«Солнечный мальчик»

ВМЕСТО НАЧАЛА

Вовке — шесть лет.

Волосы у него цвета тёртой морковки, на носу медными кнопочками — веснушки.

Вовка вот такой.

Однажды Вовка сидел на полу и с треском выдирал из старой маминой сумки квадратное зеркальце.

В окно нестерпимо било солнце.

Радужное пятнышко отскочило от зеркала, ударилось о потолок и, мелко задрожав, покатилось по стене вниз.

— Мама, смотри, какой зайчик рыжий! — закричал Вовка.

— Не рыжий, а солнечный! — спокойно ответила мать.

В тот же день пришёл монтёр устанавливать радио.

Весело насвистывая, он прикрутил к стене острыми винтами ролики, навесил на них белый сверкающий шнур, поставил на шкаф чёрную пластмассовую коробку — динамик — и повернул на коробке ручку.

По комнате разлились звуки весёлой радиопесенки.

— Вот замечательно! — сказала мама. — Большое вам спасибо.

Вовка сиял. Монтёр положил ему на голову тяжёлую жёсткую ладонь.

— Понравилось? — спросил он. Потом посмотрел внимательно на Вовкины волосы и восхищённо добавил:

— Ну, брат, ты и рыжий! Огонь!

— Я не рыжий. Я солнечный! — обиделся Вовка.

ГЛАВА ПЕРВАЯ ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ

Вови-и-ик!..

Мама шла по улице, нетерпеливо всматриваясь вдаль.

Улица была тихой и зелёной. Посредине её росла мелкая колючая трава, а по краям в канавах зонтиками торчали голубые лопухи.

Ни одного мальчишки!

— Целый час как пришла с работы, а его всё нет! — вслух подумала мама. — И куда он пропал? Наверно, опять в колдуны играет!

В одном месте лопухи подозрительно зашевелились.

Мама подошла к канаве и, приставив ко рту дощечками ладони, позвала:

— Вови-и-ик! Никто не отозвался.

— Вови-и-ик!

— Тс-с-с! — зашипело что-то у самых её ног.

Голубой лист наклонился, и из-под него показалась красная Вовкина физиономия.

— Не мешай, — мы играем! — отчаянным шёпотом взмолился Вовка. — Мамочка, золотая, отойди — меня заколдуют.

— На кого ты похож? Весь в пыли. — Мама сокрушённо покачала головой. — Разве нельзя играть так, чтобы оставаться чистым?

— Нельзя, — буркнул Вовка, но тут же поправился: — Ну, можно…

— А без «ну»? Вовка промолчал.

— Через полчаса — домой! Обедать.

Мама погрозила пальцем, повернулась и пошла прочь. Около маленького серенького домика она остановилась, звякнула щеколдой и скрылась во дворе.

Полчаса — это почти ничего. Расстроенный Вовка полез назад под лопух.

В конце улицы раздались крики мальчишек. Крики приближались. Вовка согнулся в три погибели и притих. Сидеть было страшно неудобно. В сандалии через дырочки один за другим пробирались муравьи. В нос лезла едучая пыль.

— Ап-ап-ап-чхи!

В ту же минуту, пробив лист лопуха, рядом с Вовкиной ногой в землю воткнулся красно-белый полосатый шест.

— Это кто ещё тут чихает? — раздался громкий голос. — А ну, вылазь!

Шест качнулся. Озадаченный Вовка выскочил из канавы.

У канавы стоял, широко расставив ноги, здоровенный парень в синем комбинезоне. Вокруг теснились недавние колдуны и их жертвы.

Парень держал в одной руке полосатый шест, а в другой — за ушко — конец длинной металлической ленты.

— Ну-ка подержите! — предложил парень. Он отдал шест мальчишкам, нагнулся к земле, с силой потянул ленту, выпрямился и махнул кому-то рукой.

Лента

Оказалось, что парень работает не один.

У другого конца ленты суетились две девушки.

— Землю меряют! — шепнул кто-то.

Парень дождался ответного знака девушек, взвалил шест на плечо и потащил ленту наискосок через улицу.

Вместе с мальчишками Вовка двинулся вслед за парнем. Рядом змеей ползла металлическая лента.

Парень не сворачивал никуда. Он перешагивал через ямы, распахивал перед собой настежь ворота, вынимал из забора доски, шёл через сады и огороды.

Лента ползла вслед за парнем напрямик.

Так она вползла к Вовке во двор, нырнула под забор и вышла на луг около речки, которая текла на самом краю посёлка.

Здесь мальчишки начали отставать. Один Вовка шагал рядом с лентой, как зачарованный.

Кончился луг, началось болото. Вовка почувствовал, что в сандалиях у него мокро, но даже на это не обратил внимания.

Всё на свете было забыто.

— Стёпа, давай! — кричали девушки, и парень уходил по болоту всё дальше и дальше. Так он шёл, пока не забрался в густой ольшаник. Вовка нырнул вслед за ним. Парень стоял около куста и ковырял шестом в куче прелых листьев. Наконец из кучи выкатился небольшой колючий шар. Шар развернулся, стал на чёрные лапки и пустился наутёк.

— Ёжик! — ахнул Вовка.

Он бросился вдогонку за ежом и тотчас же влетел по колено в яму с водой. Что там вода! Вовка выскочил из ямы, в два прыжка догнал зверька и плюхнулся на него. Ёж пискнул, свернулся в клубок и замер.

— Кого поймал, мальчик? — окликнули Вовку девушки. — Ежа? Беги домой, ты весь мокрый!

Только теперь Вовка вспомнил, что его давно уже ждут.

Исколотые ладони и живот горели и чесались. Вовка снял мокрые сандалии, подсунул одну из них под ежа, второй накрыл зверька сверху. Получился бутерброд.

Держа его на вытянутых руках, он понёс находку домой.

Мурзик

Вовке влетело по первое число.

Мама сердилась. Она говорила, что Вовка заболеет, что хуже ребёнка она не видела всю свою жизнь. Что с этого дня он сам будет стирать себе штаны, а вместо сандалий — ходить летом в галошах.

Мама оказалась права. Купанье в яме не прошло даром. Ночью у Вовки поднялась температура, а к утру пропал голос.

Он лежал на кровати и смотрел, как ползают по голубым обоям солнечные лохматые зайчики.

В углу, в ящике, шелестел соломой ёж.

В воспалённой голове у Вовки вертелась одна и та же мысль: «Ежу надо дать имя. А как? Как назвать?..»

Прошлым летом у соседки жил кот. Звали его Мурзик. Это был суровый полосатый зверь. Он презирал молоко, воровал из чулана колбасу, а кончил тем, что, ловя голубей, свалился в колодец и утонул.

Других звериных имён Вовка, как ни старался, припомнить не мог. И ёж получил кошачье имя Мурзик.

Альбом

Вовка расхворался не на шутку. Вызывали врача. Неделю мама не ходила на работу.

Вовка пил горькие белые порошки и послушно тянул, высунув язык:

— А-а-а!..

Жар спал только на восьмой день.

Вовка сидел на кровати худой, остроносый и ждал с базара маму.

Она пришла, осторожно высыпала из сумки на пол лиловую картошку и положила на одеяло перед Вовкой тетрадь в зелёном переплёте.

— Вот тебе альбом, — сказала она. — Рисуй. Мне сегодня уже на работу. Кстати, про ежа. Не убрать ли его в сарай? Она заглянула в ящик и поморщилась.

— Колючий, без хвоста. Бр-р! То ли дело кошки… Я ухожу. И прошу тебя, не вставать!

Вовка охотно закивал головой.

Как только мама ушла, он слез с кровати и, шлёпая босыми ногами по полу, подошёл к ящику.

Ёж тотчас же свернулся.

— Мурзинька, Мурзик! — ласково прошептал Вовка и покачал пальцем иглу.

Колючая спина ежа дрогнула. Иголки поползли назад.

Из-под иголок высунулась длинная мордочка с любопытными глазами— бусинками.

Вовка осторожно, чтобы не испугать, просунул под зверька палец и пощекотал войлочное пузико.

Ёж довольно запыхтел. Дружба завязывалась.

В тот же день на первой странице альбома Вовка нарисовал существо, похожее на сапожную щётку. У щётки был длинный-дудочкой — нос и чёрные, с ресничками, глаза.

Это был ёж.

Подумав, Вовка пририсовал ему длинный пушистый хвост.

Такой ёж мог понравиться даже маме.

Большие перемены

Когда Вовка в первый раз после болезни вышел из дома, улицы он не узнал. Раздвинув дома и опрокинув заборы, на неё наступала стройка.

Широкая, как река, полоса вспаханной земли двигалась через посёлок.

Урчали, ровняя землю, бульдозеры. То и дело к ним подъезжали самосвалы и с грохотом сыпали на землю кучи дроблёного камня. Вдалеке уже курились синие дымки асфальтоукладчиков.

Смутное воспоминание возникло в Вовкиной голове.

Движение стройки повторяло какое-то другое, недавно виденное им движение.

Ну, конечно! Машины шли точно по пути, проложенному долговязым парнем и веселыми девушками. Точно так, как ползла металлическая лента.

Озадаченный переменами, Вовка походил по людной, полной новых звуков и запахов, улице, сбегал в сарай к Мурзику и возвратился домой.

Большие перемены! В них было что-то беспокойное, угрожающее самому Вовке.

Ехать?

И действительно, в этот день мама вернулась с работы раньше обычного.

— Так, — задумчиво повторяла она, переходя от одного окна к другому. — Так… Так… А что, Володя, если нам с тобой придётся уехать?

Вовка опешил.

— Зачем?

— Ты сегодня был на улице, видел. Делают шоссе. Оно пройдёт прямо через наш двор. Дом снесут. Мне предложили сегодня комнату около больницы, но я… — Мама обняла Вовку. — Мне не хочется оставаться здесь. Скучно, хочется настоящей работы.

Вовка окончательно запутался.

Зачем уезжать, если дают другую комнату? И почему у мамы работа скучная?

Чертёжница на фабрике, где делают стулья. Вовка несколько раз приходил к ней. Мама рисовала гнутые спинки, круглые, как блины, сиденья, раскрашивала стенные газеты. Очень хорошая работа… Но в общем-то можно и уехать…

— А куда?

— В Иркутск.

Что такое Иркутск, Вовка не знал. Ну, что же… Иркутск так Иркутск. Он послушно кивнул.

— Вот и хорошо, — обрадовалась мама. — Увидишь горы, реки, дремучие леса. Знаешь, какая будет жизнь: где чемоданы — там и дом.

— А чемоданы мы сами носить будем?

Вовка спросил просто так, но мама вздохнула.

Вовка знал, почему.

Сколько он помнил себя — всегда они с мамой были одни. У всех мальчишек и девчонок на улице были папы — у Вовки папы не было.

Мама никогда не говорила об отце, а если кто-нибудь её спрашивал, то делалась хмурой и отвечала:

— Мы сами.

Сборы

На другой же день в доме всё пошло кувырком.

Распродавали вещи. То и дело приходили незнакомые люди, осматривали мебель, спорили о цене, качали головами, разглядывая в стульях дырки от гвоздей.

Вовка делал вид, что к дыркам отношения не имеет.

Мама каждый день бегала на почту, давала телеграммы, без конца повторяла слово «Иркутск».

Вовке вся эта кутерьма нравилась.

— Скоро! — таинственным шёпотом сообщал он Мурзику, присев в сарае над ящиком. — Едем в Иркутск! Ешь на дорогу больше!

Еж недовольно пыхтел и отворачивал мордочку от капустной кочерыжки.

— Полетим самолётом. Сверху всё-всё увидим. Горы, леса. Мама говорит, самый интересный лес — дремучий. А на аэродром поедем в автобусе!

Автобус — это было лучше всего. Три мечты, три заветных желания давно уже томили Вовку:

первое — прокатиться в автобусе;

второе — познакомиться с настоящим моряком;

третье — постричься с одеколоном.

Мечты начинали сбываться.

Дом пустел. Одна за другой исчезали привычные вещи. Диван, на котором он сидел вечерами. Стол, за которым рисовал. Кровать, под которой скрывался таинственный мир чемоданов и пыльных старых книг.

К концу недели обе комнаты стояли пустые.

Из далёкого Иркутска пришло, наконец, письмо, которое странно называлось «Вызов».

Можно было ехать.

Как быть?

В дорогу мама купила Вовке скрипучие жёлтые ботинки и клетчатую куртку с «молнией». Но радость покупки сейчас же была омрачена двумя неприятностями.

Первая случилась в парикмахерской.

— С одеколоном! — шёпотом попросил Вовка мастера.

— Нет, нет, нет! —услышала и вмешалась мама. — Мал ещё. Вырастешь, — тогда. А сейчас — десять копеек с чёлкой — и марш из кресла.

Вторая неприятность произошла дома.

Проверяя уложенные в дорогу вещи, мама обнаружила среди чемоданов обвязанный накрест верёвкой ящик.

— А это что? — удивилась она.

— Мурзик.

— Ежа в Сибирь? Да там своих девать некуда! Отнеси в огород.

Мама сняла крышку и перевернула ящик на бок. Из ящика выкатился Мурзик.

Десять минут спустя Вовка сидел в огороде на грядке и думал: как быть?

Расстаться с Мурзиком было невозможно. Он уже ел из рук, позволял щекотать себя спичкой между иголками и понимал почти все человеческие слова.

Надо было что-то делать.

Когда мама ушла заказывать билеты, Вовка вытащил из кучи приготовленных в дорогу вещей круглую картонку с маминой шляпой, вынул шляпу, запихал её в чемодан и, постелив на дно картонки бумагу, посадил туда Мурзика.

Автобус

Автобус с пассажирами, едущими на аэродром, остановился недалеко от дома. Вовка, млея от восторга, забрался на пахнущее клеёнкой сиденье и уселся у окна. Круглую картонку он поставил себе в ноги. Мама села сзади.

Шофёр дал сигнал: «Би-бип!» — и машина тронулась.

Качнулись в голубом небе облака. Качнулся и уплыл назад дом, наклонилась и потекла за стеклом изрытая стройкой улица. Один за другим замелькали пёстрые заборы.

Всё сразу стало необычным. Жизнь начинала течь по-новому.

