«Ущелье белых духов»

Валентин Новиков Ущелье белых духов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Едва взглянув на Виталькины штаны, мать всплеснула руками.

— Да когда же это кончится, господи. Штопаю, штопаю, а ты… Погляди, на кого похож! Где ты был?

— Я сам заштопаю, мама, — ответил Виталька.

Он достал коробку с нитками, снял штаны и сел к окну. Прищурившись, одним движением вдел нитку в ушко иглы и принялся за работу.

Мать чистила рыбу и поглядывала на сына. Виталька штопал штаны каким-то особым способом. Она сама так не умела, но получалось у него здорово: ровно и красиво. Ей нравилось, что её тринадцатилетний сын всё умел делать: сплести из ивовых прутьев корзину, запаять чайник, починить табуретку и даже подоить корову. Весь в деда. От деда у него и самостоятельность, которая так не нравится отцу.

Месяц назад Виталька притащил домой рваный брезентовый тент, сам раскроил его и сшил небольшую палатку. Палатку можно было свернуть в трубку и втиснуть в карман рюкзака. Рюкзак Виталька тоже выкроил из обрезков тента. Мать догадывалась, что всё это неспроста: сын что-то задумал, но молчала, не расспрашивала.

Не нравилось ей только одно: ружьё. Это ружьё Витальке подарил дед, когда его внук отличником кончил шестой класс. Мало того — старик стал брать Витальку с собой на охоту. Когда она попыталась протестовать, мол, натворит ещё чего с ружьём, дед, скупой на похвалы, сказал: «У Витальки мой глаз и моя рука».

Мать взглянула на сына, увидела его большие синие глаза, в упор смотревшие на неё.

— Мама, можно… я возьму щенка?

— Ещё чего!

— Мама, мне нужна собака.

— Шарик у нас есть — и хватит.

— Шарик дворняжка, а мне нужна настоящая собака.

Шарик жил у них уже второй год. Он откуда-то приблудился прошлой осенью, грязный, голодный, с обрубленным кровоточащим хвостом. Виталькин отец хотел снести утопить щенка, чтоб не мучился, но мать не дала, напоила его молоком, смазала хвост иодом. И щенок прижился. Получилась низкорослая лохматая собачонка с довольно-таки замкнутым характером. Спал Шарик на земле, положивши голову на камень. Мать как-то кинула ему старый половичок, но Шарик ни разу так и не лёг на него.

— Ты что, охотничью собаку хочешь? — спросила мать.

— Совсем не охотничью. На Чёрном озере работает экспедиция, геологи. У них сука ощенилась. Шотландская овчарка. Остался один щенок, самый слабый. Они мне его отдают.

— Овчарка? А ты подумал, чем её кормить? Да и хлопот с ней…

— Это не простая овчарка. Мама, я хочу эту собаку. В экспедиции говорят, такая собака стоит шестьдесят рублей. А мне её дарят. Прокормим как-нибудь.

— Ладно уж, бог с тобой.

Виталька торопливо сгрёб нитки в коробку и, на ходу натянув штаны, выскочил из дому.

До экспедиции по дороге было двадцать километров, но Виталька пошёл туда прямиком через каменное урочище.

Обычно здесь никто не ходил. Надо было пробираться среди выветренных скал по густым зарослям шиповника. Но самым неприятным тут были родники. Они били чуть ли не из-под каждого камня, и земля была мокрой и скользкой.

Виталька не шёл, а прыгал с камня на камень через кусты шиповника и так довольно быстро продвигался вперёд. Через три с половиной часа он уже подходил к экспедиции.

Геологи ужинали возле костра. Лес оглашали звуки транзистора.

— А, пришёл волшебный стрелок, — сказал молодой чернобородый начальник экспедиции. — Садись ужинать.

Витальке подали миску с ухой, хлеб и ложку.

— Почему «волшебный стрелок»? — спросила женщина в очках.

Бородатый выключил транзистор и поднял лежавшее возле него малокалиберное ружьё, вложил в ствол патрон и протянул Витальке. Прищурившись, огляделся.

— Вон, видишь, ястреб… Вон, на верхушке дерева?

Виталька положил ружьё на согнутый локоть и медленно поднял ствол. Геологи перестали жевать и смотрели не на ястреба, а на Витальку. До ястреба было больше ста метров, и кроме того верхушку дерева раскачивал ветер.

Вот ствол ружья замер, и щёлкнул выстрел. Все повернули головы. Ястреб, кувыркаясь и ударяясь о сучья, падал вниз.

Некоторое время все молчали, потом бородатый сказал:

— У меня первый разряд по стрельбе, но я знаю, что так стрелять нельзя научиться. Такое даётся немногим, с этим надо родиться. Хочешь участвовать в соревнованиях? — спросил он у Витальки.

Виталька отрицательно покачал головой и взялся за ложку.

— Что ж, ты вполне заслуживаешь щенка. Только учти, эта собака королевской породы.

— Но она же не охотничья, — сказала женщина, — а мальчику нужна охотничья.

— Как сказать, — усмехнулся бородатый. — Когда-то рыцари охотились с шотландскими овчарками. Всё зависит от того, как собаку воспитать. Запомни одно — никогда её не бей и корми только сырым мясом.

— Это ещё зачем? — удивилась женщина.

— Дело в том, что шотландские овчарки очень добродушные собаки…

— Да-да, я слышала, они даже нянчат детей.

— Вот именно. Но ты, — бородатый повернулся к Витальке, — надеюсь, не собираешься вырастить няньку?

Виталька улыбнулся с полным ртом и ничего не ответил.

— К сырому мясу приучай постепенно. Пока корми молоком, манной кашей, давай костную муку. Но не упусти время: у собаки может появиться отвращение к сырому мясу, и тогда уже ничего не сделаешь. Купи книгу «Служебное собаководство» и обучай по ней. Собака эта очень легко поддаётся дрессировке.

Домой Витальку геологи привезли на мотоцикле.

Уже наступил вечер, когда он вошёл в комнату со щенком на руках. Дед, отец и мать сидели за столом. Мать уже, видно, рассказала о собаке, потому что никто не удивился.

Виталька пустил щенка на пол, и тот, неуклюже переваливаясь и барахтаясь, пополз в угол.

Дед, широкоплечий и медлительный, встал из-за стола и молча наклонился над щенком. Щенок тыкался толстой мордочкой во все стороны, пока не наткнулся на край половика. Нашёл уголок, присосался к нему, сладко зачмокал и затих.

— Рановато отняли, — сказал старик. — Ну ничего, выживет…

Виталька достал заранее приготовленную соску. Налил в бутылочку молока. Осторожно оторвал щенка от половика. Щенок был слабый и тёплый с нежно-розовым голым животиком. Когда Виталька покормил его, все по очереди подержали щенка на руках. Дольше всех его не выпускал из своих огромных жёстких ладоней дед. Гладил пальцем мордочку, щекотал животик и довольно ухмылялся в бороду.

После него детально оглядел собаку отец.

— Кобель. — Он повертел в руках щенка, словно потрошёную курицу.

Дед, поглаживая бороду, непонятным пристальным взглядом смотрел на него.

— И такое стоит шестьдесят рублей? — продолжал отец. — За что только не платят люди деньги? Конечно, пусть будет. Раз такая цена ему, собака эта — те же деньги.

— Это уж как получится, — заметил дед.

— А? — Отец посмотрел на него и растерянно заморгал.

Виталька давно заметил, что отец избегал пристальных глаз деда. Разговаривая с ним, глядел куда-то вбок. Да и разговаривали-то они редко.

— Иной раз щенок вроде и ничего, — пояснил дед, — а собака получается дрянная. Бывает и наоборот.

— И то верно, — согласился отец. — Корми его, возись с ним, а вырастет — изьян какой-нибудь обнаружится.

— Изьян изьяну рознь. — Дед взглянул на Витальку. — Надо судить по тому, для чего растишь собаку. Помню, до войны у меня был сеттер — не чистый, помесь с таксой. Небольшая такая, неказистая с виду собака — на выставку бы её и близко не пустили, а я с ней восемь лет охотился и не променял бы её ни на какую чистопородную, будь у неё хоть двадцать медалей и дипломов. А после, как пришёл с фронта, взял чистокровного спаниеля, думал натаскать его на птицу; мучился с ним, мучился и всё без толку, но красавец был — как раз для выставки.

— Сколько же за него могут дать, как он вырастет? — отец опустил на пол щенка.

— Зачем тебе это знать? — покосился на него дед. — Продать, что ли, собираешься?

— Просто не излишне знать.

— Это как раз и зависит от того, какие у него обнаружатся изъяны.

— Какие? — насторожился отец.

— Кто знает, — пожал плечами дед. — Плохой экстерьер, нестандартный рост, неправильный прикус — мало ли что может быть.

— Вроде кота в мешке, значит, взяли. А сожрёт он, поди, пока вырастет, сотни на полторы, а то и на две, не меньше.

— Брось ты подсчитывать, — сказала мать. Она сидела на корточках перед щенком и осторожно гладила его. — Молока, что ли, у нас не хватит? Да и потом много ли ему будет надо? Кости выбрасываем, суп иной раз выливаем. И с чего ему быть плохой собакой?

— Суп выливаем, — фыркнул отец. — Тогда поросёнка надо кормить. Там уж дело верное, не прогадаешь. На экстерьер поросёнка-то больно не глядят. — Он тихо рассмеялся.

Дед молча встал и ушёл в свою комнату.

2

На следующее утро дед стал готовиться к охоте. На его столе стоял рекопер — приспособление для снаряжения патронов, весы с маленькими гирьками, мерки для пороха и дроби, навойник, нож для резки пыжей. Обычным у охотников прибором «барклай» дед никогда не пользовался, он объяснил Витальке, что этот прибор портит капсюли и вдавливает донную часть гильзы, оттого и бывают осечки.

Дед одну за другой вытаскивал пули из патронов своего карабина и досыпал порох.

Виталька стоял рядом и следил за его работой. Он знал, что дед досыпает в патроны порох, когда идёт на медведя. Обычный винтовочный заряд был слишком слаб. Пуля закипала в медвежьем сале, не пробивала его.

Но время охоты на медведя ещё не пришло, а дед готовил уйму патронов. И почему-то на этот раз не позволил Витальке помогать ему. Да и пороха сыпал больше, чем надо.

— На кого ты собираешься охотиться, дедушка? — спросил мальчик.

— Это на всякий случай, — неохотно ответил дед.

«Какой случай? — подумал Виталька. — Если на волка, то годятся обычные патроны. А он сыплет столько пороху, как будто собирается охотиться на слонов».

Давно уже Виталька догадывался, что у деда есть какая-то тайна. Зимой дед обычно охотился на соболя где-то далеко в горах. Всю зиму жил в горном лесу, в избушке. Возвращался весной и сдавал шкурки в заготконтору. Иногда ходил на медведя.

Летом охотился на сурка, а чаще был дома. Готовил к зиме лыжи, чинил капканы. Но каждое лето в конце июля он исчезал куда-то с вещевым мешком и карабином. Никому не говорил, куда идёт, но всякий раз готовил патроны, точно такие же, как сейчас, патроны, которые годились для охоты на слонов. Виталька знал, что дед уходил в Ущелье белых духов, но больше ничего не знал.

Ущелье белых духов было мрачным, диким и непроходимым. На дне его всегда клубился тяжёлый белый туман. И прямо из тумана поднимались голые скалы. Внизу, в тумане, бешено ревела невидимая вода и доносился гулкий стук камней. В ущелье было всегда сыро и холодно. Неизвестно, кто и когда назвал его Ущельем белых духов, неизвестно, проходил ли кто-нибудь его до конца, но говорили, будто оно ведёт к озеру, которое никогда не замерзает.

Однажды Виталька попросил деда взять его с собой в Ущелье белых духов. Тот сверху вниз посмотрев на внука и хмуро сказал:

— Не вздумай туда сунуться сам. Запомни мои слова. Запомни навсегда.

На этот раз дед попросил у Витальки палатку и рюкзак. Отпустил ремни, приладил их к своим массивным плечам и довольный улыбнулся в бороду:

— Работа — первый сорт. Тебе рюкзак пока не понадобится, хватит хлопот со щенком, а я недельки через две вернусь. — Он легонько похлопал внука по плечу.

— Дедушка, ты идёшь в Ущелье белых духов? — спросил Виталька.

— И что тебе далось это ущелье? — рассердился дед. — Ну, допустим…

— Там же ничего нет. Только скалы и туман. И потом… говорят, туда нет дороги.

— Может, я совсем не туда иду. — Возле глаз деда собрались весёлые морщинки. Он никогда не сердился долго. Вспыхнет и тут же отойдёт, глаза заблестят ласково и весело.

— Дедушка, а отчего это ущелье так называется? Какие могут быть духи? И почему белые?

— Раз назвали — стало быть, была причина. В лесах раньше водились лешие и ведьмы. Отчего бы и в горах не жить духам? Помню, когда я был такой же, как ты, полез однажды в Ведьмино болото. Думал, где-то там стоит избушка на курьих ножках. В те времена только и рассказов было, что про леших, домовых да покойников.

— И что ты видел на болоте?

— Ничего. Болото как болото. А вот в трясину угодил. Едва выбрался. Понимаешь, если место называется как-нибудь так, то там обязательно таится опасность. Не зря то болото назвали Ведьминым, не зря и это ущелье назвали… В таких местах ушами лучше не хлопать. Духов там, ясно, никаких нет, а вот туман всегда висит непроглядный, склоны почти отвесные, камни скользкие. Оступись и полетишь неизвестно куда.

— Старухи говорят, что из Ущелья белых духов нет пути назад, что все, кто туда ушёл, превратились в белые тени и бродят там среди скал.

— Кто этому сейчас верит? — усмехнулся дед. — Да и сами они, поди, не верят. Недавно я тоже слышал разговор, что некий телец объявился, собой черен, а на боку клеточки, как на такси. И выдумать-то ничего путём не умеют. Думают страху нагнать, а получается один смех. Вот раньше у нас среди охотников были мастера на выдумку. Такое расскажут, что потом всю ночь ворочаешься. Тогда здесь была глухая деревня, грамотных — раз-два и обчёлся, оттого и поверья всякие ходили, слухи. Охотились на оленей, медведей. Помню, я молодым с рогатиной ходил. Вот это, скажу тебе, охота. Ружья у нас были тогда шомпольные. С рогатиной ходили из лихости, вернее, по дурости. Не знали, куда силу девать. Дело это жуткое и опасное. Раз поддел я медведицу, да неудачно, не попал в сердце, она ревёт, у меня по рогатине и по рукам кровь, не знаю уж, как тогда хватило сил с ней сладить. Повалилась она, а к ней медвежонок ковыляет, вот такой. И подумал я тогда — зачем эта охота? Да и можно ли зверство называть охотой? В прошлом году, как я заседателем в суде был, судили одного браконьера. Ну, скажу я тебе, хоть мы и тёмными тогда были, но про такое зверство даже не слыхали. Разбойничал он с браунингом, пятизарядным автоматическим ружьём. Убивал маралов. Ты ведь знаешь, что такое панты — это молодые, покрытые шерстью рога марала или изюбря…

— Знаю, — кивнул Виталька. — Они идут для изготовления пантокрина.

— Убитых оленей бросал, а панты сплавлял какой-то сволочи за валюту. Охота, Виталик, — это не азарт убийства и не средство наживы.

Ушёл дед на другой день ранним утром, когда Виталька ещё спал. Дед умел ходить бесшумно, как кошка. Под его тяжёлыми сапогами не скрипнула ни одна половица, бесшумно открылась и закрылась дверь. Он исчез из дому как тень и словно растаял в густом утреннем тумане.

Разбудил Витальку щенок. Он забарахтался под боком, ткнулся мокрой мордочкой ему под мышку. Виталька вскочил, схватил щенка на руки и побежал с ним во двор.

Мать не разрешала Витальке спать с собакой, не рекомендовалось делать этого и в книге по служебному собаководству. Но щенок скулил ночью, никому не давал спать. Виталька хватал его на руки и прятал под одеяло. Щенок прижимался к нему и затихал. Мать опасалась, что Виталька во сне навалится на него и нечаянно задушит. Но Виталька не вертелся во сне, кроме того он и спящий чувствовал щенка.

Назвали щенка Рэмом. Кличку придумал не Виталька, она была записана в родословной, заверенной печатью. Родословную ему дали в экспедиции. Там было записано, кто отец и кто мать Рэма, кто дедушка и кто бабушка, и даже кто прадедушка и кто прабабушка. Виталька внимательно прочитал родословную и спрятал в шкатулку, где хранились все прочие документы.

На дворе было уже тепло. Солнце вышло из-за гор, его лучи, как золотые стрелы, тянулись от кромок облаков к зелёным предгорьям. Утро было прозрачным и тихим. Горные внега сияли чистым белым светом, а вершины казались огромными осколками хрусталя.

На изгороди висели мокрые от утренней роеы листья тыквы. Роса блестела на кустах смородины и жасмина.

Щенок пополз куда-то в траву. Виталька повернул его мордочкой к крыльцу, но щенок сразу же пополз обратно. Виталька ему больше не мешал и только с улыбкой наблюдал за ним.

Через дыру в изгороди пролезла Анжелика, смуглая девчонка в фуражке. Училась Анжелика в пятом классе, но отставала в развитии. По крайней мере так говорили учителя её родителям. Она едва вылезала на троечках, и Виталька помогал ей готовить уроки. Вернее делал их за неё, потому что Анжелика совершенно не слушала его объяснений, вертелась, зевала, а когда он требовал, чтобы она повторила то, что он сказал, недоуменно глядела на него огромными чёрными глазами. Была она худющая-прехудющая, никогда не расчёсывала волос, и в наказание её остригли наголо. Анжелика стала выходить на улицу только в отцовской фуражке. Любое новое платье на ней становилось старым и рваным буквально через полчаса.

«Бог меня наказал, — сказала как-то Анжеликина мать Виталькиной матери. — У других дети как дети, а у меня недоразумение. И в кого?» Весь посёлок знал, в кого. Анжеликин отец Илья приблудился из цыганского табора. Впрочем, никакого цыганского табора не было, табором называли находившийся в семи километрах от посёлка цыганский колхоз имени Лермонтова. Было непонятно, живёт Анжеликин отец дома или не живёт, работает где-нибудь или не работает.

Как ни странно, Виталька любил его больше, чем своего отца.

Виталькин отец был человек скучный, молчаливый, строгий. Говорил всегда только о хозяйстве, о запасах на зилу, о заработке. И говорил об этом подолгу, нудно и неинтересно. Работал он совхозным бухгалтером. Илья же появлялся в посёлке небритый, весёлый. Немедленно вокруг него собирались ребятишки — взрослые с ним не водились. Илья нёс всякие небылицы, иногда играл на гитаре и пел цыганские песни. Несколько раз он уводил Анжелику к бабке и деду в табор, но Анжеликина мать не разрешала девочке долго жить там. Мать Анжелики была довольно красивая женщина, и в посёлке её осуждали за то, что она вышла замуж за цыгана. Но Виталька не замечал, чтобы Анжеликиной матери жилось плохо с Ильёй. Была она всегда беззаботна, любила Анжелику, хотя и часто ругала её, но ругала как-то беззлобно и, как казалось Витальке, даже весело.

Анжелика пролезла через дыру в изгороди, подошла к Витальке. Увидела щенка и сказала:

— Ой!

Потом протянула к нему тонкие смуглые руки.

— Не тронь! — прикрикнул на неё Виталька.

— Виталик, можно? Мне никак нельзя его не подержать. Понимаешь?

Виталька усмехнулся. Говорила Анжелика точь-в-точь как её отец.

— Все равно нельзя, он должен относиться недоверчиво к посторонним.

— Но я ведь не посторонняя. Виталик, скажи, какая же я посторонняя? Я живу рядом, и он всегда-всегда будет меня видеть через плетень.

«И то правда, — подумал Виталька. — Она здесь целый день вертится. Разве углядишь?»

— Ладно, можешь погладить. Только на руки не хватай.

— Да что ты, и не подумаю.

Виталька едва удержался от смеха. Это было любимое выражение Ильи, и говорила Анжелика точно с такой же интонацией, по-цыгански растягивая слова.

Анжелика схватила щенка и изо всех сил прижала его к груди. Виталька и опомниться не успел. Он хотел прикрикнуть на неё, но встретил её взгляд. Он никогда не видел у неё таких глаз.

— Виталик, мы его вместе будем воспитывать, хорошо?

— Чтобы он потом в табор убежал?

Анжелика обиделась и пустила щенка на землю. Виталька из-под бровей посмотрел на неё, потом поднял щенка и подал его Анжелике. Она засмеялась тихим счастливым смехом, закружилась со щенком и запела. Песня была незнакомая, цыганская. Слов Анжелика толком не знала и несла какую-то чепуху наполовину по-русски, наполовину по-цыгански.

Анжелика только и умела — плясать и петь. Школа её абсолютно не интересовала. На уроках зевала или вертелась. Она не то, чтобы совсем ничего не знала, но даже то, что знала, рассказывала так несуразно, что класс, когда её вызывали к доске, покатывался со смеху. Тетради её густо были покрыты кляксами, и к каждой кляксе она аккуратно пририсовывала хвостик и веточки. Получались морковки. Первое время учителя приходили жаловаться Анжеликиной матери, потом махнули рукой. Росла она сама по себе, как огурец в огороде.

— Ладно, пусти на землю, это тебе не кукла, — сказал наконец Виталька.

Анжелика пустила щенка в траву и спросила:

— А как его зовут?

— Рэм.

— Вот здорово! А то всё Шарик, Бобик, тьфу! Он какой-то чудной, с воротником.

— Порода такая. У него потом отрастёт белая грива. А морда будет узкая-узкая.

— Потом он расплодится…

— Дура. Он же кобель.

Из-за плетня донёсся голос Анжеликиной матери:

— Анжелика!

Анжелика полезла обратно через дыру в плетне. Зацепилась за сучок платьем, дёрнула его и порвала.

3

Позавтракав, Виталька побежал в лабораторию. Лаборатория была при больнице. Виталька там мыл колбы, и за это ему разрешали пользоваться старым микроскопом. Затаив дыхание, он разглядывал причудливый мир, недоступный человеческому глазу.

Словно порождения иного мира, копошились, сновали, прыгали маленькие существа невообразимо причудливых, бесконечно разнообразных форм. Рачки, спиральки, паучки, змейки.

На Витальку в общем-то в лаборатории никто не обращал внимания, кроме Лены, лаборантки.

Сегодня Виталька снова принёс в бумажке глину. Отмыл её и просушил осадок. Забыв обо всём на свете, приник к микроскопу.

Всего в пяти километрах от посёлка был глиняный карьер. Виталька таскал оттуда твёрдые комочки белой глины и обследовал их под микроскопом. Однажды он нашёл там обломок раковины двустворчатого моллюска. Но едва прикоснулся к нему, обломок распался на узкие дольки.

Откуда здесь, в горах, моллюски? Видимо, раковина относилась к какому-то геологическому периоду, когда на месте гор было море или озеро. Оставалось выяснить, морской это моллюск или пресноводный. Виталька не мог себе простить, что искрошил его. Сам он относил моллюск к меловому периоду, когда распался материк Гондвана. Море тогда покрыло всю южную и среднюю Европу, вдоль восточного склона Урала возник пролив, соединивший арктический бассейн с морями, покрывавшими Среднюю Азию.

Лена к его находке отнеслась довольно скептически.

— Ничего? — спросила она.

С трудом оторвавшись от микроскопа, Виталька отрицательно покрутил головой и потёр кулаками глаза.

— Осколок раковины сюда мог занести ветер, — сказала Лена. — Ведь меловых отложений нет. Хоть что-нибудь ты бы уже нашёл.

— Что-нибудь найду. — Виталька снова уткнулся в микроскоп.

— Глина — это не то. Искать надо в каменноугольных пластах, асфальтных озёрах и в зоне вечной мерзлоты. Здесь поищи сперва залежи каменной соли. А уж потом…

— Потом, потом… — Виталька оставил микроскоп. — Всё превратилось в глину. А в мезозое тут росли платаны, лавры, тюльпанное дерево, фикусы, магнолиевые, секвойи, бродили траходонты, стегозавры.

— Да, сто миллионов лет назад здесь была обширная богатая растительностью низменность.

Виталька выбросил в окно комочки глины, вытер о штаны ладони.

— Потому и не могу ничего найти.

— Нет, Виталик, не потому. Известковые раковины моллюсков могли быть замещены кремнезёмом. Ты бы нашёл кремниевые скелеты губок и радиолярий.

Несколько лет назад Виталька прочитал книгу об экспедиции палеонтологов в пустыню Гоби. Гигантские ящеры мезозойской эры потрясли его воображение. Он часами разглядывал рисунки, изображавшие рогатых, панцирных, утконосых динозавров. Он представлял себе в полёте птеранодона, летающего ящера, размах крыльев которого достигал восьми метров. Видел, как проносился под водой, оскалив чудовищную пасть, плезиозавр.

Виталька начал рыться во всех библиотеках, по нескольку раз прочитывал каждую книгу, где хоть что-нибудь было написано об ископаемых животных и растениях. Он узнал, что каждая эра характеризуется своим особым обликом животного и растительного мира, что каждая эра делится на периоды, длившиеся многие миллионы лет, что время, отделяющее нас от появления первых бактерий, измеряется невообразимой цифрой — 2.000.000.000 лет. Как же развивалась жизнь? Какие растения и организмы появлялись и исчезали? Как менялся облик Земли?

Виталька не просто изучал прошлое. Воображение переносило его то в сказочный девонский лес, где росли исполинские деревья, покрытые ромбической корой, то в заросли папоротников, среди которых плели свои сети огромные пауки, летали похожие на наших стрекоз метровые меганеры, хлюпали в воде неуклюжие рептилии.

Виталька узнал наконец, что здешним горам всего каких-нибудь пять миллионов лет, что тут в мезозойскую эру бродили динозавры и что было их неисчислимое множество. И где теперь расстилалась сухая степь, были обширные болота, в лесах царила влажная духота. В воду с шумом падали гигантские деревья, их затягивало илом, заносило песком.

Оказалось, что изучение ископаемых остатков связано с геологией, и Виталька понемногу начал знакомиться с геологической наукой.

Виталька всегда старался быть возле Лены. Между делом она рассказывала ему о возникновении жизни, о строении клетки, об эволюции видов. Часто водила Витальку к себе домой. Её муж Сергей два года назад купил старый «Москвич» и теперь весь досуг проводил в сарае, где стояла машина. Виталька иногда помогал ему.

Лена приходила в сарай и грустно-иронически смотрела на мужа. Она ничего не говорила, но Виталька вполне разделял её грустную иронию. Она была каким-то сложным, необыкновенным человеком, совсем не таким, как его отец или мать. Никогда нельзя было сказать, какой улыбкой она улыбнётся: грустной, иронической, простодушно-весёлой или насмешливой.

Виталька любил Лену. Она чувствовала это, и Виталька знал, что она это чувствует.

— Лена, у меня есть собака, — сказал Виталька. — Хотите посмотреть?

— Собака? Какая собака?

— Шотландская овчарка.

— О! Где же ты её взял?

— В экспедиции на Чёрном озере. Начальник у них Альберт Антонович, бородатый такой. У них сука шотландская овчарка.

— Тебе повезло. Эта собака — геолог.

— Чего? — уставился на Лену Виталька.

— Ни «чего», а «что». На её счету уже несколько месторождений. Шотландские овчарки во время войны отыскивали мины. Так сказать, служили в сапёрных войсках. Собаки — удивительные существа с необычайно острой интуицией. Их интуиция это то, что люди принимают за разум. Обязательно приду посмотреть на твоего щенка.

— Лена… а книгу вы мне принесли? — спросил Виталька и покраснел.

Лена выдвинула ящик письменного стола и достала тяжёлую книгу в тёмном переплёте. Виталька открыл титульный лист и вслух прочёл: «Брэм. Жизнь животных». Он сразу заторопился домой.

— Ладно уж, иди, — улыбнулась Лена.

4

Едва Виталька сел за книгу, как явился Марат, его одноклассник и друг. Марат был сын учителя математики, щуплый мальчик-казах в очках.

— Виталька, — заговорил он, ещё не переступив порога, — ты знаешь, оказывается, у нас в посёлке есть архив.

— Вот удивил! Само собой, должно быть место, где складывают всякий хлам.

— Да нет же! Не хлам. Там есть документы, которым больше ста лет.

— Ну и что?

— Если бы ты знал, что я там нашёл, не посмеивался бы, как дурачок.

— Сам ты дурачок!

— Слушай, Виталька, будь человеком. Только идиот смеётся над тем, чего не понимает.

— Чего это я не понимаю?

— Если бы ты только знал…

Виталька знал, что Марат ещё в первом классе прочитал «Историю колониальных войн», что он не вылезает из библиотеки, что отец специально для него выписывает журнал «Вопросы истории». На уроках по истории Марат часто рассказывал такое, чего не знал даже учитель. Учитель, конечно, не показывал вида, что не знает, но по тому, как он беспокойно ёрзал на стуле и искоса поглядывал на Марата, Виталька догадывался, что Марат откопал что-то такое, о чём учитель даже не слыхал. Виталька не мог пожаловаться на свою память, но Марат своей памятью удивлял всех.

— В прошлом веке сюда пришли русские казаки, основали здесь поселения. Теперь это посёлки вроде нашей Семёновки.

— Пришли зачем?

— То есть как зачем? — удивился Марат. — Затем, что султан Сюк дал присягу русскому правительству. Он просил, чтобы здесь, на Каратале, была построена крепость и размещён окружной приказ для защиты казахов от набегов кокандцев.

Виталька никогда не слыхал ни о султане Сюке, ни о кокандцах. Впрочем, он знал, что дед его был из семиреченских казаков, но как-то никогда не задумывался над этим. Ему казалось, что Семёновка здесь существовала всегда и всегда здесь было так же хорошо и люди жили точно так же. А оказывается, тут проносились кони кокандских сарбазов, свистели кривые сабли.

Марат рассказал о том, как больше ста лет назад первые отряды казаков шли сюда, в Джунгарский Алатау.

И слушая его, Виталька видел, как казаки шли со стороны Аягуза по нехоженным неведомым местам, переходили вброд горные реки, волоком тащили тяжёлые пушки по солончаковой грязи через заросли колючего джингила, шли по непроходимым ущельям.

Виталька отлично представлял себе казаков. Все они казались похожими на его деда. Неторопливые и сильные, с бородатыми, обожжёнными солнцем и ледяным ветром лицами, они ходили на тигров, которые тогда водились в этих краях. Он знал даже, какие у них были руки — большие и тяжёлые, покрытые ссадинами и рубцами, а пальцы — жёлтые от табака.

Эти люди стали первыми исследователями дикого края, они шаг за шагом проникали всё глубже в Джунгарский Алатау с его снежными вершинами, исполинскими бездонными ущельями. Они первыми отыскали писаницы древнего человека с изображениями животных на берегах Коксу, древние курганы и каменные памятники.

Марат говорил по обыкновению быстро, проглатывая слова и путаясь. Виталька многого не понимал, но не перебивал друга.

Марат был горячий, вспыльчивый, нередко, когда над ним посмеивались, кидался в драку. Но всегда происходило одно и то же: у него отбирали очки и давали коленом под зад. В классе он был самым маленьким и хилым. Виталька не раз тянул его в горы, но Марат упорно уклонялся. Однажды, когда пошли всем отрядом к серному источнику за двенадцать километров от посёлка, он уныло плёлся позади всех. На обратном пути его едва не пришлось нести на руках. После этого он не хотел никуда ходить.

Витальку осенило:

— Марат, — сказал он, положив руку на плечо друга. — Тут недалеко есть какие-то развалины. Мы как-то охотились там с дедушкой. Он сказал, что зто старая казачья зимовка.

— Где? — так и подскочил Марат.

— Я же говорю, близко. Ходу туда всего день.

Марат сразу скис и сел.

— Ну пойдём! Может, там осталось что-нибудь интересное?

Марат отвёл глаза и ничего не ответил.

— Не бойся, — продолжал Виталька, — ходить — это привычка. Ну какой из тебя получится историк, если ты всю жизнь будешь сидеть за бумагами, как канцелярская крыса, и ничего не увидишь своими глазами?

— Я долго не могу идти, у меня ноги не приспособлены, — покраснел Марат.

— Ты рассуждаешь, как Анжелика. Ноги у тебя совершенно нормальные… А может, у тебя плоскостопие? Ну-ка, сними сандалии.

Марат снял сандалии. Виталька осмотрел его ступни и сказал:

— Нормальные ноги. Можно обойти вокруг Земли.

— Скажешь, — усмехнулся Марат. — Вокруг Земли. И какой дурак сейчас пойдёт вокруг Земли?

— Ходили, Марат. Даже бочку вокруг Земли катили.

— Мало ли дураков? Один, я слышал, горошину носом катил. Всю морду себе ободрал.

— Ну так как, пойдём?

— Попробую, — без всякого воодушевления промямлил Марат.

— Слово? — Виталька протянул ему руку.

Марат помедлил и положил свою маленькую ладонь в крепкую руку Витальки.

5

Два раза в неделю Виталька занимался с Анжеликой по русскому языку и арифметике. Заниматься с Анжеликой Витальке поручил совет отряда. Это была общественная нагрузка. Анжелику не оставили на второй год только потому, что Виталька дал слово научить её за лето грамотно писать и решать задачи. Месяц таких занятий не дал абсолютно ничего. Анжелика не могла решить даже самой простой задачки, а писала так, что у Витальки опускались руки.

Дом Ильи свидетельствовал об отсутствии хозяина. Сгнивший плетень повалили коровы, крыша текла. Дверь болталась на одной петле. Илья всё собирался починить крышу и дверь, но до дела никогда не доходило. Любимой его поговоркой было: «Закурим и начнём». Курил он много, но никогда ничего не начинал.

Когда Виталька вошёл, Анжелика в углу комнаты играла в куклы.

— Ты ведь уже большая, — покачал головой Виталька.

— Да-а? — повернулась к нему с тряпичной куклой Анжелика.

— Ясно, большая, — уже без прежней уверенности повторил Виталька.

— Мамка зарезала петуха. Я очень-очень люблю куриную лапшу. А ты?

— Давай-ка заниматься. Мне некогда.

— И куда ты всё спешишь? У меня во-он сколько свободного времени… День длинный-длинный.

— У бездельников все дни длинные. Вон старухи сидят с утра до вечера на лавочке… Если бы я так посидел, мне бы день показался как целый год.

Виталька открыл учебник.

— Пиши.

Анжелика нехотя достала замызганную тетрадку и чернильницу. Обмакнула перо и посадила кляксу. Лицо её сразу же оживилось, она ловко начала делать из кляксы морковку.

— Знаешь, я сейчас уйду и не буду с тобой заниматься! — рассердился Виталька.

— Виталик, я больше не буду. Я же нечаянно посадила кляксу.

— А морковку зачем из неё делаешь?

Анжелика смущённо сунула в рот палец и посмотрела на Витальку огромными чистыми глазами.

— Ладно, пиши: «Было душно от сладковатой прели палой листвы и дурмана разомлевших трав».

Анжелика, почти касаясь носом тетради, писала: «Было душно от палой листвы и сладкого дурмана трав». Виталька посмотрел в тетрадь и крикнул:

— Анжелика!

Анжелика вздрогнула и снова посадила кляксу.

Виталька хотел отругать её за невнимательность, но что-то остановило его. Точно молния, пронзило его острое чувство жалости.

Он осторожно закрыл Анжеликину тетрадь и попросил:

— Спой, Анжелика.

— Ой, Виталик! Ты такой хороший. Просто не знаю, какой хороший.

Анжелика влезла на табуретку, сняла со стены отцовскую гитару.

Её смуглые пальцы проворно заплясали на струнах. Гитара запела ярко и звучно. Чистые стройные аккорды заполнили комнату.

Виталька несколько раз пробовал играть на гитаре. Получался лишь бессвязный тусклый гул. А у Анжелики струны звенели радостно и стройно. Глаза её блестели и чуть косили от восторга. Чёрные брови то сосредоточенно хмурились, то в радостном изумлении прыгали вверх. И Виталька почувствовал самую настоящую злобу к её матери за то, что она остригла Анжелику. «Эти родители делают, что хотят. Остригли девочку, как овцу. Ходит теперь в фуражке — чучело чучелом».

