.

— Что думаешь? — сказал один из них, высокий, широкоплечий, с темными, коротко подстриженными усами.

— Неудобно получается, — сказал второй, — в Москве знают о делах на Дону больше, чем мы.

— У них информация из Софии.

— А концы здесь. Нужно искать.

Шагнув от стены, усатый собрал с пола телеграфную ленту. Широкими ладонями он смял ее в огромный белый клубок.

Он извлек из клубка оборванный конец ленты, бережно, сантиметр за сантиметром, освобождая ее от петель.

— Где он, этот кончик? — сказал Зявкин, положив кулак на холодный каменный подоконник. — Это, брат, задача.

— Ясное дело, трудней, чем банду в камышах выловить. Ну, мы тебе, Федор, опытных ребят подберем. Словом, спать сегодня не придется, займемся планом. Первым делом всякой операции нужно шифрованное название.

— “Клубок” подойдет? — спросил Зявкин.

— А что же, отлично, — Николаев, накинув на плечи кожаную куртку, присел к столу.

— Итак, что у нас есть? Без малого — ничего.

2. Его высокоблагородие есаул Филатов

Есаул Филатов умел владеть собой. Поэтому, когда в дом в станице Пашковской, что около Екатеринодара, где он остановился на ночлег, ранним утром ворвались вооруженные люди, он, быстро оценив обстановку, не стал сопротивляться. Их было пятеро, да и снаружи через открытую форточку (есаул любил свежий воздух) слышались людские голоса и фырканье коней.

— А ну, вставай, — сказал есаулу немолодой человек в штатском пальто, подпоясанном офицерским ремнем.

Есаул сел в постели.

— Позвольте, — мирно начал он, — по какому праву…

— Мы из Чрезвычайной комиссии, из Екатеринодара, — сказал он, — из ЧК, значит. Документы имеются.

Есаул нашел в себе силы вежливо улыбнуться.

— Прошу, — сказал он и достал из-под подушки бумажник. — Сделайте милость: уполномоченный окпрода Филимонов. Командирован из Ростова по делам службы для выяснения, так сказать…

— Оружие имеется? — Винтовка все еще смотрела на есаула. Он раздумывал всего несколько секунд.

— В целях самообороны, — сказал он, доставая из-под подушки кольт. — Сами знаете, какое время…

— Так! — сказал чекист. — Петро, посмотри, нет ли там еще чего.

Молодой посмотрел под подушку, ощупал лежавшую рядом одежду.

— Вроде больше ничего, — сказал он.

— Вставай, одевайся, — снова повторил пожилой и только теперь развернул сложенную вчетверо бумажку, переданную ему есаулом.

— Товарищ Филимонов, стало быть. — Он положил бумагу в карман. — Ну хорошо, там разберемся.

Есаул уже ощутил в себе знакомый прилив энергии, который непременно охватывал его всякий раз, когда нависала опасность. Строгая тайна (и конспирация) окружала его поездку в Екатеринодар с поручением подпольного Ростовского центра ОРА. Документы абсолютно надежны.

Он прошел с поднятыми руками через соседнюю комнату, где у стены, сливаясь цветом лица с ее серыми обоями, стояли насмерть испуганные поповны — хозяйки дома. Он вежливо кивнул им и шагнул за порог, где два красноармейца уже караулили Егора Поцелуева, его старого денщика. Впрочем, сейчас он был вовсе не Егором, а Кузьмой Коршуновым, кучером окрпрода.

Едва Филатов ступил из дверей заднего крыльца, как воздух, словно сабельный клинок, полоснул женский крик:

— Он! Он это! Кровопиец! Кат!

Есаул остановился и медленно повернул голову в сторону крика. Молодая женщина билась в руках державших ее конвойных красноармейцев. К есаулу было обращено ее лицо с красным шрамом, пересекавшим его. Он посмотрел в эти неистовые, налитые темным гневом глаза и вспомнил…

Это было еще летом 1919 года, когда он со своим карательным отрядом был на усмирении в одном из сел вблизи Анапы. Там мужики убили двух стражников-казаков. Есаул вспомнил, как он тогда построил на площади всех жителей и сказал им, что должен был бы расстрелять всех мужиков, но смилуется и расстреляет только каждого десятого. Так он и сделал. Там же, на площади, у стены лабаза. Но вот когда дошла очередь до молодого парня в синей рубахе, из толпы выскочила эта женщина. Есаул ударил ее плетью. Люди кинулись бежать. Есаул скомандовал, и каратели со свистом бросились рубить толпу.

Много было карательных операций у есаула Ивана Филатова до и после, но глаза вот этой бабы преследовали его полтора года. Хоть и было это время полно жестокими и опасными событиями. Бои на Дону, бегство в Крым, служба во врангелевской контрразведке, потом нелегальное возвращение из-за границы под именем Филимонова.

Есаул отвел глаза и криво усмехнулся. Надо иметь особое счастье, чтобы налететь теперь на эту бабу.

Около пролетки есаулу связали руки. Егора не тронули, приняв, видимо, за настоящего кучера. Филатов сел в пролетку, рядом с ним Егор и усатый в штатском пальто. Небольшой отряд сопровождающих вскочил па коней, и они двинулись из станицы.

За станицей Пашковской после часовни начинался спуск к реке. Недавняя оттепель и ночной мороз сделали свое. Пригорок отблескивал ледяной коркой, будто специально политый. Всадники, шедшие впереди, сдержали коней, и тяжелая пролетка обогнала их. Впереди, вдоль прибрежного лозняка шел плотный, укатанный путь. Егор хлестнул лошадей. Связанный есаул упал на чекиста, придавив его к спинке сиденья. Пролетка резко рванулась вперед. Лихо засвистев лошадям, Егор со звериной гибкостью бывалого всадника перегнулся с козел и обрушил страшный удар железного шкворня, лежавшего под сеном, на голову чекиста. Подвинувшись в сторону, есаул плечом выбросил тело на дорогу. Лошади рванули облегченную пролетку вперед. Сзади скользили по обледеневшему спуску конные красноармейцы.

Нет, не зря шесть лет держал при себе есаул Филатов казака Поцелуева.

— Уйдем, ваше благородие, ей-богу, уйдем! — крикнул Егор.

— Разрежь веревку на руках, — прохрипел есаул. Вытащив нож, Егор повернулся к нему.

— Трохи подвиньтесь, — сказал он. — Ваше благо… — и вдруг упал на есаула. Выстрел Филатов услышал потом, а может быть, это были другие выстрелы. Лошади, потеряв управление, несли, но скоро правая упала, сломав дышло, пролетка перевернулась, и есаул полетел на дорогу.

Филатов пришел в себя в тюремном госпитале в Екатеринодаре, около его кровати, снова, как и тогда, в станице Пашковской, стоял остроносый парень. На следствии есаул отказался отвечать на вопросы. Но его ответы не очень были нужны. Жители рыбачьего поселка около Анапы опознали его, а факт убийства чекиста Никандрова был налицо. Поэтому революционный трибунал вынес приговор: расстрелять бывшего есаула Ивана Филатова как белого карателя и убийцу.

Есаул усмехнулся. Он мог бы сказать им, что, расстреляв его, они сами встанут на краю могилы. Есаул вспомнил свою последнюю встречу с Врангелем. Барон выступал перед узким кругом офицеров и генералов своего штаба. Он был в хорошем настроении. Накануне в переговорах с союзниками было достигнуто соглашение о получении займа. Кроме того, англичане обещали, что в высадке нового десанта на Кубань примет участие 25-тысячный экспедиционный корпус. Филатов смотрел тогда на этого подтянутого человека в белой черкеске и с волнением слушал его высокий, немного надтреснутый голос.

— За поруганную веру и оскорбленные ее святыни, — говорил Врангель, — за освобождение русского народа от ига каторжников и бродяг. Помогите мне, русские люди, спасти родину! — Врангель склонил перед собравшимися голову, резко вскинул ее, повернулся и вышел. Филатов заметил, у некоторых блеснули слезы.

После приговора есаул Филатов кашлянул и внезапно охрипшим голосом произнес:

— Если б ваши хамские морды попались мне, я бы вас четвертовал!

— Уведите осужденного! — спокойно сказал председатель трибунала.

Есаул Филатов, сохраняя твердую уверенность, что будет отомщен, отправился в камеру смертников ожидать приведения приговора в исполнение. О помиловании он не просил.

3. Без малого — ничего

— Они, брат, в бирюльки с нами играть не собираются, — говорил Николаев, меряя шагами свой кабинет. — Ясно, что эти налеты, ограбления, покушения пока цветочки. Подготовить десант — вот их главная задача. Сколько бы мы ни ловили этих недобитых деникинцев, сколько бы ни разогнали банд, угроза не минует до тех пор, пока существует у нас под носом этот центр, пока у них есть связь с Врангелем.

Николаев остановился перед Федором Зявкиным, сидевшим у стола.

— Вот ты, как председатель Дончека, можешь сказать, что на сегодня среди массы казачества есть антисоветские настроения?

Федор, молодой, широкоплечий, с темными, ровно подстриженными усами, провел ладонью по широкому лбу.

— Нет, — сказал он и отрицательно качнул головой, — нет никаких таких настроений у массы казачества. После отмены продразверстки трудовой казак целиком за нас. И воевать людям надоело.

— Но теперь смотри, — сказал Николаев. — Приезжает в станицу бывший царский генерал, собирает казаков. “Братья казаки, — говорит. — Отечество! Родина!” Всякие высокие слова. Тридцать человек из ста поднимает на коней? Это факт, поднимает!

— Что ты меня агитируешь, Николай Николаевич? Всю эту обстановку я не хуже тебя знаю. У белого подполья опыт, там и контрразведка и охранка. А у нас? Вчера я опять разговаривал с Москвой, — сказал Федор, — с Артузовым. Несколько дней назад он направил нам в помощь из Астраханского ЧК одного опытного сотрудника.

— Об этом я знаю. Не хотел раньше времени говорить тебе, — ответил Николаев. — Не знал, как ты отнесешься. Поручил кому-нибудь встретить этого товарища?

— Миронову поручил. Пусть поселит его где-нибудь в городе. К нам этому товарищу ходить не следует, в городе его не знают, и хорошо.

Николаев согласно кивнул головой.

— Давай расскажи теперь, как у тебя с планом “Клубок”? Есть что-нибудь?

— Без малого — ничего, — вздохнул Зявкин, открывая папку, на которой синим карандашом было написано всего одно слово: “Клубок”.

— Смотрели мы снова все дела за последнее время. Как бы где зацепиться. Помнишь убийство на Братской улице?

— Ну еще бы! Это из назаровской банды публика. Или от Маслака. Так ведь их осудили уже?

— Вот тогда во время облавы был арестован некто Попов Юрий Георгиевич. Оружие при нем было, крупная сумма в валюте. Мануфактуру скупал. Выяснилось — бывший сотник, состоит в банде некоего есаула Говорухина и специально послан в Ростов.

— Не томи, — сказал Николаев. — Сейчас-то он где?

— Сидит, голубчик, у нас здесь, во внутренней тюрьме, и пишет покаянные письма. Прочел я их, вот они, — Федор вынул из папки небольшую пачку листов, исписанных неясными карандашными строчками. — Я тебе вкратце расскажу: был он эсером, это еще в студентах. А сам сын здешнего ростовского врача. На фронте был. Потом вернулся в Ростов, по настоянию друзей и папаши примкнул к Корнилову, участник “Ледяного похода”. В Деникине, как он сам пишет, разочаровался, верил Врангелю, но и тот, говорит, обманул. Бросили его в керченский десант, и после, считая, что иного хода нет, он примкнул к банде этого Говорухина.

— А в Ростов зачем явился? — спросил Николаев.

— Объясняет, что послали его за мануфактурой, оборвались казачки. Валюту получил от самого Говорухина. Я допрашивал его еще раз. Похоже, что не скрывает ничего. Рассчитывал за границу уйти.

— Ну, за границу — это не так просто, если в одиночку.

— Обещала ему тут помочь одна особа. Некая Анна Семеновна Галкина, — Федор открыл следующую страничку в папке. — Бывшая медицинская сестра в госпитале, где работал папаша Попова. Вот она и сказала сотнику, что есть у нее связи с надежными людьми.

— Так, так, — Николаев заинтересованно присел к столу. — А что за люди?

— Попов говорит, у него осталось впечатление, что Галкина связана с какой-то организацией, тем более однажды встретил у нее есаула Филатова, про которого слышал, что тот состоит в каком-то подпольном штабе.

В дверь постучали. Секретарь Николаева заглянула в кабинет.

— Здесь товарищ Миронов, — сказала она. — Я ему сказала, что вы заняты, но он… — секретарша пожала плечами.

За спиной у нее уже виднелась кудрявая голова начальника разведки Дончека Павла Миронова. Николаев махнул рукой:

— Ну заходи, что там стряслось?

Павел Миронов втиснулся, наконец, всей своей могучей фигурой в кабинет. Был он в штатском пиджаке, гороховых новеньких галифе английского покроя. Крепкие ноги бывалого кавалериста туго схватывали кожаные краги цвета спелой вишни.

— Это что же, — сказал он без всяких предисловий, — вроде насмешка над нами получается? Встретил я сегодня этого нового сотрудника, думал, действительно товарищ опытный, а это, я не знаю… — Миронов на секунду остановился и решительно сказал: — Хлюст какой-то, и только! К тому же птенец, я его пальцем одним задену…

— А вот это не рекомендую, не задевай, — вдруг перебил его Зявкин. — Себе дороже будет. Тебе самому-то сколько лет?

— Двадцать пять.

— Ну, значит, вы с ним почти годки. Я Лошкарева немного знаю, — сказал Николаев. — Где поселили его?

— На Торговой улице.

— Сам-то хоть не появлялся там?

— Обижаете меня, Федор Михайлович.

— Ну хорошо. А что касается Лошкарева, то внешность его тут ни при чем. Тебе, как разведчику, пора бы понимать.

— Да ведь обидно, значит, мы вроде своими силами не можем справиться, не доверяют нам? — криво улыбнулся Миронов.

Николаев решительно поднялся со своего места.

— Ты вот что, товарищ Миронов, — сказал он, — говори, да не заговаривайся. Ежели бы тебе не доверяли, так ты бы здесь и не был.

Миронов в сомнении покачал головой.

— Не знаю, — сказал он, — только очень уж он какой-то хлипкий, интеллигент, одним словом. И вообще, не внушает…

— Чего он тебе не внушает? — спросил Зявкин. — Этот парень с малых лет на конспиративной работе. Ты вот что, Павел, для связи (с нами) назначь ему Веру Сергееву. Ни сам, ни твои ребята около Лошкарева вертеться не должны. Он пусть пока с дороги приводит себя в порядок. Веру я проинструктирую сегодня. Встретимся с ней за Доном. Обеспечишь это дело. Ну, а сейчас пока садись послушай.

Они просовещались еще минут сорок. Миронов почти не вмешивался. Только один раз, когда он услышал, что за Галкиной не следует пока устанавливать наблюдения, запротестовал:

— Так она сбежит, скроется!

— Вот ежели установим наблюдение, го непременно сбежит, — сказал в ответ Николаев. — Учти, что вокруг нее не гимназисты ходят, а господа контрразведчики, этих на мякине не проведешь, клевать не станут. Уверен, что они и за тобой наблюдают не первый месяц.

— Вот мы и дадим им не мякину, а зернышко, — вставил Зявкин, — пусть клюнут.

— Но помяните мое слово, эта мадам смотается, — угрюмо сказал Миронов.

На том разговор и закончился.

4. Корнет Бахарев — невольник чести

Через четыре дня чекистам действительно пришлось вспомнить слова Миронова. Под вечер он пришел угрюмый и злой в кабинет Зявкина.

— Так вот, сбежала мадам Галкина, и вещички оставила, Федор Михайлович.

— Сбежала? — Зявкин широкой ладонью потер щеку. — И далеко?

— Адреса, к сожалению, не оставила. Ведь говорил я! Наблюдения не установили.

— Ой, Павел! — Зявкин хитро подмигнул Миронову. — А мне что-то кажется, что не сдержал ты слова.

Зявкин был прав. Миронов действительно за два дня до неожиданного исчезновения Галкиной послал своего сотрудника Петю Ясенкова выяснить некоторые подробности. Ясенков был парень толковый и разузнал, что Анна Семеновна живет во флигеле на Малой Садовой, имеет возраст лет под тридцать, одинока и миловидна. Ведет себя тихо, скромно, с соседями дружбы не водит, но и не задается.

— Она, вишь ли, кубыть не из простых, — говорила Ясенкову бойкая дворничиха. — То колечко золотое продаст, то серьги. Все ноне живут как могут, — вздохнула она в заключение. — Бывают и знакомые, как не бывать, женщина она видная. Только это все из госпиталя, барышня-то раньше в госпитале была милосердной сестрой.

Ясенков строго-настрого предупредил дворничиху, чтобы никаких разговоров о его визите не было. Однако на следующий день произошли события, о которых ни Ясенков, ни дворничиха, ни сам товарищ Миронов ничего не знали.

С утра Анна Семеновна чувствовала себя как-то особенно тревожно. Заваривая к завтраку морковный чай, она заметила небольшого паука, спускавшегося по окну кухни на едва видной серебряной ниточке. “Паук — это к письму!” — вспомнила Анна Семеновна примету. Попив чаю, она успокоилась, стала собираться на базар. Может быть, опять удастся встретить того грека? Он, пожалуй, дороже всех платит за золото.