Какой она окажется?

Белые облака ползли по небу вопросительными знаками.

Путешествие началось.

Дремучий лес

Автобус проехал улицей, выбрался из посёлка и, переваливаясь с боку на бок, поплёлся по дороге. Показалась кучка деревьев.

— Мама, это и есть дремучий лес? — тотчас же спросил Вовка.

— Ты о чём? — удивилась мать. — Это берёзки.

— А вон там?

— Орешник.

Но Вовке не терпелось. Каждые пять минут он вскакивал и спрашивал:

— А это дремучий?

— Дремучий! — не выдержала, наконец, мама. — Дремучий. Сиди, егоза, смирно!

Вовка хотел было спросить, почему в дремучем лесу стоит ларёк с квасом, но не решился.

Что больше миллиона?

Наконец пыльный автобус выбрался с просёлка на асфальт.

Начались ленинградские пригороды.

Розовые, зелёные, голубые домики стайками побежали за окном.

Толстая пассажирка в цветастом платье, которая сидела рядом с мамой, наклонилась к ней и спросила:

— Вы, милочка, до Иркутска?

— Да.

— Очень удобно. Как сядете, так до самого Иркутска и долетите. Залезете в самолёт и можете спать. Я всегда сплю.

— До Иркутска, кажется, тысяч шесть километров?

— Четыре тысячи.

Толстая пассажирка вздохнула и уселась поудобнее.

— Мама, тысяча — это, правда, много? — шёпотом спросил Вовка.

— Много.

— А миллион больше?

— Больше.

Пассажирка, хотя её никто не спрашивал, пояснила:

— Миллион — это тысяча тысяч. Очень, очень много. Я думаю, что больше миллиона ничего нет.

Вовка прижался носом к окну и затих. Толстая пассажирка ему не нравилась.

Немного погодя он вызывающе громко объявил на весь автобус:

— А я знаю, что больше миллиона.

— Что? — удивилась пассажирка.

— Несчитанное количество!

Жёлтая сумка

В аэропорту было людно.

Мама перетащила чемоданы из автобуса в зал ожидания, заняла очередь сдавать багаж.

Очередь медленно подвигалась. Вместе с нею ползли чемоданы.

Вовке сначала понравилось со стуком двигать их по кафельному, в пупырышках, полу, но потом надоело. Он сел на диван и стал рассматривать пассажиров.

В нескольких шагах от мамы стоял человек в кожаном пальто, кожаных сапогах и кожаной кепке. У ног кожаного человека стояли чемодан и жёлтая сумка. В зале послышался шум.

Вошли два милиционера и стали пробираться сквозь толпу, внимательно присматриваясь к пассажирам.

Хотя милиционеры были вежливые и говорили каждому «простите», Вовка понял: кого-то ищут.

Соскочив с дивана, он перебрался поближе к маме.

Милиционеры подошли к человеку в кожаном.

— Ваш документ?

Кожаный достал из кармана потёртый паспорт.

Милиционер внимательно прочитал его и, приложив руку к фуражке, предложил:

— Пройдёмте со мной. Это ваш чемодан?

— Мой.

И тут Вовка с удивлением заметил, что жёлтая сумка стоит отдельно от чемодана, вплотную к маминым вещам.

Кожаный подхватил чемодан и быстро зашагал прочь. Милиционеры двинулись вслед.

— Мама, а мама! — потянул было Вовка маму за рукав.

— Три места до Иркутска. Рейс номер сто тридцать семь. Ах, не мешай, Вова, пожалуйста! Помоги лучше. — И мама, продолжая отвечать на вопросы приёмщицы, начала передавать ей чемоданы.

Когда мама получила квитанции, в зале снова появился Кожаный.

Он спокойно подошёл к жёлтой сумке, поднял её и занял мамино место у багажного окна.

— Рейс сто тридцать семь на посадку! — раздалась команда.

Пассажиры цепочкой двинулись через двери вокзала на лётное поле.

На том месте, где только что стояла жёлтая сумка, весело блестел двугривенный.

Вовка поднял его и оглянулся. Кожаного уже не было.

Сунув монету в карман, Вовка бросился догонять маму.

ГЛАВА ВТОРАЯ В САМОЛЕТЕ

Летим

Аэровокзал, такой большой и высокий, начал уменьшаться, стал величиной со спичечный коробок и повернулся к самолёту крышей.

— Летим, — сказала толстая пассажирка и сразу уснула.

«Интересно, а она спит», — подумал Вовка и прилип носом к окну.

Над самолётом раскинулось серое от туч небо. Внизу коричневыми квадратами лежала земля. На горизонте горела яркая серебряная полоса.

— Море, — объяснила мама. — А вон, видишь, много крыш, а над ними дым? Это Ленинград.

Самолёт набрал высоту.

Коричневые пятна внизу сменились зелёным. Это были леса. В них голубыми змейками вертелись реки. По чёрной, прямой, как карандашная линия, дороге серой гусеницей полз товарный поезд. Над паровозом неподвижно висел ватный дымок.

«Высоко, а не страшно», — подумал Вовка. Он выпустил из пальцев ручку кресла.

— Мам, а самолёт не упадёт?

— Не упадёт, — недовольно ответила мама.

— А если упадёт, то вниз?

— Вниз.

— И моторы вниз?

— И моторы.

— И люди вниз?

— Ой, какие ужасы спрашивает этот ребёнок! — злым голосом проговорила, просыпаясь, толстая женщина. — Я теперь не засну до самого Иркутска!

— И люди, и моторы — вниз. Один ты вверх полетишь!.. Будешь ты или нет сидеть спокойно? — не на шутку рассердилась мама.

«Нет» — и он не взял

За Волгой небо пошло синее, в белую облачную крапинку. Леса под крылом машины проплывали какие-то тёмные, суровые. Железных дорог попадалось всё больше и больше. В дыму и огненных заревах вырастали из-за горизонта один за другим заводы.

— Урал! — объявил, входя в пассажирскую кабину, лётчик.

Заводов на Урале оказалось очень много. Сверху они выглядели настоящими муравейниками. Между цехами взад-вперёд сновали поезда. Бегали чёрные мурашки — люди. Палочками торчали трубы.

Посадку Вовка проспал.

Когда он проснулся, самолёт снова набирал высоту. Толстая женщина больше не спала, грызла сушки и разглядывала по очереди всех пассажиров.

— Здравствуйте! Проснулся!-сказала она. — Опять начнёшь задавать вопросы?.. Ведь надо было придумать! Он что у вас, всегда такой рассудительный?

— Он у меня не плохой, — вступилась за сына мама. — Ласковый. Добрый.

— Вас-то хоть слушается?

— Слушается. Вот, перед дорогой, заладил было: возьму да возьму с собой ежа — поймал где-то — так я только сказала: «Нет!» — и он не взял. Очень слушается.

Обе женщины внимательно посмотрели на Вовку.

Вовка покорно засопел и тут же с испугом услышал, как в круглой картонке над его головой зашелестела бумага.

— Через час Иркутск! — объявил, снова войдя в кабину, лётчик.

Иркутск

Самолёт бесшумно пронёсся вдоль посадочной полосы, запрыгал по бетонным плитам и остановился. Пассажиры начали собирать вещи.

— В крайнем случае могли бы у меня остановиться, — сказала, обращаясь к маме, толстая пассажирка. — Я тут неподалёку. Правда, у вас такой мальчик…

— Благодарю, нас должны встречать. Я дала телеграмму, — сухо ответила мама.

Пассажирка забрала свои кошёлки и ушла. Мама и Вовка выбрались из самолёта последними.

Около машины никаких встречающих не было. Мама потащила Вовку к вокзалу — высокому жёлтому зданию с колоннами у входа.

Не успели они войти в вокзал, как репродуктор, висевший под потолком, щёлкнул, откашлялся — кха, кха! — и неторопливо произнёс:

— Гражданка Андреева Антонина Михайловна, подойдите к справочному бюро.

Услыхав своё имя, мама оставила Вовку с чемоданами и побежала к окошку, над которым золотыми буквами было написано:

«СПРАВОЧНОЕ БЮРО»

Около окошка её встретил высокий человек в пенсне, с пухлым портфелем под мышкой.

Разговаривая, они подошли к Вовке.

— …К сожалению! — говорил человек в пенсне. — К сожалению… Понимаете сами: такие темпы — уму непостижимо! Плотину досрочно, здание электростанции досрочно, всё досрочно. Пока вызов шёл к вам, конструкторское бюро закончило работы и вылетело самолётом на Камчатку, на строительство Нового порта. Три дня назад. Что делать, не догонять же их! Подыщем вам работу здесь. Что-нибудь в канцелярии…

Мама слушала хмурясь. На лице её было выражение неудовольствия. Слово «канцелярия» подействовало на неё как укол.

— Какая канцелярия? — возмущённо спросила она.

— Обыкновенная — бумажки, чернильницы… Правда, чертёжницы нам не нужны, но будете писать объявления, нарисуете стенгазету…

— Нарисуете стенгазету! — Мама ахнула. — Да лучше поехать на Камчатку, чем кормить мух в вашей канцелярии!

— Позвольте, позвольте, — засуетился её собеседник, — при чём тут мухи? Не горячитесь. Поедемте на стройку. Поселитесь в моём кабинете. Отдохнёте. Подумаете.

— Не нужен мне ваш кабинет. Отдыхайте в нём сами. У меня ребёнок.

— Какой ребёнок?

Человек с портфелем от неожиданности уронил пенсне, поймал его на лету и, близоруко щурясь, уставился на Вовку.

— M-м… Действительно, ребёнок.

— Меня зовут Владимир, — сообщил ему Вовка.

— Чёрт знает что!

— Мне в этом году в школу.

— Подумать только — ребёнок! Не пишут. Не сообщают. Приезжают с детьми. Откуда я ему возьму школу? Куда вас теперь сунуть? Не имею понятия.

Тут мама окончательно вспылила.

— Никуда нас совать не нужно. Обойдёмся без вас. И сегодня же на Камчатку. Я чертёжница, и буду работать чертёжницей в том бюро, которое меня вызывало.

Мама топнула ногой и… всхлипнула.

Стройка

Ехать на стройку всё-таки пришлось.

Надо было отправить телеграмму на Камчатку, достать билеты, наконец просто отдохнуть.

В автобусе, куда они сели, без конца слышались одни и те же слова:

— Строительство… ГЭС-2. Строительство… ГЭС-2.

— Мама, что такое ГЭС-2? — спросил Вовка.

— Гидро-электро-станция номер два. Гидро — значит, на реке. Номер два — значит, первую уже построили. Автобус, прошуршав по асфальту, перебрался на мощённую камнем дорогу, проехал по ней часа два и, обогнув поросшую ёлками гору, начал спускаться к реке.

Река лежала внизу в долине. Прямая, блестящая как полоса стали. По обоим берегам её громоздились насыпи. Они, как руки, с двух сторон сжимали реку.

— Ух, ты!

Автобус накренился, и у Вовки захватило дух.

— Что это такое? — спросил он, показывая пальцем вниз, где на дне огромного котлована росли из земли бетонные откосы громадной стены, грохотали краны и сновали сотни самосвалов.

— Плотина! — буркнул Вовкин сосед.

— Настоящая работа! — сказала мама.

Мух нет

Устроились в кабинете не плохо. «А где же мухи?» — подумал Вовка. Мух не было. В кабинете было чисто, пахло сосной и клеем.

— Вовочка, ты не устал? — спросила мама. — Посиди, я схожу на станцию — дам на Камчатку телеграмму и узнаю насчёт билетов.

— И я!

Отправились вместе.

Железнодорожная станция оказалась большим домом, к которому то и дело подъезжали автобусы. В маленьком скверике на чемоданах дремали пассажиры.

Это было не особенно интересно. Зато другой стороной дом выходил в необычный мир пахнущих нефтью стальных путей, красно-зелёных светофоров и тяжёлых паровозов, при движении которых дрожала земля.

Мама еле утащила Вовку с перрона в здание, на почту.

На почте было много народу. Мама, поставив Вовку в очередь, ушла писать телеграмму; вернулась, подошла к окошку и снова побежала куда-то.

Вовке стало скучно. У него заболели ноги, и, так как мама всё не возвращалась, он отправился разыскивать её.

Из почты длинный коридор вёл в зал ожидания.

Вовка сделал несколько шагов по коридору и очутился перед вывеской «Парикмахерская».

За стеклянной дверью слышалось весёлое позвякивание ножниц. Дверь была приоткрыта. Вовка просунул в неё голову, сделал шаг и очутился в волшебном царстве зеркал и белых халатов.

Девочка, одних лет с Вовкой, прошла через весь зал и уверенно залезла в свободное кресло. Парикмахерша набросила на плечи девочки простыню и начала подрезать ей закрученные червячками волосы.

«Черр-вяк!.. Черр-вяк!» — отхватывали ножницы прядь за прядью. Окончив, парикмахерша взяла пузырёк с зеленоватой жидкостью и направила на девочку пульверизатор.

У Вовки сладко защемило сердце.

К кассе девочка прошла мимо Вовки. В её пальцах была зажата монета.

— Сорок копеек! — сказала кассирша.

Вовка даже задохнулся от волнения. Всего сорок копеек!

Он сунул руку в карман штанов и неожиданно нащупал там маленький металлический кружок.

Как он мог забыть про полтинник?

Вовка зажал монету в кулак и решительно шагнул на середину зала.

«КАК СТРИЧЬ?»

С замиранием сердца он забрался в кресло.

— Ты один? — с подозрением спросила парикмахерша.

Вовка мучительно покраснел. Но женщина уже не смотрела на него, а копалась в ящике стола, подбирая для машинки нож.

— Как стричь? — спросила она, двигая ручками машинки.

— С одеколоном! — выпалил Вовка.

Женщина рассмеялась.

— Я не про то. Чубчик оставить?

— Оставить...

Парикмахерша прошуршала машинкой по затылку, поскрипела ножницами за ушами и ловко — чик, чик! — подрезала чёлку.

— А теперь закрой глаза! — скомандовала она.

Вовка крепко зажмурил веки. Пшш-ш-ш! — пахучее облако заклубилось вокруг его головы.

