«Д'Артаньян в Бастилии »

Глава первая Вести из Тура

Дороги Франции во времена короля Людовика XIII были небезопасны: помимо военных отрядов, карет, и торговых обозов, кроме путешествующих дворян, курьеров, скачущих во весь опор с важными донесениями, а также податных чиновников — габелеров,[1] по ним передвигались негоцианты и мелкие торговцы. По этой же причине разбои и грабежи на дорогах являлись делом обычным и никого не удивляли. Впрочем, не только конные экипажи и повозки катили из города в город, стараясь достичь цели до наступления темноты и укрыться за городскими стенами или, на худой конец, найти пристанище в придорожном трактире.

Шли и брели по землям Пикардии и Пуату, Нормандии и Прованса, Оверни и Артуа запыленные путники — странствующие капуцины, крестьяне, разорившиеся ремесленники и нищие. Этот люд не представлял никакого интереса ни для любителей поживы, ни для агентов кардинала, видевшего своих врагов главным образом среди аристократов.

По этой причине почтенный мэтр Базен в скромном платье небогатого горожанина ехал потихоньку верхом на понуром ослике, не привлекая к себе внимания ни первых, ни вторых.

Впрочем, слуге Арамиса следовало остерегаться третьей опасности: пристального ока отцов-иезуитов. Но об их методах, да и о том, как избежать внимания последователей дона Игнатия Лойолы, он был предупрежден человеком, знавшим об их приемах не понаслышке. Человеком этим, разумеется, был его бывший господин — Арамис. Мы говорим «бывший» единственно оттого, что послушнику монастыря, собирающемуся принять сан, не приличествовало иметь лакея, поэтому Арамис его и не имел. Вместе с тем мэтр Базен, провидчески предполагая, что его господин непременно далеко продвинется в церковной иерархии и в недалеком будущем сделается по меньшей мере епископом, по-прежнему считал себя состоящим у него в услужении.

Таким образом, по прошествии некоторого времени, потребовавшегося, чтобы не торопясь добраться до известной читателю булочной Дюпона на улице Скорняков в Type, он решил отдохнуть с дороги. На исходе второго дня по счастливому стечению обстоятельств его отыскало письмо, написанное на хорошей бумаге, изящно сложенное и запечатанное нарочито небрежно, которое и было передано ему булочником. Получив его, мэтр Базен не спеша возвратился в Нанси.

Низенький и незаметный, этот человечек был просто бесценен для Арамиса. Достойный мэтр Базен обладал даром не привлекать к себе внимания. Любой взгляд рассеянно скользил по его упитанной фигуре, не оставляя в памяти наблюдателя ровным счетом никакого следа, и переносился на какой-либо другой, более яркий или запоминающийся предмет.

Из сказанного выше понятно, что только роковое стечение обстоятельств могло помешать мэтру Базену благополучно справиться с порученным ему делом. А так как рок или то, что называют судьбой, действует в этом лучшем (или худшем — о вкусах не спорят) из миров отнюдь не вслепую, заметим мы, полагая вслед за многими выдающимися умами, что миром правит скорее закономерность, чем случайность, что бы на этот счет ни говорили скептики, то письмо Арамиса дошло до герцогини, а ответ ее был своевременно получен им десять дней спустя, если вести отсчет времени с того момента, как мэтр Базен покинул Нанси.

Письмо герцогини, написанное достаточно редким шифром, секрет которого, очевидно, был известен адресату, содержало в себе следующее:

Милый кузен!

Мы не виделись целую вечность, а время в провинции течет так медленно, что этот срок кажется еще большим. Не знаю, впрочем, что может быть длиннее вечности. Итак, человеку кажется, что он во Франции, но он всего лишь в провинции. Ведь он не в Париже…

Из этого Вы можете заключить, что я тоскую. Но все же не слишком опечалена, так как события развиваются. Благодарю Вас за последние новости о тех, кто интересуется моей незначительной персоной. Они, право же, переоценивают мою осведомленность. Однако Вам, милый кузен, я могу рассказать больше о бедной девушке, а точнее — даме, которая произвела такой переполох в вашем обществе. Она и впрямь с юга, и ее отец был тем, за кого его принимают. Отсюда следует, что умение его было велико и искусство непревзойденно… Дочери он хотел передать все, что мог и умел, но… Предположим, милый кузен, я стала бы брать у Вас уроки фехтования! Означает ли это, что я смогла бы в короткое время сравниться с Вами в этом искусстве? В интересующем же нас (и Ваших наставников) случае речь идет об искусстве куда более серьезном… Здесь человек дерзновенно бросает вызов Создателю!

Возможно, впрочем. Творец и сам ждет, когда же наконец среди жалкой людской породы, которую Ему приходится ежедневно созерцать с Небес, блеснет подлинный бриллиант? Хотелось бы верить! Те сведения, которые я могла сообщить Вам при нашем прошлом свидании, однако, составляют весь мой багаж в этом вопросе. Попробуйте, впрочем, добавить семь унций «Майской воды» и повторить все сначала по рецепту Розенкрейцеров… Хочу уверить Вас в том, что во мне Вы всегда найдете верного и преданного друга на всех путях, ведущих в вечность. Ваше предупреждение служит мне порукой в том, что интересы общества не заслонили от Вас интересы личные, частные… называйте как хотите… словом, что Вы помните свою бедную кузину и не желаете ей зла, как весь остальной мир.

Вы должны знать, что дочь искусного медика разыскивают не только из интереса к знаниям ее отца, который, как известно, сам не прибегнул к их, помощи и теперь недосягаем ни для кого. Она каким-то образом причастна к скоропостижной кончине короля Генриха на улице Лаферранери. Знаю это наверное. Письмо не совсем удобный способ для сообщения сведений подобного рода, но при нашей последующей встрече, которой я ожидаю с теми же чувствами, с какими, надеюсь, ожидаете ее и Вы, я смогу рассказать Вам то, чего не могу доверить бумаге.

Мне известны любопытные подробности этого дела, сообщенные мне моим отцом — герцогом Эркюлем де Роган-Монбазон, который в обществе герцога д'Эпернона ехал а той же карете вместе с бедным королем в тот роковой день. К несчастью, сведения о подобных событиях очень вредят здоровью, хотя с тех пор минуло столько лет. Вышеупомянутую даму чуть было не схватили в прошлом году в Клермон-Ферране, где ей лишь чудом удалось избежать нежелательной встречи. При этом ей пришлось пожертвовать своей компаньонкой — странным и невероятно чистым созданием, способным к ясновидению в минуты душевною подъема или, быть может, экзальтации, — выдав ее за себя. Инквизиторы заметили подмену, когда было уже поздно, и сгоряча отправили на костер невинную девушку, рассудив, что она, вероятно, ведьма, а также желая воспользоваться случаем и успокоить толпу, ропщущую из-за непрекращающейся эпидемии чумы в тех местах.

Вы озадачены, милый кузен: к чему я сообщаю Вам все эти подробности? Представьте себе — прихотливой судьбе было угодно сделать бедняжку дочерью того самого звездочета и алхимика, которого королеве-родительнице рекомендовали использовать, насколько я знаю, в качестве перста Божия в предстоящих событиях, что могут изменить облик государства.

Кстати, вполне возможно, что ему известно более нашего о рецепте и способе приготовления… Ему также известно, что флорентийка обладает ларцом, перешедшим к ней по праву наследования после смерти короля Генриха, и что сама она только и думает о том, чтобы добавить к нему четки моей сестры. которые привезены ею из Мадрида. Хотя… кто знает? Быть может, это все мои досужие фантазии.

Во всяком случае считают, что в этих таинственных предметах содержатся указания к тому, как обрести интересующую нас дорогу в вечность… Итак, «Ларец, Генриха» и «Четки Королевы». Мне самой становится страшно, поэтому не буду перечитывать написанное, иначе я передумаю и все сожгу.

Прощайте, милый кузен. Берегите себя и помните обо мне, как я помню о Вас.

Ваша кузина Аглая-Мари Мишон.

Прочитав, а вернее расшифровав эти строки, Арамис поспешно предал бумагу огню, как бы выполняя желание своей очаровательной корреспондентки, после чего отправился в молельню. Там он преклонил колена перед распятием и долго оставался в таком положении. Закончив молиться, он глубоко задумался и пребывал в раздумиях оставшееся время до вечерней службы…

* * *

Следующее утро застало Арамиса в келье настоятеля.

О содержании их беседы можно лишь строить предположения. История сохранила разрозненные свидетельства, которые позволяют считать, что настоятель, занимающий в иерархии Ордена более высокую ступень, отдал молодому человеку какой-то приказ, связанный с неким алхимиком, имевшим темное, но известное Ордену прошлое.

— Думаю, вам рано или поздно придется самому отправиться в Париж, заключил беседу настоятель. — Когда настанет время, я призову вас.

Глава вторая Любимое времяпрепровождение аристократии во Франции XVII века

Наш просвещенный читатель несомненно осведомлен, хотя бы в общих чертах, об образе жизни дворянского сословия в первой половине XVII века. Мы приветствуем всякого, кто поведает о соколиной и псовой охоте, непрекращающихся несмотря на эдикты о дуэлях, щедром служении Купидону, а равно и Вакху. Все эти достойные занятия в большей или меньшей степени заполняли собой досуг благородных шевалье.

Однако любимым времяпрепровождением всякого уважающего себя аристократа эпохи Людовика XIII несомненно являлось составление заговоров. В годы правления Ришелье это занятие сделалось настолько популярным, что количество французских дворян, сложивших голову на плахе или сгнивших в Бастилии, превосходило число заколотых на дуэли, несмотря на то что последние случались по любому поводу, а также и вовсе без оного.

Поэтому мы не станем удивляться, обнаружив господ Бассомпьера, Монморанси, дю Трамбле и де Гиза, собравшихся вместе как самых настоящих заговорщиков. Они ими и были.

А дабы рассеять всякие сомнения, прибавим к собравшимся королеву-мать.

Дело происходило в Лионе, где остановился совершавший поездку король, внезапно почувствовав сильное недомогание.

Врач короля месье Бувэр нашел у его величества опасную лихорадку. Людовик XIII велел послать за королевой Анной в Фонтенбло. По прошествии получаса его величество приказал вызвать в Лион также и королеву-мать. Он ощущал присутствие непрошеной гостьи — старухи с косой.

Короли тоже смертны, и ничто человеческое им не чуждо.

Слабость монарха извинительна: он не мог знать, что эта малоприятная дама отложит свой визит на тринадцать лет.

Затрудненное дыхание короля и горячечный румянец на его щеках опечалили Анну Австрийскую и смягчили сердце Марии Медичи. Больной, искренне полагая, что его последний час наступил, покаялся жене и матери в своих прегрешениях против них. Кардинала его величество назвал своим демоном-искусителем и клятвенно обещал дать ему отставку.

Ничего более приятного для обеих женщин умирающий король сделать не мог.

Фрейлина королевы мадам Фаржи была отправлена к герцогу Орлеанскому, чтобы уведомить его о скором восшествии на престол.

Таким образом, замыслы и надежды королевы-матери вот-вот могли стать реальностью. Предвкушая победу над ненавистным кардиналом и стараясь придать лицу приличествующее случаю скорбное выражение, Мария Медичи прибыла на встречу заговорщиков.

* * *

— Итак, господа!

— Итак, ваше величество?!

— Король, мой сын, готовится предстать перед лицом Творца. Благодарение Богу, Он смягчил его душу.

— Мы просим принять наши соболезнования, ваше величество. Мы разделяем вашу скорбь и уповаем на Господа.

Его милость вернет силы королю, — сказал за всех маршал Бассомпьер, сопровождая свои слова почтительным поклоном.

Королева-мать кивнула ему. Затем она опустилась в кресло и задумалась. Все хранили почтительное молчание. Бассомпьер, Монморанси, дю Трамбле, де Гиз — первые вельможи Франции. Они думали о том же, что и королева-мать: не об умирающем монархе, а о министре, красная сутана которого больше походила на королевскую мантию, даже в ту пору, когда Людовик XIII был полон сил.

Вдовствующая королева не слишком горевала о сыне, который выслал ее в замок Блуа, откуда в один прекрасный день она убежала через окно.

— Я читаю в ваших глазах, господа, — проговорила она наконец.

В этих глазах был один и тот же немой вопрос: «Неужели он останется?!»

Там же Мария Медичи без труда прочла и ответ.

— Благо государства требует неотложного обсуждения вопроса о дальнейшем пребывании кардинала на посту всесильного министра. Только что король лично пообещал мне отставку Ришелье.

Генрих Монморанси переглянулся с Бассомпьером.

— Ваше величество, все мы глубоко преданы королю, однако…

— Договаривайте, герцог, прошу вас!

— Я имею в виду то роковое влияние, которое кардинал…

— Смелее, герцог, я не узнаю человека, взявшего штурмом Прива.

— …которое кардинал оказывает на государя Франции.

Все мы молим Господа о скорейшем выздоровлении его величества, но если это произойдет…

— Король может снова изменить свое решение под влиянием кардинала — вы это хотели сказать, не правда ли?

Монморанси ответил поклоном.

— Вот что я отвечу на это. Состояние моего старшего сына таково, что в самом недалеком будущем Франция получит нового короля. И этот монарх не будет дорожить своим министром — об этом уж я позабочусь, — с усмешкой продолжала вдовствующая королева. — Однако вопрос о судьбе Ришелье необходимо решить безотлагательно. Прошу вас высказаться, господа! Итак, как мы поступим с кардиналом?

Карты были открыты. Слово сказано. В зале сразу сделалось шумно. Говорили все разом, спорили, горячились.

Вспоминали о жертвах кардинала, приходя во все большее возбуждение. А та, чьими стараниями Ришелье менее пяти лет назад получил кардинальскую шапку, теперь, желая его гибели, со злой улыбкой на устах наблюдала за людьми, которым она только что обещала свое покровительство в деле расправы над ненавистным министром. Воистину от любви до ненависти один шаг…

* * *

— Итак, господа? — Королева-мать снова обвела взглядом собравшихся. Что заслуживает тиран?!

— Думаю, его следует сослать в Рим. Пусть Папа Урбан Восьмой пристроит его в своей канцелярии, — предложил де Гиз.

От Марии Медичи не укрылось, что де Гиз, произнося эти слова, бросил быстрый взгляд на Леклера дю Трамбле, молча стоявшего в углу.

— Нет, — возразил Бассомпьер, тот самый блестящий Бассомпьер, служивший его высокопреосвященству «кошкой, лапами которой обезьяна выгребала из печки горячие каштаны». Предоставляя славному маршалу ратные труды и победы, Ришелье оставлял себе награды и похвалы.

Итак, Бассомпьер сказал «нет».

— Заточить в Бастилию, чтобы в ней и издох!

Отсюда следует, что кардинал порядочно досадил маршалу.

— Право, вы несете вздор, господа! — вскричал Монморанси. — Вздор! Ришелье погубил Шале, Орнано, приора Ванд омского! Он отправил на эшафот Бувиля. По его приказу казнен Франциск де Росмадек, граф де Шапель! Он убийца, господа, и щадить его нечего! Я говорю — кровь за кровь: кардиналу снести голову с плеч!

— Браво, герцог! — возбужденно отвечала Мария Медичи. — Я никогда не сомневалась в вашей решимости идти до конца. И я разделяю ваше мнение.

Тут королева-мать повернулась к дю Трамбле. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

— А знаете, герцог, почему де Гиз так милосерден к кардиналу?

При этих словах королевы-матери де Гиз сделал легкое движение, собираясь что-то сказать, но Мария Медичи властным жестом остановила его.

— Не надо оправданий! Я прекрасно знаю все, что вы можете сказать, герцог де Гиз. Послушайте лучше меня.

Де Гиз ответил легким поклоном и сложил руки на груди.

Дю Трамбле, изо всех сил старался казаться спокойным.

— Как вы думаете, Генрих, кто из нас в наиболее двусмысленном положении? — все с той же недоброй усмешкой спросила королева-мать, снова поворачиваясь к Монморанси.

— Очевидно, ваше величество имеет в виду себя, — почтительно отвечал герцог.

— Отнюдь! Вовсе нет, мой благородный и бесхитростный Монморанси! Разве это у меня есть старший брат, который в монашестве зовется отец Жозеф?! Который вхож к нему днем и ночью?! Подобную привилегию имеют еще только двое: Комбалле и Марион де Лорм, но они ведь не мужчины, — ядовито продолжала Мария Медичи. — И разве это я так упорно отмалчивалась, стоя в углу все это время, пока вы, господа, произносили все эти речи, от которых, я уверена, у господина кардинала сейчас случился приступ подагры?!

Все взгляды обратились на дю Трамбле. Он заметно побледнел.

— Ваше величество, вы несправедливы ко мне!

— Разве сказанное мной не соответствует действительности?

— Нет, все правда.

— Вот видите!

— Но ведь это никак не подтверждает мою нелояльность.

— Но к не доказывает обратного.

— Вы лишаете меня своего доверия! Только оттого, что Франсуа близок к кардиналу?! В таком случае, ваше величество, я прошу вас принять во внимание, что я не виделся с ним вот уже полгода и отношения у нас далеко не родственные.

— Откуда же это знать де Гизу! Вот он и принимает меры предосторожности, при этом искоса посматривая на вас, любезный дю Трамбле. Однако вы меня недооцениваете, господа! Я предвидела сегодняшнюю ситуацию. С сожалением сознавая, что здоровье Людовика всегда оставляло желать лучшего, я предчувствовала, что король не оставит наследника, уходя в мир иной. Поэтому я написала Филиппу Испанскому, с тем чтобы узнать его мнение о возможном браке бывшей супруги моего старшего сына, если она овдовеет, с младшим моим сыном — герцогом Орлеанским. Испанский кабинет не скрывает своего удовлетворения таким поворотом событий. Разумеется, при условии, что Ришелье будет тотчас удален. Я пообещала, что он исчезнет из политики. Как видите, господа, кардиналу недолго осталось тиранить Францию.

— Хвала провидению! — горячо воскликнул Генрих Монморанси. — Только одно не устраивает меня в словах вашего величества.

— Что именно, герцог?

— Вы сказали — «исчезнет из политики». Он должен исчезнуть, не только из политики. Он должен исчезнуть вовсе!

— Благодарю за напоминание, герцог, — улыбнулась Мария Медичи. — Королю Испании незачем знать подробности.

Наступило молчание.

— Вы видите, дорогой де Гиз, что вам не следует опасаться господина дю Трамбле. Хоть он и имеет такого брата, все же чутье придворного его никогда не подводило. Франция не позднее завтрашнего дня получит нового монарха.

И тогда песенка кардинала спета!

В это мгновение в коридоре послышались шаги.

Не успела королева-мать нахмурить брови, как ей доложили о лионском губернаторе господине д'Аленкуре, прибывшем по делу чрезвычайной важности.

— Сейчас ничего нет важнее известий о здоровье короля, — отрывисто произнесла Мария Медичи.

— Я только что от его величества! — задыхаясь, проговорил д'Аленкур, было ясно, что большую часть пути от кареты до апартаментов королевы он бежал.

Королева торжествующе посмотрела на затаивших дыхание заговорщиков. Однако она быстро овладела собой и приняла скорбный вид.

— Итак, вы прибыли сообщить нам, что король…

-..уже вне опасности, ваше величество, — сообщил ничего не подозревающий д'Аленкур. — Благодарение Богу, доктор Бувэр уверил меня, что его величество уже завтра сможет откушать куриного бульона.

Глава третья Почему дю Трамбле впоследствии получил место коменданта Бастилии, а Бассомпьер — ее постояльца

После слов губернатора сделалось очень тихо. По. том — шумно. В жизни человека случаются мгновения, когда он явственно ощущает свою причастность к Истории. Кое-кому из присутствующих показалось в этот момент, что на них пала черная тень Бастилии. Одним из них был господин Леклер дю Трамбле. Взгляд, которым они снова украдкой обменялись с де Гизом, лишь укрепил дю Трамбле во мнении, что у собравшихся, а значит, и у него лично, крупные неприятности.

Мария Медичи закусила губу.

Однако королева-мать была не из тех, кто позволяет обстоятельствам управлять собой. Напротив, она всегда стремилась управлять обстоятельствами. Короче говоря, королева-мать являла собой натуру незаурядную.

— Господь внял молитвам матери, — твердо проговорила бледная Мария Медичи. — Извещена ли королева?

— Нет еще, ваше величество, — почтительно склонился д'Аленкур. Получив радостное известие из первых рук доктора Бувэра, я счел своим долгом прежде всего уведомить вас.

— Я не забуду вашего усердия, господин д'Аленкур, — произнесла королева-мать. — Однако необходимо немедленно уведомить королеву, ее прекрасные глаза, верно, уже покраснели от слез.

«Надо скорее предупредить Гастона! — подумала она. — Еще одно разочарование для бедного мальчика!»

С милостивой улыбкой она отпустила лионского губернатора.

— Знаете, герцог, — обратилась Мария Медичи к Генриху Монморанси, теперь я понимаю, почему древние предавали казни гонца, приносящего недобрые вести… Я должна немедленно переговорить с королевой Анной, — продолжала она через мгновение.

— Ваше величество, думаю, мне следует справиться у доктора Бувэра о том, когда его величество сможет принять меня. Я хочу засвидетельствовать ему свое почтение, — быстро проговорил дю Трамбле, направляясь к дверям.

— Полагаю, король еще слишком слаб и сегодня принять вас не сможет! властно произнесла королева-мать. В голосе ее звучал приказ.

Но дю Трамбле ему не подчинился. Он быстро вышел из залы.

— Господин маршал, — подозвала Мария Медичи Бассомпьера. — Проследите, чтобы господин дю Трамбле не скрылся. Кардинал должен узнать о выздоровлении короля уже после…

— Вы приказываете арестовать дю Трамбле, ваше величество?

Королева заколебалась.

— Нет, — решила она наконец. — Арестовывать не надо.

Прикажите своим офицерам, чтобы они не выпускали господина дю Трамбле из замка, только и всего.

Вслед за Бассомпьером разошлись и остальные заговорщики.

Мария Медичи осталась одна.

— Теперь — Анна, — промолвила она и позвала мадам де Бретей. — Срочно уведомьте королеву о том, что я жду ее здесь! На карту поставлено все!

— Но как это сделать, ваше величество?!

— Через маркизу де Вернейль. Она — надежный человек!

— Статс-дама из свиты ее величества?

— Именно! Не теряйте ни секунды, герцогиня!

Доблестный Бассомпьер вызвал капитана дю Гайлье.

— Кто охраняет замок?

— Полсотни швейцарцев.

— Швейцарцы?! Отлично — это то, что надо! Слушайте мой приказ: ни под каким видом не выпускать из замка шевалье дю Трамбле!

— Будет выполнено!

— В таком случае — чего же вы ждете?

— Я бы хотел уяснить одну деталь, сударь.

— Какую же, черт побери?!

— Должны ли они арестовать шевалье дю Трамбле, если он все-таки захочет выйти из замка?

«Королева запретила арестовывать дю Трамбле», — вспомнил маршал и принял соломоново решение:

— Послушайте, дю Гайлье, разве я недостаточно ясно выразился? Не арестовывать, а воспрепятствовать тому, чтобы он покинул замок. Затолкайте его обратно — пусть сидит тут!

— И еще одно.

— Что там еще?

— Боюсь, не все швейцарцы имеют ясное представление о том, как выглядит господин дю Трамбле…

— А, тысяча чертей! Впрочем, тем лучше.

— Лучше, сударь?

— Ну да! Как мне это сразу не пришло в голову! Пусть швейцарцы не выпускают никого.

— Никого?

— Кроме тех, кто в состоянии объяснить, кто он такой, на понятном им языке.

— Отлично!

Наконец-то получив четкий приказ, заметно повеселевший капитан удалился.

«Никто, кроме меня, в замке не говорит по-немецки, а уж мне-то не придет в голову донести кардиналу на самого себя!» — рассудил маршал.

Поздравив себя с удачным решением проблемы, он удалился почивать, так как время было уже позднее.

Между тем не все в замке готовились ко сну. По главной лестнице прошел дозор из трех солдат швейцарской гвардии и сержанта, каждый из солдат нес зажженный факел, в руках сержанта была алебарда. Когда швейцарцы скрылись за поворотом, в глубине коридора показалась фигура, закутанная в плащ. Человек направлялся к главному выходу из замка.

Он шагал твердо, но, видимо, не искал встреч с обитателями замка, в основном, из окружения королевы-матери, временно находящейся в Лионе, в связи с болезнью короля.

Дворянин, закутанный в плащ, добрался до широких ступеней лестницы, ведущей к главному входу, и стал торопливо спускаться. Лицо его скрывала широкополая шляпа с обычным красным пером, которые носило в те времена большинство военных…

* * *

Во дворе застучали копыта лошадей, и появилась карета с королевскими гербами, послышались голоса, заплясали огни, отбрасывая причудливо колышащиеся тени на стены замка.

Анна Австрийская немедленно прошла к королеве-матери. Ее сопровождали камеристка-испанка донья Эстефания, а также г-жа де Вернейль, г-жа де Ланнуа и м-ль д'Отфор.

Последняя из названных дам тайно служила партии принца, так как была подкуплена его сторонниками. Г-жа де Вернейль являлась осведомительницей Марии Медичи, а г-жа де Ланнуа шпионила в пользу кардинала. Таким образом, несчастная королева Анна могла положиться лишь на преданную Эстефанию, приехавшую с ней из Мадрида.

— Вы все уже знаете? — спросила ее королева-мать, предварительно убедившись, что все приближенные королевы удалились.

Они находились за толстыми створками дубовых дверей и не могли подслушать разговор, находясь на виду друг у Друга. Впрочем, королева-мать для верности пригласила Анну Австрийскую перейти с ней в смежный кабинет, затворив и его двери.

— Я все знаю, но испытываю лишь облегчение. Смерть его величества оставила бы в моем сердце незаживающую рану.

— Я хорошо знаю вас, Анна, и в другой ситуации готова была бы разделить ваши чувства. Но не теперь.

— Что вы имеете в виду, ваше величество?

— То, что наш заговор против министра зашел слишком далеко, чтобы остановиться на полпути. И при теперешнем положении дел больной и немощный король был бы для нас куда более безопасен…

Не дожидаясь дальнейших вопросов со стороны молодой королевы, королева-мать посвятила ее во все детали описанной выше сцены.

Анна Австрийская всплеснула руками:

— Это был он!

— Кто — он?! О ком вы, Анна?!

— Я видела его из окна кареты, подъезжая сюда. Он проскакал мимо, словно не заметил ни охраны, ни гербов на карете. Постарался спрятать лицо… Мы погибли!

— Да о ком вы говорите, Анна?!

— По дороге сюда я встретила…

— Ну же!

— Дю Трамбле. Он скакал во весь опор.

— Вы не заметили в каком направлении?

— К заставе у дороги на Дофине!

Мария Медичи вздрогнула:

— Значит, утром кардинал узнает все! Ах, почему я не приказала Бассомпьеру арестовать его сразу. Но как он выбрался из замка?!

Маршала разбудили не без труда. Королева-мать повторила ему свой вопрос. Поскольку Бассомпьер затруднился с ответом, был призван испуганный капитан швейцарцев. Вызвали часовых.

— Косподин маршал, ни отин шелофек, што гофорил пофранцусски ис дфорца не выходиль, — уверенно отвечали бравые усачи.

Напрасно великолепный в гневе Бассомпьер грозил собственноручно расстрелять всех, кто упустил дю Трамбле.

Швейцарцы упорно стояли на своем:

— Гофорил по-немецки, косподин маршал! Ни один елофо францусски, все фремя — немецки!

— Кто говорил, канальи?!

— Тот косподин, который выходить.

— А-а, так вы признаетесь, что выпустили его?!

— По фаш приказ, косподин маршал. Ни слофо по-францусски!

— Ах, черт побери!

— Вы совершили ошибку, Бассомпьер, недооценив способности дю Трамбле к языкам, — ядовито заметила Мария Медичи. — Она может дорого стоить нам всем. Потому что с кардиналом господин дю Трамбле будет говорить на родном языке, что значительно облегчит взаимопонимание!

Глава четвертая, в которой д'Артаньян получил приказ из первых рук

Анна Австрийская опустилась в кресло, ноги плохо слушались ее.

— Крепитесь, милая, ваше положение можно назвать завидным по сравнению с моим.

Но королева плохо слышала ее.

— Задержат де Фаржи, допросят ее… Людовик не простит, если узнает! повторяла она.

— Ну так надо, чтобы он не узнал.

— Но дю Трамбле все сообщит кардиналу, а кардинал — королю.

— А следовательно…

— Следовательно?

— Необходимо любой ценой задержать дю Трамбле.

— Но как это сделать?! Он опередил нас!

— Значит, необходимо догнать и арестовать его прежде, чем он доберется до Дофине.

— Но это невозможно! Дю Трамбле несся во весь опор.

Он не сойдет с коня, пока не доскачет до резиденции Ришелье!

— Значит, надо послать за ним того, кто способен скакать быстрее!

— Но таких людей нет!

Мария Медичи пристально посмотрела на королеву.

— Мне кажется, Анна, вы несправедливы к тем, кто вам предан.

При этих словах королевы-матери слабый румянец проступил на бледном лице Анны Австрийской.

— Мне предана одна Эстефания, ваше величество.

— Вы знаете, что это не так.

— Да, конечно, были еще несколько человек, но кардинал лишил меня моих друзей. Герцогиня де Шеврез в ссылке…

— Теплее, Анна! Хотя я не имела в виду де Шеврез.

— Право, я не знаю, о ком вы говорите, мадам.

— Анна! Сейчас не время для дипломатии. Нам обеим грозит опасность. Ришелье — страшный человек!

— О, мадам, мне ли не знать этого!

— Так что же вы медлите?! Призовите на помощь тех, кто отводил от вас удары кардинала. Тех, кто не страшится ни его шпионов и приспешников, ни его самого! — Королева вскинула руки, словно пытаясь защититься от разящего удара. Она попыталась приподняться, но силы оставили ее. — Поймите, Анна! Время уходит. Я расположена к вам и никогда не причиню вам никакого зла. Что вас испугало?! Только то, что мне известно, что вам хорошо служат? Что в полку мушкетеров есть храбрецы, преданные своей королеве?!

Я имела в виду лишь то, что надо прибегнуть к услугам этих солдат, привычных к седлу и свисту пуль.

Анна Австрийская не могла не оценить деликатности королевы-матери.

— Вы правы, ваше величество, — сказала она, овладев собой. — Но, к сожалению, прошло время. Ему подвластна даже дружба…

— Вы хотите сказать…

-..Эти люди расстались, и нет уже тех, кто вчетвером оборонял бастион Сен-Жерве от целой армии.

— Они больше не мушкетеры?

— Да, мадам, я совсем потеряла их из виду. Впрочем, я знаю от… от одной дамы, все еще помнящей обо мне, что один из них принял сан.

— Этот, пожалуй, нам сейчас не поможет.

— Он, кажется, в Лотарингии… Ax! — внезапно воскликнула королева. Как я могла забыть?!

Мария Медичи испытующе посмотрела на нее.

— Кажется, вы все же вспомнили нечто важное?

Румянец на щеках королевы стал заметнее.

— Да… Остался господин д'Артаньян… Если я правильно помню, он лейтенант мушкетеров де Тревиля.

— Вот видите, Анна, — еле заметно улыбнулась королева-мать. — Что бы вы без меня делали?

— Но что же мы теряем время! — всплеснула руками Анна Австрийская. Надо немедленно послать за ним. Если еще в силах человеческих спасти нас, то это может сделать только господин д'Артаньян!

— Именно в этом я убеждаю вас последние четверть часа, Анна, произнесла Мария Медичи, подавив невольный вздох. Раскрасневшаяся и похорошевшая королева напомнила ей о собственной ушедшей молодости. Однако, где он сейчас может быть?

— Мушкетеры всегда сопровождают короля.

— В таком случае — к королю!

Маршал Бассомпьер был выслан вперед — пролагать дорогу в ночи.

— Вы должны искупить свою вину, любезный мой Бассомпьер, — сказала королева-мать. — В карауле — швейцарцы, а теперь уж вы несомненно единственный человек в замке, способный с ними объясниться.

— Рр-р-хх-грррмм, мадам! — прорычал маршал, отчаянно устремляясь вперед.

* * *

Главный герой нашего повествования действительно находился подле короля. Он охранял сон выздоравливающего, не допуская к нему никого. На этот счет он получил строжайшие указания от единственного человека, для которого делалось исключение в любое время дня и ночи, — королевского врача Бувэра. Д'Артаньян нес дежурство.

— Господин лейтенант! — прогремел Бассомпьер. — Сдайте дежурство кому-нибудь из своих подчиненных. Для вас есть срочное дело.

— Мое имя — Д'Артаньян, господин маршал, — бесстрастно заметил гасконец.

— Отлично, я приму это к сведению. А теперь, господин д'Арманьян…

— А теперь, господин маршал, я вынужден просить вас говорить потише. Вы можете разбудить короля, в этом замке чертовски тонкие стены.

— Господин Арманьян, я не привык к такому тону!

— Господин маршал, я тоже. И потом, меня зовут Д'Артаньян.

Бассомпьер понял, что перед ним серьезный человек.

— Ну что ж, — сказал маршал. — Я вижу вы тот, кто нам нужен.

— Возможно, — невозмутимо согласился лейтенант мушкетеров. — Но кого вы имеете в виду?

Бассомпьер понял, что сказал лишнее.

— Сударь, — произнес он внушительно. — Вы узнали меня.

— Совершенно верно, господин маршал. — И мушкетер слегка поклонился. Поклон был вежливым, но не более.

— Я имею право приказывать любому офицеру. Так вот, я приказываю вам немедля передать дежурство надежному человеку, взять самую резвую лошадь, какую только вы сможете здесь найти… — Бассомпьер резко обернулся: ему послышались легкие шаги. Д'Артаньян хранил прежнее бесстрастное выражение. Так вот, сударь, — продолжал маршал. — Вы возьмете лошадь и поскачете по дороге на Дофине…

— Сожалею, господин маршал, но это совершенно невозможно.

— Черт побери! Это еще почему?

— Потому что вы не господин де Тревиль.

— Я — Бассомпьер! — гневно вскричал маршал.

— Именно по этой причине я не сойду с места.

— Однако вы упрямец, господин д'Арвильян! — вконец разгневался маршал.

— Меня зовут Д'Артаньян. Вы опять говорите слишком громко, господин маршал, это может повредить здоровью его величества, — являя собой полную противоположность Бассомпьеру, отвечал мушкетер. Сам Атос не мог бы выказать больше хладнокровия.

— Сударь, ваше упрямство неуместно! Оно сыграет с вами дурную шутку, прошипел Бассомпьер. Маршал был взбешен, но решил не уступать мушкетеру в готовности оберегать покой выздоравливающего монарха.

— Мною движет вовсе не упрямство, сударь, — холодно проговорил Д'Артаньян. — Жаль, что вы этого до сих пор не поняли.

— А что же, черт побери?!

— Чувство долга.

— Так вам нужен приказ де Тревиля?

— Да. Или его величества.

— И вы отказываетесь подчиниться любому другому лицу?

— Да.

— Но это невозможно! Де Тревиля здесь нет! Король болен!!!

— Это означает всего лишь, что вам надо приказать кому-нибудь из ваших непосредственных подчиненных.

— Teufel![2] Да в том-то все и дело, что нужен не «кто-нибудь», а именно вы!! А время уходит, тысяча чертей!!!

— Благодарю за доверие, господин маршал. Я постарался бы оправдать его, так как, судя по всему, вы действительно испытываете надобность во мне, но раз уж господина де Тревиля нет, а его величество спит, то…

-..то вас просит королева, — послышался голос, от которого мушкетер вздрогнул. И Анна Австрийская, откинув бархатную портьеру, вошла в помещение для дежурного офицера.

— Королева! — пробормотал д'Артаньян. — Вы здесь, ваше величество!

— Я здесь, шевалье. И я прошу вас о помощи потому, что знаю вашу преданность и отвагу. Если вы не поможете мне, этого не сумеет сделать никто.

Королева-мать, наблюдавшая эту сцену из-за портьеры, удовлетворенно кивала. «Браво, Анна, — прошептала она. — Королева не приказывает, а просит. Это именно то, что надо».

— Ваше величество, моя кровь и моя жизнь — ваши!

Анна Австрийская повернулась к маршалу. Бассомпьер был умным человеком, он поклонился и вышел.

Д'Артаньян и королева остались вдвоем.

Анна Австрийская не могла скрыть своего волнения. Человек, стоявший перед ней, привез ей последний привет Бэкингема. Он рисковал своей жизнью, сначала спасая ее честь, а затем пытаясь спасти Бэкингема. Королева была предупреждена, но жизни герцога суждено было оборваться в тот момент, когда он читал ее письмо.

Анна Австрийская смотрела на мушкетера, а видела перед собой другого. Он тоже носил в Париже мушкетерский плащ.

— Господин д'Артаньян, — отгоняя наваждение, начала королева. Каждое слово давалось ей с трудом. — Когда-то вы спасли свою королеву! Молчите! Не говорите ничего: ни слова, ни звука! Говорю я! Когда я закончу, вы исполните… мое поручение.

Анна Австрийская всмотрелась в черты гасконца, словно пытаясь проникнуть в его мысли. В глазах лейтенанта мушкетеров светились ум и природная живость, перед ней стоял отнюдь не простак. На этого человека можно было положиться.

— Я, быть может, была несправедлива к вам, — продолжала Анна Австрийская. — Но я не забыла вашей преданности. Придет время, когда она будет оценена по достоинству.

— Ваше величество, награда солдата — возможность вновь служить королеве Франции!

— Молчите, господин д'Артаньян. У нас уже нет времени, а я еще должна предупредить о том, что мое поручение может навлечь на вас гнев кардинала. Я не имею права посвящать вас в государственные тайны, тем более что они принадлежат не мне одной. Скажу одно: вам необходимо догнать и арестовать господина дю Трамбле, который в эту минуту во весь опор скачет в Дофине к кардиналу. От того, сможете ли вы это сделать, зависит моя судьба и судьба еще многих достойных людей, которые еще не покорились кровавому министру и сохранили честь и дворянское достоинство. Теперь, когда я сказала вам все, что могла, отвечайте, готовы ли вы преследовать дю Трамбле.

— Да, ваше величество.

— И вы сумеете догнать его?

— Да, ваше величество.

— Я рада, что не ошиблась в вас. При аресте вы можете действовать как от моего имени, так и от имени короля Франции. Помните, вы должны доставить дю Трамбле сюда, к королю.

— Он будет доставлен, ваше величество.

И королева почувствовала, что гасконец выполнит обещание.

— Он опередил вас почти на три четверти часа.

— Я поскачу быстрее — только и всего.

— У крыльца вас ждет самая резвая лошадь из королевской конюшни. Торопитесь!

И д'Артаньян отправился в путь…

Глава пятая …и выполнил его, насколько это было в силах человеческих

Он скакал так быстро, что в Шамбери сократил свое отставание от дю Трамбле на четверть часа. В Вуароне ему сказали, что дворянин, закутанный в запыленный синий плащ, полчаса назад выехал в сторону Гренобля.

— Как его лошадь? — спросил д'Артаньян хозяина постоялого двора, расположенного у самой заставы.

— Лошадь неплохая, но не в моем вкусе, если я что-нибудь понимаю в лошадях, — словоохотливо отвечал тот. — Бабки у нее толстоваты, сударь.

— Я спрашиваю тебя, олух, свежая у него лошадь или нет!

— Ах, вот вы о чем! Свежая, сударь. Сам он весь в пыли, а лошадь только из конюшни — сразу видно.

— Проклятие, — пробурчал мушкетер в усы, пуская свою лошадь в галоп. Этот господин явно не расположен отдыхать в пути.

— Где находится его высокопреосвященство? — спрашивал он у всех в Гренобле, на ком видел военный мундир.

Одежда мушкетера служила ему лучшим пропуском. Ему отвечали, что ставка, кардинала в Аржантьере.

— Ну что ж, — вздохнул мушкетер. — Во всяком случае, господин кардинал позаботился, чтобы у меня было время.

Размышляя о том, что, окажись Ришелье в Гренобле, он не успел бы перехватить дю Трамбле в пути и, таким образом, выполнить приказ королевы, д'Артаньян поздравил себя с тем, что до резиденции кардинала еще далеко, и пустился по горячему следу. Мушкетер не проявлял нетерпения, не досадовал: он пришпоривал кобылу из королевской конюшни, вспоминая, что за алмазными подвесками королевы в Лондон ему пришлось путешествовать на собственной лошади.

«Не все перемены к худшему», — подумал он.

Однако погоня явно затягивалась, и д'Артаньян вынужден был признаться самому себе, что дю Трамбле сильно вырос в его глазах с того времени, когда он покинул Лион.

Мы упомянули, что мушкетер пустился по горячему следу, и это соответствовало действительности. Расспросы жителей придорожных селений указывали на то, что мушкетер настигает всадника в запыленном синем плаще.

Дю Трамбле, предполагая за собой погоню, торопился изо всех сил. Но одного он знать не мог, что преследует его один человек, и человек этот д'Артаньян.

Когда до Аржантьера оставалось немногим более трех лье, дю Трамбле обернулся на дробный перестук копыт позади. Ему бросился в глаза мушкетерский плащ, и он все понял.

Усталый конь не откликался на все новые и новые посылы всадника, напрасно тот вонзал шпоры ему в бока.

Д'Артаньян приближался как рок.

Дю Трамбле узнал его, д'Артаньян часто дежурил в Лувре.

— Проклятие, я пропал! У этого гасконца бульдожья хватка, — пробормотал дю Трамбле, немилосердно пришпорив коня.

— Именем короля! — загремел д'Артаньян, настигая беглеца. Остановитесь, шевалье дю Трамбле!

Дю Трамбле сделал вид, что не слышит. Однако ничто уже не могло избавить его от встречи с мушкетером. Усталый конь беглеца перешел на шаг, дю Трамбле перестал пришпоривать его.

Мушкетер поравнялся с ним и взял коня дю Трамбле под уздцы.

— Именем короля, вы арестованы, шевалье. Прошу вас отдать мне свою шпагу.

Дю Трамбле был умным человеком. Безошибочным чутьем он всегда определял, кто сильнее, а определив, становился союзником сильнейшего. Случалось, что в союзники принимать его не спешили, тогда он вооружался терпением и пытался наладить отношения с кем следовало.

Дю Трамбле повиновался беспрекословно. Он отцепил шпагу и отдал ее д'Артаньяну.

— Теперь, когда я исполнил ваше требование, господин д'Артаньян, могу я просить вас об одолжении?

— Охотно, если только вы не просите меня вернуть ее обратно.

— Мои притязания не простираются так далеко. Просто я хотел задать вам один вопрос.

— Охотно отвечу, если смогу.

— В таком случае, за что вы меня арестовали?

— Черт возьми, мне это неизвестно!

— Так я и думал.

— Зато вы наверняка догадываетесь об этом.

— Клянусь вам — нет! Мне и в голову не приходило, что вы преследуете меня от самого Лиона. Если бы я знал, я остановился бы и подождал вас, не проскакав и одного лье!

— Проклятие, так отчего же вы скакали, словно на вас спустили свору гончих?!

— Я торопился сообщить его высокопреосвященству радостную весть.

— О выздоровлении короля?

— Ну конечно! А что ж еще?! Это так понятно: государство спасено, а подданные его величества вздохнули с облегчением и возблагодарили небеса…

— Вот что значит иметь брата священника!

— И вы туда же, господин д'Артаньян. Однако я искренне молился за его величество!

— А он первым делом приказал арестовать вас! — воскликнул мушкетер, и в его глазах на мгновение появилось то выражение, за которое народная молва от Пиринеев до Паде-Кале гласит: хитер как гасконец, вместо того чтобы сказать: хитер как лиса.

— Поэтому я и теряюсь в догадках, — не очень уверенно продолжал дю Трамбле, заметивший этот взгляд.

— Могу предложить вам простое решение.

— Какое же?

— Отправиться вместе обратно в Лион.

— Есть ли у вас другое в запасе?

— К сожалению, нет, сударь. Я должен доставить вас к его величеству.

— Вы хотите сказать — «к ее величеству»?

— Почему вы так решили?

— Хотя бы потому, что король был еще слаб, когда вы отправились следом за мной.

— Повторяю, я доставлю вас к королю. Разумеется, королева может находиться подле короля. Таким образом, вы предстанете перед их величествами, если такой ответ вас больше устраивает.

— Признайтесь, господин д'Артаньян, что вы получили приказ о моем аресте от королевы.

Вместо ответа д'Артаньян повернул свою лошадь, ведя под уздцы коня дю Трамбле;

— Послушайте, что это вы собираетесь делать?

— Выполнять приказ, разумеется!

— Вы имеете в виду, что мы не сделаем передышки в Аржантьере?! Но отсюда уже видны его крыши! Нам обоим нужен отдых, господин д'Артаньян!

— Мы возвращаемся в Лион, сударь. — Дю Трамбле помял, что спорить бесполезно. — В таком случае, поедем шагом, иначе мой конь падет прежде, чем мы доберемся до Гренобля, — проворчал он, лихорадочно ища выход из создавшегося положения, которое находил удручающим, но выхода не было.

— Лошадей, конечно, следует поберечь, они ни в чем не виноваты. Не то что люди, — заметил д'Артаньян.

Это замечание мушкетера окончательно лишило дю Трамбле душевного равновесия.

Они продолжали свой путь в молчании. Дю Трамбле поеживался при мысли о предстоящей встрече с королевой-матерью и остальными заговорщиками. Д'Артаньян насвистывал незатейливый мотив и размышлял о более приятных вещах.

Пустынная дорога, по которой они ехали, навевала тоску на дю Трамбле. Он оглядывался по сторонам и проклинал свое невезение. Но фортуна изменчива, о чем не следует забывать в минуты уныния.

В тот момент, когда дю Трамбле пришел к неутешительному выводу, что остаток жизни ему, очевидно, придется провести в Бастилии, сзади послышался отдаленный топот копыт.

И арестованный, и его конвоир, люди бывалые, безошибочно определили на слух, что со стороны Аржантьера к ним приближается целый отряд.

Дю Трамбле заерзал в седле, д'Артаньян продолжал безмятежно насвистывать.

Отряд приближался. Всадники скакали рысью.

— Кто бы это мог быть? Не люблю ночных встреч на дороге, — тревожно обратился к мушкетеру дю Трамбле.

— Кто бы ни был — скачут военные, — спокойно произнес д'Артаньян.

— А что если это какой-нибудь отряд кальвинистов — из тех, что разбежались в разные стороны, после поражения?

— Вряд ли в Дофине кальвинисты рыщут целыми отрядами, — невозмутимо отвечал мушкетер. — Но, во всяком случае, мои пистолеты заряжены.

В тоне мушкетера не чувствовалось никакого бахвальства, он говорил естественно, как бывалый солдат, привыкший к опасности, но не пренебрегающий мерами предосторожности.

Дю Трамбле с невольным восхищением посмотрел на своего спутника. На мгновение он забыл, что находится под арестом.

Из-за поворота показались всадники, освещавшие путь карете, запряженной шестеркой лошадей. Карету окружал многочисленный конвой.

— Это не бродяги-кальвинисты, — облегченный вздох вырвался из груди дю Трамбле.

В то же время от неясного предчувствия у д'Артаньяна кольнуло сердце. Он ощутил, что ему могут помешать выполнить приказ королевы.

Всадники поравнялись с ними. Властный голос приказал им остановиться.

— Остановитесь и назовите себя, шевалье!

— Меня зовут Леклер дю Трамбле, — быстро ответил экс-заговорщик, безуспешно пытаясь придать голосу достаточную твердость.

— Разве вы не видите, что мы и так стоим. — Реакция д'Артаньяна была несколько другой. — Вы загородили всю дорогу!

— Ваше имя, сударь. Вы пока еще не назвали его! — потребовал всадник, без сомнения, командовавший отрядом.

— Не вижу необходимости в этом, сударь. Езжайте своей дорогой и предоставьте нам следовать своей.

— Но у нас одна дорога, не так ли, любезный господин д'Артаньян? донеслось из кареты. Занавеска в окне кареты приподнялась, и в свете факелов показалось лицо, при виде которого оба путешественника не удержались от восклицания.

— Ваше высокопреосвященство! — радостно вскричал дю Трамбле. «Спасен!» — добавил он про себя.

— Кардинал! — воскликнул д'Артаньян. Того, что мушкетер подумал, мы здесь воспроизводить не будем.

Тем временем Ришелье жестом подозвал к себе командира своей охраны. Тот незамедлительно тронул поводья коня, приблизился к карете и почтительно склонился к кардиналу, слегка высунувшемуся из окна. Ришелье что-то тихо сказал своему приближенному. Тот снова поклонился и, подъехав к д'Артаньяну и дю Трамбле, передал следующее:

— Шевалье дю Трамбле, займите место в карете его высокопреосвященства!

— Но этот господин арестован мной по приказу его величества, — твердо возразил мушкетер. — Мне вменено в обязанность доставить его в Лион.

— Вы д'Артаньян, лейтенант мушкетеров де Тревиля? — полуутверднтельно произнес всадник.

Мушкетер кивком подтвердил его слова.

— В таком случае прошу вас приблизиться к карете его высокопреосвященства вместе со мной, — пригласил офицер.

Мушкетер повиновался. Секретарь Ришелье, находившийся в карете вместе с кардиналом, открыл дверцу.

— Вы говорите, дю Трамбле арестован вами? — сухо осведомился Ришелье.

— Это так, ваше высокопреосвященство.

— Какое же преступление он совершил?

— К сожалению, мне ничего не известно об атом, ваше высокопреосвященство.

— От кого же вы получили этот странный приказ?

— Я выполняю королевский приказ.

— Но король тяжело болен и, несомненно, не в силах отдавать приказы подобного рода. — Видя, что д'Артаньян молчит, Ришелье сумрачно заметил:

— Мне известно, что королева срочно покинула Фонтенбло. А вдовствующая королева уже в Лионе. Отвечайте, д'Артаньян, жив ли еще король?

— Король жив, и жизнь его величества уже вне опасности, — твердо отвечал мушкетер.

— Истинная правда, ваше высокопреосвященство! Кризис благополучно миновал! — вскричал дю Трамбле, тем временем также приблизившийся к карете кардинала. — Узнав об этом, я тотчас же вскочил на коня и помчался сообщить вам радостную новость. Я опередил всех, ваше высокопреосвященство, многозначительно добавил дю Трамбле, глядя в глаза Ришелье.

— Понимаю, шевалье дю Трамбле, вы хотели меня обрадовать! Однако приходится признать, что вы не совсем точны. Вы не опередили господина д'Артаньяна.

— Шевалье не хватило самой малости, — с легким поклоном отвечал д'Артаньян. — Будь конь господина дю Трамбле чуть порезвее, я не успел бы арестовать его.

Ришелье нахмурился:

— Все это очень странно, господин д'Артаньян. Шевалье дю Трамбле спешит известить министра, а вы пускаетесь следом, чтобы его арестовать! У меня создается впечатление, что кому-то потребовалось скрыть от меня истинное положение дел. Это очень похоже на заговор! — Д'Артаньян принялся яростно кусать ус. — Вы не находите, господин мушкетер? — язвительно осведомился кардинал. — Или вы тоже заодно с заговорщиками?

— Я исполняю королевский приказ, ваше высокопреосвященство! — упрямо отвечал д'Артаньян. «Сейчас он прикажет забрать у меня шпагу, — решил он, потому что сам, черт побери, я ее не отдам!»

— Я всегда был высокого мнения о вас, господин д'Артаньян, — продолжал кардинал с легкой усмешкой. — И отдаю должное вашей находчивости. Вы нашли нужную формулировку: «королевский приказ»! — Ришелье криво улыбнулся. Скажите прямо: не королевский приказ, а приказ королевы. Как умный человек, господин д'Артаньян, вы прекрасно знаете, что это вовсе не одно и то же.

«Недаром Атос любил повторять, что кардинал — самый умный человек во всей Франции» — вспомнил д'Артаньян.

— Отвечайте же, гасконский упрямец: прав я или нет?

Впрочем, это и так понятно. Непонятно другое: зачем вы служите врагам Франции, господин мушкетер? — Взгляд кардинала сделался острым, словно клинок.

— Ваше высокопреосвященство, я — солдат, и никто не смеет упрекнуть меня в измене родине. Даже вы!

Ришелье молчал. Дю Трамбле счел за лучшее отойти подальше от д'Артаиьяна, в это время кольцо гвардейцев вокруг мушкетера стало сужаться.

Неожиданно кардинал улыбнулся:

— Полно, господин гасконец, никто не сомневается в вашей честности. Я вовсе не желал оскорбить вас, только предостеречь. Честность и отвага прекрасные качества! Но и они не спасут их обладателя, если он сделался пешкой в политической игре. Вы многого не знаете, господин д'Артаньян.

— Может быть, поэтому у меня крепкий сон, ваше высокопреосвященство.

— Смотрите, как бы ему не стать вечным, упрямец!

— На все воля Божья, ваше высокопреосвященство!

Кардинал откинулся на подушки, заменявшие ему сиденье.

— Господин де Ларейни! — негромко приказал он. — Арестуйте шевалье д'Артаньяна, приставьте к нему самых надежных из ваших людей, и пусть они не спускают с него глаз. А вы, дю Трамбле, пожалуйте в карету. Мы едем в Лион!

Де Ларейни приблизился к мушкетеру:

— Вы арестованы, вашу шпагу, сударь!

— У меня их две, — с вызовом проговорил гасконец. — Я, пожалуй, могу отдать вам шпагу дю Трамбле, но мою вы не получите.

— Господин д'Артаньян прав, — вмешался кардинал. — Я давно знаю его. Он скорее сломает свой клинок, чем отдаст его вам, Ларейни. А я вовсе не хочу, чтобы лучшая шпага Франции была сломана. Вы можете оставить себе свою шпагу, шевалье, но взамен дать честное слово дворянина, что не предпримете попыток к бегству. В противном случае вас будут считать бунтовщиком и дезертиром.

— Ах, ваше преосвященство, — отвечал д'Артаньян. — Один из моих друзей напомнил бы вам евангельскую заповедь, смысл которой состоит в том, что следует избегать давать клятвы!

— Не клянитесь! — кивнул Ришелье. — Видимо, это шевалье Арамис.

— Совершенно верно, ваше преосвященство. Другой мой товарищ сбил бы выстрелом из пистолета господина де Ларейни, вскочил в карету и, проткнув шпагой вашего секретаря, приставил бы к вашему виску второй, еще не разряженный пистолет, приказал бы везти нас обоих в Лион к королю.

— Теперь вы говорите о господине Портосе, не правда ли? — с нервным смешком заметил кардинал, в то время как его секретарь сделал попытку захлопнуть дверь кареты. — Но почему первую пулю именно в Ларейни?

— Это просто! Он ближе всех ко мне. К тому же, оставшись без командира, подчиненные растеряются, и им легко будет диктовать свои условия.

— Правда… Но у вас был и третий друг, не так ли?

— Да, ваше высокопреосвященство, его имя — Атос.

— Как же поступил бы шевалье Атос, окажись он на вашем месте?

— Атос дал бы честное слово дворянина и последовал бы за вами к королю.

— Мне кажется, этот ваш друг был самым умным.

— С его умом могло соперничать только его благородство, ваше высокопреосвященство.

— Ивы…

-..И я беру пример с Атоса.

— Ну что же, — проговорил кардинал, стараясь улыбнуться и чувствуя, что пальцы его предательски дрожат. — Я сказал бы — тем лучше! Для всех!

— Итак, ваше высокопреосвященство?.. — спросил подъехавший Ларейни. Он не слышал разговора мушкетера с кардиналом.

— Итак — в Лион! — приказал кардинал, откидываясь на подушки.

Глава шестая Красная книжечка кардинала

Отряд двигался не слишком спеша, приноравливаясь к движению кареты Ришелье. Наконец-то дю Трамбле получил долгожданную возможность остаться с кардиналом с глазу на глаз. Безмолвный как призрак и преданный как пес секретарь во внимание не принимался.

Кардинал недолго хранил молчание. Взгляд, приводящий в трепет многих сильных духом, молнией блеснул из-под бровей.

— Что ж, отлично! — бодро проговорил Ришелье, опуская руку в карман. Дю Трамбле увидел в тонких пальцах кардинала книжку для записей в красном переплете. Это и была знаменитая «красная книжечка кардинала». Об этой маленькой книжке ходило много слухов, и сейчас, увидев ее своими глазами, дю Трамбле убедился, что знаменитая записная книжка — не миф.

Многие отпрыски лучших дворянских родов Франции, которым она привиделась во сне, просыпались в холодном поту и больше не смыкали глаз. Им казалось, что на одной из страничек книжки они увидели свое имя. Зловещим шепотом, поминутно оглядываясь по сторонам, обитатели особняков на Королевской площади и владельцы роскошных домов из аристократического квартала Маре сообщали друг другу страшные новости о пополнении списка жертв, собственноручно занесенных «красным герцогом» в его красный синодик. Говорили, что никто из попавших в список кардинала не избежал кары. Ни один человек. Ее красный переплет был залит кровью Орнано, Шале и герцога Ванд омского. Ее чрево алкало все новых и новых жертв.

И поэтому дю Трамбле невольно вздрогнул, увидев ее в руках Ришелье, и втянул голову в плечи, словно опасаясь, что рука палача вот-вот ухватит его за волосы.

— Так вы говорите, — переспросил кардинал, — что де Гиз предлагает ссылку, Бассомпьер — Бастилию, а Генрих Монморанси — эшафот? Что ж, какой мерой меряют, такой же мерой и воздается им!

И кардинал раскрыл красный переплет.

Секретаря Ришелье держал для дипломатической переписки и рассылки приказов губернаторам провинций. В делах же подобного рода перо в руки брал сам.

Глава седьмая, в которой великие мира сего забывают о д'Артаньяне в самый неподходящий момент

Прибыв в Лион, Ришелье немедленно увиделся с выздоравливающим королем. Обе королевы с тревогой ожидали, чем окончится эта встреча. Разговор короля наедине с первым министром продолжался более часа.

По прошествии этого времени его высокопреосвященство вышел из покоев Людовика XIII и проследовал в приготовленные для него комнаты. Свита кардинала расположилась неподалеку. Его высокопреосвященство, по обыкновению, много работал и, испытывая нужду в том или ином из своих приближенных, не собирался тратить время на ожидание. Кардинал не менял своих привычек, где бы он ни находился.

Королева собиралась пройти к королю, но врач почтительно преградил ей путь: его величество изволил отойти ко сну.

Действительно ли разговор с первым министром так утомил короля, или он хотел поразмыслить об услышанном наедине — мы не знаем. Как бы то ни было, королева прождала до вечера. Придворные сплетники вполголоса передавали друг другу, что, когда Анна Австрийская покинула королевскую опочивальню, на ее прекрасном лице можно было видеть следы слез. Впрочем, это никого не удивило. Как уже говорилось, в ту пору своей жизни во Франции испанка много и часто плакала.

Смятение, вызванное прибытием кардинала, немного улеглось, однако благоразумный Монморанси, сопоставив известие о выздоровлении короля с поспешным отъездом дю Трамбле в Дофине, не стал дожидаться встречи с его высокопреосвященством. Он отбыл в Лангедок, предварительно, впрочем, засвидетельствовав свое почтение королеве-матери и заверив ее в личной преданности. Время показало, что благородный Монморанси говорил совершенно искренне. Следом поспешил и де Гиз.

И только храбрый Бассомпьер никуда не отправился — у него не было ни Лангедока, ни Лотарингии. Маршал подумывал, не приказать ли своим швейцарцам арестовать Ришелье.

— Мои молодцы и черта не побоятся взять на прицел, мадам, — уверял он Марию Медичи. — Они мигом спровадят министра в Бастилию. А находясь там, его высокопреосвященство уже не будет выглядеть столь грозно, скорее наоборот, бледно, хотя он и зовется «красный герцог». — И маршал разразился хохотом.

Но он не встретил поддержки у королевы-матери. Получив обещание короля удалить Ришелье, она не могла рисковать испортить всю партию одним неверным ходом.

Подготовка кампании, особенно если она ведется с таким размахом, никогда не проходит незамеченной противником.

Прежде всего таким, как кардинал. Его высокопреосвященство, успевая следить за событиями придворной жизни Лондона и Мадрида, конечно же, был весьма неплохо осведомлен о последних приготовлениях в стане врага.

Итак, противники копили силы, подтягивали резервы, искали союзников, готовясь к смертельной схватке. Все эти титанические усилия, прилагаемые обеими сторонами, настолько завладели вниманием высоких особ и их ближайшего окружения, что о д'Артаньяне попросту забыли.

Впрочем, два человека из числа сильных мира сего время от времени вспоминали о нем. Чаще всего вспоминала о гасконце Анна Австрийская. Положение бедной королевы заставляло ее беспокоиться о собственной судьбе.

Не приходилось сомневаться также в отличной памяти его высокопреосвященства. Он-то не забыл об арестованном лейтенанте королевских мушкетеров, но до поры считал выгодным для себя не вспоминать о нашем герое. Что же касается господина де Тревиля, то до него дошел слух о некоем таинственном поручении, данном королевой д'Артаньяну, поэтому он считал вполне естественным его отсутствие.

Не прошло и трех дней после прибытия кардинала в славный город Лион, как д'Артаньяна в карете с наглухо зашторенными окнами в сопровождении усиленного конвоя отправили в Париж.

— Куда мы направляемся? — спросил мушкетер офицера.

— Скоро увидите, — был ответ.

— Тысяча чертей! Скажите в таком случае, в чем меня обвиняют?!

— Это мне неизвестно, сударь, — несколько более вежливым тоном отвечал офицер.

Некоторое время мушкетер созерцал профиль своего стража, не без удовольствия представляя его в прицеле мушкета.

Затем он вспомнил, что точно такой же ответ получил от него самого дю Трамбле, и немного поостыл.

Умерив свой гнев, д'Артаньян успокоился и уснул. После стольких часов в седле он нуждался в отдыхе. Мушкетер проспал большую часть пути.

Поскольку окна кареты были, как уже говорилось, закрыты наглухо, арестант не мог видеть того, что делается вокруг.

Но он все слышал и по уличному шуму и гаму мог судить, что карата покатила по парижским улицам. Д'Артаньян определил это безошибочно. Гомон парижской улицы он не перепутал бы ни с чем на свете. Но езда продолжалась недолго.

Карета остановилась, и двери были отворены. Ему предложили выйти наружу.

Д'Артаньян увидел перед собой опущенный подъемный мост, возле него расхаживали вооруженные часовые. Мост был перекинут через широкий ров, за которым поднимались серые стены первой крепостной ограды. За этой стеной проходил второй ров. А уже потом — сам замок с мрачным внутренним двором… Замок с восемью грозными пятиэтажными башнями и вокруг каждой из них шла галерея с установленными на ней пушками.

Д'Артаньян ощутил запоздалое сожаление. «Кажется, на этот раз я ошибся, следовало выбрать метод Портоса», — подумал он. Мушкетер понял, что его привезли в Бастилию.

Глава восьмая О том, как Д'Артаньян проводил время в Бастилии

Мы погрешили бы против истины, сказав, что гасконца обрадовала перспектива очутиться в мрачном склепе, широко известном под названием Бастилия.

Рискнем предположить, что эта тюрьма-крепость, снискавшая себе зловещую славу и сделавшаяся символом ада на земле или чего-то очень похожего на преисподнюю, была настолько ненавистна любому французу, что день, когда навсегда пали ее черные стены, стал национальным праздником.

Итак, Д'Артаньян пожалел, что не прибег к методу Портоса. Впрочем, пища была неплохой, а обращение тюремщиков вполне учтивым. Однако камера оказалась сырой, а дрова не столько горели, сколько дымили.

Тюремщики постепенно прониклись симпатией к новому заключенному. Они сообщили гасконцу, что он пока не получил номера, какой присваивали всем арестантам, а башня, в которой его поместили, называется Базиньерой. Первую новость можно было расценивать как хорошую: относительно него имелись какие-то свои соображения, в то время как получивший номер, как правило, становился постояльцем Бастилии надолго. Второе сообщение было похуже: климат в камерах Базиньеры был самым сырым. В этом мушкетер смог убедиться в первую же ночь заключения.

«Будем находить во всем хорошую сторону, — решил Д'Артаньян. — Камера могла бы быть расположена в верхнем ярусе, и с потолка постоянно текла бы вода. Положительно, мне везет».

— Ваш аппетит, сударь, напоминает мне справедливость, — говорил тюремщик каждое утро, забирая почти нетронутый обед.

— Чем же?

— Тем, что его нет.

— Вы ведете неподобающие вашему служебному положению речи, друг мой, отвечал Д'Артаньян.

— Это потому, что мне нечего опасаться, сударь.

— Как так?!

— Ведь я уже в Бастилии.

— Да, правда! Я совершенно об этом позабыл.

— Вот видите. И значительно дольше вас, сударь.

— Таким образом, мы в некотором роде товарищи по несчастью? Однако возможность в любой момент покинуть эти мрачные стены…

— Покинуть?! Что это вы такое говорите, сударь! У меня семья, и все в ней прямо-таки помешались на еде. Едят каждый день.

— Почему бы вам, любезный, не забирать этот обед себе домой. Много ли у вас ртов?

— По правде говоря, шесть, сударь. И это жаркое мне бы пригодилось, не скрою.

— Так за чем же дело стало?!

— Если об этом узнает господин комендант, я останусь без места.

— Ну, так он не должен знать ничего!

— Благодарю вас, сударь. Мое имя — Гийо, Франсуа Гийо, хотя нам и запрещается разговаривать с заключенными.

— Ну, я-то не совсем еще заключенный. Какой же арестант без номера?

— Вот это меня и утешает, сударь. Выходит, я как бы и не нарушаю свой служебный долг.

— Конечно же, нет! Вы никоим образом не нарушаете его — на этот счет просто не может быть двух мнений! — В голосе мушкетера слышалась такая непоколебимая уверенность, что тюремщик счел за лучшее оставить все дальнейшие сомнения.

На следующее утро д'Артаньян завязал знакомство со вторым тюремщиком. «Однако не могу же я не есть совсем», — подумал он и решил, что наладившихся отношений с двумя из своих стражей вполне достаточно.

Иногда заключенных Базиньеры выводили на крышу башни, где они медленно бродили взад-вперед, «вдыхая свежий воздух». Заключенный из камеры второго этажа живо напомнил д'Артаньяну картинки, изображавшие мучения грешников в аду. Такие картинки ему случалось видеть на ярмарке в Сен-Жермене.

— Давно вы здесь, сударь? — участливо спросил д'Артаньян.

Арестант дико взглянул на него и тотчас же отошел. Его впалые щеки и взлохмаченные волосы произвели на мушкетера впечатление. Он пришел к непреложному выводу, что климат Бастилии вреден для здоровья.

«Надо известить господина де Тревиля», — подумал д'Артаньян. После прогулки он попросил, чтобы к нему вызвали дежурного офицера. В тот день офицер не пришел.

Не пришел он и на следующий день.

— Франсуа, что следует совершить, чтобы заставить дежурного офицера посетить мою скромную камеру? — спросил он у месье Гийо, когда тот забирал дикую утку, оставленную ему д'Артаньяном.

— Совершить, сударь? Например, нападение на тюремщика.

— Напасть на тюремщика?!

— Вот именно.

— Тогда я задам следующий вопрос.

— Я постараюсь ответить вам, сударь, поскольку вы не являетесь…

— Арестантом в полном смысле этого слова, как его понимает…

-..господин комендант, — закончил страж с хитрой улыбкой.

— Я вижу, вы рассудительный человек, месье Гийо.

— Это все оттого, что я — человек семейный.

— И хорошо относитесь к тем, кого стережете.

— Это потому, что у меня большая семья, сударь.

— А как отнесется ваша многочисленная семья к тому, если на вас будет совершено нападение?

— Это смотря кем из заключенных, сударь.

— Например, мной!

— Думаю, моя семья переживет это. В особенности если вы бросите в меня вон тот тяжелый табурет, но промахнетесь.

— Отлично! Я только что собирался обсудить с вами возможные варианты.

Д'Артаньян был человеком дела. Стоило ему прийти к определенному мнению относительно дальнейшего образа действий, он приводил свой план в исполнение со всей присущей ему энергией. Дубовый табурет звучно ударился о стену и раскололся надвое. Месье Гийо завопил что было мочи.

Д'Артаньян составил ему компанию. Чтобы увеличить эффект, он колотил ножкой табурета в стену. Их дуэт был услышан и не оставлен без внимания. На шум прибежали, д'Артаньяна обезоружили.

— Я — лейтенант королевских мушкетеров д'Артаньян, — во все горло кричал мушкетер. — Я требую дежурного офицера. Сообщите господину де Тревилю!

Наконец он увидел перед собой офицера, чья внешность вызвала неприятные чувства у нашего героя. Дальнейшее подтвердило, что д'Артаньян был хорошим физиономистом.

— Мое имя — д'Артаньян. Я — лейтенант королевских мушкетеров.

— Лейтенант королевских мушкетеров шевалье д'Артаньян скорее всего находится в Лувре. Если вы не хотите, чтобы вас сочли сумасшедшим, советую вам замолчать.

— Вы можете сообщить господину де Тревилю о том, что я здесь?!

— Ни в коем случае.

— Но я выполнял королевский приказ!

— Мне ничего об этом не известно.

— Отведите меня к коменданту.

— Вы напали на тюремщика. За это вы будете наказаны.

— Но, черт возьми, я в самом деле офицер роты господина де Тревиля. Он наверняка разыскивает меня.

— В таком случае он вас найдет.

— Но Бастилия — последнее место, где ему придет в голову искать меня!

— Значит, вам придется подождать.

Д'Артаньян ощутил острое желание придушить офицера на месте.

— В таком случае мне нужен исповедник.

— Сомневаюсь. Ваши поступки свидетельствуют об обратном.

Офицер ушел. Тюремщики унесли обломки единственного табурета. Двери захлопнулись, засовы с лязгом и скрежетом задвинулись. Наступила пронзительная тишина.

На следующее утро Д'Артаньян, вернее, его сторож месье Гийо остался без свежей рыбы к обеду. Мушкетеру сообщили, что отныне он переведен в пятую категорию заключенных. Это означало, что на содержании д'Артаньяна комендант тюрьмы собирался экономить по пять ливров в день. Это означало также, что месье Гийо не мог больше рассчитывать на пирог с трюфелями, жертвуемый д'Артаньяном на нужды его многочисленной семьи.

«Дело плохо, — посетовал мушкетер. — Мой поступок привел к обратному результату».

— Кажется, мы выбрали неверную тактику? — спросил Д'Артаньян у своего нового знакомого, когда вновь наступила его смена.

— Да уж чего хорошего, сударь, — отвечал месье Гийо, крайне разочарованный исходом дела. Огорчение малого было столь велико, что Д'Артаньян поторопился заверить его, что воздержится от любых акций неповиновения.

— Изберем другой метод, — пробормотал мушкетер, провожая глазами нетронутый обед. — Мне необходимо передать письмо господину де Тревилю.

— Я подумаю, что тут можно сделать, сударь, — пообещал месье Гийо.

Вечером того же дня он погремел ключами около двери и тихо осведомился о том, когда письмо будет готово.

— Завтра к утру, — отвечал Д'Артаньян.

Письмо получилось кратким, но энергичным. Утром оно было незаметно для посторонних глаз вручено месье Гийо. По этому случаю мушкетер остался также и без завтрака. Он питался сознанием своей правоты. Мысли же нашего героя о его высокопреосвященстве имели крайне нелестный для кардинала характер. Иногда мушкетер принимался думать вслух, и тогда с уст его срывались ругательства, способные вызвать неподдельный восторг у всех солдат роты де Тревиля, доведись им их услышать. Д'Артаньян бегал по камере как тигр по клетке. На ходу он метал громы и молнии. Однако толстые стены башен Бастилии привыкли к подобным сценам.

Они хранили молчание, безучастно взирая на узника.

Глава девятая «День одураченных»

Между тем выздоровевший король подвергался натиску со стороны Марии Медичи. Королева-мать уже не просила, а требовала от сына, чтобы он лишил Ришелье должности первого министра.

— Один взмах вашего пера, — однажды произнесла она торжественным тоном, — и вы спасете Францию, всех нас, самого себя!

Король побледнел. Он снова почувствовал себя больным, переживающим кризис, за которым или полное выздоровление, или смерть. Однако в этот раз исход кризиса зависел от его собственной воли… Людовик XIII взял перо в руку. Королева-мать затаила дыхание, повторяя про себя слова католической молитвы. Казалось, что в наступившей тишине слышно, как пылинки кружатся и оседают в луче утреннего тусклого ноябрьского солнца, пробившегося меж тяжелых портьер. Еще мгновение…

И в эту самую минуту на пороге кабинета появилась фигура в красном одеянии. Кардинал возник словно из воздуха, из ничего. Мать и сын вздрогнули. Им показалось, что они обоняют запах серы.

Кардинал приблизился к королю неслышными шагами и склонился в глубоком поклоне. На лбу короля выступили капельки пота, хотя в Лузре было не слишком жарко.

— Ваше величество, — произнес Ришелье, — я пришел просить вас освободить меня от занимаемой должности…

Людовик и Мария Медичи в один голос воскликнули, но если первый — от испуга, то вторая — от радости:

— Освободить, герцог?!

— Совершенно верно, ваше величество, ибо семейное ваше спокойствие должно быть вам дороже блага Франции.

Под руководством вашей родительницы, — тут его высокопреосвященство отвесил поклон в сторону Марии Медичи, — маршала Марийака, вашего брата герцога Орлеанского, вашей супруги и при содействии вельмож, имеющих постоянные отношения с испанским двором, — вы, без сомнения, победоносно докончите начатое дело умиротворения еретиков-кальвинистов, усмирения олигархии и возвышения французского государства… Ваше величество, под опекой иноземцев и вельмож, расхитивших казну, несомненно достигнет в самое короткое время высокой степени могущества. Что же касается моей скромной особы, то я сегодня же отбываю в Гавр!

Отвесна поклон королю и королеве-матери, кардинал медленно удалился. Шлейф его красной мантии сверкнул в дверях языком подземного пламени и… все погрузилось в сумрак. Короля била дрожь.

* * *

Если его высокопреосвященство и разыгрывал спектакль, то делал он это очень тонко. Королева-мать навела справки и узнала, что мебель из дворца Ришелье была отправлена в Гавр еще 8 ноября, то есть два дня тому назад. А в самый достопамятный день, 10 ноября, туда же отправился обоз с золотой монетой на двадцати пяти мулах. Узнав это, король чуть снова не слег. Зато Мария Медичи давно уже не чувствовала себя так хорошо.

Вечером во дворце было многолюдно. Слух об отставке кардинала разнесся с быстротой молнии. Оживление и радость царили повсюду, но только не на половине короля. Людовик сидел в потемках и почти в полном одиночестве. Неожиданно ему доложили о прибытии кардинала.

— Просите его высокопреосвященство, — встрепенулся король.

Ришелье сразу же не оставил королю никаких надежд:

— Я прибыл, чтобы на прощание засвидетельствовать свое глубочайшее почтение вашему величеству. Утром меня уже не будет в Париже.

— Герцог, вы приняли свое решение под влиянием эмоций, но не разума, который обычно руководит всеми вашими мудрыми действиями!

Ришелье с трудом подавил улыбку.

— Сеть интриг, которая опутывает теперь ваше величество, это гордиев узел, — отвечал кардинал, выдержав паузу. — А я не могу рассечь его одним взмахом меча.

Король, сидевший в кресле, вскочил и принялся расхаживать по кабинету.

— Но благо Франции, герцог! — воскликнул он, комкая кружевную манжету.

— Гибель и спасение ее в руках монарха, в ваших руках, государь. Выбор в вашей воле. За четыре года вы могли убедиться, каковы были мои советы.

Король закрыл глаза. Ему привиделись лицо королевы-матери, те горы документов, которые лежат на письменном столе Ришелье, запутанное состояние финансов, угроза войны с половиной Европы. Король открыл глаза. Перед ним спокойно стоял тот, кто умел привести финансы в порядок, подготовить армию к войне и разобраться в каждой, даже самой невразумительной, бумаге. Король решился.

— Если бы я попросил вас остаться? — заискивающим голосом спросил он.

— Я бы не согласился, ваше величество, — без промедления отвечал кардинал. Сказано это было тоном, не вызывающим сомнений.

— Ни на каких условиях?

— Вы бы их не приняли.

В это самое время у королевы-матери лакеи в парадных ливреях обносили собравшихся гостей шампанским. Веселье было в самом разгаре.

— Узы родства для вас дороже короны и счастья подданных, — спокойно продолжал кардинал. — За все ужасы вас вознаградит любовь матери, супруги и дружба вашего брата.

В последней, вы, кажется, не можете сомневаться!

Судорожное движение короля показало кардиналу, что удар попал в цель. Людовик ХIII, меняясь в лице, грыз ногти. Он боялся, что Ришелье сейчас уйдет и оставит его один на один с кипой бумаг на письменном столе министра.

— Кардинал, вы погубите Францию! — прошептал он.

— Боже сохрани, государь, не я! Не хочу отнимать этой заслуги у других.

— Так спасите же ее!

Ироническая усмешка исчезла с бледного лица Ришелье.

Он устремил на короля долгий пронзительный взгляд. Людовик XIII ощутил, что в этот момент часы Истории на мгновение остановили свой ход. Великий актер Ришелье держал паузу. Тринадцатый из французских Людовиков не был малодушным человеком, напротив — королю была присуща личная отвага, что он в полной мере показал у Пон-де-Сюз, где пули свистели вокруг его монаршей головы. В эти минуты он почувствовал, что согласен снова услышать свист пуль, лишь бы кардинал не затягивал паузы.

Но все на свете имеет конец. Даже неприятности. Это проявляется в том, что на смену им приходят другие.

— Так спасите же ее! — снова воскликнул король.

— Спасу, — ответил кардинал. — Но для этого требую от вашего величества абсолютного доверия и повиновения.

Теперь Ришелье посмел говорить именно так. Король перевел дыхание. Он мог снова спокойно охотиться в Сен-Жермене.

Глава десятая Его величество находит, что в роте господина де Тревиля недостает офицеров

Как уже говорилось, маршал Марийак был вызван в Париж. Поскольку остальные маршалы, включая господ де Ла Мейере и Бассомпьера, и так находились в городе, было признано удобным и соответствующим случаю устроить смотр войскам. Его высокопреосвященство предложил своих гвардейцев, но столкнулся с упорным сопротивлением маршала Марийака, утверждавшего, что слуги, охрана и свита отдельных служителей церкви, пусть даже и весьма высокопоставленных, никак не могут считаться королевскими войсками, даже на время парада. Ришелье, втайне надеявшийся полюбоваться на красно-черные ряды своих телохранителей, был не на шутку уязвлен мнением старого маршала, однако виду не подал и промолчал. Зато он потихоньку извлек из складок своей мантии пресловутую красную книжечку и занес в нее имя маршала.

Смотр вполне удался: солдаты имели бодрый вид и с воодушевлением приветствовали короля. Амуниция была в порядке, оружие блестело, перья колыхались в такт мерной поступи бравых усачей. Нарядные офицеры гарцевали перед строем и отдавали честь шпагами. Королевские мушкетеры заслужили всеобщее одобрение и восхищение.

— Как вы находите моих мушкетеров, герцог? — осведомился Людовик XIII у герцога д'Эпернона.

— Они просто великолепны, ваше величество, — вполне искренне отвечал тот. — Впрочем, как и всегда.

— Господин маршал, — обратился король к маршалу Марийаку, — не кажется ли вам, что в роте господина де Тревиля недостает офицеров. Куда они подевались?

— Что касается двух младших офицеров — господ де Феррюсака и де Куртиврона, — то они задержаны стражей, — почтительно, но твердо отвечал старый маршал.

Брови короля гневно взметнулись вверх:

— Задержаны стражей? Что это значит? Объяснитесь, господин маршал!

— Это значит, ваше величество, что их подозревают в учинении беспорядков и нанесении повреждений и ранений нескольким дворянам из полка швейцарцев.

— Опять эти бесчинства! — Король огляделся, отыскивая глазами де Тревиля. Однако тот ехал верхом во главе своей роты, и немой вопрос короля остался без ответа.

Его величество погрузился в угрюмое молчание. Г-н де Тревиль увидел тень на лице короля и поспешил приблизиться.

— Но ведь и место лейтенанта пустует, не так ли, господин маршал? проворчал король, и эти его слова были услышаны подъехавшим де Тревилем.

— Вы правы, ваше величество, — поклонившись, ответил Марийак.

— Где же лейтенант?! Тоже на допросе?

— Не могу точно сказать, ваше величество.

— Это еще почему?! — Лицо короля побледнело. Было ясно, что король Франции взбешен.

— Мне ничего об этом не известно.

— Превосходно! Нечего сказать! Интересные истории вы тут мне рассказываете, господин маршал. Лейтенант мушкетеров не является на смотр войск, а вы не в состоянии ответить, где он находится!!

— Но, ваше величество! На этот вопрос не в состоянии ответить даже сам капитан мушкетеров!

— Де Тревиль?! Что за чертовщина!

— Я здесь, ваше величество, — живо откликнулся де Тревиль, который слышал последние фразы и понял, что разговор идет на интересующую его самого тему.

— Подите-ка сюда, сударь, — раздраженно пригласил Людовик, хотя ему было приятно, что капитан его мушкетеров угадывает его желания и появляется, стоит только о нем подумать. — Хорошенькие вещи я узнаю о ваших мушкетерах!

Людовик XIII был слабым монархом, но все же монархом. Поэтому он обуздал свой гнев и начал не с того, что его интересовало более всего.

— Та высокая честь, которой удостоены мушкетеры, будучи приближены к вашему величеству, вызывает зависть у многих, — почтительно ответил де Тревиль, хмуро посматривая на маршала Марийака.

— А то, что двоих офицеров арестовывают за очередной дебош, вы тоже объясняете завистью, де Тревиль?

— Простите, ваше величество, но кого вы имеете в виду?

— Младших офицеров де Феррюсака и де Куртиврона.

Их нет в строю.

— Их действительно нет в строю. Однако господин де Феррюсак вовсе не арестован, ваше величество, а ранен. Не далее как вчера я посетил его и могу засвидетельствовать, что он прикован к постели.

— Хм, ранен? Но ведь это, верно, потому, что он дрался на дуэли, а следовательно, нарушил эдикты…

— Напротив, ваше величество. Господин де Феррюсак вступился за честь женщины, которая просила о помощи, на нее напали какие-то негодяи.

Король оживился:

— Значит, господин де Феррюсак не наносил повреждений швейцарцам, не учинял пьяного дебоша?

— Конечно же, нет, ваше величество! Он шел по улице Бриземиш, дело было под вечер, и уже стемнело. Как вы знаете, в это время года в Париже темнеет довольно рано. Неожиданно господин де Феррюсак услышал крики о помощи.

Кричала женщина, а так как мушкетеры вашего величества не привыкли спокойно смотреть, как оскорбляют и бесчестят беззащитных, господин де Феррюсак выхватил шпагу и бросился на помощь. Негодяи разбежались кто куда, оставив своего главаря валяться на мостовой, — господин де Феррюсак угостил его славным ударом. Но один из бандитов успел нанести господину де Феррюсаку предательский удар кинжалом. Вот почему офицер и не смог принять участие в смотре, ваше величество.

— Видите, господин маршал, это совершенно не то, о чем вы мне рассказывали! — воскликнул просиявший Людовик.

— Господин де Марийак — хоть и военный человек, но никогда не служил в мушкетерах, — проронил г-н де Тревиль неподражаемым тоном, как бы намекая на то, что и маршалу может быть не чуждо чувство зависти к привилегированной когорте дворян. Всем своим видом командир королевской гвардии показывал, что маршалов во Франции достаточно, а капитан мушкетеров — только один.

Старый маршал старался не смотреть в сторону г-на де Тревиля и, обратившись к королю, произнес:

— Сожалею, что невольно ввел ваше величество в заблуждение. К несчастью, я лишь передавал сказанное мне начальником стражи. Прошу меня извинить, ваше величество.

— Вам нет нужды извиняться, господин маршал, — сказал довольный король. — Вас самого ввели в заблуждение. — Но спустя мгновение его величество снова нахмурился. — Однако, ведь не станет же начальник полиции клеветать на мушкетеров ни с того ни с сего. Чувствую, что де Тревиль чего-то недоговаривает. Если де Феррюсак лежит дома в постели, то де Куртиврон наверняка находится под стражей, не так ли, любезный мой де Тревиль.

Капитан мушкетеров поторопился придать своему лицу огорченное, но, впрочем, не слишком, выражение.

— Увы, это так, ваше величество. К счастью, он совершенно здоров, чего не скажешь о его противниках, — лукаво добавил г-н де Тревиль.

— Так я и знал, — неприязненно поглядев на него, проговорил Людовик. Роту пора распустить, а не то станут говорить, что французский король покровительствует разбойникам.

— Если королю угодно называть мушкетеров разбойниками, следует начать с их капитана. Прикажите заключить его в Бастилию, как уже поступили с лейтенантом, — бросил де Тревиль, выпрямляясь.

— Постой-постой! Гасконская голова! Какая Бастилия?

Я ничего не понимаю!

— Я — тоже, государь!

— Клянусь памятью моего отца, мне ничего не известно об атом деле, де Тревиль. Проклятие! Я просто хочу знать, почему мои мушкетеры остались без офицеров!

— Что касается шевалье де Куртиврона, — вмешался маршал Марийак, — то мне точно известно, что он арестован и находится в Форт-Левене, ваше величество.

— Это я уже понял, господин маршал. За что его арестовали?

— Говорят о каком-то скандале в гостинице «Крест и роза», о двух или трех покалеченных швейцарцах.

— Господин де Тревиль! Мне надоел этот разговор. Поручаю вам разобраться во всем, что там произошло, и доложить мне, какие меры приняты к виновным. Кроме того, обратите внимание на дисциплину в роте. Мне кажется, что она далека от идеальной!

— Если ваше величество соблаговолит меня выслушать, то получит совершенно точную картину происшедшего, — твердо заявил г-н де Тревиль.

— Сомневаюсь!

— Мне она известна до мельчайших подробностей.

Недовольная улыбка появилась на лице короля.

— Положительно, вы неисправимы! Говорите, но поскорее — смотр заканчивается, а сюда направляется кардинал.

Сейчас он снова станет жаловаться на то, что в смотре не приняли участие его гвардейцы.

— Зато они приняли участие в другом, государь, — подхватил де Тревиль. — В том самом дебоше в гостинице «Крест и роза». Да так рьяно, что их утихомирили лишь силой клинка более искусного, чем их собственные.

— В самом деле?

— Дело было так, ваше величество: несколько гвардейцев кардинала сидели в нижнем зале упомянутой гостиницы и весело проводили время.

— Что никому не возбраняется, заметьте себе.

— Совершенно верно, ваше величество. Именно по этой причине было бы несправедливо упрекнуть господина де Куртиврона, который в обществе нескольких дворян из числа своих друзей, состоящих в роте мушкетеров, зашел в ту же гостиницу с той же целью, совершенно невинной, как вы только что заметили, ваше величество.

— Положим, если только они не искали ссоры.

— Боже упаси, ваше величество! Когда это мушкетеры искали ссоры с кем бы то ни было?! Указы вашего величества они почитают как десять заповедей!

— Вот именно. Это значит — никак!

— Из дальнейшего моего рассказа будет видно, как вы заблуждаетесь, государь, если мне будет позволено продолжить.

— Говорите уж, раз начали, де Тревиль. Вы ведь знаете, что я не успокоюсь, пока не выясню всей правды, — такова моя натура.

— Совершенно как у вашего славного отца — короля Генриха. Итак, ваше величество, мушкетеры заметили гвардейцев, которые к тому времени выпили уже немалое количество вина, и хотели было удалиться, чтобы избежать неприятного соседства. Вам ведь известно, что королевские мушкетеры набираются только из дворян, принадлежащих к лучшим родам Франции, в то время как его высокопреосвященство, набирая свою гвардию, не выставляет столь высоких требований. В силу этого обстоятельства в рядах последней можно встретить людей с подозрительной внешностью и с темным прошлым. Вот поэтому мушкетеры и пожелали избежать компании гвардейцев его высокопреосвященства, тем более что те были уже изрядно навеселе.

Однако, когда шевалье де Куртаврон обратился к сопровождавшим его мушкетерам с предложением поискать себе другое, более приятное, место для отдыха, сидевшие sa столом гвардейцы кардинала принялись оскорблять его, крича, что он испугался одного их вида, и прочее в том же духе.

Мушкетерам пришлось остаться, чтобы не подавать повода для подобных насмешек. Однако настроение было испорчено, и, так как разгоряченным вином гвардейцам его высокопреосвященства было угодно продолжать задевать шевалье де Куртиврона и других мушкетеров, тем не оставалось ничего другого, как только посоветовать задирам удалиться по-хорошему, пока они не вышвырнули их за двери. Прошу заметить, ваше величество, что мушкетеры собирались ограничиться этим, зная, что дуэли запрещены.

— Хорошо, продолжайте, де Тревиль, от меня ведь все равно ничего не скрыть.

— Итак, ваше величество, шевалье де Куртаврон лишь предложил гвардейцам его высокопреосвященства удалиться, как один из них, по имени Гризар, выскочил из-за стола и набросился на него со шпагой. Моему офицеру пришлось защищаться. В этот момент мимо проходил патруль, который и попытался арестовать всех, не разбирая, кто прав, а кто виноват.

— Хорошо, но ведь тот же де Куртаврон мог объясниться с начальником патруля. Ведь, если все было, как ты говоришь: мушкетеры были трезвы, а гвардейцы — пьяны! Кроме того, очевидцы могли подтвердить, кто напал первым, были же еще в этой гостинице какие-то люди, — нетерпеливым тоном проговорил король.

— Ваше величество недаром называют Людовиком Справедливым.

С этими словами господин де Тревиль отвесил королю почтительный поклон. Он чувствовал, что вступает на скользкую почву, продолжая свое повествование, и действовал как опытный царедворец. Король бросил на него милостивый взгляд.

— Почему же арестованы все?

— К несчастью, не все, ваше величество, а лишь один господин де Куртиврон.

Последнее сообщение господина де Тревиля не улучшило настроение короля Людовика XIII.

— Однако это странно, — заметил король холодно.

— Все дело в том, что остальные посетители тут же удалились, завидев, что под одной кровлей сошлись мушкетеры вашего величества и гвардейцы его высокопреосвященства, хорошо зная буйный нрав последних и предполагая, чем может закончиться такая встреча. Хозяин же заведения — человек робкий и недалекий — тотчас залез под стол и потому не годился в качестве свидетеля.

— Ну почему же «недалекий», де Тревиль? — саркастически улыбаясь, спросил король. — Наоборот — весьма предусмотрительный человек, не так ли?

— Вы правы, ваше величество. Дальнейшие события показали, что он проявил известную предусмотрительность, действуя, впрочем, из эгоистических побуждений. Не дрожи он так за свою шкуру, он мог бы подтвердить невиновность господина де Куртиврона, и тот не находился бы сейчас в Форт-Левеке, а мог бы засвидетельствовать свою преданность вашему величеству, присутствуя на смотре.

— Послушать вас — во всем виноват трактирщик, — с легкой улыбкой заметил король.

Это ободрило капитана мушкетеров. Он промокнул лоб кружевным платком и пустился в дальнейшее нелегкое плавание по океану лжи во спасение, лавируя между Сциллой фантазии и Харибдой здравого смысла.

— Нет, ваше величество, конечно, более трактирщика виноваты патрульные швейцарцы, с трудом понимающие речь, на которой изъясняются все добрые французы, и по этой причине никак не могшие взять в толк, что господин де Куртиврон тут вовсе ни при чем.

— Так вот почему маршал упоминал каких-то покалеченных швейцарцев. Но кто же их покалечил?

— Ваше величество, зная, что дуэли запрещены, и питая уважение к представителям власти, хотя это и были солдаты швейцарской гвардии, господин де Куртиврон и его друзья, конечно же, и не помышляли о применении оружия. Но так как патрульные обошлись с ними весьма невежливо, то они были вынуждены, как люди военные и к тому же дворяне, защитить свою честь и достоинство.

— В результате чего пострадали трое патрульных, — насмешливо сказал король.

— Трое или пятеро, — небрежно заметил де Тревиль.

— И что же, все от рук мушкетеров? А что же гвардейцы его высокопреосвященства? Не сопротивлялись?!

— Как я уже имел честь упоминать вашему величеству, многие из гвардии кардинала с темным прошлым, а люди такого сорта имеют привычку сразу же разбегаться в разные стороны при появлении стражи. Они именно так и поступили, ваше величество.

— Я понял почти все. Все, кроме одного: почему арестован лишь один господин де Куртиврон?

— О, это очень просто, ваше величество. Ведь не думаете же вы, что восемь швейцарцев могут задержать больше, чем одного мушкетера!

— Довод основательный, — заметил король, настроение которого заметно улучшилось. — Но почему именно его, а не кого-либо из его подчиненных?

— Господин де Куртиврон благородно пожертвовал собой ради своих солдат. Кроме того, подобно капитану тонущего корабля, он замыкал отступление.

— Что ж, это делает ему честь, — довольным тоном произнес король, заметивший кардинала, направляющегося к нему.

— И все-таки, де Тревиль, — добавил он, — столько пострадавших швейцарцев, которые, по сути, ни при чем, и ни один зачинщик ссоры не получил по заслугам? Я помню иные времена.

— Не знаю, как доложить вашему величеству…

— Что еще?!

— Я не хотел говорить…

— Нет уж, будьте добры, говорите, пожалуйста!

— Предводитель гвардейцев его высокопреосвященства Гризар поскользнулся во время потасовки, неудачно упал и отдал Богу душу. А другой — кажется, его зовут Дюбуа — тяжело поранился о пику одного из швейцарцев. Думаю, что его высокопреосвященство станет уверять вас, что эту злополучную пику господин де Куртиврон отобрал у одного из патрульных, но я этому не верю, ваше величество. Это так на него не похоже.

Де Тревиль увидел, что кардинал задержался, чтобы сказать несколько слов кому-то из придворных, и воспользовался этим для того, чтобы сообщить королю самое главное.

— Третий же из отсутствующих — господин д'Артаньян — помещен в Бастилию по приказу его высокопреосвященства, ему не предъявлено никакого обвинения, он содержится в камере и лишь недавно сумел известить меня о своем местонахождении.

Король сделал резкое движение, словно воротник неожиданно показался ему тесен.

— Вот как?! Отлично, мы зададим кардиналу пару вопросов.

— Его высокопреосвященство как раз направляется к вашему величеству.

Во взгляде короля появилась тоска, сопутствовавшая ему всю жизнь.

— Ах, де Тревиль! Если бы вы знали, как я иногда завидую своему брату, герцогу Орлеанскому. Я так хотел бы оказаться на его месте хоть на день, хоть на час. И знаете, что бы я сделал? Взял свое любимое охотничье ружье, которое изготовил в прошлом году, — у него такой красивый замок, помните?

— Ваше величество изволили убить из этого ружья кабана в Венсеннском лесу.

— Вот именно! Я взял бы это ружье и выстрелил бы в кардинала. И рука моя не дрогнула бы…

Глава одиннадцатая Предусмотрительность кардинала

Ришелье приблизился к королю.

— Как вам смотр, герцог? — спросил Людовик, делая знак де Тревилю.

Тот понял и, поклонившись кардиналу, отошел в сторону, оставив наедине двух первых людей государства. И если король только что в мыслях желал министру разделить участь застреленного кабана, то министр являл собой воплощение доброжелательности и почтительности, во всяком случае внешне.

— Великолепно, ваше величество, — проникновенно отвечал Ришелье, состроив при этом обиженную мину. — Гвардейцы выглядят просто превосходно. Именно поэтому мне так хотелось увидеть в их компании и своих.

— Господин маршал командует, а нам с вами остается лишь подчиняться, пожал плечами король. — Вы не заняты сейчас, герцог? Тогда пройдемте в мой кабинет, я хотел поговорить с вами об одном деле.

И король, сопровождаемый своим первым министром, проследовал во дворец. В кабинете его величества, как обычно, царил полумрак. Поэтому его высокопреосвященство не сразу рассмотрел в глубине любимого шута Людовика по имени Маре и вздрогнул, когда тот обнаружил свое присутствие легким смешком.

— Кого это ты привел с собой, куманек? Уж не самого ли Римского Папу.

— Господин герцог носит кардинальский сан, Маре. Это видно даже глупцам вроде тебя — по красной мантии, — отвечал король, прощавший своему шуту любые выходки.

— Золотые слова! — вскричал шут, скорчив презабавную гримасу. — Глупцы видят красную мантию, а того, что под ней, не замечают! Такой персоне подавай престол Святого Петра,[3] и того мало!

— Прекрати, Маре, — велел король. — Не то я прикажу своим пажам высечь тебя.

— Молчу-молчу! — испуганно затараторил шут. — Пажи у тебя, куманек, все, как на подбор, канальи! Им только попадись — беднягу Кальмэтта они прибили за ухо к забору!

Ты уж не отдавай меня им, а я буду молчать как рыба.

— Отлично, — сказал король. — Итак, герцог, мне нужно было поговорить с вами о моих мушкетерах.

— Но для этой цели, наверное, лучше подошел бы господин де Тревиль, их начальник, чем я, ваше величество, — сухо отвечал Ришелье, злобно поглядев на шута, усевшегося в кресло. Маре болтал ногами и, хитро прищурившись, дерзко рассматривал кардинала.

— С де Тревилем я уже побеседовал, — сказал король. — И пришел к выводу, что только вы, ваше высокопреосвященство, поможете мне пролить свет на одну загадочную историю.

— Я всецело к вашим услугам, ваше величество. Уж не хотите ли вы спросить меня о том, куда подевался герцог Орлеанский?

— А вам это известно? — живо спросил король.

— Конечно, это мой долг министра.

— И где же он?

— Он направляется в Ардр вместе с неким Ла Лувьером, чтобы склонить к измене тамошнего коменданта маркиза де Монкорель.

— Вы думаете, это ему удастся?

— Думаю — нет, ваше величество, — спокойно отвечал кардинал. — Я принял меры.

Король помолчал. Он обдумывал свое положение. Только что Ришелье в очередной раз дал ощутить ему свою незаменимость.

— Я отдаю должное вашей государственной мудрости, господин кардинал, сказал наконец Людовик. — Всякий раз, когда вы говорите мне, что приняли меры, я успокаиваюсь. Но для чего вы приняли меры в отношении господина д'Артаньяна? Разве он не надежен?

Ришелье сделал вид, что старается вспомнить это имя.

— Господин д'Артаньян, — проговорил он с рассеянным видом. — Прошу извинить меня, ваше величество, множество дел самого различного рода…

— Господин д'Артаньян состоит в роте моих мушкетеров и носит чин их лейтенанта. Этот патент вы вручили ему собственноручно во время осады Ла-Рошели, где этот шевалье, если мне не изменяет память, имел случай отличиться, выполняя ваш приказ.

— Не трудитесь продолжать, ваше величество, я вспомнил!

— Чем же лейтенант мушкетеров заслужил вашу немилость?

— Я не совсем понимаю, государь.

— За что он попал в Бастилию?

— А-а, так господин д'Артаньян попал в Бастилию. Да-да, теперь я все вспомнил. Но ведь вам, ваше величество, несомненно, лучше моего известно, за что этот дворянин заключен в Бастилию.

— Герцог! Мне кажется, вы зашли слишком далеко! — вскричал король.

Ришелье склонился перед Людовиком XIII в низком поклоне:

— Я никоим образом не намеревался разгневать ваше величество, выполняя вашу волю.

— Мою волю? Я, верно, ослышался!

— Несомненно, ваше величество. Извольте припомнить — вы сами подписали приказ об аресте господина д'Артаньяна. Правда, с тех пор произошло так много разнообразных событий.

Король задумался:

— Это было во время моей болезни?

— Нет, ваше величество, еще до того.

Король понял, что кардинал выиграл и на этот раз.

— Однако, ведь все разъяснилось, не так ли? — спросил он. — Вы же сами уверили меня в полной невиновности господина д'Артаньяна, герцог.

— Вот видите, ваше величество, вы вспомнили это дело.

— Да, — неохотно согласился король. — Теперь я припоминаю. Вы подозревали какую-то связь между Туром, отставным мушкетером по имени д'Эрбле и господином д'Артаньяном, так, кажется?

— Вы совершенно правы, государь.

— Но ведь ничего не подтвердилось, не так ли?

— Увы, нет, ваше величество. Напротив — новые факты свидетельствуют против упомянутого шевалье.

— В таком случае я выражаю вам неудовольствие, господин кардинал!

— Чем я вызвал его, ваше величество?

— Еще бы! Лейтенант моей гвардии арестован по подозрению в связях с заговорщиками, а я узнаю об этом последним!

— Уверяю ваше величество в том, что никто об этом не знает, кроме… И Ришелье на мгновение задумался. — Будет ли мне позволено задать вашему величеству один вопрос? — продолжал он.

— Прошу вас, герцог. Но боюсь, что не имею ответов на ваши вопросы.

— В таком случае мне хотелось бы понять, кто известил ваше величество о том, что д'Артаньян в Бастилии?

Пауза, которую сделал Людовик, подсказала кардиналу верный ответ.

— Я не хочу говорить об этом. Мне, как видите, тоже неплохо служат, господин кардинал, — заносчиво ответил король.

— И первый ваш слуга — я, ваш первый министр, государь, — проговорил Ришелье, пряча улыбку.

— Я высоко ценю ваши труды, герцог. Прошу вас поставить меня в известность сразу же, как только в деле господина д'Артаньяна что-либо прояснится. И прошу помнить, что господин де Тревиль неизменно отзывается о нем самым положительным образом, — закончил король. — До свидания, господин кардинал.

— Желаю доброй ночи, ваше величество, — произнес кардинал. Вслед за этим он поклонился королю и направился к дверям — суровый и величественный, как и подобает всемогущему министру.

— Кстати, герцог, что это за новые факты относительно лейтенанта мушкетеров? Вы ведь так и не сказали мне.

Застигнутый голосом короля на пороге, кардинал медленно повернулся и уже было открыл рот, чтобы произнести приготовленную заблаговременно фразу он и сам хотел произнести ее именно так, на пороге, даже если бы король не обратился к нему со своим вопросом, — как услышал скрипучий голос проклятого шута:

— Берегись, куманек, сейчас услышишь какую-нибудь гадость!

Но его высокопреосвященство уже не мог и не хотел остановиться, к тому же положение министра диктовало не обращать внимания на выходки шута. Поэтому он ответил:

— Будет лучше, государь, если этот вопрос вы зададите королеве.

И красная мантия скрылась в сумраке коридоров Лувра.

Глава двенадцатая Господин де Тревиль принимает свои меры

Как и следовало ожидать, стрела, пущенная кардиналом, попала в цель. Король был озадачен и раздражен. Ришелье снова оставил его наедине с ревностью и подозрениями. До короля доходили смутные слухи о планах королевы-матери, о том, что Анна Австрийская якобы не возражала против брака с герцогом Орлеанским в случае его смерти. Слухи эти приводили короля в бешенство. Он знал, что кардинал откроет ему только то, что захочет, причем в удобный момент, и не существует никакого способа узнать от министра все, что тому известно.

Король обратился за разъяснениями к королеве, но она лишь горько жаловалась на его несправедливость. Анна Австрийская напомнила супругу о том, что Ришелье домогался ее благосклонности, а теперь преследует за то, что она отвергла эти домогательства. Королева была права, но это не улучшило расположения духа его величества. Доводы королевы живо напомнили Людовику XIII, что не только его высокопреосвященство искал благосклонности его прекрасной супруги. И что некоторые были не столь неудачливы в этом.

Король осыпал королеву упреками. Он был резок и во многом несправедлив. Бедная королева не пыталась оправдываться.

— Моя мать и брат Гастон строят заговоры за моей спиной! Пусть их! Они получат свое! Мне не повезло с родственниками. Но вы, Анна, почему вы приняли их сторону?! Вы, моя супруга, королева Франции!

— Скажите лучше — пленница. Я даже не могу написать письмо брату.

— Напишите ему завтра же, мадам. Но не пытайтесь строить заговоры!

— Ваше величество, письмо будет перехвачено соглядатаями господина кардинала. Смысл каждой фразы будет искажен до неузнаваемости и в таком виде, удобном кардиналу, передан вам.

— Но ведь вы не станете отрицать, что существует целый заговор…

— Да, ваше величество! Точнее — существовал. Но не против французского короля, а против тирана Франции — Ришелье.

— И вам известны имена заговорщиков?

— Мне известны имена некоторых людей, мечтавших о более справедливом управлении государством, — только в этом их вина!

— В таком случае, сообщите их мне.

— Извольте, Людовик. Во-первых, это ваша мать — Мария Медичи. Ваша мать, которой вы еще так недавно обещали отправить кардинала в отставку. Во-вторых, ваш брат — герцог Орлеанский.

— Оставьте, мадам! Этих имен вы могли бы и не называть. Кто еще?

— Имена остальных вам также прекрасно известны, государь.

— Неужели? И они до сих пор не в Бастилии? Я требую, чтобы вы назвали их, Анна!

— Пюилоран, Шале, граф Море, приор Вандомский.

— Постойте, но ведь их всех…

— Вот именно, ваше величество. Вдобавок могу назвать мадемуазель д'Отфор. Кажется, она пользовалась вашим расположением?