Она вышла в сенцы. На полу лежал измятый и замусоленный конверт. С замирающим сердцем она разорвала его. Почерк был ей хорошо знаком.

“Драгоценная Аня! Шлю привет и целую крепко! Аня, меня на днях расстреляют. Напиши домой, сообщи им, где мое золото. А часть можешь оставить себе, ту, что у тебя. Карточек моих дома много, возьми себе на память. Целую вечно и прости! Иван”.

Боже! Иван арестован! Когда написано это письмо? Она снова посмотрела на записку: “Екатеринодар, 29 марта”. Прошла целая неделя, может быть, она держит в руках записку покойника?

Анна Семеновна вошла в комнату, медленно сняла с себя пальто. За что именно арестовали Ивана? Если это связано с теми поручениями, которые она передавала ему, то… Она живо представила себе, как в эту ее тихую полутемную комнатку врываются пьяные солдаты (в том, что они будут пьяные, она почему-то не сомневалась), ее хватают и увозят туда, в большой дом на Садовой.

За дверью послышался шум. Схватив с комода сумочку, в которой у нее лежал маленький вороненый браунинг, она стиснула ее у груди, не в силах пошевелиться. Тихо. Должно быть, кошка. В углу мелькнула какая-то тень, и прежде чем она сообразила, что это ее собственное отражение в зеркале, ее уже била нервная лихорадка.

Она вплотную подошла к зеркалу, в упор на нее смотрело бледное лицо с близко поставленными темными глазами. Оно казалось белее от темной косы, лежавшей на плече.

— Нет, так с ума можно сойти, — сказала Анна Семеновна и сама не узнала своего голоса.

Она решительно подошла к комоду. В углу самого нижнего ящика пальцы ее нащупали большую аптекарскую склянку. Открыв притертую стеклянную пробку, брызнула содержимым на тонкий платок. По комнате поплыл острый запах эфира.

…Проснулась она в полной темноте от настойчивого стука в дверь. Не понимая и не вспомнив еще ничего, она зажгла лампу, держась за стену, дошла до двери и открыла.

Перед ней стоял человек в зеленоватом, тонкого английского сукна казакине, отороченном барашком, в казачьей кубанке, которая как-то не очень шла к его явно интеллигентному молодому лицу с офицерскими тонкими темными усиками. Лицо его Анне Семеновне показалось знакомым, только она никак не могла вспомнить, где и когда именно его встречала.

— Прошу прощения, сударыня, — сказал молодой человек, — могу ли я видеть Анну Семеновну Галкину?

Голос пришедшего и свежий воздух, ворвавшийся в дверь, вернули Анне Семеновне ощущение реальности происходящего.

— Входите, — ответила она. — Галкина — это я. С кем имею честь?

Молодой человек не спешил отвечать. Он снял кубанку и шагнул через порог. В комнате, потянув несколько раз носом, он повернулся к Анне Семеновне.

— Эфиром изволили баловаться? Не одобряю!

У Анны Семеновны в голове трещало и гудело, развязность незнакомца вывела ее из оцепенения.

— Что вам за дело до этого? — раздраженно сказала она и прибавила огня в лампе. — И вообще, прошу назвать себя.

— Мое имя вам не знакомо, — ответил гость, — а насчет эфира-то я так, из медицинских соображений. Необычайно вредно.

— Говорите, что вам надо! — уже не на шутку разозлилась Анна Семеновна.

— Извольте, — молодой человек пожал плечами, — прочтите вот это письмо. — Н он протянул ей сложенный вчетверо лист бумаги.

— Боже мой! Опять письмо! — Анна Семеновна с трудом поставила лампу на стол и присела рядом.

“Дорогая Аннет!

Человек, который принесет тебе это письмо, заслуживает всякого уважения и доверия. Он многое уже совершил для общего дела. Доверься ему, и вместе вам удастся облегчить мою судьбу. Прошу тебя об этом в память о папе. Любящий тебя Юрий”.

В голове у Анны Семеновны был какой-то сумбур. Иван Филатов, теперь Жорж Попов! Она знала, что Жорж полтора месяца назад был арестован. Теперь они оба как бы объединились в ее представлении. Она ощутила странное и таинственное чувство, какое бывало у нее в прежние годы на спиритических сеансах.

“Нет, я все-таки где-то видела его”, — подумала она, глядя на пришельца, а вслух сказала:

— Кто вам дал это письмо?

— Позвольте прежде представиться, — ответил он, — корнет Бахарев Борис Александрович, — он слегка поклонился и прищелкнул каблуками. — Письмо я получил из собственных рук Юрия Георгиевича.

— Но ведь он арестован?

Гость пожал плечами.

— К сожалению, не один он. Мне тоже долгое время пришлось разделять с ним судьбу. Но, слава богу…

— Значит, вы были вместе с ним! Как же вам удалось… — она остановилась в поисках слова.

— Нет, нет, — сказал Бахарев, — не волнуйтесь, я не бежал. Видите ли, когда мы с вами будем больше знакомы, — он сделал многозначительную паузу, — я смогу подробнее рассказать. Деньги значат кое-что и в наше время.

Анна Семеновна почувствовала, что мистика тает.

— Так что же вы хотите от меня? — спросила она.

— Я? — недоуменно переспросил гость. — Я совершенно ничего. Юрий взял с меня клятву, что я обращусь к вам и мы вместе попытаемся вызволить его. В данном случае я невольник чести.

Анна Семеновна задумалась. Почему-то больше всего ее занимала мысль, где она видела этого человека раньше.

— Собственно говоря, — начал он, — сотник Попов питал, может быть какие-то ложные иллюзии, и вы вовсе не намерены…

— Нет, нет. — Анна Семеновна положила руку на плечо гостя. Она слушала давно известную ей историю Жоржа Попова о том, как сам генерал Корнилов прикрепил ему на шею “Анну с бантом”, о том, как он скрывался, потом как голодал, как, наконец, в тюрьме непрерывно рассказывал своему товарищу о любви к ней, а сама думала совсем о другом, о первом письме, полученном ею сегодня, об Иване Филатове.

— Это хорошо, — сказала она наконец, — хорошо, что боевые друзья не оставляют друг друга в беде. Но… — она остановилась и вытерла слезы платочком, все еще зажатым в кулаке, — может быть, я буду непоследовательной, но есть случай более экстренный и трагичный.

Она протянула Бахареву записку, полученную утром. Анна Семеновна видела, что корнет был искренне потрясен содержанием этих нескольких слов. Он вскочил и прошелся по комнате.

— Иван Егорович Филатов? Я слышал о нем. Когда вы получили это письмо?

— Сегодня!

— И вы все еще здесь? А не кажется ли вам странным, что человек, который принес его к вам, не счел возможным зайти? Вам немедленно нужно переменить квартиру!

— Сейчас? Но, боже мой, куда же я пойду?

— Это я беру на себя.

Корнет Бахарев картинно повернулся, и в свете разгоревшейся лампы Анна Семеновна внезапно узнала это лицо, вспомнила, где она его видела. Ну конечно! Он похож на Лермонтова!

— Итак, — говорил он, — долг товарищества повелевает мне взять его судьбу в свои руки. Завтра утром я отправляюсь в Екатеринодар. Я не пожалею жизни, чтобы спасти Ивана. А сейчас собирайтесь. Вы будете жить в другом месте,

5. Отрывки из одного разговора

Ранним утром по ростовскому бульвару не спеша прогуливались два человека. Один из них, в старом купеческом картузе, с висячими усами подковой, был плотен, нетороплив. Второй, в инженерской фуражке и старом потертом пальто с бархатным воротником, ростом прям, чисто выбрит. Он нес в руках полированную ясеневую трость, на которой были видны следы снятых украшений.

Человек в картузе говорил тихо, мягко и вкрадчиво:

— Помилуйте, Александр Игнатьевич, я ведь и сам человек не новый, знаю, чего можно, чего нельзя. Поверьте, не стал бы вас тревожить, если бы не такой казус.

— Казус! — перебил его человек с тростью. — У вас вечно, Новохатко, казусы. Подумаешь, девчонка сбежала. Испугалась, значит. Дура, истеричка, мне давно известно, что она кокаин нюхает!

— Эфир, — уточнил усатый. — Но позвольте заметить вам, что сбежала не просто девчонка, а связная…

— Потише вы со своими терминами! Не дома. Я еще не знаю, от чего будет больше вреда — от нашей с вами встречи или от ее побега. Что она, в сущности, о нас знает, кроме адреса Валерии? Ничего. Надеюсь, указания Филатову передавались в зашифрованном виде?

— Вы что же, Александр Игнатьевич, считаете меня, простите, глупцом?

— Ну, не сердитесь, Новохатко, вам известно, как мы вас ценим. Но сказать по правде, в штабе были раздражения, узнав о последней вашей акции. Ну чего вы добились, убив четырех комиссаров? Ровно ничего. Труднее стало работать, и несколько нужных нам офицеров оказались за решеткой.

— Хорошо вам рассуждать, Александр Игнатьевич, а у меня в городе двести человек боевых офицеров. Их без дела держать нельзя — раскиснут.

— Но объясните же им, что сейчас не то время. Нужно быть наготове. Растолкуйте им это. Все мы горим ненавистью к большевикам, но…

Плотный человек в картузе крепко сжал локоть своего собеседника.

— Простите, теперь, кажется, я забылся, — сказал тот. — Так что же все-таки было известно этой девице?

— Она однажды видела князя.

— Видела? — Высокий остановился. — Это другое дело. Вы меня поняли? Только, пожалуйста, чтобы все было тихо.

Человек в картузе молча кивнул головой.

— Какие последние сведения о Филатове? — снова обратился к нему высокий.

— Плохие, Александр Игнатьевич, его приговорили к расстрелу, три дня назад туда выехал наш человек, попробует узнать, какие он дал показания.

— Черт возьми, дурацкая случайность! Он был нам так нужен! Кого теперь посылать в Софию?

Некоторое время они шагали молча. Потом высокий сказал:

— Пользуйтесь случаем, что мы встретились, уважаемый Николай Маркович, я хотел бы сказать вам, что в ближайшее же время необходимо организовать проверку боеспособности людей Назарова.

— Сделаем, — коротко ответил человек в картузе. — Я сам поеду. А что, предполагается скоро?…

— Всему свое время. Ошибаться нам непозволительно, дорогой мой, мы должны ударить наверняка.

— За офицеров я спокоен, но вот рядовое казачество — тут каждый день важен.

6. Собственноручные показания начальника караула особого отряда Поликарпова Н.Н. от 6 мая 1921 года

По поводу побега из-под стражи осужденного, бывшего есаула Филатова, случившегося 2 мая, могу объяснить следующее.

Накануне всемирного праздника трудового пролетариата, 30 апреля, я заступил в наряд по охране тюрьмы при революционном трибунале, где товарищ Кононов, отправляя меня на этот участок, особо предупредил: смотри, Поликарпов, в оба, поскольку всякая контра в канун нашего боевого праздника может проявлять всякие вылазки, рассчитывая на притупление с нашей стороны бдительности и сознательности.

Но я заверил товарища Кононова, что ничего подобного мы не допустим и в день праздника службу будем нести как положено.

В 12 часов ночи Первого мая прибывает в караулку нарочный с пакетом от товарища Кононова. Пакет был с пятью сургучными печатями, которые я лично осмотрел, и они были в полной исправности. А нарочного я лично знаю как Петра Храмова, служил с ним раньше в одном эскадроне.

Пакет этот я лично после осмотра печатей и проверив документы нарочного вскрыл, где обнаружил предписание о срочной доставке к ночному поезду на Ростов осужденного, бывшего есаула Филатова, который содержался в одиночной камере перед исполнением приговора.

Приказ был доставить лично мне, и подпись была товарища Кононова, которую я знаю хорошо.

После чего я пошел будить осужденного, но он в своей одиночной камере не спал, а холил из угла в угол.

Я ему сказал: “Собирайся и выходи”. А он мне ответил: “Наконец-то”.

Я ему ничего не ответил, куда есть приказ его доставить, но он, выйдя из камеры в коридор, стал ругаться и произносить всякие контрреволюционные высказывания, где я его строго предупредил, чтобы он мне не булгачил остальных арестованных среди ночи.

На станцию со мной поехали товарищ Кнопкин, как ездовой, и верхом сопровождал товарищ Жуков, а больше взять было некого, так как вскоре была смена.

Осужденного я связал и посадил в пролетку. Сам сидел рядом. Верх, то есть крыша, был поднят, и он не мог видеть, куда его везут.

По прибытии на вокзал товарищ Жуков спешился, оставил коня на площади, где был пост, и мы вместе повели арестованного к коменданту. При этом бывший есаул Филатов сказал: “Зачем мы приехали на вокзал?”

Зашли к коменданту, его на месте не оказалось, и дежурный сказал подождать. Я посадил арестованного на табурет посреди комнаты, сам стоял рядом, а товарищ Жуков у стола стал пить кипяток, потому что недавно сменился с поста и поесть не успел.

В это время в дежурку зашел гражданин, которого я сразу по обличью посчитал за сотрудника ЧК. На нем была надета кожанка и фуражка с красной звездой.

После чего этот гражданин подходит прямо ко мне и называет меня по фамилии Поликарповым. Он сказал, что по поручению Кононова примет от меня арестованного. При этом присутствовал дежурный по станции, фамилию которого я не знаю. Этот гражданин предъявил мне документы, где он значился как уполномоченный Дончека Миронов. Я документ проверил, а он мне сказал, что выдаст расписку за арестованного, потому что поезд скоро уходит. Я сказал, что надо дождаться коменданта, но он ответил: вот же здесь есть дежурный — это все равно. После этого он написал расписку по всей форме.

Я спросил, не надо ли ему помочь, чтобы конвоировать до вагона. Он ответил: “Сам справлюсь”, — и по-, казал оружие (кольт, который был у него в кармане куртки). Личность его я хорошо запомнил, потому что. он похож на знаменитого писателя Лермонтова. После этого он скомандовал арестованному выходить, а мы остались в дежурке ввиду того, что товарищ Жуков предложил мне вместе с ним попить кипятку.

Примерно минут через пять в дежурку заходит комендант вокзала товарищ Лебедев и с ним незнакомый мне товарищ в штатском. Последний спросил у меня, где арестованный, которого нужно отправить в Ростов, на что я доложил, что сдал его под расписку товарищу Миронову из Дончека.

Этот товарищ в штатском говорит: “Миронов из Дончека — это я, а кому ты сдал арестованного?”

Тут я и товарищ Жуков стали у него спрашивать документы, но он стал на нас ругаться контрами и грозился применить оружие. Я хотел было выйти из дежурки, чтобы задержать того человека с арестованным, но товарищ Миронов приказал меня и Жукова обезоружить и посадить под арест, при этом я заметил, что дежурный по станции чего-то радовался.

Потом была поднята в ружье рота охраны и оцеплена станция, а я нахожусь под арестом до сего времени.

Ежели я в чем виноват, прошу рассмотреть меня по всей строгости революционного закона.

К сему ПОЛИКАРПОВ Н.Н.

РЕЗОЛЮЦИЯ: т. КОНОНОВ! Сдайте документ в секретный архив, а тов. Поликарпова переведите на другую работу.

7 мая 1921 г.

7. Риск — благородное дело

Когда незнакомый человек в кожаной куртке вывел Филатова из комнаты коменданта Екатеринодарского вокзала, прошел вместе с ним сквозь все посты и под конец, сунув ему в руку кольт, сказал: “Теперь дело за вами, есаул, бегите”, — Филатов едва не потерял сознание.

Незнакомец, лицо которого Филатов запомнил с фотографической точностью, назвал ему адрес, по которому он должен прийти в Ростове. Дальше все происходило как во сне. Он бежал через стрелки и тупики. Сзади была тревога, погоня, стрельба. Он пролезал под вагонами и платформами и, наконец, уже под утро втиснулся в какую-то теплушку, битком набитую дурно пахнувшими людьми. Проснулся он уже довольно далеко от Екатеринодара в вагоне, где ехали мужики-мешочники. Они поглядывали на постороннего довольно недружелюбно, и поэтому он счел за благо па первой же станции выскочить из вагона. Прямо возле эшелона, шипя и ухая, разводил пары поблескивавший новенькой краской бронепоезд с красными звездами.

В первую минуту Филатов хотел было свернуть в сторону, но потом побоялся сделать даже и это. “Могут обратить внимание”, — подумал он и, внутренне сжавшись, нетвердо пошел вдоль зеленых бронированных вагонов. Миновав паровоз, впряженный, как водится, в середину состава, он проходил мимо раскрытой двери, как вдруг услышал:

— Иван! Боже мой, ведь это Иван! — Какой-то грузный человек спрыгнул с подножки бронепоезда и встал перед ним. Филатов узнал своего родного дядю, Федосея Ивановича Куркина, брата матери.

Всего на час зашел в тот день бронепоезд № 65 на станцию Тихорецкую, чтобы взять уголь, и именно в этот час здесь должны были сойтись пути людей, не видавших и не слышавших ничего друг о друге бесконечных четыре года гражданской войны.

Федосею Ивановичу, бывшему офицеру, ныне командовавшему красным бронепоездом, не составило труда подбросить племянника на несколько станций поближе к Ростову, а потом устроить его на пассажирский поезд. Конечно, он ни на секунду не усомнился в том, что рассказал ему о себе племянник.

