«Рождество Шарпа»

Бернард Корнвелл Рождество Шарпа (из серии "Рождество Шарпа")

Часть I

Двое стрелков притаились на краю поля. Один из них, темноволосый мужчина с иссеченным шрамами лицом и и жесткими глазами, взвел курок, прицелился, но почти тут же опустил винтовку.

— Далековато будет, — негромко сказал он он.

Второй был даже повыше, чем первый, и тоже он был облачен в выцветший зеленый мундир 95-го стрелкового полка, только вместо винтовки Бейкера у него было жутковатого вида семизарядное ружье, каждый ствол которого имел собственный кремень. Оружие мало того, что было страшным, так еще имело отдачу, как удар копытом мула, но верзила-стрелок, похоже, с ним справлялся.

— Ничего не выйдет, — отозвался он, поднимая свое оружие. — Надо бы подобраться поближе.

— Как только мы подойдем ближе, они убегут — сказал первый.

— Господи, да куда им бежать? — ответил второй с сильным ирландским акцентом. — Это же поле, так? Они все равно никуда не денутся.

— Так что, просто подойти и застрелить их?

— Если хотите, можете придушить ублюдков голыми руками. Но из винтовки быстрее.

Майор Ричард Шарп убрал палец со спускового крючка.

— Тогда пошли, — сказал он.

Мужчины встали и начали осторожно подкрадываться к трем волам.

— А они не бросятся на нас, Пат? — спросил Шарп.

— Да они же холощеные, сэр, — заявил старший сержант Патрик Харпер. — В них храбрости, как в трех слепых мышатах.

— А мне они кажутся опасными, — сказал Шарп. — Вон у них какие рога!

— Рога-то есть, а вот остальной оснастки нету, сэр. Они не могут брать низких нот, если вы меня понимаете, — сказал Харпер и ткнул пальцев в одного из волов. — Вон какой жирный, сэр. Хорошо прожарится!

Вол смотрел на мужчин, не подозревая, какая ему уготована участь.

— Я не могу просто взять и пристрелить его! — запротестовал Шарп.

— Сэр, вы же Португалии перекололи штыком уйму коз, — сказал Харпер, намекая на времена, когда они выполняли приказ уничтожать все на своем пути, чтобы при отступлении не досталось французам.[1] — Так какая разница?

— Я терпеть не могу коз!

— Это же рождественский ужин, сэр, — приободрил Харпер своего командира. — Подобающий случаю ростбиф, сливовый пудинг и винишко! Сливы у нас есть, вино тоже, сэр, не хватает лишь мяса и нутряного жира.

— А жир ты где возьмешь?

— Из вола, разумеется.

Харпер сказал это, не скрывая презрения деревенского жителя перед уроженцем большого города.

— Белый и нежный, сэр, и возле почек его полно, так что лучше поскорее застрелите это несчастное животное. Для него же лучше.

Шарп приблизился к волу. Глаза у того были огромные, карие, и в них отражалась покорная тоска.

— Не могу я, Пат.

— Всего-то один выстрел, сэр. Вообразите, что это француз.

Шарп поднял винтовку, взвел курок и направил дуло волу прямо в лоб вол. Тот не сводил с него тоскливого взгляда.

— Сделай это сам, — проговорил Шарп, опуская оружие.

— Вот этим? — потряс своим ружьем Харпер. — Да я ему к черту всю голову разнесу!

— А нам голова и не нужна, — ответил Шарп. — Главное — окорок и жир. Так что давай, действуй.

— Это неправильно сэр. С таким ружьем… Оно хорошо для лягушатников, это да. А вот для забоя скота не подходит. И потом, я люблю мозги. Мамаша всегда жарила их на масле, и получалось пальчики оближешь. Зачем же разбрызгивать мозги на пол-Испании? Давайте лучше из винтовки.

— Тогда держи винтовку, — предложил Шарп, протягивая ему свое оружие.

Харпер на миг бросил взгляд на винтовку, но брать ее в руки не стал.

— Знаете, сэр, — сказал огромный ирландец, — я давеча перебрал маленько. Видите, как руки трясутся? Так что уж лучше вы, сэр.

Шарп колебался. Его ребята уже уже предвкушали настоящий рождественский ужин: тушеное мясо, подливка, такая густая, что в ней можно утопить крысу, и пропитанный бренди сливовый пудинг на нутряном жире.

— Вот дурь нашла, а? — пробормотал он. — Был бы это лягушатник, я бы не задумывался. Ведь это всего лишь долбаная корова.

— Вол, сэр.

— Какая разница?

— Вола нельзя подоить.

— Верно, — сказал Шарп и снова поднял винтовку. — Стой и не двигайся, — приказал он волу, подступая к животному еще на полшага, так, что между черным дулом и грубой черной шкурой между тоскливыми глазами осталось всего несколько дюймов. — Однажды я застрелил тигра, — сообщил он.

— Вот как, сэр, — произнес Харпер без особого интереса. — Так вообразите, что эти тигр и прикончите его.

Шарп взглянул в глаза животного. Ему не раз приходилось добивать раненых лошадей, чтобы избавить их он мучений, да и зайцев, кроликов и лис он в свое время перебил немало, но сейчас что-то мешало ему спустить курок. В следующий миг он был избавлен от необходимости стрелять. С другого конца поля донесся возбужденный юношеский голос:

— Мистер Шарп, сэр! Мистер Шарп!

Шарп отпустил курок, повернулся и увидел знаменосца Чарльза Николса, со всех ног бегущего по траве. Николс только-только прибыл в Испанию и все время ходил взбудораженный, словно боялся, что пропустит какое-нибудь сражение.

— Спокойнее, мистер Николс, — сказал Шарп.

— Да, сэр, конечно, сэр, — прокричал Николс, и не думая замедлить шаг.

— Полковник Хоган, сэр, — выговорил он, подбежав к Шарпу. — Он желает видеть вас, сэр. Говорит, что это касается лягушатников, сэр. Что нам надо остановить лягушатников, сэр. Прямо сейчас.

Шарп повесил винтовку на плечо.

— Мы займемся этим попозже, старший сержант, — сказал он.

— Да, сэр, обязательно.

Вол посмотрел вслед удаляющимся людям и снова принялся щипать траву.

— Вы собирались пристрелить его, сэр? — спросил Николс возбужденно.

— А ты как думаешь? — спросил Шарп мальчишку. — Мне надо было его придушить?

— А я бы не смог выстрелить, — признался Николс. — Мне было бы слишком жалко вола. — Он с восхищением посмотрел на Шарпа и Харпера. В армии Веллингтона не было никого, кого бы уважали и боялись больше. Ведь это Шарп и Харпер добыли французского Орла при Талавере, участвовали в кровавом штурме Бадахоса и перерезали врагу путь к отступлению во время разгрома у Виттории. Николс до сих пор едва мог поверить, что служит с ними в одном батальоне. — Как думаете, сэр, мы будем сражаться?

— Надеюсь, нет, — ответил Шарп.

— Нет, сэр? — разочарованно проговорил Николс.

— Через три дня — Рождество, — сказал Шарп. — Тебе бы хотелось погибнуть под Рождество?

— Я как-то не подумал, сэр, — признался Николс.

Знаменосцу было семнадцать лет, а выглядел он на четырнадцать. Шинель на нем была с чужого плеча. Мать парня пришила к ней потрепанные золотые галуны и подвернула слишком длинные рукава с желтыми обшлагами, чтобы не мешались.

— Я боялся, что пропущу войну, — объяснял Николс Шарпу, когда прибыл в батальон неделю назад. — Ужасное невезение — пропустить войну.

— А по-моему, так ужасное везение.

— Нет, сэр! Просто человек должен исполнять свой долг, — убежденно сказал Николс. И знаменосец изо всех сил старался исполнять свой долг и не смущался, когда ветераны полка смеялись над его рвением. Совсем как щенок, подумал Шарп. Мокрый нос, задранный вверх хвост и готовность в любой момент показать врагу свои молочные зубы. Но не в Рождество, думал Шарп. Только не в Рождество. Он надеялся, что Хоган ошибся и никаких лягушатников нет и в помине. Рождество — неподходящее время для того, чтобы умирать.

* * *

— Возможно, все обойдется, — заявил полковник Хоган и оглушительно чихнул.

Потом вытер нос гигантским носовым платком красного цвета и сдул с карты крошки нюхательного табака. — Возможно, это донесение не подтвердится, Ричард. Просто слух. Ты как, вола подстрелил?

— Все никак не соберусь, сэр. Кстати, как вы об этом узнали?

— Как-никак, я руковожу у Пэра[2] разведкой, — сказал Хоган важно, — и я знаю все. Или почти все. Чего я не знаю, Ричард, это какую дорогу выберут лягушатники. Поэтому мне придется поставить людей на обеих: испанцы будут держать восточную, а ты со своими парнями займешь западную. Вот, гляди.

Он ткнул пальцем в карту, и склонившийся над ней Шарп увидел возле французских позиций крохотную галочку и рядом — подпись, сделанную размашистым почерком Хогана: «Ирати».

— Тебе там понравится, — пообещал полковник Хоган. — Совершенно никудышное местечко, Ричард. Лачуги да нищета — вот и все, что там было, есть и будет во веки веков. Самое место провести Рождество.

