«Тайна затворника Камподиоса»

ВОЛЬФ СЕРНО СТРАНСТВИЯ ХИРУРГА Тайна затворника Камподиоса

Операции и методы лечения, изложенные в этой книге, отражают уровень медицины XVI века. Хотя в те времена уже существовали хирургические приемы, не претерпевшие особых изменений по сей день, да и лечебные травы действуют точно так же, как и четыре века тому назад, хотелось бы настоятельно предостеречь благосклонного читателя от подражания описанным рецептам и применения на практике почерпнутых в романе знаний.

...Се, изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу; а впрочем, Мне должно ходить сегодня, завтра и в последующий день...

Лк. 23: 32-33

Моей команде: Микки, Фидлеру и Зумо.

ПРОЛОГ

Стоны женщины пробивались сквозь толщу дерева, достигая надстройки на юте большого галеона. Таких стенаний капитану Ипполиту Таггарту никогда прежде слышать не доводилось: протяжные, жалобные, то и дело прерываемые короткими вскриками и кашлем. Это напоминало Таггарту звуки, которые издают некоторые жрицы любви, когда хотят изобразить перед партнером, будто испытывают с ним наивысшее наслаждение. Однако капитану было отлично известно, что здесь имеет место не факт плотской любви, а, если вдуматься, последствия оного.

На нижней палубе его судна появлялось на свет дитя человеческое.

Таггарт повернулся и с недовольным видом уставился на ют. Выражение лица капитана по-прежнему было способно вызвать у некоторых его подчиненных холодную испарину, хотя всякий знал, что у него всегда такой вид. А причиной тому испанский меч, который несколько лет назад рассек ему левую половину лица. Сшитые края раны со временем растянули кожу, отчего левый угол рта у Таггарта опустился. Но сегодня выражение лица капитана в точности соответствовало его настроению.

28 января 1556 года его галеон вышел из Портсмута и два дня назад оставил за кормой Скилли[1]. До тех пор все шло по плану: судно следовало в Новый Свет. А потом все и вся словно сговорились против него. Погода переменилась, горизонт затянули черные тучи. Резкие порывы западного ветра не давали галеону отойти подальше от французских берегов. Им не оставалось ничего другого, как держаться по ветру, чтобы, по крайней мере, не менять курса на зюйд-вест в надежде не попасть в шторм и поймать прибрежный ветер. Но сейчас они оказались почти на долготе Ла-Рошели, и, если так будет продолжаться, их разобьет о скалы где-нибудь у побережья Северной Испании. Таггарт презрительно скривился. Галеон, которым он командовал, в управлении был подобен утке. Судно, недавно переименованное в «Тандебёрд»[2], правда, отличалось огромными размерами, но, подобно всем построенным в Испании галеонам, имело чрезвычайно высокие борта и тяжелые надстройки на корме, так что при порывистом ветре корабль вел себя на море, как курительная трубка, сильно раскачиваясь, и держать курс было трудно.

Но Таггарт был не волен выбирать себе корабль по вкусу. С тех пор как в лондонском Адмиралтействе в который раз перевелись деньги, его постигла та же судьба, что и многих других капитанов: им на время сократили денежное содержание наполовину. Поэтому Таггарт радовался, что ему достался хоть этот «Тандебёрд». Нужно же давать деньги на жизнь Мэгги и детям, обосновавшимся на острове Уайт, и вообще – времена не из благословенных.

Снова послышались стоны роженицы.

«Женщина на борту!» – недовольно подумал Таггарт. Он, конечно, считал, что в приметы не верит, но его не оставляло какое-то недоброе чувство. От женщины на борту только неприятностей и жди. И дама, которая внизу готовилась стать матерью, – лучшее этому доказательство. Опять она стонет!

Таггарт не мог не признать, что с виду эта женщина – настоящая леди. Хотя лорд Пембрук, который привез ее на галеон, в разговоре с капитаном подчеркнул, что она не только не его супруга, но и вообще не состоит с ним в родстве. Да, но кто же эта леди в таком случае? В высшей степени невежливо со стороны лорда Пембрука, что он не представил даму капитану. Вдобавок ко всему она еще и на сносях!

Таггарт пожал плечами и решил, что пора вернуться к своим прямым обязанностям. За последние полчаса резкие порывы ветра переросли в настоящий шторм. И никуда, похоже, от него не спрячешься. Сейчас нельзя терять время попусту.

– Мистер Гордон! Мистер Лум!

– Сэр? – два офицера, стоявших на почтительном расстоянии от него у поперечного релинга, подбежали и вытянулись перед ним.

Им было известно, что Таггарт требует строжайшей дисциплины на судне, в том числе и от офицеров, и несоблюдения субординации никому не спускает. Гордон, первый офицер, был пониже ростом – крепко сбитый мужчина с льняными волосами и резкими, угловатыми движениями. Лум, парусный мастер, был прямой ему противоположностью: высокого роста, крупный, с широченной грудью, на которой не сходился изношенный кожаный камзол.

– Мистер Лум, что скажете о нашем положении? Удастся нам удрать от шторма?

Парусный мастер ответил не сразу. Он окинул взглядом море за правым бортом – огромная черная стена была всего в нескольких милях от корабля.

– Я предпочел бы не говорить этого, сэр, – проговорил он, наконец, – но, скорее всего, нет. Боюсь, до сих пор это были только цветочки. Ягодки еще впереди. Полагаю, нам следует поубавить паруса и держать по возможности на вест.

Он все время протирал рукой полу камзола. Таггарт заметил, что это место блестит, будто салом смазанное.

– Остается надеяться, что настоящий ураган начнется не раньше, чем мы обогнем Кабо-де-Финестра. Если же нет, – он принялся еще сильнее потирать ладонью полу камзола, – вы же знаете, течения возле испанского побережья такие же смирные, как выводок питбуля в канаве.

– Хм...

Лум высказал вслух опасения, что мучили Таггарта. «Гром и молния, клянусь Посейдоном! Эх, что бы он дал сейчас за надежное судно! За английский галеон с низкой осадкой, позволяющей идти по ветру форсированным ходом, – тогда было бы больше шансов выбраться из этой круговерти... Нет, надо встряхнуться! Ничего не попишешь, придется выпутываться с тем, что есть!»

– Вы правы, мистер Лум! Придется прорываться, – капитан мотнул головой в сторону стены туч. – Не мытьем, так катаньем! Мистер Гордон, свистать всех наверх!

– Слушаюсь, сэр, – Гордон поспешил выполнять приказ.

– Кроме марсового на фок-мачте все паруса через десять миль должны быть зарифованы, не то моя девятихвостка спляшет джигу на спинах матросов!

– Да, сэр!

Почудилось ему, или ветер впрямь повернул на норд?

– Ветер на норд, сэр! – послышался голос Гордона.

– Так! Марсового на фок-мачте будет довольно, чтобы ловить ветер, – нам его совсем немного требуется. Тогда крен уменьшится, а управляемость галеона возрастет.

– Да, сэр, – согласился Лум. – Если уж нам не миновать урагана, неплохо было бы лечь в дрейф и переждать шторм. Как полагаете, не подготовить ли запасные паруса на случай, если сорвет марсовой?

– Да, сделайте это. И выдайте команде топоры и абордажные ножи, чтобы в случае чего мы могли бы срубить лишний такелаж.

– Слушаюсь, сэр!

– Кто у руля?

– Хиггинс, сэр!

– Смените его. У Хиггинса маловато опыта, а нам предстоит черту ухо откусить. Поставьте у руля Рашмонта. Клайда – ему в помощь. Я хочу, чтобы мы держали курс хотя бы на вест-зюйд-вест. Пусть держат руль так же крепко, как валлийцы свои большие луки!

Таггарт умолк и ненадолго задумался.

– Мистер Гордон!

– Сэр?

– Вы тоже встаньте у руля и лично проследите за тем, чтобы не упустить ни намека на ветер, способный выбросить нас на берег!

– Да, сэр!

Оба бросились выполнять приказы капитана. Таггарт на время успокоился. Он сделал все, что можно в таких условиях. Остальное – Божья воля. Посмотрел на корму, на ее мощную и тяжелую надстройку – судно то поднималось, то опускалось на волнах, становившихся все круче. Белая пена перехлестывала через борта, то и дело покрывая всю верхнюю палубу. Матросы, делавшие свое дело не на страх, а на совесть, промокли до нитки. Таггарту ничего так не хотелось, как чтобы у него была подходящая команда, если уж сам галеон не подарок. Но матросы, как часто случалось в те времена, были собраны, что называется, с бору по сосенке, и многие из них оказались такими же мореходами, как коровы танцовщицами. Да что там матросы – почти всем офицерам галеона было ох как далеко до тех, кто служили во времена его величества Генриха VIII. Ну, пожалуй, за исключением Гордона и Лума.

Таггарт вздохнул. Он посмотрел на запад, откуда надвигались штормовые тучи. Капитан уже знал, что в ближайшие несколько минут шторм обретет ураганную мощь. Но люди, приставленные им к рулю, дело свое знали и осторожно корректировали курс. «Вот и ладно!» – подумал он. Пока все под контролем. Его рука опиралась о резной релинг правого борта, а ногами он пытался спружинить, чтобы преодолеть качку. Ничего, уж как-нибудь он пересечет Атлантику. Пусть «Тандебёрд» и первое судно испанской постройки, которым он командует. Лорд Пембрук, которому оно принадлежит, купил его у английского двора, которому галеон достался от некоего корсара, взявшего его на абордаж (тогда он назывался «Святой Эсмеральдой»). Таггарта это ничуть не волновало, хотя по воле судьбы галеон неумолимо приближался к тем самым местам, где его некогда спустили на воду.

Капитан дал слово, что доставит Пембрука с его прелестной незнакомкой в одно местечко, Роанок-Айленд, что в пятистах морских милях к северу от полуострова, который на испанских географических картах именуется Ла Флорида. И Таггарт сдержит свое слово! Тем более что Пембрук в случае успешного исхода путешествия обещал щедро вознаградить его.

Она что, действительно перестала стонать, или ему это только показалось?

Таггарт недовольно прокашлялся. В самое ближайшее время лорд Пембрук сам объяснит ему все. А вот и он поднимается на капитанский мостик.

– Капитан Таггарт! Сэр! Мне необходимо срочно поговорить с вами!

Голос Пембрука сейчас звучал отнюдь не как голос известного вельможи. Он явно чего-то опасался.

– Что случилось, милорд? – Таггарт старался не выдавать своего недовольства.

Он терпеть не мог, когда сухопутные крысы брали на абордаж его капитанский мостик, – пусть их хоть десять раз величают лордами Пембруками.

– Ну... это самое... – Пембрук подыскивал слова. – Капитан Таггарт... Сэр, я, откровенно говоря, сильно озабочен состоянием моей... подопечной. Вы, очевидно, обратили внимание, что она... в положении... что она... ожидает ребенка?

– Я кое-что слышал на сей счет, милорд, – Таггарт рассчитывал, что двусмысленность этих слов не ускользнет от внимания лорда Пембрука.

– Ну... да... э-э, – усталое лицо Пембрука позеленело. Приблизившись к борту, он наклонился под релингом, чтобы облегчиться.

– Не здесь! – зло гаркнул Таггарт, указывая рукой на корму. – Такие вещи лучше всего справлять там.

«Боже мой, чем я провинился? – подумал он. – Как будто мне больше делать нечего, кроме как следить за тем, чтобы этот хлыщ голубых кровей не изгадил мне всю палубу!» Лорд Пембрук еще некоторое время содрогался в приступах рвоты, потом, откашливаясь, выпрямился.

– Благодарю вас. Боюсь... э-э-э... это произвело на вас не слишком отрадное впечатление.

Понемногу лицо его обретало свой обычный цвет.

– Я попросил бы вас... проследовать за мной в каюту этой леди, чтобы своими глазами убедиться в ее состоянии.

– Лорд Пембрук, – капитан заметил, что во рту у него начало горчить: от злости печень разгулялась, – мало того, что вы доставили на борт судна женщину, мало того, что вы не поставили меня в известность о ее положении, так теперь вы желаете еще, чтобы я стал восприемником ее ребенка!

Он сделал шаг-другой в сторону лорда Пембрука, но тут волна, высоко подняв, резко опустила тяжелое судно, и даже привычному ко всему капитану оказалось непросто устоять на ногах.

– Нет, милорд! – крикнул капитан прямо в лицо Пембруку. – Я, конечно, состою у вас на службе, но всему есть предел!

– Она умирает, капитан Таггарт!

Лицо Пембрука сделалось пепельно-серым. Таггарт заметил это как бы между прочим, потому что в этот момент свирепый вест, обретший ураганную силу, окатил все судно миллионом мельчайших брызг.

– Что?! Клянусь сатаной, Вельзевулом и Люцифером! – Таггарт окончательно вышел из себя. Мертвый матрос на борту – это еще куда ни шло, это даже в порядке вещей, но мертвый пассажир... Тем более, леди, беременная леди, которая умерла во время родов? Видит Бог, это пахнет крупными неприятностями! Помимо всего прочего капитан нисколько не сомневался, что, стоит им пристать к берегу, как лорд сразу перестанет быть столь сдержанным и предупредительным.

Таггарт решил сделать хорошую мину при плохой игре. Он еще раз перепроверил курс, которым шел «Тандебёрд». «Не стану я испытывать судьбу», – подумал он.

– Пойдемте, милорд, – сказал он, вполне овладев собой. – Только знайте, у меня всего десять минут на это, не больше. Я нужен галеону.

Входя в узкую каюту, Пембрук споткнулся и едва не растянулся во весь рост на полу. Появившийся вслед за ним Таггарт первым делом обратил внимание на толстуху с большой бородавкой на носу: она сидела посреди каюты у стола.

– Э-э-э... это миссис Блумсдэйл, акушерка! – представил Пембрук.

Акушерка коротко кивнула ему, привстав и придерживаясь рукой за бимсовую кницу. Она, судя по всему, не выносила мужчин, неизвестно откуда появляющихся у постели роженицы.

– Я капитан Таггарт, – проворчал Таггарт, даже не стараясь предстать вежливым джентльменом. – Окажите мне любезность отступить на шаг в сторону, чтобы я мог увидеть миледи...

Обойдя толстуху, он приблизился к подвесной койке. Отдернул занавеску. На краю койки, широко расставив ноги, сидела бледная, как смерть, женщина. Она была вся в поту и с трудом дышала. Платье ее задралось, живот сильно выпирал, напоминая огромный арбуз. В сумеречном свете каюты ее бедра отливали белизной.

– Остановитесь! – голос акушерки без труда заглушил рев ветра. – Вы сколько угодно можете быть капитаном, но приличия не позволяют даже взглядом нарушить покой роженицы. – Она уперлась руками в бока. – Пока Энели Блумсдэйл живет и дышит, она не позволит жадным мужским глазам ощупывать плоть страдающей женщины!

Таггарт сильно удивился. До сих пор никто не смел разговаривать с ним в подобном тоне. У него просто руки зачесались взять да и вышвырнуть эту особу за борт, но он отдавал себе отчет в том, что сейчас не время и не место устраивать скандал. Ее широкое лицо походило на маску и чем-то напоминало лицо ацтекского воина в полном вооружении, который, вырезанный из дерева, украшал бушприт их галеона. Капитан вообразил себе, что вместо деревянной статуи индейца там висит акушерка. Эта мысль его развеселила.

– Вы совершенно правы, я капитан этого судна, – громко подтвердил он. – И поэтому я требую от каждого, кто находится на борту, чтобы он досконально владел своим ремеслом. Это относится как к опытным офицерам, так и к матросам-первогодкам, – в его голосе появились угрожающие нотки. – И уж в самую первую очередь это относится к акушеркам. Ответьте мне, мисс Блумсдэйл, что вам мешает справиться с задачей, для выполнения которой вы появились на моем корабле?

Акушерка только слюну сглотнула. Таггарт настойчиво вел свою линию дальше:

– Ответьте мне, почему вы отрываете меня от дела и не даете спасать галеон?

– Дело в том, капитан Таггарт, – вновь обрела дар речи акушерка, самоуверенности у которой резко поубавилось, – что, как, может быть, вам известно, при нормальном течении событий плод лежит головкой вниз. А в данном случае – нет, и в этом вся сложность. Околоплодные воды отошли несколько часов назад, и с тех пор бедняжка испытывает страшные боли.

– Боюсь, я не вполне улавливаю вашу мысль, – у Таггарта было трое детей от Мэгги, но о том, как они появились на свет Божий, он не имел точного представления.

– Ребенок находится в крайне неудобном для себя положении – в поперечном предлежании, – и матка не может изгнать его. Я попыталась повернуть плод, только все тщетно. Да к тому же роженица почти не в состоянии больше тужиться...

– И что это значит?

– Ну, если ребенок не родится в течение ближайшего часа, он, скорее всего, погибнет. И женщина тоже. Вообще говоря, просто грех заставлять рожать столь юную даму, да еще со столь узким тазом. Надо было...

– Ладно уж! – у Таггарта не было ни малейшего желания вступать в пространные дискуссии со словоохотливой акушеркой. – Должен же быть способ вытащить этого ребенка! Неужели ничего нельзя сделать?

– Кое-что сделать можно. Но я только слышала об этом способе. Беременной вскрывают брюшную полость, затем матку и извлекают из нее дитя. Для ребенка это спасительная возможность обрести жизнь. Для матери же... – в голосе мисс Блумсдэйл звучала нескрываемая печаль. – Только я считаю, что все, что ни случится, в воле Божьей. И если матери и ребенку суждено умереть, нам, людям, остается только примириться с этим. – Она подняла глаза и перекрестилась.

– Нет! – неожиданно резко прозвучал голос лорда Пембрука, до сих пор не вмешивавшегося в разговор. – Я несу ответственность за юную леди и требую, чтобы было сделано все, что в человеческих силах, чтобы спасти хотя бы ее жизнь.

Акушерка возмущенно фыркнула:

– При всем моем к вам уважении, милорд...

– Довольно! Хватит! – Таггарт принял какое-то решение. Он высунулся из каюты и чертыхнулся: сильнейшим порывом ветра ему чуть не свернуло голову набок.

Чуть погодя по его свистку появился Джон, насквозь промокший корабельный юнга, которому не исполнилось, наверное, и четырнадцати лет. Таггарт с неудовольствием посмотрел на лужицы, которые он оставлял на ковре каюты, но ничего не сказал.

– Пригласи сюда мистера Уайтбрэда. Пусть немедленно явится в каюту этой юной леди.

– Слушаюсь, сэр! – подросток повернулся, чтобы бежать со всех ног за корабельным лекарем.

– Стой! Пусть мистер Уайтбрэд прихватит свои хирургические инструменты. Ты лично отвечаешь передо мной, чтобы он ничего не забыл.

– Да, сэр, слушаюсь, сэр!

Некоторое время спустя появился Джонатан Уайтбрэд, от которого разило перегаром. Таггарт постарался прикинуть, сколько виски тот уже успел выпить. От пьяного хирургика помощи, что с козла молока.

– Вызывали меня, капитан?

Слава богу, язык у Уайтбрэда еще ворочается, выражается он достаточно внятно. И сундучок с хирургическими инструментами он не забыл, сейчас он был в руках у юнги. При всем том он явно нарушил дисциплину, выпив крепкого спиртного в служебное время. Таггарту пришлось сдержаться, чтобы не отчитать лекаря как следует (как-никак он был офицером) в присутствии посторонних. Главное, что сейчас было нужно, – дееспособный опытный хирург. А Уайтбрэд в своем деле толк знал. Когда он не был пьян, он с большим искусством зашивал колотые и рваные раны, вправлял вывихи и извлекал из тел осколки и пули. У него был многолетний опыт костоправа, и вдобавок он разбирался в некоторых мочеполовых болезнях. Однако разбирается ли он в акушерстве? В этом Таггарт сомневался. Но выхода не было – надо рискнуть.

– Мистер Уайтбрэд, я хотел бы, чтобы вы осмотрели эту молодую женщину и позаботились о том, чтобы она родила. Она уже несколько часов пытается выдавить из себя ребенка, но у нее не получается. Это все.

– Однако, сэр, я никогда прежде...

– Я догадываюсь! – перебил его Таггарт. – Пусть мисс Блумсдэйл объяснит вам все, что требуется, и приступайте!

Напомнить подчиненному о его долге всегда уместно. Это гасит в зачатке все сомнения, и люди просто делают что надо, вот и все.

– Полагаюсь на вас. А на мне корабль! Уважаемые дамы, милорд... – капитан поклонился и вышел из каюты.

Уайтбрэд стоял, словно громом пораженный. Какие-то десять минут назад он преспокойно сидел в своей каюте, молил Бога, чтобы прекратился шторм, а штоф с виски составлял ему приятную компанию. И вдруг он оказался в ситуации, которая и в страшном сне не приснится. Хирургическое образование, если об этом можно говорить всерьез, он получил на юге Англии, точнее в Плимуте, где в 1539 году был основан частный госпиталь для моряков. Там он начинал мальчиком на посылках, потом был допущен накладывать шины и помогать сшивать раны. При этом он проявил отменную ловкость и сумел с годами накопить достаточно знаний и опыта, так что в один прекрасный день Джонатана Уайтбрэда спросили, не желает ли он послужить корабельным хирургом на флоте Его Величества. Оклад и положение офицера, которые предполагала эта должность, показались ему весьма заманчивыми, и он дал согласие. В те времена не было принято докапываться, где и когда кто-либо получил диплом врача (и получил ли вообще) – главное, чтобы дело разумел.

И вот перед ним эта бледная женщина на койке. Голова Уайтбрэда шла кругом от недобрых мыслей. Мало того, что у него никакого специального опыта в обращении с детородными органами женщин, кодекс врача прямо запрещал ему разглядывать их и вступать с ними в соприкосновение. Нарушение этого правила могло дорого обойтись врачу, не имеющему на то разрешения.

– Не смейте не то что прикасаться к юной леди, но даже и смотреть на нее! – словно подтверждая сомнения лекаря, мисс Блумсдэйл решительно встала между лекарем и койкой, чтобы он не мог видеть роженицу. – Можете поверить мне на слово, я сделала все, что было в человеческих силах, чтобы роды начались, но Отец наш небесный распорядился по-другому.

Она строго посмотрела на Уайтбрэда, причем бородавка на ее носу в тусклом свете смотрелась как-то особенно воинственно.

– Тем не менее я не могу запретить вам заниматься вашим ремеслом. Если у вас есть какая-то мысль или вы владеете каким-то особенным приемом, я помогу вам всем, чем сумею!

– М-да... хм... – Уайтбрэд не знал, что и сказать.

– Я вижу, у вас уже опустились руки, хотя к делу вы еще не приступали, – ядовито поддела его мисс Блумсдэйл. – Да вы так не расстраивайтесь – при родах от нас, акушерок, всегда больше пользы, чем от врачей.

– Не исключено, – в голове Уайтбрэда появилась хоть какая-то ясность, и он осознал, что по-настоящему разозлился на эту бесцеремонную бабу. Как-никак, все коллеги признают, что в обращении со скальпелем у него почти нет равных. Помимо этого у него приказ капитана, а превыше этого на корабле нет ничего! Чувство стыдливости и нормы приличий, довольно вольно трактуемые акушеркой, для него не преграда. Его взгляд упал на таз с водой и окровавленные лоскуты белой ткани.

Он пока еще не знал, что предпримет, но долгие годы практической деятельности подсказывали ему, что горячая вода и чистый перевязочный материал обязательно понадобятся. (Увы, во время сражений на море ни того, ни другого почти никогда нет под рукой.)

– Джон!

– Сэр?

– Принеси горячей воды, да побольше, и льняного полотна не забудь! Кроме того, – он торопливо перекрестился, – мне потребуются три фонаря. Прежде чем принести их, проверь, достаточно ли в них масла.

– Позвольте заметить, сэр, – смущенно проговорил Джон. – Насчет фонарей и белого полотна все будет в полном порядке, но, вы сами знаете, во время качки огонь в камбузе обязательно гасят, так что сейчас горячей воды на всем судне ни капли не сыщешь.

– Тогда придется снова разжечь огонь! Если повар побоится, получи специальное разрешение у капитана. – Уайтбрэд преобразился. Сейчас он производил впечатление человека, абсолютно уверенного в себе. – А раз уж ты окажешься в камбузе, поищи там жареного цыпленка или какую-нибудь другую поджаренную птичку. Вероятность, что ты найдешь что-то в этом роде, невелика, однако...

– Возможно, это и не исключено, мистер Уайтбрэд, – осторожно вступил в разговор Пембрук. – Мы... э-э... в ознаменование... по случаю родов... мы хотели отпраздновать это... э-э... и заказали коку поджарить нам гуся...

– Тем лучше. Все понятно, Джон?

– Да, сэр! – и юнга бросился наверх, на исхлестанную штормовым ветром и морской пеной палубу.

Уайтбрэд чувствовал себя увереннее. Он что-то предпринял, а это куда лучше, чем стоять в нерешительности. Он покопался в своей памяти: а приходилось ему хоть раз присутствовать при родах? Ну, конечно же, нет! Что тут следует одно за другим, он даже не представлял себе. Впрочем, когда-то в детстве он наблюдал роды у свиньи, происходившие под присмотром его матери. Сильно ли они отличаются от родов у женщин?

Он в первый раз обратился непосредственно к женщине, которая с безнадежным видом сидела на койке, опустив голову.

– Миледи, вы меня слышите?

Никакого ответа.

– Миледи, я попытаюсь вам помочь. Но при этом мне придется... э-э... осмотреть вас. Если вы против, скажите сразу.

И снова никакого ответа. Молодая женщина только простонала тихонько несколько раз. И снова послышался ее плач. Уайтбрэд осторожно взял ее левую руку, сжимавшую батистовый платок.

– Пожалуйста, разожмите пальцы, чтобы я мог как следует пощупать ваш пульс.

Женщина как будто не слышала его и продолжала плакать. Налетевшая на судно огромная волна сбила Уайтбрэда с ног, больно ударив о деревянную люльку в углу каюты. Поднимаясь на ноги, он поймал на себе злорадный взгляд акушерки.

– Миледи, прошу вас... – он снова взял ее за руку, осторожно разжав пальцы, сжимавшие платок.

Пульс у нее был слабый и прерывистый. Она настолько ослабела, что о кровопускании не могло быть и речи. С кровью из нее уйдет последнее тепло. А ведь в тепле она нуждалась сейчас больше всего. Он открыл свой сундучок с хирургическим инструментом и уставился на один из коричневых пузырьков. В нем был крепчайший виски. Надо, чтобы первым делом леди выпила хоть немного виски. Он повернулся к лорду и акушерке, устроившейся у переборки, рядом с книжным шкафом.

– Пожалуйста, поддержите леди с обеих сторон, я попытаюсь привязать ее к койке ремнями.

– Сделаем все, что в наших силах, – пообещал лорд. Оба подступили к женщине, и акушерка первым делом помогла ей снять платье.

Уайтбрэд показал им, как они должны держать ее руки и бедра. Потом повернулся к противоположной переборке, на которой висело оружие для рукопашного боя и гарпун с длинным канатом. Лекарь не без труда отсоединил канат от древка и протянул своим необычным ассистентам.

– Пожалуйста, обвяжите ее канатом, лучше всего под руками, на уровне груди.

Они сделали все, как он просил. Уайтбрэд взял оба конца и завязал их узлами у нее за спиной на переборке, где торчало несколько крюков. Наверное, они тоже предназначались для того, чтобы повесить на них огнестрельное оружие.

– И для чего вам это понадобилось? – недоверчиво спросила мисс Блумсдэйл.

– Охотно отвечу вам, – проговорил Уайтбрэд. – Самое главное при операции – зафиксировать тело. Вы сами видите, сейчас тело леди крепко привязано к крюкам в переборке. Тем самым таз ее самопроизвольно подвинулся вперед, а сама леди прочно сидит на койке.

– Акушерское кресло было бы куда удобнее, я уже говорила об этом его светлости лорду, и еще...

– А у нас что, есть акушерское кресло?

– Конечно, нет, не то мы бы...

– Вот видите, зачем же толковать попусту? – Уайтбрэд чувствовал себя все лучше.

Поскольку при качке виски по-человечески не выпьешь, он, не долго думая, зажал молодой женщине нос, и когда она открыла рот, вылил часть содержимого пузырька прямо ей в рот. Потом он повторил этот прием еще три-четыре раза.

Леди вдруг раскашлялась. Ее трясло, как в лихорадке, но на лице ее появился румянец. Она взглянула на лекаря и вновь закрыла глаза. «Порядочная доля алкоголя пойдет ей на пользу, если учесть, что ей предстоит», – подумал лекарь. Поднес пузырек к губам и допил остававшиеся в нем несколько глотков.

Потом посмотрел на свои руки, растопырил пальцы и с удовлетворением отметил, что они не дрожат.

– Я сделал все, как вы велели, сэр! – гордо воскликнул Джон, появившийся вскоре в сопровождении крепко сбитого матроса. Они вместе притащили большой ящик, в котором было все, что просил принести лекарь.

– Отлично, мой мальчик, сначала повесь фонари, потом разложи тряпки. А в этих пузатых бутылях что?

– Горячая вода, сэр!

– Отлично. Пусть там и остается, мы потом перельем ее в миску. А гуся ты нашел?

– Да, сэр, мне в самый последний момент удалось перехватить его: команда откуда-то пронюхала о нем...

– Вот и молодец! Тогда для начала я им и займусь.

– Слыханное ли дело! – мисс Блумсдэйл уперлась руками в бока. – Как вы можете в такой момент думать о еде?

– Почтеннейшая мисс Блумсдэйл, – развеселился Уайтбрэд: толстуха отреагировала именно так, как он и предполагал. – Вы заблуждаетесь, я вовсе не о собственном пропитании забочусь. А-а-а... очень хорошо, Джон!

Тем временем юнга успел подвесить фонари к поперечным балкам под потолком. Фонари, правда, постукивали один о другой при качке, но исходившего от них света было довольно.

Уайтбрэд сделал Джону знак, чтобы тот подержал гуся, а сам полез в свой сундучок, за небольшим скальпелем. В двух дюймах от гузки он сделал скальпелем круглый надрез. Обхватив обеими ладонями грудку гуся, он крепко сдавил ее, сильно раздирая пальцами надрез у гузки. Из округлого отверстия потек беловатый гусиный жир. Уайтбрэд дал жиру стечь и собрал его в фарфоровую чашку.

– А это еще зачем? – мисс Блумсдэйл даже не старалась скрыть своего удивления.

– Сейчас увидите, – Уайтбрэд умерил ее пыл и повернулся к Джону. – Ты здесь больше не нужен. Отправляйся вместе со своим приятелем в распоряжение вахтенного офицера.

– Да, сэр!

– Мистер Уайтбрэд, если вы ничего не имеете против, я бы тоже предпочел удалиться, – лорд Пембрук решил воспользоваться представившейся возможностью, – мне нужно еще кое-что... э-э... сделать в моей каюте... я... э-э-э...

– Разумеется, милорд, – кивнул Уайтбрэд. Это было даже кстати: от лорда все равно никакой помощи ждать не приходилось. – Так, а теперь о нас: мисс Блумсдэйл, прошу вас, будьте столь добры, оставайтесь все время рядом со мной, как вы и обещали. Для начала поднимите повыше подол нижней юбки миледи, чтобы я мог собственными глазами убедиться, какое обстоятельство препятствует рождению ребенка.

К удивлению Уайтбрэда никаких возражений со стороны акушерки не последовало. Он взял порядочную долю только что собранного гусиного жира и обильно смазал себе руки по локоть. Потом подошел вплотную к молодой женщине, которая была ни жива ни мертва, и опустился перед ней на колени. Им овладели смешанные чувства. Преодолевая отвращение при виде женских гениталий, Уайтбрэд обдумывал одну мысль, которая чисто случайно пришла ему на ум какие-то десять-пятнадцать минут назад.

Ему вспомнилось, как поступали крестьяне при тяжелых родах в хлеву. Они натирали себе руки по плечи жиром и засовывали их в родовой канал, чтобы определить, как лежит плод. Если требовалось, они могли изменить его положение, чтобы ускорить начало родов. Именно это хирург и собирался попробовать сделать сейчас. Но сначала надо получше во всем разобраться. Он велел мисс Блумсдэйл подать ему чистую холстину, смоченную в горячей воде, и начал осторожно промывать срамные губы. Вдруг беременная издала протяжный стон, тело ее задрожало от конвульсий. Она тужилась. Уайтбрэд наблюдал, как ее вагина расширилась, как будто кулак раскрылся; он смотрел на это с изумлением, словно увидел перед собой еще одно живое существо. И в самом деле: в отверстии появилась какая-то часть человеческого тела, но он не мог бы сказать точно, ножка это или ручка.

Потуга утихла, щель опять сузилась. Уайтбрэд, проведя для проверки левой рукой по правой – она была гладкой и скользкой, – засунул в родовой канал сначала только кончики пальцев, потом всю ладонь. Это вышло удивительно легко и просто: гусиный жир сделал свое дело. Лекарь попытался нащупать пальцами что-то осязаемое... Вот она у него между большим и указательным пальцами – детская ручонка! Крохотная, словно у куклы. Плечо чуть повыше и левее. А там уже где-то совсем рядом и головка.

– Мне кажется, вы правы, – обратился он к стоявшей рядом мисс Блумсдэйл. – Плод в поперечном предлежании.

– И что вы предполагаете делать?

– Н-ну, – Уайтбрэд помедлил с ответом. – Я постараюсь развернуть дитя. Его тело примет необходимое для родов положение, и матка матери сможет изгнать плод.

– Если у бедняжки достанет сил.

– Будем надеяться, – кивнул Уайтбрэд и снова продвинул руку вперед. Ему показалось, что он нащупал маленькое округлое плечико, и лекарь мягко потянул его вправо и назад. Тельце ребенка подчинилось этому движению. Он продолжал мягко разворачивать плод, при этом правая срамная губа напряглась.

Лекаря удивило, сколь высокочувствительны и податливы женские половые органы. И вдруг, словно иначе и быть не могло, в отверстии шеечного канала показалось детское темечко. Видно было даже несколько светлых склеившихся волосиков. Уайтбрэд внутренне возликовал. Удалось, он все сделал как надо! Теперь матери оставалось приложить последнее усилие.

– Ну, мисс Блумсдэйл, – сказал он, стараясь скрыть горделивые нотки в голосе, – я думаю, мы свое дело сделали. Остальное предоставим сделать природе.

Он стоял, пошатываясь, потому что шторм еще усилился, но акушерка его радость разделяла не вполне:

– Боюсь, мистер Уайтбрэд, радоваться пока рановато. Видите, головка опять исчезла.

К удивлению Уайтбрэда в ее голосе сквозило разочарование.

Ему пришлось сделать еще ровным счетом девять попыток, но всякий раз головка, едва появившись, снова ускользала внутрь и тельце принимало неудобное для родов положение.

– Так у нас ничего не выйдет, – сокрушенно проговорил он наконец. – Мать слабеет с каждой минутой. Я вижу одну-единственную возможность, и то она, скорее всего, теоретического порядка.

– О чем вы говорите? – спросила мисс Блумсдэйл.

– Я о том, что следовало бы расширить родовое отверстие до таких размеров, чтобы ребенку было удобно выскользнуть на свет Божий. Кстати, в таком случае матери не пришлось бы тужиться.

– Да, такая возможность существует, – подхватила его мысль акушерка. – Этот метод называется кесаревым сечением. Для этого необходимо вскрыть чрево матери и воспринять ребенка непосредственно из чрева.

– Возможно, это наилучшее решение и есть. Как вскрывается чрево – вдоль или поперек?

– Представления не имею.

– Хм, – Уайтбрэд размышлял вслух: – Все едино, вдоль или поперек, сечение должно быть длиной от шести до восьми дюймов. – Он уставился на вздувшийся живот, потом перевел взгляд на свои хирургические инструменты. Предстоящая ему задача требовала особых навыков и решительно во всем отличалась от всех тех операций, которые ему приходилось делать прежде. Хирург прошелся взглядом по целому ряду лежавших перед ним скальпелей. Поразмыслив немного, он остановил свой выбор на скальпеле с длинной гнутой ручкой, который словно бы был предназначен для подобной цели. Само лезвие было коротким и шириной с палец. Если даже во время надреза лезвие слегка соскользнет, чересчур глубоко оно не проникнет и беды не наделает.

Он взял в руки скальпель и снова, широко расставив колени, опустился перед юной леди на колени. Ничего нового во вскрытии брюшной полости для него не было, ему множество раз приходилось латать колотые раны в области живота. Он знал, что сначала придется преодолеть подкожный слой, тщательно следя, чтобы кровотечение при этом не было чрезмерно обильным. Мисс Блумсдэйл будет расширять разрез двумя крюками и собирать кровь губкой. Так или примерно так все и будет. Потом он дойдет до брюшины, а там...

Он задумался. Да, а что ждет его там? Дитя? Поживем – увидим. Он поднял руку с ланцетом и снова опустил ее. Уайтбрэд испытывал какое-то внутреннее сопротивление предстоящему. Полостная операция всегда чревата самыми опасными последствиями, вплоть до заражения крови. Выдержать такую операцию не каждому мужчине под силу. А тут женщина, почти ребенок, причем донельзя ослабевшая, с прерывистым пульсом. Уайтбрэд никак не мог решиться. Он не мог ответить себе на вопрос, правомерно ли рисковать жизнью матери ради спасения ребенка.

И тут лекарю в голову пришла одна мысль.

Ведь он сам упомянул о расширении отверстия вагины. Но он намеревался сделать разрез, продлевающий вагину вверх, что, разумеется, совершенно противоречило женской анатомии. Как он не подумал о более простом варианте: провести надрез вниз, по промежности!

– Мисс Блумсдэйл, я принял одно важное решение, – сказал он, повернувшись к акушерке. – Я не стану прибегать к кесаревому сечению, а попытаюсь оперативно увеличить родовой канал.

– И как вы себе это представляете?

Уайтбрэд объяснил ей свою мысль. Толстуха сразу согласилась. Она словно закопала на время топор войны.

Он примерился и с такой осторожностью провел скальпелем по трепещущей плоти, будто собирался оставить на ней незаметную царапину. Но взрезанная кожа тут же лопнула и растянулась. Мисс Блумсдэйл тщательно подбирала губкой капельки крови.

Только он снова взялся за скальпель, как беременная вдруг сильно задрожала, ее едва ли не подбросило.

– Что случилось? – испуганно спросил Уайтбрэд.

– Начинается потуга. Может быть, нам удастся это использовать.

– Будем надеяться.

На сей раз Уайтбрэд действовал особенно быстро и собранно. Просунув кисть руки подальше в расширившееся отверстие, он нащупал пальцем голову ребенка. С величайшей осторожностью лекарь потянул тельце к отверстию, в то время как мисс Блумсдэйл легко и ритмично надавливала на живот беременной.

И вот появилась головка ребенка.

– По-моему, он выходит! – воскликнул Уайтбрэд.

– Да, а теперь дайте мне довести дело до конца, – сделав несколько быстрых уверенных движений, акушерка приняла ребенка и подняла его за ножки. Потом несильно хлопнула его по попке, новорожденный тут же разразился громким воплем.

– Прекрасное дитя, – сказал Уайтбрэд.

Больше старик ничего не успел сказать. Потому что в эту секунду рухнула грот-мачта. Она, подобно топору, перерубила потолочную балку, которая, упав, раскроила череп корабельному хирургу.

Находившийся на капитанском мостике Таггарт оглядывал свое судно, вид у которого был как после тяжелейшего сражения. Повсюду болтались провисшие паруса, из тела корабля выпирали обломки мачт, торчали куски решетчатого настила... Ни одна из трех мачт «Тандебёрда» не устояла.

Но особенно жаловаться Таггарту не приходилось. Все члены экипажа, за исключением Уайтбрэда, и пассажиры пережили шторм, а самому ему удалось, пусть и в последнюю секунду, вывести судно за северо-западные мысы Испании. Конечно, состояние галеона не позволяло продолжить плавание по Атлантике. Но все поломки поддаются восстановлению. Таггарт решил привести судно в гавань Виго и на тамошней верфи произвести ремонт. Пембруку и его леди придется набраться терпения. Да и за ремонт заплатит Пембрук – у него денег хватит.

Как по заказу на капитанском мостике появился и сам лорд.

– Приветствую вас, капитан Таггарт!

– Чем могу служить вам, милорд?

– Я хотел бы от чистого сердца принести вам благодарность. Вы с вашей командой превосходнейшим образом проявили себя во время шторма. Господь услышал мои молитвы. Вы спасли всем нам жизнь! Благодарю вас, в том числе и от имени... э-э... юной леди, от имени акушерки и новорожденного.

– Не будем об этом, милорд! А кто родился, мальчик или девочка? – полюбопытствовал Таггарт.

– Н-ну... э-э-э... Мальчик.

АББАТ ГАРДИНУС

Я был уверен, что тебе захочется открыть эту тайну. Но нужно хорошо обдумать, в какую сторону идти искать.

– Господь забыл обо мне, – отшучивался аббат Гардинус, когда ему напоминали о его преклонном возрасте. И по-мальчишески озорно добавлял: – По крайней мере, по сию пору.

Потому что ему, конечно, было известно, что Бог ошибок не допускает и однажды все-таки призовет его к Себе.

Сейчас, на девяносто втором году жизни, Гардинус чувствовал, что скоро его час пробьет. А началось все с сущих мелочей. На какие-то секунды ему отказывало зрение. Появилось неведомое дотоле головокружение. Сковывало, пусть и совсем ненадолго, то ступни, то ноги, а то и руки. И только мозг его оставался ясным и ни разу его не подводил. Аббат был в состоянии наблюдать за своим здоровьем как бы со стороны, как лечащий врач.

Но в то утро он не смог встать, с кровати, к чему был совершенно не готов, Аббат Гардинус сохранял полное спокойствие, лишь отмечал, что жажда жизни почти оставила его. Сложив руки, старик смежил веки и начал молиться.

Всемогущий и всемилостивый Господь, прошу Тебя, даруй мне в последние часы мои силы и мудрость совершить положенное мне, чтобы я мог оставить свой дом в порядке и радостно предстать перед Тобою.

Он умолк и постарался собрать последние силы. Аббат надеялся, что их будет довольно для напутственных бесед с братьями-монахами, для того чтобы при полном сознании принять последнее причастие.

Дарует ли Господь ему эту благодать?

Аббат Гардинус снова открыл глаза и возвел их к потолку, безмолвно беседуя с Творцом. Черты лица его озарились улыбкой: он знал ответ.

– Амен! – твердо молвил он.

С трудом повернулся набок и нащупал рукой колокольчик, стоявший на деревянном табурете рядом с постелью. Позвонил в него.

Несколько мгновений спустя появился отец Гаудек, его личный секретарь. Отец Гаудек родом из Франконии, ему лет сорок, он высокого роста и крепкого телосложения. Положиться на него можно решительно во всем.

– Доброе утро, святой отец, – дружелюбно молвил Гаудек, приблизившись к постели аббата. – Все братья заметили, что вы отсутствовали на утренней молитве. Надеюсь, вы хорошо выспались? Желаете, чтобы я что-нибудь принес?

– Благодарю. Ты заботлив, как всегда, сын мой. Все, что мне требуется, это покой. А его я уже обрел.

– Неужели я ничем не могу услужить вам?

– Отчего же. Позови, пожалуйста, отца Томаса и отца Куллуса. И дай знать Витусу. Я хочу, чтобы вы все вместе были рядом в мой последний час.

– Как вам будет угодно, преподобный отец, – Гаудек отступил на два шага и вдруг словно замер на месте. Только сейчас до него дошел смысл просьбы. Он даже руками всплеснул. – В последний час?! – И бросился к постели настоятеля. – Вы... шутите, ваше преподобие?

– Нет, не шучу.

– Вы ведь всегда говорили, что хотите дожить до ста лет, и я уверен, что у вас это выйдет...

– Не старайся, сын мой, – перебил его аббат Гардинус, – врать ты никогда не умел! Сделай лучше то, о чем я тебя попросил. – Он возложил ладонь на голову склонившегося над ним Гаудека. – И радуйся вместе со мной, что Господь не забыл меня.

Отца Томаса, монастырского лекаря, Гаудек застал выходящим из трапезной. Он собирался пойти в гербуларий, где росли его лечебные травы. Отцу Томасу не терпелось посмотреть, что вышло из скрещенных им черного перца и душицы. Сейчас опыт увлекал его больше всего, ведь порошок этого растения станет незаменимым ингредиентом в мазях, облегчающих боли при ревматизме.

– Нет! – только и произнес он, услышав печальную новость. Его осанистая фигура как-то сразу уменьшилась в размерах. – Поверить не могу... – в растерянности пробормотал отец Томас. – Просто не могу поверить...

Он оперся одной рукой о стену здания. Черный перец с душицей сразу вылетели у него из головы.

– Да свершится воля Всевышнего...

Отец Куллус, толстый, приветливого вида человек, сидел в своей келье и радовался нескольким часам полнейшего одиночества. Ему предстояло вновь углубиться в сочинения Овидия, но не в знаменитые «Метаморфозы», а в «Ars amatoria»[3], учебник любви. Чтение, несомненно, запретное, поскольку само наслаждение им было сродни греху. Однако отец Куллус всего лишь человек, и, если бы кто-то спросил его, почему он читает Овидия, он ответил бы: исключительно из-за совершенства его стихов. Отец Куллус был доволен собой и миром, тем более что перед ним на столе стояла ваза с краснощекими яблоками.

Тут в дверь его кельи громко постучали, и чей-то прерывистый голос позвал:

– Брат! Слышишь, брат?

Куллус вздрогнул.

– О tempores, о mores! – воскликнул он. – Кому я потребовался?

– Аббат Гардинус при смерти! Поспешите в его келью!

С легкостью, удивительной при его телосложении, отец Куллус вскочил, спрятал книгу, не забыл прихватить яблоко и поспешил на зов.

Неподалеку от монастыря, в сложенном из сучьев шалаше, обычно служившем убежищем для нескольких коз, стоял на коленях молодой человек лет двадцати. Он разложил перед собой на соломе хирургические инструменты и сосредоточенно о чем-то размышлял. Рядом с ним сидел на корточках мальчишка, который настойчиво внушал маленькой дворняжке:

– Спокойно, Педро, спокойно, сейчас все будет позади.

Собачонка била хвостом по земле. Было очевидно, что беспокойство мальчишки передается и песику.

– Не знаю, смогу ли я удержать его! – запричитал мальчик.

– Сможешь! – юноша взвесил в руке два разных ланцета и остановился на меньшем по размерам. – Ты только раскрой ему пасть пошире, чтобы я мог вскрыть гнойник.

– Вы сделаете ему очень больно? – с испугом спросил мальчик.

– Нет, больно ему будет совсем недолго. Если у него прикорневой абсцесс, как я предполагаю, все дело в том, чтобы сразу обнаружить и вскрыть гнойник.

– А потом?

– Отток дурных соков уменьшит давление на зуб. Это сразу принесет Педро облегчение.

Голос юноши звучал спокойно, такими же ровными и уверенными были его движения. Ничто не говорило о том, что внутренне он так же встревожен, как и мальчик. Эта способность владеть собой была ему свойственна от природы, поэтому он и выглядел старше своих лет. Подняв правую руку, он провел ланцетом по левой внутренней стороне губы. Быстрый, решительный надрез, движение – и песик взвыл.

– Педро, все уже кончено! – с облегчением воскликнул мальчик. Маленький песик-дворняжка замотал головой, он хрипло лаял, пришлепывал губами, несколько раз ударив лапкой больную губу. Но вот на землю пролилась острая желтоватая струя – значит операция проведена удачно.

– Жидкость с гноем уже вышла, скоро ему будет лучше, – уверенно проговорил молодой человек.

– Я даже поверить не могу, что он теперь будет совсем здоровый пес, – пробормотал мальчик. – Спасибо, святой отец, я так вам благодарен...

– Не надо громких слов, – молодой человек положил руку на плечо мальчика. – И не называй меня впредь «святой отец». Самое плохое уже позади. Рана через два-три дня затянется. За это время еще раза два выйдет гной, но так и должно быть. Оставь Педро на некоторое время в покое, тогда через день-другой он будет опять помогать тебе пасти овец.

По его лицу скользнула улыбка. Он дал песику легкого шлепка и тут же оглянулся туда, откуда доносились громкие крики. Юноша не мог понять толком, в чем дело, но вдруг кто-то несколько раз выкрикнул его имя:

– Витус! Витус!

В келью умирающего они вошли друг за другом: Гаудек, Томас, Куллус и последним – Витус. Молча встали у продольной стены и перекрестились на висевшее у изголовья распятие. Потом опустили головы.

– Не делайте столь постных лиц, братья, только потому, что я вскоре предстану перед Всевышним, – ободряюще прозвучал из угла комнаты голос аббата. Жестом руки он подозвал их к себе.

– Если я не ошибаюсь, сегодня вторник, 13 марта anno Domini 1576, и это замечательный день, как и каждый день, дарованный нам Всевышним. И моя смерть ничего не изменит.

– Вы не должны говорить так, преподобный отец, – Куллус поднял свое розовощекое лицо. Он первым полностью овладел собой. – Вспомните, сколько всего вы намеревались свершить в земной жизни. И не забывайте, что заслуга в том, что обитель наша прославилась как средоточие благочестия, учености и мирной жизни, принадлежит исключительно вам.

– Вздор, братья, – голос Гардинуса прозвучал удивительно твердо. – В этом монастыре живут сто двадцать четыре монаха, девять послушников и одиннадцать pueri oblati[4]. Все занимаются своим делом и возносят молитвы Господу нашему. А вы говорите о каких-то особых моих заслугах!

Гардинус подозвал к себе толстого монаха:

– Не жалуйся, брат, а возрадуйся! И подай мне стакан воды, я хочу еще кое-что сказать вам.

Отец Куллус поклонился, произнес невнятно какие-то слова извинения и поспешил выйти.

– У него что на уме, то и на языке, но я люблю его за это, – с улыбкой проговорил Гардинус. – Я люблю всех вас и знаю, что вскоре вам придется хоронить мое бренное тело. Но дух мой да пребудет с вами!

Он внимательно смотрел на Гаудека, Томаса и Витуса и осознавал, до чего все они молоды. Даже отец Томас, старший из них по возрасту, родился на тридцать лет позже, чем он. Но что такое тридцать лет! Он мысленно обратился в те времена, когда и сам был молод – этак лет на семьдесят пять назад...

Тогда, в июле 1501 года, начав путь от Бискайского залива, он перешел через Астурийское плоскогорье. Позади остались 600 миль, пройденные от Памплоны, у подножья Пиренеев, через весь север Испании, минуя Бургос и многие другие города, до самого Сантьяго-де-Компостела, где покоятся мощи святого апостола Иакова и куда паломники вот уже сотни лет стекаются к его могиле в соборе, носящем имя апостола. Там юному Гардинусу вручили вожделенный сертификат, свидетельствующий о том, что он воистину совершил паломничество к мощам святого Иакова, за что ему будут отпущены двести дней огня очистительного.

Но, когда восторг улегся, он столкнулся с обыденной житейской проблемой – ощутил чувство голода. Теперь, когда Гардинус не был больше паломником, люди перестали давать ему подаяние и пищу. Единственное, чем он обладал, были три вечных спутника всех паломников: крепкая, с человеческий рост палка, на которую можно опираться или отбиваться ею от волков или грабителей с большой дороги; тыква, полая внутри, служащая бутылкой для воды, и ракушка – что-то вроде ложки.

Ни одним из этих предметов не насытишься.

Несколько недель он перебивался с хлеба на воду, помогая рыбакам чинить сети. Потом подался дальше, на восток страны, зарабатывая на жизнь как водонос. Это была очень тяжелая работа. Его хватило на какую-то пару дней, не больше. Силы Гардинуса с каждым днем заметно убывали. Поэтому он решил податься в глубь страны, подальше от побережья. Времена были смутные, и молодой человек был бы рад найти себе одного или нескольких попутчиков, но таких что-то не находилось. Так что пришлось ему, как и прежде, полагаться только на свой посох.

Однажды утром, когда он переходил через пересохшее устье какой-то речушки, Гардинус увидел перед собой живописную долину, у края которой, там, где снова вырастали холмы, стоял древний монастырь цистерианцев[5] – Камподиос[6]. Воткнув посох в землю и тяжело дыша, молодой человек оперся на него. Он пристально вглядывался в строгие очертания храма. Длинная крестообразная базилика показалась ему знакомой, в восточной части поперечного здания он увидел целый ряд часовен. Сам храм с его простыми формами, высокими закругленными окнами и острыми седловидными крышами красного цвета произвел на него глубокое впечатление. Он словно соприкоснулся с несокрушимостью, исходившей от этих стен. Вдруг у Гардинуса появилось ощущение, будто посох хочет вырваться у него из рук, но, возможно, это ему только почудилось, потому что в тот момент он потерял сознание. Как бы то ни было, Камподиос, цистерианский монастырь, стал его судьбой, знамением всей его будущей жизни...

Резкое движение насторожило Гардинуса. Перед ним стоял отец Куллус со стаканом воды.

– Свежая, только что из колодца, преподобный отец!

– Спасибо, дорогой Куллус, – Гардинус отхлебнул глоток, мысленно возвращаясь в настоящее. Он не знал, как братья воспримут его последнюю волю, в особенности отец Томас.

Томас был высокого роста серьезным человеком аскетического вида, с юношеских лет посвятившим себя изучению хирургии и лекарственных трав. Он был автором книги «De morbis hominorum et gradibus ad sanationem», сокращенно «De morbis»[7], объемом в тысячу двести страниц и богато иллюстрированной. Он гордился своим произведением, и в некотором смысле эта книга служила ему напоминанием, что гордыня – это зло.

Руки у него были, как у хорошего хирурга, – длинными, узкими и удивительно ловкими. Сколько раз они служили ему первейшим инструментом! Как, например, несколько лет назад, когда отец Куллус затянул дело с лечением воспалившегося большого пальца. Дошло до того, что палец стал напоминать средних размеров свеклу. Ампутация оказалась неизбежной. Однако Куллусу жаловаться не приходилось: благодаря врачебному искусству отца Томаса и умелой помощи Витуса операция прошла удачно, без тяжелых последствий, хотя палец и пришлось отнять. Но в конце концов это был всего лишь большой палец левой руки. И, утратив его, Куллус не потерял ни своего веселого нрава, ни завидного аппетита.

А Гаудек, который так любит математику! Он уже много лет руководит астрологическим семинаром и пользуется заслуженным уважением у братьев-монахов. Он состоял в постоянной переписке со многими учеными людьми, в том числе с самим Тихо Браге, весьма известным, несмотря на свои молодые годы, датским астрономом[8]. «Да, Гаудек – умнейшая голова и верный друг, – подумал Гардинус. – Он с успехом заменит меня».

И наконец, есть еще Витус, его воспитанник, которого аббат любил, как родного сына. С ним Гардинус поговорит в самую последнюю очередь. Наедине.

– Томас, исполнишь ли ты мое желание?

– Сделаю все, что в моих силах, преподобный отец.

– Я желал бы, чтобы ты делился своими знаниями не только через книги, но и в личных беседах с живущими рядом – с братьями и мирянами.

– Но как, преподобный отец? – мысль отца Томаса напряженно работала в поисках ответа.

– Я желал бы, чтобы ты основал школу и передавал бы людям свои знания на доступном им обиходном языке. Во многих семьях существует обычай передавать домашние рецепты из поколения в поколение, так что какими-то начальными знаниями твои ученики будет располагать. Тем не менее домашняя медицина – это только опыт старины, а о современном состоянии науки простые люди представления не имеют. А они должны знать о лучших и наиболее действенных способах лечения болезней. Не каждой злой болезни суждено по воле Божьей приводить к смерти. Ты, Томас, должен стать тем, кто будет их в этом напутствовать. Чтобы они научились излечивать болезни, до сих пор считавшиеся неизлечимыми. Что ты думаешь о моем предложении?

– Что же, преподобный отец... – отец Томас попытался проникнуться мыслью Гардинуса: основать школу и преподавать в ней – разве это просто? С pueri oblati, пребывающими в монастыре, чтобы научиться чему-то дельному и обрести путь к истинной вере, все несколько проще: они уже сносно владеют латынью и достигли определенного уровня знаний. А как быть с обычными прихожанами? Ну, положим, начать можно с совсем небольшой группы. Все равно, это отнимет немало времени. Времени, которое необходимо ему для проведения собственных опытов. С другой же стороны, от замысла старца просто так не отмахнешься...

– Я согласен с вами, – признал он наконец. – Я попробую организовать преподавание по образу и подобию афинских школ, где знания передавались во время свободного диспута, в форме рассказа, диалогов, в ходе которых проверяется верность суждений. В дидактическом смысле такой путь представляется мне наиболее плодотворным. Зимой мы будем собираться для бесед в крытом помещении. А летом, при хорошей погоде, – в монастырском саду под старым платаном.

Он поймал себя на том, что мысленно уже представляет себя Сократом, которого окружают преданные ученики. Эта мысль польстила отцу Томасу.

– Прислушивайся к гласу народному и говори с людьми о том, что сам знаешь, – улыбнулся Гардинус, прерывая полет мысли ученого монаха.

– Да... в точности так, преподобный отец.

– Кстати, ты должен обучать также искусству чтения.

– Уроки чтения мог бы взять на себя я! – живо вмешался в разговор отец Куллус. – Равно как и уроки письма, поскольку и то и другое одинаково важно. Отлично помню, как минувшим августом одна пожилая крестьянка спросила у зеленщика, свежие ли у него полевые бобы. «А как же, добрая женщина, – отвечал тот и, глазом не моргнув, указал на два слова, написанные на борту его повозки. – Видите, вон там написано: „Свежие бобы“. Конечно, грамотный человек сразу уличил бы его во лжи. Потому что написано было там лишь „Хосе Гонзалес“, имя и фамилия этого ловкача.

– Благодарю за притчу, отец Куллус, – тихо молвил аббат. – Лучшего примера, подтверждающего мысль о том, как важно уметь читать, и подыскать трудно. Единственный, кого нам не хватает, – человека, способного научить простых людей устному и письменному счету, – он вопросительно взглянул на Гаудека.

– Преподобный отец, эту задачу я возьму на себя.

– Но есть тут один важный аспект, мой дорогой Гаудек, – в глазах старца мелькнула улыбка.

– Да, преподобный отец?

– Помилосердствуй на уроках. Не забывай, что многие из твоих учеников пока что умеют считать только на пальцах.

– Разумеется, преподобный отец. А как, к примеру, быть с угловыми функциями?

– Смилуйся над ними, Гаудек! Научи их простым вещам: складывать, вычитать, умножать и делить. Этого с них хватит, чтобы их не обвешивали и не обсчитывали на воскресном базаре, – дыхание Гардинуса сделалось прерывистым. – Слушай, дай мне еще попить воды.

Гаудек осторожно поднес стакан к его губам старца. Аббат пил медленно, мелкими осторожными глотками. Его лицо, черты которого еще недавно были полны силы и выражали непреклонную волю, напоминало сейчас посмертную маску. Он почти не чувствовал ног, и холод неумолимо подбирался к сердцу. Однако, пока еще он жив, то, что он собирался им сказать, он скажет.

– Выслушайте меня, братья, – проговорил он, стараясь вопреки слабости произносить слова отчетливо и членораздельно. – Мы обсудили почти все, что представлялось мне важным. Может быть, вы удивлены тем, что в свой последний час мысли мои о людях сирых и малых. Но они все, проживающие вне стен нашего монастыря, – творенья Божьи, и Творец наш любит их всех и каждого в отдельности. Бог, братья мои, велик, добр и всеведущ. Он пребывает в каждой корочке хлеба, которая насыщает нас, в каждом луче солнца, который согревает нас, в каждой улыбке, которую мы видим. Никогда не забывайте об этом. Давайте людям, которые живут вне стен монастыря нашего, побольше от этого Бога. В том числе и потому, что инквизиция, запятнавшая имя Его, в ослеплении своем столь многих успела умертвить.

Он снова отпил из стакана.

– Что же до нашего монастыря, то вам придется выбирать себе нового аббата. У меня и тут есть последнее желание, и я хотел бы, чтобы братья учли его, делая свой выбор.

Его голос звучал сейчас вполне официально.

– Я хотел бы, чтобы мое место перешло к отцу Гаудеку. Я отлично знаю, – быстро добавил он, – что после моей смерти настоятелем должен был бы стать отец Томас. Но душой и телом он целитель и ученый, и мы оказали бы ему плохую услугу, передав в его руки управление обителью нашей. Не так ли, братья?

Томас кивнул с очень серьезным видом. Он думал о своих опытах, о школе, которую ему предстояло основать. Эти хлопоты и впрямь не оставили бы ему ни минуты времени для обязанностей настоятеля монастыря.

– Вы правы, преподобный отец. Никто не знает меня лучше, чем вы.

– Значит, вопрос решен. Гаудек, положи мне под голову еще одну подушку.

Секретарь, которого последнее желание умирающего аббата поразило не меньше, чем остальных, растерянно взял набитую конским волосом льняную подушку.

– Да, сейчас!

– Я помогу. – Витус осторожно приподнял голову и плечи старца, чтобы отцу Гаудеку было удобно подложить подушку.

– Благодарю. А теперь, дорогие братья, я хотел бы остаться наедине с Витусом. Однако, прежде чем расстаться, скажу еще: свое последнее причастие я хочу принять из рук моего дорогого Куллуса.

– Да, конечно, преподобный отец, – смиренно опустил голову отец Куллус.

Братья оставили его келью. Гардинус чувствовал, как холод продолжает сковывать все тело. Уже и бедра, и низ живота словно онемели. Он знал: когда холод доберется до сердца, наступит конец. Но до той поры он должен крепиться.

– Витус!

– Преподобный отец?

– Поди сюда, дай мне руку!

Юноша послушно подошел и сел у края постели. Рука старца на ощупь напоминала пергамент.

– Так, хорошо... Есть несколько вещей, которые я должен сказать тебе. Они важны для твоей будущей жизни. – Старец ненадолго умолк. – До сих пор ты считал, наверное, что, подобно некоторым мальчикам из pueri oblati, оставлен у нас в Камподиосе своими родителями. Это не так... Ты не был оставлен у нас, тебя нашли... Это я тебя нашел... Ты, маленький плачущий ребенок, лежал у главных ворот обители...

– Вы... Вы нашли меня?! – Витус едва не потерял дар речи. Он знал, что подросткам иногда с умыслом не говорят о том, кто их родители, поскольку монахи из Камподиоса считали, что слишком прочные земные узы препятствуют близости к Богу. И поэтому Витус никогда не спрашивал об отце и матери. Он привык к мысли о том, что аббат – его отец, а монахи – его семья. Но все же втайне надеялся, что в один прекрасный день узнает о своем происхождении.

– Да, Витус. Это было двадцать лет назад, anno Domini 1556.

– Но почему же вы никогда об этом не говорили, преподобный отец?

– Не хотел отягощать тебя мыслями об этом. Кроме того, я всегда думал о том, что когда-нибудь ты снимешь рясу и сменишь ее на обычное платье горожанина.

– Подождите, подождите! – грудь Витуса словно металлическим обручем сжало. – Как вы нашли меня? И почему вы полагаете, что мне не суждено всю жизнь носить рясу?

– Пожалуйста, успокойся и... не слишком... торопи меня. – Старец с трудом дышал. – Чересчур... много вопросов сразу...

Он с любовью вглядывался в лицо юноши. Глубокие серые глаза сосредоточенно смотрят на него. Светлые волосы обрамляют высокий лоб, тонкий аристократический нос, выразительный рот и ямочка на подбородке, из-за которой Витус втайне переживал...

Как все мило и знакомо в этом лице!

Витус был воплощением здоровья, правильного телосложения, ладный и ловкий. Мало того, Всемогущий наградил его еще одним качеством – постоянным присутствием духа и сметливостью. Успехи, которых он добился на поприще artes liberales[9], а также в области хирургии и траволечения, были лучшим тому доказательством. Не удивительно, что они так близки с отцом Томасом.

– Постараюсь ответить на все твои вопросы, – кивнул старец, не открывая глаз. – Ты хотел бы знать, почему... я считаю, что монашество... не твой удел? Вот мой ответ: до той поры, пока ты... ощущаешь в себе столь сильную жажду обрести... знания, ты будешь не в состоянии... отдавать все свои силы вере. А Богу не служат... вполсилы. Помимо этого... я считаю, ты из тех людей, которым для всего, во что они должны верить, требуются... доказательства. А Богу нет нужды доказывать то... о чем он говорит.

– Я ежедневно возношу молитвы, чтобы вера моя укрепилась, – вздохнул Витус.

– Утешься, сын мой: есть множество выдающихся людей, испытывавших в юности сомнения... подобно тебе. Но с каждым годом, приумножая знания, они испытывали все большее благоговение по отношению к тому, чего они... не знают, – к Самому Богу.

В разговоре возникла пауза. Старик собирался с силами, чтобы продолжить беседу. Витусу же требовалось время, чтобы воспринять все, сказанное старцем. По сути дела, он совершенно прав. Не раз и не два в течение последних месяцев он задавал себе вопрос, желает ли он, чтобы вся его жизнь, день за днем и год за годом, текла по единожды принятым правилам. И все громче звучал внутри него голос: «Нет, это не по мне». Однако, если он не останется в монастыре, куда ему податься?

– Неужели вы ничего не знаете о моих родителях, преподобный отец?

– Я хочу рассказать тебе, что произошло тогда, 9 марта anno 1556.

– В день моего рождения?

– Строго говоря, ты родился не 9 марта. Просто в этот день я тебя нашел. И «назначил» его твоим днем рождения, – старец глубоко втянул воздух и продолжал почти шепотом, но без затяжных пауз: – Это было примерно за два часа до утренней молитвы, когда я вышел за главные ворота Камподиоса, чтобы отправиться в Пунта-де-ла-Крус. Там лежал при смерти крестьянин, которого я знал уже много лет, – благочестивый христианин, который, конечно, заслужил прощение всех его грехов. Я мысленно готовился произнести слова, которыми провожу его в последний путь, как вдруг услышал какие-то звуки, которые доносились от кустов шиповника, росших неподалеку от дороги. Сначала я подумал, что мне послышалось, но вот эти звуки повторились. Я осторожно подошел поближе, думая, что увижу новорожденных котят, а рядом их мать, готовую на все ради их спасения. Каково же было мое удивление, когда я увидел дитя в красной пеленке...

– И этим ребенком был я?

– Верно, сын мой. Но позволь мне продолжить... Я, значит, поднял тебя и внимательно всего оглядел. Я не слишком-то разбирался в грудных младенцах, однако сразу понял две вещи: ребенку от роду недели три, может, месяц – не больше, и дитя это больно. Лицо у тебя было иссиня-красным, а маленькие щечки – холодными, как лед, хотя само тельце горело. Приглядевшись повнимательнее, я, разумеется, понял, что держу в руках мальчика. «Сколько времени он мог пролежать вот так, на сырой земле?» – спрашивал я себя. Я сообразил, что тебе немедленно нужна помощь опытного врача! Вернувшись в монастырь, я передал тебя отцу Томасу, твердо рассчитывая, что он тебя своими заботами не оставит и жизнь твою спасет...

Вернулся я в Камподиос на другой день к вечеру, потому что крестьянин отходил долго и тяжело. Едва переступив порог монастырского лазарета, я по выражению лица братьев, обступивших твою постель, догадался, что дела неважные. Отец Томас поставил диагноз «двустороннее воспаление легких». Никто из братьев не верил, что ты выдюжишь. Тем не менее отец Томас сделал все, что мог. Чтобы понизить температуру, он впрыснул тебе горячую сыворотку бычьей крови, растирал грудь камфорным маслом, чтобы облегчить тебе дыхание, и прикладывал холодные компрессы к твоим крохотным ножкам. Воистину, он так трогательно заботился о тебе... Никогда прежде я его таким не видел.

Когда около полуночи отец Томас заснул от усталости, за тобой стал ухаживать я, но под утро и меня сморил сон. Проснулся я, когда за окном давно уже стоял светлый день. Весь распорядок моей монашеской жизни был нарушен. Первым делом я подумал о заутрене, которую пропустил, а тем самым упустил возможность помолиться за тебя. В ответ на свои невеселые мысли я услышал требовательные крики из другого угла комнаты.

«Слава Иисусу Христу!» – воскликнул я, не веря ушам своим... Это впрямь произошло: ты пережил эту ночь, и кризис миновал. Всевышний вторично даровал тебе жизнь... – Жизнь по-латыни vita, а в мужском роде – vitus. Так пусть это и станет твоим именем, решил я.

Губы Витуса безмолвно повторили это имя, неожиданно по-новому зазвучавшее для него.

– Витус... И что, нет никаких сведений о том, кто я и откуда взялся?

– Сведений? Н-ну... – едва слышно прошептал старец, – есть, пожалуй, один знак. Но я не хотел бы, чтобы у тебя возникли напрасные надежды. Может быть, это ничего и не значит.

– Знак? Какой знак?

– Не торопи меня, мне совсем трудно дышать. – Гардинус попытался глубоко вдохнуть, чувствуя, что силы его на исходе. Он заморгал глазами, потому что свет дня начал меркнуть для него, но все-таки еще раз приподнялся на подушке: – Когда я нашел тебя, я кое на что обратил внимание: пеленкой тебе служил платок из тяжелой камчатой ткани.

– Из камчатой ткани? – удивился Витус. – Какой необычный материал для детской пеленки!

– Правильно. Но что меня особенно удивило, так это вытканный на платке герб. – Старец указал глазами на дальний угол комнаты:

– Видишь мой дубовый сундук?

– Да, преподобный отец.

– В нем он и лежит.

Несколько шагов, и Витус оказался перед сундуком, достал из него платок. Это была тяжелая ткань, в два раза больше, чем обычная пеленка. За долгие годы пребывания в сундуке платок слежался, но был в полной целости и сохранности.

– Дай мне пощупать его рукой... Да, это он, тот самый, никаких сомнений... – узловатые пальцы прощупывали золотистые нити, которыми в верхнем углу платка был вышит рычащий лев. Подобно змее, тело льва обвивалось вокруг какого-то круглого объекта.

– Взгляни-ка, это округлое нечто напоминает земной шар, или, вернее, глобус. – Его пальцы продолжали ощупывать платок. – На первый взгляд, мы видим в самом центре стилизованный корабль, но при ближайшем рассмотрении ты заметишь, что оба паруса у него не только треугольные, но и являются как бы зеркальным отражением один другого.

– Вижу, вижу! – кивнул Витус. – А что вы скажете о льве?

– Лев как геральдический элемент мало о чем говорит. Он встречается на гербах дворян всего мира. А вот двойные паруса могут оказаться символом, единственным в своем роде, тем более, что каждый из них несет свой знак.

Ладони старца разгладили платок, чтобы Витус мог разглядеть каждую мелочь. Тот пристально разглядывал и сравнивал оба паруса.

– На левом мы видим крест, а на правом – меч!

– Все так и есть. А теперь приглядись к корпусу корабля. Киль полукруглый и проходит тем самым строго параллельно экватору, отчего возникает впечатление, будто судно находится в кругосветном плавании.

– И что бы это могло означать? – вопросительно взглянул на него Витус.

– Я долго размышлял над этим. Предположим, округлый предмет действительно символизирует шарообразную форму Земли (тебе известно, что этот тезис церковью отрицается и что немало его сторонников приняли смерть на костре). Да, если допустить это, можно предположить, что носители этого герба были мореплавателями.

Старец умолк, с трудом переводя дух. Затем продолжил:

– Куда определеннее представляются мне символы меча и креста. То и другое служит доказательством религиозности и воинственности носителей герба.

– Преподобный отец, вы считаете, что это герб моей семьи?

– Ах, Витус... Камчатый платок сам по себе мало что значит. Откуда нам известно, кому он принадлежал? Кто-то завернул тебя в него и положил перед воротами нашей обители. Одно я знаю точно: ни одному из испанских родов этот герб не принадлежит. – Он слабо улыбнулся. – Если это твой герб, выходит, по происхождению ты не испанец. Что меня вовсе не удивляет, ибо горячности, свойственной иберийцам, я в тебе никогда не замечал...

Витус в глубокой задумчивости поглаживал платок. Он не знал, кто его родители, но всегда считал себя испанцем. А теперь он неизвестно кто. У него ни родителей, ни родины, ни будущего, и даже именем своим он обязан перенесенной в младенчестве хвори.

Ощущение полнейшего одиночества охватило его.

Юноша отвернулся, чтобы скрыть свою слабость, но рука старца потянула его к себе.

– Будь мужественным, сын мой, – прошептал Гардинус, и Витус к своему удивлению заметил, что старец вот-вот прослезится. – Начни новую жизнь, иди в мир, борись, сражайся. С какой радостью я был бы рядом с тобой... – Он легонько похлопал Витуса по спине. – Прошу тебя, открой сундук еще раз. На самом дне ты найдешь кошель.

Витус перебрал содержимое сундука. В основном там были сложены старинные фолианты.

– Вот он, преподобный отец!

– Выложи все, что внутри него, на табурет.

Крупные золотые монеты со звоном упали на табурет. Они блестели даже в полутьме кельи.

– Это пять двойных золотых эскудо, – прошептал Гардинус. – Теперь они твои.

– Мне не нужны деньги, преподобный отче.

– Возьми, я настаиваю на этом. В миру ты без денег не обойдешься.

Витус подчинился воле умирающего и положил деньги обратно в кошель. Он очень мало знал о мире и не представлял, куда направит свои стопы. Но тем не менее испытывал желание познать мир.

Гардинус, угадавший его мысли, прошептал:

– Я был уверен, что тебе захочется открыть эту тайну. Но нужно хорошо обдумать, в какую сторону идти искать.

– Да, преподобный отец. У меня такое чувство, словно предстоит отыскать иголку в стоге сена.

– Точно. Поэтому нужно сделать этот стог по возможности поменьше.

– О чем это вы?

– Сузить пределы поиска, приняв как наиболее вероятные два-три обстоятельства. Во-первых, мы сочтем, что этот герб – твой фамильный герб. Это исключает твое испанское происхождение. Во-вторых обратим внимание на твою внешность: она служит доказательством, что ты, скорее всего, родом с севера Европы.

– Да, но и север Европы велик, – в голосе Витуса сквозило сомнение.

Аббат Гардинус покачал головой, собирая все свои оставшиеся силы. Холод уже коснулся его сердца, смерть не медлила. Что ж, ему требуется немного времени. Старец заговорил вновь:

– Я говорю об Английском королевстве. Отправляйся в Англию. Лондон – узловой пункт, где сходятся морские пути из самых разных стран. Там, возможно, ты встретишь кого-нибудь...

Утомленный, он умолк.

– Англия, – повторил Витус.

Старец сделал выбор за него. И все выглядело как будто совершенно логично, естественно. Неужели Англия и есть тот самый стог сена?

Витус почти ничего не знал об этой стране. Там, по слухам, живут предприимчивые торговые люди и отчаянно смелые мореходы. Однако их суда считались смехотворно малыми и, по мнению испанцев, ни в какое сравнение не шли с галеонами его величества Филиппа II. Попасть в Англию отсюда можно только морем.

– На судне... в Англию... – едва слышно прошептал Гардинус. Черты лица его застыли. Он понимал, что сил для принятия последнего причастия не достанет. Но все в Божьей воле. Господь уже предупредил его и позвал к Себе. Значит, все в порядке.

Медленно, очень медленно аббат Гардинус поднял руку в последний раз, чтобы перекреститься.

– Подай мне... распятие...

Мысли Витуса смешались, когда он, встав на табурет, снимал распятие со стены. Посмотрел вниз. И увидел маленького старого человека, душа которого расставалась с телом. Витус положил распятие на его впалую грудь и сплел руки старца поверх него.

– Преподобный отец! – услышал он свой голос. – Прошу вас, отче, умоляю! Ну не умирайте!

Слезы неудержимо покатились из его глаз. Плечи дрогнули, и впервые за всю сознательную жизнь юноша зарыдал от отчаяния. И тут он в последний раз услышал голос, доносившийся, казалось, из потустороннего мира:

– Кто с Богом... жил, тот и умрет... с Богом...

ВОЗНИЦА ЭМИЛИО

За свою долгую жизнь я понял, что есть люди, с которыми живешь совсем рядом, но никогда с ними не сблизишься. А есть и другие, к которым, едва познакомившись, сразу привязываешься всем сердцем.

Заскрипели петли, и северные ворота захлопнулись за ним. Витус неуверенным шагом вышел за пределы Камподиоса.

– Да пребудет с тобою Господь! – услышал он за спиной слова брата Кастора.

Привратник, согбенный годами старик, всегда чем-то озабоченный, задвинул засов. Открывать и закрывать ворота стоило ему немалого труда. В их глухом стуке было что-то безысходно-окончательное.

Витус огляделся. Над долиной все еще висел ночной туман, и горы на горизонте только обретали свои очертания. Холод пронизывал его. Он держал в руках кожаный заплечный короб, который на прощанье подсунул ему брат Фестус, монастырский повар. Фестуса все называли Cupa disens – Говорящая бочка, и, глядя на него, приходилось признать, прозвище это ему подходит.

– Вот, значит, как – ты решил покинуть нас, – прогудел «бочка», когда Витус пришел попрощаться. – Жаль. Ох, как жаль! Мне уже все рассказали. Что же ты выбрал такое время – пост ведь? Сын мой, у меня нет почти ничего подходящего для тебя в дорогу.

Повар огляделся повнимательнее, бормоча:

– А хотя нет... есть фрикадельки из рыбы, запеченные с корнем петрушки и белым хлебом, приправленные перцем и шафраном... Для поста сгодится, а? Но на дальнюю дорогу... Погоди-ка, кажется, есть кое-что подходящее!

Cupa disens ловко достал из очага зажаренного каплуна и заговорщицки приложил палец к губам:

– Если тебя кто-нибудь спросит, откуда, ты ни сном ни духом! Прилетела к тебе жареная птичка – и дело с концом! Ясно?

– Ясно! – кивнул Витус.

– Ешь на здоровье! Пища бодрит тело и душу! Не забывай моих слов, если тебе когда-нибудь придется худо.

Не успел Витус поблагодарить его, как повар удалился в дальний угол кухни, где висели полотенца, чтобы вытереть свои огромные, как лопаты, руки. Довольный, он напевал вполголоса, опять занявшись своими горшками и мисками, здесь добавляя пряность, а там – соль. Он, похоже, и думать забыл о Витусе.

– Тебе еще что-нибудь, сынок? – спросил он, заметив, что юноша как стоял, так и стоит на том же месте.

– Да нет, ничего, большое спасибо!

«Бочка» проворчал что-то неразборчивое и сделал вид, будто страшно занят, так что Витусу только и оставалось удалиться восвояси.

Взвесив каплуна в руке, юноша прикинул, как бы лучше нести его. Его мысли прервал чей-то негромкий храп. Брат Кастор! Он не мог не улыбнуться. «Этот, если заснет, черта с два его добудишься!» – говорили о старике, кстати, совершенно справедливо. Что он постоянно и подтверждал. Храп его становился все громче.

Так как же быть с каплуном? Чтобы идти быстро и размеренно, нужно, чтобы руки были свободными. Так что лучше всего положить его в заплечный короб. Взяв короб, Витус проверил еще раз, что в нем есть.

Сверху лежал горшок на металлической треноге – подарок брата Гримма из монастырской кузницы; чуть ниже – две груботканые льняные рубахи; запасные штаны на всякий случай, которые вряд ли могли считаться настоящими штанами, потому что за много лет на них появилось столько заплат, что они, как говорят шутники, из одних дыр и были сшиты; еще ниже – шерстяной свитер деревенской вязки, а в самом низу – очень хорошие новенькие сандалии из воловьей кожи – изделие сапожников Камподиоса.

Короб имел одну особенность, составлявшую его несомненное достоинство: двойное дно. Потайное отделение было достаточно большим, чтобы вместить в себя один из редких списков книги «De morbis», который отец Томас подарил ему на прощанье.

– Прими этот список в знак благодарности за то, что ты помогал мне во время операций, – сказал он вчера вечером. – Это список с оригинала, но некоторые иллюстрации в нем получше, чем в оригинале.

Витус почтительно принял из рук автора драгоценный фолиант.

– Не знаю, как и благодарить вас. Я... – он не находил нужных слов.

– Оставь это, Витус! Как видишь, она и в открытом, и в закрытом виде запирается на замок. Причина очень проста: рецепты могут спасти жизнь, но и положить ей конец тоже могут, если окажутся в неумелых или недобрых руках. А еще перелистает ветер страницу, ты не заметишь и... – монастырский лекарь надел на рукопись «кожаную рубашку» – переплет, к которому был подвешен ключик от замка.

– Будь здоров, Витус! Да благословит и сохранит тебя Господь!..

Помимо пучков лекарственных трав и кое-каких хирургических инструментов в потайном отделении больше ничего не было.

Он спрятал не только книгу, но и красный камчатый платок и золотые эскудо – подальше от любопытствующих глаз посторонних. Платок он обернул вокруг тела, эскудо зашил в накидку, каждую монету отдельно, чтобы они не звенели, когда он будет идти. Уложив и каплуна, Витус забросил короб за спину и решительно отправился в путь...

Дорога мягко спускалась вниз, в долину. Справа и слева от дороги лежали серые валуны, а между ними кое-где зеленели островки травы. Солнце медленно выползало из-за горизонта, но начало уже пригревать, посылая на землю первые лучи. Витус прошагал четыре мили, когда дорога привела его к внушительного вида скале, в нише которой стояла маленькая деревянная статуя Девы Марии, приглашавшая остановиться и помолиться. Витус быстро протараторил Ave Maria, а потом свернул на дорогу, ведущую к Порто-Мария, небольшому городку, обязанному своим названием именно этой скромной деревянной статуе. На безлюдных улицах он не увидел никого, кроме нескольких судачивших на улице женщин да кудахтавших кур, – день был не базарный.

Юноша вышел из городка и, пройдя еще милю, оказался у Пахо, речушки, устье которого каждое лето пересыхало. Но сейчас воды было еще достаточно. Витус вышел на берег и увидел растущий посреди течения куст дрока, вокруг которого бурлила вода. Не долго думая, молодой человек ступил в воду, подошел почти вплотную к кусту. Его взгляд остановился на ветке, которая как-то отличалась от остальных: она была более прямой, толстой и казалась достаточно прочной на вид. Витус сначала дотянулся до нее кончиками пальцев, потом попытался ухватиться, но остальные ветки мешали, словно не желали, чтобы его желание исполнилось. Наконец, когда Витус потянул ветку посильнее, оказалось, что это нечто, похожее на посох путника: в два мужских больших пальца толщиной и добрых футов пять в длину. На одном из концов он был закруглен – ни дать ни взять посох паломника из Кампостелы.

К своему удивлению, Витус заметил, что посох этот ему как раз по руке. Сжав его покрепче, молодой человек ощутил, как тепло дерева перетекает в его ладонь. Он изловчился и изо всех сил полоснул посохом воздух. Раз... другой... третий... Свист разрезаемого воздуха придал ему бодрости.

– Вот дерьмо-то! – тихонько ругнулся Озо. – Никогда не получается так, как я хочу.

Он сидел в тени кустов лесного орешника, которые росли вдоль дороги, ведущей в Пунта-де-ла-Крус, и с тоской смотрел на стадо овец, которые как ни в чем не бывало мирно щипали траву на лугу у Пахо. Опять не нашлось никого, кто согласился бы вместо него присмотреть за этими тварями! А все потому, что последнее слово всегда за стариками! А ведь ему уже четырнадцать с половиной лет, и он, можно сказать, взрослый парень. Он – мужчина и знает, что ему делать! Сегодня с утра Озо собирался пойти на рыбалку, но, как всегда, мать была иного мнения. Она прочла ему целую проповедь о том, что положено делать недорослю в его возрасте, об обязанностях детей в семье вообще, о том, что они должны радовать своих родителей, особенно матерей, и так далее, и тому подобное...

Назидания, бесконечные назидания, он их уже наизусть знает. И это при том, что мать вовсе не из великих тружениц и на всю округу только тем и славится, что любит посудачить...

И теперь вот он сидит здесь и стережет овец. Взяв перочинный нож, паренек принялся вырезать узоры на сломанной им ветке – безо всякого удовольствия, между прочим. А может, вырезать манок для охоты на уток? Этого он еще не пробовал. Интересно, получится или нет? Ну да ладно, никаких других занятий у него все равно нет, а овцы уж как-нибудь сами о себе позаботятся.

– Что вы нам объясняли о прямоугольном треугольнике, учитель Эвклид? Что квадраты катетов равны... э-э... сейчас вспомню...

Озо испуганно притаился. Чей это голос? Выглянул из-за куста на дорогу. Забавный какой-то тип приближается к нему, он явно старается шагать, как положено исправному солдату. Но он и понятия не имеет о быстром марше, чересчур скованно держится. Озо презрительно скривился: он любил наблюдать за марширующими солдатами. Подумать только, вместо того чтобы петь бодрую песенку, он взывает к какому-то отсутствующему учителю! Чего ему недостает, так это небрежно-упругого шага, который присущ бывалым солдатам. Ну, этого фрукта бояться нечего! И все-таки этот чудак с коробом за плечами странный какой-то... Не то колдун-травник, не то монах. А сейчас он вдобавок водрузил себе не плечи посох, согнулся в пояснице и ускорил шаг. Похож на Христа с распятия. Того самого, из церкви, куда Озо велено ходить молиться каждое воскресенье. В голову пришла невероятная мысль: а человек ли это вообще? А вдруг это...

Тут путник радостно взмахнул руками и воскликнул:

– Я вспомнил, вспомнил! Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Верно?

Озо охватила дрожь. С кем это разговаривает этот странный путник? Он сжался в комок, спрятавшись за кустом. Слава Богу, путник, выкрикивавший все эти непонятные слова, прошел мимо, не заметив пастуха. Озо было ясно: оставаться здесь нельзя ни минуты. Нужно вернуться в деревню и рассказать обо всем домашним.

Витус сидел у дороги и растирал уставшие ступни. На обеих вздулись большущие волдыри-мозоли, причинявшие юноше сильную боль. Бог свидетель, он не представлял себе, что путь окажется таким тяжелым!

Витус бросил взгляд на лежавшие рядом сапоги. В конце пути у него было такое чувство, будто в сапогах у него острые терки – так болели ободранные в кровь ноги. Он подумал о том, что до Сантандера еще девяносто миль, а если максимум, на что он способен, это шесть миль в час, идти ему предстояло целую вечность. При этом он постоянно отвлекался, цитируя греческих философов и математиков...

Вздохнув, Витус встал. Саднящие ноги напомнили ему о сапогах, по-прежнему лежавших в траве. Подняв их, он решил какое-то время идти босиком. Снова взяв посох, положил его на плечи. Так он мог идти с широко раскинутыми руками, придерживаясь за концы палки. Пожалуй, так будет удобнее, и можно будет распрямиться во весь рост...

– Клянусь всеми святыми! – воскликнул он. – Я свое дело сделаю. Фалес Милетский[10], теперь слово за вами!

Он сделал несколько решительных шагов. Поправив короб, продолжил:

– Все углы, биссектрисы которых...

– Эй, ты там! – чей-то хриплый голос заставил его оглянуться.

Витус увидел прямо перед собой голову огромного мула, запряженного в четырехколесную повозку. Сама она напоминала покосившийся от старости сарайчик. На доске, служившей облучком, восседал седовласый костлявый возница с вожжами в руках. Лицо цвета воска было испещрено сетью бесчисленных морщинок, глубоко посаженные маленькие глазки испытующе оглядели Витуса с головы до ног.

– В тебя никак дьявол вселился?

– Конечно, нет! С чего ты взял?

– С чего взял? А вот я тебе ска-а-жу...

Тут у возницы перехватило дыхание, он схватился за грудь, сотрясаемый кашлем. Кашель этот походил на собачий лай, при этом все тело возницы содрогалось. Мул беспокойно прядал ушами.

Когда приступ кашля миновал, старик сплюнул, метко попав в ящерицу, которая грелась на солнце. После чего он достал огромных размеров носовой платок и утер рот. На сгустки крови на платке он не обратил никакого внимания. Похоже, такие приступы кашля для старика не были новостью.

– На вашем месте я сделал бы что-нибудь, чтобы так не кашлять, – сказал Витус.

– Да что ты говоришь! – возница посмотрел на него с некоторым интересом, сложил платок и смахнул им муху со лба.

Его недовольство прошло так же быстро, как улетела муха.

– Куда это ты держишь путь в одиночку, сынок? – полюбопытствовал он.

– В Сантандер. Хочу оттуда отправиться в Англию, – Витус старался говорить повежливее, хотя обращение «сынок» ему претило.

– Хм, – пожевал губами старик. – В Сантандере мне бывать приходилось. Это когда я был совсем еще зеленым. Но в Англию... – На лбу у него появилось еще больше морщин. – Ведь Англия эта не в Испании?

– Нет, это за морем. Туда довольно долгий путь под парусами.

– Мой старший тоже подался за моря. С тех пор я о нем ничего не слышал. Садись, сынок! – старик громко прищелкнул языком. – Изабелла ничего не будет иметь против, чтобы подвезти тебя немного в сторону Англии. Н-но, старушенция!

Мул послушно тронулся с места.

Когда они проехали часть пути, старик, словно невзначай, повернулся к нему:

– Ты уж не серчай, что я поначалу на тебя накинулся, – проговорил он. – На этих дорогах всегда надо быть начеку. Раза два-три я чудом спасался от разбойников, которые тут шастают.

Он вытянул босую ногу, и большим пальцем погладил широкий круп мула.

– Если бы моя Изабелла не припускала всякий раз во всю прыть, не сидеть бы мне сейчас с тобой рядом.

– Ладно уж, чего там, – Витус и не думал обижаться.

– Эти негодяи каждый раз придумывают новые трюки. Иногда представляются нищими и взывают к твоему сердцу христианина: тебе ничего другого не остается, как остановиться, и тут они хватают тебя за горло! – Его ладонь невольно коснулась горла. – А в другой раз притворяются смертельно больными или умирающими, ложатся посреди дороги и стонут так, что любого проймет. А после ты сам оказываешься лежащим в пыли на дороге и стонешь уже по-настоящему!

Он толкнул Витуса в бок указательным пальцем.

– А такого, как ты, мне пока встречать не приходилось. Ты что-то там орал насчет таинственных углов и окружностей и разговаривал с кем-то невидимым. Я даже о колдовстве подумал, грешным делом...

– Вздор!

– А что, похоже, – возразил возница. – Не будь ты таким светловолосым, как архангел Гавриил, дал бы я Изабелле плетей, чтобы ты отпрыгнул с дороги, как лягушка.

– А если бы не успел? Вы бы меня задавили? Ни за что, ни про что?

– Успокойся, сынок, я же этого не сделал. И вообще: по-моему, ты и понятия не имеешь о том, кого можно встретить на большой дороге.

Витус смотрел на мирную долину, распростершуюся по обе стороны от дороги.

– Нет на свете никаких колдунов и колдуний, – сказал он некоторое время спустя.

– Много ты знаешь! – старик подхлестнул Изабеллу: предстоял подъем в гору. – Каждому известно, что они есть. Только мертвый колдун – хороший колдун, не быть мне Эмилио Рогосой из Пунта-де-ла-Крус! Можешь называть меня просто Эмилио, меня так все в нашей округе зовут.

– Выходит, вы... ты родом из Пунта-де-ла-Крус? – с теплотой в голосе переспросил Витус.

– Точно так. И сейчас направляюсь в Сан-Кристобаль за дровами на растопку. В деревне есть только сучья, что совсем недавно собрали в лесу, а они сыроваты.

– А знаком ли тебе аббат Гардинус? Он прежде часто бывал в Пунта-де-ла-Крус.

– Аббат? Я помню одного монаха по имени Гардинус, только в нашей деревне он был в последний раз много лет назад. – Эмилио Рогоса несколько раз в задумчивости постучал по нательному кресту. – Но старики наши его весьма почитали, потому что в прежние времена у нас своего священника не было, и отец Гардинус раз в неделю приезжал к нам отправлять службы – пекся о наших душах. Когда я был маленьким, он научил меня и еще нескольких таких, как я, немножко читать и писать. Но это все в прошлом, теперь наша деревня с каждым годом все больше пустеет. Молодых-то тянет в города. – Он снова перекрестился, на сей раз обдуманно, медленно. – Как он там? Ему, наверное, уже лет под сто?

– Он умер, – Витуса даже удивило, до чего легко эти два слова слетели у него с губ. – Умер в мире с собой, потому что оставил свой дом в полнейшем порядке – каждый из оставшихся знает, что ему делать. И я в том числе.

– Так ты из монастыря?! – В глазах Эмилио вспыхнуло что-то вроде восхищения. Он подался вперед. – Ты слышала, Изабелла? Вот этот вот сынок... – он сам себя перебил: – А как тебя, между прочим, зовут?

– Витус.

– ...значит, этот самый Витус, которого ты везешь, он к нам попал из Камподиоса, и он, конечно, человек больших знаний. Он даже чтению и письму обучен, верно, сынок... э-э... Витус?

– Конечно. Но я ушел из монастыря.

– Ага! И что же тебе понадобилось в Англии, когда ты мог преспокойно жить в Камподиосе, где и еды, и питья было вдоволь?

Витус ненадолго задумался. Никакой причины таиться от Эмилио он не находил.

– Я хочу узнать, кто мои родители. И где они сейчас, если живы.

Старик недоверчиво посмотрел на него:

– Что-что? Ты не знаешь, кто твои родители?

– Звучит, конечно, странно, но так оно и есть. Единственная зацепка у меня – это старинный семейный герб.

– Семейный герб? Гром и молния! И ты рассчитываешь узнать об этом в Англии?

– Может быть...

Они некоторое время ехали молча. Каждый был занят своими мыслями. Витус гадал, что может ждать его в Англии. Он до сих пор почти ничего не разузнал об этой стране, все недосуг было. В последние недели Камподиос напоминал бурлящий котел. Ни дня не проходило без неожиданных происшествий.

После смерти Гардинуса его тело убрали соответствующим образом и установили для прощания в часовне, которую так любил усопший. Гаудек, Томас, Куллус и Витус в последнюю ночь стояли в карауле у катафалка, держа свечи в руках и распевая хоралы.

На другой день отец Гаудек провел заупокойную мессу, а отец Куллус причастил Святых Тайн сотни людей, монахов и мирян, которые пришли, чтобы попрощаться с покойным аббатом.

Под конец отец Куллус был не в силах сдержать слезы. Всхлипывая и утирая слезы, он процитировал строку из оды Горация: «Multis ille bonis flebilus occidit», тут же переводя ее для pueri oblati и мирян: «Он умер, оплакиваемый многими добрыми людьми».

Одним из последних к гробу аббата подошел Витус. И прочел молитву, которую, как он знал, особенно любил его духовный отец:

Да святится в наших сердцах вечный свет,

Предвечная доброта да спасет нас от всякого зла.

Бессмертная мудрость, изгони тьму невежества нашего.

Милосердный, смилуйся над нами,

Чтобы сердцами своими, умом и душами -

Всем естеством своим мы восприняли обличье Твое,

Чтобы Ты в своей бесконечной милости

Привел нас к Твоей божественности.

Амен.

Это была молитва VIII века, пришедшая на испанскую землю из далекой Англии.

Англия...

И снова мысли Витуса обратились к тому, что может его ожидать впереди.

Вдруг он почувствовал, как на его плечо легла рука Эмилио:

– Наверное, это очень тяжело – не знать ни отца, ни матери, – вздохнул старик.

В полдень они проезжали мимо больших, не засеянных еще полей. Черные комья вспаханной земли на солнце приобрели сероватый оттенок. На некотором расстоянии от дороги они увидели одиннадцать фигур, которые, неспешно шагая по полю, приближались к ним – шестеро детей и пятеро взрослых. В середине цепи кто-то катил тарахтящую тачку.

– О, а вот и мои! – обрадовался Эмилио. – Они убирают с поля камни, которые каждую зиму холод выдавливает из земли.

Витус заметил, что время от времени один из идущих в цепи нагибался и поднимал с земли то камень, то куски корней, то еще что-то и бросал это на тачку. Иногда кто-то доставал нож и срезал чертополох, который не мог вырвать с корнем.

– Чем лучше подготовишь поле, тем легче будет пахать, – объяснил Эмилио. – Эй, вы там! Что-то припозднились вы в этом году.

– Так и весна нынче поздняя, – выступил вперед невысокий, широкоплечий, крепко сбитый мужчина. – Или слухи об этом еще не дошли до Пунто-де-ла-Крус? – Оглянувшись, он жестом подозвал к себе остальных. Потом протянул руку:

– Я – Карлос Орантес.

– А я – Витус.

Орантес взял руку Витуса и потряс ее вверх-вниз, как будто работал с насосом. А уж потом представил членов своей семьи, которые как раз подошли:

– Ана, моя жена. Подойди поближе, женушка!

– Добрый день, Витус, – сказала добродушного вида, вся кругленькая, как сдобная булочка, миловидная женщина, успевшая быстро вытереть руки о передник.

– Это Лупо и Антонио, мои старшие, – Орантес указал на двух подростков, похожих друг на друга как две капли воды. – Как ты понимаешь, Ана в тот раз подарила мне близнецов. – Он весело заморгал. – А вот и Нина, у которой уже сегодня тьма поклонников.

Витус не мог отвести глаз от лица в котором дивно соединились красота и кротость. Ей было никак не больше четырнадцати.

– А вот и мелочь пузатая, – продолжал Орантес, который всегда считал, что, если уж начал дело, надо довести его до конца. – Кончита, Бланка, Педро, Мария, Мануэла... да, и ты тоже, Гаго, – поздоровайтесь с Витусом!

Маленький мальчик – Витус дал бы ему лет пять – подошел последним, низко опустив голову.

– Добрый д-день, – промямлил он, глядя себе под ноги.

– Гаго, сынок, – с напускной строгостью проговорил Орантес, – разве я не объяснял тебе, что надо смотреть людям в лицо, когда здороваешься? Давай-ка, еще раз!

Мальчик испуганно поднял глаза, и сразу стала понятной причина его смущения: детское личико было обезображено заячьей губой и поэтому выглядело слегка перекошенным.

– Д-добрый д-д-день, – Гаго старался пошире открывать рот, произнося эти короткие слова, но это не помогало.

– Браво, это было уже куда лучше! – просиял отец, любовно похлопав ладонью своего младшего по затылку. – Вот бы сразу так! И поскольку раз в жизни мы знакомимся друг с другом, давайте-ка передохнем немного. Сядем рядком да потолкуем ладком.

Орантес наверняка принадлежал к числу людей, которые всегда готовы что-то отметить или отпраздновать.

И вот они все уже расселись на траве и принялись обмениваться последними новостями. А тем временем Изабелла, привязанная к высокому кусту неподалеку, лакомилась овсом из висевшего у нее на шее мешка...

– Ладно, поехали, Витус: до Сан-Кристобаля еще далеко, – сказал возница, отряхивая пыль со штанов. – Я хотел бы быть там еще засветло.

– И правильно, – согласился Орантес, вставая. – Так оно надежнее будет.

Словно придавая больший вес его словам, семейство Орантеса закивало головами:

– Господь да пребудет с вами! – сказал Эмилио на прощание.

– Благослови и вас Господь! – отвечали те.

Изабелла снова потянула повозку по дороге.

Следующий, куда более сильный, приступ кашля случился часа за два до захода солнца. Словно стальными клещами он стискивал легкие Эмилио, и в какие-то несколько секунд лицо его сделалось пунцово-синим. Глаза выкатились из орбит, изо рта вылетали сгустки крови, а он, весь сотрясаясь от конвульсий, пытался вдохнуть воздух, не в силах положить конец своим мукам.

Витус сидел рядом – пораженный и окаменевший. Изабелла остановилась и беспокойно забила копытами. Но вот она задрала голову, и Витус впервые услышал, как громко могут ржать мулы.

Это вырвало его из оцепенения. Он крепко обнял Эмилио за плечи, чтобы тот не свалился с облучка, и начал что-то мягко ему втолковывать. В этот момент юноша в полной мере осознал, что такое беспомощность. «Спокойствие! Спокойствие! Ради Бога, не теряй самообладания!»

Но вот приступ подошел к концу. Эмилио повис на его руках, словно безжизненная кукла.

Витус огляделся. Изабелла стала около хвойной рощицы. Деревья росли широким полукругом, под их сенью можно было переночевать, имея надежную защиту от порывов сухого ветра. Позади них небольшое озерцо. «Для начала, – подумал он, – и это неплохо». Словно между делом, молодой человек достал кармана старика большущий носовой платок и утер кровь с его губ.

– Не тревожься, Эмилио. Мы остановимся здесь передохнуть, пока тебе не станет лучше.

Не в силах произнести ни слова, больной только слабо кивнул.

– Приступ кашля вроде позади. Не вдыхай воздух слишком глубоко, не то снова начнется. Подожди, я помогу тебе сойти на землю... Так, значит, с этим все. Я прислоню тебя спиной вот к этому стволу. Попытайся держать спину прямо и не кашлять, я только поищу веревку.

Несколько секунд спустя он вернулся от повозки с кожаной вожжой и перетянул ею грудь возницы. Саму вожжу он завязал узлом за стволом дерева.

– Так, теперь ты не упадешь. Соберись и дыши ровно!

Больной молча подчинился. Потихоньку его лицо обретало нормальный цвет.

– Вот и ладно, теперь, я думаю, самое плохое уже позади.

– Витус!

– Лучше помолчи, сейчас тебе вредно говорить.

– Хороший ты парень...

– Вот еще!

Молодой человек принес из повозки несколько одеял и соорудил из них подобие ширм, чтобы они защищали старика от ветра, а потом со своим «столовым прибором» пошел по воду, намереваясь собрать заодно хвороста для костерка. Вернувшись к Эмилио, юноша выбрал наиболее прочный сук, крепко сжал его обеими руками и начал тереть острым концом о другой широкий сук. Так он тер довольно долго, но все без толку.

– Что ты задумал? – прохрипел Эмилио, к которому вновь возвращалась жизнь.

– Хочу разжечь огонь, чтобы заварить травяной чай.

– Так ничего не выйдет.

– Почему? Я слышал, что если быстро и с силой тереть дерево разных видов друг о друга, причем быстро, то возникнет такое количество тепла, что вспыхнет огонь.

– А, вот ты о чем! – в глазах Эмилио запрыгали веселые огоньки. – И все-то вам, ученым монахам, известно. Готов поспорить, что, даже если ты будешь тереть до Страшного суда, никакого огня не получишь. А вот волдыри на ладонях – это пожалуйста. Посмотри-ка у меня в ящике под облучком.

– Там лежат два темных кремня. И еще какая-то древесная труха, – через минуту послышался голос Витуса.

– Вот это то, что нужно, сынок. За древесную труху мы должны благодарить древоточцу, которая уже несколько лет как облюбовала мою повозку под жилье. Ударь камни один о другой.

Бьющиеся друг о друга кресала издавали высокие звуки, будто были из металла. И вот уже прямо из-под рук у Витуса вылетела красная искра.

– Ух ты!

Он снова ударил кресала одно о другое – и снова вылетела искра, да большая!

– Это железные камни, – объяснил Эмилио с видом человека сведущего. – Может, твой способ добывать огонь тоже правильный, но так-то оно сподручнее.

Витус какое-то время с любопытством разглядывал камни.

– Это пирит! – наконец объявил он. – Вот тут даже металлические вкрапления заметны. Они-то и дают искры. – Он понюхал поочередно оба кресала. – Серой пахнет!

– Это железный камень, – стоял на своем Эмилио. – И везде этот камень так назывался – железным. А теперь разжигай огонь.

Со второй попытки Витусу, который дул что было мочи на древесную труху, удалось получить слабенький язычок пламени, который начал довольно быстро разгораться. Радуясь первому успеху, он напряженно пытался припомнить, какие лекарства отец Томас рекомендовал давать чахоточным больным. Конечно, молодой человек понимал, что все искусство монастырского лекаря мало помогло бы, потому что болезнь зашла так далеко, что можно было только попытаться умерить страдания больного. Лучше всего было бы дать Эмилио лауданум. Но его у молодого человека не было. Что ж, придется ограничиться травяным настоем и добавить в него немножко опиума. Особенно важно, чтобы Эмилио не терял надежды на выздоровление.

– Видишь, я все же сумел разжечь костер, – сказал он и попытался пошутить: – А сейчас я на своей колдовской кухне сварю для тебя волшебный напиток – и твой кашель исчезнет раз и навсегда! – Иной раз и преувеличить не грех. – Оно, может, и не придется тебе по вкусу, но бронхам твоим подсобит. И твоей пересохшей глотке тоже.

За отсутствием мензурки, юноша отмерил щепотками травы для настоя, добавил немного опиума и бросил смесь в закипавшую воду.

– Снадобье должно некоторое время настаиваться, чтобы подействовало как следует.

Пока отвар закипал, Витус распряг Изабеллу. При этом он что-то тихонько нашептывал ей, похлопывая животное по шее. Изабелла отвечала ему, игриво прядая ушами. Потом подвел животное поближе к костерку, дал ей зерна и попить из ведерка.

Наевшись досыта, Изабелла постояла с минуту, а потом легла рядом с Эмилио, будто сообразив, что больное тело хозяина нуждается в тепле. Понемногу темнело, цикады завели свои песни, а вода в горшке начала бурлить. Витус отвязал Эмилио от ствола и положил поближе к огню. Лежавшая рядом Изабелла принялась лизать мочку уха Эмилио, что для нее было равнозначно объяснению в любви.

– Она чует, что тебе полегчало, – сказал Витус.

– Да, она у меня умная девочка, хотя отец ее был ослом, – усмехнулся Эмилио. Его природный юмор брал свое. Тем временем травяной навар настоялся и даже успел немного остыть, так что его можно было пить.

– А-а-а-а, как оно прогревает грудь изнутри! – крякнул он. – Я словно заново родился!

– Как давно у тебя кровохарканье? – спросил Витус, подкладывая в огонь сухие сучья.

– Точно не помню. Может, года с два? А может, и три, – Эмилио сделал большой глоток. – Ты прав, на вкус это пойло отвратительное!

– Тебе бы жить на юге, в сухом климате. От этого, глядишь, твоя болезнь и прошла бы, – в раздумье проговорил Витус. – Всякий знает, что в сыром воздухе носится всякая дрянь, от которой легким просто беда. Как ты смотришь на то, чтобы пожевать? У меня есть целый каплун!

– Господи, только никакой еды! – взмолился возница. Его взгляд обратился на запад, где солнце закатывалось за горы. Он был счастлив уже от того, что дышать стало полегче. Неплохая все-таки штука этот настой, который приготовил ему мальчишка.

– Как это ни смешно, – сказал он несколько погодя, – сколько мне в будущем месяце стукнет? Пятьдесят восемь или пятьдесят девять... Этого никто точно не помнит. В приходской книге рядом с моим именем есть запись о моем рождении 29 июля 1517 года. Но кто-то взял да и переправил семерку на восьмерку. И вот ведь глупость какая: а что если как раз наоборот – восьмерку переправили на семерку? Мать моя, которой положено было бы знать это, умерла во время родов, а отец вскорости после этого взял себе в жены другую, да и пропал вместе с ней неведомо куда.

– Сочувствую.

– Да не нужно никакого сочувствия! Я хотел только сказать, что уже стар и мне нет смысла менять эти места из-за какого-то кашля.

– Может, ты и прав.

– Старые деревья на новой почве не приживаются, сынок. Давай поспим немного.

Витус поднялся, чтобы принести свою палку, оставшуюся в повозке.

– Я лучше посторожу, пока ты спишь. Ты же сам говорил, что места здесь ненадежные.

– Предоставь это Изабелле. У нее слух острее, чем у нас с тобой вместе взятых, – Эмилио демонстративно повернулся на другой бок. – Спокойной ночи, Витус.

– Спокойной ночи, Эмилио.

Витус сладко зевнул и приподнялся на локтях. Тяготы дня медленно оставляли его. Он осторожно проткнул иголкой волдыри на ногах, выжал из них жидкость, а потом крепко перевязал длинными полосками мягкой ткани, кусок которой он прихватил из монастыря в самый последний момент, прикрыв ею содержимое короба.

Чуть погодя, повинуясь случайному наитию, юноша достал из короба книгу «De morbis». Может быть, есть все-таки лекарство против кровохарканья? Облокотившись о бок мула, он открыл рукописный фолиант. В самом начале его была помещена красочная иллюстрация, выполненная тонким пером и изображающая Иисуса из Назарета, который исцеляет прокаженного. А ниже следовало предисловие автора:

К благосклонному читателю сего труда.

Попытки приумножить медицинские сведения в мире Всевышнего Творца нашего столь же многообразны, сколь и песчинки на дне морском. Тем не менее все знания и способы лечения несовершенны, если записаны пером одного человека. Поэтому данный труд – один из многих. Он призван объять в себе важнейшие сведения, добытые известными врачевателями, в наиболее полном виде, чтобы стать советчиком для врача, помочь студенту, ищущему знаний, и облегчить боль страждущего.

«De morbis hominum et gradibus ad sanationem» – произведение многогранное, оно подразделяется на следующие главные части: на учение о лечебных травах как источнике излечения, учение о фармакологии и глав о раневой хирургии и родовспоможении.

Наряду с очерками о скромном опыте самого автора читатель познакомится с весьма впечатляющими результатами деятельности многоуважаемого Гусдута из Бенареса, обширнейшим знаниям которого мы обязаны множеством тончайших наблюдений, сделанных им при операциях по удалению катаракты. Однако непременно следует подчеркнуть, что его поучение о том, что для абсолютного познания требуется вскрытие оставленного душой тела, является неприемлемым для нас, благочестивых христиан.

Гиппократа из Коса, выдающегося врача античности, следует назвать наряду с Гусдутом. Ему мы обязаны тем, что медицинское искусство окончательно переросло в науку, передающую накопленные знания.

Великий Гален из Пергама, основываясь на трудах Аристотеля, довел до совершенства учение о четырех соках человеческого организма.

Подобно Галену, Диоскорид из Анагарбоса был знаменитым фармакологом. Будучи военным лекарем при императорах Клавдии и Нероне, снискал себе славу и почет, предложив собственные методы лечения рубленых и колотых ран и сочинив труд «Materia medica».

Непременно должно упомянуть здесь и Сорана Эфесского, целителя, жившего во II веке после Р. X., труд которого и сегодня служит важнейшим подспорьем для акушерок и рожениц в их тяжелейшие и ответственные часы.

Ибн Сина, великий персидский врач, в ученом мире более известный под именем Авиценна, непременно должен был быть представлен здесь с его важнейшими диагностическими выводами, которые он сумел сделать на основе анализа мочи и кала.

И наконец, наряду еще с тридцатью семью врачами, философами и астрологами, упоминать каждого из которых поименно здесь нет места, хочу все же назвать профессора Парацельса, с коим автор был близко знаком при его жизни.

Парацельсу, подлинное имя которого Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм, мы обязаны ценнейшей методикой излечения чумы и повсеместно распространившегося сифилиса, который пришел к нам из Новой Испании. Ему же мы обязаны тем, что применение лечебных трав и минералов сегодня в центре всеобщего внимания.

Да сослужит труд сей службу свою пред Богом и людьми.

Писано в Камподиосе, anno Domini 1575

Томасом,

смиренным монахом ордена цистерианцев.

Витус листал рукописную книгу, поражаясь подробностям, с которыми описывалась каждая болезнь. Наконец его внимание привлекли многочисленные иллюстрации, с помощью которых читателя знакомили с ходом операции по удалению катаракты. С болезнью, которую в народе назвали «серый глаз», Витусу приходилось встречаться нередко. Он с любопытством прочел, что рекомендовал великий врач Сусрута:

...в светлое время дня, когда не жарко и не холодно, врачу сесть на скамейку, высотой ему по колено, прямо против пациента, который после омовения принял пищу и сидит на земле со связанными руками. Согрев своим дыханием глаз больного, врач растирает его большим пальцем, пока не заметит «грязное» место в зрачке. В то время как больной смотрит на кончик своего носа, следует, крепко держа ланцет указательным, средним и большим пальцами, ввести его внутрь зрачка на расстоянии в половину толщины пальца от «загрязнения» и в четверть толщины пальца от внешнего уголка глаза, постоянно двигая им вверх-вниз. Левый глаз следует пронизывать справа, а правый – слева. Если глаз пронзен по всем правилам, послышится слабый звук, и из глаз безо всякой боли выкатится капля жидкости...

Витус продолжал перелистывать рукопись в надежде найти способ лечения больного с запущенной чахоткой. Однако помимо отваров и настоев, способных умерить страдания больного, упоминались лишь согревающие грудь компрессы, а врачи все как один советовали больным избегать тяжелой работы. Правда, были описаны несколько случаев, когда больные по каким-либо причинам оказывались на юге, в варварских африканских странах, и выздоравливали там исключительно благодаря сухому климату тамошних пустынь.

Юноша размышлял: то ли суховеи иссушали злые соки организма, то ли причина в чем-то ином? Строки рукописи поплыли у него перед глазами. Он сложил рукопись и вновь закрыл ее на замочек. Не в силах положить книгу на место, лег щекой на кожаный переплет и уснул.

Он проснулся перед восходом солнца. Запах в воздухе стоял чудесный. Это Эмилио сидел, посвистывая, у костра и обжаривал толстые ломти хлеба в оливковом масле. Изабелла пощипывала в стороне сочную траву, в которой совершенно исчезли ее бархатные губы. Движения Эмилио были быстрыми и ловкими, события минувшего словно прошли бесследно.

– Подсаживайся к огню и поешь, – позвал возница, снова переворачивая уже почти прожарившиеся ломти. Потом достал из-за спины высокий, слегка пузатый сосуд.

– Это гарон! Нет ничего лучше к поджаренным хлебцам.

Он полил один из ломтей и принялся, причмокивая, жевать.

– Сам попробуй.

Витус принюхался к горлышку сосуда и закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от этого запаха.

– Отчетливо пахнет разными травами и чем-то крепким. – Он принюхался еще. – И рыбой.

– Верно, сынок, – Эмилио жевал с открытым ртом. – Эта пряная приправа, известна, как говорят, еще со времен Древнего Рима. Приготовить ее – дело хитрое, но оно того стоит!

– И как же эту чудо-приправу готовят?

– Надо запастись травами, рыбой и терпением, как говорит моя соседка старуха Магдалена. Нужен еще глиняный горшок не слишком больших размеров. В него слоями кладут нарезанную рыбу, каждый слой отдельно солят и посыпают травами. А потом томят на медленном огне, помешивая, целых три недели, день за днем. Затем процеживают массу через льняную тряпицу, как простоквашу для творога, чтобы вытекала капля за каплей. В результате и получается гарон. Еще раз скажу тебе: нет ничего вкуснее поджаренных в оливковом масле хлебцев с гароном.

Витус откусил кусок прожаренного хлеба с соусом.

– Острый, но какой приятный на вкус! А какие же травы нужны для гарона?

– Знаешь, тут у каждой хозяйки свои секреты. Магдалена берет все, что произрастает у нее в огороде: укроп, буковицу, полевой тмин, печеночник – его еще житником называют... – он в задумчивости потер лоб, – но это еще далеко не все... Любисток, рута садовая, блохогонка – все идет в дело. По-моему, и орегано тоже... или она берет розмарин? Все равно. Главное, чтобы запах и вкус одной травы не перебивал запаха и вкуса других.

– Этот рецепт я возьму на заметку.

– Немножко тимьяна тоже не помешает.

– Ну да...

– И листок-другой лаврового листа.

Витус не удержался от смеха:

– Андромаху наверняка было легче изобрести и приготовить свой терьяк.

– Андромаху? – недоумевая, переспросил Эмилио.

– У римского императора Нерона был врач по имени Андромах, прославившийся своим терьяком – снадобьем от многих болезней.

– Да, и что?

– Лекарство это составляется из семидесяти различных трав и эссенций, так что приготовить его так же трудно, как и твой гарон.

– И каков же этот терьяк на вкус?

– Я бы скорее назвал его острым. Хотя в наши дни в сильнодействующий терьяк добавляется еще энная порция венецианского яда, в основе которого змеиный яд. Это делает лекарство особенно сильным противоядием змеиным укусам.

– Б-р-р-р, – Эмилио даже вздрогнул. – Хочешь испортить мне аппетит?

– Нет-нет, ешь на здоровье!

Витус тоже ел с ним за компанию и не мог не признать, что давно уже так вкусно не завтракал. А потом поднялся и вышел за полукруг, образованный хвойными деревьями, чтобы справить нужду. Тут к нему присоединился и Эмилио.

– Мы прямо сейчас отправимся в путь. Вот сполосну только посуду!

– Будь по-твоему! – ему было неприятно, что Эмилио застал его в таком виде. В Камподиосе не водилось, чтобы монахи справляли нужду при посторонних.

– Извини, если помешал тебе, сынок, – услышал он голос Эмилио. – Я только хотел предупредить тебя насчет отъезда, а то, думаю, еще захочет поплавать с утра пораньше...

Десять минут спустя они снова пустились в путь. День обещал выдаться более теплым, чем вчерашний, даже утреннего тумана не было видно. Старик указал рукой на небо, где на некотором расстоянии перед ними кружил сарыч. Вдруг птица камнем бросилась вниз. Совсем близко от земли она расправила крылья и выпустила острые когти. Еще несколько коротких взмахов крыльями, слабый писк – и все кончено! Птица без особого интереса повернула голову в их сторону и только потом занялась своей добычей.

– Наверное, полевая мышь, – предположил юноша.

– Крупные пожирают малых. Да, в животном мире это так. И у людей не иначе!

– Хотел бы я знать, доброе это для меня предзнаменование или нет? – размышлял вслух Витус.

Эмилио рассмеялся.

– Ты, Божий человек, никак, веришь в приметы? – и по привычке продолжал, обращаясь уже к Изабелле: – А ты как думаешь, девочка моя?

Приложив ладони к уху, сделал вид, будто прислушивается к ответу мула. Закивал головой:

– Да-да, может, ты и права. Витус должен действовать так же целеустремленно, как эта птица. – И снова сделал вид, будто прислушивается: – Хм-хм, – пожевал он губами, – в конце пути его ждет удача, я тоже так думаю. Только он все время должен быть начеку и вести себя осмотрительно.

Усмехаясь, он снова повернулся к Витусу.

– Ну вот, видишь, тебе не о чем беспокоиться – заруби себе на носу!

– Спасибо, Эмилио.

– Видишь, вон там, впереди, дорога разветвляется? В этом месте мы с тобой расстанемся. Тебе следует держаться левее, в сторону Досвальдеса, а я поеду направо, в Сан-Кристобаль. Но прежде я хотел бы тебе кое-что сказать. За свою долгую жизнь я понял, что есть люди, с которыми живешь совсем рядом, но никогда с ними не сблизишься. А есть и другие, к которым, едва познакомившись, сразу привязываешься всем сердцем. Ты из этих, других. Мне будет недоставать тебя, сынок.

– Спасибо, Эмилио.

– Перестань ты за все меня благодарить, а иди-ка ты лучше сюда, – он крепко обнял Витуса и по-отечески расцеловал в обе щеки. – Всего тебе хорошего, сынок. Я тебя, наверное, ссажу прямо здесь. Вот видишь, мне что-то такое в глаз попало... – он тер кулаками оба глаза.

Это продолжалось довольно долго, пока старик не сказал с напускной сухостью:

– Ну, попрощались – и ладно!

– Будь счастлив, Эмилио, Господь да пребудет с тобой!

Он медленно пошел по дороге, время от времени оглядываясь на все уменьшавшуюся в размерах повозку. Лишь свернув налево, он почувствовал, что в кармане у него что-то твердое. Сунул руку в карман, достал. Это были два железных камня...

КАРЛИК ТОКСИЛЬ

Я из Аскунезии, ястреб ты в рясе. Из земель, что лежат на восток от Рейна, если тебе это ще-то говорит. Здесь, в Испании, у меня тьма всяких имен. Аля кого я Педро, а для кого – Франко. Хайме, Хуан или еще кто угодно. Выбирай на свой вкус.

Витус старался идти побыстрее. Его воодушевляла мысль пройти во второй день больше, чем в первый. Спустя два часа быстрой ходьбы он увидел впереди какое-то странное существо, сидящее у дороги. Оно чем-то напоминало собаку, но чем ближе юноша подходил, тем отчетливее было видно, что это человек. Все в нем было поразительно малых размеров. Особенно выделялись две приметы: большая голова и горб, начинавшийся сразу за шеей и напоминавший бочонок. Ни голубой праздничный цвет его наряда, ни висящий на ремне через плечо красный деревянный ящик не смягчали отталкивающего впечатления. Он не шевелился, и нельзя было с уверенностью сказать, жив сидящий или уже преставился.

– Откуда топаешь? – маленькие глазки, сверкнули из-под полуприкрытых век. Они были посажены близко к едва заметному носику, а крошечные розовые губки по-рыбьи вытягивались, когда горбун что-то говорил. Глаза, рот и нос как-то терялись на широком плоском лице, обрамленном рыжеватыми кустиками, которые при всем желании нельзя было назвать бородой.

– Так откуда топаешь? – снова открылся рыбий рот. – А тити-мити у тебя есть?

– Простите, я не понял?

– Ну, я нащщет того, водятся ли у тебя деньжата?

– Нет... То есть да. – Витусу не хотелось врать. Однако не станешь же каждому встречному-поперечному рассказывать, что у тебя есть золотые эскудо. – Но мне деньги не нужны, – быстро добавил он. – Я ими не интересуюсь.

– Будь у тебя тити-мити, можно было бы кое-ще сожрать, – прошепелявил незнакомец. – Слыхал ты про «Розу»? Это такая шамовочная милях в трех отсюда. – Он вытянул руку, маленькую, как у ребенка, и совершенно безволосую, указывая, куда идти. – Так есть тити-мити или нет?

– Мне очень жаль, – пожал плечами Витус. – Но я тебя не понимаю.

– «Я тебя не понимаю», – передразнил его коротышка. – Черещщур ты тонкая штущка, щебы понимать язык тех, кто командует движением облаков, да?

Витус решил на эти уловки не поддаваться.

– Если хочешь поесть, могу поделиться с тобой каплуном, – предложил он. – Я бы с удовольствием поел бы с тобой за компанию.

– Ты всегда так цветисто выражаешься? Из монастыря, ще ли? – коротышка нетерпеливым движением поправил ремень висевшего через плечо ящика. – У тебя, знащит, есть кастрированный куриный капрал? А крестьянская пушка найдется? – И когда Витус вопросительно на него посмотрел, объяснил: – Ну, фасоль вареная или ще-нибудь такое?

– Нет. Только каплун. Погоди, я достану его. – Витус воткнул посох в землю и поставил на землю кожаный короб. Когда он присел рядом с коротышкой, послышался какой-то звук. Похоже, металлический. Во имя всего святого, да это же его золотые монеты! Он поднял голову с самым невинным видом – и поймал на себе проницательный взгляд карлика.

– Этот короб издает самые неожиданные звуки, когда ее поставишь, – смущенно улыбнулся он. – Хочешь ногу или крыло?

– Ще-ще? – глазки карлика заблестели. Он никак не мог отвести их от каплуна. – Ежли ты не жадный, то и тем угостишь, и другого дашь попробовать.

Витус поспешил выполнить его желание. Быстро разделав птицу, он протянул куски мяса на своем «столовом приборе».

– Вот, угощайся, э-э... как тебя, вообще говоря, зовут?

Коротышка, изготовившийся ловким жестом ухватить самый смачный кус, так и застыл с вытянутой рукой.

Неужели этот прощелыга, этот лежебока хочет расколоть его? Неужели он решил, что его, хитреца Токсиля, так легко вывернуть наизнанку? Он чуть не расхохотался – вот недотепа-то!

Его взгляд на секунду остановился на маленьком деревянном ящике, который он повсюду таскал с собой. Его содержимое и на этот раз пригодится. Никто из посторонних никогда не видел спрятанных внутри него двенадцати бутылочек, содержимое которых, порошки и микстуры, карлик постоянно пополнял. Они были его гордостью, они давали ему некую власть над людьми, которую другие обретали лишь с помощью богатства. Это ощутил на своей шкуре один здоровенный мужлан, с которым он некоторое время назад пил и закусывал в придорожной бодеге. Он, хитрец Токсиль, допустил при этом непростительный промах. Опьянев, он расхваливал свои яды, как будто рассказывал о своих возлюбленных. Мужлан смеялся над ним, как над последним дурачиной.

С тех пор этому типу никакая еда не по вкусу. И день ото дня он слабеет.

А другой ни с того ни с сего отшвырнул его в сторону во время публичной казни. Когда Токсиль, стеная, запротестовал, этот увалень с разбега бросился прямо ему на горб.

– Вот и лежи, где стоял! – заорал он. – Я у тебя места не отниму!

Стоявшие вокруг зеваки корчились от смеха до колик и до того сомкнули круг вокруг них двоих, что он никак не мог вырваться и так или иначе вынужден был таскать увальня на себе. А тому эта игра пришлась, как видно, по вкусу, и он еще веселил толпу разными шутками-прибаутками.

Но так как даже самая продолжительная казнь когда-нибудь да подходит к концу, то люди стали расходиться, а шутник идти домой не смог.

Кто-то облил его ноги соляной кислотой.

– Я из Аскунезии, ястреб ты в рясе. Из земель, что лежат на восток от Рейна, если тебе это ще-то говорит. Здесь, в Испании, у меня тьма всяких имен. Для кого я Педро, а для кого – Франко. Хайме, Хуан или еще кто угодно. Выбирай на свой вкус.

Токсиль потянулся за следующим куском каплуна и впился в него зубами. Он не сомневался, что сильно смутил этого молокососа, и не в последнюю очередь благодаря некоторым словечкам, которые искусно вплетал в свою речь, – это дело проверенное! Но пора самому перейти в атаку и кое-что у него выспросить.

– Ну, а тебя-то как зовут?

– Витус.

– Витус? Вот так имещко! – карлик снова впился зубами в мясо, отхватив большой кусок своими маленькими, но острыми, как иглы, зубами. – А сам че не шамаешь?

– Почему, я поем, – Витус старался особенно не шевелиться, чтобы опять не зазвенели монеты. Карлик же поглощал каплуна невообразимо быстро. Витус с натянутой улыбкой взялся за крыло. Каплун и на второй день после того, как был изжарен, оставался деликатесом. Что же странного в том, что карлик так и уплетал его?

Через несколько минут трапеза подошла к концу, причем львиная доля мяса досталась карлику. Он, ничуть не стесняясь, отрыгивал и вытирал жирные пальцы о полы куртки. Потом он вытянулся на траве и задрал в воздух обе свои маленькие руки. На ремне стали видны кожаные мешочки для воды. Отцепив один из них, карлик протянул его Витусу.

– Не нацедишь ли немного водицы? Там, за поворотом, есть ручеек. Только пока я на моих ходулях туда дойду...

«Этого мне только не хватало!» – подумал Витус, поднялся и пошел осторожненько, словно по битому стеклу.

– С удовольствием схожу!

– Спасибо, Витус, – медоточиво произнес карлик.

Его глазки внимательно следили за удалявшейся фигурой. «Провалиться мне на этом самом месте, если у него в накидке нет рыжих монеток», – захихикал он. Потянулся своими крохотными ручонками к ящику и открыл его.

– А-а-а, ну-ка, поглядим, где у нас тут за бутылощки подобрались! Красота, а не бутылощки, а?

Он доставал одну бутылочку за другой и внимательно разглядывал на свету. В первой был сильно ядовитый, густой отвар бледной поганки, во второй – настойка из цветов белладонны, в третьей – цикута, а в четвертой – обыкновенный гипс, который, попав в руки карлика, обретал смертоносное действие. Отравителю удавалось превратить его в крохотные шарики, которые он обматывал сырой куриной кожей. Хитрец продавал их на базаре, убеждая покупателей, что это чудодейственное средство от любой боли в желудке и вообще во внутренностях. Если удавалось продать, старался поскорее унести ноги, ибо тот, кто такое лекарство проглотил, поначалу действительно чувствовал, как внутри у него теплело, а потом внутри начинало давить так, будто туда свинца налили. Если кому-то удавалось избавиться от «согревающего шарика» естественным путем, мог считать, что ему несказанно повезло. Если же нет, иногда не удавалось избежать и самого худшего. А в пятой был мышьяк, белый порошок, действующий быстро и сильно. Карлик получал его собственноручно из мышьяковой руды. Ну, и так далее.

Токсиль разглядывал одну бутылочку за другой. Наконец, в руках карлика оказалась последняя из них – это был небольшой пузырек с зауживавшимся кверху горлышком. Он был запечатан красным сургучом. «Дурман», – удивленно пропищал он фистулой. Сняв сургуч, вынул пробочку и принюхался.

Примешь на острие ножа – Только сознанье потеряешь, Целую чайную ложку проглотишь – И оно сожрет твою плоть.

Токсиль довольно улыбнулся.

– Ничего, не пожалеем и столовой ложещки.

Огляделся, не возвращается ли Витус, он положил несколько чайных ложечек в оставшийся мешочек. Там оставалось немного жидкости, и он все взболтал.

– На, держи, освежись, – вернувшийся Витус протянул ему полную воды кожаную фляжку.

– Спасибо, – горбун хотел показать себя с лучшей стороны. Он с шумом отхлебнул из фляжки. – Ты и сам промощи горлянку, – пропищал он, протягивая заранее приготовленное питье.

Витус сделал несколько глотков.

– Да это вино! – вырвалось у него. – Почему ты сам его не выпил?

– Что-то мне от этого пойла не по себе делается, – с простодушным видом объяснил он. – А тебе оно в самый раз пришлось, да?

– Пожалуй, что так, – Витус сделал еще один большой глоток. – Какое-то оно все-таки необычное...

– Уи, уи! Это вино не из здешних мест. Его чем больше пьешь, тем лущще оно на вкус. На-ка, вот! – Карлик чуть слышно икнул.

– Не привык я пить много вина, – Витус отложил фляжку с вином.

Плоское лицо карлика налилось кровью.

– Выпей, чего там!

Витус выпил еще. Вино было чересчур крепким, какими бывают дешевые вина – не то, что те, которые ему доводилось пробовать прежде. А может быть, все дело в том, что монахи знали толк в винах и всегда считали, что выпить доброго вина в меру отнюдь не грех.

– К сожалению, твое вино что-то горчит...

– Ну, еще глоток-другой, и я к тебе больше приставать не буду, клянусь святой Марией!

– Ну, если так настаиваешь, – Витус сделал еще глоток, и вдруг красная краска с лица карлика пропала, оно стало фиолетовым, а потом светло-зеленым. Оно донельзя сузилось, а потом вдруг расплылось, разделилось на части, которые разлетелись, как осколки. Словно из дальней дали он услышал голос:

– Они позовут тебя на большой совет при дворе, там тебя и припещатают: дергать будут, щипать, тискать, таскать за волосы...

Четыре маленьких колючих глаза вертелись на этом лице, приковывая к себе взгляд Витуса. Число этих глаз все время увеличивалось. Их все больше и больше! Бесчисленное количество ртов, напоминающих рот рыбы, открывались и закрывались попеременно:

– Тити-мити сюда, ястреб в сутане! Сюда, в ящик! – свистящим шепотом произносили они. – Спи сладко! Ты мой, ты в моих руках!..

Земля приподнялась, как будто кто-то складывал ее поперек, с шумом ударила его по лбу – и Витус провалился в бездонную пропасть...

МАГИСТР ГАРСИЯ

Может быть, я не из самых слабых, но всегда сочувствовал слабейшим.

На нем была накидка из сукна, которое не сгибалось, словно жестяное, и было облеплено золотыми эскудо. От этой накидки исходил сияющий свет, резавший глаза. Шел он донельзя медленно, потому что накидка на нем оказалась невероятно тяжелой. Камни под ногами были острыми и ребристыми, при каждом прикосновении к ним слышалось пренеприятное громыханье.

Две черные птицы пронзительно кричали в небе, потом они стрелой бросились вниз и вонзили свои клювы ему в бока. Подлетали все новые и новые птицы, клевали его там и сям и падали на землю в виде каплунов. Витус попытался скрыться от них, прибавить шагу. Но с каждым шагом уменьшался в росте. Ощущение такое, будто, идя по ровной земле, спускаешься по лестнице вниз. В конце концов он до того уменьшился, что, сделав следующий шаг, свободно мог бы выйти из накидки, оставив усыпанную золотыми монетами оболочку за спиной.

Он огляделся. В сторонке стояли отец Гаудек и отец Томас, равномерно покачивающие головами. Потом они отпрянули, потому что остановившаяся как бы сама по себе накидка вдруг с шумом рухнула, выпустив находившийся внутри него воздух и превратившись в итоге в пригоршню золотистой пыли. Из этой пыли выползла змея. Гаудек и Томас зашипели то ли на нее, то ли сами по себе. Змея плотоядно поводила языком, подползла к Витусу вплотную и ужалила его в запястье. Святые отцы опять зашипели. Змея укусила еще раз – в другое запястье. Потом стало ясно, что она обвила его тело неразрывным кольцом. Гаудек с Томасом подошли и старались это обруч разорвать...

– Эй, ты там! – заорал у него над самым ухом зычный мужской голос. – Ты еще жив?

Кто-то тряс его за плечи. Витус открыл глаза и увидел... Сначала он ничего не увидел. Он лежал в помещении, которое впору было назвать темницей. Голос, взывающий к нему, принадлежал человеку, контуры которого юноша воспринимал смутно. Голова его пылала, в желудке все переворачивалось. Острый запах испражнений не давал дышать по-людски.

– Пожалуйста, воды, – бессильно прошептал он. К его губам поднесли стакан с водой. Юноша сделал один-единственный глоток – и его сразу вырвало. Он повернулся на другой бок, чтобы своим видом не оскорблять присутствующих.

– Он жив, – с удовлетворением произнес твердый мужской голос.

– Где я? – спросил он.

Новая волна тошноты заставила его тело конвульсивно содрогаться. Витуса снова вырвало, еще обильнее, чем в первый раз.

Обладатель твердого голоса вытер тряпкой нечистоты с пола. Очевидно, вид Витуса его вовсе не смущал.

– Ты в тюремной камере. В городе, который называется Досвальдес. Тебя арестовала и доставила сюда инквизиция.

– Так точно, ты в заднице у церкви, – захихикал другой голос.

Волна воспоминаний накатывала на него, но медленно.

– Где мои вещи? И что с горбуном?

– Не тревожься, мальчик мой, – успокаивал его твердый голос. – Личные вещи арестованных регистрируются и сберегаются. Ни о каком горбуне мне ничего не известно. Если он был твоим другом, ему повезло, потому что, когда тебя арестовали, ты был один. И привезли сюда тебя одного.

Ранним утром следующего дня, когда свет проник в камеру сквозь три узкие прорези в стене, он увидел, что обладатель твердого голоса – невысокого роста мужчина. Витус прикинул: на вид ему лет тридцать. Черты лица правильные, прядки коротких каштановых волос спадают на высокий лоб, глаза умные, дружелюбные. Он то и дело прищуривался – значит, был близорук. Витусу он с самого начала понравился.

– Надеюсь, ты чувствуешь себя получше, – сказал незнакомец. – Я магистр права Рамиро Гарсия.

Он лежал справа от Витуса, совсем рядом, опираясь на локти. В руках он держал полоску полотна, которую повязывал на глаза, как ребенок, который собирается играть в прятки.

Витус тоже слегка приподнялся, чтобы получше наблюдать за тем, что тот собирается делать. Запястье саднило, но молодой человек не обращал на это внимания.

– Да вроде ничего.

– Вот и ладно! – кивнул тот, завязав глаза. – Чтобы предупредить вопрос, сразу объясню, зачем мне повязка на глазах. Тому есть две причины: одна физического свойства, а другая – метафизического. С какой начать?

– Я не понимаю...

– Начнем с физической, – маленький человек, наверное, был рад, что заполучил слушателя. – Ты не мог не заметить, что в камере невыносимо воняет человеческими испражнениями. Причина вон в той дыре, что справа от меня в углу. Я опасаюсь, что в вони этой содержатся миазмы, которые повредят моему зрению.

– Миазмы?.. – Витус знал, что так называют невидимые частицы, способные вызывать заразные болезни, в том числе чуму, и удивился.

– Именно они. Эта болезнетворная материя, проникающая в мозг через зрачки, становится причиной безумия.

О подобной опасности Витусу прежде слышать не приходилось.

– Почему бы тебе тогда просто не закрыть глаза?

– Кто же выдержит целый день с закрытыми глазами? Помимо всего прочего, – продолжал магистр, – пенька, а эта тряпица из пеньки, физически противостоит миазмам лучше, чем тонкая кожа человеческого века.

– А метафизическая причина?

– О-о, метафизическая причина – это картины, возникающие перед моим внутренним взором, благодаря этой повязке. Тюремные стены превращаются в каменистое побережье моей родины, а соломенный тюфяк, на котором я лежу, – в цветущий луг. Перепачканный в грязи и нечистотах узник обращается в соблазнительную девушку...

– Теперь я понимаю. Ты прибегаешь к помощи фантазии, чтобы, так сказать, освободиться...

– Да, в любое время дня и ночи, – кивнул магистр Гарсия. – Преимущество состоит в том, что я могу мечтать с открытыми глазами, а миазмы мне при этом навредить не могут! Но я установил еще кое-что...

– Что же?

– Что, когда глаза завязаны, наблюдательность обостряется. Лишь когда твои глаза закрыты, а тебе необходимо постичь и описать особенности людей или предметов, ты замечаешь, как мало внимания ты обращал на это прежде. Поэтому я теперь стараюсь попристальнее вглядываться во все, что меня окружает, чтобы впоследствии – если потребуется! – точно описать любой предмет.

Для пущей убедительности он несколько раз кивнул.

– Кроме того, это отличное упражнение, чтобы не тронуться умом здесь. Возьмем, к примеру, тебя. Тебя бросили в эту камеру прошлой ночью, ты был недвижим. Я не знал поначалу, жив ли ты, потому что ты не шевелился и дышал очень слабо. Потом я решил, что они вряд ли бросили бы в темницу мертвого. Выходит, ты был жив еще. Я занялся тобой, и оказалось, что ты жив.

– Как же мне было худо!

– Это я сразу заметил! Тебя выворачивало, как в приступе морской болезни, – магистр Гарсия усмехнулся. – А сегодня утром я пригляделся к тебе повнимательнее: ты молод, тебе лет двадцать, руки у тебя ухоженные, ногти на удивление чистые. Значит, физическим трудом ты не занимался. Может, ты из дворян, потому что под рубашкой у тебя кусок дорогой ткани с гербом на нем. Этот округлый герб мне незнаком, ты не из здешних мест, не из Ла Коруньи. Скажу больше: если это действительно твой герб, ты вообще не из Испании. Впрочем, версии, что ты дворянского происхождения, противоречит дешевое одеяние, которое на тебе. Капюшон от него отрезан, так что раньше это вполне могла быть ряса. Может, ты купил его у монаха? Но самое занятное, что подкладка этой накидки – или рясы? – взрезана. Предполагаю, что за подкладкой были зашиты монеты. Скорее всего, на тебя напали и похитили эти монеты. Единственное, что тебе оставили, – это два камня. Должен признаться, я так и не догадался, для чего они тебе.

Витус почувствовал, как оба кресала, которые сунул ему Эмилио, впечатываются ему в бедро, чувство знакомое и даже приятное. Ключик от рукописной книги «De morbis» тоже висел у него на шее.

– А посоха и кожаного короба ты не видел?

– Короба и посоха? Нет! – магистр снял повязку и прищурился. – А зачем они тебе?

– Долгая история, сейчас рассказывать не буду. – Витус огляделся по сторонам. Кроме них с магистром в карцере находились еще пять каких-то оборванцев. Каждый из них зарылся поглубже в сено, чтобы хоть немного согреться. Тесно прижавшись к стенам, они походили на живые снопы. В центре камеры соломы не было – лишь голый камень. Справа, у дальней стены, тесно прижавшись друг к другу, лежали двое молодых мужчин. Поймав на себе взгляд Витуса, они смутились. В одном из них молодой человек как будто опознал того, кто хихикал прошлой ночью.

В дальнем левом углу сидели на корточках три кареглазых молодых человека, не ответивших на его взгляд. Они словно бы старались держаться особняком – поразительно похожие друг на друга: у всех крупные носы, черные волосы и оливковый цвет лица.

Витус осмотрел себя самого. Оказалось, что он сидит на металлическом кольце, закрепленном в каменном полу. Оно было звеном цепи, состоявшей из девяти звеньев. Четыре слева и четыре справа были на двух металлических манжетах. А манжеты эти – на запястьях его рук.

Его заковали в цепи.

Теперь понятно, почему так саднит в запястьях. Когда его приковывали, сорвали кожу с рук. Молодого человека охватили ярость и отчаяние.

– Что это значит?! – вскричал он. – Я требую, чтобы с меня немедленно сняли эту цепь! – Он хотел было вскочить на ноги, но цепь крепко держала его на месте.

Некоторое время он лежал спокойно. Потом снова закричал:

– Эй, вы там! Я ни в чем не провинился! Все это ошибка! Выпустите меня отсюда! Я...

– Брось, – уговаривал его маленький магистр. – Кроме нас, тебя все равно никто не услышит.

– Но я действительно невиновен!

– Охотно верю, что ничего предосудительного ты не совершал. Все, кто в этой камере, то же самое утверждают о себе.

– Но я хочу знать, за что меня сюда бросили!

– Еще успеешь. Во время допроса в инквизиции, не раньше и не позже. Скорее всего, тебя обвинят в ереси, то есть в богохульстве. Это для них проще простого, потому что ересью можно объявить любой поступок, якобы не угодный Господу нашему. А что именно нашему Господу не угодно, можно толковать так и этак.

Витус понемногу успокаивался.

– А остальные здесь по каким причинам?

– Судя по тому, что рассказал Хабакук, младший из трех евреев, дело у них обстояло так... – Тщедушный человечек старался поглубже зарыться в солому, потому что утро выдалось на редкость холодным.

– Хабакук, Давид и Соломон – братья. Они из семьи Хеброн, еще в восьмидесятые годы прошлого века обосновавшейся в Мурсии[11]. Всех Хебронов по указу 1492 года насильно заставили принять христианство. Но втайне они продолжали придерживаться собственной веры. Их презрительно называли маранами, инквизиция преследовала их. Поэтому в том же году Хеброны бежали за море и поселились на острове Менорка.

Магистр умолк, убирая пучок соломы, царапавший ему спину.

– У Хабакука, Давида и Соломона была мастерская, в которой они изготавливали разные необходимые в дальнем плавании вещи и шили паруса. Их ошибка состояла в том, что весной этого года они вернулись по делам на Иберийский полуостров. Как тебе, наверное, известно, евреям в нашей стране запрещено торговать или заниматься ремеслом. Как бы там ни было, ищейки нашей матушки-церкви выследили их и бросили в тюрьму. Этих троих уже часто водили на допросы. Братья надеются, что влияния их семьи хватит, чтобы их выпустили на волю.

– А почему они не в цепях?

– Наверное, потому, что семья Хебронов поддержала инквизицию соответствующим вспомоществованием.

– А те двое, в другом углу?

– Феликс и Аманд. Они чувствуют себя сейчас лучше нас всех. Сначала их бросили в разные камеры, из-за чего они очень страдали. А потом этим двоим каким-то образом удалось добиться, чтобы их поместили вместе. Вот с тех пор они здесь.

Он нагнулся к Витусу, ибо то, что он собирался сказать ему, для чужих ушей не предназначалось.

– Они придают особую важность телесной чистоте. Это имеет несколько преувеличенные формы, как я нахожу, однако, по слухам, очень типично для мужчин, которые находятся э-э... в состоянии противоестественной любви... Они, как и все, стонут и проклинают здешние нравы и обстоятельства, однако по-своему даже счастливы. Ты сможешь убедиться, что Аманд – тот, что поменьше, – трогательно заботится о Феликсе. Он постоянно призывает его не тратить понапрасну силы, отдает ему часть своей еды, причем хлеб предварительно размягчает в супе, укрывает его потеплее в холодные ночи и так далее. Феликс же принимает это как положенное. Можно сказать, что Феликс – полновластный супруг в этой паре.

Витус поймал себя на том, что с любопытством поглядывает в сторону этой пары, хотя о порочной любви между мужчинами он и раньше слышал. В монастыре кое за кем водился грех содомии. Но юноше никогда не приходилось видеть, чтобы кто-то, подобно этим двоим, демонстрировал свою приверженность этому пороку.

– Их могут осудить за содомию, – прошептал он. – Подобного рода любовь – великий грех.

– Ты прав. Но Нуну сказал мне, что их вдобавок обвиняют в колдовстве.

– Сегодня кого только не обвиняют в колдовстве, – покачал головой Витус. – А кто это – Нуну?

– О, это колосс! Бык в облике человеческом, которого злая судьбина определила в надсмотрщики. Силы он необыкновенной, но глуп как пробка – не такое уж редкое сочетание качеств. Вдобавок он хром. Его подручный, которого все зовут Крысой, говорит, будто у Нину на одной ноге свищ – чуть-чуть повыше лодыжки дыра, которая никак не затягивается. Единственное, что Нуну говорит по этому поводу: «Ну-ну, ничего тут не поделаешь. Не зарастает, и все». Поэтому его и прозвали Нуну.

Тут магистр Гарсия скривился и зажал пальцами нос, потому что один из заключенных как раз испражнялся над дыркой.

Витус отвернулся, пытаясь пореже вдыхать воздух. Ситуация действительно из рук вон: рядом с ним задыхающийся магистр, а чуть поодаль препротивные звуки, сопровождающие опорожнение кишечника.

– Побудешь здесь несколько дней, – зашептал у него над ухом маленький ученый, – будешь относиться к этой вони как к чему-то ниспосланному свыше. А если кто-нибудь оставит камеру, мы сможем отодвинуться от этой премерзкой дыры подальше. – Его всего затрясло. – У нас ведь как заведено: новеньким и тем, кто послабее, место у отхожего места.

– Но ведь ты сидишь совсем рядом, хотя ты не из новеньких! И ты ведь не из самых слабых, правда?

Маленький ученый рассмеялся:

– Может быть. Но я всегда очень сочувствовал слабейшим.

Около полудня магистр неожиданно резко повернулся к двери.

– Шаркающие шаги! Это, наверное, Нуну! – объявил он.

В замке повернулся ключ, дверь со скрипом открылась, и в проеме ее появилась огромных размеров фигура.

Витус никогда еще не видел такого человека. Ноги у него как столбы, а туловище – будто огромных размеров куб. На туловище посажена крупная голова, на круглом лице – маленькие недоверчивые глазки, редкие волосы жирными прядями спадают на спину, рубашка с широким воротом вся в дырах, заношенные штаны с бахромой держатся на поясе с серебряной пряжкой. Все такое грязное, что можно было подумать, он сам просидел не один месяц в темнице.

– Вот ваша жратва! – голос Нуну был гулким, словно из пустой бочки.

Он поставил в центре камеры ведро с супом, два черпака с водой и деревянную миску с черствым хлебом, а затем не говоря больше ни слова, направился к двери.

– Постой! – воскликнул Витус.

Великан резко остановился, словно споткнулся.

– Меня зовут Витус. Я требую, чтобы меня немедленно отвели к начальнику тюрьмы!

– Заткнись!

Витус побелел от ярости.

– Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне! Я...

– Заткнись, молокосос! – великан с поразительной быстротой развернулся и, рванув юношу за ворот облачения, попытался поднять его на ноги. Однако цепь ему помешала, и Витус клюнул его носом пониже пояса. Острый, вонючий запах мочи...

– Заткнись! – заорал великан в третий раз. И бросил заключенного на пол, словно мешок с луком. Несколько секунд спустя он исчез.

Витус заплакал.

Он плакал от злости, от стыда, от отчаяния. Старался всхлипывать потише, чтобы не потерять лица в присутствии остальных, но не получалось. Его плечи тряслись от рыданий.

Наконец Аманд, поднявшийся якобы затем, чтобы взять кусок сухого хлеба, остановился перед ним.

– Эй, парень!

Витус продолжал плакать. Аманд взял его за руку.

– Эй-эй! Видишь вот это? – он показал ему сухарь.

Витус против воли кивнул.

– Самый обыкновенный кусок хлеба. Сейчас я положу его на ладонь, вот видишь, так... Теперь ты возьми его, огляди со всех сторон и положи, где взял.

К чему все это? Ничего не понимая, Витус все же сделал, как было велено.

– Заметил ты что-нибудь в этом куске хлеба?

– Нет.

– Ладно, тогда смотри.

Аманд медленно поворачивал ладонь, пока большой палец не оказался на самом верху. К удивлению Витуса, сухарь не упал, а лежал, словно приклеенный. Его, правда, не было видно из-за тыльной стороны руки.

– Где он сейчас?

– У тебя на ладони, конечно!

Аманд молниеносно повернул руку – сухарь исчез. Он вытянул и другую руку – и на левой ладони ничего не было.

– Кто-то украл его! – с напускной досадой воскликнул Аманд. – По-моему, это сделал ты, Витус!

– Я? Я твоего сухаря не брал!

– Нет, взял, спорю, на что хочешь, – Аманд сладко улыбнулся, быстро наклонился, полез Витусу под ворот накидки – и сухарь снова оказался у него на ладони. – Вот, пожалуйста! – воскликнул он удовлетворенно. – Я был прав: ты как-то исхитрился украсть его у меня! Чудеса, да и только!

– Мое почтение! – Витус улыбнулся сквозь слезы. – И много ты таких фокусов знаешь?

– Хватит колдовать! – вмешался магистр Гарсия. – Раз хлеб нашли, давайте поедим!

Он взял большой черпак и принялся помешивать в ведре с супом.

– Мне не до еды, – покачал головой Витус. – Можешь мою порцию разделить между остальными.

– Об этом не может быть и речи! Возьми хотя бы хлеб с водой. Что толку, если ты лишишься последних сил?

– Ладно, будь, по-твоему: мне хлеб с водой, а суп мой – кому-нибудь другому.

– Предлагаю Аманду – он это своим представлением заслужил!

Аманд покраснел от смущения.

– Это очень любезно с твоей стороны, магистр. А я поделюсь с Феликсом, – он с нежностью посмотрел на приятеля, и тот ответил ему таким же нежным взглядом.