Анжелика пела, и блестели её зубы. Слух у неё был острый, как, у кошки. Она с первого раза запоминала любую мелодию. Мать не разрешала ей включать радио и слушать музыку. Так она наказывала Анжелику за плохую учёбу. И Анжелика каждый вечер бегала к дому Лены. У Лены была радиола и много пластинок. Анжелика все вечера простаивала у изгороди, спрятавшись в кустах. Прибегала домой поздно и получала от матери взбучку. И всё-таки мать у неё была хорошая.

Анжелика пела всё, что хотел Виталька. Её пальцы сами находили звучные аккорды, а тоненький голосок выводил мелодию с захватывающей чистотой. В посёлке не было музыкальной школы, а то бы Анжелику сразу же приняли… Анжелика говорила, что осенью совсем другие звуки, чем весной. Виталька на это раньше как-то не обращал внимания. Но слова Анжелики запомнил. Послушал, как звучит весна и как звучит осень, но разницы так и не уловил.

Анжелика устала петь, положила на колени гитару. Над её бровями проступили капельки пота.

— Давай немножко позанимаемся, Анжелика, — сказал Виталька. — Ведь надо. Что поделаешь?

— Ну ладно, — согласилась Анжелика. — Только слова поищи полегче. Хорошо?

— Хорошо, — улыбнулся Виталька.

— А как там наша собачка?

— Спит.

— Мы её воспитаем, чтобы она была добрая-добрая, правда?

— Ну конечно же. Будет добрая.

6

Через две недели Виталька стал кормить щенка сырым воробьиным мясом. Для охоты на воробьёв он брал у Марата воздушное ружьё. Когда Виталька стрелял, Марат смотрел на него с немым восхищением.

— Как ты в них попадаешь? — спросил он. — Я за год не мог убить ни одного воробья.

Виталька рассмеялся. Он вынес из дома зеркало и дал его Марату. Потом вставил в щель доски на сарае десяток спичек и попросил Марата подержать зеркало. Глядя в зеркало и направив ствол ружья назад через плечо, сбил одну за другой все спички.

За этим занятием застал их дед.

— Фокусничаешь? — хмуро сказал он. — В цирке, что ли, готовишься выступать?

Виталька глянул на деда и едва не выронил ружьё. Глаза старика ввалились, под ними легли чёрные круги, борода и лицо были покрыты пылью, из разбитых сапог выглядывали концы грязных портянок. Он пошатывался от усталости. Рюкзак снял с трудом, словно тот был наполнен свинцом и припаян к спине. Виталька подхватил рюкзак, помог деду снять с плеча карабин. Быстрым взглядом оглядел его патронташ. Все патроны были на месте. Все до одного. Потом стянул с деда сапоги, размотал портянки и испуганно отшатнулся — ноги старика были в крови.

Дед сидел на крыльце, тяжело прислонившись спиной к косяку двери. Уходил он в новых крепких сапогах… Сколько же он прошёл за полмесяца?

— Мать дома? — спросил дед.

— Ушла на ферму.

— Как щенок?

— Хорошо. Уже кормлю сырым мясом.

— Ну-ну. — Дед устало закрыл глаза.

Виталька притащил таз с холодной водой, ополоснул ноги старика, смазал сбитые места йодом. Старик даже не шевельнулся.

Виталька принёс из комнаты чистую тряпку, чтобы перевязать деду ноги, но тот открыл глаза и сказал:

— Не надо. Так скорее заживёт, на воздухе.

Он встал и ушёл в дом.

— Куда он ходил? — шёпотом спросил Марат.

— В Ущелье белых духов, — тоже шёпотом ответил Виталька.

— Зачем? — срывающимся шёпотом спросил Марат.

— Откуда я знаю.

Когда Марат, забрав свое ружьё, ушёл, Виталька заглянул в комнату. Дед, неловко скорчившись, лежал на диване.

Виталька на цыпочках вышел и притворил дверь. Сел на крыльцо и уставился на лопухи, разросшиеся у самой изгороди. Большие зелёные лопухи. Как он любил играть с ними, когда был маленьким! Он помнил, что огромные лопухи так и тянули его к себе. Он силился сорвать лист, но тот никак не поддавался. Потом, когда подрос, Виталька стал откручивать стебли и разрывать их крепкие волокна. Какое наслаждение было держать в руках лист лопуха. Он был очень большой и не похож ни на какие другие листья. Его можно было надеть на голову и так ходить. Как это было давно! Теперь лопухи уже не вызывают у него никакого интереса, теперь он знает, что это сорняк. Да и листы у лопуха не такие уж большие. Неужели он был таким маленьким, что и лопухи, и дом, и небо, и деревья казались ему вдвое больше? И таким глупым, что не было для него ничего удивительнее обыкновенного лопуха? Как всё изменилось, а он этого даже не заметил…

Теперь его интересовали совсем другие вещи. Он читал книги о путешественниках и учёных, об исследователях неведомых земель. Он понимал, что заставляло людей уходить в полярные льды без всякой надежды вернуться назад. Он читал фантастику. И огромный лопух превратился в пылинку перед бесконечностью того, о чём он узнавал. Он с нетерпением ждал новых статей о дельфинах, каждый день бегал в библиотеку. Дома ни журналов, ни газет не выписывали, отец говорил, что это пустая трата денег. Хорошо, что библиотекарша Оля сама очень интересовалась дельфинами…

Виталька закрыл глаза и не заметил, как уснул. Он сидел в тени старого тополя. Солнце едва пробивалось сквозь его крупную серебристую листву, и по лицу Витальки пробегали лёгкие блики. И ему снился океан. Огромный океан, которого он никогда не видел. Он простирался под одиноким солнцем, безлюдный и таинственный. В его глубинах проносились невнятные тени. Виталька смутно различил голоса, они становились всё оживлённее и громче. Кто бы это мог быть? Внизу в зелёной полумгле росли диковинные леса кораллов, там тянулись невиданные горные хребты с неприступными скалами и мрачными пещерами. Но обитатели моря проносились над ними как птицы.

Таинственные голоса становились всё громче, и вот вдали показалась стая дельфинов. Эти странные существа, не то полурыбы, не то полулюди, летели по океану под одиноким солнцем. Виталька слышал их голоса и улыбался тому, о чём они говорили. Он и не понимал и как будто понимал их речь, но от того, о чём они говорили, было радостно и светло на душе у Витальки. Они выскакивали из воды, ныряли, мчались вперёд с головокружительной скоростью. Это было просто чудо! Какая свобода, какая дивная радость движения! Жизнь — упоительный нескончаемый восторг! Куда они мчались? К каким волшебным берегам?..

— Что ты здесь расселся? — услышал Виталька сквозь сон голос отца и открыл глаза. — Койки, что ли, нет, что ты здесь спишь, на крыльце?

Виталька посторонился. И вправду, он привалился спиной к закрытой двери. Из-за него отец не мог войти в дом.

— Да я не заметил, как уснул, — улыбнулся Виталька. — Сон чудной какой-то приснился. Понимаешь, дельфины…

— Теперь только и разговоров, что о дельфинах. Газеты рвут друг у друга. Даже промысел на них запретили.

— Правильно сделали, папа. Ведь дельфины и не годятся ни для чего. Мясо у них несъедобное… А главное — как можно их убивать, если у них точно такой же мозг, как у человека.

Отец улыбнулся и покачал головой.

— Мозг тоже в дело годится. Из дельфинов изготовляли машинное масло, а мясо можно использовать для корма уткам, к примеру, или свиньям, если к этому подойти по-хозяйски. Но что возьмёшь с чудаков?

Улыбка слетела с лица Витальки, глаза потемнели, губы плотно сжались. У него пропало всякое желание говорить с отцом о дельфинах.

Уже взявшись за ручку двери, отец увидел разбитые сапоги деда и окровавленные портянки и испуганно замер.

— Дедушка ноги в кровь стёр, — сказал Виталька, перехватив его взгляд.

— Фу ты дьявол! А я уж думал, случилось что. Ненормальный старик.

Виталька отвернулся и снова уставился на лопухи.

7

Поход к старой казачьей зимовке откладывался со дня на день. Виталька злился, но ничего не мог поделать. То Марат дочитывал книгу, которую надо было поскорее вернуть в библиотеку, то ходил на поиски какого-то доисторического камня, который якобы хранился у одного чабана. Но Виталька не оставлял его в покое и почти каждый день напоминал, что Марат дал слово. Тот шмыгал носом, вертел круглой головой и повторял:

— Вот освобожусь… Понимаешь, ничего не успеваю. Времени в обрез.

Вообще-то Виталька не любил людей, которым всегда некогда, которые всегда спешат. Совсем другое дело дедушка. Он, когда был дома, делал всё не торопясь. Любил просто так посидеть на бревне. Витальке нравилось, как он неторопливо доставал кисет с табаком. Табак был зелёный и крупный. И пахло от него так, будто горели ветки в костре.

И разговаривал он чаще всего с людьми, которые никуда не спешили. Раз в неделю приходил точильщик. Кричал своё: «Ножи-ножницы точить, бритвы править!» Снимал со спины деревянный станок. Оставлял его на улице и курил с дедушкой. Собиралась детвора, кое-кто приносил ножницы или нож от мясорубки. Ножи почти все в посёлке точили сами. Виталька помнил, что точильщик ходил по их улице уже давно-давно. И больше всего любил смотреть, как тот точил большие кухонные ножи. Раньше он ходил с колокольчиком и позволял детям звонить. Потом где-то потерял колокольчик. Виталька долго не мог его забыть. Колокольчик был из жёлтой меди, весёлый и звучный.

И когда точильщик принимался за работу, дети постарше стояли и зачарованно глядели на искры, метелкой сыпавшиеся с камня. Младшие же сидели тут же на земле и играли. Всех одинаково тянуло к точильщику. Какими особенными были раньше вещи, и деревья, и люди. А теперь в спешке даже не успеваешь ничего как следует рассмотреть.

Ребята из Виталькиного класса редко приходили к нему. Однажды отец выпроводил их из дома. После этого, если кто и забегал к Витальке, то беспокойно озирался и старался поскорее уйти.

«Ты их в дом не води, — сказал Витальке отец. — Привадишь, потом сам не рад будешь. Марат — ладно, он тихий и потом — сын учителя. Есть смысл. И плохому он не научит. И с Жорой Ивановым надо бы дружить».

Жору Иванова, сына главного бухгалтера совхоза, Виталька терпеть не мог. Мокрогубый, с ленивыми глазами и длинной спиной, Жора был тихим и шкодливым учеником. Он чуть ли не в каждом классе сидел по два года, и интересы одноклассников его просто смешили. Жора прилизывал волосы, часто его можно было видеть в парке с ребятами из совхоза.

Витальке до всего этого не было дела. Правда, отцу он сказал:

— Жоры мне ещё не хватало.

— Он тихий, — пытался урезонить Витальку отец. — И потом — сын нашего главного бухгалтера.

— И что ты заладил — «тихий, тихий»! — вспыхнул Виталька. — А толку с того, что он тихий… Дурак дураком. Мне и говорить с ним не о чем. И видеть его тут не хочу. А на то, чей он сын, мне наплевать.

Ребята работали летом в совхозе, возили на волокушах сено. А Виталька околачивался в лаборатории. Однако отец почему-то на это смотрел сквозь пальцы.

Пришли мальчишки только раз — посмотреть собаку.

Маленький, шустрый, как чертёнок, Игорь Филиппов приоткрыл калитку, огляделся, будто собирался красть яблоки, и свистнул.

Виталька выбежал во двор.

— Заходите, что вы там топчетесь.

— Боимся.

— Ладно вам…

— Дома?

Виталька понял, спрашивают, дома ли отец.

— На работе.

Мальчишки ввалились во двор, загалдели. Шарик пару раз гавкнул на них и снова принялся за кость.

— Показывай собаку.

Виталька позвал Рэма. Щенок уже знал свою кличку и охотно подбегал, когда его звали. Увидев щенка, пацаны умолкли.

— Что это за порода? — спросил Игорь.

Председатель совета отряда Вадик Скопин наморщил нос и сказал:

— Шотландская овчарка.

Ребята снова загалдели.

— Овчарки бывают серые или чёрные.

— А эти, помнишь, на пастбище видели… Шерсть глаза закрывает. Злющие.

— Южно-русские, — подсказал Виталька.

— Правильно. Так они были и вовсе белые.

— А лапы… Видать, здоровенный будет.

— И воротник.

— Команду «фас!» знает?

— Вот дурной. Ему всего четвёртый месяц.

Ребята засмеялись.

— Витальку, отдай мне Шарика, — попросил Вадик. — Зачем он тебе теперь?

— Возьми. Только завтра, ладно? Я у мамы спрошу. Она к нему привыкла, как-никак выходила его. Какой-то балбес ему маленькому хвост обрубил.

Ребята сразу замолчали.

— В футбол пойдём играть, Виталька! — позвал Вадик. — Нам директор совхоза разрешил на стадионе.

— Ну да?!

— Это за сеноуборку.

— Я мигом, пацаны, только приберу дома. Вы идите, я догоню.

Виталька забежал за Маратом и потащил его на стадион.

— Привёл спортсмена, — кисло улыбнулся Игорь Филиппов. Он был в отцовских кожаных перчатках, носках, здоровенной фуражке и даже, несмотря на жару, в вязаном свитере.

Игорь и вправду был неплохим вратарём.

Марат разозлился.

— Это ты вырядился под Яшина. Обезьяна.

— Я вот тебе покажу обезьяну! — Игорь снял перчатки и начал их засовывать в карманы.

Но вовремя прибежал Вадик Скопин. Он всегда всё улаживал как-то быстро и по-хозяйски.

— Ну-ка, петушки, по углам! А знаете, пацаны, американцы как-то поставили обезьяну на ворота.

— Не трепись.

— Честное пионерское. Обучили её сперва, ясное дело. Обезьяна есть обезьяна. Она не пропускала в ворота ни одного мяча. Команда эта, где вратарём была обезьяна, всех обыгрывала. Другие команды со злости в суд на них подали. А такого закона, что обезьяна не имеет права быть вратарём, тогда не было!

— А теперь есть? — спросил кто-то.

— Есть. После того случая.

— Ну, и что было потом?

— Потом подкупили кого-то, чтобы убил обезьяну.

— Убили?

— Убили.

Мальчишки молча стали расходиться по командам. Спустя минуту они уже неслись по полю стадиона.

Марату тоже разрешили играть. Тринадцатым.

К удивлению Витальки Марат начал играть с таким азартом, что над ним перестали смеяться. Правда, по мячу он не попадал, бил по воздуху или по земле, потом плясал на одной ноге, держась за носок своей сандалии. Однако через десять минут выдохся, отошёл к забору и сел на траву, глотая воздух широко открытым ртом.

* * *

Наконец после нескольких пробных походов Виталька и Марат отправились искать старую казачью зимовку.

Виталька опасался, что Марата не отпустит отец. Но тот, едва Виталька, путаясь и сбиваясь, рассказал, в чём дело, ухмыльнулся.

— Пусть идёт. Его усидчивость последнее время меня стала серьёзно беспокоить. Только присмотри там за ним, чтобы зря никуда не лез.

И вот они в пути. Виталька слышал, как угрюмо сопел позади него Марат, и весело ухмылялся.

Они поднимались всё выше и выше к берёзовой опушке горного леса, а позади них росла и открывалась вся Семёновка с редкими воздушно-голубыми столбами дыма. Долетало далёкое мычание коров и звуки радио. Воздух струился прозрачным серебром, словно быстрая рябь воды. Мельтешили камни россыпей за его светлым трепетом.

Внезапно сопение Марата оборвалось, не слышно стало его шаркающих шагов. Виталька обернулся: неужели Марат устал?

Нет, это было что-то совсем другое. Марат снимал очки, торопливо протирал их носовым платком, надевал на нос, снова протирал и снова надевал. И Виталька сразу всё понял. До этого Марат нехотя плёлся за ним следом, думая о чём-то своём, и вовсе не смотрел по сторонам. А сейчас он увидел! И то, что он увидел, заставило его лихорадочно протирать очки.

Зелёный склон переходил в мелкий березняк. Причудливо искривлённые берёзы росли среди замшелых камней. Листья на них были светлые, насквозь пронизанные солнцем. Они бросали на траву редкую тень. Берёзы росли то в одиночку, то маленькими группами повсюду, даже на каменистых скатах промоин.

А дальше светлый белоствольный лес обрывался, и круто вверх уходили горы, поросшие елями. В лучах утренего солнца их верхушки рдели, как ржавчина, а глубины горного леса хранили таинственную тёмную синеву и стойкую густую зелень. Вдаль хребет за хребтом уходили синие, сизые и почти чёрные горы. Нигде не было ни души. Вспыхивала на солнце нетронутая паутина.

— Виталька, — прошептал Марат. — Виталька…

— Идём. Ещё не такое увидишь.

И Марат зашагал. Но не прежней шаркающей походкой, а широким лёгким шагом. Он шёл и смотрел сквозь чистые стёкла своих очков.

Потом шли горным лесом.

Солнце уже уходило куда-то в сырую и зелёную тишину старых елей, когда они вышли на небольшую поляну. Пахло разогретой мятой и земляникой. Казалось, никто и никогда не ступал сюда, на эту тихую лесную поляну, окружённую угрюмым и тёмным лесом. Из этого леса с наступлением вечера выползали сырые запахи папоротников и мхов. Но над всем царил умиротворяющий аромат хвои.

Марат остановился. Присел на ствол поваленной ели. Виталька развернул карту. Он составил её вместе с дедом. На карте чёрным крестом было указано место зимовки русского отряда. До зимовки оставалось около километра.

— Пойдём? — спросил Виталька. — Там река, можно будет попить, умыться…

Он ждал, что Марат откажется идти дальше. Но тот молча поднял вещевой мешок и тяжело побрёл в лес. Сквозь деревья едва пробивался багровый свет уходящего солнца.

С каждой минутой в лесу становилось темнее. Марат поминутно натыкался на опавшие сучья и вывороченные корни, с трудом перебирался через поваленные стволы, но молчал. Виталька и раньше чувствовал в своём друге скрытое упрямство, большую внутреннюю силу, которую тому прежде просто негде было проявить.

Из тьмы долетел грохот воды. И скоро поредел и немного посветлел лес.

Возле горного потока они развели костёр, повесили над огнём котелок с кашей.

Виталька резал на расстеленном плаще хлеб. Его фигурка в свете костра была наполовину оранжевой, наполовину чёрной. Марат лежал на земле. В темноте, озаряемые светом костра, смутно виднелись остатки казачьих хижин, сложенных из дикого камня. Скорее это были просто груды праха, нагонявшие непонятную жуть.

— Виталька, а ты знаешь, у них не было стёкол, — сказал Марат, оторвав взгляд от тёмных теней прошлого и уставившись в звёздное небо.

Виталька замер, повернул к нему голову.

— Как не было стекол?

— А вот так. В окна они вставляли рамы, обтянутые тонким китайским шёлком, а двери обивали кусками древесной коры.

— Откуда ты это знаешь?

— Я нашёл в архиве документы об этом поселении. Ведь казаки ушли отсюда как раз туда, где сейчас наш посёлок. А это место оказалось гиблым.

В найденных документах ничего не говорилось о том, как трудно было зимовщикам, как затерянные в безлюдных дебрях и подгоняемые близкой зимой люди, сбивая в кровь руки, из последних сил добывали камень для своих хижин, как плохо скреплялись эти камни песчаной землёй, почти лишённой глины.

И вот хижины казачьего поселения, затерянного на дне ущелья, стало заметать снегом. Каменные очаги топили смолистыми сучьями горных елей. Окна и двери не держали тепла.

Случалось, что горный буран не прекращался по десять-двенадцать дней. Посёлок начисто заметало пургой. Но вот буран утихал, из хижин выбирались люди и принимались рыть узкие траншеи.

И всё это время вход в узкое ущелье был прикрыт пушками. Их заиндевелые жерла в любую минуту могли обрушить уральские ядра на головы кокандских сарбазов или барымтачей, если бы они осмелились сунуться к казачьей зимовке.

То было смутное время безвластья в казахской степи, грабежей и набегов.

Марат рассказывал Витальке о свирепом султане Кенесары, который в те годы укрывался на Балхаше, на полуострове Камал. Его сестра Бопай, возглавлявшая шайку головорезов, наводила ужас на казахов Большой орды. По сей день ещё можно слышать в этих краях рассказы о набегах страшной султанши, разорявшей аулы.

Кенесары сманил на свою сторону большой казахский род дулатов и уже готовился к походу на киргизов.

Поселения русских казаков в Джунгарском Алатау положили конец кровопролитной вражде.

В архивных документах указывалось, что весной отряд получил приказ оставить зимовку. Первопоселенцы потащили свои пушки на лямках через каменные перевалы на новое место.

Казаки, не веря, что выстояли в беспримерном поединке с горной зимой, оглядывались на свои жалкие хижины и могилы с еловыми крестами.

И кто мог знать об этом сейчас, когда прошло уже более века, когда от прежнего не осталось следа. Да и мало ли было тогда таких казачьих поселений!

Едва рассвело, Виталька и Марат принялись за работу. Достали из рюкзаков кирку и лопату, насадили их на берёзовые черенки.

Что могли оставить в своих лачугах первопоселенцы? Виталька сомневался, что можно найти что-нибудь интересное. Но ведь даже черепки разбитой посуды могли пригодиться для местного историко-этнографического музея. Такого музея ещё не существовало, но находки могли послужить началом…

Хижины первопоселенцев снежного ущелья давно размыли дожди, время почти сравняло их с землёй. Лишь кое-где камни связал мох, и можно было понять, что это остатки стены. Стоило ли удивляться? Ведь прошло более ста лет. Среди замшелых камней сновали юркие ящерицы, то тут, то там лежали чёрные слизняки.

Виталька и Марат срубили лопатами траву и начали снимать верхний грунт. В тишине мерно шумел горный поток, не верилось, что здесь когда-то жили казаки, знатоки и исследователи Джунгарского Алатау, первыми открывшие древние курганы и памятники, остатки убежищ, сложенных из сланцевых плит, и глиняные изделия, даже следы каких-то древних мастерских. Сто лет назад через Джунгарию шли со своими караванами бухарские купцы, везли чай, ковры, фарфор, шелка, изюм, сушёные абрикосы и сливы. Но кто помнит сейчас об этом?

Постепенно обнажалась внутренность первой хижины, под лопатами зазвенели прокалённые, потрескавшиеся камни — остатки очага. Возле очага нашли совершенно целый глиняный горшок. Марат разрыхлял в пальцах каждый кусочек земли, ползал на четвереньках вдоль стен. И наконец нащупал какой-то твёрдый предмет. Соскоблил с него землю, подул на него и потёр о полу своей куртки. Это была оброненная кем-то монета — крошечный оловянный грошик.

Во второй землянке не обнаружили ничего интересного. А в третьей нашли нечто такое, чего найти вовсе не ожидали. Сняв верхний грунт, Виталька начал осторожно нащупывать лопатой твёрдый земляной пол хижины. Лопата тихо звякнула обо что-то твёрдое и скользкое. Судя по звуку, это не был камень. Марат и Виталька начали торопливо разгребать землю руками, и оба одновременно нащупали плоскую бутылку. Осторожно очистили её от земли, и оба разом радостно и изумлённо закричали. В бутылке были бумаги.

Горлышко, плотно запечатанное не то сургучом, не то смолой, удалось освободить с большим трудом. Крошки от этой пробки Марат бережно собрал и завязал в носовой платок.

Мальчики сели тут же на кучу вырытой земли и осторожно тонкими веточками достали исписанные мелким почерком листки.

Больше они ни о чём не говорили. Запинаясь от волнения, Марат стал читать:

«Доселе осталось невыясненным, отчего не вернулся Наум Долгов. Или же его растерзал ирбис, или же какой иной зверь. Но в таком случае могли быть обнаружены следы сего драматического происшествия. Ничего более не найдя, мы ушли. На озере же остался друг Наума Долгова Тимофей Никитин и продолжал поиски. Когда через условленные семь дней он не вернулся, я с Петровым пошёл обратно через Ущелье белых духов к озеру. Тимофея Никитина мы нашли помешавшимся, глаза его будто остекленели от какого-то страшного видения. Рассказать он ничего не мог и у нас на руках умер. Осенив себя крёстным знамением, мы наспех соорудили носилки, поспешая обратно. И тут Петров трясущейся рукой указал мне на прибрежный песок. Я всмотрелся и увидел наполовину смытый дождем след: глубокая борозда, будто тут волокли нечто непомерно огромное, и следы лап. Мы кинулись прочь так быстро, сколь позволяла нам наша скорбная ноша.

К нашему рассказу отнеслись с недоверием и быстро о нём забыли. Все были весьма удручены гибелью товарищей. Сотник запретил впредь приближаться к озеру».

Дальше почерк письма был тот же и как будто другой. Он стал неровным, писавший часто пропускал буквы, не заканчивал слов:

«Двенадцатый день воет буран. Мне сказывали, что этой ночью я бредил. Чернила застыли, и я едва их отогрел за пазухой. Жить мне, как видно, не более двух-трёх дней. В прошлую пятницу похоронили Петрова. Я думаю, умрут все, кто был на этом проклятом озере в Ущелье белых духов. Оно, видно, не застывает, вода в нём тёплая несмотря на близость снегов, а рыба почти не водится, над ним не летают птицы, а в окрестностях его за много вёрст не встретишь никакого зверя. Я умираю и молюсь за тех, кто пойдёт ущельем к этому озеру злого духа. Эта бутылка с письмом — всё, что я в силах оставить после себя на земле. Господи, как холодно. Холод пронизывает до костей, и чернила опять замерзают. Как найду сил запечатать бутылку? Закопаю её в землянке. Когда-то же кто-то вспомнит о нас и придёт сюда…»

На этом письмо обрывалось. Не было даже подписи.

— Это писал больной человек, — сказал Марат. — Ведь все знают, что в Ущелье белых духов нет пути, оно непроходимо.

— Есть! В том-то и дело, что есть!

8

Первой, кому Виталька показал письмо, была Лена.

Лена и её муж жили на квартире у Петровны, весьма странной старухи. Жила Петровна в маленькой комнате с отдельным ходом, а весь свой древний бревенчатый дом сдавала квартирантам. И во дворе, и под окнами, и там, где должен был быть огород, Петровна сажала цветы. Целый день она ходила среди них, что-то тихо бормотала, поливала их из детской пластмассовой лейки. И странно, что пацаны, очищавшие, как саранча, сады, варварски обламывавшие у всех весной сирень, никогда не трогали цветов Петровны. Неизвестно, что удерживало их. Просто как-то нельзя было влезть в её цветы, истоптать и обломать их. Иногда она выносила из дому маленькую табуретку и часами сидела перед какой-нибудь розой. При этом на лице её совсем не было улыбки, она как будто и не радовалась вовсе своим цветам, но что-то негромко говорила им. В посёлке её считали тихопомешанной. На своих квартирантов она не обращала внимания, даже не здоровалась с ними. Однако Лена почему-то очень любила её и всегда старалась что-нибудь для неё сделать. Петровна же будто и не замечала этого.

Когда Виталька пришёл, Лена мыла пол. Сергей, как всегда, возился со своим «Москвичом». Лена велела Витальке разуться и влезть с ногами на диван.

Виталька смотрел на волосы Лены, кое-как заколотые, на её лицо и думал о том, почему люди такие разные, почему с одними хочется быть всегда, а от других уйти подальше, не видеть их, избавиться от них.

— Давно я тебя не видела, Виталик, — сказала Лена, взглянув на него и отодвинув кистью руки волосы со лба.

— Не так уж давно. Всего три дня. Я был на старом казачьем поселении. Вы, наверно, ничего и не знаете о нём?

— Первый раз слышу.

— Там была зимовка казачьей сотни.

— Какой казачьей сотни?

— Давно. Сто лет назад.

Лена даже чуть присвистнула.

— Ну и что?

— Мы с Маратом там производили раскопки. И нашли вот это. — Виталька протянул ей письмо.

Лена поспешно вымыла руки и осторожно взяла серый хрупкий листок.

Виталька никогда не видел такого выражения лица у Лены, какое было сейчас, когда она читала это письмо.

— Не может быть, — прошептала она. — Виталик, этого не может быть. Ведь Ущелье белых духов непроходимо. Это просто больное воображение умирающего человека.

— А если проходимо? И если всё это было?

— Нет, нет, невозможно. Это всё равно, как если бы в комнату влетел птеродактиль. Мезозойские ящеры исчезли много миллионов лет назад. Пойми, миллион это тысяча тысячелетий. Тогда даже созвездия на небе были совсем другими. Тысячи тысячелетий, Виталик. Это была страшная и яркая страница прошлого земли, когда её населяли чудовища, каких сейчас не увидишь и в кошмарном сне. Они бродили в сказочном каменноугольном лесу, кишели в тёплых болотах, плавали в лазурном юрском море, летали в воздухе. За остатками скелетов динозавров экспедиции ученых проникали в недра пустыни Гоби. И вдруг живой ящер! Судя по рассказу, это гигант… Увидев такое невообразимое чудовище, вполне можно лишиться рассудка, тем более человеку суеверному и ничего не знающему о существовании доисторических ящеров. Впрочем, я думаю, и человек искушённый не вынес бы этого зрелища. Представляешь, Виталик, спокойная вода вдруг поднимается горой, и из неё выходит… Нет, нет, невозможно.

— А Лохнесское чудовище? Лена, я открою вам одну тайну. К этому озеру каждое лето ходит мой дедушка. Он ничего никогда не рассказывает, но, я думаю, он что-то знает.

Лена замерла, услышав эти слова Витальки.

— Он проходил через Ущелье белых духов?

— Проходил без всякого альпинистского снаряжения.

— Значит, казаки с русского поселения были там… Признаться, мне это письмо не кажется бредом больного, — в раздумье сказала Лена.

— Лена, я пройду к этому озеру!

Лена испуганно посмотрела на него.

— Надо снять с письма фотокопию и послать в газету. Это очень интересная находка. Понимаешь, есть явления настолько невероятные, что учёные не верят в них даже тогда, когда имеются сотни свидетелей. Так было со снежным человеком. Помнишь, только и разговоров было, что о снежном человеке. А уж там-то очевидцев было видимо-невидимо. Здесь же пока единственное письмо. Оставь его у меня. Сергей сфотографирует и отошлёт в газету.

— Хорошо, Лена, но прежде я должен показать его дедушке. Тогда он, может быть, расскажет мне что-нибудь.

— Интересно, что думает об этом письме твой друг Марат?

— То же, что и вы.

Виталька улыбнулся Лене и взял письмо.

9

Дома с отцом сидел главный бухгалтер совхоза Иванов.

— А, юный натуралист, — сказал он, обернувшись к Витальке.

Виталька, не взглянув на него, прошёл мимо.

— Ну-ка, поздоровайся, сын, — остановил его отец.

— Здравствуйте, — буркнул Виталька.

— Поздоровайся по-людски!

Отец знал, что Виталька ненавидит Иванова, но всегда молчал. А сейчас он был чем-то раздражён и не сдержался.

Виталька набрал в лёгкие побольше воздуху и оглушительно крикнул:

— Здравствуйте!

Отец побагровел, а Иванов покачал головой и мягко пожурил:

— Нехорошо, молодой человек, нехорошо так со старшими.

Неизвестно, чем кончился бы этот разговор, если бы в комнату не вбежала испуганная Анжелика.

— Виталик, Рэма Джек покусал!

Виталька в два прыжка был на улице.

И то, что он увидел, заставило его раскрыть рот от удивления.

За изгородью на дороге огромный соседский Джек, лохматая цепная дворняга, оскалив зубы, бросался на Рэма. Рэм не убегал и не вступал с ним в драку, он только следил за ним настороженным взглядом маленьких глаз, ждал, когда Джек хорошенько разбежится, и спокойно увёртывался от него. Он с удивительной точностью рассчитывал инерцию и, казалось, забавлялся происходящим.

Анжелика вцепилась в Виталькин рукав.

— Постой ты, — отмахнулся он от неё. — Не видишь, что ли? Молодец Рэм!

Но Анжелика схватила стоявшую у крыльца лопату и кинулась к собакам.

Отогнав Джека, она взяла Рэма на руки.

Виталька только покачал головой, он уже примирился с тем, что Анжелика без конца ласкала Рэма, носила его на руках, хотя теперь это ей давалось нелегко: Рэм превратился в рослого лохматого щенка.

Рэм не ел ничего кроме сырого мяса и овощей. И всё-таки был необычайно добродушен. Ему шёл четвёртый месяц, он уже знал кое-какие собачьи команды, был щенок как щенок, только всё больше привязывался к Витальке. Стоило тому уйти из дому, Рэм скулил, царапал толстой лапой дверь, обнюхивал все углы, рыскал по двору. Анжелика следила, когда Виталька уйдёт из дому. Она тотчас перелезала через плетень — дырку, куда она прежде лазила, Виталька ликвидировал сразу же, как только принёс домой собаку, — хватала на руки Рэма и осыпала его бурными ласками. Виталька догадывался об этом, но молчал.

Во двор вышел Иванов.

— И чего ты здесь крутишься без конца? — сказал он, с неприязнью взглянув на Анжелику. — Дома своего, что ли, нет?

— А вам какое дело? — глядя в землю, сказал Виталька. — Она ко мне приходит, а не к вам. Идите своей дорогой и не лезьте, куда не просят.

Виталька знал, что Иванов ненавидит цыган. Когда-то они выманили у него полтинник.

— Я вот нарву тебе уши, будешь знать, как надо разговаривать со старшими.

— Вы только на это и способны.

— Не я твой отец, а то бы я тебя воспитал.

— Вы уже воспитали одного придурка.

— Да поумнее тебя будет. Не водится со всякой цыганвой.

— А ну, топай отсюда! — крикнул Виталька.

И вдруг раздался голос отца:

— Домой!

Виталька не заметил, как он вышел из дому и, держась за дверной косяк, слушал весь этот разговор.

Виталька усмехнулся и вошёл вслед за отцом.

Отец не спеша снял ремень.

И странно, в эту минуту Виталька вспомнил Лену, разговор о динозаврах. Вспомнил как что-то далёкое, чудесное и нереальное. Подумал о том, что в другой комнате лежит больной дедушка…

Удар ремня пришёлся по плечу и со страшной силой ожёг руку.

Второго удара не последовало. Дед перехватил занесённую с ремнем руку и швырнул отца в угол комнаты.

— Что, дал тебе бог силу? — В голосе дедушки было столько ненависти, что Виталька забыл про боль. Он знал, что дедушка не любит его отца, своего зятя, но не знал, что он его ненавидит.

— Виталька даже собаку никогда не бьёт, — сквозь зубы тихо сказал дед. — Да ты всё равно ничего не поймёшь.

— А ты разобрался, чтобы встревать? — крикнул отец.

— Разобрался, я давно во всём разобрался. Когда-нибудь и Виталька разберётся.

Дед был босой, в расстёгнутой рубашке. Он сильно похудел, ссутулился. Последнее время дед почти ничего не ел.

— Разберётся… Сильно самостоятельным стал. — Помахивая ремнём, отец вышел.

Дедушка ушёл в свою комнату и снова лёг в постель.

Виталька сел у окна и уставился на улицу. Была середина августа, скоро в школу. Листва на деревьях заметно пожухла и поблекла. Уже паучки отправлялись в полет на своих светлых паутинках. Они забирались куда-нибудь повыше, выпускали по ветру длинную сверкающую нить и уносились в синеву. Улететь бы вот так же, легко и бездумно, ни о чём не сожалея и ничего не ища. И просто лететь. Лететь в синеве…

— Что у тебя с рукой, Виталик? — донесся до него испуганный голос матери.

— Ты уже пришла, мама, — не оборачиваясь, отозвался Виталька. — Что так рано сегодня?

— Ну где же рано? Время уже. Так что же ты сделал с рукой?

— Да так, ушиб.

— Ушиб?

Мать подошла ближе, взяла его руку. И сразу всё поняла.

Она быстро отпустила Виталькину руку и больше ни о чём не спрашивала.

До позднего вечера Виталька читал Брэма. Потом до него донёсся голос отца:

— Хватит свет жечь.

Виталька сразу же погасил свет, разделся в темноте и лёг в постель. Кровать давно уже стала ему коротковата. Но сегодня не было никакого желания вытянуться. Он поджал ноги и долго лежал с открытыми глазами.