Потому что, возможно, там захотят пройти французы. После победы Веллингтона при Виттории войска Наполеона были отброшены из Испании, но горстка французов все еще держалась в фортах на южной границе. Шпионы Хогана донесли, что гарнизон форта Окагавия намерен прорваться во Францию. Выступить собирались под Рождество в надежде, что неприятель, объевшись мяса и упившись вином, не сможет сражаться. Однако Хоган прознал об этом и теперь расставлял ловушки на двух дорогах, которыми только и могли воспользоваться беглецы из гарнизона.

Первая дорога, восточная, была гораздо более удобной и вела через неглубокое ущелье прямо во Францию. Хоган предполагал, что именно этот путь французы и выберут. Но была еще и вторая дорога, узкая, крутая и неровная, и ее тоже требовалось перекрыть. А значит, Добровольцам Принца Уэльского, полку Шарпа, придется карабкаться по холмам и проводить Рождество в местечке, где нет ничего, кроме лачуг и нищеты. В Ирати.

— В форте Окаговии — больше тысячи душ, — сказал Хоган Шарпу, — и мы не хотим, чтобы Бони снова получил их в свое распоряжение. Останови их, Ричард.

— Если они двинутся западной дорогой, сэр.

— Что вряд ли, — сказал Хоган доверительно. — Но если это все-таки случится, останови их. Убей мне на Рождество парочку лягушатников, Ричард. Ты ведь для этого служишь в армии, верно? Чтобы убивать лягушатников. Иди и займись этим, и чтобы через час духу твоего здесь не было.

По правде говоря, Шарп завербовался в армию вовсе не для того, чтобы убивать лягушатников. Он стал солдатом, потому что был голоден, и к тому же скрывался от констеблей. А тому, кто возьмет королевский шиллинг и натянет королевский мундир, закон больше не страшен. Вот так рядовой Шарп и попал в 33-й полк, и повоевал во Фландрии и Индии. А при Ассайе, в кровопролитной битве меж двух рек, где небольшая британская армия обратила в бегство бесчисленное индийское войско, Шарп стал офицером. С той поры минуло почти десять лет, и добрую часть из них он провел, сражаясь с французами в Португалии и Испании. Только теперь он воевал в темно-зеленом мундире стрелка, и по странному стечению обстоятельств командовал солдатами в красных мундирах — целым батальоном. Батальоном, который раньше звался Южным Эссекским, а теперь — батальоном Добровольцев Принца Уэльского. Но этим сырым, серым утром их можно было заподозрить в чем угодно, только не в желании отправляться куда-то по доброй воле. Квартировать здесь было удобно, местные девушки были прелестны, и никому не хотелось срываться с места в эту холодную испанскую зиму. Их неудовольствие Шарп в расчет не принял. Завербовался в армию — забудь об удобствах.

И через час они отправились в путь. 422 человека вышли из городка на восток и спустились в долину. Дождь лил как из ведра. Вода заполнила узкие канавы по краям полей и затопила колеи, пробитые на дороге тяжелыми пушками. Никто больше в целой армии не находился в это время в походе — лишь полк Шарпа шел вперед, чтобы закрыть собой брешь среди высоких гор и остановить убегающих французов. Нет, Шарп не верил, что в это Рождество ему придется воевать. Даже Хоган не знал, куда пойдут французы, но, вероятно, они выберут другую дорогу, главную, и все, что ждет Шарпа впереди, — это долгий путь и холодное Рождество. Но раз король Георг хочет, чтобы он был в Ирати, что же, он там будет. И да поможет Господь лягушатникам, если они все-таки выберут восточный путь.

* * *

Полковник Жан Гюден смотрел, как спускают трехцветный флаг. Форт в Окаговии, которым он командовал четыре года, приходилось покидать, и это давалось нелегко. Еще одно поражение. Жизнь полковника стала одним сплошным поражением.

Даже сам форт в Окаговии был ничем иным, как поражением. Гюден прекрасно знал, что он ничего не защищает. Правда, форт стоял на господствующей высоте, у дороги в горы. Но эта дорога никогда не использовалась для доставки грузов из Франции, и здесь никогда не появлялись партизаны, досаждавшие всем прочим французским гарнизонам в Испании.

Раз за разом Гюден указывал на это вышестоящему руководству, но для чиновников в Париже гарнизон в Окаговии был только точкой на карте Испании, и приказа отступать все не было. Но однажды эти бюрократы вспомнили-таки про форт и решили, что тысяча солдат больше пригодится, сражаясь за родину, а не удерживая бесполезный форт.

И вот сейчас эта тысяча солдат готовилась к отступлению. Триста человек подчинялись Гюдену и представляли собой непосредственно гарнизон; остальные были беженцами, укрывшимися в Окаговии после виторийского разгрома. Среди них были и драгуны, но большинство составляли пехотинцы 75-го полка. Они строились во дворе под своим Орлом — и под бдительным оком своего вспыльчивого командира, полковника Келлу. Позади 75-го, возде повозок, теснилась толпа женщин и детей.

— Женщины! — Келлу верхом приблизился к Гюдену. — Я думал, вы согласились оставить женщин.

— Не согласился, — коротко сказал Гюден.

Келлу фыркнул и кинул свирепый взгляд на плачущих женщин. Это были жены и подруги солдат из гарнизона Окаговии. Почти половина из них были дети, в том числе младенцы на руках у матерей.

— Это же испанки! — процедил он.

— Не все, — возразил Гюден. — Есть и француженки.

— Француженки или испанки, они будут нас задерживать, — настаивал Келлу. — Секрет успеха, Гюден, в том, чтобы двигаться быстро. Дерзость и скорость — вот залог безопасности! Мы не можем взять с собой женщин и детей.

— Если они останутся, то будут убиты, — сказал Гюден.

— Это война, Гюден, война! — заявил Келлу. — На войне слабые гибнут.

— Мы — французские солдаты, — резко ответил Гюден, — и мы не оставляем женщин и детей на верную смерть. Они пойдут с нами.

Гюден знал, что все они — солдаты, женщины, дети — могут погибнуть из-за этого решения. Да, можно было бросить здесь этих испанок, которые нашли себе французских мужей и дали жизнь «полуфранцузикам». Но если это сделать, партизаны найдут их, объявят предательницами, а потом замучают и убьют. Нет, думал Гюден, я не могу так поступить.

— И к тому же, Мария беременна, — добавил он, кивая на телегу с амуницией. В телеге лежала женщина, закутанная в серое армейское одеяло.

— Мне все равно, будь она хоть Дева Мария! — взорвался Келлу. — Мы не можем позволить себе взять женщин и детей!

Келлу видел, что его слова нисколько не действуют на седовласого полковника Гюдена. Упрямство старика разозлило его.

— Боже мой, Гюден, неудивительно, что вас называют неудачником!

— Вы слишком далеко заходите, — сказал Гюден. Все его превосходство над Келлу заключалось лишь в том, что он был полковником дольше, чем пехотинец.

— Слишком далеко захожу? — Келлу презрительно сплюнул. — По крайней мере, я больше забочусь о Франции, чем о кучке хнычущих баб. Потеряешь моего Орла, Гюден, — он указал на флаг, который развевался под фигуркой Орла, — предстанешь перед трибуналом.

Гюден не счел нужным ответить, а просто направил коня в ворота. Ему вдруг стало тоскливо. Келлу прав, я неудачник, подумал он.

Это началось еще в Индии, 13 лет назад, когда пал Серингапатам. С тех пор все шло наперекосяк. Все эти годы его не повышали в звании, и несчастья одно за другим преследовали его, пока, наконец, он не стал командиром бесполезного форта в этом унылом месте. Удастся ли им уйти? Это была бы победа, особенно если б он смог невредимым доставить через Пиренеи любимого Орла полковника Келлу. Но стоит ли Орел жизней женщин и детей?

Гюден улыбнулся своему сержанту.

— Открывай ворота. Как только мы выйдем, поджигай запалы.

— А женщины, сэр? — с тревогой спросил сержант. — Они идут?

— Идут, Пьер.

Драгуны покинули форт первыми. Смеркалось. Гюден собирался идти всю ночь, в надежде к рассвету оставить партизан далеко позади. До этого испанцы едва ли беспокоили его. Но сейчас, когда французы начали проигрывать, партизаны, словно стервятники, слетающиеся на запах падали, кружили вокруг уцелевших вражеских крепостей.

Гюден пустил слух, что он намерен двинуть гарнизон на помощь осажденным французским войскам в Памплоне, и надеялся, что партизаны упустят из виду дорогу, ведущую на север. Однако никакой уверенности в том, что уловка сработает, у него не было.

Больше всего он надеялся на темноту, и на то, что Бог поможет всем этим мужчинам и женщинам, которые иначе обречены на мучительную, медленную смерть. Некоторых сожгут заживо, с некоторых сдерут кожу, а некоторых… Нет, невыносимо было думать об этом. Это была не война в том смысле, как Гюден понимал это слово, это была бойня, и больше всего Гюдена расстраивало, что партизаны всего лишь отвечают французам за зверства, которые те чинили.