– Быть по сему, – заключил магистр Гарсия.

После того как каждый получил свою похлебку, маленький ученый снова присел рядом с Витусом и без лишних слов принялся за еду. Суп оказался жирным коричневого цвета варевом, в котором плавали ошметки капустных листьев, однако ученый ел с видимым удовольствием. Вдруг он перестал жевать.

– Ну, что я за осел вислоухий! Тебе-то я так ничего и не дал! Даже хлеба с водой... – и постарался побыстрее исправить свою ошибку.

– Спасибо.

Вода отстоялась, но в общем-то ничем подозрительным от нее не несло. Витус потянулся за своим ломтем хлеба, однако магистр удержал его.

– Лучше всего простучи им вот так – смотри... – он ударил куском хлеба два-три раза по полу, после чего из него вывалилось несколько белых червячков. Неожиданно изгнанные из своего жилища, они суетливо закопошились на каменном полу. – Забавно, правда?

– Хм-хм... – преодолев себя, Витус откусил кусок хлеба. Спасибо, что природа наградила его крепкими зубами: хлеб был как камень. Он с хрустом грыз его, разглядывая расписанные самыми неприличными сценками стены камеры. Магистр наблюдал за ним.

– Шелковые обои, конечно, красивее, – улыбнулся он. – Только убежище это мы не сами для себя выбрали. Главное – достойно скоротать время. Фокус с повязкой для глаз я тебе уже показывал...

Он умолк, не договорив до конца, потому что ему пришла в голову одна мысль:

– Держу пари, я знаю в этой камере каждый квадратный дюйм стены! Видишь, в правом дальнем углу седьмой снизу ряд каменной кладки?

– Да, конечно.

– И девятый камень справа отсчитаешь?

Витус поискал глазами и нашел этот камень.

– Видишь, что на нем нацарапано?

– Да.

– А на соседних?

– Тоже. Можно подумать, что целое поколение заключенных только тем и занималось, что увековечивало себя здесь в камне, – съязвил Витус.

– Вот видишь, выходит, и ты это понял, – магистр Гарсия соскреб с тарелки все, что на ней оставалось, и снова завязал себе глаза тряпкой. – Мой мозг нуждается в специальных упражнениях, не то он заржавеет. Ну, что пари?

– Допустим. А о чем и на что мы спорим?

– Ты называешь мне точное место на стене, а я тебе говорю, что на этом камне нацарапано.

– А что мне полагается, если ты не угадаешь?

– За каждый неверный ответ ты получишь от меня золотой дублон. А за правильный я имею дублон с тебя.

Витус криво улыбнулся.

– Ты, оказывается, богатый человек. У меня, к примеру, даже медяка при себе нету. Впрочем, это тебе уже известно.

Магистр расхохотался от души:

– Я так же беден, как и ты! Но, может быть, мы не до скончания века просидим в этой тюрьме. Ты еще вот что себе представь: ты на свободе, зато по уши в долгах. Хорошо бы тебе было?

Витус тоже невольно рассмеялся.

– И так плохо, и этак не хорошо! Ладно, начали!

Он обнаружил в противоположном конце камеры, над головами Феликса и Аманда, выцарапанную чем-то острым надпись:

16 августа anno 1575.

Прикинул, на каком месте стоит этот камень.

– Что нацарапано на стене напротив, в пятнадцатом ряду снизу на одиннадцатом камне справа?

Лицо магистра, частично прикрытое повязкой, замерло. Он сконцентрировался, а потом выдал:

– Это легко. Там написано «16 августа anno 1575». Но если ты приглядишься повнимательнее, то увидишь, что перед этим еще кое-что есть, а именно предлог in.

– Правильно, но почему ты назвал эту задачу легкой?

– Это тот самый день, в который я нашел убежище в этом благодатном приюте заблудших душ. Я и приписал это «в» к дате. Тогда я в камере был совсем один. Три или четыре недели я был прикован цепью к месту, где сейчас сидишь ты. А потом мне повезло: Нуну обманули на базаре в Порто-Мария, когда он покупал полсвиньи, и я дал ему хороший юридический совет. Он решил как-то отблагодарить меня и освободил от оков.

Магистр отогнал муху, пытавшуюся залезть под повязку.

– Для начала я решил установить контакт с другими заключенными. Я обстучал все стены в надежде, что мне ответят. И мне ответили... Это Нуну, поймавший меня за простукиванием стен, дал мне увесистую затрещину. Ну, как бы там ни было, оказалось, что этот камень сидит в стене непрочно. Если знаешь об этом, вытащить его легко.

Муха оказалась назойливой. Маленькому магистру пришлось еще раз прогнать ее, после чего его голос зазвучал почти торжественно:

– Я объявил для себя этот камень почти судьбоносным. Он для меня символ того, что у всякого предмета две стороны. Поэтому я и выцарапал на его внутренней стороне дату, когда меня бросили сюда.

– А дальше? – не совсем понял его мысль Витус.

– А на обратной стороне я когда-нибудь нацарапаю дату, когда меня выпустили, поставив перед этим предлог – ex. Таким образом будущие узники узнают, что в тюрьму не только попадают, но из нее, бывает, и выходят.

– Надеюсь, этот камень принесет тебе счастье.

– Поглядим. А теперь давай продолжим. Мне самому интересно, в каком состоянии моя зрительная память.

– Левая стена, третий ряд кладки сверху, четвертый камень слева.

– Mors non curat mukera. Латинская пословица, которая переводится примерно так: «Смерть деньгами не предотвратишь».

Некоторое время они продолжали эту игру. И всякий раз магистр Гарсия находил правильный ответ. В конце концов он с довольным видом откинулся назад:

– Видишь, память моя меня не подводит. Ты мне должен семнадцать золотых дублонов. Когда-нибудь в будущем расплатишься со мной...

Дни проходили с удручающей монотонностью. Каждое утро Витус процарапывал черточку на полу: на сегодняшний день их уже сорок три. Сорок три дня ожидания, надежды, обид и ругани...

И сорок три ночи...

Ночи одиночества, тоски и отчаянья. Часы тьмы, когда слышатся только храп спящих, приглушенный кашель и шепот Аманда и Феликса.

Он навсегда запомнил ночь, когда их любовный шепот прервал стук в дверь. Затем кто-то несколько раз пытался всунуть ключ в дверной замок. Шепот мгновенно стих, и у Витуса было такое ощущение, будто страх заполнил всю камеру. Наконец, шаги удалились по коридору.

Витус почесал спину, используя для этого черенок ложки, которым процарапывал риски на камне пола.

С ним-то что будет? Никто ему не говорит, за что он тут сидит. Никуда его не вызывали. О нем словно забыли. Вроде бы никакого Витуса из Камподиоса не было и нет.

Тягостное бытие действовало на нервы и магистру. Все заключенные давно и досконально изучили все привычки и особенности остальных сокамерников. Витус знал, как каждый из них ест-пьет, как спит, как разговаривает, смеется, ругается, плачет, молится. Даже то, как кто их них справляет нужду. Не потому, что он этим интересовался, а потому, что сидел так близко, что не видеть этого не мог. Особые неудобства это вызывало у Аманда и Феликса, поэтому Витус всякий раз подчеркнуто отворачивался. Но то, чего не видели его глаза, с особой чувствительностью воспринимали обоняние и слух.

За это время он успел подружиться с маленьким ученым...

Витус снова бросил взгляд на сорок три черточки у своих ног. Цепь зазвенела. Он безучастно раздавил клопа, который переползал его колено. Мог бы и не делать этого, потому что клопов в камере не счесть, их сотни, если не тысячи – они везде и всюду. В первые дни он ожесточенно почесывался после их укусов, но со временем это перестало его так сильно раздражать. Витус не без интереса отметил, что его тело почти не реагирует на эти укусы: как и во многих сходных ситуациях, начал срабатывать эффект привыкания.

Потом, в разгар лета, в камере появилось великое множество мух. И с каждым днем их становилось все больше. Наконец, их стало столько, что в камере стоял постоянный гул. Мухи, правда, не такие кусачие, как клопы, но они омерзительны по-своему: их словно какая-то невидимая сила тащила к дыре с фекалиями, которую они обсиживали, погружая в испражнения свои хоботки, а потом подлетали к лежащим у стен людям и садились им на руки или прямо на лицо. Поначалу узники с ними сражались, но потом сдались. Этой погани много, и уворачиваться она умеет.

И сегодня они гудели с утра, как пчелы в улье, но никто не обращал на них особого внимания. Каждый мысленно был на воле, где столько дел...

Витус видел, как в руке Аманда то появлялся, то исчезал кусок хлеба. Всякий раз, когда ломоть исчезал, Феликс доставал его из-под своей рубахи. И хотя Витус не упускал ни единого его движения, он никак не мог заметить, как ломоть туда попадает.

– Слушай, как у тебя это выходит? – спросил он.

Аманд игриво вытянул губы в трубочку и прищелкнул языком:

– Тю-тю-тю, так я тебе и объяснил! Считай, что это колдовство.

– К чему наводить тень на плетень?

– Ладно, смотри – может, и догадаешься, – примирительно улыбнулся фокусник. – Кто владеет разными трюками, никогда не раскроет, как они у него получаются. Волшебники и чудодеи с того и живут, что зрители не соображают, как и что у них получается.

– Ну да, а поскольку они никому своих секретов не выдают, кто-то из самых нетерпеливых и неуемно-любопытных, а то и завистливых может и впрямь решить, что тут не обошлось без колдовства, – вмешался в разговор магистр Гарсия.

– Если вдуматься, как раз в этом нас и обвиняют, – кивнул Феликс. Это был один из тех редких случаев, когда и он вступил в разговор. – Но надо быть последним дураком, чтобы всерьез подумать, будто не обошлось без темных сил, если за пазухой у кого-то пропадает сухарь.

– Я не из этих дураков, – согласился магистр. – Но вот за святую инквизицию не поручусь.

– Давайте, ребята, не будем спорить, – Аманд театрально поднял руки и развел их. – Витус, я с удовольствием показал бы тебе, в чем тут хитрость. Каждый может убедиться, что это никакого отношения к колдовству не имеет. К сожалению, у меня ничего не получится.

– Почему это?

Аманд некоторое время не произносил ни слова. Ему явно нравилось быть в центре всеобщего внимания.

– Валяй, выкладывай, – не отставал от него магистр.

– Ну, ладно. Я долгое время жонглировал шариками, этот номер зрители всегда очень хорошо принимали. – Аманд в который раз полез Феликсу за пазуху и достал, в который уже раз, оттуда кусок сухого хлеба. – Нужно упражняться день за днем, чтобы сохранить необходимую ловкость. Я под конец жонглировал пятью шариками одновременно. Жаль, что не могу показать вам этого.

Магистр недоверчиво заморгал, а потом заметил не без ехидства:

– А я умел жонглировать даже семью шариками. И мне тоже обидно, что я вам не могу этого показать!

– Ах, ты мне не веришь, подлый ты человек? – разгорячился Аманд. Он толкнул Феликса в бок. – Сделай что-нибудь! Ну, сделай же!

– Спокойствие! – воскликнул Витус, которому пришла в голову неплохая мысль. – Ты утверждаешь, будто умел жонглировать пятью шариками?

– Это такая же правда, как и то, что ты видишь меня сидящим перед тобой! – обиженно ответил Аманд.

И тогда Витус объяснил ему свою идею.

Две недели спустя Витус проснулся очень рано утром. Протерев глаза, он убедился в том, что сумерки только-только рассеиваются. Его взгляд упал на пять шариков из хлеба, лежавших на полу между ним и магистром. После успешного представления Аманда не проходило дня, чтобы кто-то из заключенных не пробовал повторить этот фокус. К удивлению Витуса, самым ловким оказался магистр.

Однако, как и все новое, со временем и жонглирование потеряло свою прелесть. Скука снова начала овладевать всеми. Витус решил, что пришло время довериться другу. Он потянул того за рукав.

– Эй, магистр!

Маленький человечек сладко спал, причмокивая губами во сне, и с большим трудом пришел в себя. Он еще долго зевал во весь рот.

– Что стряслось, Витус? Не вижу причины будить меня в такую рань. Разве что пробил час Страшного суда?

– Я все обдумал и хочу рассказать тебе все, что знаю о себе.

– О, извини, друг. Излагай, я весь внимание.

И Витус начал свою повесть. До предела понизив голос, он рассказывал о своей жизни в монастыре, о Гаудеке, Томасе, Куллусе и обо многих других монахах, об учебе и о том, что преподобный отец Гардинус был для него все равно что родным отцом. Он рассказал, как терпеливо отец Томас знакомил его со сложностями хирургии и объяснял, как применять лечебные травы. О том, как с годами его знания становились все более обширными.

Магистр оказался благодарным слушателем. Он прерывал Витуса крайне редко и лишь для того, чтобы уточнить что-то непонятное для себя.

– Выходит, все в монастыре было замечательно, – заметил он. – Тогда почему же ты ушел из Камподиоса?

– Не все было так радужно. Именно в последние месяцы тамошняя жизнь начала все больше и больше тяготить меня, хотя, будучи одним из pueri oblati, я пользовался большими привилегиями по сравнению с монахами.

– А разве монахи не свободны?

– Ну, в каком-то смысле нет. Большинство из них, единожды приняв монашество, остаются монахами до самой смерти. Это жизнь, полная ограничений. Один день до боли напоминает другой, смеяться запрещается, молчание вменяется в обязанность. Все, что ни делается, делается весьма серьезно. Взгляд должен быть обращен долу, руки – всегда скрыты под рукавами рясы, разве что ты молишься или выполняешь какой-либо особый вид работы.

Магистр хмыкнул, а Витус продолжал:

– Тридцать, сорок, а то и все пятьдесят лет только и делать, что молиться, помалкивать да заниматься самобичеванием, сидя за монастырскими стенами, – это не для меня.

– Понимаю. И поэтому ты в один прекрасный день взял да удрал.

– Вовсе нет. Я покинул монастырь с благословения аббата Гардинуса, который, умирая, советовал мне узнать, кто я и откуда родом, – Витус рассказал магистру, как отец-настоятель объяснил ему смысл вышитых на куске ткани символов, упомянул о зашитых под подкладку золотых эскудо, о кожаном коробе со спрятанной в нем книгой «De morbis» и о том, что он видел и с чем столкнулся по пути к побережью. Завершил он свой рассказ злосчастной встречей с карликом.

– Этот аббат Гардинус был, похоже, большого ума человек. Возможно, не все, что он сказал тебе о гербе и других вышитых знаках, истинно, но вероятность этого велика. Я лично тоже полагаю, что тебе нужно отправиться в Англию, если тебя, конечно, когда-нибудь выпустят отсюда. Надеюсь, к этому времени я смогу быть рядом с тобой, – он улыбнулся. – Как-никак ты задолжал мне порядочную сумму.

Он прищурился:

– Между прочим, коротышку этого я в какой-то мере могу понять. Ну, посуди сам: на что этому гному жить, если он не будет воровать? Нетерпимость нашего общества – вот что толкает его на этот путь.

– Ты что, оправдываешь его?

– Не то чтобы в полном смысле слова... Если подойти с чисто правовой точки зрения, за ним целый список преступлений: нанесение увечий, воровство, грабеж – это только для начала. Однако признай и то, что такому уроду, как он, особенно тяжело живется в этом мире. Работы ему никто не даст, да и ласки ждать не от кого. Никто него всерьез не принимает. Положа руку на сердце, ответь: разве ты сам вел себя с ним, как с равным?

– Честно говоря, нет. Я был ошеломлен его внешним видом. Эти маленькие колючие глазки, этот рыбий ротик... И потом этот ужасный горб! – Витус нарисовал в воздухе его размеры. – Я на него в обиде не столько за то, что он обокрал меня. Куда хуже, что по его вине я попал в руки инквизиции. Иногда мне кажется, встреть я его в неподходящий момент – убил бы.

– Не говори подобных вещей! – магистр Гарсия даже руки воздел к небу. – Это мне напоминает разговоры о справедливости, основанной на принципе «кровь за кровь». Мы в нашей стране этого насмотрелись. Полагаю, со временем выяснится вот что: скорее всего, этот карлик донес на тебя в инквизицию, обвинив в ереси. И вдобавок дал еще этим господам один или два золотых эскудо, объяснив, что нашел их у тебя в кармане. Остальные он, конечно, присвоил. Допускаю, что он намекнул, будто у тебя куда больше золота закопано в другом месте. Это как гарантия того, что бы они тебя отсюда подольше не выпускали, потому что всем известно – инквизиция будет мучить заключенного до тех пор, пока не выжмет из него последнюю пылинку золота! Преподлый, скажу я тебе, план, если только все так и было. Будем, однако, надеяться, что тебя вскорости выпустят, – он кивнул головой в сторону двери камеры.

И она, словно по волшебству, открылась.

Хромая, в камеру ввалился Нуну и сразу вызверился на них:

– А ну, преступники, собирайтесь на допрос!

Он схватил тщедушного магистра за шиворот, и не успел тот оглянуться, как оказался в коридоре. Лишь там бедный магистр вздумал сопротивляться этому чудищу: застучал ногами и замахал руками, как насекомое, которое шевелит всеми своими конечностями, когда его берут поперек туловища. Но сопротивление оказалось тщетным.

– Отпустите его! – закричал Витус. – Слышите, отпустите его!

– Не волнуйся за меня! – сдавленным голосом крикнул магистр ему в ответ. – Худое споро не сорвешь скоро!

Дверь с лязгом закрылась.

Тому, кого отдавали под суд, ни на что хорошее рассчитывать не приходилось. Наименьшим злом можно было считать сам допрос, так называемое «интеррогацио»: в течение нескольких часов человека хитроумно запутывали все больше и больше, утверждая о нем все, что на ум придет, и допуская, как возможные события, немыслимый вздор и несусветицу. Если инквизитору ничего не удавалось доказать, это можно было считать редкостным счастьем. Но и тогда подсудимый мог быть наказан: например, ему самому, членам его семьи, а также ближайшим родственникам воспрещалось сейчас и в обозримом будущем занимать государственные или судебные должности. А если ересь была «доказана», лучше было признать за собой вину и от ереси этой отречься. Но даже после этого подсудимый не мог быть уверенным, что все обойдется! Ибо если церковь считала, что дом или земельный участок обвиняемого представляют для нее интерес, его приговаривали к смерти или пожизненному тюремному заключению, чтобы завладеть его добром. Правда, и тут случались исключения. Если жертва принадлежала к богатой и влиятельной семье, иногда было выгоднее отпустить узника за соответствующую мзду. В конце концов грешника со временем можно арестовать вновь.

Но самое ужасное, что грозило узнику, – это пытки. К ним прибегали всякий раз, когда он упрямо отказывался признать свою вину. Этому признанию придавалось тем большее значение, что именно оно служило основой для обвинительного приговора. Признание служило доказательством. Не будь его, нечем было обосновывать обвинительный приговор. Поэтому многочасовые допросы тщательнейшим образом протоколировались церковниками. Записи эти должны были послужить материалом для будущих судебных процессов. И все это для того, чтобы добиться единственной цели – вырвать под пытками признание! «Да! – должен был, в конце концов, вскричать подсудимый. – Я еретик! Да, я грешен! Да, я вступил в союз с сатаной!..»

Что мучители намерены сделать с магистром Гарсия?

Время тянулось неимоверно долго. Никто не мог бы сказать точно, сколько времени им пришлось ждать, но вот дверь камеры вновь со скрежетом отворилась. На пороге появилась тщедушная фигура магистра. Шатаясь, он сделал несколько шагов – и рухнул посреди камеры на каменный пол. Несчастный дрожал всем телом.

– Это магистр! – испуганно воскликнул Аманд.

Дверь камеры вновь захлопнулась.

– А ну, тихо там! – Витус первым пришел в себя. Подозвал Давида с Хабакуком. – Положите его на спину и подтащите его поближе ко мне, чтобы я мог до него дотянуться.

Когда они присмотрелись к лицу ученого, у них перехватило дыхание. От переносицы до корней волос на лбу его тянулась рана – ожог, как клеймо, в форме креста.

Витус взял руку магистра, нащупал пульс – он был сильным, но прерывистым. Дурной знак. Затем осмотрел рану.

– На лбу она очень глубокая, – подытожил он. – Кое-где даже зияет лобная кость. Боль он испытал страшную. Почему они решили прежде всего изуродовать его?

– Потому что за моей лобной костью скрываются неугодные им мысли, – прошептал магистр Гарсия и криво усмехнулся. Свидетелям этого короткого разговора было не до улыбок.

– С этого момента я запрещаю тебе говорить, – решительно произнес Витус.

– Разговор как-никак отвлекает от боли.

– Ты врач или что-то в этом роде? – спросил Давид, вопреки своему имени самый рослый из братьев.

– Врач – это чересчур громко сказано. Но я знаю, как надо обращаться с магистром в его нынешнем состоянии.

– Что тебе сейчас необходимо?

Витус немного поразмыслил.

– Мне требуются лекарственные травы, жаропонижающие средства, материал для перевязки, свежая вода, прибор с горелкой, древесный уголь и еще много чего. А зачем тебе все это знать?

– А в какую сумму это, по-твоему, может обойтись?

– Понятия не имею. А если бы и знал, нам все равно этого не заполучить.

– Это как сказать... – Хабакук обменялся быстрым взглядом с Давидом. Тот в знак согласия опустил веки. Потом оба вопросительно посмотрели на Соломона. Все трое о чем-то быстро заговорили. И довольно быстро пришли к общему мнению.

– Извините нас! Мы скоро... – вежливо проговорил Хабакук.

Минуты две спустя он протянул Витусу монету в одну восьмую реала.

– Но где вы ее взяли? – вырвалось у юноши. Однако он тут же овладел собой. – Э-э... большое спасибо! Не знаю, что и сказать...

– Я думаю, сейчас самое время позвать Нуну. За деньги он готов достать что угодно... – мягко предложил Хабакук.

Некоторое время спустя хромой пришел.

– Чего вам? – проворчал он. – Жратву я вам уже приносил. – Он избегал смотреть в сторону магистра.

– Я хотел бы попросить вас принести нам лекарства, – вежливо сказал Витус. – Надо без промедлений помочь магистру Гарсия.

Нуну стоял посреди камеры, подбоченясь:

– Помощь заключенным оказывать запрещено. Разве что... с разрешения самого инквизитора!

Витус протянул ему монету.

– Это другое дело, – надсмотрщик поднял монету, чтобы лучше ее разглядеть. А потом сделал то, чего никто от него не ожидал: попробовал ее на зуб.

Они переглянулись, не веря глазам своим. А потом рассмеялись, сначала тихонько, толкая друг друга в бок, а потом уже, не стесняясь, начали покатываться от хохота.

– Pecunia non olet! – прошептал магистр.

Это понял один Витус и прыснул.

– А ну заткнитесь вы, свиньи! – колосс не понимал, над чем они смеются, но сообразил, что это связано с ним. Но самое важное Витус теперь знал.

– Для начала мне потребуется перо и лист бумаги, чтобы написать, что нужно. Городской аптекарь читать, конечно, умеет. И подберет все, о чем мы просим. А ты все эти снадобья и бинты принесешь сюда. Тогда посмотрим.

– И только-то? – скривил рот в ухмылке Нуну.

– Еще ты должен освободить меня от этого кольца в полу, а то я не смогу заняться больным.

– Это запрещено!

– Тогда все отменяется, отдавай монету обратно!

По лицу Нуну было видно, что он мучительно ищет выход. Денежку заполучить, конечно, хочется, но долг, долг!.. Победила жадность.

– Ну-ну, если по-другому ничего не выйдет, я тебя раскую. Только на время!

– Конечно, – согласился Витус.

На другой день Витус приступил к детальному осмотру магистра. Он был по-прежнему прикован к цепи, но мог вставать, делать несколько шагов в любую сторону и все проверить и пощупать, как говорится, собственными руками.

Магистр страдал от боли, но упорно просил, чтобы ему объясняли каждый шаг, предпринятый лекарем. Может быть, это отвлекало его от тягостных мыслей.

– Что это? – спросил он, когда Витус бросил в кипящую воду пригоршню семян.

– Льняное семя.

Магистр открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, однако Витус опередил его:

– Брось ты эти расспросы, магистр! Лучше тебе говорить поменьше! Я постараюсь объяснить, что к чему: рана у тебя на лбу – это сильнейший ожог. Иными словами, рана, в которой очень много жара. А жар, вызванный огнем, всегда таит в себе большую опасность. Из учения Галена о четырех соках следует, что жар лучше всего подавлять веществом, обладающим противоположным воздействием, в данном случае льняным семенем, потому что лен сам по себе представляет элемент тепла, но мягкого. Надо кипятить его в воде, а затем смочить полученной жидкостью платок. Этот платок следует положить на пышущую жаром рану, после чего лен вытянет из нее все ядовитые вещества и тем самым снимет жар.

– Звучит недурно, – кивнул больной. – Надеюсь, таким же окажется и воздействие компрессов, – и Витус с помощью Хабакука занялся израненным лицом магистра.

Семнадцать часов спустя, на рассвете другого дня, Витуса разбудил магистр.

– Мне кажется, дела идут на лад! – бодро воскликнул он.

– Надеюсь, ты не преувеличиваешь, – обрадовался Витус. Он взял больного за запястье. Некоторое время сосредоточенно молчал. Потом ощупал подмышки больного. Помрачнел. – Пульс у тебя учащенный, подмышки горячие. Боюсь, у тебя начинается жар.

– Но рана больше не болит так сильно.

– Это хорошо. Однако температуру надо сбить, не то ты очень ослабеешь.

– Делай все, что считаешь нужным. Кстати: мне до сих пор запрещено разговаривать?

– Ты все равно никаких правил не придерживаешься, – Витус слабо улыбнулся. – Вот, проглоти-ка сперва это!

– А что это такое?

– Успокоительная микстура, которая одновременно понижает температуру. Пока она подействует, можешь рассказать мне обо всем, что тебе довелось пережить.

Магистр выпил, зажмурил глаза, а потом ответил:

– Их не устраивает моя вера.

– Если это все, у них нет никакого права подвергать тебя таким зверским пыткам.

– Фу ты, ну ты! Право? Они называют правом только то, что их устраивает!

Магистр прикоснулся кончиками пальцев к ране, но тут все же отдернул их, испытав приступ пульсирующей боли.

– Пытки узаконены с тех пор, как его святейшество папа Иннокентий IV признал правомочность их применения. – Он произнес слова «его святейшество», будто сплюнул. – Это произошло в 1252 году, в самый черный день, с тех пор как Дева Мария подарила Господу Его Сына Единородного. Иннокентий, дьявол в облике человеческом, не только содержал на службе соглядатаев и шпионов, он даже заставлял судейских, которые вели следствие, выступать в роли священников-исповедников, чтобы из добровольных признаний несчастных свить веревку на их же шею. Но знаешь, Витус, что в этой истории самое страшное?

– Что?

– А то, что за триста лет ничего не изменилось.

– Да, мне уже приходилось слышать об этом – о пытках и разного рода истязаниях, которые церковь не только попускает, но и применяет сама. Слухи о том доходили и до Камподиоса, – Витус помолчал и продолжил: – Я не понимаю только одного: зачем церкви столько жертв? И почему они словно помешались на том, что, если человек не нищенствует, он непременно грешен. Ватикан же не страдает от бедности, у церкви богатств так много, что и вообразить трудно.

– Истина состоит в том, – начал магистр, постепенно успокаиваясь, – что изначально церковь действительно интересовали не земные блага, а чистота веры и ее проникновение в самые широкие слои народов разных стран. Именно поэтому западноевропейские рыцари в 1096 году отправились в Святую Землю, чтобы отвоевать у арабов Иерусалим. Сегодня мы называем эти события Первым крестовым походом...

Маленький ученый зевнул.

– Об остальном расскажешь мне завтра, – предложил Витус.

– Наверное, ты прав, – вопреки собственной привычке неожиданно легко согласился магистр.

Микстура свое действие оказала.

– Теперь он несколько часов проспит, – сказал Витус остальным. И вернулся к своим обязанностям. Поменял льняной компресс на лбу на корпию, которую ладонями разгладил так, что она крестообразно легла на рану магистра – и вдоль, и поперек лица. Потом взялся за иглу с ниткой и тщательно зашил края ран над корпией.

На вопросительный взгляд Хабакука ответил:

– Корпия обостряет процесс выделения гноя, что ускоряет выздоровление.

Магистр проспал до полудня. Витус приставил к его телу несколько пиявок, чтобы очистить кровь больного. Вечером они с Хабакуком нарубили много зеленого лука и обернули порубленную мелкую зелень в платок. Сменяя друг друга, изо всех сил прижимали влажную тряпицу к подошвам больного, чтобы сок лука по капельке проникал в тело магистра.

– А это еще зачем? – удивился проснувшийся больной.

– Сражаемся с твоей лихорадкой.

– Видать, не очень-то легкое это дело, – пробормотал маленький ученый. В первый раз за все это время голос его прозвучал жалобно.

На следующий день состояние здоровья магистра Гарсия резко ухудшилось. Несмотря на все усилия Витуса, температура повысилась, больной постоянно просил пить. Юноша старался сохранять спокойствие.

– А что вы, в сущности, от меня ожидали? – спросил он сокамерников. – Что он через три дня выздоровеет и встанет на ноги, как наш Спаситель? Он – человек, как и все мы, и ему для выздоровления требуется прежде всего время.

Большинство согласились, хотя не всех он убедил. Витус потихоньку спросил Соломона, не найдется у него еще одной монеты. Тот не стал спрашивать, зачем, и через полчаса, повозившись у отхожего места, как и в первый раз, между прочим – протянул ему серебряную монету.

Теперь Витус мог купить через Нуну недостающие лекарства и жемчужину, совсем крохотную. Попросил Аманда вынуть из стены камень с датой и с его помощью принялся растирать в пыль жемчужину. После этого мелко-мелко нарубил большие листья дикого щавеля и выжал из рубленой массы сок. Взял цветы огуречника и выварил их. В полученный кипяток подлил сока дикого щавеля, а под конец – истолченной жемчужной пыли.

– И это должно ему помочь? – спросил Соломон. По его виду было заметно, что ему было жаль пропавшей жемчужины.

– Это самое дорогое, но зато и самое действенное жаропонижающее средство из всех, известных науке.

– Мне известно еще одно, – встрял в разговор магистр. – Это интересная беседа.

– Что ты сказал?

– Давай я продолжу свой рассказ. Ну, хоть немного. Мне от этого станет лучше.

Витус вздохнул:

– Да ради Бога! Но сперва выпей-ка этого варева.

– Идет. Так на чем я остановился? – магистр потихоньку отхлебывал жидкость из кружки. – Ах, да, по-моему, на Первом крестовом походе. Я, например, считаю, что это был единственный честный крестовый поход изо всех, остальные преследовали надуманные цели и были вызваны жаждой обогащения. Грабежи – вот что влекло рыцарей-крестоносцев.

– Я слышал об этом. – История церкви не была для Витуса тайной за семью печатями.

– А впоследствии высшие иерархи церкви вошли во вкус: с высоко поднятыми крестами они убивали, занимались мародерством и вообще не останавливались ни перед чем, лишь бы награбить горы золота. Всякий раз, когда церкви перепадал порядочный куш, она отпускала все грехи.

– Похоже, так оно на самом деле и было.

– Ты, наверное, недоумеваешь: почему это я начинаю из такого далекого далека, но все очень просто: инквизиция – это тоже крестовый поход. Только крестовый поход, направленный не вовне, а внутрь. «Инквизиция», как тебе, скорее всего, известно, на латыни означает «допрос, дознание».

Витус кивнул.

– Так я и думал, ты же учился в монастырской школе. Иначе бы ты не засмеялся, когда я сказал по-латыни «Деньги не пахнут»... Ну, вот, завершу свою мысль о крестовом походе, направленном внутрь, против паствы: изначально и тут на первых порах руководствовались бескорыстной и благородной идеей – вернуть всех инакомыслящих на путь истинный. Однако довольно скоро церковь уяснила, насколько выгодно не наказывать или прощать подсудимого, а лишать его имущества.

Но почему же так вышло? А потому, что наша «богоспасаемая» церковь, которая выше всех и всяческих подозрений, вместе со своими вооруженными до зубов крестоносцами, при виде которых простой маленький человек бледнеет как мел, потому что считает, будто его коснулись лучи божественного солнца, да, эта «всемилостивейшая» матушка-церковь чудовищно греховна сама.

– Я не верю, что все крестоносцы – грешники и дурные люди, – возразил Витус. Ему вспомнились живущие в великой скромности смиренные братья-монахи из Камподиоса.

– А я думаю, что ты в этом деле ничего не смыслишь! – упрямо стоял на своем магистр. Он часто заморгал. – Но не будем спорить.

Следующий день оказался самым тяжелым. Что бы ни предпринимал Витус, все оказывалось бесполезным. После тщательного утреннего осмотра ему стало ясно: магистру Гарсия, скорее всего, осталось жить несколько часов. Жилка на правом виске ученого вздулась и покраснела, а в левой подмышке обозначился тугой узел. Вокруг креста с наложенными на него швами на коже появились пузыри. Сомнений не было: у магистра гангрена, вызванная опаснейшей паленой раной. Организм больного истощился до предела. Ученый лежал на спине без сил, в жесточайшей горячке. Он был не в состоянии произнести ни слова, что наводило на тягостные мысли.

Целый час сидел Витус рядом с ним, размышляя, что делать. И вот, наконец, он принял решение. Попросил евреев помочь ему раздеть магистра, удалить все повязки, снять все компрессы и примочки – словом, донага. Раз они не помогают, долой эти тряпки! И вот он лежит перед ними, щуплый, худой, без сознания. Он бредил, нес какую-то дичь и размахивал руками в воздухе. Дела его были совсем плохи...

Следовало удалить все, в том числе и корпию. Витус взял пинцет и принялся за торчащие кончики вытаскивать ее в конечных точках креста. И постепенно очистил рану от корпии, вытащив ее из-под швов. Вонь от раны сделалась более резкой. Но то, чего он добивался, сделано: гной удален.

Они завернули магистра в две накидки и принялись ждать.

После настойчивых просьб Витуса Нуну чуть за полдень принес мешок с красной красавкой. Витус взял листья, тщательно смочил их. Потом приложил их к узлу под мышкой и к воспалившейся жилке. Раз в час эти компрессы менял.

И снова им ничего, кроме томительного ожидания, не оставалось.

К вечеру температура не спала. Правда, узел под мышкой уменьшился в размерах. И жилка не была уже такой ярко-красной.

Ночь больной провел спокойно. Витус, Аманд, Феликс и братья-евреи поочередно сидели подле него. Они молили Бога продлить его жизнь, каждый на своем языке и на свой лад.

На другой утро температура оставалась пугающе высокой. Всем стало ясно: долго этот маленький, жилистый и очень терпеливый человек не протянет. Должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы его жизнь продлилась. Сейчас только в одном было его спасение.

Витус громко позвал Нуну. Через некоторое время хромой появился.

– Ну-ну, что опять?

– Магистр умирает, ты должен нам еще раз помочь.

– Поднимаете шум из-за этого недоноска, будто он король, не меньше...

– Ладно, не в этом дело. Вторую серебряную монеты ты еще не отработал.

– А ну не наглей, лекарь-еретик! Еще одно слово, и я тебе, самозваному заступнику, шею сверну. И тогда вы все успокоитесь!

– Все, не будем. Для ссор и препирательств сейчас не время. То, о чем я тебя попрошу, тебе ничего не будет стоить. Мне нужно несколько ивовых веточек. С обычной ивы, каких везде полно. Срежь несколько и принеси. Только и всего.

– Это ничего, – Нуну заковылял прочь и довольно скоро вернулся. Срезанные ветки он связал и просунул их сквозь смотровую дыру в двери камеры. – Это в последний раз, больше меня ни о чем не просите, понятно?

Витус очистил ветки от коры, высушил ее тоненькие полоски над огнем, растолок их в порошок, растирая их все тем же камнем с датой. Работа эта была трудная, но он был доволен ею хотя бы потому, что она отвлекала его от других мыслей. Когда он таким образом истолок всю кору, то набрал целую пригоршню полученного таким образом порошка и бросил его в горшок с холодной водой. Медленно довел жидкость до кипения и некоторое время продолжал кипятить. А потом, когда отвар достаточно остыл, он, попеременно с Хабакуком, заставил магистра выпить несколько кружек подряд.

К полудню температура как будто немного упала. А поздним вечером уже не было никаких сомнений: она действительно упала! Они приободрились и удвоили свои усилия. Около полуночи магистр открыл глаза. Они все смотрели на него и втайне ликовали. Взгляд у него был осмысленным.

– Я выздоравливаю, – объявил он.

– Если только не накинешься на нас со своими бесконечными речами! – весело фыркнул Витус.

– Я по-другому не умею.

– А мы не станем тебя слушать!

– Пожалуйста, позвольте мне... Я точно знаю, что выздоравливаю. Я говорил об этом во сне с Конрадом Магнусом. Он умер, но я останусь жив.

– Опять ты выдумываешь!

– Нет, я в своем уме. Как никогда в жизни!

Витус колебался. Запретишь ему сейчас говорить – глядишь, беды будет больше, чем если позволишь.

– Ну, хорошо. Рассказывай.

– Сейчас начну! – магистр Гарсия заморгал и лег на бок: так ему было удобнее. Мимо пробежал таракан. Ни на что не отвлекаясь, он начал:

– Если мне не изменяет память, во время последнего разговора мы с тобой заспорили, когда ты попытался взять церковь под защиту. Должен объяснить тебе, что я потому так пылко возражал тебе, что все это время мысленно представлял себе моего великого друга Конрада Магнуса. Разрешите мне начать несколько издалека...

– Не раньше, чем ты выпьешь еще ивовой настойки.

– Да я не против, – магистр почти беззвучно допил протянутую ему кружку. – Черти окаянные, ну и горькая же это бурда!

И снова приступил к рассказу.

– Как ты знаешь, я родом из Ла Коруньи. Там же провел последние четырнадцать лет своей жизни: учился, преподавал юриспруденцию в одной из частных школ. Город этот в общем и целом тихий и благородный, если не принимать во внимание драки, которые время от времени затевают рыбаки и моряки. Жил я сравнительно безбедно, пока в один прекрасный день в нашем городе не появился человек, который изменил всю мою жизнь. Звали его Конрад Магнус. Он был из тех людей, которых считают алхимиками. В первый раз я повстречал его на побережье неподалеку от Геркулесова столпа – старого маяка, возведенного еще римлянами. Это было перед заходом солнца. Он в задумчивости смотрел на море, пропуская сквозь пальцы чистый песок.

«Странная вещь, – сказал он, обращаясь ко мне, когда я подошел поближе. – Возьми хоть песок, хоть море, возьми огонь или воздух – каждый из этих элементов в каждый из моментов находится в состоянии чисто случайном, не более того».

«Случайное состояние? Что это такое?» – не понял я.

«В основе всего лежит материя, – ответил он. – Она не обладает никаким первоначальным состоянием, она – бесформенное Ничто, которое мы называем Prima materia – первичная материя, и это Ничто способно изменяться в любой момент.

«Что-то сильно запахло философией», – сказал я недоверчиво.

«А так оно и есть, – кивнул Конрад Магнус. – Древнегреческие натурфилософы считали, что все превращения в природе проистекают исключительно с Божьей помощью, то есть рождаются они с небесного соизволения, чтобы обрести свое химическое состояние, если тебе так понятнее. Поскольку мы мысленно связываем превращения этого Ничто в Нечто с восхождением по ступеням совершенствования, в конце – или вверху – этой лестницы находится самое дорогое вещество – золото!»

«Если я вас правильно понял, – сказал я чуть погодя, потому что мне потребовалось некоторое время, чтобы разложить сказанное им по полочкам в собственном мозгу, – то море, которое мы видим перед собой, – это потенциальное золото?»

«Как и песок, воздух, огонь или любая смесь этих элементов», – ответил Конрад Магнус.

«Верится с трудом, – сказал я, поразмыслив. – Кто мне докажет, что из капли влаги можно получить пылинку золота?»

«Все тайна – в семени, которое следует извлечь из каждого из этих веществ, чтобы дать ему вызреть в другом веществе, ибо в теории только так и можно получить золото».

«Так почему же вы не воплотите ваши теоретические познания в жизнь?» – спросил я, потому что, будучи юристом, привык проверять теоретические предположения возможностью их практического применения.

«Этим и занимаются алхимики вот уже несколько веков, – улыбнулся он и снова поднял руку с песком, – поскольку то, что мы ищем, но не нашли по сей день, – это средство, чтобы запустить этот процесс. Мы называем его „философским камнем“.

«А не искушаете ли вы тем самым Господа нашего?»

«В принципе нет, потому что, если бы Господь пожелал, Ему ничего бы не стоило бы превратить песок в золото – или показать, как это делается, тому, кого он выберет».

«Ага, – сказал я. – Вы, значит, просто-напросто подглядываете за Господом нашим, стоя у Него за спиной. Хотите понять, как Он это делает. А не слишком ли вы к Нему приближаетесь?»

Когда я сказал это, он взглянул на меня с некоторым сомнением.

«Говорят, будто мы, алхимики, всегда стоим одной ногой в костре, – ответил он, – потому что многие люди считают наш научный поиск шарлатанством и отвергают его. Но изучение природы не может вестись с оглядкой на то, что кому-то кажется, будто наш путь познания не соответствует Божественным предначертаниям. Тому, кто боится подобных суждений, науку вперед не двинуть».

«Мне эти проблемы понятны, – кивнул я. – Ты не обижайся, что я переспрашиваю, но все это для меня все же ново. Пожалуйста, продолжай свой рассказ».

– М-да... – магистр зевнул, потирая глаза. – Вот так мы с ним и подружились.

– Но сейчас ты свой рассказ прервешь, – сказал Витус, – и выпьешь еще одну кружку с отваром ивы.

Однако выяснилось, что магистр уже заснул.

Проснулся он на другое утро и первым делом объявил, что желает продолжать рассказ. Витус не возражал. Внимательно обследовав магистра, он, к своей радости, отметил, что пациент явно на пути к полному выздоровлению.

– Прошло совсем немного времени, и мы с Конрадом Магнусом начали проводить вместе все вечера, – рассказывал магистр. – Мы часами вели дискуссии о Боге и мире; одновременно Конрад Магнус экспериментировал со своими пробирками, тиглями, колбами и другими сосудами из стекла или металла. Приятный он был человек и отменно вежливый, а знаниями обладал огромными. При этом держался скромно, в общении был мягок, он и мухи не обидел бы...

Однако некоторое время спустя люди стали судачить на его счет. Сначала втихомолку, у него за спиной, а потом нагло, в открытую, осуждать и бранить его. Конрад стал мишенью для разного рода насмешек и подвергался самым немыслимым оскорблениям, какие могут прийти в голову невеждам: «колдун», «пожиратель детей», «вампир», «еретик» и тому подобное – все это ему приходилось слышать и молча сносить. И это еще не самые страшные оскорбления в его адрес... А все потому, что он занимался опытами, для них непонятными. Особый гнев горожан он навлек на себя, когда однажды на площади перед ратушей пустился с горожанами в спор о том, какой формы Земля. Оглядываясь сегодня на события тех дней, я уверен, что его просто-напросто спровоцировали, но тогда мы с ним об этом не догадывались. Спокойно, как он вообще привык рассуждать, Конрад повторял, что, по данным ученых, не Солнце вращается вокруг Земли, а Земля, как одна планета из многих, вращается вокруг Солнца. В глазах толпы это было богохульством. Люди высмеивали его, требовали, чтобы он заткнулся. Я, конечно, вступился за него. В конце концов он говорил только то, что я уже знал давно и никакому сомнению не подвергал.

«Послушайте, люди! – взывал я к ним. – Будучи жителями нашего прекрасного города, вы, как и я, не раз и не два видели Геркулесов столп с моря, не так ли?»

«Ну, и что? – недоумевали они. – И что с того?»

«Тогда вы не могли не заметить, что даже в ясную погоду издалека видна только вершина этого маяка, а нижней его части не видно».

«Ну, и что? – опять недоумевали они. – Что с этого?»

«Да как же вы не сообразите! – крикнул я в ответ. – А то и означает, что наша Земля и в самом деле напоминает шар!»

В ответ люди расхохотались. Тут мой взгляд случайно упал на девочку, забавлявшуюся деревянным шариком. Я взял у нее шарик и левой рукой высоко поднял его.

«Вы видите, что я имею в виду! – воскликнул я и поднял над шаром кончик моего указательного пальца. – Так, как вы стоите, вы можете увидеть только кончик моего указательного пальца. А другая его часть от ваших глаз скрыта! Причина самая простая: форма шара скрывает большую часть моего пальца от ваших глаз. А вот будь у меня в руках не шар, а диск, вы видели бы и верхнюю, и нижнюю части пальца. – Я торжествующе оглядел толпу. – Точно то же самое мы видим и в случае с Геркулесовым столпом. С моря видна только верхняя часть маяка, потому что Земля – это шар!»

Я надеялся, я рассчитывал, что по крайней мере после этого меня поймут и поддержат. Но ответом мне было ледяное молчание.

А через некоторое время прямо-таки взорвался худощавый старик.

«Ты ничем от этого вот не отличаешься! – закричал он, злобно тыча скрюченным от подагры указательным пальцем в сторону Конрада. – Хочешь, чтобы у нас мозги свихнулись? Несешь всякую ерунду, а говоришь, что это наука, и еще сравниваешь при этом творение Господа с деревянным шаром! Еретики вы – что один, что другой!»

Сегодня я уверен, что кто-то из этой толпы и донес инквизиторам на моего друга, потому что на другой день его арестовали. Однако Конрад Магнус пользовался всеобщим уважением в ученой среде, поэтому для начала его подвергли домашнему аресту. За ним пришли следующей ночью, чтобы не вызывать пересуды. Незадолго до того – он находился еще под домашним арестом – у меня была еще одна, последняя, возможность повидаться с Конрадом Магнусом.

«Рамиро, – сказал он мне по своему обыкновению совершенно спокойно, – то, что мне теперь предстоит, я предвидел давно, и оно не свалилось на меня нежданно-негаданно. Я иду предопределенным мне путем. Но ты-то поостерегись. Постарайся сегодня же уехать из Ла Коруньи».

Как он был прав! Всего через несколько часов подручные инквизиции были уже перед моим домом. Я спросил их через дверь, в чем меня обвиняют. И в ответ услышал: «В ереси!» Только за то, что я пытался объяснить толпе несведущих людей, какова в действительности форма нашей планеты.

– Ну, – магистр самодовольно улыбнулся, – пока они стучали в мою входную дверь, я успел улизнуть через черный ход. Я хотел добраться до Сан-Себастьяна, где у моего отца было дело: он виноторговец».

Больной сделал короткую передышку и пожал плечами:

– Как вы понимаете, мне это не удалось. Они на преследовании еретиков собаку съели! Даже если это всего-навсего бедный юрист...

– Необычная история... – Витус был под сильным впечатлением от услышанного. – Однако он не дает ответа на вопрос, почему ты так уверен, что выживешь?

– Твоя правда, – кивнул магистр. – Но когда у меня был жар и я бредил, в какой-то момент перед моим внутренним взором возникла картина прощания с Конрадом в Ла Корунье, когда он дал мне совет бежать из города. В бреду эта сцена получила продолжение. Я видел все так ясно и отчетливо, будто так оно и было в действительности. «Рамиро! – воскликнул Конрад, когда я уже повернулся, было, к нему спиной, собираясь уйти. – Выслушай мое последнее напутствие и восприми мои слова как непреложную истину: через несколько дней меня обвинят в колдовстве. Нет, не перебивай меня! – сказал он неожиданно резко, когда я усомнился, было, в этом, – и я погибну в Ла Корунье на костре. Это так же верно, как и последнее „амен!“. Но так же верно и то, что тебе, Рамиро, предстоит долгая жизнь! И еще кое-что. Ты встретишь друга, который будет ценить и уважать тебя так же, как я. Что бы ни случилось, он тебя в беде не оставит! Так что не тревожься о своей участи, живи!»

Магистр посмотрел на Витуса долгим взглядом. Витус кивнул и молча пожал его маленькую руку.

– Пожалуй, в этом он не ошибся. Какова же его судьба?

– Все произошло именно так, как он и предвидел. Некоторое время назад мне передали записку, в которой сообщалось, что Конрад Магнус действительно погиб на костре. Я же живу покамест, хотя сил, чтобы вырваться отсюда, у меня нет, – магистр приподнялся на локтях. – А теперь – в виде исключения! – позволь и мне задать вопрос. Что тебя подвигло в тот момент, когда я уже готов был отправиться в лучший из миров, сделать ставку на настой из ивовой коры?

Витус улыбнулся:

– То, что однажды это снадобье помогло и мне.

НАЕМНИК МАРТИНЕС

Ты, дружище, спишь с открытыми глазами, не то бы заметил, что это моя еда. Закажи себе чего-нибудь.

15 июня того же года некий человек, тяжело ступая, шел по улице Сан-Антонио, которая с южной стороны прямиком вела в центр Досвальдеса. Было далеко за полдень, солнце вот уже больше часа немилосердно пекло, и на небе – ни облачка. Мужчина остановился, чтобы немного передохнуть. Последние сто пятьдесят миль он проделал пешком, устал и чувствовал себя вконец разбитым. Неподалеку от Гвадалахары его лошадь сломала переднюю ногу, и ее пришлось пристрелить. В последний раз путник принимал горячую пищу три дня назад в монастыре, где братья-цистерианцы накормили его досыта. Желудок давно урчал, что отнюдь не улучшало его настроения. На дороге пыль стояла столбом. Путник кашлял и отплевывался. В нескольких сотнях метров от дороги он увидел скромные домики – то была окраина Досвальдеса.

– Хотел бы я знать, что ожидает меня в этом захолустье! – громко проговорил он и, сняв берет, утер им пот со лба. Это был красивый берет из красного и зеленого шелка, который знавал и лучшие времена. Длинное перо цапли, весело покачивающееся на правой стороне берета, не могло скрыть, до чего он поношен.

– Самое время, чтобы Хуан Мартинес в очередной раз заглянул в таверну, съел бы что-нибудь подходящее и выпил бы, – снова заговорил он вслух сам с собой. Лихо нацепил берет и зашагал дальше.

Походка целеустремленная, внешний вид – молодцеватый, рот – узкогубый, мужественный, черты лица – резкие, соответствующие твердости его характера. Мартинесу уже стукнуло сорок, но выглядел он моложе. Многие женщины сочли бы его даже красивым, если бы не правый глаз. Хуан ничего им не видел, и это замечал каждый, потому что глаз напоминал очищенное вареное яйцо.

Зрение Мартинес потерял не в результате несчастного случая, а в силу своей профессии: он был наемным солдатом, и ему часто приходилось бывать в бою. Только сейчас весь его опыт оказался никому не нужен, потому что в эти дни не было спроса на твердую руку и верный клинок. Он невольно погладил свою старую шпагу. Ее выковали в Толедо, и сталь клинка была такой прочной и острой, что этой шпагой Мартинес мог бы разрубить кольчугу.

Он приближался к городку. Его подстегивала мысль о куске хорошо прожаренного мяса и стаканчике-другом выпивки. Дойдя до первых домов, он забросил узелок, который до того нес в руке, за плечи, и стал пытливо вглядываться в открытые окна домов, но нигде не видел ни души. «Что стряслось в этом захолустье? – подумал он. – Чума здесь прошла, что ли?» Медленно продолжая свой путь, он надумал воспользоваться моментом и оглядеть заброшенные дома...

Еще через полчаса Мартинес оказался в конце улицы Сан-Антонио и понял, почему дома пусты, а горожан словно ветром сдуло: на Пласа д'Иглесиа должны были сжечь преступника. Это зрелище притягивает людей так же, как мух сырое мясо. Были предприняты и обычные меры предосторожности: алебардщики перегородили выходы на площадь со всех сторон. Они приглядывались к Мартинесу, а тот принял самый невинный вид. Он сразу заметил, что на городских харчах все они раздобрели и словно обмякли. Его левый глаз внимательно ощупывал собравшихся на площади, которая была до того запружена народом, что казалась сплошной черной массой. Может, это и лучше: в толпе сделать так, чтобы чей-то кошелек поменял хозяина, большого труда не составит. Кроме жалких медяков и нескольких серебряных монеток – самых мелких, конечно, – у него в карманах было пусто.

«Голытьба все они!» – недобро подумал Мартинес. Нет у них ничего такого, ради чего стоило бы рисковать. Он решил, что просто посмотрит аутодафе, как все, а предпринимать ничего не будет. На площади в пятьдесят квадратных футов шла подготовка к казни Слева возвышалось здание церкви с отдельно стоявшей колокольней, а перед ним – небольшое здание о трех окнах. Скорее всего, дом священника. Справа, на самом краю площади, возвышалось покрашенное белой краской здание, на котором висела табличка с надписью: «АЛЬКАЛЬД». Прочесть этого слова Мартинес не мог, но причудливая готическая вязь букв и вид здания свидетельствовали, что в нем проживает кто-то из городского начальства, скорее всего, градоначальник.

А немного позади резиденции градоначальника стоял самый красивый дом на всей площади: внушительного вида особняк с тянувшимся вдоль него изумительным садом. Хозяин дома построил его в чисто мавританском стиле. Перед домом люди, как на естественном возвышении, стояли на мосту, переброшенном через речку Пахо. Остальных зевак алебардщики постоянно оттесняли, потому что поближе к помосту положено было находиться членам комиссии инквизиции. Здесь же был сооружен помост и установлен флагшток.

На небе появились первые тучки, которые принес с собой юго-западный ветер. Лениво заколыхался государственный флаг Кастилии. В двадцати шагах от флагштока в землю воткнули два деревянных столба, и перед каждым из них навалили целую кучу поленьев и хвороста – для костров.

Над площадью повис выжидательный гул толпы. Сквозь цепь часовых проскользнул шут, который тут же принялся кувыркаться перед вбитыми в землю столбами. Зеваки смеялись над ним, кое-кто из алебардщиков тоже. Воспользовавшись возможностью, разгорячившийся шут начал вышагивать парадным солдатским шагом перед самим помостом. Мартинеса это тоже позабавило. Наконец-то есть на что посмотреть! Алебардщики и не думали прогонять шута...

На Локалито был камзол с красной левой и желтой правой полами, а обтягивающее ноги трико повторяло это сочетание зеркально наоборот. Рукой он указывал на то место, где у людей – у некоторых! – бывает сердце: «Вот здесь я колдун... Втайне от всех!» А потом указал на правую часть груди: «А вот здесь я педераст... Как я влюблен!»

Зеваки хохотали и хлопали в ладоши. Шут начал быстро бить ладонями то по правой, то по левой ноге, подпрыгивать и в такт этим прыжкам выкрикивать:

Я то колдун, А то педрило, То еретик, А то блудник, – Я колдую и блужу, Поколдую – поблужу...

Он перестал кричать и театрально раскланялся, громко говоря:

– И я, конечно, заслужил бы смертной казни... – он нарочито умолк перед эффектной концовкой, – ...не будь я шутом и дураком!

На какую-то долю секунды толпа затаила дыхание. А потом раздался громовой хохот.

Шут быстро снял свой колпак и начал обходить с ним толпу. Люди подавали щедро.

– Спасибо! Благодарю вас, люди добрые!

– Уберите шута! – прервал всеобщее веселье привыкший приказывать голос.

Незамеченный Мартинесом и толпой из церкви вышел инквизитор. За ним следовали священник и писцы.

– Аутодафе – это не шутка и не представление, – инквизитор поискал глазами кого-то. – Кто отвечает за охрану?

– Ваше преосвященство?.. – командир алебардщиков приблизился к нему, чеканя шаг.

– Вы лично будете отвечать за то, чтобы таких несуразиц больше не случалось до оглашения приговора. Церковь не любит, когда ее вышучивают.

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – начальник охраны прищелкнул каблуками и ретировался, очень довольный тем, что выходка шута не возымела более неприятных для него последствий.

Инквизитор и его свита неспешно направились к деревянному помосту в центре площади. Там их ждали разодетые в пух и прах господа из ближайшего окружения мэра. Мартинес сразу решил про себя, что это светские хозяева города. Один из них, одетый чуть попроще, наверняка алькальд, – толстяк с лицом саламандры; другой, изнеженный и женственный в своих движениях, был, скорее всего, из дворян. Обе группы обменялись приветствиями. Его преосвященство осенил всех крестом и проговорил что-то, чего Мартинес не разобрал. Сам инквизитор был высокого роста, но на удивление костлявым, как старая кляча. Подобно большинству высокорослых людей, он слегка сутулился. На нем было пурпурно-красное одеяние из самого дорогого атласа. На груди покачивался сравнительно небольшой, с человеческую ладонь, золотой крест, осыпанный рубинами. Время от времени инквизитор запускал руку в карман, доставал что-то оттуда и отправлял в рот. Мартинес не видел, что это было, но ему тоже очень хотелось пожевать. В домах, куда он все же заглянул по дороге на площадь, Мартинес не нашел ничего, кроме нескольких пряников да пресной булки. Маловато для голодного дюжего молодца...

Пятеро мужчин поднялись на помост. Писец-секретарь поднял руку, призывая к тишине.

– Аутодафе разрешено начинать! – звучным голосом провозгласил он.

От здания тюрьмы, массивного строения, сложенного из горного камня, которое возвышалось на противоположной стороне площади, к ним приближалась небольшая группа людей. В середине шли двое мужчин, на которых натянули серые санбенито – балахоны без рукавов, с капюшонами, разрисованными языками пламени и черепом со скрещенными костями. Оба они тащили на спинах длинные лестницы. Каждые несколько шагов эти двое останавливались, чтобы передохнуть, приходили в себя и продолжали путь. Мартинес сразу понял, что они-то и есть осужденные. Оба наверняка прошли через пытки на дыбе – на этот счет у Мартинеса глаз был наметан.

Осужденных сопровождали палач и четверо его подручных. Они держали в руках толстые веревки и фитильные запалы. Мартинес обратил внимание, что по некоторым признакам меньший из двух заключенных, видимо, женщина. Сложения она была скорее хрупкого, и тащить на себе лестницу было для нее мукой мученической. Конвоировали эту группу шесть алебардщиков. Они, очевидно, отвечали за то, чтобы осужденные не сбежали. Мартинес презрительно кашлянул. Оба несчастных совсем выбились из сил, куда им бежать – догонят через несколько шагов!

Тем временем группа приблизилась к обоим кострам. Толпа затаила дыхание. Осужденным дали знать, чтобы они положили лестницы на землю, друг параллельно другу. Те подчинились.

– Палач, приступай к делу! – воскликнул священник. Голос у него был высокий, чистый, что никак не вязалось с его тучной фигурой.

– Ложитесь на лестницы, вдоль них! – хрипло прорычал палач. – Только не у самого конца. На пять футов пониже! – он прошелся между лежавшими лестницами и указал точное место, где лечь. – Ноги чтобы были вот тут!

Несчастные не сопротивлялись, но вдруг тот, что поменьше, с рыданием бросился на грудь того, что повыше. Высокий успокаивающе гладил его по спине и что-то шептал ему на ухо, но было заметно, что и он в отчаянии.

Палач оторвал одного от другого.

– Все, будет! Ложитесь, да поживее!

Те подчинились – а что им было делать?

– Привяжите их!

Четверо подручных палача выступили вперед и, привязав бедолаг к лестнице, стянули узлы у них на груди.

– Большого свяжите покрепче! Видите, какой он тяжелый? Сорвется еще, чего доброго! Вы головой отвечаете за то, чтобы такого не случилось! – Палач пожелал лично убедиться, достаточно ли крепко привязан осужденный.

– Так, а теперь поставьте их!

Подручные потащили лестницы и поставили их, прислонив к столбам. Оба осужденных висели теперь на одинаковой высоте над разложенными кострами.

Палач доложил священнику:

– Все готово, святой отец.

Священник кивнул и повернулся к писцу:

– Запишите, пожалуйста, что процедура была соблюдена.

– Слушаюсь, – секретарь сидел за маленьким столом и что-то писал в документе о производстве казни.

Священник посмотрел направо, потом налево.

– По-моему, все готово. Позвольте зачитать приговор? – обратился он к инквизитору.

– Прошу, – коротко ответил тот.

– Начинайте, – махнул рукой представитель дворянства.

– Приступаю к объявлению приговора! – провозгласил священник. Развернул пергаментный свиток и начал громко зачитывать:

Именем великой и всемогущей матери-церкви, представленной здесь его преосвященством Игнасио, который был посвящен орденом доминиканцев[12] и поставлен инквизитором его святейшеством папой Григорием XIII в Риме, а также мною, отцом Диего, священником Досвальдеса, равно как и отцом Диего (Алегрио), секретарем протокола, а также представляющим его всекатолическое величество короля Филиппа III графом Альваро де Лунетасом и доном Хайме де Варгасом, алькальдом Досвальдеса, объявляем перед Богом и людьми приговор суда инквизиции: признать Пабло Категун, называющего себя Амандом, виновным в сатанинской ереси, фальшивой магии и явлениях в виде призраков и привидений. Особо вменяется ему в вину то, что он не покаялся, как того от него ожидали, по собственной воле, а согласился признать свою ересь только после продолжительных пыток. Пабло Категун опаснейшая личность, преисполненная колдовской спеси, он заключил с дьяволом и демонами союз, в соглашении о котором сказано Буквально следующее: «Все колдовские дела обретают силу и воздействие в результате негласного, но обязательного для исполнения соглашения с самим дьяволом о том, что, если колдун когда вы то ни было возжелает совершить какое-нибудь деяние, он непременно должен снестись, с дьяволом, тайно или явно, и получит на то его сатанинское соизволение, а также всемерную поддержку».

Ибо, как сказано в Пятой книге Моисеевой, в главе 9, о предсказателях и пророках: «Не должно быть подле тебя ни предсказателя, ни толкователя знаков, ни заклинателя змей, ни колдуна, ибо противны для Господа нашего дела их...»

Это вселившийся в Пабло Категун сатана сделал его способным делать так, чтобы предметы пропадали, давы потом, странствуя неизвестным для нас образом, обнаружиться в другом месте. Для зрения нашего это неуловимо и для понимания недоступно. Подобно тому, как он делает невидимым для нас материю и предметы, он в состоянии извлекать с помощью колдовства из душ людей добро и любовь, а вместо них наполнять души ненавистью и вожделением, так что Бессмертная душа исчезает навек. Тому есть немало свидетелей и свидетельств...

– Не-е-е-ет! – возопил Аманд. – Я невиновен! Да поверьте же вы мне, во имя Матери Господа нашего!

Он отчаянно дергался, крепко связанный веревкой:

– Я могу доказать! Это всего-навсего ловкость рук! Эй, люди добрые, позвольте мне показать вам!..

Удар фитильным запалом успокоил его. Бормоча непонятные слова, он, дергаясь, повис на лестнице.

– Продолжаю зачитывать приговор, – невозмутимо произнес отец Диего.

Лонсо Арвос, именующий себя Феликсом, как показывали многочисленные свидетели, брал чистейший воск и деготь, смешивал их, взывая к Люциферу и повторяя при этом «Отче наш!», превращал их во втирание, которое в продолжение трех ночей наносил на тело Пабло Категун, что привело к тому, что Пабло Категун полностью подчинился его воле и изъявил готовность сожительствовать с ним повсеместно и в любое время. Он предавался распутству и разврату худшему, нежели тот, что описывает святой апостол Павел в своем послании «К римлянам»...

Собравшиеся на площади начали проявлять некоторое нетерпение. Они собрались здесь не для того, чтобы выслушивать долгие речи и нравоучения. Они желали видеть смерть и слезы. Им хотелось поглазеть на что-то особенное, они хотели испытать щекочущий нервы страх, возникающий всякий раз при виде людей, в муках испускающих дух.

– Ну, давайте, чего медлить-то! – выкрикнул кто-то.

– Поджигайте, наконец, колдуна! – заорал другой.

– Да пустите же красного петуха под дровишки! – заулюлюкал третий.

И еще чей-то особенно пронзительный голос:

– Да сгинут все содомиты и колдуны в аду! – это кричал не кто иной, как шут.

– Тихо, люди, тише! – урезонивал толпу палач. – Всему свое время. Вот дочитают приговор до конца...

Отец Диего передал свиток дону Хайме, как представителю светской власти, чтобы тот огласил меру наказания. Алькальд принял у него из рук пергамент и зычно начал:

После долгого обсуждения и обращения ко всемилостивейшему Господу нашему суд, состоящий из пяти вышеозначенных особ, единогласно пришел к следующему решению: Пабло Категун и Лонсо Арвос приговариваются к смерти через сожжение. Приговор должен быть приведен в исполнение вез промедления...

Дон Хайме поднял глаза от документа:

– Вы имеете право на последнее слово, – обратился он к осужденным.

Феликс не пошевелился. Он стоял, закрыв глаза.

– Если есть Бог на свете, да простит он вас, – тихо проговорил он. Потом повернулся к Аманду: – Будь храбрым, малыш, скоро мы встретимся вновь.

– Я люблю тебя, – всхлипнул Аманд. У него тоже были закрыты глаза. – Я люблю тебя, я тебя люблю!..

Отец Диего невозмутимо проговорил, обращаясь к отцу Алегрио:

– Пожалуйста, отметьте, что даже перед лицом смерти оба осужденных не раскаялись. Проставьте дату, место и время. И оставьте достаточно места, чтобы после свершения наказания его преосвященство, я, а также граф Альваро де Лунетас и дон Хайме скрепили факт свершения казни своими подписями.

Алькальд вернул свиток отцу Диего. Словно по сигналу, толпа опять взорвалась криками. «Так, наверное, все происходило и в Древнем Риме на арене большого цирка, – с отвращением подумал отец Диего. – Только эти два грешника не были святыми мучениками». Не суть важно, признают они за собой вину или нет. Заботу церкви о чистоте душевных помыслов толпа не разделяла ни в малейшей степени. «Быдло!» – подытожил он, сходя с помоста и направляясь к осужденным.

– Господь бесконечно милостив к вашим грешным душам! – громко воскликнул он и перекрестился. – Pater noster qui es in caelis, sanctificetur...

Гул толпы нарастал. Завершив молитву, отец Диего вопросительно взглянул на его преосвященство Игнасио. Тот кивнул алькальду.

– Делай, что положено! – велел тот палачу.

– Поджигай! – приказал палач, и подручные поднесли горящие фитили к хворосту.

Языки пламени быстро взметнулись вверх, они становились все больше и начали лизать ноги осужденных. Аманд и Феликс пытались поджимать ноги, но пламя неумолимо поднималось все выше. Глаза у обоих были плотно закрыты. От костра пошел дым, временами он окутывал тела несчастных. Мартинес заметил, что ветер усиливается. Это можно было заметить и по полотнищу флага, начавшего заметно трепетать. Оба костра разгорелись вовсю – сейчас они напоминали два огненных шара.

Только время от времени можно было различить в клубах дыма тела Аманда и Феликса. Зато их крики были хорошо слышны. Они напоминали крик крыс, замкнутых в охваченном пожаром пространстве, – тонкие, пронзительные, отчаянные.

А ветер все крепчал. Он дул со стороны церкви, со свистом вылетая из-за ее углов, завихрялся и раздувал огонь костров. Языки пламени, поначалу еще желтые, стали почти белыми. Одежда на Аманде и Феликсе уже давно тлела, и скоро от нее ничего не осталось – сгорела вконец. Оба вопили, но этого почти никто не слышал из-за треска разгоревшихся костров. Тяжелые облака дыма несло на противоположную сторону площади.

Многие в толпе кашляли. У других слезились глаза. Матери с детьми отходили в сторону. Старики начали понемножку расходиться с площади.

Аманд с Феликсом умолкли. Они висели на лестницах с открытыми ртами. Кожа на их лицах полопалась. Мартинес подумал, что они, наверное, потеряли сознание. А может быть, смерть уже сжалилась над ними. Тела их обгорели до черноты. Лестницы, веревки и столбы тоже пожирались огнем. Все больше людей переходило на другую сторону площади. Пятеро высокопоставленных лиц прикрывали платками рты и носы. И вот прозвучал резкий голос алькальда:

– Алебардщикам оставаться на своих местах до моего приказа!

Мартинес видел, как полопались обуглившиеся от огня веревки, и оба тела почти одновременно рухнули в догоравшие уже костры. Отец Диего осторожно приблизился к казненным. Они совершенно обуглились.

Изящного вида мужчина, до сих пор державшийся в стороне, присоединился к нему, держа в руках сундучок с медицинскими инструментами. «Наверное, лекарь», – подумал Мартинес. Тот внимательно осмотрел обуглившихся еретиков, потом обратился к отцу Диего. Тот кивнул. Вернулся к помосту и доложил об увиденном.

Алькальд громким голосом провозгласил:

– Аутодафе закончено! Еретики мертвы! Расходитесь по домам, люди!

Командир алебардщиков что-то отрывисто скомандовал и вместе со своими подчиненными покинул площадь.

Священнослужители удалились в церковь, а представители светских властей – в сторону дома алькальда.

Мартинес вдруг поймал себя на том, что стоит посреди площади один. Медленно направился он к догоравшим кострам. Трупы лежали животами вниз, от жара костра тела их выгнуло, словно арку моста. Мартинес, сам того не желая, положил ладонь на спину человека, которого когда-то звали Амандом.

Тело переломилось, как обугленная ветка дерева.

Прошла неделя, а Мартинес по-прежнему находился в Досвальдесе. Что-то не давало ему покинуть этот захолустный городок. Он сидел перед старым домом, в плане представлявшим собой треугольник. Хозяин дома содержал в его нижних комнатах таверну. Она – что вполне естественно – называлась «Три угла». Здесь Мартинес провел последние дни и ночи. До тех пор пока у него водились денежки, все были к нему внимательны, особенно шлюхи. Они строили ему глазки и притворялись, будто влюблены в него. Половой акт всегда был для него сделкой, но не более того: шлюхи отдавали ему свое тело, а он им – деньги. О любви тут не могло быть и речи. Мартинес не любил женщин, как и мужчин, впрочем. Чувство любви он испытывал только по отношению к себе и готов был сказать об этом всем и каждому. Это было для него проявлением инстинкта самосохранения, что пришлось очень кстати, особенно в последние дни, когда деньги иссякли.

Для начала он был вынужден заложить у ростовщика-еврея свою толедскую шпагу. То, что клинок старый и весь в зазубринах, старый стервятник заметил сразу. Не переставая кланяться, он в конце концов предложил Мартинесу за саблю смехотворно малую цену. И Мартинес, скрипнув зубами, согласился. Как-никак на пару выпивок хватит. Потом продал кому-то из собутыльников свой берет с пером цапли. Вырученных денег едва хватило, чтобы пообедать. А теперь он снова на мели.

С тяжелым чувством Мартинес огляделся. Таверна «Три угла» находилась на заднем дворе этого выдержанного в мавританском стиле строения и выходила окнами прямо на берег Пахо. В этом месте течение реки раздваивалось. Левый рукав тек дальше, в сторону Пласа д'Иглесиа, а правый – параллельно заднему двору, после чего оба рукава сливались вновь. Вот и выходило, что мавританского стиля здание с его прекрасным садом стояло как бы на островке.

Пахо весело плескалась, птицы радостно щебетали в саду, гости «Трех углов» распевали задорные песенки... и только у него, Мартинеса, было невесело и даже тягостно на душе. Каким угодно образом, но как можно скорее ему необходимо обзавестись деньжатами. А для начала нужно основательно подкрепиться. Вот возьмет и прямо сейчас спросит жирного хозяина таверны, не даст ли он ему обед в долг! Мартинес порывисто встал – и нос к носу столкнулся с крепко сбитым мужчиной, только-только переступившим порог таверны.

– Да ты, дружище, спишь с открытыми глазами, – сказал он, холодно смерив взглядом Мартинеса с головы до ног. Он был намного ниже бывшего наемника и весил, наверное, вдвое меньше, но преисполнен уверенности в себе, что вообще свойственно людям, привыкшим побеждать. Глаза у него были очень светлыми, взгляд – проницательным, приятной формы узкое лицо – почти без морщин. Зато на лбу и на щеках хватало шрамов.

«Этот парень не крестьянин и не торговец, – подумал Мартинес. – И вообще он не из здешних мест – уж больно стоптаны его сапоги. Может быть, он, как и я, наемный солдат. И наемный убийца вдобавок. Один из тех, для которых стычка – милое дело».

Незнакомец обратил внимание на слепой глаз Мартинеса.

– На войне ранили? – небрежно спросил он.

– Не твое собачье дело! – Мартинес был как раз в подходящем настроении для драки.

«Что он в самом деле о себе воображает? Лезет сразу с вопросами...» – Мартинес хотел броситься вслед за нашедшим себе место за пустым столом незнакомцем, но тут ему в голову пришла неплохая мысль. На его губах появилась улыбка. Для начала Мартинес сел на свое место и перевел дыхание. Этот тип, у которого, видать, язык без костей, сам того не подозревая, может оказать ему неоценимую помощь. И он, Мартинес, прихлопнет, как говорится, одним ударом несколько мух...

Некоторое время погодя Мартинес снова решительно поднялся – и сразу опять сел. Внутренний голос предостерег его: «Этот парень – крепкий орешек». Сколько стрел хитрости у него в колчане? И насколько он, вообще-то, силен? И сразу пускает в ход кулаки? Недооценивать противника – самое последнее дело. Но решения своего Мартинес менять не стал.

Он встал из-за стола, сделал несколько шагов до порога таверны, остановился и повернулся лицом к стойке, стараясь привыкнуть к тусклому свету в помещении. Оно, как и само здание, по форме напоминало треугольник. По обеим сторонам от входной двери, слева и справа, стояли длинные дубовые столы, за которыми сидело много гостей. У задней стены, составлявшей как бы гипотенузу треугольника, была открыта дверь, которая вела на кухню. Мартинес видел, как хозяин деловито возится у очага. Вровень с дверью висели оленьи рога. А справа, прямо перед ней, сидел тот самый человек, которому Мартинес собирался дать взбучку. По его лицу скользнула довольная улыбка. Все было так, как он и ожидал: незнакомец заказал себе обильный обед: толстые ломти прожаренной свинины плавали в чесночной подливке, рядом лежали большой кусок ароматного хлеба, сыр, зеленые оливки и стояла кружка с вином.

Мартинес подошел к его столу и сел. Незнакомец жевал, набив полный рот. Он не сразу поднял глаза на Мартинеса. А тот, как ни в чем не бывало, выбрал самый большой кусок свинины и с видимым удовольствием откусил от него порядочную толику.

– Ты, дружище, спишь с открытыми глазами, не то бы заметил, что это моя еда. Закажи себе чего-нибудь.

А Мартинес уже потянулся за следующим куском мяса. Незнакомцу было достаточно доли секунды, чтобы разгадать замысел Мартинеса.

– По-твоему не будет, – спокойно сказал он.

Все разговоры в таверне разом прекратились. Незнакомец оглянулся:

– Эй, хозяин, подтверди, что эту жратву заказал я!

Хозяин поспешил к столу, нервно вытирая руки о фартук.

– Да... Э-э... Нет, то есть... Вообще-то... Послушайте-ка меня, ребята, мне здесь ссоры ни к чему, я принесу сейчас еще одну порцию того же самого – и мир, да?

– Ничего не мир, – проворчал Мартинес с набитым ртом. Он только что отломил еще кусок сыра. – Этот проходимец хотел сожрать мой обед.

– Тебе, хозяин, лучше вернуться на кухню, – холодно заметил незнакомец. – А вы, ребята, не вмешивайтесь. Много времени это не займет.

– Это уж точно! – поддержал его Мартинес.

Незнакомец молниеносно выхватил кинжал и воткнул его в хлеб, за которым потянулся было Мартинес.

– Вызываю тебя на поединок!

– Так я и думал, – кивнул Мартинес. До сих пор все шло именно так, как он предполагал. Может быть, он сможет сказать это про себя и после схватки. Он встал:

– Тогда поднимай кулаки, и мы подеремся за твою еду, твои деньги и твой кинжал.

– Нет! – с холодной улыбкой ответил незнакомец. Он вытащил кинжал из хлеба и приставил его острием к горлу Мартинеса. – Это тебе придется посражаться за свою жизнь!

Оба отпрыгнули в стороны на свободном пространстве между столами. До того мирно выпивавшие посетители таверны образовали полукруг. Мартинес сорвал с себя рубашку и обмотал ею левую руку, чтобы защищаться от колющих ударов.

Незнакомец оказался бойцом очень быстрым и опытным. Он кружил вокруг Мартинеса и, словно играя, касался его кинжалом, но каждый раз ровно настолько, чтобы оставить на его теле царапину, не больше. У Мартинеса было такое чувство, что, стоит незнакомцу пожелать, и он нанесет ему серьезную, если не смертельную, рану.

– Ты сражаешься за свою жизнь! – повторил незнакомец.

– Как и ты! – ответил Мартинес, пуская в дело правый кулак. Но удар ушел в пустоту. Незнакомец начал снова пританцовывать вокруг него, заставляя кружить и Мартинеса, который напоминал самому себе ученого медведя из цирка. «Клянусь кровью Христовой, мне за этим ублюдком не угнаться!» Незнакомец сделал выпад и нанес удар. Мартинес едва успел подставить левую руку. «Ф-фу, обошлось в этот раз! Но не теряй головы! – приказал себе Мартинес. – Не впервые ты попал в переделку. Попытайся перехватить инициативу. Когда он опять начнет кружить вокруг тебя, прегради ему путь. Перехвати руку с кинжалом, тогда он проиграл: держи руку крепко, не отпускай, дерни его на себя и выбей у него кинжал из руки, как ты делал уже десятки раз. Ну же!»

И снова незнакомец пошел в атаку. С кошачьей ловкостью скользнул в сторону и выбросил руку с кинжалом вперед. Мартинес поднял левую руку для защиты, но и на этот раз не поспел за противником. Рука еще только поднималась, а тот уже полоснул его кинжалом по бедру. Мартинес ощутил обжигающую боль. Что-то теплое потекло под штанами. В глазах его противника был триумф.

Он снова пошел в атаку, только на этот раз Мартинес его опередил. Кинжал только скользнул по обвязанной рубашкой левой руке, зато Мартинес, изловчившись, изо всех сил ударил незнакомца кулаком в висок. Это произвело впечатление. Незнакомец замотал головой, чтобы ослабить эффект от удара.

«Погоди, ублюдок! – ругнул про себя Мартинес. – Пока что ты меня не слопал!» Он быстро отступил на шаг, схватил со стола кусок мяса и отправил его в рот.

– Твой обед мне все больше по вкусу, дурачина! – крикнул он.

Впервые за все время Мартинес увидел, что глаза незнакомца вспыхнули злостью. Он плюнул ему в лицо, чтобы разозлить еще больше. Но противник, похоже, опять овладел собой. И опять закружил вокруг Мартинеса. Хуан хотел этому воспрепятствовать и шагнул как бы навстречу ему. Он ударил незнакомца левой рукой в грудь, оттолкнув его к стене. Теперь тот стоял против света. Мартинес хотел воспользоваться этим преимуществом. «Что ты умеешь, я умею давно!» – с гордостью подумал он. Хуан сделал вид, будто собирается ударить незнакомца ногой в пах, и, когда тот на этот прием поймался, и отклонился в сторону, Мартинес опять пустил в дело правый кулак, только на этот раз недостаточно быстро. Незнакомец, как бы сжалившись над ним, улыбнулся:

– Где тебе за мной угнаться!

Сам он дышал почти ровно.

– А вот поглядим! – Мартинес бросился вперед, чтобы перехватить руку с кинжалом, но тот отклонил корпус назад, а руку с кинжалом выбросил вперед и полоснул Мартинеса чуть повыше ключицы. Удар оказался таким сильным, что лезвие пронзило мышцы.

Удар Мартинес ощутил, а боль – нет. Воспользовавшись порывом противника, ухватил его за туловище у подмышек, оторвал от пола, а затем изо всех сил швырнул в стену. Незнакомец налетел спиной на оленьи рога. Острие рога пробило его тело и вышло со стороны груди, словно жало гигантского насекомого. Одну-две секунды незнакомец провисел на рогах, потом каким-то образом высвободился и рухнул на пол.

Только теперь Мартинес почувствовал боль в плече. Он прижал к ране левую руку, чтобы хоть немного остановить кровотечение. Подошедший хозяин таверны протянул ему стакан вина. Мартинес с жадностью выпил. Потом подошел к противнику, который лежал на спине и стонал от боли. Кинжал выпал у него из рук. Мартинес вернул стакан хозяину:

– Сейчас же вели сбегать за врачом.

Вскоре появился тот самый изящного вида человек с кожаным сундучком в руках, которого Мартинес утром видел на площади во время аутодафе.

– Вы тот самый фельдшер, которого мы видели при сожжении еретиков? – пожелал все-таки удостовериться он.

– Да, – лекарь терпеть не мог долгих объяснений.

Он быстро опустился на колени рядом с раненым и его осмотрел. Потом встал, отряхнул колени.

– Лучше всего было бы отнести его ко мне домой. Там у меня есть все, что требуется для операции, – он повернулся к хозяину. – Обеспечите это?

– Думаю, да, – хозяин таверны почесал свой жирный живот. – Снимем дверь с петель и на ней отнесем его к вам домой.

– Благодарю. А я пока осмотрю... победителя, так сказать.

Врач бросил вопросительный взгляд на Мартинеса, который по-прежнему прижимал обвязанную рубашкой левую руку к кровоточащей ране.

– Видать, физической силой небо вас не обделило!

– Можно сказать и так, – кивнул Мартинес польщенно.

– Однако ваши умственные способности физическим явно уступают. Не то бы вы, безоружный, не вступили бы в поединок с человеком, у которого в руке кинжал. У вас-то у самого кинжал был?

– У меня никакого оружия не было. Это его кинжал.

– Вот как! Вы, видимо, были наемным солдатом, раз назвали меня фельдшером?

– Э-э... да. Моя фамилия Мартинес.

– А меня зовут Манутус Кортес. Я получил степень доктора медицины в Италии, в университете города Солерно. Ваше счастье, что я не фельдшер. Будь оно так, у вашего противника не было бы шансов выжить.

– Что, так худо?

– Может быть. А, может, и обойдется. Острие рога пробило ему левую лопатку, scapula. Отрадно, что пробита она достаточно высоко, между третьим и четвертым ребрами, так что легкое, возможно, не сильно пострадало. По крайней мере, у раненого не течет кровь изо рта. Выходное отверстие находится на три пальца выше соска. Многое будет зависеть от того, насколько серьезны повреждения в грудной клетке. Однако перейдем к вам: опустите руку, чтоб я мог осмотреть вашу рану.

Мартинес так и сделал. Маленький доктор осмотрел рану, которая еще сильно кровоточила, со всей возможной тщательностью.

– Боль от раны сильнее, чем ее опасность, – сказал он наконец. – Вам невероятно повезло, что не задета arteria subclavia – подключичная артерия. Кинжал едва не перерезал musculus trapecius – трапециевидную мышцу, если вам так понятнее. Как любое повреждение мускулатуры, это вызвало сильное кровотечение. Вы правильно сделали, что зажали рану. Я наложу на нее тампон. Это, с одной стороны, уменьшит кровотечение, а с другой – будет иметь эффект дренажа, если рана загноится. Несколько дней вам придется носить руку на повязке. Такие раны заживают долго.

– А почему вы не применяете корпию? – спросил Мартинес.

Маленький врач поморщился:

– Я и забыл, что вам довольно часто приходилось иметь дело с фельдшерами. Так вот, знайте: я не очень-то верю в силу корпии. Она состоит из волокон, которые часто бывают не вполне чистыми и вызывают тем самым – по крайней мере, согласно моим предположениям – это самое нагноение. Я не придерживаюсь мнения, что выделения гноя вообще нельзя допускать. Отток его приводит к тому, что он не смешивается с телесными соками, и рана быстро заживает. Я перевязываю раны только недавно прокипяченными льняными повязками.

Дело у него шло споро, движения были быстрыми и ловкими. Мартинес сцепил зубы, чтобы не показать, как ему больно. Когда доктор закончил перевязку, его взгляд упал на левую ногу наемника, у которой натекла лужица крови.

– Что это? Еще одна рана?

– Да, здесь, на бедре, – Мартинес показал где.

Врач снова внимательнейшим образом осмотрел рану:

– Царапина, причем не очень-то глубокая. Приложу к ней компресс.

Когда вскоре и с этим было покончено, маленький доктор выпрямился.

– Пожалуй, мне пора. Операция вашему противнику должна быть проведена без промедления. Молитесь Богу, чтобы моего искусства хватило для спасения его жизни. В противном случае и вам не поздоровится. Судейские в этом городе с людьми вроде вас не церемонятся. Кстати, как насчет оплаты моих трудов? Я не привык работать за доброе слово.

– У меня денег нет, – запальчиво проговорил Мартинес. – Зато у него наверняка найдутся. Посмотрите в его карманах.

Прошла еще одна неделя, а Мартинесу так и не удалось вырваться из Досвальдеса. Рана на плече заживала, боль его не терзала. Вот уже два дня, как он ходил без повязки. Но и полностью выздоровевшим он себя считать не мог. Однако Мартинесу все-таки очень повезло, причем вдвойне: его противник тоже выздоравливал. Маленький доктор провел операцию успешно, и за больным хорошо ухаживали. Наверное, у незнакомца был туго набитый кошелек. Мартинес криво усмехнулся. Знает он одного человека, которому ох как пригодились бы денежки...

Утро выдалось чудесное, в такую погоду просто срам предаваться тягостным мыслям. Прислонившись поудобнее к выступу городской стены неподалеку от здания в мавританском стиле, он без всякой задней мысли достал кинжал. С тех пор как он завладел этим оружием, он ни разу так и не рассмотрел его хорошенько. А сейчас понял, что в руки ему попала ценная вещь. На лезвии – гравировка, рукоятка – серебряная. Мартинес гадал, сколько ему удастся выторговать у скупердяя-ростовщика, как вдруг по лезвию звучно клюнул камешек. Мартинес испуганно огляделся.

Перед ним посреди улицы стояли трое мальчишек-оборванцев, самый высокий из которых прямиком направлялся к нему.

– Извините, сеньор, можно, мы заберем нашу вишневую косточку? – и протянул свою давно не знавшую ни воды, ни тем более мыла руку.

Только сейчас Мартинес заметил, что в лезвие попал вовсе не камешек. Не веря глазам своим, он поднял с земли круглую косточку и стал ее разглядывать. И действительно – безобидная вишневая косточка. Побелевшая уже и словно отшлифованная, немножко влажная. Мартинес вернул ее оборванцу.

– Спасибо, сеньор! – словно не ожидавший от Мартинеса ничего другого, он сунул косточку в рот и поспешил вернуться к своим приятелям. Занял позицию за проведенной через пыльную улицу чертой и взял на прицел старый, с множеством вмятин котел, стоявший метрах в пятнадцати дальше по улице.

– Сейчас опять моя очередь! – крикнул он и изо всех сил выплюнул косточку в сторону котла. Косточка ударилась о стенку дома метрах в двух от котла и откатилась в сторону. И опять оказалась совсем близко от Мартинеса. Оборванцы не знали, как им быть. Никто из них не отважился снова беспокоить одноглазого, стоявшего с мрачным видом в двух шагах от косточки. Один из тех двух, что были пониже ростом, достал из кармана кусок белого хлеба и хотел было уже запустить в него зубы.

Тут Мартинесу пришла в голову забавная мысль.

– Погодите! – крикнул он. – Во что играете?

Трое оборванцев не знали, что ответить. Тот, у кого был кусок белого хлеба, оказался посмелее.

– Играем в плевки вишневой косточкой, сеньор. Кто первым попадет в котел, тот и выиграл.

Мартинес, который так и подумал, продолжал допытываться:

– А победителю что полагается?

– Победителю? Э-э, ничего...

– Ничего?

– А у нас ничего и нет, сеньор!

– Тут вы правы, – Мартинес всем своим видом показывал, что ни в чем таком не заинтересован. – Однако, я вижу, у вас есть хлеб. Ничего особенного, но лучше, чем ничего. – Он прищелкнул пальцами, будто только что придумал: – Я вам предлагаю: хлеб мой, если мне удастся попасть косточкой в котел с места, где я стою.

Эти трое принялись толкать друг друга в бок, сочтя его слова пустым бахвальством.

– А нам что достанется, если у вас не получится? – хитро спросил старший из них.

Мартинес достал свой кинжал, лезвие которого так и заблестело на солнце.

– Этот кинжал мне вручил его величество король Филипп II собственной персоной. За особую храбрость!

– Сам король Филипп II?!

– Ох, и красивый же кинжал! Нет, правда, вы получили его из рук его величества? – спросил тот, что поменьше.

– Не сойти мне с этого места! – Мартинесу захотелось выколотить из этого случая побольше. – Конечно, этот кинжал в сотни раз дороже вашего куска хлеба, не знаю даже, почему я хочу поставить его на кон...

– У меня есть еще серебряная монета, – вырвалось у того, что был повыше остальных. Он с решительным видом достал из кармана маленькую, сильно истертую серебряную монету. Одному небу известно, как она к нему попала.

– Покажи-ка, – Мартинес взял монету и сильно чиркнул ею по стене. Серебро в месте зазубринки заблестело.

– Идет! – кивнул он. – Мой кинжал против этой монеты и куска хлеба.

– Договорились, сеньор! – быстро крикнул в ответ старший. Он не скрывал своей радости при мысли о том, что вот-вот кинжал окажется в их собственности.

Мартинес подождал, пока ему принесут косточку, бросил на нее быстрый взгляд, сунул в рот, в последний раз смерил взглядом расстояние и со смачным звуком послал вишневую косточку в путь.

Косточка попала в самую середину котла.

– Вы выиграли хлеб и монету, сеньор! – проговорил тот, что повыше, явно разочарованный. – Вы должны были предупредить нас, что вы самый главный в плевках на расстояние!

– Да? Должен был? – поддел его Мартинес.

– Мне никогда не приходилось видеть человека, который плевал бы так метко, – сказал один из тех, кто поменьше ростом.

– И мне тоже! – неожиданно поддержал его женский голос. Он донесся с другой стороны речки. Мартинес быстро оглянулся и увидел в окне дома в мавританском стиле резко очерченное женское лицо. Какого она возраста, сразу сказать было трудно. В волосах цвета воронова крыла кое-где заметны были седые прядки. Ей, конечно, далеко не двадцать, но и тридцати пяти ей тоже нет – слишком нежная и гладкая у нее кожа, без единой морщинки. В узких губах она держала заколку, которой скрепляла пышный узел волос на затылке.

– Я Эльвира, хозяйка здешнего борделя. Может, ты мне пригодишься, – она оглядела свою прическу в дорогом овальном зеркале, которое держала в руках. – Но для этого ты должен зайти ко мне.

Мартинес не заставил ее повторять эти слова дважды.

– Иду, иду! – воскликнул он, взял из рук оборванца то, что ему принадлежало, и со всех ног бросился к дому в мавританском стиле. Пробежав через внутренний дворик, взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Оказавшись наверху, бросился, было, к хозяйке борделя, но та остановила его жестом руки. Мартинес уставился на ее длинные ногти, подкрашенные зеленоватой краской.

– К чему такой пыл? Я не на службе, а ты не из моих постоянных гостей. Да и будь ты одним из них, я бы тебя в таком виде к себе не подпустила бы. – Она погладила ладонью обтягивающее черное шелковое платье.

Мартинес стоял, словно вкопанный. Он не привык к тому, чтобы шлюхи так с ним обращались.

– К вашим услугам, милостивая госпожа, – выдавил он, недоумевая, что же ей все-таки от него потребовалось.

– Ты всегда так ловко плюешься, друг мой? – Эльвира отошла в угол, где лежали сложенные одна на другую подушки, некоторые вышитые бисером, и грациозно опустилась на них.

– Садись и ты рядом.

– Покорно благодарю, – Мартинес все еще был под впечатлением ее холодного приема.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Ах, вот что, – Мартинес сел на достаточно почтительном от нее расстоянии. – Вишневой косточкой или чем другим – пулей или стрелой, копьем или ножом, – я мимо цели никогда не промахнусь!

Она вдруг рассмеялась, обнажив два ряда крупных белых зубов.

– Да и тела на оленьи рога ты, по слухам, умело подвешиваешь, не так ли? – и, помолчав немного, добавила: – Ведь это было твоих рук дело?

– Точно. Я – Хуан Мартинес, – бывший наемник почувствовал, что гордость опять просыпается в нем.

– Вариант с плевком мог бы меня при случае заинтересовать, – хозяйка борделя указала ему на кувшин с вином. – Угощайся!

– Благодарю вас, – Мартинес налил себе и поднес бокал к губам. – О-о, прошу прощения, я совсем забыл наполнить ваш бокал...

Хозяйка только рукой махнула:

– Я никогда не пью вина днем. Но ты не смущайся...

– Здравы будем! – Мартинес сделал большой глоток. Вино оказалось крепким и сладким на вкус. Он чувствовал, как внутри у него потеплело. – Чем могу служить вам?

– Ты должен помочь мне одержать победу в невидимом для остальных бою.

– Разумеется. Буду рад! – Мартинес не понял ни полслова из сказанного.

Эльвира, словно догадавшись об этом, решила все расставить на свои места:

– Еще несколько недель назад это заведение было одним из самых процветающих в Кастилии. Доходы мои были чрезвычайно высоки. А потом случилось так, что целая группа наших завсегдатаев, причем тех, которых обслуживала я лично, отказалась оплачивать любовные услуги, уже оказанные. Эти господа просто поднимали меня на смех и удалялись восвояси. Не один или двое из них, а все!

Она взяла засахаренную вишню и вонзила в нее свои крепкие белые зубы.

– Я уверена, что они предварительно сговорились.

– Но почему?

– Зависть и недоброжелательность – вот в чем причина! А что же еще? Все, что ты здесь видишь, принадлежит мне. И куплено на деньги наших гостей. Но какой ценой они нам достаются? Продажные женщины все время балансируют между властью и бессилием. Влечение одного пола к другому, самая большая сила в мире, бросает мужчин в мои объятия. Они готовы выполнить любое желание, которое прочтут в моих глазах. Обещают мне златые горы. Если пожелаю, достанут с неба любую звезду. Но все это до определенного момента. И, когда наступает этот момент и похоть их удовлетворена, все выглядит совершенно иначе, потому что приходит время расплачиваться. Вот тут-то шлюха теряет всю свою власть. Что она может сделать в том случае, если кто-то отказывается ей платить? Ничего!

– Да, невыгодное дельце, – в задумчивости протянул Мартинес. И поймал себя на мысли о том, что и сам иногда отказывался платить. Но это были дешевые девки, которые вместе с обозом тащились вслед за солдатами по дорогам войны. Он отпил еще вина.

– А почему бы вам вовсе не отказаться э-э... от услуг этим господам?

– Я не могу себе этого позволить. Мои гости из числа хозяев этого города или уважаемых людей. Откажи я им, меня ожидали бы неприятности куда посерьезнее, чем неоплаченные любовные утехи. Представь себе, как быстро может сгореть такой дом, как мой. И сколько времени протянется расследование дела о поджоге, если судейские вообще примут его к рассмотрению. В конце концов все равно все уйдет в песок...

Она взяла искусно расписанный пергаментный веер и принялась им обмахиваться.

– В одной вещи я ничуть не сомневаюсь: ни одна замужняя женщина в этом городке и слезинки не прольет, если меня постигнет такое несчастье.

– Однако у вас есть план? – Мартинес вспомнил, что Эльвира упомянула о каком-то применении его сил.

– Да, план у меня есть. Уж если мне не платят за мои услуги, я должна по крайней мере иметь право отомстить за это. А состоять эта месть должна в унижении моих несостоятельных по собственной забывчивости клиентов. Я чего хочу? Хорошо продуманного и тщательно взвешенного унижения этих голубчиков. Только унижение это ни в коем случае не должно быть гласным, а то они возьмут и лишат меня всего, что я нажила, – всего моего имущества. Но, с другой стороны, оно должно быть достаточно весомым, чтобы моя ярость поутихла.

– Вы желаете, чтобы унижение это произошло в вашем доме? – спросил Мартинес, успевший к тому времени осушить кувшин с вином. Он рад был бы выпить еще стакан-другой, но не осмеливался попросить об этом.

– Ты угадал, – хозяйка борделя взяла пустой кувшин и демонстративно отставила его в сторону. – В этом доме и в совершенно определенном месте. Следуй за мной!..

Мартинес шел за ней следом, сам себе напоминая послушную комнатную собачонку.

Он испытал восхищение при виде множества изящных предметов и вещиц, которыми были увешаны стены и обставлены комнаты этого дома. Эльвира была из тех шлюх, что обладали художественным вкусом. В конце концов они оказались в не слишком большой по размерам комнате. Хозяйка борделя остановилась перед разделявшим комнату на две части черным пологом.

– Это здесь, – сказала Эльвира. – Смотри внимательно! – она потянула за одну из толстых грушевидных кистей, и полог разошелся.

– Клянусь грудями Афродиты! – вырвалось у Мартинеса.

Такого ложа ему не приходилось видеть никогда прежде. Оно было огромным, и на нем валялось множество пестрых подушек и подушечек. Черные пологи обрамляли ложе, скрывая его от непрошеных взглядов. «До чего же это заманчиво!» – подумал Мартинес и сразу представил себя самого, возлежащего на этом ложе с Эльвирой. Его глаз сразу заприметил слева от ложа золотой поднос, на котором стояли два хрустальных бокала, а рядом графин, который, как он сразу заметил, был доверху полон. А еще на тарелке лежал жареный кролик, а в плетеной коробке – хлеб, ветчина, буженина и овечий сыр. Тут же стояла ваза с засахаренными фруктами.

– Не пялься ты так!

– Слушаюсь, хозяйка! – послушно откликнулся Мартинес.

– Есть у меня один поклонник, который по определенным причинам всегда навещает меня в послеобеденное время. Он появится здесь примерно через час. Я подарю ему небесные радости. А ты, одетый во все черное, позаботишься о еще одном незабываемом для него событии.

– Что мне придется делать? – нетерпеливо спросил Мартинес.

– Не то, о чем ты, наверное, подумал. Слушай меня внимательно.

И она посвятила его в свой план.

Мартинес стоял за пологом и подглядывал в маленькую дырочку, проделанную в одной из складок. Он, если смотреть от двери, стоял справа от ложа, а дырка была примерно на уровне глаз.

Конечно, Эльвира велела ему просто находиться в комнате за пологом, а вовсе не подглядывать в то время, как она со своим гостем будет предаваться любовным утехам.

– Ты спрячешься там еще до его приезда! – объяснила она.

Ложе с пестрыми подушками слабо освещалось тремя свечками в канделябре. Эльвира сидела к нему лицом, распуская волосы. Она успела раздеться донага. Мартинес с трудом удержался, чтобы не присвистнуть в знак полного восторга. У хозяйки борделя было гибкое тело восемнадцатилетней девушки. Груди не обвисли и не были разной величины, как отметил Хуан, считавший себя знатоком женской красоты. Безукоризненная стать! Что за женщина! Его сексуальный аппетит разгорелся, и от волнения он чуть не сорвал полог. Пришлось даже отступить на полшага.

Волосы хозяйки борделя водопадом упали с плеч и до половины скрыли ее грудь. Она откинулась удобства ради на спину, открыв взору Мартинеса свои бедра. Он увидел блестящий черный треугольник коротких вьющихся волос, разделенный розовой складкой. «Мерзкое ты насекомое! – молча ругнулся он. – Ты запретила мне подглядывать, ничуть не сомневаясь, что я не подчинюсь! А теперь возбуждаешь меня, как олениха оленя во время течки, точно зная, что я и с места не сдвинусь!»

Эльвира легла на подушки. Мартинес скрипел зубами от вожделения.

Тут постучали.

К удивлению Мартинеса, Эльвира не ответила. Вместо этого подложила под ягодицы подушку, отчего ее лоно стало выглядеть еще соблазнительнее. Мартинесу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не бросится к ней, позабыв обо всем на свете...

Снова постучали. Ритмично, с паузами. Наверное, это был их условный знак.

– Тук-тук... тук... тук-тук... тук.

Но Эльвира молчала.

«Хочет помариновать этого красавца! – подумал Мартинес. – Как и меня, только по-другому!»

– Тук-тук... тук... тук-тук... тук, – послышалось вновь, на этот раз настойчиво, требовательно. И Эльвира снизошла до ответа.

– Входи же?!

Шаги все ближе, и вот порог переступил... Его преосвященство Игнасио?!

Мартинесу потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что он увидел своим единственным глазом.

– Что-то ты поздно, – промурлыкала Эльвира и потянулась.

– Было много дел. И вообще, не обязательно всем и каждому видеть, что я захожу в твой дом, – голос его преосвященства звучал уверенно, по-хозяйски. Он скользнул взглядом по телу Эльвиры, и в его глазах зажглось вожделение. Сняв свой золотой крест, он с невозмутимым видом швырнул его на пол.

– Ты самая красивая шлюха в христианском мире!

– Я знаю, – в ее голосе звучали сонливые нотки. – Ты это каждый раз говоришь. Разоблачайся.

Его преосвященство Игнасио нагнулся, взялся обеими руками за подол своей неприметной сутаны и одним рывком снял ее через голову. Мартинес увидел, что под сутаной на нем ничего не было. Игнасио сделал шаг вперед и собирался, было, уже опуститься на ложе, но Эльвира удержала его.

– Подожди, мой милый! Сегодня мне хочется рассмотреть тебя всего-всего. Сверху донизу. А то я только твое потное лицо и вижу, да еще подрагивающие ягодицы. Побудь так!

– Зачем это? – проворчал Игнасио. – Мы здесь не на рынке, где торгуют рабами...

– Какой ты статный, – медленно проговорила она, – какая у тебя широкая кость, какие мускулы, ты не такой изнеженный, как большинство моих ухажеров, – она неожиданно перегнулась к нему и одобрительно похлопала его ладонью по левому бедру.

«Она разговаривает с ним, как с верховой лошадью, – подумал Мартинес. – Впрочем, это сравнение уместно. Крупом и статью природа его не обделила!» Мартинес, не без оснований гордившийся своими мужскими достоинствами, все же почувствовал что-то похожее на зависть.

– Возьми меня! – голосом повелительницы проговорила Эльвира.

– О, Господи, ты видел, как я противился этому! – воскликнул Игнасио и бросился пылко целовать ее тело. – Но плотская страсть опять оказалась сильнее меня! – Он тискал ее грудь. – Как часто взывал я к Всевышнему, чтобы он придал мне силы, дабы я мог противостоять искушению!

– Возьми меня! – снова проговорила она.

– Я слаб, я слаб, я слаб – несмотря на все мои молитвы!

– Возьми же меня, наконец! – она потянула его на себя.

– Всевышний... – прошептал он.

Но вот тела их сплелись, и он овладел ею.

– О Боже, прости меня! – воскликнул он, а потом каждое движение у него сопровождалось глубоким придыханием: – О, Бо-же-про-сти-ме-ня! О Бо-же-про-сти-ме-ня, о Бо-же-про-сти-ме-ня! О Бо-же...

Его преосвященство Игнасио испустил душераздирающий вопль и задрожал всем телом в момент семяизвержения. А потом сполз с Эльвиры и стал жадно хватать ртом воздух, будто выброшенная на сушу рыба. Мартинес, стоявший за пологом, тоже часто-часто дышал. Он видел, как Эльвира освободилась из объятий Игнасио и отодвинулась от него.

– На сегодня довольно, – сказала она.

Игнасио понемногу приходил в себя. Глаза его посоловели:

– Поиграй со мной, – потребовал он – Тогда я прочту тебе еще одну проповедь!

– Нет, – заупрямилась она. – Я что-то устала.

Она сначала приподнялась на ложе, а потом отползла на самый его конец, где надела на себя шелковую рубашку, – такого дорогого белья Мартинес прежде и не видел.

– Лучше подкрепись, – она указала на лакомые угощения на подносе. – Поедим, выпьем вина. И не забудь, как в прошлый раз, со мной расплатиться.

– Мне платить тебе? – Игнасио сделал вид, будто задумался над ее словами. А потом пренебрежительно улыбнулся. До сих пор он был как бы во власти шлюхи, ее чар. Но теперь, когда он получил, что хотел, – она в его власти!

– Считай за счастье, что ты даром оказала церкви важную услугу.

– Заплати мне. Прямо сейчас!

– Скорее верблюд проскользнет через игольное ушко...

Эльвира, только что стоявшая перед подносом с угощением, сделала несколько шагов в сторону того места, где за пологом стоял Мартинес. Игнасио, наблюдавший за ней, повернул голову, так что теперь Мартинес видел только его профиль.

– Выходит, ты оказываешься оплатить мои услуги? – холодно спросила она.

– Ты мне тоже кое в чем отказала. Я не получил и половины того, за что стоило заплатить, – его преосвященство продолжал улыбаться с видом победителя.

Эльвира смерила его долгим холодным взглядом и подчеркнуто медленно произнесла:

– Тогда прочь отсюда, и чтобы я никогда тебя здесь не видела, церковный ты ДЬЯВОЛ!

ДЬЯВОЛ! Этого условного слова Мартинес только и ждал. Он едва не пропустил его мимо ушей, до того его увлекла сама перепалка. Он набрал полную грудь воздуха, вытянул губы и изо всех сил плюнул в дырку в пологе. Пролетев по крутой траектории через всю комнату, плевок шмякнул Игнасио прямо в левый глаз. Лицо церковного сановника окаменело. Эльвира истерично расхохоталась.

– Вот тебе святая вода, дьявол! Вижу, не нравится тебе? А теперь исчезни, пока я не велела вышвырнуть тебя вон!

– Это богохульство! Ты об этом еще пожалеешь! – прошипел Игнасио и посмотрел в ту сторону, откуда в него плюнули. – Кто это сделал? – он сделал вид, будто сейчас вот возьмет и заглянет за полог.

– Не смей, если дорожишь своей жизнью! – холодно предостерегла его Эльвира. – У меня с недавних пор появились друзья не менее влиятельные, чем твои. А может быть, они и поважнее твоих будут. И один из них стоит за пологом!

Игнасио испуганно остановился. На лице его сейчас ярость сменилась растерянностью и недоумением. Натянув на себя поскорее сутану, он привел себя в порядок. Уходя, инквизитор бросил Эльвире через плечо:

– Трижды проклинаю тебя и умоляю Господа нашего, чтобы он отправил тебя в ад!

– Крест не забудь, святой ты наш! – напомнила Эльвира.

Следующим отказавшимся платить поклонником оказался богатый суконщик. Он появился на другой вечер «в очередной раз выразить свое уважение моей приятельнице Эльвире», как он выразился. И на этот раз Мартинес не выполнил от точки до точки полученный от Эльвиры приказ. Сквозь дырку в пологе он увидел низкорослого, толстого, в пух и прах разодетого господина, который первым делом положил на ложе розгу.

– Вижу, ты опять пришел со своей игрушкой, – сказала Эльвира, которая, как и накануне, потягивалась в свете свечей, раздевшись на своем ложе.

– О, Эльвира, великолепная моя! Я только пощекочу и пощиплю тебя слегка! Тебе лучше всех известно, до чего пресен обычный акт любви. Нет, мы его приперчим, мы друг друга чуть-чуть разогреем, подстегнем, воспламеним, пока удержу нам не будет, и мы подарим себя друг другу!

Он умолк и начал суетливо расстегивать пуговицы на своем камзоле.

– Прошу, помоги мне раздеться!

Эльвира, уже совершенно обнаженная, поднялась с ложа, чтобы прийти на помощь тучному поклоннику. С помощью ее ловких рук суконщик разоблачился очень быстро. На пол полетели пышное жабо, золотая цепочка, на которой был аметист величиной с куриное яйцо, атласный камзол, рубашка из брюссельских кружев, широкий пояс с кожаным кошельком, отороченные кружевами стеганые панталоны из тяжелой парчи с разрезами, узкие шелковые чулки и, наконец, пара красивых кожаных сапог от лучшего мастера. «Так чистят луковицу!» – ухмыльнулся Мартинес.

– Наконец-то, любимая! – восторженно воскликнул суконщик. – Наконец-то я стою перед тобой таким, каким меня создал Господь! – он стал одной ногой на ложе и взял розгу. Мартинес обратил внимание на то, что не только его грудь и плечи, но и вся спина и похожий на барабан живот густо поросли волосами.

– Я сильно сомневаюсь, мой дорогой Фадрике, – сухо возразила ему Эльвира, – чтобы Бог сотворил тебя таким, каков ты сейчас. Ладно, давай начнем...

«Выходит, эту жирную жабу зовут Фадрике», – запомнил Мартинес.

– Ода, красавица моя! – воскликнул суконщик. – Я жду не дождусь твоих ласк! – он вскарабкался на ложе, разлегся на нем во весь свой рост и одновременно протянул Эльвире розги. Это были крепкие стебли камыша, собранные на одном конце красивым серебряным кольцом.

– Начинай же! – взмолился он.

Эльвира размахнулась, но не очень сильно ударила его розгами между лопаток.

– Вот так, хорошо. Но посильнее!

Эльвира постаралась выполнить его желание, розга так и свистела в воздухе, удары хлестали по телу так, что после каждого удара плоть суконщика словно глухо постанывала.

– Не переставай! – проквакал Фадрике. – Ради Пресвятой Матери Господней, не переставай, продолжай сколько есть сил!

«У тебя, похоже, времени куда больше, чем у его преосвященства!» – подумал Мартинес, ухмыляясь за пологом. Эльвира объяснила ему, что Игнасио всегда наносит свои визиты сразу после обеда, чтобы вовремя поспеть к вечерней мессе.

Эльвира продолжала настегивать Фадрике. Мартинес видел, что кожа, поросшая волосами, сделалась темно-багрового цвета.

– Теперь довольно, – сказала она, откладывая розги в сторону.

– Пожалуйста, еще! Я уже почти расслабился! Ну, еще хоть немного!

– Будь по-твоему, – и она опять стала похлестывать его по спине. Но вот наконец, маленький толстяк испустил радостный вопль:

– Во-от тта-а-а-кк! – завопил он и заелозил на ложе, опрокинувшись навзничь. И все кругами, как юла.

– У меня времени в обрез, мой маленький бычок! После тебя придет еще один мой ухажер. Я живу на широкую ногу, как тебе известно, а это стоит больших денег. Ты в последнее время что-то мою кассу пополнять перестал, хотя к услугам моим прибегал неоднократно. Ты задолжал мне три золотых дублона.

– Три золотых дублона?! За что?! – Фадрике мгновенно вышел из роли готового на все ради получения удовольствий поклонника, став тем, кем он всегда и был, – прижимистым торгашом. – Много ли я видел от тебя радостей? Если хорошенько подумать, ты только и делала, что мучила меня, заставляя каждую мелочь вымаливать. Ты даже упомянула что-то о том, что собираешься выдоить меня, как корову! Я-то понял это совсем иначе, а ты вот о чем!.. И за это три золотых дублона? Не может быть и речи!

– Я настаиваю на этом.

– Тьфу, – Фадрике презрительно махнул рукой. – Я деловой человек, а времена сейчас трудные. Не думаешь же ты в самом деле, что я ношу при себе такие деньги.

Эльвира стояла у ложа перед кучей пестрых вещей, которые сбросил с себя этот скупердяй.

– Если ты отказываешься расплатиться со мной, я возьму себе то, что посчитаю нужным, – и потянула на себя золотую цепочку с крупным аметистом.

– Ее я оставляю у себя. А ты давай одевайся и не заявляйся сюда, прежде чем вернешь, что должен.

– Не-ет! Этот камень – мой талисман! – толстяк с неожиданной для человека его сложения прытью пополз к краю ложа.

– А теперь он будет у меня, – Эльвира нагнулась и задула свечи. Сразу стало так темно, что собственной ладони не увидишь, если руку вытянешь. Фадрике не на шутку испугался и не произносил ни звука.

Мартинес, для которого погасший свет был сигналом к действию, стоял на том же месте, что и вчера. Он точно представлял себе, где находится толстяк. Хуан рывком раздвинул полог и в один прыжок оказался у ложа – как раз там, где стоял, словно окаменев, суконщик. Мартинес схватил обеими руками его маленькую круглую голову, опустился на колени и потянул торговца за волосы на себя, пока не, зажал его голову между своими ногами. Руками тот беспомощно сучил в воздухе. Мартинес изо всех сил сжал колени. Суконщик глухо взвыл. Он тщетно пытался освободиться из тисков. А Мартинес все никак не мог нащупать в темноте брошенные на ложе розги. Но вот они у него в руке, он размахнулся и стеганул что было мочи. Послышался пренеприятнейший чавкающий звук, как будто они погрузились в рыхлое тело. Суконщик глухо завыл. Он снова попытался оттолкнуть своего невидимого мучителя, но опять у него ничего не вышло. Фадрике завизжал теперь, словно его сажали на кол.

– Надеюсь, ты получаешь теперь большое удовольствие, – с издевкой проговорила Эльвира.

– Кто это тут? – визжал Фадрике. – Кто это лупит меня? – Он дергался изо всех сил, но Мартинес крепко сжимал его голову своими бедрами, как стальными тисками. – Прошу вас, пощадите!

– Но почему же? – холодно спросила хозяйка борделя. – Ты у меня двадцать раз испытаешь свое высшее наслаждение!

Мартинес опять хлестнул его изо всех сил.

– Раз! – отсчитывала Эльвира.

– Пожалуйста, отпустите меня! – глухо стонал Фадрике. А Мартинес снова стеганул его.

– Два! – считала Эльвира.

После двадцатого удара Мартинес слышал только слабые всхлипывания. Он отшвырнул розгу и пнул суконщика коленом. Между пальцами он почувствовал что-то клейкое. Кровь! Он отступил на несколько шагов в сторону и исчез за пологом. Эльвира тем временем снова зажгла свечи. Своим единственным глазом Мартинес увидел через дырку, что Фадрике лежит на спине, оставляя кровавые следы на простыне.

– Я думаю, что теперь ты получил полное удовольствие, мой маленький бычок. – У хозяйки борделя был очень довольный вид. – А теперь тебе пора идти.

Суконщик медленно отодвигался на край ложа. Эльвира успела тем временем набросить на себя халат. На груди у нее блестел аметист.

– Одеться тебе как-нибудь придется самому. А если тебе когда-то вздумается поприсутствовать еще на одной лекции о любви, не забывай, что за вход надо платить дублонами или золотыми эскудо.

Она повернулась к нему спиной и исчезла за пологом. Мартинес ретировался из спальни.

В последующие вечера нечто подобное происходило и с другими именитыми гражданами Досвальдеса: аптекарем, ювелиром, архитектором и еще кое с кем.

В конце недели к Эльвире наведался сам алькальд. Его, как и остальных перед ним, Эльвира ублажала без всякого внешнего пыла. Однако перед уходом он расплатился.

– Кто это был? – спросил Мартинес несколько погодя. – Что-то я его толком не разглядел.

– Алькальд, – ответила она.

– А он что, раньше тоже не платил?

– Да, – и она рассмеялась, обнажив свои крупные белые зубы. – По-моему, этой крепостью мы с тобой овладели!

Утром Эльвира передала через слугу, что будет ждать Мартинеса в гостиной.

Когда он вскоре появился, она сидела за столом с картами таро в руках. Что еще ей от него нужно? И почему она сидит за таким столом? Он знал, что в игорных столах, как правило, есть потайной ящик. В нем обычно хранят большие деньги. Он не сомневался, что и в данном случае это так. В прошедшие дни Мартинеса не раз и не два так подмывало проверить, как этот, к примеру, стол устроен. Может быть, сейчас представится возможность увидеть это воочию.

– Чем могу служить, госпожа? – спросил он.

– Больше ты ничего для меня сделать не можешь, Мартинес, – открыто и прямо, как привыкла разговаривать со всеми, кто стоял ниже ее, ответила Эльвира. – То, чего я добивалась, я добилась благодаря твоей помощи. Мои гости опять исправно платят, и дело мое процветает.

Она посмотрела на него с нескрываемой благодарностью, что его сильно удивило.

– Я из тех людей, кто хорошо платит за хорошую работу, а те услуги, что ты мне оказал, и впрямь на вес золота. Поэтому ты получишь от меня десять эскудо. – Она отложила игральные карты в сторону и вручила Мартинесу маленький кожаный мешочек. – Благодарю тебя.

– Э-т-то я б-благодарю вас, госпожа, – выдавил из себя Мартинес. Он совсем иначе представлял себе расставание с этим домом и его хозяйкой. – Вы считаете, что ни в каких других моих услугах не нуждаетесь?

– Да, Мартинес, я так считаю. С этого дня наши пути расходятся. Я терпеть не могу, когда мужчины подолгу задерживаются под крышей моего дома.

– Я рад, что пригодился вам, госпожа, – Мартинес взвешивал мешочек в руке, мучительно пытаясь найти повод, чтобы задержаться в этом доме подольше. Его взгляд упал на аметист, который и сегодня был на груди Эльвиры. У него появилась одна мысль:

– Прежде чем откланяться, позвольте мне задать вам вопрос, госпожа? – проговорил он с как можно более невинным видом.

– Конечно.

– Этот камень, что на вас, он, если я не ошибаюсь, принадлежал прежде Фадрике. Когда он отказался заплатить вам и вы поэтому отняли у него этот камень, он прогнусавил что-то вроде: «Нет, это мой счастливый камень». Вы, госпожа, поняли, что он этим хотел сказать?

– Да, – откинулась на спинку кресла Эльвира. – Я немного в драгоценностях разбираюсь, такая уж у меня профессия. И в том, что с ними связано...

– А что люди подразумевают, когда говорят о «счастливых камнях»? – продолжал допытываться Мартинес. Он смотрел сейчас не на поверхность стола, а на маленькие выдвинутые ящички, в которых лежали колоды игральных и гадальных карт и игральные кости. Он понимал, что потайной ящик просто так не выдвигается и с виду он на другие не похож.

– Есть драгоценные камни, которые соответствуют разным знакам зодиака, – объяснила Эльвира.

– Знаки зодиака? – удивился Мартинес. С той стороны, где сидел он, в столе находился целый ряд плоских ящиков, на каждом из которых была прибита бронзовая планочка с отверстием для ключа и кольцом, чтобы можно было потянуть ящик на себя. То, что с его стороны никакого потайного ящика нет, это ясно.

– Каждый человек рождается под каким-то знаком зодиака. Тот месяц, когда ты появился на свет, этот знак и определяет. Или, наоборот, ему соответствует. Кто, например, явился на белый свет в марте, родился под знаком Рыб. Драгоценный камень для Рыб – аметист. Все Рыбы имеют право считать аметист своим счастливым камнем. Точно так же, как горный хрусталь – камень Львов, а кроваво-красный карнеол – Скорпионов. Счастливым камням приписывают свойство оберегать жизнь тех, кто их носит.

– Выходит, Фадрике родился в марте? – спросил Мартинес. В двух боковых сторонах столика он не увидел ничего примечательного. Оставалось предположить, что перед потайным ящиком сидит сама Эльвира. Ну, конечно! Ведь это оттуда она достала мешочек с деньгами!

– Да, мне случайно известно, что Фадрике родился в марте. Но и я сама родилась под знаком Рыб, и мне этот камень тоже подходит. Может, он сослужит мне лучшую службу, чем Фадрике.

«Да, – подумал Мартинес, – вполне возможно. А может, и нет. Все зависит от того, будет ли у меня возможность добраться до потайного ящика».

– Донья Эльвира, донья Эльвира! – раздался в этот момент крик снаружи. – Вы меня слышите? Это я, зеленщик Альберто. Я доставил заказанный вами товар и сложил все на кухне. Но вашей поварихи нет, и со мной некому расплатиться. Донья Эльвира, вы меня слышите?

– Да, конечно! – проворчала Эльвира, поднимаясь. – У поварихи сегодня выходной, все служанки собрались к кому-то на свадьбу. А мои девицы спят, конечно. Единственный человек, который всегда на месте, – это я! – Она подошла к окну и выглянула. – Не беспокойся, Альберто, я сейчас спущусь, и ты получишь свои деньги.

– Благодарю, донья Эльвира!

– Подожди меня, Мартинес, я сейчас вернусь. Есть еще одна вещь, которую я хотела бы тебе сказать.

– С удовольствием подожду, хозяйка, – Мартинес был сам не свой от счастья. Только Эльвира вышла, он обошел вокруг стола и внимательнейшим образом осмотрел столик с противоположной стороны. «Потайной ящик – размышлял он, – сразу не заметишь, он должен находиться именно там, где на дереве нет никаких надрезов, щелей и зазоров». Он внимательнейшим образом разглядывал каждое пятнышко на дереве.

– Вот! – вдруг вырвалось у него.

Он обнаружил два тончайших древесных шва толщиной с паутинку. Вот там, наверное, прячется потайной ящик. Он нажимал пальцами вдоль и поперек этих паутинок, пытался, прижав пальцы к дереву, тихонько потянуть планку на себя. Вдруг послышался очень тихий, царапающий слух звук, и часть деревянной окантовки отползла в сторону. В небольшом ящике Мартинес увидел вышитый матерчатый кошель, туго-туго набитый. Он достал его и взвесил на ладони. Глаз его засверкал: в кошеле монеты – их там несколько десятков. Какое будущее открывается перед ним! Он быстро задвинул ящик на место и прикрыл его планкой, вернув ее на место тем же движением, что и сдвинул.

А теперь пора убираться отсюда, да поскорее!

Мартинес, крепко прижимая кошелек к груди, быстрыми шагами пересек внутренний дворик перед зданием в мавританском стиле. Вот и ворота. Он оглянулся, но никто его не преследовал. Он осторожно толкнул от себя ворота – и нос к носу столкнулся с Эльвирой.

Хозяйка борделя недовольно наморщила лоб.

– Я ведь сказала, что хочу обсудить с тобой одну важную вещь. Почему это ты взял и ушел?

– Важную вещь? – Мартинес притворился, будто совсем забыл об этом. – Я думал, мы уже попрощались? – он сделал шаг навстречу Эльвире и выжал из себя улыбку. – Тут какое-то недоразумение, госпожа! Если у вас что-то наболело, скажите мне прямо здесь!

– А почему бы и нет. Значит, слушай: я хочу, чтобы никто-никто не узнал, чем ты занимался и что ты видел в моем доме. Ни сегодня, ни когда-нибудь еще, да продлит Господь дни наши! Никогда!

– Можете положиться на меня, госпожа, – Мартинес опустил глаза. – Клянусь Пресвятой Матерью Божьей!

– Хорошо, – на лице Эльвиры появилась хитрая улыбка. – На тот случай, если память тебе изменит: наш город все равно, что большая деревня. Здесь новости распространяются со скоростью огня в степи. И если некоторым господам станет известно, кто был тот незнакомец, что издевался над ними в моей спальне, я за жизнь этого незнакомца и гроша ломаного не дам. Это понятно?

– Еще бы, госпожа! – Мартинес и в самом деле испугался не на шутку. С этой стороны он свои поступки пока не рассматривал. Но, если он будет держать язык за зубами, ничего особенного и не произойдет. Тем более, что слуги и служанки Эльвиры и понятия не имели о том, что он прятался за пологом в спальне хозяйки борделя, когда та принимала своих «гостей». Оставалась еще сама Эльвира. Проговорится ли она, чтобы насолить ему? Вряд ли. Если только в ближайшие часы не хватится пропавшего из потайного ящика кошеля... Надо бы смыться, да поскорее...

– Лучше всего будет, если ты исчезнешь из Досвальдеса еще сегодня! – сказала Эльвира.

– В этом можете на меня положиться, хозяйка, – ухмыльнулся Мартинес.

На узком мостике, переброшенном через Пахо со стороны заднего двора здания борделя, во второй половине дня было много пешеходов. Жители восточного предместья проходили по нему, огибали живописный сад перед домом Эльвиры, наслаждаясь при этом видом редких растений и пышных цветов, и направлялись к шестичасовой вечерней проповеди.

Мартинес, у которого не шел из головы разговор с Эльвирой, тоже прошел по этому мосту, но в противоположном направлении. Ему хотелось побыстрее покинуть город, не появляясь при этом на его главной площади. На другой стороне реки, по правую сторону от моста, находилась таверна «Три угла», но сейчас у него не было желания напиться. Почва в Досвальдесе начинала гореть у него под ногами, это он ощущал всем своим естеством. Поэтому он свернул налево и ускорил шаги. Двое мальчишек бежали за ним следом и хихикали, а иногда что-то шептали друг другу на ухо, однако Мартинес был слишком занят своими мыслями, чтобы обратить на них внимание.

– Привет, сеньор, вот мы опять встретились с вами! – Услышал он вдруг.

Мартинес поднял глаза. Перед ним стоял долговязый паренек, у которого он в споре на точность плевка выиграл серебряную монету. Он стоял на том самом месте, где потерпел поражение. Это был угол каменной стены, справа за которым начинался небольшой переулок. Тому, кто поворачивал за угол, приходилось быть внимательным, чтобы не налететь на выходящего оттуда. Только сейчас Мартинес сообразил, что он знает обоих мальчишек, следовавших за ним по пятам. Они были тогда вместе с этим долговязым.

– Что тебе нужно? – грубо спросил Мартинес.

– Мы хотим предложить вам новое пари, сеньор. Правда, задача на этот раз такая трудная, что никто с ней не справится. Мои дружки вот считают, что у вас это получиться может, а я говорю, что и у вас это не получится никогда! – он смотрел на Мартинеса с вызовом.

– Чего вы хотите, о чем спор? – спросил Мартинес для ясности. Этот долговязый начал его раздражать.

Подросток показал ему ладонь, на которой лежало много серебряных монет. Черт его знает, как они ему достались. Мартинес поймал себя на том, что ему страсть как хочется заполучить эти монеты.

– И что я должен сделать?

– Попасть в старый котел с закрытыми глазами! – ответ последовал незамедлительно. – Но и это еще не все. Я подниму котел, так что плевок должен попасть в него сверху. Только тогда вы выиграете пари. Если вы считаете, что вы этого не сможете, так и скажите.

– Это я сделаю трижды подряд, если нужно будет! Ты только не хитри и во время плевка не относи котел в сторону.

– Нет, я этого не сделаю, клянусь! – уверил долговязый.

«Хм, а почему это мальчишки ничего не требуют от него на тот случай, если он проиграет?» – Внутренний голос подсказывал Мартинесу, что эти деньги ему ни к чему и что не стоит впутываться в эту историю. Но он не хотел терять лицо перед сорванцами. И, кроме того, был уверен, что в котел попадет.

– Давайте сюда вашу паршивую вишневую косточку.

– А вот в этом и вся сложность, – сказал долговязый. – В этот раз никакой косточки не будет, в котел должен попасть сам плевок. И каждая капелька слюны вообще!

Мартинес снова хмыкнул. Вот это действительно потруднее будет... Но терять ему нечего, так что можно и за дело приниматься. Он положил на землю свой узелок.

– Начнем.

– Хорошо, сеньор. Видите, я держу котел на уровне своих глаз. И стою здесь, прямо на углу улицы. Я с места не тронусь и котел не опущу, и в сторону не отставлю, обещаю.

– Ладно уж. Чем мне прикрыть глаза?

– Вот этим, сеньор, – меньший из двоих малышей полез за пазуху, достал что-то и протянул ему.

Это была маска черта. Она и впрямь внушала страх. Все «лицо» в шрамах и набухших шишках, над головой возвышались острые, как у козла, рога. Глазницы были заклеены, так что черт был еще и безглазым. Открыта была только дырка для дыхания – через нее Мартинес и должен был плюнуть.

– Я не удивлюсь, если вы передумаете, сеньор, – с невинным видом проговорил долговязый.

– И не подумаю! – Мартинес обрел былую уверенность в себе.

– Тем лучше, сеньор. Как только я крикну «сейчас!», вы сразу и плюйте. Все понятно?

– Я не дурак, мне дважды повторять не надо! – Мартинес глубоко вдохнул воздух и послал плевок в путь... Шлеп! Он попал. Послышался оглушительный смех. Это хохотал долговязый. А потом раздались такие звуки... как будто кто-то быстро убегал. Мартинес сорвал с себя маску.

Мальчишек и след простыл.

А там, где только что был долговязый подросток с котлом в руках, как громом пораженный, стоял мужчина. Он, скорее всего, только-только появился из-за угла. Мартинес догадался, что его «подловили». И заметил, что плевок попал-таки в цель: прямо в лоб мужчине, и теперь свисал на левый глаз и щеку. У Мартинеса даже дыхание перехватило: он узнал этого человека. Это был не кто иной, как сам инквизитор, которого он видел на Пласа д'Иглесиа во время сожжения еретиков.

Его преосвященство Игнасио вытер большим платком плевок с лица, не сводя взгляда с Мартинеса и что-то при этом обдумывая.

Наконец он понял! Лицо его исказилось от ярости и ненависти.

– За это ты сгниешь у меня в подземелье! – прошипел он.

ИНКВИЗИТОР ИГНАСИО

Скажите просто: «Да, я клянусь, что нечистый вселился в меня и овладел мною, и да поможет мне Бог!»

Магистр – это прозвище так и закрепилось за Рамиро Гарсия, став вторым именем, – легонько толкнул Витуса в бок:

– Слышишь? Ну, эти шаркающие шаги? Столь уважаемый нами смотритель тюремных камер снова являет нам свой лик.

Он снова прислушался.

– Только на этот раз он не один. Вот сейчас мы и узнаем, добровольно тот его сопровождает или по принуждению.

Ключ заскрежетал в дверном замке. Дверь открыли. Заключенные увидели перед собой человека с перекошенным от ужаса лицом. Он был почти одного роста с Нуну, только, конечно, не такой раскормленный. При хорошем к нему отношении лицо незнакомца можно было назвать даже приятным, не будь у него безжизненно застывшего глаза. Витус предположил, что когда-то ему этот глаз повредили в стычке. Яблоко мертвого глаза поражало своей отталкивающей белизной.

Незнакомец вдруг вздрогнул. Нуну дал ему порядочного тумака.

– Не спи стоя, – проворчал колосс. – Вот здесь, рядом с отхожим местом, для тебя подстелили солому, – он криво ухмыльнулся.

Новичок подозрительно оглядел указанное ему место.

– Не бойся, солома довольно чистая, – доброжелательно проговорил Магистр. – Совсем недавно там лежали два... э-э... приятеля. Когда их увели, потому что... ну, это к делу не относится... Значит, после того как их увели, мы разбросали солому по полу, чтобы она проветрилась. Но эти двое были очень чистоплотными...

– Жопочниками они были, вот что, – объяснил Нуну новому узнику. – Так что для тебя это самое подходящее место, – мерзко расхохотавшись, он собрался уходить.

– Тупая скотина! – проворчал одноглазый.

Все узники в камере и вздохнуть боялись.

Никто и никогда еще не осмеливался оскорбить Нуну. Магистр прошептал на ухо Витусу:

– За что бы этого парня ни посадили, в мужестве ему не откажешь.

– А ну, повтори!

Тот посмотрел Нуну прямо в глаза. Губы его скривились в презрительной улыбке. Подчеркнуто медленно он проговорил:

– Тупая скоти...

Но договорить до конца ему не удалось. С резкостью, которой от него никто не ожидал, Нуну ударил его локтем под дых. Тот отлетел в сторону и так сильно шмякнулся о стену камеры, что воздух со свистом вырвался из его легких. Одноглазый обмяк и шлепнулся на задницу – как раз между Витусом и Магистром.

– Повтори еще раз, – сказал Нуну.

Тот только головой покачал.

– Запомни раз и навсегда: с Нуну лучше не ссориться! – и колосс, хромая, вышел из камеры.

– Добро пожаловать в наш круг, – сказал Магистр, когда новый узник отдышался. Он, видать, калач тертый.

Ничего не ответив, тот застонал, но поднялся на ноги. Магистр, Витус и евреи молча наблюдали за тем, как новичок разглядывает узкие, забранные решетками окна, напоминающие крепостные бойницы, под которыми лежали Витус и Магистр. С тех пор как Аманда и Феликса увели из камеры, все ее узники сдвинулись по часовой стрелке, так что место рядом с нужником освободилось.

Незнакомец встал на цыпочки, чтобы выглянуть, но при всем своем завидном росте так ничего и не увидел. Он ощупал ладонями подоконник и раму с решеткой.

– Узкая, сволочь, в такую и кошка не проскользнет.

Одноглазый сделал шаг назад, наступив при этом на руку Магистру. Маленький ученый так и взвыл.

– Ой-ей-ей!

– Не притворяйся, – новый узник повернулся к Витусу. – Тебя заковали в цепи – выходит, ты особенно опасный преступник?

– Я и сам не знаю, почему меня таким считают, – сдержано проговорил Витус. Он не испытывал ни малейшего желания вступать в продолжительный разговор с новым сокамерником. Впрочем тот, скорее всего, отнюдь не был заинтересован в продолжении беседы, потому что, не дождавшись ответа, сразу направился к отхожему месту.

– Толчок у вас куда ни шло, – оценивающе проговорил он. – Вы, видать, редко ходите мимо.

Когда ответа не последовало, начал тщательно простукивать стену возле своего места.

– Ничего, – пробормотал он некоторое время спустя. – Посмотрим-ка, как насчет двери. – И несколько раз крепко ударил по ней кулаком. – М-да... Крепкие дубовые доски на железной решетке, – подвел он итог. – Такую не выломаешь.

Наконец одноглазый обратился к тому месту в камере, где еще недавно лежали Феликс с Амандом и куда теперь перебрались евреи. Он внимательнейшим образом простучал и эту стену.

– Оп-ля! – воскликнул он вдруг. – Здесь один камень сидит непрочно! – Новичок высоко поднял камень Магистра, который вытащил из стены так ловко, будто только этим каждый день и занимался.

– Это мой камень с датами! – воскликнул Магистр.

– Как это – твой камень?

Маленький ученый объяснил историю с этим камнем. Потом он поднялся и подошел к новому узнику.

– Думаю, нам самое время познакомиться: этих вот людей зовут Хабакук, Давид и Соломон. Они, будучи евреями, собирались заняться на Иберийском полуострове торговлей – вот поэтому и попали сюда.

Братья кивнули новому узнику.

– Вон там, под окном, – продолжал Магистр, – лежит мой друг Витус. Он прежде обучался в монастырской школе. Почему его бросили в это подземелье, нам неизвестно. Мое имя Рамиро Гарсия, но меня чаще зовут просто Магистр. Я ученый-юрист и не в ладах с церковью, – он изобразил нечто вроде поклона. – Могу я спросить, кто ты и что тебя, так сказать, привело сюда?

– Я Мартинес, – ответил тот, – а за что я попал сюда, какая тебе, на хрен, разница!

– Зачем же так грубо, друг мой? – Магистр озадаченно заморгал.

– Я тебе не друг! – огрызнулся Мартинес. – Я ничей не друг. И уж меньше всего – судейского кляузника! Заруби это себе на носу, если собираешься впредь иметь дело со мной.

Он сунул камень с датой в его нишу.

– И монастырских выкормышей у меня в друзьях не водилось. А о евреях я и говорить не желаю. Они нас всех уделывают, где только могут.

– Мы – честные торговцы, – возмутился Хабакук. – Мы никогда никому предпочтения не отдавали, для нас все покупатели были равны – хоть кого спроси! Господь нам свидетель!

– Вы, евреи, Христа убили, вы все! – для Мартинеса этот вопрос был решен раз и навсегда. Люди, с которыми ему предстояло находиться в одной камере, его разочаровали: с такими побега не совершишь. Тряпки и продажные торговые душонки! Рассчитывать он мог только на себя. Если кто и может помочь, то, пожалуй, один только этот жирный боров. Он знал, что все надсмотрщики до одного – взяточники. Одно плохо: у него нет при себе ничего! Мартинес заскрипел зубами, вспомнив, как у него отняли кинжал и кошель с монетами.

– Твое поведение не только неуместно, но и в высшей степени несправедливо, – услышал он слова Магистра. – Как ты можешь обвинять евреев, живущих в одно время с нами, в том, что якобы сделали много веков назад их предки! Вот я приведу тебе пример для сравнения: представь себе, что лет пятьдесят назад твой дед убил кого-то, а сегодня представитель закона запретит тебе заниматься своим делом – предположим, продавать древесину? Чтобы ты на это сказал?

У Мартинеса не было никакого желания спорить с Магистром. Но во взгляде маленького ученого светилась такая убежденность, что не ответить ему он не мог.

– Черт побери, я сказал бы, что у одного с другим нет ничего общего, судейская ты змея!

На губах Магистра появилась улыбка:

– А как насчет евреев? Положим, их предки убили Христа, но разве по этой причине Хабакук, Давид и Соломон должны быть лишены права вести торговлю? И почему им запрещают заниматься другими уважаемыми видами труда? Ты должен признать, что тут уж тем более одно с другим не вяжется.

«Евреи – ростовщики и лихоимцы! Они наживаются на нашей нужде», – скажешь ты. Но они берут вещи в залог и дают в долг под большие проценты, потому что им не позволяют заниматься другим ремеслом! Их просто толкают на этот путь! Ты бы лучше злился на тех, кто такие законы принимает и проводит в жизнь.

– Если еврей берет у меня шпагу в залог, почему он дает мне за нее сущие гроши? – Мартинесу вспомнилась его замечательный толедский клинок. – Именно в этом весь расчет ростовщиков: давать за ценные вещи пустяки! Они надеются, что их вовремя не выкупят и тогда они останутся с большим барышом.

– У кого из евреев ты заложил свою саблю?

– У здешнего ростовщика. В Досвальдесе этом самом, будь он проклят!

– Паршивые овцы встречаются повсюду, – попытался урезонить его Магистр. – В каждой стране, среди людей любой национальности и любой профессии. Нельзя же всех стричь под одну гребенку!

– Плевал я на это! – не успокаивался Мартинес. – Если эти трое такие уж честные и справедливые, как ты говоришь, пусть они позаботятся о том, чтобы мне потом этот клинок вернули.

Он обратился к самим братьям:

– Все вы... желуди гладкие, одним миром мазаны!..

– Ну... Ну... Это уж слишком! – для маленького ученого это прозвучало как совершенно незаслуженное оскорбление вполне порядочных людей. Он даже задрожал от негодования. Его рот открывался и закрывался, но ни звука из него не доносилось. Увидев это, Мартинес, не смог удержаться: когда Магистр снова открыл рот, взял и плюнул в него.

Витус вскочил со звенящей на руках цепью:

– Ты сейчас же попросишь прощения у моего друга!

Мартинес вдруг почувствовал себя героем. На молодого человека он никакого внимания не обратил, зато с удовлетворением смотрел, как маленький Магистр хрипит и отплевывается.

– Черта лысого я извинюсь! – Не монастырскому школяру его пугать. Он тут же вскочил, объятый яростью, заставившей на какое-то время забыть о сильной боли. Он бросился на Витуса, однако маленький ученый преградил ему дорогу. Одним движением правой руки Мартинес отбросил коротышку в сторону. Вот сейчас он задаст этому школяру, тот его еще долго помнить будет! Но тут в его правую руку вцепился Хабакук, Соломон с Давидом тоже подскочили к нему и принялись молотить бывшего наемника кулаками по голове. Мартинес взвыл от боли и обиды. Он широко развел руки, попытался сбросить нападавших, но те повисли на нем, как клещи. Удары сыпались на бывшего наемника один за другим. Он отбивался, как мог, но почувствовал боль в левой, раненой, руке, которой почти не мог больше отбиваться. Да и правую руку он уже отмахал...

Общими усилиями сокамерники так насели на него, что выбили из равновесия – он покачнулся и упал. Остальные навалились на Мартинеса сверху. Под тяжестью их тел он почти не мог двигаться, но все еще не сдавался. Будучи солдатом, он привык сражаться до последнего. И еще один удар цепью, теперь уже по плечам и по голове. Его единственный зрячий глаз словно туманом затянуло. Мартинес почти ничего вокруг не различал.

– Сдаюсь! – пропыхтел он.

– Я себя ненавижу за это! – сказал Магистр. Он сидел на соломе, сжавшись в жалкий комочек, и потирал ушибленные места. – Я, человек закона, выступающий против произвольного применения силы, дрался, как уличный мальчишка!

Все обитатели камеры опять лежали на своих местах, тяжело дыша, словно после долгого бега. У каждого из них были ссадины и кровоподтеки. Но Мартинесу пришлось хуже всех остальных. Он сидел на соломе рядом с отхожим местом и ощупывал рваные раны на ногах.

– Бывают в жизни случаи, когда делаешь такое, что сам себя не узнаешь, – вздохнул Витус. У него был синяк под глазом и царапины на лице. – Не расстраивайся, Магистр.

– Я много бы дал за то, чтобы случившегося не было.

– Из нас всех ты виноват меньше других, – донесся от противоположной стены голос Хабакука. – Тот, кто все это затеял, сидит вон там, – он мотнул головой в сторону Мартинеса.

– У меня после болезни Магистра осталось еще немного лекарственных трав. – Витус вопросительно взглянул на Мартинеса. – Ты, похоже, получил больше всех, Мартинес. Я мог бы немного подлечить твои ноги, а?

– Позаботься о собственном дерьме, – Мартинес действительно испытывал сильную боль и хотел бы, конечно, чтобы ему оказали помощь, но только не этот монастырский щенок. – У тебя у самого под глазом букет фиалок!

Его приободрила мысль о том, что этот синяк посадил парню он. Мартинес видел, что Витус взял из рук Магистра платок, который тот предварительно смочил в бачке с водой. Выжав его, юноша повязал себе голову этим платком.

«Паршивец, облегчение получает, – подумал он, – а у меня все тело горит от боли!» Недолго думая, бывший наемник вскочил на ноги. В два-три прыжка он оказался рядом с этим монастырским барашком и сорвал у него платок с головы.

– А ну-ка дай эту тряпку!

– Рехнулся ты, что ли? – испуганно воскликнул Витус.

– А ну верни платок. Немедленно! – прикрикнул Магистр на Мартинеса.

– И не подумаю! – Мартинес махал платком перед носом маленького ученого. Тот попытался схватить его. Мартинес приподнял его ровно настолько, чтобы Магистр, лежа, не мог до него дотянуться. Ученый попробовал привстать и вырвать платок – ничего не вышло. Так иногда глупые недоросли дразнят малышей конфетой, но не дают ее. Мартинесу эта забава пришлась по душе.

– Стряпчий-обманщик был несправедлив к Мартинесу, – подначивал он. – И другие тоже!

– Ну, хватит! – твердо проговорил Витус. – Ты уже и без того затеял драку. Бери платок, а то еще получишь на орехи!

– Ты так в этом уверен? – в голосе Мартинеса прозвучала издевка. – Тогда смотри, что я с этой тряпкой сделаю, – он разорвал платок на несколько кусков, а потом порвал в клочья и их. – Вот так! Вот так! Итак! – он бросал под ноги Магистру один ошметок за другим.

Маленький ученый был готов расплакаться.

– Ты даже не представляешь, что ты натворил! – прошептал он.

Вечером опять появился Нуну. Со стуком поставил на каменный пол камеры бачок с супом. Часть его перелилась через край. Но никто и слова не проронил, в том числе и Мартинес. Нуну поставил рядом плетеную корзинку с сухарями.

– Наваливайся, парень, – сказал он Мартинесу. – Может, когда-нибудь станешь таким сильным, как я!

– Тупая скотина, – сказал Мартинес.

Но только тогда, когда Нуну захлопнул за собой дверь камеры.

Магистр поднялся и отряхнул прилипшую к штанам солому.

– Ну, чего там, начнем, – он заглянул в бачок. – Скажу вам, что это тот же суп, который они дают нам каждый раз...

Взяв в руки разливную ложку, Магистр повернулся к Мартинесу.

– Суп, конечно, дрянь последняя, но, думаю, ты не из самых привередливых едоков в стране. Как-нибудь проглотишь. Давай поедим вместе и забудем о том, что случилось. Я ссор не люблю.

– А кто разливает суп? – выжидательно спросил Мартинес.

– Я, – ответил Магистр, – так у нас сложилось. Я уже к этому делу приноровился, у меня каждый получит не больше и не меньше, чем другие.

– Ни за что не соглашусь.

– Ты что, мне не доверяешь? Готов поклясться чем угодно, что никто еще ни разу не обижался на мою дележку.

«Это как раз то самое и есть, что мне не по нутру, паршивый ты законник!» – подумал Мартинес. А вслух сказал:

– Когда делят жратву, я никому, кроме себя самого, не доверяю! – Долгие годы, проведенные в армии, убедили его, что это самый верный способ отхватить кусок получше.

На другое утро Нуну появился непривычно рано. Он прошел через всю камеру прямо к Витусу:

– Доктора-еретика на допрос в мэрию!

Он схватил Витуса, еще не вполне проснувшегося, и поставил его на ноги.

– Поторапливайся! Инквизитор терпеть не может, когда его заставляют ждать.

Витус почувствовал, как всем его существом овладевает страх.

– А в чем меня обвиняют? – собственный голос показался ему чужим. – Ты ведь наверняка что-то слышал?

– Я ничего такого не знаю, клянусь невинностью Пресвятой Матери Господа нашего! – колосс толкнул Витуса в сторону пустого бачка.

– Неси его! – велел он. – Уж если выходишь из камеры, то хоть на что-то сгодишься!

Его преосвященство Игнасио преисполнился воли исправлять нравы со всей подобающей строгостью, не делая поблажек никому. Ему надоело пассивно наблюдать, как ересь все глубже проникает в жизнь людей на Иберийском полуострове. Если отвлечься от нескольких десятков процессов о ведьмах в Арагоне и Наварре, то перед судом инквизиции предстало слишком мало людей, повинных в ереси. Совсем не то, что в Италии, Германии, Венгрии, Боснии, Англии или Шотландии, где инквизиторы с врагами святой матери-церкви не церемонились.

Но теперь, когда на место инквизитора поставлен он, Гонселоде Игнасио, первые успехи обозначились и здесь. Свидетельство тому – процесс против еретиков Пабло Категун и Лонсо Арвоса. Этот случай завершился аутодафе несколько неожиданно для него самого. Оба еретика наотрез отказались признать себя виновными, хотя им раз за разом это предлагалось. Упрямцы твердо стояли на том, что они совершенно нормальные люди. Разве может считать себя нормальным мужчина, который любит другого мужчину?

Он презрительно поморщился и аккуратно сложил перед собой в стопку отдельные пергаментные листы. Не отрывая глаз от них, нащупал левой рукой вазочку с орехами. Взял один в рот, пожевал, как заяц, и снова вынул. Посмотрел на надкушенный орех, с удовольствием отрыгнул и макнул орех в горшочек с мелким-мелким сахаром. Потом орех исчез за его тонкими губами. Мысли инквизитора вернулись к обоим еретикам.

Не заупрямься они так, дело до сожжения, может, и не дошло бы. После этих аутодафе всегда столько разговоров... А еще больше всяких неприятных вопросов... К тому же оба они оказались бедными, как церковные мыши, и никакого добра после них не осталось. Прискорбное обстоятельство, если учесть, что понтифик всегда с большим пониманием относится к инквизиторам, которые способны пополнить его казну.

Игнасио взял еще один орех, и повторилась процедура его засахарения. С удовольствием жуя это лакомство, он мысленно вернулся к повседневным делам. Молодой человек по имени Витус обвиняется в том, что вступил в союз с духами и демонами. Игнасио взял в руки протокол с показаниями доносителя и углубился в чтение. После первого листа на его лбу появились морщины, он засопел носом. Пресвятая Матерь Божья! Этот случай обещал быть очень интересным. Он повернулся к сидевшему по левую руку от него отцу Алегрио, которому предстояло вести протокол допроса.

– Есть у вас более подробная информация об этом самом... – он еще раз бросил взгляд на лежавшие перед ним листы пергамента, – об этом Витусе?

Алегрио покачал головой:

– Увы, ваше преосвященство, нет. Разве только то, что сокамерники считают его очень умелым целителем.

– Целителем? Чудеса творит, да?

– Это мне неизвестно, ваше преосвященство, – Алегрио учтиво повел плечами.

– А вам что-либо известно об этом парне, дон Хайме? – спросил Игнасио сидевшего по правую руку от него представителя верховной светской власти.

– К сожалению, нет, ваше преосвященство, – неохотно ответил алькальд. Он был не слишком доволен тем, какая ему была отведена роль. Разумеется, это ниже его графского достоинства – представать перед всем народом в таком вот подчиненном качестве. По его понятиям, нет на свете ничего превыше достоинства истинного испанского дворянина.

– Хм, ладно, там поглядим, – Игнасио поправил стопочку лежавших перед ним свидетельских показаний. Оглядел помещение, в котором вот-вот должен был начаться процесс. Это был зал заседаний мэрии Досвальдеса, площадью примерно пятьсот квадратных футов. На пожелтевших стенах висело много полотнищ с золотым крестом, а кое-где между ними можно было увидеть красные флаги Кастилии и королевские стяги. Старые полотнища придавали залу мрачноватый вид; несколько подслеповатых узких окон, выходивших на Пласа д’Иглесиа, почти не пропускали дневной свет. Стол казался чересчур мал для такого обилия бумаг. Слава Богу, хоть стул, на котором он сидел, был мягкий...

Инквизитор стукнул молотком. Алебардщик, стоявший на часах перед дверью, вопросительно взглянул на него.

– Да, проси! – деловито бросил Игнасио.

Часовой открыл дверь и отрывисто отчеканил:

– Ваше преосвященство, разрешите доложить! Обвиняемый приведен и дожидается!

– Лекарь-еретик, вот он самый и есть! – Нуну втолкнул в зал молодого человека.

– Спасибо, Нуну. Можешь сесть у двери и присутствовать во время допроса, – голос Игнасио звучал твердо и уверенно. – Обвиняемый; подойди поближе.

К столу приблизился русоволосый молодой человек с приятными чертами лица. В глазах – никакого страха. Запястья скованы цепью. Оборванная накидка болтается на исхудавшем теле. «Vix ossibus haeret – он едва висит на своих костях, – подумал Игнасио. – Ну, да ничего. В конце концов в задачи инквизиции не входит раскармливание заключенных». Он сказал только:

– Прежде чем допросить вас, я хочу услышать, с кем имею дело. Как твое полное имя, парень?

– Меня зовут Витус. Мое полное имя мне не известно.

– Так-так. Но ты ведь не хочешь сказать, что семьи у тебя нет, поскольку ты божественного происхождения?