— Но ведь я удалил ее от двора, — в некотором замешательстве отвечал Людовик Справедливый.

— Добавьте — по наущению кардинала. Так же, как сослали герцогиню д'Эльбеф, принцессу де Конти…

— Погодите, Анна. Вы называете мне тех, кто и так уже понес наказание!

— Это так и есть, Людовик. Кардинал расправился со всеми. Даже с преданными людьми, вина которых заключается лишь в том, что они хорошо служат вашему величеству.

Король сделал гримасу.

— Точнее — вам, мадам, — сказал он, скорее наудачу.

Однако он попал в цель. Анна Австрийская покраснела.

— Я не совсем понимаю вас, ваше величество, — проговорила она дрогнувшим голосом.

Людовик почувствовал растерянность королевы.

— Вы снова скрытничаете, мадам, — заявил он, повышая голос. — Столько секретов! И после этого вы жалуетесь на мое недоверие! Оно вполне понятно: посудите сами — моя почтенная матушка затаилась и хранит молчание, что способно вызвать страх у любого, знающего ее, а братец Гастон и вовсе пустился в бега, полагаю, не для того, чтобы полюбоваться пейзажами! Он готовит мятеж! Если бы вы знали, как я устал от этих интриг!

— Вашему величеству в таком случае не следует бросать на произвол судьбы тех, кто верен ему!

— Кого же я бросил на произвол судьбы?

Королева осеклась. Она поняла, что вступила на тонкий лед. Король настаивал на ответе. Анна Австрийская, призвав на помощь Деву Марию, стояла на своем. Гнев его величества нарастал, и тогда королева решилась.

— Вы сами видите, государь, что кардинал отомстил всем своим противникам. Их не защитили ни происхождение, ни титулы, ни мундир вашей гвардии, наконец!

— Отлично! Слово сказано, мадам. Вы говорите о лейтенанте мушкетеров д'Артаньянс?

— Да.

— Вы знаете, что с ним случилось?

— Мне это неизвестно. Но поскольку мне известно другое: то, что его разыскивает господин де Тревиль, я вправе предположить самое худшее…

— Ну, очутиться в Бастилии и еще не самое худшее из того, что может произойти с человеком, строящим заговоры, мадам.

— Ваши слова несправедливы, ваше величество. Разве вам не известно, что д'Артаньян — преданный человек.

— Теперь я сомневаюсь в атом.

— Чем же вызваны эти сомнения, ваше величество?

— Хотя бы тем, что вы так горячо защищаете его, мадам!

С чего бы это?

Анна Австрийская сжала ладони. Лед сделался еще тоньше.

— Мне больно смотреть, как кардинал опутывает вас своей паутиной, словно гигантский паук. Он губит всех преданных вам людей. Теперь он доберется и до капитана мушкетеров — господина де Тревиля. Вы же сами говорили мне, что люди де Тревиля терпеть не могут гвардейцев кардинала и частенько поколачивают их, несмотря на то что Ришелье набирает в ряды своих телохранителей самых отъявленных головорезов и бретеров Парижа!

— Да, это правда… Совсем недавно…

— Вы сами видите, ваше величество, что у кардинала есть причины питать к господину д'Артаньяну недобрые чувства.

А вы заключили его в тюрьму!

— Но я не приказывал отправить д'Артаньяна в Бастилию. Я сам узнал обо всем только вчера! — воскликнул Людовик и понял, что проговорился. Это рассердило его еще больше.

— Кардинал дошел до того, что распоряжается всем без исключения!

— Мадам, — резко перебил ее король. — То, что сделал кардинал, сделано от моего имени и заслужило мое одобрение. У него и у меня есть веские основания для этого.

— В таком случае я умолкаю, ваше величество.

Людовик понял, что он так ничего и не узнал. Он хотел повернуться и уйти из покоев королевы, сказав ей на прощание какую-нибудь резкость, к которым Анна Австрийская уже привыкла, однако благоразумие победило гордость.

— Все же вы могли бы помочь мне, Анна, — примирительным тоном проговорил король. — Ришелье что-то скрывает от меня.

— Ах, ваше величество! Вернее сказать — кое-что он не скрывает!

— Вы не любите кардинала, я знаю. Но оставим это. Мне и впрямь не нравится, когда моих мушкетеров сажают в Бастилию из-за каких-то сомнительных историй…

Анна Австрийская насторожилась:

— Позвольте спросить, ваше величество. Кардинал объяснил вам, что это за сомнительные истории?

— Не слишком внятно, — признался король. — Он посоветовал уточнить детали у вас, мадам.

«Неужели гасконец проговорился!» — подумала королева.

Анна Австрийская забыла, что, в смятении чувств отправляя д'Артаньяна в погоню за дю Трамбле, она сама разрешила ему действовать от своего имени. Сейчас мысль о том, что кардиналу стало известно, кто приказал арестовать дю Трамбле, пугала ее, хотя она и не присутствовала на знаменитой встрече заговорщиков в Лионе.

Она решилась:

— Вот видите, ваше величество. Ришелье просто не выносит согласия между нами и старается непременно поссорить нас. Его приспешник дю Трамбле подслушал, как Бассомпьер и еще несколько военных резко высказывались о кардинале, и помчался к нему с доносом. Узнав об этом, маршал не на шутку встревожился — не столько за себя, столько за своих подчиненных, которые, не будучи защищены от мести кардинала, могли поплатиться за вольные речи. Маршал обратился к королеве-матери, а королева-мать — ко мне.

— Но почему именно к вам, мадам?

— Это очень просто, государь. Королева-мать просила послать вдогонку за дю Трамбле верного человека, чтобы он перехватил его по дороге и помешал тем самым оклеветать этих дворян. Однако прошло время, и догнать дю Трамбле мог лишь такой человек, как господин д'Артаньян.

— Но господин д'Артаньян — мушкетер.

— Вот по этой-то причине королева-мать и попросила меня отдать приказ шевалье д'Артаньяну. Ее приказа он не стал бы исполнять.

— В самом деле — просто, — сказал повеселевший король.

— И теперь бедный господин д'Артаньян томится в Бастилии.

— Он крепко насолил кардиналу, чуть не отправив на тот свет де Жюссака и Бернажу — двух его лучших гвардейцев! — рассмеялся король. — Я поговорю с кардиналом. Он не должен сводить счеты с мушкетерами подобным образом.

Его величество удалился, вполне удовлетворенный объяснениями королевы. Анна Австрийская же осталась в тревожной неизвестности.

На следующий день королева пригласила господина де Тревиля. Между ними произошел разговор, после которого заключенный Базиньеры без номера получил через месье Гийо записку. С трудом разобрав каракули, узник прочел:

«Знает ли он, чью просьбу вы выполняли в Дофине? Вы назвали имя?» Судя по почерку, писала полуграмотная женщина, и, хотя бумага была старательно смята и покрыта жирными пятнами, все же это была дорогая бумага. И распространяла она тончайший аромат духов, который узник не спутал бы ни с чем на свете. Такой же аромат исходил от нежной ручки, протянутой ему для поцелуя из-за бархатной портьеры, в день его памятного возвращения из Лондона.

На следующее утро стражник забрал вместе с нетронутыми блюдами клочок бумаги со следующими словами: «догадывается, но не знает наверняка. И никогда не узнает». В тот же день капитан мушкетеров господин де Тревиль был снова удостоен аудиенции у ее величества. Фрейлины королевы отметили, что разговор привел королеву в хорошее расположение, это было неудивительно: капитан мушкетеров пользовался репутацией галантного кавалера и ловкого придворного.

На третий день д'Артаньяну пришлось пообедать самой малостью крохотным клочком бумаги со словами: «О вас помнят!» Впрочем, заключенный Базиньеры не выразил неудовольствия таким скудным обедом.

Все эти события, однако, не привели к тому, на что надеялся мушкетер, его скорому освобождению. Успокоенная королева до поры до времени не решалась заговаривать с королем на скользкую тему. Король же, спросив его высокопреосвященство о причинах столь долгого заключения лейтенанта мушкетеров, получил пространный ответ, в котором кардинал ссылался на возможность связи между д'Артаньяном и Туром, напоминал о подозрительном исчезновении шевалье д'Эрбле, называл имена герцогини де Шеврез и какого-то испанского дворянина, и в конце концов довел короля до обычного его состояния — раздражения и меланхолии. Его величество потерял всякое желание задавать Ришелье какие бы то ни было вопросы и уехал охотиться в Сен-Жермен, а Анна Австрийская уединилась с доньей Эстефанией и принялась писать длинное письмо в Мадрид.

Господин де Тревиль понял, что надеяться не на кого.

«В таком случае остается один выход, — сказал он себе. — Обратиться к помощи дружбы. Помнится, один из четверки принял сан. Вот он-то и может мне помочь. Проклятие! Раз мало проку от монархов, попросим поддержки у монахов!»

В тот же вечер молодой дворянин Жиль Персон, называющий себя с некоторых пор шевалье де Роберваль, получил приглашение во дворец господина де Тревиля, которое ему вручил ливрейный лакей.

Глава тринадцатая Политика и алхимия

Арамис сидел в строгой монастырской келье в монашеском облачении за столом и исписывал лист за листом своим бисерным почерком.

Его адресаты всюду — в Лангедоке и Бургундии, в Пьемонте и Провансе, в Риме и Мадриде. Пишет он и в Тур. Он получает письма от францисканцев, что просят милостыню по дорогам Европы, и от купцов из Брюгге, торгующих фрисландским полотном; ему пишет испанский гранд и… белошвейка Мари Мишон…

Мой дорогой кузен!

Сестра опять беспокоится по поводу моего здоровья, однако у меня оно ничуть не хуже, чем вчера. Очередная охота на «красного» зверя, которую затевают в Париже (или Сен-Жермене — я, право, не знаю точно), может, конечно, окончиться неудачей, ведь лисица хитра. Мне кажется, для успеха всего предприятия охотникам следует заручиться участием его величества — во всей Франции не сыскать охотника лучше и удачливее. Все же, думаю, сестра преувеличивает мою скромную роль. Во всяком случае я принимаю некоторые меры, чтобы не схватить насморка, и, если Богу будет угодно, мое здоровье не пошатнется и впредь. И это несмотря на то, что у нас в округе полно лисий, Они — гроза местных курятников. Но не все курочки так беззащитны, есть ведь и петушки, а у петушков есть шпоры.

Помните о Мари.

Нежно целую Ваши прекрасные глаза.

Арамис перечитал письмо еще раз, вздохнул, а затем аккуратно сжег его. Потом он вздохнул снова и принялся писать ответ:

Дорогая кузина!

Мне трудно описать Вам то волнение, которое всегда охватывает меня при получении известий от Вас. Его можно сравнить лишь с радостью по поводу Вашего прекрасного настроения и здоровья.

Однако, зная Вашу сестру, не могу не предостеречь Вас: погода нынче скверная, и, если Вы будете разгуливать под дождем, по своему обыкновению, легко можете простудиться.

Сезон охоты еще не начался. Крестьяне и так голодают, а если «красный» зверь передушит всех кур, то что толку от оставшихся петухов, о чьих шпорах Вы так легкомысленно мне сообщаете, будто Вам доставляет удовольствие подразнить меня.

Итак, петухи попадут в суп. Однако их мясо настолько невкусно, что лично я нахожу в том мало проку. Чтобы не доводить дело до этого, в Ваши места приедет другой охотник, хоть и не столь известный и удачливый, как тот, о котором Вы пишете в своем письме. Если сестра сочтет нужным известить Вас о ненастье (она лучше Вашего предсказывает погоду), этот охотник будет снабжен предметом, по которому Вы безошибочно узнаете его — сестра передаст ему молитвенник в зеленом переплете. В этом случае Вам станет ясно, что из-за ненастья охота не состоится, и Вы, надеюсь, успеете переменить климат на более сухой и теплый — насморк Вам не к лицу.

Я же здесь иногда охочусь на бекасов, воображая, что это Ваши петухи со шпорами. Возможно, в скором времени предприму поездку на юг. Так хочется повидать Вас. Тысяча поцелуев!

Всегда любящий Вас кузен.

P.S. Почаще бывайте в известном Вам монастыре, его обитатели прекрасно умеют предсказывать погоду. Ах! Почему я не сестра-урсулинка, мы виделись бы чаше.

Арамис задумчиво посмотрел на только что написанное письмо и собирался было вздохнуть еще раз, но передумал, запечатал послание и отложил его в сторону. Пора было приниматься за новое.

Досточтимый дон Ривера!

Мне лестно, что Вы меня помните, но не могу скрыть своего разочарования, вызванного Вашим, досточтимый дон, предложением. Мне действительно приходилось оказывать некоторые услуги, чисто дружеские, кое-кому из дворян, родившихся по ту сторону Пиренейского хребта, но прошу Вас заметить, что я-то живу — по эту! Отношения между нашими государствами сейчас настолько далеки от нормальных, что я не считаю себя вправе вести с Вами какие бы то ни было дальнейшие переговоры, тем более что если Вы не рискуете ничем, то я рискую всем. Прежде всего — я француз, а уже затем все остальное.

Это письмо Арамис вообще не подписал, очевидно, он знал, что адресат и так установит личность отправителя. В то же время всякий посторонний человек несомненно затруднился бы назвать обратный адрес, тем более что Арамис предусмотрительно изменил почерк.

Следующее письмо бывший мушкетер адресовал в монастырь Ордена миноритов в Париже.

Преподобный отец и мой уважаемый друг, если только мне позволено называться Вашим другом, что я счел бы за великую честь.

С тех пор как Вы, рискуя собственной свободой, так благородно помогли мне скрыться от преследователей из моего домика на улице Вожирар, я почти не имел возможности выразить Вам свою искреннюю признательность. Настоятель сообщил мне, что после окончания коллегии нашего Ордена, Вы избрали себе суровую стезю минорита, что лишь усиливает мое восхищение Вами.

Я прошу простить столь долгое молчание, но Вы, конечно. понимаете его причину: мне трудно было отыскать надежного человека, чтобы доверить ему вполне откровенное письмо, — другого же я писать Вам не хотел. Наконец такой человек отыскался. Это Жиль Персон, милый и честный юноша, который хочет, чтобы его называли шевалье де Роберваль, что я и делаю для того, чтобы доставить ему удовольствие. Вдобавок к перечисленным мной положительным его качествам он умен, что ставит его в один ряд с лучшими людьми из числа тех, которых я знаю. Он стремится служить Франции и науке, и, если в те места, где я теперь обитаю, шевалье де Пер… простите — де Роберваля, привело служение первой, то в Париж он направляется с мыслью послужить второй. Молодого человека снедает желание сделаться ученым — желание, согласитесь, нечастое в наше время. Именно поэтому я, без тени сомнения, вручаю ему мое письмо — ведь во всем Париже ему не сыскать места, где упомянутая мной вторая прекрасная дама, служению коей шевалье де Роберваль собирается себя посвятить, гостила бы чаще, чем в Вашей скромной келье, ничуть не компрометируя Ваш сан, но лишь увеличивая Вашу славу и пользу всей образованной Европы.

С глубоким уважением и искренней признательностью Ваш д'Эрбле.

Аккуратно сложив письмо, Арамис надписал адрес:

«Париж, монастырь Ордена миноритов, преподобному Марену Мерсенну».

Покончив с письмами, Арамис встал и вышел из кельи.

Монастырский колокол возвестил о том, что пришло время отправляться на молитву.

Через некоторое время Арамис, накинув капюшон, вышел из монастыря и, не привлекая ничьего внимания, добрался до гостиницы «Коронованный бык», где и нашел Жиля Персона, называющего себя шевалье де Роберваль. Жиль Персон сидел за грубым столом и читал книгу при свете огарка.

— Добрый вечер, сударь, — приветливо произнес он, отрываясь от чтения.

— Здравствуйте, господин де Роберваль, — отвечал Арамис своим мелодичным голосом. Он бросил взгляд на название книги. Это была «Физика» Аристотеля.

— Интересует ли вас также алхимия? — Арамис задал этот вопрос легким светским тоном, одновременно указывая на книгу и давая понять кивком головы, что он одобряет чтение Жиля Персона.

— Не в такой степени, как физика и математика, — серьезно отвечал молодой человек. — Я склонен считать все эти поиски философского камня пустой тратой времени.

Арамис пристально поглядел в глаза своему собеседнику.

Он нашел там прямодушное подтверждение сказанному.

— Надеюсь, мы вернемся когда-нибудь к этому разговору, и мне удастся переубедить вас, — тем же мелодичным голосом продолжал Арамис. — Но я пришел к вам в столь поздний час не для того, чтобы обсуждать сравнительные достоинства наук. Я написал ответ.

Молодой человек молча кивнул, его серьезное лицо нравилось Арамису.

— Вот он!

С этими словами Арамис протянул де Робервалю только что написанное письмо. Тот заколебался.

— Я хочу, чтобы вы знали его содержание, — пояснил Арамис будничным тоном. — В дороге всякое может случиться.

Молодой человек взял письмо из рук Арамиса, поднес его к огню и принялся читать. По мере того как глаза его пробегали строку за строкой, на лице де Роберваля появлялось все возрастающее удивление.

— Как видите, я полностью доверяю вам, — чуть улыбнувшись, сказал Арамис.

— Черт побери! Вот это меня и удивляет!

— Мое доверие?

— Нет… я имел в виду само письмо… Вы рекомендуете меня преподобному Мерсенну?!

— Это показывает, как вы мне понравились.

— Но ведь… отец Мерсенн знает меня! Мы познакомились с вами прошлой зимой именно у этого замечательного человека!

— Правильно. Но зачем об этом знать тем, кто станет читать письмо?

— Кто же может прочесть его, кроме отца Мерсенна, которому оно адресовано?!

— Этого знать нельзя: я ведь уже сказал вам — в дороге всякое может случиться…

— Я хорошо владею шпагой, шевалье д'Эрбле, и вы вполне можете на меня положиться.

— Не сомневаюсь в вашей храбрости и воинском искусстве, но тут возможны встречи с врагом иного рода.

— С кем же?!

— С дьяволом.

Молодой человек испытующе посмотрел на Арамиса, желая удостовериться в том, что он не шутит. Арамис был серьезен.

— А противоборство с дьяволом — моя специальность.

Поэтому послушайте меня не перебивая.

Де Роберваль ощутил огромную внутреннюю силу и убежденность человека, стоявшего перед ним. Ему показалось, что Арамис по меньшей мере вдвое старше его, хотя в действительности разница составляла год или два. Молодой человек молча поклонился.

— Это письмо может быть украдено у вас в дороге, так что вы и сами этого не заметите. Я ничего не утверждаю, но не исключаю такой возможности. Поэтому советую вам прятать его не слишком хорошо, чтобы легче было найти. А не то, пожалуй, они захотят сперва убить вас, а уж затем обыскать без помех.

— Да о ком вы говорите?! Кто это?!

— Слуги дьявола.

— Неужели риск так велик?!

— Не думаю, но лучше предусмотреть все возможности.

Впрочем, вы можете еще отказаться.

— Ни за что! Я обещал отцу Мерсенну доставить его письмо к вам и привезти ответ. Однако… преподобный Мерсенн, видимо, ждет от вас совсем иного. Не того, что написано в письме.

— Разумеется.

— А следовательно…

— А следовательно, нам поможет ваша склонность к естественным наукам.

— Но каким образом?

— Посвящая свое время физике и математике, вы несомненно развили свой ум и память. Я мог бы побиться об заклад, если бы не моя сутана, что для вас не составит труда перемножить в уме несколько чисел, не так ли, господин де Роберваль?

— Вы правы, не скрою, но…

— Вы без труда запоминаете доказательства геометрических теорем…

— Вы опять не ошиблись, господин д'Эрбле.

— И следовательно, вы легко запомните содержание того письма, которое я написал бы отцу Мерсенну, если бы не опасался повредить ему и себе. Но я не написал его. Вы будете моим письмом. Итак, слушайте и запоминайте. Во-первых, вы засвидетельствуете отцу Мерсенну мое уважение и поблагодарите его от моего имени за важные новости. Во-вторых, вы передадите ему, что святым отцам известно о том, что дон Алонсо попал в плен и находится в Бастилии. Орден не оставит его в беде. Для этого будут пущены в ход все связи. Возможно, здесь, во Франции, скоро произойдут перемены, которые облегчат освобождение дона Алонсо. Вы поняли мою мысль?

Де Роберваль молча кивнул.

— Теперь — о главном, — продолжал Арамис своим спокойным будничным тоном. — Известие отца Мерсенна глубоко опечалило и взволновало меня. Я немедленно начинаю действовать. Вы передадите отцу Мерсенну, что скоро я буду в Париже в сопровождении двух моих друзей, которые, надеюсь, присоединятся ко мне, узнав, что речь идет о господине д'Артаньяне…

— Как вы сказали?! О господине д'Артаньяне?!

Арамис прикусил язык.

— Имя не имеет значения, отец Мерсенн поймет, кого я имею в виду.

— Я ни в коем случае не хотел показаться нескромным, но…

— Что же?

— Я хотел сказать, что знаю дворянина, о котором идет речь.

— Вы знаете господина д'Артаньяна?

— Я видел его однажды на приеме у господина де Тревиля. Он отнесся ко мне любезно, и у меня составилось хорошее мнение об атом человеке.

— Если бы это оказалось не так, вас ожидали бы неприятности, шевалье де Роберваль, — сказал Арамис.

— Почему?

— Потому что господин д'Артаньян — мой лучший друг.

Молодой человек снова внимательно посмотрел на Арамиса и убедился, что тот вовсе не склонен шутить.

— Продолжайте, сударь, — только и сказал де Роберваль.

— Итак, вы известите отца Мерсенна о моем скором приезде в Париж и попросите его предупредить об этом господина де Тревиля. Возможно, преподобный отец поручит это сделать вам. Надеюсь, у господина де Тревиля найдутся три мушкетерских плаща и три комплекта одежды на то время, что я и мои друзья пробудем в Париже.

— Все будет передано господину де Тревилю.

— Кроме того, хотя это и излишне, следует предупредить господина де Тревиля, что никто из коронованных особ, будучи они бессильны защитить самых верных из своих слуг от его адского высокопреосвященства, знать ничего не должен.

— Я передам также и это.

— Да! Необходимо отыскать в Париже человека по имени Планше. Если не ошибаюсь, он — сержант копейщиков Пьемонтского полка.

— Допустим, его удалось разыскать. Что передать ему?

— То же самое, что и господину де Тревилю. Разумеется, без добавления относительно коронованных особ — до них Планше вряд ли доберется. Это все.

— Итак?

— Итак — в путь. И да поможет вам Бог. Я буду молиться за вас. Уверен, все это время отец Мерсенн делает то же.

— Что касается меня, — с улыбкой отвечал де Роберваль, — я призову на помощь логику и рассудок.

Глава четырнадцатая Алхимия и политика

Расставшись с шевалье де Робервалем, Арамис направился на окраину города. Уже совсем стемнело, дул порывистый и холодный ветер, рвавший плащи редких прохожих, но бывший мушкетер, казалось, был рад такой погоде. Он шагал уверенно, но принимал меры предосторожности, не желая быть узнанным.

Добравшись до окраины, он немного покружил возле одного из мрачных и с виду запущенных домов и наконец, удостоверившись в отсутствии любопытных глаз, подошел к обшарпанной двери и тихонько постучал. Ему пришлось постоять на улице, прислушиваясь к завыванию ветра, покуда изнутри не донесся приглушенный ответный сигнал. После чего таинственная дверь отворилась, и Арамис исчез в темном доме.

Как только он вошел, ему была вручена свеча, вторую же понес, освещая ему путь, молчаливый горбун в черном. Они спустились по ступеням старинной каменной лестницы. Ступени были изъедены не только временем, но и кислотой, которая, очевидно, не раз расплескивалась на них. Лестница привела в подземелье с каменными сводами, служившее лабораторией алхимика.

Хозяин обменялся с Арамисом сдержанным приветствием. Подземелье освещалось значительно лучше, но свет невозможно было заметить с улицы. Горбун оставил свечу, слегка поклонился и ушел, видимо, он неплохо ориентировался в темноте.

Арамис скользнул взглядом по каменным стенам, освещенным красными дрожащими бликами. Скелеты летучих мышей на полках, связки сухих трав под закопченным потолком. Колбы, тигли, ступки с какими-то порошками и еще не растолченными кореньями…

— Досточтимый мессир, — произнес Арамис, — кажется, мне удалось определить еще один компонент.

— В таком случае вы удачливее меня, — неприветливо отозвался алхимик.

— Да, — продолжал Арамис, не обращая никакого внимания на холодность хозяина. — Думаю, в «Золотом эликсире императора Рудольфа», помимо Adonis vernalis, розовых лепестков и дурмана, который по-латыни надлежит называть «Datura stramonium», должен содержаться барбарис.

— Berberis vulgaris? — живо откликнулся собеседник.

Его угрюмость как ветром сдуло. — Проклятие! Я мог бы догадаться!

Арамис протестующе поднял руки:

— Это только мое предположение, мессир.

— Думаю, оно основательно. Попробуем!

С этими словами алхимик быстро подошел к сосуду, наполненному жидкостью темно-зеленого цвета.

— Настойку я приготовил еще вчера, — приговаривал он, доставая с полок коренья, ступки, плошки и разжигая огонь под решеткой. — А это новая эссенция.

Ловкие пальцы хозяина подземелья не прекращали движений. Арамис с полуулыбкой на тонких губах внимательно следил за ним.

— Угадайте, о чем я сейчас думаю, досточтимый мессир? — спросил воспитанник иезуитов.

— О том, что большинство компонентов нам все же пока неизвестны!

— Об этом я думаю постоянно. Но я сказал — «сейчас».

— Как же я могу знать? Вы — сама тайна!

— В меньшей степени, чем вы, мессир. Обладай я хоть половиной вашего опыта и знаний…

— Вы давно сделались бы епископом.

Арамис улыбнулся:

— Епископат — не предел возможного. Но я имел в виду совсем иную материю. Впрочем, я что-то говорлив не в меру, отец настоятель заставил бы меня трижды прочитать «Confiteor».[4]

— У вас хорошие новости?

— Нисколько. Просто меня развеселила одна мысль.

— Та самая, которую вы предложили отгадать мне?

— Вы угадали.

— Что же это за мысль?

— Это мимолетное видение костра, на котором святые отцы сжигают вас заодно со мной за наши ученые занятия.

— Чур вам! Что вы такое говорите! — замахал руками алхимик, разливая настойку. Жидкость зашипела, растекаясь по раскаленной решетке.

— Ваше положение будет лучше моего, — смеясь, продолжал Арамис. — Ведь нам, как колдунам, церковь может отказать в последнем напутствии; но я, будучи лицом духовным, смогу дать вам отпущение грехов, сам же останусь без утешения.

— Я из-за вас разлил половину, — проворчал алхимик. возвращаясь к своим снадобьям. — Мне нужны более точные весы.

— Весы я вам раздобуду, — пообещал Арамис. — В монастыре хватает подобного добра.

— Что, отцы-иезуиты тоже занимаются опытами? Признаться, вы меня удивили.

— Что же тут удивительного? Орден изучает тайны мироздания не хуже, а лучше иных мудрецов.

— Еще нужны лепестки фуксии, — бормотал хозяин, помешивая кипящее варево.

— Почему алхимия отводит этому растению такое почетное место, досточтимый мессир? — спросил Арамис, смотревший, как пламя лижет раскаленные прутья решетки.

Алхимик обернулся.

— Еще бы, это не простой цветок, — отвечал он. — В нем сочетаются два магических числа — четверка и пятерка. Вы ведь знакомы с каббалой?

— Немного.

— Тогда вам ясно значение: четыре — это крест, а также четыре стороны света, свет вообще; пять — пентаграмма и символ любви.

Арамис молча кивнул в ответ.

— Теперь взгляните на цветок, — продолжал алхимик. — Хотя у меня нет под рукой этого растения, но мы оба представляем, о чем идет речь.

Арамис снова наклонил голову в знак согласия.

— Верхние четыре лепестка острые, кроваво-красного цвета — символ крестной жертвы, распятия. Пять остальных, обращенный книзу, белые или розовые, образуют пентаграмму. Цвет их не случаен — ведь белое символизирует чистоту.

— Очень интересно. Не добавить ли цветок фуксии в нашу смесь?

— Но ведь у вас нет никаких указаний на этот счет?

— Действительно. Я предложил наугад.

— Тогда этого делать не надо. Мы будем следовать точным данным.

— Превосходный метод.

— Несомненно!

— Жаль только…

— Что?

-..что их нет.

— Проклятие! Но ведь где-то они есть?!

— Надеюсь.

— Значит рано или поздно мы их добудем!

Арамис пожал плечами.

— Лишь бы не слишком поздно, — прошептал он едва слышно.

Поглощенный своим занятием, алхимик ничего не заметил.

— Мессир Бежар! — спустя некоторое время окликнул его Арамис.

— Да?

— Сколько вы знаете способов отравить человека так, чтобы никто об этом не догадался?

— Порядочно, — хмыкнул тот, не прекращая помешивать настойку. — Думаю, однако, что по этой части любой из магистров вашего Ордена заткнет меня за пояс.

— Не следует упоминать Орден всуе, — сдержанно отозвался Арамис. — Хотя вы правы, разумеется.

— Но почему вы спрашиваете?

— Вы хотите знать?

— Конечно. Ведь у вас, несомненно, были веские причины, чтобы задать подобный вопрос?

— Уверяю вас, я спросил из простого любопытства.

— Хотите откровенно?

— Только так!

— Так вот, я вам не верю, господин д'Эрбле.

— Не верите или не доверяете?

— Разве это не одно и то же?

— Конечно, нет. Вы можете не верить, что я спрашиваю из простого любопытства, но в то же время вполне доверять мне в главном.

— Правда, черт побери! Мне, конечно, не превзойти вас в логических построениях.

— Итак?

— Итак, я не верю, что ваш вопрос вызван праздным любопытством. Не такой вы человек.

Арамис снова улыбнулся.

— Вам не откажешь в проницательности, мессир Бежар.

Я в самом деле спросил вас не случайно.

— Я ответил вам.

— Понимаю, что вторгаюсь в запретную область, но… не будет ли дерзостью с моей стороны спросить: неужели ваши способности в этом вопросе никогда никому не пригодились?!

— Я избегаю предложений подобного рода, — сухо отвечал алхимик.

— Вы ведь учились в Сорбонне, не правда ли? — светским тоном осведомился Арамис.

— Все-то вам известно!

— Не мне, мессир Бежар. Итак, вам никто не предлагал испытать свое мастерство на этом поприще?

— Нет. Обычно мне случалось врачевать, а не умерщвлять.

— Теперь моя очередь ответить вам вашими же словами: я вам не верю, мессир Бежар.

Алхимик исподлобья посмотрел на Арамиса. Он отставил в сторону плошку с зеленоватой настойкой, вытер руки и отошел от огня. При этом он оказался в глубокой тени. Кончиком башмака Бежар нащупал под столом потайной рычажок, в отдаленной комнате зазвенел колокольчик. В подземелье этот звон услышать было невозможно, зато его прекрасно слышал черный горбун.

— Не верите или не доверяете? — с кривой улыбкой спросил алхимик, копируя Арамиса.

— И то и другое, с вашего позволения. — Ответная улыбка Арамиса была полна любезности. — Однако я вполне могу изменить свое мнение.

— В каком случае?

— Если вы прекратите терзать звонок и расскажете мне то, что пытаетесь скрыть.

— Вы, верно, сам дьявол! — вскричал Бежар, делая движение в сторону дверей.

Голос Арамиса остановил его:

— Успокойтесь, Бежар, и не делайте глупостей! Не все люди, осведомленные о вас, ваши враги.

Алхимик колебался, не зная, как поступить. На лестнице послышались неровные шаги горбуна, он торопился.

— Отошлите прочь этого несчастного! Нам не нужны лишние глаза и уши! властно проговорил Арамис.

Бежар хотел что-то сказать, но в это мгновение дверь распахнулась, и на пороге появился горбун с мушкетом в руках. Он сноровисто положил дуло мушкета на опору и прицелился в Арамиса. Бывший мушкетер распахнул плащ, под которым сверкнула сталь заткнутых за пояс пистолетов.

Увидев, что Арамис вооружен, горбун спустил курок.

Прогремел выстрел, и подземелье наполнилось пороховым дымом, который быстро рассеялся.

Арамис был невредим. В момент выстрела он упал на колени, и пуля просвистела над его головой. Горбун вскрикнул от досады и, отбросив в сторону бесполезный мушкет, бросился на бывшего мушкетера с рогатиной-опорой наперевес: нижний конец упомянутого предмета был остро заточен, что давало возможность использовать его в качестве пики. Арамис выстрелил в потолок над головой горбуна. Сверху посыпались кости, посуда и пучки сухой травы. Это задержало нападавшего, но лишь на мгновение. Оправившись, горбун возобновил атаку с удвоенной энергией.

— Верный слуга! — одобрительно воскликнул Арамис, отскакивая в сторону, чтобы избежать страшного удара импровизированной пикой.

Горбун потерял равновесие и попытался удержаться на ногах, уцепившись за одну из полок. Та с треском обрушилась на него.

— Не прекратить ли нам эту возню, любезный, — кротко заметил Арамис своим не потерявшим мелодичности голосом. — Этак мы перебьем тут все, а я заинтересован в продолжении опытов не меньше твоего господина.

Горбун молча возился на полу, погребенный под рухнувшей на него тяжелой полкой и высыпавшимся из нее разнообразным хламом. Арамис стоял над ним с заряженным пистолетом в руке. В другой он держал длинный кинжал с широкой гардой.

Неожиданно Бежар нервно рассмеялся:

— Хороши же теперь монахи! У вас под рясой целый арсенал!

— Quae fuerant vitia, mores sunt. Что было пороками, теперь нравы, отвечал Арамис все тем же кротким тоном.

— Ладно, Годо, нам следует прекратить сопротивление, — сказал алхимик, помогая горбуну подняться. — Иначе наш гость понаделает в нас дырок, он имеет опыт по этой части. Если бы ему хотелось остановить тебя пулей, он бы не промахнулся, уверяю тебя.

Горбун ответил нечленораздельным мычанием, выразительно поглядев на Арамиса.

— Так ваш верный слуга нем? — спросил Арамис.

— Совершенно.

— Вот была бы находка для Атоса, — пробормотал Арамис. — Впрочем, он никогда не расстанется с Гримо.

— О ком это вы? — спросил Бежар, собирая черепки.

Легкое облачко набежало на изящные черты Арамиса.

— Так, пустое! Не обращайте внимания, любезный Бежар. Нас ждет совсем другой разговор.

— Вы правы, — нехотя согласился алхимик. — Пойдемте в комнаты. Когда Годо покончит с уборкой, он принесет нам ужин.

— Принимая во внимание ваше мастерство, звучит зловеще, — проговорил Арамис. — Но учтите, любезный, если вы отравите меня — вы горько раскаетесь. У Ордена длинные руки.

— Я вижу, вы в отличном настроении. Все время расположены шутить.

— Почему бы и нет? Скоро мне предстоит опасное дело, и я могу погибнуть, но это горячит кровь. Сутаны и молитвы, знаете ли, приедаются.

Они поднялись по лестнице. Мессир Бежар казался подавленным, Арамис был бодр и энергичен.

— Все же мне непонятно, что хорошего вы находите в подобном рискованном предприятии?

— Я же сказал вам — оно пробуждает меня от спячки, кроме того, мне предстоит встреча с друзьями, которых я не видел целую вечность!

— Что до меня — избави Бог от таких приключений!

Друзей же у меня нет.

— Мне жаль вас. Хотя вы сами виноваты.

— Это еще почему?

— Вы спрашиваете?

— Конечно.

— Вам непонятно?

— Еще бы!

— Судите сами: какие же могут быть друзья у отравителя!

Алхимик заметно вздрогнул и изменился в лице.

— Ну вот, опять вы за свое! Что вам нужно от меня?

Чего вы хотите?!

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне, для чего вы отправляетесь в Париж?

— Только и всего? Нет ничего проще — меня вызывают ко двору королевы-матери. Всем известно, что она покровительствует ученым людям: астрологам, медикам и…

-..составителям ядов, хотите вы сказать?

— Да нет же — естествоиспытателям.

— Берегитесь, мессир Бежар. Элеонора Галигай тоже занималась предсказанием по звездам и была сведуща в медицине. За это ее сожгли на костре. И Мария Медичи не пришла к ней на помощь.

— Итальянку казнил французский народ, — твердо отвечал алхимик. — Я же буду действовать исключительно в интересах французского народа…

— Значит, вы признаете, что в Люксембургском дворце что-то затевают, и вы нужны в Париже именно по этой причине?!

Бежар прикусил губу. Он понял, что ловушка захлопнулась.

— Я вам больше ничего не скажу. — Алхимик поднялся. — Если вы кардиналист, сударь, вы можете донести на меня, можете меня арестовать и предать пыткам. Но и под пытками я не произнесу ни слова.

— Отлично, мессир Бежар, вы держались превосходно, — одобрительно сказал Арамис, подходя к растерянному алхимику и пожимая его руку. — Приношу свои извинения за весь этот спектакль, но я не имел права нарушить данное мной слово и не выполнить приказ.

— Приказ?! — вскричал изумленный Бежар.

— Вот именно.

— Так вы испытывали меня?!

— Как видите.

— Но кто приказал вам?

— Тот, кто имеет на это право.

— А-а… понимаю…

— Тем лучше.

— Так я еду в Париж?

— Мы едем вместе.

— Когда?

— Как только все будет готово.

— У вас есть доказательства того, что вы говорите от имени… тех, кто ожидает меня в Париже?

Вместо ответа Арамис поднес к глазам алхимика некое письмо.

— Вы узнаете почерк? — спросил он.

— Да.

— Подпись?

— Да.

— Достаточно вам этого?

— Почерк можно подделать, письмо похитить…

— Вы правы. Это же самое я говорил одному человеку лишь несколько часов назад.

— Кому?

— Он неизвестен вам. Итак, письмо можно похитить?

— Несомненно!

— Что вас убедит?

— Пароль.

— Но пароль можно узнать!

— Слишком много совпадений. Вам известен пароль?

— Да.

— В таком случае — назовите его!

— «Охота на лису» и «Орлеан».

— Правильно. Но…

— Правильно. А к тому же — «Ларец Генриха» и «Четки королевы».

Алхимик облегченно вздохнул. После этого он опустился на стул и снова предложил сесть Арамису.

— Мы не первый день занимаемся нашими исследованиями, а я и не подозревал, с кем имею дело. Значит, вы интересовались «Золотым напитком» только для вида?

Арамис хитро улыбнулся:

— Почему же? Я надеюсь и впредь… по окончании охотничьего сезона… продолжить наши совместные опыты. Они очень поучительны. А пока…

— А пока?

— Я с вашего позволения прочитаю «Benedicite».[5]

— Почему?

— Потому что за вашей спиной я вижу милейшего Годо. Он принес нам ужин, а я, признаюсь, голоден.

Глава пятнадцатая Путешествие Арамиса

Мессир Бежар должен был уладить некоторые дела и приготовиться к дальнему путешествию. Он вез в Париж целую лабораторию, упаковав в ящики несчетное количество химической посуды, переложенной соломой, и разместив все это на двух громоздких повозках. Когда-то мессир Бежар действительно изучал медицину в стенах Сорбонны, поэтому в Париж отправлялся в качестве лекаря.

Он должен был явиться к Марии Медичи в Люксембургский дворец. Алхимика сопровождали двое: горбун Годо и светловолосая девушка — племянница мессира. Предусмотрительный медик нанял двоих дюжих молодцов, которые подрядились совмещать роли грузчиков и охранников на протяжении следования до Парижа всего за несколько пистолей.

Арамис собирался проделать часть пути вместе с обозом мессира Бежара.

— Однако в Париж вам придется прибыть без меня, любезный Бежар, сказал он. — Ваши колымаги производят столько шума… Мне же полезнее передвигаться в тишине.

Пока повозки катили по земле Лотарингии, Арамис не проявлял особого беспокойства, но чем ближе к Парижу — тем более неузнаваемым становился спутник мессира Бежара. Алхимик дивился перемене во внешности своего недавнего напарника по поискам рецепта эликсира долголетия; тот располнел на глазах, стал меньше ростом и выглядел как самый обыкновенный лавочник, путешествующий в столицу по торговой надобности. Широкополая шляпа скрывала его красивое лицо и черные глаза, в которых время от времени загорались молнии.

Во время путешествия алхимик стал замечать, что его племянница все чаше посматривает в сторону переодетого монаха д'Эрбле с изумлением и затаенным страхом.

— Зачем мы едем в Париж? — спрашивала она.

— Ты же знаешь, Анна. Я уже говорил тебе…

— Нет-нет, это все не то! Мне страшно, я не хочу, чтобы ты становился придворным медиком. Я чувствую беду.

Бежар мрачно замолчал. Было видно, что он и сам едет в Париж с тяжелым сердцем.

— Так надо, Анна, поверь мне.

Девушка отворачивалась и часами не произносила ни слова. Невеселое это было путешествие.

Арамис, не обращая внимания на переживания алхимика и его племянницы, коротал время, беседуя с Бежаром, и было видно, что беседа доставляет ему удовольствие.

Но близ Корбея они распрощались.

— Теперь вы отправитесь в Париж, — приказал Арамис. — В мои же намерения не входит появляться там, тем более в такой приметной компании.

— В таком случае прощайте, — отвечал алхимик. — Но на прощание вы должны открыть мне: как вам это удается, черт побери?!

— Что вы имеете в виду, мессир Бежар?

— Все эти превращения. Сменить костюм легко, но комплекцию…

— Полно, почтенный Бежар. Разве не проще простого растолстеть, передвигаясь так медленно и питаясь в пути так основательно, как это делаем мы!

Бежар с подозрением посмотрел на улыбающегося Арамиса.

— Хорошо, положим вы набили костюм ватой, но изменить рост…

— Вы тоже можете изменить свой рост, если понадобится.

— Каким образом?

— При помощи высоких каблуков, например.

— Но тогда я стану казаться выше, чем я есть на самом деле, в то время как вы стали ниже!

— При помощи все тех же высоких каблуков, милейший Бежар.

— Но тогда я совсем ничего не понимаю!..

— Отказавшись от них.

— В самом деле! Все просто… Но ведь не на целую же голову.

— Я сутулюсь.

— Но это незаметно.

— Благодаря широкому плащу и свободной одежде, набитой, как вы изволили заметить, ватой. Незаметно — и хорошо. Так и надо.

— Так вот в чем дело!

— А вы уже были готовы подумать невесть что?

— Признаться — да.

— Стыдитесь, человек с вашими познаниями, любезный Бежар!

— Мои познания только подтверждают существование целого загадочного мира рядом с нами. И завеса, отделяющая этот мир от нашего, подчас зыбка и прозрачна.

— Не стану оспаривать ваши слова. Но мы, кажется, начинаем философствовать, а между тем мой путь ведет направо, тогда как вам следует ехать прямо. Прощайте, мессир Бежар, желаю вам успешной карьеры при дворе королевы-матери. Быть может, мы встретимся скорее, чем вы думаете.

С этими словами Арамис отвесил изящный поклон племяннице алхимика, пришпорил коня и пустился вскачь по дороге, ведущей в Корбей. Проскакав не более полумили, он очутился перед гостиницей «Золотая лилия», что подтверждалось стилизованным геральдическим изображением этого цветка на вывеске перед входом.

Наведя справки у хозяина относительно местонахождения замка дю Баллон и подкрепив свою просьбу полупистолем, Арамис через четверть часа узнал все, что ему требовалось узнать. Пообедав на скорую руку, он продолжил свой путь.

Дорога была пустынна, стояла довольно холодная погода, но Арамис не обращал никакого внимания на порывы ветра.

Предстоящая встреча с Портосом радовала его.

«Единственное, что тревожит меня по-настоящему, это госпожа дю Баллон, — бормотал он про себя. — Пожалуй, она не захочет отпустить Портоса со мной».

Догадки Арамиса были небезосновательны, в чем он имел случай убедиться еще до встречи с супругой Портоса. Ему пришлось остановиться у развилки дорог, а так как Арамис не получил от хозяина «Золотой лилии» никаких указаний на этот счет, то он посчитал за лучшее подождать кого-нибудь из окрестных обитателей, чтобы навести справки относительно нужного направления. Ждать пришлось довольно долго.

Наконец на дороге показались двое крестьян, шагавших так неторопливо, словно они охотнее повернули бы назад. Арамис обратился к ним с расспросами:

— Далеко ли до замка дю Баллон и какая дорога ведет к нему? — спросил он, когда оба поравнялись с ним.

— Вы, видно, нездешний, сударь, — кланяясь, отвечали те.

— Это так. Но я спросил вас о дороге в замок.

— Вот дорога в замок дю Баллон, сударь, — ответил один из крестьян, указывая дорогу. — Мы и сами как раз идем туда.

— Тем лучше, — сказал Арамис. — Вы, кажется, не слишком торопитесь. А мне хотелось бы узнать кое-что об обитателях замка. Вы знаете их?

— Как не знать сударь, — степенно отвечал старший из крестьян. — Мы ведь работаем в замке.

— Что же вы там делаете?

— Столярничаем, сударь. Госпожа дю Баллон любит резную мебель. С месяц тому назад ей попался на глаза один шкаф из мореного дуба флорентийской работы. Знаете, сударь, — с наядами, и дриадами, и прочими ползучими гадами, — который она присмотрела будучи в гостях то ли у виконтессы де Майбуа, то ли у мадемуазель д'Аннуа — точно не скажу. Только мы теперь трудимся в поте лица, сударь, чтобы у госпожи дю Валлон был шкаф получше флорентийского.

— Ого! Почтенные мастера, так вы — резчики по дереву.

— Да, сударь, мы из братства святой Анны, носим на похоронах и процессиях древко, украшенное циркулем на лире.

Наши инструменты — фуганок да верстак, долото да стамеска. Вот изволите видеть — все это мы и несем с собой.

— И что же, госпожа дю Валлон хорошо платит вам? — улыбаясь, спросил Арамис.

— Как бы не так, сударь. За сундук, который мы сработали ей к Духову дню, до сих пор не получили ни одного экю.

— Тогда следует обратиться к господину дю Баллону!

— Эх, сударь, господин дю Баллон, конечно, человек добрый, хоть в гневе и крут, да только, не в обиду ему будет сказано, последнее слово все равно за госпожой.

«Этого я и опасался», — подумал Арамис.

— Сочувствую вашей беде, — почти искренне проговорил Арамис. — Господин дю Баллон наградит вас за работу, любезные.

С этими словами он тронул поводья и направил лошадь в указанном ему направлении.

— Добрый вам путь, сударь. Пусть вас услышит святая Анна, — отвечали резчики, сворачивая на другую дорогу.

Удивленный Арамис придержал своего скакуна.

— Послушайте, любезные! — окликнул он. — Не вы ли сами указали мне дорогу в замок?

— Все правильно, сударь. Через четверть часа будете там.

— Однако сами-то вы пошли по другой!

— Правда, сударь…

— В то же время цель у нас общая: замок дю Баллон, не так ли?

— Ваша правда, сударь, но мы ведь указали вам кратчайший путь. По нашей дороге тоже можно добраться до замка, но не так быстро. А нам, по правде говоря, вовсе не улыбается снова услышать понукания и придирки госпожи дю Валлон. Но раз уж этого не избежать, то пусть это произойдет попозже — после того, как мы пропустим по стаканчику у папаши Робине; так что сами видите торопиться нам ни к чему.

Закончив свою проникновенную речь, оба достойных мастера поглубже нахлобучили широкополые шляпы и продолжили свое неспешное путешествие. Арамис поступил также, и действительно через четверть часа его взору открылись приземистые постройки и кряжистые башенки родового замка дю Баллонов, который содержался теперь на средства, извлеченные из сундука покойного мэтра Кокнара.

Направив кош по аллее, ведущей к замку, Арамис обдумывал план действий. Было совершенно ясно, что даже кратковременное освобождение Портоса из семейного плена будет задачей не менее сложной, чем освобождение д'Артаньяна из Бастилии.

Перед замком суетилось несколько человек, по-видимому слуги. Арамис увидел карету, в которую запрягали четверку лошадей, и заключил, что кто-то из обитателей замка собирается на время покинуть его стены.

— Вряд ли это Портос, себе он, наверное, приказал бы подать коня, проговорил Арамис. — Хотя я могу и ошибаться. Ведь Портос всегда мечтал быть важным вельможей.

Кто знает, быть может, наш милый Портос теперь разъезжает только в карете… И все-таки интуиция подсказывает мне, что следует подождать…

Придя к атому выводу, Арамис отъехал на расстояние, достаточное для продолжения наблюдений, и стал дожидаться появления того, кому готовили карету. Терпение его было вознаграждено. На крыльце появилась дама в фиолетовом платье, плаще и вуалях, от которых, как показалось Арамису, исходил запах нафталина, ощущаемый даже на почтительном расстоянии. Это, несомненно, была госпожа дю Баллон.

Дама погрузилась в карету, лакей захлопнул дверцу, кучер крикнул на лошадей, и… Арамис поздравил себя с таким удачным началом предприятия. Действительно, теперь он мог поговорить с Портосом с глазу на глаз, без помех изложить ему суть дела, а может быть, и увезти его с собой, пока не возвратилась его любящая супруга.

Дождавшись, пока карета не скрылась из виду, Арамис подъехал к крыльцу и обратился к одному из слуг с просьбой доложить господину дю Баллону о том, что его спрашивает господин д'Эрбле.

— Это невозможно, сударь, — отвечали ему.

— Вот как, это почему?

— Потому что господина дю Баллона нет дома.

— Где же он?

— Господин дю Баллон на охоте.

— Давно ли он отправился на охоту?

— Утром, сударь.

— А что, любезный, твой господин имеет обыкновение охотиться долго? Я хочу сказать — ждут ли его к обеду?

— К обеду он намеревался вернуться, сударь.

— Значит, он охотится недалеко.

— Вон в том лесу, за холмом, — отсюда будет около двух лье.

Арамис задумался. Размышлял он недолго.

— Теперь скажи мне одну вещь: госпожа дю Баллон будет к обеду?

— Обязательно, сударь. Госпожа и господин обедают вместе, по обыкновению.

— Бедняга Портос, — пробормотал Арамис.

— Вы что-то сказали, сударь? — спросил словоохотливый слуга.

— Нет, ничего. Я, пожалуй, поищу твоего хозяина. Мы с ним старые друзья, и мне не терпится увидеть его. Он ведь отправился не один?

— Конечно, сударь. Его сопровождает господин Мушкетон и егеря.

— О-о, так Мушкетона теперь величают господином. Хорошо, ты говоришь в том лесу, за холмом? Думаю, что смогу найти их, охотники всегда производят много шума.

И Арамис отправился на поиски Портоса.

Обогнув холм, он приблизился к указанному лакеем лесу.

Едва выехав под лесные своды и не успев углубиться в чащу, он услышал звук рога. Лай собак приближался, и, двинувшись на шум, Арамис через некоторое время увидел перед собой свору, преследующую красавца оленя с ветвистыми рогами.

Благородное животное пронеслось мимо, — а лошадь Арамиса, встревоженная собачьим лаем, заплясала и встала на дыбы.

Одному псу досталось от ее копыт, он с визгом отлетел в сторону. Несколько собак шарахнулись в кусты, другие, на против, злобно рыча, окружили храпевшую лошадь и, казалось, не прочь были отомстить за вожака.

— Тысяча чертей! Бездельники, упустили оленя!

Этот бас нельзя было спутать ни с каким другим. Арамис, привыкший подчинять порывы чувств рассудку, не мог не признаться себе, что голос Портоса взволновал и растрогал его.

Он увидел скачущего во весь опор великана, далеко опередившего двоих егерей, и воскликнул:

— Портос! Здравствуйте, друг мой!

Волна былых воспоминаний растревожила память, и Арамис поскакал навстречу гиганту. Портос же, словно громом пораженный, замер на месте подобно изваянию. От радости и удивления он лишился дара речи, и только глаза красноречиво свидетельствовали о чувствах, обуревавших его простодушную натуру.

— Милый Арамис, вас ли я вижу! — вскричал наконец Портос, раскрывая объятия. Растроганный Арамис спохватился слишком поздно. Прежде чем он успел что-либо предпринять, две могучие руки обхватили его, и, кто знает, возможно, тут и прервалась бы карьера того, кому впоследствии было суждено сделаться аббатом д'Эрбле, епископом Ваннским и даже генералом Ордена Иисуса, если бы не большое количество ваты в костюме, сыгравшей роль защитной прослойки.

Глава шестнадцатая Старые друзья

Итак, костюм, предусмотрительно надетый Арамисом, чтобы обмануть соглядатаев его высокопреосвященства, спас его от дружеских объятий.

— Вижу, что сил у вас не убавилось, милый Портос, — отдышавшись, выговорил Арамис, освободившийся из мощных дланей господина дю Баллона.

— Мне все кажется — я сплю, — прогудел Портос, в подтверждение своих слов протирая глаза. — Как вы тут очутились? — И он снова протер глаза, чтобы смахнуть выступившую на них влагу. — Вы оживили в моей душе воспоминания, — пояснил он, чтобы скрыть свое смущение.

— Как видите, я тоже решил оживить воспоминания — и вот я у вас.

— Превосходно! Вы приехали как раз к обеду.

— Это кстати, — произнес Арамис, не желавший вдаваться в подробности своего появления во владениях Портоса. — Я как раз проголодался.

— В таком случае, что же мы стоим! Едем, вы, верно, устали с дороги. Постойте, мой повар мигом излечит вас, он у меня хорош, — с гордостью добавил Портос.

— Я невольно помешал вашей охоте.

— Да, мои гончие подняли оленя… Но бездельники егеря упустили его! Знаете. Арамис, все мои слуги — это шайка дармоедов и лодырей, которую я не разогнал до сих пор из одного лишь человеколюбия.

Оба егеря в это время стояли неподалеку, почтительно выслушивая нелестные отзывы Портоса.

— Но я не вижу Мушкетона! — повысил голос Портос. — Вот единственный человек, на которого можно положиться.

Отвечайте, бездельники, где он, да поживее!

Так как егеря не могли сказать ничего определенного по атому поводу, Портос предложил Арамису сесть на лошадей и отправиться в замок.

— Мушкетон, должно быть, уже там, — заметил он.

— Рад слышать, что этот малый по-прежнему верно служит вам, — сказал Арамис.

— Мушкетон не перенес бы разлуки. Да в этом и нет никакой надобности. Однако, где же он?

— Вы высказали предположение, что он мог вернуться в замок.

— Я вдруг сообразил, что в этом случае ему пришлось бы поехать по этой самой дороге. Мы не могли разминуться.

— В самом деле? Вам не откажешь в логике, дорогой Портос.

— Правда?

— Еще бы!

Арамис поглядел на друга и заметил, что последнее его замечание оказало свое действие: Портос засиял как новенькая монета.

— Это потому что я живу тут. Сельское уединение располагает к логическим построениям и размышлениям.

— Портос! Вас просто не узнать. Не стали ли вы писать стихи?

— Ну нет! До этого, надеюсь, не дойдет никогда.

Затем Портос посмотрел на друга и вспомнил, что Арамис имел обыкновение заниматься тем самым предосудительным занятием, о котором он, Портос, только что отозвался так неодобрительно.

— Я хотел сказать, что мне никогда не сравниться в этом с вами, дорогой друг, — сказал он, покраснев.

— Благодарю вас, Портос. Скажите мне, вы по-прежнему сильны в стрельбе?

— Бью вальдшнепа влет без промаха.

— Рука ваша не отвыкла от шпаги?

— Позавчера я дрался на дуэли.

— Все с тем же успехом, что и в прежние дни?

— К сожалению, нет.

— Как так?!

— Этот наглец легко отделался. Следовало, конечно, убить его, но мне показалось, что достаточно проткнуть ему плечо и обезоружить. Но это еще можно исправить, дорогой друг. Если вы погостите у меня подольше, мы дадим ему время на поправку, и, когда он окончательно выздоровеет, я вызову его снова. Чтобы поразвлечь вас, мы подыщем ему секунданта для пары. Постойте-ка… Да вот хотя бы виконта де Майбуа, если вы, конечно, посчитаете его достойным скрестить с вами клинок. Таким образом, я позабавлю вас и уложу наглеца д'Аннуа.

— Погодите, Портос! Мне послышалось, вы сказали — «де Майбуа»? — смеясь, проговорил Арамис.

— Майбуа — это вам, а мне — другой. Он зовется д'Аннуа… Впрочем, если вам больше по душе этот, мы можем поменяться.

— Что вы, Портос! Вы разве забыли, что говорите с монахом.

— С монахом!!! — вскричал Портос, с выражением лица, немало позабавившим Арамиса.

— Ну да, с монахом. Разве вы не знали об этом?

— Помнится, д'Артаньян как-то писал мне что-то в этом роде, да я, признаться, не верил. Однако на вас костюм мирянина.

— Тс-с, это для маскировки! Тут замешана политика.

— Политика! — громогласно вскричал Портос и тут же огляделся по сторонам. — Политика, — повторил он снова шепотом. — А-а, понимаю!

— Еще бы, дорогой Портос. Я и не сомневался, что вы меня поймете с первого слова, — еле заметно улыбнувшись, отозвался Арамис.

— Вы упомянули о д'Артаньяне, — добавил он. — Так вот, речь идет о нем.

— Тысяча чертей! С нашим другом приключилась какая-нибудь неприятность?!

— Вы угадали.

— Проклятие! Рассказывайте же, рассказывайте!

— Д'Артаньян попал в Бастилию.

— И господин де Тревиль не помешал этому?!

— Это было не в его силах, поскольку приказ был подписан королем.

— «Королем»?! — вскричал Портос. — Вы говорите — «королем»?!!

Видя, что великан никак не может уразуметь это сообщение, Арамис счел своим долгом повторить его.

Наконец смысл сказанного полностью дошел до Портоса.

— Хорошие же дела творятся в Париже, нечего сказать!

В наше время король не имел привычки отправлять своих мушкетеров в Бастилию, разве что это делал за него господин кардинал.

— Ну, уж без него в этот раз тоже не обошлось, можете не сомневаться.

— Значит, вы приехали…

— Чтобы предложить вам составить мне компанию.

— Вы собираетесь…

— Прогуляться в Париж.

— И выручить д'Артаньяна.

— Вот именно.

Портос одарил Арамиса восхищенным взглядом.

— Черт побери, друг мой! Ваш поступок делает вам честь.

В стенах своего монастыря вы узнали, что д'Артаньян попал в беду, тогда как мы с Атосом сидим в своих замках и проводим время в праздности.

— Так вы присоединитесь ко мне?

— Черт побери! Почему вы спрашиваете!

— Но ваша супруга, Портос… госпожа дю Баллон, она тоже?

— Проклятие! Увидев вас, я позабыл все на свете! — И на чело великана пала тень.

— Вот видите, дело не так просто, как кажется.

Портос густо покраснел. Он понял, что Арамис догадывается о его семейных обстоятельствах.

Оба бывших мушкетера ехали шагом. Деревья пошли реже, они приближались к опушке. Дальше начинался луг. За ним, примерно в полулье, виднелся замок дю Баллон.

— Вы представите меня госпоже дю Баллон… — начал Арамис.

Услышав это, Портос покраснел еще гуще. В простоте душевной он только сейчас сообразил, что его друг никогда не встречался с бывшей прокуроршей, которую он, Портос, всегда заочно рекомендовал как «герцогиню». Арамис же был в близких отношениях с настоящей герцогиней, которую называл «белошвейкой». Теперь, предчувствуя близкую встречу Арамиса со своей супругой, Портос пришел в крайнее смятение.

— Вы представите меня госпоже дю Баллон как аббата д'Эрбле, — продолжал между тем Арамис, читая в душе Портоса, словно в открытой книге. — Духовное лицо вызывает меньше подозрений. — И видя, что Портос хочет что-то сказать, быстро добавил:

— Вполне естественно, что ваша супруга любит вас. Она будет взволнована и не захочет, чтобы вы приняли участие в опасном предприятии, к тому же еще в компании бывшего мушкетера.

Брошенный Портосом благодарный взгляд показал Арамису, что вновь обретенный друг по достоинству оценил его деликатность.

— Думаю, мы не станем волновать вашу супругу, друг мой. Это было бы жестоко, — ровный мелодичный голос Арамиса уверенно вел свою партию.

Портосу на миг почудилось, что он слушает проповедь, произносимую его другом.

— Поэтому мы не станем упоминать о Бастилии, кардинале и прочих неприятных вещах.

— Но что-то сказать все-таки придется?! — воскликнул Портос простодушно.

— Согласен, друг мой, — улыбаясь, сказал Арамис. — Но прошу вас предоставить это мне. Я постараюсь повести дело так, чтобы не дать госпоже дю Валлон никаких оснований для волнений.

— О, друг мой, вы всегда были дипломатом. Я буду нем, как тот сом, что угодил на крючок Мушкетона три дня назад.

— Я здесь, сударь, — донесся слабый голос.

— Вы слышите? — спросил Арамис. — Там, в кустах, человек.

— Это Мушкетон! Живо, бездельники. Бедняга Мушкетон явно не в голосе! Последние слова Портоса были адресованы обоим егерям, следовавшим за собеседниками на почтительном расстоянии.

Были организованы энергичные поиски. Все близлежащие кусты исследованы самым тщательным образом. Результатом всей этой суматохи явилось обнаружение Мушкетона, распростертого в траве. Когда Арамис и Портос приблизились к нему, верный слуга громко застонал и закрыл глаза. Всадники спешились и в мгновение ока окружили пострадавшего. Арамис наклонился над лежащим и попытался нащупать пульс.

— Бедняга Мушкетон, — встревоженно пробасил Портос. — Он жив?

— Ах, сударь! Пока. Но, наверное, скоро умру, — тихо проговорил Мушкетон, открыв глаза и увидев склонившегося к нему Арамиса.

— Откуда столь мрачные предчувствия, милый Мушкетон? — улыбаясь, спросил Арамис.

— Да потому, сударь, что у меня, видно, начался бред: я слышу ваш голос, а вижу-то вовсе не вас, а господина Арамиса. 0-ох, сударь, велите послать за нашим капелланом…

— Успокойся, Мушкетон, я не видение, а живой человек из плоти и крови, — успокоил Арамис.

Мушкетон потрогал его за руку.

— Как, господин Арамис! Неужели это вы к нам пожаловали! И правда! Сударь, ах, сударь, значит, я еще жив и голова у меня не помутилась.

Последние слова верного слуги были обращены к Портосу, также склонившемуся над поверженным.

— Похоже, ты отделался несколькими ушибами. Мушкетон, — смеясь, сказал Арамис, закончив осмотр. — Что с тобой приключилось? Ты упал с лошади?

— Это все тот проклятый олень. То есть упасть-то я, конечно, упал, да в том было бы полбеды.

— Что же составило вторую половину?

— Простите, сударь. Вторую половину чего?

— Твоих злоключений, разумеется. Ты же сам сказал — «полбеды».

— Ах, сударь, конечно же! Видите ли, в моей голове словно бы что-то сдвинулось со своего привычного места, после того как он поддел меня своими… — Тут Мушкетон снова застонал, так как свежие воспоминания разбередили его чувствительную душу.

— Ты хотел сказать — «после того как свалился с лошади», — пробасил Портос, вполне успокоенный словами Арамиса относительно состояния своего верного слуги.

— Ох, сударь!

— Да, что же такое?!

— Эх, сударь!

— Мушкетон, ты испытываешь терпение господина д'Эрбле и мое.

— Постойте-ка, любезный друг, — перебил Арамис. — Давайте поможем нашему пострадавшему сесть.

Портос, видимо, был согласен с этим предложением, однако, вместо того, чтобы протянуть свою могучую длань и придать Мушкетону соответствующее положение, он повернулся к егерям, и те со всех ног бросились поднимать пострадавшего, без слов выполняя волю господина. Арамис понял эту немую сцену. Если ему, одиноко путешествующему монаху, можно было, не рискуя репутацией, поднимать упавшего с лошади слугу, то господину дю Баллону это не пристало. Егеря с превеликой осторожностью, и притом весьма почтительно, усадили Мушкетона на траву, прислонив его спиной к стволу вяза.

Однако страдалец застонал еще протяжнее и невнятно запротестовал, умоляя вернуть его в прежнюю позицию.

— Ох, сударь! Я прихожу в отчаяние оттого, что мне приходится отвечать двум достойнейшим дворянам столь непочтительным образом, то есть лежа, но уж лучше мне лежать, чем умереть от мучений.

— В чем все-таки дело, Мушкетон? Твои ушибы не так серьезны, чтобы умирать от них!

— Ах, сударь. Право, мне неловко…

— Мушкетон! — пробасил Портос. — Господин д'Эрбле с дороги и голоден. Если ты не скажешь, в чем дело, тотчас же, мы оставим тебя лежать на этой полянке, а сами отправимся в замок, пока не простыло жаркое.

Угроза возымела свое действие.

— Сударь, почтительнейше прошу вас приказать этим двум олухам отойти подальше, — краснея, проговорил Мушкетон. Краснеть, лежа животом на земле, дело неблагодарное, и Арамис с Портосом чуть было не расхохотались.

— Когда лошадь подо мной понесла, — с видимым усилием начал Мушкетон, и я почувствовал, что в седле мне долго не удержаться…

— Ты стал присматривать подходящее место, чтобы упасть помягче, не так ли? — улыбаясь, вставил Арамис. — Нельзя не признать, что тебе удалось отыскать очень милую полянку… И трава тут такая густая, словно ковер.

— Правильно, сударь. Если бы не этот проклятый олень…

— Олень?! — в один голос воскликнули Портос и Арамис.

— Ты видел оленя?! — добавил Портос чуть погодя, и в глазах его вспыхнул погасший было огонек охотничьего азарта.

— Нет, сударь.

Огонек замерцал, как слабенькое пламя свечи на сквозняке, и от охотничьего азарта осталась кучка пепла.

— Значит, ты не видел оленя?!

— Нет, сударь. Но я его почувствовал — это значительно хуже!

— Как так?!

— А так, сударь, что, когда я, привстав на стременах, ухватился за сук, способный выдержать меня, — вполне солидный, надежный сук вот этого самого дерева, позади послышался треск, словно через кусты продирался не один олень, а целое стадо диких кабанов, сударь… Я повис на этом самом суку, и вдруг… И вдруг проклятый олень… кто, кроме него, мог бы поступить со мной так гнусно…

— Олень поддел тебя на рога, — догадался Портос.

— Вот это самое, сударь, — жалобно подтвердил Мушкетон. — Однако я позволю почтительнейше просить вас не говорить так громко. Этим бездельникам вовсе ни к чему знать, что…

— Что ты опять уязвлен в то же самое место, что и пять лет назад неподалеку от Бове? — громогласно осведомился Портос и расхохотался. — Ну, это дела прошедшие, — поспешил заметить Портос, опасаясь, как бы Арамис не вспомнил про «вывих», полученный им самим в Шантильи. — Нам следует позаботиться о Мушкетоне — этот недотепа опять взялся за старое. А я-то собирался взять его в поход.

Услышав слова Портоса о походе. Мушкетон закрыл глаза и застонал так, словно собирался вот-вот испустить дух.

— Думаю, Портос, нам придется обойтись без Мушкетона, в предстоящей экспедиции он будет скорее помехой, чем подмогой, особенно принимая во внимание его теперешнее состояние.

— Ну, что ж, милый Арамис, — согласился дю Валлон. — Мне кажется, самое лучшее, что мы можем сделать в данных обстоятельствах, это предоставить Мушкетона заботам двух моих ленивых слуг. Раз уж они упустили оленя, пусть хоть позаботятся о том, чтобы доставить в замок Мушкетона. Мы же поскачем вперед.

Так и поступили. Страждущий был оставлен на попечение егерей, которые принялись сооружать что-то вроде носилок, а Портос с Арамисом, пришпорив лошадей, выбрались на опушку и поскакали через луг к видневшемуся вдали замку.

Глава семнадцатая О том, какую пользу можно извлечь из женского тщеславия

Оказалось, что госпожа дю Валлон уже дома и изволит беспокоиться. Эти сведения Портосу и Арамису сообщил лакей при входе в замок. Арамис, украдкой метнувший пронзительный взгляд на друга, с удивлением отметил про себя, что хозяин замка также не чужд умения изменять свой облик — Портос как-то разом усох и стал ниже ростом.

Ему не потребовалось для этого ни замены высоких каблуков на низкие, ни вложенной в костюм ваты, — средств, к которым с таким успехом прибегал Арамис в целях маскировки.

— Значит, мы условились? — тревожно спросил Портос, невольно понижая голос.

— Предоставьте все мне, — тихо отвечал Арамис, сопровождая свои слова ободряющим наклоном головы. — Только… знаете ли, милый друг…

— Что такое?

— Позвольте мне переодеться с дороги. Думаю, так будет лучше.

— Конечно же! Я и сам переоденусь к обеду, мы все в пыли.

— Вот и отлично. В таком случае, пусть кто-нибудь из слуг укажет мне комнату…

— Никаких слуг! Идемте со мной, я отведу вас в самые лучшие апартаменты, какие только есть в моем доме!

* * *

Когда Арамис вышел к обеду, его трудно было узнать.

Темная сутана окутывала его с ног до головы, всегда бледное лицо стало еще бледнее, щеки запали, и только глаза, словно два светоча, сияли из-под монашеского капюшона. Перед г-жой и г-ном дю Валлон стоял аскет — философ, духовное лицо, посвященное в тайны бытия и проводящее свои дни в молитвах о несчастных заблудших душах.

— Вот так штука, черт меня побери! — вскричал Портос, но тут же прикусил язык. — Дорогая, позволь представить тебе моего друга Ара… э-э… господина д'Эрбле из Нанси.

Видишь ли, господин э-э… я хотел сказать — святой отец… состоит в братстве…

-..лазаристов, — кротко подсказал Арамис, одновременно склонив голову в поклоне.

— Ну да! Именно это самое, как я мог забыть! — вскричал Портос, хлопнув себя по лбу. — А это — моя супруга: госпожа дю Валлон.

— Да благословит вас Господь, — тем же кротким тоном промолвил Арамис и поклонился снова.

Портос потихоньку ущипнул себя за руку, желая убедиться в том, что все это происходит наяву.

— Это большая честь для нас, святой отец, что вы посетили наш тихий уголок, — отвечала г-жа дю Валлон, на которую манеры Арамиса произвели впечатление. — Прошу вас к столу. Вы, верно, устали с дороги.

Стол ломился от разнообразнейших яств, но Арамис извинился перед хозяйкой и принялся читать «Benedicite». Г-жа дю Валлон, покраснев от смущения, старалась вторить ему, запинаясь и путая слова. Портос, который не понимал ни слова, стоял, не зная хорошенько, куда девать свои, сделавшиеся чересчур большими и неуклюжими руки, и размышляя о чудесах перевоплощения.

Наконец с молитвой было покончено, и все уселись за стол.

— Разрешите положить вам цыпленка, святой отец, — сказала г-жа дю Баллон.

— Сожалею, но вынужден отказаться, сударыня.

— Тогда, может быть, вам понравится куропатка?

— Благодарю вас за заботу, сударыня, но я воздерживаюсь от животной пищи.

Портос чуть со стула не свалился.

— Вот это красное вино превосходно снимает усталость, господин д'Эрбле. Отведайте, у нас свои виноградники.

— Позвольте мне попросить у вас чистой воды для утоления жажды.

По знаку хозяйки замка слуга принес Арамису стакан воды, и тот с видимым удовольствием осушил его. Портос вытаращил глаза и поперхнулся.

— Что с тобой, дорогой? — осведомилась бывшая г-жа Кокнар, посылая Портосу взгляд, не сулящий ничего хорошего. — Косточка застряла?

Дю Баллон на всякий случай кивнул.

— Друг мой, сегодня ведь пятница. Не подобает доброму христианину употреблять в пищу мясо в такой день, — укоризненно заметил Арамис, покачав головой.

— В самом деле? Наверное, я забыл, — посетовал Портос.

— Ох и верно! — всплеснула руками г-жа дю Валлон. — По пятницам не употребляй пищи мясной. Как я могла запамятовать?! Спасибо, что вы нам напомнили, святой отец, а то — далеко ли до греха! Ну-ка унесите все это, да поживее.

Последние слова адресовались лакеям, которые подхватили заливное, поросенка и дичь и поспешно удалились прочь со всей этой снедью. Портос грустно посмотрел им вслед. Уносимые куропатки и молочный поросенок пробудили в нем какие-то смутные воспоминания, однако пока он не мог понять, какие именно. Почти стертые временем неясные образы ускользали от него.

— Дорогой! Ты нас не слушаешь?

Г-жа дю Валлон перехватила печальный взгляд Портоса, которым он провожал нетронутых куропаток, и решила вернуть его к действительности.

Между тем Арамис занимал бывшую прокуроршу благочестивой беседой и, похоже, уже всецело завоевал ее расположение.

— Ах, святой отец, все, что вы говорите, так верно, — вздохнула г-жа дю Валлон, возводя глаза к потолку. — К несчастью, мой супруг совершенно глух к голосу нашей Святой Церкви. Он целыми днями только и делает, что охотится да вызывает на дуэли соседей.

— Напрасно вы так думаете, сударыня, — мягко возразил Арамис, обед которого состоял из зеленых листьев салата, нескольких ломтиков картофеля и куска хлеба. — Мы ведь с ним давние друзья, и я понемногу склоняю его к нашему образу мыслей.

Даже от не слишком наблюдательного Портоса не укрылось, что это «нашему» чрезвычайно польстило бывшей прокурорше, готовой видеть в этом ученом монахе с такой мудрой улыбкой по меньшей мере епископа.

— Не далее как сегодня он совершил гуманный поступок: отказался от мысли убивать красавца-оленя и даровал ему жизнь. Согласитесь, сударыня, для охотника — это немало.

— Это и впрямь удивительно, дорогой! — воскликнула бывшая прокурорша. Ты отпустил оленя?

— Ну да! — произнес Портос, приободрившись. — И это несмотря на то, что он поддел на рога беднягу Мушкетона.

— Тогда это и вовсе удивительно. Вы бы только знали, святой отец, как он носится с этим толстым лентяем Мушкетоном.

— Ты несправедлива, дорогая, — осторожно заметил бедный Портос. Мушкетон для меня не просто лакей, он — мой товарищ по оружию.

— Еще бы! Он напоминает ему о тех временах, когда мой супруг носил мушкетерский плащ, знался с сомнительными друзьями и вообще вел беспутную жизнь, — пояснила г-жа дю Валлон, к счастью, не догадываясь, что один из этих «сомнительных» друзей сидит перед ней.

— Господь велит нам любить ближних своих, — сухо заметил Арамис.

— Конечно, конечно же, святой отец, — спохватилась бывшая прокурорша. Да только вот странное дело: чем эти ближние дальше, тем легче их любить. А как посмотришь на тех, которые рядом, — просто тошно иногда делается. Взять хотя бы здешних крестьян, ведь все жулики. Пригласила я двоих, с позволения сказать, мастеров, чтобы они мне сделали резной сундук. Ничего особенного. И что бы вы думали, сударь, ах, простите, святой отец, эти плуты только испортили мне отличный сундук, весь его изрезали и с меня же стали требовать плату.

— Но ведь вы дали им следующий заказ?

— Правда. Но откуда вы узнали, святой отец?!

— Для того, кто постом и молитвой возносится к высотам духа, души людские — словно раскрытая книга, сударыня.

Ответ Арамиса явно смутил г-жу дю Валлон. Она решила сменить тему и вновь перевела разговор на своего супруга.

Этот предмет, очевидно, казался ей менее скользким.

— Ты разбавил вино в своем бокале водой, радость моя? — Голос супруги настиг Портоса как раз в тот момент, когда он намеревался украдкой осушить бокал божансийского.

Г-н дю Валлон вздрогнул и покраснел.

— Я просто не успел это сделать, дорогая, — объяснил он. И добавил воды.

— К сожалению, организм некоторых людей устроен так, что невозможно без ущерба отказаться от мясной пищи и вина, — пояснил Арамис, делая другу еле приметный знак. — Таким людям очень трудно соблюдать пост, и они могут тяжело заболеть. Боюсь, что мой друг принадлежит к их числу.

— Ах, святой отец, господин дю Валлон великий грешник, и мое сердце просто кровью обливается! — неожиданно воскликнула г-жа дю Валлон, всплескивая руками.

— Что еще такое?! — подскочил несчастный Портос. Теперь ему пришлось побледнеть.

— Но ведь это так и есть, дорогой, у нас в замке и вовсе не соблюдают постов. И все из-за тебя. Он уверяет, что и дня не проживет, если не получит своего барашка на обед, святой отец. Поэтому и мне волей-неволей часто приходится нарушать запрет постных дней.

— Вашему горю можно помочь, сударыня, — заметил Арамис. — Дело в том, что я как раз направляюсь в Лотарингию, а оттуда поеду в Рим. В числе моих итальянских друзей есть нунций Его Святейшества Папы.

— Вы близко знакомы с Папским нунцием, святой отец?!

— Нас с ним просто водой не разольешь.

— O-о! — больше г-жа дю Валлон ничего не могла произнести.

— A-a! — сказал Портос, окончательно отказываясь что-либо понимать.

— Мне пришло в голову попросить его об одном маленьком одолжении, в котором он, безусловно, не сможет мне отказать, — продолжал Арамис с неподражаемой небрежностью. — Пусть он выхлопочет у Его Святейшества специальное разрешение для господина дю Баллона не соблюдать постных дней. А заодно — и для вас, сударыня.

— Ах, господин д'Эрбле! — в порыве самого неподдельного чувства воскликнула бывшая прокурорша. — Ах, святой отец! Я просто не знаю, как нам вас благодарить! Я всегда была неспокойна оттого, что иногда вынуждена совершать прегрешения, из-за чрезмерного чревоугодия моего супруга!

Портос пожал плечами в знак того, что не видит причин, мешающих его половине воздерживаться от прегрешений в дни постов, предоставив ему губить душу в одиночку. Впрочем, эту дерзость дю Баллон позволил себе не раньше, чем удостоверился в том, что г-жа дю Валлон не видит его.

— Но! — поднял указательный палец Арамис. — Есть одно обстоятельство.

— Какое, святой отец? — встревоженно спросила бывшая прокурорша. Про себя она уже успела с восторгом представить следующую сцену: все эти гордячки виконтессы и баронессы сидят у нее за столом (или она — у них, это в конце концов неважно) и смотрят голодными глазами на хозяйку замка дю Валлон, как она ест седло косули или барашка, которого так прекрасно готовит их повар Франсуа, Ест и небрежно поясняет: «…а на постные дни у нас с мужем есть разрешение из Рима». Неужели этой прекрасной картине не суждено воплотиться наяву?!

— Какое обстоятельство, святой отец?!

Вместо ответа хитрец-Арамис вздохнул:

— Мой друг не раз писал мне о том, как он привязан к вам, сударыня…

Портос снова вытаращил глаза, так как уже в течение года никаких писем Арамису не писал. Он просто-напросто не знал, куда их отправлять. Зато бывшая прокурорша удостоила супруга благосклонного взгляда. Впервые за этот день.

— Я знаю, какой он домосед, сударыня, — продолжал свою партию Арамис. Вот и не далее как сегодня он делился со мной своим счастьем. Этот упрямец ни за что не согласится сопутствовать мне в моей поездке в Рим. Ему слишком хорошо живется в вашем уютном семейном гнездышке.

Бывшая прокурорша совсем растаяла от этих слов, к тому же произнесенных суровым священнослужителем.

— А разве это так необходимо, святой отец? Я имею в виду, чтобы господин дю Валлон сопровождал вас в Италию.

— Кто знает, сударыня. Было бы лучше, если бы господин дю Валлон мог лично быть представлен нунцию, а может быть, и самому Его Святейшеству. Тогда дело несомненно решилось бы положительно. Ведь увидев мощное сложение моего друга, сударыня, он, конечно, дарует искомое разрешение.

Reverendissime[6] святой отец, я имею в виду нунция Его Святейшества, сумеет повести дело так, что господин дю Валлон сделается в Риме persona grata,[7] но для этого их следует представить друг другу.

— Значит, мы можем надеяться на успех, господин д'Эрбле? — робко спросила бывшая прокурорша.

В ответ на этот вопрос Арамис снова испустил тяжелый вздох:

— Мне прискорбно думать, что я несколько поторопился, обнадежив вас, сударыня.

— О, Боже милостивый! Но ведь вы только что говорили…

— Я говорил, что дело будет решено положительно, если господин дю Валлон сочтет возможным отправиться со мной в Рим, но так как, по-видимому, мне не удастся уговорить его, ведь он так привязан к вам, сударыня, так привержен радостям спокойной жизни…

— Так, значит, только за этим дело стало, святой отец?!

— Да, но я полагаю, что этого достаточно…

— Когда вы собираетесь в путь, господин д'Эрбле?

— Думаю, с Божьей помощью отправиться завтра на рассвете, сударыня.

— Так вот, господин дю Валлон будет сопровождать вас, святой отец, если только вы окажете нам такую честь. Правда, дорогой?

Взгляд бывшей г-жи Кокнар, устремленный на Портоса, не оставлял сомнения. Впервые за последние месяцы семейной жизни Портос ощутил, что его желания находятся в полном и трогательном соответствии с желаниями его супруги.

— Правда, радость моя! — ответил он. И ничуть не покривил душой.

Глава восемнадцатая, из которой видно, что дружба не умирает

— Итак, я — на свободе! — проговорил Портос, с хрустом потягиваясь. Куда мы направимся теперь?

— Во всяком случае — не в Вечный город, — с лукавой улыбкой отвечал Арамис. — Но прежде от всего сердца прошу меня простить, дорогой Портос!

— За что вы просите у меня прощения?

— Как sa, что! Да за то, что мне пришлось ввести в заблуждение госпожу дю Баллон относительно истинной цели нашей поездки.

— Но ведь вы это сделали ради д'Артаньяна. А что может быть важнее нашей дружбы! — энергично воскликнул Портос и рубанул рукой воздух, напугав своего скакуна, который захрапел и попытался подняться на дыбы, но тотчас убедился в бесплодности этой попытки, укрощенный железной рукой Портоса.

Легкое облачко затуманило изящные черты Арамиса, когда он услышал слова своего бесхитростного друга. Усилием воли он прогнал тень с лица.

— Вы хорошо сказали, Портос. Да, это — ради нашей дружбы.

— Вот видите! Следовательно, вам не за что извиняться.

Беседа эта происходила на дороге из замка дю Валлон утром следующего дня. Солнце выглянуло из-за верхушек деревьев, день обещал быть погожим.

— Вы, помнится, спросили, куда мы направляемся?

— Наверное, в Париж? — предположил Портос.

— Вы говорите — «в Париж», любезный друг?

— Черт побери, Бастилия-то ведь там!

— Правильно. Но сначала мы навестим Атоса.

— Отлично, без Атоса наш маленький отряд будет неполным, но черт меня побери, если я знаю, где его искать!

Арамис опять слегка улыбнулся.

— Наш Атос принадлежит к славному и древнему роду.

Он не может исчезнуть незаметно. Я поддерживаю переписку с некоторыми дворянами, которые слышали о графе де Ла Фер…

— Да, кажется, именно так его зовут… И где же мы будем искать Атоса?

— В Блуа. Вернее, неподалеку от него, в его родовом поместье.

— Тогда не будем терять время! — весело воскликнул Портос. При этом он нахлобучил шляпу ударом кулака особым, свойственным только ему жестом. Вперед!

И они пришпорили своих коней.

Друзья скакали по дорогам Франции, и ветер раздувал их плащи и играл перьями на шляпах. Они словно помолодели, сбросив годы разлуки, которые провели порознь.

Их помыслы были чисты и благородны. Боевое братство, соединившее их когда-то, не пустой звук для их, пусть и чуточку остывших за минувшие годы, сердец. Но, нет же! Они снова бьются в унисон, и снова храбрецы скачут бок о бок, как в былые годы.

Их только двое! Но все меньше и меньше лье отделяет их от третьего друга, расстояние сокращается с каждым часом.

Они отыщут его, и он обязательно улыбнется своей печальной и мудрой улыбкой, увидев их, запыленных с дороги, и обнимет по очереди. И они скажут ему: «Атос, вы видите, с нами нет д'Артаньяна. Мы хотим, чтобы он снова был с нами. Быть может, это будет стоить жизни кому-либо из нас, быть может, всем!»

И снова Атос улыбнется, но теперь уже почти беззаботно.

И скажет: «Значит, игра стоит свеч!» И легко вспрыгнет в седло.

Глава девятнадцатая Камилла де Бриссар

Пора вспомнить о девушке, к которой мы должны испытывать чувство благодарности. Не будь ее смелого и безрассудного поступка, все мы понесли бы невосполнимую утрату, лишились бы д'Артаньяна. Нет-нет! Об этом даже подумать страшно! Подобные мысли портят цвет лица. Как и всякие грустные мысли вообще. А цвет лица — это вопрос, которому молодые особы уделяют самое пристальное внимание, особенно если им уже больше шестнадцати и пока меньше шестидесяти лет.

И как некоторым удается так хорошо выглядеть, словно они только и делают, что сидят перед зеркалом и ухаживают за своим лицом, в котором в общем-то нет ничего особенного?!

Так или примерно так думала Камилла де Бриссар, стоя у окна и наблюдая за молодой дамой, выходившей из кареты, что остановилась у крыльца особняка напротив. Дама несомненно принадлежала к высшему парижскому обществу, а карета, которая доставила ее к дому де Конде, была украшена гербами, незнакомыми Камилле.

«Впрочем, — сказала себе Камилла, — чем ей еще заниматься?»

Камилла еще не знала, что молодая дама, направлявшаяся К парадному входу особняка, была хозяйкой дома — принцессой Конде, Шарлоттой Монморанси, и ей приходилось заниматься и другими делами, помимо ухода за своим личиком, пленившим когда-то доброго короля Генриха IV и его любимца Бассомпьера.

Через несколько дней девушка снова увидела карету с гербом у крыльца напротив. Она решила не отходить от окна, пока не дождется появления владелицы кареты. Ждать пришлось недолго. Появилась уже знакомая Камилле дама, села в карету, милостиво улыбнувшись лакею, предупредительно распахнувшему перед нею дверцу, и укатила, оставив в душе наблюдавшей за ней девушки ощущение чего-то изящного, легкого и недосягаемого.

Камилла была девушкой рассудительной.

«Час ранний, — подумала она. — Эта дама, очевидно, ничуть не опасается быть скомпрометированной, выходя из чужого дома в такое время. Значит, это ее дом. Выходит, мы соседи. Крестный говорил, что подыскал квартиру напротив особняка Конде, а следовательно, эта дама из дома Конде».

Шли дни. Грустные мысли все чаще посещали хорошенькую головку девушки, которая снова и снова посылала лакея в Лувр, с письмом, адресованным лейтенанту королевских мушкетеров роты господина де Тревиля. И снова оказывалось, что д'Артаньяна там нет.

Наконец посланный ею лакей вернулся и сообщил, что мушкетеры возвратились из похода, но господина д'Артаиьяна снова нет ни в Лувре, ни в Париже, так как он находится в длительном отпуске.

— Ну, хватит! — воскликнула расстроенная Камилла и, закусив губу, ушла к себе в спальню. Там она дала волю своим чувствам и, разрыдавшись, бросилась на кровать.

Все на свете рано или поздно заканчивается, даже меланхолия. В одно прекрасное утро мадемуазель де Бриссар, по своему обыкновению, вышла из дома на прогулку и увидела выходящую навстречу ей принцессу Конде. Они встретились глазами и обе непроизвольно улыбнулись, почувствовав взаимное расположение, которое иногда возникает внезапно между незнакомыми, но близкими по духу людьми. Однако не было произнесено ни одного слова, принцесса села в уже знакомый Камилле экипаж с гербом Конде на дверцах и уехала.

А Камилла де Бриссар отправилась на прогулку, стараясь не ронять достоинства при встречах с дамами, которые были одеты более дорого и более модно, и поздравляя себя с тем, что такие встречи в этот утренний час случаются не слишком часто.

Через несколько дней Камилле представился случай увидеть принцессу в сопровождении супруга, и ей показалось, что ее обаятельная соседка заслуживает большего. Анри Бурбон, называемый принцем Конде, и впрямь был человеком не слишком достойным своей красавицы жены. Современники упрекали его в двух недостатках: в излишней скупости и в трусости.

На эти два обвинения принц имел обыкновение отвечать, что маркиз Ростан еще скупее, а герцог Вандом еще трусливее его.

Кроме того, принц был обвинен в пороке, довольно общем для эпохи после десяти лет супружества с прекрасной Шарлоттой Монморанси он не имел детей. К описываемому времени это обвинение с принца было снято, так как кардинал, неизменно пекшийся о благе Франции, посадив его в Венсен, угадал и на этот раз. Принцесса разделила с супругом его ссылку, и во время этого заточения появился на свет будущий великий Конде.

Принцесса снова улыбнулась Камилле как старой знакомой, а принц, проследив за взглядом своей супруги, остановил на девушке свой, найдя предмет достойным внимания.

Возвратившись домой, Камилла подошла к зеркалу. Оттуда на нее глядела красивая молодая женщина лет двадцати, разрумянившаяся после прогулки. Она встряхнула головой, отчего ее пышные волосы растрепались, придя в живописный беспорядок. «Вам угодно было взять отпуск, шевалье? Что ж, тем хуже для вас!» — подумала Камилла де Бриссар.

Глава двадцатая Салон маркизы де Рамбулье

Покуда д'Артаньян скакал в зараженный чумой Клермон-Ферран и возвращался в печали обратно в Париж, покуда он провожал последнего из трех своих друзей и переживал это расставание, покуда он, призываемый служебным долгом, сопровождал короля в Лион, где его величество имел неосторожность заболеть, а заболев, имел неосторожность пообещать королевам удалить кардинала, покуда, наконец, д'Артаньян, исполнивший поручение Анны Австрийской, стоившее ему свободы, томился в Бастилии, — та, о которой он помнил все это время, кажется, начинала его забывать; случилось то, что и должно было случиться: при очередной встрече принцесса Конде не ограничилась улыбкой, а заговорила с симпатичной девушкой, очевидно, живущей в доме напротив. А так как принцесса видела, что Камилла моложе ее лет на пятнадцать и несомненно ниже ее по положению в обществе, она приняла покровительственный тон.

— Мы, кажется, соседи? Соседям подобает быть добрыми друзьями! Как вас зовут, милочка?

Камилла сделала реверанс и сообщила свое имя.

— А я — принцесса Конде. Вы можете звать меня Шарлоттой. Вы, верно, недавно в Париже?

— Недавно, ваше сиятельство, — подтвердила Камилла, зардевшись от смущения.

— Шарлотта! — рассмеялась принцесса. — Никаких «сиятельств». Вы живете с родителями?

— Нет, мадам. Мои родители умерли, а квартиру в доме, что напротив вашего особняка, снимает мой крестный. Они очень дружили с моим отцом. Но сейчас его нет в Париже, он уехал в провинцию по делам.

— Так вы тут совсем одна, бедняжка! И наверное, чувствуете себя совсем заброшенной. Есть ли у вас в Париже друзья или родственники? Герцог де Бриссак — не родственник ли он вам?

— По всей видимости — нет, мадам. Хоть фамилии и схожи. У меня никого нет в Париже.

— Положительно это никуда не годится! — воскликнула герцогиня. — Нужно, чтобы кто-нибудь вам покровительствовал и руководил вами. Такая милая девушка, как вы, должна появляться в свете, а впоследствии быть представленной ко двору! — Принцесса задумалась на мгновение. — Знаете, что я вам скажу, Камилла. Я вас представлю маркизе де Рамбулье, она представит вас госпоже д'Эгийон, а следовательно, вы познакомитесь со всем Парижем.

И принцесса, очень довольная такой удачной мыслью, удалилась, пообещав прислать к Камилле свою камеристку — снять мерки, чтобы заказать ей новые платья.

Если бы мы рискнули утверждать, что Камилле пришлось не по душе столь неожиданное и милое покровительство, предложенное обаятельной герцогиней Конде, любой мог бы уличить нас в искажении действительности. Потому мы и не скажем ничего подобного. Напротив, Камилла де Бриссар была на седьмом небе от радости. Кажется, ее затворничество подходило к концу. И этот конец знаменовал начало нового периода в ее жизни.

* * *

Принцесса сдержала свое обещание. Не прошло и недели, как Камилла с ее помощью обновила свой гардероб и была представлена маркизе де Рамбулье в ее знаменитом особняке на улице Святого Фомы, иначе Сен-Тома дю Лувр.

Именно у маркизы де Рамбулье собиралось самое изысканное общество Парижа, и Камилла испытывала сильное волнение, входя следом за принцессой в знаменитую Голубую залу салона де Рамбулье.

Взору Камиллы открылся обширный светлый зал, заполненный кавалерами и дамами, многие были изысканно и со вкусом одеты, а некоторые всего лишь богато, но никто — мрачно и уныло. Окна от потолка до пола делали комнату открытой, давали возможность насладиться воздухом в теплое время года. Из них открывался вид на прекрасный сад, так как хозяйка салона добилась разрешения сделать под окнами своего особняка площадь, посеять на ней траву и посадить смоковницы. Камилла отметила, что эта парадная комната действительно голубая, из-за потоков света, льющегося из окон, а также потому, что маркиза, не захотевшая решить ее в обыкновенном красном или темном цветах, обставила салон голубой бархатной мебелью с золотым и серебряным рисунком.

— Посмотрите, Камилла, — услышала она тихий голос принцессы Конде. Видите вон того кавалера в бархате? Он разговаривает с высокой худощавой дамой, держащей в руке пышный веер.

— Да, конечно, у обоих необычно смуглый цвет лица.

— Это господин Скюдери. Все считают его восходящей звездой на литературном небосклоне Франции. А сам он считает себя звездой уже взошедшей. Ведь это он написал и поставил трагикомедию «Лидамон и Лидиас». Она основана на романе «Астрея»…

— О, я читала «Астрею»!

— Вот как, это свидетельствует о вашем уме. А читали ли вы «Клелию»? Она тоже подписана Жоржем Скюдери…

— Мне просто не верится, что я стою совсем недалеко от такого писателя!

— Заметьте, милочка, я не сказала, что «Клелия» написана господином Скюдери. Я сказала, что она подписана его именем, — рассмеялась принцесса Конде.

— Но разве это не одно и то же?

— Конечно же, нет. Жорж Скюдери не писал «Клелии», хотя фамилия Скюдери по праву красуется на первой странице романа.

— Но как это возможно, принцесса?!

— Все объясняется очень просто, Камилла. «Клелия» написана сестрой господина Скюдери — Магдален. Это та самая дама с веером. Сестра беседует с братом — такая семейная идиллия, не правда ли? Она не решилась опубликовать роман под своим именем. Вы ведь знаете, как велико предубеждение мужчин против нас, женщин. А у мужчин-издателей и того больше. Никто не допускает, что современная женщина может быть наделена литературным даром в неменьшей, а быть может, и большей степени, чем мужчина. Но, кажется, наша Артениса заметила нас и направляется сюда. Сейчас я вас представлю.

Зардевшаяся от волнения Камилла увидела перед собой прекрасную женщину с умным и чуть насмешливым взглядом выразительных итальянских глаз. Мать маркизы, Джулия Савелли, происходила из знатной римской фамилии, к которой принадлежали Папы Гонорий III к Гонорий IV. Плохо отдавая себе отчет в том, что она говорит, девушка ответила на слова приветствия хозяйки салона. Она слышала, как принцесса Конде представляла ее, адресуясь к маркизе де Рамбулье, называя последнюю по имени.

— Мадемуазель де Бриссар, вы ведь приехали в Париж из Оверни, не так ли? — проговорила маркиза после обмена обычными любезностями. — Но не волнуйтесь! — быстро прибавила проницательная хозяйка салона, уловив в глазах Камиллы искорку испуга. — Вам совершенно нечего опасаться здесь. Господин кардинал имеет неважную репутацию в этом доме. Его соглядатаи не вхожи в салон Рамбулье.

— Совершенно верно! — со смехом подтвердила принцесса Конде. — Его высокопреосвященство дорого бы заплатил за то, чтобы узнать о чем говорят у маркизы. Но, увы… наша Артемиса не выносит кардиналистов: она безошибочно узнает их, благодаря дару внутреннего ясновидения, и не пускает на порог.

— Тогда я позволю себе вздохнуть с облегчением. Я в самом деле приехала в Париж из Оверни, — отвечала Камилла, почувствовав, что хозяин Франции Ришелье, никоим образом не является хозяином самого аристократического салона столицы Франции.

— В таком случае позвольте представить вам мадемуазель Луизу де Лафайет, если только вы с ней еще не знакомы. Она происходит из знатнейшего овернского рода, а в Париже совсем недавно, как и вы. Мадемуазель де Лафайет недавно зачислена в штат фрейлин ее величества.

Маркиза, видимо, хотела поговорить с принцессой Конде о чем-то немаловажном. Поэтому, мило кивнув Камилле, она увлекла за собой принцессу, оставив девушку в обществе м-ль де Лафайет.

— Я случайно услышала обрывок вашего разговора с маркизой, улыбнувшись Камилле, произнесла новоиспеченная фрейлина ее величества. Улыбка была совершенно очаровательная. К тому же в ней не было ни малейшего намека на неискренность. Камилла решила, что м-ль де Лафайет ей нравится.

— Право, не могу сказать, что маркиза де Рамбулье удостоила меня разговора. Она была так добра, что произнесла несколько любезных слов приветствия. Я же впервые в таком обществе и, боюсь, напомнила маркизе огородное чучело, так как стояла проглотив язык.

Смех Луизы де Лафайет напоминал звук колокольчика.

— Если вы думаете, что здешние дамы и, в особенности, кавалеры более учтивы или умны, чем в провинции, то вы ошибаетесь, уверяю вас, мадемуазель де Бриссар. О некоторых это еще можно сказать, но остальные… — И м-ль де Лафайет уморительно поджала губки. — Когда я впервые оказалась в Париже, я думала примерно как и вы. Но при ближайшем рассмотрении все эти важные и модные господа предстают перед вами в истинном свете. И вы видите, что они обыкновенные люди и никакие человеческие слабости и недостатки им не чужды.

— Ах, мадемуазель де Лафайет! — вскричала Камилла. — Вам можно так говорить, ведь вы — фрейлина королевы!

— Так что же?! — не менее экспрессивно отвечала хорошенькая фрейлина. Я, конечно же, очень рада этому обстоятельству, но место вовсе не лишило меня рассудка. Хотите, я скажу вам, что я думаю о дворе?

— Вы еще спрашиваете?! Конечно, да!

— Ну, так слушайте же. Стоило мне попасть во дворец, у меня сразу в глазах зарябило. Все эти камердинеры и гардеробщики в ярких ливреях, пажи и лакеи в ливреях, которые еще ярче и пестрее, конюхи, кучеры, музыканты, шуты…

Только повара, цирюльники да прачки одеты по-человечески — в серовато-белое. У каждой лестницы — мушкетеры — храбрецы усачи в белых штанах и коротких плащах небесного цвета. Серебряные кресты, галуны… Сколько всего, поражающего воображение бедняжки-провинциалки!

Тут м-ль де Лафайет снова лукаво поглядела на Камиллу и, не выдержав, расхохоталась.

— Эти мушкетеры такие сердцееды! Не правда ли?

Камилла досадливо тряхнула головой, ей показалось, что Луиза де Лафайет сумела проникнуть в ее мысли или заметить слишком явный интерес на ее лице.

— Да, если у короля около тысячи придворных, то гвардейцев у него почти десять тысяч, — продолжала между тем фрейлина королевы. — Подумать только, скольких девушек и знатных дам смутили их длинные усы и шпаги) Но довольно!

Самое главное — король! Король окружен гвардией, барабанами, офицерами и всякими атрибутами, приучающими к уважению и страху. Люди привыкают видеть короля в окружении этих символов власти, и, если им случится повидать его наедине, они все равно испытывают ту же почтительную робость. — Тут м-ль де Лафайет бросила по сторонам несколько быстрых взглядов и тихонько произнесла:

— Те же, кто находится во дворце постоянно, привыкают видеть его величество, и становится ясно, что он такой же человек, как и вы.

Только более несчастный.

— Несчастный?! Почему вы полагаете, что его величество несчастен? Разве такое возможно?!

— Отчего же нет? Конечно, возможно. Посудите сами: постоянные распри, междоусобицы, войны. Противный Гастон Орлеанский со своими заговорами. Королю претит сама мысль о том, чтобы поднять руку на своего единокровного брата, и тот этим пользуется.

М-ль де Лафайет произнесла эти слова с горячностью, убедительно свидетельствовавшей об искренности ее чувств.

— Его величество окружен интриганами. Всем он нужен единственно с какой-нибудь корыстной целью. Королева-мать, которая не только не любит своего сына, но скорее ненавидит, склоняет его на свою сторону, кардинал на свою, каждый из наших принцев тоже старается влиять на короля в надежде заполучить и себе кусок пожирнее. Но — тс-с, что я говорю! Я совсем забыла, что вам покровительствует принцесса Конде, а ведь ее супруг один из этих принцев…

И девушка снова расхохоталась. Камилла, глядя на нее, рассмеялась тоже.

— Обещаю вам ничего не говорить принцессе Конде, — ответила она с напускной серьезностью. — Но и вы должны пообещать отзываться о ее супруге не слишком строго.

— Клянусь вот этими искристыми дарами Вакха, — торжественно проговорила м-ль де Лафайет, поднимая бокал с вином, поданный им на серебряном подносе парадным лакеем, — клянусь этой рубиновой влагой, что не стану говорить плохо о принце Конде, хотя он этого и заслуживает.

И обе девушки снова от души рассмеялись. Они еще не разучились смеяться от души.

— Итак, я вижу вы успели увидеть в его величестве человека, но отнюдь не величественного короля? — спросила Камилла с непосредственностью, не будь которой, вопрос мог бы показаться дерзким.

— Вы правы, — отвечала молоденькая фрейлина королевы. — Он просто человек. Который часто страдает и редко смеется. Но мне посчастливилось не раз видеть улыбку на его лице.

— Каким образом?

— Когда его величество находился в Лионе, королева присоединилась к нему, опасаясь за его здоровье. Но, слава Богу, король поправился. Двор еще некоторое время оставался в этом городе, так как врачи не советовали его величеству спешить с отъездом. Они прописали ему прогулки по парку.

Там мне и посчастливилось близко видеть короля.

От внимания Камиллы не укрылось, что м-ль де Лафайет оставила свой чуть насмешливый тон. Видимо, не замечая этого, девушка сделалась очень серьезна и чуть сентиментальна.

Это дало Камилле основание заключить, что король Франции произвел сильное впечатление на Луизу де Лафайет. Она хотела пошутить на эту тему, но врожденная интуиция подсказывала, что этого делать не следует. Камилла вовсе не хотела портить столь удачно складывавшиеся отношения.

Между тем другие посетители салона Рамбулье, разбившись на группки, самозабвенно предавались наиболее приятному из занятий, которое наполняло их жизнь особым, ни с чем не сравнимым пикантным интересом. Они занимались светской болтовней.

Глава двадцать первая Трое в Париже

Теплым вечером, когда солнце уже опустилось за горизонт, но воздух еще сохранял прозрачность, и голубоватые сумерки придавали природе особенную, ни с чем не сравнимую прелесть, четверо всадников въехали в Париж, миновав Сент-Антуанскую заставу, и направились к улице Старой Голубятни, где, как всем известно, располагался дом господина де Тревиля.

Если двое из них, въезжая в город, не посчитали нужным скрывать ни своих лиц, ни своих имен, то третий, напротив, закутался в скромный серый плащ и надвинул на лицо широкополую простую шляпу без пера. Четвертая же молчаливая фигура, вооруженная мушкетом, была под стать третьему всаднику и напоминала ожившую статую. В Париж ежедневно прибывало так много путешественников из самых различных мест, что приезд графа де Ла Фер и господина дю Баллона в сопровождении своих лакеев не мог вызвать сколько-нибудь заметного интереса и не привлек ничьего внимания.

Для тех, кто следит за ходом нашего бесхитростного повествования, не составит труда догадаться, что третьим всадником был Арамис, а четвертым верный Гримо, тенью следовавший за Атосом, куда бы тому ни вздумалось направиться.

Арамис же убедительно играл роль слуги Портоса.

Трое друзей поспешили повидать господина де Тревиля, который имел основания ждать их приезда, а Гримо с мушкетом был оставлен у входа во двор особняка, в окнах которого один за другим зажигались огни, а к фасаду подъезжали нарядные кареты. У капитана королевских мушкетеров собиралось блестящее общество.

Однако сейчас это было некстати. Друзей могли узнать, а это никак не входило в их планы. Атос велел доложить о себе, не желая называть имен своих друзей, но Арамис остановил его:

— Постойте, Атос. Дом полон гостей, ваше имя неизбежно привлечет внимание.

— Но надо же как-то известить господина де Тревиля, что мы тут.

— Нет никакой надобности оповещать всех о нашем присутствии. О нем следует знать лишь господину де Тревилю.

— Хорошо. Что же вы предлагаете?

— Напишем господину де Тревилю записку и передадим ее через лакея.

— Мне это не слишком по душе. Лакей может прочитать записку.

— Правда. Но он ровным счетом ничего в ней не поймет.

— Если так, то я не имею ничего против. Пишите, Арамис.

— Собственно…

— Что такое?!

— Я тут набросал пару строк.