Пехота выходила из ворот; над головами солдат сверкал Орел. Женщины шли следом. Гюден остался понаблюдать, как сержант зажигает запалы, а потом пришпорил лошадь, спеша удалиться от обреченного форта. В полумиле он остановился и оглянулся посмотреть, как огонь достигает боезапаса на складе форта.

В ночи полыхнуло красным, и через мгновение звук взрыва прорезал сырую тьму. Пламя и дым поднялись над остатками форта, тяжелые орудия вылетели из своих гнезд. Снова провал, подумал Гюден, глядя на бушующий огонь.

— Если мой Орел пропадет, — сказал полковник Келлу, — виноваты будете вы, Гюден.

— Будем молиться, что англичане не перекрыли дорогу, — ответил Гюден.

Форт превратился в груду камней, среди которых мелькали кровавые отблески пламени.

— Меня больше беспокоят партизаны, а не англичане, — усмехнулся Келлу. — Если английские войска стоят на дороге, генерал Пикар подберется к ним с тыла. Окруженные, они будут обречены.

В этом и состоял план. Армия под командованием генерала Пикара двигалась на юг из Сен-Джен Пьед-де-Порт. Генерал собирался подняться по французскому склону Пиренеев, чтобы убедиться, что пограничное ущелье открыто для людей Гюдена. Нужно было лишь благополучно преодолеть 40 километров холодного, извилистого пути до ущелья, где ждал генерал.

В убогом местечке в горах, в местечке под названием Ирати.

* * *

— Могло быть и хуже, — сказал Шарп. Действительно, в сумерках Ирати выглядел даже живописно: деревенька из кучки каменных домиков, немногим отличающихся от хижин, с крышами, поросшими зеленым мхом, лежала в защищенной долине у слияния двух горных потоков. В центре деревни стояла крохотная церквушка и большая таверна — Каса Альта — приют для людей, путешествующих в горах.

— Но я все равно не понимаю, как можно захотеть здесь жить, — добавил он.

— В основном здесь живут пастухи, — отозвался капитан Питер д'Алемборд.

— Пастухи, вот как! Подходит для Рождества, — сказал Шарп. — Я, кажется, помню что-то про пастухов. Пастухи и волхвы, так?

— Совершенно верно, сэр. — ответил д'Алемборд. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что Шарп не получил вообще никакого образования, если не считать того, что сидя в индийской тюрьме, освоил чтение и письмо, а потом кое-чего поднахватался на военной службе.

— В приюте нам иногда читали рождественские рассказы, — припомнил Шарп. — Огромный жирный священник со смешными бакенбардами. Немного похожий на того сержанта, которого разорвало пушечным ядром при Саламанке. Мы должны были сидеть и слушать, а если мы начинали зевать, этот ублюдок спрыгивал со сцены и лупил нас по лицу Святым Писанием. Еще миг назад был сплошной мир в небесах, а через секунду ты уже летел на пол с распухшим ухом.

— Но зато вы выучили библейские истории.

— Чему я действительно научился, — жизнерадостно ответил Шарп, — так это перерезать глотки и резать кошельки. Что и говорить, уроки полезные, Дэйли. А библейские истории я выучил уже в Индии. Я служил с шотландским полковником, вот он-то и вдалбивал в меня Библию,[3] - Шарп улыбнулся собственным воспоминаниям.

Он шел на север, вверх по дороге, которая вела из Ирати к близкой границе с Францией. Он уже нашел место южнее деревни, где батальон мог встретить отступающий гарнизон, и теперь хотел быть уверенным, что ни один лягушатник не подкрадется с тыла.

— И как вам Индия? — спросил д'Алемборд.

— Там немного жарковато, — ответил Шарп, — и еда может вывернуть наизнанку быстрее, чем мушкетная пуля. Но мне в Индии нравилось. Там я служил с самым лучшим полковником из всех, что встречал.

— С шотландцем? — спросил д'Алемборд.

— Нет, не с Маккэндлзом, — рассмеялся Шарп. — Человек он был славный, но вечно суетился по пустякам, а своей долбаной Библией просто нагонял тоску. Нет, тот человек был лягушатником. Это длинная история, Дэйли, и вряд ли тебе будет интересно, но в Индии мне довелось некоторое время служить под началом у врага. Так было задумано.

— Задумано? — переспросил д’Алемборд.

— На самом верху, — ответил Шарп, — и в результате я оказался под командой полковника Гюдена.[4] Он обо мне заботился, этот полковник, даже хотел, чтобы я вместе с ним уехал во Францию. И не могу сказать, что тогда меня это предложение совсем не прельстило.

— Правда?

— Хороший был человек, Гюден. Но это было давно, Дэлли, очень давно.

И это означало, что больше он ни слова не скажет. Д’Алемборд был очень не прочь услышать историю про полковника Гюдена, но знал — майора Шарпа невозможно заставить пуститься в воспоминания после того, как он сказал, что это было очень давно. Он не раз наблюдал, как у Шарпа пытаются выспросить подробности о захвате французского Орла под Талаверой. Но Шарп лишь пожимал плечами и говорил, что любой мог сделать то же самое. Это просто везенье, он просто оказался в нужном месте в нужное время, и вещица обрела нового хозяина. Черта с два, подумал д'Алемборд. Шарп просто-напросто лучший солдат, которого он знал или имел шанс узнать.

Шарп остановился и вытащил из кармана зеленого мундира подзорную трубу. На футляре из слоновой кости была позолоченная пластина, а на ней — надпись по-французски: «Жозефу, Королю Испании и Обеих Индий, от его брата Наполеона, Императора Франции».[5] Еще одна история, которую он никогда не расскажет. Шарп направил дорогое стекло на север, исследуя туманные холмы по ту строну границы. Он видел скалы, низкорослые деревца и блеск холодного потока, падающего с высоты. Над всем этим смутно проступали горные пики. Холодная, сырая, суровая земля, думал он, вовсе не то место, куда стоило отправлять солдат под Рождество.

— Лягушатников не видно, — довольно сказал Шарп, и уже собрался опустить подзорную трубу, как вдруг увидел какие-то движение в ущелье, куда убегала дорога. Шарп затаил дыхание, вглядываясь в узкий проем.

— Что там? — спросил д'Алемборд.

Шарп не ответил. Он смотрел на расщелину в сером камне, из которой внезапно появилась армия. Во всяком случае, это было похоже на армию. Шеренга за шеренгой пехотинцы в грязно-серых мундирах с трудом тащились с севера. Они шли из Франции. Он передал трубу д'Алемборду.

— Скажи, что ты видишь, Дэйли?

Д'Алемборд взглянул в окуляр и тихо ругнулся.

— Целая бригада, сэр.

— Которая, к тому же, движется не в том направлении, — сказал Шарп. Без подзорной трубы он не видел врагов, но мог предположить, что они собираются предпринять. Гарнизон должен пройти этой дорогой, и французскую бригаду послали убедиться, что проход открыт.

— Они не станут выступать сегодня, — сказал Шарп. Солнце уже опустилось за горные пики на западе, сгущалась ночная тьма.

— Но завтра он будут здесь, — взволнованно отозвался д'Алемборд.

— Верно, завтра. В самый Сочельник, — сказал Шарп.

— Что-то их многовато, — вымолвил д'Алемборд.

— Верно, — сказал Шарп. Он снова выдвинул трубу и стал разглядывать приближающихся французов. — Ни кавалерии. Ни артиллерии. Только пехота.

Он еще долго вглядывался в меркнущий свет, чтобы убедиться, что ни всадников, ни пушек у французов нет.

— Бочки, — внезапно сказал Шарп. — Бочки — вот что нам нужно!

— Бочки, сэр? — д'Алемборд уставился на Шарпа, словно майор вдруг тронулся умом.

— В таверне в Ирати, Дэйли, должны быть бочки. Я хочу, чтобы сегодня вечером они были здесь, все до одной.

Потому что завтра враги будут спереди и сзади, и от Шарпа потребуется удержать дорогу и выиграть сражение. Под Рождество.

* * *

Генерал Максимилиан Пикар был недоволен. Его бригада опаздывала. Он ожидал, что будет в Ирати в полдень, но люди плелись, словно стадо хромых коз. В сумерках им еще оставалось пересечь долину с крутыми склонами и подняться на отвесный холм. Так что он наказал их, приказав разбить лагерь прямо в долине.

Он знал — они ненавидят его за это, и позволял им это. Большинство из них были новобранцы, их нужно было закалить. Ночь на холодных скалах отлично послужит для этой цели.

На растопку здесь годились лишь низкорослые деревца, растущие в расщелинах скал и заметенные первым зимним снежком. Однако новобранцы не имели понятия о том, как разжечь сырую, жесткую древесину, и продолжали страдать. Из пищи у них был лишь черствый хлеб, однако в реке было вдоволь чистой, холодной воды.

— Еще две недели, и она замерзнет, — сказал Пикар.

— Здесь так же плохо, как в России, — согласился Сантон, начальник его штаба.

— Хуже, чем в России, быть не может, — ответил Пикар, хотя, по правде говоря, российская кампания ему даже понравилась. Он был из тех нескольких людей, кто все сделал правильно, он был приучен к успеху. Не то что полковник Гюден, гарнизон которого он собирался спасать.