Солнечным майским утром, преображенный дядиной бритвой и частью его гардероба, есаул Филатов вышел на привокзальную площадь в Ростове, понял окончательно, что он все-таки выжил, черт побери! Мысли его, пожалуй, в первый раз за все дни вернулись к тому незнакомому человеку в кожаной тужурке.

Кто это был? Вряд ли центр ОРА стал бы связываться из-за него с таким рискованным делом. Они, конечно, выяснили, что арест его был случайным, и на том успокоились. Кто мог пойти на такой риск?

Свернув от вокзала по направлению Сенной, Филатов прошел несколько кварталов и в путанице переулков нашел названный ему дом и квартиру. Он постучал. Дверь открыла Анна Семеновна Галкина…

В тихой комнатке конспиративной квартиры сидели два немолодых господина, те самые, которые несколько дней назад гуляли в садике возле собора.

Огня не зажигали, достаточно было довольно яркого света большой лампады, пламя которой множилось, отражаясь в золоченых ризах больших икон и ярко начищенном томпаковом самоваре, стоявшем на столе.

Николаи Маркович Новохатко налил гостю — Александру Игнатьевичу Беленкову — второй стакан чаю и бережно передал его.

— Хороший чай у вас, настоящий кузнецовский. Где достаете?

— Пустяк, Александр Игнатьевич, есть кое-какие люди, за денежки все могут. Благо пока есть чем платить. Кстати, позвольте спросить, что слышно в штабе насчет новых ассигнований?

— Следует ожидать, что они поступят после инспекции, которую вот-вот должен провести у нас Софийский штаб. И знаете, кто будет нас инспектировать? Сам генерал Эрдели.

— Боже мой! — Новохатко перекрестился. — Одно это имя вселяет в сердце предчувствие успеха. Ну, да ведь у нас есть что показать! Не зря хлеб едим.

— Да, вот что, уважаемый, ваш посланец из Екатеринодара вернулся?

— Так точно, Александр Игнатьевич, как раз хотел вам об этом доложить. Обстоятельства задержания есаула в станице Пашковской вам, ваше высокоблагородие, уже известны. Далее — ни на следствии, ни на суде Филатов ничего не сказал о своих связях со штабом ОРА. Агент установил, что второго мая сего года есаул Филатов при конвоировании его на вокзал бежал…

— Зачем его конвоировали на вокзал?

— Было распоряжение отправить его в Ростов.

— Чье распоряжение, черт подери?

— Из Москвы…

— С этого надо было начинать, милейший! Вы понимаете, что это значит? Расстрелять его могли и в Екатеринодаре. Ясно, этот мерзавец после приговора заявил, что он может дать сведения чрезвычайной важности. Это бесспорно, — кулак Беленкова слегка пристукнул по столу. — Ну-с, а дальше?

— Его похитили по подложным документам.

— Надеюсь, это был ваш человек?

— Нет, ваше высокоблагородие. Наш агент был на месте, говорил с дежурным по вокзалу. Этот дежурный и описал человека, который пришел с подложными документами и забрал есаула. А потом явились чекисты. Ну, естественно, была тревога.

— Естественно, вы считаете? — Беленков задумался. — Так кто же, по-вашему, этот человек?

— Я полагал, это по вашей линии, — тихо сказал Новохатко.

— Я бы дорого дал за это, — сказал Беленков. — Одно ясно, Филатов, спасая свою шкуру, продался им. Иначе не было бы вызова. Это могла быть только группа, неизвестная нам. Ну, скажем, от генерала Пржевальского или англичане. Словом, так или иначе нужно найти следы Филатова и этого человека, который его похитил.

— Слушаюсь!

— Что-то у нас в последнее время становится много неразрешенных загадок. Что с этой девицей Галкиной, вы нашли ее?

— Адресок установили, Александр Игнатьевич. Переехала на другую квартиру, кто-то, видимо, спугнул ее. Живет около Сенного базара. Никуда почти не выходит, шмыгнет на базар и обратно.

— Хорошо, пока наблюдайте. Если будет установлена связь с “чрезвычайкой”, ликвидировать немедленно.

— Наблюдаем-с!

— Так, теперь с вашим списком. В штабе ему придают самое серьезное значение. В день высадки десанта ваши боевики в городе должны будут в кратчайший срок уничтожить всех, кто там поименован. Учтите, что большевики часто меняют руководителей.

Беленков не успел договорить, как в бесшумно раскрывшуюся дверь не вошла, а скорее вкатилась полненькая, круглая старушка. Она, не обращая внимания на гостя, нагнулась к уху Новохатко и что-то прошептала.

— Прошу прощенья, Александр Игнатьевич, срочный визит оттуда, от Сенного базара, — и, не дожидаясь ответа, вышел.

Беленков, скрывая раздражение, встал и прошелся по чистым, выскобленным половицам. Все-таки тяжелое наступило время. Ему, полковнику генерального штаба, кадровому разведчику, приходится иметь дело с каким-то Новохатко из охранного отделения, “Пришить” — это они могут.

Размышления полковника прервал хозяин, с вытаращенными глазами влетевший в комнату.

— Ваше высокоблагородие, Филатов вчера явился на новую квартиру Галкиной! И еще один там! Судя по описаниям, тот, который украл его у чекистов. Прикажете накрыть всех разом?

8. Здравия желаю, господин полковник!

Хорунжий Говорухин пил уже третью неделю. Пил с того самого дня, когда узнал, что в камышах под Елизаветинской снова объявился полковник Назаров.

— Выплыл-таки, трехжильный черт, — пробормотал хорунжий, услышав эту весть.

И снова вспомнилась ему августовская ночь, когда плыли они вдвоем с полковником через быструю реку Маныч.

Было это с год назад. Бесславно закончился десант, брошенный по приказу Врангеля из Крыма под Таганрог. Командовал десантом полковник Назаров. Половина десанта здесь же полегла на пустынном азовском берегу. Вторую половину удалось Назарову увести на север.

С месяц шли они по правому берегу Дона. Творили расправу над Советами, над мелкими отрядами красных. Но у станицы Константиновской красные бросили на них регулярные части.

Двое суток длился бой, и хорунжий до сих пор не может понять, как тогда удалось ему с полковником Назаровым уйти. У самого Маныча возле небольшого хутора настиг их какой-то отряд. Коней постреляли, а полковника ранило в плечо. Все же ушли, до вечера отлежались в перелеске, а ночью поплыли через Маныч. Хорунжий взял себе полковничье оружие. До середины уже доплыли, как полковник стал тонуть…

Никогда не забудет хорунжий, как скользкая и холодная рука ухватила его за плечо, потащила под воду. Вывернулся хорунжий, ногой оттолкнул полковника и, не помня себя, напрягшись до судороги, выплыл на берег. С час лежал на песке. Никого не было…

Потом вернулся на Дон. Здесь и нашел его представитель подпольного штаба ОРА из Ростова.

Много тогда скрывалось в донских камышах белых армий и отрядов. Мало-помалу сошлись к нему зимой сотни две отчаянных, кому терять нечего. Ростовская организация снабдила деньгами, обещали большие чины дать. А главное — под большим секретом узнал Говорухин, что в середине лета ожидается английский десант с Черного моря и будет провозглашена независимость Дона.

К весне сумел хорунжий поставить под свое начало в общей сложности тысячи полторы сабель. Были у него свои люди и в станичных Советах и в военных отделах. Конечно, всю силу вместе он не держал: кто в камышах, кто по хуторам. Однако если потребовалось бы, в несколько часов мог собрать всех.

Говорухину намекали, что самому барону Врангелю доложено о его стараниях. В мечтах хорунжий видел на себе полковничьи погоны, а то и… чем черт не шутит…

И вдруг Назаров. Словно ушат холодной воды вылили на Говорухина. Тут он и запил.

Говорухин сидел в хате с командиром первой сотни Боровковым. На столе среди бутылок и мисок с закуской красным раструбом сверкал граммофон:

Кровавое Вильгельм пляшет танго,

Хоть и разбит он и с тыла и с фланга…

— Вот вы, Фаддей Иваныч, — говорил Боровков, — были в Германии. Слышал, там тоже была революция. Ну, у нас-то, я понимаю, немцы революцию произвели. А вот у немцев кто же?

— Не было у них революции! — сказал, по-пьяному растягивая слова, Говорухин. — Не было и не могло быть. Немцы, брат, народ аккуратный!

— Что? — спросил Говорухин и, подняв глаза, увидел в дверях своего ординарца и незнакомого человека в гимнастерке без погон.

— Кто такой? Я ж говорил, чтоб никого…

— Позвольте доложить, ваше благородие, — отрапортовал ординарец, — они от их высокоблагородия полковника Назарова.

Словно испугавшись чего-то, смолк граммофон, только игла продолжала с шипением скоблить пластинку. Говорухин стукнул по ней кулаком. Сотенный Боровков, чуя неладное, встал.

— Кто такой? — мрачно спросил Говорухин, глядя на гостя.

— Поручик Ремизов, с особым поручением господина полковника.

— От полковника? — наконец переспросил он. — А как зовут полковника?

— Иван Семенович, — удивленно пожал плечами поручик.

Хорунжий, пошатнувшись, встал и вдруг дико заорал па Боровкова и ординарца:

— Чего уставились? Геть отсюда! И чтобы ни одна душа!…

Поручик, не дожидаясь приглашения, сел. Говорухин налил самогона в два стакана. Горлышко бутылки дробно позвякивало о край.

— Пейте, поручик, — сказал он.

— Может быть, сначала о деле?

— С приездом, — ответил Говорухин, опрокинув стакан в горло.

Ремизов хлебнул из стакана и брезгливо поморщился.

Говорухин взял со стола соленый огурец.

— Вам Иван Семенович говорил обо мне что-нибудь?

— Н-нет, — под пристальным пьяным взглядом Говорухина поручик почувствовал себя будто бы неловко. — Я имею приказ назначить с вами встречу.

— А какая мне в этом надобность? — Говорухин снова налил самогона, но на этот раз только себе.

— Такова директива из Ростова.

В отравленном мозгу Говорухина гвоздем сидела только одна мысль: помнит ли полковник Маньгч? Бывает, что люди забывают, или, может быть, он тогда потерял сознание?

— Ладно, — сказал он. — Я встречусь с полковником. По только с глазу на глаз. Ну, скажем, в семь вечера. Мельница у хутора Сурчинского.

— Я могу надеяться, что господин хорунжий назавтра не забудет?

Красное лицо Говорухина побагровело еще больше.

— Слушай, — сказал он вдруг тихо, — а если я тебя сейчас шлепну?

— Вы будете нести ответственность перед штабом ОРА! — спокойно ответил поручик, и что-то в его тоне сказало хорунжему, что его полугодовая вольница кончилась.

— Ну ладно, катись отсюда! — сказал он.

На следующий день с десятью надежными казаками Говорухин поскакал к хутору Сурчинскому. Отряд шел открыто, потому что у всех были документы, удостоверяющие принадлежность всадников к милиции, что подписью и приложением печати подтверждалось.

Часам к пяти на дороге, выходившей из балки, появились два всадника. Они посовещались о чем-то на виду у говорухинского отряда. Потом один двинулся к ветряку, а второй — неспешной рысью к роще, где стояли казаки.

9. Кто есть кто…

У разведчика существует некое шестое чувство, которое вырабатывает в нем его сложная и опасная жизнь. Оно складывается из чуткого восприятия и немедленного сопоставления сотен мелких деталей: оттенков поведения людей, мимоходом брошенных фраз, случайных на первый взгляд совпадений — словом, из сотен пустяков, которые обычно остаются незамеченными.

Борис Лошкарев обладал этим чувством, которое можно назвать интуицией. Операция “Клубок” была не первой, в которой он принимал участие. Он работал в Петрограде над раскрытием заговора Люкса. Одна из цепочек этого заговора тянулась в Астрахань, где и застало его распоряжение отбыть в Донскую чрезвычайную комиссию. Интуиция настойчиво твердила Лошкареву, что вот-вот начнутся главные события.

Когда в квартиру, где “корнет Бахарев” так уютно устроил Анечку Галкину и есаула Филатова, под вечер пришла некая дама в строгом черном платье, Борис понял: “Есть!”

От открыл ей дверь сам. Она спросила, не здесь ли живет Анна Семеновна Галкина.

— Проходите, — спокойно сказал Борис, пропуская даму вперед. Долю секунды она колебалась, потом вошла. Он скорее почувствовал, чем услышал, что за дверью стоит еще кто-то, может быть, не один. Борис плотно закрыл дверь на щеколду и громко познал: — Анечка! К нам гости.

Едва заметно дрогнули брови Галкиной, вышедшей навстречу.

— Валерия Павловна, дорогая! — воскликнула она. — А я как раз завтра собиралась к вам с новостями.

— Здравствуйте, милочка! — ответила дама низким голосом, бесцеремонно проходя в комнату, где у стола сидел настороженный есаул Филатов.

— Это моя благодетельница, — сказала Анна Семеновна Борису, — разрешите, Валерия Павловна, представить вам: хозяин этого гостеприимного дома Борис Александрович Бахарев, корнет!

Борис щелкнул каблуками, гостья протянула ему руку. Слегка прищурившись, она оглядывала комнату и вдруг, будто громом пораженная, широко раскрыла глаза.

— Что это? — сказала она трагическим шепотом. — Иван Егорович? Да ведь вы же…

— Полно вам, сударыня! — оборвал ее Филатов. — На сцене в Киеве у вас получалось значительно лучше. Скажите лучше, как вы нас нашли. Господин Новохатко не дремлет?

Валерия Павловна сделала страшные глаза, указывая ими на Бориса.

— Странно, Иван Егорович, — начала она.

— Ничего странного, — сказал Филатов, резко вставая, — этому человеку я доверяю больше, чем себе. Он спас мне жизнь.

Борис сделал протестующий жест.

— Прошу прощения, я вижу, что вам надо поговорить. Я не стану вам мешать. Между прочим, вчера один грек на базаре обещал мне добыть бутылку вина. Она как раз была бы кстати. Анечка, постарайтесь насчет стола, я мигом.

Борис взял с вешалки фуражку и пошел к двери. На противоположной стороне улицы он увидел человека, который упорно делал вид, что ничем не интересуется. Борис постоял, прикуривая у ворот. Потом зашагал к рынку. Из ворот вышел второй человек и двинулся за ним. Так они дошли до рынка.

Несмотря на вечерний час, там еще было многолюдно. Не торопясь Борис шел сквозь толпу, незаметно посматривая, не отстал ли провожатый. Но тот, видимо, был не новичком в таком деле и ухитрился очутиться рядом с Борисом, когда он подошел к одному из ларьков, за прилавком которого стоял молодой черноволосый парень.

— А! Здравствуй, гражданин-товарищ, — сказал он Борису. И, внимательно посмотрев на его лицо, добавил: — Что имеешь, сахарин, мыло?

— Сахарин будет завтра, Костя, бутылку вина нужно.

— Вино! — сказал Костя, глядя в сторону непрошеного свидетеля. — Опять ему, видно, выдали?

Он нагнулся и достал из-под прилавка большую темную бутылку.

— Три миллиона!

— Бога побойся, Костя, ты ж православный…

— А ты бога не боялся, — горячо подхватил Костя, и у прилавка вспыхнул обычный на ростовском рынке горячий торговый разговор.

…А тем временем не менее горячий спор продолжался и в комнате небольшого домика неподалеку от базара.

— Я не приму ваших обвинений, — сказал Филатов, когда Борис вышел из комнаты. — Я знаю только одно: никто, никто в тот трудный час не пришел ко мне на помощь, хотя я знаю, что у центра была такая возможность. Совершенно верно поступила и Анна, и этот корнет был для нас единственной надеждой.

— Откуда такое всемогущество? — Валерия Павловна тонко улыбнулась.

— У него куча денег, — ответил Филатов, кроме того, масса знакомых. Он каким-то образом связан родственно с епископом Филиппом, между нами, я подозреваю, что он его сын.

— Что вы говорите? — Валерия Павловна даже приподнялась в кресле. — А он что, действительно корнет?

— В этом у меня нет никаких сомнений, — Филатов подошел к маленькому письменному столу, на причудливых резных ножках, стоявшему в углу комнаты, — Анечка, посмотри, закрыта ли там дверь? Вот глядите, что я здесь обнаружил, — он передал фотографию Валерии Павловне.

На снимке с отштампованной золотом маркой екатеринодарского фотографа Манштейна были запечатлены на рисованном фоне Кавказских гор три офицера. Слева, картинно положив руку на эфес сабли, стоял корнет Бахарев.

— Вот этого, который сидит в кресле, — сказал Филатов, — я отлично знаю. Штабс-капитан Трегубов, корниловец, участник “Ледяного похода”.

— А он, я имею в виду корнета, знает о существовании нашей организации?

— Я думаю, догадывается, — ответил есаул, — но у него на этот счет свои убеждения. Он давно разочаровался во всяких организациях и действует на свой страх и риск.

— Но помогает же ему кто-нибудь?! — удивленно спросила Валерия Павловна.

— Ну, это люди другого плана — черный рынок, контрабандисты, коммерсанты. Отсюда и деньги, которых у нашего корнета больше, кажется, чем у наших общих знакомых.

Валерия Павловна задумалась.

— Во всяком случае, — сказала она наконец, — пока Бахарев ничего не должен знать о существовании нашего штаба. Я посоветуюсь. Постарайтесь узнать получше о его связях с епископом Филиппом.