— Вы просто образец предусмотрительности, милый друг. Без вас мы с Портосом положительно никуда не годимся. Вот что значит пожить в Лотарингии, не правда ли, Портос? — с улыбкой закончил Атос.

— Выходит, в Лотарингии учат предусмотрительности, я об этом и не подозревал! — ответил Портос.

Арамис вздрогнул, хотя гигант явно был уверен в том, что он говорит вполголоса.

— Во всяком случае, этому учат в тамошних монастырях, — пояснил Атос, по-прежнему улыбаясь и делая Портос у знак, чтобы он говорил тише.

Тем временем Арамис подозвал слугу и вручил ему сложенный вчетверо листок бумаги, попросив не мешкая передать записку хозяину дома.

— От кого, сударь?

— От духовной особы из Нанси.

— Вы не хотите назвать свое имя?

— Оно известно господину де Тревилю.

— Да, но…

— Ступай, любезный! — властным тоном приказал Арамис, видя, что лакей колеблется. — Твой господин ждет меня.

Атос, не пропустивший ни одного слова из этого короткого диалога, отметил, что Арамис в эти минуты вовсе не походил на смиренного монаха, каким он казался при иных обстоятельствах. В гораздо большей степени его друг соответствовал представлению о преуспевающем воспитаннике коллегии иезуитов.

Так подумал Атос. Портос же, мало интересовавшийся такими тонкостями, не подумал ничего.

— Вам не кажется, что теперь лакей обязательно прочитает записку. Вы его заинтриговали, — тихо сказал Атос.

— Пусть читает, — с усмешкой отвечал Арамис. — Вот что там написано слово в слово: «Гот, кого вы уведомили о неприятностях, прибыл в Париж вслед за молодым человеком, изучающим математику».

— Действительно немного, — согласился Атос. — Преклоняюсь перед вами, друг мой. Даже если лакей подкуплен кардиналом, ему будет мало проку от такой записки.

— Этот бездельник возвращается, — вмешался Портос, приближаясь к друзьям. — По всему видно, что он получил хорошую взбучку от своего господина, малый спешит к нам со всех ног.

Портос не ошибся. Лакей вернулся бегом и рассыпался в извинениях, сообщив, что г-н де Тревиль ждет духовное лицо из Нанси, а также его спутников в своем кабинете.

Это был кабинет, стены которого стали немыми свидетелями знаменитой сцены, разыгравшейся здесь в памятный день первой встречи д'Артаньяна с неразлучной троицей. Де Тревиль яростно упрекал мушкетеров в том, что они уступили гвардейцам кардинала, громогласно собирался в отставку, но при виде смертельно побледневшего Атоса кинулся за своим врачом и потом не отходил от него ни на шаг, покуда раненый не пришел в себя.

В тот день д'Артаньян готов был провалиться сквозь землю, лишь бы не выслушивать чудовищных обвинений и упреков, которые капитан бросал своим подчиненным. Гасконец искал портьеру, за которой он мог бы спрятаться.

Сегодня все трое были целы и невредимы, но д'Артаньян был упрятан не за портьерой. Его надежно скрывали стены каменного мешка, именуемого Бастилией.

Господин де Тревиль тепло приветствовал своих бывших мушкетеров, но так как обстановка не располагала к долгим разговорам, они обменялись лишь короткими деловыми фразами и условились о встрече на следующий день. Из сведений, сообщенных им хозяином дома, трое друзей поняли, что дело плохо, так как недавно был арестован и отправлен в Бастилию камердинер королевы Ла Порт. Таким образом, Ришелье оставил Анну Австрийскую в одиночестве, удалив от нее последнего преданного ей человека.

Капитан мушкетеров заверил друзей, что в полку всегда найдется для них необходимая экипировка и им не придется тратить время на ее поиски и средства на ее приобретение.

Со своей стороны Арамис попросил г-на де Тревиля хранить их присутствие в секрете, а связь с ним поддерживать через преподобного Мерсенна или де Роберваля.

— Итак? — произнес Портос, когда уже в полной темноте они вышли из дома господина де Тревиля.

— Итак? — эхом отозвался Атос. — Что мы будем делать теперь?

— Первое, что нам следует сделать, — найти ночлег и хорошенько выспаться, — сказал рассудительный Арамис.

— Что до меня, — заметил Атос, — то я, пожалуй, отправлюсь на улицу Феру и, если моя прежняя хозяйка не сдала комнату кому-нибудь другому, переночую там. Я привык к своей старой квартире. Портос, вы не хотите составить мне компанию?

— Охотно! Но что же, черт побери, мы станем делать, если ваша прежняя квартира занята?

— Переночуем в «Сосновой шишке».

— В самом деле! — вскричал Портос, в памяти которого название харчевни оживило приятные воспоминания о холостяцкой жизни в Париже. — Там прекрасно готовят молочного поросенка! И каплуны хозяину всегда удавались.

— А куда отправитесь вы, Арамис?

— В монастырь миноритов. Преподобный Мерсенн не откажется разделить со мной свою келью. Если только…

— Что же вы остановились?

— Если только к нему не пожаловал в гости кто-либо из ученых мужей из Европы. Ведь отец Мерсенн становится чем-то вроде научного секретаря Европейской Академии Наук.

— А что — есть такая Академия? — спросил Атос.

— Нет, но непременно будет когда-нибудь. И не удивлюсь, если почетным ее президентом выберут преподобного Мерсенна. Он состоит в переписке с самыми знаменитыми умами современности.

— Ну что же, Арамис. Если окажется, что келья монаха занята кем-либо из светил европейской науки, например, господину Декарту вздумалось инкогнито приехать из Голландии, и преподобный Мерсенн пустил его переночевать, то вы знаете, где нас искать.

— Договорились, — ответил Арамис, пожимая ему руку.

Затем он тепло попрощался с обоими друзьями и исчез в темноте.

Атос жестом приказал Гримо следовать за ними и, взяв Портоса под руку, двинулся в сторону улицы Феру.

— Как вы думаете, Портос, куда отправился сейчас наш общий друг? спросил он, когда они прошли несколько шагов.

— К миноритам, надо полагать, — сонно ответил Портос.

— Бьюсь об заклад, что это не так, — рассмеялся Атос, которого так же, как и остальных, радовало предстоящее приключение. Он ощущал прилив сил и бодрость духа, какую ему не случалось испытывать со дня своего отъезда из Парижа.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, дорогой Атос. Мой желудок пуст, а когда он пуст, весь остальной организм приказывает мне спать, чтобы не чувствовать голода.

Мне трудно сопротивляться этим приказам. В такие минуты ясность мысли покидает меня…

— Я имею в виду, что наш скрытный Арамис, наверное, собирается нанести визит госпоже де Буа-Трасси или кому-нибудь еще, но не отцам-миноритам.

— На этот раз вы ошибаетесь, Атос. Арамис сильно переменился. Когда он приехал ко мне в замок, я не сразу узнал его. Мне еще не случалось сидеть за одним столом с таким святошей. Даже госпожа дю Баллон, уж на что великая любительница до постных дней, молитв и прочего в том же духе, и то оробела, когда увидела, как он обедает.

— Но ведь вы сами говорили мне, что сговорились ввести вашу супругу в заблуждение относительно истинной цели вашей поездки.

— Все это так, дорогой друг, но такая разительная перемена во внешнем облике просто невероятна без соответствующей перемены внутри.

— Э-э, Портос, вспомните, как наш товарищ рассуждал на богословские темы и как плохо он пил на пирушках, будучи еще в мушкетерах. Однако же это вовсе не мешало ему совершать ночные визиты к «племяннице богослова» и писать любовные записки «белошвейке Мари Мишон». Ставлю двадцать против одного, что наш друг отправился на любовное свидание.

— Напрасно, друг мой! Вы бы проиграли.

— Говорю вам — выиграл бы. — Ив глазах Атоса сверкнула искорка азартного игрока.

— Я просто не узнаю вас, Атос! Вы никогда не поддерживали разговоры о женщинах!

— Я говорю не о женщинах, а об Арамисе. Меня всегда забавляли его скрытность и румянец, покрывающий его щеки, случись ему обронить надушенный платочек с вышитыми инициалами.

Портос расхохотался:

— Тут вы правы, черт возьми! Но, говорю вам, Атос, Арамис очень изменился. Я бы заключил с вами пари, но это будет нечестно с моей стороны.

Атос перебил его, указывая на знакомый дом:

— Смотрите, Портос, ничего не изменилось. Словно я уехал только вчера.

— Что же могло измениться? Пожары сделались редки в Париже при нынешнем правлении. Кардинал организовал пожарную службу отменно.

На стук отворили двери, и все та же хозяйка показалась на пороге с огарком свечи в руках. Увидев двоих дворян при шпагах, она ахнула, а узнав Атоса, ахнула снова, на этот раз громче. Из последующего разговора выяснилось, что квартира, которую хозяйка долго не сдавала в тщетной надежде на возвращение прежнего постояльца, занята, как и опасался Портос. Однако достойная женщина выразила полную готовность отказать новому квартиранту в пользу прежнего. Но благородная натура Атоса восстала от одной мысли, что кому-то будут причинены такие неудобства из-за его персоны, и он ответил категорическим отказом. Тогда хозяйка, которая по зрелом размышлении, не могла не согласиться, что она никак не сумеет выселить постояльца сей же час на ночь глядя, предложила подыскать квартиру по соседству, уверяя, что она берется помочь господам в этом деле. Большого труда стоило отделаться от сердобольной женщины. Попутно выяснилось, что новый постоялец — стряпчий из судебной палаты.

— Стряпчего, пожалуй, и можно было бы попросить съехать с квартиры, — с некоторым сожалением заметил Портос, когда они повернули обратно. Признаться, я недолюбливаю судейских!

На это замечание великана Атос ответил улыбкой.

— Следовательно… — начал Портос.

— Следовательно, мы идем в «Сосновую шишку», — подвел итог Атос.

В «Сосновой шишке» можно было и переночевать и основательно подкрепиться. Атос отдал должное драгоценной влаге из погреба трактирщика, а Портос, не забывая осушать бокал за бокалом, приналег на поросенка и куропаток, зажаренных на вертеле.

— Как удачно, — с полным ртом проговорил Портос, когда первый голод был утолен. — Как удачно, говорю я, что хозяюшка с улицы Феру сдала комнаты этому судейскому. Там мы вряд ли бы так хорошо поужинали. Бедный Арамис, он проведет ночь на жестком ложе в холодной келье.

— Вы ошибаетесь, друг мой, — отвечал Атос. — Не говорил ли я вам, что наш таинственный друг наверняка проведет ее в обществе какой-нибудь прекрасной дамы. Ведь она так долго ждала его возвращения в Париж.

— Кто она?! О ком вы говорите, Атос?!

— Откуда мне знать?

— Вы несправедливы к Арамису, друг мой.

— Не стану спорить с вами, но, будь на вашем месте кто-нибудь другой, я заключил бы пари и…

— И проиграли бы, Атос, уверяю вас.

— выиграл бы целую кучу денег.

— Атос, я принимаю пари. Ставлю десять, нет, двадцать пистолей, что Арамис будет сегодня ночевать в миноритском монастыре, если только туда не явится этот голландский книжник… Декарт или кто-то в этом роде.

— Портос, господин Декарт — такой же француз, как мы с вами, просто голландский воздух полезен ему, как Арамису полезен воздух Лотарингии. Во всяком случае, он полезнее парижского…

— А-а, понимаю!

— Что касается вашего предложения, то мне, конечно же, нужны двадцать пистолей, но боюсь, содержимое моего кошелька не способно перевесить и десятой части названной суммы…

Говоря это, Атос вынул кошелек и высыпал его содержимое на стол. По столу покатилось несколько монет.

— Это все? — недоверчиво проговорил Атос. — Еще меньше, чем я думал…

— Экая безделица! Пусть она вас не смущает, друг мой! — вскричал гигант. — Я и не принял бы пари на других условиях, ведь ваши шансы ничтожны.

— Портос, я принимаю пари. Я не принял бы его в других обстоятельствах, но боюсь, мне нечем заплатить хозяину за ужин.

— Дорогой Атос, но вы ведь не захотите обидеть меня, не позволив угостить вас сегодня, когда мы снова в Париже.

— И тем не менее, возможно, мы тут задержимся. Не могу же я все время кормиться за ваш счет.

— Атос, одно ваше слово — и я ссужу вам половину поместья дю Валлон. Ссужу только потому, что знаю — подарка вы не примете. И готов буду ждать сколько угодно, покуда ваши дела не поправятся!

— Дорогой Портос, я опасаюсь, что они не поправятся никогда. Да я особенно и не стремлюсь к этому. Что мне нужно? — Бутылку-другую бургундского. Но пари — дело святое, и, если мы застрянем тут надолго, ваши пистоли мне очень пригодятся.

— Вот и прекрасно! — воскликнул Портос. — Тогда давайте покончим с этим поросенком и отправимся наверх ночевать. А завтра выясним, кто выиграл пари!

— Погодите-ка, друг мой. К чему ждать до завтра, — неожиданно сказал Атос, указывая на человека, только что появившегося в общем зале. Этим человеком был Арамис, осматривавшийся по сторонам в поисках друзей.

— Эй, Арамис! Мы здесь! — громогласно окликнул его Портос.

Головы всех сидящих в зале одновременно повернулись на крик, но так как Портос вел себя мирно и, по всей видимости, не собирался никого убивать или калечить, мало-помалу все вернулись к прерванным занятиям, а Арамис подошел к товарищам, весело смеясь.

— Арамис! — серьезным тоном обратился к нему Атос. — Друг мой, вы знаете, что я меньше, чем кто-либо на свете, люблю совать нос в чужие дела. Но сейчас на карту поставлен мой ужин. И все последующие ужины, пока мы пробудем в Париже. Это серьезно, черт возьми!

— Что случилось, Атос, да говорите же скорее! — вскричал Арамис, озабоченный серьезным видом друга, Ему объяснили, в чем дело.

— А я уж было вообразил невесть что, — проговорил Арамис в своей неподражаемой манере. Однако было видно, что он хорошенько не знает, смеяться ли ему, или сердиться.

— Мы не спрашиваем вас ни о чем, — продолжал между тем Атос проникновенным тоном. — Скажите только, выиграл ли я у Портоса?

Арамис сел за стол и спросил себе бутылку вина и цыпленка. Потом нахмурился. Потом взглянул на Атоса и расхохотался.

— Портос, я вынужден извиниться перед вами за то, что невольно подвел вас, — сказал он. — Отдайте Атосу его пистоли, он выиграл. — После чего он залпом осушил бокал и добавил:

— Но сегодня все было против меня, какой-то злой рок… Так что не воображайте, пожалуйста, Атос, что я в конце концов не зашел в монастырь. Но и там место было уже занято…

— Что… этот господин Декарт все-таки приехал из Голландии? — спросил Портос.

— Нет, — отвечал Арамис, поедая цыпленка. — Зато из Англии приехал господин Гоббс.

Глава двадцать вторая Друзья начинают действовать

На следующее утро Арамис переоделся и с озабоченным лицом проверил, легко ли спускаются курки пистолетов. Затем он зарядил их, засунул за пояс, добавив к ним испанский стилет, и, не говоря ни слова, ушел, низко надвинув на глаза свою широкополую неброскую шляпу.

— Господин монах снова пустился на поиски приключений! Очевидно, он опасается какого-нибудь ревнивого мужа, — хохотнул Портос.

— Вы опять ошибаетесь, Портос, — заметил Атос, лучше, чем его простодушный товарищ, понимавший характер Арамиса. — Вчера все равно было поздно предпринимать какие-либо шаги для освобождения д'Артаньяна, и поэтому наш монах позволил себе нанести визиты старым знакомым. Но теперь — время действовать. Поверьте, Арамис ушел по делу, связанному с нашей поездкой в Париж.

— Да, но он вооружился до зубов!

— А почему это вас удивляет? Насколько я понял, у кардинала есть основания испытывать особую неприязнь именно к нему. Арамис обвел его вокруг пальца в Type.

— Так же, как мы обвели его красное преосвященство вокруг пальца в истории с подвесками?! — воскликнул Портос, простодушно забывая, что история с подвесками закончилась для него в Шантильи, едва успев начаться.

— Примерно так, хотя мне неизвестны подробности, — улыбнулся Атос.

— Но почему же, черт возьми, я об атом не знаю вообще ничего?!

— Потому что это произошло после вашего отъезда из Парижа.

— Это верно. Но ведь Арамис мог бы рассказать мне эту историю по дороге.

— Очевидно, он счел ее нестоящей внимания.

— «Нестоящей внимания»? Хорошенькое дело — вы говорите «нестоящей внимания»! Что же в таком случае заслуживает внимания?!

— То обстоятельство, что д'Артаньян в Бастилии.

— Правда, — посетовал Портос, несколько успокаиваясь. — Разумеется. Портос помолчал, но совсем недолго. — Получается, что Арамис отправился куда-то по нашему общему делу, и его прогулка настолько небезобидна, что он снарядился как на войну, а мы сидим тут и мирно беседуем.

Мы даже не знаем, куда он ушел.

— По-видимому, у Арамиса есть основания не посвящать нас в это.

Портос крутанул свои пышные усы и стукнул по столу, чтобы дать выход обуревавшим его чувствам. Великан не рассчитал своих сил. Ножки стола подкосились, и он рухнул на пол с громким стуком и скрежетом. Эти звуки вызвали поспешное появление хозяина «Сосновой шишки», сопровождаемого слугами и поварятами. Они решили, что знатные постояльцы подрались.

— У вас очень непрочная мебель, любезный хозяин, — сконфуженно произнес Портос, покуда Атос, пользуясь случаем, заказывал хозяину пару бутылок анжуйского. Уразумев, что никакой драки не предвидится, прислуга удалилась, причем поварята имели разочарованный вид.

— Что же мы будем делать? — спросил Портос немного погодя.

— Ждать, — отозвался Атос, привычным движением откупоривая первую бутылку…

* * *

Арамис между тем все не возвращался. Время тянулось невыносимо медленно, минуты казались часами. Атос и Портос оборачивались на каждый звук шагов по лестнице, ведущей на второй этаж, в одной из комнат которого они находились, но всякий раз шаги затихали в отдалении.

* * *

Что же делал самый таинственный из всей четверки? Он побывал в келье миноритского монастыря, а затем отправился к Люксембургскому дворцу, но не один, а в сопровождении монастырского служки, которому на вид было не больше шестнадцати лет.

Дойдя до дворца, служившего резиденцией королевы-матери, Арамис попросил служку, которого, очевидно, хорошо знали во дворце, вызвать лекаря Марии Медичи, недавно прибывшего из провинции. Тот отправился не мешкая и вскоре возвратился, сообщив, что новый лекарь королевы-матери сможет повидать господина, ожидающего его, через полчаса, как только освободится от неотложных дел.

Арамиса не обрадовало, но и не удивило это известие.

Скорее всего он ожидал чего-то в этом роде. Он попросил минорита остаться с ним и подождать.

— Как знать, чему равны полчаса королевского лекаря, — заметил Арамис. — Возможно, мне придется снова прибегнуть к вашей помоги.

Действительно, по прошествии получаса лекарь не появился, и Арамис, прождав еще с четверть часа, попросил служку вторично отправиться во дворец. Однако на этот раз он сменил тактику.

— Вы найдете духовника королевы-матери и покажете ему этот перстень. Пусть он выйдет из дворца и свернет на улицу Вожирар, я буду ждать его у фонаря за первым поворотом.

Видимо, молодой минорит хорошо усвоил, что праздное любопытство порок, а может быть, отец Мерсенн, известный среди монахов этого Ордена, напутствовал служку соответствующим образом, — во всяком случае, он ничем не обнаружил своего отношения к странной просьбе. Арамис же, явно не желавший появляться в таком многолюдном месте, как королевский дворец, даже если это всего лишь дворец опальной матери короля, повернулся и направился вдоль улицы Вожирар к указанному им месту.

На этот раз дело пошло быстрее. Не прошло и пяти минут, как из дворца появился иезуит, торопливо зашагавший к первому повороту, о котором упоминал Арамис. По всей видимости, это и был духовник Марии Медичи.

Арамис выступил из тени здания, они приветствовали друг друга как члены Ордена, разговор продолжался вполголоса, по-латыни.

Он был недолгим, но напряженным. Собеседники энергичным шепотом обсудили какой-то важный вопрос и расстались в полном согласии.

Арамис не спешил возвратиться в «Сосновую шишку», где его дожидались друзья. Вместо этого он отправился на поиски какого-то дома, время от времени обращаясь с расспросами к прохожим, среди которых он предпочитал молодых дам. Поиски привели его к дому старой постройки на узенькой улице Лаферронери. Это обстоятельство, казалось, чем-то поразило бывшего мушкетера. Однако настроение его нисколько не ухудшилось, скорее напротив.

Потратив много времени на поиски этого дома, Арамис, видимо, не собирался входить в него. Ему нужно было лишь удостовериться, что он не ошибся и это именно тот дом, который он искал. Поэтому, как ни хотелось ему быть по возможности незаметным, все же пришлось заняться расспросами. Только после того, как у Арамиса исчезли все сомнения относительно того или тех, кто обитал в скромном доме на улице Лаферронери, он решил позволить себе отдых и отправился в «Сосновую шишку».

— Где вы пропадали, Арамис?! — воскликнул Портос, едва завидев его на пороге комнаты. — Мы уже не знали, что и думать!

Атос не сказал ничего. Он только вопросительно посмотрел на вошедшего. В ответ Арамис слегка покачал головой.

Потом он отбросил в сторону шляпу, небрежным жестом скинул с плеч плащ и сел, с наслаждением вытянув ноги в пропыленных ботфортах.

Портос в полном недоумении переводил взгляд с Арамиса на Атоса и обратно.

— Признаться, меня страшно бесят все эти ваши тайны! — с обидой в голосе сказал он наконец.

— Портос, у меня нет тайн от вас с Атосом. Нет никаких тайн, кроме тех, что мне не принадлежат. И я бы не хотел, чтобы они принадлежали и вам, они слишком опасны.

— Ну хорошо, сдаюсь! — согласился Портос. — Но посвятите нас в то, во что можете.

— Вы спрашивали меня, на что я надеюсь, когда собираюсь увидеть д'Артаньяна на свободе. Помните — по дороге в Париж?

— Я и сейчас готов повторить свой вопрос.

— Помните, что я ответил вам тогда, Портос?

— Вы сказали, что «уповаете на промысел Божий»…

— Ну так вот — я продолжаю уповать на него.

— Но…

— Но предначертания Господни исполняются здесь, на земле, руками людей, хотите вы сказать?

— Ну… примерно… это самое, — смущенно подтвердил Портос.

— Так вот сегодня я уже повидался с одним таким человеком. И скоро надеюсь увидеть другого. Мы неодиноки в своих надеждах, друзья мои!

— Понимаю, есть еще господин де Тревиль, королева…

— Вы несете чепуху, Портос! При чем тут королева?!

— Но ведь д'Артаньян когда-то выручил ее из беды, значит…

— Во-первых, королева ничего не решает. Разве вы не слышали, что сказал господин де Тревиль? Камердинера королевы Ла Порта отправили в Бастилию. А это был наиболее преданный ей человек! И она ничего не смогла поделать.

— А во-вторых? — спросил Атос.

— Что — во-вторых?

— Просто вы сказали: «Во-первых, королева ничего не решает…»

— Да, конечно! Вы, как всегда, правы, Атос. Я имел в виду вот что…

— Итак, во-вторых?

— Во-вторых, я вовсе не имею в виду д'Артаньяна.

— Как не имеете в виду д'Артаньяна?!! — громовым голосом воскликнул Портос. — А что же вы имеете в виду?!!

— Я имею в виду, что воля тех, кто по своей прихоти заточает в Бастилию, — ничто в сравнении с волей провидения! А небеса могут избрать своим орудием людей.

Атос тревожно посмотрел на Арамиса. Он понял все с полуслова.

— Вы хотите сказать… — медленно начал Портос.

— Я хочу сказать, что началась охота на «красного зверя». На лису. И это лучшее средство уберечь кур в курятнике.

Ворота Бастилии могут в скором времени распахнуться для всех, кто оказался там по прихоти тирана.

— Я не совсем разделяю ваши взгляды, друг мой. Заговоры, а тем более убийства — это не по мне, но ваше решение — это наше решение. Я уважаю ваше мужество и ваш выбор, как бы к нему не относился, — проговорил Атос.

Портос же тем временем яростно крутил усы.

— Друзья мои, — мягко произнес Арамис. — Вы преувеличиваете мое мужество. Я всего лишь сочувствующий наблюдатель в предстоящей охоте, не более. В лучшем случае меня пригласят подержать разряженное ружье. Охотников много и без меня, и они принадлежат к числу сильных мира сего. Правда, это может уберечь их от плахи в случае неудачи, а моя участь сомнений не вызывает. Меня тогда спасет лишь незаметность, да, быть может, быстрота.

Арамис помолчал, затем, подойдя к друзьям, пожал им руки.

— Но я не простил бы себе, если бы впутал вас в это дело. Именно по этой причине я вам больше ничего не скажу, а жить буду отдельно, поселившись в келье миноритского монаха.

— Вот еще, Арамис! — взволнованно проговорил Портос. — Мы ведь знали, что в Париже нам могут поцарапать шкуру. И вы, и мы с Атосом приехали сюда ради д'Артаньяна.

— Отлично сказано, Портос, — одобрительно отозвался Атос. — А что касается прочего: будет охота удачной — что ж, тогда, надеюсь, мы скоро обнимем нашего друга, а если нет, тогда нам придется найти другое решение. И вот об атом я предлагаю всем подумать. И обсудить возможные пути освобождения д'Артаньяна.

— К моему несчастью, я уповаю лишь на кару небес, которая свершится через кого-либо из избранных для этой цели, — сказал Арамис. — И всеми силами стараюсь помочь им. Но вы правы, Атос. Нам нужно иметь кое-что в запасе, я потому и позвал вас. Вместе мы можем что-то предпринять, если лиса опять ускользнет из расставленных капканов.

— Надо посоветоваться с господином де Тревилем, — задумчиво проговорил Атос. — Пока, во всяком случае, моя голова пуста, как вот эта бутылка!

— А у меня возникла идея! — громко объявил Портос.

— Превосходно! Рассказывайте… — И трое друзей сдвинули стулья и наклонились друг к другу, предложив Портосу излагать свой план шепотом.

Глава двадцать третья Ла Порт

Д'Артаньян продолжал жить в Бастилии и, так как тюремная камера была слишком тесна для его широкой натуры, никогда не пренебрегал ежедневной прогулкой для арестантов, какой бы ни была погода. Прогуливались арестанты по крыше башни, откуда открывался прекрасный вид на город. Стаи голубей кружились над шпилями церквей. А узники угрюмо вышагивали взад-вперед.

Поднявшись наверх для очередной прогулки, д'Артаньян увидел, что их привычная компания, состоящая из полусумасшедшего старика с седыми как лунь прядями длинных волос, двух заключенных неопределенного возраста и соответствующей внешности и дворянина с гордой осанкой и гневным блеском в глазах, пополнилась новым лицом. И лицо это показалось д'Артаньяну очень знакомым. Он не раз видел этого человека во время своих дежурств в Лувре. Особенно часто гасконцу случалось встречать его, когда он дежурил в галерее, примыкающей к покоям королевы.

Д'Артаньян не любил откладывать решения вопросов в долгий ящик. Он огляделся по сторонам и подошел к новому арестанту поближе.

— Сударь, или вы камердинер ее величества господин Ла Порт, или я сильно ошибаюсь, — сказал он.

Новый постоялец Бастилии внимательно вгляделся в черты мушкетера. Продолжительный пост, благодаря которому д'Артаньян снискал себе полное расположение двух своих тюремщиков, придал его физиономии аскетическое выражение, но все же не изменил до неузнаваемости.

— А вы, сударь, лейтенант мушкетеров роты де Тревиля господин д'Артаньян, кажется, так? — спросил Ла Порт.

— Тысяча чертей! Святая правда.

— Чертей целая тысяча, а святая правда — только одна, — рассмеялся Ла Порт. — Вот теперь я уверен, что разговариваю с мушкетером!

— Э-э, господин Ла Порт, я сижу тут больше семи недель и поневоле забыл все изящные манеры!

Д'Артаньян не знал, что его собеседнику предстоит оставаться в Бастилии почти семь лет — до того времени, когда г-н де Шавиньи, использовав хорошее настроение короля, вызванное известием о долгожданной беременности королевы, исхлопочет приказ об освобождении верного ее камердинера, и 13 мая 1638 года двери тюрьмы откроются для бедняги.

— Вы как попали сюда? — спросил Ла Порт.

— Полагаю — как и вы!

— Кардинал?

— Он самый.

— Чума его побери! — с чувством произнес Ла Порт.

Теперь пришла очередь д'Артаньяна расхохотаться:

— Как видно, воздух Бастилии стремительно меняет и ваши манеры, любезный господин Ла Порт.

— Похоже на то.

— Вы уже получили номер?

— Что?

— Номер. Здесь все заключенные имеют свои номера.

— Нет еще. А вы?

— Я тоже нет.

В этот момент голос тюремщика нарушил их беседу:

— Прогулка окончена, спускайтесь вниз!

— Надеюсь, мы еще увидимся, — с чисто гасконским юмором заметил д'Артаньян на прощание.

И оба арестанта, несмотря на их незавидное положение, снова расхохотались.

На следующий день погода испортилась. Небо затянули низкие облака, а ко времени обычной прогулки арестантов начался дождь. Разумеется, дождь не был помехой такому человеку, как д'Артаньян. Он с неизменной точностью появлялся на крыше башни первым из ее обитателей и последним спускался вниз.

Мелкий моросящий дождь прогнал узников в свои камеры, где было почти так же сыро, но имелось по крайней мере одно преимущество — за ворот не текла вода. Однако, стоя на башне и созерцая панораму Парижа сквозь косую сетку серого дождя, Д'Артаньян услышал слова, обращенные к нему:

— Доброе утро, господин д'Артаньян.

Он обернулся: это был Ла Порт.

— Вы, я вижу, тоже цените свежий воздух, — заметил д'Артаньян, обменявшись приветствиями с камердинером королевы.

— Приятное общество — в еще большей мере, — с легким поклоном отвечал Ла Порт. Так как наверху не было больше никого, кроме них да тюремщика, стоявшего поодаль, гасконец по праву мог отнести комплимент на свой счет.

— Мне также приятно, что его высокопреосвященство позаботился обо мне и послал составить мне компанию такого любезного и достойного человека, как вы, господин Ла Порт.

— Разумеется, я предпочел бы оставаться на свободе, но раз уж пришлось очутиться здесь, то лучшего собеседника, полагаю, мне не сыскать, — в тон д'Артаньяну сказал Ла Порт.

— Посмотрел бы на нас кто-нибудь со стороны! — подхватил д'Артаньян. Двое заключенных стоят под дождем на верхушке самой мрачной башни Бастилии и отпускают друг другу светские комплименты!

Взрыв хохота, казалось бы совершенно неуместный в данной ситуации, заставил тюремщика насторожиться и с подозрительным видом подойти поближе.

Прислушавшись к их болтовне, он совершенно успокоился, а немного погодя и вовсе спустился вниз, так как дождь усилился. Присутствие сторожа на крыше действительно было излишним, поскольку заключенным не удалось бы покинуть башню никаким путем, если только они бы не превратились в птиц. Поэтому страж предоставил Ла Порту и д'Артаньяну мокнуть на крыше в одиночестве. Зато теперь они могли поговорить без помехи.

— Конечно, мне приятна беседа с вами, сударь, но ваше появление в этих гостеприимных стенах — плохой признак для меня, — заметил д'Артаньян.

— Это еще почему?

— Если уж ее величество допустила, чтобы арестовали ее приближенного, то мне и вовсе не на что надеяться.

— Отнюдь. Ведь господин де Тревиль имеет на короля куда большее влияние, чем ее величество королева Анна.

— Но ведь за всем этим видна красная мантия кардинала.

И господину де Тревилю тоже ничего сделать для меня не удалось.

Ла Порт сочувственно поглядел на мушкетера, но тот не ответил на его взгляд. Д'Артаньян внимательно разглядывал тюремный двор. Очевидно, что-то или кто-то внизу сильно заинтересовал его.

— Проклятие! — пробормотал д'Артаньян. — Глазам своим не верю.

— Что вы там такое увидели? — спросил Ла Порт, подходя к мушкетеру.

— Дворянин, захваченный в плен в бою, не преступник.

Он — военнопленный, не так ли, Ла Порт? — продолжал д'Артаньян.

— Без сомнения, так, — подтвердил Ла Порт, прослеживая направление взгляда д'Артаньяна. Гасконец смотрел на группу заключенных, которые под надзором двух тюремщиков совершали свою прогулку по тюремному двору. Они монотонно бродили по его обширному пространству, и высокие стены и башни крепости отбрасывали на них свою мрачную тень, отгораживая собой от внешнего мира.

— Вон там! Видите вы тех людей, — проговорил д'Артаньян, указывая на эту группу узников Бастилии.

— Вижу.

— А видите вы вон того дворянина, по виду — испанца?

— Несомненно это дворянин. И, вполне возможно, испанец.

— Это дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноза. Я взял его в плен под Казале. Идальго храбро сражался, но против меня ему было не устоять, — объяснил д'Артаньян, покручивая ус. — Впрочем, мне помог Атос. Он уложил троих, если мне не изменяет память, пока мы по всем правилам фехтовали с доном Алонсо. Выходит, его высокопреосвященство и этого беднягу засадил сюда.

— Тиран свирепствует, — вполголоса произнес Ла Порт. — Опасаюсь, мы тут загостимся.

Неожиданно гасконец, продолжавший рассматривать прогуливающихся по двору заключенных, расхохотался.

— Что вас так рассмешило? — осведомился Ла Порт, удивленный такой неожиданной реакцией д'Артаньяна на его последнее замечание.

— Рядом с доном Алонсо я вижу еще одного человечка! — продолжал д'Артаньян. — Эта каналья таки получил свое.

— Вы говорите о том низеньком толстяке, который семенит по двору и все время озирается по сторонам?

— Да-да, о нем. Это бывший галантерейщик Бонасье.

Его нечистая совесть не дает ему покоя — вот он и озирается.

И д'Артаньян, положение которого невольно располагало пофилософствовать, надолго умолк, раздумывая о превратностях судьбы, собравшей воедино и победителя, и плененного им противника, и кардиналиста Бонасье, и роялиста Ла Порта, и уравнявшей всех в правах, сделав заключенными Бастилии. Д'Артаньяну предоставилась полная возможность поразмышлять об этих материях в уединении, так как время прогулки подошло к концу и грубоватый тюремщик велел им спускаться вниз, что оба незамедлительно выполнили, так как дождь усилился.

Оставшись в одиночестве, д'Артаньян, изрядно промокший и озябший, попытался развести огонь поярче, но отсыревшие дрова дымили и почти не давали тепла. Это обстоятельство усилило философское настроение д'Артаньяна и, так как ему давно уже не хотелось стучать в дверь кулаками или швырять в стену табуретом, он глубоко задумался и провел в таком задумчивом состоянии остаток дня.

Глава двадцать четвертая План Портоса

Энергия Портоса, если он начинал действовать, могла сравниться только с его же исполинской силой. Он взялся за дело с удвоенным рвением, поскольку речь шла о д'Артаньяне. Первым делом великан отправился к нему домой, где обнаружил вовсе не Планше, как он ожидал, а какого-то неизвестного малого, готовившего себе скудный обед с непередаваемым выражением лица. На этом лице чувство долга боролось с желанием пообедать как следует, что было трудно выполнимо для лакея, хозяин которого долгое время находится в тюрьме и, следовательно, лишен возможности платить ему жалованье.

Итак, Портос посетил опустевшую квартиру своего друга как раз в тот момент, когда чувство долга, призывавшее Жемблу (а это был он) сохранять верность хозяину, вместо того чтобы дать стрекача, готово было капитулировать перед чувством голода.

— Может быть, тебе известно, где находится один парень по имени Планше, любезный? — пробасил Портос, убедившись, что названное лицо в квартире на улице Могильщиков, вне всяких сомнений, отсутствует.

— Этот лоботряс, сударь?! — живо откликнулся малый, скорчив кислую мину. — В своей казарме, где же еще! С тех пор как он стал сержантом Пьемонтского полка, он там днюет и ночует, а дом-то сторожу я.

— И кто же ты такой?

— Меня зовут Жемблу, сударь. А вы случайно не полицейский комиссар?

— Ты хочешь сказать, что я похож на комиссара полиции, бездельник?!

— Нет-нет, я сказал не подумав, сударь! По вашему виду всякий поймет, что вы настоящий вельможа!

— Какого же дьявола ты тогда задаешь такие дурацкие вопросы?!

— Просто я опасаюсь визитов, сударь. Боюсь, что полиция и до меня доберется.

— А зачем ты ей нужен? Украл что-нибудь?!

— Вот уж нет, сударь! Никогда! Разве что в годы ранней юности. В настоящий момент я предпочитаю честно брать взаймы у простаков с Нового Моста.

— Отчего же ты боишься полиции?

— Да уж больно полицейские любят этот дом. Наш хозяин, ну тот, который сдавал нам квартиру, чем-то им не угодил: они упекли его за решетку. Затем настала очередь моего хозяина. Соседи говорят, что еще раньше полиция забрала жену бывшего хозяина дома, хотя та и состояла при бельевой королевы в Лувре и приходилась крестницей господину Ла Порту. доверенному лицу ее величества.

— Ну, теперь добрались и до самого Ла Порта, — сказал Портос.

— Эх, вот напасть! Всех пересажали! Но главное — мой хозяин в Бастилии, а я остался тут сторожить дом. На этого индюка Планше нет никакой надежды, хоть он и появляется тут пару раз на неделе только затем, чтобы придраться ко мне из-за какой-нибудь ерунды.

— О, теперь я все понял, — сказал Портос. — Ты, верно, новый слуга д'Артаньяна. Мушкетон рассказывал мне про тебя. Как, говоришь, тебя зовут?

— Жемблу, к вашим услугам, сударь.

— Это ведь ты научил Мушкетона обращению с затяжной петлей?

— Да, сударь. В Новом Свете ее называют лассо.

— Ага… тем лучше. В таком случае я тебе кое-чем обязан, парень, сказал Портос добродушно. В его памяти всплыли воспоминания о бутылках, добытых Мушкетоном через отдушину погреба постоялого двора в Шантильи, благодаря науке, преподанной ему Жемблу.

— Вовсе нет! Что вы такое говорите, сударь!

— Ладно, Жемблу, речь сейчас не об этом. Твое умение может пригодиться.

Произнеся эти слова, Портос глубоко задумался, пытаясь сообразить, какую пользу можно извлечь из Жемблу. Кроме того, ему стало ясно, что первоначальный план должен быть скорректирован с учетом вновь открывшихся обстоятельств.

— Так ты говоришь, что Планше надо искать в казармах пьемонтцев?

— Правильно, сударь.

— Отлично. Хочешь помочь своему господину?

— Еще бы, сударь, — искренне отвечал Жемблу, вспомнивший о невыплаченном жалованье.

— В таком случае ты отправишься в эти самые казармы, разыщешь Планше и приведешь его сюда.

— Но, сударь…

— Ты еще здесь?!

— Почтительнейше осмелюсь заметить…

— Мне нравится твой тон, но претит нерасторопность.

Чего ты хочешь, говори, да побыстрее!

— Я в некотором роде единственный сторож… э-э, весь дом на мне.

Портос расхохотался:

— Ступай, любезный, я обещаю, что ничего не утащу в твое отсутствие, а наоборот, покараулю.

— Это будет очень кстати, сударь, если я и в самом деле отлучусь ненадолго, надо же, чтобы за домом кто-нибудь присмотрел…

— Что же ты медлишь?! Поторапливайся! Я не люблю повторять дважды.

— Ох, сударь, я это вижу, но все же осмелюсь почтительнейше заметить, что мне будет спокойнее… если…

— Если?!!

-..если вы сообщите ваше имя.

— В любом другом случае я собственноручно бы удавил тебя за дерзость, мошенник, но сейчас не время потакать своим желаниям. Ведь д'Артаньян еще не на свободе. Сначала — дело, а уж потом — удовольствие.

Выслушав эту тираду, Жемблу побледнел и отступил на шаг к дверям, но сумел справиться с желанием поспешно ретироваться.

— И все же, сударь, прошу простить мою невольную дерзость, но раз уж вы не полицейский комиссар и не кардиналист, вам, верно, не составит труда назвать свое имя?

— Меня зовут дю Баллоном! — проревел Портос, надвигаясь на несчастного Жемблу. — И если я не дождусь Планше через тридцать, нет, двадцать минут, д'Артаньян, бедняга, уже сегодня недосчитается одного из своих лакеев, и этим лакеем будешь…

— Лечу, сударь! — на бегу крикнул Жемблу и выскочил вон.

* * *

— Как ты думаешь, Планше, трудно ли раздобыть в Париже арбалет?

— Это, наверное, нелегко, господин дю Валлон, ведь арбалетами не пользовались уже во времена Лиги, но, если постараться, достанем.

— А может ли стрела, выпущенная из арбалета, попасть в окно тюремной камеры, если стрелять снизу вверх с расстояния в триста — четыреста шагов?

— Если стрелок хороший, сударь.

— Ты, например.

— Господь с вами, сударь. В Пьемонтском полку я командую копейщиками.

— Вспомни зимний поход, Планше, — вмешался Атос. — Ты потому и сделался сержантом копейщиков, что стрелял без промаха.

— Когда речь шла о драгоценной жизни кавалера Рошфора, — ядовито присовокупил Арамис.

— Ах, сударь! — вскричал расстроенный Планше. — Нельзя же все время попрекать человека его ошибками. Я сам казню себя с тех самых пор, как мне случилось совершить такой непростительный промах!

— Как раз промаха-то и не было, любезный. Была исключительно меткая стрельба с твоей стороны. Но оставим это.

Ты хочешь помочь своему господину?

— Да разве же я… Да ведь я, сударь!!.

— Да или нет?!

— Да, сударь, но ведь Бастилия…

— Понятно, — сказал Атос с брезгливым выражением на лице. — Он струсил и думает только о своей шкуре. Слово «Бастилия» лишило его рассудка.

— Ах, сударь!

— Понятно, — пробасил Портос. — Он был слугой нашего друга, а сделался сержантишкой какого-то дрянного полка.

Он предал д'Артаньяна.

— Ох, сударь!!

— Яснее ясного! — мелодичным голосом подвел итог Арамис. — Он впал в грех отступничества, забыв руку, кормящую его. Лучше бы тебе сделаться реформатом, милейший.

Даже тогда твое прегрешение было бы не столь непростительно.

— Эх, сударь!!!

— Но, друзья мои, к счастью, у нас есть этот парень, Жемблу. Он поможет нам освободить д'Артаньяна.

— Этот бездельник? II — завопил несчастный Планше. — Да лучше я возьму Бастилию штурмом вместе с моими ребятами, чем уступлю ему честь вызволить господина д'Артаньяна из беды!! Как вы только могли подумать!.. Вы, господин Атос, вы видели меня в деле! Вы, господин Портос, ведь это вы привели меня к господину д'Артаньяну, верно оценив меня с первого взгляда! Вы, господин Арамис, ведь это я, рискуя жизнью, доставил написанное вами письмо лорду Винтеру в Лондон III И Планше заплакал. Совсем как в былые времена.

— Ну, полно, полно, Планше, — сказал Атос, подходя к обиженному. — Я знаю, ты не трус. Но ты заколебался, и мне хотелось встряхнуть тебя, чтобы твои душевные силы восстановились в полной мере.

Портос также подошел к Планше, который шумно сморкался в обширный полотняный платок, извлеченный им из кармана.

— Утешься, старина Планше, — произнес он своим громовым голосом. — Я не забыл, как нашел тебя на мосту Ла-Турнель, где ты плевал в воду, наблюдая круги на воде. Мне показалось, что подобное занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности. Поэтому я рекомендовал тебя д'Артаньяну и не ошибся. Просто я опасался, что по прошествии времени ты сделался чересчур рассудительным.

— Благодарю вас, сударь, — проговорил Планше, прекратив свое шумное занятие. — Я знал, что вы и господин Атос не можете думать обо мне так плохо…

— Планше, ты куда лучше этой размазни Базена, от которого, впрочем, тоже иногда бывает польза. Я готов извиниться перед тобой, — проговорил Арамис участливым тоном, не слишком свойственным ему.

Таким образом, душевное равновесие Планше было восстановлено, и обсуждение плана предстоящей операции продолжалось.

— Итак, ты, Планше, раздобудешь арбалет, — говорил Портос, настроение которого было превосходным. Еще бы — он придумал план кампании, и его друзья приняли этот план.

За неимением лучшего, добавим мы.

Однако Портосу план представлялся отличным. По его мнению, в нем не было слабых мест.

* * *

Действуя в соответствии с этим планом, Атос повидался с господином де Тревилем, сообщившим ему о способе, которым королева обменялась с заключенным записками. Было решено вновь прибегнуть к помощи того самого тюремщика, который не мог пожаловаться на свой аппетит. Приняв все возможные меры предосторожности, стражу сумели передать записку для д'Артаньяна. В записке арестанту предлагалось не пренебрегать своим здоровьем и получше отапливать камеру.

Крупными каракулями, в которых узник с восторгом узнал почерк Портоса, д'Артаньяну предписывалось всегда иметь побольше дров в камине, а мелкий бисерный почерк Арамиса сложился в фразу, из которой следовало, что гасконцу лучше провести без сна ночь на третий день по получении записки.

Ровные же строки, принадлежащие перу Атоса, уведомляли о том, что бодрствующий арестант должен постараться осветить камеру изнутри, поставив горящую головню у окна так, чтобы снаружи можно было отличить это окно от других, но не приближаясь к окну самому.

Получив записку, д'Артаньян возликовал в душе, но виду не подал. Он понимал, на какой огромный риск идут друзья ради него, да и само присутствие их в Париже было удивительным и приятным сюрпризом.

* * *

Наконец наступила долгожданная ночь. Третья, считая со дня получения записки. Д'Артаньян растопил огонь в камине, жалуясь на простуду, и тюремщик, который принес ему ужин, а вернее сказать, унес его почти нетронутым к себе домой, и не подумал выгребать из камина головешки.

Как водится в таких случаях, время плелось как черепаха, а огонь все время норовил погаснуть. Однако мушкетер, проявив немалую изобретательность, сумел развести вполне приличный огонь, а затем приступил к несению дозора у окна с головней в руке. Прошел час. Тьма совершенно сгустилась.

Д'Артаньян терялся в догадках у зарешеченного окошка камеры, как вдруг что-то лязгнуло не то о стену башни, не то о железные прутья решетки.

Гасконец, сам хорошенько не понимая, в чем дело, выхватил из камина еще одну головню, больше напоминавшую факел. Минут через пять снова что-то лязгнуло снаружи о край оконной ниши. Д'Артаньяну казалось, что звук очень громкий и стража неминуемо прибежит, услышав его, но, очевидно, тюремщики, находившиеся в караульном помещении, не обладали столь изощренным слухом, каким наделяла их разыгравшаяся фантазия нашего узника.

Прошло еще некоторое время — и стекло брызнуло осколками перед лицом мушкетера. В окно угодила арбалетная стрела, пущенная с изрядной силой. К ее концу была привязана тонкая, но прочная бечева. Живой ум мушкетера тотчас подсказал ему, что за эту бечеву следует потянуть. Почувствовав на другом конце некоторое сопротивление, он удвоил усилия.

Бечева оказалась неожиданно длинной. Очевидно, его друзья изготовили из арбалета нечто вроде гарпунной пушки. Теперь мушкетер понял, почему Атос предупреждал его о том, что у окна стоять не следует. К счастью, осколки не причинили ему никакого вреда. Втащив бечеву в оконный проем, Д'Артаньян обнаружил тугой сверток, в который заботливая рука Портоса вложила скатанную веревочную лестницу, пару пилок для надпиливания прутьев решетки, короткий кинжал и кляп. Тут же находилась записка:

Д'Артаньян!

Мы собираемся нарушить твое уединение, но не для того, чтобы составить тебе компанию, хоть это и может случиться, а для того, чтобы ты составил компанию нам. Мы наготове все время. В первую же безлунную ночь — попробуем. Перепиливай решетку, начинай не откладывая, а получив сигнал, такой же, как сейчас, спускайся по веревочной лестнице из окна — часового внизу уже не будет. Прыгай в ров; вода холодная, но эго заставляет двигаться быстрее. Мы будем ждать тебя у стены.

Незачем долго описывать чувства гасконца. Так как ночь еще далеко не закончилась, он принял решение последовать мудрому совету Портоса и, вооружившись пилкой, немедленно повел атаку на один из прутьев решетки. Это занятие не только приближало мушкетера к долгожданной свободе, но оказалось весьма кстати еще и потому, что помогало согреться. Холод из разбитого стекла ничуть не улучшил климат тюремной камеры.

Глава двадцать пятая План Портоса

(продолжение)

— Тебе следует еще немного потренироваться, Планше, и ты сделаешься лучшим стрелком из арбалета во всем Париже, — пророкотал Портос.

— Вы очень добры ко мне, сударь. Но, если принять во внимание, что арбалетами уже сто лет никто не пользуется, то, вы недалеки от истины, отвечал Планше, любивший точность.

— Погода пасмурная, солнце не увидеть даже в те увеличительные стекла для астрономических наблюдений, которые прислал преподобному Мерсенну господин Галилей, — вмешался Арамис. — И ночью, по всей видимости, луны не будет.

Нам следует поторопиться.

— Я отправляюсь в казармы мушкетеров, — сказал Атос.

— А я — в казармы Пьемонтского полка, с вашего позволения, — проговорил Планше.

— Черт побери! — неожиданно воскликнул Арамис.

— Довольно странное восклицание из уст без пяти минут аббата, флегматично заметил Атос, останавливаясь в дверях. — Что вас взволновало, Арамис?

— Он не успеет перепилить решетку.

— Что вы такое говорите, Арамис?! — вскричал Портос.

Атосу потребовалось немного времени, чтобы осмыслить сказанное Арамисом.

— Вы правы. Ему не перепилить прутья за несколько часов, а днем пилить опасно.

— О чем это вы говорите?! — снова вмешался Портос, переводя удивленный взгляд с Атоса на Арамиса и обратно. — Почему это д'Артаньян не перепилит решетку? Да ее можно высадить ударом кулака, хотя, конечно, я не берусь утверждать, не попробовав.

— Вот именно, Портос. Вам не составило бы труда перепилить все прутья оконной решетки за час. Если, конечно, пилка бы не сломалась. Но тогда бы вы согнули прутья своими могучими руками. Но ведь мы говорим о д'Артаньяне, друг мой, — мягко пояснил Атос. — К тому же долгое заключение в Бастилии вряд ли способствует укреплению здоровья. Арамис прав, мы должны дать ему время.

— Но ведь план действий остаемся прежним? — с надеждой осведомился польщенный отзывом Атоса о его силе Портос.

— Без сомнения, — кратко ответил за двоих Арамис. Но по лицу его было видно, что сомнений у него сколько угодно.

* * *

Первая часть плана, придуманного Портосом, удалась блестяще. Арбалетная стрела, пущенная меткой рукой Планше, достигла камеры адресата. Д'Артаньян получил все предназначавшиеся ему предметы, включая кляп для обезвреживания, лучше сказать, обеззвучивания охранника. Наш гасконец получил и записку с инструкцией.

Вторая же часть плана предполагала следующее. Безлунной ночью у моста через ров, неподалеку от тюремных ворот, раздается страшный шум, сопровождаемый лязгом оружия, звоном шпаг и проклятиями. Затем стражники у моста слышат пару выстрелов, и перед ними появляется мушкетер. Он еле держится на ногах, небесного цвета плащ с вышитыми лилиями запятнан кровью, видимо и своей и чужой, в руках обнаженная шпага. Мушкетер, собрав последние силы, требует офицера и сообщает, что конвой мушкетеров, эскортировавший в Бастилию государственного преступника, подвергся нападению многочисленной и хорошо вооруженной группы людей, имеющих недвусмысленное намерение помешать выполнению приказа его высокопреосвященства и освободить упомянутого заключенного.

Мушкетер требует помощи и, видя, что дежурный офицер колеблется, не зная, как ему поступить, угрожает гневом короля и кардинала, в случае, если конвоирам не будет оказана помощь, а государственный преступник будет похищен возле самых ворот Бастилии чуть не на глазах ее гарнизона. Последние слова мушкетера, а в особенности упоминание кардинальского гнева, производят нужное впечатление. Они просто не могут его не произвести. Ворота тюрьмы распахиваются, офицер приказывает бить тревогу, стража, несущая дозоры, устремляется на помощь попавшим в тяжелое положение мушкетерам.

Судя по шуму и выкрикам, доносящимся из темноты, конвой имеет дело с целой ротой мятежников. Следовательно, подкрепление должно быть немалым. Тюремщики устремляются на шум схватки, который производят совместными усилиями мушкетеры, приведенные во главе с Атосом и господином де Феррюсаком и подчиненные Планше, оставившие на время свои колья и мундиры, чтобы не накликать на себя беду.

Надежды заговорщиков не простирались так далеко, чтобы предполагать, что посты внутренней стражи будут сняты и часовой у подножия Базиньеры покинет место своего ночного бдения. Но не приходилось сомневаться в том, что шум и сигнал тревоги заставят его хотя бы ненадолго покинуть свою будку, даже если погода будет плохой. Так как всю операцию предполагалось проводить именно в безлунную ночь — часовой вряд ли будет без фонаря. Если же в руках его будет фонарь или факел, он сам сделается превосходной мишенью, точнее, превосходным объектом для лассо Жемблу.

Именно — Жемблу, так как Планше, обеспечив явку своих солдат и выпустив арбалетную стрелу, мог считать свою задачу выполненной.

Атос должен был направлять действия своих бывших однополчан, в то время как Арамис с Портосом и Жемблу, вооруженный лассо, форсировали бы внешний ров, не заполненный водой, а потому не представляющий непреодолимой преграды для людей, располагающих лестницей. Утвердившись на стене по другую сторону рва, удерживаемый мощными дланями Портоса, Жемблу мог, пустив в ход свое искусство, заарканить часового, после чего стащить его а ров. Далее в дело вступал Портос, стоящий на верхней ступеньке лестницы. Он подтягивал часового, словно пойманного на удочку карася, и обеспечивал дальнейшее невмешательство последнего в развитие событий. Путь для д'Артаньяна был свободен. Арамис, вооруженный арбалетом Планше (он счел за лучшее завладеть этим бесшумным оружием, отобрав его у хозяина и скромно объявив, что умеет обращаться с арбалетом не хуже последнего) и до этого прикрывающий Портоса и Жемблу, страхуя их от неожиданностей, посылает стрелу в окно камеры д'Артаньяна, тот выламывает надпиленные заранее прутья на окне, спускает веревочную лестницу, спускается сам, переплывает ров, с помощью друзей перебирается через стену и, перебравшись уже вместе с ними через наружный ров, исчезает в темноте…

Тем временем подоспевшие на выручку мушкетерам солдаты гарнизона видят в свете факелов испуганных лошадей, несущих пустую карету с хлопающими дверцами, в карете неподвижно лежит мушкетер, сопровождавший арестанта. Карета проносится мимо. В разные стороны разбегаются мятежники, только темные их силуэты мелькают во тьме. Все говорит о том, что арестанту удалось скрыться.

Стражники во главе с офицером обыскивают все близлежащие кусты, осматривают дорогу, действительно обнаруживая в дорожной пыли множество следов людей и лошадей, после чего, окликая на разные голоса давешнего мушкетера и пожимая плечами, возвращаются восвояси, то есть — в тюрьму.

Побег несомненно обнаруживается не сразу.

Таков был план, рожденный мыслью Портоса. Еще раз подивимся силе мужской дружбы, заставляющей подчас совершать, казалось бы, невозможное.

Глава двадцать шестая, в которой Портос начинает думать, что его план имеет некоторые изъяны

Итак, решено было немного повременить, чтобы д'Артаньян смог управиться с толстыми железными прутьями оконной решетки.

— Ну, уж за ночь-то, я думаю, наш гасконец способен сокрушить всю решетку, — заявлял Портос. — Поэтому мы можем выступить следующей ночью, если, конечно, будет достаточно темно. Признаюсь, мне не терпится обнять д'Артаньяна и оставить с носом всех тюремщиков Бастилии, сколько их там ни есть. Представляю, какую физиономию состроит комендант, когда ему доложат о побеге!

Атос внимательно поглядел на разгорячившегося Портоса, словно бы желая что-то сказать, но, видимо, передумал и лишь слегка пожал плечами. Арамис же, бросив один из своих быстрых взглядов в сторону Атоса, увидел его жест и, поняв, что продолжения не последует, отвел глаза.

— Мы должны предупредить д'Артаньяна, — произнес Арамис после некоторой паузы.

— Мы это и сделаем.

— Прежним способом? Я имею в виду тюремщика.

— Нет, это рискованно! Тюремщик может обо всем дога даться, если уже не заподозрил неладное, — рассудительно заметил Портос.

— И я так думаю.

— Вот видите. А вы какого мнения, Атос?

— Того же, что и вы с Арамисом.

— Тогда — арбалет. Доверим это дело Планше или в этот раз вы хотите попробовать сами, Арамис?

Арамис вздохнул:

— Давайте попробую я.

На этот раз даже Портос заметил, что его друзья не проявляют особого энтузиазма. Он обеспокоенно повернулся к Арамису:

— Что-нибудь не так?!

— Почему вы решили?

— Я чувствую.

— Портос, уверяю вас, все в порядке.

— Но я вижу, что это не так!

— Право же, вы ошибаетесь.

— Нет, я вижу, что вы думаете о чем-то и это вас беспокоит.

— Уверяю вас, я всегда о чем-нибудь думаю.

Портос заколебался. Он не мог не согласиться с последним доводом Арамиса.

— Это правда! Это, черт возьми, правда!

— Вот видите! Что же вас беспокоит?!

— Да нет же, это вы чем-то обеспокоены! И меня беспокоит то, что я не могу понять чем!

Вместо ответа Арамис внимательно посмотрел на Атоса.

Атос понял.

— Нашего друга беспокоит сущая безделица, Портос.

— Так скажите же мне — и дело с концом!

— Сказать вам?

— Ну да.

— Эта безделица — разбитое стекло.

— Разбитое стекло?!

— Понимаете?

— Решительно ничего не понимаю!

— Да ведь наутро в камеру явится надзиратель.

— Конечно! Он принесет д'Артаньяну завтрак. Бедняга, в тюрьме, должно быть, совсем пропадает аппетит.

— Вы правы. Но он не только принесет завтрак, но и заметит, что стекло выбито.

— Правильно. Но ведь вы сами, Атос, не раз говорили мне, что д'Артаньян самый умный из нас. Он что-нибудь придумает. Например… — и Портос задумался. — Например… он может сказать, что стекло разбили камнем снаружи.

— Портос, для того чтобы добросить камень до третьего этажа Базиньеры через крепостную стену и два рва, не хватит даже вашей исполинской силы.

— Ну… в таком случае…

— В таком случае ему останется уверить тюремщика в том, что он сам разбил это злополучное окно по небрежности или в припадке раздражения. Надеюсь, у д'Артаньяна это получится достаточно убедительно, хотя тюремщик, разумеется, заподозрит неладное.

— Но что он сможет сделать?! — воскликнул Портос.

— Первое, что он сделает, по моему мнению, — как всегда спокойно продолжал Атос, — это доложит начальству.

— Допустим, так и произойдет. Что же будет дальше?

— Может быть, окно застеклят вновь и этим дело и кончится…

— Это то, что нам и нужно, не так ли?!

— Не совсем.

— Не совсем?! — вскричал изумленный гигант. — Не совсем? А что же в таком случае нужно нам?

— Чтобы окно не стеклили вовсе.

— А…

— Потому что вы ведь предлагаете вновь разбить его, не так ли?

— Да, но… теперь дело представляется несколько в ином свете. Похоже, план, который поначалу казался мне просто превосходным, все же имеет некоторые слабые места…

— А ведь я только начал, Портос.

— Только начали?!

— Совершенно верно. Итак, если окно застеклят, нам не стоит разбивать его на следующую же ночь снова. Тут уж и всей гасконской фантазии нашего друга не хватит, чтобы объяснить столь странное явление.

— Вы правы, разумеется. Но что они могут сделать?

Вставить новое стекло — и только, — возразил встревоженный Портос.

— Отнюдь. Например, перевести д'Артаньяна в другую камеру. С окном, выходящим во внутренний двор.

— Черт!

— Обыскать камеру.

— Обыскать камеру?!!

— Именно. Перевернуть все вверх дном.

— Но тогда они неминуемо обнаружат…

— Вы поняли, не так ли?

— Ох! Лестница, пилки, кинжал, кляп… Тогда все пропало!

Атос пожал плечами:

— Просто тогда нам не удастся вытащить нашего друга тем способом, которым мы собирались. Поищем другой.

Портос сник.

— Но может быть, им не придет в голову обыскивать камеру? — В голосе великана еще теплилась надежда.

— Маловероятно, но возможно, — проговорил Арамис своим мелодичным негромким голосом. — Однако следует принять во внимание еще одно обстоятельство.

На лице Портоса появилось несвойственное ему выражение — в глазах простодушного гиганта мелькнул испуг. Он почувствовал, что последний разящий удар всей закачавшейся конструкции нанесет именно Арамис.

— Еще одно?!

— Только одно. Но существенное.

— Ах, Арамис! План казался мне таким многообещающим!

— Мне тоже, за неимением лучшего, но по зрелом размышлении…

— Не мучьте же меня! Говорите скорее!

— Окно застеклят изнутри.

— Окно застеклят изнутри?!

— Непременно. Что отсюда следует?

— Отсюда следует… что…

-..перепилить прутья можно, только снова разбив стекло…

— Черт побери!

..а так как мы знаем, что за один раз это не под силу, то наш друг вынужден будет высаживать стекло каждый раз, чтобы надпилить очередной прут, и, конечно, это будет замечено.

— Ах, я болван! Как я не подумал об этом раньше!

— Не сомневаюсь, что д'Артаньян изберет другой путь, — продолжал Арамис.

— Выходит, есть другой путь?! Какой же?

— Спокойно дождаться, пока ему вставят новое стекло, и отказаться от каких бы то ни было попыток перепилить решетку на окне.

— Ах! Вы меня убиваете, Арамис!

— Ничуть не бывало. Вы ведь только недавно напомнили, что д'Артаньян самый умный из нас. Он поймет, что мы поспешили, но вовремя осознали свою ошибку.

Сраженный Портос являл собой поистине трагическое зрелище, достойное пера классика.

— Но почему же вы молчали до сих пор? — спросил наконец удрученный гигант.

— Милый друг, вы слишком хорошего о нас мнения, если воображаете, что нам сразу бросились в глаза некоторые слабости вашего плана, — дружески произнес Атос. — Что касается меня, то все окончательно встало на свои места лишь когда арбалетная стрела с хрустом врезалась в окно камеры.

— А вы, Арамис?

— Да, что такое? — Арамис, выведенный из глубокой задумчивости обращенным к нему вопросом, ответил не сразу.

— Когда вы окончательно убедились в том, что так д'Артаньяна нам освободить не удастся?

— Примерно тогда же, что и Атос.

В этот момент в дверь постучали, а затем в ней показалась исполненная решимости физиономия Планше.

— Я только хотел доложить, что мои ребята готовы выступить в любое время, а сам я в полном вашем распоряжении, господа! — заявил расхрабрившийся Планше.

— Вот что, Планше, — сказал Портос. Его голос, потерявший обычную звучность, поразил славного малого. Еще удивительнее оказались произнесенные этим, некогда победительно рокочущим, а теперь тусклым голосом слова:

— Пожалуй, твои ребята могут спокойно спать эту ночь. И все последующие ночи тоже.

Планше замер, словно громом пораженный. И тут Атос проговорил:

— Подождите, поспешность никогда к добру не приводила. Все твои солдаты нужны нам, Планше. А ты — тем более.

Глава двадцать седьмая Ночной переполох

— Теперь я и вовсе перестал понимать что бы то ни было! — удрученно признался Портос. — Вы с Арамисом только что окончательно меня убедили в том, что план никуда не годится. Только все стало на свои места.

Я ведь и сам знаю, что не мастер придумывать планы, как вы снова…

— Раз у нас нет ничего лучшего, мы просто обязаны попробовать.

— Что попробовать?!

— Вытащить д'Артаньяна.

— Вы говорите серьезно, Атос? — Портос и Арамис произнесли это хором.

— Я серьезен, как никогда. И совершенно трезв, заметьте, — невозмутимо откликнулся Атос.

— Что же вы в таком случае предлагаете?

— Что я предлагаю? Черт побери, я предлагаю попытаться вытащить д'Артаньяна, как только что вы сами сказали!

— Да, но как это сделать?!

— Как мы и намеревались с самого начала.

— Но ведь мы только что пришли к выводу, что это невозможно!

— На свете существуют невозможные вещи, однако их немного.

— Итак?..

— Итак, этой ночью мы попробуем, если вы не против.

— Как, тысяча чертей, я могу быть против, если есть хоть малая надежда! — вскричал оживший на глазах Портос.

— Что до меня, — кротко проговорил Арамис, — то мне остается только присоединиться к вам, так как, если мне вздумается возразить, я все равно в меньшинстве.

— Тем лучше, — невозмутимо произнес Атос. — Тогда я отправляюсь в казармы мушкетеров, а вы распоряжайтесь остальным. Я всецело полагаюсь на вашу аккуратность и предусмотрительность, Арамис, а также на ваш военный опыт и решительность, Портос.

И Атос ушел. После этого был вновь призван Планше, которому поручили привести полуроту копейщиков. Жемблу, находившийся в соседней комнате, занялся сматыванием лассо, присоединив к нему еще несколько веревок попрочнее. Арамис уделил внимание арбалету, а Портос — пистолетам и шпагам.

Одним словом, работа закипела, и время до наступления сумерек прошло незаметно.

* * *

Поначалу из темноты доносились крики и шум. Затем раздалось несколько выстрелов. Часовые у ворот насторожились.

Конский топот, опять крики, беспорядочная стрельба и… из ночной темноты выступила фигура человека с обнаженной шпагой в руке.

В полном соответствии с известным читателю планом Портоса, мушкетер (а человек, появившийся из темноты, несомненно был мушкетером) прерывистым голосом сообщил часовым о нападении целой шайки мятежников на карету с арестантом. Дальнейшие события развивались так, или почти так, как ожидалось. Подошедший на шум офицер раздумывал недолго. Он приказал отворить ворота, и отряд гарнизона Бастилии поспешил на выручку конвою мушкетеров, подвергшихся нападению.

Тем временем небольшая группа, состоящая из Портоса, Арамиса и Жемблу, форсировала внешний ров. Он не был заполнен водой, поэтому заговорщики просто спустились на его дно, поросшее бурьяном, на веревках, а затем взобрались на вал с противоположной стороны.

Тут они столкнулись с первым непредвиденным препятствием. Оно предстало перед ними в виде часового в железном шишаке, собиравшегося было поднять тревогу, но своевременно схваченным Портосом за ногу и повергнутым наземь. Часового связали, заткнули ему рот платком и оставили лежать возле стены. На стену поднялись по лестнице, которую Портос нес как перышко и которая жалобно заскрипела под его внушительным весом.

— Стреляйте, Арамис! — прогудел великан, сажая Жемблу на стену.

— Приготовьтесь, Портос! — откликнулся Арамис, прицеливаясь из арбалета в то место, где, по его мнению, должно было находиться окно камеры д'Артаньяна. — Будь готов и ты, Жемблу!

— Будьте спокойны, сударь! Я не подведу. — отозвался слуга, раскручивая лассо. — Как только покажется часовой, я мигом заарканю его. Он у меня и пикнуть не успеет.

Дальнейшие действия Портоса отличались от того, чем он предполагал заниматься вначале, и были подсказаны Атосом, внесшим коррективы в первоначальный план. Портос перелез через стену, спустился по веревке, которая выдержала его, очевидно, потому, что на ней, по выражению Жемблу, выбиравшего ее, «можно было вешать быка», и отважно бросился в воду. Атос, принявший командование операцией на себя, объяснил Портосу его новую роль. Она усложнилась, но теперь великан сделался центральной фигурой во всем их отчаянном предприятии.

Слава требует жертв. И Портос принес жертву. Он кинулся в холодную воду и шумно поплыл вперед, рассекая ее, подобный плавучему острову, внезапно оторвавшемуся от берега стремительным приливом или шквальным ветром. Портос принес жертву не только славе, но и дружбе. Переплывая ров, он думал прежде всего о д'Артаньяне. Издалека доносился шум, выстрелы и крики часовых, пытавшихся разглядеть происходящее невдалеке маленькое сражение, как они полагали. Барабаны во внутреннем дворе выбивали тревогу.

Портос благополучно переплыл ров и выбрался на противоположную сторону. Над головой его просвистела арбалетная стрела, выпущенная Арамисом. Она ударилась о камни мрачной Базиньеры и упала к ногам Портоса.

— Ах, черт! В этакой темноте Арамису никогда не попасть в маленькое оконце, — проворчал Портос, осматриваясь в поисках подходящего булыжника.

Булыжник не попадался. Летели драгоценные мгновения.

Переполох, вызванный спектаклем, режиссерами которого были Атос и Планше, не мог длиться бесконечно. Арамис снова выстрелил. И вновь с тем же результатом.

— Тысяча чертей! — воззвал Портос у подножия башни. — Неужели он слит?! И это в то время, когда не спит ни один солдат в Бастилии! Д'Артаньян, друг мой, проснись!!

Однако гасконец не спал. Полученная весточка от друзей совершенно лишила его сна. Каждую ночь он чутко прислушивался к малейшему шороху. Отсюда следует, что весь этот шум не прошел для него незамеченным. Он напряженно внимал барабанному бою, глухо отдающемуся между толстых стен тюремных коридоров, и стискивал кулаки до боли в суставах.

— Их обнаружили! Проклятие! — прошептал мушкетер, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь из происходящего за зарешеченным оконцем. В это время Портос внизу нащупал то, что искал. Еще мгновение — и мощный удар потряс решетку, а осколки стекла осыпались перед лицом д'Артаньяна.

— Д'Артаньян! Ты слышишь меня! — донеслось снизу.

Этот зычный бас невозможно было перепутать ни с чем.

— Портос!! Слышу, еще бы — прекрасно слышу! — откликнулся сверху Д'Артаньян сдавленным голосом. От избытка чувств у него перехватило дыхание.

— Сбрось лестницу, Д'Артаньян!

— Проклятие! Но я не смог еще перепилить ни одного из прутьев!

— Это и ни к чему! Я сейчас поднимусь к тебе. Спускай лестницу!

Д'Артаньяну никогда не приходилось повторять дважды.

Он тотчас же бросился к своему жесткому тюремному ложу и извлек сверток, хранимый им между кроватью и стеной.

Не прошло и двух минут, как веревочная лестница была спущена. Портос не мешкая принялся подниматься по ней.

Арамис, напрягавший зрение, понял, что штурм Базиньеры начался и ему лучше воздержаться от дальнейшего использования арбалета, если он не хочет рисковать жизнью друзей.

— Я иду, Д'Артаньян! — бормотал Портос, неуклонно взбиравшийся по раскачивающейся лестнице.

И в этот момент появился часовой. Он действительно нес в руке фонарь, что позволило ему заметить спущенную веревочную лестницу. Он наткнулся на ее конец, висевший на уровне его груди, прежде чем понял, что это такое.

Наверное, солдат тут же поднял бы крик, если бы не посмотрел вверх, задрав голову и подсвечивая себе фонарем.

Вид человека, взбирающегося по лестнице вверх, вместо того, чтобы спускаться вниз, так поразил стражника, что его умственные способности, видно, и без того не слишком выдающиеся, пришли на некоторое время в совершенное расстройство. Только этим обстоятельством можно объяснить последующие действия часового, видимо, только что сменившего своего товарища в карауле, а потому еще и как следует не проснувшегося.

Солдат дернул за конец лестницы и окликнул Портоса, который был уже на полпути к окну камеры д'Артаньяна. Не получив от первого никакого ответа, бедняга полез следом за ним.

Оставшиеся в тылу Жемблу и Арамис были свидетелями всей этой сцены. Жемблу понял, что настала пора действовать.

Лассо просвистело в воздухе. Упражнения с затяжной петлей в Новом Свете действительно дали поразительный эффект.

Петля с потрясающей точностью захлестнула часового. Но тот, ошалев от страха свалиться вниз, мертвой хваткой вцепился в качающуюся, словно под порывами урагана, лестницу, и, похоже, никакая сила не смогла бы заставить его отпустить ее веревочных перекладин.

Портос, изрыгая проклятия, пытался достигнуть окна, чтобы выломать своими могучими руками решетку на окне д'Артаньяна. Д'Артаньян отчаянно орудовал пилкой, одновременно налегая плечом на железные прутья. Жемблу, удерживаемый Арамисом за талию, сидя на стене, из последних сил тянул лассо. Полузадушенный солдат, действуя скорее бессознательно, испускал нечленораздельные звуки и не выпускал лестницы из рук.

Не приходится сомневаться, что бедняга был бы неминуемо удушен затяжной петлей Жемблу, но судьбе было угодно распорядиться иначе. В то самое мгновение, когда Планше, мечущийся в неразберихе ночной сумятицы, начал опасаться, что скоро составит компанию своему господину, в то самое мгновение, когда легко раненный Атос, видя, что его бывшие однополчане рискуют свободой и жизнью, так как спектакль вот-вот будет разгадан и фарс превратится в трагедию, велел им скакать прочь, а сам продолжал оставаться на месте, в то самое мгновение веревочная лестница издала натужный скрип и, не выдержав выпавшей на ее долю тройной нагрузки, оборвалась.

Д'Артаньян увидел, как его друг стремительно удаляется от него, устремляясь к земле и исчезая в темноте ночи. Неумолимая сила притяжения, которой не мог противиться даже гигант Портос, подхватила его, грозя разбить о земную твердь. Однако судьба в ту ночь была не до такой степени не благосклонна к друзьям. Она вложила все силы в отчаянный рывок Жемблу, и оба повисших на падающей лестнице человека с громким всплеском обрушились в ров. Повезло и часовому. Упади он наземь с той небольшой высоты, на которой он находился, он мог бы отделаться поломанным ребром, но сверху на него неотвратимо летел Портос. Солдат быстро пришел в себя, его привела в чувство холодная ванна. И тут ему повезло вторично. Он не попался на пути рассекающего волны Портоса. Настроение последнего было таково, что часовой был бы утоплен в течение нескольких секунд.

Повезло также Планше и Атосу — в ту ночь им удалось целыми и относительно невредимыми избежать рук бастильских стражников. Не повезло одному д'Артаньяну — его положение не переменилось.

Глава двадцать восьмая Кардинал сверяется со списком

Вечером, сидя у растопленного, несмотря на относительно теплую погоду, камина, Ришелье перелистывал страницы красной записной книжки. Буковые поленья рассыпались на краснеющие в полутьме кабинета угли и грели ровным, мягким теплом. Высокие стрельчатые окна замутились из-за наступивших сумерек и теперь отливали синевой, поблескивая, словно зеркала. За окнами капли дождя шелестели по листьям.

Его высокопреосвященство только что отпустил утомленных писцов, оставивших после себя множество бумаг на просторном столе. Лакей неслышно зажег свечи и удалился, бесшумно ступая.

— Шарль де Гиз, — повторил Ришелье, словно пытаясь вызвать образ герцога, и перелистнул страничку. — Господин де Гиз предложил сослать меня в Рим. Не Бог весть какая кара, принимая во внимание, что Папа — человек умный и благоволит ко мне. Такая снисходительность к моей скромной особе делает вам честь, герцог Лотарингский. Я меряю той же мерой.

Кардинал взял в руки перо. Потеребил клинообразную бородку. Перо коснулось бумаги. Против имени де Гиза появилось короткое слово «ссылка».

…И герцог де Гиз был сослан…

Покончив с этим пунктом, Ришелье отправился к королю.

— На следующего я напущу моего незаменимого мерзавца Партичелли, бормотал он по пути.

— Что это за бумагу вы принесли мне, господин кардинал? — вскинул бровь король.

— Я подумал, что вашему величеству пригодился бы дельный министр финансов, а так как именно сейчас у нас открылась вакансия…

— В самом деле. И насколько мне известно, этот мошенник Партичелли, сын известного лионского банкира и негодяя, уже домогается этого места. Надеюсь, вы не за него просите, герцог?

— Что вы, ваше величество! Я бы рекомендовал господина д'Эмери. Он живет не в Лионе, а в Париже.

— А-а, это другое дело! И вы ручаетесь за него? Ну что же, по крайней мере это француз, а не мошенник Партичелли, за которого, как меня уверяли, вы будете хлопотать.

— Не стоит беспокоиться, ваше величество. Партичелли уже повешен, отвечал его высокопреосвященство, не моргнув глазом.

— Надо полагать — поделом! Тем лучше, — беспечно согласился король, с легким сердцем подписывая приказ.

Людовик XIII не знал, что сын лионского банкира после смерти своего папаши перебрался в Париж, приняв новую фамилию. Он стал называться д'Эмери.

Новоявленный министр финансов Партичелли-д'Эмери известен тем, что долгое время был любовником Марион Делорм. Обладая особенным талантом налагать подати и пошлины, он был просто необходим кардиналу. Вскоре после своего назначения министр финансов отбыл в Лангедок.

Это было началом атаки на Монморанси.

Не имея возможности покончить с губернатором Лангедока сразу, его высокопреосвященство повел правильную осаду.

Отправив нового министра финансов с тайным поручением в Лангедок, Ришелье мог подумать и о Бассомпьере. Бассомпьер был всегда под рукой, так как командовал швейцарской гвардией, расквартированной в Париже.

Его высокопреосвященство призвал капитана своей гвардии де Кавуа.

— Послушайте, де Кавуа, — сказал первый министр Людовика XIII, — все уверяют, что маршал Бассомпьер обладает каким-то чудодейственным талисманом, который оберегает его ото всех напастей.

— Не могу об этом судить, ваше высокопреосвященство, — с поклоном отвечал де Кавуа. — Но госпожа де Шатле рассказывала, что у маршала есть какая-то волшебная ложка, полученная его супругой от своего отца — старого графа Оржвилье. Эту ложку якобы тот получил от феи.

— От кого?!

— От феи, ваше высокопреосвященство.

— Вы верите в фей, де Кавуа?!

Капитан замялся. Лицо его приняло оттенок, под стать Красному мундиру кардинальской гвардии.

— Впрочем, вы имеете на то основания, — добродушно промолвил кардинал, видя крайнее замешательство своего офицера. — Обладая такой женой, какую имеет вы, любезный де Кавуа, любой поверит в существование фей.

— Вы очень добры, ваше высокопреосвященство, — отвечал бравый капитан, красный как рак, но обрадованный тем, что кардинал, очевидно, пришел в благоприятное расположение духа.

— Но — к делу. Я вызвал вас по неотложной надобности.

— Слушаю, ваше высокопреосвященство.

— Пришло время проверить силу пресловутого талисмана.

Вот приказ об аресте маршала Франсуа Бассомпьера и препровождении его в Бастилию.

— Приказ будет выполнен, ваше высокопреосвященство!

— Еще одно. Маршал — лицо весьма популярное. Необходимо произвести арест и доставку арестанта так, чтобы шума было поменьше. Например, ночью. Все же этот господин был любимцем Генриха Четвертого.

— Понятно, ваше высокопреосвященство.

— И заметьте, де Кавуа, дело не терпит отлагательства.

— Этой же ночью он будет в Бастилии.

Де Кавуа, поклонившись, покинул кабинет первого министра, а Ришелье снова достал книжечку и вычеркнул из нее еще одно имя.

Его преосвященство имел множество причин не любить Бассомпьера. Однако это не мешало ему до поры до времени приберегать маршала, даря его показной благосклонностью, — он выигрывал для кардинала сражения, а следовательно, был полезен. Приняв участие в заговоре против его особы, Бассомпьер перешагнул черту, он стал опасен для кардинала, хотя бы потому, что имел влияние на короля.

Дю Трамбле стал глазами и ушами кардинала. Он предупредил его о заговоре.

Де Кавуа был шпагой кардинала. Он должен был упрятать стареющего маршала в тюрьму.

Глава двадцать девятая Совет госпожи де Кавуа

Как видно из предшествующей главы, капитан гвардейцев его высокопреосвященства имел жену. Именно ее суровый кардинал сравнивал с теми волшебными существами, которые обитают в сказках и народной молве, называясь феями.

Что же представляла собой госпожа де Кавуа? Она была молода — на шесть или семь лет моложе своего супруга, а более мы ничего не станем добавлять, чтобы не показаться неделикатными по отношению к даме. Она была красива и одевалась с таким вкусом, что благородная простота ее туалетов неизменно подчеркивала это ее природное свойство. Наконец, она была умна, что в сочетании с упомянутыми качествами ставило ее на высоту почти недосягаемую, в силу крайней редкости подобного набора положительных качеств.

Благодаря этому госпожа де Кавуа имела влияние при дворе и пользовалась неизменным расположением самого кардинала, не однажды во всеуслышание заявлявшего, что эта дама его добрая фея, поскольку лишь ей доступно заставлять его смеяться даже в такую минуту, когда ему совершенно не до веселья. Добивалась она этого не с помощью плоских шуток, что порой в ходу у придворных, напротив, ее речь блистала искрами остроумия, которое удовлетворяло самый взыскательный вкус, делало ее столь неотразимой и создавало такое влияние в обществе, что без нее было положительно нельзя обойтись.

Отсюда следует, что госпожа де Кавуа имела все основания быть сравниваемой со столь волшебными существами, какими несомненно являются лесные феи.

У бравого капитана не было секретов от своей милой супруги. Пожалуй, единственное, в чем он превосходил эту даму. была его супружеская преданность, о чем нам предстоит еще упомянуть впоследствии. Поэтому она быстро узнала о полученном приказе. Будучи, как мы уже говорили, женщиной очень умной и рассудительной, госпожа де Кавуа не преминула поинтересоваться, подписан ли приказ самим королем. Оказалось, что приказ подписан только кардиналом. Увидев, что подписи короля на таком немаловажном документе нет, госпожа де Кавуа глубоко задумалась.

Затем она приоткрыла свои коралловые губки и произнесла:

— Вам следует отправиться к кардиналу, друг мой и почтительнейше просить подтверждения приказа у его величества.

— Но это невозможно!

— Еще менее возможно упрятать за решетку маршала Франции и фаворита короля без королевского приказа!

Тут пришла очередь задуматься самому капитану. Г-н де Кавуа не мог не согласиться, что доводы его супруги вполне основательны.

— Так вы полагаете…

— Что вам немедленно следует вернуться к кардиналу.

— Но ведь он несомненно будет взбешен! Он сочтет это дерзостью с моей стороны и будет совершенно прав! Мое дело исполнять приказ и не задавать лишних вопросов.

— Маршал — один из самых известных вельмож Франции. Он командует швейцарцами. Ему покровительствуют все: и король, и королева-мать, и даже королева — сочетание столь редкое, что я просто не могу вспомнить другой подобный пример. Его просто нет.

— Все это так.

— Вот, вы сами видите!

— Но, как я покажусь на глаза его высокопреосвященству?!

От одной мысли о том взгляде, каким он меня встретит, мне становится не по себе.

— Представьте дело так, будто вы лишь хотите предупредить кардинала о его оплошности. О том, что он запамятовал отдать свой приказ на подпись королю, ведь известно, что король подпишет любую бумагу, если кардинал этого захочет.

— Во-первых, друг мой, кардинал не допускает оплошностей. Во-вторых, он совершенно не переносит, когда ему напоминают о них, а в-третьих…

— Не торопитесь. Вы сами себе противоречите. Давайте все же разберемся: он не делает ошибок или не терпит напоминаний о них?

— Э-э, дорогая моя! Не мое дело судить своего господина, а Ришелье господин грозный.

— Согласна. Но представьте себе, что этот грозный министр завтра будет отправлен в отставку, благодаря проискам королевы-матери, или опасно заболеет, или умрет, в конце концов.

— Храни нас Господь от этого! Ведь в таком случае гвардию кардинала непременно распустят, следовательно, я останусь без места.

— Но остаться просто без места все же лучше, чем поменяться местами с Бассомпьером, который выйдет из Бастилии на следующий день после несчастья с кардиналом. А еще через день его место займете вы, мой друг. Если не прикроетесь сейчас подписью его величества на приказе.

Де Кавуа подумал с минуту.

— Дорогая моя, меня тревожит одна вещь.

— Только одна?

— Вы правы, и я целиком разделяю вашу иронию — оснований для тревоги в моем положении предостаточно. Как ни поступи — все грозит обернуться крупными неприятностями.

Но я имею в виду нечто другое.

— Что же именно?

— Вы так говорите, будто знаете, что кардиналу угрожает какая-то опасность.

— Всем известно, что у Ришелье множество врагов, которые будут просто в восторге, если министр будет повергнут.

Что вас удивляет?

— Так значит, вам не известно ничего особенного?

— Нет, а что мне должно быть известно?

— Я потому и спрашиваю, что не знаю ничего. Одно я знаю доподлинно: наша знать постоянно строит заговоры и покушается на жизнь его высокопреосвященства. А есть еще иезуиты, испанцы, англичане, имперцы, наконец.

— И от всех этих врагов его с успехом уберегаете вы, мой храбрец!

С этими словами, подкрепленными очаровательной улыбкой, госпожа де Кавуа выпроводила мужа из дому, взяв с него слово, что он немедля отправится в кардинальский дворец и постарается как можно быстрее попасть к Ришелье.

Предчувствия не обманули капитана кардинальской гвардии. Его высокий покровитель не скрывал своего неудовольствия. Его усы грозно топорщились, как это всегда бывало у Ришелье в минуты гнева. Бедняга де Кавуа, запинаясь от волнения, изложил свою просьбу. Его прошиб пот. Волновался он не зря. Его высокопреосвященство скривился, словно его вновь настигла отступившая было подагра. Но факты вещь упрямая. Они свидетельствовали о правоте капитана, а вернее, его умной жены. Кардинал всегда уважал логику. Поэтому он указал де Кавуа на дверь, а сам отправился к королю.

* * *

Обычно на половине короля было безлюдно и сумрачно.

Склонный к меланхолии Людовик XIII зачастую коротал время в полном одиночестве или в окружении одного-двух приближенных. Однако, на этот раз кардиналу, рассчитывавшему на разговор наедине, не повезло. Не считая пажей и ненавистного шута Маре, его величество окружали господин де Барада, граф д'Аркур и, что было хуже всего, господин де Тревиль.

Его высокопреосвященство попытался отделаться от всех этих придворных, почтительно сообщив королю, что осмеливается беспокоить его по важному государственному делу.

— Ах, герцог, все государственные дела, без сомнения, важны, но в настоящее время для меня нет ничего важнее моего собственного здоровья. Ведь, если Господь приберет меня к себе, мне уже не будет никакого дела до дел государства!

— Надеюсь, ваше величество пребудете в добром здравии еще долгие и долгие годы, — с почтительным поклоном отвечал кардинал.

— Напротив! — кисло заметил Людовик. — Я чувствую себя отвратительно. А мой лекарь уверяет меня в обратном!

Подумать только — разве не мне лучше знать!

— Скажи-ка ему, куманек, пусть помолится за тебя, — вмешался несносный шут. — Хотя нет! Не годится Адскому Пламени молить Отца Небесного о здоровье короля.

— Не сердитесь на Маре, герцог, — проговорил король, гладя свою любимую борзую. — В складках вашей алой мантии ему видятся языки огня.

Ришелье промолчал. Про себя же грозный министр подумал, что не худо бы было и в самом деле отправить наглого шута в огонь — только не привидевшийся, а, вполне реальный.

— Впрочем, — продолжал король, не желавший, чтобы кардинал возвращался к теме государственных дел, — я слышал, у вас тоже есть причины быть недовольным своим медиком.

— Вы правы, ваше величество. Мое здоровье совершенно расстроено непосильным бременем государственных дел, о чем я уже имел случай доложить вашему величеству.

— Да-да, я помню, — поспешно заметил король. «Государственные дела» никак не входили в его планы в этот вечер. — Господин де Барада перед вашим приходом рассказывал мне чудеса о новом лекаре, что недавно появился в Люксембургском дворце. Говорят, он с легкостью излечивает от подагры, не правда ли?

С этими словами король повернулся к упомянутому придворному.

— Совершенно верно, ваше величество. Господин Бельгард уверяет, что с его подагрой он справился за несколько дней.

В глазах его преосвященства блеснула искорка неподдельного интереса. Однако Ришелье не был бы Ришелье, если бы позволил сбить себя с намеченного курса. Подагра и в самом деле доставляла ему немало неприятностей, но кардинал ни на секунду не забывал о цели своего визита к королю. Из этого следует, что кардинал действительно был великим человеком.

— Господь посылает нам недуги за наши прегрешения, и человеку следует переносить все свои немощи со смирением, — хмуро заметил он. — Теперь же я вынужден вновь просить ваше величество обратить внимание на дела государственные.

Речь идет о судьбе одного из ваших подданных, ваше величество.

Слова кардинала и тон, каким они были произнесены, свидетельствовали о серьезности дела.

Король вздохнул:

— Что же случилось, герцог? Видите, я готов выслушать все, что вы захотите мне сказать. И во всем разобраться. Ведь недаром в народе меня зовут Людовиком Справедливым.

— Именно поэтому я решился побеспокоить ваше величество в столь поздний час.

— Итак, господин кардинал?

Ришелье выразительно посмотрел на присутствующих дворян. Дипломатичный граф д'Аркур тут же поспешил откланяться. Граф сказал, что не смеет отвлекать короля и его первого министра в то время как вершатся судьбы государства.

Немного запоздавший господин де Барада также направился к дверям. Однако капитан королевских мушкетеров не желал замечать многозначительного взгляда кардинала. Г-н де Тревиль мог повиноваться только своему королю.

Ришелье нахмурился. Он уже привыкал чувствовать себя единственным, кто отдает приказы. Пауза затягивалась. Было ясно, что кардиналу придется просить короля, чтобы их оставили наедине.

Неожиданно его высокопреосвященство осенила блестящая идея. Если арест Бассомпьера будет произведен по королевскому приказу, то и выполнение этого приказа следует возложить на капитана гвардии короля. Таким образом, кардинал вообще оставался в стороне.

«Кажется, этот болван де Кавуа сослужил мне хорошую службу своей нерасторопностью», — подумал Ришелье. Затем он произнес:

— Я только что хотел просить вас остаться, господин капитан мушкетеров, так как дело, о котором пойдет речь, касается и вас.

Удивленный взгляд де Тревиля уверил его высокопреосвященство в том, что он сделал удачный ход.

Ришелье знал о том, что капитан королевских мушкетеров недолюбливает полковника швейцарцев, маршала Франции Франсуа Бассомпьера за то, что тому покровительствует король, видит в нем своего конкурента и вряд ли придет в дурное расположение духа, если получит приказ препроводить стареющего фаворита Генриха IV в Бастильскую крепость.

— Ваше величество, прежде чем я изложу суть проблемы, могу я почтительно просить вас о том, чтобы в кабинете остались только трое? спросил кардинал, поглядывая на шута.

— Но ведь нас и так трое, господин кардинал, — удивленно проговорил король.

— Нас четверо, ваше величество.

— А, понимаю! — рассмеялся Людовик. — Вы имеете в виду Маре. Но ведь он — не в счет! Говорите смело, герцог.

— И все же, ваше величество, я позволю себе повторить просьбу!

— Ну что же, господин кардинал, я ценю вашу государственную мудрость, сказал король сухо, так как ему снова давали почувствовать его зависимость. — Ты слышишь, Маре, господину кардиналу нежелательно твое присутствие.

Он не хочет посвящать тебя в государственные тайны. И он прав. Есть тайны, которые могут погубить их обладателя, если он не защищен высоким титулом.

— И то правда, — закудахтал шут, боком, вприпрыжку, направляясь к дверям. — Только с высокими титулами иной раз еще хуже! Выше взлетишь сильнее шлепнешься! Не так ли, ваше высокопреосвященство?! Правильно?! Вы ведь верно об этом и пришли поговорить с куманьком. Эхе-хе! Выше взлетишь сильнее шлепнешься!

И, прокричав эту фразу несколько раз, шут скрылся за дверьми. Ришелье вздрогнул и с ненавистью поглядел шуту вслед. «При первом же удобном случае я от тебя избавлюсь, мошенник», — подумал его высокопреосвященство.

— Теперь вы можете говорить без помех, герцог, — повернулся король к своему первому министру. — Новый заговор?

— К счастью, нет, ваше величество.

Король облегченно вздохнул:

— Вот и отлично! Хватит с нас нашей дорогой матушки и любящего братца Гастона. Но, тогда что же?!

— Старый заговор, ваше величество.

— Проклятие! Значит, все-таки вы пришли говорить о заговоре!

Кардинал поклонился.

— Скорее о заговорщике, ваше величество.

— Только об одном? — Король вложил в свой вопрос больше иронии, чем следовало, но лицо кардинала оставалось по-прежнему непроницаемым.

— Зато являющимся душою заговора.

— Старого заговора…

-..который тлеет, как фитиль, ведущий к пороховому погребу.

— Проклятие! Как мне надоели эти бесконечные заговоры! Мы слишком терпеливы, господин кардинал. Слишком милостивы.

-..и это придает заговорщикам смелости, точнее сказать, наглости, ваше величество.

— Так, значит, не следует церемониться, герцог. Я хочу, чтобы с заговорами во Франции было покончено раз и навсегда!

— Вам известно, государь, что это цель моей жизни.

— Да-да, это правда. Продолжайте, господин кардинал.

— Ваше величество, — вмешался г-н де Тревиль, которому было неприятно видеть, как Ришелье искусно разжигает гнев короля, желая направить его затем против своей очередной жертвы. — Прежде чем его высокопреосвященство сообщит вам детали упомянутого им заговора, позвольте мне удалиться, так как это дело касается скорее суда вашего величества, господина главного прокурора, господина коменданта Венсена или Бастилии, быть может, палача, наконец, но не человека военного.

— Это дело касается вас, господин де Тревиль, — хладнокровно заметил кардинал. — Именно потому, что вы — человек военный.

— Давайте наконец разберемся о ком мы говорим, герцог, — перебил кардинала раздраженный Людовик. — Как я понял, вы предлагаете покарать человека, который строил заговоры. Даже являлся их душою, по вашему выражению! От лично. Назовите мне его имя, и я прикажу арестовать этого человека, кто бы он ни был. Мы должны действовать решительно!

— Именно поэтому главной действующей фигурой в нашем предприятии должен стать такой решительный и преданный вашему величеству человек, как капитан мушкетеров шевалье де Тревиль.

Де Тревиль молча поклонился кардиналу, теряясь в догадках.

— Что же это за дело, герцог?! Неужели заговорщик так опасен?

— Он чрезвычайно популярен при дворе, ваше величество.

— Де Гиз тоже был популярен при дворе, но, если не ошибаюсь, двух швейцарцев вполне хватило, чтобы его арестовать, а затем отправить в ссылку.

— Но для того, чтобы арестовать этого человека, не хватит даже сотни швейцарских гвардейцев.

— Что вы говорите, герцог. Он — колдун?! Он умеет насылать порчу?! Мор и глад?! — в раздражении вскрикнул Людовик XIII.

— Боюсь, что я неудачно выразился, ваше величество, — спокойно произнес кардинал. — Я не хотел сказать, что швейцарцы не смогут арестовать его. Боюсь, они не захотят это сделать.

— Вы говорите сегодня странные вещи, герцог! Как они могут не захотеть?! — Теперь король был раздражен до такой степени, что не был в состоянии сдерживать свои чувства. Еще немного — и с ним случился бы один из тех приступов ярости, что приводили в трепет не только придворных, но и королеву, и даже королеву-мать. Де Тревиль понял, что кардинал уже почти добился своего. Король поставит свою подпись на любом документе, нужном кардиналу. Но капитан мушкетеров понял еще одну вещь. Он догадался, кого имеет в виду кардинал.

Из этого следовало, что капитан сохранил более ясную голову, чем король. Такое, впрочем, часто случается в истории.

— Если швейцарцы нарушат присягу, они также будут арестованы! — в запальчивости твердил король. — У меня достанет войска привести к покорности бунтовщиков. Мушкетеры меня не подведут.

— Теперь вы понимаете, ваше величество, отчего мне хотелось, чтобы господин де Тревиль присутствовал при этом разговоре.

— Но кто этот человек?! Кто тот, при виде кого мои швейцарцы могут сделаться ненадежны?! Объяснитесь, господин кардинал.

— Ваше величество! Я не хочу быть не правильно понятым.

Возможно, швейцарцы все как один сохранят верность присяге даже тогда, когда получат приказ арестовать своего полковника…

— Своего полковника?!!

— Совершенно верно, ваше величество.

— Но ведь швейцарцами, насколько я знаю, командует маршал Бассомпьер! Или мои сведения неточны?!

— Нет, все верно, ваше величество.

Король достал из кармана белоснежный платок и отер пот со лба.

— И вы мне советуете арестовать Бассомпьера?! Вы в своем уме, герцог?! Ведь еще недавно вы меня сами уверяли, что он совершенно незаменимый для армии человек. Я просто не верю своим ушам.

— Я тоже не хотел верить, ваше величество, но…

— Факты! Мне нужны факты, господин кардинал!

— Вы требуете доказательств, ваше величество?

— Самых убедительных, герцог! Бассомпьер — не Бутвиль и не Шале!

В ответ на слова короля Ришелье извлек из складок своей пурпурной мантии давно приготовленную бумагу и с поклоном вручил ее королю.

Король принял ее дрожащей рукой.

— Что это такое?! — отрывисто спросил он.

— Это доказательства, которых достаточно для того, чтобы упрятать маршала Бассомпьера в Бастилию. Герцог де Гиз был сослан за меньшее, ваше величество.

— Так, значит, это все та же история?

— И та же компания, ваше величество.

— Я не понимаю вас, герцог. Что вы хотите этим сказать?

— Только то, ваше величество, что в тот злосчастный день в Лионе герцог де Гиз принимал участие в заговоре, тогда как маршал Бассомпьер был его душой.

Король сделал гневный жест.

— Извольте сами убедиться, ваше величество, — проговорил кардинал, прежде чем Людовик успел что-либо сказать. — Это показания господина дю Трамбле.

Пробежав глазами бумагу, король помрачнел.

— Мне надо подумать. Я подумаю, господин кардинал, — сказал он.

— Однако, ваше величество, дело таково, что…

— Тем не менее окончательное решение будет принято мной позже, ледяным тоном произнес король, и его высокопреосвященство понял, что сейчас Людовик не уступит. Кардинал поклонился и покинул королевские апартаменты, сохраняя невозмутимую мину. Лишь миновав мушкетеров, дежуривших у дверей в приемную, и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он дал волю гневу.

Да, кардинал был взбешен. Впервые за долгое время его замыслы встретили сопротивление короля. Дело могло получить нежелательную для кардинала огласку. Ришелье представил себе на минуту, что король может захотеть увидеть Бассомпьера и спросить его о «лионском совещании». От этой мысли настроение его высокопреосвященства испортилось окончательно.

Когда наши планы терпят неудачу, мы раздражены, страдаем разлитием желчи или просто не в духе, нет лучшего способа вновь обрести душевное равновесие, как найти виновного.

Козлом отпущения может быть кто угодно, но лучше выбирать в качестве такового человека, хоть в малой степени причастного к нашим неудачам.

Его высокопреосвященству потребовалось совсем немного времени, чтобы мысленно отыскать подходящую кандидатуру.

— Этот недотепа де Кавуа все испортил! — проворчал кардинал, гневно топорща свои усы. — Черт бы побрал его предусмотрительность!

Утром капитан гвардии его высокопреосвященства, как обычно, приветствовал своего начальника и высокого покровителя. Но кардинал не ответил на поклон гвардейца. Он отвернулся.

Глава тридцатая План Атоса

Портос, проводивший большую часть времени, дегустируя съестные припасы хозяина «Сосновой шишки», не изменил себе и в тот день, когда Атос неожиданно исчез. Он не появился к обеденному часу, что давало повод предположить — дело, заставившее его покинуть друга, не предупредив ни о чем, было важным и не терпящим отлагательств.

Однако чувство легкого недоумения и тревоги не оставляло Портоса и несколько портило впечатление от обеда. Превосходный заяц папаши Бонфлери казался жестким, каплуны — несъедобными, а вино — кислым. Портос меланхолично пережевывал обед, утешая себя тем, что уж к ужину Атос наверняка возвратится и тогда он сможет наверстать упущенное.

Но вместо Атоса пришел Арамис.

— Вы не встретили Атоса? — осведомился дю Валлон в надежде вернуть себе аппетит.

— Я рассчитывал застать его здесь.

— Как видите, его здесь нет.

— Так где же он? — спросил Арамис.

— Не имею ни малейшего понятия. И, признаться, это-то меня и беспокоит. Наш хозяин, хоть и изрядный плут, но стряпня у него превосходная, по обыкновению, однако я не умею совмещать два дела сразу, как вы или, скажем, Гай Юлий Цезарь, не говоря уже о нашем бедном друге д'Артаньяне.

— Портос, вы говорите загадками. Какие два дела вы имеете в виду?

— Я решил подкрепиться, разве вы не видите?

— Отлично вижу, но это только одно дело, притом весьма необременительное.

— Оно было бы таковым, Арамис, если бы мне не приходилось одновременно заниматься и другим делом.

— Каким же?!

— Как, вы не понимаете?!

— Признаться, нет.

— Я жду Атоса. Это нервирует меня. И лишает аппетита.

— Теперь я понял, — ответил Арамис. — Наш друг ничего не сказал вам о том, куда он направился.

Арамис понял, что Атос попросту не смог добудиться Портоса.

— В таком случае я подожду графа вместе с вами, — произнес Арамис со вздохом облегчения. — А так как на время нашего парижского предприятия я отказался от соблюдения постов и других монастырских установлений, не могу ли я попросить вас об одном одолжении?

— Арамис, вы великолепно знаете, что вы можете просить меня о целой дюжине любых одолжений!

— Тогда кликните хозяина и закажите такой же обед и для меня.

— О, замечательно! Если бы не мой пропавший аппетит, мы бы с вами превосходно пообедали сейчас.

— Верните его — и конец делу.

— Это не в моих силах.

— Портос, вы никогда не были склонны предаваться беспричинным тревогам.

— Но я не могу отделаться от опасений. Мне так и кажется, что шпионы кардинала выследили Атоса и, пока мы тут обедаем, он уже очутился за решеткой.

— Э-э, любезный друг, вы переоцениваете возможности слуг его высокопреосвященства. Ведь нашему могущественному министру значительно больше хотелось бы выловить из толпы парижан меня, чем Атоса, а я, как видите, сижу перед вами и вовсе не страдаю отсутствием аппетита.

Портос шумно вздохнул. Затем он отломил цыплячье крылышко и с задумчивым видом отправил его в рот. Некоторое время великан дробил его своими великолепными зубами, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Арамис с явным удовольствием украдкой наблюдал за ним, не забывая уделять внимание принесенному обеду.

Наконец Портос завершил свой эксперимент. По-видимому, он дал отрицательный результат — дю Валлон отодвинул тарелку и вздохнул снова. Его друг между тем с обычным изяществом осушил второй бокал — природная грация никогда не покидала Арамиса, где бы и в каких обстоятельствах он не находился: на молитве, в походном седле или в светском салоне.

Несмотря на сохраняемое им внешнее спокойствие, Арамиса тоже тревожило отсутствие Атоса. Воспитанник иезуитской коллегии привык к тому, что именно его действия скрыты от друзей завесой тайны. Но Атос с его благородным и прямодушным характером был весь на виду. У него не было секретов, если не считать трагической истории его женитьбы, которая тем более скоро стала известной д'Артаньяну, а затем и остальным друзьям, составлявшим знаменитую четверку.

Было в порядке вещей ждать Арамиса, не имея ни малейшего представления о том, где он находится и когда вернется обратно. Но исчезнувший невесть где Атос — это совсем другое дело. Поэтому тревога Портоса невольно передалась и Арамису, и обед был закончен в напряженном молчании, нарушаемом лишь ироническими замечаниями Арамиса, который пытался шутить на посторонние темы, но делал это не слишком удачно.

Между тем Атос приближался к «Сосновой шишке». Он торопился. Утром, верный своему обыкновению вставать рано, он не стал будить гиганта Портоса, спящего богатырским сном, а отправился в казармы роты королевских мушкетеров.

Одни помнили его по совместной службе, а другие прониклись к нему большим почтением после ночной операции у стен Бастилии. Одним словом, графа де Ла Фер в казармах ждали и всегда готовы были оказать ему радушный прием. Ждали его еще и потому, что пистоли, выигранные у Портоса, Атос тут же поставил на кон, играя в кости с господином де Феррюсаком, быстро удвоив, а затем и утроив сумму выигрыша. Таким образом, граф де Ла Фер был теперь при деньгах, а следовательно, мог продолжать играть без помехи, каковой поначалу являлось почти полное безденежье.

Однако сегодня Атосу было не до игры.

— Наконец-то вы вернулись! — воскликнул Портос, когда увидел в дверях своего товарища. — Теперь я могу нормально пообедать, а заодно и поужинать. Эй, хозяин! Неся сюда все, что осталось, да поторапливайся! Атос, что вы предпочитаете? Цыплят, только что с вертела или зайца? Он у мэтра Бонфлери весьма недурен.