Вовка не дышал. Он не слышал ни взволнованного маминого голоса в коридоре, ни крика на перроне: «Володя, Володя!» — ничего.

Как во сне, он выбрался из кресла, отдал в окошко кассы полтинник, получил сдачу и вышел.

Мамы на почте не было. Перепуганный Вовка бросился в коридор, выскочил на привокзальную площадь — мамы нет! — вернулся в здание и, наконец, выбежал на перрон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ОДИН

Чёрный пёс

На перроне и на путях было пустынно. Одинокий паровоз медленно тащил по дальнему пути платформу. С платформы задумчиво кивал ковшом старый, видавший виды, экскаватор.

Перешагивая через рельсы, прямо на Вовку шёл здоровенный чёрный пёс. Он перепрыгнул через последний рельс и очутился на перроне.

Вовка попятился.

Заметив, что мальчик его боится, пёс зарычал. Шерсть на его загривке поднялась дыбом.

Вовка начал медленно отступать. Он отступал до тех пор, пока не упёрся спиной в вокзальную стену.

Пёс шаг за шагом преследовал его. Видя, что Вовка остановился, пёс оскалил зубы и, готовясь к прыжку, присел на задние лапы.

Вовка закрыл лицо руками… «Сейчас!..» Но тут послышался глухой удар, собачий визг и звуки удаляющихся прыжков.

Вовка отвёл руки от глаз. По перрону удирал, поджав хвост, чёрный пёс. Мальчишка в замусоленной школьной куртке, без фуражки, швырял вслед ему обломки кирпича.

Швырнув последний камень, мальчишка сунул в рот два грязных пальца и пронзительно засвистел.

Пёс взвыл и, как ошпаренный, метнулся за угол.

— Испугался, головастик? — добродушно спросил мальчишка, поворачиваясь к Вовке. — Ты откуда?

Вовка промолчал.

— Ишь ты, ботинки какие у тебя фасонистые! — сказал мальчишка, с любопытством разглядывая Вовку. — Из города, что ли?

— С самолёта…

Мальчишка присвистнул.

— Вон как! А здесь ты с кем?

— С мамой.

— Где она?

— Не знаю.

Мальчишка сразу сообразил, в чём дело. Задав ещё несколько вопросов, он предложил:

— Пошли, мать поищем. Тебя как зовут?.. Вовкой? А меня, — он почему-то хитро подмигнул, — Григорием. Айда!

На вокзале Вовкиной мамы нигде не оказалось.

Однако около автобусной остановки им сказали, что молодая женщина, которая ищет сына, пробежала полчаса назад по улице.

— Во-он туда!

— Пошли и мы! — предложил Григорий. — Здесь и до базара недалеко. У нас кто потерялся — всегда на базаре ищут! У тебя деньги есть?

Вовка показал гривенник.

На базаре кипела шумная разноголосая толпа. Старые покосившиеся лотки были завалены картошкой и рыбой

Мамы не было.

На гривенник купили стакан мелких, как семечки, смолистых орехов. Щёлкая их, выбрались из толпы и незаметно, узенькими немощёными улочками, вышли на берег реки.

Вода в реке оказалась холодной как лёд и очень прозрачной. В ней хорошо были видны каждая песчинка на дне и булавочные мальки, танцующие над песком.

Мальчики сели верхом на гранитные тёплые от солнца камни.

Говорил и спрашивал один Григорий. Вовка односложно отвечал. Он устал. Ему было тепло на шершавом камне. Ветерок тихо перебирал медные проволочки волос. Испуг проходил, и понемногу начинало казаться, что всё улаживается, мама найдётся сама собой и ничего особенно страшного не случилось.

Кожаный

Григорию скоро надоели вялые Вовкины ответы.

— Знаешь что, — решил он, — пойдём сейчас ко мне.

— А мама?

— Найдём. Я тут рядом — в Курятне.

Курятней назывался старый посёлок, который ютился между базаром и стройкой на окраине нового, выросшего вместе с гидростанцией, города.

Дом Григория стоял в середине посёлка.

— Заходи, никого нет, — пригласил Григорий, когда ребята подошли к дому. — Мамка на линии — пути чинит… У тебя отец есть? — неожиданно спросил он.

— Нет.

— И у меня. Твой что, тоже сбежал?

Вовка вздрогнул. Так вот, оказывается, как бывает! Он начал было подыскивать ответ, но Григорий ответа и не ждал. Проведя Вовку коридором в тёмную полупустую комнату, он быстро обшарил в ней все углы.

— Пожрать даже нечего, — проворчал он. — Что делать будем?.. Может, продадим чего, а? Ну-ка, покажи штиблеты…

Он с видом знатока поколупал ногтем подошву.

— Хороши… Десятку дадут!

Вовка не успел опомниться, как он сгрёб ботинки, а взамен выбросил из-под кровати вдребезги разбитые башмаки.

— Бери. Почти новые!

Григорий ушёл. Вернулся он через полчаса, довольный, с лоснящимися губами и большим свёртком в руках. В свёртке оказались две буханки хлеба, колбаса и банка зелёного повидла.

— Живём! — веселился Григорий. — Налетай, на всех хватит!

Ребята начали есть, ломая хлеб и доставая повидло ложкой прямо из банки.

В дверь кто-то постучал. В комнату вошёл мужчина.

При взгляде на него Вовка вздрогнул: «Кожаный!»

Перед ним стоял пассажир, документы которого проверял в аэропорту милиционер. Кожаное пальто, кепка…

— Кто это у тебя? — спросил вошедший Григория.

— Это, Пал-фанасич, мальчишка один. Мать потерял. Приезжий.

Кожаный внимательно оглядел Вовку.

— Потерялся, значит? Нехорошо это, нехорошо… Дело у меня к тебе, — обратился он снова к Григорию. — Всё то же, старое…

— Пал-фанасич, сами знаете, мне теперь никак, — быстро и жалобно взмолился Григорий.

— Знаю, а надо… Так… так… А мальчишка — приезжий, значит?

Кожаный помолчал и не торопясь вышел вместе с Григорием за дверь.

Когда они вернулись, Гришка был чем-то озадачен.

— Вижу, парень, — обратился Кожаный к Вовке, — что надо тебе помочь. Сделаем так: мамашу твою я найду и приведу. Скажи только её имя, фамилию. Сам здесь пока побудь, поживи у приятеля. А завтра ко мне с утра приходите. Прямо на работу… Ну. счастливо оставаться, ребята!

Снова жёлтая сумка

— Проспали! — разбудил на следующее утро Вовку Григорий. — Вставай, Пал-фанасич ждёт! Не видал, куда он вчера сумку поставил?

Григорий выскочил в коридор, покопался там и быстро вернулся. В руках у него была жёлтая сумка.

По спине у Вовки почему-то побежали мурашки. Это была та самая жёлтая сумка, которую он уже видел в аэропорту!

Наскоро перекусив, ребята вышли из дому. Пройдя в конец улицы, они очутились на большой дороге.

Дорога вела на стройку.

По ней, обдавая ребят клубами пыли и дыма, мчались самосвалы с жидким бетоном. Из коробчатых кузовов на дорогу пулями летели крупные серые брызги.

Машины ревели, как быки. Серебряные звери на их радиаторах грозно рвались вперёд.

— Вон она, плотина! —показал Григорий, когда ребята вышли на пригорок. — Вторую станцию на нашей реке строят.

С бугра, где остановились ребята, стройка была видна как на ладони. Река, сжатая с обеих сторон насыпями, бурлила.

Бетонная плотина пока что стояла на сухом месте на дне котлована.

— Плотину достроят и к ней реку в котлован пустят, — объяснил со знанием дела Григорий.

Воздух был полон звуков и запахов стройки.

— Выучусь — пойду на кран. Или на экскаватор! — похвастался Григорий и сразу помрачнел. — Только мамка доучиться не даст. Пьёт она у меня. И батьки нет. Был бы батька, я… — он махнул рукой. — Дом наш скоро сломают…

Вовка оглянулся на Курятню.

Посёлок доживал своё последнее лето. Его сносили. Тупорылые бульдозеры уже работали на окраинах. Они двигались, как утюги, взад-вперёд, взад-вперёд. Острыми ножами срезали ветхие заборы, валили дощатые стены, в труху сминали покосившиеся сараи.

За бульдозерами тянулось ровное, словно вспаханное, поле. По нему рабочие уже выкладывали белые цепочки водопроводных труб.

— Шагай давай! Стал тут, раззявил рот! — неожиданно зло крикнул Григорий, но тотчас почему-то переменил тон: — Вон видишь — за колючей проволокой склады? Там Пал-фанасич работает. Идём.

Не доходя до проволоки, он остановился.

— Дальше сам пойдёшь. Пройдёшь ворота. Там будет вахтёр с винтовкой. Спросит — куда, скажешь: «Мамке обед несу». Понял? За воротами сам встретит. Валяй, а я здесь за кустом подожду. Держи сумку.

Сбитый с толку таким поворотом дела — при чём тут обед? Какая мамка? — Вовка взял сумку — она оказалась лёгкой — и побрёл по направлению к воротам.

В проходной действительно стоял вахтер — старичок в очках и с винтовкой. Опасливо косясь на винтовку, Вовка прошёл мимо него и у первого же барака столкнулся с Кожаным.

— Ага, пришёл! — ласково встретил его тот и, обняв за плечи, быстро увёл в барак.

Живей!

В бараке было холодно. Пахло кожей и краской. Вдоль стен до самого потолка громоздились дощатые полки, на них грудами лежали одеяла, полушубки, стояли банки и ящики.

— На сухаричек, погрызи — я мигом. Кожаный усадил Вовку на табурет, исчез и вернулся с сумкой.

— Отдашь Грише, — сказал он. — Ну, погостил, детка, и хватит, теперь иди.

Ничему уже не удивляясь, Вовка покорно взял сумку, — она почему-то стала тяжёлой, — и потащил её назад к проходной.

Навстречу попались две девочки. Они тоже несли сумки. В сумках стояли кастрюльки, бутылки и лежали краюшки хлеба.

Когда Вовка, пройдя проходную, доплёлся до того места, где они расстались с Григорием, тот неожиданно появился из-за куста, вырвал сумку из Вовкиных рук и торопливо зашагал обратно к посёлку.

— Живей, живей!-шипел он на Вовку, который еле поспевал за ним. — Нам, пока обед не кончился, ещё раз обернуться надо.

Они добежали до базара и остановились у зелёного, сколоченного из фанерных щитов, ларька.

Двое парней, держась друг за друга, примеряли у ларька новенькие сапоги.

Сапоги блестели на солнце, как стальные.

Григорий обошёл ларёк и стал около узенькой, увешенной замками двери.

— Тётя Маня! — шёпотом позвал он.

Ларёк затрясся. Дверь распахнулась, и на пороге показалась огромная женщина — целая гора мяса, упакованная в дюжину кофт и юбок.

— С кем это ты? — басом спросила она, двинув тройным подбородком в Вовкину сторону.

— Новенький. Туда ходил, — многозначительно объяснил Григорий.

— А-а… Это хорошо, тебя-то уж там не пропустят — приметили, — согласилась тётя Маня, протянула огромную, с короткими пальчиками, руку за сумкой, взяла её и исчезла за дверью.

Через минуту ларёк снова заходил ходуном. Из двери высунулась тёти-Манина рука с сумкой.

— Лови!

Григорий на лету подхватил сумку и, не оглядываясь, зашагал прочь…

— Павел Афанасьевич, когда мама придёт? — спросил Вовка Кожаного, второй раз в этот день очутившись в бараке.

— Скоро. Телеграмма есть — через три дня приедет, — трепля Вовку по щеке, ответил тот. — Уехала она тебя искать. А теперь неси, милый, сумку. Неси.

Мир, Вовка и пуговица

Раньше мир был прост.

Он был лишь немногим больше посёлка, где жили Вовка с мамой.

Где-то неподалёку, вероятно, за речкой, лежали города и страны, нарисованные на картах — Ленинград, Москва, Африка,-о которых говорило радио и о которых писали в книжках.

В мире жило не так уж много людей, и все они относились к Вовке самым наилучшим образом. Всё, что будет сегодня, завтра, через год, — всё было заранее известно.

Жизнь была ясной, как медная пуговица.

Отъезд всё изменил.

Жизнь обрушилась на Вовку как водопад, как стремительный поток людей, городов, вопросов и происшествий.

Но хуже всего было то, что происходило с ним последние два дня.

Вовка трусил.

Он отчаянно трусил второй день подряд.

Его пугала непонятность того, что делается в обеденный перерыв в бараке у Кожаного. Пугал вахтер с винтовкой. Пугала тётя Маня-гора мяса в ларьке, где заканчивала каждый свой рейс жёлтая сумка.

— Если кто спросит, — наставлял Вовку Григорий, — говори, несёшь обед. Кожаный твердил:

— Был в милиции. Найдут. Сказано — приедет на третий день.

Маминого прихода Вовка ждал, как избавления.

Хлеб, колбаса и повидло, которые купил Григорий в первый день, уже кончились. Деньги —тоже. Ели мальчики мало и где придётся: то с Кожаным в столовой, то прямо на базаре, на мелочь, которую тётя Маня изредка давала Григорию.

— Ты к кому, мальчик?

Проснувшись на третий день утром, Вовка сразу же вспомнил, что сегодня должна прийти мама.

Он весело привскочил на кровати, но при первом же взгляде на тусклое окно, чёрный потолок, на Гришку, сопящего рядом у стены, чувство радости погасло.

В полдень снова отправились к Кожаному.

Когда Вовка хотел было, как всегда, незаметно проскользнуть мимо вахтера, тот неожиданно наклонился и спросил:

— Ты к кому, мальчик?

— К маме…

Вовку бросило в холод, затряслись руки. Не поднимая глаз, он просеменил мимо вахтера и еле живой доплёлся до барака.

— Что он тебя спрашивал? — настороженно и недобро спросил Кожаный.

— К кому иду.

— А ты что?

— К маме, сказал.

— Правильно! А, чёрт тебя побери, заметили…

В складе Кожаный на этот раз что-то замешкался. Когда он, наконец, передал Вовке сумку, она была вдвое тяжелее обычного.