— На днях он получил от него письмо, — сказала Анна Семеновна, — но он носит его все время с собой.

В дверь постучали. Явился Бахарев, улыбаясь, он поставил на стол бутылку вина.

— Настоящее абрау-дюрсо, — сказал он с торжеством, — за подлинность ручаюсь. Этот грек, конечно, порядочная шельма, но за деньги представит хоть белого слона.

Валерия Павловна собралась уходить только поздно вечером. Корнет счел своим долгом проводить ее. Она милостиво согласилась.

— Боже мой, — говорила, несколько разомлев от старого вина, Валерия Павловна, — когда же все это кончится, этот мрак, тревога? Это не может продолжаться вечно.

— Правда восторжествует, — сказал Бахарев.

— Вы уверены в этом?

— Я за это борюсь.

Они вышли на Садовую улицу, и Валерия Павловна, поблагодарив своего провожатого, рассталась с ним.

Две тени сопроводили Бориса обратно на Торговую.

10. Наследство бедной матушки

После визита Валерии Павловны на Торговую улицу три дня было относительное затишье.

Бахарев устроил “военный совет”, на нем было решено, что Филатов с Анной останется жить здесь, па Торговой.

— А у меня, господа, — сказал Борис, — есть еще одна квартира. Сказать по чести, мне тяжело идти туда. Это квартира моей покойной матушки, здесь, недалеко, на Таганрогском проспекте.

— Там кто-нибудь живет сейчас? — осведомился Филатов.

— Воспитанница моей матушки Вера.

— А это не опасно? Ваше появление после стольких лет…

— Видите ли, — вздохнув, сказал Бахарев, — кроме этой женщины, Веры Никифоровны, меня там никто не знает. Дело в том, — он замялся, — что с моим рождением связаны некоторые обстоятельства… Я родился и вырос вне дома. Так было нужно… Словом, решено, — добавил он категорически, — я перехожу туда.

Когда Бахарев вышел из комнаты, Анна Семеновна с горящими глазами зашептала Филатову:

— Я же говорила! Мне теперь все ясно! Он — сын епископа Филиппа!

— Может быть, — согласился Филатов, — во всяком случае, я уверен, что он порядочный человек и его нужно привлечь к серьезной работе в нашей организации.

Корнет Бахарев нравился Филатову с каждым днем все больше. За свои деньги он приобрел для есаула новые документы на имя Василия Маркова. Документы были куплены у грека на базаре. Торговать бумаги они ходили вместе. Филатов, выходя из дома, тщательно осмотрел свой кольт.

— Напрасные предосторожности, — спокойно сказал Бахарев, — я вчера говорил с Костей, он знает, когда на базаре предполагается облава. Сегодня не будет.

— Хорошие же у вас друзья, — с некоторой иронией заметил Филатов.

— Что поделаешь! — Бахарев улыбнулся. — По крайней мере они надежны, пока им платишь. А вы вот, Иван Егорович, не очень спешите к своим друзьям.

— Это серьезная организация, — Филатов помрачнел, — я всецело доверяю вам, Борис Александрович, но пока мне не хотелось бы касаться этой темы, я просто не имею права.

— Ну не будем! — ликуя в душе, подхватил Бахарев. Это был первый случай, когда есаул прямо сказал слово “организация”.

На следующий день Бахарев пригласил Галкину и Филатова к себе на новую квартиру.

Анна Семеновна была потрясена. В полутемной передней их встретила молодая женщина в платке, повязанном по-монашески. Она, скромно опустив глаза, поклонилась в пояс Борису.

— Это мои друзья, Вера Никифоровна, — сказал он.

— Добро пожаловать, — певучим голосом ответила женщина. — Проходите в зало, Борис Александрович.

В переднем углу большой комнаты светился серебряными бликами иконостас, который мог бы сделать честь дому крупного духовника. Борис подумал: “Пожалуй, все-таки перехватил Миронов. И откуда они такой уникум раздобыли?” Однако, посмотрев на очарованное лицо торопливо крестившейся Галкиной и серьезную физиономию есаула, осенявшего себя крестным знамением, решил: “Нет, ничего, в самый раз”, — и, спохватившись, перекрестился сам.

— Подарок одного человека моей матушке, — сказал он значительно. — Большая редкость. Матушка очень любила эти иконы.

Борис дал время гостям осмотреться. Комната была обставлена добротной старинной мебелью. На стене, оклеенной темными тиснеными обоями, между двумя фотографиями виднелся большой четырехугольник, где обои не потеряли еще своего первоначального цвета. Заметив, что Филатов обратил внимание на это пятно, Борис сказал:

— Здесь был портрет. Увы, пришлось пока снять его. Но, по счастью, он сохранился.

Он вышел в соседнюю комнату и вынес сгтуда большой портрет. Из массивной черной рамы пристально смотрел бородатый старик в пышном облачении. Филатов и Галкина тотчас узнали епископа Филиппа — руководителя белогвардейской организации донского и кубанского духовенства.

— Моя матушка, — сказал Борис, — была очень дружна с его преосвященством. — Он заметил, как мадемуазель Галкина тонко улыбнулась.

— А вы? — спросила Анна Семеновна.

— Что — я? — спокойно спросил Борис.

— Вы были знакомы с епископом?

— О, конечно, хотя, как я вам уже говорил, в силу ряда обстоятельств я почти не жил в Ростове. Меня воспитывали родственники матушки… — Бахарев подергал портрет в руках, затем добавил: — Он сейчас далеко, вы, должно быть, знаете, что большевики сослали его в Архангельскую губернию. Главное мое желание — это связаться каким-нибудь образом с ним. — Борис в упор посмотрел на Филатова. Тот молча постукивал пальцами по столу.

— Ну, пусть уж хоть сегодня, пока я здесь, этот портрет повисит на своем месте, — сказал Борис. Он водворил черную раму на место невыгоревшего четырехугольника и едва не чертыхнулся. Пятно было намного больше рамы. Но гостям, захваченным своими мыслями, было, видимо, не до этого.

— Я понимаю ваше стремление, Борис Александрович, — сказал, наконец, Филатов. — Может быть, мне удастся что-нибудь для вас сделать.

В комнату вошла Вера. Она принесла самовар. Есаул замолчал. Вера расставила чашки и снова вышла.

— Ей вполне можно доверять, — тихо сказал Борис, — преданный человек.

— А мне больше нечего сказать, — ответил есаул, — мне надо посоветоваться. Во всяком случае, я думаю, что через месяц–два все изменится.

Гости засиделись до позднего вечера. Бахарев рассказывал им о себе, о своей матушке. Вера почти все время молчала. Только в ответ на благодарность гостей за чай она произнесла:

— Во славу божию!

Наконец гости ушли.

Вера сняла черный платок и… сразу помолодела.

— Ну, — сказал Борис, — как будто все получается, все идет как надо, как ты считаешь?

— Трудно мне, — она вздохнула.

— Ничего, получается у тебя.

Вера молчала, задумчиво разглаживая рукой на колене черный монашеский платок.

— Смотрю я вот на тебя, Борис, — тихо сказала она, — и удивляюсь. Что ты за человек? Искренний ты или нет?

— Ну, ты уж спроси чего-нибудь попроще.

— Очень уж сильно ты меняешься, когда говоришь с ними, и лице у тебя становится другое. Вот я иной раз смотрю, и хоть знаю, что эго ты, а хочется подойти и треснуть тебя чем-нибудь.

Борис засмеялся.

— А ты возьми да тресни, — сказал он, — только не очень сильно.

— Сейчас ты свой, — улыбнулась Вера.

Через два дня под вечер к Борису пришел Филатов.

— Поздравляю вас, Борис Александрович! — торжественно начал он. — Мои старания за вас не прошли даром. Вы имеете честь получить первое задание от нашей организации.

— Какой организации? Присядьте, Иван Егорович, — он указал гостю на кресло.

— Я не имею права пока сообщить вам подробности, — сказал есаул. — Ну, словом, есть организация, которая ставит перед собой цели, созвучные вашим убеждениям. Поверьте, подробнее пока не могу…

— Ас чего вы взяли, уважаемый Иван Егорович, что я собираюсь выполнять задания какой-то организации? То, что я помог вам, не дает вам права… Я сделал это из чувства товарищества.

— Но ваши убеждения…

— Мои убеждения — это мое личное дело.

Наступила пауза. Филатов, явно не ожидавший такого оборота разговора, не знал, что сказать.

— Видите ли, — заговорил Борис, — я теперь привык во всем полагаться на самого себя. Иначе в наше жестокое время нельзя. Вам я верю. Но… Ведь здесь замешаны третьи лица. Согласитесь, я не могу лезть в компанию неизвестно к кому.

Филатов встал. Лицо его было торжественно.

— Даю вам честное слово русского офицера и дворянина, что речь идет о вашем участии в организации, призванной спасти нашу родину. Во главе ее стоит известный генерал, — есаул замолчал на минуту, — князь, имя которого вы, без сомнения, знаете… Борис Александрович, ради вас я нарушил клятву.

Борис сосредоточенно рассматривал половицу.

— У меня на этот счет свое мнение, — сказал Борис. — Без помощи извне в настоящее время власть большевиков не может быть свергнута.

— У нас есть связь с бароном Врангелем в Софии, — ответил есаул.

— Барон Врангель? Вы считаете его фигурой?

— Но за ним иностранцы.

— Ну, вот это другое дело. — Борис встал и сделал несколько шагов по комнате. — Да, конечно, я понимаю, что мои единоличные действия тщетны. Ну, вот я помог вам, может быть, мне удастся спасти Жоржа Попова, но Россия, Россия…

Филатов подошел к нему.

— У вас нет другого пути, поймите. Кроме того, я уже столько открыл вам, что…

— Пугаете? — Бахарев резко обернулся.

— Я знаю, что вы не из робкого десятка.

— Ну хорошо, а в чем заключается задание?

Филатов облегченно вздохнул.

— Завтра нам нужно будет выехать в станицу Гниловскую для установления связи с отрядом хорунжего Говорухина. Лошадей нам обеспечат. Вы согласны?

— А если там вас опять кто-нибудь узнает? — спросил Борис.

— Ну, это не Кубань, — криво усмехнулся есаул, — там у Говорухина полторы тысячи сабель… Итак?

— Ладно, — вздохнул Бахарев.

Филатов вскоре ушел, а Борис принялся за письмо. Уже совсем поздно вечером Вера появилась около палатки Кости на базаре, а ночью у Николаева состоялось экстренное совещание.

— Князь? — задумчиво сказал Федор Михайлович. — А ведь я кое-что слышал.

Совещание затянулось надолго. И только под конец Зявкин вспомнил:

— Семен Михайлович Буденный — вот кто говорил мне. Князь Ухтомский!

11. Шутить изволите, господин поручик!

Борис прекрасно понимал, что филатовское начальство неспроста поручило им поездку в станицу. В этом, без сомнения, кроется какая-то опасность. Там белогвардейское подполье хозяин.

В станицу Гниловскую они приехали на парной пролетке, которую добыл где-то сам есаул. Около станицы на дороге их остановила группа казаков. Потребовали документы. Есаул охотно предъявил их и назвал пароль: “Тридцать девять”. “Тридцать четыре”, — последовал ответ.

Старший разъезда, мельком просмотрев бумаги, скомандовал:

— Выходьте, господа, из пролетки, дальше пешком дойдете.

— Приказываю доставить нас к хорунжему Говорухину, — сказал есаул.

— Куда надо — туда доставим, — сухо ответил казак.

По пустынной в этот поздний утренний час станичной улице казаки провели их к большой хате, стоявшей несколько на отшибе. В сенях толпилось еще несколько человек, кто-то грубо подтолкнул приезжих к двери.

Борис шагнул за порог. Первое, что он увидел, был большой портрет Карла Маркса на стене. Под ним, положив на стол могучие руки, сидел краснолицый человек в расстегнутой гимнастерке, открывавшей волосатую грудь. По описанию Филатова Борис понял: вот этот — Говорухин. Рядом с ним у стола стоял щуплый человечек с тонкими чертами лица, в кожаной тужурке. На столе перед ним лежал маузер и фуражка с красной звездой.

— Здорово, гости дорогие, — сказал Говорухин, вставая из-за стола. — Иван Егорович! Рад вас приветствовать!

Он пошел навстречу Филатову. Борис быстро взглянул на есаула, тот был совершенно обескуражен.

— Слава богу, добрались благополучно? — спросил хорунжий.

— Что… что это за маскарад? — выдавил, наконец, есаул.

— Зачем маскарад? — сказал Говорухин. — Я теперь, дорогой мой, начальник волостной милиции, перешел на сторону Советской власти. Представьте себе, сначала, когда пришло сообщение о вашем прибытии, мы решили было вас арестовать, а потом вот приехал сотрудник из Екатеринодарского чека, — Говорухин указал на человека, стоявшего у стола, — и псе выяснилось! Рад сердечно!

“Провоцируют, сволочи”, — мелькнуло у Бориса. Быстро смерив глазами комнату, он толкнул есаула вперед на Говорухина и в один прыжок вскочил на невысокий подоконник.

— Ни с места! — крикнул он, выхватывая из кармана гранату.

Сзади, из-за окна, его кто-то ударил по голове…… Он пришел в себя в той же комнате. Над ним склонилось незнакомое лицо.

— Пришли в себя, господин корнет? Я же говорил, черт побери, что это добром не кончится.

Борис попытался приподняться. Его лицо и гимнастерка были мокры, видно, кто-то плеснул на него водой.

— Да вы не волнуйтесь, все, слава богу, кончилось, я — поручик Милашевский из Ростова. Мы, конечно, сами немного виноваты, но… Словом, все обошлось.

— Что обошлось? — спросил Борис.

— Ну, эта проверка.

— Какая, к черту, проверка, где есаул? — Борис пощупал рукой затылок.

В комнату вошел Филатов, а за ним, расплываясь в улыбке, Говорухин.

— Ну, Бахарев, живой! — сказал Филатов. — Представь себе, эти мудрецы задумали устроить нам проверку. Ей-богу, жаль, что ты не успел бросить гранату!

Оказалось, что еще накануне полковник Беленков, посоветовавшись с Новохатко, послал в станицу поручика Милашевского. Этот двадцатипятилетний деникинский офицер состоял адъютантом подпольного штаба ОРА. Полковник поручил ему любым способом убедиться в том, не завербован ли Филатов чекистами.

Свой выбор Беленков остановил на Милашевском именно потому, что Филатов не знал его в лицо.

— Возьмем их на испуг, — предложил он.

Когда стоявшему за окном казаку удалось оглушить Бахарева, за пистолет схватился Филатов, и двое казаков едва справились с ним. Теперь Милашевский и Говорухин чувствовали, что перехватили через край. А есаул был полон негодования.

— Вы отсиживаетесь в Ростове, на квартире, — кричал он на Милашевского, — в то время, когда я, уже приговоренный к смертной казни, делаю основную работу! И вы берете на себя смелость не доверять нам? Я уверен, что его превосходительство не знает о ваших выходках.

Борис заметил на лице Милашевского неподдельный испуг. “А парень-то трусоват”, — и решил добавить масла в огонь:

— Вы мне говорили, Иван Егорович, что мне предстоит иметь дело с серьезными людьми.

Есаул бушевал до тех пор, пока Борис, заметив, что и Говорухин начинает приходить в ярость, решил замять дело.

— Может быть только одно оправдание, — сказал он, — что они действовали в интересах дела.

Однако, оставшись наедине с Филатовым, Борис твердо сказал:

— Он еще вспомнит нас, этот поручик!

Вместе с Филатовым Бахарев приступил к “инспекции” разнокалиберного говорухинского воинства. Оно вело странную и беспокойную жизнь. Кто под видом мирного жителя осел на хуторах, зарыв в огороде винтовку и патроны, а большинство скрывалось в непроходимых зарослях камышей в пойме Дона.

Борис быстро уловил настроение людей. Им все осточертело. Хотелось домой: близилось время жатвы. Однако мало кто представлял себе, каким путем это можно сделать. Сложить оружие эти люди боялись. Сказывался и воинский уклад, который каждый казак впитывал в себя, как говорят, “с младых когтей”.

Борис все больше понимал правильность и гуманность решения партии — не допустить новых кровавых событий. Собственно говоря, и говорухинский и все прочие отряды могли бы в короткий срок быть уничтожены регулярными частями буденновской армии. Но при этом погибли бы сотни людей, вся вина которых состояла в неграмотности и темноте. А для того чтобы ликвидировать отряды мирным путем, нужно было оторвать основную массу казаков от белых офицеров.

— Господа старики, — говорил есаул Филатов, собрав в штабе казаков постарше. — Я уполномочен вам сообщить, что час нашего выступления близок.

Старики слушали серьезно, молча. Только один раз, когда Филатов упомянул Врангеля, кто-то из толпы сказал:

— Без него обойдется!

Но есаул сделал вид, что не слышал. Закончив инспекцию в камышах, Филатов собрал в штабе совещание. Речь шла о совместных действиях отрядов Говорухина и Назарова. План сводился к тому, что в назначенный день эти два отряда численностью более двух тысяч сабель должны ударить неожиданно с двух сторон на Ростов. Есаул сказал, что каждому отряду будут приданы офицеры, которые помогут найти всех коммунистов и чекистов в городе. Относительно дня выступления Филатов сказал, что это будет определено после прибытия представителя из Софии. Его ждут со дня на день.