Он слышал, что все уснули, но сам заснуть не мог. Память стремительно выносила какие-то беспорядочные события. В лаборатории кто-то кричал: «Виталик, миленький, вымой, пожалуйста, колбочки!» И у Витальки торопливее стучало сердце. Ведь он не пошёл сегодня в лабораторию. Можно ли всё успеть? Виталька видел сны только тогда, когда плохо спал. Он закрыл глаза. Сон его был похож на пробуждение: медленно и величаво всходило над снежными горами солнце, свет пробивался в тёмную синеву лесов, достигал мхов и корней. Потом он увидел Анжелику. Встав на цыпочки, она тянула тонкие руки к отцовской гитаре…

И Виталька заплакал. Его разбудила давящая боль в сердце, он показался себе совсем беззащитным. Он изо всех сил прижимал к лицу подушку, чтобы никто не услышал его всхлипываний.

Его волос коснулась большая жёсткая рука.

«Дедушка», — сразу понял Виталька.

Дед присел на краешек кровати и стал гладить голову Витальки, мокрые щёки, голые плечи.

И Виталька обхватил руками шею деда, уткнулся лицом в его бороду.

Дед ничего не говорил, не утешал и не успокаивал Витальку.

Виталька не помнил, как уснул. Утром его разбудило солнце. Оно осветило всю комнату, обратило в радугу грань зеркала. Но уже не было привычной яркой радости пробуждения.

Виталька вошёл в комнатушку деда, сел на его кровать и спросил:

— Дедушка, ты видел ящера на озере в Ущелье белых духов?

Деда так и подбросило в постели. Он сел и пристально посмотрел на Витальку.

— Я во сне, что ли, говорил?

— Нет. Совсем нет, дедушка. — Виталька подал ему письмо. — Вот это больше ста лет лежало в бутылке на старой казачьей зимовке.

Дед читал письмо, осторожно держа его за уголки. Прочитал, лёг и закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, и сказал:

— Нет, я его не видел. Но тоже видел следы, совсем свежие. Тут всё точно написано, Виталик. И, видно, никогда его не увижу…

— Сколько же он живёт?

— А кто его знает. Сейчас он есть. Это точно.

— Возьми меня к озеру, дедушка.

Дед долго молчал, потом тихо проговорил:

— Хорошо, я покажу тебе дорогу. Пойдём.

— Ты же болеешь. Лучше потом, когда поправишься.

— Нет. На днях пойдём. Осмотри и хорошенько сверни палатку. Кроме ботинок возьми кеды и запасные шерстяные носки. Проверь ледоруб.

— Не первый же раз, дедушка…

— Пойми, Виталик, мы полмесяца будем в пути. Будем идти день за днём, от утренней зари до вечерней. Будем идти по мокрым и обледенелым скалам, по воде и по осыпям, над пропастями в белом тумане…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Первого сентября на первом же уроке классный руководитель Анна Петровна рассадила Витальку и Марата по разным партам.

— Я думаю, — сказала она, — двум отличникам сидеть за одной партой не стоит. Сядьте лучше с отстающими учениками и помогайте им. Ты, Марат, садись с Бурнусовым, а Виталий Бардашов сядет с Жорой Ивановым.

— Не буду я сидеть с Ивановым! — вскочил с места Виталька.

— Что это за тон, Бардашов? — нахмурилась учительница.

— Я сказал, не буду с ним сидеть!

— Вот как… Ты «сказал». А я сказала — будешь!

— Не буду.

Учительница угрожающе замолчала. Весь класс притих.

— Выйди, — сказала наконец Анна Петровна. — После поговорим.

Виталька вышел, стал в пустом коридоре у окна.

Как неудачно всё складывалось у него в последнее время. С дедом они не пошли к озеру. Дед совсем занемог, и его увезли в больницу.

По ночам Виталька слышит, как мать с отцом о чём-то тихо переговариваются между собой. Видно, с дедушкой плохо. Отец переменился, стал даже заискивать перед Виталькой после того случая. Но Виталька уже не мог переломить себя. Отец стал чужим. Виталька невольно следил за каждым его движением и ненавидел каждый его жест, его просто охватывало отчаяние, когда отец начинал говорить. Виталька наперед знал, что тот скажет и как.

И теперь здесь, в школе, учебный год начался с неприятностей.

В дальнем конце коридора появился Лев Романович, директор школы. Он шёл медленно, опираясь на палку. Виталька знал, что Лев Романович ходит на протезе. Ему ампутировали ногу в полевом госпитале ещё во время войны.

Виталька поздоровался.

— Почему не на уроке? — хмуро спросил директор.

— Анна Петровна выгнала.

— Тебя? — Директор с любопытством посмотрел на Витальку. — Странно. Что же ты, с позволения спросить, натворил?

— Ничего. Я не хотел садиться за одну парту с Ивановым.

— А собственно, почему?

— Потому что я его… Потому, что я не хочу с ним сидеть… И помогать ему тоже не хочу.

Директор пожал плечами.

— Поссорились вы с ним, что ли?

— Не ссорился я с ним, Лев Романович. Просто он дрянь, и я не хочу с ним рядом сидеть.

— Вот как. — Директор быстро каким-то непонятным взглядом подмотрел на Витальку. — Но зачем нужно было так вызывающе себя вести? После уроков поговорил бы обо всём с Анной Петровной.

— Я не хочу с ним сидеть и одного урока.

— Скажи, что бы ты делал, если бы тебе пришлось вместе с ним работать?

— Я ушёл бы с такой работы.

— А если бы пришлось служить с ним в армии… Да ещё представь себе, что он офицер, а ты солдат. Тогда что бы ты делал? Из армии бы убежал? Ты думаешь, Анна Петровна хотела тебе досадить? Ошибаешься. — Директор положил ему на плечо руку. — Представь себе, что она это давно обдумала. И я с ней согласен. Мы знаем, что такое Иванов, и именно потому, что мы это знаем, решили посадить с ним за одну парту именно тебя. Ты меня понял?

Виталька внимательно посмотрел на директора. Он никак не мог понять, придумал ли Лев Романович всё это сейчас, на ходу, или действительно было так, как он говорит. Но в конце концов это ничего не решало.

— Что я могу с ним сделать, Лев Романович? — сказал Виталька.

— Там видно будет. Неизбежно ведь, что когда-нибудь придётся кому-то с ним работать. И когда-нибудь придётся кому-то служить с ним в армии. И не исключено, что он будет чьим-то офицером… Ну…

Виталька кивнул.

— Хорошо, Лев Романович.

Да, неважно складывались дела у Витальки. Ему хотелось быть с такими людьми, как Лена, Марат, Анжелика, а окружали его совсем другие.

На перемене он взял свою сумку и пересел к Иванову.

— Испугался, что папа ремешком сделает а-та-та? — захихикал Иванов.

Виталька едва удержался, чтобы не съездить по его подлой роже. Иванов почти в каждом классе сидел по два года, был на голову выше Витальки и шире его в плечах. Над всегда мокрой верхней губой его уже пробивались белесые усики.

Виталька хорошо знал всех дружков Жоры Иванова и ненавидел их. Они, где могли, потихоньку пакостили, им всегда было нечего делать. Виталька знал, что каждый из них в отдельности был трусом, а вместе они держались нагло, и их побаивались.

Что он мог сделать с Жорой? Перевоспитать, что ли? Чепуха. Его уже никто не мог переделать. Зачем же тогда директор посадил его за одну парту с человеком, который ему невыносимо противен? Другие ребята как-то безразлично относились к Жоре, даже поощряли улыбками его нелепые выходки.

Сидя на следующем уроке рядом с Ивановым, Виталька проклинал себя за то, что не ответил директору отказом. Ловко же эти учителя могут залезть в душу.

Жора тоже, как видно, чувствовал себя рядом с Виталькой не слишком привольно. У Жоры не было желания с ним разговаривать, Виталька замораживал его своей отчуждённостью. И неизвестно, кому из них было хуже.

В конце урока Жора легонько пнул ногой сидевшего впереди Олега Бульонова. Олег сразу же поднял руку и пожаловался учительнице.

Учительница была совсем молодая, приехала она летом, и это был её первый урок. Она никого ещё не знала по фамилии. Бульонов прервал её рассказ, кстати довольно интересный, она растерянно заморгала и вежливо попросила Жору встать.

Дальше урок у неё как-то не клеился. Хорошо начатый рассказ она скомкала, и ребята стали потихоньку переговариваться между собой.

А Жора стоял. Стоял лениво и расслабленно, нахально разглядывая учительницу. Потом наклонился к Бульонову и прошептал:

— Придушу. Лучше не выходи из школы.

Бульонов зашвыркал носом. Виталька не любил этого слюнявого маменькиного сынка, но на перемене подошёл к нему.

— Ты что раскис?

Бульонов молчал потупившись.

— Боишься, что бить будет? Так тебе и надо. Не жалуйся. Только учительницу сбил.

Пришел дежурный учитель и выгнал всех ребят из класса.

До звонка Виталька носился по двору. Гоняли консервную банку. Мяч у ребят отобрали после того, как они разбили окно в одном из классов. Гоняли банку до тех пор, пока она не угодила в лицо вратарю Игорю Филиппову и рассекла ему бровь, по глазу и по щеке потекла кровь. Ребята прекратили игру, окружили Игоря, и никто не заметил, как Бульонов побежал в учительскую.

Спустя минуту из школы вышел дежурный, потом прибежала медсестра, увела Филиппова в медпункт.

Дежурный выстроил в ряд всех игроков.

— Кто это сделал? — спросил он.

— Я, — ответил Виталька.

— Ну-ка, выйди сюда.

Виталька вышел.

— Придётся тебе привести отца.

Виталька оглянулся и вдруг увидел входившего во двор школы отца Анжелики.

— Вон он, сам пришёл, — показал на Илью Виталька.

Ребята во все глаза смотрели на происходящее и, затаив дыхание, ждали, что будет дальше. Дежурный не знал Виталькиного отца. Он бросился к Илье с жалобами и упрёками.

Илья никогда прежде не приходил в школу. Выслушав учителя, он оглядел стоящих вокруг него мальчишек.

— Воспитание — это вещь, — сказал он. — Взять к примеру лошадь. Это тот же человек, только что не разговаривает. А так всё понимает. Всё-ё. К чему я это говорю? А вот к чему: лошадь тоже можно воспитать хорошо, а можно — плохо…

Дежурный начал растерянно озираться по сторонам. Но вокруг стояли сгоравшие от любопытства мальчишки.

— Так и человека, — продолжал Илья, — можно по-разному воспитать. Одного воспитывают, а ему и невдомёк, что его воспитывают. Вот как.

Ребята застонали от восторга. Виталька уже и не рад был, что заварил эту кашу. Откуда ему было знать, что всё обернётся так по-дурацки? Кстати, Виталька не был уверен, что залепил консервной банкой в лицо Филиппову именно он.

— Да он чуть глаз не выбил одному мальчику консервной банкой! — закричал дежурный.

— Разрешите взглянуть? — попросил Илья.

— Его увели в кабинет медсестры. Вы понимаете?

— Да нет. На что он мне? Я на консервную банку хотел взглянуть.

Мальчишки подали Илье консервную банку. Он оглядел её со всех сторон и сказал:

— Одному моему знакомому недавно жена приложила утюгом. А утюг будет куда тяжелее банки. И ничего.

Дежурный попятился сквозь толпу ребят и ушёл в здание школы. Ребята повалили следом за ним.

— Зачем вы пришли сюда? — спросил у Ильи Виталька.

— К конюху зашёл за недоуздком.

— Уходите скорее, а то мне попадёт. Я вам принесу недоуздок.

— Ладно… А вообще-то я поговорить с ним хотел. Магарыч с него причитается. Ну, да в другой раз.

Виталька побежал в класс.

Филиппов уже сидел за своей партой с забинтованной головой и, держась за живот от смеха, слушал, как ребята наперебой передавали ему разговор дежурного с Ильёй.

Из школы Виталька возвращался с чувством досады и недоумения. Он сам не мог понять своих поступков. Можно было подумать, что в нём сидит какой-то другой человек и толкает его на дикие выходки. В сумке он нёс недоуздок для Ильи.

— Виталик, ты что повесил нос? — услышал он знакомый голос. Его догнала Анжелика. Большой потрёпанный портфель колотил её по ногам.

— Что у тебя в портфеле? — спросил Виталька.

— Пустой.

— Покажи.

— Да ну тебя!

Анжелика оказала весьма вялое сопротивление, когда Виталька отнимал у неё портфель. В портфеле лежала кукла. Ни одной книги, ни одной тетрадки. Виталька посмотрел на Анжелику. Волосы на голове её уже немного отросли и торчали густым ёжиком.

— Так и думаешь учиться?

Анжелика не ответила, она следила за ласточкой, что пронеслась возле самого её лица и по косой дуге уходила ввысь. Витальке стало смешно. Он взял Анжеликин портфель вместе со своим в одну руку. Анжелика сразу же весело запрыгала, хлопая в ладоши то за спиной, то впереди себя.

— Что вам задали?

— Не знаю.

— В школу приходил твой отец.

Анжелика сразу же перестала прыгать и недоверчиво покосилась на Витальку.

— Зачем?

— За недоуздком.

— Виталька, а ты, оказывается, ужасный врун.

— Да нет же. — Виталька вытащил из своей сумки недоуздок. — Возьми, отдашь отцу.

Анжелика надела на себя недоуздок и запрыгала, как стрекоза.

— Правда, хорошо быть лошадью?

— По-моему, лучше всего быть ослом. Все знают, что ты осёл, никто к тебе не придирается, все с тобой возятся, думают за тебя, а ты только жуёшь.

— Можно и ослом. Лишь бы жить. Жить ведь так хорошо, правда? Я очень хочу жить.

— Нельзя так. Надо для чего-то жить.

— Вот-вот, Анна Ивановна нам тоже говорит: «Человек должен иметь цель. Пионер не должен ковырять пальцем в носу». Ругала меня, что я без галстука. А я его не нашла.

Они шли вдоль длинной берёзовой изгороди. Под изгородью в пыли возились куры, тут же в куче мусора рылся петух с выщипанным хвостом. Увидев его, Анжелика залилась звонким смехом.

— Посмотри, Виталька, петух без хвоста!

— И что смешного? — проворчал Виталька. Но петух и вправду был смешной.

— Вот скажи, для чего живёт этот петух? — спросила Анжелика.

— Для супа.

— А вот и нет! — обрадовалась Анжелика его неосведомлённости. — Для того, чтобы не было болтунов.

— Чё-ё?

— Ну чтобы цыплятки были. Понял?

— Как же… понял.

И вдруг Анжелика схватила его за руку.

— Виталька, Виталька, иди сюда. Да нет, вот сюда. Теперь видишь? Ой, да ты совсем не туда смотришь. Вон тётка стоит на огороде, мне сперва показалось, что это чучело. Правда, похоже?

Виталька едва удержался, чтобы не расхохотаться. А Анжелика уже прыгала дальше.

— Анжелика, ты любишь своего отца?

— Люблю.

— Я серьёзно спрашиваю.

— Я же сказала — люблю.

— За что?

— Ни за что. Люблю — и всё. — Анжелика подошла к Витальке. — А ты своего разве не любишь?

Виталька не ответил. Анжелика подошла ещё ближе.

— Виталик, ты что?

— Ничего.

— Интересно…

— Вон уже твой дом. Беги. Возьми портфель-то.

— Побегу, побегу. — Анжелика медленно побрела домой, волоча по земле недоуздок. В калитке оглянулась на Витальку.

Едва Виталька вошёл в комнату, понял: что-то случилось. Мать сидела у стены на скамейке и, когда вошёл Виталька, даже не пошевелилась. Отец стоял у окна и глядел на улицу.

Виталька, выронив портфель, бросился к матери. Она сидела тихо, словно в дом приехал какой-то долгожданный гость и с дороги прилёг отдохнуть, а она боялась потревожить его.

— Что случилось, мама?

— Не шуми, — не поворачивая головы, сказал отец. — Дедушка умер.

Виталька уставился на отца. Тот резко повернулся.

— Ну чего ты глядишь на меня? Иди, погуляй.

— Погулять? — переспросил Виталька.

— Да делай, что хочешь! — закричал отец.

— Мама, что он говорит?

— Во время операции, — бескровными губами прошептала мать. — Зачем только нужна была эта операция?

— Тебе же врач объяснил, зачем. Ты, видно, ничего не поняла. Рак печени.

«Если бы в доме было по-другому, — подумал Виталька, — жизнь деда совсем не казалась бы такой короткой».

Виталька не плакал. Он просто не в состоянии был осмыслить случившееся. Казалось, дедушка просто куда-то ушёл, как он часто уходил, когда был жив. Но на этот раз он ушёл навсегда. Смутно Виталька чувствовал, что эта смерть многое изменит дома и как-то даже стал готовить себя к этому.

Мать не разговаривала ни с кем. Она сидела в углу, быстрыми движениями худых рук утирала слёзы и так же торопливо крестилась. Раньше Виталька никогда не замечал, чтобы мать крестилась. Хранилась, правда, у неё в сундучке икона, маленькая тёмная деревянная дощечка с изображением девы Марии с младенцем. Но это была всего лишь память, икона принадлежала бабушке. Как-то Виталька поймал себя на мысли, что он тоже не выбросил бы эту маленькую икону. В конце концов оттого, что она досталась бы ему по наследству, он не стал бы верующим. Он просто хранил бы эту древнюю и дорогую для сердца его бабушки вещь.

Только теперь Виталька понял, почему дед впервые отступил перед Ущельем белых духов. Стало быть, он знал, что ему осталось жизни совсем мало… Вот почему он последнее время постоянно лежал в постели, похудел и ослаб. И ни разу никому не пожаловался, ни разу не застонал даже во сне, а ведь ему, должно быть, было очень больно… Ну что ж, он жил и умер по-настоящему.

Виталька вспомнил зловещие слова письма: «Умрут все, кто был на этом проклятом озере». «Неужели и вправду погибают все, кто достиг озера? — подумал Виталька. — Может быть, людей медленно убивают его ядовитые испарения? Ведь не случайно вода в озере не замерзает».

И тотчас же Виталька отбросил эту мысль. Дед ходил к озеру каждое лето и ничего с ним не случалось, а умер он — отец же говорил — от рака печени. Озеро тут ни при чём. И всё-таки оно отчего-то вызывало у Витальки безотчётный страх.

Дед лежал в гробу, чуть нахмурив брови, словно усталый прилёг отдохнуть и не хотел, чтобы его тревожили. Но от него веяло чем-то таким, отчего Виталька сразу остро и страшно почувствовал смерть.

Он бежал прочь от дома, от открытой настежь двери, бежал и плакал. Опомнился в лесу. И долго озирался, пока сообразил, где он.

Переночевал Виталька у Марата и на другой день не пошёл на похороны. Отец Марата ничего не сказал, он, как видно, понял, что переживал сейчас Виталька.

Виталька, нахохлившись, сидел до вечера в углу. Потом молча встал и ушёл домой.

Дома выл Рэм. Сидел возле будки и выл, задрав вверх узкую морду. Виталька подошёл к нему, погладил, почувствовал, как под ладонью дрогнули собачьи брови. Пёс затих. Виталька сел рядом с ним, прислонившись спиной к будке. Рэм положил ему на плечо морду и застыл так, глядя на свет в окне. Изредка моргал, он, казалось, понимал всё.

Виталька чувствовал, что наступает совсем новая для него жизнь. Но как бы там ни было, он конечно пойдёт в Ущелье белых духов. Дед подробно рассказал ему, как добраться до озера.

2

Спустя неделю Виталька впервые пошёл на охоту с ружьём деда. Левый ствол этого ружья был обычный — для стрельбы дробью, правый — нарезной. Свое ружьё он подарил Марату.

Марат шёл впереди и настороженно прислушивался к лесной тишине. Звери не нарушают покоя горной тайги. Их стремительный бег беззвучен, как в немом кино.

Виталька с Рэмом шёл следом. Ноги скользили на сухих еловых иглах. Тихо шуршали под ногами опавшие листья, звеня катились чёрные еловые шишки. Запах хвои был таким острым, что от него щипало в горле.

Вот из-за ствола старого дерева выглянула белка. Уцепившись лапками за пыльную кору, она глядела на Витальку круглыми глазами, навострив ушки с забавными кисточками. Потом беспокойно перебежала вверх по стволу и снова выглянула.

Виталька не думал об охоте. Совсем иные мысли завладевали им здесь, в тишине леса.

— Марат, — сказал он, — представь, что мы с тобой в каменноугольном лесу на Венере. Стволы до облаков, от горячих болот поднимается пар и летит вверх. Кругом рептилии, тиранозавры, между деревьев, как совы, носятся птеродактили и пронзительно орут.

— Откуда ты знаешь, что птеродактили должны орать? Может, они были немы, как рыбы. Змеи ведь не кричат.

— Как же, — с готовностью сказал Виталька, — все птицы кричат, а они потомки птеродактилей. Высота заставляла их кричать. Я думаю, если бы змея могла летать, кричать она бы научилась. Птеродактили носились в воздухе, как вороны над падалью, и оглушительно орали. Иначе не могло быть. Ты видел рисунки скелетов птеродактилей?

— Почему ты думаешь, что на Венере будет то же самое, что было на Земле? — спросил Марат, не ответив на Виталькин вопрос.

— Не то же самое, но общего будет много. Рептилии могут быть другими. Но всё равно это будут рептилии. Млекопитающие не упадут с неба.

— Виталька, а может, там уже и люди есть?

Виталька посмотрел вверх и отрицательно покачал головой.

— Нет. Там даже рептилий нет, Марат.

— Откуда ты знаешь?

Виталька удивлённо пожал плечами.

— А откуда ты знаешь про султана Кенесары? Тебя интересует история, а меня биология. Вот и всё.

— История интереснее! — крикнул Марат.

Виталька покосился на него и сказал:

— Может быть.

И Марат сразу умолк. Такой ответ означал, что Виталька не собирался с ним спорить, не собирался ничего доказывать.

Они вышли на глухую лесную поляну. Виталька схватил Марата за шиворот и рванул назад. С молниеносной быстротой сорвал с плеча ружьё и взвёл курки.

На поляне Рэм играл с медвежонком. Виталька за разговором не заметил, как собака убежала от него.

Марат тоже смотрел на поляну, глаза его блестели от восторга. Медвежонок и собака весело барахтались в траве. Вот медвежонок так угостил Рэма лапой, что тот полетел в траву, но сразу же вскочил, бросился вперёд, сбил медвежонка, и пока тот неуклюже барахтался, Рэм прыгал вокруг и весело лаял. Медвежонок встал на задние лапы, смешно зарычал и пошёл на собаку.

— Рэм, ко мне! — негромко, но угрожающе крикнул Виталька.

Собака нехотя оставила игру и не торопясь поплелась к нему. И к ужасу Витальки, медвежонок побежал следом за собакой.

— Виталька, мы его сейчас поймаем, — прошептал Марат.

— Дурак, — ответил Виталька, отламывая ветку ели.

Когда медвежонок подбежал поближе, Виталька больно хлестнул его веткой по носу.

Медвежонок заполошно заверещал и бросился наутёк.

И сразу же из чащи леса донёсся глухой грозный рёв медведицы. Виталька и Марат побежали прочь. Рэм помчался за ними.

Ветки хлестали по лицу, под ноги то и дело попадали корни и гнилые сучья. Ребятам казалось, что медведица гонится за ними огромными мягкими прыжками.

Наконец Марат остановился и схватился за ветку ели. Глаза его налились кровью, по лицу ручьями катился пот, он лихорадочно хватал открытым ртом воздух.

Виталька прислушался. Снова их окружала глубокая тишина леса. Как будто ничего и не произошло.

Рэм сидел у ног Витальки и, высунув длинный язык, часто дышал. Виталька погладил его. Рэм убрал язык, посмотрел на Витальку весёлыми щенячьими глазами. Он был доволен.

Марат отдышался и спросил:

— Виталька, мог бы ты убить медведицу?

— Зачем же её убивать? У неё медвежонок. И вообще… В прошлом году приезжали сюда охотники с автоматическими ружьями. Убили шесть медведей. Ободрали и бросили туши в лесу. Хочешь быть таким охотником?

— Чудной ты, Виталька. Я думал, ты испугался.

— Испугался. Медведь — не белка.

Переночевали они в шалаше на берегу глухого лесного озера.

Встали на заре и по шатким кочкам поползли к воде. Виталька отстал от Марата, он следил, чтобы Рэм полз рядом. Собака могла вскочить и спугнуть уток.

Марат первым дополз до прибрежных кустов и замер. Утки дремали на тусклой воде всего в двадцати шагах от берега. Непослушными дрожащими пальцами Марат взвёл курки. Это была его первая охота. Прицелился и выстрелил сразу из обоих стволов. Дробь хлестнула прямо по середине стаи. Три утки, широко развернув перебитые крылья, ткнулись клювами в воду. Стая взлетела. Виталька влёт сбил ещё одну утку.

Рэм бросился в воду и поплыл к уткам, подняв над водой чёрный нос. Ухватил одну утку, бросился к другой.

— Вот дурак, — рассмеялся Виталька.

Наконец Рэм как-то изловчился и, ухватив сразу двух уток, поплыл к берегу. Выбрался из воды, подбежал к ребятам, отряхнулся, окатив их холодными брызгами с головы до ног. Виталька взял у него уток и снова послал в воду.

— А говорили — не охотничья, — заметил Марат.

— Постой, — сказал Виталька, — это будет такая собака… Ведь он ещё щенок. А ты здорово — сразу трёх уток сбил.

Марат не мог сдержать широкой счастливой улыбки.

А Рэм уже плыл к берегу с третьей уткой.

Они терпеливо сидели в засаде, пока солнце не поднялось высоко над лесом. Но утки больше так и не появились над озером. Виталька был недоволен такой охотой. Обычно он приносил пять-шесть уток.

По дороге домой услышали журавлиное курлыканье и разом подняли головы. Над лесом длинным треугольником журавли шли на юг. Они летели, как обычно, на большой высоте под редкими синеватыми облаками.

Марат торопливо вскинул ружьё и выстрелил, прежде чем Виталька успел раскрыть рот.

Журавлиный строй даже не дрогнул. Птицы гордо плыли в холодной недоступной высоте, рассыпая звонкие печальные клики.

Виталька пожал плечами.

— В облако попал. Попробуй ещё раз.

Марат снова выстрелил.

Второй выстрел также не потревожил птиц.

— Ты бы по своей шапке сперва попробовал, — весело рассмеялся Виталька.

— Что ты смеешься? — обиделся Марат. — Их только из зенитной пушки достанешь.

Рэм, обеспокоенный выстрелами, глядел на журавлей и нервно скулил.

Виталька из крайней правой ячейки патронташа достал патрон, вложил его в правый, нарезной ствол.

Целился он долго, опустил ружьё, перевел дыхание и снова прицелился. Прогремел выстрел.

Журавли продолжали свой спокойный полёт.

— Это и тебе не по зубам, — сказал Марат, глядя вверх, и вдруг ахнул. Журавль, летевший последним, внезапно остановился, покачнулся и стал косо, медленно падать.

Виталька сам не ожидал, что попадёт. Он стоял и, сам себе не веря, глядел на падающую птицу. А Рэм, ломая кусты, уже бросился вперёд.

Ребята бежали довольно долго, пока не услышали визгливый лай собаки. Рэм прыгал вокруг раненого журавля. Журавль бешено колотил огромным крылом, другое, раненое, волочилось по земле. Рэму несколько раз досталось по голове, он отскакивал и остервенело лаял.

Журавля с трудом удалось связать. Он громко вскрикивал и пытался дотянуться до ребят клювом.

В посёлке за ними увязалась толпа ребятишек. Они отчаянно вопили: «Журка! Журка! Живой журка!»

Журавля Виталька посадил в сарай. Насыпал ему зерна.

Он уже сожалел, что подстрелил эту птицу.

Вечером пришёл с работы отец. Дорогой ему, как видно, кто-то сказал, что Виталька подстрелил журавля.

— Неужто влёт сбил? — спросил он.

Виталька кивнул.

— Силён. Никогда не ел журавлиного мяса?

— Не-ет…

— Мать изжарит. Дедушка, помню, как-то раз тоже убил журавля. Тебя тогда ещё и на свете не было.

— Папа, пусть он живёт, — попросил Виталька. — Может, крыло заживёт, отпустим…

— Вот дурачок. Да в нём мяса на неделю. И суп и жаркое. А прирежу его я сам по всем правилам.

Виталька понимал, что отец прав. Но отчего-то было тягостно и тоскливо.

Уснул он поздно. И во сне видел, как раненый журавль колотил огромным крылом. Как звуки колокольчиков, долетали до его слуха журавлиные крики. В какие страны они летели? Через какие моря понесли бы этого журавля огромные крылья?

Рано утром прибежала Анжелика.

— Виталик, покажи журавлика, — попросила она.

— Пойдём. — Виталька взял ключ, но сарай не был заперт на замок. Виталька осторожно приоткрыл дверь.

Журавль лежал, подвернув крыло, с перерезанным горлом, возле него была нетронутая горка зерна.

Анжелика долго смотрела на мёртвую птицу, потом повернулась и молча пошла домой.

3

Зимой Рэму исполнилось десять месяцев. Он вырос и окреп. В глазах его не осталось щенячьего добродушия, они смотрели злобно и настороженно. Каждый день пёс провожал Витальку в школу и приходил встречать. Он терпеливо сидел у ворот школы, огромный, лохматый, неприступный. Собаки после нескольких драк трусливо обходили его. Медвежий рёв и волчьи клыки Рэма отпугивали каждого, кто отваживался поближе подойти к нему.

Однажды Виталька после уроков подошёл к Рэму, ждавшему его возле ворот, и увидел на снегу кусок колбасы. Рэм не тронул её. Виталька давно уже приучил собаку не брать пищу из чужих рук и не удивился. Но что-то заставило его поднять колбасу. Он осмотрел её, переломил. В колбасе было несколько тонких швейных иголок.

«Жора», — сразу догадался Виталька.

Застёгивая на ходу пальто, из школы выбежал председатель совета отряда Вадик Скопин.

Виталька остановил его и показал ему иголки.

— Ух ты! — Вадик даже присвистнул. — Кто же это?

— А ты не догадываешься? Иванов, кто ещё? Его сегодня не было в школе.

— Слушай, Виталька, — Вадик потащил Витальку за рукав, — надо его обсудить.

— Сколько можно обсуждать? — махнул рукой Виталька. — Надо вытолкать в шею из класса и больше не пускать.

— Дело… Пошли в школу, пока ребята не разбежались.

На другой день, как только Жора вошёл в класс, Виталька подошёл к нему и сунул под нос колбасу, утыканную иголками.

— А ну отойди, — тихо сказал Жора. Он давно уже разговаривал со всеми тихо и спокойно, но смотрел при этом так, что перед ним расступались.

— Ладно, давай проваливай из класса, — так же спокойно ответил Виталька.

— Чё? — насмешливо сморщил лицо Жора.

— Проваливай, говорю, из класса.

Жора с улыбкой потянулся пятернёй к лицу Витальки. Но в ту же минуту его подхватили и, раскачав, выбросили из класса. Жора ударился головой о дверной косяк и тяжело грохнулся на пол.

— Зайдёшь, будет хуже! — крикнул Вадик, закрывая дверь.

Но Жора вошёл вместе с учительницей.

— Анна Петровна, — сказал Вадик, — разрешите нам выполнить одно поручение совета отряда?

И прежде чем учительница успела ответить, Жору подхватили и снова выбросили из класса. В дверную ручку заложили заранее приготовленную палку.

Учительница смотрела на ребят и не в силах была произнести ни слова.

На педсовет вызвали весь класс. Ребят поставили в две шеренги вдоль стены.

Директор некоторое время ходил возле стола, заложив за спину руки, потом заговорил:

— Мне известны, дорогие юноши, ваши благородные побуждения. — Но… — он по привычке на этом своём «но» сделал паузу и, глядя вниз, продолжал: — по-видимому, в комсомол вас в этом году принимать не станем. Выгонять кого бы то ни было вам никто не давал права, тем более в присутствии учителя. Понимаете, это не входит в ваши полномочия. И следовательно, это можно расценивать лишь как хулиганство. Я не понимаю, как мог сделать такое лучший в школе класс.

— Это Бардашов и Скопин, — сказал Бульонов. — Я Иванова не выгонял, я сидел за своей партой.

— Правда, Лев Романович, — сказал Вадик Скопин, — Бульонова вы можете принять в комсомол, он ничего такого не сделал. Почему из-за нас должен страдать примерный мальчик?

— Вас никто не просил высовываться, — раздражённо оборвал его директор. — Дискуссию я открывать не намерен.

— А почему? — спросил звонкий и дерзкий голос.

— Кто это сказал? — повернулся на голос директор.

— Я. — Из строя вышел Игорь Филиппов.

Учителя зашевелились. Директор некоторое время в упор смотрел на Игоря, потом снова принялся ходить по учительской, поскрипывая протезом.

— Ну хорошо. Что ты намерен сказать?

— Дрянь надо выбрасывать, Лев Романович, как гнилую картошку.

— Куда выбрасывать? Гнилую картошку — это ясно, а человека?

Игорь растерялся от такого вопроса.

— Вот видишь, — сухо улыбнулся ему директор. — Вы решили быть умнее всех, но… решить — это ещё не значит быть. Стань на своё место.

Красный от смущения Игорь вернулся в свой ряд.

Из-за стола встал учитель естествознания Горшков, желчный худой старик, прозванный ребятами «пенсионером». Горшков без конца повторял, что скоро уйдёт на пенсию и избавится, наконец, от «теперешних буйных учеников». Ребята его не любили и, действительно, баловались на уроках естествознания.

— Сегодня вы выбросили из класса Иванова, — начал он, — завтра выбросите Сидорова, послезавтра Петрова… А дальше что? Допустим, Иванов вам чем-то не нравится. Так что же… применять к нему самосуд? Потом вам не понравится какой-то учитель. Стало быть, вы и его выбросите из класса? Не-ет, так дело не пойдёт. Зачинщиков надо наказать. И наказать строго. У нас в школе ещё не было такого, чтобы кого-то выбрасывали из класса в присутствии учителя.

Анна Петровна сидела за столом и в раздумье чертила какие-то завитушки на чистом листе бумаги.

— Случай настолько необычный, — сказала она, когда умолк Горшков, — что я даже и не знаю, как его воспринимать. Я очень люблю свой класс и очень горжусь тем, что он лучший по успеваемости и дисциплине. Никогда до этого ребята не позволяли по отношению ко мне никакой грубости, никакой бестактности, и если они сейчас совершили такой поступок, то, по-видимому, была причина… Конечно, я их не собираюсь оправдывать, но… Понимаете, мальчики, вы сделали что-то не то… Совсем не то, что надо было сделать. Иванов, выйди-ка сюда. Где ты там прячешься? — попросила она.

Иванов, аккуратно причёсанный, в новом костюме и новых туфлях, вышел на середину учительской.

— За что они тебя выбросили из класса? — спросила Анна Петровна.

— Я вошёл… Я только вошёл в класс, а они меня и выбросили.

— Знаешь, это звучит несколько странно: «Меня выбросили». Что ты — мешок? Чем ты им так не понравился, что они тебя «выбросили»?

— Не знаю.

— Не знаешь? И не задумывался над этим? Молчишь? Признаться, мне стало жутко, когда ребята сказали, что ты начинил иголками кусок колбасы и бросил его собаке Бардашова. Так подло, так жестоко убить это прекрасное животное…

— Да не бросал я ей никакой колбасы. Видел, что ли, кто-то? — с вызовом крикнул Жора.

— Не знаю. Но все решили, что это сделал ты. Этот факт что-то значит… До сих пор твои пакости были более мелкими, и тебе казалось, что все их прощают. Если это сделал не ты, то тем хуже для тебя.

В этот день Виталька как-то по-другому увидел учителей и понял, что они тоже разные люди. И не только ученики зависели от них, но и они зависели от учеников. Ему казалось раньше, что Анна Петровна даже и не знает, что у него есть собака, а она не только знает, но и восхищается ею. Он понял, что учителя сами не знают, куда им деваться с этим Жорой. И правда, не выкинешь же его, как гнилую картошку, на помойку. Он человек, и человек никому не нужный, скверный и опасный. Его пытались перевоспитать, сделать другим… Только всё это зря. А что ещё с ним делать? Кончит он школу. Дотянут ведь за уши до десятого класса. И поползёт гад по земле жалить и кусать всех подряд. Он такой, какой есть, и не может быть другим.

Директор больше не ругал ребят. Он устало потирал сухими пальцами лоб и в раздумье продолжал ходить по учительской. И ребята смотрели на него сочувственно. У этого старого безногого человека, видно, было полным-полно забот. Все поняли, что и директор сочувствует своим ученикам, когда он, вздохнув, сказал:

— Ступайте-ка домой, готовьте уроки. И чтобы больше мне таких диких выходок не было.