— Гюден совершенно бесполезен, — сказал Пикар.

— Я никогда его не встречал.

— Надеюсь, завтра вы встретитесь. Но, зная Гюдена, в этом можно и усомниться. Он вечно вносит путаницу. — Пикар наклонился к костру и разжег трубку.

— Я наблюдал за его падением. Он был многообещающим офицером, но после Индии… — Пикар пожал плечами. — Неудачник, вот он кто. А тебе известно, как Император относится к удаче. Он считает, что только она и нужна солдату.

— Удача может вернуться, — заметил Сантон.

— Не к Гюдену, — отозвался Пикар. — Этот человек обречен. Если бы к нему не присоединился 75-й, мы бросили бы его гнить в Испании.

Сантон взглянул на темный северный холм.

— Будем надеяться, что англичане не ждут его там.

Пикар усмехнулся.

— Пускай. Кого они могут послать? Один батальон? Полагаешь, нас это остановит? Мы выставим вперед гренадеров, чтобы они подстрелили себе ростбиф на завтрак. А потом мы займем Ирати. Что там?

— Ничего, — ответил Сантон. — Несколько пастухов.

— Баранина и пастушки к Рождеству, — сказал Пикар. — Последний привкус Испании, а?

Генерал улыбнулся, предвкушая. Ирати мог быть самой убогой приграничной деревушкой, но деревушкой, принадлежащей врагу. А это означало разграбление. Пикару даже хотелось, чтобы деревня оказала сопротивление: тогда он проверит своих новобранцев в бою. Это всего лишь уличные мальчишки, слишком юные, чтобы бриться, и они должны ощутить вкус крови, прежде чем армия Веллингтона вступит на французскую землю. Дай молодому солдату почувствовать вкус победы, и он будет стремиться к ней снова и снова, считал Пикар.

Проблема была в полковнике Гюдене. Он привык к поражениям, а Пикар — победитель, невысокий ростом, как и Император, и такой же безжалостный. Верный солдат Франции, он провел бригаду по заснеженной России. Его отряд уцелел, сумев скрыться от преследования казаков, случайно обнаруживших врага.

Настанет утро, и он покажет любому, кто бы ему не противостоял, как умеет сражаться ветеран российской кампании. Он заставит их надолго запомнить это Рождество, кровавое Рождество в высокогорном, суровом местечке. Ведь он — генерал Пикар, и он не отступает.

* * *

— Это как-то неправильно — воевать в Рождество, — сказал Шарп.

— Рождество завтра, сэр, — возразил Харпер, как будто от этого сегодняшнее сражение становилось более приятным.

— Если сегодня нам придется драться, пригляди за мальчишкой Николсом. Я не хочу потерять еще одного знаменосца, — сказал Шарп.

— Да, он чудный парнишка, — сказал Харпер. — Я пригляжу за ним, обязательно.

Знаменосец Николс стоял в центре линии Шарпа, под двойным знаменем полка. Добровольцы Принца Уэльского заняли позицию шагах в 50 от границы, обозначенной лишь пирамидой из камней, — достаточно далеко, чтобы французы, приближаясь с юга, не увидели их за гребнем холма. Позади, на испанской стороне, ущелье плавно спускалось к деревне, а перед батальоном холм сначала поднимался, а потом резко обрывался вниз. Дорога зигзагами взбиралась на холм, и вражеский отряд должен был выйти прямо на мушкеты Шарпа.

— Это будет все равно, что стрелять крыс в западне, — довольно сказал Харпер.

Так оно и было, но вражеский отряд все еще мог причинить неприятности. И потому Шарп держал батальон на границе, оставив лишь небольшой пикет оборонять дорогу на юг.

Пикетом командовал капитан Смит. Он должен был предупредить Шарпа, если отступающий французский гарнизон появится в поле зрения. Но что Шарп будет делать тогда? Если он отдаст приказ двигаться на юг, французская бригада поднимется на холм и атакует его с тыла, но пока он стоит на гребне холма, гарнизон вот-вот появится в деревне позади него. Оставалось надеяться, что гарнизон не успеет подойти сегодня.

Пока впереди не было никаких признаков французов, разбивших лагерь в долине по ту сторону границы. Сейчас им, должно быть, очень холодно. Холодно, страшно, сыро и неуютно, в то время как люди Шарпа провели время со всем возможным комфортом, который возможен в таком убогом местечке. За исключением часовых, его солдаты ночевали в тепле в домишках Ирати и вполне прилично позавтракали хлебом с засоленной говядиной.

Шарп переступил с ноги на ногу и подул на замерзшие руки. Когда же французы появятся? Не то чтобы он спешил с ними встретиться. Но чем больше они запаздывали, тем больше была вероятность, что ему придется простоять на этой дороге весь день. Однако солдатам (он чувствовал это) хотелось поскорее покончить с этим кровавым делом. Кровавым для французов, которым Шарп расставил ловушку.

По ту сторону границы дорога, извиваясь, ныряла в небольшой овраг, постепенно переходящий в долину — там и ночевали французы. А в овраге, куда едва заглянул рассвет, стояла 21 бочка с вином. Бочки были сгруппированы по три и начисто перекрывали путь французам.

Над бочками, укрывшись в скалах, неприятеля поджидали 15 стрелков. Французы стрелков ненавидели. Сами они не использовали винтовки, полагая, что их слишком долго приходится заряжать, но Шарп научился любить это оружие. Возможно, оно не обеспечивало достаточной скорострельности, но по убойной силе винтовка намного превосходила гладкоствольный мушкет, и Шарп не раз видел, как горстка стрелков решала исход сражения.

Шарп обернулся и посмотрел на юг. Он не мог видеть Ирати, до деревни было больше мили, а пикет располагался еще полумилей дальше. Внезапно он забеспокоился, что не услышит предупреждающих выстрелов капитана Смита. Но было уже поздно что-либо менять. Хватит об этом думать, сказал он себе. Не стоит беспокоиться о том, чего нельзя изменить.

— Неприятель, сэр, — тихо сказал Харпер, и Шарп, развернувшись, взглянул на дорогу.

Французы приближались. Их было не слишком много, всего лишь пол-роты гренадеров, отборные подразделения вражеской пехоты. Они носили высокие медвежьи шапки с медной бляхой. Но никто из них, как видел Шарп в подзорную трубу, не щеголял высокими красными плюмажами на киверах. Французские гренадеры трепетно относились к своим плюмажам, и во время походов предпочитали хранить их в кожаных футлярах, прикрепленных к перевязи.

— Тридцать, — Шарп считал людей, как только они появлялись в поле зрения. — Сорок, сорок пять. И все гренадеры, Пат.

— Послали вперед лучших, что у них есть, верно?

— Они нас боятся, — сказал Шарп.

Увидев бочки, гренадеры остановились. Некоторые взглянули вверх, на отвесные склоны холма, но Добровольцы Принца Уэльского хорошо спрятались, а Шарп и Харпер были надежно укрыты за пограничной пирамидой из камней.

Возглавляющий шеренгу гренадеров офицер с минуту смотрел на бочки, потом пожал плечами и двинулся вперед.

— У него сегодня удачный день, — сказал Шарп.

Командир приблизился к странному препятствию. Гренадеры замерли в нерешительности. Офицер был осторожен, как любой человек на испанской границе, но бочки выглядели вполне невинно.

Приблизившись, он остановился, понюхал затычку, потом вытащил саблю и кончиком лезвия подковырнул пробку. Ослабив затычку, он наклонился и понюхал снова.

— Он нашел вино, — сказал Шарп.

— Надеюсь, они остановятся и выпьют его, сэр.

Гренадеры, уверенные, что только бочки с дешевым испанским вином преграждают им путь, ринулись вперед. Часть солдат только сейчас перевалила через гребень холма, и они тоже присоединились к изучению неожиданной добычи. Они опрокинули первые три бочки и принялись вскрывать их штыками, а гренадеры тем временем добрались до второго ряда бочек.

— Сейчас они получат то, что искали, — сказал Шарп.

В двух из трех бочек во втором ряду были только камни. Третья же, средняя бочка, была наполовину заполнена порохом из запасного боезапаса Шарпа. Порох был смешан с мелкими, острыми камнями, а поверх пороха, на палке, тщательно прибитой стрелком Хэгменом, был укреплен запал.

Никто из гренадеров не замечал маленьких дырочек, просверленных в бочке, чтобы к запалу поступал воздух. Они лишь чуяли вино и поэтому вовсю колотили по бочке.

Шарп уже подумал, что ловушка не сработает, как вдруг узкая долина наполнилась клубами серо-белого порохового дыма, в которых виднелись языки пламени.

Дым клубился в маленьком овраге, скрывая ущерб, нанесенный взрывом. Потом влажный ветер начал уносить его к северу, а по холмам прокатился звук. Он походил на удар грома, усиленный эхом, отразившимся от противоположной стороны долины. Когда эхо утихло, над холмами повисла странная тишина.