— Вы нас спасаете от голодной смерти, Атос, — заметил Арамис. — Ваше внезапное исчезновение и долгое отсутствие лишили Портоса душевного равновесия, а следовательно, и аппетита. Меня тоже.

— Примите мои извинения, Портос, но вы спали слишком крепко.

С этими словами Атос перешагнул порог и сбросил плащ.

— Это со мной иногда случается под утро, — сконфуженно объяснил Портос. — Но только если собирается дождь. Посмотрите, все небо затянуто тучами.

— Арамис, вы также должны извинить меня. Я не мог найти никакой возможности предупредить вас о том, что со мной не случилось ничего худого. Я повидал господина де Тревиля, и он сообщил мне очень важную новость.

— Какую?

— Вчера кардинал явился к королю и предложил ему подписать приказ об аресте и заключении в Бастилию маршала Бассомпьера.

Арамис вздрогнул. Портос не отреагировал никак. Он наслаждался жарким из зайца.

— Ришелье, кажется, думает, что он Господь Бог, — недобро проговорил Арамис.

— Что до меня, то меня мало волнует Бассомпьер или какой-либо другой маршал Франции, но отсюда следует, что д'Артаньяну без нашей помощи из Бастилии не выбраться, — заметил Портос приглушенным голосом. Ему приходилось говорить с полным ртом.

— Вы правы, Портос. И в этом деле нам поможет арест Бассомпьера.

— Что вы такое говорите, Атос?! — вскричал Арамис.

— В самом деле, какая тут может быть связь? — присоединился Портос.

Атос пожал плечами:

— В других обстоятельствах я был бы возмущен этим арестом, но сейчас я только рад ему. Что вы скажете, если я приглашу вас прогуляться? Стены любого парижского трактира легко проницаемы для любопытных ушей. Идемте, я поделюсь мыслями, которые пришли мне в голову.

На парижские улицы пала сумеречная тень. Теплый воздух был насыщен влагой и предгрозовым напряжением. Старые вязы на улице Бриземиш шумели листвой и мерно раскачивали темными ветвями. Атос взял друзей под руки и углубился в лабиринт столичных улиц и переулков.

— Кардинал хочет ареста того, кому он обязан почти всеми своими военными успехами, — проговорил он. — Что ж, тем хуже для кардинала. Но король еще не подписал приказа.

— Черт побери! Его величество и не подпишет такой приказ! — воскликнул Портос.

— Он подпишет его, уверяю вас, — негромко возразил Арамис.

— В таком случае мне остается только присоединиться к вашим словам, Атос. Тем хуже для него, тысяча чертей! — проворчал великан, поглубже нахлобучивая свою шляпу ударом кулака. Ветер усиливался.

— Атос, это господин де Тревиль сообщил вам все эти подробности? задумчиво спросил Арамис.

— Именно. И он сообщил мне еще кое-что. Господин де Кавуа попал в опалу.

— Господин де Кавуа попал в опалу?! — возбужденно воскликнул Арамис, мысль которого работала с обычной быстротой.

— Господин де Кавуа попал в опалу? — машинально повторил Портос. Капитан гвардии Ришелье? Ну так и поделом ему! Почему это вас так занимает, Арамис?

— Ну как же вы не поймете, Портос! Если кардинал недоволен де Кавуа, значит, он не поручит ему арест Бассомпьера.

— Велика важность! Он пошлет Ла Удиньера.

— Это невозможно, Портос, — возразил Атос. — Поручить арест маршала Франции и ближайшего соратника короля Генриха человеку без рода и племени. Нет, друг мой. Вспомните, ведь даже для ареста Кончини послали Витри, капитана привилегированной гвардейской роты.

— Слушайте графа, мой друг, — сказал Арамис. — В этом наша надежда.

— Признаться, пока что я никак не пойму, что вы имеете в виду, — заявил Портос недовольным тоном. Арамис, не желая того, затронул его чувствительную струну. Титула Портос не имел и втайне страстно мечтал о маленькой золоченой коронке на дверцах своей кареты.

— Из опалы де Кавуа вытекает следующее: арестовать Бассомпьера доверят мушкетерам, — объяснил Арамис.

— Вы так полагаете? Но ведь у короля есть еще швейцарцы, — продолжал Портос.

— Швейцарцам этого не поручат ни под каким видом. Разве вы не знаете, что Бассомпьер — их полковник.

— Тысяча чертей! Теперь я и сам вижу, что Бассомпьеру придется отдать свою шпагу господину де Тревилю! — вскричал, сраженный последним доводом Арамиса великан.

Атос, молчаливо шагавший в опустившейся темноте, замедлил шаг.

— Нет, — ответил он.

— Вы говорите «нет», Атос?!

— Господин де Тревиль уступит эту честь шевалье де Феррюсаку.

— Он сам так сказал вам, Атос? — спросил Арамис.

Вместо ответа, по обыкновению, немногословный Атос коротко кивнул.

— В таком случае, у нас появляется шанс!

Атос кивнул вторично.

— Но каким образом заключение этого бедняги Бассомпьера в Бастилию поможет д'Артаньяну выбраться оттуда?! — воскликнул Портос.

Атос пожал плечами:

— Я не могу сказать вам определенно, друг мой, но знаю одно: это дает нам возможность проникнуть в Бастилию и попытаться вытащить д'Артаньяна.

— Проникнуть туда! Но в качестве кого?!

— Конвоиров арестованного.

— Но… что же мы будем делать дальше?

— Затем мы предъявим караульному офицеру королевский приказ.

— На нас, разумеется, будут мундиры и мушкетерские плащи?!

— Конечно. Как и на всех остальных, включая господина де Феррюсака.

— О-о, понимаю, — восхитился Портос. — Значит, он тоже согласился участвовать…

— Не совсем так, Портос. Господин де Тревиль согласился рискнуть своим положением при дворе или, во всяком случае, репутацией надежного служаки, а господин де Феррюсак согласился не заметить появления лишнего конвоира в рядах своего маленького отряда, когда мы будем выезжать обратно из ворот. Это немало, учитывая опасность, которой подвергается любой, дерзнувший противостоять воле министра.

— Понимаю, этим лишним будет д'Артаньян, на которого мы накинем мушкетерский плащ.

— Правильно.

— Откуда мы возьмем еще один комплект мушкетерской формы?

— Черт побери! Привезем с собой.

— Но где?

— В карете.

— Вы говорите — «в карете», Атос?

— А вы разве забыли, что арестанта полагается везти в карете с занавешенными окнами?

Портос хлопнул себя по лбу:

— О-о! Теперь я понял! Мы привезем в Бастилию арестованного Бассомпьера, а уедем в компании д'Артаньяна, который будет преспокойно скакать в мушкетерском плаще в окружении своих однополчан и нас с вами. Только вот…

— Что же?

— Где мы возьмем лишнюю лошадь? Если мы приведем ее на поводу за собой, это может вызвать подозрения…

— Полагаю, мы запряжем карету шестеркой.

— Так обычно и делают в подобных случаях.

— Во дворе тюрьмы один из мушкетеров освободит от упряжи одну из лошадей и передаст ее кому-либо из солдат гарнизона под тем предлогом, что она потеряла подкову или захромала. Об этом можно будет позаботиться заблаговременно. А так как лошади запряжены попарно, одна освободится.

— Стражникам у внешнего моста можно будет сказать, что распрягли и оставили во дворе обеих лошадей, вы это имеете в виду?

Атос утвердительно кивнул.

— А не заметит ли дежурный офицер, что конвоиров стало на одного больше? — снова спросил Портос, гордясь собственной предусмотрительностью.

— Это вполне возможно, — коротко отвечал Атос.

— Но что же в таком случае делать?!

— Постараться, чтобы этого не произошло.

Арамис быстро оглянулся. Из темноты послышался приглушенный звук, похожий на тот, который издает шпага, медленно вынимаемая из ножен. Но тут же все стихло.

— Что там такое, Арамис? — спросил Портос, кладя свою мощную длань на эфес шпаги.

— Нет, ничего. Просто мне показалось.

— Тогда продолжим, — предложил простодушный великан, радуясь новому плану спасения товарища. — Мне не терпится понять все до конца.

— Нет, Портос. Советую вам не рассчитывать на это, — флегматично проговорил Атос.

— Это еще почему?

— Потому что я не знаю, чем все это закончится.

— Тогда не лучше ли будет спрятать д'Артаньяна в пустой карете, когда мы пустимся в обратный путь?

— Это исключено. Карету тщательно обыщут при выезде из Бастилии.

— Надеюсь, арестованного предписано доставить туда ночью?

— Да. И это увеличивает наши шансы.

— А сколько мушкетеров будут сопровождать карету с арестантом?

— Господин де Феррюсак возьмет с собой столько людей, сколько сочтет нужным.

— А принимая во внимание особую важность поручения, количество конвоиров будет немалым…

-..что позволяет надеяться на успех.

— Браво! — воскликнул Портос. — Атос, дорогой друг, вы несомненно великий человек.

— Ничуть не бывало, — невозмутимо отвечал Атос. — Вы опять что-то заметили, Арамис?

— Нет-нет. Должно быть, мне показалось.

— Вот к чему приводит строгий монастырский устав. Отовсюду слышатся голоса, мерещится всякая чертовщина, — заявил Портос, пребывавший на седьмом небе от радости. Он уже представлял себе, как обнимет своего друга. Цельная натура великана не позволяла ему уделять внимание одновременно нескольким вещам. Когда Портос веселился, он всецело отдавался веселью.

— Допустим, что так, — проговорил Арамис, оглядевшись. — Нет, ничего не разглядишь в этой темени! Кстати, у меня тоже появился вопрос…

— Посмотрим, что за вопрос у нашего монаха, — жизнерадостно заметил Портос.

— Мне приблизительно понятно, как мы собираемся вывезти д'Артаньяна из тюремных ворот.

— Отлично! Мне тоже! — не унимался Портос.

— Но мне пока совершенно неясно, как мы собираемся вызволить его из камеры. — Арамис закончил свою мысль тем же спокойным тоном. На неуклюжие шутки Портоса он не обратил ровным счетом никакого внимания.

— Я ждал, что вы спросите об этом, — помолчав, ответил Атос. — Повторю, у меня нет четкого плана. Я полагаю эту часть нашего предприятия наиболее опасной и наименее продуманной. Но у меня есть на этот счет некоторые соображения.

Вот они…

Глава тридцать первая План Атоса

(продолжение)

— Вот они! — выкрикнул чей-то грубый голос.

Атосу не дали договорить. Теперь уже из темноты совершенно явственно донесся звук взводимых курков, и все сомнения Арамиса рассеялись.

— Ну, друзья, эти гости ко мне! — воскликнул он, выхватывая шпагу из ножен, скрываемых до этой минуты длинным дорожным плащом.

Атос с Портосом тоже не теряли времени даром. Их клинки уже тускло отсвечивали в серебристом свете, выглянувшего из-за туч ночного светила.

— Нам нужен некто д'Эрбле из Нанси, отставной мушкетер роты де Тревиля, — послышалось из темноты. — Мы действуем на основании закона, поэтому вас, господа, просим спрятать шпаги в ножны и отойти в сторону.

— Мне что-то не нравится закон, на основании которого нападают на прохожих, пользуясь темнотой, — насмешливо проговорил Атос. — Покажитесь, господа, если вы не обычные уличные грабители.

Из темноты выступили двое или трое вооруженных шпагами и пистолетами людей в низко надвинутых широкополых шляпах. Лиц их в тусклом лунном свете не было видно.

— Мы имеем приказ первого министра, и просим вас не вмешиваться, если вы уважаете порядок и закон, — повторил один из них.

— А мы со своей стороны просим оставить нас в покое, — тем же насмешливым тоном отозвался Атос, естественным образом принявший на себя роль командира маленького отряда. — Вы ведь выслеживали нас, крались за нами, сударь. Ваш «закон» мне подозрителен…

— Где-то я слышал голос этого молодчика, — пробормотал Портос.

— Атос, Портос, мне, право же, неловко, что я стал причиной ваших неприятностей, — сказал Арамис, вынимая из-за пояса пистолет. — Я беру на себя того, который повыше ростом и держится более нагло, чем остальные, он, по-видимому, начальник агентуры отца Жозефа…

— А-а, этого капуцина! — загремел Портос. — Вот кого я давно и сильно недолюбливаю! Сейчас я покажу этой братии, как становиться на пути у господина дю Баллона!

Позади послышалась возня, показавшая троим друзьям, что их атакуют как с фронта, так и с тыла.

— Осторожнее, Портос! Среди этих господ, весьма вероятно, найдутся последователи Лувиньи![8] Примите мой совет — станьте спиной к стене! — крикнул Атос, устремляясь на ближайшего противника.

— Ха! Но на мне сегодня нет шпор! — проревел гигант, нанося удар в темноту, где тотчас же что-то тяжело рухнуло наземь.

В те времена парижские улицы нередко оглашались звоном клинков, но редко потасовка, если имела место именно потасовка, или дуэль, если случалась дуэль, происходила столь скоротечно и со столь тяжелыми последствиями для одной из сторон, имевшей к тому же численный перевес.

Арамис сразил своего соперника наповал выстрелом из пистолета. Выстрел же, направленный в него, не был столь меток, пуля лишь сбила шляпу. Стрелявший изрыгнул проклятие и скрестил свою шпагу со шпагой Арамиса. Он мог убедиться, что и в монастырских стенах рука Арамиса не отвыкла от клинка. Заметим, что в коллегиях иезуитов искусство фехтования входило в число обязательных дисциплин.

Таким образом, мы хотим избежать обвинений в том, что пытаемся создать у читателя превратное представление о нравах, бытовавших в святых обителях французского королевства первой половины XVII века. Мы далеки от этого.

Итак, Арамис, по следам которого шли ищейки отца Жозефа, Арамис, невольный виновник всего происходящего этой ночью на улице Бриземиш, доказывал на деле, что молитвы и занятия алхимией ничуть не уменьшают воинских умений, а возможно, и способствуют им. Не прошло и нескольких минут, как второй его противник опустился на одно колено, шпага его выпала из рук.

Атос и Портос не уронили былой славы мушкетеров, уложив или выведя из строя каждый двоих нападавших. Таким образом, агентура отца Жозефа потеряла шестерых за шесть минут. Оставшиеся поспешно ретировались.

— Догоним каналий?! — предложил Портос, одолеваемый азартом боя.

— Я придерживаюсь противоположного мнения, — откликнулся Арамис.

— К тому же, — заметил Атос, — у нас есть дело поважнее.

— Вы правы! Черт побери, мы должны подумать о д'Артаньяне! Я увлекся!

— Мне кажется, среди этих людей есть двое или трое раненых, — произнес Арамис, склоняясь над одним из лежащих. — Наш христианский долг позаботиться о них.

— Но мы не можем терять времени! — воскликнул Портос. — Ведь нас могут и не дождаться!

— Арамис прав, Портос. Надо подумать о раненых, — поддержал его Атос.

— У меня появилась мысль, — эхом отозвался Арамис.

— Сейчас он скажет, что мы должны будем лечить и перевязывать их раны! — простонал Портос, выразительно возводя глаза к небу.

— Успокойтесь, любезный друг, просто я вспомнил, что неподалеку отсюда расположен монастырь Благовещения.

В этой святой обители, разумеется, умеют врачевать раны лучше нас с вами.

— Так давайте перенесем раненых к этому монастырю и позвоним в колокол у входа и покончим с этим, — предложил Атос и первый подал пример, подняв на руки застонавшего человека, который несколько минут назад стремился проткнуть своим клинком его сердце.

— Что ж, если вы так полагаете, — пробурчал Портос.

С этими словами он сгреб в охапку двоих.

Так как остальные трое поверженных не подавали никаких признаков жизни и при ближайшем осмотре оказалось, что они убиты наповал, Арамис двинулся указывать путь к монастырю налегке…

Действительно, прошло совсем немного времени, и они достигли улицы Сент-Антуан, на которой располагался упомянутый Арамисом монастырь, куда впоследствии Людовик XIII совершил исторический вояж, приведший к появлению на свет наследника французского престола.[9]

Друзья позвонили у входа и поспешили удалиться, уверенные, что раненые несомненно получат ту помощь, в которой нуждаются.

— Куда мы направимся теперь? — спросил Портос. — К господину де Тревилю, надо полагать.

— Ни в коем случае! — сказал Атос. — Я отдал все необходимые распоряжения Гримо, и он уже дожидается нас у Сент-Антуанской заставы с нашими лошадьми и всей остальной амуницией, которой его снабдил господин де Феррюсак. От дворца же на улице Старой Голубятни нам следует держаться как можно дальше. Особенно теперь.

— Но я хотел бы понять почему? — настаивал Портос, делая в то же время гигантские шаги.

— Ах, Портос! — воскликнул Арамис. — Господин де Тревиль — родной отец своим солдатам и готов драться с кардиналом за каждого из них всеми возможными способами. Но мы-то уже давно не состоим в полку.

— Правда! Это, черт возьми, правда!! В Париже, знаете ли, как-то забываешься. — И Портос вздохнул.

— Даже если бы мы и состояли в полку, как прежде, дорогой Портос, у нас не было бы оснований считать себя в безопасности, — рассудительно заметил Атос. — Вспомните, что господин де Тревиль не нашел другого способа помочь д'Артаньяну, как известить нас о том, что он попал за решетку. Времена изменились, и теперь, как видно, у Франции всего один властелин.

— Езде несколько лет назад их все же было двое, — в тон ему добавил Арамис. — Но, кажется, мы снова кому-то понадобились!

Из мрака выступил кто-то темный с мушкетом.

— Дай нам пройти, любезный, — раздраженно проговорил Арамис. — Нам уже надоедали этой ночью господа вроде тебя!

Темный человек молча приближался. Из-за его спины послышался топот копыт.

— Пропустите-ка меня, Арамис! — загремел голос г-на дю Баллона. Сейчас я скажу ему пару слов.

Услышав последнее, темная фигура остановилась и попятилась назад.

— Постойте, друг мой! Кажется, это Гримо. — Атос подошел поближе. Гримо, если это вы, то, принимая во внимание то обстоятельство, что наша встреча происходит впотьмах, разрешаю вам говорить. Итак, это вы?

— Да, сударь.

— Вы привели наших лошадей?

— Да, сударь.

— А остальное? Я имею в виду мундиры, плащи и форменные перевязи.

— Здесь, — сказал Гримо, утвердительно кивнув.

— Вы получили от господина де Феррюсака дальнейшие инструкции?

Гримо снова утвердительно кивнул и покрылся обильной испариной. Малый представил себе предстоящие объяснения.

Однако Атос хорошо понимал своего верного слугу. Он только спросил:

— Нет, видимо, следует дожидаться кареты с конвоем где-нибудь неподалеку отсюда?

— Здесь! — ответил Гримо, очень довольный тем, что хозяин так хорошо все понимает и сам.

— Отлично, — сказал Атос. — В таком случае станем снова мушкетерами и подождем.

Так они и поступили. Во время переодевания все же выяснилось, что форма мушкетера тесновата для Портоса.

Плащ оказался слишком коротким, а мундир тесным, и великану удалось натянуть его на свой мощный торс лишь после того, как швы подозрительно затрещали. Впрочем, наброшенный сверху плащ с крестом и лилиями замаскировал разъехавшиеся швы, а темная парижская ночь скрыла все остальное.

* * *

Бассомпьер сидел в арестантской карете напротив де Феррюсака и ругал его высокопреосвященство последними словами, встречая живейшее одобрение у своего стража.

— Кто взял Катр?! Катр брал штурмом ваш покорный слуга, господин де Феррюсак, не правда ли?

— Совершенно верно, сударь, — с легким поклоном отвечал мушкетер. Но Бассомпьер его не слушал.

— Кто бросил к его кривым ногам Мильго, Прива и Андюз?! Не маршал ли Франсуа Бассомпьер собственной персоной?! И этот лукавый тиран, получивший кардинальскую шапку из рук королевы-матери… — Знаете, когда я выйду оттуда, куда вы меня везете, любезный де Феррюсак? Не надо мне ничего объяснять — я прекрасно понимаю, что вы исполняете приказ короля. Так вот я выйду из Бастилии после того, как его дьявольское высокопреосвященство отправится прямиком в преисподнюю. Да и то только после того, как король лично посетит меня в моей камере и попросит у меня прощения.

Глава тридцать вторая Побег

Между тем звезды на небе померкли. Стены и башни Бастилии казались черными.

— Держитесь поближе к дверце кареты. — Атос слегка пожал руку Портоса.

Тот кивнул в ответ и приблизился к левой дверце кареты с зарешеченными окнами. Атос и Арамис дали шпоры лошадям и оказались возле правой.

— Что мы будем делать сейчас? — прошептал Арамис.

— Вы увидите сами, — шепотом откликнулся Атос, не повернув головы.

Первые ворота. Карета остановлена. Офицер подходит к дверце. Господин де Феррюсак предъявляет королевский приказ. Стражники светят факелами, чтобы их командир мог отчетливо увидеть грозную бумагу и размашистую подпись в конце. А перед ней — имя первого министра Франции. Офицер поворачивается к своим солдатам и приказывает пропустить карету с конвоем.

— Узник его величества — к господину коменданту Бастилии. Дорогу узнику короля!

Мост через ров. Вторые ворота. Копыта стучат, колеса кареты грохочут, тени на черных стенах, красные отсветы огней…

— Дорогу узнику короля!

Скрипят тяжелые створы ворот. Кавалькада всадников в плащах небесного цвета устремляется во внутренний двор, окружив зарешеченную карету.

— Особо важный арестант! — произносит господин де Феррюсак. — Под личный надзор господина коменданта.

Дежурный офицер откликается эхом:

-..особо важный… под личный надзор господина…

Впрочем, коменданта никто будить не собирается. Стены Бастилии высоки, гарнизон миогочисленен, а решетки и засовы крепки и надежны. Просто приказ требует уважения и соблюдения предписанного ритуала.

— Прошу обратить внимание, господин офицер, приказ предписывает мне лично убедиться в том, что арестованный находится в своей камере, — ровным голосом произносит де Феррюсак.

— Ого! Кто же это такой там у вас в карете?! — офицер явно удивлен и не скрывает своего удивления. — Принц крови?!

Де Феррюсак делает презрительную гримасу. Потом наклоняется в седле, приблизив лицо к лицу стража:

— У меня в карете — Бассомпьер!

— Черт побери?! Бассомпьер в Бастилии.

— Как видите!

— Да нет же! Как раз не вижу! И не поверю, пока не увижу собственными глазами!

— В самом деле. Сударь, прошу вас выйти, мы у цели.

Бассомпьер вышел из кареты и огляделся.

— Примерно это я и ожидал увидеть, — сказал он с неподражаемой миной. Ну, что ж, господа, ведите меня в мою камеру. Надеюсь, это не то помещение, в котором здесь жил Конде, не хотелось бы квартировать там после него.

— Прошу вас, сударь, сюда, — почтительно проговорил офицер. — Эй, сюда двоих из ночного караула.

— Ха! Только двое!! — прошептал Портос. — Я справлюсь с ними одной рукой.

— Идемте, сударь, — пригласил офицер. — Вы своими глазами сможете убедиться, как у нас поставлено дело. Надежно, уверяю вас.

— Пожалуй, даже слишком, — зябко поводя плечами, ответил г-н де Феррюсак. — Представляю себе все эти тюремные коридоры, решетки и засовы. Бр-р, просто мороз по коже. Нет, любезный офицер, мне решительно не хочется туда даже на короткое время!

Тем временем к ним подошли двое солдат тюремной стражи, державшие в руках факелы, заливавшие красным светом происходящую сцену.

— Однако ваш приказ… — начал офицер.

— Мне пришла в голову одна мысль, — перебил его мушкетер. — Господа, у меня есть приказ, предписывающий сопровождать арестованного непосредственно до дверей его камеры. Найдется ли среди вас двое-трое добровольцев?

Арамис и Атос, стараясь не слишком спешить, подошли к своему командиру. Портос также сделал шаг вперед.

— Отлично. В таком случае проводите арестованного и составьте компанию этим господам из гарнизона, — сказал де Феррюсак, незаметно пожимая руку Атосу. — Мы ждем вас всех… четверых, — еле слышно добавил он.

— Идемте, — коротко произнес офицер и зашагал через двор.

Арестованный Бассомпьер в окружении двух солдат внутренней стражи, а также Атоса, Портоса и Арамиса последовал за ним.

— Еще один, — шепнул неугомонный Портос. — Это даже лучше — трое на трое!

Они пересекли тюремный двор и приближались к узким дверям, ведущим куда-то внутрь каменной стены с редкими окнами в свинцовых переплетах.

— Это подножие одной из башен, которая называется Базиньерой, не так ли? — спросил Атос у офицера.

— Нет, Базиньера — вон там, — указал тот рукой, свободной от факела. Это — Бертодьера.

— В таком случае мы ошиблись адресом, — начал было Портос, но Атос сжал его руку:

— Молчите! Вы все погубите!!

— Но я полагал, что настало время действовать, — громким шепотом начал Портос.

— И ошиблись, — сухо отвечал Атос таким же шепотом. — Во дворе много солдат. Войдем внутрь.

— Вы что-то сказали, сударь? — обернулся офицер, возглавляющий маленькую процессию. Он не расслышал слов Портоса.

— Мои товарищи отдают должное вашим нервам, сударь, — пояснил Арамис своим мелодичным голосом. — Трудно представить себе жизнь в этих стенах каждый день встречать восход солнца в тюрьме, не совершив никакого преступления!

— Королевская служба, сударь! Не так ли? — ответил офицер, пожав плечами. — Мне казалось, что мушкетеры короля не из тех, кто падает в обморок при виде тюремного кладбища и тому подобных вещей.

В голосе его послышалась насмешка. В этот момент они вошли внутрь башни и стали подниматься вверх по каменным ступеням винтовой лестницы. Отблески пламени заметались под ботфортами.

— Время пришло, — проговорил Атос, неожиданно преградив путь офицеру. Прошу вас отдать мне вашу шпагу, сударь. Потом я вам ее верну.

— Вы в своем уме, любезный?! — вскричал офицер, делая попытку выхватить клинок из ножен. Но Портос опередил его.

— Сейчас я покажу тебе, кто из нас скорее упадет в обморок! — пробасил г-н дю Баллон, обезоруживая командира стражников и для верности сжимая его шею своей огромной рукой.

Двое солдат попытались прийти на выручку своему командиру, но Арамис приставил обнаженный клинок к горлу первого, а Атос — второго. Это не осталось без последствий. Стражи сменили тактику, перейдя от активного нападения к позиции непротивления. Они покорно сняли свои мундиры и блестящие в отсветах факелов шишаки, после чего были поставлены спина к спине и связаны веревкой, которую Портос вынул из своего широкого кармана.

— Я уважаю ваше достоинство офицера, сударь, — обратился Атос к обезоруженному командиру стражников. — Но обстоятельства таковы, что я вынужден предложить вам выбор: или вы остаетесь здесь связанным по рукам и ногам, или соглашаетесь помочь нам и провожаете в соседнюю башню, в камеру…

— Остановитесь! — вскрикнул Арамис. — Не следует сообщать ничего такого, о чем придется пожалеть впоследствии.

— Не понимаю, о чем вы?

— Ваш благородный характер, друг мой, чужд фальши, но представьте на минуту, что этот человек откажется нас сопровождать, — а его вид говорит о том, что он скорее всего так и поступит, поскольку я узнаю в нем упрямого бретонца… В этом случае ему вовсе незачем знать, куда мы направились, чтобы он не послал по нашим следам тех, кто может случайно наткнуться на него.

— Конечно. Вы правы, — коротко отвечал Атос. — Наденем мундиры и шишаки, вооружимся факелами и отправимся… Черт побери!

— Что такое? — спросили разом Портос и Арамис.

Первый продолжал слегка придерживать полупркдушенного офицера в съехавшем на нос шишаке, а второй стоял рядом с удивленным донельзя Бассомпьером, созерцающим всю эту сцену широко раскрытыми глазами. Маршал видел, что события развиваются скорее в желательном для него направлении, и не предпринимал ни малейшей попытки помешать действиям мушкетеров, совершавших насилие над стражниками. — Что такое? — воскликнули Портос с Арамисом.

— Да ведь тут на каждом этаже дежурит тюремщик с ключами. Без офицера он не отдаст нам ключа от камеры д'Ар… Я хотел сказать — «от нужной нам камеры».

— Велика важность! — загремел Портос. — Я слегка встряхну молодца, а уж потом вы можете взять у него все, что ни пожелаете. Он не будет возражать, во всяком случае в течение часа.

— Я не сомневаюсь, но как мы найдем нужный ключ на связке? На это уйдет слишком много времени!

— Что с вами, друг мой?! — тревожно спросил Арамис, бросив быстрый взгляд на товарища. — Не вы ли сами говорили нам, что на этажах Базиньеры лишь по одной камере.

Ошибиться невозможно! Надо только подняться на третий этаж!

— Да, правда! — ответил Атос и потер висок, как человек, пытающийся что-то вспомнить.

Теперь оба товарища посмотрели на него с тревогой.

— С вами все в порядке? — спросил в свою очередь Портос.

— Разумеется, со мной все в порядке, — отвечал граф с некоторым раздражением. — Ив доказательство этого напомню вам, что вы только что назвали нужные нам башню и этаж.

— Проклятие! Вернее — «mea culpa»,[10] — поправился Арамис.

— Так возьмем его с нами! — воскликнул Портос. — А эти двое познакомятся с моим кулаком. Я только слегка щелкну по их бестолковым головам, и они очнутся к рассвету. Надеюсь, к этому времени мы будем далеко отсюда!

Свои слова г-н дю Валлон сопровождал соответствующими действиями, поэтому к концу его короткого монолога все было готово к тому, чтобы приступить к следующей части операции. Офицер, направляемый могучей дланью Портоса, находился в полуобморочном состоянии и повиновался любому жесту своего «кукловода». Атос с Арамисом сбросили и свернули мушкетерские плащи, спрятав их под мундирами солдат-стражников, а также надели их металлические шлемы-шишаки, украшенные металлическими же гребеньками, отчего сделались неотличимы от остальных стражников в той темноте, что царила вокруг. Что касается Бассомпьера, то он остался в своей роли арестанта, конвоируемого в назначенную ему камеру. Описанная сцена заняла меньше времени, чем места на бумаге, поэтому через несколько минут те же лица, но уже без двух стражников, оставленных связанными в коридоре нижнего этажа Бертодьеры, выбрались на свежий воздух и, держась ближе к стенам, быстро двинулись в сторону соседней башни. До них доносились голоса мушкетеров, гарцевавших рядом с опустевшей каретой с зарешеченными окнами. Они перекликались друг с другом, часть из них спешилась. Среди них было двое или трое стражников с зажженными факелами.

По счастливому стечению обстоятельств никто не лопался им на пути к подножию Базиньеры. Эта часть обширного тюремного двора была пустынна.

— Что, если я подниму тревогу?! — неожиданно подал голос офицер, которому свежий воздух придал новые силы.

— Я тебя задушу, как только ты попробуешь пикнуть, любезный! — прорычал Портос, для убедительности сжав пальцы покрепче. Офицер захрипел, и дальнейший путь они проделали в полном молчании.

Тихо, крадучись как тени, вступили они под своды Базиньеры и поднялись на первый этаж мрачного узилища, освещая себе путь двумя факелами.

Там их встретил заспанный тюремщик, преувеличенно бодро вскочивший на ноги, завидев дежурного офицера.

— Вы, конечно, отдаете себе отчет, что этот бедняга вам не поможет, но его кровь падет на вашу голову, если вы попытаетесь чем-либо выдать нас, шепнул Арамис на ухо офицеру, придав своим словам драматический оттенок.

Первый этаж миновали без неожиданностей. На втором этаже раздавался громкий храп. Тюремщик крепко спал, сидя на грубой деревянной скамье и привалившись спиной к каменной стене.

— Не станем ему мешать, — проговорил Атос, взяв под руку Бассомпьера, который, видя что странные мушкетеры не торопятся его освободить, попытался задать вопрос.

— Tc-c! — остановил его Арамис, изящным жестом приложив палец к губам. Поднявшись на третий этаж, Атос споткнулся. — Тысяча чертей! Эти ступени годны только для того, чтобы по ним шныряли тюремные крысы!

— Тише, ради всего святого, тише, Атос! — трагическим шепотом воззвал к другу Арамис. — Я не узнаю вас!

— Признаться, я сам не узнаю себя. Меня не оставляет такое чувство, словно мы делаем что-то не то…

— Оставьте ваши чувства при себе, Атос! Все идет в соответствии с вашим планом. Превосходным планом. Тише, мы на третьем этаже.

Тюремщик и не думал спать. Он шел навстречу им по мрачному коридору, шаги гулко отдавались под каменными сводами.

— Потребуйте у него ключ от камеры, — приказал Атос офицеру.

— Тогда пусть он отпустит меня, а то я скоро задохнусь, — прохрипел бедняга, сильно пострадавший от мощных рук Портоса.

— Скорее, вот-вот поднимется тревога, — проговорил Арамис. — Тех двоих рано или поздно обнаружат. Тогда они не откроют перед нами ворота.

— Друзья мои! Мне пришла в голову одна мысль! — воскликнул Портос.

— Кто идет?! — Возглас подошедшего тюремщика прервал г-на дю Баллона на полуслове. — А, это вы, сударь.

Последние слова бедняга произнес после того, как узнал своего офицера. Больше сказать, а тем более сделать он не успел, рухнув, словно сноп, оглушенный тяжелым кулаком Портоса.

— Извините, сударь, но мне придется поступить с вами так же! — сообщил великан, повторяя предшествующие действия применительно к офицеру. Тот охнул и свалился подле распростертого на каменном полу тюремщика.

— Портос, надеюсь, вы соразмерили свои силы? — спросил Атос, покуда Арамис снимал ключ с пояса упавшего. — Помнится, вы говорили, что можете убить быка одним ударом кулака.

— Не беспокойтесь, Атос. Эти двое получили лишь десятую долю того, что причиталось бы быку.

— Превосходно, в таком случае могу я вас попросить об одолжении?

— Конечно, о каком же?

— Взять факел и покараулить на лестнице на тот случай, если тюремщик с нижнего этажа вздумает заглянуть на шум.

— Охотно. Я уже иду, хотя одна мысль не дает мне покоя…

— Секунду, Портос. Давайте только выпустим д'Артаньяна на свободу.

Портос не заставил себя уговаривать. Он схватил факел и в два гигантских шага очутился у лестницы, ведущей вниз.

— Арамис, сделайте то же, что и Портос, — с той только разницей, что вы будете охранять ступени, ведущие наверх…

Я уже отпираю дверь…

Действительно, дверь заскрипела и отворилась. В камере царила тьма. Заключенным Бастилии полагалось тушить свечи после отбоя. Многим из них свечей не давали вовсе. Узники видели свет Божий, когда вставало солнце, оно опускалось за горизонт — и все погружалось во мрак.

— Д'Артаньян, это мы! Поспешите, друг мой! — проговорил Атос взволнованно.

Во мраке кто-то зашевелился. Скрипнула грубая кровать, на которой спал арестант.

— Как я понимаю, мой арест послужил средством к спасению кого-то другого, — разочарованно проговорил Бассомпьер. — Признаться, поначалу я надеялся, что вы рисковали жизнью из-за моей особы. Увы, я был слишком самонадеян!

— Сударь, — ответил Атос, учтиво кланяясь Бассомпьеру. — Мы здесь ради спасения друга. Он не раз рисковал своей жизнью ради каждого из нас. И каждый из нас без раздумий сделает то же для него. Это, поверьте, не красивые слова, к которым я питаю отвращение. Просто это так. К несчастью, жизнь уродлива, и спасение одного влечет гибель другого. И все же Бастилия не гибель, у вас есть громкое имя, вам покровительствует король и весь белый свет.

У д'Артаньяна же нет никого и ничего, кроме нас. Правда, у него есть доброе имя, которое в наш проклятый Богом век, по-видимому, с неотвратимостью рока приводит в Бастилию, что подтверждает и ваша судьба. Вот и нашего друга оно не защитило. У него была верная шпага, но сейчас он безоружен. Его лишили ее обманом, подлостью или воспользовавшись его благородством. Кто же, как не мы, должен вытащить его из этой юдоли?! Может быть, я буду проклинать тот день и час, когда своими руками отправил маршала Бассомпьера в Бастилию, но сейчас я благословляю его, потому что снова могу обнять моего друга д'Артаньяна!

— Д'Артаньяна?! — изумленно вскричал Бассомпьер, явно тронутый речью Атоса. — Лейтенанта мушкетеров?! — С этими словами он хлопнул себя по лбу и расхохотался, несмотря на всю неуместность подобного проявления чувств в таком месте и при таких обстоятельствах. — Тогда мы с ним здесь из-за одного и того же дела! Все справедливо. Лейтенант пострадал первым, но он только исполнял приказ, я же был среди тех, кто заварил всю кашу! Все справедливо.

Выходите, сударь, теперь моя очередь!

— Надень плащ и шляпу, д'Артаньян! — Атос бросил в темноту предусмотрительно захваченный специально для друга плащ мушкетера. — Но поторопись. Я слышу чьи-то шаги.

— Это всего лишь я! — пробасил Портос, подходя к ним. — Мне не терпится заключить вас в свои объятия, д'Артаньян, друг мой! — И великан стиснул вышедшего из камеры так, что тот временно лишился дара речи. Арамис, видя, что д'Артаньян, уже в мушкетерском плаще и низко надвинутой на лицо шляпе, стоит в коридоре, а следовательно, нет никаких причин, препятствующих поскорее двинуться в обратный путь, подбежал к ним.

— Атос, Портос, не задушите его в своих объятиях! Вы видите, он нетвердо стоит на ногах. Скорее! Нас могут обнаружить в любую минуту.

Они наскоро обнялись, и Арамис ощутил благодарное пожатие руки освобожденного узника.

— Бежим!

Неподвижные тела тюремщика и офицера в мгновение ока были затащены в камеру. Бассомпьер со вздохом последовал туда же. Дверь была закрыта, и вся четверка почти в полной темноте заторопилась в обратный путь. Факелы оставили на лестничных площадках. Беглецам вовсе не улыбалось передвигаться вчетвером при ярком освещении.

Спустившись на второй этаж, они обнаружили, что страж продолжает пребывать в объятиях Морфея. Поздравив себя с таким удачным стечением обстоятельств, беглецы продолжили свое поспешное отступление и были встречены тюремщиком с первого этажа, который дожидался, когда офицер, поднявшийся наверх, спустится обратно, чтобы затем без помех предаться сну. Обнаружив, что с ними нет офицера, малый был крайне разочарован.

— Что, господин начальник караула задержался наверху? — расстроенно спросил он. Так как Атос и Арамис предусмотрительно оставались в мундирах и шлемах стражников, тюремщику и в голову не пришло заподозрить что-то неладное.

— Ваш офицер сейчас спустится, он отдает последние распоряжения тому, кто будет охранять нового заключенного, — на ходу проронил Портос, заслоняя своей широкой спиной беглеца.

Однако зоркий взгляд тюремщика остановился на четвертом, одетом в плащ мушкетера.

— Эй, постойте, готов поклясться, что, когда вы поднимались наверх, среди вас был только один мушкетер! Эй, стойте! — крикнул бдительный страж, бросаясь вдогонку за ними. Так подчас мы устремляемся навстречу неприятностям, подстрекаемые к тому неуместным в данных обстоятельствах усердием или же просто неразумием. Кулак Портоса описал в воздухе дугу и опустился на голову бедняги. Тюремщик был повержен наземь, не успев даже охнуть.

— Портос, примите мои поздравления! — воскликнул Арамис. — Однако, что же вы медлите, идемте скорее!

— Послушайте, сейчас самое время осуществить мою идею. Она не дает мне покоя!

— О чем вы говорите, Портос?!

— Да о тех двух бедолагах, которых мы оставили по соседству связанными спиной к спине.

— Что вы предлагаете?

— Я сбегаю туда и принесу их, чтобы исключить всякого рода неприятные неожиданности. Вспомните, вы ведь сами выражали опасение, что на них могут наткнуться.

— Куда же мы их денем? У наших ног и так лежит еще один.

— Куда мы их денем?!! Черт возьми, да все туда же!

В камеру к Бассомпьеру!

— Отличная мысль, Портос! — одобрительно отозвался Атос. — Но что если кто-нибудь встанет у вас на пути?

— Я тоже отправлю его в камеру к Бассомпьеру, только и всего. У меня сейчас такое чувство, что я мог бы затолкать туда весь гарнизон Бастилии, пусть только подходят ко мне не все сразу, а по очереди, малыми порциями!

— Вы меня восхищаете, Портос! Жаль, что госпожа дю Валлон не имеет возможности видеть вас в эти минуты, — сказал Арамис.

— Может быть, оно и к лучшему, — отозвался Портос. — Итак, вы с д'Артаньяном бегите к остальным и побыстрее переодевайтесь, а я буду заметать следы.

— Превосходно! А я буду вас прикрывать, — резюмировал Атос. — В любом случаем вам будет необходим ключ от камеры, а он по-прежнему у меня. — Атос слегка пошатнулся.

— Ну, вот опять, положительно вы сегодня не в себе, дорогой граф, бросил Портос, устремляясь в темноту. — Лучше ждите меня здесь.

Двое бросились туда, откуда доносились голоса мушкетеров и плясали огоньки фонарей. Портос растворился во мраке, а Атос остался у подножия Базиньеры. Он оперся о шершавый камень стены и провел рукой по лицу, словно стряхивая невидимую паутину.

— Надо было поделиться с Арамисом и Портосом, — еле слышно пробормотал он. — И все же готов поставить сто против одного, что-то не так во всей этой истории!

Однако Атосу не пришлось развить свою мысль. Темнота перед ним сгустилась и обернулась чем-то вроде трехголовой гидры.

— Это я, — произнес знакомый голос, и Атос понял, что трехглавый призрак, выступивший из тьмы, не кто иной, как господин дю Баллон собственной персоной.

— Я уже собирался осенить себя крестным знамением, Портос!

— Дело в том, что я повстречал стражника, а так как наши интересы совершенно не совпали, мне пришлось присоединить малого к этой милой компании, — скромно пояснил Портос.

Странный вид дю Баллона объяснялся тем, что под мышками он нес двоих знакомых читателю стражников, в то время как на плечах его, свесив руки по одну сторону, а ноги — по другую, раскачивался, напоминая собой знак «Золотого Руна» или дичь, несомую удачливыми охотниками, третий стражник, злой гений которого угораздил его встать на дороге Портоса.

Вдвоем они доставили всю троицу бастильских стражей на третий этаж, Атос отпер дверь камеры, а Портос присоединил свои последние трофеи к двум предыдущим. Бассомпьер вскрикнул от изумления:

— Как! Вы все еще здесь!

— Мы заметаем следы, сударь! — пропыхтел Портос, удовлетворенно отдуваясь. — Мы, знаете ли, заметаем следы…

— Жаль, что я не вхожу в число ваших друзей, шевалье, — с меланхолическим вздохом заметил маршал. — У меня такое чувство, что познакомься я с вами раньше, я бы долго здесь не загостился.

— Что ж, господин маршал, — невозмутимо ответил Атос. — Вполне возможно, что на обратном пути нас арестуют и пошлют составить вам компанию… Это даст нам возможность получше узнать друг друга, и, быть может, завязать дружбу. Если же нам удастся выбраться отсюда, то следующий визит, который мы нанесем сюда, будет ради вас.

Глава тридцать третья Дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноза

Атос и Портос, не торопясь, вернулись к мушкетерам конвоя. Не все из подчиненных г-на де Тревиля в точности понимали, что происходило в ту памятную ночь в Бастилии, но никто не сомневался в том, что они стали участниками или, быть может, свидетелями какой-то рискованной интриги, имеющей отношение к их лейтенанту. Поэтому как только двое друзей подошли к г-ну де Феррюсаку и вскочили на своих лошадей, маленький отряд пришел в движение, и через несколько секунд все были готовы пуститься в обратный путь.

— Здесь? — тихо спросил Атос, подъезжая к г-ну де Феррюсаку. Вместо ответа тот кивком указал ему на закутанного в мушкетерский плащ всадника в шляпе с низко опущенными полями, который тотчас же по прибытии постарался затеряться среди мушкетеров и теперь прилагал все усилия к тому, чтобы ничем не выделяться из их рядов. Арамис гарцевал на своем коне подле него. Завидев Атоса и Портоса, он поднял руку в перчатке и помахал им.

— Все в порядке, — сказал Портос. — Арамис подает нам знак. А наш гасконец держится тихо как мышка. И он прав! Надо еще унести ноги из этой чертовой Бастилии.

— Итак, все на месте, господа?! Тогда вперед, — скомандовал де Феррюсак, и мушкетеры пришпорили своих коней. Впрочем, они были остановлены первым же патрулем.

— Стой! Кто идет?!

— Ну и болван! Разве ты не видишь — кто идет?! — крикнул де Феррюсак.

— Разумеется, сударь, я вижу, что вы мушкетеры короля, но таков порядок, — ответил часовой.

— В таком случае — пропусти нас и открой ворота.

— Но такой приказ может отдать только начальник ночного караула, — был ответ.

— Этого я и опасался, — заметил Атос, переглянувшись с Арамисом и Портосом. И он заставил своего коня подойти к лошади де Феррюсака. Теперь они стояли рядом — стремя в стремя.

— Если вы говорите о том офицере, в обществе которого мы сопровождали арестанта до порога предназначенной ему камеры, то он, убедившись, что узник на замке, спустился в караульное помещение. Не ручаюсь за точность, но он упоминал, что собирается посетить половину коменданта, — проговорил Атос в своей обычной манере.

Спокойный, рассудительный тон Атоса, казалось, произвел на часового впечатление.

— Хорошо, — ответил солдат. — Возможно, начальник занят и дожидаться его долго. В таком случае назовите пароль, и ворота будут открыты.

— Тысяча чертей! — прошипел де Феррюсак. — Хороши же мы, нечего сказать!

— Кажется, мы пропали! — шепнул Арамис.

— Похоже, что так, — отозвался Атос, сохраняя невозмутимое выражение лица.

— Подумаешь, пароль! Экая безделица, — густой голос Портоса прорезал наступившую тишину. — Этой ночью пароль в Бастилии — «Святой Франциск и Шайо». Отворяй любезный, да поживее!

Атос и Арамис снова переглянулись в немом изумлении.

Господин де Феррюсак подскочил в седле, словно подстреленный. Однако он быстро овладел собой и, нахмурившись, повторил вслед за Портосом:

— «Святой Франциск и Шайо», или ты плохо слышишь, любезный?!

— Все правильно, господин мушкетер. Эй, отоприте ворота конвою!

Тяжелые створы ворот заскрипели и медленно поехали в стороны, Мушкетеры покинули внутренний двор главной тюрьмы королевства и поскакали к следующему посту, несущему стражу у вторых ворот. Здесь пустая карета, в которой был доставлен в Бастилию маршал Бассомпьер, была тщательно осмотрена, пароля никто не спрашивал, а ворота были открыты заранее.

Проскакав по крытой галерее, ведущий к внешнему рву, не заполненному водой, а заросшему травой в рост человека, кавалькада достигла последнего рубежа, который тоже был благополучно преодолен после беглого осмотра кареты. Отряд пришпорил коней, и скоро мрачные стены остались далеко позади.

— Все круги ада позади, — произнес Арамис со вздохом облегчения и перекрестился.

— Мы все должны поблагодарить Портоса, ему мы обязаны нашим спасением, — добавил Атос, придерживая лошадь.

Господин де Феррюсак, понимая, что трое друзей, только что вновь обретших четвертого, хотят побыть наедине, напротив, дал шпоры своей серой кобыле, увлекая за собой свой маленький отряд, и вскоре все они, за исключением четверых, умчались в направлении заставы Сент-Антуан, откуда несколькими часами ранее начали свой путь в Бастилию Атос, Портос и Арамис, воспользовавшись расторопностью и исполнительностью верного Гримо.

— Наконец-то мы вместе, д'Артаньян! — вскричал Портос. — Дай я снова обниму тебя, воздух Бастилии отравил мне все впечатление от первой встречи, словно бы это был не ты, а кто-то другой.

При этих словах великана Атос вздрогнул, будто ужаленный гремучей змеей, и впился взором в неподвижного всадника в мушкетерском плаще. Тот по-прежнему сидел в седле, не делая ни малейшей попытки двинуться навстречу объятиям Портоса.

— Вы нашли слово, Портос! Вы нашли слово так же, как нашли пароль; не выпить мне больше ни одной бутылки божанси, если я знаю, как вам это удалось! Вы совершенно правы — «словно это был не ты, а кто-то другой»!

— О чем вы, Атос? — удивленно спросил Арамис, переводя взгляд с одного на другого. — Д'Артаньян, друг мой. скажи же что-нибудь, ты видишь, мы столько пережили, что не выдержали нервы даже у Атоса, самого хладнокровного из нашей четверки.

И тогда всадник медленно снял шляпу.

— Ax! — вскричали Портос и Арамис так, словно грудь им пробила мушкетная пуля.

— Этого я и боялся! — глухо проговорил Атос. — Кто вы такой?

Перед ними в скупом свете меркнувшей луны стоял смуглый худощавый человек среднего или чуть ниже роста, с умным и быстрым взглядом выразительных южных глаз, черноволосый, с правильными чертами лица. Это был не д'Артаньян.

— Кто вы такой, сударь? — повторил свой вопрос Атос.

И в голосе графа де Ла Фер Портос с Арамисом услышали смертный приговор незнакомцу.

— Мое имя — дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноза, испанский дворянин, негромко произнес незнакомец. — Думаю, оно вам ничего не говорит.

— Боже праведный! — воскликнул Арамис, побледнев как смерть.

— Что с вами, Арамис?! — вскричали друзья, которым показалось, что Арамис вот-вот лишится чувств.

Испанец также не смог удержаться от восклицания:

— Шевалье д'Эрбле! Что же, тем лучше!

В это мгновение к Портосу вернулся дар речи:

— Тем лучше?! — пророкотал он. — Вы так полагаете, любезный! Мы, рискуя жизнью, делаем новую попытку спасти нашего друга из тюремных стен! Мы, чувствуя, как наша шкура вот-вот расстанется с остальным нашим естеством, а палач уже занес топор над нашими головами, пробираемся в Бастилию! Мы, черт побери, открываем ключом нужную камеру, в которой еще несколько дней назад находился наш товарищ, а для этого — смею заверить — нам пришлось немало потрудиться! И что же?! Оказывается, мы затеяли все наше предприятие ради какого-то иностранца, чье имя и вы говорить-то невозможно! Как, черт возьми, вы лопали в камеру д'Артаньяна? Отвечайте, сударь, прежде чем я проткну вас.

Испанец, видимо, ожидал чего-то подобного. Он не казался удивленным или хотя бы оскорбленным.

— Я хорошо понимаю вас, сударь. Поэтому прежде всего разрешите выразить вам мое искреннее восхищение. Тем не менее, ваш дерзкий план, так тщательно продуманный во всех деталях… — в атом месте Портос не удержался и хмыкнул в кулак, — удался в полной мере. Но судьбе было угодно распорядиться иначе…

— Тысяча чертей! Я и сам вижу, что эта дама сыграла с нами одну из тех злых шуток, на которые она мастерица.

Но вы не ответили на мой вопрос! — перебил Портос.

— Ваш вопрос?

— Ну да, черт возьми! Я спросил вас, где наш друг д'Артаньян?!

— Ах да! Я несколько рассеян, воздух свободы пьянит меня. Признаться, я не знаю, о ком вы говорите. Хотя могу поклясться, что это имя мне откуда-то знакомо.

Атос, все это время мрачно молчавший, приблизился к дону Алонсо и внимательно вгляделся в его черты.

— А, дьявольщина, так и есть! — пробормотал он, как следует рассмотрев испанца.

Тот удивленно смотрел на Атоса. Однако гордый нрав испанца понемногу начинал брать верх над естественной благодарностью по отношению к своим, пусть и невольным, освободителям.

Идальго нахмурился.

— Потрудитесь объяснить ваше восклицание, кабальеро! — потребовал он, безуспешно пытаясь нашарить рукой афес несуществующей шпаги.

— Портос, не одолжите ли вы мне свою шпагу? — неожиданно спросил Атос.

— Охотно, но в чем причина?

— Потому что мне придется отдать свою дону Алонсо.

Не в моих правилах искать преимуществ.

— А, так вы хотите драться, сударь?! — гневно вскричал испанец. Caramba! Я научу вас хорошим манерам!

Атос протянул свою шпагу дону Алонсо.

— Чтобы вы не имели повода упрекать меня в отсутствии манер, я, прежде чем заколоть вас, сударь, вынужден объясниться. Дело в том, что я узнал вас. Как только вы сказали, что имя моего друга д'Артаньяна откуда-то вам знакомо. Это он взял вас в плен под Казале, я же присутствовал при этом.

— Вот оно что! В таком случае мне тоже известно ваше имя. Вы граф де Ла Фер, уложивший всех моих адъютантов и офицеров охраны! — воскликнул дон Алонсо.

Атос сдержанно поклонился.

— А теперь, если вы не против, снимем плащи и приступим к делу. Скоро рассвет…

— Постойте, Атос! — вмешался Портос, уразумевший, что его лишили шпаги с теми же намерениями, которые имел он сам. — Но ведь это я первый пообещал проткнуть этого господина! Это против правил! Арамис, скажите же что-нибудь.

Все это время бледный Арамис стоял на обочине дороги и, казалось, силился разрешить в уме некую дилемму, непрестанно мучившую его. Он поднял голову, и глаза его встретились с глазами испанца. Гордый идальго, как и Атос в свое время, скорее умер бы на месте, чем попросил о поддержке вслух, но безмолвный взгляд, брошенный им на Арамиса, был красноречивее длинной речи.

И Арамис принял решение.

— Подождите, Атос, — произнес он своим мелодичным голосом. — Мы готовы совершить ошибку.

Атос опустил шпагу.

— Что такое, Арамис?! О чем вы говорите?

— Конечно, об ошибке. Потому что поединок с союзником всегда ошибка.

— Арамис, вы приводите меня в замешательство. Каким образом вы обнаружили союзника в испанце?!

— И все же я готов повторить свои слова. — Арамис сделал несколько шагов и оказался между двумя, обнажившими клинки, соперниками. — Рассудите сами. Кто засадил д'Артаньяна в Бастилию? Кардинал. Кто отправил туда же дворянина, захваченного в плен в честном бою, словно он преступник? Тот же кардинал. Уже этого достаточно, чтобы считать дона Алонсо и д'Артаньяна товарищами по несчастью. Пойдем далее. Кто послал своих шпионов выслеживать меня по всему Парижу, больше — по всей Франции? От чьих слуг мы принуждены были отбиваться с оружием в руках этой ночью? От слуг кардинала. Таким образом, мы с доном Алонсо также товарищи по несчастью! Теперь позвольте мне задать всего один простой вопрос. Вам приходилось когда-нибудь видеть оленей, травимых сворой гончих?

И неужели в этот момент общей опасности один из оленей станет пытаться порвать своими рогами бок бегущего рядом собрата. Портос, ответьте мне, вы ведь часто охотитесь в своих угодьях!

— Что за вопрос! Конечно, нет! — пробормотал сбитый с толку великан. Но почему вы спрашиваете?

— Э-э, Портос! Арамис задает вопрос риторический, — сухо бросил Атос. Какой великолепный каноник получится из вас в самом недалеком будущем, друг мой.

— Но ведь и нам, и дону Алонсо сейчас прежде всего надо думать о том, как спастись от преследования, вместо того, чтобы стремиться проколоть один другого. Подумайте, Портос, какой приказ отдаст первым делом его высокопреосвященство, как только ему сообщат о бегстве узника из Бастилии? О том, что бежать ему помогли все те же мушкетеры?! Ведь в камере вместе с Бассомпьером найдут и тюремщиков, после чего те расскажут все, что видели, хотя видели они и немного, а остальное — сообразят, вспомнив, что это бывшая камера д'Артаньяна. А какой приказ отдаст кардинал, когда узнает о стычке на улице Бриземиш?! Нас будут искать, нас будут искать повсюду, друзья мои. Нас и дона Алонсо! Разумно ли ссориться, когда за спиной слышен лай гончих, идущих по нашему следу?!

— Это правда, черт возьми! — вскричал простодушный гигант, взмахнув кулаком. — Это, черт возьми, правда!

— Вы забыли сказать еще — «Черт возьми, это — правда!», — заметил Атос прежним холодным тоном. — К великому моему огорчению, Арамис, признаюсь меня вы не убедили.

— Шевалье д'Эрбле, — проговорил испанец. — Я благодарен вам за те усилия, которые вы предприняли, чтобы предотвратить поединок. К чему скрывать, я не ищу его. Но я также не собираюсь допустить, чтобы этот господин полагал, что дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноза уклоняется от вызова. Итак, защищайтесь, кабальеро!

С этими словами недавний узник Бастилии скрестил свой клинок, точнее, клинок Атоса со шпагой Портоса, которую тот одолжил Атосу, благодаря чему оба соперника фехтовали шпагами, незнакомыми для руки.

Почти сразу стало ясно, что время, проведенное в Бастилии, не пошло, да и не могло пойти на пользу испанскому дворянину. Он запаздывал в каждом эпизоде на мгновение, что ставило его жизнь под угрозу. Имея такого противника, как Атос, следовало постоянно находиться в движении и не уступать в быстроте реакции. Но дон Алонсо явно не поспевал за графом де Ла Фер. Его тяжелое дыхание доносилось до того места, где стояли Арамис с Портосом, а стояли они в отдалении, так как сразу же отошли в сторону, чтобы не мешать сражающимся.

Атос действовал с угрюмой расчетливостью, в то время как испанец начал горячиться, и обоим зрителям, хорошо знавшим своего товарища, стало ясно: жизнь дона Алонсо в большой опасности.

После некоторого колебания Арамис шагнул вперед. Как помнит читатель, его шпага оставалась при нем. Арамис вынул ее из ножен. Противники кружили по дороге, покрытой мягкой пылью, вздымая ее каблуками своих ботфорт. Дождя давно не было. Атос сделал резкий выпад, испанец явно запоздал с отражением удара… Тем не менее шпага Атоса была отбита. Это Арамис парировал выпад товарища круговым движением своего клинка.

Атос отступил на полшага.

— Вы меня не убедили, Арамис) — повторил он.

— Хорошо, — кротко произнес Арамис, пряча шпагу в ножны. — Однако же меня тревожит одна вещь.

— Подождите с ней еще несколько минут, Арамис. Как только я дам урок атому господину, я с удовольствием выслушаю все, что вы захотите мне сказать.

И с этими словами Атос снова приготовился к атаке.

— Минуту терпения, Атос! Скажите мне только, почему вы деретесь?

Атос замер с поднятой шпагой, острие которой было направлено прямо в грудь дону Алонсо.

— Почему я дерусь?! Да разве это непонятно? А, дьявол! — Атос помедлил. — Проклятие! Вы выиграли, друг мой! Мне нечего вам ответить, кроме того, что я взбешен и крайне раздосадован неудачей, тем, что нам не удалось освободить д'Артаньяна, тем, что вместо друга мы, рискуя всем, спасли незнакомца. И теперь я ищу повода сорвать на нем свое раздражение.

— Вот видите, вы сами все объяснили.

Атос резким жестом протянул шпагу Портосу.

— Возьмите ее, друг мой, кажется, она не прибавит мне чести в этом деле… И верните мне мою, сударь, в обмен на мои извинения.

— Наше горе столь велико, — добавил Арамис, обращаясь к дону Алонсо, что все мы потеряли голову. Вы должны нас понять.

— Я не только понимаю вас, шевалье, — ответил испанец, вскакивая в седло. — Скажу больше: я приму все меры, чтобы помочь вашему другу выйти на свободу. А теперь — меня ждет герцог Орлеанский.

Он учтиво поклонился и дал шпоры коню. Мгновением позже лишь удаляющийся перестук копыт напоминал о нем.

Вскоре и он затих в отдалении.

Глава тридцать четвертая Военный совет

— Что он имел в виду? — спросил Портос, когда они остались втроем.

— О чем вы?

— Ну, все эти слова о том, что он тоже постарается помочь д'Артаньяну. Этот дон Альфонсо действительно в состоянии чем-либо помочь?

— Думаю — да, — проговорил Арамис, глядя в ту сторону, где скрылся в предрассветных сумерках всадник. — Вы ведь слышали его последние слова?

— Какие?

— О том, что его ждет герцог Орлеанский.

— Кажется, так…

— Вот вам и ответ.

— Признаться, я все еще не понимаю.

— Сейчас объясню…

— Если вы мне все это объясните, я вам буду очень признателен, Арамис!

— Постойте, друзья! — вмешался Атос. — Есть вопрос, который занимает меня куда больше, чем все заговоры принца Гастона. Точнее — даже два вопроса.

— Давайте начнем с первого.

— В самом деле. Так вот, меня до чрезвычайности интересует, каким образом вам, дорогой Портос, удалось спасти нас всех перед воротами тюрьмы, найдя нужное заклинание?

— В данном случае я присоединяюсь к вам, граф, — несколько церемонно заметил Арамис. Казалось, он испытывал некоторую неловкость оттого, что ему только что пришлось противостоять Атосу. — Ведь мы допустили непростительную оплошность, даже не постаравшись узнать пароль. А вы, Портос, отворили Сезам.

— Вы хотите знать, как я открыл Сезам? — самодовольно спросил Портос и покрутил ус. — Проще простого. — Великан впервые с тех пор, как они так Жестоко обманулись в своих ожиданиях, почувствовал себя счастливым. Двое его лучших друзей, превосходство которых в области интеллектуальной не вызывало у него никаких сомнений, заинтригованные, стояли перед ним. И глаза их были устремлены на Портоса в немом ожидании.

— Мне помогла хорошая память, — продолжал Портос, продолжая придавать усам форму турецких ятаганов.

— Вот как!

— Именно. Я запомнил пароль — вот и все!

— Запомнили?! Но в таком случае, кто же вам назвал его?

— Да один из этих растяп — гарнизонных солдат.

— Ну, так вы, верно, применили к нему пытки?!

— Пытки?! Я?! Ничуть не бывало! Я же не дикарь какой-нибудь, обиженным тоном произнес Портос. — Почему это вы решили, что мне вздумалось пытать солдата стражи?

— Но, помилуйте, с чего тогда он вот так, попросту, вдруг взял да и выложил вам пароль?

— Очень просто! Когда вы, Арамис с д'Артань… Черт, я имею в виду — с этим доном Альфонсо… Одним словом, когда вы побежали к нашим, а вы, Атос, остались у входа в башню, я устремился туда, где мы оставили двоих стражников, связанными по ногам и рукам, подобно снопам, которые вяжут каждую осень крестьяне в моем поместье. Мне хотелось поскорее принести их туда, куда мы поместили остальных, чтобы никто не мог на них случайно наткнуться и, следовательно, поднять тревогу.

— Да-да, конечно! Вы поступили очень предусмотрительно.

— Но в тот самый момент, когда я взвалил этих недотеп на плечи, готовясь возвратиться обратно, у меня на пути стал третий из этой компании. Он увидел на мне одежду мушкетера, и это, по-видимому, вызвало у него подозрение…

— Думаю, подозрения у бедняги вызвало совсем другое обстоятельство, не в силах сдержать улыбку, заметил Арамис.

— Вы так думаете? Какое же?

— То, что вы тащили на себе двух связанных стражников, Портос!

— Да, правда, я позабыл…

— Между тем, друг мой, вы только что хвалились своей отличной памятью.

— Я и не думал похваляться своей памятью, Арамис.

Я сам удивлен не меньше вашего, как это мне удалось запомнить такую безделицу, как этот коротенький пароль!

— Ничего себе безделица! — расхохотались оба его товарища. — Весь отряд замер, словно в полном составе уже взошел на эшафот!

— Да, думаю у меня в мозгах что-то случилось от волнения, и этот пароль совершенно отчетливо зазвучал в голове. На чем я остановился?

— Вы остановились на том, что встретили третьего стражника, взявшегося невесть откуда у вас на пути.

— Да-да! Совершенно верно. Как вы сами понимаете, я вздрогнул от неожиданности и, к стыду своему, признаюсь, несколько растерялся. Конечно, я вполне мог бы хватить его кулаком по лбу. Этот метод подействовал бы безотказно, но, к несчастью, он увидел меня издали и окликнул, наставив на меня свой мушкет, а с грузом на плечах, находясь шагах в десяти от намеченной цели, которая к тому же целится в тебя из мушкета, пускать в ход кулак не слишком-то удобно.

Надо было подойти поближе…

— Как же вам удалось с ним справиться?

— Сам того не желая, этот болван дал мне шанс. Он принялся кричать, чтобы я остановился, а затем потребовал, чтобы я назвал пароль. Он, видно, испугался не меньше моего, а точнее — больше. Я сказал что-то вроде «Форт Святого Людовика», потому, что вдруг вспомнил об этом сражении, а кроме того, потому, что в военных лагерях и на бивуаках обожают именно такие пароли. «Нет! — закричал этот недотепа. — Не правильно! Святой Франциск и Шайо!

Стой, бросай оружие!» Но, покуда мы перекликались с ним подобным образом, я не стоял на месте и потому, как только он предложил мне бросить оружие, я послушался и запустил в него своей ношей. Пожалуй, оба связанных стражника слегка пострадали при падении, да и мой противник тоже, зато остался невредимым я. Потом я сгреб в охапку всех троих, благо теперь никому из них не приходило в голову наставлять на меня мушкет и делать прочие глупости, и возвратился к вам, Атос. Дальнейшее вам известно.

— Дайте мне обнять вас, друг мой! — воскликнул Атос, заключая гиганта в свои объятия. Железная рука графа де Ла Фер могла поспорить с мощной дланью Портоса, поэтому дружеское объятие удалось на славу. Арамис с уважением наблюдал за этим проявлением дружбы с почтительного расстояния.

— Итак, вы назвали пароль, и ворота Бастилии открылись перед нами, подытожил Атос. — Осталось понять, почему мы хотели вытащить из тюрьмы д'Артаньяна, а вместо этого освободили того, кого он пленил в бою под Казале.

— В самом деле! Надо было заставить его объяснить эту загадку, а потом уж отпускать восвояси! — вскричал Портос.

— Ну, думаю, мы в состоянии ее разрешить, — заметил Атос. — Только давайте прежде сделаем одну вещь, — неожиданно предложил он.

— Что такое?!

— Сядем на наших лошадей, которых нам привел Гримо, и поскачем к Сент-Антуанской заставе, где он нас дожидается.

— Решено! — хором ответили Портос с Арамисом и вскочили в седла.

— Итак?

— Едем! — И все трое пришпорили своих лошадей.

Некоторое время они галопировали бок о бок навстречу поднимающемуся из-за парижских крыш солнцу.

— Пожалуй, мы сами виноваты во всем, — заметил наконец Атос.

— С философской точки зрения вы несомненно правы, Атос, — согласился Арамис.

— Нет-нет! Я имею в виду совершенно практическую сторону дела, отвечал тот. — Ведь мы уже и сами предположили, что, заметив выбитое стекло, а потом и следы пилки на оконной решетке, тюремщики догадаются, что у д'Артаньяна на свободе есть предприимчивые друзья. И что эти друзья хотят, чтобы он как можно скорее присоединился к ним. Что бы сделали мы сами на месте тюремщиков?

— Перевели бы заключенного в другую камеру?

— Разумеется.

— Все это так, — заметил Портос. — Но почему тогда камеру не оставили пустовать, а поместили в нее дона Алонсо?

Атос пожал плечами:

— По-видимому, он представляет для коменданта или для кардинала меньшую ценность, чем наш друг д'Артаньян.

Скорее же всего им просто не хватает помещений, в которых подобает содержать узников высокого ранга. Они, видимо, прибывают в Бастилию каждые сутки, что только подтверждают примеры с Ла Портом и Бассомпьером. Не удивлюсь, если скоро свое место среди постояльцев Бастилии займет и герцог Орлеанский.

— Будем молить Бога, чтобы он не допустил этого! — горячо воскликнул Арамис.

— А-а, вот кого вы имели в виду, когда говорили об охотниках на «красного» зверя, — протянул Атос, внимательно посмотрев на Арамиса.

— Я подразумевал не одного лишь принца. Есть и другие, не менее влиятельные особы, которые полны решимости раз и навсегда покончить с кардиналом, — ответил Арамис.

— Ну, что ж, — проронил Атос. — Если эта охота хоть чем-нибудь сможет помочь д'Артаньяну, я буду только рад.

Хотя скажу прямо, все эти заговоры мне не по душе, а личность принца не внушает никакого доверия.

— И тем не менее в этот раз герцог вынужден действовать решительно, убежденно ответил Арамис, горяча своего скакуна. — Партия принца просто заставит его идти до конца. Знаете ли вы, друзья, что из Брюсселя движется целая армия?

— Армия наемников! Фи, друг мой, — пренебрежительно заметил Атос.

— Ха! Армия наемников! — повторил Портос. Но в отличие от своего старшего друга, интонировавшего в миноре, бас великана прозвучал в мажорном ключе.

Беседуя подобным образом, они достигли Сент-Антуанской заставы, где им отсалютовали мушкетеры роты г-на де Тревиля, несущие дозор и уверенные в успехе предприятия, о чем их не преминул известить г-н де Феррюсак, проезжавший во главе своего маленького отряда часом ранее. Кроме того, они обнаружили Гримо, спящего крепким сном прямо на траве неподалеку. Прежде чем заснуть, предусмотрительный Гримо намотал поводья своей лошади на руку так крепко, что караковая кобыла смогла бы покинуть свою импровизированную коновязь только вместе с Гримо, волоча последнего за собой. Они попытались разбудить парня, но вскоре выяснилось, что сделать это не так легко, как могло бы показаться с первого взгляда. Даже после того, как Портос встряхнул спящего, желаемый результат достигнут не был.

— Подождите, — сказал Атос, спешиваясь. Он подошел к похрапывающему Гримо, опустился на одно колено и что-то прошептал ему на ухо.

Голос хозяина возымел действие, заменив бочонок ледяной воды. Малый вздрогнул, замотал головой, открыл глаза и, увидев хозяина, склонившегося к нему так близко, тут же вскочил на ноги. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы прийти к выводу: Гримо держится на них нетвердо.

— Да, парень, кажется, изрядно пьян, — заметил Портос. — Вы не находите, Арамис?

— В этом нет сомнения, — откликнулся тот, неодобрительно покачивая головой.

— Гримо, вы, кажется, позволили себе пить то же вино, что и ваш господин?! — строго спросил Атос, выпрямляясь во весь рост.

— Боже упаси, сударь, — отвечал вышколенный Гримо, отчаянно мотая головой. — Здесь неподалеку — кабачок.

Пил мальвазию. За здоровье господина д'Артаньяна! За ваш успех, сударь!

— Вот дьявол! — ругнулся Портос. — Скоро весь Париж будет думать, что д'Артаньян на свободе! Да только, любезный Гримо, к большому несчастью, он по-прежнему в Бастилии, и одному Богу известно, когда он оттуда выберется! И чем меньше ты будешь болтать об этом деле, тем будет лучше для тебя самого, твоего господина и всех нас!

— Полно, Портос! Вы же знаете, что из Гримо и так слова не вытянешь. Уж тут-то мы можем быть совершенно спокойны, — заметил Арамис.

— Хорошо, Гримо, — проговорил между тем Атос. — Вы думали, что наше предприятие удалось, и на радостях решили последовать примеру своего хозяина. Поэтому вы отправились в тот кабачок, что виднеется отсюда, и отпраздновали освобождение господина д'Артаньяна.

Гримо сделал замысловатый жест, как бы говоря, что он отпраздновал не только это выдающееся событие.

— Ты хочешь сказать, что имелся еще какой-то повод?

Гримо утвердительно кивнул.

— Какой?

Гримо показал на Атоса, затем слегка ударил себя ребром ладони по шее, изображая отсечение головы, после чего отрицательно помотал головой и снова показал на Атоса. Свою пантомиму он сопроводил радостной улыбкой.

— Понимаю, — сказал Арамис и рассмеялся. — Наш Гримо выражает свою радость по поводу того, что не лишился вас, Атос. Малый привязан к вам.

Атос, очевидно, сам прекрасно понял жестикуляцию своего слуги. Он спокойно кивнул в знак того, что принимает объяснения Гримо и удовлетворен ими. После чего спросил:

— В таком случае должны были остаться еще шесть бутылок божанси. Я пил только бургундское.

Протрезвевший Гримо быстро нырнул в дорожную сумку, притороченную к седлу своей кобылы, и извлек оттуда пузатую бутылку вполне аппетитного вида.

— Шесть, — сказал он, кивая снова, чтобы рассеять всякие сомнения, если они у кого-либо еще оставались.

Портос посмотрел на Арамиса. Арамис посмотрел на Портоса.

— Атос, о чем вы говорите? Когда вы пили бургундское? Вот уже скоро сутки, как мы все время фехтуем, стреляем из пистолетов, выкрадываем узников Бастилии и скачем на лошадях.

— Вы забыли еще одно, Арамис. Мы конвоируем арестантов в тюрьму занятие низкое и неблагодарное! Вот я и попросил Гримо захватить дюжину бутылок хорошего вина, когда он отправится встречать нас у заставы.

— И добрый Гримо… — со смехом начал Арамис.

— Выполнил мое поручение в точности. За одним лишь исключением. Он переусердствовал и привез две дюжины бутылок: двенадцать — с бургундским, а двенадцать — с божанси. Он не расслышал моего приказания, но, как вы понимаете, побоялся переспросить.

Друзья пришпорили своих лошадей и, миновав Люксембургский дворец, вскоре достигли улицы Феру, на которой, как помнит читатель, находился дом, две комнаты коего Атос снимал в бытность мушкетером г-на де Тревиля.

Добрая женщина сразу узнала Гримо, высланного вперед в качестве маленького, а потому подвижного, разведывательного отряда. Уразумев, в чем дело, она всплеснула руками и бросилась наверх по лестнице, ведущей в комнаты Атоса, — взбивать подушки. Судейский чиновник, квартировавший в них, поначалу был не слишком обрадован перспективой скорого выселения. Однако внушительный вид прибывшей следом за Гримо троицы в сочетании с пистолем, врученным ему за причиненное беспокойство, возымели свое действие. Хозяйка также сдержала свое слово и подыскала прежнему постояльцу квартиру в двух кварталах, поселив его у своей племянницы, обещавшей брать с него меньшую плату.

Все устроилось к всеобщему удовольствию, и вскоре комнаты, снова перешедшие к Атосу, были проветрены и вымыты до блеска. Хозяйка кликнула служанку и привлекла себе в помощь Гримо, — и трое друзей смогли воздать должное оставшимся бутылкам божанси в сияющей, как новая, квартирке Атоса, оживившей в них воспоминания минувшей мушкетерской поры.

* * *

— Итак, теперь нам необходимо решить, что делать дальше, — промолвил Арамис, после того как с божанси и тем провиантом, что нашелся на кухне у хозяйки, было покончено.

— Надо предупредить господина де Тревиля! — решительно заявил Портос.

— Разумеется, — согласились Атос и Арамис. — Но теперь задача усложняется. С этих пор нам придется не только думать о том, как вытащить д'Артаньяна, но также постоянно заботиться о собственной безопасности. Сейчас на нас пойдет охота по всему Парижу.

— Но ведь на кардинала, по вашим словам, тоже начнут охотиться, не так ли, Арамис?

— Только бы охотники не опоздали) Все замолчали. Портос представлял себе, как будет выглядеть корона на дверях его кареты, когда партия герцога Орлеанского свергнет кардинала. Он был уверен, что Арамис пользуется в этой партии большим влиянием и похлопочет за него перед принцем. Атос подумал о том, что все средства исчерпаны и у них больше не осталось в запасе ни одного плана, годного для того, чтобы вызволить д'Артаньяна из тюрьмы. Арамис же думал о том, что неожиданно для себя выполнил задание командиров духовного Ордена, членом которого он состоял. Он помог выйти из Бастилии приближенному герцога Оливареца и испанского короля дону Алонсо дель Кампо-и-Эспинозе, человеку, который когда-то доставлял ему послания от герцогини де Шеврез и послания которого он сам доставлял той же даме. Арамис находил в этом утешение от постигшей их неудачи и благословлял небо, ибо в таком поразительном совпадении ему оставалось лишь усматривать перст Божий.

— Что же мы сидим?! — вскричал Портос, вдоволь насладившись мысленным созерцанием короны на дверцах своей кареты. Ей на смену пришел д'Артаньян исхудавший и бледный, словно привидение. Он бряцал своими цепями, потрясал лохмотьями, в которые превратился его некогда щегольской мундир лейтенанта мушкетеров и стенал, простирая руки к товарищу. Этого Портос вынести не смог. — Что же мы тут сидим?! Надо действовать, черт побери!

— А мы уже начали действовать, — проронил Арамис, рассеянно поглядывая в окно.

— Да нет же! Мы сидим и доедаем жаркое!!

— И допиваем отличное вино, добавьте, — присовокупил Атос, к которому, как обычно, в минуты повышения концентрации винных паров пришла меланхолия.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, Портос. Мы думаем — значит, действуем. Как только у нас появится план кампании, можно смело полагать, что полдела сделано.

— К несчастью, у меня нет никакого плана, — мрачно произнес Атос, отправляя в угол пустую бутылку. — Разве только возвратиться в Бастилию и попроситься составить д'Артаньяну компанию.

— Это мы всегда успеем сделать, — заметил Арамис. — Знаете, что, Атос, не одолжите ли вы мне Гримо на некоторое время?

— Охотно! Берите его, раз вы знаете, что с ним делать…

— Я предполагаю послать его на улицу Старой Голубятни. Должны же мы известить господина де Тревиля о том, чем закончилось дело. Сам же я не хочу выходить на улицу до наступления темноты.

— Так пошлите его.

Гримо, уже вполне трезвый и отдохнувший, был вызван, снабжен необходимыми инструкциями и отправлен к г-ну де Тревилю.

— Итак, что мы сделаем теперь? — спросили Атос и Портос.

— Но почему вы спрашиваете об атом меня?!

— Тысяча чертей! Да потому, что по вам, почтенный аббат, сразу видно у вас что-то на уме.

— Хотите я скажу вам, что у меня на уме? — с неподражаемым выражением спросил Арамис.

— Две тысячи чертей!! И вы еще спрашиваете?!!

— Так слушайте. У меня на уме — мягкая постель и подушка в течение предстоящих семи-восьми часов.

— Постель? И подушка?!

— И, заметьте себе, господа, эти благословенные предметы занимают мой ум уже довольно давно. Примерно с тех пор, как мы перешагнули порог вашей вновь обретенной квартиры, Атос.

Портос собрался было сказать что-то нелестное, но Атос остановил его мягким жестом. Его чуть печальный взор устремился на Арамиса. Атос встретился глазами с другом, Арамис задал немой вопрос. Атос понял.

— Моя постель в вашем полном распоряжении, друг мой, — проговорил он так, как умел говорить в свои лучшие минуты. — А так как Гримо тоже жил в этой квартире, здесь должны быть две кровати. Вы можете занять ее, Портос, если вы не против. Что касается меня, то я завернусь в одеяло и лягу подле камина. Я так устал, что засну еще прежде, чем успею принять горизонтальное положение.

Лучший военный совет — это крепкий сон!

Глава тридцать пятая О чем говорили в свете

Камилла де Бриссар стала бывать в свете. У г-жи де Рамбулье она получила возможность завязать новые знакомства. Голубая зала хозяйки салона оказалась местом, где девушка смогла увидеть чуть ли не всю знать Парижа. Здесь бывали не только аристократические верхи, но и почти все парижские знаменитости, а это в эпоху Людовика XIII было отнюдь не одно и то же.

Что же вынесла Камилла, встретившись с этим непривычным для нее миром. Если бы не ее одиночество в Париже и последующее радостное удивление при такой неожиданной и существенной перемене, какой явилось для нее знакомство с принцессой Конде, и тем, что из этой встречи получилось, девушка вполне могла бы испытать некоторую неприязнь, а точнее, неприятие светского салона. Она, воспитанная в кальвинистской вере и привыкшая думать о вещах в духе христианского мировоззрения, сразу же почувствовала, что столичные салонные мудрецы и щеголи к подобным вещам относятся глубоко безразлично и подчас даже враждебно.

Поверхностная эстетика, культивируемая салоном, трудно сочеталась с пуританской моралью и религиозными доктринами.

Но что же спрашивать с молоденькой девушки, оставшейся в Париже наедине со своими чувствами и юной, полной жизненных сил, природой!

В Голубой зале познакомилась Камилла и с другой «светской львицей» г-жой Сенто, — сестрой модного в парижском обществе поэта Далибре. От принцессы Камилла узнала, что г-жа Сенто — любовница прославленного Вуатюра, что сперва несколько шокировало девушку. Затем она почувствовала некий запретный интерес к пикантной хозяйке второго по известности и притягательности салона Парижа.

У г-жи Сенто обсуждались последние литературные и светские новости. Распространение светских сплетен было занятием едва ли не самым популярным в салоне г-жи Сенто, и поэтому Камилла, бывая у этой дамы, невольно оказывалась в курсе самых последних слухов и новостей подобного рода.

В тот день, о котором мы намереваемся рассказать, Камилла появилась у г-жи Сенто, по обыкновению, довольно рано, так как опасалась возвращаться домой после захода солнца, не слишком полагаясь на способность единственного своего лакея по имени Антуан защитить ее от уличных грабителей.

Несмотря на ранний час, дом был полон гостей, которые наперебой обсуждали свежую новость.

— Слышали ли вы, что вслед за Ла Портом кардинал повелел засадить в Бастилию и Бассомпьера? — спросил Поль де Гонди, которому было в то время лишь двадцать лет, но он, несмотря на свою молодость, еще четыре года назад был посвящен в каноники церкви Парижской Богоматери. Это был тот самый Гонди, что получил впоследствии аббатство Бюзе, но так как «Бюзе» напоминало ему слово «бюз» — глупец, то он стал называться аббатом де Рецем.

Аббату де Рецу суждено не раз появляться на страницах французской истории, а значит, и нашего повествования.

Итак, Гонди спросил:

— Слышали ли вы, что вслед за Ла Портом кардинал повелел засадить в Бастилию и Бассомпьера?

— Быть не может! — воскликнул герцог Ларошфуко. — Не далее как позавчера мы встретились с ним у принцессы де Конти, и он тут же сказал мне какую-то дерзость в своей обычной манере.

— Я надеюсь, вы не поссорились, любезный герцог! Это было бы чрезвычайно досадно, — заметила хозяйка дома, подходя к собеседникам.

— О, конечно же, нет! Ведь на Бассомпьера положительно невозможно сердиться дольше минуты, — провозгласил герцог громким голосом.

— Но давайте спросим у господина Дезэссара, он должен знать! воскликнули дамы.

Господин Дезэссар, получивший новость «из первых рук» — от г-на де Тревиля, — подтвердил известие. Собравшиеся были весьма возбуждены, и многие вслух выражали свое негодование.

— До каких же пор Ришелье будет отправлять в Бастилию достойнейших дворян королевства?! — вскричал г-н де Меланкур. — Скоро он пересажает весь Париж!

— Кто же арестовал маршала? Господин де Кавуа?

— О нет! Говорят, именно из-за этого ареста де Кавуа поссорился с кардиналом и впал в немилость.

— И слег от огорчения!

— Но кто же в таком случае осуществил арест? Господин де Тревиль?

— Он не захотел сделать шаг в историю подобным образом. Арестовали маршала мушкетеры…

— Значит, маршалу пришлось отдать свою шпагу лейтенанту д'Артаньяну…

— Вы ошибаетесь, господа, — раздался голос г-на Дезэссара. — Господин д'Артаньян сам является узником Бастилии.

— Как, господин Дезэссар?! — воскликнула Камилла, услышавшая эти слова. — Господин д'Артаньян — в Бастилии?!

— К несчастью — да, мадемуазель де Бриссар, — отвечал капитан. — И все мы немало опечалены этим обстоятельством.

— Но возможно ли это?! — не в силах скрывать свое волнение продолжала Камилла. — Лейтенант королевских мушкетеров заключен в Бастилию! Какое же преступление он мог совершить?

— Но вы же слышали, его высокопреосвященство уже посадил в Бастилию и маршала Франции! Ему можно все.

— Ах! — воскликнула г-жа Сенто. — Я до сих пор не могу поверить, что с маршалом случилось подобное несчастье. Ведь он баловень фортуны!

— А знаете, почему Бассомпьеру всегда и во всем сопутствует успех, заметил граф Прален. — Вернее, я хотел сказать — «сопутствовал». На этот счет существует одна любопытная легенда.

— Ах, поскорее расскажите нам ее, граф! — зашумели дамы, и только Камилле хотелось узнать больше о гасконце, сверкнувшем, словно комета, на ее жизненном небосводе. Но, к несчастью, блестящий аристократ Бассомпьер занимал умы собравшихся куда больше, чем скромный служака д'Артаньян, а потому все хотели слышать историю о первом, а о втором больше никто не вспоминал.

— Рассказывают, — начал граф Прален, весьма польщенный привлеченным к своей особе вниманием, — что с фамилией Бассомпьера, который, как известно, родился в Лотарингии в 1579 году, связана одна странная, а лучше сказать, загадочная история.

— Не томите, граф, — улыбаясь, сказала г-жа Сенто. — Иначе нам придется тоже попроситься в Бастилию, чтобы бедный маршал сам нам все рассказал.

— С удовольствием продолжаю. Итак, жил на свете некто граф Оржвилье, который слыл самым страстным охотником во всей округе. Однажды, вернувшись с очередной успешной охоты, граф возымел фантазию войти в комнату, находившуюся в одном из дальних уголков своего обширного замка и давно не отпиравшуюся. Он обнаружил там женщину, лежавшую на кровати, застланной удивительно тонким и свежим бельем. Женщина была красива до чрезвычайности, а так как она спала или, быть может, хотела казаться таковой, граф не покинул комнаты немедленно. Напротив, он надолго задержался в ней…

Прекрасная незнакомка не рассердилась на графа. Она даже пообещала ему появляться в этой комнате раз в неделю, в тот самый день, когда состоялось их первое свидание.

Перед расставанием она взяла с графа клятву сохранить все происшедшее в тайне, предупредив, что если хоть один человек узнает об их любви, то он навсегда ее потеряет.

— Какую романтичную историю вы нам рассказываете, любезный граф! послышались голоса дам, составивших главную часть слушателей. — Что же было дальше и какое отношение имеет бедный маршал ко всей этой истории?

— Маршал имеет к этой истории самое непосредственное отношение. Это будет видно из дальнейшего, — отвечал граф Прален, после чего продолжал:

— Их связь продолжалась пятнадцать лет, но красавица оставалась такой же молодой и прелестной, как и в день их самой первой встречи.

И хотя всякому ясно, что тут не обошлось без вмешательства сил мистических и недоступных разумению, все же счастье графа окончилось, как кончается все на этом свете! Граф тщательно хранил тайну, но графиня заметила, что каждую неделю, в один и тот же день, ее муж избегает супружеской спальни, а удаляется куда-то на ночлег. Графиня решила узнать, в чем дело. Она проследила его путь до уединенной комнаты, после чего возвратилась к себе, не сказав графу ни слова. Наутро же распорядилась сделать себе другой ключ от той двери и, дождавшись следующего условленного дня, вернее, условленной ночи, вошла в комнату, где и увидела графа с незнакомкой, крепко спящих. Графиня, будучи женщиной умной, не стала их будить, а вместо того сняла свой ночной чепец и положила его на виду, на смятой постели.

И после этого удалилась.

— Она поступила правильно! — был единодушный приговор женского общества, которое совершенно увлеклось повествованием графа.

— Проснувшись, красавица поняла, что о них стало известно, и залилась слезами. Граф, пробудившийся в свою очередь, увидел чепец своей супруги и тоже все понял. Красавица, плача, сказала, что должна покинуть его навсегда, потому что таково повеление судьбы. На прощание лесная фея — без всякого сомнения, таинственная незнакомка была ею — сделала графу три подарка. У него было три дочери, поэтому графу Оржвилье было подарено три талисмана, представлявшие собой волшебные предметы, обещавшие счастье и покровительство судьбы во всем тому семейству, которое владеет такой вещицей. Если же кому-то удалось бы похитить подарок феи, то похититель, напротив, подвергся бы преследованию рока и всевозможным несчастьям. После этого фея исчезла.

— И они никогда не виделись больше?! — воскликнула одна из молодых дам.

— Никогда, — отвечал граф, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Но что же за волшебные предметы подарила фея графу Оржвилье? спросила г-жа Сенто, настроенная менее романтически. — И где же здесь Бассомпьер?

— Сейчас вы увидите сами, сударыня, — с поклоном отвечал граф. — Этими тремя талисманами были бокал, кольцо и ложка. Когда граф выдавал замуж своих дочерей, каждой он дал по одному талисману и по имению впридачу. Старшей дочери, вышедшей за господина де Круа, достался бокал и имение Фенестранж, второй, которая стала госпожой де Сальма, — кольцо и земля Фислинг, а третья дочь сделалась супругой Бассомпьера и получила ложку и имение Оржвилье.

— И что же, подарки феи действительно обладали приписываемой им волшебной силой? — спросила герцогиня де Роган, которая давно собиралась покинуть Париж и последовать за своим мужем в Венецию, но никак не могла осуществить свое намерение: Париж обладает особой притягательной силой и имеет свойство не отпускать от себя тех, кто не слишком противится этому.

— Судите сами, герцогиня! — воскликнул рассказчик, давая понять, что он подошел к самому драматическому моменту своего повествования. — Однажды господин де Панж, знавший эту историю, но не желавший поверить в волшебство или заклятие, как вам будет угодно, так вот господин де Панж похитил кольцо у господина де Сальма во время веселой пирушки и надел его себе на палец, со смехом уверяя, что не верит сказкам. И предсказание феи сбылось! Де Панж, имевший прекрасную жену, трех дочерей-красавиц, вышедших замуж и любивших своих мужей, а кроме всего прочего — сорок тысяч ливров годового дохода, был послан в Испанию. По возвращении оттуда он нашел свое имение разоренным, всех дочерей — оставленных своими мужьями, а жену — беременной от иезуита. Вскоре он умер от горя.

— Ах! — воскликнула герцогиня де Роган. — Ваша история, граф, подействовала на мое воображение.

— Итак, Бассомпьер обладал ложкой феи, — задумчиво проговорила г-жа Сенто. — И удача сопутствовала ему везде и во всем.

— Несомненно, сударыня, — вмешался герцог Ларошфуко. — Например, он всегда выигрывал по-крупному. Я вам могу засвидетельствовать, что маршал постоянно выигрывал у герцога де Гиза до пятидесяти Тысяч экю. Дело дошло до того, что однажды супруга герцога предложила Бассомпьеру пожизненный пенсион и десять тысяч экю, чтобы он только не играл более с ее мужем! И вы знаете, что он ответил?!

— Что же? — с улыбкой спросила г-жа Сенто.

— Он сказал: «Ах, сударыня, я от этого много потеряю!», — возгласил герцог и громко захохотал.

В кругу кавалеров тоже судачили о Бассомпьере. Только здесь, не будучи стеснены присутствием дам, рассказывали истории не столь безобидного свойства.

Глава тридцать шестая Арамис и одна из «племянниц» богослова

Нам уже известно, что капитан гвардии его высокопреосвященства последовал совету своей жены и не удовольствовался подписью своего грозного покровителя на приказе. Нам известно также, к чему это привело.

Кардиналу доложили о бегстве дона Алонсо, и он пришел в бешенство. Его высокопреосвященство до такой степени потерял контроль над собой, что совершил вещь небывалую, а именно — пнул ногой одну из своих любимых кошек, которые совершенно свободно разгуливали у него в кабинете, забираясь на письменный стол, кресло, колени.

Когда его высокопреосвященство понял, что к этому бегству имеют отношение мушкетеры де Тревиля, он опрокинул чернила, замаравшие все пятое действие трагедии «Мириам».

Он проследовал на половину короля и обратился к нему с предложением распустить мушкетеров и отправить в отставку г-на де Тревиля.

— Вы ли это говорите мне, герцог?! — вскричал король. — Ведь вы же сами накануне уверяли меня в том, что необходимо готовить войска к походу против моего дорогого братца. Или он передумал лезть на рожон и распустил свою армию в Брюсселе?

— Увы, герцог Орлеанский пока не сделал этого, ваше величество, — с зубовным скрежетом признал кардинал.

— Вот видите! Значит, нам придется идти на войну, так как это уже не просто заговор, а настоящая гражданская война. И мушкетеры мне сейчас нужны, как никогда ранее!

Я уверен в де Тревиле и его солдатах.

Напрасно кардинал пытался убедить короля в том, что среди мушкетеров угнездилась измена и они сделались ненадежны, ссылаясь на то обстоятельство, что побег испанского пленника из Бастилии не обошелся без помощи солдат этой привилегированной воинской части.

Но королю Людовику XIII, как и всем слабохарактерным людям, были свойственны приступы упрямства, которые случались с ним редко, но по этой причине были весьма сильны.

К тому же логика была на стороне короля. Он указал кардиналу на то, что буквально позавчера тот убеждал его в ненадежности швейцарцев и просил подписать приказ о заключении в Бастилию их полковника и лучшего маршала Франции — Бассомпьера.

— Теперь вам стал неугодным де Тревиль! Вам стали неугодны мои мушкетеры! — раздраженно твердил король, расхаживая по кабинету. — Почему бы не распустить их!

А заодно и роту Дезэссара! Но кого мы отправим воевать с мятежным войском?! Вы подумали об этом, любезный герцог?! Ваших гвардейцев? О, они живо разделаются с братцем Гастоном, который, говорят, навербовал себе испанской пехоты, этих испытанных всеми видами смерти воинов! Вы полагаете, что жалкая кучка ваших людей в красных мундирах не покинет поле боя от одного вида испанской пехоты?!

Усы кардинала приняли вертикальное положение. Его высокопреосвященство очень болезненно переносил любой намек на дурную репутацию или недостаточную боеспособность своих гвардейцев.

— Однако, ваше величество, должен заметить, что моим гвардейцам несвойственно упускать из Бастилии государственных преступников. «Упускать», чтобы не сказать хуже.

— Я прикажу провести расследование по этому делу, господин кардинал, по-прежнему раздраженным тоном ответил король.

— Но полиция уже располагает всеми данными. Арестант был вывезен из Бастилии в плаще мушкетера, ваше величество!

— Выходит, у моих мушкетеров есть ключи от всех бастильских камер и перед ними открываются ворота тюрем? — насмешливо осведомился король. — Но в таком случае надо в первую голову снять с должности коменданта Бастилии и примерно наказать его. А затем назначить нового — лучшего! Вот вы и позаботьтесь об этом, герцог.

А мушкетерами я займусь сам!

С этим его высокопреосвященству и пришлось покинуть королевский кабинет. Настроение его отнюдь не улучшилось.

Вернувшись к себе, он первым делом подписал приказ о снятии коменданта Бастилии и назначении на должность первого тюремщика Франции господина дю Трамбле, так своевременно известившего кардинала о новом заговоре. Усердную службу кардинал никогда не оставлял без воздаяния, и именно по этой причине ему удавалось так долго и так счастливо оставаться на вершине государственной власти и побеждать всех своих врагов.

Итак, Бассомпьер все же находился в Бастилии, дю Трамбле был назначен ее комендантом. Оставалось лишь найти беглеца. Побег дона Алонсо был неприятен кардиналу в высшей степени. Во-первых, он собирался использовать пленника для того, чтобы глава испанского кабинета Оливарец стал посговорчивее, во-вторых, шпионы кардинала уже донесли ему, что от захваченного под Казале испанца ниточка ведет и в Тур, и в Орлеан, и в Брюссель, а самое главное — из Тура прямо в покои Анны Австрийской. Это давало возможность очернить королеву в глазах ее супруга и снова представить доказательства тайных сношений ее с внешним врагом — испанским королем — ее собственным братом.

Итак, побег был очень некстати.

— А во всем виноват этот болван де Кавуа, — процедил кардинал сквозь зубы, не обращаясь ни к кому персонально, но так, чтобы быть услышанным секретарями и прочими приближенными. — Пусть он больше не показывается мне на глаза!

Так как Ришелье с некоторых пор пользовался почти неограниченной властью, вокруг него постоянно увивались придворные, ищущие милостей министра. Были у него и действительно верные слуги и надежные соратники, также ловившие каждый его жест.

И те и другие слышали нелестный отзыв о де Кавуа и поспешили распространить его среди своих знакомых. Таким образом, в самом скором времени недобрая для злополучного капитана весть была подхвачена и разнесена по всем салонам и приемным, где собирались кардиналисты, то есть по доброй половине Парижа. Кавалер де Рошфор, будучи при кардинале постоянно, если только он не находился в отъезде по поручению своего покровителя, сообщил эту фразу маршалу де Ла Мельере, а тот принес недоброе известие самому де Кавуа, который и в самом деле начинал чувствовать себя все хуже. Родственница кардинала г-жа д'Эгильон также не преминула известить г-жу де Кавуа, с которой она находилась в самых дружеских отношениях.

Ночью капитан забылся тяжелым сном. Ему снились кошмары.

Госпожа де Кавуа, напротив, и не думала спать. Она принимала гостя, которого под покровом наступившей темноты впустила в дом с черного входа.

Госпожа де Кавуа провела посетителя к себе, предварительно убедившись, что никто из слуг не попадется им навстречу. Затем она закрыла двери на ключ и села в кресло.

— Прошу, садитесь и вы, д'Эрбле, — предложила г-жа де Кавуа.

Арамис (а это был он) откинул капюшон, скрывавший его лицо, и бросил несколько быстрых взглядов по сторонам.

Затем тоже сел в указанное ему кресло.

— Итак, вы хотели меня видеть, — начала хозяйка дома. — Вы прибегнули к стольким предосторожностям, что мне остается только гадать, что за дело привело вас ко мне.

— Ах, сударыня! Мне и в былые годы случалось прибегать к предосторожностям, когда вы дарили мне несколько часов общения, — отвечал Арамис с нежной улыбкой.

Госпожа де Кавуа чуть наклонила голову в знак того, что она помнит об этом и ценит осторожность и деликатность своего собеседника. Однако от внимательного Арамиса не укрылось, что жест дамы был несколько более сухим, чем ему хотелось бы.

— Но время идет, и прошлое подергивает дымка забвения, — продолжал Арамис, прибегая к поэтической метафоре, — прием отнюдь не свойственный ему в разговоре с отцами церкви или друзьями. Сейчас перед ним сидела женщина, эта женщина была красива, и, самое главное, Арамис хотел пробудить в ней воспоминания. — Увы! — добавил он со вздохом. — Увы! Все, что было, мадам, для вас лишь призрачный мираж, истаявший без следа…

— Милый д'Эрбле, почему вы больше не пишете стихов.

У нас было бы два Вуатюра, — слова г-жи де Кавуа, казалось, заключали в себе насмешку, но взгляд, устремленный на красивое печальное лицо Арамиса, был участлив и нежен.

Казалось, женщина, сначала решившая держаться официально, постепенно смягчается и в уголках ее губ и глаз появляется улыбка.

— Парижу не нужен второй Вуатюр, мадам. Кроме того, я теперь пишу только на богословские темы.

— Но вы и раньше посвящали много часов богословским занятиям, — с лукавой улыбкой заметила г-жа де Кавуа.

— Не столько занятиям богословием, сколько занятиям с богословом хотите вы сказать, а вернее, — с его племянницей, — живо подхватил Арамис.

— Скажите лучше, «с племянницами», — легко вздохнула г-жа де Кавуа. — В Париже было и есть слишком много ученых богословов. И наверное, немалое число их имеет племянниц.

— Ну вот, вы в хорошем настроении. И я рад этому.

— Вы полагали застать меня в слезах? — живо спросила г-жа де Кавуа.

— Избави Боже! Видеть слезы на ваших глазах было бы для меня невыносимо!

— А между тем иногда мне хочется разрыдаться. Откуда вы узнали о наших неприятностях?

— Госпожа де Буа-Трасси сказала мне…

— Что кардинал прогнал с глаз долой моего мужа?!

— Ну… примерно это… Я, впрочем, не поверил.

— Но, на правах старой дружбы, решили узнать, верно ли то, о чем болтает весь Париж?

— Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!

— Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!

— Уверяю вас — нет!

— Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!

— Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.

— Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!

Арамис улыбнулся:

— Вот теперь я вас узнаю.

— Зато я не вполне узнаю вас.

— Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.

— Вы пугаете меня, милый д'Эрбле. Вы ведь сменили мундир на сутану, не вы ли сами говорили мне это?!

— Так и есть, но сутана в наше время навлекает на ее владельца не меньше опасностей, чем военный мундир.

— Но кто же грозит вам?!

— Ах, мадам, Париж как водоворот. Он затягивает любого, кто имел неосторожность подплыть к нему слишком близко. Вам ли не знать этого, вы ведь бываете при дворе…

— Не слишком часто, но вполне достаточно для того, чтобы согласиться с вами, — сказала г-жа де Кавуа. При этом она подумала: «Неужели он пришел только для того, чтобы повидаться со мной?» Вслух же произнесла:

— Но вы по-прежнему говорите загадками, таинственный господин д'Эрбле. Что же за опасность угрожает вам?

Искушенный в дипломатии, Арамис выдержал паузу. Он сделал ее достаточно длинной для того, чтобы воображение г-жи де Кавуа могло разыграться и все опасности, подстерегающие одинокого прохожего в ночном Париже, предстали бы перед ее мысленным взором.

— Духовник королевы-матери предостерег меня, что флорентийка собирается подослать ко мне убийц. Мы оба принадлежим к одному братству — лазаристов и встречались в Лотарингии…

— Но почему?

— Вы спрашиваете?

— Посудите сами, что же мне еще остается?!

— Но я и сам ничего не могу сказать со всей уверенностью. Ничего, кроме того, что прошлой ночью на улице Бриземиш на меня напали какие-то люди.

— Боже милосердный! Вы не ранены?!

— К счастью — нет. Со мной было двое друзей, и втроем мы дали негодяям достойный отпор. Трое из них, думаю, упокоились на кладбище Сен-Сюльпис.

— Но флорентийка на этом не успокоится!

— Боюсь, что вы правы, мадам.

— Что же делать?! — Последнее восклицание женщины было искренним и показало Арамису, что он почти у цели, — Собственно, я пришел к вам за советом. Ведь на самом деле в Париже у меня лишь один «знакомый богослов» и лишь его «племянница» питает… я хотел сказать — питала, ко мне дружеские чувства.

Легкий румянец проступил на щеках г-жи де Кавуа.

— Полагаю, в первый раз вы употребили глагол в нужном времени, — тихо произнесла она. — Но, увы, бедная «племянница» не знает, чем помочь…

— Я подумал… Я думал, что против Марии Медичи есть лишь одно действенное средство…

— Какое же?

— Вы знаете сами!

— Нет же!! Назовите его!

— Это средство — Ришелье.

— Ax! — всплеснула руками г-жа де Кавуа. — Вы тысячу раз правы, милый д'Эрбле. Если флорентинка и боится кого-нибудь, то только кардинала.

— Оттого она так ненавидит его, — заметил Арамис.

— Но ведь вы и сами, кажется, не слишком жаловали первого министра, когда носили мушкетерский плащ.

Мечтательная улыбка тронула губы Арамиса.

— Ах, счастливое, беззаботное время! Я был молод и сумасброден. Что еще можно было ждать от юнца, окруженного компанией повес и дуэлянтов. Эдикты его высокопреосвященства мы воспринимали как личное оскорбление.

И дрались наперекор им где только возможно и по малейшему поводу.

— Все же некоторые из ваших сумасбродств были очень милы, — в задумчивости проговорила г-жа де Кавуа. Затем она легонько тряхнула головой, словно отгоняя прочь призраки воспоминаний.

— Но, должна же быть какая-то веская причина! — воскликнула она.

— Причина для чего?

— Для того чтобы Мария Медичи добивалась вашей… — г-жа де Кавуа запнулась, потому что ей не хотелось произносить слово «смерти» применительно к своему позднему гостю.

Но Арамис, которого, видимо, мало смущали подобные тонкости, тотчас пришел ей на помощь:

-..добивалась моей смерти, хотите вы сказать? Не знаю наверное, но могу предположить…

Госпожа де Кавуа почувствовала, что Арамис хочет сказать что-то очень важное, быть может, самое главное в разговоре, но никак не решится.

— Хотите я помогу вам, д'Эрбле? — спросила она.

Арамис бросил на г-жу де Кавуа взгляд из-под ресниц, один из тех своих молниеносных взглядов, которые, как правило, оставались незамеченными его собеседниками и которые свидетельствовали о том, что Арамис играет свою, сложную и недоступную разумению собеседника, игру. Лишь два человека умели замечать этот мимолетный взгляд Арамиса и могли догадаться, что он поглощен очередной интригой, и лишь на трех человек никогда он не бросал такого взгляда. Этими двумя были д'Артаньян и Атос, эти трое были Атос, Портос и д'Артаньян.