Когда Виталька вышел из школы, падал густой тихий снег. Собаку засыпало от головы до хвоста. Рэм уже несколько часов терпеливо ждал Витальку.

4

Дома всё было как будто по-старому. Но Виталька замечал, что отец садился за стол, как хозяин, по дому ходил не спеша, вразвалку. За столом полоскал супом рот, громко рыгал и ковырял вилкой в зубах. Дедушка не позволял ему этого делать, гнал из-за стола, как мальчишку.

Теперь отец сидел за столом на месте деда. Он стал как будто даже веселее, благодушнее и добрее.

Однажды за столом он сказал:

— Собаку придётся продать. Нужны деньги. Я уже интересовался — взять её могут за полтораста рублей. Деньги, я думаю, хорошие. Есть смысл.

«Она же не твоя!» — хотел было крикнуть Виталька, но удержался. Он уже знал отца. Тот как будто советовался, спрашивал мнение Витальки, как будто не навязывал ничего, но попробуй сказать ему поперёк, и всё испортишь. А сейчас Виталька понимал, что он должен защитить свою собаку, защитить один, без деда. Мать едва ли могла чем-нибудь помочь, да и всё равно было ей. У неё со смертью деда всё из рук валилось, и сама она стала какая-то прибитая.

В груди у Витальки разлился острый холод. Его едва заметно стало трясти.

— Ты что дрожишь, сын? Неужто озяб? А может, простыл? — с беспокойством спросил отец.

— Пройдёт, — сухо ответил Виталька.

— Так как насчёт собаки-то? — Отец в упор смотрел на него через стол.

— Ну продай, если хочешь. В чём дело?

Отец замер, пристально глядя на него. Он, как видно, такого оборота не ожидал. Виталька всегда был вспыльчивым и своенравным мальчишкой. Отец видел, что Виталька любит собаку, а собака — Витальку. Пёс по утрам вставал под окном на задние лапы, скрёб когтями заиндевелые стёкла, тихо свистел, если ему не было видно спящего Витальку. Так он мог стоять на задних лапах сто лет. Когда отец утром выходил во двор, пёс искоса бросал на него короткий непонятный взгляд, неизвестно почему пёс относился к нему недоверчиво и неласково.

— Сейчас самое время продать, — сказал отец без прежней уверенности.

Виталька ничего не ответил. Он мог бы только сказать отцу, что тот сошёл с ума.

Всю зиму вместе с ребятами из своего класса Виталька обучал Рэма нападать на человека. Пёс в клочья порвал уже два старых стёганых ватника.

Охотники из районной заготконторы только диву давались, что шотландская овчарка была злобной, как волк. А Виталька никому не говорил, что кормит собаку сырым мясом, вернее, что собака ловит в горах сурков. Ленивые жирные зверьки были для неё отличной пищей. Рэм ловил их с ловкостью кошки. Подушечки на его лапах стали твёрдыми, как рог. Эти подушечки довольно нежны у обычных собак, поэтому по горам ходить они не могут, ранят лапы на острых камнях. Рэм же карабкался по крутым каменистым склонам не хуже Витальки. Это была настоящая горная собака.

— Что молчишь? — с беспокойством сказал отец.

— А что говорить? Если с ним охотиться, то на полтораста рублей он одной дичи возьмёт за сезон…

— Ты и без него охотился неплохо.

— В воду, что ли, осенью самому лазить?

— Брось. Ты уток бьёшь без промаха влёт.

— Всё равно… разве полтораста стоит такая собака? Она месячным щенком стоила шестьдесят, а тогда никто не знал, что из неё получится.

Отец долго смотрел на Витальку, потом про себя едва заметно усмехнулся и ушёл.

Витальке стало ясно, что отец понял его хитрость, но тем не менее задумался, стоит ли продавать обученную собаку за сто пятьдесят рублей. Ещё продешевишь. Может, какой-нибудь дурак даст больше…

И такой покупатель вскоре нашёлся. Коренастый, небритый, в старом стёганом ватнике и лохматой шапке, он вошёл во двор и огляделся цепким взглядом барышника.

— Слышал, собачка продаётся! — крикнул он.

Рэм вышел из будки и, немного осев назад, оскалил длинные клыки.

— Хороша, — заулыбался гость, — хороша. — Он сделал ещё шаг вперёд.

Собака прижала уши и с медвежьим рёвом бросилась на него. Он едва успел выскочить за калитку и захлопнуть её перед собакой.

— На место! — крикнул отец Витальки, выскочив во двор.

Пес, всегда с первого слова выполнявший любую команду, сейчас даже не повернул головы. Его маленькие злые глаза пристально следили за незваным гостем.

А ведь до этого входил во двор и Илья, и пьяный сторож с фермы, и бригадир. Рэм только поднимет голову, посмотрит и снова лежит в той же позе, даже не гавкнет. Мало того, Илья однажды под хмельком начал дразнить Рэма. Он сломил прутик и давай тыкать им Рэму в морду. Рэм отворачивался, раздражённо колотил по снегу своим пушистым, как у лисы, хвостом, потом не выдержал, ушёл в будку. Тогда Илья полез с прутиком к нему в будку. «Ну и ума же у вас, дядя Илья», — сказал ему Виталька. «Да я хотел поглядеть, на что он годится, — ответил Илья. — Такую собаку любой может ночью в мешке унести, как поросёнка».

И вдруг Рэм мгновенно превратился в зверя.

— Пошёл на место! Я кому сказал! — кричал ему отец.

Рэм будто и не слышал.

И тогда отец вышел за калитку.

Виталька из комнаты из-за занавески наблюдал, как отец торговался с покупателем. Они расходились, снова сходились и опять расходились. Наконец ударили по рукам.

Отец, возбуждённый, счастливый, вошёл в комнату, достал с полки намордник.

— Двести пятьдесят дал, — дохнул он на ухо Витальке.

Витальку снова затрясло, как в лихорадке. Но теперь отец этого не заметил, он был слишком возбуждён. Ему не верилось, что в общем-то совсем даром он получает такие деньги.

И как только отец вышел из дому с намордником в руках, Виталька бросился к висевшему на стене ружью, вынул из стволов патроны, вложил их в патронташ и бросил патронташ под пол в дырку, куда раньше лазила кошка. Что в это время происходило во дворе, он не видел.

Отец вскоре вернулся и сказал:

— Поди надень на него намордник.

— На кого, на покупателя? — спросил Виталька. Он внутренне ликовал оттого, что собака поняла, для чего хотят надеть на неё намордник. Теперь-то уж её голыми руками не возьмешь.

— Ладно, мне некогда шутить с тобой, — нахмурился отец. — Надень намордник. Пусть платит деньги и уводит.

— Она на меня записана, — сказал Виталька. — Ты не можешь её продать.

— Этот сделает документы, — махнул рукой отец. — Видать, опытный. Только родословную требует. Она у тебя вроде в шкатулке лежит… Я поищу, пока ты управишься с собакой.

— Только нужен ещё один намордник, — бледнея, сказал Виталька. Он понял вдруг, что действительно может лишиться собаки. До сих пор эта мысль как-то не укладывалась в его сознании. Нет, он скорее умрёт!

— Зачем второй намордник? — оторопело спросил отец, лицо его в эту минуту напоминало бульдожью морду.

— Для тебя, — спокойно ответил Виталька. — Один для этого спекулянта, а второй для тебя.

Бледность с отливом синевы залила щёки отца. Он смаху ударил Витальку в лицо. Падая, Виталька закричал:

— Рэ-эм!

Он сразу потерял сознание и не видел, как распахнулась дверь. Рэм всегда открывал её лапами и грудью. В комнату с глухим рёвом влетела длинная лохматая тень. Отец потянулся к ружью, но волчьи клыки Рэма так полоснули его по руке, что он завыл, обливаясь кровью. Рэм сбил его, повалил на пол и стал лапами ему на грудь. Стоило отцу сделать малейшее движение, как к его горлу приближались окровавленные клыки.

В таком положении и застала их мать, когда ей сказали, что в доме несчастье. Возле дома уже стояли люди и с ужасом смотрели через распахнутую дверь на огромную собаку.

Мать бросилась к Витальке, вслед за ней вошла фельдшерица Маша, прибежавшая из больницы.

Мать крикнула Рэму:

— На место!

Рэм оставил отца и, по-волчьи наклонив голову, пошёл к будке.

Отец вскочил, трясущимися руками схватил ружьё, взвел оба курка и выбежал на крыльцо.

Мать слышала, как щёлкнули курки, и насмерть перепуганный отец вскочил обратно в комнату и захлопнул дверь перед оскаленной мордой собаки.

Приезжего покупателя уже и след простыл.

Тем временем Витальке сделали укол, и он очнулся от обморока. Идти в больницу он наотрез отказался.

— Ничего со мной не случится. А собаку он убьёт, — сказал Виталька.

И его оставили.

5

Утром, придя в школу, Виталька сразу почувствовал, что что-то произошло. На него все внимательно смотрели, мялись поодаль, но близко не подходили.

«Сторонятся, как чумного», — со злостью отметил про себя Виталька. Он думал, что этот обостренный интерес к его персоне вызван вчерашним скандалом с отцом.

Но оказалось, о его ссоре с отцом никто и не знал. Пялили же глаза на него из-за статьи в районной газете. Газета поместила невнятную фотографию письма и статью о раскопках на зимовке.

Газету молча протянул Витальке Вадик Скопин. Виталька сел поближе к окну и стал читать.

«Уже в раннем детстве, — писала газета, — Виталий Бардашов мечтал о путешествиях и открытиях. Но путешественнику необходима крепкая воля и железное здоровье. И Виталий начал по утрам обливаться холодной водой, ежедневно делать зарядку. Никогда он не забывал нистить зубы…»

Виталька взглянул на подпись и, отшвырнув газету, пошёл бить Марата. Марат хмурый стоял возле школьного забора, держа под мышкой портфель.

— Ты что? — подошёл к нему Виталька.

Марат посмотрел на него полными слёз глазами и отвернулся к забору.

— Ты зачем написал этот собачий бред? — сквозь зубы спросил Виталька.

— Ни-ичего этого я не писал. Это они так отредак-ти-ровали. С воспитательным ук-лоном, — зашмыгал носом Марат. — Я писал статью об истории поселения, целую тетрадь исписал.

Что мог на это сказать Виталька? Стоило тащиться чёрт знает куда, рыться в земле, кормить комаров, в кровь сбить руки, чтобы потом вся школа смотрела на тебя как на идиота.

Но идиотом его никто не считал. Дальше статья была вполне нормальная, краткий рассказ об интересной находке, несколько слов об истории поселения. Естественно, Марат как настоящий друг все заслуги приписал Витальке, тогда как без него Виталька никогда не пошёл бы копаться в развалинах поселения. И именно за это ухватились в редакции газеты. Узнав, что Виталька отличник, его решили представить как пример для подражания. Спустя неделю Виталька оказался в центре весьма значительных событий. Областная газета заинтересовалась находкой ребят, опубликовала статью, правда с большими сокращениями, так что она не выглядела столь глупой, и кроме того напечатала маленькую заметку какого-то лётчика. Виталька несколько раз перечитал эту заметку, не веря своим глазам.

«Прошлой осенью, — писал лётчик, — я пролетал на вертолёте над незамерзающим горным озером и заметил на его берегу какой-то тёмный предмет. Этот тёмный предмет при приближении вертолёта зашевелился, сполз в воду и исчез. Видимо, его испугал шум. Вертолёт проходил довольно высоко над озером, и о размерах загадочного существа трудно судить. Но даже с высоты я почувствовал, что это гигант…»

Ниже стояла подпись: «И.Петров. Лётчик.»

Едва дождавшись конца уроков, Виталька побежал к Лене в лабораторию.

— Лена, посмотрите-ка, что тут написано! — крикнул он.

Лена в это время переливала что-то из одной пробирки в другую, сосредоточенно нахмурив светлые брови. Пальцы её дрогнули, и она пролила мутно-зелёную жидкость на стол.

— Ах, Виталик, что ты наделал, — с огорчением вздохнула она. — Я мучилась, мучилась… И что там может быть написано? Какая-нибудь чушь.

— Где там чушь! — Он сунул ей газету.

Прочитав заметку, Лена задумалась.

— А если это враньё? — спросила она. — Может быть, он прочитал твою заметку…

— Не мою!

— Боже мой, какая разница! Не твою — твоего друга. Прочитал и решил позабавиться над нами. Мол, пусть попрыгают от радости. Что он теряет? Есть такие. Вот если бы заметка была опубликована раньше… Но всё равно… Жаль, что озеро где-то у чёрта на рогах, я бы пошла.

— Вот и идёмте весной. Может быть, доберёмся до озера.

— Нет… Это не для меня. А увидеть ящера, Виталик… Это же путешествие в прошлое, на миллионы лет в прошлое, как в машине времени.

— Лена…

— Что, опять, какие-то вопросы?

Виталька кивнул.

— Ну давай. Попробую ответить. Только скоро, видно, буду я у тебя спрашивать. Помнишь, как ты когда-то спросил у меня, почему ворона живёт дольше, чем курица? Я сначала смеялась, а потом… Потом не могла ответить.

— Вы как раз ответили, — улыбнулся Виталька. — Сейчас не про курицу. Я хотел спросить, как появились многоклеточные.

— О, добрался-таки. Я, между прочим, думала уже, спросишь ли ты когда-нибудь об этом. Ведь собственно с этого всё и началось. Многоклеточные, начало жизни… Они появились, примерно, шестьсот миллионов лет назад. В осадочных образованиях этого периода, кстати, тогда они находились под водой, найдены скелеты разнообразных многоклеточных. Они появились, можно сказать, внезапно.

— А как же эволюция? Дарвин ведь пишет, что переход от одноклеточных к многоклеточным был постепенным.

— Дарвин не мог разрешить этой загадки, Виталик. Действительно странно: два с половиной миллиарда лет Землю населяли одноклеточные и вдруг… Не вдруг, разумеется, но за сравнительно короткое время появились многоклеточные, стала бурно развиваться жизнь…

Дело в том, что книги для Витальки выписывала через библиотеку Лена и, естественно, знала, что он читает.

— Может быть, на твой вопрос ответит ваш учитель естествознания? — спросила Лена.

Виталька с удивлением посмотрел на неё и усмехнулся.

Несколько дней назад Горшков сказал на уроке, что сгустки раскалённого вещества, выброшенного солнцем, постепенно остывая, образовали планеты.

Виталька вскочил:

— Земля сформировалась путём конденсации осколков и пыли из той же материи, которая образовала Солнце.

Класс притих. Учитель некоторое время молчал, потом медленно ответил:

— Это одна из многих гипотез. Некоторые учёные считают, что Земля была в расплавленном состоянии…

— Какие учёные? — спросил Виталька.

Учитель молчал. Тогда Виталька резко сказал:

— Земля никогда не находилась в расплавленном состоянии, иначе она не могла бы сохранить сложные соединения, которые сейчас образуют земную кору.

Лена пристально посмотрела в глаза Витальке.

— Почему ты молчишь?

— Да нет, Лена… Вот если бы вы преподавали у нас естествознание. А Горшков бы занимался здесь анализами мочи… То-то было бы хорошо. Идите к нам в школу. Горшков в этом году уходит на пенсию.

Лена покраснела.

— Не твоим умом мир устроен. Подожди, ещё не то увидишь. И начнёшь всё ставить на свои места, сам запутаешься. Но я чувствую, на многое у тебя хватит сил и ума. Тебя уже приняли в комсомол?

— Весь наш класс не приняли. Мы выкинули Иванова за дверь при Анне Петровне.

— Молодцы. Так и надо поступать с этой дрянью. Недавно я шла вечером из лаборатории, и этот Иванов со своими приятелями кричал мне вслед такое, что сказать стыдно…

— Вот псина, я ему покажу! — сжал кулаки Виталька.

— Оставь, пожалуйста. Он сам найдёт своё место… Только кто окажется на его дороге? У него глаза, как у рыбы. Что можно ждать от такого? Между прочим, его отец и твой, кажется, друзья?

— Друзья, — опустил глаза Виталька.

— Как у вас теперь с отцом?

— Молчит. — Витальке совсем не хотелось об этом говорить. Он теперь даже не думал об отце, будто его и не было.

Виталька взял газету.

— Лена, я должен встретиться с этим лётчиком. Ничего он не выдумал. Ведь мой дедушка видел следы ящера…

— Я думаю, это сообщение заинтересует учёных. Такое не проходит бесследно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

В один из весенних дней по улицам посёлка пронёсся серый от пыли «козлик», круто развернулся возле сельсовета и остановился.

Из кабины с трудом выбрался небольшого роста старик с аккуратной седой бородкой и, морщась, словно съел недозрелую сливу, потёр ладонями колени. Потом заглянул в кабину:

— Ну, дети, кажется, мы на месте.

Детей было четверо — трое рослых парней в спортивных костюмах и с ними девушка лет семнадцати. У каждого на боку болталась узкоплёночная кинокамера. В машине была уйма всяких вещей.

На дверях сельсовета висел замок. Помотавшись полдня по посёлку, приехавшие устроились на постой у пенсионерки Тухфатулиной. Старуха сразу смекнула, что у этих постояльцев денег — куры не клюют, и отдала им две комнаты.

Едва устроившись на квартиру, старик вместе с детьми явился к Витальке.

Виталька в это время стирал бельё. Он услышал злобный лай Рэма и вышел на крыльцо, отряхивая руки от мыльной пены.

Отогнав собаку к будке, он пригласил гостей в дом. Но те не торопились входить, во все глаза смотрели на Рэма.

— Подумать только! Чистопородная! — всплеснул руками старик. — А какой экстерьер, рост! На выставке такая собака вышла бы в элиту, могла бы стать чемпионом.

— Хотите купить? — не глядя на старика, сухо спросил Виталька. Он решил сразу неё покончить с этим разговором.

— Купить? — удивился старик. — Неужели ты можешь продать такую собаку?

— Зачем же вы тогда пришли?

— Мы с сугубо научными целями, молодой человек, — сказал старик, вытирая ноги о половичок. — Нам стало известно, что у вас хранится письмо столетней или более того давности с упоминанием об интересующем нас земноводном.

— О ком? — переспросил Виталька.

— О земноводном.

— О ящере, что ли? Хранится.

— С вашего разрешения, мы хотели бы на него взглянуть.

Пока Виталька рылся в шкатулке, старик и дети молча осматривали комнату, корыто со стиральной доской, баночку с синькой, горку выстиранного белья в тазу.

— Что же ты сам стираешь? Разве больше некому? — спросил один из детей, светловолосый, с небольшой бородкой и со значком мастера спорта на отвороте лёгкого пиджака.

— Мама на работе, — ответил Виталька. — И потом она неважно себя чувствует…

Виталька достал письмо и подал старику. Тот, сменив очки, долго разглядывал серую хрупкую бумагу.

— Н-да, судя по обладателю этой ценности, фальсификацией здесь не пахнет, — сказал он.

Дети вежливо молчали.

— Только вот хранить такие вещи столь кустарным способом нельзя. Сдай это в местный краеведческий музей.

— Вы говорили с лётчиком, который видел ящера? — спросил Виталька.

— А как же! Первым делом! — воодушевился старик и сразу стал похож на молодого петуха. — Эллочка, дайка сюда карту.

Девушка достала из планшетки карту Ущелья белых духов и озера.

— Вот, смотри, здесь на восточном берегу… Да что с тобой? — Старик поднял глаза на Витальку. Тот встал на цыпочки и, напряженно вытянув шею, глядел на карту. — Почему ты так взволнован?

— Вам показалось. — Виталька опустил голову, но тотчас жадными глазами снова впился в карту.

— Ну ладно. Показалось, так показалось. На той неделе мы пойдём к озеру.

— Летите вертолётом, — сказал Виталька.

— За кого ты меня принимаешь? — возмутился старик. — Да ты знаешь, кто я такой?

— Знаю, — улыбнулся Виталька. — Я только сейчас узнал вас. Вы профессор Семёнов. У меня есть одна ваша книга, о ящерах. С портретом.

— У тебя? В этом посёлке?

Виталька достал с полки книгу.

Профессор осмотрел её.

— Академическая библиотека… Откуда она у тебя?

— Я выписываю книги… То есть, не я. Лена для меня выписывает.

— Лена?

— Ну да, лаборантка из поликлиники.

— Гм… Ну так вот, вертолётом мы не полетим. Мало того, я потребовал от управления воздушных перевозок, чтобы над озером вертолёты вообще не летали. Мы пойдём пешком по ущелью.

— Не пройдёте, — сказал Виталька.

Дети посмотрели на него с грустью.

— Не пройдёте, — повторил Виталька. — В ущелье сейчас снег. Туда и в августе не пройдёшь, не то что в мае.

— Ты был на озере? — спросил один из парней.

— Нет.

— Вот видишь. А берёшь на себя роль оракула.

— Не пройдёте.

— Мы альпинисты.

— Ну и что? Побарахтаетесь в снегу и вернётесь.

— Ты, малыш, много на себя берёшь, — сказал плотный курчавый парень в спортивном свитере, облегавшем его массивные плечи.

— Не будем спорить, — поморщился старик. — В конце концов это лишь детали. А главное — есть два свидетельства, подтверждающих существование на озере загадочного животного. Вообще-то, по правде сказать, не густо. Экспедицию сюда не пошлют.

— И тем не менее этот малыш убеждён, что мы увидим ящера, — курчавый парень быстрым пристальным взглядом посмотрел на Витальку.

— Не исключено, — задумавшись о чём-то, сказал старик. Потом добавил: — Если только он там действительно есть.

— Есть! — крикнул Виталька. — Это точно, что он там есть.

— Откуда такая уверенность? Ты располагаешь столь же скудными данными, как и мы.

— Мой дедушка видел свежие следы ящера на берегу озера. Он ходил туда каждое лето.

— Что же ты молчал до сих пор? — вскочил старик. — Это же равносильно доказательству… Это… Где твой дедушка?

— Умер.

Старик тяжело сел на табуретку.

2

Наступили тёплые майские дни. В воскресенье ранним утром Виталька, Марат и Анжелика шли вдоль берёзовых изгородей и тёмных плетней, снизу уже увитых вьюнами. Каждый нёс свою удочку. Анжелика без конца зевала.

— Охота так рано вставать, — сказала она. — Сейчас самый сон.

— Ты просто повторяешь слова своего отца, — ответил Виталька. — Для него всегда «самый сон». В колхозе он в основном дремлет возле правления. Сидит на травке и дремлет.

— И хорошо. А куда торопиться?

— Так ведь он за прошлое лето заработал всего один трудодень.

— Не-е. Ему его записали просто так. Он говорит, иначе получается, будто он и не колхозник вовсе.

— Анжелика, — заговорил Марат, — твой отец человек старый…

— Ну какой он старый? — обиделась Анжелика. — Ему тридцать пять лет.

— Старый в смысле отсталый. Сам он в колхозе, а душа его в таборе и на базаре.

— Что ты такое говоришь? — Анжелике не нравился этот разговор, но она не знала, как его прекратить.

— Я правильно говорю.

— Все правильно говорят. Только это и слышишь.

— К труду привыкают поколениями…

— Вот видишь, а он в колхозе всего год.

Марат растерялся на секунду.

— Вот посмотри на себя — на что ты годишься? А почему? Потому что…

Виталька легонько ткнул Марата концом удочки в зад.

— Чего ты? — обернулся к нему Марат.

— Где мешочек с червями?

— Ой, Виталька, забыл.

— Забыл? Беги. Что мы без червей-то делать будем?

Марат подал ему удочку и побежал за червями.

Анжелика тихонько хихикнула.

— У тебя, Виталька, все друзья недоделанные.

— Это ты о себе?

— Иди ты. Почему Рэма не взял?

— Рыбу распугает.

И вдруг Анжелика залилась звонким смехом. Виталька оглянулся. За ними огромными прыжками мчался Рэм.

— Я же ему велел быть дома. Сейчас я ему покажу!

Рэм подбежал и сел возле них, весело виляя хвостом. Анжелика тотчас бросила удочку и обхватила его руками за шею.

— Я кому сказал — сидеть дома? — прикрикнул на него Виталька. — Ну-ка домой, живо!

Пёс нагнул голову и ещё сильнее завилял хвостом.

— Виталик, он хочет с нами. Не прогоняй его.

Виталька махнул рукой и поднял Анжеликину удочку.

Анжелика и пёс, весело прыгая, побежали наперегонки.

Небольшое озеро окружала плотная стена камыша. Лишь кое-где были узкие просветы. Виталька и Марат заняли лучшие места, а Анжелику посадили на песчаной отмели, где клевала только самая мелкая рыбёшка.

Виталька и Марат удобно устроились у тихой утренней воды. Она пахла водорослями, острой свежестью. Шелестели жёсткими прозрачными крыльями стрекозы. По-утреннему сонно плескалась рыба.

Пока Виталька распутывал леску своей удочки, Марат уже успел поймать несколько окуней и посадить их на кукан. Рыбу ловил он азартно, так же, как и охотился. Виталька больше любил рыбалку, любил сидеть на берегу с удочкой и смотреть на тонкий из гусиного пера поплавок. Вот поплавок дрогнул и заскользил по воде. Виталька легко дёрнул удочку и вытащил прожорливого взъерошенного окуня.

Ловили они долго, пока не заполнили кукан.

Виталька воткнул в берег удочку и пошёл посмотреть, как идёт ловля рыбы у Анжелики. Анжелика спала, положив голову на мохнатую спину Рэма. Её чёрные кудри смешались с белоснежной гривой собаки, она чуть заметно улыбалась во сне, смуглое лицо её разрумянилось, от чёрных ресниц обозначились чёткие тени.

Виталька замер и долго, опустив руки, не сводил с девочки глаз. То, что он почувствовал в этот миг, ошеломило его и испугало. Он попятился и тихо ушёл прочь.

Он ловил одного за другим ярко-зелёных с чёрными полосами и красными плавниками окуней, разговаривал с Маратом, но видел перед собой спящую Анжелику, её чёрно-синие кудри на белой, как первый снег, гриве собаки.

Марату он ничего не сказал. Это принадлежало только ему, ему одному.

А Марат расспрашивал его о приезжих:

— Они кто, артисты?

— Сам ты артист. Семёнов — профессор. Лёня, светлый такой с бородкой, орнитолог, специалист по птицам, а Матвей, самый длинный, здоровенный, ассистент профессора.

— А чёрный, курчавый?

— Он ихтиолог.

— Что им тут надо?

— Хотят увидеть ящера. Заметил, у всех у них кинокамеры? Эллочка — внучка профессора, закончила десятый класс.

— Учебный год же ещё.

— Говорит, уже сдала все экзамены. Собирается стать археологом.

— Ну?! — Марат даже подскочил.

— А тебе-то что?

— Я тоже хочу — археологом.

— Искать старые черепки?

— Опять ты про старые черепки? Что бы мы знали о прошлом, если бы не черепки? Знаешь, что такое старый черепок? Это — ну, в общем, кувшин или другой какой-то сосуд… Его же сделали чьи-то руки, сделали зачем-то и для кого-то. Черепок может рассказать о производстве, культуре, жизни древнего народа. Надо только иметь воображение. Ты его лишён, вот и не понимаешь, зачем всё это нужно. И потом — археологию не я придумал. Так что даже черепок — интересная находка. Археологи, Виталька, всегда находят на старых городищах то, чего вовсе не ожидают найти. А ещё интереснее стать подводным археологом, отыскать на дне океана города древних атлантов. Даже, может быть, кому-нибудь посчастливится найти следы пришельцев из космоса… Нашли ведь череп древнего бизона, пробитый кумулятивной пулей.

— Если бы ты хоть чуть-чуть разбирался в биологии, не болтал бы глупостей, — ответил Виталька.

Из-за плотной стены камыша зевая вышла Анжелика.

— Поймала что-нибудь? — спросил Марат.

— Щуку.

— Ну?! — разинул рот Марат.

— На хлеб поймала? — мягко спросил Виталька.

— Не веришь? — возмутилась Анжелика. — Вот, посмотри. — Она показала окровавленный палец. — У вас у кого есть носовой платок? Надо завязать.

Носовой платок был у Марата. Виталька разорвал его и перевязал Анжелике палец.

— Где твоя щука?

— Там. Её Рэм караулит.

— Тащи её сюда.

— Ага, чтобы она меня опять цапнула?

Марат вскочил и скоро вернулся с небольшой щукой.

— Чудеса, — сказал он. — И леску не перекусила. Как ты её поймала?

— Обыкновенно. Стала тянуть удочку и слышу — цап. Едва вытащила. Хотела отцепить крючок, а она меня — за палец. Больно — ужас.

Виталька концом удочки открыл пасть щуки.

— Вон оно что… На хлеб клюнула маленькая плотичка, а когда Анжелика тащила удочку, плотичку цапнула щука.

Рэм сидел поодаль на берегу и часто дышал, высунув узкий язык. Как только Анжелика оглядывалась на него, он немедленно принимался колотить хвостом.

— У вас у кого есть расчёска? — спросила Анжелика. — Рэм где-то репьёв нахватал. Как закатаются в шерсть — не вытащишь.

— У меня-то есть, — ответил Марат. — Только я не дам. Это не собачья расчёска.

— Ну и что, что не собачья? А собачьих расчёсок и не бывает. Давай сюда сейчас же!

— Вот. — Марат показал Анжелике кукиш.

Анжелика схватила лежавший на траве мешочек с червями и запустила им в Марата. Марат увернулся, и мешочек полетел далеко в камыш. Мальчишки не успели даже ахнуть.

— Рэм! Апорт! — крикнул Виталька.

Собака в два прыжка была в воде. Принесла она мокрый, почти пустой мешочек.

— Ну что ты наделала, — покачал головой Виталька.

— А пусть он кукиш мне не показывает.

— И зачем только ты её позвал на рыбалку! — с досадой сказал Марат. — Ей гадать надо учиться. Больше она ни на что не способна. Ходить по дворам, ворожить.

Анжелика некоторое время растерянно смотрела на Марата, потом резко повернулась и пошла прочь.

Виталька бросился за ней, но Марат схватил его за руку.

— Куда ты? За девчонкой бегать? Пусть убирается ко всем чертям! Только рыбу распугала.

— Пусти! — Виталька вырвал руку.

Догнал Анжелику он уже далеко за камышами. Щёки её были мокрыми от слёз. Она размазывала их грязными кулаками. Раньше Анжелике можно было сказать что угодно. Она никогда не обижалась, всегда была одинаково весёлой и беззаботной.

— Анжелика! — Виталька хотел, как это он часто делал прежде, погладить чёрные волосы Анжелики. Но сейчас что-то остановило его. Он нерешительно опустил руку. — Анжелика, не обижайся, пожалуйста. Вернись, прошу тебя.

— Уйди! Вы плохие! Вы злые! Все друзья твои барахло и ты сам барахло.

Виталька понуро вернулся к Марату. И только тут заметил, что собака ушла с Анжеликой.

— Ну что, выкусил? — ехидно спросил Марат.

— Знаешь что, — Виталька посмотрел ему в глаза. — Ты последний раз обижаешь Анжелику.

Марат что-то хотел ответить. Но Виталька смотрел на него не мигая, и глаза его были такими холодными, что слова застряли у Марата в горле. Он отвернулся и пошёл к своей удочке.

Они ловили рыбу, пока не кончились черви. Виталька с усилием поднял четыре тяжёлых кукана. Два отдал Марату.

— А щуку кому? — спросил Марат.

— Что? — переспросил Виталька. — Ну возьми её себе…

— Зачем? Это Анжеликина щука.

— Анжеликина, говоришь? — Виталька смотрел на него непонятными глазами. — Ну, если Анжеликина, тогда всё в порядке. Пошли.

Расстались они в центре посёлка возле продовольственного магазина. Виталька пошёл домой напрямик через пустырь, заросший густым кустарником. И неожиданно наткнулся на Жору Иванова. Он стоял с двумя незнакомыми Витальке парнями. По очереди они пили вино из горлышка большой чёрной бутылки.

— Вот он, — негромко сказал своим приятелям Жора, показав глазами на Витальку.

Виталька понял, что о нём был у них какой-то разговор, и пожалел, что отпустил собаку с Анжеликой.

Трое медленно пошли навстречу Витальке. Виталька подумал, что надо бы повернуть назад к магазину, но не повернул, пошёл прямо на Жору, только удобнее перехватил удочки, чтобы в случае надобности ткнуть острыми концами Жору в живот. Именно Жору. О двоих других он не думал.

Его остановили. Он посмотрел на Жору. Тот был уже изрядно пьян — на щеке блестела размазанная слюна.

— Это наш лучший ученик, — сказал Жора. — От-лич-ник. Вася, сделай-ка ему лёгкое сотрясение, а то он здорово умный. — Жора подошёл ближе. — Хочешь, мы тебя дурачком сделаем? Дурачком и заикой…

Виталька краем глаза заметил, что Вася взял бутылку за горлышко, и отбросил в сторону рыбу.

Дальше всё происходило почти без шума. Вася замахнулся бутылкой. Виталька увернулся от удара и стукнул его головой в живот. Вася только охнул и, выронив бутылку, согнулся. Второй парень и Жора бросились на Витальку. Они были пьяны и больше размахивали руками, чем били. Виталька успел и тому и другому дать в зубы, и услышал знакомый насмешливой голос:

— Вообще-то ничего, но совершенно отсутствует техника.

Драка мгновенно прекратилась. Виталька обернулся. На него спокойно смотрел ихтиолог Николай. Он держал в обеих руках по увесистому свёртку, видно, был в магазине и тоже пошёл домой напрямик через пустырь.

Виталька поднял сломанные удочки, взял рыбу и, не оглядываясь, зашагал домой.

Вначале он зашёл к Анжелике. Она сидела на крыльце и расчёсывала шерсть Рэму. Едва взглянув на Витальку, вскочила:

— Что с тобой, Виталик? Кто это тебя?

Виталька бросил удочки, подал Анжелике рыбу и подошёл к висевшему на столбике умывальнику.

Он мылся долго, пока из разбитого носа не перестала течь кровь. Вытерся серым льняным полотенцем и улыбнулся Анжелике.

— Ты на меня уже не сердишься?

— Что ты! Я уже всё забыла.

— Вот и хорошо. Бери свою щуку. Бери вот этих окуней. Бери-бери, зачем мне столько? А вечером приходи к нам. Я сварю уху.

3

Зелёный «козлик» мчался по просёлочной дороге к Чёрному озеру. Машину вёл Николай, рядом с ним сидел Виталька. Профессор, Леня, Матвей и Эллочка устроились сзади. На полу сидел Рэм.

Ехали молча. Николай так вёл машину, что разговаривать не хотелось. Казалось, первое же сказанное слово окажется последним. На поворотах машина с визгом вылетала на обочину и снова, как взбесившаяся, мчалась вперёд. В то же время Николай умудрялся вести её так, что трясло по-божески.

— Сейчас налево, — предупредил Виталька, — и маленько потише.

Николай покосился на него и повернул, не сбавляя скорости. Машина какое-то мгновение скользила боком, потом прыгнула и понеслась по узкой лесной дороге быстрее прежнего.

И тут Виталька понял, какой водитель Николай. Когда машина вильнула за поворот, прямо перед ней, на расстоянии вытянутой руки, так по крайней мере показалось Витальке, возникла старуха с лукошком. Тормоза коротко взвизгнули, всех бросило вбок, и в следующее мгновение машина уже спокойно стояла радиатором в обратную сторону. Старуха не успела испугаться. Некоторое время она подслеповато моргала, потом разобралась, что к чему, и понесла костерить Николая.

— Обоч ходить-то надобно, бабушка, — ответил он. — Ненароком раньше времени на погост угодишь.

— Кудри-то отрастил, — шепелявя кричала старуха, — а ума не нажил! Ишь, рожа-то — обливной горшок.

Сзади тихо засмеялась Эллочка. И Николай покраснел.

— Ладно, топай, бабушка, — хмуро сказал он и вдруг улыбнулся. — Далеко бредёшь? Может, подбросить?

— Чего ишшо! С вами с обормотами…

— Не одни обормоты.

Старуха заглянула в машину и едва не выронила лыковое лукошко.

— А ведь и правда. И как ты с имя поехал, сердешный? Чегой-то тебя понесло?

— Садись, бабушка, будет языком молоть, — сказал профессор. — Далеко идти-то тебе?

— Да на осьмой версте наш кольхоз.

— Забирайся, подбросим. Давай лукошко.

Профессор принял у старухи лукошко, Виталька пересел назад, а старуха уселась рядом с Николаем.

Машина с места рванулась вперёд.