Это была первая попытка сбить подсудимого с толка. Может быть, он сразу признает, что в него вселился дьявол и совратил его к тому, чтобы выдавать себя за Спасителя. Такое признание заметно ускорило бы ход дела.

– Разве не все мы дети Божьи? – вопросом на вопрос ответил юноша. – Меня зовут Витус, и ничего больше я о себе сказать не могу. Я был бы вам очень признателен, если бы вы перестали мне «тыкать». Я не знаю, дворянин ли я по рождению, но я кое-чему обучался. Я воспитывался в мона...

– Все в свое время! Запишем для начала, что ты... э-э... что ваше полное имя вам неизвестно. Или вы не желаете назвать его. Итак, отец Алегрио, прошу вас занести в протокол, что судом инквизиции, состоящим из меня – его преосвященства Игнасио, алькальда Досвальдеса дона Хайме де Варгаса, и вас, отец Алегрио, как секретаря протокола, был допрошен человек, назвавшийся Витусом. Возраст... Сколько тебе лет, парень... Э-э... сколько вам лет?

– Двадцать, ваше преосвященство.

– Хорошо. Итак, подсудимому двадцать лет. Место проведения суда: мэрия Досвальдеса. Дата: 6 июля anno Domini 1576, – он подождал, пока перо секретаря скрипело по пергаменту. – Записали?

– Точно так, ваше преосвященство.

Игнасио оглядел присутствующих.

– Заседание суда открыто.

Посмотрел на стол, на груду бумаг. Сверху лежало руководство по ведению суда. Этот томик «Practica» принадлежал перу Бернгарда Гвидониса.

– Но сначала я хотел бы уточнить для подсудимого некоторые моменты. Вы здесь не потому, что вас хотят за что-то осудить. Если вы скажете нам всю правду и проявите готовность вернуться к истинной вере, вам незачем опасаться за свою жизнь. Однако, если в вас вселился сатана, будет сделано все возможное, чтобы с Божьей помощью изгнать его из вашей души.

– Я не испытываю страха, – твердо ответил Витус. Он глядел прямо на сидящих перед ним судей. – С чего вы взяли, будто в меня вселился сатана?

– Существенным моментом суда является то обстоятельство, что здесь вопросы задаются не вами, а вам. Вам положено лишь отвечать на вопросы. – Игнасио был раздосадован. Этот подсудимый был из тех самых новомодных умников, которые полагают, что, прибегнув к разного рода хитростям и суесловию, им удастся провести суд. Ну вот, тут-то ему и пригодится «Practica». Она и написана как раз для таких случаев, когда сталкиваешься с изворотливым еретиком. Игнасио несколько наклонился вперед, чтобы полакомиться очередным орешком. Сегодня они пришлись ему по вкусу, а с сахаром – особенно. При этом он задел локтем лежавшую на столе пачку документов. Бумаги разлетелись по полу. Игнасио видел, как алькальд криво ухмыльнулся при этом – скорее всего, подумал что-то неодобрительное о скромных слугах Господних.

– Нуну, поди сюда, подбери бумаги!

Нуну заковылял к столу и принялся подбирать бумаги с пола своими корявыми толстыми пальцами.

– Ну, что ты там мешкаешь!

– Ну-ну, ваше преосвященство, быстрее не выходит... Я стараюсь! – Последним Нуну положил на стол томик «Practica», упавший вместе с бумагами.

– Спасибо, – Игнасио открыл книгу на заложенной заранее странице, где опытный инквизитор воспроизводил ход успешного допроса.

Текст был таким:

Я: «Вы обвиняетесь в том, что вы еретик. Что вы верите не в тон учите не тому, во что верит и чему учит Святая Церковь».

Обвиняемый (воздевая глаза к небу и изображая святую невинность): «О, Господи, тебе известно, что в этом я неповинен, что я никогда не исповедовал никакой другой веры, кроме истинно христианской».

Я: «Вы называете вашу веру христианской, потому что считаете нашу ложной и еретической; я же спрашиваю вас о том, считали ли вы когда-нибудь, другую веру столь, же истинной, как и ту, что исповедуется Римско-Католической церковью?»

О.: «Я признаю истинной веру, которую исповедует Римско-Католическая церковь и которую проповедуете вы».

Я: «Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме и вы называете их Римской церковью. Во время своих проповедей я упоминаю немало вещей, которые являются общими для нас обоих: например, о том, что Бог един для всех, и поэтому вы говорите, что согласны с моими проповедями. Тем не менее вы можете оказаться еретиком, ибо верите в другие вещи, нежели в те, в которые верить полагается».

О.: «Я верю во все, во что связан верить христианин».

Я: «Ваши уловки мне знакомы. То, во что верят члены вашей секты, вы называете тем, во что должен верить христианин. Мы зря теряем время на полемику. 0тветьте на простой вопрос: верите вы в Бога-Отца, Сына и Святого Духа?

Д.: «Верю!»

Я: «Верите ли вы в Иисуса Христа, рожденного Пресвятой Девон, который страдал, воскрес и вознесся на небо?»

О. (радостно и быстро): «Да, верю!»

Я: «Верители вы, что, когда священник после проповеди наделяет прихожан хлевом и вином, они, Благодаря Божественной силе, превращаются в плоть и кровь Христову?»

О.: «А разве я должен не верить в это?»

Я: «Я спрашиваю не о том, должны ли вы не верить в это, а о том, верите ли вы в это...

Так продолжалось довольно долго. Игнасио опустил какую-то часть записи допроса и еще раз пробежал глазами его итоговые мысли.

...Если кто-то согласен поклясться, что он не еретик, то я скажу ему еще: «Если вы готовы принести клятву только во избежание сожжения на костре, то ни одной клятвы, ни десяти, ни ста, ни даже тысячи клятв не Будет довольно, потому что вы и так связаны множеством клятв, которые вы дали в ходе следствия, потому что считали, что оказались в Безвыходном положении. Кроме того, эта ваша клятва не избавит вас от смерти на костре, пока я, как я считаю, буду иметь доказательства вашей вины. Вы только замараете вашу совесть, а смерти не избежите.

И, напротив, если вы покаетесь в вашем заблуждении, вы сможете рассчитывать на снисхождение! Мне уже приходилось встречать людей, которые после подобных допросов признавали свою вину!»

Его преосвященство Игнасио оторвал глаза от текста и проговорил громким голосом:

– Витус Безымянный, вы обвиняетесь в том, что вы еретик, что вы веруете и проповедуете веру, противную нашей Святой Церкви.

– Я?! Еретик?! Да вы сами в это не верите!

«Выходит, обвиняемый все-таки пускается в риторику, – подумал Игнасио. – Ну, что ж, вольно ему!» Инквизитор снова заглянул в «Practica» и неумолимо продолжал:

– Вы называете вашу веру христианской, потому что считаете нашу веру ложной и еретической, однако я задаю вам вопрос, признавали ли вы когда-нибудь другую веру столь же истинной, как та вера, которую считает истинной Римская церковь?

– Что вы сказали? – Витусу потребовалось некоторое время, чтобы осознать чудовищный смысл этих слов. – Я считаю свою веру христианской, а вашу – ересью? С чего вы это взяли. Как эта мысль могла прийти вам в голову?

– Здесь вопросы задаю я!

Витус с трудом сдерживался. Что это за бред? Неужели его решили вывести из равновесия подобными вздорными обвинениями? Он буквально заставил себя ничем не выказывать своих чувств.

– Я действительно считаю свою веру христианской, – сказал он медленно и весомо, – и я уверен, что и ваша вера, если она совпадает с моей, – это непоколебимая вера христиан.

– Это вы ловко выразились, – слова молодого человека произвели впечатление на Игнасио: парень за словом в карман не лезет. «Но после следующего моего вопроса он обязательно попадет в ловушку».

– Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме. И вы называете их Римской церковью. Во время своих проповедей я упоминаю немало вещей, которые являются общими для нас обоих: например, о том, что Бог един для всех, и поэтому вы говорите, что согласны с моими проповедями. Тем не менее вы можете оказаться еретиком, ибо верите в другие вещи, нежели в те, в которые верить полагается.

Только тут Витус заметил, что инквизитор читает по книге. Ему вспомнились слова Магистра о том, что допросы здесь ведутся по предписанному канону.

– Пожалуйста, повторите ваш вопрос! – вежливо попросил он.

Игнасио опустил голову и снова начал читать:

– Может быть, некоторые члены вашей секты живут в Риме. И вы называете их...

– Благодарю, – перебил его Витус. – Я с радостью отвечу на ваш вопрос. Некоторые члены этой «секты» действительно живут в Риме. А другие – во Франции, в Англии, Ирландии, Шотландии, в скандинавских странах, в Германии, в славянских странах Восточной Европы и в Швейцарии.

– И каково же название секты, о которой вы говорите? – Игнасио в ожидании ответа потянулся за очередным орешком.

– Это цистерианцы.

– Цистерианцы!.. – У Игнасио даже дыхание перехватило. Цистерианцы, разумеется, никакой сектой не были. Это, вне всякого сомнения, такой же достойный всяческого уважения орден, как и доминиканцы. До него дошло, что молодой человек не только не попался в ловушку, но и заманил в нее его, Игнасио. «Practica» в этом случае никакое не подспорье. Ее страницы для него – сплошное пустое место. Инквизитор заставил себя встряхнуться:

– Вы утверждаете, что вы цистерианец?

– Нет, этого я не утверждаю. Я только назвал вам те места, где живут цистерианцы. Я получил воспитание в присущем им духе как pueri oblati в монастыре Камподиос. Однако обета я не давал. Зато долгие годы выполнял обязанности помощника отца Томаса, приобретя тем самым некоторые познания в области хирургии и научившись разбираться в лечебных травах.

– Тогда вы, выходит, и есть тот самый «лекарь-чародей», о котором столько говорят повсюду? – вкрадчиво полюбопытствовал Игнасио.

– Если вы подразумеваете исцеление человека, называющего себя Магистром, то могу вам сказать, что он был уже на волосок от смерти. Однако с Божьей помощью выздоровел. Я в меру своих слабых сил содействовал этому. – Витус посмотрел инквизитору прямо в глаза. – Речь ведь о том, что он остался жив после нечеловеческих пыток.

– Он твердо придерживается воззрений алхимиков и поэтому в наших глазах – еретик. В его мозгу копошатся дьявольские мысли, и мы просто не могли не прибегнуть к дыбе и огню.

Игнасио не хотелось распространяться по этому поводу. То, что этого человека подвергли пыткам, его несколько смущало. Он в данном случае не проявил столь свойственного ему обычного чутья; к тому же тогда его задержали в другом месте, и отец Алегрио велел пытать подследственного, как это у них обыкновенно было заведено. Они допустили ошибку, ибо этот подследственный оказался близким другом Конрада Магнуса, которого незадолго до этого обвинили в ереси и сожгли на костре. Случай, можно сказать, трагический, но на все Божья воля. Однако позже, к их замешательству, выяснилось, что этот Конрад Магнус принадлежал, как и они сами, к доминиканцам и факт его осуждения означал: в их ордене завелась паршивая овца. Позорное пятно легло на весь орден... В данном случае Игнасио предпочел бы, чтобы этот острый на язык правовед Гарсия как можно скорее оказался на воле. А заодно с ним и любитель плеваться Мартинес.

– Почему вы не дали обета, обвиняемый? – спросил алькальд.

Диалог между инквизитором и молодым человеком начал вызывать у него интерес. Этот допрос во многом отличался от целого ряда прочих.

– Я хотел узнать, откуда я родом и кто мои родители, – ответил Витус.

– А не потому ли, что вы усомнились в христианской вере в том виде, в каком она излагается Римской церковью? – снова вмешался Игнасио. Ему пришлось не по вкусу, что алькальд словно бы желал покрасоваться на его фоне. Довольно и того, что он допущен к суду инквизиции как представитель светской власти. А задавать вопросы – не его дело...

– Я хотел узнать, откуда я родом и кто мои родители, – повторил Витус.

– Выходит, вы были во власти каких-то сомнений! – торжествующе подытожил Игнасио.

– Да. Однако, если я ничего не путаю, вы обвиняете меня в ереси. Не каждый усомнившийся – еретик. Полагаю, что и вы сами на долгом пути к Господу нашему когда-нибудь в чем-нибудь да сомневались. И что, вы поэтому признаете себя еретиком? Вряд ли!

– Вопросы здесь задаю я! – прикрикнул на него Игнасио.

– Это я уже слышал.

– Не дерзить!

– Там, откуда я пришел, в ходу другое обращение. Я не привык, чтобы на меня ни с того ни с сего повышали голос.

– Да что вы говорите, – Игнасио пришла на ум неплохая мысль. – А чем вы можете подтвердить, что вы из Камподиоса? Чем докажете?

– А вы справьтесь в монастыре. Там каждый знает Витуса. И каждый подтвердит, что Витус – это я.

– Если вы считаете, что инквизиция должна сделать что-то, чтобы снять с вас вину, вы ошибаетесь.

– А как я что-то могу доказать, находясь в тюремной камере?

– Вопросы здесь задаю я!

– Господь всемилостивый... – простонал Витус.

– Уверены ли вы в том, что в это мгновенье взываете к тому самому Господу, которого славит Римско-Католическая церковь? – многозначительно переспросил Игнасио. Подсудимый только что проявил возмущение. Этой его неуравновешенностью необходимо воспользоваться!

– Я могу лишь повторить, что в Бога я верую. За это меня осудить нельзя, – Витус снова вполне овладел собой. – Есть ли еще что-то, в чем меня обвиняют?

– Сектантство.

– Вы повторяетесь. Если вы не в состоянии подтвердить ваши обвинения конкретными фактами...

– Еще как в состоянии! – Игнасио торопливо бросил в рот орешек. Но вкуса его почти не почувствовал. М-да, этот парень не только обрел уверенность в себе, он еще рассчитывает на оправдательный приговор! Игнасио вспомнил о тех великих усилиях, которые потребовались церкви в ее борьбе с ересью. Он как бы воочию увидел перед собой Томаса Торквемаду[13], доминиканца, настоятеля собора Святого Креста в Сеговии. Торквемада был настолько ярым ревнителем веры и борцом против всяческой ереси, что anno 1484, велев выкопать из земли трупы сорока еретиков, произнес незабываемую речь: «...И так как нам известно, что вышеозначенные покоились в благословенной земле, и поскольку мы считаем, что ни один еретик, ни один вероотступник и ни один отлученный от церкви... не должны быть похоронены в ней, а также знаем и то, как убрать их оттуда, дабы не оскверняли они мощи правоверных католиков, мы приказываем: после того как они будут выкопаны, предать их огню».

После чего его святейшество папа Сикст IV написал Торквемаде в письме: «...дела твои принесли мне великую радость... и, если ты будешь и впредь продолжать действовать так же, ты стяжаешь себе высшее папское благоволение!»

Игнасио исполнился решимости стать новым Торквемадой и даже превзойти его. Мысли инквизитора снова сконцентрировались на этом парне, который, стоя перед ним в цепях, никакого страха не выказывал.

– Вы обвиняетесь в том, что средь бела дня взывали к духам и демонам, а потом беседовали с ними.

– Кто может это подтвердить?

– А вот этого я вам не скажу. Однако требую от вас, чтобы вы высказались по сути данного обвинения.

– Ну, если ничего другого вы мне предъявить не можете... – Витус поднял руки, и сковывавшие их цепи зазвенели. – То и я скажу лишь, что я в самом деле не знаю, о чем вы меня спрашиваете.

– Тогда я попытаюсь несколько освежить вашу память. Вы обвиняетесь в том, что хотели предстать перед другими в роли Иисуса Христа. Это – я думаю, вам объяснять не надо – не что иное, как дьявольщина и самое страшное святотатство.

– Я по-прежнему не знаю, о чем вы говорите.

Игнасио в который раз испытал горькую досаду. Притворяется этот парень, что ли, или он в самом деле дурак набитый? Нет, о его глупости говорить не приходится. Чутье подсказывало инквизитору, что парень в ереси неповинен. Тогда что он скрывает? Инквизитор решил не торопить события. Если на то будет воля Божья, истина рано или поздно обнаружится.

– Вас видели неподалеку от селения Порто-Мария, где вы, воздев голову к небу, беседовали с кем-то незримым. Это мог быть дух, демон или даже сам сатана, – строго проговорил Игнасио.

– Боюсь, я и сейчас не понял, о чем вы говорите, – ответил Витус, пожимая плечами. Но кое-какие подозрения в нем все-таки зародились.

– Вы громким голосом взывали к некоему учителю Эклунду. И хотели обсудить с ним некие мистические фигуры.

Игнасио заглянул в протокол, который велся перед тем, как Витуса бросили в камеру. В него были внесены показания некоего карлика по имени Аскунезиус. К сожалению, этот карлик сам не присутствовал при том, как Витус обращался к демонам, а ссылался на слова подростка по имени Озо Перпиньяс из Порто-Мария, но все-таки...

Витус рассмеялся. Он долго и громко хохотал, потому что наконец сообразил, куда клонит инквизитор.

– Скоро вам будет не до смеха, – пригрозил ему Игнасио.

Откуда у парня это бесстрашие? Может, он из очень знатной семьи? Свихнувшийся отпрыск богачей? Из документов этого не следует. Тем не менее установлено, что подкладка его рясы надрезана – верный знак того, за нее были зашиты монеты. Так что же: он сам из богачей либо разбойник, кого-то ограбивший, чтобы в конце концов быть ограбленным самому?

Ввиду этих двух возможностей Игнасио представлялось маловероятным, чтобы Витус действительно был из Камподиоса.

– Прошу прощения, – проговорил Витус, – мой смех неуместен. Но и ваши предположения абсурдны до предела. Можете вы еще раз повторить имя того, к кому я взывал?

– Имя его Эклунд. Вы обращались к нему, идя по дороге с распростертыми руками. И мы считаем вполне вероятным предположение, что в этот момент вы выдавали себя за Иисуса Христа.

– Теперь я понял, о чем вы говорите. На это есть очень простое объяснение: я кричал не «учитель Эклунд», а «учитель Эвклид» и говорил не с языческими божествами, а цитировал слова самого Эвклида, которые должны быть известны и вам, поскольку вы непременно изучали artes liberales.

– Звучит разумно, – подал голос дон Хайме.

– Но это не объясняет все же, почему обвиняемый шел по дороге с распростертыми руками, словно распятый на кресте, – проворчал Игнасио, повернувшись в сторону алькальда. Он разозлился на алькальда за то, что тот нанес ему удар в спину. Дознание здесь ведет он, Игнасио, и больше никто.

– И этому есть очень простое объяснение, – сказал Витус. – Я к длительной ходьбе не привык, у меня начали болеть ноги. Я заметил, что можно шагать быстрее, если положить посох на плечи и придерживать его руками. Только и всего.

– Вы хотите, чтобы я поверил в это? – объяснение Витуса показалось инквизитору слишком гладким и надуманным. Пресвятая Дева! Кто он такой, этот парень?

– Это чистая правда, Всевышний мне свидетель. Я в этот день вышел из Камподиоса и отправился на поиски своих родителей или родственников. Я шел в Сантандер. Там хотел сесть на корабль, отплывающий в Англию. Да, моей целью была Англия, об этом мы условились с аббатом Гардинусом – да примет его Господь в обитель Свою! – когда тот лежал на смертном одре. По его мнению, именно там мне, скорее всего, удастся отыскать семью, герб которой совпадает с тем, что был вышит на моей пеленке. Этой пеленкой служил женский платок, который я ношу на себе, на теле.

Витус распахнул накидку, так что стала видна красная ткань платка.

– Я благодарен за то, что у меня не отняли этот платок, когда бросили в камеру. На дорогу аббат Гардинус дал мне золотые эскудо. Сначала я не хотел их брать, но он убедил меня, что в пути они мне пригодятся.

– И вы хотите, чтобы я в это поверил? – повторил Игнасио. Зажмурив глаза, с отсутствующим видом потянулся за орешком, а потом и к сахарнице. История, которую рассказывал тут этот парень, доверия ему не внушала. Конечно, кое-что из того, что тут наплел обвиняемый, истине не противоречило. Ему, Игнасио, было, разумеется, известно, что настоятеля монастыря в Камподиосе звали Гардинус и что он сравнительно недавно умер. Но это многим известно. Сомнительно только, чтобы у Гардинуса водились деньги и чтобы он вдобавок отдал последние сбережения какому-то парню...

И тем не менее не исключено, что в этой истории с гербом что-то есть. А вдруг окажется, что этот парень и впрямь потерянный отпрыск из очень богатой и знатной семьи? Это следует проверить и, если слова Витуса подтвердятся, потребовать за его освобождение значительную сумму. Его предчувствие, что с этим парнем не так все просто, только подтвердилось.

– Каждый, кого вы спросите обо мне в Камподиосе, подтвердит вам, что никакой я не еретик. Наведите обо мне справки у настоятеля монастыря Гаудека, или у отца Томаса, или у отца Куллуса. Я правду говорю!

– Полагаю, ваше преосвященство, его слова следует проверить, – снова подал голос алькальд. – Сделать это несложно: верховой нарочный доберется до монастыря и вернется обратно за какие-то несколько часов. – Дону Хайме этот допрос начал наскучивать, и, помимо всего остального, он сомневался в виновности подсудимого. К тому же приближалось время обеда, и желудок его урчал.

– Ладно, я подумаю, как нам поступить, – сказал Игнасио. Его взгляд скользнул по Витусу. – На сегодня заседание закрыто. Завтра оно будет продолжено с утра.

– Ну, как было дело? – взволнованно спросил у него Магистр. – Смог их убедить в том, что ты не виноват?

– Боюсь, нет, – вздохнул Витус. Он сел рядом с приятелем на солому и налил себе кружку воды. – Этот Игнасио – само недоверие. Он ничему из сказанного мной не поверил. Все, что ни скажешь, он оборачивает против тебя. У меня такое впечатление, будто он поклялся никому не верить! «Добиться успеха любой ценой!» – вот его девиз.

– Вера, вырождающаяся в фанатизм, – ничего хуже и представить себе невозможно, – поддержал его Магистр. – Угрожал он тебе пытками?

– Пока нет.

Маленький ученый заморгал глазами:

– Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Когда он допрашивал меня, сложилось впечатление, что правда его ничуть не интересует, ему хотелось просто-напросто добиться моего осуждения. Он приветствует только те показания, которые подтверждают, что перед ним неисправимый еретик. Сколько он приложил сил, чтобы вырвать у меня «признание»! Он то и дело кричал: «Отрекитесь от ваших взглядов алхимика!» и тому подобное. Смею утверждать, я защищался довольно умело, но, по-видимому... – он раздавил клопа у себя на колене, – излишне ловко, потому что инквизитор со временем становился все более раздражительным. Под конец он до того рассвирепел, что заорал: «В пыточную камеру этого еретика! И прижгите ему там железом лоб, чтобы одумался!» Результат тебе известен, – Магистр указал на шрам над глазами.

– Завтра мне надо вести себя как можно осмотрительнее, – рассуждал вслух Витус. – Не исключено, что мне повезет. В конце допроса я сослался на аббата Гаудека и остальных братьев из Камподиоса и сказал, что они за меня заступятся. Инквизитор не отверг мысль о том, чтобы навести справки у монастырской братии. Может быть, в Камподиос уже послан нарочный.

– Только время зря теряют, – вмешался в их разговор Мартинес. – Нечего огород городить из-за какого-то сопляка. Петля или дыба – вот что придется тебе как раз впору!

Солдат-наемник насторожился при слове «Камподиос», потому что некоторое время назад его там славно попотчевали. Огромные порции еды, которую поставил перед ним добродушный повар-толстяк, не выходили у него из головы. Воспоминание приятное, а сразу блекнет, когда представишь себе, что этот недоносок мог так обжираться чуть ли не каждый день.

– Сколько в тебе подлой зависти и злобы! – разозлился не на шутку Магистр. Он подбежал к Мартинесу и замахал у него под носом указательным пальцем. – А ну возьми свои слова обратно!

– Черта с два! – Мартинес с такой силой ударил Магистра в грудь, что тот отлетел к противоположной стене камеры. Наемник хотел, было, добавить ему еще, но на его пути встал Витус, который плеснул ему в лицо кружку воды. От неожиданности Мартинес замер на месте. Его здоровый глаз совсем сузился.

– Помогите нам! – закричал Магистр.

Хабакук, Давид и Соломон поспешили на помощь и завернули Мартинесу руки за спину. Насев на него, они совместными усилиями повалили дебошира на пол. Мартинес свалился совсем близко от отхожего места.

– Заседание открыто, – объявил его преосвященство Игнасио. Он оглядел присутствующих. Все участники вчерашнего процесса были налицо. Как и накануне, обвиняемый стоял перед ним собранный и сосредоточенный. Безо всякого страха в глазах. «Ничего, вскоре все изменится», – ухмыльнулся про себя инквизитор.

Чтобы с большим успехом, нежели вчера, провести дознание, он принес с собой книгу каталонского инквизитора Николаса Эймерика под названием «Direktorium inquisitorum» и справочник, составленный двумя известными инквизиторами Якобом Шпренгером и Генрихом Крамером (Инститорисом), который под названием «Malleus muleficarum» («Молот ведьм») появился в Кёльне в 1489 году.

Это была воистину выдающаяся работа, свидетельство чего – высокая оценка самого папы Иннокентия VIH. Игнасио положил обе книги прямо перед собой, чтобы иметь возможность в любую минуту заглянуть в одну из них. С помощью этих книг правда очень скоро выплывет на свет Божий.

– Отец Алегрио, будьте добры, повторите последнее высказывание обвиняемого! – начал Игнасио.

– К вашим услугам, ваше преосвященство, – Алегрио перелистал протокол. – Вот эти слова: «Каждый, кого вы спросите обо мне в Камподиосе, подтвердит вам, что я никакой не еретик. Наведите обо мне справки у настоятеля монастыря Гаудека, или у отца Томаса, или у отца Куллуса. Я правду говорю!»

– Спасибо, – с отсутствующим видом проговорил Игнасио. Он начал перелистывать «Молот ведьм», чтобы найти путеводную нить для продолжения допроса.

– Позвольте мне узнать, послали ли вы кого-нибудь в Камподиос, чтобы разузнать обо мне у одного из братьев? – спросил Витус.

– Что вы сказали? – Игнасио не обратил внимания на его слова.

– Я со своей стороны никаких распоряжений не отдавал, – ответил на вопрос Витуса дон Хайме, – так как считал, что предпринимать шаги в этом направлении – прерогатива его преосвященства.

– Разумеется, я предпринял все необходимые шаги! – Игнасио бросил многозначительный взгляд на отца Алегрио. – Это можете не вносить в протокол.

– Слушаюсь, ваше преосвященство, – царапающим пером тот зачеркнул в протоколе последние слова.

– И какие именно шаги, да позволено будет спросить? – Витус на шаг приблизился к судейскому столу.

– Меня это тоже интересует, – сказал дон Хайме.

– Нуну, введите свидетелей из соседнего помещения.

– Слушаюсь, ваше преосвященство, – охранник-великан исчез, чтобы очень скоро вернуться, ведя впереди себя двух «свидетелей», которых Витус никогда в жизни не видел.

Женщина с широкими бедрами, грубыми чертами лица и хитрыми глазами и паренек лет четырнадцати-пятнадцати. У него были волосы цвета воронова крыла и такие густющие брови, что они казались наклеенными. Угреватое лицо подростка выражало полное понимание важности момента.

Витус, надеявшийся на появление перед судом братьев из Камподиоса, не мог скрыть своего разочарования. Что бы это значило?..

– Спасибо, Нуну, – Игнасио повернулся к свидетелям и назвал имена и род занятий членов судейского присутствия. – А теперь, – мягко проговорил он, – назови себя и имя своего достойного сына, дочь моя. Кто вы и откуда вы?

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – толстуха низко присела перед инквизитором, взяла его руку и приникла к ней губами в почтительном поцелуе. – Зовут меня Мария Перпиньяс, а это мой сын Озо.

Она толкнула своего отпрыска в бок, после чего тот изобразил нечто вроде поклона и пробормотал:

– Доброе утро, ваше преосвященство.

– Мы живем поблизости от Порто-Марии, где вместе с моим добрым мужем арендуем небольшое крестьянское подворье, – поспешила добавить мать. – Люди мы бедные, богобоязненные, ваше преосвященство! Те дни в году, когда я не посещаю церковь, можно пересчитать по пальцам одной руки. Не проходит воскресного дня, чтобы я не затеплила в церкви свечу и не вознесла молитву Творцу, да благословит Он мою семью!.. Я позволю себе сказать...

– Довольно, довольно, дочь моя! – перебил Игнасио поток ее слов. – Сначала я должен взять с вас клятву, что ни ты, ни твой сын нигде и никогда и словом не обмолвитесь о том, чему были свидетелями в этом зале...

– Это уж как водится, ваше преосвященство! – Мария снова присела в реверансе. – Лучше мне замертво упасть, чем...

– Ладно, ладно. Я сейчас произнесу слова клятвы, – Игнасио поднялся со своего места, чтобы подчеркнуть важность момента.

Всемогущим Господом нашим, всеведущим Творцом, Спасителем нашим Иисусом Христом, рожденным, умершим и вновь воскресшим, и, наконец, Святым Духом, мы, Мария Перпиньяс и Озо Перпиньяс, клянемся уважать законы святой инквизиции, по которым под страхом отлучения от церкви запрещено воспроизводить содержание процесса о ереси как в целом, так и частично, равно как и по смыслу. Мы клянемся хранить в тайне все, что узнаем об этом процессе до последнего дня своей жизни...

– Теперь поднимите правую руку и скажите: «Клянусь, и да поможет мне Бог».

– Клянусь, и да поможет мне Бог! – мать с сыном торопливо пробормотали эти слова, и в глазах их появился торжествующий блеск, как во время проповеди.

– Так, с этим, значит, покончено, – Игнасио был очень доволен. Сохранение хода процесса в тайне – одно из непременных правил, введенных инквизицией в свое судопроизводство. Начать опрос свидетелей Игнасио решил с сына толстухи.

– Озо, сын мой, – с добродушным видом приступил к делу он. – Опиши еще раз то страшное событие, свидетелем которого ты стал в вышеозначенный день, – он заглянул в лежавшие перед ним бумаги. – Ты рассказал нашему информатору, что в это время пас овец.

– Так оно и было, ваше преосвященство, – затараторила Мария. – Он прибежал домой сам не свой и сказал мне, будто видел нашего Спасителя Иисуса Христа. Я спросила, уверен ли он в этом, и он сказал, что да, и я поверила ему, потому что нам в нашей семье не впервые являлись видения. Моя тетушка Аранья не раз рассказывала, как ей во сне явилась Пресвятая Дева Мария, которая ей...

– Пусть ваш сын обо всем расскажет сам, – перебил ее алькальд, уже второй раз за этот день вмешавшись в ход процесса. – Ему лучше знать, что он увидел...

– Конечно, как вам будет угодно, дон Хайме, – Мария подтолкнула Озо вперед. – Давай, расскажи, что ты видел!

– Да, матушка. Значит... я, значит, как раз пас овец на приречном лугу и вдруг увидел человека, который мне показался странным. У него походка была какая-то смешная: как будто он совсем не хотел ступать на землю, – Озо сдвинул свою густющие брови, – ну, как будто он хотел летать над землей!

– Это очень интересно, Озо! – кивнул Игнасио. – Отец Алегрио, вы не упустили ни слова из сказанного свидетелем?

– Разумеется, ваше преосвященство.

– Хорошо. Продолжайте, сын мой.

– Ну, да... и вообще, он был похож на Иисуса Христа! – вырвалось у Озо. – И он все время взывал к какому-то учителю и рассуждал о кругах и фигурах... ну, то есть, конечно, это был никакой не человек, он только выглядел, как человек, а на самом деле это был дух или что-то в этом роде!

– Вот именно, ваше преосвященство, – вмешалась Мария. – При этом он шел, подняв руки, как будто распятый на кресте, и шел он, как по воздуху, как некогда наш Спаситель шествовал по Генисаретскому озеру.

– Ну, с меня довольно! – не выдержав, вскричал Витус. Он не мог дальше выслушивать этот вздор. – Я еще вчера объяснял вам, что у меня страшно болели ноги и что я положил посох на плечи, чтобы держаться за него обеими руками. Только и всего. Я совершенно нормальный человек, я на своих двоих шел в Сантандер. Покажите мне хоть одно место в Библии, где сказано, что это запрещено или что это считается ересью!

– На помощь! Помогите, ваше преосвященство! – при вспышке Витуса Мария картинно схватилась за сердце и начала открытым ртом жадно хватать воздух и часто-часто крестилась, глядя на Витуса. – Изыди от меня, сатана! Изыди, сатана!

– Нуну, предложи женщине свой стул! – приказал Игнасио. Толстуха села, все еще тяжело дыша. – Вот видите, что вы натворили! – с укоризной сказал Игнасио обвиняемому.

Витус никак не мог взять себя в руки:

– Эта женщина не в своем уме!

– Кто здесь в своем уме, а кто нет, мы выясним в ходе следствия, обвиняемый! – сейчас в высоком голосе Игнасио прозвучали металлические нотки. – Здесь присутствуют два благонадежных свидетеля, известных своей богобоязненностью. Их показания опровергают ваши, и я не вижу никакой причины, по которой я обязан верить вам больше, нежели им!

– Тогда я хочу несколько поспособствовать тому, чтобы вы поточнее оценили сложившееся положение, – голос Витуса тоже зазвучал пронзительно. – Во-первых, вызывает удивление, почему вы взяли со свидетелей клятву только о неразглашении содержания и хода процесса, но отнюдь не взяли клятвы говорить правду и только правду.

Витус заметил, что после этих слов алькальд кивнул.

– А во-вторых, у меня сложилось впечатление, что матери вообще не было при том, как я взывал к так называемым «духам». Если это действительно так, то я настоятельно прошу вас задавать вопросы только сыну крестьянки, чтобы убедиться, насколько его ответы соответствуют истине.

И снова Витус заметил, что алькальд согласно кивнул. Поэтому он добавил кое-что, чего, собственно, говорить не собирался:

– Ваш способ вести процесс дознания полностью соответствует тому, что о вас, доминиканцах, говорят: Domini canes!

Игнасио подскочил, как ужаленный. Его лицо побагровело. Вне себя от ярости, он подыскивал нужные слова. Domini canes – «ищейки Господни» – в течение веков выслеживали и осуждали ведьм, демонов и еретиков. Их изначальное стремление обращать усомнившихся или неверующих в истинную веру уступило место исключительному желанию наказывать вероотступников. «Ищейки Господни» – не было более точных слов для описания сути доминиканцев. Вдобавок ко всему сами они признавали, что зерно истины в этом прозвище есть.

– А ну, повторите это еще раз! – прошипел Игнасио.

– Зачем? Вы меня и без того отлично поняли.

– Итак, подсудимый... – Игнасио постепенно обретал контроль над собой: нельзя давать волю нервам. Голос его опять звучал ровно: – Вы употребили выражение, которое случайно услышали где-то. Откуда оно взялось, какая у него предыстория, вы, конечно, не знаете. Domini canes мы именуем себя с гордостью, потому что изображение пса присутствует на нашем знамени, а пошло это от сна, который видела мать святого Доминика: ей приснилось, что она родила ребенка, похожего на пса, а из лап этой собаки забил огонь, который распространился на весь мир. Так оно в конце концов и случилось: никому не превзойти нас, доминиканцев, в распространении и охране истинной веры, никому! – он сделал знак рукой патеру Алегрио. – Вычеркните из протокола последние слова обвиняемого.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

– А вы оба, – обратился инквизитор к свидетелям, – можете быть свободны. Благодарю вас. И не забывайте данную вами клятву!

Мария испуганно присела в реверансе и перекрестилась:

– Ваше преосвященство, я...

– Довольно! – инквизитор взглянул на Нуну и сделал повелительный жест. Колосс выдворил обоих из зала заседаний.

– А теперь вернемся к вам, – Игнасио смерил Витуса строгим взглядом. – Я запрещаю вам возводить хулу на святой орден доминиканцев! Подобное очернительство всех наших братьев и особенно нашего основателя святого Доминика до сих пор всегда обращалось против тех, кто себе это позволял.

– Это меня вовсе не тревожит, потому что прозвище дано по заслугам. Сам ваш патрон Доминик настолько преисполнился религиозного фанатизма, что вскоре после основания ордена он приказал сжечь на костре в Бургосе около трехсот так называемых «еретиков».

– Это ложь! – Игнасио даже закашлялся.

– Это правда, и вы это знаете. Может быть, было бы лучше, если бы в 1215 году папа Иннокентий не одобрил, как собирался, устав вашего ордена.

– Желаете прочесть мне лекцию об истории моего собственного ордена? Если вы так много знаете, вам наверняка известно, что вскоре после этого Иннокентию приснился сон, в котором покачнулась базилика в Латеране. И великолепное здание собора рухнуло бы, не появись человек, который подпер его своими крепкими плечами – и человеком этим был Доминик! Так Господь дал понять, что церковь может быть спасена только человеком с таким, как у Доминика, религиозным рвением, после чего папа и одобрил устав ордена, благословив его основание. – Игнасио снова повысил голос: – Какие цели вы вообще преследуете своими оскорблениями?

– Я хочу только убедить вас, что я обучался в монастыре Камподиос. С одной стороны, вы настоятельно требуете, чтобы я доказал вам, что вины на мне нет, а с другой – не даете мне этого сделать! Так что я иным способом доказываю вам, чем занимался в прошлом: я изучал историю святой нашей церкви. Эти знания, согласитесь, трудно приобрести где-то вне монастырских стен.

– Я настоятельно запрещаю вам оскорблять святого Доминика и выдающихся умов нашего ордена. В противном случае вы впадете в непростительную ересь! Еще одно подобное слово, и я передам вас в руки Нуну и палача, чтобы они выбили из вас эти сатанинские мысли. Кто рассуждает подобным образом, в того сатана вселился – не иначе!

– А я прямо отвечу вам, что вы ослеплены! – лишь на кратчайший миг Витусу стало ясно, на какой опасный путь он ступает. Ему невольно пришли на ум предостерегающие слова Магистра. Но сдавать позиции не хотелось. – Почему вы не верите, что я совершенно обычный человек и что я шел по своему делу в Сантандер? – проникновенно говорил он. – Не встреться мне случайно на пути этот невесть что возомнивший о себе подросток Озо с его неуемной фантазией, я бы сегодня не стоял здесь перед вами. Вы об этом подумали?

– Тот факт, что вас увидели, – это Божий промысел, что вы признавать отказываетесь. Господь пожелал таким путем дать знать инквизиции о чем-то важном и существенном, ибо... – тут он снова повысил голос, – вам, как знатоку истории церкви, наверняка интересно будет узнать. Отец наш небесный Сам был первым инквизитором! Он судил Адама и Еву после того, как дьявол в образе змия искусил их. А теперь я ваш инквизитор, и я требую, чтобы вы говорили мне только правду!

– Вы сравниваете себя с Господом нашим?

– Всемогущий Господь наш, покарай это жалкое создание за его еретические слова! – Игнасио в неподдельном отчаянии сплел руки. – Отец наш небесный, даруй мне силы положить конец деяниям этого сатаны в облике человеческом, даруй мне терпение и настойчивость, даруй мне проницательность и прозорливость, дабы узнал я всю правду об этом еретике и произнес приговор ему перед лицом твоим и всего мира!

Он сел, изо всех сил стараясь изобразить на своем лице собранность и невозмутимость. Вопрос о том, не сравнивает ли он себя с Всевышним, еще раз напомнил ему о том, сколь слабым человеком он иногда бывает. Частые визиты к Эльвире, этой сладкой шлюхе-искусительнице, были этому несомненным свидетельством. Его сильно смущало это постоянное влечение к противоположному полу, и он взывал к Господу, чтобы тот освободил его от этой пагубной страсти, однако Всевышний всегда оставлял его один на один с его слабостью, и он так и не нашел в себе сил ее преодолеть. Эта шлюха, словно какими-то чарами притягивала его к себе, и он, вопреки всем опасностям, которыми могли завершиться его тайные визиты, от них не отказывался. Оставалось надеяться только на то, что сама она об этом не проговорится и слухи не дойдут до Рима.

Он постарался вернуться к действительности:

– Вашим языком глаголет сатана. Вы безбожник! Признайтесь, наконец, в своей ереси! Да, скажите это, сделайте такое признание, и вы облегчите вашу душу, даже если и согрешили!

– Если бы я согрешил, я бы с радостью покаялся в этом на исповеди у вас. Но только в исповедальне, чтобы никого между нами не было, кроме Всевышнего. Точно так, как предусмотрено канонами Римской церкви. И вот еще что: все мы грешники, и вы тоже, ваше преосвященство, потому что вы – человек!

– Выходит, вы признаете, что согрешили?

– Не больше и не меньше, чем любой другой. А ваши обвинения меня не касаются, ни в чем подобном я не повинен. Я вам прямо и открыто говорю: я высоко ставлю таинство исповеди и время от времени исповедуюсь, но того греха, который вы мне вменяете в вину, на мне нет.

Игнасио откинулся на спинку кресла. Этот парень косвенно признался в том, что грешен. Для начала уже неплохо.

– Вы – грешник, и сами признаете это! – громко воскликнул он. – И если вы будете возражать мне, инквизитору Божьей милостью, вы впадете в еще более страшный грех. Сознайтесь, наконец, что вы вступили в союз с дьяволом, и вы сразу почувствуете облегчение.

– Я воспитан как католик по законам ордена цистерианцев. И каяться и сознаваться мне не в чем! Нет на мне вины!

– Речь идет о вашей бессмертной душе! Отрекитесь и покайтесь, слышите вы! Я ничего не имею против цистерианцев, однако ради всего святого – покайтесь и отрекитесь!

– Может быть, вы не имеете ничего против цистерианцев, но уж обязательно имеете что-то против францисканцев[14].

– Что я могу иметь против францисканцев? Я лично ничего против них не имею, хотя в изложении отдельных вопросов веры они и заблуждаются.

– Ваш орден вот уже около двух веков ведет с орденом францисканцев нескончаемые споры. Причем спор идет о вещах и понятиях, где различия между вами и францисканцами в глазах любого непредвзятого человека разнятся разве что на волосок.

– Не отвлекайтесь, подсудимый, сейчас суд выясняет лично вашу вину.

– А я говорю о духе и направлении, в котором здесь ведется дознание. Я утверждаю, что вы – типичное воплощение того малодушия и мелочных обид, духом которого пропитано все соперничество между вашим орденом и орденом францисканцев.

– Это вас ни в коей мере не касается. Вы только что сами признались, что вы – грешник.

– И добавил: «Не меньше и не больше, чем любой другой». Я упомянул мелочность и малодушие, говорил о трудноразличимом на глаз человеческом волосе. Я стою здесь перед вами не только потому, что вы склонны все трактовать и осуждать, как человек малодушный и мелочный. Приведу вам наглядный пример из истории вашего ордена, пример, которым вы, конечно, руководствуетесь во всей вашей деятельности: это запрет, которого в 1351 году добился доминиканский инквизитор Николаус Росселли от Папы Римского. В нем был отменен вердикт францисканского суда в Барселоне, содержавший весьма важное суждение. В вердикте было сказано, что кровь, пролитая Христом во время пыток, утеряла свою Божественную природу, поскольку она оказалась на земле.

– Какое отношение это имеет к тому, что вы, обвиняемый, – еретик? Однако, как бы там ни было, эта мера была не только уместной, но и в высшей степени необходимой. Все в Иисусе Христе – Божественной природы вне зависимости от того, где и когда человек может увидеть это воочию.

– Вот видите, вы рассуждаете точно так же, как двести лет назад ваш брат по ордену. Францисканцы возразили бы вам, что кровь, пролитая страдающим Христом, выставлена во многих местах для обозрения и поклонения верующих. Ее столько, сколько в одном теле содержаться не могло. Кто с уверенностью скажет, что эта кровь подлинная? Или нет?

– Повторяю, в Иисусе Христе все Божественного происхождения, это так же верно, как и «аминь» в церкви, – вернее быть не может.

– А где в Библии сказано, что это так? Назовите мне источник, на который вы ссылаетесь!

– У меня другие задачи!

– Вы просто не в состоянии сделать это, потому что в Библии этого не сказано! И где в Священном Писании есть упоминание о том, что крайняя плоть Иисуса Христа – Божественного происхождения? А тем не менее она почитается священной как в Латеране, так и в Королевской часовне во Франции! Она почитается как реликвия наряду со всем прочим: с кровью Христовой, с волосами из его бороды и с головы, вплоть до срезанных ногтей!

Дон Хайме звучно прокашлялся. На лбу у него образовалась глубокая складка – он явно был недоволен. Игнасио побледнел.

– Сатана, – пробормотал он. – Я узнал тебя, сатана! Изыди из этого слабого тела, изыди, изыди!

Витус отмахнулся от этих слов.

– То, что я говорю, не имеет к сатане ни малейшего отношения. Я только хотел показать вам, насколько бессмысленно двести лет кряду спорить о том, Божественного происхождения крайняя плоть или нет. Расщеплять тончайшие волоски – вот как я это называю! И именно этим вы постоянно занимаетесь во время допроса!

Игнасио совершенно овладел собой.

– Нуну, – сказал он, – уведи этого несчастного путаника. Отведи его в камеру пыток и займись им как следует. Пытай его до тех пор, пока он не признается, что предался дьяволу. Я вознесу молитву Всемогущему, чтобы это случилось как можно скорее, потому что тогда у него будет еще время покаяться и отречься.

– Не бывать этому! – воскликнул Витус. – До чего вы ограничены! Что я должен сделать, чтобы вы, наконец, поверили мне?!

– Отрекитесь, сын мой, – Игнасио слабо улыбнулся. – Скажите просто: «Да, я клянусь, что нечистый вселился в меня и овладел мною, и да поможет мне Бог!»

– В сотый раз повторяю: мне не в чем каяться и не от чего отрекаться. Я всего лишь...

– Ну, пошли, лекарь-еретик!

– Не от чего мне отрекаться и не в чем каяться! Господи, если Ты есть на небе, даруй этим ослепленным способность здраво мыслить и рассуждать!

Игнасио обратился к отцу Алегрио:

– Вы сопроводите Нуну и обвиняемого до пыточной камеры. Я хочу, чтобы вы отправились туда прямо сейчас, – он ненадолго задумался. – Сейчас время обеда. Если вы голодны, распорядитесь принести вам еду из тюремной кухни. Пытку начнете после обеда и продолжайте до самой полуночи. Мы с алькальдом появимся в условленное время, чтобы присутствовать при телесном наказании в качестве представителей светской и духовной власти.

Он поднялся с места.

– Могу ли я считать, дон Хайме, что вы согласны со сделанными мной распоряжениями?

– Можете быть в этом уверены, – ответил алькальд.

НАДСМОТРЩИК НУНУ

Вот это – винт для зажимания больших пальцев. Еретик кладет большой палец на металлическую плиту, усеянную шипами, а сверху на нее опускается точно такая плита, но уже с выемками для шипов. Верхнюю плиту я с помощью винта опускаю все ниже и ниже, пока она не накроет большой палец и не раздавит его. Если еретик и тут не признается, я могу ударить по ней молотком, чтобы кровь так и брызнула. Понял, доктор-еретик?

– Я могу идти и сам, Нуну!

– Ничего ты не можешь, я все делаю, как положено! – Нуну схватил Витуса своей ручищей за шиворот и перед каждым своим шаркающим шагом подталкивал его вперед, а потом, когда подтягивал к искалеченной ноге здоровую, дергал арестанта на себя так, что тот чуть не падал, опять толкал и опять дергал его на себя...

– Разговаривать с обвиняемым запрещено! – резко крикнул отец Алегрио.

– Я ведь ничего такого не сказал, святой отец! – пробубнил колосс.

Они пересекли всю Пласа д'Иглесиа, возвращаясь в тюрьму инквизиции, в подвалах которой находились пыточные камеры. Сейчас вся площадь была залита солнечным светом. Во время сиесты площадь обезлюдела. Жители Досвальдеса предпочитали в самую жару домов не покидать.

Отец Алегрио не обратил внимания на извинение Нуну. После окончания заседания его настроение ухудшалось с каждой минутой. Какая чудовищная бестактность со стороны его преосвященства таким примитивным способом напоминать ему о церковной иерархии! Господин инквизитор отобедает с алькальдом в мэрии, в то время как он, Алегрио, должен вместе с Нуну сопровождать этого преступника в тюрьму, чтобы получить там на обед жалкую похлебку с тюремной кухни. А ведь он точно так же рукоположен в священники, как и Игнасио, а различие в занимаемой должности объясняется очень просто: инквизитор родом из знатной семьи, влияние которой распространяется за пределы Испании вплоть до Рима. И должность инквизитора Игнасио занимает не благодаря своим способностям, а благодаря деньгам своего отца. В кругах посвященных в тонкости церковных порядков это называется симонией, т.е. продажей должностей и приходов.

Отец Алегрио огорченно вздохнул. И по сей день все идет так, как было заведено сто или двести лет назад: большинство из влиятельных «святых» в Вечном городе считались «святыми золотых талеров» или «святыми сребреников», как их прозвали острословы-римляне. Без поддержки этих людей, будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не добьешься. А вот если они на твоей стороне – место за тобой!

Между прочим, если верить кое-каким слухам, не все так уж безукоризненно в образе жизни Игнасио. Так оно, собственно, и должно было быть. И говорят, кое-кому в Риме об этом уже известно. Еще поглядим, как сложится его судьба. А если грянет гром, хватит ли у инквизитора денег, чтобы замять скандал?

– Это моя вина, отец Алегрио, – сказал Витус. – Нуну не виноват в том, что я к нему обратился.

– Ладно уж...

– Вы не против, если мы будем идти чуть помедленнее? – вежливо попросил Витус. – В последний раз я так давно был на свежем воздухе, на ветерке, на солнце. Каково оно в камере, вы отлично знаете...

– Хм, можно, – Алегрио не был зверем, тем более что и его самого не слишком-то прельщала перспектива через несколько минут оказаться в темной пыточной камере. – Нуну, особенно не спеши.

Колосс повиновался, и даже ни с того ни с сего остановился: на противоположной стороне площади он углядел маленького человека в желто-красном наряде. Он, вовсю жестикулируя, втолковывал что-то окружившим его женщинам, а те слушали его разинув рты.

– Это же шут Локалито! – радостно воскликнул Нуну.

Витус с отцом Алегрио тоже заметили шута в пестром одеянии. Они невольно повернули в сторону, направляясь к лицедею. На правом указательном пальце у шута была кукла, изображавшая лысого прелата в роскошной пурпурно-красной сутане.

Локалито обращался к кукле:

– Извините, позволено мне будет спросить, можете ли вы сейчас, ваше преосвященство?

– Я всегда могу, – проквакала кукла и широко распростерла руки.

– Вы всегда можете? – переспросил Локалито уже своим привычным голосом. – Вот это да!

Женщины прикрывали рты ладонями, чтобы не расхохотаться во все горло.

– С Божьей помощью! – опять проквакала кукла.

Нуну, словно зачарованный, не сводил глаз с крохотного прелата на пальце у шута. По выражению его лица было заметно, что он о чем-то напряженно размышляет.

– Так это... это и не кукла совсем, это ты брюхом разговариваешь, Локалито, так ведь? – вмешался он в представление.

– Тс-с-с-с-с! – зашипели на него женщины.

Вид у Локалито был обиженный.

– С Божьей помощью! – снова проквакала кукла.

– Ага, с Божьей помощью, значит, – понимающе кивнул Локалито. – Но ведь не без помощи женщины?

– Не без женщины, не без женщины, – подтвердил «его преосвященство».

– Но разве вы не давали обет целомудрия? – Локалито погрозил «его преосвященству» указательным пальцем свободной руки.

– А как же, а как же! – кукла закивала головой. – Конечно, давал! – она опустила голову, будто искала глазами что-то под ногами. – Только не помню уже, где, когда и кому.

Женщины так и взвизгнули. Шутки такого пошиба были в их вкусе.

Нуну глядел на все происходящее, разинув рот от изумления. Он не мог взять в толк, что здесь происходит.

– Если вы потеряли целомудрие, то где вы находите женщин? – пожелал узнать шут.

– Никак не сообразишь где? – самодовольно ответила кукла. – Я-то знаю, где их найти! Вот слушай и запоминай:

Не в лесу и не в чистом поле Ищи ты женщину в теле, А за большие деньги Совсем рядом – в борделе!

Женщины снова взвизгнули. Нуну захохотал во все горло.

– А откуда у вас большие деньги? – с наигранным удивлением полюбопытствовал Локалито. Набрав полную грудь воздуха, он уточнил свой вопрос, запев на манер монаха из григорианского церковного хора:

– Вы что, из богатой семьи-и-и...

«Его преосвященство» покачал головой, поднял руки и пропел своим высоким голосом:

– Нет, я из инкви-зи-ци-и-и!

Локалито опять набрал полную грудь воздуха и пропел:

– К кому обращается папа, восседая на тро-н-и-и?

– К своей инквизици-и-и-и! – сразу пропел в ответ «Игнасио».

– Где льется красная кровь, как в реке вода?

– У инквизитора в камере пыток, здесь и всегда!

– Довольно, хватит! – отец Алегрио оттолкнул шута в сторону. – Хватит паясничать. И вообще, это не смешно. Кто шутит подобными вещами, может опорочить свою бессмертную душу!

Несколько женщин испуганно перекрестились. Алегрио заметил это с удовлетворением.

Ему, правда, доставляло удовольствие, что здесь Игнасио поднимают на смех, но где перебор – там перебор. Будучи представителем клира, он не имел права безучастно относиться к такому издевательству над церковными иерархами.

– Пойдем, Нуну! – и секретарь протокола в последний раз повернулся лицом к женщинам. – Расходитесь по домам, добрые женщины, и забудьте о том, что видели и слышали здесь. Пусть каждая из вас по пять раз прочтет «Ave, Maria!», чтобы вам был прощен этот грех.

Женщины смущенно закивали.

– А тебе, Локалито, я дам хороший совет: и шуты могут испытать на себе гнев Господа. Равно как и гнев инквизиции.

Локалито подчеркнуто низко поклонился ему:

– Точно так, благочестивый отец!

– И не забывай об этом, когда вздумаешь устроить очередное представление.

– Не забуду, Пока жив я буду! Но и шуту тоже хочется жить, Денежки надо, чтоб есть и пить!

Он требовательно потянул руку.

– Не наглей! Убирайся прочь, и поскорее! – отцу Алегрио надоела эта история. Шут для вида сильно огорчился, спрятал свою куклу в карман и, подпрыгивая, удалился.

Алегрио, словно вспомнив о чем-то важном, крикнул вслед удалявшимся женщинам:

– Лучше всего будет, если во время следующей исповеди вы обо всем расскажете отцу Диего!

Тем самым священник Досвальдеса непременно узнает сплетню об Игнасио. Женщины послушно закивали головами.

– Господь с вами, паства моя!

В здании тюрьмы к ним присоединился невысокого роста узкогрудый человек с лицом хорька; его здесь прозвали Крысой. Коридор, ведущий внутрь тюрьмы, был узковат – втроем не пройти. Нуну с Витусом шли впереди, отец Алегрио с Крысой – за ними.

В голове Витуса роилось множество мыслей: «Как они будут пытать меня и какие у них для этого орудия?»

Чтобы отвлечься от таких невеселых мыслей, он начал считать шаги. После двадцать первого коридор кончился, а за углом начался другой коридор. С виду такой же, как и первый, но Витус сразу признал в нем тот, в конце которого была их камера. Его вели мимо ее двери, и вдруг он услышал сильный стук изнутри.

Не раздумывая, он крикнул:

– Это ты, Магистр?

– Да! – ответил ему маленький ученый. – Я слышу, ты с большим эскортом. Догадываюсь, что они решили тебя слегка пощипать. Не сдавайся!

– Заткнись! – рявкнул Нуну.

И грубо толкнул Витуса кулаком в спину.

– Вперед! – скомандовал отец Алегрио сзади.

– Сорняк неистребим! – крикнул Витус и услышал в ответ булькающий смех Магистра.

Они пошли дальше. Через двадцать один шаг закончился и этот коридор, из чего Витус сделал вывод, что основание тюремного здания – квадратное. Пришлось опять повернуть за угол, и тут они уткнулись носом в какую-то дверь. Нуну открыл ее. В этом коридоре не было дверей, кроме одной-единственной в самом его конце. «Непохоже, чтобы в этой камере тоже были заключенные», – подумал Витус.

В третий раз повернув направо, они оказались перед ведущей вниз лестницей с каменными ступенями. Витус насчитал их одиннадцать. Его глаза понемногу привыкали к темноте. Справа и слева – скальная порода с узенькими бороздками, по которым сочилась влага – верный признак того, что они глубоко под землей. Остановились перед тяжелой гранитной плитой. Темень – хоть глаз выколи. Нуну отодвинул плиту в сторону, словно она была занавеской.

– Крыса, пройди вперед и зажги факел.

Витус увидел, что они попали в помещение, где по правую руку от входа стояли стол для судей и три стула. На стене над ним – факел, скупо освещавший камеру.

– Вот мы и на месте, – отец Алегрио разложил на столе бумаги, которые принес с собой, и сел. – А теперь, Нуну, можешь принести обед из тюремной кухни.

– Сходи за жратвой, Крыса, – велел Нуну.

– Почему я? – прохрипел тот.

– Ты мой помощник или нет?

– Да, конечно, – Крыса уже выйти собрался из камеры.

– Погоди-ка! – отец Алегрио повелительно поднял руку. – Для меня можешь еду не приносить.

Не то чтобы он совсем не был голоден, но обедать здесь ему не хотелось по двум причинам: во-первых, из-за качества тюремной пищи, а во-вторых, из-за компании, в которой пришлось бы обедать. Лучше уж поголодать.

– Слушаюсь, святой отец, – и Крыса бесшумно удалился.

Витус осмотрелся хорошенько. На стенах развешаны самые страшные предметы: все они отливали металлическим блеском, повсюду видны винты, наручники и другие штуковины и предметы, названий которых молодой человек не знал. Справа, за столом судьи, – еще одна лестница, ведущая вниз; она завершалась у проема в стене, открывшего свой черный зев.

По спине побежали мурашки.

– Вот еда, – Крыса притащил бачок с похлебкой.

– Что это? – спросил Нуну.

– Суп.

Нуну принюхался.

– Хм, запах ничего себе. Будем садиться, отец? Стоя оно совсем невкусно.

– Я не против, – Алегрио был уверен, что, окажись здесь Игнасио, он бы этого ни за что не позволил. Тому все едино – вкусно будет двум палачам и подсудимому еретику или нет. Досадуя на самого себя, Алегрио отодвинул в сторону документы.

– Не приведи Господь, чтобы вы забрызгали мои бумаги, – буркнул он.

– Мы не забрызгаем, – пообещал Нуну.

– Мы осторожно, – поддержал его Крыса.

– Я ничего не хочу, – сказал Витус. Он и думать не мог о еде. С течением времени ему становилось все труднее держать себя в руках.

– Ну, потом не жалуйся, – прошипел Крыса, доставая ложку из-за пояса. – Нам больше достанется. Сегодня похлебка что надо. С крупной фасолью и большими кусками козьего мяса. – Он сел и принялся впихивать в себя еду. Нуну сел рядом с ним и начал, причмокивая, есть.

Отец Алегрио с упреком посмотрел на них:

– Могли бы помолиться перед едой.

Оба подняли глаза:

– Простите, святой отец...

– Нас задержали, поэтому мы пришли позже, чем собирались! – его преосвященство подошел к столу судей и первым делом поставил на него обязательные вазочки с орехами и сахарной пудрой.

– Дон Хайме, садитесь, пожалуйста, справа от меня. А вы, отец Алегрио, – слева.

– Надо покончить с этим делом как можно скорее, – пробурчал алькальд и с тяжелым вздохом опустился на стул.

– Вы угадали мои мысли, – кивнул Игнасио. – Вы готовы, отец Алегрио?

– Давно, – объявил секретарь протокола. Он даже не старался скрыть ехидный подтекст этих слов.

– Вот и отлично! Подтверждаю, что суд вновь собрался в полном составе. Поскольку это продолжение допроса, открывать заседание вновь необходимости нет.

Игнасио обвел взглядом всех присутствующих. Перед судейским столом стоял обвиняемый, спокойный и выдержанный. Однако стоп! Разве не искорки страха у него в глазах? Очень кстати. Страх – хороший помощник, когда ведешь дознание.

Рядом с обвиняемым стояли Нуну и Крыса. Вид у них был сонный. Ничего, он позаботится о том, чтобы здесь все шло поживее. Игнасио поднялся, подчеркивая сугубо официальный характер своих слов:

– Обвиняемый Витус Безымянный, у вас было достаточно времени – несколько часов! – чтобы обдумать свое положение. Поэтому я спрашиваю вас: признаете ли вы, что вступили в союз с дьяволом или его демонами?

– А что будет, если я признаю это?

– Ага! – приятно удивленный этим вопросом, Игнасио опустился на стул. Взял орех, помусолил его сперва во рту, потом макнул в сахарницу и, когда весь орех покрылся сахарной пудрой, бросил обратно в рот. Он с удовольствием жевал лакомство. «Наверное, вид пыточной камеры возымел действие». Размышлял он недолго:

– Ну, если вы покаетесь и именем Пресвятой Матери Господней отречетесь от дьявола, все будет зависеть прежде всего от того, поверим ли мы в искренность вашего раскаяния. Такую клятву, Витус, должны принести именно вы. А то может случиться, что устами вашими будет говорить дьявол, пожелавший ввести нас в заблуждение. Поэтому следует хорошо обдумать, какие меры предпринять, чтобы спасти вашу душу.

– Я ни в чем не раскаиваюсь. На мне никакой вины нет.

– Не понял? Вы ведь только что... – Игнасио прервал себя на полуслове, чтобы совладать с нараставшей в нем яростью. Неужели этот парень потешается над ним? За дурака его принимает? Нет, надо сохранять внешнее спокойствие. Пытки, если они сочтут необходимым применить их, конечно, продвинут дознание в желательном направлении.

– Выходит, вам не в чем каяться?

– Вы меня правильно поняли.

– Тогда мне не остается ничего другого, как перейти к дознанию мучительному! Отец Алегрио, вы внесли в протокол, что обвиняемый и после повторного допроса и даже при виде пыточных предметов упрямо отрицает какие-либо грехи со своей стороны?

– Прошу прощения, ваше преосвященство, пока не успел, – Алегрио указал на факел, дававший очень тусклый для такой большой камеры свет. Вдобавок, язычки пламени все время подрагивали.

– Очень трудно писать при таком освещении.

– Хм!.. – Игнасио жестом подозвал к себе Нуну. – Принеси еще несколько свечей, да поживее!

– Крыса, сбегай за свечами! – приказал Нуну.

Крыса вопросительно взглянул на Игнасио. Нуну потянулся и расправил плечи:

– Я надсмотрщик и палач, и скоро мне надо будет приступить к экси... экси... эксикуск... В этом Крыса мне не помощник.

– А-хм-мм, – прокашлялся Игнасио. – В этом ты, пожалуй, прав. – Он бросил взгляд на отца Алегрио. – Внесете все необходимое в протокол несколько позже. Вот принесет помощник Нуну свечи, и мы перейдем к осмотру пыточных инструментов, тогда и запишете: вам все равно нечего будет делать.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

– А вы согласны, дон Хайме?

– Разумеется, а как же, – в голосе алькальда звучало нетерпение.

– Обвиняемый, я объясню вам, что сейчас последует: мы действуем строго согласно распоряжениям о проведении дознания инквизицией. И начнем с Territio verbalis. Нуну, тебе ясно, что делать?

– Да, ваше преосвященство.

Колосс повернулся к Витусу:

– Смотри внимательно, доктор-еретик, я объясню тебе, как называются эти предметы. – Он, хромая, подошел к табурету, на котором лежала металлическая перчатка. – Это «раскаленная перчатка».

Он поднял ее, потом осторожно положил на место. Затем взял две желтые деревянные палки с заостренными концами:

– Это наши «спички».

Сделал еще несколько шагов в сторону:

– Это кровать для растягивания членов, а вот это – лестница для того же.

– Зачем все это? – спросил Витус, повернувшись в сторону Игнасио.

Инквизитор поморщился:

– Во время Territio verbalis, Витус Безымянный, обвиняемому лишь показывают орудия пыток и каждое отдельно называют. У него в это время все еще есть возможность покаяться и отречься. Готов ли ты к покаянию?

– Мне не в чем каяться.

– Нуну, продолжай.

– Да, ваше преосвященство.

Колосс приблизился к небольшому столу, на котором стоял какой-то металлический предмет с двумя винтами:

– Это винты для больших пальцев, – он взялся за грушевидный предмет, лежавший рядом. – А это «груша», которую вбивают в рот. – Сделав еще шаг влево, он поднял с пола две пластины, на каждой из которых были острые шипы крепления, как у кандалов.

– Это «испанский сапог», – он положил пластины на место и указал на стул перед столом: – А вот это наш стул с шипами.

Он приблизился к центру помещения, где лежали три массивных камня, небрежно указал на них и на веревку, переброшенную через катушку под потолком. – А это наша «сухая растяжка».

Игнасио перебил его:

– Ну, обвиняемый, вы все обдумали?

– Мне не в чем каяться.

– Дальше, Нуну!

– Да, ваше преосвященство. Вот это блок. А это «воронка». Блок – для рук и ног, он нужен при пытке на растяжку членов – вот так...

– Стой! – перебил Игнасио. – Дальше пока не объясняй... – Он посмотрел на Витуса: – Вы, я полагаю, своего мнения пока не изменили?

– Вы не ошибаетесь.

Игнасио пожал плечами.

– Тогда мы перейдем к Territio realis, обвиняемый. Вам объяснят особенности каждого из этих инструментов пытки. Во время Territio realis вам в последний раз предоставляется возможность покаяться и избежать пытки. После начнется сама пытка. Нуну, начинай Territio realis.

– Да, ваше преосвященство. На чем я остановился? Вот этот блок – нижний. Он все равно что деревянная стенка и высотой примерно тебе по колено. Вверху две выемки: туда еретик засовывает руки... – Нуну с грохотом опустил второй блок на первый, после чего «стенка» заметно выросла. Потом он свинтил обе части. Верхний блок был зеркальным отображением нижнего: в нижней его части тоже были сделаны продольные воронки, которые при наложении совпадали с нижними, образуя сквозные отверстия. Руку, засунутую в нижний блок, теперь в этом положении не было никакой возможности вытащить.

Нуну продолжал объяснять:

– Теперь руки твои зажаты навек, и палач может делать с тобой все, что пожелает.

Он отошел к табурету и взял находившийся на нем предмет.

– То, что надо, – сказал он. – Но раз он называется «раскаленная перчатка», нужно и доставать ее из огня, не то не защекочет, как положено!

– Ты не забыл, случайно, объяснить ему все особенности пытки с блоками? – напомнил Игнасио.

Надсмотрщик тупо уставился на него, а потом разразился ужасающим хохотом.

– Когда в блоках окажутся зажатыми ноги обвиняемого, начнется козлиная пытка, а потом – пытка мочой, – он вопросительно посмотрел на инквизитора и дона Хайме.

– Объясни оба эти способа, – кивнул Игнасио. – Со всеми подробностями.

– Слушаюсь, ваше преосвященство. Козлиная пытка – это когда подошвы ног натирают солью. Козел или коза слизывают соль, сначала это только немного щекочет. Но ступни снова покрывают солью, и коза продолжает лизать, и длится это долго, а так как язык у нее шершавый, она слизывает всю кожу, до самого мяса, а потом и его – до самой кости.

Витус почувствовал, что его вот-вот вырвет.

Игнасио захотелось полакомиться еще одним орешком.

– Ну-ну, козлиную пытку всегда проводит Крыса, – продолжал Нуну. – А я буду стоять у тебя в голове, и на мне будет пытка мочой: руки еретика связаны, ноги в тисках, на шее – петля, ему не пошевелиться! Я вставляю ему воронку в рот и через нее вливаю ему в него мочу. И еретику приходится глотать ее, хочет он или нет.

Витуса вырвало. Рвотные массы разлетелись по полу.

– Грязная еретическая свинья! – надсмотрщик бросился на Витуса, но Игнасио удержал его, крикнув:

– Наказывать подсудимого голыми руками во время телесной пытки запрещено законом! Продолжай, Нуну, пусть тебя это не заботит!

– Слушаюсь, ваше преосвященство, – уступая инквизитору, буркнул колосс.

– Пожалуйста, стакан воды, – простонал Витус.

– Есть у нас вода для обвиняемого? – спросил Игнасио.

– Нет, – ответил отец Алегрио. – Помощник Нуну принес днем только похлебку. Надеюсь, он принесет немного воды, когда вернется со свечами.

– Куда это он запропастился? – удивился инквизитор. – Продолжай, Нуну.

– Так точно. Значит, еретик должен эту мочу проглотить, хочет ли он или нет. Ее мы черпаем из отхожего места или, в случае чего, сами помогаем. – Он прошел в центр камеры и указал себе под ноги. – Эти камни – для «сухой растяжки». Еретику заламывают руки за спину и завязывают их, а потом подтягивают вверх на веревке. Ну, и руки выворачиваются из суставов, так что еретики орут не своим голосом. – Нуну рассмеялся. – Если руки сразу из плеч не выворачиваются, мы подвешиваем к его ногам камень. Или несколько, или все – чтобы вес потяжелее был.

– Верно, – вмешался Игнасио, – когда обвиняемый подвешен в таком положении, чаще всего он довольно скоро признает свою вину и во всем раскаивается. Что вы об этом думаете, обвиняемый?

Витус молчал, стиснув зубы.

– Если «сухая растяжка» не приведет к желаемому результату, – продолжал Игнасио, – члены суда и палач с помощником отправляются ужинать, оставляя еретика наедине с его болью. Рано утром следующего дня пыточное дознание будет продолжено.

– Развлечение что надо, – ухмыльнулся Нуну. Он нагнулся и поднял усеянные шипами плиты. – «Испанский сапог» я пристрою к берцовой кости, а кандалы окажутся сзади. И у кандалов, и у пластин есть винты и гайки, и я подкручиваю гайки до тех пор, пока острия шипов не вонзаются в кость. Понял, доктор-еретик, чем пахнет? Треснет и сломается твоя берцовая кость! А боль какая!

– Нуну, – недовольно прервал его Игнасио, – ограничь свои объяснения названием орудий пыток и тем, как они действуют. Неуместно запугивать подсудимого, говоря о том, какие боли ему предстоят.

– Да, ваше преосвященство, – вид у Нуну был слегка разочарованный. Он продолжил объяснения, указав на стоявший перед маленьким столом стул. – Стул с шипами – все равно, что еж, только иглы у него покрепче. Сиденье и подлокотники тоже в шипах. Как раз одно к одному, если ты уже в «испанском сапоге».

Он обошел вокруг стола.

– А «груша» у нас с крылышками, они раскрываются вовне, когда я опять же подкручу гайку на винте, – Нуну указал на эту гайку. – Она тут, вот видишь, где у настоящей груши хвостик. Я запихиваю эту грушу выпуклой стороной в рот, а потом подкручиваю гайку, вот груша во рту и раскрывает свои «крылышки», так что у еретика щеки до того раздуваются, что от него ни звука не дождешься. А если все-таки закричит, я еще подкручу, и у него разорвет щеки.

– Ты очень хорошо все объяснил, – похвалил Игнасио, – хотя опять допустил ошибку, пугая еретика тем, что ему предстоит.

– Благодарю, ваше преосвященство, – просиял Нуну и с жаром продолжил: – Вот это винт для зажимания больших пальцев. Еретик кладет большой палец на металлическую плиту, усыпанную шипами, а сверху на нее опускается такая же плита, но уже с выемками для шипов. Верхнюю плиту я с помощью винта опускаю все ниже и ниже, пока она не накроет большой палец и не раздавит его. Если еретик и тут не признается, я могу ударить по ней молотком, чтобы кровь так и брызнула. Понял, доктор-еретик?

Витус отвел глаза в сторону и ничего не ответил. Игнасио тоже промолчал, хотя Нуну и на этот раз нарушил правило дознания.

– А вот кровать для растяжки конечностей, – Нуну подошел к стоящей у стены кровати. В изголовье, примерно на уровне плеч лежащего, справа и слева находились округлые деревянные катушки.

– Катушки будут упираться в подмышки, – объяснял он. – И, когда я потяну за ноги, еретик, упершись в них, будет становиться все длиннее. – Нуну захромал к противоположному концу кровати. – Здесь на винт наматывается канат. Другой конец каната завязывается узлом на ногах еретика. Я подкручиваю винт, и еретик становится длиннее, подкручу еще, и он у меня еще «подрастет».

– Тело еретика следует растягивать до тех пор, пока сквозь него не станет видно язычок пламени свечи, – назидательно проговорил Игнасио. Голос его звучал буднично и деловито.

Нуну взял с кровати тонкий металлический прут и высоко поднял его.

– А это прут для нанесения ожогов. Его мы применим при пытке огнем.

Витус заметил, что на конце этого прута – крест. «Это, наверное, тот самый прут, которым пытали Магистра. Но если это так, то где же огонь, в котором мучители раскаляли металл? В помещении не видно ни очага, ни кострища. Витус догадался, что огонь разводили в нижнем помещении – туда вели еще четыре ступеньки. Об этом же говорили закопченные камни над дверью в подвал.

– А вот это розга, – продолжал объяснять Нуну. – Нам их требуется много: от ударов они быстро приходят в негодность.

– Розга применяется в сочетании с другими способами пытки. Само по себе наказание розгами полноценной пыткой не считается, – добавил Игнасио и окунул в вазочку с сахаром еще один орех. Обсосал его и принялся жевать: этот процесс доставлял ему видимое удовольствие. – Перед применением розгу следует отмочить в святой воде, произнося при этом молитву «Ave, Maria!». Продолжай, Нуну.

– Лестница – это все равно, что кровать для растяжки, только вертикальная.

– Хорошо, закончили на этом, Нуну, – прервал его Игнасио. – Тем самым закончено и Territio realis. – Он вопросительно взглянул на Витуса.

А Витус смотрел как бы сквозь него.

– Если вы согласны, дон Хайме, – продолжал инквизитор, – начнем с первой стадии пытки – расплющивания больших пальцев.

– Я согласен, – кивнул алькальд и поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее.

– Да, чтобы не забыть, – добавил Игнасио. – Я предлагаю разрешить обвиняемому во время первой стадии пытки оставаться одетым, хотя это, строго говоря, противоречит предписаниям. Вам известно, что обвиняемый должен быть обнаженным и только срам прикрывать чем-нибудь.

– Это верно, – кивнул алькальд. Было заметно, что он этому правилу большого значения не придает.

– Нуну, делай, что положено.

– Ваше преосвященство Игнасио! – подал голос секретарь протокола. Было заметно, что он чем-то встревожен.

– Что там у вас, отец Алегрио?

– Вынужден обратить ваше внимание на то, что я до сих пор не в состоянии вести протокол надлежащим образом. Света не хватает, и все тут! Как в темноте определишь особенности пытки на всех ее стадиях?

– Да, хм... – В словах Алегрио был смысл. От факела уже чадило, он догорал. Куда запропастился помощник Нуну? У инквизитора возникло недоброе предчувствие. Он даже прикинул, не прервать ли на время пытку и не послать ли надсмотрщика за его помощником, но отказался от этой мысли.

– Вы правы, отец Алегрио, при таком освещении протокола не напишешь. Однако, полагаю, для ускорения процесса дознания перерыва делать не следует. Я уверен, в ближайшие минуты обвиняемый во всем сознается и покается, и тогда у нас останется еще достаточно времени, чтобы оформить протокол соответствующим образом.

– Да, ваше преосвященство.

Надсмотрщик пододвинул стул с шипами поближе к столу, на котором стоял предмет для сплющивания больших пальцев. И сделал жест, словно приглашал важное лицо занять свое место за столом.

– Садись, доктор-еретик!

Витус обошел вокруг стола, присматриваясь к нему и особенно к сиденью. Оно было густо утыкано острыми иглами-шипами. Он подумал, что лучше всего будет сесть так, чтобы бедра и ягодицы образовали как бы прямую линию, тогда площадь увеличилась бы, а давление острых шипов хоть немного ослабло. Скользящим движением он сел на стул.

В первую долю секунды он ничего не почувствовал.

А потом – эта адская боль!

Словно шип розы, пронзающий кожу пальца, ворвалась в него боль. Она проникала во многих местах одновременно, захлестывала тело, как волна, заполняла каждый его уголок, каждую ниточку, каждое волоконце его плоти. Витуса всего прошиб пот. Словно издалека донесся до него голос Нуну:

– Положи руки на подлокотники, доктор-еретик, ты должен сидеть как следует, а то что это за пытка?

Он никак не отреагировал. Это было невозможно. Он изо всех сил старался не думать о боли, чтобы подольше вытерпеть эту пытку.

Нуну терял терпение. Он схватил руки Витуса и с силой положил их на подлокотники. Цепь зазвенела, ударившись о стол. Витус ощутил, как шипы подлокотников вонзаются в его руки, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той, которую он испытывал в бедрах и ягодицах.

– Ну, начало мы положили, – сказал Нуну. – Сейчас пощиплем чуть посильнее. – Он привязал руки к подлокотникам ремнями. – Т-так! – и затянул ремни покрепче, так что металлические шипы вошли в тело еще глубже.

Витус старался не дышать, боль волна за волной прокатывалась по всему его телу.

– Затяну еще на два отверстия, а то ты еще подумаешь, что я своего дела не знаю! Вот та-ак и та-ак...

Витус кашлял, дыхание давалось ему мучительно трудно. Всеми своими оставшимися силами он старался заставить себя думать о чем-то таком, что хоть чуть-чуть отвлекло бы его от мыслей об этой боли – пусть всего на мгновенье! Ему вспомнилась книга «De morbis». Перед его мысленным взором перелистывались ее страницы, пока она не открылась на развороте, где объяснялось, как приготовить напиток из лекарственных трав. Только бы боль совсем не замутила сознание...

– А теперь приподними и вытяни вперед ладони. – И, поскольку Витус не подчинился, Нуну схватил его за большие пальцы обеих рук и положил их на нижнюю пластину с шипами. Потом взял верхнюю пластину и подкрутил ее слева и справа; пластина опускалась все ниже и ниже, приближая свои шипы ко впадинам во второй.

– Ну, обвиняемый, намерены вы что-то сказать мне? – словно сквозь пелену тумана услышал Витус голос Игнасио.

Он замотал головой.

– Продолжай, Нуну!

– Да, ваше преосвященство.

Верхняя плита сомкнулась с нижней. Новые волны боли захлестнули Витуса, соединившись с болью, шедшей снизу, и стали одной непередаваемой мукой. Помимо его воли большие пальцы дергались туда-сюда, он рвал их в кровь, лишь бы они не попали под сплющивающую их плиту. Но винты были все равно, что стальные когти. И от них никуда не деться...

– Сейчас подкручу еще, – хрюкнул Нуну. Его толстые пальцы принялись за гайку. Плита давила все сильнее...

– А-а-а-а-аааааах! – душераздирающий крик Витуса завершился хрипом.

– Ну, покаетесь наконец-то? – донесся от него откуда-то голос Игнасио.

– Существует, – закричал Витус в страшной муке, – три типа приготовления травных сиропов: мацерат, инфус и декокт. – Его голова безвольно повисла. Но он вновь собрался с силами и поднял ее. – Мацерат – это холодная настойка, когда травы заливаются холодной водой... И стоит эта настойка так час или несколько часов. Потом воду сливают, фильтруют и подогревают до комнатной температуры. И принимают внутрь... Инфус наиболее часто употребляемая...

– Нуну, продолжай!

– Да, ваше преосвященство.

– А-а-а-а-аааааах!.. Инфус – наиболее часто употребляемая настойка! – Он совсем охрип, преодоление боли требовало нечеловеческих усилий. Хрипя, он продолжал выжимать из себя: – При этом травы... заливаются кипящей водой... Если травы маслянистые... настойку следует накрывать... не то... лечебные вещества... улетучиваются...

– Подожди, Нуну! – Игнасио вопросительно взглянул на отца Алегрио, который сидел, не шевелясь.

Дон Хайме тоже казался несколько растерянным.

– Он и впрямь помешался, – как о чем-то решенном сказал Игнасио. – Это ты, сатана, обращаешься к нам из этого жалкого тела?

Обвиняемый не произнес ни звука...

– Вы его преосвященство Гонселоде Игнасио? – голос, привыкший повелевать, заставил инквизитора оглянуться. В двери, ведущей в коридор, стоял не знакомый ему человек в военном мундире. На нем были высокий металлический шлем с перьями, камзол и штаны с желто-синими лампасами. Незнакомец по стойке «смирно» замер на пороге.

– Да, это так. А вы кто? – с недовольным видом ответил Игнасио. Более неподходящего момента, чтобы прервать дознание, трудно было выбрать.

– Меня зовут Готтхардт Фитлер фон Бернесхофен, я заместитель командира швейцарской гвардии его святейшества Папы Римского. Прошу прощения за вторжение, ваше преосвященство, но у меня для вас срочная депеша, – он сдержанно поклонился и передал инквизитору свиток.

Игнасио взял его:

– Спасибо, можете быть свободны.

– Сожалею, ваше преосвященство, но у меня приказ убедиться в том, что с письмом вы ознакомились. Я был бы благодарен, если бы вы сделали это прямо сейчас.

– Этого еще недоставало! – вырвалось у Игнасио. – Кто осмеливается ставить мне условия?.. – но тут у него снова проснулось недоброе предчувствие. Он успел разглядеть папскую печать и, развернув послание, подошел поближе к факелу, чтобы легче было прочесть.

Отец Алегрио с любопытством наблюдал за ним. Прерывать дознание, а тем более пытку им не приходилось еще никогда. На то должна быть какая-то сверхважная причина, тем более что послание Григория XIII передано с высокопоставленным офицером швейцарской гвардии. Он заметил, что, прочтя первые строчки, инквизитор явно растерялся, затем весь напрягся. Движения инквизитора сделались неуверенными.

Игнасио обернулся в сторону алькальда:

– Дон Хайме... Э-э... Боюсь, вам придется продолжать дознание без меня. Как представитель светской власти вы могли бы...

– Но почему? С чего вдруг? – всполошился алькальд.

– Ну, э-э-э... Я получил послание, предписывающее мне и отцу Алегрио незамедлительно отправиться в условленное место. Приказ следует выполнить без малейшей отсрочки... Э-э-э... незамедлительно...

– Я должен сопровождать вас? – не на шутку испугался отец Алегрио. Что бы это могло значить? Он ведь абсолютно ни в чем не провинился! – Во имя милосерднейшего Господа нашего Иисуса Христа, что сказано в послании?

– Могу сказать вам лишь, что вы должны сопровождать меня.

– Да, ваше преосвященство, – отец Алегрио подчинился неизбежному. Игнасио силился сохранить величественный вид. Офицер гвардии, облаченный в странный мундир, по-прежнему стоял в ожидании на пороге.

– Разве вы не убедились, что я прочел послание? – резко спросил он.

– Убедился, ваше преосвященство.

– Тогда чего вы ждете?

– Я жду вас и святого отца. Мое начальство считает, что будет лучше, если вы поедете под моей охраной.

– Ага... Ну, да... минутку! – Игнасио сглотнул слюну. – Отец Алегрио, идемте.

– Минуточку, минуточку! – дон Хайме тоже поднялся. – Если вы уйдете, я тоже уйду! Вы не можете требовать от меня, чтобы я наблюдал за ходом пытки один... – Он умолк, поняв, сколь неубедительно прозвучали его слова. – Это противоречит самому положению о производстве суда инквизиции, которое предписывает, что при судебном следствии и пытке должен присутствовать суд в полном составе! – довольный тем, что ему вспомнился столь важный пункт закона, он помахал указательным пальцем перед лицом Игнасио.

– Тут вы безусловно правы, алькальд. Тем не менее в ваших же интересах продолжить пытку, чтобы еретик побыстрее сделал признание, – Игнасио многозначительно оглядел присутствующих. – Он должен признать, что он демон. И, не исключено, довольно богатый демон. – Игнасио опять протянул руку за орешком: в этом он не мог отказать себе даже в такой момент.

– Нуну! После нашего ухода прибери здесь и освободи еретика – его следует отвести в камеру, пока... Пока суд не соберется вновь.

– Да, ваше преосвященство.

Игнасио вышел из пыточной камеры с высоко поднятой головой. За ним последовали и алькальд с отцом Алегрио. Последним шествовал швейцарский гвардеец.

– Ну, вот мы и опять остались с тобой наедине, – сказал Нуну, несколько погодя.

Витус часто и хрипло дышал. Смысл происходившего почти не доходил до него.

– Они сказали, чтобы я тебя отпустил. Но, может быть, ты у меня попищишь еще погромче, поглядим!.. – он снова взялся за гайки.

– Ааааа... ааа... ааахх!

– Ну-ну, – развеселился Нуну, – покричи, доктор-еретик, кроме нас двоих тут никого нет! – Он, хромая, отошел в сторону и начал аккуратно складывать бумаги на столе. Потом захромал к кровати-растяжке и положил на место металлический прут с крестом на конце. Покончив с этим, захромал в обратную сторону, походил еще какое-то время по пыточной камере туда-сюда. – Витус воспринимал эти шаги бессознательно, словно в бреду. Хромает, хромает... Но сквозь затуманившую мозги боль ему вдруг пришла в голову мысль, которая могла оказаться спасительной.

– Зачем ты разрушаешь мои руки? – скорее прошептал, чем проговорил он. – Они могли бы излечить тебя от хромоты.

– Что ты сказал, доктор-еретик?

– Мои руки... могли бы излечить тебя от хромоты...

Нуну остановился посреди камеры и уперся руками в бока.

– Излечить от хромоты, говоришь? Ну-ну, тут уже ничем не поможешь!

– А вдруг?

– Не болтай зря.

– У меня получится. Спас же я жизнь Магистру!

– Хм... И тогда я не буду больше хромать?

– Клянусь Пресвятой Девой, только освободи меня от этих пут!

– Если не сможешь, я тебе еще не так ремни затяну!

– Я обязательно справлюсь, поверь мне, прошу тебя!

Нуну начал ослаблять гайки.

– Но если ты вздумал шутки шутить, берегись!

– Ни за что на свете! Ох, как это... – боль понемногу отпускала, что приносило Витусу невыразимое облегчение.

Нуну поднял верхнюю плиту и отвел ее в сторону. Потом распустил ремни на подлокотниках.

– Ну, теперь можешь встать. Тебе здорово повезло, доктор-еретик, что его преосвященство куда-то вызвали. Не то я бы разобрал тебя по косточкам, – он кивнул в подтверждение своих слов. – Можешь мне поверить, это было только начало.

– Верю, – Витус осторожно встал, шатаясь, пошел к растяжной кровати и лег на живот. Он не видел ран от шипов на бедрах и ягодицах, но вид его рук давал достаточное представление об этом. Дырок от шипов было полным-полно, а рядом с ними – сплошные кровоподтеки.

Под ногтями больших пальцев кожа посинела. Он осторожно пошевелил руками – пальцы сохранили способность сгибаться и разгибаться. Верхние фаланги больших пальцев горели, боль была постоянной, садняще-тупой. Витус поводил руками перед собой – эти движения тоже принесли некоторое облегчение.

– Так что насчет твоего лекарства от хромоты?

Витус словно очнулся.

– Вылечить хромую ногу ни за день, ни за два нельзя! И вообще для этого мне потребуется много лекарств. – Он ненадолго задумался, и его осенила еще одна мысль. – Главное, требуются место и большая кровать, лечить хромую ногу, когда пациент сидит или стоит, невозможно! Он должен лежать.

«Если Нуну достанет кровать, – подумал Витус, – я в ближайшие недели мог бы лежать или спать на животе, чтобы раны так не болели».

– Тебе придется пить целебный напиток, который я приготовлю, – продолжал он. – И тебе придется подолгу держать ногу в горячей воде, каждый день.

Он продолжал водить руками перед собой. Боль помаленьку отступала, он почувствовал, как кровь опять начала циркулировать в больших пальцах.

– Мне придется ежедневно осматривать твою ногу, чтобы следить за тем, как идет процесс выздоровления.

– Ну, это целое дело получается, – великан недоверчиво посмотрел на него.

– А ты представь, что больше не хромаешь и нога у тебя нисколько не болит!

– Хм, м-да. Это было бы что надо. – Нуну положил на прежние места еще несколько предметов пытки. – Давай, вставай, доктор-еретик!

Он вывел Витуса из пыточной камеры, они прошли мимо гранитной плиты и оказались перед лестницей. Поднимаясь по одиннадцати ступенькам, Нуну почти нес Витуса на руках. Вот наконец они оказались в последнем коридоре длиной в двадцать один шаг. Витус ощущал, что каждый последующий шаг дается ему легче предыдущего.

Но колосс совершенно неожиданно остановился:

– Вот. Тут! – он указал на дверь, которую Витус запомнил по дороге в пыточную: она была единственной на весь коридор.

– Почему тут? Я хочу в мою прежнюю камеру, к остальным!

– И не думай! Я запру тебя здесь. – Нуну толчком открыл дверь, и Витус увидел довольно просторную камеру, в которой под окном у левой стены стояла большая кровать с соломенным тюфяком. Тут были даже какой-то ветхий стол и колченогий стул перед ним.

– Эт-то вообще-то моя камера, где я сплю, когда пытка сильно затягивается. Я не хочу, чтобы другие видели, как ты возишься с моей ногой.

– А очаг в старой камере...

– Никаких! Надо будет – принесу сюда древесного угля и бак. Разогреешь воды, сколько надо! А за огнем ходить мне тут недалеко!

– Куда?

– Ну, в кузню, что в пыточной камере...

– Ты говоришь о нижней камере?

– Да, о той, где «Железная дева».

– Кто это – «Железная дева»?

– Не задавай столько вопросов, в свое время узнаешь. А теперь заткнись и ложись. Потом я принесу тебе чего-нибудь пожрать.

– Принеси мне перьев, чернил и бумаги. Я хочу написать рецепты для лекарств, которые будут нужны.

– Если надо, принесу.

– А когда пройдешь мимо камеры Магистра, передай ему от меня привет и еще скажи: «Сорняк неистребим!»

– Сорняк... Это что за погань?

– Передай ему это – и точка! Пожалуйста.

– Сорняк неистребим... Сорняк неистребим... Сорняк неистребим – что за дерьмо такое! – покачивая головой, колосс ушел.

Витус осторожно лег на живот. Он был рад, что лежит, потому что, помимо адской боли, чувствовал себя страшно усталым и слабым. Конечно, неожиданное прекращение пытки – великое счастье. Хотя он не имел ни малейшего представления о том, чем это было вызвано. Какая разница?..

Он уснул почти мгновенно.

– Эй, доктор-еретик, просыпайся, уже день на дворе! – Нуну немилосердно тряс его за плечо. – Спишь со вчерашнего дня! Я тебе еще раньше жратву принес, а ты и не заметил. Ну, я и унес ее – сам виноват!

Он хромая подошел к столу.

– Вот тебе все, чтобы писать. Так что насчет моей ноги?

– Подожди, – Витус с превеликим трудом поднялся. Все тело его пронзили острые уколы боли. Фаланги больших пальцев невыносимо саднило. Он снова принялся поводить перед собой руками. Оба больших пальца стали черно-синего цвета. Притронулся к верхней фаланге большого пальца – боль острейшая! Как трудно будет писать...

– Мне нужен мой заплечный короб.

– Это что еще за чертовщина?

Витус вздохнул: ну и тупая же скотина этот Нуну!

– Не знаешь, что такое заплечный короб?

– Ну, знаю.

– Хорошо, – Витус надеялся, что коротышка не утащил всех его вещей. – Помнишь тот день, когда меня сюда привезли?

– Ну-у, у тебя за спиной было что-то вроде корзины на ремнях. Ее забрал себе Крыса. Пойду узнаю.

Великан захромал к двери, у порога еще раз оглянулся:

– У Магистра что-то с мозгами. Я ему передал твои слова – у него сразу глаза мокрыми стали, и он начал болтать что-то о том, до чего же он любит сорняки. Ну, все равно, это в последний раз – больше ничего никому передавать не буду.

Вскоре он вернулся, держа в руках тот самый короб.

– Он?

– Он самый. Замечательно!

Витус быстро перебрал все вещи и обнаружил, что ничего не пропало.

– Как ты собираешься с этой рухлядью лечить мою ногу? – недоверчиво спросил Нуну.

– Увидишь.

Витус задумался. Чтобы подлечить Нуну, необходимо много времени. Нужно составить для себя подробный план действий и получить необходимые лекарства. А еще – внимательнейшим образом перечитать некоторые места из «De morbis», посоветоваться, так сказать, со старыми специалистами.

– Оставь меня сейчас одного, – попросил он. – Я обещал, что помогу тебе, и я свое слово сдержу.

– Ладно, я уйду.

– Приходи сегодня вечером, у меня будет готов список нужных лекарств. И не забудь принести мне что-нибудь поесть.

– Там поглядим.

Колосс исчез. Витус с удовлетворением отметил, что приобрел кое-какое влияние на надсмотрщика. Только степень этого влияния не следует преувеличивать: колосс злобен и хитер, как старый бык.

Витус потянул на себя полоску кожи, прикрывавшую потайную часть сумки. Да! Вот она, книга. Никто ее не трогал, лежит она, как он сам ее положил. Ключиком, который он все время хранил, как талисман, молодой человек открыл фолиант.

Он ходил по камере туда-сюда с открытой книгой в руках и вскоре забыл обо всем на свете. Мир великих целителей с их поразительными открытиями и откровениями в который раз захватил его. Через некоторое время юноша нашел интересующие его рецепты у трех великих врачей прошлого, Гиппократа, Галена и Парацельса. Витус сравнил предлагаемые ими способы лечения и установил, что в них много общего. Он это особенно принимал во внимание при составлении списка нужных лекарств. Держать перо как следует он не мог, потому что большой палец правой руки сильно болел и не сгибался. В конце концов Витус зажал перо между средним и указательным пальцами, а большим только поддерживал. Писал он больше часа, и список у него вышел вот таким:

Средства для лечения хромой ноги и для составления микстуры:

Лечебные травы (сушеные), в унциях

Листья смородины 10

Листья кашки 15

Корень баранника (арники) 15

Для приготовления лечебных втираний:

Свежие растения, в унциях

Конского каштана 60

Дикой мальвы 80

Арники 100

Донника трилистного 50

Поразмыслив, он окунул перо в чернила и дописал:

Медовая мазь 30

Мыльник (сушеный) 20

Тимьян (сушеный) 10

Льняное полотно – перевязочный материал

Последнее ему было нужно для себя. С помощью медовой мази он рассчитывал подлечить свои раны, а мыльник использовать как средство личной гигиены. Перевязочный материал необходим как ему самому, так и Нуну. Витус подумал еще какое-то время и составил второй список:

Необходимые предметы:

Таз для умывания

Миска

Кувшины

Кружки

Древесный уголь, жаровня

Котел

Ступка с пестиком

Деревянная ложка

Свечи

Закончив второй список, он почувствовал сильнейшую усталость и лег на живот, попытавшись перед сном пошевелить большими пальцами. Он заснул с мыслью, что в данный момент ничего больше сделать не в состоянии.

Нуну появился поздно ночью и немилосердно растолкал Витуса.

– Эй, ты чего?

– Раньше прийти не мог, доктор-еретик, но пожрать для тебя я принес!

Колосс пододвинул колченогий стол поближе к окну, чтобы на него падал лунный свет. А потом со стуком поставил на стол деревянное блюдо с козьим сыром и виноградом. Несколько ягод оторвались и покатились по исписанным Витусом листам бумаги. Он не обратил на это внимания.

– Не рассчитывал, что я появлюсь у тебя посреди ночи, а?

– Спасибо тебе, Нуну! – Витус взял для пробы несколько виноградин. – Вку-усные!

– А ты думал! Достал по знакомству, – колосс, тяжело вздохнув, сел за стол. Его взгляд упал на исписанную бумагу.

– Так что насчет моей ноги?

– Вот два списка. Это то, что ты должен достать, чтобы я мог помочь тебе. – Витус взял в руки первый. – С этим ты пойдешь к аптекарю в Досвальдесе. Скажи ему, чтобы он разложил травы по отдельным мешочкам. А во втором списке предметы, которые мне нужны, чтобы приготовить лекарства. С этим пойди к кому-нибудь из тюремного начальства, кто умеет читать. Чем скорее ты все это достанешь, тем скорее я смогу начать лечить тебя.

– Ну-ну, посмотрим, что можно сделать, – колосс тяжело вздохнул и захромал к двери.

Через день ближе к вечеру Нуну появился вновь, на сей раз в сопровождении Крысы, который помогал ему нести большую плетеную корзину, в которой было все, что заказал Витус; травы были в отдельных мешочках. А остальные предметы они один за другим заносили из коридора.

– Что ты собираешься делать со всей этой ерундой? – прошипел Крыса. – Может быть, тебе еще картины на стенах развесить?

Витус ничего не ответил.

– У меня со вчерашнего дня крошки во рту не было.

– Со всем сразу не управишься, – оправдывался Нуну. – Либо я достаю, что требуется, у аптекаря, либо кормлю тебя.

– Без еды никто не обойдется! – отрезал Витус. – Если не будешь каждый день кормить меня, я совсем ослабею. И тогда ищи себе другого лекаря.

Нуну старался что-то сообразить.

– Это другое дело, – сказал он, наконец. – Мне нужна здоровая нога. Кому охота хромать? И больно, и все женщины надо мной смеются.

– Мне еще нужно разжечь огонь, и свежая вода потребуется. Ни того ни другого у меня нет, и вы ничего не принесли.

– Позаботься об этом, Крыса, – велел Нуну.

– А как? Огонь в пыточной камере погас, а за водой мне надо идти к колодцу.

– Считаю до трех, – Нуну угрожающе поднял руку.

– Смотри, не просчитайся... – Крыса бросил на него злобный взгляд, но все-таки поспешил скрыться.

– Что ты сказал, Нуну? – переспросил Витус. – Над тобой смеются женщины? – и он снова осторожно прилег на живот.

Колосс присел к столу и затеплил свечу, потому что уже смеркалось.

– Все потому, что я хромаю. Если мне нужна женщина, остается идти в бордель. Только как туда пойдешь на мои шиши? А на Эльвиру мне ни за что не хватит!

– Эльвира?

– Эльвира – самая красивая шлюха из всех, кого я знаю. Ей принадлежит бордель на площади, ну, этот, с круглыми окнами, – Нуну вздохнул. – Это такая шлюха, доктор-еретик, что тебя так и тянет к ней, хочешь ты или нет. – Он невесело вздохнул. – Только дорогая она слишком, эта Эльвира, а по дружбе она ни с кем не ляжет.

– В тебе должно быть что-то такое, за что она в тебя влюбилась бы. Влюбленные женщины на все способны точно так же, как и мужчины. – Витус сейчас напоминал крестьянина, хвастающего своей удачей на рыбалке. Сам он ни малейшего опыта общения с женщинами не имел. Но ему приходилось слышать, что влюбленные забывают обо всем на свете, в том числе и о деньгах.

– Ну-ну! А скажи, нет ли такой травы или чего-то другого, которая их приваживает?

– Ничего такого нет! – сразу сказал Витус. И тут же его словно осенило. – В конце концов я не волшебник. И дьявол пока что мной не овладел!

Колосс смерил его недоверчивым взглядом:

– Ну, не знаю. Может, да, а может, нет. Его преосвященство и я... мы бы выбили из тебя всю правду, можешь не сомневаться.

Распахнулись двери камеры. Появился Крыса и принес бочонок с водой. А потом притащил еще металлическую лохань с тлеющим древесным углем.

– Спасибо. Поставь все это у стены. А теперь оставьте меня одного. При приготовлении лекарств вы мне все равно ничем помочь не можете.

Крыса злобно скривил тонкие губы.

– Не воображай, что ты такой ученый. Ты, ты...

– Пойдем отсюда, Крыса! – колосс потащил своего упирающегося помощника прочь из камеры.

Когда дверь за обоими закрылась, Витус перевел дыхание. У него есть все, что он записал в обоих списках. Время было позднее, но он решил основательно помыться. Наполнил водой таз, взял мыльную траву и тер ее в воде, пока вода не вспенилась. Он мылся с головы до ног, все время подливая воду. Покончив с этим, юноша, повинуясь внезапному порыву, погрузил в воду платок из камчатой ткани, намочил как следует, а потом выжал.

Его удивило, каким ярким опять стал красный цвет его «пеленки». Завтра утром, когда платок высохнет, он снова обернет его вокруг тела.

Он поймал себя на том, что насвистывает песенку, и удивился: как же мало требуется человеку, чтобы быть довольным. Натерев себе руки, бедра и ягодицы медовой мазью, достал из короба запасные штаны и рубашку и, перевязав раны, надел их. В свежей одежде он почувствовал себя словно заново родившимся.

Немного погодя вскипятил в котле воду, чтобы сварить себе тимьянный напиток, после чего аккуратно разложил все, необходимое для приготовления лечебной мази асклевириума. Тонизирующую настойку он приготовит утром, как и микстуру из листьев смородины, кашки и корня баранника.

Тимьянный напиток прекрасен на вкус. Витус дул на кипяток и с наслаждением глубоко вдыхал аромат эфирных масел. У него не выходили из головы слова Нуну о том, что женщины поднимают его на смех. А что будет, если он ему предложит снадобье, которое якобы притягивает женщин? Допустим, ему нечто подобное придет в голову – что за это потребовать взамен? Постепенно эта идея начала обрастать деталями, по крайней мере в его воображении. Но сперва надо выяснить другое. Витус сделал еще несколько глотков, задул свечу и опять лег на живот.

«С завтрашнего дня дела пойдут на лад», – поклялся он себе.

Витус спал без сновидений. Когда проснулся, впервые не ощутил острой боли. С любопытством уставился на свои руки. Большие пальцы уже не казались такими распухшими, но, стоило ими пошевелить или прикоснуться к ним, как былая боль возвращалась. То же и с бедрами. И тем не менее пройдет всего несколько дней, и все заживет! Назевавшись всласть, юноша подошел к жаровне с древесными углями. Они дотлевали. Витус раздул огонь и подбросил свежего древесного угля. От тепла ему сразу сделалось лучше. Потом вскипятил воду, положив в кувшин все, необходимое для лечебного напитка: смородиновый лист, обладающий болеутоляющим свойством, кашку – как кроветворное, и корень баранника, обладающий способностью противодействовать застою крови в венах.

Когда вода закипела, он залил травы кипятком и дал напитку некоторое время настояться. Потом деревянной ложкой вынул травы из кувшина. Налил себе для пробы полкружки и попробовал. На вкус напиток не слишком приятный, но Витус был уверен, что он поможет ему так же, как Нуну.

Затем поставил рядом второй кувшин, чтобы составить тоник асклевириума. Для этого взял листья и побеги конского каштана. Листья бросил в кувшин сразу, а ветви растолок сначала в ступке. Добавил дикой мальвы, толченой арники и трилистного донника. Снова залил все кипятком, только на этот раз меньшим его количеством. Когда и это лекарство было готово, положил перед собой книгу «De morbis» и принялся листать ее. Лекарства, которые он приготовил, – это еще не все, что требуется для лечения. Нуну придется обратить внимание на целый ряд других моментов.

Зачитался, сел... И с криком вскочил! Раны пока еще причиняли страшную боль. Однако, если он не ошибается, она все-таки поменьше, чем была. Витус осторожно опустился на стул еще раз. Получилось! Сидеть страшно неудобно, но терпеть можно. И все-таки он опять встал. Должен пройти еще день-другой, пока он сделает очередную попытку. Следующую ночь он будет спать уже не на животе.

Витус продолжал листать книгу «De morbis». И, как всегда, чтение настолько захватило его, что он забыл о времени и о том, где находится.

Нуну появился во второй половине дня. Принес еды.

– Лепешки и кусок сала! – сказал он, отдавая это Витусу.

– Спасибо, Нуну.

– Так что насчет моей ноги?

– Лечение начнем прямо сейчас. Сначала я должен осмотреть твою рану. Ложись на кровать и сними свой левый чулок. Дыра на ноге ведь слева?

– М-да, – пока что Нуну повиновался без возражений.

– Давай посмотрим, – Витус устроился рядом с ним и снял грязную тряпку, которой была обмотана рана. Он с интересом разглядывал рану. Это была почти круглой формы дыра диаметром в три с половиной дюйма, не слишком глубокая, но от нее уже пахло гниющим мясом. Пальца на два повыше щиколотки, края сине-багровые, тут и там наросло дикое мясо – гиперсаркоз.

– Просто чудо, что у тебя пока нет гангрены, – пробормотал Витус. – Равновесие соков в твоем организме нарушено, открытая рана воспалена, очень сильно воспалена!

Он прикинул, не уместен ли будет компресс с льняным семенем, потому что лен мягкий и теплый и как лекарство годился. Хотя, когда он прикладывал льняное семя к открытым ранам Магистра, это почти не помогло и тот чуть не умер.

Витус решил в точности следовать советам из книги «De morbis».

– Сначала я очищу рану и удалю гнилое мясо у ее краев, – сказал он. – Будет больно. Но такому человеку, как ты, к боли не привыкать – вытерпишь.

– Да, – прохрипел Нуну. Подспудный смысл этих слов до него не дошел.

Витус осторожно очистил рану. Она была настолько запущенной, что любое прикосновение к ней должно было причинять неимоверную боль. Если учесть, что при каждом движении шерстяной чулок терся о рану, неудивительно, что Нуну хромал. Витус слышал, как колосс скрежещет зубами. Достал из сумки свои хирургические инструменты, тщательно их осмотрел и остановился на острой ложечке.

– Что это такое? Что это такое? – недоверчиво спросил Нуну.

– Это называют острой ложечкой. Мне она нужна, чтобы срезать дикое мясо.

Нуну так и сел на постели.

– Нечего тут от меня отрезать, доктор-еретик! Дай мне мазь или какое другое лекарство – и дело с концом!

– Лежи, как лежал! Без ложечки тут не обойтись, – он крайне осторожно принялся очищать края раны. Вдруг он ощутил острую боль в шее.

– Боже правый! – он отпрянул, увидев в руке Нуну кинжал.

Колосс смотрел на него с нескрываемой угрозой.

– Я тебя им прикончу, если тебе с этой штуковиной придут в голову дурные мысли. Это у меня раз-два! Сам знаешь!

Кинжал внушил Витусу неподдельный страх. «Какая красивая и какая страшная вещь!» – подумал он, глядя на тонкое лезвие с замысловатым узором.

– А ну убери его сейчас же! Как я могу лечить тебя, когда ты мне угрожаешь? Или ты боишься маленькой ложки?

– Ничуть я ее не боюсь, – надсмотрщик, казалось, смутился. – Ты только смотри, без фокусов, а то я тебе и без кинжала шею сверну!

– Не бойся, мне такие операции делать не впервой, – Витус поддел ложечкой слой дикого мяса и легким рывком снял его. Нуну застонал и стал часто дышать. Его пальцы сжимались в кулаки и снова разжимались. Витус наблюдал за этим не без удовлетворения. Занятно все-таки устроена жизнь: какие-то четыре дня назад этот человек жестоко пытал его, а сегодня сам в его руках и тоже испытывает боль.

– Скоро ты там? – простонал Нуну.

– На первый раз все, – Витус отложил острую ложечку в сторону и собрал выступившую кровь. Смазал края раны медовой мазью и пригладил ее края. Нуну искоса наблюдал за его действиями. Витус приложил к ране легкий компресс и перевязал ее.

– За ногой я буду тщательно следить два дня, то есть менять компрессы, проверять, как выглядят края, затягиваются ли они, втирать медовую мазь, перевязывать чистыми тряпками.

– И сколько времени пройдет, пока все заживет?

– Ну, не меньше месяца-двух.

– Что, так долго?! И каждые два дня такая катавасия?

Витус выпрямился.

– Чему быть, того не миновать. Иди-ка сюда, к столу.

Колосс повиновался ему, как собачонка.

– Вот два кувшина. В первом – целебный напиток, он твоей ноге поможет. Очень полезен для крови.

– Я про ногу говорю – при чем здесь кровь?

– В крови не должно быть никакой заразы. Когда она чистая, легче образовываются струпья. Это нужно, чтобы рана закрылась. А во втором кувшине лекарство для вен. Оно называется асклевириум и поддерживает процесс выздоровления изнутри.

– Хм... Да-а-а. – Слова лекаря произвели впечатление на Нуну.

– Целебный напиток ты должен принимать трижды в день по кружке: утром, днем и вечером. И каждый раз подогретым, чтобы его целебные вещества подействовали на тебя полностью; тоник будешь принимать в это же время по большой ложке. Так что ты должен приходить ко мне три раза в день, чтобы получать лекарство.

– И чтобы я тебе три раза в день таскал жратву, да? – кое в чем Нуну нельзя было провести.

– Тебе действительно нужно принимать лекарства по часам. И лучше всего это делать здесь. А если ты всякий раз будешь приносить еду для меня, я не откажусь, – Витус усмехнулся. Что правда, то правда: с Нуну лучше в кошки-мышки не играть.

– Прими лекарства сейчас.

Нуну не возражал.

– Прежде чем ты уйдешь, я тебе должен сказать, что все это тебе не поможет, если ты не обратишь внимания кое на какие вещи.

– Какие такие вещи? – колосс разозлился не на шутку.

– С сегодняшнего дня ты должен пить много воды и не употреблять горячительного. Лучше всего, если ты на время вообще перестанешь выпивать. Тебе нужно много двигаться: так будет лучше для твоей раны. Нельзя есть жирное мясо – ни свиное, ни говяжье. Уж если так приспичит – козлятину или баранину. А лучше всего вообще не есть мясо. Мучного и овощей – сколько угодно. Если все это выполнишь, нога заживет быстро.

Нуну помрачнел:

– По-моему, ты меня за дурака принимаешь. То, что ты предлагаешь – разве это жизнь для настоящего мужчины?

– Настоящие мужчины не хромают. Настоящему мужчине все женщины рады!

– Да... Ну, да... – Нуну задумался и приуныл. Витус догадался, о ком тот подумал.

– Если уж мне придется глотать столько всякой всячины, то нет ли у тебя такой штуковины, чтобы после нее Эльвира не могла мне отказать? – выпалил Нуну.

– Может, и найдется. Надо поразмыслить, – Витус решил несколько повременить с этим. – Попринимай несколько дней лекарства, а там поглядим, что к чему.

– Будь по-твоему, доктор-еретик.

Витус не знал, воздерживался ли в последующие дни Нуну от алкоголя и жирного мяса, но через десять дней молодой человек впервые заметил, что рана начинает заживать. Едва заметно, правда, но, если внимательно приглядеться, никаких сомнений не было. Помимо этого края раны потеряли свою сине-багровую краску; кожа выглядела почти нормально.

– Ты делаешь успехи, Нуну, – похвалил Витус. – Да и хромаешь ты не так сильно.

– Я тоже вроде чувствую... И когда хожу, не больно. Во всяком случае, не так, как раньше... – колосс улыбался, как полная луна.

– Похоже, соки начинают приходить в равновесие. Спорю, что через какую-то пару дней ты вообще перестанешь хромать! Когда будешь пересекать площадь, все женщины будут думать: «Вот идет настоящий атлет!» – последние слова Витус произнес, покривив душой, но он знал, почему говорит так.

– Ты считаешь? – надзиратель был польщен. Но тут же лицо его посуровело. – Насчет женщин не знаю, я об одной Эльвире думаю. Вот если бы эту лошадку оседлать... – Он непривычно мягким голосом произнес: – Неужели ты не знаешь никакого средства, чтобы примануть ее? Ну, прошу тебя, доктор-еретик!

– Не знаю... – Витус решил потянуть время.

– Ты знаешь такое средство! Знаешь! – возбужденно вскричал колосс.

– А если и знаю, что мне за это будет?

– А-а-а, вот ты куда клонишь, – выражение лица Нуну сразу стало злым. – А чего бы ты хотел, доктор-еретик?

Витус набрал полную грудь воздуха.

– Я хочу, чтобы ты перевел Магистра в эту камеру.

– Не выйдет! – ответ вылетел из Нуну со скоростью пули.

– А ты подумай. Тебе не обязательно решать это прямо сейчас.

– Не выйдет! Даже если бы я и хотел, потом у меня будет куча неприятностей.

– Из-за чего?

– Ну, э-э...

– Его преосвященство Игнасио в отъезде, – продолжал настаивать Витус. – Отца Алегрио тоже нет. Из инквизиции в городе никого, а алькальду вообще не до процесса над еретиком. Я ни для кого интереса не представляю, Магистр – тоже. Из-за чего у тебя могут быть неприятности? И кого тебе бояться? Здесь, в тюрьме, тебе никто не указ. Здесь ты самый главный... Или нет?

– Речи у тебя слаще ангельских, доктор-еретик.

– Я говорю только то, что есть. Сам подумай.

– А вот и я! – воскликнул Магистр. Он буквально вбежал в камеру и бросился обнимать Витуса. – Дай на тебя посмотреть! А ты ничего выглядишь! – отойдя от Витуса на расстояние вытянутой руки, он часто-часто заморгал. – Нуну, похоже, раскормил тебя.

Великан встал между ними.

– Не болтай столько чепухи, Магистр. Ну, доктор-еретик, как насчет средства для Эльвиры?

– Нам нужна кровать для Магистра и еще один стул, а там поглядим...

– А мне – средство для Эльвиры. Прямо сейчас!

– Сейчас не получится. Потребуется еще два-три снадобья, но мне нужно сперва все хорошенько обдумать, какое из них лучше подойдет. Какое сильнее, понимаешь? Наберись терпения.

– Хм... Только не медли! – не добившись своего с наскока, великан перегибать палку не стал.

– Нуну?

– Чего тебе, доктор-еретик?

– Принеси нам поесть.

– Ты вроде нашел к нему подход, – обрадованно сказал Магистр, когда дверь камеры захлопнулась за надсмотрщиком. – Это имеет какое-то отношение к Эльвире, содержательнице борделя?

– Угадал, – и Витус посвятил его в суть дела.

Маленький ученый рассмеялся:

– Выходит, своим перемещением сюда я обязан плотским вожделениям этого монстра! Ну, тебе придет еще в голову какая-нибудь забавная травка! А теперь дай я посмотрю, что с тобой сделала инквизиция.

Витус показал ему свои раны.

– Вот эти раны – на бедрах и ягодицах – от стула с шипами. И на руках – от его подлокотников.

Магистр понимающе кивнул.

– Стул с шипами причиняет острейшую боль, однако они прибегают к этой пытке только на стадии так называемого «мягкого дознания». При «строгом дознании» пытки у них особенно изощренные. «Сухая растяжка» и «испанский сапог» – из их числа. Полагаю, они объяснили тебе предназначение всех пыточных предметов?

– Было дело. Нуну сделал все, чтобы у меня затряслись поджилки. Страха он, конечно, на меня нагнал, но все же не настолько, чтобы я сдрейфил перед инквизитором. По-моему, я ему ни разу ни в чем не уступил.

– Оно и заметно по следам на твоем теле, – Магистр наморщил лоб, при этом шрам от креста натянулся. – Почему ты все время водишь руками?

Витус показал ему свои большие пальцы.

– Черт побери! Проклятая банда! Они сдавливали тебе пальцы плитками, да?

– Да, сейчас я уже могу слегка пошевелить ими, согнуть в суставе. Ногти, наверное, сойдут.

– Грязные свиньи!

– Я разогрею для нас тимьянный напиток. – Витус пошевелил тлеющие угли и поставил на огонь котел. – А почему, объясни ты мне, они тогда перестали пытать тебя?

Магистр сел на кровать.

– Потому что алькальду захотелось поужинать. У его преосвященства при этом был такой вид, будто ему что-то переперченное подсунули. Но против желания градоначальника не попрешь! А без него продолжать дознание запрещено правилами. Вот и пришлось Игнасио объявить перерыв в допросе.

– А почему потом его так и не возобновили?

– Это мне неизвестно. Может быть, сочли, что смерть Конрада Магнуса и без того наделала слишком много шума. – Маленький ученый с любопытством наблюдал за тем, как Витус наполняет кружки.

– Я никогда еще не пробовал тимьяна в жидком виде. Каков он на вкус?

– Сам суди, – Витус протянул ему полную кружку.

Магистр осторожно отглотнул.

– Ф-фу ты, кипяток!

– Да, зато какой ароматный!

Оба с удовольствием выпили по кружке горячего напитка – Витус стоя, Магистр – удобно расположившись на кровати.

– Вот это мне нравится, – сказал маленький ученый, и голова его упала на грудь. Он заснул.

– Ну, вы, еретики, – Нуну, хромая, вошел в камеру с табуретом и тюфяком с соломой в руках. Повернулся лицом к двери: – Крыса, где ты там?

– Иду, иду, – вошел Крыса с кастрюлей и поставил ее на стол.

– Чечевичный суп с мясом. И пшеничный хлеб. Свежий! Жрите от пуза!

– Спасибо, Крыса, – поблагодарил Витус.

– Проваливай, Крыса! – приказал Нуну.

– Поцелуй меня знаешь куда! – прошипел тот, но поспешил ретироваться.

– Так как там у тебя дело со средством для Эльвиры? – угрожающих ноток в голосе Нуну не услышать было нельзя.

– Ложись сперва на кровать, если ты не забыл, что я должен осмотреть твою ногу.

– Будь по-своему, но потом ты мне скажешь, что это за средство такое, а то дождешься у меня!

– Знаю, – Витус снял повязку и стал осматривать рану на ноге. – Ты делаешь успехи.

Рана и впрямь подживала. Приступая к лечению, он почти не рассчитывал на то, что медикаменты помогут, и тем более не думал, что Нуну будет выполнять все его предписания. Однако колосс оказался весьма послушным пациентом. Скорее всего, потому, что был влюблен.

Похоже, что даже сбросил несколько килограммов лишнего веса.

– Вот тебе целебный напиток, а вот асклевириум для тебя.

– Порядок, доктор-еретик!..

Витус помазал рану медовой мазью и сменил повязку.

– А на твой вопрос я тебе вот что скажу, Нуну: средство, которое ты должен дать Эльвире, относится к числу очень редких. Но прежде, чем назвать его тебе, я хотел попросить тебя, чтобы, уходя, ты оставил дверь открытой. Нам с Магистром надо походить, размять ноги.

Колосс так и подскочил, будто его скорпион укусил.

– Рехнулся ты, что ли? И не думай об этом!

– Почему? Ты ведь все равно запираешь дверь в конце коридора – или нет? Удрать мы никак не сможем.

– Это да, – надсмотрщик боролся с собой. – Но вы сможете попасть в пыточную камеру, а в мое отсутствие это запрещено.

– На черта она нам сдалась, эта пыточная камера! Мы оба ее еще не забыли, сам понимаешь, – подал голос Магистр.

– Вот именно, – поддержал его Витус. – Мы всего-то и хотим, что прогуляться туда-сюда по коридору, чтобы немного поразмяться, – он придал своим словам таинственное звучание: – Когда я подумаю о том средстве, которое я придумал для Эльвиры...

– Что это за средство? – нетерпеливо перебил его Нуну.

– Я уже говорил тебе, что оно редкое, исключительно редкое, но я назову тебе его, как только ты пообещаешь не закрывать дверь на ключ.

– Хорошо, обещаю...

– Поклянись Пресвятой Девой!

– Клянусь, Бог свидетель, клянусь! Ну, как это средство называется?

Витус подошел к нему почти вплотную и прошептал:

– Оно называется «висельник»...

– «Висельник», – почтительно повторил Нуну.

– Да. Еще оно имеет травяное название «пророчица». Или «чародейка». Это воистину волшебное растение. Вот эту самую «чародейку» ты и должен достать. – Витус поднял палец, как бы предупреждая о чем-то важном. – Ты не спеши радоваться, потому что «висельник» – это растение очень прихотливое и растет далеко не везде. Найти его будет непросто. Ты его должен выкопать из-под виселицы, где год назад кого-то повесили. Лучше всего тебе поговорить на сей счет с палачом из Досвальдеса. В Досвальдесе ведь есть свой палач?

– Ну, да, есть, – проговорил Нуну охрипшим от возбуждения голосом.

– Вот и спроси его, где он в последний раз кого-то казнил. Там и копай. Но будь осторожен: если ты повредишь корень, «висельник» издаст свои предсмертные крики. Лучше всего будет, если ты возьмешь пример с колдуний-травниц – они заставляют вырывать корни своих собак.

– Ты что, кол... ты чего это... – зрачки Нуну расширились.

– Нет, никакой я не колдун, и сатана в меня не вселился. Я просто знаю, что к чему.

– Не каждый, кто знает немножко больше, чем другие, колдун, – заметил Магистр.

– Когда найдешь «висельник», – продолжал Витус с важным видом, – приглядись к нему повнимательнее: чем больше его головка и туловище будут походить на мужской член, тем сильнее будет его действие!

– Да, доктор-еретик, – колосс внимал каждому слову Витуса. – Ну, и как же этот «висельник» действует?

– Ты должен дать его Эльвире и проследить, чтобы она его съела. Вечером, и чем позже, тем лучше. Самое сильное действие он оказывает, если его съесть в полночь. Даже стихи про это есть:

В мире этом и усопших К новой жизни возвращаю. Страсть любви, огонь в крови Я вернуть им обещаю.

Нуну попытался воспроизвести по памяти хотя бы первые две строчки заклинания, но безрезультатно.

– Вот черт, заковыристо как-то сказано!..

– Тебе это произносить не обязательно, – утешил его Витус. – Правда, тогда действие корня уменьшится.

– Хм. А если я вообще не найду у места казни этот корень, что тогда?

– В любом случае ты должен попытаться. А если у тебя не получится, пойдешь к аптекарю и купишь «пророчицу» у него. Я все для тебя приготовил, – он протянул Нуну небольшой листок бумаги, на котором было написано: Mandragora officinalis.

– Дашь это аптекарю в Досвальдесе.

– Идет! – Нуну взял бумажку, тщательно сложил ее вчетверо, сунул за свою промасленную рубаху и ушел, не сказав больше ни слова.

Дверь камеры он не запер.

– Ты гений! – вырвалось у Магистра после ухода колосса. – Ты с действием этого «висельника» связал столько условий, что Нуну нипочем всего не выполнить. Эльвире, этой чертовой девке, опасаться его нечего.

Витус улыбнулся:

– Там поглядим. А теперь давай есть. Я об этом целый день только и думал.

Он пододвинул табурет к столу, зажег свечу и налил обоим по полной миске чечевичного супа. Потом положил рядом с мисками по куску козьего сыра и ломтики сала, которые приберег.

– Теперь для полного счастья нам только вина не хватает.

– Ох, как ты прав, – Магистр разрезал скальпелем сало на мелкие кусочки и бросил их в суп. – Но не будем такими неблагодарными!.. Будущее кажется мне не столь уж мрачным: вряд ли Нуну еще раз будет пытать нас. Без членов суда инквизиции ему это строго запрещено. Между прочим, до меня дошел слух, что его преосвященство наложил полные штаны, когда его вместе с отцом Алегрио вызвали в Рим. Ему придется держать ответ перед самим папой Григорием XIII за свое богопротивное поведение. Говорят даже, что он, подобно многим, был постоянным гостем у Эльвиры. Сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще встретимся с ним.

– О том, что его преосвященство Игнасио вызвали в Рим, мне уже говорил Нуну, – кивнул Витус, – но о том, что он был одним из завсегдатаев заведения Эльвиры, я не знал.

– То, что его преосвященство вел столь постыдную для церковного иерарха жизнь, льет воду на нашу мельницу! – подытожил Магистр, облизывая ложку со всех сторон. – Но что-то мне не хочется тратить этот вечер на обсуждение такой скользкой темы. Слушай, а почему бы нам и в самом деле не размять ноги? Дверь камеры открыта – нас словно приглашают погулять...

– Давай отложим это на утро. А сегодня мне хочется просто посидеть с тобой за столом, поговорить, вспомнить о чем-нибудь хорошем.

– Согласен! Это предложение вполне соответствует моим представлениям о приятном времяпрепровождении. Думаешь, нам удастся бежать отсюда?

– Трудно сказать. – Витус отставил в сторону бачок и миски. Потом расшевелил тлеющие угли. Подложил еще несколько поленьев, чтобы огонь не погас до самого утра. – Нам нужно осмотреть каждую пядь стены, каждую щелочку или трещину в кладке, и особенно это касается пыточной камеры.

– Почему это особенно пыточной камеры?

– А известно тебе, что такое «Железная дева»? – вопросом на вопрос ответил Витус.

– Железная дева? Ну конечно! В Ла Корунье у меня была девчонка, ее все так дразнили, – Магистр улыбнулся. – Но шутки в сторону – представления не имею!

– Может быть, завтра утром мы это узнаем. Поблизости от первой пыточной камеры есть, очевидно, и вторая – она на четыре ступени ниже. Там и должна находиться эта «дама».

Витус закончил уборку камеры.

– Я думаю, надо выспаться. Ложись на кровать.

– И не подумаю! Кровать твоя, по крайней мере до тех пор, пока не заживут твои раны. А я устроюсь на полу, на тюфяке. Как-никак я к этому уже привык.

Витус улыбнулся:

– Когда у тебя такое кислое лицо, с тобой лучше не спорить. Ладно, лягу на кровать. А потом мы будем с тобой спать на ней поочередно.

– Я знал, что сумею тебя убедить, – захихикал маленький ученый и устроился на тюфяке под стенкой.

Витус задул свечу и тоже лег. На спине он лежал, особо острой боли не испытывая, что его очень обрадовало.

– Спокойной ночи, Магистр!

– Спи спокойно, сорняк!

Они проснулись с первыми лучами солнца.

– Только после вас, – улыбнулся Магистр, пропуская Витуса первым. Тот, выйдя из камеры, сразу повернул голову налево. Как он и ожидал, Нуну закрыл дверь в конце коридора. Дальше не пройти.

В самом конце коридора оказалось несколько зарешеченных окон, и можно было увидеть клочки голубого неба. Витус прислушался. До его слуха дошел слабый, едва уловимый шорох. Так шуршат листья на ветру, но он знал, что перед зданием тюрьмы нет ни единого деревца. «Наверное, вода где-то сочится», – мелькнуло у него в голове. Ну да, все верно! Где-то поблизости от тюрьмы протекает Пахо. Днем плеска воды нипочем не услышишь, а утром, когда город еще не проснулся, – другое дело.

Магистр окинул окна взглядом знатока:

– Решетки литые. Тут мы бессильны. Разве что святой Франциск Ассизский превратит нас в птичек небесных.

– Подожди-ка, – Витус вернулся в камеру и появился вновь, держа в одной руке глиняный кувшин, а в другой горящую свечу.

– Кувшин не идеальное средство для переноски угольев, но лучше, чем ничего.

– Обо всем-то ты подумал.

– Возьми, – Витус дал Магистру кувшин, а сам со свечой в руке пошел по коридору направо. В самом его конце и находилась та самая лестница, что вела в пыточную камеру. Согнувшись в поясе, они спустились по ее каменным ступеням.

В камере Витус зашел за судейский стол, снял со стены факел и опустил его в кувшин. Послышался шипящий звук, потом из кувшина вырвалось пламя. В камере сразу стало светло. Витус повеселел, когда заметил при входе в пыточную, что Нуну сменил старый факел на новый. Сам того не ведая, он позаботился, чтобы здесь было достаточно света, когда они начнут поиски.

– Пошли.

Держа факел перед собой, он дошел до лестницы в четыре ступени и, поколебавшись недолго, спустился вниз, в темень. Оказавшись внизу, он увидел камеру таких же размеров, что и верхняя, только пыточных инструментов в ней не было. В дальнем углу стояло что-то вроде кузнечного горна, над ним – дымоход, а под стеной – верстак.

– Господи Иисусе! – Магистр неожиданно схватил Витуса за руку, да так, что тот даже скривился от боли.

– Вон там, посмотри! В левом углу!

То, что он увидел, походило на улыбающуюся Смерть.

Улыбка играла на тонких, как лезвие ножа, губах, а черты лица этой Смерти казались размытыми в неверном свете факела, хотя можно было догадаться, что это лицо Мадонны. Тело ее было застывшим, как у статуи. На ней накидка, длинная, до щиколотки. Казалось, накидку ей кто-то набросил на плечи, потому что фигура была безрукой. Ее, очевидно, отлили из металла, потому что в свете факела фигура отливала загадочной синевой.

– Это, скорее всего, и есть «Железная дева», – прошептал Магистр, едва придя в себя от испуга. – Посвети мне, я хочу осмотреть ее вблизи. – Он пошел наискосок через камеру, несколько раз споткнувшись о камни вроде тех, что применялись при «сухой растяжке» в верхней камере.

– Особенно близко не подходи. У меня недоброе предчувствие. Что-то с этой фигурой не так...

– Ну, тогда я осмотрю горн.

Ученый осмотрел печь с покрытой копотью трубой, но не обнаружил ничего примечательного.

– Прошло никак не меньше двух недель с тех пор, как здесь разжигали огонь, – объявил он. – Проверю, что это за верстак.

Он осмотрел его со всех сторон.

– Ничего... Нет, что-то есть! Смотри, тут какой-то ящик.

Он потянул его на себя и достал большую толстую книгу.

– Поглядим, как она называется. Иди сюда с факелом.

Витус посветил ему...

– «Liber dolorum Dosvaldensis» – прочел маленький ученый. – С ума сойти: «Книга болей Досвальдеса»!

Он открыл книгу и с интересом принялся листать ее.

– По-моему, это перечисление пыточных предметов в тюрьме – во всех ее камерах. Но я что-то плохо вижу, читать трудно. Попробуй-ка ты, – он отдал книгу Витусу и взял у него факел.

Витус подтвердил его предположение.

– Камеры пронумерованы и так и называются «Cella-I»[15], «Cella-II» и так далее. Что находится в первой камере, нам хорошо известно, насчет второй камеры тут вот что сказано: «Здесь находится „Железная дева“, названная также „матерью, боль приносящей“, или «Madre dolorosa».

– А как эта «дама» действует? Что сказано там об этом? – продолжал расспрашивать Магистр.

Витус прочел вслух:

...затем осужденный грешник должен выть подведен с завязанными глазами к женоподобному приспособлению, после чего тот раздвинется, как ноги похотливой женщины, втянет его в себя и затем уничтожит.

– Как это и каким образом эта дама раздвигается? – полюбопытствовал маленький ученый. Он медленно приблизился к металлической фигуре и хорошенько ее оглядел.

– Ты прав, в ней есть что-то запредельное. Она как бы воплощение зла.

– У нее на плаще есть две ручки – на боках, – заметил Витус.

– Точно. Потянуть за них? – Магистр сунул факел в держак на стене, чтобы освободить руки.

– Да, давай.

– Стой! – маленький ученый к чему-то прислушался. – Слышишь? Звук такой, будто по стене хлещет сильный дождь.

– Сейчас и я слышу. Звуки исходят из этой самой фигуры. Во всяком случае, она к ним причастна. Ладно, попытаемся открыть ее. Ты возьмешься за левую, а я за правую петлю.

– Порядок. Разденем, как говорится, эту «даму».

Они потянули раз-другой, и фигура с металлическим скрежетом раскрылась – это широко разошлись полы ее накидки. Внутри «Железная дева» была полой. А изнутри полы оказались усажены десятками игл и кинжальных лезвий.

– А что это значит? – спросил ошеломленный Магистр.

Они снова заглянули в книгу.

...еретику предоставляется возможность сказать свое последнее слово, прежде чем «Дева» закроется и тысячекратно пронзит его.

– Теперь мне ясно, почему осужденному завязывали глаза, – содрогнувшись, сказал Магистр.

...и перфорация подобного рода известна так же как поцелуй Девы.

– Да, в такое чрево по своей воле не встанешь, – продолжал рассуждать Магистр. – Нет, но ты слышишь? Что-то шумит, как водопад.

Витус закрыл книгу.

– По-моему, я знаю, в чем причина. Это Пахо, которая протекает под зданием тюрьмы. В этой самой книге сказано, что после закрытия «Девы» еретика разрезает на множество кусочков и его бренные останки сбрасываются в протекающий под зданием поток.

– Если это так, то где-то поблизости должен быть люк или ход в подземный канал. Может быть, вовсе не внутри этой «Девы», а где-то еще.

Магистр как бы ощупал стены комнаты глазами.

– Вон там! – Рядом с фигурой «Девы», чуть повыше и левее ее головы из стены выступал деревянный рычаг. – Я нажму!

С громким треском пол под ногами «Железной девы» разверзся. Шум воды усилился. Друзья подошли поближе и заглянули в устрашающую тьму. Все равно что черная стена была перед ними.

– На какую глубину падает то, что осталось от бедняги? – не ожидая ответа на свой вопрос, проговорил Магистр.

Оба подумали об одном и том же: если с такой высоты рухнуть в поток, то и от живого и здорового человека ничего не останется.

– Прощай, дорога, зовущая к побегу! – вздохнул Магистр.

– Пойдем обратно, – кивнул Витус.

ХВАСТУН ОЗО

Я видел Господа нашего Иисуса Христа несколько месяцев назад. По-моему, это было в марте у заливных лугов Пахо, где я всегда пасу наших овец. Он явился мне. Мне – и никому другому!

Озо поставил двухколесную повозку у городской стены, чтобы немного передохнуть. Повозка была нагружена с верхом. Толкать ее перед собой оказалось куда труднее, чем он себе представлял. Он нагрузил на нее все, что хоть как-то можно было превратить в деньги: три ящика ранних яблок, корзины с молодой чечевицей, травы, два окорока, бутыли с оливковым маслом, с дюжину больших мотков шерстяной пряжи и еще разные разности. Был среди всего этого даже визжащий поросенок.

В Порто-Мария был базарный день.

Как всегда, когда предстояло какое-нибудь непростое дело, выбор матери пал на него:

– Смотри, продай все это – не продешеви! – только и сказала она и, отвернувшись, продолжала судачить о чем-то с соседкой. В виде исключения сегодня материнское поручение настроения парню не испортило. Сегодня – нет. Потому что он был влюблен. И надеялся, что и на этот раз встретит на базаре Нину. Она была самой красивой девушкой из всех, кого ему доводилось видеть: волосы – чистый шелк, в карих глазах мерцал с трудом сдерживаемый внутренний огонь, фигура – хрупкая, но изящная, как у диковинной птицы. Он уже множество раз представлял себе, как обнимет и поцелует ее, как ощутит прикосновение ее груди... Он невольно посмотрел на левую часть стены, туда, где обычно выставлял товар для продажи отец Нины Карлос Орантес. Но сегодня Орантес и Нина что-то запаздывали.

Многие крестьяне и торговцы уже расставили и разложили свой товар на отведенной для базара части городской площади. Испытывая некоторое беспокойство, Озо начал разгружать свою повозку. Фрукты, травы, шерсть и окорока он расположил так, чтобы, когда солнце поднимется над городской стеной, они выглядели бы особенно привлекательно. Поросенка схватил за задние ноги, связал их и поставил его в большой ящик. Тот испуганно хрюкал. Сколько Озо ни оглядывался по сторонам, возлюбленной его нигде не было.

Но вот же! Вот и она! Из-за угла появились дребезжащие дроги с коваными колесами, принадлежащие Орантесу. Озо так и просиял. Как она прелестна, его Нина! Правда, на ней было домашнее платье с множеством заплат, но для Озо оно было самым расчудесным платьем в мире. Отца ее сегодня что-то не видно. Нина одна. Озо был сам не свой от счастья. Он заговорит с ней, не ощущая на себе презрительного взгляда Орантеса. Он скажет ей, что...

– Это тот самый баран, что пялится на нашу сестру? – услышал Озо голос за спиной.

Он быстро оглянулся. Перед ним стояли, нагло ухмыляясь, Нинины братья-близнецы. Это у них считается шуткой... Озо не знал, кто именно из братьев. – Антонио или Лупо – отпустил эту шуточку. Он их не различал. Второй близнец, как бы там его ни звали, подбоченился и наморщил лоб:

– Это не простой вопрос, братец, – сказал он и сделал вид, будто задумался. – Я почти уверен, что перед нами и впрямь баран. У него такое дурацкое лицо, что по-другому и не назовешь. Вот только откуда у него, – он прижал ладонь к виску, словно размышляя, – откуда у него такие густые брови?

– Считаешь, что у баранов таких не бывает? – спросил другой, как бы удивившись.

– Нет, и быть не может! Во всяком случае, у нормальных баранов.

– А может, он особенно придурковатый баран? – спросил первый.

– Нет, нет, не в этом дело, – не согласился другой. – Ага, я понял! Такими бровями удобно шевелить траву, прежде чем ее пощиплешь!

– Как это? – для вида удивился первый.

– Ну, опускаешь голову пониже и мотаешь ею туда-сюда, – очень даже просто.

– Хм, наверное ты прав, – согласился с ним первый брат. – Но я знаю только одного с таким уродством на лице – его зовут Озо.

– Точно! – второй хлопнул ладонью по лбу. – Озо! Как это я его сразу не признал?

Оба подошли поближе к тому, над кем издевались.

– Ты – Озо?

– Вы, дурачье, чего?..

– Что такое?! – воскликнули оба в один голос. – Этот баран нам что-то проблеял? – спросил один брат другого.

– Ты что-то проблеял? – спросил тот.

– Да нет, ничего, – Озо опустил глаза. К ним приближалась Нина, и он не хотел предстать перед нею в жалком виде. Кроме того, братья были года на полтора постарше его. В драке с ними ему несдобровать. Нина остановилась на полпути и стала раскладывать на траве товар. Озо быстро сделал несколько шагов в ее сторону.

– Помочь тебе? – спросил он как верный рыцарь.

– Твоей помощи не потребуется, – вмешался один из братьев, – и без тебя справимся.

Они и впрямь живо взялись за дело, и скоро товар был аккуратно разложен. Озо заметил, что сегодня Нина будет торговать примерно тем же, чем и он. Это плохо, когда столько одинакового товара рядом: много не запросишь. Но, может быть, имеет смысл заранее договориться, какую цену назначить. Чтобы один другому ее не сбивал. А заодно и поговорить с Ниной о вещах, куда более важных.

Торговля понемногу оживлялась. Домохозяйки и служанки прогуливались по рядам, прицениваясь к продуктам. Появились и крестьяне, желавшие купить живую птицу. Озо надеялся, что братья скоро оставят его в покое. Только вышло все наоборот. Неожиданно на горизонте появился Орантес. Держался он на ногах не вполне уверенно, но был в отличном настроении. Он, наверное, пришел сюда задолго до Озо, но заглянул в харчевню пропустить стаканчик-другой.

– Ну, вы, банда обманщиков, – заорал он во весь голос. – Продали уже что-нибудь?

– Нет, отец, пока нет, – близнецы притворились невинными овечками. Конечно, все знали: домочадцы побаиваются Орантеса. Вид у него дружелюбный, он даже пошутить любит, но прекословить себе не позволяет. Никто из детей не осмелился бы ему перечить только по той причине, что отец слегка навеселе.

– Мы пока только разложили все как следует, отец, – словно пропела своим ласковым голосом Нина.

– Вот и славно! – воскликнул Орантес и хлопнул в ладоши, как бы говоря: «Хорошо, когда отец в старости может положиться на своих отпрысков!» – Продолжайте, дети, через час-другой я еще загляну сюда. Пока! – и, покачиваясь, удалился.

Озо глядел ему вслед; он много дал бы за то, чтобы сыновья последовали за отцом. Но близнецам, очевидно, было поручено помогать Нине в торговле.

– Что-то народа пока маловато, братец, – сказал один, присев на корточки под стеной.

– Ты прав, – кивнул другой, пристраиваясь рядом. – Давай прикорнем немного, пока людишки сбегутся?..

К удивлению Озо, они оба улеглись на траве, закрыли глаза и через минуту вовсю храпели. Нина стояла у повозки, вытирая тряпочкой фрукты от пыли. У Озо было такое чувство, что она нарочно не смотрит в его сторону. Почему? Опасается чего-то? А если да, то чего? Или, может быть, в ней говорит ее природная стеснительность. Озо вдруг вообразил себя умудренным житейским опытом человеком. Мимо пробежал пес. Вот он разлегся под повозкой Нины. Отфыркался. Потом поднял ногу и помочился под колесом. Не раздумывая, Озо подбежал к повозке и дал кобельку крепкого пинка. Тот заскулил и бросился наутек. Близнецы похрапывали, чмокали губами, но глаз не открывали.

– Бедный песик! За что ты его так?! – реакция Нины оказалась совсем не такой, как ожидал Озо. Вместо того чтобы поблагодарить его, она вздумала защищать приблудного кобелька.

– Он мочился на твой воз! – произнес Озо таким голосом, чтобы сразу было понятно, что он не просто так прогнал собаку.

– Ну и что? Вы, мужчины, тоже справляете нужду где попало!

– Да... – Озо почувствовал, как у него вдруг покраснели уши. Сначала неприятность с братьями-близнецами, а теперь еще и нагоняй от сестры выслушивай... – Я же хотел как лучше, – только и выжал он из себя, и обиженно отвернулся.

Народа постоянно прибывало, люди сновали по рядам, прицениваясь к товару, дотошно все разглядывали и торговались. Озо принял решение наказать Нину невниманием.

– Вкусные яблоки, люди! Вкусные яблоки! – выкрикивал он. – Вкусные яблоки! Только что с дерева! Подходите, берите!

– Не ори так! – один из близнецов проснулся и потянулся. – Разбудил вот!

– Сочные окорока, ядреная чечевица, свежесобранные травы, тончайшая шерстяная пряжа! – Озо не хотел сдаваться и вовсю нахваливал свой товар.

Маленькая старушка мелкими шажками просеменила мимо, а потом вернулась к Озо. Долго ощупывала мотки ниток. От слабости у нее дрожали руки, пальцы то и дело соскакивали с мотка.

– Шерсть... как будто... совсем... неплохая, – монотонно и очень тихо бубнила она себе под нос. – А... чья... это... пряжа?..

– Моей матери.

– Ее зовут... Мария... Перпиньяс?..

– Угадали, бабушка, – Озо нарочно употребил это ласковое слово, чтобы польстить старухе.

– Тогда... я... ее... не куплю! – старушка поводила пальцем под носом Озо и засеменила прочь.

– Да, но почему?

Что эта старуха имеет против его матери?

Подошел высокого роста грузный мужчина. Озо как будто узнал в нем надсмотрщика тюрьмы Досвальдеса, но немного усомнился в этом, не заметив, чтобы тот хромал.

– Есть ли сегодня среди твоих трав «висельник»? – спросил великан. Он оказался таким высоким, что его тень накрыла все товары Озо.

– «Висельник»? Мне очень жаль, но я ни такой травы, ни такого корня не знаю. А какой он из себя, сеньор?

– Ну-ну, еще его называют «чародейкой». А «чародейка» у тебя есть?

– Да, два или три корня, сеньор, – порывшись среди трав и кореньев, Озо нашел искомое. – Вот, сеньор!

– Что-то они не очень на мой член смахивают, – колосс внимательно разглядывал каждый корень в отдельности. – Ты их по крайней мере выкопал из-под виселицы или у какой-то могилы?

– Из-под виселицы?! – у Озо мурашки по спине побежали. – Нет, сеньор, конечно, нет! Это корни из огорода, что у нас за домом...

– Тогда оставь эту дрянь себе!

– Но, сеньор, это же самые лучшие корни, какие только...

– Заткнись! Ни у кого нет такого корня, чтобы напоминал мужской член – ни у аптекаря, ни у перевозчика на реке, ни у тебя. Как будто все против меня сговорились... – колосс удалился, бормоча под нос ругательства.

Озо уставился вслед странному великану, потом пожал плечами и снова принялся выкрикивать.

– Свежие яблоки, сочные окорока! Яблоки свеженькие, только что с дерева!

– Яблоки и окорока можешь оставить себе, – толстый крестьянин остановился перед ящиком с поросенком. – А вот эта тварь меня интересует. Здоровый ли он у тебя?

– А то как же, сеньор! Здоровее не бывает!

– Хм, – толстяк высморкался, нагнулся над ящиком и вытащил оттуда поросенка. – Ну, это маленькая тварь... А где остальной приплод?

– Уже продали, – быстро солгал Озо. Зачем крестьянину знать, что весь приплод из трех поросят и состоял. Два сразу подохли. Черт его знает, почему. Его мать, правда, сказала, что свиноматка у них чересчур старая, но и об этом посторонним знать незачем.

– Продали? Кому это? – вмешался в разговор один из близнецов. – Мы бы об этом знали, правда, братец?

– Конечно, – с самым невинным видом сказал крестьянину другой. – Мы все это время были здесь. Но мы, конечно, не хотим сказать, что Озо лжет...

– Подождите-ка, – проворчал крестьянин и двинулся на Озо. А поросенка просто взял и бросил обратно в ящик. Тот захрюкал – не понравилось!

– Да нет же, сеньор, всеми святыми вам клянусь! – Озо не на шутку испугался. – Остальных поросят продали еще на прошлой неделе!

Хоть бы крестьянин ему поверил! Когда торгуешь животными, обман не пустяк. Эх, и принесло же сюда этих близнецов! Озо дал себе слово насолить им при первой же возможности. Такое им устроит, что они не обрадуются!

– Вы только посмотрите, сеньор, – он снова достал поросенка из ящика и приблизил его к самому лицу крестьянина. – Посмотрите на него внимательнее – вы отродясь не видели поросенка здоровее этого.

– И сколько же ты за него хочешь?

– Что там говорить о цене, сеньор. Христос свидетель, мне и в голову не пришло бы спросить с вас лишку.

– Не поминай Господа всуе! – снова вмешался в разговор один из близнецов. Его голос звучал благочестиво.

– Да, лучше ты это брось, – поддержал его другой. – У нашего Господа Иисуса Христа своих забот полно, ему нет дела до мальчишек, продающих в базарный день своих поросят. Он, как всем известно, сидит по правую руку от Бога и...

– ... иногда спускается на землю и является тем, кто избран Им! – вырвалось у Озо.

Он сам не знал, зачем сказал это, оно как-то случайно пришло ему в голову, потому что у него появилось чувство, что это может придать разговору другой поворот.

– О чем это таком вы тут толкуете? – крестьянин был совершенно сбит с толка.

– Не хватает только, чтобы ты сказал, будто Иисус явился не кому-то, а тебе самому! – ухмыльнулся один из близнецов.

– Может быть, как раз в тот самый момент, когда ты нес на руках вот этого поросенка? – ехидно подначил его другой.

– Убери поросенка от меня подальше – потребовал крестьянин.

Озо повиновался.

– Но именно так все и было! – воскликнул он. – Я видел Господа нашего Иисуса Христа несколько месяцев назад. По-моему, это было в марте у заливных лугов Пахо, где я всегда пасу наших овец. Он явился мне. Мне – и никому другому!

– Хвастун! – воскликнул один из близнецов.

– Ум за разум зашел, – поддержал его другой.

Крестьянин торопливо крестился.

– За плечами у него был посох или что-то в этом роде, и он слегка прихрамывал, – единожды начавши, Озо уже не знал удержу, тем более что, как он заметил, Нина с интересом прислушивалась к его словам.

– Ну, и как же он все-таки выглядел? – проговорила она своим певучим голосом; она одна не усомнилась изначально в правдивости его слов.

– О, какой же у него сияющий, прекрасный лик! Сколько в нем благородства! Глаза обращены к небу, и смотрел он, по-моему, со... страданием! – При встрече с незнакомцем Озо, конечно, лица его не разглядел, но разыгравшаяся фантазия восполнила недостающие детали.

– Я тоже как-то однажды видел это лицо, – несколько спустя заявил один из близнецов.

– Я тоже, – как эхо, отозвался Другой. – Такое лицо у резной фигуры Иисуса Христа в нашей церкви над алтарем.

Крестьянина давно и след простыл. Зато к ним подошли другие базарные завсегдатаи. Особенный интерес к этому разговору проявляли женщины.

– Вы, идиоты! – вскричал взбешенный Озо. – Я в самом деле видел Господа нашего Иисуса Христа. Он был в темной накидке, и на плечах у Него был посох! – Парень не заметил даже, что от волнения повторяется, потому что на него, не отрывая глаз, смотрела Нина. И это придавало ему уверенности в себе. Он вошел в раж: – Я все точно помню. За спиной у Него был короб. Шел Он не слишком быстро, прошел уже, наверное, долгий путь... Учеников Его рядом с Ним не было, а сам Он все время взывал к какому-то не то Мастеру, не то Учителю. Наверное, с Богом общался.

Озо по-настоящему разошелся:

– И вдруг Он заметил меня. Он приблизился ко мне, и я испытал чувство благоговения перед Ним. «Озо, сын Мой, – сказал Он. – Я остановил на тебе свой выбор, тебя ждет необычная судьба. Ты станешь самым богатым, самым счастливым и смелым человеком во всей Испании, если будешь верить Мне всегда и во всем».

«Я верую в Тебя, о Иисусе Христе!» – воскликнул я и упал пред ним на колени. Он поднял меня, и на какое-то время я словно ослеп от невероятно яркого и чистого света, воссиявшего округ. А когда я снова стал различать окружающие предметы, Иисус Христос исчез.

Озо перевел дыхание. Все, собравшиеся вокруг молчали. Упади иголка, это было бы слышно.

Он торжествующе оглядел всех:

– Все это было со мной наяву, клянусь Пресвятой Девой!

Нина от удивления даже рот раскрыла. Какие у нее губы, а зубки!.. Озо был доволен собой. Люди не знали, что и подумать. Неужели этому мальчишке действительно явился Распятый на Кресте? Многие знали Озо как мальчишку ленивого и беспутного, а вовсе не богобоязненного. Но ведь им не раз приходилось слышать историю о том, как Савл превратился в Павла. Многие ощущали сейчас какую-то необъяснимую робость.

– Все это в самом деле случилось со мной, клянусь Пресвятой Девой! – еще раз заверил их Озо. Он увидел, что стоящие перед ним люди расступаются, пропуская кого-то вперед. Это к нему приблизился Орантес.

– Что здесь происходит? – зычно спросил он. Зычно, но не совсем внятно. – Кто здесь клянется именем Пресвятой Девы?