Вовка потащил сумку к выходу и уже у самых дверей столкнулся с молодым мужчиной в серой шинели без погон.

— Ты откуда? — удивился молодой. — К вам приходил? — обратился он к Кожаному.

— Д-да… То есть, нет, — Кожаный замялся, как клещами, больно сжал Вовке плечо и незаметно стал выталкивать Вовку из барака.-Заблудился малец. К мамке обед носил. Сейчас я его провожу.

Молодой — видно, начальник — с подозрением посмотрел на жёлтую сумку, на Вовку, хотел было ещё что-то спросить, но промолчал.

Кожаный вывел Вовку во двор.

— Пулей! — злым голосом сквозь зубы процедил он. — Если задержат, — живым мне не попадайся.

Вовка медленно двинулся к проходной.

Там сменялись вахтеры.

Он уже прошёл было барьер, как вдруг один из вахтеров нагнулся и схватил его за руку.

— Постой-ка, — сказал он. — Что-то ты больно зачастил к нам! Спрашиваю: «Чей?» — продолжал он, обращаясь к товарищу. — Никто не знает. «Что носит?» Никто не ведает.

Он перегнулся через барьер ещё больше и запустил руку в сумку.

— А ну, показывай, что у тебя там.

Из сумки появился на свет свёрток, туго перемотанный тряпкой. Вахтер рванул её, тряпка лопнула, и в прореху вылез блестящий чёрный носок новенького сапога…

— Из склада воруют, — тихо промолвил вахтер и вдруг отчаянным голосом закричал: — Стой!

Но Вовка уже мчался прочь, не чуя под собою ног.

Подлезая под барьер, вахтер замешкался. Когда он выскочил из проходной, Вовка уже успел юркнуть в кусты.

Там его ждал Григорий.

Этому не нужно было объяснять ничего. Григорий тотчас же бросился напролом, в самую гущу кустов, перелез через какой-то забор, пробежал огородами и, шмыгнув в первый попавшийся сарай, затаился. Вовка не отставал от него ни на шаг.

— Ну, чего там получилось? —задыхаясь спросил Григорий.

Вовка рассказал всё по порядку.

— Ну и дурак! — неожиданно равнодушно заключил его приятель. — Теперь тебе такие сапоги дадут, только держись! Вахтёры не поймают — Пал-фанасич прибьёт.

Вовка, серый от испуга, молча стоял у стены.

— Вот чего, — решительно заявил Григорий.-Тебе сейчас деньги нужны. Без них пропадёшь. Когда ещё твоя мать придёт… Скидавай куртку, я мигом. Продам, принесу деньги.

Вовка покорно снял куртку, сел у стены на корточки и, зябко сунув ладони между колен, стал ждать.

Прошёл час или больше.

Григорий не возвращался.

На базаре

Вовка продрог. У него не попадал зуб на зуб.

Каждый раз, когда около сарая фырчала машина или слышались голоса людей, ему казалось, что вот-вот откроется дверь, в сарай войдут и его схватят.

В отчаянии он, наконец, решился уйти. Выбрался на цыпочках из сарая, перелез через забор и, боясь оглянуться, пошёл по дороге к посёлку.

Ноги сами принесли его к базару, туда, где должен был продавать куртку Григорий.

На базаре было необычайно людно. Было много рыбаков, кипела разноголосая толпа и стоял огуречный запах свежей рыбы.

Вовка сразу же потерялся в суетливом, занятом своими делами скопище людей.

Толпа швыряла его из стороны в сторону до тех пор, пока у него не закружилась голова и смертельно не захотелось присесть.

Но когда он выбрался из толпы, то, наконец, увидел Григория.

Тот стоял у лотка с одеждой и примерял мохнатую круглую кепку. Куртки в руках у него не было.

— Гриша! — Вовка бросился вперёд и ухватил за рукав приятеля. — Гриша…

Но Григорий повёл себя непонятно.

— Отпусти, пацан, — громко и зло отрезал он и вырвал рукав из Вовкиных пальцев. — Чего пристал?..

— Гриша, мне холодно, пойдём к тебе, — продолжал, ничего не понимая, Вовка. — Дай куртку. Около них начали останавливаться.

— Какую куртку? — выкрикнул, не глядя на Вовку, Григорий. — Сумасшедший, откуда ты взялся на мою голову?!

Вокруг них уже стеной стояла толпа.

— Ты, здоровенный, не обижай маленького! — добродушно предупредил Григория широкоплечий рыбак. — Какая куртка? Отдай, если брал.

— Отдай, отдай, — поддержали из толпы.

— Не брал я никакой куртки! — неожиданно визгливым голосом закричал Григорий.-Чего он ко мне прицепился, какой я ему Гриша? Дяденька, не держите меня!

— А и верно, не Гришка он, — вмешалась в разговор женщина в синем платочке. — Соседский он мне, Настасьи-ремонтницы сын. Стёпкой зовут… Второгодник… Опять, непутёвый, на базаре шалберничаешь?

Чего ж ты путаешь? — сурово обратился широкоплечий рыбак к Вовке. — Как звать и то не знаешь, а требуешь. Шли бы вы по домам оба. Ну!..

Обрадованный таким оборотом дела Степан-Григорий освободил рукав из рук мужчины, который держал его, и юркнул в толпу.

Народ стал расходиться. Через редеющую толпу Вовка увидел фигуру Кожаного. В кепке, надвинутой на глаза, тот стоял у зелёного ларька. Рядом с ним возвышалась громадная туша тёти Мани.

Заметив Вовку, Кожаный двинулся было к нему, но остановился.

Однако Вовка не испугался и не побежал. Ему теперь было всё равно. Еле передвигая ноги, он брёл по направлению к станции.

Врали. И про обед в сумке, и про то, как зовут Степана, и про милицию — врали. Не нашла, да и не могла найти его мама.

Всё пропало, идти было некуда.

И, однако, он шёл. Шёл к станции, к тому месту, где в последний раз видел маму.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ ФЕДОР

Я не плАчу!

На станции было пустынно. Холодно светили зелёные огни светофоров. Ветер нёс по перрону обрывки пожелтевшей бумаги.

Вовка подошёл к краю перрона. Голубые полоски рельсов… Где-то далеко-далеко мчится по ним дымный паровоз и увозит с собой маму. То ли на Камчатку, то ли домой. Нет мамы.

Нет мамы, и навек останется он в грязной Курятне, где живут Кожаный, Степан-Григорий и похожая на гору мяса тётя Маня. И если сейчас он не вернётся к ним, то так и останется стоять здесь. Один. На холодном ветру. Голодный, полураздетый. Забытый всеми…

От этих мыслей Вовке стало до того горько, что он не выдержал и заплакал.

— Ты чего грязными слезами на чистую рельсу капаешь? — раздался над его головой громкий весёлый голос.

Вовка поднял голову.

Перед ним стоял моряк в чёрной куртке нараспашку и полосатой бело-синей рубахе. Он улыбался, и начищенные до блеска медные пуговицы на его куртке перемигивались.

— В чём дело? — спросил моряк. Вовка молчал.

— Ушибся?..

Не получив и на этот раз ответа, моряк нагнулся и подхватил Вовку на руки.

— Э-э, да ты никак всерьёз плачешь?

— Я не плачу, — пробормотал Вовка и залился в три ручья.

Руки моряка продолжали держать его на весу. От ощущения их силы Вовке стало немного легче. Моряк опустил его на землю.

— Стоп качать воду! — сказал он, вытащил из широких брюк клетчатый платок и вытер Вовке нос. — Ты, случайно, не потерялся?

Вовка кивнул.

— Давно?

— Четвёртый день…

— Ого! — удивился моряк. — Давай выкладывай, как было дело.

И Вовка рассказал всё. Он хотел верить, он не мог не верить этому большому добродушному человеку, которого видел первый раз в жизни. Он покорно разрешил набросить себе на плечи чёрную куртку, умыть себя под водопроводным краном и подвязать верёвкой развалившийся башмак.

— Ну, браток, у тебя и штиблеты! Первый сорт! —удивился моряк. — Таких до самой Камчатки не сыщешь… Я, между прочим, тоже туда, куда и вы, еду. От нас в Новый порт половина людей уезжает. Здесь кончили, там начнём строить… Давай-ка решим, что будем делать. Мне-то сейчас надо на стройку — кран сдавать.

— Какой кран? — удивился Вовка. — Вы же моряк?

— Был моряк, а теперь строитель. Машинист на кране. Думаешь, краном управлять легче, чем кораблём? На всё, брат, нужна сноровка. Не повеселел ещё? Поехали со мной, что-нибудь интересное покажу… Кстати, чтоб знал, — зовут меня Фёдором. А тебя?..

Кран и чайник

Ехали на попутной машине.

Когда машина проезжала мимо нового, только что отстроенного дома, Фёдор постучал по кабине.

— Приехали! — крикнул он.

Вовка вылез из кабины.

Дом-великан сиял сотнями окон. В них, правда, ещё не белели занавески, в доме не хлопали парадные двери. У стены ещё стоял, упёршись в рельсы железными ногами, огромный кран.

Сидя на рельсах, трое рабочих пили чай. Красный чайник стоял тут же прямо на земле.

— Чего ты пропал? Ждём тебя, ждём… — сердито сказал Фёдору один из рабочих.

— Дело одно получилось. Мальчишке помочь надо было, — объяснил Фёдор. — Пошли. Принимайте кран, что ли.

Они ушли, и Вовка снова остался наедине со своими невесёлыми мыслями.

Когда Фёдор вернулся, он это заметил сразу.

— Опять загрустил? — Фёдор покачал головой. — Зря! Сейчас поедем искать мать. А показать что-нибудь интересное я не обещал?

— Обещали…

— Ну вот… Видишь чайник? Смотри внимательно.

Фёдор поправил у чайника ручку, уцепившись за железную лесенку, начал карабкаться на кран, добрался до самого верха и скрылся в кабине.

Заурчали моторы. Кран тихонько двинулся с места.

Не доезжая до Вовки, кран остановился. Сверху медленно опустился крюк.

Фёдор, чтобы лучше видеть, высунул из кабины голову; прицелившись, подцепил крюком чайник и осторожно понёс его над Вовкиной головой в сторону.

Рабочие, которые издалека наблюдали эту сцену, засмеялись.

— Циркач! — с уважением сказал один из них. — Краном, как рукой, работает.

Кран покатился в самый конец рельсового пути. Там он остановился и, не пролив ни одной капли, опустил чайник на бетонную плиту.

— Ну как? — спросил Фёдор, спустившись на землю. — Видел?

— Видел, — выдавил из себя ошеломлённый Вовка. — А это правда ваш кран?

— Был мой. Теперь мой кран меня на Камчатке ждёт, — отшутился Фёдор. — Ну, идём в милицию — ещё одно дело сделаем… Стой, а ты, случайно, не голодный?..

Ещё одно дело

По пути в милицию зашли в столовую. Фёдор купил в буфете полбатона и пластину жёлтого ноздреватого сыра.

— Держи. Шесть дырочек на двоих.

Он снова ушёл и вернулся с парой матерчатых тапок.

— И это тебе. Ну, как сыр?

— Три дырочки съел, три вам оставил, — Вовка впервые за последние дни улыбнулся. — Дядя Фёдор, а в милицию мы зачем?..

Начальник милиции, выслушав Вовкину историю, развёл руками.

Ну что ты будешь делать! Три дня по всему строительству ищем. С ног сбились. Весь лес вокруг обыскали. Два раза начальству докладывали: нет, мол, такого мальчишки. А он тут — под самым носом… Сейчас маму сюда доставим, — она в гостинице остановилась.

Вовка сидел притихший и испуганно ждал, когда Фёдор заведёт речь о Кожаном.

— У нас ещё одно дело есть, — начал наконец Фёдор. — К любопытным людям нашего паренька здесь забросило. Вы о них ничего не слыхали?

И он рассказал историю с жёлтой сумкой.

— О-о-о!.. — протянул начальник и нахмурился. — Действительно, любопытно. Так было? — спросил он у Вовки.

— Так.

— Здорово! Сейчас же примем меры. С тётей Маней мы, между прочим, знакомы. Про Степана я тоже кое-что слышал. Мать у него нехорошая. Губит мальчишку. А вот Кожаный — птица покрупнее и осторожнее. Этот ещё не попадался. Подождите полчаса — может, понадобитесь.

Прошло, однако, больше часа, прежде чем начальник снова вызвал Фёдора с Вовкой.

— Вот какое дело,-сказал он.-Матери твоей в гостинице нет. Говорят, скоро вернётся. А у меня сейчас машина идёт туда. Отправляйтесь-ка вы — с жуликами дело ясное, разберёмся сами…

Вовка и Фёдор уже сидели в машине, когда на улице показались два милиционера. Между ними плыла, колыхаясь, тётя Маня и брёл, опустив голову, Степан. Кожаного с ними не было.

Проходя мимо машины, Степан поднял голову. Глаза мальчиков встретились.

Вовка почему-то вспомнил, как он стоял, прикрывая лицо руками, а Степан швырял камни в убегающего пса, вспомнил смолистые кедровые орехи и тёплые валуны на берегу реки… Вспомнил и невольно потянулся вперёд. Он хотел чтото сказать, но в эту минуту Степан сделал предостерегающий знак рукой, жалко улыбнулся и прошёл мимо.

— Дядя Фёдор, что с ними будет? — взволнованно спросил Вовка.

— Как что? Торговку в тюрьму посадят…

— А Степана?

— Ну, с ним — другое дело. Ему пропасть не дадут. В город, в интернат отправят… Держись крепче, поехали!

Вместе

Когда начальник милиции звонил в гостиницу, маму не нашли.

И всё-таки она была там. Её вызвали в камеру хранения.

— Гражданка, что это у вас в картонке? — с подозрением спросил кладовщик.

— Как что? Моя шляпа.

— Интересная шляпа, которая хрюкает. И запах от этой шляпы — хоть убегай. Не верите — убедитесь. Мама развязала картонку и ахнула.

На дне её копошилось что-то невообразимо грязное, колючее, облепленное бумажками и соломинками.

— Ёж! — Мама схватилась за голову. Кладовщик раскрыл рот от изумления…

Что делать со зверьком? Выбросить? Самое правильное было бы поступить именно так.