— Аль у тебя шило в заднице? — спросила у Николая старуха.

И снова Эллочка прыснула в ладошку.

— Будешь болтать глупости, высажу! — разозлился Николай.

— Ладно уж, — тронула его плечо старуха. — Приедем, погадаю тебе, всю правду скажу. И так по глазам вижу — большим человеком будешь…

Только теперь все поняли, что старуха цыганка.

— Из какого же ты колхоза, бабушка? — спросил Матвей.

— Лермонтова.

Все дружно захохотали.

— Кто же вашему колхозу дал столь странное наименование? — спросил профессор.

Старуха помолчала, видимо, соображая в уме, что означает слово «наименование», потом сказала:

— Присвоили.

— На трудодень-то ворожба идёт? — усмехнулся Николай.

— Ворожба ворожбой, а вот ты сохнешь по одной красотке. Она беленькая, бровки стрелочками, а глаза у ей синие… — Виталька посмотрел на Эллочку. Вильнув, автомобиль едва не соскочил с дороги.

— Держи руль-то. Перед ней показываешься и едешь, как чумной.

Виталька во все глаза, ничего не понимая, смотрел на старуху.

— Давно неспокойно на душе у тебя, — продолжала цыганка. — Соперника видишь… Только всё будет по-твоему, дорога тебе выпадает дальняя. Хоть ты и дерзишь мне, а скажу правду — скоро весь мир о тебе узнает. На лбу твоём написана твоя судьба.

Николай молчал, а профессор глядел на него, весело щурясь.

Показался колхоз имени Лермонтова, неряшливый посёлок с беспорядочно расставленными домами. Едва Николай остановил машину, как к ней со всех сторон побежали чумазые цыганята, облепили её, полезли на подножки.

— А ну кыш отсюда! — крикнул Николай.

Но один из цыганят уже плясал перед машиной, энергично выбрасывая в стороны руки.

Подошли с цигарками в зубах цыганки. Они улыбались, наперебой говорили.

— Дай закурить, — попросила одна из них.

— У нас махорка, — ответил Матвей.

Цыганки засмеялись.

— Ладно, давай махорку.

Матвей отсыпал из пачки в узкую смуглую ладонь цыганки.

— Дай тебе бог здоровья. Выходи, погадаю.

И тут поднялся такой галдёж, что Николай обалдело закрутил головой.

— Не все сразу, красавицы! — высунулся из машины Матвей.

— Заходите в гости! — кричали цыганки. — Заходите.

Старуха начала рыться в юбках, чтобы расплатиться с Николаем. Он взял её за руку.

— Бабушка, возьми свою кошелку и катись. За кого ты меня принимаешь? Эх ты, психолог-любитель. Прощайте, карменситы!

Машина развернулась и снова понеслась вперёд.

На Чёрном озере Виталька показал место, где прежде располагались геологи.

Поставили палатку. Эллочка тронула ладошкой озёрную воду.

— Холодная как лёд. Жаль…

Виталька разделся и прыгнул в воду. Он обтирался зимой по утрам снегом, купался до глубокой осени, но и для него вода в озере была нестерпимо холодной. Чтобы согреться, он быстро поплыл от берега и услышал сзади шумный всплеск. Оглянулся. Николая на берегу не было. А по воде от берега бежали беспорядочные волны.

Николай вынырнул далеко впереди Витальки, оглянулся и снова нырнул. Виталька сосчитал до ста, потом сбился со счёта, а Николай всё не показывался. Наконец он вынырнул метров на пятьдесят правее Витальки и снова нырнул.

Виталька выбрался на берег. Эллочка протянула ему большое мохнатое полотенце: Виталька даже не видал никогда такого. Он торопливо вытерся и надел рубашку.

— Дорвался, — глядя на купавшегося Николая, сказал профессор.

— Вообще-то в такой воде долго нельзя, — заметил Виталька.

Профессор махнул рукой.

— Он морж.

Виталька знал, что моржами называют людей, которые купаются зимой в проруби. Этот Николай восхищал его больше и больше.

После обеда все сидели вокруг костра. Николай достал из рюкзака транзистор и включил его.

Виталька устроился поближе к профессору и принялся расспрашивать его о Венере: о температуре на этой планете, о составе атмосферы.

— Кислород? — усмехнулся Семёнов. — Тебя расстроило, что в атмосфере Венеры нет кислорода? Успокойся: кислород смертельно отравляет жизненные компоненты всех клеток. Ведь и на Земле когда-то прародители клетки вступали в жизнь при отсутствии кислорода. Всему своё время.

— Как же так получается? — спросил Виталька. — Кислород отравляет клетку и в то же время необходим ей?

Профессор и дети переглянулись.

— Вот это уже серьёзный вопрос. А учёный, Виталик, прежде всего должен уметь поставить вопрос. Ответ со временем будет. Эйнштейн тоже когда-то начинал с вопросов, на которые никто не мог найти ответа, в том числе и он сам. Эйнштейн воспринимал мир как огромную вечную загадку. Да… Но на твой вопрос сейчас, пожалуй, уже можно ответить. Фотографии солнца, сделанные с ракет, говорят о том, что солнечная радиация может оказывать на жизнь самое мощное влияние. Какова же была, так сказать, исходная атмосфера Земли? Это прежде всего водяные пары, азот, углекислота, водород, сернистый газ, хлор, сероводород, окись углерода, метан, аммиак. Кислорода не было. Однако он содержался в комбинациях с углеродом, серой и, само собой, с водородом в водяных парах. Теперь скажи-ка сам, что должно было происходить с водяными парами под действием ультрафиолетового света?

— Они распадались на водород и кислород… — неуверенно ответил Виталька.

— Молодец!

— Как просто оказывается… — обрадовался Виталька.

— М-м… Я бы не сказал. Дело в том, что диссоциированные атомы кислорода постепенно накапливались в атмосфере и образовали экран, который стал поглощать ультрафиолетовый свет. Стало быть, процесс образования свободного кислорода прекратился. В такой среде жизнь не могла бы достичь сложных форм. Кислорода было мало, а солнечная радиация с губительной силой продолжала обрушиваться на Землю. Попробуй-ка теперь сказать, что было дальше. Как всё-таки возникла жизнь?

Виталька задумался.

— Если появился экран из этих дис…

— Диссоциированных, — подсказал Леня,

— …диссоциированных атомов кислорода, — продолжал Виталька, — то в атмосфере Земли содержание кислорода стало постоянным. И появились одноклеточные.

— А радиация? — прищурился профессор.

— Радиация солнца уничтожала всё на Земле, но глубоко под водой ведь могла появиться жизнь.

— Молодец, — опять похвалил профессор.

Все с любопытством смотрели на Витальку, словно он только что появился здесь.

Николай, увидев, что Виталька прямо-таки сияет от удовольствия, выключил транзистор и сказал:

— Всё сказанное тобой доказывает лишь, что ты не идиот. Но жизнь появилась не глубоко под водой. Море, как видно, всё-таки не было колыбелью жизни. Волны и течения либо выносили бы примитивные организмы на поверхность, где их встречала бы гибельная радиация солнца, либо увлекали бы их в пучину, куда не проникал живительный свет. В твоём объяснении есть зерно, но от истины ты далёк, как одноклеточное от обезьяны.

Виталька уже было развесил уши, но Николай замолчал так же внезапно, как и заговорил.

— Ну… — нетерпеливо заерзал Виталька.

Николай включил транзистор. Виталька ненавидел эту штуку. Транзистор включали именно тогда, когда это было меньше всего кстати.

— Ну-ка, выдай чего-нибудь, — попросил Витальку Матвей.

— Выдай сам, — огрызнулся Виталька.

Дело в том, что он уже наловчился танцевать твист с Эллочкой.

— А знаешь, в детстве, в твоём возрасте, — лениво продолжал Матвей, — я мечтал стать клоуном.

— Ну и зря не стал.

— Ты прав. По крайней мере клоун в состоянии добиться хоть чего-то, хоть какого-то успеха, в состоянии найти что-нибудь новое. Например, вмонтировать в башку какую-нибудь погремушку и будто бы нечаянно натыкаться на столб. То-то смеху было бы.

Николай хмуро посмотрел на Матвея и продолжал крутить рукоятку транзистора.

— Если к науке будешь относиться чересчур серьёзно, — продолжал Матвей, — на тебя станут глядеть как на клоуна. Уловил основную мысль?

— Уловил. — Виталька отвернулся от него.

— Не сердись. Ты ещё не общипанный. Пуху ещё на тебе много. Я имею в виду жёлтый пух. От тебя ещё за версту несёт пелёнкой. Знаешь, я не люблю этаких серьёзных мальчиков, будущих мыслителей, которые в школе блещут умом, а после — глупостью. Вникни, что есть огородное пугало… Это плохо одетый учёный. Один мыслитель даже сказал: «Народное благосостояние возрастёт настолько, что огородные пугала будут одеты с иголочки».

— Виталик, — вмешалась в разговор Эллочка, — не было ничего такого. Никто этого не говорил. Это он сам всё сейчас выдумал, чтобы подразнить тебя. Он с детства помешан на такой игре — дразнилка называется. Сначала показывал язык старшим. А вырос и решил, что теперь пришло время младшим показывать язык.

Тем временем Николай поймал скрипичный концерт и сидел слушал, не обращая внимания на разговор.

Матвей и Лёня скрутили по цигарке. В посёлке не было сигарет, и они пристрастились к махорке. Сперва курили её, выпучив глаза и раздирая руками грудь от кашля, потом привыкли. Цигарки скручивали с застывшими блаженными лицами.

Когда Матвей пустил струю махорочного дыма на Николая, тот запустил в него подвернувшейся под руку хлебной коркой. Корка угодила в цигарку, горящий табак посыпался Матвею за рубашку. Тот вскочил и с перекошенным от боли лицом принялся лихорадочно шарить где-то за шиворотом.

— В штанах, в штанах ищи, — равнодушно сказал Николай. — Жжение — вещь обманчивая. Кажется, печёт в одном месте, но если вдуматься…

Матвей бросился на него. Был он на голову выше Николая и раза в два тяжелее.

Витальку поразило, как легко Николай поднял Матвея, захватив его каким-то особым способом, положил, как мешок, к себе на плечи и начал крутить. Крутил он его до тех пор, пока Лёня не торопясь докурил и затоптал свою цигарку. Потом поставил на ноги. Ноги Матвея подогнулись, и он, как ватный, повалился на землю. При этом смотрел он так, как будто хотел проснуться и не мог. Потом его начало рвать. Николай оттащил его в сторону и свалил где-то в кустах.

Вернувшись к костру, Николай включил транзистор.

Виталька бросился к Матвею. Собака, наблюдавшая за всем происходившим, побежала за ним.

Матвей катался по траве и глухо утробно стонал.

— Брось, — крикнул Николай, — сознание к нему ещё долго не возвратится, потому что оно возвращается спиралью.

Виталька побежал к озеру за водой и услышал, как Эллочка спросила:

— Не слишком ли?

— Нет, это минимальная доза для начинающих, — ответил Николай. — Центрифуга — совсем другое дело.

«При чём тут центрифуга? — подумал Виталька. — Кто он такой?»

Когда Виталька вернулся к Матвею, тот уже не катался, а судорожно корчился, лёжа на месте. Его снова стошнило. Виталька вылил ему на голову воду из маленькой пластмассовой канистры.

Матвей вскочил, стал, широко расставив дрожащие ноги, и зло вырвал из рук Витальки канистру.

В тот же миг раздался глухой угрожающий рёв собаки, и Матвей застыл на месте. Рэм уже приготовился к прыжку, уши его были прижаты к голове, клыки оскалены до самых дёсен.

Вечер был холодный и тихий. Грелись у костра.

На Витальку профессор силой натянул свой пуховый альпинистский свитер. Сам сидел, закутавшись в плащ.

Матвей угрюмо сопел, забившись в спальный мешок.

Виталька закатал рукава свитера и протянул ладони к огню, к багровому в сиреневых сумерках свету.

— Кто знает, — взглянув на него, сказал Лёня, — чем вызвано поклонение человеку? Я сейчас посмотрел на Витальку и понял, что нет ничего естественнее поклонения огню. Огонь стал удовольствием. Человек поклоняется удовольствию. А что есть разрушение веры? Это лишь отступничество и уход к иным божествам. Вспомните, чему поклонялись эллины. А ведь я этому же поклоняюсь — величию и красоте человека.

— И поэтому ты изучаешь птиц? — улыбнулся Николай.

— Да. По-видимому, любые профессии, связанные с человеком, мешают этому.

— Какие, например?

— Историк, врач, юрист…

Профессор, неподвижно смотревший на огонь, внезапно оживился.

— Однако это любопытно, — сказал он. — Никогда не задумывался, что я тоже поклоняюсь эллинским богам, поклоняюсь совершенству и гармонии. Вера эллинов была непринуждённой, она ничего не навязывала человеку, не принуждала его идти против своих номинальных человеческих побуждений. И в этом смысле они поклонялись своему удовольствию. Христианство внесло в человека культ мелочей, культ скорби и ненависти к удовольствию. Его вторжение в человека глубже, чем принято считать. По-видимому, мы и сейчас испытываем на себе его злую силу, хотя даже не подозреваем об этом.

— У эллинов был высокий дух космонавтов, — сказал Николай.

— Все они были обжоры и развратники! — крикнул из своего мешка Матвей.

Все дружно и весело захохотали.

Чем ближе Виталька узнавал этих людей, тем больше любил их. Прежде он представлял себе учёных совсем иными. Эти поражали его простотой, сердечностью, необычайной свободой мысли.

Профессор удивлял Витальку молодой энергией.

Виталька вспомнил Горшкова, вспомнил его вечные жалобы на старость. А ведь он не старше Семёнова. Всё дело, видно, в том, какой человек.

С профессором и детьми Виталька ездил по окрестным лесам и озёрам. Он уже пропустил несколько дней в школе, но его неудержимо тянуло к этим удивительным людям.

У каждого из них было своё дело. Профессор и Матвей всё время возились с какой-то рукописью. Николай шарился в озёрах, Лёня охотился на местных птиц, а Эллочка интересовалась памятниками старины. Она не расставалась с острым длинным камнем, который принёс ей Марат. Марат всё-таки сходил к старому чабану на зимовку и выпросил у него камень. Чабан сказал, что этот камень нашёл в горах Каратау его дед. Тупой конец камня был до блеска отполирован рукой доисторического человека. Марат это понял сразу, едва взглянул на камень. Понял это, как видно, и кочевник, которому он впервые попался на глаза. Иначе что заставило бы старого чабана хранить эту не нужную в хозяйстве вещь?

Эллочка сказала, что такие каменные орудия характерны для раннего палеолита, но до сих пор их не находили на территории Центральной Азии. Эта находка могла подтвердить центральноазиатскую гипотезу происхождения древнего человека. Эллочка говорила Витальке, что учёный, исследователь должен быть внимателен ко всякой мелочи. В пещерах Австралии, например, были найдены черепа павианов, разбитые ударами костей. Это позволило учёным сделать вывод, что австралопитеки ходили на двух ногах и в качестве орудий применяли кости животных.

В Азии, говорила Эллочка, почти нет находок ископаемых обезьян, но ведь Азия, в отличие от густонаселённой Южной Африки и Австралии, не изучалась палеонтологами. Вот почему этот камень имеет такую большую ценность.

— Не пора ли спать? — сказал профессор.

Николай привычным движением тронул рукав свитера. Часов на руке не было. С недоумением он пошарил в карманах.

— Наверно, на берегу потерял, когда купался, — заметил Лёня.

— Да я их не снимал. Зачем? Это подводный хронометр. Или подожди… Снял! Точно, сейчас вспомнил… Снял и положил на одежду. Стало быть, когда одевался, их не было. Ведь я бы их первым делом заметил…

Николай взял фонарик и пошёл к берегу. Спустя несколько минут он вернулся и сказал:

— Я готов признать вашу шутку остроумной, если вы вернёте мне хронометр.

— За кого ты нас принимаешь? — буркнул Леня.

— Где же они? Пойми, я не смогу без них работать под водой.

— Утром найдём, — зевнула Эллочка. — Давайте-ка спать.

Но и утром часов не нашли. Искали всюду. Обшарили весь берег.

— Чёрт знает что! — выругался Николай.

И тогда Виталька взглянул на Рэма. Собака не принимала участия в поисках, она сидела в сторонке и смотрела как-то боком.

— Рэм, где часы? — спросил Виталька.

Собака завиляла хвостом.

— Брось дурака валять! Где часы?

Все с любопытством уставились на Витальку.

— Да-да, уважаемый, — с усмешкой сказал Рэму Матвей, — с твоей стороны это необдуманный поступок. Ты всех нас поставил в глупое положение.

Пёс было встал, но потом снова сел и снова стал смотреть боком.

— Ну! — крикнул Виталька.

Рэм нехотя поднялся, отвернул морду и медленно побрёл прочь.

Скоро он вернулся, держа в зубах за ремешок часы Николая.

Николай подошёл к нему, взял часы и ласково потрепал длинную белую гриву.

— Что бы это могло означать? — в раздумье сказал профессор.

— Ничего, — ответил Виталька, — просто он любит слушать, как тикают часы. Когда пропал хронометр, я сразу подумал, что это он… Но сперва надо было поискать…

— Естественно, — съязвил Матвей, — ведь иначе могло пострадать самолюбие собаки.

— Любит слушать, как тикают часы, — вслух размышлял между тем профессор. — Но почему? Едва ли тиканье часов может доставить собаке удовольствие. Для неё это скорее загадка, повод для… И часто она м… м… крадёт? Пищу, например, может стянуть?

— Да вы что! — обиделся Виталька. — Рэм ещё вот таким щенком ничего не трогал.

— Стало быть, он отлично отдаёт себе отчёт в том, что такое кража. — Профессор взглянул на собаку и встретился с внимательными глазами Рэма.

— Только игрушки ворует для Анжелики, — продолжал Виталька. — Но тут его хоть убей. Вообще-то он упрямый. Сразу этого не поймёшь. Кошек ненавидит. А этой зимой одна бездомная кошка вывела котят в его будке.

— Ну?

— Грелись котята у него на спине, ели из его чашки. Весной кошка увела их куда-то.

— Вот видите, — сказал профессор, — собака не просто выполняет чужую волю. Она понимает, что такое необходимость, человеческая необходимость, не собачья. Если логика для всех одна, то иных поступков собаки нельзя объяснить иначе как принимая во внимание логику.

4

После драки Жора Иванов вот уже почти месяц искал случая рассчитаться с Виталькой. Но Виталька теперь редко выходил из дому без собаки, и на улице Жора со своими приятелями обходил его далеко стороной. В школе же Иванов стал чуть ли не самым дисциплинированным учеником. На уроках он сидел неподвижно, как истукан, и тупо смотрел на учителя сонными ленивыми глазами. В школе ему было невыносимо скучно. Ребята следили за ним пристально и отчуждённо, они жили своими интересами, которые были Иванову чужды и непонятны.

Виталька чувствовал, что Жора стал ещё хуже и подлее, хотя и оставил свои бесконечные мелкие пакости, прежде развлекавшие его. Перестал с наглой ухмылочкой приставать к малышам.

Ещё осенью Виталька заметил, что у Жоры всегда довольно много денег и все по десять копеек. Виталька знал, что отец никогда не даёт Жоре ни копейки. Жорин отец считал, что давать детям деньги — значит приучать их транжирить.

Виталька знал, что Жора ежедневно берёт дань с Бульонова, но на это он уже давно махнул рукой. Однако когда Виталька стал замечать первоклассников, плакавших возле буфета, он понял, откуда у Жоры десятикопеечные монеты.

Виталька рассказал об этом на совете отряда. Ребята решили любой ценой выведать у малышей, сколько они уплатили Жоре. Это оказалось не так уж трудно, малыши раскалывались после двух-трёх ласковых слов. Сумма поразила Витальку — одиннадцать рублей двадцать копеек.

Ребята, ничего не рассказывая учителям, написали акт и отнесли его директору совхоза, где работал Иванов.

После этого Жора несколько дней не появлялся в школе. Потом пришёл весь покрытый кровоподтёками и отправился по всем классам разыскивать малышей, чтобы вернуть им деньги.

Он стал ходить по школе, немного втянув голову в плечи и не глядя по сторонам.

Виталька делал вид, будто ничего не замечает, но Жора время от времени останавливал на нём свой неподвижный взгляд. Разрешилось всё дракой возле магазина. Если бы не Николай, Витальку тогда могли бы изувечить.

Последнее время было не до Жоры. Отец сказал матери, что Виталька должен, окончив седьмой класс, уйти из школы и поступить на работу в совхоз. После смерти деда, после того, что произошло между Виталькой и отцом, врач обнаружил у Виталькиной матери признаки какой-то тяжёлой нервной болезни и потребовал, чтобы она временно оставила работу. Виталька и сам понимал, что придётся бросить учение.

Работать в совхозных мастерских его вовсе не тянуло. Ему хотелось учиться. В последнее время он читал особенно много биологической литературы. И руководил его чтением не кто иной как сам профессор Семёнов. Он восхищался Виталькиной памятью, его упорством.

— Не знаю, найдём ли мы ящера, но знаю, что из тебя получится учёный, — говорил Витальке Семёнов.

Виталька молчал. Он знал, что у профессора было тяжёлое голодное детство, трудная жизнь.

Накануне экзаменов у ребят было немного тревожное, но в общем-то довольно радостное настроение. Виталька боялся только за Анжелику. Неизвестно, что она выкинет на экзаменах. А ведь Анжелика уже заканчивала шестой класс. Она была всего лишь на год моложе Витальки, но вела себя как восьмилетняя.

За год Виталька вырос, стал шире в плечах, светлые волосы его отливали золотом. Анжелика же почти не подросла и ещё больше похудела, так что сильно выпирали её ключицы и лопатки. Только глаза как будто стали темнее. А может быть, так только казалось, потому что взгляд у неё неуловимо изменился. И одевалась она теперь аккуратней, даже расчёсывала волосы. Прежде она носила в кармане обломок расчёски только для Рэма.

— Анжелика, — сказал Виталька, — ты должна сдать экзамены. Понимаешь, должна.

— Понимаю.

— Собери всю силу воли… Ведь есть же у тебя сила воли?

— Да. От отца.

— Ну я же серьёзно, Анжелика.

— Серьёзно, — кивнула Анжелика. Глаза её быстро скользнули по лицу Витальки. — Вечно все говорят серьёзно.

И Виталька прикусил язык. В его отношениях с Анжеликой что-то изменилось, и перемена эта была и ему и ей неприятна.

Они шли с Анжеликой по узкой глухой улице возле длинного досчатого забора и не видели, как из-за угла быстро вышли Жора и двое его приятелей. Оставалось только свернуть в переулок направо — и школа.

Когда Виталька услышал за спиной знакомый голос Жоры Иванова, он понял, что опять будет драка, и посмотрел на Анжелику.

— Невесту себе завёл — цыплёнка общипанного, — сказал Жора.

Виталька обернулся и встретился глазами с Жорой. Нет, сейчас в них не было обычной ухмылочки, в них застыла злоба. Злоба за целый год Виталькиного брезгливого равнодушия, за зверские побои отца, за унизительную репутацию тупицы, за всё.

— Не извели ещё всех вшивых цыган…

Мысль свою Жора не успел закончить. Виталька, молниеносно повернувшись, ударил Жору пяткой под грудь, как научил его Николай. Витальку самого поразила страшная сила такого удара. Жора отлетел к забору, да так, что забор затрещал. От невыносимой боли Жора не мог кричать, он только захрипел и согнулся. Жорины дружки кинулись на Витальку — и все трое покатились по пыли, царапаясь и кусаясь с неистовым остервенением. Одному Виталька успел захватить руку под локоть, и тот завыл на весь посёлок, но другой поймал Витальку за ногу и начал изо всей силы её выкручивать.

Анжелика огромными недоумевающими глазами смотрела на происходящее. И вдруг глаза её наполнились ужасом: Жора выхватил ножик и пошёл на Витальку. Анжелика бросилась к нему и стала у него на пути.

— Уйди, — бешено прохрипел Жора.

Но Анжелика загородила собой Витальку.

И Жора, размахнувшись, ударил её ножом в лицо.

5

Виталька стоял перед директором школы и смотрел на него. А директор смотрел вниз, прижав кулаки к вискам.

— Ты был прав, когда не хотел садиться с ним. Я весь год мучил тебя, а в нём медленно выращивал злобу.

— А мне всё равно, — ответил Виталька.

— Как так всё равно? — поднял голову директор.

— А вот так. Он изуродовал Анжелику. Какое мне теперь дело, за какой он партой сидел…

— Расскажи, как всё произошло.

— Ничего я вам не буду рассказывать. Вы знали, что он когда-нибудь сделает такое! Знали, знали! Все это знали!

— Подожди, успокойся.

— Да вы хоть видели когда-нибудь, какое было лицо у Анжелики?

— Она была славная девочка, хотя и отставала в развитии…

— Сами вы отстали в развитии! — крикнул Виталька и выбежал из кабинета.

Он не помнил, как прибежал к Семёнову. Профессор сидел во дворе за большим кухонным столом, установленным под старым тополем, и что-то писал. По всему столу были разбросаны исписанные листки и раскрытые книги.

— Иван Пантелеич!

Профессор поднял голову от бумаг, взглянул на Витальку и вскочил:

— Что случилось, Виталик? Тебя просто не узнать. Несчастье, что ли?

— Иван Пантелеич, скажите, у вас много денег?

— Какой странный вопрос… Да что же произошло? Во всяком случае ты можешь располагать всем, что у меня есть…

— Тогда отправьте Анжелику самолетом в Москву. Её ударили ножом в лицо. Там есть какой-то институт, там… Там операции делают, чтобы не видно… Иван Пантелеич.

— Анжелика? Это та маленькая цыганочка, что живёт по соседству с тобой? Боже, как это произошло, кто мог? Я всё сделаю, Виталик. Я всё сделаю, о чём ты просишь, и немедленно.

Виталька заплакал.

— Ну полно, полно. Всё будет хорошо. Успокойся.

В тот же день Анжелику увезли на аэродром. Всё лицо у неё было забинтовано. Она плакала и не хотела уезжать. Вместе с нею самолётом полетел Сергей, муж Лены, давно уже собиравшийся навестить жившую в Москве мать. Он взялся доставить девочку в больницу.

Самолёт провожали Лена и Виталька. Возвращались они вместе.

— Всё будет в порядке, Виталик, — сказала Лена. — Я спрашивала у хирурга. Он говорит, что не было необходимости отправлять её в Москву. Шрам будет совсем маленький и незаметный. От этого твоя Анжелика станет только красивее. Но ты, конечно, прав, как всегда. Друг должен поступать именно так, как ты, и так, как она. И так, как твой учитель профессор Семёнов.

— Сергею пришлось взять отпуск…

— Ничего, он уже третий год собирается съездить к матери.

Когда Виталька пришёл домой, за столом сидел отец и ел щи. Увидев сына, он встал.

— Проводил?

Виталька, полуотвернувшись, равнодушно посмотрел на него.

— Ну что ты? Я уже не помню зла. Прощения вот у матери попросил… Будем опять жить по-старому. Я конечно погорячился, сознаю.

Ничего не ответив, Виталька ушёл в другую комнату. Накануне несчастья с Анжеликой мать сказала Витальке каким-то странным шёпотом:

— Отец переживает, Виталик. Помирись с ним. Ты не знаешь своего отца, а я знаю.

— Я тоже знаю, — сказал Виталька.

— Нет, не знаешь. — Мать это произнесла так, что Виталька умолк. Она ни слова больше не добавила. И Виталька впервые обратил внимание на то, что мать стала совсем старухой, а она была на два года моложе Анжеликиной матери.

6

Невидимая и непреодолимая стена стояла между Виталькой и отцом. И разрушить её не могло ничто и никогда. Впрочем, стена эта существовала между ними и раньше, но Виталька тогда был мал и, по существу, отца ему заменял дед. Теперь Виталька часто вспоминал какие-нибудь мелочи. Вот дедушка возит его совсем маленького на своей широкой спине, Виталька крепко держит его ручонками за уши и хохочет от восторга. Вот дед учит его плести из конского волоса лески, завязывать мёртвые узлы, учит стрелять, обтягивать шкурой охотничьи лыжи, различать голоса птиц и следы зверей. Дед был настоящим другом. Это он зажёг в сердце Витальки огонь исследователя и путешественника. И может быть, поэтому Виталька теперь так привязался к профессору Семёнову.

Профессор с детьми уже два раза пытался пробиться через Ущелье белых духов к озеру и два раза возвращался, не пройдя и половины страшной дороги. Теперь он готовился к третьему, решающему походу.

Дети уже не похвалялись перед Виталькой тем, что они альпинисты. Дважды ткнувшись в снега Ущелья белых духов, дети поняли, что этот орешек им не по зубам. Будто и впрямь злые духи хранили тайну горного озера.

В школе закончились экзамены, и ребят отпустили на каникулы.

Однажды, придя домой, Виталька застал Иванова. Вместе с отцом они сидели на крыльце и курили.

Виталька, не поздоровавшись, прошёл в дом, и отец не вернул его, даже не поднял головы.

Рэм лежал на траве возле своей будки, отвернув в сторону узкую морду.

Виталька невольно прислушался к разговору.

— И что он ей сделал? — жаловался Иванов. — Царапина, пустяк. Жоржик ещё ребёнок, да и ножик был не такой, каким можно убить. И вот теперь его отправили в колонию, а меня судил общественный суд. Из-за какой-то козявки! Прожить сорок лет честным трудом, и вот на тебе — общественный суд… Всё-таки нет справедливости, не-ет. И козявка эта чёрная сама полезла, Жоржик и не думал её трогать…

Виталька не выдержал и крикнул:

— Рэм, ко мне!

Собака вскочила и бросилась в дверь прямо через Иванова. Тот шарахнулся в сторону, зацепился за что-то и упал.

Отряхивая пыль с одежды, сказал:

— Распустил ты своего мальца. К добру это не приведёт.

— Молчи уж, воспитатель, — зло ответил отец.

— Надо было тогда настоять и продать собаку. Давали такие деньги! Я бы не упустил случая. А сейчас она — один расход.

— Ты бы, ты бы! Мой сын не кидался ещё ни на кого с ножом и никогда не кинется, будь спокоен. А седьмой класс он закончил на одни пятёрки. Это тебе понятно? И не тебе меня учить, как воспитывать детей.

Рука Витальки так и замерла в густой чёрно-оранжевой шерсти Рэма. Оказывается, отец гордился им. Это была новость.

— И по дому он всё делает, — продолжал отец. — Матери помогает. А твой только лаялся с матерью да шкодил.

Иванов, как видно, не нашёлся, что ответить. Наступило долгое молчание.

Рэм прижался пушистым боком к ногам Витальки и умиротворённо вытянул вдоль передних лап длинную морду.

Последнее время Виталька замечал, что Рэм не находил себе места. Он беспокойно мыкался по двору, а этой ночью жутко завыл. Виталька вышел и прикрикнул на него. Больше собаки не было слышно. Виталька не мог понять, в чём дело. По виду собака была совершенно здоровой.

Виталька запустил руку в белоснежную гриву Рэма и вдруг понял, — собака скучает по Анжелике. Анжелика его мыла с мылом, поливая из детской лейки, и Рэм послушно стоял под струйками воды, часами расчёсывала ему шерсть. Часто можно было видеть её чёрную голову, склонённую над белоснежной гривой собаки.

— Скоро приедет Анжелика, — сказал Виталька.

Рэм поднял голову и посмотрел на него маленькими, косо посаженными глазами.

— Приедет Анжелика, и всё будет как прежде…

Виталька не знал ещё, что ничего не бывает, как прежде. Всё стремительно уносит назад поток времени, и в конце концов человек не узнаёт даже самого себя, не только что других. Давно ли умер дедушка, а как с тех пор изменилось всё. Дедушка любил сам топить печь, любил подолгу смотреть в огонь, курить и думать о чём-то. Как было бы хорошо, если бы сейчас дедушка, как прежде, сидел у печки, молча курил. У его ног лежала бы собака и тоже смотрела на огонь и тоже думала свои неведомые думы. До последнего дня дедушка стремился к покою лесов и гор. Почему он уходил на зиму в горы? Только ли для того, чтобы охотиться на соболя? Может, просто не хотел быть дома… А может, его так же, как и Витальку, тянуло искать что-то такое, чего ещё никто не видел…

Марат жил не так, как Виталька, он в своём воображении путешествовал в прошлое, жил где-то в мире давно минувших битв, жестоких властителей, ярких средневековых базаров Востока.

«Не зная прошлого, нельзя понять настоящего», — напыщенно говорил Марат. Марату была свойственна некоторая высокопарность.

Что такое сто лет? Это одна человеческая жизнь. Но сто лет отделяло сегодняшний день от похожего на кошмарную сказку прошлого.

Давно заросли травой старые караванные дороги, осыпались степные колодцы, и там, где звенели кривые сабли, теперь стояли силосные башни, фермы, буровые вышки. И что за дело настоящему до прошлого? Жизнь уходит вперёд без оглядки.

А вообще-то Марат прав, оглядываться надо…

Виталька прислонился спиной к стене и задремал.

Ему приснилось, что он идёт солнечной весенней степью в каком-то незнакомом краю. Здесь росли незнакомые травы, а синева неба была необычно яркой и отливала голубым блеском.

Трава тихо свистела от его шагов, и только эти звуки слышались в тишине.

Вдали на фоне синего неба показался холм, одинокий, серый, с острой вершиной. Виталька не мог оторвать от него глаз и шёл к нему, как завороженный. Холм приближался необычно быстро. Виталька почувствовал, что он уже не идёт, а скользит, едва касаясь ногами трав, по бесшумному воздуху. Он будто утратил вес, сердце замерло в бессильном ожидании.

Над холмом он разглядел стаи чёрных птиц. Беззвучно носились они кругами в синеве неба. Бросались с высоты на холм и снова взлетали. Рябило в глазах от их беспорядочного движения.

Вот одинокий холм уже совсем близко, и Виталька с ужасом видит, что это гора отрубленных человеческих голов.

До него доносится приглушенный голос Марата: «Как можно, не увидев это, понять, что такое добро и зло и что есть социальное неравенство?» — «При чём тут социальное неравенство?» — преодолевая нелепую путаницу сна, думает Виталька. «Теперь ты понимаешь, что такое история, Виталька…»

— Виталька!

Виталька открыл глаза. Возле него стоял Марат.

— Ну тебя к чёрту, — протирая глаза, проворчал Виталька. — Мне снилась гора отрубленных голов. Про которую ты рассказывал. Мерзость! Кошмар.

— Но такое было. Люди это видели. И не во сне, как ты, а наяву. Я ничего не выдумал. А ещё знаешь, как этот кокандский хан Валихан-торе, который построил башню из черепов, наградил оружейного мастера за работу?

— Не знаю и не хочу знать. — Виталька помолчал и спросил: — Скажи, Марат, почему вся история — это войны и злодеяния?

Марат пожал плечами.

— Сейчас тоже идёт война в Индокитае. Придёт время — историки станут описывать эту войну, а не то, как ты тут дрых. Ну кому интересно будет знать через сто лет, как спал Виталька Бардашов, ученик седьмого класса, и какой видел при этом сон?

— И правда. Но тогда получается, что настоящая-то человеческая жизнь вовсе не интересует историков. Если бы не было злодеяний, историкам нечего было бы делать, как врачам, если бы не было болезней.

Марат тихо рассмеялся и негромко спросил:

— Чего Иванов к вам ходит?

— К отцу.

— Сидит на крылечке, как у себя дома.

— Вот такой гад, — сказал Виталька, — дай ему только волю, стал бы творцом истории.

— Брось ты. Знаешь, кто он? Обыкновенное барахло.

— Нет, он гад, и из Жоржика своего сделал гада.

— Жоржик получил за всё, Виталька. Ты его тогда за Анжелику чуть не убил. Если бы вас не растащили, в колонию отправили бы не его, а тебя. Он же сам испугался, когда ударил Анжелику. Ножик выронил, затрясся, а ты кинулся на него, как зверь, и давай бить головой о забор.

— Марат, помолчи, — нахмурился Виталька. — Говори о чём хочешь, только об этом не надо.

— А знаешь, Виталька, зачем я пришёл?

— Ну?

— Попрощаться. Мы с отцом едем на Кавказ по туристской путёвке.