— Не надо, мадам, я скажу сам, — медленно проговорил Арамис, как бы через силу и невольно обвел взглядом комнату, словно желая удостовериться, что они совершенно одни. — Королева-мать, по-видимому, имеет свои причины полагать, что мне известны некие подробности гибели ее супруга… Ведь об этом роковом событии ходит много толков, и многие называют шепотом ее имя в числе тех, кому была желательна скорая смерть короля Генриха…

— Да, конечно, ведь король сделал ее фактической правительницей государства незадолго до своей гибели на улице Лаферронери, — кивнула г-жа де Кавуа. — Все знают и другое: она была подвержена влиянию Кончини и его жены, которые почти открыто замышляли убийство короля…

— За что и поплатились жизнью впоследствии, — мрачно закончил Арамис. Так вот, я немного знаком с герцогом д'Эперноном, а также имел счастье… я хотел сказать — несчастье… Имел несчастье знать близкую родственницу герцога де Роган-Монбазон, который ехал в одной карете с королем в тот день и которого одним из ударов своего кинжала, уже обагренного кровью короля Генриха, ранил в руку Равальяк.[11]

— Если не ошибаюсь, этих господ кое-кто в народе до сих пор считает молчаливыми пособниками убийцы? — небрежно спросила г-жа де Кавуа. Но эта напускная небрежность не могла обмануть Арамиса.

— У меня действительно есть свои соображения на этот счет, и в Люксембургском дворце дорого бы дали за то, чтобы лишить меня возможности поделиться ими с кем бы то ни было.

— Вы хотите сказать, что ваши сведения представляли реальную угрозу для… нее?

— Да.

— И вы были бы готовы поделиться этими сведениями… с кем-либо из сильных мира сего?

— В обмен на его защиту.

Наступило долгое молчание. Было слышно, как листва деревьев за окном волнуется и шумит на ветру.

— Итак, вы рассчитывали на мою помощь? Вернее, моего мужа.

— Правда, ведь он — капитан гвардии кардинала.

— Увы! В настоящее время это невозможно!

— Но почему?!

— Он не может ходатайствовать о вас перед Ришелье, так как сам нуждается в подобном ходатайстве.

— Так, значит, это правда?!

— Что?

— Что ваш муж в немилости у кардинала.

— Ну конечно! Вы ведь сами слышали от госпожи де Вуа-Трасси о наших напастях.

— Но не хотел этому верить.

— Теперь вы верите?

— Вам — да!

Наступило молчание.

«Сейчас он вздохнет и откланяется», — с некоторым сожалением подумала г-жа де Кавуа.

«Сейчас самое время приступить к выполнению моего плана», — решил Арамис.

В этот момент за окном послышался колокольный звон.

Это колокол на башне Собора Парижской Богоматери уронил три тяжких раскатистых удара, нарушив тишину ночи.

Париж крепко спал. Не спали только двое в верхнем этаже дома де Кавуа.

Глава тридцать седьмая Средство Арамиса

В тот момент, когда колокол опять пробудился и с колокольни Собора Богоматери снова понеслись его звучные удары, г-жа де Кавуа потихоньку выпустила Арамиса в темноту парижских улиц. Последний, пятый удар совпал с негромким звуком открываемой двери, и темная фигура закутанного в плащ Арамиса появилась в дверном проеме. Г-жа де Кавуа сама посветила ему.

— Итак, мы снова расстаемся?

— Мы расстаемся, — эхом откликнулась дама.

— Но я уношу с собой надежду. На благополучный исход дела и на новую встречу, — прошептал Арамис.

— Пусть небо услышит вас.

— Вы запомнили все, что я вам сказал?

— Да.

— И вы последуете моему совету?

— Да.

— Тогда скоро мы снова встретимся.

— Да.

Арамис почувствовал, что дама слегка сжала его руку, затем дверь затворилась, и он остался один. Некоторое время он постоял, прислонившись к стене и мечтательно улыбаясь. Потом потряс головой, решительно надвинул шляпу на все еще поблескивающие глаза и, проверив заряжены ли оба пистолета за поясом, зашагал прочь. Скоро его шаги затихли в отдалении.

Утро встретило г-жу де Кавуа в капоте, непричесанную и с красными глазами. Дом капитана кардинальской гвардии обычно посещали многие, так как у четы де Кавуа было ровно столько друзей, сколько было приверженцев кардинала в Париже. Однако после того как г-жа д'Эгильон и маршал де Ла Мельере оповестили всех о нелестных эпитетах, которыми его высокопреосвященство соизволил наградить своего верного слугу, поток посетителей иссяк, словно обмелевшая речка, и превратился в скромный ручеек. Такова уж человеческая природа.

Но не станем рисовать все в уж слишком мрачном свете. Кое-кто из друзей все-таки заходил навестить опального капитана, который занемог от огорчения. Именно это обстоятельство и посоветовал использовать Арамис.

Посетители не могли не обратить внимания на перемену в облике г-жи де Кавуа, которая была, как уже говорилось, хороша собой и обыкновенно уделяла должное внимание своей внешности. В тот день к капитану не пустили никого.

— Бедняга де Кавуа, должно быть, совсем плох! — был единодушный приговор.

На следующие сутки разнесся слух, что г-жа де Кавуа обратилась к г-же д'Эгильон, своей близкой приятельнице, с тем, чтобы та попросила его высокопреосвященство прислать к больному своего врача.

Кардинал не мог отказать г-же д'Эгильон в подобной просьбе и, тут же пригласив к себе своего личного медика, отправил его к постели капитана, здоровье которого теперь внушало всем серьезные опасения.

— Возвратитесь и расскажите мне, в каком состоянии де Кавуа, напутствовал его кардинал. — Да не задерживайтесь слишком. Я и сам нуждаюсь в вашей помощи.

Ришелье не лицемерил. Его здоровье, отнюдь не богатырское и в лучшие времена, уже было подорвано государственными заботами, постоянной борьбой с внешними и внутренними противниками и… подагрой. Действительно, этот недуг доставлял кардиналу все больше неприятностей, а так как его медик ничего пока не мог поделать с участившимися приступами, кардинал постоянно пребывал в раздраженном состоянии, которое никак не улучшалось после получения известий из Брюсселя и Лангедока.

Прибывший к постели больного эскулап нашел последнего в состоянии весьма плачевном. Капитан лежал на измятых простынях, весь покрытый каплями крупного пота. Лекарь пожелал подержать его за руку с тем, чтобы определить температуру и пульс пациента. Де Кавуа вынул руку из горшочка с горячей водой, который держал под одеялом, и подал ее врачевателю, и тот незамедлительно пришел к выводу, что у больного сильная лихорадка. Об этом свидетельствовали учащенное сердцебиение, обильное потоотделение и высокая температура.

— Впрочем, пациент потеет — это добрый признак! — глубокомысленно изрек лекарь. Это был тот самый эскулап, коего мы уже как-то раз встречали у постели раненого д'Артаньяна. Репутация его держалась пока благодаря изрядному знанию латыни, солидной внешности и тому счастливому обстоятельству, что кардинал до поры ничем не хворал. Стоило только здоровью его высокопреосвященства пошатнуться, дела его лекаря пошли хуже. Ришелье начал подозревать, что пригрел в своем дворце изрядного шарлатана.

Болезнь де Кавуа показалась ему удобным случаем для того, чтобы поддержать свое пошатнувшееся реноме. Отправляясь к больному, целитель подробно расспросил нескольких офицеров из числа сослуживцев занемогшего капитана о его телосложении, конституции, а также полученных им нескольких ранах, последняя из которых, по их мнению, могла открыться и послужить источником страданий капитана.

Больного сотрясал частый кашель, и он жаловался на боли в груди и озноб. Г-жа де Кавуа, вся в слезах, сообщила доктору, что ее супруг ничего не хочет есть, а только постоянно просит пить.

— Не беспокоят ли больного старые раны? — спросил тот, скорбно покачав головой.

— Как вы узнали, доктор?! — всплеснула руками г-жа де Кавуа.

Врач самодовольно ухмыльнулся, прописал больному клистир для очищения организма и, пообещав прийти завтра, отправился к кардиналу.

— Что же случилось с де Кавуа? — спросил Ришелье.

— Опасаюсь, что у него чахотка, ваше высокопреосвященство.

— Чахотка?! — удивился кардинал. — Чем же она вызвана?

— Сильным нервным расстройством — отвечал лекарь. — А еще у него открылись старые раны и возможны нагноение и гангрена.

Ришелье отпустил врача и задумался.

На следующий день врач его высокопреосвященства снова наведался к больному, как и обещал. Г-жа де Кавуа предъявила ему мокрые повязки, которые она, по ее словам, только что сняла с открывшихся ран своего лежащего в полузабытьи супруга. Лекарь понюхал их и нашел, что запах плохой. Он скорбно покачал головой. Когда же на глаза ему попались кровавые пятна, испачкавшие простыни (кровь пролила курица, отправленная поваром в суп, но оказавшая эту дополнительную услугу своим хозяевам), врач окончательно убедился, что пациент долго не протянет, а потому и не следует браться за его лечение.

Объявив безутешной г-же де Кавуа о своих самых худших опасениях, он удалился, с тем чтобы рассказать поскорее всем и каждому о том, что бедняга де Кавуа при смерти, не преминув напомнить, что он, личный врач его высокопреосвященства, заподозрил печальный исход и поставил верный диагноз еще тогда, когда никто не хотел верить в то, что заболевание серьезное.

То же он повторил и кардиналу, который впервые после своей размолвки с де Кавуа ощутил некоторые угрызения совести и послал к г-же де Кавуа узнать, не нуждается ли она в какой-либо помощи с его стороны.

Госпожа де Кавуа еле нашла в себе силы принять посланника и просила передать его высокопреосвященству, что он и так сделал больше, чем она вправе была ожидать, прислав к постели ее больного мужа своего личного врача.

Ришелье, как уже говорилось, всегда хорошо относился к г-же де Кавуа, тем более у него не было причины сердиться на нее теперь. Кардинал не мог знать, что именно жена посоветовала мужу не торопиться с выполнением его приказа. Поэтому он все больше склонялся к мысли, что поступил с верным капитаном чересчур жестоко.

* * *

Выслушав приговор, вынесенный его личным лекарем капитану его личной гвардии, Ришелье нахмурился и досадливо отвернулся, чтобы не видеть самоуверенной физиономии эскулапа.

— Что, больной так плох?! — снова спросил он, как бы желая услышать обратное.

— У него не более двух суток, ваше высокопреосвященство. Если он доживет до Духова дня, то это можно будет считать чудом.

Кардинал поморщился и больше не возвращался к теме.

Между тем готовились к походу против мятежного герцога Орлеанского. Поскольку маршал Бассомпьер находился в Бастилии, а старый маршал Марийак под следствием, то во главе войск был поставлен маршал де Ла Форс. Маршал же де Ла Мельере был оставлен в Париже, так как кардинал доверял ему и не хотел рисковать ни его репутацией, ни тем более его жизнью, отправляя в поход, который, как ожидалось, будет весьма опасным.

Эти военные и политические дела отвлекли кардинала от печальных мыслей о своем капитане, и прошло около недели, прежде чем у него появился случай снова о нем вспомнить.

Это случилось, когда он увидел в одной из галерей своего дворца г-жу де Кавуа в темной одежде, весьма напоминавшей траур. Никто из присутствующих приближенных его высокопреосвященства не сомневался в том, что капитана гвардии кардинала уже нет в живых. Бледность женщины и ее удрученный вид также подтверждали это. Ришелье был очень занят и не смог приблизиться к г-же де Кавуа, которая, он не сомневался, стала вдовой. Прошло около часа. По прошествии этого времени к нему без доклада вошел взволнованный Рошфор и доложил, что вдова ждет его высокопреосвященство в коридоре возле часовни, чтобы вверить его опеке детей. Практический ум кардинала тотчас подсказал ему, что несчастная женщина может устроить ему публичную сцену, упрекая его в смерти мужа, что было бы совсем некстати.

— Просите ее в мой кабинет, — велел он Рокфору.

Госпожа де Кавуа вошла подобно немому укору. Кардиналу показалось, что перед ним лишь тень той умной и гордой женщины, которую он знал раньше. Усы его поникли, и он проговорил полным искреннего сожаления голосом:

— Сударыня, позвольте мне обнять вас, чтобы вы видели, как глубоко мое горе и что я разделяю его вместе с вами.

С этими словами кардинал поднялся и, хотя проклятая подагра именно в тот день постоянно присутствовала в каждой клеточке его тела, подошел к г-же де Кавуа, участливо обнял ее и оставался на ногах на протяжении всей беседы с ней.

— Я глубоко скорблю о вашей утрате, — продолжал он затем. — И прошу вас верить мне, что это также большая утрата и для меня. Бедному де Кавуа не следовало принимать так близко к сердцу эти неприятности… В конце концов надо было учесть мой характер… Ведь известно, что я не могу долго гневаться на преданных друзей. Все разъяснилось бы в самом скором времени!

Госпожа де Кавуа подняла голову и взглянула на кардинала.

— Так, значит, ваше высокопреосвященство простили моего бедного мужа?!

— Да. И давно. — Кардинал потеребил свою клиновидную бородку и добавил:

— Ив доказательство расположения к семье покойного я могу сообщить вам, что приму на себя заботу о ваших детях. Ваш сын получит Сен-Дье, а дочь двадцать… нет, двадцать пять тысяч ливров ежегодного пенсиона. Что же касается вас, то я…

Но тут г-жа де Кавуа позволила себе перебить кардинала. Мы уже говорили, что она была умна. Она прекрасно понимала, что не следует заходить слишком далеко.

Итак, г-жа де Кавуа, проявив чувство меры, сказала:

— Ах, нет! Прошу ваше высокопреосвященство не продолжать, Лучшей наградой и утешением для меня послужит то, что вы вернули свое расположение моему несчастному супругу, а значит, и мне, так как Библия учит нас, что «муж и жена едины». Вы сняли камень с моей души, ваше высокопреосвященство.

И г-жа де Кавуа попросила разрешения удалиться.

— Я поспешу к постели больного, чтобы сообщить ему радостную весть.

— Так, значит, муж ваш жив?!

— К счастью — да, ваше преосвященство.

— Но ваш траур… Я подумал было, что…

— О, слава Богу — нет, ваше преосвященство. Я всем сердцем верю, что ему станет лучше, когда он узнает, что вы вернули ему свое благоволение. Он скоро поправится… Он снова сможет служить вам, а я — благословлять вас в своих молитвах.

Кардинал почувствовал, что подагра набирает силу.

— Однако, сударыня! Позвольте заметить вам, что ваш траурный наряд и убитый вид с полной очевидностью свидетельствовали о том, что вы…

-..овдовели, вы хотите сказать?

— Я хотел сказать — «что я лишился своего капитана».

— Но я действительно была сражена горем, ваше высокопреосвященство! Несчастье нашей семьи заключалось в том, что она утратила ваше расположение. Но теперь у меня нет причины скорбеть, и я сегодня же сниму траур.

С этими словами г-жа де Кавуа подарила Ришелье одну из своих очаровательных улыбок и попросила разрешения поспешить обрадовать мужа.

Кардинал ответил кислой улыбкой. Он понял, что его провели. Однако сердиться было глупо, и если г-жа де Кавуа имела ясный ум, то кардинал тем более не был им обделен. Ришелье вздохнул, представив себе, как при дворе будут на все лады обсуждать эту историю, и… расхохотался.

— Мадам, — сказал он, отсмеявшись. — Я попрошу господина Мондори принять вас в труппу театра Маре, в вас мы теряем великую актрису.

— Ах, ваше высокопреосвященство! — с очаровательной гримаской отвечала г-жа де Кавуа. — После того как господин Мондори поставил пьесу маркизы Рамбулье «Виргиния», мне больше по душе Бургонский отель.[12]

С этими словами она упорхнула, оставив министра в одиночестве и задумчивости. В этом состоянии и застал его вошедший в кабинет конюший, имевший привилегии не стучаться, если это не было оговорено специально.

— Знаете, в чем я только что имел случай убедиться, Рошфор? — спросил кардинал, массируя колени, атакуемые подагрическими болями. — В том, что даже самый опытный политик ничего не стоит в сравнении с обыкновенной женщиной. Впрочем, нет, умной женщиной!

И кардинал снова расхохотался, позабыв о подагре.

Глава тридцать восьмая Перст Божий

В Люксембургском дворце царило тревожное ожидание. Никто не нарушал уединения королевы-матери, которая почти все время находилась в своих покоях, принимая лишь герцога д'Эпернона да еще двух-трех приближенных. При ней неотлучно находились г-жа де Бретеиль и духовник Сюффрен — тот, которого некоторое время назад вызывал из дворца, не желая входить туда, Арамис, и с которым он после о чем-то совещался. В коридорах дворца было тихо, но все понимали, что это затишье перед бурей.

— Вы, помнится, обещали мне дать почитать одну книгу, отец мой, проговорила, обращаясь к своему духовнику, королева-мать.

— Какую книгу вы имеете в виду, ваше величество? — почтительно осведомился иезуит.

— Ту, где, как вы сказали, один ученый богослов обосновывает теорию о целесообразности физического устранения тиранов… Я правильно припоминаю?

— Да, это сочинение знаменитого монаха Марианны, — тихо отвечал духовник.

— И какие же соображения он приводит в пользу своей теории?

— Он говорит о том, что приговор выносят народы, их суд. А уловить это умонастроение народов и их согласие на устранение тирана, разумеется, под силу лишь людям посвященным…

— То есть?

Духовник устремил на Марию Медичи пристальный взор, но ничего не ответил.

— Полагаю, ученый Марианна принадлежал к… — она намеренно не договорила.

— Он принадлежал к нашему святому Ордену, — невозмутимо согласился иезуит. — Мы учим людей распознавать добро и зло, даже в правителях. И направляем их по правильному пути. Увы, не всегда сильные мира внемлют голосу истины.

— И если такой правитель остается глух к доводам разума…

— Его надлежит устранить из мировой истории, причинив зло малое во избежание зла большого.

Королева-мать удовлетворенно наклонила голову.

— Таким образом, свершение малого зла для того, чтобы избежать большего, — не есть грех? — спросила она.

— Всякое зло — грех, — отвечал Сюффрен. — Но перст Божий указует путь. Так выбор судьбы может пасть на человека, который предназначен к свершению, но и сам осужден небом за свои прошлые грехи. Таким образом, через него совершается акт небесного произволения, однако возмездие за грехи столь же неотвратимо. И это только справедливо.

— Но очень тонко, отец мой!

Губы иезуита изогнулись в усмешке.

— Столь же тонок узор, который сплетает провидение.

Мария Медичи вздохнула. Она старалась отогнать гложущие душу воспоминания. Тень окровавленного супруга беспокоила ее по ночам.

— Что, если Гастон будет разбит? Королевское войско сильно и прекрасно организовано.

— Это вполне возможно, — согласно кивнул иезуит.

— Но остается еще Монморанси… — продолжала королева-мать, стараясь успокоить саму себя. — О, Генрих искусный полководец!

— Но его войско необучено и плохо вооружено, — заметил отец Сюффрен.

— Но в таком случае — нас ждет гибель!

— Вы забываете о руке провидения, ваше величество.

— А…а, да… Но могу ли я надеяться… на нее?

— Человеку дана свобода воли, мадам. Он может выбрать любой путь.

«Все-таки он хочет, чтобы я сама отдала приказ! — подумала Мария Медичи. — Ну что ж, пусть так и будет».

Она решилась:

— Вы установили, где живет мессир Бежар?

Надеюсь, он не перебрался куда-нибудь в другое место?

— Даже если ему пришла бы такая охота, он не сумел бы сделать этого так, чтобы мы не узнали. За ним и его племянницей наблюдают.

— Так у него есть племянница? Я не знала.

— Точнее — дочь, которую он выдает за племянницу.

— Сколько ей лет?

— Трудно сказать, но с виду она — юная девушка. И не совсем нормальная.

Брови королевы-матери взметнулись вверх.

— Вот как? Сумасшедшая?

— Нет, скорее — одержимая.

— Какого же рода одержимость?

— Девушка способна впадать в транс. И в таком состоянии изрекать так называемые пророчества.

— Но это же очень интересно. И что она… видит в будущем?

— Я видел ее лишь издали, и мне не приходилось прибегать к услугам этого юного оракула. Вам ведь известно, ваше величество, как наша Святая Церковь относится к подобным вещам. Человеку не дано прорицать будущее.

— Хорошо, но ведь жена маршала д'Анкра могла порой видеть грядущее…

— Что и привело ее на костер. Которого, кстати, ей не помогли избежать ее способности.

Королева-мать вздохнула снова.

— Я полагаю, настало время Бежара.

— Вы хотите сказать, что мессир Бежар…

— Послужит тем самым орудием небес, о котором мы только что говорили.

— Что ж, он — искусный алхимик и хороший врач, ваше величество.

— Первое послужит делу избавления от тирана, а второе — тому, чтобы поступить к нему на службу.

— Но ведь Бежар состоит на службе у вашего величества.

— Вот именно. Кардинал прекрасно знает, что я понимаю толк в аптекарях-врачах. Это создаст ему репутацию.

— Относительно этого, ваше величество, можете быть спокойны. Половина Парижа уже только и говорит, что о талантах вашего медика. Нашими стараниями «он вылечил» госпожу де Гемене от колик, а графа д'Аркура — от почечной болезни.

— Вашими стараниями?

— Я имел в виду членов нашего Ордена, — скромно потупился Сюффрен.

— Но как это возможно?

— Просто. Среди нас тоже есть весьма сведущие люди, а они сообщили рецепты страждущим от имени мессира Бе. жара. Таким образом, он, ничего не сделав, уже получил многих благодарных пациентов и почитателей его врачебного искусства. Впрочем, он и вправду умелый лекарь.

— Отлично. Теперь следует сделать так, чтобы кардинал захотел избавиться от своего врача, а вместо него взять Бежара.

— Кардинал последнее время болеет и недоволен своим врачом. — Помолчав, иезуит добавил:

— Осталось только скомпрометировать лекаря в глазах своего господина, и он прогонит его долой.

— Как это сделать?

— Об атом позабочусь я.

Мария Медичи испытующе посмотрела на своего духовника и поняла, что он знает, о чем говорит.

— После этого я откажу Бежару от места. Не так ли?

Сюффрен задумался.

— Нет, — сказал он немного погодя. — Это может вызвать подозрения у кардинала. Я постараюсь, чтобы кардинал сам захотел переманить искусного медика от вас, ваше величество, к себе.

— Разумеется, так будет лучше. Я знаю кардинала — ему доставит большое удовольствие сделать мне какую-нибудь гадость.

— Таков уж характер нынешнего властелина. Он всемогущ, но злопамятен и обожает сводить счеты.

Мария Медичи принялась теребить веер.

— Но надежен ли этот Бежар? Если эти ищейки пронюхают что-то, они сейчас же схватят его. Под пытками он во всем сознается.

— Ему не в чем будет сознаваться, ваше величество.

— Но ведь он догадывается о характере своей миссии.

— Этого было не избежать. Во-первых, он идет на это вполне сознательно, полагая, что оказывает услугу французскому народу, который кардинал уморил податями. Во-вторых, мы крепко держим его в своих руках. Вспомните, ваше величество, я говорил вам, что провидение редко указует нам достойных или безгрешных в качестве орудия возмездия. Если бы против тирании выступила чистая безгрешная душа, она погубила бы себя своим поступком, хотя бы совершенным и для блага народов. Мы же полагаем, что все целесообразно, что ведет к уменьшению зла в этом мире, и без того погрязшем во грехе. Таким образом, тиран гибнет от рук грешника, возможно злодея, и тот и другой получают лишь то, что они заслужили. Тиран — смерть физического тела, злодей, избавивший народы от тирании, — гибель души, так как он все же совершил человекоубийство.

Мария Медичи с некоторым страхом посмотрела на иезуита, видимо, пораженная этими построениями.

— Гибель души, но… не тела? — нерешительно спросила она.

— Возможно, и тела. Это зависит от многих обстоятельств.

— Каких? — быстро спросила королева-мать.

Вместо ответа иезуит пожал плечами. Мария Медичи содрогнулась. Она поняла, что участь Бежара предрешена. Орден не любит оставлять следов. Королева-мать вспомнила о том, что у алхимика есть дочь.

— Бедная девочка, — со вздохом промолвила она. Затем ей пришла в голову еще одна мысль. — Так, значит, Бежар — злодей? — наивно спросила она.

— Лучше будет сказать так: у него темное прошлое, ваше величество, поклонился иезуит.

— Но если оно темно — значит, нельзя судить о нем!

— Оно темно для любого, но только не для Ордена, — был ответ.

И снова королева-мать ощутила неприятный холодок, пробежавший по спине. Она видела, что ее духовник почтителен, открыт ей настолько, насколько это не затрагивает интересов его тайного общества. Было и еще одно обстоятельство, которое успокаивало ее: они имели перед собой общего врага и цели у них совпадали. По крайне мере пока.

— А чем вам мешает кардинал? — неожиданно для самой себя спросила она. И испугалась. — Ведь он получил свою шапку из рук Его Святейшества Папы! добавила королева-мать, чтобы этими словами сгладить впечатление от своего вопроса.

Но духовник, оставаясь спокойным, охотно объяснил:

— Ваше величество, Ришелье вреден для Ордена, так как он поддерживает еретические государства за пределами Франции и всеми силами борется против его католического величества короля испанского.

Королева обдумала слова Сюффрена, затем она спросила еще:

— В таком случае, что же следует делать, если… мы достигнем цели. Что следует тогда посоветовать королю?

— Лишить французской поддержки короля шведского Густава-Адольфа, вернуть Казале и прислушаться к опытному графу Мирабелю, испанскому посланнику, — тихо проговорил иезуит.

— Так мало?

— Этого вполне достаточно, ваше величество.

— Хорошо, — улыбнулась королева-мать. — Я запомню эти имена и постараюсь ничего не перепутать, когда буду называть их сыну.

Духовник королевы-матери низко поклонился, так, что совсем не стало видно его лица.

— Которого из двух своих сыновей имеет в виду ваше величество? прошелестел его голос.

Лицо Марии Медичи покрылось смертельной бледностью.

— Разумеется, я говорю о короле Франции Людовике Тринадцатом, своем старшем сыне.

— Конечно, ваше величество, — еще глубже склонился в поклоне иезуит. Разрешите только напомнить вам, что Казале — не имя, а название города. Кроме того, позвольте выразить надежду, что при этом вашем будущем разговоре с королем будет присутствовать и ваш младший сын, герцог Орлеанский.

Глава тридцать девятая Обход г-на дю Трамбле

Раз в месяц в тюрьме положен комендантский обход.

Новый комендант главной тюрьмы Парижа и всей Франции не мог пренебрегать этой традицией, словно в его ведении находилась какая-нибудь второстепенная Фор-Левек или Консьержери, куда отправляли уличных воров и неудачливых грабителей с Нового Моста. Г-н дю Трамбле был человеком не только предусмотрительным, но и обстоятельным. Он потребовал себе списки заключенных и весьма тщательно ознакомился с ними. А ознакомившись, пришел к выводу, что его постояльцы, за редким исключением, составляют вполне достойное общество и требуют к себе такого же достойного отношения. Поздравив себя с этим выводом, г-н дю Трамбле тотчас же написал прошение о выделении дополнительных сумм из казначейства на содержание бастильских узников.

Покончив с этим полезным делом, новый комендант, вызвал караульного офицера и приступил к обходу.

Первого узника пришлось долго будить. В камере царил полумрак, было сыро и тоскливо, и г-н дю Трамбле испытал мимолетное чувство жалости к узнику, который, как следовало из бумаг, провел здесь уже без малого семь лет. Впрочем, это несвойственное натуре г-на дю Трамбле смутное ощущение быстро покинуло его.

— Есть ли у вас жалобы? — спросил он заключенного, назвав ему свое имя и объяснив, что он новый комендант тюрьмы.

— Да, — был ответ.

— На что же вы жалуетесь?

— Меня постоянно будят! Стоит мне только заснуть покрепче и увидеть во сне что-нибудь приятное — тут же тюремщик принимается грохотать ключами, дверьми… всем чем можно. И все это под тем предлогом, что он принес мне обед! Теперь вот изобрели какой-то обход и разбудили меня на том самом месте, где мне приснилось, что я только было собрался свернуть шею вашему предшественнику.

— Зато теперь на ваше содержание будут отпускать по десять ливров, любезный, то есть значительно больше, чем до сих пор, — сказал несколько выбитый из колеи г-н дю Трамбле и, выходя из камеры, пообещал лично приказать тюремщикам производить как можно меньше шума.

— Что ж, тогда, может быть, мне удастся досмотреть мой сон, — проворчал узник. — Только теперь вместо того, прежнего, я сверну шею вам, раз уж вас прислали на его место.

— Чтоб ты увидел во сне черта! — в сердцах пожелал дю Трамбле, выйдя из мрачной камеры в не менее мрачный и сырой коридор. Тюремщик за его спиной весело ухмыльнулся, так как услышал пожелание нового коменданта.

Следующая камера пустовала.

— О, я думал в Бастилии трудности с помещениями! — удивился г-н дю Трамбле.

Ему объяснили, что камера пустует недавно, так как ее постоялец упокоился на тюремном кладбище.

— А-а, это дело другое, — милостиво согласился новый комендант. Однако это бесхозяйственность — позволять пустовать камерам. Ведь каждый новый заключенный — это по меньшей мере дополнительные пять ливров в день. Я непременно напишу главному судье.

К середине дня дю Трамбле почувствовал усталость.

— Какое это, однако, утомительное дело — обходить тюрьму, — проговорил он, утирая лицо тончайшим платочком. — Кто у нас следующий?

Следующим был д'Артаньян.

— Добрый день, сударь. Я — новый комендант тюрьмы, — уже привычно представился г-н дю Трамбле. — Ба! Да это же господин д'Артаньян!

— А, вот наконец и вы, господин дю Трамбле, — флегматически отвечал мушкетер. — Вы что-то запоздали. Я дожидаюсь вас уже третий месяц.

— Что вы такое говорите?! Я вчера вступил в должность.

— А, это меняет дело. Очевидно, ваш предшественник предвидел, что его все равно лишат должности, и не проявлял излишнего служебного рвения.

— Зато я, как видите, здесь. Итак, есть ли у вас претензии к условиям вашего содержания в Бастилии? Вы можете предъявить их.

— Есть ли у меня претензии?! Я не ослышался: вы спросили, есть ли у меня претензии?! Записывайте! Записывайте, так вы не сможете запомнить! Во-первых, дрова сырые, в камере холодно, как в погребе, а по стенам течет вода. Во-вторых, болван тюремщик не позволяет читать после отбоя.

В-третьих, кормить стали хуже. В-четвертых, какого черта меня перевели в другую камеру?

И д'Артаньян принялся перечислять свои претензии, загибая пальцы.

— Э-э, стойте, стойте, господин д'Артаньян! Остановитесь… Этак у вас недостанет пальцев на обеих руках! — воскликнул дю Трамбле, ошеломленный этим потоком, гасконского красноречия. — Так дело не пойдет. Вы должны выбрать самое главное.

— Главное?

— Ну конечно.

— В таком случае я спрошу: почему я тут оказался?!

— Вам до сих пор не предъявлено никакого обвинения?

— Конечно, нет! Однако с той самой поры, как я вас увидел, одна моя догадка…

— Что же?

-..превратилась в уверенность.

— В чем же вы теперь уверились?

— Вы хотите знать?

— Еще бы! Коменданту положено знать все о своих подопечных.

— Так вот теперь я понял, что я здесь по той же самой причине, что и вы.

— Как так?!

— Очень просто. Вы мчались к его высокопреосвященству с какими-то важными известиями. Я арестовал вас. Мы встретили его. Он приказал арестовать меня, чтобы я не мешал вам сообщить эти известия ему. И только. Конечно, меня бы пора уже выпустить отсюда, так как вы имели вполне достаточно времени, чтобы сообщить все, что собирались.

Но, очевидно, меня держат тут в воспитательных целях.

Кстати, вы ведь наверняка близки с кардиналом?

— Его высокопреосвященство делает мне честь и дарит меня своим расположением, — проговорил дю Трамбле несколько обиженным тоном, так как ему только что намекнули, что он получил свое место благодаря поспешному доносу.

— Он случайно не обмолвился при вас, сколько меня тут собираются держать?

— Уверяю вас, я даже не знал, что вы здесь, пока не увидел своими глазами!

— Но вы ведь видели списки заключенных, когда принимали дела?!

— Но там нет вашего имени. У вас нет тюремного номера — значит, вы не сидите.

— Черт побери! Но я-то сижу!!

— Еще бы, это я вижу.

— В таком случае могу я попросить вас навести справки о моем деле.

— Я, конечно, доложу…

— Сделайте одолжение. — С этими словами д'Артаньян уселся на кровать и гостеприимно пригласил г-на дю Трамбле сесть рядом.

— К сожалении не могу предложить вам ничего лучшего. Мой стул пришел в полную негодность, после того как я запустил им в тюремщика.

— Отчего же вы это сделали? Такие вещи строго запрещены.

— Он не хотел отвечать на мои вопросы.

— О чем же вы спрашивали его?

— Какого черта меня лишили общества господина Ла Порта, камердинера ее величества.

— Вы что, сидели в одной камере?! Но ведь это строжайше запре…

— С вами положительно невозможно разговаривать. Вы напоминаете ходячий устав. Я не сидел в одной камере с господином Ла Портом, хотя был бы бесконечно рад такому приятному обществу. Но я по крайней мере виделся с ним во время прогулок!

— Что же вам мешает выходить на прогулки?

— Я хожу на прогулки. Иначе здесь совсем сгниешь!

— В таком случае господину Ла Порту запретили выходить на прогулку?

— Насколько я знаю — нет, хотя ваши болваны-тюремщики на все способны. Вы только посмотрите, какие у них рожи!

Дю Трамбле в очередной раз вынул кружевной платок и вытер испарину со лба.

— Я ничего не понимаю! — воскликнул он. — Вы ходите на прогулки. Господин Ла Порт тоже ходит на прогулки. Вы оба ходите на прогулки. Там вы обычно встречались…

— Раньше, — мягко заметил д'Артаньян, участливо глядя на г-на коменданта.

— Черт побери! Кто вам мешает делать это теперь?!

— Не «кто», а «что»…

— Сто чертей! Что мешает вам это делать теперь?!!

— Архитектура.

— Архитектура? II Тысяча чертей!! Вы сказали — «архитектура»?!

— Да, я употребил это слово, хотя, быть может, надо было сказать «фортификация».

— Если вы думаете, что я стал понимать о чем вы толкуете, то вынужден вас разочаровать, господин д'Артаньян.

— Я вам толкую о том, что до Мартынова дня нас с господином Ла Портом содержали в одной башне, только меня на третьем этаже, а его на четвертом. И само собой разумеется, что, когда нас выводили на прогулку, мы могли видеться и прогуливались наверху, беседуя и обозревая Париж с высоты птичьего полета. Зрелище в высшей степени занимательное, должен сказать.

— Вот видите, — не преминул вставить дю Трамбле. — Следует во всем находить положительную сторону. Не попади вы сюда, вам никогда бы не представилась такая блестящая возможность.

Д'Артаньян воззрился на него в немом восторге.

— Примите мои поздравления, господин дю Трамбле, — сказал он, насмотревшись на нового коменданта. — Из вас получится отменный тюремщик. Думаю, вы в Бастилии надолго.

Дю Трамбле не понял, как ему следует отнестись к сентенции мушкетера. Поэтому он учтиво поклонился в ответ.

— Однако мы отклонились от существа дела, господин д'Артаньян.

— Совершенно верно.

— Итак?

— Мы самым приятным образом прогуливались с господином Ла Портом и беседовали о том о сем. Ругали тюремную стражу. Вдвоем это оказывается гораздо приятнее делать, чем в одиночку.

— Продолжайте, господин д'Артаньян!

— И вот — в один прекрасный, вернее, злосчастный день меня будят, вытряхивают из моей старой камеры, с которой я уже успел сродниться, словно улитку из ее раковины, и ведут сюда. В совершенно другую башню, которая отстоит от прежней, кажется, на добрых четверть мили! Так что теперь я лишен общества милейшего Ла Порта и предоставлен самому себе!

— А, так вот в чем дело! Вас перевели из Базиньеры в Бертодьеру!

— Не могу похвастаться тем, что знаю, как называются все казематы в вашем заведении, но вижу, суть проблемы вы ухватили.

— Я не готов ответить на ваш вопрос, так как об этом следует спрашивать моего предшественника. Но обещаю вам во всем разобраться. Думаю, старший тюремщик или помощник начальника гарнизона в курсе дела. Кстати, в какой камере вы находились до того?

— Разрази меня гром, если я ориентируюсь в этих каменных колодцах и тому подобных застенках, милейший господин дю Трамбле!

— Ну хорошо. Попробуем по-другому. Вы говорите, что вас содержали в одной башне с господином Ла Портом, не так ли?

— Совершенно верно.

— А так как он и сейчас находится в Базиньере, то стало быть вас перевели оттуда.

— В логике вам не откажешь. Если только вашему предшественнику не пришло в голову переместить господина Ла Порта в… словом, в эту башню откуда-либо еще.

— Черт побери!

— Совершенно с вами согласен.

— Мне это не приходило в голову!

— А мне, как видите, пришло.

Кружевной платочек был снова извлечен из кармана г-на коменданта Бастилии. Невооруженным глазом было видно, что он давно уже утратил свою первоначальную белизну и свежесть.

— Что-то душно сегодня, — заметил г-н дю Трамбле, отирая пот со лба.

— А я все время мерзну в этом погребе, — отвечал д'Артаньян.

— Итак, — решил г-н дю Трамбле, которому показалось, что он нашел соломоново решение. — Мы поступим следующим образом. Я буду считать, что господина Ла Порта никуда не переводили, то есть он находится там, куда попал сразу же после заключения в Бастилию. Переговорив с ним, как я сейчас беседую с вами, я смогу убедиться в правильности моего предположения.

— Или в его ошибочности, — вставил неумолимый гасконец.

— Или в его ошибочности, — автоматически повторил дю Трамбле. — Только не перебивайте меня! Если окажется, что господин Ла Порт не менял своей камеры ни одного раза, то…

— То и мое первое жилье находилось в башне, которую вы зовете Базиньерой, — рассудительно заключил д'Артаньян.

— Вот именно! — облегченно воскликнул дю Трамбле. — И теперь остается только выяснить, на каком этаже вас содержали.

— Ну, это легко, — с невинным видом сказал д'Артаньян. — Я уже говорил вам.

— Господин д'Артаньян, скажите снова!

— Неужто у вас такая короткая память, любезный господин дю Трамбле?! А, впрочем, понимаю — у вас такое большое хозяйство, всего не упомнишь. Так вот, моя камера находилась на третьем этаже.

— Уф-ф! Ну вот мы и добрались до конца. Значит, вас перевели из третьей Базиньеры в пятую Бертодьеру…

— Да, под самую крышу, и теперь у меня постоянно отсыревает потолок.

Тут д'Артаньян прервал сам себя на полуслове, поскольку увидел, что г-н дю Трамбле вдруг замер и вытаращил глаза.

— Что это с вами'?!

— Ох!

— Да что такое, черт побери! Эй, парень, ну-ка подай стакан воды своему начальнику!

Последнее предназначалось тюремному стражу, в сопровождении которого г-н дю Трамбле появился в камере д'Артаньяна.

— Ах!

— Что за напасть! Послушайте, господин дю Трамбле!

Нельзя принимать все так близко к сердцу!

Постепенно к дю Трамбле вернулся дар речи. Он снова опустился на кровать, где по-прежнему с невозмутимым видом сидел д'Артаньян.

— Да ведь это камера Бассомпьера! — смог проговорить он наконец.

Теперь пришла очередь д'Артаньяна. Он в немом изумлении воззрился на коменданта.

— Как Бассомпьера?!

— Именно.

— Бассомпьер — в Бастилии?!

— С понедельника.

— Ну, в таком случае мне жаловаться не на что. Скоро сюда отправят принцев, брата его величества, потом… Уж не знаю, что будет потом, но, думаю, Бастилию станут называть Лувром, а Лувр — Бастилией.

— То, что Бассомпьер в Бастилии, это еще полбеды…

— А-а, и это для вас пустяки… Значит, тут, наверное, и королева-мать!

— Тс-с! Что вы такое говорите, господин д'Артаньян!

— Ну, раз засадили первого маршала Франции, то следовало бы не останавливаться на достигнутом.

— Вы сами не предполагаете насколько вы недалеки от истины. Ваше пророчество вполне может исполниться в ближайшем будущем. Но меня в настоящий момент занимает другое…

— Я сгораю от нетерпения!

Дю Трамбле вовремя прикусил язык. Читателю ясно, что нового коменданта чрезвычайно взволновало именно то обстоятельство, что из злополучной камеры на третьем этаже Базиньеры был совершен дерзкий, неслыханный в истории этой мрачной тюрьмы, побег. И побег этот состоялся буквально вслед за тем, как д'Артаньяна перевели в другую камеру, а на его место поселили дона Алонсо. Дю Трамбле понял, что д'Артаньяну не следует знать обо всех этих неприятных происшествиях.

Поэтому он сказал только следующее:

— Э, нет, любезный господин д'Артаньян. Мы и так затронули весьма скользкие темы. Когда-нибудь впоследствии я поделюсь с вами своими соображениями. Особенно охотно я поступлю так в том случае, если вы выйдете на свободу.

А сейчас прошу меня простить — меня призывает долг.

Затем дю Трамбле уверил д'Артаньяна, что ему будут присланы сухие дрова, а сумма, отпускаемая на его содержание, возрастет на пять ливров в сутки, и удалился в сопровождении тюремного стража, погромыхивающего связкой ключей, носимой на поясе.

Д'Артаньян же постоял, прислушиваясь к удаляющимся шагам коменданта и стража, после чего снова бросился на жалобно заскрипевшую под ним кровать и задумался. При этом он яростно крутил свой длинный ус, время от времени принимаясь кусать его и бормоча: «Значит, и Бассомпьер в Бастилии, вот так штука!»

Вышагивая по мрачным безлюдным коридорам Бастилии, дю Трамбле изрядно утомился. Он начинал убеждаться, что полученная им должность имеет множество отрицательных сторон, о которых ему не приходилось задумываться ранее.

Кроме того, его беспокоила предстоящая встреча с Бассомпьером. Дю Трамбле чувствовал, что ему недостанет сил посмотреть маршалу в глаза.

Между тем обход продолжался.

— Кто у нас содержится здесь? — вопросил г-н дю Трамбле.

— Номер восемьдесят пятый, некто Бонасье, галантерейщик, — отвечал сторож, открывая дверь камеры.

Уяснив себе, что перед ним человек незначительный и проку от него не более одного ливра в день, комендант состроил кислую гримасу и шагнул в камеру, не собираясь долго в ней задерживаться. Он увидел перед собой маленького приземистого человечка. Это и был галантерейщик Бонасье.

Его привели в Бастилию хорошая память и плохая голова.

После исчезновения своей жены он некоторое время вел себя тихо и смирно. Но однажды решил, что пришла пора похлопотать о приличествующем вознаграждении за свои услуги.

Он имел неосторожность напомнить о себе кардиналу; тот велел ответить ему, что он позаботится о том, чтобы отныне г-н Бонасье впредь ни в чем не нуждался. Слово его высокопреосвященства никогда не расходилось с делом (по крайней мере, в подобных случаях), поэтому в самом скором времени мэтр Бонасье получил стол и квартиру в Бастилии.

Все это время Бонасье стенал и охал, повторяя, что его жена крестница самого г-на Ла Порта — камердинера и доверенного лица ее величества. То же самое он сообщил, едва завидев переступившего порог коменданта.

Вместо ответа дю Трамбле взял почтенного галантерейщика под локоть и подвел к зарешеченному тюремному окну камеры, выходившему во внутренний двор тюрьмы.

— Поглядите-ка в окно, любезный, — вкрадчивым голосом пригласил дю Трамбле.

Бывший галантерейщик слегка оробел, а потому выполнил просьбу, не задавая лишних вопросов.

— Что вы там видите? — еще ласковее спросил комендант.

— Как что? Всегда одно и то же — тюремный двор.

— А видно ли вам вон ту башню?

— Да, конечно, господин комендант.

— А видно ли вам отсюда вон то окошко в стене башни на четвертом ярусе?

— Глаза мои уже не те, что прежде, но думаю, я вижу то самое окно, о котором вы говорите, сударь.

— Так вот, любезный, это окно как раз той самой камеры, в которой обитает бывший камердинер королевы господин Ла Порт.

Бонасье побледнел, а г-н дю Трамбле круто повернулся на каблуках и удалился, чрезвычайно довольный произведенным эффектом.

* * *

Рано или поздно приходится платить по счетам. Тюремщик вставил ключ в замок на дверях «третьей Базиньеры», если пользоваться служебной терминологией Бастилии, и г-н дю Трамбле был вынужден встретиться с преданным им маршалом Бассомпьером лицом к лицу.

— Дю Трамбле?! Вы?!

Господин дю Трамбле не был храбрецом, но и трусом тоже не был. Однако он попятился. Взгляд боевого маршала не предвещал ничего хорошего.

— Господин маршал, прошу поверить, что мне тяжело видеть вас узником Бастилии. Есть ли у вас какие-либо жалобы, пожелания. Все, что только возможно, будет исполнено немедленно.

— Тысяча чертей! Так в каком же вы здесь качестве?!

— В качестве коменданта.

— Неплохое местечко, а, дю Трамбле?

— Пока не знаю, господин маршал. Я только второй день в должности.

— Много ли вы заплатили за место, сударь?

— Думаю, этот вопрос мы не станем сейчас обсуждать, господин маршал. Я пришел к вам по долгу службы…

— Дю Трамбле, хотите, я назову вам цену вашего комендантства?!

— Нет, сударь.

— Тридцать сребреников!

— Да нет же, черт побери! Уверяю вас…

— Зачем я не убил вас в Лионе!

Дю Трамбле повернулся и, стараясь сохранить достоинство, направился к выходу. За спиной он услышал, как Бассомпьер вдруг расхохотался. Дю Трамбле против воли замедлил шаги и остановился — вполоборота — в дверях.

— Что вас так рассмешило? — подозрительно спросил он.

— Мне пришла в голову поразительно забавная мысль, — с трудом отвечал Бассомпьер, хохоча во все горло. — Отсюда мы выйдем с вами одновременно.

— Вы не понимаете, — продолжал маршал, все еще смеясь, встретив удивленный взгляд коменданта. — Ну как же! Я выйду отсюда только после смерти кардинала. Вы — тоже! Как только Ришелье умрет, меня выпустят, а вы лишитесь должности! Ха-ха-ха!!!

Дверь с грохотом захлопнулась за дю Трамбле.

Глава сороковая Улица Медников

Улица Лаферронери, иначе говоря, улица Медников, узка, многолюдна и неудобна для экипажей. Она служит продолжением улицы Сент-Оноре, по которой Арамис и Сюффрен пришли сюда — оба закутанные в серые плащи, пряча лица в наступивших сумерках. Тень Истории пала на мостовую улицы Медников, причем тень зловещая.

14 мая 1610 года здесь был убит король Генрих IV. Впрочем, теперь, двадцать один год спустя, она выглядела вполне спокойно и мирно, и горожане, снующие по ней, вряд ли вспоминали о том отдаленном событии.

— Со мной теперь опасно встречаться, — проговорил Арамис вполголоса, обращаясь к своему спутнику. — Меня разыскивают.

— Господь не оставит своих воинов, — кротко отвечал Сюффрен.

— Аминь, — отозвался Арамис.

Они миновали ограду кладбища Сент-Инносен и достигли трактира под вывеской «Саламандра».

— Именно в этом месте Равальяк нанес свой удар, — тихо сказал Арамис. Вас не поражает такое совладение?

— В мире нет совпадений. Я усматриваю в этом перст Божий, — твердо отчеканил духовник королевы-матери. — Далеко нам еще?

— Нет, уже близко.

Они двигались еще несколько минут в молчании. Вечер опустился на город, и кое-где зажглись редкие фонари, выхватывая из темноты малые участки пространства и освещая их неярким желтым светом. Арамис и его спутник старательно обходили такие места.

— Я сообщил о том, как успешно вы скомпрометировали врача Ришелье. Орден благодарен вам, — проговорил некоторое время спустя Сюффрен. — И ваши усилия принесли свои плоды. Вчера кардинал отказал ему от места.

— Что же, значит, все идет по плану?

— Пока — да.

— Вот этот дом, — переменил тему Арамис.

Они стояли перед небольшим невзрачным домом, тем самым, который разыскивал Арамис вскоре после прибытия в Париж и своей первой встречи с Сюффреном.

— Они остановились здесь?

В ответ Арамис утвердительно кивнул.

— Почему он не захотел жить во дворце, д'Эрбле?

— Мне кажется, он еще до конца не решился. Кроме того…

— Что же вы не договариваете?

— Прошу меня извинить… но у меня составилось мнение, что Бежар не вполне доверяет… тем, кто пригласил его из Нанси в Париж.

— Иными словами, он подозревает, что его принесут в жертву после того, как он сделает свое дело?

— Да.

— Откуда он узнал?!

Услышав вопрос иезуита, Арамис вздрогнул. Он постарался разглядеть в темноте выражение лица духовника из Люксембургского дворца, но все его попытки ни к чему не привели. Было слишком темно.

— Он ничего не знает, но, видимо, его одолевают мрачные предчувствия.

— В таком случае его дочь действительно обладает даром ясновидения.

— Так она — его дочь! — невольно вырвалось у Арамиса.

— Она только выдает себя за его племянницу. У них есть причины опасаться быть узнанными.

— Понимаю. Магистр в Нанси упоминал мне о каких-то его прошлых прегрешениях.

— Дело не только в этом. Их чуть не сожгли на костре в Клермон-Ферране.

— Бедняга, — покачал головой Арамис. — А почему вы считаете, что она действительно ясновидица? — «Она писала то же самое», — подумал он про себя.

— Я?

— Мы говорили о подозрениях Бежара. И мне помнится… вы сказали, что они… небеспочвенны. — Арамис словно хотел дать возможность Сюффрену переменить решение.

Но духовник королевы-матери не обратил внимания на тон Арамиса.

— Следует поступить с ним так, как должно. Пусть он замолчит навеки. Cuique suum.[13]

Арамис снова вздрогнул. Навстречу из темноты выступила фигура в коричневой рясе. Монах молча поклонился и произнес лишь одно слово:

— Здесь.

— Дочь? — спросил Сюффрен.

— Тоже.

— Теперь вы войдете и поговорите с ним. Вы передадите ему все то, что я сообщил вам. Я буду дожидаться вас неподалеку, — приказал духовник Марии Медичи.

Арамис коротко кивнул и постучался в дверь дома.

Долгое время никто не открывал ему. Монах и Сюффрен исчезли в темноте. Наконец внутри дома послышались тихие шаги, словно кто-то крадучись пробирался во мраке.

— Кто здесь? — спросил знакомый Арамису голос.

— Ларец Генриха, — чуть слышно выдохнул бывший мушкетер, склонясь к замочной скважине.

— А также?

— Четки королевы. Откройте поскорее, мессир.

За дверью повозились, прошло еще несколько томительных минут, но в конце концов одна створка приоткрылась ровно настолько, чтобы Арамис мог проскользнуть. После чего дверь тут же захлопнулась. Дом на улице Медников снова замер в полной тишине, словно он хотел спрятаться в ночном мраке и исчезнуть, растворившись в нем без следа, подобный призраку.

Раз уж мы вспомнили о призраках, следует бросить беглый взгляд на то, что происходило в окрестностях дома, где обитал алхимик со своей таинственной дочерью.

* * *

Между могилами послышались шаги. Потом все стихло.

Через некоторое время над кладбищенской оградой появился темный силуэт, за ним другой…

Одна из черных теней скользнула через невысокую стенку кладбища и двинулась вдоль улицы, вторая последовала за ней, но затем приникла к ограде и замерла в безмолвной неподвижности.

В это же время на улице Оньяр показался человек в темном костюме, с ним было еще двое. Они торопливо прошагали по брусчатке мостовой, свернули на улицу Рени и вскоре достигли улицы Медников, на которой в эту ночь мы задержали внимание.

Дворянин в темном костюме, как видно, не верил в призраков. Он без колебаний направился навстречу тому из них, который двигался вдоль улицы.

— Он вошел вон в тот дом, сударь, — произнес призрак, почтительно притронувшись к своей шляпе. Он попал в полосу света и сделался поразительно похож на полицейского агента в черной поношенной одежде — одного из тех людей, которые в свое время пытались схватить г-жу Бонасье в ее доме на улице Могильщиков и которые были разогнаны д'Артаньяном. Эти же люди позднее похитили г-жу Бонасье по приказу Рошфора.

Нетрудно прийти к выводу, что дворянин, появившийся со стороны улицы Рени, и был конюший его высокопреосвященства кавалер де Рошфор.

— Который? — спросил он.

— Третий направо.

— Там есть другие выходы?

— Нет, сударь.

— На всякий случай, пусть Жюль войдет во двор и убедится.

— Так точно, сударь. — И говоривший отбежал к кладбищенской стене, чтобы позвать своего напарника.

Рошфор между тем отдавал распоряжения двум своим спутникам. Он намеревался окружить дом, в который вошел Арамис.

Вся эта деятельность, хоть она и происходила в густом тумане, не могла не сопровождаться шумом и суетой, а следовательно, и не могла остаться незамеченной для иезуитов, также скрывавшихся в темноте.

Рошфор и его люди хотели вмешаться в ход событий и изменить его в нужную для себя сторону. Иезуиты покуда ни во что не вмешивались, а лишь наблюдали за ходом событий. Такая тактика, как свидетельствует история, часто приносит свои плоды и оказывается более правильной. Или, во всяком случае, более безопасной.

* * *

Проделав долгий путь впотьмах за открывшим ему дверь Бежаром, Арамис наконец очутился в тускло освещенной комнате. Здесь алхимик поставил свечу на стол, закапанный воском, чернилами и еще чем-то едким, оставляющим следы на деревянной поверхности, сел на стул сам и предложил сесть своему гостю.

— Вы пришли сказать мне… — запинаясь, начал Бежар, не подумав приветствовать ночного посетителя.

— Что время настало, — закончил Арамис спокойным тоном, хотя под маской спокойствия скрывались крайняя тревога и озабоченность. Арамис все время неотступно размышлял об услышанных им словах Сюффрена.

— Когда? — еле слышно спросил Бежар.

— Еще не так скоро. — Арамис постарался придать своему голосу успокаивающую интонацию. — Сначала вам надо будет покинуть свое место в Люксембургском дворце.

— Потом?

— Потом вас примет к себе на службу кардинал.

— А если он не сделает этого?

— Он захочет получить в свое распоряжение такого знаменитого лекаря, как вы. Вы уже популярны в Париже, любезный Бежар.

— Я не искал популярности.

— Вы правы. Об этом позаботились другие.

— Пусть так. Но вы сказали, что настало время. Однако теперь я вижу, что мне еще предстоит отказаться от места у королевы-матери, а затем…

— Не совсем так. Не вы откажетесь от места у Марии Медичи, а вам откажут от места. Вы должны покинуть дворец не по собственной воле, и это должно стать известно кардиналу, — пояснил Арамис.

— И тогда Ришелье не упустит случая насолить ей и возьмет меня к себе на службу… — задумчиво продолжал Бежар. — Да еще, наверное, найдутся люди из числа тех, которым он доверяет, что посоветуют пригласить не кого-либо еще, а именно меня!

Вместо ответа Арамис только согласно кивнул.

— Страшная сеть — ваш Орден! Поистине страшная! — воскликнул Бежар.

— Страшная для врагов истинной веры! Вы, верно, это хотели сказать.

— Не лукавьте, д'Эрбле, вы не похожи на фанатика и прекрасно поняли, что я имею в виду!

— А вы думаете, что те, кто сейчас создает христианское государство в верховьях Параны,[14] не смущаясь желтой лихорадкой и сотней других смертельных для европейца болезней, — все поголовно фанатики?! Вы думаете, это из фанатизма святой Ксавье[15] за десять лет прошел по земле пятидесяти двух государств и собственноручно крестил около миллиона язычников, произнося «Ampliusl Amplius»[16] и, верный своему девизу, устремлялся в следующую неведомую страну?! Вы знаете число наших миссионеров, принявших мученическую смерть?! Вы знаете о преподобном Риччи, основавшем первый христианский храм в Китае? Вы знаете, чего стоило отцам Бузоми и Карвальо обращение двух тысяч человек в таких землях, о существовании которых даже не подозревают «добрые парижане»?!

Арамис замолчал так же неожиданно, как и заговорил.

Бежар молчал, изумленный этой вспышкой, которой он никак не ожидал от тихого, скрытного и всегда спокойного Арамиса.

Минуты не прошло, как перед алхимиком снова предстал тот же изящный молодой человек, окруженный таинственным ореолом.

— Оставим это! Мы теряем время, — произнес он. — Вы правы, я пришел к вам по одному очень важному делу, от которого многое зависит в дальнейшем. Многое, если не все. Слушайте меня внимательно и постарайтесь не перебивать.

Бежар понял, что Арамис сейчас скажет главное. Его пробил озноб.

— В таком случае говорите поскорее! — отрывисто бросил он.

— Я получил инструкции передать их вам. Необходимо сделать следующее. В спальне королевы-матери есть тайник.

В нем она хранит тот самый ларец, который достался ей от покойного короля Генриха Четвертого.

— Ларец короля Генриха… — словно сомнамбула, повторил алхимик. Пароль, а я думал, он исчез бесследно…

— Сведения о местонахождении тайника и ключ, которым можно его открыть, я вам сообщу.

— Давайте! — быстро произнес Бежар.

— Это произойдет лишь в том случае, если вы дадите мне расписку, что добровольно соглашаетесь передать ларец.

— Скажите лучше — «выкрасть»!

-..передать ларец настоятелю одного из монастырей в Лотарингии, невозмутимо продолжал Арамис. — Но это еще не все.

— Как — «не все»?! Вы предлагаете мне подписать себе смертный приговор, а потом сообщаете, что это еще не все!!

— Успокойтесь, мессир Бежар, прошу вас, и выслушайте меня до конца. Вам придется также временно расстаться со своей дочерью, которая носит фамилию своей матери — Перье.

Несчастный Бежар охнул и всплеснул руками.

— Итак, — продолжал Арамис, не давая ему времени разразиться жалобами на судьбу и стенаниями, к чему мессир Бежар был готов приступить немедля. Итак, вы напишете прошение о помещении на некоторое время вашей дочери Анны Перье в тот же самый лотарингский монастырь.

Там она будет в полной безопасности и о ней будут заботиться. Затем вы получите ключ. Вы откроете тайник и передадите ларец тому лицу, которое вам будет указано.

Быть может, мне. После этого королеве-матери укажут на вас как на возможного похитителя.

— В ларце содержится… рецепт? — спросил Бежар шепотом.

— В ларце — рецепты… омоложения. Маленькие женские секреты Марии Медичи. Она, как и все остальные, будет полагать, что вас побудили к этому поступку профессиональный интерес и корысть. Вы хотели продать рецепт парижским львицам, старающимся скрыть свой возраст.

— Королева-мать понимает, что у нее в ларце? — опять не удержался бледный Бежар.

— Вы не должны интересоваться этим. Впрочем, думаю, она подозревает, что располагает чем-то важным, какой-то тайной. Но не может догадаться какой. Она слишком мало знает, чтобы овладеть ключом к разгадке. Если только разгадка есть вообще.

— И вы пришли сюда, чтобы получить расписку и погубить меня?!

— Я пришел, чтобы получить расписку и спасти вас.

— А если я откажусь?

— Тогда вы действительно пропали.

Во взгляде Бежара появилась решимость обреченного.

— А вы не подумали о том, что я могу убить вас, взять ключ, завтра утром открыть тайник и исчезнуть из города вместе с моей несчастной девочкой?!

— Подумал, — невозмутимо отвечал Арамис. — И пришел к выводу, что вы не сделаете этого.

— Почему?!

— Потому что вам не удастся отыскать тайник без моих подробных пояснений. Кроме того, вряд ли вам скоро представится случай остаться одному на сколько-нибудь достаточное время в королевской спальне. Для того чтобы похитить ларец, вам нужна помощь еще одного человека. Того, кто может занять флорентийку долгой беседой и дать вам возможность осуществить план без помех.

— А, дьявол! Верно. Ну, в таком случае я просто убью вас, господин иезуит. И к утру меня не будет в Париже. По крайней мере — это выход!

— Позвольте вас предостеречь от скорых решений, любезный мессир Бежар. Не судите опрометчиво, как говорится в Евангелии! Если я не выйду отсюда вместе с вами и вашей дочерью через… Не могли бы вы сообщить мне, который сейчас час? Отлично. Если мы к полуночи не выйдем на улицу и не присоединимся к членам нашего общества, которые поджидают исхода наших переговоров и которые смогут проводить нас в безопасное место, оберегая от нежелательных встреч, то им, в свою очередь, придется войти сюда, и, обнаружив мой труп, они поступят… должным образом. Хотите убедиться в моих словах? — спросил Арамис, подойдя к окну. — Погасите свечу.

Он сделал жест, приглашающий алхимика присоединиться к нему. Свеча была задута, и Бежар, пошатываясь, приблизился к окну, чтобы выглянуть наружу.

— Вы видите людей, что прячутся за деревом? Еще один на углу!

— Да, я их вижу, — произнес сраженный Бежар и без сил опустился на стул. Однако, не будь он в таком отчаянии, алхимик мог бы заметить, что наблюдение из окна произвело на Арамиса почти такой же аффект, как и на него самого. Завидев третью фигуру, маячившую на углу, Арамис вздрогнул и непроизвольно положил свою изящную руку на эфес шпаги, с которой он не расстался, сменив мушкетерский плащ на сутану.

Если бы Бежар прислушался повнимательнее, то он услышал бы, как Арамис пробормотал про себя: «Вот некстати!» Из этого со всей очевидностью следовало, что он неприятно поражен увиденным ничуть не меньше того, кому это зрелище предназначалось.

Полуобморочное состояние, в которое впал бедняга Бежар, помешало ему осуществить свое кровожадное намерение застрелить Арамиса из приготовленного заранее пистолета, а самому Арамису позволило присмотреться к ночным соглядатаям, шпионившим за ним, и собраться с мыслями, не рискуя при этом получить пулю в спину.

Пытаясь рассмотреть тех, кто устроил ему засаду на слабо освещенной улице Медников, Арамис неожиданно обнаружил, что один из них ему знаком. Двери углового дома отворились, и изнутри хлынул поток света, выхватившего из темноты вывеску трактира «Саламандра» и стоявшего неподалеку дворянина, руководившего ночной операцией. Дверь, пропустив выходящего из трактира человека, захлопнулась очень быстро, но этого мгновения и светового луча, упавшего на лицо дворянина, было достаточно, чтобы Арамис узнал его.

— Ба, да это же конюший его высокопреосвященства!

Кавалер де Рошфор!

Арамис метнулся к столу и быстро зажег свечу. С горящей свечой в руке он подбежал к окну, распахнул створки и принялся водить свечой в воздухе, вычерчивая в темном пространстве какие-то знаки.

Глава сорок первая, в которой Арамиса снова пытаются арестовать, Арамис пытается сделать доброе дело, а кавалер де Рошфор пытается оправдаться перед кардиналом

Движущийся огонек в окне дома не мог не привлечь внимания Рошфора и людей. Однако им оставалось лишь наблюдать за полетами красного язычка пламени в темном проеме окна, строя самые различные предположения.

— Черт побери, что это означает?! — пробормотал один из черных людей, озадаченно таращась в окно.

— Наверное, он подает какой-то знак?!

— Это может быть и не он.

— Вот черт! Что же делать?!

— Надо войти в дом и арестовать его там. А заодно и всех, кто там окажется. На допросе разберутся.

— Тихо! — приказал Рошфор, подходя к своим подчиненным, которые, прячась за стволом старого дерева, ожив денно обсуждали изменившуюся ситуацию. — Один из вас подойдет к дверям, не скрываясь, и постучится в них. Жюль и Франсуа, вы притаитесь по обе стороны. Я и Монфарж присоединимся к вам, как только дверь отопрут. Кто бы ни открыл дверь — неважно: шпагу к груди, дуло в лицо, чтобы не вздумал кричать и поднимать шум. Все остальные — в дом вверх по лестнице — на второй этаж — туда, откуда подают сигналы. В первую очередь арестовать д'Эрбле, потом всех, кого найдете в доме. Действуйте.

И агентура его высокопреосвященства, вкупе с подчиненными главного полицейского комиссара, собравшись перед дверьми дома, приступила к выполнению намеченного плана.

В тот момент, когда человек в черном подошел к дверям дома, собираясь постучаться, их створки распахнулись, и на пороге появился Арамис с обнаженной шпагой в одной руке и пистолетом с взведенным курком — в другой.

— По всей видимости, вы разыскиваете меня, господа! — сказал он. — Чем я могу быть вам полезен?

От неожиданности соглядатай чуть не выронил шпагу из рук. Еще двое подручных Рошфора замерли слева и справа от него, выпучив глаза. Долго эта немая сцена продолжаться не могла, но нескольких мгновений замешательства в стане противника было вполне достаточно. Позади послышались два гулких удара, два тела упали наземь — то отцы-иезуиты, вынырнув из темноты за спинами Рошфора и Монфаржа, проверили их черепные коробки на прочность. Оба рухнули как снопы. Монах и духовник из Люксембургского дворца орудовали крепкими дубинками, которые были достаточно коротки, чтобы прятать их под полами плащей, и достаточно длинны, чтобы являться грозным оружием в умелых руках.

Жюль и Франсуа обернулись на шум и увидели перед собой две темные фигуры, переступившие через тела их поверженного начальника и его помощника. Тем временем Арамис неторопливо приставил к горлу стоявшего перед ним человека острие своей шпаги, и тот оказался точно в той же ситуации, в какую за минуту до этого собирался поставить того, кто отворит ему дверь. Жюль и Франсуа заметались: позади стоял Арамис, целясь из пистолета и угрожая пронзить горло их товарищу, перед ними двое, выскочившие словно из-под земли, занесли дубинки над головой. Мгновением позже эти предметы опустились на их головы. И все погасло.

Позади Арамиса послышались шаркающие шаги старого алхимика — он хотел сделать глоток свежего воздуха. Увидев четыре неподвижно лежащие тела он только осведомился:

— Вы убили их? — Мессир Бежар уже ничему не удивлялся.

— Не в наших правилах совершать бесполезные поступки, — глухо отозвался монах из-под своего капюшона.

Сюффрен молча отступил назад. Он считал, что мессиру Бежару вовсе незачем видеть его, пока ситуация не прояснилась.

— Любезный, э-э, мессир, — проговорил Арамис, не отрывая взгляда от агента, которого продолжал удерживать в прежнем положении. — Поднимитесь к себе, разбудите, э-э… девушку и соберитесь в дорогу… Возьмите деньги и самое необходимое.

Бежар понял, что произошло нечто, изменившее планы иезуитов, и Арамис не хочет называть имен при человеке Рошфора. Он, как автомат, повернулся и послушно отправился исполнять приказ Арамиса. Сюффрен сделал еле заметное движение, услышав, что Арамис предлагает алхимику и его дочери собраться в дорогу, но не проронил ни звука.

После этого Арамис сделал знак, приглашающий монаха покараулить единственного твердо стоявшего на ногах агента, а сам с Сюффреном отошел в сторону. Им надо было посовещаться.

— Он подписал бумагу? — быстрым шепотом спросил Сюффрен.

— Он готов был ее подписать.

— Вам помешали?

— Как видите. Я выглянул в окно и заметил Рошфора.

— Значит, они искали вас, — полуутвердительно заметил духовник Медичи.

— Я же сказал вам, что меня теперь повсюду разыскивают.

— Вам пора уйти со сцены. Но он не должен видеть меня, пока у нас не будет его расписки.

— Она скоро будет у нас, ручаюсь.

— Вы хотите укрыть их где-то в другом месте?

— Да. В надежном месте.

— Верно, теперь им нельзя оставаться здесь. Но где?

— Я попрошу герцогиню де Рамбулье…

— Вы знакомы с герцогиней?! — Удивление Сюффрена было столь велико, что Арамис улыбнулся. Было так темно, что он мог себе это позволить.

— Немного.

— Хорошо. Герцогиня не кардиналистка. Но дом ее обычно полон гостей…

— Я не сказал, что попрошу герцогиню оказать гостеприимство мессиру и его дочери в своем особняке, я только сказал, что попрошу ее помочь в атом деле. Быть может, я обращусь к преподобному Мерсенну из монастыря миноритов.

— Отлично. Я полагаюсь на вас. Но думаю, что лучше, если заботам герцогини или ее друзей будет поручена только девушка. Бежару же следует теперь неотлучно находиться во дворце.

— Но мы же не можем отправиться во дворец прямо сейчас, посреди ночи.

Сюффрену снова пришлось удивиться:

— Не хотите ли вы сказать, что нам удобно привести этих двоих в самую глухую пору в отель Рамбулье?!

— Допустим, — согласился Арамис, прилагавший титанические усилия, чтобы его собеседник не догадался о том, как ему хочется спасти Бежара от уготованной ему страшной участи. — Но зато мы легко найдем пристанище до утра в миноритском монастыре.

К счастью, Сюффрен был далек от того, чтобы заподозрить Арамиса в попытке противопоставить свою волю воле Ордена. Он легко согласился:

— Тем лучше! У миноритов строгий устав, и попасть к ним незваным гостям будет непросто. Но с одним условием.

Бежар должен дать расписку.

— Но не сейчас! — воскликнул Арамис. — Мы обнаружены и следует поторопиться.

Иезуит приписал излишнее волнение Арамиса естественному чувству самосохранения. Поэтому он лишь примирительно сказал:

— У нас есть возможность кое-что прояснить. Давайте допросим этого человека.

Он направился к пленнику, и Арамису не оставалось ничего другого, как последовать за ним.

— Послушай-ка, любезный, — обратился Сюффрен к человеку, опасливо поглядывавшему на грозную дубинку в руке стоявшего рядом с ним рослого монаха в низко надвинутом капюшоне. Сюффрен тоже спрятал свое лицо. — Что вас привело на эту улицу? За кем вы следили?

— Нам было приказано выследить и арестовать некоего д'Эрбле, сударь, быстро ответил соглядатай. — Он вошел в этот дом, вот мы и остались караулить его.

— Что это за дом? Кто в нем живет? Отвечай, быстро! — отрывисто приказал Сюффрен.

— Этого я не знаю! — отвечал перепуганный соглядатай.

— А твой начальник? Как его имя?

— Граф де Рошфор.

— Известно ему что-нибудь?! Говорил он тебе или другим, что это за дом?

— Мне ничего сказано не было, а относительно остальных или намерений начальника — не могу сказать, сударь.

Не знаю.

Сюффрен переглянулся с Арамисом.

— Вы сами видите, — заметил последний, — никакой уверенности в том, что они не выследили Бежара, быть не может. Я немного знаю Рошфора, он никому ничего не доверяет и все решает сам.

— Кстати, — встрепенулся Сюффрен. — Который из них Рошфор? Пойдемте посмотрим.

С этими словами он повернулся, предварительно сделав какой-то знак монаху, и, переступив через два неподвижных тела, направился к первым жертвам, которые упали, сраженные дубинками святых отцов, в некотором отдалении. Не успел он сделать и нескольких шагов, как со стороны кладбища Сент-Инносен послышался конский топот. Арамис и Сюффрен замерли, а монах, повинуясь безмолвному приказу своего командира, поспешил опустить свою устрашающую дубинку на голову последнего агента, который уже ничем не мог им помочь, а следовательно, всякая надобность в нем отпала. Человек в черном, не успев даже охнуть, рухнул словно стебель под серпом косаря. Избавившись от обузы, монах стал прислушиваться к новому звуку.

Конский топот удалялся. Сюффрен сделал еще несколько шагов вперед и вдруг вскрикнул.

Арамис подбежал к нему:

— Что случилось?!

— Здесь только один!

— Вижу, вот он лежит возле дерева.

— Да, но я нигде не вижу второго. Рошфора!

Теперь вскрикнул Арамис.

— Он пришел в себя и ускакал. У них были где-то поблизости лошади! Мы упустили его в этой темени!

— Это меняет дело. Оставаться здесь больше нельзя, — быстро проговорил Сюффрен. — Поднимитесь и поторопите их!

Арамис уже скрылся в темном проеме дверей. Через некоторое время он снова показался в сопровождении Бежара и его встревоженной дочери.

— Помните мои слова и не бойтесь! — шепнул Арамис, сжав руку алхимика, прежде чем они переступили порог. Тот слабо кивнул в ответ.

Они быстро зашагали в сторону, противоположную той, откуда пришли. Улица Медников опустела.

Монах бесшумно скользящей тенью двигался впереди, указывая дорогу. За ним ковылял Бежар с несколькими узлами, девушка шла рядом, то ли поддерживая отца под руку, то ли держась за него… Арамис с Сюффреном шли сзади, переговариваясь вполголоса. Несколько раз мимо них проезжали кареты, сопровождаемые всадниками с факелами.

Они сочли за лучшее отступать в тень, прижимаясь к самым стенам домов с нависающими крышами. Раз или два на пересечении улиц слышались громкие голоса и видно было мелькание огней. Они не раздумывая поворачивали назад и обходили стороной опасные перекрестки.

Все эти предосторожности помогли маленькому отряду достичь ограды искомого монастыря без неприятных происшествий. Здесь Арамис попрощался с духовником королевы-матери и тихо постучался в калитку. Бежар с дочерью остались с ним, дожидаясь, когда калитка будет отперта, а оба иезуита двинулись прочь и, свернув на улицу Генего, скрылись из виду.

Часом позже улица Медников, которой не суждено было спать спокойно в ту ночь, была разбужена дробным перестуком копыт, отсветами огней и громкими голосами.

Отряд Рошфора ворвался в покинутый обитателями дом и, как показалось разбуженным всем этим шумом жильцам окрестных домов, перевернул там все вверх дном. В доме было обнаружено много тиглей, бутылок с различными неаппетитными жидкостями и банок с резко пахнущими мазями, пучков трав, связок кореньев, всякой посуды и прочих вещей того же рода, неоспоримо свидетельствующих, что дом этот служит или, вернее, служил пристанищем практикующему алхимику. Обнаруженные предметы и снадобья вызвали глубокую задумчивость графа Рошфора, который внимательно осмотрел все найденное.

На следующий день кавалер де Рошфор был вызван для отчета к кардиналу. Граф был предан Ришелье душой и телом, и тот знал и ценил это. По приказу кардинала Рокфору приходилось не раз проводить сутки напролет в седле, изменять обличье и рисковать жизнью.

Все это делало Рошфора незаменимым человеком для кардинала. Однако в то утро его высокопреосвященство устроил своему клеврету разнос. Рошфор пытался оправдаться, но его слабые попытки уменьшить возводимые на него обвинения еще больше раздражали кардинала.

Глава сорок вторая Конспирация

Арамис исчез, не появился он и на следующий день.

Это не на шутку встревожило двоих друзей, разместившихся в старой квартире Атоса на улице Феру.

Они понимали, что Арамис находится в отчаянном положении и ему впору думать не о том, как спасти д'Артаньяна из тюрьмы, а о том, как скрыться от вездесущей агентуры отца Жозефа и от всевидящего ока грозного министра.

— Проклятие! — воскликнул Портос, разглядывая из окна второго этажа улицу, по которой взад и вперед сновал обычный для этого времени дня парижский люд. — И зачем это Арамису вздумалось ввязываться в это дело!

— Арамис постоянно «ввязывается», как вы говорите, не в одно, а в целую дюжину «дел». Какое из них вы имеете в виду? — меланхолично спросил Атос.

— Да этот заговор принца, будь он трижды неладен!

Из-за него нашему другу теперь грозит эшафот.

— Что же не идет этот бездельник Гримо! Может быть, он не сумел отыскать монастырь? — проговорил Атос. Из этого следовало, что Атос также томится в ожидании новостей.

— Да нет. Арамис подробно все объяснил. Теперь и я найду этот монастырь с закрытыми глазами, — пробурчал Портос. Затем он шумно вздохнул и посмотрел в окно.

— Мне пришла в голову отличная мысль, — заметил Атос.

— Так говорите скорее!

— У нас ведь есть еще Планше. Он тоже может поработать связным, раз уж мы решили не рисковать попусту.

— Верно. Мысль действительно превосходная!

— Последнее время мне нечасто приходят в голову мысли, — тем же тоном проговорил Атос. — Тем более «превосходные».

Тут Портос чертыхнулся.

— В чем дело, Портос?

— В вашей идее есть один изъян, друг мой. Я только сейчас обнаружил.

— Очень может статься. Я же говорил вам, что мне вообще редко последнее время приходит что-нибудь путное.

Что же вы обнаружили?

— Что, для того, чтобы вызвать Планше, придется самим выйти на улицу.

— Ничуть не бывало.

— Но как это сделать?

— Послать за Планше слугу нашей хозяйки.

— Но разве мы можем доверять какому-то неизвестному малому.

— Я и не думаю доверять ему что-то серьезное. Но нам ничто не мешает пригласить хозяйку и попросить ее отправить слугу в казармы Пьемонтского полка к сержанту по имени Планше. Он пойдет туда, разыщет Планше и сообщит, что его ждут на улице Феру. Думаю, нашему сержанту не потребуется много времени, чтобы догадаться, кто его приглашает, даже если слуга забудет номер дома.

— Вы совершенно правы, Атос. Давайте так м сделаем.

Они так и сделали.

Покуда друзья дожидались Планше, вернулся Гримо из монастыря. На маленьком клочке бумаги бисерным почерком Арамиса было написано следующее:

Улицы Парижа стали совсем недоступны для меня, и я вынужден сделаться затворником. Но прежде чем я окончательно уединюсь, мне предстоит выполнить мой христианский долг, этою требует моя совесть. Я отправляюсь на вылазку, надеюсь, она будет недолгой и успешной. Если же нет. прощайте, милые мои друзья, и пусть Бог поможет вам завершить то дело, которое мы начали вместе и в котором я так мало сумел помочь вам. Моим душеприказчиком я попросил быть того, кто передаст это послание. Он же известит ту (последнее слово было густо зачеркнуто и исправлено на «того»), того единственного, кроме вас, человека на свете, который, быть может, будет оплакивать меня. Ваш А.

Прочитав записку, друзья вновь обратили свои взоры на Гримо.

— Так ты, значит, не застал Арамиса в монастыре? — спросил Атос.

— Он покинул монастырь прошлой ночью и оставил это.

В монастырь меня не пустили.

— Понятно, у миноритов строгий устав, — задумчиво проговорил Атос. Кто передал тебе записку, Гримо?

— Один священник. Отец Мерсенн. Хороший человек.

В устах молчальника Гримо такой отзыв мог служить вы дающейся рекомендацией. Годы, проведенные в услужении у Атоса, приучили Гримо излагать только главную мысль.

— Из того, что сообщил нам Гримо, следует, что мы не знаем, что сталось с Арамисом.

— Черт возьми! Верно.

— Но мы знаем, что какое-то благородное дело послужило причиной того, что он решил рискнуть собой еще раз.

— Ax! — вскричал Портос. — Держу пари, что и в этот раз тут замешана какая-нибудь дама. Он неисправимый романтик, наш Арамис.

— Думаю, вы ошибаетесь, Портос. На этот раз дело серьезнее. Вспомните, в записке говорится, что его побуждает к этому совесть. Будь речь о даме, он написал бы — «сердце» или «душа», в конце концов!

— А я говорю вам, что ошибаетесь вы, — упорствовал Портос, на которого торжественный и печальный слог послания Арамиса не произвел такого впечатления, как на Атоса, подчас склонного к черной меланхолии. «Совесть», «душа», «сердце»! Наш милый Арамис — поэт, а поэты никогда не отличают одно от другого и всегда все перепутают!

Право, Атос, вы ошибаетесь, глядя на вещи слишком мрачно.

— Я хотел бы ошибаться, — покачал головой Атос. — Но жизнь обычно подтверждает мои наихудшие предположения.

— В таком случае, давайте снова заключим пари!

— Вы говорите — «снова», Портос?

— Черт побери, конечно, снова. Новое пари!

— Новое пари?!

— Как, вы забыли?!

— Да о чем вы тут толкуете, Портос?!

— Да о том самом пари, которое мы с вами заключили в «Сосновой шишке», когда только что приехали в Париж и собирались переночевать.

Само собой разумеется, этот разговор происходил уже без Гримо, которого Атос отослал в соседнюю комнату по-солдатски коротким жестом.

— Я совсем забыл, — сказал Атос. — Но теперь припоминаю.

— А я, напротив, помню очень хорошо. Вы выиграли у меня сорок пистолей.

— Тогда причина ясна. И вы предлагаете мне новое пари?

— Ну разумеется. Я бьюсь об заклад, что «христианский долг» нашего таинственного Арамиса, о котором он пишет в своем послании, вполне можно заменить словами «племянница богослова», безо всякого ущерба для смысла!

— Будь по-вашему.

— Ставлю сорок пистолей.

— Э-э, друг мой. Так дело не пойдет. Могу предложить двадцать и дюжину бутылок бургундского.

— Так вы снова не при деньгах? Хорошо, принимаю ваши условия. И заметьте, дорогой Атос, я делаю это единственно из желания отучить вас видеть во всем мрачную сторону.

Атос не удержался от улыбки.

— Благодарю вас, друг мой Портос. Я буду утешаться этим, если проиграю.

— Отлично. Что мы будем делать дальше? — жизнерадостно спросил Портос.

— Не знаю, как вам, а мне теперь и думать противно о том, чтобы сидеть взаперти.

— Что вы предлагаете?

— Отправиться на разведку.

Портос задумался на мгновение:

— Но ведь нас, должно быть, разыскивают по всему Парижу.

— Очень возможно, но что отсюда следует? Нам ведь все равно придется когда-нибудь покинуть эти стены. Почему не сделать это сейчас?

— Это правда…

В этот момент появился несколько встревоженный Планше.

— А вот и Планше! — сказал Атос, не меняя тона.

— Мое почтение, сударь. Вы посылали за мной? И господин Портос здесь! Мое почтение, господин Портос. Какие-то новости о моем бедном хозяине?

— Новости таковы, Планше, что твой хозяин, к несчастью, по-прежнему остается там, где он был, то есть в Бастилии.

— Ax, сударь! Это плохая новость, — ответил опечаленный Планше.

— Но у нас есть еще одна новость для тебя, Планше.

— Так, сударь. — И Планше насторожился.

— Мы собираемся предпринять вылазку.

— Ох, сударь! Вроде той, что называлась «бастион Сен-Жерве»?

— Ты никак напуган, любезный. Тебя ведь не было тогда с нами на бастионе.

— Это истинная правда, сударь. Но там был Гримо.

И он поделился со мной впечатлениями.

— Думаю, они были достаточно яркими, — невозмутимо сказал Атос. — Так вот, мы с господином дю Баллоном собираемся предпринять вылазку. Можешь называть это разведкой, если тебе угодно. Гримо с мушкетом будет сопровождать нас, но, так как нас двое, а он один, я хочу тебе предложить…

— Право, сударь… — Любой, наблюдавший сцену со стороны, незамедлительно пришел бы к выводу, что Планше не в восторге, скорее наоборот.

-..присоединиться к нам, — не обращая внимание на замешательство сержанта славного Пьемонтского полка, заключил Атос.

— Постойте, друг мой, — вмешался Портос. — Но ведь мы пришли к выводу, что Планше нужен нам совсем для другого дела. Вспомните, мы собирались поддерживать связь с Арамисом с его помощью, так как, если бы это делал один Гримо, он быстро примелькался бы и за ним могли проследить.

— Если уже не сделали этого, — прежним невозмутимым тоном заметил Атос.

— Ах, сударь! — И Планше бросился к окну.

— Что ты там видишь, Планше?

— Проехала карета… два лавочника прошли… дама со стремянным…

— Остановись, Планше, иначе тебе придется продолжать до вечера. Я ведь только высказал предположение.

Атос повернулся к г-ну дю Баллону:

— Дело в том, Портос, что меня приводит в дурное расположение духа сама мысль о том, что мы вынуждены прятаться, сидеть в четырех стенах, вздрагивая от стука в дверь. Кардинал, верно, пришел в бешенство, когда узнал о побеге этого испанца. Да, он наверняка пожаловался королю. О реакции короля можно только догадываться, но я не верю, что господин де Тревиль не нашел способа умерить раздражение монарха. И не такой человек господин де Тревиль, чтобы дать в обиду своих мушкетеров.

— Не забывайте о д'Артаньяне, Атос!

— Это так, но я хочу закончить свою мысль. Наш гасконец порядком насолил министру в истории с подвесками, потом была миледи, потом — Тур. Словом, кардинал имеет личные мотивы. Кстати, король Людовик Тринадцатый тоже. Но когда речь идет о всей роте — тут дело иное!

— Впрочем, — пожал плечами Атос, — я ведь не господин Морен, который, говорят, составляет гороскопы и предсказывает будущее нашему королю, а заодно и первому министру. Я не могу знать наверное, что происходит сейчас в Париже, и именно это меня раздражает. Поэтому я предлагаю разведку.

— Куда же мы направимся?

— К господину де Тревилю, я полагаю. Но прежде — в казармы.

— Но ведь теперь все мушкетеры, должно быть, ходят в мятежниках.

— Так что из того?! Мушкетеры всегда ходят в мятежниках и бунтовщиках. Но — против кардинала, а это, что бы там ни говорили, втайне очень радует его величество.

— Позволю себе почтительнейше заметить, сударь, что если, по вашим словам, вас повсюду ищут, то вы не успеете пройти и полпути, — вмешался обеспокоенный Планше.

Малый явно дорожил своей карьерой в Пьемонтском полку.

— Нас еще вернее схватят, если мы останемся сидеть тут, ожидая вестей от Арамиса, — заметил Атос. — Посудите, кардинал отдал приказ разыскать и схватить аббата д'Эрбле, а также господ дю Баллона и де Ла Фер. Никому и в голову не придет, что вышеозначенные господа преспокойно разгуливают по Парижу в мушкетерских плащах. Ведь прошло уже четыре дня после побега из Бастилии, наверное, всю роту уже не раз выводили на плац и каждому из подчиненных господина де Тревиля уже пришлось давать объяснения по поводу происшедшего. В самом деле, — продолжал Атос. — Ответьте мне, Портос, где рассудительный человек спрячет колосок, если он хочет, чтобы никто не смог найти его. Правильно, в поле! Среди тысячи других таких же, как две капли воды схожих с ним. Остается только сожалеть, что мушкетеров в Париже значительно меньше, чем колосьев в поле.

— Атос, вы великий человек! — восторженно заявил Портос. — Как я сам до этого не додумался. Плащи мушкетеров, в которых мы прискакали сюда из Бастилии, по-прежнему у нас. С нами будет двое слуг, вооруженных мушкетами. Превосходно! Давайте отправимся сейчас же.

— Все же лучше подождем, когда наступят сумерки, — заметил Атос. — И кроме того, мэтр Планше, кажется, не хочет составить нам компанию.

— Ах, сударь! Я этого вовсе не говорил, — отвечал Планше, охваченный томлением духа.

— Не хочет?! — удивился Портос.

— Нет же! Вы меня не так поняли, господин Атос! Господин Портос! воскликнул Планше, избегая встречаться взглядом с Гримо, который воззрился на него с немой укоризной.

— Я не настаиваю, любезный Планше, — мягко проговорил Атос, но в тоне его несчастному Планше послышался новый оттенок. Оттенок легкого презрения. Планше знал, что Атосу, как никому другому, свойственно презрение к опасности. Перед лицом ее граф де Ла Фер превосходил благородством самых благородных, а мужеством — самых мужественных. Планше представил себе Атоса на бруствере бастиона Сен-Жерве с развевающимся знаменем в руках.

Потом перед его мысленным взором предстал его господин в тюремной камере… Этого сердце честного Планше вынести не могло.

— Сударь, раз вы рискуете собой ради господина д'Артаньяна, то мне и подавно полагается быть там, куда вы пойдете, и делать то, что вы будете делать. Располагайте мной, я еще не подвел ни разу, не подведу и впредь!

— Отлично сказано, Планше! Отлично! — одобрительно прогудел Портос.

— Что ж, я и не сомневался в твоем решении, Планше, — так же мягко ответил Атос. — А теперь надо отполировать до блеска шпаги, почистить и зарядить пистолеты, осмотреть мушкеты. Через несколько часов начнет темнеть, а мы отправимся в казармы. Там узнаем новости.

Позже, когда слуги занялись осмотром и подготовкой вооружения, Гримо не выдержал. Он толкнул Планше локтем в бок и спросил:

— Струсил?

Планше оставил шпагу, клинку которой он старался придать сходство с зеркалом, и сердито ответил:

— Ты хочешь сказать, что мы и не в таких переделках бывали! И ты прав, Гримо. Ведь я ни минуты не колебался, когда господа мушкетеры (Планше по привычке называл всю троицу не иначе как «господами мушкетерами») предложили мне участвовать в ночном штурме Бастилии, и моей вины в том нет, что он не удался. Но теперь-то, сам посуди, если ты еще не разучился думать своей головой, как разучился говорить языком, весь Париж только и говорит, что о побеге из Бастилии. И всем уже известно, что бежал какой-то важный испанец, шпион короля Филиппа. И что брат нашего короля поднял мятеж и идет на Париж, а этот испанец у него командует кавалерией! А побег-то устроили мушкетеры! Ты понимаешь, чем это пахнет, дурья голова?

Эшафотом на Гревской площади!

Вместо ответа Гримо только ухмыльнулся.

— Что ты хочешь этим сказать?! — разъярился Планше.

— Хм, — ответил Гримо.

— Что такое?! Что за идиотская ухмылка?!

— Гревская площадь — дворянам. Для тебя — Трагуарский Крест.

Глава сорок третья Логика господина кардинала

Хорошенько выбранив Рошфора, его высокопреосвященство успокоился и, следовательно, смог прибегнуть к помощи своей недюжинной логики. Он вдруг вспомнил, что еще ничего толком не узнал о таинственном доме на улице Медников, где его подручным так и не удалось захватить неуловимого д'Эрбле.

— Впрочем, оставим эту материю, — все еще немного ворчливым тоном заявил кардинал. — Что, вы говорите, нашли там, в этом подозрительном доме?

Рошфор обстоятельно описал все обнаруженное в результате осмотра дома, каковой был произведен от подвала до чердака.

— Все свидетельствует о том, что там занимались алхимическими опытами, ваше высокопреосвященство.

Кардинал презрительно фыркнул:

— Искали философский камень!

— Еще мы там нашли вот это. — И Рошфор подал Ришелье круглую плоскую коробочку, которую он извлек из кармана. Внутри коробочки была мазь зеленоватого цвета с терпким запахом. Его высокопреосвященство понюхал содержимое коробочки, наморщил нос, закрыл коробочку крышкой… и вспомнил.

— Любопытно, — проговорил он. — Любопытно, что такую же мазь герцог д'Эльбеф получил от лекаря королевы-матери, когда обратился к нему за средством от болей в суставах. Герцог показывал ее мне. — Ришелье задумался. — Кстати, Рошфор, — заметил он немного погодя. — Этот врач из Люксембурга, о котором столько говорят. Отчего он не живет во дворце? Около своей госпожи. Мы бы тогда располагали о нем всеми необходимыми сведениями.

— Совершенно верно, ваше высокопреосвященство, — подтвердил Рошфор. — У нас достаточно верных людей в Люксембургском дворце.

— Да-да! — улыбнулся кардинал. — Особенно полезны горничные, фрейлины, лакеи, повара… К ним относятся как к мебели, к части интерьера… Забывая при этом, что они такие же люди, как и их хозяева, и имеют глаза и уши.

Он бережно снял со стола пушистую кошку, которая забралась на бумаги министра. Кардинал удобно устроил зверька у себя на коленях и почесал ему за ушком. Кошка замурлыкала от удовольствия и зажмурила свои зеленые глаза.

Кардинал, видимо, радовался не меньше кошки, а Рошфор, наблюдая подобные сцены неоднократно, всякий раз думал, что и великие мира сего имеют забавные причуды и слабости. Кроме того, конюший его высокопреосвященства отмечал снова и снова, что его патрон любит кошек куда больше, чем людей.

— Странно, не правда ли? — продолжал кардинал, следуя своим мыслям. — Я в последнее время только и думаю об атом лекаре, который пользует не одну Марию Медичи, а кажется, половину Парижа, но он совершенно неуловим.

А я между тем нуждаюсь в толковом враче. Вы точно знаете, что он поселился за пределами Люксембургского дворца, Рошфор?

— Совершенно точно, ваше высокопреосвященство.

— Прикажите проследить за ним, когда он выйдет от королевы-матери и отправится к себе домой. Неплохо было бы узнать о нем побольше, прежде чем я возьму его к себе на службу.

— Ваше высокопреосвященство собирается взять этого врача к себе на службу?

— Поменьше вопросов, Рошфор, побольше дела. Пусть ваши люди проследят за медиком. Надо узнать, где он живет. Да выберите кого потолковее, а не тех болванов, которых вы пустили по следу д'Эрбле. Слышите?

— Так точно. Будет исполнено, ваше высокопреосвященство.

— Что же касается самого д'Эрбле, то его надо побыстрее разыскать и арестовать. Он мне нужен живым и здоровым. У меня к нему накопилось много вопросов.

— Все будет исполнено, ваше высокопреосвященство.

— В таком случае можете идти, не хочу более вас задерживать, у вас достанет работы, — язвительно заключил кардинал. — Погодите! Коробочку оставьте мне, я хочу кое в чем удостовериться.

Когда Рошфор ушел, Ришелье повертел в руках коробочку с зеленоватой мазью и вызвал секретаря, который обязан был неотлучно дежурить в соседнем помещении. Иногда у министра возникала надобность в секретарях и писцах даже посреди ночи. Бессонница — спутница великих людей — часто заглядывала в кардинальскую опочивальню.

Секретарь вошел беззвучно и замер, ожидая распоряжений.

— Шарпантье, — обратился к нему кардинал. — Принесите мне, пожалуйста, то письмо, что получено мной от шведского короля на прошлой неделе.

Секретарь вернулся быстро. В руках он держал нужное письмо.

«Приятный молодой человек, — подумал кардинал. — Не то что этот копуша Дефранш».

— Поищите в письме место, где Густав-Адольф пишет мне о покушении.

— О покушении, ваше высокопреосвященство?

— Да. На свою особу. Что-то о подосланном иезуитами лейб-медике…

Секретарь пошелестел бумагами.

— Нашел, ваше высокопреосвященство. Вот это место.

— Дайте сюда. — Кардинал принял из рук секретаря Шарпантье письмо шведского монарха-воителя, которому в последнее время часто писал, обещая оказать и материальную поддержку в его войне с Габсбургами, помимо моральной.

Его высокопреосвященство углубился в чтение.

— Любопытно, — бормотал он, пробегая глазами строки письма. — Очень похоже… лейб-медик… снадобье… боли в суставах… Проклятие!

Интуиция, верная помощница кардинала, подсказывала ему, что между коробочкой из дома на улице Медников, таинственным врачом Марии Медичи и покушением на шведского короля несомненно должна быть какая-то связь. Ришелье был человеком государственного ума, политиком и знал, что случайные совпадения в жизни вещь крайне редкая. Кроме того, он хорошо знал отцов-иезуитов.

Его высокопреосвященство криво усмехнулся:

— Разумеется, кому как не личному врачу легче всего спровадить на тот свет! Но со мной отцы-иезуиты промахнутся. Надо будет написать в Рим кое-что об их шалостях, благо мне известно о многих! Папа Урбан Восьмой чересчур опекает их.

Окончив чтение, кардинал понял, что извлек из послания Густава-Адольфа все, что хотел. Решив проследить за медиком из Люксембургского дворца и пролить свет на события, относящиеся к дому на улице Медников, он перешел к другим неотложным делам.

Кардинал посвятил несколько часов обсуждению предстоящего похода против герцога Орлеанского с маршалом де Ла Форсом. Убедившись, что королевские войска готовы к выступлению, боевой дух их высок, а самому маршалу не терпится стяжать себе лавры на поле брани, его высокопреосвященство повеселел. Чтобы окончательно прийти в хорошее расположение духа, он отправился к королю, нашел его в меланхолии и постарался довести последнего до полного упадка духа.

Кардинал поговорил о походе против мятежников, напомнил королю о подозрительном поведении испанского посланника графа Мирабеля и его оживленных беседах с Анной Австрийской, которые участились в последнее время — после известия об открытом выступлении принца Гастона. — и имеют место всякий раз, когда его величество на соколиной или псовой охоте в Сен-Жермене или Фонтенбло, иными словами, отсутствует в Лувре. Поговорив на эту щекотливую тему, кардинал плавно перенес разговор на другого испанца дона Алонсо, который несколько дней тому назад томился в Бастилии, а теперь намеревается, судя по донесениям агентов из стана противника, въехать в Париж как победитель. Распалив гнев короля, его высокопреосвященство нанес заключительный удар, напомнив королю о той роли, какую сыграли мушкетеры де Тревиля в побеге дона Алонсо.

— Да, — раздраженным тоном произнес король. — Помнится, вы уже что-то говорили мне, герцог. А я сказал вам, что со своими мушкетерами разберусь сам. Ну, так вот.

Я пригласил господина де Тревиля, и мы вместе с ним произвели тщательное расследование всей этой истории. Я пришел к выводу, что вас ввели в заблуждение, господин кардинал. Мушкетеры никого не увозили из Бастилии. Напротив, они доставили туда Бассомпьера, ареста которого вы с таким усердием добивались. Припомните, вы сами решили прибегнуть к помощи де Тревиля, не желая доверять такое щекотливое дело швейцарцам. Не так ли, герцог?

— Вы, как обычно, совершенно правы, государь, — отвечал кардинал, прикладывая руку к сердцу, чтобы подчеркнуть искренность своих слов.

— Вот видите!

— Да, правда. Правда… — И кардинал со смущенным видом потер подбородок. — Одно мне неясно…

— Что вас смущает, господин кардинал?! — резко спросил Людовик XIII.

Кардинал ответил не сразу, желая дать королю время и возможность заглотнуть наживку. Выждав ровно столько, сколько было возможно, чтобы его молчание не выглядело бы дерзостью, он произнес:

— Показания гарнизонного офицера, дежурившего в Бастилии в ночь побега.

— Что же говорит этот офицер? — с брезгливой миной осведомился король.

— Он говорит, что его связали двое или трое мушкетеров роты господина де Тревиля из числа тех, что конвоировали Бассомпьера.

— Связали?! Мушкетеры?!!

— Да, ваше величество. Так говорит офицер. После чего они втолкнули его в одну из камер, разумеется, предварительно отперев ее, выпустили оттуда заключенного испанца, закрыли камеру снова и затерялись среди своих товарищей-однополчан. Разумеется, последнего он видеть не мог, но остается предполагать, что это было так, поскольку конвою вместе с беглецами удалось благополучно покинуть тюрьму. Тревогу подняли лишь час спустя.

— Герцог, это несерьезно. Неужели вы верите этим небылицам!

— Новый комендант господин дю Трамбле отзывается об этом офицере весьма положительно.

— Так, значит, он спятил!

— Невозможно, ваше величество. Очень рассудительный и исполнительный служака.

— Но неужели вы не видите в его, рассказе множества несообразностей?

— Я — человек невоенный, и мне затруднительно верно оценить достоверность описания.

— Полно, господин кардинал! Всему свету известно, что в седле и кирасе вы чувствуете себя столь же уверенно, как и в своем рабочем кабинете, который давно уже сделался центром европейской политики.

— Благодарю, ваше величество, за столь лестный отзыв, я право же его не заслужил. Я всего лишь скромный прелат.

— В таком случае я скажу, что на поле сражения вы чувствуете себя так же уверенно, как и пред аналоем, и покончим с этим. Герцог, будем откровенны! Вы не можете отрицать, что показания этого офицера неубедительны.

— Но в чем же, ваше величество?

— Хорошо, господин кардинал, — горячась, сказал Людовик ХIII. — Я вижу, вам доставляет удовольствие бросать тень на моих мушкетеров. Однако рассудите сами. Во-первых, с какой это стати мушкетерам понадобилось освобождать какого-то неизвестного им испанца, когда они, не моргнув глазом, выполнили такой малоприятный приказ — доставили в тюрьму Франсуа Бассомпьера, боевого соратника моего бедного отца, человека, которому Франция обязана столь многими военными успехами.

Говоря так, король как бы хотел сказать кардиналу: «А вы, герцог, со своей вечной подозрительностью вынудили меня отправить его в Бастилию. Я и так сделал для вас слишком много!»

Кардинал прекрасно это понял. Несомненно, он понимал Людовика XIII гораздо лучше, чем Людовик XIII себя самого. По этой причине Людовик был посредственным монархом, а Ришелье — выдающимся министром.

— Во-вторых, — продолжал король. — Каждый из мушкетеров, что были в ту злополучную ночь под началом де Феррюсака, уже дал слово дворянина, пока оставался подле кареты и никуда не отлучался от нее все время, что находился в тюремном дворе. Ни для того, чтобы связывать дежурного офицера, ни для того, чтобы среди ночи рыскать по коридорам Бастилии с целью разыскать одну из множества камер и отпереть ее. Слово дворянина и в наши дни продолжает значить много, господин кардинал, — подчеркнул король. И желая уязвить его высокопреосвященство, добавил:

— В роте де Тревиля служат только те люди, слово которых, по знатности и благородству их родов, стоит королевской подписи и государственной печати. Но есть и третье бесспорное доказательство непричастности мушкетеров к побегу испанца. Им пришлось бы миновать на обратном пути несколько постов у трех ворот. Или они непричастны к заговору или, черт побери, мушкетеры умеют проходить сквозь стены!

Кардинал помолчал, обдумывая ответ. Потом сказал:

— Ваше величество привели почти бесспорные аргументы.

— И все-таки вы говорите «почти», герцог?! — усмехнулся король.

— Я говорю «почти» потому, что, назвав пароль, можно пройти и сквозь ворота, ваше величество.

— Разумеется, но для этого его надо узнать!

— Его может сообщить солдат гарнизона, сочувствующий заговорщикам или подкупленный ими. Наконец, пароль можно просто подслушать.

— Допустим. Но им надо было вывезти заключенного!

— В конвое было двенадцать человек, ваше величество, не считая командира. Значит, всего тринадцать. Но где в темноте проскачут тринадцать всадников, там легко может проскакать и четырнадцатый, если он уже проник в их ряды.

— Проклятие! Но арестанта сразу узнают!

— Отнюдь, ваше величество! Ночью это почти невозможно. Если предварительно надеть на беглеца мушкетерские плащ и шляпу.

Король бросил на кардинала один из тех взглядов, которые были знакомы его высокопреосвященству. Он свидетельствовал о том, что король зол, растерян и против воли готов следовать за рассуждениями кардинала, повинуясь его железной логике.

— Что же касается данного мушкетерами слова, то никто не вправе подвергнуть его сомнению, и я первый скажу:

«Да, ваше величество, никто из солдат роты господина де Тревиля не отлучался от своих товарищей, окружавших карету, никто не изменил воинскому долгу, подняв руку на стражников, никто, наконец, не отпирал дверей камеры испанскому офицеру, обвиненному в шпионаже в пользу короля Филиппа». Скажу больше, ваше величество, никто из них не подозревал о существовании такового.

— Вы в самом деле так считаете, герцог?

— Уверен, ваше величество.

— Но как же в таком случае вы объясняете происшедшее? Неужели испанца похитил сам дьявол с рогами и копытами? II — Этот дьявол имеет вполне человеческое имя.

— Оно вам известно?!

— Точнее — три имени.

— Назовите их.

— Я могу ошибаться… En-are humanum est.[17]

— И все-таки?

— Ваше величество, я не располагаю фактами, но могу сделать предположение. Путь логических заключений обычно не подводил меня.

— Итак?

— Если мы хотим установить, кто помог осуществить побег, прежде всего следует спросить себя: «Кому выгодно? Cui bond?»

— Разумеется, вы правы, герцог. Королю испанскому и, думаю, братцу Гастону.

— Добавлю еще отцов иезуитов, ваше величество. Дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноза — член Ордена и не раз выполнял функции связного между особами, чье призвание — строить заговоры. Но все это справедливо, если предположить, что с самого начала замышлялся побег именно этого человека.

— Да, вы сказали, что это не так. Признаться, я не понимаю, что это означает, герцог!

— Судите сами, ваше величество. Как сообщил комендант, испанца перевели в ту камеру буквально перед самым побегом. Ему намеревались подготовить другое помещение, но не успели.

— Но по какой причине он был переведен в новую камеру?

— Тюремное начальство не думало об испанце.

— О ком же оно думало?!

— О прежнем постояльце. Решетка на его окне была подпилена, а в камере обнаружили пилку и веревочную лестницу.

— Как они попали туда?!

— В окно был брошен камень, а затем, очевидно, пуще на стрела из арбалета. К ней была привязана тонкая, но прочная бечевка и сверток со всем, что необходимо для побега.

— Этим злоумышленникам, кто бы они ни были, не откажешь в изобретательности.

— Совершенно верно, ваше величество.

— Но продолжайте, господин кардинал. Признаюсь, эта история вызывает не только мой гнев, но и интерес.

Действительно, король слушал кардинала с самым неподдельным интересом. Это вовсе не обрадовало его высокопреосвященство, который добивался другой реакции. Однако следовало продолжать.

— Комендант понял, что заключенному, который находился в той камере, хотят устроить побег, и перевел его в другую, расположенную в другом конце тюрьмы. По его оплошности дона Алонсо, чья камера была теперь занята тем самым узником, некуда было поместить. Как я уже говорил, ему готовили помещение, соответствующее его титулу, — он все же испанский гранд, а не лавочник, — но не успели.