— Несчастные ублюдки, — сказал Харпер, когда дым рассеялся и он увидел тела, лежащие на дороге. Кто-то уже затих, кто-то пытался слепо ползти, кто-то лишь подергивался. А потом заговорили винтовки. Стрелки Шарпа на столь близком расстоянии не промахивались. Они стреляли с высоты с обоих строн маленькой долины. Для начала они уничтожили уцелевших офицеров, потом сержантов. После двух залпов французов в долине не осталось. Они бежали, оставив позади дюжину убитых и множество раненых. Битва за Ирати началась.

* * *

С одной стороны, удача было на стороне Жана Гюдена — ни один партизан не доставил колонне неприятностей во время ночного перехода. Но, с другой стороны, его обычное невезенье преобладало.

Во первых, одна из лошадей споткнулась о мерзлый корень на дороге и сломала ногу. Само по себе это было не так уж страшно, и бедное животное достаточно быстро избавили от страданий, но поднявшаяся в темноте суматоха надолго задержала колонну. Тушу в конце концов оттащили на обочину, и гарнизон двинулся дальше, но через несколько километров передовой отряд драгун свернул не туда.

Разумеется, Гюден был в этом не виноват. Во всяком случае, не больше, чем в гибели лошади, но эти события ясно демонстрировали, насколько он, Гюден, «удачлив». Почти рассвело, когда колонна развернулась и отыскала правильный путь, ведущий к горному перевалу. Позже Гюден уступил свою лошадь одному из лейтенантов: тот страдал от лихорадки и едва мог идти.

Задержки раздражали полковника Келлу. Никогда за всю свою бытность солдатом он не видел подобной беспомощности. Полоумный и то справился бы лучше полковника Гюдена.

— Мы планировали достичь ущелья в полдень, — кипятился он. — Нам повезет, если бы будем там к ночи!

Гюден не обращал внимания на слова полковника. Ничего нельзя было поделать, только поторапливаться и благодарить Бога, что партизаны спят в своих постелях. Через три дня, размышлял Гюден, мы, возможно, уже будем на сборном пункте во Франции, в безопасности. И пока британские войска не ждут на границе, он должен спасти Орла Келлу и присоединиться к бригаде.

Следующая неприятность случилась сразу после рассвета. Колонну сопровождали две повозки. На одной ехала беременная Мария. На другую погрузили имущество гарнизона, которое удалось вывезти из форта, у нее-то и переломилась ось колеса. Гюден вздохнул. Ничего не оставалось, как бросить повозку со всем содержимым — нехитрой собственностью людей, и без того имевших немного.

Он позволил своим стрелкам взять то, что можно было унести, а Келлу все это время проклинал его и говорил, что это пустая трата времени. Гюден знал, что это правда. Как только все тюки были разобраны, он приказал столкнуть повозку с дороги. Вместе с ней на обочине остались его книги. Их было не так много, но они были дороги Гюдену. Там были и его индийские дневники: скрупулезная летопись тех долгих, жарких лет, когда он думал, что может прогнать англичан из Мисора. Но красные мундиры победили, и с тех пор все в жизни полковника Гюдена было не так.

Гюден часто думал об Индии. Он скучал по ней; по ее запахам, жаре, ее краскам, по ее таинственности. Скучал по пышным доспехам марширующей индийской армии, по солнцу и ужасающим сезонным муссонам. В Индии, думал он, у меня было будущее, после нее — нет.

Иногда, когда ему становилось особенно жаль себя, он обвинял в своих неудачах одного молодого человека, англичанина по имени Шарп. Именно Шарп стал причиной его первого крупного поражения. Но Гюден никогда не винил его в этом, признавая, что Шарп просто исполнял свой долг. Да, рядовой Ричард Шарп был настоящим солдатом. Он, невероятно удачливый, понравился бы Императору.

Здесь он слыхал о другом Шарпе, офицере, который воевал в Испании. Его имя часто упоминали французы, и Гюдену иногда очень хотелось узнать, о том ли человеке идет речь. Это казалось маловероятным — немногие британские офицеры происходили из рядовых. К тому же, испанский Шарп был стрелком, а Шарп Гюдена носил красный пехотный мундир. Но Гюден все же надеялся, что этот тот самый человек. Молодой Ричард Шарп нравился ему. Правда, он полагал, что тот давно погиб. Немногим европейцам удалось живыми вернуться из Индии. Тех, кого не убивали враги, косила лихорадка.

Гюден шел вперед, прочь от своих дневников. Он вспоминал Индию и старался не замечать оскорблений полковника Келлу. Беременная девушка плакала, и гарнизонный хирург (утонченный парижанин, всем сердцем ненавидящий службу в Пиренеях) утверждал, что без его вмешательства она умрет.

— Ребенок лежит боком, — объяснял он Гюдену. — А должен — головой вперед.

— От вашего вмешательства она умрет, — сказал Гюден.

— И что? — хирург презирал солдатских жен. — Она умрет, если я ничего не предприму.

— Постарайтесь, чтобы она живой добралась до Ирати, — сказал Гюден. — Там вы сможете прооперировать ее.

— Если она до этого доживет, — пробормотал хирург, и в этот момент с гор впереди донесся неясный грохот. Он был похож на далекий гром, но над пиками не было грозовых облаков, а секунду спустя ветер донес треск мушкетных выстрелов.

— Видите, — Келлу появился рядом с видом злобного торжества. — Впереди враг.

— Мы этого не знаем, — возразил Гюден. — Звук мог докатиться издалека.

— Они ждут нас, — сказал Келлу, указывая на холмы, — Если бы мы бросили женщин, то были бы уже там. Это ваших рук дело, Гюден. Если мой Орел попадет в руки врага, я скажу Императору, кто в этом виноват!

— Говорите Императору что хотите, — покорно сказал Гюден.

— Так бросьте их теперь, — настаивал Келлу. — Вперед, полковник, в бой, и мы доберемся туда засветло.

— Я не брошу женщин, — сказал Гюден. — Не брошу. Мы будем в Ирати до темноты. Это не так уж далеко.

Полковник Гюден вздохнул, продолжая идти. Его пятки покрылись волдырями, но он и не подумал потребовать лошадь назад — лейтенант нуждался в ней больше. И он не собирался оставлять женщин. Он продолжал идти, пытаясь отгородиться от недовольного голоса Келлу и от ужасных, пронзительных криков беременной женщины.

Он не был набожным человеком, но, приближаясь к месту боя, Гюден молился. Он просил Бога послать им победу, маленькую победу, чтобы его карьера не закончилась поражением или увольнением. Он молил о рождественском чуде, крошечном чуде в противовес жизни, полной поражений.

* * *

Генерал Максимилиан Пикар пробрался сквозь строй своих впавших в панику солдат и остановился в устье маленькой долины. Он видел тела погибших гренадеров, разбитые и уцелевшие бочки. Пуля из винтовки просвистела мимо его головы, но Пикар не обратил внимания на опасность. Он стоял, словно околдованный, потрясенный удачливость противника, удачливостью, которой не мог похвастаться никто на его памяти.

— Сантон! — позвал он.

— Сэр? — майор Сантон с трудом подавил в себе желание согнуться в поклоне.

— Одну роту — сюда. Пускай уничтожат бочки. Стрелять беглым огнем, вам ясно?

— Да, сэр.

— А пока они это делают, пошлите вольтижеров осмотреть склоны.

Генерал махнул рукой в направлении клубов белого дыма, выдававших позицию стрелков. Он не знал, что это стрелки, а иначе вел бы себя осторожнее. Однако он был уверен, что имеет дело с партизанской засадой. Да и кто бы они не были, скоро легкая французская пехота выгонит нападающих из укрытия.

— Выполняйте немедленно! — рявкнул он. — Мы не можем ждать целый день.

Он отвернулся, и пуля, зацепив плащ, развернула его, как ветер разворачивает флаг. Пикар оглянулся, отыскал взглядом новый дымок мушкетного выстрела, и указал на него пальцем.

— Ублюдки, — сказал он и отступил назад. — Ублюдки!

Он собирался преподать им рождественский урок.

* * *

— Горнист! — позвал Шарп, и тринадцатилетний мальчишка отделился от батальона и предстал перед своим майором. — Труби отход, — приказал Шарп и увидел, как Харпер насмешливо поднял бровь. — Лягушатники отправят вольтижеров осмотреть скалы, — объяснил Шарп. — Нет смысла держать там стрелков. Ребята и так им здорово насолили.

Горнист глубоко вздохнул и резко протрубил. Сигнал состоял из девяти нот: первые восемь слились в одну, а последняя была гаммой выше. Звук горна отразился от далеких холмов и Шарп, глядя в подзорную трубу, увидел, как обернулся французский генерал.

— Еще раз, парень, — сказал Шарп горнисту.

Звук горна сыграл двоякую роль. Он отдал приказ стрелкам покинуть позиции и вернуться обратно на гребень холма и одновременно дал понять неприятелю, что его ожидает более грозный противник, нежели партизаны. Французы уже сталкивались с обученной пехотой — отрядами-ветеранами. Убедившись, что француз посмотрел вверх в надежде отыскать взглядом горниста, Шарп обернулся и крикнул, обращаясь к Добровольцам Принца Уэльского:

— Батальон! Направо! Вперед… — он сделал паузу, — марш!

Они зашагали вперед в безупречном порядке, две шеренги людей под знаменем полка.