— За моими ребятушками дело не станет, — сказал в конце Говорухин, — давно в Ростов рвутся, а вот как будет с полковником Назаровым? Я ему буду подчинен или же он мне? У него людей меньше моего. Недавно мы тут с ним встретились…

— Это еще не решено в штабе, — ответил есаул. И Борис увидел, что ответ не очень понравился Говорухину.

На следующее утро они собрались уезжать. Улучив минуту, когда хорунжий был один, Борис подошел к нему.

— Да, Говорухин, — сказал оп, улыбаясь, — ты был прав вчера, когда спрашивал насчет полковника Назарова.

— А что? — осторожно спросил Говорухин, и в его красных опухших глазах мелькнуло беспокойство.

— А то, что в чинах мы с тобой небольших, рискуем вместе, а там как на нас поглядят? Повыше нас есть.

Говорухин шагнул к нему вплотную, внимательно глядя прямо в глаза.

— Ты к чему это говоришь? Знаешь что-нибудь?

— Как не знать, — сказал Борис, чувствуя, что теряет нить разговора. — Мне полагается знать…

— Значит, у вас там, в штабе, знают, — тихо заговорил хорунжий, — а я, признаюсь, все раздумывал, сказать есаулу или нет. Неделю назад, когда встретились мы на мельнице, я смотрю — самозванец. Назарова-то я, слава тебе господи, знаю, на моих глазах погиб, царство ему небесное. Но ты учти, я не открылся и казакам сказал, что он самый настоящий полковник Назаров, и только…

Борис чувствовал себя как на канате над пропастью.

— Что ж казаки? — спросил он осторожно.

— Казаки верят как один. А что он за человек?

— Нужный человек, — таинственно ответил Борис. — Смотри, пока ни слова. — И, подумав добавил: — В твоих же интересах.

— Понятно, — с уважением сказал хорунжий.

12. Как аукнется, так и откликнется

Наступил июнь. Ночи напролет не гасли огни в доме ЧК на Большой Садовой улице. Работы хватало. Волной захлестывала город спекуляция. С почерневшим от солнца и недоедания лицом мотался круглосуточно по городу Павел Миронов. Никто не спрашивал его, когда он спит. Да и сам он об этом никогда не задумывался — знал: начальству — Федору Зявкину и Николаеву — приходится еще туже.

Больше всего из сообщений Бахарева чекистов заинтересовали сведения о полковнике Назарове. Из слов Говорухина можно было сделать вывод, что человек, который выдает себя за полковника Назарова, вовсе им не является. Но кто же он такой? Разобраться в этом поручили опытному сотруднику Дон-чека Тишковскому, который выехал в отряд.

А на долю Павла Миронова с его группой выпало обеспечение корнета Бахарева от всяких случайностей. В папке с надписью “Клубок” уже появились адреса господина Новохатко и полковника Беленкова, была выяснена и подлинная фамилия Валерии Павловны — вдовы крупного сахарозаводчика с Украины. На схеме, которую вычертил Федор Зявкин на большом листе картона, все линии тянулись к центральному кружку. В нем крупными буквами была написана фамилия: “Ухтомский”.

Семен Михайлович Буденный рассказал чекистам, что генерал-лейтенант царской армии князь Ухтомский ему известен давно.

Представитель древнего аристократического рода, он слыл среди белых генералов как авторитет в области военной науки. Это он приложил руку к созданию крупных кавалерийских соединений, которые потом под командой Мамонтова и Шкуро дошли до Орла и Воронежа.

Князь Ухтомский был ранен и только поэтому, может быть, не фигурировал в числе командующих какой-нибудь из белых армий наравне с Деникиным, Врангелем или Юденичем.

Буденный считал вполне вероятным, что князь Ухтомский мог остаться в Ростове после эвакуации города.

— Вспомните, сколько они сюда раненых понавезли, — говорил Семен Михайлович. — Мы ведь с лазаретами не воюем, вот они и спрятали этого князя под чужой фамилией на больничной койке. Ясное дело! А расчет у них такой: фигура среди белых известная, поэтому вокруг него можно будет организовать подполье.

Зявкин и Николаев согласились с доводами командарма Первой Конной. Было понятно, что организация, возглавляемая такой крупной фигурой, как князь Ухтомский, должна иметь налаженные связи с заграницей. Ликвидировать ее можно было только после того, как будут установлены все ее связи. Вместе с тем времени оставалось мало. Из Москвы пришло шифрованное сообщение о том, что по сведениям, полученным из Софии, ростовское подполье должно приступить к активным действиям с середины июля.

Ближайшим путем к центру организации Борис считал поручика Милашевского. Нужно было найти к нему ключ, либо заручиться его дружбой, либо вступить в борьбу.

Еще на обратном пути из станицы Борис заметил, что есаул Филатов не собирается забывать промаха Милашевского с “проверкой”. Он постоянно напоминал ему об этом, пока окончательно не вывел поручика из равновесия. Вспылив, Милашевский сказал есаулу:

— Не знаю, во всяком случае, вам еще предстоит объяснить полковнику Беленкову, почему это чекисты приказали отправить вас из Екатеринодара в Ростов.

— С вашего разрешения, есаул, — сказал Борис, — я бы взял на себя обязанность объяснить все обстоятельства вашего побега господину полковнику… чтобы… — Борис сделал паузу, — никому не повадно было пачкать своими подозрениями честных людей.

Удар был нанесен, враг нажит. Борис увидел, как удовлетворенно улыбнулся Филатов.

Дня через два после возвращения из станицы вечером к Борису пришла Анна Семеновна Галкика. Она была одета наряднее обычного и заметно чем-то взволнована.

— Простите, Борис Александрович, что я так, без приглашения, — была здесь рядом по своим коммерческим делам, — сказала она. — Вы знаете, я теперь скучаю без вас.

Борис удивленно поднял брови.

— Да, да, не удивляйтесь, — продолжала Галкина, — -вы так много сделали для меня в трудную минуту. Вообще мне нравятся люди смелые и решительные, Иван рассказывал мне, как вы там, в станице…

— Пустяки, — прервал ее Бахарев.

Галкина наговорила ему еще кучу комплиментов. Борис молчал, раздумывая: что ей надо. — 1

— Боже мой, — спохватилась вдруг Галкина, — а ведь уже поздно. Я надеюсь, Борис Александрович, вы проводите меня?

— Сочту за счастье, — Борис учтиво поклонился. — Сию минуту, я отдам некоторые распоряжения.

Борис вышел в переднюю и, постучав в комнату Веры, сказал:

— Вера Никифоровна, я вернусь поздно, не запирайте парадную дверь изнутри.

— Куда же вы на ночь глядя? — ответила Вера.

— Я провожу Анну Семеновну.

Когда он вернулся в комнату, Галкина стояла у самых дверей, покрывая голову черным кружевным платком.

Не забудь потемнее накидку, Кружева на головку накинь, —

шутливо пропел Борис.

На улице Галкина кокетливо взяла его под руку. Было уже почти совсем темно.

— А вы как ребенок, — заметила Анна Семеновна, — обо всем докладываете прислуге.

— Ну, Вера Никифоровна не совсем прислуга, почти родственница, — ответил Борис.

— Да, да, я, я понимаю, — многозначительно ответила Галкина, — а сколько ей лет?

Едва они отошли от дома, как Галкину, несмотря на теплый июньский вечер, стала колотить мелкая дрожь.

— Что это с вами? — Борис прикоснулся к ее руке. — Вы не больны?

— Холодно, — голос Галкиной дрогнул.

Они свернули в переулок, впереди возле тротуара стоял одинокий извозчик. Борис, не выразив никакого удивления по поводу того, что в глухом переулке вдруг появился извозчик, вообще-то редкость в Ростове того времени, сказал:

— Может быть, подъедем?

— Нет, нет.

Они миновали пролетку. Впереди на улице показались двое. Сзади Борис услышал приглушенный шум, но не оглянулся. Тотчас же со спины его цепко схватило несколько рук.

— В чем дело? — успел только выкрикнуть он. Вырвавшись, молча побежала вперед Галкина, стуча каблуками. Кто-то с профессиональной сноровкой сунул Борису кляп, его взяли за руки и за ноги, пронесли несколько шагов и бросили в пролетку.

— Скорей, черт вас побери, — крикнул кто-то снаружи, — трогай!

Пролетка тронулась, крыша ее была опущена, Бориса крепко держали два человека, он не сопротивлялся…

Оставшись одна, Вера выждала, пока на улице стихли шаги, накинула платок и перебежала улицу. На невысоком крыльце дверь ей открыли без стука.

— Куда это Борис пошел? — спросил встретивший ее в дверях Петя Ясенков. — Что случилось?

— Это Галкина его попросила проводить. Что-то странно.

Из комнаты вышли еще двое.

— Что будем делать? — Ясенков почесал в затылке. — Как бы они не завели его куда. Ну-ка, Орлов, давай сопроводи. В случае чего отбейте. Ясно?

— Погоди, Петр, может быть, и нечего горячку пороть, — сказала Вера.

— Да мы ничего, сперва посмотрим, — ответил Орлов.

Через минуту две дюжие фигуры вышли из ворот дома. Они прошли по улице, свернули в переулок — навстречу им ехала извозчичья пролетка с опущенным верхом. Был ли кто внутри, они не видели. Впереди по переулку быстро уходили два или три человека.

Когда Орлов и его спутник догнали их, то увидели, что это Галкина в сопровождении двух мужчин. Перейдя на другую сторону, Орлов остановился.

— Вот что, — сказал он своему напарнику, — ты дуй в ЧК, тут дело нечисто, а я пойду за ними.

13. Долг платежом красен

Николай Орлов работал в ЧК восьмой месяц и потому считался уже опытным сотрудником. Несмотря на то. что на улице в тот час было очень мало прохожих, он сумел проводить Галкину и ее спутников до бывшей квартиры Бахарева. Анна Семеновна одна зашла в дом, а двое мужчин постояли па перекрестке, попрощались и… разошлись в разные стороны. Пока Орлов решал, за кем из них пойти, оба они как в воду канули.

— Ты хоть там по улице не метался? — спросил его Миронов, когда Орлов доложил о результатах. — Ну ладно. Пойдешь завтра на базар к Косте, может быть, он знает.

— Ну, теперь держись, ребята, — сказал Зявкин, — теперь самое главное начинается. Это — ясное дело — они его взяли к себе, иначе зачем бы здесь была мадам Галкина?

— Интересно бы знать, насколько они доверяют ему? — задумчиво сказал Николаев. — Словам они не верят. Впрочем, в его активе кое-что есть.

— Надо бы ему помочь, — Зявкин покрутил ручку телефона и поднял трубку. — Миронова ко мне пришлите, пожалуйста. Если не возражаешь, Николай Николаевич, — продолжал он, — я дам ход комбинации с Поповым.

Открыв утром дверь, Вера увидела перед собой есаула Филатова.

— Борис Александрович дома? — осведомился он.

— Позавчера пошли провожать барышню, велели дверь не запирать, и вот до сих пор нет. Не знаю, что и думать. Время такое… Спаси нас господи, — сказала Вера и приложила платок к глазам.

Но Филатов был изумлен, кажется, искренне.

— Барышня была здесь одна? — спросил есаул. — Позавчера?… Вы не волнуйтесь, любезная, я постараюсь выяснить…

После его ухода Вера немедленно отправилась на рынок.

Позже между есаулом и Анечкой Галкиной разыгралась бурная сцена.

— Это близко к предательству, — говорил Филатов, крупными шагами меряя маленькую комнатку. — Ты ходишь к нему, я не знаю, конечно, зачем, не хочу знать! Но при твоей помощи его заманивают в ловушку, это уже касается дела, ты не имела права скрывать!

Галкина в углу тихо плакала.

— Он меня убьет, — сказала она сквозь слезы.

— Кто?

— Новохатко.

Есаул ничего не ответил. Он чувствовал себя скверно. Его озадачило, почему Новохатко, обычно доверявший ему и даже побаивавшийся его, на этот раз ничего не сказал о Бахареве. Филатов чувствовал, что его судьба связана теперь с судьбой корнета. Так или иначе он должен держать теперь его сторону.

— Черт знает что! — сказал есаул. — Так не поступают порядочные женщины.

Он ушел, громко хлопнув дверью.

На улице его охватила злоба и жестокая тоска. Собственно говоря, в ту секунду, когда захлопнулась дверь, он понял, что идти ему некуда. В штабе на него смотрят с подозрением. Филатов был уверен, что всему виной эта сволочь поручик Милашевский.

Есаул вышел на бульвар, прошелся из конца в конец несколько раз и вдруг увидел, как от здания Северо-Кавказского военного округа отъехали два всадника. Первый на гнедом дончаке, уверенно сдерживая горячего коня, пересек площадь, и есаул узнал в нем командира Первой Конной Семена Буденного. Задний, видимо адъютант, несколько отстал.

Филатов, чувствуя, как теплой сталью вдавливается в живот засунутый изнутри за пояс кольт, пошел навстречу.

Они будут знать есаула Филатова… Только бы не промахнуться.

— Извините, гражданин, где тут Малая Садовая? — услышал он внезапно. Рядом с ним стоял высокий франтоватый малый развязного вида, в кожаных вишневого цвета крагах.

— Что? — спросил есаул.

— Я говорю, где Малая Садовая?

— Вот она, рядом!

— Ага, вот спасибо, второй час ищу! — Малый нагло, как показалось есаулу, улыбнулся и сказал: — Закурить не желаете?

— Иди своей дорогой, — буркнул Филатов. Цокот копыт уже терялся где-то в улицах.

Он вернулся обратно на бульвар. Сел на скамью. Там, почти не двигаясь, тупо глядя в одну точку, он просидел больше часа.

— Боже мой! Иван! — встретила его Галкина с порога. — Пришло письмо от Жоржа Попова.

Есаул выхватил у нее из рук небольшой листок.

“Тетя уехала в Харьков, в Ростов заехать не смогла, чувствует себя хорошо. Велела кланяться и благодарить за пособие сердечно. Жорж”.

— Откуда это?

— По почте пришло.

— Молодец корнет! Нет, я все-таки должен вмешаться в его дело. Ты сама отведешь меня к Новохатко!

Вопреки ожиданиям Новохатко нисколько не разозлился при появлении Филатова. Наружные ставни были прикрыты, а сам хозяин в полотняной рубашке пригласил нежданного гостя к столу.

— Неосмотрительно изволили поступить, Иван Егорович, — мягко сказал Новохатко. — А ну как за вами слежка?

— Не волнуйтесь, — ответил Филатов, — если бы слежка была, то я бы здесь с вами не сидел.

— Слышали, — Новохатко поскреб лысину, — и про то, как бежали, тоже слышали. Но все же нарушать конспирацию не стоит. Вы, боевые офицеры, привыкли все напролом. Мы здесь строим, плетем, открываем вам путь. А придет ваш черед, вы про нас забудете. Скажете — мы спасли Россию!

Филатов молчал.

— Я человек откровенный, Иван Егорович, — продолжал хозяин, — ваш путь будет в генералы, в губернаторы, в министры. А нам? Ступай опять на задворки? В подворотню? А между тем вот сейчас, в трудное время, к кому вы пришли? Ко мне пришли. Вот в чем дело.

— Помилуйте, Николай Маркович, — сказал он и сам удивился смиренности своего тона, — ваши заслуги нам хорошо известны, могу сказать от имени казачества, они не будут забыты.

— Спасибо на добром слове, если бы все так считали!

— Кого вы имеете в виду? — Филатов насторожился.

Новохатко посмотрел на него, словно приценяясь. Потом сказал:

— Ну, есть офицеры. Из гвардии, например. Верите ли, руку подать стыдятся, а ведь под одним богом ходим. Вот и о вас недавно у меня был разговор с полковником Беленковым. — Новохатко выдержал паузу. — Ему, видите ли, не нравится, почему это чекисты затребовали вас в Ростов. Я-то проверял, вы уж меня простите: конвойного вашего, что на вокзал вас доставил, расстреляли большевики. А полковник все равно свое гнет. А в чем дело? Знает он, что среди казачества вы первый.

Филатов молчал.

— Вот что я вам скажу, господин есаул, — в маленьких глазах Новохатко проявился холодный свинцовый огонек. — Я так понимаю, что вы не зря ко мне пришли. Простите, деваться вам некуда…

Есаул резко встал.

— Не утруждайтесь, господин есаул, сядьте, — продолжал Новохатко. — Серьезного дела они вам больше не доверят. Но я вам друг, и вы мне верьте, у меня закваска. Должны мы с вами, Иван Егорович, о себе подумать. А первым делом убрать бы нам из штаба господина Беленкова и его правую руку Милашевского.

— Вы так говорите со мной, — криво улыбаясь, сказал Филатов, — будто бы я уже во всем согласен с вами.

— Эх, Иван Егорович, плох бы я был, если б сомневался. Вы, я да корнет Бахарев — мы тут их быстро в христианскую веру приведем. Скажу по секрету: князь мне больше доверяет, чем полковнику.

— А где Бахарев?

— А где же ему быть? У меня в надежном месте, мои ребятушки позаботились. Он, между прочим, человек хороший, поговорили мы с ним по душам. Письмо при нем было. От самого епископа Филиппа.

— Это я знаю, — ответил есаул. В душе он был согласен с предложениями Новохатко, но считал необходимым поломаться. Это, конечно, не ускользнуло от Новохатко. И он дал гостю такую возможность.