— Так, значит, те, кто устроил этот побег, думали, что они освобождают того прежнего… а вовсе не испанца?!

— Да, ваше величество.

— Так! Но кто же тот, которого хотели освободить?

— О, это человек, заслуживающий того, чтобы быть освобожденным. Если он прольет свет на некоторые вопросы.

Хотя теперь многое и так прояснилось.

— Назовите же его имя, герцог, — потребовал король раздраженным тоном.

— Лейтенант мушкетеров д'Артаньян, ваше величество.

— Д'Артаньян?! — вскричал пораженный король. — Д'Артаньян все еще в Бастилии?!!

Как многие коронованные особы он имел короткую память.

Кардинал принял удрученный вид.

— К сожалению, ваше величество. Государство переживает такое тяжелое время… Столько дел, столько тревог…

— Понимаю, господин кардинал, понимаю, — поспешно сказал король, опасаясь привычного монолога его высокопреосвященства относительно полного расстройства дел, пустой казны, происков внешних и внутренних врагов, а в заключение — сетований на пошатнувшееся здоровье и просьбы о разрешении удалиться от дел.

— Все же я надеюсь, его дело решится в самом скором времени. Войска выступают в поход, мушкетеры отправляются в авангарде, и такой человек, как д'Артаньян, может нам понадобиться.

— Несомненно, ваше величество. Господин д'Артаньян — человек храбрый и искусный в бою. Тем более необходимо тщательно разобраться в его деле и убедиться, что он действует в наших интересах.

Произнося эти слова, кардинал сделал ударение на слове «наших», желая подчеркнуть, что его интересы полностью совпадают с интересами короля.

Король нахмурился, но промолчал.

— Если, ваше величество, позволите, я закончу свою мысль, — проговорил кардинал после некоторой паузы.

— Прошу вас, герцог, — сухо сказал король.

— Говоря об этой истории, неслыханной истории, ваше величество, так как я затрудняюсь припомнить, чтобы из Бастилии вообще кто-нибудь бежал, — так вот, говоря о ней, мы преследуем одну цель: выяснить имена тех, кто сумел устроить этот побег. Нас интересует в данном деле не столько личность господина д'Артаньяна, сколько его сообщники.

— Правильно. И кто же эти люди? Я не сомневаюсь, что вам об атом доложили, так же, как и об остальном.

— К сожалению, нет, ваше величество.

— Так их имена неизвестны?!

— Увы, ваше величество.

— Но одно мы знаем наверняка, что они из числа мушкетеров де Тревиля! воскликнул король.

— Я не подвергаю сомнению слово, данное солдатами господина де Феррюсака и им самим. Ведь они дали его, вспомните, ваше величество!

— Да, правильно. Но тогда… Нет, герцог, я решительно отказываюсь разгадывать эту загадку. Она не имеет решения.

— Все же рискну предположить, что мы можем ее решить.

— Только вы, господин кардинал. Говорите за себя — не «мы», а «вы».

Кардинал поклонился Людовику XIII и снова немного помолчал.

— Те люди, которые, не моргнув глазом, готовы рисковать своей жизнью или, во всяком случае, свободой ради господина д'Артаньяна, несомненно должны быть его лучшими друзьями. А таких друзей у него было трое.

— Да-да, припоминаю! — оживился король. — Что-то, связанное с вашими лучшими гвардейцами, герцог, не так ли? Бернажу и де Жюссак, кажется. Потом еще эта история с обедом на бастионе Сен-Жерве… Помнится, они там пообедали на пари, да еще уложили чуть не с полсотни ларошельцев. Вы еще сами тогда приказали вышить золотом лилии на салфетке, превратив ее в штандарт, которым граф де Ла Фер размахивал, стоя на бруствере под пулями ларошельцев. Ведь одного из них звали граф де Ла Фер, прав я, герцог?

— Совершенно правы, ваше величество.

Король действительно рад был оживить в памяти приятные для него события. Он не преминул спросить:

— Ведь это именно он убил на дуэли Каюзака?

— Вполне возможно. Сейчас я уже не помню подробностей, ваше величество, — холодно отвечал кардинал, но концы его усов гневно топорщились.

Король прекрасно понял, что его высокопреосвященство немало уязвлен и негодует в душе. По этому случаю он пришел в хорошее расположение духа. Но лишь на миг. Кардинал редко давал монарху возможность пребывать в подобном состоянии сколько-нибудь продолжительное время.

— У лейтенанта д'Артаньяна было еще двое друзей, одного из которых зовут господин дю Валлон…

-..Геркулес, расшитый золотым галуном…

-..а другого — господин д'Эрбле, — веско закончил кардинал.

— Вы сказали — д'Эрбле, герцог? — переспросил король, помрачнев.

— Теперь уже — аббат д'Эрбле. Если не ошибаюсь, он был рукоположен в Нанси.

— В Лотарингии? — помрачнев еще больше, уточнил Людовик XIII.

— Именно, ваше величество. Кстати, Карл Лотарингский направил вооруженный отряд в армию герцога Орлеанского, — как бы к слову заметил Ришелье.

Король хранил угрюмое молчание. Кардинал тоже умолк, выжидая.

Наконец его величество заговорил:

— Герцог, но ведь это не более чем предположения.

Есть ли какие-либо доказательства причастности господ де Ла Фер, дю Баллона и д'Эрбле к побегу из Бастилии?

— Никаких, ваше величество, — ответил кардинал скрепя сердце.

— Вот видите.

И тут Ришелье понял, что решительный момент наступил.

— Поэтому я и осмеливаюсь обратиться к вашему величеству с просьбой, сказал он.

Глава сорок четвертая Как Атосу и Портосу пригодился опыт обороны бастиона Сен-Жерве

— О чем это вы, господин кардинал? — подозрительно осведомился король, уже давно мечтавший об окончании тяготившего его разговора. С некоторых пор его мысли вновь и вновь возвращались к хорошенькой и умной новой фрейлине Анны Австрийской — мадемуазель де Лафайет. Особенно Людовику XIII хотелось повидать ее после подобных бесед с его высокопреосвященством.

— Поскольку речь идет о государственном преступлении, ваше величество, — почтительно, но твердо проговорил кардинал. — Необходимо назначить комиссию из высокопоставленных и компетентных персон, которой и следует поручить расследование дела. Я полагаю, было бы правильным включить в состав этой комиссии господина де Тревиля.

— Я одобряю это предложение, герцог, — отрывисто сказал король. Конечно, должен быть и главный полицейский комиссар, остальные — на ваше усмотрение.

— Мне кажется, необходимо присутствие коменданта Бастилии.

Король кивнул.

— А возглавить мог бы герцог Бельгард…

Король слегка поморщился.

— Или маршал де Ла Мельере.

— Будь по-вашему, господин кардинал. — И король резко поднялся.

Кардинал понял, что разговор окончен, и лишь успел заручиться согласием короля на издание соответствующего приказа, подкрепленного распоряжением г-ну де Тревилю обеспечить явку всех участников «Бастильской эпопеи» на импровизированное судилище или, как сказали бы теперь, в следственные органы.

Однако, вернувшись к себе, Ришелье допустил промах.

Удовлетворение от разговора с королем было столь велико, что чувство меры изменило его высокопреосвященству. Действительно, повод для торжества был. Впервые король согласился с тем, что мушкетеры небезупречны, и теперь нескольким из них предстоит давать показания перед лицом следствия. Более того, его высокопреосвященство знал из донесений, что описание внешности трех мушкетеров, осуществивших дерзкий план побега, полностью соответствует тому, что он и ожидал услышать. Поэтому Ришелье не сомневался, что расследование приведет к полному торжеству его умозаключения, троих друзей объявят государственными преступниками, а всех членов конвоя во главе с де Феррюсаком королю придется признать виновными в соучастии, хотя бы и пассивном. В этом случае еще девять-десять человек будут по меньшей мере изгнаны из рядов роты г-на де Тревиля, а репутация этой привилегированной части будет запятнана в глазах короля. Большего кардинал и желать не мог. Таким образом, он делал бы первый (и весьма успешный) шаг на пути к цели: роспуску всей ненавистной роты мушкетеров — этой «преторианской гвардии» короля и удалению от двора де Тревиля — этого преданного королеве воина и своего заклятого врага.

Итак, чувство меры изменило кардиналу. Он вызвал расторопного секретаря Шарпантье и продиктовал ему приказ об учреждении специальной комиссии для расследования известного происшествия, оно же — государственное преступление, оно же — дело о побеге из Бастилии. Это занятие подняло настроение Ришелье и он, без передышки, продиктовал секретарю второй приказ, в котором предписывалось задерживать всех, свободных от несения службы мушкете ров роты г-на де Тревиля, где бы последние ни находились, для препровождения вышеозначенных мушкетеров в Дом Гвардейцев. Кардинал резонно полагал, что сначала следует собрать в казармах всю роту, чтобы комиссия легко могла заполучить в свое распоряжение искомых конвоиров бедного Бассомпьера. Остальные солдаты роты — по мысли его высокопреосвященства также должны были находиться под рукой, дабы в случае необходимости дать свидетельские показания. Перо скрипело в руке писца, слова грозного приказа сами ложились на бумагу, и мысленному взору его высокопреосвященства уже открывались отрадные картины роспуска роты г-на де Тревиля, полное устранение из политики всех гасконских выскочек, а всех бывших мушкетеров из Парижа (тех, разумеется, которые избежали бы Бастилии). Его высокопреосвященство испытал такой душевный подъем, что даже почувствовал, как неумолимая подагра отступила, признав свое полное поражение.

Не прошло и четверти часа, как приказ был написан в достаточном количестве копий, грозную бумагу украсила не менее грозная подпись его высокопреосвященства, начертанные перьями писцов буквы были посыпаны мелким красноватым песком, выполняющим функции пресс-папье или промокательной бумаги, перечитаны кардиналом Жаном Арманом Дюплееси де Ришелье; после этого приказ был разослан тем, кого он касался непосредственно и кому его надлежало выполнять, то есть начальникам частей гвардии, которые обычно привлекались, наряду с мушкетерами г-на де Тревиля, к патрулированию парижских улиц, охране городских застав и самого Лувра.

Таким образом, в то время когда сумерки стали тихо сгущаться над славным городом Парижем, небесного цвета мушкетерский плащ, который, как полагал Атос, послужит ему и Портосу надежной маскировкой, был поставлен вне закона и мог навлечь на своего обладателя одни лишь неприятности.

Атос рассчитал верно. Кардиналу и в голову не могло прийти, что двое из трех смельчаков, которые в компании своего четвертого товарища неизменно становились у него на дороге, станут разгуливать по Парижу в форме роты г-на де Тревиля, спустя почти пять дней после происшествия в Бастилии. Он собирался всего лишь показать г-ну де Тревилю, этому гасконскому дворянчику, как он его называл, кто истинный хозяин в Париже, а заодно убедить короля в том, что семена мятежа проникли даже в ряды королевской гвардии, опоры трона Людовика XIII. Однако сама судьба, казалось, передавала в руки кардинала тех, кого он искал.

Атос и Портос, сопровождаемые Гримо с Планше, каждый из которых был вооружен мушкетом, неторопливо шагали по улице Святого Фомы, когда на противоположной стороне показались гвардейцы его высокопреосвященства.

Друзья презрительно отвернулись и продолжали свой путь прежним размеренным шагом.

— Эх, — с сожалением в голосе проворчал Портос, — было время, когда мы бы не прошли мимо господ гвардейцев, будто их и не замечаем.

— Правда, но, кажется, они нас заметили и не собираются этого скрывать, — произнес Атос, увидев, как верные слуги его высокопреосвященства, ускорив шаги, направились в их сторону.

— Что вы говорите?! — удивился Портос. — Раньше такой наглости за ними не замечалось!

— Но их четверо.

— Нас — тоже!

— Слуги — не в счет.

— То есть как это не в счет, Атос? Вы не шутите ли, друг мой?! Меня собираются арестовывать, а вы предлагаете мне соблюдать правила дуэли?!

— Возможно, они как раз и не собираются нас арестовывать.

— Чего же они в таком случае хотят?

— Тс-с! Сейчас узнаем.

Гвардейцы подошли близко, и стало видно, что каждый положил руку на эфес своей шпаги. Вперед выступил один из них, нашивки на красном мундире которого свидетельствовали о том, что это офицер.

— Прошу прощения, господа мушкетеры! Сообщите нам ваши имена, — сказал он.

Атос удивленно вскинул брови. Портос залихватски покрутил ус, а Гримо и Планше тревожно переглянулись.

— Прошу прощения, господа гвардейцы, — насмешливо проговорил Атос. — На каком основании вы нас спрашиваете об этом?

— На основании приказа герцога де Ришелье, — торжествующе ответил офицер, видя, что численное превосходство на его стороне. Закон, как он полагал, — тоже.

— Кардинал решил составить списки мушкетеров? — все тем же насмешливым тоном осведомился Атос.

— Не стоит тратить время на бесполезные разговоры, милостивые господа, — заявил офицер гвардейцев. — Согласно приказу его высокопреосвященства все мушкетеры роты господина де Тревиля должны собраться в Доме Гвардейцев. А чтобы они не мешкали или, часом, не перепутали дорогу, я имею инструкцию провожать их к месту назначения.

— Ну и наглость! — проревел Портос. Неожиданно он замер, словно окаменев. Потом разразился хохотом:

— Ба! Да это же господин Бикара собственной персоной! Делаете карьеру, сударь!

— Господин Портос?! Вы же оставили службу! — удивился Бикара, тоже узнавший великана.

— Решил вернуться, господин Бикара. В провинции скучно, — веселился Портос. — Там, знаете ли, нет вашего брата — гвардейцев его преосвященства! Некому задать трепку, когда придет охота!

Физиономии гвардейцев покраснели от злости и сравнялись цветом с их плащами.

— Несколько лет назад вам и впрямь повезло у монастыря Дешо, сдерживаясь, сказал Бикара. — Но везение не бесконечно, господа. И, если не ошибаюсь, господину Атосу уже случалось испытать это на своей шкуре. Или это не вы валялись поперек улицы Феру?

— С тех пор я стал умнее и не позволяю застать меня врасплох, господин Бикара, — с неистребимым спокойствием отвечал Атос. — Вам не удастся сделать это и теперь.

Бикара выхватил из ножен шпагу, Атос молниеносно выхватил свою. Мгновением позже обнаженные клинки сверкнули в руках остальных гвардейцев, которые до сих пор держались чуть позади, предоставляя вести переговоры своему командиру. Портос, не слишком торопясь, извлек из ножен свою шпагу, она соответствовала его росту и руке, а потому была почти на четверть длиннее и тяжелее обычной и больше напоминала меч или рейтарский палаш.

Величавая осанка Портоса и его боевой дух внушали гвардейцам некоторые сомнения, однако двойное численное превосходство, как они считали, не оставляло мушкетерам почти никаких шансов. Действительно, не в обычаях того времени было участие слуг и лакеев в поединках между дворянами. Но тут было иное дело. Мушкетеров не вызвали на дуэль по всем правилам; их фактически собирались арестовать. Да и Атос с Портосом вступили на тропу мятежа, приняв участие в похищении узника из государственной тюрьмы, им было не до условностей. Было и еще одно существенное отличие. Планше не являлся слугой ни Атоса, ни Портоса, а скорее их боевым товарищем. Поэтому сержант пьемонтских пикинеров Планше без колебаний изготовил мушкет для стрельбы и направил его дуло на одного из гвардейцев. Гримо же положил палец на курок, взяв на прицел второго.

— Одно движение — стреляю, — пояснил он. Такая многословность легко объяснима. Гримо был возбужден.

Планше не сказал ничего, но черное дуло мушкета, направленное в грудь его противника, было красноречивее всяких слов. Гвардеец не мог достать Планше своей шпагой, тот стоял слишком далеко, поэтому ему не оставалось ничего другого, как замереть, иначе в любую минуту он мог получить пулю.

Таким образом, Атос и Портос имели возможность сражаться на равных.

— Уступите его мне, Атос! — прогудел гигант, устремляясь к Бикара. — У нас с кавалером старые счеты…

Портос говорил правду. Именно Бикара был его противником в тот памятный день у монастыря Дешо, с которого и началась дружба «трех неразлучных» с д'Артаньяном.

И именно Бикара один из всех кардиналистов остался в тот день цел и невредим.

Атос не обладал честолюбием своего друга, он вполне удовольствовался солдатом, уступив товарищу офицера.

Клинки скрестились. Игра началась. Но то была игра со смертью. Поэтому все, кто находился на улице поблизости от места схватки, поспешно разбежались, и только несколько зевак решились понаблюдать за ней с почтительного расстояния.

Бикара встретил Портоса с холодной расчетливостью, которая отличала его характер. Он давно уже находился в рядах кардинальской гвардии и успел побывать во многих стычках и схватках с мушкетерами короля, а точнее — г-на де Тревиля, Портос же атаковал бурно и напористо. Он был чрезвычайно раздосадован тем, что обе попытки освободить д'Артаньяна из каменного мешка потерпели неудачу, а сами они оказались в ситуации лишь немногим лучшей, чем их друг. Поэтому Портос с воодушевлением ухватился за возможность выместить свою досаду на подходящем объекте.

Никто не подходил для этой цели лучше, чем Бикара.

Последний, парировав первые два выпада Портоса, убедился, что прошедшие годы никоим образом не ослабили искусства последнего, и вынул дагу[18] с полусферической чашкой. Бикара получил возможность использовать шпагу лишь для атаки, и Портос, чья шпага была длиннее, не только лишился преимущества, но и оказался в явно невыгодных условиях.

Атос также столкнулся с искусным противником. Этого гвардейца звали Меркер, и он считался одним из самых умелых фехтовальщиков во всем полку. Таким образом, двое наших храбрецов на улице Святого Фомы получили куда более достойных противников, чем в недалеком прошлом на улице Бриземиш.

— Что вы смотрите?! — крикнул Бикара двум своим подчиненным, попавшим на прицел к Гримо и Планше. — Атакуйте их!

Один из гвардейцев, воодушевленный своим офицером, бросился на Планше, но тот спустил курок. Грохот выстрела слился с воплем гвардейца. Мушкетная пуля раздробила бедняге кисть руки, в которой он держал шпагу, пытаясь достать Планше. Рана была несмертельной, но очень болезненной. Кардиналист пошатнулся и мягко осел на землю, временно лишившись сознания от боли.

Второй гвардеец, увидев, что стало с его товарищем, потерял всякую охоту к ведению боевых действий и замер под пристальным взглядом Гримо, который продолжал держать его на мушке.

Атос фехтовал, словно в учебном зале. Он провел серию обманных движений, понял, что противника сбить с толку не удалось, и постепенно начал теснить его, заставляя отступать на полшага снова и снова, пока гвардеец не почувствовал, что вот-вот окажется прижатым к стене здания, и постарался избежать этого положения. Он отчаянно попытался перехватить инициативу. Атос и не думал уступать. Несколько минут скрещивающиеся клинки рассыпали вокруг голубые искры, и в ушах дуэлянтов стоял неумолчный звон. Но Меркер почувствовал, что начинает уставать. Его учащенное дыхание делалось все громче, в то время как Атос, казалось, вовсе не дышит.

В это время Бикара, который представлял дело относительно легким, учитывая то обстоятельство, что им противостоят отставные мушкетеры, понял, что попал в скверную историю. Портос уже несколько раз с такой силой ударил по его шпаге, что ему стоило большого труда не выронить ее из рук. Кроме того, Бикара стал опасаться, как бы Планше, уложив одного из гвардейцев, не перезарядил мушкет и не послал, улучив подходящий момент, следующую пулю ему в спину. Поэтому, фехтуя, он все время старался держаться так, чтобы между ним и Планше находился Портос, угрожавший ему своим грозным клинком, но защищавший от возможного мушкетного выстрела.

Портос, имевший в запасе свой тайный прием, который он в юности узнал от знаменитого неаполитанца Джироламо и затем сам обучил ему д'Артаньяна, постепенно готовил плацдарм для его проведения. Впрочем, искусный Бикара предпринял одну успешную атаку, и великан был легко ранен в бедро. Портос зарычал. От этого рыка даже у мужественного Бикара задрожали руки. Он принялся громко призывать стражу. При этом он отчаянно атаковал.

— Эй, стража! Солдаты, на помощь! Именем закона!

Гвардейцы кардинала, ко мне! — кричал Бикара, делая яростные выпады, которые не достигали цели потому, что Портос умело избегал их. Распрямляясь после очередного выпада, Бикара интуитивно почувствовал опасность. Он кожей ощутил, что сейчас Портос нанесет смертоносный удар. Действительно, Портос тем приемом, который неаполитанские мастера называли в те времена «liscio di spada e cavare alia vita»,[19] заключающемся в том, чтобы противопоставить слабости силу, коей у великана было вдоволь, отвел круговым приемом оружие противника и ударил по нему, выбив шпагу из правой руки Бикара.

Тут же последовал выпад Портоса. Бикара сделал отчаянную попытку отразить его дагой, которую он продолжал сжимать в левой руке. Ему необыкновенно повезло. Удар Портоса пришелся в чашку кинжала. Обычно чашка имела форму, близкую к полусферической, и выполнялась со множеством мелких отверстий, предназначенных для того, чтобы не пускать шпагу дальше — не давать ей соскользнуть или вовсе задержать шпагу неприятеля; чтобы она застряла и ее было нелегко извлечь из этого сита.

Так и получилось. Клинок Портоса застрял в чашке кинжала, великан с силой дернул его на себя, и сталь не выдержала. Клинок переломился. Теперь оба противника стояли друг против друга без шпаг, но в руке Бикара, как и прежде, тускло поблескивал кинжал, быть может, только что спасший ему жизнь. Но не таков был Портос, чтобы смутиться в подобной ситуации. Бикара не зря опасался мушкета Планше.

Этот мушкет таки сказал свое веское слово. Но вовсе не так, как думал кардиналист. Страшиться ему следовало не «мушкета в руках Планше», а самого «мушкета Планше».

Портос, оставшись без шпаги, мгновенно оценил обстановку. Он выхватил из рук Планше его оружие, ухватил его за ствол и, превратив его в грозное подобие дубины, нанес кардиналисту страшной силы удар, который тот уже напрасно пытался парировать своей дагой. Бикара пошатнулся, полуоглушенный. Рука, державшая кинжал, повисла как плеть.

Второй удар сразил гвардейца, и тот без чувств свалился Портосу под ноги.

И вовремя. На крики злосчастного Бикара, теперь уже распростертого на земле, хотя и живого, прибежали солдаты с алебардами. Им на помощь торопились еще несколько гвардейцев кардинала, проходивших по улице. Теперь силы противника превосходили мушкетеров втрое, если не вчетверо…

— Заберите себе шпагу этого бездельника! — крикнул Атос, пригвождая Меркера к дверям дома напротив. — Она ему больше не понадобится.

Портос бросил взгляд на противника Атоса. Мгновения оказалось достаточно, чтобы увидеть — Атос не ошибся.

Великан в два прыжка оказался рядом и поднял упавшую из рук Меркера шпагу.

— Что вам угодно, сержант? — осведомился Атос у подбежавшего алебардщика.

— Вы арестованы за нарушение королевских эдиктов, — объявил тот. Дуэли запрещены, и это знают все.

— Но если четверо солдат кардинала набрасываются на двоих солдат короля с целью арестовать их без всякой на то причины, то это уже никак не назовешь дуэлью, любезный! — пророкотал Портос.

— Мы все равно обязаны вас доставить в Шатле. Если дело было так, как вы говорите, то вас, полагаю, отпустят завтра же.

— Они отказались подчиниться приказу первого министра, — вмешался уцелевший гвардеец, который приободрился, увидев пришедших на подмогу однополчан. — У нас есть приказ задерживать всякого мушкетера, если он не на службе, и сопровождать в Дом Гвардейцев.

— Это правда? — спросил командир патруля у одного из подбежавших гвардейцев, которые готовы были тут же броситься на двух друзей, увидев, что трое их товарищей лежат на мостовой, не подавая признаков жизни.

— Разумеется, глупец! Если вы не поможете нам арестовать этих двоих, вам самим придется отвечать.

Последние слова гвардейца рассеяли всякие сомнения патрульных солдат. Они и сами видели, что значительно легче арестовать двух мушкетеров, один из которых к тому же легко ранен, восьмером, учитывая прибывших гвардейцев кардинала, чем пытаться предотвратить неизбежную схватку между первыми и вторыми. В те времена, когда дуэли были запрещены, но тем не менее недели не проходило без того, чтобы эдикты нарушались, участники противоборства нередко объединялись против стражей закона и порядка, пытавшихся воспрепятствовать им.

— В таком случае, господа мушкетеры, мы вынуждены арестовать вас, объявил командир патруля. — Отдайте нам свои шпаги.

— Возьмите! Если сможете! — прорычал Портос. По нему было видно, что он готов умереть на месте. И прежде чем погибнуть, уложит половину противников. Портос был великолепен и страшен. Обнаженный клинок в его руке казался молнией громовержца.

Планше в тревоге озирался по сторонам. Гримо выбирал цель. Зеваки, наблюдавшие, как двое королевских мушкетеров уложили троих гвардейцев кардинала, почувствовав, что дело принимает серьезный оборот, начали разбегаться.

— Господин граф, — подал голос Планше. Портос в эту минуту внушал ему суеверный страх. Поэтому бедняга предпочел обратиться к невозмутимому, как и всегда, Атосу.

— Я слушаю тебя, Планше. Только говори покороче: сейчас нам будет не до разговоров.

— Господин граф, я только хочу почтительно напомнить, что если вы и господин дю Валлон примете бой при таком устрашающем неравенстве сил, то мой бедный господин может навеки остаться в Бастилии.

— В словах этого плута Планше я усматриваю неотразимую логику, заметил Атос, обращаясь к разъяренному гиганту, один вид которого до сих пор удерживал их врагов от атаки, — К черту логику! — воскликнул Портос, однако имя д'Артаньяна все же возымело магическое действие. Среди слабостей или недостатков великана отсутствие дружеских чувств не числилось.

— Что же вы предлагаете?! — спросил он, остывая.

Прекрасно организованный ум Атоса тем временем подсказал выход, хотя бы временный.

— Видите это здание позади нас? — быстро спросил он.

— Вижу.

— Видите вы карету, что стоит во дворе?

— Так же хорошо, как вас.

— Отлично. А герб, на ее дверце?

— Слава Богу, у меня хорошее зрение. Охотясь, я поддерживаю необходимую форму.

— Итак, господа, мы даем вам минуту на размышление, — крикнул командир патруля. Он осмелел, заметив колебание Портоса, но не торопился ввязываться в драку, видя, что мушкетеры — грозные противники. Но гвардейцы кардинала, внимание которых было отвлечено оказанием первой помощи пострадавшим товарищам, добрались до заколотого Атосом Меркера и разразились проклятиями.

Атос не обратил на это никакого внимания.

— Вы узнаете герб? — спросил он у Портоса.

— Черт побери! Нет, а вы?

— Герцога де Шеврез, — отвечал Атос, разбиравшийся в геральдике и генеалогии не хуже г-жи Моттвиль или аббата Анкетиля.[20] — А его-то никак не причислишь к кардиналистам.

— Итак, мы отступаем?

— В дом герцога, это даст нам передышку. А после, когда совсем стемнеет, попробуем скрыться через сад.

— Принято!

И маленький отряд поспешил отступить.

Глава сорок пятая Как Атосу и Портосу пригодился опыт обороны бастиона Сен-Жерве (продолжение)

Отступление походило бы на бегство, если бы не врожденное чувство достоинства Атоса и внушительный вид Портоса, шагавших в арьергарде.

Гримо с заряженным мушкетом сдерживал прыть наступавших, а Планше мчался в авангарде. Он первым подбежал к дверям и заколотил в них обоими кулаками.

— Эй, откройте! Открывайте скорее! На помощь мушкетерам короля!

Читатель помнит, что подобный клич обычно не оставался без внимания. Мушкетеров любили. Окна домов стали открываться, из них высовывались жильцы, оживленно обсуждавшие, не стоит ли вмешаться в потасовку на стороне мушкетеров короля. На головы патруля и кардинальских гвардейцев посыпались горшки, объедки и тухлые яйца.

Если до сих пор схватка напоминала дуэль, так как силы противников были почти равны, то теперь всякому было ясно, что на одного мушкетера приходится четыре, если не пять их противников и дело может кончиться либо их гибелью, либо арестом.

До той поры, пока мушкетеры не звали на помощь и успех им сопутствовал, парижане не вмешивались в столкновение. Но призыв о помощи прозвучал — и вот уже несколько человек с баграми и тесаками появились в тылу у нападавших. Это дало возможность маленькому отряду укрыться в доме г-на де Шеврез.

Им отворил подслеповатый и глуховатый привратник, из слов которого Атосу и Портосу стало ясно, что в доме больше никого нет, если не считать кучера и двух лакеев, обычно ночевавших во флигеле, расположенном во дворе рядом со стеной сада богадельни Кэнз-Ван. После того, как двери были накрепко заперты, мушкетеры перевели дух и убедились в том, что дом не предназначался для жилья.

Чтобы не вызвать недоумения читателя, здесь будет уместно кое-что разъяснить. Герцог де Шеврез был супругом опальной герцогини, более известной нам под именем Мари Мишон. Отношения между мужем и женой не были плохими, но они были и не настолько хороши, чтобы герцогу пришло в голову последовать за своей «белошвейкой» в Тур, куда ее сослали за излишнюю, с точки зрения кардинала, преданность королеве и посредничество в истории с герцогом Бэкингемом. Герцог де Шеврез происходил из рода де Гизов и был почти вдвое старше своей хорошенькой и сумасбродной жены. По этой причине или по целому ряду причин, не последней из которых была упомянутая нами сумасбродность Мари Мишон, семейный очаг четы де Шеврез подвергался постоянной опасности. По правде говоря, от него давно остались лишь разбитые черепки и дотлевающие уголья.

Господин де Шеврез был человеком умным и достаточно храбрым, но своеобразным. Именно в силу своеобразия характера этот человек и построил целое здание для хранения своего гардероба и мебели. То самое здание, которое вызвало возмущение маркизы Рамбулье и ее друзей, так как и в самом деле лишало последних возможности любоваться прекрасным видом, ранее открывавшимся из окон кабинета и Голубой залы отеля маркизы.

Именно тут и нашли убежище наши герои. Как же поступили они? Они решили повести правильную оборону.

Первым делом Портос подпер двери громадным тяжеленным шкафом резного дерева. Гримо нашел подходящее окно, превратив его в бойницу. Пока Планше заряжал свой мушкет, слегка пострадавший во время удара им о голову Бикара, он произвел меткий выстрел по осаждавшим, которые сгоряча пытались высадить двери. Один из них упал. Атос же тем временем решил осмотреть владения герцога де Шеврез в надежде обнаружить в этом складе пару исправных мушкетов. Интуиция не подвела его. Рядом с костюмами для охоты нашлось не два, а с полдюжины мушкетов. Теперь можно было усилить огонь по наступающему противнику.

Грохот выстрелов смешался с криками и воплями с улицы.

Кто-то из жителей близлежащих домов, опасаясь гнева кардинала, решил прийти на помощь гвардейцам, тем более что на их стороне был «закон» в лице представителей власти, и принялся раскладывать вязанки хвороста вокруг здания, чтобы выкурить осажденных дымом. Другие попытались им помешать и, вооружившись кто чем, набросились на них, разбрасывая горючий материал в стороны. Как это часто случается в подобных случаях в двух-трех местах вязанки вспыхнули, а с них пламя перекинулось на близлежащие деревянные постройки. Это были как раз те самые флигели в глубине двора, где ночевали лакеи герцога де Шеврез. Они выскочили оттуда и набросились на тех, кто поджег вязанки.

— Вот это да! — кричал какой-то ветеран, выскочивший на улицу в одном белье, но зато в шишаке и с протазаном в руках. — Славная потасовка! Словно прошлое царствование вернулось. Выходите, добрые парижане!

Запасы пороха и пуль таяли, но атакующие получили такой отпор, что уже никто не осмеливался приближаться к дверям. Двое гвардейцев и патрульный солдат лежали на мостовой, и клубы дыма заволакивали поле сражения. Тяжело раненный Бикара был перенесен в один из домов, где сыскался лекарь, теперь прилагавший все свое искусство, чтобы облегчить его страдания.

— Ха! Мы славно их угостили! — кричал Портос, потрясая мушкетом.

В этот момент с улицы грохнул выстрел, и пуля просвистела в каком-нибудь дюйме от его лица.

— Ага, канальи! Вам еще мало! — удивился господин дю Валлон и снова прицелился из мушкета в метавшиеся по улице в отсветах пламени тени.

Атос, стоявший неподалеку, перезаряжая мушкет, подождал выстрела.

— Ну как? Попали? — спросил он.

— Черт его разберет! — отвечал Портос. — Слишком темно, чтобы сказать наверняка.

— Вот видите. Пора подумать о чем-то более действенном.

— Вы правы, палить из мушкета в темноту за окном мало толку. Но что вы предлагаете?

— Вспомнить бастион Сен-Жерве.

— Вспомнить бастион Сен-Жерве, говорите вы?!

— Именно.

— Но здесь же нет полуразрушенных стен, они все новехоньки и очень прочные, уверяю вас. Я уже пробовал.

— Превосходно. Значит, вы подумали о том же, о чем и я? Тогда мы на верном пути.

Мимо них просвистела еще одна пуля.

— Господин граф, господин дю Баллон! Патрульные, наверное, послали за подмогой! — послышался голос Планше.

Он подошел слева.

— Горит! — промолвил Гримо, подходя справа и показывая пальцем туда, откуда он появился.

— Тем более пришла пора использовать наш опыт.

— Но говорю вам — стены слишком прочны. Даже для меня! — воскликнул Портос.

— А что вы скажете насчет вон того комода с мраморной доской?

— Что же можно сказать о комоде? Добротная вещь.

Старинная работа.

— Меня этот комод занимает с несколько иной точки Зрения. Могли бы вы с нашей помощью передвинуть его сюда, к окнам. Или нет — сюда. Здесь окна пошире и не так высоко от пола.

— Разумеется, Атос. Я передвину его и один.

— Отлично. Признаться, я очень рассчитывал на это.

Тогда мы втроем перетащим на балкон конторку и большой сундук. Между прочим, сильно пахнет дымом.

— Там тоже горит, — объяснил Гримо, указав рукой в западное крыло дома. От волнения он позволил себе заговорить без разрешения. Атос удостоил его взгляда, но ничего не сказал. Этот выдающийся человек был не чужд обычных человеческих слабостей.

— Портос, друг мой, займитесь комодом. Нам следует поторопиться, бросил Атос и, сделав знак Гримо и Планше, чтобы они следовали за ним, поспешил туда, где стоял привлекший его внимание сундук.

Прошло совсем немного времени, и перечисленные тяжелые предметы были собраны в указанном Атосом месте.

— Дверь долго не выдержит! — закричал Планше. Он услышал треск и решил, что нападавшие ворвались в здание.

— Потолок. Западное крыло, — сказал Гримо.

— Ох! А почему он так затрещал?

— Обвалился, — объяснил Гримо.

— Но ведь потолок может обвалиться и тут.

— Он непременно обвалится, любезный Планше. Немного погодя, — заметил Атос. — Но нам следует покинуть наше временное убежище раньше.

Он велел Гримо принести балку, способную послужить рычагом. Такая отыскалась без труда. Один конец ее подсунули под тяжелый сундук, на противоположный налегли Гримо и Планше.

— Мы будем действовать так, — сказал Атос. — Я попробую выйти на этот балкон…

— Но вас подстрелят, Атос! — вмешался Портос.

-..выйти на этот балкон, потому что оттуда виден парадный вход в дом и прилегающая часть улицы. Свет от пожарища только помогает нам. Эти болваны стараются выломать двери, и, по-моему, они близки к успеху. Как только их соберется побольше около дверей, чтобы как следует приналечь, я дам вам знак, и Портос сбросит им на головы комод, а Гримо и Планше при помощи рычага — остальную мебель. Господин де Шеврез будет нам только благодарен за то, что мы спасли от огня несколько вещей, так как все остальное, без сомнения, сгорит. Сразу же после этого мы бросаемся вниз и стараемся покинуть горящее здание через черный ход, ведущий в сад, воспользовавшись замешательством в рядах противника, перелезаем через стену и исчезаем.

— Правильно! — одобрительно воскликнул Портос. — А если кто-нибудь из этих каналий вздумал сторожить у запасного выхода, то тем хуже для него!

— Итак, приготовьтесь.

— Только будьте осторожны, Атос!

— Не беспокойтесь. Я чувствую, что не случайно вспомнил бастион Сен-Жерве, а там пальба была посильнее.

С этими словами Атос вышел на балкон и низко перегнулся через его ограждение, чтобы получше разглядеть происходящее внизу. Его появление поначалу осталось незамеченным, но вскоре послышались крики, указавшие обороняющимся, что снизу Атоса увидели. Затем загремели выстрелы.

— Атос, мы готовы! Командуйте! — кричал Портос.

— Подождите, еще не время, — невозмутимо отвечал Атос. Казалось, он не замечал пуль, которые лишь чудом до сих пор не задели его.

— Но у дверей достаточно народу.

— Минуту терпения, Портос. Кажется, дверь подалась, и сейчас их станет еще больше.

Мушкетная пуля сбила шляпу Атоса.

— Ну же! — вскричал Портос, подступая к окну. — Уходите оттуда, друг мой.

— Господин граф, мы задохнемся в дыму! — простонал Планше.

— Пора! — скомандовал Атос.

Слуги налегли на рычаг, и старинная мебель г-на де Шеврез, угрожающе заскрипев, рухнула на головы атакующих.

— Теперь вы, Портос!

Великан обхватил комод с мраморной доской, когда-то, быть может, украшавший будуар г-жи де Шеврез, медленно приподнял его и сделал два шага вперед.

— Покажите мне их, — раздельно проговорил он, выходя на балкон.

Гримо и Планше уже неслись по лестнице, ведущей на первый этаж. Залитый багровыми отсветами пламени, Портос со своим устрашающим грузом в могучих руках напоминал ожившего героя эпоса. Внизу завыли от ужаса. Портос напрягся и, застонав от натуги, метнул свое орудие на врагов. Вой перешел в стон.

— Теперь бежим. — И Атос, ухватив Портоса за руку, устремился по окутанной дымом лестнице вниз.

— Постойте, — проговорил Портос. — Я там видел пару зеркал…

— На зеркала уже нет времени, друг мой. Мы рискуем изжариться!

Внизу, у распахнутых дверей, в нескольких десятках шагов от выхода, неподвижно лежал Планше. Никаких признаков жизни он не подавал. Несколько солдат наседали на Гримо, который, превратив мушкет в дубину, вращал его над головой, удерживая противника на расстоянии.

— Чего вы ждете, олухи! Стреляйте в него! — скомандовал кто-то поблизости.

— Негодяй! — проговорил Атос, протыкая командира шпагой. — Скорее, Портос.

— Бедняга Планше, — горестно сказал Портос, переступая через неподвижное тело. — Ты словно чувствовал, что сегодняшний день плохо для тебя кончится. Я отомщу за тебя!

Эта эпитафия в устах Портоса дорого стоила.

— Планше действительно жаль, — коротко заметил Атос. — Если бы не Гримо, лучшего слуги не найти.

В устах Атоса эта эпитафия стоила еще дороже.

Однако им следовало поторопиться, чтобы не потерять и Гримо. Атосу и Портосу пришлось прокладывать себе дорогу шпагами. Наконец Гримо, бледный, но живой и невредимый, был освобожден.

— Скорее — в сад, — крикнул Атос. — Сюда бежит еще целая толпа негодяев!

Они бросились в сад и попытались затеряться среди его деревьев. Тут и там мелькали огни.

— Вот стена. Портос, вы первый.

Господин дю Валлон ухватился за зубцы, но безрезультатно. Они остались в его руках.

— Сразу видно, что это стена богадельни! — прорычал Портос. — Она картонная.

С помощью Атоса и Гримо Портос все же сумел усесться наверху.

— Давайте руки! — услышали они над своими головами.

В мгновение ока Атос и Гримо оказались на стене рядом с Портосом.

— Скорее! Не дать им уйти! — раздалось совсем рядом.

Голос офицера перекрывал остальной шум. Обоим друзьям он был знаком.

— Это де Кавуа! — догадался Портос. — Проклятие!

— Похоже, его высокопреосвященство напустил на нас всю свою гвардию, бросил Атос, спрыгивая вниз.

Они помчались дальше. Ветки хлестали по лицу, а ботфорты увязали в густой траве.

— Сад заканчивается. Надо быстро пересечь улицу.

— Но здесь светло как днем!

— У нас нет другого выбора. Иначе нас загонят в тупик.

— А это чей особняк? — спросил Портос. — Не маркизы ли Рамбулье?

Позади снова замелькали огни, и послышались команды де Кавуа.

Атос не сумел удержаться от улыбки:

— Помилосердствуйте, Портос. Не предлагаете же вы забраться к маркизе. Она вряд ли будет рада полуночным гостям вроде нас.

— Но она, кажется, противница кардинала.

— Боюсь, этого недостаточно. К тому же наш визит небезопасен. Если по нашей милости сгорит еще и отель Рамбулье, весь свет будет проклинать нас, и король никогда не сделает вас бароном.

— Но если мы не скроемся сейчас же, мне никогда не бывать бароном, серьезно ответил Портос.

— В таком случае — вперед!

И они бросились через улицу. Едва достигнув середины, Атос понял, что их заметили. Здесь не было клубов густого дыма, служившего им союзником. Наоборот, все окна были освещены, повсюду горели огни, и это играло на руку преследователям. Сбоку послышался приближающийся топот копыт.

— Тысяча чертей! Они бросили на нас кавалерию! — взревел Портос, делая гигантские прыжки. — Наверное, и пушки уже на подходе!

Атос повернулся и увидел, что наперерез им выезжает карета, запряженная четверкой. Это была карета капитана гвардии его высокопреосвященства господина де Кавуа.

— Кажется, мы пропали, — шепнул Атос, сжимая шпагу. Шляпу его сбила пуля, и благородное лицо графа осветилось внутренним светом, что бывает у незаурядных натур в минуты духовного подъема. — Простимся, друг мой. Живым они меня не получат.

Портос встал рядом.

— И меня, — просто сказал он. — Жалко, мы не вместе.

И Атос понял, что его друг говорит о д'Артаньяне и Арамисе.

— Да, — согласился он. — Жалко, мы не вместе в последнюю минуту. Д'Артаньян теперь состарится в Бастилии, а Арамиса, должно быть, уже нет в живых.

В это время карета остановилась в нескольких шагах от них, дверца распахнулась, и перед ними возникло взволнованное лицо Арамиса.

— Вы так и собираетесь стоять посреди улицы?! Скорее садитесь в карету! — быстрым шепотом проговорил он.

Глава сорок шестая Бессонная ночь

Арамис появился на улице Святого Фомы очень кстати. Что же привело его туда?

Добравшись до монастыря миноритов вместе с Анной Перье и Бежаром, он первым делом постарался увидеться с отцом Мерсенном. Тот еще не ложился, хотя было уже за полночь.

Арамис вкратце сообщил патеру о событиях, которые привели его в монастырь в такой поздний час и с такими странными спутниками. Что касается последних, то их бывший мушкетер представил жертвами кардинала, не вдаваясь в подробности и не считая себя вправе посвящать отца Мерсенна во все тайны заговора.

— Отца, разумеется, можно приютить, пусть остается тут сколько хочет. С настоятелем я поговорю сам. Но дочь… Вам ведь известно, что монастырь мужской.

— Я потому и предложил ей подождать за воротами, во флигеле у экономки. Она почти без сил и очень испугана.

— Несчастное дитя. Она может провести эту ночь у Клоринды, а наутро мы что-нибудь придумаем.

— Мне, право, неловко вас затруднять, но если бы вы смогли написать письмо к настоятельнице какого-нибудь женского монастыря…

— То?

— То утром я мог бы отвезти ее туда.

— Но, как я понимаю, вы рискуете гораздо больше. Уж вам-то министр предъявит счет.

— И все же это мой долг. Ведь это я навлек на нее все напасти.

Отец Мерсенн устремил взгляд своих внимательных умных глаз на Арамиса.

— Вас привело в Париж важное дело, очень важное. И, насколько я могу догадываться, даже не одно. Я очень надеюсь, что с Божьей помощью благополучно завершив первое, вы не позабыли об остальных, ради…

Арамис слегка покраснел.

— Нет, — твердо ответил он. — Я помню о своем долге. И если в прошлом мне случалось принимать грезы за явь, то теперь я окончательно излечился от этого недуга.

— Тем лучше, — со спокойным удовлетворением произнес преподобный Мерсенн, который убедился в том, что Арамис готов подвергнуться опасности отнюдь не из романтических побуждений. — Я рад, что между нами нет недомолвок и вы видите в этой девушке лишь человека, нуждающегося в помощи.

Разговор был закончен, и так как было уже очень поздно, Мерсенн поспешил переговорить с настоятелем относительно устройства Бежара на ночлег. Об Анне Перье не было сказано ни слова. Тем временем Арамис, которого монастырский привратник хорошо знал, вернулся к девушке и от имени отца Мерсенна попросил устроить ее на ночлег и позаботиться о ней. Сама же девушка, казалось, ничего не замечала вокруг и лишь сидела, сложив руки и неподвижно глядя перед собой. Происходящее все же не оставалось без ее внимания. Арамис понял это по благодарному взгляду, брошенному на него девушкой, когда он, пожелав спокойной ночи ей и Клоринде, собрался уходить.

Бежару была указана келья, где он мог провести ночь.

Монах в черной рясе из грубой материи предложил ему скромный вегетарианский ужин и поставил на стол кувшин с водой. После чего, поклонившись, ушел. Но алхимик и думать не мог о сне. Он метался по строгой монастырской келье, и страсти, обуревавшие его заплутавшую в потемках душу, наверное, беспокоили мирный сон спящей братии. Давно в обители миноритов не появлялся источник подобной духовной смуты, какой являл собой алхимик Бежар в ту тревожную осеннюю ночь.

Арамису тоже не спалось. Он видел, что алхимик Бежар — человек, пусть и с небезупречным прошлым, пусть и замышлявший отравить кардинала — низведен представителями Ордена до тяжелейшего состояния, лишен свободы, воли и всякой возможности распоряжаться своей судьбой и самой жизнью. Он отчетливо осознал, что Бежар послужит средством устранения кардинала, затем он будет устранен сам. Холодно, расчетливо, без всяких эмоций — в высших интересах. В интересах Дела. Цель снова оправдывала средства. И напрасно Арамис убеждал себя в том, что на совести Ришелье жизни многих людей, вся вина которых состояла в несколько ином видении государственного устройства.

Напрасно Арамис напоминал себе, что на красной мантии первого министра — кровь герцога Вандома, Бутвиля, Шале и других. Получалось только хуже. Если кардинал — деспот, его смерть — благо, то Бежар — не злодей и отравитель, а герой и мученик. Бежар стремится избавить Францию от тирана, а он, Арамис, вчерашний соучастник и помощник его, превращается в палача. В лучшем случае — предателя. Кроме того, у Бежара есть дочь. Что станет с ней?

Эти мысли были нестерпимы для Арамиса, в характере которого склонность к тайне и интриге причудливо сочеталась с мужественным благородством, то есть с тем качеством, которое и сблизило его сначала с Атосом и Портосом, а затем всех троих — с д'Артаньяном. Если во всем остальном друзья являли собой противоположность, то в этом они были едины.

Итак, Арамис твердо решил спасти Бежара. С этим намерением он направился в келью, где нашел приют лекарь королевы-матери, и застал его мечущимся из угла в угол.

Бежар имел неважный вид.

— Вижу и вам не спится, — проговорил он, увидев Арамиса в дверях. Нелегко обречь человека на верную гибель, не так ли, господин аббат?

— Я сказал, что помогу вам.

— Как я могу вам верить. Мы были партнерами и вместе занимались опытами. Но уже там, в Нанси, вы устроили мне проверку, помните?!

— Но мне было поручено удостовериться в вашей надежности.

— Видите! Вы принадлежите к Ордену. Неужели вы дерзнете ослушаться.

— Я просто помогу вам исчезнуть, когда все будет кончено.

«Когда все будет кончено, я сумею исчезнуть без посторонней помощи», подумал Бежар, но лишь криво усмехнулся в ответ своим мыслям. Вслух же произнес:

— Если я подпишусь под всеми вашими требованиями.

Откажусь от Анны, отдав ее в заложницы Ордену.

— Я не потребую от вас расписки, — решительно заявил Арамис.

— Вы хотите сказать, что укажете мне, как найти тайник Медичи?!

— Да.

— И дадите мне ключ?

— Да.

— И ничего не попросите взамен?!

— Я уже сказал — ничего! — твердо ответил Арамис.

Бежар задумался. Какие-то сложные и противоречивые чувства противоборствовали в его душе.

— Что же вы ответите тем, кто имеет право требовать у вас отчета?

— Что получил от вас все необходимые бумаги.

— Но ведь у вас их не будет!

— Черт побери, это не ваша забота. Когда не станет кардинала, а добиться этого сможете только вы, если сделаетесь его личным врачом, разумеется, во Франции произойдет множество перемен. Появятся новые люди. Возвратятся из ссылок и тюрем те, чьи голоса, заглушенные расстоянием или толстыми стенами, не доходят до короля.

И эти перемены будут благотворны, мне ли вам это говорить!

— Поистине! — взволнованно вскричал Бежар. — Я так ненавижу его, что вы уже ничего не можете добавить. Перемены наступят, но у вашего Ордена длинные руки.

— В миру — да, но есть обители, где Орден не властен.

— Вы говорите о монастырях других Орденов?

— Вы почти угадали. Слышали вы что-нибудь о монастыре Пор-Руаяль?

— Почти ничего, кроме того, что это бенедиктинский монастырь в предместье Сен-Жак.

— Верно. Его настоятельница, мать Анжелика — дочь Антуана Арно, адвоката из Оверни.

— Того самого, кто произнес блестящую речь против. извините, э-э…

-..против нашего Ордена от имени Парижского университета, что в немалой степени способствовало изгнанию Ордена из Франции. Впрочем, как видите, это изгнание продолжалось недолго. Но вы можете быть уверены, что аббатиса Анжелика не жалует Орден, как и ее знаменитый отец. Монастырь смешанный, община состоит главным образам из монахинь, но есть и группа братьев-отшельников.

Вы с дочерью сможете укрыться в этой обители.

— Но все же…

— Если я еще не убедил вас, то могу добавить, что Пор-Руаяль — оплот янсенизма,[21] а один из его духовных отцов — аббат Сен-Сиран — лучший друг епископа Ипрского.

— Таким образом…

— Таким образом, под опекой матери Анжелики вы и ваша дочь будете в полной безопасности.

Взгляд Бежара потеплел.

— Вы давно решили поступить таким образом?

— Час назад, — не лукавя, ответил Арамис.

— Только час назад?! Но почему?

— Я узнал, что вам угрожает со стороны Ордена не меньшая опасность, чем со стороны шпионов кардинала.

— Но когда вы узнали это?!

— Только полтора часа назад.

— Господин д'Эрбле, вы убедили меня. Вы храбрый, а главное — умный человек. Впрочем, я и раньше в этом не сомневался.

— Вы лишь сомневались во мне самом, — улыбнувшись, уточнил Арамис. Итак, чтобы рассеять все ваши подозрения, слушайте, как отыскать ларец. Вам, без сомнения, приходилось бывать в спальне королевы-матери…

— Да, конечно…

— В таком случае вы знаете, как расставлена мебель.

Представьте, что вы вошли в спальню и повернулись лицом к пологу над кроватью.

— Так, продолжайте, прошу вас…

— Между кроватью и стеной должен быть узкий проход, я правильно описываю?

— Все точно!

— В проходе стоит большое зеркало…

— В серебряной оправе, в которое ее флорентийское величество обожает смотреться.

— Вы отлично осведомлены о привычках королевы-матери, любезный Бежар. Продолжим. Если зайти за зеркало, в самый угол, можно ощупью, поскольку там темно, отыскать потайную дверцу…

— Которую я и отопру ключом, полученным от вас.

— Терпение, мы еще только на полпути. Дверца не запирается на ключ и не является потайной в полном смысле слова. Отворив ее, вы попадете в маленькую молельню, поднимитесь на несколько ступеней и остановитесь на помосте перед аналоем. Стены молельни затянуты темным бархатом, и на его фоне вам будет легко увидеть золоченые гвоздики, на них висят кинжалы с инкрустацией. Короче говоря, женское оружие. Прямо за аналоем висит маленький изящный стилет в простых ножнах. Нажав на шляпку гвоздя, на котором подвешен этот стилет, можно привести в действие скрытый механизм, раздвигающий створки тайника в стене.

Тайник — это ниша, закрытая еще одной дверцей, которую вы увидите после того, как створки, обитые бархатом в тон остальной обивке стен, раскроются. В замочную скважину этой дверцы вы и вставите ключ. Вот он.

С этими словами Арамис передал алхимику маленький изящный ключик, который тот принял дрогнувшей рукой.

— Вы говорили, что мне потребуется помощь второго лица, которое проследит, чтобы мне никто не помешал.

Арамис заколебался. Первым его побуждением было назвать духовника королевы-матери Сюффрена, но он имел право сделать это, лишь получив подпись Бежара на бумаге.

Арамис уже один раз нарушил данные ему инструкции, когда указал Бежару расположение тайника и вручил ему ключ, не получив ничего взамен. Но этим он ставил под удар только самого себя. Назвав имя Сюффрена, он нарушил бы инструкции вторично и подверг бы риску еще и другого члена Ордена. Схваченный сыском кардинала, Бежар под пытками, без сомнения, выдал бы все имена. Поэтому Арамис медлил с ответом.

— Кто в Люксембургском дворце поможет мне? — допытывался Бежар.

— Такого человека там нет, — сказал наконец Арамис.

— Но вы же говорили, что есть!

— Вы меня сами вынудили к тому, любезный Бежар. Вы ведь собирались выпустить в меня пулю… Надо же было как-то охладить ваш пыл!

— Но как же быть?! Ведь и вправду в покои королевы-матери я могу войти лишь тогда, когда она сама находится там. Если же ее нет во дворце — это совершенно исключено. Меня туда не пропустит охрана. Разрешение имеют только госпожа де Вернейль, герцог д'Эпернон, две служанки, которые сменяют друг друга через день, и ее духовник… — Тут Бежар запнулся, и мгновенная догадка поразила его словно вспышка молнии. Однако он тотчас же придал своему лицу обычное выражение и только бросил украдкой пару взглядов на Арамиса, словно желая удостовериться, что тот ничего не заметил.

— Значит, флорентийка не слишком доверяет своему врачу? — принужденно улыбнулся Арамис. Улыбка получилась почти естественной, но тонкий наблюдатель заметил бы фальшь. От Арамиса, конечно, не укрылась секундная заминка Бежара, и это встревожило его.

— По-видимому, — угрюмо отвечал алхимик. — Но вы же имеете какой-то план.

— Он прост, — непринужденно сказал Арамис. — Предполагается подкупить одну из служанок. Она займет королеву на несколько минут в ее кабинете или комнате для приема гостей каким-нибудь пустяком, а вам этого времени будет вполне достаточно. Ларец невелик, вы легко поместите его там, где вы носите свои врачебные принадлежности.

Ларец вы передадите мне. Надеюсь, вас не обыскивают при выходе?

— До этого дело не дошло, — по-прежнему угрюмо ответил Бежар. Напускная веселость Арамиса не обманула его.

— Почему вы просто не подкупили служанку? Она достала бы вам ларец — и дело с концом.

— План составлен не мной, — холодно ответил Арамис. — И те, кто составил его, не склонны доверять слугам.

— Но, черт возьми, вы только что сказали, что мы подкупим служанку…

— Подкупим, но не доверимся ей. Доверять слугам и прибегать к их помощи — не одно и то же. Ей будут предложены деньги за то, что она займет флорентийку на небольшое время, пока вы задержитесь в спальне. Но впоследствии она может все рассказать своей госпоже… Вы к тому времени уже поступите на службу к кардиналу и, следовательно, будете защищены от мести королевы-матери.

К тому же ей намекнут, что вы действовали и в ее интересах, а ларец будет ей возвращен.

— Как так «возвращен»?!

— Разумеется, после того, как его содержимое будет тщательно изучено и скопировано.

— Выходит, вы все предусмотрели?!

— Как видите.

Бежар немного помолчал, прислушиваясь к тишине, царящей вокруг. Толстые монастырские стены надежно ограждали сон братии от звуков улицы.

— И все же у вас есть свой человек во дворце, — заметил Бежар, пытаясь исподтишка проследить за реакцией Арамиса. — Иначе, кто подкупил бы служанку?

«В самом деле, какая глупость, впутывать какую-то служанку, когда духовник королевы — иезуит, — подумал Арамис. — Будем надеяться, что Бежару об этом ничего не известно. Однако, что еще я мог ему сказать?»

— Ее пока никто не подкупил, любезный Бежар.

— Но это значит…

— Это значит, что подкупом придется заняться вам.

— Мне?!

— Вы сами понимаете, что, кроме вас, больше некому.

Не хотите же вы предложить это дело мне!

— Черт подери, нет, конечно! Но у меня нет денег, я вынужден считать каждый ливр!

— Вот вам, — сказал Арамис, подавая тяжелый мешочек. — Здесь хватит денег, чтобы подкупить обеих служанок.

— Ладно, — проговорил обрадованный Бежар. — Попробую, хотя мне никогда не приходилось заниматься подобным делом. Что мне делать, если девушка откажется?

Она ведь может тут же донести на меня королеве-матери!

— Не беда. В конце концов, мы и добиваемся того, чтобы вас прогнали из Люксембургского дворца. Это случится чуть раньше — только и всего.

— Но — ларец! Вы не получите ларца! — торжествующе вскричал Бежар. Неужели это для вас не имеет значения?! Нет, дорогой д'Эрбле, вам не удалось убедить меня!

Вы хотите уверить меня в том, что играете честно, но постоянно что-то скрываете. Во дворце, конечно же, есть человек, который способен добыть ларец, но он не хочет рисковать сам. И этот человек несомненно достаточно важная персона. Кроме того, он должен принадлежать к числу ближайшего окружения Марии Медичи. Этот человек открылся бы мне, подстраховавшись моей подписью на той бумаге, которую от меня требовали. Это было бы его оружием против меня, вздумай я остановиться на полпути. О, я все вижу!

Напрасно вы скрытничаете. Если же меня схватят слуги кардинала прежде, чем мне удастся осуществить мой замысел, и назови я под пытками ваши имена, у вас, узнаю иезуитов, будет документ, свидетельствующий против меня. Все подумают, что я действовал из мести, скажут, что я вор и мерзавец, слово которого не заслуживает никакого доверия, и, умирая, я просто-напросто решил свести счеты с Орденом, который моими руками выкрал ларец из королевской опочивальни. Кардинал ведь ненавидит королеву-мать, он одобрит любой поступок отцов-иезуитов, направленный против Марии Медичи.

Бежар вложил в эту обличительную тираду слишком много страсти и умолк, вытирая капли пота, выступившие на лбу, и тяжело переводя дыхание.

Арамис размышлял.

— Хотите, я сам назову имя этого человека из Люксембургского дворца?

Арамис хранил молчание.

— Я понимаю, вы не хотите выдавать его, ставить под удар, не так ли? Поэтому я назову его имя сам.

Ни звука в ответ.

— Не говорите, если не хотите, — пожал плечами Бежар. Он успокоился и полностью взял себя в руки. Во всем его облике появилось что-то новое. — Я и так догадался, что это духовник, аббат Сюффрен. Кто еще мог так детально описать покои королевы. Кто мог их сообщить вам?! Уж конечно, не госпожа де Вернейль и не герцог д'Эпернон. Не говоря уже о служанках, которых вы приплели в последнюю минуту, пытаясь сбить меня с толку. Еще бы! Конечно, преподобный Сюффрен добудет ларец, но только в случае крайней необходимости. А покуда жив кардинал, не стоит ссориться с королевой-матерью, не так ли, брат д'Эрбле?

В голосе алхимика послышались торжествующие нотки.

Он язвительно улыбнулся. — Вы просчитались, д'Эрбле! — воскликнул Бежар, не скрывая удовлетворения. — Вы крепко просчитались. Так или иначе, но теперь и у меня есть оружие против вас.

Неожиданно для Бежара Арамис улыбнулся. И в этой улыбке алхимик увидел презрительную жалость и ни капли страха, который ожидал увидеть. Да, Арамис презрительно улыбался. И кроме того, — и это было совсем уж неожиданно и огорчительно для Бежара, — Арамис жалел его!

— Вы можете улыбаться сколько вам угодно, господин д'Эрбле! — вскричал он, пытаясь защититься от этой улыбки, спрятаться от нее. — Я знал, я всегда знал, что вы презираете меня! Еще бы! Вы дворянин, вы потомок старинного рода, а я жалкий человечишко, который интересен вам только потому, что до многого дошел своим умом! Потому что вас интересуют мои знания! Но, прочитав меня, словно книгу, вы высосете из меня все мои знания, все, что сможете, и отшвырнете в сторону. За ненадобностью!

— Любезный Бежар, — холодно проговорил Арамис. — Вы — жалкий глупец. Я никогда не выбрасываю книг. Даже прочитанных!

С этими словами Арамис повернулся и вышел, казалось, потеряв к Бежару всякий интерес, предоставив последнему предаваться наедине размышлениям о том, что же он выиграл и что проиграл, а также о различии между аристократом и плебеем.

Глава сорок седьмая Арамис узнает новости

Вернувшись к себе, Арамис увидел, что до рассвета осталось не более двух часов и этой ночью ему уже не заснуть. Он присел на жесткое монашеское ложе и глубоко задумался.

Из этого состояния его вывел первый луч солнца, проникший в келью сквозь узкое оконце, больше напоминавшее бойницу в стене крепости. Очнувшись, словно он действительно был погружен в сон, Арамис провел рукой по лицу, встал и направился в молельню, куда уже созывал братию монастырский звучный колокол. Вознеся утренние молитвы совместно с облаченными в грубые черные рясы братьями-миноритами, Арамис занялся делами земными. Он был одет точно так же, как и все, а лицо его было знакомо многим, поэтому присутствие его в монастыре не вызывало интереса.

К тому же Арамис являлся гостем преподобного Мерсенна, право которого оказывать гостеприимство заезжим путешественникам никто и не думал оспаривать в силу известных обстоятельств и характера научной деятельности знаменитого патера.

Итак, Арамис приступил к неотложным земным делам.

Сначала он переговорил с отцом Мерсенном. Результатов этого разговора явилось то, что некоторое время спустя из ворот монастыря вышел тот самый юный служка, которому уже случалось выполнять поручения Арамиса, и направился к набережной Сены. Там он переправился на другой берег реки и быстро зашагал по улицам просыпавшегося города.

Без всяких помех он дошел до особняка г-на де Кавуа. Постучавшись в двери, ведущие на половину для слуг, и переговорив со служанкой, он был впущен в дом. Можно думать, что миссия юного монаха увенчалась успехом, так как по прошествии четверти часа он вышел из дома и неторопливо пустился в обратный путь, наслаждаясь свободой и глазея по сторонам. На полпути его обогнала карета г-на де Кавуа с плотно задернутыми занавесками на окнах и запряженная четверкой лошадей.

К тому времени, когда посланец подходил к монастырю, он встретил эту карету снова. Она уже отъезжала от ворот, и путь ее лежал в парижское предместье Сен-Жак, где находился дом, откупленный и переоборудованный общиной под монастырь, куда она и переместилась в 1626 году из загородного Пор-Руаяля. Община состояла главным образом из благочестивых монахинь и управлялась строгой Анжеликой Арно. Именно сюда, заручившись рекомендательным письмом отца Мерсенна, сопровождал Арамис Анну Перье в карете г-жи де Кавуа. Понимая, что его разыскивают по всему Парижу, и не желая искушать судьбу, Арамис вспомнил о старой дружбе и решил попросить г-жу де Кавуа об одолжении. Карета была ему тотчас прислана.

Увидев знакомую карету, остановившуюся в указанном месте, Арамис обратился к девушке, уже готовой в дорогу, приглашая ее присоединиться к нему. Бледная и печальная, мадемуазель Перье оперлась на предложенную Арамисом руку, и они вместе не спеша, но и не мешкая, направились к карете, поджидавшей их. Арамис помог девушке сесть в карету, приказал кучеру отвезти их в обитель сестер Святого Причастия, после чего сел в карету сам. Кучер взмахнул кнутом, лошади тронули и копыта их застучали, увозя Анну Перье туда, где ей суждено было провести многие годы своей жизни.

— Мадемуазель Перье, — учтиво произнес Арамис. — Прошлой ночью вам пришлось покинуть дом. Это было вызвано необходимостью, поверьте. Мессир Бежар, надеюсь, все объяснил вам…

— Да-да… — отвечала девушка, но Арамис понимал, что вероятнее всего она даже не слушала его. — Да, сударь.

Но теперь отец остался там один.

— Ненадолго, уверяю вас, мадемуазель. Он скоро присоединится к вам. Ваш отец — решительный человек.

Анна Перье встрепенулась и с удивлением посмотрела на своего спутника.

— Отец? Нет, вы ошибаетесь, сударь. Он человек кроткий. Мне даже думать не хочется, что он теперь остался с этим страшным горбуном.

— Каким горбуном, сударыня? Тем самым, которого зовут Годо? Но ведь он предан вашему отцу как цепной пес, готов по первому знаку растерзать любого.

— Я думаю, его зовут иначе. А к отцу он относится как к любому другому, если дядя прикажет, он тотчас убьет его.

— Что вы сказали, сударыня? Вы не дочь Бежару, а племянница?!

— Да, сударь. И я не рада подобному родству.

— Но кто же в таком случае ваш отец? Вы говорите, он остался с горбуном, где? Я не видел Годо в доме на улице Медников…

— Моего отца зовут Антуан Перье, он искусный врач и астролог. Из-за своего врачебного искусства он и был вызван Бежаром в Париж. Мне непонятны ваши дела, но вы, верно, знаете, что ему удалось поступить лекарем к Марии Медичи и он очень дорожит своим местом в Люксембургском дворце. Но Бежара всегда больше интересовала алхимия, чем искусство врачевания людей. Он чувствует себя не слишком уверенно в своем новом качестве…

— Он сам так говорил? — перебил Арамис, слушавший девушку с нарастающим вниманием. Теперь он буквально ловил каждое ее слово.

— Не мне, а отцу. Потому он и настаивал, чтобы отец перебрался в Париж вслед за ним. Отец нужен ему, он постоянно обращается к нему за помощью, но скрывает это от всех. Если бы он узнал, что я вам все это рассказываю, он пришел бы в бешенство. Но я так устала от всего этого…

Я чувствую во всем атом что-то тайное, темное…

— Мадемуазель Перье, — неожиданно спросил Арамис. — Правда ли, что вы обладаете даром ясновидения?

Девушка устало наклонила голову:

— Да, сударь.

— Но в таком случае для вас нет ничего таимого или темного?

— Мне кажется, сударь, что способность слегка приоткрыть завесу будущего скорее проклятие, чем дар. И я всего лишь простая девушка. Многое из того, что я вижу впереди, недоступно моему пониманию.

— Я начинаю убеждаться в обратном, мадемуазель Перье. Ваша речь свидетельствует о ясном уме и чистом сердце, а эти качества, сами по себе редкие, еще реже сопутствуют друг другу.

Легкий румянец впервые проступил на лице Анны Перье, она слабо улыбнулась Арамису, но ничего не ответила.

— Итак, ваш дядя забрал вас с собой в Париж, а затем тайно пригласил сюда и своего брата. Они, верно, очень похожи друг на друга? — быстро спросил Арамис, испытующе взглянув на девушку. Впрочем, настороженный блеск в его глазах тут же исчез, так как Арамис снова убедился, что перед ним чистое и бесхитростное создание. Золотоволосая Анна Перье сильно отличалась от большинства людей, отличалась в лучшую сторону. «Неудивительно, что тебя считают сумасшедшей, бедное дитя», — прошептал Арамис.

И повторил свой вопрос.

— Для меня, сударь, разница огромна. Но посторонние люди с трудом отличат старшего брата от младшего, даже если они встанут рядом.

— Скажите, мадемуазель, а ваш отец — он верит своему брату?

— Я не пойму вас, сударь!

— Я хочу сказать — он поверил Бежару, когда тот объяснил, зачем просит его тайно приехать в Париж?

— Да, сударь. Чтобы он помогал ему справляться со своими обязанностями в Люксембургском дворце. А для чего же еще?! Знаете, сударь, Бежар очень честолюбивый человек, а кроме того, королева-мать хорошо ему платит.

Он убедил отца, что так будет лучше для всех нас.

Казалось, слова девушки несколько успокоили Арамиса.

— Вы ведь почувствовали бы, если бы вам и вашему отцу грозила опасность? — спросил он немного погодя.

Анна Перье неожиданно улыбнулась.

— А разве, сударь, вы тратите время просто, чтобы покатать меня в карете?

Арамис тоже не мог не улыбнуться ей в ответ.

— Вы тысячу раз правы, мадемуазель Перье! Конечно, нам всем угрожают разного рода опасности, но я собираюсь помочь вам избежать хотя бы некоторых из них.

— Я должна быть благодарна вам, сударь. И я хочу предостеречь вас!

Арамис вздрогнул:

— Предостеречь? От чего или от кого, мадемуазель Перье?

— Вы окружены тайными делами и людьми с недобрыми замыслами, словно паутиной. И если вы не будете осторожны, она опутает вас своими липкими нитями. Ваш ум занимают сразу много дел и целей… Вы помышляете против кардинала, и я ясно ощущаю, что вас ждет разочарование…

Вы любите одну даму, которая находится далеко от Парижа… — Голос девушки приобрел странный тон. Казалось, Анна Перье засыпает с открытыми глазами. — Но я вижу, что больше всего сейчас вы думаете о своем друге господине д'Артаньяне из Гаскони, который… который… Его, наверное, заключили в тюрьму… И я рада, что поиски магического снадобья еще не заслонили от вас подлинного… не заслонили от вас дружбы…

— Значит, эликсир — выдумка?! — тихо и отрывисто спросил Арамис, который понял, что девушка впала в транс.

— Не спрашивайте меня об этом! Нельзя! Об этом спрашивать нельзя…

— Удастся ли спасти д'Артаньяна? Любит ли еще меня… она? Когда я увижусь с ней?!

Девушка молчала, устремив неподвижный взгляд мимо Арамиса.

— Умоляю вас, ответьте мне, если можете!

— Да-да… Я же все время отвечаю вам… Я говорю с вами… И все время я вижу вас… Во дворце… Теперь на улицах большого города… Здесь много вельмож в черном бархате, еще больше монастырей и монахов… а простые люди живут беднее, чем во Франции… И рядом с вами я вижу ее… Это случится через год… или несколько больше… Но помните, дружба подчас сильнее любви! В ней нет… в ней нет себялюбия… И берегитесь! Всегда берегитесь паутины! Иначе она оплетет и погубит вас…

Анна Перье вздрогнула, словно ее внезапно и резко разбудили. Дыхание ее участилось, а лицо постепенно приняло естественный цвет. Арамис молчал. Девушка осторожно взглянула на него из-под ресниц и опустила голову. Больше в карете не было сказано ни слова.

Арамис думал о чем-то своем, а Анна Перье, казалось, успокоилась и задремала.

У заставы их задержали.

— Остановитесь! Кто такой?! — спросил немелодичный голос у возницы.

— Не видишь, что ли, чья карета, болван! — презрительно откликнулся тот.

— Проезжайте! — убавив спеси, разрешил гвардеец у заставы, узнав карету де Кавуа. — Пропустить!

Больше их не останавливал никто. Арамис благополучно доставил Анну Перье в Пор-Руаяль, где она была благосклонно принята настоятельницей Анжеликой Арно. Письмо отца Мерсенна послужило лучшей рекомендацией.

Глава сорок восьмая Ларец Генриха IV

Бежар проснулся, когда солнце уже поднялось над крышами домов и шпилями церквей так высоко, что могло видеть открывающуюся с этой высоты панораму города. Он отправился к Арамису. Ему сказали, что тот уехал в неизвестном направлении. Он захотел повидать Анну. Ему ответили, что девушку увез все тот же Арамис.

Бежар встревожился. Его предположения были довольно мрачного свойства, так как алхимик исходил из того, что Арамис после вчерашней сцены поступил так, как поступил бы Бежар, будучи Арамисом, то есть принял контрмеры. Он попытался поднять шум. Его отвели к преподобному Мерсенну.

Переговорив с патером, Бежар несколько успокоился.

Он понял, что Арамис действует в соответствии с собственными убеждениями. Он просто выполняет данное слово.

Анна Перье будет доставлена в Пор-Руаяль и окажется в безопасности.

Но тут ему в голову пришла другая мысль. Она испугала не меньше прежней. Что, если Анна проговорится и расскажет Арамису о «двойнике»? Бежар не слишком полагался на действенность своего запрета. «К тому же девушка видит в аббате д'Эрбле своего спасителя». И Бежар решил действовать.

«Кто же мог знать, что этот д'Эрбле так быстро выполняет обещания. Мы расстались незадолго до первых петухов. Когда же он спит?! Можно подумать, что этот человек из железа!» — бормотал Бежар, направляясь в Люксембургский дворец. Когда он достиг своей цели, утро уже сменилось днем, и Бежар был беспрепятственно пропущен стражей, хорошо знавшей его в лицо. Королева-мать уже справлялась о нем.

Бежар прошел в покои королевы, но, к его огорчению, Мария Медичи приняла его в обширной зале, где она имела обыкновение принимать своих гостей, а не в опочивальне, которая завладела всеми помыслами алхимика, с тех пор как Арамис указал ему путь к тайнику, скрывавшему ларец.

Бежару страстно хотелось думать, что ларец хранит в себе секрет «золотого эликсира», который он сумеет разгадать.

Королева плохо провела ночь и пожаловалась Бежару на бессонницу. Кроме того, ее донимали боли в суставах.

— Мадам, здоровье заключается в восприимчивости и влажности внутренних органов, — веско заметил Бежар, поглядывая на дверь в спальню королевы. Вам следует в изобилии пить воду; это универсальное растворяющее средство, оно растворяет все соли. Если замедляется кровообращение, вода его усилит…

— Но если кровообращение ускорилось?

— Вода его успокоит, мадам.

— Какая интересная теория! — воскликнула королева-мать, искренне удивленная сведениями, сообщенными ей Бежаром. — Но ведь это очень трудно выпить много чистой воды. Очень трудно и очень невкусно!

— Точнее — безвкусно, мадам, — поправил Бежар. — Чистая вода не имеет никакого вкуса. Чтобы сделать лекарство более приятным, я добавлю в напиток шалфея и вероники, а если вам все же не понравится — цветков гвоздики, розмарина или мака…

— Наверное, это будет очень приятно, — с улыбкой заметила королева-мать и вышла из комнаты, так как в этот момент доложили, что герцог д'Эпернон явился и ждет ее приказаний.

— Ах, узнаю герцога! Как я могу ему что-либо приказывать! — воскликнула Мария Медичи с легкой улыбкой. — Просить его оставаться моим другом — вот все, что я могу и хочу. Проводите герцога д'Эпернона в мой кабинет, я приму его там.

С этими словами королева-мать удалилась, а Бежар остался в одиночестве. Момент был исключительный.

В голове алхимика стремительно пронеслись все соображения, которые свидетельствовали в пользу того, что время настало. Королева-мать поглощена разговором с герцогом д'Эперноном. Поблизости никого нет. Если кому-либо из слуг вздумается прибираться в спальне, он услышит шаги и успеет вернуться в зал для гостей. Ключ при нем. Небеса помогают ему, подобный случай представится не скоро.

Бежар бросился в спальню королевы. Он без труда обнаружил дверь в молельню. Нажал на нее. Дверь не открылась. На лбу мгновенно выступила испарина. Бежар нажал посильнее. Дверь не поддавалась. Неужели это ловушка?!

Иезуиты способны на такое. Бежар навалился на дверь плечом. Напрасно! Борясь с удушливой волной страха, он лихорадочно озирался по сторонам, ища какой-нибудь предмет, чтобы взломать дверь. В панике он был готов сделать это, не задумываясь о последствиях. Какие последствия?!

К черту! Он и так вор! Хотя и не пойманный… Пока не пойманный. Неожиданно простенькая мысль посетила воспаленную голову лейб-медика Марии Медичи. Он протянул свою дрожащую руку. Осторожно, боясь поверить, потянул ручку на себя. Дверь легко пошла навстречу — она открывалась в другую сторону.

Бежар чуть не расхохотался. Он взошел к аналою и понял, что в полумраке, царившем в молельне, ему не разглядеть не только золоченых гвоздиков на стенах, но и самих кинжалов и прочего оружия, висевшего на этих гвоздиках.

В молельне не было окон, и весь свет проникал сюда через отворенную дверцу. «Болван, следовало взять свечу, где-то в заде я видел свечи», пронеслось в голове. Но надо было спешить, он и так сильно замешкался. Бежар помнил слова Арамиса о том, что механизм, приводящий в движение дверцы тайника, расположен на стене прямо за аналоем.

Ощупью он двинулся туда, протянув руки, как слепец. Он лихорадочно шарил по стене. Тянулись томительные мгновения. Наконец он задел висящий на гвоздике стилет, и тот упал на пол. Бежар ударил по стене раскрытой ладонью.

Шляпка гвоздика впилась в нее, но тут же подалась под нажимом и мягко вошла в стену. Кнопка сработала. Дверцы открылись с тихим шуршанием и поскрипыванием. Бежар, уже весь в холодном поту, извлек из кармана ключ… и чуть не разрыдался. Замочную скважину нечего было и надеяться увидеть. Он принялся водить маленьким ключиком по поверхности, за которой хранился вожделенный ларец, молясь, чтобы ключ не выпал из непослушной руки. Вырони Бежар ключ, он не сумел бы найти его в темноте. В этот момент из залы донесся голос королевы-матери. Бежар заметался.

Голоса приближались, с королевой был кто-то еще. Алхимик понял, что опоздал. Он успел лишь спуститься по ступеням и плотно притворить дверь в молельню. Все кругом погрузилось в кромешную тьму.

— Но где же мой лекарь? Я оставила его в зале, — донесся до него голос Марии Медичи, приглушенный плотно затворенной дверью молельни. — Кстати, Сюффрен, я хочу поговорить с вами о нем.

Бежару показалось, что удары его сердца слышны даже на улице.

— Я слушаю, ваше величество, — проговорил другой голос.

Бежар и так бы узнал характерный вкрадчивый тон духовника королевы.

— Сегодня наш милый Бежар показался мне рассеянным. И несколько странноватым. Еще более странными были его врачебные советы. Я приписала это нервам.

Я хочу спросить: он знает?

— Он знал, на что идет с самого начала. Мы только помогаем ему осуществить его заветное желание — избавить страну от тирана.

— Вы не поняли меня, Сюффрен. Я хочу знать, не догадывается ли Бежар о ваших планах относительно его будущего… Вернее, о том, что этого будущего… его лишат.

Если он узнает — все пропало. Он просто сбежит, и мы упустим такой удобный случай… А кардинал возьмет себе какого-нибудь скромника из Сорбонны.

Мы уже упоминали, что Мария Медичи была неглупа.

Но думала медленно. Неожиданно она переменилась в лице — ее осенила следующая мысль:

— А вернее того, он донесет на нас! Без сомнения, донесет, чтобы опередить и спасти свою шкуру. И представит все дело так, словно мы просто-напросто наняли его убить кардинала.

Сюффрен не спешил прервать этот поток итальянской экспрессии. Он хорошо знал характер Марии Медичи. Бежар в темной молельне замер от страха. Он понял, что погибнет, если его обнаружат.

— Но… — неуверенно произнесла королева-мать, дав волю своим чувствам и выговорившись, — но… кажется, он не знает, не так ли, Сюффрен?

— На этот счет вы можете быть спокойны, мадам. Он ничего не подозревает, — учтиво ответил иезуит.

— И мое имя…

— Ваше имя никоим образом не будет названо.

— Ни при каких обстоятельствах, Сюффрен. Слышите, ни при каких.

Иезуит поклонился.

— Все будет исполнено, ваше величество.

Мария Медичи понемногу успокаивалась. Она прошлась по комнате, подошла к окну. Злополучный алхимик, разумеется, не мог видеть этого, зато недостаток зрительной информации он успешно компенсировал, напрягая свой слух.

— У вас есть какие-то способы влиять на него? — спросила королева-мать уже совершенно спокойно.

— Скажем так: у нас есть способы сделать его сговорчивым.

Бежар злорадно усмехнулся в темноте молельни: «Глупец, ты думаешь управлять мной при помощи бедной полоумной девочки и клочка бумаги. Анну укроет д'Эрбле, а клочок ты не получишь, иезуит».

— Но тогда чего мы или, вернее, вы — чего вы ждете? — спросила Мария Медичи.

— Новостей с театра военных действий, мадам.

— У Гастона есть армия, но я слышала, маршал де Ла Форс — дельный военачальник. Нет, наше средство против кардинала надежнее. Не стоит медлить, святой отец.

— Вы правы, мадам. Итак, вы готовы расстаться со своим врачом?

— Раз это нужно для дела. К тому же Бежар испортился. Он велит мне пить противную воду и, не пить итальянских вин.

Королева-мать помолчала. Бежару показалось, что она направляется к дверце в молельню, и он похолодел от ужаса. Но флорентинка остановилась у зеркала.

— Под каким предлогом я должна отказать ему от места, Сюффрен? спросила она, поправляя волосы.

— Он отыщется сам собой, ваше величество.

Разговор был окончен. Мария Медичи больше не хотела обсуждать эту тему, а иезуит, очень тонко чувствовавший все оттенки настроения флорентинки, всем своим видом выразил готовность откланяться, как только королеве будет угодно его отпустить.

— Вы успокоили меня, святой отец. Надеюсь, мы увидимся вечером?

Когда иезуит удалился, наступил самый страшный момент. «Только бы ей не вздумалось заглянуть в молельню», — беззвучно шептал Бежар. Королева постояла еще немного у зеркала, отступила на два шага, еще раз поправила прическу.

— Веnоnе, — сказала она удовлетворенно. — Ты еще не угасла, Мария. Benissimo.[22] И, прищелкнув пальцами, флорентийка вышла прочь.

Несколько минут Бежар прислушивался. Он хотел удостовериться, что королева-мать покинула свои апартаменты.

Он не имел права рисковать. Они могут встретиться только в дворцовом коридоре, в противном случае флорентийка поймет все. Потом он вспомнил, что так и не открыл тайник.

Странная вещь — психология человека, отнюдь не храбреца, но решительного, способного на сильные чувства.

Избежав опасности, а вернее сказать, побывав на волосок от погибели, Бежар больше не чувствовал страха. Почти не чувствовал. Он хладнокровно, словно опытный грабитель, готовился вскрыть тайник. Бежар снова приоткрыл дверь, чтобы впустить в молельню хоть немного света. Вернулся к потайной нише в стене, вынул ключ, который сжимал в кармане мокрой похолодевшей рукой, и приступил к нашариванию замочной скважины. На этот раз ему удалось довести дело до конца.

Дрожащими руками Бежар вынул ларчик (он действительно оказался невелик), закрыл дверцы ниши, потянул на себя золоченый гвоздик, вернувшийся в прежнюю позицию… Он даже нашарил впотьмах упавший стилет королевы и водрузил его на прежнее место. После этого спрятал ларец и быстро ретировался из королевской спальни, не забыв плотно притворить дверь в молельню. Беспрепятственно миновав зал для приема гостей, он повернул в галерею, вышел в маленькую приемную и покинул покои королевы, провожаемый взглядом фрейлины и командира охраны. Они посмотрели ему вслед, но при этом не было произнесено ни звука.

— Теперь я знаю, кто ты такой, отец Сюффрен! — бормотал Бежар, торопливо шагая вон из дворца. — Вообще, я много знаю теперь, черт побери!

Он вышел из дворца и, двигаясь в северном направлении, добрался до реки, бормоча себе под нос угрозы в адрес иезуитов, королевы-матери, а заодно и кардинала. Он перешел на остров Сите по малому мосту и оказался в Еврейском квартале. Тут Бежар ненадолго остановился, чтобы украдкой взглянуть на ларец, которого еще так и не видел при свете дня. Казалось, это созерцание придало ему сил, и алхимик, подозрительно оглядевшись по сторонам и не заметив ничего такого, что могло бы оправдать эти подозрения, зашагал дальше.

Пересекая Сите в том же направлении, то есть с юго-запада на северо-восток, он вскоре оказался на площади Собора Парижской Богоматери со стороны его паперти, на которой было много нищих, просивших подаяние. Перебравшись на правую сторону Сены по каменному мосту Богоматери, Бежар оставил слева башни дворца римских правителей, позднее — меровингских и капетингских королей, известный как Дворец правосудия, и продолжил свой путь в северную часть города.

Неожиданно он остановился как вкопанный. Новая комбинация возникла в его голове, начиненной знаниями и ненавистью к окружающему миру.

— Я не стану ссориться с Орденом, — злорадно улыбнулся Бежар. — Я перессорю их друг с другом.

После этого его походка стала энергичней, шаг шире, и больше он уже не делал остановок, пока не добрался до улицы Шап, теперь улицы Дешаржер, где и вошел в один из домов, описывать который мы не станем, так как он решительно ничем не выделялся среди других таких же домов, которыми в те дни была застроена эта улица.

Глава сорок девятая Два брата

— Анри, почему твой слуга упорно не соглашается выпустить меня подышать воздухом? — такими словами встретил Бежара месье Перье. — И потом, где, скажи Бога ради, ты пропадал? Тебя так долго не было. Как девочка? Здорова?

— Все в порядке, что ей может сделаться, — проворчал Бежар, отпуская жестом горбуна, отворившего ему дверь. — Ас прогулками тебе придется подождать. Моя репутация пока не столь прочна, чтобы поставить все на карту из-за твоих капризов.

Бежар собирался выйти из комнаты, ему не терпелось остаться наедине со своей добычей, но Перье остановил его в дверях.

— Послушай, Анри, я давно хотел поговорить с тобой.

Так дальше продолжаться не может.

Бежар раздраженно обернулся.

— Я ведь говорил тебе, что скоро все переменится. Где твоя хваленая добродетель и христианская мораль? Не ты ли все уши прожужжал мне поучениями о том, как надо жить! Что скажут, если увидят тебя входящим в дом или выходящим из него, в то время как все знают, что придворный медик королевы-матери живет при ней в Люксембургском дворце?

— Скажут, что придворный медик королевы-матери зашел навестить кого-то из своих знакомых на улице Шап, я думаю, — примирительно сказал Перье. Пойми, Анри, это не каприз… Я плохо себя чувствую без прогулок на свежем воздухе. Мне тяжко сидеть в этих ветхих стенах и видеть изо дня в день одно-единственное человеческое лицо — лицо твоего зловещего Годо, если только его можно считать человеческим…

— Годо — надежный слуга, я уверен в нем, как в самом себе, и не трогай его, Антуан. Что касается остального, то ты несешь вздор. Какие, к черту, знакомые у придворного медика в этих трущобах?! Сам же говоришь, стены ветхие, сидеть в них противно. Но ведь мне приходится содержать тебя с дочкой, сами вы не в состоянии заработать и одного су. Поэтому, пока что придется пожить скромно. Мне надо крепко усесться на выгодном месте. Тогда я смогу накопить денег и мы, точнее, вы с Анной сможете перебраться в приличный квартал. А теперь давай прекратим этот разговор, я устал!

— Я понимаю… Конечно-конечно, — заторопился старик. — Только одно пока ты не ушел… А то ты снова уйдешь на неделю, а то и больше… Я хотел сказать, что мне вдвойне тяжело все время оставаться тут без Анны.

Если бы я мог видеть ее и знать, что она здорова и с ней все в порядке, мне было бы гораздо легче. Ты ведь знаешь, я уже немолод и живу ею, не будь Анны — что привязывало бы меня к этой жизни, ничего…

«Погоди, правдолюбец, — мелькнуло в голове у Бежара. — Тебе представится случай расстаться с жизнью. По крайней мере, от тебя будет польза».

— Разреши ей перебраться сюда, — продолжал Перье. — Или хотя бы позволь ей изредка навещать меня.

— Ты, верно, совсем рехнулся, любезный братец. Все знают, что я прибыл в Париж с дочерью. Уж не думаешь ли ты, что я допущу, чтобы в один прекрасный день она исчезла, дав пищу всяким кривотолкам, до которых так охочи все эти придворные болтуны… Или позволю ей одной бродить по Парижу… Если мне неудобно появляться в этих местах, то девушке и вовсе не пристало!

— Дай ей провожатого.

— У меня нет второго слуги. Своего я отдал тебе…

— Но, Анри, по правде говоря, этот мрачный человек больше напоминает не слугу, а тюремщика. Скажи правду, зачем ты держишь меня взаперти?!

— Я же тебе сто раз объяснял! Ты знаешь, что, когда я был в Италии, я завязал там некоторые знакомства, хотя я человек необщительный, как, впрочем, и ты. Знакомства чисто профессиональные. Волею судьбы, один из врачей, с которым я свел знакомство в Венеции, доктор Рудольфи, знал тебя по Клермон-Феррану. Он одно время пользовал какого-то господина по имени Жан Гитон, которого Ришелье сослал в этот город. Этот Рудольфи принял меня за тебя, а я не стал его особенно разубеждать, так как он считал тебя весьма искусным медиком и сразу рекомендовал меня нескольким состоятельным пациентам. Я тоже не профан, и мне удалось соответствовать твоей, братец, репутации. Этот Рудольфи знал, что у меня, вернее, у тебя были какие-то неприятности с местной инквизицией… Знаешь, ничто не распространяется так быстро, как лесной пожар и слухи! У меня сложилось впечатление, что этот итальянец не друг нашему кардиналу, чтобы не сказать больше. Зато он хорошо знал флорентийку, что доводится матерью нашему нынешнему королю. Зная о моих финансовых затруднениях, он обещал похлопотать за меня перед королевой-матерью. Свое обещание он сдержал, хотя, говоря по правде, я тоже кое-чем ему отплатил, и он мне тоже обязан…

Конечно, я мог бы отправить в Париж тебя, но, и это я тоже говорил тебе сотню раз, ты совершенно неприспособленный человек. При дворе всегда найдутся враги и злопыхатели, готовые оклеветать тебя в глазах властительницы. Тебя попросту бы съели, любезный братец.

Ты не продержался бы в Люксембургском дворце и пары недель. Что там! Недели бы не прошло, как тебе пришлось бы гадать по звездам прохожим вместе с шарлатанами с Нового Моста.

— Что правда, то правда, — тихо согласился Перье. — Царедворца из меня не получилось бы. Но лечить людей я умею.

— Вот поэтому-то я и попросил тебя приехать в Париж следом за нами. Мы же не могли ехать втроем. Никто не должен знать, а тем более видеть двух Антуанов Перье рядом друг с другом.

Антуан Перье устало вздохнул и опустил голову.

— Ты все правильно говоришь. И когда я тебя слушаю — выходит, будто ты всегда прав. И глупо возражать… Но сердцем я чувствую, что все идет как-то не так…

— Как «не так»?! — резко спросил Бежар.

— Не так, как надо… и… не так, как ты говоришь, прости меня и не обижайся за эти слова. С тех пор как ты увлекся поисками «эликсира», занялся черной магией… ты очень сильно переменился, Анри. И переменился не в лучшую сторону.

— Только не надо снова читать мне проповедь! — повысил голос Бежар, злобно взглянув на старшего брата.

— И все-таки ты должен понять, что я говорю так, быть может, резко, желая тебе добра. Мы с тобой братья, хотя отцы у нас разные, но мать — одна. Мне отнюдь не безразлична твоя судьба…

— Вот именно! — приходя во все большее раздражение подхватил Бежар. Было ясно, что затронутая Антуаном Перье тема — его больное место. — Вот именно — у нас разные отцы. И мне с детства этим тыкали в нос. И ты тоже! Еще бы! Ты можешь гордиться своим происхождением; предок — почтенный человек и все такое… А мой отец — негодяй, нашедший конец на Гревской площади, так, что ли?

— Как ты можешь так говорить?! — вскричал Перье. — Ты просто приводишь меня в отчаяние. Ты глух и слеп. Злость ослепила тебя! Вспомни, что я говорил тебе, вспомни, что я предупреждал тебя…

— Если ты имеешь в виду небылицы, которые плетет моя дорогая племянница, то можешь не трудиться, я знаю их наизусть. И не верю им ни на вот столько! — И Бежар презрительно щелкнул пальцами.

— Ох, Анри! Анна редко ошибается. Вся надежда на то, что ты родная кровь, а близким людям она не может предсказывать будущее.

— Я тебя уже несколько раз предупреждал: лучше не заговаривай со мной о своей полуспятившей дочке. Она мне и так порядочно надоела! — вскричал Бежар, плохо управляя собой.

Перье выпрямился.

— Тогда, сделай милость, отпусти-ка ее со мной из Парижа. Мы не будем висеть на твоей шее, как ты сам говоришь.

— И отпустил бы! Да не хочу, чтобы вы подохли с голоду!

— Поверь, Анри, что как-нибудь мы сумеем прокормиться.

— Это ты сейчас такой храбрый, любезный братец Антуан. Но не пройдет и месяца, как полицейский комиссар сообщит мне, что задержаны два оборванца, которые называют себя моими родственниками. И мне снова придется взять вас к себе на иждивение.

— Этого не случится.

Бежар внимательно посмотрел на старшего брата. Перье твердо выдержал его взгляд.

— Я бы отпустил девочку к тебе, если бы…

— Если бы — что?!

— Если бы ты написал расписку.

— Давай перо и диктуй! Что мне писать?!

— Напиши, что не будешь предъявлять мне никаких претензий, если тебе придется туго. И про Анну — тоже.

— Что написать про Анну?

— Что ты будешь сам заботиться о ней и не станешь приставать к лейб-медику королевы-матери с тем, чтобы он позаботился о дорогой племяннице.

Перье только головой покачал. После этого он взял перо и собрался писать, но младший брат остановил его.

— Постой, я сейчас принесу тебе хорошую бумагу, она плотнее, чем эта и долго не желтеет.

Перье пожал плечами.

— Бедняга, Анри, — проговорил он с тяжелым вздохом.

Между тем Бежар выбежал в коридор и спустился по лестнице в темный чулан, где беспорядочно были навалены какие-то ящики.

— Хорошо хоть, что кое-какие нужные вещицы у меня хватило ума оставить здесь, — пробормотал он под нос, роясь в привезенных из Нанси пожитках. Все-таки придется сходить на улицу Медников! Нельзя упускать такой случай. Только сначала ты собственноручно подпишешь свой приговор, дорогой братец. Зато поможешь мне!

Наконец он, видимо, нашел то, что искал, и, уже не спеша возвратился к ожидавшему его Антуану Перье.

— Вот тебе бумага. Сделай копию на всякий случай.

Антуан Перье взял перо, обмакнул его в чернила и написал на принесенном Бежаром листе бумаги несколько строк.

— Подпишись поразборчивее, — сказал Бежар, глядя на брата.

— Ты что смотришь на меня так странно? — спросил Перье, покончив с занятием, которое, очевидно, его тяготило.

— Нет, — медленно сказал Бежар. — Нет, ничего.

Он принял из рук старшего брата два листа бумаги, внимательно прочитал их, сверяя один с другим.

— Когда ты отпустишь Анну ко мне?

— Скоро. Потерпи немного. И не вздумай покуда высовывать нос наружу. Не хватало только испортить все дело в последний момент.

— Но ведь у тебя теперь есть моя расписка.

— Ах, братец Антуан! Ты неисправим. Я всегда считал тебя слегка бестолковым, если дело касалось житейских вопросов, но не предполагал, что до такой степени. Ты что же, хочешь растрезвонить повсюду, что тот Перье, который служит врачом в Люксембургском дворце, вовсе не Перье, а самозванец Бежар.

— Ох, от всех твоих расчетов и уловок у меня голова идет кругом. Хорошо, я буду хранить нашу тайну, как и прежде. Но прошу тебя, не заставляй ждать слишком долго. Поскорее отпусти Анну, и мы с ней уедем из Парижа в тот же день…

— Ты хочешь сказать «в ту же ночь»! Не забывай, вас не должны видеть!

— Да-да, конечно! — согласился Перье. — Но прошу тебя об одном. Анри, будь осторожен. Звезды говорили и говорят, что конец года и всю зиму тебе надо быть крайне осторожным. Тебе грозит опасность со всех сторон.

— Позволь и мне тебя попросить об одной вещи. Не суй нос в мои дела, сиди тихо, слушайся Годо, и тогда ты скоро сможешь забрать свою помешанную доченьку и уехать отсюда далеко-далеко…

Произнеся последнюю фразу, которая, если принять во внимание свойства натуры Бежара, в последних главах раскрытые достаточно полно, приобрела в его устах смысл далеко не такой безобидный, каким он мог показаться Антуану Перье, а скорее — зловещий; произнеся ее, алхимик молча кивнул старшему брату, аккуратно сложил оба листа бумаги и вышел вон. Бежар кликнул горбуна, который не замедлил явиться на зов, и спустился в чулан, где пробыл довольно долго, оставив Годо снаружи — следить, чтобы ему не помешали. Закончив свои таинственные занятия в чулане, алхимик прошел в комнату, где его ждал обед.

Подкрепив свои силы, Бежар дал время своему слуге-сообщнику убрать со стола и, не скрывая более своего торжества, произнес:

— Дело сдвинулось с мертвой точки, Годо.

Горбун закивал головой и промычал нечто одобрительное.

— Подожди еще немного, мой верный Годо, и я освобожу тебя от этого святоши в латаной одежонке. Скоро все переменится. А пока отправляйся в Люксембургский дворец и спроси там господина Сюффрена. Ты передашь ему вот эту бумагу и, поклонившись, уйдешь. Если отцу Сюффрену вздумается приставать к тебе с расспросами, не стесняйся показать, что ты не можешь говорить. Будет даже лучше, если он поскорее поймет, что ты не прикидываешься. Тогда он сообразит, что даже под пыткой из тебя нельзя выудить ни словечка. Не бойся, не бойся! — прибавил он, уловив тревожный вопрос в глазах горбуна. Поручение неопасное. Я просто так сказал… К слову. Только вручишь бумагу, сразу же уходи. Да смотри, чтобы он не приказал проследить за тобой. Возвращаясь, будь настороже. Если увидишь, что за тобой кто-то следит, убей этого человека.

Годо ушел. Оставшись один в комнате, Бежар достал ларец и попытался открыть его тем же ключом, который получил от Арамиса.

— Проклятие! — воскликнул Бежар через некоторое время. — Должен быть еще один ключ!

Он еще долго вертел ларец в руках и колдовал над замком, но наконец убедился в полной тщетности своих попыток открыть его. «Ничего, — сказал себе Бежар. В конце концов его можно распилить или взломать». И он, предварительно заперев входную дверь на ключ, чтобы Антуану Перье не вздумалось покинуть дом, отправился вздремнуть.

Между тем Годо благополучно добрался до Люксембургского дворца, где попросил стражников вызвать отца Сюффрена. Так как природа обошлась с ним весьма немилостиво, снабдив злополучного слугу мэтра Бежара горбом, а кроме того, еще и лишив дара членораздельной речи, он предусмотрительно написал на листе бумаги имя отца Сюффрена, каковой лист и вручил стражнику, оставшись дожидаться у главного входа во дворец. Получив столь странный вызов, иезуит поспешил выйти к дворцовым воротам. Горбун подковылял к нему и с низким поклоном вручил лист, переданный ему хозяином. Мычание посланца в ответ на вопросы быстро убедило духовника Марии Медичи в бесплодности попыток узнать больше. Тогда он развернул сложенный лист и прочел содержание послания. Это была та самая расписка, которую Арамис должен был потребовать от Бежара, принимаемого всеми за Антуана Перье. Арамис должен был сделать это, но не сделал. Однако сейчас иезуит Сюффрен держал в руках несомненно ту самую бумагу, которую хотел получить. Размашистая подпись «Антуан Перье» также свидетельствовала о том, что именно в обмен на этот документ следовало передать лейб-медику ключ от тайника.

Когда Сюффрен, удовлетворенный текстом расписки, в котором упоминались только имена отца и дочери Перье, поднял глаза, горбатого посланца и след простыл. Иезуит поглядел по сторонам. Никого! После чего отцу Сюффрену оставалось лишь получше спрятать бумагу с подписью Антуана Перье и возвратиться во дворец. Иезуит был совершенно уверен, что мрачноватый курьер был послан Арамисом, который успешно справился со своей частью сложного и опасного задания, возложенного на них Орденом, и, преследуемый агентами кардинала, был вынужден скрыться в тихой обители миноритов. Более того, Сюффрен отметил про себя, что лучшего посланца Арамису было трудно выбрать. Немой горбун не мог выдать никого даже при желании, а расписка свидетельствовала только против Перье, изобличая его в краже драгоценного ларца королевы-матери. Таким образом, иезуит не только не заподозрил в горбуне посланца Бежара, но нисколько не усомнился в том, что все идет по плану, не догадываясь об истинном положении вещей.

Каким образом стало возможным то, что случилось?

Откуда Бежар получил необходимый документ? Ответ столь же прост, сколь и удручающ. Из рук самого Антуана Перье.

Черная натура рождает черные мысли; так и алхимик Бежар, требуя от старшего брата, которого он воспринимал как живой укор всей своей жизни, подпись на листе специально принесенной бумаги, имел в виду свой дьявольский план. Получив бумагу, где старший брат отказывался от всяческих отношений с младшим, занимавшим доходную должность при дворе Марии Медичи, Бежар спустился в чулан, где применил свои познания в практической алхимии, обработав бумагу соответствующими реактивами так, что строки, начертанные рукой Антуана Перье, исчезли без следа. Осталась лишь его собственноручная подпись. Затем Бежар переписал бумагу заново. Второй лист Бежар пока оставил у себя.

Глава пятидесятая Марен Мерсенн — генеральный секретарь ученой Европы

Первым пришел в себя Портос.

— Вот так аббат! — восторженно проревел он, заключая Арамиса в свои объятия.

Атос встревожился. Ему показалось, что Арамис перестал дышать. Так оно и было в действительности, но их дальновидный друг, увидев, что Портос распростер могучие длани, успел принять меры. Он поступил соответственно своему положению и сану, вознеся горячие молитвы всем святым угодникам… и уцелел.

— Хороши же вы, Портос, нечего сказать, — проговорил он, отдышавшись. Я спасаю вас от гибели, и в благодарность за это вы пытаетесь меня задушить!

— Дорогой Арамис! Вы явились перед нами в последний момент словно ангел-хранитель! — воскликнул Атос. — Как вам это удалось, друг мой?!

— Да-да, расскажите нам! — подхватил Портос. — И где, черт меня побери, вам удалось раздобыть карету де Кавуа?!

Последний вопрос, казалось, не обрадовал Арамиса, и он счел за лучшее сделать вид, что не слышал его.

— Все очень просто. Я уже упоминал о том, что некоторые люди из окружения герцога Орлеанского незаслуженно дарят меня своим расположением и доверием. Так как я не смог оправдать его в полной мере, вызвав интерес его высокопреосвященства, в чем вы и сами убедились на улице Бриземиш, я был вынужден искать убежища в каком-нибудь укромном месте, чтобы переждать там, покуда страсти не утихнут. Вы получили мою записку?

— Ее принес, нам Гримо.

— Молодчина, Гримо. Кстати, где он?

— На запятках кареты, — ответил Атос. — Вы можете не беспокоиться о нем и продолжать.

— Ну, что же. Я продолжу, если вам интересно.

— Еще бы не интересно! Мы ловим каждое слово, можете не сомневаться! вставил Портос.

— Извольте. Я прибегнул к помощи отца Мерсенна, который живет в миноритском монастыре и куда, кстати говоря, мы и направляемся, так как ваше положение, по-видимому, теперь мало отличается от моего. Но никто не должен знать о том, куда мы поедем. Нет ли за нами погони?

— К счастью, нет. У них нет лошадей.

— Тем лучше. На чем я остановился?

— Вы воспользовались помощью преподобного Мерсенна…

— Да, конечно! Это удивительный человек, друзья мои, и вы очень скоро сами сможете в этом убедиться…

— Неужели способности этого патера простираются столь далеко, что он сумел предоставить вам карету капитана гвардии Ришелье, чтобы вы могли разъезжать в ней по Парижу, выполняя тот самый «христианский долг», о котором упоминаете в записке?

Краска, проступившая на щеках Арамиса, убедила друзей, что способности отца Мерсенна все же ограничены и карета появилась благодаря другому лицу.

— Дело в том, что я невольно мог навлечь гнев кардинала и на других людей, которые в той или иной степени доверились мне… И я решил, что прежде должен попытаться помочь им избежать этого гнева…

— Удалось ли вам осуществить свое намерение?

— Полагаю, что да.

— Каким же образом? — спросил Портос, подмигивая Атосу.

— Это длинная история.

— Но не хотите же вы сказать, любезный Арамис, что нам не суждено узнать ее! Нет, вы не поступите с нами так жестоко. Мы с графом просто теряемся в догадках! — возопил Портос.

— Говорите за себя, Портос, — пожал плечами Атос.

Он удивительно быстро пришел в свое обычное, чуть меланхолическое состояние. Портос же никак не мог забыть о недавней горячке боя и находился в приподнятом настроении.