И всё-таки мама ежа не выбросила. Теперь, когда Вовки с ней не было, она не могла этого сделать. Ведь это был Вовкин ёж.

И мама унесла картонку к себе в комнату.

Бедная мама! Она снова должна была ездить по детским комнатам, звонить в отделения милиции, искать и надеяться. А надежд становилось всё меньше и меньше…

Когда мама, вычистив картонку и накормив ежа, вышла в вестибюль, к ней обратилась женщина в форменной фуражке и что-то сказала.

Мама безучастно кивнула.

Женщина засмеялась и громко повторила, почти крикнула:

— Вас ждут. Вон — сзади.

Мама обернулась, и в ту же минуту, отпустив руку какого-то моряка, к ней на шею кинулся Вовка.

В путь!

Для радости тоже нужно время. Прошло два дня, прежде чем мама пришла в себя и решилась ехать дальше.

К Иркутскому вокзалу подкатил, сияя стеклом и зеленью вагонов, скорый поезд.

По ступенькам в вагон весело поднялась мама с Вовкой. Следом за ними втащил чемоданы Фёдор.

Паровоз дал гудок. Поезд тронулся.

За окном поплыли перронные столбы, светофор, городские дома. Следом потянулись новостройки, блеснула река с чёрным полукольцом плотины.

Когда поезд проходил мимо Курятни, Вовка не удержался и выглянул в окно.

Бульдозеры кончали сносить посёлок. Они подошли уже к самому базару.

На том месте, где ещё вчера стоял Гришкин дом, ровной полосой тянулась отутюженная машинами, очищенная от гнили и мусора земля.

ГЛАВА ПЯТАЯ В ПОЕЗДЕ

Первый день

Итак, они ехали вместе.

— Мне в Новый порт, вам в Новый порт — берём билеты заодно, а? — предложил в Иркутске Фёдор, и мама охотно согласилась.

Вообще она не знала, как и чем отблагодарить Фёдора.

— Если бы не вы… — без конца повторяла она, и каждый раз в её глазах появлялся испуг.

Но больше всех был доволен попутчиком Вовка.

— Дядя Фёдор, он всё-всё может, — шептал Вовка маме. — Знаешь, как он на кране работает? Захочет — самую мелкоту — даже нашу картонку — раз! — и подцепит.

При слове «картонка» мама улыбнулась. Она ждала, что Вовка, наконец, не выдержит и выдаст тайну.

Но сын тайну не выдавал.

«Там он или нет? — думал Вовка, искоса поглядывая на картонку. — Надо посмотреть. Хотя бы мама куда-нибудь вышла!»

Однако мама никуда не выходила, а картонку задвинула далеко под лавку.

В купе, кроме мамы, Вовки и Фёдора, ехал ещё один пассажир.

Он был неразговорчив, толстонос и, несмотря на жару, обут в толстые серые валенки.

— Зачем они ему? — удивлялся Вовка.

Поезд, отъехав от Иркутска, помчался по берегу Байкала— громадного, как море, озера. Вагон то нёсся почти у самой воды, то врывался в тёмные, полные паровозного дыма туннели.

Толстоносый один не считал вслух туннели и не восхищался озерем-морем. Когда стемнело, он стянул валенки, аккуратно положил их под лавку и лёг.

— Хрр-р… хрр-р… — раздалось через минуту.

Фёдор покосился на маму и ткнул толстоносого кулаком вбок. Тот недовольно хрюкнул, отвернулся к стене, натянул на голову одеяло.

Мама пожала плечами и вышла в коридор.

Вовка моментально нырнул под лавку.

Картонка стояла в самом дальнем углу. Он пошевелил её — тихо. Приподнял крышку, осторожно сунул руку внутрь. Пусто!

Расстроенный пропажей, Вовка вылез из-под лавки, скрючился у окна и до самой ночи ни с кем не разговаривал.

Ночь он спал плохо.

Валенки

Разбудила Вовку утренняя возня в вагоне.

Поднялись все. Мама, напевая песенку, хлопотала у столика. Фёдор, в одной тельняшке, с полотенцем на шее, сопел и приседал в проходе между лавками, — делал зарядку. Толстоносый лёжа завязывал шнурки галифе.

Потом он сел и спустил ноги с полки.

— Подвинься!

Вовка подвинулся и при этом задел каблуком лежавшие на полу валенки.

Толстоносый что-то проворчал, сгрёб валенки в охапку и начал их надевать.

Вагон качало. Стоя на одной ноге, он старался попасть второй в голенище.

Раз — не попал. Два — мимо. Третий… — есть! Толстоносый с размаху сунул ногу внутрь валенка и тотчас же дико заорал:

— Ай!

Все вскочили. Мама уронила нож и, побледнев, спросила:

— Что случилось?

Толстоносый с визгом прыгал по купе. На его ноге болтался надетый до половины валенок.

— Стоп!

Фёдор поймал толстоносого за ногу и толчком усадил на лавку.

— Перестаньте орать, — спокойно сказал он. — Вас что, укусили?

— Д-да… Не знаю… Там, там! — Толстоносый, задыхаясь от испуга, указывал пальцем на валенок.

Фёдор сорвал валенок с его ноги, сунул внутрь руку и немедленно отдёрнул её.

Из валенка послышалось раздражённое пыхтение: «Пф! Пф!»

Вовка даже подпрыгнул на месте: «Неужели в валенке Мурзик?»

Но, как ни старались вытряхнуть таинственное существо из валенка, это оказалось невозможным. Валенок трясли, ударяли об пол — безрезультатно.

Тогда Фёдор достал из кармана складной нож и вопросительно посмотрел на толстоносого. Тот уныло кивнул.

Острым, как бритва, лезвием Фёдор разрезал валенок. Из него вывалился на пол, стуча иглами, ёж.

— Мурзинька, Мурзик! — радостно повторял Вовка, осторожно беря ежа на руки. — Ведь здесь был! Не убежал!

Ёж тыкался ему в ладони шелковистым тёплым рыльцем, доверчиво похрюкивая.

— Откуда этот зверь? — удивился Фёдор.

И только мама, вместо того чтобы ахать, тихо рассмеялась.

Вовка понял, что его тайна давно раскрыта.

— Мамочка, ты не сердишься? — спросил он, бросаясь маме на шею. — Ну, скажи, не сердишься?

— Скажу, когда сознаешься, куда дел мою шляпу, — ответила мама.

О смятой шляпе разговаривать было опасно. Вовка понял, что он прощён, и, соскочив с маминых колен, бросился устраивать ежа на старом месте — в картонке.

Сидя в углу, толстоносый натягивал на ногу разрезанный донизу валенок.

— Для чего вам валенки? — спросил Фёдор. — Выкинули бы их. Лето, не на север едете.

— Куда надо, туда и еду. Никого мои дела не касаются, — чуть не плача огрызнулся толстоносый. — Подавитесь вы своим ежом! Еду и всё. Милиции нет — я бы вам показал, как в поезде ежей возить. Ну, ничего. Сейчас он у вас полетит за окно.

Толстоносый ушёл и вскоре вернулся с начальником поезда.

В купе все притихли.

Начальник строго посмотрел на пассажиров.

— Вот это место, — жалобно объяснил толстоносый. Начальник важно кивнул.

— Разрешаю, — промолвил он, повернулся и вышел.

— Мама, что он разрешает? Выбросить Мурзика? — прошептал Вовка.

— Наверное — нас, — серьёзно и тоже шёпотом ответила мама.

Фёдор молчал, ожидая, что будет дальше.

Толстоносый свернул постель, достал из-под полки свой чемодан и ушёл.

Второй раз он пришёл вместе с какой-то хорошо одетой пожилой женщиной. У женщины в руках была ярко-красная сетка с посудой, а у толстоносого — её чемодан.

— Счастливо оставаться, располагайтесь свободнее, — забормотал толстоносый, запихивая чемодан под лавку.

— Володя, помоги, там наши вещи — они мешают, — сказала мама.

Не понимая, для чего всё это делается, Вовка забрался под лавку, подвинул там чемоданы, а когда вылез оттуда, — увидел неожиданное зрелище. На том месте, с которого он только что встал, сидела девочка.

Настоящая девочка в горошистом платье с огромным бантом на голове.

Новые соседи

«Ого! — удивился про себя Вовка. — Целый вертолёт!» Таких бантов он ещё никогда не видал.

— Здравствуй, девочка! — сказала мама. — Как тебя зовут?

Девочка поджала губы и покосилась на пожилую женщину.

— Что же ты, Елена, не здороваешься?.. — с неудовольствием промолвила та. — Простите, я тоже не представилась. Верховская Генриетта Николаевна…

— Тоня.

— Фёдор

— А это моя внучка — Елена. Мы с ней едем на Камчатку. В Новый порт. Мой сын там работает инженером…

"Интересно она говорит — «инжэнэром», — подумал Вовка.

Делая вид, что не замечает девочку, Вовка залез с ногами на постель и пару раз перекувырнулся.

Девочка сидела молча, поджав губы, и смотрела в окно. На Вовкины фокусы она не обращала никакого внимания.

Зато её бабушка оказалась очень разговорчивой.

— Как у вас здесь хорошо, — призналась она. — Мы ехали в соседнем вагоне, так, поверите ли, там было не купе, а кошмар. У нас верхняя полка. Вы, конечно, понимаете — для двух женщин…

Вовка фыркнул.

— …для двух женщин — это невозможно. Но и этот билет еле-еле достали. Все куда-то едут, едут… Знаете, кто ещё был у нас в купе? Не поверите. Во-первых, — доктор, который лечит в Монголии больной скот. Страшно подумать. Сплошная инфекция! Во-вторых, — перед самым отходом вваливаются двое. В ватниках, в меховых шапках. Сели и молчат. Полдня просидели. Сходили за кипятком — молча. Вытащили из мешков железные кружки — по литру каждая, — выпили весь чайник. Молча. Без сахара. Спрашиваю проводника, кто такие. Говорит — тигроловы! Ужас! Я всю ночь не спала!

Вовка с завистью посмотрел на девочку. Подумать только — ехала с настоящими тигроловами!

Девочка по-прежнему сидела откинув назад голову и смотрела прямо перед собой.

«Задавака, — решил Вовка. — Нацепила бант и фасонит!» — И он достал из-под лавки коробку с ежом.

Мама нагнулась к Вовке, вполголоса предложила:

— Покажи его девочке. Поиграй с ней…

— Стану я с девчонкой!

Мурзик лежал на дне картонки колючим клубком.

— Развернись, развернись, покушай!.. — начал уговаривать Вовка ежа.

Зверёк, наконец, внял уговорам. Из-под иголок высунулся чёрный поросячий пятачишко, затем показалась одна крысиная лапка, вторая… Скоро Мурзик забегал по картонке, подбирая крошки.

Девочка замерла от восхищения.

— Мальчик, скажите, это ёж? — не выдержав спросила она.

— Коза, — буркнул Вовка. Девочка сделала вид, что не слышит.

— А чем вы его кормите?

— Спичками.

Девочка обиженно надула губы, дёрнула плечиками и снова отвернулась к окну.

Леночка

И всё-таки знакомиться с ней пришлось. После чая Леночкина бабушка достала из чемодана игру «Цирк».

Играть приглашены были все.

— И вы, мальчик,-сказала девочка, не глядя на Вовку.

Вовка пожал плечами.

Взрослые скоро занялись разговором, и у доски остались одни дети.

Девочка оказалась страшно хитрой. Она всё время бросала кубик так, что выпадали только пятёрки и шестёрки. Вовкина голубая фишка быстро отстала, и когда зелёная девочкина кончала игру, голубая ещё болталась где-то в начале между барабаном и дрессированным зайцем в кепке.

— Кончила! —торжественно объявила Леночка.

— Подумаешь! — Вовка небрежно опрокинул свою фишку. Поболтав ногой и помолчав, он сказал: — А я зато в этом году пойду в школу.

— И я.

— А меня сразу примут в пионеры.

— В первом классе не принимают. В октябрята — и то со второго. Самых лучших.

— Это у вас. А у нас есть такая школа, — соврал Вовка, — где с первого. Одна на весь район.

Тут он вспомнил, что едет на Камчатку, где неизвестно какие школы, и прикусил язык.

— Смешная ты, — закончил он, — «скажите, мальчик», «играйте, мальчик»… Что я — «вы», что ли?

— Я не смешная, а вежливая, — обиделась девочка. Воцарилось молчание. Ссориться не было никакого смысла, и поэтому Вовка примирительно сказал:

— Меня ещё в прошлом году чуть в школу не взяли. По домам ходили, записывали, кому семь лет исполняется… И я записался. Мама пришла — такой шум подняла! Нельзя, говорит, обманывать. А я и не обманывал: я правда в школу хотел.

О плохих и хороших людях

На одной из станций Фёдор побежал за досками и проволокой — делать ежу клетку.

Когда он вышел, Леночка спросила:

— Это твой папа?

— Папа? — удивился Вовка. — Нет…

— А где папа?

Вовка отвернулся и начал дышать на оконное стекло.

Мама покраснела.

— Мой папа — инженер, — медленно проговорила Леночка. — Они с мамой нас на Камчатке ждут…

— Мой Геннадий проектировал Новый порт, — вмешалась Генриетта Николаевна. — Ну, конечно, не один — целая группа специалистов. До чего беспокойная профессия! Всё порты, порты, порты! Море Белое, Чёрное, Каспийское. Он разъезжает, а мы за ним. Невозможная работа. Вы — женщина, вы, конечно, меня понимаете!

Мама неуверенно кивнула. Вечером, ложась спать, Вовка обнял маму за шею и шепнул:

— Мама, а у нас будет когда-нибудь папа? Мама вздрогнула.

— Зачем это ты? — тихо спросила она и прижала к себе голову сына. — Разве тебе со мной плохо?

Вовка освободился из маминых рук, отвернулся к стене и стал чертить на ней пальцем треугольнички.

— Мама, а люди, правда, разные? — наконец спросил он.

— Разные… — со вздохом согласилась мать.

— И плохие бывают?

— И плохие.

Вовка вспомнил Кожаного, Гришку-Степана, торговку тётю Маню и задумался.