— Кавказ… Вообще-то, конечно, интересно. Говорят, там красивые дороги…

— Отец мне рассказывал про Военно-Грузинскую…

— По Грузии ездят по туристским путёвкам, а по Казахстану не ездят. А здесь ведь есть такие горы, где ещё не ступала нога человека, есть озёра, которых ещё никто не видал, есть Ала-куль, Иссык-куль с подводным городом, есть пещеры с древними писаницами, есть поющие барханы. Вот где надо ходить туристам, а не по дорогам, где на каждом дереве висят дощечки. Я не видел Кавказа, но, знаю, Алтай не хуже, и наш Джунгарский Алатау тоже. Я бы пошёл по нехоженым горам, пошёл бы без дорог…

7

Сборы экспедиции в Ущелье белых духов подходили к концу.

Лёня, худощавый светловолосый парень, был орнитологом, специалистом по птицам. Его особенно любил Виталька. Часто они брали Рэма и отправлялись на охоту. От пули Витальки не уходила ни одна птица. Рэм приносил её и бережно клал у ног Витальки, словно сознавал, что это не обычная охота, а охота с научной целью.

Лёня научил Витальку препарировать птиц и делать чучела. Каждая охота была в то же время увлекательной лекцией. Лёня не просто рассказывал о птицах, он учил Витальку основам классификации. Виталька в свою очередь учил Лёню стрелять. По неподвижным целям Лёня стрелял вполне сносно, но влёт безбожно мазал.

Виталька давно уже заметил, что в отношениях между Лёней и ихтиологом Николаем что-то было не совсем ладно: слишком уж они вежливо разговаривали друг с другом. Николай, как одержимый, рвался к озеру. Он без конца возился с аквалангами и подводными ружьями разных систем, что-то там переделывал, пилил, подгонял. Он сам сконструировал надувную лодку с лёгким подвесным мотором.

Испытывать оборудование Николай ездил на окрестные озёра. Витальку он брал с собой в качестве провожатого. Но в отличие от Лёни всегда молчал. Витальке приходилось прямо-таки вытягивать из него слова. Только с Эллочкой он становился невыносимо многословным. Лёня же с Эллочкой наоборот — почти не разговаривал. Но в этом молчании Виталька скоро почувствовал нечто такое, что сразу объяснило ему отношения между Лёней и Николаем. Матвей ко всему этому относился с удивительным безразличием.

И вот наконец настал день, когда Иван Пантелеич сказал:

— Пора.

Они впятером ужинали во дворе под старым тополем.

— Ну что, старик, — обратился к Витальке Николай, — опять скажешь — не пройдём?

— Не знаю, — пожал плечами Виталька.

— Пойдёшь с нами?

У Витальки заблестели глаза.

— Пойду.

— А ты в штаны не накладешь, когда увидишь ящера? — спросил Матвей.

— Будет вам! — прикрикнул на него Иван Пантелеич.

— Понимаешь, — Николай отложил вилку и повернулся к Матвею, — то, что ты сейчас сказал, свидетельствует о том, что ты не простой дурак, а усугубленный. Давно доказано — образование усугубляет в человеке всё, в том числе глупость.

Виталька видел, что отношения между этими людьми были гораздо более запутанными, чем ему показалось вначале.

В школе всё было несложно. Учителей настораживало проявление какой бы то ни было самостоятельности. Им, видимо, казалось, что ученик, отвечающий урок, проявляет невесть какую собственную волю. Даже ёлку украшать школьникам не позволяли без присмотра учителей, не говоря уж о пионерских сборах. Иногда у учителей были даже записаны в тетрадках планы таких сборов. И если ребята начинали шуметь и спорить не о том, о чем надо было спорить по плану учителя, их одёргивали.

И Виталька чувствовал, что за семь лет учения ему уже успели привить, несмотря на его упрямый характер, безинициативность, безответственность. Дедушка понимал это и, как мог, боролся с этим. А дети профессора Семёнова над этим беспощадно смеялись. Они не щадили друг друга, не щадили и Витальку.

— Кстати, — сказал Леня, — в качестве кого мы зачислим Виталика в состав экспедиции? Сметой предусмотрено только пять человек.

— Я возьму с собой хлеба и крупы, — ответил Виталька. — Много ли мне нужно? И потом я буду охотиться. Кое-что можно добыть даже в этом ущелье.

— Ты очень плохо воспитан, мой мальчик, — в упор посмотрел на него профессор. — То, что ты сейчас сказал — есть эмоциональная безграмотность. Не понимаешь? Хорошо, объясню на примере. Одной женщине девушка-почтальон принесла телеграмму. Кстати, девушка очень милая и добрая. Так вот, когда эта женщина стала торопливо разворачивать телеграмму, чтобы прочесть, девушка-почтальон выхватила её и сказала: «Нет, нет, вы сначала распишитесь в получении. Вдруг там такое написано, что вы даже не сможете расписаться. Как я буду отчитываться?» Теперь ты понял?

Виталька покраснел и кивнул.

— Зачислим мы тебя младшим научным сотрудником…

— С семиклассным образованием? — спросил Матвей.

— Это не так мало, — усмехнулся профессор, — если учесть, что у меня образование — четыре класса. Дело ведь было до революции, рос я в деревне в центральной России. Отец погиб на японской. Я пошёл работать. Даже на рабфаке я не учился. Так уж вышло… Потом из года в год сидел ночами над книгами…. Кстати, в биологии позвоночных Виталька разбирается неплохо.

8

И они пошли. Пошли размеренным шагом альпинистов. Тем шагом, который одинаков в начале пути и в его конце. За плечами у каждого был тяжёлый рюкзак. У Матвея, Николая и Лени большие, у профессора, Эллочки и Витальки поменьше.

Утром третьего дня пути они поднялись на горное плато. И медленно пошли по унылой каменистой долине.

Впереди лёгкой волчьей рысью бежал Рэм.

Всё осталось позади у Витальки — тревоги и заботы. Он уже не думал о том, куда надо пойти, что сделать, все мелочи отступили перед суровым величием гор. Где-то там, далеко внизу, купаются в дорожной пыли куры, бранятся соседи, люди суетятся, спешат, а здесь лишь широко веет ветер и изредка доносится глухой шум камнепадов. Человека охватывает непривычная тишина, и её не хочется нарушать ни резким словом, ни песней. Молчание гор грандиозно. И чем выше поднимаешься, тем заметнее меняется цвет неба, из белесого он превращается в голубой, из голубого в синий.

Мать не хотела отпускать Витальку, но отец сказал, что идёт он со взрослыми людьми, не пьяницами, не дебоширами, и идёт не на прогулку, идёт заработать денег. Отец узнал, что Витальку зачислили младшим научным сотрудником экспедиции Академии наук, и его прямо-таки распирало от гордости за сына.

Марат уехал с отцом на Кавказ. Виталька не очень-то об этом сожалел. Такая экспедиция была не для Марата. Тот мог из неё вообще не вернуться. Марат пока не готов был к такому походу. Он мог простудиться, устать, не выдержать. Хотя Марат теперь часто ходил с Виталькой в горы и на охоту, но это были всего лишь короткие прогулки. Виталька приучал друга к горам, незаметно прививал ему вкус к преодолению трудностей. Уж Виталька-то знал, что этот вкус и есть самое главное. Человек с закалённой волей не допустит и мысли — повернуть назад от цели, как бы ни была тяжела и опасна дорога.

Виталька шёл и шёл, чувствуя, как врезаются в плечи лямки рюкзака. Но так было нужно, лямки рюкзака и должны резать плечи, а горячий пот должен заливать воспалённые глаза.

На четвёртый день пути у Витальки тоскливо сжалось сердце. Мрачное ущелье было стиснуто с двух сторон голыми каменными скатами. В горах есть такие отверженные места, где ничто не радует глаз, где скалы чужды и враждебны всему живому. Нигде не росло ни травинки. Река монотонно шумела в каменном русле.

— Споём, что ли? — устало пошутил Николай.

К вечеру ровная речная долина внезапно оборвалась. Ущелье теперь напоминало не то заброшенную каменоломню, не то старое кладбище: всюду возвышались гранитные глыбы. Их будто нарочно кто-то выточил в виде кубов, конусов, замысловатых геометрических фигур. Постепенно ущелье стало сужаться. Вдали виднелся прорубленный водой узкий каменный коридор с отвесными стенами. Чтобы обойти его, решили подниматься по осыпи.

Двигались молча, согнувшись под тяжёлыми рюкзаками. Первым шёл Матвей. Из-под клапана его рюкзака свешивалась аккуратно собранная в кольца верёвка. Чем выше, тем крупнее становились камни, идти по ним было трудно. Матвей то широко шагал с камня на камень, то прыгал, то пробирался на четвереньках. Остальные карабкались за ним. Без рюкзака Виталька, бывало, взбегал по морене с лёгкостью горного козла, а сейчас двигайся осторожно, выбирая, куда ступить, цепляясь за камни.

Впереди него шёл Николай. Этот не прыгал, как остальные, не махал руками, подобно ветряной мельнице. Его рюкзак весил не менее шестидесяти килограммов.

Лишь Рэм носился по осыпи взад-вперёд с лёгкостью белки.

Уже пошло к закату солнце, а осыпи всё не видно было конца, камни громоздились вверху, внизу, справа и слева, подъём становился всё круче и круче.

Когда вышли на гребень, стемнело. Разбили обе палатки, поужинали и легли спать, профессор и Эллочка в маленькой палатке, остальные в большой, предназначенной для лаборатории. Николай сразу уснул. А Лёня и Матвей молча курили махорку.

Виталька закашлялся от дыма и выполз наружу. Была холодная тихая ночь. Виталька пошёл прочь от палаток и сразу затерялся среди скал. Он был один. Над скалами горели только звёзды, необычайно яркие и крупные. Спать не хотелось. Даже усталость ушла. Он с наслаждением всей грудью вдыхал холодный разреженный воздух. От него распирало грудь и легко кружилась голова. Как хорошо быть путешественником! Как хорошо отдыхать после долгого и тяжёлого пути.

В руку Витальки ткнулся холодным носом Рэм. Виталька сел на камень и прижал к себе голову собаки.

— Рэм, хочешь со мной путешествовать? Долго-долго. И чтобы потом на краю света нам с тобой поставили памятник? А ещё лучше, если памятник будет стоять на какой-нибудь из далёких планет. И чтобы потом будущие космонавты летели дальше. Всё дальше и дальше…

Из-за снежных вершин выплыла луна. Безмолвным светом охватила пустынные горы. И Виталька вспомнил последний разговор с дедом. Дед лежал в постели, вытянув по одеялу тёмные жилистые руки, и с трудом говорил:

«Про озеро, Виталик, мне рассказал отец. Он пришёл сюда, в Джунгарию, когда меня ещё и на свете не было. Рассказывал про одного хорунжего, не помню уж его имени, который ходил на озеро. Хорунжий был человек учёный, писаницы искал, книги какие-то собирал. Отец и сказал мне, что на озере живёт змей невиданный, что хорунжий сам видел на озерной отмели его след. Достигал след двух аршин в поперечнике. Ходили слухи, что тот, кто видел самого змея, потерял рассудок. Я, признаться, не поверил, но с тех пор, как выдавалось сухое лето, ходил на озеро. Потом уехал в Туркмению, на Кавказе жил и лишь после войны вернулся сюда. И вот два года назад я сам увидел след змея. Извивался он по всей отмели, ширины был в полный размах рук. Мне так и не удалось увидеть ящера. Может быть, удастся тебе. Кто знает».

Виталька вернулся в палатку, забрался в спальный мешок.

— Что не спишь? — сонным голосом спросил Лёня.

Виталька не ответил. Голос бы его выдал, а слёз в темноте никто не мог видеть.

Рано утром они уже шагали по гребню. Скоро вдали появилась стена. Все остановились и некоторое время смотрели на неё, потом пошли дальше. По мере приближения стена вырастала…

И вот они, задрав головы, уже смотрят вверх.

— Ну, — сказал Матвей, вплотную подойдя к стене. — Дедушка твой, стало быть, сюда поднимался? — Он гнусно улыбнулся и спросил: — А бабушка не поднималась?

— Дедушка не лез на эту стену, — ответил Виталька. — Он говорил, что надо идти в обход. Спуститься, а потом снова подняться на гребень.

— И много на это требуется времени?

— День.

— Потерять день? Ищи дураков. Ну что, поползём на стену?

— Можно попытаться, — ответил Лёня. — Давай верёвку.

Они связались и поползли.

— Не нелепо ли… — с беспокойством сказал профессор.

Николай глядел в бинокль.

— Накинь верёвку на уступ, балда! — крикнул он. — Да не на тот! Вон, справа. Не видно ему, что ли? — Николай нервничал, напряжённо хмурился. — Надо было мне самому идти…

— Охраняю! — донёсся голос Лени. — Можешь идти.

Они карабкались всё выше и выше. Лицо Николая вытянулось, губы сжались. Он уже не отнимал бинокля от глаз.

Наконец Матвей и Лёня вскарабкались наверх, замахали руками. Матвей собрал в кольца верёвку и бросил её вниз.

— Сначала Витальку с собакой, — сказал Николай. Он сам начал обвязывать собаку какими-то замысловатыми петлями. — Ну, с богом…

И вот Виталька с собакой уже болтаются где-то между землёй и небом. Виталька упирался в стену ногами и ледорубом, стараясь, чтобы Рэм не поранил бока о камни. Собака не делала ни малейшего движения, чтобы освободиться от верёвок.

С вершины гребня открылся вид на ущелье. Внизу из белого тумана поднимались острые каменные столбы. Туман едва заметно шевелился. А может быть, так только казалось. Скрытая туманом, глухо ревела река.

Путь по гребню был не трудным, но зато утомительным и долгим. Все шли тяжело, свесив вниз руки. Эллочка уже едва заметно пошатывалась под тяжестью своего рюкзака, но когда Николай попытался у неё забрать рюкзак, она зло сказала:

— Если я уроню носовой платок, тогда, так и быть, позволю тебе его поднять.

Гребень упирался в исполинский горный хребет. Надо было снова спускаться в ущелье по крутому каменному склону.

Виталька снял рюкзак и начал разуваться.

— Как это понять? — подошёл к нему Николай.

— Спускаться будем завтра утром, — сказал Виталька.

— Почему?

— Дедушка говорил, что с этого гребня в ущелье можно спускаться только на рассвете.

— Глупости. Спустимся и внизу поставим палатки.

— Он говорил, там негде их ставить. И вообще… откуда ты знаешь, что там?

— И правда, — сказал профессор. — Сегодня отдохнём, пораньше ляжем спать, а утром на рассвете выйдем.

Николай пожал плечами и снял рюкзак.

Виталька достал маленькую паяльную лампу, набрал в котелок снегу. Снег лежал плотным длинным пластом с северной стороны гребня. Высота здесь не превышала трёх с половиной тысяч метров. Завтра предстоял самый тяжёлый день пути. И не здесь, наверху, а внизу, в тёмной, затянутой туманом глубине ущелья. Если бы не эти проклятые рюкзаки с уймой приборов, палатками и аквалангами! Перед дорогой Николай размышлял над каждой консервной банкой. Виталька едва уговорил его взять лёгкое малокалиберное ружьё. И всё-таки рюкзаки казались наполненными свинцом.

Виталька открыл только одну банку с тушёной бараниной, бросил мясо в кашу. Посолил, попробовал. Получилось неплохо.

Пока он готовил ужин, были поставлены обе палатки.

— А что всё-таки там, внизу? — спросил за ужином Лёня.

— Туман, — ответил Виталька. — Скользкие камни. Придётся идти по воде. Весь день. И по снегу.

Едва забрезжил тусклый холодный рассвет, когда они, позавтракав и напившись крепкого чаю, связались верёвкой и начали спускаться в глубину залитого густым туманом ущелья.

Виталька не отдохнул за ночь. Такими же усталыми выглядели Матвей, Николай и Лёня. А на профессора и Эллочку было жалко смотреть. И всё из-за этих проклятых рюкзаков.

Когда поднимаешься вверх и видишь вершину, то чувствуешь прилив сил. А здесь людей окружала серая мгла, зловещая и немая.

Крутой спуск скоро стал почти отвесным.

— Ничего, — сказал Матвей. — Дедушка здесь пройти, пожалуй, мог, а бабушке не пройти…

Спустились по верёвке, привязанной к скальному выступу. Замыкал группу Николай. Он отвязал верёвку, сбросил её вниз и стал медленно спускаться, цепляясь за едва заметные выступы. Матвей и Леня следили за ним с вытянутыми напряжёнными лицами. Они, как видно, всё-таки не ожидали столь трудной и опасной дороги. Рэм полз за Николаем. Он внимательно следил, куда ступал альпинист, и сам довольно ловко сползал от выступа к выступу. Только в одном месте, где склон переходил в отвес, собака остановилась и тихо засвистела.

Николай посмотрел вверх. Оглянулся на стоявших внизу и стал подниматься к собаке. Он взял Рэма на руки, осторожно взвалил его на плечо. Одна рука его теперь была занята. Медленно и осторожно он спускался всё ниже и ниже. Но вот все увидели, как его нога скользит по гладкой каменной стене, не находя опоры. Виталька почувствовал, что у него перехватило дыхание. Ещё миг, и Николай покатится вниз вместе с собакой. Но нет, он нашёл какой-то невидимый снизу выступ…

И вот Николай уже стоит вместе со всеми, весёлый и спокойный, прижимая к себе собаку.

Рэм лизнул его в щёку.

— Ну ладно, ладно. — Николай потрепал гриву собаки и взвалил на плечи свой рюкзак.

— Жить надоело? — спросил Матвей. — Нельзя, что ли, было спустить собаку вместе с Виталькой, так же, как мы их поднимали?

— Не стоило возиться. Я знал, что обойдусь…

— Собака могла испугаться, рвануться из рук.

— Не стоило её брать, — сказала Эллочка. — Ведь она нам здесь совершенно не нужна. Просто излишняя роскошь или излишняя обуза.

— Допустим, обуза небольшая, — ответил Николай. — Подумаешь, пришлось нести его немного.

— Рэм может сорваться. Будет очень жаль такого чудесного пса. А главное — он нам здесь совершенно не нужен.

— Знаешь, Эллочка, ты сейчас говоришь о собаке именно то, чего о ней никогда нельзя говорить. Дело в том, что собака может не понадобиться всю жизнь. Если бы мы могли заглянуть в будущее…

— Ты хочешь сказать — может и понадобиться?

— Кто знает…

— Интересно, испугалась бы она ящера?

Николай быстро и серьёзно взглянул на Эллочку.

— По-видимому.

Наконец спустились вниз, в туман. Ущелье походило скорее на узкую трещину в горном хребте, чем на ущелье.

— И что, всегда здесь этот туман? — спросил Леня.

— Дедушка говорил, — ответил Виталька, — если лето сухое, туман немного реже.

— Немного реже — немного гуще, всё равно, хоть глаз выколи.

На дне ущелья лежал мокрый снег. Ноги проваливались в ледяную воду. В тумане над бесконечным громом потока висели ажурные снежные арки, ходить по которым могли бы отважиться лишь духи.

Под мокрым снегом были скользкие камни, ноги то и дело срывались, и тогда ничего не оставалось, как ткнуться руками и лицом в снег.

— По таким бульварам я ещё не гулял, — угрюмо сказал Николай.

Ему никто не ответил. Всё труднее становилось идти по податливой слякоти. Несколько часов пути по мокрому снегу в сплошном тумане так вымотали всех, что дети начали тихонько поругиваться. Виталька рад был, что они перестали снисходительно острить насчёт его дедушки.

Вскрикнула Эллочка, видно, неловко оступилась. Все остановились.

— Ну… — выжидающе спросил Николай..

— Нет, ничего, — ответила Эллочка.

— Виталик, будет когда-нибудь этому конец? — спросил профессор.

— Ещё, наверно, километра полтора…

— И там будет легче?

— Труднее.

И вот наконец все остановились перед голым каменным откосом, уходившим в туман. Снизу доносился тяжёлый монотонный гул. Ясно было, что там водопад.

— Что дальше, Виталик? — спросил Леня.

— Дедушка говорил, что до сих пор может пройти каждый дурак.

Вызов был брошен. Детям теперь ничего не оставалось, как признать Виталькиного дедушку. Между Лёней и Николаем произошла короткая борьба за рюкзак Эллочки, достался он Николаю. Матвей взял рюкзак у Ивана Пантелеича.

— Эх, годы, годы, — чуть не со слезами в голосе говорил старик. А Эллочка, не таясь, плакала от стыда и усталости.

— Эй, научный сотрудник, может, и твою торбу прихватить? — крикнул Витальке Матвей.

Виталька приблизился к нему и разглядел, как обострилось его лицо, увидел, каких сил будет стоить ему лишняя ноша.

— Ладно уж, ковыляй, — ответил Виталька.

Вдоль откоса проходил едва заметный узкий каменный карниз. Кое-где он почти сходил на нет. На него можно было поставить только полподошвы ботинка. Все продвигались вперёд, затаив дыхание, прижимаясь к каменной стене. Закоченевшие ноги не слушались. А внизу мерно и грозно ревел водопад. Сорвись — и не успеешь даже вскрикнуть. Дед говорил, что ревущий в тумане водопад имеет не менее двадцати метров высоты и что именно здесь он едва не сорвался, когда проходил первый раз.

Карниз оборвался, и Виталька прыгнул вниз, в туман. Стал на твёрдую довольно широкую площадку, крикнул сквозь рёв воды:

— Прыгайте, здесь уступ!

Дальше путь шёл по воде. Ноги скользили и подвёртывались на подводных камнях. Пальцы сводила судорога. Виталька то и дело шевелил ими в ботинках. Вода ледяным огнём хлестала по ногам.

Из последних сил шёл Виталька со своим маленьким рюкзаком. Горячий пот заливал ему глаза, а ноги всё больше деревенели от ледяной воды. Громко всхлипывала Эллочка. А день уже клонился к закату. В ущелье нельзя было ничего разглядеть даже на расстоянии вытянутой руки.

— Неужели нет никакой площадки, чтобы поставить хоть одну палатку? — спросил Матвей.

Виталька не ответил. И никто больше не стал ни о чём спрашивать.

Наконец, скользя и оступаясь, вышли из воды и побрели вверх по склону. Ноги совсем не слушались. Надо было собрать все силы, чтобы ставить их правильно.

Дети спотыкались, встряхивали свои огромные рюкзаки и шли дальше, всё выше и выше по крутому каменному склону, к снеговой полосе.

Наступила ночь, а они всё шли и шли, нигде не останавливаясь, не отдыхая.

Когда добрались до широкого уступа, едва хватило сил сменить мокрую одежду.

Поставили одну большую палатку. Расчалки кое-как натянули к выступам скалы, для задней, коньковой, крюка вбивать не стали, к передней привязали камень. Разулись и, не ужиная, заснули. На то, чтобы стянуть мокрые ботинки, у каждого пошла последняя капля сил.

Виталька погладил Рэма, собака прижалась к нему.

Сон был подобен камню на дне смоляного озера. Чёрный, беспросветный, лишённый сновидений… Сон, когда человека уже ничто не может разбудить.

Медленно плыла луна над диким ущельем, выхватывая грани и выступы скал, освещая плотный белый туман, что, казалось, жил в сумрачных глубинах своей таинственной жизнью.

Но вот раздался какой-то невнятный глухой звук. Внезапно исчез лунный свет.

Виталька пробуждался от бешеного лая собаки, словно медленно всплывал со дна тёмного омута. Следом за Виталькой проснулся профессор и потом все остальные.

За тонкими стенами палатки что-то пронзительно квакало и свистело, пытаясь разорвать плотную ткань. Виталька решил, что он ещё не избавился от сна, только присниться могли такие звуки.

Николай первый сообразил, в чём дело.

— Фонарик! — закричал он. — Скорее ищите фонарик!

Все выбрались из палатки. Приближалась буря. Уже долетали бешеные порывы ветра. Ветер выл в скалах странным неслыханным воем. Не зря это место назвали Ущельем белых духов. Порывы ураганного ветра рывками обрушивались на незакреплённую палатку, и она сползала к краю уступа, тяжело тащила камни.

Николай и Матвей с лихорадочной быстротой вбивали крюк для коньковой расчалки. Притянули к нему палатку и начали искать трещины для других крючьев. Профессор светил фонариком. Леня и Эллочка быстро привязывали к крючьям верёвки, закрепляли палатку. Виталька бросал в палатку всё, что оставили снаружи. Эллочка отворачивала лицо от ледяного ветра, торопливо дула на закоченевшие пальцы.

Едва закрепили палатку и забрались в неё, как ветер тонко и остро засвистел, по палатке начал хлестать снег.

— Не вырвет крючья? — с тревогой в голосе спросила Эллочка, когда, казалось, палатка вместе с людьми и камнями валится в пропасть.

— Не знаю, — ответил Николай. — Мы старались.

Начался снежный буран.

— Послушайте, воет, как будто коты дерутся, — сонным голосом сказал Леня.

— Спи. Бери пример с собаки, — проворчал Матвей.

Только сейчас все сообразили, что собаке обязаны жизнью. Если бы она не разбудила Витальку, палатка вместе с людьми могла полететь в пропасть.

9

Профессор кашлял потихоньку, чтобы его никто не слышал. Все, конечно, слышали, но не подавали вида. Поднимались всё выше и выше. Позади открывались и вырастали далёкие снежные вершины.

— Какой дьявол мог забросить туда ящера? — спросил Леня.

— Я тоже время от времени об этом думаю, — устало отозвался профессор. — Предположить, что господь бог отвёл его туда на верёвочке, как козу, трудно…

— А я вообще не верю в существование этого ящера, — зло заговорил Матвей. — Письмо в бутылке — фальсификация. Затрудняюсь сказать, чья фальсификация. Свидетельство лётчика… Либо он охотник и соответственно любитель прихвастнуть, мол, видел во какого ящера! И всем это так понравилось, что даже в газете напечатали. Что касается Виталькиного дедушки…

И вдруг они увидели озеро. Оно появилось внезапно и ослепило их чистым стальным блеском.

— Мама! — тихо вскрикнула Эллочка.

— Вот это да! — прошептал Виталька.

— Да, аллегория в чистом виде, — потрясённо промямлил Леня.

— Вот это и есть, выражаясь языком протокола, объект исследования, — с улыбкой посмотрел на профессора Николай.

Профессор, похоже, даже не услышал. Он смотрел и смотрел на озеро.

— Я ещё никогда не видел такой дикой красоты, — заговорил он наконец, — такой первозданной природы, такой невыносимо таинственной воды. В академии меня назвали чудаком и фантазёром, когда я стал настаивать на экспедиции к этому озеру. Не хотели тратить денег даже на столь малочисленную и неприхотливую экспедицию. Мне не удалось заполучить ни одного геолога. А здесь он просто необходим. Тектонические движения земной коры тут отличались большой интенсивностью. Придётся захватить с собой побольше образцов.

Озеро раскинулось в глубокой горной впадине в стороне от ущелья. С севера в воду уходили лесистые склоны. Тянь-шаньские ели стояли там сплошным плотным массивом, и от этого вода на северной стороне озера сверкала мягким изумрудным блеском. А с южной стороны под скальными образованиями была длинная песчаная отмель.

Отсюда, с высоты гребня, до озера было километра три. Оно располагалось гораздо ниже снеговой полосы, и Виталька не мог понять, чем оно так сильно отличалось от других горных озёр.

— Мне кажется, на карте неправильно указана высота озера над уровнем моря, — сказал профессор. — Надо будет уточнить. Здесь многое придётся уточнять…

— Что уточнять? — посмотрел на него Виталька.

— Видишь ли, палеографические карты дают весьма расплывчатое представление о тектонических движениях земной коры. Дно океана — в прошлом суша, а горы в своё время поднялись со дна древнего океана. Откуда взялось это озеро в глубине гор в стороне от ущелья? Явление очень не характерное, очень загадочное. Не исключено, что там обитают живые ископаемые… Ну что ты на меня так смотришь? Озеро, в котором обитают живые ископаемые, — извечная мечта палеонтологов.

После короткого отдыха стали спускаться вниз. Озеро всё росло и росло, его изгибы терялись за береговыми скалами. Усталости как не бывало. Виталька чувствовал, как радостно и звонко стучит сердце. Он не знал ещё горечи нескончаемых разочарований, подстерегающих учёного на каждом шагу, и спешил, уверенный в успехе.

— Ну что ты так летишь? — с улыбкой спросил у него Матвей. — Боишься, озеро от тебя убежит?

Однако Николай уже опередил Витальку. Он ничего не видел, кроме озера. Два раза оступился и чуть не загремел вниз со своим рюкзаком. На его лице застыла радостная улыбка.

Позади всех, тихонько покашливая, спускался профессор. Он глядел на молодёжь и улыбался сдержанно, чуть грустно.

Николай и Виталька впереди всех ехали по осыпи, как на лыжах. Шумели и сыпались, иногда больно ударяя по ногам, камни. Всё ближе и ближе было озеро.

Здесь, в глубине горной впадины, не ощущалось движения воздуха и было довольно тепло. Виталька бежал вниз с намерением немедленно искупаться в озере, попробовать вкус его воды. Она, конечно, холодная, как лёд, но ведь ему не привыкать. Наконец-то исполнилась его мечта: вот оно таинственное озеро цвета голубоватой стали. В его воды опрокинуты снежные горы и тёмно-зелёный лес, в его глубине плывут светлые облака. И Виталька пожалел, что с ним не было его друзей: Марата, Анжелики, Вадика, Игоря. Едва взглянув на озеро, Виталька понял, что будет видеть его во сне, думать о нём, пока снова не вернётся к нему.

Всё ближе и ближе вода, и вдруг до него донёсся голос профессора:

— К озеру не приближаться!

И Виталька сразу вспомнил, зачем они сюда пришли.

10

Обе палатки поставили на высоте сорока метров над озером на узкой, но довольно ровной альпийской лужайке. В траве тут и там поблескивали зеленовато-серебристые звёздочки — эдельвейсы. Среди них протекал маленький ручей с прозрачной водой. Из-за него здесь и разбили палатки. Ручей спокойно тёк до береговых скал и падал вниз, разбиваясь о камни. В облачке водяной пыли дрожала фиолетово-зелёная радуга.

С высоты береговых скал открывался вид на озеро и песчаную отмель.

В большой палатке профессор и Матвей установили стол особой конструкции. Он разбирался на тонкие алюминиевые пластины, и его можно было переносить даже в маленьком рюкзаке. Стол установили строго по уровню и намертво закрепили четырьмя винтовыми зажимами.

Пока профессор устанавливал на столе бинокулярный микроскоп БМ-2, Виталька расспрашивал его, как можно с помощью микроскопа определять возраст ископаемых остатков.

— Прежде всего надо найти осадочные породы с микрофауной, — сказал профессор, — известняки или древние глины, отмыть тяжёлые осадки, просушить… в данном случае сушить придётся на солнце… и исследовать под микроскопом. О многом может рассказать и состав флоры той эпохи, которую исследуешь. При сухом климате преобладают одни виды растений, при влажном — другие. Значит, по ископаемым растениям можно судить о том, какой климат был в исследуемом районе много миллионов лет назад…

— Иван Пантелеич, — прервал профессора Матвей, — пусть он занимается своим делом. У меня уже живот подвело, а обедом и не пахнет. Хоть бы дичь какую-нибудь подстрелил, ведь только и делает, что крутится тут. То объясняй ему устройство горного компаса, то читай лекцию о методе датировки по радиоактивному углероду… А сам небось даже не знает, когда появились на свет эти горы.

— В конце силура. — Виталька показал Матвею язык.

— Тогда откуда же здесь быть ящеру? Ты над этим не задумывался? Ракоскорпион ещё куда ни шло…

— Ну это уж вовсе неуместная шутка, — нахмурился профессор. — Вы же прекрасно знаете, что именно у подножий хребтов Тянь-Шаня были обнаружены кости динозавров. Скажи-ка, Виталик, что было на месте центральной Азии в мезозойскую эру?

— Огромная низменность с богатейшей растительностью. Ящеры здесь погибли в начале кайнозоя, когда началось общее поднятие всей Азии.

— Допустим, — улыбнулся Матвей. Улыбка у него была неприятная, сухая. — Но я хочу есть.

— А обед уже готов. Я как раз и пришёл вас звать.

Утром Виталька подстрелил неподалёку несколько кекликов, маленьких горных куропаток. Прежде он никогда не трогал этих удивительных птиц. И без него у них хватало врагов. Кеклик жертвует собой при нападении лисы на выводок. Часто гибнут и мать и отец. Беззащитных птенцов немедленно усыновляет другой кеклик. Иногда можно видеть, как за одной самкой бегают два-три выводка. Шустрые серые комочки движутся друг за дружкой забавной цепочкой. При малейшей опасности они разбегаются и прячутся в траве. Лёня рассказал Витальке, что зимой при сильных морозах и горных буранах кеклики, чтобы не замёрзнуть, спят сбившись в кучу, и так согревают друг друга. Если их находит лиса и бросается на них, они разлетаются и замерзают поодиночке. Однако другой дичи поблизости не было, и Виталька приготовил суп из кекликов.

Виталька стал героем дня. Все уплетали суп, облизываясь, обсасывали косточки и поглядывали на Витальку с нескрываемым восхищением.

— Виталька — это просто клад, — сказал Матвей. — А я ещё шипел на него. Мол, не думает о нас. А он ох как думает. Не суп, а некий мифический нектар!

— А какая здесь тишина, — заметила Эллочка. — Неужели сто лет сюда не ступала нога человека? Когда уж мы сможем подойти к озеру?

Профессор молча посмотрел на неё.

— К озеру без разрешения не приближаться, — сказал Николай. — Это не просьба. Это приказ. Пока не возьмём пробы воды и не исследуем… Один мезозойский вирус — и все мы можем остаться здесь навсегда. Виталик, ты не спрашивал, твой дедушка пил воду из озера?

— Не знаю.

— Жаль. Учёного должно интересовать всё, заруби на носу.

— Не думаю, чтобы человек, который добрался сюда, не коснулся этой воды.

— И то верно. Но тем не менее это всего лишь твоё предположение.

— Дедушка говорил, что в озере почти нет рыбы.

— Да? Теперь давайте подумаем, как он мог это установить?

— Очень просто — ловил здесь рыбу. Брал с собой складной спиннинг.

— Следовательно, он не мог не коснуться блесны, которая была в воде. Итак, контакт с водой установлен. Отсюда вывод: твой дедушка не боялся этой воды и, с большой долей вероятности, попробовал её на вкус. Меня насторожила одна фраза из найденного на зимовке письма: «В окрестностях его за много вёрст не встретишь никакого зверя». Правильно я цитирую?

Виталька кивнул.

— Что это означает? Не задумывался? Это означает, если только это верно, что озеро таит в себе какую-то пока неизвестную нам опасность. Тебе, Виталик, придётся всерьёз заняться окрестным зверьём. А мы займёмся озером. Для учёного, Виталик, важна всякая мелочь, исследователь не должен пренебрегать ничем и связывать всё с объектом исследования.

Из-за южных вершин, неторопливо разворачиваясь, шла синевато-серая туча. Вначале там было облачко, на которое никто не обратил внимания. Облачко потемнело, вытянулось, разрослось. На небо все посмотрели лишь тогда, когда туча заслонила солнце и горы дохнули холодным ветром. Светло-зелёный луг с прозрачным ручьём сразу стал сумрачным и тусклым.

Все посмотрели на озеро и замерли поражённые. С береговых скал озеро было видно почти всё, лишь узкий залив скрывался за тёмными, повисшими над водой скалами. Берега с северной стороны почти всюду отвесно уходили в воду. И сейчас, когда туча скрыла солнце, нагромождения скал странно действовали на воображение. Казалось, вот-вот какая-нибудь тёмная бесформенная скала зашевелится, поднимется и огласит всё рёвом, от которого кровь застынет в жилах.

Туча надвигалась. Озеро стало тускло-серым, ветер смял прозрачное зеркало, исчез отражённый в воде лес. И сразу захотелось уйти отсюда.

Виталька запахнул куртку. Профессор оглядел разбросанные по траве вещи.

Едва успели убрать все в палатки, лес скрыла плотная стена дождя. Стремительной полосой он несся вперёд, захватывая озеро. За его сверкающим движением скоро исчезли лес и противоположный берег.

Все поспешно спрятались в палатки.

Словно десять тысяч барабанщиков замолотили палочками по брезенту, это долетели первые капли, потом палатки поглотил сокрушительный горный ливень. В стремительную музыку летящей воды ворвались резкие щелчки, и спустя минуту шум стал другим, посыпал мелкий густой град. Скоро зелёный луг стал белым. И всё оборвалось.