Слегка покачиваясь, он остановился перед близнецами. Когда никто на его вопрос не ответил, он напустился на первого из братьев.

– В последний раз спрашиваю, Антонио, что здесь происходит?

– Ничего особенного, отец, – с невинным видом ответил тот. – Вот Озо рассказал нам, что ему явился Господь наш Иисус Христос – только и всего.

– Это, конечно, людей заинтересовало, – поддержал брата Лупо.

– Озо? – Орантес огляделся. – Какой еще Озо?

– Это я, сеньор, – скромно проговорил Озо. Он хотел произвести благоприятное впечатление на отца своей возлюбленной.

– Да ведь ты Озо Перпиньяс, сын Марии? – Орантес оглядел его с головы до ног. Он довольно давно его не видел. Парнишка за это время здорово вытянулся, ростом почти с его близнецов. Но, если отвлечься от его мохнатых бровей, он еще сущий сосунок. Орантес признался себе, что этот мальчишка ему не нравится.

– Да, сеньор, – Озо попытался изобразить нечто вроде поклона.

– Нашему Озо в марте явился Господь наш Иисус Христос, – повторил Антонио.

– И предрек ему редкую судьбу: он, мол, станет самым богатым, самым счастливым и смелым человеком во всей Испании, – добавил Лупо.

Антонио часто закивал, как бы подтверждая слова брата.

– Он только что всем нам это рассказал, отец. А ты знал, что у Христа были светлые до плеч волосы и что ходил Он в ризе с кожаным коробом за плечами?

– Вы что, одурачить меня хотите? – в голосе Орантеса звучала нескрываемая угроза. И говорил он сейчас достаточно четко.

– Да нет же, отец! Хочешь – спроси Озо сам.

Орантес повернулся к подростку.

– Ну, правду они говорят?

– Чистую правду, сеньор, – Озо изо всех сил старался говорить спокойно и убедительно: – Я видел Иисуса Христа, всеми святыми клянусь. Это, если я не ошибаюсь, было в марте. Он шел вдоль берега реки.

– Так-так, – по виду Орантеса было заметно, что он ни одному слову Озо не поверил. – И дальше?..

Озо пожал плечами.

– Он шел медленно, видно, Он уже долго был в пути.

– Он уже долго был в пути... – повторил за ним Орантес, который, казалось, все больше укреплялся в некой мысли. – А может, он шел так медленно потому, что далеко пешком ходить не привык?

– Не знаю, сеньор. Во всяком случае, он хромал.

Антонио захихикал:

– Представьте себе: наш Иисус Христос – хромой!

– Заткнись! – прикрикнул на него Орантес.

– Извини, отец!

– Говоришь, значит, хромал Господь наш Иисус? – вернулся к расспросам Орантес. – И в какую же сторону он захромал, Озо?

– Он пошел по дороге, ведущей в Досвальдес и Сан-Кристобаля.

– Ты хочешь сказать, что видел его до развилки дорог?

– Да, сеньор.

– А то, что это мог быть обыкновенный человек из крови и плоти, – ты не допускаешь?

Некоторые из зевак при этих словах рассмеялись и стали толкать друг друга локтями. Разговор принимал интересный оборот. Орантес вот-вот выведет этого хвастуна на чистую воду. Даже миленькая Нина захихикала. Увидев это, Озо испугался. Надо убедить собеседника в правдивости своих слов. И вдруг нашелся прекрасный аргумент:

– Все это я уже рассказал в инквизиции, и там мне поверили! – воскликнул он.

– Как это? – ошеломленно переспросил Орантес.

– Инквизиция обвинила Иисуса в том, что он еретик! – чтобы придать своим словам веса, он закивал головой.

Из толпы послышался невнятный ропот. Слово «инквизиция» у них связывалось с пытками, с сожжением на костре, со смертью. Кем бы ни оказался тот, кого встретил Озо, если он оказался в лапах инквизиции, ему предстоят неописуемые муки.

– Ха-ха-ха! – вдруг разразился хохотом Орантес. – Ха-ха-ха! Вот так здорово! – он с такой силой хлопнул Озо по плечу, что у того даже ноги подогнулись. – Ну, ты парень не промах!

Он энергично отодвинул Озо к самой стене и повернулся к собравшимся:

– Все это была шутка! – весело воскликнул он. – Расходитесь по своим делам, люди добрые! Этот самый Иисус – один из моих дальних родственников! Озо просто захотелось покрасоваться немного. Ну, что с него возьмешь – молодо-зелено! Ха-ха-ха!

– Да нет же, я... – начал было Озо, но тут один из близнецов сильно пнул его ногой: молчи, мол.

Зевакам потребовалось некоторое время, чтобы уяснить смысл слов Орантеса. Гневу многих не было предела:

– Разве такими вещами шутят?! – возмущалась дебелая служанка, стоявшая недалеко от Озо.

– Мыслимое ли это дело?! – поддержали ее другие женщины.

– Не будьте такими уж строгими! – Орантес выступил вперед и снова стал уговаривать собравшихся разойтись. – Время уже позднее, а вы еще покупок не сделали. Что скажут ваши мужья, когда голодные придут домой, а на столе не будет ужина?

Постояв еще недолго на площади в нерешительности, женщины начали расходиться по домам.

– А теперь поговорим с тобой с глазу на глаз, – Орантес пристально посмотрел на Озо. – Ты сейчас расскажешь мне все сначала! Смотри, ни одной мелочи не упусти! И не сочиняй, чего не было! На сегодняшней торговле можешь поставить крест...

В ту ночь Орантес долго лежал без сна. Его мысли все время кружили вокруг того молодого человека, которого они встретили в компании Эмилио. Все, о чем рассказал Озо и каким он описал того, кто ему «явился», – все это напоминало Витуса. Не исключено, парень попал в лапы инквизиции. А что, очень даже может быть... Разве не упоминал Витус в свое время, что собирается в Сантандер, а когда сам он, Орантес, несколько недель спустя попал в Сантандер, все его расспросы о Витусе ни к чему не привели. Никто ничего не слышал о молодом человеке, который хотел отправиться на судне в Англию. Имя Витус тоже никому ничего не говорило...

А если его страшная догадка верна и Витуса держат в своей тюрьме инквизиторы, как ему помочь? Что для этого сделать? Несколько часов Орантес провел в тягостных размышлениях. Лишь под утро, когда уже близился рассвет, ему пришла в голову спасительная мысль... И он забылся беспокойным сном.

ЕПИСКОП МАТЕО

Этот человек обвиняется в том, что в него вселился дьявол! Вы, аббат Гаудек, вольны с наилучшими намерениями и чистой совестью вступаться за этого юношу, однако вам неизвестны ни особенности, ни святые задачи процессов инквизиции, не имели вы также возможности узнать, какие разные обличья способен принимать дьявол!

...Вновь и вновь приношу Вашему Всекатолическому Величеству глубочайшую благодарность за доверие, которое было оказано Вашим Величеством мне после того, как Его Святейшество Папа Римский Григорий XIII со всемилостивейшего Вашего Величества согласия назначил меня новым верховным инквизитором Кастилии, чтобы раз и навсегда покончить со всеми и всякими проявлениями ереси на севере Вашего королевства. Я счастлив сообщить Вашему Величеству, что Всемогущему Господу нашему было угодно, чтобы святая Католическая церковь одержала над еретиками полную победу...

Перо, легко скользившее по пергаменту и оставлявшее на нем замысловатые завитушки, на какой-то миг прервало свой бег, его снова обмакнули в изящную чернильницу, и оно снова побежало по бумаге.

...будучи преданным Вашему Величеству ревностным католиком, позволю себе сообщить, что вверенная мне территория благодаря моим бдениям и стараниям может считаться практически очищенной от еретиков. Все мараны, мориски и протестанты были Богом и миром призваны к ответу. В соответствии с законом им предъявлено обвинение, они подвергнуты дознанию и пыткам, предусмотренным судопроизводством инквизиции, и наказаны за свои грехи.

Благодаря этим богоугодным мерам королевство – а тем самым Ваше Величество – получит в свое пользование денежные средства, золото и некоторые земельные наделы.

Так, у маронов было конфисковано 161-342 дублона, что вызвало вопли негодования у всего североиспанского еврейства. От морисков, которые на самом деле оказались маронами и лишь по наущению своих вождей перешли в единственную праведную веру, государственная казна получит еще 87991 дублон. И, наконец, протестанты, весьма малочисленные, привнесут в казну скромные 1478 дублонов. Тем самым Вы можете в совокупности рассчитывать на 250811 дублонов, которые в конце этой недели под строжайшей охраной будут отправлены в Мадрид.

Писавший эти строки скрыл, что позволил себе оставить для церкви – и для себя самого, конечно, – порядочную толику конфискованных сумм. Как-никак в Священном Писании, в Евангелии от Матфея, глава 22, стих 21, приведены слова Иисуса: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».

Так что церкви, как представителю Бога, и ему самому, как представителю церкви, какая-то часть положена. И притом достаточно внушительная, как он понимал. Однако все-таки разумнее будет не распространяться по этому поводу.

Он снова оторвал перо от пергаментного листа и снова обмакнул его в чернильницу.

...я позволю себе также сообщить с величайшим почтением Вашему Величеству, что после моего назначения на пост верховного инквизитора Кастилии вместо доминиканского священника Игнасио Гонселоде я незамедлительно отправился в город Досвальдес, чтобы с положенной строгостью завершить процесс дознания над последними еретиками, державшимися в тюрьме этого города. Однако, к моему полному удовлетворению, здесь пришлось установить полную невиновность трех еврейских торговцев, которым было предъявлено обвинение в том, что они якобы занимались торговлей на иберийском полуострове. Это братья Хабакук, Давид и Соломон из семейства Хеброн.

Глава этого семейства некто Якоб Хеброн живет с остальными родственниками на балеарском острове Менорка, откуда жертвует нашей матери церкви значительные суммы. Всеподданнейше прошу Вас позволить перевести в казну Вашего Величества соответствующие суммы.

Для ознакомления со всеми конфискованными и полученными мною денежными суммами и иными поступлениями почтительнейше позволю себе приложить нижеследующий список.

Что касается моих дальнейших планов, то позволю себе сообщить Вашему Величеству, что задача по искоренению ереси в северной части страны может считаться завершенной, если не считать двух-трех оставшихся на сегодняшний день открытыми дел. Надеюсь на Вашу благосклонность и удовлетворение. Рассчитываю, что завтра или послезавтра я оставлю город, в котором сейчас нахожусь и пишу эти строки, и направлюсь в Сантандер, чтобы там продолжить и по возможности завершить борьбу с ересью.

Молюсь за здоровье Вашего Величества, желаю Вам совершеннейших благ и остаюсь до последнего вздоха Вашего Величества верным слугой. Матео де Лангрео-и-Нава, епископ Овьедо.

Досвальдес, 3 августа anno Domini 1576.

И вновь он оторвал перо от пергамента, не забыв предварительно подчеркнуть волнистой линией свое имя. А потом присовокупил еще дату и место написания послания.

И наконец, послание было отложено в сторону рукой, средний палец которой украшало массивное кольцо с рубином. Рука эта принадлежала человеку, которого ни в каком отношении нельзя было признать редкостным или выдающимся. Лицо у него было совершенно обыкновенное, незапоминающееся, и никто не был бы в состоянии, единожды увидев его, без труда узнать при следующей встрече. Говорил он ровным монотонным голосом. О зубах его сказать вообще нечего, потому что он никогда не улыбался и не обнажал их. Если что и бросалось в глаза, то это угловатость и порывистость движений этого человека. Он чем-то походил на марионетку, да, в сущности, и был марионеткой.

Епископ экономными движениями присыпал свою подпись песком, чтобы чернила скорее просохли. Его взгляд на секунду остановился на мастерски начертанной подписи. «Матео де Лангрео-и-Нава», – пробормотал он еле слышно, испытывая при этом невероятную гордость, ибо явился на белый свет сорок три года назад в семье поденщика, а сегодня он – епископ Овьедо.

Таким взлетом карьеры он не в последнюю очередь обязан тому, что никогда не делал ошибок, но мог учиться на ошибках других и, более того, сам побуждал соперников делать промахи...

Матео поднял глаза. Он находился в зале заседании мэрии Досвальдеса – скромном помещении, стены которого были увешаны государственными флагами. Наименования «зал» эта комната никак не заслуживала. Полдень, а свет в «зале» тусклый, да и вообще как-то мрачновато. Стол, за которым сидел и писал епископ, был новым, сбитым кое-как. Грубый вид стола являл собой полную противоположность аккуратно сложенным бумагам – один документ на другом стопочкой в правом углу. Три горящие свечи отбрасывали тусклый свет на отца Энрике, помощника епископа, который, сидя с ним рядом, спал. Он, расслабившись, налег туловищем на столешницу, и только голова странным образом была в несколько приподнятом по отношению к телу положении. Такое состояние было привычным для отца Энрике и стало причиной его прозвища – Кривошей.

У двери стояли на страже двое из десяти солдат епископской свиты. Они опирались на свои алебарды и казались такими же сонными, как Кривошей. «Сони они все!» – подумал Матео, однако будить их окриком не стал. Он знал, что разместили их плохо и за всю ночь они почти не сомкнули глаз. Епископу предоставили, разумеется, подобающие его сану покои, как и положено, на первом этаже здания мэрии. Но до чего все-таки негостеприимный городишко! Глушь и нищета!

Епископ позволил себе прокашляться и мысленно прикинул, стоит ли ему пожаловаться начальству на холодный прием, однако тут же эту мысль отбросил. «Осторожность – мать любой карьеры!» – таков был его девиз. В значительной степени благодаря соответствующему этой мысли поведению он оказался в фаворе и у папы, и у короля. А сейчас, после ареста Игнасио, круг его обязанностей значительно расширился. Прелат-доминиканец, которого Матео, впрочем, никогда не считал особенно опасным соперником в борьбе против ереси, находился в данный момент где-то в катакомбах Латерана[16], лично осужденный Григорием XIII. Каким образом до папы дошли слухи о богопротивном поведении Игнасио, никого не касается...

– Отец Энрике, – Матео говорил, не повышая голоса, – проснитесь!

Но его помощник продолжал спать.

Матео выпрямился в своем кресле, повернулся вполоборота к отцу Энрике и уже громче сказал:

– Ваша потребность в сне непозволительна для слуги Господа!

Когда и на этот призыв реакции не последовало, епископ свернул пергамент в рулончик и стукнул им спящего по голове.

Только тогда Кривошей наконец пошевелился. Он распростер руки и несколько раз сладко зевнул.

– Это послание его величеству! – объяснил епископ. – Изготовьте копию этого письма для святейшего отца в Риме и скрепите оба документа печатью. И отправьте сегодня же с нарочным.

Кривошей еще несколько раз зевнул. Потом кисло улыбнулся, обнажив два ряда гнилых зубов.

– Разумеется, конечно! Будет сделано, мой епископ!

– И не медлите с этим, осмелюсь вас попросить.

«Этот Энрике хуже чумы и проказы вместе взятых!» – подумал Матео. И не только потому, что он упрямо обращался к нему «мой епископ» вместо положенного «ваше преосвященство», – Кривошей вообще не проявлял по отношению к епископу положенного пиетета. У Матео руки так и чесались задать лентяю заслуженную трепку. Но он подавлял в себе это желание. Осторожность – мать любой карьеры! Ходили слухи, будто семья Энрике по материнской линии в родстве с домом Габсбургов, так что в некотором смысле в его жилах течет кровь Филиппа II.

– Ой-ой, – протянул Кривошей, потирая глаза: он словно отгадал тайные мысли епископа. – Уж не разыгралась ли ваша печень?

Он протянул руку, взял свернутое в рулончик послание и спрятал под сутаной.

– Как насчет плотного обеда? – спросил Кривошей безо всякого перехода. Еда была его страстью. Он обладал способностью впихивать в себя буквально все, причем в неописуемом количестве. Вкус пищи при этом играл второстепенную роль. Самое удивительное, что при этом Энрике оставался худым, как тростинка.

– Бога ради, – Матео безукоризненно играл выбранную им роль. – Только сначала пойдите и выполните мою просьбу. Прямо сейчас. А потом велите принести обед. Опять-таки, сюда, в зал. Нам еще предстоит потрудиться.

– Слушаю, мой епископ.

– И проследите, чтобы не подавали этой крестьянской пищи вроде вчерашней.

– Как вам будет угодно, – Кривошей пренеприятно осклабился и неторопливо вышел из зала заседаний.

– Вино нежное и сладкое, наверное из андалузского винограда, – привычным жестом епископ провел салфеткой по губам. На ней остались розоватые следы. Матео с неудовольствием воззрился на это пятно. – К сожалению, кроме вина, нас ничем достойным не попотчевали.

– Почему это, мой епископ? – Кривошей жевал, набив полный рот, из которого время от времени вылетали брызги и крошки. – К чему такая несправедливость? – он силился подавить подступающую отрыжку. Но это ему не удалось.

– Я был бы вам весьма признателен, отец Энрике, если бы вы поскорее завершили трапезу. Опасность умереть от голода, по-моему, уже миновала.

Челюсти Кривошея перестали перемалывать пищу.

– Хар-хар-хар! – рассмеялся он. – Мой епископ изволил прошутить. – Он, пыхтя, пододвинул к себе с полдюжины тарелок, на которых лежали аппетитные яства: копченая ветчина, заливное мясо, жареный фазан, козий сыр, пресные лепешки и разные фрукты. Вскоре от всего этого не осталось и следа. – Шесть бокалов андалузского, которое вам так пришлось по вкусу, мой епископ, очень даже поспособствует пищеварению! И по этой самой причине нет ничего лучшего, чем выпить еще пару бокалов.

Свое намерение он немедленно осуществил. Его кадык дергался туда-сюда: Кривошей пил, запрокидывая голову.

«Как жадно он пьет!» – с отвращением подумал Матео.

Тем временем появилась миловидная служанка и принялась убирать со стола. Однако Кривошей, всегда готовый волочиться за любой юбкой, не обратил на нее никакого внимания, поскольку его заинтересовало нечто совсем иное: муха, которая ползала по тарелке, задерживаясь то на одном, то на другом недоеденном куске. Кривошей медленно поднял руку и с быстротой молнии поймал насекомое. Поднес к уху сжатую в кулак пятерню. Услышав слабое жужжание, медленно сжал кулак – жужжание прекратилось. Он разжал пальцы – снова жужжание. Его глаза загорелись. Кривошей опять сжал ладонь в кулак. Затем слегка разжал. Снова сжал. И разжал. Наконец эта игра ему наскучила. Он сжал кулак так, что суставы пальцев затрещали. И швырнул мертвую муху на пол.

– Отец Энрике!

– Да, мой епископ?

– Оставьте вы этот вздор. Я хочу довести до конца последние допросы. – Матео покопался в бумагах, стараясь при этом, чтобы остальные документы оставались аккуратно сложенными в стопочки.

– По моим сведениям, в камерах находятся еще три узника. Речь идет о еретике по имени Рамиро Гарсия, молодом человеке по имени Витус – его фамилия неизвестна, и некоем солдате-наемнике, который... погодите-ка... – он полистал бумаги. – Да, вот. Он говорит, что его зовут Мартинес. Первым двум из вышеупомянутых уже предъявлено обвинение в ереси, однако оба себя виновными не признали... – Он снова запнулся на полуслове и заглянул в бумаги. – Странно это, ведь их подвергали пыткам!

– Если вы так считаете, мой епископ, – Энрике, опять обратившийся к вину, приподнял зад и пустил ветры.

– Да, я так считаю, – Матео ощутил, как злость снова овладевает им, но он был не из тех людей, которые не владеют своими чувствами. Он знал, что достаточно его приказа, чтобы отправить Энрике в тюрьму, но как на это отреагирует его семья? Прежде чем действовать, необходимо навести подробные справки о семейных связях Кривошея. Если в его жилах действительно течет кровь Габсбургов, он персона неприкасаемая. В противном случае...

– Прежде чем начать заседание суда, я хочу ознакомиться с подробностями проведенного следствия и дознания. А вы, я не сомневаюсь, уже успели собрать нужные документы об этих людях, – громко проговорил Матео. – Рамиро Гарсия себя называет магистром, родом он из Ла Коруньи и там был близко знаком с алхимиком-еретиком Конрадом Магнусом, сожженным впоследствии на костре. Меня интересует, где и когда распространял воззрения алхимика этот самый Гарсия, – он вопросительно посмотрел на Энрике.

– Представления не имею, – Кривошей пожал плечами.

Матео не обратил внимания на этот ответ, продолжая листать протоколы.

– Молодой человек по имени Витус во время дознания показал, что он из числа pueri oblati Камподиоса. Это подтвердилось?

– Представления не имею.

– Почему? Вынужден вам напомнить, что, будучи моим помощником, вы просто-напросто обязаны собирать как можно больше сведений о тех, чьи дела мы разбираем, и сообщать мне обо всем, что я захочу узнать.

– Ах, мой епископ, – Кривошей говорил тоном взрослого, который успокаивает капризного ребенка. Он удобства ради положил ноги на стол, где по-прежнему сложенными в аккуратные стопочки лежали документы. С его сандалий свалилось несколько ошметков засохшей земли на столешницу. – За это время вы должны были узнать меня получше. Я не из тех, кто привык самозабвенно трудиться. Ни утром, ни днем, ни в вечерние часы. Давайте лучше пропустим еще по бокальчику-другому и насладимся наступающим вечером. Я слышал, что в одном развеселом доме неподалеку отсюда есть одна великолепная дева самых свободных нравов. – На губах его заиграла плотоядная улыбка. – О ней просто сказки рассказывают. Мы оба могли бы нанести ей визит; я готов даже уступить вам пальму первенства...

– Будем считать это... мгм... мгм... одной из ваших... безвкусных шуточек! – епископ кисло посмотрел на свое кольцо с рубином и серьезно задумался.

Эх, знать бы, что кроется за возмутительной самоуверенностью такого ничтожества! Нет, надо признать, деловыми качествами этот субъект обладает. Он даже весьма находчив, когда по-настоящему берется за дело! Нюху Кривошея епископ был обязан в тех случаях, когда еретики упорно запирались, особенно те из них, кто был не только лжив и изворотлив, но и хорошо разбирался в тонкостях Библии – он часто выводил их на чистую воду. В способностях Энрике сомневаться не приходилось. Если бы не эта его бесцеремонность и отсутствие уважения к Матео лично! Цена, которую ему, Матео, приходилось платить за свои успехи на ниве инквизиции, была действительно большей, чем он рассчитывал.

Он тяжело вздохнул. Ввиду чисто деловых качеств Энрике и его предположительно знатного происхождения Матео не остается ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. Его взгляд упал на ноги своего помощника, который закинул их одну на другую – при этом в сторону бумаг полетел еще один ошметок налипшей к сандалиям грязи. Да, прямо на документы! Послышался короткий глухой звук: это ошметок развалился.

Это было уже слишком для епископа Матео де Лангрео-и-Нава.

– Будь ты проклят, тупое, упрямое, обожравшееся позорище нашей инквизиторской братии! Если ты сейчас же не соберешь всю необходимую мне информацию, я отлучу тебя от церкви!

Матео кричал так громко, что рот его напоминал отверстый черный зев. Сам удивленный этим порывом, он умолк. Припадок ярости как пришел, так и прошел. В соответствии со своими привычками епископ сразу подумал о том, какие возможные последствия может вызвать эта его невыдержанность, и принял привычно спокойный вид. Некоторое время он сидел так, словно аршин проглотил, лишь испытующе поглядывал на своего помощника.

Голова Кривошея еще больше свесилась набок. Взгляд у него был растерянный, что с ним случалось не часто, и вместе с тем какой-то отсутствующий, словно все происходящее лично к нему отношения не имело. Но ноги со стола он снял и вытянулся перед епископом, как солдат.

– Так точно, ваше преосвященство. Сделаю все, что смогу. Немедленно!

Он выбежал из зала заседаний, миновав часовых, и эта его торопливость сильно удивила епископа.

– Ты хороший повар, – похвалил Витус. Он сидел в камере напротив Магистра и наслаждался ужином, который маленький ученый приготовил на жаровне.

– Когда форель свежая, это всякий сможет, – скромно ответил Магистр, раздувая потухающие древесные угли. – Искусство состоит единственно в том, чтобы установить нужное расстояние от огня до того, что жаришь. – Раздув хорошенько уголья, взял еще две рыбины и проткнул их насквозь заостренными деревянными палочками. – Держать на нужном расстоянии и постоянно переворачивать, – поучал он, – чтобы мясо или рыба не подгорели.

– Вообще-то нам сейчас здесь совсем неплохо, – сказал Витус, с аппетитом жуя. – Давай поделимся этой последней форелью, пока поспеют новые.

– Об этом не может быть и речи. Хороший повар сыт от одного запаха пищи!

– Ну, как знаешь, – Витус взял оставшийся кусок и ловко освободил его от костей. Потом макнул рыбье мясо в подливку, которую тоже приготовил Магистр, и с удовольствием принялся жевать. – Нуну достает для нас все, что делает нашу жизнь в камере относительно сносной, – с удовлетворением сказал он.

– Что да, то да! Не желает ли господин попробовать еще кусочек?

Витус рассмеялся.

– Нет, о лучший изо всех известных мне поваров! При всем моем желании – больше не влезет!

– В твоем возрасте мужчине полагается много есть, не то он жизни не выдюжит! – Магистр хитро улыбнулся. – Посмотри на меня, и все поймешь.

– Глупости.

– Они вот-вот прожарятся, эти ребята. Можно завтра поесть их холодными. – Маленький ученый в очередной раз перевернул рыбу. И тут же принял совершенно серьезный вид. – Надо полагать, Нуну до тех пор будет услаждать нашу жизнь, пока он надеется с помощью твоего хваленого «висельника» околдовать Эльвиру. Нам неизвестно, каких успехов он достиг в поисках этого «чудо-корня», как не знаем и того, что он станет делать в новых обстоятельствах. За последнее время он об этом не сказал ни полслова! Молчит, как устрица. Но ведь когда-нибудь его терпению придет конец. Остается надеяться, что и тогда мы сохраним хоть энную часть влияния на него.

– Ты прав. А ведь нога его все равно зажила.

– Я едва не сказал «к сожалению», – Магистр снял рыбины с огня, отодвинул жаровню в сторону и начал убирать. – Было бы лучше, если бы мы не зависели от его прихотей.

– И от него самого.

– Какой ты, однако, стал решительный! Тсс... – Магистр покачал головой. – Скажи ты это кому другому, глядишь – головой поплатился бы.

Из коридора донесся звук шагов. Идущий был пока далеко, но двери теперь почти никогда не закрывались.

– Это приближается Нуну собственной персоной, – объявил Магистр, – или другой грузный и не хромающий человек.

– Поспорим?

– Ни к чему, – ответил Витус, вышедший в коридор. – Ты как всегда прав... Привет, Нуну! Хорошо, что ты пришел: самое время осмотреть твою ногу.

– Ничего ты не осмотришь!

– С чего это ты такой злой? – Витус зашел за колоссом в камеру и указал ему на кровать – Садись и спусти чулок.

– Ничего такого я делать не стану!

– Случилось что? – спросил Магистр.

– Ничего не случилось, только вы оба пойдете со мной. И поторапливайтесь!

– Да, но куда и зачем? – Витус начал догадываться.

Колосс заколебался. Сказать? Не говорить?

– Не ваше собачье дело!.. Ну, ладно, скажу: прибыл новый инквизитор. Он епископ, и, говорят, таких суровых людей еще никто не видел. Игнасио по сравнению с ним был ягненком.

– Новый инквизитор?! Епископ?!

– Да, со своим помощником Кривошеем, который его еще переплюнет.

– Все может быть, – пожал плечами Магистр. – Но к нам-то это какое отношение имеет?

– Ты чего, рехнулся, что ли? Стоит этому новому пронюхать, что я вас тут подкармливаю, все мы в самое пекло к дьяволу попадем! – и он замотал своим толстым указательным пальцем перед носом у Магистра. – А ну, переходи в свою старую камеру!

– Мы останемся здесь. Ты вспомни, сколько мы всего для тебя сделали! – он бесстрашно отвел его палец от своего лица.

– Заткнись! Если сам не пойдешь, я тебе ноги переломаю – и тебя понесут!

Нуну схватил Магистра за ворjт рубашки, поднял его в воздух, как кружку с пивом, и выставил в коридор. Вернулся в камеру с самым грозным видом:

– Ты сам пойдешь, доктор-еретик, или тебе тоже помочь?

– Сам пойду. Но свои инструменты и лекарства возьму с собой.

– А вот и не возьмешь! – Нуну правой рукой сдавил Витусу горло. – Удавлю, как цыпленка, если не подчинишься. Так как?

– Пойду безо всего, – прохрипел Витус.

Совершенно потерянный, он вышел в коридор, где стоял Магистр. Их влияние на Нуну совершенно улетучилось, пусть и по совершенно другой, нежели они предполагали, причине.

– Только этого мне и недоставало! – Мартинес презрительно сплюнул, когда Витус с Магистром переступили порог камеры. – Ловчила-правовед и доктор-еретик!

В их прежней камере ничего не изменилось. Все было, как будто они вышли вчера и сегодня вернулись. Разве что сидел в камере один Мартинес. Он лежал теперь там, где прежде спали евреи.

– А где Хабакук, Давид и Соломон? – спросил Витус.

– Выпустили их! На волю! – Мартинес еще раз сплюнул. – Если бы меня спросили, я бы преспокойно повесил этих христопродавцев или сжег на костре, тварей обрезанных!..

– Не смей говорить при мне подобных вещей! – резко сказал Магистр.

– Не надувайся, как индюк, исказитель параграфов! – Мартинес принял угрожающий вид.

– Твои слова – святотатство, чтоб они у тебя в горле застряли!

– Перестаньте! – Витус встал между ними.

– Да, заткните ваши паршивые глотки! – Нуну вышел и закрыл снаружи двери на ключ.

– У меня появилось какое-то недоброе предчувствие, – прошептал Магистр на рассвете следующего дня. – Слышишь, опять эти тяжелые шаги в коридоре?

Они с Витусом лежали на своих прежних местах, под окном. У каждого был свой тюфяк, но от них осталось одно название, потому что почти всю солому из них Мартинес забрал и набил ею свой тюфяк. Только под сильнейшим нажимом он согласился вернуть обоим по небольшой охапке.

– Скорее всего, это опять Нуну, – Витус протирал глаза. Он не выспался. Дело было даже не в тюфяке, да и обстановка как будто знакомая, но сама атмосфера в камере... Ничего нельзя было сказать вслух и ничего сделать, чтобы это не вызвало враждебной реакции Мартинеса.

Магистр начал проявлять беспокойство:

– Этот монстр не принес нам вчера вечером никакой еды. Это может ничего не означать, а может оказаться дурным предзнаменованием.

– Господин ученый наложил полные штаны, – злорадно поддел его Мартинес из своего угла.

Дверь камеры открылась. Появился Нуну. Витус снова отметил про себя, что тот больше не хромает. И он испытал чувство удовлетворения: когда-то Витус сам и гроша ломаного не поставил бы на то, что все пройдет так удачно – а вот получилось же!

– Привет, Нуну, – сказал он.

Колосс только вяло махнул рукой.

– А ну, поднимай свою задницу, доктор-еретик! Епископ Матео желает учинить тебе допрос.

– Значит, вот в чем дело! – вырвалось у Магистра. Он побледнел как мел. – Когда же придет конец этим мукам!

– А я тебе скажу: скоро! – съязвил Мартинес. – Когда твой всеведущий друг предстанет перед тобой в виде горсточки пепла.

– Ты воплощение зла! – Магистр вскочил со своего тюфяка, готовый броситься на одноглазого, но Нуну преградил ему путь.

– Заткнитесь! Все!

Мысли Витуса путались, пока он, стараясь сохранять спокойный вид, отряхивал рубаху от налипших на нее соломинок. Какой негодяй этот Мартинес! Ему остро захотелось отплатить ему когда-нибудь такой же монетой, хотя, конечно, истинному христианину думать о мести не полагается. И вообще, сейчас единственно важное – это вынести очередное дознание.

– В чем меня обвиняют на этот раз?

– Не знаю, – Нуну подтолкнул Витуса к двери. Магистр схватил колосса за руку.

– Чего хочет епископ Матео? – спросил он в возбуждении. – Скажи нам все, что тебе известно, заклинаю тебя Пресвятой Матерью Господней!

– Ничего мне не известно! – Нуну отмахнулся от Магистра, как от назойливой мухи. – Знаю только, что епископ Матео желает учинить ему допрос и что помогать епископу будет Кривошей.

Он потянул Витуса к двери.

– Счастливого пути в ад! – хохотнул Мартинес, с удовлетворением глядя вслед уходящим.

– Вы готовы, алькальд? – вежливо спросил епископ Матео де Лангрео-и-Нава. Было ровно 10 утра, и он снова находился в зале заседаний мэрии Досвальдеса, где, к его удовлетворению, все было приведено в полный порядок. Процесс инквизиции можно начинать.

– Да, ваше преосвященство, – дон Хайме отодвинул в сторону тарелку, взял в руку зубочистку из слоновой кости и начал выковыривать из зубов остатки завтрака. Матео наблюдал за ним с неудовольствием.

– Отец Энрике! – позвал он. Кривошей, свесивший голову набок в полудреме, испуганно подскочил на стуле.

– Да, мой епископ?

– Отец Энрике!..

Помощник понял, что вновь допустил ошибку:

– Что будет угодно вашему преосвященству?

– Могу ли я рассчитывать, что вы тоже готовы?

– Да, конечно, ваше преосвященство. Все обвинительные материалы по сегодняшнему делу мною собраны и представлены.

– Спасибо, отец Энрике, – Матео едва заметно кивнул. С тех пор как вчера вечером он отчитал Энрике как следует, тот словно шелковый: и услужливее, и вежливее. Епископ испытал приятное чувство удовлетворения. Вчера он впервые в жизни накричал на кого-то, и вот теперь решил, что средство это не из последних. В случае чего можно будет когда-нибудь прибегнуть к такой мере нажима на подчиненных.

– Можете ввести обвиняемого, – обратился он к одному из стражников.

Тот выглянул за дверь и что-то прокричал.

Появились Нуну и обвиняемый – среднего роста молодой человек крепкого телосложения, светловолосый, с поразительно бледным лицом.

– Приветствую вас, господа, – проговорил он с поклоном. – Позвольте мне до начала заседания суда высказать одну просьбу?

– Нет, этого я вам не позволю, – епископ Матео терпеть не мог, когда кто-то перехватывал у него инициативу.

Витус хотел, чтобы кого-нибудь послали в Камподиос: тогда один из братьев непременно выступил бы в его защиту. Теперь это, по крайней мере на сегодняшний день, исключалось. Им начал овладевать страх. Омерзительный, жалкий страх...

– Нуну, ты свободен. В твоем присутствии на процессе нет необходимости. Если ты нам потребуешься, я за тобой пошлю!

– Да, ваше преосвященство. – И Нуну, шаркая подошвами сапог, вышел.

Епископ Матео огляделся. Помимо Витуса и обоих стражников все в зале сидели на своих местах.

– Отмечаю, что здесь присутствуют дон Хайме де Варгас, алькальд Досвальдеса, как представитель светской власти, а также отец Диего, секретарь протокола, отец Энрике в качестве моего заместителя и лично я, епископ Матео де Лангрео-и-Нава, верховный инквизитор и представитель его святейшества Папы Римского в Кастилии. Тем самым все члены суда находятся в зале и готовы к принятию решения. Заседание открыто.

Матео как-то неловко повернулся в сторону Кривошея:

– Отец Энрике, поручаю вам, моему помощнику, вести этот допрос.

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – Кривошей улыбнулся епископу, обнажив гнилые зубы. Потом перевел взгляд на Витуса. На лице Энрике застыло выражение полнейшего безразличия к происходящему.

– Для начала суд желает узнать, кто перед ним предстал. Твое имя, обвиняемый?

– Меня зовут Витус. Я из Камподиоса.

– Твое имя Витус Камподиос или ты хочешь внушить нам мысль, будто ты из монастыря?

– Я из монастыря. – Витус ощущал страх и отвращение одновременно. Как будто этому попу неизвестно, что Витус – его единственное имя!

– Каждый в Камподиосе подтвердит вам, что меня зовут Витус и что я не еретик.

– В свое время я обдумаю это твое предложение.

– Я просил бы вас мне не «тыкать».

Кривошей снова обнажил гнилые зубы:

– Отец Диего, замечание обвиняемого о форме обращения к нему и мой ответ в протокол не вносите.

– Да, отец Энрике.

Кривошей продолжал допрос как ни в чем не бывало.

– Где и когда ты родился?

– Точной даты своего рождения я не знаю. Я был подброшен и 9 марта 1556 года найден аббатом Гардинусом неподалеку от Камподиоса.

– Выходит, ты подкидыш? Как трогательно! – Кривошей устроился в своем кресле поудобнее. Допрос принимал весьма привлекательный для него оборот. – То есть в случае с тобой мы имеем дело с человеком, у которого нет ни родителей, ни родственников. С существом, которое некогда неисповедимым образом появилось на благословенной Богом земле – из ничего, так сказать самопроизвольно. Признаешь ли ты тем самым, что ты дьявольское отродье? Что ты потомок самого Люцифера, с которым ты... – Тут он перегнулся, заглядывая в составленный во время первого дознания отцом Алегрио протокол, – с которым ты, как следует из показаний свидетелей, общаешься и поныне?

Витус сглотнул слюну, силясь сохранить невозмутимый вид. Его уже допрашивали и пытали, но что-то подсказывало ему: этот Кривошей шел к цели напролом, безо всяких околичностей, не мучаясь укорами совести, отбросив, как ненужное, элементарные и общепринятые правила вежливости.

– Я человек из плоти и крови, – только и сказал он.

– Так любой из дьявольского отродья сказать может.

– Вы утверждаете, будто я дьявольского происхождения только по той причине, что я не знаю ни отца, ни матери? Это равносильно тому, чтобы объявить дьявольским отродьем абсолютно всех, чьи родители неизвестны. По этой логике на Земле должны жить десятки, если не сотни тысяч дьяволов и чертей. Сами-то вы в это верите?

– Во что я верю, роли не играет, – Кривошей пренебрежительно ухмыльнулся. Этот парень не промах! – В нашем мире куда больше греховности и безбожия, чем многие себе представляют. И вообще, у дьявола множество обличий. Он столь изощрен, что даже истово верующему христианину подчас очень трудно уберечь свою душу от его тлетворного влияния. Есть ли Stigma diabolicum на твоем теле?

– Дьявольское родимое пятно? Конечно, нет. – Витус надеялся, что его, по крайней мере, не заставят немедленно раздеться донага, потому что в действительности у него на правом предплечье было розового цвета родимое пятнышко величиной с боб.

– Ага. – Кривошей об этом, конечно, не догадался. Он снова откинулся на спинку кресла и обменялся взглядами с епископом Матео.

– Коварство дьявола состоит еще и в том, что тот нередко облекается в мужскую или женскую личину и притворяется перед всем миром, будто он человек, как и все. Но внешняя обыденность призвана лишь скрывать его сатанинскую суть.

– В это я не верю.

– А я вот считаю, что в случае с тобой мы столкнулись именно с таким явлением. Ты – это не ты! Ты – иллюзия! Истина в том, что дьявол принимает самые разнообразные формы. Он способен обрести и человеческий облик. Он опутывает своими сетями душу и внушает самые разные мысли и видения: от счастливых случаев до событий, приносящих несчастье всему окружающему. Таким образом, он сбивает человека с пути истинного на путь заблуждений и ошибок. И хотя все это происходит исключительно в душе, человек начинает верить, будто вся эта фантасмагория не плод его впечатлительности, а сама действительность!

– Выходит, пытки, которым меня подверг ваш предшественник, не что иное, как плод моего воображения? – в голосе Витуса звучала нескрываемая ирония.

– Вот оно, доказательство! – Кривошей так и подскочил на месте. – Это дьявол, овладевший твоей душой, заставил твой дух испытывать тяготы пыток. И, будучи еретиком, ты испытывал при отдельных процедурах дьявольские в полном смысле этого слова боли!

– Вы просто жонглируете словами, – выдавил из себя Витус.

– Нет, это истина! – Кривошей и не рассчитывал, что ему удастся так быстро и ловко загнать подсудимого в западню. – Еще Бурхардт из Вормса, ученый поборник веры, выступил с этим тезисом, основываясь на «Canon episcopi»[17], принятым в Анкире в 314 году. Тем самым это закон почти столь же древний, как и наша церковь! – Кривошей набрал полную грудь воздуха. – Или ты ставишь под сомнение церковные истины?

– Конечно, нет. Я...

– Вот и хорошо, пойдем дальше...

– Нет, так мы дальше не пойдем, вы меня перебили, а...

– ... а ты перебил меня! – от злости Кривошей даже побагровел, жилка на виске вздулась. – Укороти свой язык, еретик!

– Вам и в самом деле было бы лучше, – вмешался епископ Матео, – не противоречить системе доказательств отца Энрике. Если вы проявите благоразумие, мы, возможно, не станем прибегать к пыткам. Однако вы должны пойти нам навстречу. – Он бросил взгляд на алькальда, как бы испрашивая его согласия. – Однако при исключительной серьезности данного случая, я полагаю, аутодафе неизбежно...

– Хм-хм... – Дон Хайме пожал плечами. – Не знаю, право, ваше преосвященство...

– Зато я знаю. – Матео повнимательнее присмотрелся к упрямому обвиняемому. Для столь молодого человека у него на редкость выразительное лицо. Волосы, пусть спутанные и давно немытые, были в естественном своем виде пепельно-русыми и вьющимися, виду парня, что ни говори, ангелоподобный... Весьма подозрительно! Инквизитору вспомнилась короткая запись на полях одного из протоколов: подсудимый-де может оказаться отпрыском весьма богатого рода. Однако, кому бы эта мысль ни пришла в голову, с логикой он не в ладах: если предположить, что обвиняемый – отпрыск знатного рода, зачем матери понадобилось его подбрасывать монахам? Ответ ясен, как белый день: ребенок был незаконнорожденным и тем самым нежелательным. Следовательно, он лишен всех прав наследования, а собственных средств у него как будто нет.

– Вы должны признать сейчас, – Матео говорил деланно отеческим голосом, – что в вас вселился дьявол, который и побуждает вас вести разного рода беседы с духами и демонами. Да сжалится Господь над вашей бедной душой!

– Слышишь ты, покайся и признайся! – рявкнул Кривошей.

– Нет.

Кривошей, чья злость начала было уходить, снова разъярился. Взяв в руку тяжелый фолиант, он как бы между прочим начал читать вслух:

– «Искусство ведения дознания и степени пыток», труды Томазиуса из Поненсии. Я цитирую:

Первая ступень пыток состоит в наложении гаек на большие пальцы рук, причем наличествуют как отдельные, так и двойные гайки. Конечные суставы пальцев зажимаются между металлическими шипами, а затем завинчиваются до тех пор, пока преступник не даст признания.

Кривошей оторвался от книги: ему захотелось встретиться взглядом с преступником. Витус сделал вид, будто смотрит в окно. Пытка с помощью гаек и винтов, видит Бог, для него не в новинку.

Кривошей пожал плечами и продолжал:

Вторая ступень – это «гудящее корыто». В этом случае обвиняемого насильно кладут в некое подобие гроба, который затем плотно закрывается крышкой. Сквозь сделанные в ней отверстия внутрь запускается рой шмелей или ос, которые жалят его тело. Иногда тело обвиняемого распухает до такой степени, что трескаются завитые гвоздями доски гроба. Смерть иногда наступает быстро, иногда же обвиняемый умирает долго.

Кривошей перевернул страницу и откашлялся. Он заметил, что глаза алькальда от страха расширились, и продолжал зачитывать:

Третья ступень – это «качели для попугаев», еретик садится на пол, притягивая ноги к груди. Ладонями он охватывает голеностопы, и там их крепко связывают ремнями. После чего палач просовывает шест между подмышками и коленными впадинами. Шест поднимают на высоту человеческого роста, и еретик висит связанный на нем с опущенной вниз головой. Все в нем постепенно отмирает, а он сам испытывает при этом страшные муки.

Обвиняемый не сдавался. И ничем не выдавал, как он испуган услышанным.

Четвертая ступень – это испытание огнем. При этом одновременно поджигаются связанные в пучок гибкие жгуты, которые затем подносятся к подмышкам обвиняемого. Когда кожа сгорает и обнажается мясо, оно поливается кипящим маслом или жидкой горячей смолой...

– Продолжать, обвиняемый?

– Как вам будет угодно, – ответил Витус, не меняясь в лице.

– Зачем вы накликаете на себя беду, несчастный? – неожиданно подал голос алькальд. Он смотрел на Витуса совершенно спокойно, безо всякого сочувствия или жалости. – Вы только все усложняете и ухудшаете свое положение. Почему бы вам не раскаяться? Сделайте это, наконец! Может быть, тогда дело до пыток и не дойдет. Однако процедуре изгнания дьявола вы подвержены будете, это необходимо для спасения вашей души.

– Благодарю вас, алькальд, за ваше добросердечное участие, – соблюдая формальность, сказал епископ Матео. Откуда ему было знать, что слова градоначальника были отнюдь не бескорыстны: приближалось обеденное время, и дон Хайме успел проголодаться. Поэтому прекращение заседания или хотя бы продолжительный перерыв в нем были бы весьма кстати.

– Впрочем, я не уверен, – добавил инквизитор, – что изгнание дьявола из обвиняемого послужило бы всеобщей пользе и привело бы к успеху.

– Мне раскаиваться не в чем, – стоял на своем Витус. Он чувствовал, что теряет самообладание.

– Ну, как знаешь. – И Кривошей продолжал читать:

Патую ступень можно в зависимости от состояния еретика поменять местами с седьмой. Речь идет о «баскских подтяжках», «чурбане мясника» и «андалузском козле». Применяя «Баскские подтяжки», поступают следующим образом...

– Прекратите! – неожиданно завопил Витус. – Прекратите! Прекратите! Я этого больше не выдержу...

– А-а-а, я вижу, ты берешься за ум...

– Нет, я схожу с ума! – его словно захлестнуло свинцовой волной страха, ненависти и отчаянья. – Я с ума сойду! Когда я вижу, как ты, сволочь паршивая, наслаждаешься муками, которые вызывают твои способы пыток, какое наслаждение ты испытываешь при виде смертельного страха других, я не верю больше, что я среди людей! Мне омерзительно твое преступное сладострастие! Ты, ты... – он глубоко вдохнул, и ругательства так и посыпались из него: – Ты – преподлейшая, грязная тварь, самый подлый и ничтожный из монахов! Ты – бич Божий!

На какое-то мгновенье Кривошей потерял дар речи. Потом глаза у него выкатились из орбит.

– Да как ты смеешь, ты – неизвестно откуда взявшееся отродье подзаборной шлюхи!!!

Он выскочил из-за стола и бросился на обвиняемого с кулаками. Витус быстро отступил назад. Он инстинктивно выбросил вперед скованные цепью руки, но Кривошей уже успел ударить его кулаком в лицо. Юноша закачался и взмахнул руками. Металлические цепи, звеня, взлетели и сильно ударили Кривошея по левому плечу. Помощник епископа взвыл и растянулся на полу. Витус еще раз взмахнул руками...

– Остановитесь! – пронзительно закричал епископ Матео.

Дон Хайме сделал вид, будто всецело занят своей зубочисткой.

Отец Диего сидел как громом пораженный.

Витус же отпрыгнул подальше от Кривошея, в сторону двери. Там ему преградили путь часовые. Они недвусмысленно направили на него свое оружие.

Но тут вдруг совершенно неожиданно оба часовых сделали по шагу вперед: это они получили толчок от внезапно открывшейся двери. Витус почувствовал прикосновение острых алебард к груди и тут же увидел, как в зал вошла группа людей, возглавляемая высокого роста человеком в белом облачении, с черной накидкой на плечах.

Это был аббат Гаудек.

– Надеюсь, я не опоздал, – произнес он, оглядывая присутствующих и оценивая ситуацию. – Меня зовут Гаудек, я аббат из Камподиоса. – Он сделал жест рукой, указывая на пришедших вместе с ним.

– Это отец Томас, настоятель и лекарь нашего монастыря, это – отец Куллус, а это крестьянин Карлос Орантес со своими сыновьями Антонио и Лупо.

Представленные им по очереди поклонились. Гаудек говорил спокойно и вежливо, обращаясь к верховному инквизитору.

– Полагаю, я вижу перед собой Матео де Лангрео-и-Нава, епископа Овьедо, назначенного верховным инквизитором Кастилии его святейшеством папой Григорием XIII и его величеством королем Филиппом II.

– Все так, достойнейший аббат, – сухо ответил Матео. Обращение по всей форме отнюдь не претило ему, однако появление этого незнакомца только усугубило ситуацию, а нарушение единожды заведенного порядка судопроизводства было ему крайне неприятно. – Не знаю, известно ли вам, но именно сейчас мы ведем процесс дознания.

– Именно по этой причине я здесь.

– Как вас понимать?

– Я приехал сюда потому, что до меня дошли слухи, что здесь обвиняется в ереси некий молодой человек по имени Витус. Так это или не так?

– А если и да, то что из этого?

– То, что вы можете допустить катастрофическую ошибку, ваше преосвященство. Я здесь, чтобы предотвратить ее. Вместе с моими братьями и друзьями.

– Благодарю вас за этот акт любви к ближнему, дорогой аббат, но, я думаю, в этом не было необходимости, – не без иронии в голосе, но непримиримо заметил Матео.

– А вот это сейчас выяснится! – Гаудек выпятил вперед подбородок. – Витус, которого вы тут обвиняете в ереси, двадцать лет провел в Камподиосе. Это достаточно долгое время. И Господь сподобил меня хорошо изучить его нрав и привычки. – Гаудек чеканил каждое слово. – И не найдется в монастыре ни одного человека, который не поклялся бы именем Господа Бога нашего, что он никакой не еретик.

– Святой отец! – вне себя от происходящего Витус приблизился к высокорослому аббату, опустился перед ним на колени и перекрестился. – Как я рад, что вы приехали! Я так рад! Не знаю, как и благодарить вас!..

Гаудек поднял его, потянув за цепь.

– Но ведь это так естественно, сын мой.

На глазах Витуса появились слезы:

– Благодарю вас, отец Томас, отец Куллус, и вас, друзья мои!

Епископ Матео несколько раз постучал по столу костяшками пальцев.

– Если вы не возражаете, мы продолжим процесс. – И он перегнулся через стол, рядом с которым все еще корчился на полу Кривошей. – Вы в состоянии вести процесс святой отец? – спросил он.

– Это невозможно. Ни в коем случае, – ответил за Энрике отец Томас. Он встал на колени рядом с упавшим и быстро его обследовал. – Этот человек страдает torticollis, – объяснил он, – кривошеей. И сейчас у него приступ...

В нем проснулся врач, и отец Томас дал точный диагноз:

– Причина этого недуга обычно кроется в спазме Musculus sternocleidomastoideus, который чаще всего вызывается точечным кровоизлиянием при рождении. Вот этот сократившийся мускул и пострадал, скорее всего, от полученного удара. Надеюсь, что мышца не порвалась. В противном случае не исключено, что после выздоровления голова еще больше будет смещена набок.

Он продолжал ощупывать помощника епископа.

– Далее следует отметить, что плечевой сустав сильно распух – возможно, раздроблен. Первое, что необходимо сделать, – охладить его и применить соответствующие болеутоляющие мази. – Отец Томас встал. – Я предлагаю перенести его в другую комнату, где я им и займусь.

– С Богом, – Матео не имел веских оснований отказаться от предложенной помощи, хотя ему лично претило, что процесс таким образом затягивается. – Охрана, перенесите отца Энрике в соседнюю комнату, и поосторожнее!

Оба стражника выполнили его приказ. Отец Томас шел за ними, желая проследить, чтобы они аккуратно положили помощника епископа на длинный обеденный стол.

– Ваше преосвященство, – впервые заговорил Орантес, – я, правда, всего лишь простой крестьянин, а мои близнецы – обыкновенные деревенские парнишки, но и мы бы хотели сказать вам, что Витус никакой не еретик! – он мял шляпу в руках, как бы демонстрируя свою беспомощность и смущение. Он слабо улыбался, скромно опустив глаза. Карлос Орантес, конечно, был простым крестьянином, но в людях разбирался неплохо. Он сразу догадался, что любая непочтительность в общении с епископом Матео не только неуместна, но и опасна.

– Ты ничего не смыслишь в ереси, сын мой, – ответил ему инквизитор. Слова его прозвучали как мягкий укор, и Орантес понял, что пока что его заступничество пользы не принесло.

– Ваше преосвященство, – дон Хайме отложил зубочистку в сторону. Он до сих пор по своему обыкновению держал язык за зубами, но сейчас перед его внутренним взором появилось манящее видение: поджаренный бараний окорочок, нашпигованный чесноком со свежими ростками майорана на гарнир. – Может быть, мы сделаем небольшой перерыв на обед?

– Да... Э-э-э... Нет! – еще одна задержка в ведении дознания не улыбалась Матео. К тому же ситуация выходила из-под контроля. С одной стороны, он не испытывал ни малейшего желания вести процесс самому и всегда перепоручал это дело отцу Энрике: осторожность – мать любой карьеры, а с другой – хотел довести процесс до логического завершения, чтобы этот еретик признал свою вину и раскаялся. – Я буду допрашивать его лично.

– Увы, ничего не выйдет, – мягко возразил дон Хайме. Он изо всех сил старался ничем не выказывать своего торжества. Наконец-то ему представилась возможность указать церковным властям на то, что и для них существуют известные рамки. – Через два часа мы должны будем принимать в этом зале делегацию из Бургоса. Речь пойдет о расширении торговых связей между нашими городами, и я очень рассчитываю, что от этого выиграет не только наш город, но и жители ближайших селений. Наши гости пробудут здесь несколько дней.

Он как бы с сожалением пожал плечами и по выражению лица Матео понял, что это его движение воспринято благосклонно. Между прочим, он действительно ждал прибытия посланцев из Бургоса, но, честно говоря, только к вечеру.

– М-да, тогда вот что... – Матео не знал, какое решение принять.

– Тогда лучше всего будет, если мы заберем нашего бывшего воспитанника обратно в монастырь, – аббат Гаудек положил руку на плечо Витуса. – Я лично готов поручиться, что он – богобоязненный человек.

– Совершенно верно, – подтвердил отец Куллус. – Если этот юноша еретик, то мы все еретики. И если в него вселился дьявол, выходит, дьявол вселился во всех нас.

– Он хороший человек, ваше преосвященство, – подхватил в свою очередь Орантес. – Я это почувствовал, как только его увидел. Пожалуйста, отпустите его!

– Нет! – Матео так резко вскочил, что чуть не потерял равновесия и не упал. Несколько мгновений назад он еще размышлял над тем, не прервать ли на неопределенное время процесс дознания, пока не выздоровеет отец Энрике (ведь нельзя же было сразу признать, что обвиняемый ни в чем не повинен!). Однако то обстоятельство, что он, высочайше назначенный епископ и верховный инквизитор Кастилии, подвергается такому неслыханному давлению, исходящему от посторонних лиц, возымело обратное действие.

– Этот человек обвиняется в том, что в него вселился дьявол! Вы, аббат Гаудек, вольны с наилучшими намерениями и чистой совестью вступаться за этого юношу, однако вам неизвестны ни особенности, ни святые задачи процессов инквизиции, не имели вы также возможности узнать, какие разные обличья способен принимать дьявол!

– Мне нет необходимости вникать в тонкости процесса инквизиции, чтобы знать, что душа этого юноши чиста и незапятнанна.

– Есть свидетели, видевшие его дьявольские действия!

Гаудек плотно сжал плечо Витуса:

– Неужели для вас слова тех свидетелей весомее поручительства аббата?

– Для меня важен лишь вопрос о том, виновен обвиняемый или нет. И пытки помогут мне выяснить это! Они, получившие благословение святой матери церкви, – средство нахождения истины, как это вам, наверное, известно.

– Мне это известно, ваше преосвященство! Как известно и многое другое. Я знаю, что в римском праве есть положение, которое гласит: in dubio pro reo, то есть, попросту говоря, «в сомнительных случаях – решение в пользу обвиняемого». Мне почему-то представляется, что в церковном праве это положение совершенно игнорируется.

– Ничего вы не понимаете! Римское право – право языческое, и я предостерегаю вас от распространения враждебных нам взглядов как аргументов в споре, – голос Матео едва не сорвался. Заседание, изначально предназначенное для того, чтобы выяснить, повинен ли подсудимый в ереси или нет, все больше начинало походить на диспут между епископом и этим аббатом.

– Ничего вы не понимаете! – опять начал он. – Церковь повелевает нам всерьез воспринимать показания каждого свидетеля – я подчеркиваю: каждого! – кто обвиняет другого в ереси, ибо в подобных случаях его устами глаголет сам Господь. Только таким образом нам на протяжении веков удавалось одерживать верх в борьбе с ересью и прокладывать путь для истинно верующих. Непреложные средства для этого собраны, как вам известно, в своде законов, который мы также считаем руководством по ведению процессов инквизиции. С его помощью и на его основе подозреваемому предъявляется обвинение. При обоснованном подозрении он подвергается пыткам, а после полученного признания сжигается на костре! Или в отдельных частных случаях оправдывается судом инквизиции. Как правило же, дьявол скоро являет нам свой лик, однако не позднее, чем после применения чрезвычайных пыток!

– Причем нередко выясняется, что тот, кто заявляет, будто опознал дьявола, сам и есть дьявол во плоти! – в глазах Гаудека горела решимость бороться до конца.

– Вы забываетесь, аббат! – Матео понял, что вот-вот окончательно выйдет из себя. Возражения этого Гаудека не только неуместны, но и в высшей степени оскорбительны, они в некотором смысле посягают на честь самой церкви. Желание наорать на своего оппонента поднялось в нем, как магма перед извержением вулкана. Взрыв был неминуем, и это был тот редкий случай, когда Матео не задумывался о возможных для него последствиях такого взрыва.

– А ну выметайтесь отсюда вместе с вашей смехотворной свитой!!! – заорал он так громко, что его голос можно было услышать на другом конце площади.

– Мы уйдем только вместе с Витусом.

– Нет! Без обвиняемого! Вас никто на этот процесс не вызывал! И упаси вас Господь вмешиваться в мои прерогативы! Исчезните немедленно, пока я не приказал бросить вас всех в темницу!

– Этого вы сделать не посмеете.

Матео открыл было рот, чтобы дать аббату соответствующую отповедь, когда Гаудека вдруг немилосердно оттолкнули в сторону. Это появился Нуну, которого привел сюда шум.

– Случилось что-нибудь, ваше преосвященство? – он непонимающе шарил глазами по сторонам.

– Процесс дознания был прерван, – с готовностью объяснил алькальд.

– Нуну, немедленно отведи обвиняемого обратно в камеру! Процесс будет продолжен завтра в это же время! Я доведу процесс до его закономерного завершения, не будь я Матео де Лангрео-и-Нава! Я прикажу пытать обвиняемого до тех пор, пока он не выхаркает свое признание с кровью!

– Да. Конечно, да, – Нуну оторвал Витуса от аббата.

– Я протестую! – вскричал Гаудек. – Я протестую самым решительным образом! Сегодня я уйду, но заверяю вас, епископ Матео, что завтра я вновь предстану перед вами.

– И я тоже! – добавил Куллус.

– Вместе с нами, – твердо проговорил Орантес.

Гаудек, Куллус и Орантес нехотя покинули зал заседаний мэрии.

– А если потребуется, мы придем сюда и послезавтра, – громко сказал Гаудек у самой двери. – И будем приходить сюда до тех пор, пока вы не освободите Витуса!

АББАТ ГАУДЕК

Девиз нашего ордена – «Ora et labora»[18], дорогие братья и друзья, однако, я полагаю, сегодня вечером мы могли бы обогатить его еще одним понятием – celebra[19].

Шаги Витуса и Нуну глухо звучали в коридоре тюрьмы, когда они возвращались в камеру. Из-за одной из дверей доносился детский плач, болезненный и жалкий. Когда они остановились перед камерой, плач словно усилился.

– Слышишь? – спросил Витус. – Как будто дитя рыдает...

– Нет здесь никаких детей, – отрезал колосс. – Это из вашей камеры, – и он указал в сторону. Открыл дверь тяжелым ключом. – Ну, давай, входи, доктор-еретик!

Витус переступил порог и остолбенел.

Эти звуки, напоминавшие плач ребенка, издавал Магистр. Согнувшись в три погибели, он сидел под стеной, а перед ним на полу в какой-то совершенно неестественной позе лежал Мартинес.

– Что такое? – зарычал Нуну, вошедший в камеру за Витусом.

– Я не хотел! – всхлипывал Магистр. Его узкие плечи дрожали. – Я не хотел этого! Клянусь всеми святыми, я действительно этого не хотел!

– Как это случилось? Расскажи, – Витус сел на пол рядом с маленьким ученым.

– Мы с ним поспорили, мы... – Магистр захрипел, у него перехватило горло. Он схватился за кадык.

– Позволь мне посмотреть, – Витус отвел руку Магистра и осмотрел горло. – Мартинес хотел задушить тебя, да?

– Да, – рыдания снова сотрясли все тело маленького ученого. Он был совершенно не в себе.

Витус обнял его и начал гладить, как ребенка, чтобы успокоить. Постепенно Магистр перестал содрогаться от рыданий и начал рассказывать. Сначала запинаясь, а потом все более плавно. Это признание и впрямь облегчило его душу.

Когда Магистр и наемник остались одни, речь зашла о евреях. Мартинес отпустил в их адрес одну из своих злых шуточек, что взбесило Магистра. Слово за слово... И вот уже оба, забыв обо всем на свете, бросились друг на друга. Одноглазый плюнул Магистру в лицо, схватил его своими ручищами за горло и начал душить. Маленький ученый чуть не задохнулся, но вот его рука случайно нащупала в стене тот самый неплотно сидящий в ней камень с датой. Сумев вытащить камень, он ударил нападавшего по голове. Мартинес разжал пальцы, его повело в сторону стены. Магистр в ужасе отскочил от него и, стоя в правом углу камеры, наблюдал, как с трудом удержавшийся на ногах Мартинес поскользнулся на кучке крысиного дерьма, повалился назад и ударился головой как раз о ту выемку в стене, где только что был камень. Он так и рухнул на пол. Потом его тело содрогнулось в последней конвульсии – и наемнику пришел конец.

– Это было как в кошмарном сне! – прошептал Магистр.

– Я тебе верю, – сказал ему Витус.

Он поднялся и подошел к трупу.

– Нуну, помоги мне перевернуть его. Я хочу осмотреть его затылок.

– Ладно, доктор-еретик.

Короткий осмотр показал: ударив Мартинеса камнем по голове, Магистр нанес ему рваную рану над виском, но не она стала причиной смерти. Смерть последовала от удара головой о стену. Витус своими чуткими пальцами ощупал место, куда пришелся удар.

– Все совершенно ясно, – сказал он. – Видите, даже теменная кость вдавилась в мозг. Повреждение было так сильно, что смерть наступила мгновенно.

– Что же нам теперь делать, доктор-еретик. Что нам теперь делать?! – До Нуну понемногу доходила вся опасность положения. А если после всего этого допрошенный с пристрастием Магистр выдаст его, расскажет, как он их подкармливал и какие лекарства приносил? Нуну со страхом и отвращением смотрел на покойника.

– Прежде всего будем сохранять спокойствие! Одно ясно: нужно поскорее незаметно избавиться от трупа. И, что еще важнее, никто ни о чем не должен догадываться – будто этого Мартинеса и не было никогда. А то, чего доброго, Нуну, ты для разнообразия познакомишься со всеми прелестями пыток – так сказать, с обратной стороны. В конце концов, за жизнь заключенных отвечаешь ты!

Колосс побледнел.

– Я уверен, что Крыса очень даже порадуется возможности пощекотать тебя раскаленными железными щипцами.

– Нет-нет-нет! – огромный, сильный и несокрушимый с виду Нуну задрожал, как овечий хвост. Витуса это даже позабавило. И тут в нем несмело проклюнулась одна мысль... Но чем дольше он ее обдумывал, тем осуществимее она ему казалась.

– Мы должны действовать как можно скорее! – Витус не сводил глаз с Нуну. – Дорога каждая секунда!

– Да-да-да! Но как это... действовать? – еще немного, и детина начал бы заламывать руки.

– Мы бросим тело Мартинеса в Пахо из второй пыточной камеры. И течение унесет его труп. А если и выбросит где-нибудь на берег, кто его там опознает?

– Да! Хорошо! – сразу загорелся Нуну. – Кто его там опознает? – радостно повторил он. – Но как это он попадет в Пахо? – Морщины прорезали низкий лоб. Вдруг его осенило: – Тебе известна тайна «Железной девы»!

– Угадал. Пусть «Железная дева» обнимет этот труп, а мы откроем люк под ней. Разорванное в клочья тело упадет в Пахо, и поток его унесет. Дело верное! – Витус сам удивился, до чего уверенно и безучастно звучал его голос.

– Хорошо! – Нуну нагнулся над мертвецом. – Поможешь поднять его, доктор-еретик?

– Нет. Пока труп Мартинеса останется здесь. Для начала ты выйдешь отсюда один. Достань железные цепи или другие тяжелые предметы, чтобы можно было прикрепить к трупу. Было бы опасно, если бы труп слишком рано всплыл на поверхность реки. Доходит это до тебя?

– Да, я...

– Хорошо. Цепи или что другое положишь перед «Железной девой», чтобы они были у нас под рукой: нельзя терять ни минуты, когда мы притащим труп во вторую камеру.

– Да...

– Как только все будет готово, сразу возвращайся. Нам с Магистром одним не под силу тащить этот труп. Это тебе ясно?

– Ясно.

– Тогда отправляйся. И не мешкай!

– Да-да! – Колосс опрометью бросился вон из камеры.

– К чему все это? – устало спросил Магистр, когда они остались одни. Он уже успокоился и вновь обрел способность ясно мыслить. – Нуну призовут к ответу независимо от того, исчезнет Мартинес или нет.

– Конечно, – ответил Витус. – Мы оба это прекрасно понимаем. Но у Нуну ума не хватит заглянуть так далеко вперед. И хорошо: у меня есть план. Моя жизнь в опасности, и все зависит от того, удастся ли нам его осуществить. Мне необходимо бежать из тюрьмы каким угодно способом. Если не получится, меня опять будут пытать, и я вовсе не уверен, что мне опять удастся вырваться из объятий смерти. Епископ Матео вне себя от ярости.

– Расскажи мне все. Что бы ни случилось, я всегда на твоей стороне.

И Витус принялся ему рассказывать обо всем по порядку. Магистр, как водится, слушал очень внимательно. Под конец он сказал:

– У тебя действительно остался один выход – бежать! Да, больше рассчитывать не на что. Только вот что: я с тобой! Как говорится, один глаз хорошо, а два – лучше, пусть я и близорук. – Он заморгал. – Весь вопрос в том, как нам отсюда выбраться?

– Ты верный друг! Только все это будет не веселой прогулкой...

– Ничего, мне пора размять ноги. Так в чем состоит твой план?

– Тут все вертится вокруг Нуну. Мы должны его обезвредить, и я уже знаю, как...

– Все готово, доктор-еретик! – воскликнул Нуну еще в коридоре.

Витус кивнул Магистру:

– Как только он переступит порог, действуй!

– Сделаю все, что в моих силах. – Магистр встал за дверью и прижался к стене так, чтобы Нуну, открыв ее, не мог его увидеть. – Хоть бы удалось!

Витус покрепче сжал камень с датой.

– Должно удаться!

Дверь распахнулась, и на пороге появился колосс.

Через какую-то долю секунды маленький ученый выскочил из-за двери и подставил ему ногу. Нуну покачнулся, потерял равновесие и упал на тюфяк с соломой. Не успев ни о чем подумать, Витус изо всех сил ударил его камнем по голове. Детина охнул и потерял сознание.

– А теперь быстро! – воскликнул Витус. – Путь открыт!

Оба хотели было броситься к двери, однако Нуну, которого Витус только оглушил, очнулся и схватил Магистра за ногу. Витус не растерялся и еще раз нанес ему удар, однако размахнулся он неловко, и удар пришелся в грудь, а не по голове. Колосс не выпустил ноги Магистра: этот удар его не потряс. Он уже почти пришел в себя.

– Свиньи вы! – заорал он, пытаясь подняться. Магистр дергался, как рыба на леске.

Витус хотел было еще раз приложить Нуну камнем, но тот так дико размахивал свободной рукой, что к нему было не подойти.

– Ну, ты нам другой возможности не оставил, – пробормотал Витус сквозь зубы. Выхватив из кармана два «железных камня», он коротко и резко ударил одним по другому. – Эмилио, друг мой, спасибо тебе!

Словно из его рук, а не от камней вылетели длинные, как стрелы, искры и упали в сухую солому на тюфяках. Огонь занялся сразу же.

– Ты многим устроил ад на земле. Изжарься-ка теперь сам!

Сухая солома вспыхнула. Сноп огня испугал колосса и отвлек его внимание. Он выпустил ногу Магистра, затем попытался снова схватить ученого, одновременно сбивая с себя пламя. Но огонь начал быстро распространяться. И вот уже вся одежда Нуну оказалась охвачена пламенем.

– Бежим! – крикнул Витус.

Схватив маленького ученого за руку, он потащил его прочь из камеры. Оглянувшись с порога, они увидели, как Нуну катается по полу, пытаясь сбить пламя, но с таким же успехом он мог бы попытаться погасить лесной пожар. Вот огонь перекинулся на труп Мартинеса, и на нем загорелась одежда. Витус захлопнул дверь камеры.

– Задвинем засов.

Совместными усилиями они закрыли дверь на засов и повернули ключ, оставленный перепуганным Нуну.

– А теперь куда? – спросил Магистр, тяжело дыша.

– Спокойно, спокойно! – Витус лихорадочно пытался вспомнить, в какую сторону коридора им надо бежать. К главному выходу? Но там часовые! В противоположном направлении, в сторону нижних пыточных камер?..

– Свиньи-и-и!.. – выл в камере Нуну. Он дотащился до двери. Витус перекрестился. То, что Нуну «оклемался», граничило с чудом. Он давно должен был превратиться в живой пылающий факел. Они слышали удары кулаком по двери:

– Вы свиньи!.. О-о-о!.. О-о-о!..

И голос затих. Они услышали, как грузное тело упало на пол камеры.

– Он сгорит, о Боже мой, он сгорит! – в голосе Магистра звучал нескрываемый ужас.

– Да, он сгорит! – Витус поднял руки, словно заклиная. – Пожалуйста, поверь мне, я этого не хотел! Кто же мог представить, что он так быстро очухается от удара по голове? Если бы все произошло так, как мы задумали, он лежал бы себе преспокойненько на соломе и рано или поздно пришел бы в себя. Господь свидетель, у меня не оставалось выбора. Может быть, сам Всевышний и подсказал мне, как нам наказать Нуну за все его прегрешения...

– Какой ты, оказывается, хладнокровный и какой-то... – Магистр был потрясен, он искал последнее подходящее слово. – Да, какой-то чужой... Я не знал, что ты можешь быть таким!

– Я и сам не знал, на что буду способен! Может быть, действовать так меня заставил инстинкт самосохранения. Убивать или быть убитым – разве у меня был иной выбор?

– А теперь что? Мы должны скрыться, пока нас не обнаружили.

– Идем в сторону пыточных камер, – принял решение Витус. Даже если бы им удалось справиться с часовыми или как-то перехитрить их, далеко они не ушли бы. Пойди они в сторону входа, на них устроят охоту, как на диких кабанов, и рано или поздно схватят. Нет, удрать нужно незаметно, не возбуждая ничьих подозрений, и постараться оказаться подальше от тюрьмы, когда об их исчезновении станет известно. Только так у них появится шанс вырваться из лап инквизиции.

Друзья что было духу бежали по коридору, свернули в конце его направо и оказались перед дверью, которая обычно была закрыта на ключ. Но в этот раз Нуну, конечно, оставил ее открытой.

Они прошли мимо нее и свернули в левый коридор, в конце которого находилась камера, где они некоторое время провели достаточно сносно. Останавливаться не стали, а спустились вниз, в камеру пыток.

Витус первым переступил порог первой камеры. Темень стояла такая, что собственной руки перед глазами не разглядишь. Друзья продвигались на ощупь вдоль стены – туда, где в торчал факел. Витус взял его и передал Магистру. Потом выбил искры из камней, подаренных Эмилио. Вскоре они зажгли факел.

– А теперь – к «Железной деве»!

Магистр догадался о том, что задумал Витус.

– Неужели ты хочешь?.. – он испуганно умолк.

– Именно.

– Однако...

– Ничего другого не остается, Магистр.

Они приблизились почти вплотную к «Железной деве» с мертвыми глазами. Перед ее фигурой были аккуратно сложены железные цепи.

– Нуну добросовестно выполнил наше поручение, – заметил Витус. – Будь у нас сейчас тело Мартинеса, не было бы ничего проще, чем с помощью этой «дамы» избавиться от него.

– Боюсь, для нас с тобой это окажется делом куда более трудным и опасным, – вздохнул маленький ученый.

– А вот и поглядим, – Витус сунул факел в держак на стене. – Сначала мы эту «Деву» раскроем, а потом ты нажмешь на рычаги, чтобы открылся люк под ней.

– Идет.

Они вместе потянули за рукоятки. Наконец полы накидки распахнулись, и снизу донесся шум Пахо.

– Еще потяни на себя рукоятки!

Крышка люка с треском подалась; рев воды сделался намного отчетливее.

– Что-то я не помню, чтобы Пахо так гудел и бесился! – воскликнул маленький ученый, силясь перекрыть шум потока.

Вместо ответа Витус взял у него из рук факел и посветил вниз, для чего лег плашмя перед люком.

– Абсолютно ничего не видно! – сообщил он другу. – Сядь мне на ноги. Я хочу свеситься вниз: вдруг все-таки что-то разгляжу?

– С ума сошел? – удивился Магистр, но подчинился. Сколько Витус ни вглядывался в темень при свете факела, ничего разглядеть так и не смог.

– Темень непроглядная! Сколько ни пялься – все зря. – Витус встал. – Ничего не попишешь, Магистр, придется прыгать вниз.

– Поубиваемся! И вообще, я даже плавать не умею, я думаю, нам надо... А-а-а!.. О-о-о!..

Витус совершенно неожиданно сильно толкнул Магистра, тот покачнулся, взмахнул руками и исчез в черном проеме люка.

– Пожалуйста, прости меня, друг мой, – громко крикнул Витус ему вслед. Он весь обратился в слух. Вот! Что-то глухо шлепнулось в воду. Он быстро перекрестился:

Господи, в руки Твои предаемся... Дай нам силы и присутствие духа, исходящие от веры в Тебя.

Амен!

Он набрал полную грудь воздуха и прыгнул в люк.

Вода, словно влажным кулаком, ударила Витуса в лицо, когда он с головой ушел в поток. Поток завертел его и с неодолимой силой куда-то потащил. Витус выплыл на поверхность, отфыркиваясь. Засучил ногами, потом вдруг опустил их и... почувствовал дно. «О небо, благодарю тебя! – вот что было его первой мыслью. – Раз здесь так мелко, то и Магистр не утонет!»

– Магистр! – заорал он что было мочи, но по сравнению с ревом потока его голос звучал как слабый писк.

Витус все еще оставался во власти непроницаемой тьмы. Он попробовал грести, однако цепь мешала ему. Его несло потоком, пока он не ударился о какую-то каменную поверхность. И ни с места! Витус понял, что в этом месте в реку впадает ее боковой приток. Молодому человеку все-таки удалось оттолкнуться и позволить течению тащить его дальше.

Некоторое время спустя ему показалось, что вода сделалась теплее, он почувствовал вонь фекалий, а само течение стало ослабевать. Витуса сильно тошнило, и он боролся с подступающей рвотой, стараясь как можно активнее бить по воде руками и ногами. И вдруг он словно в тумане увидел их – свои руки, рассекавшие воду. Откуда этот рассеянный свет? Витус вгляделся вдаль и увидел слабо мерцавший свет, который проникал сквозь конец подземного тоннеля! И оттуда его уже манило голубое небо.

Удвоив усилия, Витус добрался до самого отверстия и обеими руками ухватился за выступ края скалы. Солнце было таким ярким, что он даже зажмурился.

Вновь открыв глаза, он увидел, что в этом месте подземный поток впадает в озеро. Справа от него, в нескольких футах, прибрежная полоса, поросшая камышом – густым, светло-желтым, высотой почти в человеческий рост. Неожиданно стебли зашевелились, и из них высунулась голова с необыкновенно высоким лбом. Магистр! Он махал Витусу обеими руками. Витус тоже взмахнул рукой, а потом приложил палец к губам. «Хорошо бы Магистру не проявлять своего темперамента! – мелькнуло у него в голове. – Если нас сейчас обнаружат – всему конец!»

Однако маленький ученый, похоже, угадал его мысли, потому что не проронил ни слова. Витус понемногу приближался к нему.

– Наконец-то мы свободны! – Магистр улыбался, раздвигая стебли, чтобы юноша поскорее добрался до него.

– Тс-с! – Витус снова приложил палец к губам.

– Не бойся, здесь нас никто не услышит: камыш поглощает звук, как перина! – это сравнение очень понравилось Магистру, и он снова широко улыбнулся.

– С тобой все в порядке? – прошептал Витус. – Цел?

– Да, все обошлось. Если бы я знал, что все будет так просто, я и сам прыгнул бы.

– Ну и слава Богу! Но все равно говори потише.

– Только ради твоего спокойствия! Между прочим: я тут успел оглядеться, прежде чем спрятаться. Этот пруд – что-то вроде водопоя для домашней скотины. Животные приходят сюда, наверное пьют вдоволь и возвращаются в свои хлева. Я уже видел несколько овец, коз и даже домашнюю птицу. А вот людьми здесь и не пахнет. Можешь никого не опасаться, по крайней мере некоторое время... Судя по положению солнца, поток оттащил нас к северной окраине города. Предлагаю выйти на берег и удрать куда-нибудь подальше отсюда.

– Об этом не может быть и речи, – Витус отмахнулся от стрекозы, кружившей вокруг него. – Как ты думаешь, что делается в городе, с тех пор как стало известно о нашем побеге? Осиное гнездо – еще не самое живописное сравнение! – Сейчас стрекоза застыла перед самым носом Витуса. – Нам нужно выждать до вечера, пока переполох в городе уляжется...

– Тоже неплохо. Они будут искать нас повсюду, но что мы здесь – нипочем не догадаются!

– Под покровом ночи мы сумеем бежать незаметно. – Витус продолжал размышлять вслух: – Пойдем в стороне от проселочных дорог. Чем меньше людей нас увидит, тем лучше...

– Это правильно. Идем на берег, обсохнем и обдумаем заодно все как следует.

Они осторожно продвигались по направлению к берегу, стараясь, чтобы стебли поменьше шевелились. Стоя уже по колено в воде, они перевели дух, а едва выйдя на песчаный берег, сели спина к спине, чтобы было обо что опереться. Через несколько минут Витус ощутил, как обмякла спина Магистра.

– Сладок сон на воле, – пробормотал маленький ученый, и вскоре его дыхание сделалось равномерным: он погрузился в сон.

Витус проснулся от непреодолимого желания почесаться. Проведя ладонью по лицу, ощутил следы множества комариных укусов. Щеки, нос, лоб – они искусали все. Даже в ушные раковины набились. «Только не расчесывать!» – мелькнуло у него в голове. Он похлопал себя ладонями по лицу и почувствовал некоторое облегчение.

Сумерки сгущались очень быстро. Даже Магистра, сидевшего сейчас в нескольких шагах от него, Витус видел как размытый силуэт.

– Эй, Магистр! – приглушенным голосом сказал он. – Проспишь!

Маленький ученый издал какой-то квакающий звук и пришел в себя.

– А? Что... Где это я?.. Ради всех святых, кто так искусал меня? Черт, как все чешется!

– Не расчесывай! Похлопай ладонями – помогает.

– Как скажешь.

Обрабатывая свое лицо ладонями, Магистр вдруг вытаращил глаза на Витуса.

– Не может этого быть! – охнул он. – Вижу я плохо, но то, что я вижу, сильно смахивает на свиное рыло!

– Если ты это о моем лице, имей в виду и сам ты выглядишь не лучше. Болотные комары устроили настоящий набег на нас.

– Да, попили нашей кровушки! – Маленький ученый, продолжал хлопать себя по лицу ладонями. – Как с этим бороться?

– Против комариных укусов лучше всего помогает растертая кора плюща, если втирать ее с раствором уксуса.

– Плющ, плющ! – проворчал Магистр. – Я ничего, кроме камыша, не вижу.

– Ты прав, пора выбираться отсюда. – Витус сделал несколько шагов в сторону и огляделся. Цепь его зазвенела. Досадуя на эти предательские звуки, он старался поменьше шевелить руками. Сколько он ни вглядывался в сумерки, ничего примечательного разглядеть не мог. Ничего! Только свет отдельных фонарей на другом берегу реки, непрерывный треск цикад – и никаких признаков жизни поблизости!

– Пойдем, все спокойно! – он двинулся первым.

Где-то заквакали лягушки. Ноги беглецов настолько глубоко погружались в болотистую почву, что каждый шаг отзывался неприятным чавкающим звуком. Но вот наконец они вышли на твердую почву.

– Лучше всего двигаться вдоль реки, – предложил Магистр. – Наших силуэтов из-за камыша никто не заметит.

– Неплохая мысль. Так и поступим. – Витус, пригнувшись, продолжал идти впереди.

– И-и-и-и-а!

– Что это было? – Магистр словно окаменел.

– Понятия не имею.

– И-и-и-и-а! – снова этот громкий рев.

– Вроде бы осел кричал, – прошептал Витус. Он смотрел по сторонам, но, конечно, в сгустившихся сумерках ничего не мог увидеть. – Вот!

Совсем недалеко от них действительно появилась ослиная голова.

– Может, этого осла привели на водопой, и он почуял рядом людей? – предположил Магистр.

– Это не осел, а мул, – уточнил Витус. И сделал несколько шагов по направлению к животному, чтобы успокоить его. – Да ведь это... – вырвалось у него. – Подожди-ка... – он подошел поближе к животному и внимательно пригляделся к нему.

– Это Изабелла – совершенно точно!

– Изабелла? Черт побери, что за Изабелла?

– Мул Эмилио, возницы, о котором я тебе рассказывал.

– Вот так случайная встреча!

– Случайная? – Витус нежно погладил мула по ноздрям. Мул поднял голову и губами слегка прихватил ладонь Витуса. Ждал, что получит что-нибудь вкусное.

– У меня для тебя ничего нет, девочка, – с сожалением проговорил Витус. – А может, это никакая не случайность, что ты оказалась здесь?

– Загадки загадываешь, – махнул рукой Магистр.

– Как знать... Скоро все выяснится. Изабелла, иди домой!

Животное прислушалось и насторожило уши.

– Изабелла, иди домой! – повторил Витус.

Громко фыркнув, мул повернул в сторону. Он медленно, но уверенно шел в сторону северо-восточной части города. Время от времени останавливался, пофыркивал, словно желая убедиться, что оба путника идут за ним следом.

– Вот и поглядим, – сказал Витус.

– Верится с трудом, но, похоже, Изабелла понимает человеческую речь, – удивился Магистр.

– А ты думал!

Примерно через четверть мили они увидели перед собой линию тесно подогнанных друг к другу городских домов, а дорога превратилась в узкую улочку. Они шли, держась строго за мулом, но нигде не видели ни огонька. Казалось, весь мир уснул.

– Вот где собака зарыта, – прошептал Магистр, и, как бы желая уличить его во лжи, где-то совсем рядом залаяла собака.

Витус толкнул Магистра в бок, давая понять, чтобы тот придержал язык. Изабелла подняла голову. Уши ее беспокойно зашевелились.

– И-и-и-а-а! – взревела она, а потом уверенно пошла в сторону хлева, прилепившегося к сравнительно большому дому. Они оказались перед ночлежным домом, принадлежавшим некоему Педро, потому что покосившиеся буквы на вывеске над дверью оповещали: «Приют у Педро». Изнутри доносились голоса.

– А ну тихо! – прикрикнула вдруг женщина из окна верхнего этажа. – Потише, вы, там, внизу! Чтоб вас черти побрали!

Она выглянула в окно. На голове у нее громоздился ночной колпак, а в руке она держала ночной горшок, содержимое которого женщина не замедлила выплеснуть вниз. Витус с Магистром едва успели отскочить в сторону. Изабелла, на которую кое-что попало, шагнула вперед и заревела:

– И-а-а-а!

Женщина в окне исчезла.

– Вот еще! Какие-то бездомные ослы разгуливают тут по ночам! – ругнулась она, исчезая.

– Погодите! – Орантес схватил отца Куллуса за руку. – По-моему, это меня зовет Изабелла!

– Твой мул? – с набитым ртом переспросил Куллус.

Эта новость его не слишком заинтересовала. Он потянулся правой рукой за пирожком с мясом, а левой налил в свою кружку вина из кувшина. Сделав порядочный глоток, утер рукавом сутаны рот. Но успел заметить, что Орантес чем-то обеспокоен. Его доброе сердце дрогнуло:

– Не тревожься ты так, сын мой. Что правда, то правда, удача нам сегодня не улыбнулась. Как подумаю о том, что нам не удалось вызволить Витуса из тюрьмы инквизиции... Однако, уверяю тебя, что, если на то будет воля Божья, это случится не позднее завтрашнего дня.

Он вложил в эти слова всю силу убеждения, которой обладал. Зачем Орантесу знать, что и сам он, Куллус, не совсем уверен в успехе.

– Почему бы тебе не последовать за остальными? – спросил он как ни в чем ни бывало. – Все уже разошлись по своим комнатам, помолились на ночь и легли спать. Будет день – будет и пища.

И закусил вино пирожком с мясом дичи.

– Не понимаю, святой отец как это после всего, что случилось сегодня, у вас еще не пропал аппетит?

– Ах, сын мой, – мягко улыбнулся отец Куллус. – От того, что я стал бы голодать, Витуса на волю не выпустили бы, правда? Надо видеть жизнь такой, какова она есть. Все равно все мы грешны перед Богом. – И он наскоро перекрестился рукой с огрызком пирожка. – Те Deum laudamus![20]

– Ну, ваше дело, – Орантес встал из-за стола. Его немного огорчало, что Куллус настойчиво обращался к нему «сын мой», хотя они с ним были одного возраста. Вдобавок он досадовал на самого себя, что принял это дело так близко к сердцу. Да, но из своей шкуры не выпрыгнешь! Какое-то безотчетное чувство подсказывало ему, что сегодня ночью что-то случится.

И вдруг он понял: рев Изабеллы прозвучал как будто с улицы, хотя ей в это время полагалось стоять в хлеву на заднем дворе.

– Пойду проверю, что там такое, – сказал он и исчез в темноте.

– Поступай, как знаешь, сын мой, – проговорил ему вслед Куллус, продолжая жевать.

Орантес нашел мула недалеко от входа в гостиницу. Он громко пофыркивал и несколько раз ударил копытами по камням мостовой.

– Изабелла, – проговорил он совершенно спокойно, – где тебя носило в такое позднее время? Возвращайся обратно в хлев.

Разговаривая с животным, он боковым зрением увидел две замершие в тени дерева фигуры. Орантес почему-то очень испугался. Сердце тревожно забилось. Времена смутные, по ночам тут бродит много всякого ворья и прочего отребья. Он потянулся рукой к поясу, за которым у него был кинжал. Он отлично владел оружием, но все-таки надеялся, что выхватывать его не придется.

– Хорошая девочка, – громко сказал он, когда мул послушно пошел за ним следом. Скоро они будут в хлеву...

– Карлос Орантес! – Кто-то окликнул его по имени!

Крестьянин остановился. Мул в задумчивости сделал несколько шагов вперед и толкнул хозяина головой в спину. Орантес едва устоял на ногах. Он инстинктивно встал за мулом.

– Кто меня спрашивает? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал построже.

– Карлос Орантес, это ты? – вновь спросили его. На сей раз в голосе спрашивающего звучало нескрываемое нетерпение.

– А то кто же, тысяча чертей!

– Слава и хвала Господу нашему!

Орантес видел, как обе фигуры отделились от дерева и быстрым шагом направились в его сторону. Он положил было ладонь на рукоятку кинжала – как знать, кто это? – но тут же всплеснул обеими руками: – Пресвятая Дева Мария! Это ты, Витус?

– Тссс, не так громко! – Витус заговорщицки приложил палец к губам. – Да, это я!

– Дай прижать тебя к сердцу, парень! – Орантес изо всех сил старался не заорать от радости. Он сгреб Витуса своими ручищами и крепко сжал в объятиях.

– Выходит, ты оставил этих проклятых инквизиторов с носом! Я просто глазам своим не верю!

Витус высвободился из его объятий.

– Я хочу познакомить тебя с моим другом, мы с ним сидели в одной камере. – Маленький ученый неторопливо подошел к ним. – Это Магистр, а это Карлос Орантес, – представил он их друг другу.

Крестьянин крепко пожал протянутую руку:

– Друзья Витуса – мои друзья. Но к чему лишние слова! Нам надо поскорее испариться отсюда. Лучше будет для начала спрятаться в хлеву. А там поглядим.

Через минуту они были уже в хлеву, служившем также конюшней, где стояло восемь-девять лошадей.

– Там, сзади, есть еще одна маленькая дверь. А оттуда по лестнице можно забраться в окно первого этажа. Этой лестницей, наверное, никто никогда не пользовался: больно она узкая. Но для наших целей сгодится. Над этой комнатой, на втором этаже, будет ночевать аббат Гаудек.

– Отец Томас и отец Куллус тоже ночуют в этом доме? – спросил Витус.

– Да, в одной комнате с аббатом. Преподобный отец решил сэкономить деньги: на пару ночей-де сойдет и так! Между прочим, он оплачивает еще одну комнату: мою и моих сыновей.

Говоря это, Орантес приблизился к той самой маленькой двери.

– Когда будем подниматься, лестница затрещит – тут уж ничего не попишешь. Поэтому я предлагаю: пока один из нас будет лезть в окно, остальные затянут какую-нибудь песенку. Пусть думают, будто пьяницы разгулялись.

– Распевать подобные песенки – мое любимое занятие, – весело поддержал его Магистр. – Это у меня еще со студенческих времен.

– Тогда запевай! – обрадовался Орантес.

Они старались петь громко и ладно, пока один из них лез по лестнице. Из-за окон послышались голоса недовольных гостей. Но ни выйти в коридор, ни выглянуть в окно никто из них не решился.

Люблю я пить вино При лунном свете И тело женщины, Когда она раздета...

Магистр пел громче всех, да еще прищелкивал языком.

Но вот наконец все они влезли в окно и оказались в темном коридоре. Орантес, влезший в окно последним, уверенно подошел к одной из дверей и постучал.

Тут же послышался голос аббата Гаудека:

– Войдите!

Все трое неслышно юркнули в открытую дверь. Гаудек и отец Томас, коротавшие время перед сном при тусклом свете коптящей лампы, не сразу узнали тех, кто своим появлением помешал им отойти ко сну. А когда узнали, тут же, не сговариваясь, вскочили на ноги.

– Витус! – воскликнул аббат Гаудек. – Слава Всевышнему!

Только тут он заметил, что они с отцом Томасом в одном исподнем. Оба быстро набросили на себя рясы.

– Все что угодно я мог себе представить – только не это!

Довольно странная по составу группа продвигалась около полудня 5 августа по густому лесу, что юго-западнее Досвальдеса. Впереди шел крепко сбитый крестьянин, за ним – пятеро всадников на лошадях и мул в поводу, а замыкали группу два подростка, похожих друг на друга, как две капли воды.

– Далеко еще до той сторожки, о которой вы упоминали сегодня утром? – спросил аббат Гаудек. Он восседал на высоком иноходце, в то время как Томас и Куллус – на гнедых жеребцах. Оставшимся двоим достались битюги: их выпрягли из телеги, распределив груз на всех лошадей поровну.

– Какая-нибудь миля, досточтимый отец, – ответил Орантес. – А вообще могу вас успокоить: здесь мы вряд ли кого-нибудь встретим, здесь нет жилья.

– Хорошо бы нам хоть на ночлег остановиться в этой сторожке, – заметил аббат Гаудек некоторое время спустя. – Она, судя по вашим словам, стоит на отшибе, крыша прочная, в домике сухо, можно затопить камин. Как раз то, что надо.

– Вам гораздо удобнее было бы переночевать в моем доме.

– Нет, мой дорогой Орантес. Сколько бы вы ни предлагали, об этом не может быть и речи. Мы не хотим подвергать опасности вас и вашу семью.

– Как вам будет угодно, досточтимый отец.

В некоторых случаях Гаудек был непоколебим, и уговаривать его было бессмысленно. Орантес понял это.

– Может быть, стоит проверить, не преследует ли нас кто?

– Это можно.

Сзади донесся голос отца Томаса:

– Я все время приглядываюсь. По-моему, погони нет. Да и откуда ей взяться? Мы монахи, идем своей дорогой, никого не задеваем. Кому может быть известно, что с нами двое бежавших из тюрьмы?

– Тем более, что, когда мы покидали гостиницу, на них никто не обратил внимания, – хихикнул Куллус. – А даже если кто и заметил, что у них общего с теми, кого ищут? – Он с удовлетворением переводил взгляд с одного на другого и даже заулыбался. Благодаря мазям отца Томаса лица обоих уже не выглядели такими распухшими. У Витуса была накладная черная борода, а череп обрит наголо. Вид такой, что он и сам себя не узнал бы.

А Магистр походил скорее на юношу, чем на зрелого мужчину – в светлом парике, локоны которого спадали ему на лоб и плечи, и при пышных усах. Синий камзол Антонио и простые льняные штаны Лупо дополняли его экипировку. По виду он мог бы сойти за приятеля братьев-близнецов.

– Vestis virum reddit, – улыбнулся Куллус. – Принимают по одежке, как выражались древние римляне.

– Орантес, ты не хотел бы немного посидеть в седле? – спросил Витус.

– Нет-нет, – добродушно махнул рукой крестьянин. – От ходьбы я ничуть не устаю. Да и вообще мы скоро будем на месте.

– Я тебя давно хочу вот о чем спросить, – начал Витус. – Как к тебе попала Изабелла? Ведь она принадлежала...

– Да, отцу, – грустно кивнул Орантес. – Как-то утром несколько недель назад я увидел ее на нашем дворе. Она сама прибежала из Пунта-де-ла-Крус. Я сразу понял: что-то стряслось. К сожалению, я не ошибся. Накануне вечером отец умер.

– Как жаль!.. Мы с ним были едва знакомы, но он отнесся ко мне так по-дружески. Это что, из-за его кровохарканья?

– Из-за него самого, – вместо Орантеса ответил отец Томас. – Поздним вечером за мной прибежал мальчик из деревни, и я поспешил к постели больного. Эмилио был уже очень слаб и лежал в луже крови, которую выхаркал. Я дал ему седативное средство. Проглотив лекарство, он несколько успокоился. А потом, через час с небольшим, попросил причастить его, что я и сделал. Он отошел с улыбкой на устах.

– Теперь он покоится на маленьком кладбище подле церкви в Пунта-де-ла-Крус, – добавил Орантес. – Моя Ана ходила туда положить цветы на могилу.

– Все земное бренно, – вздохнул отец Томас и перекрестился.

– Вон там, впереди, будет лужайка, и на ней наша сторожка, – сказал крестьянин.

Ночь в ветхой, продуваемой ветром сторожке оказалась неожиданно холодной.

В поздний час они произнесли благодарственную молитву, а потом улеглись на полу, укрывшись конскими попонами. Проснулись они довольно поздно и перекусили тем, что удалось захватить из гостиницы, поспешно покидая ее: сушеной рыбой, хлебом и орехами. Воду принесли из протекавшего неподалеку от сторожки ручья.

– Никто не знает, где Орантес с близнецами? Что-то их нет с самого утра...

– Этот добрый человек всю ночь провел без сна, сторожил нас, – объяснил аббат Гаудек. – А сегодня утром отправился обратно в Досвальдес, чтобы разузнать, нет ли за нами погони. Он объяснил, что сегодня базарный день – самое удобное время, чтобы узнать все новости.

Аббат устроился вместе с остальными на телеге для сена, поперек которой они положили широкую доску, служившую им чем-то вроде обеденного стола. Он сидел во главе этого «стола», да и в сторожке вел себя как старший; он же произнес слова молитвы перед принятием пищи.

– Я взял с Орантеса и его сыновей слово, что они будут вести себя в городе как можно осмотрительнее, – продолжал Гаудек, – потому что, если они не вернутся, это будет и для нас катастрофой. Они в эти дни – наши глаза и уши...

– ... да, «а в ком нет сего, тот слеп, закрыл глаза, забыл об очищении прежних грехов своих», – перебил его отец Куллус, – как сказано во Втором соборном послании святого апостола Петра, глава 1, стих 9.

– Совершенно верно, – терпеливо кивнул аббат Гаудек. – А кто так силен в Священном Писании и так благочестив, тот, разумеется, всегда готов сослужить службу ближним. Поэтому ты уберешь все, что останется после еды, все почистишь и помоешь.

– Да, преподобный отец, – Куллус смущенно опустил голову. – Levi defungor poena, – пробормотал он. – Это я еще отделался легким испугом.

– Levi poena defungeris, – заметил настоятель, обладавший весьма острым слухом. – Да, голову с тебя за это никто не снимет. Однако, прежде чем приняться за дело, произнесем еще благодарственную молитву за дарованную нам пищу. И не забудь упомянуть в этой молитве имя Карлоса Орантеса, ибо не кто иной, как он пришел ко мне несколько дней назад и высказал подозрение, что наш Витус оказался у инквизиторов.

– Да, преподобный отец. – И Куллус сделал так, как было велено.

Когда все снова собрались вместе, аббат Гаудек сказал:

– Наши лошади и упряжь тоже требуют ухода. Витус и господин Магистр, можем ли мы рассчитывать на вашу помощь?

– Разумеется. – Оба были готовы. – С чего начать?

– Отец Куллус вам все покажет.

Незадолго до захода солнца вернулся Орантес. Настроение у него было лучше некуда. Следом за ним с какой-то поклажей шествовали его сыновья.

– Хорошие новости? – спросил аббат Гаудек. Он как раз расставлял на столе скромную вечернюю трапезу для остальных.

– Господь Бог споспешествует нам! – Гордость, звучавшая в голосе Орантеса, не оставляла сомнений, что успех предприятия в немалой степени его заслуга.

– Слава Всевышнему! – у аббата словно камень с души упал. – Ответь мне сразу на один вопрос: погони за нами нет?

– Нет! – в один голос ответили Орантес и его сыновья-близнецы.

– Deo gratias! Слава Богу! – аббат Гаудек возвел глаза к небу и перекрестился. – А теперь рассказывайте.

– Значит, так, – Орантес с сыновьями подсели к остальным. – Сначала мы пошли на базар, послушали, о чем там судачат. Мы разделились, чтобы услышать мнения разных людей. В Досвальдесе всегда рыбаки осведомлены лучше тех, кто плетет корзины, – это я так, для примера... Только на этот раз никому ничего о происшествии в тюрьме не было известно...

– И насчет того, чтобы за Витусом и Магистром устроили погоню – тоже ничего, – добавили близнецы.

– Deo gratias! – воскликнул на сей раз Витус.

Он быстро вскочил и протянул трем вновь прибывшим по миске с сушеной рыбой и грибной подливкой, которую приготовил Магистр.

– Ешьте на здоровье! – проговорил он, растроганно моргая глазами.

– Ну, расскажу, как было дальше, – проговорил Орантес, уже жуя. – Мы, конечно, не обрадовались тому, что ничегошеньки так и не выяснили. И потому отправились прямиком в логово льва.

– В логово льва? Ты хочешь сказать, что вы были в здании тюрьмы? – изумился Витус.

– Именно так. И там столкнулись с тем, что нам и присниться не могло бы!

– Говори же! Что же ты тянешь? – теперь уже не выдержали нервы у отца Томаса.

И тут все начали наперебой засыпать Орантеса вопросами:

– Как вам удалось пройти мимо часовых?

– Сгоревшие до сих пор лежат в камере?

– Что с Крысой?

Крестьянин поднял руки, призывая к спокойствию.

– Все, что произошло, приписывают человеку, которого вы называете Крысой.

– То есть как?! – вскричали все, однако голос Орантеса заставил их умолкнуть:

– Я расскажу все по порядку. Если позволите, конечно.

Им было непросто преодолеть свое любопытство – а что оставалось? Витус протянул Орантесу и близнецам кувшин с водой и кружки, чтобы они смогли запить скудный ужин.

– Спасибо! – Орантес выскреб из миски последние крохи пищи. – После того, значит, как мы ничего на базаре не выяснили, мы направились к зданию тюрьмы и уже издали увидели шеренгу солдат перед самым зданием. Один из них, старший по чину, капрал, был явно чем-то обеспокоен. Мы сразу поняли, что ему-то о случившемся известно. Нам нужно было пройти мимо него. Лупо подошел к стражнику справа и отвлек его, а мы с Антонио тем временем проскользнули слева от него в ворота.

– А как тебе удалось отвлечь внимание капрала? – спросил Магистр у Лупо.

– Очень просто. Я начал расспрашивать о его ружье. Об оружии любой солдат поговорить любит. А еще я спросил капрала, из какой стали сделана его алебарда и убил ли он кого-нибудь ею. Ну, в каких боях он участвовал и все такое прочее... – Он умолк и оглядел всех собравшихся. – Ну, он и рассказал мне все, что узнал от епископа Матео, а это не так уж мало!

– Об этом потом, – вмешался Орантес. – Итак, мы с Антонио проникли в тюрьму и прошли по ее коридорам до двери той самой камеры, где, как мы думали, и пытали узников. Оттуда доносились какие-то странные звуки. Словно металлические пластины дребезжали. Мы никак не могли сообразить, что это такое, и, подумав немного, открыли дверь и проскользнули внутрь.

– А внутри камеры, – продолжал Антонио, – стоял человек с крысиной бабьей мордой, который здорово испугался, увидев нас.

– Это и был, наверное, Крыса, – вставил Магистр.

– Он самый, – подтвердил Орантес. – В руках у него был ремень или, точнее говоря, оставшиеся от ремня ошметки, которыми он что есть мочи лупил по стене – хотел высвободить серебряную пряжку из обуглившейся кожи. Хотел эту пряжку присвоить: серебро все же таки! Но испуг его длился недолго. «Вы кто такие, что вам здесь надо?» – заорал он на нас. Сунув остатки ремня с пряжкой в карман, он двинулся на нас, размахивая в воздухе кинжалом.

– Такой дорогой штуковиной с изукрашенным лезвием? – спросил Витус.

– По-моему, да.

– Значит, это был кинжал Нуну. Только он заполучил его каким-то непонятным путем.

– Как бы то ни было, Крыса размахивал кинжалом, поэтому я сперва постарался умерить его пыл, чтобы выиграть время. «Все в порядке, дружище! – сказал я. – Мы родственники Мартинеса». И когда он с удивлением на меня уставился, я объяснил: «Ну, не самые близкие, друг мой. Покойный был одним из наших дальних родственников».

«Меня называют Крысой, – представился он. – А до моего настоящего имени никому дела нет».

«Конечно, Крыса, я понял, – ответил я. – Мы были бы тебе очень благодарны, если бы могли получить то, что осталось от Мартинеса, чтобы похоронить его по христианскому обычаю. Его, насколько нам известно, в ереси не обвиняли, так что он имеет право на христианское погребение».

«А откуда вам вообще стало известно, что здесь случилось? – недоверчиво спросил Крыса. – Тут что-то не так!»

«Да нет, все очень просто, – быстро нашелся я. – Мы побывали у алькальда. И нам повезло: у него нашлось для нас несколько минут свободного времени. Ну, мы рассказали ему, что мы родственники Мартинеса. Он не знал в точности, что тут случилось, но разрешил нам забрать его останки для захоронения».

«Не то бы часовой нас сюда ни за что не пропустил бы», – добавил Антонио.

– Это Крысу убедило, – продолжал Орантес, отпивая немного воды из общей кружки. – Он указал нам на лежавшее на полу тело и сказал коротко: «Забирайте!».

– А как все выглядело в камере? – спросил Витус.

– Ужасно! – Орантес даже вздрогнул при воспоминании о ней. – Солома вся сгорела, конечно. Но трупы только обуглились. Чтобы они сгорели, потребовался бы настоящий костер. Оба мертвеца напоминали кучи черного древесного угля. Нуну просто узнать было нельзя. Он лежал перед самой дверью – пытался, наверное, до самого конца своего как-то выбраться из камеры.

– А Мартинес? – спросил Магистр.

– Выглядел не лучше, – отозвался Антонио. – Правда, его никто и не переворачивал. Тело его обгорело не так сильно, как у Нуну, может, еще и потому, что он был не такой жирный. – Он тоже отпил воды из кружки. – Хочешь еще, отец?

– Нет, дай лучше Лупо... Ну, оглядели мы эти два трупа, и я обратился к Крысе: «Не найдется ли у тебя чего-нибудь, в чем мы могли бы увезти останки Мартинеса?»

«Нет, – ответил тот, – ничего подходящего у меня нет».

«Жаль, – сказал я. – Я бы тебя отблагодарил».

«Вот как! – глаза у Крысы сузились. – А что, к примеру, ты имел в виду?»

«Понятия не имею, – прикинулся я дурачком. – Ну, мешок, или ящик какой, или большой короб?»

Он задумался, а потом вдруг спохватился: «Пошли со мной, приятель. У меня, кажется, есть что-то подходящее».

Он вышел из камеры и засеменил по коридору, а мы с Антонио за ним. Вот наконец он остановился перед дверью какой-то камеры, открыл ее и пропустил нас вперед. Должен признаться, для пыточной камеры там все выглядело не так уж страшно: кровать, стул, стол, жаровня и так далее. «Это, наверное, была камера, в которой сидели Витус с Магистром!» – мелькнуло у меня в голове. Пока я размышлял над этим, Крыса принес из угла камеры какую-то сумку, точнее – кожаный заплечный короб.

«Это раньше принадлежало одному из заключенных, – объяснил он с равнодушным видом, – точно так же, как и этот посох. Он валялся в другом месте, но я люблю во всем порядок! Если прилично заплатишь за сумку, забирай заодно и посох».

«Да что в этот короб войдет-то? – фыркнул я для виду. – А ну, дай его сюда!»

Он дал мне короб, и я проверил его содержимое: не пропало ли что? Похоже, все на месте. Со слов Витуса я знал, что этот короб с двойным дном, что в нем спрятана его чудо-книга. «Как бы мне проверить, в сохранности ли она, чтобы Крыса меня ни в чем не заподозрил?» – лихорадочно размышлял я. А потом додумался: начал доставать из короба один предмет за другим, пока он совсем не опустел. Потом взвесил короб в руке и понял, что фолиант должен находиться в потайном отделении.

«Надо же очень вместительный, – сказал я, притворяясь сильно удивленным. – Неплохая вещь!» И побыстрее положил туда все, что достал из нее. Я спросил Крысу, сколько он хочет за эту вещь. Она, мол, мне пригодится, хотя труп в ней и не уместится.

«Один золотой!» – прошипел Крыса, протягивая руку.

«Ты в своем уме! – вскричал я в ужасе. – Скажи, похож я на человека, у которого водятся золотые монеты? Послушай, Крыса, я дам тебе все, что у меня есть, потому что для моего родственника Мартинеса мне ничего не жалко. Вот, держи», – и я отсчитал ему три мелкие серебряные монеты, которые он с жадностью схватил. Так мы заполучили вещи Витуса... А Крыса принес нам потом еще пустой мешок, сообразив, что даже обуглившийся труп в таком коробе не перевезешь...

– Должен сделать вам большой комплимент, дорогой Орантес, – в голосе аббата Гаудека звучала искренняя признательность. – Вы очень бережно обращались с монастырскими деньгами.

– Что?! Вы дали Орантесу деньги, чтобы он выкупил мои вещи, досточтимый отец? Благодарю вас! – глаза Витуса заблестели. Он низко поклонился настоятелю и, опустившись на одно колено, поцеловал его руку.

– Ну, говоря по правде, я дал Орантесу деньги на всякий случай. Я и не рассчитывал, что ему представится возможность выкупить то, что принадлежало тебе.

– А где же все это? Так хочется увидеть свои вещи!

– Время терпит, – успокоил его Магистр. – Пусть сначала Орантес закончит рассказ.

– Нет, это выше моих сил!

– Ну, раз так... – улыбнулся Орантес. – Антонио, отведи парня к телеге и покажи ему, что мы привезли.

Вскоре оба вернулись. Витус так и сиял:

– Все цело! Нет, что за день! Я готов обнять весь свет!

– Это займет слишком много времени, – нарочито сухо заметил Орантес. – Но начать можешь с меня.

Витус крепко прижал его к себе.

– Спасибо!

Близнецов он, улыбаясь, похлопал по плечам.

– Нет, какие же вы молодцы!

– А-а, не стоит благодарности...

– Decet verecundum esse adolescentem, – с признательностью промолвил отец Куллус. – Скромность украшает юношу.

– А дальше что было, дорогой Орантес? – спросил аббат Гаудек.

– Мы вышли из камеры. За мной – Антонио с вещами Витуса в руках. Последним вышел из камеры Крыса. Он долго закрывал ее на ключ, потому что замок заело. Вот так и вышло, что мы добрались почти до самого конца коридора, когда он пошел за нами. Мы с Антонио переглянулись и задали деру, а я еще оглянулся и крикнул ему:

«Эй, ты осквернитель трупов, убийца, дерьма кусок!» – и еще кое-что прибавил, чего здесь повторять не стану.

Сперва Крыса смотрел на нас, дико вытаращив глаза, потом сообразил, что мы все время ломали перед ним комедию. Он взвыл и бросился вдогонку. Мы пробежали несколько коридоров, пока не оказались у выхода из здания тюрьмы. Мы прилично от него оторвались. Я побежал в сторону капрала, который все еще о чем-то разговаривал с Лупо.

«Часовой! – вопил я. – Стража!»

«Что случилось?» – испуганно крикнул капрал.

Я встал перед ним так, чтобы он не видел, что Антонио держит в руках какие-то предметы.

«Там оскверняют трупы! – закричал я, задыхаясь от быстрого бега. – Крыса оскверняет трупы!»

«Кто вы вообще такой и как вы попали в здание тюрьмы?» – спросил часовой.

«Это я вам потом объясню, – выпалил я, а пока вот что: мы здесь по поручению алькальда!» Это, конечно, был выстрел наугад! Откуда мне было знать, поверит ли он мне, но это объяснение его вполне устроило.

«Я не могу оставить пост, сеньор, я...» И тут на нас налетел Крыса: «Часовой, задержите этого негодяя! – орал он, махая руками в мою сторону. – Он обманщик...»

Тут я подумал: «Смелость города берет. Держись до последнего!»

«Негодяй?! – воскликнул я как можно громче. – Кто из нас негодяй? Ты вчера сжег четырех людей: Витуса, Мартинеса, Нуну и Магистра, ты бросил место, к которому тебя приставили, чтобы замести следы преступления, а сегодня вернулся, чтобы ограбить погибших!»

«Ложь! Ложь! – завизжал Крыса. – Следствие покажет, что я ни в чем не повинен!»

Я тут же сообразил: выходит, никакого следствия пока не было! Это очень кстати.

«Чтобы доказать, что ты надругался над трупами, никакого следствия не требуется, – опять во все горло заорал я, видя, что вокруг нас собирается народ. – Это видно хотя бы из того, что у тебя этот кинжал! Он принадлежал Нуну, и ты украл его у мертвого!»

Толпа начала роптать.

«Хм, это и впрямь кинжал Нуну, – сказал часовой. – Я сам видел его у него за поясом. Как этот кинжал оказался у тебя, Крыса?»

«Я его перекупил у Нуну, клянусь Пресвятой Девой! Да провалиться мне сквозь землю, если я вру!»

«Не очень-то я верю твоим словам», – усомнился часовой.

«Этот Крыса врет скорее, чем бежит заяц!» – послышалось из толпы.

«Да! Повесить его надо, повесить!» – раздались голоса.

«Поверьте, поверьте мне, люди добрые, умоляю! – взвыл Крыса и снова указал на меня: – Этот человек – прохвост и вор, он украл вещи арестанта Витуса! Они только что были у его сынка, а сейчас он их спрятал!» – он оглядывался, ища поддержки толпы.

«Что ты там болтаешь, Крыса, мне слушать надоело! – не вытерпел часовой. – Ты только еще больше подозрений на себя навлекаешь!»

«Нет, нет! Этот парень украл вещи заключенного, порази меня гром на этом самом месте, если я вру!»

«Этот парень, Крыса, последние полчаса стоит передо мной, и мы с ним разговариваем!»

«Но ведь это его сын!» – он снова замахал на меня руками.

«Он ни секунды от меня не отходил, – потерял терпение часовой. – Ты что, на смех меня поднимаешь, Крыса? Ты арестован!»

Отняв у него кинжал, он стал размышлять вслух: «Не знаю даже, куда тебя упрятать!»

И тут я счел нужным вмешаться в ход мыслей этого достойного человека: «Хотите моего совета? Заберите у него связку ключей и заприте его в одну из камер. Когда вас сменят, доложите о его преступлениях вашему начальству».

«Хороший совет, – кивнул он, выслушав меня. – Только я не имею права оставить свой пост».

«Не тревожьтесь вы об этом, – сказал я. – На этом месте я за вас постою.

Он немного поразмыслил, а потом согласился: «Спасибо вам! Вы человек с понятием», – и увел Крысу в тюрьму.

«До скорого!» – крикнул я ему. Но стоило ему закрыть за собой дверь, как мы с Лупо смешались с толпой. С Антонио мы встретились позже на самой окраине города. Ну, и вот мы здесь!

Некоторое время все молчали. Каждому требовалось какое-то время, чтобы осмыслить все услышанное. Наконец аббат Гаудек промолвил:

– Вы, дорогой Орантес, и ваши сыновья проявили недюжинный ум и присутствие духа. Вы вели себя мужественно и бесстрашно, способствуя победе добра. Не будь на то Господня воля, всего этого не случилось бы. А посему давайте все вместе помолимся Всевышнему, который и подвиг вас на это доброе дело!

Все сложили ладони и опустили головы. Аббат Гаудек ненадолго задумался, а потом произнес:

– Для благодарственной молитвы особенно подойдут слова Давидова псалма:

Возлюблю тебя, Господи, крепость моя!

Господь – твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой – скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое.

Призову достопоклоняемого Господа и от врагов моих спасусь.

Амен!

Отец, настоятель поднял глаза и оглядел собравшихся вокруг него. Потом на лице его появилась хитрая улыбка:

– Поскольку Всевышний благословил успехом деяния наши, Он наверняка будет совсем не против, если все мы сообща подкрепимся после такого дня. Поэтому, Куллус, слезай с телеги и принеси одну из наших пузатых бутылей с vinum monasterij.

– С радостью, досточтимый отец, – Куллус поспешил выполнить поручение аббата. Он быстро спрыгнул с телеги, к которой вскоре вернулся, тяжело дыша, с увесистой бутылью, в котором булькала темно-бордовая влага. Он принес вдобавок и кружки для всех: In vinj delactatio!

– Девиз нашего ордена – «Ora et labora», дорогие братья и друзья, однако, я полагаю, сегодня вечером мы могли бы обогатить его еще одним понятием – celebra.

– Ora et labora et celebra! – радостно повторил Куллус и поднял кружку, как заздравную чашу.

Орантес с близнецами последовали его примеру, однако по их лицам было видно, что им о чем-то хочется спросить.

– Нельзя все время только работать и молиться. Надо же когда-то и развлечься, – подмигнул им Магистр.

– Именно так, – поддержал его Гаудек. – Bene tibi – пейте на здоровье!

Они отпили по глотку крепкого сладкого вина и почувствовали, как по жилам побежал огонь.

– Хорошо! – выдохнул Витус.

Его взгляд упал на близнецов. Он хотел было заговорить с Лупо, но заколебался. Братья то садились к «столу», то соскакивали с телеги. Да Лупо ли это? А вдруг это Антонио? Одного от другого при всем желании не отличишь.

– А как узнают, кто из вас кто? – полюбопытствовал он.

Близнецы толкнули друг друга локтями и рассмеялись. А потом один из них ответил:

– Я выдам тебе эту тайну. Я – Лупо, и мой отличительный знак – вот этот шрам на правой руке, – он показал руку. – Прищемил как-то дверью.

Витус улыбнулся и отпил еще вина:

– Запомню! Не расскажешь ли мне, Лупо, что ты услышал от часового?

– Отчего же! Как тебе известно, начал я с расспросов о его оружии, об алебарде, которая, откровенно говоря, на меня никакого впечатления не произвела: лезвие заржавело, и не острое оно у него. Но он расхвастался своим оружием, хвост распустил, как павлин. Болтал что-то о том, какую она ему добрую службу сослужила, и показал мне угол, под которым нужно держать ее, если хочешь пронзить врага насквозь. А потом стал завирать насчет того, что алькальд его хвалил. А я-то помню, тот говорил, будто собирается принять какую-то делегацию из Бургоса. Я, значит, говорю капралу: «Хорошо, что ты вспомнил об алькальде. Только хвалил он тебя, наверное, не сегодня, потому что сегодня наш мэр принимает гостей из Бургоса, с которыми будет вести какие-то переговоры. В городе только об этом и толкуют!»

«Ты что, мне не веришь, парень?» – обиженно спросил он.

«Нет, с чего ты взял? – быстро ретировался я. – Мало ли о чем болтают люди: например, о случае в тюрьме...»

«Ах, вот оно что! Уже и об этом известно? – удивился он. – Ну, тебе я скажу, только ты, смотри, держи язык за зубами! Молчок, понял? Вчера днем в одной из камер живьем сгорело несколько узников. Еретики, наверное. Как это могло случиться, я не представляю. Начальство нашего брата в известность не ставит. Алькальд отдал распоряжение, чтобы ни под каким видом в тюрьму никого не пускали, чтоб даже мышь не проскользнула».

«Во имя всего святого! – воскликнул я, притворяясь испуганным. – Наверное, алькальд получил нагоняй от епископа – ну, главного инквизитора. Он, говорят, злющий, как сторожевой пес!»

«Епископ? Не смеши меня! Его преосвященство епископ Матео де Лангрео-и-Нава сегодня спозаранку отбыл восвояси в сопровождении всей своей лейб-гвардии. Я это точно знаю от своего приятеля, который стоял тут на часах до меня. Он видел все, что происходило в мэрии. Говорят, черт знает какой переполох был!»

«Ну вот! А по слухам сегодня процесс инквизиции должен быть продолжен», – заметил я.

«Еще бы! – подтвердил он. – Так и было бы, не появись вчера этот аббат. Он чем-то здорово поддел епископа. Говорят, прямо грудью встал на защиту этого самого Витуса. Епископ Матео, в отличие от своего предшественника Игнасио, конфликтов терпеть не может. Вот Энрике довел бы дело до костра – ему все нипочем! Но Кривошея вынесли сегодня на носилках, которые водрузили на двух лошадей. Что с ним такое, я не знаю. Приятель сказал только, что у него лицо было перекошено от боли».

Лупо прервал свой рассказ, чтобы сделать глоток вина. А потом продолжил:

Ну, я ему и говорю: «Просто не могу поверить, чтобы верховный инквизитор вот так взял и удрал из Досвальдеса. И куда же он?»

«Вернулся, наверное, в Сантандер, – отвечает он, да так важно. – На радость баскским еретикам, если, конечно, таковые еще не перевелись».

«В Сантандер, – повторил я. – Выходит, в Досвальдесе какое-то время никаких процессов инквизиции не будет?»

«Похоже на то», – ответил он.

И тут нас окликнул отец. Вот и все...

Витус невольно схватил Лупо за руку:

– Так, значит, нам особенно опасаться не приходится. Спасибо вам!

Магистр кивнул:

– Большое спасибо! Ты вытянул из часового даже больше, чем можно было ожидать. Вот это да! Вот это я понимаю! В сущности этот часовой неплохой парень. Надеюсь, у него не будет неприятностей из-за того, что он на время оставил свой пост.

– С чего это вдруг! – вмешался Орантес. – Как-никак он посадил по замок Крысу – осквернителя трупов, вора и мародера. Не забывай, что Крыса продал мне вещи, которые ему вовсе не принадлежали.

– Да, Витусу здорово повезло, – не вдаваясь в подробности, резюмировал Магистр, затем одним духом допил остатки вина из своей кружки. – Ему вернули все, что у него осталось в камере. А вот я там кое-что забыл...

– Ты? Забыл? Что же? – удивился Витус.

– Как это что? Мой камень с датой, конечно... Я все время мечтал нацарапать на нем дату, когда меня освободят... Э-э... надо было бы сказать – дату, когда я окажусь на воле. Впрочем, не всем желаниям суждено сбыться.

– А как насчет этого? – и Антонио вытащил из-за спины камень с датой.

– Да... что это?.. Да как?.. Да откуда?.. Не может быть!

– Я вчера прихватил его в камере, потому что знал, господин Магистр, что вы к нему испытываете сильные чувства... – У Антонио был рот до ушей.

– Дружочек, спасибо тебе, ты даже не представляешь себе, как ты меня обрадовал! – маленький ученый долго тряс руку Антонио.

– Если так пойдет дальше, вы его еще инвалидом сделаете! – улыбнулся отец Томас.

Магистр испуганно отпустил руку Антонио.

– Как это? Почему? Что-то не так?

– В сущности, ничего особенного. Просто отец Томас опасается, что ты, чего доброго, оторвешь Антонио руку, – фыркнул Витус.

– Не насмехайтесь надо мной! Знаете что? Я прямо сейчас примусь выцарапывать на нем дату нашего побега!

И он в самом деле без промедления принялся за дело.

– Можно мне еще немного вина?

– А как же, господин Магистр! – Куллус налил ему полную кружку. А потом разделил оставшееся вино между остальными.

– Bene tibi!

Значительно позже, когда наступила ночь, аббат Гаудек отвел Витуса в сторону. Они обошли вокруг сторожки, и юноша с удивлением понял, что настоятель не знает, как начать разговор.

– Витус, – решился он, наконец. – По моим подсчетам ты провел в тюрьме около четырех месяцев. Признайся, вспоминал ли ты в эти дни о Камподиосе и о своих братьях из монастыря?

– Да, досточтимый отец, я часто вспоминал о вас.

– А думал ли ты о том, какую пользу принесли тебе совместные молитвы, бдения и песнопения, совместные занятия и толкование Библии – вообще вся наша жизнь в единении с Всевышним?

– Если честно, досточтимый отец, то вспоминал я об этом не очень часто. Но почему вы спрашиваете об этом?

– Задаю тебе эти вопросы, потому что мне хочется, чтобы ты еще раз прислушался к голосу своего сердца. Не хотел бы ты все-таки стать цистерианцем? В тебе есть все данные для того, чтобы когда-нибудь стать красой и гордостью нашего ордена, ибо Господь по милости Своей богато одарил тебя. Боюсь, твои выдающиеся способности не получат развития в этом враждебном мире и зачахнут.

– Я понял, что вас заботит... – Слова аббата заставили Витуса задуматься. Ему, конечно, часто хотелось вновь оказаться в Камподиосе, особенно в первое время тюремного заключения. Однако чувство это постепенно ослабевало и притуплялось. Зато заметно обострилось желание повидать белый свет. Тем более что в лице Магистра он обрел друга, готового разделить с ним все испытания и лишения.

– Досточтимый отец, – ответил он наконец, – за истекшее время я сделал одно крайне важное для меня открытие: окружающий нас мир несравненно многообразнее, нежели жизнь в Камподиосе. Это, скорее всего, связано с тем, что монастырская жизнь идет по единожды заведенному строгому распорядку. Таково желание монахов, которые трудятся и проводят немало времени в молитвах. И эта размеренность жизни представляется мне несомненным благом. Так проходит месяц за месяцем, год за годом – до самой смерти. Мне же по сердцу перемены: будь то встречи с самыми разными людьми, разные города и языки... Я нуждаюсь в этих переменах, ищу их, хочу их испытать.

– А не хотелось бы тебе хотя бы завершить свое монастырское образование, чтобы ты был вправе принять сан? – спросил аббат Гаудек. – Тогда ты по крайней мере мог бы выбирать, стать священником или нет. Завершение образования для тебя дело чисто формальное, потому что необходимыми знаниями ты обладаешь и сейчас, – голос настоятеля звучал мягко и проникновенно.

– Нет, досточтимый отец, такого желания у меня нет. Те знания, которые были для меня важнее всего, мною уже получены сполна. Я говорю о медицине, законы и навыки которой были преподаны мне отцом Томасом.

– Это я могу подтвердить, досточтимый отец, – неожиданно вступил в разговор монастырский лекарь. Он облегчился на опушке леса и возвращался к телеге. – Извините, что я невольно прерываю вашу беседу и что в данном случае говорю, так сказать, вещи, расходящиеся с интересами нашего монастыря. Они не pro domo, но то, что сказал Витус, соответствует действительности: я, к примеру, не знаю, чем еще мог бы обогатить его память из области хирургии и использования лекарственных трав.

– Понимаю, – аббат Гаудек был не в силах скрыть разочарования.

Витуса порадовала похвала столь уважаемого им человека, и он продолжал:

– Досточтимый отец, для меня – прошу вас, не обижайтесь! – со смертью аббата Гардинуса глава «Камподиос» завершена. Я хочу познать мир, и тому есть еще одна причина: я хочу найти свою семью.

– Ну, это мне известно, и я понимаю тебя, сын мой. Однако пойми и ты меня: мне надо было хотя бы сделать попытку вернуть тебя к нам.

– Да, досточтимый отец.

– Эврика! – вдруг вскричал Магистр.

Все трое удивленно переглянулись.

– Что случилось? – первым пришел в себя Витус. И вместе с аббатом Гаудеком и отцом Томасом поспешил к телеге с сеном.

– Камень с датой! – маленький ученый поднял его в воздух, как военный трофей. – Пожалуйста, здесь каждый может увидеть дату нашего побега:

ех: 4 августа anno 1576

– Да, каждый, кроме будущих узников этой камеры. А им это помогло бы... – заметил Витус. Он, собственно, не хотел этого говорить, полагая, что рано или поздно Магистр сам догадается. А вот, поди ж ты, вырвалось!

– Что верно, то верно, – маленький ученый по-прежнему держал камень в поднятой руке. Он о чем-то думал. Потом заморгал и широко улыбнулся. – Да, правда: камень этот стал символом борьбы с неволей. И с ней, как и с отсутствием всяческих свобод, нам еще придется сталкиваться повсюду.

Магистр бережно отложил камень в сторону.

– Несвободны не только узники тюрьмы, друзья мои, – продолжал он, – так же несвободны крепостной крестьянин, невольник на галере и солдат, от которого требуют скотского повиновения и при этом посылают его на верную смерть. Даже жена несвободна, когда муж велит ей помалкивать. У несвободы множество лиц!

Маленький ученый снова обхватил камень цепкими пальцами.

– Он будет сопровождать нас с Витусом повсюду и всегда напоминать о том, что с несвободой надо бороться, где бы и как бы она ни проявлялась. Правда, Витус?

– Да, Магистр, – Витус тоже положил свою ладонь на камень.

– Если вы будете держаться друг друга, – кивнул аббат Гаудек, – Господь вам в Своей помощи не откажет.

– И фортуна тоже! – ласково кивнул отец Куллус. – Fortes fortuna adjuvat!

Аббат Гаудек прокашлялся:

– Да, я от всей души желаю вам удачи, потому что с завтрашнего дня наши пути расходятся. Братья Томас, Куллус и я вернемся в Камподиос: дела, которые мы там оставили, не терпят отлагательств.

– Я надеялся, что мы пробудем вместе подольше. – Витус понимал, что, конечно, аббат прав, но все равно огорчился. – А сейчас мы чем займемся?

Магистр, как всегда, не терял оптимизма:

– А мы останемся здесь и поиграем в детскую игру «замри»! А когда наша история подзабудется, прикинем, куда держать путь.

– Нет! Ничего подобного, – вмешался Орантес. – Мы с досточтимым отцом вчера подробно все обговорили и решили, что оставаться вам здесь ни к чему. Хотя бы по той причине, что здесь не то место, где с неба прямо в рот влетают жареные птички. Так что вы несколько дней будете гостями в моем доме...

– Ура! – близнецы чокнулись кружками, на дне которых еще плескалось вино.

– А ну потише! – с напускной суровостью, прикрикнул Орантес на своих сыновей. – Соглашайтесь и не думайте, будто вы будете нам в тягость: в крестьянском хозяйстве всегда найдется работа для человека, ее не чурающегося.

– Ладно, договорились, – подумав немного, согласился Витус. – Магистр, ты не против?

– Еще бы! Только предупреждаю: я ненасытный едок!

– Ничего, за этим дело не станет! – обрадовался крестьянин. – Давайте-ка выпьем еще по кружечке за это!

– На сегодня довольно, – отрезал аббат Гаудек. – Помолимся на ночь и ляжем спать. Завтра трудный день.

С первыми лучами солнца все были на ногах, собрали свои вещи и окружили настоятеля.

– Не хочу произносить громких слов, друзья мои, – строго проговорил аббат. – Все, что требовалось, было решено вчера. И теперь мы будем делать то, что должно... Вот так... – На глаза его набежали слезы, он смахнул их и перекрестился. Потом сложил ладони:

Благослови и храни вас, Господи! Веди вас, Господи, путями праведными и дай вам силы. Осени вас, Господи, и дай мира и хлеба насущного.

Амен!

Он жестом подозвал их к себе:

– Подойдите, дети мои!

Витус, Магистр и Орантес с сыновьями приблизились к аббату, и тот обнял каждого из них.

– Будь на то Господня воля, еще встретимся!

Когда Томас и Куллус оседлали своих лошадей и простились с остающимися, аббат Гаудек вдруг спохватился:

– Ох, чуть не забыл! – Он полез под сутану и достал кожаный кошель. – Вот, Витус, возьми.

– Что это, досточтимый отец?

– Это восемь серебряных песо и шестнадцать реалов. Реалы в мелкой монете – в осьмушках, четвертаках и мараведи – для каждодневных трат. Если отец Куллус не ошибся, ты сейчас держишь в руках десять песо. Эти деньги могут сослужить вам добрую службу.

– Я не могу принять их.

– И можешь, и должен! Мы с братьями пришли к единому мнению: вам в вашем положении эти деньги куда нужнее, чем нам. Deus vobiscum, дети мои! Господь с вами!

Он пришпорил своего жеребца и вместе с братьями-монахами поскакал вперед, больше не оглядываясь.

– Чего мы тут ждем? – некоторое время спустя сказал Орантес. – Изабелла уже бьет копытами, чует, что возвращается домой. – Он дал мулу шлепок и сам пошел впереди. Близнецы пристроились к нему. Витусу с Магистром не оставалось ничего, кроме как последовать за ними.

Они почти час шли быстрым шагом, после чего Орантес оглянулся:

– Теперь уже совсем недалеко, друзья. Вон там, впереди, по обе стороны дороги, – это наши оливковые деревья! А там и наше подворье...

Беглецы посмотрели в указанном направлении и увидели выстроившиеся строгими рядами ветвистые старые деревья, зеленые листья которых серебрились на свежем ветерке.

– Да это же целый лес! – удивился Магистр.

– Ну, это чересчур сильно сказано, – возразил Орантес. – Их ровным счетом сто двадцать семь, и все старые-престарые.

– Ну, сколько им все-таки лет? – полюбопытствовал Витус.

– Никто точно не знает. Несколько сот. Я знаю, что даже отец моего прадеда всегда говорил о «старых оливковых деревьях». Посмотрите, какие у них толстые стволы! Для меня нет на свете деревьев красивее, чем эти. Известно ли вам, что существует десять сортов оливковых деревьев?

– Нет, этого я не знал, – искренно удивился Витус. – А у вас какой сорт растет?

– «Гордиал». Он дает самые большие оливки, и замечательно вкусные притом, – Орантес произнес это с нескрываемой гордостью. – Правда, собирая урожай, мы каждый год трудимся до седьмого пота. Хорошо еще, что семья у нас большая, а то нипочем не справились бы.

– Может быть, мы в этот раз поможем вам?

Орантес рассмеялся:

– Тогда вам пришлось бы остаться у нас до середины октября. А вы, я думаю, в это время уже будете «за горами, за морями»!

– Скорее всего, – подтвердил Витус, которому очень хотелось бы знать, где они в самом деле будут в это время.

– Собирать оливки можно разными способами, – продолжал объяснять Орантес. – Можно забраться на дерево, а можно оставаться на земле. Можно трясти ветви, чтобы оливки падали вниз на парусиновый холст. Только этот способ нам не подходит, потому что ветви у наших деревьев очень крепкие.

– Ага! Ну, и что же вы? – допытывался во все вникавший Магистр.

– Мы как бы «причесываем» ветви. Есть у нас такой большой деревянный «гребень», и мы протягиваем его вдоль ветвей. Только нужно делать это осторожно, чтобы не повредить молодые побеги, которым в будущем году тоже предстоит плодоносить. Есть еще вариант этого способа: на каждый палец надевается козий рог, и потом ветки «причесываются» растопыренной пятерней. От этого способа пошло название одного из сортов оливок – «кориакабра».

– Судя по твоим словам, трудов это требует адских, – сказал Витус.

– Так оно и есть. Опытный сборщик обрабатывает не больше одного дерева в день... О, мы не только работаем, мы и для праздников время находим! Раз в году все крестьяне, собирающие оливки, съезжаются в Порто-Марию, где наши оливковые давильни. И получение молодого оливкового масла мы отмечаем молодым вином. Дело в том, что у многих крестьян, собирающих оливки, есть еще и виноградники. У нас виноградников нет, зато есть лесной орех – несколько деревьев сразу за домом. Да вон их уже видно! А вот и сам дом.

Он указал на старый, но еще очень крепкий каменный дом, над крышей которого вился сизый дым. По виду здания было заметно, как росла семья Орантесов: со всех сторон дом был окружен пристройками.

– На пчелиный улей смахивает, – улыбнулся Витус.

– Хорошее сравнение, – поддержал его Магистр.

– В моей семье вы будете чувствовать себя, как дома, – расплылся в улыбке Орантес. – Добро пожаловать домой!

ГАГО – МАЛЕНЬКИЙ ЗАИКА

Ов-в-в-в-во-щно-о-ой с-с-у-у-пп!

– Видите, дети, это «А», – жена Орантеса Ана сидела у кухонного стола и выводила буквы мелом на куске старого сланца, старалась выговаривать звуки как можно отчетливее и протяжнее. – С «А» начинается наш алфавит – а-а-а. И мое имя тоже – Ана.

Бланка, Педро, Мария и Эльвира окружили мать и внимательно слушали.

– А мое? – спросила восьмилетняя Мария, живая и очень любопытная девочка.

Ана рассмеялась:

– Твое имя начинается с «М», но эту букву я покажу вам позже. – Она подняла указательный палец и с таинственным видом оглядела всех. – Есть, однако, одна буква, которая принадлежит нам всем: это «О». О-о-о... – Она быстро написала на сланце большую букву «О».

– А почему это «О» принадлежит нам всем? – спросила Бланка. Она в свои двенадцать лет была третьей по возрасту в семье дочерью после Нины и Кончиты и поэтому задавать такие вопросы в присутствии младших считала ниже своего достоинства, но любопытство взяло свое.

– Потому что все мы Орантесы, – ответила Кончита из угла, где вместе с Ниной замешивала тесто на завтра.

– Верно, – кивнула мать. – Фамилия «Орантес» начинается с буквы «О». – И она улыбнулась, увидев, как округлились губы у детей, произносящих этот звук.

– Это у вас замечательно получается, сеньора, – послышался чей-то голос. Это был Магистр. – Я некоторое время наблюдаю за вами и должен сказать, что из вас вышла бы замечательная учительница.

– Вы преувеличиваете, – Ана в смущении начала стирать буквы с куска сланца.

– Нет-нет, это чистая правда, – уверял ее маленький ученый. – Поверьте мне, я в этом разбираюсь! – он сделал шаг по направлению к столу. – А что меня особенно удивляет, сеньора, так это то, что вы находите время, чтобы учить детей грамоте.

Ана вздохнула:

– Иногда я и сама не знаю, как меня на все это хватает: и без того забот полон рот!

Это и впрямь было так. В то время как Орантес с сыновьями целыми днями пропадал в поле, она трудилась дома, не покладая рук. Она просыпалась под первый щебет птиц и будила детей, у каждого из которых было свое задание на день.

Затем она готовила завтрак, накрывала на стол, и за ним по заведенному в доме обычаю собиралась вся семья. В этом ей помогали старшие дочери Нина и Кончита. В отсутствие Орантеса нужно было еще накормить и напоить скотину – овец, коз и кур. Единственная их лошадь была либо под Орантесом, либо запряжена в плуг. Да, не забыть бы Изабеллу: после смерти Эмилио она перешла в собственность семьи и, как и остальные животные, требовала ухода и кормежки.

Покормив скот, Ана приступала к работе по дому. После полудня посылала одну из дочерей на поле отнести обед отцу и братьям. Особенно много приходилось хлопотать по дому в базарные дни, потому что тогда в доме отсутствовала Нина. Ну, и в период сбора урожая оливок осенью.

– Но я не жалуюсь, – улыбнулась Ана. – Главное, чтобы все были здоровы.

Ее взгляд упал на младшенького: Гаго почти никакого интереса к уроку не выказывал, он сидел в углу, задумавшись о чем-то своем. Этот ребенок доставлял Ане немало забот. Конечно, не удивительно, что ребенок, которого Бог наказал заячьей губой, не привык веселиться вместе со своими одногодками, но в последнее время малыш начал часто уединяться. Да и заикаться он стал почему-то сильнее...

Ана опять вздохнула. Нелегко после работы по дому учить детей грамоте. Тем более, что собрать для этого всех вместе почти никогда не удается. Поэтому в предыдущие три года она учила письму, счету и чтению близнецов и обеих старших девочек, а в этом году подошла очередь младших детей. Соседи-крестьяне этих ее усилий не понимали и даже осуждали: зачем ей это? Вот их дети читать-писать не умеют – и ничего, живут себе! Что, дети Аны лучше других? Однако Орантес, сам умевший читать и писать, жену понимал и поддерживал. Она надеялась, что вскоре при монастыре Камподиос откроют школу, куда можно будет отправить детей. Ну, не всех сразу, конечно, – без их помощи в доме не обойтись, – но сначала одних, потом других. Ну, а там видно будет, кто из них проявит особое усердие и способности. Может, кто-нибудь станет монахом или монахиней...

– Знаете что, сеньора, – прервал Магистр ход ее мыслей, – если позволите, я на некоторое время возьму на себя обучение детей. А вы сможете заняться другими делами.

Ана заколебалась. Предложение заманчивое, но вправе ли она принять его? Как-никак ее гостем был Магистр, обучавшийся в университете Ла Коруньи.

– Ах, я даже не знаю...

– Давайте я попробую, – Магистр лукаво подмигнул детям. – Найдется у вас несколько деревянных шариков?

– Деревянных шариков? – младшие не сразу поняли его.

– Вы не ослышались. Шарики из дерева найдутся?

И вскоре у него в руках оказались три шарика.

– А теперь внимательно следите за мной, – Магистр принялся подбрасывать их в воздух и ловко жонглировать ими. Дети не сводили глаз с его рук. – Кто-нибудь из вас так умеет? – спросил он.

Они покачали головами.

– Хотите, научу?

Ответом был радостный крик.

– Хорошо, но сперва придется потрудиться. Если я останусь доволен вашей работой, я с вами часок поупражняюсь. Ну, а нет – не взыщите! Уяснили?

Все закивали головами и уставились на него, ожидая указаний.

– Поди сюда, Гаго, мой маленький, – мягко обратилась Ана к своему младшенькому. – Погляди на кухне, нет ли чего вкусненького для тебя?

– Я-а-а нн-е г-г-га-га-лод-ный, – мальчик повернулся к ней спиной, собираясь выбежать во двор.

– Куда это ты, Гаго?

Тот пожал плечами с самым разнесчастным видом.

– Я кое-что придумала! Ты мог бы прямо сейчас отнести в поле обед для всех четверых: для отца, Витуса и для близнецов. Хочешь?

Гаго засопел и кивнул.

– Хорошо, – Ана наполнила большой горшок овощным супом, густым и наваристым, тщательно закрыла его крышкой и дала младшему сыну. – Не слишком тяжело для тебя?

– Н-н-нет!

– Тогда иди и передай им, чтобы слишком не задерживались.

– Д-д-да!

Ана озабоченно глядела вслед младшему сыну, который быстро шел по узкой тропинке, что вела прямо к полю.

– Похоже, Витус, в этом году у нас будет третий хороший урожай подряд, – Орантес указал рукой в сторону поля, на котором колосился золотистый ячмень. – И это несмотря на то, что зима в этом году была как никогда долгой.

Витус пощелкивал пальцами по лезвию тяпки, с которой он не расставался с самого утра. Он, Орантес и близнецы сидели у дороги, ожидая обеда. Они устали и проголодались, потому что с раннего утра, не разгибая спины, пропалывали большое поле. Работа тяжелая, пот лил с них ручьями. Хотя тяпка у Витуса была новой, а лезвие ее острым, он с превеликим трудом вырывал цепкие корни разросшегося повсюду сорняка и был благодарен Антонио и Лупо за то, что они несколько раз прибегали и показывали ему, как это сделать ловчее. А Орантес тем временем свозил на повозке с поля большие камни и сбрасывал их у обочины дороги.

– Хороший урожай? То-то порадуется ваш господин! – усмехнулся Витус.

– Дон Альваро? Конечно! Он, как и все идальго, глаз с нас не сводит – как бы мы чего лишнего не присвоили. Но, если по-честному, он далеко не из худших. Дело в том, что наши семьи уже много-много лет связаны одна с другой. Конечно, разница в положении остается, но есть и много такого, о чем другие только мечтают.

– Что, например?

– Возьми лошадь, которую я запрягаю в телегу в этом году. Я называю ее Кабалло, это мерин. Кабалло принадлежит дону Альваро, он дал мне его на все лето за пустяковые деньги. Представляешь, насколько легче с его помощью вывозить с поля камни? Насчет пахоты я вообще молчу... Так что, если урожай выдастся хорошим и Господь услышит наши молитвы, мне будет не очень сложно заплатить дону Альваро и за аренду земли, и за мерина.

– А если урожая не будет?

– Тогда придется всю зиму голодать, забить наших последних животных и птицу и жить надеждой на то, что будущий год будет урожайным. Давай лучше не будем о грустном. Твоя помощь нам кстати, вместе мы на будущей неделе отвезем на ток хороший урожай зерна.

Витус положил тяпку на землю и посмотрел на повязки на своих запястьях.

– Каких-то пару дней назад это было совершенно исключено.

– Ну, еще бы! Благодаря искусству нашего деревенского кузнеца, ты наконец-то избавился от своих железных «манжет» с цепями. Хотя, когда он их разогрел, тебе было здорово больно, да?

– Не то слово! – разогревание «манжет» действительно было процессом в высшей степени болезненным, хотя кузнец Футьерро и подложил под металлические наручники влажные тряпки.

– С этих пор ты и впрямь вольный человек, последнее напоминание о тюрьме ушло вместе с кандалами. Волосы твои скоро отрастут. Знаешь, что? Снимем-ка мы с тебя эту черную бороду: к твоим светлым кудрям она никак не подойдет. Тем более что теперь инквизиция от нас, можно сказать, за горами.

Витус улыбнулся.

– Хорошо, согласен. – За последние дни они с Магистром преисполнились уверенности в том, что побег их удался на славу. Все говорит о том, что никто их не ищет.

Резким движением Орантес сорвал с Витуса его пышную черную бороду. Снова обнажились щеки и подбородок, которые Витус привык брить каждый день – до того, как стал ходить с наклеенной бородой.

– Да, узнаю прежнего Витуса! – обрадовался крестьянин. И огляделся: – А сейчас я с удовольствием поел бы. Смотри-ка, кто идет!

К ним медленно шел Гаго, который нес перед собой большой горшок. Глядя издали, можно было подумать, будто к горшку приделали ноги.

– Ов-в-в-в-во-щно-о-ой с-с-у-у-пп! – прошло с минуту, пока малыш выговорил эти два слова.

– А, овощной суп! – обрадовался Орантес. – И что же в нем есть?

Гаго не ответил. Только покраснел от натуги, и его раздвоенная верхняя губка задрожала.

– Капуста в нем есть? – подсказал Орантес.

Гаго кивнул.

– А какие-нибудь коренья?

Малыш снова кивнул.

– А лук?

Гаго опять качнул головой.

– Ну, теперь мы примерно знаем, что к чему, – подытожил Орантес. – Иди сюда, сынок, садись вместе с нами и ешь на здоровье!

Маленький заика послушно кивнул и сел между отцом и Витусом. Близнецы заняли места напротив них. Каждый взял по деревянной ложке и начал есть.

После обеда Витус, прислонившись к боковой жерди телеги, погладил Гаго по голове.

– Что ты делал сегодня утром, Гаго?

Малыш потянул носом и, не ответив, уставился себе под ноги.

– Неужели так-таки не о чем рассказать? – допытывался Витус. – Ты ведь обязательно чем-то помогал маме. Угадал я?

Гаго заплакал. Сначала уронил несколько слезинок, а потом слезы полились в три ручья. От рыданий он сотрясался всем телом. Орантес и Витус, совершенно растерянные, гладили его по голове и по плечам, но малыш был безутешен.

Наконец Витус проговорил:

– Послушай, Гаго, у меня появилась одна мысль. Я покажу тебе, как вырезать удочку, а потом мы вместе пойдем удить рыбу. Что поймаешь – твое. Может, мама нажарит рыбы на ужин!

Витус вопросительно взглянул на Орантеса, тот кивнул, давая понять, что не возражает.

– Только пройдите мимо подворья и предупредите мать, куда идете, не то она будет беспокоиться.

– Предупредим, – пообещал Витус. И, обратившись к Гаго, сказал: – Ты ведь пойдешь со мной?

Малыш молча кивнул.

– Договоримся так: кто поймает самую большую рыбину, тот и победил!

Позднее, уже на берегу Пахо, Витус вырезал из ивовых веток две удочки.

– Никогда не бери для удилища крепкое дерево: оно должно быть гибким, чтобы подавалось, когда рыба потянет наживку на себя. Вот, смотри, – Витус согнул свое удилище. – С буковой или дубовой веткой это не вышло бы.

Глаза у Гаго расширились, и он опять закивал головой.

– На тонком конце прута мы сделаем надрез и привяжем сюда леску... Такой вот двойной узел... Умеешь вязать двойные узлы?

– Н-н-еа...

Витус показал, как это делается. Потом этот узел развязал.

– А теперь ты!

Гаго своими тонкими пальчиками довольно ловко завязал двойной узел.

– Ну и ну! Быстро же ты все усваиваешь! Ты действительно впервые завязываешь этот узел?

– Хм...

– Так, а сейчас еще насадим червей, и тогда будем удить рыбу. Удачи, Гаго!

– Хм-м...

Они некоторое время просидели, молча уставившись на воду, и вдруг удочка у Гаго дернулась. А потом она так выгнулась, что едва не вырвалась у малыша из, рук.

– Держи крепко! – Витус хотел было помочь Гаго, но малыш повернулся к нему спиной и схватился за удилище обеими руками. Он хотел поймать рыбу сам. От напряжения его личико сморщилось.

Наконец сопротивление рыбы ослабло – Гаго победил! И в воздух, описав дугу, взлетела крупная серебристая рыбина в пол-локтя длиной, довольно тяжелая. Витус одним ударом острого ножа отхватил ей голову.

– У нее усы над верхней губой, – сказал он. – По-моему, это чебак. Поздравляю!

Глаза Гаго заблестели.

Они поудили еще некоторое время, и малыш поймал еще две рыбины. Витусу же не везло. Наконец он поднялся:

– Лaдно, Гаго, пойдем домой, а то рыба испортится и нам нечем будет похвастаться перед твоей мамой.

Гаго кивнул:

– Д-д-да! Х-х-ха-ра-шшо...

Они быстро зашагали в сторону дома. Недалеко от подворья Орантесов им встретились соседские ребятишки, и тут с Гаго произошла странная перемена: он судорожно схватился за руку Витуса и спрятался у него за спиной.

– Заячья губа! – вопили пробегавшие мимо мальчишки и корчили гримасы, изображая Гаго.

Витус остановился, а малыш, весь дрожа, прижался к нему.

Гаго, признавайся, Твоя рожа что у зайца! Заячья губа кривая, И краснющий весь, как рак. Значит, Гаго наш – дурак! Дурак!

Они распевали это и приплясывали, показывая Гаго длинный нос. Витус уговаривал их перестать дразнить мальчика, но они никак не хотели угомониться.

Рожа с заячьей губой – Гаго, кто же ты такой? Заячья губа кривая, Да, у Гаго вот такая! Гаго, дважды ты дурак, Вот так-так! Вот так-так! Рожа с заячьей губой – Гаго, кто же ты такой? Заячья губа кривая, Гаго, трижды ты дурак! Только так! Только так!

– Тихо! – прикрикнул на них Витус. – А ну, умолкните немедленно, не то получите от меня по затрещине – на всю жизнь запомните!

Мальчишки испугались и, наклонив головы, начали о чем-то шептаться. Быстро разбежались, а потом, уже на порядочном расстоянии от Витуса и Гаго, снова принялись за свое.

– Не обращай на них внимания, – утешал малыша Витус. – Сами они дураки!

По щекам маленького заики покатились слезы.

– Никто из этих крикунов не наловил бы столько рыбы, сколько ты!

Гаго всхлипывал.

– Ладно, пойдем домой. – Витус надеялся, что Ана скорее успокоит своего младшенького.

Но и матери удалось это отнюдь не сразу. И Орантесу с близнецами тоже, когда они вернулись. Гаго просидел целый вечер в углу и ни на чьи вопросы не отзывался. Ему даже не захотелось попробовать собственноручно пойманной рыбы, когда мать поставила на стол сковородку.