Фортуна только что явила им свой благосклонный лик, и это радовало.

— Если Арамису почему-либо нежелательно подробно рассказывать о тех обстоятельствах, которые привели его к нам на выручку, я никоим образом не считаю себя вправе настаивать.

— Ах, нет же! — с оттенком легкой досады воскликнул Арамис. — Вы, право же, неверно все истолковываете. Просто нужно было устроить в монастырь племянницу одного…

— Богослова! — в полном восторге закричал Портос. — Я выиграл!

— Портос, вы испугаете лошадей. Смотрите, они чуть не понесли.

— Черт возьми, что за болван этот кучер. Необходимо, чтобы Гримо забрал у него вожжи! Атос, вы слышите — наш аббат провожал в монастырь племянницу богослова!

Что я вам говорил?!

— Не богослова, а алхимика, если быть точным, — поправил его Арамис, не зная хорошенько, что ему делать: нахмурить брови или расхохотаться. — Однако я не совсем понимаю…

— Это не имеет значения. Атос, за вами дюжина бутылок и двадцать пистолей.

— Остановитесь, Портос, — сказал Арамис, которому хотелось поскорее переменить тему. — Помните бедняжку Кэтти, которую преследовала миледи?

— И д'Артаньян попросил вас помочь спрятать ее так, чтобы миледи не смогла до нее добраться? Еще бы! Отлично помню ее хорошенькое личико.

— Так вот сейчас речь шла о точно такой же ситуации.

Только вместо миледи в роли преследователя — сам кардинал.

— Ого! Это пострашнее… Впрочем, не уверен. И это все?

— Разумеется. А вы что подумали?

— Вот видите, Портос. Пистоли мои, — серьезным тоном произнес Атос.

— Подождите, любезный друг. Давайте дадим Арамису закончить свой рассказ.

— Наконец-то… — И Арамис коротко поведал друзьям о том, как он доставил Анну Перье в Пор-Руаяль, где, благодаря поручительству преподобного Мерсенна, ей был оказан теплый прием. Затем Арамис перешел к описанию обратного пути, рассказал о том, как, проезжая неподалеку от дома маркизы де Рамбулье, заметил из окна кареты зарево пожара и приказал кучеру повернуть на улицу Святого Фомы, опасаясь, что у маркизы случилось несчастье; как увидел Атоса и Портоса, преследуемых целой толпой стражников и гвардейцев, то есть все то, что и так известно читателю.

— А теперь, если вы не против, давайте отпустим кучера, а сами выйдем из кареты и дойдем до нашего убежища пешком; я хочу, чтобы никто не знал, где оно находится, — сказал Арамис в заключение.

— Да здравствует предусмотрительность! — воскликнул Портос.

Вместе с Гримо они проводили взглядом удаляющуюся карету, которая, быть может, спасла сегодня жизнь им всем.

— Ведите нас, дорогой аббат, — предложили Атос с Портосом. — Но все же разрешите эту загадку: каким образом вы подчинили себе кучера господина де Кавуа?!

— Не господина, а госпожи…

Атос и Портос понимающе переглянулись.

— Так значит… — громогласно начал Портос, готовясь отпустить одну из своих неуклюжих шуток, но Арамис прервал его самым решительным тоном:

— Давайте больше не будем обсуждать эту тему.

— В самом деле, — поддержал его Атос. — Тем более что если у нас и есть некоторые основания для радости по случаю нашего избавления от гибели, то им сопутствует и повод для скорби — мы не уберегли беднягу Планше.

— Планше погиб?! — воскликнул Арамис.

— Увы, ничего не сделав для хозяина, мы допустили вдобавок гибель слуги, — мрачно сказал Атос. — И виноват в этом я.

— Полно, Атос! Что вы такое говорите?! Кто мог знать, что обстоятельства сложатся именно так и не иначе! — вскричал Портос. — С тем же успехом пуля могла уложить любого из нас. Вспомните, сколько солдат навалилось на Гримо!

— И все же, — повторил Атос. — На сердце у меня тяжесть, Планше долго будет являться мне во сне.

— Упокой Господи его душу, — глухо проговорил Арамис. — Он верой и правдой служил нашему другу д'Артаньяну. Я закажу молебен и сам помолюсь о нем…

— Аминь, — заключил Портос.

Тем временем они подошли к незаметной калитке в монастырской ограде и были без долгих отлагательств впущены привратником, узнавшим голос Арамиса. Последний провел их к знакомой келье.

— Позвольте мне представить вам графа де Ла Фер и господина дю Баллона — моих лучших друзей, — сказал Арамис, представляя гостей отцу Мерсенну. — Их привело в Париж то же дело, что и меня.

— Рад познакомиться, господа, — отвечал ученый патер, устремив проницательный взгляд на друзей. Его живые, умные глаза остановились на чуть усталом, но благородном и открытом, как обычно, лице Атоса; затем он перевел взор на Портоса. Встретившись глазами с Атосом, Мерсенн слегка наклонил голову, приветствуя графа как равного; изучив Портоса, слегка улыбнулся — не насмешливо, но добродушно.

— Дружба — святое чувство, рисковать собой ради друга — благородный поступок, — снова кивнул отец Мерсенн, видимо, вполне удовлетворенный впечатлениями. — Полагаю, мне снова следует переговорить с отцом настоятелем? Я представлю вас как дворян, прибывших издалека специально для того, чтобы принять участие в научном кружке, который мы собираем время от времени в этих скромных стенах…

Преподобный Мерсенн не стал тратить время на выслушивание благодарностей и, прекрасно понимая, что прибывшие с Арамисом дворяне в запыленных ботфортах и одежде, свидетельствовавшей о том, что ее хозяева были участниками смертельной схватки, сразу же отправился к настоятелю монастыря, и очень скоро Атос и Портос получили в свое распоряжение келью, где им предстояло провести наступившую ночь, а возможно, и многие последующие.

— По крайней мере, в одном мне не придется покривить душой, когда госпожа дю Валлон станет расспрашивать меня о поездке «в Ватикан». Если она спросит меня, пришлось ли мне побывать в монастыре, я скажу ей в ответ, что не только бывал, но даже ночевал там…

-..и это примерно то же самое, что спать на столе или в гробу, по примеру тех старцев с седыми бородами, о которых сказано в Писании, — заявил Портос утром следующего дня.

— От вас ли я это слышу, Портос. — заметил непритязательный Атос, равно невозмутимый как в спартанской обстановке, так и в роскоши. — Нам ли, привыкшим к походам и бивуакам, жаловаться на неудобства, друг мой!

— Я и не жалуюсь, — проворчал Портос, поднимаясь со своего жесткого ложа. — Но на бивуаке, по крайней мере, некуда падать, так как ты спишь уже на земле.

Умывшись студеной колодезной водой, друзья отправились на поиски Арамиса. Колокольный перезвон, разносившийся по всем закоулкам монастыря, возвестил о том, что братия встала на утреннюю молитву.

— Пока наш друг занят, я хочу вернуть вам долг, — сказал Атос.

Он порылся в кармане и вынул горсть монет. Пересчитав их, граф убедился в том, что у него лишь девятнадцать пистолей. Он вручил монеты Портосу со словами:

— Это все, чем я располагаю в настоящий момент. Дюжина бутылок за мной, вино осталось на улице Феру. Можно послать за ним Гримо, который ночует в каморке сторожа, но, учитывая то, где мы находимся, мне это представляется несвоевременным.

Всю вышеприведенную фразу Атос произнес с присущим ему невозмутимым видом, не обращая внимания на изумление товарища.

— Но я вовсе не собирался… — начал было Портос, уразумев ситуацию.

— Возьмите эти пистоли, Портос, — мягко, но решительно проговорил Атос.

— Помилосердствуйте, любезный Атос! Ведь это все ваши деньги! вскричал великан. — И неужели вы думаете, что я…

— Не будем пререкаться. Мы заключили пари, и вы выиграли его. Уж не вообразили ли вы, что я могу забыть о своем долге? Относительно же моего существования, — похоже, у отцов-миноритов найдется кувшин воды и кусок хлеба, впридачу к каким-нибудь овощам, чтобы мы могли поддерживать свои бренные тела, а за постой с нас как будто плату требовать не собираются.

Тон графа де Ла Фер свидетельствовал о его непреклонной решимости. Портос, зная характер своего друга, понял, что сопротивление бесполезно, и пистоли перекочевали к нему. Лишь после этого к Атосу вернулось хорошее расположение духа.

— Эти звуки настраивают меня на возвышенный лад, — заметил он. Давайте поднимемся на колокольню.

Однако Атос не успел осуществить свое намерение, так как к ним направлялся Арамис.

— Пойдемте, — поторопил он. — Вы увидите кое-что весьма интересное и поучительное.

Друзья последовали за Арамисом и вскоре очутились в уже знакомой им келье преподобного Мерсенна. На этот раз самого хозяина здесь не было, но зато присутствовало немало шевалье, самого различного возраста и вполне мирского обличия. Они сидели на узком топчане, служившем кроватью отцу Мерсенну, и расставленных вдоль стен стульях и скамьях, а некоторые, в ожидании появления самого патера, прохаживались взад-вперед, беседуя друг с другом.

— А еще говорят, что братья-минориты живут затворниками, — заметил Портос.

— Тс-с! Это ученые. Они собираются сюда со всей Франции, а некоторые даже приезжают из-за границы.

Именно отцу Мерсенну вы, друзья, обязаны своим появлением здесь. Если бы не собрания научного кружка, настоятель не пустил бы нас дальше монастырских ворот.

— Понятно, — сказал Портос. — В таком случае я благодарен преподобному Мерсенну, что он проявил такую редкую предусмотрительность и занялся естественными науками, предвидя, что в один прекрасный день кардинал засадит д'Артаньяна в тюрьму, а мы, явившись ему на выручку, сами попадем на прицел к его высокопреосвященству. Где бы мы нашли пристанище во всем Париже, если бы не было научного кружка Марена Мерсенна?

В этот момент среди собравшихся произошло какое-то движение. Обернувшись, наша троица увидела, что все смотрят в одну сторону, а следовательно, в дверях появился хозяин кельи — председатель собрания ученых мужей францисканский монах Марен Мерсенн.

Глава пятьдесят первая Гороскоп Ришелье

Кардинал отбросил перо. Он писал сам, отослав секретарей. Покончив с этим занятием, его высокопреосвященство откинулся на спинку кресла. Сегодня он чувствовал себя превосходно. Подагра, поджавши хвост, убралась куда-то, словно ее не было и в помине. Рыжая пушистая кошка, любимица кардинала, уютно мурлыча, устроилась на коленях и жмурила свои зеленые глаза, когда Ришелье тихонько почесывал ее за ухом.

Первый министр короля Франции не доверял магам, колдунам и гадателям, но признавал за небесными светилами некоторое право влиять на дела человеческие. Как и большинство влиятельных людей своего времени, он заказал свой гороскоп одному из лучших астрологов Франции. Впрочем, получив его, кардинал лишь бегло просмотрел убористый почерк господина Морена, звездочета, рекомендованного ему для столь ответственного дела, и отложил до лучшей поры, ему было некогда тратить время на подобные материи.

Однако развитие событий в государстве и за его пределами, а также ухудшившееся состояние здоровья, предсказанные в гороскопе, заставили кардинала обратить самое пристальное внимание на труд г-на Морена. Он внимательно перечел его, сопоставил написанное с несколькими свершившимися фактами, которых не мог предвидеть астролог, составляя гороскоп задолго до этих событий, и пришел к выводу, что г-н Морен и его наука заслуживают доверия.

Вот и сегодня его высокопреосвященство заглянул в этот любопытный документ и вновь убедился, что звезды обещают ему крупные неприятности в самое ближайшее время.

Гороскоп предвещал военное поражение и предупреждал об опасности, грозившей от ученого человека из близкого окружения. Первое заставило кардинала отказаться от мысли об участии в походе против мятежной знати, предводительствуемой герцогом Орлеанским и Монморанси; второе привело к возросшей подозрительности министра по отношению к своим приближенным. Однако, как ни старался Ришелье угадать, кого ему следует опасаться, решение не приходило.

Заговоры и покушения на жизнь кардинала были для его высокопреосвященства делом привычным, но они угрожали ему со стороны врагов явных; тайных же кардинал научился быстро выявлять с помощью хорошо налаженного сыска, переводя их, таким образом, в первую категорию и поступая с ними соответственно. Но среди лиц, пользовавшихся его доверием, а таких насчитывалось немного, по мнению кардинала, врагов быть не могло. И это тревожило.

«Или господин Морен в этот раз ошибается, или я чего-то не замечаю», повторял кардинал, в сотый раз задавая себе все тот же проклятый вопрос. Но ответа не было.

Позади послышался легкий шорох. Ришелье непроизвольно вздрогнул и обернулся: это был отец Жозеф, подошедший, как обычно, почти без звука.

— Прошу прощения, ваше высокопреосвященство. Получены важные новости.

— Я вас слушаю, Жозеф.

— Они касаются лейб-медика Перье из Люксембургского дворца.

— Каковы же новости?

— Господин де Рошфор организовал за ним постоянное наблюдение и выяснил, что он живет на улице Шап, недалеко от Гробницы Невинно Убиенных. За ним проследили, от самого дворца, откуда он вышел, пряча какую-то вещь, по-видимому, ценную. Похоже, она украдена из дворца.

Кардинал приподнял бровь.

— Врач Медичи — вор?!

— По-видимому, да, ваше высокопреосвященство.

— На чем основаны подобные выводы?

— Одна из фрейлин королевы-матери видела, как Перье выходил из ее покоев, пряча какую-то вещицу. Она утверждает, что медик был бледен как привидение. Люди, следившие за ним от Люксембургского дворца, также подтверждают это. Они говорят, что Перье дважды останавливался по дороге и рассматривал украдкой нечто, напоминающее шкатулку или ларец.

— Фрейлине можно верить?

— Она не первый год верно служит вашему высокопреосвященству.

— Хорошо, допустим… Надеюсь, он не заметил, что за ним следят?

Отец Жозеф замялся. Кардинал вскинул вторую бровь.

— Граф Рошфор потому и просил поговорить с вашим высокопреосвященством меня…

-..что не решается сделать это сам, не так ли? — усмехнулся кардинал. — Я как-то высказал ему свое неудовольствие…

— Поэтому-то он и не решился доложить обо всем лично.

— Так. В чем же дело на этот раз?

— Те, кто наблюдал за Перье, готовы поклясться на Святом Писании, что он ничего не заметил…

— Что же тогда?!

Отец Жозеф приблизился к Ришелье и чуть слышно произнес:

— Открылись весьма странные обстоятельства…

— Какие такие странности, Жозеф?!

— Вчера Перье вышел из дома и направился в предместье Сон-Жак. В его отсутствие в окнах дома дважды показывался человек как две капли воды похожий на него.

— Ошибка исключена, Жозеф?

— Ваше высокопреосвященство, его видели несколько человек, включая графа Рошфора.

Пусть количество людей, наблюдающих за домом, удвоят.

— Наблюдение ведется круглосуточно. Ни туда, ни оттуда даже мышь не проскочит незамеченной.

— Так. Значит, вы говорите, человек как две капли воды похожий на Перье. А сам Перье в это время?

— Посетил обитель сестер Святого Причастия.

— Любопытно. Значит, за ним проследили? И это был он? Перье?

— Все это время с него не спускали глаз. Это был медик из Люксембургского дворца.

— Тогда одно из двух, — медленно проговорил кардинал. — Либо этот Перье сумел повторить то, что, как говорят, удалось только Парацельсу, и создал гомункулуса… Либо он прячет в доме на улице Шап своего двойника. Я склонен верить в последнее. Жозеф, приведите его ко мне!

— Врача?

— Нет, того второго. Но так, чтобы настоящий об этом не знал.

— Невозможно, ваше высокопреосвященство.

— Вот как! Это еще почему?

— Перье приставил к своему двойнику сторожа. И тот не отпускает его от себя ни на шаг, кажется, он даже отгоняет его от окон.

— Другими словами, медик прячет его от посторонних глаз и насильно держит под замком?

— Совершенно верно, ваше высокопреосвященство.

Кардинал задумался на мгновение.

— Так вы говорите, он что-то украл из дворца, — этот загадочный врач по имени Перье?

— Несомненно, ваше высокопреосвященство.

— Значит, он теперь не в ладах с королевой-матерью.

Или, во всяком случае, станет ее опасаться… И скорее всего лишится места при ее дворе, если уже не лишился. При условии, что пропавшей вещи хватятся, конечно. Что же это за шкатулка? Видно, она стоила того!

Ришелье встал и прошелся перед камином.

— Или это что-то очень ценное… такое, что ради него не страшно и потерять доходное и почетное место, или хитрец почуял в воздухе Люксембурга запах паленого, и предвидя неминуемое — я надеюсь, я хочу этого — неминуемое и скорое падение этой итальянки, готов переметнуться в лагерь будущих победителей… Во всяком случае, покинуть лагерь побежденных не с пустыми руками, — рассуждал кардинал. Настороженный и изощренный ум Ришелье тут же подсказал еще одну возможность:

-..Или все это не больше, чем комедия, предназначенная… для меня. И только для меня! В этом случае мы очень скоро увидим месье Перье Тут, в моем кабинете, отец Жозеф. Он придет проситься ко мне… на службу.

Кардинал в некотором возбуждении снова прошелся по кабинету, бормоча себе под нос: «Густав-Адольф шведский… иезуиты… снадобье в коробочке… снадобье от болей в суставах… конечно, снадобье! И именно от болей в суставах. И конечно, врач! Не кто иной, как врач! Если он явится и я удовлетворю его просьбу — в моем штате появится ученый человек. О, весьма сведущий в медицине, знающий человек! Которого мне следует поберечься! Гороскоп не лжет! Господин Морен не ошибся и в этот раз!»

— Все надо проверить, — проговорил он.

Отец Жозеф почтительно склонил голову немного набок, давая тем самым понять, что он ожидает распоряжений.

— Во-первых, — сказал кардинал уже обычным спокойным тоном, — следует узнать, что понадобилось этому Перье от сестер-монахинь.

— Уже установлено, ваше высокопреосвященство.

— Отлично. Так что же?

— Обитель недавно пополнилась новой пансионеркой — дочерью Перье по имени Анна.

— Иногда вы меня пугаете, Жозеф, — вырвалось у кардинала. Его высокопреосвященство крайне редко высказывал вслух свои мысли в столь откровенном виде.

Поэтому капуцин еле удержался от самодовольной улыбки.

— Я всегда стараюсь быть полезен вашему высокопреосвященству, — ответил он.

— И вы знаете, как я ценю ваши труды, отец Жозеф.

Во-вторых, я хочу видеть этого человека, которого Перье едва ли не насильно удерживает взаперти. Как это сделать?

— Стоит вам приказать — и он будет доставлен через час.

— Но его сторож?

Капуцин красноречиво пожал плечами.

— Нет же! — поморщился Ришелье. — Я же сказал вам — так, чтобы тот, другой, ничего не узнал.

— Горбун стережет его как цепной пес…

— Так этот сторож еще и горбат? Похоже, мрачная личность, не так ли, Жозеф?

— И немая вдобавок.

— Но как это стало известно?

— Отгоняя своего подопечного от окна, горбатый страж использует лишь язык жестов.

Кардинал снова задумался, но опять лишь на мгновение.

— А тот второй? Он применяет мимику?

— Нет, люди графа этого не видели.

— Значит, он — не глухой, этот горбатый цербер, — удовлетворенно усмехнулся кардинал. — А его подопечный — не немой, что значительно важнее. А следовательно, его можно заставить заговорить, если он не пожелает сделать это сам.

— А что, этот горбун никогда не отлучается из дому?

— За двое суток, то есть с тех пор как дом взят под наблюдение, он отлучился только раз, ненадолго.

— Ну вот видите, Жозеф. Должен же он когда-то выходить, например на рынок за продуктами.

Капуцин пожал плечами:

— Может быть, Перье сам доставляет в дом все необходимое.

— Об этом я не подумал, — проворчал кардинал. — Хозяин снабжает провиантом своего слугу. Знаете, на что это похоже, отец Жозеф?

— На то, что это не слуга, а сообщник, — глухо откликнулся «серый кардинал».

Ришелье снова вздрогнул, так как на миг ему почудилось, что капуцин читает его мысли. В следующее мгновение он взял себя в руки. «Ерунда, подумал кардинал. — Чужие мысли узнать невозможно. Просто вывод слишком очевиден».

«В конце концов можно сделать так, чтобы этого Перье завтра же не стало, — успокоил он себя. — Однако у меня почти ничего нет против него. Быть может, все это досужие бредни, страхи, подозрения… Мало ли кто на кого похож.

Надо найти зацепку».

— В конце концов, я — лицо духовное, — проговорил кардинал. — Вы тоже. Почему бы нам не совершить прогулку в обитель Святого Причастия.

* * *

Когда карета подкатила к монастырю Пор-Руаяль и его обитатели поняли, что она принадлежит грозному кардиналу, первым делом поставили в известность мать-настоятельницу. Ришелье не заметил той суеты и подобострастия, которыми обычно сопровождался его приезд куда бы то ни было. Ему был оказан почтительный прием, как это и подобало его сану и влиянию. Настоятельница мать Анжелика — вышла ему навстречу. Они обменялись приветствиями, и аббатиса пригласила его высокопреосвященство оказать честь находящейся в ее ведении обители. Вслед за этим кардинал и сопровождавший его отец Жозеф были проведены в наиболее подходящее для приема таких высоких особ помещение.

Кардинал, как человек, обремененный государственными заботами, а следовательно, занятой, не стал терять времени на преамбулы. Его высокопреосвященство чувствовал себя хозяином в любом уголке Франции и не упускал случая напомнить об этом окружающим. Однако аббатиса выказала несговорчивость и, прежде чем призвать Анну Перье, осведомилась о причине такого внимания первого министра к простой девушке.

— Надеюсь, что наша новая пансионерка ничем не вызвала неудовольствия вашего высокопреосвященства, — твердо заявила мать Анжелика. — И у вас нет причин гневаться на нее.

Кардинал не услышал в конце этой фразы вопросительного знака и недовольно поморщился. Но пожилая аббатиса была из людей того сорта, довольно редкого и в ту эпоху, на которых подобный прием не производил впечатления. Ришелье взглянул на настоятельницу снова и холодно произнес приличествующие случаю слова, присовокупив, что дело государственное и не терпит отлагательств. Анна Перье была вызвана, и кардинал остался с юной пансионеркой монастыря с глазу на глаз. Мать Анжелика пригласила отца Жозефа в монастырский сад и заняла капуцина разговором.

Минуты сложились в часы. Беседа его высокопреосвященства с Анной Перье затягивалась к удивлению отца Жозефа и беспокойству аббатисы. Прошло два часа. Отец Жозеф осмотрел все розы в саду обители Святого Причастия, насладился ароматом каждого цветка и почувствовал, что у него начинает кружиться голова.

Прошел еще час. Отец Жозеф два раза укололся о шипы и был проведен туда, где цвели тюльпаны. Еще полчаса.

Мать Анжелика решительно извинилась перед гостем и направилась к зале, где происходила столь затянувшаяся беседа. Но в эту самую минуту двери растворились, и Ришелье вышел навстречу настоятельнице. Кардинал подошел к ней, и аббатиса увидела, что первый министр Людовика XIII очень взволнован, но глаза его радостно блестят, а лицо имеет торжественное и одновременно почтительное выражение, словно у человека, которому открылись какие-то величественные и безбрежные дали и грозная красота стихий.

— Я поручаю, нет, я прошу вас оберегать эту девушку, — сказал кардинал. — Я прикажу, чтобы ваша обитель надежно охранялась и никто не мог без вашего и ее желания потревожить ее покой.

С этими словами его высокопреосвященство покинул Пор-Руаяль.

Когда он садился в карету, отец Жозеф, державшийся поблизости, услышал, как Ришелье бормочет: «Анна! Снова Анна! Это имя словно символ. Но та принесла мне лишь несчастье и осталась в прошлом, эта же — знает будущее».

Когда кардинал вернулся в своей дворец, ему доложили, что личный врач королевы-матери Марии Медичи Антуан Перье просит его высокопреосвященство об аудиенции.

Глава пятьдесят вторая Гороскоп Ришелье

(продолжение)

— Итак, — промолвил Ришелье, — мне досаждает подагра. Какие вы знаете средства от нее, чтобы их не знали другие врачи?

Бежар приосанился:

— Надо приложить к больному месту кусок бычачьего мяса, смоченного виноградным вином. По прошествии шести часов его следует снять и положить в теплое место, чтобы оно протухло, а затем дать съесть собаке.

— Какой в этом смысл?

— Повторяя этот прием несколько раз, мы добиваемся того, что пациент излечивается, а болезнь переходит к собаке.

Секретарь кардинала, скрипевший пером в углу, оторвался от своего занятия и уважительно посмотрел на Бежара.

Кардинал, однако, придерживался иного мнения. Он снова поморщился:

— Есть ли у вас в запасе какое-нибудь более осмысленное средство?

— Конечно, ваше высокопреосвященство, — почтительно поклонился Бежар. Надо в час Марса или Венеры истолочь травы ир гвианский, иначе Cipura puludosa, смешать с яичным желтком и, сделав стержень, наподобие спички, съесть натощак.

— Это куда ни шло, — кисло улыбнулся кардинал. — Хорошо, я беру вас к себе с испытательным сроком. Если вы в течение месяца докажете ваше врачебное искусство, вы будете получать двадцать тысяч ливров в год. Жить будете здесь, во дворце, чтобы я всегда имел вас поблизости. Полагаю, вы можете представить рекомендательные письма? На этом пока закончим. Витре, проводите господина Перье.

Когда шаги Бежара и сопровождающего его дежурного офицера затихли в отдалении, кардинал повернулся к секретарю.

— Надеюсь, вы все записали, что тут наговорил этот человек? Снимите копию и срочно пошлите в Университет господам Ферье и Видалену. Пусть дадут свое заключение.

Мне необходимо знать, смыслит этот господин Перье в медицине или нет. Кроме того, выясните, не ядовит ли этот… как вы там записали? Вот именно ир гвианский.

И все лекарства от Перье впредь посылать химикам в Университет на анализ. Сразу же по получении. В строжайшем секрете.

Ир гвианский, по мнению университетских ученых, не представлял никакой опасности для здоровья. Не возникло у них сомнений и в том, что лже-Перье человек весьма сведущий.

Таким образом, в штате кардинала оказался ученый человек, которого, очевидно, и следовало опасаться.

«Впрочем, я проверю его со всех сторон, хотя того, что мне удалось узнать у этого удивительного создания по имени Анна Перье, с избытком хватит, чтобы отправить этого самозванца на виселицу, — подумал кардинал. — Господин Морен и его гороскоп и тут попали в точку. Только в одном он ошибся: военного поражения не будет. В поход войска поведет бравый маршал де Ла Форс, он и разобьет мятежников!»

В этот момент доложили о капитане гвардии де Кавуа.

— Что случилось, де Кавуа? Вы здоровы? — осведомился кардинал, посмотрев на капитана своих телохранителей. Он решил, что капитан снова заболел.

— Ваше высокопреосвященство, лучше бы я снова слег!

Лучше бы я умер!) — Да что такое стряслось?!

— Я пришел доложить вашему высокопреосвященству, что Бикара тяжело ранен и врачи полагают, что его жизнь висит на волоске.

— Ранен? Кем же? — по тону кардинала было ясно, что тому, кто ранил его офицера, не миновать Бастилии.

— По словам очевидцев, тем самым дворянином громадного роста, который затем уложил еще пятерых…

— Пятерых?! — вскричал кардинал. — Вы сказали — пятерых, де Кавуа?! Я, верно, ослышался!

— Но из них только двое из числа роты, остальные — патрульные стрелки.

— Вы меня несказанно утешили, де Кавуа, — гневно гаркнул кардинал. Как это могло произойти?

— Этот человек сбросил на них с балкона комод, сундук и два тяжелых шкафа…

— Послушайте, де Кавуа! За кого вы меня принимаете?

Они что, все спятили, что стояли под этим проклятым балконом, дожидаясь, покуда ваш загадочный великан не сбросит на них всю эту мебель?!

— Не совсем, ваше высокопреосвященство. Они пытались выломать входную дверь…

— Вот как?! Мои люди пытались ворваться в чей-то дом, выломать дверь? Чей же дом удостоился такой чести?

— Герцога де Шеврез, ваше высокопреосвященство.

— Вы с ума сошли, де Кавуа. Вы знаете, как я отношусь к герцогу. Герцог — милейший человек и не имеет ничего общего со своей сумасшедшей женой, кроме, разве, того, что она носит его имя… Надеюсь, вы принесли извинение герцогу и не слишком повредили его двери.

— Ох, ваше высокопреосвященство!

— Проклятие! Видите, де Кавуа, до чего вы меня довели, я ведь лицо духовное, и мне не подобают подобные выражения. Но что я еще могу сказать в ответ на ваше оханье!

— Ах, ваше высокопреосвященство!

— Вы будете говорить или нет? Что сталось с домом герцога?!

— Его… больше нет.

— Куда же он делся в таком случае?

— Он… сгорел.

— Сгорел?! — взревел кардинал.

— Дотла, ваше высокопреосвященство.

— Ах!

— Вашему высокопреосвященству плохо? Не послать ли за врачом?

— Ох!

— Эй, Шарпантье, врача его высокопреосвященства!

— Прекратите, болван! Не хватало мне еще этого отравителя!

— Шарпантье, скорее же. Его высокопреосвященство бредит!

— Замолчите, болван. Я хотел сказать, что не хочу видеть… этого Бежара… то есть Перье. И вообще не хочу видеть никаких врачей.

— Но вы так побледнели…

— Это все пустяки по сравнению с тем, как сейчас побледнеете вы, де Кавуа!

— Я уверяю вас, ваше высокопреосвященство, что прибыл на место происшествия слишком поздно и не успел их остановить…

— Но почему, ответьте мне, почему этим болванам вздумалось спалить дом герцога? — простонал кардинал.

— Они хотели выкурить их дымом, ваше высокопреосвященство.

— Кого?! Силы небесные!

— Ваше высокопреосвященство, вам действительно не нужен врач?

— Если вы мне хоть раз напомните о враче, вы окончите свои дни в Бастилии!

— Слушаюсь. Патруль моих гвардейцев под командованием Бикара двигался по улице Святого Фомы и повстречал на своем пути двух мушкетеров со слугами, причем последние были вооружены мушкетами, словно они собрались на войну.

— Так это были мушкетеры?!

— Так точно, ваше высокопреосвященство.

— Их имена?

— К сожалению…

— Их имена!!

— Не удалось установить, ваше высокопреосвященство.

— Проклятие! Де Кавуа, вы понимаете, что вы говорите?! Двое мушкетеров вывели из строя, быть может, смертельно ранили троих человек из числа моей гвардии. Командование которой поручено вам! И вы даже не знаете, как их зовут!!

— Я готов провалиться сквозь землю, ваше высокопреосвященство. Или вызвать всех мушкетеров де Тревиля, но только наши потери куда значительнее.

— Что?!!

— Около десяти убитых, ваше высокопреосвященство.

И полтора десятка раненых, не считая легких повреждений, ушибов и контузий.

— !!!

— Тысяча чертей!

— !!!

Де Кавуа понял, что пришло время что-нибудь предпринять, например броситься кардиналу в ноги. Он совсем было уже собрался пасть на колени. Но в этот момент в дверях показалось испуганное лицо секретаря Шарпантье. Он пришел сообщить, что его величество срочно вызывает его высокопреосвященство к себе.

Это сообщение вывело кардинала из состояния прострации, а де Кавуа горячо молился и благословлял небеса за то, что они ниспослали ему если не спасение, то, во всяком случае, отсрочку.

Ришелье сел в карету и в легком помрачении отправился в Лувр. Людовик XIII дожидался его в приподнятом настроении. Сообщение о том, что кардинал превысил все полномочия и отдал приказ о фактическом аресте всех мушкетеров, свободных от несения караульной службы, король получил еще вчера. Первой и естественной реакцией его было возмущение. Но по мере того как г-н де Тревиль докладывал ему о подробностях последовавших за этим событий, разыгравшихся на улицах Парижа, лицо короля прояснялось. Мушкетеры, не видя за собой никакой вины и резонно полагая, что никогда не следует позволять себя арестовывать, тем более своим заклятым врагам — гвардейцам кардинала, повсеместно оказали самое решительное сопротивление.

В кабачке «Путеводная звезда» на улице Бресек, позже переименованной в Арбрсек, гвардейцы кардинала предприняли бравую попытку вытащить из-за столов нескольких мушкетеров, которые в компании гвардейцев роты г-на Дезэссара весело проводили время. Попытка эта обошлась им дорого: двое гвардейцев были заколоты на месте, еще двое ранены и надолго выбыли из строя.

Трое телохранителей кардинала напали на площади Мобер на мушкетера, возвращавшегося со свидания. Видя, что численный перевес на стороне противника, подчиненный г-на де Тревиля принялся громко звать на помощь и был услышан дамой своего сердца, от дома которой он не успел еще отойти на значительное расстояние. Дама устроила такой шум, что сбежался народ. Поднялся переполох, а бравый мушкетер проткнул одного из нападавших и затерялся в толпе. Двое оставшихся гвардейцев доставили своего тяжело раненного товарища в Селестинский монастырь, где он и отдал Богу душу.

Ничуть не с большим успехом действовали солдаты его высокопреосвященства в других местах, но самые тяжелые потери они понесли у отеля Рамбулье. Не считая Меркера, заколотого Атосом, и Бикара, который был еле жив, кардинал потерял еще четверых, а также множество легких ран, травм и увечий, полученных его бравыми гвардейцами.

— Пострадал герцог де Шеврез, — закончил сияющий король, который обстоятельно изложил все услышанное от г-на де Тревиля г-ну кардиналу. — Он полагает, что ущерб, понесенный им, составляет около пятидесяти тысяч ливров.

Последние слова короля охладили пылающую голову кардинала. Его высокопреосвященство имел практический склад ума и прекрасно считал.

— Герцог де Шеврез заблуждается, ваше величество.

Его мебельный склад со всем содержимым вряд ли стоил больше половины названной суммы, — отвечал он.

— И все же, герцог, согласитесь, жечь дома в Париже — занятие более чем сомнительное. Тем более для гвардейцев!

Кардиналу не оставалось ничего другого, как отвесить королю поклон. Людовик XIII был обрадован тем, что его мушкетеры так лихо разделались с гвардейцами, что перестал гневаться на его высокопреосвященство, и в заключение мягко пожурил его за опрометчивое решение.

— Вот видите, господин кардинал, наш давний спор разрешился сам собой, — добавил ликующий король. — Теперь вам ясно, что мои мушкетеры лучше ваших гвардейцев. Подумать только, выбыла из строя почти четверть роты, и вдобавок самые лучшие! Мне впору извиниться перед вами за своих мушкетеров, но вы сами виноваты, герцог! Теперь я вижу, что маршалу де Ла Форсу без мушкетеров не обойтись. Решено! Они отправляются в поход. Капитан де Тревиль просил меня об этом, и теперь я не могу ему отказать.

Вам же, любезный герцог, предстоит заняться пополнением рядов роты господина де Кавуа. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сказать.

Провожая Ришелье, король невзначай заметил:

— Достанет ли у вас людей для вашей охраны, герцог?

Если хотите, я вам одолжу нескольких мушкетеров, пока вы не подыщете себе новых телохранителей?

Кардинал только зубами заскрипел.

* * *

Вернувшись в свой дворец, его высокопреосвященство тотчас же распорядился снова вызвать де Кавуа.

— Все новости, какие только можно, мне уже сообщил король. — ледяным тоном произнес кардинал. — Я бы только хотел понять, де Кавуа, чем занимались вы сами у горящего дома герцога де Шеврез?

Убийственное спокойствие Ришелье подействовало на капитана угнетающе. Он принялся бормотать что-то невнятное.

— Однако я ничего не могу разобрать, любезный де Кавуа, — с тем же пугающим спокойствием проговорил Ришелье. От этого лепет бравого капитана сделался лишь более бессвязным.

— Кто из ваших людей был с вами в тот вечер? — спросил кардинал.

— Ла Удиньер, Гийо, де Саразен, — принялся перечислять бледный де Кавуа.

— Хватит. Позовите Ла Удиньера. Надеюсь, он не потерял дара речи!

В кабинете появился Ла Удиньер. Правая рука его висела на перевязи.

— Хочу надеяться, что хотя бы вы в состоянии описать, кто были те два мушкетера, из-за которых вы спалили дом герцога, вместо того чтобы схватить их.

— Было очень темно, ваше высокопреосвященство. Поэтому трудно было хорошенько рассмотреть их лица.

— И вы решили прибавить света, — язвительно сказал кардинал. — Конечно, для этого необходимо было поджечь дом! Кто они такие?!

— Один из них показался мне знакомым, он очень похож на дю Баллона, который служил в роте де Тревиля несколько лет назад под именем Портоса.

— Но дю Баллон оставил службу, не так ли?

— Так, ваше высокопреосвященство. Но второго такого трудно найти… Он походил на циклопа, метавшего целые глыбы!

— Допустим. А другой?

— Очень похож на графа де Ла Фер, известного в то же время под именем Атоса.

Кардинал застонал.

— Неужели я обречен всюду натыкаться на этих людей, — прошептал он. Вас было много?

— Человек двадцать, считая патрульных солдат, ваше высокопреосвященство.

— И вы дали им уйти?

— Их забрала карета, запряженная четверкой.

— Что за карета?!

— Когда мы уже готовы были схватить их, неожиданно появилась карета, дверца открылась, они прыгнули внутрь, и карета умчалась, словно ее несли черти из пекла.

— Вы стали не в меру впечатлительны, Ла Удиньер, — желчно заметил кардинал. — Я позабочусь о том, чтобы вы избавились от этого недуга! Карета ведь не иголка. Ее можно разыскать. Отвечайте коротко и ясно. Что за карета?

Как выглядела? Какие кони? Кто правил?

— Я был далеко от того места, где она остановилась, ваше высокопреосвященство, потому не могу сказать определенно, — виновато проговорил де Кавуа.

— А вы, Ла Удиньер?

— Карета была обита голубым шелком, ваше высокопреосвященство. Довольно необычного оттенка. С белыми цветами. Лошади тоже приметные. Каурой масти. Кучер — невысокий, плотный пожилой человек в жемчужного цвета ливрее…

— Что ты несешь?! — воскликнул изумленный де Кавуа. — Это моя карета!

— Вот видите, — ядовито заметил кардинал. — Уже сыскался владелец.

— Но, ваше высокопреосвященство…

— Помнится, я обещал вам Бастилию, де Кавуа?

— Помилуйте, ваше…

— Пришло, черт побери, время исполнить обещание!

— Ваше высоко…

— А сейчас ступайте вон! Все вон! И позовите ко мне этого Бежара… черт, Перье или как его там еще.

Когда перепуганные до последней степени де Кавуа и Ла Удиньер на подгибающихся ногах покинули кабинет Ришелье, он закрыл глаза и пробормотал:

— Однако господин Морен со своим гороскопом не ошибся и на этот раз!

Глава пятьдесят третья Камилла де Бриссар полагает, что, сведя знакомство с графом де Бардом, она сможет навести справки о прошлом шевалье д'Артаньяна

— Справедливость восторжествовала! Он сгорел, сгорел дотла! воскликнула маркиза де Рамбулье, встречая Камиллу де Бриссар, когда та посетила ее на следующий день после описанных выше событий, завершившихся исчезновением Атоса, Портоса и верного Гримо из-под носа своих преследователей, а также полным уничтожением дома герцога де Шеврез, который так портил вид из окон Голубой залы маркизы. Как нетрудно догадаться, именно это событие и привело нашу Артенису в такое прекрасное расположение духа.

— Я думаю, это Господь наказал герцога за то, что он такой невежа и себялюбец, — убежденно сказала Камилла, воспитанная, как помнит читатель, в строгой кальвинистской вере.

— Хорошо, что этого склада больше нет и из окон снова виден прекрасный сад, — отвечала маркиза. — Можете себе представить, Камилла, вчера тут разыгралось целое сражение. Говорят, двое королевских мушкетеров, сопровождаемые своими слугами, забаррикадировались в доме герцога и устояли против целого полка гвардейцев кардинала, которые вдобавок прибегнули к помощи патрульных солдат.

Те разожгли костры вокруг дома, чтобы храбрецы задохнулись в дыму, огонь перекинулся на здание, а мушкетеры благополучно скрылись, уложив чуть ли не дюжину атакующих.

— Неужели такое возможно в наши дни! — воскликнула Камилла. — Мушкетеры просто герои.

Маркиза улыбнулась горячности девушки. Затем добавила другим тоном:

— К несчастью, мушкетеры также понесли потери.

Один из них, по-видимому, лишился своего слуги. Беднягу подобрали в саду неподалеку, и сейчас он лежит без памяти, а вокруг него хлопочет столько женщин, сколько их уместилось в комнате. Хотите взглянуть на этого смельчака?

Любопытная, как всякая женщина, Камилла тотчас же согласилась.

Внизу, в комнатах первого этажа, собрались, очевидно, все женщины отеля Рамбулье. Во всяком случае, так показалось Камилле — такой стоял вокруг шелест, производимый пышными юбками. А на тончайших, сияющих белизной фрисландских простынях распростерся недвижный Планше, пострадавший в бою и, видимо, находящийся в бессознательном состоянии.

Камилла взглянула на него. В первый момент она испугалась, увидев ссадины и громадный синяк, украшавший левую скулу бедняги. Но, приглядевшись, девушка поняла, что раны, полученные самоотверженным малым, не столь серьезны, что они уже промыты, тщательно обработаны и перевязаны, а сам страдалец несомненно когда-то встречался на ее жизненном пути.

Впрочем, сказав, что она испугалась, мы несколько погрешили против истины — Камилла просто отвыкла от ран, изнежилась за время жизни в Париже. В Ла-Рошели же ей не раз приходилось иметь дело с ранеными; и если о герцогине де Роган говорили, что она своим примером ободряла защитников мятежного города в период тяжелых испытаний, выпавших на долю этой непокорной цитадели кальвинизма, призывая стойко сносить тяготы осады и питаясь кониной, то «комендантская дочка» Камилла де Бриссар даже появлялась на городских стенах и знала о том, что такое свист пуль не понаслышке.

Камилла подошла поближе. И узнала Планше.

— Боже милостивый! Да это же слуга господина д'Артаньяна! — воскликнула она, не в силах сдержать свои чувства.

— О, вы знаете не только самого господина д'Артаньяна, но даже и его слугу? — лукаво проговорила маркиза, неслышно приблизившись сзади.

— О да! Это точно он, я не могла ошибиться, — взволнованно продолжала Камилла. — Значит, и господин д'Артаньян был там прошлой ночью. Верно, один из двух мушкетеров — это он!

— Но ведь господин Дезэссар говорит, что д'Артаньян в Бастилии, припомните, Камилла!

— Но ведь это его слуга!

— Это так. И все же…

— Я должна расспросить его, — порывисто произнесла Камилла.

— Но разве вы не видите, что он без чувств!

— Я буду ухаживать за ним! Я буду сидеть возле него.

И когда он придет в себя, быть может, сообщит что-то новое.

Маркиза была тронута этим открытым проявлением чувств, но поведение Камиллы настолько не соответствовало нормам светского салона, где любые сильные переживания считались отступлением от правил «хорошего тона», что она тотчас поспешила насмешливо добавить:

— Фи, милочка, полно. Успокойтесь, вы сделались очень похожи на нимфу Калипсо, оставленную Одиссеем. Над вами будут смеяться слуги.

— Меня это нисколько не заботит! — живо откликнулась девушка. Она гордо выпрямилась, и в глазах ее сверкнули молнии. Камилла де Бриссар в эту минуту была очень хороша собой. И маркиза не могла этого не заметить. Маркиза поняла и оценила. Больше того, маркиза посочувствовала. Но на свой лад.

«Бедняжка, — решила маркиза. — Она, кажется, принимает слишком близко к сердцу все, что касается этого мушкетерского лейтенанта. Следует помочь ей излечиться от этого недуга». Вслух же она сказала:

— Успокойтесь, за ним будет неотступно наблюдать врач, который, кстати, уже осмотрел пострадавшего и рекомендовал пациенту полный покой. Поэтому самое лучшее, что мы сейчас можем сделать, это удалиться и побеседовать в зале наверху. Пусть с ним останется одна сиделка!

Последнее адресовалось не столько к Камилле, сколько ко всем остальным. Комната, где лежал злополучный Планше, быстро опустела, а одна из служанок села у изголовья страждущего, готовая прийти ему на помощь по первому зову.

Маркиза Рамбулье провела Камиллу в свое голубое царство, чтобы полюбоваться вновь обретенным видом из окон.

— Кто он — этот загадочный господин д'Артаньян? — спросила маркиза, устремив на Камиллу свой испытующий взор.

— Он… он — лейтенант королевских мушкетеров, — проговорила Камилла, покраснев против своего желания.

— Но раз он находится в Бастилии, он больше не офицер короля, не так ли?

— Разве господин Бассомпьер перестал быть маршалом Франции оттого, что кардинал отправил его в Бастилию? — запальчиво спросила Камилла.

— Бассомпьеру вовсе не обязательно оставаться маршалом, ему достаточно того, что он Бассомпьер, — слегка улыбнулась маркиза. — Мушкетер д'Артаньян — совсем другое дело. Без офицерского мундира бедный гасконец ничто.

— Нет! Это не так, маркиза, — решительно заявила девушка. Д'Артаньян — исключительный человек. И мне случалось в этом убедиться.

Но бедняжка имела дело со слишком искушенной противницей. Маркиза увидела, что Камилла готова броситься в бой с открытым забралом, и решила сменить тактику.

— Расскажите же мне о нем, — попросила она. — Если это не секрет, разумеется, — добавила маркиза, улыбнувшись.

Камилле не слишком хотелось рассказывать о своей встрече с гасконцем, но она не желала уступать и с невозмутимым видом подняла перчатку. Ей никак не улыбалась перспектива выглядеть в глазах маркизы любовницей д'Артаньяна, что несомненно бы произошло, начни она скрытничать.

«Это было бы досадно, — подумала она, — потому что никак не соответствовало бы действительности». И Камилла рассказала маркизе о своем знакомстве с мушкетером в Ла-Рошели, опустив те подробности, которые ей не захотелось сообщать. Свой смелый поступок, когда она, явившись поздним вечером в тюрьму к д'Артаньяну, помогла ему бежать, поменявшись с ним плащами, она объяснила естественным состраданием к молодому отважному человеку, который был бы повешен в расцвете лет.

— О, какая романтичная история! — всплеснула руками маркиза. — Этот господин Д'Артаньян, должно быть, имеет дар привораживать женские сердца! С ним постоянно случаются совершенно необычные происшествия подобного рода!

— А разве с господином д'Артаньяном такое случалось и раньше? спросила Камилла, почувствовав укол ревности.

— Право, не знаю в точности, — нарочито небрежно произнесла маркиза, украдкой наблюдая за Камиллой. — Я незнакома с этим гасконским храбрецом. Но говорили, что он потерял свою возлюбленную. Кажется, она погибла от яда. С тех пор он избегает женщин, и это придает ему еще больше очарования в глазах парижских дам. Впрочем, нет! Я припоминаю что-то насчет одной белокурой англичанки, которую звали «миледи»…

— Миледи! И все? — не удержалась Камилла. — Просто «миледи»?

— Говорю вам — никто не знал ее имени! — отвечала маркиза. — Все, что касается господина д'Артаньяна, скрыто завесой таинственности! Кажется, она тоже погибла. — Маркиза приблизилась к Камилле и проговорила почти шепотом:

— Поговаривают, от его руки.

Камилла побледнела.

— Вы заметили, должно быть, какими глазами смотрит на вас граф де Вард? — продолжала между тем маркиза.

Замешательство девушки показало маркизе, что она находится на верном пути.

— Граф может быть полезен для вас. Он также был влюблен в ту женщину и, если не ошибаюсь, дрался из-за нее на дуэли. С господином д'Артаньяном. О, это запутанная история. Граф де Вард сначала поклялся убить гасконца, но после узнал, что миледи сама подсылала к д'Артаньяну наемных убийц, и, кажется, примирился с ним. Во всяком случае они больше не дрались на дуэли.

— Но граф де Вард не станет мне сообщать о таких личных вещах!

— Повторю вам, Камилла: вы разве не замечаете его взгляда? Вы красивая женщина, и не мне вам объяснять, какую власть может получить такая женщина, как вы, над любым мужчиной, если она умна к тому же. Стоит вам захотеть, и де Вард потеряет голову, Камилла, а в таком состоянии мужчины способны на любое безрассудство. Вы легко добьетесь от него всего, чего захотите. В самом деле, Камилла, вам пора обзавестись поклонником, иначе это становится просто неприлично. Только не увлекайтесь слишком и вы получите и пользу и развлечение одновременно.

— Вы рекомендуете мне поощрить графа де Варда?

— Непременно. Но — слегка. Пусть он увлечется вами не на шутку. Пусть не спит ночей и повторяет ваше имя во сне, если ему все-таки удастся заснуть.

— Но, я слышала, он — кардиналист? Я боюсь кардинала.

— Насколько мне известно, граф действительно состоял у кардинала на службе и был на волосок от смерти, но кардинал отплатил ему самой черной неблагодарностью; вы ведь знаете, министр ценит только тех, кто полезен ему, кто добился успеха. Де Вард допустил какой-то промах и вдобавок позволил проткнуть себя шпагой, следовательно, не оправдал надежд его высокопреосвященства и сделался ему не нужен. Вы можете быть спокойны на этот счет, граф де Вард расстался с Ришелье и никогда не простит ему обиды.

Мне рекомендовали его герцог Ларошфуко и герцогиня де Роган, иначе я никогда не принимала бы его у себя.

Выслушав все то, что сочла полезным сообщить ей маркиза, Камилла постаралась не показать, как заинтересована она ее словами. Она простилась с хозяйкой отеля Рамбулье, причем ей было обещано, что в том случае, если раненый Планше придет в чувство и сможет что-то сообщить о своем господине, Камилла тотчас же будет извещена.

Возвратившись домой, Камилла поглядела на себя в зеркало и нашла, что у графа де Варда хороший вкус. «В конце концов, мне уже почти двадцать два года, — подумала Камилла. — Я ведь только хочу побольше узнать о д'Артаньяне. Если все то, что рассказывает маркиза, — правда, то… я должна в этом разобраться. Он так молод, но уже столько повидал. И потом, что это за пугающая закономерность: все женщины, которых он любил, — погибли. Может быть, он…

Нет-нет. Во всем этом просто необходимо разобраться. И кроме того, этот граф де Вард положительно недурен собой.

Так полагает и госпожа Сенто, и мадемуазель де Лафайет, которая является лицом беспристрастным, так как, очевидно, увлечена королем. И, поговаривают — с недавних пор не без взаимности. Ах! Бедная королева. Она так хороша собой. Бэкингем был влюблен в нее. И погиб! Как все это ужасно».

Тут Камилла вспомнила, что, по словами маркизы, де Вард также чуть не был убит, и она пожалела красивого молодого дворянина, так смотревшего на нее в прошлый четверг. И позавчера у г-жи Сенто.

«Итак, решено. Должна же я побольше узнать о прошлом д'Артаньяна. А пока он находится в Бастилии, обратиться к нему самому никак невозможно. Последуем совету маркизы де Рамбулье и обратимся к графу де Варду».

* * *

Прошло несколько дней. Камилла пару раз виделась с графом в свете и нашла, что он изящен, умен и, кажется, серьезно увлечен ею.

Прошло еще несколько дней, и ей встретилась герцогиня де Роган. После обмена приветствиями и обычными любезностями, герцогиня неожиданно спросила:

— Не хотите ли вы составить мне компанию?

Камилла знала герцогиню еще по Ла-Рошели как даму весьма энергичную и решительную. По ее мнению, герцогине можно было довериться, если… не затронуть всерьез ее интересы.

— Составить компанию?

— Да. Я отправляюсь в Венецию.

— Вы отправляетесь в Венецию, герцогиня?

— Ну конечно! А почему это вас так удивляет? Должна же я когда-нибудь проведать своего мужа!

— Ах! — воскликнула Камилла. — Как я могла запамятовать! Ведь герцог сейчас в Венеции, а я еще никогда не была в Италии.

Через три дня герцогиня де Роган и Камилла де Бриссар покинули Париж.

Глава пятьдесят четвертая Охотник становится дичью

Королевские войска под верховным командованием маршала де Ла Форса выступили из Парижа навстречу мятежной армии герцога Орлеанского, часть которой, впрочем, состояла из профессиональной наемной испанской пехоты, считавшейся в те времена едва ли не лучшей в Европе. Рота капитана де Тревиля также выступила в поход в составе королевской гвардии. В Париже наступило напряженное ожидание.

С особым волнением ожидали исхода военных действий в Люксембургском дворце. Мария Медичи сто раз на день требовала к себе Сюффрена, чтобы в сотый раз услышать, что все идет по плану и следует проявить выдержку. Про себя же иезуит, получивший расписку от Бежара, думал иначе. Он не мог понять, почему Бежар так скоропалительно покинул свое место во дворце. Объясняя королеве-матери внезапное исчезновение ее врача, Сюффрен ссылался на план, разработанный командирами Ордена, упоминание о котором приводило флорентийку в трепет, а сам спрашивал себя, не похитил ли Бежар ларец из тайника и не замышляет ли он измену.

Имея дубликат ключа, Сюффрен вполне мог проверить свою догадку, но ему не удавалось выбрать подходящий момент.

Между тем время шло. Бежар приготовился нанести удар и скрыться. Он приступил к реализации своего плана.

Подагра не желала отступать, и кардинал, хмуря брови, все чаще напоминал Бежару, что до конца испытательного срока остается все меньше времени. Наступил решающий момент. В тот день его высокопреосвященство напомнил мнимому Перье, что он так и не предоставил ему рекомендательных писем. В том числе от королевы-матери.

— Или она не желает удостоить меня своим посланием? — желчно осведомился кардинал. — Или, может, быть, вы боитесь показаться ей на глаза, после того как в Люксембурге запустили руки туда, куда не следовало.

— Я не понимаю, о чем, ваше высокопреосвященство, изволите говорить, твердо отвечал Бежар. Но при этом он побледнел как смерть.

Ришелье хмыкнул с сомнением, но перевел разговор на другую тему. Для себя же он решил, что бывший медик королевы-матери несомненно стащил у нее что-то весьма ценное. «Он — отъявленный негодяй, этот лже-Перье — подумал его высокопреосвященство. — Эта девочка из монастыря недаром боится за своего отца. Но сейчас мне самому в пору позаботиться о своем здоровье».

Бежар же подумал другое: «Сегодня вечером я покончу с тобой, деспот», решил он. И предложил кардиналу попробовать новое средство, составленное по рецепту Парацельса.

— Еще одно бесполезное снадобье, — с сомнением проговорил кардинал, принимая из рук медика пузырек с лекарством.

— Уверен, что на этот раз вы ошибаетесь, ваше высокопреосвященство, со значением ответил Бежар. — Я не раз убеждался в его эффективности.

— Вы полагаете, оно поможет?

— Оно действует безотказно.

— Ну, что ж, посмотрим, — повеселев, проговорил кардинал. А Бежар отправился к себе и занялся приготовлениями к бегству.

— Шарпантье, это немедленно на анализ в Университет, — как всегда, распорядился кардинал, а сам отправился отдохнуть, так как уже смеркалось.

В это время ни о чем не подозревающий Бежар крадучись покинул дворец. В наступивших сумерках он верхом быстро достиг своего тайного, как он полагал, убежища на улице Шап. Агенты его высокопреосвященства, днем и ночью наблюдавшие за домом — кто из окон дома напротив, кто прогуливаясь по улице, выдавая себя за прохожего, а кто из окна стоявшей неподалеку кареты, — могли видеть, как он постучался в двери и был впущен внутрь. Скрип дверей, узкая полоска света упала на мостовую, повторный скрип дверей, и все вновь погрузилось в темноту. Шпионы кардинала не могли видеть того, что происходило затем внутри. Происходило же там следующее.

— Подай-ка мне вина, Годо, самого лучшего, какое у нас есть, — приказал Бежар горбуну, отперевшему двери. — У меня сегодня удачный день. Или нет, постой! Я выберу сам.

С этими словами Бежар спустился по каменным ступеням в подвал и после непродолжительных поисков обнаружил пару запыленных бутылок, одну из которых он тут же откупорил.

— Выпьем вина, — говорил он вполголоса. — Выпьем за мою удачу, за то, чтобы «красный» зверь сдох в своем логове, а его стая сбилась со следа. Выпьем, чтобы Бежару удалось заморочить голову патерам тоже! И тем и этим!

И чтобы все они навсегда потеряли его след и забыли Бежара. Выпьем и за тебя, Антуан Перье, — бормотал он, вынимая что-то из кармана и кидая в горлышко откупоренной бутылки. — За тебя! Через четверть часа ты крепко заснешь, несчастный правдолюбец, и будешь долго спать без сновидений, а проснешься уже в темнице, и на руках у тебя будут кандалы… Выпьем за тебя, ценой своей жизни спасающего жизнь мне — твоему брату, Анри Бежару. И за тебя, Годо, верный мой пес, тоже! Не знаю, что с тобой станется. но ты тоже пригодился мне, даже твой горб и твоя немота мне на пользу. Выпьем! повторял он, поднимаясь с бутылками наверх.

— Где мой брат? — спросил он Годо. Тот указал на дверь в комнату Антуана Перье. Бежар распахнул ее настежь.

— Эй, где ты, Антуан?! Выходи на свет! Давай-ка выпьем! — кричал он.

— Я не собираюсь пить с тобой, Анри. Ни сейчас, ни впоследствии, — тихо проговорил Перье, сидевший в темноте у сочившегося синеватым сумеречным светом окна. — Ты снова обманул меня. Ты дал обещание, но так и не отпустил меня к дочери.

— Завтра! Самое позднее — послезавтра ты встретишься со своей дочерью!

— Эх, Анри! Я почти готов поверить тебе… Мой гороскоп действительно предсказывает скорую встречу с ней…

— За чем же дело стало?! — вскричал Бежар, стараясь возбуждением замаскировать сложные чувства, охватившие его. — Выпьем, у меня сегодня все получилось, как надо.

За мою удачу, Антуан. Бери стакан и ты, Годо!

Свой стакан Бежар наполнил из другой бутылки. Горбун выпил залпом и одобрительно причмокнул губами. Перье лишь пригубил.

— Напрасно, Антуан, отличное вино. Посмотри, вот и Годо того же мнения, — так же громко и нарочито бодро сказал Бежар.

— Ну ладно-ладно. — И Перье отпил еще глоток. — Ты же знаешь, я почти не пью вина. Лучше скажи, что случилось? Королева-мать пожаловала тебе орден за рецепт омоложения? Или прибавила жалованье? Или ты посрамил в ученом споре одного из этих недоучек из Сорбонны?

— И то, и другое, и третье, — отвечал Бежар, помрачнев. — Говорю — мне сегодня удалось… решиться. Впрочем, все это пустое! Выпьем еще — и спать!

Снотворное подействовало быстро. Первым уснул в своей каморке под лестницей горбун Годо: он выпил больше вина. Но Перье тоже недолго боролся с одолевавшей дремотой, его более слабый организм скоро уступил действию порошка, подсыпанного Бежаром в откупоренную заранее бутылку.

Убедившись, что оба спят, Бежар вошел в комнату старшего брата, взял платье Перье, висевшее на спинке стула, положил ему в карман второй экземпляр расписки, где под строчками, свидетельствовавшими, что ларец из спальни Марии Медичи похищен Антуаном Перье, стояла собственноручная подпись последнего, и тихо вышел вон, плотно притворив за собой дверь.

«Спи, несчастный. Этой ночью ты убил кардинала», — пробормотал Бежар. Затем он занялся изменением своего внешнего вида. Он соорудил себе накладной горб, связав для этой цели в узел старые тряпки, и прицепил узел у себя за спиной при помощи лямок, наподобие походного ранца, которые вошли в обиход в более поздние эпохи. После чего Бежар отпер шкаф, вынул ларец, спрятал его под одеждой, достал мешок с деньгами, полученными от Арамиса в монастыре миноритов, и, спустившись в каморку, где спал Годо, — нацепил на себя верхнюю одежду горбуна. В довершение всего он нацепил его старую черную шляпу, ссутулился и вышел во двор, где его ждала лошадь.

— Бежар исчез, — прошептал он. — Его просто не было. А ларец… Что ж, пасть-ка иезуиты поищут ларец в кардинальском дворце. Может, это будет стоить головы еще кому-нибудь. Перье умрет на эшафоте, но тайну ларца он не выдаст, нельзя выдать тайну, о существовании которой не подозреваешь. За Годо тем более можно быть спокойным.

Бежар взобрался на лошадь, на всякий случай подражая неуклюжим движениям горбуна, и неторопливо затрусил к заставе Сен-Дени. Он рассчитывал покинуть городские пределы прежде, чем известие о гибели кардинала поднимет на ноги пол-Парижа, и стража закроет ворота или будет тщательно проверять всякого выезжающего из города.

— Вот так штука, — сказал начальник кардинальских соглядатаев, увидев отъезжающего горбуна. — Куда это ему вздумалось отправить своего слугу на ночь глядя! Проследи-ка за ним, Майоль, это может быть что-то важное для его светлости.

— Верно, граф Рошфор приказывал следить за всеми, — проворчал Майоль, которому не слишком хотелось тащиться неведомо куда по темным улицам вслед за мрачным горбуном. Однако приказ следовало выполнять. Единственное, что позволил себе сделать злополучный Майоль, это заметить:

— Его недолго и потерять в этакой темени. Разрешите взять с собой напарника, сударь.

— Возьми, — разрешил командир. — Действительно чертовская темень. Ни звезды на небе, все тучами затянуло.

Таким образом, вслед за горбуном, неторопливо ехавшим на своей лошадке, было отправлено двое.

* * *

Гонец на взмыленной лошади примчался в кардинальский дворец. Полторы минуты спустя Ришелье узнал, что в состав лекарства, полученного его высокопреосвященством от своего врача, входит быстродействующий яд.

— Арестовать Перье немедленно, — коротко приказал кардинал, содрогнувшись.

Тремя минутами позже обнаружилось, что лекарь спать не ложился и его комнаты пусты. Еще через пять минут несколько всадников во весь опор неслись по парижским мостовым к дому на улице Шап, заставляя шарахаться редких прохожих в стороны и прижиматься к стенам домов кареты вельмож, которые, завидев красные кардинальские мундиры, испуганно приказывали кучерам придержать или поворотить лошадей.

— Где он?! — закричал Рошфор, первым прискакавший на улицу Шап, осадив тяжело дышащего коня.

— В доме. Вернулся около часа тому назад.

— Взломайте двери и арестуйте всех, кто окажется в доме, — приказал Рошфор.

— Где третий?! — раздался крик графа Рошфора, спустя еще некоторое время, которое потребовалось для того, чтобы исполнить его приказание и убедиться в том, что в доме находятся только двое спящих мертвецким сном людей — врач Ришелье и его горбатый слуга-сообщник. — Где третий?

— Но именно этот горбун недавно покинул дом, — озадаченно проговорил один из людей. — И я готов поклясться, что он не возвращался обратно.

— Если вы упустили его, болваны, — страшным голосом произнес Рошфор, вы пожалеете, что появились на свет.

— За ним последовали Майоль и Юмбер, ваша светлость! — вскричал начальник.

— Это ваш единственный шанс! — процедил Рошфор сквозь зубы. — Куда он поскакал?

— Трудно сказать наверное, сударь, но, возможно, к воротам Сен-Дени.

— За мной! — крикнул Рошфор прискакавшим с ним всадникам, давая шпоры коню. — Разошлите людей ко всем ближайшим заставам с приказом кардинала запереть ворота.

* * *

Бежар успел миновать заставу и не сходил с лошади, пока усталость окончательно не одолела его. Он заночевал в Виль-д'Эвек, в единственной приличной придорожной гостинице. Отсюда Майоль, озадаченный таким странным поведением горбуна, послал в Париж Юмбера за подкреплением, сам же, убедившись, что порученный ему объект наблюдения действительно заночевал, остался стеречь его, расположившись в общем зале того же заведения. Часом позже в Виль-д'Эвек Бежар был арестован.

Глава пятьдесят пятая Что видно в телескоп

Друзья осторожно вывели ослабевшего великана, удрученного научным диспутом до глубины души.

— Я уже предлагал Портосу подняться наверх, — сказал Атос. — И повторяю свое предложение. Оттуда, должно быть, открывается великолепный вид на город.

Правда, Арамис?

— Вы не ошиблись, любезный Атос. Портос, там всегда царит свежий ветер, и вам сразу же станет лучше, — живо откликнулся Арамис.

— Мне уже полегчало. С той поры как мы выбрались оттуда, я слышу только ваши голоса, друзья мои.

— Тогда идем?

— Ведите нас, Арамис. Только вы способны разобраться в этих винтовых лестницах!

Атос с Портосом отважно доверились Арамису и вскоре были вознаграждены за это. Они оказались на колокольне монастырской церкви, небольшой, остроконечной готической колокольне, опиравшейся на точку пересечения свода и возносившейся так высоко, что человеку, стоявшему тут, открывался Париж как на ладони. Привычный к этой великолепной перспективе, угрюмый звонарь, поднимавшийся сюда каждый день, не мог оценить ее и насладиться возможностью ощутить себя парящим над Парижем, но трое друзей не могли не любоваться прекрасным видом. Густая сеть причудливо извивающихся улиц, прорезаемая двумя длинными параллелями главных сухопутных артерий Парижа — улицами Сен-Мартен и Сен-Дени, которые пересекали город с юга на север, раскинулась под ними. Крыши, печные трубы, фасады дворцов и особняков, озерца площадей, расплескавшиеся посреди столпотворения домов, домиков и домишек, остроконечные кровли, церковные шпили…

— Осторожнее, Портос! Не упадите вниз, — рассмеялся Арамис, уже не раз имевший возможность полюбоваться видом Парижа с монастырской колокольни и потому реагировавшим более сдержанно.

— Правда! Черт побери, было бы обидно, избегнув опасности посерьезнее, сломать себе шею в такой безобидной ситуации. Вдохнув полной грудью этот свежий воздух, я окончательно пришел к выводу, что науки губительны для здоровья, — посетовал Портос, ухватившись для прочности за какой-то шест или стержень.

— Эй, что это вы делаете, друг мой?! — вскричал Арамис, всплеснув руками.

— Разве вы не видите, держусь за эту штуку. Так легче сохранить равновесие, перегнувшись вниз.

— Заклинаю вас, Портос, отпустите ее скорее!

— Да что случилось?! Вы только что просили меня соблюдать осторожность, вот я и ухватился. Да успокойтесь же, Арамис, вы видите — я ее отпустил. Могу даже отойти в сторону от этой трубы на палке. Что это за штука? Насест для голубей?

— Это подзорная труба, которую прислал из Пизы в подарок отцу Мерсенну астроном Галилей.

Портос бросил на Арамиса умоляющий взгляд:

— Прошу вас, Арамис, не продолжайте, а то мне опять сделается худо.

Атос же, напротив, проявил интерес к теме и, подойдя к зрительной трубе, укрепленной на штативе, спросил:

— Если я правильно понял — это устройство позволяет патеру наблюдать в ясную ночь звездное небо?

— Совершенно верно.

— Значит, она увеличивает силу зрения? Приближает предметы?

— Да. Хотите взглянуть? Отец Мерсенн показывал мне Луну, это очень интересно. Сейчас, к сожалению, день, но если дождаться наступления темноты…

— Вы говорите — «к сожалению», Арамис! — воскликнул Атос, подойдя к телескопу и приникнув к окуляру. — А я скажу — «к счастью». Поистине великое изобретение!

Вот передо мной каменные химеры Собора Богоматери, так близко, что их, кажется, можно потрогать рукой!

— Преподобный Мерсенн объяснил мне, что труба увеличивает изображение почти в тридцать раз и за один экземпляр ее, посланный в подарок дожам, венецианский сенат тут же удвоил мессиру Галилею жалованье, — заметил Арамис.

Последние слова аббата, как и неподдельный интерес, проявленный к диковинному оптическому приспособлению Атосом, возымели действие и на Портоса. Он прислушался и подошел ближе.

— Послушайте, — выпалил он. — Да ведь Собор так далеко! Неужели так хорошо видно, Атос?

— Посмотрите сами. — И Атос уступил место у телескопа господину дю Баллону.

— Ax! — вскричал пораженный Портос.

Атос и Арамис не могли удержаться — оба расхохотались.

— О! — проговорил Портос, прильнув к окуляру. — Я не поверил вам, Арамис, но теперь сам вижу. О, вот и Лувр! Кареты на площади, всадники словно игрушечные!

Поразительно. Знаете, что я вам скажу, венецианский сенат поскупился. Они сущие скряги — эти венецианские дожи!

Тысяча чертей! Да за такую вещь следовало бы не удвоить, а увеличить вчетверо жалованье этому господину Галилею.

— Узнаю вашу обычную щедрость, любезный Портос, — смеясь, ответил Арамис. — Не вы ли недавно ругательски ругали всех ученых, называя их книжными червями, и еще похуже. Я, право же, запамятовал, как именно…

— А теперь я вижу башню Сен-Жак, — продолжал Портос увлеченно. Удивительно близко…

В этот момент на звонницу поднялся монах-звонарь. Он сначала с некоторым удивлением посмотрел на господ, рассматривающих город в зрительную трубу преподобного Мерсенна, но, видимо, вспомнив, что сегодня у этого достойного патера собирается научный кружок, лишь кивнул и потерял к ним интерес.

— Дело к полудню, брат д'Эрбле, — пояснил он Арамису, хотя тот и не нуждался в пояснениях. — Пора звонить и читать «Angelus».[23]

Атос, рассеянно слушавший слова молитвы, лишь иногда морщась, если монах проглатывал латинское окончание или путал падеж, перевел взгляд на восток. Монах ухватился за канат, деревянный ворот скрипнул, и медный колокол медленно, словно нехотя, начал раскачиваться в ответ на усилия человека. Монастырский колокол был невелик, а монах — здоровый малый. Он привык справляться один, без помощников. Медный котел колокола раскачивался все сильнее и сильнее. И вот наконец — первый удар медного языка о внутренние стенки. Звук его разнесся на полтора лье по всей округе. Атос вздрогнул и схватил Портоса за руку:

— Портос, смотрите на восток. Направьте трубу к востоку!

— Но я и так туда смотрю.

— В таком случае — что вы сейчас видите?

— Королевскую площадь.

— А дальше? Дальше?

— Дальше? Что же, извольте — дальше я вижу Бастилию.

— Вот именно, Портос, Арамис, Бастилию! Дальше видно Бастилию!!

— Ну да! Бастилию. Не пойму, почему вас это так волнует. Черт возьми! Последний возглас свидетельствовал, что волнение передалось также и Портосу. — Черт меня побери со всеми моими кишками. Сейчас я вижу башни… Ту самую… Теперь другую, на них несколько человек… Нечетко…

— Это можно отрегулировать. Настройте-ка ее, — подсказал Арамис, подхвативший мысль Атоса на лету. Но Портос уже и сам догадался, как получить сфокусированное изображение.

— Портос, — стараясь говорить спокойно, произнес Атос. — Заключенных Бастилии выводят на прогулку в середине дня… Заключенные, содержащиеся в самих башнях, могут прогуливаться на них же… Кто знает, быть может…

— Вот! — заорал Портос. — Вижу! Вижу его!! Ха-ха!

Д'Артаньян, мы тут! Мы тебя видим! Сто чертей и одна ведьма! Ура-аа!!

— Силы небесные! — вскрикнул Арамис. — Пустите меня, Портос.

— Тысяча чертей!! Вот он — д'Артаньян!

— Бог и все его ангелы!!

— Д'Артаньян! Гасконская голова!! Мы здесь, тысяча чертей и одна ведьма!

Звонарь в ужасе выпустил веревку из рук, и слушая взрыв этих «мушкетерских» восклицаний и бессвязных ликующих возгласов, часто крестился.

— А еще ученые люди! Ох! Последние времена настают… Cessat doctorum doctrina, discipulorum desciplina,[24] — проговорил он.

Глава пятьдесят шестая Что видно с башни, или о пользе прогулок на свежем воздухе

Д'Артаньян продолжал свои ежедневные прогулки на верхушке башни, исходя из той нехитрой житейской премудрости, что следует пользоваться любой возможностью разнообразить рутину тюремной жизни. Кроме того, моцион полезен для здоровья!

Лишенный контактов со своим прежним тюремщиком, месье Буало, Д'Артаньян мог единолично расправляться со своими обедами, а также завтраками и ужинами, но зато он не мог теперь даже изредка получать и передавать послания.

Теперешний страж его, строго предупрежденный тюремным начальством о необходимости быть бдительным вдвойне, так как арестант чуть было не совершил побег, одним своим видом отбивал всяческую охоту вступать с ним в контакт.

Зато наш гасконец был целиком предоставлен самому себе и мог размышлять о различных метафизических вопросах сутки напролет. «Только бы не сделаться философом, — говорил Д'Артаньян себе безмолвными и бессонными ночами. — В этом случае меня непременно отправят в отставку — кому нужен философствующий лейтенант мушкетеров!

И мне придется умереть с голоду — обычная участь большинства философов, насколько мне известно. В то время как сегодня на обед я ел пулярок в белом вине. Надо думать, господин дю Трамбле, чувствуя свою несомненную вину передо мной, не слишком экономит на моем содержании. Он позволяет себе удерживать не более трех ливров из тех пятнадцати, что господин суперинтендант финансов отпускает ежедневно на нужды господина д'Артаньяна. Зато у других бедняг он уж наверняка крадет все пять».

Д'Артаньян поздравлял себя с этим утешительным соображением и принимался «философствовать» дальше. «Однако, — думал он. — Призрак голодной смерти предстанет передо мной лишь в том случае, если мне удастся выбраться отсюда. О, мои бедные друзья! Что сталось с вами, живы ли вы сейчас?! Не обошлась ли вам самим попытка освободить меня слишком дорого?»

Такие мысли нагоняли на него меланхолию, а этого как раз не следует допускать ни под каким видом, особенно если вы находитесь в Бастилии. Чтобы развеять меланхолию, Д'Артаньян при любой возможности поднимался на крышу башни, где и разгуливал, созерцая Париж с высоты в сто пятьдесят футов и вспоминая легенду об Икаре.

Обитатели Бертодьеры не слишком охотно поднимались наверх и нечасто пользовались предоставляемой им тюремным начальством возможностью поразмять кости. Их было пятеро или шестеро — Д'Артаньян точно не знал. Впрочем, он быстро убедился, что новое общество ему не по душе и в нем нет другого Ла Порта. Двое арестантов были слишком стары и с наступлением непогоды даже носа наверх не высовывали. Один из заключенных вскоре исчез — то ли был выпущен на свободу, то ли заболел или умер. Двое-трое других не привлекли внимания д'Артаньяна, оказавшегося в полном одиночестве.

Разгуливая под моросящим дождем, загнавшим под крышу и тюремщика, Д'Артаньян в сотый раз спрашивал себя, неужели кардинал решил таким способом свести с ним счеты. Неужели он совсем не нужен королю, а вернее, господину де Тревилю, который всегда относился к нему очень тепло и должен был, по мнению д'Артаньяна, отыскать способ повлиять на короля. Наконец, оставалась еще королева!

Но тут же гасконец вспоминал о Ла Порте, который был самым верным слугой Анны Австрийской. «Плохи твои дела, Д'Артаньян, друг мой, — говорил он себе. — Если бы кардинал всего лишь хотел проучить тебя за строптивость, ты уже давно вышел бы из этой проклятой крепости, которую превратили в тюрьму. Если бы король помнил твое имя, ты уже давно бы снова дежурил у него в приемной! Если бы господин де Тревиль, черт возьми, нуждался во мне или, быть может, не умер, как это ни печально, ты бы уже давно оказался на свободе!»

День проходил за днем, но все оставалось по-прежнему.

Как-то раз у него в камере появился г-н дю Трамбле с усиленной охраной.

— Вы решили предпринять очередной обход, господин дю Трамбле? осведомился Д'Артаньян, увидев перед собой коменданта тюрьмы.

— Не совсем так, господин Д'Артаньян, не совсем так.

Я посещаю лишь тех, кто заслуживает особого внимания.

— Значит, я удостоен такой чести?

— Как видите.

— Похоже, этот комплимент с двойным дном, — проворчал Д'Артаньян. — В устах тюремщика он звучит зловеще. Надеюсь, есть и другие заключенные, которых вы осчастливите своим посещением?

— Разумеется.

— Кто же эти избранники? Если, конечно, это не секрет.

— Для вас — нет, милейший господин Д'Артаньян. Это господин Ла Порт, госпожа де Гравель…

— Боже милосердный! Неужели пересажали всех мужчин, что принялись за дам?!

-..а кроме того, господин Бассомпьер, — закончил дю Трамбле, сделав вид, что не замечает язвительных слов д'Артаньяна.

— Да-да! Как я мог забыть про маршала Бассомпьера!

Ну и что же говорит Бассомпьер?

— Он дал обет не бриться, пока не выйдет на свободу.

— Бедняга Бассомпьер! Ну и длинная борода отрастет у него!

— Вы полагаете? Xa-xa! Я тоже так думаю!

— Однако, любезный господин дю Трамбле, я полагаю, что из Бастилии вы выйдете вместе с нашим маршалом.

Ведь после смерти кардинала его освободят, а вас уволят.

— И вы туда же! — в сердцах проговорил дю Трамбле и быстро ретировался. — Стерегите этого господина с особенным вниманием, распорядился он, сводя, таким образом, счеты с задиристым гасконцем.

Подобные развлечения выпадали на долю д'Артаньяна нечасто. Поэтому он развлекался или, точнее, отвлекался от невеселых мыслей и созерцания серых тюремных стен лишь во время традиционной прогулки. Так тянулось время.

Но однажды ему было отказано в ежедневной полуденной прогулке. Гасконца не пустили наверх.

— Что за чертовщина?! Почему мне нельзя подняться на крышу башни?! возмутился д'Артаньян. — Я пожалуюсь коменданту!

— Жалуйтесь хоть Папе Римскому, — отвечал хмурый страж. — Господин комендант сам же и распорядился не выпускать сегодня арестантов на верхушку башни.

— Любезный, но ведь во всем должна быть хоть какая-то логика! Отчего же то, что было вполне возможным и доступным вчера, возбраняется сегодня?!

— Сегодня в Бастилии сам господин интендант фортификаций с инспекцией. Вы можете погулять в тюремном дворе, а на башню никого выпускать не велено.

— Черт бы побрал вашего господина интенданта со всеми его фортификациями, — искренне пожелал д'Артаньян и бросился на жесткое тюремное ложе. Ему вовсе не улыбалось повстречаться с мэтром Бонасье во время прогулки по тюремному двору.

Глава пятьдесят седьмая Голубиная почта

Мушкетера информировали верно. Первую тюрьму Франции посетил г-н интендант фортификаций Пьер Пети, уже известный читателю по ученому кружку отца Мерсенна. Однако, если в монастыре миноритов г-н Пети предавался любимому занятию и коротал часы досуга в кругу единомышленников, то теперь, напротив, он находился при исполнении служебного долга. Он явился с целой свитой, состоящей из главного тюремного архитектора, нескольких инженеров и их помощников и г-на начальника артиллерии. Последний тотчас же отправился в крытую галерею, соединявшую крепостные башни между собой и обильно уставленную пушками, чьи черные жерла так мрачно глядели на особняки, окружавшие Королевскую площадь. Именно этим пушкам суждено было отправлять свои ядра в королевские войска по приказу фрондирующей дочери Гастона Орлеанского — м-ль де Монпансье. Сейчас же эти орудия, сделавшиеся предметом инспекции г-на начальника артиллерии, неподвижно замерли у орудийных бойниц, храня безмолвие, но готовые изрыгнуть дым и пламя, вкупе со смертельным снарядом, при первой же необходимости.

Г-н начальник артиллерии остался доволен.

Что же касается самого интенданта фортификаций и его инженеров, то здесь дело пошло не столь гладко. На крепостном валу эти господа вооружились отвесами и принялись о чем-то оживленно совещаться. Затем они поднялись на одну башню, на вторую… Добравшись до башни Бертодьеры, комиссия замедлила свое движение. Один из инженеров снова навлек отвес и спустил его с крыши, после каковой операции г-н интендант фортификаций принялся неодобрительно качать головой, а затем затребовал у г-на коменданта план крепости. За планом было послано, а покуда г-н дю Трамбле, неотступно и лично сопровождавший г-на интенданта фортификаций Пети в его передвижениях по крепостным стенам и башням, предложил последнему отобедать вместе с ним.

Приглашение получили также г-н начальник артиллерии, главный архитектор тюрем и еще двое-трое старших инженеров из числа сопровождавших лиц. Остальные же, менее значительные персоны, были лишены возможности оценить кулинарное искусство повара г-на коменданта Бастилии и вследствие этого разбрелись по залам и бастионам, перекликаясь между собой и пугая голубей.

Впрочем, не все из них вели себя подобным легкомысленным образом. Один невысокий человечек неприметной наружности остался поджидать своего начальника на верхней площадке башни Бертодьеры — той самой, где так полюбил бывать д'Артаньян. Этому человеку и в голову не приходило шуметь, громко разговаривать и тем более распугивать птиц. Напротив, человек был в большой дружбе с ними, или, во всяком случае, с некоторыми из них.

Он присел у башенных зубцов, раскрыл дорожный мешок и достал оттуда ломоть хлеба, который тут же принялся мелко крошить. Неожиданно в руках у него появилась небольшая клетка с белым голубем, также извлеченная из мешка.

Быстро оглядевшись по сторонам, человечек открыл клетку, голубь заворковал и выбрался наружу, расправляя крылья.

Однако ручная птица и не думала улетать. Она принялась склевывать крошки с руки. Лишь после того, как хлеба больше не осталось, голубь взмыл в небо. Он описал несколько кругов над человеком, стоявшим на башне, как бы желая выразить ему таким образом свою благодарность. После чего голубь улетел, а человечек, видимо, полагая свою миссию наверху выполненной, спустился с башни во двор.

Обед затянулся. Повар у г-на дю Трамбле был отменным знатоком своего дела, а посему в тот день о плане фортификаций более не вспоминали, а распрощались, довольные друг другом и обедом, уговорившись возвратиться к служебным делам на следующий день.

За это время искомый план был найден и извлечен из пыли и мрака на свет Божий, и, когда г-н интендант с сопровождающими помощниками появился в Бастилии на другой день, ничто не препятствовало ему, а главное — его инженерам с этим документом.

Как и в прошлый раз, в числе спутников г-на Пети находился человечек с холщовым мешком. Как и в прошлой раз, он щедро рассыпал крошки для круживших над башней голубей, а своего любимца покормил особо. Он отпустил его в голубое небо, но прежде привязал под крылом птицы тугую бумажную трубочку. Послание — а это несомненно было послание — никак не мешало выученному голубю в его полете. Насытившись, он взмыл ввысь и направился туда, где виднелась знакомая колокольня миноритского монастыря. Расстояние, отделявшее тюрьму-крепость от его дома, казалось столь незначительным для голубя, не раз преодолевавшего десятки и сотни миль, доставляя почту, что белый письмоносец еще некоторое время покружил в небе над колокольней, чтобы насладиться ощущением полета.

Но пора было спускаться, в монастыре его ждало привычное и обильное угощение. Монах-минорит, знакомый почтовому голубю с детства и доставлявший его на крышу бастильской башни Бертодьеры, нарочно кормил его не досыта. Поэтому птица торопилась на колокольню…

Таким образом, и в этот день арестанты лишились своей прогулки наверху.

На третий день д'Артаньян устроил скандал:

— Мне что, отказано теперь даже в таком невинном времяпрепровождении, как прогулка на свежем воздухе?!

— Вы можете гулять во дворе.

— Но в этом каменном колодце надо ходить, все время задрав голову, чтобы увидеть кусочек неба над собой.

— Во всяком случае, в прогулке вам никто не отказывает.

— Понятно! Я хочу видеть господина дю Трамбле!

— В настоящее время господин комендант занят. К тому же…

— Что означает это «к тому же»?!

— К тому же, думаю, господин комендант вряд ли хочет видеть вас…

— Ах ты, каналья! Последний раз говорю тебе, я хочу видеть коменданта!

— Это невозможно…

Тюремщик больше не успел произнести ни слова. Рука мушкетера сжала его горло.

— Ах ты, мерзавец! Сейчас я придушу тебя, если ты немедленно не позовешь ко мне своего начальника, еще большего мерзавца, чем ты!

Д'Артаньян был взбешен не на шутку, и страж понял, вернее, почувствовал это.

— Довольно… Отпустите меня, сударь, — прохрипел он.

— Нет! Сначала ты позовешь своего начальника, дежурного офицера или кто там у вас… И я передам ему, что желаю видеть коменданта!

На их возню, грузно топая, прибежал второй тюремщик.

Он сунулся было в камеру, но Д'Артаньян сдавил горло его товарища с новой силой.

— Ни с места! — объявил он тоном, не оставляющим сомнений. — А то я его прикончу!

Прибежал офицер. — Советую вам немедленно отпустить тюремщика! — заявил он.

— А я советую вам поторопиться. И довести до сведения господина дю Трамбле, что лейтенант королевских мушкетеров господин Д'Артаньян хочет его видеть! — прорычал разъяренный мушкетер.

Несчастный тюремщик уже посинел.

Новый комендант Бастилии г-н дю Трамбле был большим дипломатом. Приняв дела у своего предшественника, он предупредил своих подчиненных о том, что узник третьей Базиньеры, позже переведенный в пятую Бертодьеру, на самом деле тот, кем он себя называет. К сему г-н комендант присовокупил негласную инструкцию, предписывающую обращаться с мушкетером почтительно и не допускать какой бы то ни было грубости по отношению к нему. Все это случилось потому, что г-н дю Трамбле имел обыкновение следить за новостями и быть в курсе событий. События же, происходившие в королевстве в 1632 году, заставляли задуматься. Страна была охвачена пламенем мятежа, враги кардинала напрягли все свои силы в отчаянной попытке погубить министра.

Памятуя о том, как он сам был арестован мушкетером и затем поменялся с ним ролями, г-н дю Трамбле никогда не забывал, что роли могут перемениться в мгновение ока — победи партия принца и королевы-матери. Слухи же о ходе военных действий, проникающие в Париж, носили характер противоречивый и не слишком обнадеживающий.

Дю Трамбле пришел.

— Что случилось, господин д'Артаньян?!

— Ровным счетом ничего, если не считать одной малости. Вот уже третий день мне не разрешают подняться наверх. Я предупреждал этого мерзавца, что буду жаловаться.

Полузадушенный тюремщик прохрипел что-то невразумительное. В ответ мушкетер энергично встряхнул его.

— И знаете, что он ответил мне? Что я могу жаловаться хоть Папе Римскому! Каков наглец!

— Это действительно недопустимо, — заявил осторожный дю Трамбле. Солдат будет наказан по заслугам. Но теперь, господин д'Артаньян, я просил бы вас отпустить его.

Мушкетер разжал пальцы, и невезучий тюремщик наконец получил долгожданную возможность беспрепятственно пополнить запасы воздуха. Он тотчас же, пошатываясь, отошел от д'Артаньяна на безопасное расстояние ноги плохо слушались беднягу — и принялся растирать себе шею. Время от времени он осторожно водил головой из стороны в сторону, как бы желая удостовериться, что она по-прежнему сидит на плечах.

— Так я могу гулять наверху? — спросил д'Артаньян, никогда не упускавший из виду главного.

— К сожалению, это невозможно.

— Тысяча чертей! Но почему?!

— Поверьте, — проговорил дю Трамбле, — это ни в коем случае не моя прихоть или тем более злая воля. Просто на башне ведутся кое-какие строительные работы, и прогулки заключенных наверху пришлось временно прекратить.

Конечно, я имею в виду лишь крышу башни. Двор всецело в вашем распоряжении.

— Любезный господин дю Трамбле, вы, наверное, успели заметить, что арестанты — люди капризные, у них у всех поневоле портится характер и появляется множество маленьких причуд. Моя состоит в том, что мне очень нравится видеть чистое небо над головой, а не клочок его в обрамлении черных башенных зубцов.

— Ах, как я понимаю вас, господин д'Артаньян! Но, увы, есть обстоятельства, над которыми мы не властны.

Я сам далеко не в восторге от этой затеи с ремонтными работами. Они нарушают привычный распорядок и прочее. Но с господином интендантом фортификаций не очень-то поспоришь. Кроме того, он имеет приказ.

— Значит, Бастилию укрепляют?

— Как и остальные крепости Парижа.

— Ого, — присвистнул мушкетер. — Видно, дела идут неважно?

— Как вам сказать, — со вздохом отвечал дю Трамбле. — Похоже, что они не идут никак, а это примерно одно и то же.

— Ну что ж, — решил гасконец, на которого последнее сообщение подействовало как целебный бальзам его матушки. — В таком случае я покоряюсь обстоятельствам… тем более что они могут перемениться… и соглашаюсь гулять по двору, покуда господа инженеры не завершат свою возню на крыше башни. В самом деле, кто знает, любезный господин дю Трамбле, не предстоит ли нам с вами опять поменяться ролями через пару-тройку недель? Но если это случится, то я обещаю вам, что похлопочу о том, чтобы вам непременно разрешали гулять наверху. Оттуда открывается чудесный вид.

На следующий день мушкетер предпринял прогулку по тюремному двору в компании других арестантов и, к большому облегчению, не повстречал галантерейщика Бонасье.

Это настолько улучшило его настроение, что он с детским любопытством попытался разглядеть, что же происходит на крыше Бертодьеры, задирая голову и отходя в противоположный конец двора, насколько это позволяла тюремная архитектура и мрачноватые тюремщики, следившие за арестантами во время их невеселой прогулки.

Снизу была видна лишь лебедка, какие-то веревки да две-три головы, изредка появлявшиеся и исчезавшие меж башенных зубцов.

В неволе разыгрывается фантазия. В неволе также обостряется интуиция. Ночью мушкетер спал чутко, просыпаясь от каждого шороха. Ему казалось, что потолок его камеры разбирают чьи-то дружеские руки, что работы не случайно ведутся именно на крыше Бертодьеры, прямо над его камерой. Строя невероятные планы, изобретая новые спасительные возможности, д'Артаньян забывал, что потолок его камеры отделен от крыши толстыми балками, каменными перекрытиями и при всем желании вряд ли кому бы то ни было удалось бы осуществить такой дерзкий побег.

Но интуиция — великая вещь. Мушкетер верно угадал главное. Среди людей г-на интенданта фортификаций у него были неизвестные доброжелатели.

Наутро д'Артаньян встал невыспавшийся, но возбужденный какими-то ему самому непонятными предчувствиями.

В полдень, как и обычно, тюремщик вывел его на прогулку.

Во дворе уже бродили несколько человек, и д'Артаньян присоединился к их меланхолическому ходу вдоль высоких тюремных стен. Вскоре к ним добавились еще арестанты. Заключенные медленно передвигались по двору, а несколько стражников стояли поодаль, лениво поглядывая на арестантов и перебрасываясь малозначащими фразами. Все шло как обычно.

Неожиданно к ногам мушкетера упал бумажный шарик.

Недолго раздумывая, он поднял его и спрятал подальше, пока никто из тюремщиков не успел заметить ничего подозрительного.

Д'Артаньян быстро огляделся. Стена башни над головой не давала ответа на вопрос, узкие окна камер хранили безмолвие. Тогда мушкетер перевел взгляд выше. Между башенных зубцов виднелась маленькая фигурка. Человечек смотрел вниз, на него. Д'Артаньян слегка кивнул головой.

Человечек поступил так же. Неподалеку от него сидел белый голубь и чистил перья своим клювиком. Остальные птицы — местные жильцы — кружили над башней.

Человечек еще раз кивнул д'Артаньяну и исчез из виду.

Только тут мушкетер сообразил, что он стоит у подножия Бертодьеры.

Читать записку во дворе мушкетер не решился. Он подождал окончания прогулки, убедился, что шаги тюремщика затихли в глубине коридора, и дрожащей рукой развернул бумажный комочек.

«Посмотрите, как я кормлю белого голубя, и запомните птицу. Когда ваши прогулки на прежнем месте возобновятся, кормить ее будете вы. Если вы привяжете под крыло голубю какой-либо предмет, он доставит его вашим друзьям. Пусть это будет клочок бумаги, такой, как этот», — вот что содержалось в послании.

На следующий день мушкетер внимательно пронаблюдал, как невысокий человечек, очевидно очень любивший голубей, щедрой рукой рассыпает крошки, стоя на самом краю башни.

Самые смелые птицы опускались на парапет и склевывали хлеб чуть ли не из рук. А одна даже садилась человечку на плечо и дожидалась, покуда тот не поднесет ей накрошенный хлеб на раскрытой ладони. Этот голубь был крупнее остальных и выделялся своим белым оперением.

Прошло еще несколько дней. Работы на крыше Бертодьеры близились к концу. В один из летних солнечных дней невысокий человечек появился на башне без своего белого любимца. В полдень он достал из своего холщового мешка ломоть хлеба и задумчиво принялся крошить его на ладони. Шли минуты ожидания, бастильские голуби уже закружились над головой пришельца, но он, не замечая их, стоял у парапета, вглядываясь в небо. Время тянулось и, как всегда в таких случаях, казалось, что минуты стали длиннее, а затем и вовсе ход времени остановил течение свое, и даже удары сердца замедлили ритм… Но выученная птица не заставила себя ждать слишком долго. Взмыв в небо с колокольни монастыря, она набрала высоту и полетела туда, где привыкла за последние две недели получать корм, — в Бастилию.

Человечек одобрительно кивнул, завидев голубя. Он покормил его, а под крыло прикрепил записку. На бумажке ничего не было написано; птица должна была привыкнуть к тому, что всякий раз, улетая из Бастилии, она уносит под крылом маленькую бумажную трубочку.

Так продолжалось в течение еще нескольких дней. Д'Артаньян внимательно наблюдал за появлением голубя в полдень и теперь отличил бы его среди тысячи других. Мушкетер понимал, что птица хорошо выдрессирована и приручена, но все же не мог побороть сомнений. Пойдет ли голубь к нему, когда его хозяин уйдет.

Наконец работы были завершены. И на следующий день заключенных Бертодьеры выпустили в урочный час на башенную крышу, носившую следы недавнего ремонта.

Д'Артаньян ступил на нее с тревогой и надеждой в душе и с хлебными крошками в кармане. В том же кармане лежало свернутое в тугую трубочку послание к друзьям.

Чтобы случайно не вызвать подозрения стражей, мушкетер взял за обыкновение кормить голубей еще во время прогулок по двору. Впрочем, кормил птиц не он один. Еще несколько заключенных Бастилии пытались таким образом скрасить однообразие тюремных будней и найти хоть какое-то развлечение, бросая крошки птицам. Стоя на крыше башни, д'Артаньян не подозревал о том, что трое друзей наблюдают за ним в подзорную трубу, волнуясь не меньше, чем он сам.

Монах-минорит выпустил белого голубя в небо. Тот набрал высоту и, по обыкновению, описал несколько кругов над монастырем.

— Лети! Ну, лети же, птица! — торопил ее Портос.

Голубь описал еще один круг, плавно изменил направление полета и, ровно взмахивая крыльями, направился в сторону Бастилии. Часы только что пробили полдень.

— Арамис, пустите меня посмотреть! — нетерпеливо просил Портос.

— Терпение, друг мой. Я только хочу удостовериться, что все идет по плану.

— Да ведь и я хочу того же! Я вам скажу!

Портос так горячился, что друзьям не оставалось ничего иного, как уступить ему место у окуляра. Дальнейшие события они узнавали со слов великана.

— Вот он! Вот, я вижу его!

— Голубя?!

— Какого еще голубя! Д'Артаньяна! Он стоит и смотрит в нашу сторону. Черт возьми! Д'Артаньян, мы здесь!

И Портос, не удержавшись, замахал рукой.

— Полно, Портос, успокойтесь. Вы же знаете, что даже зорким глазам нашего гасконца нас не разглядеть. Все, что мы видим, мы видим благодаря чудесному изобретению мессира Галилея, — сказал Атос.

— Голубь уже прилетел? — снова спросил Арамис.

— Голубь! Скажите лучше — добрая дюжина голубей!

Да, что я говорю — полсотни! Или сотня! Они так и кружат над башней.

— Ах, Портос! Вы иногда напоминаете мне большое дитя, — с досадой заметил Арамис. — Белый почтовый голубь! Вы же сами прекрасно знаете, о чем я говорю…

— Разумеется, знаю, но там десяток белых… И ни одна из этих глупых птиц не идет к д'Артаньяну. Они норовят ухватить крошки на лету или подбирают то, что упало поодаль.

— А виден ли поблизости тюремщик?

— Да, вон он стоит…

— Проклятие! Он может помешать…

— У меня такое ощущение, что я мог бы снять его мушкетной пулей… проговорил Портос. — Так близко… — Он на мгновение оторвался от окуляра. А теперь — ничего не видно. Потрясающе! Теперь я знаю, что и от ученых есть толк!

Великан снова прильнул к трубе.

— Тюремщик машет рукой и что-то говорит д'Артаньяну. По-моему, он чем-то недоволен.

— Вот досада. Какого дьявола ему надо?!

Само собой, вопрос Арамиса остался без ответа. Между тем на крыше Бертодьеры происходил следующий диалог.

— Не пойму, какое удовольствие вы видите в том, чтобы кормить стаю этих птиц, — досадливо проворчал тюремщик, обращаясь к д'Артаньяну.

— Как? Вы не понимаете?

— Нет!

— Их вольный полет напоминает мне о свободе.

— Ну и смотрели бы на них себе на здоровье. Зачем же сыпать им крошки?

— Я кормлю их, а следовательно, делаю доброе дело, не даю погибнуть с голоду.

— Если бы они только клевали корм, это было бы еще полбеды, но…

— Что такое?

— Они еще и гадят сверху. Вот опять! Проклятые птицы!

— Чего же вы хотите? Над вашей головой кружит полсотни голубей, тут, сами понимаете, надо быть готовым ко всему! — невинно глядя на тюремщика, ответствовал д'Артаньян.

— О, дьявол!

— Опять на вас попало?

Тюремщик злобно взглянул на мушкетера, продолжавшего как ни в чем не бывало бросать хлебные крошки голубям, махнул рукой и отошел к другому краю. Немного погодя он и вовсе ушел с крыши. Заключенные остались одни. Вскоре один из них, дряхлый старик, устал и спустился вниз, а двое других были поглощены беседой и не представляли для д'Артаньяна никакой помехи. Мушкетер уже несколько минут видел знакомого белого голубя, но только теперь он получил возможность обратить все свое внимание на птицу.

Голубь описывал круг за кругом над башней. Видимо, он был озадачен. Человека, постоянного предлагавшего ему корм с теплой ладони, на крыше не было. Голубь был голоден, он уже привык получать тут корм в это время… Но вместо знакомого человека на крыше стоял другой. И на ладони у него тоже был хлеб. Голубь описал еще один круг и, складывая крылья, опустился на парапет.

— Спустился! — вскричал Портос.

— Кто?!

— Голубь спустился и сел рядом!

— А стражник?

— Спустился тоже… Д'Артаньян предлагает ему хлеб на вытянутой руке…

— Что вы такое говорите, Портос! Д'Артаньян предлагает хлеб стражнику?!

— Да нет же! При чем тут стражник? Его уже давно нет на крыше, голуби загадили ему всю шляпу.

— Ну что же вы?

Наступила томительная пауза.

— Ура! Клюет! — торжествующе проревел Портос.

И трое друзей огласили колокольню возгласами ликования.

Пока птица склевывала хлебные крошки с его ладони, мушкетер осторожно нащупал у нее под крылом коротенькое послание и заменил его своим. Голубь встрепенулся, пару раз взмахнул крыльями, повел круглым глазом, но, очевидно, решил, что человек играет по правилам, как и другой, давно знакомый, и успокоился. К тому же оставалось еще много хлебных крошек.

Так у друзей появился почтальон.

Глава пятьдесят восьмая Горизонт светлеет

Известия из армии оставляли желать лучшего. Маршал де Ла Форс заверял короля в том, что мятежные силы будут разбиты и рассеяны со дня на день.

Но дни складывались в недели, недели шли, а решительной победы не было.

Судя же по донесениям г-на де Тревиля, ее и не могло быть. Адресуясь прямо к его величеству, капитан мушкетеров с солдатской прямотой извещал монарха об отсутствии должного порядка в войсках и сетовал на нехватку достаточного количества опытных и дельных офицеров. При этом, оставаясь искушенным придворным, г-н де Тревиль не называл имен, но умалчивал о них так красноречиво, что королю не составляло большого труда догадаться, кого тот имеет в виду.

Хотя имя д'Артаньяна и не было названо впрямую, но Людовик XIII ясно понял, что капитану его мушкетеров очень не хватает лейтенанта.

Король задумался. Потом взял перо и написал несколько строк. Затем Людовик XIII задумался снова, и на этот раз раздумья короля затянулись.

— Ла Шене! — воскликнул он, наконец придя к решению. — Господина Дезэссара ко мне.

Рота г-на Дезэссара, вернее половина ее, была оставлена в столице для несения караульной службы в Лувре. Другая же половина гвардейцев принимала участие в военном походе против армии мятежников. В силу упомянутого обстоятельства командира роты отыскали в самое короткое время.

— Ваше величество изволили звать меня? — почтительно осведомился г-н Дезэссар, войдя в приемную короля.

— Правильно, господин Дезэссар.

— Приказывайте, ваше величество!

— Скажите мне, господин Дезэссар, знаете ли вы господина д'Артаньяна?

— Да, ваше величество. И с самой лучшей стороны.

Король улыбнулся:

— В вас говорит чувство корпоративной солидарности, господин Дезэссар. Впрочем, мне по душе ваша прямота.

Вам ведь, наверное, известно, что в настоящее время господин д'Артаньян находится в Бастилии?

— Увы, ваше величество. Это мне действительно известно.

— Но все можно уладить. Кстати, господин Дезэссар, напомните мне, пожалуйста, как и когда вы познакомились с д'Артаньяном?

— Он служил у меня в роте, пока ваше величество не изволили перевести его в мушкетеры после дела у бастиона Сен-Жерве.

Король Франции Людовик XIII любил рассказы о битвах и походах. Поэтому он произнес:

— Я что-то не припоминаю… Не могли бы вы рассказать, в чем там было дело, господин Дезэссар?

— Сочту за честь, ваше величество.

— Итак, слушаю вас.

Дезэссар был солдатом, но никак не глупцом. Напротив, этот достойный дворянин был умен почти так же, как и де Тревиль. Он понял, что король принял решение, но хочет услышать слово от него, гвардейского офицера.

— Ваше величество! — воскликнул он.

— Я слушаю вас, господин Дезэссар.

— Позвольте мне обратиться к вам с просьбой?! Я никогда бы не посмел позволить себе… но ведь монарх — высший судья, и только он может восстановить справедливость!

— Говорите же, я вас внимательно слушаю, — милостиво ответил Людовик XIII. — Я знаю вас как храброго и верного воинскому долгу офицера и уверен, что вы не попросите меня о чем-либо недостойном.

— Ваше величество, шевалье д'Артаньян находится в Бастилии по явному недоразумению. Его место около своего короля или на поле боя, но никак не в тюремной камере!

Король внимательно посмотрел на стоящего перед ним офицера.

— Хорошо, — произнес Людовик XIII. — Я подумаю и завтра… нет, послезавтра объявлю свое решение.

Господин Дезэссар низко поклонился королю и собирался испросить разрешения удалиться, но в этот момент король остановил его знаком.

— Хотя… Мне пришла в голову одна мысль, — проговорил король. — Я хочу повидать шевалье д'Артаньяна и задать ему несколько вопросов… Если его ответы удовлетворят меня, то, конечно же, он снова сможет надеть мундир лейтенанта. А пока… Господин Дезэссар, вот вам предписание господину коменданту Бастилии. Вы отвезете его дю Трамбле и предупредите его о том, что я лично повелеваю ему хранить все в строжайшем секрете. Пусть д'Артаньяна постригут, побреют, вообще приведут в порядок и позаботятся о его внешнем виде. Я не хочу, чтобы этот достойный дворянин предстал перед своим королем в жалком обличье бастильского камерника. И завтра, нет, послезавтра вы доставите д'Артаньяна ко мне. Но не в Лувр! Не в Лувр.

В Сен-Жермен. Вы все поняли, господин Дезэссар?

— Да, ваше величество. Все будет исполнено!

— Я не ошибся в вас. Теперь вы свободны. До… послезавтра.

«Кардиналу незачем знать, — подумал король, отпустив г-на Дезэссара. К тому же можно совместить полезное с приятным».

И он кликнул Ла Шене, чтобы объявить о том, что будет послезавтра охотиться в Сен-Жермене.

Глава пятьдесят девятая Как важно владеть искусством компромисса

— Какого дьявола?! — вскричал д'Артаньян. — Мне нравится моя борода. Я слышал, что господин Бассомпьер, этот достойный всяческого уважения человек, пообещал не брить бороды, покуда не выйдет из вашей мерзкой тюрьмы, и я собираюсь последовать его примеру.

Но его все равно постригли.