Вот у Григория — тоже только мама…

Вовка вспомнил, как они с Григорием шли по дороге, как тот сказал: «Был бы у меня батька…» — и ему вдруг до боли стало жаль Гришку.

«Был бы у меня батька…»

Клетка

«Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!» — стучат колёса.

Мчит поезд по забайкальской степи, качает вагон. Тоненько звенит ложка в стакане. Под лавкой шелестит иглами, перекатывается в картонке Мурзик…

На одном полустанке Фёдор, наконец, раздобыл ящик, моток телеграфной проволоки и начал мастерить для ежа клетку.

Осторожно, чтобы не очень шуметь, он тюкал рукоятью ножа по гвоздям, гнул проволоку, сверлил лезвием отверстия в досках.

Когда клетка была готова, в неё пересадили Мурзика.

У клетки было съёмное — чтобы мыть — дно и проволочная удобная ручка.

Вовка и Лена решили, что для ежа это настоящий дворец.

Бэ-э!

— Вова, вы будете играть в «Цирк»?

— Ты и сегодня вежливая?

— Ладно, не буду. Тогда давай говорить о чём-нибудь интересном. Ты стихи знаешь?

Оказалось, что, кроме «Стакан-лимон, выйди вон», никаких стихов Вовка не знает.

— Тогда давай почитаем.

Леночка достала с верхней полки книжку и начала:

Муха, муха, цокотуха

Позолоченное брюхо —

Пошла муха на базар

И купила самовар

— Самосвал! — мрачно поправил Вовка. Так быстро читать он ещё не умел.

— Здесь написано «самовар».

— Мало ли что написано. Самовар — это что такое?

Леночка пожала плечами.

— Ага, не знаешь? И я не знаю. А самосвал каждый знает… Давай лучше рисовать буквы.

Вовка достал свой заветный зелёный альбом.

— Бэ-э! — тянул он, вырисовывая пузатое "б". — Тэ-э! Лена, у тебя вон та буква вверх ногами написана!

— Ничего подобного — это "у".

— Ну и что же, что "у"? Всё равно вверх ногами. Спроси бабушку.

— Что ты, Вовочка, Лена права. У неё "у" как "у". Где ты видишь ноги?

Но Вовка буквины ноги видел совершенно отчетливо.

— Зато у твоего "э" палочка внутри колыхается!

— Колышется, Елена!

— А ты не можешь одним словом «сыр» и «рыс» написать!

Ребята углубились в работу. Буквы им нравились. Они были все разные, каждая со своим характером. Они толпились в альбоме шумной ватагой и ужасно неохотно укладывались в слова. Даже если это было короткое, одному Вовке известное таинственное слово...

Рисунок

Водя карандашом по альбому, Вовка нарисовал человека.

Человек пристально смотрел одним глазом на окружающих.

Это был Кожаный.

Кожаный стоял, широко расставив ноги, заломив на затылок кепку, и свирепо пускал дым из толстой папиросы.

Вовке сделалось не по себе. Он украдкой взглянул на маму. Та вполголоса беседовала с Фёдором.

Волна ненависти к жулику охватила Вовку,

— Вот тебе! — Он нарисовал на животе у Кожаного здоровенную заплату. — Не нравится?!

Наискосок через всю страницу на Кожаного хлынул дождь.

Довольный местью, Вовка закрыл альбом.

И всё-таки смутное чувство беспокойства оставалось.

Зачем Кожаный напомнил о себе?

Немного погодя Вовка взял альбом снова, вырвал из него потихоньку лист и, выйдя в коридор, незаметно сунул рисунок в мусорный ящик.

Что-нибудь страшное

Третий день шёл поезд через горы, тайгу, реки. Конца не было грому колёс и рёву встречных паровозов,

Мелькали станционные огни, с грохотом проносились железнодорожные мосты, солнце круто поднималось и падало за мутным оконным стеклом.

— Бабушка, скоро мы приедем? — спрашивала Леночка.

— Нет, не скоро. Ещё станцию Ерофей Павлович не проехали. Дорога большая: в Комсомольске пересадка, в Совгавани сядем на пароход… Ещё намучаешься!

— А на пароходе лучше, чем в поезде?

— Лучше! — уверенно вмешался в разговор Вовка. — Дядя Фёдор говорит, в море каждый день истории случаются!.. Знаешь что, Лена, когда мама и бабушка уйдут за обедом, — давай попросим дядю Фёдора рассказать что-нибудь про море! Страшное.

И когда мама с бабушкой ушли, Фёдор, видя, что ребята умирают от скуки, рассказал им две ужасные истории, которые случились с ним во время плаваний.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ,

РАССКАЗАННАЯ ФЁДОРОМ ДО ТОГО, КАК ПОЕЗД ПРИБЫЛ НА СТАНЦИЮ СО СТРАННЫМ НАЗВАНИЕМ «ЕРОФЕЙ ПАВЛОВИЧ»

Дело было давно. Ещё когда я служил на речном пароходе.

Помню, плывём мы как-то по Волге. Справа и слева берега. Домики. Кусты зелёные.

Замечаем — что-то скорость мала. Кинулись в машину— всё в порядке. Кочегары уголь шуруют — дым столбом.

А пароход всё тише и тише, остановился и назад поплыл!

Мы тогда — на корму. Смотрим, — в воде щука. Вот такая здоровенная! Уцепилась зубами за корму и тянет пароход назад.

Схватил один матрос весло — хлоп щуку! — и наповал. Вытащили её на палубу — пять пудов. Три дня ели уху…

— Ну, как история? — спросил Фёдор. — Страшная?

— Страшная, но только не может быть, — рассудительно ответила Леночка. — Таких рыб не бывает!

— А вот и бывают, да ещё не такие… Стоп! Кажется, Ерофей Павлович. Пошли дышать свежим воздухом. Расскажу потом.

Ерофей Павлович

Ерофей Павлович оказался довольно большой станцией.

За серыми крышами домов зелёной стеной поднимался густой лес — тайга.

По путям сновали юркие дрезины. Стайки шоколадных воробьев с писком перепархивали с одного рельса на другой.

Около вагона старичок железнодорожник рассказывал пассажирам, почему у станции такое странное название.

Оказывается, Ерофеем Павловичем звали казака Хабарова, который много лет назад пришёл в этот край, открыл и заселил его. Чтобы добраться сюда, ему пришлось переплывать реки, странствовать по горам, мучиться от голода, жить в дремучих лесах… Но отважный казак победил все невзгоды, и в память о нём люди назвали эту станцию его именем и отчеством…

«Вот это да!» — подумал Вовка, посмотрел на зелёную стену тайги и сейчас же вспомнил деревья, которые видел из окна автобуса.

Дремучий лес и ларёк с квасом?.. Видно, это было что-то не то!

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ,

РАССКАЗАННАЯ ФЁДОРОМ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ПОЕЗД ПРОШЁЛ СТАНЦИЮ С ЯСНЫМ И ПОНЯТНЫМ НАЗВАНИЕМ «ЕРОФЕЙ ПАВЛОВИЧ»

— А эта история произошла позже. Плавал я тогда уже на большом пароходе.

Шёл однажды наш корабль в Индийском океане. Стоим мы с капитаном у борта и видим — плывёт рядом с кораблём рыба. Колючая, как ёж.

Вдруг эта рыба давай глотать воду. Наглоталась, раздулась, как шар, и потеряла всякое управление. Несёт её ветром по волнам прямо на пароход.

Ударилась рыба о борт, да как лопнет! Все стёкла на корабле вдребезги, корабль — в щепки! Всю команду по островам раскидало. Кого куда. Целый месяц собирали…

Вовка понял, что с ними шутят, и взвизгнул от восторга.

— Ещё! — попросил он.

— Хорошо! — согласился Фёдор. — Это всё ерунда. Вот сейчас я расскажу вам про рыбу с четырьмя глазами…

…Мама и Генриетта Николаевна подошли к своему купе и удивлённо переглянулись: из-за двери был слышен отчаянный ребячий хохот и довольные взвизгивания.

Мама открыла дверь. Фёдор почему-то смутился.

— М-да… Вот такие рыбы водятся в Северной Америке. Каждый глаз у рыбы двойной, верхняя половина над водой смотрит, нижняя — в воде…

Мама удивлённо взглянула на возбуждённые физиономии ребят.

Фёдор пробормотал ещё что-то о четырёхглазой рыбе и вышел.

— Что у вас тут было? — с подозрением спросила мама. — Вы оба красные, как помидоры. Возились, наверно?

— У нас были морские враки! — с гордостью заявил Вовка.

Амур

Наконец, в вагоне объявили, что поезд прибывает в Комсомольск.

На горизонте блеснула громадная река.

— Амур!

И сейчас же во всех купе загрохали чемоданы. Пошли разговоры о том, как переправляться через Амур.

Одни говорили, что в Комсомольске построен мост, вторые, — что моста нет, а переправа идёт на лодках. Генриетта Николаевна сказала, что читала в книге, как во время войны через Амур шли пешком и под лёд провалилась лошадь…

Поезд остановился на самой окраине города, неподалёку от реки. Рядом высились светлые корпуса жилых домов и торчали тонкие фабричные трубы.

Все пассажиры прилипли к окошкам, разглядывая огромную реку и горы на другом берегу.

Никакого моста через реку не было.

Странный пароход

Амур синё и безбрежно горел за окном.

Поперёк реки, прямо на Вовку, шёл странный пароход. Он был очень широкий. Трубы на нём стояли не так, как у всех пароходов — одна позади другой, — а рядом.

На палубе парохода были проложены рельсы.

Пароход приткнулся носом к берегу как раз там, где кончался железнодорожный путь.

К составу подскочил маленький маневровый паровоз.

На пароходе ударили в колокол: «Динь-ди-лень!»

Паровозик оторвал от состава один вагон и покатил его к пароходу.

«Динь-ди-лень!»

Вагон вкатился на пароход.

Стоп!

Следующий.

Второй, третий, — все вагоны очутились на пароходе. Пароход загудел, густо задымил, и переправа началась.

— Как этот пароход называется? — спросил Вовка.

— Железнодорожный паром, — объяснил Фёдор. — Видишь — на том берегу вокзал? Туда и плывём.

Паром шёл, тесня грудью жёлтую амурскую волну как заправский пароход.

Наконец и пристань.

Приехали. Стоп! «Динь-ди-лень!» — вагоны один за другим покатились с парома на берег.

Там их уже ждал новый паровоз. Над его трубой призывно метался голубой дым.

Горы и море

И снова за окном потянулись бесконечные леса. Поезд шёл, редко делая остановки, всё глубже и выше забираясь в горы, торопясь на восток.

Горы были синие, зубчатые. Мелкие — видно дно — реки сбегали с гор, прыгая по камням.

Одна из станций стояла на берегу неширокой реки. Через реку в узкой долблёной лодке плыли две старухи в узорчатых сапогах и с трубками в зубах. Они подплыли к самой станции. Одна старуха купила билет и села в поезд. Вторая осталась в лодке.

— Орочи! — сказал Фёдор. — Здесь их колхоз. Большой!.. А скоро и Совгавань.

И опять поезд шёл через горы, то взбираясь к самым облакам, то спускаясь в долины.

Когда на другой день утром Вовка глянул в окно, за стеклом ослепительными искрами сверкало море.

Это был конец железной дороге. Это была Советская Гавань.

В город приехали к полудню.

Не успели выйти из вагона, как пошёл дождь. Мелкий, как крупа. Нудный-нудный.

Всё равно решили идти.

Фёдор сгрёб чемоданы в кучу, связал ремнём, закинул за спину. Мокрыми, в лужах, улицами направились в порт.

Извилистый залив рассекал город на части.

Город строился. Розовые и жёлтые дома тянулись вдоль дощатых свежесколоченных тротуаров. На окраине дома стояли просто так: без улиц, без номеров, без тротуаров.

Порт был расположен в маленькой бухте, битком набитой пароходами, баржами, катерами.

— Тащу-у-у! — кричал горбоносый буксир, выводя из гавани плоскую, как семечко, баржу.

— У-дарь! У-дарь! — приговаривал паровичок, забивая железной болванкой сваю в грунт.

Чемоданы сложили на берегу около низенького причала.

Фёдор и мама ушли за билетами. Генриетта Николаевна села под навесом читать книгу. Вовка и Лена забрались на причал и стали смотреть, как под причалом в воде ходит настоящая живая рыба.

Сучок

Дождь моросил не переставая.

Причал был мокрый. На нём замечательно пахло сырым деревом, нефтью и морем. Между сваями бормотала вода. Дно было видно до последней морщинки. На красноватом песке росли чахлые кустики водорослей. Около смятой консервной банки лежал покрытый буроватой слизью сучок.

Вовка поднял с причала прут и ткнул им в сучок.

Неожиданно сучок вздрогнул. Из одного конца у него высунулись пальчики.

Чудеса!

Вовка с Леночкой свесили головы над водой.

Пальчики потянулись вперёд и уцепились за прут.

Вовка пошевелил прутом. Сучок проворно спрятал пальчики.

Живой!

Подвели прут снова.

Сучок зашевелился и пополз. Ближе, ближе. Вот он снова вцепился в прут… Стала видна птичья головка с клювиком. Десять пальчиков росли прямо из головы.

Вовка, не отрывая от воды глаз, двинулся по краю причала к берегу, переставляя ноги на ощупь и ведя за собой прут.

Осторожно… Осторожно… Нога сорвалась, и Вовка рухнул с причала в воду.

Сучок, оставляя за собой клубы чёрной жидкости, стрельнул в сторону.

— Владимир, куда ты? — испуганно вскрикнула Генриетта Николаевна

Леночка свесилась с причала, увидела, что Вовка стоит по пояс в воде, и сообщила:

— Бабушка, он здесь. Он никуда не ушёл.

ГЛАВА ШЕСТАЯ НА ПАРОХОДЕ

Посадка

— Вова, что с твоими штанами? — ахнула, возвратись, мама. — Ты в них купался, что ли? Сейчас посадка, а он мокрый, как курица! Да как тебя можно вести на пароход?

— Он чуть-чуть не поймал рыбу! — гордо заявила Лена и рассказала про живой сучок.