Через каких-нибудь полчаса снова светило солнце. Под его лучами быстро исчезали крупинки града. Виталька и Эллочка носились по лугу босиком и визжали от восторга. Всё вокруг засияло неповторимым первозданным блеском. Леня нырнул в палатку и оттуда повёл объективом узкоплёночной кинокамеры за Эллочкой и Виталькой. Они бегали до тех пор, пока не упали в изнеможении на мокрую траву.

11

Утром встали с восходом солнца. Виталька приготовил завтрак и начал собираться в дорогу. Ему предстояло вместе с Лёней обойти вокруг озера и сектор за сектором по планшету сфотографировать всё побережье. Николай дал ему свою зеркалку с мощным объективом и десять заряженных кассет. Кроме того, Лёня и Виталька должны были фотографировать наиболее интересные разрезы с чётко выраженной сменой пород и толщиной каждого слоя, отмечать места, где были обнаружены такие разрезы, на планшете и собирать образцы минералов. На эту работу надо было дня три-четыре, но Виталька надеялся, что они с Лёней управятся за два.

Виталька прикрепил к поясу геологический молоток с длинной рукояткой, положил в карман лупу и уже укладывал в рюкзак спальный мешок, когда к нему подошла Эллочка.

— Виталик, мне дедушка разрешил идти с тобой вместо Лёни. Ты не возражаешь?

— Нет. А Лёня?

— Он тоже не возражает.

— Да нет же… Почему он не идёт?

— Ах, почему не идёт? Не знаю. Николай его не отпускает, говорит, он здесь нужнее.

К ним подошёл профессор. В раздумье оглядел их:

— И всё-таки надо бы с вами пойти кому-нибудь из взрослых…

— Разве мы дети? — улыбнулась Эллочка.

— Нет, но…

— Но надо, чтобы кто-то однако же вел нас за ручку? Здесь, что ли, у вас мало дел?

— Дел не мало, но…

— Вот видишь. И кроме того неужели нам нельзя поручить ничего?

— Дикое неисследованное озеро… — Профессор нерешительно смотрел то на Эллочку, то на Витальку.

— Скажи, Виталик, — Эллочка тронула за руку Витальку, — разве может с нами что-то случиться? Ты ведь знаешь эти горы лучше нас.

— Ничего, конечно… Только надо бы взять с собой кошму, ту, что поменьше. Придётся заночевать на той стороне озера.

— Ну хорошо, — согласился профессор.

Эллочка обняла его и поцеловала.

— Не волнуйся, дедушка. Джунгли здесь, что ли? И с нами ведь будет собака.

— Если бы не Рэм, то и речи не могло быть, чтобы отпустить вас одних. — Профессор ласково посмотрел на громадного пса, сидевшего у ног Витальки. — А ты говорила, что собака излишняя обуза.

— Беру свои слова обратно. — Эллочка погладила Рэма.

Луговая полоса упиралась в невысокий каменистый гребень, на вершине его словно шипы на хребте дракона, торчали треугольные каменные столбы. За первым гребнем был второй, за вторым третий, за третьим четвёртый. И все они заканчивались обрывом, уходившим в воду. К озеру пока подойти было невозможно. Виталька и Эллочка шли довольно быстро, но из-за бесконечных спусков и подъёмов к полудню ушли от лагеря всего на каких-нибудь восемь-девять километров.

Среди камней росли чахлые ёлочки с исковерканными стволами. Им не хватало почвы, они пускали корни в щели между камнями, и кроме того им приходилось выстаивать под свирепыми горными ураганами.

Когда прошли восемь таких гребней, открылся спуск в унылую долину с высохшим лесом. Такого Виталька ещё никогда не видел. Среди скал стояли серые ели без ветвей с осыпавшейся корой. Что могло погубить этот лес? Эллочка и Виталька невольно замедлили шаг. Мёртвый лес был угрюм и страшен даже сейчас, в разгаре солнечного дня. Под ногами глухо лопались сгнившие ветви, нигде не было видно ни одной птицы, не было даже насекомых. Однако Рэм весело бегал среди мёртвых деревьев, не проявляя никаких признаков беспокойства.

— Никогда не видела такого зловещего леса, — сказала Эллочка. — По-моему, именно в таких местах рождались поверья. По-видимому, люди, которые добирались сюда, тоже обходили побережье и наткнулись на этот лес. Мрачная и таинственная обстановка так подействовала на них, что они в страхе бежали отсюда. А ведь правда страшно, Виталик?

Лёня и Николай считали Эллочку взрослым человеком, а Виталька видел в ней только девчонку, почти свою ровесницу. Она и была всего на три года старше его.

— Всё-таки почему умер лес? Как ты думаешь, Элла, что произошло?

— Не знаю. Надо спросить у дедушки. Посмотри, какие здесь росли деревья!

Виталька знал, что профессор будет им недоволен, если он придёт и скажет: «Видел мёртвый лес». Он сразу же спросит… Что спросит?

Виталька подошёл к огромной мёртвой ели и стал тщательно её осматривать. Гладкий серый ствол был обмыт дождями, просушен ветрами и солнцем, но с северной стороны ствола зияло длинное узкое дупло. Внутри ель была пустой. Один удар урагана, и она рухнет. Виталька срезал мягкую серую труху внутри ствола, понюхал, ничего особенного. Всё как обычно, просто сгнившее дерево. Завернул древесную труху в бумажку и положил в рюкзак. Наклонился и стал осматривать обнажённые корни. И там, где корни соприкасались с землёй, заметил странный грязно-серый налёт. Такого он в лесу никогда не видел. Может быть, здесь и надо было искать причину гибели леса. Он осторожно срезал кусок корня с приставшей к нему землёй, осмотрел, понюхал. Снова ничего особенного. Он хотел было лизнуть языком белый налёт, но Эллочка, удивлённо наблюдавшая за ним, схватила его за руку.

— Виталька, здесь же погибло всё живое! Что ты делаешь? Пойдём скорее отсюда!

— Нет, нет, надо ещё взять образцы почвы для анализа.

Они начали разгребать рыхлый покров из сгнивших ветвей и истлевшей коры. Под этим покровом была белесая почва. Виталька начал её рассматривать через лупу. Но прибор этот был слишком слаб.

Взяв образцы, Эллочка и Виталька двинулись дальше. Лес захватил длинную низину, расположенную между двумя невысокими каменистыми гребнями. Что-то заставило Витальку остановиться. Он снял рюкзак, лёг на землю и приложил ухо к обнажённому корню мёртвого дерева. Ему показалось, что он слышит тихий невнятный шорох. Что это могло быть?

— Что там, Виталик? — нетерпеливо спросила Эллочка.

— Послушай.

Эллочка приложила ухо к корню.

— Как будто там что-то движется…

— И мне так показалось, — сказал Виталька.

Они поднялись на гребень и сфотографировали мёртвый лес со стороны солнца, затем нанесли его на карту.

Когда сели обедать возле родника, бившего из скалы, Эллочка заставила Витальку тщательно вымыть руки. Оба были так голодны, что съели с сухарями две банки консервов. Огонь разводить не стали. Покормив собаку и немного отдохнув, двинулись дальше.

Эллочка шла удивительно легко. Эта рослая стройная девушка всё больше и больше нравилась Витальке. Она не молола зря языком, не пыталась Витальке навязать свою волю. Сразу и без слов согласилась, что в экспедиции вокруг озера главный — Виталька, и с готовностью выполняла всё, о чём бы он её ни попросил.

Когда она уставала, то откидывала красно-золотистые волосы с загорелого лба и улыбалась Витальке так хорошо, что и он не мог не улыбнуться в ответ.

Она была очень красива, хотя нос её облупился на солнце, губы потрескались, а волосы походили на копну соломы после бури. Где-то она потеряла свою вязаную шапочку и теперь ходила с непокрытой головой.

— Виталька, — смеясь, сказала она, — мы с тобой похожи на горных нищих.

Виталька оглядел себя. Штаны изорваны о камни и сучья, куртка без пуговиц, из кед нелепо высовываются разлохмаченные шерстяные носки. И кроме того он увешан с головы до ног разным барахлом.

Они шли всё дальше и дальше берегом озера по жёстким травам, колючим кустам и скалам. Уже заходило солнце, когда Виталька вынул из фотоаппарата третью кассету и вставил четвёртую. С каждым километром рюкзаки тяжелели от образцов. Их собирала Эллочка. Она немного разбиралась в геологии, довольно ловко орудовала геологическим молотком, отбивала куски породы резкими точными ударами. В основном здесь были граниты, изредка попадались кристаллы друзы — чистого кварца.

Уже в сумерках они достигли самой отдалённой точки озера. Узкий залив упирался в скалы причудливой формы. Огромные гранёные иглы нависали над водой. Между ними можно было подойти к озеру, даже зачерпнуть воды. По каменным террасам кое-где падали в воду струи из родников. Они дробились, растекались по камню и почти не тревожили зеркальной поверхности озера. Внизу в скалах над самой водой было множество гротов и пещер, больших и мелких, видимо, такие же гроты были и под водой. Кто знает, что было там, в глубине озера. Чем больше сгущались сумерки, тем чернее и сумрачнее оно становилось.

Эллочка и Виталька насобирали сухих веток и развели костёр. Красные отблески заплясали на чёрных скалах. Густая тьма, казалось, стекала с гор в озеро, оседала между скалами.

Они вскипятили в большой алюминиевой кружке чай и пили, прихлёбывая по очереди, обжигая губы о раскалённый край. Чай был густо заварен, в него бросили пять или шесть кусков сахара.

С наступлением темноты дохнули холодом ледники. Холод тёк вместе с темнотой. Виталька и Эллочка были одни в густом, как чернила, мраке, день пути отделял их от друзей.

— Завтра к вечеру нам не дойти, Виталик. Мы прошли, примерно, треть пути.

— Что поделаешь? Переночуем. Не можем же мы из-за спешки не выполнить поручение.

— Они там, наверно, уже что-нибудь открыли. Николай, должно быть, уже спустился с аквалангом на дно.

— Мы тоже открыли мёртвый лес.

— Здесь, между прочим, не веселее, чем в том лесу… Вечерами в озерах всегда плещется рыба, а здесь всё мертво. Посмотри, озеро, как чёрная дыра. Виталька, — вдруг шёпотом сказала Эллочка, — посмотри, почему нет на небе звёзд?

— Ты что, не помнишь, уже на закате затягивало небо. Просто тучи.

— И правда. А мне показалось… Чёрт знает что. Знаешь, маленькая я больше всего на свете боялась темноты.

— А мышей? Все девчонки боятся мышей.

— Нет. Мышей ни капельки. Я даже однажды выпустила мышь из мышеловки. Во-от такая малюсенькая была мышка. Потом я сама себе придумала про неё целую историю.

В свете костра у Эллочки вспыхивали и гасли глаза.

— Давай-ка спать, Элла. Завтра надо встать пораньше. Кто знает, может, и успеем к вечеру дойти…

Они забрались в спальные мешки и умолкли. Догорел и погас костёр. Но Виталька не мог уснуть. Мешала тяжёлая подавляющая тишина. Он не знал, спит или нет Эллочка. Дыхания её не было слышно. Тихо дремала у ног Витальки собака.

— Виталик, — вдруг тихо окликнула Эллочка. — Ты спишь?

— Нет.

— Я тоже. Почему здесь такая тишина? Что всё-таки это значит? Даже вода в ручейке не журчит. Может, положить в него камешек, чтобы был хоть какой-нибудь шум.

Виталька выбрался из мешка, нащупал возле погасшего костра камень и пошёл к ручью. Он опускал камень в ледяную воду то в одном месте, то в другом, но ручей обтекал его мягко и беззвучно. «Беда с этими девчонками», — про себя проворчал он. И вот в одном месте, едва он опустил туда камень, вода зазвенела тихо и прозрачно. И ему самому стало радостно оттого, что появился живой звук.

— Виталька, ты лучше всех на свете, — сказала Эллочка.

И они уснули.

Где-то в глубине ночи возник необычный непонятный звук. Может, это только снилось? Виталька лишь беспокойно шевельнулся во сне. Он не знал, что в это время вышла луна, осветила озеро и острые скалы, торчавшие из воды. В воде родилось едва уловимое движение. Снова повторился тот же звук. Виталька опять двинулся, но так и не проснулся, не видел, как во весь рост поднялась собака и, насторожившись, долго смотрела в озеро.

На рассвете они первым делом развели костёр, вскипятили чай.

— Ну, как ты спал, Виталик? — спросила Эллочка. — Тебе ничего не снилось?

— Нет, а тебе?

— Мне не то приснился, не то почудился какой-то непонятный звук. Знаешь, стало жутко, а проснуться не могла. Что за сон такой?

— Это не сон.

— А что?

— Я то же самое слышал и не мог проснуться.

— Что это было? Может быть, где-то камень скатился со скал.

— Не знаю. По-моему, это что-то другое. Надо же было так дрыхнуть…

— Может быть, подходил какой-то зверь?

— Нет. Если бы подошёл зверь, Рэм бы и мёртвого разбудил. А он даже не зарычал.

Они долго смотрели в неподвижное озеро, на тёмные скалы, торчавшие из воды. А что, если этот звук родился там?

Напившись чаю, Виталька и Эллочка снова отправились в путь. Идти здесь было легче, и через несколько часов они вышли на поросшую лесом северную сторону озера. Лес взбирался вверх по крутому склону, но нигде не спускался близко к воде. Это только с противоположного берега казалось, будто ели уходят прямо в озеро. Нигде к воде не спускалась ни одна звериная тропа. Всё живое словно в ужасе отпрянуло от этого озера. А оно сияло тончайшим бирюзовым светом словно в ожидании восхода солнца.

Они пробирались по замшелым скалам, перелезали через старые поваленные ели. С их почерневших ветвей свисал серый мох.

Медленно взошло и поднялось в зенит солнце. Всё тяжелее становились рюкзаки от образцов, всё меньше оставалось заряженных кассет для фотоаппарата. Виталька то и дело наклонялся, осматривал землю, кусты, кору деревьев, затем бежал догонять Эллочку. И вот наконец он нашёл маленький клочок свалявшейся бурой шерсти. Раньше бы эта находка насторожила Витальку, а сейчас обрадовала.

— Элла! — крикнул он. — Посмотри, что я нашёл!

Эллочка бегом бросилась к нему.

— Шерсть? Чья?

— Медвежья.

— А собственно, чему ты так обрадовался? Выходит, мы можем здесь встретиться с медведем?

— Ну и что? Это только в сказках медведи нападают на людей. Правда, медведицу с медвежонком лучше не встречать… Да и то… любой зверь боится человека. А обрадовался я потому, что звери подходят к озеру. Значит, враньё, будто здесь нет ничего живого. Вообще-то зверья здесь мало, но такие места встречаются в горах, так что ничего особенного… А вот к воде они почему-то не подходят… Собака тоже. Ты заметила, Рэм ни разу не пил воды из озера…

В полдень Эллочка и Виталька наскоро пообедали, немного отдохнули и зашагали дальше, чтобы успеть добраться до лагеря, пока не зашло солнце.

Эллочка ушла далеко вперёд, пока Виталька перезаряжал кассету и фотографировал маленький заливчик.

— Виталик! Виталик! — донёсся её голос. — Беги сюда. Скорее!

Когда Виталька догнал её, она показала ему куда-то вниз, на скалы, уступами спускавшиеся к воде.

— Что там?

— Да нет, ты не туда смотришь. Вон, под скалой.

Виталька пригляделся и увидел стоявшего столбиком у самой воды маленького сурка. Он схватился за фотоаппарат и, даже не найдя как следует резкость, торопливо щёлкнул. И вовремя. Сурок тотчас юркнул куда-то в щель между камнями. Виталька едва не плясал от радости. Теперь у него были неоспоримые факты, а не предположения и догадки.

Уже стемнело, когда они, усталые и голодные, пришли на базу.

12

Проснулся Виталька от ослепительного солнечного света. Профессор и Матвей громко спорили в лаборатории. Виталька прислушался, но ничего не понял. Они спорили о фораминиферах — микрофауне осадочных пород. Профессор говорил насмешливо, Матвей — раздражённо.

Виталька выбрался из спального мешка и побежал к ручью умываться. Возле ручья стояла Эллочка и без зеркала расчёсывала волосы.

— Проснулся…

— О чём это они там спорят?

— Нашли в озере какую-то третичную грязь и потрясены этим открытием.

— А где Николай и Лёня?

— Ныряют. Пока так, без аквалангов. Экономят воздух. Компрессора ведь у нас здесь нет.

Работать под водой с аквалангом Витальку научил Лёня на Чёрном озере. Глубина там была небольшая, а вода довольно мутная. И тем не менее Витальку ошеломил диковинный подводный мир.

Умывшись, Виталька и Эллочка подошли к лаборатории. Профессор увидел их и выбрался наружу.

— Выспались? Теперь рассказывайте. А потом будем завтракать.

Пока Виталька рассказывал, профессор не спеша перебирал образцы. Некоторые сразу откладывал в сторону, другие подолгу разглядывал.

— Мёртвый лес? — переспросил он. — Шум под землёй? Любопытно.

Виталька осторожно развернул срез корня.

— Матвей! — позвал профессор ассистента. — Посмотрите.

Матвей соскоблил со среза белый налёт, ушёл в лабораторию. Спустя несколько минут высунулся из палатки и сказал:

— Соль.

— Вот вам и разгадка — на поверхность почвы проступила соль. А подземный шум — вода. Солёная вода. Так что всё объясняется довольно просто.

— А почему к озеру не спускается ни одна звериная тропа, дедушка? — спросила Эллочка.

— Вы до сих пор этого не поняли? — улыбнулся профессор.

И тут Витальку осенило.

— Солёное озеро! — крикнул он.

— Правильно. Вода абсолютно ничем не отличается от морской. Та же концентрация солей. Но главное — вода очень тёплая, двадцать один градус. Причём зимой температура её, по-видимому, падает незначительно. И как следствие — чрезвычайно своеобразная флора и фауна. Это озеро — клад для биолога… Я покажу вам кое-какие чрезвычайно интересные находки. А теперь расскажите, как провели ночь? Я, признаться, пожалел, что отпустил вас одних…

— Ничего, — ответила Эллочка. — Только нам приснился один и тот же сон. Вернее, мы слышали во сне какие-то звуки.

— Какие звуки? — сразу насторожился профессор.

— Не знаю. Но я никогда ничего подобного не слышала.

— А ты? — спросил профессор у Витальки. — Ведь ты-то лес хорошо знаешь.

— По-моему, это было не в лесу, — ответил Виталька.

— А где?

— Не знаю. Но такого я тоже никогда не слышал.

— Какого характера был звук? Ну всплеск, крик, грохот.

— Не всплеск, не крик и не грохот, — сказал Виталька. — Я не знаю, что это был за звук. Может, нам просто приснилось…

Профессор достал планшет.

— Где это было?

— Здесь, — показал Виталька. — К озеру сходит скальный гребень. Берег изрыт пещерами.

— Дедушка, посмотри, наверно, что-то случилось.

Профессор резко обернулся. К ним со всех ног бежали Николай и Лёня. Они размахивали руками и что-то кричали.

Николай первым подбежал к профессору и протянул ему какую-то маленькую серую тварь.

Профессор прямо-таки оцепенел от изумления.

— Не может быть, — прошептал он. — Живая ископаемая саламандра третичного периода…

Виталька тоже во все глаза смотрел на живое ископаемое. Он знал по рисункам современных саламандр. Но эта сильно отличалась от них. У неё было короткое туловище и сильно уплощенный череп.

— Не правда ли, она напоминает Зайсанскую ископаемую саламандру? — сказал профессор. — В третичный период отдельные особи её достигали одного метра десяти сантиметров.

Прибежал Матвей. Виталька заметил, как задрожали его пальцы, когда он прикоснулся к саламандре. Да, это была настоящая находка.

— Я тоже иду охотиться с ними, — решительно заявил Матвей.

— Нет, — сказал профессор. — Мы меняем базу.

Это было так неожиданно, что все на миг забыли даже о саламандре.

13

Сначала из воды появилась одна рука, ухватилась за острую грань камня, за ней вторая, затем резиновый шлем с гофрированной трубкой, плечи, перехваченные лямками, и за плечами баллоны акваланга. Это был Матвей. Он сделал несколько шагов, неуклюже перебрасывая ласты, потом остановился и снял маску. В первое мгновение Виталька не узнал его лица. И лишь потом сообразил: что-то случилось. Профессор понял это раньше. Он бросился к Матвею и закричал:

— Где Коля? Как вы смели его оставить?! Что случилось?

Матвей глядел на него остекленевшими глазами и молчал.

Подбежал Лёня и начал с лихорадочной быстротой снимать с Матвея акваланг. Только тогда тот очнулся и отстранил руку Лени.

— Сейчас будет. Ничего не случилось.

Действительно, спустя несколько минут из воды вышел Николай. И вправду, как будто ничего не случилось. На теле аквалангиста не было ни царапины, у пояса болталась пустая капроновая сумка, куда он обычно складывал все свои подводные трофеи.

Сняв маску, Николай повернулся к Матвею. Они долго молча смотрели друг на друга.

— Что случилось? — подскочил к Николаю профессор.

— Ничего. Откуда вы взяли, что что-то случилось?

— Оставьте, пожалуйста. Когда Матвей вышел из воды, я его не узнал.

Николай снова повернулся к Матвею.

— И правда, вроде голова у него стала немного дынькой…

Шутка прозвучала мрачно, потому что глаза Николая смотрели пронзительно и жутко.

— Сговорились вы, что ли?

Ничего не ответив, Николай в ластах пошёл к палатке. Матвей за ним.

Уже третий день Николай и Матвей обследовали подводные пещеры. Экспедиция расположилась как раз на том месте, где ночевали Виталька и Эллочка. Здесь было неуютно, палатки стояли среди голых замшелых скал. Виталька готовил обед. Никакой дичи тут не водилось, Виталька варил кашу, иногда уху, если Николаю удавалось подстрелить из подводного ружья рыбу. Обычно это была какая-то разновидность форели. Виталька пытался расспросить Николая об этой рыбе, но тот буркнул только, что форель мечет икру в океане, а мальки добираются до рек и потом, когда подрастут, поднимаются по водопадам до самых высоких горных озер. Виталька видел, что форель Николая абсолютно не интересует, что он ищет что-то совсем другое. Тогда Виталька придвинулся поближе к Николаю и спросил:

— Страшно там, под водой?

Николай поковырял веточкой в углях, потом попробовал на вкус кашу, варившуюся в котелке, и улыбнулся Витальке.

И Виталька представил себе, как аквалангист погружается в пучину таинственного озера и шаг за шагом обследует дно, двигаясь по подводному компасу. Его окружают поросшие водорослями и ракушками скалы, а за ними — провалы бездонной чёрной воды. Да, это очень страшно.

И вот сегодня что-то случилось под водой. Но почему аквалангисты молчат? Ведь не могли же они поругаться под водой. Значит, остаётся одно — они что-то видели.

За обедом профессор сказал:

— Ну хватит… Выкладывайте.

— А собственно, нам нечего выкладывать, — помолчав ответил Матвей. — Мы уплыли сегодня немного дальше обычного и только было начали собирать водоросли, как нас накрыла какая-то огромная чёрная тень. Прошла над нами, потом развернулась и пропала.

Кружка с кофе выскользнула из рук профессора, ударилась о камень и опрокинулась. Николай поднял её, наполнил горячим кофе и протянул профессору. Но тот продолжал не мигая смотреть на Матвея.

— Вот и всё. Больше мы ничего не видели. Правда, после этого я не туда поплыл. Николай догнал меня… Не помню, как мы выбрались на берег.

— Большой он был? — вытянув шею, спросил Виталька.

— Кто?

— Ящер.

— По-моему, ты невнимательно слушал, — с раздражением ответил Матвей. — Я же сказал — над нами прошла какая-то огромная тень. Но я не говорил, что видел ящера. Может быть, это просто большая рыба… Спустились мы довольно глубоко, и видимость была неважная. Там, где мы работали раньше, вода светлее.

— Анализ показал здесь значительное содержание аллювия, — сказал профессор. — Где-то совсем близко в озеро впадает подземная река. Ведь ледниковая вода скатывается в ущелье, в озеро она почти не попадает. Озеро расположено в стороне от ущелья. Случай исключительный. Кроме того, температура воды здесь выше, значит в озеро впадает не просто подземная река, а горячая подземная река…

Всё это Виталька слушал лишь краем уха. Он думал о ящере. Конечно же это был ящер. Просто Николай с Матвеем не успели его как следует разглядеть. Упустили такой случай! Говорит, рыба… Даже смешно… Спутать рыбу с ископаемым чудовищем… Увидели тень и удрали, как зайцы.

— Я должен спуститься в озеро, — сказал профессор.

— И я! — крикнул Виталька.

Все, кроме Эллочки, сухо и неприятно засмеялись. На Витальку никто даже не взглянул.

— Вы давно не работали с аквалангом, Иван Пантелеич, — тронул профессора за плечо Николай. — Кроме того, вы просто не выдержите давления воды.

— Я должен спуститься в озеро! — повторил профессор. — Вы пойдёте со мной.

— Дедушка, я тебе запрещаю! — Эллочка стукнула кулаком по камню. — Бабушка велела мне следить, чтобы ты не делал глупостей!

— Глупостей я уже давно не делаю, внучка, — мягко улыбнулся ей старик.

— Ты ведь обещал бабушке, что будешь меня слушаться!

— Разумеется. Но я должен спуститься в озеро.

— Ты думаешь увидеть ящера? Да?

— О такой удаче я не смею и думать. Готовьтесь к спуску, Коля.

14

Бесконечно долго тянулось время. Эллочка то и дело смотрела на часы, прикладывала их к уху, взад и вперёд ходила по берегу. Матвей, натянув ласты, сидел на камне с маской в руках и глядел на воду. Озеро было спокойно, но кто знает, что происходило сейчас в его тёмной глубине.

Аквалангисты вынырнули одновременно. Матвей и Лёня помогли профессору выбраться из воды, сняли с него акваланг, усадили на камень.

— Видели? — спросил Виталька.

Профессор поднял голову, устало улыбнулся.

— Видеть-то мы видели. Только вот вопрос — что? Во всяком случае мы нашли место, где в озеро впадает подземная река. Вода там мутная, горячая, надо будет взять пробы…

— А что видели?

— Какую-то тёмную массу…

— Начните с того, что вы к ней поплыли, — сказал Николай. — Я и опомниться не успел.

— Да-да, ещё бы немного и мне удалось бы рассмотреть, что это было, хотя бы общий контур.

— Не вы ли всегда требовали от нас осторожности?

— Верхом неосторожности было стрелять!

— А что мне оставалось делать?

— Я был уже совсем близко, когда в эту тёмную тень ударил ваш гарпун. Она поплыла в сторону и исчезла. Надеюсь, вы не причинили ей вреда.

— Посмотрите. — Николай протянул профессору своё подводное ружьё.

Тот внимательно осмотрел острие гарпуна. Оно выглядело так, будто из ружья выстрелили в скалу.

— Любопытно, — растерянно пробормотал профессор. — Я слышал, гарпун звякнул так, будто ударил в чугунную плиту.

Виталька и Эллочка переглянулись, Виталька чувствовал, что ладони у него стали влажными. Он отошёл в сторону и украдкой поглядел на акваланги, оставленные у самой воды. Эллочка перехватила его взгляд и подошла к нему.

— Хоть бы возле берега дали поплавать. Рассказывают такое, что дух захватывает, а к аквалангам и близко не подпускают.

— И правильно, наверно, делают, — Виталька зло пнул ногой камешек. — Кто знает, что там такое плавает…

— И ничего не правильно! Сами спускаются, а нам нельзя!

Эллочка и Виталька не слышали, о чём говорили Николай с профессором. Они показывали куда-то на запад, где громоздились тёмные скалы, и о чём-то спорили.

После обеда Николай подготовил оба акваланга к спуску.

За ужином Николай и Матвей договорились, что утром пойдут обследовать западный берег озера. Профессор сказал, что, видимо, где-то поблизости есть горячие источники, а может быть, и пещеры, связанные с подземной рекой.

В эту ночь Виталька долго не мог заснуть. Рэм сидел возле него и смотрел в озеро. Не доносилось ни всплеска, ни звука. Но вот собака насторожилась и тихо, едва слышно заворчала.

Виталька выбрался из спального мешка, натянул на босу ногу кеды и пошёл к воде.

Луна появилась как-то внезапно и не с той стороны, откуда она обычно всходила. Виталька оглядел освещённое её призрачным светом озеро и увидел белую песчаную отмель. Витальку нисколько не удивило, что отмель появилась там, где днём её не было. Он легко побежал вниз, к воде. Рэм прыгал перед ним с камня на камень. Когда убегал далеко вперёд, останавливался и ждал Витальку.

Из прибрежной скалы бил родничок. Тоненькая струйка воды тихо журчала, падая на крупный песок.

Виталька остановился и оглядел озеро. От него веяло едва уловимым теплом. Рэм побежал к воде и вдруг замер. Медленно попятился назад, шерсть его поднялась дыбом.

Виталька поспешно спрятался за ближайший выступ скалы и прижал к себе голову Рэма.

Освещённое яркой луной ночное озеро было спокойно. Над неподвижной водой лениво плыли тонкие, как плёночка, струйки тумана. Не доносилось ни единого звука.

Но Рэм ещё больше оскалился и всё плотнее прижимался к Витальке, не сводя глаз с озера.

И вдруг неподвижная вода поднялась горой у прибрежной отмели, словно из воды внезапно вырос чёрный холм.

Только теперь Виталька понял: из воды выходил ящер. Он, как видно, уже очень давно не выходил на берег. Нигде не было следов. Может быть, даже много лет. И вдруг Виталька оказался свидетелем его появления, когда меньше всего этого ждал. Никто из участников экспедиции ни шагу не делал без узкоплёночной кинокамеры. Виталька ею владел уже не хуже других. А сейчас он впервые не взял с собой даже фотоаппарата. Ведь была ночь.

А ящер тем временем выходил из воды. Тяжёлая змеиная голова со сверкающими, как ножи, зубами поворачивалась во все стороны на гибкой лоснящейся шее и была уже где-то вверху, а чёрно-зелёное туловище всё выползало и выползало на берег из пучины. Оно, казалось, уже заполнило собой всю отмель, такое огромное, что горло Витальки сдавила спазма, а сердце слабо и болезненно затрепетало в груди. У ног его мелко тряслась собака.

А ящер всё выползал и выползал. С его складчатой шкуры катились целые реки воды. Вдоль спины тянулся покрытый блестящей слизью гребень. Вот показались, точно стволы тысячелетних дубов, задние лапы и чудовищный хвост, по которому тянулся и тянулся бесконечный гребень.

Виталька разглядел, что к шкуре ящера присосались многочисленные ракушки, в складках лоснящейся шкуры росла какая-то плесень и в ней копошились водяные насекомые. Вот его трёхпалые перепончатые лапы под тяжестью десятитонной туши глубоко ушли в песок. Он вышел на берег. Под чешуйчатой шкурой волнами перекатились стальные мышцы.

Что это за ящер? — пронеслось в голове Витальки. Но сознанье стало угасать под гнётом невыразимого ужаса. А чудовище всё ещё волочило из воды свой невообразимый хвост. Оно всё ещё выходило из воды. Вот оно заметило Витальку. В лунном свете слепящей белизной вспыхнули его оскаленные зубы, хвост его беззвучно выскользнул из воды и метнулся, загребая песок…

И Виталька не выдержал. С диким криком он прижался к скале и… проснулся. Над озером, над белыми горами плыла луна, освещая палатки и скалы и дремавшую возле Витальки собаку.

Утром Николай и Матвей ушли в горы, а Леня отправился поискать в окрестных лесах птиц. Профессор сидел в лаборатории за столом и что-то писал.

Виталька и Эллочка спустились ближе к берегу, где лежали акваланги.

— Мне сегодня приснился ящер, — сказал Виталька.

— Вот здорово!

— Я чуть не умер от страха.

— А вообще-то мы только во сне и можем что-нибудь увидеть. Если бы спуститься туда хоть не надолго. Посмотреть, как там внизу. Давай попробуем? Дедушка может писать целый день. Никто даже и не узнает…

Виталька молчал.

— Ну, — Эллочка заглянула ему в глаза. — Такого удобного случая больше не будет.

— Надо спросить разрешения. Так нельзя…

— Ты же знаешь, что не разрешат. Кстати, ты уже спрашивал. А вдруг мы его увидим, Виталик!

— Нет, нельзя.

— Ты просто боишься! Как хочешь, я иду!

Едва Эллочка коснулась редуктора акваланга, Виталька схватил её за руку.

— С ума сошла! С этой штукой не шутят.

— Я знаю. Ничего не случится, Виталик. — Эллочка натянула на ноги ласты. Подняла акваланг. — Помоги. Не хочешь? Я и без тебя…

По-настоящему Виталька испугался, когда она надела свинцовый пояс для погружения. Он вдруг с удивительной ясностью понял, чего может стоить эта выходка. В баллонах за спиной девушки был воздух, сжатый до двухсот атмосфер. При погружении внешнее давление растёт на целую атмосферу через каждые десять метров… Случалось, у аквалангистов лопались барабанные перепонки… Многое случалось…

Но прежде чем он успел что-либо предпринять, Эллочка уже спустилась с камня в воду. И тогда Виталька с лихорадочной быстротой стал надевать на плечи лямки акваланга. Натянул на глаза маску, взял в рот загубник и лишь тогда вспомнил про ласты. Надеть их на ноги с аквалангом за спиной было не так-то просто.

Увидев, что Виталька надевает акваланг, Эллочка ждала его, уцепившись рукой за камень.

Перебрасывая ласты, Виталька неуклюже пошёл к воде. И вдруг громко заскулил Рэм. Витальке сразу же вспомнился жуткий сон.

Они одновременно оттолкнулись от камня и мгновенно перенеслись в сказочный подводный мир. Поверхность воды снизу казалась сияющим зеркалом. А в глубине вырастали обросшие ярко-зелёным мхом и ракушками скалы, они отвесно уходили вниз, и странно было плыть мимо них, странно и так хорошо, что захватывало дух. Справа от Витальки возник размытый бело-голубой силуэт аквалангиста. Эллочка подплыла ближе и показала рукой вниз, в тёмную глубину. Они энергично заработали ластами. Скалы возникали внезапно и медленно проплывали мимо. Скоро появилась резкая боль в ушах. Виталька зажал пальцами ноздри и с силой выдохнул воздух. Раз, ещё раз. Боль в ушах стала ослабевать. Скоро они достигли подводного обрыва и поплыли вдоль него, не погружаясь в глубину. Едва ли есть что-либо более причудливое и завораживающее, чем подводный мир. Он не похож ни на что, и его ни с чем нельзя сравнить.

Они уплывали всё дальше и дальше, забыв обо всём на свете, не думая о том, что в это время происходило на берегу. Ведь там остались только старик и собака. Не было силы, которая могла бы теперь заставить Витальку вернуться.

Обрыв распался на широкие вертикальные трещины. Внизу блеснула чешуя большой рыбы. Виталька и Эллочка начали погружаться. Было ощущение медленного падения, они уходили всё глубже и глубже. Чаще стали попадаться стайки рыб. Они то медленно плыли вдоль подводных утёсов, то проносились светлыми искрами.

Вот в обрыве возникла чёрная пещера. Виталька заглянул туда и поплыл прочь. Он вспомнил о ящере. Кто знает, где он затаился и откуда может появиться. Вот рядом две пещеры, и снова Виталька и Эллочка торопливо проплывают мимо.

Глубже, ещё глубже… Неужели показалось дно? И тут Виталька пожалел, что не взял капроновую сетку. Можно было собрать растения. Некоторые из них уже были в коллекции профессора, некоторые Виталька видел впервые. Раз уж они решились так безрассудно броситься в глубину озера, то надо было хоть что-нибудь принести на поверхность, хоть какой-нибудь пусть даже самый заурядный трофей. Но это было не дно, а широкий уступ. Ниже его чернели вершины подводных утёсов. Внезапно откуда-то появилась большая форель. Она подошла совсем близко, казалось, ещё немного и до неё можно будет дотянуться рукой. Прошла в одну сторону, мягко и грациозно развернулась, и вдруг короткое молниеносное движение, почти неуловимое для глаз, и форель проносится мимо как тёмная стрела. Миг, и её нет.