Оказалось, что Милашевский вместе с казначеем штаба Долгоруковым давно уже занимаются неприглядными финансовыми комбинациями. После бегства Деникина у Долгорукова остались клинге, с которых печатались “донские деньги” — “колокольчики”. Раздобыв где-то краски и печатный станок, Долгоруков и Милашевский печатали эти бумажки. Когда же в штаб поступали деньги на нужды организации в какой-нибудь другой валюте, они заменяли ее своими “колокольчиками”.

Филатов был возмущен до крайности.

— Это низость! В то время, когда все мы ежеминутно рискуем головой, они думают о корысти. Никакого суда они не достойны. Я сам их убью!

— Ну зачем же вам рисковать? — Новохатко спокойно налил себе чаю. — Я уже сговорился, как это сделать. Все будет тихо и аккуратно.

— С кем же это вы сговорились?

— Да с вашим корнетом, не возражаете?

14. По русскому обычаю

Балканское полуденное солнце жгло нестерпимо. Виллу бывшего царского посланника в Софии с недавних пор сделал своей резиденцией Врангель. Из-за жары барон, принявший уже с утра в садовой беседке двух посетителей, решил перенести следующую беседу в кабинет в глубине дома. К тому же свидание предстояло особое.

В ожидании его Врангель прошелся по затененной дорожке, усыпанной галькой, привезенной с морского побережья. Недавно ее полили, и она сохраняла тонкий, едва уловимый аромат моря, мешавшийся с пряным запахом лавра. Это сочетание снова напомнило барону Крым, горячие дн;; прошлого лета. Прорыв на Украину, который тогда казался началом победы. Да, это было ровно год назад. Всего год! А кажется, вечность! Барон был под впечатлением последнего визита. Только что у него был уверенный в себе и напористый господин по фамилии Цанков, глава какой-то новой политической группы, названия которой Врангель как следует не запомнил. Он усвоил только одно: господину Цанкову очень не нравится нынешнее болгарское правительство Александра Стамболийского. Не нравится по многим причинам, но прежде всего своими демократическими реформами.

— А вам известно, барон, что думает Стамболийский о событиях в России? “Тот, кто любит русский народ, не будет сожалеть о падении царизма!” Я уверен, — продолжал Цанков, — что в ближайшие месяцы Стамболийский сговорится с большевиками. Вы понимаете?

Это Врангель понимал. Он чувствовал, что новое правительство под давлением народного мнения все более неприязненно смотрит на врангелевское воинство, расположившееся в Болгарии, как у себя дома. Многие симптомы говорили о том, что пора уходить, пока не попросили.

— Скажите, барон, — вкрадчиво говорил Цанков, — могу ли я рассчитывать, что русская армия, оказавшаяся ныне волею судеб на нашей дружественной земле, в случае возникновения каких-либо внутренних трений будет на стороне людей, стремящихся к истинному благополучию?

Барон применил свой обычный козырь.

— Я солдат, и не мое дело политика, — сказал он.

— Вы скромны, генерал, я знаю вас и как политика, — ответил Цанков. — И смею вас заверить, наши политические платформы весьма близки. Сильная единая рука должна править государством. Не так ли? Единственно, что в ответ мы могли бы гарантировать вам некоторую финансовую поддержку.

Это, конечно, меняло дело. И все же ответа он сразу не дал. Нужно было выяснить, как отнесутся к этому французы и англичане, да и проверить, какие финансы за этим Цанковым.

— Надеюсь, — заговорил, наконец, Врангель, — что все инструкции специального характера вами уже получены. Я пригласил вас для того, чтобы сообщить вам лично некоторые сведения политического характера.

Барон снова выдержал паузу.

— Итак, вам предстоит встретиться с руководителями наших штабов в России князем Ухтомским в Ростове, генералом Пржевальским на Кубани. Вы должны посетить генерала Шиты Истамулова в Дагестане и Ганукомуллу в Чечне. В разговорах с ними и с их офицерами вам необходимо наметить те задачи, которые встанут перед ними после высадки десанта. Мы не планируем немедленного похода на Москву или хотя бы на север. Наша задача — закрепиться на любом участке нашей многострадальной родины. И тем создать предпосылку для ее полного освобождения.

Барон встал.

— Успех этого дела во всем зависит от предварительной подготовки. Каждый коммунист, комиссар должен быть на строжайшем учете заранее. Не дать никому уйти. Вот в чем задача. В первую же ночь десанта все большевики в Ростове должны быть на фонарях! И никаких пятых, десятых — все, кто способен оказать нам сопротивление! И это будет, будет в конце июля! — хриплый голос Врангеля прозвучал внушительно.

— Я могу сослаться на этот срок? — спросил Васильковский.

— Только самым доверенным людям.

Барон нажал кнопку звонка. В комнату вошел слуга-болгарин, неся на маленьком подносе серебряные чарки.

— Итак, господа, по русскому обычаю — за успех вашей миссии, полковник, — сказал Врангель. — Правда, водка пока болгарская, но не беда, скоро выпьем и русской.

Все взяли по чарке.

Единым духом опрокинув водку в широко открытый рот, Врангель провел белой ладонью по усам.

— А вы где служили, полковник?

— В штабе его превосходительства покойного генерала Май-Маевского.

— Царство ему небесное, — сказал, крестясь, Врангель, — бог ему судья! Прекрасный был воин и полководец. Если бы не эта его слабость, — барон постучал длинным полированным ногтем по серебряной чарке, — возможно, поход на Москву завершился бы по-иному.

Нолькен хитро взглянул на барона, словно хотел сказать: “Ну конечно, теперь пьяница Май-Маевский виноват! А как сами вы, ваше сиятельство, удирали из-под Царицына?”

— Я попрошу вас, полковник, — продолжал Врангель, — передать мой личный привет князю Ухтомскому. Скажите Константину Эрастовичу, что по вполне понятным ему причинам мы нигде, даже в переговорах с союзниками, не называли его имени. Но узкий круг знает о его неоценимой деятельности, и, безусловно, в правительстве нового русского государства он займет достойное место. И еще одно. Предупредите князя, что к англичанам, по моим сведениям, откуда-то, помимо нас, проникают сведения о действительном положении дел в ростовской организации. Это может нам повредить. Они и так не особенно верят в силы нашего подполья. Хорошо бы выяснить источник.

— Слушаюсь, — кратко ответил Васильковский.

— А теперь, господа, — закончил Врангель, — сядем и помолчим перед дорогой. По русскому обычаю.

15. Старые знакомые

В небольшой комнате домика на окраине города окна были снаружи закрыты деревянными ставнями, а изнутри вдобавок еще занавешены старыми одеялами. У письменного стола, освещенного керосиновой лампой — “молнией” с абажуром из красной меди, сидел старик с коротко подстриженной щеткой седых волос. Он писал, изредка останавливаясь и вздергивая вверх голову, отчего ярко вспыхивали стекла пенсне на тонком орлином носу старика. Из передней послышался стук в дверь. Старик не торопясь взял недописанный лист и, открыв в толстой верхней доске стола потайную дверку, спрятал его.

— Степан, — позвал он сильным, с хрипотцой голосом. В приоткрытую дверь всунулась усатая физиономия. — Пойди посмотри, кто там.

В передней послышалась какая-то возня, приглушенный голос. Старик встал, обнаружив высокий рост, и легко шагнул к стоявшей в той же комнате кровати. Он выхватил из-под подушки вороненый маузер и, сунув его под пиджак, сел на постель. В тот же самый момент дверь открылась, и в ней возник полковник Беленков. Он едва стоял на ногах, одежда на нем была изорвана и испачкана землей.

Хозяин комнаты привстал ему навстречу.

— Боже, что с вами, Александр Игнатьевич? — спросил он.

— Только что, — выдохнул Беленков, — убит поручик Милашевский! Ради бога, воды! Мне пришлось бежать…

Старик и усатый Степан молча смотрели на гостя, не двигаясь с места. Беленков переводил взгляд с одного на другого, силясь понять причину их молчания. Наконец он понял.

— Нет, нет, ваше превосходительство, я никого не привел за собой. Вообще это нелепый случай…

Тогда первым двинулся с места хозяин комнаты, он подошел к столу, двинул стул для Беленкова и потом сел сам.

— Дай воды, Степан, — сказал он. — Докладывайте, полковник.

Беленков жадно выпил ковш теплой, не успевшей остыть после дневной жары воды.

— Убили Милашевского, — повторил он, — тело бросили в воду на моих глазах, мне чудом удалось спастись.

— Нельзя ли по порядку? Кто убил? Зачем вы здесь?

Беленков снова отхлебнул из ковша.

— Убили бандиты Нас пытались ограбить здесь, недалеко, на берегу Дона. Под вечер мы встретились там с поручиком. Он должен был передать мне ваш приказ для Назарова… Разговор у нас затянулся. Поручик сетовал на ваши финансовые затруднения.

— Я его на это не уполномочил, — сказал старик.

— Измерьте мне, Константин Эрастович, я так и подумал… Мы заспорили… и вот…

Беленков снова потянулся к ковшу.

— Их было человек восемь или десять, — продолжал полковник. — Сначала они потребовали у нас денег, потом сорвали с меня пиджак. Милашевский стал сопротивляться. Меня свалили на землю, я отполз в кусты. Было уже темно, и я не видел, что там происходит. Слышал только удары. Потом кто-то сказал: “Ну, этот готов!” Я слышал, как они бросили тело в воду… Боже мой! — полковник закрыл лицо грязной рукой.

— Ну, а вы? — спросил старик.

— Про меня они, видимо, забыли. Я дождался, пока они уйдут…

— Где приказ Назарову, господин полковник?

— Остался в моем пиджаке, ваше превосходительство! — полковник встал.

Поглаживая рукой стол, старик, спокойно гляди в глаза Беленкову, сказал:

— В мое время офицеры предпочитали пустить себе пулю в лоб, чем отвечать подобным образом!

Генерал князь Ухтомский брезгливо, сверху вниз смотрел на своего подчиненного.

— Степан, — крикнул он через некоторое время, — подай Александру Игнатьичу умыться!

Утром, захватив с собой только самое необходимое, Беленков и Ухтомский направились к Новохатко. У того, несмотря на ранний час, они застали гостей

— Разрешите представить вам, Константин Эрастович, — сказал Новохатко, вводя князя в комнату, — дна самых боевых офицера нашей организации. Есаул Филатов Иван Егорович, приговорен большевиками к смертной казни.

Есаул встал навытяжку.

— Корнет Бахарев, участник “Ледяного похода”, — Новохатко замялся. — Близкий знакомый епископа Филиппа.

Ухтомский внимательно посмотрел на Бориса и подал ему руку.

— Вот как! — сказал он. — Я тоже был знаком с его преосвященством. А про вас, есаул, я много слышал, жаль, что раньше обстоятельства не позволили встретиться. Садитесь, господа.

Беленков рассказывал подробности ночного происшествия. Услышав о том, как тело Милашевского злоумышленники бросили в воду, Новохатко встал is истово перекрестился в сторону горевших в углу лампад. Лицо его было полно скорби.

Борис с интересом наблюдал за старым полицейским провокатором. Казалось, будто бы это совсем не он, не Николай Маркович Новохатко, всего полчаса назад в этой же комнате спрятал в карман деньги и документы поручика Милашевского и приказ князя полковнику Назарову. Принимая их от Бахарева, он сказал:

— Ну, я чувствую, Борис Александрович, что ваши ребята охулки на руку не положат. Так они, говорите, и полковника припугнули неплохо? Дорого ли пришлось им дать?

— Как по уговору, — ответил Борис, — они взяли половину.

Виновник скорби господина Новохатко поручик Милашевский в это время живой и здоровый сидел в одном из продавленных кресел кабинета Николаева на верхнем этаже дома на Большой Садовой. Напротив него во втором кресле, как обычно вытянув длинные ноги, бледный от бессонных ночей, помещался Павел Миронов, у окна, сложив руки на груди, стоял хозяин кабинета, а за столом над стопкой исписанных листков трудился Федор Зявкин.

Первый допрос подходил к концу. Зявкин добросовестно и подробно записал весь рассказ гражданина Лаухина о том, как он скитался по России в поисках пропавшей жены, о том, как он хотел и не смог уехать из Новороссийска и как, наконец, встретив в Ростове дальнего родственника Константина Ивановича Кубарева, поселился у него и поступил работать делопроизводителем в окрпрод.

— Прочтите и подпишите, если все верно записано.

Милашевский углубился в чтение.

Николаев от окна сделал Федору неприметный знак: “Выйди”. Тот встал, прошелся, будто бы разминаясь, и пошел к двери. За ним Николаев.

— Так ты мне расскажи, — попросил за дверью Николаев, — как прошла операция?

— Да как по нотам. Я думаю, все в порядке, — Зявкин выпустил клуб табачного дыма. — Приказ и деньги мы ему вернули через Веру. Новохатко теперь убежден, что его пожелание в точности выполнено. Дескать, нанял бандитов. Для Новохатко это дело обычное. А поручик этот для нас клад. У него все связи. Собственно говоря, мы бы уже сейчас могли тряхнуть весь этот ростовский центр.

— Ни в коем случае нельзя этого делать, — сказал Николаев, — главное ведь не в них. Я вчера опять говорил с Москвой. Они особенно подчеркивают: нужно добиться бескровного разоружения отрядов Назарова и Говорухина. Три тысячи человек не шутка! Так что тут нужно действовать безошибочно, чтобы ни один из руководителей штаба не ушел, а то они такой шум на Дону поднимут. Им терять нечего, казаков им не жалко.

Когда чекисты снова вошли в кабинет, Милашевский обратился к ним:

— Я уже спрашивал у товарища, — он показал на Миронова, невозмутимо рассматривавшего ссадину на пальце, приобретенную в ночной схватке, — но он мне ничего не ответил. Может быть, вы мне объясните: на каком основании меня задержали? Мне на службу пора!

Зявкин взял со стола подписанный протокол допроса. На каждой страничке внизу аккуратно стояло: “К сему Лаухин”. Он убрал бумаги в стол и взял чистые.

— Ну, а вот здесь, господин поручик Милашевский, вы напишете нам правду, — спокойно и даже несколько безразлично сказал он. — Забирайте бумагу — и в камеру. Когда напишете, скажете караулу, вызовем. До того времени беспокоить вас не будем. Нам не к спеху.

Милашевский, казалось, оцепенел. Он тупо смотрел на лежавшую перед ним бумагу.

— Что именно я должен написать? — наконец спросил он.

— Все подробно и о своей деятельности, и о князе, о знакомых. Адреса не забывайте.

Милашевский потянулся к карандашу.

— Нет, не здесь, — остановил его Зявкин. — Я же говорю — не к спеху. В камере напишете.

Милашевский покорно взял бумагу и пошел к двери.

— Карандашик забыли, ваше благородие, — сказал, подымаясь за ним, Миронов.

16. Служу Родине

На утреннем совещании в квартире Новохатко было решено, что князь Ухтомский перенесет свою резиденцию сюда, на квартиру Николая Марковича.

Под помещение штаба отвели просторный полуподвал дома с наглухо закрытыми окнами. Из него на задворки дома вел потайной выход. Когда пошел разговор о преемнике Милашевского по штабу, Ухтомский сказал:

— Этот вопрос я решу позже. Вы свободны, господа.

Белен ков, Филатов и Борис вышли в переднюю. Уже у самых дверей полковник осторожно спросил Филатова:

— Надеюсь, Иван Егорович, вы не в претензии на меня за прошлое. Вы понимаете, ведь я должен был проверить. Посудите сами…

— Оставим этот разговор. Скажите лучше, что вы знаете относительно срока начала десанта?

— Теперь уже скоро, — ответил Беленков. — Неделя, может быть, две.

Борис торопился домой. Надо было связаться с Зявкиным. Он прикинул план на ближайшие дни. Надо сосредоточить внимание только на самом главном: связь с отрядами, связь с Врангелем. Дома в кресле он закрыл глаза, стараясь собрать воедино все известные ему уже сведения, и… не заметил, как уснул. Снилась ему Астрахань, он гуляет в саду — сзади подходит Беленков, берет его за плечо…

— Борис Александрович, к вам пришли, — услышал он голос Веры.

В дверях комнаты, необычайно взволнованный, стоял есаул Филатов. Вера торопливо вышла.

— У меня чертовская новость! — зашептал есаул. — Князь назначил тебя своим адъютантом!

— Меня? — спросил Борис. Он на секунду подумал, что все еще не проснулся. Ему вдруг стало весело. — Стоило будить из-за таких шуток! — сказал он. — Спать хочется!

— Да нет, я серьезно, — есаул с досадой тряхнул его за плечо. — Не имей сто рублей, как говорят. Я сказал Новохатко, что если мы хотим иметь своего человека… Ну, а князь ему сейчас доверяет, должен доверять. Ведь все боевики в городе подчинены Новохатко.

В тот же вечер корнет Бахарев снова предстал перед князем Ухтомским в домике Новохатко.

— Мне рекомендовал Николай Маркович вас, корнет, — сказал князь, — как исполнительного и преданного нашему делу человека. Кроме того, ваше происхождение, — в этом месте Борис скромно опустил глаза, — убеждает меня, что в вашем лице я найду деятельного и верного помощника. Это особенно необходимо сейчас, когда мы стоим на пороге крупных событий.