– Не знаю, что мне делать с этим ребенком, – горестно вздохнула Ана. – Так продолжаться не может.

Она взяла Орантеса за руку и повела его за собой из дома. Ей хотелось обсудить с ним что-то, не предназначенное для чужих ушей.

Но вскоре они вернулись. Орантес направился к Витусу, который сидел с Магистром и близнецами за столом и перекидывался в картишки.

– Витус, на пару слов! И тебя, Магистр, прошу, если у тебя есть немного времени...

– Я готов, – маленький ученый бросил карты на стол. – У меня все равно ничего путного на руках не было...

– Дело вот в чем, – начал Орантес, когда они вышли на двор. – Мы с Аной очень волнуемся за Гаго. И вовсе не с сегодняшнего дня. Малыш окончательно замыкается в себе. Раньше он всегда что-то напевал себе под нос, часто смеялся и забавлялся игрушками, которые доставались ему по наследству от старших, но в последнее время он сам не свой...

– Хотя мальчонка он очень толковый, – заметил Витус.

– Просто больно смотреть, как этот маленький человек страдает, – сказал Магистр, поглаживая себя ладонью по светлому парику.

– Мальчишки дразнили его сегодня не в первый раз, – продолжил Орантес. – От этих издевок он совсем скис. Малышу сейчас пять, а говорить он начал, когда ему был год с небольшим – и не только «папа» или «мама», как все остальные мои отпрыски, но и целые предложения вроде: «Гаго любит маму» и все такое. – При воспоминании об этом по лицу Орантеса скользнула улыбка. – Тогда он вовсе не заикался – по крайней мере мы ничего такого не замечали. Мы с Аной гордились им, думали, что эта его одаренность – как бы возмещение заячьей губы, которой его наградил Господь. Но чем старше становился Гаго, тем больше он заикался. Можно даже сказать так: чем отчетливее он понимал, что внешне отличается от остальных, тем больше терял уверенность в себе.

– Да, о такой взаимосвязи мне приходилось слышать, – подтвердил Витус.

– Я отдал бы свою правую руку, если бы он выздоровел, – вздохнул Орантес. – Только что толку от этих мыслей! Но тут Ана кое-что придумала, и я хочу это с вами обсудить. Мы как рассудили: если причина того, что Гаго начал так заикаться, в его заячьей губе, то надо попытаться это устранить. И если бы это удалось...

– ...он бы опять заговорил, как все вокруг. Я начинаю понимать! – воскликнул Магистр.

– Я как-то слышал, э-э... – смущенно начал Орантес. – Короче, я слышал, будто есть такие хирурги, которые умеют такие операции делать...

Он посмотрел на Витуса и, сделав над собой усилие, спросил прямо в лоб:

– Короче говоря, Витус, мог бы ты помочь нашему малышу?

– Посредством операции? Господи спаси и помилуй! – Витус и в самом деле испугался. – Подобные операции очень опасны, ведь вероятно проникновение инфекции, а исход вмешательства никогда нельзя предсказать заранее. Иногда больные после операции выглядят даже хуже, чем до нее.

– Означает ли это, что... – Орантес не договорил до конца то, о чем подумал.

– Да, Орантес. Ты на меня не обижайся, потому что это правда: опасности, которыми чревата подобная операция, куда значительнее, нежели надежда на успех.

Несчастный отец несколько раз глубоко вздохнул. Отказ был для него страшным ударом.

– Я не обижаюсь, Витус, – промолвил он, наконец. – Если ты не сможешь, – никто не сможет. Из всех, кого я знаю... – Он неторопливо зашагал в сторону дома.

После того как Орантес пошел в спальню проверить, все ли легли, Витус с Магистром еще сидели за столом, уныло уставясь на горшок с оливками. Маленький ученый первым прервал молчание:

– Ты бы никак не мог сделать эту операцию?

Витус взял одну оливку.

– Да, и на то у меня есть одна серьезная причина. Мало того, что риск велик, я отказался от операции и из других соображений.

– Из каких же? – Магистр не сводил с него глаз.

– Я таких операций никогда не делал. И не видел, как их делают другие.

Целая неделя пролетела, как во сне. Дел у них было невпроворот: жать тяжелые колосья в поле, вязать их в снопы, грузить на телеги, отвозить домой и там, на току перед сараем, обмолачивать их вручную. Мужчины и близнецы выходили в поле с рассветом и трудились до позднего вечера, больше всего опасаясь, что могут зарядить дожди.

Но им повезло: погода стояла все время сухая и солнечная, один день краше другого. У Витуса и Магистра «тюремный цвет лица», по выражению Орантеса, совсем пропал. Их лица и туловища покрыл ровный загар.

Вот так и наступил последний день их трудовой недели. Орантес, Витус, Магистр и близнецы работали без перерыва – хотели убрать урожай до конца.

Когда солнце начало клониться к закату, Орантес отложил серп в сторону.

– Перерыв! Пора и поесть! – объявил он. – Я голоден как волк!

Все сели на обочину дороги и стали поджидать Гаго с супом. Однако прошло полчаса, а малыш все не появлялся.

– Куда это он запропастился? – проворчал Орантес.

Прошло еще десять минут, и на другом конце сжатого поля Витус увидел мальчишек, которые, громко крича что-то неразборчивое, бежали к реке. Кое-кого из них он узнал: неделю назад они распевали дразнилки о Гаго. А потом опять стало тихо, только ветерок шелестел в колосьях.

– Ничего не понимаю, – в голосе Орантеса звучали удивление и тревога. – На него всегда можно было положиться!

– Да, странно... – Витус тоже забеспокоился. – Сбегаю-ка я к реке!

– Это еще зачем? – Орантес тоже поднялся, а за ним и Магистр. Витус, уверенно шедший в сторону реки, им не ответил. Оба мужчины быстрым шагом пошли за ним следом. – Куда ты торопишься? Да подожди ты!

Несколько мгновений спустя Витус оказался на берегу реки на том самом месте, где они с Гаго удили рыбу. Почти у самой воды он увидел горшок с едой: опрокинутый, он лежал в высокой траве.

– Гаго! – звал Витус, оглядываясь по сторонам. – Гаго!

Он весь обратился в слух, но кроме шепота камыша да плеска воды ничего не было слышно.

– Гаго-о-о! – это уже кричал Орантес, успевший догнать Магистра.

– Вон там! – на какую-то долю секунды Витусу показалось, будто он заметил над водой чью-то вихрастую голову. – Гаго!..

Безо всяких колебаний он бросился в реку. Пловец он был никакой, но изо всех сил размахивал руками, чтобы добраться до мальчика, прежде чем его унесет поток. Оказавшись рядом с ним, Витус хотел схватить малыша за рубашку, но пальцы его все время хватали пустоту. Силы были почти на исходе, когда Витусу удалось, наконец, вцепиться в мокрую материю. Кашляя и отплевываясь, он подхватил ребенка под спину и потянул его к спасительному берегу.

– Он жив?! О, Боже, что нам теперь делать?! – голос Орантеса охрип от страха, когда он принял у Витуса сына.

– Поверните... его... – прохрипел Витус. – И положите на живот!..

Орантес с Магистром так и сделали, но малыш никаких признаков жизни не подавал. Витус собрался с силами. Сейчас вопрос жизни или смерти решали секунды! Он схватил мальчика за ноги и резким движением поднял его. Затем положил на землю – и снова поднял за ноги... После четвертого рывка тело Гаго вздрогнуло, и изо рта его хлынула вода. Мальчуган пошевелил руками. Витус удвоил усилия. И снова целый поток воды изо рта... Но вот Гаго закашлялся и начал жадно хватать ртом воздух.

– Все в порядке, Гаго?

– М-м-д-д-да.

– У тебя что-нибудь болит?

– Н-н-нее-еа...

– Господу нашему хвала и слава! – напряжение отпустило Орантеса, и он дал волю слезам: – Мой малыш, родненький, иди к папе! Ты никогда больше такого не сделаешь, слышишь?

– Д-дда-а...

– А тебя, Витус, тебя я благодарю от всего сердца! Спасибо тебе! Я даже сказать не в силах, как я тебе благодарен, я...

– Брось, ты сделал бы для меня то же самое!

– Все равно! Ах, как я рад! – Орантес поставил малыша на ноги. – Идти можешь, малыш?

– Хм-м-мда...

– Что же, попробуем.

Но, когда Гаго сделал первые несколько шагов, все заметили, до чего он слаб. Поэтому крестьянин поднял его и посадил себе на плечи:

– Так оно лучше будет, малыш, правда? Сейчас пойдем к маме, и ты закажешь ей что захочешь – самое вкусное! Но сначала расскажешь нам, как все это случилось. Ладно?

– Хм-м-мда...

Как выяснилось, Гаго столкнулся с соседскими мальчишками на том же месте, где они с Витусом встретили их неделю назад. Мальчишки окружили его и снова стали распевать дразнилки. Гаго вырвался из круга и побежал к реке, а они – за ним. Один из них подставил ему ногу, он потерял равновесие, упал и разлил весь суп. А мальчишки только смеялись над ним и продолжали распевать свои дразнилки. Гаго заткнул ладонями уши, но они орали так громко, что он слышал каждое слово.

Наконец они убежали прочь. Гаго сгорал от стыда. Он сам себе показался таким ничтожным, совершенно никому не нужным и решил, что дальше жить не стоит. Он вошел в реку, сделал несколько шагов, глубоко вдохнул и погрузился под воду...

Вечером того злополучного дня они вернулись домой раньше. Тревога за судьбу ребенка миновала, но они так сильно устали.

– Я очень рад, что с зерновыми мы покончили, – зевая, проговорил Орантес, собираясь отправиться на боковую. – С понедельника у нас будет работа полегче...

– Но все-таки как нам быть с Гаго? – спросил Магистр. – После случившегося мы не можем позволить ему носить еду нам на поле. А уроки письма и чтения его пока совсем не интересуют...

Орантес беспомощно развел руками.

– Гаго вскоре будет опять носить нам обед в поле. Он будет веселым и смеяться не разучится! – уверенно сказал Витус.

– Шутишь, что ли? – Орантес даже обиделся. – Дело слишком серьезное, чтобы шутить!

– Нет, я вовсе не шучу, Орантес. Я намерен сделать Гаго операцию.

Три дня спустя, во вторник, Витус сидел во дворе на самом солнцепеке. Сегодня ему предстояло оперировать Гаго. Для этого из кухни вынесли большой стол, на котором он разложил свои инструменты, начищенные до блеска.

Рядом стояли горшок с вязкой зеленовато-белой жидкостью, горшочек с уксусом, лежали губка, две золотые иглы длиной с мизинец, много прочных ниток, питательная мазь и пластырь. И, конечно, том «De morbis».

– Ты готов? – из дома вышел Магистр. В руке у него были три шарика. – Я все время отвлекал внимание Гаго своими фокусами, а теперь что-то не получается. Он встревожен почти так же, как сам Орантес и вся семья.

– Да, я готов, – Витус тоже нервничал, но внешне пытался сохранять спокойствие. Он по опыту знал, что обретет полную уверенность в себе, как только начнет оперировать.

– Так в чем же дело?

– Я ведь просил тебя ассистировать мне во время операции. Я хочу удостовериться, что подготовились мы к ней наилучшим способом. Давай в последний раз осмотрим все инструменты.

– Ну, что ж, если надо...

Когда они покончили с этим, Магистр спросил:

– Откуда, вообще говоря, у тебя все эти вещи – золотые иглы и все прочее?

– Это мне вчера доставил Орантес. На это ушла половина тех денег, что были у нас на дорогу. Но ведь ты не против?

– Что за вопрос! А что это за зеленоватая кашица – вон в том горшке?

– Это наркотический препарат, который я составил вчера.

– Из чего?

– Взял головки опийного мака, нанес глубокие надрезы и собрал выступивший млечный сок. Потом приготовил экстракт из восьми унций листьев чародейки и трех унций листьев пестрой онеги. Этот экстракт смешал с соком мака, а потом разбавил все это таким количеством воды, чтобы Spongia somnifera как следует пропиталась.

– Что это такое?

– Снотворная губка. Она необходима для усыпления пациента.

– А эти золотые иглы зачем тебе понадобились?

– Чтобы сшивать края раны. А теперь иди в дом и приведи сюда Гаго с Орантесом. Остальные пусть не выходят, здесь они будут только мешать.

– Все понял.

Вскоре появился Орантес, который держал Гаго за руку. Маленький заика был бледен и дрожал от страха.

– Тебе нечего бояться, Гаго! – ласково обратился к нему Витус. – Вы с папой сядьте вон на тот стул, а все остальное предоставьте мне с Магистром.

Малыш кивнул. У него в глазах стояли слезы.

– Витус знает, что делает. Обо всем сказано в этой толстой книге, – с этими словами Орантес посадил Гаго себе на колени.

– Правильно, – кивнул Витус. – В этой книге говорится о двух врачах, которые то, что предстоит нам, сделали и описали более тысячи лет назад. Одного звали Гален, а другого – Цельс. Один был греком из Пергама, а другой – римлянином.

Гаго потянул носом.

– Почему бы нам не сделать того же, что сделали они? А самое главное – ты ничего и не почувствуешь. Ты заснешь, а когда проснешься, все будет позади.

Гаго кивнул и улыбнулся. Может быть, и правда, операция будет совсем не страшная... Самому ему хотелось одного – выглядеть, как все другие мальчишки.

– Вот и славно, – сказал Витус, садясь на стул напротив Гаго. Устроился поудобнее. Для проведения операции ему требовался идеальный свет, поэтому он и выбрал полдень.

Он отодвинул стул немного в сторону, чтобы его голова не отбрасывала тень на операционную зону.

– Можешь посчитать до десяти?

Мальчик кивнул.

– Тогда следи за мной внимательно. Я покажу тебе, как это надо делать, – он осторожно приложил к носу Гаго сонную губку, которую предварительно смочил в растворе.

– ... четыре... пять...

Гаго испуганно сопел, глубоко вдыхая аромат губки.

– ... шесть... семь...

Глаза у него сделались сонными.

– ... восемь...

Глаза закрылись.

– ... девять... десять...

Гаго крепко уснул. Тело его расслабилось. Орантес приподнял голову мальчика за подбородок, а левой рукой обхватил его живот.

– Ты сможешь держать малыша довольно долго? – спросил Витус, откладывая губку в сторону.

– Спрашиваешь! – Орантес был в себе уверен. Спокойствие хирурга оказалось заразительным. – А из чего эта жидкость для наркоза, куда ты опускал губку?

– Это наркотик, рецепт которого принадлежит братьям из монастыря в Монте-Кассино, это в Италии. Правда, вместо макового семени я взял млечный сок опийного мака, но, как видишь, мое средство не менее действенно.

Орантес кивнул.

Витус еще раз внимательным образом осмотрел то место на лице Гаго, которое предстояло оперировать. Раздвоение губы начиналось прямо под носом, и обе ножки перевернутой буквы «V» прочно срослись с деснами. Хорошо еще, что раздвоенной была только верхняя губа, а не нижняя, или челюсть, или само небо (в последних двух случаях оперировать вообще было бы нельзя). А так можно рассчитывать на успех, если операция пройдет удачно.

Орантес несколько раз слегка встряхнул Гаго. Мальчик не отреагировал.

– Спит, как сурок.

– И чудесно. Начнем! Магистр, дай мне скальпель с длинным острием.

– Вот.

– Спасибо. – Витус приставил острый, как бритва, скальпель к тому месту, где верхняя губа сходилась с десной, и быстро надрезал снизу вверх ножки «V». Это заняло совсем немного, времени. Слабое кровотечение из-под срезанных ножек он остановил квасцовым камнем.

– Это была первая стадия операции. К счастью, у Гаго всего лишь Labium fissum – абсолютно нормальная заячья губа.

– А теперь что? – спросил Магистр.

– Теперь из двух ножниц дай мне меньшие. Я отрежу от окончания ножек по кусочку ровно, чтобы они могли потом прочно срастись.

– Понимаю, – кивнул Магистр – Кожа с кожей не срастется, а живая плоть – да!

Завершив второй этап операции, Витус снова остановил кровотечение квасцовым камнем.

– А теперь, Магистр, дай мне золотую иглу. Ты вдел нить и завязал узел?

– Все сделал. – Маленький ученый протянул Витусу то, что тот просил.

Витус взял иглу и внимательно ее осмотрел. Для того, что он собирался предпринять, повсеместно использовались и серебряные иглы, но он придерживался мнения, что золото, как металл более благородный, практически исключает инфицирование раны. Потом он левой рукой крепко прижал друг к другу выровненные края раны и одним резким движением протянул иглу через оба кожных лоскута, чтобы оба ее конца выступали из губы на равную длину. Затем взял свисающую нить, заложил ее в форме восьмерки за концы иглы и стянул, следя за тем, чтобы края раны соединились ровно.

Тот же прием он повторил еще раз со второй иглой, приставив ее к губе несколько пониже. Когда и это было сделано, края раздвоенной губы сошлись.

– Теперь дай мне медовую мазь, Магистр. Спасибо. – Витус осторожно смазал рану. – А сейчас – Emplastrum longum.

Магистр протянул ему широкий пластырь, которого хватило, чтобы закрыть личико малыша от щеки до щеки. Витус так туго наложил его, что края раны сошлись еще плотнее.

– Дело сделано! И даже лучше, чем я предполагал.

– Deo gratias! – перевел дыхание Магистр.

– А сможет он нормально говорить, ведь вы так стянули ему кожу? – с сомнением в голосе спросил Орантес.

– Конечно! – заверил его Витус. – Кожа человека способна растягиваться – это в природе вещей. И вообще, со временем будет почти незаметно, что Гаго сделали операцию. А кроме того, – Витус улыбнулся и принялся складывать свои инструменты, – лет этак через двенадцать, не позже, у твоего мальчика вырастут усы и борода.

Через три дня Витус впервые сменил успевшую несколько ослабнуть повязку. А еще неделю спустя вытащил верхнюю золотую иглу. Прошло еще два дня – вытащил и вторую. Ко всеобщему облегчению выяснилось, что никаких ошибок Витус как хирург не допустил. Края раны срастались прочно, надрез превращался в тонкую полоску, со временем никто этого шрама и не разглядит.

Посмотрев на свое отражение, Гаго радостный бросился вон из комнаты.

С каждым днем мальчик все более оживал. А вместе с ним и вся его семья.

– Витус, – обратилась Ана к юноше через две недели после операции. – Нет слов, чтобы выразить, как я вам благодарна за все, что вы для нас сделали! Я хочу сказать, что у нас вы всегда будете как в родном доме. Вы с Магистром можете жить у нас, сколько пожелаете. Отныне вы – члены нашей семьи.

– Моя жена, как всегда, права, – подтвердил Орантес. – Я сам не сказал бы лучше! – он говорил нарочито бойко, пытаясь скрыть душевное волнение.

В дверь постучали.

– Кто бы это мог быть? – удивился хозяин дома. – Антонио, пойди, открой!

На пороге стоял высокий мужчина лет около тридцати в замшевой куртке и таких же штанах. Берет был залихватски заломлен на левое ухо. Незнакомец ловким движением снял его и отвесил поклон.

– Меня зовут Артуро, я из труппы циркачей. Мы идем в Сантандер. Вы оказали бы нам большую услугу, если бы позволили набрать воду из вашего колодца.

– А где же остальные? – осмотрительно спросил Орантес. Опыт общения со странствующими лицедеями кое-чему его научил.

– Примерно в миле отсюда. Отдыхают у дороги, сеньор, – вежливо объяснил Артуро. – Нас семеро, и все мы люди мирные, безобидные. Уверяю вас, никакого беспокойства по нашей вине у вас не будет.

– Так-так... – Орантес, который по своей природе всегда был готов помочь, если его об этом просили, преодолел свою осторожность. – Вы можете набрать воды, сколько вам нужно, и остановиться на отдых там, где остановились. Это моя земля. Я ее арендую. Но едой вы должны запасаться сами...

– Конечно, конечно! Спасибо вам, сеньор...

– ... Орантес.

– Не все хозяева колодцев так великодушны, как вы, сеньор Орантес. Если вы не против, я потом приеду на телеге с двумя бочками... – его взгляд упал на три шарика, которыми жонглировал Магистр, – и в качестве благодарности покажу вам, как жонглируют семью шариками.

Он поднял для приветствия руку, резко повернулся и удалился.

– Семь шариков, – протянул Магистр некоторое время спустя. – Хотел бы я это видеть!

Слова Артуро не были простым бахвальством. Наполнив бочки водой – при этом ему помогал мужчина, которого он представил как Анаконду, «человека-змею», – он вышел на середину двора, широко расставил ноги и достал из карманов семь разноцветных шариков. Он начал подбрасывать один за другим в воздух, причем каждый последующий вылетал у него из рук с большей скоростью. Наконец в воздухе оказались все семь, они сновали вверх-вниз перед глазами удивленных зрителей.

Витус отметил про себя, что тело Артуро оставалось почти неподвижным. Только иногда, желая скорректировать траекторию полета, он делал несколько коротких шагов в сторону. От напряжения лицо его застыло, словно маска. Взгляд был прикован к шарикам. Примерно через минуту он опустил руки, и все шарики упали на землю. Артуро низко поклонился.

– Браво! – Витус в восторге захлопал в ладоши.

– Я никогда не думал, что подобное возможно, – поразился Магистр.

– Фантастика! – воскликнула Ана.

– Благодарю вас, почтеннейшая публика, – Артуро низко поклонился. – Если вам понравился мой номер, я готов при случае повторить его.

– Я первый попрошу об этом! – вырвалось у Орантеса. – Это представление стоит дороже, чем две бочки воды из колодца. Если вам еще потребуется вода, берите сколько угодно!

– А у меня есть для вас банка с консервированными оливками, – подала голос Ана. – Они хороши на гарнир...

– Благодарю вас от всей души, люди добрые! – Артуро снова низко поклонился. – Так уж случилось, что мы решили отдохнуть тут дня два-три после долгого путешествия, и место это нас вполне устраивает. Я с удовольствием принимаю ваше предложение. – Он улыбнулся всем собравшимся. – Если вы ничего не имеете против, мы с Анакондой отправимся восвояси. Но знайте: все вы будете желанными гостями на представлении, которое мы дадим завтра. Ведь завтра воскресенье, базарный день?

Орантес колебался:

– Что скажешь, жена?

– Пусть дети получат удовольствие, – сказала она. – Когда еще к нам заглянут бродячие артисты?

– Значит, договорились. Завтра мы всей семьей нагрянем к вам. И Магистр с Витусом тоже.

– Будем рады всем вам!

Артуро легко вспрыгнул на телегу, на которой уже сидел Анаконда, взял в руки вожжи и прищелкнул языком. Лошадь медленно потащила вперед телегу, на которой в бочках булькала вода.

– А ты? Ты рад, мой маленький? – спросил Орантес младшего сына.

– О да, папа! – просиял Гаго. – Еще как!

УЧИТЕЛЬ ФЕХТОВАНИЯ АРТУРО

Вот этим самым мечом меня сегодня днем убили бы, не окажись рядом одного очень смелого молодого человека, который меня спас. Угадай с трех раз, о ком я говорю. А сейчас этот храбрый молодой человек наложил в штаны, потому что ему предстоит провести ночь в повозке рядом с девушкой!

– Добрый день, друзья мои! – улыбнулся Артуро, встречая семейство Орантесов. – До начала представления я хотел бы представить вам членов нашей труппы. Сначала, конечно, дам.

Он подозвал двух молодых женщин. Обеим было лет по двадцать с небольшим, но возрастом их похожесть и ограничивалась, потому что внешне они были полными антиподами.

– Это Тирза, – указал он на красавицу со сверкающими глазами и длинными угольно-черными волосами, которая порывисто поклонилась гостям.

– А это Майя.

Майя оказалась маленькой, хрупкой и очень застенчивой. Они присела в скромном реверансе.

– Тирза – дочь Сантора, цыганского барона, который как никто другой умеет заставить рыдать свою скрипку.

Артуро кивнул в сторону седовласого мужчины с мясистыми щеками и резко очерченным крупным орлиным носом.

– В лице маэстро Церутти вы встретитесь с одним из самых одаренных иллюзионистов нашего времени. Он выступает вместе с Майей, – проговорил Артуро с многозначительной миной на лице. – На что они способны, увидите сами. Увидеть-то увидите, но глазам своим не поверите!

Церутти изобразил нечто вроде поклона, почему-то пристально глядя на близнецов.

Артуро повернулся на каблуках и указал в сторону, где стояли четыре повозки, служившие жилищем для всей его труппы. Фургоны были крепко сбиты и пестро раскрашены, с узкими окнами, через которые внутрь попадал свет. Сзади эти фургоны запирались на железные засовы и расставлены были так, что образовывали полукруг.

На площади, ограниченной повозками, центральное место занимал разложенный заранее костер, над которым на железной треноге висел большой котел. Артуро указал рукой в сторону самой большой из повозок.

– В ней живет знаменитый лекарь и целитель доктор Бомбастус Зануссус, бальнеолог и хирург, который просил извинить его за отсутствие. Никакой необходимости в своем появлении он не видит, разве что кто-нибудь из вас болен...

– Мы все чувствуем себя превосходно, благодаря Господу Богу и помощи Витуса, – ответил Орантес, мотнув головой в сторону молодого человека.

– А-а... Тем лучше! – Артуро, конечно, не понял, в чем суть дела, но не подал виду. – С Анакондой и со мной вы уже знакомы...

– Когда же вы, наконец, начнете? – воскликнула Бланка.

– Да, начинайте, начинайте! – заверещали остальные дети.

– Пожалуйста, рассаживайтесь вокруг костра. Там еще дотлевают поленья, так что всем будет тепло. А теперь, пожалуйста, похлопайте! Артисты сейчас отправятся за повозки и будут появляться по очереди. Так что не жалейте ладоней!

Семейство Орантеса не заставило себя упрашивать.

Первым появился высокого роста мужчина в шляпе с высокой тульей, такой же пестрой, как и расшитый золотыми нитями камзол, на котором сверкали бесчисленные камни, имитирующие драгоценные. Артуро – это, конечно, был он.

– Многоуважаемая публика! С превеликим удовольствием пользуюсь представившейся мне возможностью познакомить вас с программой всемирно известной труппы Artistas unicos. Порадуйтесь же сначала встрече с человеком, которому удалось полностью победить силу притяжения, встрече с великим, неподражаемым мастером...

В два-три пружинящих прыжка Артуро исчез за повозками и несколько секунд спустя появился вновь. Теперь он был в тех же замшевых камзоле и штанах, что и накануне. Одновременно с ним на площадь вышли Тирза с отцом. Сантор заиграл на скрипке одну из зажигательных народных мелодий, а Тирза, взяв барабан, забила быструю дробь. Артуро принялся виртуозно жонглировать своими шариками. На сей раз он превзошел себя, быстро подбрасывая то три, то пять, а то и все семь шариков, причем делал это под музыку, темп которой все убыстрялся.

Незадолго до завершения номера появилась маленькая собачка и уселась у ног Артуро. Жонглер отбросил один из шариков в сторону.

– Терро, взять!

Собачка мгновенно подпрыгнула и поймала шарик зубами. Тирза при этом сделала два удара. То же повторилось и со вторым шариком. Под конец все семь шариков лежали аккуратно сложенные в ряд перед Артуро.

– Браво, Терро! – Артуро похлопал в ладоши.

Вся семья Орантеса поддержала его бурными аплодисментами.

– Многоуважаемая публика! – воскликнул Артуро, сменивший свой замшевый костюм на цирковой камзол. – Сейчас перед вами предстанет «человек без костей», единственный и неповторимый Анаконда!

Тирза взяла несколько обручей и бешено завертела ими вокруг рук. Сколько Орантесы ни глазели по сторонам, обнаружить Анаконду нигде не удавалось.

– Вон там! – сказал Педро, указав своей маленькой рукой на одну из повозок. Что-то вышло из-под колес. Оно напоминало человеческое тело, передвигающееся не на ногах, а на руках. Да, Анаконда двигался на руках, скрестив ноги на затылке.

Анаконда в таком виде дважды обошел вокруг костра и опустился на землю, расправив конечности. Артуро, аплодируя, пошел к нему.

– Многоуважаемая публика! – воскликнул он, ставя на землю полый куб, грани которого были длиной едва ли в полтора фута. – Сейчас вы увидите такое, чего я прежде даже представить себе не мог: Анаконда, наш несравненный человек-змея, спрячется внутри этого ящика, крышку которого я закрою.

– Не верю! – вырвалось у Магистра.

– А-а-а, господин Магистр мне не поверил! – Артуро с вызовом оглядел всех присутствующих. – Есть еще кто-нибудь, кто усомнился бы в искренности моих слов?

Зрители молчали. Все, конечно, думали, что быть такого не может, но никто не осмелился произнести это вслух. Магистр набрался храбрости:

– Держу пари на двадцать пять сентаво, что это у человека-змеи не получится! Ящик такой маленький, что даже эта собачонка в него едва поместится!

– Пари принято! – Артуро повернулся к Анаконде. – Ты все слышал. Так как, сможешь?

Вместо ответа Анаконда опустил в ящик одну ногу. За ней другую. Витус видел, что одни только ступни человека-змеи покрыли почти весь низ коробки. Анаконда присел на корточки, вцепился обеими руками в щиколотки и изо всех сил притянул ягодицы к пяткам. Тело его как бы сложилось в тугой клубок. Он медленно заскользил вниз вдоль одной из стенок ящика – при этом его голени занимали в длину все боковое ребро, а спина опиралась на противоположную стенку. Когда это ему удалось, он почти совсем исчез из виду. Видны были только один его локоть, да ухо еще торчало. Все, не сводя глаз, следили за тем, как он поворочался еще немного в ящике – и исчез окончательно. Артуро подбежал к ящику и прикрыл его крышкой. Потом они с Сантором подняли ящик и отнесли его за повозки.

Орантес и дети опять захлопали.

– Вы, господин Магистр, должны мне четверть реала, – сказал, улыбаясь, вернувшийся Артуро. – Вы проиграли пари!

– Бог свидетель, это правда! – маленький ученый растерянно смотрел по сторонам. – Витус, мне очень неловко, но я прошу выдать мне четвертак из наших дорожных денег.

– Ну, если так, держи. Только должен тебе заметить, ты весьма легкомысленно распоряжаешься деньгами, которые дал нам аббат Гаудек.

– Мне крайне неловко...

Артуро весело воскликнул:

– Что до меня, то я готов заключать подобные пари сколько угодно! Может, даже после следующего номера.

Он снова выбежал в центр площадки и взмахнул руками:

– Многоуважаемая публика! Сейчас перед вами предстанут великий Церутти и его прелестная ассистентка Майя!

Церутти оказался мужчиной среднего роста с удивительно маленькими руками и глубоко посаженными карими глазами. Он медленными шажками вышел на площадь, весь в черном. Его рубашка была расшита бесчисленными сверкающими блестками, а на голове красовался огромных размеров тюрбан, в центре которого сиял большой стеклянный камень.

На Майе было светло-зеленое платье, которое подчеркивало ее осиную талию. Она катила перед собой похожую на гроб коробку, которую поставила около кострища.

Церутти отвесил легкий поклон.

– Великий Церутти сейчас распилит пополам тело этой девушки по имени Майя, это вы сможете увидеть собственными глазами. Зрелище будет ужасным, но вы все в этом убедитесь! Это настолько страшно, что все вы содрогнетесь от ужаса, но с девушкой ничего не случится! – громко провозгласил Артуро. Он встретился взглядом с Магистром. – А кто мне не верит, пусть сразу скажет. Как представитель Artistos unicos я вправе заключать любое пари!

Магистр промолчал.

– Ну, тогда музыка! – Артуро, мягко ступая, отошел в сторону.

Сантор и Тирза заиграли какую-то тягучую и очень тревожную мелодию, словно предвосхищавшую трагедию, а Церутти скрестил руки на груди и еще несколько раз поклонился. Наступила полная тишина.

Через некоторое время, показавшееся всем вечностью, Церутти направился к Майе и остановился в двух шагах от нее. И вдруг он выбросил вперед правую руку, направив указательный палец на ее лоб, прямо между глазами. С губ девушки сорвался сдавленный вскрик, она зажмурила глаза и задрожала всем телом, словно в трансе. Через несколько мгновений ее тело перестало дрожать. Церутти опустил руку, обошел вокруг Майи, взял ее правой рукой за затылок и притянул к себе. Она так и упала на него, неподвижная, как доска. Он быстрым движением подхватил ее.

– Она спит наяву, – прошептал Магистр на ухо Витусу.

– Или притворяется, что спит.

Церутти с Майей на руках подошел к похожему на гроб ящику. Тирза опять забарабанила, все ускоряя темп, и сразу отложила палочки в сторону, когда фокусник положил свою ассистентку в ящик. Затем Церутти трижды обошел вокруг ящика и остановился сбоку от нее, обратившись лицом к публике. Плавным движением руки прикоснулся к своему правому уху и вытянул из него длинный черный платок. Он снова и снова повторял этот жест – с тем же успехом. Наконец фокусник, связав все платки в один, подбросил их в воздух – и легчайшая шелковая ткань, опустившись, покрыла крышку ящика по всей ее длине.

Все, словно завороженные, смотрели, как опускаются связанные вместе шелковые платки, так что потом никто не мог объяснить, каким образом и в какой момент в руках Церутти появилась пила. Фокусник начал пилить, и зубья пилы сквозь шелк все глубже вгрызались в дерево крышки и самого ящика, причем к удивлению публики не было слышно звуков, характерных для этого процесса, и совсем не было видно опилок. Однако никто не усомнился в том, что в похожем на гроб ящике лежала Майя и что пила вот-вот перепилит ее тело.

Наконец, Церутти распилил ящик пополам. Он подошел к нему вплотную и встал так, что прикрыл место распила своим телом. Театрально раскинув руки, он неразборчиво пробормотал какое-то заклинание и резким движением сорвал с ящика черный шелк.

Никаких следов того, что ящик пилили, не было. Из него грациозно выпрыгнула Майя, живая и невредимая.

Все вскочили на ноги и оглушительно захлопали, потому что того, что они увидели, на самом деле быть не могло. Просто не могло быть, и все! Невозможно распилить человеческое тело пополам, а потом взять и склеить или собрать его заново. Или его вовсе не распиливали? Если так, то как Церутти удалось с такой легкостью и непостижимым совершенством обмануть человеческий глаз?

Зрители хлопали, хлопали и никак не могли прийти в себя от изумления.

– Это граничит с колдовством, дети! – в восторге говорил Орантес своим отпрыскам.

– Ради Бога, не упоминайте слова «колдовство»! – откуда ни возьмись, рядом с ними оказался Артуро. – К этому слову инквизиция Кастилии относится с особой подозрительностью.

– Кому знать об этом, как не нам! – поддержал его Магистр. – Но я думаю, что не ошибусь, если скажу вам, что искусство вашей труппы нас потрясло!

– Что ж, – пожал плечами польщенный Артуро, – благодарю вас, только должен заметить, что Artistas unicos не моя труппа. Мы все равноправные артисты, которых свел случай.

– Но ведь вы в представлении заняты больше других, – удивился Витус. – Вы выступаете как жонглер, объявляете отдельные номера, заботитесь о ночлеге и воде для всех артистов...

– Кто-то должен всем этим заниматься, и я делаю это с удовольствием, – Артуро жестом руки подозвал девушку-цыганку. – Если угодно, Тирза предскажет вам будущее: она читает по ладони.

– Нет, нет, благодарю, в этом нет нужды, – Магистр даже спрятал руки за спину. – Я вовсе не стремлюсь узнать, что меня ждет после всего, что со мной уже случилось.

А вот Орантес вытянул прямо перед собой жилистую правую руку:

– Что ж, а я не против, сеньорита! Мне просто не терпится узнать, что же меня ждет.

– Прошу вас, следуйте за мной, сеньор, – проговорила певучим голосом Тирза. – Предсказания я делаю только в повозке, – и она указала рукой в сторону одного из фургонов, где жила вместе со своим отцом.

Ана подхватила мужа под руку:

– Я с тобой.

Задумчиво глядя вслед Тирзе, Орантесу и Ане, Магистр сказал:

– В вас заметна склонность к идеализму, Артуро! Скажите, давно вы занимаетесь тем, что...

– Нет, господин Магистр, – перебил его Артуро, догадавшись, куда он клонит. – Это стало моим уделом года три назад. Прежде я был maestro di scherma.

– Не понял?

– Учителем фехтования. И преподавал это искусство в фехтовальной школе во Флоренции. Я итальянец, как вы могли заметить уже по тому, что по-испански я говорю с акцентом.

– Тут вы правы, ваше произношение от чистого испанского отличается. Однако почему же вы не преподаете больше эту науку?

– Почему я больше не maestro di scherma? О, это вызвано обстоятельствами, которые коснулись не только меня, но и всех моих братьев по цеху в странах Европы. Это довольно-таки длинная история. Угодно будет вам узнать ее?

– Да, меня это очень интересует. Я такие истории обожаю! Давайте присядем на траву, поближе к детям.

– Согласен, – Артуро с готовностью последовал за ним. Скользнул взглядом по детям Орантеса, которые развлекались тем, что изо всех сил дули в полые травинки, издавая немыслимо противные звуки, и принялся рассказывать:

– Итак, вам, разумеется, известно, что в начале XIV века военная техника значительно обновилась, Появились пистолеты и мушкеты, чьи пули шутя пробивали рыцарские доспехи. После чего господа в доспехах свою прежнюю неуязвимость потеряли. Рыцарский клан приходил в упадок, зато все большим влиянием стали пользоваться города. Появились тяжелые орудия, с помощью которых можно было оборонять городские стены, а легкое личное оружие давало преимущество в ближнем бою. Меч – в большинстве своем оружие чрезвычайно тяжелое, часто предназначенное для обеих рук сразу, уступил место шпаге – узкому клинку, обладатель которого использовал его для молниеносных атак.

Он ненадолго умолк, потому что квакающие звуки, выдуваемые из полых травинок, стали невыносимо громкими. А потом продолжил:

– Каждый горожанин, требовавший к себе уважения, начал обучаться фехтованию на шпагах и рапирах. Во многих столичных городах, подобно цехам ремесленников, стали образовываться союзы фехтовальщиков; школы фехтования росли повсеместно, как грибы после дождя.

– Но ведь это очень даже хорошо! – воскликнул маленький ученый.

– До какого-то времени так оно и было, но в последние десятилетия стали формироваться разного рода военные объединения, которые взяли на себя защиту горожан, после чего необходимость в самозащите отошла на второй план, – Артуро вздохнул. – В общем, теперь купцам и ремесленникам нет необходимости овладевать фехтовальным мастерством. По крайней мере, многие из них так полагают.

– Понимаю, – сказал Витус. – Жаль, что ваш талант теперь не востребован.

Артуро улыбнулся:

– Это не совсем так. В такие смутные времена мое искусство может очень даже понадобиться. Однако в большинстве случаев я вполне обхожусь своим дуссаком.

– Что это такое – дуссак? – с любопытством спросил Магистр.

И в ту же секунду он услышал пронзительный звук, резавший слух. Он с досадой оглянулся и увидел блестящие от радости глаза Гаго: это он с помощью своей сросшейся верхней губы извлек из стебелька такой противный звук.

– Дуссак – это деревянный предмет для фехтования. Говорят, будто когда-то им пользовались в Богемии во время показательных фехтовальных турниров, а потом он распространился в Италии и Германии.

– А вы не боитесь, что противник рассечет своим стальным клинком ваш деревянный? – спросил Витус.

– Нет. При всей своей скромности смею заметить, что для моих противников я фехтую чересчур быстро, и, даже если во время выпада их стальной клинок и коснется моего деревянного, он его не расщепит, потому что дуссак сделан из фернамбука.

– Из фернамбука?

– Так называется особо прочное дерево, произрастающее в Новом Свете, большей частью в Бразилии. Таким оружием очень хорошо защищаться, не опасаясь при этом нанести рану противнику или сопернику. Единственное, что остается после ударов моего дуссака, – это синяки или, в худшем случае, сломанное ребро. Однако этого вполне достаточно, чтобы получивший такой урок надолго его запомнил. Смысл этого урока – никогда не следует недооценивать противника.

– Никогда не следует недооценивать противника. Как это верно сказано! – Орантес, подошедший к ним в этот момент вместе с Аной, подхватил на лету последние слова Артуро. Крестьянин был в самом хорошем расположении духа. Наверное, Тирза, гадая ему по руке, предсказала что-то особенно хорошее.

– Но и голод недооценивать не стоит! У меня так бурчит в брюхе, что я хочу немедленно вернуться домой. Я...

Пронзительный звук заглушил его голос.

– Тише, черт вас побрал! – заорал он, но когда он заметил, что виновник этого безобразия Гаго, черты его лица смягчились. – Так о чем я? Ах, да! Женушка, скажи-ка, что у нас будет на ужин?

Пока Ана перечисляла, он с силой тряс руку Артуро:

– Спасибо вам за представление! Оставайтесь здесь, сколько пожелаете, это я уже говорил. Только обязательно дайте нам знать, когда решите продолжить путь. Бог вам в помощь!

– Я тоже благодарю вас, сеньор Орантес, – Артуро низко поклонился.

Он задумчиво смотрел вслед Орантесу и его семейству, когда к нему подошел Анаконда.

– Я бы не очень удивился, – сказал он, – если бы в ближайшие дни в нашей труппе стало больше народа...

– Ну, так, теперь я чувствую себя куда лучше, – объявил Орантес, с удовольствием откидываясь на спинку стула. – Ужин был и обильным, и вкусным, женушка.

Ана покраснела от удовольствия. Она сварила бобы, приправив их салом, и все зачерпывали еду деревянными ложками из огромной миски, стоявшей посередине стола. У каждого члена семьи была собственная ложка. Все ели молча и неторопливо. Так уж было заведено за столом у Орантесов: хочешь вдоволь и вкусно поесть – не отвлекайся.

Хозяин дома взял в руки лепешку размером с крышку кадушки, разломил ее и дал каждому по ломтю. И все принялись подбирать пресной булкой остатки еды из миски.

– Дай мне бутылку с вином, Антонио.

Один из близнецов немедленно принес вино.

Орантес налил Витусу, Магистру, близнецам и себе самому.

– Хочешь вина, жена?

– Нет, муж мой! – она подняла руку.

– Хорошо, – Орантес взял стакан и поднялся со своего места. – Я хочу выпить за хороший урожай зерна в этом году и благодарю за это Всевышнего. Не будь на то Его милости, нам не собрать бы такого урожая. И вообще, за все, что у нас есть, мы благодарны Ему, в том числе и за этот ужин. – Как всегда практичный, Орантес одним ударом прихлопнул сразу двух мух. – Будем здоровы! – В несколько глотков он опустошил свой стакан; все сидящие за столом последовали его примеру.

– А нет ли какого-нибудь другого повода, чтобы выпить? – спросил Магистр, указывая на пузатую бутылку. Они с Витусом уже достаточно хорошо изучили Орантеса и понимали, что он воскресным вечером потребовал вина не только для того, чтобы отметить хороший урожай.

– Ну, как бы это сказать... – неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, Орантес не находил нужных слов. – Я думаю, друзья мои, нам не так уж много вечеров предстоит провести вместе.

– С чего ты взял?

– Ну, да... Короче, эта цыганка, Тирза, наряду со всякой чепухой, которую они несут каждому, кто горазд их послушать – насчет здоровья, счастья, денег, долгих лет жизни и всего такого прочего, – кроме всей этой ерунды, которую, признаюсь, слушать приятно, предсказала мне, что вскоре два человека оставят мой дом и отправятся в путь с ними, с циркачами, значит. Мне не пришлось долго гадать, о ком идет речь, тем более, что Витусу все равно нужно в Сантандер.

– Верно, – кивнул Витус. – Если бы мы могли отправиться туда в компании с циркачами, это было бы идеально.

Орантес потянулся к миске с оливками.

– Выходит, я в своих предположениях не ошибся?

Витус обменялся взглядами с Магистром. Они это еще не обсуждали, однако было совершенно ясно, что, если такая возможность представится, ее надо обязательно использовать.

– Если бродячие артисты нас возьмут, мы поедем с ними, – ответил Витус за обоих.

После этого Орантес долго не произносил ни слова.

– Налей нам еще по стакану, Антонио, – сказал он наконец совсем тихо. – Ничего вечного не бывает, но я все-таки рассчитывал, что вы задержитесь у нас подольше.

– И я тоже, – грустно кивнула Ана. – Я тоже немного выпью.

Орантес снова обратился ко всем, подняв стакан:

– Будем здоровы!

Когда все поставили стаканы на стол, Антонио подал голос:

– Послушай, отец!

– В чем дело? – Тон обращения одного из близнецов заставил Орантеса насторожиться.

Антонио переглянулся с Лупо. Тот кивнул, как бы ободряя брата.

– Отец, мы с Лупо... Мы хотели бы... – он умолк, уставившись в столешницу. Потом взял себя в руки и снова начал:

– Отец, мы хотели бы...

Но договорить до конца смелости не хватило.

– Что вы там хотите? Что вам взбрело в голову? Что вы меня мучаете? – терпением Орантес не отличался.

Сейчас все смотрели на Антонио.

– Отец, мы с Лупо хотели бы сопровождать Витуса и Магистра, когда они поедут в Сантандер.

– Что такое?.. – Орантесу показалось, будто он ослышался. Ана, предчувствуя худое, сделала остальным детям знак – идите, мол, спать.

Когда дети вышли из комнаты, Лупо решительно поддержал брата:

– Это было бы для нас хорошей возможностью узнать мир, отец.

– И слушать не желаю!

– Отец, – снова начал Антонио, – мы только съездим в Сантандер, побудем там недолго и сразу вернемся домой. Клянемся Пресвятой Девой Марией!

– Вы нужны мне в поле.

– Но, отец, ты ведь сам сказал, что урожай у нас хороший и что он почти весь уже собран. А до сбора оливок мы обязательно вернемся!

Антонио, как бы ища помощи, обратился к Витусу и Магистру:

– Вы ведь не против, чтобы мы поехали с вами?

– То, чего хотим мы с Магистром, не важно, – возразил Витус. – Поедете ли вы с нами или нет, волен решать ваш отец и больше никто.

– А я говорю нет!

– Отец, нам по шестнадцать лет, мы больше не дети. Скоро нам все равно уходить из дома, потому что одно хозяйство всех нас не прокормит, когда придет пора жениться, – сделал еще одну попытку Лупо.

– А я говорю нет – и баста! Это мое последнее слово! – Орантес резко встал, на виске у него вспухла жилка. Широко шагая, он вышел из комнаты.

В дверях он остановился и оглянулся:

– Слишком опасно это путешествие. Мы все время будем тревожиться за вас.

С этими словами он удалился в родительскую спальню.

– Ничего не выйдет! – тяжело вздохнул Лупо. – Мы сделали все, что могли.

– Ваш отец не привык, чтобы ему так перечили, – вступилась за мужа Ана. – И, кроме того, в его глазах вы пока все же мальчишки.

– Мы уже почти мужчины! – в сердцах проговорил Антонио. – Говорят, будто в Голландии протестанты призывают под ружье пятнадцатилетних, чтобы они сражались против наших, а вы не позволяете нам просто съездить в Сантандер.

– Не надо сравнивать разные вещи, – Ана продолжала поддерживать мужа.

А про себя подумала, что Лупо был прав, когда сказал, что одного их урожая в ближайшем будущем на всех не хватит. Дети, конечно, Божье благословение, как любит повторять их священник во время проповедей. Кроме как на них, в старости рассчитывать не на кого. Но когда в семье детей много, бедному арендатору вроде Орантеса недолго и по миру пойти с сумой. Дон Альваро, несмотря на все свое добросердечие, не станет вникать в причины, когда ему не заплатят сполна. И вообще, если хорошенько подумать, для молодого человека нет ничего лучше, чем познать мир. Может быть, в городе они приглядят для себя какое-нибудь толковое занятие, ремесло.

Ана вздохнула:

– Попозже, перед сном, я попытаюсь поговорить обо всем этом с вашим отцом. Но заранее ничего не обещаю.

Она тоже поднялась:

– Спокойной ночи, сеньоры. Спокойной ночи, мальчики. Идите спать, завтра предстоит много дел.

Она вышла из комнаты, чтобы перед сном еще раз осмотреть, все ли в порядке в доме.

Вернувшись вечером с поля – за целый день мужчины ни о чем серьезном не обмолвились и словом, – они собрались за ужином в кругу семьи. Отец был не в духе, и его настроение оказалось заразительным. Все в основном помалкивали. Попытка жены расшевелить Орантеса закончилась ничем. Он упорно отмалчивался.

После благодарственной молитвы это всеобщее молчание сделалось невыносимым для Аны. Как и накануне, она довольно рано отправила сыновей спать. Потом быстро убрала со стола ненужную посуду и подсела к мужу.

– Так дело дальше не пойдет, Карлос Орантес! – она строго глядела ему прямо в глаза. – В этом доме всегда все обсуждалось совместно, и семья всегда приходила к согласию. Это придавало нам сил. Я хотела бы, чтобы и в этот раз мы поступили точно так же.

– Но согласись же, женушка, что такое путешествие будет очень опасным...

Кто-то громко постучал в дверь.

– Гром и молния! Кто там еще заявился! – пробурчал Орантес, которому эта помеха пришлась как раз кстати, потому что он почувствовал, что в вопросе о поездке близнецов в Сантандер семья не на его стороне. – Открой-ка, Антонио!

Это оказался Церутти. Фокусник и сегодня был весь в черном. Это, наверное, его любимый цвет.

– Я не задерживать долго, – проговорил он на ломаном испанском. – Желаю добрый вечер.

Его птичьи глазки остановились на Антонио и Лупо.

– А-а-а, вот они, вот! Близнецы...

– Чем я обязан чести видеть вас в нашем доме? – подчеркнуто холодно спросил Орантес.

– Извините, сеньор, я здесь из-за Тирзы.

– Из-за Тирзы? Вы говорите загадками. Однако входите же. Никто не должен усомниться в гостеприимстве нашей семьи, – Орантес жестом руки пригласил Церутти к столу и указал на один из табуретов. – А теперь все по порядку, маэстро Церутти. Что случилось с этой девушкой?

Церутти с благодарностью принял стакан вина, который поднесла ему Ана, и закусил оливкой. Он лакомился ею с таким видом, словно был мышкой, которая решилась отведать сыр из мышеловки.

– Тирза мне рассказывать, как она вам гадать, да?

– Да, и что же?

– Она вам говорить, что два из семьи Орантес ехать с нами?

– Я кое о чем догадываюсь, – прошептал Магистр на ухо Витусу.

– Я про это думать и решить, что это близнецы. Она иметь в виду близнецы, правда, а?

– Ура-а-а-а! – вскричали близнецы, подпрыгнув.

– Он хочет взять нас с собой!

– Тихо!!! – громыхнул Орантес.

– Извини, отец, – оба послушно сели на место.

– Продолжайте, маэстро Церутти. Я, правда, уверен, что Тирза говорила о двух других людях, однако продолжайте.

Церутти его слова не смутили.

– Я верить в Божий промысел, в судьба, так? – он принялся за вторую оливку. – Фокусник и иллюзионист ничего не иметь лучше, чем близнецы, это отлично... для... э-э... замечательного номера! Вы согласны? Си?

Орантес молчал, не зная, на что решиться.

– Я хотеть не просто так! Каждый из близнецы получать два реала в месяц, если ехать со мной. Си?

Ана склонилась к уху мужа:

– Да решайся же ты, муженек! Если все так, дети вернутся домой с деньгами! Может, маэстро и прав: то, что у нас близнецы, похожие до того, что их все путают, – и есть для нас и для них дарованное небом благо?

– А как же они поедут? Где будут спать? – бормотал Орантес, уже наполовину сдавшись.

– Это очень просто, отец! – близнецы от волнения перебивали друг друга. – Мы возьмем Изабеллу и телегу дедушки Эмилио! Изабелла почти все время стоит во дворе без дела. На днях ты сам сказал, что скоро она у тебя с головы все волосы слижет... На телеге Эмилио мы соорудим фургон, и в нем будем спать. Вот увидишь, у нас будет настоящая жилая повозка, и все это тебе не будет стоить ни одного мараведи.

– Я лично был бы только рад, если бы близнецы поехали вместе с нами, – улыбнулся Витус. – А ты, Магистр?

– Что за вопрос! Я, конечно, тоже.

– Что такое? – Церутти, потянувшийся за очередной оливкой, так и застыл: – Вы тоже собираться? Си?

– Именно так, – ответил Магистр. – Нам с Витусом тоже нужно в Сантандер, и мы с радостью к вам присоединимся. Мы хотели завтра утром отправиться к вам и узнать, согласны ли вы?..

– О, си, си, си! Вам не беспокоиться. Я со всеми говорить. Мы рады, если нас больше человеков. Для дорога лучше, надежно, си?

– Мои ребята тоже поедут только до Сантандера, – отрезал Орантес. – И ни в коем случае не дальше. Там живет один из моих братьев, которого я не видел целую вечность. Вот тут оно и сойдется, приятное с полезным.

– Тогда все ясно! Си? – Церутти вскочил и протянул Орантесу свою маленькую руку.

– Согласен, – Орантес пожал ее. – Только пообещайте мне, что не будете спускать с моих ребят глаз. Обещаете? Дайте мне слово!

– Ничего не беспокоиться. Я даю клятва! Си? – Церутти театральным жестом поднял руку.

– Хорошо, мы вам верим, не правда ли, жена?

– Верим и доверяем, – на лице Аны было написано полное удовлетворение. Мир и спокойствие в доме не будут нарушены. – То-то удивятся остальные дети, когда они завтра проснутся и я обо всем им расскажу...

– Я думаю, лучше всего будет, если тебя, Витус, и тебя, Магистр, я помещу в разные повозки, – сказал Артуро.

Это было утром два дня спустя. Оба друга и близнецы прибыли к бродячим артистам на повозке, в которую была запряжена Изабелла, после расставания с Орантесом, где было пролито немало слез. В этот ранний час никого из циркачей еще не было видно. Один учитель фехтования встал спозаранку и кормил лошадей.

В задумчивости он оглядывал одну повозку за другой.

– Вопрос только в том, кого к кому! Мы с Анакондой принять вас не можем: в наших повозках слишком много реквизита. А о Бомбастусе Зануссусе и говорить нечего. – Он почесал в затылке. – Даже если бы я и хотел, из этого ничего не вышло бы, потому что вот уже несколько дней никого к себе не подпускает. Он пишет какой-то научный труд, посвященный его собственному учению о шести живительных соках.

– Учение о шести живительных соках? – сразу заинтересовался Витус.

– Во всяком случае, так он это называет. Если хочешь знать мое мнение: вздор все это.

– По-моему, эскулап у тебя особой любви не сыскал?

– Скажем так: к его научным занятиям я равнодушен.

– Так где же все-таки ты собираешься нас разместить? – спросил практичный Магистр.

– М-да, я думаю, ты будешь спать в повозке Церутти и Майи, а Витуса мы поселим к цыганам. – Артуро сунул два пальца в рот, коротко свистнул и прокричал:

– Эй, люди, выходите! Мне есть, что сказать вам!

Прошло некоторое время, пока артисты, зевая и протирая глаза, появились, спрыгивая со своих повозок. Витус все выглядывал эскулапа, но он пока не появлялся.

– Послушайте-ка! – начал Артуро. – О том, что эти четверо поедут дальше вместе с нами, вам уже известно. Вопрос в том, где будут спать Витус и Магистр, поэтому я хочу предложить вам вот что... – Он в немногих словах обрисовал свой план. – Вы согласны?

Вместо ответа Сантор только кивнул и сделал Витусу знак следовать за ним. Тирза тоже отнеслась к предложению Артуро как к самой естественной вещи.

– Си, си, си, я согласится! – подал голос Церутти. – Ты, Магистр, жить у меня и Майя! Иди со мной, будем кушать в повозке, си?

– С удовольствием! – маленький ученый не заставил просить себя дважды. – Увидимся позже, Витус.

– Так, для начала вы, близнецы, пойдемте со мной!

Артуро, довольный тем, как быстро все разрешилось, направился к своей повозке.

– Анаконда славится своей пшенной кашей!

Человек-змея польщенно кивнул.

Сначала они держали путь на северо-запад, чтобы оставить в стороне Досвальдес. Дорога была ухабистой, местность плохо просматривалась. То и дело приходилось объезжать крутые холмы, что сильно замедляло продвижение вперед. Время от времени путешественники останавливались у ручьев, чтобы напоить лошадей.

Артуро, переговорив с Витусом и Магистром, установил точный порядок следования колонны: Сантор с Тирзой и Витус – в первой повозке, за ними – Церутти с Майей и Магистром, дальше – близнецы, потом – большая повозка доктора Бомбастуса Зануссуса, а замыкали колонну Артуро с Анакондой.

– Магистр рассказал мне, Витус, что у тебя особо острое зрение, – сказал учитель фехтования, прежде чем они пустились в путь. – Именно такой человек мне нужен в первой повозке. Чем раньше мы узнаем, что кто-то движется нам навстречу или показался в стороне, тем лучше!

– Я что-то не совсем понял.

Артуро положил руку ему на плечо.

– Мы артисты, друг мой, а это значит, что многие люди, особенно дети, относятся к нам прекрасно, но не меньше других, которых так и подмывает нам чем-нибудь насолить. Например, церковь и ее представители противятся любым формам развлечений, а уж когда развлекаем мы, шуты и фигляры, – к нам они относятся просто враждебно.

Он указал Витусу рукой на то место, где они давали маленькое представление семье Орантеса.

– Поверь мне, прежде чем наша труппа выступила перед вами, я внимательно за вами наблюдал и, только когда убедился, что никто из вас не донесет на нас церковникам, пригласил вас.

– Никто не поймет тебя лучше, чем мы с Витусом, – поддержал его Магистр. – У нас самые тяжелые воспоминания от общения с этими святошами. Проклятье инквизиции мы испытали на собственной шкуре, а двух наших сокамерников по тюрьме, Аманда и Феликса, они сожгли на костре.

Артуро сочувственно опустил голову:

– Выходит, мы с вами в одной лодке. Так на чем я остановился? Ах, да! Острое зрение Витуса при случае может спасти нам жизнь. Обычно мы объезжаем большие города, например Бургос, который находится в двадцати милях отсюда на запад, стороной. Тамошние Божьи наместники злющие, как сторожевые псы. А на торных дорогах, бывает, шляется всякий сброд. Грабят, а случается, и убивают. Чем осторожнее мы будем, тем лучше. Прошу тебя, если увидишь что необычное, сразу крикни нам, да погромче! Мы, правда, всего лишь бродячие артисты, но постоять за себя можем.

– Сделаю все, что в моих силах!

– Так. Ты будешь наблюдать за тем, что делается впереди, а мы с Анакондой обеспечим наблюдение с тыла.

Артуро извинился и скрылся в своей повозке. Вскоре он показался вновь с двумя довольно страшными на вид абордажными ножами в руках.

– Английские! Смотри, какие удобные рукоятки!

В полдень, когда по расчетам Артуро они оставили позади миль пятнадцать, окрестный ландшафт стал выравниваться. Повозки миновали последние отроги Сьерра-де-ла-Деманда, горной цепи, посреди которой над дивной по красоте долиной возвышался цистерианский монастырь Камподиос.

Проехав еще подальше, они оказались между городами Белорадо и Бривиска. Вокруг зеленели луга, кое-где виднелись виноградники. Витус сидел на облучке рядом с Сантором и наслаждался видами окрестной природы. Цыган оказался дружелюбным, но довольно немногословным спутником, что было по душе Витусу, который мог подолгу оставаться наедине со своими новыми впечатлениями. На некотором расстоянии впереди, у дороги, он заметил брошенную кем-то крестьянскую телегу. Странную какую-то – все четыре колеса отсутствовали, днище лежало в песке, а дышло было задрано к небу. Витус указал рукой вперед:

– Видишь вон ту странную телегу, Сантор?

Цыган издал сперва какой-то шипящий звук, потом прохрипел что-то неразборчивое. Его голова сильно ударилась о дощатую стенку фургона. В горле у него торчала короткая толстая стрела.

Витус громко вскрикнул. Со свистом пролетело еще несколько стрел. Витус ощутил острую боль в левой голени. Коснулся рукой этого места, но ничего не обнаружил. А когда поднес ладонь к глазам, она была вся в крови.

– На нас напали! – закричал он во всю глотку. – На нас напали! – и сразу схватился за абордажный нож.

Колонна повозок остановилась как бы сама собой. Витус увидел, как из-за безколесной телеги выскочили трое, размахивая мечами. Рядом с ним Сантор, в горле которого что-то булькало, слабеющими руками пытался вытащить из шеи стрелу.

– Всем оставаться на своих местах! – услышал он громкий голос Артуро. – Я иду к вам!

Учитель фехтования приближался к ним огромными прыжками. Насколько серьезно их положение, было видно по тому, что он размахивал не деревянным, а настоящим коротким мечом.

– С этими я справлюсь один!

Он уже добежал до грабителей и вступил с ними в бой.

Витус снова услышал, как что-то булькает в горле Сантора. Не глядя больше на сражающихся, он занялся раненым. Вонзившись в шею, стрела перебила одну из артерий, отчего кровь била из раны, как вода из фонтана.

Врачебное искусство тут бессильно.

Цыган уже почти не шевелился. Витусу пришлось сделать несколько попыток, прежде чем удалось удалить стрелу. Приподняв безжизненное тело, он положил его на облучке. Потом спрыгнул с телеги и поспешил на помощь Артуро.

Наблюдать за учителем фехтования было одно удовольствие. Его противники, парни крепкие и ловкие, тоже умели обращаться с оружием, но с Артуро им тягаться было нечего. Наоборот, это он их устрашал: делал по два-три молниеносных выпада, отпрыгивал в сторону и снова нападал, колол, заставляя их обороняться, а затем снова ловко отступал.

После нескольких атак он заставил их стать лицом к солнцу, хотя они не оставляли попыток атаковать его сзади и с боков. Он вертелся вокруг своей оси, отражая один за другим удары противников.

Но оказалось, что разбойникам тоже выдержки не занимать. Некоторое время спустя Витус заметил, что реакция Артуро ослабевает. Вдруг один из нападавших отбросил свой меч в сторону и прямо-таки бросился под ноги Артуро. Грохнувшись в дорожную пыль, он ухватил учителя фехтования за ноги и дернул изо всех сил. Артуро покачнулся. На какой-то миг он потерял контроль над собой и своим оружием. В то время как один из бандитов удвоил усилия, отвлекая внимание Артуро на себя, другой забежал за спину, чтобы пронзить его мечом сзади. Он настолько сосредоточился на Артуро, что не заметил Витуса, который взмахнул своим абордажным ножом и полоснул его острым лезвием по руке.

Нападавший испустил страшный крик и выронил меч. Не веря глазам своим, он таращился на раненую руку. Витус продолжал наступать и опять взмахнул абордажным ножом. Разбойник бросился наутек.

Тем временем Артуро обезвредил валявшегося перед ним, сильно ударив ногой по голове, и сейчас гонял третьего, который, оставшись с ним один на один, здорово струхнул. Разбойника впору было пожалеть. Учитель фехтования сделал ловкий выпад, на какую-то долю секунды ошеломивший противника, а затем в мощном выпаде воткнул свой короткий меч ему в плечо. Тот разом обмяк, лицо его исказилось от боли.

– С меня хватит, сдаюсь! – едва успел выкрикнуть разбойник и бросился бежать изо всех оставшихся у него сил.

– Тяжело мне пришлось! – выдохнул Артуро, глядя в спины убегавшим.

– Будем ли мы их преследовать? – Витус тоже тяжело дышал.

– Нет, зачем? Мы, артисты, не имеем права никого убивать, даже если это преступники или разбойники. Эти парни вряд ли станут распространяться насчет того, что напали на безобидных проезжих, от которых получили на орехи. Оставим все как есть – так будет лучше.

Все еще тяжело дыша, Артуро подошел к Витусу и взял его за руку:

– Вообще-то я должен был бы сейчас отругать тебя за то, что ты не остался на месте, как я велел, но без твоей помощи я бы сейчас отправился к ангелам на небо или к чертям в ад – смотря что Господь для меня уготовил. Спасибо тебе, дружище! По-моему, я сегодня не в лучшей форме, – Артуро криво усмехнулся.

– Похоже, что так. Но эти трое тоже были не в лучшей форме. И сам я не всегда так задыхался после нескольких минут боя – давно не упражнялся, и в этом все дело. Ну, ничего, эти прохвосты свое получили. Не думаю, что кто-то из них умрет от ран... О Боже! Сантор! – вдруг воскликнул Витус. – Я совсем забыл о Санторе! Пойдем!

Оба поспешили к передней повозке, только торопиться им было незачем, потому что цыган уже умер. Тирза положила его голову себе на колени. Она беззвучно плакала, плечи ее содрогались, а циркачи с подавленным видом стояли рядом. Доктор Бомбастус Зануссус был среди них. Он оказался худощавым мужчиной с бескровным лицом. Тяжелые веки придавали ему несколько надменный вид.

– Я не смог ничем помочь бедолаге Сантору, – сдавленным голосом проговорил он. – Кровотечение оказалось слишком сильным, была перебита одна из важнейших артерий.

Витус выступил вперед:

– Да, скорее всего, Arteria faringea superior.

– Возможно, – подтвердил доктор, но по его голосу легко было понять, что этот термин ему незнаком. Он спросил не без подвоха: – Вы изучали медицину в университете, друг мой?

– Нет, в том смысле, который вы подразумеваете, – нет, – правдиво ответил Витус.

– Я задавал вполне естественный вопрос, – холодно проговорил Бомбастус Зануссус. – А вот ответа вашего я не понял.

– В университете я не учился, доктор.

– Что ж, я так и подумал.

Они принялись рыть при дороге яму глубиной фута три, чтобы похоронить цыгана.

– Погодите, у меня есть одна идея! – воскликнул Артуро. – Витус, Магистр, подойдите-ка ко мне.

Он быстро зашагал в сторону телеги без колес, за которой прятались бандиты с большой дороги.

– Мы сделаем из этой постройки гроб, – объяснил он. – Сантор заслужил, чтобы его похоронили по-людски.

Витус кивнул.

– Хорошая мысль. Я вернусь за инструментом.

– Постой! – остановил его Магистр. – По-моему, вот это – арбалет.

– Действительно, арбалет, – подтвердил Артуро. Нагнулся и поднял оружие. – Похоже на немецкую работу. Скорее всего, из Нюрнберга или Аугсбурга. Посмотрите, – он вертел арбалет в руках. – У этой штуки такая пробивная сила, что ей любые доспехи нипочем, если расстояние не очень большое. Настоящее орудие убийства.

– Да, и Сантору пришлось в этом убедиться.

– И, поскольку это орудие убийства, – продолжал Артуро, – в 1139 году Соборный совет в Риме запретил применять это оружие – правда, только против христиан. Знали вы об этом?

– Только против христиан? – изумился Магистр.

– Только против христиан.

– Идиотизм какой-то! – возмутился маленький ученый. – Как будто арбалетчик посреди сражения станет спрашивать у своего врага: «Скажи, ты христианин?» – и, если тот ответит «Да!», то отложит свой арбалет в сторону, а может, еще и добавит: «Извини, дружище, тогда я убью тебя мечом!»

– Не говоря о том, – добавил Витус, – что этот Совет фактически признал, что жизнь христианина дороже жизни человека, исповедующего другую религию. А я-то всегда предполагал, что перед Богом все равны.

Артуро невесело усмехнулся.

– Я начинаю понемногу догадываться, почему у вас вышли неприятности с нашей матушкой-церковью. Когда-нибудь, если позволит время, расскажете мне об этом поподробнее.

– Это долгая история, – уклончиво ответил Витус. С одной стороны, он не сомневался, что Артуро можно доверять, а с другой – ему хотелось прежде поближе узнать остальных артистов. Осторожность никогда не помешает...

– Я понял, – кивнул Артуро. – Займемся же нашим погибшим товарищем. Я не знаю, исповедовал Сантор христианство или нет. Потом спрошу об этом Тирзу. В любом случае он заслужил, чтобы тело его не сделалось добычей диких зверей.

Витус склонил голову.

– Пойдем, Магистр, принесем инструмент, чтобы сколотить гроб.

Разбирая телегу, они нашли еще два арбалета, а к ним множество коротких крепких стрел. Нашелся и меч, который в панике бросил один из нападавших. Обсудив все с Артуро, они распределили оружие по повозкам, чтобы в случае повторного нападения было чем защищаться.

К вечеру некое подобие гроба было сколочено, и они положили в него тело Сантора. Подошла Тирза и положила в гроб отца его скрипку, а вдобавок молот и кузнечные меха. Правую руку отца она положила ему на сердце. Выпрямившись, девушка поймала на себе вопрошающий взгляд Витуса.

– Мы, цыгане, даем своим покойникам в последний путь самые важные для них вещи, – прошептала она. – Пусть отец ни в чем не нуждается там... Он прежде был кузнецом, там, в Севилье, а музыку он любил всегда.

Его похоронили по христианскому обычаю, потому что Сантор верил во Всевышнего, хотя почитал и языческие обычаи. Прежде чем засыпать гроб землей, Витус произнес прощальное слово:

Я – воскресение и жизнь, – сказал Господь. – Я – путь, истина и свет. Я живу, и ты должен жить!

Я есть виноградная лоза, с которой ты можешь собрать урожай веры и силы во веки веков.

Амен!

Тирза всхлипывала в объятиях Майи, которая после набега разбойников все время держалась рядом с ней.

– Плачь, плачь, – повторяла ассистентка Церутти. – Плачь – тебе будет легче...

Когда все закончилось, труппа села у разгоревшегося костра и по своему обыкновению принялась за приготовление ужина. Тирза тоже поела немного и первой исчезла в своей повозке.

Когда костер догорел и все разошлись по своим повозкам, Витус еще некоторое время сидел у кострища в нерешительности, глядя на дотлевающие сучья. Наконец он поднялся и пошел к повозке Артуро. Коротко постучал.

Учитель фехтования и Анаконда жили посреди настоящего хаоса из театральных костюмов, винных бутылок, свернутых в трубки плакатов, огромного размера ботинок, накладных носов, талисманов, разнообразного оружия, инструментов, канатов, брезента, волшебных шаров, булав, оловянных кружек, свернутых в рулоны афиш, свечей, веревок, покрывал – и все это было беспорядочно свалено в кучи. Тем не менее обитатели повозки чувствовали себя здесь как в самой уютной комнате. Артуро устроился на чем-то вроде лежанки, укрывшись распластанной медвежьей шкурой, и рассматривал найденный ими меч. У него в ногах дремал Терро. Анаконда восседал на деревянном ящике и читал книгу под названием «De anguibus». К своему удивлению, Витус отметил, что человек-змея грамотен и владеет не только испанским, но и латынью. Это была книга о змеях.

– Что случилось, друг мой? – спросил Артуро. Кончиками пальцев он проверял, как заточено лезвие меча.

– Ну... – Витус не знал, с чего начать. – Дело вот в чем: теперь, когда Сантор мертв и все складывается так, что я должен спать в одной повозке с Тирзой... – Он умолк, несколько смущенный. – Меня-то, конечно, это нисколько не смущает, но я не хотел бы, чтобы она испытывала из-за этого неудобства. Именно сейчас, после всего случившегося...

– Хм, – Артуро еще раз провел пальцем по лезвию меча. Анаконда закрыл книгу.

– Вы понимаете, о чем я говорю? Может быть, к ней переселилась бы Майя, а я перебрался бы к Церутти.

– Не думаю, чтобы это устроило нашего фокусника, – медленно проговорил Артуро.

– Церутти и Майя – пара, – объяснил Анаконда. – Они, правда, не венчаны перед алтарем, но мы их благословили.

– Понимаю, – пробормотал Витус.

– Подойди-ка поближе, – учитель фехтования поднес меч ему чуть ли не к носу. – Вот этим самым мечом меня сегодня убили бы, не окажись рядом одного очень смелого молодого человека, который меня спас. Угадай с трех раз, о ком я говорю. А сейчас этот храбрый молодой человек наложил в штаны, потому что ему придется провести ночь в повозке рядом с девушкой! Тысяча чертей, что у вас, молодых, за заботы!

– Пожалуй, я лучше пойду. Извините, что помешал, – Витус повернулся к Артуро спиной.

Учитель фехтования расхохотался:

– Ну, вот, сразу и обиделся! Я ведь этого не хотел. Останься и выслушай меня.

– Ладно уж, давай.

– Если откровенно, я доволен, что ты будешь жить в повозке Тирзы, – начал Артуро. – Причем по нескольким причинам. Во-первых, из соображений безопасности: надо, чтобы в каждой повозке был бы хоть один вооруженный мужчина. Особенно когда мы будем ночевать вблизи селений. Во-вторых, ты пришелся Тирзе по душе, а это тоже не последнее дело, когда хочется с кем-то перемолвиться. А в-третьих, есть еще некто доктор Бомбастус Зануссус, который положил на нее глаз. Знаешь, Тирза ассистирует ему во время его выступлений, что, между прочим, делает ее очень наблюдательной. Она вообще концентрируется на выступлении и, может быть, поэтому не замечает, что доктор частенько как бы случайно поглаживает ее по заднице. Он расхваливает ее на все лады где только может, только я думаю, что, если человека ценишь, не обязательно выражать ему свою признательность, распуская руки.

– Если все так, как ты говоришь, я готов и впредь путешествовать в ее повозке.

– Поверь мне, все так и есть. Желаю тебе доброй ночи в гостях у Artistos unicos.

– Спокойной ночи, – Витус открыл дверь и спрыгнул с повозки. – Ах, да, чуть не забыл, Артуро.

– Да, друг мой?

– Научи меня фехтовать.

Артуро на секунду задумался, а потом его лицо осветила улыбка:

– С удовольствием! Как насчет первого урока завтра же?

ДОКТОР БОМБАСТУС ЗАНУССУС

Ну, люди добрые, у кого из вас болит душа или тело? Не бойтесь, выкладывайте! На первый раз я с вас деньги не возьму! Ну, ни у кого ничего не болит? Тогда я употреблю Balsamum vitalis сам, потому что он как-никак благотворно подействует и при все возрастающем огорчении от того, что мои возможные пациенты – трусливые зайцы.

На другой день они оставили место стоянки между Белорадо и Бравиской и отправились на север. Дорога оказалась весьма извилистой и проходила по местности, почти сплошь поросшей густыми лесами, которые перемежались с убранными уже полями. То там, то тут попадались небольшие деревушки с приземистыми домами. Повозка Витуса снова была впереди, поскольку Артуро не счел нужным что-либо менять в колонне. На рассвете он приблизился к цыганской повозке и постучал.

– Иду! – с покрасневшими от усталости глазами Витус добрался ползком до двери вдоль тяжелого шерстяного одеяла, из которого Тирза накануне вечером сделала перегородку. О сне этой ночью не могло быть и речи. Тирза все время плакала, тихонько, правда, чтобы не мешать ему, но он поймал себя на том, что именно поэтому прислушивался к каждому звуку.

Он попытался было отвлечь и успокоить ее, рассказывая ей разные истории обо всем на свете. Медленно, очень-очень медленно она приходила в себя, вслушиваясь в то, о чем он говорил, а потом и сама рассказывала ему немного о своей семье, пока, наконец, на рассвете, он не догадался по ее ровному дыханию, что девушка уснула.

– Кто там?

– Это я, Артуро! Ко мне только что приходил доктор. Он изъявил желание ехать с вами в одной повозке. Хочет сидеть рядом с тобой на облучке. Он считает, что для Тирзы это опасно. Пусть, мол, остается внутри повозки. Учитывая события вчерашнего дня, в его словах есть резон.

– Честно говоря, я предпочел бы в таком случае сидеть на облучке один.

– Нет, это плохо. Как-никак две пары глаз видят лучше одной.

– Хм... А кто поедет в повозке доктора? – поинтересовался Витус.

– Антонио.

– Все равно я предпочел бы иметь рядом на облучке более приятного напарника. Почему бы Анаконде не пересесть ко мне, а доктору к тебе?

– Справедливый вопрос, я и сам задавал его себе. Собственно говоря, есть одна-единственная причина: будучи медиком, ты нашел бы с Бомбастусом много общих тем для бесед.

– Вот как...

– А почему бы и нет? Может быть, обсудили бы проблему шести живительных соков или проблему еще черт знает чего?

– Что ж, я не возражаю, – вздохнул Витус.

Около полудня они выехали на довольно широкую, но разбитую дорогу, служившую, скорее всего, для отгона скота. Среди множества отпечатков копыт Витус различал оставленные овцами, коровами и ослами. Дорога становилась все бугристее, и ему было непросто управлять повозкой, чтобы ее не слишком трясло. Но вот он наехал на большой камень, отчего задралось переднее колесо. Доктор потерял равновесие и навалился на Витуса, схватив его за руку.

– Прошу прощения...

– Ничего, ничего, – Витус старался быть вежливым. – Вы же не виновны, что дорога такая плохая.

– Это правда, это правда... – доктор бросил на Витуса взгляд из-под припухших век. Потом повернулся назад и произнес сквозь узкую щель в коробке на повозке: – Я очень надеюсь, что вы не испытываете чрезмерных неудобств, юная Тирза? – голос его звучал медоточиво. Не получив ответа, доктор продолжал рассуждать, как ни в чем не бывало: – На что только ни согласишься, лишь бы помочь бедным крестьянам.

– Хм, – Витус не нашелся с ответом.

– Говорят, вы обладаете некоторыми познаниями в медицине, – сделал очередную попытку завязать разговор доктор. Его веки слегка приподнялись. – Я получил свой диплом Doctorus medicinae[21] в университете Толедо summa cum loudae[22], если вам угодно знать.

– С чем вас и поздравляю.

– Я некоторое время преподавал там, будучи магистром. Вам, конечно, известно, что это значит?

– Известно.

Не обращая внимания на ответ Витуса, Бомбастус Зануссус продолжил:

– В качестве магистра вы имеете право читать лекции студентам и обучать их искусству делать операции. Достойная задача, как вы понимаете.

– Об университете Толедо я наслышан, – заметил Витус. – Наряду с университетом Кордовы это самый знаменитый медицинский центр во всей Испании. К сожалению, к концу XI века слава Кордовы померкла, однако, насколько мне известно, Толедо по-прежнему остается средоточием медицинской науки.

– Это не подлежит сомнению. Вы, очевидно, тоже обладаете некоторыми познаниями в этой области?

– Разумеется. Но не такими обширными, как у вас. Что вы думаете о латинском издании «Al-Tasrif», принадлежащем перу Абульказиса?

– Ну, э-э-э... Это очень серьезный труд.

– Как-никак в нем содержатся в переводе с арабского все важнейшие тексты по медицине. Жерар Кремонский, который перевел их на латынь, сослужил огромную службу человечеству. Вы со мной согласны?

– Естественно.

– Этот труд оказал самое действенное влияние на развитие хирургической науки и во Франции, и в Италии. Вспомните о Париже и Падуе.

– Кому вы это говорите! – доктор откинулся назад, чтобы полюбоваться красотами природы. – Да-да, Жерар Кремонский, – сказал он, как бы припоминая. – Немцы – народ дотошный!

– Жерар Кремонский родом из Италии.

Веко доктора дрогнуло, и он вцепился рукой в плечо Витуса.

– Ха-ха-ха! Не удалось мне, значит, вас подкузьмить! Поздравляю, поздравляю, вы начитанный молодой человек!

– Это все пустяки по сравнению с вашей ученостью, уважаемый доктор!

– Что ж, когда науке служишь так долго, как я, поневоле выходит так, что превосходишь знаниями остальных. Это признавал сам Парацельс. Вам доводилось слышать о нем?

– Конечно.

– Так вот, о Парацельсе. Кстати, я познакомился с ним лет десять назад в Швейцарии. И, значит, Парацельс любил повторять: «Мой дорогой доктор, если есть во всем мире человек, чью ученость я ставлю превыше моей, то это вы!»

Витус промолчал, хотя его так и подмывало сказать, что Парацельс умер в самом начале сороковых годов.

– Единственное, что я ставлю в вину Ауреолу Теофрасту – так звали Парацельса на самом деле, – так это то, что он взял себе еще и имя Бомбаст. А ведь как раз это имя и подчеркивает единственные в своем роде знания!

И опять Витус промолчал.

– Между прочим, показывал ли я вам экземпляр моего «Nuntiatio», с которого я обычно начинаю свои выступления перед публикой?

Он, конечно, не делал этого, о чем отлично знал.

– Вот, – доктор достал из кармана многократно сложенный лист бумаги, расправил его и сунул Витусу прямо под нос. – Читайте!

Витус увидел длинный текст, аккуратно напечатанный готическим шрифтом.

Читающего эти строки да Благословит Господь.

Высокочтимая публика оповещается о том, что ей представляется прошедший испытания и сдавший необходимые экзамены ботаник и доктор медицины Бомбастус Зануссус, родившийся и проживающий в Толедо, где он обучался, преподавал и с превеликим искусством практиковал как в среде высокопоставленных пациентов, так и в среде простолюдинов, о чем в полной мере свидетельствуют полученные им высокие официальные отзывы.

Если кто испытывает затруднения, вызванные внешними обстоятельствами, например фистулообразные ракоподовные образования, воспаления горла и кишечника, глаукомы и слепоту, глухоту или кожные наросты, тот должен обратиться к нему лично.

Ему будет предложен и прописан в высшей степени эффективный Balsamum vitalis[23], предназначенный для употребления не только внутрь, но и для использования вовне. Тот, кто страдает от острых волей, воспалений кишечника и других телесных недомоганий, колик, поносов, разного рода дизентерии, пусть примет 25 капель бальзама с чайной ложкой меда. Помимо этого бальзам способствует излечению при лихорадке, при нагноении ран, при цинге, волях самого разного рода, кровотечениях, при шатании тела, при гниющих свищах, а также опухолях. При потемнении и покраснении глаз, равно как и горении, и раздражении оных. В последнем случае достаточно будет смазать их бальзамом или приложить к ним влажный компресс, чтобы через короткое время от этих волей избавиться.

Поскольку и женским пол подвержен многим заболеваниям, но по своей природной стыдливости избегает представать перед врачами, рискуя при этом подчас не только своим здоровьем, но и жизнью, то объявляем всем, кого это касается, что если вы опасаетесь обратиться к доктору лично, то можете явиться на прием к его ассистентке сеньоре Тирзе или принести ей свою мочу, после чего она вам скажет, какого рода заболевание вам присуще, поскольку она обучена для этого самим доктором.

Вот что может выть вам представлено или проведено:

операции, ампутации, прижигания, установление диагноза после анализа мочи, лечение травами, таблетками, порошками и разного рода сложными микстурами.

Благосклонного читателя этой афиши просят передать ее содержание знакомым.

Находящийся под покровительством его сиятельства князя Аррайо де Монтего доктор Бомбастус Зануссус проживает в... с... по... сего года от Р.Х.

Витус оторвался от бумаги.

– Да, внушительная программа, господин доктор.

– На этой бумаге запечатлена лишь часть моего врачебного искусства, уверяю вас, – Бомбастус Зануссус снова сложил и спрятал бумагу, не отказав себе в удовольствии еще раз пробежать глазами текст.

– Тпрр! – Витус придержал лошадей и указал рукой в сторону. – Вон там, справа, по-моему, хорошее место, чтобы остановиться на привал. Я распрягу лошадь и покормлю ее. А вы, будьте столь любезны, оповестите об этом всех остальных.

Доктора это предложение несомненно задело за живое:

– Мой любезный друг, что вы себе позволяете! Кто из нас двоих, по-вашему, легче на подъем? Так что не сочтите за труд, сбегайте и предупредите остальных сам.

Пришлось Витусу проглотить и это.

– Как вам будет угодно.

После обеда, состоявшего из копченой речной рыбы, бобов с соусом и лепешек, к Витусу подошел Артуро.

– Мы немного задержимся тут, Витус. Остальные устали и хотели бы поспать.

– Что до меня, то я усталости не чувствую.

– Какое совпадение, – Артуро улыбнулся.

– Почему?

– Потому что сейчас ты получишь первый урок фехтования. Вон там, – он указал в сторону покрытой засохшей глиной площадки у дороги, – самое подходящее для этого место. Пойдем туда!

Он зашагал к своей повозке и вернулся с деревянным мечом и шпагой в руках, помимо этого он принес еще защитную маску для Витуса. Другую он уже успел надеть. Теперь Артуро походил на огромное насекомое.

Витус усмехнулся:

– Ты сейчас похож на богомола!

Артуро улыбнулся под маской:

– Гляди, как бы вскорости сам не взмолился! Когда мой меч просвистит у тебя над ушами.

Они дошли до площадки. Артуро бросил Витусу вторую маску:

– Надевай!

Витус натянул на голову кожаную маску с прорезями для носа, рта и глаз:

– Можно начинать.

– Не спеши, друг мой. – Учитель фехтования взял принесенную им шпагу и надел на острие деревянный шарик. – Вот, возьми свое оружие.

– Почему ты даешь мне шпагу, а себе берешь деревянную дубину?

– Во-первых, у меня всего один дуссак, во-вторых, шпага с насадкой столь же безопасна, а в-третьих, ты ею никогда меня не заденешь, по крайней мере на первых порах.

– Ну, так начнем! – Витус стал в позицию, крепко сжимая шпагу и ожидая атаки учителя.

– Начинай ты, – в голосе Артуро прозвучала ирония.

Широко шагнув вперед, Витус атаковал учителя фехтования. Он решил, что будет осторожен и ни за что не нанесет Артуро сильного удара, чтобы случайно не причинить ему какого-нибудь увечья, но уже через секунду понял, что эти опасения напрасны. Артуро мгновенно поменял позицию – и выпад пришелся в пустоту.

– Давай, богомол, попытай счастья еще раз.

Сдавленный смех за спиной заставил его оглянуться. У дороги собрались почти все члены труппы. Громче других хихикала Майя. Она сидела, прильнув к Церутти. Здесь же стояли Анаконда и близнецы с Магистром. Маленький ученый ободряюще поднял кулак:

– Не тушуйся, Витус!

Пришла сюда и Тирза. Она наблюдала за происходящим с некоторым испугом, так что у доктора был повод обнять ее за плечи – разумеется, для ее же спокойствия. Это почему-то рассердило Витуса, он снова сделал шаг вперед, наступая на Артуро. Но, как и в прошлый раз, его шпага прошила воздух.

– Брось это! – крикнул ему учитель фехтования после очередных неудачных попыток. – Ты наделал ровно столько ошибок, сколько мог по числу попыток. И шаги ты делал невпопад, и корпус держал неправильно, и удары наносил неверно. Настоящий противник разделался бы с тобой в два счета.

– Я и сам это вижу, – задыхаясь, проговорил Витус.

– Прежде всего, шпага не предназначена для ударов сверху, как меч, – это оружие прямого удара, укола. Далее, следует знать: при фехтовании в равной степени важны и заученные приемы, и выдержка. О физической силе и выносливости я уже не говорю.

– Я это заметил.

– Вот видишь, выходит, первый урок не прошел для тебя даром. В фехтовании хорошая техника – это все. Противник может быть каким угодно умелым, но, если сбить ему дыхание, его и слабейший победит. А теперь перейдем к основной позиции. Она и есть исходная позиция для атаки. И, хотя она кажется поначалу не вполне естественной, именно эта позиция держит корпус фехтующего в оптимальном равновесии, что жизненно важно как во время быстрой атаки, так и в момент отступления, а это в бою часто необходимо. Никогда не забывай: фехтовальщик, потерявший равновесие, считай погиб.

– Понял.

– Хорошо. – Артуро провел каблуком черту по глиняной площадке примерно метров в десять длиной. – Это будет линия нашего противостояния. Поставь на нее правую ногу.

Что Витус и сделал.

– А теперь поверни левую ногу так, чтобы она с правой составляла прямой угол. А каблуки при этом должны соприкасаться. Вот так, хорошо. А теперь отставь левую ногу на полшага назад. Да, именно так... Но при этом торс должен оставаться прямым. – Он поправил положение тела своего ученика. – Если будешь держаться прямо, твои движения будут лучше сбалансированы. Как ты успел заметить, при таком положении ног твое правое плечо выдвинулось вперед. Тем самым ты уменьшил площадь попадания для своего противника – в этом еще одно преимущество правильной исходной позиции.

– Я вижу, фехтование – это целая наука.

– И, как любая наука, требует тщательного изучения. Теперь берешь оружие слегка согнутой рукой, шпага при этом должна находиться на одной линии с чертой, которую я провел. – Объясняя это, Артуро стоял в четырех шагах от Витуса. – Острие шпаги должно находиться примерно на уровне моего плеча... Да, вот так, правильно.

– Будем начинать?

– Нет, мой богомол, сначала ты спрячешь левую руку за спину и будешь держать ее под углом... Да, вот так. Левая рука обеспечивает стабильность позиции и служит примерно тем же целям, что и хвост падающей кошки.

Артуро и сам принял исходную позицию. Теперь противники стояли друг перед другом с поднятым оружием.

– Расстояние между противниками называется мензурой, – продолжал Артуро. – Можно сказать, что бой – это не что иное, как постоянное изменение мензуры. – Он медленно повернулся на девяносто градусов, чтобы Витус смог в деталях разглядеть все его действия. – Шагом вправо и вперед наступают на противника, чтобы сомкнуть мензуру и нанести удар.

– Шаги в фехтовании довольно мелкие.

– Погоди! Для прыжков и выпадов время еще не пришло. Правая нога – нога выступающая, а левая – опорная. Железное правило фехтования гласит: если выдвинул одну ногу, нужно соответственно подтянуть другую – для восстановления исходной позиции. А движение назад производится, естественно, в обратном порядке. – Он продемонстрировал как. – Уразумел?

– Уразумел.

Витус сделал несколько попыток, причем Артуро его всякий раз поправлял. Далее учитель фехтования показал ему несколько вариантов прыжков, продолжая объяснять:

– Конечно, все движения ног во время поединка комбинируются, потому что только так ты способен нанести удар противнику. Наиболее часто встречающиеся положения ног называются матинендо, баллестра и радоплио. – Он продемонстрировал последовательность шагов. Витус внимательно слушал, а потом пытался их повторить.

Так прошло около часа. Лицо молодого человека под маской было все в поту.

– Наступай на меня! – приказывал Артуро. Помня о своем первоначальном опыте, Витус на сей раз действовал осмотрительнее. Он подождал две-три секунды, а затем внезапно попытался выполнить баллестру – прыжок вперед с одновременным выпадом. Он проделал это быстро, однако Артуро опередил его. Сделав два коротких шага, он оказался в стороне, пропустил Витуса мимо себя и отбил его шпагу. Пока ученик поворачивался, учитель успел приставить к его боку свой дуссак.

– Будь бой настоящим, ты был бы сейчас уже на том свете, – сказал он и снял маску.

– Откуда ты знал, как именно я на тебя нападу?

– Наблюдение и опыт. Я увидел блеск в твоих глазах и догадался: сейчас он бросится вперед! Нет ничего важнее, чем следить за выражением глаз противника. В них ты увидишь все: и страх, и решимость, и растерянность, и то самое выражение, которое показывает тебе, что противник вот-вот бросится атаковать. – Артуро опять принял исходную позицию.

И снова за спиной Витуса кто-то захихикал. «Циркачи все еще наблюдают за нами!» – мелькнуло у него в голове. Он предпочел бы, чтобы они сейчас спали. Молодой человек оглянулся и тут внезапно ощутил острую боль в груди. Потребовался всего миг, чтобы сообразить: это Артуро ткнул его своим дуссаком.

– Другое незыблемое правило гласит: не позволяй никому и ничему отвлекать тебя от боя! – объяснил учитель фехтования. Он подошел к Витусу и как бы в знак примирения снял с него кожаную маску. – На сегодня довольно. Во время следующих уроков я покажу тебе, что такое «приглашение». Мы поупражняемся в атаке, выпадах и защите.

– Я представлял себе это делом куда более простым, – честно признался Витус.

– Мастерство с неба не падает. Тем более мастерство в деле фехтования. Но не вешай нос. Мы из тебя обязательно сделаем крепкого бойца!

Вечером Артуро пришел с хорошей новостью.

– Я наловил раков, – радостно провозгласил он. – Не меньше трех дюжин! Совсем рядом протекает ручей, и они только и ждут, чтобы их выловили.

Он держал в руках большую глиняную миску, которую осторожно поставил на землю у кострища. Тирза хотела из любопытства потрогать раков, однако учитель фехтования предупредил ее:

– Осторожно! Некоторые из этих маленьких рыцарей в панцирях еще живы, и, если что ухватят своими клешнями, легко не выпустят.

Подошли Витус с Магистром.

– У нас будет королевский ужин! – обрадовался маленький ученый. – А как мы их приготовим: сварим или поджарим? Ты их наловил – тебе и решать.

– Сварим.

– Договорились. Мы все поможем, чтобы дело пошло быстрее.

Подошли и Анаконда с близнецами.

– Мы пойдем за хворостом, – решил Антонио, и двое других его поддержали.

Церутти, Майе и Тирзе поручили обойти все повозки и принести продукты, чтобы сварить похлебку с бобами.

Витус с Артуро направились к ручью помыть большой котел.

– Я попрошу доктора ополоснуть раков, – сказал Магистр, устанавливая треногу над кострищем.

Когда вскоре все снова собрались вместе, Витус увидел, как огорченный Магистр моет раков.

– Какая блоха тебя укусила?

– Этот доктор надоел мне до чертиков! – маленький ученый взмахнул рукой со щеткой. – Знаешь, что он мне ответил, когда я попросил его помочь нам?

Магистр скривил лицо и, передразнивая голос доктора и его напыщенную манеру говорить, произнес:

– «Мой дорогой юный друг, в своем ли вы уме! Я сейчас занимаюсь уточнением некоторых деталей для моего учения о шести соках. А тут заявляетесь вы и требуете, чтобы я мыл каких-то раков? Нет, извините...» Вот индюк надутый!

Витус и Антонио, улыбаясь, наблюдали за ним.

– А где этот доктор вообще?

– Где ему быть? Конечно, в своей повозке, – фыркнул Магистр. – Этот господин ждет, чтобы мы проделали всю работу, тогда он и явится, как говорится, к накрытому столу.

Магистр оказался прав. Бомбастус Зануссус предстал перед всеми, когда приготовления были закончены и аромат, исходящий от котла, вился над лагерем. Витус, сходивший за большим черпаком, вернувшись, обнаружил, что доктор занял его место – рядом с Тирзой. Он ощутил сильный укол обиды, но пошел на противоположную сторону от костра, где было свободное место.

– Запах такой, как у всех благовоний Аравии, вместе взятых! – предвкушая удовольствие, поводил носом доктор. – После нелегких научных занятий нет ничего приятнее вкусной пищи...

– ... которую для тебя приготовили другие, – закончил за него Магистр, все еще злой как черт.

Однако Бомбастус Зануссус пропустил эти слова мимо ушей. Он приподнял свою деревянную миску и спросил, ни к кому, в частности, не обращаясь:

– Никто не положит мне раков?

Витус поднялся и достал черпаком несколько темно-красных раков из котла.

– Вот, прошу вас.

– Благодарю, мой юный друг. – Доктор взял щипчики. С треском открыл панцирь первого рака и начал неловко выщипывать изнутри кусочки мяса. Несколько раз протягивал его цыганке.

– Позвольте угостить вас мясом моих раков, юная Тирза? Я уверен, такого лакомого кушанья вы давно не пробовали...

Тирза покачала головой.

– Тогда я доставлю вам удовольствие насильно, – доктор не то засмеялся, не то заблеял от радости и уронил мясо на подол платья Тирзы. – Приятного аппетита! – и он с треском принялся разделывать второго рака.

– Может быть, вы упустили из виду, доктор, – процедил Витус, – но эти щипчики одни на всех. Будьте любезны, поторопитесь.

– Тише едешь, дальше будешь, мой юный друг! Неумеренная прыть еще никогда не приводила к цели, не правда ли, юная Тирза?

Ему опять не ответили, что доктора не очень расстроило.

– Не передаст ли мне кто-нибудь суп? От него исходит столь вкусный запах, что пора его и попробовать.

Когда никто не отреагировал, он сам пришел себе на помощь. Наклонившись над котлом, несколько раз зачерпнул из него черпаком.

– Вкусно, вкусно! – причмокивал он, утирая рот большим носовым платком. – Нет ничего приятнее совместной трапезы.

– Поскольку вы употребили слово «совместная», доктор, – вступил в разговор Артуро, – то хочу заметить, эта трапеза такой оценки не заслуживает. Едим мы, положим, все вместе, но позаботились об этой трапезе отнюдь не все.

– Я не вполне понимаю, мой юный...

– И перестаньте вы вечно повторять это ваше «мой юный». Я терпеть не могу, когда что-то остается невысказанным. И поэтому скажу вам прямо и откровенно о том, о чем знают все здесь присутствующие: вы всегда отсутствуете, когда речь заходит о совместной работе, и приготовление пищи сегодня отнюдь не досадное исключение. Если вы в следующий раз поступите так же, вас к общему столу не пригласят.

– Да, но ведь это...

– Это и правильно, и справедливо. Мы всегда готовы помочь друг другу, и если вы еще не заметили этого за то долгое время, что провели вместе с нами, – мне жаль вас.

– Я самым решительным образом протестую против такого тона, молодой... э-э... – доктор даже привстал, лицо его выражало крайнюю степень возмущения. – Вы, очевидно, забыли, что это благодаря мне на ваши представления стекается столько народа... Не будь меня и если бы повсюду не были развешаны мои афиши, никто не пришел бы на ваши... э-э-э... представления.

– Мы высоко ценим ваши афиши, ваше «нунциацио», доктор, – ответил Артуро ледяным тоном. – Благодаря им у нас нет особой необходимости ходить по городам и оповещать народ о нашем прибытии, что иногда небезопасно, так как церковь считает всех фокусников и лицедеев полуеретиками. Однако я стою на своем! Если вы и впредь не будете принимать участия в наших общих делах, не будете помогать нам, можете в будущем путешествовать без нас. – Он оглядел всех сидящих вокруг. – Или кто-то считает иначе?

Как и следовало ожидать, в защиту доктора никто не встал.

– Вот она, благодарность за то, что в последние недели у вас были огромные сборы! Я протестую и удаляюсь, однако прежде скажу, что, если, предположим, я в будущем буду путешествовать без вас, вашу труппу ждет голодная смерть. Причем в самое ближайшее время!

Доктор медленно поднялся и удалился в свой фургон.

– Superbientem animus prosternet! – крикнул ему вслед Витус.

– Что? А?

– Мы ваш протест отвергаем – вот, что я сказал, доктор. Разве вы меня не поняли?

– Какая наглость! Я прекрасно владел латынью, когда вы еще барахтались в пеленках. Я вас, разумеется, понял, однако предпочитаю вам не отвечать.

– Вот видите, доктор, – Витус с довольным видом откинулся назад, – вам сегодня утром не удалось «подкузьмить» меня, зато мне это удалось вполне. На самом деле я сказал вам нечто совсем другое: «Высокомерие предшествует падению».

Следующий день доставил Витусу куда большее удовольствие, потому что утром доктор объявил ему, что желает вернуться в свою прежнюю повозку и управлять лошадьми сам, после чего место на облучке рядом с Витусом заняла Тирза.

– Это правда, что ты не знаешь, откуда ты родом и кто твои родители? – спросила она.

– Да, это так. Покойный аббат из Камподиоса нашел меня как-то утром неподалеку от монастыря. Я лежал в плетеной корзине, и у меня оказалось тяжелое воспаление легких.

– Ты должен рассказать мне об этом.

– Это очень длинная история.

– Прошу тебя, Витус! – зрачки глаз Тирзы расширились.

– Будь по-твоему. – И Витус рассказал ей все, что знал о своей жизни, а повозка тем временем катила по дороге, по обе стороны которой зеленели поля. Они приближались к Рудрону – реке, которая милях в тридцати севернее впадала в Эбро.

Когда Витус закончил свой рассказ, Тирза сказала:

– У нас с тобой есть что-то общее, потому что и мы, цыгане, не знаем точно, откуда мы родом. Старики, правда, рассказывают, будто наши предки тысячу лет назад жили на земле Великих Моголов, которая где-то далеко-далеко отсюда, и нам пришлось уйти оттуда. Но правда ли это, никто не знает.

– Разве об этом не сказано в летописях вашего народа?

– Нет. У нашего народа не было и нет своей письменности. Все, что нам известно о нашем происхождении, почерпнуто из старинных преданий...

– А что произошло после вашего исхода?

– В одной арабской стране, где сегодня говорят на языке фарси – таково предание, – наши предки разделились на две группы, бенов и фенов. Бены отправились в Африку, в то время как путь фенов лежал в Европу. Нас, европейских цыган, разделяют на три группы: рома кочуют на Балканах и в Валахии, синти – в основном по странам, где живут германские народы, а гитанос – главным образом по Франции, Испании и Португалии. Я – гитана.

– А почему вы с отцом оставили свой род?

По ее лицу пробежала тень.

– У нас, цыган, нет родов – только семьи. Почему мы с отцом ушли из семьи – тоже длинная история. Не обижайся на меня, если я не стану сейчас рассказывать об этом.

– Извини, я не хотел тебя обидеть.

– Мне нужно еще немного времени, – лицо ее вновь оживилось. – Вон там, видишь, крестьянский дом? Думаешь, мы скоро доберемся до Роденьи?

– Полагаю, да. Проедем еще немного вперед, до низовий Рудрона. Там наверняка водятся утки, куропатки и прочая дичь, на которую можно поохотиться. Да и рыбы наловим.

Когда они доехали до цветущего луга, Витус решил, что пора сделать привал.

– Здесь и красиво, и за лесом ветра не чувствуется. Давай предложим остальным передохнуть здесь.

Вскоре повозки снова стояли полукругом, и артисты наблюдали, как доктор Бомбастус Зануссус с кипой афиш под мышкой поскакал верхом в сторону Роденьи. Его сопровождал Артуро. Вместе им предстояло получить у алькальда разрешение на выступление труппы и ее пребывание в низовьях реки.

Многоуважаемая публика!..

Доктор стоял на деревянном помосте и зачитывал свое обращение к зрителям, пришедшим сюда из Роденьи на дневное представление. Было около 11 часов утра.

...Сеньоры и сеньориты! Во мне ваши глаза видят прошедшего испытания и сдавшего экзамены Doctorus medicinae Бомбастус Зануссус, который родиться и жить в Толедо, откуда он и прибывать здесь, чтобы каждый, он богат или бедный, от болей и муки, все равно отчего происходить, – освобождать!

Не надо долго думать, добрые человеки, а называть мне причина, что где беспокоить, сразу, прямо сегодня и здесь мне вам сказать, мне, знаменитый докторус Бомбастус Зануссус, который иметь честь освобождать в Мадриде от неизлечимой сыпь его королевское высочество дон Карлос, сын наш Всекатолическое Величество король Испания...

– Ты веришь, что наш доктор и в самом деле вылечил сына короля от сыпи? – заинтересовался Магистр.

Он вместе с Витусом стоял в толпе и слушал, что говорит о себе доктор, намеренно коверкая язык, как иностранное светило.

– Смех да и только! При дворе ни у кого не было сыпи вот уже на протяжении нескольких поколений.

Тем временем доктор начал доставать из высокого ящика разные бутылочки и коробочки со всякими лекарствами, расставлять их в ряд перед собой на помосте и на все лады расхваливать их. Потом он выдвинул несколько вперед Тирзу, стоявшую прежде рядом с ним. Молодая цыганка с достоинством поклонилась и снова встала на прежнее место.

Поскольку и женский пол подвержен многим заболеваниям, но по своей природной стыдливости избегает представать перед врачами и не получает необходимой помощи, я объявляю вам, что моя ассистентка сеньора Тирза, весьма сведущая в анализах мочи, способна также предсказать на основании этого анализа все будущее течение болезни. Предлагаю вам, добрые люди, приносите свою мочу, и вы вскоре получите необходимую для вас помощь врача...

Это доктор зачитал по бумаге, которую достал из внутреннего кармана сюртука. Он оглядел собравшуюся толпу. Ни один из более чем ста двадцати человек, собравшихся поглазеть на приезжих гостей, вперед не выступил. Доктор пожал плечами. По опыту он знал, что этих зевак надо сначала размягчить разными увещеваниями, лестью и рассказами об успехах в излечении высокопоставленных особ. Ничего, они сдадутся – в этом он был уверен. Бомбастус продолжал читать:

Помимо этого я привез с собой таинственное волшебное зелье, которое называется Balsamum vitalis. Его можно употреблять не только внутрь, но и использовать вовне для растирания и смягчения кожи и суставов. Оно незаменимое лекарство при острых болях, воспалениях кишечника, коликах и поносах, при разного рода дизентерии... Итак, если кто болен, пусть принимает по двадцать пять капель этого снадобья на чайную ложку меда...

Он помахал бутылкой с ярко-зеленым содержимым и потом накапал какое-то количество жидкости в большую оловянную ложку:

– Раз, два, три, четыре, пять... – отсчитав нужное количество, опять обратился к публике:

Ну, люди добрые, у кого из вас болит душа или тело? Не бойтесь, выкладывайте! На первый раз я с вас деньги не возьму! Ни у кого ничего не болит? Тогда я употреблю Balsamum vitalis сам, потому что он помогает и при возрастающем огорчении от того, что мои возможные пациенты – трусливые зайцы.

Это он вновь прочитал по бумаге. Кое-кто из зрителей рассмеялся. Доктор сразу же сунул себе в рот ложку с бальзамом на меду.

– Аааах! Как вкусно! Да, если бальзам настоящий, он не только лекарство, но и очень вкусная штука!

Тут засмеялись и другие. Толпа стала благосклоннее к нему. «Скоро вы у меня с руки кормиться будете!» – с удовольствием подумал доктор. Его глаза заметили в толпе согбенную старушку, которая все время сжимала и разжимала пальцы рук.

– Что у вас с руками, матушка? – спросил он. – Давайте, я угадаю: у вас подагра, и вы применяли уже самые разные травы, только ничего не помогало. Так ведь?

Старушка слабо кивнула. Бомбастус Зануссус ловко спрыгнул с помоста, взял старушку под руку и вместе с ней поднялся обратно на помост.

– Итак, объясняю, – проговорил он таким громким голосом, что его было хорошо слышно даже в задних рядах. – Помочь вам можно вот как: превратить в ступе листья полыни в кашицу, потом на одну часть толченых вишневых косточек взять две часть мягкой вишни и четыре часть кашица из полыни. Из этого вы приготовить мазь. Человеку, как вы, который мучается от подагра до того, что его суставы можно сломаться, – ему надо недалеко от костер, чтобы было жарко, намазать себе, где больно, – через несколько дней все проходить!

У меня, конечно, такой лекарство есть здесь! Возьмите его, матушка, идите домой к костер, намазать себе, где больно, – через несколько дней все проходить! – он театрально поклонился. – Этот первый лекарство, который я прописать, – без деньги!

– Спасибо вам, сеньор доктор, благодарю вас! – затараторила старушка. Она упала на колени и поцеловала Бомбастусу Зануссусу руку.

– Для моя благотворительность я не мог найти человека лучше, – галантно поклонился публике доктор. Толпа впервые ответила ему рукоплесканиями.

– Я нахожу, что сегодняшнее выступление заметно отличается от его обычного высокомерия человека «невероятной учености»! – улыбнулся Магистр, внимательно наблюдавший за происходящим.

– В том-то и соль, что никакой он не ученый, а просто ярмарочный зазывала, принарядившийся в платье ученого. Однако вынужден признать, что рецепт лекарства от подагры составлен им правильно.

– Ты думаешь, с помощью этой полынной мази старушка действительно вылечится?

– Нет, конечно, нет. Но боль, скорее всего, уменьшится – а это все-таки лучше, чем ничего.

– Смотри вон туда, – Магистр указал на молодую мать, которая выталкивала вперед своего сына, мальчугана примерно десяти лет.

– Покажи ему свои бородавки, – невесело проговорила женщина и сразу же смешалась с толпой.

Мальчик храбро поднял руки вверх, тыльные стороны которых были обильно усыпаны серыми бородавками величиной с горошину.

– Так, что мы тут иметь? Две руки и большие бородавки? – воскликнул Бомбастус Зануссус. У него был такой довольный вид, будто ему подарили кошелек с деньгами. – Так вот, дорогая женщина, – мягко обратился он к матери, – будьте внимательны и запомните, что я вам посоветую: натирайте по несколько раз в день те места, где у него бородавки, листьями петрушки. Но имейте в виду: листья должны быть гладкими. А иногда для разнообразия натирайте ему руки желтым соком чистотела. Это проверенное средство от всякие бородавка. Но если вам потребуется наиболее сильное средство, возьмите растертую в порошок дубовая кора, которая сначала смочить святой водой, – и тоже натирать.

Все это он говорил, намеренно коверкая испанский язык, но на это никто внимания не обращал. Потом он потянулся за небольшой бутылочкой с коричневым порошком.

– Возьмите, это как раз то, о чем я говорить. Положите влажный порошок на бородавки и ждите, пока он просохнет. Это нужно делать несколько раз в день. Через три недели бородавки исчезнут.

– Спасибо вам, великий доктор! – женщина низко поклонилась ему.

– С вас два четвертака.

– О-о! – эта сумма показалась женщине неимоверно высокой, но она все же принялась шарить по карманам.

– А, может, вы и мне поможете, доктор? – постанывая, на помост вскарабкалась толстуха. – У меня дурной зуб.

Она могла бы и не упоминать об этом, потому что, увидев ее распухшую щеку, каждый догадался бы, что у нее болит.

– Садитесь, добрая женщина, и откройте пошире рот! – толстуха повиновалась и открыла рот как можно шире.

– У сеньоры гнить боковой зуб! – громко провозгласил доктор, обращаясь к толпе. Он, видимо, позабыл, что должен говорить на ломаном испанском.

Люди с любопытством вытянули шеи. Они надеялись увидеть, как рвут зуб, потому что по собственному опыту знали, насколько это сложная и болезненная операция.

– Против гниения я применять капли из навозной жижи, которые с помощью специальная палочка по капле стряхиваю в дупло... Во-о-от так... Уже все позади, сеньора, боль скоро прекратиться, а то, от чего эта гниль заводиться, вываливаться само по себе! – доктор говорил нарочито громко. Очевидно, объяснения каждой процедуры входило в его планы. Толпа слушала, затаив дыхание.

– Что я вам еще порекомендую, сеньора, так это купить две небольшие бутылка моего Balsamum vitalis и принимать по три чайная ложка утром и вечером – о гнили вы забудете навсегда! Доверьтесь моей ассистентке, сеньоре Тирзе!

Толстуха вздрогнула всем телом, когда ей в рот капнули навозной жижи, но послушно подошла к Тирзе. Чуть погодя девушка-цыганка доверительно, понизив голос, сообщила доктору:

– Тут пришла молодая женщина, она якобы на четвертом месяце беременности.

– Да, и что? – Бомбастус Зануссус отпил глоток воды, потому что его голос начинал садиться, когда приходилось подолгу говорить громко. Он догадывался, к чему клонит Тирза. Скорее всего, эта женщина попросит средство для прерывания беременности, а это всегда дело весьма и весьма деликатное. Можно попасть в самое пекло, если церковь пронюхает, что он приторговывает абортивным средством.

– Вы уверены, что малышка не проболтается и никто никогда не узнает, откуда у нее эти лекарства?

– Думаю, да. Она в совершенном отчаяньи.

– Ладно, ладно, – он как бы случайно погладил бедро Тирзы. Ощутил под тонкой тканью платья ее гладкую шелковистую кожу и задрожал, обуреваемый похотью. – Дайте ей порошка из можжевельника, но денег у нее не берите – тогда я впоследствии смогу с полным правом утверждать, что никаких лекарств ей не продавал.

– Хорошо; сеньор, – и Тирза исчезла за помостом, где натянутый тент скрывал ее от любопытствующих взглядов зевак. Здесь она привыкла принимать женщин, приходивших к ней со своими особыми хворями.

Беременная молодая женщина была очень бледна. На вид ей больше семнадцати не дашь, а присмотришься – просто комок нервов. Глаза заплаканные, без конца теребит носовой платок.

– Вот, – сказала Тирза, – примешь это сегодня днем и вечером. Если завтра не почувствуешь облегчения, примешь еще. – Она протянула молодой женщине пузырек с зеленовато-коричневым порошком.

– Спасибо! – на глазах у малышки появились слезы. – Да благословит вас Господь! Но что это, если можно спросить?

– Это порошок из ростков можжевельника, некоторые называют его девичьей пальмой. Ростки растирают в порошок. Ты этот порошок растворишь, лучше всего возьми две чайные ложки на стакан воды, но запомни: вода не должна быть чрезмерно горячей – от этого разрушаются многие полезные вещества. Пусть этот раствор хорошо настоится, прежде чем ты его выпьешь. Все поняла?

– Да, спасибо. Спасибо!

Тирзе хотелось поскорее выставить девчонку, чтобы их никто не видел вместе, но тут она кое о чем вспомнила:

– Когда ты избавишься от плода, он будет мертвым, а ты, возможно, испытаешь сильнейшие боли. На вот, возьми еще и это. – Она протянула ей одну из бутылочек с Balsamum vitalis. – В бальзаме содержится опиум, нет ничего более действенного при родовых болях. Отпивай по маленькому глотку, не то еще потеряешь сознание.

– Сколько я вам должна?

– Ничего. Желаю тебе всего хорошего.

Вернувшись на помост, Тирза увидела, как несколько горожан принесли деревянную клетку. В нем, скорчившись, сидел мужчина средних лет. Он бормотал что-то неразборчивое. Седые растрепанные волосы торчали во все стороны, в водянистых глазах – безумие. Горожане поставили ящик на помост. Первый из несших его, кряжистый мужчина с окладистой бородой и близко посаженными глазами, изобразил что-то вроде поклона.

– Доктор, – проговорил он так громко, что его услышали все вокруг, – мы принесли вам Рамона. Просунув руку сквозь решетку, он схватил дурачка за волосы и запрокинул его голову так, чтобы Бомбастус Зануссус мог хорошо разглядеть лицо Рамона.

– Он дурачок с детства, поэтому его в городе иначе как «дурачок Рамон» и не называют. До нас дошли слухи, будто в этой труппе вы за главного. Вот мы и подумали: а вдруг вы возьмете его и будете показывать в других местах? Что вы на это скажете?

Доктор наморщил лоб, но не успел ничего ответить, потому что вперед вышел Артуро.

– Сеньор, – обратился он к бородатому, и те, кто знал учителя фехтования, сразу заметили, до чего он взбешен. – В упомянутой вами труппе нет «главного». Но есть представитель, и вы его видите перед собой. Меня зовут Артуро, и от имени Artistas unicos я отвергаю ваше предложение.

Глубоко вдохнув, он продолжил:

– Мы, артисты, считаем, что любое человеческое существо обладает достоинством вне зависимости от того, где и каким оно родилось.

– М-да... Тогда... – бородач был сбит с толку тем обстоятельством, что вместо доктора ему ответил Артуро. – Ну, значит, это... Я хочу, чтобы вы знали, что этот дурачок Рамон за многие годы обошелся городу в приличную сумму. Не забывайте, что мы обязаны каждый день кормить его и кто-то должен постоянно... э-э... убирать за ним. Город просто не может себе этого позволить. А учредить ради него одного дом для полоумных – тем более.

– Однако, однако!.. – на лице доктора появилось выражение сочувствия и понимания. – Если я тщательно осмотрю этого человека, то обнаружу у него прямо под теменной костью камень глупости. Сколько вам не жалко, чтобы я удалил его?

Бородач разинул рот и в недоумении посмотрел на остальных.

– После удаления камня глупости он через две недели выздоровеет и сможет заняться какой-нибудь работой, так что город перестанет на него тратиться, – вел свою линию доктор. – Думаю, одного серебряного песо это стоит, вы как считаете?

Бородач обсудил его предложение с остальными, потом кивнул в знак согласия.

– Мы, правда, не можем сейчас узнать мнение исполняющего обязанности алькальда, но уверены, что на такое дело он денег из городской казны не пожалеет. А мы заплатим эту сумму вперед.

– Тогда договорились! Достаньте его из клетки и посадите на мой операционный стул. Привяжите его к спинке стула и держите все четыре конечности!

Мужчины поспешили исполнить его приказ. Без труда вытащили из клетки слабоумного, который не понимал, что происходит. Он продолжал глупо улыбаться и что-то бормотать.

Не обращая на это никакого внимания, доктор взял большие ножницы и принялся тщательно выстригать волосы на темени Рамона. Волосы на затылке он не трогал. Покончив с этим, окунул свою кисточку в какую-то горчичного цвета жидкость и несколько раз провел ею по голому черепу.

– Этот наркотик необходим для местного обезболивания! – громко крикнул он стоявшим перед помостом горожанам.

Тирза держала наготове небольшой скальпель, но доктор отмахнулся.

– Дай мне большой, – прошептал он. – Пусть люди видят, что у меня в руке.

Она протянула ему большой скальпель. У него была серповидная ручка и лезвие длиной дюймов шесть.

– Так, люди добрые, операция начинается! – Бомбастус Зануссус быстро сделал надрез от лба до затылка. Слабоумный заорал от боли, но крепкие руки не давали ему пошевелиться. Последовал второй надрез, поперек первого, так что оба они образовали букву «Т». Кровь стекала по обе стороны черепа и обрызгала державших Рамона горожан. Рамон скулил и силился вырваться из их цепких рук.

– Т-образный надрез вплотную приближает нас к «камню глупости»! – комментировал хирург свои действия. Он вернул скальпель Тирзе, в руках которой перед этим что-то было, но никто на это внимания не обратил. Бомбастус Зануссус неожиданно резко рванул голову дурачка назад, так что никто его черепа некоторое время видеть не мог.

– Мы раздвигаем лоскуты кожи на черепе! – воскликнул он. – И вот уже видим... – он сделал нужную паузу. – Мы видим камень глупости! – В его руке оказался камешек величиной с голубиное яйцо, до боли похожий на обыкновенный дорожный камень.

Толпа захлопала в ладоши.

Дурачок хватал воздух широко раскрытым ртом.

– А теперь наложим два шва! – воскликнул доктор, держа наготове иглу с продетой суровой ниткой. – Затем перевяжем льняным бинтом – и дело сделано!

Вскоре он выпрямился и отошел от пациента.

– Посадите его обратно в ящик, – велел он горожанам, не повышая голоса. – До полного выздоровления его мозгу потребуется еще несколько дней. А до этого он будет казаться несведущим, все таким же полоумным.

– Если бы вы, доктор, знали, как мы вам признательны! – проговорил бородач, в то время как его приятели уносили ящик.

– Вам незачем благодарить меня, мой юный друг. А деньги примет от вас моя помощница.

– У нашего отца плева на глазу, господин доктор, – два мужчины, похожие друг на друга, как бывают похожи родные братья, помогли подняться на помост седому старику. – Он так плохо видит правым глазом, что способен только отличать свет и тьму.

«На вид этому человеку далеко за семьдесят», – подумал Витус.

Старик, простой, бедно одетый, крестьянин, с тяжелым вздохом опустился на стул. Бомбастус Зануссус запросто потрепал его по плечу. А потом, повысив голос, возвестил:

– У дедушки наслоение на глазной оболочке, или плева – как вы выражаетесь. Мы, ученые, называем это заболевание глаукомой. Ну-с, – наклонился он над стариком, – как вас зовут?

– Фелипе, – пробормотал тот. Ему было явно не по себе.

– Фелипе поможет лекарство, которое я с успехом применял сотни раз. Для приготовления этого средства следует взять яйца красных муравьев и положить их в стеклянную баночку, которую надо тщательно закрыть. Затем баночку ставят в сырое тесто. Из него формуют хлеб и выпекают его в печи. Когда хлеб остынет, баночку из него осторожно вынимают, и видят, что муравьиные яйца превратились в муравьиную жидкость. Эту жидкость следует пять-шесть раз в день закапывать в глаз, каждый раз по капельке, и очень скоро, уважаемый пациент, ваш глаз совершенно очистится.

На сей раз доктор голоса не повышал, но стоявшие в первых рядах его отлично слышали. К удивлению Бомбастуса Зануссуса вперед выступил один из сыновей старика:

– Таких рецептов наш отец перепробовал уже целую дюжину, доктор, и все коту под хвост. Мы хотели бы, чтобы опытный хирург сделал ему операцию. Если вы этого не можете, скажите прямо.

Витус тоже понял, чего хочет сын старика. Ему не терпелось увидеть, как отреагирует доктор.

– А если дедушка желает получить помощь через несколько минут, – прокричал доктор в толпу, будто слова сына вовсе не были произнесены, – то нет ничего действеннее, чем операция!

И снова обратился к старику:

– Вы согласны на операцию, уважаемый? – Фелипе испуганно кивнул. – Такая операция обойдется вам недешево, это я вам сразу скажу. За такую операцию я беру полпесо.

– Не беспокойтесь, доктор, – сказал второй сын. – У нас есть чем заплатить.

– Отлично. Посадите вашего папашу на солнце и, будучи заботливым сыном, поддерживайте ему голову сзади, а ваш брат пусть держит его за руки.

Бомбастус Зануссус подозвал Тирзу, которая дала ему нужную для прокалывания иглу. Доктор встал напротив старика, держа иглу в правой руке, но понял, что ее надо переложить в левую, потому что прооперировать предстояло правый глаз. Он не произносил ни слова, сосредоточившись. Потом большим и указательным пальцами правой руки раздвинул веки, а левой сделал прокол. Внешне его движения казались плохо скоординированными. Но вот он решительным движением сделал укол иглой в белок глаза со стороны виска. Старик застонал и попытался откинуть голову дальше назад, но руки сына не дали ему этого сделать. Вот игла проникла в зрачок. Доктор на несколько секунд позволил себе передохнуть и глубоко вдохнул. Старик замер, как суслик на солнце.

– Сейчас все кончится, отец, – успокаивал сын, державший его за руки.

Бомбастус Зануссус погружал иглу все глубже, вдавливая вниз помутневший хрусталик, пока он не скрылся. Как только это произошло, лекарь вытащил иглу и с облегчением распрямился.

– Вот и все! Вот и все! – воскликнул он. – Как, больной, видите вы меня?

Старик часто-часто заморгал, из глаза обильно сочилась жидкость.

– Да, правда – вижу! – воскликнул он некоторое время спустя. – Я правда вижу только контуры, но теперь гораздо четче, чем раньше.

– Вот и славно! – доктор был очень доволен. – Я сейчас сделаю вам примочку с моей муравьиной жидкостью, перевяжу оба глаза, чтобы вы ничего не видели и чтобы вам не хотелось поводить глазами. Восемь дней вы должны лежать в постели и набираться сил.

– Благодарю вас, господин доктор, – пробормотал старик, с трудом вставая на ноги с помощью сыновей. Он еще не отошел от операции.

– Что ты на это скажешь, Витус? – спросил Магистр. – Ты должен признать, что все, что он сделал, выглядело убедительно и произведено было безошибочно.

– Хирург просто обязан с равным мастерством действовать обеими руками, поскольку при операции на правом глазу он должен держать иглу в левой руке, а при операции на левом – в правой, – ответил ему Витус. – Я заметил, что левой наш доктор владеет неважно. Скорее всего, он ярко выраженный правша...

– Ладно, не придирайся! – Магистр шутя толкнул Витуса локтем в бок. – Тебе известно, что доктор не числится моим другом, но эту операцию он провел мастерски.

– Хм...

– Я понимаю, вы, врачи, склонны видеть в коллегах соперников, но факт остается фактом...

– Доктор, доктор! Прошу вас! Не изволите ли вы взглянуть на это? – к нему пробилась худая женщина, остроносая и тонкогубая, держа перед собой прикрытый крышкой ночной горшок.

– Почему бы и нет? – громко прозвучал голос доктора. – Вообще-то это дело сеньоры Тирзы, но я не могу отказать вам в просьбе. Это ваша моча, добрая женщина?

– Нет, она, это... э-э... моча моей сестры, – по ее покрасневшему от досады лицу было видно, что она обманывает. – У нее давно появился какой-то узел в груди, и она очень боится, как бы ее не сожрал рак...

– А вот и проверим, справедливы ли ее подозрения! – доктор взял горшок, приподнял крышку, поморщился и перелил мочу в матулу. – Этот сосуд, похожий на колбу, дорогие горожане, – проговорил он, опять повысив голос, – дает мне возможность досконально исследовать мочу. Уроскопия – так называется наука, которая определяет заболевания по составу мочи, – всегда первейшее средство при постановке диагноза.

Он разглядывал матулу на свету и продолжал назидательно общаться с толпой:

– Мы, ученые, различаем в целом двадцать три различных оттенка цвета мочи, от чистой, как вода из источника, до молочно-белой, клубнично-красной, темно-зеленой, как ель, голубино-серой и даже черной! – он встряхнул сосуд и внимательно присмотрелся к содержимому. Толпа словно замерла. Слышны были только сильные порывы ветра да кваканье лягушек.

– Мы различаем мочу низшей, средней и высшей плотности, – продолжал доктор, – и как бы разделяем столб мочи в матуле на три зоны: верхнюю, промежуточную и нижнюю! Судя по тому, где находятся определенные субстанции – такие, как пузырьки, капельки, хлопья и так далее – мы и определяем то или иное заболевание.

Он снова встряхнул матулой, опустил в жидкость палец и лизнул его, не поморщившись. Понимающе кивнул. И опять посмотрел на сосуд, держа его против солнца.

– В моче вашей сестры в верхней зоне всплыли маленькие пенные образования, которые мы называем тучками, или nubes. Они показатель того, что у вашей сестры что-то не в порядке в верхней части тела.

– Господин доктор, моя сестра не хочет никакой опера...

– Извините, я еще не закончил. Теперь перейдем к уромантии, то есть определению болезни по виду мочи, которая помогает мне увидеть, каков темперамент вашей сестры. И, так как моча имеет красноватый оттенок, но особой плотностью не обладает, мне представляется, что она очень стройная, чтобы не сказать худощавая женщина, остролицая, что она человек вспыльчивый и легко возбудимый...

Худощавая женщина даже рот открыла от удивления.

– ... однако человек она благородный! – неожиданно закончил свою характеристику доктор.

Он видел, как углубились складки у ее рта.

– Да, и еще: у нее бывают проблемы с желудком.

Бомбастус Зануссус с удовлетворением заметил, что женщина едва заметно кивнула.

– Что ж, добрая женщина, путь сюда вы проделали не напрасно: вашей сестре помочь можно, причем даже без операции. Возьмите для нее мой Balsamum vitalis – три бутылки. – Пусть принимает утром, днем и вечером по большой ложке, и вскоре она сделается спокойнее, а узел рассосется сам собой!

– Спасибо вам, доктор! Да благословит Господь ваши руки!

– Не меня благодарите, благодарите науку, которой я всецело предан! – он жестом подозвал Тирзу, которая принесла три бутылки с бальзамом.

– Что ты обо всем этом думаешь, Витус? – снова поинтересовался маленький ученый. – Мне было весьма полезно узнать, что он рассказывал об анализах мочи.

– Я не слишком высокого мнения об этом, – покачал головой мрачный Витус. – А о его прогнозах по цвету мочи вообще говорить не хочу. И дурак понял бы, что эта худая женщина принесла ему собственную мочу, делая вид, будто это моча ее сестры, потому что бедняжке было стыдно перед людьми. Так что для Бомбастуса Зануссуса было проще простого якобы благодаря уромантии разглагольствовать о ее качествах и внешнем виде – ведь она стояла прямо перед ним.

– А что ты вообще думаешь об определении болезни по моче?

– Отец Томас относился к этому весьма скептически, и я его мнение разделяю. При такой оценке возможность допустить ошибку в прогнозе весьма велика. Возьмем, к примеру, очень желтую мочу: многие уроскописты на одном этом основании сказали бы, что у пациента больная печень, а возможно, даже желтуха. При этом объяснение может оказаться вполне безобидным: к примеру, моча принадлежала пациенту, который перед этим чрезмерно налегал на морковь.

– Понимаю, – кивнул Магистр. – А как насчет «камня глупости»? Ты ведь тоже не веришь, что он и впрямь достал его из черепной коробки?

– «Камень глупости» был для меня последним доказательством того, что наш доктор – шарлатан, – поморщился Витус. – Это подлейшее издевательство над пациентом и обман. Не забывай, что за этот подлог он еще потребовал денег!

– Однако в ловкости рук ему не откажешь...

– Если бы я не опасался, что из этого выйдут большие неприятности для нас всех, я выбил бы скальпель из рук этого псевдохирурга! – глаза Витуса загорелись.

– Мы должны что-нибудь придумать, чтобы поставить его на место, – решительно рубанул воздух маленький ученый. – Ты только посмотри, как он за бешеные деньги продает свой Balsamum vitalis, а люди еще стоят за ним в очереди! Весь мир только и мечтает, чтобы его обманули!

– Слава Богу, представление подходит к концу, – сказал Витус несколько спокойнее. – Сегодня наше дутое светило особых бед не натворит. Но вечером наши друзья-артисты дают представление, и, я думаю, народа соберется не меньше.

– По крайней мере тут наш ярмарочный зазывала циркачам помог: слух об их приезде дойдет до каждого горожанина.

Через несколько часов Витус с Магистром смешались с толпой зрителей, чтобы наблюдать за выступлением своих друзей, так сказать, со стороны. Мужчины, женщины и дети расселись на траве, смеялись, шутили, болтали о том о сем, размахивая руками. Все с нетерпением ждали начала представления.

Почтеннейшая публика! Я с превеликим удовольствием выполняю почетную для меня обязанность – представляю вам программу всемирно известной труппы Artistas unicos!

Неожиданно для большинства зрителей из-за одной из повозок появился Артуро. На нем был его великолепный шитый золотыми нитями костюм. Кончики огромных накладных усов подрагивали при каждом слове.

Вас ждет приятнейшая встреча с единственным человеком, которому удалось победить силу тяжести, – встречайте великого Балансеро!

В несколько пружинящих прыжков он исчез за повозками, чтобы несколько секунд спустя появиться в своем жонглерском трико...

Программа шла своим чередом, и, хотя все ее номера были друзьям знакомы, вскоре они, подобно остальным зрителям, смотрели на помост, затаив дыхание.

– Ты обратил внимание на фокусника сегодня днем? У него был такой таинственный вид, и он неоднократно говорил о чем-то с близнецами.

– Нет, я ничего не заметил, – с отсутствующим видом ответил Магистр. Он наблюдал за тем, как Церутти вытаскивал из уха черный платок, чтобы в конце концов набросить его на «гроб» Майи.

– Я не очень удивлюсь, если мы увидим новый фокус Церутти, в котором будут заняты близнецы. У меня такое предчувствие...

– Потрясающе! – Магистр вскочил на ноги и захлопал в ладоши, потому что как раз в этот момент из гроба выпрыгнула Майя, живая и невредимая.

– Как у него это получается?

Витус тоже встал и зааплодировал.

– Не знаю. Но одно я знаю точно: Церутти нам своего секрета не откроет.

– Смотри, Витус, – воскликнул Магистр, не обращая внимания на замечание друга. – Вон тот клоун, который только что появился, – по-моему, это Артуро.

Артуро вышел на публику в шафраново-желтом трико с крупными зелеными пуговицами. Под трико он затолкал толстые подушки, отчего его фигура выглядела смешно и нелепо. На голове у него был синий парик с волосами до плеч. Нос длиной в полфута, темно-красный, с большой бородавкой, довершал его облик. Он опирался рукой о бочку, которая была ему по грудь.

– Привет, детвора! – обратился он к маленьким зрителям. – Все на месте?

– Да-а-а-а! – восторженно откликнулись малыши. Наконец-то появился человек, который обращался только к ним.

– Вы все хорошо вели себя?

– Да-а... да-а... да-а...

– Ну и... отли-и-ично-о-о! – он словно не заметил, что кое-кто из ребят замялся. – Меня зовут Беппино-о-о... и я тоже умею показывать фокусы! Показать вам?

– Никаких фокусов ты показывать не умеешь! – совершенно неожиданно рядом с ним появился худой, как жердь, человек в ночной рубашке. Это был Анаконда, но никто из детей его в новом наряде не узнал.

– А вот и умею!

– Не умеешь!

– Еще как! И все дети мне верят. Правда, дети?

– Да-а-а! Покажи нам фокусы! И докажи ему! Давай, Беп-пино! Не медли! Ну же!

– Хо-ро-шооо! Смотри, ты, человек в ночной рубашке! Я сделаю сейчас так, что исчезну у всех на глазах! Зайди на секунду за повозки, а когда вернешься, меня здесь не будет! Исчезну!

– Ну да, ну да! – человек в ночной рубашке помахал кулаком под носом у Беппино. – Не смей убегать!

– И не подумаю-ю-ю!

– Тогда ладно, – человек в ночной рубашке скрылся за повозками.

– Т-с-с-с, дети! – прошептал Беппино. – Никто из вас меня не выдаст?

– Нет! Ни за что, Беппино!..

Беппино схватил черный платок, оставленный Церутти, и неловко, отдуваясь, полез в большую бочку. Когда он исчез, он изнутри покрыл бочку черным платком.

– Да, но где же Беппино? – человек в ночной рубашке вернулся и в недоумении оглядывался по сторонам. Дети притихли, как мышки. – Не ветром же его унесло? Не провалился же он сквозь землю? Дети, никто из вас не видел, куда он подевался?

– Не-ет!

– Понятия не имеем!

– Откуда нам знать!

– В бочке!

– Не-ет!

Магистр прошептал на ухо Витусу:

– Один доносчик всегда найдется. Даже дети не исключение.

К счастью для детворы, человек в ночной рубашке предательской подсказки не расслышал, потому что принялся искать по всему помосту. Под конец, как бы устав, облокотился о бочку.

– По-моему, Беппино все-таки с колдовством знаком, а? – А потом уставился на бочку, оглядел ее снизу доверху и кивнул, словно все понял. – М-да, если он все-таки исчез, уйду и я. – Он сделал три шага, нарочито громко ступая, чтобы все подумали, что он действительно уходит, а потом вдруг остановился и взял с помоста большой молоток и огромный гвоздь. Сейчас он, не отрываясь, смотрел на бочку. Несколько секунд спустя под черным платком обозначилась макушка головы Беппино.

– Осторожнее, Беппино, берегись! – закричали дети, однако клоун в бочке их, похоже, не услышал. Когда он высунул из бочки всю голову, к нему подскочил человек в ночной рубашке и быстрым ударом молотка вогнал ему в голову гвоздь.

– Что ты наделал, человек в ночной рубашке! Что ты натворил! – дети были вне себя. Голова покачалась немного и снова совсем исчезла в бочке. – Ты убил Беппино! Ты злодей!

– Как это может быть? Ведь Беппино исчез! Это никак не мог быть Беппино!

– Нет, это был он! А теперь ты его убил!

– О Боже! Что я натворил! – человек в ночной рубашке отпрянул от бочки с сокрушенным видом. – Я этого не хотел! – он заломил руки. – Неужели я убил человека? Иисус, Мария и Иосиф, будьте моими свидетелями, – я не хотел этого...

Он продолжал говорить, но дети, еще несколько секунд назад совершенно потрясенные «смертью» клоуна, закричали во все горло:

– Беппино-о-о!

– Да, но в чем дело? – человек в ночной рубашке оглянулся и глазам своим не поверил.

Клоун стоял в бочке во весь рост и держал в руках зеленый кочан капусты, из которого с сосредоточенным видом вытаскивал гвоздь.

– Это мне понравилось, Витус! – стараясь перекричать ликующую детвору, воскликнул Магистр. – Но что это у него за зеленая штуковина?

– Кочан капусты.

– Отлично! – близоруко замигал Магистр. – А сейчас что будет?

– По-моему, снова выступит Церутти.

Так оно и вышло.

И почти сразу появился фокусник, как всегда во всем черном, в сопровождении юноши в облегающем красном трико и кружевным жабо под шеей.

– Это Антонио! – взволнованно прошептал Магистр.

– Или Лупо, – заметил Витус.

Церутти низко поклонился, его ассистент тоже. Фокусник взмахнул рукой, и в сторону площади двинулась одна из повозок с плоской открытой надстройкой – не маленькой, но и не слишком большой. Из-за боковых стенок самой платформы повозки видно не было. На облучке сидела Майя, которая по знаку Церутти придержала лошадей.

Фокусник поклонился до земли, приподнял что-то вроде крышки люка и велел юноше в красном трико опуститься в находящийся внизу лаз.

– Наверное, Церутти вырыл эту дыру в течение вчерашнего дня, – прошептал Магистр Витусу. – Ты заметил что-нибудь в этом роде?

– Нет, однако, этот лаз находится на том же самом месте, где обычно стоит помост. Не исключено, Церутти с близнецами выкопал его, пока над ними наш общий друг «лечил» горожан. В любом случае потрудились они на славу, потому что никто из нас ничего не заметил.

Церутти тем временем закрыл люк, отступил на шаг и махнул повозке, чтобы подъезжала ближе. Майя прищелкнула языком, и лошадь пошла. Когда одно из передних колес оказалось на крышке люка, она натянула вожжи, и лошадь стала. Фокусник как бы в состоянии транса закрыл глаза и широко раскинул руки. Он простоял так с полминуты, а потом сильно хлопнул в ладоши. И почти тут же раздался оглушительный хлопок, сопровождаемый яркой вспышкой, вырвавшейся из-под повозки.

Зрители протирали глаза и к своему безграничному удивлению увидели, что ассистент в красном трико стоял сейчас на платформе повозки. Он, улыбаясь, помахал публике рукой, а потом ловко спрыгнул на землю.

Раздались бурные аплодисменты.

Церутти, несколько раз поклонился, а потом сел на облучок рядом со своей ассистенткой. Они помахали публике руками – и повозка отъехала.

Теперь опять появился Артуро в своем блестящем костюме и стал точно на крышку люка.

Почтеннейшая публика! Сеньоры и сеньориты!

На этом наше представление завершается. Мы, Artistas unicos, надеемся, что оно вам понравилось, и желаем вам приятно провести вечер. Кто пожелает воздать нам за это выступление, того мы не забудем в своей вечерней молитве. Любое ваше даяние будет для нас благом, будь то съестное или деньги в звонкой монете – нам все едино. До свиданья, друзья!

Он помахал зрителям снятой с головы шляпой, которую передал потом ассистенту Церутти в красном трико. Он взял ее и начал обходить публику. Зрители подавали щедро.

– Трюк с Майей, которую он перепиливает, я до сих пор не раскусил, – сказал Магистр Витусу, не переставая хлопать в ладоши. – Зато с последним фокусом мы оба разобрались быстро, Антонио до сих пор сидит в выкопанной яме, а Лупо собирает с публики деньги.

– Или наоборот, – улыбнулся Витус.

На следующее утро погода заметно испортилась. Дождь был не сильным, но затяжным. Однако на прием к доктору Бомбастусу Зануссусу собралось довольно много народа. Витус сидел в своей повозке и листал книгу отца Томаса «De morbis». Из нее он хотел узнать, что мудрые врачи рекомендовали делать, когда в женской груди появлялись узлы. Почти все они придерживались того мнения, что в подобных ситуациях лекарства помогают плохо, и рекомендовали операцию. Qual medicamenta non sanant, ferrum sanat – когда не помогают лекарства, лечит скальпель. Так полагал Гиппократ. Великий Диоскорид, служивший врачом при римских императорах Клавдии и Нероне, писал, что узловатые затвердения излечимы тем раньше, чем быстрее их удалят. При этом он подчеркивал, что во время операции ни в коем случае нельзя повреждать саму опухоль, ее следовало целиком удалять из организма. Витус выглянул наружу, уловив, что собравшиеся пациенты начинают беспокоиться.

Появился доктор Бомбастус Зануссус, который с кислой миной на лице поднялся на помост. Эта погода действовала ему на нервы. К своему удовольствию он заметил, однако, что Тирза успела выставить в длинный ряд на помосте разные банки и пузырьки с лекарствами. Быстро оценил, все ли необходимые для него препараты тут представлены, и несколько отодвинул в сторону стул. «Что ж, пора начинать», – сказал он себе, набрал полную грудь воздуха и звучным голосом произнес:

– Почтеннейшая публика! Сеньоры и сеньориты! В моем лице вы видите прошедшего испытания и выдержавшего экзамены на звание Doctorus medicinae Бомбастуса Зануссуса, рожденного и проживающего в Толедо...

Витус захлопнул книгу и закрыл ее на замочек: при таком шуме об осмысленном чтении и думать нечего. Он направился к повозке Церутти и Майи.

– Доброе утро, – поздоровался он, подойдя. – Нет ли у вас Магистра?

– Доброе утро. Ты хорошо спать? Си? – Церутти стоял посреди коробки, где все было тщательно прибрано, и с непостижимой ловкостью вытягивал из ушей Майи длинные черные платки. – Я здесь упражняться. Си?

– Вот он я! – Магистр вышел из-за дощатой стенки, выполнявшей здесь те же функции, что и шерстяное одеяло в фургоне Витуса и Тирзы. – Что нам с тобой сегодня предстоит, а?

– Я сам хотел спросить Артуро, чем бы полезным нам с тобой заняться. От близнецов хоть какая-то польза. – Витус перевел взгляд на Церутти и Майю. – Кстати, то, что вы показали вчера при участии Антонио и Лупо, – маленькая сенсация. Поздравляю!

– Как это «при участии Антонио и Лупо»? – Церутти захихикал. – Для публики это был один-единственный мальчик. Си? А Артуро тут нет. Он поскакать в Роденья, там покупать целый мешок мука, чтобы испекать лепешка, и еще разное другое купить. Си?

– Что ж, – развел руками Магистр, – тогда нам опять придется присутствовать на представлении нашего уважаемого докторуса.

Но, покинув повозку иллюзионистов, они обнаружили, что Бомбастус Зануссус как раз объявил перерыв в приеме пациентов. Он сидел рядом с Тирзой на краю помоста и покачивал полной жидкости матулой. Кто-то принес ему свою мочу на анализ. А может быть, это была его собственная. Поучительным тоном он втолковывал своей ассистентке:

– И именно поэтому, юная Тирза, моча человека – это нечто особенное. В каком-то смысле это конгломерат всех жидкостей человеческого тела. Именно по этой причине она занимает в моем учении о шести живительных соках организма заключительное шестое место.

– А пятое? – не больно-то почтительно спросил Магистр.

Зануссус от этого вопроса вздрогнул. Он поднял брови, отчего выражение его лица сделалось еще более высокомерным.

– Пятое место в моей классификации занимает пот, мой юный друг, – и, оборвав себя на полуслове, полюбопытствовал в свою очередь: – Ведь вы согласны со мной, не правда ли?

– Как сказать...

Доктор сразу повернулся к Витусу:

– Вы как будто знакомы с учением о четырех соках, мой друг. Я ведь не ошибся?

– Нет, конечно. – Витус про себя решил задать хорошую взбучку этому человеку, который величает себя Бомбастусом Зануссусом. И проверить заодно, сколь серьезны в действительности его познания.

– Я с удовольствием расскажу вам, как понимаю учение о четырех жизненных соках. Оно было разработано древнегреческими врачами, опиравшимися на учение о четырех элементах: огне, воздухе, воде и земле. Гален, один из выдающихся представителей античной медицины, выяснил, что все процессы, протекающие в организмах как животных, так и людей, непосредственно зависят от четырех соков и их качеств. Желтая желчь (chole) отвечает за тепло и сухость, кровь (senquis) – за тепло и влажность, слизь (phlegma) – за «холод и влажность» и, наконец, черная слизь (melancholia) – за холод и сухость.

Если смесь этих соков равномерна, что называется эвкразией, то человек здоров, при условии, что эти соки взаимодействуют гармонично. Человек заболевает тогда, когда нарушается баланс и влияние отдельных соков усиливается. То же относится и к случаям, когда они скапливаются в каком-то одном месте организма или из организма истекают. Такое состояние называется дискразией.

Чтобы объяснить внутренние процессы при различных заболеваниях, врачи в древности искали и обнаружили взаимосвязь между некоторыми недомоганиями и нарушениями функций тех или иных соков.

Так, желтая желчь отвечает за желтуху и раневую рожу, а кровь – за сыпи и рак. – Витус перевел дыхание, заметил, что доктор по-прежнему сидит надутый, и подумал: «Ну, я тебе покажу!». Он продолжал сосредоточенно развивать свою мысль: – А теперь о вашем учении «О шести соках». Оно хотя бы потому неправомерно, что, как вы сами утверждаете, моча – это конгломерат всех находящихся в организме соков и тем самым находится в прямой зависимости от остальных пяти, а значит, не может расцениваться как самостоятельная жидкость.

– Ну, э-э-э... – левое веко доктора задергалось, что на какой-то миг придало ему почти нормальный человеческий облик, но он быстро овладел собой. – У вас познания книжного червя, практики – вот чего вам не хватает, мой юный друг! – Он встал и снова обратился к толпе: – А теперь, люди добрые, продолжим прием!

Витус пожал плечами.

– Пошли, Магистр! Этому ученому мужу, накопившему бесценные знания, ничего не втолкуешь. Смешаемся же с толпой!

Они отошли в сторону, а к помосту пробивались все новые пациенты, и среди них худощавый мужчина с воспаленными красными глазами, который пожаловался на непрекращающуюся головную боль.

Доктор поверхностно осмотрел его и сразу поставил диагноз:

– У вас подагра головы, добрый человек, а против подагры головы лучше всего помогает кожаный мешочек с уранинитом, который нужно положить на голову; при этом держите в правой руке грецкий орех, но только его ядро, без скорлупы! Мой друг Парацельс перенял у меня этот способ лечения, и тот себя оправдал тысячекратно, – Зануссус наклонился к пузырькам и пакетикам и быстро нашел искомый. – Возьмите этот пакет.

Мужчина взял его и сразу прижал к темени. А потом схватил орех и уставился на него.

– Да, но как это может подействовать? Зачем орех?

– Человеческий мозг, друг мой, внешне напоминает ядро ореха. Теперь вы понимаете?

Мужчина слабым голосом пробормотал слова благодарности.

– С вас четвертачок... Следующий, пожалуйста!

К доктору подходили один больной за другим, однако внимание Витуса привлек всадник, который быстро ехал по направлению к толпе и лишь перед самым помостом натянул уздечку. Это был Артуро.

– Витус, эй, Витус!

– Что случилось?

– Я прямо из города! – учитель фехтования еще не отдышался. – Покупал там кое-что для нашей труппы. – Он спрыгнул с лошади. – Ко мне обратилась жена временно исполняющего обязанности алькальда. «Сеньор, – сказала она, – говорят, в вашей труппе есть ученый врач, который превосходно знает свое дело. Я крайне нуждаюсь в его помощи: тяжело заболел мой муж. Вот уже несколько дней как он лежит с побагровевшим лицом и с большим трудом дышит».

Артуро понемногу приходил в себя.

– Она быстро перекрестилась несколько раз. «Господь возблагодарит вас, сеньор, если вы поможете слабой женщине...» Ну, она еще долго уговаривала меня, рассказала, и что врач из Роденьи приехать не смог, потому что сам заболел, что вообще-то ее мужу нездоровится уже давно, и как это плохо для города, и так далее, и тому подобное. Наконец она меня доконала, и я пообещал ей, что пришлю врача, который окажет помощь ее мужу.

– Наш доктор сейчас занят, и даже очень, – напомнил ему Магистр.

– А я имел в виду вовсе не Бомбастуса Зануссуса, – возразил учитель фехтования.

– А кого же? – Витус догадался, куда гнет Артуро.

– Тебя! Мы артисты, Витус, и всецело зависим от власть предержащих. Мы не можем позволить себе, чтобы исполняющего обязанности алькальда лечил второразрядный лекарь – если это от нас зависит. Лечение должно принести результат, слышишь меня?

– Я тебя понял.

– Согласен?

– Боже ты мой, да!

– Я поеду с тобой, – сказал Магистр.

– Хм, – Витус задумался. – Впервые мы оба появимся на людях. Сам понимаешь, дело рискованное. Хотя я уверен, что инквизиция – я подразумеваю епископа Матео – всякий интерес к нам потеряла.

Повинуясь внутреннему наитию, юноша стянул с головы маленького ученого парик – и стало видно, что его темно-каштановые волосы успели отрасти.

– Твой крестовидный шрам на лбу уже настолько побелел, так что прикрывать его локонами незачем.

– Тогда и усы ни к чему! – Магистр решительно сорвал с лица и их.

– Торопитесь, прошу вас! – настаивал учитель фехтования. – Можете взять мою лошадь. Она спокойная и выносливая. Да, чтобы не забыть: исполняющего обязанности алькальда зовут Франсиско де ла Муралья, а его жену – донья Евгения. Они живут на улице Кордовы.

Витус оседлал гнедого жеребца. Магистр, принес короб, закинул его за спину и тоже вскарабкался на лошадь. Витус объехал на гнедом вокруг помоста и вдруг заметил бегущую к ним женщину. Она тяжело дышала.

– Да ведь это та самая толстуха, ну, что с гнилым зубом, – вырвалось у Магистра.

– Доктор! – со слезами на глазах воскликнула она. – Ваши капли из жижи не помогли, и бальзам тоже. Опять болит, даже хуже, чем вчера. У меня просто в глазах темно от боли!

Бомбастус Зануссус испуганно оглянулся. Недовольные пациенты, особенно если они жалуются, что лекарство, прописанное им, не помогает, – в торговом деле помеха. Он отошел от мальчика с высокой температурой, которого осматривал, и поручил его заботам Тирзы.

– Добрая женщина! – мягко обратился он к толстухе. – Если ни капли из жижи, ни бальзам не помогли, диагноз может быть только один: у вас зубной червь!

Толстуха испустила крик: она испугалась не на шутку.

– Не бойтесь, с этим мы мигом справимся. Есть проверенное средство: нужно вырвать зуб и тем самым убить червя! Это делается, – он порылся в своих инструментах и взял в руки щипцы, загнутые на конце, – с помощью нашего друга «пеликана».

– Поехали, – сказал Витус, – не очень-то приятно наблюдать, как рвут зубы!

Проезжая мимо, они видели, как доктор орудует «пеликаном» во рту толстухи.

– Слава Богу! – воскликнула донья Евгения – крепко сбитая, с покатыми плечами женщина.

Голос у нее был неприятный, квакающий. Двойной подбородок дамы при каждом слове подрагивал.