Заметно помутнела вода и стала значительно теплее. Значит, уплыли уже далеко. Не пора ли возвращаться? Это плавание уже становится непохожим на прогулку под водой. Вот ещё одна пещера с двумя острыми скалами у входа, похожими на клыки в разинутой пасти чудовища. В пещере что-то шевельнулось… А может, лишь показалось, но в груди уже разлился ледяной холод. Виталька повернулся к Эллочке, справа её не было. Он быстро посмотрел налево, потом назад, и сердце сразу сбилось с ритма, замерло, как на старте, и бешено рванулось вперёд. «Постой, постой, — твердил себе Виталька. — Надо сперва хорошенько осмотреться. Далеко она не могла уплыть. Но что это шевельнулось во мгле пещеры? Где я? Спокойно, ну-ка, возьми себя в руки…» И тут появилась Эллочка. Они приблизили друг к другу маски и смотрели так, будто сто лет не виделись. Потом Эллочка погрозила ему пальцем, мол, не теряйся больше. Виталька показал рукой назад: пора возвращаться. Эллочка кивнула. И в этот миг над ними возникла чёрная тень. Только теперь Виталька понял, что такое настоящий ужас, понял каждой клеточкой своего тела. Огромная тень прошла над ними, медленно развернулась и опустилась ниже. «Ящер, — понял Виталька. — Надо спрятаться в скалах». Он схватил Эллочку за руку и потянул к подводной пещере. Но где же она? За ними гладкий скальный уступ. Тень медленно надвигалась. «Конец…» — мысленно прошептал Виталька. Он показал Эллочке рукой назад, мол, плыви прочь, и, изо всех сил работая ластами, бросился вверх прямо на надвигавшуюся чёрную тень. Теперь он уже едва понимал, что делает. Ближе, ближе… Но отчего перестали слушаться ноги? Виталька увидел чудовище. Сначала змеиную голову на длинной шее, а потом огромный панцирь. Черепаха. Гигантская черепаха. Вот она тайна горного озера, тайна Ущелья белых духов. Живое ископаемое, настоящее чудо!

Черепаха медленно поплыла прочь.

Виталька оглянулся. Быстро перебирая ластами, к нему приближалась Эллочка. Они схватились за руки, их глаза сияли за стеклами масок.

15

— Ну, излагайте, — хмуро сказал Николай, когда они выбрались на берег.

Профессор, как видно, послал за Николаем и Матвеем собаку с запиской, и они примчались, высунув языки.

Профессор не сводил глаз с Эллочки. Витальке показалось, что он стал меньше ростом, плечи его непривычно ссутулились.

Собака от радости чуть не сбила Витальку с ног. Из-за неё он не мог сказать ни слова.

А Эллочка смотрела на Николая, широко и весело улыбаясь.

— Молчите, — продолжал Николай. — Ну что ж, ничего больше вам не остаётся… Во-первых, оба вы уволены и получите соответствующие характеристики… — На Эллочку Николай избегал смотреть, обрушился на Витальку: — А тебя бы я научил, будь спокоен, если бы не твой детский возраст… Думаю, ты на это и рассчитывал, иначе бы не полез без разрешения в воду с аквалангом и не потянул за собой Эллу… Вы хоть понимаете, чем это могло кончиться? Дети!

— Постой, — прервала его Эллочка. — Виталька тут ни при чём.

— Понимаю, он надел акваланг нечаянно и оступился в воду.

— Ты можешь меня выслушать? — Эллочка нахмурилась.

И даже Виталька понял, как она была красива, когда сводила свои странные тёмно-красные брови.

— Ну что ж, если ты полагаешь… — Николай растерянно замолчал.

— Без разрешения в воду спустилась я. Я одна. А потом уже и Виталька.

— Ты сильно преувеличиваешь мою глупость. Если бы он захотел, он бы не допустил, чтобы ты вошла в воду с аквалангом. Он виноват так же, как и ты.

Профессор больше не мог выдержать, он подошёл к Эллочке и прижал к груди её голову. Гладил её волосы и что-то тихо говорил.

Виталька пошёл к палаткам, отыскал рюкзак. Он был уже изрядно истрёпан и выполоскан дождями. Сложил в него свои вещи и закинул на плечи.

Увидев его с рюкзаком за спиной, Николай растерянно заморгал глазами.

— Ну-ка, вернись!

— До свидания, — сказал Виталька.

— Я с тобой, Виталик! — крикнула Эллочка. — Подожди, я мигом…

Она побежала к палаткам.

— Этих сумасшедших придётся связать, — сказал Матвей и пошёл следом за Эллочкой. Он заглянул в палатку и принялся уговаривать девушку не делать глупостей. Эллочка запустила в него надувной подушкой.

Профессор подошёл к Витальке, обнял его за плечи.

— Ну полно чудить. Давай сюда рюкзак. — Он снял лямки с плеч Витальки. — Приготовь-ка обед. В конце концов ведь всё кончилось благополучно.

Николай подошёл к ним и стал, засунув руки в карманы.

— Ладно, на первый раз так и быть, но вперёд надо думать не о себе, а о других. Понятно? И отвечать за свои поступки. Не знаю, что было бы, если бы вам встретилось то, что встретилось под водой нам…

Эллочка прыснула за спиной Николая. Она стояла с надувной подушкой и подмигивала Витальке. Виталька тоже не мог сдержать улыбки. Николай резко обернулся.

— Что вы там видели?

— Хорошо, — сказала Эллочка. — Но за это вы все хором должны спеть арию из «Иоланты» — «Кто может сравниться с Матильдой моей». А мы послушаем с Виталиком.

— Это шантаж, — ответил Матвей. — Не поддаваться на провокацию.

— Но мы действительно видели это. Не хотите петь, не надо. Идём, Виталик, приготовим им сытный обед.

— Видели? — разом спросили все трое. — И разглядели, что это такое?

— Так же ясно, как вас. И так же близко. Ну, мы пошли.

— Любим петь! Любим петь! — закричали им вслед Николай и Матвей.

Когда Лёня, возвратившийся с охоты, подошёл к палаткам, он увидел нечто совершенно невероятное: профессор, Николай и Матвей, чудовищно фальшивя, пели, а Эллочка и Виталька слушали, держась за животы от смеха.

— Что это, хоровой кружок? — спросил Леня.

— Пришёл на готовенькое! — возмутился Матвей. — И ещё насмехается.

— Ладно тебе. Просто это было несколько неожиданно…

— Теперь выкладывайте, что вы видели? — Николай вытер ладонью вспотевший лоб.

— Черепаху.

Профессор хлопнул себя ладонями по коленкам.

— Исполинская морская черепаха третичного периода! Как я не догадался сразу! Это от её панциря ваш гарпун отскочил, как от скалы. Признаться, я тоже, вопреки здравому смыслу, верил в существование ящера. Ну что ж, мы возвратимся с неожиданным, но тоже замечательным открытием.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

1

Анжелика привезла из Москвы диковинную гитару с двойным грифом. Виталька долго осматривал её, вертел в руках. Интересная была гитара, лёгкая, небольшая, как раз по Анжелике, и стоило к ней лишь прикоснуться, она отзывалась едва уловимым звуком.

— Как же играть-то на ней? — спросил Виталька. — Тут столько струн…

— Очень просто, — улыбнулась Анжелика. — Послушай.

Виталька даже вздрогнул, такими неожиданно звучными и глубокими были аккорды басовых струн. Анжелика касалась струн лёгкими, почти неуловимыми движениями, а они вспыхивали ярким мощным звуком. Казалось, запел весь старый деревянный дом Ильи. Здесь не было ни ковров, ни мягкой мебели. Лишь у порога лежал обтрёпанный полосатый половичок. Сухие стены дома, старый облезлый буфет, большой старый стол, древняя деревянная кровать — ничто не глушило звука.

Что за пальцы были у Анжелики! Тоненькие, ловкие и чуткие! Не верилось, что эти же пальцы неуклюже выводили в тетради немыслимые каракули.

Анжелику научил играть в таборе старый цыган Марк. Иногда он появлялся в посёлке, босой, оборванный, но в неизменной вышитой безрукавке. Чёрная с густой проседью борода его вилась мелкими колечками. На горбоносом лице сверкали огромные чёрные глаза. Марк толкался в магазинах, на базаре, подолгу торговался из-за каких-нибудь заготовок для сапог, но никогда ничего не покупал. Однажды Виталька встретил его на центральной усадьбе совхоза. Был обеденный перерыв, и рабочие отдыхали в сквере возле столовой. Белобрысый парень бренчал на гитаре. Виталька заметил, что последнее время парни всё чаще стали ходить с гитарами и петь какие-то невнятные песни.

Марк подошёл, попросил закурить и присел на скамейку.

Некоторое время слушал, как парень терзал гитару, потом не выдержал, сказал: «Да перестань ты душу-то выворачивать. Люди же смотрят».

Рабочие засмеялись. Парень положил ладонь на струны, и гитара умолкла.

«Дай сюда». — Марк протянул руку. Парень неохотно подал ему гитару. И старый цыган мгновенно преобразился. Настроив гитару, он провёл по струнам длинными и грязными пальцами с жёлтыми табачными пятнами, будто смахнул пыль, и заиграл. Рабочие, забивавшие на сложенных неподалёку в штабель досках козла, мгновенно перестали колотить косточками домино и, как по команде, повернулись на звуки. Виталька никогда не слышал такой гитары и тогда же понял, что никогда больше не услышит. Марк тихо запел. Его прокуренный и простуженный голос звучал глухо, мелодический строй старой цыганской песни был непривычен. А гитара захлебывалась неистовым восторженным плачем.

Игра Анжелики удивительно напоминала игру Марка, она точно так же держала гитару, даже точно так же наклоняла и вскидывала голову, даже глаза её сверкали тем же тёмным огнём. Откуда бралось такое? У Витальки был неплохой слух, и он любил музыку, но и за тысячу лет он не научился бы так играть, как Анжелика. Она никогда не участвовала в школьных концертах. Играла только тогда, когда у неё было настроение, и чаще вовсе без слушателей. Иногда Виталька слышал, как гитара звучала где-то в лопухах запущенного огорода.

Анжелика играла, а Виталька не сводил с неё глаз. Шрам на её лице был тоненьким, почти незаметным, как будто к смуглой щеке пристала светлая паутинка. И Витальку обдало жгучим жаром, когда он подумал о Жоржике.

— Анжелика, спой «Биду», — попросил Виталька.

Странно всё менялось, когда она начинала петь. Виталька с непонятной робостью смотрел на Анжелику, едва дышал, слушая её голос. Тоненький и прозрачный, он поражал его характерной цыганской окраской, отрешённой, дикой и гордой. Не случайно цыгане старались Анжелику вместе с Ильёй сманить в табор. Отец и дочь знали толк в музыке. И Анжелику что-то тянуло туда. Иногда она без всякой видимой причины, даже в ненастную погоду, уходила из дому и отправлялась в колхоз имени Лермонтова. Там, к ужасу матери, её научили гадать по руке и на картах. Карты мать немедленно обнаружила в её портфеле, изорвала в клочья и сожгла.

По руке Анжелика гадала только Витальке. Водила пальцем по его ладони и несла всякую чепуху: «Счастье лежит у тебя на дороге», «Казённый дом с нечаянным интересом». Витальку это не смешило. Казённым домом она называла школу. Девочка сама искренне верила в свою нескладную ворожбу, и Виталька её не разуверял и не высмеивал. Он понял, что Анжелика ничуть не глупее других девчонок, просто она вела себя как-то чудно: то замыкалась, слова не добьёшься, то внезапно оживлялась, всё это было несуразно и всегда ни с того ни с сего.

Только Анжелика начала петь, явился Илья. Бросил что-то в угол и заглянул в кастрюлю.

— Каша в сковородке, — сказала Анжелика, продолжая тихо перебирать струны. — Что ты принёс?

— Бредешок. — Илья, не вымыв рук, поставил на стол сковородку и принялся есть остывшую кашу деревянной ложкой. — Пойдём со мной, Виталик, на карьер. Карась там нынче, говорят, — во! Рыбы наловим, продадим. И с деньгами. Рыба теперь в цене.

— Где взял? — оборвав игру, строго спросила Анжелика.

Илья поперхнулся. Прокашлялся и попытался переменить разговор, но Анжелика снова спросила про бредешок.

— Достал по случаю в корейском колхозе.

— По случаю? Тогда отнеси назад.

— Да мне его вроде бы подарили… Так я понял из разговора.

— Из какого ещё разговора?

Виталька поднял с пола бредень. Едва взглянув на него, бросил в угол.

— Бредешок-то дыра на дыре, дядя Илья.

— Починим. Это мы мигом.

Илья доел кашу, вытер засаленным рукавом пиджака рот. Потом, не вставая с места, дотянулся до стоявшего на плите чайника с остывшей заваркой, выпил её и поставил чайник на пол.

— Сбегай за хлебом, — сказала ему Анжелика.

— Сейчас, только покурю.

Илья скрутил толстую цигарку, с наслаждением затянулся.

— Ну, что нового? — спросил он.

— Наша кошка окотилась, — ответила Анжелика. — Все котятки белые, а один чёрный. Почему так может быть?

— Это от разных котов, — пояснил Илья.

— И нет, — возразила Анжелика. — У нас в посёлке нет ни одного чёрного кота.

— Чёрных котов топят, чтобы они не перебегали дорогу, — заметил Илья. — Если чёрный кот перейдёт дорогу, будет несчастье.

— Вот дурной, — сказала Анжелика. — Как их могут топить, если их нет?

— Но у нас-то есть.

— И что, ты его будешь топить? — испуганно посмотрела на него Анжелика.

— Бог с тобой. Что я — душегуб, что ли?

— Молодец, — сказала Анжелика. — Пусть живут.

— Только вот мать приедет — мигом закопает.

— А где твоя мама? — спросил Виталька.

— Уехала к бабушке. Пришла телеграмма, что бабушка болеет.

— Мы теперь одни хозяйничаем, — Илья оглядел комнату, увидел лежавший на подоконнике маленький кулёк. — Это что?

— Семена, — ответила Анжелика. — Бабушка Петровна дала. Я буду разводить цветы.

— Дело говоришь, — оживился Илья. — Будем продавать цветы на станции…

— У нас же нет станции, — улыбнулся Виталька.

— Построят! Постро-оят. Я слышал, уже и проект есть.

Анжелика удивительно похожа была на Илью. Её чёрные брови уходили концами вверх, улыбка была такая же внезапная и такая же беззаботная.

— Понравилась тебе Москва, Анжелика?

— Понравилась. И теперь я москвичка.

— Чего?

— Меня взяли в интернат при музыкальной школе. Дяденька врач меня туда отвёл, и там сказали, что я — чудо, и подарили эту гитару.

Виталька испуганно посмотрел на Илью. Тот докурил цигарку и не спеша деловито погасил её о каблук сапога.

— Тебя не отпустит мама.

— Ой, она больше меня радовалась. И целовала, и кружила меня, и плакала.

«А может, так лучше, — подумал Виталька. Он вспомнил Марка. — Если бы здесь была музыкальная школа…» Но ему сразу стало так грустно, что он засобирался домой.

Отец и мать сидели за столом, обедали.

— Опаздываешь, сын, — сказал отец. — Борщ сегодня со свининой. Как постоит, он, конечно, лучше, но обедать надо всей семьей.

Виталька сел за стол.

— Мы с матерью тут говорили насчёт денег. Ты их заработал в экспедиции, стало быть, они твои. Купим тебе новую форму, ботинки на зиму, шапку. Хватит и на пальто. Но пальто у тебя ещё ничего, зиму проходишь. Деньги положим на книжку. Тем летом купим пальто. А пока будут идти проценты. И вообще жить как-то спокойнее, когда деньги лежат на книжке. Правильно я говорю?

Виталька посмотрел на мать.

— Вы говорите, что деньги мои?

— Ясно твои, — подтвердил отец.

— Вот и купи маме пальто. Она же в фуфайке ходит.

— Купим. Только это уже не твоя печаль, — улыбнулся отец.

— Тогда эти деньги не мои. Можешь их взять себе. И считай, что получил их за собаку.

Отец нахмурился и опустил голову.

— Не надо поминать это, сын. Что было, то прошло.

— Если так, то купи маме пальто. А в том году видно будет.

— Не выдумывай, — вмешалась в разговор мать. — Куда я хожу? На ферму и домой. Пальто только висеть зря будет в шкафу. Зачем оно мне? — Она жёсткой ладонью ласково растрепала Виталькины волосы. — А ты уже почти взрослый. Знаешь, какой ты парень будешь, если тебя приодеть… Ты же вылитый дед.

— Не будет висеть, — ответил Виталька. — А если не купишь себе пальто, мне не надо ни формы, ни шапки, ни ботинок.

— Ладно, — согласился отец. — Пусть будет по-твоему. — Он доел борщ и ждал, когда мать подаст второе. — Интересно, если тебе столько заплатили, сколько же получает профессор?

— Я не спрашивал, папа.

— Жаль. Надо было поинтересоваться. Может, тоже когда-нибудь станешь профессором… Мы с матерью будем тебя учить, пока хватит наших сил, чтобы ты в люди вышел. Школу, ясно, кончишь с золотой медалью. И прямо в университет без экзамена. А там до профессора рукой подать.

— Не до профессора, а до студента, папа. Да и школу с золотой медалью не просто кончить.

— Ясно. А кем же ты всё-таки думаешь быть? Что-то я не могу понять.

— Палеонтологом.

— И в чём эта работа заключается?

— Палеонтология — это наука об историческом развитии живой природы от её возникновения.

— Вроде историком, значит?

— Нет, я хочу быть палеозоологом, изучать ископаемых животных… Понимаешь, в каждую геологическую эпоху…

— Постой, постой, ты мне проще объясни.

— Палеозоолог изучает тех животных, которые вымерли, исчезли много тысяч и даже миллионов лет назад.

— Есть такая наука? И чего только не придумают люди! — Отец рассмеялся и покачал головой. — Что ж, за деньги, конечно, можно изучать даже то, чего нет. Только кому это нужно? От науки, сын, должна быть польза. Правильно я считаю?

— Правильно.

— А как этих самых ископаемых животных находят?

— В отложениях земной коры. — Витальке уже надоел этот разговор, и он не знал, как отделаться от расспросов отца.

— Выкапывать их, стало быть, надо?

— Выкапывать.

— Сам, что ли, рыться будешь? Или рабочие? А ты только командовать?

— Папа. — Виталька отложил ложку. — Я никем не собираюсь командовать. А палеонтологические раскопки — это очень трудное и сложное дело. Учёным иногда приходится работать в зоне вечной мерзлоты или в пустыне.

— Зачем тогда это нужно? Мать вон хочет, чтобы ты стал инженером. Отработал свои семь часов — и дома. А то ещё вечная мерзлота, пустыня… Ты вон даже из этой экспедиции пришёл обтрёпанный, грязный, худой. И профессор ваш имел вид не лучше, не солидный он какой-то, между нами, конечно. Я сам видел, как он солёный огурец ел на улице. Разве это дело? Надо обедать дома или в столовой. А так ведь люди смотрят.

— Почему же ты не подошёл к нему и не объяснил?

Виталька сдерживался, слушая рассуждения отца о бесполезной науке палеонтологии, но когда тот заговорил о Семёнове, не выдержал.

Отец сразу умолк. Больше за обедом они не сказали друг другу ни слова.

Едва отец ушёл, мать села рядом с Виталькой, обняла его и, уткнувшись в его плечо, рассмеялась.

— Что ты, мама?

— Ничего. Просто я рада, что ты у меня такой.

— Какой?

Она погладила его голову и поцеловала в щёку.

— Думаешь, не вижу? Я стала моложе на десять лет, как поняла, какой ты. Мне теперь снова хочется жить. Жить для тебя, чтобы слышать, видеть тебя. А насчёт того, чтобы ты стал инженером, я просто так сказала, к примеру. Мне всё равно, кем ты будешь, сам выбирай, тебе виднее.

Витальку, как громом, поразили слова матери. Он знал, что у него никогда уже не будет близости с отцом. Время не сближало, а всё глубже разделяло его и отца, и те слова, которые отец повторял из года в год, со дня на день, становились всё более пустыми, тяжёлыми и ненужными. Его запоздалые поучения, бесполезные нотации заставляли Витальку больше и больше замыкаться в себе. И из-за этого он не замечал, как внимательно прислушивалась мать ко всему, что он говорил, как пристально смотрела на него.

— И откуда ты у меня такой? — говорила она, заглядывая Витальке в глаза. — Просто я сама себе не могу поверить. Теперь мне хорошо, мне так хорошо, Виталик. Ты и есть моя радость. А пальто, — она махнула рукой. — По мне что есть оно, что нет.

Волосы у неё стали редкие и сильно поседели, острые уголки губ опустились, от них шли горькие складки.

Виталька молчал. У него не было сил сказать ни слова. Да и что он мог сказать?

2

Через месяц в посёлке уже забыли о профессоре и его спутниках, будто их и не было. Только Виталька без конца думал о них. Они уехали сразу же, как только вернулись с озера. Николай подарил Витальке свою зеркалку, и теперь Виталька фотографировал всех друзей и знакомых: ребят из своего класса, мать, отца, Илью. Он уже не знал, куда деваться от желающих сфотографироваться.

Проявлял плёнки и печатал фотографии он у Марата. У того в кладовке был увеличитель, ванночки и красный фонарь, но фотографировал он «Сменой» и фотографировал плохо.

Проявив новую Виталькину плёнку, Марат осмотрел кадры на свет и ухмыльнулся. Там сплошь были Анжелика и Рэм. На одном снимке Анжелика и собака стояли рядом, на другом — Анжелика сидела на крыльце своего дома, обняв собаку за шею, на третьем — Анжелика с гитарой и возле неё Рэм. И так без конца. Лишь изредка эти снимки перемежались другими: Игорь Филиппов в полной форме вратаря с мячом в руках, Вадик Скопин, группа ребят из их класса, Виталькины мать и отец. Снимки получались удивительно чёткими, фотоаппарат схватывал на коротких выдержках любое движение. Вот собака в прыжке через барьер, вот бежит Анжелика. Опять Анжелика, опять собака…

Марат внимательно посмотрел на Витальку, но не сказал ни слова.

— Знаешь, в магазине есть уценённая фотобумага, — сказал Виталька. — Что если взять?

— Нам сойдёт и уценённая. Надо будет сфотографировать твоим фотоаппаратом рисунки пещерного человека. У меня получилось такое, что не разберёшь ничего.

Марат продолжал рыскать по окрестностям в поисках всякого рода исторического материала. Он записывал рассказы стариков о прошлом края, о первопоселенцах, выклянчивал, где мог, остатки ушедшей старины: в сарае у него грудой лежали полуистлевшая уздечка, поломанное седло, обломок пики и даже сабля в ножнах. Чабаны показали ему пещеры с наскальными рисунками. Шаг за шагом он проникал всё дальше в глубь времён. И это не было игрой, это стало настоящей исследовательской работой.

За лето Марат заметно подрос и окреп. И если Виталька теперь редко играл с ребятами в футбол, то Марат не пропускал ни одной игры. Дело в том, что днём Виталька работал со всем классом в совхозе на току, а вечером читал книги, которые прислал ему профессор Семёнов.

Дверь чулана приоткрылась, в щель заглянул Игорь Филиппов.

— Пошли играть в футбол. Что вы тут копаетесь в темноте, как кроты?

— Сам ты крот. Снимок засветил. Заходи и закрой дверь на крючок.

Игорь вошёл с футбольным мячом под мышкой.

— Ты с ним не спишь? — спросил Виталька.

— С кем?

— Совсем одурел от футбола. Даже глаза блуждают.

— У тебя у самого блуждают.

— Выдохнешься, иссякнешь, в сборную не попадёшь.

— Попаду.

— Я видел, как он ночью тренировался, — сказал Марат, — при луне. Всех соседей разбудил.

— Днём же работаем. Между прочим, директор велел перебирать огурцы в овощехранилище. Сказал, чтобы вы завтра тоже приходили. Огурцы уже жёлтые. Некому перебрать. И помидоры гниют.

— Ладно, придём. А платить за работу в овощехранилище будут?

— Обещают.

— В прошлом году тоже обещали.

— Семенюк говорит, огурцами дадут.

— Ему самому надо дать огурцом. — Виталька терпеть не мог заведующего овощехранилищем Семенюка. Овощи у него вечно гнили, печка в овощехранилище развалилась, крыша текла. А сам он всегда ходил с недопитой бутылкой в кармане. Его гнали отовсюду. За три года он переменил сто работ.

— Он, конечно, собака, — согласился Игорь. — Вчера ночью, как я тренировался с мячом, он опять гонялся за своей женой по посёлку. Я запустил в него из-за изгороди камнем, не попал.

— Надо рассказать директору.

— Что он ему сделает? — пожал плечами Марат.

— Выгонит с работы.

— А в овощехранилище кого? Уборочная уже началась, всем некогда. Шофёры даже спят в машинах. А этот только и сосёт водку.

— Жалко, если пропадут овощи, — сказал Виталька. — А вообще-то лучше, конечно, работать на току, чем в его вонючем подвале.

3

Утром, когда Виталька и Марат пришли в овощехранилище, Семенюк уже опохмелился.

— Пришли, орлы! — Он похлопал Витальку по плечу и дохнул на него водочным перегаром. Витальку едва не стошнило.

Овощехранилище было в длинном подвале, тёмном и сыром, с развалившейся печкой. Сводчатый потолок подпирали толстые деревянные столбы, уже подгнившие снизу. Летом овощехранилище надо было просушивать и проветривать, но Семенюк ничего этого не делал, и оттого здесь постоянно держался запах гнили и сырости. Ребята работали в овощехранилище неохотно. Собралось всего человек десять.

Семенюк оценивающе оглядел их. Был он высок, широк в плечах, на толстой красной шее крепко сидела похожая на булыжник голова. Ходил он в шерстяных офицерских брюках и светло-зелёной гимнастёрке. Ворот гимнастёрки был ему узок, не сходился на шее. Ребята смотрели на него, задрав вверх головы.

— Маловато вас, — сказал Семенюк. — И все какие-то не крупные. Остальных-то чего сюда не пригнали?

— Мы вам не бараны, — зло ответил Вадик Скопин.

— А, председатель отряда, — узнал его Семенюк. — Вроде бы начальство, а грубишь.

— Никто вам не грубил. Остальные зерно перелопачивают.

— А у меня овощи гниют. Директор же обещал мне прислать побольше.

— Здесь всё сгниёт. Не просушили овощехранилище…

— Это не вашего ума дело. Чтобы до вечера мне перебрали огурцы и помидоры. Боевое задание. — Он что-то пробурчал себе под нос и ушёл.

— Дрыхнуть пошёл, — сказал Игорь.

Мальчишки начали перебирать огурцы, девочки — помидоры. Овощи уже стала затягивать белая плесень.

Виталька перебрасывал огурцы из корзины в корзину, пока не заболела спина. Потом встал, обошёл вокруг развалившейся печки. Как было бы хорошо, если бы её сейчас затопить…

— Пацаны! — крикнул он. — Давайте починим печку!

— Мы не умеем, и кирпича нет, — ответили ему.

— У Игоря дедушка печник.

— Да он едва ходит… А вообще-то надо спросить. Может, согласится?

Виталька и Игорь побежали звать Митрича, дряхлого восьмидесятилетнего старика. Митрич вечно мёрз и целыми днями сидел возле своего дома на лавочке.

И сегодня, как всегда, он грелся на солнышке и присматривал за двухлетним Санькой, братом Игоря.

— Дедушка! — крикнул ему на ухо Игорь. — Помоги нам починить печку в овощехранилище!

Старик слабо махнул на него рукой и закашлялся.

— Вы нам только покажете, что делать! — кричал в другое ухо старику Виталька. — Овощи же пропадут. Сыро там.

— Я говорил, на том месте нельзя строить овощехранилище, — сказал старик. — Эх, хозяева! Только и ума, что добро переводить. Ну пойдём, поглядим… — Он тяжело поднялся. — Постой, а Санька как?

— С собой возьмём! — Виталька схватил Саньку на руки.

До овощехранилища они добирались минут двадцать. Дед шёл мелкими шажками, поминутно останавливаясь и отдыхая.

С трудом спустился в овощехранилище, огляделся и покачал головой. Нагнулся, ковырнул жёлтым ногтем низ столба.

— Гниёт. Всё гниёт. — Подошёл к печке, осмотрел её со всех сторон. — Шабашники, видно, сложили. Деньги-то небось, взяли хорошие, а печку сделали курам на смех. Совести у людей нет.

И вдруг старик преобразился.

— Разбирайте её к черту, ребята! — сказал он. — Как-нибудь осилим.

Все кинулись разбирать печку, выворачивать кирпичи, кое-как слепленные глиной.

— Так не годится, — остановил их старик. — Кирпич — это тоже вещь, он не падает с неба, труд чей-то в нём заложен, бить его не годится. Он ещё в дело пойдёт. Целые сюда складывайте, половинки сюда, всё остальное вон. И гниль надо из подвала убрать. Лучше, конечно, все овощи вынести и просушить… Корыто надо достать, глину замесить, инструмент…

Игоря послали на ток звать ребят, четверо побежали за корытом и инструментами.

Работа закипела.

Когда вечером Семенюк вернулся в овощехранилище, он сперва, как видно, решил, что у него двоится в глазах. Вместо десяти школьников, здесь работал весь седьмой класс. Потом Семенюк разглядел, что все овощи лежали на улице, их рассыпали для просушки и тут же перебирали. На Семенюка никто не обратил внимания. И, видно, это его разозлило.

— Кто вам дал указание выносить овощи? — крикнул он.

— Евсей Митрич велел просушить, — ответил ему кто-то из ребят.

Семенюк спустился в овощехранилище. Старой печи уже не было, Митрич и четверо мальчишек закладывали основание новой. Другие месили в корыте глину, вытаскивали на носилках мусор и обкапывали столбы.

— Вон отсюда! — закричал Семенюк, топнув сапогом.

Все, прекратив работу, уставились на него.

Старик бросил на кирпичи мастерок и выпрямился.

— Чего орёшь?

— Вы мне ответите! Я вам покажу! — Он выбежал из подвала и бегом бросился к конторе.

— Пускай пробежится, — махнул рукой старик, — застоялся.

Спустя час, когда уже заходило солнце, возле овощехранилища остановился газик директора совхоза.

Омарбеков, грузный, тяжёлый, выбрался из машины и прищурившись оглядел рассыпанные по земле овощи.

— Вот, полюбуйтесь, — показал на ребят пальцем Семенюк. — Я им велел огурцы перебирать, а они…

— А сам-то ты где в это время был? — спросил директор.

— Отлучился по делу.

— По какому делу?

Семенюк что-то забубнил. Не слушая его, директор спустился в овощехранилище.

— Здравствуйте, Евсей Митрич, — поздоровался он со стариком. — Не простудитесь тут?

— Ничего. Я разогрелся, — улыбнулся старик. — С ними не замёрзнешь.

Директор осмотрел овощехранилище.

— Сколько кирпича вам надо?

— Да хоть сотни три. Старый тоже в дело пойдёт. Глины надо машины две, крышу обмазать. Течёт.

Директор вышел и закурил, поглядывая на Семенюка.

— Докладную написать? — спросил тот.

— Насчёт чего?

— Насчёт безобразия.

— Напиши, если тебе делать нечего.

Спустя минуту газик исчез в густой дорожной пыли.

Через неделю овощехранилище стало неузнаваемым. Ребята сколотили стеллажи и барьеры. И как раз вовремя: в овощехранилище стали поступать овощи. После того как сложили печь, Виталька и Игорь несколько дней чинили корзины для яблок и винограда. Другие ребята пытались им помочь, но только без толку переводили прутья. От этой работы у Витальки и Игоря нестерпимо болели спины и пальцы, но они решили во что бы то ни стало починить все корзины.

Печка получилась что надо. Семенюк пришёл к Митричу ставить магарыч, но старик его выгнал, и Семенюк выпил водку один. Размахивая пустой бутылкой, ходил по посёлку и, встречая школьников, кричал:

— Молодцы! Орлы! Достойная смена!

Усталый, голодный Виталька пришёл домой и увидел на столе письмо.

Почерк был незнакомый. Обратный адрес — Москва. Виталька осторожно разорвал конверт.

«Дорогой Виталик!

Уже месяц, как мы дома. Дедушка книги тебе отправил, а написать письмо всё никак не соберётся. Пока он был в экспедиции, тут у него накопилась уйма дел.

Я поступила в институт. И теперь уже не школьница, а студентка.

Пока сдавала экзамены, думала только о том, как бы не провалиться. А теперь на меня напала жуткая хандра. Слоняюсь по дому, как лунатик, на книги не хочется смотреть. Села писать тебе письмо и двух слов не могу связать. Просто ужас. Думаю только о тебе, о горах, о нашем озере. Закрою глаза и вижу опрокинутые в воду вершины. Всё это сейчас кажется волшебным сном.

На днях едем на уборочную, куда-то недалеко. А мне бы хотелось приехать к вам, увидеться с тобой, сходить в горы.

Виталик, пришли мне хоть маленький букет эдельвейсов. Они сейчас осенние, но всё равно. Заверни их в бумажную трубку и пришли авиабандеролью. Букет, что я принесла с озера, впопыхах забыла. Но дело не в этом. Я хочу, чтобы ты мне прислал цветы.

Элла».

Все эти дни Виталька всецело был поглощён корзинами, а по вечерам плотничал с отцом. Отец затеял пристроить к дому закрытую веранду, в совхозе ему дали два кубометра списанного горбыля. Горбыль предназначался на дрова, но отец решил его использовать для дела.

Виталька так уставал за день, что не было сил думать о чём-либо, кроме корзин и веранды. Он даже во сне чинил корзины.

Прочитав письмо, Виталька подошёл к окну и посмотрел на горы. Солнце уже уходило. На отроги легли прозрачные тени, и лишь дальние вершины сияли красноватым блеском. Где-то там, далеко-далеко погружалось в глубокую вечернюю мглу горное озеро. Но ничто уже не нарушало первозданного покоя его берегов.

Виталька вспомнил, как в первый же день, едва они разбили палатки, над озером пролетел шумный внезапный ливень. Как потом они с Эллочкой, ошалев от восторга, носились друг за другом по мокрому лугу, по ослепительно ярким травам и цветам.

Как он мог всё это забыть? Виталька словно проснулся. Вспыхнула в памяти яркая горная весна; запахи снега и цветов, синее небо, пустынные альпийские луга.

4

За несколько дней до занятий в школе Анжелика прибежала к Витальке. Вид у неё был какой-то необычный — не то радостный, не то испуганный.

— Виталик, — сказала она, и голос её оборвался. Потом невнятно добавила: — Давай попрощаемся.

Виталька растерянно смотрел на неё. Что он мог сказать? Пожелать ей хорошо учиться? Или благополучно добраться до интерната? Ясно, что она и благополучно доберётся и будет хорошо учиться. Но при чём тут он? Лучше бы и не знать её вовсе, не видеть никогда её глаз. Не было бы сейчас непреодолимого желания перебить всё в доме.

И знал ведь, что она уедет, но не думал об этом. Последнее время даже виделся с ней редко, занят был починкой корзин в овощехранилище. А сейчас и овощехранилище, и Анжеликин интернат, и вообще всё показалось Витальке ерундой.

Завтра Анжелики он уже не увидит. Будет лишь вспоминать её, как озеро, как шумный дождь, как капли воды на траве. Эти капли быстро высохли тогда под солнцем.

Анжелика ни слова больше не говорила, только глядела на него, ни на миг не отводя глаз. Смотрела бесконечно долго. Кто её знает, о чём она думала?

И вдруг произошло что-то совсем уж неожиданное. Анжелика закрыла ему глаза прохладными маленькими ладонями. Он думал, что она вот-вот рассмеётся. Но нет, в тишине только чётко стучали часы. Время! Из-за времени всё кончается! А Анжелика не убирала и не убирала ладоней, будто наперекор времени. Ему же было никак невозможно дотронуться до её рук. Раньше, если она плакала, когда не могла найти свою тряпичную куклу, он мог гладить Анжелику, как котёнка, успокаивать её. Но сейчас что-то отбросило её в невообразимую даль, так что к ней просто никак не возможно было прикоснуться. И в то же время эта даль становилась близостью, какой он никогда ещё не знал, а напряжённая пустота, так мучившая последнее время его сердце, сменилась какой-то бесконечной болезненной радостью, неровной и необъяснимой.

Анжелика отняла руки и ушла, так ничего и не сказав. Он на миг только увидел её глаза, они были прикрыты. Длинные чёрные ресницы бросали на смуглые щеки острые тени.

Всё было очень плохо, а Виталька радовался, как будто совсем маленьким он проснулся в ясное солнечное утро и услышал за окном голоса птиц.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

  1

  2

  3

  4

Реклама на сайте