— Батальон! — крикнул Шарп, когда отряд достиг вершины холма. — Стой! Надеть штыки!

Шарп был у французов как на ладони. Враги понесли потери, они и без того были в панике, а теперь им предстояло подняться по высокому, крутому, скользкому склону холма, где их уже ждали, сверкая на солнце, английские семнадцатидюймовые штыки.

Знаменосец Николс подошел и встал рядом с Шарпом.

— Что мы делаем, сэр?

— Дразним лягушатников, мистер Николс. Смотрим, достанет ли у них храбрости подняться наверх и сыграть в эту игру.

— И они поднимутся?

— Сомневаюсь, парень, — ответил Шарп. — Сомневаюсь.

— Почему, сэр?

— Потому что мы собираемся им кое-что продемонстрировать, вот почему. Старший сержант?

— Сэр? — отозвался Харпер.

— Три залпа, старший сержант, беглым огнем.

— Да, сэр.

Расстояние было слишком большим для гладкоствольных ружей, но Шарп и не собирался больше никого убивать. Он и так уже убил слишком многих — больше, чем хотелось бы. Рождество должно нести мир, а не смерть. А потому он собирался дать французам четкое представление о том, что ждет их на вершине холма. Он хотел показать, что на этот раз они столкнулись с ветеранами, которые могут стрелять из ружей быстрее, чем кто-либо на земле, и подняться на холм означает ступить на дорогу в ад. И, если удача будет на его стороне, они откажутся от этой идеи.

— Отойдите назад, мистер Николс, — сказал Шарп и отправил знаменосца за шеренги готовых к бою солдат. — Давай, сержант!

Харпер приказал снять штыки и зарядить мушкеты. Когда приказ был выполнен, он глубоко он набрал полную грудь воздуха и крикнул.

— Четвертая рота! Пятая рота! Огонь!

Две центральные роты выстрелили одновременно. Мушкеты врезались им в плечи, и над холмом поднялся серый пороховой дым.

Больше команд он не отдавал, но как только центральные роты стреляли, соседние отряды взводили курки. Каждая рота была разбита на два взвода, и каждый взвод ждал, чтобы выстрелил соседний, прежде чем стрелять самому. Для французов это должно было выглядеть как волна дыма и пламени, бегущая вдоль шеренги солдат.

Любой отряд может стрелять подобным образом. Что испугало французов, так это скорость, с которой один выстрел следовал за другим. Шарп с одобрением заметил, что роты в центре успели перезарядить мушкеты, прежде чем очередь стрелять дошла до крайних флангов батальона. Наконец выстрелили и они. По рядам вновь прокатилась рябь — солдаты в центре опустили тяжелые приклады на каменистую землю и откусили верхушки нового патрона.

Грянул второй залп (пули вновь ушли в «молоко»), пауза — и раздался третий. Демонстрация силы удалась. Лучшее пехотное подразделение показало, что оно действительно лучшее. Ничто не могло яснее убедить врага повременить с наступлением.

Но Пикар был не из тех, кто прислушивается к предупреждениям. Шарп, стоя на вершине холма, увидел, что французы снова готовятся наступать.

И в этот же момент далеко на юге, где пикет охранял дорогу, ведущую в Испанию, раздались выстрелы. Шарп стремительно развернулся. Он понял — приближается еще один враг.

Часть II

— Капитан д'Алемборд! — закричал Шарп.

— Сэр?

— Вы остаетесь здесь, Дэйли, — сказал Шарп. — Я возьму вашу лошадь.

Французская бригада между тем выстраивалась в колонну. Это могло означать только одно — они собираются идти в атаку прямо на холм. Но прежде чем двинуться вперед, первая шеренга дала мушкетный залп по пятнадцати бочкам, по-прежнему стоящим на дороге — остаткам изобретательной и смертельной ловушки, подстроенной Шарпом.

В бочках больше не было пороха (у Шарпа был ограниченный запас), но французы этого не знали. Их залпы расчистили дорогу. Тем временем часть солдат карабкалась на склоны по обеим сторонам маленькой долины, преследуя отступивших стрелков. Потребуется еще час, прикинул Шарп, прежде чем французы смогут начать наступление. И когда они выступят, то вряд ли будут полны энтузиазма — они ведь видели, что их ожидает.

Однако с юга двигалась еще тысяча французов, и они собирались предпринять отчаянную попытку покинуть Испанию. Они знали: чтобы попасть домой, им придется с боем прорываться через ущелье. Тысяча отчаявшихся людей может быть более опасна, чем бригада. И теперь Шарп гнал лошадь по деревне, туда, где оставил пикет.

— Они еще далеко, сэр, — возбужденно доложил капитан Смит. Он беспокоился, что слишком рано поднял тревогу.

— Вы все сделали правильно, — заверил его Шарп, доставая подзорную трубу.

— Что происходит там, позади, сэр? — спросил Смит.

— Мы показали лягушатникам пару фокусов, но они, кажется, все еще хотят сражаться. Не беспокойся, им не удасться встретить Рождество здесь.

Теперь он увидел французских беженцев. Впереди — драгуны, за ними пехота, одна телега. Никаких пушек, а в середине — толпа женщин и детей.

— Отлично, — тихо сказал Шарп.

— Отлично, сэр? — переспросил Смит.

— С ними женщины, капитан, и они не захотят, чтобы им причинили вред, верно? Возможно, это убедит их сдаться. — Шарп замолчал, заметив металлический блеск над темными киверами пехотинцев. — И возможно, у батальона будет прекрасный подарок на Рождество. Французский Орел! Можно было догадаться!

Он сложил подзорную трубу и прикинул, сколько у него времени. Колонна еще в добрых двух часах ходьбы, этого должно хватить.

— Продолжайте наблюдение, — сказал он Смиту, вновь вскочил в седло д'Алемборда и поскакал назад, к границе. Теперь все решало время.

Если бригада начнет атаку в тот же самый момент, когда гарнизон подойдет к деревне, мы влипли, думал Шарп. Но, вернувшись к отряду, он с облегчением увидел, что неприятель уже расчистил себе дорогу, а вольтижеры расположились на склоне, готовые к нападению. Задача вольтижеров заключалась в том, чтобы двигаться свободным строем и беспокоить англичан прицельным ружейным огнем. Чтобы предотвратить это, Шарп послал в сражение своих собственных стрелков.

— Мистер д'Алемборд! Рота! Стреляйте в вольтижеров!

Французы храбры, думал Шарп, но и глупы. Они знают, что их ждет залп мушкетного огня, но их генерал не желает отступить, не пролив побольше крови. Что ж, Шарп был готов пойти ему навстречу. Он уже догадался, что противник неопытен: вольтижеры не атаковали, а наоборот, пытались остаться вне досягаемости винтовок. Дети, думал он, со сборного пункта их бросили прямо в бой. Это жестоко.

Французская колонна двигалась вслед за вольтижерами. Она выглядела угрожающе, но колонны всегда выглядят именно так. В этой было тридцать рядов в ширину и шестьдесят в глубину: большая и сплоченная группа людей, которой приказали штурмовать неприступную высоту под ураганным огнем. Это было убийство, а не война, а убийцей был французский командир. Шарп вызвал своих стрелков и отправил их на юг, к пикету Смита. Если впереди гарнизона будут скакать драгуны, их встретит огонь винтовок.

— Вы остаетесь здесь, — сказал Шарп д'Алемборду. — У меня для вас есть задание.

Колонна утратила стройность, пытаясь срезать угол на извилистой дороге. Теперь французы приближались, противников разделяла не более чем сотня шагов, и Шарп видел: несмотря на холод, французы вспотели. Они устали, и всякий раз, когда они смотрели вверх, то видели лишь офицеров на гребне холма. Шеренга солдат в красных мундиров была скрыта от глаз французов, и Шарп не собирался выдвигать ее вперед до последнего момента.

— Отличное время для залпа, — заметил д'Алемборд.

— Еще минуту, — ответил Шарп. Он уже слышал грохот барабанов в центре колонны. И хотя барабанщики исправно делали паузы, давая бригаде возможность выкрикивать «Vive l'Empereur!», голоса солдат были едва слышны. Эти люди были напуганы, истощены и очень осмотрительны. Осталось пятьдесят шагов.

— Сейчас, сержант! — сказал Шарп. Он отступил назад, уступая дорогу шеренгам, и постарался забыть о жалости к французам, которых собирался убить.

— Огонь! — закричал Харпер, и вся шеренга выстрелила в унисон, так что пули, найдя цель, слились в один смертельный удар. — Взвод, огонь! — вновь крикнул Харпер, не дожидаясь, когда затихнет эхо первого залпа. — От центра!

Теперь Шарп не мог видеть врага: поле битвы заволокло серым пороховым дымом. Но он мог представить себе тот ужас, что творился там. Возможно, все французы в первой шеренге были убиты или умирали, и большинство во второй — тоже. Те, что шли позади, подталкивали впереди идущих, которые спотыкались о своих мертвых или раненых товарищей. И едва они оправились от первого залпа, огонь возобновился.

— Целься ниже! — кричал Харпер. — Целься ниже!