– Вот, наконец, и вы, сеньоры!

– Мы торопились, сеньора, – Магистр изобразил поклон. – Я Рамиро Гарсия.

– Вы медикус? – спросила она, указывая на его короб.

– Нет, это я. Витус из Камподиоса, – коротко кивнул головой Витус. – Точнее, я не медикус, а хирург и травник. – Он не хотел, чтобы его принимали за кого-то другого.

– Ясно. Выходит, лечить будете вы, доктор.

Витус едва удержался, чтобы не сказать, что и звания «доктор» он не имеет.

– Где больной?

– Следуйте за мной, – оживленно о чем-то болтая, донья Евгения проводила друзей в полутемную комнату, где ее чрезмерно толстый муж сидел, тяжело дыша, на стуле с резной спинкой.

– Приехал доктор со своим ассистентом, дорогой, – объявила она мужу.

Исполняющий обязанности алькальда слабо взмахнул рукой.

– Пожалуйста, помогите мне, доктор, я... я еле дышу...

У него было налившееся кровью лицо и тяжелые мешки под глазами. Нос посинел, а на щеках проглядывали многочисленные фиолетовые прожилки. Комната пропахла потом и мочой.

– Я сделаю, что смогу, дон Франсиско, – успокоил его Витус.

И обратился к жене больного:

– Отдерните гардины и распахните окна, чтобы выпустить скопившиеся здесь миазмы.

Дородная женщина закивала головой:

– С удовольствием, сейчас же, доктор! Я сделаю все, что вы велите! – Она хлопнула в ладони, и на пороге сразу же появилась служанка. – Хуанита, отдерни гардины!

Витус подошел к больному:

– Дон Франсиско, чтобы помочь вам, я должен внимательнейшим образом осмотреть вас. Для этого вам следует раздеться.

– Хуанита, немедленно выйди из комнаты! – испуганно воскликнула донья Евгения.

Когда служанка вышла за порог, все трое совместными усилиями разоблачили дона Франсиско.

– Можете ли вы сами лечь в постель? – спросил Витус. Исполняющий обязанности алькальда дышал, широко открыв рот, как выброшенная на берег рыба.

– Нет... там мне будет... нечем дышать... Этот шум в голове... и в груди стеснение... Ох, какая боль...

– Тогда придется обойтись без этого, – сначала Витус пощупал пульс – он был прерывистым. Язык у дона Франсиско оказался обложен белым налетом. Юноша пропальпировал подбрюшье, несколько вспухшее и все в мелких капельках пота. Его пальцы оставляли на теле глубокие следы.

– Ну, после всего, что я увидел, диагноз как будто ясен: у вас общий отек организма, дон Франсиско. В народе это состояние называют водянкой.

Хозяйка дома пронзительно вскрикнула и запричитала:

– Водянка? Это очень опасно? Это излечимо? А как эта жидкость вообще попала в тело дона Франсиско? Ведь он питается только хорошей пищей!

– Я верю вам, донья Евгения, верю! И попытаюсь объяснить вам некоторые взаимосвязи. Начну прямо с терапии.

Витус взял полотенце и вытер пот с тела дона Франсиско.

– У вашего супруга избыток phlegma – это такая слизь. А значит, в смеси соков его организма есть смещение в сторону холода и влаги, что при врожденной флегматичности организма вашего супруга лишь усугубило его состояние. А ухудшилось самочувствие дона Франсиско – извините меня за мою прямоту – в результате принятия вредной для него пищи и, что немаловажно, пристрастия к вину.

Он отложил полотенце в сторону.

– Магистр, будь добр, принеси мне из кухни две миски.

– Будет сделано.

– Спасибо. Донья Евгения, не скажете ли вы мне, как у вашего мужа обстоят дела со стулом?

– Господи Иисусе и Дева Мария! – зачастила хозяйка дома. Этот вопрос ее донельзя смутил. – По-моему, он у него... это самое... хм-хм... бывает нерегулярно. – Подумав немного, добавила: – Однако дон Франсиско, чтобы облегчить боли, не меньше двух недель постился!

– Это интересно, – заметил Витус, – и в полной мере соответствует картине болезни: в теле в избытке собралась черная желчь, что влечет за собой усиление холодных компонентов. В результате произошло сильное охлаждение сердца, что воздействует на легкие. А это вызывает недостаточное сгорание вдыхаемого воздуха, из-за чего, в свою очередь, организм в недостаточной мере снабжается живительной пневмой, возникающей в результате сгорания вдыхаемого воздуха. Подводя итоги, скажу: недостаток качества горячего или же, наоборот, заметный переизбыток холодного в принципе приводит к смерти.

– Боже правый! – воскликнула донья Евгения и перекрестилась.

Было видно, что она ничего не поняла. Больной негромко застонал.

– Он что?.. Он должен?.. – беспомощно вопрошала она.

– Нет, Hydrops anasarca, как мы называем общий отек, хорошо поддается лечению. При условии, однако, что вы в точности выполните все мои предписания.

– Обещаю вам!

– Вот миски, – сказал вернувшийся из кухни Магистр.

– Спасибо, поставь их на постель. Дон Франсиско, вы меня слышите?

– Да, – совсем тихо прошептал больной.

– Хорошо, тогда для начала сделаем paracentese: я проткну ланцетом ваше тело, чтобы выпустить из него жидкость.

Прежде чем дон Франсиско успел что-то ответить, Витус сделал в его теле несколько точечных проколов на ладонь пониже пупа. Из этого «пунктира» наружу брызнули фонтанчики желтоватой жидкости, которую Витус собрал, подставив первую миску.

– Аааа-хх... эт-то... так хорошо! – выдохнул тучный исполняющий обязанности алькальда.

Когда жидкость выходить перестала, Витус заклеил точечные ранки пластырем.

– Так! А теперь отворим кровь! Мы возьмем ее из вены! Сожмите пальцы в кулак!

Больной повиновался, и синие жилы на внутренней стороне локтевого сгиба слегка надулись. Витус достал из своей сумки с инструментами скарификатор, натянул его на руку и шипом пробил вену. Брызнувшую кровь он собрал во вторую миску. Когда она наполнилась наполовину, он остановил поток крови и наложил на ранку пластырь.

– А теперь о лекарствах. Для лечения от отека организма применяются теплотворные сухие лекарства, ибо болезнь, как уже было сказано, имеет холодную и влажную природу. – Он подозвал к себе хозяйку дома. – Донья Евгения, кормите в ближайшие дни вашего супруга только легкой пищей, то есть овощами, фруктами и свежим хлебом, причем в небольшом количестве: очень важно, чтобы он похудел. И давайте ему побольше меда, потому что мед по природе своей продукт теплотворный. Можете к меду добавлять немного вина, но, повторяю, совсем немного!

Он поставил миски рядом с кроватью.

– Чтобы привести в норму стул вашего супруга, рекомендую вам давать ему мягкое слабительное средство: оно состоит из пяти чайных ложек гусиного жира и столовой ложки касторового масла. Смешайте это и вскипятите. Дайте это больному, когда температура средства будет равна температуре вашего пальца. После принятия лекарства дону Франсиско можно выпить чуть-чуть вина. Я сказал «чуть-чуть»! А вообще ему лучше не пить алкоголя!

– Никакого алкоголя, ясно, и по пять ложек гусиного жира на ложку касторки.

– Все точно. И столь же важно поддержать его сердце. Я следую рекомендации аббатисы Хильдегарды фон Бинген (эта высокоученая дама давным-давно жила в Германии) и советую вашему супругу употреблять в пищу сырые каштаны. У этих древесных плодов тоже теплая природа. Вы могли бы, к примеру, растолочь сырые каштаны и смешать их с медом. Этим вы, между прочим, поспособствуете и оздоровлению печени своего супруга.

– Я все-все запомнила, уважаемый Витус из Камподиоса. Не знаю даже, как вас благодарить.

– Я с удовольствием пришел на помощь вашему супругу и вам, – Витус положил свои инструменты обратно в сумку. Если у вас есть желание отблагодарить нас, то уговорите дона Франсиско разрешить Artistas unicos пробыть еще несколько дней неподалеку от города.

– Это в моих силах! Скажите, пожалуйста, не могли бы вы потом еще раз осмотреть дона Франсиско?

– Через два-три дня, – кивнул Витус. – Думаю, к этому времени он уже начнет выздоравливать, если, конечно, вы выполните все мои предписания.

– Я сделаю все-все, как вы сказали! – заверила его хозяйка дома.

– Тогда разрешите откланяться! Желаю здравствовать!

– Адьос... спасибо... – пробормотал больной. – Мне уже... немного лучше.

– Аста ла виста! – Витус с Магистром вежливо поклонились и оставили дом исполняющего обязанности алькальда.

Когда они вернулись в лагерь, дождь лил как из ведра. Над площадью, где доктор принимал страждущих, царила странная атмосфера. У помоста стояло сравнительно немного народа, но все они вовсю размахивали руками и кричали, в чем-то убеждая друг на друга. Нигде не было видно ни доктора, ни Тирзы.

– Что стряслось? – спросил Витус, подведя лошадь к Артуро.

У учителя фехтования был мрачный вид.

– Хуже того, что случилось, и быть ничего не могло. Толстуха, ну та, что с гнилым зубом, во время операции вдруг обмякла, закашлялась, начала задыхаться, доктор стал трясти ее и кричать на нее... и тут... и тут она возьми и умри. Да, умерла, как мышка.

– Господи! Как это могло случиться? – Магистр чуть не выронил из рук короб Витуса.

– Если я правильно понял то, что пролепетал доктор, с ней от боли случился коллапс – сердце остановилось. Нашего ученейшего господина Бомбастуса Зануссуса никто ни в чем не обвиняет. Он действительно пытался ей помочь: совал ей под нос эфирные масла, кричал на нее, хлестал по щекам, задирал ей голову назад и насильно открывал ее рот, – ничто не помогло. – Артуро привязал лошадь к одной из повозок. – Одного понять не могу: как можно умереть от того, что тебе вырвали зуб?

Витус поднял брови.

– Потеря зуба угрозы для жизни не представляет – это само собой разумеется. Я думаю, в случае с толстухой все зависело от того, как это происходило. Гален учит нас, что зубы состоят из костного материала, который прочностью своей превосходит все остальные органы человека. Каждый зуб, учит он нас, обладает корнем, который, в свою очередь, связан с нервом. Он и есть причина чувствительности к зубной боли.

– Однако доктор упоминал что-то о зубном черве, – удивился Магистр.

– Нет никакого «зубного червя», как не существует и «камня глупости». В действительности же зубы посредством нервов связаны с головным мозгом. Не исключено, во время операции доктор повредил какой-то жизненно важный ствол. Между прочим, толстяки чаще умирают от сердечных приступов, чем худые.

– Тогда, значит, доктор все-таки допустил какую-то ошибку во время операции? – спросил Артуро.

– Трудно сказать. Для этого я должен увидеть сам зуб. Бомбастус вообще-то успел его вырвать?

– Насколько мне известно, нет.

– Гм, гнилой зуб из-за его ломкости обычно трудно извлечь. Чуть нажмешь – он крошится. – Витус огляделся по сторонам, будто искал кого-то. – А где сама умершая?

– Примерно, часа через полтора после того, как кое-кто из зевак побежал в Роденью, чтобы первым сообщить эту новость в городе, здесь появились ее брат с несколькими соседями. Они положили покойницу на телегу и набросились на доктора. Я не разобрал, в чем они его обвиняли, но одно я понял: сами они его не тронут, но завтра ему небо с овчинку покажется. В город возвращается муж толстухи – ее, между прочим, звали Антония Алисон, – а с ним шутки плохи! Он один из первых в городе драчунов, вспыльчивый и неуемный. Уж он-то воздаст доктору за его «искусство знаменитого лекаря»!

– А где сейчас наш великий целитель? – спросил Магистр.

– Сидит в своей повозке, заперся изнутри на засов и забаррикадировался.

– А что если нам пойти и переодеться в сухое – мы промокли до нитки, – предложил Магистр, всегда мысливший практически. – Что случилось, того уже не изменишь.

– Согласен, – Артуро положил под телегу седло, которое успел снять с лошади. – Во время дождя общая трапеза отменяется, каждый ест у себя.

Несколько позже, оказавшись в повозке Тирзы, Витус застал молодую цыганку за вышиванием. По ее виду он понял, что девушка не желает обсуждать происшедшее. Витус пожал плечами и исчез за шерстяным одеялом. Достав из сумки труд отца Томаса, он прочитал все, что писали о здоровых и гнилых зубах такие великие врачи древности, как Герофил, Эрасистрат, Диоскорид, Цельс, Кратей, Никандр и Орибасий. Было уже далеко за полдень, когда он закрыл книгу и, заперев ее на ключик, отложил в сторону. Подумал, не поговорить ли с Тирзой сейчас, однако отказался от этой мысли. И решил, что самое время им с Магистром пообедать. Он встал и потихоньку оставил повозку. Осторожно прикрывая за собой дверь фургона, он услышал, что Тирза тихонько всхлипывает.

Утром дождь припустил еще сильнее. Серый свет никак не мог перебороть ночную темень. Тяжелые тени, словно огромное покрывало, легли на окрестные поля и явно повлияли на настроение циркачей, собравшихся у кострища.

– Поесть под чистым небом нам никак не удается, – зевнул Магистр. – Под этим ливнем мы даже костра не разожжем.

Остальные согласились с ними. Дрожа от сырости, они обхватили себя руками за плечи.

– А доктор где? – спросил кто-то.

Все посмотрели в ту сторону, где стояла повозка Бомбастуса Зануссуса, но его там не было. Да что там говорить – сама повозка исчезла!

– Не может этого быть! – вырвалось у Магистра. – Неужели наш ученейший друг прошлой ночью, никому не сказав и полслова, взял и задал деру? Наложил, небось, полные штаны!

– Он иметь страх перед злой муж, си! – согласился с ним Церутти. Майя потеснее прижалась к нему. Она, похоже, совсем не выспалась.

– Мы обязательно должны настичь его, – предложил один из близнецов.

– Нет, это ни к чему, – после недолгого раздумья сказал Артуро. – Он ни за что не согласится вернуться к нам. Чего я совсем не хочу, так это силой заставлять его сделать это. Да и вообще, – он указал на дорогу, которая за прошедшую ночь совсем раскисла, – не верхом же нам за ним гнаться? Повозки обязательно где-нибудь застрянут. Придется нам остаться здесь.

После полудня, когда дождь немного поутих, Артуро начал разбирать помост, сильно удивляясь тому, сколько разной ерунды под него набросали. Помост состоял из досок длиной примерно четыре фута и одинаковой толщины. Учитель фехтования укладывал одну доску на другую, пока на траве не образовалось что-то вроде мостков на корабле. А потом позвал Витуса.

Появился Витус и любопытства ради поставил одну ногу на верхнюю доску.

– Для чего это?

– Для нашего очередного занятия, мой друг, – объяснил Артуро. – Самое время преподать тебе очередной урок фехтования. Держи! – он бросил Витусу шпагу с круглым шариком на острие, а себе взял свой дуссак.

Витус рассмеялся.

– Если я ничего не путаю, ты хотел мне объяснить, что такое «приглашение», а потом показать атаку, выпад и защиту.

– Совершенно верно, – Артуро взмахнул своим деревянным оружием. – Но сначала наденем маски и повторим все, что проделали на прошлом уроке.

Они снова встали в исходную позицию и повторяли различные шаги и комбинации до тех пор, пока Витус, несмотря на промозглую погоду, весь не покрылся потом.

– Что ж, неплохо, – восстанавливая дыхание, проговорил учитель фехтования. – А сейчас перейдем к так называемому «приглашению». Но прежде я должен тебе еще кое о чем рассказать. Сегодняшний фехтовальщик отличается от рыцаря былых времен тем, что для защиты от ударов противника он не имеет щита. Он вынужден полагаться на собственный клинок, который, если пользоваться им умело, вполне может защитить. Пока все ясно?

– Ясно.

– Хорошо. Однако же дело обстоит так, что с помощью своего клинка ты не можешь прикрыть все тело. Какое-то место всегда остается незащищенным, и противник может нанести туда удар. Это открытое место мы называем наготой. Конечно, ты можешь его прикрыть, но это автоматически приведет к образованию наготы в другом месте, которое опять-таки не будет защищено.

– Понял, – кивнул Витус, – вероятно, на теле каждого фехтующего есть несколько нагих мест.

– Именно, мой умнейший друг! И если ты одно свое обнаженное место с умыслом подставляешь под удар противника, это называется приглашением.

– Значит, для приглашения на теле должно иметься несколько таких, – сделал вывод Витус.

– Верно. В фехтовальном искусстве их известно целых восемь, и называются они так же, как и часы молитвы у вас в монастыре: «прим», «секонд», «терц», «кварт», «квинт», «сикст», «септим» и «октав». Только не пугайся, мы с тобой изучим всего четыре, а именно: «кварт», «квинт», «сикст» и «октав», – этого будет вполне достаточно. Все четыре открываются при повороте кисти с соответствующим изменением направления острия шпаги.

Он продемонстрировал Витусу все четыре «приглашения», для наглядности производя их в замедленном темпе, и молодой человек по нескольку раз эти движения повторил.

Через полчаса опять зарядил дождь, и Артуро снял свою защитную маску.

– На сегодня хватит, Витус. Защиту и атаку оставим на следующий раз. – Он удивился, заметив, что Витус его не слушает, а смотрит в сторону Роденьи. – Случилось что?..

– Да, посмотри сам.

К лагерю во весь опор приближался обрызганный грязью всадник. У него, наверное, было очень спешное дело, потому что, несмотря на раскисшую дорогу, он все время нахлестывал свою лошадь. Однако она, буланая и черногривая, слишком устала, чтобы ускорить бег.

Не доехав немного до Витуса и Артуро, всадник отпустил уздечку, и измученное животное, заржав, встало на дыбы, так что на Витуса и Артуро полетели комья грязи.

– Где этот шарлатан?! – заорал незнакомец Витусу.

Это был широкоплечий мужчина с коротко постриженной бородой. Его темно-синий камзол был весь в грязи. Кожаные сапоги до колена, на боку меч с узорчатым эфесом. Глаза его сверкали.

– Добрый день. Кто вы, откуда и что вам здесь надо? – холодно поинтересовался Витус.

– Оставь этот тон, парень, – накинулся на него чужак. – Не то отправлю тебя туда, куда уже попала моя жена. Я – Алисон!

– Выходит, вы муж той самой женщины, которая умерла здесь вчера, когда ей вырывали зуб, – спокойно констатировал Витус. – Уверяю вас, мы все потрясены этим несчастьем. Примите мои искренние соболезнования.

Даже если этот человек – чурбан неотесанный, постигшее его горе достойно сочувствия.

– Что ты там такое высокопарное мелешь? – Алисон выхватил меч из ножен. – Я хочу узнать, где этот шарлатан, который отправил на тот свет мою жену? Или она на твоей совести?

– Нет. Вдобавок я никому не позволил бы называть меня шарлатаном! – теперь и Витус разозлился.

– А я уверен, что это все-таки твоих рук дело! – Алисон ловко спрыгнул с лошади и с угрожающим видом пошел на Витуса.

– Стойте! – Артуро, стерев грязь с лица, встал между ними. – Вы не на того накинулись, сеньор! Доктор, которого вы разыскиваете, прошлой ночью нас бросил. А куда он держит путь, я вам сказать не могу.

Взгляд Алисона обратился на покрытую слоем размокшей земли дорогу, по которой ни одной повозке не проехать.

– Я не верю ни одному твоему слову. И вызываю тебя на поединок – прямо сейчас! Выбрось эту свою игрушку – он указал на дуссак Артуро – и возьми у этого шарлатана шпагу. Его черед придет после того, как я разделаюсь с тобой!

– А я, повторяю, сеньор Алисон, – Артуро старался сохранить спокойствие, – доктор Бомбастус Зануссус, который вчера врачевал вашу супругу, сейчас далеко отсюда. Поверьте, я говорю правду. Давайте разойдемся по-хорошему. Я лично в ссоре с вами нисколько не заинтересован. Помимо всего прочего, – он криво усмехнулся, – для поединков погода сейчас неподходящая.

Вместо ответа Алисон стал в боевую позицию:

– Я тебе сейчас задам хорошую взбучку! – и меч в его руке со свистом рубанул воздух.

– Тогда мне придется преподать вам урок, – ответил ему Артуро. – Уроки – это как раз по моей части. Если вы не возражаете, я останусь при своем дуссаке.

Учитель фехтования занял исходную позицию. Колени его слегка пружинили, свой деревянный меч он держал на уровне плеч противника.

– Ну, начинай, живодер, скоро ты заткнешься! – время обмена вежливыми словами миновало.

– Начнем, слабак! Не на жизнь, а на смерть?

– Как хочешь, живодер! Сам под конец скажешь, что предпочитаешь!

Оба противника стояли в трех шагах друг от друга, присматриваясь. Прошло целых полминуты, а они все еще не сводили глаз один с другого.

А потом, совершенно неожиданно для Витуса, Алисон сделал молниеносный выпад и так замахнулся мечом, что, попади он, располовинил бы и быка. Но он не попал. Артуро ловко отскочил в сторону, и соперник пробежал мимо него.

– Я надеюсь, Витус, ты внимательно наблюдаешь за поединком, – сказал учитель фехтования, не сводя глаз с Алисона. – Это образец беспомощной атаки!

Алисон побелел от злости.

– Ну, теперь держись! – прошипел он и снова бросился на противника. Снова взмахнул мечом – и вновь рубанул по воздуху. Артуро увернулся и оказался вне его досягаемости. Сейчас он стоял за его спиной и улыбался во весь рот.

– Знаешь, Витус, в Андалузии, – продолжал он, как ни в чем не бывало, – идальго изобрели одну игру. Они сражаются со взрослыми быками и пользуются для этого мечами, кинжалами и копьями, а у нас, на севере, полным-полно глупых волов – для них и дубинки хватит.

Взбешенный Алисон в третий раз бросился в атаку, держа меч прямо перед собой. Он хотел, воспользовавшись тем, что его меч куда длиннее деревянного дуссака Артуро, нанести ему прямой удар в живот.

Однако учитель фехтования, как и до этого, отступил назад и в сторону, так что Алисон, задыхаясь, остановился, выпучив глаза. До него начало доходить, что дело ему предстоит нешуточное.

– Следи за постановкой моего корпуса, Витус, – говорил Артуро. – Сейчас я предлагаю ему «кварт». – Он отставил правую руку от тела и отвел дуссак на уровне плеча налево. Тем самым правая часть его тела оставалась незащищенной. – Посмотрим, примет ли живодер это приглашение.

– Еще как! – прокашлял Алисон и с мечом в вытянутой руке бросился вперед, чтобы поразить противника в грудь.

Однако Артуро был начеку и в последний момент отбил меч в сторону. Когда Алисон опять пробежал мимо, учитель фехтования изо всех сил ударил его ногой по бедру. Алисон заорал и скорчился от боли.

И тут Артуро в первый раз нанес удар, он пришелся в спину противника между лопатками. Раздался хриплый болезненный крик. Алисон повалился на колени, жадно хватая воздух широко открытым ртом. Меч выпалу него из рук. Он мотал головой, ничего не понимая.

– Об ударах, которые я сейчас наношу, Витус, ни в одном учебнике фехтования не сказано, – Артуро говорил нарочито безучастным тоном, – а среди знающих людей то, что будет вытворять мой дуссак, называют еще «пляской».

Он подошел к беспомощному теперь Алисону и несколько раз прошелся по его бокам дуссаком плашмя. Удары были не сильными, но весьма и весьма болезненными и при этом рассчитанными так, чтобы не повредить внутренностей.

– Ну, живодер, поскольку я догадываюсь, что ты в конце нашего поединка все-таки выберешь жизнь, можешь сейчас же исчезнуть.

Не переставая кашлять и отплевываться, Алисон поднял с земли свой меч. Дрожащими от слабости руками он отнюдь не с первой попытки вложил его в ножны. С трудом распрямился во весь свой рост, стараясь при этом не смотреть в сторону учителя фехтования. Медленно направился к своей лошади.

– Ее оставишь здесь, живодер! – резко проговорил Витус. – Довольно ты ее помучил. Больше тебе ее не оседлать!

– Но как же я... такая грязь на дороге... я не могу... – пробормотал Алисон.

Артуро вопросительно посмотрел на молодого человека.

– Возвратишься в город на Изабелле, – решительно сказал Витус. – Довезя тебя до дома, она найдет обратный путь.

Так оно и вышло.

ТИРЗА

Я просто не могла дождаться, когда избавлюсь от своих болячек. Вчера вечером я впервые за долгое время ни на что не могла пожаловаться, и, как видишь, мне сразу удалось соблазнить тебя.

Дожди шли, не переставая, целую неделю, сильные, проливные. Влага проникала отовсюду, через каждую щелочку на крыше или потолке. Из-за нее плесневели продукты, отсыревала одежда, металлические предметы покрывались ржавчиной, на потолке появлялись бесчисленные мелкие капельки – влажность становилась повсеместной и всесильной. Небо словно открыло все свои большие и малые шлюзы, чтобы не оставить ни одного сухого клочка земли.

Дождь лил с утра до вечера и всю ночь до утра, а в те редкие минуты, когда дождь прекращался, циркачи пытались просушить одежду или разжечь костер.

Наверное, испокон веков здесь не было такого дождя.

Наконец на восьмой день сквозь толщу туч пробился солнечный луч, и люди перевели дух. Витус вышел из их с Тирзой фургона и, расставив руки, стал на солнце. Как славно вновь ощутить его тепло!

– Пока ты доберешься до Роденьи и попадешь к этому помощнику алькальда, пройдет никак не меньше двух дней. Как ты думаешь, Витус, ему полегчало? – спросила подошедшая к нему Тирза.

– Если донья Евгения выполнила все, что я ей сказал, да. Тем не менее мы с Магистром попытаемся добраться до города уже завтра.

У Тирзы сразу испортилось настроение:

– Твоя ассистентка – я. И в город, вообще-то, положено ехать мне.

Однажды вечером во время дождей к Витусу заглянул Артуро и предложил ему занять в их труппе место Бомбастуса Зануссуса. Витус поначалу не соглашался, в результате признал, что эта идея не из худших: в качестве врача труппы он мог бы вносить в общую кассу труппы дополнительные деньги и, самое главное, набраться бесценного опыта, потому что к нему будут подходить с самыми разными болезнями. Однако он настоял на том, что больных он будет осматривать и пользовать не на помосте, на глазах у всех, а около помоста, чтобы особого внимания к себе не привлекать.

Артуро, который с удовольствием воспротивился бы этому из рекламных соображений, был вынужден со своей стороны пойти на уступку. А когда они обо всем договорились, вдруг появилась Тирза и стала настаивать на том, чтобы Витус взял ее в ассистентки...

– Ты права, – согласился Витус. – Вообще-то меня должна была бы сопровождать ты. Но в данном случае, когда я буду обследовать подбрюшье дона Франсиско, твое присутствие было бы не совсем уместным.

– Ладно, нет – так нет, – Тирза силилась не выдавать своего разочарования. – Пойду взгляну на буланого. По-моему, он что-то приболел...

Как только драчливый Алисон «ускакал» верхом на Изабелле, Тирза занялась его лошадью. Это было видное животное с черной гривой, черным хвостом и тонкой черной полоской вдоль позвоночника. Тирза откармливала его отборным зерном и целыми днями от него не отходила, гладя его и разговаривая с ним. У Бьена, как она назвала буланого, обнаружилась экзема на шее и груди, которую девушка лечила, вспомнив заветные рецепты цыганской медицины.

– А чем, вообще говоря, ты смазывала его язвы? – как-то спросил Витус.

Тирза испытующе взглянула на него:

– Тебе известно, что я не вправе открыть этот секрет. Все рецепты цыган – секретны. Существует поверье, что, если расскажешь о них, они перестанут действовать.

– Ты сама в это не веришь. Я ведь тоже открываю тебе свои рецепты, от этого они не становятся менее действенными.

– Это совсем другое дело. – Она боролась с собой. – Ладно, тебе я скажу: нужно растереть буковый орешек в порошок и присыпать им язвы. Кроме того, животное в течение двух дней не должно получать пищи, чтобы ядовитые вещества поскорее вышли из организма. Единственное, что ему в это время можно давать, так это воду с медом. Через два дня следует растолочь две головки лука и добавить животному в корм. Только и всего.

– Что? Лошадь станет есть лук?! Как ты этого добилась?

– Ну, это вовсе не так уж просто. У меня было две моркови, в них я и втиснула толченый лук.

Тем временем они подошли к Бьену, который стоял за повозкой рядом с гнедым. Благодаря лекарству Тирзы язвы, можно сказать, совсем исчезли.

– Орешки бука! – удивлялся Витус. – Орешки бука и головки свежего лука! Никогда не подумал бы, что это может так подействовать. Но твой рецепт оказался правильным – и в этом все дело!

– Я рада, что ты так считаешь, – глаза Тирзы заблестели. – Бомбастус Зануссус нашу медицину и в грош не ставил и называл ее дьявольскими бреднями. А ведь у цыган столько народных рецептов и снадобий, сколько нет ни у одного народа на земле. Возьмем, к примеру, эту толстуху, что умерла, когда у нее вырывали зуб: я бы ни за что не дала ей капель из жижи.

– Я тоже. Вот что я тебе предлагаю: можешь применять любой из своих рецептов на приемах, но при одном условии – объясняй мне, что входит в состав лекарства.

Тирза колебалась недолго.

– Согласна, – сказала она и протянула ему руку.

Рукопожатие ее было теплым и крепким.

– Дай мне скальпель для удаления катаракты, Тирза. Такой, с роговой ручкой.

– С желтой или с черной ручкой? – спросила ассистентка, открыв кожаный сундучок, в котором Витус с некоторых пор держал свои инструменты.

Этот сундучок достался ему в наследство от доктора Бомбастуса Зануссуса благодаря счастливому случаю: Артуро нашел его под помостом перед уроком фехтования. Сундучок лишь наполовину был заполнен хирургическими инструментами, так что нашлось достаточно места для собственных инструментов Витуса. Да и камень Магистра с датами обрел наконец подходящее место.

– Скальпель с желтой ручкой.

– Держи!

Витус взял его в левую руку и присмотрелся к нему.

Это было ближе к вечеру того же дня. Ко всеобщему удивлению, повозке с очень высокими колесами удалось, несмотря на бездорожье, добраться до их лагеря. На ней восседали старик Фелипе с сыновьями. Они приехали, потому что, едва они сняли повязку, зрение старика ухудшилось до прежнего. Без повторной операции обойтись было невозможно.

Витус произвел два пробных прокола скальпелем.

– Похоже, – объяснил он Фелипе, которого усадил на солнце, – хрусталик снова сместился наверх. Когда он закрывает зрачок, человек опять все видит, словно в тумане.

Фелипе понимающе кивнул.

– Так, наверное, и есть, доктор.

– Называйте меня не доктором, а хирургом...

– Но как это могло произойти, э-э... господин хирург? – спросил старший сын, который в прошлый раз поддерживал голову отца.

– Чаще всего это бывает связано с тем, что хрусталик недостаточно протолкнули вниз, – Витус снова сделал несколько пробных проколов, на сей раз левой рукой. Внимательно осмотрел глазное яблоко. Его оболочка после операции зажила, только маленькая точка на ней говорила о том, что Бомбастус Зануссус сделал прокол именно здесь.

Он принял решение повторить прокол на том же месте: тем самым не будет еще раз повреждена оболочка. К тому же в прошлый раз эта точка была выбрана верно. Тут Бомбастус Зануссус не ошибся. Чего он не сделал, так это не проконтролировал конечного результата операции. После подобного рода вмешательств всегда важно подождать несколько минут и убедиться, что хрусталик в своем новом положении в самом глазном яблоке закрепился.

– На этот раз все будет хорошо, отец, – сказал другой сын, в прошлый раз державший его за руки.

Витус правой рукой раздвинул веки глаза Фелипе и после недолгого колебания сделал горизонтальный надрез на оболочке. Проникнув вовнутрь, скальпель миновал радужную оболочку и оказался наконец в зрачке, но так, что инструмент можно было видеть снаружи. Он вынул скальпель из зрачка; теперь он знал, как глубоко должен его погружать. Снова введя скальпель, юноша нащупал его острием верхнюю грань хрусталика. Осторожно придавил ее вниз. Сначала хрусталик пошел легко, но чем дальше, тем больше усилий на это требовалось. Очевидно, его удерживала связка. «Наверное, в этом-то и кроется причина неудачи первой операции», – мелькнуло у Витуса в голове.

Сделав еще одну попытку, он это сопротивление преодолел. Когда он увидел, что острие скальпеля вместе с помутненным хрусталиком уходят в глубь зрачка, он хотел было этим и удовлетвориться, но, поразмыслив, продолжал нажимать, насколько было возможно. Он не желал повторять ошибку доктора Бомбастуса Зануссуса.

От боли Фелипе втягивал воздух сквозь сжатые редкие зубы. Этот звук напоминал шипение змеи. Сыновья всячески старались успокоить его.

Витус в последний раз осторожно надавил на хрусталик. Отведя острие скальпеля, он к своему удовлетворению отметил, что хрусталик больше не поднимается. Быстрым движением извлек острие скальпеля из глазного яблока.

– Так, готово, – он протянул старику компресс. – Приложите его к глазу, а вы, – обратился он к сыновьям, – помогите своему отцу. А потом сядьте вон там и отдохните на солнышке. Я приду через несколько минут и проверю, все ли в порядке после операции.

– Большое спасибо, господин хирург!

Сыновья старика о чем-то оживленно переговаривались, когда вскоре после этого Витус подошел к ним. Они удобно расположились на траве и ели бутерброды с сыром. Фелипе совсем съежился, он наверняка испытывал боли.

Не прекращая жевать, сыновья Фелипе смотрели в одну сторону.

Витус посмотрел туда же. На некотором расстоянии он увидел Церутти, Майю и близнецов, которые стояли под большим каменным дубом, который с правой стороны ограничивал полукруг, образованный повозками труппы. Антонио вскарабкался на дерево и на большой высоте натянул парусиновый тент, сбросив несколько веревок, с помощью которых Лупо уменьшил натяжение материи.

Церутти наблюдал за всем этим и давал кое-какие указания. Когда все было готово, со стороны это выглядело так, будто дерево натянуло на себя шляпу. Фокусник дал отмашку и приблизился к дереву. С неожиданной силой подбросил вверх канат. На какое-то время он исчез из поля зрения, а потом вдруг натянулся, как тетива лука. Витуса удивляло, что веревка обрела внезапно собственную жизнь, но тут он вспомнил, что в ветвях дерева прячется Артуро. Наверное, это он поймал канат и привязал его к крепкому суку.

Помотав головой, Витус избавил себя от размышлений над увиденным, в котором он ничего не мог толком понять, и снова обратился к Фелипе:

– Если операция не удалась и на сей раз, именно сейчас хрусталик должен подняться вверх, – сказал он. – Снимите-ка компресс.

Старик сделал то, что ему было велено. Как только свет попал в зрачок, Фелипе сразу часто заморгал. Витус стал рядом с ним на колени.

– Вы меня видите?

– Да, я вижу вас, и никакого тумана нет.

– Это хорошо! – Витус снова осмотрел глазное яблоко и надавил на нижнее веко, однако хрусталик оставался на месте. – Я сейчас наложу повязку на ваши глаза по той же причине, по которой это рекомендовал сделать доктор. Пожалуйста, не снимайте ее целую неделю.

Когда все было закончено, старший сын дожевал хлеб с сыром и сказал:

– Господин хирург, мы вам премного обязаны, однако... – немного поразмыслив, он договорил: – Мы бы и рады расплатиться с вами, но у нас почти совсем не осталось денег...

– Вы мне ничего не должны. Вы заплатили за операцию, а она оказалась с изъяном. Я этот изъян устранил – только и всего!

– Слушайте, слушайте! – к ним незаметно присоединился Магистр. Это прозвучало буквально как призыв юриста в суде! – А что вы скажете насчет совместного обеда? Благодаря моим неустанным усилиям костер снова горит...

Это предложение было принято с удовольствием, и вскоре все, включая и Церутти с его ассистентами, сидели вокруг большого котла с супом, от которого исходил превкусный запах; каждый вооружился собственной ложкой.

– Ratum et gratum! С удовольствием и на здоровье! Надеюсь, супчик придется вам по вкусу! – громко провозгласил Магистр.

Когда они покончили с супом, солнце уже клонилось к закату, и Фелипе с сыновьями пора была собираться.

– Поедем, отец, – сказал старший сын, – лучше всего нам отправиться в путь, пока не стемнело.

– Ты прав, – с помощью сыновей Фелипе поднялся. Ощупал повязку на своих глазах. – Господин хирург, – начал он. – Еще раз хочу поблагодарить вас. Ваши руки лучше знают свое дело, чем руки вашего предшественника, – в подтверждение своих слов он несколько раз помотал головой и, осторожно ступая и держа под руки сыновей, направился к своей телеге.

Когда она покатила по разбитой дороге, все смотрели ей вслед.

– Странно, – проговорил Магистр какое-то время погодя. – Однако с тех пор, как доктор Бомбастус Зануссус удрал, настроение всех нас как будто улучшилось.

Никто ему не возразил.

– Завтра утром, – сказал Витус, – мы поедем к дону Франсиско в Роденью.

Роденья – городок маленький, с небольшим числом жителей, застроенный большей частью сколоченными на скорую руку деревянными домами. Глинистые улицы не замощены. Повсюду огромные глубокие лужи, просто так не пройдешь. Люди, осмелившиеся выйти из домов, вышагивали осторожно, как аисты, переставляя ноги, – и чтобы в лужу не провалиться, и чтобы ног не замочить.

Вид церковной площади показался бы гостю города сравнительно приличным, потому что вокруг небольшого каменного здания с отдельно стоящей колокольней было разбито несколько клумб с розами. После обильных дождей, не прекращавшихся целую неделю, цветы распустились и были ярко-пунцового цвета. Вокруг церкви стояло еще несколько кирпичных домов, радовавших глаз цветами на подоконниках и свежевыбеленными стенами. Один из них принадлежал Франсиско де ла Муралья, исполняющему обязанности алькальда Роденьи.

– А я-то боялась, что вы и дорогу к нам позабыли, доктор! – затараторила донья Евгения, идя впереди Витуса и Магистра по садовой дорожке к дому. О том, что для врачей и для их помощников плохие дороги такая же помеха, как и для всех остальных, она, похоже, запамятовала.

Витус подумал: «А не напомнить ли даме о том, что он настоятельно просил ее не называть его доктором?» Но махнул на это рукой.

– Как себя чувствует дон Франсиско? – поинтересовался он, входя в дом.

– Благословен Господь наш! Мой муж чувствует себя куда лучше. И со вчерашнего дня даже вернулся к работе. – Она указала им в самый конец коридора. – Он у себя в кабинете.

Дон Франсиско сидел за массивным дубовым столом, на котором громоздились стопки бумаг и документов. На лице его появилась улыбка.

– Мой спаситель! – проговорил он несколько напыщенно. – Добро пожаловать в мою скромную келью!

– Я вижу, вы уже приступили к работе, дон Франсиско. – Витус отметил про себя, что в целом хозяин дома выглядит куда лучше, чем в прошлый раз. Нормальное дыхание у него восстановилось, да и цвет лица был почти естественный. – Итак, вы следовали моим советам...

– В этом можете не сомневаться, доктор! – ответила вместо мужа донья Евгения. – От начала до конца!.. – ее двойной подбородок колыхался.

Витус улыбнулся.

– Тогда, дон Франсиско, не надо обнажаться для дополнительного осмотра.

– Deo gratias! Слава Богу! – вздохнул хозяин дома.

Витус подсел к нему и пощупал пульс. Ритмичный, хорошего наполнения. Попросил пациента открыть рот, как во время его первого визита.

– Как насчет жидкости в ногах и подбрюшье? – спросил он.

– Намного лучше, доктор, намного, намного лучше! – это опять вместо мужа ответила донья Евгения.

– Вашему супругу не к чему носить такие облегающие чулки. Может быть, в его гардеробе найдутся широкие штаны?

– О, конечно, доктор!

– А теперь попросите, пожалуйста, служанку принести мне из кухни тазик. Я хочу еще раз сделать вашему супругу кровопускание.

Дородная хозяйка дома хлопнула в ладоши и сделала необходимые распоряжения появившейся Хуаните.

– Дон Франсиско, вы делаете заметные успехи и, как я понимаю, вам хотелось бы поскорее приступить к работе, но тем не менее не стоит недооценивать общий отек! Это болезнь коварная, и она дает о себе знать всякий раз, когда о ней забывают. Я вот о чем: пищу вы должны принимать легкую, пейте поменьше вина и побольше двигайтесь. Тогда вы будете худеть без особых усилий, и у вас опять наладится стул.

Дон Франсиско кивнул.

– И еще одно: ваш организм устроен так, что, по всей видимости, у вас склонность к высокому давлению. С течением времени это может иметь плохие последствия. Противодействовать можно двумя способами. Один из них я вам уже описал, а вторая возможность состоит в кровопускании. Я вам сейчас произведу его повторно и советую делать его по крайней мере раз в месяц. Эту процедуру мог бы выполнить, к примеру, цирюльник. Пускать крови следует немного, примерно столько, сколько пущу сейчас я. Постарайтесь запомнить, сколько это...

– Вот тазик! – Хуанита с поклоном передала его Магистру.

– Ну, вот и я на что-то пригодился, – с улыбкой заметил тот, передавая тазик, в свою очередь, Витусу.

После того как кровь дону Франсиско пустили, он застегнул свои кружевные манжеты и отпустил Хуаниту.

– Между прочим, доктор, несколько дней назад ко мне приходил один горожанин и потребовал вашей головы. Его имя Алисон.

– Алисон? Да, с ним я сталкивался. А на что ему моя голова?

– Он утверждает, будто вы – причина смерти его жены.

– Это обвинение высосано из пальца! – Витус почувствовал, что начинает терять контроль над собой. – Позвольте объяснить вам, как было дело.

– Слушаю вас, – дон Франсиско откинулся на спинку стула, приготовившись выслушать долгую историю.

Витус с Магистром объяснили ему, как случилось, что Антония Алисон умерла. Не забыли, между прочим упомянуть о поединке между Артуро и мстительным супругом покойной.

– Под конец мы посадили его на мула и отправили домой, потому что своего красавца буланого он заездил вконец, – рассказывал Витус. – А Изабелла, так зовут нашего мула, сама нашла дорогу в наш лагерь.

– Это просто удивительно! Какое разумное животное! – воскликнула донья Евгения.

– Буланого мы выходили и вернули семейству Алисон, прежде чем заехать к вам, – улыбнулся Магистр. – Хозяина, к счастью, не было дома. Вообще-то, Бог свидетель, он не из самых приятных людей на земле.

– Вы правы, – подтвердил дон Франсиско. – Мне он тоже не по душе. Однако кое-каким влиянием в городе он пользуется. А с тех пор, как полгода назад неожиданно скончался наш алькальд, Алисон претендует на этот пост, – он пожал своими мощными плечами. – Если угодно – это мой конкурент, а может быть, даже противник!

Он взял в руки изящный перочинный нож и начал им поигрывать.

– Как бы там ни было, его требование я отклонил, потому что сразу заподозрил что-то неладное. Алисон потребовал от меня еще кое-что: чтобы я немедленно запретил вам пребывание близ нашего города.

– Каков негодяй! – вырвалось у Магистра.

Дон Франсиско отложил перочинный нож в сторону.

– Это требование я также отклонил. Так что можете оставаться там, сколько вам потребуется. Это я, между прочим, с самого начала объяснил вашему представителю сеньору Артуро. И от слова своего отказываться не намерен.

– Благодарим вас за расположение к нам, дон Франсиско, – Витус и Магистр поклонились. – Если позволите, мы откланяемся.

– Ничего не имею против. Но, прежде чем уйти, возьмите вот это, – он нагнулся, тяжело дыша, достал что-то из ящика стола и протянул Витусу. Это был мешочек с деньгами. – Сие моя скромная благодарность вам. Ведь вы, если вдуматься, спасли мне жизнь!

Когда они вернулись, в лагере царил беспорядок. Тирза, сидя на корточках, старалась влить в рот лежавшему в траве у ее ног Антонио какое-то питье. Но паренек был в глубоком обмороке.

Лупо стоял рядом и молился, зажмурившись.

Церутти, как заводной, повторял:

– Этого я не хотеть, си! Этого я не хотеть, си! Этого я не хотеть, си!

Артуро бегал вокруг, как квочка, стараясь успокоить своих людей. Терро, которому передалось всеобщее беспокойство, беспрерывно тявкал.

– Во имя всего святого, что здесь случилось?

Никто не заметил, как Витус с Магистром вернулись. Но, едва прозвучали эти слова, как на друзей со всех сторон обрушился шквал слов. Лишь после долгих расспросов удалось частично восстановить картину происшедшего. Церутти с близнецами готовили сложнейший номер. Для этого Антонио и Лупо залезли на дуб и, сидя на крепких ветвях, поймали брошенную снизу сетку и завязали ее концы узлами.

Когда Церутти накрепко закрепил сетку на земле, так что она оказалась туго-туго натянутой, Антонио и Лупо начали делать над ней различные гимнастические упражнения. В какой-то момент Церутти позвала Майя. Лупо тоже ушел куда-то, потому что тренировка ему надоела. Антонио же остался. Он еще раз забрался на самую вершину дерева, чтобы оттуда по канату спуститься на землю.

Через час, когда Антонио не вернулся в лагерь, у Лупо появилось недоброе предчувствие. Он направился прямиком к дубу и сразу увидел у корней дерева большую лужу крови. До смерти напуганный, он стал звать Церутти, Артуро и Анаконду, потом повсюду искать Антонио, пока Анаконда не сделал страшного открытия: Антонио все это время висел на дереве, зацепившись за прочные ветви, и истекал кровью.

Снять паренька с дерева оказалось делом невероятно трудным, потому что, несмотря на все их старания, он в себя не приходил. Когда же они положили его, наконец, на траву, оказалось, что, помимо множества царапин и ссадин на лице и на руках, у него основательно поранено запястье правой руки. Артерия оказалась разорвана, и никто не знал, сколько крови он уже потерял, но явно много, так что надежды почти не оставалось.

Тирза смотрела на Витуса заплаканными глазами:

– Я не знаю, что еще можно сделать. Я все время пыталась влить в него самый животворный эликсир из всех, что у меня есть, но он не в состоянии его принять. Обморок слишком глубокий.

Витус присел рядом с ней на корточки и взял Антонио за запястье. Пульс был очень слабым и едва прощупывался. На сонной артерии – то же самое. Витус поднес тыльную сторону ладони к носу Антонио, пытаясь установить, дышит ли он. Да, он еще дышал, но дыхание было очень-очень слабым.

– Что ты хотела ему дать? – спросил Витус.

– Мой эликсир жизни. Он состоит из горсти растертых в порошок и настоянных листьев омелы, тринадцати зеленых желудей, вина и жабьей слизи.

– Может, это хорошее снадобье, – сказал он, – но, пока мы не можем его дать, все бесполезно.

Витус услышал, как за его спиной кто-то всхлипывает. Оглянувшись, увидел Лупо. Все остальные тоже собрались здесь и следили за каждым его движением. В их глазах Антонио был все равно что мертв.

И только сейчас он уяснил весь масштаб катастрофы. Перед ним лежал умирающий подросток, за которого он нес ответственность, потому что уговорил Орантеса отпустить близнецов с ними. И этого паренька медицина спасти бессильна. Потому что заменителя крови не существует.

Сейчас главное – не терять головы и не расставаться с надеждой!

Какие процессы протекают сейчас в организме умирающего? Из-за большой потери крови тело настолько ослабело, что Антонио еле дышит. От этого поступление воздуха в тело становится недостаточным, а это, в свою очередь, делается причиной недостаточного снабжения живительной пневмой. А пневма, которой и без того слишком мало, не передается по всему телу, потому что организм обескровлен.

Все зависит от крови.

Ему вспомнилось, что некоторые врачи ставили эксперименты, пытаясь привнести в человека кровь животных. Однако все подобные эксперименты незамедлительно влекли за собой смерть пациента.

Нет, конскую кровь, которую он мог бы взять, например, у гнедого, переливать нельзя ни в коем случае. Если он все-таки это сделает, Антонио умрет, он никогда не сможет показаться на глаза Орантесу.

Витус продолжал лихорадочно перебирать все возможные варианты: что касается животных, что относится и к людям...

Почти все случаи, когда одному человеку переливали кровь другого, имели смертельный исход. В труде «De morbis» приводится всего несколько примеров удачного переливания крови, причем никто не мог сказать точно, почему так произошло. «Наиболее вероятно, – размышлял он, – что в тех немногих случаях кровь оказывалась того же состава, что и у пациента. Если это так, то напрашивается вывод: существует несколько типов крови, которые не совместимы друг с другом. Недаром за переливание крови врачей приговаривают к смертной казни»...

Впрочем, все эти рассуждения ни к чему, потому что, подходит ли переливаемая кровь пациенту, можно узнать только после операции. А тогда может оказаться, что поправить больше ничего нельзя. Чересчур высок риск, чтобы попытать счастья в переливании крови...

И снова за его спиной всхлипнул Лупо.

Лупо...

Лупо!

Вот в чем может быть выход! Лупо похож на брата как две капли воды. А значит, и кровь у них, скорее всего, одинаковая по составу! Если это так, может быть, все-таки есть надежда?

– Тирза, есть у нас где-нибудь трубочка с эластичным шариком на конце?

– Какой длины и какой толщины должна быть эта трубочка? – она, правда, не совсем поняла, о чем он спрашивает, но пространных вопросов задавать не стала.

Он объяснил ей, что ему требуется.

– По-моему, что-то такое у меня найдется, – сказала она наконец. – Принести?

– Да, скорее. Каждая секунда на счету.

Через полминуты она вернулась и принесла то, о чем, как она решила, ее просили. Это был клистир. Он состоял из бычьего пузыря, сверху и снизу прошитого прочным швом. А сверху была насажена воронка. Витус взял этот прибор и внимательно его осмотрел. Вроде бы неповрежденный и чистый.

– Хорошо, он мне сейчас понадобится. Сначала положим Антонио таким образом, чтобы ноги у него были выше головы, и то небольшое количество крови, которое в нем еще есть, будет притекать к голове.

Они положили голени пострадавшего на скамеечку и набросили на них попону, чтобы тело его не охлаждалось. После этого Витус проверил, хорошо ли перевязано запястье Антонио. Потом взял за руку Лупо.

– Чувствуешь ли ты в себе силы, чтобы помочь брату?

– Я на все готов, лишь бы он не умер! На все!

– Хорошо. Я хочу взять у тебя кровь и перелить ее Антонио. Для него это единственная возможность выжить. Другой я не вижу.

– А можно еще надеяться? – глаза Лупо заблестели.

– Мы сделаем такую попытку... Она может привести к успеху, а может завершиться неудачей. И в таком случае Антонио... ну, ты понимаешь... Но если есть возможность для его спасения, то она только в этом!

Он велел Лупо сесть на другую скамеечку и сжать пальцы в кулак.

– Будет немножко больно, когда я уколю тебя вот здесь. – Он взял в руку скарификатор, которым пользовался обычно при кровопускании, и сделал прокол вены.

Лупо и бровью не повел.

Кровь обильно заструилась из ранки. Витус собрал ее в воронку и подождал, пока наполовину наполнится бычий пузырь. Сказал Тирзе, чтобы она не перевязывала руку Лупо чересчур туго.

– По-моему, позже мне еще понадобится кровь...

Он высоко поднял руку Антонио и на ней тоже сделал прокол. Потом приставил клистир к открытой вене и начал понемногу нажимать на пузырь.

Кровь Лупо переливалась в Антонио.

Она пройдет по руке Антонио и распространится по всему телу. Если предположить, что он, Витус, в своих расчетах не ошибся.

Он повторил этот прием еще, потом еще и еще раз. Лицо у Лупо побледнело почти так же, как и у его брата, который по-прежнему лежал на траве и не подавал признаков жизни.

– Достаточно, – наконец сказал Витус.

Лупо слабо взмахнул рукой.

– Продолжай, и, если нужно, возьми у меня еще крови, у меня ее хватит... – однако все видели, что он тоже ослабел.

– Нет, – Витус не без труда поднялся на ноги. Он больше часа просидел на корточках перед тяжело раненым Антонио. Спина у него ныла и болела.

– Помассировать?.. – предложила Тирза.

– Сейчас не до этого. – Он оглянулся на собравшихся вокруг них артистов, которые не произносили ни слова. – Заметили вы что-нибудь по Антонио, когда я переливал ему кровь? Пошевелился он хоть раз? Или вздрогнул? Подрагивали у него веки? Или дернулся какой-нибудь мускул на лице?

Все, включая Тирзу, покачали головами.

Ни на что особенно не надеясь, он еще раз пощупал пульс Антонио.

Нет, ошибки быть не может! Пульс бился сильнее! А это означало, что по телу Антонио циркулирует больше живительной пневмы. И, если это так, должно постепенно наладиться дыхание. Витус наклонился над пареньком, смочил слюной палец и приблизил его к ноздрям раненого. Слабое, но заметное дыхание стало ощутимым. Витус испытал нечто подобное триумфу и буквально заставил себя не закричать от радости. Если он не ошибается, Антонио вот-вот должен очнуться.

– Тирза, – сказал он подчеркнуто спокойно. – Расскажи мне подробнее о твоем живительном эликсире. Как ты его готовишь?

– Мой живительный эликсир?! – ее удивило, что в такой момент он может об этом спрашивать. Она помедлила. – Ну... Самое важное в его составе, – это омела, но она должна быть из тех, что выросли на дубе. И сорвана она должна быть строго в полночный час.

– А почему время так важно?

– Потому что в это время в лунном свете действуют космические силы.

– Ну, а дальше? – Витус посмотрел на Антонио.

– Как сорвешь омелу, надо ее листья мелко искрошить и набить ими темную бутылку. После чего туда же добавить тринадцать зеленых желудей.

– А потом?

– Потом бутылку наполняют сухим вином, затыкают пробкой и запечатывают жабьей слизью.

Витусу показалось, что у Антонио задрожали ресницы.

– Составить твой живительный эликсир довольно сложно.

– Ну, это я еще не обо всем рассказала. – Ей было не по себе. Правда, она обещала Витусу, что будет объяснять ему, из чего состоят ее лекарства, но не при всем же честном народе! Тирза не была уверена, что ее бабушка, мудрая знахарка, одобрила бы внучку. С другой же стороны, многие знахари считали, что лекарства цыган, передаваемые из поколения в поколение, предназначены для всех, кому они могут пригодиться, а не только для цыган. И продолжала объяснять:

– Бутылку следует закопать на двенадцать недель, да так, чтобы горлышко ее смотрело на восходящее солнце.

Сейчас Витус больше не сомневался, что Антонио вот-вот очнется.

– И какое же воздействие этот эликсир оказывает? – полюбопытствовал он. Ритуалы, сопровождавшие изготовление эликсира, его не очень-то убеждали, но о лечебных свойствах омелы он был наслышан.

– Этот живительный эликсир укрепляет защитные силы организма, в том числе и те, которые противодействуют смерти! Омела с ее таинственными силами приводит в равновесие все соки организма и укрепляет сердце. Она важнейшая изо всех известных целебных трав, о чем говорят и многочисленные ее прозвища: «колдовская травка», «метелка грозы» и «крестовая трава». Это только некоторые из них...

Веки Антонио чуть-чуть приоткрылись, что, между прочим, никто, кроме Витуса, не заметил, потому что все остальные внимательно прислушивались к словам Тирзы.

– Антонио! – воскликнул Витус. – Ты меня слышишь?

Тот, наконец, совсем открыл глаза.

– Что... такое... случилось? – проговорил он едва слышно.

– Урра-а-а! – Магистр был первым, кто понял, что произошло. – Он жив!

– Антонио! – воскликнул Лупо.

– Он опять с нами, си? – в голосе Церутти прозвучало огромное облегчение.

Все заговорили, перебивая друг друга.

Тирза взяла большую ложку и влила в рот Антонио свой эликсир. Потом еще и еще раз. Эликсир свое название «живительный» оправдал с честью: Антонио начал понемногу приходить в себя. Лицо слегка порозовело, он даже попытался приподняться на локтях.

Однако Тирза ласково уложила его на место.

– Не торопись, дружок, – сказала она. Это прозвучало почти по-матерински, хотя она была старше его от силы года на два. – Успеешь еще попрыгать и покувыркаться. Что в воздухе, что на земле. – И опять влила в него несколько ложек эликсира.

– Какая все-таки мерзость эта штука! – скривился раненый.

– Зато помогает.

Антонио обвел взглядом всех собравшихся. Взгляд его остановился на Лупо, который стоял с мертвенно-бледным лицом.

– У тебя что-нибудь болит, братец? – спросил он.

Лупо судорожно сглотнул, стараясь не расплакаться.

– Нет, у меня ничего не болит!

Они провели еще две недели в лагере неподалеку от Роденьи, и все это время погода, словно извиняясь за бесконечные дожди, стояла распрекрасная.

Теплое солнышко, регулярный прием пищи и не в последнюю очередь заботливое внимание Тирзы стали залогом того, что и Антонио, и Лупо окончательно восстановили свои силы.

Под руководством Церутти близнецы опять приступили к подготовке своего таинственного номера, а Витус окончательно стал преемником Бомбастуса Зануссуса.

На радость ему, у горожан вошло в привычку в 11 часов утра являться на прием к хирургу труппы Artistas unicos, чтобы полечиться от самых разных болезней. В основном они жаловались на ревматизм, подагру и боли в спине, а помимо того – на различные ушибы и вывихи. Для всех этих хворей у Тирзы находилось на удивление много разнообразных мазей, порошков и целебных микстур: цыганская медицина ее не подводила.

Не редкостью были и другие заболевания, в основном женские, которые Тирза лечила с помощью настоя пастушьей сумки, манжетки и овса. Им она как-то снабдила и Хуаниту, служанку доньи Евгении, от которой они и узнали, что помощник алькальда чувствует себя превосходно.

Когда Тирза с Витусом заканчивали прием больных, дороги их обычно расходились. Тирза вместе с Майей готовили все для еды, которую вечером варили в котле над костром, а Витус брал у Артуро уроки фехтования. Он делал успехи и научился довольно ловко обращаться с клинком.

В последние дни все меньше зрителей Роденьи приходило в лагерь Artistas unicos. То ли Витус с Тирзой поставили на ноги всех больных в округе, то ли все горожане уже назубок знали программу артистов цирка.

Поэтому однажды утром труппа сложила свой скарб, и караван повозок отправился в путь. Последний больной, юноша, испытывавший сильнейшие боли после ампутации правой руки, получил от Тирзы бутылку с целебным бальзамом, а Витус передал с ним письмо для дона Франсиско, в котором от имени всей труппы благодарил его за оказанное гостеприимство.

Они неспешно двигались вдоль западного берега Рудрона на север. За исключением повозки доктора все повозки следовали одна за другой в том же порядке, что и в последний раз: возглавлял колонну Витус, а замыкали Артуро с Анакондой. Хотя дни стали короче, погода оставалась солнечной и теплой. Рано утром все собирались на совместный завтрак, а потом ехали, пока солнце не оказывалось в зените, находили тенистое место для отдыха и вскоре вновь отправлялись в путь, чтобы незадолго до наступления темноты разбить где-нибудь лагерь на ночь.

Лишь изредка останавливались они у придорожных крестьянских дворов, чтобы купить домашнюю птицу, муку, сыр, бобы или, к примеру, полсвиньи. Когда выпадала такая возможность, выступали в своем вагенбурге[24] перед зрителями, причем из Магистра, уступившего свое место ассистента Витуса Тирзе, получился неплохой гимнаст. Еще в тюремной камере он продемонстрировал недюжинную сноровку в жонглировании шариками, а сейчас он эти свои способности усовершенствовал и даже выступал с сольным номером как антиподист: ложился на землю, поднимал ноги и балансировал пестрыми деревянными катушками, которые подбрасывал ему Артуро. Публика, которая прежде таких номеров не видела, встречала его восторженно.

Дойдя до берегов Эбро, артисты познакомились с несколькими крестьянскими семьями, которые упросили их пробыть здесь подольше, потому что выступления Artistas unicos были для них событием года.

Артуро, который все чаще привлекал Витуса для обсуждения важных вопросов, предложил ему прервать путешествие на четыре-пять дней, и не только чтобы доставить удовольствие зрителям из прибрежных деревень, но чтобы лошади подольше отдохнули. Они изложили свои соображения остальным членам труппы, и те согласились.

Витус использовал это время, чтобы подлечить нескольких пациентов с легкими недомоганиями. В основном жаловались на простуду, прострелы, головную боль и боли в конечностях. Но на второе утро к нему бросилась мать с ребенком на руках, который задыхался. Было видно, что он может вот-вот умереть от удушья, потому что даже ручонками почти не шевелил.

– Во имя милосердной Божьей Матери, сделайте что-нибудь, господин хирург, сделайте что-нибудь! Я совсем голову потеряла! – мать в отчаянии протянула ребенка Витусу.

Тирза поспешила на помощь, осмотрела головку малыша и обменялась быстрым взглядом с Витусом.

– По-моему, я знаю, что у него. В народе эту болезнь называют «глотошная»[25]. Это очень опасная разновидность лихорадки, при которой дыхательные пути настолько сужаются, что больной не получает воздуха и погибает мучительной смертью.

Витус кивнул. Этот диагноз совпадал с его предположениями.

– Давно ваш ребенок болен? – спросил он у матери.

– Мой Пако?.. Подождите... – Женщина никак не могла собраться с мыслями. – Примерно дней десять...

– Так давно?! – Упрекать женщину в том, что она не обратилась к врачам раньше, было бесполезно. Удивительно, невероятно, что ребенок еще жив!

Витус открыл мальчику рот – его обдало сладковато-гнилостным запахом. Зев был обложен буроватым налетом. Язычок – увула – сильно распух, еще более сузив просвет горла.

– Если в течение ближайших минут мальчик не начнет дышать, он умрет. Я вскрою ему трахею.

Мать в испуге закричала.

– Успокойтесь, сеньора, и предоставьте мне заботу о вашем сыне. – Витус демонстрировал матери полнейшее спокойствие, хотя ему потребовалось собрать всю свою волю в кулак, чтобы в спешке не сделать какой-нибудь ошибки. – Тирза, держи мальчика за руки и запрокинь ему голову. Я проведу надрез под гортанью.

Тирза послушалась, и Витус взялся за скальпель. Из-под острия брызнули капельки крови. Ему впервые приходилось оперировать ребенка, находившегося между жизнью и смертью: этот опыт совсем иного рода, такую операцию не сравнишь с оперированием взрослого. Он действовал скальпелем с величайшей осторожностью. На его счастье открытая рана почти не кровоточила. Он услышал, как в горле ребенка захрипело и забулькало. Значит, в трахею он попал точно.

Пако издал какой-то хрип – это был первый вздох, который он произвел, минуя рот и нос! Витус быстро схватил трубочку, напоминавшую полую тростинку, и воткнул ее под острым углом вниз, в образовавшееся отверстие; убедился, что она сидит в трахее прочно. Потом попросил Тирзу подать пластырь, в котором сделал прорезь для трубочки. А затем зафиксировал с помощью повязки пластырь и трубку на шее ребенка.

Тем временем дыхание Пако почти нормализовалось.

Витус поднял глаза. Все это время мать простояла возле него с закрытыми глазами, молча взывая к Всевышнему.

– Ваши молитвы услышаны, сеньора! Ребенок спасен.

Крестьянка упала на колени и схватила Витуса за руку, чтобы поцеловать ее. Он был растроган.

– Оставьте это, пожалуйста. Я сделал только то, что от меня требовалось. У вас есть еще дети?

Женщина кивнула. На глазах у нее были слезы.

– Да, пятеро. Одни девочки.

– Дифтерия – болезнь заразная и очень часто встречается у детей младше десяти лет. Однако известны случаи, когда она встречается и у взрослых. Лучше всего вам держать больного малыша подальше от остальных детей, чтобы они не заразились.

Глаза крестьянки опять наполнились слезами.

– Так, теперь посмотрим, как чувствует себя ваш наследник... – Он оборвал себя на полуслове. – Пако... А как его фамилия? – Успокойтесь, сеньора, все не так плохо.

– Утрилло. Сама я – Беллеса Утрилло.

– Да, сначала нужно окончательно поставить его на ноги, сеньора. Моя ассистентка выдаст вам жаропонижающее средство, которое вы будете давать ему три раза в день, добавляя немножко молока. Сами увидите, он быстро выздоровеет. Отек дыхательных путей спадет. Приходите ко мне с Пако через два дня. Я думаю, тогда мы и удалим это приспособление для дыхания.

– А может он вообще есть с этой штуковиной в горле?

– Да, потому что пища попадает в организм по пищеводу, который во время операции затронут не был. Однако глотка у него настолько воспалена и опухла, что твердую пищу ему глотать будет больно и трудно. Поэтому кормите его сегодня и завтра крепким мясным бульоном и давайте больше пить – это наполнит желудок и избавит от чувства голода, а тому же полезно при лихорадке.

– Хвала и слава Господу нашему!

– Учтите: в ближайшие дни Пако не должен разговаривать, потому что поток воздуха из легких, который в естественных условиях проистекает через гортань и голосовые связки вверх, отвлекается в сторону этой трубочкой. Но, как только мы ее удалим, все пойдет привычным путем.

– Я все поняла, – женщина ласково вытерла нос ребенка. Для этого она воспользовалась большим носовым платком, который уже давно был в употреблении.

– И вот еще что, сеньора: вы этим же платком вытираете носы и других ваших детей?

– Да, а в чем дело, господин хирург?

– Лучше не делайте этого в ближайшее время.

Витус сам не мог бы сказать со всей определенностью, почему он ей это посоветовал, но какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что детям это будет только на пользу.

Два дня спустя сеньора Утрилло появилась снова, на сей раз в сопровождении всех шестерых детей. Витусу вспомнились дети Орантеса, и он невольно улыбнулся.

– О да, господин хирург, – женщина низко ему поклонилась, – ему уже намного лучше!

Витус в первый раз присмотрелся к крестьянке повнимательнее: лицо у нее красивое, глаза большие, губы полные и яркие. Лет ей, наверное, около тридцати, но вид у нее не такой потрепанный, как у многих ее сверстниц.

– Пако, поклонись доктору, – прошептала она на ухо сыну. И улыбнулась Витусу, который заметил, что зубы у нее белые и ровные. Мальчик сделал шаг вперед и поклонился, придерживая рукой торчащую в горле трубочку.

Витус поднял малыша на руки. Тот совершенно свободно дышал носом. Температура тоже спала, доказательством тому служил его прохладный лоб.

– Пако, сейчас мы эту трубочку из твоего горла удалим. Может, тебе будет немножко больно, но ведь ты уже почти взрослый мужчина и плакать не станешь, правда?

Пако решительно кивнул.

– Хорошо, – Витус посадил малыша на ящик и поднес к его носу губку с небольшой дозой наркотика. Его было ровно столько, чтобы мальчик сильной боли не почувствовал и в то же время не заснул. Снял повязку с горла. Слава Богу, края ранки вокруг трубки не воспалились.

– Повязка тебе больше ни к чему, – сказал он, но мальчик никак не отреагировал.

Мягко потянув за трубочку, Витус вытащил ее из отверстия в горле. Освобожденные края ранки плавно сомкнулись.

– Тирза, дай мне, пожалуйста, иглу с ниткой, я наложу простой шов.

Он не отводил глаз от ранки, требовательно протянул руку.

– Тирза! Ты меня слышишь?

– Да, конечно! – в голосе Тирзы прозвучала плохо скрываемая обида.

– Мне нужна игла с ниткой.

Получив, наконец, требуемое, он принялся накладывать шов.

– Сеньора Утрилло, а что с пятью девочками, которых вы привели?

– Я что-то не пойму, господин хирург. Лучше всего, если вы сами их осмотрите.

Витус завязал узелок и обрезал кончики, а Пако поручил заботам Тирзы.

– Хорошо, для начала осмотрим зев каждой из них.

Дети послушно выстроились хирургом и открыли рты. Витус взял большую деревянную ложку и, надавливая ею на корень языка каждой из девочек, осмотрел их по очереди.

Он заметил, что у двоих из них тоже налицо проявления дифтерии в легкой, правда, форме. На этой стадии болезнь еще не отчетливо выражена и затруднения дыхания обычно не наблюдается. Похоже на то, что со всей своей силой болезнь обрушилась как раз на маленького Пако.

– Господин хирург!

– Да, сеньора?

– У меня еще один вопрос, – Беллеса Утрилло умолкла, потому что тема предстоящего разговора ее как-то смущала. – Моя свекровь... Она, знаете ли, живет вместе с нами, часто мучается от прострелов, и я хотела бы вас спросить, нет ли у вас чего такого...

– Разумеется. Обратитесь к моей ассистентке. – Он указал на Тирзу. – У тебя ведь наверняка найдется растирание или какое другое средство на такой случай?

– Да, у меня есть кое-что, Витус.

– Хорошо. Тогда дай этой сеньоре еще жаропонижающее и противовоспалительное для ее дочерей.

– Как скажешь.

Витус посмотрел на нее с недоумением: за что она на него взъелась?

И вот они снова двинулись дальше.

После того как на одном из мелководий они перебрались через Эбро, дорога повела артистов в сторону Вильякрайо и Цильернело-де-Бесано ко множеству небольших озер, где берет свое начало эта большая испанская река. Очередной лагерь они разбили прямо на берегу одного из них, потому что Артуро с Витусом решили, что, богатое рыбой, оно отлично пополнит их запасы съестного.

В первый же вечер они дали представление для жителей окрестных деревень. В каком-то смысле и для них самих это было премьерой.

Артуро с Анакондой дополнили свое выступление совместным номером на канате, а потом выступили как клоун и человек в ночной рубашке. А номер с заменой головы зеленой капустой вызвал особый восторг у детворы.

Магистр-антиподист тоже сорвал аплодисменты, прежде чем Церутти в который раз «распилил» Майю.

А под конец все, даже циркачи, затаили дыхание – Церутти пообещал невиданную сенсацию.

– Почтеннейший публикум, вы сейчас видеть великий Церутти с неповторимый Тонио, который в один время может быть в несколько разные места, си? – иллюзионист изящно поклонился, его птичьи глазки сверкали.

Тирза за ширмой издала дробь на барабане, и вслед за этим, передвигаясь на руках, к Церутти вышел Антонио. Маг ухватил правую ногу близнеца и помахал ею в знак приветствия. Публика прыснула.

Тонио вскочил на ноги и рука об руку с Церутти пошел к высокому буку, крона которого была отлично видна в отблеске языков разложенного под ним костра. Ее шапкой накрывало полотнище. Зрители с любопытством наблюдали за тем, как Тонио по-обезьяньи вскарабкался наверх и тотчас исчез за полотном. В руках Церутти, стоявшего у подножия бука, как по волшебству появился белоснежный канат. Он закрепил его на земле и одним махом подбросил его вверх прямо над собой. В тот момент, когда канат, повинуясь силе тяжести, должен был упасть вниз, он вдруг расправился и как бы сам собой повис в воздухе.

Зрители захлопали в ладоши. Какой-то мальчишка из заднего ряда крикнул:

– Это Тонио ее привязал!

Кто-то из присутствующих рассмеялся.

– Наверное, и в самом деле он, – негромко проговорил Магистр, успевший к тому времени переодеться в свое обычное платье и вместе с Витусом наблюдал за представлением.

Церутти возился у одного из страховочных канатов. Вдруг полотняный купол раскрылся посередине, и все вновь увидели Антонио. Он висел, схватившись за самый конец каната. К безграничному удивлению зрителей, канат не был привязан ни к одному из сучьев, а стоял, как свечка, выделяясь своей белизной на фоне зеленой листвы бука.

– Как это может быть? – прошептал Магистр.

– Не знаю, – шепотом ответил Витус.

С кошачьей ловкостью Антонио проделал несколько гимнастических упражнений, которые публика сопровождала ритмичным хлопаньем в ладоши. Наконец Церутти снизу потянул за один из канатов, после чего полотняный купол снова сомкнулся и Тонио исчез из вида.

Спустя секунд пять Церутти, дернув за канат, снова раскрыл купол, однако гимнаста под ним больше не было.

Зрители глазам своим не верили.

Церутти развязал еще несколько поддерживающих веревок, после чего полотно с шелестом спустилось по покрытому зелеными листьями дереву.

Но где же гимнаст Тонио? Сколько зрители ни вытягивали шеи – на дереве они его так и не обнаружили.

Маг снова и снова в отчаянии звал его из густой листвы, однако гимнаст будто в воздухе растворился.

Церутти задрожал всем телом. Он принялся душераздирающе рыдать о потере своего партнера. Публика присмирела, сопереживая ему.

И вдруг с оглушительным треском прямо под ногами Церутти взорвалась пиротехническая ракета, открылся люк, и из него выскочил человек точно в таком же гимнастическом трико, как у Тонио. Паренек, как две капли воды похожий на Тонио, в несколько прыжков оказался возле мага и вне себя от счастья заключил его в объятия.

Кто это? Тонио? Неужели это Тонио?

Да, это был Тонио! Никаких сомнений быть не могло. Зрители вскочили на ноги и зааплодировали.

Но не все пришли в восторг. Некоторые были в полной растерянности, кое-кто даже испугался.

Неужели они стали свидетелями колдовства? Беспокойство охватывало все большее число людей, кое-кто вполголоса переговаривался со своими соседями, а некоторые собрались даже покинуть поляну. Но тут снова произошло нечто совершенно неожиданное: гимнаст Тонио предстал перед ними в двух лицах, словно раздвоившись.

Мало-помалу зрители стали понимать, что перед ними близнецы, так что фокус объясняется очень даже просто. Тонио, наверное, незаметно для них слез с дерева, в то время как все они не сводили глаз с плачущего Церутти. Потом он исчез в тени других деревьев, спрятался так, чтобы в нужный момент появиться вновь и стать рядом с Лупо.

Сначала зрители захлопали робко, но вскоре их восторг нашел выход в буре аплодисментов.

Магистр, который вместе с остальными вскочил на ноги, воскликнул:

– Никогда не подумал бы, что Церутти добровольно разоблачит собственный трюк. А погляди – зрителям даже понравилось!

– Было довольно трудно уговорить его согласиться на это, уж ты мне поверь.

– То есть как это? – от удивления Магистр даже хлопать перестал. – Это что, ты его надоумил?

– Мы с Артуро. Мы сочли, что будет лучше, если зрители убедятся, что мы работаем по-честному, как положено, и никакого колдовства нет и в помине! Если до властей дойдут слухи, будто у нас что-то нечисто, нам и до тюрьмы недалеко. Опять!..

– Кому знать об этом, если не нам! – Магистр даже растерялся немного. – Почему я сам об этом не подумал? Да-а, плохое забывается быстро, – он снова захлопал. – А все-таки здорово, что вы уговорили Церутти не разводить секретов сверх всякой меры!

– Мы напомнили ему о том, что и номер с клоуном и человеком в ночной рубашке не пользовался бы таким успехом, если бы под конец не объяснялся фокус с головой капусты. Иногда даже лучше играть с открытыми картами. И, кроме того, у Церутти остается номер, в котором он распиливает Майю, причем никто не может догадаться, как это у него получается.

Витус обнял Магистра за плечи, и они оба вернулись к своим повозкам.

– Это верно. Теперь они будут думать, что и этот трюк объясняется очень просто, раз все остальное им ясно. И что никакая это не чертовщина.

– Не желаешь ли супа, Тирза? – Витус стоял перед котлом с черпаком в руке. – Он действительно вкусный...

– Нет, спасибо.

– Но поесть-то тебе нужно! – он оглянулся на стоявших за его спиной артистов. – Мы уже три дня стоим здесь лагерем, и за все это время ты почти ни к чему не притронулась. Что с тобой?

Тирза обиженно надула губы и уставилась на языки пламени.

– Я не голодна. Оставь меня в покое.

– Как хочешь, – Витус пожал плечами и присел к остальным.

Он дал себе слово выяснить, что с ней стряслось.

В последующие дни они ехали строго на север, все дальше и дальше – вдоль реки, которую местные жители называли Бесайей.

Как-то вечером Витус не на шутку испугал Тирзу, которая, согнувшись в три погибели, стояла за повозкой, прижав руки к животу. Заметив, что он смотрит на нее, девушка хотела убежать, однако Витус удержал ее.

– Что с тобой, Тирза? Уж не заболела ли ты?

– Да нет, ничего. Я хорошо себя чувствую, – она распрямилась, но на Витуса не смотрела.

– Тирза! – Витус решил быть понастойчивее. – Ты не только почти ничего не ешь в последние дни, ты вдобавок делаешь вид, что меня не замечаешь, и, самое главное, говоришь мне неправду. У тебя что-то болит, это и слепому видно. Ну, так в чем дело?

Тирза расплакалась.

Витус ощутил полную беспомощность, как и большинство мужчин при виде плачущей женщины.

– Успокойся, ну, успокойся же, – шептал он, – я не хотел тебя обидеть. Я подумал только, что у тебя боль... э-э-э... в нижней части живота...

Ее всхлипывания стали громче. Витус не знал, что делать, и обнял ее. К его удивлению она прильнула к нему и положила голову ему на плечо.

– Да.

– Что да? – не понял он.

– Да, боли внизу живота. – Тирза проглотила ком в горле, но голову от его плеча не отняла. – Уже несколько дней.

Он почувствовал что-то вроде облегчения. Вот чем, значит, объясняется ее странное поведение!

– Может, у тебя воспаление мочевого пузыря? – Он невольно прижал ее к себе покрепче.

– Я тоже так подумала, – пробормотала она. – У меня сильные боли, когда я... когда я...

– При мочеиспускании?

– Да. Я принимаю лекарство. Но никаких улучшений...

– Сколько времени ты принимаешь это лекарство?

Она задумалась, не отрывая головы от его плеча: ее длинные черные волосы щекотали нос Витуса. Они пахли лавандой.

– С неделю примерно. По несколько раз в день.

– Вообще-то оно должно было бы снять воспаление, – он рассуждал вслух. – Дни становятся короче, по утрам и вечерам довольно прохладно. Может быть, поэтому болезнь снова дает о себе знать? Чему нас учит наука? Что принесено холодом, должно быть отнято теплом. При одном условии: тепла должно быть достаточно, и оно должно действовать продолжительное время, чтобы его целительная сила оказала необходимое действие.

Она снова начала дрожать всем телом. Он видел, как она сжала зубы, а руки ее снова легли на низ живота. Ее мучил очередной приступ боли.

– Самое время что-то предпринять, – решительно проговорил он. – Мне бы давно пора заметить, что тебе нездоровится. – Он высвободился из ее объятий и зашагал к их общей повозке. А там взял книгу «De morbis» и принялся листать ее.

Через некоторое время – Тирза находилась по другую сторону ширмы – он закрыл книгу.

– К тебе можно? – спросил он.

– Да, конечно.

– Теперь я знаю, как бороться с твоей хворью, – живо проговорил он, разглядывая мешочки, которые были подвешены к потолку над ее постелью. – Для этого нам нужны золотарник, цветки ромашки и льняное семя. Семена льна следует растолочь и затем добавить к ним цветки ромашки и листья золотарника. Потом все это мы поместим в глубокую миску и зальем все теплой водой – но не кипятком.

– Ага, – Тирза слушала его внимательно. – И что дальше?

– А потом ты будешь принимать сидячие ванночки, причем на протяжении всего дня.

Тирза удивилась:

– Но Витус! У тебя ведь завтра прием пациентов, и я должна тебе ассистировать. Как я это сделаю? Сидя на ванночке?

– Предоставь все мне, – загадочно проговорил он. – Для этого мне потребуется только пила.

Пациенты, которых Витус принимал утром следующего дня, удивлялись, глядя на его ассистентку, которая сидела, будто приклеенная, на видавшем виды стуле, в то время как сам хирург носился туда-сюда.

– Вообще-то все должно быть как раз наоборот, – пробормотала какая-то старуха. Она произнесла это негромко, однако Витус ее слова расслышал.

– Что должно быть как раз наоборот, бабушка? – вежливо спросил он.

Старуха почувствовала себя застигнутой врасплох, но сдаваться не хотела:

– Вообще-то сидеть на стуле положено вам, господин хирург. А ей, – она мотнула головой, указывая на Тирзу, – ей бы вам помогать, если она в силах это сделать.

– Пусть это будет моей заботой, бабушка! Если я не ошибаюсь, вы собираете золу в крестьянских подворьях и относите ее потом мыловару. А как у него получается мыло, вам ведь все равно, да?

– Что да, то да, – старуха не догадывалась, к чему клонит Витус.

– У вас застарелый кашель, связанный с вашей профессией, и я дам вам от него микстуру, настоянную на листьях плюща. Как она составляется и приготавливается и сидит ли при этом моя ассистентка или стоит – вам ведь все едино, не правда ли? Вы меня поняли?

– Да, господин хирург, – до старухи дошло. – Сколько я вам должна?

– Спросите у моей ассистентки.

– Ничего, бабушка. – Тирза, не упустившая ни слова из их вежливой перепалки, решила вдруг проявить великодушие.

Когда старуха удалилась, Витус огляделся. На сегодня, кажется, прием закончен. Он подошел к Тирзе, которая по-прежнему сидела на стуле.

– Как ты себя чувствуешь?

– Чуть лучше, – слабо улыбнулась она.

– Очень хорошо! – Он действительно обрадовался. – Пора переменить настой.

Тирза приподняла подол своей длинной, по щиколотку, юбки. И стала видна глубокая миска, из которой поднимался вверх целительный пар. И дыра в стуле, которую выпилил ночью Витус, тоже стала видна. Девушка наблюдала за тем, как Витус тщательно составляет смесь трав и проверяет локтем температуру настоя. Закончив, он разогнулся.

– Садись, только осторожно, я не уверен, что температура точно та, что нужна.

– А как же иначе – та! – Глаза ее заблестели, когда она садилась на место, будто наседка, высиживающая цыплят. – Ты – замечательный врач!..

В один из последующих вечеров Витус удалился от лагеря дальше, чем собирался, но удача улыбнулась ему: в соседнем лесу он нашел почти все травы, чтобы пополнить свои запасы. Смеркалось, и пора была возвращаться домой, если он не собирался блуждать в темноте. Витус подумал, что недостает только несколько зрелых экземпляров полевого хвоща (их он видел неподалеку от лагеря), но тут он услышал долгий жалобный вопль.

Внимательно прислушался. Ничего... Почудилось, что ли?

Вот! Снова этот странный вопль! Витус решительно снял с плеч корзину, сплетенную из ивовых прутьев. Ему захотелось разобраться, в чем дело. Он бесшумно шагал по траве в ту сторону, откуда донесся крик. Через несколько шагов он увидел сквозь ветви молоденькой сосенки фигуру женщины, обратившей свое лицо к заходившему солнцу.

Тирза.

Цыганка стояла выпрямившись, словно в трансе, с закрытыми глазами. Вдруг она вскинула руки и снова испустила гортанный плач, оборвавшийся на самой высокой ноте. А потом запела иначе, чем до того. Витус слушал протяжный жалобный напев, который Тирза сопровождала скупыми движениями. Он и рад был понять, о чем она пела, но этого языка он не знал, он только заметил, что темп мелодии нарастает и движения танцовщицы становятся быстрее, все быстрее и быстрее, а ее ножки энергично отбивают ритм.

Чем дольше он наблюдал за происходящим, тем сильнее охватывало его чувство, будто его присутствие может каким-то образом лишить это действо внутренней чистоты. То, что здесь происходило, не предназначалось ни для его ушей, ни глаз.

Он осторожно отступил к своей корзине, поднял ее и направился к лагерю.

Вопреки своему обыкновению он не стал открывать ставенок на своей стороне повозки. И сидел при тусклом сумеречном свете. Ему хотелось заснуть и проснуться совсем здоровым.

Целый день у него болело горло, и он заподозрил, что простудился. Поэтому с час назад, невнятно пробормотав слова извинения, попрощался со всеми и, оказавшись у себя в повозке, принял сладковатую микстуру, добавив в нее небольшую порцию белены. Белена способствует приятным мыслям и сладким снам.

Ему вспомнилась Тирза, которая осталась у костра с остальными, чтобы обсудить дальнейший маршрут.

Тирза...

Тирза – великолепная рассказчица. Минувшими вечерами они подолгу засиживались у костра, не замечая течения времени. Он поймал себя на том, что часто отвлекался от того, о чем она говорила: его опьянял запах ее густых черных волос...

Лаванда. От ее волос исходил дурманящий запах лаванды. А ее кожа, рот, ее губы, так выразительно произносившие слова, которые были исполнены для него особой прелести, – все это делало ее восхитительной и желанной. Как странно, что он не оценил всей ее прелести с первых же дней...

Чем она сейчас занимается, о чем думает? Как глупо, что сейчас он не может быть рядом с нею и со всеми остальными. Но ему непременно нужно выздороветь! Завтра утром к нему опять придут пациенты, которые рассчитывают на его помощь. Он обследует их вместе с Тирзой. Тирза... Лежа на спине, он мысленно видел ее перед собой. Да так отчетливо, будто она и впрямь зашла сейчас на его половину. Как в тот самый день, когда он прописал ей сидячие ванны. Поздно вечером, думая, что никто ее не видит, она подняла юбку, чтобы вытереться полотенцем. Но он все видел, он так и не заставил себя отвести глаза. И, как часто бывало в последние дни, снова перед его взором возник блестящий шелковисто-черный треугольник, и он представил себе, как это было бы – проникнуть туда глубоко, совсем глубоко...

Каким недостойным, греховным мыслям он предается! Но ведь это всего лишь мысли, его мысли, которыми он ни с кем не поделится, и тем более с Тирзой, которой до него, скорее всего, и дела нет.

Он почувствовал сильнейшее возбуждение – то ли от этих мыслей, то ли начала действовать микстура с беленой... Нет, это его охватило желание! Будь Тирза здесь, что бы он ей сказал?

«Я тебя видел, – сказал бы он. – Видел твой сладкий передок, в который я с наслаждением вонзил бы свой член и промерил его глубину. А он бы нанизывался на меня, захватывал и никогда больше не выпустил!» Чушь! Но мечтать не запрещено.

– Я знаю, что ты на меня смотрел, – раздался тихий голос. – И мне это было приятно.

Игра воображения! Витус схватился за свой член, который стал упругим и твердым и пульсировал от желания. Он уже хотел доставить себе облегчение, но тут другая рука мягко отклонила его руку. Сон или реальность?

– Вот! Как ты вылечил меня, так и я хочу доставить тебе удовольствие, – сказала Тирза мелодичным голосом. Он услышал шелест материи, когда она подняла свою юбку и медленно, очень медленно, села на него...

Она лежала на руке Витуса, теребя волосы на его груди.

– Я знала, что так будет, – прошептала она. – Я столько дней об этом мечтала!..

Витус страстно поцеловал ее в губы.

– Я тоже все время мечтал об этом, но и подумать не смел, что ты тоже хочешь меня...

– Дурачок... – Она приподнялась и провела рукой по губам, потому что поцелуи Витуса были крепкими и жесткими, у него совершенно не было опыта.

– Я просто не могла дождаться, когда я избавлюсь от своих болячек. Вчера вечером я впервые за все время ни на что не могла пожаловаться. И, как видишь, мне сразу удалось соблазнить тебя.

Витус рассмеялся. И снова крепко обнял ее и прижал к себе.

– А что будет, когда придет рассвет? Все изменится?

– Что может измениться? – говорила она, покрывая поцелуями его грудь и плечи. – Сейчас мне хочется, чтобы время вообще остановилось.

– Тирза... Какое красивое имя... – прошептал он.

– Это еврейское имя. Предки мои долго жили в земле, которая называется Палестиной. И многие женщины из наших носят это имя. – Она взяла его правую руку и принялась ласкать его пальцы и дуть на них. – А как у тебя с горлом? Лучше?

– Да, – он поцеловал ее в губы, на этот раз нежнее. – К счастью, я смог вчера вечером пополнить в лесу запасы трав, так что у меня есть все для хорошей целебной микстуры.

Он вспомнил, что наблюдал тогда за ней, оставаясь незамеченным.

– Между прочим, я видел тебя тогда вечером, только я не хотел мешать тебе, потому что ты и была в отчаянии и пела такие грустные песни.

– О-о! – она отпустила его руку. Он почувствовал, как она внутренне напряглась. Но тут же отошла. Она легонько поцеловала кончики его пальцев и положила его руку себе на грудь.

– Ты видел поминальный плач, – сказала она. – Если гитан, то есть один из нас, цыган, умирает, обычай требует, чтобы он был оплакан песней. Так же, как другой обычай велит нам сжигать на кострах наших покойников. Но когда моего отца убили, для этого не было времени, и поэтому я часто пою этот плач, когда вспоминаю о нем. – Тирза еще теснее прижалась к Витусу. – Плач, который ты слышал, называется квехьо. Это особое выражение нашего горя.

Он чувствовал, как бьется ее сердце у него под рукой.

– Но при этом ты как-то странно притоптывала ногами.

– То, что ты видел, мы называем фламенко. В этом танце мы выражаем наши чувства. Фламенко состоит из трех элементов: из kante, то есть пения, из baile, то есть танца, и toque, то есть музыкального сопровождения, – в основном мы танцуем под гитару. Конечно, самый главный элемент – это пение, а потом уж музыка и танец.

– Это не похоже ни на какой танец или музыку, которые я видел или слышал до сих пор.

– Мы, цыгане, очень во многом отличаемся от других народов. И поэтому нам в Андалузии приходилось так же туго, как евреям или маврам. Представь себе, эти пайо, как мы, цыгане, называем всех нецыган, устроили во всех больших городах юга Испании штанерии – кварталы, где мы должны ютиться в тесноте, потому что не хотим отказываться от наших обычаев и привычек. В Севилье такой квартал называется Триана, в Хересе – Сантьяго, в Кадисе – Сан-Фернандо. В этих кварталах мы влачим жалкое существование, в самых недостойных и унизительных условиях, мы – народ, который превыше всего ценит свободу!

Витус не знал, что на это ответить. Он почувствовал, как учащенно забилось ее сердце, как во время рассказа о пережитых несправедливостях и обидах ее охватывает не находящая выхода ярость. Свободной рукой он ласково погладил ее по спине.

– В гитанериях – колыбель фламенко, – продолжала она. – Мы с отцом родом из Севильи, где до сих пор живет наша семья, которую нам пришлось оставить.

– Тебе не больно об этом вспоминать?

– Ты хочешь об этом поговорить?

– Да, сегодня да. Однажды ты меня уже спрашивал, но тогда я еще не была готова! – Она снова поцеловала его руку, лежавшую у нее на груди. – Сейчас все по-другому. Значит, слушай... Примерно полтора года назад я должна была выйти замуж за Рубо. Мои отец, мать и вся наша семья жили тогда в Триане. Жили трудно, но не хуже других. Отец был кузнецом, это одна из немногих профессий, которой дозволено заниматься цыганам. Он давно обсудил все подробности нашей свадьбы с родителями Рубо – и как мы свадьбу отпразднуем, и какие будут подарки с чьей стороны. Обсудили все до мелочей! Моя мать отдала мне свое свадебное платье, дорогую семейную реликвию, которая перешла к ней от бабушки, а той досталась от прабабушки.

– Ты не сама выбирала себе жениха?

– Нет, у нас, у цыган, это не принято. Но я по этому поводу вовсе не переживала. Ты должен знать, что в цыганских семьях родственные чувства сильны и узы незыблемы. Я любила и уважала моих родителей, мне и в голову не пришло бы не согласиться с их выбором. Скажу больше: я втайне была очень рада родительскому выбору, потому что Рубо был парень видный, смелый, гордый и независимый, – она вздохнула. – И при этом добрый и всегда веселый.

– Так-так...

– Ты не должен ревновать меня к нему! – угадала она его мысли. – Сегодня мне кажется, будто все это было сто лет назад. Ну, так вот, вечером накануне свадьбы мне захотелось навестить мою лучшую подругу, которая жила на соседней улочке и обещала одолжить мне на свадьбу золотую цепочку с изумительным турмалином, потому что по долгому размышлению я решила, что это украшение лучше всего подойдет к моему свадебному наряду. И потом, да, потом случилось все это...

Витус почувствовал, как она задрожала всем телом, и прижал ее к себе.

– Если тебе это тяжело, не рассказывай мне...

– Нет, я расскажу все, как оно было. – Она глубоко вздохнула. – Это случилось перед воротами дома, в окнах которого было темно. Он вышел из них и сразу схватил меня; я сопротивлялась, но он был сильнее, он был очень сильным, я пыталась вырваться, я кричала, но меня никто не услышал. Он затащил меня в какой-то угол, повалил на землю и навалился на меня.

– Кто это был, кто? – Витус рывком сел на постели. Его захлестнула волна ненависти к этому незнакомому ему парню.

– Его звали Тибор. – Она погладила его, чтобы успокоить, и притянула к себе. – Это тебе ничего не скажет. Он жил с нами по соседству, ему было всего шестнадцать лет, но силой он не уступил бы и взрослому мужчине. Он раздвинул мои ноги; я царапалась, я кусалась, я плевала ему в лицо, но он только смеялся, потому что сопротивление его раззадоривало, и вот на камни, на которых я лежала, брызнула кровь, потому что я была, потому что я была...

– Потому что ты была девственницей.

– Да. Для молодой цыганки нет ничего дороже невинности. Когда она потеряна, по какой бы причине это ни произошло, в глазах мужчин девушка становится распутной и никчемной. – Эти страшные воспоминания заставили ее умолкнуть, но вскоре она заговорила вновь. – Через какое-то время он от меня отвалился. Я поплелась домой, а там начался страшный переполох. Едва отец обо всем узнал, он бросился из дома. Посреди ночи – никто из нас не сомкнул глаз – мы услышали, что он вернулся. Тяжело дыша, он сел на свое место у кухонного очага и сказал нам: «Я убил эту свинью, свадьбе не бывать».

– Как мне жаль тебя!

– Слух о том, что меня изнасиловали и что свадьбу отменили, с невероятной быстротой распространился по Триане. Семья Тибора поклялась отомстить нам, и нам стало ясно, что отныне у нас не будет ни одной спокойной минуты. Кровная месть, чтоб ты знал, у гитан широко распространена. Три дня отец боролся с собой, пока не принял твердое решение: он распорядился отдать семье убитого все наши накопления, дабы возместить ущерб, а на себя наложил и другое наказание: он ушел из города. Тем самым он надеялся не допустить дальнейшего кровопролития...

Она взяла его руку, лежавшую у нее на груди, поцеловала и вернула на прежнее место.

– Что до денег, которые мы передали семье убитого, нам они были безразличны, все мы хотели одного – чтобы отец остался. Мы старались переубедить его, особенно моя мать, которая умоляла его не оставлять нас, но ничто не могло заставить отца изменить свое решение. В тот же вечер он собрал самое необходимое в узелок, обнял нас на прощанье и направился к двери. Все было делом нескольких секунд. Мы все сидели, словно громом пораженные, и не могли этого постичь.

– А ты? Что сталось с тобой?

– Я тоже ушла из дома, той же ночью. Я хотела найти отца, не хотела, чтобы он оставался один. Я подумала, что должна быть рядом с ним. В конце концов это моя вина, пусть и невольная, что все так произошло.

– И как же ты его нашла?

– Я знала, что на окраине Трианы растет старая акация, которую он особенно любил. Он всегда приходил и сидел под ней, когда хотел побыть наедине с собственными мыслями. Там я его и застала той ночью. Он взглянул на меня и молча кивнул – только и всего. Я уверена, он рассчитывал, что я последую за ним. По его кивку я поняла, что он будет доволен, если я последую за ним. Утром мы, никем не замеченные, вышли за пределы гитанерии, а около полудня увидели при дороге три повозки, остановившиеся по какой-то причине. Они принадлежали Артуро, Анаконде и доктору. Они приняли нас к себе, потому что отец хорошо играл на скрипке, а я, как тебе известно, обладала немалыми познаниями в цыганской медицине.

– Три повозки? – удивился Витус.

– В то время у Артуро и человека-змеи было по собственной повозке. Они отдали повозку Анаконды нам, а он перешел к Артуро. Это оказалось совсем простым делом. С тех пор у нас с отцом появился свой новый дом – Artistas unicos. – Она вздохнула.

Занимался день, и по ее виду Витус понял, как она утомлена.

– А теперь поспи, – нежно прошептал он.

ХОАКИН, ШЛИФОВАЛЬЩИК СТЕКОЛ

Брось, этот берилл ты получишь от меня бесплатно. Но погоди, давай-ка сначала посмотрим, нет ли другого, через который ты будешь видеть еще лучше.

– Вот как оно выглядит, когда ты храбро сражаешься за родину! – воскликнул странный гость. Он с вызовом резко поднял вверх плохо заживший обрубок правой руки, а потом свободной левой натянул на него кожаный колпак. – Или кто-нибудь считает иначе?

– Конечно, нет, – ответил хозяин «Каса-де-ла-Крус», которому было не до споров.

Ему, как и большинству его гостей, было совершенно безразлично, получил ли этот чудак ранение на поле битвы или лишился руки при каких-либо других обстоятельствах. Важно одно: чтобы в его таверне пили, закусывали и платили за это, а если кто и раскричится, беда не велика. И тем не менее, если он будет продолжать в этом духе, имеет смысл дать ему бесплатно тарелку супа и ломоть хлеба. И не из какого-то там человеколюбия, а чтобы на время утихомирить его. Крикуны никому не в радость, а делу они только помеха.

– Вы совершенно правы, сеньор.

– Ну и ладно, раз так! – рявкнул малый, обматывая манжету кожаным ремешком и затягивая узел зубами. На конце манжеты имелись два захвата, которые с помощью резьбы могли развинчиваться и завинчиваться. Хозяин таверны еще раз удивленно посмотрел, как калека просунул захваты в ручку кружки с вином, завинтил их и таким образом поднял посудину:

– За его высочество герцога Альбу, под чьим командованием я имел честь сражаться до anno 1569!

Никто из гостей не последовал его примеру, что, казалось, калеке нимало не мешало. Он пил долгими глотками.

– Это случилось еще там, в габсбургских Нидерландах, – рассказывал он, хотя никто его ни о чем не спрашивал. – Ну и задали мы там жару проклятым протестантам! – Он осторожно поставил стакан с вином на стол и утер кожаным колпаком рот. – Там я и оставил свою правую руку – в честном бою!

То, что он потерял руку в Нидерландах, было чистой правдой, а вот насчет всего остального... Он лишился руки, когда с приятелями взламывал мельницу, желая добраться до свежей муки. При этом его рука неудачно попала между движущимися валами деревянного механизма, и теперь ему известно, что такое танталовы муки.

С тех пор он с грехом пополам мыкался по жизни. В сущности, он был далеко не из худших людей и ничего против честного труда не имел, однако бедняге пришлось узнать на собственной шкуре, что человек без правой руки – все равно, что полчеловека. И тем не менее ему удалось научиться в Амстердаме полезному ремеслу. И тут дело не только в везении, а скорее в том, что повсюду на земле всегда сыщутся люди, которые держат нос по ветру и всеми правдами и неправдами стараются втереться в доверие к власть имущим. В его случае таким человеком оказался вспыльчивый и вздорный шлифовальщик алмазов, большой любитель выпить, которому хотелось подмазаться к испанским военным властям, поэтому он принял калеку в свою мастерскую. И бывший солдат в возрасте тридцати лет снова пошел в ученики. Ухваты на кожаном колпаке оказались при этом весьма полезными.

Однако никогда в жизни Хоакину де Тодосу – так звали этого человека – не представилась возможность путем шлифовки превратить алмаз в бриллиант. А все потому, что наставник его был не только хитроумным, но и очень жадным человеком. Хоакину позволяли только упражняться в шлифовке дешевого материала, и, когда ему в один прекрасный день все-таки позволили обработать довольно дешевый мутно-желтый берилл, судьба оказалась к Хоакину неблагосклонной. Несмотря на все свои старания и усилия, он испортил камень, вызвав страшную ругань и угрозы со стороны мастера. После чего последовал запрет когда-либо обрабатывать драгоценные камни.

Хоакину оставалось лишь работать с обыкновенным стеклом. Однако по природе своей он был человеком, не поддающимся власти обстоятельств, – он заимел привычку и стекло называть бериллом...

Целых два года он обрабатывал только вазы и бокалы, а потом начал шлифовать линзы. Это были кружочки из стекла, которые некоторые пожилые люди держали перед глазами. Некоторое время спустя Хоакин начал продавать эти линзы тайком, и довольно успешно: впервые за долгие годы учебы у него появились свои деньги.

Через несколько месяцев он уже шлифовал стекло с немалым искусством, из-под его рук выходили линзы с самой разной кривизной. Он мог таким образом помочь разным людям, которые плохо видели. Впрочем, ни его мастер, ни друзья-товарищи по гранильному цеху никакого интереса к такой работе не проявляли.

А потом, когда время его ученичества уже подходило к концу, произошло нечто, изменившее всю его последующую жизнь. Учителя его хватил удар, и Хоакин ни с того ни с сего опять оказался на улице. Будучи испанцем, оказавшимся в одиночестве во враждебной ему стране, без работы и без одной руки, Хоакин решил, что ему не остается ничего иного, как вернуться в родные края. Однако, прежде чем отправиться в путь, он, восстанавливая, как говорится, справедливость, запасся немалым числом самых разных линз.

Эти стеклянные кружочки он носил при себе, как и приспособление для шлифовки. Последнее нужно было ему и для обработки камней, когда это имело смысл из-за их цвета или структуры. То и другое, линзы и камни, Хоакин с переменным успехом продавал по дороге на юг.

– Щик-щик – и руки, в которой ты держал мещ, нет! Нищего, левое щупалыце у тебя еще есть! – просипел кто-то за спиной Хоакина.

Этот голос принадлежал тщедушному горбуну в облачении небесно-голубого цвета. Глазки этого человека блестели, когда он без спроса подсел к его столу и аккуратно поставил на стол небольшой ящик красного цвета, который висел у него на ремне через плечо.

– У тебя найдется, щем глаза залить? – карлик неожиданно протянул руку с чашкой, жадно поглядывая на кувшин с вином.

Шлифовальщик стекол откинулся на спинку стула. Этот занятный тип был не первым чудаком, которого ему довелось встретить во время своих странствий. Он еще раз взглянул на карлика: маленький, чтобы не сказать крохотный, горбатый, уродливый, кривоногий, с рыбьими губками, да еще сыпет воровским жаргоном. «Почему этот недоросток так странно говорит?» – спросил себя Хоакин. По опыту шлифовальщик знал, что тому могло быть лишь два объяснения: либо малыш хочет показать, что он свой, либо собирается его одурачить. «Ну, погоди, дружок! – подумал он. Сейчас мы выведем тебя на чистую воду! Сначала я сделаю вид, будто не догадываюсь, что к чему. А там посмотрим...»

– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.

– Я нащщет того, не плеснул бы ты мне винишка, приятель? – пропел карлик фальцетом и нахально сунул свою чашку под нос Хоакину.

– Ты не то пятый, не то шестой человек, который не прочь выпить за мой счет, – невозмутимо ответил Хоакин. Карлик не мог это проверить, потому что только-только появился в таверне. – Если так пойдет дальше, мне придется угощать всю таверну.

– Та-та-та! Твой ушастый еще полный!

– Ушастый?

– Ну, кувшин с вином, деревенщина!

– И что с того, что я из деревни? – Хоакин демонстративно оттянул подвязку штанов и надул живот. – У меня брюхо болит, вино для меня все равно что лекарство.

– Занудило, да? Тогда тебе пора на горшок, не то наложишь кущу прямо под себя.

– Скажешь тоже! И вообще, что-то у меня там, в брюхе, морозит, и теплое вино в самый раз будет. – Шлифовальщику стекол было любопытно, что на это ответит карлик.

– Ерунда! Когда урщит курсак, надо попробовать утихомирить его теплым шаром. – Карлик начал рыться в деревянном ящичке, достал из него несколько пузырьков с лекарствами и маленький шарообразный предмет.

– Что это такое? – Хоакин недоверчиво поглядывал на шарик. Цвета он был белесого, а поверхность его сильно напоминала пористую кожу.

– Никак в толк не возьмешь? Это «греющий шар», тебе надо проглотить его – и твой котел сразу разогреется.

– Какой еще котел?

– Ну, в брюхе потеплеет, соломенные твои мозги! Когда что внутри скрипит, нет нищего луще моих «греющих шаров». Всего по реалу за штущку, – голос карлика сделался приторно-сладким, – и он твой.

– Дай-ка сюда, – Хоакин взял у него из рук чудодейственное средство. Оно оказалось на удивление тяжелым. Шлифовальщик стекол принюхался к нему и наморщил нос. От этой штуковины исходил омерзительный запах гнилого мяса. И почему-то кожи. Шарик оказался обтянут куриной кожей. А что там внутри, черт его знает!

– Оставь эту дрянь при себе, козел! – нарочито громко сказал Хоакин. Он нарочно назвал карлика оскорбительным жаргонным словом, потому что не сомневался больше, что тот хотел его надуть.

– Ще-ще? Стал бы я метить крапом!

– Не свисти, рыбья душонка! К монетам моим принюхиваешься? Надуть вздумал? Проваливай, кому говорю! – Хоакин был из тех, кто за словом в карман не полезет. По опыту он знал, что язык не последнее из средств, ведущих прямо к цели, даже если он сгодится только на то, чтобы выклянчить у хозяина таверны тарелку супа бесплатно. Именно поэтому он и завел баланду об утерянной в бою руке, и, не появись этот карлик и не помешай он Хоакину, сейчас либо сам хозяин, либо кто-нибудь из гостей угостили бы шлифовальщика.

Карлик вытаращился на него, губки шлепали, как у головастика, пока он подыскивал слова. Но вот его маленькие глазки расширились от страха.

– Вот он, горбатая скотина! – вошедшие в таверну трое парней увидели карлика и сразу бросились к нему.

– Помогите! – завопил горбун что было сил. Он попытался спрятаться за широкой спиной Хоакина, но один из троих непрошенных гостей подскочил к карлику, схватил за грудки и поднял в воздух, как куклу, а потом отшвырнул к стене.

– Эй, парни, чего пристали? Этот малыш вам ничего не сделал! – воскликнул шлифовальщик стекол, оправившись от испуга.

– Ну да, как же! Это рыбье рыло чуть не отравило одного из нас своим «греющим шаром», – ответил ему один из парней. Двое других между тем застыли справа и слева от карлика, прижимая его руки к стене. Человечек висел теперь, как распятый Христос на кресте. – И не вмешивайся, если не хочешь неприятностей!

– Ладно, ладно, приятели, – Хоакин смекнул, что своя рубашка ближе к телу.

Первый парень отступил на шаг, размахнулся и ударил карлика в лицо. Тот взвизгнул.

– Дай ему, Тахо! – закричали оба других.

Первый снова примерился, на секунду замер, наслаждаясь своим превосходством, и, крякнув, ударил. Маленький человечек дернулся, как лягушка, но вырваться из сильных рук не мог.

Третий удар снова пришелся по лицу. На дощатый пол брызнула кровь. Карлик уже почти не трепыхался. Голова его запрокинулась.

– Это тебе доплата за то, что ты наделал своим «греющим шаром».

Стоявший справа схватил карлика за рыжие волосенки и рывком поднял его голову, чтобы бьющий не промахнулся.

Хоакин больше не мог усидеть на месте. Не то чтобы карлик пришелся ему по сердцу, но ведь это было даже не избиением, а казнью! Шлифовальщик проверил, прочно ли сидят его металлические «ухваты», которые уже не раз выручали его в потасовках, но в эту же секунду к парням подскочил кто-то из гостей.

– Довольно! – крикнул он решительно. Он был высоким, стройным и обладал, очевидно, недюжинной силой, потому что, словно шутя, заломил бьющему руку за спину. – Эй, Витус, помоги мне положить конец этому представлению!

Другой гость, стоявший все это время у двери, нерешительно приблизился – светловолосый парень лет около двадцати с выразительным лицом. Он о чем-то сосредоточенно размышлял, не обращая внимания на обоих мужчин, державших карлика за руки.

– Артуро, – негромко проговорил он. – Из-за этого самого карлика я и попал в тюрьму.

Услышав эти слова, коротышка открыл глаза. Их взгляды встретились, и карлик опустил глаза.

– Но тем не менее я помогу тебе, – сказал светловолосый.

Он подскочил к его мучителю и, сложив обе ладони в подобие молота, ударил сверху по голове. Послышался глухой стук, парень покачнулся и выпустил карлика из рук. Тот, что стоял справа, поспешил к Тахо на помощь, и вот они уже оба стали обрабатывать человека по имени Артуро кулаками и пинками. Тот пытался уклониться от ударов, однако ему это не всегда удавалось. Светловолосый пришел на помощь товарищу. Сообща они хорошенько надавали Тахо и парню справа. Правда, им тоже досталось. В конце концов после жестокой потасовки двое драчунов отступили... Но парень слева? Хоакин перестал следить за ним. А малый снова кинулся в драку, и в руке его сверкнул длинный нож. Недолго думая, Хоакин перепрыгнул через стол обрушил свои железные клещи ему на голову. Тот взвыл и отпрянул в сторону, схватившись за затылок – из глубокой раны хлестала кровь. Побелев от страха, он бросился прочь из таверны.

Двух других нападавших тем временем друзья оттеснили в дальний угол зала, где они, прикрывая лица руками, дрожали от страха.

– Сдаемся, – простонал Тахо.

– Трусы! – светловолосый плюнул им под ноги. – Избить карлика – на большее вы не способны! А ну, выметайтесь отсюда!

Втянув головы в плечи, побежденные поплелись к двери.

– Спасибо тебе, приятель! – высокий подошел к Хоакину и пожал его левую руку. – Без твоей помощи нам пришлось бы туго. Я Артуро, учитель фехтования, жонглер и представитель цирковой труппы Artistas unicos.

– Рад познакомиться, – Хоакин действительно был рад, что все позади. А ведь все могло бы кончиться иначе, это он знал по собственному, еще солдатскому, опыту.

– Меня зовут Хоакин.

– А я Витус, – представился светловолосый. – Я тоже хочу поблагодарить тебя.

– Хозяин! – позвал Артуро. – Принеси каждому из гостей по кружке вина за счет Artistas unicos, лучшей цирковой труппы Испании, которая гостит сейчас в Торрелавере и представит вам неслыханную, сенсационную программу!

Хозяин таверны, стоявший все это время за стойкой, словно в оцепенении, просиял. Послышались одобрительные крики, выпивохи повскакивали со своих мест, поздравляя победителей и находя тысячи объяснений, почему они не успели прийти на помощь...

– Надо же о карлике позаботиться, – вспомнил Витус.

Он посмотрел в сторону стены, у которой избивали коротышку.

Но тот словно сквозь землю провалился.

– Никто не видел карлика? – громко спросил Витус. – Его надо бы перевязать...

Но никто не мог сказать ничего вразумительного.

– У него еще был при себе такой ящичек красного цвета с лекарствами в пузырьках, откуда он достал свой «греющий шар», – вспомнил Хоакин. – Может, этот уродец лежит где-то здесь... – И он принялся заглядывать под столы.

Но ни карлика, ни его ящика так и не нашли...

– Ну, что же, – Витус наморщил лоб. – Честно говоря, особой жалости к этому карлику я не испытываю, но его раны осмотреть все же не мешало бы...

– Давай сначала выпьем по глотку, – Артуро повел Витуса и Хоакина к стойке.

– Точно! – Шлифовальщик стекол левой рукой поднял свою кружку и оглянулся по сторонам, желая привлечь к себе всеобщее внимание. После чего встал:

– Я пью за здоровье его светлости герцога Альбы! – воскликнул он звучным голосом – и тут же осекся. Сила привычки сыграла с ним свою шутку. – Э-э... ну, я... то есть... хотел сказать, конечно: выпьем за моих благородных друзей Витуса и Артуро, которые нас угощают!

– За Витуса и за Артуро! – закричали гости, поднимая кружки с вином. Их интерес к спасителям горбуна был на этом исчерпан.

– Хоакин, а чем ты занимаешься, когда не оглаживаешь своими «ухватами» грубиянов? – Артуро сделал большой глоток.

Шлифовальщик стекол подробно рассказал им о себе, о том, что пережил в Нидерландах и как научился шлифовать стекла.

– Кроме линз я продаю еще шлифованные камни, – не без гордости продолжал он. – Вот! – Хоакин покопался в своем узелке и достал из него несколько образцов. Каждый лежал в отдельной коробочке.

– Красивые какие! – удивился Витус. – Можно их потрогать?

– Конечно.

На стол легли камни разного цвета и разной величины. Но большинство – с кровавым оттенком.

– Среди твоих камней много красных. Почему? – спросил Витус.

– Ну-у... – Хоакин просунул свои «ухваты» под ручку кружки, завинтил их, поднял ее и выпил вина. Друзья с удивлением смотрели, как он опустошил почти полную литровую кружку. – Надо время от времени упражняться, чтобы не забыть, как это делается, – улыбнулся он. – А на твой вопрос, Витус, я вот как отвечу: вам, артистам, должно быть известно, что предмет лишь тогда становится интересен людям, когда они узнают, что с ним связана та или иная интересная история или личность. – Он снова поднял свою кружку. – Видите, я держу в руках кружку, с вида обыкновенную. Но это будет так до тех пор, пока я не скажу вам, что некогда из нее пил его величество король Карл V, который был здесь проездом.

– Но ничего такого, понятное дело, не было, – усмехнулся Витус.

– Это ты так считаешь...

– А даже если... Какое отношение это имеет к цвету твоих камней? – Артуро взял один из них в руку, как бы взвешивая на ладони.

– С камнями то же самое. У каждого из них своя история. Сначала я раскладываю их на черном сукне, чтобы их краски заиграли, а потом рассказываю людям что-нибудь о Великом Деянии.

– О Великом Деянии?

– О сотворении философского камня. Сотворить его можно различными способами, но среди алхимиков существует договоренность о порядке появления отдельных красок, которые обнаруживаются в камне по мере свершения Великого Деяния. Это, во-первых, melanosis – черные тона, во-вторых, lencosis – белые тона, в-третьих, xanthosis – желтые тона, и, наконец, cosis – красные тона. Последняя ступень, красный цвет, говорит о зрелости предмета, по аналогии с состоянием зрелости многих фруктов. Вот почему тайное имя философского камня – Красный Лев.

– И об этом ты рассказываешь людям, которые во все глаза пялятся на твои камни? – Артуро отложил в сторону небольшой камень и прикрыл его тряпицей.

– Об этом и кое о чем другом.

– А какому из этих камней ты приписываешь силу философского камня? – спросил Витус, разглядывая лежащие перед ним образцы.

– Из этих? – фыркнул Хоакин. – Ни одному! Заметь, я предоставляю людям право всецело положиться на свое чутье и на свою фантазию. Только и всего.

– Недурно. Хотя и небезопасно, – заметил Артуро.

– Почему же? Если кто в чем засомневается или даже пожелает обвинить меня в том, что я алхимик, я отвечу ему, что он сам алхимик. И когда он возмутится, я объясню ему, что великий Парацельс учил, будто любой человеческий организм по своей природе алхимик: его тело перерабатывает воспринимаемые им вещества, создавая при этом другие, что доказывается хотя бы тем, что человек не употребляет никаких веществ, которые могли бы своей крепостью поспорить с крепостью сплава, из которого сотворены его зубы.

Витус задумчиво проговорил:

– Ты недурно разбираешься в основах алхимии.

– Ну, не очень-то... Но если не наговоришь, не напустишь тумана, ничего не продашь!

– Я знаю кое-кого, кто охотно поговорил бы с тобой обо всем этом.

– Я тоже его знаю, – подтвердил Артуро. – Скажи, не хочешь ли ты присоединиться к нашей труппе?

Больная горела в лихорадке. Она лежала на большой деревянной телеге, кое-как устланной соломой. Ее семья – муж и дети – стояли в нескольких шагах, совершенно беспомощные. Женщине было лет тридцать пять, она жаловалась на боли в спине и в боку.

Витус с Тирзой стояли перед своей повозкой, обдумывая, что предпринять.

– Давно ваша жена больна? – спросил Витус у мужа.

– Не знаю, мы с побережья.

– Ага, – этот ответ мало что объяснил Витусу. Побережье отсюда в двадцати или тридцати милях, смотря по какой дороге ехать. Он попытался подойти с другой стороны.

– Когда вы ехали сюда, у вашей жены уже был жар?

– М-м-м... По-моему, да.

У больной вдруг перекосилось лицо, началось удушье, она надсадно закашляла и сплюнула на землю. Витус видел, что мокрота густая и гнойная.

– Может ли быть, что у вашей жены жар уже с неделю или даже дольше? Подумайте хорошенько!

– Не знаю точно. Все может быть.

Да, многого из него не вытянешь. Дети тоже не производили впечатления быстрых умом.

– Фамилию-то свою вы знаете?

– Да, а что?

Витус глубоко вздохнул:

– А не назовете ли вы мне ее?

– Можем, – муж больной смотрел на него с нескрываемым удивлением: нетерпение, выказываемое Витусом, было для него необъяснимым. – Я Рамос Лопес, а это моя жена.

Витус едва удержался от замечания, что и сам догадался об этом.

– Ну так вот, сеньор Лопес, судя по всему, у вашей жены тяжелое воспаление легких, а может быть, еще и плеврит вдобавок.

Тирза согласно кивнула, вытирая пациентке рот. Витус продолжил:

– Болезнь зашла очень далеко, вот почему я спрашиваю, как давно у вашей жены жар. Для лечения это очень важно.

Он взглянул на туповатого Лопеса и вздохнул. Бесполезно объяснять этому человеку, что, согласно учению Гиппократа, при пневмонии повышается температура и отделяется мокрота, поначалу тягучая и густая, а на восьмой или девятый день гнойная.

– Это мы понимаем, – ответил муж. – А что, это опасно?

– По крайней мере настолько, что ваша жена должна остаться здесь. – Витус огляделся по сторонам. – Весь вопрос в том, где ее поместить.

Тирза смочила кусок марли и вытерла лоб больной.

– Конечно, у нас, – сказала она, как о чем-то само собой разумеющемся. – Сеньору Лопес мы поместим на твою половину, а ты перейдешь ко мне. Шерстяного одеяла как перегородки между нами будет вполне довольно.

– Если ты так считаешь...

– Лучше всего положить ее на твое место прямо сейчас.

– Ты права, времени терять нельзя.

– А вы, сеньор, – обратилась Тирза к мужу больной, – устройтесь на ночь где-нибудь в Торрелавере или возвращайтесь к себе на побережье. Лечение вашей жены продлится никак не меньше недели.

– Ага, вот как. Через неделю, значит, – Лопес повернулся на каблуках, даже не удостоив жену прощального взгляда, и пошел к своей повозке. Когда и дети забрались в нее, он прищелкнул языком. Его гнедой послушно потянул повозку.

– Мы к себе, на побережье, – это были последние слова Лопеса.

Пациентка забылась беспокойным сном. Витус с Тирзой лежали по другую сторону шерстяного одеяла и старались любить друг друга по возможности без шума. Сначала они, входя в положение больной, сдерживались, однако природа взяла свое: они целовали, ласкали и обнимали друг друга, и наконец, когда ноги Тирзы словно сами собой раздвинулись, Витус больше не мог устоять.

Он двигался осторожно, ощущая жар ее лона, чувствовал, как оно подается ему навстречу, обхватывает его член и полностью вбирает в себя. Это было такое сильное, такое переполняющее чувство, что он кусал губы, чтобы не застонать. Почувствовав, что больше не может сдерживаться, он, не выходя из нее, перевернулся вместе с ней на бок.

– Почему? – прошептала она ему на ухо.

– Не знаю, как громко я бы закричал.

Плечи ее задрожали, и Витус понял, что она смеется.

Он целовал изгиб ее шеи, наслаждаясь ощущением полного обладания ею... Прошедший день был напряженным. После отъезда Лопеса они сделали его жене горячий компресс из экстракта круглолистной росянки, после чего кашель немного утих. После этого Тирза втирала в те места, где пациентка испытывала боль, оливковое масло, а потом делала горчичные обертывания. Пациентка реагировала на все это апатично, время от времени спрашивала, где ее семья, когда за ней придут и когда она сможет к ним вернуться, а потом опять впадала в полубессознательное состояние. К вечеру жар усилился но Витус и Тирза сошлись во мнении, что это обычное явление и надо подождать завтрашнего утра.

Витус осторожно высвободился из нежного плена.

– Я постоянно думаю о сеньоре Лопес, – прошептал он. – Ты на меня не обидишься, если мы пока остановимся.

Вместо ответа она поцеловала его и прижалась к нему всем телом.

Хоакин договорился с циркачами, что будет продавать желающим свои линзы и камни во время приема Витуса. Он со своим товаром стоял по другую сторону повозок, чтобы громким зазыванием не помешать хирургу. Он сбил для себя столик, который покрыл черной скатеркой, и вокруг него сразу стали собираться дожидавшиеся приема пациенты, зрители и просто зеваки. Они с нескрываемым любопытством разглядывали отшлифованные камни, разные по цвету и величине.

– Это полезные камни? – спросил добротно одетый детина, у которого одна рука была на перевязи.

– Камни бывают разные – полудрагоценные, драгоценные, а еще философский камень... – Хоакин ушел от прямого ответа на вопрос. – У каждого камня, люди добрые, есть свои преимущества, однако нет ничего превыше Камня Мудрости, того, у которого цвет ярко-красный.

На столе у него лежало много-много красных камней, разных по интенсивности окраски и по размерам.

– Расскажите мне об этом камне, – попросил детина. – Говорят, будто с его помощью можно делать золото.

– Нет ничего, что нельзя было бы сделать с помощью философского камня, – торжественно провозгласил Хоакин. – Однако изготовление его требует искусства: вам следует знать, что в действительности философский камень – это порошок, красный порошок... – в его голосе появились таинственные нотки. – Это видоизмененный порошок. Порошок в новом качестве, иными словами порошок превращения!

– А почему же тогда он называется камнем?

– Мудрецы назвали порошок превращения камнем, потому что он, как камень, обладает свойством противостоять огню. Красный Лев, как его еще называют, сплавляют с неблагородным металлом, чтобы возник новый, самый совершенный металл, то есть золото.

– И что же? Продаете вы такой порошок? – Магистр присоединился к зевакам и не без удовольствия прислушивался к тому, что говорил шлифовальщик стекол.

Хоакин тонко улыбнулся. Он ждал этого вопроса и знал, как на него ответить. Он ответит категорическим «нет!», чтобы никто его впоследствии не мог обвинить во лжи и надувательстве.

– О, нет! – воскликнул он. – Даже если бы у меня и был такой порошок, я ни за что не стал бы производить с его помощью золото.

– Почему же? – подыграл ему Магистр.

– Этому Lapis mineralibus, как мы еще именуем этот камень, присущи три качества: во-первых, он превращает металлы в золото; во-вторых, растворенный в вине, он лекарство от всех болезней; а в-третьих, он источник вечного света. Для этого некоторое количество камня вплавляют в стеклянный сосуд, благодаря чему он беспрерывно светится. – Хоакин простер руки подобно проповеднику. – Я бы выбрал для себя последнее!..

– Хм, – Магистр притворился, будто над чем-то задумался. – А можно растолочь один из ваших красных камней в порошок?

– Ну... – Хоакин не спешил с ответом. – Это, конечно, сделать можно. Только камни у меня все дорогие, особенно красные.

– А сколько вы хотите вот за этот? – детина указал на отполированный под мрамор красноватый камень с прожилками.

Хоакин даже застонал.

– О-о, вы выбрали мой самый любимый!.. Я нашел его под алтарем одной сгоревшей почти дотла церкви. Одному Всевышнему известно, как он туда попал. Боюсь, мне будет очень трудно с ним расстаться...

– Так сколько? – проворчал детина.

– Не знаю даже... Вообще-то этот камень не продается. Ну, только ради вас: скажем так, двадцать четыре реала или три серебряных песо.

Детина даже задохнулся:

– Да это же!.. Это... это...

Хоакин сокрушенно развел руками:

– Я заранее знал, что он вам не по карману...

– Я беру его!

– Мир хочет быть обманут! – украдкой фыркнул Магистр, вместе с Хоакином провожая взглядом последнего зеваку. После того детины еще трое купили камни, сделав, таким образом, солидный вклад в общую кассу Artistas unicos. Но со временем интерес к товару Хоакина угас, и сейчас большинство людей направилось в ту сторону, где, судя по крикам и стонам больных, вел прием Витус.

– Я вообще-то не собирался облегчать кошелек того детины на такую сумму, но в меня словно черт вселился, – оправдывался Хоакин.

– Ну, он, как видно, не из бедняков.

– А то! И вообще он мне сразу не понравился. Теперь пусть расплачивается за свою глупость! – Хоакин принялся аккуратно укладывать свой товар.

– Что сделать, чтобы убить время, дарованное нам Всевышним? – размышлял вслух Магистр. – Все упражнения, нужные мне как антиподисту, я уже сделал. Близнецы уехали в город. Анаконда с Артуро готовят новый номер, Церутти с Майей тоже... Может, пойдем, поглядим, как принимает пациентов Витус?

– О чем это ты? – удивился Хоакин. – Он никакого приема не ведет, я там вижу одну Тирзу.

– Вот как? – Магистр заморгал. – Знаешь, я близорук...

Шлифовальщик стекол с интересом посмотрел на него.

– И насколько ты близорук?

– Довольно сильно. Это у меня с детства, друг мой. Господь, надо сказать, здоровьем меня не обидел, жаловаться не приходится. Но вот острого зрения Он мне пожадничал даровать.

– Этого я не знал. Погоди-ка, – Хоакин принялся перебирать свои линзы и протянул, наконец, Магистру одну, в виду неприметную.

– Посмотри через нее. Тирзу видишь?

Магистр сделал, как сказал Хоакин, и судорожно сглотнул. Часто заморгал. Долгое время ничего не говорил. Хоакин даже дыхание затаил.

– Фантастика! – наконец выдохнул маленький ученый. – Какая вещь! Мыслимое ли дело!

– Различаешь что-нибудь?

– Различаю ли? Дружище Хоакин, я совсем по-другому вижу мир! Все вдруг стало таким четким! А вон видишь, возвращается Витус? Фантастика!

– Я рад, что линза тебе подходит.

– Подходит – не то слово! Какая замечательная вещь! Я знаю, в Древнем Риме подобные вещи называли speculum, но это куда лучше! Совсем другое дело...

– Это же линза, Магистр, только и всего.

– Из какого она материала?

– Из берилла.

– Ага. Никогда прежде не слышал. Сколько ты за него хочешь? Я хочу обязательно заполучить такую штуку!

– Брось, этот берилл ты получишь от меня бесплатно. Но погоди, давай-ка сначала посмотрим, нет ли другого, через который ты будешь видеть еще лучше.

Магистр брал у Хоакина одну линзу за другой, однако шлифовщик попал в точку с первого раза.

– А теперь поищем линзу для другого глаза, – продолжил он, – потому что близорукость свойственна обычно обоим глазам, хотя иногда в разной степени.

Для второго глаза, тоже близорукого, потребовалась линза чуть слабее. Прошло немало времени, пока Хоакин подобрал подходящую.

– Ну и что теперь? – полюбопытствовал Магистр. – Не могу же целыми днями ходить, держа в руках по линзе.

– Конечно нет! Для этого нужна оправа, которая будет сидеть на носу. У нее будут две дужки, которые ты будешь задвигать за уши. Все это настолько практично, что очень скоро ты не будешь ощущать неудобства.

Следующие полчаса Хоакин закреплял стекла в оправе, проверял, гнул, подгонял, пока устройство не село удобно.

– Это воистину новый мир! – благоговейно прошептал Магистр, бросив еще один долгий взгляд сквозь линзы. Потом снял приспособление и положил его в карман. – Интересно, что скажет по этому поводу Витус.

– Хорошо, что вы здесь, – сказал Витус, когда они подошли поближе к нему. – Я только что навестил сеньору Лопес. Боюсь, она скоро отойдет...

– Ей так худо? – испуганно воскликнул маленький ученый. Головы всех ожидающих своей очереди на прием повернулись в его сторону.

– Очень плохо дело, да. Я все время пытаюсь найти где-нибудь банки, чтобы поставить ей, но ни у кого их нет! Даже у аптекаря из Торрелаверы, – Витус беспомощно пожал плечами. – Если температура не спадет завтра-послезавтра, она, скорее всего, умрет.

– А прооперировать ее ты не можешь? – спросила Тирза, которая укладывала хирургические инструменты Витуса. На сегодня прием пациентов был окончен.

– Нет.

– А почему это нет?

– Потому что это просто невозможно, – тон Витуса не допускал возражений. – Как глупо, что даже банок поставить мы ей не можем...

– Ну, что ты! – перебил его Магистр. – Вам что-нибудь да придет в голову, какой-то выход обязательно найдется! – ему больше всего хотелось подбодрить Витуса и Тирзу. – Я вам вообще-то еще не успел рассказать, что моей близорукости как не бывало. У меня теперь глаза, как у орла.

– Как тебя понимать?

– Посмотри на меня! – маленький ученый быстро нацепил очки.

– Да, но ведь это... Магистр, дружище, ты напоминаешь мне сейчас стрекозу! – несмотря на всю серьезность ситуации, Витус не удержался от смеха. Тирза тоже рассмеялась.

– Хорошо, что ваше настроение понемногу улучшается, – поддел их Магистр. – Пусть за счет моего самолюбия...

Витус обнял его:

– Не обижайся! Я считаю, просто замечательно, что ты обзавелся этой штуковиной.

– Спроси меня о чем-нибудь, что далеко отсюда, например у самого леса, – предложил Магистр.

– Сейчас, – Витус посмотрел в сторону рощи. Расстояние до нее – примерно полмили, но взгляду не за что зацепиться. Только какой-то мальчуган, бегущий по тропинке в сторону Торрелаверы. Он быстро перебирал ногами, его рубашка развевалась на ветру, вот-вот скроется за деревьями.

– Быстрее, Магистр, видишь ты вон там, на опушке, ребенка?

Маленький ученый поглядел в ту сторону.

– Конечно! Так же отчетливо, как если бы он стоял в двух-трех метрах отсюда.

– Хорошо. Какого цвета у него одежда?

– Подумаешь, какие пустяки! – Магистр довольно улыбнулся. – Голубого.

Сеньора Лопес таяла на глазах: кожа да кости. Позади была беспокойная ночь, ее лихорадило. К утру никакого улучшения не наступило. Наоборот, она почувствовала себя хуже.

– Я действительно больше не знаю, что делать, – пробормотал Витус, пощупав ее пульс. – И даже отвар ивовой коры, который регулярно давали больной, ни малейшего действия не возымел.

Сеньора Лопес все слабела. Тело буквально исходило огнем, высокая температура пожирала последние силы. Что-то необходимо было предпринять, причем немедленно. Стараясь прогнать недобрые мысли, Витус устало проговорил:

– Тирза, я принесу тебе свежую воду для компрессов.

Он взял миску и на цыпочках направился к двери. В повозке, куда поместили больную со всеми ее вещами, стало совсем тесно. Единственное, что хоть немного утешало: погода стояла прекрасная, солнце светило и воздух был чистым и свежим. Открыв дверь, он глубоко вдохнул воздух и хотел было сойти с повозки. Но... В этот момент он увидел пять медицинских банок.

Пять круглых, как шары, стеклянных сосудов.

Витус с любопытством склонился над ними, потому что в одной из банок заметил сложенный в несколько раз листок бумаги. Достав его, он прочитал:

Для Витуса из Камподиоса

От его благожелателя.

Молодой человек покачал головой и спрятал бумажку в карман.

Как поступить? Для начала убрать банки в надежное место, чтобы кто-нибудь их случайно не разбил. Он осторожно поднял их и отнес на свою половину, где показал Тирзе.

– Кто-то, пожелавший остаться неизвестным, подарил их нам.

– Как это? Кто? – ее голова появилась из-за шерстяного одеяла; там она снимала с сеньоры Лопес горчичные обертывания.

– Представления не имею.

Он прочитал ей записку. Только сейчас он обратил внимание на мелкий, просто бисерный почерк.

– Хорошо ли горит масляная лампа? – спросил Витус через шерстяное одеяло. Он не знал, чем помочь.

– Да, все, как распорядился господин кирургик, – в голосе Тирзы слышалось некоторое раздражение.

Находясь по другую сторону одеяла, она раздела сеньору Лопес по пояс. – Именно по этой причине Витус оставался на своей половине: приличия, равно как и святая матушка-церковь, запрещали осматривать обнаженное тело замужней женщины, если только она не была женой лекаря.

– Подержи фитиль под отверстием банки, чтобы пламя поглотило набравшийся в нее воздух. Как только это произойдет, прижимаешь банку к больному месту. Воздух в банку больше не попадет, потому что она будет плотно прижата к коже. Вместо воздуха она будет втягивать в себя кожу и тем самым освобождать тело от отравляющих веществ.

– Да, господин кирургик, вы объяснили мне все это не меньше десяти раз.

– Извини. Когда хочешь, но не можешь помочь, чувствуешь неловкость. Но я уверен, ты сделаешь все, как надо.

В который раз он обратился к «De morbis», чтобы прочесть, что следует делать при тяжелых воспалениях легких. Если ничего не поможет, понял он, останется только оперативное вмешательство, чтобы убрать скопление гноя в подреберье. Однако при этом возникала проблема этического характера, та же, что и при постановке медицинских банок: будучи мужчиной, он не имел права видеть срамные места женского тела, не говоря уже о том, чтобы их оперировать. Именно поэтому Витус до сих пор отказывался от операции.

Огорченный, он отложил книгу. В последнее время он иногда забывал помолиться на ночь, но сейчас решил непременно вознести молитву: да спасет Всевышний его пациентку!

Или осенит его Своим Божественным наитием...

«Я должен действовать, я обязан что-то предпринять, чтобы изгнать смерть, что уже стоит за моим плечом. Господь наш, помоги мне, даруй мне знания и навыки, которые необходимы, чтобы спасти жизнь этой женщины!»

Тирза крепко спала, лежа рядом с ним. Позади был тяжелый день, ни минуты покоя. Она сделала все, что от нее требовалось, в том числе и для сеньоры Лопес. Банки поставила правильно, в этом он не сомневался, но ощутимого облегчения они не принесли.

Он смотрел на слабый огонек горящей свечи, которую не погасил, чтобы отвлечься от дурных мыслей.

Проклятье какое-то.

Они с Тирзой отчаянно сражались за здоровье пациентки, а окружающему миру, похоже, не было до этого никакого дела. Любая вещь в их повозке излучала равнодушие. Жизнь сеньоры Лопес не представляла для их окружения никакой ценности. Вокруг – одна мертвая материя. Да, мертвая. Она так же мертва, как вскоре может оказаться и их больная. Одежда, предметы обихода, стол... Все вещи, сдвинутые вместе по эту сторону одеяла, вся эта неразбериха была отражением их единственного стремления – спасти человеческую жизнь. Его короб, его полка, мешочки с травами, принадлежащие Тирзе и свисающие с потолка... Странно, как много вещей уместилось в таком крохотном пространстве.

Вдобавок эта странная кукла – деревянная кукла, подробно воссоздающая женское тело, с подвижными конечностями, с вульвой, на которой яркостью своей выделялись срамные губы, с пышной грудью, где нанесены линии разрезов, необходимых при операции рака. С нарисованными снаружи ребрами, грудной клеткой...

Ребра этой куклы...

Всемогущий Отец наш Небесный, благодарю Тебя! В кукле наше спасение!

– Тирза! Тс-с-с... Тирза!

Прошло некоторое время, пока Тирза окончательно проснулась. Протерев глаза, она увидела, что Витус колдует над деревянной куклой, которую положил на стол.

– Посмотри, Тирза! Ведь это та самая кукла, на которой пациентки показывают врачу, где у них болит, так ведь?

– Все верно, – Тирза зевнула. – И поэтому ты меня разбудил?

– Что ты, нет! Послушай, на теле куклы мы пройдем с тобой все этапы операции, необходимой для спасения сеньоры Лопес. Я покажу тебе, где у нее под кожей находятся отравленные ядами и гноем очаги, а ты вскроешь их скальпелем. Будешь делать надрез за надрезом точно в соответствии с указаниями, которые я буду давать тебе, находясь по эту сторону шерстяного одеяла.

Постепенно смысл его слов дошел до Тирзы.

– Хочешь, чтобы я прооперировала ее вместо тебя? У меня не получится.

– Получится, не сомневайся. Как ты поставила банки! Даже рассердилась на меня за мои советы!

– Ну, не знаю...

– Пойдем посмотрим, что тебе предстоит. – Витус открыл книгу и начал читать вслух: «Осушение гнойника начинается с того, что хирург производит отверстие между третьим и четвертым ребром, считая снизу вверх, – Взяв куклу в руки, он указал на это место. – Это отверстие должно находиться на расстоянии шести или семи пальцев – в поперечнике – от позвоночника. – Приподняв куклу повыше, он показал, где именно. – Отверстие следует производить раскаленным острием металлического предмета или бритвой». Витус поднял глаза на Тирзу.

– Мы, разумеется, воспользуемся скальпелем. – А каким, я покажу тебе позже. Важно вот что: хирург должен резать так, чтобы острие скальпеля постоянно было нацелено на нужную часть ребра, и ни в коем случае не повредило сосуды или нервы.

Она кивнула, сглотнув от волнения слюну.

– Это очень легко, сама убедишься.

Он снова взял в руки книгу и повторил с ней поэтапно все шаги предстоящей операции.

Когда они покончили с этим, Витус заставил девушку показать все без подсказок. И еще раз, и еще. До тех пор, пока уверился, что она справится.

– Хорошо, – проговорила она устало. – Попробую завтра, прямо с утра.

– Нет, – ответил он, глядя ей в глаза. – Сейчас!

Витус приоткрыл заднюю дверь повозки и ставни окон, закрепив их снаружи крючками, затем, тяжело дыша, вернулся к ложу больной. Отвратительный запах, источаемый бесчисленными капельками гноя, разбрызганными по стенам и полу, начало вытягивать. Сеньора Лопес хорошо перенесла операцию.

Тирза вытирала тряпкой пол. Движения ее были замедленными. Она работала не только весь вчерашний день, но и всю прошедшую ночь – оперировала. Витус обнял ее. Девушка заплакала от усталости и облегчения.

– Ты замечательно с этим справилась, – прошептал он. – Я, правда, ничего не мог видеть сквозь это чертово одеяло, но не сомневался, что ты справишься.

– Я больше не могу. Я так хочу спать... – она говорила через силу.

– Конечно, – он поднял ее на руки и сделал несколько шагов к их совместному ложу. – Выспись, наберись сил. – Он поцеловал ее и укрыл одеялом.

Последних слов она не услышала – уснула мгновенно.

Он пошел на другую половину, чтобы завершить уборку. Вытирая пол и забрызганные стены, он мысленно вернулся к событиям минувшей ночи. Во время всей операции Тирза вела себя в высшей степени мужественно. Несмотря на плохое освещение и отсутствие опыта, она сохраняла спокойствие и действовала очень собранно. Только однажды, сделав очередной надрез скальпелем, она испуганно вскрикнула. Он вскочил на ноги, опасаясь самого худшего, но это была всего лишь ее реакция на струю гноя, которая неожиданно брызнула вверх. Потом, получив от Витуса указания, она сделала дренаж для оттока гноя, поскольку и после успешного хирургического вмешательства гной некоторое время продолжает скапливаться.

Устранив последние малоприятные следы операции, он пощупал запястье больной, тело которой было плотно укутано. Пульс сеньоры бился несколько сильнее, чем накануне, это его порадовало; спала она довольно спокойно, дыхание в целом было глубоким и ровным. С Божьей помощью она выздоровеет.

Он думал о том, что не позднее чем послезавтра за сеньорой Лопес приедет муж. Если все будет хорошо, он сможет сразу забрать ее домой.

Ему тоже не терпелось поскорее отправиться в путь. Нужно попасть в Сантандер, и хорошо бы поскорее. И опять, как всегда при мысли о предстоящем путешествии, ему пришла в голову мысль о Тирзе. Что будет с ней, когда он отправится в Англию? Он ведь... полюбил ее? Да, но он не мог себе представить, что всю свою жизнь проведет с ней. Как и всегда, подойдя к этой точке в своих размышлениях, Витус постарался прогнать беспокойные мысли прочь. «Будет день – будет и пища», – сказал он себе. Сантандер же – вот он, совсем близко! Сейчас самое начало октября, он рассчитывал, что окажется на побережье не позднее чем через неделю.

Гноем больше не пахло. Дверь он закрыл, а окно оставил приоткрытым. Усталый донельзя, он вытянулся на постели рядом с Тирзой.

А через два дня в лагере появился Лопес со своими детьми.

– Мы к вам прямо с побережья, – пробормотал он вместо приветствия, вертя в руках свою шапку.

– Я помню, вы в прошлый раз говорили, где живете, – Витус с Тирзой в это время готовили рвотное средство из уксуса и горчицы.

Перед ними лежал мальчик, обеими руками державшийся за живот. Мать привезла его накануне вечером и сказала, что он, скорее всего, объелся ягод рябины и отравился. Витус и Тирза для начала велели ему выпить молока, но организм ребенка не воспринимал его. Вместо ягод рябины, ставших причиной отравления, из него обратно выходило только свернувшееся молоко, и все зеваки вместе взятые, которые следили за происходящим, вытянув шеи, ничем не могли помочь.

Зато кто-то принес Витусу зерна горчицы (их с Тирзой запас был израсходован на обертывания для сеньоры Лопес). Зерна находились в мешочке, который лежал на том же месте, где вчера Витус обнаружил медицинские банки. И снова была приложена записка:

Для Витуса из Камподиоса.

От его благожелателя

– Так, готово! – Витус влил его мальчику в рот и с чувством облегчения заметил, что ребенок почти тут же начал содрогаться от рвотных позывов. И вот изо рта полетели бурые ошметки...

– Лечением вашей жены, сеньор Лопес, занималась моя ассистентка, – предусмотрительно сказал Витус.

Человек с побережья повернул голову и остановился взглядом на Тирзе. Она стояла в двух шагах от него со ступкой и пестиком в руках.

– Я забираю жену домой.

– Ваша счастье, что сеньора Лопес жива! – с горечью проговорила Тирза.

Она не стала объяснять этому человеку, какой тяжелой оказалась операция. С таким же успехом она могла бы обратиться к каменной стене.

– Пойдемте, поможете нам перенести ее. Если вы поедете медленно и осторожно, может быть, она эту поездку выдержит.

– Ах, вот как, нуда... – Лопес стоял с открытым ртом.

– Помогите же перенести вашу жену! Слышали, что я вам сказала? Она сама идти не в состоянии.

– Ах, вот как, нуда... – Лопес наконец сдвинулся с места. Дети медленно пошли за ним.

Больная сидела на пеньке недалеко от повозки Тирзы. Температура у нее спала. Глаза опять были ясными, кожа лица, которое она подставила лучам полуденного солнца, в последние дни приобрела естественный цвет. Никаких сомнений: худшее позади.

Когда совместными усилиями ее устроили как можно удобнее на телеге Лопеса и укутали широким отрезком шерстяной ткани, она впервые после операции заговорила:

– Сеньорита, – обратилась она к Тирзе слабым голосом, – не знаю даже, как мне вас благодарить...

Глаза ее обратились к мужу, уже занявшему свое место на облучке.

– Он вам, конечно, ничего не заплатил?

– Нет, ни единого мараведи.

Она наклонилась к Тирзе:

– Скажу вам как на духу: он страшный скряга и всегда делает вид, будто до трех считать не умеет, потому как дошел своим умишком, что таким образом многое в жизни обойдется дешевле.

Женщина умолкла, чтобы отдышаться, – говорила она еще с трудом.

– Чем долго и подробно объяснять недотепе, что почем, лучше сделать это бесплатно, так ведь?

Тирза невольно улыбнулась:

– В общем так, сеньора.

– Ну, Господь мне свидетель: будь у меня деньги, я бы все отдала вам. Но у меня есть кое-что другое. – Она полезла под шаль и достала маленькую золотую Мадонну, висевшую до того у нее на шее на золотой цепочке. – Это вам, и благослови вас Господь.

Тирза почувствовала, как на глаза ее наворачиваются слезы.

– Я не могу это принять, сеньора.

– Почему же? Можете! – сеньора Лопес вложила Мадонну в руку Тирзы и сжала пальцы девушки. – Господь свидетель, вы это заслужили...

– Без моих бериллов я был бы человеком только наполовину, – объявил Магистр на следующее утро. – Не представляю даже, как я последние тридцать лет обходился без них.

Он вместе с остальными сидел перед треногой, на которой Майя разогревала над костром суп, оставшийся со вчерашнего вечера.

– Витус, передай-ка мне кусок лепешки.

– Острота зрения человека изменяется с годами, – объяснял Хоакин, зажавший ложку в «ухвате» своей кожаной манжеты. – Чем он старше, тем слабее у него зрение. А значит, тем сильнее должны быть линзы.

– Не знаю, какие бериллы понадобятся мне через десять лет, – одобрительно кивнул Магистр, – но сегодняшние меня вполне устраивают: вон там, за большим камнем, я разглядел две повозки, которые движутся в нашу сторону.

Он не ошибся. Две пестро расписанных повозки приближались к месту их стоянки. Повозки внешне мало чем отличались от их собственных, разве что были чуть побольше. В каждую была запряжена пара гнедых.

– Лошади в теле, – отметил Артуро, приглядевшись к ним. – Этих хозяева не мучают...

– По-моему, это люди из моего племени, – предположила Тирза.

– Они прямо сюда, си? – Церутти изменил своей привычке не разговаривать во время еды.

– Надеюсь, намерения у них мирные? – Майя невольно взяла в руки тяжелый черпак. Она еще не забыла страшной картины последнего нападения на них.

Артуро встал.

– Думаю, что да. Но осторожность никогда не помешает. То, что на нас так давно не нападали, вообще граничит с чудом. Витус, Анаконда, за оружием! – и пошел первым.

– Дайте оружие и нам, мы больше не дети! – заявили близнецы.

– И я больше не полузрячий! – Магистр тоже поднялся. – Я требую, чтобы мне дали абордажный нож или что-то в этом роде.

Артуро остановился.

– Похоже, Artistas unicos решили стать маленьким воинским отрядом, – усмехнулся он. – В этом нет нужды, хотя оружие я вам, конечно, выдам. А спрятав его, мы опять сядем вокруг костра.

Вскоре после этого все заняли свои прежние места и наблюдали за повозками, которые подъехали совсем близко. На облучке первой сидел загорелый жилистый мужчина, который помахал им рукой. Второй управляла немолодая женщина в пестрой шали.

В нескольких метрах от костра возница придержал лошадей и спрыгнул с повозки.

– Приветствую вас! – воскликнул он, коротко поклонившись. – Я вижу, народ вы кочевой, вроде нас, поэтому я позволил себе прервать вашу трапезу. Можно к вам присоединиться?

– Конечно, – Артуро вежливо приподнялся, сделав остальным знак оставаться на местах. – Мы называем себя Artistas unicos и всегда рады принять у себя добрых людей. Правда, ничем особенным мы угостить не можем, но вот если вы не откажетесь от супа?..

– Artistas unicos? – уважительно переспросил жилистый. – Мы слышали о вас. Слухи о вас дошли до Сантандера.

– Слишком много чести, – Артуро махнул рукой, хотя комплимент его порадовал. – Извините, я забыл представить вам труппу, – он махнул рукой в сторону своей повозки. – Выходите, здесь все спокойно.

Магистр прошептал Витусу на ухо:

– Кто-то сидит там, в повозке, опасаясь худшего, с оружием в руках, как и мы. Какая занятная ситуация!

– Я Роман Дуканьяс, а это моя жена Пресьоза и наши дети. – В этот момент к костру подошла женщина в пестром наряде с двумя подростками, ровесниками близнецов, и девушкой чуть помладше Тирзы.

Старший из сыновей вернулся к задней повозке и появился вновь, ведя на ремне бурого медведя. Стоя на задних лапах, косолапый был примерно одного роста с пареньком. На морде у медведя была пестро раскрашенная маска из кожи, увешанная колокольчиками.

– Пойдем, мой силач, подыши немного свежим воздухом вот здесь, под деревом. Сегодня тебе больше не придется работать.

– Это Царно, – объяснил Роман, – важный член нашего семейства. Благодаря его выступлениям нам удается прокормиться.

Артуро недоверчиво поднял бровь.

– А он не опасен?

– Не опаснее ягненка. Ему тринадцать лет, он вырос с моими ребятами.

– Хорошо, – кивнул Артуро. – Садитесь к нам.

– Последние две ночи мы ночевали в горных пещерах. Местные называют их пещерами Альтамира, – рассказывал Роман. – Вообще-то мы из Севильи, но там у нас, как и у многих наших соплеменников, вышли неприятности с церковью. Не то чтобы мы не признавали Всевышнего, нет, просто мы не были согласны проводить целые дни в молитвах, забыв об обычаях своего народа. Вот уже три года, как мы кочуем. – Он поднял свою тарелку с выжидательным видом.

– Я налью, – Тирза встала, взяла черпак из рук Майи и налила полную тарелку. Роман внимательно присмотрелся к ней.

– Извини, если я прямо скажу тебе, что думаю. Ты нашего племени, тоже цыганка.

– Ты прав, – девушка порозовела от удовольствия. – Я Тирза, дочь Сантора.

– Подожди-ка! – Роман от удивления даже рот открыл. – Уж не того ли Сантора, кузнеца?

– Да, того самого, – подтвердила она. – Сантора-кузнеца.

– Да... И где же твой отец сейчас?

– Он... Он умер... – закрыв лицо руками, она убежала.

– Я сказал что-то не то? – Роман недоуменно смотрел ей вслед.

– Нескладно вышло, друг мой, – вздохнул Артуро. – Сантора убили всего два месяца назад, когда на нас напали...

– Господи, откуда я мог это знать! – цыган резко поставил свою тарелку на землю. Половина супа выплеснулась через край. – И что мне теперь делать?

– Лучше всего оставь все как есть, – вмешалась Пресьоза. – Тирза успокоится и вернется. Я семью Сантора хорошо знала. Все они легко поддаются чувствам, но вообще люди стойкие...