— А-а! Это была не рыба, а каракатица, — догадался Фёдор. — Ничего особенного — морское животное, вроде осьминога и кальмара.

— Безобразие! — не слушала никого мама. — Штаны — хоть выжимай. Сними сейчас же. Пойдёшь на пароход без них.

Вовка вцепился обеими руками в пояс.

— Не сниму.

— Снимай!

— Не сниму.

— Упрямый, злой мальчишка! Простудишься опять — что с тобой делать?

Фёдор, видя, что назревает скандал, поспешил раскрыть свой чемодан. На свет появились чёрные матросские брюки, раза в два больше Вовки.

— Вот, — сказал он. — Вам искать долго. Пускай мои наденет. В мокрых штанах, и верно, нельзя.

Через пять минут двинулись на посадку.

Вовка шёл впереди всех, красный как рак. Из брюк торчала одна его голова. Необъятные штанины развевались парусами.

Подошли к пароходу. Пароход оказался огромным, с чёрными высоченными бортами. Над его палубой возвышались узловатые жёлтые мачты, белая надстройка и широкая труба с красной полосой. На борту золотыми буквами было написано «КОМСОМОЛЬСК».

Когда поднимались по крутой корабельной лестнице — трапу, — Вовке показалось, что в толпе пассажиров мелькнуло бульдожье лицо Кожаного.

Он оглянулся. Конечно, это было ошибкой.

В море

Каюты, в которых они разместились, были расположены все в разных местах.

Маме с Вовкой каюта попалась маленькая, с низким потолком и двумя круглыми окошками — иллюминаторами.

«Иду-у-у!» — заревел пароход и вышел из гавани в море.

В море его сразу же начало качать.

На палубу мама Вовку не выпустила. Начинало темнеть. В иллюминатор ничего не было видно. Крупные капли лениво ползли по стеклу вниз.

Вечером к ним заглянул Фёдор.

— Ну что это за дождь! — пожаловалась ему мама. — Льёт и льёт…

— Да, — подтвердил Фёдор, — в Совгавани хороши зима, осень. А летом здесь дожди, и без конца. Как зарядят, бывает", что на целый месяц.

И он рассказал шуточную историю о том, как в эти края пришёл со своим кораблём капитан. Он простоял в гавани два дня, и все эти два дня лил дождь.

Капитан ушёл и вернулся через год. Снова на два дня. И снова — дождь.

Когда капитана спросили, как ему понравилась Совгавань, он ответил:

— О, это чудесный, зелёный край! Только почему-то дождь, который шёл там год назад, до сих пор не прекратился!..

— А теперь, Вова, спать! — сказала мама, когда Фёдор кончил рассказывать.

— Конечно! — поддержал её Фёдор. — Ложись, Володя. Всё равно сейчас ничего не увидишь. А утром проснёшься — море, берега, будто в другой мир попал!..

В тесной каюте висели в два этажа постели — койки.

Фёдор ушёл. Мама залезла на верхнюю и выключила свет.

Лёг и Вовка.

Каюта погрузилась в темноту.

Мерно дрожали в такт пароходному винту стены. Койки слегка покачивались.

Пароход плыл к далёкой Камчатке.

Оранжевый мир

Когда на другой день Вовка проснулся, он первым же делом кинулся к окну.

За круглым корабельным стеклом расстилался невиданный мир.

По тёмно-оранжевому небу плыли светло-оранжевые облака. Оранжевое море мигало в лучах утреннего солнца. Из моря вставал оранжевый берег. Среди оранжевых кустов виднелось несколько домиков. Мимо них по дороге, в клубах оранжевой пыли, бежал грузовик.

Это был Оранжевый мир.

Не в силах от восхищения вымолвить ни слова, Вовка перебрался к другому окну.

Чудеса! Волшебный мир исчез. Небо стало голубым, море синим, берег — зелёным и жёлтым.

Вовка протёр глаза. Ничто не изменилось. Он вернулся к первому окну — и мир снова стал оранжевым.

Тогда Вовка присмотрелся к стеклу и понял: старое толстое стекло было мутновато-жёлтым.

Вовка удовлетворённо постучал по нему пальцем и отправился будить Леночку с бабушкой.

Ужасно опасный камень

Когда после завтрака все вышли на палубу, ветер уже утих и море успокоилось.

Пароход огибал приземистый зелёный мыс.

— Остров Сахалин! — сказал Фёдор.

Полоса жёлтого песка, поросшего зелёным кустарником, надвинулась на «Комсомольск» и вновь отступила. Пароход обогнул мыс и вошёл в широкий пролив.

— А вон там — Япония! — Фёдор махнул рукой вправо, туда, где в мутном небе медленно двигалось действительно оранжевое солнце.

Море лежало тихо, мутно-серое, как небо; всё в оранжевых, как солнце, бликах.

Как Вовка ни поднимался на цыпочки и как ни вытягивал шею, никакой Японии он не увидел.

Наконец, справа показалась чёрная точка — одинокая скала, лежащая посреди пролива.

— Это Япония? — спросил Вовка.

— Нет, — нахмурился Фёдор, — это Камень Опасности. Об этот камень в непогоду разбилось много кораблей. Он даже на морских картах прямо так и называется…

— Вы о чём? — вмешалась в разговор Генриетта Николаевна.

— Видите камень? — понизив голос, доверительно сообщил ей Вовка. — На него все пароходы наталкиваются. Ужасно опасный камень!

Генриетта Николаевна удивлённо подняла брови, нацепила на нос пенсне и с беспокойством смотрела на чёрный камень до тех пор, пока он не скрылся за горизонтом.

Котики и пароходные гудки

В полдень пассажиры увидали за бортом животное, которое плыло наперерез судну. Чёрная, усатая морда…

— Котик! Котик! — закричали все. Животное отфыркивалось и плыло, не обращая на людей никакого внимания.

— Это не котик, а тюлень-нерпа, — объяснил Фёдор. — Котик больше и цвет у него бурый…

— А мы котиков увидим? — заинтересовался Вовка.

— Нет. Их очень мало. Всего три стада на Земле: два стада в наших морях, одно — у берегов Аляски. Здесь неподалёку есть островок, который называется Тюлений,-там котики живут. Раз мы шли мимо — я наблюдал. На берегу от котиков, поверите ли, черным-черно. Кричат, ссорятся, как люди. Интересные звери, дорогие. Даже пароходам около Тюленьего запрещено давать гудки, чтобы не распугать их.

— Скажите, — обратилась к Фёдору Генриетта Николаевна, — а котики для пароходов не опасны?

— Ну, что вы! В море кораблю никакой зверь не страшен.

— А я, признаться, боюсь. Ведь я плавать не умею.

— Не беспокойтесь, Генриетта Николаевна. Пароходы тонут раз в сто лет.

— Ух, и страшно! — шепнул Вовка Леночке. — Пароход на дно, а мы все — в воду! Будем плавать, пока не спасут.

— Тебе хорошо, — вздохнула та, — ты рыжий! Тебя сразу заметят… Дядя Фёдор тебя спасёт. А нас с бабушкой он и спасать не будет. Он нас совсем не замечает: всё с твоей мамой разговаривает…

Подошла мама, и кораблекрушительные разговоры прекратились.

Вечером, ложась спать, Вовка неожиданно спросил:

— Мама, а дядя Фёдор и на Камчатке будет с нами?

— С чего это ты взял? — Мама подозрительно посмотрела на Вовку. — Он сам по себе, мы сами по себе. И вообще ты чересчур много времени проводишь с ним. Он может подумать, что мы навязываемся…

Она обняла Вовку и, припав лицом к самому его уху, прошептала:

— Никто нам не нужен. Никто… Мы никогда…

— Когда? — не понял Вовка.

— Нет, нет, это я так. Уже десятый час, спи.

Ссора

Всё шло хорошо. И вдруг, перед самым прибытием в Новый порт, мама и Фёдор поссорились.

Из-за пустяка.

— Прошли Курильские острова, — сообщил утром Фёдор, просовывая голову в дверь. — Ещё сутки — и дома!

Вовка довольно кивнул.

— Доставлю вас и сдам в порту под расписку, — пошутил Фёдор. — Хотя и сдавать-то некому…

— А уж это не ваше дело, — неожиданно обиделась мама. Лицо у неё покраснело. — Может быть, и есть кому.

— Тоня, мне казалось…

— Вам казалось! Не думаете ли вы, что нам так уж нужна ваша помощь? Вы слишком… Владимир, не суй нос куда не следует! Марш на палубу!

Ошеломлённый Вовка вытащил из угла клетку с Мурзиком и поволок её наверх.

— А где мама и дядя Федя? — спросила на палубе, Леночка.

— Ему казалось… — задумчиво ответил Вовка, выдирая из клетки грязную газету.

— Что казалось?

— А? — словно очнулся он. — Не суй нос куда не следует. Держи ежа. Да не пищи ты, он сам тебя боится. Трясётся, как лихорадка на проводах. Ещё хвасталась: я! я!.. Ну и уходи! Разнюнилась!

Вовка поссорился с Леночкой, пнул ногой Мурзика, а вечером нагрубил маме.

Всё, что так чудесно налаживалось, полетело кувырком.

Снова о мире

В эту ночь Вовка долго не мог уснуть.

Последняя ночь на пароходе!

Он лежал на койке и смотрел широко открытыми глазами в потолок.

Мир оказался сложным. Он тянулся на тысячи и тысячи километров. Его пересекали бурные реки, высокие горы и бесконечные железные дороги. Над ним летели стремительные самолёты. Тупоносые автобусы тащили по его дорогам оранжевые хвосты пыли. По морям плыли, качаясь, пароходы, и двухтрубные паромы несли через реки на своей спине стада красных вагонов.

Мир населяли строители, лётчики, охотники за тиграми. Тысячи хороших людей. Но в нём жил и вор Кожаный, бродил по улицам безнадзорный Степан-Григорий, разъезжал по своим, никого не касающимся, делам толстоносый пассажир в разрезанном донизу валенке.

В мире было всё. Не было только человека, которому Вовка мог бы сказать короткое ласковое слово «папа»…

Вовка тихонько спустил ноги с койки, оделся и выскользнул из каюты.

На палубе никого не было.

Он скрючился на скамейке, обхватив руками голые ноги

Над пароходом висело чёрное небо с большими, как фонари, звёздами.

Откуда-то, словно издалека, долетал шелест бегущих за бортом волн. Глухо и ровно стучали машины.

Справа послышался звук шагов. Кто-то осторожно прошёлся по палубе, подошёл к борту и чиркнул спичкой, собираясь закурить.

Колеблющийся огонёк вырвал из темноты сложенные над спичкой ладони и осветил черты бульдожьего лица.

Это лицо Вовка узнал бы среди миллиона других. У борта стоял Кожаный.

Вовка растерялся. У него застучали зубы. Ему показалось, что они стучат громче, чем пароходная машина. «Услышит!» — подумал он и соскочил со скамейки.

Кожаный тотчас же направился в его сторону.

Не в силах оставаться на месте, Вовка бросился бежать. Кожаный в два прыжка догнал его и схватил.

Пальцы Кожаного ножами вонзились в Вовкино плечо. Он вытащил упирающегося мальчика на освещённую судовыми огнями часть палубы.

— Это ты? — поражённый не меньше Вовки прохрипел Кожаный. — Ты как сюда попал?

Вовка пролепетал что-то насчёт мамы и Камчатки.

— Вот это да! — Кожаный секунду помедлил, а затем, приблизив своё лицо к Вовкиному, тихо и отчётливо произнёс: — Забудь, что ты меня видел. Понял? Скажешь кому-нибудь слово — выброшу за борт!

Он разжал пальцы — будто вытащил ножи — сделал шаг назад и растаял в темноте.

Что делать?

— Ты где был? — встретила Вовку в коридоре мама. — Кто тебе разрешил ночью одному выходить наверх? Ну, что за ребёнок: одни волнения, одни неприятности… Будешь сидеть под замком.

Она втащила Вовку в каюту.

Не поворачиваясь, чтобы мама не увидела его побледневшего лица, Вовка торопливо разделся и юркнул в постель.

«Выкину за борт!» — звучали в его ушах последние слова Кожаного.

«Выкинет!» — безнадёжно думал Вовка.

Если бы в эту минуту мама подошла к нему, села рядом, обняла и начала допытываться, в чём дело, — может быть, Вовка всё и рассказал бы. Но она, вздыхая и бормоча, забралась к себе наверх и погасила свет.

Оба лежали тихо, не шевелясь, до тех пор, пока внезапно не замолчала машина и не раздался грохот брошенного якоря.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ МОРЕТРЯСЕНИЕ

Пришли!

За дверью послышался шум. Кто-то, грохоча сапогами, пробежал по коридору. Раздались возбуждённые голоса. Дверь распахнулась. На пороге стоял Фёдор.

— Скорее собирайтесь. Пришли. Всех свозят на берег, — сказал он, тяжело переводя дыхание.

— Что случилось? — не глядя на Фёдора, спросила мама.

— Идёт цунами. Пароход через час снимается с якоря.

Цунами?.. Цунами?.. В голове у Вовки завертелась тысяча вопросов.

Глядя, как мама торопливо швыряет в чемоданы бельё и книжки, он лихорадочно соображал:

«…Сейчас все сойдут на берег… И Кожаный… А что, если не говорить?.. Ведь никто не узнает…»

Фёдор вытащил чемоданы в коридор и торопливо потащил их куда-то.

— Дядя Фёдор!..

Вовка сорвался с места и кинулся вслед за Фёдором, прыгая, как заяц, через чужие узлы.

— Вова, назад!

Куда там! Вовка догнал Фёдора в самом конце коридора, повис на чемодане и, когда Фёдор наклонился, прошептал побелевшими губами прямо ему в ухо:

— Кожаный… Здесь… на пароходе… Я видел!

Фёдор грохнул чемоданами об пол.

— Что же ты молчал? Вот не вовремя! Знаешь что, дуй к Леночке, веди их с бабушкой сюда. Чемоданы постоят. Я мигом… Фёдор убежал. Коридор и лестница, ведущая на палубу, быстро наполнились людьми. Пассажиры тащили узлы, проталкивали вперёд детей, дожёвывали на ходу бутерброды.

Когда все собрались, появился Фёдор.