Воздух наполнился удушливым запахом пороховой гари. Лица солдат были в крапинках пороха, а бумажные оболочки патронов, выбрасываемые из ружей после каждого выстрела, тлели в траве. Снова и снова гремели залпы, люди палили вслепую, ничего не видя в дыму, сея вокруг смерть. Снова и снова они заряжали, забивали и стреляли, и Шарп не видел, чтобы хоть один из его полка упал. Он даже не слышал свиста французских пуль. Старая история: английские войска разбили французскую колонну. Английские мушкеты сокрушили голову колонны и ее фланги, утопили ее центр в крови.

Шарп отправил человека, чтобы тот обошел дымовую завесу и взглянул на поле битвы.

— Они бегут, сэр! Они бегут! — возбужденно выкрикнул тот. — Бегут, черт побери!

— Прекратить огонь! — рявкнул Шарп. — Прекратить огонь!

Дым медленно рассеивался, открывая взору жуткую картину: кровь, ужас, искалеченные тела. Колонна встретилась с шеренгой. Шарп обернулся.

— Мистер д'Алемборд!

— Сэр?

— Возьмите белый флаг и скачите на юг. Найдите командира гарнизона. Скажите ему, что мы разбили французскую бригаду, и точно также разобъем их, если они не сдадутся.

— Сэр! Сэр! Пожалуйста, сэр! — знаменосец Николс подпрыгивал на месте позади д'Алемборда. — Можно я пойду с ним, сэр? Пожалуйста, сэр. Я никогда не видел лягушатников. Во всяком случа вблизи, сэр.

— У них рога и копыта, — сказал д'Алемборд и улыбнулся, заметив замешательство Николса.

— Если ты отыщешь лошадь, — сказал Шарп знаменосцу, — то поезжай. Но помалкивай! Говорить будет д'Алемборд.

— Да, сэр, — сказал Николс и убежал, счастливый, а Шарп вновь развернулся и взглянул на север. Французы были побеждены, бежали и вряд ли вернутся, но Шарпу не хотелось заботиться о раненых врагах. У него не было для этого ни людей, ни медикаментов. Кому-то необходимо было отправиться к французам под белым флагом и предложить им исправить то, что они сотворили.

Как раз под Рождество.

* * *

Полковник Келлу увидел двух приближающихся всадников в красно-белых мундирах под белым флагом, и почувствовал, как внутри него поднимается волна гнева. Гюден сдастся, наверняка. И когда это случится, он, Келлу, потеряет Орла, которого вручил 75-му полку сам Император.

Он не мог допустить, чтобы это произошло. Обуреваемый яростью, он пришпорил коня и поскакал за Гюденом.

Гюден услышал, как он приближается, повернулся и махнул рукой, призывая его не вмешиваться. Но Келлу не послушался. Вместо этого он достал пистолет.

— Возвращайтесь! — крикнул он по-английски приближающимся офицерам. — Возвращайтесь назад!

Д'Алемборд придержал лошадь.

— Вы — командир, месье? — по-французски обратился он к Келлу.

— Назад! — гневно крикнул Келлу. — Мы не согласны на перемирие! Слышите? Мы не признаем ваш белый флаг! Возвращайтесь!

Он направил пистолет на младшего офицера, который держал флаг — белый носовой платок, повязанный на шомпол.

— Убирайтесь! — снова крикнул Келлу и, пришпорив коня, вернулся к Гюдену.

— Все в порядке, Чарли, — сказал д'Алемборд. — Он не станет стрелять. Мы под белым флагом.

Он оглянулся на Келлу.

— Месье? Я настаиваю на своем вопросе: здесь командуете вы?

— Убирайтесь! — крикнул Келлу. В этот момент лошадь Николса шагнула вперед и Келлу, обуреваемый гневом и стыдом за предстоящую капитуляцию, спустил курок.

Белый флаг стал медленно клониться вниз. Николс с удивлением смотрел на Келлу, потом в замешательстве обернулся к д'Алемборду. Тот протянул руку, но знаменосец уже падал. Пуля пробила один из золотых галунов, вышитых матерью на его мундире, и попала в сердце.

Келлу, казалось, впал в шок, как будто только сейчас осознал чудовищность своего преступления. Он открыл рот, чтобы заговорить, но слова не шли. Вместо слов раздался еще один выстрел, и Келлу, как и Николс, мертвым упал с лошади.

Полковник Гюден убрал пистолет в кобуру.

— Здесь командую я, — ответил он д'Алемборду по-английски. — К моему стыду, сэр. Командую я. Вы пришли предложить условия?

— Я пришел принять вашу капитуляцию, сэр, — ответил д'Алемборд, и понял по лицу Гюдена, что капитуляция состоялась. Битва была окончена.

* * *

Шарп услышал о смерти Николса, когда наблюдал, как французы уносят своих мертвых с северного склона холма. Он выругался, услышав эту новость, и пошел к деревне, борясь с желанием совершить кровавое убийство.

Группа разоруженных французских солдат стояла у таверны. Он сердито растолкал их и пинком открыл дверь.

— Какой французский ублюдок посмел убить моего офицера? — заорал он, врываясь в комнату. Его рука сжимала эфес тяжелой кавалерийской сабли.

Высокий, седой французский офицер, встал ему навстречу.

— Тот, кто убил вашего человека, уже мертв, — сказал француз. — Я застрелил его.

Шарп остановился и во все глаза уставился на француза. Его рука соскользнула с рукоятки меча, а рот открылся. Секунду он, кажется, не мог заговорить, но потом вновь обрел дар речи.

— Полковник Гюден? — спросил он изумленно.

— Да, капитан Шарп, — улыбнулся Гюден.

— Я теперь майор, сэр, — сказал Шарп и шагнул вперед, протягивая руку. Но Гюден вместо рукопожатия крепко обнял Шарпа и расцеловал в обе щеки. Д'Алемборд с улыбкой наблюдал за ними.

— Я так и знал, что это вы, — сказал Гюден. Его руки все еще лежали на плечах у Шарпа. — Я горжусь вами, Шарп. Очень горжусь. — На глазах полковника показались слезы. — Мне очень жаль, что ваш офицер погиб. Я ничего не мог поделать.

Дверь на кухню распахнулась и в комнату заглянул Дэниэл Хэгмен.

— Нужны еще полотенца, — сказал он д'Алемборду.

— Что ты там, черт побери, делаешь, Дэн? — спросил Шарп.

— Принимаю ребенка, сэр, — ответил Хэгмен таким тоном, словно это было самое обычное занятие для стрелка в канун Рождества. — Я не в первый раз это делаю, сэр. Доктор-лягушатник хотел ее разрезать. Это могло бы убить ее. Но я уверен, что она поправится. Это не труднее, чем помочь появиться на свет ягненку. Спасибо, сэр, — он взял у д'Алемборда тряпки и вновь нырнул в кухню, освещенную пламенем свечей.

Шарп сел. Д'Алемборд и Гюден как раз собирались пить вино. Шарп тоже плеснул себе в кружку и сделал большой глоток.

— Ну и что мне с вами делать? — спросил он старого полковника.

Гюден развел руками.

— Я мог бы выбрать сражение, но тогда, полагаю, я бы проиграл. А раз так, боюсь, я снова ваш пленник. — Полковник взглянул на д'Алемборда. — Он взял меня в плен в Индии, когда был еще капралом.

— Это было очень давно, сэр, очень, — Шарп налил себе еще вина и подтолкнул бурдюк к полковнику. — Как вам жилось с тех пор, сэр?

— Не слишком хорошо, Шарп, не слишком, — признался Гюден. — Как видите, я все еще полковник. Кажется, после Серингапатама я ни в чем не преуспел.

— Уверен, что это неправда, сэр. Вы были лучшим офицером, с которым я служил.

Гюден улыбнулся комплименту.

— Но удача отвернулась от меня, Шарп. С тех пор я не одержал ни одной победы.

— Расскажите мне об этом, сэр. Впереди целая ночь перед Рождеством, подходит для длинных историй. Расскажите мне.

И Гюден стал рассказывать.

* * *

У генерала Максимилиана Пикара было плохое настроение. Он сидел у небольшого костра в глубокой, холодной долине, слушал стоны раненых и понимал, что его хорошо поколотили.

Он учуял запах поражения в тот момент, когда увидел демонстрационный залп англичан. Но Пикар всегда думал, что он счастливчик, и понадеялся, что удача спасет его и на этот раз, поможет колонне взобраться на холм и пройти сквозь шеренгу англичан. Но колонна была разбита, а его новобранцы, вместо того, чтобы ощутить вкус победы, были теперь напуганы еще больше.

Он глотнул брэнди из фляжки. Было три часа утра, наступило Рождество, но он не мог спать. Небеса были чисты, ярко светили рождественские звезды, но генерал Пикар не ощущал ничего, кроме уныния.

— Проклятый Гюден, — сказал он начальнику штаба, майору Сантону. — Если мы не в силах разбить этих ублюдков, что нам остается?

— Ничего, сэр, — ответил Сантон.

— Я не имею в виду потерю Гюдена, — сказал Пикар. — Но почему мы должны терять Келлу? А если мы потеряем Келлу, ты знаешь, чего мы лишимся?