– Ты должен научиться шлифовать бериллы так, чтобы они невидимых людей делали видимыми, – сказал Магистр Хоакину, глядя по сторонам, не возвращается ли Тирза. Куда она запропастилась?

Шлифовальщик стекол улыбнулся и пожал плечами.

– Пресьоза тоже куда-то подевалась, – сказал он. – Но Романа это, по-моему, не очень-то озаботило.

Да, цыган вовсе не казался удрученным и о чем-то оживленно переговаривался с Артуро.

– А знаешь, между прочим, – как раз говорил он, – что мы нашему медведю коренных зубов не выломали? – Он указал в сторону сосны, в тени которой спал Царно. Животному дали много орехов, и в честь такой встречи намазали предназначенные для него пшеничные лепешки медом.

– Нас часто обвиняют в том, что мы мучаем медведя. Хотя мы любим Царно, а он по-своему любит нас. Отпусти мы его сегодня на волю, он бы подох с голоду.

– Скорее всего, ты прав. Я как-то не смотрел на вещи с этой стороны, – согласился Артуро.

– У нас, цыган Испании, много общего с медведями. Медведей тоже недолюбливают и преследуют. У нас нет истории народа, записанной в книге, – вот почему все вокруг считают, будто у нас нет прошлого и будущего тоже нет. Нет земли, которая принадлежала бы нам издревле, нет своего вождя или пророка... Единственная наша твердыня – это семья. В ней мы и черпаем силы.

Витус, шевеливший суковатой палкой тлеющие поленья, посмотрел на Романа и подумал, что ему самому приходится не лучше, а может быть, даже хуже: у него и семьи-то нет. И снова ему пришел на ум Сантандер – исходная точка его будущих поисков. Поедет ли Тирза вместе с ним в Англию? И хочет ли он сам этого?

– Вон идет Тирза! – Магистр поправил дужку на переносице. – Я первым ее увидел! А за ней – Пресьоза.

Обе женщины появились из-за зарослей кустарника и быстрыми шагами приближались к лагерю. Вот Пресьоза положила Тирзе руку на плечо и что-то сказала ей. Потом кивнула и пошла к своей повозке.

По какой-то причине – Витус он сам не знал, по какой – сердце его забилось учащенно. Какое решительное выражение появилось у нее на лице! Что произошло?

– Витус, пожалуйста, подойди ко мне, – сказала Тирза, не обращая внимания на остальных. – Мне нужно с тобой поговорить.

– Иду, – он поднялся и подошел к ней.

Вместе они отошли достаточно далеко, чтобы никто не мог их слышать, и Тирза, остановившись у куста дрока, посмотрела ему прямо в глаза.

– Витус, – прошептала она, – Витус, я...

– Да?.. – его грудь словно металлическим обручем сжало.

– Завтра я уеду вместе с семьей Дуканьяс, – сказав это, Тирза почувствовала облегчение. – Они возвращаются на юг, туда, где всегда тепло, где почти всегда светит солнце, на родину...

– Но к-как же... как... – Он даже не заметил, что начал заикаться. – Я ведь собирался вместе с т-тобой... в Сантадер... ну, то есть... в Англию...

– Ты действительно этого хотел?

– Да, я этого хотел, – ответил он, сгорая от стыда и досады. Никчемный человек, он неспособен сказать правду. – Ну... то есть... я... Мы... должны быть вместе и...

– Нет, Витус, – грустно улыбнулась она. – La patria del gitano es la propria sangre, как говорим мы, цыгане. Родина цыгана – его кровь. Я отправляюсь вместе с семьей Дуканьяс, это теперь и моя семья. Пресьоза берет меня к себе.

– Но ведь ты ее совсем не знаешь!

– Я не знаю ее. Но она меня знает. Она рассказала мне, что часто видела меня на руках у матери, когда я была совсем маленькой. Она сказала, что я могу остаться у них навсегда. Или вернуться к своей семье... тому, что от нее осталось...

– А Роман что говорит об этом?

– Роман будет только рад новой дочери.

– Что ж, если так... Не знаю даже, что и сказать, – он беспомощно пожал плечами.

– Тогда не говори ничего.

Он видел, как на ее глаза навернулись слезы, когда она обняла его на прощанье.

– Будь счастлив, мой чудесный врач!

ТРАКТИРЩИК ПАНЧО

Не кричи так. Здесь и у стен есть уши.

Тучный мужчина прыгнул неловко, но приземлился на мол. Слегка покачнувшись, он удержался на ногах, чуть было не ударившись о пустые бочки для пресной воды.

– Ждите здесь, – буркнул он, обращаясь к семерым матросам, которые сидели на веслах в шлюпке. – Никому из лодки на берег не сходить!

– Да, боцман!

– И держите ваши чертовы языки за зубами! – взгляд боцмана скользнул по воде, напоминавшей сейчас, ближе к вечеру, расплавленную руду.

Было почти безветренно, но воду рябило. Здесь собралось несколько каботажных судов – легких, одномачтовых с косыми парусами, которые почтительно огибали могучий галеон.

Мощное судно бросило якорь на рейде примерно в полумиле от причала, на глубоководье. Всего несколько дней назад «Каргада де Эсперанса» была на стапеле корабельной верфи, где ее ремонтировали после шторма.

А сейчас галеон вновь обрел свой гордый вид – четырехмачтовый красавец с девятью прямыми и несколькими косыми парусами, с двадцатью четырьмя стационарными и четырьмя вращающимися бронзовыми пушками для ближнего боя.

Взгляд боцмана обратился в сторону портовых построек, кранов, складов с товарами, швартовых колец. В этот безветренный воскресный вечер воздух был на удивление чист. Никто не обращал внимания на их шлюпку. Через несколько минут зайдет солнце.

Боцман взглянул на своих матросов:

– Если вас спросят, с какого вы корабля, ни в коем случае не признавайтесь, что вы с «Каргада де Эсперанса», пусть Торкиль ответит что-нибудь по-норвежски: этого никто не поймет. Ведите себя, как последние болваны, вам это будет нетрудно. Повторяю, если кто из вас смоется на берег, познакомится поближе с моей девятихвостой плеткой!

– Так точно, – сидевший у руля лодки матрос отдал ему честь.

Удовлетворенный этим ответом тучный боцман быстро пошел по молу к набережной, где вскоре исчез в тени портовых строений. Он не хотел, чтобы кто-нибудь его увидел, шел в сумерках, соблюдая осторожность. Пахло жирным илом, кошачьими и собачьими испражнениями, гнилой рыбой и дегтем. Прямо из-под ног боцмана метнулась в сторону здоровенная крыса, – он чуть не вскрикнул с испугу. Несмотря на дородство и должность, смельчаком его не назвал бы никто.

Оказавшись в Старом городе, он свернул на узенькую улочку, в конце которой стоял двухэтажный покосившийся дом. Этому деревянному строению было больше ста лет, и когда-то оно знавало лучшие времена. Лет тридцать назад дом купил какой-то англичанин и открыл в нем постоялый двор с трактиром. С той поры этот дом назвали «Эль Инглес» – «Англичанин». Название не изменилось и после смерти прежнего владельца. Нынешний называл себя Панчо. Это не было его настоящим именем, но кому до этого дело?

Боцман обошел здание и поднялся по скрипучей деревянной лестнице с заднего двора на второй этаж. Тяжело дыша, остановился перед дверью:

– Панчо?

– Тс-с-с! – ставня в окне приоткрылась. – Я здесь. – В окно высунулась крупная голова с бритым подбородком. – Залезай в окно, Батиста. – Иссиня-черные гладко выбритые щеки трактирщика тряслись при каждом слове.

Тучный боцман протиснулся в узенькое оконце.

– Мог бы подыскать для приятной встречи комнату поудобней, – проворчал он.

– Не вышло. Полно гостей. – Панчо наполнил вином два бокала венецианского стекла. – Пей.

– Что это такое?

– Исарра – хороший баскский ликер. От него веселее на душе, он прогревает желудок, да и для мужских дел полезен, – Панчо захлебнулся смехом.

– Очень смешно, – боцман явно не был расположен шутить.

– Здравы будем! – Панчо поднял свой бокал. – Будь здоров!

Они выпили, и Батиста вытер губы рукой.

– К делу. Сколько у тебя?

– Ни одного.

– Что-о-о? Повтори!

Панчо пожал плечами:

– Сожалею. Плохие времена настали...

Батиста вообразил, какие неприятности сулит ему эта весть.

– У тебя и впрямь ни одного нет?

– Нет. Не вырежу же я их из собственных ребер. После Варфоломеевской ночи семьдесят второго года дела долгое время шли отлично, но в последние месяцы... – Трактирщик снова пожал плечами.

Батиста силился держать себя в руках.

– Я могу попытаться уговорить своих хозяев подождать день-другой.

– Постараюсь сделать все, что смогу.

– Ты знаешь, что мне нужно, черт побери, и ты дал мне слово!

– Не кричи так. Здесь и у стен есть уши.

– Плевал я на твои стены! Если ты не сдержишь слова в ближайшие дни, твоя развалюха познакомится с красным петухом! – разъяренный Батиста вскочил с места.

– Да ладно, успокойся, сделаем!.. Я, честно, сделаю все, что в моих силах! – трактирщик, видимо, испугался. Он снова усадил боцмана на стул.

– Давай выпьем еще, – он долил бокал до краев.

– Ладно, – Батиста выпил. – Я дам тебе знать. Ты должен подготовить все не позднее чем послезавтра. И не забывай: подведешь – пущу тебе красного петуха! – и Батиста, косолапя, пошел к лестнице, ведущей вниз.

Панчо посмотрел ему вслед.

– Не разевай пасть, дружок, – процедил он сквозь зубы. – Подрыгаешься денек-другой – и заплатишь побольше.

Когда Батиста поднял глаза, Панчо помахал ему рукой.

Орантес ехал верхом по набережной, удивляясь пестроте встречного люда. В гавани Сантандера куда больше гама и суеты, чем он себе представлял: это было живое, пульсирующее море, в котором каждый казался занят свои делом.

Торговцы нахваливали свой товар; рабочие заколачивали ящики; грузчики поднимали наверх мешки; возницы погоняли лошадей; офицеры выкрикивали команды; кудахтали куры; визжали свиньи; повсюду стояли и лежали разнообразные предметы: сундуки, цветные горшки, такелаж, парусина, клетки с животными и тьма бочонков разного рода – с пресной водой, вином, пивом, со шнапсом и бренди, с салом и ворванью, с уксусом и маслом для ламп. Казалось, нет ничего, что нельзя перевезти в бочке.

Много матросов уже сейчас, к полудню, были навеселе и распевали скабрезные песенки, нетвердой походкой шагая мимо Орантеса.

– Табачку не желаешь? – крикнул кто-то у него над ухом.

Орантес живо оглянулся и увидел разноцветную птицу с большими черно-красными глазами и хищно загнутым клювом. Птица сидела на высоком шесте у самой воды.

– Табачку не желаешь? – прозвучало еще раз.

Говорящая птица? Тут что-то не так! Орантес торопливо перекрестился.

К нему приблизился пожилой мужчина. Он улыбался, глядя на недоумевающего Орантеса.

– Вам что, никогда прежде не доводилось видеть попугая, сеньор?

– Господь свидетель, не приходилось! – Орантес окончательно пришел в себя. – Вы никак чревовещатель или что-то в этом роде?

Пожилой мужчина опять рассмеялся:

– Спаси и помилуй! Это Лора к вам обратилась, это она интересуется, не надо ли вам табаку.

– Извините, как эти птицы называются? Папоги?

– Попугаи. Это очень компанейские птицы, и родом они из Новой Испании.

– Ага... – Орантес принялся разглядывать попугая. На удивление, птица тоже присматривалась к нему то левым, то правым глазом, склоняя голову набок.

– Табачку не желаешь? – на этот раз никаких сомнений быть не могло: это прокричала птица.

– Так как, сеньор, нужен вам табачок или нет? Товар у меня первоклассный.

– Я не знаю даже, что такое табак, – вынужден был признаться Орантес. – Я в Сантандере второй раз в жизни.

– Табак изготавливают из листьев табачной травы. Она бывает очень душистой, ароматной и помогает от разных болезней души и тела. Он, как и моя Лора, родом из Новой Испании.

Старик ласково погладил птицу по пестрому оперенью и дал ей лесной орех. Орантес с любопытством наблюдал за тем, как птица своим темным мясистым языком поворочала орех в клюве туда-сюда, чтобы было удобнее расщелкнуть его.

– Уроженцы Новой Испании курят табак в трубках. Подождите, я вам покажу, как это делается.

Старик достал из ящика трубку, на конце которой была массивная головка с отверстием.

– Сюда вот набивают табак, потом его поджигают лучиной и одновременно втягивают в себя через эту трубку сам дым.

Орантес недоверчиво посмотрел на собеседника:

– Тогда рот был бы полон дыма. Вы разыгрываете меня?

– Да что вы, вовсе нет! Секундочку, я покажу вам, как это делается.

Старик быстро и ловко набил трубку и начал курить, выпуская изо рта струи дыма.

– Ничего более полезного для здоровья нет, сеньор.

– Ага, – Орантесу пришло в голову сделать подарок Витусу. – И сколько вы хотите за табак и трубку, друг мой?

Старик назвал свою цену. Орантес ненадолго задумался, а потом они ударили по рукам.

– Хорошо, я возьму то и другое. Если вы, конечно, сбросите четвертачок.

Старик оторопел, а потом усмехнулся:

– Для человека от сохи, сеньор, вы довольно сметливы. Ладно, будь по-вашему – я согласен!

И он, взяв деньги, протянул Орантесу трубку и табак. Орантес коснулся двумя пальцами шляпы и пришпорил лошадь.

– Давай, дружок, самое время домой! – но тут же натянул уздечку. – Я чуть не забыл: не скажете ли мне, друг мой, как мне добраться до харчевни «Эль Инглез»?

– «Эль Инглез»? – протянул старик. – Не очень-то приличное заведение, да позволено мне будет заметить! На вашем месте я остановился бы в другом постоялом дворе.

– Я только хочу забрать оттуда своих сыновей, – ответил Орантес. – Они приехали вчера вечером.

– Тогда все в порядке... – было видно, что старик его не понял.

Орантес не хотел показаться невежливым.

– Мои сыновья, Антонио и Лупо, работают в труппе Artistas unicos, которая будет выступать в городе.

Когда он представил себе встречу с друзьями-артистами, у него потеплело на душе.

– А-а-а, Artistas unicos? Я слышал о них много хорошего.

– Спасибо, – Орантесу было приятно слышать это. – Вообще-то, они могли бы еще пожить дома или, если уж на то пошло, ночевать со всеми остальными артистами. Но они вызвались сопровождать двоих друзей нашей семьи, которые собираются отбыть в Англию. Имя одного из них Витус, другого все зовут Магистром. Мне сказали, что они остановились в «Инглес».

– А, теперь понимаю. Хотите одним махом прихлопнуть двух мух сразу? Забрать сыновей и попрощаться с друзьями?

– Так и есть.

– Передайте своим друзьям, чтобы были поосторожнее.

– Это вы о чем? – насторожился Орантес.

– Ну, сеньор, Сантандер – город портовый. А в портовых городах всякое случается. – Взгляд старика обратился к рейду, где покачивался, бросив якорь, громоздкий галеон. Штиль последних дней сменился свежим ветром. По воде бежали барашки.

– К этому мне нечего добавить.

– Витус, друг мой, Магистр, старина! – Орантес, широко расставив ноги, стоял посреди зала в «Инглес» и радовался как ребенок. – Дайте-ка я обниму вас! – Он бросился к ним обоим и едва не задушил в объятиях.

– Ну, как дела? Ах, да, я знаю, что хорошо – Артуро рассказывал. Он вам передает привет, завтра утром они отправляются дальше, в Сан-Себастьян. А где, между прочим, мои сыновья, эти пройдохи? Я прям соскучился по ним, то есть это не то слово, потому что если кто и истосковался, так это моя верная Ана! Ах, как я рад видеть вас обоих – просто передать не могу!

– Верим, верим! – простонал Магистр, осторожно высвобождаясь из объятий Орантеса.

– Послушай, как ты выглядишь! На кого ты похож? – Орантес только сейчас заметил на лице Магистра бериллы. – Ты на нормального человека не похож. Скорее на комнатную муху!

– К подобным сравнениям я уже привык, – маленький ученый невесело усмехнулся. – Но я и не думаю обижаться: благодаря этим бериллам зрение у меня стало воистину орлиным.

– Твои парни в сарае, там Изабелла и повозка. Скрепя сердце готовятся в обратный путь, – сказал Витус, переводя дыхание. Крестьянин и его сжал в объятиях, да так, что Витус даже крякнул.

– Да, так вы отправляетесь в путь... – вздохнул Орантес. – Будь моя воля, я бы задержался еще на денек-другой. Посидели бы вечерами за стаканчиком. Но дела, дела. Через две недели начнется сбор оливок, это уж непременно. Вообще-то я хотел еще навестить Хосе, брата моего, но не успею, наверное. Не знаю даже точно, где он живет. И вообще, жив ли он...

– Отец! – в дверях стояли близнецы.

– Ой, ребята! – Орантес даже прослезился. – Слышал я, что вы седин отцовских не опозорили. Дайте, я прижму вас к сердцу!

И сцена объятий повторилась.

– Хозяин! – крикнул крестьянин, отпустив своих молодцов. – Три кружки вина, самого лучшего, а для моих сыновей, э-э...

– Тоже вина, – улыбнулся Антонио. – Две кружки, самого лучшего.

– Ну, конечно! – Орантес постучал себя пальцем по лбу. – Вы ведь уже взрослые.

– Сейчас принесу, – Панчо надул свои иссиня-черные щеки. – У вас сегодня праздник, сеньор?

– Можно сказать и так, – Орантес пребывал в добром расположении духа. – И встречу отметим, и прощанье! Мы хотим попировать перед разлукой.

– Сеньоры уезжают? Я-то думал, вы у нас еще погостите...

– Не получается, хозяин. Мы с сыновьями уедем очень скоро. Мы хотим сегодня вечером добраться до циркачей, что расположились лагерем за городом, и у них заночевать. Но вы не расстраивайтесь: пусть счет за выпивку и закуски послужит вам утешением!

– Как вам будет угодно, – Панчо поклонился и подозвал двух служанок. – Примите заказ у сеньора и выполните все желания, которые прочтете в его глазах.

Еще раз поклонившись, он вышел из зала.

– Пока не забыл, – Орантес полез в карман накидки. – У меня тут маленький подарок для Витуса. – И протянул через стол кисет с табаком и курительную трубку. – В мешочке трава из Новой Испании, ее курят из этой трубки, и она, говорят, помогает от разных хворей души и тела.

– Лечебное благовоние? Интересно... – в глазах Витуса зажглись огоньки любопытства. – Спасибо!

– Не за что! Но ты должен поделиться своим подарком с Магистром, – улыбнулся Орантес. – Его здоровье мне так же дорого, как и твое.

Последующие несколько часов пролетели, как во сне. Уже спустились сумерки, когда Орантес вскочил, как ужаленный.

– Мы болтаем и болтаем, а ведь нам давно пора быть в пути. Трактирщик, счет!

Появился Панчо со следами мыльной пены на толстых щеках. Орантес не дал ему добриться.

– Ваш счет готов, сеньор, – он низко поклонился. – Однако, если позволите, я вам кое-что предложу: время позднее, может быть вам стоит провести эту ночь под моей крышей? Я предоставлю вам лучшую комнату...

– Ни в коем случае! Это предложение делает вам честь, но ничего не выйдет. – Орантес сдвинул брови.

– Ну, за комнату вам платить не пришлось бы, все будет оплачено по этому счету.

– Я же сказал – нет!

– Не хочется спорить с вами, сеньор, однако обратите внимание, какой ветер поднялся. Черт знает, чем это кончится. Мало ли что... А в комнате, которую я вам предлагаю, есть камин, он растоплен, и э-э... я могу обеспечить вам приятную компанию, – он многозначительно подмигнул Орантесу.

Орантес медленно поднялся и расправил затекшие плечи и спину.

– Хозяин, – тихо проговорил он, – вы меня не знаете, и поэтому я не обижаюсь на вас за попытку удержать нас. Однако, уверяю вас, всякий, кто меня знает, давно прикусил бы язык!

– Понимаю, – пробормотал Панчо, глядя в сторону.

– Так сколько?

– Простите, о чем вы?

– Сколько я вам должен?

Панчо назвал сумму.

Орантес полез за своим кошельком, чтобы рассчитаться, но сыновья остановили его.

– Мы заплатим, отец! Знаешь, за последнее время мы неплохо заработали.

– Вот это да! – обрадовался крестьянин. – Мои сыновья становятся мужчинами. Я вами горжусь!

– Может быть, Орантесу стоило принять предложение трактирщика? – Магистр всматривался вдаль через открытые ставни. Восточная часть гавани была отсюда видна неплохо. Сильный прибой, крепкий ветер с запада, который скоро, наверное, перейдет в ураган, гнали на мол высокие волны. Небольшие парусные суда и шхуны, стоявшие у берега на якоре, покачивались, как игрушечные кораблики в ушате.

– Если Орантес что-то решил, то непременно сделает, – возразил Витус. С тех пор как крестьянин со своими сыновьями отправился в путь, прошло больше часа. – Может быть, он давно уже сидит с нашими друзьями у костра, в то время как мы торчим здесь в ожидании корабля в Англию.

– Ладно, незачем портить самим себе настроение.

– Ты прав, но эта тьма египетская действует мне на нервы, – Витус затеплил еще одну свечу. Черные грозовые тучи поглотили последний дневной свет. В гавани фонари на корме судов плясали над водой, как светлячки.

– Чертова погода! – перед стойкой появился солидного вида мужчина. – It's raining cats and dogs![26]

Ему было лет сорок с небольшим. Конопатое лицо в обрамлении рыжих волос, которые резко контрастировали с кобальтовым цветом его берета. Вошедший энергичным движением снял головной убор, по его просмоленному плащу стекала вода. – В такую погоду не погонишь на ванты и самых ленивых матросов! – заметив Витуса с Магистром, он слегка поклонился им.

– Добрый вечер, сеньоры!

Друзья в свою очередь поприветствовали его. Незнакомец аккуратно повесил свой плащ на крючок, чтобы просушить. Выжал берет и повесил его над плащом.

– Эй, хозяин, найдется у вас сносный бренди?

– Разумеется. От моего бренди и мертвый проснется, господин капитан.

– Откуда вам известно, что я капитан? – незнакомец недоверчиво посмотрел на трактирщика. – Я у вас впервые.

Панчо низко поклонился гостю.

– Ну, сеньор, у вас такой вид... Если я ошибся, тысячу раз прошу меня простить... – И принялся наполнять кружку из бочонка, стоявшего в углу слева от стойки.

– Ладно, случайно ты угадал, – буркнул гость, немного смягчившись. – Кружку до краев!

– Да, да, сэр!

– О том, что я англичанин, вы, наверное, тоже догадались?

– Точно, сэр, – Панчо осторожно подал ему полную кружку.

– Вы не возражаете? – капитан подошел к столу друзей.

– Это честь для нас, господин капитан, – Магистр указал ему на стул. – Прошу вас.

– Лум. Гордон Лум, – представился незнакомец, присаживаясь к столу. – Капитан и хозяин «Свифтнес»[27], 16-пушечного грузового галеона, приписанного к прекрасному городу Портсмуту.

– Это мой друг и спутник в странствиях Витус из Камподиоса, по профессии хирург и фармаколог, – ответил маленький ученый. – А я – Рамиро Гарсия, магистр юриспруденции, родом из Ла Коруньи – портового города на крайнем западе Испании.

– Знаю, знаю, – кивнул Лум, сделав большой глоток из кружки. – Много лет назад меня едва не вышвырнуло на камни у Кабо-де-Финистерре. – Его водянистые глаза остановились на Витусе. – А вы, сеньор, значит, кирургик?

– Совершенно верно, хотя светского экзамена на звание кирургика я не держал. Последние несколько недель я работал в труппе циркачей Artistas unicos. Мы ездили по всей стране, и у меня было немало пациентов.

– Вот как, – Лум кивнул, сделал еще один глубокий глоток и провел несколько раз большим пальцем по своему кожаному жилету. Витус догадался, что это у него привычка такая, потому что это место блестело, как хорошо начищенный сапог.

– Вот как... – повторил Лум. – Очень даже интересно.

– Что-то не так? – в растерянности спросил Витус.

– Да нет же! – Лум перестал тереть большим пальцем жилет. – Что господа желают выпить?

– Мы уже немного выпили, – объяснил Витус. – Не хочу выглядеть невежливым, но...

– Никаких «но»! Бренди вам пробовать приходилось? – не дожидаясь ответа, он налил Витусу и Магистру из своей кружки. – Попробуйте. Непременно!

Витус осторожно сделал глоток. Эта штука обжигала язык и сразу ударила в нос. На глазах у молодого человека появились слезы. – Довольно крепкая выпивка, – прохрипел он, хватая воздух ртом.

– Да, и мозги прочищает, и кишки тоже! – подтвердил Лум. – Ответьте мне, кирургик, имели ли вы дело с колотыми и рублеными ранами?

– Конечно.

– А с ушибами, контузиями, ущемлениями, вывихами суставов и растяжениями связок?

– Да.

– А с переломами рук и ног, с огнестрельными ранениями?

Витус улыбнулся.

– Ну и мастер вы задавать вопросы! За исключением ампутаций мне приходилось сталкиваться почти со всеми интересующими вас случаями. Последние два месяца, проведенные мною в небольших городах и крестьянских селениях, оказались для меня хорошей школой.

Лум поднял свою почти пустую кружку и скосил на нее глаз.

– Не в ампутациях суть, – пробормотал он, обращаясь больше к себе. – Мы пока что с донами не воюем – да, пока что! – и пули не жужжат у наших ушей, как мухи...

– Это вы о чем?

– Я говорю, что в ампутациях нет нужды, пока не сталкиваешься с неприятелем лицом к лицу в поединке.

– После того как вы задали столько вопросов моему другу, – вступил в разговор Магистр, – позвольте мне спросить вас кое о чем? В какой порт вы сейчас направляетесь?

Лум снова принялся потирать свой жилет. Глаза моряка смотрели сквозь окно на залив – он прикидывал, наверное, когда начнется настоящий шторм.

– Плимут в Англии, сэр, – сказал он наконец. – Мы вернемся домой, если, конечно, сейчас мои якорные цепи выдержат и нас не вышвырнет на камни набережной.

Магистр снял с переносицы очки и с победоносным видом поглядел на Витуса. Тот кивнул. Тогда маленький ученый снова водрузил очки на место и посмотрел на капитана. – Ну, господин капитан, а приняли бы вы нас на борт в качестве пассажиров?

Лум откинулся на спинку стула и ухмыльнулся, обнажив свои лошадиные челюсти.

– Вас, господин Магистр, да. За приличную сумму, конечно. А вот кирургика – нет!

– Почему это? – Витус даже привстал. – Чем мои деньги хуже его?

Лум расхохотался:

– Я это к тому, что незачем мне брать вас пассажиром. А вот как кирургик вы мне даже очень можете пригодиться!

Витусу потребовалось несколько секунд, пока до него дошел смысл слов капитана, а потом он рассмеялся.

– Своеобразный юмор у вас, господин капитан!

Лум положил на стол свои кулачищи.

– Каюта и пропитание для вас бесплатны. А сколько будет работы, то есть ухода за ранеными и больными, сказать точно не берусь. Это зависит от ситуации. Согласны?

Витус схватил правую руку капитана.

– С удовольствием! Однако прошу вашего согласия на то, чтобы сеньор Гарсия, который тоже знает толк в медицине, был моим ассистентом.

Лум ненадолго задумался и кивнул.

– Вы умеете экономить деньги. Я согласен. Однако при одном условии. Что вы, джентльмены, угостите меня бренди и выпьете со мной.

– Конечно! С радостью! Трактирщик, еще три кружки бренди! – Панчо с поклоном принес заказанную выпивку.

– Капитан Лум, – Витус пододвинул моряку полную оловянную кружку. – Мы рады и горды служить под вашим началом. Однако позвольте задать вам вопрос. Чем вы торгуете?

Лум поднял свою кружку в честь приятелей и отпил из нее добрую толику, прежде чем ответить.

– Красильным деревом, кирургик. Красильным деревом с бразильского побережья, самой проклятой дыры в Новом Свете, где воздух такой влажный, что у тебя и под языком потеет, а лихорадка так и гоняется за тобой круглый год. Там я и похоронил нашего прежнего доктора, – он провел рукой по щетинистому подбородку и снова взялся за кружку. – На чем я остановился? Ах, да, на красильном дереве. Это, как говорит само его название, дерево с сильным красящим веществом, в основном красных тонов, наши торговцы сукном от него просто в восторге. Как и вообще от разных вещей из Нового Света: от табака, какао, звериных кож, шерсти ламы, сахара и, конечно, золота и серебра, – это я вам только главное называю. Испанские адмиралы, ваши высокопоставленные «хозяева морей», терпеть не могут, когда в водах Карибского моря появляются наши суда, груженые заморским товаром для Англии, но, пока мы не задеваем их галеоны, они лишь зубами скрипят.

– Сеньоры, извините, если помешал вам, – это снова появился Панчо. – Через несколько минут я ожидаю новых гостей. В зале станет, наверное, очень тесно. Я хочу предложить вам места за столом в соседней комнате. Она очень хорошо обставлена, столик у вас будет небольшой, с красивой скатертью, стулья мягкие, на стене морской пейзаж...

– А мы ничего против тесноты в зале не имеем. Нам не привыкать, не так ли, господа? В тесноте, да не в обиде – вот мы как считаем!

Лум еще прилично отпил из кружки. Витус заметил, что капитан ее уже почти опустошил. Этот Лум – все равно что бездонная бочка, в то время как сам Витус уже достаточно опьянел, да и Магистр, кажется, тоже.

– Вы бы сделали этим мне большое одолжение, господин капитан, – не сдавался Панчо.

– А почему вы меня об этом просите, хозяин? – Луму, похоже, трактирщик пришелся не по душе, равно как перед этим и Магистру с Витусом.

– С меня большая кружка бренди, – вместо ответа предложил трактирщик Панчо.

– Для всех троих по кружке! – уточнил Лум.

– Нет, я хотел бы... – хотел отказаться Витус.

– Да будет вам! – перебил его капитан. – Нам принесут три кружки бренди, и мы выпьем их в соседней комнате. Но только если вы пришлете нам потом ваших девушек, хозяин!

– Не извольте беспокоиться, – с выученной улыбкой ответил трактирщик. – Хорошо, сеньоры, идите туда, служанка принесет вам все, что вы просили.

Настроение Батисты заметно испортилось. Вот уже несколько часов как он со своими людьми сидит в пыльном и душном складе «Инглес» и ждет, когда в конце концов хозяин даст им знать, что все в порядке.

В полдень они спустили с «Каргада де Эсперанса» на воду большую шлюпку и, затратив немало сил, причалили к молу. На кипящей воде залива их шлюпка плясала, как скорлупка ореха. Панчо несколько раз заглядывал сюда, приносил им вина, однако Батиста отказался. Для предстоящего дела ему требовались люди с трезвыми головами на плечах.

Что этот Панчо в конце концов о себе воображает? Просто морочит им голову, или он действительно может предоставить им новых людей?

– Сколько, вообще говоря, мы будем здесь дожидаться? – спросил один из гребцов, не обращаясь прямо к Батисте.

– Пока я тебе, рыбья башка, не скажу, что ждать больше нечего! – гаркнул на него боцман. Сам он надеялся, что это вот-вот произойдет.

Его взгляд упал на троих, одетых в гражданское платье, что валялись в совершенном беспамятстве. «Жалкие половые тряпки – вот они кто!» – выругался он про себя, скривившись. – Крысы сухопутные, не стоившие тех денег, что я за них заплатил. Но сейчас такие времена, что найти настоящих мужчин – дело трудное. Ни у кого нет желания выйти в море. Приходится самому искать выход»...

Батиста уже в который раз спрашивал себя, смогут ли его люди в такой шторм догрести до галеона. Парни они вроде не хилые, но и штормит прилично...

Куда запропастился этот Панчо?

А Панчо стоял в грязной кухне своего заведения и оценивающе разглядывал белый порошок в стеклянной бутылке, стоявшей перед ним на столе. Он представления не имел, как в действительности этот порошок называется. Знал лишь, что, если его развести, тот, кто его выпьет, потеряет сознание. Если, конечно, порошка подсыпать в меру. А если перебрать, то и на тот свет отправится.

В этом-то и суть проблемы. Хватит ли порошка, чтобы вывести из игры тех троих, что торчат у него в боковой комнате? А вдруг доза зелья будет слишком большой?..

Великан-капитан пьет бренди, как воду. Подействует ли на него порошок, с уверенностью сказать нельзя. А вот насчет его собутыльников он уверен: один совсем хилый и, кроме того, выглядит забавно со своим прибором на носу – тут и беспокоиться нечего, средство сделает свое дело, и другой, этот светловолосый, который смотрит так серьезно, должен быстро потерять сознание. Трактирщик задумчиво почесал свою иссиня-черную щеку.

Он опять вспомнил об этом неуемном англичанине. Чем больше он размышлял, тем больше склонялся к выводу, что на троих порошка не хватит. Имеет смысл ограничиться этими двумя, и тогда он сможет доложить Батисте, что все в полном порядке. И получить с него положенное.

Цена пятерых будущих матросов на «Каргада де Эсперанса» – пять дублонов, по одному дублону за каждого. Оставалось одно препятствие: этот капитан-англичанин, заморский бахвал.

Панчо был баском, а не испанцем – большая разница. Тем не менее он так же мало уважал людей с Британских остров, как и испанцев. Англичане много воображают о себе, хотя, впрочем, они храбры и очень опасны – и как торговцы-конкуренты, и как корсары.

Жаль, что этого капитана никак с ног не свалить! Но ничего... Надо его под каким-либо предлогом выманить из этой комнаты. Только под каким?

И вдруг трактирщик в вое ветра расслышал низкие раскаты грома. Надвигалась гроза. Гроза с громом и молнией. Вот оно, решение!

Маленькая комната действительно оказалась удобной. Гости бывали здесь нечасто, поэтому вся мебель выглядела как новая. Кроме одной картины на стене, изображавшей судно в бурном море. Картину написали давненько, о чем свидетельствовали поблекшие краски. Со своего места Витус мог внимательно ее разглядеть.

– Отличная картина, – сказал он. – И шторм на море, и корабль изображены очень впечатляюще.

– Это точно, – Лум с Магистром тоже присмотрелись к картине.

Появилась служанка с бренди. Взяв кружки, они встали с мест, чтобы получше рассмотреть картину.

– Этот парусник – каравелла, – объяснил Лум, в котором проснулась гордость моряка. – Таких кораблей еще пару десятков лет назад было много. Их распознают прежде всего по тому, что нос у них не возвышается над средней частью. Надводный борт в средней части низкий, а надстройки на корме, наоборот, довольно высокие. У каравелл было не по четыре мачты, как у сегодняшних галеонов, а по три и даже по две. Это, возможно испанское судно, если у него красный косой крест на парусе... – Хотя в данном случае это не так, – он наклонился вперед, чтобы лучше видеть, – вместо этого на парусе что-то вроде герба. Так, узнаю английского льва и шар с двумя парусами на его фоне.

– Да ведь это... ведь это... – Витус даже побледнел. – Посмотри, Магистр, разве это не точь-в-точь мой герб?

– Что вы сказали? – Лум настолько увлекся картиной, что до него не сразу дошел смысл сказанного Витусом.

– Это напоминает мой герб!

– Ваш герб? – Лум выглядел озадаченным.

Витус с Магистром, прерывая друг друга от возбуждения, рассказали Луму предысторию своих странствий.

Когда они закончили, Лум с грохотом поставил на стол свою кружку.

– Чего же вы еще ждете, кирургик?! – зычно гаркнул он. – Куда вы подевали ваш герб? Давайте его сюда, чтобы я мог сравнить его с этим!

Витус быстро расстегнул камзол и рубашку и снял с себя камчатую ткань с блестящим золотым шитьем.

– Клянусь всеми рогами тритонов! – вырвалось у капитана, вертевшего головой туда-сюда, сравнивая гербы. – Они абсолютно одинаковые!

– Погодите, я хочу рассмотреть, как называется корабль, – Магистр, глядя поверх своих очков, старался разобрать название судна. Потом снял очки – без них, мол, лучше. – С-п-а-р... – разбирал он букву за буквой.

Лум мягко отстранил маленького ученого:

– Позвольте-ка мне. По-моему, у корабля английское название. – Его губы соединили отдельные буквы в целое слово: – «Спарроу». Да, «Спарроу»! – восторженно воскликнул он.

– Что это значит? – спросил Витус, которому это слово ничего не говорило.

– Sparrow, кирургик, у меня на родине зовут маленькую птичку, которую вы называете «воробей».

– Sparrow, – повторил Витус за англичанином. – Звучит недурно.

– Послушай, Витус! – торопливо перебил его Магистр. – Очень возможно, что «Спарроу» принадлежал твоим предкам или родственникам, иначе откуда взялась бы эта камчатая материя? Выходит, твои предки бороздили океаны. Может быть, были торговцами или открывателями новых земель.

– Очень даже может быть, – согласился с ним Лум. – По конструкции своей это не военное судно – слишком оно легкое, я полагаю, соотношение длины и ширины его не больше, чем три к одному. Помимо всего прочего «Спарроу» очень слабо вооружен. Я лично насчитал всего четыре пушки.

– Сяду-ка я лучше, – прошептал Витус.

Выходит, по происхождению он англичанин. Действительно ли это так?

То, что у него оказалась камчатая ткань с гербом, идентичным тому, который они видят на парусе «Спарроу», может оказаться чистой случайностью.

– Мне этот герб незнаком, кирургик, – словно издалека донесся до него голос капитана Лума, – только это ничего не значит. В Лондоне будет проще простого разузнать, что...

Оглушительный грохот перекрыл его последние слова. Гром был такой силы, что у них едва барабанные перепонки не полопались. Лум помотал головой, как бульдог, и снова взялся за кружку.

– Гости, которых поджидает этот хитрец-трактирщик, выбрали для себя не погоду, а настоящее дерьмо, извините за грубость, чтобы пображничать тут.

– В этом вы, пожалуй, правы, – поддержал его маленький ученый. – Если они вообще появятся.

Витус промолчал. Он думал совсем о другом.

– Эта непогода напомнила мне один ураган, в который я попал как-то на «Тандеберде». Было это лет двадцать назад. В 55 или 56 году, – даже Лум с трудом ворочал языком.

– Может расскажите? – Магистр чувствовал, что Луму хочется выговориться.

– Это был ураган, которого я не видел ни до, ни после того. Весь наш поход с самого начала проходил под недоброй звездой. У нас на борту была женщина, какая-то леди, имени которой никто из нас не знал. Мало того, она вдобавок была на сносях. И, конечно, родить она должна была как раз в ночь урагана.

– Ребенок родился в ночь урагана? – заинтересованно спросил Магистр.

– Вот именно, – Лум мысленно вернулся в прошлое. – Мы вообще-то хотели как можно скорее переплыть через Атлантику, только ураган поставил на всех наших планах жирный крест. Нас едва не выбросило на камни у побережья лягушатников, ну да... – Он глотнул бренди. Магистр обратил внимание, что на сей раз глоток был не особенно большим. И у морских волков, выходит, есть предел, больше которого не выпьешь.

– Во всяком случае, – продолжил Лум, – этой ночью совпали совершенно разные вещи: ураган, женщина на борту, рождение ребенка, сломанные мачты и тому подобное. Наш корабельный доктор, которому капитан поручил принять роды у леди, не имел, конечно, никакого представления о том, как это делается. Ах, да, при этом была еще старая карга, акушерка, злая-презлая особа. Она задала капитану перцу! Ну да... Но, кто на капитана Ипполита Таггарта нападал, потом сам был не рад. Моряк он был замечательный, за всю жизнь у меня капитана лучше него не было. Сам я тогда был парусным мастером, ну да...

Он позволил себе еще хлебнуть.

– Сколько времени прошло, а мне никогда не забыть, как мы прохромали мимо Кабо-де-Финистерре и с поджатым хвостом вошли в гавань Виго. Ну и вид же был у нашего судна, доложу я вам! Ни одной целой мачты, ни единого целого паруса, ни одной стеньги...

От блеснувшей в небе молнии в таверне стало светло, как днем. На какую-то долю секунды Лум чертыхнулся и прикрыл глаза ладонью, как козырьком. От последовавшего за этим раската грома дрогнуло здание таверны.

– Сколько же всего вам довелось увидеть и пережить, господин капитан! – вступил в разговор Витус.

Он заставил себя прислушаться к последним словам Лума, чтобы положить конец круговерти собственных мыслей. Что толку ломать себе голову над тем, какому английскому роду мог бы принадлежать этот самый герб. Он не узнает этого ни сегодня, ни завтра. И, возможно, не узнает никогда.

– Это вы, господин кирургик, в самую точку попали, – подтвердил Лум. – Но больше всего мне запомнилось, что потом произошло в самом городе Виго.

– И что же там произошло?

– Ну... По-моему, было это на второй день после того, как мы бросили якорь. Вдруг в полдень на корабле поднялась страшная суматоха. Это раскричался лорд Пембрук, который сопровождал эту леди. Наглый такой тип, от которого за милю воняло деньгами. «Видел ли кто-нибудь мою э-э-э... подопечную?» – все время выкрикивал он. Нет, вы только представьте себе, он в самом деле назвал ее «подопечной», этот денежный мешок. Конечно, никто не знал, где леди, да и откуда? Лорд ее скрывал от всех, как собственные яйца. – Он громко отрыгнул. – Извините за грубое выражение, джентльмены, – а потом продолжил: – Мы целый день искали ее по всем закоулкам нашего судна, а он ходил за нами по пятам, заламывал руки и нес какую-то ерунду о своей ответственности и о том, какая это будет потеря для всех, если леди не найдется. Ну, короче, единственное, что удалось узнать о ней, нам рассказал вечером один возчик пива. Ему, мол, на одной улочке встретилась молодая красивая женщина, державшая в руках какой-то сверток в красной материи. Вид у нее был очень усталый. Возчик, добрый малый, предложил женщине подвезти ее до ближайшего постоялого двора, но она отказалась, рыдая, – Лум пожал плечами. – Женщины никогда не знают толком, чего хотят.

– Сверток в красной материи? – в Витусе зародилось подозрение. Оно было настолько невероятным, что он не дал себе додумать его до конца. – А какого именно красного цвета? Не могла это быть вот эта самая красная ткань?

Лум только отдувался, снова поглаживая свой кожаный жилет.

– Ну и вопросы вы задаете, господин кирургик! Откуда я могу это... – он оборвал себя на полуслове, сидя с открытым ртом. – Подождите-ка! Не хотите же вы сказать, что?..

– Капитан Лум, сэр! – на пороге появился крепко сбитый парень в насквозь промокшей одежде. У него было очень светлое лицо и карие глаза. – Вы капитан «Свифтнес», не так ли?

– Допустим. И что из этого?

Кареглазый набрал полную грудь воздуха, козырнул и торопливо доложил:

– Капитан, из-за молнии случилось ужасное!.. Ну, то есть... молния ударила в ваше судно!

– Клянусь всеми водорослями Саргассового моря!.. – Лум вскочил со стула, будто его пружиной подбросило. – Ты уверен, парень?

– Совершенно уверен, господин капитан! Я видел собственными глазами, как судно загорелось!

– Иду! – Лум бросился к порогу.

– Нам вас сопровождать? – Магистр нервно поправил дужку на носу. – Мы могли бы помочь тушить пожар!

– Да, неплохо бы, – Лум снова вернулся к столу, столкнувшись с Панчо, который принес поднос с тремя фужерами венецианского стекла – красным, зеленым и синим.

Трактирщик взял синий фужер.

– Вот, господин капитан, подкрепитесь на дорожку!

Лум, голова которого раскалывалась, взял фужер, опрокинул в себя его содержимое и собрался уходить.

– А кто заплатит по счету, господин капитан? Вы неплохо выпили и закусили, смею заметить, и счет составит...

– Это мы берем на себя, – перебил Витус трактирщика. – Отпустите капитана.

– Благодарю вас, джентльмены. Завтра увидимся, – и Лум исчез за дверью.

– Выпейте-ка вот этого, это будет вам на пользу, сеньоры, – озабоченно проговорил Панчо.

Он подал друзьям поднос с зеленым и красным фужерами. – Рассчитаемся еще, дело терпит.

– Что это за маслянистая жидкость? – Магистр не счел нужным притворяться вежливым.

– О-о, сеньоры, вы наверняка уже слышали об этом напитке! Мы, баски, называем его исаррой... Это очень полезный напиток, от него в голове все проясняется.

– Это было бы для нас кстати, – Витус взял один из фужеров, Магистр – другой.

– Выпьем, поднимемся к себе, возьмем вещи, расплатимся с хозяином – и прямиком в порт! – сказал Магистр.

Оба выпили одним духом.

– Я позволил себе уже спустить багаж сеньоров вниз, – сообщил Панчо, в глазах которого появился какой-то необъяснимый блеск.

– Ловко. Похоже, вы ясновидящий, раз предусмотрели наш неожиданный отъезд, – удивился Витус.

– Да, я такой! – захихикал трактирщик.

Его лицо вдруг невероятно распухло и делалось попеременно то широченным, то узеньким, как лезвие ножа.

– Ясновидящий, ох какой ясновидящий!

– Что это вдруг с моими бериллами? – растерянно спросил Магистр. Он снял очки и при этом слегка покачнулся. – Некоторые краски в комнате меняются... меняются... менять себя...

– И со мной что-то такое происходит... т-та-кое... т-та-кое... – Витус заколотил себя руками по голове, чтобы язык развязался. Он видел, что не только лицо, но и все тело трактирщика искажается. Жирная рука Панчо потянулась к толстой желтой щеке, а его поскребывание отдалось раскатом грома, куда более громким, чем до сих пор. Фигура его то невероятно увеличивалась в размерах, то делалась совсем маленькой, то растягивалась на полу, то плясала по комнате, то растворялась в воздухе. Где же трактирщик в самом деле?

– Ман... гистр, манги... – лепетал Витус. – Что тако... ниче... пить помно...

Он вспомнил, что нечто подобное, очень-очень похожее уже испытывал однажды, и силился преодолеть свои ощущения. Все тщетно. Он почти ничего больше не воспринимал отчетливо, видел, как Магистр медленно-медленно повалился на пол, разделившись при этом на две части: одна часть – само тело Магистра, а другая, с другим туловищем, одетая во все голубое с головы до ног, показалась ему удивительно знакомой. Комната начала вертеться, все быстрее и быстрее, превращаясь в пеструю круговерть, которую не под силу остановить ничему и никому на свете. Витус выпрямился во весь рост, надеясь прорваться сквозь эти разноцветные дебри, и тут перед его глазами появились жуки, но с руками и ногами, черные, волосатые, грозные, страшные. Они схватили его, и он полетел с ними куда-то...

КАПИТАН МИГЕЛЬ

Во имя благословенной Пресвятой Богородицы, объясните вы мне, как этот горбатый недоносок будет справляться с работой, которая по силам только здоровенному детине?!

– А ну, налегли на весла, братцы, налегли! – Батиста кричал изо всех сил, чтобы перекричать ветер. – Гребите, если не хотите отправиться к морскому дьяволу!

– И р-раз! И два! И три! – рулевой не уступал ему, подстегивая уставших гребцов.

Всего каких-то двадцать ярдов отделяли шлюпку от «Каргада де Эсперанса». Судно могло вот-вот сорвать с якоря. Течение, усилившееся благодаря сильнейшим порывам западного ветра, все время сносило шлюпку в сторону мола, но теперь оно как будто ослабело. К тому же команде удалось поставить галеон так, что Батиста мог со своей шлюпкой подойти к нему с подветренной стороны.

Видит Бог, они справятся! Батиста, человек, не особенно религиозный, решил поставить свечку Спасителю в ближайшей церкви ближайшего порта, в который они зайдут.

– Налегли, братцы, налегли! – кричал он так громко, что даже матросы с «Каргада де Эсперанса» слышали.

Еще пара ярдов позади! Перед ними то опускался, то поднимался на воде огромный галеон, а моряки, стоявшие у борта, пытались бросить им канат. Шлюпка то оказывалась на одной высоте с огромной надстройкой на корме судна, где находился капитанский мостик Мигеля Нагейры, то через секунду опускалась ниже пушечных бойниц; пушки в такую погоду не только приковывали цепями к одному месту, но и обматывали дополнительными войлочными прокладками соответствующей толщины, чтобы в случае чего они не разбили борт.

После нескольких неудачных попыток Батисте удалось-таки поймать конец и пропустить его сквозь кольцо над уключиной. Он посмотрел на пятерых связанных по рукам и ногам мужчин, лежавших на дне шлюпки. Клубок из человеческих тел, в тряпье, потерявшем от влаги свой изначальный цвет. Он готов был позавидовать этим бедолагам: лежат тут без сознания, и никакого дела им нет до шторма и всего, что вокруг них происходит!

Зелье Панчо сделало свое дело. Оставалось только надеяться, что парни когда-нибудь очухаются... А если нет, что ж... но об этом боцман Батиста предпочитал сейчас не думать.

Капитан Нагейра сидел в своей каюте, привязанный за столом с картами и не без гордости смотрел на свою правую руку, в которой сжимал высокую зеленую бутылку. В ней была мадера, дорогое благородное вино, ни капли которого ни в коем случае нельзя пролить мимо бокала даже в такой шторм.

Он сожалел о том, что никто не видит, как он, сидя за столом, на котором, как обычно, разложены морские карты, наливает драгоценную влагу в хрустальный сосуд, стоящий в специальном деревянном ящике с прорезями для бокалов.

И действительно, он не пролил ни капли мимо.

Нагейра в который раз опустил правую руку, дожидаясь, пока судно замрет, провалившись вниз, и, перед тем как оно начнет подниматься на гребень волны, снова долил вина в бокал.

Он и на сей раз не пролил мимо ни капли!

С неудовольствием посмотрел на дверь каюты. Никто из команды, даже его слуга Хосе, в такую погоду не сочли возможным составить ему компанию. И ничего не было слышно, кроме завываний ветра, скрипа такелажа да блеяния овец, стоявших на верхней палубе в закрытых деревянных клетках. Живое мясо для его команды! Их скоро сожрут, а сейчас овцы целыми днями только и делают, что сами жрут, если им подбрасывают.

Он поглядел на длинный обеденный стол, за которым сиживал со своими офицерами, потом перевел взгляд на застекленную полку из орехового дерева, где хранились хрустальные бокалы, затем на туалетный стол с миской и большим кувшином. Обоими этими предметами он не пользовался, потому как считал, что мыть тело – все равно что расслаблять его, а для настоящего мужчины это негоже. И миска, и кувшин были из белейшего китайского фарфора с голубой росписью. Они мягко мерцали сейчас в призрачном свете кормового фонаря, проникавшем в каюту через заднее окно.

Его царство! Только без подданных.

Он опять подосадовал на то, что сидит один в своей каюте. Все потом будут говорить, что были чем-то заняты на палубах: народа-то у него маловато!

Нагейра издал неприличный звук, взял бокал, из ящика и вставил в освободившееся отверстие бутылку. Вот ведь до чего дожил – одному приходится пить!

– Я пью за удачу в моем великом деле! – произнес он тост, обращаясь к палубному бимсу. – За то, чтобы я стал богатым, богатым, богатым!..

Он поднес к тонким губам бокал с вином и выпил, закрыв глаза.

– А-а-а! – с удовольствием протянул он.

Боль в области печени, на которую он часто жаловался в последнее время и которую ощущал сейчас, понемногу утихала.

– Пресвятая Дева Мария, благословенная, благодарю Тебя!

Осушив бокал, он в который раз уже заметил, что на его прибитом планками к полу столе нет второго держателя. Нагейра поискал глазами. Некуда поставить бокал, ведь в конце концов он привязан и не рискнет себя отвязать. Слишком опасно при таком шторме. Ну, ничего, в ближайшие месяцы он еще обживет эту каюту и будет знать ее так же хорошо, как свои пустые карманы.

Но когда рабы окажутся на борту, все будет совсем по-другому. Рабы с побережья Гвинеи, черное золото...

Недолго думая, Нагейра снова вынул бутылку мадеры из держателя, поставил туда бокал, а остаток вина выпил прямо из бутылки. Потом со всего размаха запустил ею в бимсовую кницу в заднем углу каюты.

Увидев, как она разлетелась на мелкие осколки, капитан с удовлетворением перевел дыхание. Вот придется Хосе потрудиться!

Никто на верхней палубе не услышал его сатанинского хохота.

– «Каргада» готова к плаванью, штурман? – Нагейра был по-прежнему привязан ремнями к стулу, хотя ураганный фронт прошлой ночью ушел в сторону и к утру океан успокоился. При умеренном попутном ветре галеон держал курс вест-норд-вест.

– Осадка хорошая. Идем неплохо, капитан. – Фернандес, моряк в годах, с окладистой бородой, в которой блестела седина, и сильными руками, смотрел в окно, выходившее на галерею. На горизонте можно было разглядеть очертания испанского побережья. – Эти сухопутные крысы с сантадерской верфи поработали на славу.

С год назад «Каргада де Эсперанса» находилась в другой части света. Выйдя из Кадиса в составе целого каравана, поздней осенью 1575 года она оказалась в Номбре-де-Диос. На перешейке между Северной и Южной Америкой они разгрузили трюмы; среди прочего товара были вина, оливковое масло, бумага, книги, одежда и разная домашняя утварь – все, что так необходимо их землякам-испанцам в Новом Свете. Потом они загрузились здешними товарами, в том числе золотом, серебром и драгоценностями, и отчалили.

Обратный путь не сулил ничего примечательного, но на широте Азорских островов вдруг разыгрался шторм. Ветер дул днем и ночью с такой силой, что из пятнадцати судов пять затонули. Эта судьба едва не постигла и «Каргада де Эсперанса»: со сломанными мачтами и на одном-единственном парусе оно едва вползло в гавань Кадиса.

Девять сильно поврежденных и пять затонувших судов – таков был итог этой крупнейшей торговой экспедиции. Это еще больше усугубило нехватку больших парусников в торговом флоте. И поэтому было отдано распоряжение распределить уцелевшие галеоны по разным верфям. «Каргаду» отправили на крайний север страны, в Сантандер, где вскоре выяснилось, что в королевской казне нет денег и ремонт производить не на что.

И тут капитан Мигель де Нагейра заявил о себе. Словно предчувствуя, что близится исполнение его сокровенных желаний, он предложил властям отремонтировать галеон за свой счет. Взамен судно на три года поступало в его собственность Это предложение устраивало обе стороны: двор – потому что он получал вполне жизнеспособный галеон, не потратив на это ни гроша, и Нагейру – потому что он получал, пусть на ограниченный срок, все судно по цене ремонта. За это время, капитан был уверен, торговля невольниками сделает его сказочно богатым.

Нагейра был бы доволен всем на свете, ведь, чтобы не очень тратиться, он произвел на «Каргаде» только самые необходимые работы, но эта вечная проблема с набором команды...

Правда Батиста до самого выхода в море обещал, что вот-вот появятся новые матросы, однако ему удалось наскрести не больше дюжины случайных людей. Причем старый боцман платил неслыханно высокую цену за каждого!

«Торгует людьми!» – с отвращением подумал капитан, которому и в голову не пришло, что в ближайшем будущем он, Мигель Нагейра, собирается заняться тем же самым. Провел ладонью по животу. Боль сегодня была сносной.

Фернандес приблизился к нему и поклонился.

– Штурман, сколько времени нам понадобится, чтобы дойти до Кабо-де-Финистерре? – спросил Нагейра и подумал, не велеть ли уже отвязать себя от стула.

Фернандес посмотрел на человека, которому с недавних пор подчинялся. Дон Мигель, как велел называть себя капитан, когда они сходили на берег, был невысокого роста, с заметным брюшком – следствием очень раннего пристрастия к крепким напиткам. Но в этом не было ничего особенного. Штурман отлично знал, что большинство капитанов подвержены этой слабости. Но Нагейра во многом отличался от большинства из них. Он любил кричаще-пеструю одежду и часто менял платье. Сегодня, правда, на нем вчерашний наряд: желтые туфли с пряжками, фиолетовые шелковые чулки и пышные панталоны в сине-черно-красную полоску. Тучную фигуру облегал густо-зеленого цвета камзол с десятками маленьких пуговиц, обтянутых ярко-розовой тканью. Фернандес отчаялся их пересчитать – это было невозможно.

И еще одной важной особенностью отличался их капитан: он был не способен усидеть ни минуты на одном месте. То, что он выдержал столько времени привязанным на стуле, граничило с чудом. Кроме того, Нагейра постоянно требовал от своих подчиненных подчеркнутого уважения и приходил в бешенство, когда ему чудилось, будто кто-то не проявляет подобающей почтительности.

Фернандес видел, как Нагейра поставил бокал на стол, снова взял его и опять поставил на место. Потом капитан с сомнением поглядел на свои привязанные к стулу ноги, явив тем самым наглядное доказательство одного из своих самых негативных качеств – трусости.

Ему, Фернандесу, приходилось служить у многих капитанов, но с таким безвольным типом сталкиваться не доводилось. Впрочем, видимость уважения сохранялась: капитан на борту судна почитался третьим после Бога и короля. Его слово – закон, пусть он и последний болван. Фернандес через окно галереи посмотрел в сторону испанского побережья.

– Мы сейчас примерно на широте города Рибадасеньо, капитан, – сухо, по-деловому, доложил он. – Горизонт чистый. Если ветер не переменится, послезавтра после полудня на траверзе будет Кабо-де-Финистерре.

– Хорошо, хорошо, – Нагейра по-прежнему косил глаз на связывающие его ремни. – Вы утверждаете, что на горизонте чисто. Вы уверены?

Фернандес еще раз взглянул на светлые облака, оценил силу ветра и высоту волн.

– Да, капитан, абсолютно уверен.

– Тогда отвяжите меня.

Фернандес приблизился к нему и поклонился:

– Вы позволите? – и он распустил ремни.

Когда Нагейра со стоном поднялся и распростер в стороны затекшие руки, Фернандес невольно отпрянул, потому что от подмышек капитана несло противно-острым запахом пота, как на конюшне.

– Э-э... капитан, я бы, пожалуй, держал бы чуть севернее... из-за прибрежных течений...

Нагейра кивнул.

Пока Фернандес передавал распоряжения капитана команде, Нагейра вынул из ящика бокал и поставил его на место в орехового дерева витрине.

– Так как насчет дюжины матросов, которых боцман обещал нанять для нас на берегу? – спросил он совершенно неожиданно.

Фернандеса этот вопрос крайне удивил. В его задачи не входило заботиться о составе экипажа. Он был штурманом, навигатором, и в этой должности пребывал уже двадцать лет.

– Этого я не знаю, капитан, – ответил он. – Знаю только, что нам на «Каргаде» нужно не менее ста двадцати человек, не то при плохой погоде судном будет трудно управлять.

– Сто двадцать матросов... – Капитан погладил себя ладонью по брюшку. Он отдавал себе отчет в том, что отправляться в дальний поход с неполным экипажем – большой риск. В море они проведут несколько месяцев. Мало ли какие болезни, увечья и даже случаи смерти, которых не избежать, еще больше сократят его команду. Это не говоря уже о страшном призраке цинги, вызывающей общую слабость, выпадение зубов и кровоточивость десен. Матросы, заболевшие этой болезнью, на долгое время оказываются неспособными к несению службы. А с другой стороны, чем меньше экипаж, тем меньше денег уходит на жалованье матросам после окончания похода. Он подсчитал в уме количество матросов, палубных и других офицеров: как и прежде, больше девяти десятков не выходило. Крайне мало, если учесть, что кто-то из них будет впоследствии охранять рабов.

– Я хочу взглянуть на этих сухопутных крыс, что Батиста доставил на борт, – сказал Нагейра.

Он встал, опять сел и позвал слугу:

– Хосе!

Дверь каюты распахнулась.

– Капитан!

– Пусть Батиста приведет ко мне тех, кто появился тут прошлой ночью, причем немедленно. – Нагейра, успевший еще раз встать, снова сел. Его взгляд скользнул в сторону полки с бокалами.

– Да, капитан! Сию минуту, капитан!

– И принеси мне еще одну бутылку мадеры.

– Да, капитан! – Хосе лихо козырнул, повернулся на каблуках и бросился вон из каюты.

– Стой! – Нагейра полез в ящик стола и достал из него небольшие песочные часы. Перевернул их и поставил на стол. И сразу вниз полились мельчайшие песчинки.

– Моя трехминутная склянка, – помнишь еще, что это значит? – спросил он коварно. Хосе застыл и проглотил ком в горле.

– Да, капитан!

«Трехминутная склянка» Нагейры обрела печальную известность еще во время ремонта судна. Все, включая самые сложные вещи, должно было исполняться за время, которое уходило у Нагейры, чтобы выпить стакан джина или бренди, – ровно за три минуты, пока пересыпается песок в часах.

– Не позднее чем через три минуты все новички должны быть на верхней палубе, не то я вышвырну тебя за борт!

– Да, капитан!

– Какая красивая вещь, капитан, – сказал Фернандес, когда Хосе исчез, указав на песочные часы. – Можно мне рассмотреть их поближе?

– Пожалуйста, сделайте одолжение, – Нагейра был польщен. Штурман взял часы и поднял их против света. – Нет, какая хорошая работа, капитан! – воскликнул он, пораженный. – Похоже на то, что их изготовили в мастерской Огаха-и-Куро в Севилье, но я не уверен...

– М-да, не знаю...

– Позвольте, я еще раз взгляну... – вежливо перебил его Фернандес и, повернув стеклянную трубочку, посмотрел, что написано внизу. Песок посыпался в обратную сторону. Штурман сделал вид, будто не замечает этого.

– Нет, никаких сведений о мастерской нет, капитан, – беспомощно пожав плечами, он поставил песочные часы на место.

– Вы это сделали нарочно, штурман!

– Я не понимаю, о чем вы говорите, капитан, – Фернандес всем своим видом олицетворял оскорбленную невинность.

– Не держите меня за дурака! Думаете, я не заметил, как вы, воспользовавшись случаем, перевернули часы? Думаете, что, будучи офицером, вы вне досягаемости моей карающей руки? Вот тут вы ошибаетесь! Я...

Тут его в очередной раз перебили. Хосе, вернувшийся в каюту, отдавал честь:

– Капитан, осмелюсь доложить: Батиста по вашему приказанию собрал новых матросов на верхней палубе! – Он снова козырнул, как положено, а потом протянул Нагейре бутылку вина. – Ваше вино, капитан!

Вид высокой зеленой бутылки почти мгновенно умаслил капитана. Взяв ее, он понюхал пробку, прикрыв глаза от удовольствия. Втянул носом приятный кисло-сладкий запах. Желание немедленно выпить большой бокал вина сделалось непреодолимым. Он вернул бутылку слуге.

– Открой ее и налей мне.

– Да, капитан! – Хосе поспешил выполнить распоряжение.

– Не торопись, – Нагейра уселся на стул. Мысль о том, что на верхней палубе ждут новые матросы, улучшила его настроение. Наверное, эти парни наложили полные штаны. Если не от морской болезни, то из страха перед ним, грозным капитаном. Он провел рукой по правому боку – все в порядке, боли нет. Поднял бокал с вином и сразу осушил его, а потом нацепил изысканную шпагу.

– Передай там, я сейчас буду.

– Ветер повернул на три градуса южнее, капитан. Я курса менять не стал, – четко доложил дон Альфонсо де Охон, первый офицер. Он стоял на верхней палубе, разглядывая появившихся там новых членов экипажа.

– Благодарю, дон Альфонсо. Попрошу вас сопровождать меня и штурмана, – вежливо предложил Нагейра.

Между испанскими дворянами был принят светский тон общения, по крайней мере в присутствии «черни».

Степенным шагом они прошествовали вдоль строя по правому борту вперед, к поперечному релингу, ограждавшему верхнюю палубу. Нагейра остановился, положил руку на резные деревянные перила, давая новичкам увидеть себя во всей красе. Сделал вид, что всматривается в какую-то точку на горизонте. Несколько погодя, ощутив беспокойство «сухопутных крыс», принял решение для начала не особенно мотать им нервы. Он повернулся к Батисте и кивнул ему.

– Капитан, тринадцать новых членов экипажа на поверку явились!

– Благодарю, – Нагейра присмотрелся к новичкам. Иначе и быть не могло – сброд какой-то. Наверняка среди них нет ни одного настоящего моряка. Может быть, за исключением вон того седого старика, что стоит крайним слева. Да, этот, похоже, понюхал пороху. А остальные... Нашелся, как всегда, толстяк. «Ну, этот у нас живо свой жирок сбросит...» Вот длинный и худой, как веретено, парень, несколько вполне заурядных лиц. А один здорово напоминает ученого, он даже при бериллах, которые все время поправляет. Рядом с ним среднего роста светловолосый парень, с виду тоже толковый. А если присмотреться поближе, то с ним, пожалуй, можно будет поладить...

– Батиста, представь мне новых членов экипажа! – Нагейра забарабанил пальцами по релингу.

– Погодите!

К своему удивлению, Нагейра увидел, что светловолосый вышел из строя и имел наглость обратиться прямо к нему:

– Меня зовут Витус из Камподиоса, со мной мой друг Рамиро. Прошлой ночью нас противозаконно доставили на борт. Я требую, чтобы вы немедленно изменили курс и...

От сильного удара он пошатнулся. Это Батиста ударил его по голове концом каната. Нагейре спектакль понравился. Сейчас этот парень со сверкающими глазами повернулся к Батисте.

– В другой раз это вам так не сойдет, – с угрозой в голосе негромко произнес он.

– Вот я сейчас покажу тебе, сукин сын!

– Оставьте его, Батиста, – Нагейра решил вмешаться. – Он получит завтра утром, ровно в десять часов, тридцать плетей. – Пусть это послужит ему уроком.

– Господин капитан! – вмешался тщедушный в бериллах. – Я протестую против того, что здесь происходит. Я магистр юриспруденции и знаю, что говорю. То, как вы поступаете с нами, попадает под статью о насильственном лишении свободы!

– Да что ты говоришь! – Нагейра не исключал, что тщедушный, по существу, прав, но наказать для примера никогда не вредно. – Теперь твоему другу положено сорок плетей, раз ты за него заступился.

– Но я ведь...

– Пятьдесят плетей.

– Но...

Нагейра с удовлетворением отметил про себя, что этот «ученый» весь сжался от страха и вернулся в строй. Блондин успокаивающе потрепал его по плечу. Он, видать, из них двоих поумнее будет, потому что препираться не стал.

– Батиста, представь мне этих людей, – повторил Нагейра.

– Слушаюсь, капитан! – Боцман постучал концом каната по раскрытой ладони. – Так вот, люди, перед вами дон Мигель де Нагейра, отпрыск старинного кастильского дворянского рода и капитан галеона во флоте его католического величества Филиппа II, – он снова пристукнул концом каната по ладони. – Король оказал ему особую честь, много лет назад лично вручив капитанский патент.

Послышался одобрительный гул. Нагейра воспринял это благосклонно.

– Подвиги дона Мигеля, совершенные им во время многочисленных походов в Новый Свет, известны далеко за пределами Испании. В том, что во владениях его величества никогда не заходит солнце, есть заслуга и дона Мигеля. Враги нашего капитана произносят его имя со страхом и благоговением.

Нагейра заметил, что светловолосый подтолкнул «ученого» и ухмыльнулся. На этих двоих, очевидно, представление впечатления не произвело. Этого человека, Фитуса или Витуса, следует взять на заметку.

– ... дон Мигель, между прочим, не настаивает на том, чтобы вы называли его полным титулом. Достаточно будет, если, обращаясь к нему, вы будете называть его «господин капитан». Получив приказ, немедленно отвечайте: «Да, капитан!» Поняли?

Кое-кто из стоявших в шеренге негромко пробормотал:

– Да...

– Что-то я не расслышал! – рявкнул Батиста.

– Да! – прозвучало уже громче.

– Надо отвечать: «Да, боцман!»

Он заставил повторить это еще несколько раз, пока их ответ не прозвучал так громко, что его можно было услышать повсюду на галеоне.

– Вот и ладно! – вмешался, наконец, Нагейра. – Как капитан, я ожидаю от вас беспрекословного повиновения. Приказания исполняются немедленно – не важно, чего они касаются, не важно, поняли ли вы их. – Его рука внезапно выхватила шпагу и направила острие на шеренгу новичков. – Вы меня поняли, жалкие сухопутные крысы?!

– Да, капитан!

– Вот ты, – капитан острием шпаги указал на седобородого, – как тебя зовут?

– Клаас, капитан.

– Ты ведь моряк, Клаас, не так ли?

– Да, капитан, вот уже сорок три года, – седовласый весь подобрался.

– Ты когда-нибудь пробовал плетей?

– Э-э... да, капитан!

– Это хорошо, – Нагейра ехидно ухмыльнулся. – Сними рубаху.

Старик побледнел как смерть.

– Но, капитан...

– Заткнись! Я уже говорил, что на моем корабле приказы выполняются беспрекословно!

– Да, капитан, – испуганный старик подчинился.

– А теперь повернись.

Витус увидел спину, сплошь покрытую плохо зажившими вздувшимися шрамами. Магистр возле него с шумом втянул в себя воздух.

– Где ты получил свои плети? – спросил Нагейра, как о чем-то самом естественном.

– Это было на «Сантьяго» лет шесть-семь назад.

– А за что?

– Слишком медленно передвигался по вантам, капитан.

– Тьфу, – сплюнул Нагейра. – Поупражняешься немного и все вспомнишь.

– Да, капитан, – старик преданно кивнул.

– Ну-у, – Нагейра ухмыльнулся. Ему в голову пришла мысль, которая его позабавила. – Я вижу, ты со мной согласен, но я все-таки преподам тебе один урок. – Он прищелкнул пальцами. – Мою «трехминутную склянку»!

Ему быстро принесли песочные часы.

– Ага, вот и она. Слушай, старик. Здесь, в нижней части склянки, ты видишь некоторое количество песка. Когда я поверну часы, песок этот через самое узкое место начнет пересыпаться в нижнюю часть... Весь он пересыпается ровно за три минуты. И за это самое время тебе придется сделать вот что. Ты заберешься с фальшборта на буртик, затем по вантам до марса, – капитан показал рукой наблюдательный пост на мачте, который находился на высоте сорока футов над их головами. – Затем прокричишь: «Да здравствует капитан!», взберешься выше, до верхней реи, перейдешь на другую сторону и спустишься оттуда по вантам левого борта.

– Но, капитан, при всем ува...

– Снова сделаешь остановку на марсе и еще раз прокричишь: «Да здравствует капитан!»

– Капитан, простите, не смогу...

А на верхней палубе собиралось все больше народа, и все прислушивались к происходящему. О таких событиях на судне всем становится известно в один момент. Каким образом, никто объяснить не в силах! «Как и при наказании плетьми, – с отвращением подумал Фернандес. – Разве что во время наказания все стоят, выстроившись в шеренги, а сейчас глазеют, кто откуда хочет, как на ярмарке».

– Боцман да Сильва! – зычно позвал он. – Позаботьтесь о том, чтобы все эти зеваки, которым не к чему приложить руки, построились в колонну по трое! Да поживее!

– Да, штурман! – да Сильва, второй боцман на «Каргаде», прорычал пару слов, и через несколько секунд на верхней палубе воцарился полный порядок. Дон Альфонсо, до сих пор молча наблюдавший за этими событиями, сглотнул слюну. Как старшему вахтенному офицеру, это ему, собственно, следовало озаботиться наведением порядка, но он как-то отвлекся. Он вообще не был исправным служакой, требующим неукоснительного исполнения всех писаных и неписаных правил корабельной службы. Это объяснялось прежде всего тем, что офицерский патент достался ему не за особые заслуги, а благодаря происхождению.

– Вот теперь все выглядит куда лучше! – воскликнул он, чтобы обратить на себя внимание.

– Ладно уж, дон Альфонсо, – Нагейра был немного обескуражен, что его прерывают, – сначала этот Фернандес, а потом еще и дон Альфонсо. В этом тоже угадывается недостаточное уважение к нему, что в штатной ситуации повлекло бы за собой дисциплинарные взыскания, но не теперь. О, история с седым куда интереснее!..

Нагейра вернулся к поперечному релингу, стараясь сохранить невозмутимый вид. Его глаза искали и нашли старика.

– Чтобы ты чувствовал, что стараешься не зря, обещаю тебе бочонок шерри, если ты все выполнишь в условленное время. А если не справишься, завтра утром попробуешь моих плетей. И ты, и этот белобрысый весельчак.

– Капитан! – к Нагейре подошел Фернандес. Он говорил очень тихо, чтобы никто, кроме капитана, слышать его не мог. – Хочу обратить ваше внимание на то, что на это не способны даже самые ловкие из наших матросов.

Нагейра, по горло сытый прекословием, побагровел. Подумал, не пригрозить ли и Фернандесу плетьми, но, увы, еще никто не обходился в море без штурмана.

– Не могу припомнить, чтобы я интересовался вашим мнением, – процедил сквозь зубы Нагейра.

– Извините, капитан, – Фернандес отвернулся. Ему с трудом удалось скрыть чувство отвращения к этому живодеру. И в сотый раз штурман проклял Адмиралтейство, которое отклонило его прошение о переводе на другой корабль.

– Раз, два, три – пошел! – капитан перевернул песочные часы и поставил их на релинг, чтобы их могли видеть все, а Клаас, тяжело дыша, начал взбираться по вантам. Десятки пар глаз следили, как он, напоминая жука, довольно быстро карабкался по вантам.

Взгляд Витуса метался туда-сюда – со спины Клааса на песочные часы. Когда почти половина песка уже просыпалась, Клаас, задыхаясь, достиг марса, подтянулся, встал и прокричал:

– Да здравствует капитан!

А потом полез выше. На высоте верхней реи песок просыпался на три четверти. Теперь уже каждому стало ясно, что седой с задачей не справится. Витус опять перевел взгляд на Нагейру и его офицеров. Первый офицер стоял надутый и чем-то недовольный, зато штурман был явно обеспокоен тем, что происходило у него на глазах.

Движения Клааса сделались менее уверенными, толпа на палубе ощущала, какой страх им овладел, когда он перебрался на ванты бакборта и начал спуск.

Магистр толкнул Витуса локтем в бок:

– Вниз ему нужно спуститься куда быстрее, чем он поднимался, – прошептал он. – Может быть, у него все-таки получится...

– Будем надеяться.

И тут Клаас оступился. Его левая нога не попала на толстый просмоленный трос и повисла в воздухе. А правая соскользнула...

– Ааааах! – тень, отчаянно махавшая руками и перебиравшая ногами, полетела вниз и рухнула на палубу рядом с релингом у левого борта. Звук был похож на глухой удар в литавры.

Кое-кто из стоявших на палубе перекрестился. Фернандес крикнул с верхней палубы:

– Если кто может – помогите, остальным разойтись, да поживее! Не на что тут больше глазеть!

Нагейра недовольно скривился: седой испортил ему все представление. Его интерес к происходящему сразу угас. До раненых, больных и мертвецов капитану дела нет. Он сунул песочные часы в карман и погладил себя по животу. Судьба словно на что-то намекала ему, потому что во время подъема Клааса у него опять расшалилась печень. Нет, он не суеверен. Надо просто убраться отсюда и поскорее выпить бокал-другой мадеры.

И Нагейра поспешил удалиться.

Витус уже сидел на корточках возле потерпевшего. Клаас лежал на спине, руки раскинуты, левая нога неестественно вывернута. Он хрипел. Лицо с закрытыми глазами налилось кровью. Витус пощупал пульс – он был еще учащенный, так что сделать заключение было трудно.

– Ты меня слышишь?

Седой не отвечал. Но по крайней мере он был еще жив.

Витус снова позвал:

– Клаас?

– Мы пришли тебе помочь, – к нему приблизились несколько матросов. – Унести его?

– Нет, сначала я посмотрю, нет ли у него каких внутренних повреждений. Магистр, помоги перевернуть его, не то он задохнется при западении языка.

Матросы отошли и остановились чуть поодаль.

Друзья осторожно положили Клааса на бок. Тот застонал, Витус осмотрел полость рта – нет ли крови, затем – ноздри и уши. Кровотечения не было. Для начала и то хорошо.

Слава Богу, легкие и мозг как будто особых повреждений не получили, сердце тоже стало биться спокойнее. Витус проверил способность каждой конечности потерпевшего двигаться, поочередно сгибая и разгибая их. Наряду с сильнейшими гематомами и ссадинами на теле он установил, что у Клааса перелом левой ноги, – сложный ли, сейчас выяснится.

– Можете вы мне сказать, выживет он или нет? – неожиданно для них рядом оказался Фернандес.

Уверенное поведение Витуса произвело на него определенное впечатление, и он обошелся без унизительного «тыканья». Витус вежливо ответил:

– Насколько я могу судить, внутренних повреждений у него нет. Скоро он придет в сознание.

– Вы врач или фельдшер?

– Нет. Правда, с десятилетнего возраста я изучал хирургию и фармакологию в монастыре Камподиос, но светского экзамена не держал.

Фернандес кивнул:

– Я вспомнил: это вы назвались Витусом из Камподиоса, так ведь?

– Да, штурман, – Витус улыбнулся. Похоже, среди офицеров галеона Фернандес – единственный порядочный человек.

– Витус... А дальше?

– Дальше – ничего. Если вас устроит, считайте моей фамилией название монастыря, в котором я воспитывался: Витус де Камподиос, или зовите меня просто кирургиком. А это, кстати, магистр Гарсия, он юрист, но в настоящее время мой ассистент.

– Хорошо, сеньор, э-э... остановимся пока на имени Витус. – Фернандеса, конечно, обескуражило отсутствие фамилии, но он не стал вдаваться в расспросы. – Когда уложите его на койку, поднимитесь ко мне. Моя каюта как раз над капитанской.

– Да, штурман.

Фернандес небрежно козырнул и зашагал в сторону кормы. Витус обратился к атлетического сложения матросу, который сидел неподалеку от них на палубе и стачивал концы канатов. Из-под безрукавки выступали бугры мускулов.

– Как тебя зовут?

– Род, – улыбнулся матрос, – от Родерик. Я с Оркнейских островов, это далеко на север отсюда.

– Можешь помочь нам с Клаасом?

– У меня, правда, вахта, но я сделаю все, что скажешь, если ты избавишь меня от Кракена.

– От Кракена?

– От Батисты, этого Кракена. Мы его так прозвали за железные щупальца. Он хватает почем зря людей на берегу и тащит их на судно. Ну, это вы испытали на себе. Батиста, как и капитан с доном Альфонсо, появились на корабле только в Сантандере.

– Выходит, в экипаже есть старые матросы – из основного состава – и новые, вроде нас, появившиеся позже? – спросил Магистр.

– Так оно и есть. Во время ремонта на верфи многие ушли, не желая болтаться без дела в порту, и подались на север, во Францию, на другие суда.

– И тем, что бежали, следовало найти замену. Парнями вроде нас, – закончил за него Витус. – Я понял.

– Точно.

– Ладно, вернемся к Клаасу. Первым делом принеси мне мой сундучок с инструментами. Он стоит рядом с моим заплечным коробом в носовой части галеона.

– Не вопрос. Мигом слетаю.

Род вернулся неожиданно быстро, и Витус прежде всего занялся поверхностными ранами. Когда же он перешел к ноге, Клаас открыл глаза, моргнул несколько раз и попытался приподняться на локтях, но с исказившимся от боли лицом упал.

– Тысяча чертей, – простонал он. – Что это со мной?

– Ты упал с вантов, неужели не помнишь?

– Нет... почему же... – Клаас посмотрел на высокую мачту, а потом на корму, где стояли тогда Нагейра с офицерами. – Пресвятая Дева Мария, благодарю тебя – живодер убрался! – старик снова попытался приподняться. – О-ой, моя нога! – застонал он.

– Спокойно, мы сейчас ею займемся, – похлопал его по плечу Витус. – Здорово тебе повезло!

Он не ожидал ничего хорошего, отрезая штанину по бедру. Витус стянул отрезанный кусок через стопу и посмотрел на голую ногу. На ладонь пониже коленной чашечки, пробив кожу, безобразно торчали большая и малая берцовые кости – белые, острые.

– Тяжелая предстоит работа, – пробормотал он, обращаясь больше к себе самому. – Чтобы справиться с переломом, нам придется обоим вместе так дернуть ногу, чтобы кости опять стали на прежнее место. Может, придется дергать не раз и не два. – Размышляя, он прикусил губу. – Да, работа предстоит труднейшая, – пробормотал он.

– Что, совсем плохо? – испуганно спросил Клаас.

– Нет, нет. Послушай, Род, мой наркотик кончился. Не добудешь ли немного бренди?

– На этом судне ни у кого крепкого нет, – на лице мускулистого матроса появилось множество мелких морщинок. – По крайней мере у рядовых матросов вроде меня, его и быть не может.

– Плохо.

– Но кое-что придумать все-таки можно, – Род пребывал в хорошем настроении. Скорее всего, он вообще был от природы оптимист. – Я принесу этого зелья, сколько смогу.

Они влили в Клааса целую кружку бренди и подождали минут двадцать. И вот старик захрапел, как режущая дерево лесопилка. Род встал на колени и крепко обхватил снизу верхнюю часть туловища старика, а Витус и Магистр потянули ногу. Потом поменялись: теперь Витус держал Клааса, а Магистр с Родом тянули.

А потом сдались.

– Так дело не пойдет, – с трудом перевел дух Витус. – Мы тянем и тянем, а стоит отпустить, как кости опять торчат наружу.

– Ты прав, – согласился Магистр. – Нужно, чтобы постоянно действовала сила, которая медленно выпрямляла бы его ногу и одновременно поддерживала ее в таком положении.

– При этом тело Клааса должно быть столь же неподвижно, как если бы оно было привязано ремнями к мачте, – кивнул Витус.

Род хлопнул себя ладонью по лбу:

– А почему бы нам и в самом деле этого не сделать? Погодите, я принесу сейчас канат и тали! – и он куда-то исчез.

Вскоре он вернулся. Они привязали Клааса к грот-мачте и положили наготове тали.

– То, что мы называем талями, у вас, сухопутных крыс, называется системой блоков – вот и вся разница, – с улыбкой объяснил Род. – Вот по этим двум блокам канат ходит туда-сюда, а свободные его концы стягиваются – очень даже просто.

Он продемонстрировал, как это делается. Глаза его при этом заблестели. Потом он наклонился, надел петлю каната на ногу Клааса и сильно затянул ее.

– К этому стропу мы накрепко присоединим один блок, а второй, погодите... – он поискал глазами, – да, подходит: второй закрепим в заклинке спасательной шлюпки.

– Что ж, попробуем, – Магистр поплевал на руки.

А шотландец только головой покачал:

– На это тебе много сил не потребуется, подожди только... – его голос вдруг изменился, посуровел. – Помолимся!

Он поднял взор к грот-мачте, где была прибита картина с изображением Богоматери с Младенцем Христом. Род перекрестился и проговорил:

Пресвятая Матерь Божья, мы взываем к Тебе:

помоги нам и пошли

грешнику Клаасу скорого выздоровления.

Амен!

Молитва была не слишком впечатляющей, но Витус надеялся, что она поможет.

– Амен, – повторил он.

– Амен, – произнес и Магистр.

Пять минут спустя и большая, и малая берцовые кости встали на место; таль поспособствовала тому, чтобы кости остались там, где им положено было быть. Они обработали рану, потом послали за корабельным плотником и попросили его выдолбить скобелем две деревянные шины, в которые уложили ногу. Теперь можно было надеяться, что кости хорошо срастутся.

Уже через несколько часов Клаас, пусть и с перекошенным от боли лицом, смог сделать несколько шагов.

– Дон Альфонсо, – процедил сквозь зубы Нагейра на следующее утро. – Как думаете, я способен считать до четырнадцати?

Первый офицер от такого вступления ничего доброго не ожидал.

– А как же, разумеется, капитан, – осторожно согласился он.

Нагейра отодвинул лежавшие перед ним на столе бумаги и начал поигрывать гусиным пером, искусно оправленным в серебро.

– Тогда вы поймете удивление, испытанное мной при просмотре счетов за провиант: там записано, что за «свиней» заплачено четырнадцать дублонов. Четырнадцать дублонов, а не тринадцать!

– Да, капитан! – Теперь первый офицер понял, что приближается ураган, от умеренного до сильного. «Свиньи» было кодовым словом, обозначавшим силой взятых на корабль людей.

– Способны вы, дон Альфонсо, внятно объяснить мне, как при цене в дублон за «свинью» на судно прибыло только тринадцать человек. – И, прежде чем первый офицер успел ему ответить, уточнил: – Подумайте хорошенько, дон Альфонсо, прежде чем ответить. Как человек одного со мной происхождения, вы, конечно, вправе ожидать от меня понимания, даже несмотря на то что обязанности первого офицера выполняете не образцово, однако там, где начинаются денежные расчеты, о дружбе не может быть и речи. Так кто присвоил себе дублон? Кто положил его в собственный карман?

– Все это может объясниться цепью непредвиденных обстоятельств, капитан! – первый офицер нервно крутил нижнюю пуговицу на своем мундире. – Насколько мне известно, Батиста все расчеты производил с судовым казначеем, после того как по моему приказу доставил на борт... этих... «свиней»...

– Ага, вы, значит, считаете, что если меня обманывают – это «цепь непредвиденных обстоятельств»? – Эта сцена начала доставлять Нагейре огромное удовольствие. – Извините, но в чьем именно подчинении находится судовой казначей?

– Ну, в моем, капитан, – дон Альфонсо сокрушенно опустил голову.

Он понял, что попал в западню.

– Тем самым есть три варианта, – капитан следил за тем, как первый офицер теребит пуговицу на мундире. – Либо эти лишние деньги у судового казначея, либо они у Батисты, либо... – тут он сделал многозначительную паузу, – их присвоили вы сами!

– Нет, капитан! – взвыл первый офицер. Пуговица оторвалась, выскользнула у него из пальцев и покатилась к ногам Нагейры. – Капитан, поверьте мне, я об этом не имею ни малейшего понятия!..

– Как и обо всем остальном, что происходит у нас на судне, – ехидно подытожил Нагейра.

Он посмотрел на бутылку мадеры, стоявшую в углублении деревянного ящичка, отложил в сторону гусиное перо и автоматически погладил ладонью живот. Боль в боку как будто усилилась. Пройдет совсем немного времени, и ему придется опять выпить бокал-другой лечебной мадеры.

Мысленно вернулся к происшествию. По сравнению с огромным расходом на ремонт и оснастку судна потеря одного дублона – сущая безделица, и говорить нечего. Тем более, он был уверен, не дон Альфонсо себе его присвоил. Мелкое воровство для испанского идальго – вещь невообразимая. Уж если кого и можно заподозрить, так это Батисту или судового казначея. С другой стороны, официальное расследование уйдет, конечно, в песок: они оба будут наперебой обвинять в недостаче один другого. Нет, куда лучше будет оставить все как есть, а первому офицеру задать жару. Ничего, от него не убудет. Под конец похода он, Нагейра, как-нибудь эту недостачу возместит. За чей счет – время покажет.

– Дон Альфонсо, я, разумеется, исхожу из того, что вы к этому ни малейшего отношения не имеете.

– Благодарю вас, капитан! – первый офицер почувствовал некоторое облегчение.

– И тем не менее вы допустили непростительную ошибку, – Нагейра, который этим утром был в ярко-красной атласной жилетке, в очередной раз погладив себя по животу, ощутил, что боль усиливается. – Я ожидаю, что не позднее, скажем, чем через три дня, вы все обстоятельства этого дела выясните и явитесь ко мне с докладом.

– Да, капитан, – лицо дона Альфонсо снова омрачилось. Он представления не имел, как выпутаться из этой неразберихи.

– Капитан, капитан, извините, что прерываю вашу беседу! – в двери каюты появился Хосе. – Штурман просит, чтобы вы приняли его, у него к вам срочное дело.

– Этого еще не хватало, – проворчал Нагейра. И сделал царственный жест рукой. – Можете быть свободны, дон Альфонсо. – И взялся за бутылку, чтобы налить себе мадеры.

Первый офицер воспользовался непредвиденной сменой декораций и, втянув голову в плечи, шагнул к двери, где едва не столкнулся с входившим в каюту Фернандесом. И вышел, не раскланявшись даже со штурманом.

– Хосе, оставь нас наедине, – Нагейра отглотнул прямо из бутылки и ощутил, как по пищеводу разливается благодатное тепло.

– Так точно, капитан!

Нагейра отпил еще вина. Успокаивающее воздействие алкоголя сказывалось довольно быстро.

– Капитан, у меня к вам дело, – тон Фернандеса был непривычно почтителен. Он стоял перед капитаном, вытянувшись в струнку.

– Что там еще? – Нагейре и в голову не пришло скомандовать ему «вольно». Он придвинул к себе хрустальный бокал и начал водить пальцем по его краям. Лучи восходящего солнца многократно преломлялись в гранях бокала. На палубе сменилась третья вахта, и склянки оповестили всех, что сейчас 9 утра. До назначенной им экзекуции оставался ровно час.

– Капитан, «Каргада» идет хорошо, скорость превышает четыре узла.

– Отлично. Ну и что?..

– Во время первой вахты ветер несколько изменил направление и сейчас дует в направлении ост-зюйд-ост.

Нагейра вздохнул:

– Штурман Фернандес, будьте столь добры, объясните мне прямо, зачем я вам нужен?

– Да, капитан. С вашего разрешения я хотел бы поговорить об этом светловолосом матросе и его приятеле.

Несмотря на выпитое вино, боль не унималась, скорее наоборот. Нагейра нервно шевелил пальцами. Скривившись от боли, он отхлебнул очередной, на этот раз очень большой глоток. Чем больше выпьешь мадеры, тем меньше будет боль – это он знал по опыту. Нагейра налил себе снова. Еще бокал-другой, и он, не ощущая никакой боли, отправится на палубу, чтобы присутствовать при экзекуции.

– О ком это вы говорите?

– О Витусе из Камподиоса и о его приятеле Рамиро Гарсия, магистре юриспруденции. Оба явились по моему приказанию вчера вечером в мою каюту. Я хотел бы кое-что обсудить с вами... – Он умолк.

– Теперь я понял, о ком вы говорите, – Нагейра надулся. – Слушаю вас.

– Капитан, я... Я хотел бы попросить вас не наказывать их обоих.

– Штурман Фернандес! – Нагейра так и подпрыгнул на стуле, словно тарантулом укушенный. – Как вам могло прийти в голову договариваться о чем-то за моей спиной с проштрафившимися матросами?

– Капитан, я прежде всего озабочен судьбой судна. – Фернандес выпятил подбородок. Он принял решение отговорить капитана от приведения наказания в исполнение, и так легко он не сдастся. – Витус из Камподиоса – хирург и фармаколог, травник, а его приятель ассистирует ему. Два лекаря, капитан, – это как раз то, что нам нужно, и особенно потребуется в Новой Испании, где повсеместно свирепствует лихорадка. Зачем же избавляться от людей, которые могут – и еще как! – пригодиться нам самим?

– Я сказал, что наказание плетьми будет – и дело с концом! – Скорее полдень поменяется местами с полночью, чем он, Нагейра, отменит свой приказ. Он снова сел, взялся за бокал – и замер, держа его в руках.

Боль впилась в него, как хищный зверь. Она рвала его внутренности.

Нагейра покачнулся, бокал выпал у него из рук. Захрипев, любитель мадеры упал ничком на пол каюты.

– Капитан! – в два прыжка подскочил к нему Фернандес.

Нагейра лежал под столом для карт, маленький, весь скорчившийся; он часто и тяжело дышал.

Штурман не стал долго думать:

– Хосе! – крикнул он так громко, что его было слышно до орлопдека. – Приведи сюда этого Витуса!

– Вы должны расслабиться, капитан. Попытайтесь вдыхать и выдыхать медленно и равномерно.

Вместе с Магистром Витус стоял на коленях у тела скрючившегося Нагейры. Фернандес стоял в двери и со смешанными чувствами наблюдал за происходящим. Сейчас ему следовало прежде всего позаботиться о том, чтобы команда о случившемся ничего не узнала.

Витус осторожно перевернул тело капитана на спину. Нагейра, дышавший теперь ровнее, в этом положении почувствовал себя лучше. Витус пощупал пульс, который бился часто и был хорошего наполнения. Потом на всякий случай провел ладонью по лбу – он весь в крупных каплях пота, но температура нормальная.

– Пожалуйста, приподнимитесь, капитан.

Полная перемена ролей. Нагейра повиновался без возражений. Но только он приподнялся на локтях, как боль сразу усилилась. Витус поддержал его сзади.

– Не забывайте расслабляться, капитан. Если вы не возражаете, мы вас сейчас осмотрим.

– Да-а-а-а! – прохрипел капитан.

Несколько минут пальцы Витуса мяли его туловище, в то время как Магистр придерживал капитана за плечи. Кожа на животе натянулась, как на барабане, но под ней нигде не прощупывались ни опухоль, ни какие-нибудь необычные уплотнения. Наконец пальцы Витуса оказались под левой частью паха, где кожа особенно натянулась и почти не продавливалась.

– Капитан, я вынужден задать вам несколько вопросов.

Капитан вяло кивнул.

– Вопросы эти несколько... э-э-э... деликатного свойства, однако они важны для диагноза.

– Ладно... ладно уж...

– Хорошо. Из уважения к вам я буду задавать вопросы так, чтобы в ответ вы только согласно кивали или отрицательно качали головой. Полагаю, у вас уже несколько дней не было стула. – Витус указал рукой на зеленое покрывало, где находился «большой горшок» капитана. – Я прав?

Капитан, немного подумав, кивнул.

– Однако пищу вы принимали регулярно?

Кивок.

– Тяжелую пищу?

Тот пожал плечами.

Взгляд Витуса упал на початую бутылку на столе.

– В последнее время вы пьете много мадеры, чтобы умерить боль?

Нагейра кивнул несколько раз.

– Уверены вы в том, что вы достаточно двигались?

Капитан не знал, что ответить.

– Ну, капитан, думаю, что могу вас успокоить: поскольку пульс у вас хороший и температуры нет, как нет и обоснованных подозрений на серьезное заболевание, очень может быть, что у вас обыкновенный запор.

Нагейра посмотрел на Витуса с недоверием.

– Я согласен, что это звучит чересчур просто. Но это не тот случай, когда требуется хирургическое вмешательство, хотя разного рода вздутия можно устранять и с помощью скальпеля. В будущем позаботьтесь о том, чтобы больше двигаться, и употребляйте поменьше крепких красных вин. Мадера обладает запирающим воздействием и ни в коем случае не способствует деятельности пищевода. И еще кое-что: обтирайтесь каждый день мокрым полотенцем – все тело, понимаете? Это содействует выделению желудочных соков. – Последний совет был абсолютной чепухой, но, последуй капитан ему, от него, по крайней мере, не будет так вонять.

Нагейра, внутренне уже успокоившийся, вновь обрел присущее ему высокомерие:

– А что посоветует наш Гиппократ, чтобы у меня поскорее был стул?

– В этом, капитан, действительно есть свои трудности. – Витус сделал вид, будто оскорбительного тона не расслышал. – Как правило, хорошо помогает настой коры крушины, иногда просто чудеса творят фиги или сушеные сливы.

– Равно как и прием нескольких столовых ложек касторки, – вставил Магистр. По его лицу невозможно было догадаться, какое удовольствие ему доставило бы, если б капитана несло целую неделю.

– Однако ничего этого, скорее всего, на судне нет, – продолжал рассуждать вслух Витус. – Или у вас есть судовая аптечка? – он вопросительно поглядел на Нагейру, а тот – на Фернандеса.

– Кое-какой запас лекарств хранится в каюте дона Альфонсо, – штурман указал большим пальцем наверх, где рядом с его каютой была каюта первого офицера: – Только я не уверен, что вы найдете там то, о чем упомянули.

– Если так, – решительно сказал Витус, – пусть кок приготовит особенно соленый бульон. Это, капитан, тоже поможет вам довольно быстро избавиться от ваших проблем.

– Пойду все устрою, – предложил Магистр.

– Нет, об этом позабочусь я, – Фернандес уже был у двери.

– Хорошо. Тем временем, капитан, я вас помассирую. Если вы не возражаете...

Руки Витуса бережно принялись разминать твердый, как камень, живот капитана. Молодой человек медленно продвигался вперед мягкими круговыми движениями, от середины туловища к левой подвздошной области, куда проецируется сигмовидная кишка. Нагейра почувствовал расслабляющее действие массажа. Он поймал себя на том, что эта процедура ему вовсе не претит; попытался снова дышать глубоко и равномерно. А руки Витуса продолжали без устали массировать его тело и делали это спокойно и уверенно.

– Бульон, капитан, – это вернулся Фернандес, принесший большую чашу, над которой поднимался пар.

Нагейра взял ее, принюхался.

– Где мой слуга? – спросил он, сильно удивившись тому, что штурман собственной персоной ходил за этим на камбуз.

– Я поручил ему другое дело, капитан, – Фернандес твердо выдержал взгляд Нагейры. – Я послал его к дону Альфонсо, чтобы тот отменил приказ о сегодняшней экзекуции.

Нагейра едва заметно кивнул и принялся за бульон.

При тусклом свете фонаря Магистр несколько раз поправил очки на носу, чтобы лучше видеть. Он небрежно прислонился к фок-мачте в матросском кубрике под передней надстройкой.

– Что это за странные черно-синие штрихи и точки? – полюбопытствовал он, указывая на правое предплечье Рода.

Шотландец рассмеялся:

– Это татуировка. Ее мне сделала одна туземка на острове в Тихом океане. – Он напряг бицепс. Значки растянулись и приняли форму граненой головы с узкими губами, острой бородкой и большими глазами. Шесть стрел, по три слева и справа, указывали извне на уши и щеки.

Маленький ученый улыбнулся:

– Надеюсь, она была хорошенькой, не то, что этот злодей?

– А как же! Островитянки по другую сторону Молуккских островов очень красивы и столь же... э-э-э... гостеприимны, если ты меня понимаешь, – Род многозначительно рассмеялся. – Я два раза сходил в те места на португальце. Мы доходили до Катан и Капанта. Это огромные страны, их называют еще Китаем и Японией. Веришь или нет – португальцы рыскают по всему миру за пряностями, как дьявол за невинными душами. Ну, да ладно, – оборвал он сам себя на полуслове, чтобы достать музыкальный инструмент, сильно смахивающий на мешок, – в конце концов я оттуда тоже не с пустыми руками вернулся.

– А зачем девушка сделала тебе татуировку? – спросил Витус.

Он к разговору прислушивался вполуха, потому что занимался ногой Клааса. Через четыре дня после несчастного случая раны подживали.

– Все туземцы татуированы, а почему – я точно не знаю, ответил Род. – Говорят они черт знает на какой смеси из разных языков, которую ни один человек не поймет; по-моему, эти татуировки у них как-то связаны с религией, во всяком случае, татуировка у меня на предплечье изображает их божество. Они прорисовывают линии на коже острием раковины и втирают потом в эти линии сажу или древесный уголь. Очень странно, но татуировки эти почти никогда не воспаляются, а когда они затягиваются, ты, можно сказать, раскрашен навечно. От них никогда и ни за что не избавишься – они твои по гроб жизни! – Род с силой подул в трубку своего музыкального инструмента, отчего мешок слегка набух.

– Можешь посмотреть, что у меня с этим вот шрамом, Витус? – спросил его высокий светловолосый матрос с кудрявой бородой и указал на свою левую щеку. – Болит сегодня ужасно.

На нем был мундир испанского пехотинца. Таких, как он, на судне оказалось человек десять. Капитан Нагейра не мог оплатить услуги большего числа профессиональных солдат, хотя во время опасного путешествия они могли бы ему пригодиться.

– Брось ты свой дурацкий шрам, Гонсо! Иди сюда, сейчас твоя очередь. – Один из его приятелей, сидевших на полу футах в шести от него, протянул пехотинцу кости.

– Подожди немного, – Витус покопался в своих инструментах: авось где-то залежалась баночка с мазью против ожогов. Но ничего не обнаружил. И в судовой аптечке, которую ему принесли – большом деревянном ящике примерно с тридцатью отделениями, – он нашел одну-единственную коробку с порошком якобы против цинги, в чем молодой человек сильно усомнился. Он пожал плечами.

– Мне очень жаль, Гонсо, но никакой мази я не обнаружил. Но вот тебе добрый совет: когда будешь мочиться, часть струи набери в ладони и натри мочой шрам.

Гонсо выпучил глаза:

– Что?! Собирать в ладони?..

– Вот именно. Моча содержит полезную для кожи кислоту. Ты уж мне поверь! – он похлопал солдата по плечу. – Делай это несколько дней подряд, а потом скажешь мне...

Его прервал протяжный квакающий звук, прозвучавший на верхней палубе. Род зажал мешок своего инструмента под мышкой и нажимал на него, одновременно перебирая пальцами отверстия дудки. Выходило, что звуки вызываются потоком воздуха из мешка. Витус видел, как Род время от времени дует в другую трубку, и понял, что тем самым он пополняет количество воздуха в мешке.

– Прекратите этот кошачий концерт! – закричал один из пехотинцев. – Собственного голоса и то не услышишь!

– Тише, черт бы вас побрал! – прозвучал голос с другой стороны, где несколько матросов улеглись поспать. Они покачивались в подвешенных койках-гамаках, идея которых была позаимствована матросами у аборигенов Новой Испании.

А Род лишь ухмылялся, но волынки своей не откладывал. Он продолжал нажимать на кожаный мешок, выводя какую-то мелодию. И даже запел – на языке, таком же странном, как и его музыка.

– Ну, не знаю, – проговорил Магистр некоторое время спустя, – подпевать что-то не очень тянет, тем более, что этого гэльского – или как он там называется – языка все равно никто здесь не знает и не понимает. Думаю, лучше просто подышать свежим воздухом.

Судовой лекарь и его ассистент были освобождены от несения вахтенной службы и могли распоряжаться своим временем, как им заблагорассудится.

– Я с тобой, – сказал Витус и огляделся по сторонам. – Не желает ли кто-нибудь составить нам компанию?

Однако Клаас только покачал головой, а Род продолжал самозабвенно играть на волынке. Протесты приятелей отскакивали от него, как картечь от борта галеона.

Открыв тяжелую дубовую дверь, Витус с Магистром вышли на верхнюю палубу по правому борту. Эта дверь была одной из четырех в первой надстройке: две вели на корму, а две – на нос галеона. Там находилось то, что матросы называли jardin – «сад». Так они называли скамейки, закрепленные вдоль релинга, в которых были проделаны круглые дырки. Если посмотреть через них вниз, ничего, кроме пенящейся волны, не увидишь. Матрос, которому требовалось опорожнить кишечник, говорил обычно: «Пойду-ка я в сад», выбирался из матросского кубрика и садился над такой дыркой. При экипаже в несколько сот человек здесь всегда было шумно, как на голубятне. Вот почему поблизости был матросский кубрик, а не каюты господ офицеров.

– А ветер порядочный, – заметил Магистр и, подобно опытному морскому волку, поглядел на небо.

Бледная луна лила на палубу тусклый свет. Такелаж поскрипывал на ветру, и над ними, подобно огромному щиту, раздулся большой парус – тугой, плотный, отливающий серебристым цветом. На верхней палубе матросов не было видно. Устойчивый ветер сжалился над несущими вахту матросами: они подремывали под раздутыми парусами, прислонившись спинами к поднятым крышкам люков, к ящикам и устроившись между сложенными на палубе запасными парусами.

– Да, похолодало, – согласился Витус, обхватив себя за плечи, чтобы немного согреться. Они дошли до спасательной шлюпки, довольно большой и занимающей поэтому значительную часть свободной от надстроек палубы. Сейчас в ней находилась еще и маленькая лодка, которую обычно спускали на воду, когда требовалось доставить на судно немного провианта и питьевой воды. Обе лодки сверху были прикрыты непромокаемой парусиной. Род рассказал Витусу, что в большой спасательной шлюпке находится неприкосновенный запас сухарей, сушеной рыбы и бобов. И еще бочонок с питьевой водой.

– Пойдем на подветренную сторону, там поспокойнее...

Они обошли лодки и, зябко поеживаясь, встали с подветренной стороны. Свежий воздух – это немалое благо после омерзительного запаха пота, мочи, испражнений и рвоты, почти постоянно стоявшего в матросском кубрике.

– Я слышал, будто мы направляемся в Гвинею, чтобы задешево получить там от местных князьков, которых хозяину удастся заболтать, их соплеменников – причем по дешевке! – маленький ученый подул себе на ладони.

– Да, о чем-то похожем я слышал от Фернандеса. Между прочим, если я не ошибаюсь, ему самому эта перспектива не очень-то улыбается.

– Еще бы! Он моряк, а не работорговец. – Магистр всплеснул руками. – Я спросил его, где мы пристанем к берегу – на Канарских островах или на Мадейре. Но он этого не знал. По-моему, и цель похода, и сам курс в точности известны одному Нагейре, которого ты столь великодушно избавил от его болезни.

– Не все ли равно, в какой порт мы войдем, – Витус понизил голос. – Нам нужно бежать, к какому берегу мы ни пристали бы.

– Витус? – прозвучало едва слышно.

– Да?

Маленький ученый промолчал.

– Так что, Магистр?

– Я ничего не сказал.

– Но ведь ты только что произнес «Витус»?

– Ничего я не говорил.

– Витус!

– На сей раз это действительно не ты. – Витус не сводил глаз с Магистра. – Но тогда кто же?

– Витус! – снова послышался слабый голос, только чуть-чуть погромче и увереннее, чем в первый раз.

Рука, как у ребенка, появилась из-под парусины, которой была прикрыта большая шлюпка, и принялась развязывать найтовку.

– Это «заяц»! – воскликнул Магистр несколько громче, чем ему самому хотелось бы. – Откуда ему известно твое имя?

Они помогли обладателю маленькой руки поскорее справиться с парусиной. Витус огляделся. Никто на палубе на них внимания не обратил. Он быстро наклонился и помог подняться на ноги человеку, упавшему через борт шлюпки прямо ему под ноги. «Заяц» выпрямился во весь свой небольшой рост.

– Спасибо, Витус, – проговорил он писклявым голосом, стащил с головы голубой капюшон и поднял голову.

Это был карлик.

– Опять ты?! – Витус отступил на шаг назад. – Как ты вообще попал на судно?

– Точно так же, как и ты, – карлик преданно посмотрел на Витуса. – Я замешался в группу отравленных каким-то пойлом, которых Батиста притащил на галеон. Все последнее время я... э-э-э... после той истории в «Каса-де-ла-Крус» был постоянно рядом с тобой; я тебя из виду не терял...

– Значит, это ты! А я-то думал... – вырвалось у Магистра. – Тот самый человек, из-за которого Витус попал с тюрьму...

– Уи, уи! – карлик опустил глаза. – Мне стыдно, мне правда очень стыдно... святой Марией клянусь.

– И чем же мы обязаны? – сдержанно спросил Витус.

– Я хочу искупить свою вину, – карлик по-прежнему смотрел себе под ноги. – Ты меня тогда спас, в «Каса-де-ла-Крус», хотя из-за меня такого натерпелся... Со мной никогда так не было, чтобы за меня заступались. Особенно человек, которого я... чтобы мне такой человек помог... вот я и подумал... и захотел...

Карлик умолк, потом встряхнулся и сказал, глядя Витусу прямо в глаза:

– Я хотел только искупить свою вину... и сейчас этого хочу!..

– Хм... Это не ты ли помог нам с медицинскими банками и горчичными семенами?

– Да, это был я. – Маленькие глазки карлика блеснули в тусклом свете сумерек. – Я достал их, когда узнал, что они тебе понадобились. Хотя это было очень непросто, можешь мне поверить...

– Охотно верю.

– Был я и в трактире «Инглез». Хотел предупредить тебя насчет этой выпивки, но ты уже успел отхлебнуть. Вот я и подался на борт галеона и спрятался здесь.

– Бывает же такое: ты ни о чем таком не догадываешься, а за тобой следят на каждом шагу! – удивился Магистр. Он в недоумении поглядел на Витуса. – Как нам теперь с ним быть?

– Я тоже задаю себе этот вопрос! – услышали они чей-то голос. Оглянувшись, друзья увидели торжествующее лицо дона Альфонсо. Первый офицер неслышно подкрался к ним и теперь наслаждался ситуацией. – У нас на борту подобрался разношерстный народец, но карлика я что-то не припомню...

– Вы это в каком смысле? – Магистру показалось, что для начала недурно было бы прикинуться дурачком.

– В таком, как было сказано, – голос дона Альфонсо прозвучал сухо, по-деловому. – Среди членов экипажа никаких карликов нет, и если этот коротышка желает остаться на борту, он, надеюсь, свой проезд оплатит, не то живо окажется в карцере.

– Этот человек оказался на борту так же, как магистр Гарсия и я сам, сеньор, – вступил в разговор Витус. – На вот этой самой шлюпке, – он похлопал ладонью по борту спасательной лодки.

– При этом он тоже насильственно лишен свободы, – добавил Магистр. По его лицу было заметно, насколько его этот разговор раззадорил.

– Вот как, значит... – дона Альфонсо злило, что он не сразу нашелся с ответом. Как один из инициаторов «уловов» Батисты, он, конечно, не мог не знать о том, каким путем и в каком состоянии доставлены на судно последние тринадцать человек. И в то же время он отнюдь не забыл об этой позорной истории с недостающим четырнадцатым, которая до сих пор оставалась не вполне разрешенной.

Тут ему пришла в голову спасительная мысль, от которой его настроение сразу улучшилось.

– Вы, разумеется, правы, сеньоры, – проговорил он неожиданно медоточивым голосом, – этот человек ни в коем случае не «заяц». – Он посмотрел сверху вниз на карлика, переминавшегося с ноги на ногу. – Как тебя зовут?

– Имен у меня целая куча.

Дон Альфонсо пришел в такой восторг от собственной идеи, что на неуместный ответ не обратил никакого внимания.

– Я буду называть тебя просто Энано[28].

Коротышка, получивший новое имя, согласно закивал.

– Следуй за мной!

Торопливо семеня ногами, Коротышка последовал за первым офицером в направлении капитанской каюты.

Нагейра указал на лежавшую перед ним карту с обозначенными на ней очертаниями Западной Африки.

– Вот, штурман, вот сюда мы держим путь, – он ткнул в карту средним пальцем, украшенным кроваво-красным сердоликом. – На берега Гвинейского залива, в город-порт Эль-Мина.

– Эль-Мина, – задумчиво пробормотал Фернандес, изучая карту. – Это место, где полно португальцев, которые разрабатывают там золотые копи.

– Золото! – в глазах капитана вспыхнул жадный огонек.

– Наша команда, осмелюсь доложить, не очень-то боеспособна, капитан. С десятью пехотинцами на борту больших битв не выиграешь. – Фернандес принадлежал к числу тех немногих, кого не интересовали ни золото, ни дорогие товары. Прирожденный мореход, он попросту любил моря и океаны.

– Знаю, знаю, – Нагейра взял его бокал с вином, сделал большой глоток и поставил его на место. Потом, подумав недолго, снова решительно поднес бокал к узким губам. Предостережение Витуса о том, что мадеру следует употреблять умеренно, было им забыто через несколько дней: капитану стало легче, и только с этим он считался. – С португальцами каши не сваришь.

– С тех пор как мы по договору anno 1494 обязались захватывать только земли по ту сторону Западного моря, они прочно закрепились на негритянских землях. Говорят, они выжимают из туземцев все соки: всех чернокожих, способных работать, сгоняют на свои золотые копи или на плантации сахарного тростника, а то и просто используют как живой товар, который продают за моря.

– И вот малой толикой этого товара мы рассчитываем попользоваться, – резюмировал его слова Нагейра. Раздраженный тон своего штурмана он пропустил мимо ушей. – Нам нужно незаметно войти в залив и бросить якорь в таком месте, где нас никто не ожидает встретить. Может быть, в двадцати-тридцати милях от Эль-Мины, где, по слухам, есть негритянские вожди, которые меняют своих соплеменников на дешевые топоры и прочую ерунду.

Капитан сам себя раззадоривал подобными рассуждениями.

– Сначала мы, конечно, должны незаметно обогнуть острова Сан-Томе и Принсипи. Как вы полагаете, что лучше: пройти между островами или обогнуть их с юга?

Кто-то громко постучал в дверь каюты.

– Нет! – крикнул Нагейра, подняв глаза. – Мне сейчас не мешать!

Но дон Альфонсо уже успел переступить порог. Он тащил за собой человечка крохотного роста с огненно-рыжей шевелюрой.

– Разрешите доложить, капитан, – вот четырнадцатый человек!

– Что такое? – Нагейра уставился на Коротышку, ничего не понимая.

– Четырнадцатый человек, которого вчера недоставало, капитан. Вы ведь помните, что в списке «свиней»... – первый офицер умолк, сообразив, что Фернандесу об операциях по пополнению экипажа ничего не известно.

До Нагейры дошло. Он с отвращением смотрел на карлика. Ему не понравился его вид. Ну, никак! Маленький, тщедушный, горбатый – какой из него моряк? Кто заплатил за это убожество дублон – дублон из его шкатулки! – тот спятил. Он испытал приступ ярости: назначить дона Альфонсо первым офицером было все равно, что пустить козла в огород.

– Дон Альфонсо! – зло прикрикнул Нагейра. – Во имя благословенной Пресвятой Богородицы, объясните вы мне, как этот горбатый недоносок будет справляться с работой, которая по силам только здоровенному детине?! – И, поскольку первый офицер не спешил с ответом, добавил: – Не могу представить себе дела, к которому можно было бы приставить этого гнома!

И, словно рассчитывая на поддержку и понимание, повернулся к Фернандесу:

– Или вы смотрите на это иначе?

Фернандес не сводил глаз с карлика, который пока не произнес ни слова, хотя его рыбий ротик то открывался, то закрывался. Он попытался поставить себя на место этого крохи и пришел к выводу, что то, как о нем говорили в его же присутствии, должно быть в высшей степени обидно для этого человека. То, что маленький горбун не по своей воле оказался на галеоне, сомнению не подлежало. Он, Фернандес, тоже не слепой и хорошо понимал, что какое-то количество матросов привезли на борт либо силой, либо в результате каких-то махинаций. Эти люди вовсе не были моряками, они в чем-то допустили оплошность и оказались в лапах Батисты. Фернандес ощутил нечто, похожее на сочувствие. Что бы там ни натворил этот коротышка, ему нужно помочь.

– Я предлагаю назначить этого новичка помощником кока, капитан. Вахты уже жаловались, что Леон, наш кок, не поспевает вовремя подавать всем горячую пищу.

– Почему это? – Нагейра, считавший свои затраты на кормежку команды и без того чрезмерными, заподозрил, что его и здесь обводят вокруг пальца.

– Потому что помимо приготовления пищи у него много побочной работы, капитан: поддерживать огонь в печи, приносить в кубрик питьевую воду из бочонка, резать птицу, свиней и коз, солить мясо, вымачивать сушеную рыбу, перебирать горох и бобы, выковыривать червей из сухарей, раздавать еду, мыть котлы и кастрюли, выгребать золу...

– Ладно, ладно, – Нагейра успокоился. Если дело не касалось непосредственно его кошелька, оно его столь остро не интересовало.

– Дон Альфонсо, будьте добры, проводите нового э-э-э... человека к коку, пусть тот его приставит к делу. А теперь извините, у меня срочные дела...

Он склонился над картой.

– Так, на чем мы остановились, штурман?

– Как незаметно войти в Гвинейский залив.

ШТУРМАН ФЕРНАНДЕС

Я не оставлю мою «Каргаду» в беде и в последний час буду с ней.

– Ну, как? Справляется? – спросил Фернандес.

Штурман стоял у задней переборки камбуза, недалеко от очага, но по привычке поднял голову, определяя направление ветра.

За две недели галеон прошел под парусами вдоль всего западного побережья Иберийского полуострова и сейчас находился на широте Гибралтара. Ветер, был скорее другом, чем недругом судна. Постоянные норд-вест и норд-ост оказались как раз кстати для «Каргады»...

– Он сломал средний палец, – ответил Витус, закончив осмотр малорослого француза, нос которого напоминал цветом яркий мак. – В ближайшее две недели Анри будет не вполне годен к несению службы.

Магистр взял у друга оставшийся кусок бинта и аккуратно уложил его в сундучок с инструментом. Пригодится для других перевязок...

Справиться с переломом такого рода, в сущности, просто, это может каждый: следует наложить на палец шину и перевязать его вместе с соседним пальцем как один. Надо только проследить за тем, чтобы повязка была плотной, но не давила.

Фернандес наморщил лоб. Еще одним человеком меньше для постановки парусов. Теперь Анри можно было задействовать только на легкой работе. Проблема в том, что на парусниках легкой работы не бывает. Его в крайнем случае можно использовать на посылках или как помощника парусного мастера (парус-то он поддерживать на весу в состоянии), а может, как впередсмотрящего.

– Для начала будешь у нас впередсмотрящим, – решил Фернандес. – Живо давай на фок-мачту! С марсов будешь докладывать о каждом парусе, который увидишь!

– Ага, – красный нос Анри задергался вверх-вниз. Потом свежеиспеченный впередсмотрящий догадался, что ответил не так, как положено. – Да, штурман!

– Тогда вперед. – Фернандес, улыбнувшись, повернулся к Витусу. – Не желаете ли сопроводить меня на капитанский мостик? Надо определиться с широтой, чтобы уточнить курс. Это предложение относится и к вам, магистр Гарсия.

– С удовольствием! – хором ответили оба.

– Отлично, тогда следуйте за мной.

Дойдя до ступенек, ведущих на мостик, Фернандес козырнул, как положено, и спросил:

– Со мной еще двое на мостик, капитан?

Нагейра задумался ненадолго, потом проворчал:

– Не возражаю.

Вид отсюда, от кормового релинга, высшей точки на галеоне, был потрясающим. Все равно что стоишь на вершине, холма и оглядываешь долину – отсюда все казалось игрушечным, маленьким. Вахтенные матросы, по причине прекрасной погоды слонявшиеся по верхней палубе без дела, двигались, как живые куклы. Море справа и слева от галеона пенилось: длинные серо-зеленые волны венчали короны из пены. Массивная передняя надстройка, мешавшая увидеть фигуру на носу галеона – подражание Черной Мадонны Монсеррата, – поднималась и опускалась на волнах. Время от времени пенная волна плескалась на палубу, заливая ее. Витус понял теперь, сколь разумно выбрано место для очага: находясь на передней надстройке, камбуз был защищен от ветра и воды.

Фернандес посмотрел на песочные часы с медленно сыплющимся песком – его хватало ровно на час, – потом перевел взгляд на небо.

– Полагаю, солнце сейчас в зените, но на всякий случай повторю измерения через десять минут.

Штурман пошарил в двустворчатом шкафчике под фальшбортом, где были сложены различные инструменты, и вынул деревянный прибор в виде креста – он состоял из продольной и поперечной перекладин. Фернандес взял крест за длинный конец и направил прибор, как меч, на солнце, одновременно установив поперечную планку перпендикулярно плоскости стола. Потом зажмурил левый глаз и стал двигать поперечную планку вверх-вниз, пока верхний конец не оказался сориентирован на центр небесного светила, а нижний совпал с линией горизонта. Затем с помощью небольшого винтика зафиксировал положение поперечной планки и положил прибор на релинг.

– Чем, во имя всего святого, вы тут занимались? – вырвалось у Магистра.

– Определял высоту солнца над уровнем горизонта, чтобы установить, на какой широте мы находимся, – ответил Фернандес, потирая начавший слезиться от яркого солнца глаз.

Маленький ученый удивился:

– Как? С помощью вот этого предмета?

– Вот именно, – Фернандес еще несколько раз моргнул. – Этот предмет называют астролябией, это своеобразный угломер. Если хотите узнать, как производятся измерения поподробнее, мне придется начать издалека.

– Ничего, времени у нас предостаточно, – Магистр поудобнее устроился у релинга под кормовым фонарем, Витус перегнулся через стол. А дон Альфонсо присоединился тем временем к Нагейре, который со скучающим видом прохаживался вдоль релинга по правому борту.

– Хорошо, – приступил к объяснениям Фернандес. – Кого-то может смутить, когда мы говорим, что собираемся узнать «высоту», чтобы определиться с «широтой». Ну, с «высотой» все довольно просто: это высота солнца над горизонтом. А вот с широтой дело посложнее будет. Ибо, как вам известно, Земля представляет собой шар...

– ... даже если некоторые не хотят этого признать! – Магистр, не смог удержаться и перебил штурмана. Тот кивнул и продолжил:

– ... представляет собой шар, который для удобства мореплавания и путешествий вообще разделили на градусы широты и долготы. Остановимся вначале на градусах широты. Лучше всего представить себе широтные пояса в виде незримых линий, которые по горизонтали опоясывают нашу Землю. Самая длинная линия, естественно, посередине. Мы называем ее «экватор», и она соответствует 0 градусов. На север, равно как и на юг, следуют градусы широты от 0 до 90. Чем выше или, наоборот, ниже этот градус, тем короче воображаемая линия, что опоясывает земной шар, проходя через эту точку. Девяностый градус – это уже не линия, а практически одна точка – полюс. Десятый градус севернее экватора – это я для примера говорю – навигаторы называют 10 градусов северной широты, а, наоборот, южнее – 10 градусов южной широты. Сантандер, порт, из которого мы вышли в море, находится примерно в точке 43,5 градуса северной широты, а цель нашего похода, Гвинейский залив, – примерно на 1 градусе северной широты. Все понятно?

Друзья кивнули:

– Все!

– Дело в том, что апогей солнца может быть на разной высоте – смотря по тому, на каком градусе широты мы находимся. Апогей солнца у африканского побережья, например, куда выше, чем в Сантандере.

– До меня начинает постепенно доходить! – воскликнул Магистр. – От этой самой разницы в высоте положения солнца и зависит градус широты.

– Это означает также, – вступил в разговор Витус, – что у вас должна быть какая-то постоянная точка апогея для сравнения.

– Так оно и есть, сеньоры!

– Помимо этого должны существовать некоторые ранее зафиксированные данные, исходя из которых возможно определиться с широтой, – продолжал Витус.

– Верно! – обрадовался Фернандес. – Есть специальные таблицы.

– И каковы же данные на настоящий момент? Я видел, как вы передвигали поперечную планку вашего прибора, но разве это может дать точные сведения?

– А как же! Я же зафиксировал определенную точку на астролябии. – Штурман приблизил астролябию к глазам приятелей. – Вот, поглядите! – Только сейчас они заметили на вертикальной планке медную шкалу. – Там, где планка зафиксирована, я считываю со шкалы соответствующее показание и нахожу по таблице, на каком градусе широты я нахожусь.

– Так на каком же градусе широты мы находимся? – жажда познаний Магистра не знала границ.

Фернандес рассмеялся:

– Чтобы точно ответить на ваш вопрос, мне нужно было бы вернуться в свою каюту и свериться с таблицами. Однако я и так знаю, что мы находимся сейчас примерно на 33,5 градуса северной широты, то есть на десять-двадцать миль южнее широты Танжера.

Витус начал рассуждать вслух:

– Однако при расчетах вы не должны упускать из вида, что солнце в разные времена года находится в апогее на разной высоте. Иными словами, нельзя сегодняшние полуденные данные для Танжера сравнить с данными из других мест, полученными, предположим, 20 июня. Сравнение будет правомочным лишь при условии, что у вас будут данные, сделанные в тот же час того же дня здесь.

– А так как вы производите измерения ежедневно, – начал развивать эту мысль Магистр, – у вас для сравнения должны иметься данные на каждый день в году, то есть не менее трехсот шестидесяти пяти цифровых показателей.

– И в этом вы тоже правы, сеньоры. Я потрясен: сразу видно, вы склонны к научному анализу. – Фернандес записал цифру с медной шкалы, и передал астролябию Витусу, чтобы тот мог ее получше разглядеть.

– А на каком расстоянии западнее Танжера мы находимся? – спросил Магистр, обрадованный похвалой штурмана.

– О-о-о, ответить на этот вопрос точно, магистр Гарсия, несравненно труднее, чтобы не сказать вообще невозможно. Как я уже объяснил, почти каждый способный штурман легко определяет географическую широту, ориентируясь на положение солнца: в конце концов оно восходит и заходит каждый день, а если когда-то и закрыто тучами, то обязательно появится завтра или послезавтра, однако пока не родился моряк, который точно определился бы с географической долготой. Ибо на что же ему ориентироваться? Предположим, он, следуя компасу, держит курс строго на запад, а значит, каждое утро солнце восходит у него за кормой, а заходит прямо по курсу. Все это так, но откуда ему знать, какое расстояние он за это время прошел?.. Конечно, он может произвести счисление и тем самым...

– Произвести счисление? Как это? – прервал его Магистр.

– Извините, конечно, вам это известно. Чтобы измерить скорость судна, с юта стравливают так называемый лаглинь. Это канат, размеченный на равных расстояниях узлами, к концу которого привязан лаг – деревянный брусок, плавающий на поверхности. Лаг уходит за корму и тянет за собой канат с узлами. По числу узлов лаглиня, сбегающего за корму при буксировке бруска за определенное время, определяется и скорость судна. Если это три узла, говорят, что судно идет со скоростью в три узла. При постоянном измерении и при идеальных условиях всегда можно приблизительно сказать, какое расстояние пройдено за двадцать четыре часа. Это расстояние прибавляют ко вчерашним показателям и определяют таким образом свое новое местонахождение: это и есть «произвести счисление». Таким методом пользовался еще Колумб, когда переплывал через океан anno 1492...

Однако, как я уже упоминал, полностью эта проблема не решена и по сей день, хотя опытные капитаны, наблюдая за направлением ветра и принимая в расчет силу течения, цвет воды, разновидности китов, морских птиц и прочее, могут сделать вывод о том, где в настоящий момент находятся – тоже приблизительно, конечно. А точное определение долготы было и остается загадкой – на мой взгляд, по одной-единственной причине.

– По какой же? – Витус передал астролябию Магистру. Маленький ученый нервным движением поправил очки на переносице, чтобы во всех подробностях рассмотреть этот предмет.

– Согласно моей теории весь вопрос в отсутствии специально приспособленных к морским условиям точных часов – хронометра.

– Часы? При чем тут часы? – спросил Витус, в то время как Магистр смотрел поверх астролябии на солнце.

– О, придется опять начать издалека, – взгляд Фернандеса обратился к западной части океана, к горизонту, задержался там ненадолго, после чего штурман вернулся к объяснениям: – Как вам известно, Земле для полного оборота вокруг своей оси требуется двадцать четыре часа – сутки. В том нет ничего особенного, однако в этом факте – ключ к решению проблемы. Иными словами, Земля за час проходит одну двадцать четвертую часть своего полного оборота. То есть перемещается на одну двадцать четвертую от трехсот шестидесяти градусов – на пятнадцать градусов, значит.

Штурман вопросительно посмотрел на Витуса, а Магистр тем временем задумчиво водил пальцем по шкале астролябии.

– Пока все понятно, – кивнул Витус, повторив: – Земля за час поворачивается на пятнадцать градусов.

– Если капитан судна, идущего в открытом море, поставит по солнцу, находящемуся в апогее, судовые часы на 12, ему нужны другие часы, показывающие время в гавани, из которой он вышел в море. Если разница в показателях этих двух приборов составит один час, он поймет, что находится в пятнадцати градусах западнее или восточнее порта, из которого вышел.

Витусу понадобилось совсем немного времени, чтобы усвоить эту мысль.

– Все зависит от того, на час больше или на час меньше показывают хронометры, – сказал он.

– Правильно. Если в исходной точке на час раньше, то есть там 11 утра, то судно находится восточнее...

– А если 1 час дня, то западнее.

– Вот именно! – Фернандес даже разгорячился, оседлав любимого конька. – Однако ни в коем случае нельзя забывать, что пятнадцать градусов по долготе в переводе на расстояния могут давать совершенно разные результаты. У экватора, где периметр земного шара самый большой, это расстояние огромно, но чем ближе к полюсу, тем оно будет все более уменьшаться и приближаться к нулю. Словом, о расстоянии, которое составляют эти пятнадцать градусов, можно судить лишь исходя из широты, метод определения которой я вам уже объяснил.

– И таким образом вы получаете координаты судна в любой точке Мирового океана.

– Да, если бы не существовало проблемы точного исчисления времени, Витус! Я же говорил, пока у нас нет точных часов, приспособленных к морским условиям. Не забывайте, что судно бывает в пути месяцы, а иногда и годы, и все это время хронометры, которые вы взяли на борт в порту, не должны иметь отклонений под влиянием жары или холода, морской соли или влажности, постоянной качки и содрогания корпуса судна! Представьте себе, погрешности в доли градуса равнозначны ошибке в сотни миль. Нет, нет, такие часы пока не изобретены, и, боюсь, я до этого счастливого дня не доживу.

Фернандес опять вздохнул и снова посмотрел в сторону горизонта, над видимой частью которого появились темные грозовые тучи. Нагейра с доном Альфонсо тоже напряженно смотрели в ту сторону, причем они с трудом удержались на ногах, когда галеон сильно накренился под порывом ветра.

– Э-э-гэ-эй! Парус на горизонте! – послышался с фок-мачты голос Анри.

Фернандес поднял глаза и, сложив ладони рупором, прокричал:

– Установить страну!

– По-моему, англичанин, штурман!

«Каргада де Эсперанса» снова сильно накренилась.

– Рулевой, какой курс держите?

– Как было приказано: зюйд-зюйд-вест, штурман! – отозвался рулевой. – Я только что слегка выправил на зюйд. – Рулевой, которого с капитанской палубы видно не было, действовал на собственный страх и риск, и правильно, потому что резкие порывы ветра сзади грозили еще сильнее накренить судно, а то и перевернуть его.

– Хорошо! – крикнул Фернандес, подосадовав на себя за то, что за рассказом и объяснениями забыл о своих непосредственных обязанностях. Тот факт, что Нагейра и дон Альфонсо с таким же успехом могли бы приказать сделать поправку на ветер, его не утешал.

– Пойдем по ветру! Боцман Батиста!

– Штурман?

– Приготовиться к смене галса! Новый курс – ост-зюйд-ост!

– Так точно, штурман, меняем галс. Новый курс – ост-зюйд-ост! – подтвердил Батиста с главной палубы, чтобы еще и подстегнуть вахтенных матросов на брасах.

– Курс ост-зюйд-ост, – вторил рулевой, налегая на рулевое устройство – вертикально зафиксированный стержень, нижний конец которого упирался в рулевой румпель.

– Что это вам вздумалось, Фернандес! – внезапно перед штурманом предстал Нагейра, сам не свой от ярости. – С чего это вы взяли на себя командование судном? Или считаете, что я на это не способен?

Фернандес, может, и был близок к тому, чтобы высказать все, что думал о способностях Нагейры, но промолчал, только вытянулся в струнку.

– Прошу прощения, капитан, я только упредил ваше распоряжение. Ведь вы, конечно, отдали бы такой же приказ.

– Вот как? С чего бы это? – проворчал тщеславный капитан.

– Потому что вы, капитан, как и я, конечно, обратили внимание на опасный крен галеона.

– Ну, допустим, – проворчал Нагейра. – С другой стороны, «Каргада» – крепкое судно, его не каждый порыв ветра перевернет...

– При всем моем уважении, капитан, у «Каргады» все-таки чересчур низкая осадка. И еще я подумал о приближающемся к нам англичанине: никогда не знаешь, что у этих парней на уме.

– Та-та-та! – капитан оборвал Фернандеса, словно мальчишку, и закричал: – Приказ отменяется! Идем прежним курсом!

– Правильно, капитан! – подобострастно сказал стоявший за спиной Нагейры дон Альфонсо.

Матросы, которых окрик капитана вспугнул, как кудахтанье курицы цыплят, бросились выполнять команду.

Вдруг порыв ветра, куда более сильный, чем оба предыдущих, ударил в паруса сбоку. Это и погубило «Каргада де Эсперанса». Она так сильно накренилась, что релинг на бакборте окунулся в море. Канаты полопались, паруса повисли. Блоки с треском полетели вниз. На палубе раздались испуганные крики. Кому не за что было ухватиться, полетел прямо за борт, в море. И вдруг неожиданно для всех на носу судна что-то страшно затрещало, громко и грозно. Две пушки, установленные на правом борту галеона, сорвавшись с креплений, всей своей могучей массой резко подались назад, пробив огромные дыры в бортовой обшивке «Каргады». Галеон резко замедлил ход, отчего треснула фок-мачта, на марсах которой сидел впередсмотрящий бедолага Анри. Его предсмертный крик был пронзителен и высок, но его заглушил треск и грохот падающей на палубу мачты.

Фернандес со все возрастающим ужасом наблюдал за происходящей катастрофой. «Каргада де Эсперанса»! – думал он с отчаянием, цепляясь обеими руками за столб кормового фонаря. Название «Груженная надеждой» звучало сейчас как издевательство. По его предположениям, все должно было кончиться буквально через несколько минут.

– Я не оставлю мою «Каргаду» в беде и в последний час буду с ней, – решительно поклялся он себе.

– Нет, этого вы не сделаете! – кто-то крепкой рукой сжал его предплечье. – Фернандес оглянулся и увидел серые глаза кирургика. – Вы возьмете себя в руки и постараетесь выжить!

Фернандес неуверенно кивнул и, не задумываясь о том, есть ли в этом смысл, аккуратно сложил астролябию и спрятал ее в ящик стола. Совсем рядом, на конце повалившейся мачты, своей особой жизнью, уткнувшись лицом в залитую морской водой и пеной палубу, жила Мадонна. Благословенная оставила судно, не уходя с него!

– А теперь пойдем! – Витус энергично потянул штурмана за собой. Откуда-то появился и сразу же присоединился к ним Магистр.

Среди тех немногих, кто смог удержаться на верхней палубе, Витус заметил Коротышку. Энано помахал ему рукой, подзывая к себе, а сам начал спускаться в матросский кубрик, вход в который едва выступал из-под воды. «Мои инструменты! – мелькнуло в голове Витуса. – Ведь они там! А они так нужны мне... Скальпели, ланцеты, зонды, зажимы... и книга «De morbis», единственная по-настоящему дорогая для меня вещь! Все это я должен спасти во что бы то ни стало!» Лихорадочно цепляясь за остатки релинга и за висящие канаты, он как мог быстро передвигался по палубе по направлению к носу галеона.

– Следуйте за мной! – крикнул он неизвестно кому.

Однако «Каргада де Эсперанса» опередила его. С оглушительным треском судно переломилось пополам. Кормовая часть сразу пошла ко дну. Витус почувствовал, как палуба вылетает у него из-под ног, отчего на какие-то доли секунды у него появилось ощущение собственной невесомости, а потом море объяло его и, пенясь, сомкнулось над ним. «Вот и все», – успел подумать он.

КОРСАР СЭР ИППОЛИТ ТАГГАРТ

Наша добыча – испанские галеоны с сокровищами, те самые, которые год за годом, трусливые, как стаи сардин, собираются в армады, чтобы всем вместе перебраться через Западное море.

«Фалькон»[29] был прекрасным кораблем. Длиной в восемьдесят английских футов, он, правда, уступал «Каргада де Эсперанса», зато вооружен был несравненно лучше: пушки у него были не такие тяжелые, как у испанцев, зато значительно дальнобойнее. С их помощью англичане могли вступать в бой с куда более крупными кораблями, не опасаясь попасть под ответный огонь.

«Фалькон» строили из лучшего дуба, а его передняя надстройка, в отличие от испанских судов, была куда ниже. Это давало то преимущество, что при боковом ветре корабль оказывался менее уязвимым. Оно имело четыре мачты – две передние, с большими марсовыми парусами и брам-стеньгами, и две задние, с косыми парусами. На полном ходу паруса «Фалькона» раздувались на ветру, делая корабль подобным пирамиде. Вообще у этого корабля были такие ладные пропорции, в нем было воплощено столько силы и ловкости, что оно по праву носило название хищной птицы, которая летела впереди в виде фигурного украшения на носу корабля.

Уже через два часа спасшийся Витус стоял в шеренге моряков с затонувшей «Каргады», выстроившихся на верхней палубе «Фалькона». Они, замерев, подобно соляным столбам, смотрели, задрав головы, на пустой пока капитанский мостик.

В конце шеренги, состоявшей из Витуса, Магистра, Рода, Гонсо, Фернандеса и еще дюжины спасенных матросов, похаживал туда-сюда рыжеволосый исполин, в то время как два вооруженных матроса следили, как сторожевые псы, за тем, чтобы никто не вышел из строя. Исполин был шести футов ростом, крепко сбитый широкоплечий бородач.

– Слушайте, что я скажу! – Витуса удивило, что он обратился к ним по-испански, хотя и с акцентом, как будто что-то не успел прожевать и проглотить. – Сейчас сюда придет капитан. Когда увидите его, не шныряйте глазами по палубе, а смотрите прямо перед собой. Он к вам обратится, и вы громко и членораздельно ответите ему: «Гуд дэй, сэр!» Если он отдаст вам какой-либо приказ, отвечайте: «Йес, сэр!» – так у нас на борту принято. А вообще-то выберите себе воображаемую точку над левым плечом капитана и смотрите туда. Тогда у вас будет именно то выражение лица, которое требуется от дисциплинированного матроса.

Матросы, которые недостаточно громко прокричали «йес, сэр», основательно получили концом каната по ребрам.

– Йес, йес, сэр!

Громкое выражение согласия с приказами начальства было, похоже, непременной нормой на кораблях всех стран.

– Вот и хорошо, – с удовлетворением кивнул исполин. Он повернулся в сторону капитанского мостика, на котором в этот момент появилась худощавая сутулая фигура в поношенном, но тщательно вычищенном мундире флотского офицера.

Рыжеволосый отдал честь по всей форме:

– Сэр, разрешите доложить! По вашему приказанию все семнадцать спасенных построены. Англичан нет, есть два шотландца, остальные испанцы.

– Благодарю, – последовал короткий ответ. Капитан Таггарт сделал два шага по направлению к поперечному релингу, положил на него руки и некоторое время помолчал. Первое впечатление его обрадовало: семнадцать крепких парней, имеющих представление о морской службе, некоторые правда худые, словно селедки, но в основном молодые, как на подбор, за исключением одного, которому, наверное, лет сорок, а то и все пятьдесят, как самому Таггарту.

Удовлетворение, которое капитан испытал от этого улова, он старался не демонстрировать. Наоборот, выражение лица его было столь свирепым, что кое у кого мурашки по спине побежали. Таггарт же втихомолку посмеивался над ними. Эти парни скоро поймут, что вечно недовольный вид – привычка, и все! Плюс шрам на щеке, оставленный испанским мечом лет двадцать тому назад. Края раны впоследствии срослись плохо, отчего левый угол рта всегда был опущен, – это и придавало лицу недовольное выражение.

– Здравствуйте, спасенные, – Таггарт говорил по-испански медленно, но без ошибок.

– Гуд дэй, сэр! – довольно дружно раздалось в ответ.

Выходит, соответствующие указания эти люди получили – отвечают как положено. Настроение Таггарта улучшилось. Однако, мрачно глядя куда-то в сторону и держась подчеркнуто прямо, он проговорил:

– Добро пожаловать на мой корабль. С сегодняшнего дня вы члены команды, которую я по праву называю лучшей во всем флоте. Мои люди ничего не боятся. Этим людям сам черт не брат, они стоят друг за друга горой и верны мне по гроб жизни.

Он умолк, поправил шпагу и с удовольствием отметил, что новички не сводят с него глаз.

– Мои матросы с гордостью называют себя «соколами». Кто считает, что в нем есть такие качества, получит возможность служить на этом корабле. Ваше прошлое никого из нас не интересует. Ну, так что? – он с недовольным видом посмотрел на выстроившихся в шеренгу испанцев.

Спасенные матросы галеона в нерешительности глядели себе под ноги. Это не удивило Таггарта. Фыркнув, он продолжал:

– На моем корабле вы не встретите ни одного труса. Если кто-то из вас испытывает страх, пусть скажет, и я высажу его на ближайшем острове. А остальные – шаг вперед для принятия присяги!

Весьма довольный собой, Таггарт отметил, что почти все одновременно шагнули вперед. «Да, как только начнешь взывать к их чести, они реагируют как положено».

По знаку рыжеволосого исполина появились три барабанщика, два флейтиста и скрипач. Они сыграли какую-то мелодию, причем все свободные от работы матросы с энтузиазмом им подпевали:

Brave bird, «Falcon», brave bird – Fights like an eagle, Fights like a knight, Fights by a day And fights by night, Spreads horror and spreads hurt, brave bird, brave bird – «Falcon», brave bird!.. *[Бравые «соколы», храбрые «соколы», Вы заслужили званье высокое! Ночью ли днем Под вражьим огнем Гордо летите высоко вы, Сильные «соколы»! Бьете жестоко вы, Смелые «соколы»!.. (перевод Л.Д. Ведерниковой).]

Эта песня громко прозвучала над водной гладью, и спасенные моряки впервые явственно ощутили тот особый дух, который объединял команду.

Таггарт словно стал выше ростом.

– Вижу, среди вас тоже нет трусов. Ничего другого я и не ожидал. – Он поднял руку. – Я произнесу сейчас слова присяги, после чего вы все вместе скажете: «Клянусь, и да поможет мне Бог!» Итак:

Клянусь именем Всевышнего, Сына Его и Святого Духа верой и правдой служить сэру Ипполиту Таггарту, который имел честь быть посвященным в рыцари ее величеством королевой Елизаветой I. Признаю, что его приказ – закон для меня. Клянусь повиноваться ему в любой ситуации. Готов отдать свою жизнь за наше общее дело.

– Клянусь, и да поможет мне Бог! – прозвучали голоса стоявших в шеренге.

– Так... – капитан намеренно сделал паузу, чтобы особенно подчеркнуть то, что хотел сказать дальше. – «Соколы»! Теперь вы тоже принадлежите к нашей команде. У вас те же права и те же обязанности, что и у остальных матросов. Вы не лучше их, но и не хуже.

Те молча кивнули и сделали шаг назад.

– Из присяги вам известно мое имя: я сэр Ипполит Таггарт, рыцарь ее величества. Если кому-нибудь из вас придет в голову обратиться ко мне просто «сэр Ипполит», он сведет близкое знакомство с моей девятихвосткой, – Таггарт мало что в жизни страстно ненавидел, и к этому немногому относилось его собственное имя. – Однако забудем пока о плети. Вам достаточно будет отвечать «да, сэр!» или «да, капитан!», и вы найдете во мне человека столь же безобидного и заботливого, как английская гувернантка, – он ухмыльнулся, приподняв правый уголок губ, и продолжал:

– А это, надо вам знать, Джон Фокс, – Таггарт указал на рыжеволосого исполина. – Мистер Фокс, прошу вас, поднимитесь ко мне на мостик.

Рыжеволосый мгновенно повиновался:

– Да, сэр!

– Встаньте рядом со мной... вот так, хорошо, – Таггарт положил руку на плечо Фоксу – жест, который должен был подчеркнуть, сколь доверительные отношения между ними.

– Мистер Фокс – первый офицер «Фалькона» и моя правая рука. Если мое слово на этом корабле – Закон, то его слово – Евангелие. Все понятно?

– Да, сэр! – новобранцы по-прежнему стояли в шеренге по стойке «смирно». Они почувствовали, что Таггарт не зверь и что, служа под его началом, каждый из них получит свой шанс.

– Как вы уже, наверное, успели заметить, – продолжал капитан, – все матросы на этом корабле – корсары. Свободные люди морей! Флибустьеры, у которых нет ничего общего с торговцами пряностями. Мы враждуем с испанцами...

Он умолк, потому что заметил, как при его последних словах кое-кого из новичков передернуло.

– С чего это вы так испугались, люди? На этом корабле нет никаких донов, одни фальконы – «соколы»!

Некоторые из только принявших присягу закивали головами.

– Наша добыча – испанские галеоны с сокровищами, те самые, которые год за годом, трусливые, как стаи сардин, собираются в армады, чтобы вместе перебраться через Западное море.

– А нас интересует не поход за море, а возвращение в Кадис, – добавил Джон Фокс.

– Совершенно точно. На пути в Испанию доны лопаются от награбленного ими золота, серебра, бриллиантов и других драгоценностей, а мы с полным правом отнимаем у них награбленное, не то оно появилось бы на рынках Европы, взвинтило бы цены и нанесло бы непоправимый ущерб честной английской торговле. По крайней мере, так считает ее величество, наша леди морей. Она сказала это мне лично, когда весной anno 1572 вручала каперское свидетельство.

Таггарт поймал себя на том, что стал слишком многословен.

– Ну, так, – сухо закончил он, – мистер Фокс, музыканты свободны. Вы займитесь пока этими матросами, а у меня есть другие дела, – он коротко кивнул и направился к своей каюте.

– Да, сэр, – Фокс козырнул, отдал необходимые приказания и спустился с мостика на верхнюю палубу. Когда капитан скрылся из виду, первый офицер обратился к спасенным, не повышая голоса.

– Только не придумывайте того, чего на самом деле нет. Обычно капитан не столь разговорчив, он...

– Э-э, сень... сэр... я больше не... – Маленький ученый вдруг закатил глаза, покачнулся, повернулся вполоборота на каблуках и рухнул на палубу. Припадок слабости оказался заразительным, несколько секунд спустя рядом с ним упал и Гонсо.

– Мак-Кворри! – голос исполина был слышен на всей верхней палубе – и тут же к первому офицеру подлетел крепко сбитый энергичный шотландец.

– Возьмите несколько человек и унесите обоих в матросский кубрик. Пусть им дадут крепкого бульона... Эй ты, команды «вольно» я не давал, – набросился он на Витуса, который стоял на коленях рядом с другом.

– Сэр, эти люди мои друзья, я...

– Держи язык за зубами, сынок, потому что ты должен стоять по стойке «смирно», а кто стоит по стойке «смирно», тот не пошевелится, даже если на него грохнется грот-мачта! – Фокс, от природы человек добродушный, добавил: – Не тревожься за своих приятелей, они придут в себя!

Когда Гонсо и Магистра унесли, он подошел ближе к шеренге испанцев:

– Ладно, вольно! Похоже, со строевой подготовкой у вас не все ладно, однако скоро это изменится. Итак, встаньте полукругом. На «Фальконе» у вас есть не только обязанности, но и права, и одно из этих прав состоит в том, что командование никогда не держит матросов в неведении относительно курса корабля. Капитан уже объяснил вам, что наша добыча – это галеоны с сокровищами, и мы находимся сейчас по пути на Кубу. Там мы притаимся и подстережем испанцев, которые каждую весну битком набитые золотом отправляются в Кадис. Там мы сможем подойти совсем близко к донам и справиться с ними будет куда проще, чем в открытом море. Хокинс, Ле Тестю и другие корсары поступают точно так же и добиваются таких же успехов, как наш капитан. Но мы не упустим и богатого негоцианта с другими товарами, если их можно с прибылью продать в Англии. Поэтому сегодня утром мы обрадовались, заметив «Каргаду»: вид у нее был многообещающий. С одной стороны, вам крупно не повезло: ваше судно пошло ко дну, а с другой – крупно повезло: вас спасли. И за это я хотел бы...

– Э-э, извините сэр, – Фернандес выступил вперед с вытянутой рукой. – Я хотел бы принести вам сердечную благодарность за наше спасение. Думаю, я имею право сказать это от имени всех, кто...

– Ну, да, да, конечно, – перебил его Джон Фокс.

К своему немалому удивлению Витус заметил, что первый офицер смутился.

– Благодарю вас... за эти слова, – и протянул руку седобородому штурману. Все подошли поближе, чтобы тоже пожать руку англичанину.

– Ладно уж, чего там... Сейчас распоряжусь, чтобы вас накормили, а потом приставили к делу.

– Сэр! – к Фоксу подбежал молодой моряк и отдал честь.

– В чем дело, Том?

– Распоряжение от капитана, сэр. Он приглашает к себе вас и еще троих. В его каюту. Их имена Витус... э-э... де Кампо... Компо... Короче, Витус, Гарсия и Фернандес.

– Благодарю. Свободен, – Фокс обратился к шеренге: – Кто из вас Фернандес?

– Я, сэр!

– А, тот что благодарил?.. А Витус?

– Я, сэр!

– А третий, как там его?

– Рамиро Гарсия, сэр, один из двоих, кого унесли в матросский кубрик, – объяснил Витус.

– Понятно. Мистер Мак-Кворри!

Моряк, который только что вернулся, вытянулся перед ним.

– Сэр?

– Отведите их к коку. Пусть накормит этих людей вне очереди, чтобы не валились с ног. А потом занесите их имена в список команды. – Все данные о них должны быть в полном порядке. После чего распределите их по вахтам, в этом я всецело полагаюсь на вас, Мак-Кворри.

– Да, сэр.

– За мной, вы оба! – исполин схватил Витуса и Фернандеса и потащил их за собой в сторону капитанской каюты. – Интересно, что Старику от вас понадобилось?

Каюта Таггарта как нельзя лучше свидетельствовала о характере и пристрастиях своего хозяина: мебели немного, однако вся она высшего качества и расставлена в соответствии с клетками шахматного узора на парусиновом ковре. Посреди каюты – большой стол с закрепленными ножками, за которым могли свободно усесться человек десять; вертящийся глобус испанского происхождения, тоже крепко привинченный к полу; стулья и внушительных размеров стол, на котором лежали морские карты и навигационные таблицы, тут и там прижатые различными инструментами вроде коррекционных циркулей, рейсфедеров и угломеров.

У большого окна, выходящего на корму, за плотной занавеской находился гальюн, здесь же на умывальнике стояли миски и кувшины с водой для утреннего и вечернего туалета. Таггарт любил мыться в светлом помещении.

Витус с Фернандесом переступили порог капитанской каюты, оставаясь за широкой спиной Джона Фокса. Капитан, выпрямившись, словно аршин проглотил, стоял за столом с географическими картами. А на одном из стульев напротив него примостился Энано.