— Я буду счастлив служить вам, ваше превосходительство, — ответил Борис.

— Не мне, а несчастной России, — поправил Ухтомский.

— Так точно! — повторил Борис. — Родине!

Когда Борис познакомился с делами штаба, он убедился в том, что, несмотря на сложную обстановку подполья, Ухтомский сумел разработать действенную систему мобилизации сил на случай высадки десанта. Для Бориса было неприятной новостью то, что в подпольном штабе ОРА постоянно имелись самые свежие сведения о дислокации частей Северо-Кавказского военного округа.

“Неужели в нашем штабе кто-то работает на них?” — думал Борис.

Новые загадки появлялись одна за другой. Только к середине июля Борису, наконец, удалось добыть полный список всех членов организации в городе. Лишенный возможности вести в штабе какие-либо записи, Борис зазубривал в день до двадцати фамилий с адресами. Вечерами он диктовал их Вере, и наутро они пополняли список Федора Зявкина. Этот список заставил Милашевского давать правдивые помазания. А в штабе постоянно теперь появлялись все новые и новые люди.

Новохатко в эти дни чувствовал себя как рыба в воде. Он не мог жить без интриг. Это было его призванием. Борис видел, как этот человек прибирает к рукам все нити штаба, и, конечно, ни в какой мере не препятствовал этому. Напротив, как человек, попавший в штаб по протекции Николая Марковича, он во всем подчеркивал свое согласие с ним.

Особенно не давал покоя Новохатко вопрос о том, откуда у полковника Беленкова английская салюта.

— У него, несомненно, должна быть связь с генералом Хольманом, помимо пас, — сказал он однажды Бахареву.

— А кто такой Хольман? — прикидываясь незнающим, сказал Борис.

— Представитель английской разведки при штабе Деникина. Он, собственно говоря, и основал наш штаб. Видите, тут идет сложная игра. Хольман, конечно, интересуется сам, без третьих лиц, знать, как тут у нас обстоят дела. Он барону не очень верит.

Однажды ранним утром Ухтомский сказал Борису:

— Отправляйтесь сейчас на пристань. Около кассы вас будет ждать молодой человек в белой косоворотке, глаза голубые, блондин. Подойдете к нему и спросите: “Когда пойдет пароход до Константинов-ской?” Он ответит: “Пароход до Константиновской не ходит третий день”. Проводите этого человека по набережной до четвертой скамейки.

— В котором часу я должен быть на пристани?

— Немедленно, — ответил Ухтомский.

Борис не решился забежать по дороге домой, чтобы сказать Вере о новом задании. “Это какой-нибудь связной от Говорухина или Назарова”, — подумал он.

У старого дебаркадера, стоявшего у высокого берега Дона, на откосе, с которого тысячи ног стерли даже признаки какой-нибудь растительности, толпилось множество народу. Картина была обычная для того времени.

Борис не без труда пробился к будке с покосившейся и полинявшей от дождей и солнца вывеской “Касса”. Рядом с кассой Борис заметил нужного ему человека. Его трудно было не заметить. Рослый, плечистый, с ярко-голубыми глазами, он выделялся в толпе каким-то особым, брезгливо презрительным выражением, не сходившим с его лица.

— Когда пойдет пароход до Константиновской? — спросил у него Борис.

— До Константиновской не ходит третий день, — ответил голубоглазый. Он поднял с земли серую холщовую котомку, в руках у него был потертый и выгоревший пиджак.

— Идемте, я вас провожу, — сказал Борис. “А котомка у него тяжеловата”, — подумал он.

Они вышли на набережную, где вдоль парапета тянулся ряд скамеек. Отсчитав четвертую с края, Борис пригласил гостя присесть.

— Здесь! — сказал он.

— Что здесь? — спросил приезжий.

— Имейте терпение, узнаете, — ответил Борис.

Гость посмотрел на него внимательно, но, ничего не сказав, присел на скамейку. Он положил рядом котомку и принялся скручивать самокрутку. “Табачок турецкий”, — заметил Борис. Он хотел было сказать что-нибудь на этот счет, но в следующую секунду замер: прямо по направлению к ним по набережной шел Павел Миронов. Он поравнялся с ними как раз в тот момент, когда приезжий, щелкнув зажигалкой, прикуривал.

— Прощенья просим, — галантно сказал Павел, — позвольте прикурить.

Борис чувствовал огромное напряжение. Зачем здесь Миронов? Что он собирается делать?

— Благодарю-с, — сказал Павел и, даже не взглянув на Бориса, пошел по набережной дальше.

Приезжий пристально смотрел ему вслед.

— Мне кажется, — сказал он, — я сегодня видел этого человека на вокзале.

— Они все одинаковые, — небрежно ответил Борис.

— Кто это — они?

— Спекулянты.

— Откуда вы знаете, что это спекулянт?

— А у кого могут быть такие папиросы, вы заметили? Потом одежда.

Гость снова успокоился. В голове у Бориса уже шла напряженная работа. Это связной. Скорее всего из-за кордона. Павел появился для того, чтобы дать знать мне, что они уже засекли его, чтобы я не делал лишних шагов. Размышления его были прерваны появлением Ухтомского. Как обычно при встречах со связными, Борис встал и отошел в сторону. На соседнюю скамейку присели подошедшие два человека из команды Новохатко. Князь и приезжий сидели лицом к реке, на некотором расстоянии друг от друга, со стороны не было даже заметно, что они разговаривают.

Борис занял скамейку с другой стороны. Как он ни напрягал слух, ему не удалось разобрать ни слона из разговора князя с гостем.

Разговор продолжался больше получаса. Наконец приезжий встал, едва заметно поклонился князю и, подхватив на плечо свой потрепанный пиджачок, ушел. Тяжелая котомка осталась лежать на скамейке. Когда гость скрылся в улице, Ухтомский, захватив котомку, подошел к Борису. Он был взволнован.

— Могу вас поздравить, Борис Александрович, — тихо сказал он, — выступление назначается на 23 июля. Нам необходимо срочно известить об этом отряды.

— Этот человек от барона Врангеля? — спросил Борис.

— Да, он из Софии, — князь передал котомку Бахареву, — несите, она что-то тяжеловата.

Вечером в штабе состоялось экстренное совещание. Собрались руководящие члены организации в городе и представители из отрядов. Именно это последнее обстоятельство удержало Зявкина и Николаева на месте. В этом случае можно было бы наверняка ожидать немедленного выступления казачьих отрядов, остановить которое потом можно было бы только силой.

На совещании Ухтомский дал распоряжение Борису огласить приказ по “Армии спасения России”.

Начальником южного мобилизационного административного округа назначался полковник Назаров, ему же вверялось и командование всеми вооруженными силами округа.

На совещании было решено, что Новохатко с командой своих “боевиков” будет полностью отвечать за ликвидацию в городе руководящих партийных работников.

Участники совещания расходились, как всегда, по одному. Последними остались Бахарев, Беленков и Филатов, которого князь попросил задержаться. В углу на правах хозяина дома сидел Новохатко.

— Все мы здесь, господа, друг другу доверяем, поэтому я хотел бы сказать вам об одной неприятности. Посланник Петра Николаевича, с которым я встречался сегодня, сообщил мне, что сведения о нашем штабе попадают в руки англичан каким-то образом помимо нас. Необходимо это обстоятельство устранить. Нам это крайне невыгодно, — сказал Ухтомский.

Филатов и Новохатко, не сговариваясь, вместе посмотрели на Беленкова. Тот сидел как ни в чем не бывало.

— Будет исполнено, ваше высокопревосходительство, — тихо, но внушительно проговорил Новохатко к снова посмотрел на Беленкова.

— Теперь о вашем задании, есаул, — сказал Ухтомский. — Вместе с корнетом Бахаревым вам поручается нападение на тюрьму. Подберите себе людей сами. Я слышал, что у корнета есть знакомства среди служащих там охранников. Мы получили некоторые ассигнования и могли бы действовать не только оружием…

Борис вспомнил о тяжелой котомке, оставленной сегодня приезжим. Значит, там были деньги, возможно, золото, подумал он.

— Это облегчило бы нашу задачу, — улыбаясь, ответил генералу корнет Бахарев.

В ту же ночь в здании на Большой Садовой совещались и чекисты. Сведения, сообщенные Борисом, полностью подтверждались другими данными и сообщениями Москвы.

Была, наконец, обнаружена и линия связи с Врангелем. Еще несколько дней назад, когда полковник Васильковский сошел в Новороссийске с небольшого греческого судна “Апостолис”, он был взят под наблюдение советской контрразведкой. Чекисты не знали, куда и к кому именно явился этот курьер из Софии. Но когда на пристани в Ростове его встретил Бахарев, все стало ясным. Задерживать Васильковского пока не стали, надо было узнать, с кем он еще захочет встретиться.

Итак, все было готово к ликвидации подполья в Ростове. Но, как это часто бывает, всего предусмотреть было невозможно.

17. Я изменяю внешность

Поручик Милашевский этой ночью снова не спал в своей одиночной камере. Он прислушивался к тишине тюрьмы. У него не оставалось никаких сомнений в том, что в организацию проник агент красных и что этот агент — есаул Филатов. После побега Филатова оставалось много неясного. За долгие часы одиночества у поручика было время подумать и сопоставить факты, вспоминая случайно сказанные фразы и события последних месяцев. Вначале его подозрения распространились и на корнета Бахарева. Но затем он отверг их. Чекисты на допросах очень много спрашивали о Бахареве, в то время как о Филатове им было все известно. Потом Милашевский вспомнил разницу в поведении Бахарева и Филатова во время проверки у Говорухина. Корнет схватился за гранату, а Филатов что-то мямлил.

“Дело было так, — думал поручик. — По просьбе Галкиной Бахарев пытался спасти Филатова, а чекисты, завербовав есаула, помогли ему бежать”.

Потом пришли другие мысли. Допустим, красные сейчас не расстреляют его, учтут чистосердечные признания. Ну, а если произойдет переворот? Тогда вся вина за нынешний провал организации падет на него. И уж врангелевская контрразведка не простит ему его показаний.

Что же делать? Эта мысль не оставляла Милашевского даже во сне. Утаив на допросе и карандаш, он написал записку Беленкову. В ней было всего две фразы, написанных примитивным шифром, которому научил его когда-то полковник: “Нахожусь в тюрьме. Есаул Филатов — предатель. Милашевский”. Уже четвертую ночь он вел осторожные переговоры с конвойным Кармановым, который, как казалось поручику, готов был выполнить его поручение.

В коридоре тихо прозвучали шаги. Милашевский бесшумно подскочил к двери. Он открыл “волчок” — небольшое окошечко. У дверей стоял Карманов.

— Давайте быстро, вашбродь, — зашептал он. — Зараз меняюсь. Только чтобы без обмана — золотом было уплачено.

— Не сомневайся, братец, — сказал Милашевский, подавая в “волчок” записку. — Скажешь, что от меня, — заплатят.

Отойдя от двери, поручик прилег на жесткую койку. Слабость охватила его. Куда пойдет сейчас этот дикий и жадный Карманов? К Валерии Павловне, как было условлено, или к Федору Зявкину?

Но опасения Милашевского были напрасны. Рядовой Карманов из роты охраны Ростовской тюрьмы совершенно точно исполнил его поручение. Он отнес его шифрованную записку Валерии Павловне. Он сказал все, что было нужно, и что записка для господина-гражданина Беленкова, и что заплатить обещались золотом.

— Хорошо, хорошо; любезный, мы заплатим. Зайдите к вечеру, — боязливо сказала Валерия Павловна, захлопнув дверь перед его носом. Однако вечером он был арестован.

Но за то время, пока он отсыпался, произошли многие важные события.

Получив записку, полковник Беленков, квартировавший у Валерии Павловны, заметался по комнате.

— Черт возьми! Я так и знал! И это русское офицерство! — бормотал он. — Предатель на предателе! С меня хватит. Я ухожу к англичанам. Валерия, вам немедленно нужно уезжать! Куда? Куда глаза глядят.

Собрав небольшой чемоданчик, тщательно осмотрев и перезарядив старый, но надежный наган, полковник осторожно вышел на улицу. Все было спокойно. Он быстро пошел к пристани, но на полдороге шаги его замедлились. Потом Беленков остановился. И вдруг решительно повернул к Торговой улице. В этот ранний утренний час на улицах было еще совсем пустынно.

Анна Семеновна Галкина, услышав условный стук в дверь, осторожно встала с постели, и, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить есаула, подошла к двери, накинув халат.

— Кто там? — шепотом спросила она.

— Откройте, Анна Семеновна, свои!

Она открыла дверь и увидела перед собой искаженное, как ей показалось, смеющееся лицо полковника Беленкова. Это было все, что она запомнила в тот момент; в следующую секунду тяжелый удар по голове свалил ее навзничь. Беленков вошел, тихо прикрыл дверь. И, перешагнув через лежавшую Галкину, крадучись вошел в комнату. Есаул Филатов мирно спал, раскинувшись на неширокой постели. Рот его был полуоткрыт, и в луче, проникавшем через занавеску, поблескивал золотой зуб.

Полковник с минуту как зачарованный смотрел на эту золотую искру, словно о чем-то раздумывая. Потом, словно очнувшись, он коротко и быстро взмахнул зажатым в руке тяжелым наганом и ударил спящего в переносье…

Он не ушел из комнаты, пока не убедился, что есаул Филатов мертв. Сняв свою фуражку с инженерными молоточками, полковник перекрестился. И, сняв со спинки кровати полотенце, деловито вытер им испачканный в крови наган.

Стараясь не шуметь, он снова перешагнул через Галкину и, подхватив за дверью свой чемоданчик, зашагал по улице.

Теперь он шел к штабу.

Но если придерживаться последовательности событий, то именно в тот час, когда полковник Беленков, свершив свой суд, вышел на улицу, за двенадцать километров от Ростова на железной дороге около станции Аксай произошел такой случай. Поезд, шедший в направлении Новочеркасска, внезапно резко затормозил и остановился. По всем вагонам прошли люди, успокаивая пассажиров:

— Спокойно, граждане, просим оставаться на месте, временная неисправность, сейчас поедем.

А на площадке четвертого вагона в это время разговаривали два человека. Один из них молодой, с тяжелой колодкой маузера на боку, говорил пожилому, с висячими, подковой усами:

— Гражданин Новохатко, давайте, чтобы тихо! Пусть ваши люди по одному выходят из вагона. Сопротивляться бесполезно, поезд оцеплен, и в вагоне половина наших.

Новохатко стоял, прижавшись спиной к стене тамбура. Из дверей вагона на него хмуро смотрел второй чекист.

Стиснув зубы, Новохатко взвешивал ситуацию. Еще в Ростове, садясь в вагон, чтобы с пятью своими телохранителями доехать до станции Кривянской, где их должны были встретить люди из говорухинского отряда, он заметил, что почти весь вагон занимают мужчины.

“Что-то баб мало, — отметил он со своей обычной полицейской наблюдательностью. Но потом подумал: — Ну и пуглив я стал!” Действительно, ожидать засады в вагоне было трудно. Кто же мог знать точный день и час выезда? Только Ухтомский, который дал ему распоряжение.

— Ну, так как, гражданин Новохатко, — повторил молодей человек с маузером, — будем ссориться или же тихо?

— Черт с вами! — ответил Новохатко. — Доложите там, что без сопротивления.

— Значит, жить хочешь, дядя? — белозубо улыбнувшись, сказал второй чекист. — Ну, правильно! Давай скомандуй своим.

Через десять минут ростовский поезд уже снова мерно отсчитывал колесами стыки рельсов. А по направлению к городу пылил по проселку грузовичок, в кузове которого сидело человек двадцать. Столько же свободных мест оказалось теперь в четвертом вагоне.

А в это время полковник Беленков, чувствуя в руках неуемную нервную дрожь, подходил к штабу. В сенях дома его встретила круглая старушка, которая всегда состояла при Новохатко.

— Где Николай Маркович? — спросил у нее полковник.

— А где же ему быть? — ответила она. — Нам неизвестно.

Полковник с досадой плюнул. Из дверей показался усатый Семен.

— Константин Эрастович здесь? — спросил полковник.

— Внизу они, — Семен показал на подвал. — И господин Бахарев там.

Цепляясь ногами за ступеньки, Беленков спустился вниз. В темном полуподвале Ухтомский и Бахарев при свете лампы возились с какими-то бумагами и картами.

— Что случилось, полковник? — спросил Ухтомский, отрываясь от карты. — На вас лица нет. Кто-нибудь опять напал?

— Теперь не до шуток, ваше превосходительство, — ответил Беленков. — Вам необходимо немедленно уйти отсюда, скрыться!

— В чем дело, — в свою очередь, забеспокоился Бахарев, — почему именно сейчас?

— Потому, что я не знаю, по каким причинам чекисты до сих пор еще не схватили вас! Организация провалена, нас выдал Филатов!

— Ну, ну, спокойнее, — сказал корнет, — откуда это у вас такие сведения?

— Я получил записку от Милашевского!

Этого Борис никак не ожидал. Первым его порывом было схватиться за пистолет. Но в следующую секунду, уже овладев собой, он с улыбкой спросил:

— От покойного?

Ухтомский, больше удивленный, чем испуганный, снял пенсне, внимательно присматриваясь к полковнику.

— В том-то и дело, что он жив и сидит в тюрьме, сегодня солдат из тюремной охраны принес мне его записку.