— Орла, сэр.

— Да, Орла, — подтвердил Пикар и вздрогнул. — Мы потеряем одного из Императорских Орлов, — его глаза наполнились слезами. — Что значит поражение, если мы потеряем Орла? Его увезут в Лондон и будут размахивать им перед жирной задницей-принцем. Орел Франции, взятый в плен!

Сантон не произнес ни слова, ему нечего было сказать. Для французского солдата нет большего позора, чем потерять Орла. Всего лишь бронзовая статуэтка птицы, укрепленная на шесте с трехцветным флагом, но этой статуэтки касалась рука самого Императора, и для Франции она была священна. И там, на холмах, один из Орлов, был в отчаянном положении.

— Я могу стерпеть что угодно, но не это, — сказал Пикар.

И в этот миг над ними словно разверзся ад.

Побежденной французской бригаде, укрывшейся в долине, показалось, что наступает конец света. Правда, это был не артиллерийский огонь, но опытные солдаты утверждали потом, что никогда не слышали такой пальбы. Залпы гремели непрерывно, и грохот выстрелов усиливался, отражаясь от стен долины. Они слышали слабые крики и выстрелы, а иногда — звук горна, но громче всего, без конца, звучали ружья. Залп за залпом, так много, что через некоторое время звуки слились в один непрерывный гул. Звук был такой, будто распахнулись врата ада.

— Мы должны помочь им, — сказал Пикар, поднимаясь на ноги.

— Мы не можем, сэр, — возразил Сантон и указал на гребень холма, где все еще стояла шеренга английских солдат. Луна выглянула из-за облаков, и любой француз, попытайся он подняться на холм, стал бы отличной мишенью для стрелков.

— Гюдену придется сражаться самому, — сказал Сантон.

И Гюден, должно быть, сражался: мушкетная пальба не затихала, а напротив, усилилась. Пикар подумал, что это, наверное, сражается Келлу — бедный старый Гюден так бы не смог. Время от времени яркие вспышки выдавали место, где стреляли сразу несколько мушкетов. Вскоре тяжелый, удушливый дым пополз с холма в долину. Ружья все еще грохотали.

Наверху, в ущелье, Шарп перезарядил винтовку — быстрыми, натренированными движениями, отточенными за годы солдатской жизни. Потом вскинул винтовку к плечу, поднял дуло к небу и спустил курок.

— Быстрее, — закричал он, — быстрее!

Вокруг него солдаты в красных и зеленых мундирах палили в небо. Залп за залпом они расстреливали звезды, а между залпами вопили и кричали, как демоны.

— Мне очень жаль бедных ангелов там, наверху, сэр, — сказал Патрик Харпер капитану д'Алемборду. — Они не досчитаются перьев сегодня ночью, вот что.

Харпер выстрелил в луну из своего скорострельного ружья, и внизу, в долине, побежденные французы, разинув от изумления рот, решили, что в бой таки вступила артиллерия.

— Быстрее, — кричал Шарп. — Vite! Vite!

Группа французских солдат стреляла залпами в направлении самых высоких горных пиков.

Дэниэл Хэгмен спокойно шел сквозь весь этот хаос и шум.

— Это девочка, сэр! — прокричал он полковнику Гюдену.

— Девочка? — переспросил Гюден. — Я думал, в Рождество рождаются только мальчики.

— Прекрасная маленькая девчушка, сэр, такая же симпатичная, как ее мать. Женщины присматривают за ней, и скоро она сможет тронуться в путь.

Шарп нечаянно услышал новости и усмехнулся Гюдену.

— Холодная ночь для того, чтобы появится на свет, полковник.

— Но она будет жить, Шарп. Они обе будут жить. Вот что важно.

Шарп выстрелил из винтовки по звездам.

— Я думал о малыше Иисусе, полковник. Когда он родился, было, должно быть, чертовски холодно.

Гюден улыбнулся.

— Палестина — жаркая страна, Шарп, вроде Индии. Сомневаюсь, чтобы первое Рождество было холодным.

— По крайней мере, Он никогда не служил в армии, сэр. У него было больше рассудка, — Шарп забил еще одну пулю в ствол и отошел от шумной толпы солдат. Красные мундиры и французы смешались, все палили, словно безумные, в усыпанное звездами небо.

Vite!

Через полчаса Марию и ее новорожденную дочь уложили на телегу, закутав в одеяла и овчину. У ребенка были подарки: серебрянная пуговица с мундира стрелка, сломанный рыболовный крючок из слоновой кости, подобранный на поле битвы у Витории, и золотая гинея — подарок от Питера д'Алемборда.

Когда мать и дитя устроились с комфортом, возница стегнул лошадей. Телега покатила на север, и все испанки и их дети, которых Гюден так старался спасти, пошли за громыхающей повозкой. Они поднялись на перевал. Когда телега проезжала мимо, французские солдаты, по-прежнему салютующие небесам, опустили оружие. Сотня французов присоединилась к женщинам (все — из гарнизона Гюдена), а сам полковник замыкал процессию.

— Сюда, сэр, — сказал Шарп, шагнул вперед и протянул полковнику Гюдену Орла.

Полковник во все глаза уставился на трофей.

— Вы уверены, Шарп?

Шарп усмехнулся.

— Я уже захватил один такой, сэр. Больше мне не нужно.

Гюден взял Орла, потом обнял Шарпа и поцеловал его на прощание.

— После войны, Шарп? — хрипло промолвил он. — Мы увидимся после войны?

— Я надеюсь, сэр. Надеюсь.

Оставалось решить лишь одну задачу. И она была решена: увидев приближающихся людей, солдаты, охраняющие границу, пальнули из мушкетов и в притворной панике разбежались.

Снизу, из долины, генерал Пикар с изумлением увидел, как на гребне холма появляется небольшая группа французов. Их было только несколько человек, десятая часть того, что он ожидал, но они прорвались; у них даже была телега.

А потом Пикар увидел золотой блеск, сверкающий над головами отстреливающихся солдат. Он поднял подзорную трубу и вгляделся, пытаясь еще раз увидеть этот ускользающий блеск. И вдруг увидел. Это был Орел. Он видел его расправленные крылья и рядом флаг.

— Они несут Орла! — закричал он. — Они спасли Орла!

И его люди радостно закричали.

Огонь на перевале медленно утихал, лишь пороховой дым стелился над дорогой. Стрелки и красные мундиры усмехались. Им понравился этот бессмысленный поступок. Никому не хотелось провести Рождество в горах, далеко от говядины и сливового пудинга, но экспедиция неожиданно превратилась в развлечение.

Конечно, было жаль знаменосца Николлса, но чего еще было ожидать? Каждый знал, что знаменосцы мистера Шарпа словно подвержены злому року. По крайней мере, мистера Николлса похоронят во Франции. Шарп настоял на этом. Мальчик воевал с французами и заслужил право провести вечность на куске отобранной у врага земли.

Но никто больше не погиб. Никто даже не был ранен, хотя полк остановил целую французскую бригаду, а в деревне, под охраной роты гренадеров, ждали отправки обратно в Испанию 900 пленных французов.

Но сто французов ушли свободными. Сотня французов, их женщины, дети, их полковник — и Орел. Они ушли свободными, потому что Шарп, помогая старому другу, подарил ему победу. Сейчас Шарп смотрел, как люди Гюдена спускаются с холма, и видел: побежденные французы бегут им навстречу. Он слышал приветственные крики и видел в окуляр своей подзорной трубы, как бригадные офицеры окружают полковника Гюдена.

Невезучего Гюдена, который рождественским утром 1813 года спас Орла и пробился к свободе. Полковника Жана Гюдена, теперь героя.

— Думаете, они когда-нибудь узнают, что все было подстроено? — спросил Харпер.

— Кто же в это поверит? — ответил Шарп.

— Думаю, никто, — сказал Харпер, и помолчав, добавил: — Счастливого вам Рождества, сэр.

— И тебе того же, Патрик.

— Полагаю, на ужин будет баранина?

— Полагаю, будет. Купим несколько овец, и ты их прирежешь.

— Не я, сэр. Вы, сэр.

Шарп засмеялся и, развернувшись, посмотрел на юг, в сторону деревни. Стояло рождественское утро — свежее и чистое. Его люди были живы, старый друг стал героем, а на ужин будет баранина. Это было Рождество Шарпа.

Бернард Корнвелл, © 1996

Перевод — Ирина Иванова и Игорь Ломакин, © 2002

Спасибо Илье Бахмутскому за помощь в переводе военно-исторической терминологии, Анне Рябининой — за примечания, а также за необходимые уточнения и дополнения.

Примечания

1

cм. «Спасение Шарпа» — прим. Анны Рябининой

(обратно)

2

прозвище герцога Веллингтона — прим. Анны Рябининой

(обратно)

3

cм. «Тигр Шарпа» и «Триумф Шарпа» — прим. Анны Рябининой

(обратно)

4

cм. «Тигр Шарпа» — прим. Анны Рябининой

(обратно)

5

Подарок маркизы де Касарес эль Гранде э Мелида Сабада — см. «Честь Шарпа» — прим. Анны Рябининой

(обратно)

Оглавление

Часть I

Часть II

Реклама на сайте