– Благодарю Джон, что вы так быстро пришли, – сказал Таггарт, не дав Фоксу возможности доложить.

– Рад стараться, сэр!

Таггарт поднял глаза и увидел, как вытаращился Витус при виде Коротышки – словно привидение встретил!

– Будь я врачом подобно вам, Витус из Камподиоса, я бы, глядя на вас, сказал бы, что у вас припадок паралича.

– Я... э-э... сэр... мое имя... откуда?.. – Витусу нечасто приходилось запинаться так, как сейчас.

Таггарт ухмыльнулся – правая щека его дернулась.

– Я вижу, мой сюрприз вполне удался.

Он указал на тарелку с бисквитами, стоявшую перед ним на карте между Мадейрой и Канарскими островами:

– Угощайтесь, господа. Справедливо было бы, чтобы и вы подкрепились, как ваши товарищи сейчас.

Витус с Фернандесом еще колебались.

– Смелее. Эти бисквиты испекла моя жена на благословенном острове Уайт. Очень рекомендую, – взял один и откусил кусок. – Они твердые, как зуб нарвала, соленая вода их не берет, не испортятся они, хоть сто лет пролежат. Ну, угощайтесь! И вы тоже, Джон.

– Большое спасибо, сэр! – Джон Фокс, уже знакомый с кулинарным искусством миссис Таггарт, взял бисквит первым.

– Малыш, – взгляд капитана скользнул по Энано, – оказался первым из всех, кого мы подняли на борт. Я сам был свидетелем этого и пригласил его в свою каюту. По той причине, что... Но это к делу не относится.

– Да, сэр, уи, уи! – пропищал Коротышка с удовольствием и несколько раз подмигнул Витусу.

– Энано много рассказал мне о вас, равно как и о магистре Рамиро Гарсия, – Таггарт оборвал себя на полуслове. – Кстати, где он?

– Он совсем недавно упал без сознания, и матрос по имени Гонсо тоже. Сейчас их обоих приводят в себя.

– Хорошо, – ответ короткий и ясный понравился капитану. Сидевший рядом с ним малыш не обманул его. – Энано, между прочим, рассказал мне о и вас, мистер Фернандес. Ну, если все, что я услышал, хотя бы приблизительно соответствует действительности, вы мне будете как раз кстати.

Капитан взял очередной бисквит.

– Это касается и вас, Витус из Камподиоса. Вы, по слухам, в высшей степени одаренный врач и тем самым именно тот человек, который мне нужен, потому что наш корабельный лекарь Джереми Холл в последнее время к работе приступить не в состоянии: у него подагра, знаете ли.

Таггарт по привычке шел напрямик. Он не сводил глаз с вошедших.

– Да, сэр, – Витус переводил взгляд с капитана на Коротышку, о чем-то лихорадочно размышляя. – Для меня было бы честью служить на вашем корабле, но, к сожалению, я всего лишился: инструментов, справочника, собранных мною трав. У меня есть только то, что на мне.

– Пустой треп! – весело пропищал Коротышка. – Не дрыгай жабрами! Короб с кирпичом и гроб с железяками я вычавкал, – он заглянул под стол, где действительно лежали все вещи Витуса. Крышка сундучка, побывавшего в морской воде, в одном месте заметно вздулась. Через образовавшуюся щель был виден камень с датами. Даже посох оказался на месте. Коротышка поднял сумку:

– Все в ней, Витус, клянусь Пресвятой Девой Марией!

Просто чудо, по-другому не скажешь! Его сумка нашлась! И остальные вещи тоже!

– Спасибо, Энано! – Витус расчувствовался. – Этого я никогда не забуду!

– Да ладно! Теперь мы квиты, уи? – Коротышка доверчиво смотрел на него.

– Вот и хорошо. – Таггарт не слишком любил, когда его прерывали. – Так принимаете вы мое предложение, кирургик?

– Принимаю! – просиял Витус. – У меня будет только одна просьба: чтобы магистр Гарсия остался моим ассистентом.

– Я так и предполагал.

– Благодарю, сэр.

– Отлично. А теперь о вас, мистер Фернандес. Мне сообщили, будто вы отличный штурман. Я, разумеется, готов поверить в это, но позвольте мне для начала задать вам один важный вопрос: насколько хорошо вы знакомы с бассейном Карибского моря?

В глазах Фернандеса сверкнул огонек:

– Сэр, в Карибском море я как у себя дома.

– Именно это я хотел услышать. Не знаком ли вам случайно архипелаг южнее острова Пинос?

– Вот он, сэр, – Фернандес указал группу островов на карте. – Полагаю, вы говорили о Каймановых островах?

– Точно. И к этому еще два вопроса. Первый: как называют себя туземцы на этих островах?

Фернандес на какое-то мгновение был, казалось, сбит с толку. Потом улыбнулся:

– Каймановы острова необитаемы. Во всяком случае, так было четыре года назад, когда мне случилось туда зайти. Поэтому ничего определенного на ваш вопрос ответить не могу.

Правая щека Таггарта дернулась. Этого испанца с кондачка не возьмешь – и это хорошо.

– И второй вопрос, теперь уже всерьез: знакомы вы с тамошними ветрами, течениями, рифами и прочими особенностями?

– Да, сэр, – и Фернандес прочел капитану целый доклад, изобилующий самыми различными подробностями, важными для мореходов.

– Отлично! Этого довольно, – Таггарт поднял обе руки. – Готовы вы служить на моем корабле вторым офицером и мастером по парусам?

– С радостью, сэр!

– Это надо обмыть, – Таггарт встал, подошел к полке и взял пузатую бутылку бренди. – Джон, будьте столь добры, посмотрите, куда опять подевался Типпертон. Пусть как можно скорее явится сюда со списком офицеров корабля. И пусть не мешкает, этот писарь! Если не предстанет передо мной через две минуты с пером и чернилами, я ему всю задницу исполосую!

– Да, сэр! – Джон Фокс улыбнулся и исчез.

– А с вами, господа, я буду иметь удовольствие выпить за здоровье и благоденствие нашей августейшей королевы, ее величества Елизаветы I Английской, – и Таггарт поднял один из серебряных бокалов, которые Энано уже успел наполнить вином. – Пусть живет она долго и счастливо до конца дней своих! – Он сделал несколько больших глотков. – Если меня спросят, я за то, чтобы она замуж не выходила. А Филиппу II, который вечно чем-то недоволен и постоянно молится, я посоветовал бы подыскать себе какую-нибудь горячую андалузскую девчонку. Не так ли, джентльмены?

Фернандес чуть не поперхнулся. Он не привык, чтобы при нем в таком тоне говорили о короле. Но то, что сказал Таггарт, в общем импонировало штурману.

– Да, сэр, – сказал он, набравшись храбрости.

– За здоровье ее величества! – Витус, отпивший совсем немного вина, поставил бокал на большой стол.

– Да здравствует Елизавета! – по-простецки провозгласил Энано, распираемый гордостью.

– Вы меня звали, сэр? – в каюту вслед за Фоксом вошел Типпертон – изнеженный и тщедушный человек. Друзья разглядели его только после того, как Джон Фокс отступил в сторону.

– А то как же! – Таггарт терпеть не мог лишних вопросов. – Не будь это так, вы бы здесь не появились, а?

– Совершенно верно, сэр. То есть... Да, сэр! – у Типпертона был голос и повадки заправского лакея.

Низко поклонившись, он на полусогнутых ногах приблизился к столу, чтобы поставить на него свой чернильный прибор и положить офицерские списки.

– Внесите в этот список господ Витуса из Камподиоса... э-э-э... как ваше имя, Фернандес?

– Мануэль, сэр.

– Мануэля Фернандеса и Рамиро Гарсия. – Капитан назвал должность каждого и долю трофеев, положенную им после похода.

Перо Типпертона быстро бегало по бумаге. Время от времени на бумаге появлялись кляксы, при виде которых Таггарт брезгливо морщился.

– Когда закончите, пусть господа распишутся. Магистр Гарсия сделает это позже. – Таггарт начал подливать вино в бокалы. – И смотрите, не забудьте указать дату. Сегодня суббота, 27 октября anno 1576.

– Да, сэр, – Типпертон взял новое перо.

Окно в каюте доктора Джереми Холла было крохотным и впускало очень мало солнечного света. Лишь несколько случайных полосок появилось в этот час на лице врача, который, скорчившись от боли, лежал на койке. В свои шестьдесят два года он считался древним-предревним старцем. Еще бы, в те времена средний возраст европейца не превышал тридцати пяти лет.

– Меня зовут Витус из Камподиоса, сэр, – представился новый кирургик. После разговора с капитаном и недолгой трапезы на камбузе он в сопровождении Магистра и Коротышки пошел к старому корабельному врачу.

– Я, как и вы, врач и кирургик.

Затем он указал на вошедших вместе с ним.

– Это мой ассистент, магистр Рамиро Гарсия, а это мой друг Энано. – Оба поклонились. Магистр близоруко заморгал (его бериллы погибли вместе с галеоном).

Холл вяло кивнул.

– Капитан Таггарт определил нас в вашу каюту, сэр. Надеюсь, вы ничего не имеете против, если мы будем спать в этом помещении?

– Конеч... но... нет, мой маль... чик... – Холл говорил еле-еле, превозмогая боль. Голос его дребезжал. Он поднял руку в знак приветствия, и его болезнь стала очевидной для всех: суставы пальцев узловато утолщенные, руки скрюченные, напоминающие когти хищной птицы.

– Позвольте осмотреть вас, – Витус осторожно взял его руки в свои и приблизил их к свету. Узлы на пальцах были красными, толстыми. Даже слабое прикосновение к ним причиняло Холлу невыносимую боль. Витус отбросил одеяло, чтобы осмотреть ноги – то же самое, что и с руками. Особенно распухли суставы больших пальцев.

– У вас и впрямь подагра, доктор Холл, причем вы выбрали самое плохое место для ее лечения.

Холл опустил руку.

– У меня... уже двадцать лет... эта история... С этим меня и в гроб положат...

– Ну, зачем же, – Витус тщетно искал в сумке траву, которую не испортила бы морская вода.

– Послушай, Энано, в «Каса-де-ла-Крус» у тебя был такой красный деревянный ящичек. Где он?

– ...К рыбкам на дно пошел, когда Батиста перетаскивал нас на «Каргаду», – Коротышка с досадой почесал затылок. – И золотые монеты, которые я собирался вернуть тебе, вместе с ним.

– Мои золотые эскудо здесь нам не помогли бы. Но, может быть, там нашлись бы кое-какие полезные травы.

– И-и, где там! Одни дурманящие порошки...

– Яды? А впрочем, я так и думал...

Продолжая поиски, Витус наткнулся на несколько не поврежденных водой пилюль. С помощью магистра растолок их в порошок и с компрессами приложил эту массу к самым болезненным местам на руках и ногах лекаря. Только после этого юноша повнимательнее оглядел каюту. У противоположной стены находились две подвесные койки, а чуть поодаль от них стоял шкаф с медицинскими инструментами и препаратами. Вид у него был такой, будто последние несколько лет его не только не открывали, но и близко к нему не подходили. Витус открыл его. На затянутых паутиной полках лежали многочисленные инструменты, необходимые при ампутациях, в том числе и целый ряд острозубых пил. В самом низу стояли пузырьки с лекарством, на одном из которых была надпись «Opium liquidum». Он снова повернулся к Холлу:

– Чаше всего подагру вызывает дисбаланс соков в организме, доктор. Как опытному врачу, вам это известно лучше меня, и тем не менее довольно часто одновременно с подагрой в организме есть очаг нагноения. Некоторые врачи считают даже, что именно эти нагноения и вызывают подагру.

Холл промолчал.

Витус позволил себе улыбнуться:

– Я-то считаю, что так оно и есть. Поэтому позвольте спросить вас, есть ли в вашем организме какой-либо источник гноя? Может быть, в миндалинах?

– Или в одной из задних кусак? – почему-то спросил Энано.

Холл указал на правую щеку:

– У меня... уже несколько лет... гниет надкостница...

– Хм, – Витус задумался. – Чтобы осмотреть полость рта здесь мало света.

– Может быть, завтра доктор Холл будет чувствовать себя немного лучше, – промолвил Магистр. – Тогда мы сможем поднять его на верхнюю палубу и там осмотреть.

– Нет! – врач испуганно приподнялся, а потом со стоном упал на подушки. – Я не хочу быть посмешищем для команды...

– Не беспокойтесь, доктор! Предлагаю подождать до завтра или послезавтра. Если вам будет полегче, успеем осмотреть полость рта здесь, в каюте, при свете фонарей, – Витус укрыл больного.

– Спасибо... за... сочувствие... Я сам себя... прооперировать не могу... Я обычный костоправ.

– Это не так, и вы это знаете. А сейчас позвольте нам удалиться. Увидимся позже.

Витус дружелюбно кивнул, положил свой короб на одну из подвесных коек и вместе с друзьями покинул каюту.

– Посмотрим, как там в матросском кубрике устроились Род и остальные. У меня вопрос к тебе, Энано, – Витус остановился под большим парусом и положил руку на плечо Коротышке.

– Тебе любопытно, почему кэп был столь милостив ко мне?

– Угадал. Такие, как Таггарт, мне по душе: грубоватые, откровенные и справедливые. Но он не из тех, кто открыто показывает свои чувства. Тем удивительнее, что он проявил такое доверие к тебе. Как будто ты ему родня...

– А у тебя котелок варит, Витус. Ты почти угадал, – Коротышка пригладил свои короткие рыжие волосы. – По-моему, у одного из отпрысков капитана тоже есть горб. И он примерно моего возраста. Поэтому Таггарт и подобрал меня и потащил в свою каюту. Он был добр ко мне, наговорил чего-то о судьбе и о том, что я напоминаю ему сына. Ну, а я наплел ему всякой всячины – где правду сказал, а где и соврал. Зачем ему знать столько всего сразу?

– И что ты рассказал ему обо мне, о Магистре и о Фернандесе?

– А ще, ничего говорить не стоило? – Энано хитро прищурился.

Витус невольно рассмеялся. И Магистр, уже окончательно пришедший в себя, тоже прыснул:

– С тобой все ясно, неудавшийся ты великан! Ты нам добрую службу сослужил. Как будто сам не знаешь!..

Несколько дней спустя, когда доктору Холлу полегчало от компрессов, Витусу с Магистром удалось склонить старого лекаря к операции на верхней палубе. Они помогли старику выйти из каюты и устроили его на стуле с косо наклоненной спинкой. Холл часто заморгал на ярком солнечном свету. Неподвижный, как рептилия, он подставил свои узловатые руки теплым лучам полуденного солнца.

– Можете спокойно закрыть глаза, доктор, – сказал Витус, – доверьтесь мне.

– Я тебе абсолютно доверяю, мой мальчик, – голос лекаря прозвучал как-то неуверенно. Тем не менее глаза он закрыл.

– Как сегодня ваши суставы? Терпимо?

Холл кивнул.

– Вставить расширитель, Витус? – спросил Магистр. И он приподнял вырезанное самим Витусом из дерева приспособление, напоминавшее по форме подкову, которое предстояло вставить лекарю в рот.

– Покарано.

Витус обратился к Холлу.

– Сэр, вам известно действие губки со снотворным?

Старый лекарь снова слабо кивнул. И вдруг оживился:

– Я не хочу быть без сознания, я хочу наблюдать за тем, что вы будете делать!

– Не беспокойтесь, сэр. Это от вас никуда не уйдет: опиума в вашем пузырьке немного. Однако мне придется выдавить губку прямо у вас в полости рта, ибо эта субстанция только тогда подействует в полной мере, когда войдет в контакт со слизистой оболочкой.

Холл открыл рот как можно шире.

– А вот теперь вставляй расширитель, Магистр.

– Будет сделано... Так? – Он проверил прочно ли сидит приспособление.

– Думаю, да. – Витус заглянул в рот лекаря и увидел, что осталось от его коричневатых зубов. Десны казались на этом фоне желтыми и желеобразными. В верхней челюсти торчали всего два зуба, остальные выпали. Витус сунул губку в рот и несколько раз выжал ее там. Холл издал такой звук, словно у него удушье.

Магистр запрокинул его голову.

– Десны уже онемели, сэр?

Холл открыл и закрыл глаза. Витус счел это подтверждением. Крепким клювом своего «пеликана» – специальных щипцов – он сжал первый зуб и попытался его вытащить. Кусочек зуба отломился. Холл тяжело вздохнул. Витус достал этот кусочек пинцетом и сделал еще одну попытку. И снова отломился кусочек зуба. Так дело не пойдет.

С напускным спокойствием проговорил:

– Видимая часть зубов у вас ломкая, как древесный уголь, зато корни зубов сидят крепко. Он взял в руки скальпель, напоминающий перочинный ножик, и принялся срезать нагноившуюся часть десны. Узловатые пальца Холла, лежавшие на коленях, сжались в кулаки. Он явно испытывал острую боль.

– Я, к сожалению, не могу дать вам больше обезболивающего, сэр. Опиума больше нет.

Холл пожал плечами. Витус взрезал десны у корней зубов по всей длине челюсти. Крови почти не было. Когда полоска срезанного мяса была удалена изо рта, Холл открыл глаза и прошептал:

– У вас это хорошо получается, мой мальчик.

– Благодарю, сэр.

Витус снова срезал пленку сгнившего мяса. Изо рта шел гнилостный запах, который, к счастью, уносился ветром с моря. Коричневатые руины зубов были теперь открыты. Во рту собиралась красноватая влага. Витус убрал ее и снова взялся за своего «пеликана». Концы его «клюва» могли теперь удобнее сжать зубы. Собранный до предела, молодой человек поводил инструменты туда-сюда и, к своей радости, заметил, что первый боковой зуб поддается. Он нажал посильнее, и через несколько секунд вытащил зуб.

– Вот он! В нем причина вашей подагры, сэр!

– Хорошо бы ты оказался прав, – вздохнул Холл.

Магистр отер ему рот.

– Спасибо, сынок, – несмотря на испытанную боль, Холл почувствовал облегчение. За долгие годы это был первый случай, когда устранялись не последствия его болезни, а причина. В течение последующего часа Витус удалил остальные корни.

Когда все было окончено, Холл взял правую руку Витуса в свои ладони и тихо проговорил:

– Спасибо, мой мальчик. И почему только таких, как ты, не нашлось на мои зубы пораньше?

– Ничего особенного, сэр. Вот пройдет дней пять-семь – там увидим, ушла подагра или нет.

Холл энергично закивал:

– Я в этом уверен! У меня уже сейчас полегчало на душе. И надежда появилась!.. Еще раз сердечное спасибо... кирургик, – он впервые назвал так Витуса.

Дойдя до «сада» на самом краю корабля, Витус, Магистр, Род и Мак-Кворри еще раз проверили направление ветра. Этим утром крепкие порывы били справа, что заставило их держаться левого борта. Кто хотел облегчиться, тот не ошибся бы, если б ухватился за один из висящих канатов.

Двойной удар судового колокола звонко донесся до них с кормы и возвестил 9 часов. Все четверо взяли за правило в это время приходить в «сад», чтобы здесь, сделав свое дело, обсудить кое-что. Совместное сидение рядом, как подчеркивал Витус – взаимное доверие, способствовало расслаблению и было вообще полезно для здоровья.

– Когда восседаешь так высоко над водой, делаешься похожим на птицу, которая кое-что роняет вниз на лету, – пошутил Род. – Вроде вон того сокола, – и он указал на скульптуру на носу корабля.

– А почему это судно назвали «Фалькон», а не «Игл» или «Хок», например? Или «Кайт»[30]?

– Название «Фалькон» – идея Старика, – объяснил Мак-Кворри. – Он рассказал мне как-то об этом в одном портовом кабачке. Было это лет пятнадцать назад, никак не меньше. Однажды осенним днем на острове Уайт он наблюдал, как сокол бросился вниз на свою добычу. Крылья и хвост он сложил так, что чем-то напомнил Старику корабельный якорь. И тогда он загадал, что если у него когда-нибудь будет свой корабль, он обязательно назовет его «Фалькон».

– Этот корабль мне нравится, – сказал Витус.

– В чем-то он очень отличается от «Каргада де Эсперанса», – заметил Магистр.

– Испанские галеоны ни в какое сравнение с английскими кораблями последних лет не идут. – Когда речь заходила о кораблях, Мак-Кворри был в своей стихии. – Посмотрите хотя бы на фок-мачту «Фалькона». Она перед передней палубой и несет еще косой парус. У испанцев же фок-мачта на самой надстройке, которая, между прочим, куда выше нашей. Поэтому мы на «Фальконе» говорим даже не о надстройке, а просто о передней, или носовой, палубе.

– Эй, на «Фальконе»! Э-гей! Судно по правому борту! – вдруг послышался сверху голос впередсмотрящего с марсов.

– Какой национальности? – словно только этой вести и дожидавшийся Джон Фокс бросился вдоль борта к носу. – Можешь разглядеть, парень?

– Нет сэр, сожалею, сэр. Но судно маленькое, трехмачтовое, по-моему.

– Внимание! Капитан идет на нос корабля! – крикнул один из несших вахту матросов. Джон Фокс поспешил ему навстречу.

– Судно по правому борту, капитан. Подробностей пока нет, сэр. Дать сигнал «приготовиться к бою»?

– Нет, мистер Фокс, – Таггарт держал деревянную трубу с увеличительным стеклом. – Хочу сперва присмотреться к этому парню.

– Да, сэр!

На глазах всей команды Таггарт пошел дальше, на носовую палубу, и начал подниматься по вантам на фок-мачту. Проделав примерно полпути, капитан задержался и посмотрел на сидящих в «саду» четверых. Витус, Магистр, Род и Мак-Кворри вскочили и побыстрее натянули штаны, а потом со смущенным видом подняли глаза.

– Это мне нравится! – крикнул вниз Таггарт. Правая щека его заметно дернулась. – Дисциплинированный вы народ – даже испражняетесь вместе. Продолжайте!

– Да, сэр! – ответ четверки прозвучал как-то вяло. Кое-кто из стоявших на носу рассмеялся.

Таггарт продолжал подниматься по вантам. Но через несколько перекладин опять остановился.

– Да, чтобы не забыть! Кирургик, и вы, магистр Гарсия, сегодня вечером я даю в своей каюте небольшой ужин. Окажите мне честь поужинать со мной!

– Конечно, с удовольствием, сэр!

– Хорошо. Поклонитесь от меня доктору Холлу. Я буду рад видеть и его тоже.

– Мы передадим ему, сэр, – заверил Витус.

– Значит договорились. Скажем, после восьмых склянок?

И, не дожидаясь ответа, полез выше.

– Неплохо, неплохо, парни, – Таггарт, сидевший во главе большого обеденного стола, вежливо похлопал музыкантам, сделавшим небольшой перерыв. – Что это была за вещь? Я ее не знаю.

– Эта вещь называется «Who shall me let?» сэр. Ее последнее время часто исполняют при дворе, – ответил флейтист.

– Вот как... – интерес Таггарта сразу угас.

– Под нее танцуют вольту, сэр. Это новый быстрый и довольно сложный танец с подскоками, причем партнеры поддерживают друг друга. Ее величество высоко ценит этот танец.

– Танцы! Бррр, ненавижу танцы! – Таггарта передернуло. – Это какая-то кутерьма, придуманная только для того, чтобы лапать чужих женщин, не опасаясь получить от мужа по башке. – Тут он опомнился: – Однако, если нашей первой леди этот э-э... танец нравится, тогда что ж...

– Еще немного нашпигованной свинины, сэр? – Типпертон, исполнявший этим вечером роль дворецкого, предложил Таггарту поднос с дымящимся мясом. – Есть еще печеная картошка.

– Нет, а то я лопну. Предложите лучше молодым людям, – Таггарт указал на Витуса, Магистра, Джона Фокса и Коротышку. – Мы, как представители старой гвардии, приналяжем лучше на крепкие напитки. Не так ли, доктор? – с этими словами он потянулся к графину с бренди и налил доктору большую рюмку.

– Благодарю, сэр, – Холл выглядел неплохо. Он, похоже, не особенно переживал по поводу утраты зубов, ведь по причине их отсутствия у него появлялись все основания отдавать предпочтение жидкой пище (и выпивке!).

Таггарт обслужил и Фернандеса.

– За нашу королеву! Храни ее Господь!

– За королеву! – все поднялись с сосудами в руках.

– Не желаете ли еще этого сыра с плесенью, сэр? Кок специально поджарил белые хлебцы, – это снова появился Типпертон.

Таггарт только рукой махнул, затем налил всем по полной рюмке и повторил тост за королеву.

– Если так пойдет и дальше, скоро мы все будем фиолетового цвета, – прошептал Магистр Витусу.

– Что вы там сказали, мистер Гарсия? – Таггарт терпеть не мог, когда за столом начинали шептаться. – Говорите громче, чтобы все слышали интересные вещи, которыми вы делитесь со своим приятелем.

– М-да... сэр! – быстро откликнулся Магистр. – Я ничего особенного не сказал. Предположил только, что подул свежий ветер.

Это объяснение показалось присутствующим убедительным, потому что после встречи с иностранным судном, английским купцом, очень слабо вооруженным, ветер все время набирал силу. «Феникс» – так назывался этот англичанин – направлялся в Новый Свет, где его капитан Болдуин собирался совершить выгодные сделки.

– Благодарю вас за столь важную информацию, сеньор Гарсия, – не заметить иронии в этих словах было невозможно. – И тем не менее, Типпертон, поднимитесь на палубу и пришлите ко мне мистера Мак-Кворри.

Когда через несколько минут шотландец появился перед капитаном и его гостями, он увидел празднично накрытый стол, ломившийся от яств и напитков.

«Живут же люди! Вот бы и нашему брату так!..» – подумал он, а вслух сказал:

– Явился по вашему приказанию, сэр!

– Благодарю, Мак-Кворри. Хотел спросить, все ли наверху в порядке?

– Пока что мы закрепили марс и брамсель, сэр. Если будет задувать сильнее, придется свернуть некоторые паруса. Я предлагаю марсовые. Косые уже свернуты.

– Отлично. Первый офицер или я сам поднимемся наверх и убедимся, все ли в порядке, – Таггарт с симпатией поглядел на шотландца. – Позаботьтесь тем временем о том, чтобы вахтенным матросам выдали по дополнительной порции бренди. В такую погоду это будет кстати.

Мак-Кворри вытянулся в струнку:

– Да, сэр! Благодарю, сэр!

– Хорошо, можете быть свобод...

Таггарт вынужден был умолкнуть, ибо на кормовую палубу обрушился целый вал воды, от которого содрогнулся весь корабль. Однако Таггарт даже не изменился в лице.

– Да, что-то там на нас надвигается. Джон. Будьте добры, пойдите с Мак-Кворри на палубу. По-моему паруса надо убрать прямо сейчас.

– Да, сэр! – вскочил исполин.

– И еще: пошлите еще по одному человеку к впередсмотрящему и к рулевому. Проследите также, чтобы трап покрепче закрепили на палубе. И пусть все наденут пробковые пояса. Не хватало, чтобы кто-то из наших пошел ко дну. Проверьте все войлочные прокладки бортовых орудий и их цепи. Свободные от вахты пусть будут готовы на тот случай, если вахтенным потребуется подмога на брасах. И отведите в кубрик музыкантов, им сейчас придется узнать, что такое настоящая качка и фунт морского лиха.

– Да, сэр! – первый офицер без лишних слов вышел вместе с музыкантами и Мак-Кворри.

– Так, а вы, Типпертон, уберите со стола, пока тарелки не полетели нам в голову.

– Да, сэр!

– А теперь вернемся к приятной части нашего совместного времяпрепровождения, – Таггарт поднялся из-за стола, несмотря на качку, крепко держась на ногах, и направился в угол каюты за перегородку, откуда вернулся с тремя бутылками вина в руках.

– Я в Портсмуте купил себе целый ящик этого самого зелья, у меня к нему слабость.

Он поставил бутылки в глубокие гнезда специально для этого выпиленные в деревянной подставке, и подождал, пока со стола уберут все лишнее и наполнят бокалы. Справедливости ради надо сказать, что Типпертон был медлительнее улитки.

– Я пью за вас, джентльмены, и за удачу нашего предприятия. Пусть в будущем году под наши пушки попадут самые жирные доны.

Море, словно желая дать ответ, так приподняло, а потом опустило корабль, что все предметы в каюте, которые не были прибиты или прочно привязаны, полетели на пол. Но Таггарт, как ни качало, продолжал сжимать в руке бокал.

– Наверху пока все в порядке, сэр, – появился на пороге Джон Фокс. По его просмоленному плащу стекала вода. Он снял его, отряхнул и передал Типпертону.

– Благодарю, Джон. Налейте себе вина, мы уже...

Что Фокс и сделал, а затем сел к столу, пошире расставив ноги, чтобы удерживать равновесие при качке.

– Немного штормит, сэр. Однако «Фалькон» держится молодцом.

– Вот и хорошо. Держаться как следует – это главное. Я очень хорошо помню один шторм, когда мы чуть не погибли вместе с кораблем. Это было лет двадцать назад, если не больше. Единственный, кто со мной ходит с тех пор, это вы, Джон. Помните тот случай?

– Как не помнить, сэр, – первый офицер глотнул вина и устроился на своем стуле поудобнее, – это был мой первый выход в море и первый шторм. Я по сей день все помню до мелочей, даже как эта леди рожала.

– Да, странный был рейс. Что-то с самого начала не заладилось. Это и не удивительно, если учесть, что на борту у нас была женщина, имя которой никто не знал. Только один лорд, на попечении которого она находилась, знал, кто она такая. Короче говоря, ребенок все-таки на свет появился – если я не ошибаюсь, с помощью нашего вечно подвыпившего доктора Уайтбрэда (мир его праху) и настоящего дракона в лице английской акушерки. Ну да, а потом, когда мы пришли в Виго, эта леди таинственным образом пропала с судна. Да так, что никто ничего и не заметил... Лорд заклинал меня: «Капитан Таггарт!..»

– Капитан! Подождите, сэр, я... – у Витуса словно пелена с глаз упала. – Это имя недаром показалось ему знакомым. Таггарт – ведь так звали капитана, о котором упоминал Лум той ночью, когда им в «Инглез» подсыпали какой-то дряни в выпивку. – Не знали ли вы, случайно, человека по фамилии Лум?

– Лум... Лум? Гордон Лум?!

– Да сэр, – Витус затаил дыхание.

Таггарт поставил бокал на стол.

– Конечно, я знаю Гордона Лума. Крепкий такой парень. И моряк первостатейный. И всегда трет пальцем свой плащ. Лум был с нами в ту страшную ночь. Он служил мастером по парусам на «Тандебёрде» – так мою тогдашнюю посудину звали. Господи, когда я вспоминаю, какие у нее были паруса и как их изорвал ветер!.. А почему, вы спросили, кирургик?

– А может быть так, что этот Гордон Лум тоже ходит по торговому делу в Карибское море?

– Вполне возможно. Мне приходилось слышать, что у него теперь свой галеон.

Таггарт с интересом посмотрел на Витуса:

– А теперь давайте, выкладывайте, откуда вы знаете Лума?

– Мы познакомились в одной харчевне в Сантандере, она называется «Эль Инглес», сэр. Там он и рассказал нам с Магистром о той штормовой ночи. И он тоже упоминал о неизвестной леди. И он, точно так же, как и вы, сказал, что она сошла с корабля в испанском порту Виго, а потом бесследно исчезла. Вам что-нибудь еще известно об этой леди, сэр?

Таггарт покачал головой.

– Нет, к сожалению. Лорд, вернувшийся вместе с нами в Англию, был «разговорчив», как улитка.

Он повернулся к своему первому офицеру.

– Или вам известно больше моего?

Великан развел руками.

– Встречный вопрос, кирургик. Почему эта леди вас так заинтересовала?

– Не исключено, что это моя мать.

– Она... ваша мать?! Клянусь всеми чертями!.. Как это понимать? – Таггарт сделал большой глоток вина.

– Я в этом совсем не уверен, – повысил голос Витус, потому что все вдруг заговорили. – А почему я так считаю, это длинная история. Она начинается с того, что меня в детстве подкинули...

Он целый час рассказывал обо всем, что с ним случилось. Кое-что с подробностями, а кое о чем упоминал вскользь. А о том, как и почему оказался в тюрьме, вообще умолчал. Коротышка был благодарен ему за это. Когда Витус закончил, поначалу воцарилась тишина. Потом Таггарт встал, усмехнулся, заковылял на своих кривых ногах за перегородку и вернулся оттуда с очередными тремя бутылками рейнвейнского.

– Повивальная вода! Выпьем за то, что вы, возможно, родились на корабле, которым командовал я.

Он передал бутылки Типпертону, чтобы тот открыл их.

– Но одного я так до конца и не понял. Что заставляет вас думать, будто эта женщина могла быть вашей матерью?

– Согласен, сэр, это не больше чем предположение, – голос Витуса задрожал. Чем больше он рассказывал о своем прошлом, тем больше он нервничал. – Два довода в пользу этого: во-первых, капитан Лум рассказал нам, что перед исчезновением этой леди в Виго в ее руках видели красный сверток. Цвет пеленок совпадает с цветом той камчатой ткани, которую я, покинув Камподиос, ношу на своем теле. Это самая дорогая для меня вещь, с которой я с тех пор не расставался ни на час.

– Успокойтесь, выпейте, – в голосе Таггарта появились отцовские нотки. – Будем здоровы!

– Будем здоровы! Как нам известно, эта леди удалилась из города. Вполне возможно, в восточном направлении, так что в один прекрасный день она могла оказаться поблизости от Камподиоса.

– Это и есть второй довод?

– Хотя довод шаток, вынужден признать...

– Ну, тогда у меня есть третий. Вы только что рассказали нам, что вас нашли 9 марта 1556 года вблизи монастыря. Этот день вы считаете днем своего рождения. Строго говоря, родились вы, конечно, раньше. Может быть, на месяц-полтора. Насколько я помню, мы вышли из Портсмута в конце января пятьдесят шестого года. Если я в своих расчетах не ошибаюсь, вы должны были родиться через несколько дней после этого. Ну, может быть, в первых числах февраля. После той штормовой ночи нам потребовалось никак не меньше недели, чтобы сильно потрепанным добраться до Виго. Учитывая все это, у вашей матери, если это действительно была она, оставалось где-то три-четыре недели, чтобы оказаться неподалеку от монастыря. По времени, я думаю, все сходится.

– Но почему целью неизвестной леди должен был быть именно Камподиос?

– Возможно, монастырь вовсе не был ее целью, – ответил за Витуса Магистр. – Может быть, то, что она оказалась там, было чистой случайностью. Не исключено, что, находясь поблизости от монастыря, она плохо себя почувствовала, заболела, например. Не следует забывать, что незадолго перед этим она родила ребенка, а потом еще путешествие в несколько сот миль – тоже не подарок для слабой женщины, я вам скажу. А вообще говоря, когда о детях сам как следует позаботиться не можешь, принято оставлять их у ворот монастыря: монахи вырастят его, дадут образование, выведут в люди...

– Чересчур много предположений и слишком мало фактов, – вздохнул Витус.

– Кирургик, вы упомянули что-то о красной камчатой ткани, – вступил в разговор доктор Холл. – И добавили еще, что это самая дорогая вещь, с которой вы никогда не расстаетесь.

– Так оно и есть, – подтвердил Витус, – я всегда ношу ее прямо на теле.

– Вы еще упомянули о вашей встрече с капитаном Лумом в какой э-э... харчевне?

– В «Инглез».

– Верно. В «Инглез». И там вы вместе рассматривали какую-то картину, на которой была изображена каравелла, и на парусах ее красовался такой же герб, как и на вашем куске материи, да?

– Да, так оно и было, – кивнул Витус. Интересно к чему клонит старый лекарь?

– Любопытное совпадение, – водянистые глаза Холла ощупывали Витуса. – Видите ли, я разбираюсь немного в геральдике, особенно в английской. Будьте столь добры, снимите куртку и рубашку.

Витус медлил.

– Чего ты медлишь? – шепнул ему Коротышка. – Давай, разоблачайся!

– Сэр, вы не против?

– Никаких возражений не имею, – Таггарт сделал широкий жест рукой. – Nudo veritas! Как говорите вы, врачи, пусть проявится так сказать «голая правда».

Несколько минут спустя перед глазами Холла засверкал шитый золотом герб. Долгое время старый врач не произносил ни слова. Он внимательно изучал все детали: рычащего льва, стилизованный корабль, заключенный в изображение земного шара, симметрично расположенные паруса с крестом на них.

– Коллинкорт, – произнес наконец Холл.

– Что вы сказали?

– Коллинкорт, – повторил лекарь. – Не может быть никаких сомнений – это герб Коллинкортов.

– А что вам известно о них, о Коллинкортах? – Витус силился скрыть свое волнение и любопытство. Он начал лихорадочно приводить свою одежду в порядок.

– Не очень много. Только то, что это очень древний норманнский род, из которого вышло немало знаменитых мореходов. – Холл задумался. – Морской пейзаж из «Инглез» мог, я думаю, принадлежать одному из Коллинкортов, а вот как он попал в Испанию – представления не имею.

– А где живут Коллинкорты? Известно вам это?

– Точно не знаю. Слышал, будто у них имение в Западном Сассексе, недалеко от Ла-Манша. А где точно, узнаете в самой Англии.

– Витус Коллинкорт, – Магистр поднял бокал с вином. – Звучит недурственно. С вашего позволения, капитан Таггарт, я выпью за человека, который только что узнал свою фамилию!

– Cheers! Salud! Assusso, knabbig, knabbig![31]– завопил Коротышка.

– Может быть, это действительно моя фамилия, Магистр, – сказал Витус, – а может, и нет.

Он испугался этой возможности. А вдруг все их построения – воздушные замки? Пока он сам не убедится, особенно радоваться нечему. И все же одна мысль, что он, возможно, принадлежит к роду Коллинкортов, кружила ему голову.

– Ну, ладно, – Таггарту тоже хотелось вернуться на твердую почву фактов. – Сами понимаете, кирургик, что из-за одного этого я не поверну сейчас корабль и не вернусь немедленно в Англию. Наша цель – серебро и золото испанцев, и пусть меня лучше изжарят в аду, чем я упущу свое!

– Это я понимаю, сэр.

– Эй, на «Фальконе». Корабли по правому борту!

– Сколько их там? – Таггарт, стоявший с Витусом и Фернандесом на капитанском мостике, задрал голову, чтобы лучше видеть впередсмотрящего.

– По-моему, три, сэр! Вот я вижу – они палят друг в друга!..

– Что?! Друг в друга? Клянусь всеми Медузами Горгонами! – начал ругаться Таггарт. – Мистер Фокс!

– Слушаю, сэр! – первый офицер спустился с верхней палубы.

– Пусть дадут сигнал «приготовиться к бою». Не позже чем через десять минут пушки должны быть наготове, не то я сверну пушкарей в бараний рог!

– Да, сэр! Этого не потребуется!

Глаза исполина блестели, когда он отдавал необходимые приказания.

– Мистер Фернандес, каковы наши координаты?

Штурман размышлял недолго:

– Могу сказать с достаточной точностью: 30 градусов 50 минут северной широты, сэр. Я взял широту всего четверть часа назад.

– А долгота?

– Точно не определишь, сэр, однако скажу, что мы вблизи двух маленьких португальских островов – это по правому борту.

– Я их знаю. Они в нескольких милях севернее Канарских островов. Но тем не менее относятся к группе островов Мадейры, – Таггарт прищурился, однако отсюда пока ничего не было видно.

– Типпертон!

Тот высунулся из каюты капитана:

– Сэр?

– Мой окуляр, да поживее!

Когда оптический прибор, предшественник подзорной трубы, оказался у него в руках, Таггарт поднялся по вантам главной мачты. Сверху матросы, суетившиеся на палубе «Фалькона», казались растревоженными муравьями: они бегали туда-сюда, прыгали через лежавшие повсюду ящики и бочки, постоянно менялись местами. Для неискушенного такая суета была необъяснимой, а для того, кто в этом разбирался, все выглядело достаточно осмысленным.

Джон Фокс стоял посреди всей этой суеты, неколебимый, как утес, и отдавал приказания:

– Троих вахтенных к рулю! Живо, живо! Рекхэм, ко мне!

– Сэр?

– Привести к ветру на один румб по правому борту. Возьмите двух-трех «соколов» с правого борта – пусть поддержат ваших на брасах. Раздайте оружие! Лучников – на марсы, стрелков из мушкетов – на нос и корму корабля. Кто не стрелки, получают топоры и абордажные ножи. Дорси, расставьте несколько человек вашей вахты серпом под реями. Командиры орудий, всех бомбардиров на батарейную палубу!

Двое из них, Магон и Риффль, как раз появились из кубрика и бросились к орудиям.

– Сэр?

– Все пушки расчехлены и готовы к бою!

– Заряжающие пока подносят ядра, но через две минуты мы будем готовы к бою.

– Очень хорошо. Когда зарядите, откатите орудия немного назад и закрепите лафеты. Фитильные пальники держать наготове! О готовности к бою немедленно доложить.

– Да, сэр!

– И не забудьте присыпать палубу песком, чтобы матросы не поскальзывались на собственной крови. Ядра разложить с запасом. Чем заняты юнги?

– Порох взвешивают и подносят его бомбардирам.

– Хорошо, можете быть свободны.

Оба бомбардира бегом ринулись на свои места.

– Думаю, мне лучше уйти, мистер Фокс, – сказал Витус, до того следивший за происходящим, словно завороженный. – Оборудую на батарейной палубе что-то вроде временного перевязочного пункта. Ну и к ампутациям приготовлюсь... Мне Магистр поможет. Не дадите ли еще несколько человек на непредвиденный случай? Только из тех, что не падают без чувств при виде крови и костей.

– У нас на борту каждый привык к виду крови, кирургик, и в этом нет ничего особенного. Зато, если дело дойдет до абордажа, у нас каждый человек будет на счету. Так что ничего обещать вам не могу. Хотя... Подождите-ка, – Фокс прищелкнул пальцами, – а Энано вам подойдет?

– Да, спасибо. – И Витус поспешно удалился.

– Джон! – Таггарт совершил довольно смелый для его лет прыжок с капитанского мостика на палубу. – Там, «Феникс». Я как чувствовал! Я узнал его по парусам: на них золотые крылья, по бокам которых по льву.

– «Феникс», сэр? Правда?

– Именно он, – Таггарт передал окуляр Фернандесу, который направил его в сторону кораблей. Те, впрочем, можно было теперь разглядеть и невооруженным глазом.

– Второй парусник – тоже англичанин, – сказал капитан. – Это «Аргонавт», где капитаном Тимоти Эванс. Джон, вы знакомы с Эвансом?

– Шапочно, сэр. Он корсар, как и мы, однако, если верить слухам, невезучий.

– Что правда, то правда, – Таггарт посмотрел в сторону кораблей, которых все больше обволакивал дым. – Наверное, поэтому он и сцепился с этим жирным купцом-испанцем. У дона три батарейные палубы, не меньше, и пушки у него самого крупного калибра, я вам доложу. «Да, мощный корабль! Либо Эванс смельчак, каких мало, либо от нищеты совсем спятил, раз схватился с таким противником. „Аргонавт“ выглядит довольно потрепанным. Его пушки по дальнобойности уступают нашим, вот он и вынужден вступить в ближний бой. Ага, а бизань-мачта уже отправилась к рыбам на дно... Эвансу еще здорово повезло, что ему на помощь подошел Болдуин на „Фениксе“, хотя что он может сделать дону?

– Булавочные уколы, не больше!

– А испанца этого вы знаете?

– Нет. Мне редко когда доводилось видеть на плаву такое чудовище. Тем не менее отпор оно даст кому угодно! Если дальше так пойдет и мы не вмешаемся, от «Аргонавта» одни щепки останутся, не говоря уже о «Фениксе».

– Если позволите, сэр, – вступил в разговор Фернандес, – по-моему, это «Нуэстра Сеньора де ла Консепсьон», которые испанские матросы называют «Какафуего» – «изрыгающая огонь».

– Благодарю, штурман, – Таггарт взял у него окуляр и заглянул в него.

– Да, здорово этот испанец плюется огнем, – сухо констатировал он, когда на «Аргонавте» сломалась грот-мачта. Корпус судна, названного в честь древнегреческих героев, отправившихся в Колхиду за золотым руном, сильно накренился вправо.

– Эвансу нужно бы сейчас отойти как можно дальше! Если испанец пойдет на абордаж, пиши пропало... На нем никак не меньше сотни солдат.

Джон Фокс проворчал:

– Испанец показывает нам корму, как будто нас вовсе нет. В то время как его батареи правого борта палят по «Аргонавту». Причем люди Эванса отвечают только одиночными выстрелами: для залпа всем бортом у них уже сил нет, борт-то выглядит как дырявый котел. Я предлагаю, сэр, взять на один румб правее. Правда, мы слегка подставим им нос, но едва ли доны сумеют этим воспользоваться. Об этом как-нибудь позаботятся наши носовые пушечки.

– Батареи правого борта к бою готовы, сэр! – послышался в этот момент голос Риффля.

Почти одновременно с левого борта о том же доложил Магон. Таггарт воспринял это с удовлетворением, хотя внешне не показал. Подготовка к боевым действиям заняла меньше десяти минут.

– В общем неплохо, хотя и недостаточно хорошо. Перезарядку орудий надо бы производить быстрее... Мы будем атаковать именно так, как предложили вы, Джон. Сделайте для этого все необходимое. При такой дистанции «Сеньора» должна крепко получить, а мы остаться для нее недосягаемы. Было бы смешно начать обстрел донов без подготовки.

– Да, сэр!

– Тогда выполняйте, – глаза Таггарта блеснули, он поправил шпагу. – Танец начинается.

Впечатление было такое, будто гроза разразилась прямо над их головами. Каждый удар грома заставлял содрогаться их тела, гулом отдавался в ушах и давал им понять, насколько сами они крошечны и хрупки. По расчетам Витуса, с момента их вступления в бой прошло полчаса. Что там на верхней палубе? Как идет сражение? Ему не терпелось заняться делом, и в то же время он беспокоился о здоровье сражающихся «соколов».

Бу-у-у-у-ммм!

Снова мощный удар всех пушек правого борта. Пушки откатились, и «Фалькон» накренился влево. Витус прикрыл ладонями уши, которые у него, как и у пробегавших мимо бомбардиров, были завязаны косынкой. Только против грохота это не помогало.

– Как лиса в западне! – крикнул Магистр.

– Что ты сказал?

– Попали, как лиса в западню! – еще раз прокричал маленький ученый. – Если они попадут нам ниже ватерлинии, мы через считаные секунды пойдем ко дну!

– Пока до этого не дошло. Если я не ошибаюсь, испанцы всего два или три раза пальнули из дальнобойных. И все закончилось недолетами.

Витус в который раз проверил, все ли в порядке на операционном столе, аккуратно разложил зажимы и пилы для костей. Все было под рукой: и перевязочный материал, и разного размера иглы для наложения швов. Скальпели, шины, щипцы, зажимы, крюки и пинцеты любого размера. Был также инструмент для извлечения пуль, на длинную тонкую ручку которого была насажена полая полусфера с острой кромкой. Инструмент вводили в пулевой канал и продвигали вращательными движениями, пытаясь захватить пулю. Если это удавалось – тем же манером его извлекали обратно. В качестве обезболивающего Витусу дали несколько бутылок бренди. Алкоголь был единственным анальгетиком, потому что опиума для Spongia somnifera совсем не осталось.

Буммм! – послышался отдаленный грохот. Наверное, очередной привет с дородной «Сеньоры». И снова загрохотало. Тут их судно содрогнулось всем корпусом. Попадание в «Фалькон»! Но куда именно попали? Все трое огляделись. В любой момент в трюмы могла хлынуть вода, и тогда они пойдут ко дну. Секунды тянулись мучительно долго, но самого страшного не произошло. Вместо этого с верхней палубы послышались возбужденные крики. Команды снять те или иные паруса звучали одна за другой, и вскоре корабль закружил на месте вокруг своей оси. Потом снова рявкнули пушки по правому борту «Фалькона».

– По крайней мере в долгу мы не остаемся, – усмехнулся Магистр. Он подслеповато моргал, потому что два из пяти фонарей, принесенных Витусом, упали на пол и разлетелись в куски.

– Уи, уи, – Коротышка принялся подбирать осколки.

В самом конце помещения, там, где трап вел наверх, на батарейную палубу, неожиданно появилась целая группа матросов. Они осторожно спускали по ступенькам двух раненых. Свет в перевязочной был довольно тусклым, однако Витус сразу заметил, что у одного из раненых совершенно безжизненный взгляд. Его голова свесилась на грудь и моталась туда-сюда. Витус решил, что моряк в состоянии шока.

– Положите его на стол.

– Да, сэр.

С другим дело обстояло куда хуже. У него оторвало руку по локоть. По обрубку руки обильно текла кровь.

– Магистр, зажимы! Быстрее!

– Я уже, – маленький ученый устраивал раненого на стуле.

Витус заставил себя говорить как можно спокойнее:

– Ну, как там наверху?.. И как вас зовут?

– Фулхен, Ганнер Фулхен! – вытянулся перед ним матрос. – Я с приятелями от третьей носовой пушки, – он улыбнулся. – Дела вроде идут неплохо, сэр. С самого начала первый офицер дал команду сосредоточить огонь на главной мачте «Сеньоры», нуда, а с третьего залпа мы ее срезали.

– Очень хорошо. Но, кажется, и мы кое-что схлопотали.

– Не о чем говорить, сэр! Одно вражеское попадание. Щепок много. Оба раненых – стрелки с левого борта, поэтому их и задело. Так вот, капитан сразу приказал развернуть корабль так, чтобы стрелкам по правому борту не было слишком жарко и могли вступить пушки с левого. Донам, как говорится, здорово досталось.

– Это успокаивает. А раненые есть?

– Насколько я знаю, нет, – Фулхен чуть ли не с сожалением пожал плечами.

– И слава Богу, – Витус перевел взгляд на Магистра, который на пару с Коротышкой почти профессионально обрабатывал обрубок руки матроса. Другой раненый, с остекленевшим взглядом, еще не пришел в себя.

– Что у него? – Витус пощупал пульс. Пульса нет. Приложил ухо к груди. Не дышит. Тогда он понял. – Этот матрос мертв.

Однако по какой же причине? Нигде нет ни капли крови, ни шрама, ни увечья, ни пореза, даже никаких кровоподтеков на теле. Только этот безжизненный взгляд. Витус закрыл ему глаза, перевернул матроса на живот и сразу понял причину смерти: у него оказались переломаны шейные позвонки. Какой-то летящий предмет с острыми гранями нанес парню смертельный удар... Большущая, длиной примерно в четыре вершка, гематома под затылком свидетельствовала об этом.

– Он мертв, сэр? – спросил стоявший за спиной Витуса Фулхен.

– Да. Снимите его со стола и положите на пол вон там, в углу. И можете быть свободны. Наверху вы нужнее.

– Да, сэр! – Фулхен козырнул и исчез вместе с остальными матросами.

Витус подошел к Магистру. Раненый сидел, сгорбившись на стуле, с остекленевшими глазами, однако вызвано это было, скорее всего, не болью. Об этом говорил хотя бы тот факт, что за короткое время матрос выпил почти полбутылки бренди.

– Он сейчас не в себе, – заметил Магистр, укладывая перевязанную руку раненого на стол и закрепляя ее зажимными винтами. – Сейчас он мало что чувствует.

– Хорошо. Я сделаю два серповидных надреза на обрубке руки – один спереди, один сзади.

После того как Витус сделал это, он убрал скальпелем сосуды и мышцы. Потом завернул лоскуты, закрывая расщепленную предплечную кость. Однако кровь продолжала капать с обрубка. Коротышка подскочил и затянул винты крепче.

– Спасибо Энано, а теперь подними лоскуты кожи раневыми крюками. Магистр возьми острый каутер и прижги рану.

После того как и это было сделано, Витус взялся за пилу и отхватил приличный кусок плечевой кости.

– Энано, убери раневые крюки, чтобы я смог опустить лоскуты кожи вниз и сшить над костью.

Покончив и с этим, он услышал какой-то непонятный звон в ушах и не знал, чем это объяснить. Позже он понял причину: это умолкли пушки у него над головой.

– Буду краток, «соколы»! Вы храбро сражались! – Таггарт стоял у поперечного релинга и смотрел на собравшихся на верхней палубе матросов. – Доны поджали хвост и бросились наутек. Мы их преследовать не станем, «соколы»! Мы, как и положено цивилизованным людям, поможем сначала нашим товарищам, чтобы они не пошли ко дну, – и он мотнул головой в ту сторону, где в какой-то миле от них безвольно покачивался на волнах перегруженный «Аргонавт».

– В Карибском море испанцы никуда от нас не денутся, не сойти мне с этого места! И когда мы с ним столкнемся, я им не завидую![32] На вас-то я могу положиться?

Раздались одобрительные крики.

– Да, сэр!

– В любое время, сэр!

– Накормим их горячим железом!

– Истинная правда! Да и золотишко ихнее отнимем!

Раздался всеобщий хохот.

– Хорошо! – Таггарт поднял руку, и матросы тотчас умолкли. – Значит так: еще дня два-три мы пробудем здесь. Я приказал Мак-Кворри и Дорси взять по десятку матросов из своих подразделений, перебраться на «Аргонавт» и помочь там починить судно. Они воспользуются нашей большой шлюпкой. А на малой туда же отправятся кирургик со своими помощниками, чтобы организовать там временный лазарет. Нам здесь тоже придется основательно попотеть. Руководить всеми работами поручаю первому офицеру. Всем все ясно?

– Да, сэр! – дружно ответили матросы.

Таггарт перевел дыхание и какое-то время разглядывал несуществующую складку на своей одежде.

– Хорошо. Хватит болтать! За работу!

– Слава Богу, что вы прибыли, сэр. У вас вид бомбардира, однако, я полагаю, вы врач? – стоявший на палубе «Аргонавта» улыбнулся и козырнул Витусу.

– Да, вы не ошиблись, – Витусу потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что на голове у него по прежнему косынка, которой он завязал уши, чтобы хоть как-то уберечь их при канонаде. Сорвать ее с себя сейчас было бы равносильно признанию собственной глупости, и он предпочел оставить все как есть.

– Меня зовут Витус из Камподиоса, однако вы можете называть меня просто кирургиком. С кем имею честь?

– Ричард Кэтфилд, сэр. Первый офицер этого корабля.

Кэтфилд был молодым человеком среднего роста. Его голубые глаза особенно выделялись на покрытом порохом лице.

– А это мои ассистенты – магистр Гарсия и малыш Энано.

– Добро пожаловать! – Если Кэтфилда и удивил вид помощников кирургика, то виду он не подал. Еще раз вежливо козырнул, как будто все было в совершеннейшем порядке. А ведь его окружали груды щепок, обломки мачт с оборванными парусами, лежавшие на боку пушки, искореженный такелаж и пробитые осколками ядер бочки, из которых что-то вытекало. Матросов на палубе почти не было видно, а те, что еще сновали туда-сюда, выглядели донельзя усталыми и унылыми. Над всем царил какой-то странный размеренный гул.

– Что это за звуки? – спросил Витус, оглядываясь вокруг.

– Это работают насосы, кирургик. У нас много пробоин в днище, и приходится все время откачивать воду. – Он направился на корму.

– Вот-вот здесь появятся Мак-Кворри и Дорси со своими людьми, а до тех пор вашим придется еще подержаться. Где я могу разместить лазарет?

– М-да, – Кэтфилд почесал затылок. – Я думаю, капитан, будь он жив, ничего не имел бы против того, чтобы разместились в его каюте. Она просторная, там вам будет удобно.

– Капитан Эванс погиб?

– Так точно. Получил аккуратную дырку в груди, бедняга. Мушкетный выстрел, откуда он не ожидал. Стрелок стоял наверху, на марсе грот-мачты, и палил оттуда вниз. Обычно мушкетеров на марсы не посылают – огнеопасно для парусов. Да... Ну, а минутой позже ваши бомбардиры повалили эту самую грот-мачту. Судьба...

– Понимаю. Велите доставить всех раненных, в том числе и тех, кого вы считаете безнадежными, в капитанскую каюту.

– Да, кирургик. Нужна будет еще какая-то помощь?

– Нет, я думаю, справимся. Выполняйте.

– Тут юная леди непременно хочет зайти к вам в каюту, кирургик, – доложил несколько погодя матрос. – Я ей уже несколько раз объяснял, что это зрелище не для дам, только она стоит на своем.

– Она ранена? Откуда она, вообще говоря, взялась? – Витус с Магистром как раз занимались зияющей раной на бедре старого моряка, в то время как Коротышка, успевший разложить на столе для географических карт все необходимые инструменты, разводил огонь в жаровне, чтобы позднее можно было вскипятить воду для дезинфекции. В каюте лежало немало моряков, которые стонали, корчась от боли.

– Она велела перевезти себя с «Феникса», сэр. Вместе с двумя или тремя ранеными.

– Ладно. Как ваше имя, матрос?

– Миллер, сэр, матрос-сигнальщик и посыльный.

– Благодарю. Можете быть свободны, Миллер. – Витус направился к двери каюты. Он как-нибудь объяснит этой даме, что посторонним здесь делать нечего. Скажет прямо и внятно, это всегда производит впечатление.

Сначала он ничего не увидел, кроме обращенной к двери спины и осиной талии дамы. Спина была обтянута платьем цвета зеленой саламандры, и этот цвет резко контрастировал с длинными блестящими ярко-рыжими волосами.

– Сеньорита, э-э... Леди... Мадам, я... – он стоял, прикусив губу, и не находил подходящих слов. Он не привык отказывать в чем-то представительницам прекрасного пола.

Но вот незнакомка повернулась к нему, одарив очаровательной улыбкой тонко очерченных красивых губ. Словно солнце взошло.

– У вас никак зубы болят, сэр? – серо-зеленые глаза незнакомки лукаво смотрели на него.

– Я, э-э-э... почему?

Проклятая косынка! И он решительным жестом сорвал ее с головы.

– Нет, я отлично себя чувствую, – он попытался как можно скорее взять себя в руки. Никогда прежде ему не доводилось видеть такую красивую молодую женщину. Он знал, что, если они обменяются взглядами, он обязательно покраснеет, как мальчишка. Только не это!..

– Послушайте, леди! – он старался смотреть в сторону. – То, что происходит в каюте, не для слабонервных. Вашим глазам предстанет жалкое зрелище: сломанные конечности, раздробленные кости и море крови.

– Мы, женщины, каждый месяц видим кровь.

– Э-э... что, простите?

– Вы понимаете, о чем я говорю. – Дама приподняла подол платья и переступила через порог. На какое-то время стали видны стройные обтянутые черными шелковыми чулками ноги.

– Почему это вы, мужчины, считаете что все на свете должны делать сами? Я хочу вам помочь – вот и все! Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы раненых с «Феникса» тоже доставили сюда, – и она скрылась в каюте...

– Дайте мне, пожалуйста, медовой мази с полевым хвощем, – Витус требовательно протянул руку, не сводя глаз с входного отверстия от пули в плече молодого матроса. – Этому парню еще повезло. Рана не слишком серьезная. Пуля кости не задела, вдобавок ее довольно быстро удалось вытащить. – За работой Витус забыл о своих заботах. Спокойно, ровным голосом он отдавал распоряжения незнакомке. – Мазь в голубой баночке.

– Вот!

– Спасибо. – Витус наблюдал искоса за ее руками, которые лежали сейчас на другом плече раненого. Узкие и хрупкие, они тем не менее действовали уверенно и точно. Витус вздохнул с облегчением. Слава Богу, этот матрос на сегодня их последний пациент. В углу каюты у жаровни Магистр с Энано готовили новый настой для раненых. Витус сильно устал, вдобавок у него болела спина. Он поймал себя на мысли о том, как себя чувствует незнакомка. Неужели ей все это нипочем? Ведь она всего лишь слабая женщина, причем ей никак не больше двадцати лет!

– Мы почти целый день проработали вместе, – начал он, – а вы даже не знаете, как меня зовут, – он закончил перевязку плеча раненого. – Я Витус из Камподиоса.

– Очень приятно.

Взгляды их встретились, и ему снова почудилось, что ее улыбка осветила каюту. Черт побрал! Он ощутил какую-то неуверенность в себе, непонятную робость. Почему Магистр и Коротышка разговаривают с ней совершенно свободно? Им что, безразлично, на кого смотреть – на раненого старого моряка или на молодую женщину? Вот чудаки! Как можно быть бесчувственным при виде столь прелестной юной леди!..

– Эй, Магистр, Энано, положите этого парня рядом с остальными ранеными! Только, пожалуйста, осторожнее поднимайте!

– Подождите, я помогу вам, – и незнакомка подхватила раненого под спину и вместе с ассистентами кирургика перенесла к противоположной стене. Витус остался один, и это отчуждение ему претило.

– Если разобраться, – неуверенно начал он, – то Камподиос это не моя фамилия, а название монастыря, в котором я рос и воспитывался. Камподиос находится в Северной Испании. Своего настоящего имени я не знаю, но надеюсь вскоре узнать.

– Что в них, в именах и фамилиях? – незнакомка впервые посмотрела на него без всякой иронии и вызова во взгляде. – Кто-то из древнего и славного рода, а свинья свиньей, другой из бедняков, а человек бесценный! Сказать по правде, мне второй больше по душе.

– Это вы замечательно сказали, леди! – Магистр схватил руку юной дамы и затряс ее. – Вы словно мои сокровенные мысли угадали!

– Уи, уи! – пропищал Коротышка.

– Поскольку вы, кирургик, назвали мне только свое имя, думаю, будет достаточно, если и я представлюсь только по имени, – снова в ее глазах эта насмешка!

– И как же прикажете вас называть? – Витус постарался произнести это с некоторой небрежностью.

– Арлетта.

Капитан Таггарт мрачно смотрел с мостика на верхнюю палубу «Фалькона», где собрались команды всех трех кораблей. Матросы образовали каре вокруг главной мачты, и вид у них был при этом чрезвычайно серьезный. Взгляд Таггарта задержался на офицерах, выстроившихся на правом фланге, потом перешел на первых матросов и боцманов, стоявших слева, скользнул по рядам матросов. Он насчитал всего сто семьдесят человек плюс леди с «Феникса». Она стояла рядом с кирургиком и в своем ярко-зеленом платье на фоне коричневых матросских роб казалась райской птицей. Он перевел дыхание. Таггарт привык относиться к красивым женщинам с прохладцей: он им не доверял. Однако стоявшая внизу молодая женщина отличалась не только редкостной красотой, но и, несомненно, была умна, да к тому же, как оказалось, образованна. По собственному опыту Таггарт знал, что такое совпадение – случай довольно редкий. Ну, это его не особенно интересует. Надо поскорее закончить ремонт «Феникса», чтобы тот мог отправиться своим путем, увозя прочь золотоволосую леди. Досадно только, что из-за этого придется расстаться с кирургиком, ведь нельзя же отправлять раненых на родину без врача. А ему, Таггарту, придется опять положиться на доктора Холла, который, слава Богу, пошел на поправку. Эх, сколько народа погибло! Не хотел бы он оказаться в шкуре Тимоти Эванса, который, представ перед Господом, должен был оправдываться за это. Таггарт заметил, что мысли его ушли слишком далеко. Ничего не поделаешь. Надо сказать матросам несколько слов и процитировать что-нибудь подходящее из Библии. И он начал так:

– Матросы с «Аргонавта», «Феникса» и «Фаль...» Клянусь всеми чудовищами морских глубин! – Его даже прошиб пот: как он мог забыть поставить на первое место леди? – Э-э... хм-м... и с «Фалькона». В последние дни все мы совершили невероятное, и я хотел бы среди первых назвать имя леди Арлетты, которой мы приносим сердечную благодарность! Без ее самоотверженной заботы многим из нас было бы сегодня куда хуже. Я возьму на себя нелегкий труд, матросы, и скажу несколько прощальных слов в память о наших погибших товарищах. Хочу процитировать Второе послание апостола Павла к Тимофею. Там, в главе 4, стих 6, сказано:

...и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его.

Таггарт поднял глаза и увидел, что слова эти поняты правильно. Он знал, что некоторые люди, особенно священнослужители, дойдя до этого места, пустились бы в пространные рассуждения, но ему это вовсе не по нраву. От отдал погибшим должное: сражались они, как подобает, – и довольно! Их жизненный путь завершен, они могут спокойно носить «венец правды». Этого вполне достаточно.

– Давайте же помолимся.

Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим...

Услышав ответное «амен» собравшихся, капитан вздохнул спокойнее.

– Приступайте к церемонии погребения.

Наступил черед других: музыкантов, почетного караула, Джона Фокса, отдававшего отрывистые приказы, и шести моряков, усилиями которых тела погибших матросов с привязанными к их ногам ядрами отправились на дно морское... Все, можно вернуться к нормальной корабельной жизни.

Неожиданно перед Таггартом предстал Болдуин:

– Сэр Ипполит, у меня к вам несколько слов, – он был невысокого роста с непомерно большой головой и неприятным смехом, которым сопровождал свои слова по делу и без дела. Пока он сохранял на лице приличествующую случаю постную мину.

– В чем дело? – настроение Таггарта, улучшившееся было, вновь омрачилось. Этот тип назвал его по имени! Есть, конечно, капитаны похуже, чем Гедеон Болдуин. Он всего лишь купец, а не воин, но сражался он храбро.

– Ну, сэр Ипполит...

– Зачем так официально, друг мой? Называйте меня просто Таггарт, ведь мы свои люди.

– Вот это по-нашему! – Болдуин расхохотался во весь голос. Таггарт уже сожалел, что перебил его, особенно когда купец доверительно положил ему руку на руку.

– Я хотел бы пригласить вас, Таггарт, в благодарность за то, что вы так нежданно пришли к нам на помощь! Приходите со всеми вашими офицерами. Если желаете, можете даже карлика прихватить. Ричард Кэтфилд тоже обещал быть. Он, к сожалению, единственный офицер среди оставшихся в живых членов экипажа «Аргонавта»...

– Ну, не знаю даже...

– Приходите, Таггарт! – Болдуин панибратски пихнул Таггарта в бок. – В брюхе моего корабля сохранилось несколько бутылок превосходного вина.

– А немецкого рейнвейнского случайно нет?

– Случайно и оно найдется.

Это и решило исход дела.

Витус не в силах был оторвать взгляд от леди Арлетты. На ней этим вечером было платье, отвечавшее всем капризам придворной моды, – с голубым отливом, с пышными широкими рукавами и низко спущенным узким корсажем. Пышная юбка обтягивала каркас из китового уса. На шее бусы из красных кораллов, а на среднем пальце правой руки – кольцо с гранатом. Она сидела прямо напротив Витуса и о чем-то весело переговаривалась с Кэтфилдом, которого Болдуин, рассаживавший гостей за столом, выбрал ей в соседи. Вообще все присутствующие были в наилучшем расположении духа. После некоторой чопорности первых минут знакомства настроение у всех постепенно поднималось, что не в последнюю очередь объяснялось количеством блюд и рейнвейнского.

– Как мореходы доны ничуть нас не лучше, – разглагольствовал подвыпивший Джон Фокс, поднося ко рту кусок сладкого манного пудинга. – Или, вы считаете, они по доброй воле выбрасываются на прибрежные рифы?

– Положим, нет, – ответил ему Магистр. – Однако и от мысли вот так взять и ни за что ни про что уступить свои богатства вам они тоже далеки. Скорее, они готовы озолотить рыб.

– Недурно сказано, – захихикал Болдуин. – Озолотить рыб! – он едва не поперхнулся, закашлялся. А потом жестом подозвал Типпертона, выполнявшего этим вечером роль главного распорядителя. – Налейте господину Магистру рейнвейнского. За эту остроту стоит выпить.

– Золото, золото, рыжие монетки, – воскликнул Коротышка.

– Еще раз вина всем! – Болдуин, язык которого ворочался уже с трудом, сделал рукой широкий жест.

– Мне не надо, благодарю! – Таггарт неожиданно для всех встал, взял со стола салфетку и вытер губы. – Мне пора на «Фалькон», завтра дел невпроворот. А там наши пути расходятся, Болдуин. Вы опять возьмете курс на Новый Свет, а нам нужно подумать, как быть с «Аргонавтом».

– Сэр, мы, разумеется, вас проводим, – офицеры «Фалькона» разом поднялись из-за стола.

Болдуин запротестовал:

– Да что вы, мы ведь только начали, не так ли? Таггарт, ваши люди могли бы...

– Ну, само собой, – Таггарт снисходительно махнул рукой. – Я вас, молодых, отлично понимаю... Ничего, продолжайте...

Офицеры «Фалькона» уселись на свои места. Таггарт перегнулся через стол и пожал руку Болдуина.

– Благодарю за утешение и успехов тебе, старая перечница!

– «Старая перечница»! Он сказал «старая перечница»! – захихикал Болдуин, он не хотел выпускать руку Таггарта. – Ну, ладно. – Купец вдруг принял абсолютно серьезный вид. – Я тебе за многое благодарен... корсар! Не будь тебя и твоего «Фалькона», нам пришлось бы совсем худо.

– Я все-таки провожу вас, сэр, – вызвался Фернандес. – Во мне молодого задора тоже совсем не осталось, – и он вежливо кивнул остальным.

– Согласен, – и Таггарт направился к двери. – Слушай, свистни-ка рулевому с моей шлюпки!

Когда они оба удалились, в каюте ненадолго возникла пауза, которую прервала леди Арлетта, взволнованно воскликнув:

– Боже правый, по-моему я забыла погасить свечу в своей каюте. Лучше, если я схожу и посмотрю... И вообще, джентльмены, час поздний, и я...

– Ну что вы, – мягко прервал ее Кэтфилд. – Позвольте мне сделать это за вас.

Не дожидаясь ее согласия, он вышел из-за стола и покинул каюту. Арлетта пожала плечами и поднесла бокал с вином к губам.

– Честно говоря, я хотела под благовидным предлогом удалиться, однако как же можно возражать кавалеру старой школы? – она с улыбкой посмотрела на Витуса. – Сегодня таких редко встретишь.

– Тысяча чертей! – Витус надеялся, что он хотя бы на сей раз не покраснел. – Возможно, вы правы, леди.

«Почему она меня все время поддразнивает. Я вроде бы не давал ей никакого повода!»

– Типпертон, – услышал он несколько хрипловатый голос Болдуина, – сейчас самое время выпить чего-нибудь хорошего. Принесите крепкого бренди, перейдем к самой приятной части вечера.

– Так точно, – Типпертон кивнул.

– Боюсь огорчить вас капитан Болдуин, однако бренди совсем не в моем вкусе, – обезоруживающе улыбнулась ему Арлетта, – поэтому позвольте мне удалиться, в том числе и по причине зажженной свечи, о которой я не перестаю думать. Мистера Кэтфилда по дороге наверняка кто-то отвлек, не то он давно бы уже вернулся, – она встала и грациозным жестом руки пресекла уговоры со стороны Болдуина.

– Загляните к нам попозже хотя бы на несколько минут, – умолял ее капитан «Феникса». – Клянусь грудью... нет, губами Афродиты, что мы угостим вас бокалом охлажденного рейнвейнского, леди Арлетта! Мы целую вечность не имели счастья видеть столь прекрасных женщин, как вы!

Сидевшие за столом дружно закивали головами.

– Ну, хорошо, – согласилась Арлетта, все это время не сводившая глаз с Витуса. – Я не в силах устоять, когда меня уговаривают так, как вы, капитан.

Ее платье зашуршало, когда она вышла из-за стола.

– Я еще вернусь, джентльмены.

– Уфф... – Болдуин вытер салфеткой взмокший затылок. За едой, особенно за такой обильной он быстро начинал потеть.

– Мне редко приходилось видеть такую породистую лошадку. Если ее обуздать, одно удовольствие будет! – и он скорее заблеял, чем засмеялся. Витус увидел его кривые нечищеные зубы с остатками пищи на них, и ему стало не по себе.

– Я нахожу это сравнение не вполне уместным, сэр, – голос кирургика звучал натянуто.

– Вы что влюбились в нее, да?

– Речь не об этом.

– Я вас хорошо понимаю, – Болдуин словно не услышал ответа Витуса. – У меня в молодости тоже была одна рыжеволосая, настоящая чертовка, доложу я вам! Грива у нее была будто из медной проволоки. Страшно вспомнить, как она измочаливала...

С упрямством подвыпившего человека он пустился в многословные рассуждения о женщинах вообще и о рыжеволосых в частности. Уже через несколько минут у Витуса пропало всякое желание выслушивать его треп, и он все с большим интересом поглядывал на дверь каюты. Арлетта вот-вот должна вернуться. Собственно говоря, ей давно пора быть здесь! А если она передумала и решила остаться у себя? Нет, на нее это мало похоже. Прошла еще минута-другая. Болдуин разговаривал сам с собой, все остальные, сидевшие за столом, как-то ушли в себя. Крепкий бренди после плотного обеда сделал свое дело.

– Пойду взгляну, что там к чему, – Витус решительно поднялся.

По палубе гулял холодный ветер. Волны были еще выше, чем вечером. «Феникс» покачивался на месте, стоя на якоре. Кормовые фонари на «Фальконе» и «Аргонавте» посылали ему привет. На кормовой палубе Витус увидел размытые контуры двух вахтенных матросов. Они сидели, пригнувшись, и, конечно, спали. На «Фальконе» подобное было невозможным. Но на этом судне капитаном был не Таггарт. В нескольких шагах от Витуса из рулевой рубки сочился свет и доносились звуки песенки, которую кто-то негромко напевал. По крайней мере рулевые исправно несут свою службу. Витус огляделся по сторонам. Лишь сейчас до него дошло, что он понятия не имеет, где каюта леди Арлетты. Сдавленный крик заставил его оглянуться. Вон там, у невысокой надстройки, где размещались каюты для пассажиров, – две тени! В несколько прыжков он оказался рядом и увидел, как две тени сплелись в борьбе. Вон тот, что сверху, несомненно Кэтфилд! А кто же другой? Арлетта!

Молодая женщина изо всех сил отбивалась от домогательств напавшего на нее, а тот, раздвинув ей ноги, грубо тискал ее, завалив на спину и пытаясь сломить ее сопротивление.

– На помощь! – услышал Витус ее голос. – Помогите! Помогите!..

Получив сильный удар под дых, она умолкла. Не раздумывая больше, Витус бросился к ним. Словно в тумане он разглядел ее маленькие кулачки, которые отчаянно молотили нападавшего по спине.

– Оставьте ее в покое, Кэтфилд! – крикнул он, изо всех сил ударив первого офицера «Аргонавта» по ноге.

Кэтфилд успел оглянуться: в глазах его еще не потухла радость по поводу такой близкой, казалось бы, победы. Витус не смог удержаться и изо всех сил ударил парня кулаком в лицо. А потом еще и еще раз. Треснул хрящ. Брызнула кровь. Кэтфилд, издав какой-то странный звук, беспомощно взмахнул руками и рухнул на палубу. Арлетта поднялась, пошатываясь, сделала два шага навстречу Витусу и, обняв его, вцепилась руками в его плащ. Дыхание ее было прерывистым. Он не знал, куда девать свои руки. Позволит ли она, чтобы он, пусть даже с самыми лучшими намерениями, обнял ее? Однако сделать этого он не осмелился.

Но вот она немного успокоилась и все еще стояла, приникнув к нему. Никто из вахтенных матросов этого происшествия не заметил.

– Этому господину, по-видимому, трудно обуздать свой темперамент, – сказала она, пытаясь вновь обрести свой насмешливый тон.

Витус молча кивнул. Ничего, кроме большого облегчения от того, что подоспел на помощь вовремя, он не ощущал. Вдруг она задрожала всем телом, и к своему удивлению он заметил, что по ее лицу текут слезы.

– Это чудовище! – всхлипывала она. – Низкий подлец! Он и впрямь задумал взять меня силой! – она плакала навзрыд. И ничего больше не осталось от самоуверенной ироничной леди, вызывающей поклонение. Только отчаяние и обида во всем ее облике.

– Не надо плакать, – бормотал он. – Прошу вас, не плачьте.

Она старалась овладеть собой, что в конце концов ей и удалось. Ее лицо было совсем близко от него, и он вдыхал одурманивающий запах ее кожи и волос.

– Спасибо, Витус, – она перевела дыхание. – У меня, наверное, ужасный вид.

И снова на ее губах заиграла очаровательная улыбка – сквозь слезы.

– Прошу вас, проводите меня до каюты.

Витус с Арлеттой сидели, обнявшись, на узкой койке и смотрели на затухающую свечу, стоявшую рядом на деревянной табуретке. Входя в каюту, он настолько осмелел, что обнял ее за талию и сильно удивился тому, что это прикосновение не было ей неприятно. Едва они сели, она снова приникла к нему, хотя сейчас для этого не было, казалось, никаких причин. Или все же какая-то причина была?

У него кружилась голова. Он знал, что другие мужчины на его месте начали бы сейчас распускать перед девушкой хвост, рассказывая всякие небылицы о собственных успехах и подвигах, но у него самого словно горло перехватило.

– Свеча скоро совсем догорит, – проговорил он и показался сам себе дураком.

– Знаю, – улыбнулась она, глядя на него. В темноте ее серо-зеленые глаза казались карими. – Но меня это вовсе не пугает, Витус из Камподиоса! Знаешь, мне кажется, я влюбилась в тебя.

Он подумал, что ослышался. Она нежно поцеловала его.

– Я поняла это в тот же миг, когда ты вышел из перевязочной.

– Но... но я ведь выглядел просто смешно с этой косынкой на голове...

Она тихонько рассмеялась:

– Как будто в этом дело?

– Похоже, я тоже влюбился в тебя, – поразительно, как легко эти слова сорвались с его губ. В этом чувстве он ни разу не признавался Тирзе... Он осторожно поцеловал ее в щеку, еще красную после удара Кэтфилда. Завтра от этой красноты ничего не останется, пройдет. Фитиль загнулся и погас в остатках воска, раздалось совсем легкое шипение и сделалось темно.

– Не уходи, – прошептала она...

Когда он проснулся, был ясный день. Одиночный удар склянок долетел в каюту. Значит, уже половина девятого. Он вздрогнул и огляделся. Где же Арлетта? Наверное, незадолго до этого вышла на палубу по какой-то нужде. Быстро встал и начал одеваться, повнимательнее оглядывая каюту. Оборачивая красную камчатую ткань вокруг тела, он обратил внимание на большой сундук, которого вчера не заметил. Сундук был закрыт, а на его крышке, украшенной чеканными металлическими пластинками, выделялась своими размерами одна, выпуклое изображение на которой показалось ему знакомым. Его герб! Не веря глазам своим, он подошел к сундуку поближе и, вглядевшись в этот герб, стал сравнивать каждую его деталь с изображением на камчатой ткани и пришел к выводу, что совпадает все до мелочей. Герб Коллинкортов! Здесь, на этом сундуке, на этом судне! Но какое отношение ко всему этому имеет Арлетта? Этот сундук, безусловно, принадлежит ей, а если это так, выходит они в родстве. Она из рода Коллинкортов!

Завершив свой туалет, он, несмотря на угрызения совести, решил открыть сундук. Арлетта, конечно, поймет его, когда он объяснит, что заставило его это сделать.

Крышка со скрипом поддалась. Сначала Витус увидел много платьев, а потом массивную металлическую шкатулку, наверняка с деньгами и драгоценностями, две три коробки со шляпами и целый ряд свернутых в рулоны и запечатанных пергаментных листов. Особенно бросался в глаза рулончик с красной сургучной печатью – на нем был герб Коллинкортов. Словно повинуясь какой-то неведомой силе, он протянул за ним руку.

– Что ты тут делаешь? – на пороге, сдвинув брови, стояла Арлетта.

– А-а, вот и ты, – Витус попытался скрыть некоторую неловкость. Ночь с ней была неописуемо прекрасной, подобной близости с женщиной он никогда прежде не испытывал, но сейчас же не ночь, и он рылся в ее сундуке!..

– Хотел посмотреть твой ли это сундук, – он сам заметил, до чего нелепо это прозвучало. – Знаешь, этот герб на крышке сундука, – снова начал оправдываться он, – точь-в-точь тот же, что и на моей пеленке.

– Это уже куда лучше.

Он улыбнулся и шагнул ей навстречу.

– Оставь это пожалуйста. Мне сейчас не до этого, – она прошла мимо него и наклонилась над сундуком. Перебрав почти все, убедилась, что ничего не похищено.

– Меня на этом корабле уже не раз обкрадывали. Не ты, конечно, но поневоле становишься подозрительной, – она слабо улыбнулась.

Витус облегченно вздохнул:

– Ты из семьи Коллинкортов, правда? Я, может быть, тоже Коллинкорт. Разве это не удивительное совпадение?

– Что ты сказал? – она перестала улыбаться и приняла совершенно серьезный вид.

– У меня такой же герб, как и у тебя. Покинув Камподиос, я всегда ношу ткань с его изображением при себе.

– Вот уж никогда бы не подумала... – еле слышно прошептала она.

– Но так оно и есть. У меня такой же герб как и у тебя.

– Ты лжец и мошенник! – она словно пронзила его взглядом. – Матерь Божья, мне это и в голову прийти не могло!

– В чем дело? Ты что, не веришь мне? – он рассмеялся, что ему самому показалось неумным. – Я подкидыш, меня нашел аббат Гардинус неподалеку от монастыря, и завернут я был в пеленку из камчатой ткани с гербом Коллинкортов. Она у меня всегда на теле...

– Убирайся отсюда! – перебила его она.

– Но, Арлетта, милая, мой герб точь-в-точь такой, как и твой! И действительно ли я Коллинкорт, может выясниться довольно скоро, я...

– Убирайся! – Всхлипывая, она подтолкнула его и, выставив за порог, захлопнула дверь.

Он стоял как оплеванный.

– Сэр?

– Э-э... что?

К нему подошел Миллер, отдал честь и пристукнул каблуками:

– Меня прислал за вами капитан Таггарт. Вы ведь вчера вечером не вернулись в каюту... – он многозначительно ухмыльнулся. – Переправить вас на «Фалькон» или на «Аргонавт»?

– М-да... – такое развитие событий поставило Витуса в тупик. Пытаться продолжить разговор с Арлеттой не имело смысла. Какое нелепое стечение событий! Ну, до полудня он постарается все исправить.

– На «Аргонавт». Там остались раненые.

При сложившихся обстоятельствах лучше не появляться на глаза Таггарту.

– Отлично, сэр, – Миллер вытянулся и козырнул. – Я могу быть свободен, сэр?

На «Аргонавте» выяснилось, что магистр с Энано изрядно потрудились в его отсутствие. Работы ему осталось не слишком много. Он подходил к раненым расспрашивал, прописывал лекарства, по пять раз уточнял диагнозы и спрашивал их имена, – словом, и слепой увидел бы, что мыслями он далеко.

– Что с тобой? – не выдержал наконец Магистр. – Как твой лучший друг, я имею право знать.

– И я, и я тоже, – подхватил Энано.

– Ладно, – Витус вздохнул и огляделся, а потом пошел в дальний угол каюты, где они могли поговорить без помех.

– ... а когда я решил посмотреть, где это задержалась леди Арлетта, произошло вот что...

И он рассказал все о попытке изнасиловать Арлетту и о ее сундуке с таким же, как у него, гербом. Подробности минувшей ночи он опустил, а друзья были достаточно тактичными людьми, чтобы расспрашивать об этом.

– И что же сказала леди Арлетта, узнав о том, что вы можете быть в родстве? – полюбопытствовал Магистр. – Она нашла это забавным, правда?

– Нет, совсем наоборот, она мне не поверила. Все вышло как-то неудачно...

И он рассказал, как она застала его роющимся в ее сундуке, как он пытался все объяснить, а она не стала его слушать и выставила за дверь. Когда он закончил свой рассказ, Магистр сказал:

– Выше голову, сорняк, не падай духом. Что ты стоишь, будто тебя пригласили войти и не предлагают сесть? Ведь это все в сущности недоразумение, пусть и серьезное. Знаешь что? Сегодня в лазарете до утра все равно делать нечего. Давай переберемся опять на «Феникс», и я лично поговорю с юной дамой и объясню, что все сказанное тобой – чистая правда.

– Может быть, ты прав... Пойдем!

Однако, когда они оказались на палубе, по правому борту стоял один «Фалькон», купца по левому борту они не увидели. «Феникс» ушел.

– Я все устроил так, чтобы мы на некоторое время остались одни, – начал Таггарт, мрачно глядя на него. – Я требую от вас подробных объяснений, почему вы не вернулись прошлой ночью на корабль?

Витус согласно кивнул. Сидя напротив Таггарта за столом с географическими картами, он приготовился к нелегкому разговору.

– Я позволил вам, «соколам», продолжать застолье с капитаном Болдуином, однако о ночевке на «Фениксе» и речи не было. Кстати, кто, кроме вас, воспользовался моим великодушием подобным образом?

– Сэр, я могу лишь уверить, что мне искренне жаль. Прошу прощения.

– Это все, что вы можете мне сказать?

– Нет, сэр. Разумеется, нет. – И он рассказал о том, как Кэтфилд напал на Арлетту, о том, как поступил при этом он сам, и о том, что их с Арлеттой гербы совпали. О проведенной у нее ночи, он, естественно, умолчал.

Чем дольше рассказывал Витус, тем больше успокаивался Таггарт. Помолчав, капитан сказал:

– То, что вы мне рассказали, кирургик, это, если разобраться, две разные истории. Одна из них – возможно, вы из рода Коллинкортов и тем самым родственник леди Арлетты, и эта история меня нисколько не касается. А вот случай с Кэтфилдом – совсем другое дело.

– Признаю, сэр, мой рассказ звучит несколько... э-э... неубедительно, тем более что леди Арлетты тут нет и мои слова подтвердить некому, однако, уверяю вас, это чистая правда.

К удивлению Витуса капитан совершенно спокойно кивнул:

– Знаю. Минувшей ночью Кэтфилд вместе с остальными вернулся на корабль, а сегодня утром сам явился ко мне и обо всем доложил. У него хватило мужества повиниться в своем бесчестном поступке. Он клялся всем на свете, что хотел похитить у леди всего-навсего один поцелуй, а все, что из этого вышло, – жуткое недоразумение и только. Я бы, конечно, мог бы заковать его в кандалы, однако это было бы против наших законов. Как офицеру ему грозит самое большее несколько суток ареста.

– А что со мной, сэр?

– Пока не знаю... Давайте о вашем отсутствии... скажем так, забудем. Пусть никто не говорит о старике Таггарте, что он злопамятен.

– Я вам признателен, сэр! – Витус вздохнул с явным облегчением.

– Сэр, прошу прощения, если помешал вам, – на пороге стоял Типпертон, являвший собой воплощение нечистой совести.

– Ничего я вам не прощу! Я же велел никому не мешать мне! – вспыхнул Таггарт.

– Сэр, однако тут... извините, но те матросы, которых посылают на «Аргонавт», хотели бы что-то передать вам, сэр. Эти матросы находятся в шлюпке, они готовы перебраться к нам на борт, поэтому я позволил себе...

– Пусть эти парни подождут! – по выражению глаз капитана Типпертон понял что лучше всего ему немедленно испариться.

– Вы отправляете людей на «Аргонавт», сэр? – спросил Витус.

– А как же! С теми немногими, кто остались в живых после битвы, паруса не поднимешь и далеко не уйдешь. И пока вы дневали и ночевали на «Фениксе», я не бездействовал: сегодня утром я отобрал на «Фальконе» десять человек добровольцев, в том числе и Рода, этого шотландца, моряка очень опытного. Побольше бы нам таких. Добраться до Англии «Аргонавту» будет ох как непросто! Судно вроде бы подлатали, но не приведи Господь им попасть в приличный шторм.

Витус тут же нашелся:

– Сэр, а что если дать Кэтфилду шанс отличиться. Я уверен, парень он неплохой. И то, что он явился к вам с повинной, тоже говорит в его пользу. Назначьте его старшим в команде. Путешествие в Англию, как вы сами сказали, будет делом сложным – тут он себя и покажет.

– Хм, эта мысль мне и самому уже приходила в голову. Был бы изящный вариант. Правда, нос у него расквашен, и я теперь понимаю, чьих рук это дело.

– Я мог бы на обратном пути заняться носом Кэтфилда.

– Вы? – Таггарт откровенно удивился. – Но ведь это означало бы, что я вас должен был бы прикомандировать к «Аргонавту».

– Да, сэр!

– Хм... – Таггарту хотелось еще немного пощекотать нервы кирургику, хотя такое решение просто-напросто напрашивалось по крайней мере с того момента, когда выяснилось, что «Аргонавт» можно попытаться спасти. Теперь, когда судно на плаву, Таггарту очень хотелось, чтобы оно непременно вернулось в Англию: он знал, что у Эванса в Портсмуте осталась вдова с дочерьми на выданье и их будущее всецело зависит от того, вернется ли корабль с грузом и получит ли она положенную сумму вознаграждения за утерю кормильца. В конце концов они могут потом это судно и продать. Он никогда не забудет, как пришлось его семье, когда в пятидесятые годы дела пошли круто под гору... Таггарт поймал себя на том, что его мысли снова унеслись в сторону, и выбранил себя за это. А вслух сказал:

– Ну, не знаю, кирургик, не знаю...

– Позвольте сказать, сэр, – Витус тщательно подбирал слова. – Думаю, раненые на «Аргонавте» нуждаются в моей помощи и уходе, поэтому мое пребывание там необходимо.

– И, разумеется, вы хотите продолжить в Англии поиск ваших родственников?

– Признаюсь, сэр, эта мысль тоже присутствует.

– По крайней мере вы не лукавите, – Таггарт посмотрел Витусу прямо в глаза. – Я принимаю ваше предложение, хотя мысль о том, что я буду вынужден обойтись без вас, меня не особенно греет. Помимо этого я считаю, что Кэтфилду и впрямь стоит дать шанс... – Тип-пер-тон!

Тот появился две минуты спустя.

– Извините, сэр, вы хотели, чтобы вам никто не мешал...

– О том, что я хотел и чего не хотел, можете мне не напоминать! – прикрикнул на него Таггарт. – Пришлите ко мне Кэтфилда, и поторопитесь!

– Да, сэр!

Прошла минута с небольшим, и Кэтфилд вытянулся по струнке перед капитаном. Он был спокоен, однако, судя по всему, испытывал сильную боль. Его нос был заметно свернут вправо.

– Явился по вашему приказанию, сэр!

– Хорошо. Типпертон, можете быть свободны.

Таггарт сразу взял быка за рога:

– Кэтфилд, я принял решение предоставить вам еще один шанс. Вы вернетесь на «Аргонавт» и будете на нем за капитана. Доведите корабль до Портсмута. Я отряжу вам еще матросов из команды «Фалькона», они тоже будут в вашем подчинении.

– Сэр, я... сэр... – Кэтфилду потребовалось некоторое время, чтобы осознать, как ему повезло. Забыв о боли, он просиял: – Благодарю, сэр, благодарю от всей души! Я вас не подведу!

– Благодарите кирургика, это он замолвил за вас словечко.

– Кирургика? – Кэтфилду опять потребовалось некоторое время, чтобы переварить эту новость. А потом решительно подошел к Витусу и затряс его руку:

– Я вам так признателен, кирургик! Могу лишь повториться: я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти «Аргонавт». Смею вас заверить, вчера я ни в коем разе не собирался...

– Кэтфилд, – перебил его Таггарт, – по пути в Англию у вас будет предостаточно времени, чтобы объясниться с кирургиком.

Он взял большой лист бумаги, на котором красивым летящим почерком был написан адрес:

Супруге капитана корабля

Тимоти Эванса

лично в руки через

– Как ваше имя, Кэтфилд?

– Ричард, сэр.

Капитан взял перо, обмакнул в большую чернильницу и аккуратно дописал под этими строками:

Ричарда Кэтфилда

– Вот так. – Таггарт подсушил чернила песком, скатал лист в трубку, запечатал сургучом и положил в парусиновый мешочек. – Вот, Кэтфилд. Поручаю это вам. По прибытии в Портсмут первым делом наведите справки о том, где проживает семья капитана Эванса, и навестите ее. Вручите хозяйке дома мое послание. В нем я выражаю свои соболезнования и поручаю ей снять в моем банке деньги для своих нужд, деньги на сумму... Это не имеет значения... Надо помочь бедной женщине.

– Благодарю, сэр. Можете на меня положиться.

Заметив, что кирургик хочет что-то сказать, Таггарт обернулся:

– Сэр?

– Я прошу вашего разрешения, чтобы в Англию со мной отправились мои друзья – магистр Гарсия и малыш Энано. При условии, конечно, что это совпадает с их желанием.

Таггарт криво усмехнулся:

– Предугадав направление, которое примет наш разговор, я предварительно поговорил с обоими. И оба сказали, что рады будут отправиться в Англию. При том, однако, условии, что вы тоже желаете этого.

– Значит, решено? – обрадовался Витус.

– Решено, – кивнул Таггарт. – Типпертон! Тип-пер-тон! Черт побери, куда подевался этот соня?

Тот стремительно вбежал в каюту.

– Слушаюсь, сэр!

– Проводите меня с обоими офицерами к команде, которую мы отряжаем на «Аргонавт». Вы упоминали, будто они собираются что-то мне передать?

– Так и есть, сэр!

На палубе, на теплом полуденном солнце выстроились матросы «Фалькона». Они подравнялись, лица серьезные. Сбоку, у борта, стоял Мак-Кворри и смотрел на шлюпку, плясавшую на волнах. В ней уже сидело несколько будущих матросов «Аргонавта», в том числе и Магистр с Энано. Маленький ученый замахал Витусу руками, указывая на целый ряд узелков и пакетов у них под ногами и за спиной. Витус понял, что все его имущество там же. Хорошо, когда есть верные друзья. Особенно сейчас, когда он потерял Арлетту. Арлетта... Он заставил себя отвлечься от мыслей о ней. Рядом с Мак-Кворри стоял Род, у которого в руках было что-то блестящее. Худощавый шотландец с длиннющими ручищами отделился от релинга и приблизился к Таггарту:

– Сэр, от имени бывших моряков «Фалькона» мне поручено передать вам вот это, – и он высоко поднял вверх позолоченную астролябию. – Примите это от нас с благодарностью на добрую память!

Витус недоумевал, где это матросы раздобыли подобную редкость? Пока не понял, что источник был один: капитан Болдуин. Хорошо было бы, чтобы он при этом не сильно урезал долю матросов...

Лицо Таггарта стало непривычно серьезным и вместе с тем грустным. Приняв астролябию, он нашел удивительный ответ на этот жест матросов:

– Благодарю вас, парни, но взять ее у вас не могу. – Он поставил астролябию на релинг. – Слишком дорогая это вещь, мне не пристало получать от вас такие подарки. Однако я хочу отблагодарить вас по-своему. Хотя вы, мерзавцы, были самой ленивой сворой, с которой я когда-либо выходил в море! – Таггарт улыбнулся так широко, что, казалось, даже шрам на его щеке растянулся.

Кое-кто захихикал.

– Тихо! – прикрикнул Таггарт, подняв руку. – Вы должны понимать, что вас ждет теперь самое суровое испытание в жизни. И не смейте это недооценивать! Будьте бдительны и осторожны, Избегайте любых прямых столкновений – лишь бы добраться до Портсмута! Молитесь, чтобы Посейдон не слишком раздувал щеки. И еще: держитесь друг за друга крепко, как будто вас спаяли, не то отправитесь на корм рыбам. И не забывайте: «Аргонавт» не что иное, как склеенное сито.

Таггарт перевел дыхание. Глаза всех были обращены на него, даже впередсмотрящий с фок-мачты смотрел вопреки правилам не в сторону горизонта, а на капитана.

– Добраться на этом корабле домой неимоверно трудно. Поэтому командовать вами будет офицер, который знает вас лучше других: вы будете служить под началом Ричарда Кэтфилда!

Кэтфилд сделал шаг вперед и сдержанно поклонился; его свернутого на бок носа никто не заметил. Матросы в шлюпке удивленно задрали головы, но особого значения происходящему не придали: раз Старик так решил, значит, так и должно быть.

– А теперь, парни, я освобождаю вас от принесенной присяги. Счастливого пути, «аргонавты»!

Шлюпка отчалила. Таггарт повернулся, чтобы уйти, но задержался еще ненадолго, и тут его взгляд упал на стоявшую на релинге астролябию. Удивленный, он поднял ее в воздух:

– Гром и молния! – воскликнул он так громко, что его можно было услышать на всем корабле. – Кто-то ее здесь забыл? Что ж, ему здорово повезло, ведь астролябия попала в мои руки! У меня она не пропадет. Пусть постоит у меня, пока не объявится хозяин.

Под приветственные крики матросов капитан сэр Ипполит Таггарт тяжело зашагал в сторону своей каюты.

ХОЗЯИН ЗАМКА КОЛЛИНКОРТ

Я... это предчувствовал, но... не смел и надеяться. Это наш герб, Коллинкортов, и он принадлежит тебе...

Торговый люд и грузчики на старом причале Портсмута немало удивились, когда утром 10 декабря anno 1576 в гавань вошел сильно потрепанный, едва державшийся на плаву галеон и нашел себе место между шхунами и лихтерами. «Аргонавт» достиг своей цели. Как и предсказывал Таггарт, обратный путь вылился в бесконечную борьбу со стихией. Наряду со встречными течениями и ревущими осенними штормами, трепавшими их, в водах Ла-Манша пришлось заделывать дыры в днище и бортах. Воды судно набрало много. Всю последнюю неделю они только тем и занимались, что всеми известными им средствами старались от нее избавиться. Вот так и вышло, что «Аргонавт» вошел в гавань под ритмичный стук насосов. Вздох облегчения пронесся по всем палубам, когда тяжелые канаты полетели от носовой фигуры и с кормы на пирс и были ловко закреплены на швартовые палы. Вконец измотанные «аргонавты» высыпали на палубу. В их числе был Витус, который во время всего пути не только заботился о раненых, но и наравне с остальными откачивал воду из трюма. Рядом с ним стоял пожилой, длиннолицый, изрядно курносый человек. Звали его Босуэлл Соупс. Он служил камердинером, но ему не повезло: его богатые и влиятельные господа, мистер и миссис Торнстейпл, погибли во время сражения с «Сеньорой», что и побудило беднягу отказаться от путешествия в Новый Свет и вернуться на родину. Соупс хорошо разбирался в старинных дворянских родах. И что еще важнее, он знал, что резиденцией Коллинкортов был Гринвейлский замок – средоточие обширных владений, включавших земли и поместья, приблизительно в пятнадцати милях к северу от Уортинга.

Вчера утром Витус попрощался с командой, и теперь его ничего не удерживало на судне. Ему не терпелось поскорее попасть в Гринвейлский замок, чтобы наконец выяснить, кто он по происхождению.

– Кирургик, – к ним подошел Кэтфилд. До сих пор он следил за швартовкой, которая, несмотря на аварию, прошла как по маслу.

Вообще следовало признать, что Кэтфилд справился со своей задачей безукоризненно. Он постоянно был на ногах, словно не ведая усталости, и почти не позволял себе поспать. Об этом говорили его покрасневшие от бессонницы глаза.

– Что вам угодно?

– Кирургик, после того как мы все завершили, мне хотелось еще раз поблагодарить вас, – Кэтфилд протянул ему свою мозолистую руку.

Витус пожал ее:

– Да, но за что?

Кэтфилд почесал нос, который благодаря усилиям Витуса вновь обрел подобающий вид.

– Сами знаете, за что.

– Ах, вот вы о чем... – Кэтфилд снова намекал, как он признателен за то, что после инцидента с Арлеттой Витус заступился за него перед Таггартом. Это уже порядком надоело...

– Я этого никогда не забуду. Может быть, придет день, когда у меня появится возможность отплатить вам добром за добро.

– В том нет нужды. Кроме того, доброе дело вы уже сделали. Если и не для меня, то по крайней мере для вдовы капитана Эванса. Она потеряла мужа, но благодаря вашим усилиям не потеряла вдобавок и судно. Между прочим, я не завидую вам: ведь это вы должны сообщить ей об утрате.

Кэтфилд вздохнул:

– Вы правы, сэр. Однако это тоже надо сделать.

– Ничего, вы справитесь, – Витусу хотелось поскорее покончить с этим разговором. – Желаю удачи в том, что вам предстоит.

– Благодарю! И всего вам доброго! – Кэтфилд вытянулся и отдал честь.

Соупс тоже попрощался.

– А вот и мы! – появился Магистр, а следом за ним – Энано. Оба были нагружены общим скарбом. – Вот твои посох и короб, Витус. Что до нас, мы готовы!

Несколько мгновений спустя Витус впервые ступил на английскую землю, все тяготы пути были забыты.

Карета, в которой они ехали вдоль побережья на восток, была старой, с жесткими сиденьями и без рессор. На каждой кочке их трясло. Погода стояла холодная, свежий декабрьский ветер со свистом врывался в открытые окна и пронизывал их насквозь. На козлах сидел кучер, назвавшийся Хэнком Суэйзи.

Суэйзи был костлявым человеком лет сорока с небольшим и отличался неприятной привычкой постоянно шмыгать носом. А в остальном он казался вполне сносным и очень заботился о своих лошадях. Да к тому же, что немаловажно, за дорогу он взял с друзей меньше, чем спрашивали конкуренты.

– Много бы я дал, чтобы проделать этот путь в лодке по спокойному морю! – воскликнул Магистр, когда карету подбросило на кочке.

– Уи, уи, здорово трясет на этой развалине! – простонал Коротышка.

– Полюбовались бы лучше окрестными видами, – Витус выглянул в окно.

И действительно, места здесь были просто идиллические, словно природа извинялась за неровности дороги. Утренний иней словно припудрил окрестные луга, поля и лес. Они проезжали мимо маленьких сонных деревень, где совсем не было видно народа: жатва уже закончилась.

– С тех пор как пропали мои бериллы, оглядывать окрестности мне не любопытно, – пожаловался Магистр и заморгал.

– Сэр, – Суэйзи оглянулся на Витуса. – Через пять минут или вроде того мы будем в Чичестере. Там стоило бы переночевать, если вы не против.

– Переночевать? Это что, обязательно? – мысленно молодой человек был уже в замке Коллинкортов.

Суэйзи чихнул.

– Боюсь, что да, сэр. До Гринвейлского замка никак не меньше сорока миль, а сейчас уже близится вечер. Неплохо было бы остановиться в «Четырех быках»: там и чисто, и берут недорого.

– Недорого? Это сколько? – пожелал уточнить Магистр, отвечавший за расходы.

– Ну, в пару шиллингов уложимся, сэр. Но это включая еду, а она там хорошая.

– Ну-ну... Вашими бы устами...

– Положитесь на меня, – Суэйзи задрал нос.

К тому времени первые дома появились на горизонте.

– Чичестер, джентльмены.

На другой день они выехали рано утром, около полудня сделали привал, перекусили и ближе к вечеру увидели придорожный столб с замшелой табличкой:

Гринвейлский замок – 3 мили

– Мы уже некоторое время едем по владениям Коллинкортов, – доложил Суэйзи. – Осталось совсем немного, и мы на месте, джентльмены.

Витус кивнул.

– Спасибо, Суэйзи.

Перед ними последние несколько минут катил экипаж, покрытый черным блестящим лаком. Выглядел он куда роскошнее и удобнее, чем их карета.

Похоже, он направляется туда же, куда и мы. И почему только, черт побери, мы не сидим в нем!

Справа по дороге показался крестьянский дом, маленький и жалкий, крыша которого была кое-как покрыта дранкой, а стены облупились. От дороги подворье отделяла каменная стена. Когда экипаж поравнялся с домом, вдруг выскочила большая дворняга. Зверюга лаяла во всю мочь до хрипоты, кружила вокруг лошадей и хватала их за ноги. А потом все произошло очень быстро: лошади громко заржали, поднялись на дыбы и пустились бешеным галопом. Кучер тщетно хлестал их кнутом: охваченные паникой лошади не обращали на это никакого внимания. Экипаж опасно накренился и катил только на двух правых колесах, когда на его пути встал межевой камень. Экипаж приподняло и подбросило в воздух на высоту человеческого роста. Оглобля сломалась, упряжь слетела, а саму повозку, как огромный деревянный сундук, грохнуло оземь.

В испуге трое друзей наблюдали за тем, как кучер и еще один мужчина пролетели по воздуху и упали на расстоянии десяти-двенадцати ярдов от экипажа. В то время как пассажир, судя по одежде пожилой джентльмен, лежал без движения, кучер сразу поднялся и, изрыгая проклятья, принялся отряхивать свое платье.

– Вперед! – приказал Витус.

Суэйзи, который во время этого происшествия потратил достаточно сил, чтобы удержать собственных лошадей, прищелкнул языком. Несколько секунд спустя Витус с сундучком, в котором лежали его инструменты, уже стоял перед упавшей коляской.

– Магистр, иди сюда! Энано, займись собакой!

Витус краем глаза наблюдал за тем, как Энано без робости подошел к огромному псу, который, высунув язык, стоял у дороги. Малыш дал ему понюхать свою руку, после чего пес завилял хвостом и сел, будто ничего не произошло.

– Хорошо, – Витус склонился над пожилым джентльменом, который, бледный как смерть, лежал в траве. С виду ему было лет семьдесят, весьма ухожен, дорого, но не вульгарно одет. Его берет, украшенный искусно выполненной брошью с изумрудом, лежал в нескольких шагах от него в пыли; несмотря на весьма преклонный возраст, старец обладал густой седой шевелюрой.

– Сэр, вы слышите меня? – Витус приложил ухо к его груди. Слава Богу, дыхание есть, и сердце бьется. Но никакой реакции.

Витус несколько раз легко ударил его ладонями по щекам:

– Сэр, да очнитесь же!

Но вот веки старика приоткрылись.

– Сэр, вы ехали в экипаже, и с вами произошел несчастный случай. Вы это помните?

Незнакомец слабо кивнул. Витус вздохнул посвободнее. Если он кое-что помнит – это хороший признак.

– Не беспокойтесь, я врач и сейчас осмотрю вас. Но прежде мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, чтобы убедиться, что у вас все в порядке.

Незнакомец снова кивнул.

– Какое сегодня число, сэр?

– Вторник, 11 декабря anno 1576, – хрипло проговорил тот.

– Очень хорошо. Как вас зовут?

– Лорд Коллинкорт.

Миссис Кэтрин Мелроуз была дородной женщиной с маленькой головой и огромной грудью. Из пятидесяти девяти лет своей жизни сорок три года она провела в Гринвейлском замке – сначала как служанка, потом – как младшая повариха и, наконец, последние тридцать лет – как повариха. Ее царство помещалось в левом крыле небольшого замка, в плане напоминавшем подкову. К числу ее подданных относились вторая повариха, две помощницы, чистившие и резавшие зелень, помощница, разделывающая мясо, и еще несколько человек. Сегодня миссис Мелроуз была загружена сверх всякой меры. Старый лорд, ездивший по своим делам в Лондон, должен был к обеду вернуться. К его приезду нужно было приготовить любимые его блюда – это уж дело чести!

– Найдется ли у тебя кориандр разных сортов, Мэри? – спросила она своим высоким писклявым голосом, в то время как ее большой острый нож прошелся по лежащему на разделочной доске куску ляжки дикого кабана: повариха хотела проверить, сочное ли будет мясо.

– Да, миссис Мелроуз, есть, – Мэри указала на стоявший на полке горшок. Она была девушкой милой и доброй, но с темпераментом медлительной улитки.

– Хорошо, тогда присыпь им миндальный сыр. Только смотри, чтобы выглядело все красиво. Попытайся выложить что-то вроде узора: овальные арочки, остроугольные арочки, звезды и прочее. Вспомни о церкви в Балкомбе.

– Сделаю, миссис Мелроуз, – рука Мэри потянулась к горшку с кориандром.

Миндальный сыр был фирменным блюдом миссис Мелроуз, рецепт которого повариха хранила как зеницу ока, с нею когда-то поделился повар из доминиканского монастыря.

Снаружи донесся какой-то неясный шум. Выглянув в окно, миссис Мелроуз увидела, что уже спускаются сумерки. Раздались крики. Неужели лорд вернулся? Она узнала возбужденные голоса управляющего Хайрона Твигга и дворецкого его светлости Хартфорда. Что-то, несомненно, случилось, что-то недоброе. Повариха поспешила к парадному входу.

Витус и Суэйзи осторожно вынесли лорда из кареты, остановившейся перед каменной лестницей, ведущей во дворец. Старик, с трудом державшийся на ногах, дышал с присвистом. Он, должно быть, испытывал сильную боль, хотя и старался не показать этого. Суэйзи поддерживал покачивающегося аристократа.

– Носилки, быстро! – воскликнул Витус.

Слуги, человек двадцать пять мужчин и женщин разного возраста, столпились у кареты и, опустив головы, что-то обсуждали.

– Носилки, люди! Или вы не знаете, что это такое? – нетерпеливо спросил Магистр.

Первой взяла себя в руки пожилая крепко сбитая женщина.

– Боюсь, у нас ничего такого нет, джентльмены, – сказала она, изобразив нечто вроде поклона. – Я миссис Мелроуз, повариха.

– Хорошо, миссис Мелроуз, попросите, чтобы сюда побыстрее принесли кресло, – велел Витус. – Мы посадим в него вашего господина и отнесем его в спальню.

– Да, сэр!

– Сэр, с вашего позволения этим займусь я. Разрешите представиться: Твигг, управляющий.

«Ну, наконец-то, расшевелились!» – подумал Витус, но тут же понял, что активность Твигга ограничилась тем, что он отдал какие-то распоряжения двум слугам. Правда, те мгновенно скрылись в замке.

– Спасибо, Твигг.

– А я Хартфорд, слуга его светлости лорда, – дворецкий отвесил глубокий поклон, который показался не слишком уместным ввиду царившей вокруг суеты.

Некоторое время спустя хозяина замка отнесли в кресле в его спальню.

– Поставьте кресло вот здесь, у постели, – распорядился Витус. – Я еще раз самым внимательным образом осмотрю его светлость. Поэтому попрошу всех, кроме моих помощников, удалиться.

Когда кроме него в спальне остались лишь Магистр, Энано и Хартфорд, от которого не удалось избавиться, Витус облегченно вздохнул.

– Как вы себя чувствуете, милорд?

– Уже лучше. Если бы не эти проклятые боли...

– Этим я сейчас займусь. Вы не будете против, если Хартфорд разденет вас по пояс? Так мне будет удобнее вас осматривать.

Лорд Коллинкорт кивнул:

– Разумеется. Он каждый вечер помогает мне раздеваться.

– Отлично, милорд.

– С кем я, собственно говоря, имею честь разговаривать?

Витус колебался недолго. Начинать сейчас вести разговор о возможном родстве преждевременно.

– Извините, милорд, я забыл представиться. Я Витус из Камподиоса. Это мой ассистент и друг магистр Рамиро Гарсия. По образованию он правовед. А это малыш Энано.

Маленький ученый и Коротышка поклонились.

– Для нас это большая честь, милорд.

– Витус из Камподиоса... – повторил хозяин замка задумчиво. – Камподиос? Это где?

Витус объяснил.

– Выходит, вы испанец из цистерианского монастыря. Я принял бы вас скорее за норманна.

– Об этом мы, возможно, поговорим впоследствии. Вы позволите?..

Витус со всех сторон осмотрел и ощупал его череп и к своему удивлению ничего необычного не обнаружил. После этого тщательно и осторожно пропальпировал тело пожилого джентльмена. Особенные боли лорд ощущал в подреберье. Они усиливались на вдохе.

– Дышите поверхностно, – посоветовал ему Витус, – ваши costae, то есть ребра, я прощупаю позже. А сейчас можно попросить вас сделать несколько шагов с закрытыми глазами?

Старый лорд повиновался. Он направился к окну, медленно, но сохраняя равновесие.

– Как у вас обстоят дела со зрением? Нет пелены перед глазами? Нет ощущения, что предметы двоятся?

– Настолько нормально, что готов поспорить на что угодно, что вы самый неиспанский испанец во всей Англии. Однако шутки в сторону. Почему с моими глазами должно быть что-то не так?

– Это обычный вопрос в таких случаях. А как насчет слуха?

– Думаю, все как обычно.

– Очень хорошо. Поскольку я полагаю, что вы, Хартфорд, не хотели бы оставлять своего господина ни на минуту, я вынужден просить Энано принести мне из кухни горячей воды и несколько корней хрена. Если хрена не найдется, обойдемся репчатым луком. Сбегаешь, Энано?

– Уи, уи, Витус, одна нога здесь, другая там!

– Ну, и что вы установили? – лорд Коллинкорт присел на краешек кровати.

– Вам повезло, милорд. Вы ударились о землю головой и грудью, но, слава Богу, ничего страшного при этом не произошло. Что самое важное, черепной свод и теменная кость, не повреждены. С правой стороны у вас сломаны два-три ребра. Но, помимо болей в груди, у вас, должно быть, сильно гудит в голове.

– Верно.

– Стягивающую повязку на ребра? – коротко спросил Магистр.

– Да, – Витус посмотрел на старого лорда, желая ободрить его. – Мы вам сейчас наложим специальную тугую повязку, чтобы зафиксировать ребра и дать им возможность правильно срастись. Сидите как сидели, мы прямо сейчас и начнем. Магистр – мастер накладывать повязки. А я тем временем приготовлю для вас болеутоляющее питье. Думаю, кора ивы со щепоткой опиумного порошка сотворят чудеса. А потом, исходя из того, что принесет Энано, мы сделаем вам компресс с хреном или с луком на затылок.

– Я вам очень признателен, Витус из Камподиоса. Может быть, это судьба свела меня с вами.

– Пресвятая Матерь Божия, что мне теперь делать с миндальным сыром и жареным мясом кабана? Лорд ведь ничего не может есть в его состоянии! А фаршированные голуби, а жареная щука!.. – миссис Мелроуз стояла посреди кухни, заламывая руки.

В просторном помещении со стенами, покрытыми копотью от очага, собралась за ужином вся прислуга. Конюхи, посыльные, садовники, горничные и помощницы поварих сидели на длинных скамьях за столом, ели жареную селедку с гренками и обсуждали необычайные события этого дня.

– Как это «что делать»? Отдайте нам, только и всего! Но я-то вас знаю, вы живете по пословице: «Питьём да едой сил не вымотаешь». По вам и видно! – воскликнул Кит, самый дерзкий из конюхов. Ему было лет девятнадцать, этому худощавому парню с оттопыренными ушами и веснушчатым носом, открыто сказавшему то, что было на уме у всех.

– А ну, повтори!

– Питьем да едой... Ай! Не бейте меня, миссис Мелроуз! Откуда вы знаете, может я пригожусь вам сегодня ночью! Ха-ха-ха!

– Пригодишься? Ты? Тьфу на тебя!

– Послушай, Кэт! – крикнул ей один из старых слуг. – Давай лучше я тебя уважу! Старый конь борозды не испортит!

А за ним и третий завопил:

– Кэт, о Кэт! Возьми лучше меня! Крепкой поварихе требуется крепкий наездник! – И слуги весело загоготали.

– Ну, хватит уже, подлый вы народ, поганцы! Гоготать вы горазды, а как до чего серьезного дойдет – хвосты поджимаете. На что вы способны? Только орать да выпивать целыми днями, обжиматься по углам да рожи корчить! И вы, девушки, не лучше! Да будь я проклята, если вы получите от меня хоть гран моих лакомств!

Пыхтя от злости, повариха переводила взгляд с одного на другого и вдруг страшно побледнела, когда ее взгляд остановился на человеке, только что переступившем порог кухни.

– Господи Иисусе! Пресвятая Дева! Что это за нечистый?

На пороге стоял горбатый криво ухмыляющийся коротышка с огненно-рыжими волосами.

– Уи! Это вы, что ль, румяная пулярочка в этой скорлупке? – спросил карлик.

– Я... Нет... Да... – повариха смущенно прикрыла грудь.

– Ушки на макушку – я представляюсь! Я – Энано, кум знаменитого кирургика Витуса из Камподиоса, без которого ваш лорд точно захолодел бы!

– Скажите, как лорд себя чувствует? Он тяжело ранен? Он выздоровеет? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Жив и будет жить как рыба в воде! Благодаря искусству кирургика, Магистра и не в последнюю очередь – моему! – Энано не имел привычки скромничать.

– Не желаешь ли присоединиться, кроха? – спросил один из слуг, указывая Энано место за столом, на котором стояла жареная селедка. – На всех хватит!

– Что ты там сказал, чавкун? Предлагаешь пошамать? Курам на смех! Мне пора наверх, там нуждаются в моей помощи. Гоп, гоп, чавкун, подай-ка мне вон тот поднос со стены!

– Это еще зачем? – удивился молодой слуга.

– «Это еще зачем?» – передразнил его Энано. Прежде чем войти на кухню, он по своей старой привычке постоял немного под дверью и подслушал, что повариха прячет от других.

– Чтобы отнести его, голова твоя ослиная! Лорд знаете как проголодался!.. «Энано, сходите на кухню к моей доброй миссис Мелроуз и попросите у нее дичи и других вкусностей», – вот что он мне сказал.

Слуга поспешил снять поднос со стены.

– Ай, ай, госпожа румяная пулярочка, накладывайте, что положено.

С кислой миной миссис Мелроуз расставила блюда на подносе.

– Спаси вас Бог! Старому лорду это будет по вкусу! – пропищал Энано, а сам подумал: «Если и не лорду, то Витусу, Магистру и мне – обязательно!»

Сопровождаемый завистливыми взглядами слуг, он пошел с подносом к дверям.

– А остатки лорд велел отдать слугам. Исполняйте, госпожа жареная пулярочка?

– Сделаю...

– Да, и, чтобы не забыть, – еще раз обратился к ней Коротышка, – мне потребуются еще горячая вода и корни хрена. Поставьте это сюда.

– Горячая вода и корни хрена?! – Кэтрин Мелроуз больше ничего не понимала в этом мире.

Но послушалась.

Лорд Коллинкорт лежал в постели и по привычке наслаждался этими мгновениями между полусном и бодрствованием. Сегодня воскресенье 23 декабря, и, как ему показалось, погода улыбалась ему. Сил пойти к утреннему молебну не было, но прогуляться немного по саду он сможет. Вот уже две недели прошло с тех пор, как он находится под неусыпным присмотром светловолосого врача, который называет себя Витусом из Камподиоса и его помощников. Эта опека оказалась для него не только полезной, но и приятной. Молодой человек был спокойным и обходительным. Витус из Камподиоса... С этим юношей связана какая-то тайна, и не будь он Одо Коллинкорт, если к Рождеству не узнает, что к чему. Неужели его догадка верна?.. Нет, это абсурд! Лорд Коллинкорт медленно повернулся на бок – сегодня это удалось сделать сравнительно легко – и начал приподниматься в постели. Ребра еще болели, как будто кто-то тыкал его изнутри ножами, но лорду казалось, что ножи эти уже не такие острые. Вот он сел, перевел дыхание. Ему впервые за две недели удалось сесть без посторонней помощи. Это добрый знак. Он уже не сомневался, что найдет силы для короткой прогулки. Появился аппетит. Лорду захотелось позавтракать вместе с кирургиком.

– Хартфорд!

– Милорд! – появился дворецкий. Немой вопрос на его лице сменился выражением ужаса, когда он увидел, что господин с усилием старается подняться. – Боже мой, милорд, подождите, я помогу вам!

– Спасибо, Хартфорд. А теперь одень меня. После этого я хочу позавтракать в Зеленом салоне с кирургиком. Ничего тяжелого, никакого мяса, никакой рыбы. Для меня сдобных пирожков, белого хлеба с сыром и мой целебный напиток.

Полчаса спустя лорд в сопровождении Хартфорда отправился в Зеленый салон – небольшую комнату с окнами на юг, где круглый год, зимой и летом, цвели различные растения. С легким стоном он опустился на стул.

– Спасибо, Хартфорд. Пусть нам подает юная Марта. Мне она принесет то, что я попросил, а кирургику что-нибудь поосновательнее. И пусть миссис Мелроуз посмотрит, не осталось ли с вечера ветчины и буженины. Может, еще несколько вареных яиц. Она что-нибудь придумает, я знаю...

– Доброе утро, милорд! Вы выбрали прекрасный солнечный день, чтобы впервые подняться с постели. Но было бы лучше, если бы вы предупредили меня заранее.

– Ну да, а вы запретили бы мне подниматься, правда? – Коллинкорт указал ему на место напротив себя. – Садитесь!

– Благодарю. Положа руку на сердце, скажу: да, запретил бы. Я и без того удивлен тем, как быстро вы восстанавливаете силы. Как правило, сломанные ребра срастаются не меньше месяца-двух.

Лорд, привыкший к тому, что Витус выражает свои мысли коротко и ясно, спросил:

– Между одним и двумя месяцами большая разница, кирургик. Особенно когда испытываешь боль, – он жестом подозвал Марту, которая остановилась у двери с подносом в руках.

– Вы совершенно правы, милорд, – Витус наблюдал за тем, как ловко девушка расставляет на столе тарелки и блюда. Сочная буженина, паштет из дичи и яичница с беконом, над которой еще поднимался пар.

– А в чем причина таких расплывчатых сроков? – старый лорд откусил кусок сыра, и тут ему бросилось в глаза, что Витус не притрагивался к пище. – Прошу вас, не стесняйтесь, накладывайте себе сами. Я хотел позавтракать с вами запросто, без слуг. Только вы и я за столом...

– Спасибо, милорд. – Витус выбрал холодную буженину и немного паштета. – Срастание сломанной кости зависит от столь многих факторов, что не представляется возможным точно предсказать, как скоро это произойдет. Во-первых, на сроки влияют вид перелома, то, какая именно кость повреждена, потому что некоторые, например лодыжки, срастаются чрезвычайно медленно, а другие, скажем ключицы, – чрезвычайно быстро. Вдобавок скорость заживления у разных людей разная, общего правила тут нет, известно лишь, что у молодых это происходит быстрее, чем у стариков.

– Весьма любопытно, господин кирургик.

– Это лишь мое предположение, милорд, но, по-моему, тут многое зависит от питания, – Витус положил в рот кусочек яичницы. – Проще говоря: кто питается скудно или некачественно, тому следует расстаться с мыслью о скором выздоровлении.

– Значит, мне повезло с аппетитом, – улыбнулся Коллинкорт. – Однако ж вы, господин кирургик, ешьте, не стесняйтесь. Помню, я в вашем возрасте мог съесть Бог весть сколько!

– Спасибо, милорд.

– А после завтрака мне хотелось бы прогуляться с вами по нашему саду. Мне хочется кое о чем расспросить вас. Вы можете счесть это излишним любопытством, однако я...

– Ну что вы, милорд! Я буду только рад ответить на ваши вопросы. Боюсь лишь, что не на все у меня найдется ответ.

– А вот посмотрим, – в глазах лорда появился необычный блеск.

– Гринвейлский замок был построен в 1183 году одним из моих многочисленных предков, – рассказывал лорд, непринужденно прогуливаясь под руку с Витусом по дорожкам уснувшего до весны сада. – Звали его Эдвард Коллинкорт. Его портрет вы найдете среди других рядом с большой лестницей, ведущей в верхние покои. Видели вы уже эти портреты?

– Видел, милорд, однако, признаюсь, только мельком. В минувшие дни меня больше занимали окрестности дворца. Природа здесь просто великолепная! Все кажется таким близким и знакомым...

– Хм, – лорд Коллинкорт отвел глаза, чтобы Витус не заметил его волнения. – Однако вы не могли не заметить, что в лицах всех Коллинкортов есть одна общая для всех черта – глубокая ямочка на подбородке, – и он указал на собственный подбородок. – Как видите, она есть и у меня, и – случайно ли, нет ли – у вас тоже. – Не дожидаясь ответа, Одо Коллинкорт направился к небольшой беседке, стоявшей посреди лужайки, окаймленной вечнозеленым кустарником. – Здесь есть одна скамейка, где я люблю посидеть и подумать о своем...

Когда они сели, старый лорд посмотрел Витусу прямо в глаза:

– А теперь расскажите мне о вашей жизни, лучше с самого начала. Только объясните мне сперва, что это у вас в сумке, которую вы носите на поясе, и на которую то и дело поглядываете.

– В этой сумке, милорд, – Витус невольно заколебался, – в ней... возможно... ключ ко всей моей истории.

Медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, он достал красную камчатую ткань.

– Что это за кусок ткани?

– Это моя пеленка, милорд. Меня нашел в ней 9 марта 1556 года аббат монастыря Камподиос, преподобный отец Гардинус, – Витус медленно развернул сложенную пеленку, и стало видно золотое шитье герба. – Основанием для моего появления здесь был исключительно этот герб, милорд. Полагаю, он вам знаком.

– Я... я... – дрожащие пальцы лорда вцепились в руку Витуса, потрясенный старик подыскивал нужные слова. – Я... Я... это предчувствовал, но... не смел надеяться. Это наш герб, герб Коллинкортов, и он принадлежит тебе... – лорд схватился за сердце. – Боже милостивый! Джейн, что с тобой случилось?.. Джейн!

– Джейн, милорд? – переспросил Витус, потрясенный не меньше старого лорда. – Кто? Кто это – Джейн?

– Джейн – это... твоя мать...

– Ты должен набраться терпения, – внушал Магистр Витусу, когда они ехали верхом к близлежащему озеру. – Ты молод, а он уже в почтенном возрасте. Эта новость его просто ошеломила. Ему нужно сначала сжиться с ней. Вечером можешь попробовать поговорить с ним о своей матери.

– Конечно, – вздохнул Витус. – Знаешь, как я удивился, когда он сказал, что хочет поскорее вернуться в замок. Он очень разволновался.

Маленький ученый пришпорил лошадь, глядя на открывшееся перед ним озеро; посреди него – крохотный островок, который населяли дикие утки и нырки.

– Дай ему время обдумать все хорошенько, а сегодня вечером, если он тебя пригласит, посиди с ним у камина и обсуди все.

– Тебе хотелось бы присутствовать при этом?

– Ни в коем случае! Я, правда, твой лучший друг, но семья – это семья, тут мое дело – сторона. А в остальном ты можешь быть уверен: случись что, мы с Коротышкой всегда на твоей стороне, – и маленький ученый часто заморгал.

– Хартфорд, поставь вино на столик и подбрось в камин поленьев, а потом оставь нас наедине.

– Будет сделано, милорд, – проговорил дворецкий с обидой в голосе, но сделал все, как было велено, и удалился.

– Его любопытство переходит всякие границы, – старый лорд устроился в кресле перед камином. Потом поднял свой бокал и потянулся с ним к Витусу:

– Выпьем, мой мальчик! Это важное событие для дома Коллинкортов. – И для тебя!

– Будем здоровы! Э-э-э... как прикажете к вам обращаться?

– Я твой двоюродный дед. А ты приходишься мне внучатым племянником. Выпьем же за это! – и лорд сделал большой глоток. Витус последовал его примеру.

– И каким же образом мы в столь близком родстве? – спросил он, стараясь оставаться сдержанным, несмотря на всю необычность ситуации. – Не могли бы вы мне это объяснить?

– И могу, и сделаю это прямо сейчас, – старый лорд мягко улыбнулся. – Но только после того, как ты расскажешь мне свою историю.

– С удовольствием, дедушка. Если вы не возражаете, я прежде запасусь дровами. – Витус принес несколько поленьев. Это занятие немного успокоило его. – Моя история довольно длинная...

Во время рассказа Витусу пришла в голову мысль, как часто ему приходилось описывать свои приключения, и он понадеялся, что делает это в последний раз. Он ничего не опускал и ничего не приукрашивал, а рассказывал все в точности так, как случилось. Он говорил о друзьях и врагах, встречавшихся на его пути; описывал места, через которые проезжал; с восторгом рассказывал о том, как ходил под парусами, и завершил повествование картиной ужина у капитана Болдуина на «Фениксе». Он только об одном умолчал: что провел ночь с Арлеттой. Но о том, что влюбился в нее, упомянул.

– С Божьей помощью нам удалось добраться на «Аргонавте» до Портсмута, а день спустя мне удалось познакомиться с вами, пусть и при печальных обстоятельствах.

– Вот, значит, как все было... – Одо Коллинкорт в задумчивости покачал головой. – Если бы ты спросил меня, какое из описанных тобой событий я считаю самым страшным или самым замечательным, я бы сразу сказал – то, что ты встретился с Арлеттой. Она была для меня, старика, солнышком, моей отрадой и утешением, она была украшением Гринвейла. Я был до крайности удручен, когда она решила отправиться в Новый Свет – и вот теперь у меня вместо нее появился ты. Господь велик, и милость Его безмерна!

– А в каком я родстве с Арлеттой, дедушка?

Старый лорд вздохнул.

– Когда ты только рассказал мне об Арлетте, я сразу догадался, каким будет первый вопрос, который ты мне задашь. Ну, ладно. Допустим, я хотел начать с чего-то другого, но я когда-то сам был молод и отлично тебя понимаю. Дай мне подумать хорошенько... Арлетта приходится тебе кузиной... секундочку, дай мне прикинуть... – он наморщил лоб, что-то подсчитывая, – ...троюродной. Она – единственная дочь моего сына Ричарда, который шестнадцать лет назад погиб в морском сражении... или пропал без вести... Его жена Анна, урожденная Гиффорд, умерла, едва родив младшую дочь. Это маленькое существо тоже умерло, так что у Арлетты остался только я. Я был для нее дедом и отцом одновременно, а кроме того, ее другом и доверенным лицом. Я даже давал ей первые уроки танцев. Это происходило здесь, в каминном зале. Да, моя Арлетта...

Старый лорд опять тяжело вздохнул.

– Дивные годы, где они теперь? – он взял бокал с вином и застонал: движение оказалось слишком резким.

– Подождите, я помогу вам, – Витус положил ему под спину подушку, чтобы старик мог откинуться назад.

– Благодарю, мой мальчик. Однако вернемся к тебе и к истории рода Коллинкортов. Он норманнского происхождения. Родословная наша уходит корнями в X век. Как бы то ни было, первое историческое упоминание о роде связано с именем Рогира Коллинкорта, который вместе с Вильгельмом Завоевателем форсировал Ла-Манш 14 октября anno 1066 года, участвовал в сражении, впоследствии названном битвой при Гастингсе. В ней Рогир держался рядом с Тустеном ле Беком, который со знаменем святого Петра шествовал впереди Вильгельма, готовый принять удар на себя. Это была кровавая сеча с бесчисленным количеством убитых с обеих сторон. В конце концов Вильгельм взял верх над королем Гарольдом и его тяжеловооруженными латниками. Если когда-нибудь впоследствии тебе доведется побывать во французском Байи, ты сможешь увидеть гобелен более двухсот футов в длину, на котором изображен поход норманнов и завоевание ими Англии. На этом полотне ты обнаружишь и Рогира Коллинкорта, твоего воинственного пращура, чья кровь течет и в тебе, потому, что ты четырнадцатый Коллинкорт по прямой линии.

– А что же с Джейн, моей матерью? – спросил Витус, не сводивший с него глаз.

– Чтобы подробно рассказать о Джейн, лучше оставить в тени целый ряд твоих предков и начать с твоего прадеда. Звали его Джеймсом Коллинкортом. Он был знаменитым мореплавателем и открыл много новых земель. Его корабль назывался «Спарроу». Это была каравелла, весьма знаменитая в свое время, поэтому ее часто изображали художники на своих картинах. Однако, как упомянутая тобой марина со «Спарроу» попала в Сантандер, одному Всевышнему известно... Но вернемся к Джеймсу Коллинкорту: у него было два сына: Уильям и я, Одо. В то время как у меня с моей покойной женой Мэри, мир праху ее, был только сын Ричард, ставший впоследствии отцом Арлетты, у моего брата Уильяма было двое детей: Джейн, твоя мать, и Томас. Томас родился в 1531 году и уже двадцатилетним отправился через Западное море на Роанок-Айленд, где собирался попытать счастье табачным плантатором. Джейн родилась anno 1534. Она была удивительно красивой девушкой, Арлетта во многом похожа на нее. Когда Джейн было двадцать с небольшим, она влюбилась в парня из Уортинга. Семья долго оставалась в неведении относительно этого обстоятельства, однако некоторое время спустя ничего скрыть было уже невозможно: Джейн забеременела, причем ни за что на свете не хотела открыть никому имя отца будущего ребенка. Можешь себе представить, каково было смятение и возмущение всей семьи! После долгих разговоров и уговоров Джейн наконец согласилась отправиться к Томасу в Новый Свет, причем не одна, а, как это и было положено в наших кругах, в сопровождении лорда Пембрука. Это было бы для Джейн отличной возможностью вступить там в брак и дать ребенку достойное имя. И этот ребенок, Витус...

– Я?

– Да. Или, скорее всего, ты! Потому что есть и другая возможность: а вдруг эту пеленку похитили в Испании и завернули в нее другого младенца? Теоретически это не исключено.

– Это маловероятно, на мой взгляд.

– Да, мой мальчик, и тем не менее в таком случае ты не Коллинкорт. И до тех пор, пока у нас нет доказательств, что это Джейн положила тебя в пеленке неподалеку от Камподиоса, в глазах закона у нас нет последнего звена в цепи доказательств твоего происхождения.

– Это меня не пугает, – Витус поднялся и заменил свечи в канделябре на ломберном столике. – Для меня важно только одно: чувство подсказывает мне, что здесь я обрел свои корни, даже если мои родственные связи несколько туманны.

– Нужно все выяснить до самого конца, чтобы была полная ясность, – лорд улыбнулся и протянул свой бокал, чтобы Витус наполнил его вновь.

– Если отвлечься от наших очень дальних родственников, то кроме меня есть еще Томас, Арлетта и ты – вот и все Коллинкорты. Томас с Арлеттой по ту сторону океана. Остаешься ты один.

– Так вы считаете, что я сын Джейн?

– Конечно. Я это нутром чувствую. Еще тогда, когда Пембрук с поникшей головой явился ко мне с рассказом о случившемся, я был твердо уверен, что последнее слово в этой истории еще не сказано. Я предвидел, что рано или поздно Джейн или ее сын внезапно объявятся.

– А какую роль, собственно говоря, играл лорд Пембрук?

– Аллан Пембрук был другом нашей семьи. В детские годы он был знаком еще с твоим прадедом Джеймсом. Однажды Уильям одолжил ему значительную сумму, когда Пембруку нужно было расплатиться с карточными долгами. С тех пор он считал себя обязанным моему брату. Я хорошо помню, как он не хотел сопровождать Джейн во время перехода через океан, но в конце концов вынужден был согласиться. Он нанял на наши деньги команду и вышел с Джейн в море на «Тандебёрде». Остальное тебе известно. Может быть, стоит добавить вот еще что: по возвращении Пембрука разразился не только страшный переполох из-за исчезновения Джейн, но еще и спор из-за высоких расходов на ремонт судна в Виго. Пембрук хотел возместить свои убытки, а Уильям, наоборот, требовал вернуть сумму, потраченную на команду, поскольку Пембрук свою миссию не выполнил. Да... Ну, вот, а два года спустя Уильям, страшно потрясенный исчезновением горячо любимой дочери, умер от тоски. Так по крайней мере утверждала Элизабет, его жена, которая три года спустя последовала за мужем.

Наступила пауза. Витус, мысли которого постоянно возвращались к Арлетте, заметил, как устал старый лорд.

– Скажите, дедушка, разве не удивительно, что Арлетту тоже потянуло в Новый Свет, как годы назад ее мать Джейн?

– Ах, Арлетта, моя Арлетта... У нее взрывной темперамент: то смеется до упаду, то до смерти грустит. Когда она улыбается, в комнате становится светлее, а сердится – в нее вползают сумерки. Она еще очень молода, Витус, и характер у нее еще не устоялся. Ничем иным я не могу объяснить, почему в один прекрасный день ей захотелось повидаться с дядей Томасом, который жил где-то у черта на куличках. Может быть, ей просто претило однообразие деревенской жизни? Не знаю, не знаю... Можешь мне поверить, я отбивался от этой идеи руками и ногами, но Арлетту, если она заупрямится, не переспоришь и не переубедишь. Вбила что себе в голову – пиши пропало!

ЭПИЛОГ

Зима 1577 года принесла трескучие морозы. К середине января все реки и озера покрылись толстым слоем льда. Дул сильный северо-западный ветер, и снег шел целыми днями. Природа утопала под толщей снежного покрова. Всякое нормальное сообщение между городами прервалось, и те, кто выходил по какому-то срочному делу из дома, должен был буквально шаг за шагом пробиваться вперед. Кто запасся всем необходимым заранее, мог считать, что ему невероятно повезло. Казалось, время остановилось, и все жившие в Гринвейлском замке собирались вместе, чтобы вознести благодарственную молитву Всевышнему, даровавшему им в прошлом году отличный урожай.

Витус и старый лорд проводили долгие часы перед камином. Изначальная симпатия друг к другу вскоре переросла в чувство глубокой взаимной привязанности. Выяснилось, что, несмотря на очень большую разницу в годах, нет почти ничего, что не воспринималось бы ими одинаково. У них оказалось много общего, потому что в молодости лорд Коллинкорт тоже ходил под парусом и отлично знал корабельную жизнь. Он ходил на парусниках до Карибского моря и потому проявил немалый интерес к капитану Таггарту и его каперским походам.

Во время бесед в каминном зале им нередко составлял компанию Магистр – блестящий собеседник и внимательный слушатель. К немалой радости лорда, Магистр оказался к тому же отличным шахматистом. Витус тоже вскоре освоил эту игру, и они по очереди играли друг с другом.

Малышу Энано тоже суждено было сделать выдающийся ход, правда, не на шахматной доске: ему удалось то, что мало кому удавалось, – войти в полное доверие к миссис Мелроуз. Как только об этом стало известно в замке, их интрижка сделалась поводом для бесчисленных шуток и розыгрышей. Однако хитрый Коротышка не придавал этому ни малейшего значения, он, как мог, наслаждался земными радостями.

Все это время Витус часто вспоминал об Арлетте. Бывали моменты, когда все его естество устремлялось к ней. Ее улыбка, очарование – все оживало вновь и вновь перед его мысленным взором, причем столь отчетливо, будто она предстала перед ним. Много раз он брался за перо, чтобы изложить на бумаге страшное недоразумение, которое привело их к разлуке, и всякий раз откладывал его в сторону, не находя ни нужных слов, ни убедительного объяснения всему происшедшему. Она – в этом он был уверен – никогда не напишет ему в Гринвейлский замок, потому что он в ее глазах – лжец и авантюрист. Но в то же время он без конца задавал себе вопрос, почему же она не пошлет весточки старому лорду?

Некоторое время спустя у лорда Коллинкорта появились первые признаки дрожания конечностей. Это коварный недуг, при котором руки больного ни на мгновение не могут оставаться в покое, голос едва слышен и подобен монотонному пению, а шажки со временем становятся настолько крохотными, что человек практически теряет способность передвигаться. Витусу было известно, что медицина в подобных случаях бессильна. Могут пройти годы, с течением которых больной будет становиться все слабее и беспомощнее... Перед лицом столь трагического прогноза собственные переживания и чувства казались Витусу мелкими и незначительными. Он решил сделать все, чтобы скрасить остаток жизни деда, насколько это возможно.

«Да понесет один бремя другого», – кажется, так сказано в Священном Писании, и Витус хотел со смирением принять это бремя. Потому что Господь был милостив к нему. Он распростер над ним свою длань, хранил его в минуты смертельной опасности и сподобил не посрамить имени Витус. Он дал ему верных друзей и указал путь к родному очагу. Его воле предает он себя. Даже если ему не дано больше никогда увидеть Арлетту.

Все в руце Божией.

СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ

Бак – носовая часть верхней палубы, идущая от форштевня до фок-мачты.

Бакборт – левая сторона судна, если смотреть с кормы на нос, либо левая часть носа, освещаемая ночью на ходу красным фонарем.

Бимсовая кница – корневая деревянная кокора для соединения бимсов с приставками (бортовыми шпангоутами – вертикальными деревянными брусьями).

Бимсы – подпалубные поперечные связи (балки), служащие для поддержания палубы и придания ей жесткости.

Брамсель – прямой парус, поднимаемый на брам-стеньге над марсовым парусом (марселем).

Буртик – продольный деревянный брусок, укрепленный с обоих бортов шлюпки, чтобы предохранить борта от ударов о корпус корабля или стенку причала.

Бушприт – горизонтальный или наклонный брус, выступающий с носа парусника и несущий носовые паруса.

Ванты – снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются с боков мачты, стеньги и брам-стеньги. По ним матросы взбирались вверх и спускались на палубу, что требовало немалой сноровки.

Галерея – балкон на корме, а точнее вокруг кормы парусного судна. Часто на крупных парусниках было до трех Г., одна над другой. С них был виден почти весь горизонт и даже часть парусов. Г. служила местом прогулок капитана.

Галс – 1. Положение судна относительно ветра: левый Г., если ветер слева, правый – если справа. 2. Траектория корабля от поворота до поворота.

Кирургик (от лат. cirurgicus) – обращение к хирургу, в том числе к корабельному. Обычно это звание присваивалось после сдачи квалификационного экзамена, но порой во флоте служили и опытные К.-самоучки вроде Джонатана Уайтбрэда. Офицерская должность.

Латинские паруса – треугольные (косые) паруса, которые пришнуровывались к длинному (составному) рейку, устанавливавшемуся в наклонном положении так, что задний его конец (нок) был задран высоко вверх, а передний – опущен почти до палубы.

Лихтер – грузовое несамоходное судно для перевалки грузов с глубокосидящих судов на берег, когда мелководье не дает им возможности пришвартоваться.

Марс – площадка в верхней части мачты для наблюдения или стрельбы по неприятелю.

Мастер по парусам – то же, что и Парусный мастер.

Мачта – вертикальное сооружение для несения парусов: фок-мачта – первая от носа, грот-мачта – вторая от носа и обычно самая высокая, бизань-мачта – ближайшая к корме.

Найтов (в просторечье найтовка) – 1. Соединение с помощью троса двух и более рангоутных деревьев. 2. Трос, которым крепятся различные предметы на корабле.

Орлопдек – самая нижняя палуба на судне.

Парусный мастер – офицерская должность на парусных кораблях и судах. П.М. отвечал за соответствующее оснащение, а также руководил всеми парусными работами во время морского перехода.

Первый офицер – должность, соответствующая старпому на современных военных и первому помощнику на гражданских кораблях и судах.

Переборка – всякая вертикальная перегородка, разделяющая помещения на корабле, стена.

Рангоут – совокупность выступающих и возвышающихся частей оборудования корабля, в поперечном сечении круглых (мачты, стеньги, реи, рейки, гафели).

Рей, в просторечье рея – поперечный брус, прикрепленный к мачте и стеньге, несет прямые паруса. Каждый Р. имеет свое название: на фок-мачте – фока-рей, фор-марса-рей, фор-брам-рей, фор-бом-брам-рей; на грот-мачте – грота-рей, грот-марса-рей, грот-брам-рей, грот-бом-брам-рей; на бизань-мачте – бегин-рей, крюйсель-рей, крюйс-брам-рей, крюйс-бом-брам-рей.

Релинг – горизонтальный брус у леерного ограждения.

Стапель – сооружение, на котором строятся или ремонтируются корабли с последующим спуском на воду.

Стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением мачты.

Такелаж – общее название всех снастей на корабле. Различают два вида Т.: бегучий (тросы, цепи, фалы для перемещения тяжестей, деталей рангоута, для работы с парусами); стоячий (тросы для удержания частей рангоута в надлежащем положении – штаги, бакштаги, ванты, рейтопенант).

Тали – система блоков, служащая для облегчения подъема тяжестей.

Фальшборт – легкий пояс бортовой обшивки, расположенный выше открытой палубы и защищающий ее от заливания водой.

Форштевень – передняя вертикальная или наклонная часть набора, образующая носовую оконечность корабля и служащая продолжением киля.

Шпангоут – поперечная связь бортового перекрытия корабля, к которой крепится обшивка. Напоминает ребра.

Штаги – снасти стоячего такелажа, расположенные в диаметральной плоскости корабля и поддерживающие рангоут (мачты, стеньги и др.).

Шхуна – парусное судно, имеющее не менее двух мачт и несущее на всех мачтах косые паруса.

Ют – кормовая часть палубы.

Меры угловые, длины, веса и объема

Галлон (английский) – мера объема, равная 4,55 л.

Дюйм – мера длины, равная 2,54 см.

Кабельтов – мера длины, равная 0,1 морской мили, или 185,2 м.

Миля морская – мера длины, равная 1852 м.

Миля сухопутная – мера длины, равная 1609 м.

Пинта (английская) – мера объема, равная 0,57 л.

Румб – угловая величина, равная 1/32 окружности, или 11,25°.

Унция – мера веса, равная 28 г.

Унция (английская) – мера объема, равная 0,0284 л.

Фут – мера длины, равная 0,3048 м, или 12 дюймам.

Ярд – мера длины, равная 0,9144 м.

Примечания

1

Остров у южной оконечности Британии. До колониальной эпохи, когда границы страны значительно расширились, считался самой южной точкой владений английских монархов. Момент, когда Скилли оставался за кормой, британские моряки считали началом дальнего плавания. – Здесь и далее прим. пер.

(обратно)

2

«Громовержец».

(обратно)

3

«Наука любви».

(обратно)

4

Pueri oblati (лат.) – в монастырях подростки, разносившие во время богослужения просвиры и облатки.

(обратно)

5

Цистерианцы – члены католического монашеского ордена, основанного в 1098 году. Первый монастырь ордена находился во Франции около Дижона, в городке Цистерциуме. С XII века, после реорганизации ордена Бернаром Клервосским, они стали называться также бернардинцами. В XII веке орден имел в Европе около 700 монастырей, мужских и женских.

(обратно)

6

Campodios (лат.) – дословно: Божий дом.

(обратно)

7

«De morbis» (лат.) – «О болезнях».

(обратно)

8

Браге Тихо (1546-1601) – датский астроном, реформатор практической астрономии. На построенной им в 1576 году обсерватории «Ураниборг» свыше 20 лет определял с наивысшей для того времени точностью положение светил. Доказал, что кометы – небесные тела. Составил каталог звезд, таблицы рефракции и т.д. На основании его наблюдений Марса И. Кеплер вывел законы движения планет.

(обратно)

9

Дословно – «свободные искусства». В Древнем Риме так назывались вообще занятия наукой и искусством, не связанные с профессиональной деятельностью, то есть умственный труд, которым могли заниматься только свободнорожденные граждане. В Средние века и эпоху Возрождения в число «свободных искусств» входили грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, астрономия и музыка.

(обратно)

10

Фалес (ок. 625 – ок. 547 года до н.э.) – древнегреческий философ, родоначальник античной философии. Основатель милетской школы. Возводил все многообразие явлений и вещей к единой первостихии – воде.

(обратно)

11

Мурсия – историческая область на юго-востоке Испании, у Средиземного моря. Территория – 26,2 тыс. кв. км. Население в разные времена – около 1 млн. чел. Состоит из провинций Мурсия и Альбасенте.

(обратно)

12

Доминиканцы – члены нищенствующего ордена, основанного в 1215 году монахом Домиником. В 1232 году папа передал доминиканцам функции инквизиции. После основания ордена иезуитов (XII век) влияние доминиканцев уменьшилось. Сейчас в ордене около 15 тысяч монахов и монахинь.

(обратно)

13

Томас Торквемада (ок. 1420-1498) – с 1480-х годов верховный инквизитор Испании. Инициатор изгнания евреев из Испании (1492).

(обратно)

14

Францисканцы – члены нищенствующего ордена, основанного в Италии 1207-1209 гг. Франциском Ассизским. Наряду с доминиканцами ведали инквизицией.

(обратно)

15

Cella (исп.) – камера.

(обратно)

16

Здесь: тюрьма в Ватикане.

(обратно)

17

Епископский канон (лат.).

(обратно)

18

«Труд и подвиг».

(обратно)

19

В данном случае «служение церкви».

(обратно)

20

Хвала тебе, Господи! (лат.)

(обратно)

21

Доктор медицины (лат.).

(обратно)

22

С отличием (лат.).

(обратно)

23

Грубейшая ошибка при сочетании существительного среднего рода с прилагательным в форме мужского/женского рода говорит о том, что Бомбастус Зануссус, мягко говоря, не в ладах с латынью, что невероятно для человека с университетским образованием, а тем более врача.

(обратно)

24

Здесь: площадка, огороженная повозками, как стеной.

(обратно)

25

Речь о дифтерии.

(обратно)

26

Аналогично русской поговорке: «Льет как из ведра» (англ.).

(обратно)

27

Англ. «Swiftness» – «Стремительный».

(обратно)

28

В переводе с испанского «карлик», «коротышка».

(обратно)

29

Англ. «Falcon» – «Сокол».

(обратно)

30

От англ. слов eagle – орел, hauk – ястреб, kite – коршун.

(обратно)

31

Набор заздравных тостов на смеси английского, испанского и специфического жаргона Энано.

(обратно)

32

Таггарт был прав. «Нуэстра Сеньора де ла Консепсьон», груженная золотом, серебром и драгоценностями, стала добычей Фрэнсиса Дрейка. Это произошло спустя несколько лет после описываемых событий, 3 марта 1579 года, вблизи побережья Панамы.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

АББАТ ГАРДИНУС

ВОЗНИЦА ЭМИЛИО

КАРЛИК ТОКСИЛЬ

МАГИСТР ГАРСИЯ

НАЕМНИК МАРТИНЕС

ИНКВИЗИТОР ИГНАСИО

НАДСМОТРЩИК НУНУ

ХВАСТУН ОЗО

ЕПИСКОП МАТЕО

АББАТ ГАУДЕК

ГАГО – МАЛЕНЬКИЙ ЗАИКА

УЧИТЕЛЬ ФЕХТОВАНИЯ АРТУРО

ДОКТОР БОМБАСТУС ЗАНУССУС

ТИРЗА

ХОАКИН, ШЛИФОВАЛЬЩИК СТЕКОЛ

ТРАКТИРЩИК ПАНЧО

КАПИТАН МИГЕЛЬ

ШТУРМАН ФЕРНАНДЕС

КОРСАР СЭР ИППОЛИТ ТАГГАРТ

ХОЗЯИН ЗАМКА КОЛЛИНКОРТ

ЭПИЛОГ

СЛОВАРЬ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ

Меры угловые, длины, веса и объема

Реклама на сайте