— Может быть, фальсификация? — спросил Ухтомский.

— Исключено. Записка написана шифром, который известен только нам двоим. Я его сам изобрел. С Филатовым я рассчитался. Теперь я ухожу в отряд. Ваше превосходительство, во имя дела спасения нашей родины вам необходимо скрыться, уйти из Ростова. Иначе…

Анна Галкина медленно приходила в себя. В голове плыл какой-то колокольный звон. И вдруг она все вспомнила. Резко открыв глаза, она вскрикнула от боли в голове, но все же, держась рукой за стену, медленно поднялась и взглянула в сторону кровати. То, что она увидела там, снова подкосило ей ноги. С трудом открыв дверь в переднюю, Галкина добралась до умывальника. Выпив воды и не решаясь больше зайти в страшную комнату, она накинула прямо на халат пальто, укрыв голову платком, вышла на улицу. “Куда идти? — подумала она и тут же решила: — К корнету Бахареву”.

На улице никто и не обратил на нее внимания. Держась за стены домов, она добралась до квартиры, где жил Борис. Дверь ей открыла Вера.

— Боже мой, — сказала она, — кто это вас?

— Где Борис Александрович?

— Он ушел, — замялась Вера. — Я не знаю, да вы проходите. — Она подхватила падающую с ног Галкину и с трудом оттащила ее в гостиную на диван.

— Беленков, — сказала, тяжело дыша, Галкина, — он ворвался к нам в дом, убил Ивана… он спал… ударил меня… ушел потом. Он револьвером ударил, ручкой. Он не придет сюда, не придет? Вы дверь заперли? — Она попыталась встать и снова упала, потеряв сознание.

Вера положила ей на голову тряпку, смоченную водой. Постояла с минуту. “Обо всем этом немедленно должен узнать Федор Михайлович”, — подумала она.

Как ни старался Бахарев затянуть разговор с. Беленковым, через полчаса ему пришлось согласиться — надо уходить.

— Безопаснее всего — это отправиться пароходом по Дону, — сказал Бахарев. — У меня есть знакомые, они помогут устроиться на пароход.

Он исчез и действительно, появившись часа через полтора, сказал, что все в порядке. Ему удалось договориться с капитаном парохода “Коммунар”, идущего вверх по Дону.

— Поедем как боги, — сказал он, — нам дадут двухместную каюту.

Князь не возражал. После прихода Беленкова на него напало какое-то безразличие. Полковник же всеми силами старался скорее уйти. Он даже не стал провожать Ухтомского на пристань.

— Я изменю внешность, — сказал он, — и останусь в городе, но в ближайшее же время буду у полковника Назарова.

С трудом пробившись сквозь толпу на пристани, князь и корнет Бахарев вошли в двухместную каюту, которую специально для них открыл матрос.

Прозвучал пароходный гудок, и пристань, забитая народом, стала отходить назад. Где-то за городом уже садилось солнце. Бахарев закрыл дверь каюты и опустил деревянные жалюзи на окна.

— Ну, кажется, позади этот сумасшедший день, — сказал князь.

И, словно в ответ на его слова, дверь каюты отперли снаружи. В каюту вошли двое.

18. Из воспоминаний бывшего начальника отдела представительства ВЧК Ефима Шаталова

Когда я и начальник отдела Дончека Васильев вошли в каюту, Ухтомский и Бахарев спокойно сидели друг против друга. Взглянув на нас, Ухтомский — он был одет в кавказский бешмет — обратился к Бахареву:

— Что это за люди? Они будут сопровождать нас? Тот ничего не ответил. И мы предъявили им ордера на арест.

Они прочли, и Ухтомский сказал:

— Все кончено, я этого как будто бы и ждал.

На первой пристани, кажется в Богаевской, мы их сняли с парохода и на машине доставили в Ростов, на Садовую, 33. С дороги предложили покушать. Князь был взволнован, ел мало, попросил крепкого чаю.

После этого мы повели его в кабинет Н.Н.Николаева, где был и Ф.М.Зявкин.

Допрос не был сложным. Вместе с князем Ухтомским в его портфеле привезли обнаруженный в копии мобилизационный план с разбивкой по округам. Все было ясно. Документы неопровержимы. Запираться ему было бесполезно. Он повторял только:

— Я старый солдат, мне приказали, я не мог отказаться.

Сложность дела заключалась только в том, что ростовский “штаб спасения” в то время еще не был ликвидирован. Операция еще не была закончена. Надо было доказать Ухтомскому бесцельность его борьбы и на этой основе попытаться убедить его и заставить содействовать бескровной ликвидации всех филиалов организации и ее вооруженных отрядов.

Нужно было для этого, не прибегая к арестам, вызвать по распоряжению Ухтомского начальников отрядов, легализовать их и, в свою очередь, предложить обманутым рядовым казакам сдать оружие и разойтись по домам.

Ухтомский упорно от этого отказывался.

Утром к нам прибыл командующий Первой Конной армией С.М.Буденный, который долго вел беседу с Ухтомским, убеждая его, что Красная Армия сильна и ничего не стоит в короткий срок уничтожить все белогвардейско-бандитские формирования, но тогда кровь погибших останется на руках Ухтомского.

Генерал долго отказывался и, наконец, согласился послать своего адъютанта Бахарева с приказанием полковнику Назарову срочно явиться в Ростов в штаб.

Сложность всей этой операции заключалась во времени, нельзя было терять ни минуты. Был невероятный риск, что сведения об аресте Ухтомского могут просочиться, и все участники организации разбегутся, а вооруженные отряды начнут боевые действия…

Москва, 1967 г.

Е.ШАТАЛОВ член КПСС с 1918 г.

19. Приказы и ультиматумы

— Вы сами, гражданин Ухтомский, и отдайте приказ вашему адъютанту, — сказал Федор Зявкин, — вас он скорей послушает.

Когда Бахарев в сопровождении конвойного появился в кабинете, Ухтомский торжественно встал.

— Обстоятельства, Борис Александрович, в данном случае сильнее нас, — он обвел глазами комнату, словно на стенах могли быть написаны нужные ему слова. — Вы молоды, впереди у вас вся жизнь… Сохранить и ее и сотни других жизней, может быть, это правильно. Только что я разговаривал с командармом Буденным. Он прав — наше сопротивление бесполезно.

Борис стоял, опустив руки по швам, бледный от бессонной ночи. Уже несколько часов, во время допроса Ухтомского, он помогал Зявкину в завершении операции “Клубок”. Почти все члены подпольной организации были задержаны, но среди них не было полковника Беленкова.

— Итак, — продолжал Ухтомский, — отправляйтесь сейчас к полковнику Назарову и передайте ему мой приказ: немедленно явиться в Ростов ко мне. Разумеется, о моем аресте ни слова. Так будет лучше и для вас и… для всех. — Он махнул рукой и сел на стул.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Сидевший за столом Николаев обратился к Борису:

— Мы дадим вам лошадей. Вас будут сопровождать наш сотрудник.

Они остановились на хуторе Курган, где была передовая застава назаровского войска. Через нарочного вызвали полковника, и вскоре тот приехал в пролетке, запряженной парой лошадей.

Впоследствии Назаров никак не мог объяснить себе, какая сила толкнула его тогда в пролетку.

— Ведь чуял: не надо ехать, — стукнув кулаком по столу, сказал он через несколько часов, когда уже сидел в кабинете Николаева. — Ведь словно сила какая толкнула.

— С князем потолковать захотелось, — сказал Зявкин. — Это мы понимаем. Итак, значит, честь имеем с полковником Назаровым? Разговор у нас будет короткий. Сейчас вы напишете приказ отряду сдать оружие, рядовым казакам разъехаться по домам, пройти в исполкомах регистрацию и мирно работать. Офицерам явиться с повинной в следственную комиссию; кто не участвовал в убийствах коммунистов и советских работников, будет амнистирован. Ясно?

— Чего ясней! А если я такой приказ не напишу?

— Тогда пеняй на себя! — жестко ответил Федор Зявкин.

— Расстреляете?

— Да нет, похуже будет!

— Что же это похуже? — еле слышно выдохнул арестованный и судорожно глотнул.

— А вот что, — Зявкин встал из-за стола и, обойдя его, подошел вплотную. — Свезем мы тебя обратно в Елизаветинскую и объявим перед всем народом, кто ты есть такой, сколько ты человек продал и сколько сейчас обманом довел до отчаянного положения, что им ни домой, ни куда не податься! Пусть они тебя своим судом судят! — голос Зявкина звучал ровно, спокойно.

— А кто же я такой? — с глазами, полными ужаса, спросил арестованный.

— Рассказать? — Зявкин взял со стола синюю папку с бумагами. — Авантюрист и предатель трудового народа, городовой четвертой части города Царицына Назар Моисеев — вот кто ты. В полковниках захотелось побывать? Как убил на берегу Маныча раненого Назарова, рассказать? Как документы присвоил, тоже рассказать?

— Ладно, — сказал арестованный, — дайте бумагу, ваша взяла.

Посланцы в Елизаветинскую, отбывшие с приказом полковника Назарова, не вернулись. Вместо них на следующее утро у подъезда Дончека осадили взмыленных коней пятеро казаков-делегатов. Вот что они привезли в ответ на приказ:

“Уполномоченному Советской власти на юго-востоке России.

Мы, сыны тихого Дона, притесняемые Соввластью, ознакомившись с приказом наших старших руководителей — князя Ухтомского и полковника Назарова, в коем мы призываемся к ликвидации нашего дела и добровольной сдаче оружия, за что нам Соввластью гарантируется полная неприкосновенность и гражданские права.

Мы, со своей стороны, заявляем вам, что до тех пор мы не можем окончательно решить интересующие нас — обе стороны вопросы, пока не будут доставлены к нам князь Ухтомский и полковник Назаров, во всяком случае, последний обязательно.

Срок доставки Назарова и Ухтомского назначаем к 12 часам в воскресенье. Присланных вами граждан мы по недоверию задерживаем до прибытия Назарова и Ухтомского, дабы точно удостовериться в правдивости их приказа и не был ли он писан под пыткой или угрозой расстрела.

Наших представителей верните сегодня к вечеру.

Комитет для переговоров с Советской властью.

Подписи”.

Чекисты собрались на срочное совещание.

В середине совещания пришел Буденный. Он внимательно прочел послание казаков и, задумчиво поглаживая усы, сказал:

— А где эти их делегаты? Мне бы с ними потолковать с глазу на глаз.

— Пожалуйста, Семен Михайлович. Командарм ушел. Совещание продолжалось.

Только к концу его Буденный снова вошел в кабинет.

— Есть теперь и у меня предложение, — сказал он, хитро улыбаясь.

Второй день станица Елизаветинская гудела митингами. Из окружных станиц и хуторов съехались многотысячные толпы казаков. Прибыли походным порядком и вооруженные сотни, скрывавшиеся в камышах.

Огромный митинг, бурливший вначале на одной центральной площади, раскололся теперь на десятки малых, которые, как водовороты в пору половодья, носились по поверхности черного людского потока, захлестнувшего станицу. Они то исчезали, то появлялись в новых местах.

— Сдаваться! — кричали в одном месте. — Нет больше терпения, братья казаки! Против своих идем!

— Они тебе покажут, свои! Забыл девятнадцатый год?

К полудню в воскресенье, к сроку, указанному в ультиматуме, страсти особенно накалились. Уже тяжко избили кого-то, грозились винтовками, с минуты на минуту могла вспыхнуть общая междоусобица, когда на станичную площадь влетели два молодых казачка, скакавших верхом без седел, охлюпкой.

— Едут! Едут! — кричали они, истошными голосами покрывая шум. С гряды холмов по вьющейся пересохшей дороге течет вниз клуб пыли, а впереди него бежит небольшой открытый автомобиль. Он быстро влетел на площадь и остановился у самого края толпы, пофыркивая разгоряченным мотором и чадя непривычным запахом горелого бензина. Щелкнули дверцы. Два человека шли прямо на толпу.

Впереди в полной форме, при всех своих краснознаменных орденах шел, придерживая рукой золотую шашку с алым орденским бантом, командарм Семен Буденный, за ним в кожаной куртке и фуражке со звездой шагал второй, в котором многие из толпы узнали председателя Дончека Федора Зявкина.

Молча расступалась перед ними толпа. Приехавшие шли по узкому человеческому коридору. Потом, словно убедившись в реальности происходящего, люди снова заговорили:

— Послухаем!

— Эх! Орел Семен Михалыч!

— Што ему! За бугром небось корпус стоит!

Буденный и Зявкин поднялись на трибуну. Командарм обвел взглядом лица.

— Здорово, станичники! — голос его, привычный к командам, звучал зычно. — Слышно меня?

— Давай крой, слышно! — ответила толпа.

— Тут кто-то про корпус сказал, — Буденный поискал глазами в толпе. — Ты, что ли? Нет с нами корпуса, и никого нет. Вон ваши пятеро скачут, приотстали.

На дороге показались возвращавшиеся из Ростова делегаты.

— Мутят вам головы, станичники, мы уже отвоевались, буржуев за море выкинули, а с вами, хлеборобами, чего нам воевать? Верно говорю: мутят вас, пора уж хлеб убирать, а вы воевать собрались? Полковника Назарова ждете? Нету никакого Назарова в природе. Вот товарищ Зявкин не даст соврать. Подбил вас на это дело бывший городовой из Царицына. Он полковника вашего убил в прошлом году на Маныче и документы его взял…

Толпа зашумела. Справа от трибуны закипела какая-то свалка, кинули на землю человека, сомкнулась над ним толпа и расступилась. Осталось лежать распростертое тело.

— Прапорщика Ремизова кончили! — крикнул кто-то. — Стрелять хотел!

— Генерал Ухтомский сам подписал приказ, — продолжал Буденный. — Он человек военный, понял: ничего не выйдет. Конная армия в Ростове, а против нее кто устоит? Есть тут мои конармейцы?

— Есть! — ответил с площади недружный хор голосов.

— Вот пусть ваш делегат скажет!

На трибуну поднялся пожилой казак.

— Верно Буденный говорит, станичники, нету никакого полковника, а есть городовой. Я ему в рожу плюнул. А генерала Ухтомского мы сами видели, складайте, говорит, казаки, оружие во избежание дальнейшего кровопролития.

Казак надел фуражку и, махнув рукой, сошел с трибуны.

— Слушай меня, — голос Буденного гремел как перед атакой. — Бросай оружие здесь! — Он указал на небольшое пространство перед трибуной. — Расходись по домам!

В тишине звякнула первая винтовка об утрамбованную землю, за ней вторая, и разом зашумела площадь.

Летели на землю карабины, наганы, гранаты, пулеметные ленты, подсумки с патронами. В разных местах площади обезоруживали сопротивлявшихся офицеров.

Буденный и Зявкин сошли в самую гущу толпы:

— Ну что, станичники, — сказал, улыбаясь, командарм, — мы ведь в гости к вам приехали, забыли вы в своих камышах, как на Дону гостей встречают?

И впервые за все два дня дружным хохотом, от которого сходит с сердца тяжесть, ответила толпа этой немудрой шутке.

ОБ АВТОРАХ

МОРОЗОВ Дмитрий Платонович родился в 1926 году. Во время Отечественной войны служил во флоте. После демобилизации работал следователем в Московской прокуратуре. Учился в Литературном институте имени Горького. Первый рассказ опубликовал в 1949 году в журнале “Советский воин”, затем выступал с рассказами на страницах центральных газет и журналов.

С 1953 года Морозов — специальный корреспондент Всесоюзного радио.

Автор повести “36 часов из жизни разведчиков”, которая опубликована также в ГДР, Чехословакии, Югославии. По мотивам повести Рижской киностудией снят фильм.

Повесть “Оглашению не подлежит”, опубликованная в 1967 году в журнале “Сельская молодежь”, написана в соавторстве с А. Поляковым.

ПОЛЯКОВ Александр Антонович родился в 1904 году в семье железнодорожного служащего на Дону. Окончил Морозовское коммерческое училище, где был секретарем комсомольской ячейки. В 1920 году добровольцем ушел в Восточную комсомольскую бригаду 11-й армии, освобождавшей Кавказ от меньшевиков.

После освобождения Кавказа был направлен на работу в ЧК. Принимал участие в борьбе с бандитизмом на Дону, Кубани и Кавказе, в ликвидации белогвардейского подполья.

В основу повести “Оглашению не подлежит” легли подлинные события, происходившие на Дону. Ее героями являются бывшие сослуживцы Александра Антоновича Полякова.

А.Поляков — автор повести “Кодовое название “Медведь”, которая вышла в Ростове-на-Дону.

Оглавление

.

1. Гудят провода над Россией

2. Его высокоблагородие есаул Филатов

3. Без малого — ничего

4. Корнет Бахарев — невольник чести

5. Отрывки из одного разговора

6. Собственноручные показания начальника караула особого отряда Поликарпова Н.Н. от 6 мая 1921 года

7. Риск — благородное дело

8. Здравия желаю, господин полковник!

9. Кто есть кто…

10. Наследство бедной матушки

11. Шутить изволите, господин поручик!

12. Как аукнется, так и откликнется

13. Долг платежом красен

14. По русскому обычаю

15. Старые знакомые

16. Служу Родине

17. Я изменяю внешность

18. Из воспоминаний бывшего начальника отдела представительства ВЧК Ефима Шаталова

19. Приказы и ультиматумы

ОБ АВТОРАХ

Реклама на сайте