— Уф, еле успел — сказал он, отдуваясь. — Был у капитана. Капитан приказал проверять всех сходящих на берег. Всюду расставлены матросы. Кожаному не уйти… А теперь — живей на посадку.

Люди за бортом

Палуба была полна людей. Жёлтые лампы, подвешенные к мачтам, качались из стороны в сторону. С мостика белым лучом светил вниз сигнальный прожектор. За бортом стучали моторы катеров, которые пришли из порта.

Началась посадка. Спуститься в катера можно было только по верёвочной лестнице. Лестница раскачивалась. Даже мужчин-пассажиров приходилось поддерживать, чтобы они не сорвались в воду.

— Женщин и детей в шлюпки! — приказал тогда капитан. — Опустим шлюпки с людьми!

Вовка стоял рядом с мамой и смотрел на матросов, которые готовили шлюпки к спуску.

Шлюпки висели над палубой на канатах.

Матросам помогало несколько пассажиров.

Около одного каната возился мужчина в тёмном пальто с поднятым воротником.

Его фигура показалась Вовке знакомой.

Когда человек пошевелил рукой, лежавшей на канате, в руке его что-то блеснуло.

Человек повернулся… и Вовка очутился лицом к лицу с Кожаным.

Это был ужасный момент. Секунда — и Вовка закричит.

Но Кожаный не потерял этой секунды. Он сделал шаг к мальчику, с силой толкнул его в сторону, спокойно вошёл в дверь, ведущую внутрь корабля, и скрылся.

От толчка Вовка едва не упал.

— Что с тобой? — испугалась мама.

— Кожаный. Ушёл. Вон туда! — забормотал ошеломлённый Вовка.

— Кожаный? Откуда? Какой ужас! Он что, ударил тебя?

— Н-нет…

— Идём скорее отсюда. Вон Лена уже садится в шлюпку.

Действительно, Генриетту Николаевну и Лену первыми усадили в шлюпку, около которой Вовка только что видел Кожаного.

Вовке и маме место досталось в другой.

Шлюпки быстро загрузили людьми.

— Пошла правая! — скомандовал боцман.

У Вовки захватило дух.

— Левая!

Матросы наклонили балки, между которыми держались на канатах шлюпки.

Шлюпки повисли над водой.

— Спускай!

Первой начали спускать шлюпку, в которой сидели Генриетта Николаевна и Леночка.

Взвизгнули чугунные ролики. Шлюпка медленно поползла вниз.

Вдруг раздался пронзительный крик: один из канатов лопнул, шлюпка перевернулась, в воду из неё посыпались люди.

На секунду все оцепенели.

— Мама, — раздался в наступившей тишине голос Вовки, — Лена!

Раньше всех опомнился сигнальщик на мостике. Он наклонил прожектор, и все увидели, как у самого борта барахтаются в чёрной воде люди.

— Спасите! — донёсся крик из воды. — Здесь девочка!

Тогда из толпы выскочил человек в тёмной матросской куртке. Он сорвал с себя куртку и бросился вниз головой в воду. Вслед за ним прыгнули ещё два матроса, а затем полетели спасательные круги.

К месту аварии быстро подошёл катер.

Человек, который первым бросился в воду, плыл навстречу ему. Одной рукой он грёб, а другой поддерживал девочку.

— Мама, смотри, — Лена! Лена! Они уже на катере. Их уже достали! — Вовка, не понимая сам, что делает, колотил маму кулаком по плечу.

— Все спасены! — крикнули, наконец, с катера. — Мы к берегу!

Катер повернулся кормой к пароходу.

На корме стоял человек с девочкой на руках.

— Мама, это же наш Фёдор! — закричал Вовка. — Видишь, это он!

Мама вскрикнула и закрыла лицо руками.

Вдруг шлюпка, где они сидели, качнулась и стремительно пошла вниз.

Все охнули, но шлюпка уже благополучно достигла воды. Матросы по канату спустились в неё и заняли места гребцов.

— К берегу! — скомандовал старший.

Новый порт

Берег встретил пассажиров странной тишиной.

На причалах не было слышно ни голосов людей, ни шума машин. Неподвижно застыли краны. Горели только редкие огни.

— Цунами! — объяснил кто-то. — Все ушли наверх — в город.

Цунами? Опять это непонятное слово!

Город был расположен, очевидно, на горе. В ночной темноте он казался цепочками огней, аккуратно уложенными одна над другой.

Мама бросилась разыскивать спасённых. Вовка еле поспевал за ней.

— Не отпускай руку, опять потеряешься! — взволнованно предупреждала мама и тащила его всё дальше и дальше.

Люди, чемоданы, люди, чемоданы — Вовка совсем потерял представление, где они и сколько времени ищут.

Наконец кто-то посоветовал заглянуть в автобусы, приготовленные для пассажиров.

— Здесь! — Вовка увидел в окне автобуса Генриетту Николаевну. — Вот они!

Мама с Вовкой забрались в машину.

Навстречу им привстала с места бледная Генриетта Николаевна.

Женщины молча обнялись и заплакали.

Вовка робко смотрел на Леночку, которая сидела у окна, закутанная с головой в толстый шерстяной платок…

Фёдора в автобусе не было. Он пришёл немного погодя, мрачный, как туча, не спрашивая разрешения, сел рядом с мамой и начал отрывисто рассказывать ей историю с Кожаным.

Кожаного не поймали.

— Знаете, почему оборвался канат? — спросил Фёдор. — Он был перерезан. Какая подлость! Устроить панику, пролезть в суматохе на катер и удрать!.. Ну, ладно. Видите в море огни? Это уходит «Комсомольск».

Мама несмело тронула Фёдора за рукав.

— Не расстраивайтесь, Фёдор! Главное — все целы и все опять вместе!

— Дядя Фёдор, почему ушёл пароход? — не утерпел и вмешался в разговор Вовка.

— Он ушёл, потому что по радио получено предупреждение: идёт цунами.

И когда автобус тронулся, Фёдор коротко рассказал, что значит это непонятное нерусское слово.

Цунами

«Цунами», — объяснил он, — слово японское.

Представьте, что где-то в океане на дне происходит извержение вулкана или просто подземный толчок. Опускается или поднимается дно. От этого толчка на поверхности океана вздымается водяная гора. Она растёт, растёт, рушится, и огромные волны устремляются к берегу.

Это и есть цунами.

Волны выкатываются на берег, смывают дома, разрушают целые города, а небольшие острова — те порой целиком оказываются под водою.

Раньше цунами, хотя они и редки, приносили огромные бедствия.

Сейчас другое дело. В районах, где бывают цунами, портовые города строят на возвышенностях, чтобы волны не могли докатиться до них. В разных местах на берегу поставлены приборы, и учёные по ним следят — не случилось ли на морском дне землетрясения. Они сразу же рассчитывают — когда, где достигнут волны берега, и сообщают об этом по радио. Корабли из опасных мест уходят в море, люди — в безопасные места…

— Ну, вот и приехали, — прервал свой рассказ Фёдор. — Где наши чемоданы?

Человек на крыше

Вдоль дорог и улиц, по всему склону горы, стояли толпы людей. Лица всех были обращены к океану.

Люди ждали.

Вовка стоял крепко вцепившись в руку Фёдора. Неподалёку от них сидела на чемодане Леночка. Около неё хлопотали высокий мужчина и женщина в светлом пальто. Женщина то и дело прикладывала к глазам носовой платок.

«Мама и папа, — догадался Вовка. — Фу! Возятся, как с куклой! Смотрели бы лучше в океан».

Океан застыл — свинцовый, неподвижный.

Внизу лежал опустевший порт.

От океана его отделяла высокая каменная стена — волнолом. Ближе к берегу рядами тянулись серые бетонные причалы и склады товаров — пакгаузы, надёжно спрятанные за толстой металлической оградой. Только там, где, огибая портовые здания, бежала к океану маленькая речушка, беззащитными кучками стояли серые ветхие бараки.

— Что это за бараки? — спросил Фёдор пожилого рабочего, стоявшего рядом.

— Бараки? — переспросил тот. — А это мы, когда порт строили, в них жили. Уже, считай, полгода как выбрались. Конец им пришёл. Отслужили! Вон теперь где дома наши — на горе.

В толпе зашумели.

— Идёт, идёт!

По океану двигалась тёмная полоса. Она приближалась, постепенно выгибаясь дугой, и вскоре стало видно, что это волна, идущая к берегу.

Послышался глухой рокот. Волна вышла на отмель, горой поднялась над волноломом и с рёвом обрушилась на него.

Чёрные потоки, обгоняя друг друга, устремились к причалам. Они с пушечным грохотом разбивались о бетонные стены, кружились между закрытыми складами, шипя замирали на мостовой.

Но там, где в океан впадала река, берег был низкий. Здесь черно-зелёный поток только лизнул стену порта и, обогнув её, понёсся по низине к старым баракам.

Кривые, короткие улочки посёлка быстро наполнились водой.

И вдруг в толпе закричали. Из одного барака выскочил человек. Он бежал по колено в воде, затем уцепился за угол дома и по водосточной трубе взобрался на крышу.

Затаив дыхание все ждали: что будет?

Улицы посёлка превратились в бушующие реки. По ним плыли выбитые двери, сломанные заборы, стволы деревьев. Кружась, проплыли два телеграфных столба, соединённые проволокой.

Вода поднялась до самых крыш и остановилась. Несколько рабочих сбежали по склону горы к воде и знаками показали человеку, сидевшему на крыше, чтобы он немедленно плыл к ним.

Человек на знаки не отвечал.

— Странно, — сказал Фёдор. — У них же верёвки, они его смогут вытащить. Почему он не плывёт?

Вода постояла несколько минут, а затем двинулась назад.

Она отступала, с каждой секундой увеличивая скорость.

Мутные потоки мчались теперь в обратном направлении. Мимо бараков вновь стремительно пронеслись обломки заборов, проплыл, покачивая ногами, разбитый стол, вращаясь, как юла, промелькнула табуретка.

Подточенные водой ветхие дома один за другим рушились под напором течения. Барак, на котором спасался человек, дрожал всё сильнее и сильнее. Человек лихорадочно заметался, стал на колени, зачем-то начал выламывать из крыши доску. Но было уже поздно: от дома отделилась одна стена, вторая, крыша рухнула, и человек полетел в воду.

Вот из воды показались его голова и руки… Он старался сбросить пальто. Наконец это ему удалось. Но, барахтаясь, человек выбился из сил. Неумолимое течение уносило его всё дальше и дальше от берега. На поверхности в последний раз показалась его голова и скрылась…

Люди молчали

Пальто, сброшенное человеком, попало в водоворот. Оно вертелось сначала на одном месте, потом струя воды отбросила его в сторону и лёгкий ветерок прибил к берегу.

Вовка широко раскрыл глаза и, чтобы не крикнуть, зажал руками рот: у берега колыхалось хорошо знакомое ему пальто Кожаного…

Путешествие окончилось

Свежий ветер с гор завивал мелкую пыль на покатой, залитой свежим асфальтом улице.

По обеим сторонам улицы стояли новые, ещё не штукатуренные дома. Четыре крана, как журавли, вытянули длинные носы над блестящими белыми крышами.

Три крана работали. Один стоял без движения.

По дороге шли мама, Фёдор и Вовка.

Вовка шагал, весело размахивая руками.

— Раз, два! Раз, два!

Мама шла необыкновенно тихая и задумчивая.

Они провожали Фёдора на работу.

— Вот ты и дождался меня, дружище! — пошутил Фёдор, обращаясь к неработающему крану. — Спасибо, Тоня, что проводили. Вы сейчас куда?

— В школу, с Генриеттой Николаевной. Надо детей в первый класс записывать. Потом к себе на службу. Очень много работы… До свидания!

Мама помолчала и тихо добавила:

— Вечером мы ждём вас!

Фёдор улыбнулся, хотел было что-то сказать, но к нему подошли рабочие.

Переговорив с ними, он полез на кран.

— Дядя Федя, что будете строить? — крикнул вслед ему Вовка.

— Дом!

— Кому?

— Тебе-е!

Обрадованный Вовка замахал руками:

— Урра!

Он бросился вниз на дорогу и, опередив маму, помчался по тёплому, шершавому асфальту.

— Володя, подожди!

Но Вовка ничего не слышал. Впереди были простор, школа, свой дом и куча интересных дел.

Путешествие не окончилось. Оно только начиналось. Начинались новые пути, новые встречи, новые приключения.

Вовка бежал со всех ног навстречу ветру, и дорогу ему освещало нестерпимо яркое, рыжее, его — Вовкино — солнце.

Оглавление

ВМЕСТО НАЧАЛА

ГЛАВА ПЕРВАЯ . ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ

  Вови-и-ик!..

  Лента

  Мурзик

  Альбом

  Большие перемены

  Ехать?

  Сборы

  Как быть?

  Автобус

  Дремучий лес

  Что больше миллиона?

  Жёлтая сумка

ГЛАВА ВТОРАЯ . В САМОЛЕТЕ

  Летим

  «Нет» — и он не взял

  Иркутск

  Стройка

  Мух нет

  «КАК СТРИЧЬ?»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ . ОДИН

  Чёрный пёс

  Кожаный

  Снова жёлтая сумка

  Живей!

  Мир, Вовка и пуговица

  — Ты к кому, мальчик?

  На базаре

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ . ФЕДОР

  Я не плАчу!

  Кран и чайник

  Ещё одно дело

  Вместе

  В путь!

ГЛАВА ПЯТАЯ . В ПОЕЗДЕ

  Первый день

  Валенки

  Новые соседи

  Леночка

  О плохих и хороших людях

  Клетка

  Бэ-э!

  Рисунок

  Что-нибудь страшное

  Ерофей Павлович

  Амур

  Странный пароход

  Горы и море

  Сучок

ГЛАВА ШЕСТАЯ . НА ПАРОХОДЕ

  Посадка

  В море

  Оранжевый мир

  Ужасно опасный камень

  Котики и пароходные гудки

  Ссора

  Снова о мире

  Что делать?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ . МОРЕТРЯСЕНИЕ

  Пришли!

  Люди за бортом

  Новый порт

  Цунами

  Человек на крыше

  Путешествие окончилось