— Любезный дю Трамбле, я был бы вам очень обязан, если бы вы объяснили мне, что значит вся эта суета вокруг моей персоны? — спросил мушкетер, Комендант, который с ужасом видел, что его худшие опасения относительно перемены ролей начинают понемногу оправдываться, казался подавленным.

— Суета… суета! — ответил он со страдальческой миной на лице. — Вы правы, любезный господин д'Артаньян. Вся наша жизнь — суета. Сегодня мы есть, но кто знает, где мы будем завтра?

— Полагаю, что завтра и вы, и я будем там же, где вчера и сегодня.

— Да, разумеется, вы правы… Но, — тут подавленный дю Трамбле перешел на сдавленный шепот, — но послезавтра вы будете в Сен-Жермене! Но — тс-с! Это секрет!

— В Сен-Жермене?! — вскричал мушкетер, сердце которого радостно забилось, ибо он почувствовал, что дю Трамбле вовсе не склонен шутить. Что, наконец-то обо мне соизволили вспомнить?!

— Поистине так, господин д'Артаньян. Но, повторяю вам, это государственная тайна, и мне лично сообщил ее господин Дезэссар…

— Но вы тут же сообщили ее мне…

— Черт возьми, разве вы не видите, что я всегда был расположен к вам?

— Но, если тайну знают трое, значит, ее знает целый свет!

— Вы не правы. Значит, ее знают четверо.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду того, кто приказал господину Дезэссару доставить вас в Сен-Жермен, а мне — распорядиться о том, чтобы вас привели в приличный вид и отпустили с ним в вышеозначенное место.

— Понимаю, — задумчиво протянул мушкетер. — Значит, у вас пока нет королевского приказа о моем освобождении?

— Нет.

— Значит, радоваться несколько преждевременно?

— Вы хотите всего сразу! Положительно, господин д'Артаньян, вам трудно угодить. Господин Дезэссар нахлестывает свою лошадь, скачет в Бастилию, чтобы передать мне волю… того, кто имеет право ее объявлять. Вас тут же принимаются стричь, брить, завивать.

— Да, но что, если после беседы в Сен-Жермене меня снова доставят в ваше милое заведение?

В ответ дю Трамбле выразительно поднял глаза к потолку.

— Вот чертовщина!

Оставшись один, д'Артаньян принялся размышлять. Он довольно быстро пришел к выводу, что следует использовать все возможности для того, чтобы избежать возвращения из Сен-Жермена в тюремной карете. «Еще есть время», — решил мушкетер и принялся царапать письмо Атосу, Портосу и Арамису на клочке бумаги.

В тот же день белый голубь, получив причитающуюся порцию корма, улетел в монастырь миноритов с посланием, содержащим важные новости.

Остаток дня мушкетер провел в надеждах и сомнениях.

Последние преобладали. Бастильский воздух обладал свойством превращать людей в пессимистов.

* * *

— Отлично, — произнес Атос, как только друзья прочитали записку д'Артаньяна. — Кажется, нам наконец-то повезло.

— Что мы предпримем? — спросил Арамис своим мелодичным голосом. Нападем на карету?

— Разумеется, черт побери! — воскликнул Портос. — Что же еще?!

— Как мы узнаем карету? — спросил Арамис. — Д'Артаньян ведь и сам не знает, кто и когда повезет его из Бастилии в Сен-Жермен.

— Придется следить за всеми выезжающими из ворот каретами. Устроим засаду.

— Черт возьми! Но не станем же мы нападать на все кареты, с тем чтобы удостовериться, что д'Артаньяна внутри нет, и дожидаться следующей!

— Постойте, не горячитесь, господа. Из Бастилии за целый день может не выехать ни одна карета. Это не Королевская площадь, и мы, вероятно, выследим ту самую карету, которая нас интересует. К тому же д'Артаньяна, конечно, повезут под конвоем из гвардейцев кардинала или полицейских чинов.

— Возможно. Но если его повезут в Сен-Жермен, то это будет означать, что его хочет видеть король.

— Или королева.

— Думаю, вы ошибаетесь, Портос. К тому же ничто не мешает его высокопреосвященству именно завтра находиться в Сен-Жермене, как и во всяком другом месте.

Портос пожал плечами:

— Значит, и нет смысла гадать. Предлагаю напасть на карету, освободить д'Артаньяна и… упрятать его в каком-нибудь надежном месте.

— Самое надежное место — Лотарингия. Например, монастырь лазаристов в Нанси, — заявил Арамис.

— А я предлагаю замок Валлон, — перебил его Портос. — Он выдержит любую осаду!

— Вы все говорите сущий вздор, друзья, — хладнокровно заметил Атос. Наш друг — лейтенант королевских мушкетеров, а вы говорите о нем так, словно он мятежник или дезертир. Поверьте, д'Артаньян никогда не пойдет на то, чтобы скрываться в монастыре или замке, сколь бы ни были надежны их стены, в то время как его солдаты воюют с врагами короля.

При этих словах Атоса легкое облачко затуманило черты Арамиса.

— Это правда, — согласился Портос. — Я совсем забыл…

— Что предлагаете вы, Атос? — спросил Арамис. — Мне это занятно до чрезвычайности, принимая во внимание, что меня разыскивают по всему Парижу.

— Я помню об этом, — просто проговорил Атос. — Поэтому вам я предлагаю принять все меры предосторожности, какие только доступны. Я знаю, однако, что предложить вам остаться в монастыре, когда мы с Портосом предпримем попытку отбить д'Артаньяна, значит обидеть вас, поэтому я не предлагаю ничего подобного. Но вам следует изменить внешность так же искусно, как вы сделали это, направляясь в Париж. Когда вы с Портосом приехали ко мне в Блуа, я не сразу узнал вас.

— Что будет дальше? — спросил Портос.

— Если наша затея будет иметь успех, мы все вместе покинем Париж, но отправимся не в Нанси или замок Портоса, а в действующую армию.

— В действующую армию?! — вскричал Портос.

— Да. В лагерь королевских войск. Конечно, я не имел виду вас, друг мой, — добавил Атос, взглянув на Арамиса. — Вам-то как раз следует вернуться в Лотарингию…

Конечно, после того, как д'Артаньян сможет выразить вам свою признательность. Ведь если нам удастся освободить его, то это случится благодаря вам.

Несмотря на приобретенную в стенах монастыря и иезуитской коллегии выдержку, Арамис не мог скрыть того, что он польщен словами Атоса. Граф де Ла Фер был скуп на похвалы. Слово одобрения в устах Атоса стоило дорого.

* * *

— Ба! Это вы, господин Дезэссар?! — Мушкетер сделал вид, что очень удивлен, памятуя об уговоре с дю Трамбле.

Впрочем, он и впрямь не очень-то верил в то, что именно Дезэссар повезет его в Сен-Жермен. В этом гасконец увидел доброе предзнаменование.

— Собственной персоной, господин д'Артаньян. Надеюсь, вы хорошо провели эту ночь? — с напускной беззаботностью осведомился капитан гвардейцев. Он слишком хорошо понимал, что настроение короля, непредсказуемое даже на два часа, способно было сильно измениться за прошедшие два дня. Однако приказ привезти мушкетера в Сен-Жермен отменен не был, а потому г-н Дезэссар, в сопровождении двух своих солдат, прибыл за ним в условленное время.

— Сказать по чести, я не спал вовсе. — отвечал гасконец.

— Черт побери! И совершенно напрасно! — воскликнул г-н Дезэссар, желая скрыть свои сомнения. — Прошу вас в карету.

— Куда мы поедем? — невинно спросил д'Артаньян.

— Вас хочет видеть его величество, — ответил гвардеец.

Он занял место в карете рядом с мушкетером. Двое гвардейцев на одинаковых рыжих лошадях встали каждый у дверцы кареты, возница гикнул, лошади тронули.

Пока они не миновали последний пост стражи у внешних ворот, д'Артаньян молчал, вспоминая подробности своего прибытия в тюрьму, которая вот уже несколько месяцев заменяла ему дом. Но вот черные стены остались позади, карета покатила быстрее, и мысли мушкетера обратились к ближайшему будущему.

«Что, если мои друзья все-таки успеют подготовить нападение на конвой и рискнут его осуществить?! — думал он. — Может получиться неловко… Вот досада! Почему за мной послали именно господина Дезэссара, а не какого-нибудь Ла Удиньера или кавалера де Рошфора?»

— Господин Дезэссар, — нарушил молчание мушкетер. — В память о наших прежних хороших отношениях…

Не могли бы вы намекнуть, чем может окончиться для меня сегодняшняя аудиенция у его величества?

— Полноте, д'Артаньян. Надеюсь, мы и сейчас в хороших отношениях. И чтобы доказать вам это, я скажу, что у вас появился отличный шанс. И я тоже приложил к этому руку.

— Следовательно, король намерен освободить меня? Вы это имеете в виду?

— Как вы понимаете, никто не может знать, чего хочет король. Но мне показалось, что его величество был введен в заблуждение, когда подписывал приказ о вашем аресте.

Разрешите это недоразумение, рассейте подозрения короля во время беседы с ним. И вы — на свободе! Но что это за шум там, снаружи?!

— Похоже, друзья не сидели сложа руки, — заметил д'Артаньян.

И он высунулся из окна кареты.

— Я здесь! — крикнул он во весь голос.

Трое всадников во весь опор неслись наперерез карете.

Возница поднял руки при виде направленного ему в грудь пистолета. Конные гвардейцы схватились за оружие, но их опередили. Арамис и Портос приставили острия шпаг к их нарядным мундирам.

— Должен предупредить со всей серьезностью, милостивые государи, произнес Арамис. — Одно неосторожное движенье с вашей стороны — и вы предстанете перед Небесным Судией, предстанете преждевременно!

— А я оторву башку всякому, кто помешает мне освободить д'Артаньяна! угрожающе присовокупил Портос.

— Д'Артаньян, ты свободен! — произнес ровный голос, и дверца кареты распахнулась.

— Д'Артаньян, но что я вижу… Господин Дезэссар?!

— Вы, Атос? Граф де Ла Фер?!

Черты Атоса исказились.

— Можно подумать, что нас преследует какой-то алой рок! — вскричал он.

— В чем, собственно, дело, Атос? — послышался тревожный голос Арамиса.

— Какой такой рок?! — пробасил Портос. — Выходи поскорее, Д'Артаньян. Мы привели тебе лошадь.

— Да здесь все четверо? — в свою очередь вскричал Дезэссар. Примите мои поздравления, Д'Артаньян, у вас прекрасные друзья. Мои поздравления, господа, с вашей храбростью может сравниться лишь ваша преданность друг другу. А теперь — шпаги наголо, господа. Вам придется заколоть меня. Я скорее умру, чем нарушу воинский долг!

— Вот этого я и боялся, — тихо проговорил бледный Арамис.

— Какого черта… — начал было Портос, но Атос жестом заставил его замолчать.

— Нас действительно преследует злой рок, — глухо продолжал он, не выпуская руки д'Артаньяна из своей. — Сначала мы не пошевелили пальцем, чтобы помешать посадить за решетку благородного человека и храброго воина Бассомпьера. Мы сделали это ради дружбы, ради тебя, Д'Артаньян. Но мы заблуждались! Мы совершили бесчестный поступок, и провидение наказало нас за это. Вспомните, что случилось потом, Портос, и вы поймете… И вот теперь, когда наконец мы достигли цели, мы видим тебя, Д'Артаньян, мы снова можем быть вместе… на нашем пути встречается именно тот человек, который только и мог разрушить все наши планы…

— Но почему? — все же решился спросить Портос.

— Потому что я знаю двух людей во Франции, которые могли бы помешать мне силой отбить д'Артаньяна. Я знаю только двух, которым я никогда не причинил бы бесчестья.

— Кто же эти двое, сударь? — спросил Дезэссар.

— Господин де Тревиль.

— Но де Тревиля нет в Париже. Он принял участие в походе, — заметил г-н Дезэссар.

— Но остались вы!

— Черт побери! Благодарю вас, граф!

— Черт побери! — в свою очередь вскричал Д'Артаньян. — Все же не хочется обратно в Бастилию!

— Ах! Ты разрываешь мне сердце, д'Артаньян! — воскликнул Атос. — Я тоже отправлюсь с вами. Я скажу королю, что если место такого человека, как ты, в Бастилии, то мое — рядом с тобой!

— Нет, граф. Так поступать нельзя. Что проку в том, что лучшие дворяне Франции добровольно отправятся в тюрьму. То-то будет радости его высокопреосвященству, — вмешался Дезэссар. — У меня возникла мысль, и, смею полагать, неплохая… Отойдемте в сторону, господа. Вот так.

Слушайте же! Если король примет положительное решение, то, стало быть, мы добились своего. И все устроилось само собой… Я говорю так, поскольку принимаю живейшее участие в этом деле. Если же по окончании аудиенции у короля господин Д'Артаньян поймет, что дело приняло неблагоприятный оборот, пусть отрицательно покачает головой, я ведь буду ждать у дверей приемной короля. После этого я войду к королю и откажусь конвоировать д'Артаньяна обратно.

— Но — предлог? — спросил Портос.

— Не беспокойтесь, господа. Я найду его. Таким образом, его величество вынужден будет отправить с вами, Д'Артаньян, капитана дю Гайлье с его швейцарцами просто потому, что в Сен-Жермене, кроме моих гвардейцев и солдат дю Гайлье, больше никого нет. Думаю, что остальное вам понятно, господа. Это все, что я могу вам предложить.

— Что ж, это лучше, чем ничего. Уж швейцарцам я пооткручиваю головы, они и пикнуть не успеют, — сердито выпалил Портос. При этом великан бросил красноречивый взгляд на Атоса, словно бы желая сказать: «Я бы и этим с таким же успехом пооткручивал головы, если бы не вы, любезный друг!»

— И все же я последую за вами, — твердо проговорил Атос.

Он тихо сказал несколько слов Арамису и Портосу, а затем сел в седло и поскакал за каретой, которой более никто не препятствовал следовать прежним путем.

* * *

— Входите же, господин д'Артаньян. — И король сделал приглашающий жест. — Вас я попрошу подождать в приемной, господин Дезэссар.

«Чтобы упрятать меня обратно. Дела обстоят неважно», — решил мушкетер, входя в королевский кабинет.

— Вы сами знаете, в какое тревожное время мы живем, сударь, проговорил король с некоторой надменностью в голосе, желая показать, что его слова никоим образом не должны быть истолкованы д'Артаньяном как извинения. — К сожалению, государственные интересы велят приносить в жертву интересы личные… приносить в жертву судьбы.

Судьбы не только отдельных людей, но даже судьбы наций!

Не знавший хорошенько, что делать, гасконец поклонился. Король, видимо, был вполне удовлетворен этим.

— Мое внимание продолжительное время было занято всеми этими интригами… — продолжал Людовик XIII.

Мушкетер понял, что король, в сущности, говорит сам с собой.

-..и, не видя вас все это время в помещении для дежурного офицера, на караулах… я… пожелал узнать, чем вызвано ваше отсутствие. И мне ответили, что лейтенант моих мушкетеров находится в Бастилии… — Левая бровь короля поползла вверх. — У меня недостает времени быть в курсе всех интриг и скандальных происшествий, приводящих в Бастилию, сударь. Однако я понимаю, что офицер гвардии не может угодить туда безо всякой причины.

«Хорошенькое дело, — пронеслось в голове у гасконца. — Сам подписал приказ, а теперь хочет узнать у меня причину, побудившую его это сделать. Впрочем, не будем забегать вперед. Быть может, его величество все-таки назовет ее сам».

— Вы молчите, сударь, — произнес король между тем. — Однако, если до сих пор говорил я, то теперь мне угодно послушать вас. Объяснитесь, господин д'Артаньян.

«Как вышло, что вы очутились в тюремной камере, в то время как ваши однополчане воюют? А может быть, он хочет дать мне шанс?» — подумал д'Артаньян.

— Поверьте, ваше величество, — начал он, — не проходит дня, чтобы я не мучался от этой несообразности. И нет ничего более желанного для меня, как снова присоединиться к полку.

— Но ведь в таком случае вам придется обнажить оружие против своих… единомышленников, сударь. Быть может, друзей. Во всяком случае, против одного из друзей, не так ли?

«Конечно, он имеет в виду Арамиса», — решил д'Артаньян.

— Все мои друзья всегда верой и правдой служили вашему величеству и Франции, надеюсь — будут и впредь! Что же касается моей скромной особы, то ваше величество могли не раз убедиться, что для меня нет другого долга, кроме долга солдата, другой чести, кроме чести воина. Я думал, что у вашего величества нет оснований сомневаться во мне, ни подозревать меня в чем-либо, — твердо заключил мушкетер.

И, видит Бог, он сказал чистую правду.

Похоже, король почувствовал это.

— Я знаю… да, я знаю, господин д'Артаньян, — с легким волнением проговорил Людовик XIII. — Видимо, у вас имеются влиятельные недруги?

— Увы, ваше величество. Так оно и есть.

Король с удовлетворением поглядел на мушкетера. Очевидно, гасконец вел себя именно так, как этого ожидал от него монарх. Он признал существование могущественных врагов, но не стал называть их имен, то есть сделал то, что требовалось.

— Ага? Так-так, — в раздумье произнес король. — Тогда дело начинает проясняться. К моему несчастью, в королевстве неспокойно… как, впрочем, и во всей Европе…

Все враждуют друг с другом, все хотят погубить один другого под тем предлогом, что идет война, а на войне, как водится, неизбежны потери… Вероятно, вы оказались в Бастилии именно стараниями этих ваших влиятельных недоброжелателей. Но есть возможность это исправить, господин д'Артаньян.

«Так, Кажется, ветер задул с благоприятной стороны», — заметил мушкетер.

— Все это можно исправить, — размышляя, повторил Людовик XIII, в то время как д'Артаньян задавал себе вопрос, следует ли ему еще раз поклониться королю. Он пришел к выводу, что во всем следует соблюдать меру, и поклон был отменен. «Это успеется», — решил гасконец.

— А так как я вижу главное достоинство монарха в том, что он желает примирить своих подданных друг с другом…

И способен добиться этого примирения, то я сделаю больше… Я берусь помирить вас с вашими недоброжелателями, господин д'Артаньян. Тем более что вы приобрели их на королевской службе, не так ли?

— Ваше величество, можете не сомневаться в том, что я всегда буду верно служить моему государю, скольким бы моим врагам это было бы не по душе.

Людовик снова одарил мушкетера благосклонным взором. Однако теперь королевский взгляд стал приветливее, потеплел. Королю пришло на ум, что мушкетер несколько месяцев провел в Бастилии, ожидая своей участи и томясь неизвестностью, и все это, из-за его, Людовика XIII, подписи на бумаге, подсунутой ему Ришелье в момент королевского гнева. В глазах короля д'Артаньян скорее был жертвой, чем преступником. Следовало развеять туман загадочности, который окутывал всю историю д'Артаньяна.

— Шевалье д'Артаньян, — торжественно произнес король. — Вам известно, как называют меня в народе.

— Людовиком Справедливым, ваше величество, — без задержки откликнулся мушкетер, которому в эту минуту очень хотелось верить, что король собирается оправдать народную молву.

— Так вот, я хочу одного. Чтобы справедливость была восстановлена. Я хочу разобраться. Да, я хочу разобраться в конце концов во всем этом деле. Если вы сумеете объяснить мне все эти загадочные ваши похождения в Type, которые чуть не стоили вам жизни, все эти странные происшествия с арестом дю Трамбле, с побегом из тюрьмы какого-то испанского дворянина… Все то, что так беспокоит его высокопреосвященство, даю вам слово монарха: я тут же подпишу приказ о вашем освобождении. Но помните, господин д'Артаньян, я хочу одного — правды! Всей правды!

— Я считаю за честь, что ваше величество интересует моя скромная особа, — ответил д'Артаньян. — Я с радостью расскажу все, что знаю, но смею ли я занимать время вашего величества?

— Полно, господин д'Артаньян. К чему лукавить, во мне ведь тоже есть гасконская кровь! Выкладывайте-ка мне все начистоту, сударь.

— Повинуюсь, ваше величество.

И д'Артаньян рассказал королю о том, как он попал в Тур в поисках Камиллы де Бриссар, о ночном нападении и даже о способе, к которому он прибегнул, чтобы спастись из дома опальной герцогини. Но ни словом он не обмолвился об Арамисе.

— Ага, — кивнул Людовик. — Вот оно что. А господин кардинал уверял меня, что вы чуть ли не специально набросились на его людей, чтобы дать ускользнуть от них другому мушкетеру.

И король устремил испытующий взор на д'Артаньяна.

— Но там не было никаких мушкетеров, кроме меня, ваше величество, — не моргнув глазом, ответил гасконец. — Случись в тот день, вернее ночь, поблизости еще кто-либо из полка, потери нападавших наверняка можно было бы удвоить.

Этот ответ граничил с дерзостью, но король питал слабость к военным победам своих мушкетеров, особенно если эти победы были одержаны в стычках с людьми его высокопреосвященства.

— Ну хорошо, — проговорил король. — Допустим. Но как случилось, что вы стремглав поскакали вдогонку дю Трамбле?

«Эх, тут задача посложнее! — вздохнул д'Артаньян. — Но постараемся выпутаться. В конце концов первый приказ арестовать дю Трамбле — я получил от Бассомпьера, а ему уже хуже не будет…»

— Ваше величество, я простой солдат… — начал д'Артаньян, стараясь придать голосу необходимые тон и звучание.

— Простой лейтенант мушкетеров короля Франции, — саркастически заметил король.

— К счастью, это так, ваше величество. Именно поэтому в ту роковую ночь я был послан за дю Трамбле.

— Кем вы были посланы, господин д'Артаньян?

— Тем, кто имел право приказывать мне, ваше величество.

— И этим человеком была…

— Ваше величество, вам хорошо известно, что его высокопреосвященство пользуется незавидной репутацией в глазах высшего офицерства, которое подчас позволяет себе нелестные отзывы о нем…

— И этим человеком…

— Им был один из тех, кто неосмотрительно позволил себе критиковать политику… я не прав, ваше величество, некоторые поступки его высокопреосвященства, позволил себе критику… критику этой политики…

— Мне трудно следить за вашей мыслью, д'Артаньян, — с улыбкой произнес король, который, как помнит читатель, был посвящен королевой в события, приведшие к аресту дю Трамбле, впрочем весьма кратковременному.

— «Черт побери, мне тоже!» — подумал мушкетер.

-..одним словом, он позволил себе критиковать кардинала в присутствии господина дю Трамбле, — выпалил д'Артаньян. И прибавил:

— Ваше величество.

— Но ответьте же мне, наконец, кто этот человек, могущий приказывать вам? Кто тот таинственный вельможа, который так испугался господина дю Трамбле. И чем он его только так напугал?

— Вашему величеству следует обратить внимание на то, что дю Трамбле, слышавший все эти речи о его высокопреосвященстве, неожиданно покинул помещение и поскакал в ставку господина первого министра…

— И недовольные кардиналом господа тут же уразумели, что через несколько часов тот, кого они только что поносили всякий на свой лад, получит прекрасную возможность узнать их мнение о себе, не так ли? насмешливо спросил Людовик ХIII.

— Ваше величество несомненно правы.

— Тогда эти критиканы всполошились и решили перехватить дю Трамбле, но так как этому предусмотрительному господину удалось опередить их, погоня могла принести успех только в том случае, если бы за дю Трамбле поскакал лейтенант мушкетеров короля господин д'Артаньян, — закончил король.

— Правда, ваше величество. — сказал д'Артаньян, стараясь придать своему лицу как можно более скромное выражение.

— Недурно, — заключил король.

— Ваше величество, конечно, понимает, что в тот момент я не мог знать, в силу каких обстоятельств следует задержать господина дю Трамбле. Я просто выполнял приказ…

— Королевы…

Д'Артаньян замер, словно тростник перед порывом ветра. Но ветер не налетел.

— Успокойтесь, сударь. Ее величество посвятила меня в подробности лионских событий. Я не сержусь на вас. Я был недоволен вами, это правда. Но, принимая во внимание, что вы поменялись с дю Трамбле ролями, как только вам повстречался господин кардинал, я считаю, что вы и так пострадали больше, чем того заслуживаете.

— Ваше величество!

— Только одно беспокоит меня во всей этой истории, сударь. Вы ведь покрывали королеву! Вы собирались ввести меня в заблуждение.

— Я, ваше величество?!

— Именно так, сударь. Ведь вы не сказали мне, кто же в конце концов приказал скакать вам за дю Трамбле, а это сделала королева.

— Я знаю, что это дерзость с моей стороны, ваше величество, но я вынужден не согласиться с моим королем.

Королева не приказывала мне арестовать господина дю Трамбле.

— Вот как?! Кто же в таком случае?

— Маршал Бассомпьер, ваше величество.

— Но маршал Бассомпьер не имеет права командовать королевскими мушкетерами… За исключением чрезвычайных обстоятельств!

— Господин маршал полагал, что недуг вашего величества является обстоятельством чрезвычайным.

— И вы подчинились его приказу?

— Нет, ваше величество.

— Как так?!

— Я ответил маршалу, что приказывать мне может только ваше величество или мой капитан — господин де Тревиль.

— Верно. Но как в таком случае получилось, что вы все же погнались за дю Трамбле?! Очевидно, был и другой приказ, не так ли, господин Д'Артаньян?

— Другого приказа не было, ваше величество.

— Но королева сама уверила меня в том, что она…

— Всего лишь попросила меня догнать господина дю Трамбле, ваше величество, — с достоинством ответил мушкетер.

— Королева попросила вас?!

— Да, ваше величество. А королевская просьба означает больше, чем приказ. Ведь сам король подчас не может устоять перед ней, король, перед которым склоняется все и вся в королевстве, что же говорить о солдате короля…

Людовик XIII снова обратил пристальный взор на своего мушкетера. Худощавое подвижное лицо гасконца носило следы недавних тягот — не столько физических, сколько душевных. Мушкетер имел право посетовать на королевскую неблагодарность. Во взгляде короля снова мелькнуло нечто похожее на обычную человеческую признательность — случай редкий.

— Я понимаю вас, шевалье, — произнес Людовик. — Осталось только одно неясное мне обстоятельство. Я имею в виду побег из Бастилии испанского дворянина дона Эспинозы, которого вы взяли в плен под Казале.

— Право же, ваше величество, мне ничего не известно об этом деле…

-..в котором, заметьте себе, сударь, самое деятельное участие принимали мушкетеры! — воскликнул король.

— Очень сожалею, если это так, ваше величество, но…

-..деле, которое стоило места прежнему коменданту Бастилии! — с оттенком легкого раздражения продолжал король. — Однако я вижу, вам нечего сообщить мне по этому поводу?

— Я в отчаянии, ваше величество, но это действительно так. Несколько месяцев я провел в Бастилии и совершенно не в курсе последних новостей.

— Эти гасконцы положительно неисправимы! — вскричал Людовик. — Неужели вам так хочется обратно за решетку, сударь?!

Д'Артаньян выдержал взгляд короля. Это было дерзостью, но мушкетер не отвел глаз. Это пришлось сделать королю.

— Вы хотите уверить меня, что не подозревали о том, что ваши друзья хотят устроить вам побег, гасконский упрямец?!

— Нет, ваше величество. Потому что уверять вас в этом — значит сознательно вводить в заблуждение своего государя. По счастью, у меня и впрямь есть друзья, на которых я всегда могу положиться.

— Так, значит, вы признаете, господин Д'Артаньян, что ваши друзья, пытаясь устроить вам побег из Бастилии, по ошибке вытащили оттуда испанского шпиона, совершив тем самым государственное преступление?

— Нет, ваше величество.

— «Нет»?! Вы говорите — «нет»?!

— Я признаю только, что у меня есть верные друзья, ваше величество.

Людовик XIII сцепил руки за спиной и прошелся по кабинету. Затем подошел к дверям, распахнул тяжелые резные створки и крикнул:

— Господин Дезэссар, войдите!

Глава шестидесятая Как важно владеть искусством компромисса (продолжение)

— Я здесь, ваше величество, — ответил дворянин, переступив порог кабинета короля. Дезэссар молниеносно оценил ситуацию и понял, что она оставляет желать лучшего.

— Господин Дезэссар, отвезите шевалье д'Артаньяна туда, откуда вы доставили его в Сен-Жермен, — ледяным тоном произнес король.

Бывают ситуации, которые требуют мгновенных решений.

К чести г-на Дезэссара ему удалось без раздумий отыскать верное.

— Ваше величество, умоляю вас дать мне другой приказ, так как, если я попытаюсь выполнить тот, который только что получил, моя воинская честь пострадает непоправимо.

— Как вы смеете, сударь?! Вы понимаете, что вы говорите?! Выполнение королевского приказа покроет вас, офицера гвардии, бесчестьем?!

— Ни в коем случае, ваше величество.

— Так что же вы имеете в виду?!

— Только то, что я не сумею его выполнить, ваше величество, а это, несомненно, — урон для чести офицера.

— Что же мешает вам доставить шевалье обратно в Бастилию?

— Слово дворянина, ваше величество, — Так, понимаю, — хмуро констатировал Людовик. — Вы дали слово господину д'Артаньяну.

— Нет, ваше величество, — Что за день сегодня! Еще чуть-чуть и я, кажется, сойду с ума.

Дезэссар и Д'Артаньян осторожно склонили головы, как бы давая понять, что внезапное сумасшествие монарха было бы чрезвычайно нежелательно.

— Дело заключается в том, ваше величество, что перед вами не один, а двое пленников, — твердо продолжал г-н Дезэссар. — Причем положение мое никоим образом нельзя считать более предпочтительным, чем положение господина д'Артаньяна.

— Я все же не пойму, чей вы пленник, господин Дезэссар?

— Я связан словом, данным мною нескольким отважным и благородным людям, которые взамен сохранили мне жизнь, ваше величество!

— А что угрожало вашей жизни, господин Дезэссар? — раздраженно спросил Людовик.

В этот момент в дверях королевского кабинета показался Ла Шене, который пользовался привилегией входить к Людовику XIII без вызова.

— В приемной ждет граф де Ла Фер, ваше величество, — сообщил он с подобострастным поклоном.

— Я не назначал аудиенции графу, — ледяным тоном ответил Людовик XIII, но в следующее мгновение какая-то новая мысль посетила короля, что отразилось на его лице.

— Граф только просил передать вашему величеству свои заверения в готовности служить вашему величеству словом и делом, а также сообщил мне, что он посмел напомнить о себе лишь постольку, поскольку его дело теснейшим образом связано с делом господ Дезэссара и д'Артаньяна, и если ваше величество пожелает получить от него какие-либо разъяснения или вызвать его в качестве свидетеля, то на этот случай граф де Ла Фер и прибыл в Сен-Жермен.

Лицо короля вытягивалось по мере произнесения мэтром Ла Шене вышеприведенной тирады. Король не скрыл своего удивления:

— Неужели никто не объяснит мне, что все это означает?! Хорошо! согласился он наконец. — Вижу, что граф дожидается в моей приемной не случайно. Ла Шене, пригласите графа де Ла Фер!

И через несколько томительных мгновений Атос был введен в кабинет короля. Атос поклонился королю, встретился глазами с д'Артаньяном, затем перевел взгляд на Дезэссара и все понял.

— А, вот и вы, граф! — воскликнул король. — У вас поразительный дар предвидения, вы знаете, что можете понадобиться мне, даже тогда, когда об этом не знаю я сам!

И что означают все эти ваши взгляды?!

— Ваше величество, — начал Дезэссар. — Если бы не благородство графа, то ваш слуга пал бы в бою, выполняя свой долг. Мой клинок многим внушает уважение, но мне противостоял клинок куда более искусный.

В ответ Атос молча поклонился капитану гвардейцев.

— Если бы не благородство графа де Ла Фер, — взволнованно продолжал Дезэссар, — господин д'Артаньян сейчас мог направляться в действующую армию, чтобы присоединиться к своим солдатам. Но вместо этого вы видите его перед собой, ваше величество. Он и граф де Ла Фер держали мою жизнь в своих руках, но они предпочли добровольно явиться сюда…

— Держали вашу жизнь в своих руках?! — вскричал Людовик XIII.

— Да, ваше величество.

— Теперь я начинаю понимать… — Король подошел к Атосу. — Кстати, граф, это не вам ли я обязан военным успехом, который одержан мушкетерами на улице Святого Фомы? Тогда еще сгорел дотла дом герцога де Шеврез…

— Они сами подожгли его, ваше величество. — спокойно возразил Атос.

Людовик покраснел, потом побледнел. Затем потер лоб, словно силясь уразуметь нечто чрезвычайно важное.

— Вы ведь теперь оставили службу, я не ошибаюсь, граф? — спросил он.

— Я выполнил посмертную волю моего отца, ваше величество. После его смерти мне следовало удалиться в родовой замок в Блуа, — ответил Атос.

Король окинул взглядом стоявших перед ним людей: Атоса, д'Артаньяна, Дезэссара.

Внезапно он весело улыбнулся.

— Я счастливый государь! У кого еще есть такие дворяне?! — И король расхохотался. — Господа, я представил себе, как де Кавуа докладывал кардиналу о происшествии с домом герцога де Шеврез. Как я хотел бы видеть эту сцену!

Так, значит, это вы? — спросил король голосом, все еще прерывающимся от смеха. — Это вы по ошибке освободили испанца? Вместо шевалье д'Артаньяна… А теперь взяли в плен господина Дезэссара и отпустили его под честное слово… — Отсмеявшись, король нахмурился. — Однако, что же вы пообещали, господин Дезэссар?

— Ваше величество, я дал слово, что уклонюсь от сопровождения господина д'Артаньяна обратно в Бастилию, в случае неблагоприятного развития событий.

— А что это меняет, господа? — Король повернулся к Атосу и д'Артаньяну, которые за время этой сцены придвинулись друг к другу, безотчетно повинуясь некоему скрытому магнетизму, и теперь стояли плечом к плечу. — Я отправил бы конвой под началом другого офицера, только и всего.

— Тут есть разница, ваше величество, — спокойно произнес Атос. — Другой офицер — не господин Дезэссар, к которому я питаю уважение и приязнь.

— Ваши слова граничат с дерзостью, сударь. Вы хотите сказать, что не уважаете мой приказ и готовы были к одному государственному преступлению прибавить следующее…

— Восстановить справедливость, ваше величество. Вернее, исправить несправедливость, допущенную в отношении господина д'Артаньяна, — с почтительным поклоном отвечал Атос.

Все чувствовали, что настал решающий момент.

Король поморщился:

— А что думает по этому поводу сам господин д'Артаньян?

— Ваше величество, — совершенно искренне заговорил гасконец, — сегодня вы задали мне и другой вопрос.

— Какой?

— Почему лейтенант мушкетеров короля проводит время, лежа на тюремной койке, в то время как его товарищи воюют с войсками мятежников.

— Правда. Ну и что же?

— Я сам все время задаю его себе. И не нахожу ответа.

— Хорошо! Вы хотите отправиться в армию?

— Нет ничего, чего я хотел бы больше, ваше величество.

Я имел в виду…

— Пустяки, господин д'Артаньян. В тюрьме не слишком-то отточишь навыки изящного слога. Зато шпагой и мушкетом вы, надеюсь, владеете так же, как и раньше. Отправляйтесь в армию. Господин де Тревиль, думаю, будет рад такому пополнению. Не надо меня благодарить, я лишь восстанавливаю справедливость, не так ли, граф де Ла Фер?

Что же касается вас, то вы заслуживаете той самой камеры, которую освобождает господин д'Артаньян, но… я прощаю вас за победу на улице Святого Фомы. Кстати, второй ваш спутник — как его имя?

— Ваше величество, вы понимаете…

— Разумеется, я заочно прощаю и его, тем более, что говорят, сражался он как античный герой.

— Его имя — дю Валлон, ваше величество.

— Он тоже служил в мушкетерах вашего величества, — вставил Дезэссар.

— Да, а вас, Дезэссар, я срочно отправляю в Лувр с письмом к… к господину суперинтенданту финансов. Нет, это не годится. Вот, вы возьмете с собой дюжину гвардейцев и отправитесь в Лувр, чтобы сопровождать ее величество в Сен-Жермен. Королева так любит здешний воздух… Да позаботьтесь, чтобы в число эскорта вошли те двое, что сопровождали вас на Бастилии. Надеюсь, им не придет в голову сочинять какие-нибудь небылицы… Кстати, они не пострадали по пути сюда?

— Нет, ваше величество. Оба живы и здоровы.

Король благосклонно кивнул.

— Отлично. Итак, господин Дезэссар, исполняйте приказ.

Проводив капитана мушкетеров взглядом, Людовик XIII снова повернулся к д'Артаньяну:

— А теперь, господин д'Артаньян, я должен предупредить вас, что намерен отправить вас обратно в Бастилию.

Д'Артаньян чуть не подпрыгнул на месте от изумления.

Атос же горько усмехнулся.

— Но не раньше, чем граф покинет этот кабинет и удалится на достаточное расстояние… достаточное для того, чтобы присоединиться к господину дю Баллону, который несомненно дожидается его где-нибудь под сенью буков и вязов.

Д'Артаньян почувствовал, что снова обретает почву под ногами. Атос перестал кривить губы в горькой усмешке и одобрительно качнул головой.

— Да, кстати, граф. Правда ли, что этот дю Валлон такой силач, что способен ударом кулака повалить наземь быка?

— Правда, ваше величество. В ту пору, когда нам довелось вместе служить в рядах мушкетеров вашего величества, он демонстрировал мне свое искусство на ярмарке в Сен-Жермене, — подтвердил Атос.

— Ну так передайте ему, чтобы он не слишком усердствовал, когда увидит карету с зарешеченными окнами и двоих швейцарцев конвоя. В карету с господином д'Артаньяном сядет господин дю Гайлье. Я надеюсь, что он будет в состоянии оправиться после встречи в вами. Помните, господа, швейцарцы — не гвардейцы его высокопреосвященства.

И после того как… словом, сразу же отправляйтесь в путь.

Маршал де Ла Форс готовит генеральное сражение. Вы должны успеть к нему.

* * *

Пожелание короля было передано Портосу. Тот пришел в восторг оттого, что король оказался столь хорошо осведомлен о его способностях.

— Ради его величества я буду осторожен, как никогда! — пообещал гигант.

Портос сдержал слово. Швейцарцы уже через четыре недели смогли снова приступить к несению караульной службы в Лувре.

Глава шестьдесят первая Мушкетеры, вперед!

Теперь они скакали по дорогам Франции вчетвером.

Друзья позаботились о лошади для д'Артаньяна — гнедой кобыле четырехлетке. Когда мушкетер со вздохом принялся вспоминать о своем сером жеребце и сетовать на его отсутствие перед дальним походом, Арамис хитро улыбнулся и проронил:

— Арабы говорят: «Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой».

Пусть это вас утешит, дорогой Д'Артаньян.

— Откуда вам так хорошо известны вкусы арабов относительно лошадей? удивился гасконец, но ответа на свой вопрос не получил.

Они снова вчетвером пересекали Францию. И кажется, на этот раз судьба подарила им всем немного безоблачного настроения. Они были счастливы.

— Знаете, как я себя сейчас чувствую? — спрашивал Д'Артаньян. Совершенно так же, как в тот первый день у монастыря Дешо, помните?

— Еще бы не помнить! — рокотал Портос. — Вы все уложили своих противников, Д'Артаньян — тот и вовсе справился с двумя, а я только и сумел, что проткнуть ляжку Бикара. Совсем скверно, принимая во внимание, что он тоже проткнул мне плечо.

— Но потом мы шагали по парижским улицам и никому не уступали дороги… — мечтательно повторял Д'Артаньян. — Все четверо. Как сейчас!

Между тем, покрывая милю за милей, они приближались к театру военных действий.

После того как друзья во всех подробностях описали д'Артаньяну свои приключения в Париже, попытки устроить ему побег и горькие разочарования, после того как эмоции утихли, а освобождение было неоднократно отпраздновано во всех придорожных кабачках, разговор перешел на злободневные темы.

— У меня такое впечатление, что куры в этой местности перестали нестись и сделали это все разом. Да и самих-то кур почти не видно, — заметил д'Артаньян после очередной пирушки, которая носила весьма спартанский характер в силу скудности припасов хозяина заведения, где они расположились на ночлег.

— Это и есть неоспоримый признак того, что мы приближаемся к бивуакам, — откликнулся Атос.

— Даже кролики и те будто повымерли, — посетовал Арамис.

— Они тушатся в солдатских котелках, — глубокомысленно произнес Портос. — Я даже отсюда чую этот запах.

— Итак, господа, — пригласил д'Артаньян. — Какова обстановка на полях сражений? И вообще, кто тут сражается с королевским войском?

— Ах, д'Артаньян, конечно же, сидя в тюрьме, ты не мог знать, что под кардинала ведут подкоп сразу с двух сторон, — проговорил Арамис, зорко всматриваясь в окрестные пейзажи. — Так вот, слушай. Герцог Орлеанский собрал в Брюсселе армию и выступил на Париж. Он и Монморанси поклялись не отступать, покуда с кардиналом не будет покончено.

— Выходит, мы собираемся сражаться за кардинала?!

Вот так штука!

И все четверо весело расхохотались. Впрочем, Арамис, даже хохоча во все горло, не утратил своей наблюдательности. Именно поэтому он первый заметил большие группы людей, передвигающиеся вдалеке. Услышал он и звуки выстрелов.

— Смотрите-ка! Там дерутся!

— Похоже, вы правы. Палят из мушкетов.

— Предлагаю спешиться и привязать коней у этих деревьев. Сами же мы можем подняться вон на тот невысокий холм, поросший кустарником, и разглядеть все из укрытия, — рассудительно предложил Атос.

Предложение незамедлительно было принято.

Перед их глазами предстала панорама сражения, а это несомненно было сражение, а не мелкая стычка.

— Вон там я вижу целый полк кавалерии! — воскликнул Портос. — А немного южнее — другой!

— А вот к пехота, — напряженным голосом проговорил Арамис.

— Как вы думаете, Арамис, это королевские войска?

— Если королевские, то лучше мне с ними не встречаться, — был ответ Арамиса, который пытался различить что-то в дыму и сумятице боя.

— Мне кажется, что пехота приближается, — невозмутимо произнес Атос.

Словно в подтверждение его слов, несколько пуль на излете упали совсем близко от их импровизированного укрытия.

По равнине неслись друг на друга кавалерийские эскадроны, отчаянно сшибались всадники, поднимались в воздух сабли и палаши, блестя в солнечных лучах и молниями опускаясь на шлемы и головы, плечи и конские крупы, нанося смертельные раны, сбрасывая всадников с коней, увеча лошадей. Солдаты, уперев сошки мушкетов в землю, густо покрытую еще зеленой травой, целились друг в друга и спускали курок, посылая пулю за пулей. Пикинеры и алебардщики схватывались в рукопашной. Словом, шел ожесточенный бой, вошедший в историю как битва при Кастельнодари.

— Смотрите! — взревел Портос. — Это же плащи мушкетеров!

— Где?!

— Да вон же. Проклятие, они отступают!

Теперь уже вся четверка ясно видела, что в направлении, указанном Портосом, движутся мушкетеры, построенные в несколько шеренг и ведущие огонь по противнику. Первая шеренга давала залп из мушкетов и, разделившись на две части, отступала назад, обходя боевой порядок полка с флангов. Там они образовывали заднюю линию и имели время на перезарядку мушкетов, пока каждая последующая шеренга выполняла тот же маневр и очередь снова доходила первой.

Таким образом, мушкетеры медленно отступали, ведя бесперебойную стрельбу и сохраняя строй.

Увидев это отступление — медленное, достойное, при котором противнику наносился немалый урон, но все же отступление, д'Артаньян позабыл обо всем на свете. Д'Артаньян был мушкетером. Мало того, он был лейтенантом этого славного полка лучших королевских гвардейцев.

— Мушкетеры, вперед! — закричал гасконец.

С этими словами он бросился вниз по отлогому склону холма, где четверка друзей устроила наблюдательный пункт.

Навстречу пехоте мятежной армии герцога Орлеанского.

Это была отборная испанская пехота, проделавшая с принцем Гастоном весь путь от Брюсселя до Кастельнодари. Ее тяжкая поступь в те времена слышалась на многих дорогах Европы и нагоняла страх на армии других королевств.

Испанские пехотинцы по праву считались одними из лучших на континенте. Таким образом, д'Артаньян и его друзья волею судьбы оказались в том месте, где могла решиться судьба сражения, — на самом ответственном участке позиции королевских войск. Вполне естественно, что его оборона была доверена мушкетерам г-на де Тревиля.

Бывалые воины, испанцы все же растерялись, увидев, что с холма, заходя им во фланг, несется с обнаженной шпагой в руке мушкетер в мундире офицера. Мушкетер, словно выскочивший из-под земли. За ним показался второй, третий…

Испанцы решили, что их обошли с фланга. Их ряды смешались, дрогнули. Никто не мог знать, скольких мушкетеров скрывала от их глаз верхушка холма.

Увидели д'Артаньяна и его солдаты.

— Наш лейтенант! Лейтенант! — пронеслось по их рядам. — Господин д'Артаньян! Ура!! Вперед!!

— Мушкетеры, вперед! — снова прогремел призыв гасконца. На мгновение он перекрыл звуки ружейной пальбы.

Небесного цвета плащи пришли в движение. Первые шеренги мушкетеров, увидев перед собой д'Артаньяна, буквально врезавшегося в испанские ряды, ринулись вперед, обгоняя друг друга.

— Ура! За короля! Мушкетеры, вперед! — неслось над полем боя, набирая силу с каждой минутой.

Атака мушкетеров была стремительной и неудержимой.

Д'Артаньян возглавил ее, оторвавшись от передних рядов своих солдат на добрых полсотни шагов. Но испанцы, смущенные его неожиданным появлением и тем, какое впечатление оно произвело на мушкетеров, уже не могли оправиться и отступали все быстрее. Впрочем, несколько разрозненных выстрелов прозвучали из их рядов, но ни одна из пуль не причинила д'Артаньяну ни малейшего вреда.

— Получи, любезный, — сказал д'Артаньян, протыкая шпагой промахнувшегося стрелка, который замешкался и не успел отступить.

— Кажется, наш гасконец снова в своей стихии, — заметил Атос, помогая Портосу спуститься с холма.

— Уф! Благодарю вас, Атос, — отдуваясь, выговорил дю Баллон, утвердившись на ногах у подножия холма. — Все это прекрасно, но я никак не могу понять одной вещи…

— Какой?

— Помните, там, в монастыре, один из этих ученых господ… кажется, его звали господин Паскаль…

— Так что же?

— Он утверждал, что чем большим объемом обладает тело, тем большая поддерживающая сила действует на него… Мое тело несомненно обладает самым большим объемом из нас четверых, а между тем спуск с этого проклятого холма убеждает меня в обратном!

— Вы так полагаете?

— Черт побери, ну конечно! Судите сами. Д'Артаньян обогнал нас на сотню шагов, прыгая как кузнечик, вы легко спускаетесь вниз, да еще помогаете мне не провалиться сквозь эту размягченную почву, а наш хрупкий изящный аббат, кажется, и вовсе растворился в воздухе… Только один я! О, проклятие!

— Присядьте-ка и отдохните, — предложил Атос.

— Ну уж нет! Должен же я на ком-нибудь отвести душу, — пророкотал Портос.

— На ком же вы собираетесь ее отвести?

— Тысяча чертей! Вы еще спрашиваете, Атос. На испанцах, разумеется.

— Я тоже собираюсь присоединиться к нашему другу и знаете почему?

— Потому что д'Артаньян — наш друг, черт побери!

— Это верно, — с улыбкой ответил Атос. — Но Арамис — тоже.

— Что вы этим хотите сказать?!

— Вы только что оглядывались вокруг в поисках нашего испарившегося в воздухе аббата.

— Да, конечно, ума не приложу, куда он подевался…

— Тогда приглядитесь-ка повнимательнее к той группе всадников в рядах мятежников. Видите вон того, на белой лошади. Ее только что подвели к нему, и он легко вскочил в седло. Видимо, с ним все в порядке!

— Ах, это же наш аббат!

— Наконец-то узнали.

— Арамис — среди испанцев! Уму непостижимо! Уж не попал ли он в плен?!

— Напротив, думаю ему лучше и впредь оставаться там, где он сейчас. Ведь король не простил его, а кардинал разыскивает повсюду. Кстати, тот дворянин в черном, что гарцует рядом с ним, он вам никого не напоминает?

— Пожалуй, только не могу понять кого?

— Это дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноза. Хорошо, что вы не дали мне вызвать его на дуэль в ту ночь. А то наш аббат попал бы между двух огней!

— Вы правы, Атос. Теперь и я вижу, что Арамису лучше пока побыть со своим новым знакомым.

— Вы хотите сказать — «со старым знакомым», потому что, думаю, знают они друг друга давно. Теперь вы сами видите, что наши друзья — по разные стороны линии огня.

Д'Артаньян — с этой, Арамис — с другой.

— Тысяча чертей, вы правы, Атос!

— Но Арамис и его спутник уже поворачивают коней вспять, думаю, скоро они будут далеко отсюда. А на нас мушкетерская форма, и мне вовсе не улыбается выглядеть малодушным или, того хуже, дезертиром.

— Как я мог позабыть! — хлопнул Портос себя по лбу. — Мы ведь явились в монастырь в мундирах мушкетеров, а я так привык носить свой, не снимая, что не обратил внимания…

— Зато на нас его уже обращают! Когда это дю Баллон и де Ла Фер были в задних рядах?!

— Итак — вперед!

— Вперед!

И г-н дю Баллон, сломавший на ходу ствол молодого деревца, чтобы превратить его в дубину, а также граф де Ла Фер, с обнаженной шпагой в руке, ринулись на отступающих испанцев, нанося удар в направлении, противоположном тому, где находился Арамис.

Глава шестьдесят вторая, в которой герцог Орлеанский убеждается, что его дело пропало, а кардинал — что д'Артаньян не участвует в заговоре

Герцог Орлеанский наблюдал за ходом сражения с небольшого холма. Горячий конь под ним гарцевал, всхрапывал при звуках выстрелов и рвался в бой. Но принц Гастон хладнокровно решил, что ему лучше оставаться вне досягаемости пуль и ядер королевских войск, и сдерживал своего ретивого скакуна.

Принц Гастон Орлеанский, младший брат короля Людовика XIII, всю жизнь мечтавший о престоле и не имевший смелости открыто его добиваться, оправившись от заговора, стоившего жизни Шале, снова возглавил партию противников кардинала. Принц в ту пору был еще очень молод, но уже успел принять участие в нескольких придворных заговорах и интригах, всякий раз после их провала оставаясь как бы ни при чем и отрекаясь от своих соратников. Так, несколько лет назад, он со своим неизменным хладнокровием, которое ему было нетрудно демонстрировать, сознавая, что Людовик XIII не допустит гибели единокровного брата, отрекся от Шале, окончившего жизнь на эшафоте. Принц Гастон с детства отличался большой гордостью, компенсировавшей ему недостатки воспитания, и как-то раз, еще будучи мальчиком, приказал бросить в канал в Фонтенбло придворного, который показался ему непочтительным. Из всего этого следует, что во главе мятежной армии стоял неважный предводитель.

Впрочем, после того, как принц Орлеанский был разбит королевскими войсками у горы Сент-Андре, а его потрепанная армия соединилась в Пезена с войском Монморанси, фактическим предводителем объединенных сил все считали последнего. Принц Гастон был знаменем мятежников, а душой мятежной армии стал мятежный губернатор Лангедока.

Сейчас он находился возле герцога Орлеанского, также верхом, в кирасе и с плюмажем из ярких перьев. Генрих Монморанси имел вид блестящий и воинственный, и вся армия охотно признавала в нем своего полководца. Под стать ему был и граф Море — третья по важности фигура в стане мятежной армии. Он командовал войсками, находясь в огне, принимал участие в кавалерийских сшибках и уже не раз сегодня обагрил свою шпагу неприятельской кровью.

— Пока все идет неплохо, не так ли? — обратился принц Гастон к герцогу.

— Да, разумеется, — рассеянно отвечал ему тот. Казалось, храбрец Монморанси думает не столько о происходящем сражении, сколько о чем-то своем.

— Что с вами, герцог? — спросил Гастон, подъезжая ближе. — Вас гнетут дурные предчувствия?

Герцог Орлеанский был неважным воином, но утонченным и наблюдательным аристократом и заметил то, чего не замечали лихо скачущие в атаку мимо своего военачальника лангедокские кавалеристы.

— Да, принц. Я вынужден признать, что это так.

— Но разве для этого есть какие-либо основания? Смотрите, даже королевские мушкетеры и те отступают с поля сражения.

— Не это меня беспокоит, ваше высочество. Сегодня ночью мне вспомнилась одна странная история. Она случилась со мной больше трех лет назад, и я было совсем уже забыл про нее.

— Расскажите мне ее, Генрих.

— Право, не стоит, ваше высочество, мне неловко, что я поддался минутной слабости.

— И все же!

— Хорошо, вот эта история. Как вы помните, в начале тысяча шестьсот двадцать девятого года мне и моему дяде, маркизу де Порту, был поручен сильный корпус и приказано было выступить в Виваре. Его величество же с семнадцатитысячным войском отправился в Савойю на помощь к герцогу Мантуанскому, который вел войну с герцогом Савойским и королем Испанским. Кардинал тогда сопровождал его величество.

Овладев Сузой и попутно подписав мир с Англией, королевские дружины также отправились в Виваре и подступили к стенам Прива. Наш корпус действовал успешно, и четвертого мая король изволил принимать нас с дядей, поздравив последнего со званием маршала. Мне тогда показалось, что королю хотелось обидеть меня, так как я не был удостоен никаких отличий, но я был искренне рад за дядю и не выказал никакого неудовольствия, что испортило настроение королю.

— Это так похоже на братца Людовика! — рассмеялся Гастон. — Продолжайте же, герцог.

— В ту же ночь, с четвертого на пятое мая, я спал в своей палатке, как вдруг был разбужен дядей. Он предстал передо мной бледный, со слезами на глазах и с головой, повязанной окровавленным платком. «Что случилось, дядюшка?» — воскликнул я, не понимая со сна, что передо мной не человек из плоти и крови, а призрак. «Я пришел напомнить тебе о разговоре, который когда-то был у нас с тобой, о жизни за гробом и о клятве, которую мы дали друг другу, чтобы тот из нас, кто умрет прежде, уведомил пережившего. Я сдержал слово. Я теперь всего лишь дух… Надеюсь на милосердие Господне, — прошептал призрак. — Но ты, ты мой бедный друг… До свидания! Через тысячу двести семьдесят два дня — вечность!» После этого он исчез. Я тотчас же разбудил слуг и послал в лагерь к маркизу де Порту. Вскоре посланные возвратились и доложили, что около восьми часов вечера дядя был ранен в голову выстрелом из мушкета и без четверти двенадцать скончался… Последние сутки этот случай не идет у меня из головы, ваше высочество, — закончил герцог Монморанси свой рассказ.

Принц Орлеанский обладал недюжинной сообразительностью.

— Постойте-ка, — сказал он. — Вы сказали «тысячу двести семьдесят два»? Какого числа умер ваш дядя?

— В ночь на пятое мая тысяча шестьсот двадцать девятого года, — отвечал Монморанси.

— Так-так, — раздумывая, проговорил герцог Орлеанский. — Выходит прошло тысяча двести… Минутку. Всего тысяча двести семнадцать дней. Но сегодня вам ничто не грозит, Генрих.

— Вы совершенно правы, — печально улыбнулся Монморанси. — Но что это там такое? Какой-то громадный шар падает вниз!

— Да-да, и я вижу.

— Прямо в ряды испанской пехоты!

— Проклятие! Это какая-то военная хитрость этой лисы де Ла Форса!!

— Смотрите, испанцы отступают! Того хуже — бегут!

— Aа… дьявол! Это лучшие войска во всей армии!

— Я поскачу туда! — крикнул Монморанси, пришпоривая коня.

— Да-да, конечно! Остановите их, мой милый Генрих, — напутствовал его Гастон. — В конце концов, у него есть еще пятьдесят пять дней в запасе, пробормотал он вслед уезжавшему.

— А вы, Море! Почему вы вернулись так рано, — вместо приветствия сказал герцог Орлеанский графу Море, только что вернувшемуся с поля боя, чтобы лично сообщить принцу о ходе сражения. — Скачите туда, ваш вид воодушевляет мою армию! Дело еще далеко не кончено.

Однако принц ошибался. Чаши весов заколебались, и та, на которую был брошен такой веский аргумент, как вступление в бой наших героев, конечно, перевесила. Появление друзей внесло перелом в ход сражения, мушкетеры, увлекаемые д'Артаньяном, пошли в атаку, и их натиск был неудержим. Все было кончено за полчаса. Битва при Кастельнодари завершилась смертью графа Море, бегством принца Гастона и пленением отважного Монморанси, получившего семнадцать ран.

Гастон не мог знать, что Монморанси жив, а не убит.

Отступающие мятежники видели только, как герцог, весь израненный, упал с коня под копыта королевской конницы. Об этом и сообщили герцогу Орлеанскому.

Получив известие о гибели своих приверженцев, Гастон протяжно свистнул и проронил:

— Пропало мое дело!

Курьеры понеслись в Париж, чтобы известить короля, а главное кардинала — о победе королевских войск и полном разгроме армии мятежников.

Получив сообщение о битве при Кастельнодари и выслушав подробное ее описание, его высокопреосвященство благосклонно кивнул головой и спросил;

— Кто же тот храбрец, что возглавил атаку королевских войск и одним своим видом привел в смятение испанскую пехоту. Надеюсь, он не погиб в бою?

— К сожалению, я затрудняюсь ответить на вопрос вашего высокопреосвященства, так как маршал де Ла Форс приказал мне скакать прямо с поля битвы, не жалея коня, как только поражение мятежников стало очевидным, — отвечал усталый курьер.

— Хорошо, я распоряжусь о том, чтобы этого молодца наградили. Вы можете отдыхать, вы не щадили не только коня, но и себя, — милостиво произнес кардинал. — Вот вам чек на тысячу ливров, предъявите его казначею.

Гонец рассыпался в изъявлениях благодарности и, низко кланяясь, удалился, а кардинал довольно потер руки: «Кажется, с этим молокососом Гастоном покончено, — подумал он. — Теперь пора заняться теми, кто поближе!»

Конечно, его высокопреосвященство подразумевал королеву-мать. Но Мария Медичи, узнав от своего духовника, что Бежар арестован, не стала дожидаться, пока арестуют и ее. В панике она бежала за границу. Сюффрен, верный солдат Ордена, последовал за ней. Он не знал о пропаже ларца, украденного Бежаром у него из-под носа, и полагал, что Мария Медичи увозит драгоценный ларец с собой. Но королева-мать была до такой степени напугана, что, в спешке покидая Люксембургский дворец, даже не вспомнила о тайнике.

Ришелье не скрывал своей радости. Сбежав за границу, королева-мать признала себя виновной, а лучшего исхода он и желать не мог. Людовик XIII никогда бы не смог отправить родную мать ни на эшафот, ни в Бастилию. Он снова отправил бы ее в ссылку, а нет такой ссылки, откуда бы склонная к интригам флорентийка не сумела бы сбежать, как она уже бежала из Блуа. Из-за границы же интриговать против кардинала было трудно, а подослать к ней своих шпионов кардинал мог с такой же легкостью, как и во Франции (что он и делал неоднократно, например, выманив Шале из Брюсселя при помощи переодетого капуцином Рошфора, или, подослав убийцу к герцогу Бэкингему).

Итак, королева-мать не могла поступить лучше, чтобы доставить кардиналу повод торжествовать. Оставалось выбить из Бежара показания. Это было сделано без особых затруднений. Ларец же, с которым был арестован алхимик, был доставлен кардиналу.

— Узнайте-ка, что это за вещица, Жозеф? Пусть он объяснит, зачем ему понадобилось красть ее у Медичи, — приказал кардинал.

Но тут Бежар молчал. Напрасно подручные отца Жозефа старались развязать отравителю язык в мрачных застенках.

Сама мысль о том, что кардинал сможет проникнуть в тайну «золотого элексира», была невыносима для Бежара, и он упорно молчал, перенося пытки.

— Но теперь у меня есть отец и дочь Перье! — вспомнил кардинал. Пошлете-ка за ними в Пор-Руаяль, Рошфор. Да возьмите карету получше, а конвоя побольше. И обращайтесь с ними почтительно.

Когда старого астролога и его дочь, облаченную в монашеское одеяние сестер монастыря Святого Причастия, ввели в его кабинет, Ришелье вышел из-за стола им навстречу. Такой чести редко удостаивались принцы крови. Их его высокопреосвященство предпочитал отправлять на более или менее длительные сроки в Бастилию.

— Ваше высокопреосвященство, что станет с моим несчастным братом? спросил Антуан Перье.

— То, чего заслуживает человек, замышлявший отравить первого министра, — отвечал кардинал. — Мне доложили, что, если бы я принял лекарство, врученное мне вашим братом, я умер бы в течение получаса.

— Ах, Анри! Несчастный безумец, что ты наделал! — горестно простонал Перье. — Это все проклятый эликсир!

С тех пор как он вбил себе в голову, что должен постичь тайну этого магического снадобья, он сильно изменился. Он ведь не всегда был таким, таким…

— Негодяем, — подсказал кардинал. — Не сокрушайтесь о нем, месье Перье. — Он заранее обрек вас на гибель.

Только счастливый случай и зоркие глаза верных мне людей спасли вас от эшафота. Ведь он подсылал снотворное в вино, которое пили вы и его горбатый слуга, а затем нацепил себе фальшивый горб, положил вам в карман тот странный документ с вашей подписью и бежал, прихватив с собой вот этот загадочный ларец. Он похитил его из Люксембургского дворца. Из-за него я и побеспокоил вас и вашу дочь.

Старик Перье только горестно вздыхал.

— Я сам никак не пойму, откуда взялась эта бумага и зачем это ему понадобилось… Я помню, что подписал один документ, но это было всего лишь обязательство не предъявлять к нему никаких материальных претензий, как к высокопоставленной особе — придворному медику. Но я и так никогда бы не стал ничего у него просить. Он сам велел мне приехать в Париж…

-..чтобы подставить вас вместо себя, — закончил кардинал. — Думаю, я догадываюсь, кого он боялся. Его руками действовали другие… особы, которым и нужен был тот документ, чтобы связать ему руки. Месье Бежар, видимо, не слишком доверял этим своим… нанимателям, он опасался, что от него впоследствии захотят избавиться, что весьма вероятно, принимая во внимание их обыкновение не оставлять свидетелей. Вот он и решил исчезнуть, подсунув им вас вместо себя. А бумагу он, конечно, переписал заново, обработав ее каким-то составом. Такое возможно, не правда ли?

— Да, Анри — хороший алхимик… — с содроганием произнес Перье.

— Видите, жалеть его не следует, — жестко продолжал кардинал. — Но хватит об этом. Бежару осталось недолго.

Меня интересует другое — этот ларец. Как вы думаете, что в нем?

— Значит, ключ утерян? — спросил Перье.

— По всей видимости, да. Иначе этот мерзавец, конечно же, не устоял бы перед искушением открыть его. Но меня уверяют, что ларец не открывали долгие годы.

— Я рискну высказать одно предположение, ваше высокопреосвященство… Но это всего лишь моя догадка.

— Говорите смело, месье Перье, я затем и пригласил вас.

— Мне приходилось слышать, что секрет напитка, якобы дающего бессмертие, был известен мальтийским рыцарям.

Существовало лишь несколько копий рецепта. Одна досталась греку Макропулосу, придворному врачу императора Рудольфа, и последний приказал медику приготовить «золотой напиток» для него, предварительно испробовав его на своей дочери.

— Вы верите в бессмертие, Перье? — скептически улыбнувшись, спросил кардинал.

— В бессмертие тела — нет. Но — в бессмертие духа.

— Вот именно — духа! Здесь же, судя по всему, речь идет именно о телесном, физическом бессмертии.

— Да, так говорят! По слухам, одна из копий рецепта попала во Флоренцию и осела в тайниках семьи Медичи.

Когда король Генрих Четвертый женился на Марии Медичи, она привезла с собой в качестве приданного ларец, где якобы хранится рецепт мальтийского Ордена. Однако не похоже, чтобы король и сама королева придавали большое значение этой легенде.

— Зато ваш младший брат, видно, был склонен придавать ей слишком большое значение. Это его и погубило! Закономерный финал, не правда ли?

— К несчастью — да, ваше высокопреосвященство.

Я полагаю, что это — не напиток бессмертия. Ему больше подходит название — «напиток погибели». Человек, посвятивший себя поискам его секрета, подпадает под власть дьявольского наваждения и, чем больше стремится овладеть тайной, тем больше его душой овладевает сатана. Я не раз предупреждал брата об этом, но он только смеялся надо мной, а потом 9-го стало его раздражать. Думаю, в конце концов он и сам понял мою правоту, но был уже не в силах отказаться от этих пагубных поисков и возненавидел меня за упреки.

— Очень может быть, — задумчиво проговорил Ришелье, глядя на ларец. — А как вы пришли к этим выводам, месье Перье? Вы что, знали еще кого-нибудь, кто также посвятил себя поискам рецепта бессмертия?

— Мне приходилось встречать еще одного такого человека, — тихо произнес астролог. — Это была женщина. Ее звали Элина Маркое.[25]

Кардинал вздрогнул. Его прекрасно организованный ум тотчас же услужливо преподнес ему все, связанное с этим именем, что нашлось в кладовых памяти.

— Расскажите подробнее, — попросил Ришелье.

И увидел, как лицо молчавшей до сих пор Анны Перье побледнело.

— Я расскажу вам сама, ваше высокопреосвященство, если мне будет позволено, — произнесла девушка с усилием.

— Я буду вам только признателен, мадемуазель Перье.

Признаюсь, ваши способности произвели на меня сильное впечатление. Я понял, что вам доступно то, что неподвластно ни королям, ни их министрам.

— К несчастью, мне открыто лишь немногое… И только то, что касается судеб других, посторонних мне людей.

Свою же судьбу, судьбу своих близких я не знаю… Ох, ваше высокопреосвященство, я только что совершила грех и прошу вас отпустить его мне!

— В чем же ваш грех, Анна? — мягко спросил удивленный Ришелье. Это имя напоминало ему о королеве, любви которой он безуспешно добивался несколько лет тому назад.

— Я сказала — «к несчастью»! Я позволила себе роптать. Это большой грех, нам следует со смирением принимать все, что посылает нам Господь.

— Ах, вот вы о чем! Я отпускаю вам это прегрешение.

Итак, какое же отношение имеет к вам эта гречанка?

— Мы познакомились с ней в дороге, и она показалась мне испуганной и несчастной. Вместе с тем в ней было что-то ускользающее, непонятное… Она сказала, что ее преследует один иезуит, что Орден хочет получить от нее сведения о каких-то секретных знаниях, которыми якобы обладал ее отец, но она ничего не знает. Гречанка предложила ехать вместе с ней в Марсель, откуда она собиралась то ли в Италию, то ли к себе на родину в Грецию, — я так и не поняла.

Мы с отцом тогда согласились, наш дом сожгли во время сражения…

— Кто?

— Какие-то солдаты. Я право не знаю, ваше высокопреосвященство, были это гугеноты герцога Рогана или люди де Субиза… Может быть, это сделали королевские солдаты… Война не разбирает. Они не виноваты, но нам с отцом негде было жить, и мы решили двинуться на юг, там не так холодно. Настоящее имя ее оказалось Елена Макропулос. От нее-то мы и узнали эту историю про «золотой эликсир» императора Рудольфа. Ту самую, что сейчас рассказал вам отец. Но нам она сказала, что на самом деле никакого эликсира не существует, что это просто сильное возбуждающее средство.

— Конечно, так оно и есть в действительности, — усмехнулся Ришелье. Тем более что и император Рудольф и его лейб-медик, якобы обладающий рецептом напитка бессмертия, благополучно умерли.

— Я простая девушка, господин кардинал… Мне не понять этого, но порой мне кажется… что все же такой рецепт есть…

— Анна) — укоризненно перебил ее отец. — Господин кардинал ведь спрашивает не о том, веришь или не веришь ты в эти россказни, а о том, что было с тобой. Расскажи, как поступила с тобой эта злодейка. — Постой! вскричал он вслед за этим, видя, что Анна побледнела еще сильнее. — Ваше высокопреосвященство, позвольте завершить этот рассказ мне! Ей тяжело вспоминать все это, смотрите, как она побледнела!

— В самом деле, мадемуазель Перье. Я выслушаю вашего отца, — предложил кардинал. — Вам не следует пересказывать все эти несомненно тягостные вещи. Хоть я пока и не знаю, о чем идет речь.

— Речь идет о том, ваше высокопреосвященство, что эта гречанка, поняла, что ей не уйти от иезуитов, и уговорила Анну помочь ей. Они поменялись платьем, Анна убрала свои золотистые волосы под капюшон и заколола их так, чтобы ни одна прядь не выбилась из-под него. Гречанка скрылась, и больше ее не видели, а иезуиты получили мою дочь. Подмена тут же раскрылась, и тем бы дело и кончилось, но один из патеров увидел, что Анна не простая девушка, не такая как все… Дело происходило в Клермон-Ферране, куда мы прибыли незадолго до того вместе с Еленой Макропулос, направляясь в Марсель. В городе давно свирепствовала чума, и мы собирались отправиться дальше. Но иезуиты с досады передали Анну в руки местной инквизиции, под тем предлогом, что в нее вселился бес. Вы понимаете, ваше высокопреосвященство? Они не утверждали этого. Они просто передали ее инквизиторам, чтобы те во всем разобрались.

Но чума опустошила полгорода, и люди готовы были бежать куда глаза глядят, сметая все на пути! Они обезумели от страха! А тут подвернулся такой удобный случай! Инквизиторы объявили мою бедную дочь ведьмой и поволокли ее на костер. А толпа радовалась, что ведьма сейчас будет сожжена и мору конец, ведь это несомненно она напустила порчу! Думаю, что гречанка знала, чем грозит Анне общение с патерами, ее необычность сразу бросается в глаза. Если так — будь она проклята! Она не понравилась мне с первого взгляда, но Анна — чистая девочка, она всех жалеет и всегда думает обо всех только хорошее. Она тогда согласилась ей помочь. Да и я терзался сомнениями, ведь гречанке угрожала опасность, она просила о помощи.

Ришелье видел, что астролог взволнован и его речь становится бессвязной.

— Как же удалось вам спасти дочь? — спросил он, уже предвосхищая ответ старика.

— Что я мог поделать! Только умолять палачей, чтобы они пощадили мою девочку! Нет, ваше высокопреосвященство. Это не я спас Анну.

— В таком случае — кто же?

— Один дворянин. Кажется, его звали… звали… Ах, я неблагодарный! Забыл имя человека, спасшего мою дочь.

— Его звали господин д'Артаньян, — с улыбкой подсказала Анна, щеки которой при упоминании о мушкетере снова приобрели естественный легкий румянец. — Он приехал в Клермон-Ферран со своим слугой в поисках девушки, которую любил…

— Значит, этот господин д'Артаньян ничего не акал о гречанке?! — быстро спросил кардинал.

— Что вы, ваше высокопреосвященство! Ее уже и след простыл! — вскричал Перье.

— Может быть, он был знаком с кем-то из иезуитов? — последовал другой вопрос.

— Невозможно, ваше высокопреосвященство. Эти лицемеры исчезли, как только поняли, что инквизиторы не выпустят Анну из своих рук!

— Тогда расскажите подробно, как было дело, — приказал Ришелье.

Перье с готовностью повиновался.

— Благодарю вас, месье Перье, — поблагодарил Ришелье, выслушав рассказ о том, как д'Артаньян, не без помощи вовремя разразившегося ливня, спас жизнь Анны Перье. — Значит, этот мушкетер искал в Клермоне свою возлюбленную. Он сам сообщил вам это, мадемуазель Перье?

— Нет, ваше высокопреосвященство. Но, видя, как он удручен, увидев знак «Pestis» на дверях ее заколоченного дома, я предложила ему свою помощь ведь он спас мне жизнь.

— Вы хотите сказать, что прибегли к помощи своего редкостного дара, чтобы предсказать ему судьбу, и таким образом узнали о его возлюбленной?

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Гм, и что с ней сталось — с этой дамой? Она не умерла от чумы?

— Нет, она переехала в другой город, — с видимым усилием отвечала Анна.

Ришелье понял, что девушке неприятны его расспросы, и он не стал настаивать на продолжении этой темы.

— Благодарю вас, Анна, — проговорил он. — Надеюсь, вы не возражаете, что я называю вас так? Ведь я — лицо духовное, и вы для меня — сестра Анна из обители сестер Святого Причастия. Вы очень помогли мне. Надеюсь на вашу помощь и впредь.

Антуан Перье и его дочь поклонились его высокопреосвященству, и первый почтительно заверил кардинала в том, что они всегда готовы помочь ему по мере своих скромных сил. Золотоволосая же девушка только одарила Ришелье своей улыбкой, которую поэты, возможно, назвали бы ангельской.

Оставшись один, кардинал улыбнулся и, глядя на ларец, произнес:

— Итак, отцы иезуиты промахнулись. К сожалению, сейчас у меня нет возможности поквитаться с ними, разве уведомить Папу Урбана VII!.. Зато теперь у меня есть отличная приманка для них — этот маленький ларчик. Раз уж досточтимые патеры готовы полагать, что эта вещица имеет для них ценность, то рано или поздно они клюнут на нее…

Оказывается, и они способны на глупости. А теперь, раз так уж получилось, наступило время заняться гасконцем. Эта девушка — настоящее сокровище. Она очень удачно напомнила мне о нем!

И кардинал позвонил в колокольчик. На зов тотчас явился дежурный офицер.

— Я отправляюсь в Лувр, Витре, — заявил кардинал. — Надо поздравить его величество с решительной победой его войск над мятежниками. А вы тем временем доставьте из Бастилии господина д'Артаньяна. Вот бумага для господина дю Трамбле. Времена, кажется, изменились к лучшему, и я больше не желаю держать за решеткой одного из лучших солдат Франции!.. Тем более что гасконец ни в чем не замешан… — продолжал рассуждать кардинал, когда офицер ушел выполнять его распоряжение. — Конечно же!

Он прискакал в Клермон за женщиной! Это так естественно!

Где наш гасконец — там обязательно должна быть хорошенькая женщина. Это к лучшему, мы можем заключить союз с этим строптивцем. Что касается ареста дю Трамбле, то картина и так ясна. Королева поняла, что дю Трамбле скачет ко мне в ставку, и испугалась. Ах, Анна! Теперь вы боитесь меня, а могли бы… Оставим это! Итак, королева испугалась, эта дура, итальянка, разумеется, тоже! Что оставалось делать?! Конечно же, послать вдогонку д'Артаньяна кого же еще?!

Вот о чем думал его высокопреосвященство по пути в Лувр.

* * *

В королевском дворце также получили радостное известие. Придворные наперебой обсуждали последние новости. шумно восторгались маршалом де Ла Форсом, главнокомандующим армией короля при Кастельнодари, отдавали должное капитану мушкетеров г-ну де Тревилю, втихомолку жалели израненного Монморанси, которому не следовало ждать пощады ни от короля, ни от кардинала и, наконец, презрительно толковали на все лады поведение герцога Орлеанского. Шли толки и о храбрости в бою лейтенанта мушкетеров д'Артаньяна, когда чаша весов еще колебалась и даже склонялась в пользу мятежных герцогов. Эти толки, впрочем, встречали обоснованные возражения здравомыслящих людей, резонно указывавших горячим головам, что последнее никак невозможно, вследствие того, что господин д'Артаньян, лейтенант мушкетеров де Тревиля, вот уже несколько месяцев находится в Бастилии.

Но все пересуды придворных, конечно, не достигли слуха его высокопреосвященства, который сразу же по прибытии в Лувр проследовал к королю.

— Здравствуйте, господин кардинал! — весело приветствовал его Людовик XIII. — Кажется, мы задали братцу Гастону хорошую трепку! Я получил подробные известия от господина маршала, и он свидетельствует о том, что победа была полной!

— Несомненно, ваше величество, — с поклоном отвечал кардинал, для которого эта победа значила неизмеримо больше, чем для короля.

— Но эти мятежники дрались не на жизнь, а насмерть!

И если бы не мои мушкетеры… Согласитесь, герцог, мои мушкетеры отличные солдаты!

— Они выше всяких похвал, ваше величество, — вынужден был согласиться кардинал, который, в случае поражения королевских войск, имел все основания опасаться не только за свою власть, неминуемо им потерянную, но и за самую жизнь. Ришелье вспомнил недавнюю историю с Бежаром и внутренне содрогнулся.

— Я рад, герцог! — довольным тоном произнес король. — Я рад, что все так благополучно закончилось и вы больше не питаете вражды к моим мушкетерам. Хоть они и причинили вашим гвардейцам такой урон! — И его величество радостно рассмеялся.

— Да, конечно… — отвечал кардинал с кислой улыбкой.

— Вы несомненно тоже извещены о ходе сражения? — продолжал веселый король, чувствовавший себя триумфатором.

— Только в общих чертах, ваше величество.

— Но вы знаете эту удивительную историю? Про атаку с фланга?

— По всей видимости, нет, ваше величество… Мне только донесли, что этот смелый офицер, невесть откуда взявшийся перед строем испанцев, бросился на них со шпагой в руке, призывая мушкетеров за собой, и атака была столь неудержимой, что противник бежал врассыпную. Я думаю, этот офицер заслуживает награды.

— Ну конечно! — воскликнул король. — Господин де Тревиль представил его к награде и передает, что именно эта атака решила исход битвы. Мы обязаны господину д'Артаньяну и его друзьям победой, и я рад, что вы больше не имеет к нему претензий, раз приказали освободить его из Бастилии!

Ришелье удивился:

— Я действительно приказал доставить господина д'Артаньяна из Бастилии, где он находится в настоящее время, но как ваше величество узнали об этом в столь короткий срок?! Я отдал распоряжение не более четверти часа тому назад!

«Неужели Витре шпионит за мной в пользу короля?!» — подумал его высокопреосвященство.

— Как в Бастилии?! В настоящее время д'Артаньян находится в лагере наших войск в расположении своей части, а отнюдь не в Бастилии.

— Невозможно, ваше величество. Вас неверно информировали.

— Я что-то не пойму, герцог, к чему вы клоните? — нахмурился король. Вы хотите сказать, что не отдавали приказа об освобождении д'Артаньяна?!

— Напротив, ваше величество. Сегодня радостный день, и мне хотелось оставить в прошлом старые распри. Поэтому я и приказал коменданту Бастилии господину дю Трамбле освободить д'Артаньяна.

— Но вы утверждаете, что сделали это четверть часа на, зад!

— Совершенно верно, ваше величество.

— А между тем господин де Тревиль ясно пишет, что именно д'Артаньян повел мушкетеров в атаку на испанцев и представляет его к награде! Кстати, вы только что изъявили то же намерение…

Брови кардинала поползли вверх.

— Так этим офицером был д'Артаньян?!

— Ну да! — воскликнул король. — Вот уже полчаса я пытаюсь вас в этом убедить. А вы уверяете меня, что он все еще в Бастилии) — Но это легко проверить, — нахмурившись, в свою очередь проговорил Ришелье. — Ваше величество, прикажите послать к господину дю Трамбле, и он подтвердит вам.

— Ла Шене! — закричал король. — Курьера в Бастилию! Срочно! С приказом немедленно доставить лейтенанта мушкетеров д'Артаньяна в Лувр.

Пока король отдавал это приказание, кардинал в раздумье расхаживал вдоль стены, увешанной картинами на мифологические сюжеты, и время от времени встряхивал головой, бормоча себе под нос: «Нет-нет! Это решительно невозможно! Нет, вздор!»

— Что ж, герцог! Курьер поскачет во весь опор, — обратился к нему король. — Подождем.

Король приготовился к крайне неприятному объяснению с кардиналом, которое предстояло ему по возвращении курьера… Он хотел выиграть время и продумать свою тактику.

Глава шестьдесят третья Расставание

Тем временем сам виновник этого переполоха действительно пребывал в расположении полка мушкетеров г-на де Тревиля. Он наслаждался свободой и выпавшей на его долю славой. Атос и Портос, отличившиеся в бою при Кастельнодари, принимали поздравления. В лагере королевских войск царило приподнятое настроение, тем более что победа далась небольшой кровью и потери оказались невелики. Об исчезнувшем Арамисе, кроме Атоса с Порто-. сом и, разумеется, д'Артаньяна, которому те сообщили обо всем, что видели, никто ничего не знал.

Первым долгом друзья поведали г-ну де Тревилю свою историю.

— Надо опередить кардинала, — решил этот достойный дворянин и тут же составил победную реляцию на имя самого короля, в которой, не жалея красок, расписал геройское поведение д'Артаньяна, а заодно и господ дю Баллона и де Ла Фер, добровольно присоединившихся к королевским войска. Капитан мушкетеров был искренне рад увидеть гасконца на свободе, да еще в компании двух своих верных друзей.

— Но где же четвертый? Где Арамис? Хотя его теперь несомненно следует называть аббатом д'Эрбле, — спросил г-н де Тревиль. — Ведь я известил именно его через господина де Роберваля!

В ответ г-ну де Тревилю было сообщено о том, что Арамис, по-видимому, направился к южным границам, намереваясь скрыться от преследования его высокопреосвященства по ту сторону Пиренейских гор.

— Что ж! — проговорил г-н де Тревиль. — Там, быть может, ему удастся избежать грозящей опасности. Но довольно об этом. Нам следует подумать о вас, господа. Не собираетесь ли вы снова вступить в ряды мушкетеров?

Я, разумеется, имею в виду вас, граф, и вас, господин дю Баллон. Я знаю о происшествии на улице Святого Фомы и не скрою, это известие меня чрезвычайно обрадовало.

— Рад бы! — пробасил Портос, — Но боюсь, я и так уже дал госпоже дю Баллон повод для волнений. Я должен поспешить домой, я ведь человек семейный.

— Ваше предложение очень лестно для меня, — проговорил Атос. — И я ценю его. Но родовой замок в Блуа требует заботы, он обветшал, а это единственная память о моем отце. Мне надо позаботиться о нем и выполнить, таким образом, свой долг. Отправляясь в поход, я не был уверен, что он окончится благополучно, но все же приказал Гримо отправиться в Блуа и дожидаться моего возвращения.

— Очень жаль, господа, — искренне, но без тени обиды произнес г-н де Тревиль. — Надеюсь, все же побыть в вашем обществе еще некоторое время.

— Мы останемся в лагере, пока не выяснится, что кардинал и король намерены предпринять в отношении д'Артаньяна, — твердо заявил Атос. Портос подтвердил его слова энергичным кивком. — Если же возникнут какие-то осложнения, д'Артаньян, то мой дом всегда к твоим услугам. Он оскудел и постарел, как и его владелец, но в нем всегда найдется для тебя и кров и стол.

— Благодарю вас, Атос, — просто ответил д'Артаньян. — Быть может, мы и отправимся в Блуа вместе. Боюсь только, что кардинал доберется до меня и там, а я навлеку на вас его гнев. Уж лучше пусть молнии метят в меня одного.

— Постойте! Что за унылый тон?! — вскричал Портос. — Господин де Тревиль представил вас к награде.

Вы — герой дня! Ваше имя на устах у всего лагеря! Погодите лезть в петлю раньше времени. Не для того мы вас вынули из тюрьмы, чтобы вы снова туда отправились.

— Это правда, — согласился д'Артаньян, несколько приободренный словами Портоса. — В конце концов, если меня опять решат упрятать в Бастилию, я переоденусь странствующим монахом и отправлюсь с посохом в руке и котомкой за спиной в родные края. А оттуда рукой подать до Испании. Я доберусь туда, разыщу Арамиса, а он составит мне протекцию, выставив меня жертвой кардинал.

— Тысяча чертей! Надеюсь, вы шутите, д'Артаньян?! — вскричал Портос. Бросьте и думать об этом. Я уверен, что король не позволит кардиналу…

При этих словах г-н де Тревиль и граф де Ла Фер переглянулись. Обоим было понятно, что после полного поражения своих врагов кардинал сделался неограниченным властителем Франции и теперь в его воле позволять или не позволять что-либо кому бы то ни было, включая и короля.

Потянулись дни тревожного ожидания. На третий, вернувшись в свою палатку незадолго до отбоя, друзья обнаружили странное послание, запечатанное красивой печатью зеленого воска, на которой был вытиснен какой-то знак, видимо, с помощью перстня.

— Что бы это значило?! — спросил д'Артаньян.

— Это значит, что вы получили письмо, — ответил Атос.

— Но тут не указан адресат! Письмо в равной степени может предназначаться любому из нас.

— Единственный способ узнать это — вскрыть конверт.

Тем более что адреса действительно нет.

— Но что, если письмо попало к нам по ошибке? — спросил осторожный д'Артаньян. — И предназначено постороннему лицу. Мы совершим нескромный поступок.

— Мне кажется, я знаю, чей это перстень, — проговорил Атос. — Думаю, письмо попало по адресу.

И он сломал изящную печать.

«…будьте в полночь у того места, куда мы прибыли в день битвы», значилось в послании.

— Это Арамис! — вырвалось у д'Артаньяна несколько громче, чем следовало.

— Правильно, это письмо Арамиса! — воскликнул Портос.

— Узнаю нашего осторожного аббата, если бы послание прочел кто-то посторонний, он все равно ничего не сумел бы понять!

— Мы оставили коней у тех деревьев на склоне холма, что в полумиле отсюда, — рассуждал тем временем Атос. — Арамис все рассчитал верно, там сейчас нет войск. Там нет даже караульных постов, ведь в них нет никакой надобности.

— Который час? — спросил д'Артаньян.

— Половина одиннадцатого. В лагере давно погасли огни.

— Невелика беда. В конце концов, мы с Портосом — люди невоенные и не обязаны строго соблюдать устав. Вы же — герой! Вам сейчас все можно.

— Вы преувеличиваете, Атос. Хотя нам сейчас и вправду не помешает наша популярность. Предлагаю выждать еще с полчаса и отправиться к месту встречи.

— Что мы скажем дозорным на аванпостах? Все же наше стремление покинуть лагерь глубокой ночью может вызвать подозрения!

— Пустяки, — пожал плечами Атос. — Я же говорю — вам поможет ваша слава, д'Артаньян. А мы не обязаны отчитываться перед первым встречным.

— До холма почти полмили. — напомнил д'Артаньян. — В темноте путь отнимет значительно больше времени. Идемте же!

Они покинули палатку и направились к аванпостам. В лагере их пару раз окликнули часовые, но достаточно было друзьям назвать себя, даже не произнося пароля, который, разумеется, был им прекрасно известен, как их радостно приветствовали и беспрепятственно пропускали дальше.

Однако на границе лагеря в дозоре стояли более бдительные стражи. Командир пикета осведомился у них о причине, по которой мушкетеры хотят покинуть расположение войск после отбоя. Тогда гасконец взял офицера под руку и отвел его в сторону.

— Видите вы вон того плечистого господина? — спросил он шепотом.

— Кажется, это господин дю Валлон? — произнес тот.

— Тс-с! Он не хочет, чтобы его узнали!

— Но в чем причина?

— Вам, наверное, неизвестно, что дю Валлон — завзятый сердцеед.

— Ну, об этом можно догадаться. Весьма импозантный господин!

— Вот именно. Теперь вы сами понимаете…

— Кажется, начинаю понимать… Очевидно, какая-то дама назначила господину дю Баллону свидание…

— И он не хочет компрометировать ее.

— Но вы…

— Для нас он делает исключение, нас связывает давняя дружба. Кроме того, у дамы есть братья. Очень буйного нрава! Кто знает, что могло прийти им в голову, если они пронюхали о свидании… Понимаете? Мы обеспечиваем тыл!

— Теперь мне все ясно, господин д'Артаньян. Мы сделаем вид, что не заметили вас…

— А мы — вас!

Друзья зашагали в темноту, а дозорные, по команде своего начальника, отвернулись в сторону и направились своей дорогой.

— Что такое вы сказали ему, д'Артаньян? — с любопытством осведомился Портос.

— Я просто велел ему оставить нас в покое и не задавать лишних вопросов, — отвечал гасконец.

— И он сразу подчинился вам?!

— Ну разумеется! А что ему оставалось. Атос прав: слава — полезная штука, — отвечал д'Артаньян как ни в чем не бывало.

И трое друзей продолжили свой путь в кромешной темноте. Одни лишь звезды светили им. Одна лишь дружба указывала им дорогу.

— Где-то здесь, — проговорил Атос, останавливаясь у группы деревьев.

— Да-да, я узнаю эти деревья! — отозвался Портос. — Именно одно из них я и выломал потом, когда мы атаковали неприятеля.

— Тише! — перебил их д'Артаньян. — За деревьями кто-то есть.

— Во всяком случае, там есть лошадь, она всхрапнула, — прошептал Атос, прислушавшись.

— А вот и всадник! — раздалось из темноты, и перед ними возникла темная фигура, которую они тотчас же узнали.

— Арамис! Наш аббат! Друг мой! — хором воскликнули мушкетеры и три голоса слились в один.

Арамис подошел, и они обнялись.

— Значит, письмо отыскало вас. Признаться, я в атом был не совсем уверен, — сказал он.

— Мы обнаружили его в палатке два часа назад! Но как вам удалось передать его?!

Вместо ответа Арамис только загадочно улыбнулся, давая понять, что это не его секрет.

— Давайте лучше поговорим о вас, д'Артаньян, — предложил Арамис. — Не мог же я уехать, не попрощавшись и вдобавок томимый неизвестностью. Все ли устроилось благополучно? Сменил ли кардинал гнев на милость?

— Право, не знаю, — отвечал растроганный д'Артаньян. — Но господин де Тревиль обещал похлопотать за меня перед королем.

Арамис только вздохнул:

— Значит, еще ничего не известно?

— Увы, нет.

— Послушайте, д'Артаньян! А не отправиться ли вам со мной? — с неожиданной горячностью произнес Арамис. — Кто может поручиться в том, что кардиналу не вздумается снова упрятать вас в Бастилию!

Мушкетер сжал руку Арамиса. Они постояли молча.

Атос и Портос тоже хранили молчание.

— Я останусь, — просто ответил д'Артаньян.

— Я знал, что вы это скажете, — тихо отозвался Арамис.

Они помолчали еще. Из-за деревьев снова донеслись какие-то приглушенные звуки — очевидно, лошадь Арамиса переступала копытами. Вдруг она тихонько заржала. И на ее ржание откликнулась вторая. Потом конское ржание за тихло разом, будто кто-то сдавил лошадям губы и ноздри.

— Там кто-то есть? — спросили Атос с Портосом.

— Да, меня ждут, — ответил Арамис.

— Мы встретимся снова! — пообещал д'Артаньян, и они еще раз обнялись. Арамис отвернулся и сделал шаг. Потом обернулся снова.

— Герцог Орлеанский дал обязательство королю, что через восемь дней все иноземцы, которые пришли вместе с ним, покинут пределы Франции. Мне нельзя дольше ждать.

Осталось только четыре дня!

— Езжайте, Арамис! Берегите себя и да храни вас Бог! — сказал Атос за всех.

— Если в течение двух недель в вашем положении произойдут перемены, д'Артаньян, напишите записку и положите ее в дупло третьего дерева вверх по склону. Днем вы его увидите; ошибка исключена, там лишь одно такое дуплистое дерево. Верный человек будет каждый день перед закатом проверять, нет ли записки в дупле. Если он обнаружит ее, вы можете быть уверены в том, что я прочту ее, получив от него из рук в руки. Но он сможет пробыть в этих местах только две недели. Прощайте, д'Артаньян! Прощайте, Атос!

Прощайте, Портос, засвидетельствуйте мое уважение госпоже дю Валлон!

И Арамис исчез в темноте. Вскоре из-за деревьев неподалеку послышалось позвякивание шпор о стремена, приглушенный голос произнес какую-то фразу, и вот уже только быстро удаляющийся топот копыт свидетельствовал о том, что Арамис явился им не во сне, а наяву.

Трое друзей безмолвно возвратились в лагерь. Дорогой Никто не проронил ни слова.

И снова потянулись дни. На шестой день г-н де Тревиль вызвал лейтенанта д'Артаньяна и прочитал ему вслух приказ короля, в котором полку мушкетеров предлагалось выступить в Париж в связи с окончанием военных действий.

О лейтенанте д'Артаньяне в королевском приказе не говорилось ни слова.

Несмотря на свое мужество и силу воли, д'Артаньян побледнел.

Господин де Тревиль отложил в сторону бумагу с королевским гербом.

— А теперь, молодой человек, позвольте-ка мне прочесть вам несколько строк из неофициального письма его величества к капитану своих мушкетеров, хитро улыбнувшись, произнес он.

С этими словами капитан мушкетеров извлек из кармана королевское послание и прочитал следующее:

-..что же касается Вашего представления к награде господина лейтенанта мушкетеров, то, в силу открывшихся новых обстоятельств, последнее невозможно. Однако прошу передать господину лейтенанту мою благодарность за поведение в деле при Кастельнодари и сообщить ему, что я ценю его преданность. Рассчитываю, что господин лейтенант мушкетеров и впредь будет неотлучно находиться со своими подчиненными, воинская доблесть коих удваивается, когда во главе их стоят подобные офицеры.

— Это означает…

— Это означает, что пока с наградой придется повременить. Только и всего! — сказал г-н де Тревиль. — И все же, примите мои поздравления, молодой человек. Прибыв в Париж, вы начали очень неплохо. Но мало хорошо начать, гораздо важнее и труднее так же хорошо продолжить! Кажется, вам это удалось!

* * *

В тот же вечер в дупло третьего дерева, считая от основания холма, была опущена записка, в которой значилось:

«Все завершилось благополучно. До встречи. Друзья».

Утром Портос лично опустил руку в дупло и долго пытался нашарить там бумагу. Но тщетно. Чья-то рука вынула послание.

— Что ж, отлично! — обрадовался Атос. — Наш аббат будет знать, что не напрасно наведывался в Париж, подбив и нас составить ему компанию!

— Я — самый счастливый и самый несчастный человек на свете! — вскричал д'Артаньян.

— Почему? — спросил Портос. Атос же промолчал.

— Потому что у меня есть такие друзья! И потому что я снова расстаюсь с ними!

— Открою вам секрет, д'Артаньян. Я — тоже, — промолвил Атос. — Мы расстаемся друг с другом.

— Как, вы не проводите меня до замка дю Валлон?! — вскричал Портос. Госпожа дю Валлон будет очень рада познакомиться с вами!

— Нет, я должен ехать в Блуа, — покачал головой Атос.

— Я отсутствовал несколько дольше, чем предполагалось, — заметил Портос. — Встреча с моей супругой прошла бы значительно спокойнее, будь вы со мной, дорогой граф, — добавил он с сожалением.

На следующий день мушкетеры короля, а вернее, мушкетеры де Тревиля выступили в поход. Они возвращались в Париж с победой. Во главе их на сером английском жеребце гордо скакал их командир, гасконский дворянин шевалье де Тревиль. Рядом с ним, опережая остальных офицеров, но держась на полкорпуса позади своего капитана, гарцевал на гнедой лошади лейтенант мушкетеров, гасконский дворянин шевалье д'Артаньян.

Эпилог

Бежар был казнен за умысел отравить Ришелье.

В марте того же 1632 года начался процесс над маршалом Марийаком, обвиненным не в государственной измене, а… в хищении казны. Ему отрубили голову на Гревской площади.

— Хоть бы причину моей казни подыскали порядочную! — говорил маршал, всходя на эшафот. — А то обвинили в преступлении, за которое и лакея-то не стоило бы наказывать телесно.

Генрих Монморанси был казнен в том же году в Тулузе.

Это случилось ровно через тысячу двести семьдесят два дня после полученного им пророчества. Он был последним из списка в красной книжечке кардинала.

Отец и дочь Перье нашли пристанище в монастыре Пор-Руаяль и стали полноправными членами общины.

Получив сообщение о бегстве д'Артаньяна из Сен-Жермена на обратном пути в Бастилию, о котором г-н дю Трамбле поначалу не решился сообщить кардиналу, его высокопреосвященство долго молчал. Так и не проронив ни слова по этому поводу, кардинал простился с королем и возвратился к себе во дворец. Там же он долго сидел за письменным столом, не замечая тревожных переглядываний писцов за своей спиной. «Положительно необходимо, чтобы гасконец перешел ко мне на службу, — думал кардинал. — И те трое — тоже».

Восстановив душевное равновесие, Ришелье снова отправился к королю. Подробности их беседы навеки утрачены для потомков: она происходила с глазу на глаз.

Возвратившись в Париж, д'Артаньян отыскал Планше, бледного, но уже самостоятельно передвигавшегося, опираясь на палку. Жемблу, при виде столь плачевного состояния сержанта пикинеров Пьемонтского полка, проникся к нему участием, и свары между ними прекратились. Таким образом, д'Артаньян, вернувшись, получил двух верных слуг и мир в доме. Хотя на первых порах ему и пришлось ухаживать за Планше, несмотря на смущение и протесты последнего.

Справки, наведенные мушкетером о Камилле, не принесли результатов. Д'Артаньян не был вхож в великосветские салоны Парижа.

Зато он регулярно получал письма от Атоса и Портоса.

Из них следовало, что Портос благополучно перенес первую встречу с бывшей г-жой Кокнар. А в скором времени в замок дю Валлон пришла бумага, разрешающая г-ну и г-же дю Баллон не соблюдать постных дней по причине их слабого здоровья. Бумага была подписана нунцием Его Святейшества Папы Урбана VIII. Отсюда следовало, писал Портос, что дела Арамиса обстоят неплохо.

Атос же в своей манере коротко и точно сообщал о размеренной жизни в Блуа и о ремонте замка. С тревогой и печалью д'Артаньян все чаще убеждался, что рука графа дрожала. Атос, уединившись в обветшавшем родовом гнезде, снова стал крепко пить.

Между тем политический небосклон опять заволакивали тучи. В Европе продолжалась Тридцатилетняя война, и Франция собиралась открыто вступить в нее на стороне Швеции. Это означало, что скоро заговорят пушки, а лейтенанту д'Артаньяну снова предстоит повести своих солдат на врага.

Но об этом речь пойдет в третьей книге…

Примечания

1

Сборщики налога на соль. Каждый подданный короля должен был раз в год покупать определенное количество соли. (Здесь и далее примеч. автора.)

(обратно)

2

Черт возьми) (нем.)

(обратно)

3

Папский престол.

(обратно)

4

«Каюсь» (лаг.) — название католической молитвы.

(обратно)

5

«Благословите» (лаг.) католическая молитва, читаемая перед принятием пищи.

(обратно)

6

Досточтимый (лат.).

(обратно)

7

Лицо, находящееся в милости, любимец (лат.).

(обратно)

8

Атос имеет в виду дворянина на дома Граммонов Лувиньи, который запятнал свое имя во время дуэли с Гогенкуром, позднее маршалом Франции, тем, что, предложив снять мешающие шпоры, дождался, когда его соперник нагнется, бросился на него сзади и пронзил шпагой. Гогенкур чудом остался жив.

(обратно)

9

Мы намерены рассказать об этом событии в третьей части нашей эпопеи, вследствие какового намерения приглашаем читателя проявить терпение, основанное на том, что он все узнает свое время.

(обратно)

10

Моя вина (лат.).

(обратно)

11

Равальяк (1578–1610) — фанатический приверженец католицизма. Совершил в 1610 году убийство французского короля Генриха IV.

(обратно)

12

В Париже во времена Ришелье было всего два «респектабельных» театра — театр «Маре» и «Бургонский отель». Ответ г-жи де Кавуа имеет некий подтекст в силу того обстоятельства, что кардинал покровительствовал первому, а Людовик XIII, в пику кардиналу, второму.

(обратно)

13

Каждому свое (лат.).

(обратно)

14

Арамнс имеет в виду государство, основанное иезуитами в Парагвае. Оно просуществовало с 1610 по 1768 г.

(обратно)

15

Имеется в виду Франциск Ксавье — миссионер, соратник Игнатия Лойолы, назначенный Папой своим викарием для всех стран бассейна Индийского океана.

(обратно)

16

Дальше! Дальше! (лат.).

(обратно)

17

Человеку свойственно ошибаться (лат.).

(обратно)

18

Дага кинжал для левой руки, предназначенный для того, чтобы парировать выпады противника.

(обратно)

19

Проворство шпаги спасает жизнь (ит.).

(обратно)

20

Аббат Анкетиль — автор многотомной истории Франции.

(обратно)

21

Янсенизм — религиозное течение в католицизме, названное по имени голландского теолога Корнелия Янсения, епископа Ипрского. Оно было направлено против иезуитов, которые, в свою очередь, обвиняли Янсения в ереси.

(обратно)

22

Очень хорошо, прекрасно (ит.).

(обратно)

23

Начальное слово молитвы, читаемой при звоне колокола утром, в полдень и вечером.

(обратно)

24

Иссякает ученость ученых, послушание учеников (лат.).

(обратно)

25

В первой книге этой эпопеи рассказывается о том, как кардинал узнает, что инквизиция Клермон-Феррана приговорила к сожжению на костре ведьму-гречанку по имени Элина Маркое, но лейтенант мушкетеров д'Артаньян спас ее и скрылся вместе с нею. Кардинал узнает, что иезуиты давно ищут Елену Макропулос (таково подлинное имя гречанки), и начинает подозревать д'Артаньяна в участии в заговоре иезуитов, так как его друг Арамис стал членом Ордена.

(обратно)

Оглавление

.

Глава первая . Вести из Тура

Глава вторая . Любимое времяпрепровождение аристократии во Франции XVII века

Глава третья . Почему дю Трамбле впоследствии получил место коменданта Бастилии, а Бассомпьер — ее постояльца

Глава четвертая, . в которой д'Артаньян получил приказ из первых рук

Глава пятая . …и выполнил его, насколько это было в силах человеческих

Глава шестая . Красная книжечка кардинала

Глава седьмая, . в которой великие мира сего забывают о д'Артаньяне в самый неподходящий момент

Глава восьмая . О том, как Д'Артаньян проводил время в Бастилии

Глава девятая . «День одураченных»

Глава десятая . Его величество находит, что в роте господина де Тревиля недостает офицеров

Глава одиннадцатая . Предусмотрительность кардинала

Глава двенадцатая . Господин де Тревиль принимает свои меры

Глава тринадцатая . Политика и алхимия

Глава четырнадцатая . Алхимия и политика

Глава пятнадцатая . Путешествие Арамиса

Глава шестнадцатая . Старые друзья

Глава семнадцатая . О том, какую пользу можно извлечь из женского тщеславия

Глава восемнадцатая, . из которой видно, что дружба не умирает

Глава девятнадцатая . Камилла де Бриссар

Глава двадцатая . Салон маркизы де Рамбулье

Глава двадцать первая . Трое в Париже

Глава двадцать вторая . Друзья начинают действовать

Глава двадцать третья . Ла Порт

Глава двадцать четвертая . План Портоса

Глава двадцать пятая . План Портоса

Глава двадцать шестая, . в которой Портос начинает думать, что его план имеет некоторые изъяны

Глава двадцать седьмая . Ночной переполох

Глава двадцать восьмая . Кардинал сверяется со списком

Глава двадцать девятая . Совет госпожи де Кавуа

Глава тридцатая . План Атоса

Глава тридцать первая . План Атоса

Глава тридцать вторая . Побег

Глава тридцать третья . Дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноза

Глава тридцать четвертая . Военный совет

Глава тридцать пятая . О чем говорили в свете

Глава тридцать шестая . Арамис и одна из «племянниц» богослова

Глава тридцать седьмая . Средство Арамиса

Глава тридцать восьмая . Перст Божий

Глава тридцать девятая . Обход г-на дю Трамбле

Глава сороковая . Улица Медников

Глава сорок первая, . в которой Арамиса снова пытаются арестовать, Арамис пытается сделать доброе дело, а кавалер де Рошфор пытается оправдаться перед кардиналом

Глава сорок вторая . Конспирация

Глава сорок третья . Логика господина кардинала

Глава сорок четвертая . Как Атосу и Портосу пригодился опыт обороны бастиона Сен-Жерве

Глава сорок пятая . Как Атосу и Портосу пригодился опыт обороны бастиона Сен-Жерве . (продолжение)

Глава сорок шестая . Бессонная ночь

Глава сорок седьмая . Арамис узнает новости

Глава сорок восьмая . Ларец Генриха IV

Глава сорок девятая . Два брата

Глава пятидесятая . Марен Мерсенн — генеральный секретарь ученой Европы

Глава пятьдесят первая . Гороскоп Ришелье

Глава пятьдесят вторая . Гороскоп Ришелье

Глава пятьдесят третья . Камилла де Бриссар полагает, что, сведя знакомство с графом де Бардом, она сможет навести справки о прошлом шевалье д'Артаньяна

Глава пятьдесят четвертая . Охотник становится дичью

Глава пятьдесят пятая . Что видно в телескоп

Глава пятьдесят шестая . Что видно с башни, или о пользе прогулок на свежем воздухе

Глава пятьдесят седьмая . Голубиная почта

Глава пятьдесят восьмая . Горизонт светлеет

Глава пятьдесят девятая . Как важно владеть искусством компромисса

Глава шестидесятая . Как важно владеть искусством компромисса . (продолжение)

Глава шестьдесят первая . Мушкетеры, вперед!

Глава шестьдесят вторая, . в которой герцог Орлеанский убеждается, что его дело пропало, а кардинал — что д'Артаньян не участвует в заговоре

Глава шестьдесят третья . Расставание

Эпилог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .