«Радиосигналы с Варты»

Радиосигналы с Варты (fb2) - Радиосигналы с Варты (пер. Борис Калинин,Г. Онищенко) 1878K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Барбара Нейгауз

Радиосигналы с Варты

ПРОЛОГ

Их было пятеро. Опытные рабочие и бойцы, испытанные деятели Коммунистической партии Германии, они были отцами и сыновьями, имели друзей и знакомых; они любили людей, жизнь и мирное ясное небо, и они ненавидели войну. Младшему из них был двадцать один год, старшему — шестьдесят.

Летом 1944 года, когда в гитлеровском рейхе, где господствовал фашизм, а преступлениям и мародерству коричневых орд не было предела, на борьбу поднялись десятки тысяч активных антифашистов, ЦК КПГ послал этих пятерых на родину для работы в рядах антифашистского Народного фронта, боровшегося за свержение гитлеровского режима. Их девизом стал девиз ЦК партии и Национального комитета «Свободная Германия»: «Все на борьбу с фашизмом!» Трудным, полным жертв был путь этой отважной пятерки, начавшийся на юго-западе Польши. То, что они смогли пройти его до конца, стало возможно лишь благодаря братству по оружию с советскими и польскими бойцами и одновременно явилось доказательством классовой солидарности рабочих — солидарности, не знающей границ.

При выполнении боевого задания в тяжелом бою погибли двое товарищей, их могилы остались на польской земле. Троим остальным, а все они были ранены, поодиночке удалось пробиться к советским войскам. Вместе с солдатами-освободителями они продвигались на запад, приближая по мере возможности последний день фашизма, а потом в числе первых активистов вернулись в Германию на территорию, принадлежащую ныне ГДР.

Их было пятеро. Разные по возрасту, характеру и темпераменту, они знали друг друга только по подпольным кличкам: Андре, Макс, Фриц, Вилли и Эрнст. Но в боях, в совместной борьбе они познакомились ближе, узнали самое важное друг о друге, убедились в том, что в каждом из них есть и смелость, и доброта, и ум, и доверие, и готовность пожертвовать собственной жизнью ради дела, которому служишь, ради товарищей. Они знали мечты и заветные чаяния каждого, но самым большим их общим желанием было желание видеть свой народ свободным, занятым мирным трудом, скрепленным узами братской дружбы с Советским Союзом.

В фашистском тылу их положение часто бывало отчаянным: ежеминутно они находились среди врагов, которые преследовали их. Но патриоты ни разу, ни на одно мгновение не изменили своему долгу и самим себе.

Они были настоящими товарищами.

КНИГА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

СО ВСЕХ КОНЦОВ ГЕРМАНИИ

Жаркое июльское солнце светило над Москвой. Оно раскаляло стены домов, отражалось в Москве-реке и купалось в зелени Садового кольца и парков. У входа на Новодевичье кладбище собралась большая траурная процессия. Хоронили видного деятеля немецкого рабочего движения Вильгельма Флорина, члена Политбюро ЦК КПГ и одного из основателей Национального комитета «Свободная Германия». Проводить в последний путь своего боевого друга и товарища пришли видные партийные деятели и антифашисты многих стран Европы.

Когда гроб внесли в небольшой зал, часть пришедших осталась у входа, так как помещение не могло вместить такое количество людей. Среди оставшихся была и группа из четырех человек, державшихся в стороне от остальных. Они хорошо знали и уважали покойного, однако не стремились попасть в первые ряды прощавшихся. Один из них обращал на себя внимание необычной бледностью. Его умное лицо с высоким лбом носило отпечаток твердого самообладания, глубоко посаженные глаза потемнели от печали. Он смотрел неподвижным взглядом на гроб, уже стоящий на катафалке. Для этого человека покойный был больше чем другом.

Андре, как и Вильгельм Флорин, был родом из Рейнского промышленного района. Свое первое боевое крещение в классовой борьбе он получил в марте 1920 года. Он был одним из сотен тысяч бойцов Красной армии Рура, обративших в бегство части реакционного рейхсвера и полиции. Он принимал участие и в событиях 1923 года, когда коммунисты, независимые социал-демократы, рабочие других политических направлений и беспартийные поднялись на всеобщую забастовку против французской оккупации. В то время Вильгельм Флорин стал для него учителем и образцом. Будучи секретарем КПГ Рурской области, Флорин руководил этой забастовкой; вот тогда-то он и внушил Андре, что человек, который посвятил все свои помыслы и действия делу освобождения пролетариата, может сделать очень многое.

Потом их пути разошлись. Преследуемый полицией, Андре был вынужден покинуть родину и эмигрировал в Советский Союз. Позже он попал в Америку, где в период мирового экономического кризиса усилились классовые противоречия. Опытный слесарь, разбиравшийся к тому же в ремесле жестянщика и паяльном деле, он, не смотря на безработицу, всегда находил себе работу, кочуя по крупным городам Южной Америки. Эти годы были для него нелегкой школой. Предоставленный самому себе, он научился приспосабливаться к обстоятельствам и избегать опасностей. В 1932 году он вернулся в Советский Союз, работал на различных предприятиях, а свободное время использовал для изучения марксизма-ленинизма.

Когда он встретился в Москве с Вильгельмом Флорином, со времени их последней встречи минуло более двадцати лет. Свидание со старым другом глубоко потрясло Андре. В его памяти тот остался широкоплечим, здоровым и жизнерадостным мужчиной, и Андре с трудом скрыл свое огорчение, узнав, что Флорин смертельно болен. Их прерванная на долгие годы дружба вновь возродилась и окрепла. Просьба председателя КПГ Вильгельма Пика регулярно навещать больного была излишней. Андре не только сам навещал Вильгельма, как только выдавалось свободное время, но и приводил с собой своих товарищей.

И снова он восхищался другом, который стойко противостоял тяжкому недугу, не терял присутствия духа. Прикованный болезнью к постели, он продолжал внимательно следить за событиями, волновавшими летом 1944 года каждого немца, живущего в Москве. На третий год войны началось освобождение Советской Армией Белоруссии. На участке фронта шириной более 700 километров от Западной Двины до Припяти советские фронты образовали сплошную стену, проводя одно мощное наступление за другим. В конце июня под Витебском и Бобруйском сложилась обстановка, позволявшая освободить оба эти города в ближайшие дни, а 3 июля пришло сообщение об освобождении столицы Белоруссии Минска и разгроме трех фашистских армий. Вильгельм Флорин слышал эти сообщения: к тому времени силы еще не покинули его. Он знал, что болезнь его неизлечима, но все же надеялся дожить до освобождения своего народа из мрака нацистского варварства.

Само собой разумеется, что Андре не раз говорил с ним о новом задании, порученном ему ЦК партии. Уже недалек тот день, когда он с группой товарищей отправится в Германию с заданием собрать вокруг себя борцов Сопротивления и будет руководить ими в борьбе за свержение гитлеровского фашизма. Андре был назначен старшим группы.

Это поручение он принял не колеблясь. Но нельзя сказать, что у него было спокойно на сердце. Большое доверие обязывает ко многому, особенно такого, даже в мелочах обязательного, человека, каким был он. К тому же последние годы он провел относительно спокойно, хотя и жил в стране, которая несла на себе основные тяготы войны. Однако, как известно, образ жизни человека зависит от обстоятельств. Если человек живет спокойно и в безопасности, у него вырабатываются соответствующие привычки. Он не боялся лишений и трудностей, не боялся даже смерти. Но руководить коллективом опытных борцов ему придется впервые. Хватит ли у него сил и опыта, чтобы выполнить задачу, поставленную перед ним?

Все вопросы, заданные самому себе, он обсуждал с Флорином не только как с другом, но и как с членом Рабочей комиссии ЦК КПГ, занимавшейся с февраля 1944 года обсуждением политических основ борьбы за свержение гитлеровского режима и создание новой Германии. Флорин был прекрасным слушателем и советчиком, от него как бы исходила уверенность. «До тех пор, пока ты будешь жить в ладу со своей совестью, — говорил он, — ты останешься таким же хорошим революционером, как и был». Он дал всем троим товарищам, сидевшим у его постели, несколько советов. Один из них он повторяя особенно часто, потому что все мысли Флорина почти всегда были с рабочими, в Германии. «Никогда не говорите высокопарным, недоступным для простых людей языком. Если вы хотите привлечь на свою сторону в борьбе против Гитлера колеблющихся, озлобленных и потерявших мужество людей, говорите с ними их языком, языком простого народа. — И, помолчав, добавил: — Если бы я мог, я бы пошел с вами».

И вот этого человека, бывшего лишь немногим старше Андре, больше нет. Скончался пламенный борец, который был способен увлечь за собой тысячи людей. Невозможно свыкнуться с этим!

По кладбищу пробежал легкий летний ветерок. Запахло свежей землей. Чтобы совладать со своим подавленным настроением, Андре повернулся к своим товарищам, с которыми его связывало новое задание.

Слева от него стоял Макс, назначенный в его отряд радистом. Он высоко и прямо держал свою светловолосую голову, блестящие глаза его внимательно следили за траурной процессией. Андре догадывался, кого он высматривал. Скорее всего, Макс искал среди присутствующих Эриха Вайнерта и Иоганнеса Бехера. Макс был восторженным почитателем таланта всех прогрессивных поэтов и прекрасным для своих лет знатоком литературы. Он одинаково хорошо знал немецкую, русскую и французскую литературу. С такой же легкостью, с какой воспринимал печатное слово, он усваивал и математику. И хотя Макс строго придерживался правила молчания, рекомендованного каждому из них в связи с их будущим заданием, о нем Андре знал больше, чем об остальных.

Весной они вместе ездили по лагерям для военнопленных, собирали сведения о настроении пленных немецких солдат и офицеров, пытались как можно больше узнать о положении в Германии и таким образом в какой-то степени подготовить себя к действиям за линией фронта. Пленные не разобрались в Максе: одни принимали его за советского офицера, другие — за немецкого ученого, хотя и для офицера и для ученого он был слишком молод.

Из многочисленных разговоров во время этой поездки Андре узнал кое-что о прошлой жизни своего радиста. Макс родился в Гамбурге, жил в Москве, Берлине, Париже, потом снова в Москве. Такую насыщенную частыми переездами жизнь могла вести только семья партийного работника. Из стычки между Максом и твердолобым фельдфебелем, который и в плену слепо верил в Гитлера и называл предателями всех немецких патриотов, Андре узнал, что его молодой товарищ в день нападения фашистов на СССР, 22 июня 1941 года, добровольно перешел на сторону Красной Армии. Однако на фронт его не послали, а отправили учиться. И теперь, овладев профессией радиста, став парашютистом и стрелком, он был готов выдержать любой экзамен.

«Он баловень природы, — думал о нем Андре. — Какая редкая одаренность! Может быть, со временем он станет поэтом или известным физиком, у него для этого есть все данные. Но до этого еще необходимо сокрушить фашизм. А до тех пор… как мы будем ладить друг с другом?»

С точки зрения Андре, который годился парню в отцы, у того был несколько тяжелый характер. Он был чересчур интеллигентен и просто не мог себе представить, почему другие так мучаются, стараясь овладеть знаниями и навыками. Сам он для себя искал новые, более трудные задания, а простые вопросы решал буквально с ходу. Однако в тылу врага принятие поспешных решений могло повлечь за собой тяжелые последствия. Андре внимательно всматривался в черты лица своего радиста, будто они могли помочь ему понять, как тот станет действовать в будущем. Природа не поскупилась и на внешность Макса. У него был высокий лоб, красиво очерченный рот, даже несколько крупноватый нос не портил общего впечатления.

— Ну что ты на меня так смотришь? Что-нибудь не в порядке? — обернулся Макс, почувствовав взгляд Андре. — Ты не видишь, там не генерал Зейдлиц?

— Не знаю, — ответил ему Андре, неохотно отвлекаясь от своих мыслей. — Может, и он. Он был хорошо знаком с Флорином по Национальному комитету.

Макс недоуменно пожал плечами:

— Я бы так не смог. В этой форме, да еще с целой гирляндой нацистских орденов на груди, находиться среди советских товарищей!

— Во всяком случае, у него есть характер, — послышался чей-то уверенный голос. — Человек признает свои заблуждения, а это означает, что он не трус. — Голос этот принадлежал Эрнсту, который стоял позади и слышал их разговор.

Эрнст был родом из Фогтланда, и потому иногда в его речи проскальзывали диалектные выражения. Это был мужчина лет тридцати пяти, не очень широкий в кости, подвижный. Его скорее можно было принять за учителя, чем за слесаря по ремонту машин. Андре познакомился с ним в Московском бюро КПГ, где тот работал, чтобы с пользой провести время, оставшееся до отъезда на задание. Кроме того, он обрабатывал сведения о комитете «Свободная Германия», поступавшие из западных стран, и писал пропагандистские листовки. Андре понравилось, что Эрнст политически прекрасно подкован. Поэтому, когда Андре в следующий раз отправился навестить Флорина, он охотно взял нового знакомого с собой.

Кроме того, Андре надеялся таким образом быстрее и ближе сойтись с боевым товарищем, вместе с которым ему предстояло работать в недалеком будущем. Но сделать это оказалось не так просто. Эрнст принадлежал к числу людей, которые привыкли сами преодолевать возникавшие перед ними трудности. Он никогда не показывал своих чувств и, как казалось, всегда был настроен ровно. Если другие над чем-нибудь громко хохотали, то он едва растягивал в улыбке узкие губы. И только серые внимательные глаза выдавали его возбуждение. О нем Андре знал, что в 1931 году он с тремя молодыми товарищами переплыл на лодке Балтийское море, чтобы попасть в Ленинград. В Ленинграде он и остался работать. За это время в Германии установилась фашистская диктатура. Эрнст остался в Советском Союзе, получил специальность, стал мастером на заводе тяжелого машиностроения «Уралмаш», позже руководил сборкой машин на металлургическом заводе в Нижнем Тагиле. По вечерам он учился в университете марксизма-ленинизма. Он никогда не боялся ответственности. Главными положительными чертами его характера Андре считал храбрость, ум и настойчивость.

Настойчивым и мужественным был и Вилли, четвертый член этой небольшой группы, человек совершенно иного склада: веселый и общительный, склонный делиться своими мыслями и чувствами с товарищами. Ровесник века, он успел накопить богатый жизненный опыт. Для того чтобы описать все, что пришлось ему пережить, не хватило бы этой книги.

Вилли родился в Лаузице, в семье рабочего-стеклодува, все дети которого рано начинали принимать участие в политической жизни и борьбе. Он занимал разные посты, работал, в том числе и в районном партийном руководстве КПГ. От расправы нацистов его спасло то, что он успел с партийным поручением выехать в Венгрию. В 1936 году он эмигрировал в Советский Союз и здесь имел возможность окончить военную академию. Отсюда он отправился в республиканскую Испанию. В батальоне «Эдгар Андре» он командовал ротой, насчитывавшей 150 бойцов-интернационалистов с тринадцатью пулеметами на всех. После поражения республики он попал во французский лагерь для интернированных. Выйдя из лагеря, он смог получить советское подданство. Он вернулся в Москву и несколько лет работал в бюро партии в тесном сотрудничестве с Вильгельмом Флорином.

Андре считал, что безвременная смерть Флорина должна бы глубоко потрясти его товарища, и оглядывался по сторонам, отыскивая глазами Вилли, но нигде не находил его. Только теперь до сознания Андре дошло, что они здесь находятся вчетвером. До сих пор он не думал об этом, погруженный в свои мысли. Он придвинулся на полшага к Фрицу, радисту.

— Ты не знаешь, почему здесь нет Вилли?

Тот покачал головой:

— Вилли мне ничего не говорил. Сам удивляюсь, где он может быть.

Плотный, чуть ниже среднего роста, черноволосый, Фриц резко отличался от своего коллеги Макса. Его можно было бы принять за уроженца юга, если бы не резкий акцент, выдававший в нем баварца даже тогда, когда он говорил по-русски. Андре знал его не очень давно. Но ему сразу же бросилось в глаза, что Фриц обладает прямо-таки выдающимся талантом во всем, что касается практических сторон жизни. Об этом свидетельствовали и ставшие известными некоторые подробности его жизни.

Учась в школе, Фриц уже помогал семье, работал пастухом. С пятнадцати лет он принимал участие в классовых боях пролетариата, стал активным членом КПГ. Он перепробовал много профессий: был слесарем и землекопом, мостил улицы, пробивал туннели, работал на руднике. Он много читал, учился, подготовил не одно политическое выступление и в силу своих возможностей способствовал борьбе рабочих против свертывания производства, безработицы и произвола нанимателей. Баварская полиция, преследовавшая коммунистов, лихорадочно разыскивала организатора многих демонстраций и активного распространителя пропагандистских листовок. Фрица два раза задерживали, однако за неимением улик отпускали, но наблюдения за ним не снимали.

Стараясь вывести Фрица из-под удара, партийное руководство Мюнхена в 1931 году приняло решение переправить его в Советский Союз.

К тому времени ему исполнилось двадцать два года, но он уже обладал довольно большим политическим опытом и имел в целом ряде профессий такие твердые знания, которые другие приобретают лишь к концу жизни. Одиннадцать лет он прожил в Казани. Работал на меховой фабрике сначала мастером, а затем начальником цеха.

«Это один из тех людей, которые везде пробьются и смело возьмутся за любое, даже самое опасное, дело», — думал о нем Андре. И еще его радовало то, что оба радиста нашли общий язык. Они вместе ходили на занятия в школу радистов и успели за это время подружиться. Макс ценил терпение своего старшего товарища, его надежность в любом деле и знание жизни.

«Мы можем и должны стать хорошим коллективом, — размышлял про себя Андре. — Мы прибыли в Советский Союз с разных уголков Германии, но встретились здесь, в Москве. И, повинуясь наказу партии, возвращаемся назад, чтобы помочь освободить нашу родину от фашизма».

Мысли Андре были внезапно прерваны. Послышалась печальная торжественная мелодия. Он увидел, как люди, державшие в руках приспущенные знамена, выстроились в два ряда. Легкий алый шелк переливался как живое пламя. Андре снова охватило чувство душевной боли. Он крепко стиснул узкие губы и заставил себя сосредоточиться на речи председателя КПГ, который как раз начал говорить. Но понять Андре так ничего и не смог: слова скользили мимо, не проникая в сознание. То ли Вильгельм Пик говорил слишком тихо, то ли Андре стоял слишком далеко от оратора. Однако постепенно низкий голос председателя КПГ начал набирать силу и звучность.

— …Вильгельм Флорин был настоящим народным трибуном, одним из лучших сынов нашего народа. Он был верным другом великого советского народа, видевшим в нерушимой дружбе с СССР залог будущего счастья и благосостояния нашего народа…

Вдруг кто-то тронул Андре за рукав. Он невольно оглянулся.

— Вилли все-таки пришел, — тихо прошептал ему Макс. — Он там, наверху, видишь?

Позади них на склоне холма стояла скамейка. На ней сидел Вилли, полускрытый ветвями плакучей ивы, уставясь прямо перед собой ничего не видящим взглядом. Его сжатые в кулаки руки лежали на коленях, щеки влажно блестели.

«Он стыдится слез, не хочет их показывать, — подумал Андре, — поэтому и не пошел с нами». И он снова повернулся к оратору. Вильгельм Пик продолжал говорить:

— …Но превыше всех страданий для нас должна стать борьба за свершение тех задач, за которые отдал свою жизнь Вильгельм Флорин: прежде всего — это разгром гитлеровского фашизма и создание новой, свободной Германии. Так вырвем же скорбь из наших сердец, товарищи, сплотим воедино наши ряды! Создадим единый национальный боевой фронт, объединяющий всех по-настоящему честных немцев, и поставим во главе его решительное и проверенное руководство. Речь идет о последней фазе этой борьбы, о победе нашего великого общего дела!..

«Да, это верно, — думал Андре. — В своей борьбе за жизнь мы помним и о погибших. И бороться надо всерьез, со всей строгостью, но без печали. Это должен понять и Вилли…» — Он снова повернулся и посмотрел в сторону скамейки, но товарища там уже не было: он стоял прямо за его спиной.

Снова раздались торжественные и печальные звуки музыки. Гроб опустили в могилу. Склоненные знамена поднялись. Многие из собравшихся двинулись вперед, чтобы возложить цветы.

— Пойдемте, товарищи, — произнес Андре, — у нас с вами много дел.

ПРОСТОЕ СЛОВО «МУЖЕСТВО»

Их группу называли группой «Андреас Хофер» — по подпольной кличке их руководителя. Перед ними была поставлена задача: опуститься на парашютах в 140 километрах за линией фронта, в юго-западной части Польши, а оттуда проникнуть на территорию, лежащую по ту сторону границы, установленной в 1939 году правительством Гитлера. Планом операции предусматривалось создание с помощью активных антифашистов партизанской базы, которая одновременно служила бы местом радиосвязи и основным пунктом для развертывания дальнейшей борьбы.

Андре и Макс получили задание добраться оттуда до Берлина, установить там связь с одной или несколькими ячейками борцов Сопротивления и помочь им вооружиться. Так как многое зависело от обстоятельств, а обстоятельства, если учесть, что работа будет вестись в нелегальных условиях, могли быстро измениться, то было условлено, что дальнейшие указания они будут получать по радио.

Эрнст должен был остаться в окрестностях Кенигсберга. Советское командование предполагало, что фашистские войска, находящиеся в Восточной Пруссии и Курляндии, будут яростно сопротивляться и, прежде чем сдаться, все превратят в развалины, уничтожат тысячи человеческих жизней. Эрнст должен был помочь населению организовать борьбу для предотвращения такого безумства гитлеровцев и, если удастся, установить сотрудничество с уполномоченными Национального комитета «Свободная Германия», посланными ранее в местные части гитлеровского вермахта.

Наконец, Вилли и Фриц должны были остаться на базе для дальнейшего ее укрепления. Позднее, в зависимости от обстановки, будет решено, ехать ли радисту в Лаузиц, чтобы там вместе со своими оставшимися в живых товарищами организовать труппу Сопротивления. И на всех пятерых распространялся приказ — при возникновении непреодолимых трудностей или в случае ранения отходить на территорию Польши в партизанские районы и, если удастся, через линию фронта вернуться назад.

Общий план операции был тщательно продуман и взвешен в Центре партизанского движения. В основе его лежал опыт других групп, ранее посланных в Германию партийным руководством КПГ. Большое число людей вело нелегальную работу начиная уже с 1939—1940 годов. Их работу с декабря 1940 и до июня 1942 года продолжили другие выдающиеся борцы, в чью задачу входило как можно быстрее разжечь антифашистскую борьбу в Германии и способствовать ее эффективности с политической точки зрения. Радиус действия патриотов-антифашистов распространялся практически на всю территорию Германии. Однако бесконечные аресты сильно тормозили деятельность этих людей. Многие сложили голову за дело освобождения немецкого народа. Среди них можно назвать имена Вильгельма Бойтеля, Альфреда Ковальке и других.

А поскольку советский фронт быстро приближался к границе Германии, Центральный Комитет КПГ создал еще несколько групп испытанных товарищей для заброски в Германию. Кроме всего прочего им было поручено подготовить вооруженную борьбу против гитлеровского режима. Однако некоторые из этих товарищей еще во время приземления или спустя короткое время после него попали в лапы фашистов. Например, в самом начале операции погибли Катя Нидеркирхнер и ее товарищи. Именно поэтому группа «Андреас Хофер» была выброшена на территорию юго-западной Польши, откуда она с помощью советских и польских партизан должна была продвигаться к месту назначения, расположенному западнее Варты.

Положение в Келецком воеводстве благоприятствовало проведению операции. По всей Польше, большая часть которой была еще оккупирована фашистами, в этом году начались коренные перемены. По инициативе вновь созданной в 1942 году Польской рабочей партии (ППР) в ночь на 1 января 1944 года в Варшаве была образована Крайова Рада Народова, объединившая прогрессивные силы Польши в единый национальный демократический фронт и руководившая борьбой против гитлеровских оккупантов. На базе Гвардии Людовой возникла на более широкой основе Армия Людова. С политической и идеологической точки зрения она носила ярко выраженный пролетарский характер и действовала в тесном контакте с частями Красной Армии и советскими партизанскими отрядами. Напротив, явно антисоветскую и антидемократическую позицию занимала Армия Крайова, политическое руководство которой осуществляло эмигрантское правительство в Лондоне. Армия Крайова постоянно теряла людей, в то время как численный состав Армии Людовой непрерывно возрастал. К середине лета она насчитывала свыше 50 тысяч борцов. По решению Крайовой Рады Народовой и с помощью местных рад народовых ее ряды пополнились Батальонами Хлопскими, отрядами милиции левых социалистов и добровольно перешедшими отрядами Армии Крайовой. Особенно быстро этот процесс проходил в Келецком воеводстве и в граничащем с ним с запада районе Радомско. Совместно с советскими партизанами польские патриоты оказывали помощь уполномоченным ЦК КПГ.

К тому же в этом районе находился центр фашистского снабжения, и располагался он по соседству с Верхне-Силезским промышленным районом. Исходя из этого для Андре и его товарищей был поставлен еще ряд задач, решение которых требовало от них полной отдачи.

Поскольку они являлись представителями ЦК КПГ и одновременно Национального комитета «Свободная Германия» (НКСГ), им были предоставлены соответствующие полномочия. НК «Свободная Германия» был создан по инициативе ЦК КПГ в июне 1943 года под Москвой, в городе Красногорске. В него вошли военнопленные немецкие солдаты и офицеры, антифашистски настроенные рабочие, крестьяне и представители интеллигенции. В качестве руководящего органа немецкой антигитлеровской коалиции этот комитет возглавил новый участок движения антифашистского Сопротивления. Под руководством КПГ он постепенно превратился в политический и организаторский центр всех прогрессивных сил немецкого народа в борьбе против фашизма и за демократическое возрождение новой Германии. Руководство НКСГ использовало любую возможность для того, чтобы проводить агитацию, направленную на скорейшее окончание войны, среди расположенных далеко в тылу гарнизонов вермахта и проживающих в Польше лиц немецкой национальности.

Помимо этого членам группы предстояло разыскать надежных людей и связных. Продвигаясь дальше на запад, они должны были сообщать о настроении солдат и населения в городах и селах, а также создавать своего рода базы для последующих посланцев и для советских и польских партизан.

Наконец, развитие событий летом 1944 года требовало, чтобы при выполнении своего задания группа еще вела военную разведку в интересах штаба 1-го Украинского фронта, координируя свою деятельность с действующими в районе операции партизанскими отрядами. В связи с этим им было дано строжайшее указание по возможности избегать вооруженных столкновений с противником.

Неожиданно появилось и новое задание. От ЦК ППР получено сообщение, в котором говорилось, что в лесах у Тарновских гор, юго-восточнее запланированного места выброса группы «Андреас Хофер», скрываются около 250 дезертиров вермахта, которые по собственному решению бросили оружие и теперь бесцельно шатаются в в том районе.

Сведения эти заинтересовали не только руководство КПГ и НКСГ, но и советское командование, которое решило спасти этих людей, пока они не погибли от голода и холода. Группа «Андреас Хофер» получила еще одно поручение: проверить правдивость поступившего донесения. Если дело обстоит действительно так, то с гитлеровскими дезертирами следует установить связь, выявить причины дезертирства и привлечь их к активной борьбе против фашистов или обеспечить им возможность перейти линию фронта и сдаться в плен.

Андре, Вилли и Эрнст задумались над планом спасения и возможного перевоспитания бывших гитлеровцев. Они хорошо знали, что НКСГ проводил пропагандистскую работу в лагерях для военнопленных и подыскивал соответствующий метод работы среди дезертиров. Дискуссии на эту тему прекратились лишь в конце июля, когда все пять товарищей из группы по одному были вызваны на беседу к председателю КПГ товарищу Вильгельму Пику. Партийное руководство решило лишний раз убедиться в твердости их намерения, но все было решено уже давно и окончательно. Антифашисты с нетерпением ожидали того дня, когда они наконец смогут действовать. Ни у кого и в мыслях не было отказаться от задуманного.

Еще раз были обговорены все подробности подготовки операции. Кроме этого ЦК КПГ интересовался и вопросом обеспечения семей антифашистов. И хотя разговоры велись со всеми на одну и ту же тему, проходили они с каждым по-разному, с учетом особенностей характеров. Андре даже почувствовал себя слегка задетым, когда товарищ Вильгельм Пик спросил его о состоянии здоровья, словно Андре мог испугаться предстоящих трудностей и опасностей. Ведь он в конце концов во время партизанской подготовки доказал, что может действовать в тяжелейших условиях. Во время длительных ночных маршей с полной выкладкой Андре никогда не отставал от молодых и никому из них не уступал в выносливости и ловкости. Но Андре все равно беспокоило, не сочтут ли его старым для столь ответственного задания.

Вилли, который был еще старше Андре, рассеял все его сомнения.

— Это было, как сейчас помню, в сорок первом году, — рассказывал Вилли однажды вечером, когда они все вместе собрались в квартире Фрица. — Меня тогда послали в один из первых лагерей для немецких военнопленных. Вернувшись оттуда, а это было под самое рождество, я доложил о результатах поездки товарищу Ульбрихту. Он еще раз разъяснил мне суть выпущенного два месяца назад воззвания к немецкому народу и вермахту. Вы, конечно, помните, какие там ставились главные политические задачи: немецкий народ должен взять судьбу Германии в свои руки, активными антифашистскими действиями способствовать быстрейшему окончанию войны и путем свержения фашизма добиться справедливого мира. Вальтер Ульбрихт подчеркнул, что в этой борьбе все будет зависеть от рабочего класса Германии. Уже тогда эти вопросы волновали ЦК КПГ.

Вилли встал. Обычно, разговаривая, он любил расхаживать по комнате, но теперь она была так завалена снаряжением группы, что свободного места в ней почти не оставалось. Он только подошел к окну, приподнял занавеску, служившую одновременно шторой светомаскировки, и взглянул на лежащий в глубокой темноте город.

— Потом наступил сорок третий, — продолжал он. — Я был на собрании, где обсуждалось создание Национального комитета «Свободная Германия». Тогда товарищ Вальтер Ульбрихт подчеркнул, что все антифашистские силы Германии необходимо объединить под руководством рабочего класса. А теперь, товарищи, когда мы с вами получили такое ответственное задание, руководство еще раз напоминает нам: только рабочий класс может гарантировать будущее нашего народа. — Он говорил взволнованно. Когда что-то волновало Вилли, он быстро загорался, и это сразу же отражалось на его речи.

Тем временем дверь открылась, вошел Макс. До его слуха дошли только последние слова Вилли.

— Ну что ты нас агитируешь? — спросил он. — Нам и так все давно ясно.

— Тебе, может, и ясно, — запальчиво возразил Вилли, — но я говорю не о тебе. Я говорю так потому, что этот вопрос должен наконец стать ясен каждому. Не только нам, антифашистам, но и самим рабочим. Дело в том, что они только начинают проникаться сознанием собственной силы. А для нас, когда мы окажемся в Германии, это будет очень важно.

— Верно, — согласился Эрнст. — Еще есть шанс окончить эту войну раньше, чем наша страна превратится в поле сражений. Хватит разрушений и опустошений! Каждый день приносит вести о разрастании партизанского движения в Польше, Словакии, Болгарии и Югославии. А что делаем мы? У нас уже погибли тысячи и тысячи коммунистов и антифашистов, а наш народ до сих пор так и не поднялся против фашизма. — В комнате было тепло. Эрнст вытер высокий лоб, пригладил густые волосы и неожиданно добавил: — А ведь это касается каждого из нас.

— Больше всего фашисты боятся организованности рабочих, — сказал Вилли. — Я хочу привести вам один пример. Еще в июле сорок первого я слышал от пленных немецких солдат, что в их полках и батальонах никогда не бывает больших групп рабочих с одного предприятия или из одной местности. Бывают ремесленники, служащие, крестьяне, даже интеллигенты, все в одной куче, но никогда не бывает одних рабочих… Потом я поехал в пятьдесят восьмой лагерь, находящийся в Мордовии. Там содержалось около пяти тысяч пленных, и все они не признавали другого приветствия, кроме «Хайль Гитлер!» или «Хайль унд зиг». Когда трое молодых ребят объявили себя антифашистами и сорвали со своей формы нацистскую кокарду, эсэсовцы ночью избили их до полусмерти. Их пришлось положить в лазарет. Вот как бывает…

— Ты хотел сказать «как было», — перебил его Фриц. Он был занят тем, что собирал радиоприемник, чтобы лишний раз попрактиковаться, да Фриц и вообще не любил сидеть без дела. — За три года многое изменилось. Вспомни лагерь под Изяславлем, где мы были в последний раз. Большинство пленных там стало уже задумываться. Вспомни того молодого социал-демократа, который вдруг прозрел и понял, к какой партии он принадлежал. Вот таким, как он, мы и должны помочь в первую очередь.

Лагеря для военнопленных посещали не только Макс и Андре. В мае и апреле, при подготовке к операции, туда ездили и остальные товарищи.

— Фриц прав, — сказал Андре. — В лагерях мы не только собирали нужную нам информацию, но и завоевывали сердца людей, с которыми после войны нам придется строить новую жизнь у себя на родине. Мне кажется, что у многих молодых солдат чувство классового сознания сильно развито, особенно если они родом из пролетарских семей. Говорите что хотите, но в этом вопросе я оптимист.

— Не ты один, — заметил Эрнст, — но все же будем откровенны. Найдется достаточно и таких, которые очертя голову пойдут за фюрером на смерть, будут бессмысленно убивать людей и при этом считать себя настоящими героями.

— Да, некоторые из них до сих пор убеждены в своей правоте. — Макс сидел на койке, обхватив левое колено руками и задумчиво глядя прямо перед собой. — А разве нельзя проявить героизм, борясь за неправое дело? Или хотя бы из страха, боясь признаться в собственном заблуждении?

— Знаешь, такое геройство я лично расцениваю как трусость! — бросил Фриц. — Тот, у кого есть глаза, может увидеть, к чему нас привел фашизм. Однажды я читал письма из Германии, найденные у убитых. Знали бы вы, как там пишут о ночных бомбардировках, отчаянии и безысходности! Вот это и есть правда!

Постепенно разговор перешел на другую тему. Но Макс вспомнил о нем спустя несколько дней, когда сидел напротив председателя КПГ. Он хорошо подготовился к этой встрече, но все равно сильно волновался. Ему казалось само собой разумеющимся, что члены ЦК оказывают полное доверие всем товарищам из группы, так как те уже не раз на деле доказывали свою стойкость и верность делу рабочего класса. Сам он перед началом войны был еще только членом Коммунистического союза молодежи, а сейчас числился среди самых молодых членов партии. Какие аргументы мог он высказать в свою пользу, кроме искреннего желания быть полезным?

Однако чувство неуверенности у Макса быстро прошло. Товарищ Вильгельм Пик был спокоен и доброжелателен. Он осведомился у Макса, не передумал ли он, не лучше ли ему остаться в Москве.

— Если передумал, то скажи прямо. Нечего стыдиться. Никто из-за этого не станет косо смотреть на тебя.

— Я пойду туда, куда меня пошлет партия! — горячо ответил Макс. — Кроме того, я очень рад, что смогу принять участие в настоящем деле. Наконец-то мне представился случай действительно что-то сделать, и я ни в коем случае не хочу его упускать.

— Так-так, значит, ты рад, — проговорил товарищ Пик и немного помолчал, а Макс подумал при этом, что в этот момент товарищ Пик, наверное, думает о своем зяте, бывшим членом такой же группы. Все члены той группы после приземления были схвачены гитлеровцами, а затем убиты или зверски замучены в концлагерях. Для товарища Пика это было тяжелым ударом, ведь он был не только партийным деятелем, но и отцом семейства. Макс на миг представил себе своего отца, которому вдруг однажды скажут, что его сын пропал без вести или убит.

— Ваша задача будет нелегкой, — снова заговорил товарищ Вильгельм Пик. — Опасной и очень трудной. Для ее выполнения понадобится много мужества и сил. Ты отдаешь себе отчет в том, что значит мужество в подобном деле?

— За партию и победу над фашизмом я готов отдать жизнь!

— Верю. Но ты, видно, еще не до конца все понимаешь. Жизнь — это самое дорогое, что есть у человека. Ты читал книгу Николая Островского?

Некоторые места этой известной книги с красивым и мужественным названием «Как закалялась сталь» Макс знал почти наизусть. Он кивнул, не понимая еще, куда клонит его собеседник.

— Видишь ли… примерно о том же я говорил с твоим товарищем, Фрицем. Вы радисты, а это очень ответственно. Твой товарищ думает так же, как и ты, но считает, что в любой обстановке надо учитывать и необходимость риска, потому что слепое мужество порой безрассудно и опасно. Он считает, что каждый должен иметь в себе силы и мужество погибнуть один, если этим он спасет остальных.

— Да, я понимаю это, — сказал Макс, — мы с Фрицем еще в школе часто говорили о моральных проблемах и пришли к единому мнению. Но я думал, что мой ответ исчерпывает и этот вопрос.

— Ну что ж, хорошо, что мы поговорили об этом еще раз. — Вильгельм Пик откинулся в кресле назад. Свет упал на его седые волосы и потемневшее лицо с густой сетью морщинок под глазами. Затем он улыбнулся, хотя лицо его оставалось серьезным. — Быть мужественным — значит отдаваться порученному тебе делу с ясной головой и неиссякаемым терпением до конца, до тех пор, пока в тебе теплится жизнь. Речь идет не о каком-то второстепенном качестве характера, которое человек может иметь или не иметь. Пойми и запомни раз и навсегда: мужество — это неотъемлемая часть нашего коммунистического сознания.

ПРОЩАНИЕ С МОСКВОЙ

Время начала операции, назначенной на 23 августа, быстро приближалось. Ни один из товарищей в последнюю неделю перед отлетом не мог пожаловаться на нехватку работы. Все были заняты: получали то военную форму и гражданское платье, то оружие, радиоприемники, продовольствие, медикаменты и перевязочные средства. В их квартире собралось огромное количество вещей. В багаж входили и два тяжелых мешка с листовками, и связки газеты «Фрейес Дойчланд», и пропагандистский материал НКСГ, который должен рассказать правду жителям городов и деревень по ту сторону фронта.

Все это нужно было упаковать компактно и тщательно, чтобы ничего не повредилось при сбрасывании с самолета. Обоим радистам, Максу и Фрицу, предстояло еще поработать: выучить наизусть шифры и время выхода в эфир.

В свободную минуту они все чаще мыслями обращались к своим семьям. Даже их родственники, жившие в Москве, на Урале или в Казани, не знали, что они привлечены к выполнению боевого задания, которое хранится в строгой тайне.

Спутница жизни Андре сама была политическим деятелем. Она, разумеется, догадывалась, куда он отправляется, и понимала его без слов. Макс в последние часы навестил своих родителей и подругу. Он и Лидия знали друг друга уже несколько лет. Их школьная дружба незаметно переросла в любовь. Чем ближе подходило время разлуки, тем сильнее становилась их взаимная привязанность. Они не могли этого объяснить, но оба чувствовали, что это расставание для них означает одновременно прощание с юностью. Они говорили о том, что обязательно встретятся после войны, но их мечту о совместной жизни омрачала тень предстоящей разлуки.

Семья Вилли тоже жила в Москве. Своя истинные чувства к жене он скрывал за занятостью и каждодневными разговорами, обычными между супругами, один из которых надолго куда-то уезжает. Когда Вилли вечером уходил домой, Фриц оставался в квартире один. И тогда мысли его невольно устремлялись в Казань, к жене и детям. Он мысленно видел Веру сидящей в маленьком домике родителей, погруженную в грустные мысли о нем. С трудом ему удавалось отогнать от себя эти мысли. «Не беспокойся, — написал он ей, — даже если ты не убудешь ничего слышать обо мне месяцы и годы…»

Эрнст отыскал в «Правде» стихотворение Константина Симонова, глубоко взволновавшее его. Оно называлось «Жди меня».

…Жди, когда из дальних мест Писем не придет. Жди, когда уж надоест Всем, кто вместе ждет…

Он переписал стихотворение на отдельный листок и отослал в последнем письме жене и сыну. С этого момента для него и остальных больше не было почты. Каждый как бы прервал свою личную жизнь на неопределенный срок.

Незадолго до отлета всех членов группы пригласили к Георгию Димитрову. Он ждал их в старом здании недалеко от площади Пушкина. Пламенный коммунист, закаленный трудностями и превратностями политической борьбы, он хотел лично убедиться в том, что немецкие товарищи хорошо подготовлены и снаряжены.

Сосредоточенные и нетерпеливо ожидающие встречи с Димитровым, друзья шли к нему на прием. Этот день, как и весь август 1944 года, был теплым и солнечным. Деревья на бульварах и площадях были покрыты густой зеленью. Над городом высилось ясное голубое небо, такое чистое и мирное, что трудно было представить себе, что где-то на фронтах сейчас сражаются и умирают люди.

В приемной группа ожидала недолго. Ровно в 14 часов в комнату вошел Георгий Димитров, пожал каждому руку и пригласил сесть за овальный стол, вокруг которого стояли стулья и софа. Комната была обставлена просто и скромно. В ней царила атмосфера деловитости и непринужденности. По поведению Димитрова, по тому, как он закурил трубку и откинулся на спинку стула, было видно, что он решил уделить беседе достаточно времени.

Вилли, Андре и Эрнст вспомнили свои прошлые встречи с ним. Всем им невольно пришло в голову одно и то же: он заметно постарел, но темные внимательные глаза, улыбка и спокойствие остались прежними.

Принесли кофе, и разговор начался. Георгий Димитров не тратил времени на общие фразы. Он предложил всем закурить, набил свою короткую трубку и справился об их прошлой деятельности. Каждого он расспрашивал о жизни, а своими вопросами привлекал внимание к тем моментам, которые считал наиболее важными.

Пока они беседовали, в памяти невольно, всплывали старые воспоминания. Фриц рассказал о борьбе молодых коммунистов во времена Веймарской республики, когда германская реакция уже начала заигрывать с фашизмом.

Георгий Димитров заметил, что подобный опыт классовой борьбы очень пригодится им в работе.

— В обычное время, когда партия действует в легальных условиях, — сказал он, — быть коммунистом легко, в этом нет ничего особенного. Но гораздо большего требует от коммуниста борьба на фронте, где он в бою должен быть примером для других. На фронте рядом с тобой друзья, а за плечами тыл. У вас же повсюду будут только враги. Поэтому от каждого из вас потребуется высокая бдительность, смелость и хладнокровие.

На эти слова можно было бы не отвечать, но Макс все же сказал от имени всех:

— Мы готовы к любым трудностям и обещаем оправдать доверие партии.

Димитров помолчал. Потом не спеша выколотил свою трубку, снова набил ее табаком, но не зажег.

— До сих пор мы с вами говорили только об опасности, — продолжил он разговор, — но я отнюдь не хочу сказать, что ее следует переоценивать. Всякая медаль имеет, как известно, две стороны. Ваше появление в тылу, за линией фашистского фронта, вызовет активизацию не только противника, но и местного населения. Чем больше народ узнает о вас, тем лучше. Появление небольшой, но бесстрашной группы немецких коммунистов в центре густонаселенного промышленного района с большой концентрацией рабочих — это уже само по себе явление большого политического значения.

Потом они поговорили о положении в Польше, претерпевшем за последние недели важные изменения. Вилли с восторгом вспомнил об успешном летнем наступлении советских войск, в ходе которого были уничтожены две крупные группировки вермахта (северо-украинская и центральная) и освобождена значительная часть территории Восточной Польши. В трех местах советские войска успешно форсировали Вислу и заняли важные плацдармы на противоположном берегу. Верховное командование вермахта пустило в ход все средства, чтобы закрыть образовавшиеся бреши, но тщетно. Вилли выразил мнение, что эти обстоятельства, по-видимому, отразятся и на действии их группы.

— Верно подмечено, — сказал Димитров. — Сегодня уже мало, кто сомневается в том, что гитлеровская Германия бесповоротно проиграла войну, но это еще не значит, что мы должны воспринимать противника менее серьезно, чем до сих пор. Он еще силен, располагает значительными резервами и готов поставить на карту все. В данный момент фашизм похож на раненого хищника.

— Тем более что он еще терпит поражение и на политической арене, — добавил Андре. — Гитлер и его пособники мечтали навечно закабалить польский народ, а теперь вместо этого на освобожденной территории Польши создано рабоче-крестьянское правительство.

Друзья с горячим интересом выслушали сообщение об изгнании фашистов из Люблина и о последовавшем вскоре после этого создании Польского комитета национального освобождения (ПКНО).

Пока Эрнст говорил об этом, снова принесли кофе. Димитров выбил трубку и набил ее еще раз.

— Вы, конечно, слышали, товарищи, о реакции лондонского эмигрантского правительства Миколайчика на победу народных сил. По приказу Миколайчика из Лондона первого августа началось восстание в Варшаве. Главнокомандующий Армией Крайовой граф Бур-Коморовский, руководивший восстанием, даже не известил командование 1-го Белорусского фронта, находившееся на другом берегу Вислы, о начале восстания, стремясь тем самым опередить советские войска и помешать установлению народной власти в Польше. Но им не повернуть колесо истории вспять. — Гнев и печаль звучали в твердом голосе Димитрова. Несколько успокоившись, он продолжал: — Жители Варшавы, наши польские братья, героически сражаются против фашистского ига. Люди жертвуют своей жизнью ради победы над гитлеровскими оккупантами. Пока они еще ничего не знают о происках Бур-Коморовского. Польским коммунистам, находящимся в эмиграции, польскому правительству в Люблине, всем коммунистам в самой Польше нелегко видеть это и не иметь возможности вмешаться, принять какие-то меры. — Проговорив это, он снова немного помолчал, а затем добавил: — На вашем пути в Германию будут лежать районы, куда доходит мало правдивой информации о положении на фронте. Поэтому вы сами должны хорошо знать о нем. — Он остановился и взял спички.

Димитров открыто говорил о том, что не исключена возможность ареста кого-нибудь из членов группы гестаповцами. Это может произойти из-за малейшей небрежности. Пока он говорил, его трубка несколько раз гасла. Без всякого раздражения он снова и снова раскуривал ее. Он уже привык тратить на небольшую пачку табаку целую коробку спичек.

День близился к обеду. Яркий солнечный луч прорвался в комнату и заиграл в табачном дыму. Разговор настолько захватил и взволновал всех, что антифашисты то и дело протягивали руки к пачке «Казбека».

Беседа уже давно утратила официальный характер и превратилась в воспоминания о пережитом. Вилли, бывший командир батальона «Эдгар Андре», сказал, что чувствует себя в данный момент точно так же, как перед своей поездкой в Испанию, хотя условия нелегальной работы ставят перед ним совершенно другие требования.

— Сейчас мы лучше подготовлены и вооружены, — заметил он. — В Испанию я отправился, вооруженный лишь своими двумя кулаками.

Выяснилось, что Димитров уделяет большое внимание деталям, кажущимся на первый взгляд незначительными и маловажными, но могущим в определенных ситуациях стоить жизни. Он спросил, у каждого ли есть компас, который иногда бывает нужнее автомата, и какие финансовые средства выделены в распоряжение группы. Ответ, что выданы золотые рубли, доллары, рейхсмарки и швейцарские франки, его удовлетворил. Потом он встал, показывая этим, что разговор закончен.

В его словах звучала теплота и забота человека, прощающегося с друзьями перед нелегкой дорогой.

— Где бы вы ни были, не забывайте, что материальное оснащение — всегда лишь вспомогательное средство. Решающим будет ваше поведение, ваши действия. — И со скупой улыбкой добавил: — На моей родине, в Болгарии, так говорят: «Деньги потерять — ничего не потерять, честь потерять — много потерять, мужество потерять — все потерять».

Когда друзья вышли на улицу, был уже вечер. Длинные тени ложились на тротуар. Шел девятый час. Время у Димитрова пролетело незаметно.

Не спрашивая согласия остальных, Андре свернул в находившийся неподалеку скверик. Все пошли за ним. Сели на скамейку, и каждый погрузился в свои мысли. Они заново переживали разговор с Димитровым. Очнулись они от своих мыслей, когда где-то рядом заскрипела лебедка. Удерживаемый тонким стальным тросом, в темную голубизну вечернего неба поднялся аэростат воздушного заграждения. Через минуту заградительные аэростаты появились над Москвой во многих местах. Их вид внушал спокойствие и доверие.

— Пойдемте, — предложил Андре. — Скорее на Красную площадь, сейчас будет говорить Левитан.

Они быстро спустились по улице Горького и вышли на площадь перед Кремлем как раз в тот момент, когда начали передавать последние известия. Звучный голос Левитана, ставший за годы войны для тысяч антифашистов всей Европы голосом правды, словно завораживал прохожих: все, имевшие хоть одну свободную минуту, останавливались и вслушивались в слова диктора, который говорил об успехе советских войск западнее Сандомира и о дальнейшем продвижении войск 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов далее на запад.

ГЛАВА ВТОРАЯ

АНАТОЛЬ ИЩЕТ ПОСАДОЧНУЮ ПЛОЩАДКУ

В один из последних вечеров июля сорок четвертого года командир батальона имени генерала Юзефа Бема Армии Людовой, сидя в комнате крестьянского дома, мысленно перебирал задачи на ближайшее будущее. На лесной поляне перед домом было тихо, до капитана доносились только шаги часового. Летнее солнце стояло низко, его косые лучи проникали через небольшое окошко в комнату, освещая лежащие на столе листки бумаги. Самое важное командир держал в голове. Поскольку штаб был вынужден часто перебираться с места на место, не было возможности таскать за собой много бумаг.

Капитан Ганич был опытным офицером. Суровые условия жизни (часто жить приходилось в подполье), неудачи и превратности судьбы основательно закалили его и научили тщательно готовиться к каждой операции. Сейчас его мысли были заняты формированием бригады для Армии Людовой. Организованная в 1942 году Польской рабочей партией Гвардия Людова выросла в могучую силу рабочего класса в борьбе против фашистских оккупантов, ряды которой особенно заметно пополнились за последнюю зиму. В одном только батальоне Ганича насчитывалось почти пятьсот солдат, офицеров и подофицеров, включая партизан, находящихся в селах, расположенных вдоль берегов Варты и выполнявших разведывательные задания или задачи по обеспечению. Эти партизаны привлекались к вооруженным действиям только в особых случаях.

По приказу Крайовой Рады Народовой к Армии Людовой должны присоединиться и Батальоны Хлопские. Сам ход событий толкал к созданию более крупных подразделений с централизованным управлением. Соответствующий приказ был отдан командующим 3-м военным округом Армии Людовой подполковником Митеком. Этот приказ был передан Ганичу одним из офицеров штаба, и теперь капитану оставалось только действовать.

Однако переформирование принесло с собой новые трудности. Ганич знал, что его собираются назначить на должность командира бригады имени генерала Бема, а это значит, что на него ляжет вся ответственность за быстрое стягивание подразделений в одну бригаду в условиях партизанской борьбы. Формирование бригады должно было проходить на одном из участков обороны фашистской группы войск на Северной Украине. Передвижение партизанских подразделений предстояло совершить чуть ли не на глазах 603-й полевой комендатуры, к которой относились 65-й полк ополчения, пехотные батальоны, окружные и городские комендатуры. С тех пор как частям Советской Армии удалось захватить несколько плацдармов на Висле, эсэсовцы и полицаи сильно занервничали. Довольно много беспокойства доставляли им и успешные действия Армии Людовой, проводимые на железнодорожных линиях и главных магистралях, ведущих из Верхне-Силезского промышленного района. На обочинах всех дорог были установлены щиты, которые предупреждали немецкие колонны о возможности внезапного «бандитского нападения».

С одной стороны, Ганичу это нравилось, так как подтверждало действенность партизанской борьбы и поднимало боевой дух бойцов, с другой же — сложившаяся ситуация требовала повышенной бдительности.

Капитан как раз разворачивал карту, когда в коридоре раздались быстрые и четкие шаги. В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, посетитель перешагнул порог. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Выражение лица было серьезное.

— Добрый вечер, товарищ, — поздоровался вошедший по-польски, слегка коснувшись рукой козырька спортивной фуражки. Однако акцент выдавал, что он не поляк.

Обрадованный Ганич привстал, приподнял над столом свое крепко сбитое тело. По сравнению со своим гостем, который был чуть ниже среднего роста и очень худым, капитан выглядел настоящим великаном.

— Хорошо, что ты заглянул ко мне. Что нового?

— Всего понемножку, но приятного больше, чем неприятного. А у меня к вам просьба. — Капитан Анатолий Невойт снял фуражку и сел. Это был командир советского партизанского подразделения, действовавшего в районе между Радомско и Ченстоховой. Его небольшая группа состояла из разведчиков, связистов и примкнувших к ним русских солдат, бежавших из плена.

Сообщив свежие, услышанные по радио сведения, капитан Невойт подробно рассказал о результатах наблюдений, полученных группой за предыдущие дни. В свою очередь Ганич поделился с ним информацией, которой располагал. Потом он снял очки с сильными стеклами и осторожно потер веки.

— Как твои глаза, — спросил Невойт, — не лучше?

— Наоборот. Но я о них и не вспоминаю сейчас, есть дела поважнее. — Ганич отодвинул карту в сторону и встал. — Вот посмотри…

Командиры не имели друг от друга тайн. Оба при случае охотно обменивались имеющейся у них информацией, советовались, когда это было нужно, и по мере возможности оказывали друг другу помощь.

— Подожди, — взглянув на зеленые квадраты леса на карте, перебил его Невойт. — Давай сначала поговорим о задании, которое я получил. То, что я тебе сейчас сообщу, тайна. — Он минуту помедлил, размышляя, с чего начать, а затем сказал: — Нам нужно хорошее место для выброски группы. А самое главное — безопасное, так как будут выброшены шесть вооруженных человек, с полным снаряжением, по-видимому, с тремя рациями, не считая продуктов и боеприпасов.

Ганич опустился на стул, сдвинул очки на нос и спросил:

— В какое время?

Он считал само собой разумеющимся, что просьбу советского собрата по оружию нужно во что бы то ни стало выполнить, и только надеялся, что проведение этой операции не совпадет по времени со сроками формирования бригады, так как транспортный самолет, круживший над лесом, не может не привлечь к себе внимания ПВО противника.

— Это мы узнаем, когда получим координаты. — Невойт внимательно посмотрел на собеседника. — У тебя есть какие-нибудь опасения?

Капитан покачал головой.

— Я пытаюсь представить себе, что это значит. Ведь это не шутка, когда с самолета сбрасывают несколько мешков боеприпасов и продовольствия. Но ты говоришь, вы ожидаете еще и новых бойцов?

Анатолий Невойт пристально посмотрел на него.

— Пятеро из них — немцы. И с ними ничего не должно случиться. Шестой — советский радист, которого я затребовал для своего подразделения.

— Немцы? — Ганич встал, подошел к печке и достал из нее чайник. Налил и поставил кружку перед гостем, а уж затем и себе. Допив чай, он спросил: — Кто они такие? Из Национального комитета? Они что, останутся здесь и будут помогать нам?

— Представляю, что ты подумал. — Невойт чуть заметно усмехнулся. — Ты, верно, думаешь, что это бывшие гитлеровцы, которые вдруг решили бороться на нашей стороне за скорейшее окончание войны? И тут же прикидываешь, к какому бы их подключить гарнизону. Согласен, Такая поддержка была бы нам сейчас очень кстати. — Какое-то мгновение он смотрел в окно. На землю опускался вечер. Потом Невойт опять повернулся к собеседнику. — Но с этими пятью немцами парашютистами дело обстоит несколько иначе. Это наши друзья, и твои, и мои. Они коммунисты, испытанные и надежные. Им поставлена нелегкая задача: отсюда незаметно пробраться в Германию. Дело, что и говорить, непростое. И именно поэтому об их прибытии должно знать как можно меньше людей.

— Теперь понимаю, — ответил Ганич, — почему ты пришел ко мне сегодня один.

Наклонив голову, чтобы не удариться о низкие потолочные балки, заложив руки за спину, он начал шагать по тесной комнате. Под его тяжелыми шагами тихо поскрипывали половицы. Это беспокойное хождение взад и вперед выдавало волнение командира. За время службы в армии ему приходилось организовывать много различных операций, но с таким заданием он столкнулся впервые. Неожиданно он остановился.

— Послушай, Анатоль, — обратился он к Невойту, называя его на польский лад, — если к тебя правильно понял, эта операция выходит за рамки чисто военной. Подобные дела мы обсуждали с партийными руководителями. Я думаю, что тебе следует зайти к Юлиану.

— Согласен. Я и сам хотел к нему сходить. Где его найти? — Невойт думал, что секретарь окружного комитета Польской рабочей партии скорее всего должен находиться в Ченстохове или в Радомско, и про себя прикинул, сколько же пройдет времени, прежде чем с ним будет установлена связь.

— Тебе повезло: со вчерашнего дня он находится неподалеку отсюда. Ты знаешь кирпичный завод, что возле березняка?

— Конечно, — ответил обрадованный Невойт. — На твоем участке я лично знаком почти с каждым, деревом. — Допив чай, капитан надел фуражку. — Когда ты мне сообщишь о месте выброски для группы?

— Послезавтра утром мы с тобой вместе подыщем подходящее место, — ответил Ганич, немного подумав.

«ОСЫ» НАД ЛЕСОМ

В деревне Котфин проснулись петухи. Их крик разорвал утреннюю тишину и донесся до слуха двух человек, продвигавшихся верхом по ту сторону скудного поля в тени старых лиственниц. Доехав до развилки, они свернули вправо и дальше поехали по обочине дороги. Ночью прошел сильный дождь, и на листьях деревьев и траве блестели капельки воды. После дождя высыпало столько грибов, что они то и дело невольно попадались на глаза.

Капитан Невойт считал, что летний лес везде красив. Сам он был родом из крестьянской семьи и с детских лет любил природу. После окончания школы он остался жить в родном селе, где до самой войны работал в колхозе бухгалтером. Позднее, когда началась война, хорошее знание явлений природы и острая наблюдательность помогли ему стать настоящим партизанским командиром. По кроне деревьев и по цвету коры он мог безошибочно определить направление сторон света, умел отыскать безопасное укрытие на местности, различал тончайшие шумы и мог объяснить их происхождение. Правда, здесь, в юго-западной части Польши, это давалось уже не так легко, как у него на родине, под Минском, где он воевал год назад. Леса здесь были меньшими по размеру, а селения встречались чаще. Нет, нельзя было и сравнивать местные леса с белорусскими. Услышав отдаленный шум, капитан очнулся от воспоминаний. Шум заметно приближался и стал похож на ожесточенное осиное жужжание. Невойт спрыгнул на землю и отвел своего гнедого подальше в лесок. Ганич, уехавший немного вперед, повернул коня и присоединился к нему.

Жужжание раздавалось с неба. Два разведывательных самолета медленно пролетели по бледно-голубому утреннему небу. Первый, «физелер-шторх», полетел дальше на восток, а второй повернул к дороге. Он летел так низко над землей, что партизанские командиры невооруженным глазом могли разглядеть экипаж. В самолете сидели двое мужчин, третье место было пустым.

— С точностью до минуты прилетели, — проговорил Ганич. — Если они сейчас заметят нас, клуб дыма или хоть малейшее движение, вслед за ними тут же появятся их бомбардировщики и забросают лес бомбами. Последнее время гитлеровцы сбрасывают бомбы без всякой причины. Просто куда попадут.

— Делают они это, наверное, для того, чтобы доложить своему начальству о том, как активно они борются против партизан. — Невойт прищурил глаза и посмотрел вслед удалявшемуся самолету.

— Они бесятся, что никак не могут нас обнаружить. Только на главной магистрали мы пустили под откос больше пятидесяти железнодорожных составов, и к тому же они каждый день обнаруживают новые разрывы коммуникаций снабжения. После нашей операции под Теклинувом их ярость беспредельна.

— Да, я слышал об этом. Люди в деревнях говорят, что вы уничтожили целый состав с жандармами и полицейскими.

— Ну, положим, их было не так уж и много. Они ехали только в двух последних вагонах. Мы их застали врасплох. Дело получилось шумное. Жандармы злятся оттого, что теряют авторитет. — Ганич раздвинул кусты и прислушался. — Думаю, что они улетели.

Теперь оба капитана ехали рядом. Ганич рассказал, что от одного разведчика узнал о том, что 18 июня весь штаб жандармерии, все гестаповцы и полицаи в округе должны были съехаться в Ченстохову. Он решил не упускать такой возможности рассчитаться с виновниками массовых арестов, высылки и убийств сотен польских жителей. Вечером 17 июня его заместитель Павел с отрядом, состоявшим из 80 бойцов, отправился в лес под Крушиной. Там они заночевали, чтобы вовремя оказаться на станции Теклинув.

— Но там нашим кое-что помешало, — рассказывал он дальше. — Неожиданно они услышали выстрелы, а затем увидели охотничью повозку с тремя гитлеровскими офицерами. Это были гости князя Любомирского, чей замок находится неподалеку. Само собой разумеется, что Павел забрал их с собой.

Вспоминая об этом, Ганич улыбнулся. Анатолий Невойт, хорошо знавший своего товарища, понял, что сейчас он начнет рассказывать самое интересное.

— Они, конечно, не очень-то охотно на это согласились, — все еще ухмыляясь, заметил Ганич. — Наши ребята забрали у них лошадей, а с офицеров стащили форму и отобрали у них подтяжки, после чего можно было быть спокойными, что они никуда не удерут. 18-го около восьми вечера пришел поезд. Операция была разыграна как по нотам. Когда все закончилось, наши раздели прибывших друзей Любомирского до нижнего белья и скомандовали им: «Бегом — марш!»

Неожиданно лес расступился, образовав широкую зеленую поляну, над которой таяли последние завитки резкого тумана. Поляна оказалась довольно большой. Края ее поросли смешанным лесом, а сама она была гладкой, как стол, лишь посередине росла одинокая ольха. Едва видимый среди высокой травы, пробивался небольшой ручеек. Капитан Ганич остановился и, обернувшись, спросил:

— Ну, как тебе нравится место для выброски твоей группы?

— Отличное место! — Невойт спрыгнул с лошади и прошелся по поляне. Земля поросла густой травой и пружинила под сапогами.

Ганич шел следом за ним.

— Наши солдаты окрестили это место «У родника». Они любят тут отдохнуть, потому что здесь хорошая, чистая вода. — Тяжело ступая и раздвигая на ходу зеленые стебли высокой травы, он направился к ольхе, потом обернулся, широко раскинул руки в стороны. — Если пилот будет опытным, а ветер не отнесет парашютистов в сторону, наши немцы приземлятся без всяких осложнений. — Он снял запотевшие очки и протер их. — А теперь я тебе скажу кое-что, что тебя наверняка обрадует. Я тоже советовался с Юлианом. Мы решили поддержать вас частью сил нашего батальона. Тебе с твоими людьми останется только подойти сюда и встретить своих товарищей. Что касается сохранения тайны, то я предупредил и Павла, и начальника штаба Штефана о том, что выброска будет чрезвычайно ответственной.

— Ну хорошо.

Невойт был рад, что они понимают друг друга с полуслова. Он сам как раз хотел обратиться к Ганичу, с этой просьбой. Но самое большее, на что он мог рассчитывать, — это на поддержку силами до взвода. Он хотел еще что-то добавить, но вдалеке опять загремело, на этот раз сильнее прежнего. Шум быстро приближался.

Мужчины поспешили к своим лошадям и быстро увели их под густые кроны старых буков. Над опушкой по ту сторону леса показалось пять истребителей, которые прошли низко над землей. Пули как град застучали справа и слева. Они ударялись в стволы деревьев, сбивали листья и обламывали сучья. Пилоты пулеметным огнем прочесывали лес.

— Вот тебе и на, — вымолвил Ганич, когда самолеты скрылись. — Боюсь, что дальше они совсем не дадут нам покоя. Но давай вернемся к нашему разговору. На подходах к поляне мы расположим несколько наблюдательных постов. Думаю, что с этим заданием лучше всего справятся люди лейтенанта Зигмунда.

Невойт немного помедлил с ответом, взвешивая все «за» и «против».

— Зигмунд несколько горяч, — заметил он наконец, — он, конечно, человек вспыльчивый, но зато и он сам и его люди в лепешку расшибутся, а задание выполнят.

На обратном пути командиры обсудили расположение сигнальных огней.

— Я очень рад, что вы предложили мне это место, — продолжал Невойт. — Откровенно говоря, я сам уже приглядывался к этому лесочку. Но в вашей стране мы только гости, а хозяева, как известно, лучше знают и местность, и обстановку.

Ганич снял фуражку и вытер вспотевший лоб. В лесу стало заметно теплее.

— Честно говоря, это решение далось мне нелегко, — сознался он. — До того, как ты ко мне пришел, я намеревался провести в этом районе формирование нашей бригады. Теперь нам придется передвинуться несколько южнее, в леса, что по соседству с усадьбой Богдана Штайнхагена. Это само по себе имеет одно преимущество: мы сразу окажемся неподалеку от нашей базы снабжения.

Анатолий Невойт согласно кивнул. На месте Ганича он поступил бы так же. Он хорошо знал эту усадьбу. Ее молодой владелец, польский патриот и добрый христианин, с самого начала безоговорочно присоединился к освободительному движению, хотя оккупанты и препятствовали этому.

После насильственного захвата территории Польши гитлеровские оккупационные власти пытались произвести раскол среди польского населения. Жители, имевшие крупную собственность или пользовавшиеся влиянием, а также те, кто добровольно согласился служить захватчикам, имели право на так называемую «германизацию». Если они к тому же носили немецкую фамилию и владели немецким языком, то они получали специальное свидетельство и включались в фолькслисте № 1, а вместе со свидетельством получали и все права, какие фашистское государство предоставляло своим подданным, начиная от вступления в нацистскую партию и другие организации и кончая получением продовольственных карточек. В фолькслисте № 2 и 3 входили менее важные лица, главным образом это были специалисты в области промышленности, в работе которых нацисты были заинтересованы. Все остальные, вся оставшаяся масса польского населения, были объявлены вне закона. Это были люди, не имевшие права на жилище и питание; в любой момент они могли быть изгнаны, увезены в Германию или отправлены на тяжелые принудительные работы.

Владелец усадьбы Богдан Штайнхаген и его мать могли бы свободно для проформы получить свидетельство, выдаваемое лицам, вошедшим в фолькслисте № 1, чтобы под его прикрытием содействовать освобождению своей родины. Но это было противно их натуре. Поскольку же они принадлежали к одному из богатейших семейств страны и внешне проявляли лояльность к властям, фашисты решили не травмировать их национальную гордость, не подозревая, что это поместье было предоставлено их хозяевами в полное распоряжение Армии Людовой.

Так, в коровнике усадьбы был устроен хорошо замаскированный подвал с боеприпасами, а в огромной оранжерее тайно разместился лазарет, в котором лежали три советских летчика, получившие тяжелые ранения. Невойт уже навещал их несколько раз и увидел там молодого чеха по имени Пепик, воевавшего в батальоне имени генерала Бема. В одном из боев Пепик получил тяжелое ранение легкого и вскоре умер, а советские летчики все еще находились в этом лазарете.

— Как самочувствие наших летчиков? — спросил он. — Когда я был у Юлиана, то слышал, что отряд полицейских побывал в Цилетниках и обшарил дом и всю усадьбу. Один из твоих офицеров, решивший навестить свою жену, чуть было не угодил им в лапы.

— Я знаю. Яна вовремя предупредили дети. А летчики почти поправились. Двое из них при появлении, полиции смогли спрятаться, а третьего (он ранен в ногу и не может двигаться) свояченица Яна и ее друзья спрятали под гнилыми помидорами. Потом он вылез оттуда грязный и мокрый, но зато целый и невредимый.

Невойт придержал свою лошадь. Сквозь деревья уже проглядывал Котфин с разбросанными тут и там крестьянскими дворами. Здесь дороги командиров расходились. Но прощаться Невойт не торопился.

— Цилетники находятся на оживленной дороге, а гитлеровские посты — совсем неподалеку, в Домброва-Зилене, — напомнил он.

— Да ничего. — Польский командир потуже затянул портупею и послал Чапку вперед. — Дорог здесь хватает, а до постов противника отовсюду недалеко. Наша опора — это люди, которым мы можем доверять, а они там есть. Нет сомнения в том, что полицейская охранка взяла под подозрение Штайнхагена. Владелец усадьбы, не набивающийся в друзья к гитлеровцам, не может не внушать им подозрения. Но пока они у него ничего не нашли.

Невойт промолчал, потому что Ганич, по сути дела, был прав. Обстановка в немецком тылу была непростой.

— Моя группа завтра переместится немного западнее, — сказал он вместо ответа. — О себе дам знать обычным путем.

Ганич кивнул и спросил:

— Как ты думаешь, в этом году война кончится?

Невойт с сомнением покачал головой:

— Было бы хорошо, но я что-то мало в это верю.

— Почему? У нас многие в это верят. С тех пор, как в последние месяцы началось стремительное наступление Советской Армии, люди заметно оживились. Судя по многим приметам, можно предположить, что нацисты долго не продержатся. Неразумные контратаки чаще всего успеха не имеют. В наши подразделения вливаются свежие силы. А разве выброска здесь немецких парашютистов-антифашистов не свидетельствует о том же самом? — Ганич говорил горячо. Его темперамент, обычно скрываемый за деловой сдержанностью, как бы прорвался наружу.

— И все же, несмотря ни на что, нам предстоит еще долгий путь до победы, — сказал Анатолий Невойт.

И словно в подтверждение его слов, вдали раздалось несколько тяжелых взрывов: это за «мессершмиттами» шли бомбардировщики, сбрасывая на землю свой смертоносный груз.

ПРОТИВНИКУ ЧТО-ТО ИЗВЕСТНО

Больше двух недель Ганич не получал никаких вестей от командира отряда советских разведчиков, да у него, по правде говоря, даже не было времени думать об этом. Удары по коммуникациям противника сильно активизировались, и, кроме того, командование Войска Польского сообщило ему о прибытии группы специалистов с материалами и вооружением, для которой подготавливалась посадочная площадка.

Пятнадцатого августа у Ганича снова были дела в Радомско. Этот маленький окружной городок с замечательным старым костелом и тихими улицами стал вовремя войны важной узловой железнодорожной станцией. В Радомско сходились магистрали с юга и запада и шли дальше в направлении на Варшаву, Радом и Кельце, а от Кельце — к сандомирскому плацдарму на Висле. Радомско буквально кишел гитлеровскими подразделениями и всевозможными фашистскими службами. Однако несмотря на это, в городе находились руководители польского партизанского движения и советских партизан.

Но не только вопросы снабжения привели Ганича, в Радомско. Первого августа в Варшаве неожиданно началось восстание против оккупантов, и Ганич надеялся подробнее узнать о нем. Товарищи опасались за благополучный исход восстания, так как начато оно было без предварительной договоренности с Советской Армией и командованием Армии Людовой. Хотя Ганич и считал проведение восстания в настоящий момент бессмысленным делом, он все же надеялся, что оно кончится успешно. Он всей душой желал, чтобы советским войскам и находящимся в районе Варшавы подразделениям Армии Людовой удалось начать наступление и тем самым оказать помощь восставшим.

В этот переполненный беседами, встречами и переговорами день связная передала ему долгожданное известие от Невойта. Это была шифровка, написанная на папиросной бумаге. Анатоль сообщал, что выброска посланных из Москвы парашютистов произойдет в ночь на 23 августа, и еще раз подтвердил сигналы и пароль. Довольный, что уже сделано самое важное и еще осталось немного свободного времени, Ганич спрятал бумажку под крышку своих часов.

В батальоне, куда он вернулся, его ожидали плохие вести. Из Коньске вышли крупные силы жандармских войск с целью проведения очередной, как они именовали, «освободительной акции», а вернее говоря, новой карательной операции. В поисках партизан жандармы прочесывали отдельные участки леса, устраивали обыски и аресты в деревнях. Как и в январе, при проведении одной из крупнейших операций такого рода, они выслали вперед полицейских, набранных из предателей-поляков.

Спать в эту ночь не пришлось. Нужно было принимать срочные меры безопасности, предупредить товарищей в деревнях и начинать борьбу там, где была надежда на успех. Когда утром Ганич хотел надеть на руку часы, он заметил, что они остановились. Он и тряс их, и стучал по ним — стрелки оставались неподвижными. Куда же годится командир без часов?!

Связная Урсула, отшагавшая за ночь несколько километров, вызвалась сходить в Радомско к знакомому часовщику. Урсула была проворной девушкой, острой на язык и очень смелой. Она вернулась очень скоро и сообщила, что часы будут готовы восемнадцатого августа. Когда она назвала число, Ганича вдруг бросило в жар: под крышкой часов осталась спрятанная записка с шифровкой от Анатолия. В водовороте дел он совсем забыл о ней. Часовщик хотя и носил немецкую фамилию, но был хорошим поляком. И все же нельзя было полностью доверять этому человеку. «А что, если он сочтет шифровку, которую ему, конечно, ни за что не прочесть, за провокацию и пойдет с ней к нацистам?» — мелькнуло у Ганича в голове.

Когда командир рассказал Урсуле о своем промахе, она понимающе кивнула и опять поспешила в город. Через несколько часов она принесла капитану листочек папиросной бумаги. Часы она под каким-то предлогом взяла назад, вынула из них записку, а затем отдала часы ремонтировать другому мастеру.

Ганич еще раз проверил боевое обеспечение с командирами, которые за это отвечали. Когда они узнали, что речь идет об охране группы Анатолия, они проявили еще большую готовность: молодой советский капитан пользовался в батальоне особой популярностью. По окончании совещания в помещении остался лишь лейтенант Зигмунд. С ним Ганич говорил с глазу на глаз.

Батальон был готов к приему десантников, но, судя по всему, и фашисты в свою очередь тоже к чему-то готовились: уж очень необычно они себя вели. Казалось, в их действиях наметился некоторый спад, внезапно прекратились налеты полиции. Но зато фашисты усилили воздушную разведку, их патрули беспрерывно встречались на улицах, южнее и западнее границ Котфина, а в Плавно и Житно стояли в боевой готовности гитлеровские танки.

Обо всех этих тревожных сигналах и говорил Ганич со своим заместителем Павлом. Объяснение можно было дать только одно: видимо, произошла утечка информации. Как ни горько это сознавать, но среди них, должно быть, появился предатель.

В это время в рядах 3-го батальона находилось много так называемых фольксдойче. После сентября 1939 года, когда Польша была оккупирована гитлеровскими войсками, эти люди, чтобы избежать репрессий, объявили себя фольксдойче и, признав тем самым фюрера и рейх, были занесены в гитлеровские фолькслисте. Позже, когда число гитлеровских солдат начало сильно уменьшаться, гитлеровские военные учреждения стали привлекать к службе и фольксдойче. Большая часть из них предпочла, однако, уйти в леса, к партизанам, чтобы вместе с ними бороться за освобождение своей родины от оккупантов. Среди них едва ли были колеблющиеся. Но и предположить, что предатель находится среди бывших вермахтовцев или других немцев, командиры тоже не могли. В 1944 году в Войско Польское перебежало солдат больше, чем когда-либо. Они были родом из разных областей Германии. Так в батальоне имени генерала Бема возникла самостоятельная группа, принимавшая участие во многих операциях. Они давно уже оправдали себя на деле, доказав свою преданность.

— За Зеленого ручаюсь головой, — решительно высказался Павел, и командир согласился с ним. Бывший чиновник пограничной службы, прозванный из-за своей формы Зеленым, он тайно работал на Гвардию Людову во второй половине 1943 года в таможне в Брудзице. Он бесстрашно переправлял через границу генерал-губернаторства борцов Сопротивления, пропагандистский материал и информацию. Когда о его подпольной работе стало известно начальству, он сбежал из таможни и героически сражался против оккупантов на стороне Армии Людовой.

Не могли быть предателями и четверо солдат, пришедших к партизанам в декабре из гарнизона в Радомско прямо в форме и с оружием. Не щадя своей жизни, они участвовали в тяжелейших боях с жандармерией и полицейскими отрядами. Пятый человек из их группы, летчик Штефан, в январе был ранен, а затем захвачен карательной экспедицией и, по-видимому, убит.

— А что ты думаешь о Курце? — спросил Ганич, сильно обеспокоенный осведомленностью противника. — Как-никак он дослужился в жандармерии до звания фельдфебеля.

Павел недоуменно пожал плечами. Перебежчик Курц пробыл у них всего несколько дней, но уже успел принять участие в нескольких вооруженных стычках с противником и держался при этом безупречно.

— В его пользу говорит то, что он привел с собой еще семерых, — ответил Павел, немного помолчав.

Гадать дальше не имело смысла. Если среди них находится предатель, его сразу не обнаружишь. В то же время нельзя было проявлять недоверия к людям, которые ничем не скомпрометировали себя. А вот бдительность следовало повысить немедленно.

Так наступил вечер 22 августа.

ЗЕЛЕНАЯ СИГНАЛЬНАЯ РАКЕТА

В воздухе все явственнее чувствовалось приближение осени. Затянутое облаками небо, казалось, не хотело проясняться. Временами становилось почти темно, моросил мелкий дождь.

В спускающихся сумерках бойцы Армии Людовой рассыпались цепью. На удалении пяти — десяти километров от места высадки группы они установили наблюдательные посты на всех дорогах и тропах. Лейтенант Виор с шестьюдесятью солдатами двигался в направлении на Ясень. На полдороге он оставил группу из десяти человек со станковым пулеметом. В случае преследования гитлеровцев они прикроют тыл. С остальными он залег в укрытие вдоль проезжей дороги, выслав передовые посты.

Пока солдаты находились в лесу, они шепотом переговаривались о том, что произойдет «У родника», где, как они видели, строился шалаш. Шалаш этот находился в стороне от их лагеря, и они исчерпали уже все предположения, гадая о его назначении. Лейтенанта Виора и самого разбирало любопытство. Но он все же напомнил своим людям, что на войне надо отвыкать совать свой нос в чужие дела. После этого разговоры затихли сами собой. По дороге время от времени проезжали группами открытые машины повышенной проходимости.

В это время обер-фельдфебель Стржала и его люди образовали внутреннее оградительное кольцо вокруг площадки для высадки десанта. На поляну люди лейтенанта Зигмунда натащили хворосту на четыре большие кучи да сосновых чурок и приготовили канистры с бензином. В этом им помогали советские разведчики из отряда Невойта.

Невойт появился после полудня вместе со своим заместителем Куприяновым и радисткой. Они остановились на краю поляны, где находился Ганич с офицерами штаба. Погода стояла безветренная. Тихо моросил мелкий дождь. Анатолий Невойт сдвинул фуражку на затылок и оглядел низко нависшие тучи.

— Чудесная погода, — заметил он, — темно, как в мешке.

— Что-то уж больно тихо, — ответил Ганич. — Мы, конечно, услышим гудение самолета, но ведь фашисты тоже не глухие.

Группа Зигмунда закончила раскладывать сигнальные костры. Лейтенант собрал своих людей, чтобы дать им последние указания. Пока они занимались своим делом, кто-то пустил слух, что капитану Анатолию сбросят с воздуха столько оружия, что он сможет раздать его всем. Прежде всего это будут пулеметы, так как большинство сейчас вооружено только винтовками.

Группу будоражили события последних дней. Все стали невольными свидетелями того, как ворвавшиеся в близлежащую деревню жандармы и полицейские, не застав там партизан, часть жителей перебили, а другую часть угнали неизвестно куда. Вот почему партизаны горели желанием поскорее рассчитаться с негодяями в бою.

Молодой солдат Шпинко, родом из Ченстоховы, рассказал, что почти вся его родня погибла на войне или была расстреляна гитлеровцами. Разумеется, он не мог забыть этого. На бледном лице юноши, казавшемся в сумерках просто светлым пятном, гневным возбуждением горели глаза.

Зигмунд попросил тишины.

— Я повторяю: пароль — слово «тринадцать». Тот из вас, кто первым увидит кого-нибудь из прибывших, окликнет его, назвав, например, цифру «восемь» или «десять». В ответ он должен услышать недостающее до тринадцати число «пять» или «три». В первую очередь подберем людей, окажем им необходимую помощь и доставим к комбату. Снаряжение и вещи будем подбирать потом. Вопросы есть?

Все молчали. Лейтенанту хотелось внимательно вглядеться в их лица, прежде чем говорить дальше, но темнота мешала сделать это.

— Прошу обратить особое внимание еще вот на что. Может случиться, что кто-то из парашютистов заговорит с вами не по-русски, а на немецком языке. Пусть это вас не удивляет. Все равно это наши люди. Чтобы потом не было никаких недоразумений. Ясно?

Снова ответом было молчание. Но теперь оно сделалось каким-то гнетущим. Совсем рядом с Зигмундом кто-то тяжело вздохнул. Это был молодой партизан, только что так горячо говоривший.

— Ты понял, Шпинко? — спросил его лейтенант.

Но солдат словно забыл, что перед ним его ротный командир.

— Немцы?! — крикнул он фальцетом, и голос его сорвался от волнения. — Что, ребята, подождем, пока они спустятся на землю, или перебьем их прямо в воздухе?

Лейтенант Зигмунд отодвинул одного из бойцов в сторону, схватил солдата за гимнастерку и железной рукой притянул его к себе.

— Еще одно подобное слово, — проговорил он прямо в сверкающие глаза бойца, — и я вышвырну тебя из отряда. И вышвырну с позором! Ты что же думаешь, капитан Анатоль пригласил к нам фашистов? И среди немцев есть порядочные люди, намотай это себе на ус!

С этими словами он отпустил Шпинко. Тот больше не сказал ни слова, наверное, не осмелился. У лейтенанта было такое чувство, что солдат просто подчиняется приказу, но далеко не убежден в правоте командира. Да и вся группа, казалось, ждала какого-то объяснения. Однако для этого не оставалось времени. Лейтенант строго выполнял приказ, согласно которому разрешалось известить группу о задании только перед самым началом операции. Однако сложившаяся ситуация ему чем-то не нравилась. Лейтенант сам еще был очень молод. Командирский опыт у него был небольшой, приобрел он его в бою, где всегда ясно: тут враги, а тут свои. И он сердился сейчас на Ганича, который в противоположность ему был всегда так внимателен к мелочам. К тому же в глубине души он понимал озлобленность и недоумение солдата. И все-таки он, как командир, не имел права выставить его или кого-то другого в охранение, пока у бойцов не будет полной ясности.

— Могу вам сказать, — вырвалось у него, — что эти парашютисты-немцы отправляются дальше в Германию, чтобы свернуть Гитлеру шею. Вот кто они такие! — Он глубоко вдохнул воздух и добавил: — И чтобы никто из вас не проронил об этом ни слова! Даже между собой. Говорить об этом строжайше запрещено.

— Понятно теперь. — Бледнолицый солдат низко опустил голову, пытаясь скрыть свое смущение.

Кто-то из пожилых бойцов тихо заметил:

— Не волнуйся, лейтенант, не такие уж мы глупые. Можешь быть за нас спокоен.

Зигмунд назначил их по трое на посты. Один за другим они растворялись в темноте ночи. С последней группой он сам пошел к цистернам с бензином.

Глубокая темнота накрыла лесную поляну. Время тянулось на удивление медленно. Дождик все еще накрапывал, и все успели промокнуть до нитки. Незадолго до полуночи раздался гул моторов, но звук шел не с той стороны, откуда его ждали, и был слишком сильным. Эскадрилья немецких бомбардировщиков летела на северо-восток.

Анатолий Невойт послал им вслед проклятие. Его охватила непривычная нервозность. Он понимал, что нужно терпеливо ждать. С каким удовольствием он сейчас закурил бы. Но это строжайше запрещено.

Время приближалось к двум часам. Ганич поднялся с поросшего мхом пня, на котором сидел. Прошелся, чтобы немного размять ноги и чуть-чуть согреться.

— Ты думаешь, они прилетят? — спросил он с сомнением.

— Я не господь бог, — ответил Невойт. — Мало ли что могло там у них случиться!

Через несколько минут до них донеслось негромкое жужжание. Звук шел с большой высоты.

— Это кто-то из наших! — радостно воскликнул советский капитан.

Ганич выбежал на полянку:

— Зажигай костры!

Лейтенант Зигмунд передал команду дальше. Ярким огнем вспыхнули две огромные кучи хвороста, но жужжание, ставшее было явственнее, вдруг растворилось где-то в ночи. Возле Зигмунда появился Куприянов.

— Он летит выше облаков и не видит наших сигнальных огней! — закричал он. — Где у этого летчика голова?!

Солдаты притащили с опушки леса новые связки хвороста и подбросили их в огонь. В напряженном молчании все жадно всматривались в черное небо. Звук мотора послышался снова. Он постепенно нарастал и вскоре раздался над самыми вершинами деревьев. Самолет кружил над поляной. Зигмунду казалось, что пилот уж очень долго мешкает. Вот самолет пошел еще на один круг. Почему нет ракеты? В какое-то мгновение лейтенанта пронзила мысль, что в воздухе над ними не друг, а враг, фашистский самолет-разведчик.

Но в ту же секунду от самолета оторвалась зеленая ракета, на миг осветив своим светом фюзеляж и крылья транспортной машины, и, описав крутую дугу, исчезла за лесом.

Люди Зигмунда опередили приказ командира. В ответ на зеленую ракету уже пылали два новых костра, зажженных ими.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ОГОНЬ В НОЧИ

Из Киева самолет вылетел с опозданием. При промежуточной посадке пилот узнал, что безопасному полету угрожает сильный грозовой фронт, продвигающийся на запад. Вылет временно отложили, на сколько — неизвестно, надо ждать. Немецкие товарищи и радистка Шура были недовольны таким решением. Они знали, что их ждут за линией фронта, и не хотели нарушать условленный срок.

Наконец после многих попыток им удалось убедить дежурного по полетам, и тот сдался. Двигатель заработал, «дуглас» пробежал по взлетной полосе и, оторвавшись от земли, взял курс на запад, в сторону линии фронта.

Парашютисты молчали. Каждый думал о том, что их ожидает. Макс, которому недельные сборы и приготовления казались невыносимо долгими, просто горел от нетерпения. Он не думал ни о возможных трудностях, ни о лишениях ближайших дней. Мечты уносили его вперед, за сотни километров, к Берлину. Среди его вещей были документы на имя гитлеровского офицера, так похожего внешне на Макса, что даже не пришлось менять фотографию в зольдбухе; она вполне могла сойти за фото самого Макса. Родители этого военнопленного офицера жили в Берлине. Это были обеспеченные люди, которые не относились к приверженцам фашизма, но были лояльны к нему.

Макс имел задание разыскать этих людей, откровенно рассказать им, что их сын находится в русском плену, и попытаться заручиться их поддержкой. Он должен был внушить им мысль, что с их сыном все будет хорошо до тех пор, пока они будут ему, Максу, помогать. Только убедившись в надежности своего положения, он имел право приступить к выполнению дальнейших задач.

И теперь, в самолете, Макс пытался представить себе, как выглядит Берлин после пяти лет войны. Он мысленно видел его умирающим городом, разрушенным частыми бомбежками и отмеченным печатью голода. Четыре года, с 1929 по 1933-й, он прожил в Берлине, ходил там в школу. В то время его отец был секретарем западноевропейского бюро Коминтерна, и Макс с гордостью носил красный галстук пионера «Союза юных спартаковцев». Одновременно он учился разбираться в людях. Этот веселый и беззаботный парень чувствовал, что приближается что-то страшное, несмотря на то что жизнь шла пока мирным путем. Как много времени прошло с тех пор! Да, нелегко было Максу представить себе Берлин сегодняшнего дня. Однако он ни секунды не сомневался в том, что доберется туда и сделает все, что от него требовалось.

Макса и его товарищей прижало к лавке, на которой они сидели: пилот набирал высоту. Вдруг тишину ночи разорвал рокот. Где-то совсем рядом рвались зенитные снаряды, а от их разрывов самолет бросало из стороны в сторону.

— Это были наши, — объяснила Шура, когда разрывы остались позади. — На слух это хуже, чем на самом деле. — Маленькую радистку с хорошеньким круглым личиком было не так-то легко испугать. В Киеве она энергично настаивала на немедленном вылете, сохраняя спокойствие и невозмутимость.

Вскоре вокруг самолета снова раздались взрывы. Корпус машины сильно задрожал, парашютисты затаили дыхание.

— Теперь снаряды рвутся прямо под нами, — комментировала Шура. — Это уже немцы.

Ее бодрый, веселый голос напомнил Эрнсту, что он летит без радиста. Радистка, предоставленная в его распоряжение, была вынуждена из-за болезни остаться дома. Если выдастся возможность, ему обещали прислать радиста несколько позднее, а до тех пор он должен действовать как разведчик и связной. Такое решение казалось вполне разумным, он согласился с ним целиком и полностью, но все же данное положение вещей его угнетало. В довершение всего как раз теперь, так некстати, у него ужасно разболелась правая нога. При последнем пробном прыжке Эрнст неудачно приземлился и повредил ногу. Повреждение на первый взгляд показалось неопасным, он никому о нем не сказал, чтобы его, чего доброго, не отстранили от операции. Но в дороге нога опухла, внутри что-то кололо, и вся она горела как в огне.

«Вот мы и по ту сторону фронта, — подумал Вилли. — Под нами Висла. Как быстро прилетели! Скоро уже прыгать». Он мысленно улыбнулся, вспомнив, каким беспомощным чувствовал себя перед первым прыжком. Он, не испытавший чувства страха даже в самых тяжелых боях в республиканской Испании, ощущал ужас от одной мысли, что придется ринуться в бездонную пустоту. Он готов был отхлестать себя за это по щекам, но страх не проходил. Превозмочь себя ему помогли спокойный вид советского инструктора и мысль, что его могут отстранить от участия в операции. Приземлившись, он был безмерно удивлен тем, что прыжок оказался совсем не труден, а свободное падение с большой высоты родило в нем удивительное ощущение. Вот в сейчас Вилли почему-то казалось, что все будет хорошо.

Фриц больше заботился о рации, питании для нее и прочей аппаратуре. Только бы ничего не повредилось при сбрасывании! Он попросил Шуру, бывшую уже не новичком в такого рода делах, поделиться с ним своим опытом.

— У меня никогда ничего не ломалось. Может быть, мне просто везло.

Шура рассказала ему, что до этого она успела побывать во многих партизанских отрядах. Все неудачи, по ее словам, заключались в том, что рано или поздно эти отряды оказывались в тылу наступающей Советской Армии.

— Конечно, лучше остаться со старыми товарищами, к которым уже привык, — продолжала она. — Но теперь мы с вами не скоро расстанемся, это наверняка. Будем работать вместе до самой победы.

Андре, руководитель группы, повернулся к ней. В голосе Шуры он уловил твердую решимость. Ему нравилась эта энергичная девушка-радистка.

«Хорошо, если бы все было именно так, — подумал он. — Но как часто жизнь, невзирая на наши непоколебимые решения, делает все по-другому. С возрастом человек приходит к неизбежному выводу, что разумнее всего ориентироваться на ближайшее будущее. Я, например, был бы рад, если бы нам удалось найти в центре немецкого тыла надежную базу. Потом будет видно, что делать дальше. Сейчас важнее всего не потерять друг друга и снаряжение. Пятнадцать тяжелых тюков на себе далеко не унесешь. Нам понадобится повозка или по крайней мере лошадь».

Пилот прервал его размышления. Он не разглядел сигнальных огней с земли и сказал, что должен в этом случае вернуться обратно. Условленное для выброски парашютистов время давно прошло. Может быть, внизу, не дождавшись их, все уже разошлись.

Первым пришел в себя Эрнст.

— Нам было совершенно ясно сказано, — возразил он пилоту, — что мы должны прыгать даже в том случае, если не будет видно сигнальных огней. Придется прыгать вслепую.

— Нет. — Пилот решительно покачал головой. Он сам был раздосадован, что столь опасный полет через линию фронта совершен впустую. — Я должен выполнить отданный мне приказ. Сделаем еще один заход.

«Дуглас» пробился сквозь низкую гряду облаков. И вдруг словно чья-то рука приподняла занавес, из темноты засияли два ярких костра. Пилот выпустил зеленую сигнальную ракету, огни остались позади. Когда он снова сделал круг и подлетел к ним, внизу уже пылал огненный крест. Пилот обернулся назад и коротко приказал:

— Приготовиться к прыжку!

Экипаж самолета быстро, но сердечно попрощался со своими пассажирами. В открытую дверь врывался холодный влажный воздух. Пилот сидел, низко склонившись над панелью управления.

— Всего хорошего, товарищи! — крикнул он парашютистам через плечо.

Дальше все пошло очень быстро. Шура прыгнула первой. За ней — Фриц, Вилли, Макс и Эрнст. Андре — последним: как руководитель группы, он должен был убедиться в том, что все покинули самолет.

Андре почувствовал сильный толчок: это раскрылся его парашют. У него появилось такое ощущение, словно после грохота он вдруг летит в бесконечную и бездонную тишину. Он насчитал под собой пять светлых куполов. Потом их осталось четыре, два. Огни внизу расступились, и навстречу ему быстро поплыло что-то темное.

Этим темным предметом оказалось одинокое дерево, стоявшее на большой поляне. Андре проскользнул мимо кроны, но купол парашюта запутался в ветвях. Андре показалось, что он уже чувствует под ногами землю, но его снова подбросило вверх, и он, как пойманная птица, повис на стропах. Ему удалось дотянуться до ствола дерева и достать финку. Но перерезать стропы оказалось ему не под силу, так как нож все время скользил по какой-то металлической застежке. Андре стало не хватать воздуха.

«Так и задохнусь здесь!» — подумал он сердито.

Из темноты к дереву спешили три силуэта. Они делали ему знаки, чтобы он держался спокойно. Молодой парень взобрался на дерево и освободил Андре из его невольной ловушки.

Фриц, опускавшийся на землю раньше других, заметил, что густой хвойный лес расступается перед ним. Он выпрямил ноги и прикрыл руками глаза. Его тело сначала прошло между ломающимися сучьями, но потом он почувствовал, что застрял. Вокруг была кромешная тьма. Прошло некоторое время, прежде чем он нащупал ногой удобную ветку, на которую можно было опереться, освобождаясь от парашюта. На землю он опустился без особого труда. Было очень тихо, только в ушах шумело от напряжения. Фриц сбросил с себя все, что ему мешало, залез на сосну и снял парашют. Прислушался. Кругом ни звука, ни полоски света. Он решил, что бессмысленно торчать в темном лесу, и, закинув на спину рюкзак и зарядив автомат, двинулся наугад среди деревьев.

Через некоторое время он вышел на открытое пространство. Так как он не знал, где находится, то старался держаться кромки леса. Вскоре он уловил чьи-то приглушенные голоса. На небольшом деревянном мостике, перекинутом через ручей, стояли трое мужчин. Они были в полувоенных костюмах и с карабинами. Фриц остановился и тихонько крикнул:

— Восемь!

Самый высокий из троих обернулся и произнес что-то по-польски, кажется «пять», но точно Фриц в этом не был уверен. Однако мгновенный ответ и поведение человека свидетельствовали о том, что это свои.

Это были партизаны из группы лейтенанта Зигмунда. Они сказали Фрицу, что троих его товарищей они уже обнаружили. Говорили они быстро, и Фриц с трудом понимал их. Дальше они пошли вместе, и дело с пониманием понемногу пошло на лад. Вдруг справа в лесу мелькнул зеленый огонек.

— Это кто-то из наших, — объяснил Фриц своим спутникам. — Мы договорились, что будем давать такие сигналы, если нас не найдут после прыжка.

Вилли не повезло: он приземлился за чертой первого кольца охранения, контролируемого обер-фельдфебелем Стржалой, который понятия не имел, что прилетевшие были немцами. Когда парашютист отозвался на его окрик по-немецки, солдаты мигом решили, что это провокатор. Держа автомат наготове, Стржала подошел к незнакомцу и приказал своим людям связать его и разоружить. Но Вилли мгновенно схватил в правую руку свой автомат, а левой стал подавать сигналы фонариком. При этом он страшно ругался. Эта ругань и абсолютное отсутствие страха смутили солдат. Стржала тоже начал ругаться, чтобы выиграть время, нежа дело не прояснится.

— Все в порядке, ребята, — сказал, подходя к ним, Фриц. — Это наш парень!

Солдаты Зигмунда быстро разобрались что к чему. Потом все вместе заторопились на место сбора.

Они пришли последними. Товарищи уже ждали их на небольшой поляне. Они разговаривали с высоким командиром в форме польского офицера, которого радостно приветствовали Вилли и Фриц. Свою радость они объяснили тем, что удалось собрать абсолютно всю поклажу. На земле, уложенные ровным рядком, и в самом деле лежали все пятнадцать тюков их снаряжения.

Польский офицер, капитан Ганич, куда-то ушел. Товарищи стояли возле своих тюков, спрашивая себя, что же им теперь делать. Все были спокойны, хотя напряжение последних часов еще не прошло. Темный лес, немые фигуры часовых, державшихся неподалеку в тени, казалось, указывали на то, что скоро должно случиться что-то необычное. Над вершинами деревьев забрезжил бледный свет: приближалось утро.

Ганич скоро вернулся. Рядом с ним шел стройный молодой человек в гражданской одежде. В нескольких шагах от группы оба остановились. Ганич приложил руку к козырьку и отрапортовал.

Немецкие товарищи поняли, что худощавый человек и есть не кто иной, как капитан Невойт. Все они представляли себе этого опытного разведчика совсем иначе: старше, мощнее, с явными признаками отваги и даже безрассудной смелости. Невойт же производил впечатление человека скромного и незаметного. Он приветствовал прибывших так, словно их встреча здесь, в лесу Западной Польши, была делом самым обычным. Его рукопожатие было крепким и коротким. Потом он отступил на два шага и внимательно оглядел каждого из них своими умными, проницательными глазами. Немецкие товарищи выдержали его взгляд.

Выражение строгости на лице Невойта постепенно уступило место улыбке. Он спросил, как прошел полет, уцелело ли снаряжение, а затем с озабоченностью посмотрел на светлеющее небо.

— Ну что ж, будем считать, что знакомство состоялось. Прежде чем вы пойдете отдыхать, вас покормят. — И, немного помолчав, добавил: — Не удивляйтесь, но вот только хлеба у нас сегодня нет.

ФРИЦ ВДВОЙНЕ И ДРУГИЕ

К утру темные облака уплыли за горизонт, оставив после себя над лугами только клочья тумана, напоминавшие о долгом дожде. Солдаты из подразделения Невойта показали немецким товарищам вытекавшую из родника крохотную речушку, в которой можно умыться, предупредили о том, что им лучше держаться в тени деревьев и не выходить с территории лагеря. Пока они строили шалаш для себя и своей поклажи, им стал ясен смысл этого предупреждения, Вскоре с неба раздалось тонкое жужжание и показался «физелер-шторх» с фашистскими опознавательными знаками, летевший почти над самыми верхушками деревьев. Он долго кружился над ними, словно летчик решил внимательно разглядеть каждый куст.

Макс крыл шалаш. Он не думал, что они здесь надолго задержатся, но сама работа на свежем воздухе, в лесу, доставляла ему большое удовольствие. Поспал он всего часа два, однако чувствовал себя бодрым и полным сил. Фриц тем временем сидел возле своей палатки с листком бумаги на коленях и заучивал шифр. Он так углубился в свое занятие, что даже не услышал приветствия подошедшего к нему Невойта и вскочил только тогда, когда услышал строгий вопрос капитана:

— Что ты тут делаешь?

— Заучиваю шифр. Нам его выдали перед самым вылетом, и у меня не было времени вызубрить его. Если я что-нибудь забуду или перепутаю, от моих радиопередач будет мало толку.

— Понимаю, — согласился с ним Невойт, — только я бы тебе настоятельно советовал заниматься этим в шалаше. Ты видел разведывательный самолет?

— Конечно видел.

— Ну вот, — Невойт показал на лежащий на земле лист бумаги и наморщил лоб, — такой белый клочок может привести нам на шею фашистов.

Потом Макс и Фриц сказали капитану, что хотели бы по возможности уже сегодня провести первую передачу, чтобы сообщить в Центр о прибытии группы к партизанам.

Командир немного поразмыслил, а потом залез вместе с Максом в палатку, чтобы показать им свою рацию.

— У нее довольно большой радиус действия, возможно, вам и удастся установить прямую связь с вашим Центром, — сказал он. — Мы же поддерживаем связь только со штабом фронта. Ваша рация тяжелее, да и упаковка ее не очень удобна.

— Позже нам пришлют новую, — объяснил Макс. — Чемодан и портфель можно относительно незаметно пронести даже по оживленной улице из одного места в другое.

— Но в лесу они будут вам в тягость, — заметил Невойт, выйдя из палатки. — Как ты, например, будешь обороняться при встрече с фашистами, если у тебя заняты обе руки? Ты об этом не подумал?

Макс, которому эта мысль почему-то не пришла в голову, на какой-то миг представил себе картину, нарисованную Невойтом, и невольно рассмеялся.

— Во всяком случае, положение будет что надо!

— Придумайте что-нибудь, пока есть время! — Капитан предложил разведчикам сигареты, и этот дружественный жест несколько сгладил резкость его слов. Затем он объяснил им, что для работы на рации они должны покинуть территорию лагеря, и пообещал прислать в помощь к нужному сроку своих людей.

Пока они разговаривали, подошли и остальные. Шура хотела посмотреть, как они устроились. Она привела с собой широкоплечего бородатого человека, выражение лица которого было одновременно и жестким, и добродушным. Одет он был в форменные брюки и гражданский пиджак.

Анатолий Невойт познакомил с ним немецких товарищей. Это был его заместитель, капитан Куприянов, лет на пятнадцать старше его. Весь облик капитана излучал спокойствие и уверенность.

Невойт, бросив еще раз внимательный взгляд на шалаши, пригласил Андре, Вилли и Эрнста на совещание. Они направились в сторону родника. Куприянов опустился на землю и знаком попросил Шуру сесть рядом. Не торопясь, он расспрашивал ее обо всем, что касалось прежней жизни радистов.

К началу знакомства Куприянов не подоспел, поэтому, когда он впервые услышал имя «Фриц», рот его невольно растянулся в широкой улыбке.

— Ну и имя тебе дали! — сказал он. — Макс — это еще звучит более или менее интернационально, почти как Максим. Вот, к примеру, Горький тоже Максим, да наши Пулеметы «максимы», а они разговаривают с гитлеровцами совсем не плохо. Но Фриц… Дружище, ты знаешь, кого мы называем фрицами?

Бывает, что человек хочет сделать как лучше, а выходит наоборот — одни насмешки. Фриц взял себе это подпольное имя, потому что очень любил писателя Фридриха Вольфа. О том, что сокращенной формой этого имени, то есть фрицами, во время войны стали называть фашистских агрессоров, он совершенно не думал.

— Значит, я Фриц вдвойне, — сказал он сердито, — а какой именно, ты еще увидишь, товарищ.

Тем временем трое остальных вместе с Невойтом склонились над картой Андре. Они сидели под деревянным мостиком, висевшим над речушкой на краю поляны. Здесь было достаточно светло, да и с воздуха их нельзя было заметить. Немецкие товарищи рассказали о своей задании. Время от времени Невойт кивал, соглашаясь с их словами, но большей частью слушал молча. Его палец с коротко остриженным ногтем плавно двигался вдоль голубой ленты Варты. Западнее реки проходила граница между гитлеровским рейхом и областью, объявленной фашистами генерал-губернаторством.

— Вот здесь или здесь, — начал Невойт, — вы перейдете границу. Кто вас будет сопровождать, зависит от обстоятельств. Вначале планировалось, что с вами пойдет другая группа партизан, возглавляемая майором Шаровым. Но при приземлении, упав на дерево, майор повредил себе позвоночник. Что с ним сейчас, точно я не знаю. Как только мы установим с ним связь, вопрос о вашем спутнике будет решен окончательно. — Рука командира скользнула по зеленой поверхности карты. — Вы должны понять, что местность, на которой мы с вами находимся, — это не русский партизанский лес. Хорошенько скрыться здесь нельзя, лес поделен на квадраты. — Он иронически улыбнулся. — Каждый участок имеет свой номер, а деревья все пересчитаны. Ты думаешь, что идешь по чаще, а на самом деле передвигаешься по шахматной доске. Один неверный шаг — и противник поставит тебе мат…

— Вот и у нас такие же леса, — вставил Вилли, — они не служат препятствием для того, кто хорошо знает местность. — Он говорил по-немецки, а Андре переводил.

— Верно. Поэтому надо быть особенно внимательным. — Командир партизан поднял палец и опустил его в точке карты на западном берегу Варты. — А вот здесь, товарищи, будет еще сложнее. Но об этом поговорим с поляками. Они вам передадут все в подробностях. — Он повернулся к молодому польскому лейтенанту, подошедшему к нему в этот момент. — Что случилось, Штефан? — спросил Невойт.

— Я бы не хотел вам мешать. — Лейтенант приложил к козырьку два пальца. — У нас просьба к гостям. Наши солдаты до хрипоты обсуждают событие вчерашней ночи. Мы, конечно, можем и сами объяснить им, почему с русского самолета спрыгнули немецкие парашютисты и кто они такие, но было бы лучше, если бы кто-нибудь из них сам показался у нас, а они на него посмотрели бы и послушали.

— Это лейтенант Штефан, начальник штаба батальона имени генерала Бема, — представил Невойт поляка. — Вы слышали его просьбу.

Эрнст хотя и не каждое слово понял, но все же уловил суть просьбы и решил сам пойти с лейтенантом.

— Возьми с собой кое-что из литературы, — посоветовал ему Андре. — Там наверняка есть люди, читающие по-русски или по-немецки.

Эрнст вынес из шалаша несколько экземпляров газеты «Правда» и газеты НКСГ. Штефан проводил его к лагерю батальона, находившемуся примерно в километре отсюда. Дорога шла смешанным лесом по долине. Земля была мягкая, пахло листвой и летом. Штефан шел чуть впереди.

В лагере с напряжением ожидали их прибытия. Эрнста тут же окружили бойцы и буквально забросали со всех сторон вопросами.

Солдаты интересовались всем, особенно те из них, кто попал в армию освобождения прямо со школьной скамьи или с отцовской пашни и мало зная или вообще ничего не слышал об антифашистской борьбе в Германии. Они жадно расспрашивали о Москве, интересовались положением на фронте. После всех этих вопросов был задан один, самый насущный, на который до сих пор им никто еще не мог дать ясного ответа: когда же будет разбит Гитлер?

Во время разговора солдаты полукругом расселись на земле. Эрнст раздал им агитационный материал. При этом его взгляд остановился на человеке, на которого он обратил внимание еще в самом начале разговора. На нем была серо-зеленая, без погон, форма фашистского жандарма. Поддавшись на уговоры польской девушки, он дезертировал из Радомско и перешел на сторону Войска Вольского.

— У меня давно было такое намерение, вместе со мной собирались перебежать еще двое друзей, — сказал он, — но долгое время нам никак не удавалось установить связь с поляками.

Он с интересом взял из рук Эрнста газету. В то время как остальные внимательно рассматривали схему летнего наступления советских войск и спорили о сроках разгрома фашистской группы армий «Центр», он углубился в чтение передовой статьи, написанной президентом НКСГ Эрихом Вайнертом и посвященной первой годовщине со дня основания Национального комитета «Свободная Германия».

Закончив передовицу, он поближе придвинулся к Эрнсту.

— Хорошо, что я тебя встретил, друг. Теперь мне ясно как день, что я поступил совершенно правильно. Могу я взять эту газету?

— Передай ее другим, когда сам прочтешь, — кивнул Эрнст.

— Для этого и беру. — Он сложил газету и прижал ее ладонью. — Если бы она была у меня в Радомско, то нас, повернувших оружие против фашистов, оказалось бы не только восемь. Говорить мы много чего говорили, но не могли ничего доказать другим. Нам внушали, что русские и польские партизаны убивают каждого немца, попавшего к ним в руки или просто на глаза. Глупая пропаганда! Если бы это в самом деле так было, то большинство полицейских патрулей уже десять раз были бы убиты. А они разъезжают себе по двое или по трое преспокойно по окрестностям на велосипедах и не видят никаких партизан, из чего делают вывод, что партизан здесь нет и в помине. А те сидят за ближайшим кустом или разгуливают по улице, да еще при встрече и поздороваются вежливо с полицаем: «Добрый день, пан!»

Бойцы дружно засмеялись. Перебежчик был прирожденным оратором и производил впечатление человека открытого и интеллигентного. Он снова обратился к Эрнсту:

— О существовании этого комитета я слышал. Мне рассказал один приятель, вернувшийся из отпуска от своих друзей, которые регулярно слушают Москву. Но ясного представления о его деятельности я до сих пор не имею.

Лейтенант Штефан, стоявший позади Эрнста, предупредительно закашлял и сказал:

— Вы здесь не один, товарищ Курц, у других тоже есть вопросы. К тому же пора вам подумать о своих людях.

— Есть! — Бывший жандарм поднялся, отдал честь и ушел. На ходу он несколько раз обернулся; чувствовалось, что он с удовольствием остался бы побеседовать еще.

— Почему ты его отправил? — спросил Эрнст.

— Чтобы он не устроил тут представление. Это настоящий ухарь, а когда он бывает в ударе, то может любого и каждого заговорить. Но здесь он не главная персона.

Место Курца между тем занял лейтенант Зигмунд, который хотел поближе познакомиться с одним из тех людей, которых он встречал ночью. Рядом с ним сидел бледный, с детскими чертами лица солдат. Его черные глаза с угрюмым любопытством смотрели на гостя. Зигмунд, доставший несколько газет, сказал ему:

— Сегодня вечером мы ими займемся. Кто-нибудь нам их переведет.

Юноша презрительно скривил губы и выдавил из себя:

— Зачем нам эта бумага? Зачем слова? Лучше бы дали автоматы.

— Опять? — прервал его Зигмунд, прежде чем Эрнст успел ответить. — Придержи язык, Шпинко, и сосчитай до десяти, чтобы не сказать очередную глупость. Эти товарищи с нами борются вместе против Гитлера, но они не располагают складом оружия!

— Слово тоже может быть оружием, — заметил Эрнст. — Чтобы хорошо воевать, надо много знать. А друзей ты автоматом не завоюешь.

Юноша никак не отреагировал на эти слова.

Штефан примирительно сказал:

— Оружие мы скоро получим. Нам его обещал командующий третьим округом Армии Людовой. Пока что довольствуйся карабином, а не хочешь ждать — добудь в бою что-нибудь получше.

Шпинко молча сжал губы и уставился на мох под ногами. Лейтенант Зигмунд, недовольный всем происшедшим, пригласил Эрнста закусить. Но начальник штаба напомнил, что им пора собираться в путь. Капитан Невойт отпустил Эрнста только на два часа, и вот это время истекло.

— Не обижайся на Шпинко, он еще молод, — сказал Штефан по дороге. — Большинство из нас люди серьезные. А у него эсэсовцы всю семью расстреляли. Вот почему он такой озлобленный. От ненависти к фашистам и горя.

Эрнст кивнул, говорить ему не хотелось. Беседа с польскими товарищами его глубоко взволновала. Он понял, что он и его товарищи уже находятся на полпути в решении своей задачи, хотя от конечной цели их отделяли еще сотни километров. Свою миссию они начали не где-то в Восточной Пруссии или в Бранденбурге, нет, они начали выполнять ее сразу же, как только выпрыгнули из самолета за линией фронта.

КАПИТАН НЕВОЙТ ПРИГЛАШАЕТ ГОСТЕЙ

Однажды дождливой ночью, когда они, сидя на лесной поляне, ожидали самолет, Невойту внезапно пришла в голову одна идея, и с тех пор она не давала ему больше покоя. Но эта идея не совсем соответствовала его строгим воззрениям, и поэтому он решил посоветоваться с Куприяновым. Прибытие немецких антифашистов, объяснил он, есть выдающееся событие в жизни советских и польских партизан. Но в скором времени они должны отправляться дальше. Кто знает, будет ли потом еще такая возможность поговорить друг с другом по душам, да и встретятся ли они вообще когда-нибудь? В наше время никто не знает, что случится с ним завтра.

Куприянов, замполит подразделения, терпеливо выслушал Невойта, а затем сказал:

— Если ты спрашиваешь меня как политработника, то я вот что скажу: человек и на войне остается человеком, ему нужны и друзья, и поддержка. Ощущая поддержку, легче бороться. — Кончики его усов приподнялись, он улыбался: — Ну, устраивай свой партизанский обед. Пригласи товарищей, сейчас нам можно не скупиться.

Посреди леса, под высокими соснами и вязами, соорудили стол. Ганич, ревностно придерживавшийся закона польского гостеприимства, позаботился о том, чтобы местные крестьяне принесли два ведерка свежих огурцов. Их как деликатес подавали к колбасе.

Тридцать участников этой партизанской трапезы представляли собой довольно пеструю картину. Вместе с Шурой на встречу пришла радистка Наташа. Она была родом из Москвы, из-за войны девушке пришлось оставить учебу в институте. Уже три года она работала с партизанами и довольно долго была в отряде Невойта. Однако суровая походная жизнь, казалось, никак не отразилась на ней. Рядом с крепкой Шурой она казалась нежной и даже хрупкой. Девушки надели юбки, светлые блузки, шелковые чулки и выглядели особенно празднично. Ганич и другие офицеры польского батальона были в форме Армии Людовой и при орденах.

В своем приветственном слове к гостям Невойт отметил важность совместной борьбы против фашизма. Он не собирался произносить праздничных речей: в этой обстановке они звучали бы неестественно. Поэтому он был по-солдатски краток.

— Всегда и везде, пока это будет в наших силах, мы поддержим вас, наши немецкие друзья! — Он остановился, взглянул на лица, отмеченные печатью войны и лишений. Десятки глаз смотрели на него с ожиданием. До его сознания ясней, чем когда-либо, дошло, что их связывает. — Братья! — закончил он, повысив голос. — Так же, как мы сегодня, когда-нибудь станут друзьями не только все коммунисты, но и все люди наших стран. Этот день обязательно настанет!

За ним поднялся командир польского батальона. Его мощный бас гремел, когда он говорил о бесчинствах фашистов в Польше. Он снял темные очки. Его больные глаза еще сильнее блестели после почти бессонной ночи, словно он плакал. Как всегда доходчиво и горячо, Ганич заговорил о фольксдойче, дезертировавших из вермахта и боровшихся теперь на стороне Армии Людовой.

Речь его лилась плавно. Андре глядел на этого огромного усталого человека, и горечь сжимала ему горло. Хотя он и вырос среди коммунистов и ненавидел фашистов ничуть не меньше, чем все здесь собравшиеся, ему все же было тяжело слышать о преступлениях агрессоров, бывших его соотечественниками. Но в то же время он ощущая атмосферу дружбы, окружавшую его и его друзей.

Ганич поднял сжатый кулак и закончил свое выступление лозунгом польского освободительного движения:

— За нашу и вашу свободу!

Лоб Андре под редкими волосами покрылся испариной. Дрожащим от волнения голосом он поблагодарил поляков за радушный прием и помощь, прибавившие антифашистам мужества и уверенности.

Он говорил по-немецки не потому, что недостаточно свободно владел русским. Нет, он сделал это сознательно. Макс тут же понял его замысел и стал переводить. Постепенно Андре справился с волнением и заговорил свободнее. Он сказал, что его группа ни в коем случае не хочет стать обузой для советских и польских товарищей. Если понадобится, они готовы в любую минуту помочь им с оружием в руках.

— Мы оправдаем ваше доверие, товарищи! Это мы вам обещаем!..

Невойт разлил из литровой бутылки спирт по стаканам и, подняв свой стакан, воскликнул:

— За победу! Смерть фашистам!

В эту минуту никто из них не думал о том, что они находятся на занятой врагами земле, всего в нескольких километрах от них гитлеровские патрульные машины и полицаи стягивают кольцо вокруг партизанского леса.

Стаканов было мало, и участникам встречи приходилось пить по очереди.

Для радисток кто-то принес красное вино. Наташа выпила всего полстакана, а Шура пить вино не стала: она ждала, пока до нее дойдет бутылка с прозрачной жидкостью. Мужчины, сидевшие рядом с ней, предвкушая удовольствие, ждали, что же будет дальше. У девочки, вероятно, сразу перехватит дыхание, а на глазах выступят слезы. Но Шура, даже не морщась, выпила содержимое стакана и, передав его соседу, сказала:

— Вот так! — И закусила кусочком колбасы.

— Девушка, тебя, наверное, закаливали в специальной печи! — выкрикнул ошеломленный Ганич и засмеялся. Вместе со смехом ко всем пришло хорошее настроение. Каждый хотел принять участие в разговоре, и скоро все разбились на небольшие группы, в каждой из которых текла непринужденная беседа.

Офицеры Армии Людовой и люди Невойта хотели побольше узнать о каждом из пятерых антифашистов-немцев. Вокруг Фрица собралось много людей. Одетый в советскую форму, с черными как смоль волосами и горящими глазами, он вполне мог сойти за жителя советских южных республик. Его плавная русская речь, лишь иногда звучавшая чуть тверже обычного, еще больше усиливала это впечатление. Никто из его новых друзей не хотел верить, что видит перед собой чистокровного баварца.

— Взять вообще баварцев, — рассуждал кто-то. — О них известно два факта: во-первых, они много пьют пива, а во-вторых, это они помогли Гитлеру прийти к власти.

Фрицу, чтобы исправить такое плохое мнение о баварцах, не оставалось ничего иного, как рассказать, основываясь на опыте собственной жизни, о молодых бойцах Веймарской республики, об их борьбе против фашизма. О том, что в Мюнхене кроме пивоваренных заводов была еще и большая полицейская тюрьма, на холодном и грязном каменном полу которой он провел не одну ночь, Фриц рассказывал оживленно и интересно, и круг его слушателей все возрастал.

— Да, такого не выдумаешь. Выходит, ты и в самом деле пролетарский баварец, — сказал лейтенант Федя, один из советских партизан, недавно бежавший из фашистского плена. Его огненно-рыжая шевелюра упрямо вылезала из-под фуражки. Лейтенант отличался мужеством, граничащим с безрассудством, и хорошо подвешенным языком.

— А вот тот, — показал он на другой конец стола, где сидел Андре, — ваш командир, он, похоже, профессор. Голову даю на отсечение!

— Жаль мне твоих рыжих вихров, — спокойно заметил Фриц. — Он такой же рабочий, как и я. Посмотри-ка повнимательнее на его руки.

Но Федя не хотел уступать:

— А ваш Макс, за которым наверняка табуном бегают девушки, он сын этого профессора, верно? Такое сходство редко бывает, так?

— Что тут обо мне говорят? — Макс, стоявший неподалеку, обернулся через плечо.

— Вот он точно установил, что ты сын Андре, — объяснил Фриц.

— Ну, если вам так нравится… — Макс рассмеялся и отвернулся.

Законы конспирации запрещали ему рассказывать что-либо об отце. Этот короткий разговор пробудил в нем воспоминания о Москве. Для него, побывавшего во многих странах и нигде не чувствовавшего себя дома, Москва стала второй родиной. Он посерьезнел и больше не хотел разговаривать. Молча обвел взглядом партизан и вдруг встретился с карими глазами Наташи. Задумавшись, она глядела как бы сквозь него, повернув лицо к Невойту, который оживленно разговаривал с Андре и, казалось, не замечал ее. А может быть, Наташа сама не хотела быть втянутой в разговор. Ее красивое лицо с черными бровями, разлетавшимися от переносицы как ласточкины крылья, одновременно выражало и отрешенность, и счастье, и боль.

«Она любит капитана, — пронеслось в голове у Макса, — она восхищается им, но одновременно чем-то опечалена». И он тут же вспомнил о девушке, ждавшей его в Москве. Он никогда не мог обещать ей вернуться невредимым. Неуместная, как ему показалось, печаль внезапна охватила его. Он покачал головой, стараясь стряхнуть с себя это чувство. Затем сел так, чтобы быть спиной к Наташе и группе людей возле Андре.

На другом конце площадки шел оживленный разговор о чем-то. Макс видел, как Вилли с порозовевшими щеками что-то доказывает товарищам. Для большей убедительности он даже размахивал в воздухе кулаком. Рядом с ним сидел Эрнст. Его собеседником был Павел, заместитель Ганича; за ним стоял бородатый Куприянов и чему-то ухмылялся. «Все они чувствуют себя как дома», — подумал Макс.

Так оно и было на самом деле. Дружеский спор скоро вылился в обмен мнениями о Национальном комитете «Свободная Германия». Павел, до создания Армии Людовой сражавшийся, как и большинство офицеров, в Гвардии Людовой, был, как обычно, в курсе всех событий, касающихся политического и военного положения. Однако, несмотря на это, он задавал много вопросов. Деятельность Национального комитета он одобрял, но сомневался в честности некоторых вступивших в него пленных гитлеровских генералов. С ними, по его мнению, не стоило бы иметь дела. Не предадут ли они эту организацию при первой же возможности?

Вилли возразил ему, сказав, что не было никаких оснований для того, чтобы отказать им. Они открыто высказались против Гитлера, за скорейшее окончание войны. Своим вступлением в НКСГ они будут влиять на высший офицерский состав, на тех, кто еще верит в победу вермахта. Вилли приводил примеры, удивляясь в то же время, как это он защищает этих людей — он, которого жизнь научила тысячу раз обдумать признания таких людей, прежде чем поверить им хотя бы на десятую часть. Он ссылался на то, что перемена убеждений старшими офицерами заставит задуматься многих гитлеровских солдат.

— Но все дело в том, насколько искренна эта перемена убеждений, — не соглашался с ним Павел. — В конце концов, генералы могли согласиться на это ввиду безвыходности собственного положения, а позже заговорить совсем по-другому. Еще неизвестно, что было бы, если бы их войска продолжали победоносно двигаться вперед.

— Но они же не побеждают! — Вилли стукнул кулаком по земле. — Советская Армия сбила с них спесь. Окончательно! — Он глубоко вздохнул. — Пойми же наконец, мы должны им верить! Я надеюсь, что большая часть их серьезно порвала с прошлым. И теперь они помогают нам, чтобы скорее покончить со всей этой швалью. Неужели тебе это кажется абсурдным?

— Мы и будем оказывать доверие подобным людям, — добавил Эрнст, — позднее, когда смолкнут орудия.

— Я надеюсь, ты не будешь требовать от меня расписки за поведение каждого офицера в комитете, — произнес Вилли уже спокойнее. — Кто знает, что там у них в душе. Ведь и мне в душу тоже заглянуть не так-то легко.

Павел улыбнулся, но глаза его оставались серьезными. Видно было, что его не убедили и он по-прежнему придерживается собственного мнения.

Спор привлек многих, в том числе Андре, Фрица и Макса. Вилли чувствовал себя несколько неловко, оказавшись в центре всеобщего внимания. Он отошел в сторонку и начал потихоньку напевать мелодию. Его поддержали два бойца Войска Польского, а остальные подошли поближе.

Один из них схватил Вилли за плечо и спросил:

— Откуда ты знаешь нашу песню?

— Часто слышал в тридцатых годах. Это же «Марш батальона Домбровского».

Павел улыбнулся, и глаза его потеплели. Он стал насвистывать другую мелодию: «Марш батальона Тельмана».

Что здесь происходит, поняли только немногие.

— Вот, значит, как, — проговорил Куприянов, до сих пор упорно молчавший. — Собственно говоря, мы с вами братья по оружию еще с войны в республиканской Испании. Рабочий класс обладает гораздо большей силой, чем нам кажется. А вы тут ссоритесь из-за нескольких бывших гитлеровских генералов!

ЧЕЛОВЕК В КОЛЯСКЕ

По дороге, ведущей через высокий лиственный лес, ехала коляска. Лучи полуденного солнца играли на металлической окантовке и уздечках, на лошадях. Тщательно вымытые, блестели глянцем спины лошадей. В коляске удобно расселся худой человек средних лет в широкополой велюровой шляпе. Его борода по моде польских поместных дворян была завита. Человек, коляска и весело ухмыляющийся кучер на козлах казались картинкой из далеких мирных времен.

Фриц смотрел на коляску, ничего не понимая, не веря собственным глазам. В ушах у него все еще звучали страшные рассказы о невыносимых страданиях польского народа и настойчивые предупреждения советских товарищей о высокой бдительности на каждом шагу.

«Что же это за страна, — думал он, — в которой помещики как ни в чем не бывало разъезжают в ландо по партизанскому лесу, осматривая его, словно это их поле с репой?» Его удивление стало еще больше, когда Ганич, заметив коляску, заторопился к ней и горячо приветствовал человека, сидящего на ее заднем сиденье. Невойт тоже встал. Он сделал знак антифашистам, чтобы они следовали за ним.

— Это товарищ Юлиан, — представил гостя Ганич, — он секретарь ППР в области Ченстохова — Радомско.

Кучер слез с козел и отвел лошадей глубже в тень. Там он подвесил им к мордам по торбе с овсом, а сам уютно устроился на траве. Кругом было тихо, полянка под вязами за последний час почти опустела.

— Я приехал посмотреть на наших гостей и соратников по борьбе, — сказал Юлиан. — Наша партия рассматривает как хороший знак тот факт, что немецкие коммунисты, прибывшие для борьбы с гитлеровской Германией, приземлились в нашей стране. Очень рад с вами познакомиться!

Рукопожатие его было сильным и коротким. У Юлиана были серо-голубые глаза, свидетельствующие об энергии и разумной сдержанности, и сильно выдающийся нос. Пока они шли к палаткам, он расспрашивал друзей-антифашистов об их планах. Андре и Эрнст сообщили ему самое главное.

Солнце село, холодная дымка потянулась с поляны в лес. Вдоль опушки леса кто с ведрами, кто с другой посудой шли бойцы к источнику за водой. Возле палаток Невойт остановился и, вынув из кармана пачку «Казбека», пустил ее по кругу. Покурив, он ушел в польский лагерь, чтобы обсудить состав разведгруппы, которая должна была найти удобное место для перехода через гитлеровские укрепленные сооружения на Варте и разыскать надежных людей по ту сторону.

— Давайте, товарищи, обсудим ситуацию, — сказал Юлиан. Он выплюнул окурок и прищурил глаза. — Здесь, у нас, вы находитесь среди друзей, и здесь мы, можно сказать, задаем тон в борьбе с оккупантами. У нас установлен хороший контакт с Армией Крайовой на нашем участке: например, с подразделением, которое находится возле Домброва-Зилёна, мы обычно сотрудничаем, причем инициатива большей частью исходит от представителей Армии Людовой. — Он взмахнул в воздухе рукой, словно подводя черту под своими словами и показывая, что с этим пунктом покончено. — По ту сторону Варты все будет обстоять иначе. Чтобы вы лучше поняли тамошнее положение, я немного коснусь истории. Местность вокруг Ченстоховы, Бляховни, Люблинца и немного севернее их раньше была уже пограничной. Поэтому ни немецкие, ни польские предприниматели не хотели строить в этой, по их мнению, ненадежной области промышленных объектов. Здесь процветали крупные землевладельцы и высшие воинские чины. Ну а без промышленности откуда же было взяться рабочему классу, а без рабочего класса нет и коммунистов. Этим уже многое сказано. Там, западнее Варты, в полосе от тридцати до пятидесяти километров шириной, нет ни групп ППР или КПГ, нет ни подразделений народной армии. Пока у нас там имеется только несколько надежных людей.

— А социал-демократы есть? — спросил Вилли. Он был благодарен за такое подробное разъяснение, но оно не ободрило его.

— Кое-кого из них вы там найдете. Они поддерживают с нами связь, пока их, как и наших людей, не схватят. Многие из них бежали в Верхнюю Силезию и присоединились там к отрядам освободительного движения. В районе Катовиц наша партия имеет крупные организации на фабриках и шахтах, а также вооруженные группы. Там есть районное руководство ППР, в которое входят опытные деятели, и, что особенно важно, налажено сотрудничество с КПГ, насчитывающей в некоторых местах до двух тысяч членов. Ваши и наши товарищи образуют, так сказать, единый боевой фронт. Если вы доберетесь до этой области, вам будет значительно легче. Но путь туда долог и полон препятствий.

Юлиан взял новую сигарету и с удовольствием, не торопясь, прикурил.

— Теперь об Армии Крайовой, которая ведет борьбу в районе между Вартой и Силезским угольным бассейном. Большинство ее борцов честные патриоты. Но в отношении офицеров будьте внимательны. Почти все они выходцы из поместного дворянства и буржуазии. Некоторые из них, правда, готовы ради освобождения народа искать общий язык с коммунистами. Руководство этих округов АК находится в Оппельне, а инспектораты — в различных окружных городах. А от некоторых людей там я хотел бы вас предостеречь. Держитесь ближе к простым людям, даже если они не входят в организации, — продолжал он после небольшой паузы. — Среди них вы найдете многих честных людей, которые встретят вас как братьев. Но не забывайте, что и среди поляков есть предатели, ищущие расположения фашистов.

Секретарь снова взмахнул рукой.

— Словом, вы встретите разных людей, но ориентироваться должны только на сто́ящих. Трижды проверьте, прежде чем довериться кому-то. И наконец, я должен особенно предостеречь вас от НСЗ. Вы знаете, что это такое?

— Нет, — ответил Андре, — вернее, очень смутно представляю. В Москве нам говорили, что это профашистская организация.

— В сущности, так оно и есть. От правой буржуазной партии отделилась военная группировка. Часть ее перешла в АК, остальные более или менее открыто сотрудничают с войсками СС. — Юлиан потушил сигарету и немного помолчал. — К сожалению, мы только недавно узнали о вашем прибытии, — продолжал он, — и нам оставалось слишком мало времени, чтобы продумать ваш путь. Товарищи из АЛ, например, пытались взять «языка», который смог бы ознакомить вас с настоящим положением противника, но времени было уж очень мало, Штефан может подтвердить.

Начальник штаба батальона, сидевший в кругу офицеров, молча кивнул.

Юлиан сделал заключительный жест.

— Итак, товарищи, мы переведем вас через границу и установим связь с надежными людьми из АК. Западнее Варты вы будете предоставлены сами себе. Там каждый час вам будет грозить опасность. Поэтому я советую вам не действовать опрометчиво. Убедитесь в своей полной безопасности, а уж потом действуйте дальше.

— Мы так и намеревались, — сказал Андре. — Однако по пути следования до места назначения мы обязаны действовать в духе НКСГ. Для этого нас снабдили соответствующим пропагандистским материалом.

— Вот как! — Юлиан поднял брови. — А что это за материал?

Штефан начал было объяснять, что с частью материала уже работают в отряде. Но секретарь не дослушал его. Он хотел увидеть этот материал собственными глазами.

Макс и Фриц принесли тюк с газетами, брошюрами и листовками. Юлиан перелистывал их, разбирал заголовки и рассматривал иллюстрации.

— Великолепно! — воскликнул он, и на его лице заиграла радость, а затем в сердцах он стукнул себя по колену. — Почему вы не привезли всего этого четыре недели назад? Мы бы такого натворили!

Юлиан рассказал о воинском эшелоне вермахта, грузившемся на станции Ченстохова. Солдаты и унтер-офицеры, около двухсот пожилых выздоровевших после ранения людей, против своей воли подчинились приказу и открыто выражали свое отношение к бессмысленному продолжению войны.

— Если бы мы дали им этого перцу, — добавил Юлиан, указывая на листовки, — большинство из них не поехали бы на фронт, а пришли бы к нам в лес. Жаль, но ничего не поделаешь. Конечно, мы и теперь найдем ему применение. Скажите честно, сколько вы можете дать нам?

Андре, который по возможности старался сберечь то, что им дали с собой в Москве, ответил:

— Смотря для какого количества народа.

— На пять тысяч, но там их больше. — Впервые улыбнулись проницательные глаза Юлиана, и сдержанность его после этой улыбки как рукой сняло. — Я лучше назову тебе объекты, которые имею в виду. Это лазареты, дома отдыха для выздоравливающих раненых к другие места пребывания вермахтовцев, жандармов в крупных областных городах. Кроме того, металлический завод в Ченстохове, там работает много фольксдойче. Мы выполним часть вашего поручения, можете на нас положиться. Наш аппарат действует хорошо, и руководит им прекрасный человек.

Приятно удивленные немецкие антифашисты предоставили Юлиану самому выбирать, что ему нужно, а потом помогли спрятать пакеты под сиденье коляски. До сих пор они не принимали в расчет возможность такого сотрудничества. Их воодушевляла одна мысль, что печатные издания партии и Национального комитета вскоре попадут в казармы и на предприятия, на улицы городов и в частные дома. Взволновал их и тот факт, что Юлиан взял на себя часть их задания как что-то само собой разумеющееся.

Потом разговор зашел о деталях нелегальной деятельности, и среди них нашлось множество таких, которые рано или поздно могли сыграть решающую роль. Вскоре Фриц и Макс попрощались с остальными: приближалось время радиосвязи.

Остальные еще долго продолжали беседу. На лес опустилась ночь. В партизанских лагерях было спокойно, не спали только часовые. Когда с Юлианом остались только Андре, Вилли и Эрнст, Андре осведомился о положении в лесах возле Тарновских гор и о прятавшихся там 250 дезертирах вермахта. Он объяснил, что известие это дошло до них, антифашистов. Возможно ли совершить туда вылазку? Он и его товарищи хотели бы помочь немцам, добровольно решившим порвать с гитлеровским вермахтом, и проверить, действительно ли эти люди готовы повернуть оружие против фашистов.

Юлиан оценил ту осторожность, с которой был задан вопрос. Он немного помедлил с ответом.

— Тарновские горы, — начал он, помолчав с минуту, — от Ченстоховы до них километров тридцать. Действительно, туда возможна только вылазка. Да, о дезертирах мне тоже известно. Но подробностей пока не знаю. — Секретарь оперся руками о колени и долго рассматривал горящий кончик своей сигареты, не стряхивая с нее пепел. — Товарищи, мне кажется, что сообщение о дезертирах неправдоподобно. Я не могу этого доказать, пока не могу, и поэтому не должен был вам ничего говорить. Но теперь речь идет о вас. — Он потушил сигарету, и сумерки словцо сделались еще гуще. — Сообщение об этом было получено от человека, который, возможно, является фашистским агентом. И довольно значительным, потому что держался он так, что тут же был предложен в качестве кандидата на пост окружного командира АЛ. За это время некоторые руководящие товарищи… словом, их больше нет в живых. Вы уже достаточно знаете Ганича. Он вспыльчив, но у него большой опыт и хорошее знание людей. Он тоже поверил этому человеку и хотел было со всем батальоном идти на встречу с дезертирами. Но мы не позволили ему этого, так как не знаем, не западня ли это. — Как и раньше, Юлиан закончил свою мысль резким взмахом руки. — Я ответил на ваш вопрос по своему разумению. Если вы там будете, попытайтесь сами что-нибудь разузнать. Ну, мне пора ехать.

Прощаясь, друзья обняли секретаря Польской рабочей партии. Их встреча была больше чем простая информационная беседа, хотя, конечно, сведения о стране и людях были для них очень важны, особенно в условиях войны. Откровенность, с которой он говорил о ждущих их опасностях, будь они слабыми людьми, вселила бы в них неуверенность, но им, людям сильным, она придала только еще большую твердость.

Кучер тихо прищелкнул языком, отдохнувшие лошади тронулись. В позе слегка утомленного помещика Юлиан сидел на заднем сиденье своей коляски, под которым лежали пропагандистские материалы. Так он и поехал, не боясь встречи с фашистскими жандармами. Он приравнивал листовки к бомбе, а теперь сам сидел на ней.

— Этот человек как стальное перо, — сказал Вилли, — гибок, но не ломается.

Спустя некоторое время группа разведчиков в количестве восьми человек вышла в западном направлении из Котфинского леса. Третьим в цепочке польских и советских партизан шел Эрнст. Он был в форме гитлеровского вермахта, за плечами у него висел автомат.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПОД ТЕНЬЮ СВЯТОЙ МАДОННЫ

Поздним летом 1944 года расположенный на берегу Варты промышленный город Ченстохова бурлил. По главной улице беспрерывно двигались машины. Только в гарнизоне находилось три тысячи гитлеровских солдат. В глазах рябило от серых, зеленых, коричневых и черных униформ сотрудников фашистских служб. Иногда мелькнет между ними полицейский местной полиции, находившейся на службе у оккупантов и состоявшей из польских предателей, или проскользнет медсестра одного из многочисленных лазаретов.

Партийный секретарь Юлиан, казалось, равнодушно наблюдал за этой суетой, ничем не выдавая, насколько ему все это опротивело. Он хорошо знал, что помимо этих затянутых в военную форму сытых вояк, покрывших город, как ряска водоем, существует другая Ченстохова, простая, изможденная голодом и непосильным трудом, страдающая от более чем шестилетнего фашистского террора. Однако настоящая жизнь, кипучая и опасная, за которой было будущее, пульсировала в партячейках; сердце этой жизни билось в широком потоке Сопротивления, полного размаха которого не знал даже сам Юлиан.

Он остановился на мосту через железнодорожные пути, неподалеку от вокзала. В лицо ударил дым локомотива — под мостом проходил поезд, таща за собой закрытые вагоны с красными крестами на крышах. На какое-то мгновение Юлиан невольно задумался о немцах, едущих в этих вагонах, о раненых и искалеченных, но все-таки оставшихся в живых.

Но скоро новая мысль вытеснила прежнюю. Он еще находился под впечатлением от встречи с пятью немецкими антифашистами в батальоне имени генерала Бема. Юлиан был убежденным интернационалистом, и все же — он лишь теперь допустил эту мысль — не без недоверия ожидал этой встречи. «А что, если среди них окажется несколько горячих голов и фантазеров? Такие могут даже из лучших побуждений нанести немалый вред делу и произвести в рядах АЛ действие, подобное взрыву осколочной бомбы». Но вскоре все опасения исчезли. Прибывшие товарищи оказались деловыми, дисциплинированными людьми, хорошо знавшими правила конспирации. Сегодня Юлиан радовался, что не послал в Котфинский лес никого из своих сотрудников, а поехал сам. Особенно он радовался информационным материалам НКСГ, которые попали в его распоряжение. Какая ценность для работы среди фольксдойче!

Настроение его омрачала только одна фраза их разговора. Это был вопрос о 250 дезертирах гитлеровского вермахта, которые якобы ожидали спасения в лесах у Тарновских гор. Эта тема напомнила Юлиану о его работе в Ченстохове и о трудностях воссоздания окружной партийной организации, которую почти полностью уничтожили фашисты. В ударе, обрушившемся на окружной комитет, известную роль сыграл некий Земан, о котором было кое-кто известно от перебежчиков, но очень мало.

Земан (подпольная кличка Янек) работал на оружейном заводе в Бреслау (Вроцлав), где получил рекомендацию одного руководящего товарища. Земана несколько раз проверяли. Его утверждение, что до сентября 1939 года он был лейтенантом 50-го польского пехотного полка, не было опровергнуто. Другие данные, например то, что его брат участвовал в молодежном движении Сопротивления в Силезии и что сам он бежал из гитлеровского лагеря для военнопленных, тоже подтвердились. Поэтому он всегда был хорошо информирован о положении в Силезии, а в подпольной работе проявлял сметку и находчивость. Все говорило за него, и ничего против. Так Земан стал членом окружного комитета партии в Ченстохове. Учитывая его военные знания, было решено назначить его командиром одного из округов АЛ.

О разгроме окружного комитета в Ченстохове Юлиан знал из сообщений. Весной было созвано заседание комитета. Только члены комитета знали время и место встречи. Несмотря на то что все добирались туда разными путями, они были поодиночке схвачены и расстреляны без суда и следствия. Все, кроме Земана. Но он сразу же после этого исчез из города и вообще из этой местности, не оставив никаких следов. Оставалось только предполагать, по чьему поручению он действовал. Юлиан подозревал управление гестапо в Бреслау или Катовицах.

Когда Юлиан прибыл в Ченстохову с поручением найти надежных людей и создать новое руководство, он натолкнулся на стену молчания. Цепь конспиративных связей была разрушена. В его распоряжении был один-единственный адрес, к тому же довольно сомнительный. Это была квартира некоего Зенека, незаменимого человека, если надо достать «настоящие» документы. Однако другого выбора у Юлиана не было. Сейчас он как раз шел на встречу с Зенеком.

К мосту снова приближался паровоз. Длинный состав покидал вокзал в восточном направлении. Его платформы были загружены танками и орудиями различных систем и калибров. Выглядели они совсем новенькими, как будто только что сошли с конвейера оружейного завода. Фашистская военная промышленность работала на полную мощность. Окружной секретарь отвернулся и быстро направился дальше. Гражданскому человеку было рискованно наблюдать за передвижением военных транспортов. Кроме того, этим делом занимались другие товарищи.

Пронзительно сигналя, по главной улице пронесся тяжелый темный «мерседес». Лиц пассажиров Юлиан не разглядел, заметил только, что все они в черной эсэсовской форме. За «мерседесом» следовали машины поменьше и поскромнее. Колонна бесцеремонно прокладывала себе путь по оживленной улице. Лошади в упряжке испуганно рванулись в сторону, кучеру с трудом удалось сдержать их.

Юлиан догадывался, чем объясняется такая спешка. Штаб охранной полиции и СД перемещался из Кельце в Ченстохову. К нему уже не первый раз поступали сведения о том, что фашисты эвакуируют свои руководящие учреждения в глубокий тыл. Очевидно, в прифронтовой полосе земля горела у них под ногами. Появление «мерседеса» говорило о том, что прибыл крупный начальник, может быть сам оберштурмбанфюрер Иоахим Ильмер, чтобы лично ознакомиться с новым местонахождением своего учреждения.

Ну а раз здесь появился Ильмер, значит, где-то рядом должна находиться и его неизменная тень — гауптштурмфюрер Фукс. Пауль Фукс руководил в IV отделе гестапо, насчитывавшем 120 сотрудников, всей агентурной деятельностью, направленной против движения Сопротивления. Под его наблюдением находилась вся радио- и телеграфная связь. Вся информация проходила через его руки, в его ведении были все расследования и допросы. Везде, где действовала служба безопасности, где мучили, увечили и убивали патриотов, там неизменно на заднем плане незримо присутствовал Фукс.

Он был умен, жесток и опасен. По слухам, он выдавал себя за ученого, читающего лекции о движении Сопротивления. Говорил он тихо, с легким швабским акцентом. Сообщали, что он блондин, довольно стройный, с мечтательными темными глазами. В апреле прошлого года он руководил уничтожением одного из польских Батальонов Хлопских. «Надо обратить на него особое внимание товарищей», — озабоченно подумал Юлиан.

Партийный секретарь свернул на тихую боковую улочку и зашагал быстрее. Цель его поездки — конспиративная квартира — находилась в зеленом квартале, в виллах которого жили нацистские руководители и их польские приспешники. Здесь на него вряд ли падет подозрение, опасность здесь меньше, чем в рабочих лачугах. Дорога проходила возле почти шестисотлетнего монастыря, похожего благодаря своим могучим стенам на крепость. В его костеле хранилось знаменитое изображение молодой девушки, которой приписывалась колдовская сила. Благодаря этой мадонне монастырь разбогател и располагал бесчисленными сокровищами и огромной библиотекой.

Во время войны поток паломников в монастырь заметно уменьшился, пожертвования, естественно, сократились. Но Юлиан считал, что еще достаточное количество людей несет свои сомнения и опасения по ступенькам, ведущим в гору, к дверям костела. В будничный день недели он насчитал их около пятнадцати, большинство из них женщины, немецкие и польские. И те и другие умоляли мадонну сохранить жизнь их мужьям и сыновьям, уже несколько лет находящимся на фронте. И немки и полячки оплакивали в церкви своих погибших.

«Напрасно вы преклоняете тут свои колени, — подумал Юлиан и отвернулся. — Молитвы вам не помогут».

Прежде чем войти в дом, где он должен был встретиться с Зенеком, он осторожно огляделся. За ним никто не шел. Дверь на условный стук открыла женщина неопределенного возраста. Не говоря ни слова, она провела его в комнату в конце коридора и тут же удалилась. Этой комнатой со старомодной мебелью, видимо, редко пользовались: от плюшевой мебели пахло порошком против моли и пылью. Юлиан подошел к окну и отодвинул занавеску. Сквозь тюлевую гардину осмотрел улицу. Она была спокойна в полдневной тишине, даже листья на деревьях, уже по-осеннему пестрые, почти не трепетали. Медленно прогромыхала повозка с дровами, но тут ее обогнал зеленый «опель».

Потом Юлиан увидел человека в коричневой форме штурмовика, быстро переходившего мостовую. Это был парень с надменным лицом.

Юлиан невольно усмехнулся, и тут же в дверь настойчиво и властно позвонили. Вскоре молодой человек вошел в комнату. За короткий миг его лицо дважды преобразилось. Сначала с него исчезло высокомерие, уступив место усталости. Потом оно засветилось от радости предстоящей встречи и, наконец, стало простым и добрым.

— Приветствую, товарищ Юлиан. Как здоровье? Все в порядке?

— Почти все, Зенек. У меня к тебе поручение. Сейчас увидишь, в чем дело. — Секретарь нагнулся и вытащил из-под софы два пакета, один из которых открыл. — Вот, взгляни-ка.

Зенек бросил фуражку на стол, распустил посвободнее галстук.

— «Свободная Германия», — прочел он вполголоса, — орган Центрального Комитета «Свободная Германия». Черт возьми, откуда это?

Секретарь не ответил. Он сел в кресло и закурил, спокойно наблюдая за Зенеком, который перелистывал страницы, отбрасывая время от времени светлую прядь волос, падавшую на глаза, и за чтением, казалось, забыл о времени. Юлиан думал, что он очень хорошо относится к этому отважному юноше, вполне официально носящему фашистскую форму и значившемуся в фолькслисте № 1, и доверяет ему, как доверял очень немногим.

Когда несколько месяцев назад Юлиан прибыл в Ченстохову, ему казалось абсурдным, что единственный найденный связной оказался немцем, так сказать чистокровным германцем, и к тому же известным всему городу нацистом. Даже стоя перед дверью квартиры с готическими буквами на табличке, он еще сомневался, А ведь говорили, что отец молодого человека, старый служака, был членом СДПГ. О чем это говорило? Собственно, ни о чем. Преодолев внутреннее сопротивление, Юлиан протянул руку к звонку.

Зенек принял его скромно, без страха и раболепия, и в тот же вечер отправился к товарищам из Польской рабочей партии. Они знали его и должны были поверить, что приехал новый окружной секретарь. Вместе с отцом, который, видимо, догадывался о настоящей деятельности сына, он сделал все возможное, чтобы в доме никто не видел Юлиана. Это было необходимо, так как на седьмом этаже жила сестра Зенека. Она была замужем за фанатичным фашистом, под влиянием которого находилась целиком и полностью. Но, несмотря на все предосторожности, зять все же увидел гостя. Юлиан должен был спешно покинуть квартиру, но это было уже несложно, потому что он успел обосноваться в городе и собрать вокруг себя надежных товарищей.

С тех пор они больше никогда не встречались дома у Зенека, хотя виделись довольно часто, когда надо было переправить из города кого-нибудь из товарищей, которым грозила опасность, или достать документы. Иногда Зенек даже передавал информацию, которую собирал в своем обширном кругу знакомых из фашистских учреждений.

Юлиан закурил уже третью сигарету и начал расхаживать по комнате. Потревоженный его шагами, Зенек оторвался от чтения. Его глаза радостно блестели.

— Откуда это у тебя? — переспросил он.

— С неба. — На мгновение у секретаря мелькнула мысль рассказать своему молодому другу о пяти немцах антифашистах, высадившихся «У родника», о том, откуда они и куда направляются, но он не сделал этого, а только сказал: — Зачем тебе это? Литературу нам сбросили для работы.

— Ясно. — Зенек выпрямился. — Как мне быть? Такую гору бумаг за день не распространишь.

— И тем не менее все нужно сделать за один день. И не только здесь, у нас, а везде материал должен быть как можно быстрее доставлен и распространен. Только так мы добьемся наибольшего эффекта, а фашисты даже не будут знать, где искать виновных. Поэтому я советую тебе, нет, как секретарь окружкома я приказываю тебе создать чрезвычайную группу для распространения литературы.

Юлиан остановился у окна. Он смотрел на улицу, где какая-то дамочка выгуливала своего шпица, и думал, что обманчивое спокойствие правится ему так же мало, как и открытый переполох в центре города. Затем он заговорил уже мягче:

— На подготовку потрать столько времени, сколько тебе нужно, здесь я ни на чем не настаиваю. Скажи, у тебя вообще достаточно людей?

— Вполне достаточно.

Затем они обговорили еще кое-какие детали. Условились, что разведчики Зенека после операции задержатся на какое-то время на местах, чтобы сообщить потом о результатах. Молодой человек спрятал часть материала в свой портфель из свиной кожи, чтобы остальное забрать позднее. Прощаясь, он сказал, что и сам хотел бы принять участие в распространении материалов в канцеляриях разных высокопоставленных нацистов.

— Не знаю, стоит ли это делать? — Обычно решительный, Юлиан на этот раз неуверенно покачал головой. — Зачем тебе так рисковать? Чтобы доставить себе удовольствие и пощекотать нервы?

— Нет конечно. Все дело в том, что… — Зенек надел фуражку, выражение его лица стало еще жестче, — никто, кроме меня, туда больше проникнуть не сможет. А это просто необходимо. Если главари этой банды, например подлец Райтмайер, найдут у себя на письменном столе листовку комитета «Свободная Германия», они подумают, что час возмездия совсем близок. Фронт не так уж далеко от нас. Если они начнут трястись от страха, то кто-то из них, может быть, и притормозит свою деятельность. Неужели это не ясно?

— Дело тут не только в ясности. — Юлиан все еще не был согласен, хотя и не стал возражать. Он понимал, что даже приказом не сможет удержать Зенека от того, что тот вбил себе в голову. Мысленно он представил себе одного из руководителей СД в Ченстохове, толстяка Райтмайера, с его красной физиономией и оттопыренными ушами. Представил глуповатое выражение его круглых, как у птицы, глаз, дрожание жирных щек, когда шеф СД раскроет свой портфель и вместо отчета за день вытащит оттуда листовку НКСГ. Райтмайер сейчас находится в большом фаворе у начальства за операцию по уничтожению окружного комитета партии. Юлиан вспомнил бешено промчавшийся по городу «мерседес» и сказал: — Будь, по крайней мере, осторожен.

— Не беспокойся. — Зенек поправил портупею, уверенно и чуть насмешливо улыбнулся. — Святая мадонна мне поможет.

ГОСПОДИН ГЕНЕРАЛ РАЗДУМЫВАЕТ

Телефон в здании 603-й полевой комендатуры вермахта звонил в последние дни чаще обычного. В районе восточнее Варты, южнее Радомско, замечались передвижения войск: в одних донесениях говорилось о четырехстах партизанах, в других — о тысяче и больше. Район их сосредоточения находился севернее деревушки Звины, в лесах возле Котфина. Похоже, что они там к чему-то готовились.

Генерал Мюллер отложил только что расшифрованное донесение, прочитанное им, и пробормотал:

— Опять одна пустая болтовня.

Начальник полевой комендатуры был явно не в духе. Служба СС опять вмешивалась в его дела, делала в высшей степени недопустимые указания и упреки и, казалось, совсем забыла, что все они в общем-то делают одно дело. К тому же его раздражала нерешительность людей из службы безопасности. По его мнению, они уж слишком долго тянули в Кельце.

О том, что польские повстанцы стягивали силы юго-восточнее Котфина, он знал и без СД и полиции. Его агенты тоже были не слепые. Воздушное наблюдение уже не раз за последнее время докладывало о проникновении самолетов противника, с которых что-то сбрасывали. Генерал воспринимал эти сообщения очень серьезно. Они были для него логическим продолжением того факта, что части вермахта оставили Люблин и теперь польские патриоты имели там официальный центр. С помощью русских они сделают все возможное, чтобы переправить в Польшу оружие, боеприпасы и военных специалистов. Следовало немедленно покончить со всем этим. Но борьба с бандами не являлась его главной задачей, это было прежде всего делом подразделений СС, полиции и жандармерии. Но ни одна из их умиротворяющих акций не принесла до сих пор сколько-нибудь ощутимого результата. Мюллер наглядно убедился в том, что так называемые партизанские банды были строго организованными воинскими частями, вооружение которых постоянно улучшалось.

Когда Мюллера назначили комендантом Радомско, он первое время не чувствовал себя озабоченным. Еще на фронте он наслышался, что Ченстохова — уютный городок, где можно неплохо пожить. Крестьяне заколют для него свинью, так что домой можно будет отсылать посылки, а при желании — даже пригласить семью ненадолго погостить. С охраной дорог со временем дело наладится, а со строительством оборонительных сооружений можно пока не слишком торопиться.

Однако вскоре генерал должен был признать, что он сильно заблуждается. В конце лета линия фронта придвинулась так близко к городу, как нельзя было даже предположить, и округ Радомско превратился в настоящий ад. Не было почти ни одного утреннего донесения, в котором бы не докладывали о нападениях на железнодорожный или автомобильный транспорт. Какая-то призрачная армия появлялась из темноты и опять исчезала, прежде чем немцы успевали кого-нибудь схватить. Если дело доходило до столкновения, то противник бесстрашно вступал в бой. Это были отнюдь не бандиты, промышляющие разбоем, а хорошо обученные солдаты, преследующие явно политические цели.

Генерал сердито засопел, выдвинул ящик письменного стола и достал оттуда коробку сигар. Дорогие бразильские еще довоенные сигары прислал ему недавно знакомый командующий военным округом пехотный генерал Хенике. Хенике понимал, как тяжело ему было поддерживать в тылу спокойствие и порядок силами отрядов, состоящих большей частью из полицейских и фольксдойче. Командующий даже не ставил ему в вину скандал, происшедший на днях на вокзале возле полевой комендатуры. Несколько сот немецких солдат, преимущественно старослужащих, вдруг словно с цепи сорвались и совершенно вышли из повиновения. Однако инициаторы этого постыдного случая до сих пор не обнаружены.

Сигара источала приятный аромат. Прежде чем раскурить, генерал с наслаждением понюхал ее. Видно, Хенике понимал, что значит настоящее товарищество, он вел себя по отношению к генералу как человек чести, то есть был полной противоположностью оберштурмбанфюреру Ильмеру, попрекавшему его все эти дни солдатским мятежом, который удалось быстро подавить. А его правая рука, этот недоносок из гестапо Фукс, еще и посмеивался над ним. Они приехали с официальным визитом, и им предстояло осмотреть помещения для своего нового штаба.

Мюллер откинулся на спинку стула и стал пускать в потолок голубые кольца дыма. Происшествие на вокзале повредило его репутации. Чтобы укрепить свои позиции, ему нужен был крупный успех. Сама собой напрашивалась очередная операция против польских повстанцев, засевших в Котфинских лесах. Но и тут господа из СД и полиции вставляли ему палки в колеса. Прежде чем что-то предпринять, они непременно хотели дождаться подтверждения полученного донесения.

Один из их агентов сообщил, что помощь польским партизанам оказывают не только русские специалисты, но и сброшенные с самолета немецкие коммунисты, прибывшие недавно из Москвы. Теперь действующему в партизанском отряде агенту оставалось только установить личности и дальнейшие планы прибывших немцев-антифашистов. Для СД было очень важно захватить их живыми.

«Слухи, — подумал Мюллер, — пустые фантазии». Он не верил в существование этих таинственных немецких антифашистов, объявившихся в Котфинских лесах. Сама мысль об этом казалась ему сплошным абсурдом. Господи боже мой, что им могло понадобиться именно здесь? Наверное, кому-то из гестаповских агентов пришла в голову мысль выдать нескольких фольксдойче за тайных коммунистов и таким образом выдвинуться.

Взять вообще этих фольксдойче. Гитлер возлагал на них большие надежды. Но на большинство из них, как выяснилось со временем, абсолютно нельзя было положиться. Сначала они, получив свои удостоверения, наслаждались всеми преимуществами немецкого происхождения. Но когда дело доходило до того, чтобы на деле доказать свою лояльность по отношению к рейху и отправиться в бой против большевиков, они начисто забывали всех своих арийских предков и постыдно бежали в леса.

В передней послышались шаги, чей-то звонкий голос спросил что-то. Мюллер не обратил на это никакого внимания, стряхнул пепел с сигары, поднялся и подошел к висевшей на стене за письменным столом карте. Зажег освещение. Вспыхнули три ряда голубых лампочек, обозначающих позиции второй оборонительной линии за Вислой. Первая позиция под кодовым названием «Венера» проходила от города Тарнув до Томашув-Мазовецки; вторая, «Меркурий», вилась по берегу реки Пилицы. Возведение третьей линии, носившей уже немецкое название «Берта», строители еще не закончили. Линия эта начиналась у восточной границы Верхней Силезии и шла далее по течению Варты. Укрепления в местах переправы через реку только что были завершены.

Недалеко, можно даже сказать в угрожающей близости отсюда, лежали Котфинские и Эвинские леса. Восточнее, в районе Житно, были сконцентрированы механизированные подразделения вермахта и моторизованной жандармерии. Введение их в действие могло последовать каждый час. Северо-западнее лесов располагались подразделения полицейского полка, который должен был двинуться на Котфин. Оставалось только дождаться, когда этот район будет полностью оцеплен, и тогда можно будет начинать операцию.

Мюллер сильно затянулся дымом сигары. Его слова охватила нерешительность. Если он и дальше будет спокойно наблюдать, как в лесах сбрасывают оружие и боеприпасы, то столкновения с партизанами скоро станут еще опаснее. В то же время ему не хотелось ссориться с СС из-за нескольких дней задержки. Он понимал, что ему и впредь необходимо находить с ними общий язык и общими силами стараться обеспечить спокойствие и порядок в тылу. Но, конечно, не таким образом, чтобы он, начальник главной комендатуры, зарывал свой талант в землю и оставался в тени.

«Надо было бы подготовить роту полицаев, — раздумывал он, — одеть их как дезертиров и подбросить в лес к партизанам. Сделать, так сказать, пробный мяч. Дальше можно было бы…»

Но додумать мысль до конца генералу не дали. В дверь постучали, и в комнату быстро вошел адъютант. Генерал недовольно посмотрел на него: меньше всего он хотел, чтобы ему сейчас мешали. Но адъютант попросил позволения доложить нечто важное, и просил так настоятельно, что Мюллер решил повременить с упреком. Он нехотя взял в руки тонкую папку и открыл ее. Там лежал один-единственный листок бумаги. Набранный крупными черными буквами заголовок сразу бросился в глаза: «Ты и освободительная борьба угнетенных народов».

Краска ударила Мюллеру в лицо. Он подошел к письменному столу, тяжело упал в кресло, бросил сигару в пепельницу. Адъютант молча ждал. Мюллер прочел:

«Камерад! Здесь ты находишься в чужой стране, среди народа, закабаленного Гитлером. В «крепости Европы» стало неуютно. Все кругом кипит недовольством. Ты знаешь, что насильно мобилизованные в вермахт иностранные солдаты не хотят сражаться и умирать за Гитлера. Каждый день ты слышишь об актах саботажа на военных заводах и на транспорте. Партизаны, борцы за свободу всех угнетенных народов, становятся день ото дня все сильнее и опаснее для своих врагов. Гитлер не смог и не сможет уничтожить их. В бессильной злобе он называет партизан бандитами и применяет против них бесчеловечные средства, но достигает этим только того, что на место одного погибшего бойца в строй становятся сотни новых.

Не допустим посягательств на жизнь других народов!

Не подчиняйся приказам, направленным на их подавление и эксплуатацию!

Только свержение Гитлера может принести народам мир и свободу!..»

Последние строки, которые призывали солдат вермахта к братскому единению с партизанами и совместному выступлению против Гитлера, Мюллер лишь бегло пробежал глазами. Внизу воззвания он увидел подпись: «Союз немецких офицеров. Вице-президент полковник Штайдле».

Начальник 603-й полевой комендатуры умел держать себя в руках. Он не грохнул кулаком по столу, он даже не стал кричать, лишь лицо его потемнело еще больше. Этого Штайдле он лично не знал, да полковник нисколько и не интересовал Мюллера. Что-то другое заставило его побагроветь. Первые фразы воззвания частично подтверждали его собственную оценку партизанского движения. Он чувствовал себя застигнутым врасплох, словно лично его обвиняли в преступном бездействии. К тому же до его сознания дошла опасность, исходившая от этой бумаги и угрожавшая порядку и дисциплине в войсках. Это помогло ему взять себя в руки.

Он повернул голову и, холодно взглянув на адъютанта, спросил:

— Где она найдена?

— В доме отдыха, господин генерал. У выхода, во дворе. Других листовок пока не обнаружено.

«Или о них пока еще не сообщили». Мюллер ни секунды не сомневался, что листок на его письменном столе — это только начало, что это могло привести к событиям, которые следовало задушить в самом зародыше, пока в гарнизоне не начались волнения. Ему в голову вдруг пришло, что сам он воспринимал известие о сброшенных немецких коммунистах за вздорные слухи. Коммунисты были здесь, листовка подтверждала это. Было ли их десять, пять или три человека — неважно. Одного и то было вполне достаточно.

Он приподнял папку, не прикасаясь к листовке.

— СД уже знает?

— Нет.

— Хорошо. Я сам свяжусь с ними. Позднее. — Мюллер подумал, что у него теперь есть ниточка и он сможет нанести сокрушительный удар. Даже мыши не удастся улизнуть из Котфинских лесов. Но для этого ему понадобятся танки и бомбардировщики.

Генерал поднялся.

— Пожалуйста, соедините меня как можно быстрее с генералом Хенике, — твердо сказал он.

Дорогая сигара в пепельнице догорела, от нее поднималась тонкая струйка серого дыма.

У ЛАГЕРНОГО КОСТРА

Передовые посты батальона имени генерала Бема установили, что противник продолжает стягивать силы в районе восточнее Котфина. Это известие подтвердил и майор Гора, командир действовавшего в это время на юге Польши партизанского отряда. Утром 24 августа у него состоялся длительный разговор с Ганичем и Невойтом в лагере, к которому присоединился и его отряд.

Командиры давно уже ожидали фашистского наступления. Беспокоила только необыкновенно долгая подготовка к нему. Или они медлят, потому что боятся боя на незнакомой лесистой местности? Ганич опроверг это предположение. По его мнению, либо армейское командование, полиция и жандармерия никак не могут выработать единой тактики действий, либо они ожидают приказ высшего начальства.

— А почему они никак не могут решиться? — спросил Анатолий Невойт и сам же ответил: — Потому что они метят именно на мою группу. А точнее, на наших немецких товарищей. — Он тяжело вздохнул, что с ним случалось очень редко. — У меня камень с плеч упадет, когда я наконец переправлю их через границу и выеду на дорогу. Я и сам с большим удовольствием отправился бы на запад сегодня, чем завтра. Но сначала нужно дождаться возвращения наших разведчиков.

Когда Невойт сказал, что он намерен переместить место стоянки своего отряда дальше на северо-запад, ближе к пруду, Ганич что-то недовольно пробормотал про себя, но открыто не возразил. Гора, как человек осторожный и холодный, поддержал предложение; сам он со своими людьми пока оставался с польским батальоном.

Вечером того же дня, часов около восьми, Невойт принялся осуществлять свой план. А спустя часа два произошел один инцидент. Немецкие антифашисты как раз закончили чистить свое оружие, когда неожиданно раздались три винтовочных выстрела — условный сигнал, оповещавший о внезапном приближении противника. Куприянов приказал быстро седлать лошадей и через пять минут выступать. Потом выяснилось, что тревога была поднята напрасно. Взвод Армии Людовой пересек поляну в направлении родника. Но поскольку польские солдаты были одеты в гитлеровскую форму, дозорные приняли их за солдат противника.

Куприянов сразу же напустился на партизан. Резкость, с которой он говорил, выдавала скрытую нервозность, охватившую, по-видимому, всех. Приказ об отправлении был воспринят всеми с чувством облегчения.

Нестройной колонной двигались партизаны по темному лесу. Они обогнули широкую, разъезженную повозками лесную дорогу и скрылись в густой листве деревьев. Немецкие товарищи держались возле своего багажа, который тащили на тележке две лошади. И лошадей и тележку предоставил в их распоряжение Невойт. Лошадей выпросили у советских партизан.

С этой поклажей с самого начала была одна морока. В надежде на лучшее антифашисты набрали с собой слишком много груза, хотя ничего лишнего у них не было. Гражданская одежда, например, могла понадобиться в самое ближайшее время. Листовки и другие материалы для ведения пропагандистской работы были им не менее нужны, чем неприкосновенный запас консервов и медикаментов.

Было темно. Колонна двигалась в глубоком молчании. Тихо поскрипывали колеса повозки, переваливаясь через корни. Спустя несколько часов справа показалась длинная вереница домов какой-то деревни. Ни в одном окне не было света. А потом снова начался лес.

Незадолго до полуночи добрались до ущелья, и капитан Невойт разрешил сделать короткий привал. Все собрались вокруг радистки Наташи, которая привычными движениями настраивала свою рацию. Ровно в 24 часа начало передавать последние известия Московское радио. Прослушав передачу, все углубились в свои мысли. Тихо, чуть слышно, солдаты напевали партизанские песни.

После привала Невойт приказал двигаться дальше, разбившись на группы. Утром 25 августа достигли участка леса с густым подлеском. Здесь капитан предполагал разбить новый лагерь. Прежде чем разрешить партизанам устраиваться «по-домашнему», он приказал немецким антифашистам немедленно закопать часть их поклажи, которая не понадобится им в течение дня, и ни в коем случае не выкапывать ее до следующей ночи. Потом он выставил удвоенные посты, отправив несколько человек на опушку леса.

Этот и следующий день прошли без происшествий. Но Невойт не предавался праздности и сам не давал себе покоя. Немецкие товарищи, как и партизаны, находились под его неусыпным контролем. Он и Куприянов проверяли снаряжение, состояние оружия, боеприпасов и обуви. Монотонно тянулось время в лагере. Желая заняться чем-нибудь полезным, Макс и Фриц последовали совету командира и начали мастерить из ремней лямки для ношения своих тюков на спине. Вечером тюки вынимали из земли, а утром их снова закапывали.

Макс явно скучал. Его живая натура жаждала кипучей деятельности, новых впечатлений. Он бы с удовольствием побродил по лесу или поискал в лагере интересного собеседника, но это было запрещено. Он не мог даже читать. Андре взял из Москвы кое-что из пропагандистских трудов, чтобы быть во всеоружии, если они натолкнутся в лесах на дезертиров вермахта. Но и эти книги тоже лежали в земле на метровой глубине. Макс считал, что Невойт явно перестраховывается, поэтому был особенно рад, когда вечером 26 августа командир разрешил разжечь костер и всем собраться вокруг него. Он принес с собой чай и сигареты.

Время за разговорами прошло незаметно. Костер догорел, и только сухой мох тлел и дымил, отгоняя несносных комаров. Вдруг ветви кустов раздвинулись, и в освещенный костром круг вступила чья-то темная фигура. Пришедший по-польски пожелал им доброго вечера. Он уже был в лагере; партизаны называли его Рыбаком, потому что все свое время он проводил за ловлей карпов на прудах. Этот промысел помогал разнообразить скромную партизанскую пищу.

Сегодня Рыбак пришел не один. Он привел с собой Курца, командира взвода немецких перебежчиков из батальона Ганича. Курц поздоровался со всеми, кто сидел вокруг костра, уселся рядом с Невойтом и тут же изложил свою просьбу.

— Я собираюсь взорвать железнодорожное полотно, — сказал он. — Взрывчатка уже есть, но нет запалов. Вот я и пришел, прослышав от одного польского офицера, что советский капитан может дать нам сколько угодно запалов.

Невойт возразил, что это явное преувеличение. У него самого сейчас в наличии всего только три запала, но два из них он может отдать. Курц горячо поблагодарил его, но было видно, что уходить ему не хочется. Он откровенно сознался, как сильно скучает вечерами в лесу. А кроме того, солдаты взвода просили его поговорить с немецкими антифашистами. Они хотели узнать подробнее о Национальном комитете «Свободная Германия»: например, кто руководит его деятельностью, много ли пленных немцев примкнуло к этому движению. Курц пожалел, что Эрнста сейчас нет рядом с ним. Во время их первой встречи в польском лагере не было времени задать вопросы, волновавшие его и других немецких перебежчиков, примкнувших к польскому батальону.

Андре вызвался ответить на все вопросы, интересующие Рыбака и его друзей. Рыбак, человек молчаливый, внимательно слушал его. Время от времени Невойт подбрасывал в огонь сухие сучья; в воздух взлетал сноп желтых искр, ярко освещая сидевших возле костра.

Дослушав Невойта до конца, Курц сказал:

— Один из моих людей предложил присоединиться к вашему движению, если это, конечно, возможно. Все мы «за». Мы бы назвали наш взвод «Свободная Германия». Как вы считаете, товарищи?

— Зачем? — спросил Вилли. — Вы и так идете по правильному пути.

— Да, слава богу, это так. И не думайте, что мы раскаиваемся или чем-то недовольны. Но, как немцы, борющиеся с оружием в руках за то, чтобы поскорее покончить с войной, мы остаемся для всех неизвестными. Ты понимаешь?

— Так, выходит, дело во внешней стороне? — спросил Макс.

— Пусть так. — Курц был задет и не скрывал этого.

В разговор неожиданно вмешался Невойт. Он довольно логично высказал то, что у Андре уже готово было сорваться с губ.

— Мы не только патриоты, но еще и интернационалисты. А вот вы почему-то в первую очередь думаете только о своей родине, а не об освобождении всех народов от коричневой чумы. Вот в чем дело! — Проговорив эти слова, он встретился взглядом с глазами Курца. — Если мы доживем до победы, то, разумеется, и вы получите свою долю почестей как участники партизанской борьбы. Если же мы погибнем, то все мы — и русские, и поляки, и немцы — умрем за наше правое дело в борьбе против гитлеровского фашизма.

Курц кивнул. Казалось, он был наполовину убежден, но все еще недоволен.

— Но нас, честное слово, беспокоит не только внешняя сторона. Например, в бою совсем не важно, как мы будем называться. Но здесь, в душе, — ткнул он указательным пальцем себя в грудь, — нам есть что сказать самим себе. То, что мы не сдались в плен, чтобы спокойненько дожидаться конца войны, не может быть помехой. Надо только спросить Москву, товарищи. У вас же есть рация?

— Нет у них рации, — ответил Невойт, прежде чем кто-нибудь успел открыть рот.

— Жаль, — Курц поворошил веткой в костре, красный отблеск упал на его задумчивое лицо, которое больше не казалось молодым. — Ну что же, спасибо, товарищи, за информацию. Мы используем ее не только у себя во взводе, но и в разговорах с населением. Жаль, что я еще плохо говорю по-польски и по-русски. Раньше я не придавал значения изучению иностранных языков, теперь буду основательно перестраиваться.

Было уже поздно. Курц попрощался и ушел вместе с молчаливым Рыбаком.

Остатки лагерного костра гасили сообща. Вилли, говоривший в этот раз против обыкновения мало, вдруг громко заявил:

— Не знаю почему, но этот Курц мне что-то не нравится. Вы думаете, ему в самом деле были нужны запалы? — На этот вопрос никто не ответил. Вилли продолжал: — Помните тот вечер, когда приехал Юлиан? Он тогда тоже откуда-то вынырнул и захотел поговорить с Эрнстом. Тот как раз был занят каким-то разговором, и с Курцем беседовал я. Мы поговорили о том о сем, и он тогда рассказал, что был в Испании. Но когда я спросил его, где именно и когда, выяснилось, что в том месте никогда не было республиканцев, а только фашисты. Я сразу же сообщил тогда об этом тебе, Анатолий, но ты не обратил на это внимания.

— Потому что я уже знал об этом. У Ганича это даже записано. — Невойт вытащил раскрытую пачку «Беломора» и пересчитал папиросы. — Выкурим еще по одной, осталось как раз на всех.

— И все-таки вы его взяли к себе? — спросил Фриц, когда все закурили.

— Именно поэтому и взяли. Когда Курц пришел в АЛ, Павел потребовал, чтобы он написал автобиографию коротко, но точно по всем пунктам. Бывший жандармский фельдфебель в отряде — это не шутка, и польские товарищи, конечно, предприняли все меры предосторожности. Но он вовсе не скрывал своего прошлого и откровенно признался, что до этого был убежденным сторонником фашизма. Измениться его заставила не сама война, а тот факт, что он считал ее проигранной и не мог сражаться против женщин и детей. Сам он никогда ни в каких зверствах не участвовал, товарищи это могут проверить. Ну а поскольку он был честен, ему решили не отказывать. И я бы на их месте поступил точно так же.

— Все это понятно. — Вилли прихлопнул комара у себя на руке и потер это место. Комары донимали его сильнее всех: лицо и шея у Вилли были расчесаны чуть ли не до крови. — Но зачем он теперь выдвинул эту идею взвода НКСГ? Уж не хочет ли он уйти из-под командования АЛ?

— Не думаю, — сказал Андре. — Я тоже внимательно наблюдал за ним, и мне кажется, что он относится к той категории людей, которые всегда стараются заглянуть вперед и поддержать ту сторону, у которой больше преимущества в будущем. Он учитывает, откуда ветер дует, потому и старается добиться максимальной ясности в знании обстановки. Послушайте, он в самом деле сбил немецкий самолет?

— Как это? — Макс недоверчиво рассмеялся. — Здесь, у партизан? Чем? Сказки какие-то, да и только!

— Нет, это не сказки. — Невойт бросил окурок в тлеющие угли. — С первого дня своего пребывания в АЛ Курц все время что-нибудь мастерил. Из подбитого немецкого танка он уволок пулемет и, когда однажды над лесом пролетал фашистский разведчик, а он летел медленно, сбил его. Во всяком случае, наши ребята собственными глазами видели, как самолет загорелся и упал на землю. Солдаты из батальона были очень довольны. Странно, но такие люди всегда находят себе сторонников. Только Ганич был обеспокоен, потому что теперь противник мог обнаружить расположение лагеря АЛ. Это была, что называется, палка о двух концах. Однако, несмотря на это, мы стараемся не посвящать Курца во все наши дела. А о вас и так уж всем известно больше чем достаточно.

Невойт поднялся и затоптал остатки костра.

— Пойдемте спать, товарищи. — Некоторое время было слышно потрескивание углей под его сапогами, потом он добавил: — С тех пор, как он у нас, я не знаю ни минуты покоя.

НАПАДЕНИЕ

Фриц поднялся вместе с восходом солнца. Утро стояло чудесное. Над деревьями, словно вытканное из нежно-голубого шелка, высилось небо, серебром блестела на траве и листьях роса. Радиопередача у Фрица начиналась в 6 часов 7 минут, и он поднялся тихонько, чтобы не разбудить раньше времени Макса. Лейтенант Федя тоже уже проснулся, помог ему перенести рацию поближе к просеке, а потом оставил его одного. Фриц настроил приемник на условную волну. Он был в хорошем настроении и делал все с радостным сознанием, что сегодня ему обязательно удастся установить связь с Центром.

Только мысль о Невойте беспокоила его. Командир не мог запретить радиопередачи, он только требовал, чтобы его по возможности предупреждали о каждом сеансе связи. Сегодня это было вполне возможно, но он решил не будить капитана. «У него и так с нами хлопот полон рот, — подумал Фриц, вспоминая вчерашний разговор с Невойтом. — Да к тому же Федя в курсе». В случае необходимости он мог обратиться за помощью к Андре, который вчера перед сном красноречиво напомнил ему о долге. Таким образом, совесть его была спокойна, но все-таки иногда давала о себе знать.

Фриц вытащил антенну. Она была в белой оплетке, и ему пришлось натирать ее травой до тех пор, пока она не стала зеленой и почти неразличимой на фоне деревьев. На самой верхушке ели как ни в чем не бывало сидела сойка, потряхивая хвостом и бесстрашно глядя на него.

Фриц разбудил Макса перед самым началом сеанса радиосвязи, чтобы тот покрутил ему динамо-машину. До тех пор у него еще оставалось достаточно времени. Сев на пенек, он с наслаждением вдыхал утреннюю свежесть. Раскаленный диск солнца, повиснув над горизонтом, заливал ландшафт своим красноватым светом.

Внимание Фрица вдруг привлек какой-то треск. По ту сторону просеки между редкими стволами молодняка бежал человек, и под ногами у него трещал валежник. Появление человека здесь само по себе не было неожиданностью: в лесу в любое время дня можно было встретить грибников и сборщиков хвороста. Но почему он так быстро бежал, словно за ним гнались собаки, почему у него не было при себе ни корзины, ни мешка? Фриц решил доложить об этом Невойту, как только он его встретит. Возможно, что этого человека послал капитан и в его спешке не было ничего особенного. Вокруг по-прежнему было тихо.

С этими мыслями Фриц снова отправился к месту ночевки. На полпути он наткнулся на Федю, который, отчаянно жестикулируя, бежал ему навстречу.

— Дуй что есть мочи, парень, сматывай удочки! Там из-за тебя такой сыр-бор разгорелся!

С этими словами он побежал к просеке, взвалил на плечи движок. Фриц быстро разобрал установку, уложил ее и потащил за собой.

Место ночевки на опушке леса выглядело совсем опустевшим: товарищей и след простыл. В нескольких метрах от опушки стояла бестарка, а около нее — замполит Куприянов. Лейтенант Федя и еще один партизан уже запрягали лошадей, трое других грузили снаряжение.

— А вот и наш двуликий Фриц! — облегченно вздохнув, воскликнул Куприянов. Он обернулся и, подняв руку, приказал: — Приготовиться к отходу!

На связь с Центром, стало быть, выйти опять не удалось. Сожалеть об этом, правда, теперь уже было некогда. Лошади тронулись, и повозка степенно покатила по лесу. Вскоре всем стало жарко. Неуклюжая колымага то и дело застревала между деревьями и кочками, ее приходилось его оттаскивать в сторону, то приподнимать за колеса и толкать. Куприянов, бежавший впереди, не переставал подгонять их.

С запада раздался гул приближающихся самолетов.

— В укрытие! — скомандовал Куприянов. В несколько прыжков Фриц опередил всех и упал в кусты рядом с ним. Бомбардировщики с оглушительным гулом пролетели над их головами на небольшой высоте.

— Где наши? — пытаясь перекрыть адский грохот, выкрикнул Фриц.

Куприянов приподнялся и ткнул пальцем в сторону юго-запада.

— Их увел Анатолий. Он страшно ругался, что тебя не было с ними. Пришлось им уходить одним, фашисты и так уже на пятки наступали. Теперь я сам отвечаю за тебя головой. — Куприянов вскочил на ноги и какое-то мгновение прислушивался к удаляющемуся гулу моторов. — Ничего не попишешь, придется нам тащиться по открытой местности. Ну и зададут они нам теперь жару! Ты не боишься?

— Ерунда, — ответил Фриц. Он был зол на себя за то, что не выполнил точно приказ Невойта, и добродушный вопрос Куприянова разозлил его еще больше.

Замполит уже снова стоял возле повозки. Он что-то прокричал, но его слова потонули в грохоте взрывов, тяжело прокатившемся по всему лесу. Бомбардировщики сбросили свой смертоносный груз. Тотчас же с востока сначала послышался вой минометов, а затем раздались взрывы ручных гранат и уханье бомб.

Петляя, повозка покатила по лесу. Вдруг лошади остановились: впереди была глубокая канава, слегка поросшая по краям травой. Заметив, что она сухая, Федя стегнул лошадей. Когда передние колеса повозки коснулись дна, передок соскочил со шкворня. Освободившись от тяжелого груза, лошади рванулись прочь, таща за собой оглоблю с передком. Федя бросился за лошадьми.

— И как это тебя угораздило?! — крикнул Куприянов и тут же добавил: — Ложись!

Вновь послышался угрожающий гул приближающейся эскадрильи. К счастью, бежать далеко не пришлось. С яростью в голосе Куприянов приказал разгружать повозку. Но молодой партизан, один из самых тихих, вдруг возразил:

— Разрешите сделать проще?

Он подлез под повозку и сделал знак Фрицу в двум другим партизанам, чтобы они помогли ему. Упершись спинами в днище, они приподняли повозку, Федя подогнал лошадей, и Куприянов поставил шкворень на место. От напряжения у Фрица звенело в ушах. Грохот боя доносился то откуда-то из-за спины, то сбоку, то вдруг обступал их со всех сторон. Казалось, воздух сгустился. Как часто бывает в трудных ситуациях, когда мысли проносятся в голове независимо от того, что делает тело, Фрицу вдруг припомнился разговор с Вильгельмом Пиком. Тогда они как раз готовились к проведению операции и председатель КПГ сказал: «Берегите радистов и аппаратуру, без них вы погибнете». Фриц решительно закинул за спину рацию, а затем взял чемодан, который оказался на удивление тяжелым, а тут еще нужно было нести автомат.

Неожиданно лес расступился и перед ними заблестели пруды, в которых когда-то разводили карпов. Лейтенант Федя вскочил на повозку и направил ее к широкой насыпи, по которой проходила дорога. И в тот же миг раздались автоматные очереди и винтовочные залпы. Затем из-за прудов застрочил пулемет и над головами партизан засвистели пули.

Вот она, эта открытая местность, которую партизанам нужно пересечь. Теперь Фриц бежал впереди повозки. Неожиданно слева от него вверх взметнулся столб воды, с насыпи потекли струйки песка. Потом, он услышал свист и треск в кустах справа от себя. Удивительно было то, что ни одна пуля не задела его.

Наконец насыпь сделала поворот, перед ними снова простирался густой лес. Чемодан с рацией подпрыгивал на спине Фрица и больно ударял по пояснице. «Ну еще немного, еще несколько шагов», — подбадривал он сам себя.

Тут за его спиной что-то загромыхало. В воздухе стоял такой гул, что этот новый звук не сразу дошел до него. Он только ощутил позади себя какую-то странную пустоту. Оглянувшись на бегу, Фриц не увидел ни лошадей, ни повозки. Только теперь ему стало ясно, что мог означать тот грохот.

Пули с новой силой захлестали по кустам рядом с ним. Фриц пригнулся. «Ничего не поделаешь, — подумал он, — придется вернуться и посмотреть, что там произошло». Он бросил последний взгляд на лес, суливший долгожданный отдых и тишину, и повернул назад. Добравшись до поворота, Фриц увидел следующую картину: лошади промчались напрямик мимо поворота и увязли в болоте. Их передние ноги до бабок погрузились в грязь, в которой увязли и передние колеса повозки. Все, что на ней лежало, повалилось вперед. Куприянов и молодой партизан пытались успокоить дрожащих, испуганно ржавших лошадей. Куприянов кивнул Фрицу, будто хотел сказать: «Смотри-ка, как нам не везет».

Федя сидел под насыпью на охапке соломы и держался за бок. Фриц съехал к нему вниз по откосу. Тяжело дыша, Федя сказал с иронией в голосе:

— А-а, это ты, парень! Вернулся? А я-то думал, что ты давно уже в лес смылся.

— Как это так? А вещи? Ты же наши вещи вывалил.

Пот заливал Фрицу глаза. Эта гонка сильно вымотала его. Он почувствовал это только теперь, очутившись в безопасности. Перестрелка наверху все еще продолжалась. Больше всего ему хотелось вскарабкаться на гребень насыпи, устроиться поудобнее и открыть ответный огонь. Вместо этого ему пришлось спуститься еще ниже, он помог партизанам выпрячь лошадей и собрать разбросанное вокруг насыпи снаряжение.

— А ты, оказывается, смелый парень, — пробормотал Федя. Он со стоном выпрямился и стал спускаться к подножию насыпи.

— Благодарю за комплимент, — ответил Фриц, — но лучше бы ты следил за дорогой. Хотел бы я знать, где теперь наши.

Анатолий Невойт был бы очень рад, если бы ему сказали, что четвертый немец благополучно пробился вместе с партизанами. Командир был не на шутку встревожен. С того момента, как он получил сообщение о приближении колонны фашистов с грузовиками, минометами и танками, он действовал согласно плану, разработанному его штабом и согласованному с командованием польского батальона. Их сборный пункт находился теперь в лесу, где кольцо окружения противника было слабее всего. Очевидно, фашисты рассчитывали на то, что партизаны побоятся пересечь хорошо охраняемую оживленную дорогу, которая вела на Радомско. Невойт намеревался использовать их просчет. Он хотел пробиться туда со своей группой, использовав для этого лесные тропинки. А еще он решил держаться поближе к немецким антифашистам и не спускать с них глаз. Страшно подумать, что уже в самом начале пути их могли убить или ранить. Или, что еще хуже, они могли бы попасть в руки полиции или СД.

Сначала все шло как по плану. Вперед была выслана группа прикрытия, через несколько минут весь лагерь был готов к отходу. Не было только радиста Фрица. Макс попросил разрешения сходить за ним. В ответ на это Невойт отрицательно покачал головой. Когда Вилли сказал, что непременно останется со снаряжением и дождется своего радиста, Невойт не хотел об этом и слушать.

— Без разговоров! Вы пойдете со мной. За вашего товарища отвечает Куприянов.

Андре шел за Невойтом, следом за ним — Вилли, а за Вилли — Макс. Все вокруг дышало нетронутой утренней свежестью, в кустах мелькали ярко-красные ягоды переспевшей малины, изредка пробегал испуганный заяц. Макс не мог себе представить, что в любой миг что-нибудь может нарушить это дремотное спокойствие. Вдруг он заметил, как напряглась под гимнастеркой мускулистая спина Вилли. Он поднял голову и прислушался. Вскоре послышался рев моторов, в небе показалась эскадрилья фашистских бомбардировщиков. На несколько минут бойцы застыли на месте, прижавшись к стволам деревьев.

Через некоторое время колонна добралась до лесосеки. Там они увидели, как бомбардировщики отдалились от леса. Невойт поднес к глазам полевой бинокль, потом передал его Андре. От пузатых фюзеляжей бомбардировщиков стали отрываться черные капли бомб. Потом эскадрилья круто развернулась и полетела на запад, а вдалеке, над зеленой чащей, поднялось черное облако, заслонившее собой почти все небо. Затем до них донесся грохот взрывов.

— Наш старый лагерь бомбят, — сказал Невойт, — думают, что мы там сидим, и ждем, когда они прилетят.

Едва он успел произнести эти слова, как в той стороне, где расползалось черное облако, началось настоящее светопреставление. Не смолк еще грохот разрывов, как послышалось сухое стрекотание пулеметов, смешавшееся с гулом моторов: с востока на бреющем полете летела цепочка истребителей. Несмотря на приличное расстояние, звуки были отчетливо слышны в воцарившемся вокруг безмолвии. Невойт обернулся:

— Они наткнулись на подразделение Армии Людовой!

Колонна бегом продвигалась по краю лесосеки, затем, когда лесосека кончилась, свернула влево и очутилась в глубокой балке. Это была та самая балка, в которой партизаны накануне провели две ночи. Там их уже ожидал командир группы прикрытия. Он доложил, что за балкой слышны какие-то подозрительные звуки и что ветер донес до них запах бензина.

Невойт хотя и повернул партизан, но все же захотел еще раз убедиться во всем сам. Ни слова не сказав, к нему присоединился Вилли. Он считал, что наконец-то может быть чем-нибудь полезен. Вилли обладал удивительной способностью чувствовать грозящую опасность задолго до того, как ее могли почувствовать другие. Теперь эта его способность очень пригодилась бы.

Невойт, Вилли и командир отряда ползком добрались до края балки. Умело замаскировавшись, партизаны неподвижно лежали за кустами. При свете дня лощина выглядела намного шире, чем она запомнилась Вилли. На дне ее росло несколько елок, окруженных густо разросшимся кустарником. Едва приметная тропинка тянулась сквозь чащу и внизу расширялась, переходя в овальную прогалину. Крутые склоны балки местами поросли высокой травой, терновник возвышался колючей изгородью.

Все было тихо, только дятел стучал где-то на верхушке дерева. Легкий ветерок пробежал по траве. Вилли потянул носом воздух и, опершись на руки, переполз поближе к Невойту.

— Командир прав, это запах бензина, — сказал он.

Невойт ничего не ответил. Он внимательно рассматривал в бинокль деревья и кусты, росшие по ту сторону балки. Вилли схватил его за рукав:

— Смотри! Ты что, разве не видишь? Противотанковая пушка замаскирована листвой.

Даже невооруженным глазом он заметил дуло пушки, выглядывавшее из густых зарослей кустарника. Капитан опустил бинокль и удивленно взглянул на него, потом снова посмотрел в бинокль, а затем отполз назад. Когда они наконец могли встать во весь рост, он сказал:

— Они ждут нас или поляков. Здесь мы не пройдем, но все-таки их обманем.

Созвав командиров отделений, он объяснил им свой план. Автоматчики откроют огонь и будут продвигаться влево, а в это время все остальные незаметно отойдут направо. Противника необходимо заманить в ложном направлении.

— Мы пойдем впереди, — сказал Вилли, — непременно впереди.

Невойт на миг задумался, потом повернулся к Андре, который утвердительно закивал головой, и Невойту пришлось подчиниться.

Когда первые очереди автоматчиков полоснули по кустам, росшим по ту сторону балки, там началась суматоха. В ответ раздался пушечный выстрел, ствол пушки дернулся вверх и в лощину один за другим полетело несколько снарядов. Перелет! Невойт приказал быстро сменить позицию.

Для Макса это был его первый бой, но страха он почему-то не чувствовал. Действовал Макс механически: стрелял, перебегал в ближайшее укрытие, менял диск и снова стрелял, как его учили на курсах. Вдруг кто-то крикнул ему в самое ухо:

— Не торопись!

Это был Андре. Он лежал рядом в углублении, проделанном в земле мощными корнями старого бука, и невозмутимо целился в шевельнувшийся на противоположном склоне куст. Раздался выстрел, куст покачнулся и упал, открыв взору поблескивающую каску.

Появление Андре удивило Макса. Андре часто раздражался по самым мелким пустякам, теперь же от него исходили такое спокойствие и такая уверенность, что и Макс стал действовать хладнокровнее и увереннее.

Вскоре за их спинами появился Невойт.

— Прекратить огонь! — крикнул он на бегу. — За мной!

Не успели они пробежать и пятидесяти метров, как там, где только что лежали Макс и Андре, в воздух взметнулся столб земли и густого дыма. Бук с треском разлетелся в щепки. Танк наконец пристрелялся, выполз из укрытия и тяжело покатил вниз по склону. Макс, все время оглядывавшийся на бегу, споткнулся и чуть не растянулся во весь рост на земле. Неожиданно он почувствовал слабость в коленях.

Через двадцать минут бойцы догнали остальных. Теперь фашисты были далеко позади, хотя все еще продолжали стрелять. Хитрость партизан удалась, они все-таки сбили противника со следа. Андре рванул воротник: ему нечем было дышать. Стрелять он мог вполне прилично, а вот с бегом у него не ладилось — разучился. Вилли, догнав его, Поправил автомат и сказал:

— Кажется, мы окружены.

ГЛАВА ПЯТАЯ

РАЗВЕДЧИКИ ДЕЙСТВУЮТ

За день земля так нагрелась от солнца, что даже теперь, когда на небе начали тускло поблескивать первые звезды, в лесу все еще было тепло.

Эрнст чуть не падал от усталости. Стоило ему сделать один шаг, как острая боль пронизывала ногу, отдаваясь во всем теле. Но он скорее откусил бы себе язык, чем попросил бы остановиться. Время поджимало, под покровом темноты разведчикам надо было миновать один поселок, расположенный южнее Радомско. И одному только черту известно, как долго им придется добираться до него.

Из-за плеча впереди идущего партизана он увидел красноватый отблеск. Странный свет слепил глаза. Там, где уже давно зашло солнце, небо, казалось, обагрилось кровью. Франек, молодой поляк, остановился как вкопанный, и Эрнст чуть не налетел на него.

— Эй, ребята, а ведь там лес горит! Этого нам только и не хватало.

Теперь все ясно ощутили острый запах древесного дыма. В высушенной солнцем сосновой роще бушевал огонь.

Коля, командир отделения, сдвинул фуражку на затылок.

— Эй, потише вы там! Не то фашистская пожарная команда разнюхает, что тут кто-то есть. Давай, давай, топай быстрей отсюда!

Партизаны двинулись в путь, обходя участок горящего леса, каждую минуту готовые к неожиданной встрече с противником. Треск горящих деревьев заглушал все другие звуки. Только когда пожарище осталось далеко позади, они смогли поговорить о причинах пожара.

— Наверное, немцы сбросили на лес зажигательные бомбы, — предположил Коля. Франек же считал, что одна из групп Сопротивления попала здесь под обстрел противника. Эрнст молчал. Теперь, когда они были далеко от пожара, лес казался ему еще темнее, чем прежде. Больная нога натыкалась на корни, он все чаще оступался, сжимая от напряжения зубы. Чтобы отвлечься, Эрнст попытался мысленно восстановить ход событий во всей их последовательности. Высланная Невойтом разведгруппа, в которую он входил, уже второй день находилась в пути. Вначале все шло хорошо. Они пересекли шоссе, соединявшее Ченстохову и Радомско, еще днем без всяких приключений. Вскоре добрались до хутора, который должен был служить первой явкой и базой. Хутор стоял среди лугов и полей, а его хозяин считался в Армии Людовой человеком надежным.

Сначала партизаны расположились на опушке леса, установили за хутором наблюдение. В бинокль они рассмотрели, что их опередили: хутор был занят военными. У дома и возле сарая копошились люди в немецкой форме, у ворот стояло несколько подвод, груженных мешками и ящиками.

Коля отвел бинокль и покачал головой.

— Что-то тут не так, — сказал он.

Адам, второй поляк в группе, был родом из этих мест и поэтому хорошо ориентировался здесь. Он взял у Коли бинокль и долго разглядывал военных, многие из которых расхаживали с непокрытой головой и в расстегнутых гимнастерках. Обувь их была грязной и разномастной.

— Действительно, что-то не похожи они на немцев, — объявил он наконец. — Но это и не наши.

Пока они совещались, на горизонте показалась быстро увеличивающаяся темная точка. Это был неуклюжий «шторх». Обычно фашисты отправляли этот самолет на воздушную разведку только по утрам. Самолет низко покружил над хутором, а затем удалился в восточном направлении. На незнакомцев во дворе он, казалось, не произвел ни малейшего впечатления, те были заняты своими лошадьми, небольшими взлохмаченными коняшками, кое-кто из людей преспокойно покуривал в сторонке. Чтобы выяснить обстановку, Коля выслал одного из своих бойцов на разведку, но без оружия. Посланный вскоре вернулся и сообщил, что люди во дворе якобы тоже партизаны. Во всяком случае, так они утверждают, а говорят они только по-русски.

— Почему же мы тогда ничего о них не знаем? Ни капитан, ни майор Гора не получили о них никаких сообщений.

Коля недоверчиво покачал головой.

— Ну что ж, пойдем к ним, но чтобы никаких лишних разговоров! И запомните: мы — самостоятельная группа, связи с Центром не имеем, хотим к кому-нибудь присоединиться. Ясно?

Незнакомцев было человек сорок. На командире была форма гитлеровского офицера, но без знаков различия. Он с нескрываемой радостью приветствовал разведчиков, представился Коле и спросил, куда они идут и что собираются делать. Ответа Коли Эрнст не расслышал. Он нарочно отошел в сторону, подальше от других, и видел только, что Коля сдержан, вежлив, но холоден. Командир отделения тоже беседовал с незнакомцем недолго. После того как разведчики напились воды из колодца, Коля отправил нескольких партизан разведать обстановку на шоссе, расположенном северо-западнее хутора. Потом он подошел к Эрнсту, легонько взял его за локоть и увлек за сарай, где никого не было. Усаживаясь в тени забора, он сказал:

— Садись. Я этой компании не верю ни на грош. А у тебя какое о них мнение?

Эрнст пожал плечами. Что он мог сказать? Для него все здесь было новым, а многое — неожиданным. Уже несколько дней подряд на него обрушивалась лавина постоянно сменяющихся картин. А судить о чем-то поверхностно было не в его характере.

— Мне кажется, что для регулярного отряда они слишком уж расхлябанны, — сказал он наконец.

— Верно. Но и на партизан они не похожи. Те, правда, чаще всего щеголяют в обносках, но зато порядка у них куда больше.

— Думаешь, это власовцы?

Эрнсту захотелось курить, но он пересилил себя: трава была слишком суха, а вблизи стояла копна сена.

— А может быть, они все-таки люди честные?

— Вполне возможно.

Коля сорвал сухую травинку и принялся крутить ее в своих огрубевших пальцах.

— Видел этого шершня? Я имею в виду самолет-разведчик. Если бы это были партизаны, они сразу полезли бы в укрытие. А эти чувствовали себя в полной безопасности. Что ж, подождем, посмотрим, что будет дальше. — Он встал и отбросил в сторону травинку. — Тебе задание. Пока товарищи не вернутся, посмотри, что делается здесь во дворе. Не спускай глаз с этой шайки.

К вечеру Эрнст сделал немало настораживающих открытий. Сначала он поплелся в сарай, где незнакомцы сложили свое оружие. Там были исключительно немецкие карабины. Невероятно, чтобы все они были захвачены у фашистов. Но если отряд дезертировал, тогда все объяснялось просто. Часовой, охранявший винтовки, изображал равнодушие, но в глазах его чувствовалась открытая неприязнь.

Когда Эрнст направился к дому, настроение у него было неважным. Он уселся на крылечке рядом с крестьянином, тот дружелюбно кивнул ему и тотчас же принялся что-то быстро-быстро говорить вполголоса.

Насколько Эрнст понял, крестьянин был зол на непрошеных гостей, с утра оккупировавших его хутор, где они вели себя так, словно все принадлежит лично им. Он рассказал, что пришельцы напали на немецкий обоз, а добычу поделили между собой, наверное, чтобы продать или обменять на шнапс. Крестьянин кивнул головой на подводы. Действительно, на одной из них из-под ковра выглядывало колесо швейной машинки. На другой телеге стояла бочка, в каких обычно солят капусту или селедку. Там же лежал большой тюк с гардинами. Все вещи были не новые и, очевидно, принадлежали одной или нескольким семьям беженцев.

Это открытие заставило Эрнста насторожиться еще больше. Он никогда не слыхал, чтобы партизаны занимались грабежом.

Между тем крестьянин рядом с ним продолжал ругаться. Эрнст понимал далеко не все из того, что тот говорил. Ясно было только одно: крестьянин боялся, что действия неизвестных навлекут на жителей месть фашистов и тогда уж местному населению придется совсем плохо. Правда, они обещали дать ему, хозяину хутора, керосину, но он не так глуп, чтобы принять этот подарок, уж лучше он будет сидеть при лучине. Крестьянин, оказывается, испытывал не только ярость, но и страх.

Перед наступлением сумерек в небе опять появился «шторх», и снова люди, одетые в гитлеровскую форму, в полном равнодушии остались на своих местах. Один из них протянул Эрнсту кусок колбасы и принялся рассказывать, что их отряд двигается на Котфин, чтобы соединиться там с польскими партизанами. Он вел себя дружелюбно, непринужденно, но все-таки Эрнст не мог отделаться от мысли, что находится среди врагов. «Интересно, что бы они сделали, если бы узнали, кто я на самом деле?»

Вечером при обсуждении сложившейся обстановки Эрнст поделился своими мыслями и наблюдениями с товарищами. Его мнение совпало с мнением других разведчиков. На шоссе, проходившем с юга на север, те видели колонну немецких грузовиков, в кузовах которых сидели пехотинцы, за ними следовали минометы и бронетранспортеры. В окрестных деревнях были расквартированы фашистские подразделения, отряды внутренней охраны и полиции. Теперь складывалась полная картина, одно связывалось с другим, и все вместе доказывало, что партизанский район окружен войсками противника.

Из создавшейся обстановки следовало, что разведчикам временно придется отказаться от своего плана — продвинуться прямо к границе рейха и выяснить возможность перехода группы немецких антифашистов на ту сторону. При теперешнем положении они не смогут добраться туда кратчайшим путем. К тому же они были обязаны сообщить Невойту и в штаб батальона Армии Людовой эти не сулящие ничего хорошего новости.

Коля и тут показал себя опытным и хладнокровным разведчиком. Он медленно скрутил себе цигарку и повернулся к Эрнсту:

— Ты правильно все оценил. Этот странный отряд, с которым мы делим здесь кров, отправляется завтра в Котфин. Но не беспокойтесь, наши давно уже ушли оттуда. Если эти и вправду предатели, то они теперь думают, что мы попались на их удочку. Пусть так и думают. Мы присоединимся к ним, но только не они нас, а мы их будем караулить. Ну а там посмотрим.

До наступления утра каждому из разведчиков удалось поспать часа два. Пока шестеро из восьми его товарищей отправились собирать дополнительные сведения, Эрнст занял пост за хутором. Коля не давал ему никаких поблажек, и это очень нравилось Эрнсту. Его радовало, что партизаны считают его своим, он не был для них больше гостем, каким чувствовал себя в первый день после приземления в тылу.

Отряд, размещавшийся на хуторе, выступил перед рассветом. Вскочив на сивую лошадку, командир заулыбался, увидев, как пристраиваются к его отряду разведчики. Они очутились где-то в середине колонны, которую замыкал необычный обоз.

Эрнст шел рядом с Франеком. Он заметил, что молодой солдат держится поближе к нему и пытается завязать разговор. Но сейчас Эрнсту было не до беседы. Все выглядели усталыми, и только Коля насвистывал песенку, которая звучала почти весело.

Колонна быстро продвигалась в направлении Котфина. Не обращая внимания на гул неожиданно появившихся истребителей, она вступила в район западнее прудов Влыницы. Там произошла довольно любопытная встреча. По дороге, ведущей от прудов к лесу, навстречу колонне выехали три телеги в сопровождении шести человек и внезапно остановились.

— Солдаты Армии Людовой, — сказал Эрнст и повернулся к своим разведчикам. — Интересно, что сейчас произойдет?

В ту же минуту по колонне хлестнули выстрелы. Польские солдаты, укрывшись за телегами, открыли огонь из автоматов. Эрнст прыгнул под откос. Он видел, как лошадь офицера встала на дыбы и круто повернула назад. Отряд немедленно очистил дорогу и бросился врассыпную в лес. Офицер не отдал приказа открыть ответный огонь, но и не пытался связаться с солдатами Армии Людовой.

Разведчики залегли на обочине дороги. Когда польские солдаты прекратили огонь, Франек бросился им навстречу.

— Все ясно, — сказал Коля, — теперь мы знаем, что за отряд направляется в Котфин. Предатели-власовцы, замаскированные для приманки. Верно, получили задание проникнуть в партизанский центр и взять наших командиров живыми. Но они могли бы действовать и похитрее.

— Если они только не метят на нашу группу антифашистов, — высказал опасение Эрнст. Коля пожал плечами. Этим он давал понять, что это так или иначе не меняет сути дела.

— Они готовят какое-то свинство. Это я просто носом чую. Боюсь, что нам придется удирать так, что только пятки засверкают.

Длинный переход, предсказанный Колей, начался спустя несколько часов. После того как отряд предателей скрылся в направлении Котфина, разведчики связались с Невойтом, чтобы получить от него новые распоряжения. В связи с изменившейся ситуацией разведчики должны были двигаться по новому маршруту. Теперь они шли к Варте южнее Радомско. Этот путь был на тридцать километров длиннее первоначально намеченного маршрута, к тому же им еще приходилось нагонять упущенное время.

Разведчики вновь пустились в путь, и тут у Эрнста опять разболелась нога. Он внушал себе, что проклятая пятка на бегу будет болеть меньше, но ему стало хуже. А Коля, казалось, даже позабыл, что можно сделать привал. Даже к вечеру, когда они наверняка уже вышли из кольца окружения, он все еще не думал о привале. Он или шел в голове колонны, или уступал свое место Адаму, но темп марша так или иначе задавал сам.

Эрнст потерял ощущение времени. Теперь он больше не пытался отвлечься. В мыслях было одно: во что бы то ни стало выдержать. И он цеплялся за этот внутренний приказ, как за последнюю опору. После того как разведчики обошли стороной пожарище и вышли на открытую местность, прошло часа два. Перед ними тускло поблескивали волны реки. Справа Эрнст увидел насыпь и стальной скелет железнодорожного моста, мрачной тенью вырисовывавшегося на фоне серого ночного неба.

«Вот она, Варта», — подумал он с облегчением.

Адам шепотом объяснил, что на обоих берегах реки расположены доты, которые держат мост под контролем. Дальше, вправо, — стрелка, она тоже занята. Там, наверху, посты расположены на прекрасной позиции, практически оттуда можно держать под обстрелом всю дорогу.

— Зачем же ты нас сюда привел, голова? — удивился Коля.

— Здесь все-таки безопаснее всего. Нужно только дождаться поезда.

— Ладно, подождем.

Согнувшись, партизаны пробежали через поле к железнодорожному полотну. Один за другим они скатывались в канаву возле насыпи. Эрнст так и остался лежать на животе. Положив голову на руки и глубоко дыша, он пытался собрать все свои силы во время вынужденного ожидания. Постепенно он впал в забытье.

Толчок Франека заставил его вздрогнуть. За стрелкой послышался глухой перестук колес. Со стороны Радомско приближался поезд. Железнодорожная насыпь мелко задрожала, низко и гулко загудел подъезжающий паровоз. Разведчики вскочили на ноги и выбежали на насыпь. Мост рядом с ними гудел под колесами растянувшихся цепочкой товарных вагонов.

«А если все-таки начнут стрелять?» — думал Эрнст, вспоминая пулеметные гнезда, которые остались у них за спиной. Вот прогромыхал последний вагон. Вместе с другими Эрнст торопливо перебежал через рельсы и скатился под откос. Грохот поезда затих. Смолкли звуки их шагов и шум скатывающихся с насыпи камней.

Дальше они продолжали путь в полной темноте. Поле сменилось лесом, затем снова поле и снова лес, потом тихая деревенская улица с темными окнами спящих домов. Коля обернулся и сказал:

— Ну все. Сейчас придем на место.

Это прозвучало для Эрнста как нечто невероятное.

Группа во второй раз подошла к берегу Варты. Лагерь разбили в густых зарослях на берегу реки. Разведчики проголодались и удивлялись, что Эрнсту хочется только пить. Он не мог удержаться, зубы его стучали о край кружки.

— Э, парень, да у тебя температура, — произнес Коля и принялся размышлять вслух, что это может быть: засорение желудка, простуда или простое переутомление.

И тут Эрнсту пришлось во всем признаться. Конечно, лишения давали себя знать, но хуже всего была эта история с пяткой. Двое товарищей с трудом стянули с него сапог, нога сильно опухла и горела. Франек спустился к реке, принес воды и обмотал пятку и щиколотку мокрыми тряпками. Потом все улеглись поудобнее. Разговаривать ни у кого не было ни сил, ни желания.

Вскоре Эрнст услышал равномерное дыхание спящих товарищей. Только он не мог заснуть. Жар, боль, тревожные мысли отгоняли от него сон. Как часто говорили они в Москве о поведении во вражеском тылу, разрабатывали планы, стараясь учесть все возможные случайности. И вот теперь уже в первые дни пребывания здесь все оказалось намного проще и в то же время сложнее. Его успокаивало то, что он лежал в этих зарослях не один. Когда восход солнца возвестит о наступлении нового дня, он должен будет делать то же самое, что и его товарищи, он им нужен так же, как и они ему, и на него они вполне могут положиться.

Зато как тяжело было думать о том, что происходило в эту минуту в лесу, у источника, где находился отряд Анатолия, где остались Андре, Вилли, Фриц и Макс. Может быть, его товарищам уже пришлось принять бой? Еще в Москве они получили приказ избегать вооруженных столкновений. Легко сказать — «избегать»! Если бы фашисты тоже придерживались этого приказа, а не нападали, сами…

Эрнст с нетерпением поглядывал на небо, становившееся все выше и светлее. Сейчас ему больше всего хотелось быть вместе со своими товарищами.

ФРАНЕК СТРЕМИТСЯ К ЯСНОСТИ

— Почему же ты не сказал, что повредил себе ногу?

Франек смотрел, как Эрнст разбинтовывает ногу, и при этом он переступал с ноги на ногу, по-извозчичьи хлопая в ладоши, чтобы прогнать из тела утреннюю прохладу.

— Знобит?

— Нет, температура вроде бы спала.

Эрнст довольно улыбнулся. Покраснение на пятке еще не прошло, но щиколотка больше не болела. И все же Коля считал, что идти Эрнст еще не может.

С наступлением дня несколько партизан вышли на разведку в разных направлениях севернее Варты. Эрнст и Франек получили задание наблюдать за участком на противоположном берегу реки и охранять вещи.

— Ну ладно, шутки в сторону, — заметил Франек, — с больной ногой в разведку не ходят.

Конечно, он был прав, но этот нравоучительный тон никак не вязался с его юным лицом, сохранившим почти девически нежные черты.

— Я и вправду думал, что все уже прошло, — сказал Эрнст и, чтобы переменить тему разговора, добавил: — Ты очень хорошо говоришь по-немецки.

— Адам тоже. Поэтому нас и посылают так часто в разведку. — Франек уселся, подтянул поближе свой рюкзак, но не развязал его. Грациозным движением он откинул назад голову. — Мы евреи. И Адам и я. И мы говорим на языке немцев, чтобы их уничтожать. Понимаешь? Этих преступников нужно уничтожать.

Эрнст промолчал. Опершись на руки, он смотрел на крутой берег. От воды поднимался белый туман. За косогором реки уже не было видно, но она наполняла воздух своим холодным дыханием. Франек развернул чистую тряпочку и достал оттуда кусок деревенского хлеба. Он разрезал его складным ножом на две равные части и предложил Эрнсту:

— Бери. Очень свежий. Мне его вчера дал один крестьянин.

— Вот ты перевязываешь меня, делишься хлебом. А ведь я тоже немец.

— Ты — совсем другое дело.

— Почему? Потому что ваш командир принял нас в свою группу и ты должен соблюдать дисциплину?

— Нет. Ведь ты прилетел из Москвы. Для меня ты русский, только говоришь по-немецки. Так же, как я, поляк, а говорю на языке фашистов. Если бы ты был настоящим немцем… — Он вдруг отвернулся, не договорив.

Эрнст пошарил в карманах фашистской формы, которая была ему непривычна и отвратительна, в поисках сигарет. На сердце у него было тяжело. Уже второй раз за столь короткое время на польской земле ему пришлось столкнуться с неприкрытой ненавистью к немцам. Правда, она относилась не к нему лично, а ко всем немцам, но ведь он тоже был немцем. Человек трезвый, мыслящий диалектически, он и не предполагал, что встретит нечто иное, а теперь он явственно ощутил эту великую ненависть, порожденную фашизмом, — ненависть, распространявшуюся не только на преступников, заслуживших ее, но и на людей, пошедших за ними или оказавших пассивное сопротивление, и даже в какой-то мере на таких, как он сам. Как трудно будет преодолеть эту ненависть!

— Ты что молчишь? Может, я сказал что-нибудь не так?

Эрнст не ответил на его вопрос, а спросил:

— Что ты делал до войны?

— А что мне было делать? Работал конечно. Был учеником в большой пошивочной мастерской. Вообще-то я очень хотел учиться. Но моя семья… мы были так бедны…

— Значит, у нас одинаковая судьба. — Эрнст наконец нашел сигареты и предложил одну Франеку, но тот отрицательно покачал головой. — Мои родители тоже были людьми бедными. Я сам нашел себе место ученика у слесаря по обслуживанию станков. Слесарь заставлял меня надрываться по двенадцать часов в сутки, а то и больше. Тогда я невольно задумался о том, почему немногим принадлежит все, а миллионы людей работают на эту кучку и должны мириться с этим. Я начал искать справедливости и людей, мыслящих так же, как я. Тогда-то я понял, что только коммунисты ведут последовательную борьбу против угнетения и эксплуатации. Я был еще слишком молод, чтобы стать членом партии, и вступил в Союз коммунистической молодежи.

Заметив, что юноша внимательно слушает и озлобленность постепенно исчезает с его лица, Эрнст продолжал:

— Потом я долго был безработным и прошел в поисках работы от Черного моря на юге до Голландии на севере. На собственной шкуре я почувствовал, что рабочий в чужой стране тебе во сто раз ближе, чем какой-нибудь фабрикант на собственной родине. На своем веку я встречал много людей, которые искали работу. И всегда было одно и то же: работал ли я у мелкого предпринимателя или на крупной верфи «Блом унд Фосс» в Гамбурге, капиталисту я был нужен, пока своим трудом приносил ему прибыль. Если же я ему больше не был нужен, он выбрасывал меня на улицу. Да, да, у нас тоже так было. Еще в детстве, когда о Гитлере никто и слыхом не слыхал, нам вдалбливали в школе: богатые — это исконные вожаки народа, рабочие и бедняки всегда глупцы, люди второго сорта, так угодно самому господу богу…

Франек в задумчивости разглядывал свои руки, загорелые, покрывшиеся в лесу грубыми шрамами — следами нелегкой солдатской жизни. Хлеб свой он доел.

— Потом пришли фашисты, и все стало еще хуже, — продолжал Эрнст. — Возьми, к примеру, расизм. С его помощью нацисты хотели оправдать войну, геноцид, массовые уничтожения людей. Как будто людей можно ценить за цвет кожи или за форму черепа.

— Или за их язык. Ты это хотел сказать? — Франек встал, скрестил руки на груди: — Понимаю, куда ты клонишь. Хотя многие немцы хотят отправить всех евреев в газовые камеры, я все же не имею права говорить, что все немцы плохие. А ты представляешь себе, сколько евреев было убито между Освенцимом и Штуттгофом, сколько их убивают каждый день? Где мне искать мою мать, моих сестер? Я спрашиваю тебя: где?

Он повернулся кругом и пошел прочь. Эрнст не окликнул его. Он видел, как Франек вытащил бинокль и пополз к откосу. Эрнст двинулся за ним. Потом они некоторое время молча лежали рядам.

— Ничего не видно, — сказал наконец Франек. — Слишком густой туман. — И добавил: — Извини меня, пожалуйста. — Он повернулся на бок и посмотрел на Эрнста. В его взгляде отразились одновременно настойчивость и отчаяние. — На политзанятиях мне много раз объясняли, что в Германии тоже есть коммунисты и антифашисты, которые борются в подполье, как и мы. Это все мне известно. Но одно дело знать, а другое — понимать так, чтобы это вошло в твою плоть и кровь. Это разные вещи. Во всяком случае, для меня лично. К примеру, в нашем батальоне много немецких переселенцев, некоторых я знаю еще с довоенного времени. Все они надежные, мужественные ребята. Я целыми днями общаюсь с ними, и вроде все в порядке. Но вдруг во мне поднимается какой-то клубок, и я теряю самообладание, вот как сейчас…

— Не стоит из-за этого огорчаться, — заметил Эрнст и почувствовал, что у него самого комок застрял в горле. — Несколько месяцев назад в Советском Союзе я был в одном лагере для военнопленных, и, поверишь, мне тоже пришлось пересиливать себя.

— Но ты веришь в немцев, в то, что миллионы из них не являются фашистами?

— Я это знаю. И я рассчитываю на свой класс, на рабочий класс, к которому мы оба принадлежим: и ты, и я. — Эрнст передвинулся поближе к обрыву. — Дай-ка мне бинокль.

С запада подул легкий ветерок. Пелена тумана поредела. На другом берегу реки сначала в виде радужных пятен, а затем отчетливо стали видны пестрые фартуки и платки. Эрнст насчитал пять крестьянок, они пришли ворошить сено. На меже стояла большая корзина с едой. Очевидно, женщины собирались и обедать в поле.

Чтобы лучше разглядеть их, Франек скатился вниз к реке. Эрнст остался на своем месте. Он был недоволен собой, понимая, что не убедил юношу. В который раз он мысленно говорил себе, что надо было рассказать Франеку о Юлиане Мархлевском, интернационалисте, вожде польских рабочих, которого немецкие коммунисты хорошо знали, любили и уважали. Он вдруг вспомнил множество других примеров. С Эрнстом происходило то же, что и с большинством других людей: самые убедительные аргументы приходят на ум только тогда, когда спор уже окончен.

День прошел без особых происшествий. После полудня возвратились Коля и остальные разведчики, принеся неутешительные вести. Незадолго до их возвращения в окрестностях были схвачены и убиты советские солдаты, бежавшие из плена. На границе полно фашистских шпиков, поэтому местное население избегает разговоров с незнакомыми людьми. Разведчиков встретили недоверчиво, на их вопросы отвечали уклончиво.

Оставалось только одно: завязать знакомство с крестьянками, работавшими на том берегу. Адам и Франек переплыли Варту несколько южнее, в обход поля вышли к фруктовой аллее и приблизились к женщинам с противоположной стороны реки. Крестьянки встретили их как будто дружелюбно. Вскоре в руках у них уже были грабли, и они принялись сгребать сено. Итак, попытка удалась. Вслед за ними Эрнст и советские разведчики, связав одежду в узел, тоже переплыли реку.

Через некоторое время Адам подошел к берегу с одной из крестьянок. Это была молодая полячка с быстрым, настороженным взглядом. Она долго присматривалась к незнакомым ей людям и отвечала на их вопросы ничего не значащими фразами. Лишь когда разведчики передали ей в подарок большой кусок парашютного шелка и стропы, очень прочные, куда прочнее обычных веревок, лицо ее несколько подобрело. Но не ценность этих столь редких вещей подействовала на нее: сам подарок убедил крестьянку в том, что перед ней находятся друзья.

— Конечно, — заявила она, — мой брат возьмется помочь партизанам. Как только стемнеет, он будет ждать вас на шоссе. Но, разумеется, для него это большой риск, он побоится идти один, поэтому возьмет с собой товарища.

Ужинать женщины отправились в свою деревню, которую со стороны поля не было видно, а разведчики отошли в лесок, решив, что осторожность не помешает. Молодая женщина не обманула их. Точно в назначенное время ее брат и его друг ждали партизан в условленном месте. Поначалу парни были разочарованы, узнав, что их не возьмут в партизаны. Оказывается, они давно уже ждали удобного случая, чтобы присоединиться к какой-нибудь партизанской группе. Коле и Франеку долго пришлось убеждать их, что хорошие связные тоже очень важны в борьбе с фашистами.

Для Эрнста начались интересные дни, полные труда и приключений. Новые друзья не только жаждали действий, но и знали множество важных вещей. Один из них был мобилизован на строительство оборонительных сооружений, воздвигавшихся фашистами вдоль Варты. Он повел Колю, Адама и Эрнста на участок укреплений линии «Берта», готовой пока лишь наполовину, и показал им кратчайший путь через рвы, противотанковые заграждения и засеки. Здесь было больше шансов для успешного перехода группы немецких коммунистов и их товарищей через оборонительную линию.

С помощью новых друзей разведчикам удалось добраться до города Клобуцка, расположенного в пятидесяти километрах западнее деревни, и подготовить встречу с большой группой надежных связных из Армии Людовой. Попутно они произвели разведку мостов и дорог, расположения гитлеровских частей и складов боеприпасов. Напряженная, полная опасностей жизнь целиком захватила Эрнста. Как только ему удавалось прилечь на пару часов где-нибудь в сарае или даже под открытым небом, сон мгновенно одолевал его. Нога еще иногда побаливала, но он старался не обращать на это внимания.

Задание было выполнено разведчиками 29 августа. Связной передал Коле приказ выйти к водяной мельнице. Там они должны были вновь присоединиться к отряду Невойта.

Партизаны выступили в прекрасном настроении. Это место было им хорошо знакомо. Они не раз говорили Эрнсту, какие добрые и отзывчивые люди живут там. Жена мельника наверняка приготовит им что-нибудь вкусное. Однако их веселое настроение пропало, когда они подошли к развилке дорог, у которой их должен был ждать первый пост советской группы. Перекресток был пуст, никакого знака для них не было оставлено. Но ведь могло же случиться, что люди в темноте заплутали!

Они осторожно продвинулись метров на двести вперед и тут заметили, что мельница ярко освещена. С просторного двора, окруженного приземистыми строениями, доносился рокот моторов, громкие голоса гулко отдавались в вечерней тишине. Так беззаботно горланить могли только фашистские солдаты.

Коля выругался сквозь зубы.

— Переждать, вести наблюдение! — приказал он.

Разведчики залегли, укрывшись в густых зарослях вербы и ольшаника. Адам высказал вслух то, на что втайне надеялись все:

— Может быть, они просто за мукой приехали и скоро уберутся восвояси?

Постепенно свет на мельнице погас во всех окнах, шум затих, и у ворот появилась темная фигура часового с карабином на плече. Партизаны поняли, что гитлеровцы остались ночевать на мельнице.

Томительно проходили часы. Земля под кустарником была влажной. С Варты тянуло холодом. Эрнст продрог до костей. «Где Анатолий? Где товарищи? Может быть, их предали и мельница была всего лишь ловушкой?»

Беспокойная ночь еще не кончилась, когда кто-то подполз к нему. Это оказался Франек. Он был назначен в караул первым и теперь мог отдохнуть.

— Ты почему не спишь? — спросил Эрнст.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — прошептал Франек, тяжело дыша. — Когда мы найдем наших, вы пойдете дальше и нам наверняка не удастся больше поговорить. — Он замолчал, прислушиваясь. В тишине ночи раздавалось только монотонное журчание воды. — Мы тут с тобой чуть было не поссорились, — продолжал Франек. — Но когда мы расстанемся, не думай обо мне плохо. Я должен тебе сказать: ты прав. Я верю всему, что ты мне говорил о немецких рабочих, о твоих товарищах и обо всем остальном.

— И что же тебя убедило? Что произошло с тех пор, как мы говорили об этом?

— Да ничего особенного. — Франек вздохнул. — Я просто еще раз все как следует обдумал. И знаешь, я верю тебе, потому что ты сам идешь туда, в Германию.

Коля, который замечал все, прервал их разговор:

— О чем это вы там все шепчетесь? Скоро рассвет, и одному из нас придется отправиться на мельницу и выяснить, что произошло с нашими. Эрнст, это придется сделать тебе, так ты уж приготовься.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В ОКРУЖЕНИИ

Анатолий Невойт уже привык иметь дело с противником, намного превосходящим его группу в численности и вооружении, привык, столкнувшись с ним, почти всегда прибегать к обороне. Правда, в последнее время он иногда завидовал фронтовым командирам, их атакам и победам, их ежедневным успехам, которые можно было отметить на карте, и все же он любил свою работу. Смертельная опасность его не пугала: на войне можно найти смерть где угодно. Ответственность за свое подразделение тоже не была для него тяжелой обязанностью.

Утром 27 августа, когда фашисты, замкнув кольцо окружения, ударили по Котфинским лесам, все было по-другому. Невойту стоило немалых усилий казаться внешне спокойным и излучать свою обычную уверенность. Опытным глазом он мог приблизительно определить силы противника. Очень значительные, это подтвердила и разведка, доносившая о непрекращающемся подходе частей вермахта и полиции. Невойт не преувеличивал трудностей, но все же требовалось немало ловкости, чтобы прорваться через это кольцо. Ведь он отвечал за пятерых немецких товарищей, он ручался за их жизнь. Один из них был где-то там с разведчиками, второй пропал бесследно. Капитан до сих пор не мог найти причины его исчезновения. А тут еще громоздкие вещи антифашистов, затрудняющие продвижение его отряда. Это еще больше нервировало капитана.

Через полчаса после первой стычки в лощине они вошли в редкий, но высокий лес. Невойт приказал остановиться в плоской топкой низине. Именно в этом месте должен был пройти арьергард с подводами, и Анатолий хотел дождаться его. Он вызвал к себе радисток и двух командиров отделений и сообщил им, что телеги придется бросить.

— А ту, что для немцев? — спросила Наташа.

— Конечно, и ту тоже. Все наше и их снаряжение, кроме боеприпасов и кое-какого продовольствия, придется закопать.

— Но ведь это же орудия их труда, — возразила Шура. — Свою-то рацию я возьму с собой.

Последние слова Невойт пропустил мимо ушей.

— Орудия труда! Хотел бы я знать: кому взбрело в голову давать им с собой столько снаряжения?! — Он заметил удивленный взгляд Наташи, полный безмолвного упрека, и поспешил объяснить: — Вы же сами слышите, что происходит.

Там, откуда они пришли, то и дело раздавались выстрелы. Противник снова напал на их след и продолжал преследование. При этом он обстреливал каждый новый участок леса, прежде чем войти в него.

Между деревьями появился Куприянов. Он с трудом переводил дыхание. За ним, тарахтя и подпрыгивая на кочках, двигались телеги. С Куприяновым шел и пятый немец антифашист, обвешанный сумками, красный от напряжения.

Невойт не расслышал, что сказал в эту минуту Куприянов. Он бесконечно обрадовался, увидев радиста целым и невредимым, однако одновременно в нем вдруг вспыхнула досада, и он набросился на радиста:

— Ты почему отстал, Фриц? Где ты пропадал?

Фриц коротко рассказал о том, что произошло после того, как он, согласно приказанию, настроил свою рацию на прием. Из его слов можно было заключить, что он совсем не чувствовал себя виноватым, и это понравилось командиру партизан, как понравилось ему и то, что немецкие товарищи считали совершенно естественным браться за оружие всякий раз, когда того требовала обстановка, хотя они спокойно могли переждать на безопасном расстоянии, пока перестрелка закончится. Однако они этого не делали и никогда даже не намекали на свое особое положение.

— Разгрузить подводы, вещи перебрать, взять только самое необходимое, сколько смогут увезти две лошади, — распорядился Невойт.

Но сказать было куда легче, чем выполнить этот приказ. Все, что они брали с собой, необходимо было завернуть в брезент и крепко-накрепко увязать. Вначале дело шло споро. Товарищи без сожаления расставались с громоздким снаряжением, например со складными треногами для динамо-машины с привинчивающимся сиденьем, на котором удобно мог расположиться помощник радиста, крутивший динамо. Невойт с удивлением разглядывал эту штуковину и глазам своим не верил. Неужели нельзя было делать это стоя, на коленях или лежа на животе? Он обрадовался, когда треноги полетели в яму.

Затем С подвод сняли с десяток батарей питания. Тут уже было потруднее. Рации были устроены так, что для их питания во время приема было достаточно одной батареи, зато во время передачи рация питалась током от динамо-машины или от сети. Хотя сложившаяся ситуация не позволяла им передавать радиограммы, радисты все-таки хотели попытаться на первом же привале поймать радиосигналы Центра. Но в конце концов им пришлось отказаться от батарей, только Макс положил одну батарею в свой рюкзак.

Стрельба, раздававшаяся позади, все приближалась, а сортировке снаряжения не было видно конца. Они уже второй раз пытались увязать тюки, но это им никак не удавалось. Дело дошло до книг, это были толстенные тома: «Капитал», том второй, «История ВКП(б)», «Ленин — Сталин, собрание сочинений». Невойт подавил вздох нетерпения. Понятно, эти три товарища в первую очередь должны были действовать как пропагандисты, но ведь мертвому пропагандисту и Карл Маркс не поможет.

— Если вы не поторопитесь, — сказал Анатолий, — придется оставить здесь все до винтика.

На Фрица, который пока не вмешивался в дебаты по поводу книг, это замечание подействовало как удар током. Он лихорадочно принялся выбрасывать все, что не нужно солдату, и при этом что-то энергично внушал Вилли и Андре. После каждого второго предложения он вставлял крепкое ругательство по-русски, их возражения его нисколько не смущали.

Большинство партизан уже строились в колонну, несколько человек засыпали ямы, забрасывая их сверху мхом. Наконец тюки были затянуты и готовы к погрузке.

Невойт хотел оставить радиста Фрица при себе: ведь отряд будет продвигаться по лесу, а телегам с их громоздким грузом придется ехать по открытой местности. Но потом он передумал. Будет лучше, если один из немцев сам присмотрит за грузом, тем более что они вопреки его предостережениям тащили с собой рации и динамо. Надо было торопиться: выстрелов больше не было слышно. Очевидно, преследователи вошли в рощу и находились где-то поблизости.

Отряд быстрым шагом вышел из низины. Не прошли они и пятисот метров, как снова послышались выстрелы, теперь уже слева. Два пулемета прочесывали большую поляну, на которой сейчас должны были находиться Фриц и Федя с грузом.

«Хоть бы все сошло хорошо! — подумал Невойт, раздосадованный своей мягкотелостью. — Надо было настоять, чтобы закопали все. А умеет ли этот немец обращаться с лошадьми?» — пришло вдруг ему в голову.

Фрицу действительно никогда раньше не приходилось иметь с ними дело. Весь его опыт сводился к тому, что когда-то давно, еще в школе, он был пастухом. Но сейчас он был уверен, что как-нибудь справится. Наученный первым нападением и аварией на плотине, он все-таки настоял, чтобы Федя пошел с ним. Лейтенант тут же согласился.

— Ты поведешь буланую, а я эту, с пятном на лбу, — сказал он.

Они отправились в путь, но не успели добраться и до середины топкой, покрытой кочками поляны, как началась оглушительная пальба. Пули свистели над ними слева и сзади. Буланый конь, не приученный возить грузы, затряс головой, сбросил тюки и попытался ускакать прочь. Федя со своей лошадью ехал немного впереди. Фриц окликнул его, они снова погрузили тюки на буланого и двинулись дальше. Как и несколько часов назад, Фрица удивило, что ни одна пуля не задела его, лошади тоже были невредимы. Тут буланый встал на дыбы и снова сбросил груз.

Федя ворчал, недовольный новой задержкой. Огонь становился все сильнее, чего доброго, фашисты еще пристреляются, если партизаны и дальше будут мешкать.

— Тогда бери эту упрямую скотину сам! — крикнул Фриц и пригнулся. — Возьми, раз у тебя больше опыта.

— Нет-нет, подожди, — заторопился Федя. — С ней надо по-хорошему…

Под градом пуль они с трудом, но, как ни странно, невредимыми выбрались на знакомую дорогу, которая делала поворот. Это скрыло их от стреляющих. Но тишина длилась не долго. Вскоре они добрались до моста, раскачивающегося над рекой, и тотчас же снова где-то громко застрочил пулемет.

Лейтенант Федя попытался съехать с дороги. Он потянул свою лошадь вниз по откосу, покрытому густыми зарослями ольшаника. Буланому же эти дикие заросли пришлись явно не по вкусу. Опустившись до половины откоса, он вдруг уперся в землю передними ногами, закусил узду и попятился в сторону. Столько мучений с одной лошадью! Федя намного опередил Фрица. Следы его подводы были хорошо видны. Федины сапоги и копыта лошади оставляли на болотистой земле глубокие отпечатки, тотчас наполнявшиеся водой.

Партизан из группы Невойта нагнал Фрица.

— Я тут кое-что нашел, — сказал он. — Это не вы потеряли?

В руках он держал полуботинки со всунутыми в них шерстяными носками. Фриц тотчас же узнал их. Они принадлежали его товарищу-радисту.

— Да ты, кажется, не только это потерял.

Партизан обошел вокруг буланого и поднял с земли пустой мешок. «Сражаясь» с капризной лошадью и возясь с тюками, Фриц и не заметил, как шальной осколок срезал кожаный треугольник с рюкзака Макса, притороченного к седлу, и искромсал, в клочья веревку. Мало-помалу все содержимое рюкзака вывалилось на землю. Партизан помог Фрицу осмотреть всю тропинку до самого моста. Большинство вещей нашлось, даже бритвенный прибор и кружка, и все же Фриц впервые в жизни возроптал на свою судьбу. Он проклинал этот день, он был сегодня словно приговорен непрерывно распаковывать, упаковывать и собирать всякое барахло.

Мрачнее тучи, мокрый от пота, он наконец догнал Федю. Лейтенант, ожидая его в лесочке, ругался с двумя партизанами, сидевшими перед ним на земле. Между ними стояла бутыль чистого спирта из запасов Андре, они брали ложкой из банки сгущенное молоко и запевали его водой из лужи. Федя был взбешен не на шутку.

— Вы что, забыли, где мы находимся? Жрете тут и пьянствуете! Хотите, чтобы нас всех перестреляли, как куропаток?

Партизаны вскочили на ноги и вытянулись перед лейтенантом. Фриц подумал, что бутыль со спиртом и банка с молоком, видимо, свалились с телеги, когда она опрокинулась возле прудов. Но если Невойт узнает, что люди из его отряда посягнули на имущество немецких товарищей, все равно при каких обстоятельствах, то их ждет большая неприятность.

— Оставь их в покое. Сгущенка есть сгущенка, — устало проговорил Фриц. — Все равно мы где-нибудь ее еще раз потеряем, лучше уж пусть ее съедят.

Федя обернулся. Его покрытое веснушками лицо еще пылало негодованием, но на этот раз он заговорил спокойнее:

— Я бы показал им кузькину мать. Стоит только чуть-чуть дать им поблажку, как они уже начинают самовольничать. Разумеется, я доложу об этом начальнику.

Оба «грешника», как понял Фриц, были из Фединого отделения, поэтому он так и бушевал.

— Они что, уже успели выпить? — спросил Фриц. У обоих партизан вид был виноватый, однако на пьяных они не походили.

— Гм, — Федя прищурил глаза и покачал головой. — Да нет, вроде не пьяные.

— Тогда замнем это! Вылей спирт из бутылки на землю, и конец. Если тебе непременно хочется докладывать, пожалуйста. Я не буду.

Минут через двадцать они вышли на поляну, поросшую мелким кустарником. На краю прогалины на высоком пне восседал капитан Невойт. Он сидел так, будто вокруг него не было ни единого человека. На коленях у него была разложена карта, фуражку он лихо сдвинул на затылок. Вся его фигура дышала полным покоем. Увидев его, Фриц подумал, что теперь все в порядке.

Невойт выглядел спокойным, потому что мысль его была сосредоточена на одном вопросе: что делать дальше? Хотя ему уже во второй раз удалось сбить противника со следа, он четко представлял себе истинное положение дел.

Фашисты все равно будут наступать ему на пятки, а поскольку они приблизительно знают, где искать его отряд, то самое позднее завтра утром какие-нибудь другие части смогут обойти лесной массив с другой стороны и он попадет в мешок, из которого уже не будет никакого выхода.

Надежда оставалась только на ночь, тихую союзницу всех партизан. Противник с наступлением темноты, как правило, избегал появляться в лесу. Невойт предполагал уйти на юго-восток, где, по его расчетам, должен был находиться батальон имени генерала Бема, который вместе с партизанским отрядом майора Горы принял на себя главный удар. Невойт многое дал бы, чтобы узнать, удалось ли им отбить атаку. Ему хотелось также посоветоваться с польскими товарищами. А может, безопаснее всего отправиться на северо-запад, пусть даже в тамошних деревнях у него и нет своих людей… Он с нетерпением ждал возвращения разведчиков, в то время как все бойцы наслаждались передышкой под прикрытием густых зарослей.

Лейтенант оторвал Невойта от размышлений. В нескольких шагах позади него стоял Фриц, намотав на руку поводья буланого, ставшего вдруг смирным как ягненок. Невойт подозвал Фрица к себе. Не выпуская из рук поводьев, немец сообщил, что транспорт прибыл без потерь.

— Порядок! — Довольный Невойт вскочил с места. — Послушай, Фриц, сейчас у нас передышка, но ненадолго. Эта история еще не кончилась, по правде говоря, она только начинается, и самое трудное еще впереди. Поэтому мы не можем тащить дальше ваше барахло. До сих пор еще куда ни шло, но дальше — нет.

Фриц выслушал его молча, положив руку с поводьями на потный круп лошади. Было заметно, что ему стоит больших усилий побороть усталость.

— Позаботься о том, чтобы все, кроме оружия, боеприпасов и продовольствия, было зарыто в землю. И немедленно, без лишних слов! — распорядился Невойт.

— Ясно, будет сделано, — ответил радист после небольшого молчания. Он все понимал, но вместе с тем не мог заглушить огорчение. Весь их мучительный путь по топям, через лесные заросли, под градом пуль, схватка со строптивым конягой — все было напрасно. — Но рации мы не оставим, не имеем права этого делать.

— Рации останутся здесь. Разве я выразился недостаточно ясно?

— Я возьму с собой хотя бы одну из них, нам этого хватит.

— Нет, все оставите здесь.

Вопреки ожиданиям Невойта Фриц был непоколебим. Он даже заменил доверительное «ты» официальным «вы».

— Товарищ капитан, можете думать, что хотите, но вы должны согласиться с моим доводом: если боец бросает оружие, он больше не солдат. Рации — наше самое главное оружие!

— Ладно, черт тебя побери! Оставляй! — Невойт понял, что не должен дальше упорствовать, если он не хочет сорвать немецким товарищам выполнение поставленной перед ними задачи. — Делайте, как считаете нужным.

При последних словах из кустов вынырнул замполит Куприянов. За ним шли несколько партизан с ящиками и мешками на плечах. Они собрались закапывать, свои припасы. Ножами партизаны сняли с земли слой дерна и отложили его в сторону, чтобы потом замаскировать им яму.

Куприянов дружелюбно кивнул Фрицу:

— Не волнуйся, через несколько дней мы все это снова выроем. Вот увидишь!

«Как знать, — подумал Невойт, услышав его слова. — Будем надеяться, что за это время ничего плохого не случится». Он вдруг вспомнил, что эта мысль приходила ему в голову уже тогда, когда им пришлось закапывать первую партию груза. Он пытался отбросить ее, но невольно снова и снова возвращался к ней. Теперь Анатолий был полон решимости. Отозвав в сторону Фрица, снимавшего с одним из партизан тюки с лошади, он приказал:

— С этого момента примешь команду над группой. — И прежде чем Фриц успел возразить, добавил: — Товарищ Андре плохо говорит по-русски, а я по-немецки — еще хуже. При создавшейся ситуации я не могу все время обращаться к переводчику. И Андре и вы должны это понять.

Радист с минуту внимательно смотрел на него, потом кивнул:

— Лишних хлопот мы вам не причиним.

Около шестнадцати часов вернулись разведчики. Западнее лесного массива они заметили усиленное передвижение войск противника. Моторизованные части занимали деревни. Танки и артиллерия выдвигались на исходные позиции.

Капитан Невойт вызвал к себе командира отделения и Фрица, чтобы сообщить им о противнике и о своем плане выхода из окружения до рассвета. Он приказал отряду быть в полной боевой готовности, немецким антифашистам и радисткам Наташе и Шуре было приказано все время находиться поблизости от него.

Незадолго до выступления Невойту доложили о прибытии связного из Армии Людовой. Капитан Ганич сообщал, что он со своими людьми находится южнее и предлагает советским и немецким товарищам продвигаться вместе с ним, оставляя окончательное решение на их усмотрение.

Предложение это подоспело как нельзя кстати. Вскоре отряд выступил и минут через десять вошел в сосновый лес. В полном порядке здесь расположились батальон имени генерала Бема и отряд Горы. Косо падающие лучи освещали бойцов: одни чистили оружие, другие отдыхали. Среди них было много совсем молодых одетых в гражданское ребят, лишь недавно принятых в отряд. Оружие они еще не получили.

Ганич и его заместитель Павел вышли навстречу советскому отряду. Их форма была покрыта пылью, под мышками на гимнастерках выступили белые разводы от пота. Но выглядели партизаны довольными.

— Все здоровы? — спросил Ганич, порывисто обняв друга.

— Пока да. Ни одного раненого. А как у вас?

— Мы им дали прикурить. — В низком голосе Ганича слышалось удовлетворение. Он рассказал о событиях текущего дня. — Утром мы с Павлом отправились к гончарной яме у берез. У нас там было назначено свидание с Юлианом. Вдруг мы услышали разрывы авиабомб в районе старого лагеря и тотчас же помчались назад. Когда мы уже подходили к своим, бой был в самом разгаре. — Ганич снял очки и прижал влажный платок к больным глазам. Веки у него распухли от жары и пыли. — Фашисты хотели зажать нас в клещи со стороны Житно и Влыницы. Но нам удалось задержать их огнем двух минометов и станкового пулемета, а потом мы пробились через луг у родника и отошли на Эвину…

— Чертовски тяжело было, — вставил Павел.

— При этом мы потеряли одного товарища, совсем молодой был паренек. Двое отделались легкими ранениями. Две наши подводы попали к фашистам в лапы, но мы должны поблагодарить вас, Анатоль. Часть нападающих со стороны Влыницы вы как-никак отвлекли на себя.

Невойт сделал отрицательный жест: он не любил похвал.

Ганич снова водрузил очки на нос и вздохнул — примочка не уменьшала боли.

— Мы же договорились, что будем держать немецких антифашистов в стороне от боев.

— Договоры, гарантии! — резко возразил Невойт. — Эдак и до формализма докатиться можно. Они по собственному желанию приняли участие в этом бою, что они, слепцы или неопытные сосунки? Может, прикажешь опекать их как школьников? Павел сам только что сказал, что у нас на счету каждый человек, каждая винтовка. Сейчас меня больше интересует, что вы дальше собираетесь делать.

Ганич проворчал что-то невразумительное, но спорить не стал. За него ответил Павел:

— Попытаемся после полуночи пересечь шоссе и выскользнуть из окружения. Стефан разработал план по всей форме. Взгляни-ка! Согласно ему мы и составим свой маршрут.

ГИБЕЛЬ ШПИНКО

Казалось, что в тот день, 27 августа, лето решило показать себя во всем блеске. Нестерпимый зной повис над землей, хотя солнце уже клонилось к западу. Изрытые выбоинами дороги, по которым шли партизаны, утопали в густой пыли. Похожая на огромную коричневую змею колонна продвигалась в сплошном облаке пыли. Во главе колонны и в хвосте ее шли бойцы с автоматами, с флангов тоже были выставлены автоматчики.

Макс завидовал им. Конечно, ему больше хотелось идти с ними, чем плестись в середине колонны, но в некоторых вопросах Анатолий Невойт был неумолим. Колонна производила на Макса внушительное впечатление: в ней находилось около тысячи бойцов. До сих пор он сталкивался лишь с отдельными группами. Это объединение польских и советских бойцов являло собой грозную силу. Сегодня они успешно отразили атаку превосходящего по численности противника. В этом успехе есть и его, Макса, крохотная частичка.

Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. Однако Андре, шагавший рядом с ним, не был расположен к беседе. Он едва отвечал на вопросы, и лицо его оставалось мрачным. Видимо, он злился из-за того, что пришлось оставить их амуницию, которую он так заботливо оберегал, и наверняка сомневался в том, что они когда-нибудь получат ее назад. Однако Максу казалось, что это не единственная причина столь мрачного настроения Андре.

«Просто он никак не может примириться с тем, — думал Макс, — что Невойт передал командование нашей группой Фрицу. Из-за этого Андре потерял равновесие, хотя обычно такое было ему несвойственно, и, когда Фриц пришел с каким-то приказом от Невойта, обвинил его в самонадеянности и желании командовать. К счастью, дело не дошло до ссоры, для этого оба они слишком дисциплинированны, но этот случай мог выбить Андре из колеи. И вот теперь по этой причине он ни с кем не хочет разговаривать».

Макс мог легко представить себя на его месте. Он сам не любил, когда его почему-либо обходили. Но вместе с тем нельзя было не думать о том, что в их партизанской жизни обстановка может измениться в любую минуту. Вполне возможно, что завтра или послезавтра кому-нибудь другому из них придется нести большую ответственность, как это произошло сегодня с Фрицем. Поэтому поведение Андре и не нравилось теперь Максу.

«Он злится из-за ерунды, — решил про себя Макс с беспощадностью, свойственной юности. — Руководитель должен уметь владеть собой».

С наступлением сумерек партизаны вышли на шоссе, тянувшееся по равнинной местности. Пыльные дороги остались далеко позади, в воздухе чувствовалась легкая прохлада. Идти стало намного легче. Вдруг по рядам пробежала переданная шепотом команда:

— Колонна, стой! Всем командирам отделения к командиру!

Фриц поспешил к Невойту. Макс, Андре и Вилли сошли на обочину и присели у поросшего чахлой травой откоса. Остальные партизаны последовали их примеру. Наташа уселась на землю, стянула с ног сапоги и стала вытряхивать из них песок, украдкой потихоньку вздыхая. За весь день никто не слышал от девушки ни слова жалобы.

Фриц скоро вернулся и сообщил, что советские и польские разведчики установили, что дорога, по которой предполагалось идти, блокирована фашистами. В деревушке, что виднелась впереди, расположился батальон вермахта, усиленный полицейскими отрядами, при них собаки-ищейки, с помощью которых гитлеровцы, видимо, собираются прочесывать лес. Бой наверняка кончился бы большими потерями для партизан. Поэтому перегруппировка должна быть произведена в течение часа, а за это время будет роздан паек.

Объявив все это, Фриц тоже сел у откоса, поставив рядом свой тяжелый рюкзак.

— Великолепное местечко для отдыха. Можно отдохнуть, не снимая все это барахло.

Макса радовали бодрый голос Фрица и его способность видеть во всем хорошую сторону. Вскоре принесли ужин. Каждый получил по куску хлеба величиной с ладонь и ломтик соленого сала. Вторая такая же порция была роздана как НЗ. Этим исчерпывались все запасы продовольствия отряда Невойта и польских товарищей.

Макс медленно ел хлеб с салом. Он страшно проголодался, но заставлял себя откусывать понемножечку и долго-долго жевать каждый кусок. Между тем голова колонны повернула назад. По дороге продолжалось непрерывное движение. Было душно и светло. Ночь сегодня как будто специально медлила с приходом.

Неожиданно из рядов проходивших мимо солдат выступил молодой офицер. Он коротко отдал своему соседу какое-то распоряжение и остановился рядом с немецкими антифашистами. Из-под фуражки блестели прищуренные дерзкие глаза. Лицо его было темным от пыли и, несмотря на мягкую ямочку на подбородке, казалось жестким.

— Лейтенант Зигмунд, — представился он, слегка притронувшись двумя пальцами к козырьку фуражки. Он осмотрел группу, даже обернулся, словно ища кого-то, и спросил: — Разве Эрнст не с вами?

Андре молча покачал головой. Макс ответил по-русски:

— Нет, Эрнст не здесь.

Лейтенант что-то обдумывал, закусив нижнюю губу, на лице его отражались противоречивые чувства. Почему-то, возможно потому, что немецкий радист был таким же юным, как он сам, лейтенант обратился к Максу:

— Прошу тебя, когда увидишь Эрнста, передай ему несколько слов от меня. Скажешь, Зигмунд сообщил. Он меня знает, он и нашего Шпинко тоже знал.

— А что такое случилось с вашим Шпинко? — поинтересовался Макс. — Говори, я все передам. Эрнсту.

— Это вам всем можно сказать, — решительно произнес вдруг лейтенант. — Шпинко учился в школе в Ченстохове. Ему еще восемнадцати не было, когда фашисты расстреляли его родителей. Братья и сестры пропали без вести. Он был прекрасным парнем, но здесь, — тут Зигмунд приложил ладонь к нагрудному карману кителя, — здесь у него все бушевало. Когда мы ждали ваш самолет, он никак не хотел верить, что к нам летят друзья. Он хотел стрелять в самолет. Я чуть не избил его за это. — Лейтенант замолчал, губы его слегка дрожали.

Макс больше не решался спрашивать, что же случилось с этим Шпинко. Он не сразу понял, почему этот странно взволнованный лейтенант говорит о нем в прошедшем времени.

— На следующий день Эрнст пришел к нам, — продолжал лейтенант. — Стефан специально привел его в лагерь отряда Армии Людовой, так как все мы хотели знать наверняка, кого именно к нам забросили. Тут Шпинко опять позволил себе неуместное замечание, отказался подать руку Эрнсту и презрительно отзывался о деятельности вашего Национального комитета. Мне пришлось наказать его.

— Такое иногда бывает, — послышался голос Вилли. — Ведь люди не бревна, хотя и бревно страдает, если его ранить. А почему ты рассказываешь нам об этом?

Польский лейтенант на минуту зажмурил глаза, на его щеках заходили желваки.

— Погиб он. Утром, на том лугу у родника. Сначала его легко ранило, он мог еще уйти. Я кричал ему: «Уходи, Шпинко, не то они тебя сцапают!» Но он хотел сначала расстрелять все патроны и убил одного фашиста. Мы прикрывали его, но все напрасно. Они схватили его живым. Потом я пошел его разыскивать. Шпинко был так истерзан, что я смог узнать его только по куртке. Они выкололи ему глаза и истоптали ногами лицо. — Зигмунд глубоко вздохнул, словно ему стало легче оттого, что он рассказал самое страшное. — Пусть Эрнст забудет все плохое, что говорил ему Шпинко. Вот и все, товарищи.

Он снова приложил два пальца к козырьку фуражки и повернулся, собираясь уходить.

— Постой! — крикнул Макс, уловив жест Андре. — Наш Андре хочет тебе что-то сказать.

И без перевода Фрица Андре понял краткий рассказ Зигмунда. Он вспомнил, как, выпрыгнув и парашютом из «дугласа», он завис на дереве, как стропы чуть не задушили его, как польские солдаты освободили его. Возможно, среди них находился и Шпинко. Андре не запомнил лиц этих людей. Он не знал, как выглядел тот юноша при жизни, но ясно представлял его мертвым, замученным и изувеченным. Теперь, когда Андре заговорил, голос его звучал хрипло.

— Спасибо, что рассказал, — произнес он. — Мы прекрасно понимаем, что Шпинко погиб за нас всех, за нашу и вашу свободу, как вы говорите. Мы сохраним в наших сердцах память об этом товарище и, когда вернемся в Германию, расскажем там о его героической гибели. Обещаем вам это.

Лейтенант в ответ на это молча вытянулся. Потом отправился догонять своих солдат. Мимо как раз проходило последнее отделение польского батальона. На многих были немецкие мундиры. Бывший жандармский фельдфебель Курц шел во главе отделения. В какой-то миг Максу показалось, что он хочет остановиться. Курц обменялся приветствиями с Максом и спросил:

— А где ваш пятый? Потеряли?

Макс только покачал головой и отвернулся. У него не было желания разговаривать с Курцем. В эту минуту ему не хотелось говорить ни с кем.

ОТХОД

Новый маршрут проходил по болотистой местности, через болота вилась узкая пешеходная тропа, Здесь партизаны были в безопасности, но продвигаться приходилось с большим трудом. Люди шли гуськом, растянувшись почти на целый километр. Лейтенант, один из подчиненных Невойта, поддерживавший связь с батальоном Армии Людовой, вел под уздцы коня. Капитан Невойт, беспокоясь, как бы кто не отстал, продвигался в хвосте колонны на буланом коньке, причинившем столько хлопот Фрицу. Против Невойта конь, казалось, не имел никаких возражений. А может, он устал так же, как и люди, которым больше всего хотелось броситься на землю и отдохнуть.

Ночь, долго медлившая, наконец вступила в свои права. Стало темно хоть глаз выколи. Перед Андре неясно маячила фигура Фрица, за которым он шел. При каждом шаге трясина под ними опасно пружинила. Смерть юного польского партизана, о котором рассказал лейтенант Зигмунд, никак не выходила из головы Андре. Его тайная злость на Невойта давно прошла. Как же он был мелок, если мог поддаться чувству обиды! Ведь речь шла о жизни и смерти! Фашисты потому так жестоко замучили юношу, что хотели выместить на нем свою ярость: они упустили немецких коммунистов и не схватили больше ни одного партизана!

— Андре, Вилли, Макс!

Этим тихим окликом Фриц проверял, не отстал ли кто. Наконец земля под ногами стала тверже, снова захрустел гравий. Мимо проскакал Невойт, направляясь в голову колонны. В безмолвии ночи прозвучал его резкий вопрос:

— Где польские товарищи?

Батальон исчез, как сквозь землю провалился. Выяснилось, что партизанский отряд потерял его из виду. Возможно, лейтенант задремал на несколько минут, сморенный усталостью, тогда как ноги его продолжали механически двигаться, но уже не в нужном направлении. Невойт бушевал недолго: теперь это уже не имело никакого смысла. Проскакав немного по дороге и не встретив ни души, он приказал отряду повернуть. Через несколько минут партизаны обнаружили проселочную дорогу, уходившую вправо. Кто-то зажег спичку. Слабый огонек озарил дорогу, хранившую многочисленные отпечатки солдатских сапог.

Отряд двинулся по следам. Невойт задал адский теми, надеясь догнать Ганича. Когда показались темные силуэты деревенских домов, он не стал высылать вперед разведчиков, а поскакал прямо по дороге и вскоре въехал в поселок. Все вокруг спало глубоким сном: так спят люди с чистой совестью или объятые страхом. Даже собаки не издавали ни звука. Домишки были маленькие, местечко наверняка не славилось особым богатством. Невойт послал нескольких партизан в один из домов. Надо было разбудить хозяина и попросить его проводить отряд к Радомскому шоссе. Посланные обнаружили в доме только жену хозяина и детей, сам хозяин, по их словам, был где-то в отъезде.

В следующем дворе им повезло не больше. Заспанный крестьянин вылез из кровати, и тут же заявил, что не понимает ни слова, по-русски, а только по-немецки.

Дальнейшие переговоры были поручены Фрицу. Чтобы придать им необходимый вес, Фрица сопровождал богатырь Федя со своим неразлучным автоматом. Крестьянин, жалкий мужичонка, тем временем решил сделать вид, что вообще ничего не понимает. Он сидел на краю кровати, придерживая на животе штаны. Комната была чистая, но какая-то неуютная. Жена крестьянина, которая, очевидно, была всему голова в доме, извергала из себя водопады слов. «У мужа простужены почки, мочевой пузырь не в порядке, — верещала она, — к тому же он страдает ревматизмом и совершенно не может ходить…»

Фриц и Федя ушли со двора ни с чем и доложили, что крестьянин болен и не может ходить. Невойт слушал их сообщение с каменным лицом, потом раскрыл кобуру и вытащил свой наган.

— Если этот мужик хочет дожить до утра, пусть через три минуты явится ко мне одетый для дороги и без всяких стонов! Ясно?

Подобно звукам фанфар, его слова отдались эхом среди молчаливых домов. Фриц решил, что он вспугнул всю деревню и сейчас произойдет что-то необычное, но кругом было тихо. Он бросился к дому, чтобы поторопить крестьянина. Тот оробел еще больше. Левой рукой он все еще придерживал штаны, правой крестился, а ноги его в это время уже нащупывали башмаки. Оказывается, он прекрасно понял все слова Невойта даже сквозь закрытое окно.

Фриц за минуту помог мужику собраться и привел его к капитану. Отряд снова двинулся в путь. Не успели они дойти до околицы, как увидели троих польских солдат, идущих им навстречу. Ганич, видимо, тоже заметил их отсутствие и послал к ним своих проводников, хорошо знавших местность.

Двигались форсированным маршем. Между Фрицем и Федей шел крестьянин. В его услугах теперь уже никто не нуждался, но отпускать его сразу было нельзя, чтобы не дать ему возможности выдать партизан фашистам. Мужичонка бежал как мул. Теперь он начал длинно объяснять, что готов в любое время помогать бойцам Сопротивления, просто он боится, как бы об этом не узнали фашисты. Километров через пять, на развилке дорог, Невойт придержал буланого. Приказав крестьянину держать язык за зубами, он отпустил его домой.

Беспрерывно крестясь, мужичонка поклялся, что будет нем как могила, и исчез в темноте. Воцарилось молчание, которое первым нарушил Федя:

— И вот таких слизняков нам приходится освобождать. Сердце у него в пятки ушло, да еще врет вдобавок. Фу, гадость!

— Ах, да замолчи же ты наконец, — ответил Фриц, с трудом переводя дыхание, — ты что, не знаешь, из-за кого и почему он стал таким?

До Радомского шоссе оставалось уже недалеко. Колонна рассредоточилась, дорогу надо было пересечь как можно быстрее.

Когда Федя и Фриц подошли к обочине дороги, было еще довольно темно. Справа послышался приближающийся тяжелый гул моторов. Федя решился и быстро побежал на своих длинных ногах, прежде чем его смог настигнуть свет фар первого автомобиля. Фриц вжался в кусты, сгорбившись под тяжестью груза. За машиной охраны ползла колонна армейских грузовиков. К счастью, на фары были надеты колпаки затемнения, и узкой полоски света не хватало, чтобы осветить обочину дороги.

Фриц спрятался за километровым столбом. Как только последний грузовик с грохотом проехал мимо, он вскочил и бросился бежать. По ту сторону дороги простирался молодой смешанный лес. Услышав треск сучьев, Фриц понял, что многие из партизан последовали его примеру, однако он сам никого не видел. Боясь отстать от своих, Фриц ринулся вперед. Неожиданно лес кончился и… Это было чудо: перед ним предстал Вилли.

— Ну наконец-то! А я уж думал, что разминулся с тобой. — Голос Вилли звучал бодро, он был явно доволен встречей. Взяв у Фрица рацию, хотя сам был нагружен изрядно, он прошептал: — Из окружения мы вырвались. Но Анатолий чертовски торопится. Прибавь шагу, а то еще отстанем.

— Да я уже и так почти бегу. Целый день только и делаю, что прибавляю шагу. Ты что так хрипишь?

— Пить ужасно хочется. В глотке сухо как в Сахаре. Проклятое сало!

Возражать Фриц не стал, он сам чувствовал себя не лучше. Всех измучили палящее августовское солнце, пыль и этот нелегкий переход, которому, казалось, не видно конца. А тут еще этот тяжелый груз и сало, на которое они набросились с голодухи. Пока отряд строился, Андре с Максом разузнали, что впереди находится какой-то поселок. А уж там, где есть жилье, наверняка имеется ручей или какой-нибудь водоем.

Однако Невойт приказал обойти деревню стороной. Местность, расположенная поблизости от оживленного шоссе, казалась ему ненадежной, к тому же он, по-видимому, спешил нагнать батальон имени генерала Бема задолго до рассвета.

Вскоре опять впереди показались силуэты домов. Трое бойцов, высланных Ганичем навстречу отряду, провели партизан прямехонько к выгону. Посередине его стоял старый колодец с журавлем.

Партизаны тут же обступили колодец. Цепь долго скрипела, прежде чем ведро упало в воду. Едва оно снова оказалось наверху, как к нему потянулись десятки рук.

Андре не спешил протиснуться вперед. Но Фрицу было не до вежливости. Его мучила жажда, и он не мог ждать. Работая руками и локтями, он протиснулся к колодцу, не скупясь при этом на крепкие выражения. Партизаны передали ему котелок, до краев наполненный студеной колодезной водой.

Невойт, который так и не слез с коня, приказал выступать. Вскоре отряду удалось нагнать польский батальон, расположившийся на короткий отдых. Соединившись, оба отряда немедленно тронулись в путь. Следующим препятствием на их пути было полотно железной дороги, проходившей между Бобрами и Боровом. Командиры приказали солдатам соблюдать крайнюю осторожность: сторожка стрелочника на переезде занята фашистами, в Радзеховичах стоит фашистский гарнизон. Переход прошел хорошо, правда, один поляк, страдавший куриной слепотой, на рельсах споткнулся и нечаянно задел ногой сигнальный провод… К счастью, их не заметили. Противник не мог предположить, что партизанам удалось выйти из окружения. На развилке, невдалеке от Домбрувки, колонна вновь разделилась. Отряд, состоявший из пятнадцати советских бойцов под командой капитана Невойта, двинулся на запад. Батальон Армии Людовой и главные силы соединения Невойта во главе с замполитом Куприяновым должны были выйти южнее Радомско, описать широкую дугу и вернуться на старое место, если там уже все успокоилось.

ЧУВСТВО ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Под старыми соснами густо разросся высокий вереск. Подняв голову, Вилли увидел над собой море лиловых колокольчиков. Наполненный жужжаньем пчел и ос воздух источал пряный и сладкий аромат. Там, где цветочное море смыкалось с горизонтом, должен лежать луг, а чуть подальше — и река Варта. Вилли думал о Варте не так, как обычно думают о реке. Она не представлялась ему серьезным препятствием, которое надо преодолеть, нет, это была вода! За те два дня, что прошли после их прорыва из фашистского окружения, жажда все время мучила их. Он часами посасывал плоский камешек, чтобы собрать немного слюны, но и это уже не помогало. Так же тяжело, как жажду, он переносил томительное молчание: капитан Невойт строго-настрого запретил разговаривать. Было запрещено все, что может вызвать шум: шуршанье, сопенье, чиханье.

В этой местности не было обширных многокилометровых лесов, лишь изредка попадались небольшие перелески лиственника и ельника посреди бескрайних полей и лугов. Местность хорошо просматривалась, а сейчас, в пору жатвы, она была довольно-таки оживленной.

Наутро после перехода через железнодорожное полотно они сделали привал в молодом леске, мимо которого проходила какая-то второстепенная дорога. По ней совсем рядом с партизанскими постами проезжали груженные сеном подводы, несколько раз проходили даже танки. Сначала Вилли, как и все, радовался долгожданной передышке, потом все тело его начало болеть от неожиданного лежания, жажда не давала заснуть. К вечеру возвратились разведчики, переодетые в крестьянское платье. Глядя на них, можно было подумать, что они вышли поить скот на выгоне. В больших цинковых ведрах они принесли солодовый кофе, и партизаны хоть ненадолго смогли утолить жажду.

В сумерках на дороге возле леса все затихло. Капитан Невойт приказал отряду, в том числе и немецким товарищам, построиться. За ночь необходимо было успеть перенести лагерь поближе к реке.

Сначала Вилли показалось, что идет обычная перекличка личного состава, но вскоре он понял, что их выстроили по торжественному случаю. Перед строем стоял капитан Невойт при полном параде. Приглушенным голосом он зачитал приказ о награждении партизан, отличившихся в бою 27 августа и при выходе из окружения. Куприянов, которого сейчас с ними не было, был награжден орденом Красной Звезды. Остальные награжденные делали три шага вперед, застывали по стойке «смирно», и капитан поздравлял их. Он сказал, что документы и ордена будут им вручены после возвращения на Большую землю из рейда по вражеским тылам, а под конец назвал имена двух товарищей, награжденных медалью «За отвагу». Вперед выступил только один — лейтенант Федя. Невойт нахмурился и повторил последний пункт приказа. Из шеренги по-прежнему никто не двинулся. «Наверное, — подумал Вилли, — этот партизан остался с основным отрядом». Невойту, который во всем любил точность, ситуация показалась неприятной.

Тут Вилли заметил, что Федя как-то странно подергивает головой, словно хочет обернуться, но никак не осмеливается. «Но кто же вчера вместе с Федей выполнил одно из самых сложных заданий, проявив такое бесстрашие и терпение? — подумал Вилли. — Да ведь это же наш радист Фриц!» А тот стоял рядом с ним, будто не о нем шла речь. Может, он растерялся оттого, что Невойт назвал его полный псевдоним, с которым он еще не свыкся, к тому же имя, произнесенное по-русски, прозвучало несколько иначе, а скорее всего оттого, что Фриц даже и не мечтал о награде.

— Это же тебя, — прошептал Вилли и энергично подтолкнул Фрица.

— Служу делу освобождения родины от фашизма!

Фриц приложил руку к фуражке и встал навытяжку. Лицо его все еще сохраняло изумленное выражение.

— Не понимаю, — сказал он поздравлявшим его друзьям, — что я такого особенного сделал, чтобы меня награждать?

Теперь, когда Вилли еще раз мысленно вспоминал все предшествующие события, ему становилось ясно, как умно поступил Невойт. Награждение Фрица означало признание заслуг всей немецкой группы. Одновременно оно подводило итог деятельности Фрица как командира. Ответственность и руководство теперь снова переходили к Андре.

«Счастье, что мы высадились здесь, — пронеслось в голове Вилли. — Нужно будет сообщить об этом в штаб фронта, как только установим связь. Какой человек этот Анатолий! Он не только требовательный, мужественный и умный, он настоящий командир, чуткий, отзывчивый, понимающий своих товарищей по борьбе».

Неожиданно кусты рядом с Вилли раздвинулись и из них показался Макс. Он получил паек и принес Вилли его долю: немножко меду и пятьдесят граммов водки. Если бы еще и вода была! Мед склеивал губы, от водки в горле горело еще хуже, чем от перца. Но, как ни странно, Вилли почувствовал себя немного бодрее.

Вечером был отдан приказ выступать. Пройдя вдоль берега Варты, партизаны очутились у мельницы. Вот где они наконец-то смогли вдоволь напиться свежей колодезной воды и сытно поесть! Мельничиха накладывала еду из огромных горшков в миски и тарелки, а ее хорошенькая дочка подносила их гостям, расположившимся в комнате, сенях и на кухне.

В комнате за стол, накрытый для Невойта, радистки Наташи и немецких товарищей, вместе с ними сел и сам мельник. С интересом, но без особого любопытства он разглядывал людей, одетых в незнакомую ему форму Советской Армии. Он не спросил, откуда они пришли. Невойт представил хозяина товарищам как солдата Армии Людовой и продолжал:

— Он патриот и интернационалист, самые надежные сведения мы получаем от него. Здесь мы подождем возвращения нашей разведгруппы.

Мельник отложил ложку, на его лице появилось выражение озабоченности:

— Товарищ командир, это, к сожалению, невозможно. Тут кое-что произошло. Вообще-то я хотел рассказать вам об этом после еды… Дело было так: под вечер вдруг заявилась интендантская группа вермахта за мукой. А у моей жены уже все стояло на плите: и картошка, и капуста для партизан, она едва успела спрятать горшки. Минут двадцать тому назад они убрались, но сказали, что часа через два снова придут, будут грузить муку. А уж коли они заявятся так поздно, то наверняка останутся на ночь, да еще устроят попойку. Так что вам здесь оставаться нельзя.

— Ясно, — сказал Невойт, стараясь скрыть свое разочарование. — Разумеется, мы уйдем, только отдохнем немного.

Он отодвинул от себя тарелку, наполовину пустую, и молча закурил. Когда кончили есть, они остались с мельником в комнате, а Наташа, Фриц и Андре отправились на кухню, чтобы поблагодарить хозяйку и немного поболтать. Группа партизан, в том числе Макс и Вилли, окружила дочку мельника, все весело хохотали, старались перещеголять друг друга, отпуская остроумные шуточки, чтобы обратить на себя внимание красивой девушки.

Время летело незаметно, и скоро пришла пора прощаться с гостеприимными хозяевами. Между тем совсем стемнело. Крытый деревянный мостик, повисший над запрудой, соединял оба берега Варты. В воздухе пахло сыростью и прелой листвой. Вилли принюхался.

— Наконец-то кончилось это пекло, — довольным тоном произнес он. — Теперь еще хуже станет, я это носом чую, пойдут затяжные дожди.

Он был полон энергии, обильная еда подняла его настроение. Не прошли они и нескольких километров, как Невойт приказал остановиться на первый привал. В чистом поле стояло несколько домишек, словно рассыпанных чьей-то небрежной рукой, они казались необитаемыми, хотя трава вокруг них была недавно скошена. Вилли отыскал местечко поудобнее для себя и своих товарищей у деревянной стены какого-то сарая.. Там была разбросана скошенная трава, и Макс набил ею подушку для Наташи. Радистка улыбкой поблагодарила его, легко закинула руки за голову и закрыла глаза. Она все еще чувствовала невыносимую усталость, и ей страшно хотелось спать.

— Поспи, девочка, немного, — посоветовал ей Андре, — а мы покараулим тебя и разбудим, когда придет время.

— Я только немного отдохну, а то, если я засну, а потом придется сразу вставать, я буду как пьяная, толку от меня тогда мало будет.

— Не знаешь, почему мы торчим на этом хуторе? — спросил Макс у Наташи.

— Это не хутор, здесь живет лесничий, — ответила Наташа, не открывая глаз. — Мы сюда частенько захаживаем. Подождем здесь разведгруппу. Когда они придут к мельнику, он направит их сюда.

Через некоторое время к ним подсел Невойт. Он прислонился спиной к стене сарая и стал вглядываться в низко нависшие тучи.

— Видно, дождь вот-вот пойдет, — вымолвил он не спеша.

Но Вилли было не до дождя.

— Ты не можешь нам объяснить, что будет дальше? — спросил он, воспользовавшись случаем немного поговорить. — Все-таки легче шагать, когда знаешь, куда идешь и что тебя там ожидает.

— Извините, конечно, но вам это лучше знать.

Невойт выпрямился и потер руками лицо. Щетина так и заскрипела у него под пальцами. Больше всего ему хотелось сейчас немного подремать, хотя бы минут десять.

— Сейчас мы привязаны к разведгруппе, — продолжал он, — я приказал им найти удобное место для разбивки лагеря недалеко от границы. Там мы немного придем в себя и подождем связного от Ганича. Он поведет нас дальше. Еще сегодня ночью мы должны были там быть. Но, судя по всему, видно, что это не получится. Честно говоря, не нравятся мне все эти дорожные приключения. — Неожиданно для себя Невойт высказал все, что накопилось у него на душе. — Невероятно, не успели отделаться от одной напасти, как уже другая путает все наши планы. Я имею в виду эту мукомольную команду. Будто дьявол сует нам палки в колеса. Жаль, что время попусту теряете. Я прекрасно понимаю ваше нетерпение.

— Дело не в нетерпении, об этом и говорить-то не стоило, — сказал Андре. — Тут совсем другое. — Он попросил Фрица перевести как можно точнее его слова. Наконец-то они могли поговорить с Невойтом по душам. — В Москве нам было приказано выйти на связь самое позднее на третий день после приземления. А сегодня уже седьмой пошел. Так дальше продолжаться не может. Ведь все как раз и зависит от того, как мы тут приземлились и как у нас обстоят дела. И потом, дисциплина и для нас существует.

Невойт снял фуражку, подставил голову прохладному ночному ветерку. Он устал, да и разговор этот был для него несколько неприятен. Он надеялся, что немецкая группа займется своей непосредственной задачей, лишь прочно обосновавшись на истинной немецкой территории, действуя уже самостоятельно.

Достаточно было противнику запеленговать их рацию, как они все оказались бы у него в лапах. Зачем же уже сейчас обнаруживать себя? Но приведенные Андре аргументы убеждали, что просто так от них нельзя отмахнуться. Надо сказать, что в присутствии этого немногословного пожилого человека Невойт держался скованно, ощущая какую-то внутреннюю неуверенность в самом себе. Он ничего не ответил.

Андре правильно расценил его молчание и все же решил не отступать от своего.

— Совсем другое дело, когда нам приходилось пробиваться из окружения, — продолжал он. — Тут все понятно. В таких ситуациях командовать должен только один командир. Но теперь ситуация немного изменилась. Мы постараемся сократить радиосеанс до минимума. Макс или Фриц, в зависимости от того, у кого время радиосеанса более удобное, передадут свои позывные в Центр и на пять минут выйдут в эфир. Меньше никак нельзя.

Фриц переводил тщательно, вставляя кое-какие слова от себя, пытаясь поскорее убедить капитана. С технической точки зрения такой короткий обмен радиосигналами начисто исключает всякий риск, фашисты просто не успеют их запеленговать. Когда он замолчал, Андре добавил:

— Конечно, без твоего разрешения мы этого не сделаем, но ждать дольше тоже нельзя. У тебя свои предписания, у нас свои.

— Но ведь я отвечаю за вас! — Не успев договорить эти слова, Невойт понял всю нелепость своего довода. Уж они-то найдут, что ему возразить! И действительно, возражение последовало, и с самой неожиданной стороны.

— Мы партийные люди, а не вещи, которые переставляют с места на место и при этом стараются не поцарапать и не ободрать полировку! — произнес Вилли, с трудом сдерживая свой гнев. — А как ты себе это представляешь, товарищ Анатолий? Ты что думаешь, партия послала нас в тыл врага, снабдила всем необходимым только для того, чтобы мы отсиживались в кустах и берегли себя и технику? Нам еще не раз придется поработать в совершенно иных условиях, там, в Германии, где в любой соседней квартире будет сидеть враг, фашист. Ну-ка, представь себе это!

Этот упрек Невойт понял и без переводчика, но он отнюдь не почувствовал себя обиженным.

«Не все можно решить одним ударом, — подумал он, — тут миф о гордиевом узле никак не подходит. И когда я только отучусь считаться лишь с самим собой? Во всем виновата, наверное, долгая партизанская жизнь, слишком часто рядом со мной не было замполита, слишком часто мне не с кем было посоветоваться, все приходилось решать самому. Хорошо еще, что Куприянов не слышал нашего разговора. Уж он наверняка бы накинулся на меня и сказал: «Кто взваливает на свои плечи всю ответственность, может в один прекрасный миг задохнуться под ее тяжестью». Да, мне будет сильно не хватать Куприянова».

— А я смотрю, вы неплохо спелись, — заметил он, обернувшись к Максу, который до сих пор не принимал участия в разговоре. В темноте лицо Макса было почти неразличимо, но Невойту показалось, что он улыбается. Макс растянулся на траве, подперев голову левой рукой. В ответ на замечание Невойта он сел.

— Я тоже считаю, что нам надо приниматься за дело. Знаешь, зачем нас вызывал к себе товарищ Димитров? Я думаю, что он хотел внушить нам с тобой мысль о том, что появление немецких коммунистов в глубоком вражеском тылу уже само по себе должно воодушевить всех сторонников движения Сопротивления.

ЦЕНТР ВЫХОДИТ НА СВЯЗЬ

Разведчики так и не вернулись. Часа в два Невойт сказал, что сейчас самое время незаметно покинуть хозяйство лесничего: место было слишком открытое. Двум бойцам было приказано оставить условные знаки для разведгруппы.

Отряд двинулся в сторону поляны, на которой находилась временная база другого партизанского отряда. Дорога шла густым буковым лесом. Было темно, словно кто-то нарочно набросил на бойцов темное покрывало. Вилли предложил прикрепить на спину каждому что-нибудь белое — лоскуток или листочек бумаги, чтобы в пути не потерять друг друга. Они с трудом, почти на ощупь пробирались между толстыми стволами деревьев. Когда они вошли в невысокий ельник, на землю упали первые дождевые капли, а затем дождь полил как из ведра. К его глухому шороху примешивалось журчание ручья, вблизи которого партизаны скоротали остаток неуютной ночи.

Ненадолго забывшись, Макс проснулся от холода. Он не сразу сообразил, где находится. День еще не наступил, с молодых елок ему на лицо падали крупные капли. Обмундирование прилипло к телу, будто он обзавелся еще одной кожей. В первый раз за все это время ему страстно захотелось принять горячий душ или, на худой конец, надеть сухое чистое белье и хоть немного попользоваться благами цивилизации.

Нечто похожее находило на него порой и раньше, во время учебы на курсах например, но тогда все было по-другому, так как он находился лишь на коротких учениях. Здесь же никто не знал, когда кончатся все эти походные трудности. Самому себе он мог признаться: партизанская жизнь представлялась ему совсем другой. Эти бесконечные переходы в дождь и зной, без возможности проявить свои знания… Нет, такая жизнь ему не нравилась. Он ощупал место рядом с собой, где лежал Фриц, но там никого не оказалось. Доносились чьи-то тихие голоса. Он вскочил как сумасшедший и в бешенстве ткнул ногой корень, на котором отлежал себе бок.

В нескольких метрах от него, на берегу ручья, сидели Андре и Вилли. По очереди держа зеркало, они соскабливали с лица многодневную щетину. Неподалеку от них Фриц выжимал свою гимнастерку. Рядом на разостланной плащ-палатке сидела Наташа и резала хлеб. Невойт, выбритый до синевы, и несколько партизан стояли рядом в ожидании завтрака.

— Ну что, выспался? — спросил капитан. — Никак не могли тебя добудиться. Твои друзья уже собирались окунуть тебя в ручей.

— Спасибо. Я и так промок до нитки.

Макс быстро проделал несколько гимнастических упражнений и поспешил приняться за утреннее умывание. Свою порцию хлеба он сунул в карман, так как есть ему сейчас еще не хотелось.

Партизаны перебрались с поляны в чащу ельника, решив отсидеться там до вечера. Пока товарищи прикрывались от дождя плащ-палатками, Максу и польскому солдату Яну было приказано заступить на пост. Невойт заметил, что молодой немец не в духе, и решил занять его делом.

— Смотреть в оба! И не дремать! — сказал он. — Разрешаю разговаривать, но очень тихо.

Ян был жизнерадостным парнем, светловолосым, розовощеким и коренастым крепышом. Он обрадовался, что будет на посту не один. На севере ельник перешел в заросли кустарника. Дальше лежали пастбища. Справа, метрах в пятистах, начинался редкий сосновый лес, по опушке которого тянулась проселочная дорога, уходившая дальше на шоссе. Так утверждал Ян, сама же дорога отсюда была не видна. Они заползли в заросли и накрылись брезентом.

Некоторое время все молчали. Макс никак не мог отогреться. «Сидеть здесь — удовольствие ниже среднего, — думал он, — все равно здесь, кроме зайцев и диких кроликов, никого нет. Отсюда местность хорошо просматривается в трех направлениях, хотя в сплошной сетке дождя, окутавшей землю, не видно ничего, достойного внимания».

Затем он вспомнил о несъеденном завтраке. Заметив, как Ян бросил взгляд на его хлеб, а потом быстро отвернулся, Макс поделился хлебом с ним, хотя и знал, что Ян получил точно такую же порцию.

— Просто беда, мне все время хочется есть, — с набитым ртом, как бы извиняясь, пробормотал Ян. С хлебом он разделался мгновенно. — Иногда мне кажется, что это болезнь.

— Да брось ты, такое со всеми бывает, — равнодушно возразил Макс.

— Это ты меня успокаиваешь. Дома у нас было небольшое хозяйство. Но тогда я не замечал, какой я обжора. Там ведь всегда находилось что пожевать, на худой конец хоть картошка. А здесь мне просто неловко. Товарищи меня даже дразнить начали.

— Твои родители живы?

— Надеюсь. Но матери наверняка приходится туго. Это меня больше всего и угнетает. А в остальном мне повезло, здесь я нашел свое место. Только вот как там мать живет совсем одна?..

— Тише! — Макс поднес к глазам бинокль. Ему показалось, что он слышит какой-то посторонний звук, не похожий на шорох падающих капель. Но кругом все было по-прежнему тихо. Звук не повторился. Возможно, ему просто это почудилось?

— Знаешь, — продолжал Ян, — с нашей семьей все не так-то просто. До войны мы считались поляками. Потом пришли фашисты и мои родители стали к ним подлаживаться, не хотели лишиться хозяйства. Им это удалось, и нас превратили в переселенцев. Это потому, что мы и вправду выглядели как истинные арийцы. Моего старика это вполне устраивало, он даже на собрания к ним бегал. Но мне-то каково было ходить в немецкую школу! Правда, я старался как можно реже туда ходить. Что хорошего, если тебя фашистским прихлебателем дразнят. Мне оставалось учиться всего полгода. Ну-ка взгляни, видишь там кусты ежевики? Как придет смена, наедимся всласть.

— Ну а дальше? — Эта история заинтересовала Макса.

— В конце зимы старик все сполна получил от Гитлера. Видел бы ты его физиономию! — Ян смахнул с кончика носа каплю дождя и ухмыльнулся. — В один прекрасный день получает он повестку: явиться в казарму в Оппельн, а оттуда, судя по всему, на Восточный фронт. Ох и кутерьма же началась! Тут мы снова вдруг стали поляками. Отец смылся, пошел воевать в крестьянский батальон, или, как их здесь называют, Батальоны Хлопские. Я его и спрашиваю: почему именно в крестьянский? А он мне знаешь что ответил? Он, оказывается, давно уже поставляет продукты одному их отряду. Ну, тут у меня терпенье лопнуло, я ему и говорю: раз так, тогда я пойду в Армию Людову, я, мол, уже давным-давно работаю у них связным. Мне так и так надо было смываться, ведь после отца следующим кандидатом в гитлеровский вермахт был я. Ну как, не потешная ли история, а?

— Вообще-то не очень. Как ты думаешь, твой отец честно воюет?

— Еще бы! Тут все в порядке. Свободная Польша для него — это наша усадьба, наша деревня, какой она была раньше. Об остальном-то он думать не способен, только это его и интересует. А теперь Батальоны Хлопские в нас стреляют. Просто сгораю от любопытства, скоро ли увижу своего папашу. Жалко, что я еще не сержант. Уж я бы ему показал!

— Ну и мысли у тебя!

Макс снова взглянул в бинокль. Непонятный глухой звук, подобный тому, что почудился ему раньше, раздался опять. Ян, натянувший брезент до козырька фуражки, вдруг стремительно откинул его и проворно пополз по высокой траве в сторону дороги. На несколько минут он замер, приложив ухо к земле, потом быстро отполз назад.

— Справа кто-то идет, — сказал он. — Наверное, целая колонна. Земля так и гудит.

Оба настороженно прислушались. Резкий звук разорвал утреннюю тишину. Грубые голоса нехотя загорланили какой-то марш. Голосов было много, Макс мог разобрать даже слова песни. Он толкнул Яна:

— Беги, сообщи капитану. А я попытаюсь разузнать, что это за часть.

Ян бегом бросился в лес. Постепенно пение становилось все отчетливее, потом оно внезапно оборвалось, затем началось снова. На опушке сосновой рощи из пелены дождя начали вырисовываться серые очертания колонны, которая, судя по всему, направлялась прямо в чащу, где расположились партизаны.

«Спокойно! — приказал себе Макс. — Ах, черт побери, что же теперь делать? Если они развернутся в цепь, тогда дело и вправду примет серьезный оборот». Он начал торопливо крутить настройку бинокля, пока отдельные фигуры не стали ясно различимы, и облегченно вздохнул: вместо винтовок солдаты несли топоры и косы. Все, как один, они были одеты в рабочие комбинезоны.

Ян вместе с Невойтом возвратился к своим.

— Рабочая команда, — сообщил Макс.

Капитан тоже стал внимательно разглядывать солдат. Те остановились и стали сгружать с телеги какие-то инструменты.

— Я сразу подумал, что они не по нашу душу пришли. Сразу же, как услыхал пение. Я еще посовещаюсь с твоими товарищами, скорее всего, мы останемся здесь. Но не спускайте с них глаз. Немедленно сообщайте обо всем подозрительном!

Вскоре из сосновой рощи раздались мерные удары топора, зазвенели пилы. Ливень перешел в мелкий, моросящий дождь, когда солдаты принялись косить траву. Все это были люди пожилые. Один из них косил метрах в трехстах от Макса и Яна. Его куртка была расстегнута, простое, изборожденное морщинами лицо казалось спокойным и сосредоточенным. Когда он несколько удалился, Ян сказал:

— Видал? Косит, как мой старик, будто хочет одним махом весь луг сбрить.

«Что ж, — подумал Макс, — человек делает привычное дело, простую крестьянскую работу, и, наверное, получает от этого большое удовольствие. Он, конечно, забыл, почему ему приходится делать ее здесь и для кого. Если он вообще думает о таких вещах». Позже, когда их уже сменили с поста, ему вдруг пришла в голову мысль: «Хорошо бы поговорить с этим солдатом, хотя это и невозможно». До сих пор ему приходилось беседовать лишь с немецкими военнопленными, а те были совсем другими людьми, даже если они и не признавались в этом. Плен уже наложил отпечаток на их мысли, и они видели теперь фашизм и все, что им пришлось испытать и пережить, как бы издалека, по-другому, по-лагерному. А этот солдат, так похожий на отца Яна, выглядел человеком вполне мирным и даже довольным. Макс спрашивал себя, что же происходило в его голове и вообще в головах тех немцев, которые работали упорно и самоотверженно и все еще воспринимали войну как нечто неизбежное, как некую стихию.

После полудня мысли его потекли совсем в другом направлении. Рабочая команда ушла на этот раз тихо, без пения. Невойт позволил партизанам выбраться из лесной чащи и просушить вещи на солнце, которое все же пробилось из-за завесы туч. Макс стянул сапоги и поменял носки; старые, дырявые он закопал в землю. Он как раз собирался сбросить с себя гимнастерку, как вдруг его окликнул Андре.

— Анатолию доложили, что прибыла группа. Пойдем послушаем, что Эрнст расскажет.

Однако это была не их разведгруппа, которой, собственно говоря, давно уже следовало бы вернуться. У Невойта сидели трое незнакомых мужчин в штатском. Один из них в эту минуту разбавлял спирт в бутылке водой из ручья. Незнакомцы говорили с мягким украинским акцентом и предложили пришедшим глотнуть разбавленного спирта.

Сам Невойт говорил мало, но лицо его заметно прояснилось и теперь не казалось таким строгим. Макс сбегал за Вилли и Фрицем, и капитан рассказал им о гостях. Много недель назад, еще в начале лета, эти люди были заброшены за линию фронта, в место расположения его отряда. Он познакомил их с обстановкой в Юго-Западной Польше и проводил к границе. Это были разведчики, замаскированные под власовцев, снабженные надежными документами и продовольственными карточками. Им надлежало пробраться дальше — в Берлин, Лейпциг и Дрезден. Теперь они возвращались с задания через Мюнхен, Вену и Будапешт. Им оставалось лишь перейти линию фронта.

Оказалось чистой случайностью, что они именно сегодня пришли на эту партизанскую базу, знакомую им еще по прежним временам, да еще встретили тут Невойта. Если бы разведчики возвратились вовремя, его бы уже давным-давно здесь не было. Капитан был рад встрече, но еще больше тому, что смог познакомить этих людей с немецкими антифашистами. Он обнял за плечи Макса и Фрица, сидевших рядом с ним.

— Посмотрите на них! Выполнили задание, живы-здоровы и возвращаются домой. У вас тоже все будет в порядке.

Что-то сдавило Максу горло, как бы издалека доносились до него слова гостей, рассказывающих о своих встречах и беседах в Германии. Он как-то вдруг сразу понял то, над чем раньше никогда не задумывался. Сопровождая пятерых немецких коммунистов до границы и оберегая их от провала, капитан Невойт не просто выполнял приказ. Ему от всей души хотелось, чтобы немецкие товарищи дошли до цели и вернулись живыми. Во имя этого он и делал все, что было в его силах, чему научил его опыт. В том числе и то, что Максу подчас казалось скучным, ненужным и утомительным.

«А я-то, осел, раскис, пролежав всего несколько часов под дождем», — подумал он, вспомнив свою несдержанность утром.

Трое разведчиков пробыли у них недолго, но их появление вызвало оживленные разговоры. Наконец в четыре часа вернулась долгожданная разведгруппа.

Эрнст появился неожиданно, когда о нем никто и не думал. Его и без того стройная фигура, казалось, стала еще тоньше, глаза лихорадочно блестели, волосы склеились на висках от пота. Была страшная духота, однако шинель Эрнста была застегнута на все пуговицы.

Ошеломленный Андре вскочил, чтобы радостно обнять его, но Эрнст отстранился.

— У вас все в порядке? — спросил он вместо приветствия. — На связь выходили?

Андре отрицательно покачал головой и хотел было что-то объяснить, но Эрнст не дал ему даже начать. Он с раздражением стал говорить о нарушении дисциплины и безответственности.

Капитан Невойт, успевший уже выслушать донесение командира разведгруппы Коли, прервал его:

— Твои товарищи выполняли свой долг, следуя моему распоряжению. По инициативе вашего руководителя, — он выделил последнее слово, — вашим товарищам было сообщено сегодня по моей рации, что здесь все идет нормально. Напрасно ты волнуешься.

Разбор операции Невойт назначил на 19 часов, а до тех пор отослал разведчиков спать. Потом он обратился к Андре, удивленному и возмущенному словами Эрнста, старавшемуся разгадать причины его столь странного поведения.

— Не обижайся на него. Коля не сразу нашел наш условный знак, они двое суток на ногах. А у Эрнста открылась старая рана на ноге, у него жар. Но на переходах он держался прекрасно, просто железный человек. Не роптал, не жаловался. Так говорит командир разведгруппы.

— Некоторые все держат в себе, — заметил Фриц сухо, — а потом вдруг взрываются. Это все равно что мина замедленного действия.

На ужин раздали остатки хлеба, полученного на мельнице, и по кусочку соленого сала. Но на этот раз поблизости была вода. Андре, Вилли и Эрнст — Наташа уже перевязала его ногу — участвовали в обсуждении операции вместе с Невойтом, Колей и Франеком. Еще с вечера связной был отправлен в штаб батальона имени генерала Бема. На обратном пути он должен был захватить с собой проводника, который будет сопровождать группу дальше, на немецкую территорию.

Пока товарищи совещались, Макс помогал Фрицу настраивать приемник. Они решили опробовать его и проверить, могут ли выйти на связь с Центром. Невойт утверждал, что даже он со своими слабыми рациями сделает это без труда. Радиоаппаратура советских партизан питалась от батарей, рации были легкие, удобные для транспортировки. Рации Фрица и Макса имели более широкий диапазон, были мощнее, но зато противнику было легче их обнаружить. Еще одним их недостатком являлось то, что они работали от движка, который порядком шумел.

— Чем теории разводить, лучше разок попробовать, — объявил Фриц. Вскоре им удалось принять позывные Центра. Попытка окончилась успехом. После полуночи отряд Невойта снова выступил в путь. Им предстояло дойти до лагеря, расположенного вблизи линии фашистских укреплений «Берта». Теперь они покидали последний лагерь на польской территории, контролируемой Армией Людовой. Разведчики Невойта отыскали очень удобное местечко. Маленькая полянка со всех сторон была окружена лесом и не просматривалась даже с воздуха, рядом журчал прозрачный ручей, ближайшая дорога проходила так далеко отсюда, что можно было даже пойти на риск и развести костер, чтобы сварить горячую пищу.

Солнце уже взошло, когда партизаны прибыли на место. Небольшая группа под командой Франека отправилась в близлежащие деревни, чтобы купить у крестьян что-нибудь из продуктов. Невойт разговаривал с Андре и Фрицем. Заканчивая разговор, капитан сказал:

— Раз уж вы так настаиваете, можете проводить радиосеанс отсюда. Противник, по-видимому, запеленгует вас, но мы скоро пойдем дальше, так что можете использовать ваше радиовремя. Об одном только прошу: не поднимайте слишком большого шума вашим движком.

— Вот-вот, чтобы и овцы были целы, и волки сыты, — пошутил Фриц.

Эрнст, отдохнувший после изнурительной ночной гонки, пришел в себя. Теперь он действовал со свойственной ему рассудительностью. Ему хотелось загладить обиду, нанесенную товарищам, хотя никто об этом больше не заговаривал. Он предложил выкопать яму, опустить туда завернутый в брезент движок, обложить его кругом ветками, а сверху плотно прикрыть мхом и травой.

Они тотчас же принялись за работу. Ян, рыскавший в лесу в поисках грибов, забыл о своем постоянном голоде. Вместе с Колей и другими партизанами, которые, заинтересовались этим делом, он помогал крутить ручку движка.

Макс уже зашифровал свою первую короткую радиограмму и теперь ждал ответных указаний Центра, то и дело поглядывая на партизан. Те же, лежа на животе, крутили ручку движка, ни на минуту не давая ему остановиться. Макс нажимал на ключ:

— «Действуем согласно плану. Благодарим советских и польских товарищей за помощь. Группа «Андреас Хофер» готова к переходу границы германского рейха».

Затем он быстро записал полученный ответ и тыльной стороной ладони вытер пот, от волнения выступивший у него на лбу. Вилли и Фриц вытащили из ямы движок. Он сильно разогрелся, но сейчас это было уже неважно.

— Слушайте! — Макс зачитал ответ; — «Вас поняли. Москву известим. Ждите дальнейших указаний».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПЛАН «СЕРОГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВА»

Дождь потоками хлестал по стеклам и барабанил по подоконнику. День выдался сумрачный, словно стоял не конец лета, а ноябрь. Генерал Мюллер погасил настольную лампу, встал и приоткрыл окно, чтобы проветрить кабинет от табачного дыма. Он ждал гауптштурмфюрера Фукса из штаба округа, а тот не выносил табачного дыма.

Под окном, печатая шаг, промаркировал патруль с карабинами через плечо. Стальные каски блестели от дождя. У ворот здания, на первом этаже которого помещался кабинет Мюллера, стоял армейский грузовик с опущенным бортом. Солдаты грузили в него шкафы с документами, полки и прочий канцелярский инвентарь. Штаб 603-й главной полевой комендатуры вермахта переводили в Радомско. Переезд только начинался.

Мюллер переезжал туда с удовольствием. Кое-какие обстоятельства делали его пребывание в Ченстохове невозможным, и он давно уже подумывал о переводе комендатуры в другое место. Но теперь не это играло главную роль. Куда важнее было то, что в Радомско, где скрещивались все транспортные артерии, он будет сидеть, так сказать, у руля и сможет лучше выполнять свои задачи, а они были тесно связаны с положением на фронте и доставляли ему немало хлопот.

С начала августа верховное командование вермахта подтягивало все новые и новые свежие части и большое количество техники в тылы группировки, расположенной на севере Украины, особенно в глубокие тылы 4-й танковой армии, прикрывавшей своими двенадцатью дивизиями линию обороны от берегов Вислы до Радома. Командующий прифронтовой полосой генерал-губернаторства отдал приказ очистить для размещения прибывающего подкрепления половину всех сараев и амбаров в имениях и на крупных крестьянских хуторах. Мюллер настаивал на том, чтобы в районе, подчиненном его комендатуре, все шло согласно этому приказу. Но новые владельцы имений из немцев, их управляющие, администраторы и просто переселенцы отказались подчиниться этому приказу и подняли страшный крик. Не по своей близорукости, нет, а по вполне основательной причине: в амбарах хранилось еще не обмолоченное польское зерно, большое количество ржи, ячменя и пшеницы, которое почти целиком предназначалось для отправки в Германию.

Из-за поспешного отступления немецких войск за последние месяцы, из-за потери Украины и Белоруссии рейх испытывал значительные затруднения с продовольствием. Секретные службы докладывали о недовольстве населения, о страхе перед повальным голодом. Народ устал от войны. Польское зерно, а также картофель были последним резервом, но и их не хватило бы, чтобы накормить части, воюющие на фронтах, не говоря уже о гражданском населении.

Все это было очень хорошо известно генералу Мюллеру. Ему было ясно, что ни один мешок зерна не должен пропасть из-за хранения под открытым небом или попасть в руки польских партизан. Эту задачу нельзя было решить, не усложнив второй. И это обстоятельство, уже приведшее к трениям с различными инстанциями, было ему особенно неприятно.

В различных уголках генерал-губернаторства, практически превратившихся теперь в театр боевых действий, вопреки установленным порядкам сохранились органы гражданской администрации и отряды СС и полиции. Это делалось для того, чтобы выкачать из страны все, что только можно. Только в прифронтовой полосе глубиной от 20 до 30 километров гражданские органы были заменены администрацией вермахта.

Порядок сотрудничества всех администраций в изменившихся условиях был решен и согласован на самом высшем уровне в Берлине. Об этом, полагал Мюллер, сейчас нечего и говорить. Именно по этой причине, думал он, гауптштурмфюрер Фукс и не известил его заблаговременно о своем прибытии. Собственно говоря, он не годился в партнеры шефу главной полевой комендатуры. Значит, дело было чрезвычайно спешным и, возможно, связанным с особым заданием, полученным гауптштурмфюрером.

Мюллер мог предположить, что́ это было за задание. На сталелитейном заводе, самом крупном предприятии города оборонного значения, только что были произведены массовые аресты. Гестапо арестовало не только рабочих, но и мастеров, поляков и немцев, у которых были найдены листовки комитета «Свободная Германия», Поговаривали, что такие же листовки, призывавшие солдат предать фюрера и рейх, были обнаружены при внезапном обыске в санаториях для выздоравливающих и в госпиталях гарнизона. А несколько таких листовок обнаружили даже в местных органах СС. Официально об этом не было произнесено ни слова, но Мюллер не сомневался, что так оно и есть. Фукс искал следы, но пока безрезультатно.

К Мюллеру Фукс явился точно минута в минуту. Как всегда, на нем был неброский, весьма элегантный штатский костюм. Он вошел быстрыми, мягкими шагами, вскользь осведомился о здоровье господина генерала и сел. Все это тихо, вкрадчиво. «Проклятый крот», — подумал о нем Мюллер.

— Наша акция от двадцать седьмого августа, — начал Фукс, — оказалась безрезультатной во всех отношениях.

Генерал промолчал. Он не ошибся в своих предположениях. Теоретически из Котфинских лесов не могла ускользнуть даже кошка. Вермахт и полиция поняли наконец, что в лесу действует не одно, а два партизанских соединения. И все-таки факт оставался фактом: не был взят ни один пленный, партизаны скрылись, полностью сохранив свои силы. Но куда? Об этом ходили самые противоречивые слухи. Даже его, Мюллера, хитрость не удалась. Противник не клюнул на подставленную им роту власовцев, напротив, он тотчас же открыл огонь по приманке.

— У поляков в командовании сидят умные головы, — продолжал Фукс, — но ничего, в следующий раз мы с ними все равно расправимся.

Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу.

— Куда неприятнее кажется нам — я имею в виду также оберштурмбанфюрера Ильмера, который, кстати, просил передать вам привет, — неудача с засланными к нам немецкими агентами, которые бесследно исчезли после двадцать седьмого августа, оставив после себя примерно с центнер красных пропагандистских листовок, сеющих сомнения и панику среди неустойчивых элементов. Эти листовки подрывают веру в фюрера и наше новое оружие. Надеюсь, мы с вами здесь вполне единодушны в том, что подобное не должно повториться.

Фукс говорил хорошо поставленным голосом. Легкий налет баварского диалекта придавал его голосу еще большую мягкость. В ожидании ответа он посмотрел на Мюллера кротким взглядом.

Генерал продолжал хранить молчание. Легким наклоном головы он поблагодарил Фукса за переданный им привет от командира СД. Прежде чем высказать свое мнение, он хотел точно знать, куда клонит Фукс.

Может быть, Фукс и понял его осторожность, но, во всяком случае, не подал и виду. Он довольно долго разглядывал обшитый деревом потолок и портрет Гитлера в простенке между окнами, потом откашлялся и сказал:

— Вас, наверное, заинтересует сообщение о том, что мы тем временем смогли кое-что выяснить о личностях немецких агентов. Все они, за исключением одного, тот слишком молод, опытные политические враги. Кроме того, они получили специальное военное образование, владеют несколькими, в том числе и западноевропейскими, языками и знакомы с методами подпольной работы. Их постоянно охраняют, поэтому наш осведомитель не смог выяснить, есть ли у них рация. Особенную заботу о них проявляет один русский, которого поляки называют капитаном Анатолем. Безусловно, это его кличка. Нам он уже давно известен…

В дверь постучали. Вошел ординарец с подносом, на котором стояли стаканы с крепким чаем и рюмки с коньяком. Фукс отказался от коньяка, и генерал в одиночестве выпил свою рюмку. Унылая погода и этот неприятный разговор действовали ему на нервы. Когда ординарец удалился, он мрачно заметил:

— Вообще-то я надеялся, что вы в этом деле продвинулись намного дальше. Нам необходимы абсолютное спокойствие и порядок, особенно теперь, когда наши войска переходят в контрнаступление. А вдруг, не дай бог, русские именно здесь, на нашем участке, начнут массированное наступление? Да, что касается появления пропагандистских листовок… Нет ли достоверных сведений о связях или местопребывании этих людей?

— Уважаемый господин генерал! — Пауль Фукс сложил ладони. — Если Москва посылает за линию фронта пятерых квалифицированных разведчиков, к тому же еще красных немцев, то уж, конечно, не для того, чтобы они попались к нам в руки в первом же населенном пункте или лично развешивали бы на деревьях приказ о собственном аресте. Материал поступил в Ченстохову по различным каналам. Кстати, и в другие места тоже. Нам удалось ликвидировать на сталелитейном заводе два большевистских очага сопротивления, но то, чего люди не знают, нельзя выжать из них, даже загоняя им иголки под ногти. Кстати, в наши руки попалась одна любопытная птичка. Пока этому человеку удается водить нас за нос. Я даже думаю, что из него вряд ли что вытянешь. Он готов скорее снять с себя шкуру, чем рот раскрыть. — Фукс оживился. Он взял печенье и отхлебнул чаю. — Польские бандиты, — с негодованием продолжал он, — открыто говорят о том, что эти пятеро немцев отправляются в Берлин, чтобы свергнуть Гитлера и его правительство. Разумеется, это крайне преувеличено и скорее относится к области желаний. Но в принципе все сходится: и маршрут, и политическая цель. За это я могу поручиться. Нам необходимо еще более тесно согласовать наши действия. Мы должны сконцентрировать наши силы по всем линиям. Необходимо обезвредить эту группу раньше, чем она прочно обоснуется в рейхе.

— Чудовищно! — вырвалось у Мюллера. Сообщение гауптштурмфюрера напугало его, хотя он сразу и не признался себе в этом. Уже несколько недель он нервничал, какое-то неприятное предчувствие угнетало его. Оно появилось после покушения на фюрера 20 июля в Вольфшанце, совершенного офицерами и национал-социалистами. Несколько дней назад это чувство усилилось, среди конфискованных в госпиталях пропагандистских материалов противника были обнаружены газеты пресловутого Национального комитета «Свободная Германия». На первой полосе одной из этих газет было напечатано крупным шрифтом: «Генерал-фельдмаршал Паулюс, главнокомандующий Сталинградской армией, поднимает свой голос против Гитлера за спасение Германии». Мюллеру хотелось думать, что это грубая фальшивка, но он видел личную подпись Паулюса и читал текст — сухие логичные строки, вышедшие из-под пера старого служаки. В одном месте там говорилось:

«Германия должна отказаться от Адольфа Гитлера и избрать новое государственное руководство, которое прекратит войну».

В конце концов, командующий армией — это крупная фигура даже в том случае, если он находится в плену. Так подумал Мюллер и назначил повторное расследование и поголовную проверку всех госпиталей и солдатских казарм. Но лишь теперь, в разговоре с Фуксом, он понял, что этим ничего нельзя остановить. Напротив, лозунг «Свергнуть Гитлера! Прекратить войну!», по всей вероятности, распространялся, подобно пожару на торфянике.

Фукс раскрыл свой портфель, стоявший рядом с креслом, и вытащил из него тонкую кожаную папку.

— Мне даны, все полномочия для выполнения специального задания, господин генерал. Не хотите ли ознакомиться?

— Спасибо, не нужно. — Мюллер сделал отрицательный жест, но взгляд его все-таки скользнул по документам и печати. Ему захотелось выпить еще рюмку коньяку, но он сдержался и вместо этого подошел к своему письменному столу, открыл ящик, вынул из него бразильскую сигару и раскурил ее, больше не обращая внимания на чувствительный к дыму нос гауптштурмфюрера Фукса.

— Я был бы вам очень признателен, если бы вы высказали сначала свои соображения. Видимо, у вас уже есть какой-то план.

— Безусловно. — Фукс снова закинул ногу на ногу и сложил ладони. — Во-первых, надо во что бы то ни стало выявить и опознать эту группу, как только она где-нибудь вынырнет. Лишь установив за ней постоянное наблюдение, мы будем решать, когда и как их брать. Все зависит от ситуации.

— Ясное дело. Это я и сам понимаю. А если они не обнаружат себя? Не забывайте, гауптштурмфюрер, в нашей местности у этих людей полно друзей, и не только в лесах. На этих днях ко мне поступило донесение от господина Ильмера по поводу встречи русских войск на восточном берегу Буга. Толпы людей на улицах, цветы, воодушевление, подарки. Да вы об этом, очевидно, сами читали. — Мюллер обошел вокруг стола, глубоко вдохнул дым сигары. — Что я хочу сказать? А то, что парашютисты из Москвы у нас тоже не будут испытывать недостатка ни в пище, ни в крове. Так что им вовсе незачем себя обнаруживать.

Фукс закашлялся от дыма.

— Разумеется, я с вами в этом согласен. Я, кстати, имел в виду не случайность, а прежде всего наши радиослужбы. Мне абсолютно ясно, что агенты имеют при себе радиопередатчики и вообще всю необходимую технику. Чтобы понять это, мне не требуется осведомитель. Я уверен также, что они будут передавать по рации свои донесения и получать указания. И должно случиться уж совсем что-то невероятное, если хоть одна из наших радиостанций при известном усердии не обнаружит в эфире незнакомый почерк радиста. Теперь все зависит именно от этого почерка. Как, когда, где, с какими интервалами? Деятельность всех других уже известных нам вражеских радиостанций нам неинтересна отныне и до тех пор, пока мы не выявим эту единственную, хотя возможно, что их несколько.

— Ясно, — согласился генерал. Теперь Фукс казался ему почти симпатичным. Несмотря на его небрежную манеру держаться и ненатуральный голос, гауптштурмфюрер был человеком, твердо знавшим, как следует браться за дело. — Такой приказ будет разослан всем необходимым службам вермахта. Чтобы немножко нажать на них, мы приложим к приказу и сообщения нашей секретной службы. Я вас правильно понял?

— Отлично. Большое спасибо. — Фукс вежливо наклонил голову, спрятал свои документы в портфель и тщательно застегнул его.

Мюллер ожидал, что Фукс уйдет, но тот продолжал сидеть, покачивая правой ногой и разглядывая блестящий носок своего сапога. После некоторого молчания он повернулся лицом к генералу:

— В этой связи меня занимает другая мысль. Она еще не совсем созрела, но я хотел бы услышать ваше мнение.

— К вашим услугам.

На минуту Фукс подпер свою узкую голову ладонью.

— Мне нужно немного собраться с мыслями. Для вас это, вероятно, не ново. С тех пор как русские начали свое летнее наступление, в определенных польских кругах поговаривают о возможности сотрудничества между Польшей и Германией. В этих кругах все ждут от нас обращения к полякам о вступлении в добровольческий легион с тем, чтобы они могли принять участие в борьбе с большевизмом.

— Эти круги не что иное, как шайка бандитов, — возразил Мюллер, которому такой поворот беседы пришелся не по вкусу. — На мой взгляд, их нельзя даже ставить на одну доску с Армией Крайовой. Там есть хоть какое-то подобие офицерского духа. И потом, эти люди не пользуются популярностью среди населения.

— Я с этим согласен, но тем не менее НСЗ и руководство АК ненавидят коммунистов. При существующем положении на фронте это делает их нашими потенциальными союзниками. Есть предположение, что процентов шестьдесят Армии Крайовой выступает за формирование польского легиона.

— Я в это не верю, — резко возразил Мюллер. — Не поймите меня неверно, я вовсе не отрицаю этого, ни в коей мере. Но люди из Армии Крайовой хотят получить обратно свою старую Польшу. Так что совершенно исключено, чтобы через пять лет после поражения тридцать девятого года они стали помогать нам выиграть войну.

— Смотря что понимать под понятием «довоенная Польша», — возразил Фукс. — По нашим данным, среди владельцев поместий и бывших высших чиновников много таких, которые с умилением вспоминают об эре Пилсудского, твердой рукой наводившего порядок, преследовавшего красных и подавлявшего всякую попытку либерализации режима. В некотором смысле Пилсудский довольно близок к фюреру. Ныне многие из его последователей пользуются значительным влиянием в руководстве АК. Мне кажется, они пойдут за нами, если пообещать им в будущем возвращение кое-каких из их привычных привилегий.

Возражения Мюллера основывались на его твердых убеждениях. «Нельзя сбрасывать со счетов настроения солдат и нижних чинов, — думал он. — Командованию АК придется с этим считаться. Рядовые Армии Крайовой видели главного врага в германском рейхе, а не в большевизме».

— Нет, нет, — сказал он, — они надеются, что их лондонское правительство с Миколайчиком во главе как-нибудь договорится со Сталиным. Как вы думаете, с какой целью была спровоцирована вся эта история с Варшавой? Для Миколайчика это восстание было только средством лишний раз доказать, кто он такой и кто стоит за его спиной. Он хотел, чтобы русские предоставили ему свободу действий. Лондонские лидеры и их здешние приспешники рассматривают себя как будущее правительство Польши. Они хотят получить определенные гарантии, но не от нас, а от Сталина.

Фукс взял со стола чайную ложку и принялся задумчиво крутить ее в руках. Самодовольная улыбка играла на его губах.

— До сих пор положение действительно было таким, как вы говорите, господин генерал, — наконец произнес он. — На этом как раз и основывается мой план. Когда пять тайных московских агентов перейдут границу рейха — при условии, что мы их до того времени не схватим, — им волей-неволей придется вступить в контакт с АК. Так вот мой вопрос: что вы скажете, если мы доведем до сведения офицеров, известных приверженцев лондонского правительства, что немецкие большевики занимаются на их территории разведкой и политической пропагандой? Только надо проделать это тонко, так, чтобы они сами нам этих красных поднесли на блюдечке. Как вы думаете, укрепит ли это тылы командования Армии Крайовой, сэкономит ли нам силы?

Мюллер медлил с ответом. «Черт возьми, прямо скажем, ловко, — подумал он. — Теперь ясно, что этого Фукса называют «серым преосвященством» не только за то, что он обрекает на кровавые пытки всех подозрительных лиц, а сам при этом не присутствует. Этот гестаповец в самом деле неглуп, я, пожалуй, прежде недооценивал его». Одновременно Мюллер не переставал спрашивать себя: отчего гауптштурмфюрер рассказал все это именно ему? Неужели он так хотел знать его, Мюллера, мнение?

— Об этом стоит подумать, — осторожно сказал он. — Я не слишком разбираюсь в таких вещах. Это скорее ваша работа. Но ваша логика мне нравится.

Фукс кивнул, словно ожидал именно такого ответа.

— Это все, что я хотел вам сказать. Разрешите откланяться? — Он поднялся, генерал тоже встал. Прощаясь, Фукс заметил: — Я очень рад, господин генерал, что мы с вами пришли к совместному соглашению. Дело это весьма важное, что подтверждает и специальная директива главного управления имперской безопасности. Мне приказано ежедневно докладывать туда о положении дел.

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ИМПЕРСКУЮ ГРАНИЦУ

Андре не верилось, что когда-нибудь он снова увидит снаряжение своей группы, закопанное в землю. От того места, где оно было спрятано, их отделяло несколько дней пути, к тому же их и по сей день преследовали гитлеровцы в этом районе. Поэтому Андре больше не возвращался к этой теме. Было бессмысленно обсуждать то, что безвозвратно кануло в прошлое.

Но замполит Куприянов совершил почти чудо. С несколькими товарищами из отряда Невойта он проскользнул мимо занятых противником деревень и доставил боеприпасы, материалы, гражданскую одежду и часть неприкосновенного запаса.

Когда он вернулся в лагерь, все были ошарашены. Скромный Куприянов не хотел даже слышать о какой-то благодарности, его широкое, добродушное лицо радостно сияло.

Радость встречи была омрачена лишь тенью вновь предстоящего расставания. Утром Невойт сказал:

— Если сегодня придет проводник от Ганича, следующей ночью мы перейдем границу.

Было еще несколько человек, с которыми немецким товарищам не хотелось расставаться: лейтенант Федя, разведчик Коля, радистка Шура. За время боев и долгих походов быстрее, чем это происходит в обычной жизни, возникла та глубокая близость, уверенность, что можно положиться друг на друга, из которой постепенно вырастает настоящая дружба.

Для сопровождения немецких товарищей Невойт подбирал людей, исходя из практических соображений. В первую очередь — тех, кто достаточно хорошо владел немецким языком. Поэтому в группу вошли несколько бежавших из плена красноармейцев, а также врач, родом из Челябинска. Капитан наметил порядок следования, скомплектовал из нескольких бойцов группу охранения и назначил, кто будет нести снаряжение. Всех томила неизвестность и ожидание близких перемен. Эрнст считал, что для его друзей настало время сменить одежду. Сам он так и остался в мундире вермахта, в который вырядился в первый же день после прибытия. Он привык к нему и ни за что не хотел переодеваться.

Невойт поддержал предложение Эрнста, посоветовав воспользоваться возможностью, пока еще весь отряд в сборе.

Сразу же нашлось несколько партизан, захотевших обменять свои заношенные мундиры на почти новенькую советскую форму. Макс и Андре переоделись быстро. Вилли с Фрицем были невысокого роста, зато плотные, и им пришлось немного попыхтеть, прежде чем они подыскали подходящую одежду. Когда Фрицу наконец удалось найти френч, лицо его сморщилось.

— Чем эта штука пахнет? — спросил он у своего соседа, который уже натягивал его гимнастерку. — Сдается мне, парень, что у тебя насекомые водились. Так ведь?

Партизан просунул голову в воротник и огорченно кивнул:

— Все может быть. Он мне таким и достался.

— Ничего себе утешил! Зато теперь он моим стал.

Фриц сунул руки в рукава и застегнул пуговицы. Что делать? Со временем найдется что-нибудь получше.

Вскоре обмен был закончен. Партизаны кучками расположились на траве, рассказывали всякие анекдоты или глазели на молодого парня, который до войны работал в цирке, а теперь частенько донимал их своими фокусами. День клонился к вечеру. Проводник от Ганича все еще не появлялся. Наверное, что-нибудь случилось. Невойт переговорил с Куприяновым, и они решили, что он все-таки двинется на юго-запад и дойдет до леса у железнодорожной насыпи, чтобы выиграть время для следующей ночи.

Когда солнце скрылось за верхушками деревьев, Невойт построил отряд. Немецкие товарищи тоже встали в строй. Взгляд капитана скользил по лицам бойцов, задерживаясь подолгу на тех из них, с кем он много месяцев подряд делил все тяготы суровой партизанской жизни в тылу врага. Оставшиеся понимали, что командир прощается с ними. Он приказал всем, кто пойдет с ним через границу, выйти из строя и построиться отдельно. Среди вышедших была и Наташа. Оставшиеся сомкнули ряды.

Анатолий Невойт еще раз внимательно оглядел тех, с кем прощался. Это были испытанные в бою товарищи. Затем он передал свой отряд замполиту Куприянову и встал во главе маленькой колонны.

Новый командир произнес короткую речь, в которой говорилось в основном о задаче, стоящей перед пятью немецкими товарищами. Их и уходящего с ними командира Куприянов заверил, что отряд и впредь будет беспощадно громить фашистов.

Голос Куприянова звучал хрипло, его волнение передалось бойцам. Когда он кончил, послышались сдавленные всхлипы Шуры. После команды «Разойдись!» она первой бросилась к немецким товарищам, взволнованно пожимала им руки, обнимала Наташу.

Когда совсем стемнело, капитан Невойт выслал вперед разведчиков. Вскоре его маленький отряд двинулся в путь. Куприянов на прощание обнял каждого, последним оказался капитан.

— Береги себя там, — негромко сказал ему Куприянов, — и возвращайся живым.

Невойт ответил, не понижая голоса, а может, немецким товарищам, стоявшим рядом с ним, из-за решительности и твердости тона, каким он говорил, только показалось, что он говорил громко:

— Ты меня не жди. Это тебя только задержит. Теперь ты командир.

Даже несколько часов спустя, когда они уже пробирались по лесу, неподалеку от железнодорожной линии Ченстохова — Здуньска-Воля, он произнес лишь несколько самых необходимых фраз. Поблизости жил лесник, и дом его служил базой для партизан. Лесник ежедневно доставлял бойцам продовольствие.

Наконец прибыл и проводник, присланный к ним из штаба батальона имени генерала Бема. Это был еще молодой, но очень серьезный человек.

На следующую ночь колонна двинулась в путь, разведчики прикрывали ее спереди и с флангов. Небо купалось в молочных сумерках, лунный свет временами с трудом пробивался через густую пелену облаков. Быстрым шагом партизаны дошли до железнодорожного полотна и беспрепятственно миновали его. По ту сторону линии простиралось широкое поле, переходившее на горизонте в возвышенность. Невидимые снизу, располагались на ней позиции фашистской оборонительной линии «Берта». Система заграждений, проходившая по склонам холмов, еще не была полностью достроена, а полоса обеспечения перед ними пока еще не заминирована. Хотя местность тут и была холмистой, разведчики, с которыми Эрнст проделал свой первый рейд, выбрали для перехода через имперскую границу все-таки это место. Эрнст повернулся к товарищам и шепотом объяснил им, что сначала им придется преодолеть противотанковый ров глубиной около двух с половиной метров, а за ним пойдет ровная полоса, пока еще свободная от заграждений, а потом уж забор из колючей проволоки.

Двое советских партизан и один польский солдат поднялись на вершину холма. Стараясь не шуметь, они возвратились назад и сообщили, что пока все спокойно. Невойт приказал отряду быстро взобраться на холм, а затем спуститься в ров. Многие несли тяжелую амуницию, оружие и боеприпасы. С трудом переводя дыхание под тяжелой ношей, они вскарабкались наверх. Не успели они достигнуть вершины холма, как луна прорвала пелену белых облаков. Лунный свет озарил пустынное поле. Все мгновенно бросились ничком на землю, оставшиеся до первого препятствия двадцать метров пришлось проползти по-пластунски. Рюкзаки и тюки мешали им. С трудом преодолев отвесную стенку, они кто на чем съехали в ров. К счастью, на дне его оказался песок, а под ним перемешанная с глиной галька. Все обошлось благополучно, ни один камешек не скатился вниз.

Когда последний из партизан встал на ноги, послышались слова немецкой команды. Не так близко, чтобы можно было разобрать каждое слово, но и не слишком далеко. Все затаили дыхание. Андре взглянул на Макса и Вилли, Фриц обменялся взглядом с Эрнстом. Каждый без слов понял, о чем думает в эту минуту его сосед: «Нас кто-то предал, они уже напали на наш след. Сколько их там? — И следующая мысль: — Мы сидим в этой яме, как звери в западне. Отсюда нам, кажется, не выбраться, фашисты в два счета перестреляют нас всех — немцев, русских и поляков, стоит им только подойти к нам поближе». Луна бесстрастно освещала ров своим призрачным холодным светом, и на желтом песке явственно выделялись темные фигуры партизан.

Звуки команд смолкли, некоторое время царила полная тишина, а потом вдруг грянула походная песня.

— Возвращаются с учений, — с облегчением прошептал Вилли.

Резким взмахом руки Невойт призвал его замолчать. Когда звуки песни растаяли вдалеке, он выслал вперед двух партизан, которые, не обнаружив ничего подозрительного, дали остальным знак вылезать из рва.

Сделать это было не так-то просто: при каждом шаге песок и галька осыпались. Пришлось помогать друг другу. Сначала товарищи вытолкнули наверх Макса и Андре, а те стали по одному вытаскивать из рва остальных. Невойт был уже наверху и поторапливал оставшихся. Обливаясь потом, они добежали до колючей проволоки. Преодолеть это препятствие оказалось еще труднее, и не только потому, что фашисты могли засечь их. На этот раз луна, освещавшая каждый уголок, была их верным союзником: она вовремя скрылась за тучи. Общими усилиями и это препятствие наконец было преодолено. Невойт следил за тем, чтобы никто не отстал. В окопе, обнаруженном по ту сторону заграждения, они перевели дух и немного пришли в себя.

Теперь во главе отряда встал проводник. Он был опытным ходоком и сразу же задал довольно быстрый темп. За ним гуськом шли остальные. Миновав луга и обнажившееся после уборки урожая поле, они вышли к лесу, в глубине которого протекала тихая речушка, приток Варты. Ее ровная черная поверхность отражала свет луны. Проводник подождал в тени деревьев, пока все соберутся, и указал рукой на речку, ширина которой в этом месте была метров пять. Он впервые обратился ко всем, сказав:

— Вот это и есть граница, а там уже Германия.

Немецкие товарищи молчали. Мысль, что они вот-вот достигнут своей первой цели, по-разному подействовала на каждого из них. Там, на территории рейха, им предстояло сгруппировать вокруг себя людей, настроенных против фашизма. Когда и где удастся им это сделать? И вообще, что ждет их там, по ту сторону тихой речушки? На другом берегу непроницаемой стеной неподвижно стоял темный лес.

Советских товарищей, по-видимому, больше волновала сама речка.

— Наверняка здесь чертовски глубоко, — заметил Алексей, который с самого начала тащил на себе боеприпасы. Он, очевидно, прикидывал, как ему переправить тяжелые ящики на другой берег. — Если бы не было так глубоко, вода хоть немного бурлила бы..

— Здесь мы не будем переправляться, — сказал поляк, разгадавший его мысли. — Я отведу вас к мостику. Наши курьеры всегда им пользуются, когда им необходимо перебраться в Верхнюю Силезию. Просто мы никогда не ходили к нему напрямик, чтобы фашисты не догадались, где тут у нас лазейка.

Он, словно раскаиваясь в своей словоохотливости, резко повернулся и пошел вдоль берега. Вскоре речка сделалась уже, а потом опять стала шире, но нигде не было слышно ни малейшего плеска воды. За поворотом русло реки снова сузилось, верхушки деревьев сомкнулись над ней и закрыли луну, запахло влажной землей, гниющим деревом и прелой листвой.

— Вот и пришли, — объявил поляк проводник.

Когда глаза несколько привыкли к ночной темноте, все увидели, что́ проводник назвал мостиком. Это был очищенный от коры древесный ствол диаметром самое большее сантиметров тридцать, мокрый и гладкий, местами покрытый осклизлым мхом. Похоже, что он давно уже соединял два берега, пережил не одно половодье и, быть может, прогнил.

Сдвинув фуражку на затылок, капитан Невойт задумался. Бревно это ему явно не нравилось, но найти другую переправу, не производя при этом шума, было невозможно. Проводник уверял, что бревно еще и не такое выдержит. В доказательство он разок пробежался по нему туда и сюда. Но молодой человек был худощав, ловок и гибок, как кошка, и не имел при себе ничего, кроме пистолета.

— Сначала пойдет группа охранения. За ней по одному все остальные. — Невойт повернулся к Андре и спросил: — Плавать умеете?

— Конечно, пусть это вас не тревожит.

— Что за вопрос? Вплавь перебраться мне ничего не стоит, но удастся ли мне перетащить по этому бревну рацию и при этом не свалиться в воду, вот этого я обещать не могу, — сказал Макс.

Остальные не сказали ничего, но у них были те же опасения. Разведчики и проводник уже перебрались на противоположный берег. Мелкими шагами, раскинув для равновесия руки, за ними шла Наташа. Макс двинулся за ней, не сказав ни слова. Ему казалось, что, чем больше он начнет раздумывать, тем неувереннее будет его шаг. Он дошел до середины моста, медленно переставляя ноги, и вдруг поскользнулся, но все же удержался на бревне. Сделав несколько больших шагов, он тоже оказался на другом берегу.

— Теперь ты, Фриц, — приказал Андре. — Главное — не урони рацию в воду, а остальное ерунда.

Второй радист сразу почувствовал, что ноги его так и норовят соскользнуть с мокрого дерева. Пришлось продвигаться вперед боком, так, чтобы бревно приходилось на углубление ноги между носком и пяткой. Груз на его спине стал, казалось, вдвое тяжелее и тянул назад. Под ним медленно струился поток. Пот струился у него по спине и застилал глаза, когда наконец он ухватился за протянутую Максом руку и прыгнул на землю.

Макс с трудом сдерживал смех.

— Ну ты и даешь, — прошептал он, — вполне можешь выступать в цирке.

Фриц хотел было огрызнуться, но тут заметил, что Вилли борется с коварным бревном. Это действительно выглядело забавным, и ему самому пришлось сдержаться, чтобы не прыснуть. Нервное напряжение, не оставлявшее их в течение нескольких часов, спало. Хотя опасность подстерегала их на каждом шагу, они были способны теперь на проявление нормальных человеческих чувств.

Партизаны один за другим переправились через речку. Бревно хоть и шаталось и скрипело, но все же выдержало их. Правда, переправа отняла у них немало времени. Луна уже скрылась за горизонтом, а звезды начали бледнеть. Проводник опять шел во главе отряда. По приказу Невойта остальные старались двигаться за ним след в след.

Некоторое время путь проходил по открытой местности через жнивье и картофельные поля. Справа тянулись выгоны, слева — пригорок, под которым поблескивала вода. Это были пруды, такие ровные и прозрачные, что иногда в неясном свете занимающегося дня можно было различить даже гальку на дне.

— Здесь ключи бьют, — сказал проводник. — Отличная вода, можете пить без опаски.

То были последние слова, с которыми проводник обратился к товарищам. Ни с кем не попрощавшись, лишь коротко, как полагалось по уставу, отрапортовав капитану Невойту о выполнении задания, он ушел. До рассвета ему надо было перейти границу. Он удалялся быстрым шагом и скоро исчез в предрассветных сумерках.

Напившись, бойцы стали подниматься на холм. Невойт нашел лощину, поросшую густым орешником. Проводник советовал ему на первый раз остановиться здесь. Дно лощины поросло мхом и травой и хорошо скрывало их от любопытных глаз. Тем не менее Невойт приказал соблюдать крайнюю осторожность, так как рядом проходила дорога.

Откровенно говоря, никому не хотелось сейчас ни говорить, ни есть, ни даже шевелиться. Все, кроме часового, растянулись на траве, дав отдых уставшему от тяжелого груза и напряжения телу. Не успев как следует насладиться отдыхом, все тотчас заснули.

Один Андре не мог сомкнуть глаз. Над ним раскачивались ветви ели, сквозь которые то тут, то там просвечивало бледно-серое небо. Андре думал о прожитых годах и длинных дорогах, пройденных им. О том, что им теперь предстояло, он также не мог не думать, хотя и не ощущал особого беспокойства. На душе у него, наоборот, было как-то радостно, будто теперь жизнь его начиналась сначала. Рядом с ним ворочался Вилли, громко похрапывая открытым ртом. «Опять у него, наверное, рука болит, мешает спать. Так бывало всегда после нелегкого дня: старая рана, полученная еще в Испании, давала о себе знать». Андре потряс его за плечо. Вилли вскочил, схватившись в полусне за карабин.

— Что такое?

— Тихо, ты храпел, могут услышать.

— Ладно, повернусь на другой бок.

Прежде чем он отвернулся, Андре спросил:

— Не знаешь, какое сегодня число?

— Сегодня? Здесь совсем теряешь счет времени. — Вилли сел и протер заспанные глаза: — Сегодня второе или третье сентября. А зачем тебе это?

— Просто так, — сказал Андре. — Мне что-то сегодня всякий вздор в голову лезет. Я сейчас подумал, что пошел уже шестой год войны.

— Ну и что? — Вилли свернулся калачиком и натянул на плечи шинель. — Война, война, — пробурчал он себе под нос. — А что было до нее? Забыл Испанию, захват Гитлером Австрии, Чехословакии? Если тебе придется выбирать между подпольем, арестом или эмиграцией, разве это мир? Для таких людей, как мы, война продолжается всегда. Я, во всяком случае, ничего другого не помню.

Андре молчал, он был согласен с Вилли. Что ж, пожалуй, так оно и есть.

ОДНИМ СЕНТЯБРЬСКИМ УТРОМ

Осенью 1944 года активность частей Армии Людовой на территории между реками Вартой и Пилицей достигла высшей точки. Несмотря на постоянные помехи со стороны противника, была сформирована, как планировалось ранее, 3-я бригада АЛ, носившая имя генерала Бема. Главный штаб Войска Польского отдал приказ о выброске на оккупированной территории страны одиннадцати парашютных десантов. Транспортные самолеты то и дело доставляли оружие, боеприпасы, мины. Батальоны, бригады и отдельные отряды почти ежедневно совершали боевые операции на линии Ченстохова — Радомско — Пиотраков, уничтожая транспортные колонны противника и захватывая военное снаряжение.

Однажды ясным осенним днем командир бригады отправился на условленную ранее встречу. Его сопровождали заместитель и начальник разведки. Они направлялись к секретарю областного комитета партии, чтобы сообщить ему последние сведения и обсудить обстановку. Солнце приятно пригревало, его лучи золотили кроны деревьев. Стук копыт почти не нарушал лесной тишины.

Ехали молча, погруженные в свои мысли. Предстоящий разговор интересовал каждого.

Ганич был рад встрече с Юлианом. Он гордился своей бригадой, ее успехами и знал, что ему по плечу командовать вновь организованной бригадой. Наглядным подтверждением тому был тяжелый бой под Эвиной несколько дней назад.

Потерпев поражение 27 августа, фашисты в начале сентября подготовились к мощному удару по партизанскому краю, собрав для этого все имеющиеся в их наличии силы. Они намеревались разгромить основные силы партизан, располагавшиеся в Эвине и вокруг нее, и захватить партизанский штаб. С этой целью крупные соединения вермахта, СС и полиции, усиленные танками и артиллерией, образовали своеобразное кольцо. Оно начиналось у Выгоды, далее тянулось на юг через деревни Плавно, Гидлы и Войновичи, поворачивало на восток к Ценжковче, проходило севернее Млынека и Житно до Мала-Веши и оттуда вело на север, к крупному населенному пункту Оржехову.

Ганич принимал в расчет возможность нового окружения его бригады фашистами: если противник хотел удержать фронт на Висле, ему любой ценой нужно было захватить в свои руки тылы. Безусловно, фашисты рассчитывали, что смогут надолго навести порядок, в случае если удастся разгромить бригаду имени генерала Бема. Поэтому для него не было неожиданностью, когда разведчики и связные донесли о начавшемся окружении.

После долгих размышлений командование решило подставить бригаду под удар противника. Советский партизанский отряд майора Горы, находившийся неподалеку, остался для поддержки польских товарищей. Деревню Эвина, с двух сторон окруженную лесам, готовили к обороне. Подъездные пути и открытые луга были заминированы, женщин и детей увели из села подальше в лесную чащу. Четыре батальона и два партизанских отряда заняли круговую оборону.

Ганичу пришла в голову еще одна хитрость. Чтобы обмануть фашистов, он разослал в занятые противником соседние населенные пункты женщин-связных. Они должны были распространить слух, что штаб бригады располагается в доме лесничего, в центре большой деревни. В домике остался командир одного взвода с небольшой группой партизан, которые должны были завязать перестрелку и отвлечь противника. Сам Ганич с резервной ротой занял дом, стоявший на въезде в деревню.

Гитлеровцы начали наступление двенадцатого сентября одновременно с востока, юга и юго-запада. Против шестисот солдат АЛ были брошены десятикратно превосходящие силы противника.

Первые автомашины и танки противника были выведены из строя минами, остальные не отважились продвигаться дальше. Противник не стал тратить время на проделывание проходов в минных полях, издалека обстрелял деревню из пушек и, уверенный в своем превосходстве, выслал вперед пехоту. В одном месте фашистам удалось прорвать партизанскую оборону и ворваться в Эвину. Но Ганич со своей резервной ротой ударил по ним с фланга, и эта внезапность принесла ему успех. Используя замешательство противника, бригада соединилась и вышла из окружения между Влыницей и Орженью.

В этом бою пали восемнадцать польских солдат, фашисты же потеряли сто человек. Они получили хороший урок. Время их безнаказанного владычества в этом районе кончилось.

Сам факт, что 600 партизан смогли противостоять 6000 фашистов, невероятно поднял боевой дух солдат бригады. Это и явилось одной из тем совещания командования бригады с областным руководством партии. После подведения первых итогов борьбы нужно было оценить новую расстановку сил, наметить дальнейшие операции.

Совещание состоялось в доме крестьянина, воевавшего в рядах Армии Людовой, и продолжалось несколько часов.

Наступил вечер. Хозяин дома предложил всем перекусить. Пока накрывали стол, Ганич и Юлиан вышли из дома, чтобы подышать свежим воздухом, немного размяться и поговорить о личном. Им давно не удавалось встретиться друг с другом и поговорить по душам. Пройдя несколько шагов, чтобы их не слышал часовой, они остановились. Юлиан опять заговорил о бое при Эвине.

— Ты вот радуешься успеху, — начал он, — а об ошибках, особенно об одной, почему-то умалчиваешь. Нам следует об этом поговорить, чтобы впредь не допускать их.

— Ты имеешь в виду историю с Курцем? — Голос командира повысился. Он знал, что Юлиан непременно заговорит об этом.

12 сентября противник ворвался в Эвину раньше, чем было предусмотрено. Произошло это по вине отделения, состоявшего из немецких перебежчиков, которым командовал фельдфебель Курц. Оно не оказало фашистам надлежащего сопротивления. Причем все солдаты, входившие в отделение, были прекрасно вооружены и имели большой боевой опыт.

— Мне не хотелось говорить об этом там, — продолжал Юлиан, — это твое дело, ведь ты командир. — Юлиан зажег сигарету и медленно затянулся. — Вы решили больше не ставить людей Курца на ответственные места. Ладно, против этого нечего возразить. Но это лишь половина дела.

— Да, но мы никак не можем доказать, что он совершил предательство, — возразил Ганич. Он легко вспыхивал, если его разозлить. — Никто из нас не видел, как это произошло, как прорвались фашисты. До двенадцатого Курц воевал хорошо. Или ты хочешь, чтобы мы осудили его, не имея точных доказательств его вины?

— Мы говорим о разных вещах. Ты имеешь в виду отдельного человека, а я говорю о решении собрать всех находящихся в АЛ немцев в самостоятельный взвод. Приняв такое решение, мы чуть не нанесли тяжелый урон не только себе. Как теперь выясняется, мы сослужили плохую службу и немецким перебежчикам. Большинство из них честно сражается против фашистов, и их положение не станет лучше от того, что мы посеем в наших людях недоверие к ним.

Юлиан бросил окурок на землю и затоптал его. Он нетерпеливо ждал ответа.

— Понимаю, — произнес, немного помолчав, Ганич. — Я, наверное, потому не стал ломать себе над этим голову, что Курц и весь его отряд захотели уйти от нас. Они пожелали присоединиться к партизанскому отряду майора Горы.

— А что говорит на это Гора?

— Он возьмет их с собой, когда мы разделимся. У него большие потери, и ему необходимы люди. Что касается Курца, то Гора о нем знает все, то есть столько, сколько мы сами о нем знаем.

Разговаривая, они дошли до опушки леса. Юлиан уселся на штабель бревен, приготовленных к вывозу. В деревне залаяла собака, кто-то прикрикнул на нее. На одном из дворов позвякивали ведра.

— Ну хорошо, пусть они уходят, — согласился секретарь после короткого размышления. — Гора умен, отряд у него небольшой, может быть, там подозрения скорей развеются. Мне кажется, что Курц человек колеблющийся. Очень может быть, что в Эвине он работал на два фронта. Очевидно, ему показалось, что противник вас одолевает. Не исключено также, что фашисты именно от него узнали о прибытии к нам немецких антифашистов.

Юлиан взмахнул правой рукой, как бы подводя под сказанным черту. Он вспомнил о другом немце, с честным, открытым сердцем, и на душе у него стало тяжело.

— Андре и остальные благополучно перешли границу, но об этом я тебе, кажется, уже говорил.

Ганич присел рядом с другом, вытянул свои длинные ноги.

— Я часто думаю, как они там справятся со своей задачей. Хорошо еще, что с ними Анатолий.

— Для них хорошо, а тебе его будет не хватать.

— И не только его. Мне до сих пор жалко, что немецкие товарищи не остались с нами подольше. Только парой слов и удалось переброситься. Пришли и ушли.

— Зато их след остался, — твердо заметил Юлиан. Он положил подбородок на руки и немного помолчал, прежде чем продолжить: — Сотни людей, жаждущих освобождения и скорейшего окончания войны, до сих пор говорят о них. Их листовки и газеты передают дальше в Радомско, Ченстохову, Пиотраков. Листовки ходят из рук в руки по деревням. У меня есть сведения, что среди населения, особенно среди немцев, много говорят об этих листовках. Многие верят этим листовкам, верят тем больше, чем больше свирепствуют фашисты, разыскивая эти листки.

Юлиан сунул в рот новую сигарету и стал искать в карманах спички. Найдя их, он задумчиво продолжал держать их в своих пальцах, не зажигая.

— Почему ты рассказываешь об этом только теперь? — спросил Ганич. — Это следует обсудить в нашей бригаде. Нам это тоже поможет.

Секретарь обкома ничего не ответил. Он закурил наконец сигарету и задумчиво уставился прямо перед собой в пустоту.

— Что случилось? О чем ты задумался?

Ганич, плохо видевший в темноте, не мог наблюдать за лицом друга и удивлялся его долгому молчанию.

— Зденек не вернулся с задания. Он распространял материалы наших немецких товарищей, — сказал Юлиан. Его обычно чистый голос звучал сейчас глухо. Он сдержанно продолжал: — Фашисты схватили его. Где и как, нам пока еще не известно, а может быть, мы никогда этого и не узнаем. Думаю, что он сам пошел с листовками в логово фашистов. Я его предупреждал, но, наверное, не слишком настойчиво.

— Это ужасно. — Ганич знал молодого человека не так хорошо, как Юлиан, но много слышал о его твердых подпольных связях и ясно представлял себе ярость фашистов, много лет доверявших ему. Он высказал свои опасения вслух: — Зденек очень много знал о нас. Они наверняка будут его пытать.

— Думаю, что его уже нет в живых. Они его забили до смерти, расстреляли или замучили. Но он не выдал нас ни единым словом. Гестапо и полиция до сих пор лихорадочно ищут, откуда появились эти листовки. — Юлиан хотел закончить разговор своим обычным жестом, но на этот раз рука не слушалась его. — Мы потеряли одного из самых ценных наших помощников. Зденек был боевым товарищем и хорошим другом. Понимаешь, Ганич, я никак не могу прийти в себя от этого.

Секретарь резко встал и повернулся лицом к деревне, в некоторых окнах домов которой еще мерцал слабый свет. Издалека доносились голоса. Товарищи, наверное, заждались их и не садились есть. Юлиан быстрым шагом пошел вперед.

— Ночи становятся холоднее, — заметил он вдруг. — Нужно подумать о зимних квартирах для бригады, а то как бы нас снег не прихватил.

— Как считаешь, это будет наша последняя партизанская зима? — спросил шедший за ним Ганич.

— Это будет зависеть в какой-то степени и от нас тоже. От тебя, от меня, от всех, кто борется за освобождение.

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«ПРОФЕССОР» И ЕГО «СЫН»

В течение целого дня, с рассвета и до вечера, вся группа «Андреас Хофер» была вынуждена пролежать в лощине у подножия поросшего густым лесом холма. Все ужасно страдали от жажды и жары. Неподалеку от них несколько раз проходили местные жители, направлявшиеся в лес собирать грибы или ягоды, проходили и лесорубы. И все это поневоле обрекло группу на долгое и мучительное лежание в густых зарослях. Поднялись они только тогда, когда в лесу все стихло. Взвалив на плечи снаряжение, они пошли дальше. Выйдя на лужайку, по которой тек ручей, они отдохнули, утолили мучившую их жажду и наполнили водой свои фляжки.

Между нижним течением речушки Кочинка, неподалеку от которой они находились, и их ближайшей целью — небольшим городком Клобуцк, насчитывавшим всего чуть больше десяти тысяч жителей, — километров на тридцать вокруг лежала ровная местность, на которой не было не только леса, но даже ни одной небольшой дубравы. Ближайший более или менее большой лесной массив находился ниже Клобуцка. На окраине города жил некий железнодорожник. Он был извещен о появлении партизан и ждал их прихода. Это был проверенный человек, путевой обходчик. Его-то и должна была разыскать объединенная группа польских и советских товарищей.

Поскольку местность до самого Клобуцка была открытой, преодолеть ее предстояло за одну ночь. От разведчиков Невойт узнал, что населенных пунктов на их пути нет, и потому решил сделать привал, так как поклажи у них было много и без отдыха обойтись было трудно. А чтобы хоть немного сэкономить время, Невойт решил часть пути проделать еще засветло. Однако стоило партизанам немного отойти от ручья и оказаться на открытом месте, как справа от себя они услышали какой-то металлический звон, какой обычно доносится из кузницы, однако нигде не было видно никакой постройки.

— Это лесники, — высказал свое предположение Эрнст. — Когда мы с Колей были здесь в прошлый раз, он мне говорил о возможной встрече с ними.

Капитан внимательно осмотрел в бинокль местность. Вскоре он разглядел возле одинокой ивы парнишку, который бил молотком по куску рельса. На вид ему можно было дать не более четырнадцати лет, и, судя по всему, он просто забавлялся, стуча молотком по рельсу. Правда, Невойт узнал от Коли, что местная фашистская администрация этого района насильно мобилизовала женщин, стариков и подростков на охрану посевов с тем, чтобы помешать воровству, а также использовать людей на случай возможных пожаров, так как американские и английские бомбардировщики залетали даже в эти места и сбрасывали на созревшие посевы зажигательные бомбы. Капитан не видел никакой опасности для себя в таких охранниках. Он уже хотел было послать к пареньку одного из партизан, как вдруг откуда-то справа послышался звон бубенчика, какие обычно вешают коровам на шею. И вслед за тем оттуда, куда они направлялись, послышался резкий металлический звук, как будто кто-то стучал по чугункам. А спустя несколько минут с трех сторон донесся неимоверный шум: гремели бубенцы, чугунки и просто железные листы, так что даже трудно было определить, во скольких местах поднята тревога.

— Назад! — приказал Невойт. — Не то полицаи всех нас схватят!

Партизаны со всех ног бросились обратно в лес и залегли в кустарнике. Однако шум в поле все еще не прекращался. Когда же он постепенно стих, партизаны, не выходя из леса, переместились немного на юго-восток, но довольно скоро деревья и там кончились.

Прямо перед ними простиралась пашня, позади которой виднелось небольшое село. Вокруг него раскинулись сады и огороды, отчего село в лучах заходящего солнца казалось зеленым оазисом. Между деревьями то тут, то там краснели черепичные крыши, над некоторыми из них к небу поднимались столбы дыма из печных труб.

Внимательно осмотрев все, Невойт подошел к немецким антифашистам.

— Село, судя по всему, старинное, — сказал он. — Интересно только, что за люди живут в нем? Вполне возможно, что фашисты выгнали оттуда коренных жителей и сами обосновались в нем. Не исключено, что там расквартирована какая-нибудь гитлеровская воинская часть. А вы как думаете?

— Это нетрудно узнать, — ответил ему Андре. — Мы уже находимся на территории Силезии, а из ваших людей никто хорошо не говорит по-немецки. Мы же настоящие немцы, и нас никто ни в чем не заподозрит.

— Ты прав, я подумаю. — Невойт задумался. С одной стороны, он отнюдь не обрадовался предложению Андре, с другой — он понимал, что рано или поздно группе антифашистов нужно будет привыкать действовать самостоятельно среди чужих. Он не спеша переводил взгляд с одного немецкого антифашиста на другого. Четверо из них за время привала в лощине сменили свое военное обмундирование на гражданскую одежду, что оказалось как нельзя кстати. И лишь один Эрнст, который все еще числился в группе разведчиков, остался в форме гитлеровского вермахта.

— Хорошо, так и быть. Действуйте. Мы прикроем вас группой обеспечения. Вам лучше всего разбиться на пары и войти в село. Оружие не брать, разве что пистолеты. Думаю, что пойдет Эрнст, а кто еще?

— Нет, я сам их возглавлю. В паре со мной пойдет Макс. — Проговорив это, Андре обратился к радисту и спросил: — Надеюсь, ты согласен?

— Охотно! Об этом ты мог бы не спрашивать. — С этими словами Макс завязал рюкзак и, вынув из кармана небольшое зеркальце, внимательно посмотрел на свое лицо.

Невойт ничего не мог возразить против такого предложения. В серой гражданской одежде Андре сразу же стал каким-то неприметным. Он мог зайти в любой дом, не вызвав подозрения местных жителей: его приняли бы за простого человека. Андре, как руководителю группы, нужно было составить собственное мнение о положении в селе. Все это Невойт очень хорошо понимал.

— Самое важное будет заключаться в том, чтобы вы вышли на надежного человека, которого мы сможем использовать в качестве проводника, — сказал Невойт. — Боюсь, что без такого человека мы потратим слишком много времени, а поднятая на полях тревога заставляет нас быть особенно осторожными.

Договорились о том, что, если пара разведчиков не вернется из села до наступления ночи, партизаны окружат село.

— Хорошо, не возражаю. — Капитан дружески похлопал Андре по плечу. — Ты неплохо это придумал, профессор.

Впервые за все время знакомства Невойт назвал Андре профессором. Лейтенант Федя так окрестил Андре за склонность к философским рассуждениям.

Андре прекрасно понимал, что, называя его так, капитан как бы хотел сказать, что целиком и полностью полагается на его ум и находчивость.

Группа обеспечения бесшумно снялась со своего места и выдвинулась на опушку леса. Стоило Андре и Максу выйти из леса, как их поразил свет. Когда они были в лесной чаще, им казалось, что вот-вот начнет темнеть. Теперь же они поняли, что до вечера еще довольно далеко. Неторопливым шагом они направились в село.

Через центр села вела довольно широкая дорога, обсаженная с обеих сторон буками и дубами. Справа и слева от дороги стояли дома, окруженные большими садами, огороженными добротными заборами.

— На пролетарские постройки эти дома явно не похожи, — тихо заметил Макс.

Андре ответил не сразу. Сделав несколько шагов, он остановился и сказал:

— Подожди немного. Видать, Анатолий не напрасно назвал меня профессором. Вот мне и пришла в голову мысль, а не выдать ли мне себя в этом селе в самом деле за профессора? Разве я не похож на интеллигента, который дезертировал из рядов вермахта и теперь направляется к себе на родину? Как ты на это смотришь? Я полагаю, что тут этот номер вполне может пройти, если мы, конечно, сразу же не нарвемся на какого-нибудь отъявленного негодяя.

Макс был согласен с Андре. Оба они облюбовали для первого визита третий двор справа. На их стук дверь им открыла девочка лет десяти, которая, сделав книксен, сразу же провела их в кухню. За столом сидел и курил трубку какой-то мужчина, судя по одежде — крестьянин. Видимо, он только что поел. Перед ним стояли пустые тарелки. Это был здоровенный мужчина с узловатыми пальцами и уставшим лицом. В углу на стене висело распятие, под которым слабо мерцала лампадка.

Андре попросил разрешения сесть и немного отдохнуть, сославшись на то, что местность здешняя им не знакома и они порядком устали.

Крестьянин кивком головы показал на свободный конец скамьи.

— Вы из Северной Германии? — спросил он без особого интереса и, кивнув в сторону Макса, добавил: — А это, видимо, ваш сын?

— Да, я из Гамбурга. — С этими словами Андре сел на скамью так, чтобы хорошо видеть дверь. Макс сел на стул лицом к окошку. Радуясь тому, что разговор, по-видимому, вести будет нетрудно, Андре перевел его на интересующую их тему, сказав: — А это действительно мой сын, старший. Сначала война разлучила нас, затем свела вместе, забросив вот в эту местность.

— У меня война забрала единственного сына: пропал без вести где-то под Сталинградом, вот теперь и приходится вести хозяйство одному. — Говорил крестьянин на верхнесилезском диалекте.

— Если от него нет никаких вестей, то вполне возможно, что он находится в плену, — высказал предположение Макс.

К столу подошла маленькая дочка хозяина и начала убирать посуду, с любопытством посматривая на незнакомцев. Макс шутливо подмигнул ей, и девочка ответила ему улыбкой.

— Назад оттуда еще никто не возвращался, — проговорил крестьянин, продолжая думать о сыне, а затем вдруг с явным недоверием спросил Макса: — А почему вы не в солдатах? Да и вообще, что вы за люди?

— Это я могу вам объяснить, — быстро ответил Андре, боясь, как бы Макс не заговорил раньше.

Как только Андре понял, что их с Максом здесь приняли за родственников, в голове его сразу же возникла одна версия, которая казалась маловероятной, но отнюдь не была невозможной. Он решил во что бы то ни стало завоевать симпатии крестьянина.

— Я все объясню, если только здесь можно говорить откровенно.

— Я не доносчик, можете быть совершенно спокойны.

Андре начал рассказывать о том, что он ученый, профессор, знаток древних языков. С самого начала войны мобилизован в армию. Все время находился на Восточном фронте. Он назвал даже несколько русских населенных пунктов, о которых крестьянин наверняка мог слышать по радио или прочитать в газетах. Потом он сказал, что с самого начала был против войны, так как считает, что никто не имеет права вмешиваться в жизнь других народов, а гибель сотен тысяч людей, по его мнению, бессмысленна.

Хозяин молча кивнул, как бы подтверждая этим, что разделяет такую точку зрения, однако на его лице при этом не отразилось ничего.

Андре продолжал говорить о том, что он долго думал, как бы ему выйти из этой войны, но возможности для этого не находил. И вот несколько месяцев назад дивизия, в которой он служил, была под Бобруйском окружена русскими. На участке полка, который все время суживался, он совершенно случайно повстречал собственного сына, Макса. Посоветовавшись друг с другом, они решили самостоятельно пробиваться из котла, не присоединяясь ни к одной из частей, после тяжелых боев таявших, как снег в жаркий весенний день. Тогда тысячи гитлеровских солдат объявлялись пропавшими без вести. После многочисленных мытарств им с сыном все же удалось бежать, и вот сейчас они стремятся к одной-единственной цели — попасть как можно скорее домой.

— Вас могут схватить и повесить, — сухо заметил крестьянин. По его тону чувствовалось, что он нисколько не удивлен и в то же время ни в коей мере не сомневается в сказанном Андре. Вся его фигура выражала полное безразличие.

— Всюду есть хорошие, добрые люди, — вмешался в разговор Макс. — До сих пор мы везде их встречали и думаем, что и здесь, у вас, такие найдутся. Помогите нам, пожалуйста. Нам нужно скорее добраться до Верхней Силезии, а уж там-то мы не пропадем. По крайней мере покажите нам дорогу, по которой мы сможем добраться до ближайшего города.

Хозяин дома долго ничего не отвечал, попыхивая своей трубочкой, распространяя довольно резкий табачный запах.

Вскоре, стуча ведрами, в кухню вошла крестьянка, по-видимому жена хозяина, и зажгла свет. Незнакомцев она не поприветствовала, а лишь бросила на них беглый взгляд, продолжая, ни к кому не обращаясь, ругаться, сетуя на то, что на ней одной лежит вся нелегкая работа в хлеву.

— Принеси-ка молока! — ворчливо приказал ей крестьянин. — Этим двоим предстоит еще немало побродить по свету. И закрой-ка ставни!

Женщина подошла к окошку и, распахнув обе его створки, высунулась наружу, чтобы закрыть деревянные ставни.

«Надеюсь, она не заметит никого из наших, — подумал в этот момент Андре. — Это могло бы все испортить».

Хозяйка так торопилась, что ей некогда было разглядывать, что делается вокруг дома. Закрыв ставни, она достала бидон из кухонного шкафа и побежала в сенцы, откуда вскоре вернулась с парным молоком. Пробормотав себе под нос что-то непонятное, она поставила на стол бидон и два стакана и снова исчезла.

— Я надеюсь, что война эта скоро кончится, — первым заговорил после паузы крестьянин, наполнив стаканы молоком. — Правда, никто не знает, как будет лучше, может, пусть бы она и не прекращалась, а так придут сюда русские, и уж тогда нам пощады можно ждать только от самого господа бога.

Все это он проговорил с фатальным безразличием, с каким до этого утверждал, что из Сталинграда еще никто не вернулся живым.

— Почему вы верите геббельсовской пропаганде?! — не выдержал Макс. — Ведь это сплошная ложь! Или вы сделали что-то такое, чего теперь должны опасаться?

— Я?! — Крестьянин какое-то мгновение смотрел на Макса ничего не понимающим взглядом, затем лицо его покраснело, и он с силой стукнул кулаком по столу. — Здесь таких людей вообще нет и в помине! Во всем селе! У нас живут люди, которые не имеют ничего общего с гитлеровцами!.. — Тут он выругался, а затем тихо продолжал: — Уж кто-кто, а вы-то должны знать, как наши хозяйничали в России. А как они ведут себя здесь, у нас, мне лучше вас известно. Но за все это рано или поздно придется расплачиваться. Кровь придется смывать только кровью.

Он быстро выдохся, так как, наверное, не привык к подобному. Девочка, которая начала было убирать со стола грязную посуду, вытаращив глаза, смотрела на отца, которого она, видимо, еще ни разу не видела в таком состоянии. Макс тоже был настолько удивлен, что даже забыл выпить свое молоко. Ему давно хотелось знать, что творится в душах немцев, которые молча подчиняются фашистам. То, что он только что услышал, никак не укладывалось в его голове. Он понимал, что так думают далеко не все, однако был уверен, что многие.

— Вы заблуждаетесь и должны как можно скорее освободиться от подобных представлений, — сказал Андре. — Советские люди не отождествляют весь немецкий народ с фашистами. Макс прав: если вашего сына не убили под Сталинградом, он обязательно вернется домой. — На какое-то мгновение Андре задумался, словно решая, продолжать ему или нет, а затем добавил: — Советская Армия придет в Германию не как мстительница, а как освободительница, само собой разумеется, для людей, которые не совершили никаких преступлений.

— Вы можете верить во что хотите, но я лично не хочу иметь с русскими никаких дел.

Андре тяжело вздохнул. Ему очень хотелось закурить, но от табака хозяина так пахло, что и без курения становилось не по себе. Собственные же сигареты — а это был «Оверштольц» — он не рискнул достать, так как их, по словам разведчиков, курили только высокопоставленные офицеры вермахта и фашистские главари. При одном виде красной пачки, в которую были упакованы эти сигареты, крестьянин мог заподозрить его в том, что он не кто иной, как шпик и доносчик.

— А что вы скажете в отношении того, — осторожно начал Андре, — что и среди немцев есть бесстрашные люди, которые хотят и стараются собрать вокруг себя единомышленников с тем, чтобы затем выступить против фашистского режима? Неужели вы полагаете, что на свете недостаточно людей, которые хотят как можно скорее покончить с войной?

— А зачем нам об этом говорить? — Крестьянин пожал плечами, как показалось Андре, с прежним холодным равнодушием. Лишь на какое-то мгновение по лицу крестьянина скользнула гримаса недоверия. — Или, быть может, вы и есть именно такие люди? — спросил он.

— А почему бы и нет? Мы входим в группу, которая поставила перед собой именно такую цель. Наши товарищи ждут нас в лесу, ждут, какие новости мы им принесем. Они хотят знать, окажете ли вы нам помощь как проводник или вы стоите на стороне гитлеровцев.

— Ну теперь-то вы, наверное, скажете, кто вы, в конце концов, такие? Я с первого взгляда удивился тому, почему вы заявились ко мне без всякой ноши. Тот, кто долго находится в пути, должен иметь по крайней мере рюкзак. Теперь я понимаю, что вы все свои вещички оставили в лесу. — Несколько секунд он молчал, а затем добавил: — Но один я с вами все равно никуда не пойду.

— Скажите, кого вы больше боитесь: нас или фашистов? — спросил крестьянина Макс.

— Если вы хотите знать, то я никого не боюсь, однако вдвоем с кем-нибудь мне будет спокойнее. — Проговорив это, крестьянин подозвал к себе дочку и сказал ей: — Сбегай-ка быстренько к дяде Антону, пусть немедленно придет; скажи, что нам, возможно, предстоит долгий путь. Больше ему ничего не говори, и пусть тетка ничего не знает об этом.

— Сделаю, папа, — вымолвила девчушка и выскользнула из дома.

— И много у вас товарищей? — спросил крестьянин, когда дочка его вышла из кухни.

— Сами увидите, — ответил Макс. — Ровно двадцать человек.

— И все они немцы?

— Большинство, но есть среди них и русские, — объяснил Макс, решив, что раз уж крестьянин пойдет с ними, то он наверняка услышит и русскую речь, так пусть лучше он заранее будет подготовлен к этому.

Крестьянин залился багрянцем. Бросив на Андре сердитый взгляд, он спросил:

— Почему же вы мне сразу об этом ничего не сказали? Мелете черт знает что в то время, как красные сидят вокруг моего дома.

Андре не спеша пил свое молоко, стараясь выиграть время.

— Понимая, что вы человек разумный, я не собираюсь водить вас за нос. А как вы думаете, откуда здесь могли появиться немецкие антифашисты? С неба, разумеется. И кто, по-вашему, должен был снабдить их оружием, боеприпасами и всем необходимым? Уж не господь ли? Кто хочет спасти родину и немецкий народ, тот должен честно помогать им. Вы не думаете так? Если вы ничего не посеете, то на вашем поле ничего и не взойдет.

— Да вы и на самом деле профессор, — сказал крестьянин, — а они все могут объяснить. — Все это он проговорил скорее задумчиво, чем зло.

Чтобы еще более подкрепить правильность своих слов, «профессор» рассказал о работе Национального комитета «Свободная Германия», назвав при этом несколько фамилий известных людей.

Хлопнула входная дверь, и послышались чьи-то быстрые шаги. В кухню вошла хозяйская дочка, а вслед за ней незнакомый мужчина, которого ждал хозяин. Незнакомец был еще молод. Он внимательно осмотрел антифашистов, затем сел и, достав кисет, высыпал на стол горсть махорки.

— Вот, выменял, — сказал он. — Закуривай, Карл, это все лучше твоей адской смеси, от которой у тебя не продохнешь. Ну, что тут у вас нового?

Крестьянин начал рассказывать, выказывая при этом свою сметку и наблюдательность. Незнакомец, которого хозяин дома представил как своего шурина, выслушал его, а потом без всяких вступлений начал рассказывать, что их село представляет собой не что иное, как поселение кантонистов, возникшее в результате последнего раздела Польши. Немцы, живущие здесь, уже почти забыли, что они немцы (после этих слов незнакомец извинился за то, что он сам неважно говорит по-немецки). Хорошо еще, что немецкие власти оставили их поселок в относительном покое, не то что польские села, которые они перетряхивали, как им заблагорассудится.

— Короче говоря, — сообщил он далее, — ни в селе, ни поблизости гитлеровских частей нет.

Хозяин и его шурин сразу же согласились провести антифашистов поближе к Клобуцку. Андре невольно подумал о том, что если бы они сразу вышли на этого человека, то давным-давно приблизились бы к цели. Но в то же время незнакомец показался ему более легкомысленным, чем хозяин, и, следовательно, менее надежным. Особенно Андре насторожила такая его фраза:

— А что мы будем иметь, если проводим вас?

— Денег мы не возьмем, — недовольно пробормотал хозяин, прежде чем Андре успел ответить, затем вышел из-за стола, прошел в сени, где что-то сказал жене приказным тоном. Через минуту он вернулся в кухню уже в куртке и фуражке, держа под мышкой три большие буханки.

— Это для вас и ваших людей, — сказал он, передавая хлеб. — А теперь, ради бога, пошли!

В ЛИСЬЕЙ НОРЕ

Постоянно ворчавший что-то крестьянин и его шурин оказались хорошими проводниками. Они повели партизан, соблюдая осторожность, по хорошо известным им тропкам, сокращая путь где только можно. Через семь часов беспрерывной ходьбы партизаны остановились на небольшом холме восточнее Клобуцка и проводники простились с ними.

Перед расставанием Невойт дал проводникам пятидолларовую бумажку, посоветовав быть с нею осторожнее, хотя американская валюта уже и ходила некоторое время в западных районах Польши. На доллары можно было купить что угодно, в то время как покупательная способность имперской марки катастрофически падала. Западные союзники русских использовали этот факт для того, чтобы привлечь симпатии мирного населения на свою сторону. Английские и американские самолеты иногда даже сбрасывали фунты и доллары над польской территорией. Фашистские власти приказывали немедленно собирать такие «подарки с неба», но, само собой разумеется, никто им такие находки не передавал. Более того, гитлеровские офицеры и нацисты сами старались прикарманить эти деньги, и советские партизаны хорошо знали это.

Партизаны экономно расходовали имевшиеся у них денежные средства, покупая на них лишь самые необходимые продукты питания. То, что Невойт дал деньги проводникам, свидетельствовало о том, что он, по-видимому, намеревался использовать этих людей еще раз.

Старый крестьянин хотел было вернуть деньги обратно, но его родственник с радостью засунул ассигнацию в карман, пообещав при этом хранить полное молчание о событиях этой ночи. Затем он поинтересовался, будут ли еще люди, которых нужно будет перевести через границу.

На всякий случай, если на обратном пути проводники наткнутся на дозор, Невойт придумал для них оправдательную легенду.

Когда партизаны вошли в лес южнее Клобуцка, небо начало заметно сереть. Пора было подумать и об отдыхе. Через лес проходила железная дорога, связывающая промышленные районы Верхней Силезии с портами, расположенными на Балтийском море. Андре, партизан по имени Алексей и второй советский товарищ, спрятав свою ношу, направились к железнодорожной линии. Выйдя к полотну, они пошли вдоль пути по направлению к городу и вскоре дошли до будки путевого обходчика, с которым им предстояло иметь дело.

В маленьком помещении горел свет. Подойдя ближе, партизаны заметили, что на окошке стоит горшок с геранью. Это означало, что интересующий их человек находится здесь и что обстановка спокойная.

Железнодорожный обходчик оказался поляком среднего возраста, на удивление малоразговорчивым. Он сказал только, что в нескольких километрах от его сторожки находится место, где они могут спокойно отдохнуть. Туда их отведет его брат, учитель по профессии, у него там есть неплохой подвал, где можно спокойно обсудить планы на будущее.

Андре все сказанное показалось маловероятным, а желание железнодорожника поскорее отделаться от них вызвало у него подозрение.

— Что это за подвал? — спросил он. — Разве лес не контролируется гитлеровцами?

— Лес охраняется только лесниками. — Обходчик искоса посмотрел на Андре. — А лесник мой родной брат. — Проговорив это, он начал теснить пришельцев к двери, говоря: — Ну а теперь пошли, а то вот-вот должен появиться мой сменщик. Если он вас здесь увидит, то нам всем хорошо не будет.

С неприятным чувством Андре вернулся к Невойту, который, однако, отнесся к сказанному с меньшей подозрительностью.

— Мы должны доверять нашим людям, — сказал он, — но, разумеется, в то же время не снижать бдительности.

Прежде чем сняться с места, некоторые из товарищей собрали все фляжки, чтобы наполнить их водой из ручья. Кое-кто попросил разрешения сорвать в саду на окраине немного яблок. Во время перехода партизаны по-братски делились друг с другом и продуктами и водой, а жажда их мучила больше, чем голод. Невойт разрешил людям сходить к ручью и наполнить фляжки, тем более что утренний туман еще окончательно не рассеялся.

Помимо жажды партизан мучила еще усталость. Макс, например, буквально валился с ног, однако, как только был объявлен привал, он не лег спать, а решил продолжить прерванный разговор с молодым врачом из Челябинска, с которым он успел сдружиться за последние дни. Врач был прекрасным рассказчиком, и Макс услышал много интересного о его родном Урале, о его красотах, о несметных богатствах, скрытых в земле, о крупных индустриальных центрах, о научных открытиях уральских ученых. С особенным воодушевлением говорил врач о своем родном городе, причем делал он это так часто, что партизаны даже прозвали его Челябинском. Макса тянуло к общительному и веселому по характеру уральцу.

Оба расположилась рядышком и начали разговаривать, но, обменявшись несколькими фразами, незаметно заснули. Макс даже не слышал, как была подана команда встать и двигаться дальше. Он почувствовал, что кто-то трясет его за плечо, а затем помогает подняться с земли. Макс не сразу сообразил, где он находится и чего, собственно, от него хотят.

На окраине Клобуцка их встретил хор встревоженных ворон, а затем собачий лай. Оказалось, что, собирая яблоки в саду, партизаны нечаянно разбудили какого-то пса, который взбаламутил и остальных собак. Теперь нужно было побыстрее уходить отсюда.

Задав быстрый темп, Невойт шел в направлении, которое указал ему железнодорожник. Когда прошли километра два, Невойт оглянулся и спросил:

— Все здесь? Никто не отстал?

Выяснилось, что нет Челябинска. Макс предположил, что его просто никто не разбудил и он остался спать.

— Беги и разбуди его! — приказал Невойт Максу.

— А где я его теперь найду? Может, он проснулся и пошел вместе со всеми, а в дороге заблудился…

Андре, которому происшедшее страшно не понравилось, вызвался сам сходить за уральцем, но тут его перебил Фриц.

— Не беспокойтесь, я его разыщу, — сказал он и ушел вместе с одним советским товарищем.

Молодого врача нашли на том самом месте, где он заснул. Он спал мертвецким сном. Когда его разбудили, он рассмеялся и сказал, что преспокойно проспал был до самого вечера. Бегом они все-таки догнали группу, которая за это время ушла еще дальше. Невойт молча встретил уральца, и вообще в тот день он был молчаливее обычного. Более того, несколько позже он даже не вмешался в спор Фрица и Андре. Вспотевший от быстрого бега Фриц, которого мучила жажда, попросил яблоко у Андре. Яблоки давно были разделены между партизанами и съедены ими, но у Андре имелся небольшой запас, который они откладывали вместе с Вилли. Андре извинился, но твердо сказал, что их запасы не распространяются на него, радиста. Это взорвало Фрица. Он разгорячился и начал громко говорить о том, что он до сих пор не сомневался в своем командире и полагал, что тот относится к нему по-товарищески. Вилли с трудом удалось утихомирить Фрица.

Место следующего привала назначили в густом молодом лесу, в лощине, скрытой растительностью со всех сторон. Неподалеку от этого места находилась, видимо, сортировочная станция. Оттуда до них доносились частые свистки локомотивов, лязг вагонных буферов, крики команд, а над деревьями поднимались белые облачка паровозного дыма. Невойт не без цели назначил Фрица на самый ответственный пост. Маскируясь в указанном ему месте, Фриц недовольно вспоминал о своем срыве и криках и ругал себя. Ведь не так далеко отсюда находилось человеческое жилье и жили люди, только неизвестно — друзья или враги.

В густом подлеске Невойт беседовал с Андре, Вилли и Эрнстом. Выслушав подозрения Андре относительно железнодорожного обходчика, он предложил создать небольшую разведгруппу во главе с Эрнстом, чтобы проверить брата железнодорожника и его подвал.

— Если эти люди предатели, — говорил капитан, — они вас не тронут, потому что им интересно заполучить Андре и меня. А если они окажутся честными людьми, тем лучше будет и для нас и для них. — И, повернувшись к Эрнсту, добавил: — Ты попытаешься узнать у учителя, где сейчас находится подразделение майора Шарова, а если ему это известно, то каким образом мы можем до него добраться.

С момента приземления на польской земле немецкие антифашисты лишь во второй раз слышали это имя. В первый раз им было сказано, что майор ранен при приземлении и потому не может принять группу антифашистов. И поскольку Невойт никогда больше не вспоминал майора, все были уверены в том, что Шарова давным-давно переправили через линию фронта на родину.

Невойт настаивал на том, чтобы Эрнст и советские товарищи обязательно встретились бы с учителем, для чего часовым были даны соответствующие указания. После успешных переговоров Андре и Макса накануне с крестьянином Эрнст на сей раз добровольно вызвался выполнять обязанности переводчика. Таким образом, группа антифашистов перешла к самостоятельным действиям, Невойт же сохранил за собой лишь общее военное руководство.

Брат железнодорожника появился перед обедом. На вид ему можно было дать лет тридцать, он бегло говорил по-немецки и по-польски. К встрече с партизанами он отнесся довольно осторожно и внимательно рассматривал их обмундирование и оружие. Свое имя он предпочел не называть, но, когда Эрнст назвал себя, а затем упомянул Колю и Франека, лицо его несколько просветлело, так как об этих людях он уже слышал от своего брата, и слышал только хорошее.

Он повел партизан вниз по склону горы, поросшему густым смешанным лесом. Остановились они на невысоком холме. Учитель отвел в сторону ствол молодой сосенки, и под корнями ее открылось отверстие с ведущими вниз ступеньками.

Прежде чем спуститься вниз, Эрнст на миг заколебался, понимая, что если это ловушка, то ни ему, ни его товарищам из нее уже не вырваться. Но, преодолев себя, он первым последовал за учителем в зияющую темноту погреба. Когда ноги его коснулись твердой земли, кто-то зажег керосиновую лампу, и она осветила бревенчатые стены, солидное перекрытие, два топчана и стол. В углу под лестницей стояла чугунная печка, а на противоположной стене на полке — радиоприемник. Сквозь крышу подвала вверх уходила труба, через которую сюда поступал свежий воздух.

Советские товарищи были удивлены не менее Эрнста.

— Что, не ожидали? — спросил их учитель, который успел подняться по лестнице, чтобы закрыть вход, и спуститься к ним. — Прошу садиться. Кто из вас командир?

— Нашего командира сейчас здесь нет, — ответил ему Эрнст, — но мы действуем по его указанию.

Лицо учителя сразу же сделалось хмурым. Он сел к столу, положив на него руки. Пальцы у него были длинными и тонкими, ногти и кожа испещрены царапинами, что свидетельствовало о том, что он не гнушался тяжелой работы.

— Вы просили нас о помощи, — начал он, — а чем именно мы можем вам помочь?

— Мы ищем часть майора Шарова.

В подвале на какое-то время установилась тишина, и первым нарушил ее учитель:

— Шаровски? Я впервые слышу о нем. Он русский? — И хотя лицо его хранило прежнее выражение, он все же выдал себя: уж коли он произнес фамилию советского партизанского командира на польский лад, то, видимо, он ее слышал не в первый раз. Это не ускользнуло от товарищей Эрнста: они переглянулись между собой и слегка усмехнулись.

— Нам известно место его высадки и то, что он был ранен при приземлении. Наш советский командир приказал нам установить с ним связь, — сказал Эрнст.

Учитель долго молчал, разглядывая автоматы, которые партизаны не выпускали из рук, а затем повел плечами и сказал:

— Этого я вам обещать не могу. Фамилии наших связных и товарищей, которые знают больше меня, я могу сообщить только вашему командиру.

— Хорошо, мы вас проводим к нему, — сказал ему Эрнст и подумал: «Как все сложно! Этот человек сейчас находится, по сути дела, в нашей власти, а мы не имеем права заставить его говорить. Он похож на честного, порядочного человека и, судя по тому, что привел нас в этот подвал, видимо, доверяет нам. Каждый неверный наш шаг может разрушить это доверие и надолго затруднить связь и взаимодействие с местными патриотами». Чтобы как-то перевести разговор на другую тему, Эрнст спросил: — Чей это подвал?

— Он принадлежит моим ребятам, — учитель заметно оживился. — Они его и построили, а я только навел здесь порядок. Используем мы его для проведения совещаний и как убежище для раненых. Иногда мы слушаем здесь передачи запрещенных радиостанций. — Учитель встал и показал на аккумуляторы, питающие радиоприемник. Труба чугунной печки, которую топили только в сильные холода, выходила наружу в полый ствол дерева с дуплом. Как в настоящей лисьей норе, в землянке имелся запасной выход, но учитель показывать его антифашистам не стал.

Эрнст старался все запомнить, чтобы потом рассказать обо всем товарищам. «Если бы нечто подобное имелось у нас с самого начала, — подумал он, — то наши дела здесь обстояли бы иначе. Нужно будет перенять их опыт». Затем он задал учителю несколько вопросов, на которые тот охотно ответил.

По отдельным деталям, которыми, не называя ни имен, ни фамилий, учитель обрисовал своих товарищей, Эрнсту стало ясно, что он служит в Армии Крайовой в части, выполнявшей особое задание командования. Наряду с подвижными отрядами, действовавшими в лесах, Армия Крайова имела в своем распоряжении людей, которые работали на своих рабочих местах, выполняя обязанности связных, курьеров, квартирьеров, информаторов и агентов. Несмотря на то что все они жили дома, они как бы находились на казарменном положении. По-видимому, к их числу относился и учитель.

— А вы уверены, что вас здесь не засекли? — поинтересовался Эрнст у учителя. — Я имею в виду немецких овчарок, с помощью которых гитлеровцы легко могут разыскать ваше убежище.

— Местность здесь глухая, к тому же лесником тут работает мой брат.

— Это я уже знаю. Железнодорожник, судя по его словам, тоже приходится вам родственником. Большая у вас семья.

В первый раз учитель усмехнулся:

— А разве мы все не братья в общей борьбе против самого злейшего врага человечества? У нас с вами одна цель — как можно скорее уничтожить его. Или вы придерживаетесь другого мнения?

— Нет конечно, — согласился с ним Эрнст. — Ваша точка зрения верна, и мы вас прекрасно понимаем. Однако нам известно, что и среди вас есть такие люди, которые с распятием в руках одновременно борются и против фашизма и против красного знамени.

— Этого я не отрицаю. К сожалению, есть и такие. Однако я и мои товарищи — все мы люди сознательные. И вы можете не сомневаться в том, что мы сумеем отличить друзей и соратников по борьбе от врагов. — Проговорив это, учитель посмотрел на свои старомодные часы. — Ну так как, готовы ли вы свести меня к вашему командиру? Время не ждет, а то я не успею известить об этом моего брата-лесника.

— Пойдемте вместе, — предложил Эрнст.

Когда они вылезли из убежища, резкий свет ослепил их, хотя солнце уже заметно склонилось к горизонту. Они пошли по дороге, по которой шли сюда. Встретившийся им дозорный пропустил их дальше, как только учитель назвал пароль. Капитан Невойт ждал их в условленном месте.

ПАРТИЗАНСКИЕ ХЛОПОТЫ

Все шло как по маслу. Через три часа после того, как учитель вывел их из леса, пришел лесник. Невойт долго разговаривал с ним и узнал от него имя своего связного. Звали его Яном Вильком, и был он назначен фашистами старостой лесной деревушки Лебки. Вильк, связанный со многими нужными людьми, и в том числе с майором Шаровым, был человеком надежным.

— При встрече с ним скажете, что вы пришли от Михалика, тогда он сведет вас и ваших людей с Шаровски, — объяснил капитану лесник и, вынув топографическую карту, показал на ней кратчайший путь, не забыв перечислить названия нескольких населенных пунктов, которые им обязательно надо было обойти стороной.

Спустя несколько минут после этого разговора с лесником, Невойт сказал своим людям:

— Сегодня же мы пойдем в Лебки. На этот раз нам придется пересечь железнодорожную линию как раз в том месте, где протекает ручей, но это нас не должно беспокоить, потому что сейчас ручей высох. Дойдя до села Гольце, мы свернем влево и пойдем на юго-запад. — Голос капитана звучал уверенно. Слегка усмехнувшись, он добавил: — Если и дальше все так пойдет, то дня через два мы будем у майора Шарова. Я полагаю, что он нас уже ждет.

И хотя в тот день партизаны ничего не ели и почти не спали, они довольно бодро двинулись в путь. Однако как только они дошли до железной дороги, с ними случилось непредвиденное. Головной дозор партизан дошел до моста через ручей и ничего подозрительного не заметил. Остальные шли по лугу, лежащему между лесом и железной дорогой. Слева послышался перестук идущего поезда. И в тот самый момент, когда показались огни локомотива, где-то совсем рядом раздался звук рожка, а затем на самом верху железнодорожного полотна показался красный свет фонаря. Оказывается, как назло, стрелочница в тот день раньше обычного пришла на свое рабочее место и теперь фонарем и рожком подавала сигналы. Бежавшие по лугу партизаны камнем бросились на землю, а головной дозор едва успел укрыться в кустах возле насыпи.

Скрежеща тормозами, состав остановился. В наступившей тишине отчетливо слышалось каждое слово стрелочницы. Она говорила о том, что только что видела неподалеку каких-то вооруженных людей. По ее мнению, это наверняка партизаны, которые намерены подорвать полотно и пустить эшелон под откос. Машинист сразу же сообщил об этом начальнику эшелона, и тот мигом отдал необходимые указания: из вагонов выскочили солдаты и по приказу офицера бросились обшаривать мост и насыпь.

Не меньше часа пролежали дозорные в кустах, стараясь не шевелиться, держа наготове оружие. Был даже такой момент, когда им казалось, что их уже обнаружили: так близко подошли к ним гитлеровские солдаты. День был жарким, ночь не принесла прохлады, и все страдали от жажды, но что они могли сделать?..

Было бы гораздо проще открыть по врагам огонь, чем лежать вот так и не шевелиться. Партизаны, конечно, могли бы вступить в бой, но тогда они привлекли бы к себе внимание и уже не смогли бы отделаться от погони.

В конце концов эшелон тронулся в путь. Перед отправлением состава начальник эшелона выругал стрелочницу:

— Я напишу на вас жалобу за то, что вы без уважительной причины задержали воинский эшелон! Пусть вами займутся и выяснят, кому на руку вы действуете!

Что ответила ему стрелочница, разобрать было уже невозможно из-за пыхтения паровоза.

Через полчаса партизаны благополучно добралась до леса, который раскинулся за железнодорожным полотном. Однако неприятности продолжали преследовать их и дальше. Чтобы обходить стороной населенные пункты, партизаны шли по бездорожью, перебирались через ручьи, речушки и заболоченные места. В одном месте им пришлось бежать по свежей насыпи. Андре кроме своей собственной ноши тащил динамо-машину, которую забрал у Макса. Молодого радиста от усталости шатало из стороны в сторону. В одном месте он оступился и вместе со своей ношей упал с насыпи вниз, однако каким-то чудом не сломал себе шею. Товарищи без единого упрека подняли его, даже Невойт ничего не сказал и пошел дальше.

Затем им пришлось бежать в обратном направлении, потому что, оказавшись возле сортировочной железнодорожной станции, капитан понял, что они чуть не попали в кольцо. Двинулись обратно, и капитан, чтобы никого не потерять по пути, шел уже не в голове, а в хвосте колонны. Когда же они снова вышли на местность, не занятую гитлеровцами, Невойт опять возглавил группу. Около двух часов ночи они наконец оказались неподалеку от населенного пункта Новины, куда их, собственно, и направил лесник. Далее расстилался большой лесной массив.

Вскоре вошли в лес, который по мере углубления в него становился все гуще и гуще. Все надеялись, что теперь Невойт объявит привал, но капитан, казавшийся неутомимым, и не собирался этого делать. Вслед за Невойтом шла Наташа, еле поспевая за ним. Девушка не жаловалась и не просила остановиться, чтобы хоть немного передохнуть, да если бы и попросила, Невойт все равно не остановился бы, так как понимал, что сейчас самое главное — это полная безопасность группы.

После двухчасового перехода, оказавшись около заброшенных окопов, Невойт сказал:

— Ну, товарищи, вот здесь мы и отдохнем, вы это заслужили.

Конечно, об отдыхе капитан думал меньше всего. Ему нужно было установить связь с Яном Вильком, а кроме этого достать что-нибудь из продовольствия. Уже двое суток партизаны питались только хлебом и яблоками.

Невойт думал о том, кого он может послать в Лебки. Наконец его выбор пал на партизан Алексея, Ивана и Василия, которые не только были здоровыми людьми, но и еще умели разбираться в сложной обстановке. Эту тройку он заприметил раньше, и вот уже несколько дней они выполняли роль сопровождающих группы немецких антифашистов.

Невойт приказал им незаметно добраться до населенного пункта, найти там старосту и, расположив его к себе, вернуться обратно с несколькими буханками хлеба или, на худой конец, мешком картофеля.

Повторив полученное приказание, Алексей, как старший группы, увел товарищей. Особого воодушевления ребята, разумеется, не испытывали, потому что устали, как и остальные.

Прежде чем лечь и немного отдохнуть, Невойт проверил посты охранения. Он хорошо понимал, что нападения противника можно ждать в любой момент, хотя лесник и хвалил им этот лес. На самом же деле лес был не очень густ, а самое главное — в нем почти не было подлеска. От внимания капитана не ускользнуло и то, что в этом районе есть довольно широкие дороги, а в лесу много просек. Все это говорило о том, что каждую минуту партизаны могли ожидать нападения с любой стороны, так что об организации постоянного партизанского лагеря здесь не могло быть и речи, а если им все-таки предстояло провести здесь не одни сутки, то нужно было заранее спрятать все вещи, чтобы быть в состоянии легко сняться с места в любой момент.

И все-таки несмотря ни на что майор Шаров уже довольно долгое время держался в этих местах. По словам учителя и лесника, майор сначала вел здесь непрерывные бои с противником, а потом постепенно вжился в обстановку. Анатолию Невойту хотелось поскорее разыскать майора, чтобы лично справиться о его здоровье, потому что, собственно говоря, от этого зависело и то, кто поведет дальше группу немецких антифашистов. Другая же группа в это время должна была находиться где-то поблизости, чтобы в случае необходимости иметь возможность оказать помощь товарищам. В штабе партизанского движения этот вопрос решить было трудно. По радио Невойт получил приказ выдвинуться в район операции, на месте уточнить обстановку и договориться с Шаровым.

Обо всем этом и думал капитан Невойт, перед тем как уснуть. Мысли не давали ему покоя. Он подумал, что еще раз во что бы то ни стало надо побеседовать с немецкими антифашистами. Невойту было что сказать им. Капитан считал, что он, как товарищ по борьбе, должен был даже высказать им кое-какие критические замечания.

Капитан предвидел, в каком состоянии окажутся антифашисты, предоставленные самим себе, и хотя все они, кроме Макса, были опытными борцами подполья, но все-таки не были партизанами. По сути, у них даже не было времени, чтобы привыкнуть к партизанской жизни, а курсы, которые они прошли, были слишком короткими. К тому же партизан должен обладать железными нервами, а для того чтобы закалить их, тоже нужно известное время.

Так и не найдя ответа ни на один беспокоящий его вопрос, Невойт наконец заснул. Проснулся он оттого, что услышал, как кто-то говорил Наташе:

— Мы должны немедленно доложить об этом: ведь все пошло насмарку!

Когда Невойт открыл глаза, он увидел перед собой Алексея и его двух товарищей. Все трое были не то что обеспокоены, а, скорее, растеряны. Капитан решил, что партизаны, по-видимому, натолкнулись на противника. Однако по выражению лиц разведчиков он понял, что такая опасность им пока что не грозит.

Солнечные лучи проглядывали сквозь листву деревьев, и в лесу сделалось тепло. Кругом стояла тишина. Многие партизаны еще спали, а те из них, кто только что сменился из охранения, выбирали себе удобное местечко. Наташа была уже причесана, ее темные волосы блестели, словно вымытые. Рядом с ней сидел Вилли с котелком между коленями и ложкой в правой руке. Фриц, лежа на животе, внимательно осматривал динамо-машину, неся которую Макс ночью сорвался с насыпи. Все трое с беспокойством смотрели на Алексея.

Невойт проворно вскочил на ноги и потянулся.

— Ну, докладывай, — проговорил он. — Нужного дома вы не нашли, видимо по ошибке прошли мимо, но обратно вернулись незамеченными. Так или нет?

— Ничего подобного с нами не произошло. Просто старосты не оказалось дома: он на велосипеде уехал к фашистским властям еще до того, как мы появились у него. Жена его сказала, что ожидает возвращения мужа только вечером, но и то не уверена в этом на сто процентов.

Доложив, Алексей вздохнул свободно, а затем рассказал, как выглядит населенный пункт Лебки. В нем, собственно, одна-единственная улица. Судя по всему, оккупантам там забирать больше нечего. Жена старосты сказала, что ни полиции, ни гитлеровцев в селе нет, а фашистские «заготовители» заглядывают к ним лишь время от времени. Она говорила с ними довольно дружелюбно до тех пор, пока разведчики не попросили у нее хлеба или картошки. Женщина в тот же миг захлопнула перед их носом дверь дома. Алексей предложил капитану как следует осмотреть все село, чтобы поискать там что-нибудь из провизии.

Невойт наотрез отказался от этого, поскольку им во что бы то ни стало надо было установить связь с Шаровым, а не отвлекаться на второстепенные вопросы.

— Если староста к ночи не вернется домой, двинемся в другое село. До тех пор ничего не случится, а пока подождем.

Радист Фриц внимательно прислушивался к разговору, а затем произнес:

— Тогда нам нужно укладывать свои пожитки. — И тут же начал упаковывать динамо-машину.

— Достаточно будет их хорошо замаскировать, Фриц, — уточнил Невойт и распорядился, чтобы группа Алексея, вернувшаяся с задания, шла спать. После этого капитан долго разговаривал о чем-то с одним партизаном, который раньше вел у него в подразделении все хозяйственные дела и которого капитан не забыл взять с собой, потому что никто, кроме этого партизана, не умел так мастерски доставать продовольствие. Примерно в полдень Невойт пришел к немецким антифашистам, которые тихо разговаривали о чем-то. Эрнст рассказывал о своем визите в укрытие учителя, прутиком рисуя на земле внутреннее устройство землянки.

Капитан Невойт подсел к ним.

— Как вы себя чувствуете, товарищи? — поинтересовался он.

— Спасибо, худшее уже позади, — ответил ему Эрнст и продолжал рассказывать. Его слова о землянке учителя навели Невойта на мысль, что было бы совсем неплохо превратить ее в свой опорный пункт или по крайней мере в место встречи, тем более что от нее рукой подать до леса, да и лесник там свой человек.

Затем разговор зашел об их вынужденной задержке у железнодорожной насыпи.

— Действовали вы там безукоризненно, — похвалил Невойт Эрнста и Вилли. — Я в это время лежал вместе с партизанами на лугу, боясь пошевелиться, а в голове у меня билась одна-единственная мысль: что же там у вас происходит?

— Открывать стрельбу мы не хотели, но, если быть откровенным, руки у меня чесались, — признался Вилли.

— У меня тоже, — усмехнулся Невойт. — Слишком заманчивым выглядело желание перебить охрану и пустить фашистский эшелон под откос, особенно если предположить, что в нем находились оружие и боеприпасы. Ваше хладнокровие и рассудительность мне понравились…

Наступила небольшая пауза. Отсутствие Яна Вилька заставило капитана о многом передумать, однако у него сейчас язык не поворачивался указать товарищам на их ошибки. Было жаль, что здесь нет Куприянова, который так хорошо умел разговаривать с людьми.

Выручил Невойта Фриц, первым заговоривший об ошибках.

— Мы не всегда ведем себя безупречно, — начал он. — Ну, возьмем, например, вчерашний случай в Клобуцке, когда я из-за какого-то паршивого яблока поднял шум. Представляю, что ты в тот момент обо мне подумал.

— Подумал, что если бы мы в тот момент проходили через какое-нибудь село, то ты бы и шепотом ни одною слова не произнес. Вот что я тогда подумал. Лес, товарищи, очень опасный соблазнитель. Его тишина настраивает нас на то, что мы начинаем верить, что находимся в полной безопасности, и, поддавшись этому ощущению, порой даем выход своим эмоциям, подчас не только хорошим, но и плохим, ну, допустим, гневу и возмущению… — Невойт устроился поудобнее, положил руки на колени и, ни на кого не глядя, начал излагать мысли, которые он до сих пор еще никому не высказывал. — Чем дольше я нахожусь в партизанах, тем чаще мне в голову приходит вопрос: что, собственно, может толкнуть нас к смерти? Ненужный шум, поздно замеченная опасность, чувство страха, сильная усталость, сиюминутное настроение или еще какие-то мелочи? Реже мы находим смерть в открытом бою. Однако после того как она нас настигнет, никто уже не спросит, почему именно он умер. Говорят, что пал смертью храбрых ради нашей победы, вечная ему слава. Но мне хочется закончить свое философствование тем, что нам с вами приказано не умирать, а бороться против врагов и победить. — Проведя рукой по лицу, он обратился к Фрицу со словами: — Вот почему я вчера разозлился, когда ты вдруг разошелся. Но я знаю, что ты сам теперь жалеешь об этом.

— Действительность, как правило, бывает всегда суровее, чем ожидаешь, — сказал Макс и, вытащив из кармана пачку сигарет, пустил ее по кругу. — Для меня самое тяжелое — это ждать. Первые дни у вас я прямо-таки заболел от нетерпения. Мне жаль каждую минуту моей жизни, которая проходит без дела.

— Ты бы уже должен был привыкнуть к этому, — спокойно заметил Невойт. — Мне тоже было нелегко, когда я ожидал своего первого задания. Однако время, или, вернее говоря, отдельные часы своей жизни, нельзя оценивать только по тому, добился ты успеха или нет. Успех порой может прийти значительно позже. Нам же с вами нужно думать о том, как лучше выполнить задание, И стоит ли здесь говорить о каком-то часе ожидания?

Макс ничего не ответил капитану на это, лишь испытующе посмотрел на него.

«Что мне сказать ему? — подумал капитан. — В конце концов, я не мудрый старец, который все знает и может наставлять всех, тем более что все мы люди одного поколения. Вся разница между нами заключается только в том, что я ровно на тысячу дней больше его нахожусь на фронте».

— Я не собираюсь пугать тебя, — сказал он ему. — Пройдет время, и ты привыкнешь к нашей повседневной партизанской жизни, и не только привыкнешь, но и не будешь допускать ошибок ни от нетерпения, ни от излишнего усердия.

Лицо Макса залила краска.

— Ты намекаешь на то, что я не разбудил Челябинска?

— Да.

— Как такое со мной случилось, я и сам не пойму. У доктора я уже попросил извинения, он меня не только простил, но еще и посмеялся надо мной.

— Очень жаль, — коротко и строго заметил Невойт. Последние дни он внимательно наблюдал за Максом и доктором и, хотя ценил их дружбу, отнюдь не одобрял легкомыслия обоих. — Доктор посмеялся над тобой, и ты успокоился, так, да? — не отступался Невойт от Макса. — Если бы его во сне захватили гитлеровцы, тогда бы он не смеялся. А ты теперь отмалчиваешься. Удивляюсь, как это Андре разрешает тебе такое.

— Я с ним уже разговаривал и пообещал, что подобное со мной больше не повторится.

— И все-таки мы должны были обсудить этот случай, — проговорил Вилли, явно недовольный тем, что Андре встал на защиту своего радиста. — Я, например, лично хочу услышать, что мы можем положиться на Макса, как он на нас. В данный момент подобная небрежность сошла нам с рук. Но что будет, когда мы окажемся в городе, так сказать на глазах у противника, где каждая, даже самая мельчайшая, неосторожность может повлечь за собой крупную неприятность?

Невойт перевел разговор на то, как важны в условиях партизанской борьбы даже самые незначительные детали. Об инциденте, по его мнению, говорилось уже много, а Макс достаточно умен для того, чтобы сделать для себя необходимые выводы.

Потом капитан говорил антифашистам о том, как они должны входить в любой незнакомый им дом, как по внешнему виду людей разбираться в них, каким образом избавляться от преследователей, и о многом другом. Кое-что из этого антифашисты уже знали, частично по собственному опыту, частично теоретически. Однако капитан Невойт подчеркнул, что все его предостережения и советы являются отнюдь не догмой, а лишь советом, пользоваться которым надлежит с учетом конкретной обстановки.

Сначала Макс, казалось, не принимал участия в разговоре. Молча разглядывал он мох под ногами, но постепенно разговор заинтересовал его и он начал задавать вполне логичные вопросы, на которые Невойт ответил.

Когда занятие кончилось, Вилли сказал, что поляна по ту сторону от канавы, в которой они лежали, густо заросла брусникой и утром он набрал полный котелок ягод. Если бы он, был командиром, то всю группу заставил бы собирать бруснику.

Невойт нашел этот совет великолепным, сказав, что ни он сам, ни его помощник по снабжению как-то не додумались до этого.

— Вот ты и организуешь такую вылазку, — предложил Вилли капитан. Тут же нашлись и добровольцы, которые охотно согласились пойти вместе с Вилли. — Только ты, Андре, останься здесь, не уходи! — Невойт, видимо, хотел что-то сказать ему, когда все уйдут. Нужные слова капитан подыскивал довольно долго.

— Говори прямо, по-русски: чего я не так сделал? — попросил его Андре.

— Как руководитель группы и командир ты слишком мягок, — сказал Андре капитан. — Если кто-нибудь из твоих людей потеряет самообладание, как это вчера произошло с Фрицем, ты обязан немедленно поставить его на место. Обязан в интересах всей группы, независимо от того, были у человека на это основания или нет.

— Я был прямо-таки ошеломлен, ведь Фрица я таким никогда не видел.

— Нервы могут сдать даже у самого рассудительного человека, и с этим всегда нужно считаться, хотя такие срывы и являются исключением. Хочу посоветовать тебе быть с Максом более требовательным и строгим.

Андре скрестил руки на груди и ничего не ответил капитану, хотя по глазам его было заметно, что он придерживается другого мнения.

— Я напомню тебе о событиях прошлой ночи, — живо начал Невойт, видимо почувствовав, что Андре внутренне сопротивляется ему. — Случилось то, чего я, собственно, давно уже ожидал. Все вы как бы щадите парня и переоцениваете своих коллег. Ты, как командир, несешь полную ответственность за каждого члена группы. Зачем тебе понадобилось пускать в ход динамо-машину? Грохот от нее был слышен на целый километр. К счастью, все обошлось, и нам не пришлось мастерить носилки для тебя. Неужели ты не понимаешь, в какое положение ты ставишь нас всех?

И хотя капитан все время старался сдерживать себя, поведение Андре все же вывело его из равновесия. Почему он так легко разделался с Максом? Больного человека вряд ли стоило посылать на такое задание.

Андре не проронил ни слова, лицо его оставалось непроницаемым, разве что побледнел он больше обычного, видимо сказалось нервное напряжение последних дней. Невойт теперь досадовал сам на себя, но ничего изменить уже не мог.

— Неужели ты меня плохо понял? — спросил он. — Может, я слишком быстро говорил?

— Макс годится мне в сыновья, — неожиданно сказал Андре. — Ему из всех нас тяжелее всего, ведь он не привык к трудностям.

— Именно поэтому он и должен привыкать к ним… — И тут вдруг Невойт подумал, что Андре никогда в жизни не командовал никаким воинским подразделением и потому, естественно, не знает того, что известно ему, Невойту, как кадровому офицеру и партизанскому командиру. — Ну а чтобы ты не заблуждался далее, скажу, что Макс по состоянию здоровья крепче каждого из вас. Вот ты уже, наверное, чувствуешь каждую свою косточку, а у него пока ничего не болит. Он может устать, но, однако, не свалится от усталости на землю, за это ты можешь быть спокоен. А высказывать ему сочувствие вовсе не обязательно и даже вредно, потому что тогда он может утратить веру в самого себя и свои силы или, чего доброго, начнет мнить себя большим человеком, это уж зависит от его характера. В любом случае ему от этого станет не легче, а только тяжелее.

— Я еще в Москве думал о нем… — начал Андре, а затем добавил: — Ну что же, благодарю тебя за откровенность.

Невойт хотел сказать, что по-товарищески только так и поступают, а потом он думал переговорить с Андре об Алексее, Иване и Василии, которые выделены для сопровождения группы немецких антифашистов, но не успел сделать этого, потому что заметил на узкой лесной просеке какого-то человека. Это был худой незнакомый мужчина, невысокого роста, черноволосый. Он вел велосипед, который подпрыгивал на многочисленных рытвинах. Чем ближе он подходил к партизанам, тем отчетливее становилось заметно, что незнакомец сильно хромает.

— Смотрите-ка, а ведь он идет к нам в гости! — проговорил вдруг Невойт. — И часовой его пропустил… Похоже, он намерен познакомиться с нами.

ГЛАВА ВТОРАЯ

МАЙОР ШАРОВ

До 1939 года Ян Вильк был бедным польским крестьянином, занятым только собственным хозяйством. Вместе со своей женой он в поте лица трудился на своем небольшом участке, чтобы прокормить себя и детишек. Этот скромный человек принадлежал к числу тех людей, которые никогда не противятся властям. Когда в сентябре 1939 года разразилась война, Вильк еще глубже ушел в себя, надеясь как-нибудь тихо и незаметно пережить тяжелое время. Но именно из-за этого он и попал в неудобное положение. Фашисты сочли его вполне подходящим человеком и назначили старостой родного местечка, которое теперь называлось не иначе как Блахштадт. Это назначение до смерти перепугало Вилька, однако он, не высказывая никаких возражений, беспрекословно выполнял все, что от него требовали. Единственное, что он старался делать, — это щадить жителей родного села. В душе он решил, что скорее умрет, чем толкнет на смерть других. То обстоятельство, что Лебки лежали вдали от крупных дорог, давало кое-какие преимущества.

Когда позднее в тех местах начала создаваться Армия Крайова, Ян Вильк сразу же был назначен окружным инспектором. Благодаря занимаемому им посту он не был призван в армию, хотя и подходил по возрасту. Как староста, он имел право на беспрепятственное передвижение и, естественно, на всевозможную информацию. Вскоре он был повышен в должности и как член разведывательного подразделения, находившегося на казарменном положении, без долгих проволочек мобилизован в Армию Крайову и приведен к присяге. Начальство относилось к нему со всей строгостью, требуя от него исправного выполнения всех приказов Армии Крайовой. Если бы он отказался повиноваться, то его попросту приговорили бы к смертной казни.

Вильк понимал, что отныне над его жизнью нависла смертельная угроза, однако, как ни странно, это его не испугало. Дело в том, что до этого ему пришлось испытать столько страха, что для нового в его душе не осталось больше места. Более того, он даже почувствовал себя несколько свободнее прежнего, так как стыд, который он испытывал прежде, больше уже не давил на него. Выполняя честно все приказы командования Армии Крайовой, он зарекомендовал себя добропорядочным поляком и надежным человеком.

Его непосредственным начальником был некто Яник, очень смелый человек, который никогда не терял способности трезво мыслить. В польской армии довоенного периода он имел звание подофицера и, хотя был молод, считался опытным разведчиком. Подразделение Яника пряталось в лесах и время от времени меняло свое местонахождение. В полном составе или небольшими группами они контролировали довольно обширную территорию в треугольнике Клобуцк, Андреасхюте и Калети. Сам Яник никогда Вилька не разыскивал: он либо передавал или получал информацию через специального связного, либо вызывал его в расположение одного из партизанских лагерей.

Ян Вильк очень много ездил и довольно часто сам принимал приехавших к нему гостей. Помимо связных Яника к нему иногда заезжал его вышестоящий начальник по кличке Комар. Это был молодой поручник, действовавший официально как бригадир сборщиков смолы, с довольно большими полномочиями. От него Вильк научился правилам конспирации, в которые в свою очередь посвятил и свою жену, подвижную и энергичную, но молчаливую особу.

Известия о карательных мероприятиях, очень часто проводившихся фашистами, по вполне официальным каналам доходили до старосты Лебков. Покорность властям стала его тактикой. Вильк знал, что местные власти считают его довольно ограниченным человеком, и это было ему на руку. Принимая его за простачка, они, не стесняясь, разговаривали при нем обо всем. Случалось так, что лица, которым грозил арест, вдруг исчезали, прежде чем полиция или гестапо успевали их схватить. Но никому и в голову не приходило, что их заблаговременно предупреждал об опасности Вильк.

Как-то ранним августовским утром 1944 года перед домом старосты остановился мотоцикл. Вильк в это время как раз находился во дворе и запрягал лошадь, чтобы съездить за кормом. Во двор вошли два жандарма. Вильк знал их и подумал, что они пришли к нему за молоком и яйцами. Однако оказалось, что жандармы очень торопились и хотели поделиться с ним важными сведениями.

В прошедшую ночь, примерно в два часа, самолет без опознавательных знаков выбросил парашютный десант в районе между населенными пунктами Джевичка Гура и Кокотек. Часовые наружной охраны видели это собственными глазами. В тот же час спецотряд вермахта и подразделение местной полиции по сигналу тревоги были приведены в состояние боевой готовности и брошены на поиски десантников. Завязался бой, в ходе которого был убит один парашютист, а остальные, человек десять, скрылись в темноте. Убитый парашютист был вооружен ручным пулеметом и пистолетом, никаких документов при нем не оказалось, зато были найдены германские марки и американские доллары. В том же месте полицейские разыскали еще один парашют, который, как и оружие убитого, был русского изготовления.

По словам жандармов, не было никакого сомнения в том, что с самолета сброшена хорошо вооруженная группа русских партизан, посланная для установления связи с местными партизанами. Вполне возможно, что среди парашютистов были и раненые, которых партизаны унесли и, вероятнее всего, попытаются устроить среди местных жителей до полного выздоровления, так что ему, Вильку, нужно смотреть в оба и, обнаружив неизвестных, немедленно доложить в полицию.

Ян Вильк понимающе закивал головой, затем разразился ругательствами по адресу русских и заявил, что сделает все, что от него требуется. Когда жандармы укатили в соседнее село, чтобы предупредить тамошние власти, Вильк вошел в кухню. Выпив целую кружку холодной воды из ведра, что стояло возле двери, он задумался. Что же теперь делать? Где сейчас находится Яник, он не знал, а связной от него должен прийти только через несколько дней. И если парашютистам действительно нужна помощь, то они, естественно, не могут долго ждать. Их нужно было направить по правильному пути и сделать так, чтобы они не попали в руки предателей. Вильк подумал, что Яник наверняка, потребует от него обстоятельного доклада о том, что за люди эти парашютисты, спрыгнувшие в его лесу, и где именно они сейчас находятся.

Чем больше Вильк размышлял, тем яснее ему становилось, что действовать он должен немедленно. Поручив жене ехать за фуражом, он сел на свой старенький, видавший виды велосипед и покатил по соседней дороге в объезд Люблинца. Ехал он без особой надежды на успех, больше для того, чтобы очистить свою совесть от угрызений, так как решил для себя, что партизаны наверняка будут обходить населенные пункты стороной, чтобы замести свои следы. Где же ожидать их появления?

Нажимая на педали, он ехал по полевой дороге, внимательно оглядываясь по сторонам, и очень испугался, когда на дорогу, целясь в него из автомата, выскочил солдат. Произошло это недалеко от того самого места, где, по словам жандармов, происходил бой с партизанами. Несмотря на препирательства Вилька, солдат под дулом автомата провел его к своему командиру, который лежал на плащ-палатке и сладко спал. Когда солдат начал докладывать ему, тот проснулся и застонал. Неподалеку от командира находились два партизана, остальные что-то делали возле ямы, у которой лежали какие-то ящики и нечто очень похожее на бомбу.

Вильк сразу же понял, что партизаны хотят что-то закопать в яме и что их командир, по-видимому, ранен или болен. Важно было то, что он все-таки нашел партизан. Его не беспокоило, что они обращались с ним не очень вежливо.

Вильк откровенно рассказал партизанам о том, кто он такой, не утаив, что является старостой и бойцом Армии Крайовой одновременно, а затем сообщил о том, откуда ему стало известно о появлении партизан в этом районе. Закончил он свой рассказ тем, что хотел бы помочь им, но один он многого сделать не может, специального связного придется подождать несколько дней.

Откровенность Вилька произвела на партизан благоприятное впечатление, тем более что он не обещал им молочных рек с кисельными берегами. Партизаны, казалось, поверили ему. Командир группы, которому даже говорить было трудно, и его заместитель задали Вильку множество вопросов, в основном о политическом и военном положении в районе. Тут же выяснилось, что партизаны, оказывается, вовсе не собирались высаживаться именно здесь: они предполагали оказаться в районе, который контролировался частями Армии Людовой, однако летчик сбился с маршрута и выбросил их здесь. В довершение всего при перелете через границу самолет попал в зону огня зенитной артиллерии противника. И тогда командир группы на свой страх и риск приказал прыгать над любым большим лесным массивом. И вот они здесь. Чтобы получить возможность свободно передвигаться по местности, партизаны решили часть снаряжения и оружия закопать в укромном месте.

Все понимали, что партизаны не могут долго оставаться в этом районе. Вильк ломал голову над тем, где спрятать партизан. Ему хотелось, чтобы они находились поблизости от его села, так как тогда он смог бы оградить их от многих неприятностей. Однако добраться до нею нелегко, да и небезопасно. Вильк спросил командира о том, куда он ранен.

Услышав такой вопрос, командир партизан улыбнулся. Оказалось, что он вовсе и не ранен: просто его парашют зацепился за верхушку огромной ели, а его самого так ударило о дерево, что он даже потерял сознание. Вполне возможно, что у него теперь поврежден позвоночник. Боль несколько поутихла, но шевелиться он почти не может. Предложение Вилька он принял. В крайнем случае товарищи понесут его на носилках.

Тем временем Вильк решил, что лучше всего устроить партизан неподалеку от Лебков, где они будут в полной безопасности. Так, по крайней мере, ему казалось. Попросив у партизан карту, он показал на ней, как по возможности незаметно пройти в указанное место, где он их будет ждать ночью.

Партизанской группе без всяких происшествий удалось добраться до места, только на переход туда ей понадобились две ночи, а не одна, так как двигались они очень медленно. Командир шел, опираясь на палку, он очень часто останавливался, чтобы передохнуть и хоть немного заглушить боль, которая усиливалась при каждом его шаге.

Увидев партизан, Вильк очень обрадовался. Он наказал жене, чтобы она отнесла партизанам на место их стоянки большой бидон молока и корзину с провизией. Понятно, с каким нетерпением он ожидал визита своего вышестоящего начальника.

Однако на этот раз отряд Армии Крайовой опаздывал. Когда же наконец связной провел Вилька к шефу, тот встретил его отнюдь не приветливо.

Со все возрастающим неудовольствием он выслушал Вилька, его худое, аскетическое лицо побагровело от негодования, а усики над верхней губой мелко-мелко задрожали.

— Так-так! Значит, ты самовольно показал им нашу самую лучшую стоянку в лесу! — начал командир. — И молочка-то ты им доставил, и картошечки. Говоришь, командир их очень приятный человек? — Он сокрушенно покачал головой. — И за что только господь бог наградил меня таким ослом, как ты?!

Вильк испуганно замолчал: он даже вообразить не мог, что будет такая реакция на его действия.

— Да знаешь ли ты, кого приютил и накормил?! — не унимался Яник. — Это те самые негодяи из Сиракув, которые подстроили нам ловушку. У нас каждому известно, что именно там находится целый батальон власовцев и цель у них одна — как можно скорее уничтожить нас.

— Нет, это не такие люди! — возразил ему Вильк. — Власовцы не стали бы зарывать оружие и боеприпасы и нести на себе больного командира. Это настоящие русские бойцы. Посмотрите на них сами, и тогда вам все станет ясно.

— Я вот думаю, а не перестрелять ли мне их всех и тебя вместе с ними, прежде чем гестапо не забрало тебя в свои лапы?

Яник был вне себя. До сих пор противнику еще ни разу не удалось напасть на его след или захватить хотя бы одного из его солдат. Он не верил ни единому слову Вилька, хотя тот и клялся всеми святыми. Не верил потому, что думал: «Зачем, спрашивается, русским партизанам понадобилось высаживаться именно здесь?»

Под строгой охраной он отправил Вилька домой, а сам со своими людьми пошел к месту стоянки парашютистов-десантников. Двадцать солдат окружили место, где расположились партизаны, а девятерых, самых сильных и храбрых (среди них находился и его родной брат), Яник взял с собой. Все были вооружены автоматами и карабинами. Загнав патрон в патронник, они были готовы в любую секунду открыть огонь. Партизаны уже поджидали их и тоже на всякий случай были готовы к стрельбе.

Командир партизан, широкоплечий мужчина среднего роста, сильный, как медведь, судя по всему, был раза в два старше Яника. Увидев прибывших гостей, он встал и совершенно спокойно ждал, когда они подойдут ближе.

Яник тоже держался спокойно. Своим людям он приказал в случае перестрелки из леса никого живым не выпускать.

Приложив два пальца к фуражке, Яник назвал свою фамилию, а затем добавил:

— Я подофицер и командир разведывательного подразделения Армии Крайовой. В моем распоряжении находится около пятидесяти человек. Ваша стоянка окружена моими людьми, и, следовательно, все вы находитесь в моих руках.

— А я майор Шаров, командир разведывательного партизанского подразделения, — представился широкоплечий командир, отдавая честь. — В моем распоряжении находится четырнадцать человек. Один погиб во время приземления.

Последние слова Яника русский командир оставил без внимания, будто он их вовсе и не слышал. Он только распахнул свою куртку так, чтобы полякам были видны знаки различия на его гимнастерке.

— Форма и погоны на сегодняшний день никого не могут ввести в заблуждение, — заметил на этот жест майора Яник. Однако начиная с этой минуты он уже стал сомневаться в своей первоначальной оценке. За несколько минут пребывания у этих людей его опытный взгляд заметил нечто такое, что никак не вязалось с его понятием о власовцах. Оружие у парашютистов было новенькое, только советского образца, сапоги такие, какие выдают только в Советской Армии. Все партизаны производили впечатление людей, которые вышли из боя или проделали большой переход. Но самое сильное впечатление произвел на Яника сам майор, который нисколько не был похож на жестокого проходимца, искателя приключений. Вся фигура майора Шарова излучала спокойствие и уверенность.

— Ну так как, будем стрелять друг в друга или лучше закурим? — предложил майор. — И хотя я ваш гость, но я все равно смогу угостить вас куревом и поднести рюмку в честь знакомства.

— Я согласен поговорить с вами, — сказал Яник после короткого раздумья. Когда все стали рассаживаться, Яник заметил, что майор не смог сесть на землю без посторонней помощи, при этом он от боли скрипнул зубами.

Разговор затянулся надолго. Солдаты Армии Крайовой живо интересовались у десантников последними новостями о положении на фронте, о том, как в Москве расценивают ход войны и какие планы имеются в отношении будущего Польши. Во-первых, поляков на самом деле интересовала подобная информация, поскольку они ею не располагали, а во-вторых, Яник подобным образом пытался еще раз проверить партизан. Одновременно с этим он был рад тому, что рядом с ним сидят его ближайшие друзья и соратники, так как здесь говорилось много и такого, что можно слышать далеко не каждому.

Уже начало темнеть, когда Яник поинтересовался у майора относительно задания, которое тот выполнял, а затем спросил, не лучше ли будет, если партизаны переместятся дальше на восток и выйдут в район, где они на самом деле должны были приземлиться.

На этот вопрос Яника ответил заместитель майора, сказав, что ночью они получили приказ из Центра задержаться в районе Люблинца до получения нового приказа или до тех пор, пока к ним не пробьются новые люди. Из услышанного Яник заключил, что у партизан имеется рация и ему уже не удастся диктовать им свои условия.

Майор дополнил высказывание своего заместителя словами о том, что рано или поздно им так или иначе придется переместиться в район боевых действий. Вооружение и боеприпасы у них есть, имеют они и еще кое-что. Сказав это, он вручил Янику несколько экземпляров Люблинского манифеста, выпущенного 22 июля Польским комитетом национального освобождения.

Яник сунул манифест в карман, даже не посмотрев. Он решил детально ознакомиться с ним позднее, а уж затем передать другим.

Двух своих солдат Яник послал снять окружение, а майору сказал:

— До тех пор, пока вы будете находиться в этом районе, я буду оказывать вам помощь, а на днях постараюсь связать вас с нужными людьми.

— Благодарю вас, — ответил ему майор, — но что скажет на это ваше начальство?

— Я не намерен никого информировать об этом, — коротко, но ясно заявил Яник.

Майор Шаров сразу же понял, что Янику запрещено вступать с партизанами в контакт, но он на свой страх и риск поступает так, как находит нужным, и потому майор не стал задавать поляку больше никаких вопросов.

Свое обещание Яник сдержал. В первую очередь он прислал в группу врача, который тщательно осмотрел Шарова и сделал ему своеобразный корсет, закрепив поврежденный позвоночник в неподвижном положении. Оба командира договорились, так сказать, о разделе сферы действий в лесу. Майор Шаров действовал севернее населенного пункта Лебки, а Яник со своими людьми контролировал район Гербы. Связь между польской и русской группами в случае необходимости осуществлял Ян Вильк, которому была предоставлена некоторая самостоятельность. В то же время Яник старался делать так, чтобы как можно меньше посвящать во все Вилька, так как подофицер считал Яна слишком добрым и доверчивым.

Вильк же относился к этим партизанам как к своим: он их разыскал, он же выручил их из беды. Жена Вилька по-прежнему снабжала партизан едой и стирала им белье.

ТАЙНЫЕ ТРОПЫ

Разумеется, трудно было рассчитывать, что пребывание советских партизан долго сохранится в тайне от врагов. Дело в том, что фашисты, несмотря на неуспех, отнюдь не отказались от дальнейших поисков парашютистов. Им удалось запеленговать партизанскую рацию, и они сразу же организовали облаву. По селам пошли слухи о партизанах. Первым узнал об этом поручник Комар из штаба Армии Крайовой. Узнал и сразу же заподозрил, что его взводный Яник не только знает о русских партизанах, но даже оказывает им помощь. Вызвав Яника на разговор, он пригрозил ему, и Яник все рассказал, так как считал своего начальника честным и справедливым человеком.

Взвод Яника находился, можно сказать, в двойном подчинении: по сугубо военным вопросам он подчинялся инспекторскому совету в Катовицах, а по линии разведки он выполнял все приказы и указания боевого центра «Хойне» и военного округа Армии Крайовой в Радоме, а Комар как раз и был командиром этого центра.

Поручник одобрил поведение Яника и высказал пожелание лично познакомиться с русским майором, и не только для того, чтобы получить от него кое-какую информацию. Комар, умный и критически мыслящий офицер, уже давно считал, что высшее командование Армии Крайовой закрывает глаза на реальный ход событий, ориентируется исключительно на эмигрантское правительство в Лондоне и потому не в состоянии видеть действительную расстановку сил. По мнению Комара, Миколайчик находился слишком далеко от Польши и потому не мог влиять на события в ней, а между тем настоящие освободители Польши шли с востока. Комар хорошо понимал, что Армии Крайовой самостоятельно ни в коем случае фашистов из страны не выгнать, а вот советские войска с успехом делают это независимо от того, нравится это кому или не нравится. Комар был настоящим офицером: ему нравились не пустые речи и декларативные заявления, а реальные военные успехи.

Янику не составило труда свести Комара с майором Шаровым, и офицеры довольно быстро нашли общий язык. Комар по нескольку раз в неделю навещал десантников и сообщал им то, что считал важным, а однажды он даже лично участвовал в бою, в ходе которого русские партизаны отбили нападение гитлеровского отряда специального назначения, охотившегося за ними на бронеавтомобилях. Комару нравилось, что советский майор успешно уходил от преследований противника и даже наносил врагу чувствительные удары. Так, за одну только ночь русские ликвидировали в нескольких селах множество жандармов. После проведения этой операции Комар посоветовал Шарову переместиться несколько ближе к Гербе.

Когда их подразделения оказались поблизости друг от друга, Яник стал регулярно появляться у Шарова, часто без особой необходимости, просто так, чтобы поговорить. Яник понял, что Шарову можно задавать любые вопросы. На все майор обязательно даст ясные и обстоятельные ответы. Люблинский манифест, полученный от майора, произвел на Яника сильное впечатление, потому что народу отводилась в нем главная роль, хотя в это нелегко сразу было поверить. Яник интересовался, какой будет жизнь после войны и не получится ли так, что простые люди снова ничего не будут значить, а пес богатого лесничего будет цениться дороже простого лесоруба. В военные годы Яник как бы нашел свое место, почувствовал себя сильным и нужным и очень беспокоился о том, как бы будущее не оказалось хуже прошлого.

Майор Шаров объяснил ему, что жизнь простых людей во многом будет зависеть от того, как они сами ее организуют. С разгромом фашизма на земле еще останется много различных нерешенных задач. Работы предстоит очень много. Советский Союз, безусловно, окажет братскую помощь польскому народу, но вопрос о своей системе государственности должны решить сами поляки. Однако Яник требовал доказательств того, что на освобожденной от гитлеровцев части польской территории уже действует народное правительство, во главе которого стоят представители рабочего класса.

Майору пришлось терпеливо разъяснять молодому польскому командиру, казалось бы, прописные истины. Шаров заметил, что в голове Яника уживались самые противоречивые мысли и представления, он не всегда ясно видел перед собой конечную цель, ошибочно полагая, что борьба ведется ради самой борьбы, однако при всем этом Яник оставался честным человеком.

Кроме того, он старался перенять у майора Шарова некоторые методы его работы. Ему очень нравилось, что майор отдает своим подчиненным гораздо меньше приказов, чем сам Яник, что никогда не угрожает своим людям, не пугает их наказаниями, а воинская дисциплина в его группе намного выше, чем в любом подразделении Армии Крайовой.

Янику трудно было понять, что причина столь разного отношения к своему долгу прежде всего коренится в различном характере армий, в которых они служат. И хотя польские солдаты из Армии Крайовой тоже сражаются против фашизма, однако совершенно из других убеждений, а некоторые из них действуют больше по принуждению, чем под влиянием собственной сознательности.

Яник, словно губка, впитывал в себя все, что ему рассказывал Шаров. Единственное, что Яник не знал, — какую задачу получил советский майор от своего командования и кого он здесь дожидается, хотя, судя по всему, нетрудно было догадаться, что партизаны к чему-то готовятся. Каждый день они выходили на радиосвязь со своим Центром, получали от него какие-то указания. Все люди майора были поделены на совсем небольшие группы, которые постоянно находились в движении. Майор Шаров проверил все опорные и запасные пункты, на которых в случае необходимости могли расположиться партизаны. Порой они ночевали в домах, принадлежащих солдатам Армии Крайовой, или совершенно неожиданно появлялись среди польских крестьян и запросто беседовали с ними.

Сам Шаров, несмотря на сильные боли в позвоночнике, однажды полночи просидел у Вилька в Лебках, расспрашивая Яна обо всем, что его интересовало.

В конце августа взводный получил интересное известие от верного человека из Клобуцка. Как только выдался свободный часок, Яник сразу же помчался к майору Шарову. Как и всегда, он сначала поинтересовался, все ли у партизан в порядке, а потом вдруг выпалил:

— А у меня для вас есть хорошее известие! Группа, которую вы ждете, скоро прибудет. — Какое-то время он наслаждался впечатлением, которое произвели его слова на майора, хотя тот и старался не показать своего удивления. — Они идут от капитана Ханица и уже сообщили об этом.

Майор не спеша свернул козью ножку, раскурил ее и, задумчиво глядя на струйку дыма, спросил:

— Скажи, какое отношение ты имеешь к Армии Людовой?

— Да никакого. Ханица я лично не знаю, а он не знает меня, однако между моим взводом и его батальоном установлена связь, правда хрупкая. — Яник сделал неопределенное движение пальцами. — Вот почему я, собственно, и знаю, кто и когда прибудет оттуда в наш район.

— Объясни мне это как-нибудь попонятнее, — попросил Шаров.

— Речь идет о ваших товарищах. — Голос у Яника стал серьезным. — В Андреасхюте есть лагерь, в котором содержатся пленные советские офицеры. Там их содержат в ужасных условиях и почти ничем не кормят. Больные обречены на верную смерть, а над теми, кого подозревают в связях с движением Сопротивления, лагерное начальство устраивает судебный процесс, похожий больше на расправу. Ежедневно из лагеря бесследно исчезает несколько человек. В вещевом складе вермахта в Андреасхюте работает солдат Армии Крайовой по кличке Черный. Так вот он однажды организовал побег пленных из концлагеря и лично ко мне прислал нескольких беглых офицеров. Сначала я спрятал этих людей на одной квартире, где их подкармливали наши люди. Потом мы переправили их в Клобуцк, а оттуда через границу. В Радомско есть ваши люди, которые занимаются тем, что переправляют через линию фронта бежавших из концлагеря пленных.

Шаров свернул себе новую козью ножку и протянул Янику кисет с табаком.

— Мне бы только хотелось знать, почему ты мне об этом раньше ничего не рассказывал?

— Ты мне тоже не все говорил. Неужели ты думаешь, что Вильк как сумасшедший мчался на велосипеде к тебе, не доложив мне об этом, или он не знает, что я поморгаю пленным русским офицерам?

Майор понимающе кивнул и спросил:

— А кто еще знает об этом?

— Всего несколько человек из моего ближайшего окружения: мой брат и еще человек пять. Ну и, разумеется, наши связные. Из начальства никто ничего не знает, даже поручник Комар. Я в таких делах бываю очень осторожен. И здесь имеются люди, которые не прочь подвести меня под военный трибунал.

— Все это очень сложно, — проговорил Шаров. — У нас подобная обстановка была лишь во времена гражданской войны. Меня же интересует одно: почему ты делаешь это, если знаешь, что за это у вас строго наказывают?

— И ты меня об этом спрашиваешь, почему?! — Худое лицо Яника покрылось бурыми пятнами. — Потому что я считаю, что это идиотизм, когда солдаты двух армий, которые сражаются против общего врага, не помогают друг другу. В моей голове такое никак не укладывается. По-моему, каждый, кто борется против фашистов, — мой друг. Вот с таких позиций я и действую.

Оба замолчали. После паузы Шаров сказал:

— Я так и не понял, мне ли предназначено известие, которое ты принес.

— У моих верных людей в Клобуцке сейчас находится группа разведчиков, — сбивчиво начал Яник. — Двое солдат из Армии Людовой, оба из батальона Ханица, несколько советских партизан и один немец. А на днях, говорят, прибудет целое советское подразделение из пятнадцати человек. Они должны обосноваться именно в нашем районе, и потому кое-кто уже интересовался, есть ли здесь у нас советские партизаны.

— Я ожидаю группу партизан, но ее должен возглавить капитан. Однако как только он выйдет к группе, мне об этом сообщат по радио. До сих пор никаких сведений нет, но вообще-то я тебя очень хорошо понял.

— После того как ты выпрыгнул с самолета над нашим лесом, ты, видимо, полагаешь, что я этого капитана приму так же, как тебя?

— Именно так я и полагал.

— Полагать ты, конечно, можешь. — Яник мысленно рассердился сам на себя. Майор вел себя вполне корректно, и Яник прекрасно понимал, что тот ни в коем случае не обязан посвящать его во все свои дела. Весь этот разговор не принес Янику удовлетворения. И тут он вдруг вспомнил о немце.

— А с какой стати у разведчиков появился немец? — спросил он. — Может, в прибывающей группе имеются еще немцы? Скажу тебе откровенно, что не могу гарантировать их безопасность. Ведь так может возникнуть и бунт против них.

— В той группе всего пятеро немцев, — проговорил Шаров, — но только я никак не пойму, почему тебя это так беспокоит. Эти немцы, как небо от земли, отличаются от гитлеровцев, как польские патриоты от польских националистов. Они патриоты, антифашисты. Неужели ты полагаешь, что хороших немцев вообще не может быть на свете?

Поляк покачал головой. Он вовсе не собирался пускаться в глубокие философские размышления, просто-напросто он был готов гостеприимно встретить каждого, кто как-то связан с майором Шаровым. Однако кто-то другой, кому Яник не слишком доверял, проявлял интерес к русским, которые должны прибыть в этот район.

— Ты мне начистоту выкладывай, что это за люди.

Дело в том, что накануне к Янику приехал офицер Армии Крайовой из Катовиц, который, однако, не был его непосредственным начальником, хотя и имел довольно большие полномочия. Он устроил встречу некоторых, специально названных им командиров с целью проверки настроения в частях и подразделениях Армии Крайовой. Яник дал ему прозвище Шпион. Этот офицер проявлял живой интерес к личности майора Шарова и его партизанам и расспрашивал о русских не только его, Яника, но даже солдат.

Яник мысленно был подготовлен к такому разговору и потому отвечал то, что считал нужным. От его внимания не ускользнуло, что офицер, задавая множество вопросов, живо интересовался, нет ли в группе партизан немецких десантников.

— Я объяснил ему, что в моем лесу находитесь только вы. Пусть он меня не считает за простачка. Но теперь я вижу, что дело принимает совсем другой оборот. Откровенно говоря, у нас, в Армии Крайовой, не все ждут вашего прихода… — После этого разговора Яник попросил у майора кисет с табаком. Шаров закурил тоже.

«По-видимому, — думал майор, — руководство Армии Крайовой поддерживает тесную связь с гитлеровцами». Иначе никак нельзя объяснить все то, что он услышал от Яника. Хорошо, что его предупредили об этом. Майора интересовало, что же скрывается за этим. Шаров невольно задумался над тем, стоит ли ему в ближайшее время пользоваться услугами Яника или, быть может, есть смысл на время отказаться от них. В конце концов он решил, что нужно вести себя по-старому, потому что, отказавшись от услуг и помощи польского взводного, можно тем самым обидеть его и тогда Яник начнет следить за каждым шагом советских партизан.

— Немецкие товарищи выполняют важное и опасное задание, — сказал майор. — У нас они пробудут недолго, потому что должны вести пропагандистскую работу среди своих соотечественников, агитировать их выступить против гитлеровского режима. Мы оказываем им посильную помощь, поскольку считаем, что это не менее важно и для нас. Коммунисты они или нет, этого я тебе не скажу. Задание они получили от Национального комитета «Свободная Германия», в который вошли даже высокопоставленные офицеры вермахта, антифашисты и люди, которые наконец-то прозрели политически. Об этом ты можешь смело рассказать своим товарищам.

Яник сначала и намеревался так сделать, но потом решил, что чем меньше от него узнают его товарищи, тем лучше. Позднее, покидая партизанский лагерь, он только и думал о том, кого можно посвятить в эту историю и какие меры он должен принять для того, чтобы обезопасить немецких антифашистов от всяких случайностей.

Первого сентября Шаров сообщил Янику о том, что он получил из Центра сообщение, которое давно ждал. На встречу с ним идет капитан Анатолий. Шаров и Яник тут же договорились о том, как лучше провести группу через Лебки. Яник послал своего посыльного в Клобуцк к верным людям, но Яну Вильку ничего не сказал об этом. Если русские выйдут на Вилька, он так или иначе сообщит ему об их появлении. А уж тогда можно будет посмотреть, что это за люди, и если они на самом деле те, кого ждет Шаров, то их проводят к майору.

Майор Шаров одобрил план Яника и высказал кое-какие предложения относительно оборудования будущего партизанского лагеря.

После этого началось ожидание, но Вильк почему-то не появлялся. Спустя три дня майор Шаров выслал своих разведчиков в район расположения партизан, под Лебки. Никаких партизан там не оказалось. Удалось выяснить, что полицейские, разбившись на небольшие группы, прочесали вокруг села все леса. Можно было предположить, что группа капитана Анатолия столкнулась с фашистами. Посовещавшись, Шаров и Яник решили послать к гитлеровцам человека, которого те не могли бы ни в чем заподозрить.

Их выбор пал на маленького, уже не молодого солдата Армии Крайовой, которого несколько недель назад ранило в ногу. Рана заживала медленно, и солдат все еще прихрамывал. Его и послали в качестве курьера и наблюдателя к гитлеровцам, полагаясь на его находчивость и хитрость. За хромоту советские партизаны прозвали солдата Хромым.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГОЛОД

Увидев на просеке хромого мужчину, Андре и Невойт сначала приняли его за Вилька. Но это был не Вильк. Выяснилось, что пришел мужчина вовсе не из Лебков. Сев на пенек, незнакомец начал что-то объяснять, быстро говоря по-польски. Из общего потока слов они поняли только то, что он считает их партизанами и сам он тоже партизан. Невойт сразу же послал за Эрнстом и Фрицем, которые, как он думал, должны были посмотреть на пришельца и помочь понять его.

С большим трудом, объясняясь частично по-польски, частично по-немецки, разговор наладили. Хромой признался, что ему строго-настрого приказано не раскрывать себя и не заводить разговор о Шарове. В самом начале Хромой изложил свою легенду, с помощью которой надеялся снискать доверие советских партизан. Он заявил, что является руководителем небольшой партизанской группы, которая якобы располагается лагерем на этой вырубке. Затем он осведомился, не нужна ли советским партизанам его помощь. У него, например, имеется великолепная кухня, которую он охотно готов предоставить в распоряжение партизан. Проговорив это, Хромой жестом показал на три высокие сосны, образующие своеобразный треугольник, который возвышался над остальными деревьями.

Невойт кивнул и усмехнулся: дело в том, что партизаны и без этого объяснения давно заметили место кухни и доложили об этом своему командиру. По справедливости следовало сказать, что выбрано место было довольно удачно, так как высокие ели рассеивали дым костра и вместе с тем, подобно дымоходной трубе, выводили его высоко вверх. Неподалеку от трех сосен партизаны увидели несколько куч. Опустившись около одной из них на колени, Хромой, разрыв землю руками, вытащил два чугуна и одно ведро, предложив их партизанам в качестве кухонной посуды.

Однако, по мнению Невойта, без помощи Хромого партизаны не смогли бы приготовить пищу на этом очаге.

Хромой поспешил заверить партизан в том, что все будет в порядке, и начал перечислять возможности раздобыть провизию. Прежде всего, по его словам, кое-что из продуктов можно достать в лавке соседнего села. Правда, гитлеровцы прогнали настоящего хозяина этой лавки, поляка, и лавка сразу же попала в руки торговца-немца. По словам Хромого, этому торговцу, как и другим немцам, посягнувшим на польское добро, со временем придется расплатиться за это. В немецких лавках продукты продаются только немцам и только за германские марки. Продукты в такие лавки завозятся время от времени, так что трудно сказать, что именно и в каком количестве есть в лавке в настоящий момент.

Хромой сказал, что не исключена возможность достать целую свинью. При этом он сослался на практику, получившую широкое распространение у гитлеровских чиновников и офицеров, многие из которых отдавали тому или иному польскому крестьянину поросенка на откорм. Некоторые из них хоть что-то платили этому крестьянину, но таких было мало. Немцы считали, что польский крестьянин должен был радоваться, потому что это освобождало его от несения других, более тяжелых повинностей и даже репрессий. Когда поросенок превращался в хорошо откормленную свинью, крестьянин посылал немцу по почте открытку, тот приезжал и забирал свинью. Если же крестьянин оказывался патриотом, то он одновременно извещал об этом и партизан, которые успевали забрать свинью раньше, чем появлялись фашисты. Это была вторая возможность приобрести мясо для партизан.

Существовала и третья возможность. Неподалеку от леса находился хутор, принадлежащий одному немцу, у которого работали польские крестьяне и военнопленные. Хозяин хутора обогащался за счет войны, так как хозяйство его размещалось на польской земле, а военнопленных он использовал как бесплатную рабочую силу. Немец страшно разбогател, влияние его в округе выросло. Однако начиная с лета немец почему-то потерял всякий интерес к приумножению своего богатства. По ночам он теперь не спит, часами ходит по дому, и можно подумать, что совесть не дает ему покоя.

— Предполагаю, — продолжал Хромой, — что он просто-напросто боится. Но все это мы узнали, разумеется, не от него самого. Он бы нас выгнал к чертовой матери или донес на нас в полицию. — Тут он оглянулся по сторонам. Чувствовалось, что он знает намного больше, чем говорит.

И в тот же миг послышались выстрелы из карабина, а вслед за этим застрочил советский автомат. Звуки стрельбы донеслись со стороны лагеря, с юго-западного направления, где лес вплотную подходил к населенному пункту. Раздалось еще несколько ружейных выстрелов, после чего все стихло.

— Сидеть! — приказал Невойт Хромому. — Руки вверх!

Тот послушно поднял руки, однако внешне он особого беспокойства не проявил. В тот же миг щелкнул пистолетный выстрел, а за ним последовала автоматная очередь. И снова наступила тишина. Невойт встал, чтобы посмотреть, что там происходит.

— Как следует следите за нашим гостем, — сказал он товарищам, прежде чем отойти.

Выяснилось, что партизанский дозорный был обстрелян двумя полицейскими. Когда же партизан ответил на огонь огнем, один из полицейских бросился в лес, а второй, продолжая отстреливаться, отходил в поле. Партизан был легко ранен. Полицейскому пришлось расплатиться собственной жизнью.

Судя по всему, оба полицейских выполняли задачу по патрулированию. Этой точки зрения придерживался и Хромой, который не имел к происходящему никакого отношения. У убитого полицейского нашли письмо, адресованное начальнику полиции округа. Написано оно было сутки назад, и в нем говорилось что районы, находящиеся севернее населенного пункта Лебки и западнее железнодорожной линии, свободны от партизан. Вот почему полицейские чувствовали себя вполне свободно и даже отважились открыть огонь по партизану, приняв его за бродягу. Не менее интересным оказалось и второе письмо, найденное в кармане убитого. Это был список польских чиновников, изъявивших согласие сотрудничать с гитлеровскими властями, поставлять им секретные сведения. Особенно подчеркивалась роль одного учителя, который, как сообщалось в документе, выдал гестапо целый ряд так называемых врагов государства.

Однако у партизан не было времени подробно заниматься этими бумагами. Невойт передал их Андре, сказав, что им пора готовиться к прорыву. Партизанам нужно было немедленно уходить из этого района на новое место. Хромого решили забрать с собой как заложника. Новый лагерь был разбит южнее шоссе, ведущего на Даброво. Партизаны обнаружили глубокие, заросшие густой травой ямы, над которыми достаточно было натянуть палатку — и жилище готово.

Вилли и партизан-немец облюбовали громадную ель, ветви которой склонились почти до самой земли. Набросали лапника на землю и получилось неплохое убежище, куда можно было снести всю свою поклажу. Оборудовав стоянку, партизаны отправились в село за продуктами. В одно время с ними из лагеря вышли Алексей и Иван, которые намеревались еще раз попытать счастья у старосты Лебков. Макс и Фриц за густым кустарником развернули рацию, чтобы выйти на связь с Центром.

Хромой хотел было покинуть лагерь, но Невойт положил ему руку на плечо и сказал:

— Ты останешься с нами до тех пор, пока мы не убедимся в том, что ты нам дал ценные советы.

Маленький человек осмотрелся по сторонам — вместе с Андре их осталось только трое: остальные партизаны, свободные от дежурства, улеглись на землю, чтобы хоть немного поспать, а во сне, как известно, не так сильно мучит голод.

И тут вдруг Хромой шепнул Андре:

— Я получил приказ разыскать капитана по имени Анатолий. До захода солнца я обязан доложить о том, нашел ли его. Возможно, вы знаете человека с таким именем?

— Вполне возможно, — ответил ему Андре. — Все будет зависеть от того, кто тебя послал.

Хромой почесал в затылке и сокрушенно вздохнул, понимая, что оказался в довольно щекотливом положении: назвав человека, от которого он получил такой приказ, он нарушит данное ему указание, если же он промолчит, то партизаны ни за что не отпустят его от себя. Хотя что еще могло произойти? Перестрелка с полицейскими убедила его в том, что он действительно попал к настоящим партизанам.

— Майор Шаровски ожидает капитана Анатолия вместе с пятью немецкими патриотами, — решившись наконец, произнес он. — Еще несколько дней назад они должны были встретиться у трех елей, где мы сегодня с вами были. Дорогу туда им описал лесничий Михалик.

— Вот теперь ты, кажется, говоришь правду, — заметил Невойт. — Капитан Анатолий — это я и есть. А вот это Андре — командир немецкой группы. Что еще наказал тебе майор? Ты нас проведешь к нему?

— Нет. Я обязан только доложить, что разыскал вас, и помочь вам, если вы в чем будете нуждаться. Майор Шаровски словно предчувствовал, что вам понадобится продовольствие, которого сейчас в достаточном количестве нет и у него самого.

— А до него далеко отсюда?

— Пешком добираться несколько часов, разумеется в зависимости от того, как быстро вы привыкли ходить.

— Наши товарищи почти двое суток ничего не ели, — заметил Андре, — потому о быстрой ходьбе не может быть и речи.

Невойт ответил Хромому не сразу: он долго размышлял, зачем майору Шарову понадобилось прибегать к такой осторожности. Почему именно на поиски его, Невойта, группы он послал польского товарища? Послал да еще запретил говорить о полученном задании. В этот момент майору пришло на ум, что действия железнодорожника, учителя и лесничего из Клобуцка можно расценить как более чем странные и подозрительные. Он предполагал, что здесь, в Верхней Силезии, им будет намного тяжелее. А местные обычаи должны отличаться от тех, что существовали в так называемом генерал-губернаторстве.

Тут капитан невольно вспомнил о Ханице и о своем отряде, действующем, как и местные патриоты, в нелегальных условиях. Вспомнил он и о том, что в селах, в которых жили солдаты Армии Людовой, можно было смело постучаться в любую дверь, чтобы купить хлеба, а местные жители, узнав, что пришли советские товарищи, просто отдавали им хлеб даром.

— Могу я теперь идти? — спросил Хромой у Невойта.

— Не торопись, ночь еще длинная, — ответил ему капитан, которому почему-то не хотелось отпускать Хромого до тех пор, пока сюда не придет Вильк. А если тот вообще не придет, тогда Хромой будет тем человеком из местных жителей, на кого можно опереться капитану.

Хромой, однако, забеспокоился, узнав, что партизаны задерживают его. Если он вовремя не вернется к Янику, то тот рассердится и накажет его. Забрав свой велосипед, он ожидал подходящего момента, чтобы удрать. Однако и сам Анатолий и Андре не спускали глаз с Хромого. А когда капитан на какое-то время ушел проверить посты на шоссе, на его место уселась какая-то девушка, очень милая и красивая. Она тоже не спускала своих внимательных темных глаз с Хромого.

Над лесом медленно выплыл бледный серп месяца. После полуночи в лагерь вернулись Алексей и Иван, ходившие на разведку в Лебки. Они привели с собой Вилька. По сумрачному и недовольному виду Яна нетрудно было догадаться, что пришел он сюда отнюдь не добровольно.

— Он все время твердил нам, что никакого Шарова знать не знает и никогда не слышал о нем, — сообщил Алексей. — Идти сюда с нами он тоже не хотел. Пришлось приставить дуло автомата к его груди и спросить: «Идешь ты с нами или нет?» Это возымело действие. Но всю дорогу он шел и на чем свет ругался, желая нам всякой пакости.

— Прошу вас, садитесь! — предложил капитан Вильну. — И пожалуйста, не бойтесь ничего.

Ян Вильк молчал, продолжая стоять.

— Это же мой друг, староста, — вдруг заговорил Хромой с некоторым облегчением. — Не беспокойся, Ян, — обратился он к Вильку, — все будет в порядке. Командир нашего взвода вот уже третьи сутки ждет тебя, а поскольку ты не приходил, командир решил послать сюда меня.

Постепенно Вильк повеселел, смущенно поморгав глазами, улыбнулся.

— А я-то сначала принял вас за шпионов, — объяснил он Алексею. — И когда вы стали расспрашивать мою жену о продовольствии, я так и решил, что вы работаете на фашистов, а сейчас я подумал, что моего майора уже схватили, а теперь очередь дошла и до меня. — Поскольку Вильк считал, что его ведут на верную смерть, он, естественно, не захватил с собой ничего съестного. А Алексей, человек очень осторожный, не рискнул силой принудить его взять что-нибудь из продуктов.

Невойт, однако, не стал ругать за это Алексея, так как считал, что приход связного для него сейчас намного важнее, чем целое ведро картофеля.

Капитан разрешил Хромому покинуть партизанский лагерь, а тот в свою очередь пообещал честно доложить обо всем своему начальству. Вильк до утра остался у партизан. Он рассказал о том, как состоялось его знакомство с майором Шаровым, как майор подружился с Яником. Андре и Невойт забросали Вилька вопросами, и ответы Яна многое прояснили им.

Пока в лагере шел этот разговор, вернулись с задания Вилли и Эрнст со своими людьми, все страшно уставшие и злые. Оказалось, что их визит в продовольственную лавку не дал никаких результатов. Кроме двух жестянок с искусственным медом и буханки засохшего хлеба, в лавке ничего не оказалось. Наташа моментально поделила принесенное на крошечные порции, и партизаны, проглотив их, еще с большей силой почувствовали голод.

Занимался холодный, сырой день. Голодные, замерзшие, вступали партизаны в новый день. Заместитель командира по продчасти развел небольшой костер и вскипятил на нем воду, хотя от жажды в этом лесу, где было иного ключей и родников, никто не страдал.

— Теперь нам ничего не остается, как забить свинью какого-нибудь фашиста, — предложил Андре Невойту. — Мы с Максом вполне могли бы справиться с таким поручением. Ты же только выдели в наше распоряжение двух товарищей, которые умеют заколоть свинью и разделать ее. В крайнем случае я и сам смогу справиться с этим, но ведь мы с Максом, как и прежде, выступаем в качестве профессора и его сына, а для столь интеллигентных людей это занятие не совсем привычное.

ДЕЛО НЕ ТОЛЬКО В КУСКЕ ХЛЕБА

День снова выдался на удивление жарким. Фриц лежал на опушке леса и наблюдал за дорогой, ведущей в Даброво. Чтобы случайно не задремать, он положил в рот кусочек березовой коры и жевал его. Голода он почти не чувствовал, единственная мысль, которая его беспокоила, — это как бы не заснуть. Радости его не было предела, когда он увидел Невойта, который, как он решил, привел ему смену.

— Вилли и Эрнст спят, остальные заняты каждый своим делом… — начал объяснять капитан, а затем вдруг спросил: — Скажи, доверяешь ли ты немецким кулакам с нечистой совестью, о которых нам рассказывал Хромой?

Фриц явно не торопился с ответом, пытаясь понять, куда клонит капитан.

— Нам нужны хлеб и мука, да побольше, — объяснил Невойт. — Но это только часть задания. Для успешной деятельности в будущем вам необходимы, так сказать, опорные пункты. И было бы совсем неплохо, если бы ты один из них оборудовал здесь для своих ребят. Я, знаешь ли, до войны работал бухгалтером, так что порой и сейчас поступаю с бухгалтерским расчетом. Сейчас вы уйдете дальше на запад, но рано или поздно может случиться так, что вы снова окажетесь в этом районе. А если и не вы, то другие товарищи могут прийти сюда, они и воспользуются оборудованным тобой местом как явкой.

— Все понятно, — согласился Фриц. — Я посмотрю, что тут можно сделать.

Проговорил он это бодро, хотя и чувствовал себя довольно уставшим. Потом он брился и переодевался в лучший костюм, хранившийся у него в рюкзаке, невольно думая о том, что Андре и Эрнст, по-видимому, нашли для себя занятие получше. Партийная работа приучила его сходиться с различными людьми. Свои возможности Фриц не преуменьшал. Однако к богатым землевладельцам у него было особое отношение. Он невольно вспомнил свои детские годы, когда он, полураздетый и голодный, пас господских коров, сытых и откормленных. Пас в любую погоду: в дождь, и в снег, и под жаркими солнечными лучами. И получал вместо платы миску супа да кусок хлеба. До сих пор из его памяти не изгладились напыщенные жирные рожи хозяев, смотревших свысока на него и его бедную семью и эксплуатировавших его как только можно. И когда Хромой говорил о крестьянине, к которому должен был пойти Фриц, воспоминания о безрадостном детстве захлестнули Фрица. Вот почему он теперь сомневался в том, что ему удастся найти общий язык с тем богачом.

Группу охранения возглавлял Василий. До фашистского плена, из которого ему удалось бежать, он был лейтенантом, а в отряде Невойта числился рядовым партизаном, хотя его советами по военной части никто никогда не пренебрегал. Василий выполнял самые ответственные задания командира. Был он скромным, молчаливым и выносливым.

На рассвете следующего дня они незаметно приблизились к хутору богача, расположенному в стороне от села. Все постройки на хуторе были кирпичными, обнесенными высоким забором. Попасть во двор можно было только через большие дубовые ворота, висящие на железных петлях. Осмотрев хутор издалека, Василий сначала молча покачал головой, а затем коротко предложил понаблюдать за ним несколько часов. При наблюдении удалось обнаружить с противоположной стороны хутора вторые ворота, через которые утром выехали пустые повозки. Вскоре они вернулись, груженные картофелем. Люди, ездившие на этих подводах, похоже, работали на хуторе, к которому со стороны села никто не приближался.

После обеда Фриц вошел во двор хутора через главные ворота. Это удалось ему не сразу, так как путь преградил огромный пес, рвавшийся с цепи. Ворота хлева были распахнуты настежь, доносился крепкий запах навоза. Не задерживаясь, Фриц сразу же прошел на кухню, где встретил статную, но уже потрепанную жизнью женщину лет сорока. Вероятно, это была хозяйка. На слова Фрица, что он хотел бы поговорить с хозяином, она ответила, что хозяин сейчас находится в поле, но, если нужно, она может его позвать. Пригласив гостя в комнату, женщина ушла, оставив Фрица одного.

Комната была обставлена мебелью из добротного дерева, на одной стене над софой висели оленьи рога, а на противоположной стене — картина в золоченой раме. Нечто подобное Фрицу уже приходилось видеть в домах богачей. С чувством осторожности, а как не быть осторожным человеку, проведшему в лесу не одну неделю, он вступил на разостланный на полу ковер. Увидел на столе корзину с яблоками, блюдо со сладостями, и в тот же миг в желудке начались спазмы, а рот наполнился слюной. Фриц закурил и опустился на краешек софы.

Вскоре пришел хозяин, громадного роста, с лошадиным лицом и густой седеющей шевелюрой мужчина, намного старше своей жены. Он посмотрел сверху вниз на вставшего с софы гостя и довольно холодно спросил, что, собственно, стряслось, что его с работы вызывают домой.

— Давайте присядем, — предложил хозяину Фриц, которому не хотелось, чтобы на него смотрели свысока. — А что касается вашей работы, то она никуда не убежит. Иногда бывают дела и поважнее.

— Для разговоров имеются вечера, когда работа закончена, — наставляющим тоном проговорил хозяин. — У нас сейчас жатва, и мне нужно присматривать за бабьем, чтобы они не увиливали от работы, так что уж выкладывайте побыстрее, что там у вас.

Грубый тон хозяина раздражал Фрица. Ему совсем не трудно было представить себе, как тот обращается с поденщиками, когда те по какой-нибудь причине оказываются у него дома. Одновременно с этим Фриц понял, что хозяин принял его за равного и потому говорит с ним по-своему, на равных.

— Я не привык разговаривать стоя, — холодно проговорил Фриц, — к тому же я не ваш подчиненный. Я, собственно говоря, хотел бы поинтересоваться, как тут у вас живут люди и как они дальше собираются жить. У вас, видимо, на этот счет имеется собственное мнение?

— Мое личное мнение никого, кроме меня самого, не касается. Я вас еще раз спрашиваю: кто вы такой и что вам от меня нужно?

Фриц нарочно не торопился удовлетворять любопытство хозяина. Он не спеша сунул в рот сигарету, затем положил пачку на стол, а уж затем задумчиво зажег спичку и прикурил.

— Я уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия», — спокойно заявил он. — Сейчас нас интересует ближайшее будущее, потому что очень скоро фашизм будет разгромлен…

Медленно, словно придавленный какой-то тяжестью, хозяин опустился в кресло. Его жесткое, волевое лицо так побледнело, что сквозь загар проступили веснушки.

— Боже мой, — испуганно прошептал он. — Неужели наши дела так плохи?

— Войска Советской Армии уже стоят у берегов Вислы. Их очередное наступление пройдет по этим местам.

Фриц снова уселся на софу и, положив ногу на ногу, чего-то ждал. Он немного удивился тому, что хозяин хутора поверил ему с первого слова. Хозяина можно было принять за мелкого доносчика, однако на убежденного фашиста он тоже не походил, так как в таком случае он вел бы себя совсем иначе.

Через минуту Фриц заметил, что хозяин хутора внимательно разглядывает его. Видимо, он мысленно раздумывал над тем, откуда мог появиться этот хорошо одетый господин, но никак не мог отгадать.

— Прежде чем русские придут сюда, я всему положу конец, и только. — Хозяин опустил свои сильные руки на колени, а затем перевернул их ладонями кверху. — Вот, посмотрите на мои руки. Я всю свою жизнь работал…

— И заставлял других работать на себя, — добавил Фриц. — И не без пользы для себя, следует сказать. К тому же на вас работали не только бедняки, но, например, и военнопленные. Всем, конечно, известно, что до смерти вы ни одного из них не замучили. И тем не менее вы все же не считали их людьми, верно? Ваше хозяйство, так сказать, выросло, разрослось…

— Откуда вы пришли? Кто вас послал? — спросил хозяин хутора, стискивая голову руками.

— Мои друзья, — сказал Фриц, чувствуя, что ему скоро удастся повлиять на хозяина хутора, — беседовали в соседнем селе с немецкими крестьянами, которым было прямо-таки стыдно за дела и поступки других немцев, иначе говоря — за фашистов. Можно сказать, что у этих крестьян появились, так сказать, слабые проблески совести. С вами лично дело обстоит несколько иначе. Вы испытываете страх, потому что поступали нечестно. Но если вы боитесь, то почему боитесь только Советской Армии? Почему вы не боитесь гнева польского народа, который со временем потребует возмездия; почему не боитесь гнева тех немцев, которых преследовали при фашизме? А они, как вы можете судить по моему появлению, вернутся, поскольку многие из них живы.

— Заранее всего предусмотреть невозможно, — заметил крестьянин. — Вот вы тут упоминали о военнопленных, говорили о несправедливости. Без рабочих рук мне никак не обойтись. Хозяйство всегда рабочих рук требует. Иначе как я мог бы выполнять план по поставкам? А тут на каждом углу кричат, что, мол, русские не берут пленных, а сразу же в расход пускают тех, кто попал в их руки, а раз это так, значит, русским пленным у нас не так уж и плохо.

Хозяин хутора говорил спокойно, без тени упрека или жалобы, как говорит человек, только что понявший свое заблуждение.

«Нет, этот человек далеко не глупый, — подумал о нем Фриц. — Он предчувствует приближение дня расплаты, но не видит выхода из создавшегося положения. До сих пор у него дела шли гладко».

— К чему так долго говорить? — Хозяин опустил руки с коленей и выпрямился. — Того, что случилось, уже не изменишь. Я готов, вы меня понимаете?

— Все, что дышит, то живет. Одни только мертвые не могут встать из могилы, — заметил Фриц. — Я хочу спросить вас, кто пожалеет, если вы повеситесь в своем амбаре или пустите себе пулю в лоб? Никто, и меньше всего вы сами. На вашем месте я сделал бы что-нибудь более разумное.

Хозяин, казалось, уже не слушал Фрица, его лошадиная физиономия постепенно оживилась. Он подался корпусом к своему собеседнику и спросил:

— Этот Национальный комитет, о котором вы только что говорили, на самом деле существует? Один мой знакомый, приехавший недавно с фронта в отпуск, тоже говорил мне о нем. На их участке противник через мощные говорящие установки призывал немцев переходить на свою сторону. Он утверждает, что говорившие были немцами. До того часа, когда вы появились в моем доме, я этому не верил, считая, что этот Национальный комитет — выдумка русских.

— Если бы этого комитета не существовало, я не сидел бы перед вами. Мое присутствие — самое лучшее доказательство. Если же вы пожелаете, могу передать вам кое-какие печатные материалы этого комитета. Ну, для начала хотя бы вот эту короткую листовку, в которой написано: «Мы делаем все возможное для того, чтобы война поскорее кончилась. Только так можно спасти Германию от полного уничтожения. Не прежде мы должны уничтожить фашизм, вырвав его с корнем. Всем, кто желает помочь нам в этом, мы протягиваем руку».

Хозяин хутора долго размышлял, затем он встал, подошел к буфету и достал из него бутылку водки и стопки. Фриц выпить отказался, так как понимал, какое действие окажет алкоголь на его голодный желудок. Поэтому он охотнее принялся за печенье и яблоки.

Сам же хозяин хутора одну за другой опрокинул сразу две стопки, а затем проговорил:

— С такими вещами в два счета можно попасть в беду.

— Мы никого не просим и не принуждаем. Это ваше личное дело, — сказал Фриц, принимаясь за второе яблоко, которое оказалось на удивление сладким. — Потом, что именно вы понимаете под словом «беда»? Узнает ли кто-нибудь о нашей встрече, целиком зависит от вас. Ничего немыслимого или невозможного мы не требуем, никто вас не просит ехать в город и организовывать на рыночной площади митинг против Гитлера. Единственное, чего мы хотели бы, — это устроить к вам на постой несколько наших товарищей.

— Это я вам могу обещать, — быстро ответил хозяин, обрадовавшись, что его не заставляют делать что-нибудь более серьезное. — У меня место надежное: сюда редко кто из посторонних заходит, а нацисты вообще не заглядывают. Живу я на отшибе и никогда никаких празднеств не устраиваю. Хутор у меня большой, так что места всем хватит и кормить их найдется чем. Но только и вы, когда понадобился, должны замолвить за меня словечко.

— Мы выдадим вам соответствующий документ о том, что вы оказывали нам помощь.

Хозяин кивнул, оказав, что бумажки будет вполне достаточно. Затем они обсудили кое-какие детали и обговорили пароль и отзыв. В этот момент Фриц подумал о тем, что этим опорным пунктом в случае необходимости могут воспользоваться и советские товарищи.

— Не все мои товарищи говорят по-немецки, — осторожно начал Фриц, — не удивляйтесь, если вам придется услышать и русскую речь. Это наши друзья, которые помогают нам. И еще одно: не вздумайте кому-нибудь сказать хоть слово о нашей с вами связи. Мы сразу же узнаем об этом, и тогда вам не поздоровится.

— Я с вами вполне откровенен, — заявил хозяин, — так что вы должны мне верить!

— Слепо верят только в бога, а чтобы верить человеку, прежде нужно убедиться в нем. — Фриц встал и подошел к окну, на подоконнике которого стояли горшки с геранью, потом посмотрел на осенний сад, как будто то, что в нем росло, интересовало его больше, чем человек, стоявший позади него. А Фриц стоял и думал о том, что хозяина хутора он, видимо, смог в чем-то убедить.

— Что я должен сделать, чтобы вы мне поверили? — спросил он.

В этот момент Фрицу показалось, что кусты у изгороди чуть-чуть зашевелились, словно от дуновения легкого ветерка. На какое-то мгновение ему даже почудилось, что он увидел голову Василия.

— Группа у нас большая, а транспорт наш находится далеко, за линией фронта. Если вы нам дадите два мешка муки, десять буханок хлеба и мяса, ну, скажем забьете телка, это и будет доказательством вашей надежности. Сделайте это, ну, допустим, не позднее завтрашнего утра, час вы можете назвать сами, а место… — Он предложил место возможной встречи на перекрестке лесных дорог, о котором ранее договорился с Невойтом, и вернулся от окна к столу.

Хозяин немного подумал, а затем начал объяснять, что коровы у него находятся на строгом учете и он не сможет забить ни одной, а что касается хлеба и муки, то этими продуктами вполне может поделиться. Они договорились, что встретятся в обеденное время.

Довольный результатами своих переговоров с хозяином хутора, Фриц вышел во двор, где на солнышке нежился пес, и направился к воротам. Дело было сделано скорее и легче, чем он предполагал. Однако когда он достиг опушки леса, где ему предстояло ждать советских товарищей, его одолели мысли, правильно ли он разговаривал с хозяином хутора и не лучше ли было забрать продукты сразу, а не договариваться о новой встрече. Однако теперь ничего изменить было уже нельзя, и Фрицу не оставалось ничего иного, как набраться терпения и ждать.

Утром, когда Фриц встретился со своими товарищами, он чувствовал себя уставшим. Тем временем партизанская стоянка переместилась в соседний лесок. Макс, радостно поздоровавшись с Фрицем, сообщил, что Вилли и Эрнст ушли на задание с разведчиками, а Андре сидит у капитана Невойта. Затем он похвастался тем, что «операция», цель которой — достать свинью, удалась на славу.

Кабан оказался тяжелым — полтора центнера веса. Заплатил за него Андре всего пять долларов да еще отдал крестьянину внутренности кабана и часть туши. По совету Невойта партизаны выдали крестьянину расписку на немецком языке, в конце которой Макс приписал слова «Национальный комитет «Свободная Германия», а рядом почти неразборчиво расписался. Делалось все это для того, чтобы владелец кабана, который отдал его на откорм польскому крестьянину, имел вполне ясное представление о том, с кем он будет иметь дело, к тому же эта расписка снимала всякое подозрение с советских партизан и польских антифашистов. У другого польского крестьянина Максу удалось раздобыть картошки и самогона. Он очень обрадовал партизан, сказав, что скоро будет приготовлен первый горячий завтрак, и не где-нибудь, а на том самом месте, где день назад они все вместе располагались лагерем.

Фриц пока не стал распространяться о своих успехах в качестве заготовителя. Доложив Невойту о возвращении, он умолчал о своей договоренности с хозяином хутора, решив не говорить ничего до тех пор, пока хозяин не выполнит своего обещания. Закутавшись в плащ-палатку, Фриц мгновенно уснул. Андре разбудил его около полудня. Партизаны тем временем принесли ведро наваристого супа, в котором плавали большие куски мяса. Вкус у супа был отменный, а для лучшего переваривания столь необычного для них блюда партизаны выпили по чарке самогона.

Наконец-то все немецкие антифашисты смогли собраться вместе и поделиться друг с другом своими мыслями и опытом, приобретенным за последние несколько дней. После первых трудностей дела у них пошли значительно лучше. Участие в выполнении различных заданий укрепило в них уверенность в собственных силах. Теперь им была ясна обстановка, известно настроение немецкого и местного населения. Об этом им предстояло доложить в Центр. Андре, Эрнст и Вилли вместе составили несколько коротких радиограмм, которые радист должен был передать в Центр в установленное время.

Однако на деле все вышло иначе. Когда Фриц вышел на связь с Центром, неожиданно появился Невойт и приказал немедленно прекратить радиопередачу и упаковать рацию. Оказалось, что партизанские дозорные, выставленные на дороге, заметили пожарных и каких-то подозрительных гражданских, едущих на мотоциклах со стороны Даброва. Вскоре один из партизан доложил, что он заметил столб дыма в том самом месте, где они до обеда зарезали кабана и сварили обед. Оказалось, что повара, приготовив пищу, огонь затушили, но не обратили внимания на то, что под тонким слоем земли находится сухой торфяник. Прошло всего несколько часов, и возник пожар, который грозил переброситься на деревья.

Быстро осмотрев очаг пожара, пожарные, правда, уехали, но можно было предположить, что самое позднее утром следующего дня они вернутся сюда с подкреплением, машинами и полицейскими для прикрытия, так как пожар надлежало локализовать и потушить.

Партизаны решили сами потушить пожар, не дожидаясь пожарных, хотя сделать это в темноте, да еще без соответствующего инструмента, было нелегко. У них имелось всего-навсего несколько лопат. Они начали рыть канаву, ковыряли землю палками и выбрасывали ее руками. Густой дым ел глаза, затруднял дыхание, однако нужно было торопиться. Как только пожар был потушен, Невойт отдал приказ на марш. Но тут появился Ян Вильк. Он пришел, чтобы провести всю группу к майору Шарову. Он считал, что будет очень хорошо, если они этой же ночью доберутся до расположения отряда майора.

Шли на юго-восток, используя лесные просеки, а где их не было, то прямо через заболоченные участки и многочисленные ручьи. На берегу какой-то речушки решили остановиться, чтобы немного привести себя в порядок и передохнуть. Наташа обошла всех партизан и каждому дала по куску хлеба, еще свежего и необыкновенно вкусного.

Анатолий Невойт уселся возле Фрица и сказал:

— Твой богач пришел в точно назначенное время и привез нам не два мешка муки, а целую повозку. Видно, человек он серьезный и думающий. Он спрашивал о тебе, интересовался, что такое Национальный комитет «Свободная Германия», и я дал ему кое-что из вашего агитационного материала. Короче говоря, ты, Фриц, хорошо выполнил свое задание.

В ЛЕСУ У ГЕРБОВ

Под утро заметно посвежело. Белое покрывало утреннего тумана сделало лес сумрачным. Выйдя на одну из просек, Ян Вильк вдруг остановился. Показав рукой на заросшую травой стежку, он сказал, обращаясь к Невойту:

— Если вы пойдете по этой тропке, через десять минут будете у майора Шарова. Дорога приведет вас как раз в его лагерь.

Поблагодарив Вилька за то, что он показал им, как идти в лагерь майора, Невойт хотел было в знак благодарности дать проводнику немного денег, тем более что он узнал, что у Вилька большая семья и живут они довольно скромно, но тот с возмущением наотрез отказался.

— За кого ты меня принимаешь?! — негодовал поляк. — За платного агента? Шаров со мной еще ни разу так не поступал! — Сказав это, проводник повернулся и пошел прочь.

Капитан Невойт недоуменно пожал плечами. Он, разумеется, и не собирался обижать Вилька. Долго не раздумывая, капитан пошел по узкой тропе. Сделав несколько замысловатых поворотов, она вдруг стала шире и наконец вывела их на небольшую лесную полянку, на противоположной стороне которой стояли вооруженные партизаны, а неподалеку от них на пеньках сидело четверо мужчин: двое из них — в советской офицерской форме, а двое других — в гражданском. Увидев Невойта в его людей, офицеры встали и пошли им навстречу. Невойту показалось, что старший из офицеров идет, как-то неестественно выпрямившись. Взглянув на погоны старшего, идущего первым, капитан Невойт вскинул правую руку для приветствия и хотел было доложить по всем правилам, однако майор Шаров не дал ему сделать этого. Он схватил капитана за плечи и добродушно сказал:

— Оставим формальности! Я рад, что наконец-то вижу тебя лично! Вот мы и встретились! — Проговорив это, он отпустил Невойта и, показывая на своих, продолжал: — Это вот Луфа, мой заместитель, а вон там сидит Яник, командир взвода Армии Крайовой, связного от которого вы уже хорошо знаете.

Подошедшие к ним немецкие антифашисты и партизаны Невойта полагали, что двое, сидящие на пеньках, встанут и подойдут к ним, но те даже не пошевелилась. Яник, слегка склонив голову, с любопытством разглядывал пришедших, щуря глаза. На его молодом лице застыло горделивое выражение и, быть может, даже некоторое высокомерие и недоверие. Яник был одет в хорошо сшитый гражданский костюм темного цвета, чистый и отглаженный.

Капитан Невойт коротко и деловито доложил о том, как прошел марш от границы до Гербы. Докладывая, он обращался не ко всем, а в основном к советскому майору.

Когда Невойт кончил докладывать, польский командир что-то сказал на своем родном языке, обращаясь к Шарову, а тот перевел его слова на русский:

— Товарищ Яник просит гостей занять заранее приготовленное для них место и отдыхать. Вскоре вас покормят.

За узкой полоской леса находилась большая поляна, куда Луфа и отвел группу Невойта. Миновав расположение польских партизан, размещавшихся в палатках, он подвел прибывших к ним и сказал:

— Здесь живем мы, советские товарищи, но места вполне хватит и вам. Для немецких товарищей подготовлено особое место, чуть подальше.

И действительно, чуть в сторонке виднелся шалаш. Показав на него, Луфа предложил Андре и его коллегам располагаться в нем.

Шалаш оказался довольно просторным, так что в нем спокойно можно было разместиться всем. Когда разместили в шалаше все снаряжение, Вилли заметил, вылезая из шалаша:

— Строить шалаши они умеют, но сами… какие-то смешные люди…

— Особого доверия к польскому командиру я, откровенно говоря, не испытываю, — прервал его Андре, покачав головой. — А вы поняли, почему они засунули нас в такую берлогу? Как будто мы чумой болеем…

— У них есть основания для того, чтобы быть осторожными, — холодно заметил Эрнст, садясь на траву и вытягивая ноги. — У меня опять разболелась пятка. И вообще я думаю, что для службы в пехоте я явно не гожусь. Ну, чего вы там ухмыляетесь?

Последним из шалаша вылез Макс. Выпрямившись во весь рост, он беззвучно рассмеялся.

— Да вы только посмотрите, как мы все выглядим! Разбойники из драмы Шиллера охотно забрали бы нас к себе.

Все засмеялись. Выглянувшее из-за туч солнце осветило их покрытые копотью лица и перепачканное при тушении пожара обмундирование. Ночью они себя не видели, а теперь не могло быть и речи, чтобы в таком виде показаться где-нибудь в селе. Все стали рассуждать, как лучше и быстрее привести себя в нормальное состояние. В этот момент к ним подошли Василий, Алексей и Иван. Они принесли кофе с молоком и бутерброды с маслом.

Алексей и Иван вскоре ушли, чтобы забрать свои вещи, а Василий сел на землю около немецких товарищей. Он сообщил, что капитан Невойт приказал ему обеспечить немецкую группу всем необходимым, затем внимательно осмотрел весь шалаш и местность вокруг него.

— Хочу вам кое-что посоветовать, — сказал он. — Вы можете отойти недалеко от шалаша, но ни в коем случае не появляйтесь в польском лагере. Воду и все, что вам еще понадобится, мы принесем. Что-то мне здесь не очень нравится. Не знаю почему, но капитан даже не зашел сюда.

— Я за то, чтобы все выяснить, — проговорил Андре, собираясь встать, но Вилли и Эрнст задержали его словами:

— Не усложняй Анатолию и без того нелегкую жизнь. Мы должны доверять ему, а для этого нужно набраться терпения и ждать.

А капитан Невойт тем временем сидел в просторной палатке майора Шарова и, доедая свой бутерброд, думал о том, какие трудности им пришлось испытать в пути.

— Вам, как я посмотрю, тут не так уж плохо, — заметил капитан.

— Такое бывает редко! — Майор усмехнулся и налил горячего чая в две жестяные кружки. — В одну из последних ночей Яник обнаружил поблизости молочную ферму, где нас могут принять как гостей.

— Однако нас он принял как самых последних нищих. Сам расселся как хозяин и смотрит на нас сверху вниз, словно мы бродячие цыгане. Почему он приказал разместить наших немецких друзей отдельно ото всех? Что он, собственно, за человек?

— В целом он вполне порядочный парень, — сказал Шаров. — Правда, он не коммунист, но честен и вполне надежен. Смотрите не напоритесь на его мины. Само собой разумеется, он расставил их не против вас. В самые важные события, которые здесь происходят, я тебя посвящу. Если желаешь, можешь помыться, а я пока переоденусь. В форму я облачился только для встречи с вами, чтобы, чего доброго, не случилось какого недоразумения.

Невойт охотно воспользовался предложением майора. Только теперь он почувствовал себя так, словно после длительного путешествия по чужой земле наконец-то снова оказался дома. Невойту нравилась простота и в то же время неназойливость Шарова. Своим спокойствием и невозмутимостью майор напоминал Невойту Куприянова, которого капитану так не хватало сейчас.

Как только один из партизан принес горячей воды, Невойт начал бриться. А Шаров неторопливо рассказывал обо всем, что ему пришлось пережить после приземления в тылу врага, как с помощью Яника удалось организовать запасные базы и опорные пункты на будущее. После этого объяснения очень многое, что до сих пор казалось капитану неясным и непонятным, сразу же прояснилось. Он начал понимать, что здесь, далеко за линией фронта, многое зависит от того, как люди сумеют приспособиться к местным условиям. От этого будет зависеть и выполнение задания, которое они получили.

Особенно подробно Шаров объяснил капитану особые условия, сложившиеся в польской Армии Крайовой. Не забыл майор сказать и о той опасности, которая может подстерегать немецких патриотов в связи с появлением замаскированного предателя, который действовал в группе Яника. Кто был им, Яник не сказал майору и по сей день.

— С одной стороны, обстановка для наших немецких патриотов складывается довольно хорошо, — продолжал майор, — но с другой — они должны были предполагать, что разыскивать их и охотиться за ними будут хитрые и умные люди.

— Об этом мы уже немало думали. По-видимому, гестапо знало о вашей высадке еще до ее совершения. Когда мы перешли границу, я был уверен, что противник хотя бы на какое-то время потерял наши следы, но появление этого предателя все изменило к худшему.

Невойт порылся в своем узелке с чистым бельем, но не сразу нашел то, что искал.

— Возьми мою чистую рубашку, — предложил ему майор, — а все свои грязные вещички сложи вместе. Жена Вилька постирает их. — Шаров снял с себя военное обмундирование. Раздевался он медленно: под нижним бельем просматривались бинты. — Наша обязанность, — продолжал Шаров начатый разговор, — заключается в том, чтобы уберечь немецких антифашистов от предателей и изменников. При солдатах Армии Крайовой немецкие товарищи ни в коем случае не должны выступать как коммунисты. И пусть не называют друг друга товарищами. Кроме того, что они посланы сюда Национальным комитетом, пусть ничего не говорят. Об этом я уже предупредил Яника. Разумеется, и сам он, и кое-кто из его людей хотели бы поговорить с вами.

«Нужно будет немедленно предостеречь Андре и его людей, — подумал Невойт. — Они, конечно, удивлены оказанным им здесь приемом. Лучше всего позвать Эрнста, он, пожалуй, быстрее других разберется в обстановке, да и объяснять ему долго ничего не нужно. А уж потом пусть антифашисты сами все между собой обсудят». Натянув куртку, Невойт налил себе еще чая в кружку. Неожиданно его охватил приступ слабости, но он быстро взял себя в руки. Необычная обстановка заставляла его крепко задуматься.

Майор Шаров сел напротив него. Достав свой кисет, он положил его на стол.

— Ты чего замолчал? Или мои предостережения напугали тебя? — поинтересовался майор.

— Как бы не так! К неожиданностям я уже привык. Однако прежде чем что-то предпринять, я привык все как следует обдумывать и уточнять долю собственной ответственности. Короче говоря, как обстоит дело с нами обоими?

Майор Шаров сразу понял, что имел в виду Невойт, но все же долго не отвечал на заданный ему вопрос. Если бы речь шла только о нем, он, майор, сегодня же разрешил бы Невойту вернуться обратно, а сам остался бы здесь. До войны Шаров в течение многих лет работал в органах безопасности и потому привык не бояться ни опасностей, ни трудностей. Он мог сражаться против фашизма за освобождение своей родины в любом качестве и в любом месте. Здесь же речь шла не о нем одном. В его теперешнем положении он был для собственного отряда неполноценным командиром. А тут ко всему в его распоряжение попали еще эти немецкие антифашисты, которых он должен сопровождать в их передвижении дальше на запад независимо от того, как будут развиваться события на фронте и в тылу.

Все это майор прекрасно понимал. Он уже давно принял решение, как поступить, и собирался довести его до конца, даже если это и не понравится молодому капитану. Возможно, что он интересуется мнением старших по возрасту и званию, и только. Майор понимал также, что после столь краткого знакомства у него вряд ли может сложиться правильное представление о капитане. Он только знал, что капитан числится на хорошем счету, а в штабе фронта его знают как серьезного, храброго и корректного командира.

Затянувшееся молчание угнетало Невойта. Он уже начал злиться на себя за то, что задавал вопросы, хотя давно уже свыкся с мыслью, что должен будет сменить майора. Капитан вспомнил, как он прощался с Куприяновым, как будто заранее зная, что теперь они увидятся только после окончания войны или не увидятся никогда. Однако, несмотря ни на что, в нем все же тлела искорка надежды на то, что он скоро вернется в свое подразделение. Он подумал, что ему будет нелегко расстаться с немецкими антифашистами, хотя прежде ему нелегко было сойтись с ними, поверить им. Он всегда так трудно сходился с людьми, которых не знал. Однако к этим товарищам капитан привык. Он понимал важность выполняемого ими задания, и теперь сама мысль передать их кому-то другому причиняла ему боль.

Первым нарушил молчание майор:

— К сожалению, над нами нет третьего человека, который мог бы приказать нам обоим, но ты сам прекрасно понимаешь, кто из нас может принести здесь большую пользу.

— Все в порядке, я остаюсь, — тихо произнес Невойт. — Ты можешь сообщить в штаб о нашем решении?

— Я думаю, мы сделаем это вместе с тобой, хотя особенно торопиться не следует. До тех пор, пока я не введу тебя в обстановку и не передам тебе все наши опорные пункты, я все равно отсюда никуда не уйду. Ты, правда, пришел не на готовое местечко, но я сделал все, что мог сделать.

После того как соглашение было найдено, обоим сразу же стало легче: майору — оттого, что капитан не искал уловок, чтобы отвертеться; Невойту — оттого, что теперь перед ним не было неясности.

Последовавший вслед за этим разговор капитана с Эрнстом происходил так, как и ожидал Невойт. Участвуя в разведывательном марше и посетив «лисью нору» в Клобуцке, немецкие патриоты получили достаточно ясное представление о ситуации в этом районе. Капитану Невойту стало ясно, что по ту сторону границы его самого и его друзей под защитой солдат Армии Людовой подстерегало гораздо меньше опасностей, чем здесь. Капитан очень обрадовался, когда Шаров сообщил ему о том, что на днях в Люблинце состоится их встреча с надежными людьми, среди которых они могут спокойно начать свою работу. Разумеется, все это следует обсудить с Андре и Вилли.

— Для этого потребуется время, — продолжал Шаров, — но днем меньше или больше — это уже не имеет решающего значения. Лучше собрать нужную информацию здесь, чем позднее расплачиваться за нее дорогой ценой. Именно поэтому я намерен представить сегодня же немецким товарищам польского офицера, который будет часто навещать их и поможет им изучить здешнюю местность.

На вопрос капитана о том, действительно ли в окрестных лесах бродят двести пятьдесят немецких дезертиров, майор ответил, что он об этом ничего не слышал, и посоветовал спросить об этом Комара, который на днях будет у майора.

Комар действительно прибыл к майору, но не через несколько дней, а уже на следующее утро. Он отметил, что их партизанский лагерь сильно разросся.

Познакомившись с Комаром, капитан Невойт хотел повести его к немецким товарищам, чтобы познакомить с ними, но тот наотрез отказался.

— У вас есть свои тайны, которые нам знать необязательно, — сказал Комар, обращаясь одновременно и к Шарову и к Невойту, бросив на шалаш антифашистов лишь беглый взгляд. — Достаточно и того, что Яник посвящен в эти дела. Он знает слишком много. Для меня лично будет лучше, если я ничего не увижу.

Однако Комар высказал желание ознакомиться с печатными материалами НКСГ, которые он потом передаст нужным людям. Он выразил готовность сотрудничать с Невойтом. Не теряя времени попусту, они отошли в сторонку, где Комар сразу же начал давать практические советы командиру партизан. Он рассказал капитану много полезного о том, как у противника организована служба радиоперехвата и пеленгации. Стоит только гитлеровцам заподозрить, что в том или ином месте действует рация противника, как они сразу же окружают это место и высылают туда машину с пеленгатором. В этом отношении опасны не столько полицейские и военные машины, сколько небольшие закрытые грузовички, на бортах которых красуются рекламные щиты со словом «Эрдаль». Там, где появляются такие грузовички, с часу на час жди облавы, прочесывания.

Комар не говорил ничего лишнего: он привык изъясняться коротко и ясно. Он на память перечислил основные места расположения противника, уделив особое внимание размещению карательных отрядов, которые уничтожили множество людей без суда и следствия. Так, например, в Люблинце содержится отряд из тридцати человек, а в Блаховке — из двадцати; правда, во втором пункте, и это главное, находится отдел гестапо, которым руководит кровавый убийца Христиансен.

— Откровенно говоря, в гестапо все убийцы и негодяи, — продолжал Комар, — но Христиансен среди них заметно выделяется. Предупреждаю вас: его надо опасаться.

Слушая Комара, Невойт понимал, что эти советы полезны не ему одному: многие из них в такой же степени относятся и к немецким антифашистам.

Польский офицер рассматривал антифашистов как соратников по борьбе, и Невойт был ему за это благодарен. На этот раз он не стал говорить о группе, а поинтересовался, правда ли, что в районе Тарновске-Гуры находятся двести пятьдесят дезертиров из гитлеровского вермахта.

— Никаких дезертиров там не было и нет, — решительно ответил поручник. — Да и не могло быть, ведь там полно различных фашистских складов.

— А ваши товарищи в том районе есть? — спросил Невойт поручника.

— Наше руководство имеет своих представителей не только в таких крупных промышленных городах, как Катовице, Ополе, но и в Тарновске-Гуре. Туда мы ездим по железной дороге, но мы никогда не посылаем свои группы через лес, так как там находятся графские владения и лесничии почти все без исключения настроены профашистски. Правда, Янику с группой из трех или четырех человек как-то удавалось продвигаться на юг вплоть до Калет.

Невойт молча кивнул, подумав о том, что об этом нужно сообщить немецким патриотам, чтобы они, чего доброго, не вздумали передвигаться лесом поблизости от промышленных центров. Однако он не имел точного представления о том, какое задание было им поставлено в Центре.

— Там их будет ждать верная смерть, — продолжал Комар, который прекрасно понимал, с какой целью и от чьего имени к нему обращается Невойт. — Я еще раз предупреждаю вас, товарищ, об этом.

— Спасибо за предупреждение. — Невойт встал. — Ты, как и я, офицер и знаешь, что приказы не обсуждают, а выполняют.

ПОСПЕШНЫЙ УХОД

По совету майора Шарова группа немецких антифашистов решила задержаться на одну неделю в лесу неподалеку от Гербы. Единственным человеком, которому это понравилось, был Вилли. Он предложил выйти на связь с Центром, как только будет выяснена обстановка в Люблинце. Анатолий Невойт должен был сообщить в Центр о задержке группы. Вилли считал необходимым обезопасить не только себя и группу, но и довольно крупные советские партизанские отряды и подразделения Армии Крайовой от нападения противника. Во всяком, случае, Вилли был обеспокоен. Его охватило предчувствие приближающейся беды, и он не скрывал этого.

Фриц был полностью согласен с приказом, запрещавшим ему выходить на связь с Центром. Еще за несколько дней до этого Андре сообщил ему о том, что пока на связь будет выходить только сам командир группы. А вот Максу не нравилось предложение Вилли, потому что работа на рации была для него сейчас самым важным делом и ему так не терпелось передать в Москву новые сообщения. Он ссылался на то, что товарищ Вильгельм Пик обращал их внимание на необходимость по возможности подробно сообщать о настроении местного населения.

Отмести это напоминание Макса было не так-то легко. Однако Андре встал на сторону Вилли. Правда, сначала он попросил Вилли обосновать свои опасения, но затем сам согласился с ним.

Обе рации антифашисты упаковали, чтобы они не промокли, а затем закопали их в землю. Затем Андре приказал спрятать кое-что и из снаряжения.

Капитан Невойт полностью одобрил все эти предосторожности. Он зашел к немцам в шалаш пригласить трех пропагандистов на беседу к майору Шарову, чтобы они рассказали польским солдатам из Армии Крайовой о целях и задачах Национального комитета «Свободная Германия» и тем самым попытались привлечь их на свою сторону для пропагандистской работы, так как в группе Яника имелись и фольксдойче, которые предпочли встать в ряды сторонников движения Сопротивления, чем оказаться мобилизованными в гитлеровский вермахт.

Пока немецкие патриоты готовились к этой встрече, капитан Невойт подошел к радистам, лежащим на траве.

— Сейчас уже точно известно, что мы остаемся, — начал он. — Андре об этом я уже сказал. Когда мы с вами вместе сносим не одну пару сапог, все станет на свое место.

Затем он сказал, что договорился обо всем с майором Шаровым и даже получил утверждение из штаба фронта. Шарову было приказано двигаться со своим отрядом далее на восток по территории, находящейся под контролем польской Армии Людовой. Ему надлежало установить связь с Ханицем, а затем заняться собственным здоровьем.

— Я пришлю майору нашего доктора, — добавил капитан. — Шарову он прямо-таки необходим.

Услышав это, Макс в душе пожалел о том, что его только что завязавшаяся дружба с молодым врачом так быстро кончается.

— С вами пойдут самые лучшие наши товарищи, — продолжал Невойт. — Василий — в качестве советника, Алексей и Иван — для общей, так сказать, поддержки. Все остальные будут находиться вместе со мной севернее Лебков. Если же я вам вдруг понадоблюсь, то вы найдете меня в лагере «У трех сосен», а если меня там не окажется, то вы можете оставить для меня записку в тайнике…

— Помимо этого мы будем связаны и с Центром, — перебил капитана подошедший к ним Андре, который слышал последние слова Невойта. — Через Центр ты узнаешь и о том, как мы должны будем действовать в Люблинце.

— В основном все ясно, а детали мы обговорим в другой раз. — Невойт встал с травы, — Вы уже готовы? В таком случае не будем заставлять людей ждать нас.

На небольшой поляне собрался народ. Были здесь Шаров, Яник со своим братом и еще два польских солдата. Командир польского взвода поприветствовал немецких патриотов несколько холодно, как бы подчеркивая этим официальность встречи. Андре представился сам, а затем представил по очереди своих товарищей. Потом он поблагодарил польских товарищей за ту помощь, которую они оказали им. Затем слово взял Вилли. Все внимательно выслушали его, а Эрнст несколько раз перебивал его вопросами.

Холодно-официальный тон, да и все поведение, поляка сначала раздражали Вилли. Он вспомнил тех немецких военнопленных, перед которыми ему пришлось не раз выступать в лагерях, объясняя им цели Национального комитета. Но ведь здесь-то не было пленных, чье сознание затуманено фашистской пропагандой. Здесь были только бойцы движения Сопротивления. Вилли начал неторопливо говорить об антифашистском движении, но постепенно увлекся и заговорил с жаром. В самом конце своего выступления он подчеркнул, что он и его друзья входят в самостоятельную группу, которая выполняет свое собственное задание и ни в коем случае не собирается вмешиваться во внутренние дела польского народа. Они с уважением относятся к тому вкладу, который вносят в общую борьбу против гитлеровских фашистов солдаты Армии Крайовой.

Выступление Вилли произвело на польских солдат должное впечатление. В ответном слове Яник сказал, что речь Вилли ему понравилась, что все услышанное очень заинтересовало польских солдат.

После этого разговор пошел как по маслу. Отвечая на один из вопросов Эрнста, брат Яника сказал, что он поддерживает связь с одним бывшим гитлеровским офицером, полковником, служившим в свое время еще в кайзеровской армии. У этого полковника есть два сына, тоже офицеры. Отец закрывает глаза на желание сыновей поскорее выйти из этой войны. Но как и каким образом они думают это сделать?

— Идти в Армию Крайову они не хотят, — объяснял брат Яника не без иронии. — Это, видите ли, низко для них, так как армия эта польская, а вот Национальный комитет, по-видимому, вполне придется им по вкусу. Если у вас будет желание, я могу познакомить вас с их отцом.

Были обсуждены и другие вопросы. В затянувшейся до вечера беседе приняли участие и советские командиры. Капитан Невойт рассказал, как двое полицейских неподалеку от Лебков обстреляли его отряд. При этом он не забыл упомянуть и о списке доносчиков, который им удалось забрать у убитого.

Яник сразу же спросил, где этот список. Андре, у которого находился список, тотчас же передал его поляку. Бегло просмотрев список, взводный смачно выругался, его темные глаза запылали ненавистью. Не проронив больше ни слова, он сунул список себе в карман.

— Он вам пригодится? — спросил Андре.

— Разумеется, но в этом деле вы целиком должны положиться на нас, — ответил Яник и, сделав брату знак следовать за собой, удалился. Спустя четверть часа он вернулся, но уже один, и продолжал разговор как ни в чем не бывало.

Перед тем, как распрощаться, майор Шаров обратился к польским товарищам с сообщением о том, что в скором времени он должен будет покинуть эти места, оставив вместо себя Анатолия Невойта.

Яник, который уже догадывался об этом, отреагировал на это, к немалому удивлению немецких товарищей, которые считали его слишком официальным и холодным, такими словами:

— Тебя, майор, я не забуду до конца своей жизни. Для меня лично ты был словно отец родной. А ты, Анатолий, будешь мне братом.

Андре и Эрнст вернулись в свой шалаш, довольные встречей.

Вилли несколько раз подряд кивнул головой, подумав: «Все это очень хорошо. Яник, кажется, вполне порядочный человек, следовательно, с ним можно столковаться. И все-таки здесь что-то не так, что бы тут ни говорили». И Вилли решил действовать на свой страх и риск.

Никто из немецких патриотов не осмелился нарушить приказ и не сделал ни одной попытки заглянуть в расположение польских партизан. Людей же Яника этот приказ нисколько не смущал, и они в любую минуту могли появиться перед шалашом, в котором жили немцы, и сразу же затеять жаркую дискуссию. Разумеется, приходили они сюда под самыми различными предлогами: один принес Андре трофейную лампу, хотя на самом деле его интересовало, как вооружена и снабжена всем необходимым группа; другой пришел с бутылкой самогона, желая выменять на нее что-нибудь из обмундирования. Поторчав несколько минут возле шалаша, но так и не достигнув желаемого, они разочарованно уходили.

В середине дня появился возле шалаша повар Яника. Он молча поставил на землю большой чугунок с рассольником, затем подошел к Максу, который как раз стоял на посту возле шалаша. Повар представился Антонием или, короче, Антеком. Он пожелал немцам приятного аппетита, а сам с невозмутимым видом уселся неподалеку. Был он невысок ростом, с по-детски пухлыми щеками и блестящими от любопытства глазами.

При этом вид у Антека был таким дружелюбным, что Макс не решился отослать его обратно. Принесенный поваром рассольник оказался на редкость вкусным. Такого же мнения были и Андре с Фрицем. Пока антифашисты ели рассольник, доброжелательный повар рассказывал им о своей жизни. Он сообщил, что был арестован властями за саботаж и посажен в концлагерь, из которого ему удалось бежать, после чего он прибился к Янику, встретившему его, однако, без особого воодушевления: Яник послал Антека на кухню, приказав не выдавать ему никакого оружия. Правда, повар с таким решением не совсем согласился, а во время поездки за хлебом для партизан ему удалось обезоружить одного эсэсовца.

Рассказывая о своей жизни, словоохотливый повар стремился приукрасить ее кое-какими приключениями, деталями, чтобы в глазах своих слушателей выглядеть героем. Когда же он почувствовал, что в какой-то мере это ему удалось, он осмелел еще больше и спросил:

— А вы что здесь намерены делать?

— Мы направляемся в Берлин, — ответил ему Макс, которому был симпатичен этот малый. — Там мы вздернем Гитлера и всю его преступную банду. А вот теперь будь добр и ответь мне на вопрос: почему ты такой недисциплинированный? Насколько мне известно, ваш командир запретил вам навещать нас.

— Этот приказ на меня не распространяется, — ничуть не смутившись, ответил Антек, — так как я для вас нисколько не опасен. Ты понял это?

Макс замотал головой, показывая, что он ничего не понимает. Однако все то, что повар рассказал Максу после этого, не имело ничего общего с предостережением Шарова.

А Антек рассказал, что в августе, во время проведения очередной карательной акции, фашисты упрятали в концлагерь Освенцим восемь многочисленных семей поляков. С тех пор польские партизаны вынашивают планы мщения немцам.

— Я думаю, что именно из-за этого наш шеф и запретил нам разговаривать с вами, чтобы, чего доброго, мы не причинили вам каких-нибудь неприятностей. Короче говоря, прибыли вы сюда в плохое время.

— Долго же нам пришлось бы дожидаться лучших времен, — заметил Макс с горечью. Каждый раз, когда он слышал о том, как гитлеровцы расправляются с мирным населением, убивая женщин, детей и стариков, кровь у него начинала бурлить. В последнее время он все чаще и чаще слышал о подобных бесчеловечных поступках, совершаемых гитлеровцами. Ему даже казалось, что люди, рассказывая ему это, как бы предупреждали его: «Будь осторожен, ты вступаешь на землю, политую кровью ни в чем не повинных людей».

— В нашем отряде про вас говорят, что все вы политики, — начал объяснять ему Антек, — а один из вас даже профессор, а мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть живого профессора. Вот тогда-то я и решил приготовить обед специально для вас: должен же я в конце концов знать, как выглядят политические немцы.

— Ну, и как же мы выглядим?

— Да точно так же, как и остальные люди. Выглядите вы вполне хорошо, но ничего особенного я в вас не заметил. — Какие особенности хотел заметить Антек в немцах, он не сказал. Затем, словно испугавшись того, что нарушил приказ своего командира, он спросил: — Надеюсь, вы не скажете нашему командиру о том, что я был тут у вас и разговаривал с вами? Иезус Мария! Если он узнает об этом, он меня попросту съест!

Макс успокоил его, и повар ушел к себе. Однако вскоре после его ухода у шалаша появился новый гость — мужчина здоровенного роста, с шапкой черных волос под широкополой шляпой. Именно эта шляпа незнакомца подсказала Максу, что он уже не раз замечал этого человека неподалеку от шалаша.

Незнакомец заговорил на безукоризненном немецком языке и попросил выслушать его. При этом он не собирался никак объяснять свое появление около шалаша антифашистов. Без всяких предисловий он заявил, что пришел сюда, чтобы предложить антифашистам свои услуги в качестве проводника, добавив, что в Бреслау у него имеются хорошие друзья, старые коммунисты, и он готов в любой момент проводить к ним группу немецких патриотов из Национального комитета «Свободная Германия».

Далее он заверил антифашистов, что никакого риска здесь нет, что они спокойно обойдут все препятствия, которые, безусловно, встретятся на пути. Правда, он предупредил, что сделает это при одном условии: русские со своим капитаном Анатолием должны будут остаться здесь и ничего не знать о его предложении.

Андре вежливо отклонил предложение незнакомца, сказав, что об их появлении в Бреслау не может быть и речи и тем более они ни в коем случае не намерены встречаться с коммунистами. А за предложение скрыть этот разговор от Невойта Андре чуть не дал незнакомцу по физиономии.

Однако незнакомец, казалось, ничего этого не замечал. Более того, он даже согласился, чтобы антифашисты захватили с собой нескольких русских, а идти можно и не только в Бреслау, потому что он как свои пять пальцев знает здесь все дороги и тропинки. В заключение незнакомец призвал Андре еще раз подумать над его предложением.

Когда незнакомец наконец ушел, Андре сказал:

— Ну, на сегодня хватит разговоров, мне нужно немедленно идти к Анатолию.

Вернулся Андре от Невойта поздно вечером, когда Эрнст и Вилли, побывавшие на совещании у брата Яника, уже спали глубоким сном, как и Фриц, Алексей и Иван. Лишь Макс и Василий стояли на посту. Завернувшись в свою плащ-палатку, Андре долго-долго смотрел в темноту. Потом глаза его закрылись и он уснул.

Среди ночи антифашистов разбудили. Перед шалашом стоял Невойт.

— Быстро собирайтесь, вам нужно немедленно уходить отсюда. Гасите лампу!

Трое советских партизан помогли немцам поскорее закопать в землю рацию. Было темно, но работа шла споро.

— Я сообщил Янику о твоих опасениях, — сказал капитан, обращаясь к Андре. — Правда, сначала он посчитал их излишними, но затем попытался все как следует обдумать. Он приказал своим людям, которые будут сопровождать вас, подготовиться к маршу. Их было всего восемь человек. Увидев их, Яник так и позеленел от злости. Грозился всех их расстрелять. Он так разошелся, что я боялся, как бы он и на самом деле не сделал этого. Среди той восьмерки были несколько человек, которые честно хотели помочь вам.

«Понятно, — думал Андре. — Какому командиру понравится, что его подразделение распадается на части, а солдаты бегут кто куда».

— Когда же он несколько успокоился, — продолжал Невойт, — то объяснил мне, что не может поручиться за нашу дальнейшую безопасность, так как не знает, кто из той восьмерки является доносчиком, более того, он даже предполагает, что их несколько. Ему трудно в этом признаваться, но на самом деле это так. Теперь он со всей ответственностью заявляет о том, что ситуация сложилась очень серьезная.

Через минуту появились Эрнст и Вилли, готовые в дорогу.

— Я вот только сомневаюсь, что нам удастся до утра добраться до Люблинца, — проговорил Эрнст.

— Вы должны добраться до нашего лагеря под Лебками, а для этого вам все время нужно идти в направлении на северо-запад. Там вы переждете денька два-три, пока вас не заберет Хромой.

Эрнст посмотрел на светящийся циферблат своих часов и заметил:

— Когда Вильк вел нас сюда, ночь была такой же темной, как и сегодня. Сориентироваться было очень трудно, дороги мы, разумеется, не знали. Если же мы сейчас будем двигаться только по компасу, то потратим на это слишком много времени.

— Я забыл сказать вам, что сразу же за лагерем вас ожидает польский солдат по кличке Одважны, что в переводе означает «отважный». — Невойт, как и обычно, думал о самом главном, но разлука с антифашистами так огорчила его, что он забыл сразу сказать им о проводнике, который будет сопровождать их до Лебков.

Тем временем были готовы в путь и оба радиста. Василий взвалил себе на плечи одну из раций и сказал, что готов идти.

«Кажется, мне что-то надо сказать, — подумал тут Андре. — По крайней мере, мне следовало хотя бы поблагодарить Анатолия за его заботы…» Однако слова, которые приходили ему на ум, казались то слишком бледными, то чересчур возвышенными.

В этот момент до него донесся доброжелательный голос капитана:

— Ну что ж, хорошо, друзья! Прощаться долго не будем. Скажем лучше друг другу до свидания. Вам нужно поторапливаться.

Через несколько минут немецкие патриоты встретились с Отважным. Он оказался звонкоголосым молодым человеком с такими же светлыми волосами, как и у Макса.

Без происшествий небольшой отряд антифашистов добрался до поляны с тремя соснами. Вскоре, как и было условлено, появился Хромой. Он повел группу сначала в южном направлении, а затем севернее Лизова свернул на запад и довел ее до небольшого села.

В ту ночь, холодную и светлую, антифашисты в последний раз видели командира взвода Яника. Он вместе с несколькими своими солдатами находился на небольшой площади, через которую проходила дорога. Хромой, который ехал впереди группы на велосипеде, свернул в сторону. Однако антифашисты успели заметить, что на площади сооружали виселицу. Перед Яником стоял какой-то человек со связанными за спиной руками, без шапки.

Много позже Хромой сообщил, что польские партизаны привели в исполнение свой приговор над предателем, доносившим на них в полицию.

Позже Эрнст, у которого перед глазами еще долго стояла виселица, сказал:

— Своим приговором Яник намеревался, видимо, припугнуть и других предателей, которые хотели и на наши шеи набросить петлю.

Миссия Хромого окончилась в Швациаке, где он передал группу крестьянину по имени Станислав, сказав, что остальное будет зависеть уже от него.

Семья Станислава заранее была предупреждена о прибытии гостей. Антифашистов встретили как старых знакомых. Хозяйка дома попросила их нисколько не смущаться, они-де к таким визитам уже успели привыкнуть, так как вот уже месяц, как к ним то и дело заявляются советские партизаны и остаются ночевать. В кухне было тепло и уютно. Накормив гостей, крестьянин повел их в сарай, где им предстояло выспаться на свежем сене. Крестьянин посоветовал патриотам хорошенько отдохнуть, а потом так упаковать свои вещички, чтобы их можно было унести с собой. Он сказал, что вокруг районного центра буквально кишат гитлеровские патрули и нужно, чтобы руки у партизан были свободны, если понадобится вести огонь по фашистам.

Пребывание в селе оказалось для патриотов далеко не бесполезным. По вечерам, когда можно было не опасаться появления незваных гостей, антифашисты заходили в дом крестьянина, чтобы послушать радио, просмотреть последние газеты или ознакомиться с материалами вражеской пропаганды.

Вскоре в дом крестьянина зашел какой-то худой мужчина. Крестьянин представил антифашистам незнакомца. Это был батрак его брата. Он брался провести всю группу в Люблинец, а пока они могли спокойно пожить в доме брата, отдохнуть, дозарядить свои аккумуляторы.

Через несколько дней, выслушав добрые пожелания на дорогу, антифашисты тронулись в путь. Сначала шли через смешанный лес, затем некоторое время по открытой местности. В одном месте, когда они пересекали шоссе, их обстрелял гитлеровский патруль. Завязалась перестрелка, и полицейские были вынуждены отойти.

Когда пятеро немецких антифашистов и трое советских товарищей поднялись на гребень холма, их взглядам открылся вид на Люблинец. Хорошо были видны железнодорожный вокзал, скопление домов, фабричные здания и церкви. Город ярко освещался прожекторами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ТАДЕУШ

Дом крестьянина Франтишека, в котором остановились группа Андре и трое советских товарищей, располагался на восточной окраине Люблинца. Дом и хозяйственные постройки Франтишека уместились под одной крышей. С первого этажа на землю вела крутая деревянная лестница. В задней части этажа размещалась теплая кладовая, а в передней части — довольно большое помещение, в котором стояли стол и несколько стульев, освещенные электрической лампочкой.

Расположившись в доме, антифашисты решили осмотреться. Из окошка, выходящего на запад, были видны поля и огороды, позади которых, метрах в трехстах, виднелись дома, а далее за ними просматривалось здание железнодорожной станции с длинными пакгаузами. Со станции, как объяснял им крестьянин, железнодорожные составы уходили в пяти направлениях. Одна из веток проходила неподалеку от дома Франтишека. И действительно, справа виднелся участок дороги, связывающей Ополе с Ченстоховой. Другое окно выходило на поля и луга. Далеко, почти на самом горизонте, можно было увидеть крохотные хутора и села. Местность вокруг была равнинной и подъехать или даже подойти к дому незамеченным было невозможно.

Патриоты остались довольны результатами наблюдений. Понравились им и новые хозяева. Франтишеку на вид было лет сорок. Этот широкоплечий мужчина среднего роста казался очень спокойным. Его нисколько не пугало присутствие в его доме восьми патриотов-антифашистов. Марта, его жена, была моложе мужа на пять лет. Она производила впечатление доброй и веселой женщины. У них была дочь лет десяти. Семья, судя по всему, жила дружно. Хозяйство у них было неплохим, но жили они довольно скромно. Гитлеровцы часто отбирали у них продовольствие, а то немногое, что оставалось, хозяева охотно делили со своими гостями, наотрез отказываясь брать за это деньги. Антифашисты узнали, что до них в этом доме некоторое время жили советские патриоты.

О положении в городе крестьянин говорил сдержанно, потому что сам он бывал там довольно редко, ибо большую часть времени проводил в поле или в огороде. О том, что происходит в городе, его обычно информировал один хороший знакомый, которого, если гости того пожелают, хозяин может пригласить на беседу.

— А что это за человек? — поинтересовался Андре. — Каковы его политические взгляды?

— Зовут его Тадеуш, — коротко ответил Франтишек с таким видом, будто имя само по себе являлось подтверждением надежности этого человека. Немного подумав, он добавил: — Он командир одного из подразделений Армии Крайовой, расположенного в Люблинце. В прошлом году фашисты хвастались тем, что схватят его и проволокут по улицам города на веревке, однако им до сих пор не удалось поймать его да и никогда не удастся.

Эрнсту такая характеристика показалась слишком возвышенной, и неконкретной.

— Нас интересует прежде всего то, в каких отношениях вы с ним находитесь, — сказал он. — Обязаны ли вы докладывать ему о нашем прибытии?

— Он не начальник мне. Он командует подвижным подразделением, а я нахожусь на казарменном положении. — Крестьянин рассмеялся и передернул плечами. — Ему я не обязан докладывать ни о чем, поскольку подчиняюсь окружному квартирмейстеру. Мне приказано предоставлять антифашистам убежище и снабжать их продуктами питания, и только.

— Это превосходно! — воскликнул Андре. — Короче говоря, мы принимаем ваше предложение. Вы можете смело знакомить нас с вашим командиром.

Под утро Франтишек сообщил патриотам, что Тадеуш готов встретиться с двумя товарищами и ожидает их у ворот.

Андре и Эрнст вышли во двор. Их провожал Василий, который после расставания с капитаном Невойтом как бы принял на себя его обязанности и на всякий случай решил находиться неподалеку.

Со стороны реки и лугов ветер гнал полосу тумана. Во дворе антифашисты увидели направленные на них стволы двух винтовок и пистолета. Четвертый мужчина стоял тут же, держа руки в карманах куртки. Видимо, это и был сам Тадеуш. Позы незнакомцев с оружием свидетельствовали о том, что они отнюдь не питают доверия к патриотам.

Андре почему-то предполагал, что Тадеуш навестит их один, и обязательно днем. Сейчас ему не оставалось ничего иного, как чем-то разрядить напряженную обстановку.

— Доброе утро, — поздоровался он.

— Вы меня звали, я пришел. — Тадеуш сделал шаг вперед, но рук из карманов так и не вынул. — Франтишек уже сказал, с кем вам предстоит разговаривать, но это еще не означает, что нам известно, что вы за люди.

— Мы немецкие антифашисты. — Сказав это, Андре внимательно посмотрел на стоящих возле Тадеуша людей, которые так и не опустили оружие. «Они не будут стрелять в нас, — уверенно подумал Андре. — Не имеет никакого смысла подвергать опасности жизнь Франтишека да и свою собственную, хотя на всякий случай и нам самим нужно держать ухо востро». — Да уберите вы наконец свои винтовки, — сказал он незнакомцам, — тогда можно будет разговаривать спокойно. Или вы боитесь чего?

— Это еще вопрос, кто кого должен бояться, — ответил Тадеуш, однако все же сделал знак своим людям, и те послушно опустили оружие. Лишь третий парень, атлетического сложения, с явным неудовольствием сунул пистолет в свой карман.

— Наша группа направлена сюда по поручению Национального комитета «Свободная Германия», — проговорил Андре. — Мы пришли не с пустыми руками. Мы не просим вас о помощи, а сами со своей стороны предлагаем вам поддержку.

— Нам никто не нужен, тем более немцы! — резко бросил атлетического сложения парень. Говорил он по-польски, и в голосе его звенел металл.

— Это не очень умно — отталкивать от себя союзника! — не выдержал Эрнст.

— А кто может поручиться за вас? Нам до этого не раз приходилось иметь дело с различными шпиками.

— И они тоже жили в доме у Франтишека?

Так они препирались некоторое время, но в конце концов Тадеуш, видимо, понял всю бессмысленность такого разговора. Он решил войти в дом, чтобы поближе познакомиться с немецкими патриотами и продолжить разговор.

Когда они все вместе вошли в комнату, Макс и Вилли сидели на полу, а Фриц за столом. Алексей и Иван лежали на разложенном в углу сене. Возле каждого из них находилось оружие.

— Не вздумайте шутить с нами: мои люди окружили дом, — предупредил немцев Тадеуш, прежде чем сесть.

Андре сделал вид, что не обратил внимания на его слова. Он по очереди представил своих товарищей Тадеушу. Когда он назвал Ивана, гость впервые рассмеялся, увидев смешно подстриженную голову русского, грязное лицо которого выглядело совсем по-детски. Иван и на самом деле был очень похож на героя русских народных сказок Иванушку, которому всегда удается победить зло.

— Такие парни и у меня есть, — сказал Тадеуш. — Молодцы!

Добрые слова поляка сразу же растопили лед отчуждения. Во дворе они не смогли сразу найти общий язык, и Андре от холодных слов Тадеуша стало как-то не по себе, но сейчас, сидя за столом, они как-то быстро разговорились и Тадеуш из подозрительного и злого превратился в откровенного энергичного человека с добрыми глазами. Говорил он теперь без всякой рисовки, и это произвело на собеседников самое благоприятное впечатление. Когда они стояли во дворе, Андре, увидев направленное на него дуло винтовки, невольно по аналогии вспомнил о взводном Янике. Теперь это впечатление изменилось.

Из сопровождающих Тадеуша мужчин в глаза особенно бросался самый рослый из них, светловолосый. На вид ему было не более двадцати лет, однако на его красивом лице застыло выражение презрения и горечи, и потому он выглядел каким-то окаменевшим. Он смотрел в пол, но слушал внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова. Если он чего-нибудь недопонимал, то моментально задавал вопрос. Чувствовалось, что ему трудно следить за быстрой немецкой речью и потому многое было для него неясным. В первую очередь он никак не мог понять, как могли русские партизаны выполнять какое-то общее задание вместе с немцами. Точно так же не мог он уразуметь, что такое Национальный комитет «Свободная Германия». Андре попытался еще раз объяснить цели и задачи комитета, но Тадеуш остановил его движением руки. К удивлению всех собравшихся, он сказал парню:

— Это, так сказать, такое народное движение. Тебе, Срока, я объясню подробнее, когда у меня будет время.

Затем Тадеуш рассказал о себе и о подразделении, которым командовал. Он имел звание фельдфебеля. В сентябре 1939 года он попал в плен, но вскоре ему удалось бежать и он вернулся в родной город, где и создал небольшую группу сторонников движения Сопротивления. Сколотил он ее на свой страх и риск и сам возглавил. Несколько позже, когда командование Армии Крайовой начало привлекать в свои ряды всех мужчин призывного возраста, подразделение Тадеуша вошло в АК и было подчинено инспектору. В то время в подразделении насчитывалось около восьмидесяти человек. Были среди них женщины и девушки, которые жили на легальном положении и занимались разведывательной деятельностью или выполняли обязанности связных. Ядро группы состояло из двадцати человек.

Тадеуш говорил об этом с чувством гордости за своих товарищей, и это очень понравилось Андре.

Потом Андре, Вилли и Эрнст проводили гостей до ворот. Тадеуш послал своих сопровождающих вперед. Они должны были собрать дозорных и проверить обстановку в районе железной дороги. Когда они ушли, Тадеуш обернулся и сказал:

— Я хотел бы еще кое о чем спросить вас. Скажите, а это правда, что фашисты казнили Эрнста Тельмана?

— Говорят, что да, — неопределенно ответил Андре.

Он и его друзья впервые услышали об этом на польской земле. В гитлеровских газетах писалось о том, что Тельман якобы погиб во время бомбардировки концлагеря Бухенвальд, однако советские, польские и немецкие товарищи были уверены, что это ложь, выдуманная геббельсовской пропагандой. Все они были глубоко убеждены в том, что после одиннадцатилетнего пребывания в тюрьме Моабит, в застенках Ганновера и Баутцена Тельмана специально перевели в Бухенвальд с целью тайно умертвить, а его труп немедленно сжечь в печи крематория. Версия о бомбардировке концлагеря противником была придумана для того, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение, а вину за это подлое убийство патриота свалить на противника.

В душе Андре до сих пор не улеглась волна возмущения и гнева. Но почему это так интересовало Тадеуша? Неужели он, спрашивая об этом, подобным образом пытался установить, что немцы, нашедшие убежище под кровом Франтишека, являются коммунистами?

— Конечно, они его убили, — уверенно проговорил Тадеуш среди всеобщего молчания. — Эти фашистские изверги ненавидели его, так как одно имя Тельмана звало к борьбе против гитлеровского фашизма.

— О последних событиях мы не информированы, — заметил Эрнст. — А вы как об этом узнали?

— Узнали. Очень жаль, но я думал, что и вы… — Он ненадолго замолчал, а затем ворчливо продолжал: — Знаете, до плена я был членом польской социалистической партии, или социал-демократом, как вы говорите. Тогда, в тысяча девятьсот тридцать втором году, мы надеялись, что ваш Тельман станет немецким рейхсканцлером. Это было бы хорошо и для нас: тогда бы с нами не произошло такого несчастья… — В голосе поляка снова зазвучали горькие нотки. Было невозможно поверить, что он говорит неискренне. Эрнст и Андре сдерживали себя, а Вилли не утерпел и сказал:

— Чудак ты человек! Ты же социал-демократ! Как же ты пошел в Армию Крайову?

— А что мне оставалось делать? Ведь у нас тут нет народной армии. Подумай сам, могу ли я бросить на произвол судьбы созданную мной группу и бежать из Польши. — Дыхание Тадеуша стало учащенным. — Нет, я останусь в Люблинце, останусь, потому что я здесь нужен. Не могу же я допустить, чтобы мой город заняли фашисты! Неужели это не ясно?

— Не волнуйся так, наш друг не это хотел сказать, — успокоил его Андре. — Откуда нам было знать, что Франтишек приведет к нам социал-демократа?

— Я вообще не могу понять, состою я сейчас в партии или не состою, — задумчиво проговорил фельдфебель. — Наша партия раскололась на правых и левых, а ее военная организация вообще распалась. В такой обстановке человеку нелегко ориентироваться. И я, разумеется, не ломаю себе над этим голову, по крайней мере в настоящее время. Мне ясна задача, которая стоит передо мной: бить врага до тех пор, пока не будет освобождена вся наша родина. Когда я вас как следует рассмотрел, то понял, что вы нисколько не похожи на бывших офицеров. Вы точно такие же простые люди, как и я сам. С годами, особенно когда находишься в подполье, приходит опыт: начинаешь правильно разбираться в людях. Теперь и вы знаете, что мы за люди. — Тадеуш крепко пожал руку каждому и сказал: — Я рад, что мы встретились. А в том, что мы вас сперва взяли на мушку, виноват прежде всего ваш хозяин, который сказал нам, что у него остановились парашютисты, вооруженные до зубов. Все восемь русские, только большинство из них почему-то все время разговаривают по-немецки. Вот я и принял кое-какие меры предосторожности.

Когда Тадеуш ушел, из-под лестницы вышел Василий, который все это время стоял там наготове, чтобы в случае чего броситься на выручку друзьям.

— Ну, что ты скажешь относительно этого знакомства? — спросил его Эрнст.

— Я думаю, что мы с ними подружимся, — ответил ему Василий, ставя автомат на предохранитель.

ЛЮБЛИНЕЦ

Главная квартира Тадеуша находилась в двух километрах юго-восточнее Люблинца, в небольшом селе, где на легальных условиях жили многие бойцы его группы. Другие же, подвергавшиеся преследованиям, находились, как правило, в убежище. Сам Тадеуш довольно часто появлялся в имении старого Пилава, у которого фашисты забрали его предприятие, милостиво разрешив бывшему хозяину работать там до тех пор, пока туда не пришлют немца — переселенца из Германии. Пока этого не произошло, да и по мере приближения фронта к этим местам вряд ли могло произойти.

После первого разговора с немецкими патриотами именно туда и направился Тадеуш со своими сопровождающими. Собравшись в одной из комнат, поляки делились между собой впечатлениями о встрече. Командир поляков был готов оказать немцам патриотам поддержку, но его солдаты высказали мнение, что было бы неплохо выпросить у немцев два-три автомата в качестве платы за оказываемые им услуги. Особенно недоверчивым оставался Срока, который считал, что немцы сказали много, однако подтвердить, что они говорили правду, никто не может. И вообще, по его мнению, в первую очередь следовало бы убедиться в том, что они имеют дело с испытанными солдатами, а не просто с людьми, носящими оружие.

Само собой разумеется, последнее слово осталось за Тадеушем. Предложение выпросить у немцев оружие не противоречило его собственному желанию. Но в голове он вынашивал и другой план, который состоял в том, чтобы присоединить эту восьмерку смельчаков к своей группе. Мешало этому только то, что Люблинец для них — всего лишь промежуточный пункт действий. Тадеуш прекрасно понимал, что это значило: длительность пребывания антифашистов в этом районе во многом зависела от их боевых возможностей. И он хотел по мере собственных сил создать таковые для них. И притом сделать так, чтобы на деле можно было убедиться в боеспособности патриотов.

Выслушав мнение своих соратников по борьбе, Тадеуш отправил их спать. Самые важные решения он, как обычно, принимал один. Долго командир расхаживал взад и вперед по комнате, пока не принял окончательного решения. Вечером он сел на свой велосипед и направился к Франтишеку.

Эрнст увидел в окошко собиравшегося уехать Тадеуша и окликнул его. У антифашистов в это время работала рация: шел сеанс очередной радиопередачи, и Макс с наушниками на голове что-то быстро записывал на листок бумаги. За его спиной стоял Андре и через плечо смотрел на бумагу. Вилли и Фриц сидели в своем углу, шепотом о чем-то переговариваясь.

Когда Тадеуш вошел в комнату, Андре молча кивнул ему, чтобы не мешать радисту. Тадеушу хотелось получше рассмотреть рацию, но Эрнст увел его в угол, где Иван из окошка внимательно наблюдал за местностью. Вскоре к ним подошли Андре и Вилли. По их просьбе Тадеуш подробно рассказал о положении в городе и в районе, а чтобы они лучше все поняли, он начал издалека, еще с предвоенных времен.

Польский город Люблинец, расположенный на границе с империей, никогда не был богатым городом, однако его жители находили себе работу на кирпичном заводе, камвольном комбинате и многочисленных лесопильнях. Многие из жителей работали на металлическом или на сталеплавильном заводе.

С приходом фашистов город изменил свое мирное лицо: школы были мгновенно превращены ими в солдатские казармы, где разместились личный состав гитлеровского гарнизона, рота выздоравливающих и личный состав полиции и жандармерии. Однако были в городе места и похуже. Так, например, в здании бывшей тюрьмы теперь содержались политические заключенные, хотя и носила она, казалось бы, довольно безобидное название «Основной лагерь Лобен». Допросы в ней проводил комиссар по уголовным делам по фамилии Байер. Специальные команды карателей с немецкими овчарками выискивали для него в городе и окрестностях многочисленные жертвы. Большинство арестов в городе производилось по указанию фюрера гестапо Христиансена.

— Для людей, схваченных фашистами и брошенных в застенок, имелось три возможности умереть, — говорил Тадеуш. — Некоторые из них оказались не в силах пережить арест и первые допросы. Многих гестаповцы отправили в Ополе. Кому из них удалось пройти через это и оказаться в концлагере, мы не знаем, как не знаем и того, остались ли они в живых. Мы никогда не забудем и врача-эсэсовца по фамилии Ойлер, которому разрешалось использовать заключенных как материал для проведения своих страшных опытов. Он экспериментировал над ними как хотел, а затем попросту умерщвлял свои жертвы, впрыскивая им яд. В бывшей больнице гитлеровцы организовали так называемый институт, где они занимались не лечением, а умерщвлением больных. Однако майору медицинской службы Ойлеру мало было материала для опытов, и тогда хватали на улице совершенно здоровых местных жителей и отдавали их палачу.

Все это Тадеуш рассказывал без особого волнения, однако на лбу его выступил пот, и он время от времени стирал его тыльной стороной ладони.

— Вот в какой обстановке мы живем, камараден. Теперь вам известно все или почти все, — так закончил он свой невеселый рассказ.

Антифашисты, не перебивая, слушали Тадеуша. И только когда он замолчал, Вилли сказал:

— Очень горько, когда сознаешь, что ничем не можешь помочь этим людям.

— Если бы мы заранее знали, кто из них будет арестован, то можно было бы предупредить этих людей или организовать их побег. Правда, мы оказывали помощь семьям арестованных и убитых, но разве это выход? Было бы гораздо лучше, если бы мы могли хоть на время парализовать преступную деятельность эсэсовцев.

Тадеуш встал, подошел к окошку и, отстранив Ивана в сторону, посмотрел на небо, по которому плыли редкие облака. Ночь обещала быть светлой.

— Не сложно, — вновь заговорил Тадеуш, отвернувшись от окна, — расстрелять перед зданием гестапо одного из этих преступников, однако я не хочу и не могу этого делать, ведь за это придется заплатить жизнью моих земляков, которым фашисты захотят отомстить. А я не могу за жизнь одного мерзавца платить так дорого. Вы понимаете?

— Конечно, — ответил Андре. — А поскольку гестапо это понимает, оно и лютует еще больше. Противник всегда рассчитывает на нашу гуманность.

— Однако не очень уютно они себя здесь чувствуют, — возразил ему фельдфебель. — По ночам фашисты не рискуют выходить на улицу, а если куда и едут, то обязательно с усиленной охраной. Многие из них держат при себе немецких овчарок. Они нас уже боятся, но нам необходимо нанести им сильный удар, чтобы они испытывали перед нами еще больший страх, более того — даже ужас. И пусть они содрогаются не только перед нами, но и перед всеми честными людьми, которые борются против фашистов.

Андре усмехнулся, понимая, куда клонит Тадеуш.

— Если ты хочешь, чтобы мы и наши советские друзья приняли участие в какой-нибудь вашей операции, то прямо так и скажи.

— Идет! Именно об этом я и думал. Есть у них в гестапо один надзиратель по кличке Баста, который к тому же трус отменный. Однажды я дал ему понять, что мне кое-что известно о нем. Он так перепугался, что несколько ночей подряд не ночевал дома. — Потом Тадеуш рассказал, что его ребята уже давно решили поставить этому Басте условие: либо он немедленно бросает свою грязную профессию, либо ему придется распрощаться со своей такой же грязной жизнью. Услугами этого мерзавца пользовался комиссар Байер. Баста поставлял смертников врачу-эсэсовцу, жестоко мучил узников, используя различные инструменты для пыток. Каждый раз, когда он дежурил в ночную смену, на улице были слышны дикие крики истязуемых, несущиеся из здания тюрьмы.

Баста жил в двух километрах от Люблинца, возле шоссе, ведущего в Ченстохову.

— Вот там, в его собственном доме, им и надо заняться, — предложил Тадеуш. Посвятив антифашистов в детали своего плана, фельдфебель ушел на половину хозяев, чтобы дать немцам возможность поговорить между собой.

Обсудив предложение Тадеуша, патриоты решили, что Андре и Эрнст примут участие в этой операции, в то время как Вилли с радистами останется в доме. Сначала Вилли не хотел соглашаться с этим, считая, что вместо командира должен пойти на дело именно он, так как Андре не имеет права рисковать своей жизнью. Однако Андре настоял на своем. Он догадывался, что Тадеуш, привлекая их группу к участию в операции, хотел как бы проверить ее боевые качества, а как известно, о любом коллективе, каким бы маленьким он ни был, в первую очередь судят по действиям его начальника или командира. Желая внести ясность и тем самым укрепить дружеские отношения с поляками, Андре решил лично пойти на операцию. Василий был полностью согласен с ним, но попросил уговорить Тадеуша взять и советских партизан.

Довольный достигнутой договоренностью, Тадеуш уехал. Той же ночью он вызвал к себе Сроку.

— Завтра вечером с тремя нашими ребятами, двумя немецкими и тремя советскими партизанами отправитесь в Яворницу. Объявите Басте наш приговор. Открывать огонь разрешаю только в случае крайней необходимости. Подумай, кого взять из наших. Ты назначаешься старшим группы!

ПРИГОВОР БАСТЕ

Для Сроки полученный приказ явился полной неожиданностью, но зато он давал ему возможность убедиться в надежности его новых друзей. Тадеуш как бы говорил ему: «Ты требовал доказательств, вот теперь и проверяй сам! Но тебе придется не сладко, если ты что-нибудь испортишь».

Срока был человеком неуравновешенным, с болезненно обостренным чувством патриотизма. В течение многих лет он жил, питая в душе ненависть ко всему немецкому. В этой своей ненависти он зашел так далеко, что перестал доверять тем из своих товарищей, которые иногда в силу необходимости разговаривали на немецком языке. Порой он начинал спорить даже со своим командиром, который ценил людей не по словам, а по делам и который так легко, как Сроке показалось, включил в их боевую группу горстку немецких антифашистов. Иногда эти споры заканчивались тем, что каждый из спорящих так и оставался при своем мнении. Правда, Тадеуш не укорял Сроку за то, что тот не соглашался с ним. Более того, он даже назначил его своим заместителем по проведению диверсий. Однако командир ничего не забывал. Так было и на этот раз.

Разумеется, задание это было одновременно и своего рода поощрением, чем Срока в душе гордился. Но тут его охватила какая-то неуверенность. «Раз немцы не провокаторы, то они могут быть довольно большими людьми. Вот и среди русских есть один лейтенант, а сам-то я всего-навсего рядовой солдат. Так как же, спрашивается, мне следует себя вести, если они вдруг не признают меня и откажутся повиноваться?» Голову ломило от тяжелых дум, но Срока скорее откусил бы себе язык, чем поделился бы хоть с кем-нибудь своими планами. Мысленно он решил держать всех в строгости и ни в коем случае не идти ни на какие разговоры.

Поскольку сам Срока не знал местности в районе Яворницы, Тадеуш выделил ему проводника, который должен был довести их прямо до дома Басты. Было решено всем участникам этой операции встретиться ровно в одиннадцать часов вечера.

Встреча состоялась строго в назначенное время. Срока сказал самое необходимое, объявил маршрут движения. К его удивлению, и немцы и русские не задали ему ни одного вопроса.

Тронулись в путь. Двигались друг за другом. Дул сильный ветер, гнал по небу облака.

Минут через двадцать Срока заметил, что их проводник плохо знает дорогу: вместо того чтобы вести группу в обход села, он повел ее прямо через него.

В южной части Яворницы в частных домах жили гитлеровские чиновники. Эти дома были огорожены высокими заборами, из-за которых раздавался лай собак. Стоило только залаять одной, как ей тотчас же вторили остальные. Поднимался невероятный шум на все село, то тут, то там раскрывались окна.

Как назло, небо очистилось от облаков и лунный свет залил всю местность.

«Черт бы их побрал, этих псов, — мысленно выругался Срока, — этак можно и всю операцию завалить».

Проводник, шедший в голове колонны, нерешительно поглядывал назад. Однако Андре, идущий вторым, подтолкнул его вперед и этим задал хороший темп колонне.

Доведя группу до дома, оказавшегося последним на улице, проводник быстро исчез. Позади двора с сараем и хлевом начинался луг, тянущийся до самого леса. Срока выставил Алексея и Ивана с тыльной стороны усадьбы, Андре — у ворот с улицы, приказав ему в случае опасности дать три короткие очереди в воздух. В соответствии с намеченным вначале планом Срока намеревался выставить на это место своего человека, но бесстрашие немецких патриотов заставило его изменить свое отношение к ним и свой план.

Эрнст, Василий и трое поляков тихо подошли к двери дома. Затем Срока с силой застучал, и дверь затрещала. Им открыла дочка предателя, вышедшая в ночной рубашке. В сенцах стояла растерявшаяся толстая жена Басты, высоко подняв кверху руки, от чего была похожа на монумент. Увидев мужчин, она сразу же рухнула на колени. Самому Басте удалось бежать.

Пока Срока раздумывал, что делать дальше, инициативу захватил Эрнст.

— Встаньте и набросьте на себя что-нибудь, — сказал он испуганной хозяйке. Сняв с вешалки пальто, он бросил его дочери Басты со словами: — Вы тоже встаньте. Нам нужно поговорить с вами.

Срока быстро вбежал в комнату, включил свет и опустил на окна штору затемнения.

— Обыскать весь дом! — приказал он. — Забрать оружие и деньги, а также консервы и продукты!

Тем временем хозяйка облачилась в цветной халат.

— Сидеть здесь! Давай! Давай! — Василий подтолкнул ее и дочку к дивану, а сам уселся на стуле напротив, положив автомат себе на колени. Симпатичная дочка Басты, сверкнув глазами, нахально усмехнулась. Закинув ногу на ногу, так что видны были колени, она сидела как ни в чем не бывало. Подбородок ее матери все еще дрожал, но она старалась держать себя так, как подобает приличной даме.

— Посмотри-ка на этих гусынь, — тихо проговорил Срока, забыв о том, что еще совсем недавно он дал себе слово разговаривать с немцами только о самом необходимом. — Как ты считаешь, понимают ли они вообще что-нибудь?

— Должны понимать. — Эрнст посмотрел толстухе прямо в лицо. — Слушайте нас внимательно. Передадите своему мужу дословно то, что мы намеревались сказать ему лично. Мы, а это значит один советский гражданин, один польский патриот и один немецкий антифашист, пришли сюда для того, чтобы вынести ему приговор. Ваш Баста преступник и убийца.. Антифашистское движение Сопротивления, членами которого мы являемся, приговорило его к смертной казни. Приговор будет немедленно приведен в исполнение, если он еще хоть раз поднимет руку на арестованного или же отдаст для эсэсовских опытов хоть одного узника. Мы его тогда сразу же повесим. Однако если он прислушается к нашему предостережению, то приговор будет смягчен. Вы меня поняли?

Жена Басты сделала жалкую попытку улыбнуться. Она переводила взгляд с одного лица на другое.

— Я все ему передам, только нас вы не трогайте, — жалобно попросила она.

«Жалкая бабенка, — подумал про нее Срока. — Никто ее не собирается трогать. И почему у таких людей почти совсем нет чувства гордости? А этот немец говорил и держался хорошо. Да и вообще все идет гораздо лучше, чем я предполагал. Все действовали умело, хотя я из недоверия ничего им не объяснял».

И словно в ответ на его мысли раздалось несколько выстрелов. Стреляли где-то вдалеке.

«Интересно, кто это палит? — подумал Срока. — Неужели проснулись местные жандармы? Нам нужно спешить, пока они не получили подкрепления».

— Побудьте пока здесь, а я пойду посмотрю, что там такое происходит, — сказал он.

Стрельба приблизилась. Дочка Басты набрала в легкие побольше воздуха и что было сил заорала, прося о помощи. Она даже сделала попытку броситься к окну.

— Спокойствие, фрейлейн, спокойствие! И не кричать! — повел Василий дулом автомата.

— Вы знаете, что с женщинами и детьми мы не воюем, — сказал Эрнст, — а раз так, то вам совершенно незачем поднимать шум. Лучше внимательно выслушайте меня. Передайте своему папаше, пусть он не думает, что имеет дело с каким-нибудь одиночкой. Нас уже очень много, а будет еще больше. И мы разыщем Басту в любом месте. Это он может передать и своим начальникам. Их ждет такая же участь.

Попросив Василия присмотреть за женщинами, Срока вышел во двор. Стрельба как будто утихла, но потом послышалась снова, но откуда-то издалека. Срока зашел в сарай и вскоре вышел оттуда, неся в одной руке топор, а в другой мешок.

— В хлеву стоит откормленная свинья, — сказал он, вернувшись к товарищам. — Уж если нам не удалось схватить двуногого борова, то прихватим четвероногого. Должны же семьи наших арестованных товарищей хоть разок поесть мяса. — Склонив голову набок, он прислушался к далекой стрельбе и продолжал: — Вы только послушайте, как они палят! Наверняка это или жандармы, или гитлеровские вояки. Они точно не знают, где нас найти, вот и стреляют наугад.

Пристрелив свинью, Срока быстро и умело разрезал тушу на части. Однако на его товарищей такая задержка подействовала отрицательно. Они явно нервничали, торопили Сроку поскорее все закончить и уйти отсюда.

— Чего испугались? А что подумают о нас наши союзники? — усмехнулся Срока.

Через несколько минут стрельба возобновилась, и теперь сквозь стрельбу был слышен шум моторов.

Лучшие куски мяса Срока сунул в мешок, который держал в руках Эрнст. Второй мешок, уже набитый другими продуктами, стоял у ворот. В доме у Басты чего только не было, но, кроме продуктов, партизаны не взяли ничего.

— Позови Василия, — сказал Срока, — и можно будет уходить. — Проговорив это, он быстро обошел вокруг дома, снял с постов выставленное им охранение. Андре стоял на своем месте и внимательно смотрел вдоль улицы, в самом конце которой показался какой-то грузовик. Не доехав до дома Басты, машина остановилась. Из кузова выпрыгнули какие-то темные фигуры и спрятались за изгородью.

— Вы готовы? — спросил Андре. — Положение становится критическим, и нам пора уходить.

По саду ударили длинные очереди из автоматов. И в тот же миг из-за угла показался второй грузовик. Андре и Срока несколькими прыжками пересекли двор и перелезли через изгородь. Василий тем временем догнал остальных.

— До леса метров пятьдесят! — бросил он на бегу.

— Но ведь там у них большой склад боеприпасов.

Срока на миг задумался. Бежать направо нельзя — там показались автомашины, которые прощупывали светом фар все село. С левой стороны, примерно в километре, проходила железнодорожная ветка, ведущая на Гербы, скрывающаяся в лесу. Местность между Яворницей и железнодорожным полотном была ровной как ладонь, без единого деревца. И стоит только луне показаться из-за облака, как вся группа будет видна. Тогда ей придется принять бой с превосходящими силами противника на открытом пространстве.

«Если нам не удастся ввести их в заблуждение, то мы пропали!» — мелькнула в голове у Сроки тревожная мысль.

— Василий, пойдешь в голове колонны! — распорядился он. — Эрнст прикроет нас с тыла. Будем пробиваться влево. Ориентир — лес, через который проходит железная дорога.

— Понятно! — Василий быстро зашагал в указанном направлении.

В это время на полевой дороге, ведущей в село, показались первые преследователи.

— Отрезать их от леса! Проводники собак, вперед! — послышалась команда на немецком языке.

Василий же шагал так, как будто ничего не слышал. И это было в той ситуации самое правильное. По небольшой колонне патриотов прошло слегка заметное волнение. Однако Сроке казалось, что Василий не идет, а медленно ползет. Сроке уже слышался злобный лай овчарок, при одной мысли о которых у него по коже пробежал холодок. Боя он никогда не боялся, а вот собак, натренированных бросаться на людей и хватать их за горло, он боялся до ужаса. Охотнее всего он сейчас бросился бы бежать со всех ног. Однако Срока взял себя в руки и, пропустив колонну вперед, пошел рядом с Эрнстом. И как-то сама собой исчезла нервозность. Темная полоска леса едва виднелась впереди.

Фашисты время от времени обстреливали лес, а над головами патриотов пролетело всего лишь несколько пуль. Хорошо, что у гитлеровцев не было осветительных ракет. Но тут одна из ищеек, по-видимому, взяла след, так как послышались новые команды.

— Всем к железной дороге! — приказал Срока и первым побежал наискосок.

Тем временем преследователи рассыпались цепью. Их крики перекрывались шумом машин, мотоциклов и громким злобным лаем собак. Выхватив пистолет, он громко выкрикнул:

— Огонь по фашистским бандитам!

Андре и Алексей передали команду дальше, а через несколько секунд по преследователям был открыт огонь из пяти автоматов и двух карабинов. Кто-то громко закричал, затем заскулила раненая ищейка. Фашисты бросились на землю и укрылись за складками местности. Они были настолько ошеломлены нападением, что даже не все из них отстреливались.

Срока первым вскочил на ноги. Он так обрадовался, что готов был пуститься в пляс, но вовремя остановился, поняв, что нужно немедленно действовать, пока фашисты не оправились от шока.

— Прекратить огонь! — скомандовал он. — Бегом — марш! Держаться левей!

— Сейчас, — буркнул ему в ответ Василий, дав последнюю длинную очередь из автомата.

Срока бросился к Эрнсту. Не прошло и минуты, как вся группа собралась в одном месте. Патриоты бежали со всех ног. Пробежав метров триста, они услышали, как гитлеровцы открыли бешеный огонь по тому участку, где они только что были. Через минуту огонь прекратился, а затем снова начался, но уже по другую сторону железной дороги.

— Теперь мы можем немного сбавить темп и спокойно идти своим путем, — сказал Срока, в голосе его послышалось удовлетворение.

Все молчали. Остановились и прислушались они только раз, когда стрельба позади них возобновилась с новой силой. Польские товарищи сопровождали их до окраинной улицы города, где Срока, прощаясь, каждому крепко пожал руку.

— А ты толковый вояка, — похвалил Срока Андре. — Ты свободно справишься, если тебе поручить командовать целым взводом.

— Вот как! А я уже командовал, и довольно успешно, — ответил Андре.

Это его признание на какое-то мгновение повергло Сроку в замешательство, но ненадолго, так как через минуту он как ни в чем не бывало сказал:

— С вами я готов хоть куда, хоть к черту в ад!

РЕШЕНО: МЫ ОСТАЕМСЯ

Спустя сутки Эрнст и Вилли сидели в крестьянской кухне и читали газету. От чугуна с кипящей водой, который стоял на плите, распространялось приятное тепло. Между иконами на стене висели громко тикающие ходики, стрелки которых показывали пять часов после полудня. Хозяйка дома возилась во дворе с бельем, ей помогала дочка.

Сложив газету, Эрнст откинулся на спинку стула. Он никак не мог сосредоточиться. Из головы никак не шел разговор, который с ним и Фрицем завел сегодня работник хозяина. Утром, когда они вышли покурить во двор, к ним подошел и заговорил худой мужчина. Из его слов они поняли, что это работник, которого хозяин держит на самых разнообразных работах. Хозяин представил им работника, сказав, что он необходим ему хотя бы для того, чтобы вокруг думали, что его интересует прежде всего хозяйство. Работник не был бойцом Армии Крайовой, он состоял в одной из групп коммунистов, которые располагались в Гросс-Штрелице. Работник предложил Эрнсту и Фрицу вступить в контакт с его группой.

Не зная, насколько это достоверно, оба ответили уклончиво, хотя на самом деле предложение заинтересовало Эрнста, считавшего, что с коммунистами будет гораздо легче договориться, чем с бойцами Армии Крайовой. С другой стороны, Люблинец, где они обосновались, вряд ли будет сдан, но еще лучше, если им одновременно удастся закрепиться в двух местах.

Неожиданно Эрнст услышал, как хозяйка дома с кем-то разговаривает, а спустя минуту в дверь просунул голову Тадеуш.

— Камераден, я поздравляю вас с совместным успехом! — проговорил он.

— С каким успехом? — спросил Эрнст.

— Разве Срока тебе не рассказал, что Баста ускользнул от нас?

Патриоты дали правильную оценку своим действиям в Яворнице. Они считали, что неудовлетворительно подготовились к операции, и чувствовали себя виноватыми, так как слепо следовали распоряжениям Сроки. Тот факт, что они все же благополучно выбрались, они отнесли на счет своей собранности.

— После таких разговоров вы и меня начнете критиковать, — проговорил Тадеуш с усмешкой, закрыв за собой дверь и садясь на стул. — Баста человек маленький, после вашего визита он боится даже высунуть нос из дому. По этому поводу я имею довольно верную информацию. Если говорить об этом типе, то операция отнюдь не была напрасной.

— Впредь, прежде чем что-то предпринимать, нужно будет как следует изучить местность, — заметил Вилли. Он повернул голову к двери, в проеме которой показался Андре. До этой минуты он отдыхал на сене, но, заслышав голос Тадеуша, вернулся в дом.

— Ну, что новенького? — поинтересовался он.

— Новостей куча. Но вот он, — Тадеуш показал рукой на Вилли, — начал читать мне мораль, прежде чем я успел рассказать о них. Не пойти ли нам всем лучше в сарай? Для кухни нас тут многовато собралось, а мне как-то не очень хочется прыгать в окошко, если сюда случайно забредет какой-нибудь незнакомец.

С этими словами он провел патриотов в сарай, и там все расселись кто на чем.

— Ты не думай, что я не принимаю никакой критики, — начал Тадеуш, обращаясь к Вилли. — Ошибка там, ошибка здесь, это уже нехорошо. Но вы представляете, что случилось? — И тут серьезность Тадеуша как рукой сняло. Он рассмеялся и ударил себя по коленям. — Овчарки гитлеровцев подняли такой вой, что разбудили все население села, подняв по тревоге батальон вермахта и зондеркоманду. Немцам не удалось вас поймать только потому, что вы пошли не в лес, как это обычно делают партизаны, а вдоль железнодорожного полотна. Гитлеровцы же по рации сообщили на свой склад боеприпасов, который находится в лесу, что вы, видимо, идете прямо на них. Наверное, они здорово перетрусили. После этого тревожного сообщения весь личный состав склада выбежал из казармы и, заняв свои места, открыл ураганный огонь по вашим преследователям, то есть по своим. Те же полагали, что их обстреливают партизаны, и сами открыли огонь по своим. Вот они и палили друг в друга. Ну, как вам это нравится?

— Неплохо получилось, — усмехнулся Вилли. — А кто тебе об этом сообщил?

— Лучше спроси не кто, а откуда. Воробьи начирикали, а уж у нас-то везде есть свои уши. Гитлеровцы говорят о том, что в район Люблинца прорвалось интернациональное подразделение силой до двухсот человек. Это еще что, а другие утверждают, что прорвалось более трехсот человек. Но я не сказал вам о самом важном, что вас заинтересует.

Партизаны внимательно выслушали рассказ Тадеуша.

Оказалось, что событие в Яворнице стало предметом всеобщих разговоров. В немалой степени способствовала этому и болтовня жены Басты, побеспокоившейся о том, чтобы рассказать о приговоре, который антифашисты заочно вынесли ее супругу. Сам Баста вел себя умнее и о деталях умалчивал. Среди местного польского населения, да и среди немецких переселенцев, довольно точно воспроизводились слова Эрнста, сказанные им жене и дочери гестаповского надзирателя.

Угроза антифашистов, высказанная по адресу Басты, явно понравилась жителям. Правда, находились и такие, которые не совсем верили этому, но большинство все-таки верили, потому что это вполне отвечало их собственным желаниям. Такие разговоры велись почти открыто. Более того, по словам польских патриотов и их разведчиков, находились среди местного населения и такие, кто изъявлял желание присоединиться к группе вооруженных антифашистов. Говоря об этом, Тадеуш предупредил патриотов, что, вполне возможно, такие люди будут приходить к ним, но прежде чем принять в свои ряды, их нужно будет как следует проверить.

— Сейчас зашевелились и задумались даже те, кто до сих пор был как бы парализован, — продолжал Тадеуш. — Они начали понимать, что фашистов нужно бить повсеместно…

Андре с улыбкой смотрел на поляка. Его и самого распирало от гордости, только сейчас он понял, как им всем не хватало известия хоть о небольшом, но все-таки успехе.

Поблагодарив Тадеуша за ценную информацию, Андре обратился к коллегам по группе со следующими словами:

— Нам необходимо немедленно сделать из сказанного кое-какие выводы. Прежде всего уточним, чем мы будем заниматься в ближайшее время. Надеюсь, что все вы придерживаетесь единого мнения о том, что мы пока должны остаться здесь, в Люблинце?

— Разумеется, и нужно еще более активизировать свою деятельность, — высказал свое мнение Вилли. — Я думаю, что от радости Тадеуш немного кое-что преувеличил, это мы ему, конечно, в упрек ставить не будем, однако сами для себя сделаем соответствующие выводы.

Эрнст, привыкший здраво анализировать любую ситуацию, напомнил всем о предложении работника хозяина дома. Он считал, что в сложившейся обстановке группу ни в коем случае не следует делить на части. Группа должна быть подвижной и способной действовать в самых различных местах.

— Если мы останемся в Люблинце, — продолжал он, — то нам ни в коем случае нельзя всем восьмерым находиться под одной крышей. Кроме того, нам уже пора иметь надежных помощников. Скажи, Тадеуш, как обстоит дело с «крышей»? Сможешь ли ты в самом скором времени показать нам надежную квартиру?

— Я об этом и сам уже думал. Такие укрытия мы для вас, конечно, подготовим.

Далее Тадеуш поддержал предложение товарищей о том, что им необходимо распространять пропагандистские листовки.

Тадеушу настолько понравилась та откровенность, с какой при нем говорили немецкие патриоты, что он решил посвятить их и в собственные раздумья. Он уже отказался от мысли выпросить у них два или три автомата. Сейчас это было бы очень не к месту, да и не очень умно, так как скоро им и самим будет не хватать оружия. Поэтому для себя он попросил только патронов и пообещал со своей стороны укрепить группу патриотов опытными и испытанными членами и бойцами Армии Крайовой, немцами по национальности.

Патриоты нашли это предложение Тадеуша дельным и обещали помочь ему чем только могут, хотя самое главное будет зависеть не от них, а от Центра, у которого они во время очередного радиосеанса связи попросят оружие и боеприпасы.

Эрнст поинтересовался, как польское командование отнесется к их решению временно остаться в этом районе и могут ли они рассчитывать на помощь с их стороны.

Тадеуш недоуменно вздернул брови.

— Что касается моего подразделения, то мы, не дожидаясь никакого приказа, готовы помочь вам. Разумеется, я умолчу о том, что вы коммунисты. Однако очень хорошо, что вы мне все это сказали. В интересах вашей безопасности я хочу вам посоветовать ни в коем случае не делиться своими планами с незнакомыми вам людьми. Если же вам что-нибудь потребуется, то лучше обращайтесь непосредственно ко мне или же к Сроке. Обещайте мне это. Я побеспокоюсь о том, чтобы вы всегда знали, где можно найти одного из нас.

— Последнее пусть вас не беспокоит, — заверил поляка Эрнст. — Кое-какой опыт в этом отношении мы уже имеем.

Поляк молча закивал и заторопился по своим делам.

Подождав, пока Тадеуш скроется из виду, антифашисты перешли в дом, где уже стоял накрытый стол. Радисты сидели за столом. Андре подсел к ним и коротко рассказал об обстановке в городе и о результатах беседы с Тадеушем.

— Работы у нас будет уйма, — продолжал Андре. — Теперь твердо решено, что мы пока останемся здесь. Думаю, что товарищи из Москвы не будут иметь ничего против, тем более что они хорошо знают о наших задачах. Нашей ближайшей задачей остается перейти границу Германии и начать там зондаж условий, разумеется опираясь на местных антифашистов, для активной пропагандистской работы. Сегодня же мы свяжемся с Центром и доложим ему о своих намерениях.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ФУКС НАПАЛ НА СЛЕД

Вечером 1 сентября 1944 года гитлеровские радиопеленгаторы, размещавшиеся в юго-западных воеводствах, запеленговали работу неизвестного радиопередатчика. Передатчик был довольно мощным и передавал только цифровые группы. Все радиопеленгаторные станции, словно договорившись, сообщили о том, что неизвестная радиостанция находится несколько южнее излучины Варты, неподалеку от государственной границы рейха.

Когда все эти донесения легли на стол гауптштурмфюрера Фукса, тот довольно усмехнулся. Он сразу же понял, что напал на след подпольной группы немецких коммунистов, как он, собственно, и предполагал ранее. Фукс не ошибся и в том, что эта группа медленно, но верно передвигается к границам рейха. Гауптштурмфюрера не особенно волновало даже то, что передачи были закодированы. Он понимал, что рано или поздно их все равно раскодируют.

Все это наполнило Фукса чувством удовлетворения и навело на мысль связаться с генералом Мюллером, с тем чтобы поблагодарить его за оказанную поддержку и одновременно сообщить, что они нисколько не обманулись в своих предположениях. Комендант главной полевой 603-й комендатуры выслушал Фукса без особого интереса, сохраняя, однако, видимую вежливость. Дело в том, что у него было уйма работы, в которой он увяз буквально по горло: почти ежедневно в район, обслуживаемый его комендатурой, прибывали все новые и новые воинские части, артиллерия, минометы, танки и самоходно-артиллерийские установки. По всему Восточному фронту, линия которого в результате крупного советского наступления сократилась почти вдвое, верховное командование вермахта сосредоточивало крупные резервы в живой силе и технике, которые были так необходимы для создания глубокоэшелонированной системы обороны. Ожидались крупные бои, поэтому нельзя было полагаться на то, что наступившее затишье будет продолжаться долго. Именно по этой причине были получены указания сверху о немедленном усилении оборонительных сооружений. Решением всех этих проблем и занимался генерал Мюллер. Из сообщения Фукса генерал с самого начала понял, что коммунистическая группа двигается к границам рейха, если еще не вышла к ней. Это вполне устраивало генерала, так как, оказавшись по ту сторону границы, группа выходила с территории, на которую распространялась его власть. Генерал Мюллер был до скрупулезности педантичен в распределении прав и обязанностей, а всякое нарушение или отсутствие строгого распределения сфер влияния и деятельности вносило, как ему казалось, лишь путаницу и беспорядок. Это он дал понять во время разговора и гауптштурмфюреру, заверив его одновременно, что он с помощью подчиненных ему радиопеленгаторных станций и впредь будет следить за деятельностью неизвестной группы.

Собственно говоря, Фукс и не ожидал от генерала большего. Единственное, что его волновало, заключалось в том, что уж теперь-то, когда станция обнаружена, они ни в коем случае не должны выпускать ее из зоны слежения, а напротив, еще точнее запеленговать ее координаты, а затем и захватить.

Однако только что обнаруженная неизвестная радиостанция вдруг замолчала. Ее сигналы, более мощные, чем радиосигналы других радиостанций, действующих в этом районе, перестали появляться в эфире.

Молчание неизвестной радиостанции удивило гауптштурмфюрера. Насколько Фуксу было известно, подобные радиопередатчики часто выходили на связь в разное время и на разных волнах. Хотя бы один из них ежедневно выходил в эфир. Молчание радиопередатчика настораживало Фукса и заставляло его думать о том, что группа, по-видимому, совершенно не случайно прибегает к подобной осторожности. Не исключено, что она уже приступила к активным действиям и собирает необходимую ей информацию.

«Противник у меня сильный, — думал гауптштурмфюрер, — но тем почетнее борьба с ним».

Фукс решил терпеливо переждать денек-другой, а уж затем начать энергично действовать по плану, который он лично продумал до мельчайших деталей. Он будет преследовать группу до тех пор, пока она не попадет к нему в руки. И хотя он намеревался подключить к преследованию большое количество людей, однако старался сделать так, чтобы лавры за эту операцию достались именно ему.

Сначала он связался с отделом СД в Катовицах, затем с шефом жандармов в Оппельне, местные отделения которого должны были обнаружить группу немецких антифашистов. Особенно он уповал на поддержку польских националистов, на долю которых падало преследование патриотов.

На протяжении многих лет командиры частей и подразделений СД, а также руководящие сотрудники гестапо поддерживали контакты с отдельными офицерами Армии Крайовой посредством самых различных тщательно законспирированных каналов. По таким каналам гестапо в первую очередь получало так называемые «черные» списки с именами и фамилиями активных коммунистов и социал-демократов, живших и работавших в нелегальных условиях, с указанием их местонахождения. За последнее время такие контакты гестапо с местными предателями стали более тесными. Согласно одной из директив крайне правых кругов эмигрантского польского правительства в Лондоне рецидивно настроенным офицерам Армии Крайовой предписывалось устанавливать контакты с фашистами для проведения совместных акций против наступающих войск Советской Армии.

С одним из ярых антикоммунистов в лице инспектора Армии Крайовой в Катовицах Фукс был знаком лично. Фукс снабдил его специальным пропуском, дающим право на беспрепятственный переход границы, с тем чтобы иметь возможность встречаться с ним в нейтральном месте. До сих пор Фукс проводил подобные переговоры обычно через связных, но на сей раз это показалось гауптштурмфюреру недостаточно надежным. Ему требовалось личное и твердое заверение инспектора в том, что интересующая его группа в целости и сохранности будет передана ему в руки. Дело в том, что инспектор любил порисоваться и, когда в его лапы попадали антифашисты, он не брезговал лично пустить их в расход. Однако на этот раз нужно было сделать так, чтобы такого не случилось.

При более близком знакомстве выяснилось, что инспектор был человеком острым на язык и довольно-таки проворным. Сразу же сообразив, что гестапо нуждается в том, чтобы выдать его результаты в поимке группы за свои собственные, а это уже имеет свои шансы, инспектор потребовал свободы действий, сообщив, что он сначала предложит антифашистам свою помощь и поддержку, а когда они клюнут на эту удочку, постарается побольше узнать об их целях и задачах. Сделать это крайне необходимо, с тем чтобы открыть другим офицерам Армии Крайовой глаза на коммунистическую опасность, грозящую всем им. А когда все эти сведения попадут им в руки, гестапо будет уведомлено о точном местонахождении коммунистических агентов.

Фукс обычно терпеть не мог, когда кто-то ставил ему какие бы то ни было условия, однако на этот раз ему пришлось согласиться с предложением польского инспектора. А уж где и когда им, немцам, нужно появиться, чтобы арестовать группу, Фукс знал и без него. Договорились до того, что одно из подразделений разведки Армии Крайовой как бы вопреки приказу установит связь с русскими партизанами.

Считая, что сеть, расставленная им для поимки антифашистов, сплетена хитро и надежно, гауптштурмфюрер решился на последний удар. Он спокойно воспринял указание главного управления немецкой безопасности, которое торопило его. Со своей стороны он сообщил туда о трудностях, с которыми встретился, выполняя это указание, рассчитывая тем самым на большие почести.

Прошло более одной недели, а никаких результатов не было. Неизвестный радиопередатчик, словно назло, на связь с Центром не выходил, и, следовательно, никаких донесений о его местонахождении не поступало. Все это стало похоже на загадку. Не могла же Москва послать группу антифашистов для того, чтобы она молча отсиживалась в каком-нибудь лесу.

Но наконец-то появился надежный агент-связник, предназначенный для связи с польским инспектором из Катовиц, и сообщил о событиях, которые произошли в лесу в районе Гербы.

Гауптштурмфюрер Фукс пришел в ярость, когда выяснилось, что немецкие коммунисты вместе со своими советскими коллегами в течение нескольких дней преспокойно отдыхали в доме одного польского крестьянина, а в это самое время агент обнаружил лишь брошенную партизанами пустую стоянку. После опроса тайного агента, внедренного в подразделение Армии Крайовой, выяснилось, что группа антифашистов темной ночью вышла из лагеря в неизвестном направлении.

«Какой же идиот этот агент», — думал Фукс. Ему хотелось разнести в пух и прах агента, который всего лишь сообщил ему эту неприятную новость, но он вовремя передумал и разрешил ему сказать все до конца. Далее агент сообщил, что оба советских партизанских подразделения остались в лесах между Блахштадтом и Лобеном.

Это сообщение вдохнуло в гауптштурмфюрера новую надежду. Уж коль русские расположились в здешних краях надолго, то это означает, что и их немецкие друзья должны находиться где-то поблизости. Фукс спросил у связного, кто командует русскими. Фамилия капитана Шарова ничего не говорила эсэсовцу, однако после неудачной операции, совершенной 27 августа, Анатолий стал для него чем-то вроде бельма на глазу.

Как только агент ушел, Фукс приказал своим сотрудникам продолжать поиски исчезнувшей радиостанции. Подумав, он пришел к выводу, что пока еще ничто не потеряно. Его договоренность с польским инспектором была в силе, и пока что он не мог предъявить тому никаких претензий, так как никаких ошибок поляк еще не совершил. Несколько сложнее обстояло дело с органами безопасности в Катовицах и Оппельне и разведкой вермахта. Как-никак, считай, у них под носом свили себе гнездо русские партизаны и польские бандиты, да в довершение всего еще появилось пятеро опаснейших государственных преступников, которые пытаются прорваться на территорию империи. Людям, работающим в генерал-губернаторстве, явно не хватает должного опыта. Фукс усмехнулся себе под пос, решив, что при случае сообщит свои соображения соответствующим лицам в Берлине.

Родившееся в глубине души чувство осторожности подсказывало Фуксу передать это скользкое дело кому-нибудь другому. Однако мотивы, которыми он руководствовался, были сильнее осторожности. Прежде всего это была жгучая ненависть, которую он питал к коммунистам, самим фактом своего существования угрожавшим его планам и желаниям, и если их не уничтожить, то можно лишиться еще многих своих соратников и приверженцев. За последние военные месяцы он узнал много нового, многое передумал. Фукс твердо решил разыскать, поймать и уничтожить пятерку немецких коммунистов, так как они должны были сыграть немаловажную роль в устройстве его будущего.

Гауптштурмфюрер Пауль Фукс был незнатного происхождения и потому отнюдь не испытывал удовлетворения от своего положения. Будучи карьеристом по натуре, он неплохо усвоил фашистскую идеологию и успешно использовал отдельные ее положения в своих речах и докладах, в которых призывал слушателей к борьбе за мировое господство Германии. Его активные старания не пропали даром: он сделал карьеру в войсках СС и таким образом устроил себе неплохую жизнь. Всех людей Фукс делил на две категории: первая — большая, тяжело работающая физически, тупая и безъязычная масса, к которой он причислял и нижние слои защитников режима, и вторая — небольшая группа тех, кто создан для господства и наслаждения. Само собой разумеется, себя лично он причислял ко второй группе и во что бы то ни стало старался остаться в ней. Однако в сложившейся ситуации сделать это было не так-то легко.

Сообразив, что сейчас ставить на Гитлера и его руководство вряд ли имеет смысл, Фукс решил пересесть на другого конька. И в этом он оказался не одинок. Фуксу было известно даже то, что некоторые высокопоставленные офицеры из государственного управления имперской безопасности искали контактов с американской секретной службой. Фукс понимал, что острие этих контактов прежде всего направлено против русских и их возможного влияния на послевоенное устройство мира, а западные державы в свою очередь всеми средствами будут препятствовать тому, чтобы не допустить превращения Германии в социалистическую страну. А для осуществления этих далеко идущих планов необходимо было иметь и секретные службы, и шпионские организации, и опытных агентов, таких, например, как генерал-майор Гелен, занимавший в то время должность начальника разведотдела «Ост». Фукс лично знал Гелена и боготворил его. Вот он и решил попасть каким-нибудь образом под его командование, а если начать службу у него не с самых низов, то можно чего-то и достичь. А разве для Фукса может быть лучшая характеристика, чем «организатор поимки группы коммунистических агентов»?

Однако в настоящий момент Фукс еще вообще не напал на верный след этих людей. Ничего нового о них узнать не удалось. Оставался один подход — через партизанскую группу капитана Анатолия, который, по-видимому, является своеобразным тылом отважной пятерки, предназначенным прикрыть их возможный отход. Следовательно, необходимо как следует заняться этим гнездом, и чем скорее, тем лучше. Правда, и здесь можно упустить момент и напасть на давно остывший след.

Фукс тут же договорился с соответствующими органами в Катовице и Оппельне в отношении систематических прочесываний лесов в округе.

На следующую ночь в квартире Фукса зазвонил телефон. Гауптштурмфюрер, который частенько допоздна засиживался за бутылкой мозельского вина, слушая концерт классической музыки и мечтая о своем возможном повышении, с раздражением снял трубку. Выслушав доклад дежурного, он вскочил как ужаленный: замолчавшая было радиостанция заговорила снова.

Выход неизвестной рации в эфир удалось запеленговать и другим станциям. Судя по передаче, радист у них был настолько опытный, что за ним с трудом удавалось записывать. Вскоре выяснилось, что это был не один радист, а несколько. Второй радист работал на радиопередатчике точно такой же марки. Темп его передачи был тоже достаточно высоким, хотя и не таким быстрым, как у первого. В течение ночи, под утро, оба радиста еще раз вышли в эфир. Судя по всему, оба находились в непосредственной близости от города Лобен.

Точно такие же сведения поступили и в штаб СД в Катовицах, а на следующий день унтерштурмфюрер СС Винк сообщил Фуксу о том, что его шеф распорядился о присылке в его распоряжение новых радиопеленгаторных станций на автомашинах. Затем Винк поинтересовался мнением Фукса по этому вопросу.

«Будьте осторожны, — телеграфировал Фукс Винку, — не предпринимайте никаких поспешных шагов. Установить точное нахождение радиопередатчика с точным названием улицы, номера дома, фамилии хозяина дома. Установить все это тайно. Арестов пока не производить».

Охваченный нетерпением охотника, Фукс вернулся к себе в кабинет. Включив настольную лампу, он сел в кресло и вытянул ноги. Все его мысли были заняты пятеркой антифашистов, и Фукс пытался мысленно проанализировать их положение и отгадать, как они будут действовать. Гауптштурмфюрер не сомневался в том, что партизаны пользуются поддержкой рядовых бойцов Армии Крайовой, от которых они наверняка получают необходимую информацию. Интересно, как они будут себя держать, когда их окружат? Наверняка будут защищаться. Без перестрелки, видимо, дело не обойдется. Вполне вероятно, что кто-то из них будет убит. А что делать с остальными?

Фукс начал припоминать подобные операции, которые ему приходилось проводить ранее. Вот уже более десяти лет, как он систематически занимается уничтожением противников фашизма. Лишь единицам из общего количества его жертв удалось перенести все физические и моральные пытки и выжить. Все они молчали, несмотря ни на что. Видимо, эти люди смогли противопоставить его самым изощренным способам пыток нечто более сильное.

«Те пятеро прибыли сюда из Москвы, — думал Фукс, — а это значит, что они хорошо подготовлены и знают, что ожидает их в случае провала или ареста. Следовательно, надеяться на то, что они заговорят и расскажут о том, кто они такие и зачем посланы, не приходится. Они будут бороться до последнего и постараются живыми не попасть нам в руки. Но мне не нужны мертвые без имен и фамилий».

Уставившись прямо перед собой в пустоту, Фукс лихорадочно думал о том, как бы не совершить какой-нибудь губительной ошибки в самый последний момент, и это раздумье держало его в состоянии напряжения, которое постепенно спало только тогда, когда в голове у него созрел определенный план.

Фукс понимал: для того чтобы заполучить эту пятерку немецких коммунистов живыми и невредимыми, он обязательно должен заманить их в искусно расставленную ловушку, а для этого ему придется еще раз переговорить кое о каких деталях со своим агентом — завербованным им поляком одного из подразделений Армии Крайовой. Фукс понимал, что в настоящий момент у него нет другого выбора, да и другого, более подходящего агента тоже нет.

На следующий день события развивались несколько необычно. Неподалеку от Лобена произошло столкновение местных контрразведчиков с партизанами. По данным отдела СД, в районе Катовиц находилось приблизительно до двухсот вооруженных русских, поляков и немцев, согласованно действовавших против гитлеровцев. Несколько ранее их командиры ворвались в дом одного эсэсовца. Они вынесли ему и его пособникам смертный приговор, при этом приговор был зачитан настоящим немцем, по произношению которого было ясно, что он отнюдь не является жителем восточных провинций. Этой партизанской группе удалось избежать окружения лишь благодаря хитрости. Власти в Лобене встревожились. Этот инцидент в некоторой степени укрепил позиции противников существующего режима.

Власти торопили и требовали немедленных действий. Командование СД опасалось, что в случае повторения подобных инцидентов в районе Катовиц может возникнуть критическая ситуация. Была объявлена боевая готовность во всех подразделениях СД и приказано немедленно ликвидировать противника. За проведение операции несли ответственность унтерштурмфюрер СС Винк, криминал-комиссар Байер и крайспостенфюрер жандармерии Ритц. Оказывать всяческое содействие в проведении операции было приказано зондеркоманде из Блахштадта и подразделениям вермахта, расквартированным в том районе. Гитлеровское командование надеялось, что столь внушительным силам наконец-то удастся уничтожить группу участников движения Сопротивления, во главе которой стоял бежавший в свое время из плена польский фельдфебель, известный под кличкой Тадеуш, о котором было известно, что он якобы принимал активное участие в последних событиях.

Гауптштурмфюрер Фукс не мог помешать мероприятиям, которые были разработаны начальником из Катовиц. Положение в Лобене несколько усложнилось за одну только ночь, и здравый смысл Фукса запрещал ему вмешиваться в это дело. Единственное, на чем ему удалось настоять, было то, что после ареста группы все ее члены должны быть немедленно переданы в штаб округа.

«Я во что бы то ни стало должен заполучить в свои руки всю группу, — думал про себя Фукс. — Не двоих, троих или четверых, а именно всю группу, и при этом обязательно живыми».

РАДИОСИГНАЛЫ И СЕРЫЙ АВТОМОБИЛЬ

С тех пор как группа «Андреас Хофер» находилась в Люблинце, с Максом произошла перемена. Вполне возможно, что началось это давно, но тогда друзья Макса как-то ничего не замечали. Просто, оказавшись вместе, в небольшом помещении, друзья как бы стали больше обращать внимания друг на друга. С тех пор как капитан Невойт остался возле населенного пункта Гербы, маленький коллектив немецких патриотов стал самостоятельной единицей. Теперь антифашистам предстояло самим принимать решения. Мысли и слова любого члена группы приобретали особое значение. Вот тут-то товарищи и заметили, что Макс стал более серьезным и деловитым.

Он с нетерпением ждал того момента, когда группа наконец-то начнет действовать. Макс давно мечтал оказаться среди тех, кто передает о своих успехах на Большую землю по радио. И это желание в нем росло тем быстрее, чем меньше он мог проявить свои способности. Теперь же, на вражеской территории, он уже мог действовать. Сосредоточившись на тексте радиограммы, Макс и Фриц должны были передать ее в Центр в сжатые сроки, а также принять указания от Центра и как можно скорее расшифровать их. Это была очень ответственная работа, требующая от радистов максимального напряжения сил.

Макс очень скоро понял, что успех будет зависеть не от него одного, а от умелого взаимодействия всех членов их небольшой группы. Первые радиосеансы с Центром оказались отнюдь не похожими на те учебные радиопередачи, которые он проводил в школе радистов. Получив радиограмму от Андре, он должен был безошибочно и быстро передать ее в Центр. Именно через него, радиста, Центр узнавал о положении дел в группе и мог направлять дальнейшую деятельность патриотов. Фриц получил ответ из Центра, но ни он, ни Вилли не могли расшифровать его. Тогда за расшифровку последней радиограммы засели все пятеро, но, сколько ни бились, им так и не удалось расшифровать ее.

Никто из них не мог разобраться в том, где совершена ошибка. Правда, код группы был довольно сложным, помимо общего каждый член группы имел собственный код, которым также можно было закодировать тексты радиограммы. По первым группам цифр в Центре сразу же могли установить, кто именно передал данную радиограмму и кто ее кодировал. Такая система практически исключала возможность расшифровки текста противником, если бы ему удалось перехватить текст. Но в то же время эта система требовала от радистов большого опыта и концентрации внимания.

Макс не исключал возможность того, что он сам допустил в очередной радиограмме какую-то оплошность. Ошибка могла вкрасться в текст и у самого Андре. Не исключено также и то, что в Центре тоже что-то перепутали.

Попытки Фрица не увенчались успехом. Получив какой-то непонятный ответ из Центра, Эрнст послал туда новую радиограмму, дублирующую первую. Едва дотронувшись рукой до ключа рации, Фриц почувствовал удар током: видимо, где-то нарушилась изоляция. Он начал искать. К нему подошел Макс, и они вдвоем быстро ликвидировали неисправность.

Затем Фриц передал радиограмму следующего содержания:

«База Люблинец. Продолжаем отдаляться от советских друзей. О крупных группах дезертиров в лесах не получено никаких данных ни от АЛ, ни от АК. Предполагаем, что это ловушка. Вступили в контакт с одной группой АК в Л. Командир положительный человек. Обещал нам поддержку. Вашу последнюю радиограмму не расшифровали. Ищем ошибку».

После этой радиограммы связь стала нормальной. Центр посоветовал быть более осторожными и потребовал уточнения данных. Патриоты информировали его о положении в городе, сообщили о численности гитлеровского гарнизона в нем. В специальной радиограмме сообщили руководству КПГ и Национальному комитету «Свободная Германия» о настроении местного населения.

На следующий день после посещения дома надзирателя Басты Фриц отправил следующую радиограмму:

«Укрепили связи с группой АК. Акция проведена успешно. Имеется возможность сплочения бойцов Сопротивления. Срочно нуждаемся в присылке вооружения и боеприпасов. Командир группы АК также просит оружия».

По этой радиограмме Центр дополнительных вопросов не задал. Вилли же считал, что им явно не хватает газет и листовок Национального комитета. Следовало бы запросить новую партию пропагандистского материала. Имеющиеся у партизан документы требовали обновления. Такого же мнения придерживался Эрнст, который считал, что было бы неплохо, если бы Центр забросил к ним очередным самолетом нового радиста.

— Вряд ли они нам все это пришлют, — заметил Андре, которого очень волновало то, что пока у них все шло слишком гладко. — Наша заявка будет обсуждаться в штабе фронта, где и примут решение. Не только нам с вами нужны оружие и боеприпасы. В довершение всего мы слишком выдвинуты вперед, а это уже связано с риском. Ответ на наш запрос придется немного подождать.

В следующей радиограмме в Центр передали только информационный материал, на который оттуда последовал ряд дополнительных запросов. По этой причине Максу пришлось на следующий день выйти на связь в запасное время.

Сняв куртку и засучив рукава рубашки, он сидел у рации. Было очень жарко. Сентябрьское солнце пекло на удивление сильно. Эрнст и Андре, сидевшие с другой стороны стола, с нетерпением ждали ответа. Фриц и Алексей лежали на сене, тихонько переговариваясь между собой, а рядом с ними спал, свернувшись калачиком, маленький Иван. У окошка на посту наблюдателя находился Вилли.

Погода стояла хорошая, помех в эфире не было. Макс слышал довольно хорошо. Из Центра передали ему задание, которое срочно предстояло выполнить. Поэтому Макса злило, что Эрнст у него под носом болтает с Андре о пустяках.

Скоро Вилли заметил на улице нечто такое, что сильно обеспокоило его.

— Возле вокзала появился автомобиль серого цвета, — сказал он. — Из машины вылез какой-то человек и с любопытством осматривается, причем делает он это так, как будто хочет сориентироваться или что-то ищет. Мне он почему-то не нравится.

— Ничего особенного, по улице весь день разъезжают машины. А этот тип, видимо, просто заблудился, — сказал Эрнст, подходя к нему. Фриц вскочил со своего места и тоже подошел к окну. Через минуту они оба громко рассмеялись.

— Ну ты и чудак: кругом не видно ни души! — бросил Фриц. — То был, наверное, призрак.

Но Вилли не так-то легко было сбить с толку.

— Я видел: это небольшая закрытая машина, вернее всего, полуторка. Она, должно быть, въехала во двор какого-нибудь дома.

— Ну ничего, мы подождем, пока она снова появится на улице, — проговорил Эрнст. — Не могла же автомашина превратиться в самолет и улететь.

Оба подшучивали над Вилли, и Макс слышал, как они смеялись, но ему хотелось, чтобы они замолчали.

«Неужели они не понимают, что мешают? И чего ради подняли такой шум?» — думал Макс. Он не заметил, что Андре, нахмурив брови, подошел к окошку.

Через несколько минут из третьего по улице двора вышел мужчина в гражданском костюме, неся на уровне живота какой-то плоский ящичек и не спуская с него глаз. Словно ведомый какой-то силой, он прошел через огород, а затем, минуя тропинку, направился к дому, в котором расположились партизаны.

— Вот он, — проговорил Вилли. — Он наверняка нащупал наш передатчик. Макс должен немедленно прервать передачу.

Андре, повернувшись к радисту, крикнул:

— Прекратить передачу!

Не успел Макс понять, что же случилось, как послышался приказ Эрнста:

— Продолжать передачу!

— Прекратить передачу! Нас запеленговали! — снова воскликнул Андре.

Макс быстро сообразил, что ему делать. Он вспомнил, что в подобной ситуации радист ни в коем случае не должен выдавать себя. Если он сразу же прервет передачу, то те, что работают с пеленгатором, тут же догадаются, что он их заметил, потому и замолчал. Но ведь если он как ни в чем не бывало станет продолжать передачу, они придут сюда. Следовательно, необходимо поскорее закончить передачу, благо, что ему осталось передать всего четыре группы цифр. Главное уже сделано.

Помедлив несколько секунд, он продолжал передачу. Окончив работу, поднял голову и увидел озабоченные лица Эрнста и Андре, фигуру Вилли, стоявшего у окна, и Фрица, который, стоя у стола, успокаивающе кивнул ему.

— Выхожу на прием, — сказал Макс, надевая наушники.

Радист из штаба фронта передавал длинное сообщение, прием которого требовал от Макса большого внимания. А в это же время в голове у него билась тревожная мысль: «Неужели враги уже подошли к дому? Зачем они пришли: чтобы уничтожить нас или же сначала только для того, чтобы удостовериться, что мы здесь? Как было бы хорошо хоть на миг взглянуть в окошко!» Пот струился по его лицу, заливая глаза. Мокрая рубашка неприятно липла к телу. Сняв наушники, Макс рукавом вытер пот с лица. Он с удивлением смотрел на товарищей, недоумевая, почему они не так взволнованы, как он ожидал. Затем он тяжело поднялся на ноги и тут заметил, что Вилли подзывает его к окну.

На улице светило солнце. Выглянув в окно, Макс увидел метрах в ста пятидесяти мужчину, разговаривавшего с каким-то крестьянином, который крутил головой и недоуменно пожимал плечами. Наконец незнакомец с ящичком на груди повернулся кругом и пошел обратно тем же путем, каким подходил к дому. Вскоре из одного двора выехал серый автомобиль и, свернув налево, покатил к вокзалу.

Увидев машину, Макс вспомнил о своем последнем разговоре с Анатолием Невойтом, когда тот рассказывал ему о радиопеленгаторе, установленном на автомашине с рекламным щитом фирмы «Эрдаль» на бортах. Солнце ярко светило и слепило глаза, так что рассмотреть машину детальнее было невозможно. Как бы там ни было, а бдительный и осторожный Вилли не зря обратил на нее внимание. Эта машина как бы предупредила патриотов о приближающейся опасности.

Макс с любопытством взглянул на Вилли, которого он немного недолюбливал за то, что тот был готов критиковать всех даже за самые маленькие упущения. Не понимал он в такие минуты и Андре, который прислушивался к замечаниям Вилли. Однако на этот раз обычно не унывающему Максу было явно не до шуток.

«Знать что-то по книгам — это еще не все, — думал Макс. — Иногда богатый жизненный опыт гораздо нужнее».

Макс даже не представлял, что могло случиться, если бы Вилли был недостаточно внимателен на своем посту.

— Ты похож на нашего ангела-спасителя, только вот крылышек у тебя нет, — сказал он.

Вилли пробормотал что-то непонятное и махнул рукой: сейчас было не до разговоров. Он прекрасно понял, что пока радиосвязь нужно прекратить.

Андре приказал свернуть рации и так упаковать, чтобы их не нашли, даже если бы патриотам пришлось пробиваться отсюда с боем. А пока радисты свертывали рации, Андре спустился в огород к крестьянам. Он попросил Франтишека сообщить Тадеушу, что ему следует срочно навестить их. Правда, чтобы не напугать хозяев дома, он не упомянул причины такой необходимости.

Тем временем Эрнст уже расшифровал радиограмму, которую Макс принял из Центра.

— Очень хорошо, что ты не позволил ввести себя в заблуждение, — заметил он Максу. — Это сообщение очень важно для нас. Вы все удивитесь. Товарищи из штаба фронта оказались проворнее, чем мы о них думали, к тому же они во всем доверяют нам.

Андре услышал только последние слова этой фразы и спросил:

— Что случилось? Прочти радиограмму и не терзай нас.

В радиограмме из Центра говорилось:

«Базу в Люблинце не сворачивать. С вашим предложением согласны. Готовьтесь к приему авиагрузов. Место и время выброски сообщим дополнительно, Обратите внимание на тщательную конспирацию».

ПОЯВЛЕНИЕ ГЕСТАПОВЦЕВ

Всю ночь Андре ожидал, что гитлеровцы нападут на их убежище. Он усилил посты и на всякий случай продумал пути отхода. Наблюдатели у окна менялись каждые два часа. Все были готовы открыть огонь из автоматов или забросать врагов ручными гранатами.

Под перестук колес, проходивших мимо железнодорожных эшелонов, медленно тянулось время. Временами раздавались свистки паровозов.

Андре ворочался на своем месте, но сон никак не шел к нему.

«Интересно, почему фашисты теряют столько времени? Их пеленгаторы определили место нахождения радиопередатчика. На улице стояло лишь несколько домов, а позади было чистое поле. Им было совсем не трудно окружить это место и все как следует прочесать, как-никак гитлеровцы не могут быть уверены в том, что мы вдруг не сменим свое месторасположение».

Его очень беспокоила последняя радиограмма, полученная из Центра. Товарищи из штаба фронта быстро приняли решение послать к ним самолет с необходимым грузом.

«Интересно, что побудило их действовать столь быстро и решительно? Ответ напрашивается только один: в штабе фронта, да и в самой Москве, успехи группы ценят больше, чем мы того заслуживаем. Видимо, сам факт, что мы все пятеро живы и здоровы да еще выполняем свое задание, ценится там высоко, — думал Андре. — Теперь нам нужно поскорее найти площадку для авиагруза. И этот груз будет интересовать не только нас самих, но и группу Тадеуша. В конце концов Тадеуш помогает нам не из одной любви к ближнему. Его ребята очень нуждаются в оружии и боеприпасах. Но куда он запропастился? Ему бы уже давно пора прийти. А вдруг местность оцеплена гитлеровцами и Тадеуш никак не может проскользнуть к нам?»

Постепенно начало светать, но к дому, в котором расположились патриоты, никто не приближался.

Вернулись с постов Алексей и Иван. Они замерзли и, сменившись, сразу же залезли поглубже в сено. Андре же, напротив, не хватало свежего воздуха. Он встал и подошел к окну, чтобы сменить стоявшего там Вилли.

— Как ты думаешь, почему они не пришли? — спросил Андре у Вилли.

— Почему не пришли? Я полагаю, что сначала они хотят узнать, много ли нас и что мы, собственно, задумали. Гитлеровцы народ хитрый. Они еще покажут нам свои зубы, — ответил Вилли, отходя от окна.

Возможно, Вилли и был прав, но Андре как-то не хотелось в это верить.

Небо было безоблачным, и светать в то утро начало рано. Вскоре солнце выкатилось из-за горизонта и облило своим золотом луга и верхушки деревьев, росших вдоль улицы. Звяканье ведер, ленивое мычание голодной коровы и успокаивающий голос хозяйки донеслись со стороны сарая. Теплые солнечные лучи и звуки мирной жизни наполнили сердце Андре чувством радости. Опасность вчерашнего дня и все ночные тревоги отодвинулись куда-то в тень. Наяву же были тишина и крестьянин, который чистил лошадей. Блеснул лемех плуга, лежащего на телеге.

Увидев в плетеной корзине термос с кофе, Андре сразу же почувствовал голод. Скоро Макс принесет еду. Заранее было договорено, что хозяйка дома приготовит им завтрак, как только управится с утренними домашними делами.

Солнце постепенно поднималось все выше, и Андре почувствовал, что помимо голода его начала мучить и жажда. Кругом стояла тишина. «Товарищи еще спят. Хорошо было бы зайти в хлев да выпить кружку парного молока», — подумал Андре.

А Вилли тем временем вошел в комнату, где находились его товарищи. Половицы скрипнули под его ногами, и кто-то из товарищей, повернувшись на скрип и увидев Вилли, приложил палец к губам. Недалеко от двери застыл Эрнст. Заметив Вилли, он бесшумно притворил дверь и прошептал ему на ухо, что в доме появились какие-то незнакомцы. Алексей собственными глазами видел, как в дом вошли двое в гражданском, оба одеты слишком элегантно для военного времени. Вот уже минут пятнадцать, как они находятся у хозяйки в кухне. Эрнст снова чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать все, что делается внизу, Там разговаривали, но разобрать слова было невозможно. Прошло еще с четверть часа, и дверь кухни отворилась. До партизан донесся смех хозяйки дома.

— О, господа! — воскликнула Марта. — Ваши опасения совершенно напрасны. У моего мужа от меня никогда никаких секретов не было и нет. Я целыми днями бываю дома, а он работает в поле или на огороде. Если бы что было, я обязательно заметила бы все. Никаких тайн в своем доме я не потерплю! Такого и быть не может! — И она снова звонко рассмеялась.

Вслед за этим послышался звук шагов, скрипнула входная дверь: незнакомцы вместе с хозяйкой вышли из дома.

— Она нарочно говорила так громко, чтобы мы услышали ее, — заметил Эрнст. — Этот визит незнакомцев мог нам дорого стоить. Ну и баба! Молодец! — Он повернулся к Андре. — Пойду посмотрю, ушли они со двора или нет. Нужно будет запомнить их в лицо.

— Иди, но только осторожно, чтобы они тебя не заметили.

Эрнст снял с ног ботинки и, осторожно ступая босыми ногами, спустился по лестнице на нижний этаж. В кухне, возле печки, сидела дочка хозяев и играла в куклы. Эрнст ласково улыбнулся ей и подошел к окну. Во дворе не было ни души, только куры возились в пыли.

Девочка, обычно такая подвижная и разговорчивая, на этот раз молчала. Когда же Эрнст отошел от окошка, девочка глянула на него своими большими глазами и приложила палец к губам.

«Выходит, обстановка все еще не разрядилась», — решил Эрнст и направился к своим товарищам. Едва он вошел в комнату, как хозяйка одна вернулась в дом. Она громко позвала дочку в коридор и за что-то отчитала ее. Поскольку она говорила по-польски да еще быстро, товарищи разобрали только ее последние слова:

— …Отец должен знать! Быстро беги за ним!

Через минуту мягкие шаги Марты послышались на лестнице. Войдя к партизанам в комнату, она, как и всегда, пожелала им доброго утра, а затем, сделав глубокий вдох, выпалила:

— Сейчас от меня только что ушли два гестаповца! Это были они, хотя и не в форме! — Затем она рассказала, что незнакомцы были с ней на удивление вежливы и разговаривали только по-немецки да еще так, как будто она была важной и богатой дамой. Поговорив сначала о погоде и о видах на урожай, оба гестаповца буквально забросали ее вопросами: были ли у них в доме гости; если не сейчас, то сколько дней назад; когда она видела незнакомых ей людей у себя во дворе или поблизости — днем или вечером? Отвечая им, хозяйка была очень осторожна. Под конец они спросили, не держит ли ее муж в тайне от нее кого-либо на постое, и она сделала вид, что они рассмешили ее.

— Они были уверены, что у нас в доме кто-то есть или по крайней мере был, — продолжала свой рассказ Марта, — а я просто ничего не знаю. Пришлось мне показать им сарай, где они потыкали вилами в сено и испачкали свои костюмчики. Я была вне себя от радости, что мне удалось увести их из дому, а в сарае пусть тыкают и ищут сколько им захочется.

Когда молодая женщина немного успокоилась, она заговорила так, как будто рассказывала о чем-то самом обыденном и ничуть не опасном.

— А вы не боялись, что они нас найдут? — спросил Марту Андре, удивленный хладнокровием и мужеством хозяйки, которая, казалось, не представляла, что ждет ее семью, если бы их обнаружили.

— О страхе лучше не думать, тогда все будет в порядке.

— А ваша дочка? — спросил Эрнст. — Она не проговорилась?

— Девочка молчала. Она знает, что надо молчать, чтобы не было беды ни вам, ни нам. — Марта одернула передник, на котором и без того не было ни одной складки, и продолжала: — Я им пообещала, что немедленно сообщу в полицию, как только увижу подозрительных людей здесь или у соседей. Еще они интересовались, где пашет мой муж. Я им подробно объяснила, как туда пройти, но не прямиком, а в обход, а сама послала к мужу дочку. Она все объяснит отцу и предупредит его, чтобы он впросак не попал. — Марта снова провела рукой по переднику. — А теперь я пошла, а то ведь вы сегодня еще совсем ничего не ели.

— Подождите минуточку, — попросил Андре хозяйку. — Вы для нас слишком много сделали, фрау Марта, так много, что мы и отблагодарить-то вас за это не сможем. Но мы не станем подводить ни вас, ни вашего мужа и очень скоро уйдем от вас.

— Это как вам угодно, мы вас не гоним. — И она ласково улыбнулась. — После вас так и так другие придут. И это будет продолжаться до тех пор, пока не прогонят отсюда всех фашистов, так что вы можете спокойно оставаться.

— Нет-нет, — отказался Андре. — Нам вот только с Тадеушем нужно поговорить.

Однако Тадеуша им пришлось еще подождать. Появился он только перед самым вечером. До его прихода Андре успел провести совещание и все обсудить.

Антифашисты понимали, что теперь им вряд ли удастся скрываться так, чтобы гитлеровцы не вышли на их следы. Фашисты запеленговали рацию и теперь уже не выпустят их из виду. А без связи с Центром они практически обречены на бездействие. Их цель — действовать, усложнять гитлеровцам их борьбу и не допустить разгрома коллектива. Единогласно было принято решение покинуть дом крестьянина, и не только из одних соображений собственной безопасности. Ночью Андре обстоятельно продумал план будущих действий, согласно которому он вместе со своим радистом должен остаться в городе, посвятив все свои усилия сколачиванию группы жителей в боевую группу Сопротивления. Поскольку в решении этой задачи он полностью полагался на помощь Тадеуша, то из советских товарищей ему вполне хватило бы одного Ивана. Помимо этого нужно было незамедлительно найти место для сбрасывания грузов с самолета с Большой земли. Эрнст, Вилли и Фриц должны были покинуть Люблинец и найти удобное для сбрасывания груза место. По опыту майора Шарова они знали, что выполнить эту задачу будет нелегко. А вместе с ними подыскивать такое место должны были Алексей и Василий, которые лучше других понимали, каким требованиям оно должно отвечать.

Андре обрадовался, что его предложения товарищи одобрили. Лишь один Фриц никак не соглашался с тем, чтобы спрятать запасную рацию во дворе у Франтишека. Он утверждал, что рация нисколько его не обременит, и никак не хотел с ней расставаться, так как она для него была дороже зимнего обмундирования и неприкосновенного запаса продовольствия. Андре же опасался, что лишний груз может лишить группу подвижности, и потому просто-напросто приказал спрятать запасную рацию во дворе. Фриц был вынужден подчиниться, а про себя решил, что будущее покажет, кто из них был прав.

Наконец-то к партизанам пришли Тадеуш и Срока, но даже не извинились за опоздание. Из донесений своих агентов Тадеушу стало известно, что в городе, в районе железнодорожного вокзала, гитлеровцы запеленговали неизвестный радиопередатчик.

— Я был готов к самому худшему. К тому же днем я все равно не мог бы прийти из-за боязни попасть на глаза фашистам.

Узнав о намерениях партизан, Франтишек согласился с ними, однако заметил, что в настоящее время подходящей квартиры для них в городе пока еще нет, зато есть хорошее убежище в селе Дроневички.

Однако Андре отказался перебраться в село на какие-то два-три дня. Пока они могут побыть и здесь, а связь с Центром будут поддерживать другие товарищи.

После этого группа разошлась. Предпоследним комнату покидал Вилли. Дойдя до порога, он остановился и сказал, обращаясь к Андре:

— Ты, как командир, разумеется, можешь делать то, что считаешь правильным. Но я должен тебе сказать откровенно, что мне лично очень не нравится, что ты с Максом и Иваном остаешься здесь. Интересно, что вы станете делать, если гестаповцы снова придут в дом?

— Пусть это тебя не беспокоит: врасплох они нас не застанут, — ответил ему Андре. — Возможно, что уже завтра мы уйдем отсюда. Еще неизвестно, сможем ли мы так довериться другим людям, как доверяли семье Франтишека. Такие замечательные люди в наше время встречаются не так уж и часто.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПРОВОКАЦИЯ

Дом Яна Сойки в Дроневичках был намного просторнее дома Франтишека. На нижнем этаже размещались большая кухня, спальная и еще две жилые комнаты. Столько же комнат было и на верхнем этаже. Хозяин дома, крепкий мужчина средних лет, жил один. Он предоставил гостям возможность расположиться по собственному усмотрению.

Неподалеку от дома начинался лес, и на следующее же утро товарищи отправились на поиски места, где самолет из Центра мог бы сбросить грузы, присланные с Большой земли. Фриц и Алексей направились на поиски в южном направлении, а Эрнст и Василий — в западном. Вилли остался в доме, чтобы лишний раз убедиться в том, что их новое убежище вполне надежное и безопасное.

Прилегавший к господскому замку сосновый бор и граничащий с ним лес, принадлежащий городскому магистрату, довольно часто пересекались просеками и дорожками. Те немногие лесные поляны, какие попадались там, были мокрыми, заболоченными, а некоторые вообще залиты водой. Почти на каждом шагу встречались крохотные речушки и ручейки, и все они впадали в Люблинянку и Мала-Панев. Василий посоветовал поскорее уйти с этого места. На другой день, когда в поиски включился и Вилли, друзья набрели на довольно просторную и ровную поляну, со всех сторон защищенную густым лесом и на первый взгляд казавшуюся идеальной. Однако при более подробном осмотре они увидели, что ее северную часть пересекает дорога. Пришлось отказаться от мысли использовать эту поляну. Устав от безрезультатных поисков, патриоты вернулись домой лишь вечером. Хозяин дома, резавший корм в кухне, кивнул головой в сторону комнаты, сказав, что вот уже несколько часов их кое-кто дожидается.

Когда Эрнст открыл дверь в комнату, в лицо ему ударила тугая волна табачного дыма. За столом он увидел Тадеуша, окруженного бойцами из его подразделения, в основном молодыми ребятами.

— Наконец-то! — воскликнул Тадеуш, вскакивая со стула. — Как долго вы ходили! Нам нужно немедленно обсудить создавшуюся ситуацию. Дело в том, что вам грозит опасность. Андре, черт бы его побрал, совершил одну глупость.

Товарищи уже хорошо узнали характер своего польского друга, отнюдь не походившего на неуравновешенного человека. Таким встревоженным и злым партизаны его еще никогда не видели. Они молча переглянулись между собой, каждый постарался не показать своего удивления. Тем временем вернулись Алексей и Василий. В комнате стало так тесно, что едва можно было пошевелиться.

— Давайте перейдем в соседнюю комнату, — предложил Фриц, которому не понравилось, что об их командире и делах их группы будут говорить при посторонних людях.

Тадеуш, казалось, несколько успокоился, однако стоило им уединиться в соседней комнате, как он набросился на них со словами:

— Разве я вас не предупреждал, чтобы вы все свои дела обсуждали только со мной или со Срокой? Почему Андре не послушался меня? А теперь у нас черт знает что получается. А я-то думал, что на вас можно положиться!

— Мы тоже так думали, — возразил ему Эрнст. — Как ты можешь сомневаться? Да что, собственно, случилось?

— Андре попался на удочку провокатора! — Тадеуш сел прямо на вышитые подушки и уже тихо продолжал: — А тот человек самый настоящий мерзавец. Мне стыдно даже говорить о том, что в нашей армии имеются такие негодяи. Вот, собственно, почему я такой злой. Простите.

И он рассказал, что утром состоялось совещание командиров Армии Крайовой, после которого Тадеуша отозвал в сторону один офицер из Катовиц и сказал, что обычно такие встречи устраиваются с целью обмена информацией. На этот раз речь шла о подготовке очередной акции. Офицер сообщил Тадеушу, что познакомился с группой немецких коммунистов, их пять человек, все они учились в Москве. Вместе с ними действуют трое русских партизан. Эти люди ждут самолета с, оружием и боеприпасами, они попросили у Армии Крайовой помощи для приема этого самолета.

— Когда я выслушал офицера, то думал, что меня хватит удар, — продолжал Тадеуш, — так как я ни на минуту не сомневался, что офицер имеет в виду именно вас. К счастью, он не знал, что мы знакомы и уже сотрудничаем, в противном случае я бы уже стоял не перед вами, а перед военным трибуналом за оказание помощи коммунистам и русским. Собственно, для чего я вам все это рассказываю? Для того, чтобы вы знали, как он собирается «помочь» вам, и только. А он сказал буквально следующее: «Разумеется, мы им поможем принять самолет, только эти немцы не получат ни одного патрона. Все оружие и боеприпасы мы заберем себе, в том числе и то, что находится у них». — Тадеуш немного перевел дух, вытащил свой кисет из кармана и свернул цигарку. — Что он намерен сделать с вами в будущем, он мне не сказал. Думаю, что хочет всех вас расстрелять. Люди у него есть, а командовать он умеет. Вполне возможно, что он уже отдал приказ.

— Да, возможно, — холодно заметил Вилли. — Но уж если он такой отъявленный антикоммунист, как ты о нем говоришь, то одного оружия ему будет мало. Не исключено, что он стоит по другую сторону баррикады, а в этом случае он попытается продать нас фашистам.

— Да, — согласился Тадеуш. — Можно предположить, что он поддерживает тесную связь с гестапо, но не это меня в данный момент интересует. Ваши трое товарищей ни в коем случае не должны больше оставаться у Франтишека. Опасность возросла вдвое: с одной стороны — гестапо, с другой — мой так называемый брат. К вам я больше приходить не буду, потому что не исключено, что за домом установлена слежка. — Тадеуш по очереди осмотрел патриотов. — Короче говоря, я настаиваю на том, чтобы один из вас немедленно отправился в Люблинец и забрал оттуда Андре, Макса, Ивана. Или вы послушаетесь меня, или наши пути разойдутся. Я предлагаю послать туда Фрица, так как он меньше других примелькался. Ваши друзья должны взять с собой самое необходимое, а остальное спрятать. Позже, когда все успокоится, я заберу остальное и привезу вам.

Партизаны снова молча переглянулись. Они понимали друг друга без лишних слов. Судя по всему, Тадеуш говорил им правду. Они верили ему, ведь он не в пример некоторым время от времени предупреждал их о трудностях и опасностях.

— Разумеется, я схожу к ним, — проговорил Фриц. — Только дай мне человека, который хорошо знает дорогу.

Немного подумав, Тадеуш позвал из соседней комнаты одного товарища.

Спустя некоторое время Фриц и его проводник вышли в темноту. На улице в лицо им ударил свежий ветер. По небу плыли свинцовые облака. Луна с трудом пробивалась сквозь тучи, а временами вообще исчезала за ними. Им повстречался польский солдат, но они даже не заговорили с ним.

Скоро они оказались на шоссе, ведущем в Люблинец. Фриц узнал дом возле остановки автобуса. Два дня назад он с друзьями пересек шоссе, двигаясь в обратном направлении. Фриц полагал, что проводник от этого места поведет его через поле, однако тот как ни в чем не бывало шел по улице. Возможно, он хотел сократить путь. Дул холодный ветер, и Фриц поглубже натянул шляпу на голову и поднял воротник своего темного пальто.

Он не раздумывал, надо или не надо переходить дорогу, все его мысли были заняты Андре, который действовал так неосторожно. Неужели он забыл о случае в лесу под Гербами и как они оттуда вырвались? И это в то время, когда Центр требовал, чтобы они строго придерживались правил конспирации! Почему он не поддерживал связь только с Тадеушем и Срокой?..

Когда Тадеуш рассказывал о неосторожности Андре, Фриц молчал, а сейчас его охватила такая ярость, что он уже не мог сдерживаться. С каждым шагом в душе у него росло раздражение. Фриц так углубился в свои невеселые мысли, что даже не сразу обратил внимание на одинокий огонек, который двигался им навстречу. Однако спустя несколько секунд он все же заметил его.

— Что это за свет? — удивленно спросил он солдата. — Кто там может быть?

— Видимо, это полицейский объезжает свой участок, — спокойно ответил ему солдат. — Только им разрешается ночью ездить с зажженными фарами или фонарем.

— Ты с ума сошел! Ведь он же нас задержит!

— Не думаю. Здесь они ведут себя спокойно.

Бежать в поле или прятаться в кювет было уже поздно. Фриц лихорадочно соображал, как он должен вести себя, если их остановят. В бумажнике у него лежали документы на имя монтера Вольфганга Шнайдера из Мюнхена, а направляется он в Краков в служебную командировку для закупки материалов для своей фирмы. Подобные документы имели и остальные члены их группы. Бумаги были вполне надежными, но гитлеровские власти время от времени заменяли документы, поэтому дело могло осложниться.

Фриц решил отвлечь внимание полицейского вопросами, чтобы тот не заподозрил его в чем-то плохом. «В крайнем случае мне придется ударить его первым, иначе из затруднительного положения не выйдешь».

Полицейский, не доехав нескольких метров, заметил пешеходов и свернул на проезжую часть дороги. Свет его фонарика бегло скользнул по их фигурам, и велосипедист проехал мимо.

«Ну, мне явно повезло», — подумал Фриц, когда нервное напряжение несколько спало, и только тут заметил, что на нем советские армейские сапоги, которые хорошо защищали его ноги от сырости и холода, но при задержании полицией послужили бы красноречивым доказательством его связи с русскими. Пистолет Фриц привязал стропом от парашюта, чтобы не потерять его при переползании или перебежке, и это тоже могло броситься в глаза.

Разозлившись на самого себя за эту оплошность, Фриц развязал строп и спрятал в карман. Более того, он даже не забыл сделать солдату замечание:

— Ты очень неосторожен. Если бы ты его заметил раньше, мы могли бы незаметно сойти с шоссе. А если бы нас с тобой схватили, то плохо пришлось бы не только нам одним. Ты это понимаешь?

— Мы сейчас свернем с дороги вправо, — сказал солдат, по-хитрому уходя от ответа на заданный ему вопрос. Пройдя несколько шагов, он сказал: — У Тадеуша в группе я нахожусь всего несколько дней. Мне пришлось сбежать из дому, так как я получил повестку, которая обязывала меня явиться на военные работы.

Фриц только теперь удивился, что Тадеуш дал ему в проводники шестнадцатилетнего паренька.

— Как тебя зовут? — спросил он поляка.

— Йозеф Провда, — обрадованно ответил паренек и рассказал, что дома у него осталась мать, которая умерла бы от горя, если бы его забрали в солдаты и послали на фронт. Чтобы не огорчить мать, паренек и вступил в Армию Крайову.

Фрицу пришлась по душе откровенность паренька, признавшегося, что он многого боится. Йозеф понимал, что Тадеуш вряд ли будет доволен его поведением. Боязнь смерти, как известно, отнюдь не является постоянной движущей силой, а таких малолеток в польской армии немало. И если все они будут стремиться спасти себя, то уже одним этим поставят Тадеуша на грань риска.

Неожиданно впереди возникли очертания железнодорожного полотна, а за ним и дом Франтишека. Света в нем не было. Они легонько постучали в окошко. Хозяйка впустила их в дом. Андре они нашли в кухне. Он был в хорошем расположении духа и разговаривал с хозяином. На столе стояли пустые кофейные чашечки и тарелка с остатками печенья.

Фриц быстрым взглядом окинул кухню. Мирный тон Андре и домашняя атмосфера так подействовали на взбудораженного Фрица, что он, даже не поздоровавшись, выпалил:

— Быстро собирай свои вещи, Андре! И как можно скорее! Мне приказано всех троих немедленно увести отсюда.

Андре удивленно вскинул брови, лицо его покрылось румянцем.

— Брось свои дурацкие шуточки! Ты не имеешь права приказывать мне!

— Имею или не имею, не это сейчас важно! — сбавил тон Фриц, не желая, чтобы солдат и хозяин с хозяйкой оказались невольными свидетелями их спора. — Тадеуш предупредил нас, что здесь оставаться опасно. Он это точно знает.

— Глупости! Ему везде мерещатся призраки. — Андре замолчал, ожидая более подробного объяснения, а поскольку Фриц ничего не говорил, он встал и вывел его в коридор, где и сказал: — Сейчас наше положение здесь лучше, чем когда бы то ни было!

Фриц пошел к Максу и сказал ему, чтобы тот поскорее собрал вещи, которые они в состоянии унести вчетвером. Он вспомнил о запасной рации, которую собирался при случае забрать отсюда, но тут же отказался от этой мысли, так как важнее было забрать материал товарищей. Макс без лишних слов начал собираться. Он понимал, что сейчас лучше ничего не спрашивать. Ему помогал только что проснувшийся Иван.

Тем временем появился Андре со своими вещичками, которые он откопал из-под сена.

— Итак, уходим, — сказал он. — Будет даже очень хорошо, если мы сегодня же соберемся все вместе. Есть о чем поговорить. У меня для вас имеется прекрасное известие.

«Боже мой, он не имеет ни малейшего представления о том, с кем связался, — мелькнула у Фрица мысль. — И он еще гордится своими успехами! А где же его бдительность? Неужели он не чувствует, что всем нам угрожает опасность?»

— Есть люди, которые скоро окажут нам помощь, — продолжал Андре. — Вы удивитесь, когда узнаете. У меня здесь был связной, очень интеллигентный человек и очень осведомленный. Было просто приятно…

— Замолчи, а то я за себя не ручаюсь! — оборвал его Фриц, которому сейчас было абсолютно все равно, что о нем подумают Макс и Иван. Ему хотелось выругаться или же по крайней мере что-то разбить.

— Я требую, чтобы ты немедленно прекратил разговаривать со мной в таком тоне! А чтобы не случилось недоразумения, по крайней мере объясни: что произошло? — Все это Андре произнес уже отнюдь не мирным тоном, однако Фриц находился в таком состоянии, что не заметил этого.

— Это ты Эрнсту и Вилли скажешь, что ты тут натворил и почему. Мне можешь ничего не объяснять, так как я всего-навсего рядовой радист. — Повернувшись, Фриц быстро вышел. Что сказал ему вслед Андре, он уже не слышал.

В это время из кухни вышел Йозеф Провда, которого хозяйка успела накормить супом. В руках он держал несколько лепешек. Когда тройка Андре и Фриц попрощались с хозяевами, небольшая группа тронулась в путь. Шли прямо через поле. Впереди — Андре, Иван и Провда, позади — оба радиста.

— Ты сегодня какой-то злой. Что-нибудь серьезное случилось? — поинтересовался Макс у Фрица.

— Вот придешь на место и узнаешь, — уклонился от ответа Фриц, понимая, что такие разговоры ни к чему хорошему не приведут, а только могут расшатать дисциплину в группе. Однако он так и не удержался и спросил у Макса: — Скажи, а ты сам видел этого связного, который приходил к Андре?

— Видел, но только мельком. Я как раз вернулся с поста, когда он уходил. Они что-то говорили о майоре Шарове.

— Что такое? — Фриц даже остановился. — А ты не ослышался?

— Почему я должен был ослышаться? Они ведь не шепотом говорили. Незнакомец сказал, что когда Шарова отзовут, то это будет для всех нас большой потерей. — Макс двинулся дальше, чтобы не отстать от товарищей, а Фриц еще несколько секунд стоял, не в силах сдвинуться с места.

«Выходит, что предатель специально упомянул имя советского майора, чтобы завлечь Андре в ловушку?. Кто же надоумил его на это?» — мысленно задавал себе вопросы Фриц, терзаясь оттого, что сам не может ответить на них. Посмотрев вперед, он заметил, что его товарищи как бы исчезли из виду, и он, мысленно выругавшись, бросился догонять их.

Когда вся группа вышла наконец на дорогу, парнишка-поляк попросил Андре сделать небольшую передышку, чтобы сбегать в село. Фриц не стал возражать, решив, что юноша, по-видимому, получил еще какое-то задание от Тадеуша. Друзья подождали своего проводника четверть часа, полчаса, но он почему-то не возвращался. Фриц, который знал дорогу, был уже готов идти без него, как вдруг паренек появился словно из-под земли.

— В селе живет моя мамка, там у нее крохотный домик, — объяснил паренек в свое оправдание. — Вот я и забежал на минутку. — Лепешек у юноши уже не было.

Когда патриоты пришли домой, Тадеуш с нетерпением ждал их, встревоженный не на шутку: Он вышел им навстречу. Фриц провел всех в комнату, а сам, остановив Тадеуша, коротко сообщил ему, что паренек забегал в село и им пришлось ждать его.

Однако это нисколько не удивило Тадеуша, он лишь кивнул, а затем сказал:

— Лучшего проводника у меня, к сожалению, нет. Этот же хорош хотя бы уже тем, что никто не знает, что он служит у меня. Вся беда в том и состоит, что парень время от времени забегает домой. Правда, он не раз обещал мне не делать этого, но тяга к дому у него так велика, что он забывает о своем обещании и снова бежит домой, чтобы увидеть мать.

В этот момент их обоих позвал в комнату Эрнст.

В комнате было тихо. Товарищи сидели в абсолютном молчании. Свет лампы падал на голову Андре, на лице которого застыло выражение возмущения и беспомощности одновременно. Вилли сидел на краю кушетки и отсутствующим взглядом смотрел на муху, ползущую по потолку. Возле двери, ведущей в соседнюю комнату, стоял Макс. Фриц уселся между двумя окнами.

«Пока я разговаривал с Тадеушем, они уже поговорили между собой», — решил он про себя.

Эрнст попросил Тадеуша подойти к столу.

— Будь добр, повтори еще раз то, что ты нам уже говорил.

Сейчас, когда все немецкие антифашисты собрались вместе и находились в относительной безопасности, Тадеуш вновь обрел спокойствие. Кратко, но толково он рассказал о той опасности, которой подвергались немецкие коммунисты.

Его никто не перебивал. Молчали и тогда, когда Тадеуш кончил говорить. Андре сначала хотел что-то сказать, но потом закусил губу и замер, глядя прямо перед собой в пустоту, как будто перед ним разверзлась пропасть. Время словно остановилось.

«Почему Андре молчит? Ведь он же понимает, что товарищи ждут его ответа», — думал Фриц.

Наконец Андре поднял голову, но лицо его было непроницаемым.

— Вы, видимо, требуете от меня отчета, — начал он глухим голосом. — Вы хотите знать, как это я, руководитель вашей группы, не понял, что здесь провокация? Постараюсь все вам покороче объяснить. Пришедший ко мне офицер Армии Крайовой прежде всего представился мне как связной хорошо известного нам Анатолия Невойта, причем сделал он это так, что не поверить ему я не мог. Он сказал, что Анатолию по радио сообщили, что все мы отправились в город и что через него, связного, я должен сообщить Невойту, нужна ли нам его помощь и какая. Если нужна, то он пробьется в Люблинец. Я ответил, что помощь нам, разумеется, нужна, так как мы должны принять самолет с Большой земли. Я считал своим долгом известить об этом Невойта. Офицер тот назвал себя Збиком или как-то в этом роде.

— Это он так представился тебе, — проговорил Тадеуш. — у нас Збиков полным-полно, а среди них есть и хорошие люди, и так себе, и отъявленные мерзавцы. Имя тут ничего не говорит.

— Ладно, но зачем ты ему сказал, что мы коммунисты? — спросил Эрнст Андре.

— Об этом и слова не было сказано. О Национальном комитете он, правда, упоминал. Вы что, вообще решили считать меня сумасшедшим? — Андре в сердцах хлопнул себя по лбу.

Эрнст недоуменно пожал плечами, но, однако, ничего не сказал.

— Если бы он мне показался подозрительным, — продолжал Андре, — разве я рассказал бы ему о наших связях с Тадеушем или о том, где вы сейчас находитесь? И о наших планах на будущее я ни словом не обмолвился, хотя он мне и не казался подозрительным. А поскольку он назвал Анатолия, то я, вполне логично, сказал ему, что мы хотели бы получить помощь от Невойта. Вот, собственно, и все, что я вам могу объяснить. Можете мне верить или не верить, но все так и было. Судите сами и решайте.

— Здесь не суд. Мы тебя не для этого позвали. — Эрнст повернулся к двери, где стоял Макс: — А как ты считаешь?

— Ты от меня слишком многого хочешь, — ответил ему Макс. — Я понимаю, что связной хорошо отозвался о советских товарищах и тем самым ввел Андре в заблуждение. Я даже не знаю, что теперь и сказать.

В комнате снова установилась тишина. Тадеуш посмотрел по сторонам: ему явно не хотелось присутствовать при споре антифашистов. Из объяснения Андре он понял, что тот отнюдь не был легкомысленным и тем более не собирался подводить его, Тадеуша. Попрощавшись с товарищами, Тадеуш встал, сказав, что ему пора идти. Он посоветовал Андре и Максу остаться здесь, пока обстановка в Люблинце не станет лучше и не исчезнет опасность нарваться на предателя.

Как только дверь за Тадеушем захлопнулась, Вилли энергично встал со своего места. Он пересек комнату и всплеснул руками:

— Черт возьми, чего мы прицепились к Анатолию? Ничего еще не потеряно. Никто из нас о таком и думать не мог. Никто! Под Котфином гестапо нас уже заметило и сумело собрать довольно обширную информацию. Я полагаю, что нам нужно сделать так, чтобы они считали, что их трюк удался и они без особого труда схватят и нас, и группу Невойта. Теперь-то уж мы знаем, что противнику о нас известно много больше, чем мы предполагали. Знаем мы и о том, какую тактику он избрал в борьбе против нас. Вот нам и нужно, вместо того чтобы бить себя в грудь, исходя из тактики врага, выработать свой план действий.

Пока Вилли говорил, Макс зажег спичку, и ее огонек осветил его напряженное лицо. Затем он закурил и, сделав несколько затяжек, облегченно вздохнул.

Вилли подошел к столу и, положив на него руки, спросил, глядя Андре прямо в глаза:

— Или, быть может, я не прав?

— Я с тобой не спорю, — заметил Андре и посмотрел при этом не на Вилли, а на Эрнста. — Ты лучше спроси других товарищей, что они об этом думают.

— То, что случилось с тобой, вполне могло произойти и со мной, — признался Эрнст. — Ни один человек не гарантирован от того, чтобы не совершить какую-нибудь ошибку. Единственное, чего мы ни в коем случае не должны допустить, товарищи, это то, чтобы врагам удалось посеять в наших рядах недоверие.

— Вполне с тобой согласен, — поддержал его Фриц, решив, что это было сказано правильно и вовремя. Своими последними словами Эрнст как бы подвел итог разговору на эту тему.

Макс отошел от двери и приблизился к столу, хотя лицо его все еще сохраняло несколько озабоченное выражение.

В дверь постучали, и вошел Алексей.

— Для нашей охраны Тадеуш выделил пятерых людей, — сказал он. — А сейчас хозяин хотел нас покормить, но без вас мы не можем начать. Мы вас ждем!

БЕСКОНЕЧНЫЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ

Трапеза, на которую Ян Сойка пригласил своих гостей, состояла по тем голодным временам из редких деликатесов: меда и хлеба было вдоволь, более того, на столе появилась даже бутылка самогонки.

— Ешьте, ешьте досыта, — радушно предлагал партизанам хозяин. — Завтра утром все продукты я должен буду отвезти фашистам, и тогда уже нечем будет угощать.

Польские солдаты принялись за еду. Немецких и советских товарищей не пришлось долго упрашивать. Хлеб и мед хорошо утоляли голод. Выпили по рюмке самогонки.

Живущий в одиночестве Сойка оказался очень милым и разговорчивым человеком. Настроение у всех поднялось. Один из поляков начал подшучивать над хозяином, укоряя его в том, что такой здоровый мужчина, да еще в расцвете лет, не имеет жены, а это плохо, так как жизнь без жены — это и не жизнь вовсе, а жалкое существование.

Сойка со смехом ответил, что он вообще ничего не боится, а иначе давно затрясся бы от страха, ведь у него в доме нелегально живет целая группа антифашистов. Однако он не имеет ни малейшего желания помогать фашистам, вот, собственно, почему он и дал клятву помогать Армии Крайовой. А если бы он был человеком семейным, то его каждую минуту могли бы забрать в вермахт, жена осталась бы одна и ей пришлось бы выполнять все тяжелые полевые работы, а Армия Крайова таким образом лишилась бы надежного убежища. Вот и выходит, что от его женитьбы никому бы никакой пользы не было.

Слова хозяина понравились всем. Чашки снова наполнили медом. Отказался лишь один Андре. Он и к самогонке даже не прикоснулся, боясь, что алкоголь только ухудшит его и без того плохое настроение. Мысль, что товарищи разочаровались в нем, терзала душу Андре. Он понимал, что они доверяют ему и сейчас, но все же чувствовал себя виноватым. Андре сознавал, почему притупилась его бдительность. Об этом знал только один он, и больше никто. Дело в том, что ему хотелось поскорее увидеть Анатолия Невойта, чтобы поговорить с ним и посоветоваться.

Нелегко складывались их отношения вначале. Острые замечания Невойта ранили Андре. Сила и самоотверженность молодого капитана открылись ему лишь тогда, когда он очутился в Люблинце. С тех пор Андре всегда недоставало Невойта и его советов. Узнав о том, что с Большой земли будет самолет, Андре захотел известить об этом командира партизан, так как никто, кроме Невойта, не смог бы так быстро помочь им найти место, удобное для выброски грузов. Кроме того, он полагал, что Центр и сам по себе известит об этом капитана. Именно поэтому сообщение связного о Невойте Андре принял как нечто само собой разумеющееся.

Урок, который получил Андре, оказался горьким, и он намеревался пережить его один, чтобы не беспокоить товарищей. К счастью, сейчас они вели себя так, как будто уже забыли об этом. Вилли и Макс вели общий разговор. Фриц полез на чердак, а Эрнст занялся печкой. Время близилось к полуночи. Вскоре ушел хозяин, но остальные, видимо, не собирались покидать теплую кухню.

От мыслей, в которые Андре углубился, его отвлек громкий стук. Разговоры мигом стихли. Не успел никто и слова сказать, как Алексей выскочил в коридор и спросил, подойдя к входной двери, кто там. Через минуту он вернулся и тихо проговорил:

— Там полицейский какой-то пришел. Что будем делать?

— Всем быстро на чердак! — приказал Андре, у которого при одном только слове «полицейский» из головы мгновенно вылетели все тяжелые мысли. Пока все на цыпочках прошмыгнули по коридору, он собрал всю посуду со стола в таз и спрятал его под печку.

Эрнст сорвал с веревки перед печкой свои мокрые вещички.

— Исчезай, я бегу за тобой!

— Откройте! Полиция! — В дверь уже колотили что было сил.

Эрнст начал быстро натягивать на себя гитлеровский френч. Окинул взглядом кухню, не заметил ничего подозрительного. Бегом бросился в спальню и разбудил уже уснувшего хозяина. Сойка не сразу пришел в себя, и лишь новый стук в дверь как пружиной выбросил его из кровати. Он босиком выскочил в коридор и, громко зевая и ругаясь, пошел к двери.

За дверью, ведущей на чердак, застыли Василий и Эрнст. Они услышали громкий возглас удивления Сойки и через секунду уже были вместе со своими товарищами на темном чердаке. Единственная узенькая полосочка света пробивалась с лестницы. Андре категорически запретил зажигать даже карманные фонарики. Он не знал, как можно было бы использовать для обороны это абсолютно незнакомое ему помещение и есть ли с чердака запасной выход. Поэтому он попросил Эрнста временно принять командование группой на себя.

На чердаке имелось лишь крохотное окошечко, а в задней части чердака — небольшой люк, через который вниз сбрасывали сено или солому. В случае необходимости люком можно было бы воспользоваться, чтобы покинуть чердак.

Эрнст действовал толково, все молча выполняли его указания.

Андре, Василий и двое поляков устроились у входа на чердак. Алексей стоял у окошка, а все остальные подтащили свои пожитки к люку, где стоял Вилли. Самый большой мешок они быстро набили сеном, для того чтобы в случае необходимости сбросить его в люк. В темноте противник наверняка примет мешок за человека и, видимо, откроет пальбу, а если тишина не будет нарушена, тогда они сами выпрыгнут в люк и, оказавшись на земле, укроются в ближайшем лесу.

Хорошо бы найти прочный длинный канат или веревку, но ее, как назло, не было. Куски бечевки имелись почти у каждого из партизан, но они ничего не давали. Бойцы расползлись по всему чердаку, перерыли все сено и солому, но ни веревки, ни каната не нашли. Искали просто так, чтобы не сидеть без дела и хоть немного успокоиться. Как партизаны ни прислушивались, снизу, из дома, не доносилось ни звука, однако эта тишина действовала на нервы хуже, чем громкая стрельба.

Фриц, ощупывавший руками стену, вдруг схватился за какой-то провод, висящий на крючке. Провод оказался достаточно толстым, чтобы выдержать тяжесть человека. К одному концу провода привязали мешок с сеном и решили попробовать спустить его через люк на землю.

Вдруг Вилли показалось, что он слышит чьи-то голоса, а затем стук солдатских сапог по мостовой. Потом вспыхнул огонек фонарика. Свет его был не очень ярок, но Вилли показалось, что его ослепили: выходит, все старания напрасны, слишком поздно.

— Мы в более выгодном положении: отсюда можем держать лестницу под обстрелом, — сказал ребятам Андре. — Как только появится первый полицейский, открывайте огонь! Ясно?

Тринадцать бойцов ждали затаив дыхание. Было хорошо слышно, как стукнула дверь и под тяжелыми шагами заскрипели ступени лестницы. Подняв автомат, Андре изготовился к стрельбе.

— Не стреляйте, ребята! — вдруг раздался голос снизу. — Это же я! — Это был Ян Сойка. — Вы зря перепугались. Тот полицейский — мой родной брат. Он просто зашел ко мне на минутку и уже ушел.

— Так мы тебе и поверили! В доме полно фашистов, только они попрятались! — выпалил Андре, направляя дуло автомата в грудь крестьянину. — Будет лучше, если ты скажешь правду!

— Да ты пошли кого-нибудь из своих ребят, пусть убедятся собственными глазами, а если я наврал, то можешь меня застрелить, — проговорил Сойка.

Когда Андре опустил автомат, Сойка рассказал им, что его брат слишком стар для того, чтобы служить в вермахте, поэтому его и забрали служить в полицию. Борцом Сопротивления он, правда, не стал, но и мерзавцем тоже не был. Он и раньше хотел навестить брата, но у него не было то увольнительной, то удостоверения на право пересечения границы.

— А сегодня ему выдали документы только для того, чтобы он среди ночи на несколько минут забежал к тебе? — подозрительно спросил Эрнст. — Не слишком ли это странно, а? Любопытно, почему он не пришел к тебе утром? Или ему еще куда-нибудь идти надо?

— Он служит в полицейском участке в Ченстохове.

— Скажи, а он спрашивал, кто находится у тебя в гостях и кто сначала подходил к двери?

— Нет, он об этом ничего не спрашивал. — Сойка покрутил головой. Ему и самому только теперь показалось подозрительным столь странное проявление любви брата к нему. Он подумал и решил, что партизанам лучше всего уйти из его дома, ну хотя бы к сестре Ванде, дом которой не так далеко отсюда.

Партизанам предложение Сойки не очень понравилось, так как брат-полицейский может зайти и в дом к сестре. Однако все же пришлось согласиться с хозяином. На этом же настаивали и польские солдаты, которые хорошо знали Ванду и доверяли ей, верной и бесстрашной подпольщице, хотя сама она, как и все из семьи Сойки, была фольксдойче. А вот ее муж, польский железнодорожник, был на удивление труслив, правда, к счастью, гнева собственной супруги он боялся больше, чем фашистов.

Новое убежище для группы Андре находилось в глухом лесу. Ванда, живая, расторопная женщина, радушно распахнула перед партизанами дверь своего дома. Единственное, что ее пугало, это их количество. Двоих бойцов оставили внизу, на посту, остальные же разместились на ночь в маленьком подвале, над которым еще не была подведена крыша и куда холодный ветер задувал сквозь балки перекрытия. Под утро стало еще холоднее.

В остальном жизнь в небольшом домике текла отнюдь не плохо. Трусливый супруг хозяйки дома вообще не показывался гостям на глаза. Ванда сама заботилась о них и охотно согласилась готовить им. Чугунков и мисок у них хватило бы на всех, а вот продуктов осталось всего-навсего на один постный супец. Выручили ее солдаты из группы Тадеуша. В соседнем лесничестве у них был знакомый лесничий, который не возражал, чтобы они постреляли на его участке что-нибудь из дичи, с уговором, что половина добычи останется ему.

На охоту отправились Эрнст и Алексей, а тем временем остальные товарищи занялись шифровкой радиограмм. Нужно было информировать Центр о событиях последних дней и попросить, чтобы оттуда немедленно известили по радио отряд Невойта о грозящей ему опасности, ведь кое-какие детали свидетельствовали о том, что и сам Невойт не сумеет раскусить предателя.

Одновременно было принято решение, что из села Дроневички связь с центром будет осуществлять лишь Фриц. Его рация находилась на чердаке дома. Во время проведения сеанса радиосвязи Вилли и Макс внимательно наблюдали за местностью. Макс, например, всегда работал с рацией спокойно, когда знал, что Фриц находится где-то рядом. Видимо, подобное чувство испытывал и его друг.

Однако Вилли чувствовал себя беспокойно. Ему невольно вспомнился случай, имевший место в Дроневичках. Тадеуш по своему усмотрению организовывал опорные пункты, убежища, назначал и посылал в разные места своих хороших знакомых, образовав таким образом целый лагерь нелегальных борцов, мимо которого враги могли пройти мимо и не заметить, так хорошо все было замаскировано.

Вполне возможно, что фашисты уже заинтересовались Дроневичками. Вилли заметил нечто подозрительное, когда сменялся и передавал пост Фрицу. Утром, часов в девять, когда они расположились в доме Ванды, солнце уже ярко светило и было хорошо видно, как из сосновой рощицы, росшей возле дома, вышел какой-то мужчина в гитлеровской форме. Сначала он показался Вилли похожим на отпускника, так как был без оружия и без ремня с портупеей да и прогуливался как-то небрежно, словно прохожий. Но затем солдат подошел вплотную к изгороди и внимательно осмотрелся, а потом огородами направился к дому Яна Сойки.

Возможно, это был просто случайный прохожий, но последовавшее затем событие еще больше обеспокоило Вилли. Утром по дороге прошло вооруженное подразделение численностью до сорока человек. Пройдя метров пятьдесят, подразделение свернуло направо и скрылось в лесу. Ванда, которой Вилли рассказал об увиденном, очень сомневалась, что солдаты шли на занятие. По ее мнению, это мог быть только карательный отряд. Неясно было только, куда они направлялись.

Через день подобная картина повторилась, только в первый раз гитлеровские солдаты шли по дороге, а во второй раз они прошли вдоль забора. Вилли уже не мог скрывать своих опасений и все рассказал товарищам.

Эрнст и Андре не хотели его и слушать.

— Хороши же мы будем, если каждый раз, как увидим какого-нибудь фашиста, станем давать деру, — отчитал Эрнст друга. — Тогда нам только и придется радировать в Центр о перемене своего месторасположения, а не о выполнении полученного задания.

— Мне кажется, что мы спокойно можем оставаться здесь.

Вилли не имел веских доказательств собственной правоты, и ему ничего не оставалось, как согласиться с мнением друзей. Более того, он даже подумал, что начал все видеть в черном цвете. К тому же жалко было бросать убитого на охоте оленя, а из кухни доносился такой аппетитный аромат жареного мяса, что Вилли моментально вспомнил о том, что после трапезы у Сойки, когда они ели мед, в желудке у него ничего не было, кроме двух кусков черствого хлеба.

Поскольку олень оказался старым, Ванда решила приготовить гуляш. После полудня она пригласила всех партизан в комнату. Стол был раздвинут и покрыт белой скатертью. Даже стаканы стояли на нем, так как лесничий принес в подарок солдатам ароматного самогона-первача, который он где-то купил. Обед начался. Ванда в фартуке, надетом на выходное платье, внесла кушанье. И хотя мясо оказалось немного жестковатым, оно все равно понравилось всем без исключения.

После вкусного обеда, поскольку вокруг царили тишина и спокойствие, антифашисты и некоторые солдаты остались за столом. Вилли начал рассказывать всем о своем родном городе Вайсвассере. Он частенько вспоминал своих старых боевых друзей, оставшихся в Лаузице, интересовался тем, кто из них жив, и не скрывал своего страстного желания встретить весть об окончании войны в их обществе.

Неожиданно он прервал свой рассказ и прислушался. Из коридора через открытую дверь до них донеслись чьи-то голоса. Разгоряченные алкоголем, хотя они и плотно поели, польские и советские партизаны заспорили между собой. Дело в том, что польские солдаты подсмеивались над излишней, как им казалось, бдительностью русских партизан. К слову сказать, сами они были на редкость легкомысленны.

Василий старался не допустить, чтобы спор продолжался, и потому уже не раз одергивал чересчур горячего Алексея, который сейчас разошелся больше обычного, так как поляки заявили, что им до чертиков надоело стоять на посту, лучше они сегодня же вернутся к Тадеушу, где их ждут интересные задания. С подобной недисциплинированностью Василию еще ни разу не приходилось сталкиваться. Поэтому он тут же коротко изложил полякам основные принципы воинской дисциплины. Поляки в свою очередь обозвали его бюрократом, сказав, что такая дисциплина их не устраивает. Алексей возразил им, к нему присоединился Иван. Спор разгорелся, и, чтобы прекратить его, Фриц встал.

— Пусть отправляются к Тадеушу хоть сию минуту, — проговорил Андре. — По крайней мере доложат своему командиру о том, что с нами произошло за это время. Может, хоть после этого он пошевелится.

Когда Фриц дошел до двери, Василий немного поостыл. Безнадежно махнув рукой, он повернулся кругом и, все еще возбужденный спором, вышел в коридор. Алексей и Иван последовали за ним. Не было ничего удивительного в том, что в конце концов разговор зашел о подразделении Армии Крайовой, разместившемся в Люблинце. Дисциплина в подразделении оставляла желать лучшего.

Когда забрезжило утро, Андре встал и вышел из дома, чтобы лично проверить посты.

В то же самое время, как и вчера, на дороге появилась колонна гитлеровцев, которые прошли мимо их укрытия и исчезли в лесу.

Андре, рядом с которым стояли Фриц и Эрнст, намеревался что-то сказать, но Вилли опередил его, жестом поднятой руки дав понять, что разговаривать пока еще нельзя. И действительно, на дороге появилась повозка, запряженная лошадьми, едущая следом за гитлеровцами. На заднем сиденье ее важно восседали два офицера, о чем-то оживленно беседуя друг с другом.

В сыром утреннем воздухе громко раздавались голоса.

— Они должны быть где-то поблизости, — сказал маленький офицер. — Как вы полагаете, господин обер-лейтенант, накроем мы их сегодня?

— Разумеется! — Голос у другого офицера был грудной, и его тоже было слышно хорошо. — Далеко они не могли уйти. Рация у них очень мощная, мне сегодня об этом еще раз докладывали.

Тихо поскрипывая рессорами, повозка покатилась дальше.

Когда она скрылась из виду, Вилли повернулся к товарищам и спросил:

— Надеюсь, теперь вам все ясно? — В голосе его звучала горечь.

А через пять минут Ванда, даже не сняв фартука, со всех ног бежала на другой конец села, надеясь, если ей повезет, застать Тадеуша в доме старого Пилава.

РАССТАВАНИЕ

Ванда очень быстро вернулась обратно, приведя с собой Тадеуша, который, к счастью, еще не ушел из села. Он как раз собирался зайти за Андре и Максом, чтобы увести их в город, где они будут жить в квартире железнодорожника Моравца.

Эрнст рассказал Тадеушу о подслушанном ими разговоре двух гитлеровских офицеров.

— Мы все в большой опасности, — заключил он. — Нам троим: Вилли, Фрицу и мне — нужно новое убежище. Лучше всего там, где нас никто не знает. И чтобы поблизости был большой лесной массив. Быть может, ты организуешь дело так, что мы переместимся немного западнее? Уж если бежать придется, то по крайней мере вперед, а не назад.

Тадеуш пообещал урегулировать этот вопрос с Черным, местным квартирмейстером Армии Крайовой. Потом он заговорил о споре, возникшем между его солдатами и советскими партизанами. Извинившись за происшедшее, он попросил Андре прикомандировать к его группе троих советских партизан, которые с завтрашнего дня и до прилета советского самолета с Большой земли будут находиться в его личном распоряжении.

— Зачем они тебе? — спросил Андре. — Они опять затеют спор с твоими, а ты будешь только нервничать.

— Этого я не допущу, — пообещал Тадеуш и объяснил, зачем ему понадобились советские партизаны. Дело в том, что очень немногие солдаты из его подразделения прошли настоящее военное обучение, вот он и хотел использовать советских партизан как педагогов-воспитателей, которые будут воспитывать его солдат не только словом, но и личным примером. Это, безусловно, приведет к подъему дисциплины в отряде. К тому же поляки научатся обращаться с автоматами последнего образца. Он предполагал, что гитлеровцы попытаются сорвать операцию, и потому нужно быть готовыми к жестокому бою.

Но это было еще не все. Недавно Тадеуш принял в свою группу несколько немецких рабочих, которых он хотел познакомить с Андре. Помимо этого Тадеуш установил связь с советскими людьми, которых фашисты использовали на принудительных работах. От них он узнал, что все они бежали из концлагеря и хотели бы принять участие в движении Сопротивления. Вступать в Армию Крайову они воздерживаются, но советскому офицеру они поверят. Если провести хорошую пропагандистскую работу, то можно освободить весь лагерь полностью.

Тадеуш мечтал создать большой интернациональный партизанский отряд.

Эту идею Андре нашел великолепной, теперь ему стало понятно, почему Тадеуш хотел заполучить побольше оружия и добивался хоть на короткое время иметь у себя в группе Василия, Алексея и Ивана. Однако Андре не хотелось отдавать поляку трех русских, и не потому, что это были опытные бойцы, вооруженные автоматами, а потому, что это были надежные и верные друзья.

Тадеуш заметил, что его немецкий друг что-то медлит, раздумывает.

Андре рассказал о просьбе Тадеуша друзьям. Ни Эрнст, ни Вилли не возражали. Молчали и оба радиста. Андре это не понравилось, и он прямо высказал им свое неудовольствие. После этого Вилли, который тоже был согласен, заметил, что без Василия решать его судьбу нельзя. Нужно обязательно спросить его самого, тем более не следует забывать о том, что Невойт рекомендовал ему держать Алексея и Ивана возле немецких антифашистов. Как поступить в данном случае, Андре не знал.

Позвали лейтенанта и сказали ему о просьбе Тадеуша, Он выслушал это не моргнув глазом; немного подумав, согласился, но с условием, что польские солдаты будут беспрекословно подчиняться ему в процессе обучения.

В маленьком домике Ванды сразу вдруг стало тесно от людей. Шесть человек сидели в одной комнате, томясь от безделья.

Фрицу, однако, это нисколько не мешало спать. Разбудил его сильный ветер, завывающий в вершинах сосен. Фриц прислушался, спит ли Василий, но тот тоже ворочался и не спал. Возможно, он думал уже о том, как станет выполнять только что полученное задание. Ему не нравилось, что партизаны скоро отделятся от них и уйдут, однако протестовать он не смел, понимая, что командир всегда должен оставаться командиром.

«Все вроде бы хорошо, но можно ли ставить на карту безопасность советских и немецких патриотов? Тадеуш, разумеется, зарекомендовал себя как мужественный командир и верный товарищ, но он слишком долго оставался один и привык действовать самостоятельно. Но что будет, если фашисты схватят его? А ведь такое может произойти каждую минуту».

Когда за окном забрезжил рассвет, Фриц не выдержал и потихоньку подполз к Василию. Лейтенант лежал с открытыми глазами, но не шевелился.

— Послушай, — легонько толкнул его Фриц, — я хотел кое о чем спросить тебя. Скажи, почему ты согласился с предложением Тадеуша? Среди нас вы как равные с равными, одним словом — товарищи… а там… Ведь ты мог бы и отказаться.

Василий ответил, продолжая смотреть в потолок:

— Андре спрашивал мое мнение, но ведь он мог бы и просто приказать мне.

— Это не ответ и не объяснение.

— А что я тебе могу сказать? — Василий повернул голову и посмотрел на Фрица. — Разве наш интернациональный долг не требует того, чтобы мы помогали нашим польским товарищам? Тем более если им необходима такая помощь. А тут еще этот лагерь для принудительных работ. Кто-кто, а уж я-то знаю, как в нем живется. Разумеется, я согласился без особого желания. Алексей и Иван тоже не в восторге. Ну а что делать?

— Можно, конечно, и так на это дело смотреть, — заметил Фриц.

— Раз уж ты заговорил, я тебя хочу кое о чем попросить, — сказал лейтенант. — Передай, чтобы Андре не забыл сообщить в Центр о нашем переводе. А если Макс не сможет выйти на связь, скажи об этом Эрнсту.

Василий не случайно беспокоился об этом и хотел, чтобы их, хотя и временный, переход к польским патриотам был бы санкционирован из Центра. Дело в том, что они, будучи военнослужащими Советской Армии, попали к гитлеровцам в плен и в своих частях числились пропавшими без вести. После того как они бежали из концлагеря и оказались в партизанском отряде, капитан Невойт сообщил об этом в штаб фронта и там их снова стали считать активными бойцами.

Радиограмму об этом из-за перегруженности более важными заданиями в Центр пока что не отсылали. Да в этом и не было спешной необходимости. Теперь лейтенант беспокоился об этом, так как на новом месте с ними бог знает что могло случиться, а им далеко не безразлично, знают о них в Центре или нет.

— Не беспокойся, я сам об этом позабочусь, — заверил Василия Фриц и начал собирать свои вещички. — Ну что, вставать будем? Вилли уже вышел из дома. А каратели вот-вот должны появиться.

Однако в тот день встретиться с фашистами им не удалось: гитлеровцы то ли отказались от дальнейших поисков, то ли начали прочесывать дальний лес.

Тадеуш появился ранним утром. Вместе с ним пришли Срока и еще трое хорошо знакомых ему солдат. Видимо, ему хотелось, чтобы у советских товарищей сложилось о его людях хорошее мнение.

Вопрос с жильем был улажен. Мельник, по словам Тадеуша, ждет гостей к ночи. Сейчас же они пойдут сначала на хутор Пилавы.

Несмотря на то что они шли обходным путем, дорога оказалась недолгой. В комнате сидел старый Пилава и читал библию. Увидев вошедших, он захлопнул книгу и пошел им навстречу. Судя по всему, Тадеуш чувствовал себя здесь хозяином.

Эрнст и Вилли сели к столу. Фриц, которого всегда и везде интересовало, как живут люди, обошел всю комнату, внимательно осмотрев ее обстановку. Помещение показалось ему огромным. На окнах висели тяжелые занавеси, которые пропускали мало света, основная масса его падала через открытую дверь, ведущую в прихожую. Мебель была старой, простой по форме, но хорошего дерева.

Между окнами висел отрывной календарь. На верхнем листке красовалась цифра «22», Это число напомнило Фрицу о том, что ровно месяц назад он ночью был выброшен в незнакомых ему местах.

«Трудно предугадать, — думал он, — чего только не может случиться с человеком даже за двадцать четыре часа». Раньше жизнь как бы измерялась годами, а в условиях подполья — даже часами. И к этому нужно привыкнуть».

Ниже календаря на небольшой полочке стоял радиоприемник, судя по виду, очень старенький. Пыль, осевшая на нем, свидетельствовала о том, что к нему давно не прикасались. Возможно, он вообще стоял только для украшения.

Знакомые шаги отвлекли Фрица от его мыслей. По освещенному солнцем коридору шли Макс и Андре, которые несколько часов спали в сарае. Андре шел быстро, и Фриц не сразу узнал его.

Макс выпрямился, его светлые волосы рассыпались, а на бледном лице как-то неестественно блестели большие темные глаза.

«Интересно, почему у него так блестят глаза? — невольно подумал Фриц. — Ведь он ничего ее пил».

Остановившись, Андре рассказал о том, что его встреча с железнодорожником Моравцем произошла так, как была задумана. Было решено возобновить деятельность группы. Правда, сегодня они обсудили лишь кое-какие детали, в том числе и вопрос о том, как в будущем поддерживать связь друг с другом. Все это Андре выложил энергично, голос его звучал уверенно, чувствовалось, что он от души радуется тому, что их бесконечным преследованиям настал конец.

Макс то и дело ходил по комнате, и Фриц, видя, что товарищ из-за чего-то сильно нервничает, жестом подозвал его к себе. Они уселись немного в сторонке, тем более что им не было необходимости принимать участие в таких разговорах.

«Я должен как-то успокоить его, — решил про себя Фриц, — но только прежде нужно узнать, что так расстроило его». Поэтому он сначала поинтересовался, в каких условиях проходила встреча и выходил ли их друг уже на радиосвязь.

Макс отвечал кратко, даже скупо, что все проходило нормально, только комнатушка, где они встречались, была ужасно маленькой. Затем его словно прорвало, и он сказал:

— Если мы примем самолет с Большой земли, то мы останемся в Люблинце, а вы двинетесь дальше. Это Андре утром так сказал. Вот тогда, Фриц, мы навсегда расстанемся: наши дорожки разойдутся в разные стороны.

— Навсегда нас может разлучить одна только смерть, — возразил ему Фриц. — А умирать мы, как тебе известно, пока еще не собираемся, так что не мели ерунды. О том, что нам рано или поздно придется расстаться, мы с тобой знали и прежде, и ты ничего не имел против. Когда мы находились в Москве, ты был готов на любую операцию, а теперь что ты говоришь!

Фриц сознательно повысил голос: он во что бы то ни стало хотел вывести своего молодого друга из мрачного настроения. Он прекрасно понимал, что Макс привык к коллективу, к своим товарищам, в том числе и к советским, общение с которыми как бы защищало его от всех возможных неприятностей. Теперь Макс боялся остаться один, а пребывание в домике железнодорожника только способствовало возникновению у него такого настроения. Произвело на него впечатление и то, что даже такой испытанный товарищ, как Андре, и тот, оказывается, не гарантирован от ошибок, а уж он-то, Макс, тем более. Вполне возможно, что эта мысль произвела на него столь сильное впечатление, что он потерял душевное равновесие.

«Такие душевные срывы очень опасны, — думал Фриц, — они парализуют активность, работоспособность человека и резко снижают его бдительность. Он должен сам освободиться от своего пессимизма, однако толчок для этого должен дать ему я».

— Тебе вовсе не пристало ходить с опущенной головой, — строгим тоном начал Фриц. — Что за слова ты говоришь? Во-первых, пока еще далеко не ясно, кто из нас уходит, а кто остается. Вполне может случиться и наоборот. Для этого достаточно приказа из Центра. Во-вторых, если ты желаешь выслушать мое личное мнение, то вот оно: мне все равно, где я буду находиться. Здесь ли, там ли — я буду бороться против врагов, а они есть везде. Мое место там, куда меня пошлет партия, до сих пор я полагал, что ты придерживаешься такого же мнения.

Макс молча разглядывал свои худые руки с длинными тонкими пальцами. Спустя некоторое время он поднял голову и смущенно улыбнулся.

— Ругай меня как следует! А ты не забыл, как критиковал меня, когда мы учились в радиошколе? Ты еще тогда обвинил меня в эгоизме и зазнайстве, потому что я не помогал никому. Да и позднее ты не очень-то нежно обращался со мной. Вот и выходит, что ты меня уже давно критикуешь. Я временами даже сердился на тебя за это, однако ты же мне и помог.

«Неужели я и на самом деле помогал ему?» — подумал Фриц, который, честно говоря, уже забыл об их споре в радиошколе, так как эти споры были всего лишь небольшими эпизодами в его жизни. Только теперь он почувствовал, насколько он старше и опытнее своего молодого друга.

— Видишь ли, тогда тебе пришлось бороться с собственным индивидуализмом, а сейчас речь идет совсем о другом. Дело в том, что если тебе будет приказано выполнить то или иное задание одному, то ты и тогда останешься бойцом, сильным и мужественным. Именно таким я и считаю тебя. Человек с твердым характером вообще способен на очень многое.

— Ты говоришь так, как будто боишься за меня. Только не думай, что я могу сломаться. Такого никогда не будет! — Проговорив эти слова, Макс рукой откинул со лба волосы. Лицо его было совершенно спокойным, а глаза потеряли неестественный блеск. — Ты только должен понять, что кое-что мне дается труднее, чем вам, поскольку вы и раньше принимали участие в нелегальной борьбе. Я же имею о ней лишь смутное представление. Теперь я на многое смотрю совершенно другими глазами, чем, например, несколько недель назад. За это время, Фриц, я о многом передумал. Мы ведь с тобой можем время от времени поддерживать связь по радио и тогда, по крайней мере, будем знать, что оба живы и здоровы.

«Это исключено, — хотел возразить ему Фриц. — Такие вещи категорически воспрещается делать». Однако он не сказал этого, а только произнес:

— Я согласен. — В этот момент он никак не мог отказать другу в его просьбе. «Пусть у него останется хоть маленькая надежда, — подумал он. — Да и мне самому будет приятно, когда я услышу, что он жив и работает».

А тем временем трое антифашистов обговорили все самое главное. В заключение Андре раскурил последнюю сигарету. Вскоре вошел Тадеуш в сопровождении Сроки, на котором лежала ответственность за безопасность Эрнста, Вилли и Фрица.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

МЕЛЬНИЦА В ПАВОНКОВЕ

Владелец мельницы в Павонкове Рох Курпирц слыл богатым человеком, поскольку помимо мельницы владел еще большим количеством скота. Несмотря на это, он жил в простом крестьянском доме, так как отнюдь не стремился к показухе, а всю свою деятельность направлял на практические дела.

Юность мельника совпала с боевым периодом в истории страны. В 1919 году примкнул к восставшим трудящимся Силезии. Позже, получив наследство от отца, он занялся хозяйством, направляя все свои старания на его приумножение. После сентябрьских событий 1939 года он добился того, чтобы его внесли в так называемый фолькслисте, то есть признали немцем, что было связано с тем, что он принимал у себя самых различных представителей оккупационных властей. Однако поступая так, он не только руководствовался интересами своего хозяйства, но и оказывал помощь участникам движения Сопротивления. Он внимательно выслушивал все, что ему рассказывали гости, а затем передавал услышанное представителям Армии Крайовой, которые время от времени появлялись у него в доме.

На мельнице и дома он чувствовал себя полновластным хозяином. Жена, старший сын Антони, повредивший себе руку во время несчастного случая, и дочь Хелона беспрекословно повиновались ему. Второй сын мельника, Эдвард, был арестован гитлеровцами за подпольную деятельность и отправлен в один из концлагерей. Спустя три года благодаря связям отца среди немцев Эдварда удалось освободить из концлагеря. Теперь он помогал отцу по хозяйству, тратя большую часть времени на выполнение различных поручений командования Армии Крайовой. Младшего сына мельника, Юлиана, забрали служить в гитлеровский вермахт. Летом 1944 года он приехал домой в отпуск да так и остался тут. Устроив себе убежище в коровнике, он принял присягу в Армии Крайовой. Мельник гордился своими сыновьями-патриотами, предоставлял им полную свободу действий и всячески поддерживал их.

Все рабочие, жившие на мельнице, считали себя патриотами. Каждый из них по-своему помогал освобождению своей родины от оккупантов, не имея при этом ни малейшего представления о национализме руководства Армии Крайовой. Всех, кто боролся против гитлеровских оккупантов, они принимали с распростертыми объятиями. Именно поэтому они охотно приняли и укрыли у себя Эрнста, Вилли и Фрица. Более того, они верили в то, что эти немцы патриоты выполняют какое-то особо важное задание командования.

Эдвард, Юлиан и районный квартирмейстер Черный встретили товарищей вечером на западной окраине Люблинца. Воспользоваться прямой дорогой, ведущей в село, не удалось. Павонков находился километрах в десяти от города на шоссе, ведущем через Гутентаг в Оппельн. По шоссе день и ночь не прекращалось движение транспорта. Сыновья мельника, встретившись с патриотами, провели их на мельницу, минуя опасные места. Когда они приблизились к хутору, мельник уже ждал их. Он сам открыл перед гостями задние ворота. Когда патриоты расположились в отведенном для них сарае, Эдвард принес им еду.

Наступило утро. Младший сын мельника показал патриотам их убежище и рассказал, как они могут усовершенствовать его. Он был в восторге от немецких антифашистов и заверял их, что он сделает все, чтобы им здесь было хорошо и удобно. Юлиан рассказал, что он уже много недель подряд скрывается в этом сарае, на чердаке. Видит, как по двору ходят его родители, братья и сестра, слышит их голоса, но поговорить с ними не может.

Эрнсту пришлось прервать словоохотливого Юлиана. Он предложил своим сначала внимательно осмотреть все вокруг. Подвальное помещение соединяло все хозяйственные постройки, имело несколько выходов, и в случае необходимости через подвал можно было попасть в курятник и даже на чердак, где обитали голуби.

С чердака открывался хороший вид на окрестности. Отлично просматривался большой участок шоссе с ответвлением, ведущим на мельницу. На околице стояли два домика таможенников. Раньше здесь проходила государственная граница, а дорогу перегораживал полосатый шлагбаум. Левее виднелись поля и местами заболоченные луга, а на юге зубчатой гребенкой чернел лес.

Юлиан привел гостей в заднюю часть чердака, откуда открывался вид на луг, примыкавший к хутору. На лугу стоял одинокий сарай, около него высилась куча кирпичей. Сарай и кирпичи принадлежали соседу мельника. По краям луга вдоль хлевов и сараев рос кустарник, как бы связывая два соединенных между собой озерца, в которых хранился запас воды, необходимой для мельницы. По словам Юлиана, здесь, в сарае соседа, можно было удобно спрятаться. Серьезная опасность могла появиться только тогда, когда противник, если у него будет много людей, захватит всю местность сразу. Однако такого никогда не случится, так как мельник числится на хорошем счету у гитлеровцев.

Немного отдохнув, патриоты начали основательно устраиваться на новом месте. Оборудовав свое временное жилье, они подготовили рабочее место для Эрнста и Вилли и укрыли в надежном месте свою поклажу, как уже привыкли делать это на каждом новом месте. Фриц легко договорился с хозяином мельницы о месте для своей работы. Мельник предложил использовать для радиопередач чердак своего дома. Лучшего нельзя было и желать. В доме весь день говорило радио, и довольно громко, чтобы заглушить шум мельничного колеса. По щелчкам, которые порой доносились из радиоприемника, мельник догадывался о том, что радист, сидящий на чердаке его дома, работает ключом. И стоило только в доме появиться кому-нибудь подозрительному, как мельник немедленно выключал радио, чтобы внезапно наступившая тишина служила сигналом для радиста.

Фриц опробовал свою рацию: она действовала великолепно. Слышимость была хорошей. Во время очередного радиосеанса он сообщил в Центр о том, что они обосновались на новом месте и теперь регулярно будут выходить на связь.

Двор мельника чем-то напоминал рыночную площадь, куда свозили зерно для помола два богатых помещика из Павонкова, крестьяне из близлежащих сел, представители заготовительных органов и военных пекарен, а пока это зерно превращалось в муку, все пестрое общество сидело во дворе, делясь новостями. Водители военных грузовиков ходили за водой, чтобы залить ее в радиаторы своих машин, некоторые из них интересовались тем, как лучше проехать в тот или иной населенный пункт, иди расспрашивали, где купить молока и яиц. Вечерами, когда мельница переставала работать, появлялись другие гости: чиновники и офицеры из районного городка, полицейские и эсэсовцы, торговцы и спекулянты, которые набивали свои животы колбасой или жареным мясом, пили самогонку и уезжали с мельницы, снабженные толстыми пакетами с различной снедью.

Мельник, который целые дни проводил в трудах на мельнице, переносил эти визиты с завидным терпением. Не скупясь на самогонку и анекдоты, он распалял общество, заставляя его выкладывать здесь все новости. Часто шум и веселье в доме не смолкали до поздней ночи.

В селе, собственно говоря, тишины тоже не было. Помещения были битком забиты гитлеровскими солдатами, со дня на день ожидающими приказа на выступление. Солдаты от нечего делать слонялись по дворам, стараясь завязать знакомство с какой-нибудь девицей или женщиной. Отправляясь на занятия, они громко горланили песни. Вернувшись обратно, заполняли трактир.

Вот среди такой суеты и переполоха начался новый этап деятельности патриотов. В сопровождении Юлиана они приступили к поиску площадки для приема грузов самолета с Большой земли, вели наблюдения за военными перевозками гитлеровцев и распространяли листовки и воззвания среди местных жителей. Эрнст возглавил всю работу небольшого коллектива, причем получилось это как-то само собой, без приказа и без обсуждений.

Ответственности Эрнст не боялся, воспринимая ее как нечто само собой разумеющееся. Впервые за все время своего пребывания в тылу врага он чувствовал себя как никогда нужным, и это удваивало его энергию и силы.

Работы было столько, что патриоты едва справлялись с ней. Вскоре их пропагандистские материалы кончились, а Эдвард, которого они привлекли к распространению листовок, требовал новых. Пришлось самим заняться составлением и печатанием листовок на маленьком гектографе. Фриц регулярно слушал передачи Московского радио, а затем писал короткие сообщения о положении на фронтах.

Вскоре Эдвард стал не единственным распространителем листовок и воззваний. Местный квартирмейстер Армии Крайовой Черный очень заинтересовался их пропагандистским материалом. Жил он вместе с родителями и сестрой неподалеку от мельницы и каждый день ходил на склад гитлеровского обмундирования. Там он мог бы передавать листовки надежному человеку или рассовывать их по карманам обмундирования, которое подлежало выдаче солдатам. Однако для этой цели, по его словам, следовало составлять специальные листовки, содержание которых отличалось бы от содержания листовок, распространяемых среди местного населения.

Однако только этим квартирмейстер не ограничился. Он был настойчив и рационален. Его обязанности в Армии Крайовой заключались в расквартировании польских солдат, организации убежищ, снабжении людей продовольствием, оказании материальной помощи семьям тех патриотов, которые в это время томились в тюрьмах и концлагерях. Все эти вопросы он решал с помощью здоровенных парней, и решал довольно просто. Он каким-то образом узнавал, когда именно и по какой дороге ехал бургомистр общины и вез с собой продовольственные карточки для раздачи немецкому населению. Перед бургомистром, словно из-под земли, появлялись двое вооруженных польских солдат и, направив на него оружие, приказывали ему поднять руки вверх. Забрав карточки, они удалялись.

Темные глаза поляка радостно блестели, когда он рассказывал эту историю. В следующий раз, чтобы не попасться, поляки поджидали бургомистра в другом месте и все снова прекрасно удавалось.

— Скажите, кто лучше нас сможет распространить ваши пропагандистские листовки? — продолжал поляк. — Нашим ребятам достаточно бросить их в почтовые ящики или «случайно» выронить где-нибудь в людном месте: на вокзале или в пивной.

Предложение поляка понравилось немецким патриотам. Они поняли, что подобным образом они смогут воздействовать на огромное количество людей. Договорились, что листовки будут напечатаны на совсем небольших листках, да и сам текст будет коротким.

Не откладывая дела в долгий ящик, Эрнст сразу же принялся за составление такой листовки.

Вот ее содержание:

«К немецкому населению!

Фронт подошел к берегам Вислы и к границе Восточной Пруссии. Новое наступление Советской Армии позволит ей оказаться уже на территории Германии. Гитлер проиграл войну. Положите конец его преступлениям! Сплачивайтесь на борьбу против фашизма! Спасайте себя и своих детей! Спасайте Германию!

Национальный комитет «Свободная Германия».

Помимо листовок с таким содержанием патриоты изготовили множество воззваний с более коротким текстом для расклеивания на заборах, деревьях и столбах:

«Всем, всем! Война уже проиграна! Кончайте с гитлеровскими преступниками! Спасайте Германию!»

Как на предыдущей квартире, так и в доме мельника Вилли не прекратил вести тщательное наблюдение за всем, что происходило вокруг. При этом от его наметанного взгляда не ускользала ни одна деталь. Например, он безошибочно установил, что длинная колонна серых военных грузовиков, двигавшаяся по утрам на восток, а к вечеру обратно, перевозила отнюдь не солдат. Под брезентом сидели в основном подростки, дрожащие от холода, тесно прижимаясь друг к другу. Когда же он спросил у Юлиана, зачем эти ребята находятся здесь, вместо того чтобы ходить в школу и учиться, тот ответил, что эти подростки состоят членами организации «Гитлерюгенд» в Ополе, а везут их на берег Варты, где они будут рыть окопы и противотанковые рвы.

После этого Вилли стал еще внимательнее присматриваться к каждому грузовику, проезжавшему по дороге. Оказалось, что к берегам Варты двигались даже старые грузовики, позади кабин которых виднелись трубы, похожие на печные, а это означало, что в ход пошли газогенераторные автомобили, следовательно, гитлеровцам не хватало не только рабочей силы, но и бензина, а они очень спешили с постройкой оборонительных сооружений.

Фриц сообщил об этом в Центр, а Эрнст тем временем составил текст новой листовки:

«Немецкая молодежь! Кончайте воевать! Отказывайтесь идти на оборонительные работы! Окопы, которые вы роете, станут вашими собственными могилами! Долой Гитлера, только без него немецкая молодежь останется жива!

Национальный комитет «Свободная Германия».

Черный забрал часть таких листовок с собой, а другую часть Эдвард, сын мельника, отнес к хозяйке пивной. Оставшиеся листовки привязали к камням, которые Юлиан и его товарищи бросили в кузова грузовиков, ехавших по дороге.

Однако вскоре агитационную работу пришлось постепенно сократить. Перед патриотами встало другое, более ответственное задание. Выяснилось, что в лесах, расположенных южнее Павонкова, не нашлось подходящего места для приема самолета с Большой земли, а железнодорожная линия от Оппельна до Люблинца усиленно охранялась гитлеровцами.

Однажды ночью, когда Вилли вместе с Фрицем и Юлианом чудом набрели на подходящую лесную полянку, они вдруг услышали совсем близко мужские голоса. По знаку Вилли все трое замерли на месте. Кто-то доложил какому-то майору о том, что заметил в кустах какое-то движение. Но отважной тройке удалось-таки благополучно ускользнуть от фашистских карателей.

После этого инцидента Фриц передал в Центр следующую радиограмму:

«Леса в округе сильно контролируются противником. Место для приема самолета необходимо выбрать на открытой местности. Срочно нуждаемся в пропагандистских материалах НКСГ».

Ждать ответа из Центра долго не пришлось. Поступила следующая радиограмма:

«Подготовиться дополнительно к приему двух товарищей. Срочно сообщить место выброски парашютистов и груза. Обеспечить дальнейшее продвижение обоих товарищей в направлении Оппельна».

Эрнст дважды перечитал радиограмму и лишь после этого положил ее на дверь, лежавшую на двух чурбаках и служившую им столом. Он молча поглядел на товарищей.

— Как они себе там это представляют? — с удивлением воскликнул Вилли, который сразу не сообразил, что от них требуется. — Ведь нас всего-навсего трое! Если бы с нами были Василий и Алексей, тогда другое дело!

— Приказ есть приказ, — произнес Фриц после долгой паузы.

— Нам необходимо немедленно действовать, — заметил Эрнст, хотя у него и не было пока какого-нибудь конкретного предложения, а про себя он с досадой подумал: «До сих пор мы все еще не нашли места для приема самолета. Черт бы побрал эту проклятую местность, где на каждом шагу встречаются какие-нибудь дороги, а за каждым десятым деревом в лесу прячется гитлеровский солдат!»

— Не стоит отчаиваться, — сказал вдруг Вилли. — Я знаю, что нам что-нибудь да посоветуют. Полагаю, что этих двух товарищей к нам посылает Центральный Комитет, а это означает, что товарищи из Москвы надеются на нас и, следовательно, довольны нашей работой. А уже одно это должно нас радовать.

— Что верно, то верно, — согласился с ним Эрнст, и по его строгому лицу проскользнула улыбка. — Однако нельзя согласиться с твоим первым замечанием. Мы должны провести соответствующие приготовления, но вот и отношении обеспечения продвижения парашютистов я несколько… — Не окончив фразы, он взял со стола кружку С молоком, которое принесла им вчера вечером дочка мельника, и жадно отпил несколько глотков. — Нам необходимо посоветоваться с Андре, и не через какого-нибудь связного, а, так сказать, лично. — Эрнст решил сам заняться этим. — Юлиан, как и мы, — продолжил он, — живет на нелегальном положении, но уже дважды побывал в городе. Тогда почему бы и мне там не побывать?

— Об этом вообще не может быть и речи! — с возмущением выпалил Вилли. — Не забудь о том, что отсюда до города не так уж близко, а ты намереваешься ночью пуститься в путь…

— Ни о какой ночи и ни о каком пешем пути я не говорю, — перебил его Эрнст. — Я поеду завтра утром на велосипеде. И поеду по дороге, как это обычно делают рабочие, которые хотят попасть на фабрику в Люблинец. И пожалуйста, не пытайтесь отговорить меня от такого решения. Любой другой способ только отнимет у нас время.

МАКС И СРОКА

Тадеуш поручил девушке по имени Виктория взять на себя все заботы о Максе и Андре: она должна была обеспечивать их чистым бельем, продуктами, а также выполнять при них роль связной. Виктория взялась за работу с охотой. До этого ее использовали только как связную. Беготня с донесениями, о содержании которых, как правило, она ничего не знала, не приносила ей особой радости, так как по натуре она была заботливой и ей доставляло удовольствие опекать кого-нибудь.

Виктория очень скоро поняла, что убежище ее подопечных далеко не идеально. Чтобы попасть в свою каморку, Андре и Максу нужно было пройти через кухню, в которой целыми днями торчали детишки, а по вечерам зачастую находился кто-нибудь из соседей или знакомых. Хозяин дома Моравец уже числился в гестапо на учете, так как фашисты начали подозревать, что чрезвычайные происшествия на железной дороге вряд ли обходятся без его участия. Однако пока у них не было доказательства его причастности к этому. Если же он вдруг попадется, а такое могло произойти каждый день, то тогда и двум немецким патриотам придется несладко.

Именно поэтому Виктория и решила присмотреть для патриотов квартирку получше и побезопаснее. Она понимала, что им совсем не обязательно жить под крышей дома, принадлежащего солдату Армии Крайовой. К счастью, на свете есть еще много порядочных людей. Выбор Виктории пал на дом одной повивальной бабки, муж которой уже шестой год числился попавшим в плен. Виктория поговорила с фрау Штранич, а затем, получив одобрение Тадеуша, перевела патриотов на новую квартиру, причем сделала она это в обеденный перерыв, когда все лавки и учреждения в городе были закрыты. Они направились к своему новому убежищу со стороны вокзала, чтобы их могли принять за только что сошедших с поезда. Все свое имущество Андре и Макс поместили в чемодан. Виктория несла завернутую в материю рацию. Улица, на которой жила фрау Штранич, была одной из оживленных в городе. Как только они свернули туда, девушка вдруг сделалась на удивление веселой. Свободной рукой она взяла Андре под руку и, прижавшись к нему, довольно громко сказала:

— Как хорошо, что ты наконец-то снова со мной! Впереди у нас несколько счастливых дней!

Андре, поняв замысел Виктории, сразу же начал ей подыгрывать. Он заметил, что к ним приближаются эсэсовский офицер и какой-то мужчина в гражданском. Все обошлось благополучно, и через несколько минут Виктория свернула во двор какого-то дома: так они пришли на свое новое местожительство.

Комната, в которой им предстояло жить, имела отдельный вход, что было особенно важно. К тому же она оказалась довольно просторной и хорошо обставленной. На подоконнике стоял сделанный из папье-маше аист. Виктория объяснила Андре и Максу, что это условный знак, говорящий о том, что все спокойно. Так они заранее договорились с хозяйкой.

— А что это была за пара, с которой мы встретились на улице? — поинтересовался Андре у Виктории.

— Это столпы нашего города. — Сказав это, девушка скривила губы, как будто попробовала чего-то кислого. — Черноволосого зовут Винком, он самый старший среди гестаповцев. А тот, в гражданском, — полицейский комиссар Бойре из гестапо. Оба, видимо, возвращались после проведения очередного допроса, так как шли они со стороны тюрьмы, которая находится не так далеко отсюда. Правда, сами они называют ее более скромно — основной лагерь.

— Хорошее соседство, — усмехнулся Андре. — Однако можно надеяться, что именно в этом месте они будут искать нас в самую последнюю очередь.

Так оно и оказалось на самом деле. Преследование на какое-то время прекратилось. Несмотря на близкое соседство с гестапо, Андре чувствовал, себя здесь гораздо свободнее. У акушерки обычно бывало довольно много народу, так что гости, приходившие к патриотам, никому не бросались в глаза. Чаще всего из дома в город выходил сам Андре, чтобы лично познакомиться с кем-нибудь из немецких жителей города. Тадеуш при этом, как правило, играл роль посредника. На военном заводе, производившем порох и ручные гранаты, работало много бывших социал-демократов, не меньше их было и на ткацкой фабрике. К ним примыкали люди, которые раньше никогда не занимались политикой, однако теперь боялись последствий проводимой гитлеровцами политики. Как правило, это были пожилые люди. Некоторые из них тайком слушали радиопередачи из Москвы, других же больше интересовали передачи из Лондона. Короче говоря, Андре приходилось встречаться с мужественными и боязливыми, с решительными и осторожными людьми. Однако все они требовали от него ответа на вопрос, что будет дальше. И ему нужно было терпеливо объяснять им, что любой, даже самый незначительный на первый взгляд поступок, направленный против фашизма, работает на будущее.

После таких бесед Андре возвращался домой уставшим и взволнованным. Он ложился на кровать и рассказывал Максу о том, что сделал за день. Часто он сердился на самого себя, вспоминая какую-нибудь деталь, упущенную им в разговоре с местными жителями. Он тут же вскакивал с постели и, схватив блокнот, делал в нем какие-то записи. И хотя хозяйка регулярно и хорошо кормила их, Андре начал заметно худеть.

Макс, как только мог, помогал другу. Он составлял сводки для передачи в Центр, шифровал их или расшифровывал радиограммы из Центра. Часто подолгу Макс оставался в доме один. Занятый делом, он уже не обращал внимания на крики, доносящиеся порой по ночам из тюрьмы, до которой от дома акушерки было не более двухсот метров. Он старался не замечать и того, что происходило перед окнами его комнаты днем.

Улица, на которой они жили, была не слишком удобной для них: мимо их дома ежедневно проводили арестованных, и, как правило, не столько одиночками, сколько группами и целыми семьями. Некоторые из них этой же дорогой возвращались обратно, но только уже не на собственных ногах, а на телеге, накрытые грязной парусиной. Трупы везли на кладбище.

Сначала эти невеселые картины, как и крики истязуемых в тюрьме, доводили Макса до ужаса. Ему стали сниться кошмары, он часто просыпался среди ночи и подолгу не мог уснуть. Вскоре Андре заметил душевное состояние друга.

— Разве ты надеялся увидеть здесь иное? — спросил он Макса. — Все, что нам говорили в Москве о гитлеровцах, как ты сам видишь, не преувеличено ни на йоту. Вот что они делают с людьми. Все это тебе не повредит, а поможет, как мне кажется, сильнее ненавидеть фашистов, и ненависть придаст тебе больше сил. Неужели ты думаешь, что я могу спокойно смотреть на все это? И тем не менее я мысленно говорю себе: смотри и помни, что и от тебя лично зависит, долго ли будут продолжаться подобные ужасы. Ты не имеешь права уставать, так как должен сделать еще очень много.

Макс был согласен с Андре, однако никак не мог избавиться от преследующих его жутких картин, особенно тогда, когда Андре уходил в город и он оставался дома один. Когда товарищ находился рядом с ним, Макс забывал о своих страхах.

К счастью, Андре и Макс на удивление подошли друг другу, чего молодой радист никак не ожидал вначале. С тех пор как они остались вдвоем, Андре почувствовал себя как бы моложе. Он стал более подвижным. Все, что бы ни делал, он делал уверенно и решительно. Когда ему приходилось идти по улице, он шел такой небрежной походкой, как будто всю жизнь прожил в этом городе и ему некого бояться. Казалось, что он не испытывал страха. С Максом он разговаривал открыто и честно. Он объяснял ему самое необходимое, однако на приказной тон старался не переходить. Максу, разумеется, хотелось спросить, почему с Андре произошли такие изменения, но он откладывал разговор до благоприятного момента.

Вскоре Центр так загрузил Макса работой, что он совсем забыл обо всем остальном. В это время советское командование планировало новое крупное наступление, а Люблинец как раз оказался на направлении нанесения главного удара. Центр в первую очередь интересовало состояние дорог, их пропускная способность, состояние железнодорожных линий и вокзалов. Было приказано как можно скорее разведать все военные объекты. Особенно Центр интересовался складами боеприпасов и оборонительными сооружениями, находящимися в окрестностях города.

Посетив в один из дней обоих патриотов, Тадеуш высказал мнение, что одному Максу с таким объемом работ явно не справиться и ему необходимо содействие. И тут же дал ему в помощь Сроку, тем более что молодой человек вырос в городе и знал здесь каждый уголок.

Срока нашел несколько подходящих наблюдательных пунктов в городе и сообщил об этом Максу, однако провожал его туда только в том случае, когда был уверен в полной безопасности своего немецкого друга. На случай если бы их на наблюдательном пункте застал комендантский час, Срока подыскал заброшенный сарай и подвал, где оба спокойно могли бы отсидеться до утра. Макс брал с собой рацию, чтобы провести очередной сеанс радиосвязи с нового места, так как был убежден в том, что гестапо вряд ли выпустило его из своей радиопеленгационной сети.

Все задания Центра Макс выполнял тщательно. Они не только занимали все его время, но и требовали от него полной отдачи. Радист радовался обществу Сроки, тем более что оба были примерно одного возраста, а следовательно, и интересы у них были общими. Скоро Макс уже стал воспринимать Сроку как интеллигентного и очень полезного своего помощника. Однако Сроку никак нельзя было назвать разговорчивым собеседником, а о себе он вообще никогда ничего не говорил. Если же когда-нибудь он и раскрывал рот, то обязательно говорил о борьбе против фашистов, другой темы у него не было. Да и о борьбе он говорил таким холодным тоном, как будто его интересовали только технические, детали, и ее более того. Короче говоря, он старался отгородиться от окружающих, но почему — этого Макс не понимал.

Однажды ночью Срока пришел без всякого вызова, просто сам по себе. Они тогда лежали в зарослях густого кустарника, неподалеку от железнодорожного полотна, и вели учет проходившим военным транспортам, товарным составам, замечая по часам интервалы, с которыми они двигались. Срока был ужасно зол, и все из-за того, что двое его парней из отряда на собственный страх и риск пошли в продовольственную лавку, где их заметили. Он был так зол, что ему обязательно требовалась разрядка.

— У этих школьников, — шепотом ругался Срока, — одни глупости на уме, а нам ничего не остается, как внимательно следить за ними. Если об этом узнает Тадеуш, он озвереет.

— Ты говоришь так, как будто сам родился партизаном, — тоже шепотом сказал ему Макс. — Тебе ведь двадцать лет, не так ли? А ведь Тадеуш не смотрит на тебя как на подростка…

— Что ты в этом понимаешь? — прошептал Срока, сдвигая фуражку на затылок. — Прежде чем появиться у него в отряде, я угробил одного эсэсовца, отобрал у него пистолет и две тысячи марок. Это ли не доказательство того, на что я способен? Тадеушу не пришлось учить меня азбуке.

«Сама жизнь для каждого хорошая школа, — думал Макс. — И Срока и я прошли свою школу. Но что-то мешает нам сблизиться еще больше».

— А чем ты занимался до отряда? — спросил его Макс.

— О том, что было до того, я вообще не думаю: было да прошло, и все! — Этими словами Срока, словно от мухи, отмахнулся от вопроса Макса. — Если говорить о ребятах из нашей группы, то ваш Василий придерживается точно такого же мнения, что и я, а уж он-то, как офицер Советской Армии, лучше знает, какой должна быть дисциплина в партизанском отряде. Да и у нашего Тадеуша такие штучки тоже не пройдут…

На этом разговор оборвался. Из города в северо-восточном направлении шел состав. Паровоз надрывно и тяжело пыхтел: слишком длинным был состав.

— Ты не думай, что Тадеуш плохой командир, — продолжал Срока, когда мимо них прогрохотали колеса последнего вагона. — Он превосходный начальник, не щадит даже самого себя, только у него очень доброе сердце.

— Я думаю, что это не недостаток, — возразил ему Макс. — Я согласен, человек он хороший, но, когда необходимо, должен быть и строгим.

— Ах вот ты о чем! Тадеуш готов помочь всем угнетенным. Однако никто его за это благодарить не будет, да он и не ждет этого. Просто он очень любит людей!

— А разве это плохо? — Макс повернулся, чтобы получше рассмотреть выражение лица своего собеседника, однако в темноте он увидел лишь бледный овал лица. Он и без того знал, что сейчас лицо Сроки искажено горечью, а на губах застыла презрительная улыбка. Таким он запомнился Максу с первого знакомства. «И зачем только я с ним так разговариваю? — подумал Макс. — Он ведь и меня высмеет». — Я тоже люблю людей, — сказал он, — потому, собственно, и включился в борьбу. Мы хотим, чтобы весь мир был освобожден от капиталистов и фашистов и все люди могли жить в мире между собой.

— Какие возвышенные слова! — проговорил Срока и рассмеялся. — Запомни раз и навсегда, что возвышенные чувства лишь туманят сознание. Эти красивые слова меня нисколько не трогают, потому что я в них не верю. Не хватает только, чтобы ты сказал, что борешься и за меня лично.

— Разумеется, ведь мы, коммунисты, — настоящие интернационалисты. Для нас, для всех советских людей и для миллионов других людей в мире все трудящиеся равны, даже если они думают так же, как и ты. — Макс горячился. Иронический тон Сроки обидел его. В нормальных условиях он поговорил бы со своим собеседником по-иному, но сейчас не место. Оба лежали на мокрой листве и прислушивались, не идет ли следующий состав. — Продолжай в том же духе, — сказал Макс. — Я могу себе представить, чем ты однажды кончишь, если не расстанешься со своей злостью и недоверием к людям. После войны с такими взглядами можно стать бандитом. Вот уж перспектива! Да и для Польши хорош подарочек!..

— Замолчи! — грубо оборвал его Срока. — Я мог бы… если бы мы были не здесь, а в каком другом месте…

— Но мы находимся именно здесь. Тихо! Там кто-то есть. Смотри!

По шпалам кто-то шел. Если смотреть снизу на идущего по полотну, то можно было подумать, что у него руки длинные-предлинные, как конечности у гориллы. В правой руке его раскачивался фонарь. Это был железнодорожный обходчик, который молча, еле волоча ноги, обходил свой участок пути.

— Мои друзья говорили мне, что ты хладнокровный, решительный человек и к тому же честный, — продолжал Макс, когда обходчик скрылся из виду. — И это мне понравилось. Я думал, что мы с тобой поймем друг друга, но теперь вижу, что ты не хочешь понять меня. Интересно, как ты собираешься жить в будущем?

— Этого я и сам не знаю. Я хочу быть свободным. Но тут получается заколдованный круг… — Срока неожиданно замолчал.

— Одной свободы человеку мало, — заметил Макс. — Волк тоже свободен… Я тоже хочу быть свободным, но только как равный среди равных. Я хочу, чтобы мне доверяли и в то же время хочу нести ответственность за свои поступки. Я хочу, чтобы после меня на земле остался след, чтобы моя жизнь на ней не прошла напрасно. Именно так я представляю себе жизнь.

— И когда ты только оставишь меня в покое? — Срока поковырял прутиком в земле. — Я такой, какой есть. Я умею только ненавидеть или не ненавидеть. Всех немцев я ненавижу. Когда Тадеуш в первый раз повел нас знакомиться с вами, я готов был прыгнуть на тебя и вцепиться тебе в горло. Я видел, как ты тогда внимательно разглядывал меня и даже улыбался. Тогда я подумал, что ты просто-напросто шпион, у тебя нужно вырвать из рук автомат и из него же застрелить тебя. Таких блондинчиков я не раз видел среди эсэсовцев. И чего только нужно этим германцам от нас?

— Сам ты германец, — усмехнулся Макс. — Посмотри-ка в зеркало на свою физиономию. В спешке ты очень просто мог бы сойти за немца. Хорошо еще, что у меня мог бы оказаться не твой характер и не твои взгляды на жизнь.

И хотя сам себе Макс обещал говорить Сроке только самое необходимое и нужное, он все-таки никак не мог прекратить этого разговора, так как понимал, что находящийся перед ним человек сильно заблуждается. Тут он вспомнил, как Андре когда-то сказал, что ненависть делает человека сильнее. Теперь же Макс подумал о том, что одна только слепая ненависть может превратить человека в бесчувственный камень. Тогда что же назвать критерием? Какими же качествами должен обладать человек, чтобы считать себя совершенным?

Много подобных вопросов роилось в голове у Макса. Раньше он никогда не занимался философствованием, а теперь ему хотелось найти ответы на эти вопросы, чтобы убедить этого польского парня, за которого он чувствовал себя в некоторой степени ответственным.

Спустя четыре дня после этого разговора Макс и Срока ночью лежали на чердаке одного дома. Промерзли в ту ночь до костей. Накануне им встретился гитлеровский патруль с собакой, и партизанам, чтобы сбить овчарку со следа, пришлось метров сто идти по ледяной воде ручья. А тут еще, как назло, дул холодный ветер. Пол на чердаке был устлан толстым слоем соломы, но она нисколько не грела.

Срока почти час ползал по всем углам, чтобы найти теплое и удобное местечко, но так и не нашел. И тут его вдруг потянуло на разговор.

— Я тебе уже говорил, что раз и навсегда покончил с прошлым, — сказал он. — Так вот теперь могу сказать, что это не так. Кое-что до сих пор не дает мне покоя. Ты меня слушаешь? Даже то, что до сих пор я считал правильным. Прежде мне все казалось другим. Когда в нашей квартире появился Христиансен, меня схватили.

«Кто такой этот Христиансен?» — мелькнуло в голове у Макса, и в тот же миг он вспомнил, что впервые услышал это имя в лесу под Гербами, да и после не раз слышать приходилось. — Это который из гестапо, что ли?

— Точно, он. Этот палач и сам хорошо не знает, сколько загубленных душ на его совести. Наверное, не одна сотня. И одной из первых его жертв был мой отец.

Оказалось, что, когда началась война, Срока еще учился в гимназии. Потрясенный поражением Польши, он вместе с несколькими одноклассниками решил бежать в леса. Чтобы приобрести для себя обмундирование и оружие, которое, как они знали, побросали в здании школы отступавшие польские солдаты, они пробрались в это здание. Ребята не обманулись в своих надеждах. Набив ранец патронами и ручными гранатами, Срока принес все это к себе домой и как ни в чем не бывало сел за обеденный стол. Не успели они с отцом поесть супа, как в дом ворвался зондерфюрер Христиансен с горсткой гестаповцев. Не предъявляя никаких обвинений, они схватили отца Сроки и бросили в кузов грузовика, стоявшего перед домом.

На минуту запнувшись, Срока перевернулся на живот и спрятал голову в ладонях. Максу показалось, что он слышит сдерживаемые всхлипывания парня. Тронув его за плечо, он спросил с участием:

— Ты что, плачешь?

— Глупости какие! Я сроду не распускал нюни. Просто я подумал о том, что до сих пор так и не знаю, за что же они забрали тогда моего отца. Может, за то, что раньше у нас в доме проводились различные политические сборища и собрания? Тогда я и познакомился с Тадеушем, хотя сам был еще совсем ребенком. — Тут Срока снова перевернулся на спину. — И вот представь себе такую картину: Христиансен, здоровенный такой бугай, в левой руке держит фонарь, а в правой — пистолет. Дулом пистолета от ткнул мне в грудь и спросил, где и что мы прячем. А в это самое время сопровождавшие его гестаповцы начали обыскивать весь дом. А позади меня лежал ранец, набитый патронами и ручными гранатами. Так ничего и не добившись от меня, Христиансен полез под кровати и под диван. Разумеется, там он ничего не нашел и оттого стал еще злее. Меня он просто выгнал из дому, туда я вернулся только глубокой ночью. Я очень надеялся, что гитлеровцы отпустили отца, но этого не произошло. Тогда я забрал с собой гранаты, решив с пользой истратить их.

Далее Срока продолжал свой рассказ уже в обычной для него манере. Он сказал, что ему пришлось покинуть Люблинец, чтобы избежать депортации. Однако его схватили и отправили на принудительные работы, с которых он сбежал. Его снова поймали и призвали в вермахт, но и оттуда он сбежал при первой же возможности.

— Ты даже не поверишь, — сказал Срока в заключение, — что я испытываю, оказавшись снова в старом отчем доме, под родительским кровом. Внизу, в комнатах, пьют и горланят гитлеровцы, и никто из них не догадывается о том, где я нахожусь.

— Выходит, что ты живешь ради одной мести, — произнес Макс, внимательно выслушав поляка.

Срока не хотел признаваться Максу, что он до сих пор не смирился с гибелью отца, что, чем сильнее преследовали его самого, тем страшнее становилось чувство одиночества, а чтобы хоть как-то заглушить в себе невеселые воспоминания, он глушил в себе все доброе.

— Я тоже мог бы ожесточиться, как и ты, — продолжал Макс. — Моя мать перед самой войной поехала в Париж, но не вернулась оттуда. Вскоре нам стало известно, что она вступила в ряды борцов французского Сопротивления. Я очень любил свою мать, она женщина храбрая и умная. Но даже если мне скажут, что ее убили, я не стану лелеять в себе одну только ненависть. Наша борьба с врагами не кончится с последней битвой. Все нужно будет начинать заново. Кто же будет этим заниматься, если не мы, те, кто плечом к плечу сражались против фашизма? А для этого нужны морально и физически здоровые люди, а не такие, кто внутренне оказался надломленным.

— Я тебя уже давно понял, — сказал Срока, — иначе я не стал бы тебе ничего рассказывать. К тому же настоящему другу ни в коем случае нельзя врать. — Проговорив это, Срока тем самым лишил Макса возможности отвечать. Его слова прозвучали чем-то вроде похвалы Максу. Срока сел, смахнул рукой соломинки со своей куртки. — Было бы хорошо, если мы до конца остались вместе, — сказал он. — Я тогда хоть узнал бы, куда ты придешь. Что тебе приказано делать?

— Об этом я пока не имею права говорить. После войны можно будет рассказать обо всем. Я обязательно приеду сюда, в Люблинец, и разыщу тебя.

— Надеюсь, ты меня не забудешь. — Срока открыл чердачное окошко — на чердак ворвалась волна свежего воздуха. Туман во дворе заметно побелел, а это означало, что ночь кончилась.

Вернувшись домой, а домом он называл комнату у акушерки, где жили он и Андре, Макс застал гостя. На кровати сидел Эрнст. Куртка и фуражка с козырьком делали его почти неузнаваемым. Они с Андре о чем-то оживленно говорили.

На вопрос о том, как поживают остальные товарищи, Эрнст ответил, что у них все в порядке.

Разговор снова зашел об оружии, которого они ждали с самолетом с Большой земли. Оказалось, что друзья из Павонкова испытывали большие трудности, что план приема самолета изменен. Все это Макс слышал краем уха, так как он в это время умывался и переодевался. Как только он оказался в хорошо натопленной комнате, его сразу же разморило. Он решил хоть на несколько минут прилечь на кушетку, но стоило ему лечь, как он моментально заснул крепким сном.

Андре разбудил Макса ровно за час до начала радиосвязи с Центром. Когда Эрнст ушел, Андре составил очередную радиограмму, приказав Максу передать ее в Центр в первую очередь.

— В первую очередь? — Радист еще не пришел в себя после сна и протирал глаза руками.

— Центр должен известить Невойта о том, что ему предстоит двигаться к нам. Нам очень нужен личный опыт Анатолия, это мое твердое мнение. — Андре на миг замолчал, а затем добавил: — Самолетом с Большой земли сюда прилетят два товарища, понимаешь? Нам нужны люди, и мы не можем понапрасну рисковать.

— Группа Анатолия состоит из двенадцати человек, но все они не смогут прийти сюда, — заметил Макс.

— А ты получше подумай. Капитан предпочитает лес открытой местности. К Люблинцу он сможет приблизиться только с северо-востока. Если он сейчас находится в лесничестве Шварцвальд, то должен будет выслать своих разведчиков в Дроневички. Тадеуш знает об этом и уже предупредил своих людей. Место моей встречи с Анатолием будет зависеть от конкретных условий. Есть у тебя еще ко мне вопросы или экзамен окончен? — Андре усмехнулся. Ему понравилось, что Макс беспокоится о нем.

ТРУДНАЯ РАБОТА

Эрнст благополучно вернулся в Павонков. По дороге он все время обдумывал одну идею, с которой лишь бегло познакомил Вилли и Фрица. А почему бы товарищам, которые летели к ним из Москвы, не прыгнуть с парашютом на открытой местности? Это даже безопаснее. Фашисты тщательно охраняют все дороги и перекрестки, регулярно прочесывают все леса, а вот открытая местность их нисколько не интересует, тем более что с большинства полей урожай уже убран. А в середине октября на полях не останется и сторожей. Разумеется, нельзя дать гарантию, что кто-то случайно не заметит спускающихся с неба парашютистов и не поднимет тревоги. Но ведь такое не исключено и в лесу. Противник так или иначе будет знать о том, что в его воздушное пространство вторгся советский самолет. Вся разница в проведении операции будет заключаться в том, что на открытой местности ее необходимо провести в более сжатые сроки, а успех во многом будет зависеть от организации.

— Разумеется, самое главное — это выбрать место, — проговорил Вилли задумчиво. — На открытом месте сигнальные огни будут далеко видны.

Взвесив все «за» и «против», друзья в конце концов решили продолжить обсуждение этого вопроса в конкретных условиях. Юлиан повел всех на местность. После долгих поисков выбор пал на большое поле, на краю которого стоял сарай с необмолоченной рожью. В нем можно было спрятать оружие и снаряжение.

При тщательном осмотре площадки Фриц неожиданно наткнулся на старый, наполовину засыпанный колодец метра два глубиной. Вот этот-то колодец и натолкнул патриотов на мысль о том, как и где можно зажечь сигнальные огни. Фриц предложил выкопать еще три такие же ямы, поместив на дно их по фаре от автомобиля, которые можно потушить при приближении фашистских самолетов, что не так-то легко сделать с обычным костром. Эрнсту такое предложение понравилось.

С разрешения мельника они принесли в сарай с зерном несколько снопов и с их помощью устроили себе укрытие. Сделать это оказалось нелегко: руками приходилось выгребать твердую неподатливую землю. Юлиан принес патриотам досок для укрепления стен убежища.

А Эдвард тем временем через своих знакомых старался достать четыре автомобильные фары, батареи питания и провод. Патриоты дали ему денег на покупку двух велосипедов, которые понадобятся прибывшим парашютистам для дальних поездок. Однако даже с деньгами нелегко было достать столь дефицитные товары на шестом году войны. Но Эдвард не унывал.

— Люди сейчас не интересуются деньгами, — говорил он патриотам. — Они просят, чтобы я организовал им личную встречу с вами, они хотят поговорить.

— Зачем им это нужно? — Эрнст отказывался от каких бы то ни было встреч, так как Центр торопил их поскорее принять самолет с Большой земли, а работы оставалось еще много.

— Местные немецкие жители хотят знать, что с ними будет после окончания войны. Наших же интересует, где будет проходить государственная граница и правда ли говорят, что вся Силезия и Померания отойдут после войны к Польше. Вопросов задают уйму. В основном все они рабочие, из наших мест и из округи. Посмотрите, не выкроите ли вы немного времени, ну, скажем, хотя бы для нескольких таких бесед.

— Придется выкроить, — согласился с ним Вилли. — После Тегеранской конференции, на которой главы великих держав среди прочих вопросов обсуждали и вопрос о западных границах послевоенной Польши, мы можем дать твоим землякам ясный ответ. Более того, мы должны объяснить им, что в Тегеране Сталин сорвал план раздела Польши, который вынашивали западные державы. Меня лично, Эдвард, удивляет то, что твои друзья быстро отозвались на появление призывов Национального комитета «Свободная Германия», но, как я полагаю, им пора бы и кое-что сделать.

— Вам самим нужно познакомиться с ними, — настаивал на своем Эдвард. — Удивляться нечему: ведь вы уже несколько недель находитесь на территории военных действий, ведете пропагандистскую деятельность, объявляете гитлеровцам войну. Люди не знают, где вы точно находитесь, но они верят в то, что вы здесь, среди них.

Однажды утром мельник собственной персоной появился в подвале у патриотов. До сих пор он ни разу этого не делал, а всегда приглашал их к общему столу. Сначала он пожурил друзей за то, что они, устроив себе убежище в сарае на полу, сильно потрепали снопы, взятые у мельника, и не обратили внимания на то, что колосья в них основательно осыпались.

— До вас фашисты отобрали у меня много добра, а теперь вы кормите моим зерном воробьев и полевых мышей. Если вы ничего не понимаете в сельском хозяйстве, то хотя бы спросили меня. А ты, Юлиан, о чем думал? Любой осел понимает, как сейчас дорого зерно.

Таким рассерженным патриоты мельника видели впервые. Эрнст попросил у него извинения. Но оказалось, что мельник зашел к ним вовсе не для того, чтобы отчитать их за упущение. Он сел к столу и, медленно разжав ладонь, проговорил:

— Вот, посмотрите-ка, что я нашел вчера у себя в углу, это потерял у меня один из нацистов, что напился вдрызг. Быть может, эта штука вам пригодится.

На широкой ладони мельника лежал золотой значок члена нацистской партии. Награжденные такими значками относились к самым верным приверженцам фюрера. Мельник рассказал, что прошлым вечером он угощал у себя дома одного из постоянных гостей — судью из Люблинца. Фамилию его мельник не запомнил, но знает, что судью всегда называют «господином доктором».

Опорожнив вторую бутылку, доктор распустил язык и начал говорить о том, что, мол, Гитлер преступник, что войну он давно проиграл, что всех его сторонников повесят, и так далее. Мельник из-за осторожности ему даже не поддакивал, боясь попасть в неприятное положение. Затем судья рассказал, что у него уже имеется список, составленный им лично, в который занесены около шестидесяти нацистов, и он сам передаст этот список командованию Советской Армии, как только их части войдут в город. А перед уходом он сорвал с себя этот значок и забросил его в угол.

— Господин доктор скоро снова появится у меня, — заметил мельник перед уходом, — как захочет горло промочить, так и придет, а долго он не выдержит.

Патриоты после ухода мельника обсудили этот случай.

— Фашистский судья срывает с себя золотой партийный значок — это редкий случай, — высказал свое мнение Вилли. — Каждый нацист действует по специальному заданию. Думаю, что он просто решил как следует прощупать мельника.

— А если он один из тех, кого мучает собственная совесть? — спросил Эрнст, разглядывая золотой значок со свастикой. — И среди них могут найтись такие. Возможно, что он просто испугался ответственности и вот теперь пытается хоть как-то отвертеться от наказания. У мельника в доме такие типы разговаривают свободнее, чем в кругу себе подобных, так как находятся, можно сказать, на нейтральной земле. А не можем ли мы в какой-либо степени использовать этого доктора?

— Один из нас должен взглянуть на него с более близкого расстояния, — предложил Фриц. — Встретиться с ним, но своих карт не раскрывать.

Однако Вилли это предложение не понравилось.

— Такую глупость можете делать, только без меня! — воскликнул он и замахал руками, словно защищаясь от чего-то. — Я, например, в лапы к палачу добровольно ни за что не пойду! Возможно, что судья таким образом проверяет не одного мельника. Неужели вы думаете, что гестапо и полиция забыли о нас? Я, например, твердо уверен, что фашисты решили прибегнуть к другой тактике. Мне кажется, что это признание пьяного судьи не что иное, как ловушка, в которую они собираются нас поймать.

Приход Эдварда прервал спор. Мельник прислал сына за значком. Горничная судьи, которую он прислал к мельнику, сказала, что без значка господин доктор не может появиться в суде. На этом инцидент со значком был исчерпан.

Вечером 11 октября Фриц передал в Центр радиограмму следующего содержания:

«Площадка найдена, приготовления закончены. Ожидаем гостей, сообщите время прибытия».

Через четыре часа из Центра передали:

«Ждем вашего подтверждения, сообщите точные координаты».

Едва настало утро, Эрнст направился в Люблинец. Андре уже знал об этом. Ночью он получил указание прибыть в Павонков, и потому встречу с Невойтом ему пришлось перенести на другой день. Андре хотел дождаться капитана, чтобы тот мог лично посмотреть площадку, подготовленную для приема людей и грузов с Большой земли, сам проверил бы установку сигнальных огней и тайник для хранения оружия. Однако Эрнсту Андре ничего не сказал об этом.

Когда же Эрнст снова вернулся в Павонков, то в первую очередь поговорил с Эдвардом, отчитал его за кое-какие упущения, допущенные им в последнее время, после этого попросил его как следует принять Андре и все ему показать. И только потом друзья заговорили о последнем задании, полученном из Центра. До самой окраины села они шли сбоку от шоссе, а когда свернули в лес, выбрали хорошие тропы и сделали на них пометки для парашютистов, которые прилетят с Большой земли.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ОТ СЛУЧАЙНОСТИ К ИЗМЕНЕ

В начале октября 1944 года Советское Верховное Главнокомандование приняло решение на переход войск на отдельных участках фронта к обороне с тем, чтобы сконцентрировать силы для нанесения последующего удара на берлинском направлении. Получив такой приказ, войска закрепились на захваченных позициях.

О готовящемся наступлении советских войск противник чувствовал даже по донесениям, поступавшим из тыловых районов. Из так называемого генерал-губернаторства, а также северо-восточных и восточных районов Верхней Силезии все чаще и чаще приходили донесения о выброске там советских разведчиков. Точка зрения, что они не смогут там закрепиться и действовать, оказалась явно ошибочной. Польские партизаны и немецкие патриоты всячески поддерживали разведчиков, а с их появлением и сами проявляли все большую активность. Число донесений, ежедневно поступавших в отделения гестапо, жандармерии и полиции, росло с каждым днем. Поступали сведения о повреждениях линий связи, стычках и перестрелках с патрулями, нападениях на военные транспорты, разоружениях часовых. В гитлеровских сводках говорилось о появлении все новых и новых «чужих и местных банд».

Город Лобен и его окрестности превратились в один из опорных пунктов такого движения. Одна из важных причин этого была хорошо известна официальным властям округа в Катовице: группа немецких антифашистов, состоявшая всего из пяти человек, которую так старался поймать гауптштурмфюрер СС Фукс, продолжала активно действовать. Антифашисты чувствовали под ногами твердую почву и могли рассчитывать на массу помощников. Их листовки и воззвания с невероятной быстротой появлялись в самых различных населенных пунктах, находящихся довольно далеко друг от друга. Тексты воззваний, предназначенные для немцев, были подписаны Национальным комитетом «Свободная Германия».

Все попытки гитлеровских властей схватить отважную пятерку не увенчались успехом, несмотря на то что за ними охотились усиленные наряды гестаповцев и полицейских, провокаторов и шпиков, а гауптштурмфюрер Фукс прибег к своим надежным методам. Правда, он во что бы то ни стало хотел захватить всех антифашистов группы только живыми. Именно по этой причине была отменена облава и районе восточнее вокзала, чем коммунисты и воспользовались. Они ушли в такие места, где их уже нельзя было схватить.

Из телеграммы унтерштурмфюрера Винка, которую он отправил своему вышестоящему начальнику, явствовало, что немецкие парашютисты из НКСГ установили тесную связь с подпольной группой польских патриотов из Армии Крайовой, руководимой поляком по имени Тадеуш, который разыскивается властями еще с 1939 года. В настоящее время деятельность этой группы распространилась на военный завод и другие промышленные предприятия города. В этой связи Винк докладывал о том, что с каждым днем все большее количество немцев вступает в контакты с польскими патриотами, вместе с которыми они часто обсуждают вопрос о скором поражении Германии. По мнению Винка, все это следует рассматривать как результат пропагандистской работы, направляемой из Москвы.

В конце сентября гитлеровцы сделали небольшую паузу в преследовании группы немецких патриотов, чтобы дать ей возможность объединиться, а уж затем схватить ее в полном составе. Одновременно с этим гитлеровское командование решило в кратчайший срок покончить с группами Сопротивления в городе и его окрестностях, чтобы изолировать их от населения.

А пока власти жадно собирали всю информацию, имеющую отношение к деятельности группы немецких антифашистов. При этом был задействован широкий круг официальных лиц, так или иначе заинтересованных в поддержке гитлеровского режима.

Гитлеровский план борьбы с участниками подполья предусматривал проведение массовых арестов с немедленными допросами. Сам Винк этим не занимался, поскольку это не входило в сферу его обязанностей. Винка главным образом интересовало настроение местного населения, поэтому он охотно строчил многочисленные донесения, сообщая о недовольствах населения снабжением продовольственными товарами и табачными изделиями, а также о банкротстве мелких лавочников и владельцев небольших предприятий.

По сравнению с Винком крайспостенфюрер жандармерии Ритц был сгустком кипучей энергии и твердости. Однако в округе имелся и еще один человек, которого смело можно было считать непревзойденным экспертом по выявлению врагов рейха, с которыми он умел обращаться. Это был руководитель карательного отряда из соседнего округа, и звали его зондерфюрером Христиансеном. Вышестоящие власти, находившиеся в Катовице, поручали ему проведение всех самых важных арестов, а «вылавливать мелкую рыбешку» приходилось криминал-комиссару Байеру.

Гитлеровские власти до мельчайших подробностей продумали методы борьбы со сторонниками Сопротивления, однако, сколько они ни старались, им так и не удалось проникнуть в их замыслы. Люди, имевшие какое-то отношение к патриотам, либо ничего не помнили, либо не хотели вспоминать, а лишь иногда передавали кое-какие слухи. Да, действительно, немецких парашютистов как-то видели в окрестностях, вместе с ними были и русские с автоматами, но куда скрылись те и другие, никто не знал. Что же касалось Тадеуша, то о нем говорил весь город, однако никто не мог сказать, где именно он находится.

Если фашистам и удалось что-то узнать, то этим они были обязаны случаю, а не своей хитрости или прилежности.

В один из последних дней сентября Герберта Ойлера, начальника какого-то эсэсовского института, посетил его семидесятилетний отец, в далеком прошлом лесничий и страстный охотник. В свободное от работы время, а точнее, когда он не занимался умерщвлением людей, Герберт и сам был не прочь поохотиться. Поэтому он с радостью повез своего престарелого папашу в контролируемое им лесничество. Старику это место понравилось, и он решил остаться там на несколько дней, чтобы понаблюдать за дичью. Однажды ночью неугомонный старик уловил своим чутким носом запах дыма и действительно увидел костер, который горел в низине, освещая своим красноватым светом фигуры сидящих людей. Была среди незнакомых и одна молодая женщина с распущенными черными волосами и темными глазами. Мужчины тихо разговаривали между собой на непонятном для старика языке. Заметив, что все они вооружены, старик незаметно удалился восвояси.

Выследив косулю, старик залюбовался редким экземпляром и забыл и о костре и о незнакомцах. Вспомнил он о них лишь через двенадцать часов, когда сидел за ужином. Он спросил сына, которого считал влиятельной и все знающей особой, знает ли он, что за люди это были и чем они там занимались. Старик очень удивился, когда сын, упрекнув его за столь долгое молчание, вскочил из-за стола и побежал кому-то звонить по телефону.

В столовой кроме детей эсэсовца находилась пятнадцатилетняя польская девочка-служанка, которая, как обычно, кормила его четверых маленьких детей. За столом ей не раз приходилось слышать о предстоящих арестах и об опытах, которым должны были подвергаться арестованные в так называемом институте ее хозяина. Мать этой девочки была связной Армии Крайовой и каждый раз внимательно расспрашивала дочку о том, что опа слышала в доме эсэсовца. Правда, в тот вечер девочка не услышала ни одной фамилии и не знала, кем были те двенадцать мужчин и одна женщина. Ее удивило, что Ойлер громко кричал в трубку, ругая военных, которые никогда ничего не могут сделать как следует.

Как только господские дети уснули, юная полячка выскользнула за ворота дома на улицу и сломя голову помчалась домой, надеясь, что мать знает, как нужно поступить в этом случае.

В то же самое время произошло еще вот что. Было это 12 октября около восьми часов вечера. Один из фашистских патрулей получил задание обойти участок железной дороги монаду Люблинцем и Кохановичем. В те дни как раз вступил в силу приказ об усиленной охране железной дороги силами полиции, поскольку жандармерия из-за недостатка людей самостоятельно не могла выполнить эту задачу, хотя подчас на охрану дороги выгоняли даже стариков. Патруль на сей раз состоял из четырех старых сторожей, одного бывшего полицейского и одного жандарма по фамилии Найтш, который и возглавлял эту группу. Патрульные шли негромко переговариваясь. Это место считалось небезопасным, так как местные крестьяне не раз делали свои «набеги» на богатые хутора.

Пройдя примерно километр, охранники вдруг услышали шаги идущих им навстречу людей. Они спрятались в кустарнике и стали ждать. Встречаться с идущими им не хотелось. Через минуту охранники увидели двух парней, один из которых нес за плечами рюкзак, а другой большую сумку.

Найтш, которого злила трусость охранников, решил преподнести им своеобразный урок. По его приказу охранники кинулись на парней и схватили их. Однако тот, что был с рюкзаком, бросился бежать. Охранники сначала ранили его из автомата, а уж затем Найтш лично пристрелил парня.

Тем временем второй парень, сбитый на землю, очнулся. Его пришлось связать. Найтш решил поинтересоваться содержанием рюкзака. Когда рюкзак развязали, из него один за другим вылетело шесть голубей. Покружив над ними, голуби полетели по направлению к селу Копце.

Полицейский и один из охранников тотчас же направились в село. Там без особого труда удалось узнать, что голуби принадлежали крестьянину по фамилии Шкорупа, который, правда, утверждал, что их у него украли. Крестьянин божился, что никаких парней он и в глаза не видел. Проведенный в доме и во дворе обыск результатов не дал.

Труп убитого парня отвезли в городской морг, а через два дня удалось установить личность убитого. Это был молодой рабочий Павел Выробцык, сбежавший с принудительных работ.

Другим пареньком жандармерия занялась в ту же ночь. Им оказался семнадцатилетний Йозеф Провда, который не стал скрывать, что поддерживал связь с группой Тадеуша, но клялся и божился, что ничего не знает, так как пристал к ней всего несколько дней назад. Допрос парня ничего, кроме разочарования, не дал: парень то плакал, то молчал. Ритц повозился с ним немного, а утром позвонил в штаб карательного отряда и доложил о случившемся, однако Христиансен не пожелал беседовать с арестованным. Провду без вторичного допроса отправили в Лобен, в гестапо. Ритц написал докладную, в которой всячески оправдывал действия охранников, указав на то, что парни якобы являлись членами банды. А за находчивые и смелые действия он просил наградить жандарма Найтша и охранников.

Однако этим дело не кончилось. Оно никак не выходило из головы Ритца. И тогда он решил, что из парня все же можно хоть что-нибудь вытянуть. Почему он плакал? Ведь трусливым он вовсе не выглядел. Ритц полюбопытствовал относительно того, как жил парень в семье. Оказалось, что парень жил с матерью, которая души не чаяла в единственном сыне. И тут Ритца осенила одна идея. Прежде чем криминал-комиссар Байер приступил бы к допросам парня, Ритц получил разрешение посетить тюрьму в Лобене и попросил запереть его в камере-одиночке вместе с Провдой.

Парень был сильно избит. Ритц посочувствовал ему, спросил, не хочет ли он предупредить кого-нибудь о своем аресте. И, видимо, попал в самое больное место парня. Из глаз Провды снова полились слезы, и, чем больше Ритц его утешал, тем горше плакал парень. Ритц пообещал, что его освободят и он сможет вернуться к матери, если кое в чем сознается. Ну, например, если скажет, у кого на квартире остановились люди, с которыми он связан.

Сначала парень отпирался, врал, но скоро запутался так, что назвал адреса и фамилии Франтишека, Марты, Пилава, Сойки, Марии (она же Ванда) и, наконец, Шкорупы из Копце, который кроме голубей снабдил его и продуктами для солдат Армии Крайовой.

Стоило только крайспостенфюреру услышать все это, как волосы у него встали дыбом: ведь большинство из названных крестьян докладывало в полицию о нападении на них бандитов, которые якобы забирали у них скот, муку и картофель. Все они просили в жандармерии провести у них обыски, требовали возместить им убытки или освободить их от обязательных поставок вермахту. И такое продолжалось подряд несколько лет.

На миг Ритц представил себе, как над ним смеются все эти крестьяне. Он весь кипел от злости, но постарался взять себя в руки, так как не хотел, чтобы парень, только что поверивший ему, вновь проникся к нему недоверием. О группе Тадеуша Ритц, собственно говоря, знал очень мало, а тут парень взял да и выболтал, что в группу сторонников Сопротивления входят и настоящие немцы и русские.

Но что это за немцы, что за русские? Ритц сразу же вспомнил инцидент с надзирателем Бастой. Об этом так много говорили несколько недель назад. Тогда командование пообещало высокую награду тому, кто поймает тех немцев и русских. Ритц «нажал» на Провду посильнее, чтобы он говорил еще, но парень испугался и замолчал.

Тогда Ритц сделал вид, что не верит парню, который врет ему, придумывая, как заблагорассудится, а затем сказал, что он поместит его в институт майора медицинской службы доктора Ойлера.

Слабохарактерный, измученный парень, который, по сути дела, все, что знал, уже сказал, закричал от ужаса. Если до этого он боялся только за свою мать, то теперь испугался и за самого себя: он знал, что из заведения доктора Ойлера еще никто не выходил живым.

И Йозеф снова начал говорить. Рассказал о том, что сначала у Прандоха жили только два немца: один постарше, а другой — совсем молодой, с русыми волосами. Был с ними и один русский. Всех их он сам в сопровождении Сойки привел в Дроневички, где уже жили трое других немцев и двое партизан. Они были парашютистами. У них он видел радиостанцию.

На вопросы о том, откуда они появились, куда ушли и где находятся в настоящее время, парень не мог ответить, так измучил его этот допрос. Он только повторял, что там было пятеро немцев и трое русских. Ритц и сам был убежден в том, что их вряд ли могло быть больше.

Мысленно он уже блаженствовал, купаясь в лучах успеха, но вдруг неожиданно вспомнил о жандарме Найтше, которого обязательно нужно представить к ордену: если бы не он, то, быть может, им еще очень долго пришлось бы гоняться за этими птичками.

Писать официальное донесение о допросе Ритц не стал, решив, что произведет гораздо больший эффект, если лично явится к зондерфюреру Христиансену и устно обо всем доложит ему.

ПОСЛЕДНИЙ МАРШ ГРУППЫ НЕВОЙТА

Приказ застал капитана Невойта в северной части Гербского лесничества. В приказе говорилось о том, что группе капитана в полном составе надлежит двигаться в Люблинец на встречу с группой «Андреас Хофер». Далее сообщалось о необходимости приема самолета и парашютистов с Большой земли.

При словах «в полном составе» Невойт горько усмехнулся: вместе с радисткой в его группе насчитывалось всего-навсего двенадцать человек. Прочитав радиограмму, Невойт тут же уничтожил ее. Записав на листке бумаги имена «Сойка» и «Пилав», он передал листок Наташе, у которой хранились все документы.

Наташа прочитала имена и вложила листок в записную книжку, куда заносились все самые важные события из жизни группы. Девушка ничего не сказала, но от внимания капитана не ускользнуло, что она хотела что-то спросить.

— Это надежные люди Андре, — объяснил он. — Наши немецкие товарищи зовут нас к себе: мы им очень нужны.

— Зачем? Что у них случилось? — В глазах ее отразился испуг. Она и раньше не раз вспоминала немецких патриотов, жалела их. Кто-то из поляков рассказал ей о жестоком обращении гитлеровцев с узниками и о бесчеловечных опытах, которые эсэсовские врачи проводили на своих жертвах. Разумеется, Наташе и до этого не раз приходилось слышать о жестокости гитлеровцев, более того, работая радисткой в тылу врага, она собственными глазами видела то, о чем люди только говорили. Бесчинства, творимые оккупантами в Люблинце, производили на нее тягостное впечатление.

Больше, чем о себе самой, Наташа беспокоилась о Невойте. Когда и как это началось, она и сама не знала, но была влюблена в Анатолия. Временами ей казалось, что он отвечает тем же, однако она хорошо знала характер командира, который был строг не только с подчиненными, но и с самим собой. Себе он не мог позволить быть счастливее своих друзей. Все свое расположение к Наташе он выражал лишь в незаметных для постороннего взгляда жестах да и в том, что разговаривал с ней доверительнее, чем с другими. Наташа хорошо понимала Анатолия и не требовала большего до тех пор, пока не кончится война. Больше всего на свете она боялась за него. Вот почему она испуганно переспросила:

— Когда мы должны там быть? Скажи, им грозит опасность?

— Если бы грозила, то они пришли бы сюда, к нам. — Невойт снял руку девушки со своей, но, прежде чем отпустить ее, на миг задержал в своей ладони. — Не беспокойся, пожалуйста, не прибавляй себе забот. Андре и его друзья так ушли в работу, что им понадобилась наша помощь. Вот и все.

Успокаивая Наташу, Невойт говорил ей правду. Он был информирован о деятельности группы немецких патриотов. Об этом ему не раз сообщал польский поручник Комар, в большинстве своем это были добрые вести.

Месяц назад группа Невойта разошлась с группой патриотов при очень странных обстоятельствах. С тех пор капитан испытывал некоторые угрызения совести. Капитан действовал строго по приказу, но тем не менее дал немцам своих надежных людей. И все-таки у него появилось такое ощущение, как будто он отсиживается в убежище, в то время как остальные борются с врагами.

Между тем группу Невойта в какой-то степени можно было назвать оседлой. В этом очень помогли Комар и взводный Яник. Оба они поддерживали связь с патриотами, хотя за это им грозило наказание. Особенно часто в последнее время под контролем оказывался Яник. Его то и дело посещали люди, некоторых из них он про себя называл мерзавцами. В числе таковых оказался некий офицер, который называл себя то Збиком, то Шнайдером, а то как-то еще. Офицер стремился поближе познакомиться с Невойтом, которому не без труда удавалось противиться этому. Особый интерес польский офицер проявлял к тому, не ждут ли русские партизаны оружия и боеприпасов с Большой земли. Он рассказал о трех радиопередачах западных держав, предлагающих свою помощь польским частям и подразделениям Армии Крайовой.

Яник, когда Невойт рассказал ему об этом, иронически рассмеялся. Уж он-то знал правду, а выглядела она несколько иначе. Весной того года Яник со своим взводом готовил аэродромную площадку для приема самолета и сам же охранял ее. В указанный час над площадкой действительно появились английские самолеты. Сделав несколько кругов, они улетели, так и не сев и даже ничего не сбросив польским бойцам. О подобных случаях Яник слышал и от других товарищей. По его мнению, здесь не обошлось без саботажа. Возможно, англичанам были сообщены неверные координаты. Во всяком случае, у Клобуцка и Блаховнина они сбросили грузы на пустом месте. Фашисты быстро подобрали сброшенное и были таковы. Командование Армии Крайовой, возмущенное этими инцидентами, большого шума тем не менее не поднимало. По мнению Яника, этот офицер отнюдь не был заинтересован в помощи Армии Крайовой, с какой бы стороны она ни ожидалась, и только потому, что он желал победы фюреру. Более чем вероятно, что и сейчас он надеется сделать так, чтобы советские грузы попали бы в лапы к гестаповцам.

К этому времени запасы боеприпасов и продовольствия в группе Невойта начали подходить к концу, и он хотел было просить прислать к нему самолет с Большой земли, но, предупрежденный Яником об опасности, решил немного подождать с просьбой. Теперь самолет с Большой земли ожидали немецкие товарищи, а он, Невойт, должен был принять меры предосторожности. Условия приема самолета в районе по соседству с довольно большим городом были не только неудобными, но даже неблагоприятными. Невойт понимал, что дело не могло обойтись без кровопролития, а у него в группе было очень мало боеприпасов.

Несмотря на неблагоприятную ситуацию, выход все-таки был. К югу от города находился богатый склад боеприпасов, спрятанных еще предшественником Невойта, майором Шаровым, сразу же после приземления в том районе. До сих пор Невойт прислушивался к советам, которые ему давал Комар, и близко не подходил к тому району. Теперь же у него не было иного выхода, и капитан решил по пути к антифашистам завернуть в тот район, чтобы запастись боеприпасами.

Приняв решение, капитан снял свою группу с места и направился сначала в Лебки к Яну Вильку, связному группы. Однако Яна дома не оказалось — он лежал в больнице после операции. Его жена объяснила партизанам, где они могут найти Яника. К счастью, партизаны довольно быстро разыскали его, а вот расставание с ним несколько затянулось, так как капитану хотелось поговорить с верным товарищем и поблагодарить его за помощь. Анатолий сказал Янику, что вынужден пополнить запасы боеприпасов со склада, который находится в опасном районе, и уж только после этого идти в район Бойтена. О том, что он идет на встречу с группой немецких патриотов, Невойт умолчал, так как не хотел обременять Яника сведениями, в которых тот не нуждался.

Все расстояние от Лебков до Кокотека партизаны преодолели за каких-нибудь семнадцать часов. Был полдень, когда они, сильно уставшие, прибыли на место. Пока большинство отдыхало, Невойт вместе со своим хозяйственником, который одновременно был комиссаром и хотя еще не утвержденным, но все же заместителем, прочесал близлежащий лес. Довольно быстро им удалось найти две ели со знаком Шарова. Теперь можно было немного отдохнуть и осмотреться.

Охотничий участок под номером 200 располагался между дорогами, ведущими из Хорнека и Крупамюле в Люблинец, здесь же эти дороги соединялись. По обе стороны от дороги виднелись здания завода, который раньше, еще совсем недавно, не работал. Теперь же к нему стекались рабочие, пешие и на велосипедах, так как завод начал действовать.

Когда стемнело и стало тише, терпению Невойта пришел конец и он приказал копать яму между двумя елями с метками. Скоро лопаты застучали о металл. Тогда партизаны начали выбирать землю руками и откопали нечто похожее на бомбу длиной метра два и толщиной сантиметров семьдесят пять, наполненное патронами для автоматов, карабинов, пистолетов и ручными гранатами. Разобрав патроны, партизаны засыпали яму землей и забросали еловыми ветками. Пустой корпус бомбы они поднесли поближе к дороге и бросили в таком месте, чтобы ее быстрее заметили. Пусть фашисты думают, что ее сбросили с самолета, и организуют поиски во всем лесу. Лишь после этого группа форсированным маршем двинулась в северном направлении.

Часа в три утра, перед самым рассветом, партизаны подошли на километр к Дроневичкам и залегли на опушке леса. Кругом стояла тишина. Высланные вперед разведчики вернулись и сообщили, что никого не встретили и не заметили ничего подозрительного. Невойт разрешил развести небольшой костер, чтобы вскипятить воды. Наташа, хлопотавшая у костра, дрожала то ли от волнения, то ли от холода. Мужчины, видимо, чувствовали себя не лучше, хотя виду старались не подавать. Радовало их то, что они нашли боеприпасы и теперь не нужно экономить каждый патрон и каждую гранату. Всем хотелось согреться и хоть немного поговорить.

Однако Невойт не мог позволить им долго разговаривать: он должен был поставить им боевую задачу и объяснить цель проделанного марша. До сих пор все они знали только то, что идут за патронами, и не больше.

Несмотря на то что лес казался безлюдным, Невойт все же выставил охрану, а четверых партизан направил в село: они должны были увидеться с Сойкой, а если это не удастся, то зайти к Пилаву.

Разведчики вернулись и доложили, что Сойка уже был оповещен об их приезде. Он рассказал им о немецких патриотах и о троих русских, с которыми он познакомился лично. Русских звали Василий, Алексеи и Иван. Тадеуш держал все связи в своих руках и выйти на Андре можно было только через него. На встречу с Андре можно рассчитывать только следующей ночью, так как никто не предполагал, что партизаны так быстро появятся в этих местах. Тот, кто будет говорить с Андре, должен ровно в полночь постучаться во второе от входной двери окошко.

Разведчиков в доме не только хорошо накормили, но еще и снабдили провизией. Сойка даже предложил им остаться отдохнуть у него в доме, места здесь всем хватит, а спать в теплой избе намного приятнее, чем в холодном осеннем лесу. По одному через задние ворота к нему незаметно могут перебраться и остальные партизаны. Всем нужно хорошенько выспаться и как следует подкрепиться.

Это предложение понравилось партизанам, и они с нетерпением ожидали, когда командир даст согласие. Невойт очень хорошо понимал своих подчиненных, которые, рассказывая о доме Сойки, несколько раз упомянули о горячей печке. Все они нуждались в хорошем отдыхе, особенно Наташа, за которую Анатолий в последние дни начал беспокоиться. Она заворачивалась в свою плащ-палатку и ложилась, но не засыпала, а смотрела сухими блестящими глазами на шевелящуюся от ветра листву деревьев. Стоило Анатолию посмотреть на нее, как сердце у него сжималось в груди: он опасался, как бы Наташа не заболела. Поразмыслив, Невойт решил не подвергать всех риску, так как местность он знал плохо, а располагать всю группу целиком в одном доме было более чем рискованно. Более того, он даже отогнал мысль расположить в доме радистку с одним из сопровождающих. Ему было спокойнее, когда она находилась рядом с ним.

Для принятия окончательного решения, как он объяснил партизанам, ему потребуются целые сутки. Заметив, как вытянулись их лица, капитан строго сказал, чтобы они выбросили из головы предложение Сойки. Партизаны, привыкшие к тому, что их командир всегда принимает только правильные решения, молча разошлись по поляне. День выдался хороший, и лучи взошедшего солнца немного согрели их после предрассветного холода. Густая трава и царившая в лесу тишина как нельзя лучше располагали к отдыху. После полудня Наташа спустилась к ручью, чтобы вымыть ноги. А вечером она настроила свою рацию на волну Московского радио, так как сеанса связи с Центром в тот день у нее не было.

Незаметно подкралась ночь. Беззвездное небо казалось отлитым из стекла. Капитан Невойт лично готовился к визиту в село, размышляя, кого ему взять с собой, а кого выставить в охрану. Как только партизаны поужинали, он приказал им немедленно погасить костер. Прислонившись спиной к стволу большой ели, он сосредоточенно думал, о чем будет говорить с польским командиром по имени Тадеуш. Яник не раз рассказывал Невойту о Тадеуше, подчеркивал, что тот выполняет специальное задание.

«Самое главное в том, что он справедливый и надежный человек, — думал Невойт о Тадеуше. — Не будь он таким, немецкие товарищи не доверяли бы ему».

Вдруг через поляну метнулся часовой, посланный в охранение. Подбежав к кучке партизан, которые о чем-то разговаривали с Наташей, он остановился и выпалил:

— Где капитан? Фашисты идут!

Выйдя из тени деревьев на полянку, Невойт увидел и второго часового, который бежал к нему. Оба наперебой начали докладывать, что фашисты, рассыпавшись в цепь, окружают место их стоянки. Идут они с севера, от села, и с юга. Появились они словно из-под земли, не было слышно ни рева моторов, ни криков команд.

Прежде чем на поляну выбежали третий и четвертый часовой, Невойт уже понял, что они окружены со всех сторон. Следовательно, фашисты не просто прочесывали леса, а по строго продуманному плану окружали эту поляну, а это значит, что кто-то выдал им расположение партизан.

Партизаны сгрудились вокруг командира. Радистка бросилась в кусты, где у нее была спрятана рация. Один из партизан смачно выругался.

— Ну что прикажешь, капитан? Обороняться или прорываться будем? — спросил Невойта его заместитель.

— Сначала я попрошу полной тишины. — Невойт прислушался, вместе с ним прислушались и партизаны.

Теперь было явственно слышно, что по лесу кто-то шел, ломая кусты и ветки, слышались, хотя и неразборчиво, слова команд. Сомнений быть не могло: фашисты подходили со всех сторон. Судя по шуму, их было намного больше, чем партизан.

«Прорваться вряд ли удастся, — мысленно прикинул Невойт. — Перебьют каждого в отдельности, прежде чем мы успеем что-нибудь сделать. А все вместе мы им покажем, на что способны. Дешево мы свою жизнь не отдадим, им придется дорого заплатить за свое нападение». Капитан бросил взгляд в кусты, из которых Наташа несла рацию.

— Всем в кустарник! — приказал он. — Подготовиться к круговой обороне!

Партизаны, выполняя приказ, бросились в кусты. Остался только один из разведчиков, которых посылали в село.

— Ты не разрешил нам расположиться в селе, а теперь видишь, что случилось! — бросил он Анатолию. — Приказывай, командир, но долго нам не продержаться! Пробиваться нужно отсюда!

Однако капитан хорошо знал своих подчиненных, он был убежден, что и этот разведчик пойдет вместе со всеми, и тем не менее сказал:

— Я вас не держу, можете испытать свое счастье.

Больше всего занимал капитана вопрос, кто их предал. Ответ напрашивался только один — крестьянин Сойка.

Первыми на поляну выглянули фашисты, шедшие с юга и запада. При скупом лесном освещении они были похожи на серых призраков. Каждый из них тащил по пулемету. Следом за ними появились гитлеровцы и со стороны села. Обе группы открыли огонь по поляне.

— По пулеметчикам — огонь! — приказал капитан двум партизанам, лежащим справа от него.

Заговорили автоматы, и в тот же миг оккупанты бросились с поляны в заросли леса. Возле ручья остался один убитый.

Вели огонь и другие партизаны, добро не нужно было жалеть патроны.

Капитан Невойт, руководивший боем, думал в тот момент только о том, чтобы уничтожить как можно больше гитлеровцев. Другие мысли в то время не тревожили его. В какой-то миг промелькнула мысль о том, что немецкие патриоты напрасно будут ждать его и никто не сможет сказать им, где застряли их советские товарищи. А было бы хорошо, если бы они узнали об этом и получше смотрели в оба. Другая мысль касалась подразделения, которым прежде командовал Невойт, а теперь распоряжался его заместитель Куприянов. Однако обе эти мысли молнией пронеслись в его мозгу и тут же были вытеснены другими, более важными, которые относились к этому бою, и ни к чему больше.

Соседу капитана справа пуля попала в голову. Смерть его была мгновенной. Почему-то замолк и автомат партизана, лежащего слева от него. В какой-то миг Невойту показалось, что он остался в живых совсем один, но вдруг слева и чуть сзади него заговорил чей-то автомат, опровергая его неверную догадку. Звук очередей подсказал капитану, что стреляет неопытный боец. Удивленный Анатолий оперся на руку и оглянулся. За кустами он увидел радистку, которая вела огонь из автомата убитого партизана.

Перед самым началом боя капитан приказал Наташе забрать рацию и отползти в овраг. Больше он не вспоминал о ней: не до того было. А сейчас, когда он увидел ее, сердце его чуть не разорвалось от боли. «Пусть будет что будет, лишь бы только она не попала живой в руки к фашистам. Я этого не допущу», — мелькнуло у него в голове, хотя он не имел ни малейшего представления о том, как это сделает.

— Наташа! — крикнул Анатолий.

Девушка, видимо, услышала его, потому что посмотрела в его сторону и улыбнулась.

— Наташа! — Невойт подполз к девушке на несколько метров. — Рацию уничтожь!.. — только и успел проговорить он и уткнулся лицом в землю, сраженный вражеской пулей.

Когда Наташа услышала свое имя, она собрала все силы и улыбнулась: только бы капитан не заметил ее измученного страданием лица. Ей хотелось, чтобы капитан принял слезы, текущие по ее щекам, за капли пота. Это был конец, радистка давно поняла это. Она схватила автомат, так как не хотела умирать, не убив нескольких врагов.

Наташа видела, как погиб командир: он уткнулся лицом в землю, вздрогнула его спина. Девушка не слышала, что в пятнадцати метрах от нее вели огонь еще несколько партизан. Она приняла решение: отползла в овраг, где оставила связку гранат и рацию. Выдернув предохранительные чеки в двух гранатах, она сунула гранаты под рацию, а затем, широко раскинув в стороны руки, легла на рацию, успев закрыть перед этим глаза.

Через несколько минут после взрыва гранат фашисты ранили и схватили двух оставшихся в живых партизан. Той же ночью все трупы, погрузив на повозки, увезли в одну из городских казарм. Сами фашисты в том бою понесли большие потери убитыми и ранеными.

На следующее утро в казарму приехал зондерфюрер Христиансен. Он приказал сфотографировать убитых и сохранить вещи партизан, найденные на поле боя. Особенно долго фашисты возились со взорванной рацией. Им удалось установить, что радистка уже давно работала на ней. Среди обрывков различных бумаг они нашли записку с именами Сойки и Пилава.

Христиансен лично допрашивал оставшихся в живых партизан. Они показали то, что и без того подтверждалось вещественными доказательствами: все они входили в состав одного разведывательного подразделения, которое уточняло расположение оборонительных сооружений противника. А двигались они в направлении на Крупамюле. Название этого населенного пункта они прочитали на одном дорожном указателе. Большего фашистам не удалось вытянуть из них даже путем жесточайших пыток. Гитлеровцы расстреляли партизан прямо во дворе казармы, а затем трупы всех убитых партизан вывезли на городское кладбище и зарыли в общей яме, рядом с могилами тех, кого прежде замучили в тюрьме.

В своем донесении вышестоящему командованию Христиансен писал о том, что его люди уничтожили группу советских партизан-парашютистов.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ОБЛАВА

Когда Тадеуш со своими сопровождающими подходил к дому Сойки, он услышал звуки стрельбы, доносившиеся со стороны лесничества. Стреляли километрах в двух, не ближе. Тадеуш остановился прямо посреди улицы и прислушался. Понять на расстоянии, что там происходит, было чрезвычайно трудно. Ясно только, что это никакие не учебные стрельбы, как ему показалось вначале. Нет, это самый настоящий огневой бой. Тадеушу даже почудилось, что он слышит татаканье пулеметов.

В селе же стояла тишина, какая обычно бывает по вечерам после нелегкого трудового дня. Приближался комендантский час, и все, кому не было особой нужды выходить на улицу, сидели по домам, за закрытыми дверями и затемненными окнами.

Тадеуш понимал, что эта стрельба не предвещает ничего хорошего, а у него были все причины для того, чтобы избегать встреч с фашистами. На нем была куртка из грубого сукна, под которой он носил форму фельдфебеля Армии Крайовой, что само по себе было делом довольно опасным. Однако Тадеушу очень хотелось, чтобы капитан увидел его в польской форме.

Ян Сойка уже поджидал Тадеуша. Он погасил свет в кухне и стоял у открытого окошка, вслушиваясь в звуки перестрелки. На несколько секунд перестрелка смолкла, а затем вспыхнула снова. Тадеуш и двое сопровождавших его солдат влезли в кухню через окно. Сойка принес бутылку самогонки и угостил всех. Выпив по стопке, молодые солдаты улеглись спать на скамьях, а Тадеуш и Сойка еще около часа простояли возле окна. Каждый старался высказать то, что было у него на душе. Они знали, что, кроме группы советских партизан, во всей округе не должно было быть ни одной группы сторонников Сопротивления, а следовательно, бой вести могли только они.

Затихающая перестрелка завершилась глухими взрывами, после чего прозвучало еще несколько одиночных выстрелов и все смолкло. Привычное ухо Тадеуша улавливало, что теперь стреляли только из фашистского оружия. Это несколько успокоило его: он надеялся, что партизанам удалось оторваться от фашистов и благополучно уйти в лес.

Тадеуш и Сойка не спали еще долго, стараясь ничем не нарушить наступившей тишины. Однако из леса в село не вышли ни гитлеровцы, ни партизаны. В конце концов Сойка отправился спать, а Тадеуш прилег на диване, но никак не мог успокоиться и заснуть. Мысленно он уговаривал себя набраться терпения и ждать. Партизаны после стычки с противником наверняка отошли в другое, более надежное место и дадут о себе знать, как только у них появится такая возможность.

Перед утром кто-то постучал в дверь. Услышав стук, Тадеуш проснулся. Быстро вскочив на ноги, он схватился за пистолет, лежащий у него под подушкой. Перед ним стоял его начальник. Появления его в этом доме никто не ожидал. Они не виделись с тех пор, как Тадеушу было приказано отвечать за безопасность группы немецких патриотов.

Офицер сел к столу и вытянул ноги. Он задал несколько вопросов о положении в городе польского подразделения, которое подчинялось ему. О прошлом офицер не обмолвился ни словом. Он, казалось, начисто позабыл о том совещании, на котором сам же предложил план уничтожения немецкой группы. На сей раз он был откровенным. Как бы мельком, он заметил, что заглянул сюда по пути в Лисов, где должен встретиться кое с кем из польских товарищей из Блаховни. Он заскочил на часок-другой, чтобы позавтракать и хоть немного передохнуть, а позже Сойка отвезет его на место встречи, укрыв в телеге под стогом сена.

Тадеуш слушал своего начальника и не верил ни единому его слову. Он спросил его, слышал ли тот ночную стрельбу. Офицер ответил, что ни о какой стрельбе ничего не знает.

У Тадеуша осталось очень неприятное впечатление об этом офицере, поэтому и сейчас он волей-неволей связывал неожиданное появление его здесь с ночной стрельбой и исчезновением советских партизан.

«Но почему он прибыл именно сейчас? Вполне возможно, что он выслеживал русских и, быть может, надеялся, что гитлеровцы сразу же облагодетельствуют его. Возможно, теперь очередь за мной, — думал Тадеуш. — Теперь меня ждет пуля…»

Медленно, словно случайно, Тадеуш приблизился к кухонной двери и локтем нажал на ручку: дверь приоткрылась, и из кухни запахло вареным картофелем, донеслись голоса молодых солдат.

Офицер наблюдал за ним с легкой усмешкой.

— Разрешите полюбопытствовать, по какой причине вы вырядились в форму? Предстоит что-нибудь особенное? Меня интересует причина вашего легкомыслия.

— Сейчас узнаете! — резко ответил Тадеуш, выхватив пистолет из кармана. — Руки вверх!

Выражение лица офицера мгновенно изменилось: улыбки как не бывало, ее сменила растерянность. Он медленно поднял руки.

— Что за глупости? Немедленно прекратите этот спектакль!

Тадеуш позвал из кухни солдат и приказал одному:

— Заберите у него оружие! А вы, — обратился он к другому, — позовите сюда крестьянина.

Офицер пытался протестовать, но Тадеуш не обращал на него никакого внимания: товарищем он для него не был, командиром он тоже его не признавал. Нутром Тадеуш чувствовал, что это враг, которому не может быть пощады.

Вскоре вернулся второй солдат вместе с Сойкой. Подождав, пока они закроют дверь, Тадеуш встал и спокойно сказал:

— Сегодня у нас судный день. Однако я не собираюсь зажигать свечей, да и распятия тоже не будет. То и другое выставляли, видимо, не раз, когда этот тип отправлял на верную смерть честных патриотов. Встаньте! — приказал он офицеру. — И отвечайте на все мои вопросы словами «да» или «нет».

К удивлению Тадеуша, офицер беспрекословно повиновался. Но, видимо, совсем не потому, что боялся. По виду он был далеко не робкого десятка. Однако он все еще, видимо, недооценивал создавшееся положение, так как привык видеть в каждом унтер-офицере человека, послушного его воле в любой обстановке.

— Гестапо вас схватит если не сегодня, так завтра, — холодно заметил офицер. — Это мне известно из совершенно достоверных источников, а я могу помочь вам. Подумайте над этим, прежде чем сделать глупость.

— Я не привык торговаться! — бросил Тадеуш, почувствовав, как кровь прилила к лицу. — А поскольку вы уже сами проговорились, я вас спрашиваю: вы работаете на фашистов?

Офицер, поняв, что его попытка найти общий язык явно не удалась, молчал. Он смотрел на Тадеуша полными ненависти глазами, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Это так, и вы это сами знаете. Вы нарушили присягу и предали святое дело борьбы за свободу Польши. Нам известно, что вы передавали врагам «черные» списки. Короче говоря, служа в Армии Крайовой, вы действовали в интересах гестапо. Признаетесь вы в том, что занимались уничтожением советских военнопленных?

Офицер молчал.

— Вам было дано задание выследить парашютистов, прилетающих из Советского Союза, и захватить их, так, да?

Офицер опять не ответил. Собственно, Тадеуш и не надеялся, что тот будет говорить. Офицер понимал, что его судьба и без того решена. Он винил самого себя за то, что вошел в этот дом, не захватив с собой сопровождающего. Правда, ему часто приходилось действовать одному и сильно рисковать. Теперь же, когда он попался, офицер не тешил себя никакими иллюзиями.

Он понимал, что ничего не изменится от того, будет он сейчас молчать или говорить. Однако Тадеушу, прежде чем вынести свой суровый приговор, хотелось высказать предателю все, перечислить все его преступления. Именно потому он и задавал ему один вопрос за другим.

А в это самое время руководитель группы немецких антифашистов с нетерпением ожидал в доме у повитухи возвращения Тадеуша из села. Из Центра они получили радиограмму о том, что капитан Невойт уже находится на пути в Люблинец. Видимо, они шли форсированным маршем. Мысленно Андре рисовал себе будущую встречу с Анатолием и представлял изумление товарищей в Павонкове, когда они заявятся туда вместе. С Тадеушем он обсудил все детали. Тот хотел сразу же привести к нему Невойта, а если тот останется за городом, то организовать им встречу в каком-нибудь селе.

День кончился. Наступила новая ночь, которую Андре провел без сна, нервно расхаживая по комнате от окна до стола и обратно. Когда же Тадеуш наконец вошел к нему, Андре ужаснул его вид. Казалось, поляк сразу постарел на несколько лет, цвет его лица сделался землистым, морщины на лбу углубились.

Тадеуш рассказал Андре о бое, звуки которого он слышал, находясь в доме у Сойки. К сожалению, о русских партизанах ему до сих пор ничего не известно.

— Как ты думаешь, удалось фашистам схватить их? — спросил Андре и, немного помолчав, добавил: — Только говори откровенно, а не крути вокруг да около: положение от этого лучше не станет.

— Не думаю. Надеюсь, что твой русский капитан временно ушел в малонаселенный район, но вернется сюда при первой же возможности. Сейчас я почти уверен в том, что партизанам удалось отбить нападение фашистов.

Тадеуш и на самом деле был убежден в этом. Из Дроневичек он направился к Виктории, и, пока брился и умывался, она рассказала ему обо всем, что делается в городе. Девушка целыми днями ходила по улицам и лавкам и многое слышала. Но о вооруженной стычке или бое она ничего не знала. Если бы советских партизан захватили гитлеровцы, то они повезли бы их в гестапо и об этом заговорил бы весь город. Однако до Виктории дошло другое плохое известие: жандармы схватили двух парней — связных Армии Крайовой. Один, по имени Павел, был буквально продырявлен пулями, а другой, Йозеф Провда, пока еще жив, но, как он держится, она сказать не может.

Тадеуш опасался последствий этого ареста. Он решил собрать свою группу и объяснить ей ситуацию, а также продумать меры предосторожности на случай, если у парня сдадут нервы и он проговорится.

— Давайте подождем еще несколько дней, — высказал свое предположение Андре, который не догадывался о том, что терзало Тадеуша. Просто он заметил, что поляк чем-то удручен. — Мы слишком рано начали радоваться, вот теперь и приходится разочаровываться. Не терзай себя понапрасну.

— Из-за того типа? Нет! — Тадеуш облокотился о спинку кровати. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая гримаса. — Я его приговорил к смерти и привел приговор в исполнение.

— Кого и почему, объясни, пожалуйста. — Андре никак не мог понять, о ком идет речь.

— Я говорю об изменнике, который пытался провоцировать тебя. Друзья теперь долго будут разыскивать его, но это не так-то легко сделать. — Тадеуш говорил тихим голосом, выглядел он измученным и усталым. — Этого нельзя было не сделать, понимаешь? — Он повернулся и направился к выходу.

Когда Макс пришел домой, Андре обрадовался его приходу. Было приятно видеть свежее, раскрасневшееся лицо радиста, слушать его уверенный голос. Друзья решили подождать еще сутки, никуда не выходя из дома. Если же и до того времени от Невойта не будет никаких известий, то тогда Андре сам пойдет в Павонков.

На следующий день, а это было шестнадцатого октября, в комнату патриотов постучалась Виктория.

— Меня послал Тадеуш, я еще до комендантского часа должна увести вас отсюда. Фашисты обыскивают дома, к ночи они будут здесь!

От быстрого бега Виктория раскраснелась и запыхалась. Андре взял женщину за плечи и усадил ее на стул.

— Успокойся, пожалуйста. Если ты в таком виде покажешься на улице, то тебя сразу же заподозрят в чем-то нехорошем. Кого ищут? Кто ищет? Гестаповцы?

— Ищут все: и полицейские, и шпики, и местные каратели. Обыски начали с восточной окраины, от железнодорожного вокзала. Вся семья Прандозов, вы их наверняка знаете, уже арестована. К ним фашисты пришли первыми. Андре, Макс, торопитесь же!

— Что ж, в этом случае мы пойдем, — сказал Макс, стараясь не поддаваться настроению молодой женщины.

Андре казался внешне спокойным, хотя и понимал всю серьезность положения. Макс был удивлен хладнокровием Андре и в душе завидовал ему. Поскольку гитлеровцы могли нагрянуть в любую минуту, сборы были недолгими.

Виктория мало что могла сказать еще. Она сильно беспокоилась о своем муже, который работал за городом, и громко спрашивала, как бы ей незаметно предупредить его об опасности.

Позднее, оказавшись на улице, она взяла себя в руки. Сначала патриоты думали, что Виктория вместе с ними покинет город. Однако она, миновав несколько улиц, свернула в невзрачный переулок. Там Виктория постучала в какую-то дверь и сказала всего лишь одно слово: «Облава!» Оказалось, что это была квартира одного священнослужителя, который до сих пор старался держаться подальше от политики. Виктории с трудом все же удалось уговорить священника спрятать у себя двух мужчин.

— Только ради воли господней, только ради его воли, — несколько раз подряд повторил священник.

Позади дома имелся крохотный дворик, в котором стояли клетки с кроликами и курами. Заведя Андре и Макса в полупустой сарай, священник запер их снаружи.

— Вот мы с тобой и оказались в клетке, — первым нарушил молчание Андре. — У тебя хоть сигареты есть? Эта развалюха, видимо, сразу не загорится, если мы покурим.

Макс сунул Андре в руку пачку сигарет и зажигалку.

— Что они сделали с маленькой дочкой Прандоза? Неужели тоже в тюрьму бросили? — спросил Макс первое, что пришло ему в голову. — А что с Анатолием? Вдруг он как раз попал сейчас в самый переплет?

— Спроси меня о чем-нибудь другом. Я знаю не больше твоего. — Андре затянулся сигаретой, и вспыхнувший огонек на миг осветил его сдвинутые брови. — Тадеуш был у меня вчера какой-то странный, какой-то непохожий на самого себя. — Он покурил, помолчал, а потом затоптал окурок каблуком. — Если можешь, лучше поспи немного или думай о чем-нибудь более приятном. Побереги свою энергию, она тебе еще пригодится.

Макс охотно последовал совету Андре, только мозг его никак не хотел отключаться. Лишь временами он впадал в полусон, и тогда его начинали мучить кошмары. Самое скверное заключалось в том, что он не знал, что происходит в городе. Если бы он мог хоть на пять минут выбежать на улицу и немного побродить по городу! А вдруг Виктория все преувеличила? Ведь они не слышат шума и грохота. За стеной бесновался ветер, да временами где-то под полом скреблась мышь. Больше ничто не нарушало тишины ночи, темной и холодной.

Однако эта тишина не давала покоя многим жителям города. Как только по городу прошли слухи об арестах, никто не отваживался выходить из дому. Но долгое пассивное сидение по домам действовало людям на нервы.

Утро нового дня занималось по-осеннему сырым и туманным. Когда страшные грузовики с гестаповцами и полицейскими промчались по городским улицам и был оцеплен целый район города, когда послышались то тут, то там удары в двери домов, жители поняли, что дошла очередь и до них. После небольшого перерыва фашисты с еще большим ожесточением принялись за свое черное дело. Они перекрыли все дороги, проверяли документы у всех прохожих и каждого обыскивали. В тех, кто не останавливался по первому требованию, стреляли без предупреждения. Подобного жители Люблинца не переживали с осени 1939 года. Слово «облава», независимо от того, было ли оно выкрикнуто или произнесено шепотом, передавалось от дома к дому, из уст в уста и наводило ужас.

Андре и Макс узнавали о происходящих событиях от своего хозяина. Священник рассказал им, что фашисты не пропускают ни одного подвала, ни одного чердака, сарая или хлева. Тех, кто пытается протестовать, жестоко избивают. Арестованных, поляков и немцев, большей частью простых мирных жителей, которые не принимали участия в борьбе, бросают в кузовы грузовиков и увозят в гестапо.

Священник рассказывал о жестокости гитлеровцев таким тоном, будто хотел морально подготовить своих «гостей» к тому, что происходит, прежде чем отпустить их на все четыре стороны. Но священник, хотя и испытывал страх, был отнюдь не глуп. Он понимал, что незнакомцы, вышедшие из его дома, наведут на него подозрение. К тому же он придумал для них неплохое убежище: с помощью жены и сына-подростка он заложил Макса и Андре поленницей дров, которой отгородил их от внешнего мира, а дверь сарая напротив оставил открытой.

Закуток, отгороженный патриотам, был настолько мал, что они могли только стоять или сидеть на своих скромных вещичках. Андре, казалось, нисколько не смущали эти неудобства. Он как ни в чем не бывало грыз сухарь, запивая его холодным кофе; тем и другим снабдил священник, прежде чем «замуровать» их.

Глядя на Андре, Макс тоже начал есть. Когда он увидел, что поленница, отделявшая их от всего мира, выросла до потолка, он хотел было возмутиться, но хладнокровие друга сдержало его. Он мысленно разозлился на самого себя за то, что не сможет даже оказать сопротивление, если гитлеровцы появятся здесь. Чтобы заняться хоть чем-нибудь, Макс вынул перочинный нож и начал ковырять им дырку в стенке сарая. Он работал на совесть до тех пор, пока дыра не превратилась в щель, через которую можно было вести наблюдение. В щель была видна часть двора, по которой бегали куры, даже угол огорода, в котором отливали желтизной листья огурцов и белели кочаны капусты.

Как ни мало видел Макс через проделанную им щель, это все-таки в какой-то степени отвлекало его. Вскоре он начал различать и звуки: мимо проехала телега, слышались детские голоса. Чуть позже откуда-то с запада донесся грохот и поглотил все остальные звуки. Андре решил, что это летят английские или американские бомбардировщики, так как зенитки лаяли без малейшей передышки.

Макс ничего не ответил на замечание Андре. На него так подействовал этот самолетный гул, что ему ужасно хотелось вскочить на ноги и опрокинуть ненавистную поленницу. Ему казалось, что здесь он вот-вот может задохнуться. В отчаянии он прижался лбом к стене и даже застонал в бессильной ярости.

— Прекрати! — Железная рука Андре легла на плечо Макса. — Возьми себя в руки, или мне придется привести тебя в чувство оплеухой.

— Я хочу выбраться отсюда.

— Держи себя в руках! Если, конечно, хочешь жить.

— Я не могу сидеть в этой мышеловке, ты понимаешь?!

Гул самолетов послышался с новой силой. Из-за сильного тумана бомбардировщики летели на большой высоте и были недосягаемы для гитлеровских зениток. Вскоре их гул стал слабее. Временами он прерывался взрывами, от которых содрогалась земля.

Андре схватил своего радиста за плечо и не отпускал его.

— Когда ты, собственно, узнал, что не можешь переносить бездействие? То, что нервы у тебя на пределе, для меня не новость. Об этом мы уже говорили. Откровенно говоря, я удивлен: важно не то, смогу ли я полностью заменить тебя, меня сейчас больше интересует, когда ты начнешь бороться со своими слабостями.

— Прости меня, — еле слышно пробормотал Макс.

— Ты сам должен взять себя в руки. Представь, что твои лучшие друзья годами сидят в тюрьме, или мысленно решай какие-нибудь математические задачи. Сам заметишь, что тебе больше помогает. Стыдно не испугаться, а опозориться. — В полумраке Андре протянул Максу что-то и сказал: — Вот возьми съешь.

— Ты так разговариваешь со мной, будто я трус. — С этими словами Макс взял сухарь и начал его есть.

— Ничего удивительного нет: все люди могут испытывать страх. Важно то, как они его преодолевают.

— А ты как?

— Раньше я, как и ты, боялся всего. Потом меня послали в США на работу, и там мне часто приходилось быть одному. Я как бы привык к страху. — Андре потряс термос, в котором еще оставалось немного кофе, и протянул его радисту со словами: — Мне приходилось сидеть и в более тесных норах. Здесь не так уж неуютно. Я, например, гораздо больше теряюсь в лесу. В нем я себя как-то не очень уютно чувствую. А ты разве этого не заметил? Это уже сила привычки: я ведь, так сказать, разведчик городской.

Не очень легко было Андре сделать это признание, однако он сознательно пошел на этот шаг, чтобы показать Максу, что и у него есть слабые стороны. Этот прием удался, и скоро Макс успокоился.

Облава, прокатившись через Люблинец, приближалась к той части окраины, где находились Андре и Макс. Друзья слышали рев автомобильных моторов, людские крики, доносившиеся откуда-то от соседей, плач детей. А спустя некоторое время во дворе священника послышался топот солдатских сапог. Еще минута — и в сарай вошли двое. Включили карманные фонарики и «прощупали» метр за метром весь сарай и всю поленницу. Макс и Андре затаились, боясь пошевелиться, чувствуя, как сердце бьется у них где-то в горле. Спустя минуту, которая показалась им бесконечно долгой, свет фонариков погас. Когда фашисты выходили из сарая, один из них с такой силой хлопнул дверью, что весь сарай, казалось, заходил ходуном.

— Ушли. — Андре громко вздохнул и поставил автомат на предохранитель, а затем прислонил его к поленнице. — Скоро мы сможем выйти отсюда.

Как только грузовики с фашистами уехали, во дворе установилась тишина. Прошел час, другой, а осторожный священник все не шел и не шел. Наконец загремел засов, и друзья услышали детский голосок. Мысленно оба чертыхнулись по адресу хозяина, который мог допустить такую глупость. Макс мгновенно уперся обеими руками в поленницу и с такой силой нажал на нее, что она развалилась.

— Друзья! Вы живы? — вдруг услышали они голос Сроки, и тут же он сам раскинул руки в стороны, улыбаясь во весь рот…

— Как дела? Что случилось? — перебил его Андре. Эти вопросы мучили его со вчерашнего дня.

Радость в глазах Сроки сразу же угасла. Закрыв дверь сарая, он снял фуражку. Сначала он вытер лоб рукавом, потом вытащил из кармана несвежий носовой платок. Судя по всему, ему нужно было время для того, чтобы сказать то, что он хотел.

— Я, как видите, здесь, а вот нашего подразделения больше не существует.

Все сразу же стало ясным.

— А откуда ты узнал, что мы здесь? — спросил Андре.

— Я встретил Викторию. — Срока скомкал платок и засунул его в карман. Устало окинув взглядом обрушившуюся поленницу, он сел на первую попавшую чурку и сказал: — Виктория поручила мне передать вам, что сын мельника Эдвард приехал сегодня в Люблинец, чтобы забрать Андре. Он проскользнул через все заслоны, но до вас так и не добрался, так как здесь как раз рыскали гитлеровцы. Как только кончится налет, вы должны немедленно прибыть на мельницу. И не только потому, что там вас ждут товарищи, просто здесь вам оставаться никак нельзя, вы должны уйти отсюда хотя бы на время. Эдвард так и сказал. Я согласен с ним. Но есть и другие причины. — Срока прокашлялся. — Виктория считает мельницу очень ненадежным местом, так как там жило слишком много нелегалов. Она считает, что вам снова лучше поселиться у повитухи. У нее гитлеровцы ничего не нашли, следовательно, эта женщина вне всяких подозрений. В крайнем случае можете поселиться у железнодорожника Моравца. Поступайте, как сочтете нужным. Я вас предупредил, а теперь мне пора исчезать.

— Спасибо, что ты пришел к нам. Подожди еще немного. Вот сигареты, закури. А кусок хлеба для тебя у нас найдется. — Андре старался подольше задержать поляка, понимая, что тот, собственно, для них единственный источник информации. — Что с Тадеушем? Расскажи, а уж потом пойдешь.

— Ну, я тогда еще одну сигарету выкурю. — Срока снова закурил, тем более что собственный табачок у него кончился сутки назад. Он рассказал, что в последний раз видел Тадеуша в Дроневичках.

В ту же ночь фашисты окружили населенный пункт и начали проводить массовые аресты. Избив до потери сознания Яна Сойку, они бросили его в кузов грузовика. Затем очередь дошла до Ванды. Сестра и брат были предупреждены об опасности, но не смогли вовремя покинуть, дом. Бой завязался вокруг дома. Партизаны защищали старика, брата и самих себя. Один из друзей Сроки был убит, другой тяжело ранен. Под утро стало ясно, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Тадеуш все время вел огонь из окна, неожиданно он куда-то исчез. Сроке удалось добраться до леса, где он и прятался до самого вечера. Потом он с грехом пополам добрался до города, в котором гитлеровцы праздновали успех. Пробраться в свое убежище Сроке не удалось, и он решил уйти из города.

Викторию он встретил совершенно случайно. Она сама раздумывала, где бы спрятаться, так как ее тоже разыскивали. Мужа Виктории арестовали, а при обыске квартиры гитлеровцы нашли форму и фуражку Тадеуша.

Из рассказанного Срокой Андре сделал вывод, что патриоты погибли. Это потрясло его. Андре невольно вспомнил тех, кого знал лично, и мысленно представил их себе.

Андре уже не слышал, о чем говорили молодые люди.

— Я предчувствовал, что так будет, — прошептал Срока. — Выдал всех один из подростков.

— Ну а что ты сам теперь намерен делать? — Максу не нравилось, что Срока уходил от них один. — Ты не хотел бы остаться вместе с нами? — предложил он ему.

— Оставь меня! Друзей у меня все равно нет. Я пойду… куда-нибудь. А уж чем заняться — это моя забота. Жалко, что я не пошел с Василием и Алексеем: уж они-то не пропадут. Готов поклясться, что они пробиваются к своему командиру. С ними и я до конца войны пробыл бы в подразделении, где есть чему научиться и где можно было бы показать себя.

Удерживать Сроку было бесполезно, и Макс хорошо знал это. Они распрощались.

Андре тем временем начал приводить сарай в порядок, аккуратно уложил поленницу.

— Он ушел, и никто не знает, что с ним станется, — заметил Макс. — Вот так встретишь человека, подружишься с ним, а потом всему конец, как будто его и не было вовсе. Только не говори, что война во всем виновата. Так и я мог бы сказать.

Однако Андре и не собирался вовсе отвечать Максу. Его мысли были заняты совершенно другим.

— Надеюсь, что твоя рация в полном порядке: тебе надо связаться с Центром. Никакого самолета мы принять уже не сможем, да он нам пока и не нужен.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

БОМБЕЖКА

Тучи низко нависли над землей. Густой туман осел на деревьях и кустарнике, и они время от времени роняли тяжелые капли на землю. Холод проникал через одежду, пронизывал до костей. Трое мужчин, ранним утром 17 октября вышедшие из леса, промокли, промерзли и почти валились с ног от усталости, однако настроение у них было бодрое. Эрнст, Вилли и Фриц проделали нелегкий четырехсуточный переход, прежде чем добрались до Оппельна, выполнив тем самым указание Центра. Они мечтали добраться до Силезии и как можно скорее попасть в Лаузиц, если что-нибудь срочное не задержит их в Павонкове.

Все обитатели мельницы еще мирно спали, когда они, пройдя через задние ворота, прошмыгнули в свое убежище. Эрнст зажег фонарик: все стояло на своих местах. Друзья первым делом бросились к гектографу, на котором они печатали листовки, но и тут все было нетронуто, о чем свидетельствовал густой слой пыли.

Не проронив ни слова, Эрнст потушил фонарик и спустился в комнату, где спал сын мельника Эдвард. На все вопросы Эрнста он отвечал покачиванием головы, означавшим, что Андре здесь не было. Более того, он даже не прислал сюда своего связного.

Вилли сказал, что у него нет слов, чтобы выразить свое возмущение, но и молчать он не может. Затем наступило время всеобщего удивления, так как никто из троих не мог подумать или даже допустить, чтобы Андре забыл или рискнул не выполнить указание Центра.

Чтобы получить ответ на эту загадку, кому-то нужно было поехать в Люблинец, а поскольку время торопило, друзья решили попросить об этом Эдварда, у которого был мотоцикл и которым он мог пользоваться благодаря заслугам отца. Правда, пользовался он мотоциклом редко, так как трудно было доставать бензин. Однако на этот раз он в виде исключения выкатил мотоцикл из сарая.

Когда же Хелена, дочка мельника, принесла патриотам завтрак, с неба донесся рокот самолетов. Услышав его, Эрнст и Фриц бросились к люку чердака, но белые кучевые облака затянули все небо, и увидеть самолеты не удалось. Зато они хорошо слышали их рокот. Через двор, словно одержимая, пробежала жена мельника. Куры в ужасе разбежались кто куда.

И в следующий момент патриоты услышали взрывы, которые доносились с востока. Сначала друзья решили, что бомбят завод боеприпасов в Люблинце. Ожидая еще целой серии взрывов, патриоты затаили дыхание. Однако взрывов больше не последовало, а это означало, что бомбы были сброшены на жилые кварталы города.

Недоумение патриотов росло. Эдвард обещал вернуться к обеду, но почему-то не вернулся и к вечеру. Как назло, не показывался и Черный, который обычно ежедневно наведывался на мельницу.

Во время марша Вилли высчитал, сколько километров им придется пройти, прежде чем они доберутся до Вайсвассера: получилось километров двести — двести пятьдесят, не меньше. Правда, он тогда ничего не сказал об этом своим товарищам, но теперь больше не мог молчать.

— А что будем делать, если Андре и Макс застряли? — спросил он. — Вернемся назад к Анатолию или будем прорываться вперед?

— На твой вопрос ответить нелегко, — сказал ему Эрнст. — В настоящий момент мы слепы и не знаем обстановки. А без указаний Центра, то есть без указаний руководства нашей партии, я не имею права принимать самостоятельные решения.

— Такая обстановка может долго сохраняться. Так не оседать же нам здесь навечно!

— Вот как? А ты забыл, что было до этого? Не прошло и суток, как нам на нашу просьбу прислать самолет с Большой земли ответили согласием. Об этом ты уже не думаешь, потому что тебя распирает от нетерпения.

— Ничего меня не распирает, просто я считаю своим долгом…

— Ради бога, только не спорьте, — прервал их Фриц. — Так легче прийти к взаимному пониманию. Ведь если мы окажемся в затруднительном положении или получим приказ двигаться дальше на запад, в каждом из этих случаев мы должны встретиться с капитаном Невойтом.

— Что ты понимаешь под затруднительным положением? — не отступал Вилли. — И что рационально, а что нет? Сами мы спокойно добрались до Оппельна, а вот удастся ли это сделать большой группе, я не знаю.

Друзья поговорили еще несколько минут, но к общему мнению так и не пришли, тем не менее распределили, кому что нести.

В подготовку к переходу включился и Антони, который от кого-то из посетителей мельницы узнал, что накануне самолеты бомбили вовсе не Люблинец, а хутор: то ли летчики ошиблись квадратом, то ли приняли мельницу за какой-то военный завод. Обо всем этом рассказал патриотам Юлиан, вернувшись из города. Говорили, что было сброшено более восьмидесяти бомб, почти все они упали в поле или в садах и лишь одна угодила в небольшой дом. Все его обитатели погибли. Когда Черный вернулся домой, соседи уже начали откапывать трупы его родителей и сестер.

Черному явно не везло. Его беспокоило, что Эдвард до сих пор не вернулся, а ведь он всегда был таким пунктуальным. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее.

Такого же мнения придерживался и Антони.

— Я вижу, вы уже вещички укладываете, — заметил он. — Это хорошо. Если вы уйдете отсюда, нас никто ни в чем заподозрить не сможет. — Антони объяснил патриотам, что их присутствие здесь в известной степени угрожает безопасности мельника.

Патриоты решили покинуть мельницу в десятом часу вечера, а свои вещи спрятать в густом кустарнике. Идти решили по тропке, что вилась по берегу речки.

Во дворе мельницы установилась необычная тишина: не было того самого шума и гвалта, который обычно поднимали приезжающие сюда многочисленные гости. Окна в доме были закрыты, радио молчало, село казалось вымершим. И лишь со стороны Люблинца изредка доносились одинокие выстрелы.

— Итак, мы уходим, — сказал Эрнст. — Куда, об этом уже и говорить не нужно. Нам во что бы то ни стало надо встретиться с Анатолием и посоветоваться с ним, детально изучить обстановку, — энергично проговорил он.

— Идем! Сейчас очень рано светать начинает.

В это время по дороге на мельницу затарахтел мотоцикл. Патриоты бросились в кусты.

Свет мотоциклетных фар скользнул по верхушке кустов и замер на месте: мотор мотоцикла заглох. Водитель мотоцикла слез с седла и пошел к хлеву.

Фриц осторожно раздвинул кусты и тихо позвал:

— Эдвард?!

— Да. Я очень задержался. — Парень недоуменно развел руками. — Ваши друзья живы, а в остальном все очень плохо! — Затем он подробно рассказал, как проводилась облава в городе. Он потому, собственно, и задержался, чтобы дождаться конца облавы и узнать поточнее обо всех арестах. Он и Тадеуша пытался разыскать, но не нашел. Возможно, что тот погиб в бою.

Фамилия отца, когда он ее называл, открывала перед Эдвардом все заслоны, однако к Андре и Максу он так и не смог пробиться, а следовательно, товарищи в Павонкове не узнали, почему Андре не явился на условленное место. Что бы все это значило? Подразделения АК в Люблинце больше не существуют, связи с Андре нарушены. А гитлеровцы наверняка будут продолжать преследования в окрестностях. Проведение запланированной Центром операции больше не имеет смысла: сбрасывать после всего случившегося своих людей в этом аду опасно и безответственно.

Далее Эдвард рассказал, что он все-таки нашел Викторию и через нее передал Андре и Максу краткое сообщение. Он полагает, что оба они завтра, а самое позднее послезавтра, будут в Павонкове.

— Вам я советую, — продолжал Эдвард, обращаясь уже к Эрнсту, — долго здесь не задерживаться. Хоть на несколько дней, но исчезните отсюда. Вокруг села есть где скрыться. Завтра, когда фашисты окружат село, уйти будет уже невозможно. Вы должны подумать и о тех, кто здесь живет…

— Да как ты смеешь распоряжаться в моем доме? — перебил сына мельник. — Я никому не отказываю в убежище!

— Уйти мы и без того хотели, — сказал Эрнст. — Нам так и так нужно быть в условленном месте под Лебками.

— Да, уходите. Сейчас нам лучше всего расстаться, — упрямо проговорил Эдвард.

Однако мельник с трудом согласился с этим.

— Ладно, — сказал он, — раз уж вы так решили… Надеюсь, у вас все будет хорошо. Вряд ли стоило разводить такую панику! — И он вышел, с силой хлопнув дверью.

Эдвард сокрушенно покачал головой вслед уходившему отцу, потом сказал патриотам, в каком направлении им идти, чтобы город и лес южнее его остались бы в стороне, поскольку именно там гитлеровцы проводят облаву.

Патриоты обсудили предложение Эдварда, и тут перед ними возникли трудности: местности они не знали, а никакой карты у них не было. Единственная карта осталась у Андре. У мельника ее тоже не было, но он знал, что она есть у крайсквартирмейстера. Но где его теперь найти?

Фриц и Вилли считали, что идти вслепую ни в коем случае нельзя, тем более что больших лесов на их пути нет, а открытые места придется преодолевать форсированным маршем. Эрнст высказал робкое предложение, что, быть может, им удастся обойтись одним компасом.

— Исключено! — решительно бросил Вилли, подняв голову. — Нам нужна только карта. Следовательно, мы сами должны ее искать. Да и не может того быть, чтобы здесь кто-нибудь не знал, где сейчас находится Черный.

Услышав об атом, Эдвард удивился, как это ему самому такая мысль не пришла в голову. Он тут же позвал младшего брата и сказал ему:

— Сейчас же отправляйся к камараду Штуденту и передай ему, что через час он получит новую квартиру. Одновременно спроси у него, есть ли в селе гитлеровцы.

Юлиан мигом натянул на себя свою старую форму, в которой он дезертировал из вермахта, надел на голову каску и повесил на плечо карабин. Он направился в соседнее село. До его возвращения патриоты решили остаться в комнате вместе с Антони и Эдвардом. Разговор как-то не клеился. Эрнст, Вилли и Фриц, как люди деловые и дисциплинированные, не выражали своих чувств. И хотя план действий у них уже созрел, они предпочитали не говорить о нем.

Антони попытался отвлечь патриотов от их невеселых мыслей. Он, старший из братьев, ожидал приближения войны с противоречивыми чувствами. С одной стороны, он, как и его братья, желал скорейшего разгрома фашизма, с другой — опасался приближения наступающих частей Советской Армии, так как понимал, что освобождение Польши обязательно приведет к образованию рабочего правительства под руководством коммунистов. Мельница у его отца была не маленькая и, следовательно, будет рассматриваться новыми властями как крупное предприятие. Более того, обязательно найдутся люди, которые станут утверждать, что отец пользовался благосклонностью гитлеровцев. В любом случае, даже если дело обойдется и без тюрьмы, мельницу, разумеется, конфискуют, так как все патриоты-антифашисты, которые нашли здесь, на мельнице, помощь и убежище, к тому времени уйдут дальше на запад и в самый нужный момент, когда понадобятся их свидетельские показания, их просто не найдешь.

С тех пор как антифашисты находились в Павонкове, Антони не раз приставал к отцу с просьбой, чтобы тот взял у немецких патриотов бумагу, удостоверявшую, что они скрывались у него на мельнице. Однако отец не послушался сына. Он вообще не любил что-нибудь просить, а тем более какую-то бумагу за то, что честный человек и без нее должен сделать.

Однако Антони, сын мельника, думал по-другому. Он считал, что теперь самое время заполучить такую бумажку, позже просто будет поздно.

Патриоты отнюдь не сочли его просьбу излишней. Они прекрасно понимали, что очень многим обязаны семье мельника. Отточив карандаш, Эрнст написал:

«Настоящим удостоверяется, что трое членов Национального комитета «Свободная Германия» из группы «Андреас Хофер» с 23 сентября по 17 октября 1944 года жили и работали на мельнице Роха Курпирца, откуда в силу обстоятельств были вынуждены перебраться на новое место. До дня ухода все трое пользовались всяческой поддержкой самого мельника и членов его семьи».

Подписав бумажку, Эрнст протянул ее сначала Вилли, а затем Фрицу, после чего еще раз перечитал текст. Мысленно он представил себе, как части Советской Армии будут освобождать эти места. А когда советские солдаты придут на мельницу, какой-нибудь офицер возьмет в руки эту бумажку, с недоумением повертит ее в руках, потом отдаст переводчику, и оба они будут удивляться тому, что здесь, на мельнице, скрывались трое немецких патриотов. Эрнст так живо представил себе эту картину, что тут же решил дописать еще одно предложение, — попросил советского командира, которому попадет в руки эта записка, сообщить о ее содержании в штаб партизанского движения.

Под вечер Эрнст составил очередной отчет для ЦК на случай их гибели, где написал, что они до последнего дыхания честно выполняли свой долг. Записку эту положили в бутылку и передали Антони, чтобы он зарыл ее за домом.

Юлиан сказал:

— В Дралине немцев нет, Штудент о вас извещен. Пошли, я вас к нему проведу.

СЕМЬЯ ШТУДЕНТА

Элизабет Штудент сразу же поняла, каких людей привел к ней в дом Юлиан. Оказавшись под крышей, Эрнст, Вилли и Фриц, казалось, сразу забыли обо всех трудностях, связанных с четырехдневным переходом в район Верхней Силезии. Хозяйка дома видела перед собой троих измученных мужчин, похудевших от недоедания и недосыпания. Поэтому она и слушать не хотела о том, что их вполне устроит сарай с сеном. Она настояла на том, чтобы они расположились в комнате, и сразу же пошла заваривать крепкий чай.

Хозяин дома поставил на стол две бутылки с водкой. Он предложил тост за здоровье гостей, и за скорейшее окончание войны, и за справедливый мир, который в конце концов должен наступить на этой земле. Говоря о войне, хозяин имел в виду не только боевые действия на фронтах, но и классовые битвы пролетариата, забастовки, репрессии, реакции против собственного народа и тому подобное. Это был умный человек, много думавший о главных движущих силах мировой истории, в ногу с которыми он хотел идти. Вопросы, которые он задавал гостям, требовали немедленного ответа, и очень скоро в комнате завязался оживленный разговор.

К чаю хозяйка подала черный хлеб, сало и колбасу. Она сказала, что во дворе все спокойно. С того времени, как за день до этого мимо них проехала целая колонна жандармов и гитлеровцев, стало даже свободнее дышать. Все сели за стол, тем более что время приближалось к завтраку.

Сначала разговор зашел о воздушных налетах и о том горе, которое постигло Черного. Затем Эрнст рассказал хозяевам о последних событиях в Люблинце, о которых те знали только по дошедшим до них слухам. Когда хозяин выслушал его рассказ об ужасах, которые натворили гитлеровцы в городе, он наполнил стопки еще раз, но на сей раз руки его сильно дрожали. Выпили уже без тоста.

— Ни в сарае, ни в хлеве вам жить не придется, — неожиданно заявила хозяйка без всякого перехода. — Посидите немного, я сейчас застелю постели чистым бельем.

Однако патриоты, отвыкшие от таких условий, начали энергично отказываться, и больше всех старался Фриц.

— Вы напрасно спорите: моя Элизабет не терпит возражений. — Хозяин с улыбкой перевел взгляд с Фрица на свою жену. — Кто с ней не согласен, тому трудно приходится. Как-то она везла на ручной тележке оружие и боеприпасы для солдат Армии Крайовой, сверху все это было прикрыто мешками. По дороге в Люблинец остановил ее один полицейский, который хотел проверить, что она везет. Сначала она обозвала его зеленым дураком, а когда это не помогло, прямо на улице отвесила ему оплеуху. После этого он поскорее пропустил ее без проверки.

— Мы с мужем служим в Армии Крайовой, оба числимся в отряде Тадеуша, — с гордостью пояснила хозяйка, а затем рассерженно добавила: — Как он мог допустить, чтобы фашисты разбили всю его группу? Тут что-то не так! Попался бы он мне в руки!

Лицо у женщины раскраснелось, глаза горели негодованием. Она была полна энергии и оптимизма. Во всех практических вопросах она сама главенствовала в семье, а ее симпатичный муж не препятствовал ей, и это шло только на пользу их браку. Все в их доме так и сверкало чистотой, хозяева были дружелюбны и приветливы.

Гостеприимство хозяев пришлось патриотам по душе. Пока они спали, хозяева старались не шуметь и оберегали их сон. Когда пришло время задать корм скотине, хозяйка разбудила пятнадцатилетнюю дочку и послала ее во двор покараулить. Со двора хорошо просматривалась вся улица.

Перед рассветом Вилли и Фриц проскользнули на гумно, откуда намеревались провести радиосеанс связи с Центром. Однако слышимость оказалась плохой, в наушниках что-то трещало и визжало, и Фриц опасался, что все это связано с неисправностью его рации. Фрица охватило сильное раздражение: надо же, чтобы такое произошло как раз тогда, когда им срочно нужно связаться с Центром и сообщить туда обо всех переменах. Самолет с Большой земли, видимо, уже готов к вылету, а двое парашютистов наверняка сидят на своих вещах, с нетерпением ожидая отлета.

Вилли, как мог, утешал радиста. Он сказал, что, возможно, Макс уже известил обо всем Центр, а если нет, то завтра утром они будут у Анатолия и передадут радиограмму через него.

Фриц нервничал, ругался. Он вспомнил о резервной рации, которую они спрятали в сарае у Прандоха. Может быть, фашисты ее не нашли?

Во дворе они столкнулись с Йозефом Штудентом, который попросил их зайти на минутку в кухню, где на плите уже дымился вкусный ароматный суп.

Хозяйка сразу же разлила суп по тарелкам и положила на стол хлеб.

— Вас, пока вы находились на гумне, совсем не было слышно, — с удивлением заметил Штудент. — Тише вас и хорошо выдрессированный пес не просидел бы. Если бы не Эрнст, который лежал на своей постели, я бы мог подумать, что вы все ушли.

— Ушли, даже не поблагодарив? — удивился Фриц. — Как же нехорошо вы о нас думаете!

— Да, так вы поступить не могли, но иногда такое исчезновение — самое лучшее. Большинство групп, которые у нас жили, так и уходили: ночью придут, а утром их и след простыл.

— А что это были за группы?

— Советские группы. — Хозяин обмакнул в суп горбушку хлеба и на миг задумался. — Два раза были разведчики, а то все русские пленные, которым удалось бежать из лагеря. Это я так думаю, ведь я их об этом не спрашивал. Для нас с женой это были борцы или люди, попавшие в беду, и только. Этого нам вполне достаточно, чтобы помочь им. Черный обычно устраивал их в сарае, и, по-моему, он же уводил их отсюда.

— Черный, вон оно что. — Вилли отложил ложку в сторону и задумался. До сих пор он не испытывал особого доверия к крайсквартирмейстеру и его продовольственным источникам. — Это для меня новость, — добавил он. — Почему мы раньше этого не знали?

— Из-за конспирации. — Эрнст ехидно усмехнулся. — Тадеуш — человек очень осторожный, а мы, видимо, не пользовались его полным доверием. Поэтому мы и не знали, что Черный у нас под носом, так сказать, хранит свои тайны.

Эрнст встал из-за стола и, поблагодарив хозяев за завтрак, сказал:

— Камарад Штудент, мы бы хотели открыть перед вами свои карты. Нам необходимо поскорее встретиться с Черным, чтобы воспользоваться его картой, так как следующей ночью мы должны быть в лесу возле Лебков. Лучше всего, если вы дадите нам проводника, ну хотя бы на половину пути. Можете вы нам помочь в этом?

За хозяина ответила его жена:

— Вам нужен проводник, и вы его получите.

Весь день до позднего вечера партизаны просидели в комнате. Они по очереди сидели возле окошка и наблюдали за дорогой, по которой проезжали гитлеровские грузовики и мотоциклы с жандармами. Однако Черный почему-то не появлялся. Зато по домам ходили члены специальной комиссии по расследованию ущерба, нанесенного бомбардировкой, и объясняли пострадавшим, что Гитлер и великая Германия, одержав окончательную победу над врагом, возместят им все убытки. Они переписали все до мелочи.

Штуденту нужно было идти копать картофель, но он решил, что картошка от него никуда не уйдет, и остался дома. Сняв дочку с импровизированного наблюдательного поста, он вновь подсел к друзьям и продолжил прерванный разговор о том, как, по их мнению, будут развиваться события после войны.

Время от времени в комнату заходила хозяйка. Один раз она увидела, что Фриц стоит у комода и с любопытством рассматривает их семейные фотографии. На одной из них был запечатлен мужчина средних лет, широкоплечий и стройный. Угол другой фотографии был обтянут траурной лентой. Фриц взял карточку в руки, чтобы лучше рассмотреть лицо мужчины.

— Это мой брат, — объяснила Элизабет. — Иногда мне кажется, что он никак не мог умереть.

— Он погиб?

— Да, но он сражался на нашей стороне. — Женщина отвернулась, пряча мокрые от слез глаза. — Его судили в Берлине, и года еще не прошло, как его казнили.

Вилли, который до этого листал старые газеты, встал, подошел к ним и спросил:

— А кем он был?

— Простой немецкий рабочий и настоящий коммунист. С Йозефом он всегда разговаривал почти так же, как я с ним говорю. А теперь, когда пришли вы, мне кажется, что он где-то здесь, вместе с нами. — Она всхлипнула и быстро выбежала из комнаты, закрыв за собой дверь.

Фриц осторожно поставил фотографию на место. Эрнст за время этого разговора продолжал наблюдать за дорогой. Он и сейчас не повернулся, но из его слов было ясно, что он слышал весь разговор:

— Дела наши не так уж плохи. База в Люблинце разгромлена, но мы начнем все сначала, если не здесь, то где-нибудь в другом месте. Всюду найдутся люди, на которых можно опереться.

И только около десяти часов вечера появилась дочка Штудента и сказала, что скоро придет Черный. Он появился через несколько минут, принес карту и привел с собой проводника. Как выяснилось, найти проводника оказалось делом нелегким, так как облава многих напугала, а некоторым просто стоила жизни. Молодого проводника звали Ваховяком. Был он родом из Люблинца. Перед облавой ему удалось скрыться из города.

— Значит, вам нужно попасть в Лебки? — спросил Черный, расстилая на столе карту. С легкой усмешкой на усталом лице он посмотрел на Эрнста. — Скажите откровенно, вы хотите попасть к майору Шаровски? Он со своим подразделением находится вот здесь. По крайней мере, он находился вот в этой местности до начала сентября.

— Все правильно. — Эрнсту хотелось спросить, как крайсквартирмейстер узнал об этом, но на такие расспросы не оставалось времени.

— Может получиться так, что вы не сразу отыщете его. Тогда зайдите к бургомистру Лебков, а уж он переправит вас дальше. Через него я поддерживаю связь с польским командиром по имени Яник. Лично я с ним не знаком, но знаю, что он непосредственно связан с партизанами.

— Спасибо за совет, — поблагодарил Эрнст, не показав и виду, что он неоднократно слышал о Янике. «Ни к чему это сейчас, — подумал он. — Круг нашего передвижения замыкается довольно неожиданно». — Андре и Макс — наши друзья, пока они находятся в Люблинце, затем переместятся на мельницу, а уж оттуда последуют за нами. Эдвард извещен об этом, но будет неплохо, если и ты поможешь им. — Затем он сориентировал карту по компасу. Фриц и Вилли вместе с ним внимательно изучали северо-восточное направление.

Черный подозвал к себе проводника и показал ему, каким путем следует идти, Йозеф внимательно выслушал Черного и набросал на листке бумаги основные пункты, через которые они должны пройти, пока не дойдут до Лебков.

Когда все было обговорено, Черный быстро пожал друзьям руки и ушел. Судя по его виду, он очень спешил.

Патриоты сердечно распрощались с хозяевами и забрали свою поклажу, а Штудент тем временем еще раз проверил, хорошо ли проводник запомнил дорогу.

Проводник точно перечислил все пункты, а затем вдруг заявил:

— Никуда я не пойду! Делайте что хотите, господин Штудент, я такого приказа свыше не получал!

— Что такое?! Я тебя что, к генералу должен тащить, чтобы ты почувствовал, что обязан делать?! — раскричался тихий на вид крестьянин. — Ты пойдешь! Я тебе приказываю, и ты выполнишь приказ и доложишь мне об исполнении. Марш!

Ваховяк не на шутку перепугался и замер по стойке «смирно».

Маленькая группа вышла на улицу и вскоре свернула в переулок.

Небо над селом было свинцового цвета. Часы показывали первый час ночи.

НА ЛОЖНОМ ПУТИ

Однако страх, охвативший Ваховяка, оказался сильнее его воли. Доведя патриотов до Глиницы, он поспешно распрощался с ними, сказав, что это и есть то самое место, куда ему было приказано привести их. Антифашисты не поверили ему, так как проделанный ими путь был слишком короток и вышли они не на развилку дорог, а только к повороту. Спустя каких-нибудь полчаса они убедились в том, что Ваховяк подло обманул их: вместо леса перед ними расстилалась ровная местность. На короткое время облака на небе расступились и лунный свет залил равнину, на краю которой находилось какое-то село. Что это было за село, никто из них не имел ни малейшего представления.

— Тогда пошли вперед, — сказал Эрнст. — С помощью компаса мы как-нибудь доберемся до нужного нам места.

Обойдя спавшее село, патриоты подошли к насыпи, по верху которой были уложены рельсы.

Вилли вытащил из кармана схему пути. На ней действительно было помечено железнодорожное полотно. Оно вело от Люблинца на север и в одном месте должно было пересекать лес. На другую сторону им надо перебираться в любом случае, так что пересечь железнодорожное полотно можно и сейчас.

Патриотам было ясно, что теперь надо двигаться на северо-восток. Однако им пришлось несколько задержаться, так как неподалеку проезжал полицейский на велосипеде. Когда они добрались до леса и остановились, чтобы немного передохнуть, по вершинам деревьев начали скользить лучи мощного прожектора. Пришлось срочно уходить в глубь леса. Пройдя некоторое расстояние, они вышли на болотистую местность.

Теперь на их пути все чаще и чаще стали попадаться ручьи и осушительные канавы. Перепрыгивая через одну из канав, Фриц оступился. Груз и динамо-машина, которые были у него за плечами, потянули его вниз. Наполненная водой канава оказалась глубокой. Он ушиб левую руку и с трудом шевелил ею. Хорошо было бы бросить динамо-машину, хотя Фриц прекрасно понимал, что этого ни в коем случае нельзя делать.

Вилли и Эрнст, к счастью, видели, как Фриц упал. Они бросились к канаве и помогли ему выбраться. Сам он вряд ли мог бы сделать это. Теперь идти пришлось значительно медленнее. При таком темпе дойти до Лебков за ночь они, разумеется, никак не могли.

Небо между тем очистилось от туч, и в лесу стало заметно светлее. Выйдя на небольшую поляну, на которой лежали свежесрубленные деревья, антифашисты решили отдохнуть. Фриц снял с себя одежду и повесил ее сушить, а сам залез в палатку, которую друзья установили, пока он раздевался.

Наступило утро. Лес стоял в осенней красе. Солнышко приятно пригревало, а ветки деревьев ослабляли порывы ветра. Даже в этих густых зарослях патриоты не могли считать себя в полной безопасности. Вилли это место не нравилось. И целый день, независимо от того, лежал он в засаде или спал, его преследовали тяжелые сны. Ему казалось, что он видит и слышит преследователей.

— Да не играй же на наших нервах! — рассердился Фриц. — Своими опасениями ты нас сведешь с ума. Закрой глаза и спи, иначе до такого состояния дойдешь, что тебя придется нести всю дорогу.

Вилли обиделся и замолчал. Вечером товарищи несколько облегчили его рюкзак, чтобы ему было легче идти. Компас снова завел их на мокрый луг, а затем в болото. Пришлось повернуть обратно, так как вода заливалась даже за голенища сапог.

Вскоре они вышли к речке, на берегу которой стоял дом. В окне дома горел свет. Эрнст заметил большое мельничное колесо и высказал предположение, что где-где, а уж на мельнице обязательно должен быть хлеб. К слову сказать, всю провизию, которую им дала Элизабет Штудент, они уже съели. Фриц получил задание зайти на мельницу, купить что-нибудь поесть и одновременно выяснить, как называется это место. Фриц вошел в дом мельника без оружия. Вилли и Эрнст на всякий случай остались стоять у входа, держа автоматы наготове.

На сей раз патриотам явно не повезло. Женщина, впустившая Фрица в дом, оказалась настоящей дамой, которая не собиралась отвечать ни на один вопрос. Она говорила только «нет» или «не знаю». С презрением смотрела она на небритого мужчину, с сапог которого на ковер стекала грязная вода. Она готова была выгнать его вон из дома, но этому, видимо, помешала молодая девушка, сидевшая в комнате. Увидев, что в соседней комнате стоит телефон, Фриц решил своевременно ретироваться.

— Жаль, что у меня не было автомата, — со злостью сказал он своим товарищам. — Тогда бы она сразу поняла, что я не шучу. Мельница, видимо, отнята у хозяина и передана во владение этой немецкой гусыне, которая и корчит из себя барыню. Предупреждаю вас, что я второй раз в дом ни за что не зайду. Уходить нам нужно отсюда.

Фриц успокоился не сразу. Он оказался недалек от истины, так как весь район был занят гитлеровцами. В лесу северо-восточнее Люблинца находился большой рабочий лагерь, в котором содержались узники из застенков гестапо. Они валили лес, обрубали с деревьев сучья, а затем отправляли бревна на лесопилку. Работали там в три смены. Вокруг были расположены склады оружия в боеприпасов. Рабочий лагерь, лесопилка и склады усиленно охранялись. Большая часть обслуживающего персонала и охраны размещалась в окрестных селах, к числу которых относилась и эта небольшая мельница.

Этот район представлял собой «жаркое» местечко. Недели две назад, соблюдая меры безопасности, через него еще можно было пройти. Но это было возможно лишь до проведения гитлеровцами облавы. Правда, она не принесла гитлеровцам желаемых результатов. Однако опасаясь партизанских налетов, фашисты держали свою охрану в этом районе в состоянии боевой готовности.

Стоило антифашистам добежать до леса, как вслед им защелкали выстрелы. Судя по всему, важная дама с мельницы дала знать кому следовало о появлении партизан. Много позже, углубившись в лес, партизаны сели отдохнуть и обсудить свое, явно незавидное положение. Перед ними высился холм, у подножия которого стояли небольшие домики. Трудно было определить, сколько их, так как деревья закрывали все. Небо затянули тучи, начал накрапывать дождь. Откуда-то доносился стук, как будто кто-то молотком забивал гвозди.

Через минуту все прояснилось: где-то рядом шел поезд. Откуда он взялся, друзья не имели ни малейшего представления. Неужели они сбились с пути и, подавшись к югу, вышли на линию Люблинец — Ченстохова? Однако больше, чем этот вопрос, партизан терзал голод. Мысли о еде заглушали все.

Вилли предложил подойти поближе к селу, там, по его мнению, можно было накопать картошки или заглянуть в курятник. Он даже встал, готовый идти, как вдруг до них донеслись скрип ворот, звон металла и крики множества людей, а затем послышался громкий собачий лай. Так лают только цепные собаки, которых фашисты используют для поимки беглецов из лагеря.

Патриотам повезло, что они не подошли к лагерю ближе. Сломя голову побежали они в глубь леса, слыша у себя за спиной злобный лай собак. Друзья свернули к высотке, склоны которой поросли густым кустарником.

Через несколько минут им пришлось остановиться, чтобы отдышаться, но собачий лай послышался снова, на этот раз справа. Прямо перед беглецами зияла торфяная яма. Может, броситься в нее и зарыться поглубже в торф? Сердце билось в груди, пот заливал лицо, щипал глаза.

Чуть выше раскинулись заросли вереска. Высокие ли они? Густые? За ними темнела высокая стена леса. Недолго думая, Вилли перебросил через вереск свой рюкзак, а затем, помогая друг другу, перелезли они. Примерно метров через четыреста на их пути снова оказались заросли, но преодолеть их было уже не так трудно, ведь собаки остались далеко позади.

— Что делать будем? Бежать дальше? — спросил Эрнст.

— Разумеется, — ответил ему Вилли. — Нам нужно как можно скорее выбраться из этой проклятой ловушки. Здесь даже сигарету невозможно выкурить спокойно.

Оказавшись на свободе, они пошли в заданном направлении. Вокруг было тихо и спокойно. Дождик перестал моросить, а на небе показалась круглая, как тарелка, луна. И вдруг из-за одиноко стоявшей березы, еще не сбросившей листвы, что-то блеснуло. Береза была хорошим ориентиром, и ее было, далеко видно вокруг. Видимо, наблюдатель, сидящий на березе, увидев их, подал кому-то сигнал: одну короткую и две длинные зеленые вспышки.

После получасового перехода патриоты сменили направление и пошли на северо-восток. Теперь замыкающим шел Фриц. Он, пожалуй, устал больше всех. Вскоре он заметил впереди какую-то деревянную вышку. Значит, они идут по неправильному пути? Где-то залаяла собака, но они не обратили на это внимания.

Вилли тоже сильно устал, тем не менее продолжал внимательно наблюдать за местностью. Вскоре лес затянуло туманом, и в этой белесой дымке просматривалось нечто похожее на столбы. Может, это стояли солдаты? Они не шевелились и никаких звуков не издавали. Вилли решил подойти поближе.

— Ложись! — неожиданно прошептал Фриц и дернул Вилли за рукав.

Все бросились на землю и тут только заметили, как один из «столбов» сначала зашевелился, а затем не спеша направился к своему соседу. Оказалось, что это действительно были люди — гитлеровцы выставили дозорных.

По густой траве антифашисты отползли назад и на ноги поднялись только тогда, когда оказались в молодом ельнике. Они бросились бежать и вскоре очутились на небольшой полянке, огороженной досками. За оградой они увидели огромное количество деревянных ящиков.

— Как вы думаете, где мы находимся? — шепотом спросил Вилли своих друзей, однако ответа не получил. Все и без лишних слов поняли, что оказались на территории фашистского склада с боеприпасами, и притом в самом центре его.

Эрнст первым полез через щель в заборе и подал знак товарищам лезть за ним. Ящики оказались пустыми, поэтому их никто не охранял. Миновав молодой ельник, друзья снова вышли на заболоченный луг. Возле луга стояли охранники. Первый солдат находился слева от них, метрах в десяти.

— Нам нужно пройти, — шепнул Эрнст, внимательно осмотрев местность. — Ты, Фриц, береги рацию.

Все трое побежали к кустам, окутанным туманом. Как назло, посреди луга протекал широкий ручей с обрывистыми берегами. Когда патриоты добежали до обрыва, он начал обваливаться под их тяжестью, и все трое оказались в воде. Всплеск воды услышали охранники и тотчас же открыли наугад огонь.

Перебравшись первым на другой берег ручья, Эрнст залег и открыл огонь по цепи охранников. Он заставил их залечь. Это дало возможность Вилли и Фрицу пробежать несколько метров. Теперь Вилли вел огонь по противнику, а Эрнст пробежал немного вперед и, упав на землю, приготовился к стрельбе. Скоро полоса тумана, в которой они бежали, осталась позади, до леса оставалось не так уж много, но тут перед ними возникло новое препятствие: проволочный забор.

Эрнст пополз вдоль полосы и вскоре добрался до узкоколейки, ведущей куда-то в сторону. Пока он стрелял по часовому, Фриц и Вилли побежали по полотну. Минут через пять все трое были уже вместе, а самое главное — вне досягаемости огня противника. Немного передохнув, они осмотрели свое оружие, поставили его на предохранитель, не переставая удивляться тому, что им удалось отделаться только легким испугом.

Затем они шли до самого рассвета, а потом расположились на отдых в небольшой лощинке, поросшей елочками. Голод, казалось, уже не мучил их, как прежде, зато усталость валила с ног. Чтобы не заснуть, дежурный жевал сосновую смолу. Остальные двое в это время спали. Неподалеку от лощины, в которой они расположились, проходила полевая дорога. Какие-то изможденные люди валили лес, а затем грузили его на повозки. Их охраняли двое жандармов.

Следующую ночь антифашисты провели относительно спокойно, а утром вновь двинулись в путь. Шли, пробираясь через заросли, карабкаясь на холмы, обходя хутора, пока наконец не оказались на шоссе, которое, сделав петлю, спускалось к реке. Через реку на другой берег был перекинут мост. Этот мост они знали: в конце лета их через него проводил Хромой из взвода Яника. Только тогда они шли в обратном направлении. Миновав мост, они должны были все время идти прямо на север, только в этом случае антифашисты смогли бы встретиться с Анатолием Невойтом или хотя бы выйти к пункту встречи.

Вилли, Фриц и Эрнст почувствовали себя странниками, которые, вернувшись домой после долгого пути, остановились у калитки собственного дома. Всем сразу захотелось привести себя в порядок. Сначала почистили свое оружие. Затем разделись по пояс и вымылись холодной водой. Потом почистили обмундирование, насколько это можно было сделать при скупом свете луны.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

СЕЛЬСКИЙ СТАРОСТА ИЗ ЛЕБКОВ

Лес, полновластными хозяевами которого одно время были майор Шаров и Яник, сильно изменился. Разумеется, лесные просеки и осушительные канавы остались на прежних местах, но зато он стал полностью безлюдным: не было в нем ни лесорубов, ни грибников, ни сборщиков хвороста. Казалось, что лес вымер. На последнем привале Вилли заговорил об этом со своими друзьями.

Эрнст и Фриц молчали. Они сидели в гуще ельника около маленького костерка, который почти совсем не дымил, и сушили носки и обувь. Хождение в мокрой обуви так испортило им ноги, что они даже начали прихрамывать.

Вилли вскипятил в алюминиевом котелке воды, а затем растворил в нем несколько кубиков концентрата — остатки неприкосновенного запаса. Они пили крепкий горячий бульон маленькими глотками и чувствовали, как силы постепенно возвращаются к ним.

Вдруг тишину леса нарушил какой-то шум. Выяснилось, что по одной из просек, которая проходила правее их привала, прошло подразделение полицейских. Их было человек сорок. Вооружены они были карабинами, и легкими пулеметами. Выйдя на старую, уже поросшую маленькими деревцами и кустарником полянку, полицейские бодро рассыпались цепью, а потом залезли на наблюдательные вышки, которых было полно во всем лесничестве.

Патриотам пришлось немедленно прервать свой отдых. Участок, по которому они должны были двигаться дальше, был занят полицейскими. Несколько раз они пытались проскользнуть сквозь эту цепь, но это им не удалось. Полицейские бросили с вышек несколько ручных гранат и начали было спускаться на землю, но короткие автоматные очереди патриотов заставили их вновь вскарабкаться наверх.

Перестрелка продолжалась с перерывами до сумерек, а потом Эрнст приказал прекратить огонь: пусть полицейские думают, что партизаны отошли назад. Сделать это было совсем не трудно. Было только обидно, что на их пути появились эти полицейские, когда до цели перехода оставалось совсем немного.

Когда стемнело, над наблюдательными вышками взлетела в небо красная ракета. И в тот же миг залились свистки полицейских. Вскоре наблюдатели спустились с вышек на землю, построились и ушли.

Патриоты, выдерживая дистанцию, отправились за ними. Помогла им внезапно начавшаяся гроза: сначала подул сильный ветер, затем полил дождь. Ночь, спустившаяся на землю, сделалась непроницаемой.

Ориентироваться в такой темноте стало просто невозможно. Патриоты поставили палатку и, забравшись в нее, попытались уснуть. Время от времени кто-нибудь из них выходил из палатки на дождь и толстой палкой колотил по стволу дерева. Эти стуки, несмотря на дождь и ветер, были далеко слышны, но только на них никто не отвечал.

«Может быть, Андре и Максу не сразу удалось покинуть Люблинец, — думали антифашисты. — Или они, находят, уже на пути к месту встречи, тоже напоролись на противника и потому опоздали».

Утром 22 октября раздался колокольный звон. До леса его донесли порывы ветра. Солнце наконец прорвало пелену облаков и осветило своими лучами маленькую стоянку антифашистов, которую они прозвали «У трех елей». Площадка была пуста, а обрывки облаков, плывущие по небу, только еще больше подчеркивали картину безлюдности.

Тройка антифашистов, пережив разочарование прошлого дня, поняла, что здесь они никого не встретят. Но они надеялись, что Анатолий Невойт каким-то способом оставит им известие о себе. По совету Эрнста и Вилли Фриц перерыл всю землю под листом для костра, но ничего не нашел. Видимо, советские партизаны, снимаясь со стоянки, все убрали за собой, а это означало, что они уходили отсюда спокойно. Правда, удалось найти остатки овощей и очисток, по которым можно было определить, что партизаны были здесь дней восемь — двенадцать назад. Но тогда куда же они ушли? Почему не оставили какой-нибудь записки, положив ее в жестяную банку из-под консервов?

Это было загадкой, и она удручала патриотов. Теперь им ничего не оставалось, как идти к сельскому старосте в Лебки, но они забыли, как его зовут. И его имя, и его внешний вид как-то не запомнились им, поскольку они видели его мельком при переходе границы и по прибытии в Люблинец.

Под вечер они направились в село. Осторожно, друг за другом, они шли по полевой дороге, а затем, заметив вышку, на которой сидел наблюдатель, свернули в поле.

Зайдя на крайний двор, Фриц навел кое-какие справки. В этом доме жила семья немецкого переселенца. Полагаться на слова хозяина дома Фриц не решился и попросил одного из сыновей этого человека проводить их до дома сельского старосты.

Дом старосты Яна Вилька находился на противоположной стороне села. Как только патриоты вместе с провожатым появились в кухне, хозяйка дома испуганно вскрикнула. Следом за матерью закричали и ее маленькие дети. За столом сидел и сам хозяин. Темные волосы упали ему на лоб, покрасневшими глазами он с неприязнью смотрел на пришедших.

Жена старосты распахнула дверь в соседнюю комнату, видимо спальную, и, схватив детишек за шиворот, как обычно берут котят, по очереди одного за другим покидала их туда, а затем исчезла и сама.

Антифашистов удивило поведение сельского старосты. Он не ответил на приветствие гостей, а парню, сопровождавшему их, неприязненно бросил:

— А ты убирайся из моего дома! И немедленно!

Фриц вышел вместе с парнем в коридор и строго-настрого предупредил его держать язык за зубами, если ему раньше времени не хочется расстаться с жизнью, а потом вернулся в кухню.

За это время находящиеся в кухне все еще не могли найти общий язык. Староста то ли не хотел, то ли не мог вспомнить гостей. Он смотрел на них как на прокаженных. Наконец его взгляд остановился на усталом худом лице Фрица.

— Вы кучка шпиков! — проговорил староста. — А ты, — повернулся он к Фрицу, — кроме того, еще и пьян! — Затем он сказал, что никакого капитана Невойта он никогда и в глаза не видел, точно так же как и майора Шарова.

Друзья наперебой начали напоминать ему о том, как он вместе с ними и подразделением капитана Невойта ходил в лес под Гербы, где они должны были встретиться с майором Шаровым. Постепенно Ян Вильк начал кое-что припоминать. Он заметил, что одежда у них промокла и поистрепалась.

— А-а, так это вы, немцы, — проговорил он наконец. — Теперь я вас вспомнил. А что вам, собственно, от меня надо?

— Мы ищем капитана Невойта, — ответил на его вопрос Эрнст. — Скажите нам наконец, где он сейчас?

— А вы этого в самом деле не знаете? — Стоило старосте произнести эти слова, как в глазах его показались слезы. — Анатолий убит, все они погибли. Наташа, та самая, подорвала себя гранатой.

В кухне воцарилось долгое, томительное молчание.

— Откуда вы узнали об этом? — первым нарушил тишину Вилли.

— Узнал? Ни от кого я не узнавал, а сам видел собственными глазами. В участке гестапо в Блаховне. — Ян Вильк с трудом сглотнул слюну, а затем спросил, не найдется ли у них табачку на закрутку. Скручивая цигарку, он продолжал: — Вчера я приехал из больницы. Вернее сказать, меня оттуда сам Христиансен привез. Он ездил туда, чтобы, забрать фотографии трупов Анатолия и других товарищей. Он сам и показал мне фотографии, а я должен был сказать ему, что это за люди. Всю ночь он то и дело совал мне под нос те фото. Я чувствовал, что не могу справиться с собой: лицо выдавало меня. И потому я все время отводил глаза в сторону. Но я их всех узнал на фотографии. Некоторые из них выглядели ужасно. Наташино тело было разорвано на куски, и они сфотографировали только ее голову. — Вильк прикурил, затянулся и тут же закашлялся. — Не пойму, и зачем только Анатолию понадобилось идти именно туда?

Эрнст подался туловищем вперед и спросил:

— Что ты говоришь? Куда он пошел?

— В лесничество, что возле Люблинца. Там фашисты их и побили. Видимо, у капитана были с собой какие-то бумаги, из которых выяснилось, что он пришел отсюда. А может, гитлеровцы узнали об этом из какого другого источника. Но этого я не знаю. — Вильк нахмурился. Появление советских партизан в этих местах было для него светлым лучом в его нелегком положении сельского старосты. Гибель партизан подействовала на него как удар грома и парализовала его волю.

Патриоты переглянулись между собой: до них только сейчас дошел смысл того, что им сообщил Вильк. Капитан Невойт шел на встречу с ними, а Андре ждал его со дня на день, с часу на час, пока в городе не началась облава. Таким образом, ответ на вопрос, почему Андре не зашел на мельницу, был получен. Но каким путем?!

— После случившегося мы вряд ли можем надеяться на встречу с Максом и Андре. Что им теперь здесь делать? — сказал Вилли, и его друзья были согласны с ним.

Постепенно Ян Вильк отогнал мрачные мысли и разговорился:

— Вам ни в коем случае нельзя долго оставаться у меня. Христиансен лично прочел мое донесение, в котором я писал о том, что в районе Лебков никаких партизан нет и в помине. «Так выходит, что ты нам врал, грязный подонок!» — бросил он мне грозно, а потом захохотал. Они позволили мне бежать только для того, чтобы я был как бы подсадной уткой. Вот почему я и подумал сначала, что вы гестаповцы. Ведь Христиансен и вас ищет. Боюсь, что за моим домом установлена слежка.

— Это вполне возможно, — согласился Вилли. — Не думаю, что он теперь оставит тебя в покое. Собирайся и ты, возьми кое-что из теплых вещей, еды немного и деньги, какие есть в доме. Ты здесь знаешь каждую тропку, а мы все вооружены, так что пошли с нами. Уйдя из дому, ты хоть можешь надеяться на то, что останешься в живых.

— Мне идти с вами?

— Да, с нами, — торопливо подтвердил Эрнст. Фриц придерживался точно такого же мнения. — Торопись, а то может быть поздно.

Вильк медленно, но решительно покачал головой.

— Хорошие вы люди. Но разве я могу бросить жену да малых ребятишек?

— А какая им будет польза, если их отца погубят в концлагере? — Голос у Вилли был строг, он никак не мог понять поведения Вилька. — Или, быть может, тебе приказано остаться здесь? Где, собственно, находится то польское подразделение, в котором ты числишься?

— Где сейчас Яник? О нем я не имею ни малейшего представления. Фашисты за ним охотятся, как за диким зверем. В лесничестве каждый день рыскает множество полицейских. Они методично прочесывают всю местность, оставляют дозорных. Лесники теперь даже не рискуют выходить в лес. — На миг Вильк задумался, представив себе, кто из местных жителей мог за что-нибудь мстить ему. — Комар как-то заходил к моей жене. Он все еще находится в бегах, но уже не надеется, что долго останется нераскрытым.

— Ты у них последний, они тебя собаками затравят, — пытался убедить поляка Вилли. — Гитлеровцы чувствуют приближение конца и потому особенно лютуют. Не надейся, что они тебя пощадят!

Однако ни о каком бегстве Вильк и думать не хотел. Напротив, он спросил, что ему отвечать, если к нему придут друзья немецких антифашистов и будут ими интересоваться.

Эрнст ответил, что он может сказать о том, что антифашисты, мол, пробиваются в Бреслау. На самом деле они этого и не думали делать, но кто мог сказать, как себя поведет Вильк на следующем допросе.

Перед уходом партизан из села Вильк снабдил их продуктами. Его жена, немного успокоившаяся к тому времени, насыпала им в мешок два ведра картошки, дала каравай хлеба. Другого у них самих ничего не было. Дала она им и пустое ведро, чтобы они могли в нем что-нибудь себе приготовить.

Тройка отважных направилась к месту своей старой стоянки, но по дороге они передумали и решили остановиться на поляне, которую заметили еще тогда, когда шли к Вильку. Здесь тоже было подготовлено место для костра. Эрнст и Фриц наносили хворосту и разожгли его. Вилли стал варить грибной суп, благо грибов в тот год в лесу было много. Получилось целое ведро супу, но они съели его в один присест и сразу же наполнили ведро водой, чтобы вскипятить чай.

Хозяйственные заботы несколько отвлекли друзей от мрачных мыслей. После обеда решили обсудить создавшееся положение. Двигаться в Люблинец было равносильно самоубийству. Вилли предложил идти к Оппельну, сказав, что каждый километр пути, отделяющий их от Лаузица, доставляет ему боль. Однако Эрнст выступил против, привел важные аргументы. Согласия Центра на такое изменение пути они не имеют. Положение не улучшится, даже если Фрицу удастся починить рацию, так как динамо-машина, с которой он упал в канаву с водой, основательно промокла и не давала тока. Оставить же ее крестьянину для просушки в печи строго-настрого воспрещалось инструкцией.

Едва рассвело, бывший партизанский лес огласился криками и свистками прочесывающих его карателей.

Детально обсудив все варианты, патриоты единодушно пришли к выводу, что им следует перейти границу так называемого генерал-губернаторства и присоединиться к подразделению майора Шарова. С майором можно поговорить о деле, и в то же время будет возможность связаться с Центром. Не исключено, что после этого Центр вышлет к ним самолет с Большой земли, который доставит пропагандистские материалы, и тогда они смогут предпринять новый поход к границам вермахта или же, что тоже не исключено, их отзовут в Москву, где они подготовятся к проведению подобной операции, но только в другом месте гитлеровской Германии.

Патриоты быстро упаковали свои вещи. Их ожидал нелегкий путь с преодолением водных преград, открытых участков местности и укрепленных районов. Поделив между собой боеприпасы, они без сожаления расстались с той частью поклажи, без которой солдат вполне может обойтись при совершении, столь тяжелого марша. По совету Эрнста Фриц зарыл в землю недействующую динамо-машину, а она весила как-никак целых пять килограммов, и одну батарею питания. Оказавшись на территории, контролируемой польской армией, они смогут связаться с Центром, подключив рацию к обычной электросети.

Когда все приготовления были закончены, патриоты решили отдохнуть перед дальней дорогой, однако известие о гибели советских партизан так подействовало на них, что спать они не смогли. Все трое легли поближе к костру и стали говорить о постороннем, стараясь не касаться того главного, что жило в них все эти дни. Фриц заговорил о том, как хорошо было бы сейчас помыться в бане и надеть чистое белье. Проблема питания волновала их в не меньшей степени.

— Мы попали как раз в то положение, в какое не должны были попадать, — не выдержав, сказал Эрнст. — Однако ничего изменить мы не можем, а поэтому нам нужно жить и бороться, как и подобает настоящим партизанам.

— Наш Вилли хорошо зарекомендовал себя как лесной повар. Предлагаю назначить его заведующим по провиантской части, тем более что задание это очень ответственное, — предложил Эрнст.

— Что ты сказал? — испуганно спросил Вилли. Он не сразу понял, о чем шла речь, так как думал совсем о другом. — У меня никак не выходит из головы сельский староста из Лебков. Я как сейчас вижу его: сидит на кухне у печки, ничего не понимает и целиком полагается на судьбу. Возникает вопрос: почему командование Армии Крайовой так плохо готовит своих людей? Ведь они не знают, как им действовать в случае разоблачения! Разве можно так поступать со своими людьми?

А в это самое время Ян Вильк снова находился уже в Блаховне. Гестаповцы, приехавшие за ним, забрали его из дому, втолкнули в машину и повезли в гестапо. Его втолкнули в комнату, некогда белые стены которой почти до потолка были забрызганы кровью тех, кого здесь пытали прежде. Вилька бросили на пол и начали избивать. После соответствующей обработки его повели на допрос к Христиансену, который важно восседал в своем кабинете за письменным столом, где лежали фотографии убитых русских партизан.

Гестаповец, который вел Вилька, ткнул его лицом прямо в фотографии.

— Где сейчас Шаров? Где Яник? Говори, собака! Где пятеро немцев антифашистов? Ну, быстро! — заорал на него Христиансен.

Сельский староста закрыл глаза и молчал. Он думал теперь только о том, как бы случайно не проговориться.

Так ничего не добившись от Вилька, гестаповцы снова потащили его в камеру пыток. Сорвав с него куртку и связав за спиной руки, они подняли его на крюк и подвесили за руки, а два охранника начали бить его кнутами. Вильк потерял сознание. Очнулся он уже на полу. Рот его был наполнен кровью.

Христиансен стоял в дверях и, наблюдая за происходящим, подавал команды. Поскольку избитый Вильк не подавал никаких признаков жизни, он приказал поднести к его губам зажженную спичку. Пламя спички слегка колыхнулось. Беднягу Вилька облили холодной водой, а затем, оттащив в угол, прислонили спиной к стене. Гестаповцы разошлись на ужин, заперев дверь на засов.

Вильк с трудом дышал. Голова и грудь раскалывались от боли. Боль была ужасной. А он вдруг, несмотря на эту боль, отчетливо понял, что должен выполнить свой долг перед родиной и семьей. Руки его были уже развязаны. Он пошевелил сначала одной рукой, потом другой, с трудом поднял голову. И первое, что он увидел, было окошко, окошко без решеток.

«Бежать! Немедленно бежать!» — обожгла его внезапно пришедшая в голову мысль.

Никто не заметил, как он вывалился из окошка. Хорошо, что до земли было совсем не высоко. Ползком или ковыляя, опираясь на найденную по дороге палку, Вильк с трудом добрался до родного дома. Умывшись и переодевшись в чистую одежду, он отправился к родственникам в Верхнюю Силезию, чтобы спрятаться у них.

Гитлеровский наблюдатель, стоявший на вышке в Лебках, видел, как к вечеру 22 октября в дом сельского старосты Яна Вилька зашел какой-то мужчина. Его донесение совпало с донесением о том, что группа полицейских была обстреляна партизанами, численность которых установить не удалось. Партизаны вели огонь из советских автоматов. Из этого донесения Христиансен сделал вывод, что полицейские были обстреляны либо партизанами Шарова, либо пятеркой немецких антифашистов. Он допускал мысль и о том, что обе эти группы могли даже соединиться, так как ни одна из них не попала в облаву. Правда, дозорный видел только троих партизан, но это было легко объяснить: видимо, это партизанские разведчики, в то время как вся группа скрывается где-то в лесу. Так думал зондерфюрер, ломая голову над тем, куда после этого могут направиться партизаны.

Об этом он узнал только спустя двое суток. Гестаповский агент, действовавший на участке железнодорожной линии между пунктами Тарновске-Гуры и Здуньска-Воля, доложил о том, что видел группу партизан, двигавшуюся в направлении на северо-восток, в сторону города Клобуцк. Христиансен срочно связался по телефону с местными властями и потребовал, чтобы они взяли под строжайший контроль леса в том направлении. Численность партизан, и притом хорошо вооруженных, по его мнению, могла доходить до тридцати человек. Одновременно он послал соответствующее донесение в штаб СД в Ченстохову, так как партизаны могли рискнуть перейти границу империи.

Эрнст, Вилли и Фриц даже не предполагали, что они втроем могут так всполошить командование местных воинских частей, полицию и даже фольксштурмовцев, которые тут же были подняты по тревоге. Когда патриоты, ничего не подозревая, зашли в домик к какому-то человеку, чтобы подробно расспросить его о положении в этом районе, они, разумеется, не знали, что это агент гестапо. Заметив телефон, они заподозрили здесь что-то неладное, так как телефоны не устанавливали в таких домиках. Перед уходом партизаны на всякий случай решили перерезать телефонный провод, но, сколько ни искали его, выйдя из дома, так и не нашли.

Вскоре они забыли об этом одиноком старике — слишком много было других забот: они видели, что на крупных хуторах в округе и в больших сараях располагаются солдаты противника, готовящиеся к проведению каких-то учений. В лесу то тут, то там попадались гусеничные вездеходы с солдатами, на засеянных полях тренировались солдаты, а по шоссе двигались колонны воинских машин. Однажды, когда патриоты, едва выйдя из леса, приблизились к неизвестному им населенному пункту, их обстреляли. Судя по всему, стреляли из окон домов.

Утром 26 октября все трое грелись на солнышке, расположившись на крохотной полянке, окруженной со всех сторон густым кустарником. Они завтракали. Поев, Вилли встал на пост, а Эрнст и Фриц занялись чтением плаката, который они сорвали прошлой ночью на рыночной площади какого-то села. Плакат представлял собой выдержку из речи рейхсфюрера СС Гиммлера, в которой тот разъяснял фольксштурмовцам их главные задачи в Восточной Пруссии, имеющие важное военное значение. Кто-то карандашом сбоку приписал на плакате:

«Фау-2! Это, видимо, и есть новое чудо-оружие фюрера?»

Прочитав плакат, Эрнст передал его товарищу, а сам взял в руки узкую бумажку, наклеенную на его полях. Каково же было его удивление, когда он увидел, что это был написанный его рукой призыв:

«Всем, всем! Война проиграна! Кончайте с гитлеровскими преступниками! Спасайте Германию!

Национальный комитет «Свободная Германия».

Непонятно было только, кто мог занести сюда это воззвание, которое они в свое время распространяли в районе Клобуцка.

Обрадованный Фриц забрал у Эрнста бумажку, думая о том, как долго их воззвание провисело на видном месте и сколько людей могли его прочитать. И только после этого он углубился в чтение выдержки из речи Гиммлера.

Однако от этого занятия его вскоре оторвал Вилли, сказав, что по дороге движется большая колонна. Идущие в колонне люди большей частью одеты в гражданскую одежду и вооружены самым различным оружием. Колонна идет откуда-то из тыла по направлению к ним.

— Вот это и есть фольксштурмовцы, — пояснил Фриц с легкой усмешкой. — Сейчас их будут тут учить военным премудростям, а мы на них посмотрим.

Хорошо еще, что антифашисты не успели установить палатку, а собрать вещи для них было делом одной минуты. И хотя солнышко уже позолотило верхушки молодых деревьев и кустов, по земле еще кое-где стлался жидкий туман, закрывая луг, перерезанный на две части глубокой, но сухой канавой.

Фриц первым спрыгнул в канаву. Согласно договоренности, существующей между ними, сегодня группу должен был вести он.

Согнувшись, тройка смельчаков по канаве бросилась в сторону леса. Неожиданно канава кончилась, и Фриц побежал налево. Однако не успел он сделать нескольких шагов, как кустарник, по направлению к которому он бежал, раздвинулся, и Фриц увидел направленное на него дуло пистолета. В тот же миг из-за куста вышел полицейский в зеленой форме, а с ним несколько человек в гражданском.

Фриц бросился бежать.

— Хальт! — крикнул ему вдогонку полицейский и выстрелил. Вслед за ним открыл огонь и тот, что был в гражданском.

— Назад! Назад! Здесь засада! — крикнул Фрицу Эрнст.

Нападающие неожиданно исчезли, как будто их и не было вовсе. Фриц хотел опереться рукой о дерево и не смог: правую руку пронзила резкая боль, а между пальцами потекла кровь. Входное отверстие раны было маленьким, а выходное — большим, рваным, с мелкими осколками кости по краям. Фриц с трудом добрался до канавы. Через его голову летели пули: это Эрнст стрелял из своего автомата. Фриц вытащил из кобуры пистолет. Хорошо еще, что он был левша и умел стрелять левой. Как только кустарник, в котором спрятался жандарм, зашевелился, Фриц выстрелил по нему.

На дне канавы на коленях стоял Вилли. Его автомат заклинило, а он никак не мог понять, в чем же дело. По лицу его что-то текло, Вилли думал, что это пот, и время от времени вытирал его рукой, но потом оказалось, что это не пот, а кровь.

Враги, залегшие на опушке леса, несколько отползли вглубь, а те, что расположились на лугу, подползли поближе к патриотам, стреляя наугад.

— Чего вы тут копаетесь? — крикнул Эрнст товарищам. — Эти мерзавцы нас окружили! Разве вы не видите? — Он еще не чувствовал, что сам ранен в плечо и руку. — Стреляйте по гадам, что со стороны леса. Здесь я и сам справлюсь.

Фриц взял у Вилли автомат и, прижав к себе, одной рукой устранил неисправность. Время, казалось, тянулось очень медленно. Он сам хотел выстрелить из автомата, но его остановил Вилли.

— Дай мне! — крикнул он и, выхватив автомат из руки Фрица, выпустил две длинные очереди по опушке леса, откуда нападающие начали продвигаться вперед.

Вооруженные автоматами патриоты на первый взгляд как бы имели преимущество по сравнению с противником, но так могло показаться только на первый взгляд, ведь фольксштурмовцев было несколько десятков человек. Правда, вооружены они были только карабинами, пистолетами и охотничьими ружьями и боялись огня советских автоматов, но, подгоняемые офицерами, ползли к патриотам со всех сторон.

Из руки Фрица все текла кровь, рука немела, а тело сотрясала мелкая дрожь. В пистолете у него остался единственный патрон. Поскольку Фриц уже не был в состоянии активно защищаться, он серьезнее, чем Эрнст и Вилли, воспринимал угрожавшую им опасность. Вилли посмотрел направо, а фольксштурмовцы в это время приближались слева.

Фриц увидел козырек и руку, в которой блеснул штык карабина. Все это он различил вполне отчетливо, тем более что солнце ярко светило.

«Сейчас начнется рукопашная, — мелькнуло у него в голове, — но живым я им не дамся». Подумав об этом, он повернулся к Эрнсту и позвал его.

Эрнст на миг перестал наблюдать за лугом и, взглянув на друга, только теперь увидел, что тот ранен. Достав рацию из коробки, он ударами приклада разбил ее, а затем, облив спиртом из фляжки, поджег.

Фашисты воспользовались этой паузой. Видимо, это окрылило их. Эрнст заметил блеск карабина в траве. Он выстрелил в то место. Раздавшийся вскрик подсказал ему, что он не промахнулся.

Эрнст бросил Фрицу несколько пустых магазинов, чтобы тот наполнил их, раз уж сам не может вести огонь по противнику. Зажимая магазины коленями, Фриц один за другим наполнил их патронами. От напряжения его даже в пот бросило.

Перестрелка, начавшаяся в восемь часов утра, продолжалась с перерывами уже три часа. Затем наступило затишье: не колыхалась высокая трава, не шевелились кусты со сбитыми пулями ветками. Патриоты никак не могли понять, что случилось: они стреляли по противнику, а он не реагировал на это. Велико же было их удивление, когда они поняли, что обратили в бегство численно превосходящего их противника, быть может ненадолго, но все-таки обратили.

Бой утомил антифашистов. Вилли тяжело дышал, глаза его лихорадочно блестели. У Эрнста пересохло в горле, и он с трудом произнес:

— Я уже говорил, что нам нужно поскорее уходить отсюда, пока они не вернулись с подкреплением. Чтобы легче было идти, возьмем только самое необходимое: оружие да еще палатку.

Ему самому нелегко было расстаться со своим рюкзаком, в котором кроме смены чистого белья, пары обуви и прочих мелких вещей личного пользования лежали последний экземпляр газеты Национального комитета «Свободная Германия» и привезенные из Москвы пропагандистские листовки. Все это теперь нужно было оставить.

Дольше всех перебирал свои вещи Вилли. Он все-таки не оставил свой рюкзак. Правда, рюкзак был почти пуст, но все же было куда положить ложку, котелок, соль и прочие мелочи, без которых в повседневной жизни не обойтись.

Вскоре они вышли на дорогу, ведущую через луг. За лугом начинался лес, разделенный просекой на две части. Неподалеку от себя патриоты заметили часового, вооруженного карабином. Их он не увидел.

Лес, который на первый взгляд показался густым и большим, разочаровал антифашистов. Собственно, это была всего-навсего узкая, шириной метров двести, полоска леса. За ней раскинулось поле. Какой-то крестьянин работал на нем. Заметив партизан, он сначала посмотрел на восток, где проходила просека, затем — на другой конец леса и только потом, недоуменно покачивая головой, уставился на пришельцев.

По его поведению патриоты поняли, что опушка леса, видимо, охраняется гитлеровцами, а идти по открытой местности они не рисковали.

Что же делать? Эрнст и Вилли направились к просеке. Оказалось, что она тоже охраняется, однако была хоть и небольшая, но все-таки надежда проскочить в лес под прикрытием деревьев, прежде чем солдаты сообразят что к чему и откроют по ним огонь.

— Долго раздумывать опасно, ребята, — заметил Вилли, когда товарищи поравнялись с ним. — Нужно прорываться. Иного выхода у нас нет.

— Может, дождемся здесь наступления темноты? — спросил Фриц. — Мы не зайцы и не собаки, чтобы позволять кому-то стрелять себе в спину, тем более после того, что с нами уже было.

— Вот именно. У нас есть один-единственный шанс — это попытаться прорваться, — настаивал на своем Эрнст. — Иначе нас всех здесь прикончат.

— Но ведь мы еще можем сопротивляться.

— Особенно ты.

— Да, и я тоже. Хоть одного фашиста, но и я уложу. Как заяц не погибну, — сказал Фриц, делая несколько шагов к просеке.

Разумеется, он не мог знать, что точно такое же решение принял и Анатолий Невойт, когда его группа оказалась в окружении. Если бы Фриц знал, что это привело русских партизан к гибели, он отказался бы от своего решения. Но сейчас он твердо верил, что выбрал единственно правильный путь.

Эрнст видел спасение лишь в неожиданном нападении на часовых. Однако нельзя было не считаться с радистом, который потерял много крови. Если Фриц отстанет, он определенно попадет в лапы к фашистам, а этого Эрнст никак не мог допустить. Доживи он до ста лет, никогда не простил бы себе того, что оставил в этом лесу Фрица.

— Хорошо, мы остаемся до темноты, — согласился он.

Вилли не стал возражать.

На значительном расстоянии от просеки антифашисты забрались в кусты. Эрнст разорвал индивидуальный пакет и перевязал Фрицу руку, затем перевязал Вилли рваную рану на голове.

Патриоты расположились друг от друга на некотором расстоянии и, хорошо замаскировавшись, начали внимательно следить за солдатами.

Вскоре на дороге показались грузовики. Они остановились, и из их кузовов на землю выпрыгнули солдаты. Рассыпавшись цепью, они направились прочесывать лес. Фриц хорошо видел их. Он лежал на плащ-палатке, зажав в левой руке пистолет. Всего лишь единственный куст отделял его от двух гитлеровских солдат.

— Нордман, смотри, как бы нам не потерять связи с нашими, — сказал один гитлеровец другому.

Один из них обошел куст, под которым лежал затаив дыхание Фриц, справа, другой — слева.

Неожиданно Фрица охватил страх: «А вдруг гитлеровец заметил меня и сейчас воткнет мне штык в спину? Я подохну тут как собака!»

Но солдаты, обогнув куст, пошли дальше и оказались на дороге. Потом грузовики уехали. А вечером, часов в семь, на том же месте появились новые преследователи. Правда, этих было не так много. Патриоты в сумерках с трудом различали фигуры, но зато хорошо слышали голоса. Из разговора гитлеровцев стало ясно, что утром сюда пришлют солдат с собаками-ищейками. Затем один из них сказал, что партизаны ранены и далеко уйти не смогут, а их спрятанные вещи гитлеровцы уже нашли.

Ночью патриотам удалось пересечь еще одно железнодорожное полотно, а затем с большим трудом преодолеть полосу фашистских заграждений: противопехотных и противотанковых. Жажда так мучила их, что они даже позабыли о том, что голодны. Особенно страдал от жажды Фриц, а в лесу, по которому они шли, как нарочно, не было ни одного ручья.

Фриц плелся следом за Эрнстом. Боли от раны он почти не чувствовал, но зато страшно болели ноги, стертые до крови, а тут еще морально убивала потеря рации. Вскоре он упал, товарищи подняли его. Вилли отыскал ямку, в которой чудом сохранилось немного дождевой воды, ложкой собрал воду и влил ее в рот Фрицу. После этого они поплелись дальше. Вскоре увидели стог сена и решили передохнуть в нем, но неподалеку в поле ретивый унтер дрессировал фольксштурмовцев, то и дело командуя: «Ложись! Встать! Бегом — марш!»

Фриц настолько ослабел, что не мог даже переставлять ноги. Эрнст тоже плелся еле-еле, хотя самому ему казалось, что он бежит. А кругом, куда ни посмотри, — ни деревца, ни кустика.

Фриц чувствовал, что силы окончательно оставляют его, и потому все чаще и чаще вспоминал старое правило подпольщика: если двое других могут спастись, а ты мешаешь им в этом, то не будь эгоистом. Дойдя до вала из камней, он остановился, так как перелезть через них уже не мог. Вытащив свой пистолет, он протянул его Эрнсту со словами:

— Возьми его себе. Если гитлеровцы найдут меня тут, то примут за военнопленного, сбежавшего из концлагеря. Всего доброго, друзья! Не погибать же вам из-за меня. Идите, счастливо!

— Спрячь пистолет! Сядь! — Эрнст устало опустился рядом с Фрицем. — Мы сейчас немного отдохнем, а потом все вместе пойдем дальше и будем почаще отдыхать. В конце концов должна же эта проклятая равнина когда-нибудь кончиться.

Вилли присел перед ними и сказал:

— Неужели ты мог подумать, что мы оставим тебя здесь одного? Очень жаль, если это так.

Они уговаривали Фрица, даже ругали его, пока он наконец не встал и они не поплелись дальше, так как сидеть на камнях под раскаленными лучами солнца было нисколько не лучше, чем идти.

Двигаясь по разбитой полевой дороге, они приблизились к какому-то населенному пункту, а затем вышли на твердую дорогу. На околице они увидели дорожный указатель с надписью: «До Радомско — 25 км».

ПРИХОД И УХОД

Много разных людей на своем пути на восток повстречали трое антифашистов. В первом же доме, в который они зашли, их напоили и накормили. Дочка хозяина перевязала Фрицу руку, удобно подвесила ее на груди раненого. Во втором дворе жили более зажиточные люди. Хозяйка как раз сварила какао, однако отказалась налить кружку раненому. И только когда Эрнст навел на нее дуло автомата, она испугалась и налила Фрицу какао. В третьем месте, когда они постучались в дом, надеясь расположиться в нем на ночлег, дверь им открыла совсем еще молодая крестьянка в одной ночной сорочке. Женщина так задрожала от страха, что свеча, которую она держала в руке, заходила ходуном. Друзья решили не пугать молодку еще больше и легли спать в стог соломы. Ночь была холодной, дул пронизывающий ветер, и они основательно промерзли. Среди ночи проснулись от шума и крика. Оказалось, что хозяин из ревности устроил молодой жене скандал. Странно было наблюдать в такое время подобную картину, как будто у людей не было более серьезных забот.

Позднее они встретили на дороге старого мужчину, который отдал им все съестное, что у него было.

Однажды ночью патриоты вышли к берегу Варты. Это обрадовало их. Они решили, что снова находятся на партизанской территории, контролируемой Армией Людовой. Но тут выяснилось, что они заблуждаются. Идя вдоль реки, они спустя некоторое время приблизились к мосту, у которого стоял домик пограничников. Поначалу патриоты перепугались, но, присмотревшись, увидели, что границу, собственно, никто не охраняет. Пограничники и таможенники сидели в домике и азартно дулись в карты.

Через несколько минут они вышли на хорошо знакомое им шоссе Ченстохова — Радомско, но тут на нем показалась машина, и им пришлось быстро спрятаться в кустах. Вскоре они снова подошли к реке, где прямо перед ними виднелся мост. Эрнст внимательно просмотрел подходы к мосту и не увидел ни на этой, ни на той стороне ни одного часового, хотя по обе стороны стояли бункера для охраны.

Эрнст очень сомневался, что им удастся перебраться на другую сторону реки по мосту. Однако он должен был вдохнуть уверенность в Вилли и Фрица. Эрнст понимал, что переплыть реку ни один из них не сможет, так как течение в этом месте очень сильное, а сил у них нет. Фриц со своей раненой рукой вообще вряд ли продержится на воде.

«А что, если построить нечто похожее на плот?» — мелькнула у Эрнста мысль, когда он увидел лежащие на берегу бревна. Но эти бревна были слишком тяжелы для них. К тому же нечем было скрепить плот.

— Здесь нам вряд ли пройти, ребята, — проговорил Эрнст.

— В таком случае пойдем вверх по течению, — заметил Фриц, — там мы наверняка встретим людей, которые дадут нам совет. — И, не сказав больше ни слова, он первым пошел вдоль берега.

Шли долго, пока наконец не увидели домик, в окнах которого горел свет. На их стук дверь открыла молодая женщина. Увидев в руках небритых мужчин с мрачными взглядами автоматы, она ничуть не испугалась, а жестом пригласила их войти в дом. В комнате было тепло и уютно. На кровати лежал укутанный по самый подбородок молодой человек с пылающим от жара лицом. Взглянув на вошедших, он отвернулся к стене.

Хозяйка тем временем внесла в комнату каравай хлеба и крынку молока. Показав на больного, она сказала, что это ее муж, у него воспаление легких. Потом поинтересовалась, зачем пожаловали нежданные гости.

Эрнст объяснил ей, что им необходимо переправиться на противоположный берег Варты, перейти по мосту они не могут, следовательно, сделать это следует как-то иначе.

Это объяснение, однако, не удовлетворило хозяйку дома. Нахмурив брови, она спросила о том, какова их конечная цель. Гости, конечно, и не собирались распространяться по этому поводу, хотя хозяйка настаивала на своем. Разговор велся частично на польском, частично на русском языке и продолжался до тех пор, пока весь хлеб не был съеден.

Видя настойчивость хозяйки, Эрнст решил уступить ей и сказал:

— Ладно, так и быть! Мы ищем майора Шарова. Насколько нам известно, он действует при третьей бригаде польской армии. Мы должны явиться к нему, вот, собственно, почему мы и стремимся в Котфин.

— В Котфин? Тогда вам лучше всего пройти через большой мост, что остался у вас позади. А в бункерах у моста давно никто не сидит, да и сам мост никем не охраняется. — Молодая хозяйка улыбнулась, и ее лицо сделалось еще моложе. Если она и до этого вела себя вполне дружелюбно, то теперь стала еще добрее. Она подошла к столу и начала объяснять патриотам, как им лучше идти. Она довольно подробно рассказала, какие села и хутора они должны обойти стороной, чтобы не попасть в переплет, а затем сказала, куда и к кому им можно будет зайти. Ее объяснения свидетельствовали о том, что она хорошо информирована, где кто живет и кто кому симпатизирует. Друзья поблагодарили хозяйку за помощь и встали, чтобы идти. Больной на кровати все это время спокойно лежал, закрыв глаза: возможно, он уснул. Хозяйка время от времени поглядывала то на него, то на гостей.

— Я охотно проводила бы вас немного, чтобы вы не заблудились, — неожиданно предложила она. — Но этот человек, он партизан, тяжело ранен, мне поручили за ним ухаживать, и я, стало быть, отвечаю за него, вот почему я не могу выйти из дому. Не сердитесь, товарищи, и поймите меня правильно.

Со вновь обретенной надеждой антифашисты вышли из дома в темноту ночи. Они понимали, что после долгого перерыва вновь оказались, так сказать, у своих, на территории, контролируемой польской армией. Здесь их, как и прежде, называли товарищами. Находясь в Люблинце и Павонкове, они были вынуждены на время отказаться от этого слова, более того, они даже стали по примеру Андре называть друг друга парнями, лишь бы только чем-нибудь не выдать себя. Теперь им стало легче. Правда, и сейчас необходимо было соблюдать осторожность, однако они сразу же заметно повеселели.

Когда они проходили по мосту, Вилли поднял кусок известняка и написал на настиле: «Покончим с гитлеровской войной!», а на бетонном основании бункера начертал: «Да здравствует интернациональная солидарность трудящихся!»

Патриоты шли, надеясь встретить какое-нибудь подразделение Армии Людовой. Они стали внимательнее следить за местностью. И тут оказалось, что за ними тоже следят. Оставалось только удивляться тому, как зорко жители следили за всеми, кто проходил по их земле.

Однажды они втроем сидели в доме одного крестьянина, где жена и дочка хозяина, поднятые с постели, готовили им горячий ужин. В этом доме у хозяев во всем был достаток. Партизанам показалось несколько подозрительным, что, несмотря на трудное время, у крестьянина ни в чем не было нужды.

Фриц на всякий случай остался стоять у ворот. Вдруг он услышал скрип повозки, лошадиное ржанье и разговор на польском языке. Он бросился в дом и закричал:

— По улице проезжают партизаны! Быстрее туда, пока они не уехали!

Но хозяин дома, крепкий такой мужчина, остановил их жестом:

— Подождите малость. Сперва я сам посмотрю. — Он вышел из дому, но вскоре вернулся и сказал: — Это не ваши люди, это предатели.

Позже патриоты не раз вспоминали добрым словом того крестьянина, который правильно разобрался в обстановке и спас их. Антифашисты поняли, что за прошедшие два месяца здесь, на польской земле, произошли кое-какие изменения.

Вечером 1 ноября патриоты расположились на ночлег в густом лесу. На склоне холма, где они остановились, росла голубика, которая, тронутая первыми морозцами, стала прямо-таки сладкой. Вилли бросился собирать ее, набрал целый котелок и вдруг замер, услышав какой-то шум. Видимо, неподалеку отсюда находилось село. Спустя некоторое время он заметил молодого человека, который, казалось, бесцельно брел по лесу. Одет он был в обычную крестьянскую одежду.

Увидев Вилли, парень остановился и спросил:

— Ты случайно не видел здесь корову? Пеструю такую. Она сбежала из хлева моего хозяина, вот он и послал меня найти ее.

— Никакой коровы я тут не видел, — ответил ему Вилли. — Я думаю, что ее и не было, этой коровы. Ты больше похож на сыщика, чем на пастуха.

Парень ничего не стал отрицать и уже не упоминал ни о какой корове. Тем временем к ним подошли Эрнст и Фриц. Выяснилось, что село, расположенное неподалеку, и есть Котфин. Большего из парня вытянуть не удалось. Они отпустили его, и через полтора часа он появился снова, но уже не один, а с тремя спутниками. Все четверо уверяли, что им приказано провести антифашистов к майору Шарову.

Судя по всему, обе стороны явно не доверяли друг другу. Немцы принимали солдат за изменников-власовцев, а те в свою очередь считали их немцами, которых фашисты засылали в Армию Людову и советские партизанские отряды в качестве своих агентов.

После долгих переговоров с трудом пришли к компромиссу. Когда стемнело, странный по виду отряд направился в Котфин. Шли цепочкой. Возглавлял шествие тот парень, что прежде искал корову. Вслед за ним, почти упираясь дулом автомата ему в спину, шел Эрнст, за ним шагал солдат с карабином наперевес и так далее. Если бы случилось что-нибудь, то живым из этой «игры» мог выйти только тот, кто замыкал шествие. Вечером шум в селе прекратился: окна и двери домов были плотно закрыты, кое-где на улице виднелись часовые.

Молодой парень привел странную колонну в просторный крестьянский дом. Он первым вошел в кухню. Свет ослепил антифашистов, когда они вступили туда. Первое, что они увидели, были дула винтовок, направленные на них.

На какое-то мгновение наступило томительное молчание, которое нарушил чей-то звонкий голос:

— Да ведь это же наши! Это же немецкие антифашисты! А мы-то, стратеги, выслали навстречу им такую «дипломатическую» делегацию.

В доме действительно располагались партизаны майора Шарова. Было здесь и несколько человек из подразделения капитана Невойта старого состава. Эти люди и встретили антифашистов такими радостными криками и возгласами, что потолок низенького дома, казалось, вот-вот рухнет.

Не успели Эрнст, Вилли и Фриц как следует осмотреться, как их уже усадили за стол.

— Рассказывайте, какие у вас новости. Хотите пить, курить?

Тотчас же появился кисет с табаком. Вскипятили чай, а вот с продуктами у партизан было туго. Дело в том, что за день до этого польские националисты, проходя через село, основательно обобрали жителей. Партизаны быстро выбили националистов из села, но тем перед уходом удалось захватить партизанскую походную кухню и разбить ее.

Командир партизанского отряда к моменту прихода туда антифашистов находился на совещании во Влынице. В отряд он вернулся поздно. О приходе немецких патриотов ему доложил часовой.

Майор Шаров прошел в комнату, отведенную под штаб, и приказал позвать к нему товарищей. Когда антифашисты вошли в комнату майора, он стоял навытяжку возле стола.

Эрнст хотел было доложить майору, но тот остановил его жестом и сказал:

— Я вижу, что вам удалось пробиться к нам, хотя, насколько мне известно, сделать это было отнюдь не легко. — Проговорив это, майор обнял за плечи Эрнста, а затем и двух других товарищей. — А то я уже начал опасаться, что гитлеровцы вас схватили.

Последние слова Шарова заставили Эрнста откровенно сказать:

— Анатолий погиб.

— Я знаю, мне уже доложили об этом. Значит, вы напрасно его искали. — Майор на миг замолчал, потом грустно улыбнулся и продолжал: — Мои бойцы очень рады, что вам удалось пробиться к нам. Поздравляю с прибытием. Извините, что я несколько мрачноват, но для этого есть причина: гибель капитана Невойта потрясла меня. Жаль, что капитана уже нет в живых. А ведь он погиб, выполняя мой приказ. — Шаров отодвинул в сторону кофейник и чашки, стоявшие на столе, и предложил: — Садитесь, пожалуйста, товарищи. О случившемся в Люблинце мне известно. Андре и Макс, как я знаю, находятся в городе. Надеюсь, что с ними ничего не случилось. Единственное, чего я не знаю, работают ли они или в силу ряда обстоятельств вынуждены бездействовать. Сейчас меня прежде всего интересует, как вы рассматриваете случившееся и что любопытного вам удалось увидеть по пути сюда.

Пока антифашисты делились с Шаровым своими впечатлениями, к майору два раза подходил дежурный с донесениями. В одном из них сообщалось, что ночью польские националисты вновь попытаются напасть на село. Шаров тотчас же распорядился немедленно усилить охрану штаба, а остальных партизан отвести в лес.

— Теперь я коротко информирую вас о нашем отряде, — продолжал разговор майор. — Обстановка, в которой мы действуем, несколько усложнилась. О польских националистах вы сами только что слышали. По сообщению польских товарищей из Армии Людовой, мы имели дело с бандой численностью до двух тысяч человек, уже неоднократно нападавшей на части и подразделения как Армии Людовой, так и Армии Крайовой. В бою под Влощовой бандиты убили пятьдесят шесть человек. Уже одно это кое о чем говорит. Появилась банда в этих местах около месяца назад и по заданию эсэсовцев активизировала здесь свою деятельность и против нас и против всех польских патриотов. — Шаров провел рукой по слегка поседевшим волосам. С улицы, откуда-то издалека, послышались одиночные выстрелы. — Вы, видимо, удивлены тем, что мы уходим из села, когда эти бандиты собираются войти в него, — продолжал майор. — Но не забывайте о том, что мы здесь находимся по просьбе польских товарищей, как бы являемся их гостями, и, следовательно, должны считаться с их мнением. Командир Третьего округа Армии Людовой, на территории которого мы с вами находимся, отдал приказ избегать столкновений с реакционными вооруженными отрядами, так как пока нашим главным противником остаются гитлеровские оккупанты. А потому сейчас нет смысла начинать борьбу с внутренним врагом. Разумеется, польским товарищам приходится нелегко, так как в создавшейся обстановке бандиты всегда выступают в роли нападающего.

— Уж не поэтому ли отсюда отведена бригада генерала Бема? — спросил майора Эрнст. — Во время нашего перехода сюда мы не столкнулись ни с одним подразделением Армии Людовой.

— Нет, причина совсем в другом, — ответил Шаров. — С наступлением холодов польским патриотам пришлось несколько сменить тактику. Дело в том, что листва с деревьев опала и леса стали лучше просматриваться. Там, где летом легко было спрятаться в густой зелени, теперь заметно любое движение. Именно поэтому польские патриоты временно отказались от создания больших лесных лагерей. Штаб и штабные подразделения польских патриотов движутся сейчас в сторону фронта. Основная тяжесть борьбы против оккупантов на местах легла на гарнизоны Армии Людовой, на казарменные подразделения и даже на мелкие группы польских патриотов. Нам также предстоит разукрупнить наши подразделения и группы, иначе будет трудно вести борьбу. Отряда Куприянова, который был заместителем у Невойта, уже нет в этих местах. Я говорил вам о том, что условия, в которых мы находимся, усложнились. Фашисты заметно активизировали свою деятельность.

В комнату снова вошел какой-то партизан и доложил, что бандиты приближаются к Котфину с двух сторон. Поскольку время торопило, было решено продолжить этот разговор позже.

Ночью к расположившимся в лесу на ночевку немецким антифашистам пришел партизан по имени Владек. Он отвечал за группу больных и раненых из отряда Шарова. Ему было поручено оказать соответствующую медицинскую помощь и антифашистам.

Рано утром к раненым пришел доктор. Немцы сразу же узнали его. Это был бывший партизанский врач из отряда Невойта, которого все называли Челябинском по названию города, откуда он был родом. Доктор почти совсем не изменился за это время.

— В своей работе, — объяснил доктор, — я всегда иду от простого к сложному, поэтому сначала я займусь Эрнстом, потом Вилли, а Фрица оставлю напоследок. — Осмотрев лицо Вилли, он сказал: — Ну, твой портрет я не намерен портить. При первой же возможности тебе нужно будет сделать рентгеновский снимок, а лицевой хирургией я пока еще не занимался. — Затем доктор обратился к Фрицу со следующими словами: — Сейчас я займусь тобой. Стисни зубы как следует, так как наркоза у меня нет.

Фриц страшно страдал от боли, на лбу у него выступил пот, из глаз градом катились слезы. Осмотрев его рану, Челябинск присвистнул: много мелких осколков кости засело в ране. Края раны уже несколько воспалились.

— Тебя придется отправить в лазарет, — вполне серьезно сказал врач Фрицу.

После того как патриотам была оказана первая медицинская помощь, Владек привел их в одинокий домик, стоявший в лесу. Хозяева дома были заранее предупреждены о приходе раненых, которых им предстояло не только укрывать у себя, но и кормить.

Эрнст же еще утром ушел в штаб отряда, откуда он надеялся связаться с Центром, чтобы сообщить туда последние новости. До сих пор он неплохо себя чувствовал, но неожиданно, вернувшись из штаба, заболел: его стали мучить сильные боли в желудке. Временами у него повышалась температура и он начинал бредить. Тем не менее он решил ничего не говорить врачу о своей болезни.

После осмотра и перевязки раненых доктор, разумеется, доложил об их состоянии майору Шарову, который считал, что раненых и больных необходимо отправить в лазарет или госпиталь. Майор решил предложить Эрнсту и Вилли, раны которых тем временем почти зажили, остаться у него в отряде, так как ему был нужен каждый боец, а Фрица, состояние здоровья которого внушало опасение, с группой больных и раненых первым же транспортом перебросить на Большую землю.

Доктор воспринял предложение майора как приказ. Однако, когда он сказал об этом Фрицу, тот заупрямился:

— Подожди немного, я должен твое предложение обсудить с друзьями.

Когда доктор ушел, Фриц заявил своим друзьям:

— Ни на какое лечение я не поеду и не полечу. Если вы остаетесь здесь, то и я остаюсь вместе с вами. Я и с рукой на перевязи могу быть вам полезным. Если я болен, тогда и Эрнста тоже следует уложить в постель.

— Глупости! — осадил его Эрнст. — Я не сегодня-завтра буду полностью здоров, а ты нуждаешься в серьезной медицинской помощи.

Посоветовавшись друг с другом, друзья сказали майору Шарову, что без соответствующего указания Центра ни один из них не может разлучиться со своей группой.

И хотя майор счел такое заявление несерьезным, оно все же понравилось ему. Трое антифашистов, несмотря ни на что, хотели остаться вместе — вот это и понравилось майору.

Спустя двое суток все споры по данному поводу оказались уже бессмысленными, потому что майор Шаров получил приказ переместиться в леса под Конски, а по пути разведать намерения противника. На все это майору отводилось всего четыре недели.

Кухню и боеприпасы партизаны погрузили на повозки. Однако проехать на них осенью по лесам, залитым дождями, было невозможно. Весь партизанский обоз увяз в болоте. Лошади были не в состоянии вытащить повозки из трясины без посторонней помощи. Партизаны ругались на чем свет стоит.

Майор Шаров, как человек решительный, приказал бросить все ненужное. В путь он отобрал самых выносливых бойцов, способных на долгие и трудные переходы, ночевку под открытым небом. К тому же они должны были нести на себе боеприпасы и продовольствие. Группа Владека с включенными в нее антифашистами подчинялась врачу.

Так друзья снова оказались в лесном домике. Доктор, узнав о том, что Фриц игнорировал его заключение, появлялся у немцев каждый день, чтобы тщательно проверить, выполняет ли раненый все его указания.

Эрнст, которому стало значительно лучше, вместе с Вилли был зачислен к Владеку. Небольшое по численности подразделение выполняло отдельные разведывательные задания. Все, кто мог свободно передвигаться, постоянно находились в пути. Дело в том, что противник в те дни лихорадочно стягивал к фронту войска и военную технику, а также одновременно старался очистить территорию между Вартой и Вислой от всех тех, кто стоял или же мог встать на сторону движения Сопротивления.

Владек тщательно собирал донесения партизан, дополняя их сообщениями, которые поступали от Армии Людовой, а затем через курьеров передавал майору Шарову, которого он должен был догнать несколько позднее.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

НОВЫЕ НАЧИНАНИЯ

После страшной облавы, которую гитлеровцы провели в Люблинце 17 октября, руководитель группы «Андреас Хофер» и его радист остались в городе. Андре все еще надеялся разыскать там какую-нибудь подпольную группу антифашистов и присоединиться к ней. Отсутствие слежки за ним и Максом утвердило его в этой надежде. А почему гитлеровцы перестали их разыскивать, он не имел ни малейшего представления.

Временная передышка, которую гитлеровцы предоставили товарищам, находившимся в Люблинце, объяснялась тем, что их внимание было отвлечено другими партизанами. Гитлеровцы считали, что вся пятерка немецких антифашистов находится где-то в одном месте, получая помощь и поддержку со стороны советских партизан. Ни гестапо, ни жандармерия и предположить не могли, что в Люблинце остались антифашисты.

После боя под Клобуцком 26 октября гитлеровцы нашли разбитую рацию, пропагандистские листовки, газеты и другие печатные материалы, которые свидетельствовали о том, что именно здесь и находилась группа немецких антифашистов. Доклады об этом незамедлительно полетели из местного гестапо в Катовице, а оттуда — в Ченстохову. Правда, и после этого по обе стороны от имперской границы продолжались поиски антифашистов, но уже без особого рвения. Фашисты предполагали, что группа полностью уничтожена ими или ей нанесен такой удар, что она стала попросту небоеспособной.

Товарищи из Люблинца, связавшись по радио с Центром и доложив ему о создавшемся положении, получили указание города не покидать, а в интересах безопасности следующий сеанс радиосвязи провести лишь через десять дней.

За это время товарищи получили более полное представление об обстановке в городе. Они узнали о том, что гитлеровские власти провели новые аресты. Среди прочих была арестована и Виктория, однако на свободе остались многие бойцы из Армии Крайовой — те, которые не вызывали никакого подозрения у фашистов, так как не поддерживали связи с партизанскими отрядами и группами.

К числу таких людей относилась и двадцатидвухлетняя Геновефа. Она работала электриком и автослесарем на бумажной фабрике, за что ее по-своему ценили гитлеровцы. Командование Армии Крайовой использовало ее в качестве курьера. Начиная с 1942 года она не раз перевозила в чемодане фальшивые документы, оружие и боеприпасы.

На сей раз девушке было приказано разыскать немецких антифашистов. И она разыскала Андре и Макса в квартире железнодорожника Моравца. Встретившись с ними, она передала им привет и кое-какие известия от Тадеуша.

Первые известия не очень понравились командиру. Когда бой на хуторе Пилава закончился, Тадеуш, собственно говоря, потерял последний шанс выбраться со двора. Едва он успел зарыться в сено, как на чердак залезли солдаты, чтобы обыскать его. Вооружившись вилами, они стали перекидывать сено с места на место, а некоторые из них, у кого не оказалось под рукой вил, попросту прощупывали сено штыками.

Вдруг один из солдат радостно закричал:

— Вот он! Я нашел его!

Оказалось, что солдат нащупал мешок муки, который Пилав на всякий случай припрятал на чердаке.

Тадеуш лежал ни жив ни мертв, с минуты на минуту ожидая, что его обнаружат. Но случилось, можно сказать, чудо: найдя мешок с мукой, гитлеровцы больше ничего не стали искать и удалились.

Вечером того же дня на хутор пришла девушка-связная, разыскивавшая командира. Она нашла его и спрятала в надежном месте, потом достала женскую одежду, которую обычно носят старухи. Девушка съездила в Тарновске-Гуры и доложила инспектору о том, что сделала. На обратном пути к Тадеушу она купила похоронный венок из бумажных цветов, украшенный траурной лентой.

А спустя четверо суток после облавы Тадеуш в женском платье и платке появился на железнодорожном вокзале. На левой руке он держал венок, а в правой руке, закрытой широкой траурной лентой, — пистолет. Он стоял на платформе среди офицеров, жандармов и шпиков и шептал молитвы, пока не подошел поезд. Этим поездом он благополучно добрался до Тарновске-Гуры. Там он подробно доложил обо всем инспектору, который строго-настрого приказал ему больше не показываться в Люблинце.

Однако Тадеуш был не из тех людей, кто станет отсиживаться в укромном месте и не заботиться о нуждающихся в его помощи. Вот тогда-то он и решил помочь немецким антифашистам, доверительно сообщив об этом решении своему начальнику. А тот офицер, уже пожилой и солидный мужчина по имени Кубац, рассказал об этом Геновефе.

Самому Кубацу было приказано собрать разрозненные силы Армии Крайовой. Узнав от Тадеуша о том, что в городе находятся немецкие антифашисты, Кубац согласился помочь им, насколько это было в его силах.

Андре сначала обрадовался помощи Кубаца, но скоро его радость прошла: ведь у него не было и десятой части бойцов, которыми командовал Тадеуш. Да и обстановка в городе к тому времени значительно изменилась. Сам же Андре ничего не мог предпринять: он, как говорят, находился на нуле.

Массовые аресты, допросы и истязания множества людей, о чем в городе много говорили, как бы парализовали немецкое население, с которым до облавы Андре так сравнительно легко устанавливал контакты. Совместные успехи, одерживаемые до этого немецкими и польскими патриотами, сначала породили в них богатые иллюзии, а одно-единственное поражение моментально заразило их духом неверия и трусости. Встречаясь с уже знакомыми ему людьми, Андре вдруг натолкнулся на стену молчания и нежелания что-то сделать в интересах скорейшего окончания войны. Только теперь до него наконец дошло, как глубоко могла оболванить, этих людей лживая гитлеровская пропаганда.

Таким было положение на 28 октября, когда Андре наконец решился отослать радиограмму в ЦК КПГ. Он набросал несколько вариантов, но, прочитав их, остался недоволен и в конце концов остановился на таком тексте:

«За нами установлена слежка. Мы разделились на две самостоятельные группы, не имеющие между собой связи. Однако ее необходимо восстановить. Положение группы очень тяжелое».

Макс закодировал радиограмму, передал ее в Центр и лишь после этого спросил Андре:

— Неужели ты в самом деле считаешь наше положение безнадежным?

— Нет, хотя я так и написал в радиограмме. — И Андре поделился с другом своим мнением на этот счет, не забыв сказать и о том, как представляет себе свою работу в будущем. — Мы и впредь будем выполнять то, что нам прикажут. Но для этого нам необходима регулярная устойчивая радиосвязь. Еще нам нужна надежная квартира за пределами города, из которой мы могли бы незаметно уходить на задания. Как ты считаешь, не пойти ли нам в Павонков? Надеюсь, что наши товарищи находятся именно там, а вместе нам будет легче.

Макс молча пожал плечами. Ему хотелось сменить место нахождения. Он жаждал полезной деятельности, но вовсе не был уверен в том, что их товарищи до сих пор находятся на мельнице, так как рация Фрица молчала. Макс не однажды настраивался на ее волну, но в эфире было тихо.

— Почему ты не отвечаешь, когда тебя спрашивают? — Андре явно нервничал. — Ты что-нибудь имеешь против Павонкова?

— Ничего я не имею. По мне, чем скорее, тем лучше.

Они обсудили свое намерение с Кубацем, который отнюдь не отговаривал их. Волна облав, прокатившаяся по округе, вплотную подошла к Павонкову. Кубац быстро подготовил все необходимое для переправы, а затем пригласил антифашистов на высотку возле водокачки, где их уже поджидали Черный и Эдвард.

— Ваши товарищи все еще находятся у нас, — сообщил немцам Эдвард, поздоровавшись с ними. — Семнадцатого октября мы проводили их в Дралин, а уж оттуда они направятся в леса под Лебками. Они говорят, что им обязательно нужно туда прибыть.

Андре не проронил ни единого слова. Услышанное не только расстроило, но и потрясло его. Андре не поделился с Эрнстом своими намерениями встретиться с Невойтом, так как полагал, что, чем меньше людей знает об этом, тем лучше. Андре, разумеется, хотел добра всей группе, но в то же время он нес ответственность за нее.

— С тех пор мы о них ничего не слышали, — заметил как бы между прочим Черный. — Яна Вилька и многих других товарищей власти арестовали, остальные были вынуждены бежать.

Андре еле сдержался, чтобы не воскликнуть: «Нет! Нет!», но вместо этого он лишь молча кивнул. Его мучили назойливые мысли. Заговорил он только тогда, когда они оказались на высотке:

— Что касается меня и Макса, то тут вы можете о нас не беспокоиться. Завтра утром мы отправимся на поиски наших товарищей.

— И где же вы их собираетесь искать? — поинтересовался Черный. — Ведь это же равносильно самоубийству. Они вас не ждут.

— Если они живы, то мы их обязательно найдем, — спокойно проговорил Андре.

До сих пор Макс молчал. Его нисколько не удивил приход Эдварда. Он прекрасно понимал, что́ сейчас творится с его другом Андре, который всегда остро переживал и большие и маленькие неудачи. Он видел, что Андре решил исправить ошибку, допущенную им ранее, и тем не менее Макс поддержал Черного, сказав, что намерения Андре действительно граничат с безумием.

— Но ты не подумал о том, что на это скажут в Центре. Как-никак нам было приказано не сворачивать базу.

— Хорошо. Не будем больше об этом говорить, — согласился Андре.

На столе у мельника уже стоял завтрак. Рох Курпирц обрадовался гостям. Он был недоволен тем, что его сыновья вынудили антифашистов уйти с мельницы. Ему казалось, что на то не было особых причин.

Осторожный Эдвард немного проводил гостей. У мельника имелся небольшой дом, на чердаке которого и укрылись патриоты. Правда, дом этот стоял у дороги, по которой шло интенсивное движение, но патриотов это нисколько не смущало: во время пребывания в Люблинце они привыкли и к худшему. Зато этот дом был удобен тем, что его черный ход вел в парк и, следовательно, входить и выходить из дома можно было незаметно.

Вечером партизаны перенесли рацию в лес и сообщили в Центр о смене своего местонахождения. Центр же в свою очередь сообщил им, на какие объекты они должны обратить особое внимание. Как и раньше, его в первую очередь интересовало все, что имело отношение к железным и шоссейным дорогам. Новым заданием была разведка укрепленных районов и складов оружия и боеприпасов.

ХЕЛЕНА

После города Макс чувствовал себя в Павонкове более свободно. Здесь не нужно было ни прятаться на каждом шагу, ни шептаться, боясь, что тебя могут услышать. От Черного он узнал, где находятся скопления гитлеровских войск и где именно располагаются склады боеприпасов. Во время проведения долгих разведывательных рейсов он имел возможность испытать собственные силы. На любое задание он шел всегда охотно, потому что любил это дело. Охотнее, чем со старыми опытными товарищами, он ходил на задание с Юлианом. Младший сын мельника всегда сопровождал Макса и помогал ему. У него были завидные способности к наблюдению. Оба они, как нельзя лучше, дополняли один другого.

Андре же никак не мог отделаться от мысли, что с нетерпением ожидает Эрнста, Вилли и Фрица. Все разговоры, которые он вел, обычно кончались тем, что он начинал мысленно укорять себя. Это не мешало работе в целом. Работать с Андре было легко, особенно писать различные антифашистские плакаты и лозунги. Он регулярно слушал передачи гитлеровского радио и потому знал, какие лозунги или воззвания в тот или иной момент будут восприняты лучше всего.

В это время Макса очень заинтересовала дочка мельника. Незаметно он увлекся ею. Началось это с той минуты, когда она в первый раз принесла им еду на чердак. Девушка поздоровалась, поставила чугунок и тарелки на стол и остановила взгляд на радисте.

— Я Макс, — представился он, смутившись под ее внимательным взглядом. — А это мой друг, зовут его Андре. Его часто называют профессором, а меня — его сыном. А как ваше имя?

— Хелена, — ответила девушка, не отводя от него глаз. Ростом она была не высока, как и все дети в семье мельника, но по сравнению с кряжистыми братьями казалась особенно хрупкой и стройной. День был ветреный, и голова девушки была повязана платком, длинные концы которого спускались ей на плечи. Круглое лицо Хелены казалось бледным.

Макс инстинктивно провел рукой по подбородку, словно проверяя, не забыл ли он сегодня побриться.

— Почему ты на меня так смотришь? У меня что-нибудь не в порядке?

Ничего не ответив, Хелена повернулась и убежала, сильно хлопнув дверью, словно за ней гнались.

— Смешная девушка, — заметил Макс.

— Почему смешная? — Андре устало усмехнулся. — Она славная. Но только я прошу тебя не начинать с ней никаких интрижек.

— Как ты мог подумать? У меня такого и в мыслях не было!

Спустя сутки после этого Макс увидел девушку в квартире ее родителей. В тот день у мельника не было посторонних, и он пригласил антифашистов к столу. Хелена подавала гостям еду, но сама за стол не садилась. После обеда мельник вовлек Андре в длинный разговор, в котором участвовал и Антони, а Эдвард, Макс и Юлиан вышли в соседнюю комнату, куда потихоньку, словно мышка, проскользнула и Хелена.

Парни расспрашивали Макса о Москве, интересовались, что это за город и правда ли, что все жители в нем живут в больших каменных домах.

Макс охотно рассказал о советской столице, описал Красную площадь, Кремль, улицу Горького, Большой театр, метро, парки и бульвары. Ему было приятно говорить о красавице Москве, в которой он провел несколько лет.

И вдруг Эдвард задал Максу вопрос, который поверг его в недоумение.

— А где располагается твой Центр? С кем ты разговариваешь, когда выходишь на связь с Центром?

— Наш командир — немецкий поэт, — ответил ему Макс после короткого раздумья. — Зовут его Эрих Вайнерт. Он пишет хорошие, зажигательные стихи. А вот где находится мое начальство и о чем я с ним разговариваю, этого я вам не скажу.

— Разве поэты пишут о войне? — неожиданно вмешалась в разговор Хелена. — Неужели им не противны ужасы войны? Зачем они пишут о ней?

Наивный вопрос девушки удивил Макса.

— Вот ты помогаешь своим братьям, рискуешь, можно сказать, своей жизнью — и не боишься. Поэты, которые пишут о войне, сражаются своими произведениями за мир, делают то же, что и ты, но только по-своему.

Хелена одарила Макса улыбкой, покраснела и низко наклонила голову, а затем снова стала внимательно слушать их разговор.

Несколько позже появился крайсквартирмейстер. Ему пришлось использовать все свои связи, чтобы найти след трех патриотов. Единственное, что ему удалось узнать, — это то, что они не арестованы. Но уже одному этому можно было радоваться. Однако Черному удалось узнать и еще кое-что из того, чем интересовался Макс.

— А ты помнишь Станислава Прандоха?

— Брата Франтишека? Конечно! Мы еще жили у него несколько дней, когда направлялись в Люблинец.

— Скажи, а тогда с вами был один советский партизан, который бежал из немецкого лагеря для военнопленных?

— Был, и даже не один. А почему ты, собственно, об этом спрашиваешь?

— Это был очень молодой солдат, маленького роста, с короткими волосами, курносый. Он еще спас жизнь Станиславу, — продолжал Черный.

— Это мог быть только маленький Иван. Насколько я помню, ему тогда и восемнадцати лет не было. — Макс улыбнулся, мысленно представив себе юркого партизана.

— Очень жаль, что вы его потеряли. Хороший был парень! — Проговорив это, Черный сел и рассказал, что случилось с солдатом.

Оказалось, что маленького Ивана гитлеровцы схватили во время облавы. Ему пришлось признаться, что он был проводником немецких патриотов, так как это знал предавший его Йозеф Провда. На допросе Ивану устроили очную ставку со Станиславом, арестованным по подозрению. Станислав все отрицал. Воспользовавшись моментом, когда гитлеровцы не смотрели на него, он подмигнул партизану. Иван сразу же понял, что надо делать. Он сказал, что группа переночевала в доме, где он хорошо помнит каждую половицу, но в доме этого крестьянина они не останавливались. И тут Иван начал с мельчайшими подробностями расписывать дом, в котором их укрыл хозяин. Причем расписывал с такими подробностями, что гестаповцы посадили его и Прандоха в машину и повезли в село, в тот домик, но тут оказалось, что двери в этом доме расположены совсем иначе, а лестница ведет вовсе не в то помещение, которое Иван так красочно описал. Иван ходил по комнатам, качал головой и говорил, что в этом доме ни разу в жизни не был. Фашисты, разумеется, сильно избили его, а крестьянина все же отпустили.

Прандох подробно рассказал крайсквартирмейстеру историю своего спасения.

— От нас партизан ничего не утаил, — заметил Черный. — Ни того, откуда вы идете, ни того, куда направляетесь. Станислава гестаповцы после этого оставили в покое. Он-то и сказал, что вашего Ивана гитлеровцы страшно избили. Больше того, они могут даже расстрелять его, потому что он для них не обычный военнопленный, которых они просто бросают в концлагерь, а участник группы Сопротивления, и притом очень опасный. Так сказали Станиславу в гестапо.

— Ох уж эти гестаповские ищейки! — воскликнул Макс и встал. — Извините, но мне что-то захотелось подышать свежим воздухом.

Зайдя за кусты, он сел на камень-валун. Было воскресенье, и мельница не работала. Кругом стояла тишина, окутанная туманом, лишь слышно было, как плещется вода в отводном канале. С тяжелым сердцем Макс думал о том, что ему только что рассказали. Бедный маленький Иван, его еще и взрослым-то в полном смысле этого слова назвать нельзя было, а держался он и действовал как настоящий мужчина. Максу казалось, что он видит перед собой веснушчатое лицо парнишки со вздернутым носом, всегда готового идти на самое ответственное задание.

«А ведь мы его, собственно говоря, и всерьез-то не принимали, — подумал Макс. — Да и я сам считал, что такой парнишка ни на что серьезное не способен».

В этот момент чья-то рука легла на плечо Макса. Он оглянулся и увидел дочку мельника.

— Ты не должен грустить, — сказала ему Хелена. — Хороший человек и умирает по-человечески.

Удивленный и тронутый участием девушки, Макс схватил ее руку и задержал в своей. До этого момента он считал Хелену просто наивной девчонкой. А теперь слове, сказанные ею, звучали настолько весомо, что можно было подумать: их произнес закаленный, испытанный боец.

Что Макс знал о Хелене? Только то, что она была дочерью состоятельных родителей, и это при нормальных условиях обеспечило бы ей безмятежную юность. Теперь он понимал, что пять лет войны и гитлеровской оккупации не прошли для нее бесследно: она кое-чему научилась, а о том, что девушке пришлось пережить, можно было только догадываться.

— Тебе не холодно? — спросил он, увидев, что девушка была в легкой блузе с накинутой на плечи шалью.

— Я не так скоро замерзаю. Вот потрогай мою руку: чувствуешь, какая она теплая?.. Не могу сидеть одна в комнате. Братья и Черный обсуждают там свои дела. А скажи, твои родители тоже живут в Москве?

Хелена, несмотря на тяжелые военные времена, интересовалась всем, открывая тем самым для себя мир. В семье ею, собственно, никто не занимался, она была предоставлена сама себе. Правда, ее посылали с различными поручениями в самые разные места: отнести письмо, передать пакет, помочь обслужить какого-нибудь гостя, дружелюбно улыбаться ему, но в то же время близко к себе не подпускать.

Сам того не ожидая, Макс нашел в лице Хелены очень внимательную слушательницу. Она задавала ему множество вопросов, но никогда не пыталась поучать его. И в то же время она далеко не все услышанное воспринимала без критики. Правда, часто возражения девушки звучали несколько наивно, по-детски. Как известно, простые вопросы требуют и ясных, недвусмысленных ответов.

Приятный разговор Макса с Хеленой был прерван неожиданным приходом Черного, который принес неприятную новость: поблизости появился автомобиль с радиолокатором. Точно такую же машину Эдвард видел за замком, в парке. Эдвард требовал, чтобы патриоты временно прервали свой радиосеанс, но те как раз не могли этого сделать.

Черный сообщил, что нашел патриотам новую квартиру, которая помещалась в здании привокзального ресторана. Там их безопасность возрастала до ста процентов. Ресторан принадлежал некому Майснеру, немцу по национальности, члену нацистской партии. Как умный человек, хозяин ресторана очень скоро сообразил, в чью сторону дует ветер, а после разгрома немцев под Сталинградом он вступил в Армию Крайову.

Крайсквартирмейстер обязал его иметь в здании хорошую теплую комнату со всеми необходимыми удобствами, в нее должны поселять людей только по его личному указанию, но ни в коем случае не опекать их и не следить за ними.

На железнодорожном вокзале всегда царили шум и суета. Посетителями ресторана были не только пассажиры, железнодорожники и местные рабочие, заходившие сюда, чтобы выпить кружку пива, но и курьеры и агенты Армии Крайовой. Нередко сюда наведывались жандармы и шпионы, чтобы обменяться друг с другом последними новостями. А поскольку у Майснера никогда не переводилась водка, то здесь довольно часто появлялись и гитлеровские солдаты.

Когда хозяин ресторана проводил Андре и Макса в специально отведенную для них комнату, они сразу же поняли все неудобство своего нового пристанища. Комната эта была идеальным убежищем для людей, которым не нужно никуда выходить. Однако стоило человеку выйти из здания, как он моментально оказывался в самом оживленном месте — на площади железнодорожного вокзала.

Патриоты решили выполнить одно очень важное задание Центра, которое они раньше все время откладывали на более позднее время. Необходимо было тщательно разведать систему укреплений города, к осуществлению которой фашисты уже приступили.

Вместе со Срокой Макс еще раньше не раз замечал не очень большие бугорки, которые можно было принять за хорошо замаскированные бункеры. Об этом было сообщено в Центр, который живо заинтересовался этим и потребовал тщательной разведки.

На выполнение этого задания ушло четверо суток. Поскольку Макс и Срока немного знали местность восточнее Люблинца, дела у них пошли неплохо. При этом они обнаружили нечто такое, что их самих сильно удивило: противотанковые и противопехотные заграждения проходили не с севера на юг, как оборонительная линия по берегу Варты, а по окружности, опоясывая весь город. Этот факт и навел их на мысль, что гитлеровцы превращают город в крепость.

Составляя очередное донесение в Центр, Андре особо подчеркнул эту мысль. После долгих размышлений ему показалось, что он разгадал тактику фашистов. По-видимому, они предполагали, что не смогут противостоять крупному советскому наступлению на всем фронте, и потому планировали на отдельных участках связать части советских войск, а местами расчленить их. Максу было нелегко разобраться в этом, но он сознавал, что они тоже делают важное дело, так как Центр передал им благодарность за проделанную работу.

Труднее всего было разведать места расположения складов боеприпасов, которых было довольно много. Дело в том, что когда им удавалось «просочиться» сквозь линию передовых постов, то они застревали перед второй линией охраны, к которой их близко не подпускали собаки, бегавшие вдоль забора. На лай овчарок по тревоге поднималась охрана и мигом высыпала из блиндажа или землянки. После того как патриотов дважды обстреляли, они отказались от дальнейших попыток проникнуть на территорию складов, а в Центр сообщили лишь о местах расположения складов.

Уставшие и грязные, Андре и Макс вернулись обратно, однако им пришлось просидеть, дрожа от холода, два часа за сараем, прежде чем они смогли пройти в дом. Недовольные результатами своей работы, они легли спать.

Лежа на спине, Макс прислушивался к шуму, доносившемуся из соседней комнаты, и от нечего делать пересчитывал цветочки и птички, нарисованные на обоях. Он гораздо спокойнее чувствовал себя на мельнице, чем в этом шумном месте. Макс закрыл глаза и крепче прижался щекой к подушке.

«Хелена! — подумал он. — И чего ради ты так запала мне в душу, что я вновь и вновь хочу тебя видеть?»

Мысленно представив себе дочь мельника, он попытался вспомнить лицо той, которую любил, ее волнистые волосы, блестящие глаза и гордый рот. Они были неплохой парой: выросшая на советской земле Лида и он. Их связывала крепкая дружба. Макс пытался вспомнить, как Лида смеется, но никак не мог.

Оказавшись на польской земле, он старался не вспоминать Москву, так как это отвлекало его от действительности, а она оказалась более скучной, монотонной и менее героической, чем он представлял прежде. А потом началась новая жизнь, с новыми впечатлениями, встречами, заданиями Центра. Он узнал о зверствах гитлеровцев. Старое как-то померкло, отошло на второй план, а если и всплывало в памяти, то только как сладкий сон. Он понимал, что все это, возможно, когда-нибудь вернется снова, но и тогда оно наверняка будет не прежним, а станет иным.

С Лидой у них были общие интересы, с Хеленой же его связывала борьба против общего противника. Хелена была для него лучиком света в темноте ужасов войны. Макса инстинктивно тянуло к ней, хотя он знал, что в Москве его ждет Лида.

Макс повернулся, и пружины матраса жалобно заскрипели под ним.

— Ты знаешь, о чем я сейчас подумал? — спросил Андре, увидев, что Макс не спит. — Нам нужно будет снова перебазироваться на мельницу. Здесь продуктивно работать невозможно. А ты как думаешь?

— Прикажи мне, и я хоть сегодня готов туда перебраться. — Макс сбросил с себя одеяло.

— Ну, ну, не спеши, — остудил его Андре. — До ночи-то уж нам придется подождать. Да и с радиопередачами мы должны что-то придумать, так как ставить под удар мельника и его семью мы не имеем права.

Когда Рох Курпирц снова увидел немцев у себя, он усмехнулся и сказал:

— Ну как, надоело вам на новом месте? Убедились в том, что мой отель самый лучший? То-то же! Слушайте меня, а не каких-то юнцов.

Мельник разместил их не у себя, а неподалеку, метрах в тридцати, в сарае своего соседа, куда дочь мельника недавно носила партизанам еду. Когда выдавалось свободное время, Рох приходил побеседовать с Андре.

Часто навещала Макса Хелена, и они уходили поговорить на луг или на чердак, где когда-то скрывались Эрнст, Вилли и Фриц. Максу и Хелене хотелось побыть вдвоем, чтобы никто им не мешал и не слышал их разговоров.

Андре и строгий мельник знали об этом, но старались не мешать молодым людям, понимая, что этим счастливым минутам и часам не сегодня-завтра может прийти конец.

Девушка и радист понимали, что военная судьба каждую минуту может разлучить их. Поэтому они говорили не столько о настоящем, сколько о будущем.

— Кем бы ты хотел стать после войны? — спросила Макса девушка. — Уж не поэтом ли, как твой командир?

— Нет, инженером. Я хочу строить мосты.

— А почему не дома? — удивилась Хелена. — Ты же знаешь, сколько домов война разрушила. Людям нужно где-то жить, нужно иметь крышу над головой. А разве детям кров не нужен?

— Я хочу строить мосты, — упрямо повторил Макс. О строительстве мостов он мечтал еще с детских лет, а за последнее время еще больше утвердился в своем желании. — Согласен, дома очень нужны людям, но ведь мосты соединяют города, страны и даже целые народы, понимаешь?

— Конечно понимаю, но сначала надо уничтожить вражду между людьми.

— Я уверен в том, что люди, когда они перестанут воевать друг с другом, будут способны сделать много полезного. Ты тогда сможешь учиться.

— Я? Да ты с ума сошел! — Хелена сначала громко рассмеялась, но потом вдруг притихла. Она сощурила глаза и стала похожа на своего отца. — У нас о таком никто и не мечтает. Девушки, должны думать о замужестве. Отец сам найдет мне жениха.

— И тебе это нравится? — удивился Макс. — Обещай мне, что ты не согласишься, чтобы тебя сватали.

Хелена сначала провела ладонью по волосам Макса, а затем положила руку на его плечо и сказала:

— Если ты пообещаешь, что возьмешь меня в жены. Одна я тоже не хочу оставаться.

Макс молча снял руку девушки с плеча и надолго задержал ее в своей руке.

Дни шли один за другим своей чередой. В тот год снег выпал рано и скоро растаял. В конце ноября появился Черный и принес интересную новость. Он получил открытку из Бреслау. Его дядя (которого у него не было и в помине) почерком Яна Вилька писал, что он благополучно добрался до дома. Это известие следовало понимать так, что Вильк благополучно выбрался из кольца. От себя Черный добавил, что он лично понимает это так, что трое немецких патриотов благополучно прибыли к Яну Вильку и отправились дальше. То, что на открытке стоит почтовый штемпель Бреслау, еще ничего не значит: Вильк мог попросить своего друга бросить открытку в Бреслау, чтобы не открывать своего местонахождения.

Андре обрадовался известию, а Макс почувствовал себя немного посрамленным, так как из-за своей привязанности к Хелене он почти совсем забыл о товарищах. Когда же они в назначенное время вышли в лес, чтобы связаться с Центром, радист сначала настроился на волну своего коллеги. Оказалось, что на ней работает какой-то неизвестный ему слабенький радиопередатчик. Макс сразу же выключил рацию.

«Фриц, почему ты молчишь? — с тревогой подумал он о друге. — Где ты сейчас находишься, дорогой мой товарищ?»

В ПАРТИЗАНСКОМ СЕЛЕ

Из окошка Фрицу была хорошо видна вся местность вокруг, и особенно плотина, по которой он однажды пробежал с рацией за плечами под огнем гитлеровцев. Тогда за ним следом несся Федя, бросив повозку, опрокинувшуюся со всем, что в ней было, после того, как он начал изо всех сил бить лошадь. Как давно все это было! Фрицу казалось, что с тех пор минули годы. Рана его, которую уже десять дней не перевязывали, загноилась. Рука страшно болела, и боль отдавалась даже в груди. Правда, жар скоро пропал, но зато появились вши, от которых Фриц сильно страдал.

Доктора Челябинска уже не было в живых. Он погиб во время нападения гитлеровцев на дом, в котором лежали раненые. Его прошили автоматной очередью. От группы Владека осталось всего-навсего несколько человек.

Патриоты тщетно прождали доктора трое суток. Ни он, ни Владек не появились. После этого им пришлось покинуть свое убежище, так как поблизости от них расположились польские националисты. Патриоты двинулись во Влыницу, в партизанскую местность.

Влыница умело приспосабливалась к обстановке. При приближении фашистов местные жители запирали все ворота и двери на запор, а крестьяне и батраки-поденщики превращались в равнодушных обывателей, которые, о чем бы их ни спросили, ничего не знали. Совсем иначе вели они себя, когда в селе оставались местные представители оккупационных властей. Тогда все в селе подчинялось командованию Армии Людовой, в которой служили люди почти из каждого двора или семьи. В селе могли спокойно появляться польские патриоты и советские партизаны, чтобы привести себя в порядок, вымыться в бане, выстирать белье. Хозяева начинали печь и жарить для них. Фашистские прихвостни, находившиеся в селе, делали вид, будто они ничего не замечают. Даже верный гитлеровский пес по фамилии Эрг, назначенный оккупантами управляющим, делал вид, что ничего не видит и не слышит, так как понимал, что рано или поздно гитлеровцы уйдут и тогда придется отвечать перед своими односельчанами за все содеянное им.

Жители гордились своим селом, так как не где-нибудь, а именно здесь 30 июля 1944 года состоялось заседание Национального совета Лодзинского воеводства, в работе которого приняли участие группа представителей Армии Людовой и группа советских партизан во главе с Яковом Сальниковым. На совещании говорилось о том, что оккупанты приближаются к лесничеству, как предполагается, в поисках продовольствия. Сальников, которого здесь все называли просто Яшей, чувствовал что-то недоброе, так как в то время дивизия СС «Герман Геринг» находилась на укомплектовании и отдыхе в том районе. Яша решил все как следует разведать со своими людьми и потому покинул совещание задолго до его окончания. Ему удалось выяснить, что со стороны Выгоды к ним движется сильный гитлеровский отряд, а это означало, что нужно немедленно заканчивать совещание и уходить из села. Позже Яков Сальников погиб в бою, а благодарные жители села решили поставить ему памятник после окончания войны.

30 июля фашисты подожгли лесничество, вернее говоря, хутор лесника, которому незадолго до этого удалось переселиться поближе к прудам. Дом возле пруда стал для партизан своеобразным пунктом сбора всевозможной информации.

Туда же сначала пришли Эрнст, Вилли и Фриц, избежавшие судьбы, постигшей партизанского доктора и раненых. Владека во время нападения оккупантов дома не было: он находился где-то в округе и собирал товарищей. Его мучила совесть, что он не смог выручить раненых, и потому он стыдился попадаться майору Шарову на глаза.

Получив это печальное известие, немецкие патриоты собрались в домике у пруда, чтобы решить, что делать. Им помог случай. В домик пришли трое молодых парней. Вилли узнал одного из вошедших и радостно обнял его. Оказалось, что они знают друг друга еще с августа, когда познакомились в лесном лагере капитана Невойта.

Молодого парня звали Петей. Вилли еще тогда быстро подружился с ним, а теперь это знакомство пришлось как нельзя кстати.

Сам Петя был из Горького. В 1942 году он попал в фашистский плен и оказался в концлагере под Оснабрюком. Ему удалось бежать, и он через фашистскую Германию попал в Польшу, где и присоединился к отряду Армии Крайовой. Когда же он встретился с капитаном Невойтом, то сразу же перешел к нему в отряд. После разделения отряда на две части Петя остался в группе заместителя командира отряда по политчасти Куприянова. В одном из боев он был ранен в ногу. Куприянов решил оставить Петю в одной польской семье до полного выздоровления. Здесь он познакомился с другим раненым, по фамилии Петров, который также был из группы Куприянова. Их третьим товарищем по несчастью оказался совсем еще молодой паренек Ваня, которого фашисты в четырнадцать лет угнали из родной Белоруссии на каторжные работы в Германию, откуда он сбежал. Все трое были очень рады, что судьба свела их вместе, и надеялись, что им удастся присоединиться к своим.

Посоветовавшись, патриоты решили действовать совместными усилиями, выслать Владека вперед, чтобы обеспечить безопасность движения до расположения отряда майора Шарова. Однако необходимо было оказать врачебную помощь Фрицу. Расположились патриоты в убежище возле пруда. На этот раз их хозяева оказались людьми небогатыми, земли и скота у них не было, но сена на чердаке имелось в достаточном количестве, а в нем можно было неплохо укрыться от холода.

Пятеро товарищей делали все возможное, чтобы найти врача для раненого Фрица. Однажды Эрнст и Петя, радостные, влезли на чердак. В Котфине им удалось узнать, где находится отряд Федрова и Павлова, о котором тогда много говорили. Это был советско-польский партизанский отряд. Капитан Федров руководил крупной партизанской группой в районе Радомско. Впоследствии он объединился с группой польского командира Павлова. А в группе Федрова как раз и был врач. Эрнст умолял Фрица потерпеть еще немного, а уж тогда он приведет к нему врача. Однако вслед за едва родившейся надеждой пришло разочарование: у доктора не оказалось ни медикаментов, ни перевязочного материала.

Фриц не жаловался, считая, что это не имеет никакого смысла. Однако Петя продолжал искать нового врача. Он узнал, что в Гидле имеется, так сказать, подпольный врач, правда, уговорить его было не так-то легко: он с недоверием относился к каждому, кто просил его об оказании медицинской помощи. Дело в том, что этот частный доктор лечил всех: местных жителей, и польских солдат из Армии Людовой и Армии Крайовой, и немецких чиновников, и солдат вермахта, и эсэсовцев, и гестаповцев, и бог весть кого еще. Раз в неделю доктор появлялся во Влынице и занимался врачебной практикой в салоне помещичьего особняка.

— Умрешь ты здесь от раны или тебя там расстреляют, большой разницы я не вижу, — сказал Петя Фрицу. — Завтра у доктора приемный день. Мы вдвоем пойдем к нему: сначала ты постоишь у входа и покараулишь меня, а я войду и потолкую с доктором, если что, я позову тебя. Если со мной ничего не случится, смело входи.

Вилли отговаривал их от этого. Он слышал, что по окрестным селам, замаскировавшись под мелкого торговца-скупщика, бродит гитлеровский шпик, которого кое-кто снабжает нужной информацией, а спустя несколько дней гитлеровцы проводят прочесывание подозрительных с их точки зрения районов и всех людей, не имеющих немецких пропусков, арестовывают. Что ждет Фрица, если задержат и его? Вилли инстинктивно чувствовал, что идти к врачу — дело опасное, но ведь иного выхода не было.

Фриц и Петя благополучно добрались до дома, в котором принимал врач. Когда Фриц, миновав длинный коридор, вошел в приемную, от его вялости не осталось следа. «Быть может, я рано собрался умирать?» — подумал он про себя. Тяжелые портьеры на окнах были задернуты, под потолком ярко горела нарядная люстра. Врач, еще молодой стройный мужчина, производил вполне хорошее впечатление. Не спрашивая ни имени, ни фамилии, он лишь ответил на приветствие и коротко сказал:

— Показывайте рану!

Взглянув на грязную небрежную повязку, он сразу же догадался, что имеет дело с подпольщиком. С подобными ранами к нему, как правило, обращались те, кто по каким-либо причинам не мог лечь в больницу. Доктору было ясно: от него ждут помощи.

Доктор Якубовский был единственным врачом в округе и одновременно служил в польской армии. Он и его супруга, опытная медицинская сестра, днем оказывали помощь всем пациентам в округе, а по ночам лечили бойцов Армии Людовой и Армии Крайовой и раненых советских партизан. Врач и его жена были настолько загружены работой, что спали порой не более трех-четырех часов в сутки, подчас даже не раздеваясь, однако, как они ни старались, работы не уменьшалось, поскольку осенью 1944 года раненого можно было встретить почти в каждой семье. Врач, который лечил и фашистов, зачастую помимо выполнения своих врачебных обязанностей занимался и другим делом — тайком перевозил боеприпасы. Для этой цели у него имелась специальная сумка, на которой была наклейка с надписью: «Не прикасаться — тифозное!» Жителям домов, которых он хотел обезопасить от вторжения гитлеровцев, он помогал тем, что прибивал к воротам или к калитке их дома желтый флажок, что означало, что в этом доме находится заразный больной. Доктор понимал, что в борьбе с врагом все средства хороши, в том числе и такое, как эпидемия тифа, якобы вспыхнувшая здесь.

Доктор Якубовский честно выполнял свой долг, хотя и страдал от условий, в которых ему приходилось работать. Вот, например, сейчас ему был необходим рентгеновский аппарат. По его предположению, в руке раненого застрял посторонний предмет, обнаружить который без просвечивания было почти невозможно. Доктор прошел в кухню, где у него кипятились инструменты, и принес стерилизатор.

Пока Фриц отмачивал присохший к ране бинт, доктор закурил и сказал:

— Здесь у нас все очень примитивно. Я имею в виду, с медицинской точки зрения. — И показал рукой на плюшевую мебель.

Раненый ничего не ответил, но это нисколько не удивило врача, который и сам никогда попусту не бросал слов на ветер. В начальный период своей партизанской жизни доктор пытался требовать от своих пациентов, чтобы, входя к нему на прием, они снимали фуражки или шапки. Но однажды один пациент снял с головы шапку и вынул из нее две гранаты лимонки. После того случая доктор Якубовский отказался от своего требования.

Когда же доктор взял в руки пинцет, чтобы обработать края раны, Фриц сказал:

— У вас по крайней мере есть инструменты и бинты.

Врач промолчал. Знал бы раненый, что то и другое врач получал от гитлеровцев!

Вытащив из раны осколок, Якубовский сказал:

— Постарайтесь держать руку в покое. То, что я вам сейчас делаю, я делаю в крайних случаях. Малейшая ваша неосторожность может привести к возобновлению кровотечения, а это очень повредит вашему общему состоянию.

Фриц понимающе кивнул. Он уже проникся доверием к врачу, который так умело вытащил осколок из раны. Едва врач успел забинтовать рану, как в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги.

Фриц сунул здоровую руку в карман, где у него лежал пистолет.

— Не делайте глупостей, здесь для этого не место, — приговорил врач, хотя вид у него был несколько испуганный.

И в тот же миг дверь распахнулась. На пороге появился советский офицер. Форма на нем сидела безукоризненно, а на фуражке алела пятиконечная звездочка.

— Здравствуйте, доктор! — поздоровался офицер. — Я к вам зашел из-за своей аллергии.

— Садитесь, капитан, — с облегчением предложил Якубовский. — Я сейчас займусь вами.

Фриц с таким удивлением уставился на молодого высокого капитана, будто видел перед собой призрак. Боясь, как бы тут не было какого-нибудь подвоха — уж больно новенькая форма была на капитане, — Фриц сунул руку в карман за пистолетом: а вдруг это не советский офицер, а самый настоящий переодетый нацистский агент?

Офицер сразу же разгадал опасения Фрица и, повернувшись к нему, сказал:

— Наконец-то я тебя нашел! Ты и есть третий из группы немецких антифашистов. Я тебя с раннего утра ищу. Моя фамилия Федров. С твоим товарищем, который остался у входа, я уже поговорил.

— Что вам от нас надо? — не очень-то любезно поинтересовался Фриц.

— Сегодня ночью я получил две радиограммы. Первая из них заинтересует и вас, доктор. Поскольку наступили холода, очень скоро можно ждать с Большой земли самолета с боеприпасами, медикаментами и продовольствием. Вы со своей стороны получите все необходимое. — Сказав это, Федров снял с головы фуражку и небрежно бросил ее на диван. — Вторая радиограмма касается вас, — сказал он Фрицу. — Центр извещает меня о том, что в зоне действия моего отряда находятся трое раненых немецких патриотов, которые нуждаются в оказании им медицинской и другой помощи. Ваше начальство приказало перебросить вас через линию фронта, в Москву. Приказ этот отдан лично мне. Так что подожди меня, я сейчас освобожусь, и мы обо всем договоримся.

Федров казался человеком деятельным и энергичным: в нем все так и кипело. С врачом они разговаривали по-товарищески, как старые, уважающие друг друга друзья.

— Ты можешь самостоятельно ходить? — спросил офицер у Фрица.

— А почему бы и нет? Ноги у меня не ранены, — произнес Фриц таким тоном, будто был уверен, что ему нипочем совершить тридцатикилометровый марш. «Счастливый день! — подумал он. — Вот товарищи-то обрадуются!»

— Я категорически протестую против каких бы то ни было переходов, — возразил Якубовский. — В первой же больнице или госпитале вы должны будете сделать рентген раненой руки.

Петю Фриц нашел там, где и оставил. Федров сказал ему, что забирает раненого Фрица с собой, а Эрнст и Вилли подойдут несколько позднее. Петя, которому не хотелось расставаться с другом, сказал, что у того сейчас столько вшей, что их хватит на целый полк.

Однако даже такой «веский» аргумент не смутил капитана. Немного подумав, он сказал:

— Об этом я побеспокоюсь в первую очередь. Завтра вечером и остальные двое немцев должны быть у меня. Все трое будут временно числиться в моем отряде. — Затем, как бы мимоходом, он упомянул о том, что Владек уже находится под его началом.

Поскольку Петя сам был заинтересован в том, чтобы перейти в отряд к Федрову, он привел Фрица к хозяйке, у которой остановился сам, и попросил ее прокипятить все вещички Фрица, а потом хорошенько прогладить их горячим утюгом. Сам он, как заправский цирюльник, побрил Фрица.

Остальные товарищи, уставшие и голодные, встретились во Влынице несколько позднее. Узнав приятные новости, они буквально ожили, так как начали было думать, что худшего положения, чем у них, и быть не может. Весть о том, что партия не забыла о них, наполнила сердца немецких патриотов гордостью и воодушевила их. В ту же ночь Эрнст вместе с Ваней отправились в отряд к Федрову, где им предстояло многое обсудить.

Однако никто из них не знал о том, что в это время в районе Котфина фашисты приступили к проведению очередной карательной операции.

Эта операция, как выяснилось позднее, проводилась с 21 по 25 ноября и захватывала большой район, причем проводилась не с запада на восток, как предыдущие операции подобного рода, а с востока на запад. Осуществлялась она силами гитлеровских частей, эсэсовцами и НСЗ.

Эрнст и Ваня, ничего не зная об этом, довольно быстро добрались до Котфина. Село в ту ночь было на удивление ярко освещено, а тишину ночи нарушали какие-то подозрительные звуки. Когда они подошли ближе, Эрнст догадался, что село занято гитлеровцами. На главной улице стояла длинная колонна военных машин. Село оказалось оцепленным войсками.

Эрнст и Ваня решили, что до наступления рассвета пересидят в лесу, а потом, дождавшись ухода из села гитлеровцев, спросят у кого-нибудь из местных жителей, куда делся Федров со своими людьми.

В три часа ночи 22 ноября несколько грузовиков и танков въехали во Влыницу. Эсэсовцы и гестаповцы начали обыскивать дворы и дома. Вилли, Фриц и их советские друзья незаметно выскользнули из села и укрылись в густом ельнике.

Вскоре после этого у подножия высотки появились гитлеровские пехотинцы, которые сразу же начали отрывать неглубокие окопчики. Окапываясь, они не спускали глаз с главной улицы села, так как предполагали, что оттуда им будет оказано сопротивление.

Но в селе, видимо, об этом и не помышляли. Как только рассвело, Фриц и Вилли увидели перед собой интересную картину. Село было окружено цепью часовых, но тем не менее начинало свою обычную жизнь. Телеги, груженные навозом, разъезжались по полям, какой-то крестьянин гнал свою корову, мимо домов проезжали возы с сеном. Управляющий Эрг отнюдь не собирался прерывать полевые работы. Вот уже несколько недель подряд повозки развозили зерно, чтобы оно до холодов попало в закрома.

Эрнст отказался от своего первоначального намерения, так как леса под Котфином тщательно прочесывались и им пришлось держаться на значительном расстоянии от гитлеровских карателей. Эрнст и Ваня решили вернуться обратно во Влыницу. В лесу они натолкнулись на лесорубов, которые разделывали бревна. Эрнст приблизился к ним вплотную. Не успел он и рта раскрыть, как один из рабочих шепнул ему:

— Слушай, парень, сделай вид, что работаешь вместе с нами, а то вон видишь часовой за нами следит, там и офицер есть.

Эрнст дернул Ивана за рукав, и они вдвоем понесли бревно к штабелю. Во время перерыва на завтрак им удалось незаметно уйти от лесорубов.

Двигаясь по склону холма, на котором окопались гитлеровские пехотинцы, патриоты добрались до Влыницы. Они услышали какие-то выкрики и увидели несколько человек в гитлеровской форме. Скрыться в лесу они не успели. Солдаты заметили их и открыли огонь.

— Скорее в кусты слева, пока нас не перестреляли! — крикнул Ваня, но Эрнст успел схватить юношу за плечо и швырнуть его на сырую траву рядом с собой. В кустарнике, который не был для них надежным укрытием, они пролежали всего несколько секунд. Неожиданно, услышав пыхтение паровоза, Эрнст понял, что делать.

— Давай скорее в поместье! — крикнул он Ване на ухо и, дернув его за руку, вскочил и побежал. Ваня бросился за ним.

Пули свистели у них над головой, ударялись в каменный забор помещичьего имения, рикошетировали. Ване и Эрнсту удалось завернуть за угол. Запыхавшись, они вбежали во двор и бросились к молотилке. Поденщики, не проронив ни слова, посторонились, уступив им свои места, и как ни в чем не бывало начали подавать им снопы.

Все это партизаны хорошо видели со склона высотки.

— Боже мой, что же с ними дальше-то будет? — прошептал Вилли.

А спустя несколько минут во двор имения вошли двое мужчин в гражданском и вооруженная группа. Но ни Эрнста, ни Вани там уже не было. Оба они, немного поработав для видимости, перелезли через забор и скрылись. А после обеда Вилли и Фриц со своими сопровождающими тоже исчезли с высотки.

Патриоты потеряли друг друга из виду. Шли они от села к селу, от хутора к хутору, встречая на своем пути лишь небольшие группы польских патриотов или отдельных партизан, с которыми были более или менее знакомы еще с лета.

Частенько их хлестал дождь, в лоб бил сильный северо-восточный ветер. Оторвавшись от преследователей, патриоты воспрянули духом. Они пользовались поддержкой поляков, которые снялись со своих родных мест и ушли в леса, чтобы активизировать партизанскую деятельность. Они указывали патриотам потайные тропки, по которым те могли пройти дальше.

Самая большая опасность грозила не мелким, а крупным партизанским группам. То, что произошло с группой майора Шарова три недели назад, не было, к сожалению, случайностью. О судьбе отряда Федрова и Павлова друзья узнали от подрывников одной польской партизанской группы. Отряд этот уже не был цельной боевой единицей. Командирам своевременно удалось вывести бойцов из Котфина, но они натолкнулись на гитлеровский заслон. Завязался бой, в ходе которого партизаны понесли потери убитыми и ранеными. Где сейчас находится Федров, никто точно не знал.

В ночь на 27 ноября Вилли, Петя, Фриц и Петров снова оказались во Влынице. Здесь они встретились с Эрнстом и Ваней. Приведя себя немного в порядок, они направились в домик у пруда, где и узнали о том, что капитан Федров с остатками своего отряда скрылся в лесах. До этого он побывал и здесь, чтобы расспросить о немецких патриотах. Федров передал, что вечером 30 ноября будет ждать их всех на восточном берегу реки Пилица. Там же будет и Шаров.

По-дружески распрощавшись с гостеприимными хозяевами во Влынице, товарищи покинули район, контролируемый партизанами, где они пробыли почти месяц.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

РЕШЕНИЕ МЮЛЛЕРА

В конце ноября операция по разгрому партизан в районе Люблинца практически была завершена. Тюремные камеры были до отказа заполнены арестованными. Одни из них умерли от пыток, других перевели в концлагерь. Фашисты были довольны, что в городе наконец-то установилось спокойствие. Фашистские начальники строчили по этому поводу победные реляции в верха, стараясь тем самым хоть как-то замаскировать провал своей попытки схватить пятерых немецких парашютистов-патриотов.

Унтерштурмфюрер Винк, руководивший местным отделением СД, и криминалкомиссар Байер из гестапо не без тайного удовольствия встретили сообщение о том, что тщетно разыскиваемые ими патриоты исчезли из подчиненного им района. Известие о том, что в округе все продолжает действовать подпольная рация, они рассматривали в связи с другими событиями. За последнее время из восточных районов Верхней Силезии все чаще и чаще поступали донесения о сбрасывании там партизан и об их стычках с местными отрядами. Многие из этих партизанских групп имели у себя довольно мощные рации, не заметить их деятельность было просто невозможно. Группы эти были очень мобильными и часто перемещались с места на место. Байер и Винк считали, что рации, запеленгованные ими, принадлежат именно этим группам.

Иного мнения придерживался крайспостенфюрер Ритц, офицер жандармерии, который не прекратил розыски группы немецких патриотов, так как попросту не верил в возможность их исчезновения. За карательную операцию в Люблинце он был щедро поощрен начальством. Однако Ритц жаждал повышения по службе и нового поощрения за поимку немецких патриотов. Гнев Ритца становился все сильнее, потому что он никак не мог поймать смельчаков. Одна из раций действовала южнее Павонкова, и это насторожило его.

Ритц в числе многих был постоянным гостем хозяина мельницы и часто уходил от него со свертком, в котором лежало что-нибудь вкусное. До сих пор свои визиты на мельницу он рассматривал как сугубо частные, но постепенно в голове у него созрели некоторые вопросы. Эти подарки мельник делает из симпатии к великой Германии или по каким-либо другим причинам? И чем, собственно, занимаются сыновья мельника? Средний сын Эдвард уже сидел в концлагере и был выпущен оттуда лишь по настоятельной просьбе отца. О младшем ходила молва, что он дезертировал из вермахта и с тех пор его никак не могли найти власти. Неужели родители прячут его? Один вопрос тянулся за другим. С начала октября доверие Ритца к мельнику начало ослабевать, однако никаких доказательств у него пока не было.

Он приказал своим людям вести постоянное наблюдение за мельником и немедленно докладывать лично ему обо всем. Пеленгаторные радиостанции были хорошо замаскированы и направлены по лесам для пеленгации. Однако ни один из агентов ничего не мог доложить о присутствии партизан.

И вот однажды шпики заметили, что трава на лугу, находившемся между хутором Курпирца и амбаром соседа, растет совсем не так, как в других местах. Полицейские взяли это место под наблюдение. Они заметили, что Хелена раза два в день пробегала по тропке с корзиной в руках.

Хозяин же амбара заявил полицейским, что в амбаре этом хранится его личное зерно, к которому мельник не имеет абсолютно никакого отношения.

Однако ни мельник, ни Андре, ни Макс не замечали вокруг себя подозрительной возни. Немецкие патриоты, не чувствуя опасности, успокоились. Андре вновь обрел прежнюю уверенность. Эрнст, Вилли и Фриц, получившие ранения, уже мечтали о новых схватках с врагом.

В начале декабря партизаны должны были разведать сталелитейный завод и железнодорожную линию, ведущую в Блаховню. На выполнение этого задания им потребовалось бы несколько дней, после чего патриоты должны были переместиться в Гутентаг, где Черный подготовил для них новую квартиру. Он сказал, что в городе действует группа немецких и польских коммунистов, однако он не намерен устанавливать с ними связь. Андре в душе надеялся, что ему вновь удастся наладить политработу и сделать то, чего он не смог в Люблинце.

Макс также рвался к выполнению новых заданий, чувствуя себя способным на многое. Он верил в то, что ему удастся добраться до Берлина.

Десять километров, отделяющие Гутентаг от Павонкова, не были для него преградой. Если все будет хорошо, он хотя бы раз в неделю будет видеть свою Хелену. А чтобы не волновать ее, он пока еще не говорил девушке о том, что намерен сменить место жительства.

26 ноября друзья провели в доме мельника. Члены его семьи вели себя смиренно и покорно, как и подобает истинным католикам в день поминовения усопших. На следующий день, несмотря на проливной дождь, Макс и Андре пробрались к железной дороге, чтобы вести наблюдение за военными составами.

Ночью, когда патриоты находились уже в пути, в доме мельника появился Черный и разбудил спящего Эдварда, чтобы рассказать ему о том, что фашисты почему-то изменили свое отношение к мельнику.

— Немедленно уводите отсюда немцев и уходите сами, — посоветовал Черный поляку. Сам он очень торопился и не имел возможности лично поговорить с немцами.

Эдвард сразу же разбудил отца и братьев. Антони и Юлиан восприняли предупреждение Черного самым серьезным образом, понимая, что даже если он и преувеличил грозящую им опасность, то она все равно существует. Сыновья предупредительно посоветовали отцу уехать на некоторое время из дому.

Мельник был вне себя. Вот уже несколько недель он не мог найти с сыновьями общего языка. Это не было ссорой, просто их мнения резко расходились. Когда мельник от Андре узнал, что трое немецких патриотов ранены, он стал упрекать сыновей:

— Это вы послали их на верную гибель! Благодарите бога, что их еще не убили и вина за их смерть не отягощает вашу совесть. Больше я ничего подобного от вас не потерплю!

Вот и теперь мельник не хотел прислушаться к словам сыновей. Его раздражало, что сыновья проявляли заботу о его собственной безопасности. Но главное, что злило его больше всего, — это то, как думали, как рассуждали его сыновья.

— Я остаюсь дома, а вы можете идти, куда вам угодно, — решительно заявил мельник сыновьям. — И еще запомните раз и навсегда: на мельнице я хозяин! Я всегда отдаю себе отчет в том, что и как делаю. — Проговорив это, он быстро вышел из комнаты.

Собрав кое-что из своих вещей, Эдвард, Антони и Юлиан покинули отчий дом. Они двинулись в южном направлении, так как решили, что их немецкие друзья наверняка пошли к железной дороге. Они надеялись перехватить их по дороге и ни в коем случае не допустить, чтобы те вернулись на мельницу.

Однако сыновьям мельника не суждено было встретиться с патриотами, так как Андре и Макс пошли другой дорогой. Промокшие до нитки, промерзшие до костей, они залезли в какой-то сарай, зарылись глубоко в сено и заснули безмятежным сном.

День 28 ноября 1944 года выдался таким же, как и остальные дни. Наемные рабочие и военнопленные бежали из концлагеря, некоторым из них удалось скрыться, остальных схватили охранники… Шестеро партизан, захватив грузовик, пересекли границу рейха и совершили робкую попытку освободить рабочий лагерь в Дзбове, но были обстреляны охраной и убиты… Группа полицейских под командованием Ритца, усиленная отрядом карателей направлялась в Павонков. Каратели окружили двойным кольцом мельницу и село.

Рох Курпирц после обеда остался на мельнице, чтобы выполнить работу, которую обычно делал его старший сын. Едва он вышел во двор, как был арестован. Во дворе к тому моменту собралось довольно много гитлеровцев, и среди них Ритц, Винк и еще несколько человек от Мюллера. Все они держались так, как будто никогда не имели с мельником никаких дел. Осмотревшись по сторонам, мельник понял, что его час пробил: двор был оцеплен полицейскими. Сквозь стеклянную дверь, ведущую в кухню, он увидел испуганное лицо жены, а рядом с ней Хелену, тоже насмерть перепуганную.

Мельник попытался было пригласить гитлеровцев в дом, чтобы угостить их, а уж потом узнать, что же они, собственно, хотят. Подобные приемы удавались ему прежде, однако на сей раз он встретил отказ.

— У нас нет времени для пустяков, — ехидно усмехнулся Ритц. — А вы, Курпирц, подозреваетесь в государственной измене. Говорят, вы укрываете партизан?

— Впервые от вас об этом слышу, — тихо и спокойно произнес мельник, надеясь, что ему все же удастся спасти положение. — Но если вы так думаете, пожалуйста, двери моего дома и всех построек открыты для вас, ищите!

В этот момент кто-то из гитлеровцев ткнул мельника дулом пистолета между лопаток и сказал:

— Здесь нам незачем искать! Своих друзей вы спрятали в сарае соседа. Пошли с нами, вы сами вызовете их оттуда. Но вызовете спокойно, чтобы они ничего не заподозрили, иначе…

Приказав мельнику взять с собой лестницу, они погнали его впереди себя. Эсэсовцы, охранявшие ворота, пропустили их. На улице было много гестаповцев и вооруженных солдат. Небо затянули тучи, дул холодный ветер, но мельник, казалось, не чувствовал холода. Самая короткая стежка, ведущая через луг, по которой Хелена бегала к своему возлюбленному, показалась мельнику длинной и мучительной. На сердце у мельника было тяжело. Сыновья и Черный оказались правы. Он полюбил немецких патриотов как родных детей, хотел защитить их, а на деле оказался виноват перед ними.

Мельник прислонил лестницу к стене сарая. Окошко чердака было наполовину приоткрыто. На чердаке царила тишина. Один из гестаповцев схватил его за рукав и прошептал:

— Если они сдадутся добровольно, мы им это учтем.

Курпирц, ничего не ответив, рывком сбросил с себя руку гестаповца. В тот момент он думал не о жене Марии, не о своей многодетной семье, не о мельнице, не о доме, не о земле. Его волновала только судьба патриотов.

Неожиданно перед мысленным взором мельника с быстротой молнии промелькнула его собственная юность, затем первые годы работы, потом период уже обеспеченной, если не сказать богатой, жизни. Вспомнил он и то, как боролся против властей в рядах силезских рабочих. В голову пришла мысль, что он по-боевому должен и закончить спою жизнь.

Быстро поднявшись по лестнице, он сунул голову в чердачное окошко и громко закричал:

— Товарищи! Здесь фашисты! Защищайтесь, бейте их!..

И в тот же миг раздалось несколько автоматных очередей. Он почувствовал острую боль в спине и через мгновение камнем упал на землю, лицом в густую траву. Порыв ветра сдул с его спины маленькое облачко мучной пыли, а затем на ней проступило несколько пятен крови. Так закончился жизненный путь Роха Курпирца, мельника из Павонкова.

Гитлеровцы обступили труп мельника и растерянно переглянулись между собой. План, который они выработали, не удался. Не успели они подумать о новом, как над их головами раздалась автоматная очередь, а вслед за ней — и вторая. Один из полицейских мешком осел на землю, а остальные бросились к стене сарая. Послышались громкие команды. Бой начался.

ПОЖАР

Макс и Андре почувствовали приближение опасности еще до того, как появился мельник и предупредил их. Какое-то тревожное предчувствие охватило их еще на прошлой неделе. Они внимательно осматривали местность вокруг, но ничего подозрительного не замечали. Осматривали они ее и в тот печальной памяти день, сначала невооруженным глазом, а затем в бинокль. Когда патриоты заметили цепь гитлеровцев, покинуть сарай было уже невозможно. Они сразу же догадались, что гестаповцы и полицейские ищут их, но, как и Курпирц, до последней минуты надеялись, что гитлеровцы ограничатся обыском мельницы. На всякий случай они все же приготовились к обороне: на чердаке с трех сторон, там, где не было окон, они проделали в кровле отверстия величиной с кулак, через которые можно было наблюдать за местностью и даже стрелять.

Патриоты видели мельника, несущего лестницу. Видели, что вслед за ним идут гитлеровцы. В бинокль им даже удалось разглядеть словно окаменевшее лицо мельника и его растрепанную черную бороду.

— Не стреляй, пока я не скажу, — шепнул Андре другу.

Из напряженного оцепенения их вывел предупреждающий крик мельника. Затем раздалась очередь — и Курпирц упал на землю.

— Огонь! — скомандовал Андре и выстрелил из автомата.

Макс через свою бойницу тоже выстрелил по гитлеровцу, который находился от него поблизости.

Затем наступила недолгая пауза: фашисты, по-видимому, советовались. Использовав передышку, радист бросился на противоположную сторону и прильнул к отверстию. Он увидел цепочку гитлеровцев и выпустил по ним одну за другой три короткие очереди. Гитлеровцы бросились на землю и открыли по чердаку ответный огонь. Пули пробили кровлю, пыль взметнулась столбом. Андре обернулся к Максу и сказал:

— Не стреляй без надобности. Береги патроны!

— Сколько их может быть?

— До сотни, а то и больше! За мельницей и в селе тоже полно солдат. — Андре протер глаза, слезящиеся от пыли. — Нам и двадцати человек достаточно будет. Они, видимо, решили захватить нас живыми. Они подождут, пока мы выдохнемся, запросят подкрепления и схватят нас. «Мельник погиб за нашу общую свободу, — подумал Андре. — Он погиб и за нас двоих. А мы должны стойко обороняться и показать гитлеровцам, на что мы способны».

— Похоже, что нам придется здесь умереть, верно? — спросил Макс, понимая и без того, что их ждет, но все же не желая смириться с тем, что через минуту его может не быть в живых.

— Это ты правильно сказал, — согласился с ним Андре. — Нам, видимо, суждено погибнуть, но прежде мы должны уничтожить все, что указывает на то, кто мы такие. Им не придется торжествовать. Хорошо бы взорвать себя вместе с сараем.

— Сказано просто и ясно, — заметил Макс. Он хотел произнести эти слова в легком ироническом тоне, но не получилось. И тут же он бросился к своей бойнице, чувствуя, что нужно стрелять, что-то делать, иначе он закричит Андре: «Прекрати свои дурацкие поучения! Ты успел пожить хоть немного, но я-то совсем еще молод! Я еще только начал жить и потому не хочу умирать! Не хочу!»

Зеленое поле, которое он видел в бойницу, поплыло у него перед глазами. Макс вскочил, кинулся к соседней бойнице и, взглянув в нее, увидел, что полицейские уже залезли на крышу дома мельника. Он ясно видел их зеленые мундиры. Прицелившись, Макс выпустил по ним очередь из автомата.

«Неужели не попал? — мелькнуло в голове. — Нет, в кого-то я все же попал».

Посмотрев на луг, он увидел гитлеровцев с пулеметами. Вскоре пули защелкали по балкам перекрытия.

Макс залег у амбразуры, ругая себя за то, что не расширил ее и теперь не сможет метнуть гранаты. Он выпустил еще одну очередь, тщательно целясь, и спрятался за балки, так как пулеметчик моментально ответил. Спустя несколько секунд Макс снова посмотрел в амбразуру и никого не увидел на лугу. Он вставил в автомат новый магазин и положил поближе к себе еще несколько. Макс весь вспотел от напряжения. Он невольно подумал о том, как хорошо, что он не поддался охватившему его чувству страха и не выразил его перед Андре. Макс понимал, конечно, что неправ, ведь и Андре, безусловно, было нисколько не легче расставаться с жизнью, хотя он и был на двадцать пять лет старше Макса. Умирать никто не хочет.

В памяти всплыла встреча с товарищем Вильгельмом Пиком. «Я готов умереть», — вспомнил Макс собственные слова и увидел улыбку Пика, который ответил, что борьба и победа над фашизмом, борьба за счастье людей намного важнее, чем готовность пожертвовать собственной жизнью. Так или почти так сказал тогда товарищ Пик. Сказано было это очень умно. Макс вспомнил, с каким энтузиазмом он слушал тогда эти слова, и сейчас ему стало стыдно своей слабости. Он решил быть твердым до конца.

Андре лежал у слухового окошка, время от времени стреляя по фашистам короткими очередями из автомата.

Макс со своего места дал несколько длинных очередей по гитлеровцам, залегшим на лугу. От него не ускользнуло, что все они так и остались лежать неподвижно. Это подняло его настроение.

«Подождите, — мелькнуло у него в голове, — мы еще не так вас удивим! У нас еще осталось не менее четырехсот патронов и два десятка ручных гранат».

Перестрелка тем временем продолжалась. Прошло уже часа два. Патриоты умело отстреливались.

Андре положил под руку две гранаты, а в правом кармане куртки оставил пистолет на всякий случай. Живым гитлеровцы его не возьмут!

Макс воспрянул духом, видя, что гитлеровцы боятся их огня.

«Если бы сейчас была ночь, мы могли бы попытаться прорваться», — думал Макс, с нетерпением поглядывая на затянутое облаками небо, которое обещало ранние сумерки.

Однако нападающие тоже понимали, что сумерки и ночь станут союзниками обороняющихся. Сообразив, что без новых жертв этих людей им не захватить, фашисты решили поджечь сарай.

Во время одной из пауз Макс подполз к Андре, и они немного перевели дух. Радист не мог понять, почему наступила тишина, и спросил Андре, что бы это могло значить.

— Наверняка они придумают какую-нибудь пакость, — ответил Андре. Пот тек по его запыленному лицу, оставляя на нем светлые полоски. Он со свистом вдыхал чистый воздух. Спустя минуту он спросил: — Как обстоит дело с рацией?

— Она готова к передаче, только… время моего радиосеанса еще не подошло.

— Попытайся, может, они нас услышат. — Андре почувствовал сухость в горле. — Я полагаю, что нам нужно попрощаться с товарищами и сообщить им о том, что здесь происходит. Ты можешь выйти на связь?

Это была просьба, а не приказ. Макс был обязан работать на рации в любой момент, когда бы ему ни приказали.

Как только он настроил рацию, гитлеровцы снова открыли огонь. Радист, не обращая на это внимания, забросил провод антенны на поперечную балку и надел наушники. Рация, к счастью, не была повреждена. Взяв карандаш, Макс закодировал короткую радиограмму: «Мы окружены. Будем сражаться до последнего».

Цифры выстроились на обрывке листка бумаги, и, только глядя на них, Макс поверил в эту горькую реальность. Взявшись рукой за ключ, он начал передавать текст в Центр.

Через несколько минут друзья почувствовали запах гари и сразу же поняли, что гитлеровцы подожгли сарай. Он горел с северо-восточной части. Значит, фашисты подстерегают их в юго-западной части, где еще нет огня.

Как только первые языки пламени коснулись сена на сеновале, оно моментально вспыхнуло. Чердак наполнился едким дымом. Загорелась и крыша сарая.

Центр не отвечал Максу. Выждав несколько секунд, он снова передал текст.

Между тем жаркие языки пламени приближались к тому углу, где находились патриоты. Дышать стало трудно. И тут начали рваться патроны.

«Скоро пламя дойдет до того места, где лежат гранаты, и тогда нам конец!» — мелькнула у Андре мысль. И вдруг отчаяние охватило его. Как нелепо погибать в огне, разорванным на куски взрывом собственных гранат, в то время как ни один из фашистов, стерегущих их внизу, не поплатится за это! «Нет, все что угодно, только не это!» Судорожными движениями он выхватил из карманов свои вещи: часы, компас, носовой платок — и бросил все это в огонь. Схватив свой автомат, он рванулся к слуховому окошку, которое уже начали лизать языки пламени, и, громко выкрикнув: «Да здравствует свободная Германия!», выпрыгнул на землю.

И в тот же миг он почувствовал сильный удар в левое плечо, увидел перед собой гитлеровца с серебряными погонами на плечах. Офицер откачнулся назад. Андре, не помня себя, бросился на офицера, но тут несколько пуль прошили ему грудь и он упал как подкошенный.

А в это самое время, Макс, не покидая чердака, тщетно продолжал вызывать Центр на связь. Вокруг бушевал огонь. Он уже вплотную подступил к углу, в котором сидел Макс. Дышать стало невозможно: горячий воздух обжигал легкие.

«Кто-то обо мне вспомнит? Отец, мать, друзья? Лида, которую я так любил? Или, быть может, Хелена? Милая девушка…»

Радист имеет позывные для связи с Центром. Но кроме Центра есть еще и друзья, близкие, родные. Они-то его не забудут. И как только Макс подумал об этом, в его памяти промелькнули какие-то картины, лица…

Дым и огонь тем временем приближались к углу, где сидел Макс. В голову ему начали приходить странные мысли: «Как мне хотелось стать строителем мостов! Жаль, конечно, что я прожил так мало, но мост, который соединяет людей, рано или поздно все же будет построен».

Раздался грохот: это обвалился правый угол горящего сарая. Пламя вплотную подступило к Максу. Через минуту он потерял сознание, а вслед за этим один за другим раздались взрывы, которые разнесли остатки горящего сарая на части. Это взорвались ручные гранаты.

От взрыва задребезжали стекла в доме мельника, откуда наблюдали за пожаром его жена и дочь. Они уже знали, что их мужа и отца нет в живых. Жена мельника всхлипывала, Хелена плакала беззвучно. Девушка оплакивала не только отца, но и своего возлюбленного, с которым она провела несколько счастливых часов.

Когда пожар затих, полицейские разрешили жене и дочери мельника забрать труп Курпирца домой. Другого убитого жандармы долго разглядывали, но этот осмотр не дал им ответа на интересующие их вопросы. Место пожарища охранялось гестаповцами. К утру туда прибыли другие гитлеровцы. Долго копаясь в пепле, они отыскивали остатки рации в виде отдельных обгорелых металлических обломков.

Похоронить убитых на кладбище фашисты запретили. Трупы были закопаны где-то в стороне, чтобы никто не знал, где именно они лежат. Однако жена мельника и Хелена запомнили это место.

О происшедшем были немедленно посланы срочные донесения соответствующим начальникам гестапо, жандармерии и СД, в которых в зависимости от таланта и фантазии составителей в выгодном свете описывались их собственные действия. А начальники, докладывая об этом выше, еще более приукрасили действия своих подчиненных, исказив тем самым истинную картину. Поскольку всем им непременно хотелось доложить об уничтожении всей группы патриотов-антифашистов, они увеличили число погибших от двух до пяти, причем патриоты во всех донесениях именовались не иначе как «русскими парашютистами».

Одно из таких донесений попало на стол гауптштурмфюрера СС Фукса. Он внимательно перечитал его дважды и подумал: «Конечно, это они, та самая пятерка немецких коммунистов, которые помогут мне сделать карьеру. Наконец-то они мне попались».

Фукс чувствовал себя удовлетворенным. Позже ему еще придется заниматься этой группой, но это будет уже во второй половине декабря. Одного из его ближайших сотрудников, штурмбанфюрера Мюллера, отъявленного охотника за людьми, расстреляют партизаны. И произойдет это, когда он будет идти на встречу с одним из своих агентов.

Фуксу нелегко было объясняться по этому поводу с начальством, а вскоре после этого ему и самому пришлось поспешно скрыться, чтобы избежать участи, постигшей его подчиненного.

Человеком, который убил военного преступника Мюллера, был не кто иной, как радист Фриц.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛУБОКОЙ ЗИМОЙ

Трое оставшихся в живых товарищей из группы «Андреас Хофер» и советские товарищи, сопровождающие их, в ночь на 30 ноября вышли на восточный берег реки Пилица. Поскольку они шли без проводника, то, разумеется, запоздали и не нашли командира партизан на условленном месте. Не останавливаясь, друзья направились в леса вблизи Конски, чтобы там, как они все еще надеялись, догнать Шарова или Федрова.

Выпавший к тому времени глубокий снег не позволял партизанам идти прямо по полю, им приходилось выбирать для передвижения дороги. Их маршрут лежал через местность, которая до конца сентября находилась под контролем НСЗ. Большая часть этих бандитов переместилась на запад вместе с подразделениями СС. В селах оставались группы подрывников, которые по заданию фашистских органов безопасности контролировали населенные пункты и леса и заменяли полицию. Они были виновны в убийствах мирных жителей и грабежах, преследовали и охотились за советскими партизанами и польскими патриотами из Армии Людовой и Армии Крайовой.

Однако всего этого не знали немецкие патриоты. Именно поэтому одной из банд НСЗ, замаскированной под партизанское подразделение, удалось заманить шестерку патриотов в село Пилица. Все они по одному были задержаны и разоружены. Главарь группы, бывший уголовник Туркита, разыграл жуткую сцену. Ночью на залитой лунным светом сельской улице он громко зачитал схваченным смертный приговор, а затем приказал отвести их к стене у собора для расстрела и отправился сколачивать команду палачей.

Члены этой банды были абсолютно недисциплинированными, большинство в ту ночь сильно напилось. Им надоело охранять арестованных. Один из них ушел за повозкой, на которой после казни должны были увезти трупы казненных, другой пошел за лошадьми, а третий отправился за хлебом и самогонкой. Остальные издевались над арестованными, запрещали им даже разговаривать друг с другом.

Собственно говоря, патриотам вовсе и не нужно было разговаривать. Поскольку их не расстреляли сразу, в них еще теплилась надежда. Они стояли, касаясь друг друга руками. Пятеро из них находились в тени, и лишь шестой, Фриц, был облит лунным светом.

Вилли подал Ване знак, и оба они бесшумно отделились от других и скрылись в темноте. Изумленные охранники подняли крик, некоторые из них побежали вдоль улицы, наугад стреляя в воздух.

Петя сообразил, что настал подходящий момент для побега. Он дернул за руку Петрова, а тот тронул рукой Эрнста. Фриц почувствовал, как на его пальцы легла рука друга.

Воспользовавшись замешательством охранников, еще трое патриотов бросились бежать. Вслед за ними кинулись охранники. Новые выстрелы и громкая ругань разбудили уже заснувших жителей села.

Фриц растерялся, упустил момент, и на него бросились двое оставшихся охранников. Сбив его с ног, они начали бить его прикладами карабинов, вымещая на нем злобу и страх перед своим предводителем, который не простит им такого промаха. Через минуту один из охранников бросился вслед за остальными. Когда оставшийся охранник нагнулся к лежащему, Фриц что было силы ударил его правой рукой в подбородок.

Бандит, не ожидавший нападения, повалился на землю. В это время со стороны костела раздалась автоматная очередь. Пули ударили в стену.

Вскочив на ноги, Фриц бросился в крайний крестьянский двор, ворвался в сарай и мгновенно зарылся поглубже в лежащую там солому.

Бандиты тем временем обошли все село, стреляя направо и налево, однако никого из сбежавших им так и не удалось схватить.

Когда стрельба стихла, четверо патриотов отправились на поиски Фрица. Пятого, Пети, с ними не было, так как он побежал немного левее, но они знали, что он жив. Такой парень везде пройдет! Они волновались только за Фрица. Эрнст и Вилли слышали автоматную очередь у костела и думали, что бандиты расстреляли их друга. Однако когда они добрались до стены, где стояли до бегства, тела Фрица там не нашли. Они начали негромко звать его по имени. Конечно им никто не ответил. Они решили, что бандиты, убив Фрица, увезли его труп. Чувство осторожности заставило патриотов покинуть это место. Может, Фриц жив и находится где-то поблизости? Тогда нужно спрятаться неподалеку и расспросить о нем в соседних селах.

А спустя часа полтора из села выбрался и Фриц. Он долго брел по пустынной, засыпанной снегом местности, но следов своих друзей не обнаружил. А они вышли из села и отправились в другом направлении.

Ночами они заходили в близлежащие села, спрашивали о Фрице, но его никто не встречал. Им говорили утешающие слова, кормили, и только. Да и кто что мог сказать им, когда в то смутное время люди имели обыкновение молчать, а не рассказывать первому попавшемуся человеку о том, где, что или кого он видел, ведь прохожий мог в равной степени оказаться и патриотом, и предателем. Дороги, по которым шли патриоты и Фриц, не раз пересекались, но они так ни разу и не встретились. Петя тоже где-то затерялся. Судьба разъединила их на долгие годы.

Фриц в свою очередь тоже расспрашивал попадавшихся ему на пути местных жителей о своих товарищах, и тоже безуспешно. Убедившись в бесплодности своих поисков, он решил самостоятельно пробираться в сторону фронта, стараясь при случае обзавестись подходящим попутчиком или даже попутчиками. Он жаждал активной деятельности, борьбы, поэтому ему так хотелось встретить советских партизан.

Прошла целая неделя, а он все шел и шел. Рана на руке загноилась. В одном из сел над ним сжалилась крестьянка и стала лечить его народными средствами. Она и свела его с партизанами, которые частенько наведывались к ней в дом.

Однако прошло несколько дней, прежде чем недоверие, которое партизан по имени Иван питал к Фрицу, исчезло. Поначалу Иван принимал Фрица за вражеского агента. Фриц не стал скрывать от него, что он немецкий коммунист. Иван был рыжеволос, силен и удачлив. В округе поляки хорошо знали его и любили. С его помощью Фриц установил связь с небольшой группой советских разведчиков, находившейся в распоряжении местного партизанского центра. Члены этой группы ходили на выполнение различных заданий по одному или по двое и встречались друг с другом только для того, чтобы передать полученные сведения. Они добывали сведения о передвижении войск противника, о его вооружении, о состоянии боевого духа солдат и офицеров, о влиянии на них советских пропагандистских материалов.

Разведчики устроили Фрицу строгий экзамен и, только удостоверившись в том, что он человек надежный, провели его на свой пункт, а уж потом стали давать ему различные поручения.

В середине декабря разведчики поручили Фрицу побывать в местном отделении СД якобы для того, чтобы сообщить важные сведения. Фриц вошел в помещение и так долго находился там, что сопровождавшие его партизаны, оставшиеся на улице, засомневались в его надежности. Разговаривая с агентом СД, Фриц намекнул ему, что имеет кое-какие сведения, которые должен сообщить лично штурмбанфюреру Мюллеру. Агент поверил и назвал ему место и время встречи с Мюллером. Выполнив порученное ему задание, Фриц на обратном пути узнал о том, что фашистский палач был убит, получив сполна за все свои преступления. Он на это лишь усмехался и помалкивал, как будто это его не касалось.

Фриц быстро прижился в новой обстановке. Он познакомился со многими крестьянами. Жили в тех местах бедно, работали с раннего утра до позднего вечера. В домах не было ни электричества, ни водопровода. Крестьянские дома освещались свечками или коптилками. Однако ни из одного такого дома партизаны не уходили голодными или не узнав интересующие их новости.

Время шло, продолжались бои, и постепенно все большему числу людей становилось ясно, что фашистскому игу приходит конец. По ночам все чаще можно было слышать раскаты артиллерийской канонады с приближавшегося с каждым днем фронта, а порой на горизонте полыхало кровавое зарево. Там, на равнине, советские войска захватили плацдарм на Висле. Все чаще в небе появлялись советские самолеты-разведчики. Однажды на глазах у всех произошел воздушный бой, в котором были сбиты два истребителя противника. Правда, был подбит и один советский самолет. К месту, куда упал самолет, побежали жители. Они с удивлением смотрели на обломки самолета, пока гитлеровские солдаты не прогнали их оттуда. Пилотом этого самолета была женщина, о ней тогда много и долго говорили. Самолеты-разведчики появлялись почти каждый день, и это заметно нервировало фашистов. Они начали форсировать строительство оборонительных сооружений, сгоняли туда не только мужчин, но и подростков.

Крестьяне внимательно следили за этими работами, чтобы рассказать о них советским партизанам, у которых они хотели узнать, когда же наконец начнется новое советское наступление. Забрасывали вопросами и Фрица. Он отвечал, что наступление непременно будет, а вот когда именно, ему неизвестно, ведь он не командующий. И спрашивавшим его людям было достаточно того, что он твердо верил в такое наступление.

В одном из дворов Фриц не раз встречал людей, которые охотно расспрашивали его о ходе военных действий. Немного позднее он узнал, что все они были прежде бойцами Батальонов Хлопских или солдатами Армии Крановой, а теперь готовились к встрече наступающих советских войск, защищали свои села от уничтожения гитлеровскими захватчиками. В одном из заброшенных домов жили пять женщин, мужья которых были бойцами польской армии, перешедшими через линию фронта на сторону русских. Сюда Фриц ходил с большой осторожностью, так как гестаповцы установили за этим домом наблюдение.

Один из крестьян ошеломил Фрица вопросами сугубо личного характера. Его интересовало, когда Фриц родился, кто он по профессии, где живут его жена и мать. Ответы на все эти вопросы крестьянин занес в тетрадку, которая была почти полностью исписана. Все это он делал для того, чтобы сразу же после освобождения сообщить матерям и женам об их близких. Оказалось, что у неразговорчивого и внешне не особенно веселого поляка было доброе сердце.

Другой же поляк, который, как казалось на первый взгляд, ничем другим, кроме своих лошадей и коров, не интересовался, однажды пригласил Фрица на собрание сельской молодежи, на котором ему обязательно нужно было присутствовать, так как у молодых людей, по словам поляка, накопилось множество различных вопросов, на которые они хотели бы услышать ответы.

Комната, в которой собралась молодежь, была заполнена до отказа. Вопросов задавалось множество, но больше всего собравшихся интересовало, что же произойдет на их земле после того, как сюда придут советские войска. Многие из молодых людей оказались под воздействием фашистской пропаганды, запугавшей их, и потому с явным недоверием относились к возможности создания независимой Польши.

Фриц рассказал им о народном правительстве, которое уже действует на освобожденной от гитлеровских оккупантов территории Польши. Говорить об этом ему было отнюдь не трудно, так как он почти наизусть знал текст «Люблинского манифеста».

Целый месяц Фриц жил трудной походной жизнью, когда то и дело приходилось кочевать с места на место, есть что придется и спать где попало. Временами его лихорадило, и он с трудом мог встать на ноги. Но Фриц пересиливал себя и заставлял работать, так как выполнял задание. Он чувствовал себя нужным в борьбе, ощущая теплоту и уважение людей, которые окружали его и доверяли ему. Поэтому даже в эти тяжелые дни он был счастлив.

Вся разведывательная группа собралась вместе 1 января 1945 года. Иван получил приказ доставить весь собранный ими материал в лес под Конски. Фрицу было поручено сопровождать его. Обеспокоенные его здоровьем, товарищи полагали, что при их командире будет находиться и врач, который позаботится о раненом Фрице.

Местные бандиты уже давно не тревожили разведчиков, а 2 января они напали на Ивана и Фрица. Чтобы дать возможность Ивану унести документы, Фриц прикрыл его огнем.

Бандиты схватили Фрица. Обыскав его, забрали часы, компас, деньги и документы. Сняв с него сапоги и брюки, они приказали ему отойти на десять шагов вперед.

Фриц не стал дожидаться, пока бандиты выстрелят ему в затылок. Выждав удобный момент, он бросился бежать. Ему удалось скрыться. В одном из сел он спрятался у друзей. Иван же, слышавший стрельбу, решил, что Фрица убили, и доложил об этом своему начальству.

Уйдя из села, Фриц 8 января наткнулся на гитлеровский патруль, который прочесывал леса и окрестные села в поисках подпольщиков. Его ранили в левую ногу, но, к счастью, не схватили. С трудом он доплелся до леса и спрятался в кустах, накрывшись лапником.

Утром, основательно промерзнув и отморозив раненую ногу, он с трудом доковылял до дома крестьянина Станислава Каповского. Попросив у него бумагу и карандаш, он написал письмо жене. Левая рука, а ведь он был левша, почти не слушалась его. Коротко описав свое положение, он закончил письмо такими словами:

«Когда ты, Вера, будешь читать эти строчки, меня, наверное, уже не будет в живых. Моя последняя просьба к тебе: воспитай наших детей в преданности тому делу, за которое я отдал свою жизнь. Будь крепкой, Вера, моя любимая жена, но уже не жди меня…»

Дописав письмо, Фриц отдал его Станиславу, попросив передать его первому советскому офицеру, которого тот увидит.

А в это же самое время Эрнст и Вилли находились на одном из хуторов южнее Радома. За прошедшее время им пришлось пройти немало километров, страдая от холода и голода.

После того как 2 декабря друзья не нашли Фрица, они решили в последний раз попытаться отыскать майора Шарова. Вместе с Петровым и Ваней они тронулись в путь. Кто-то сказал им, что якобы в селе Грушка располагается советское подразделение, которое имеет прямое отношение к отряду, скрывающемуся в лесах под Конски. Но видимо, их приняли за предателей и решили ввести в заблуждение, потому и назвали село, которое было сожжено еще осенью, когда в этих местах произошел бой партизан с гитлеровцами. Теперь из-под снега торчали только печные трубы.

Маленькая группа направилась на северо-восток. Местность вокруг казалась пустынной и безлюдной, однако очень скоро партизаны набрели на гитлеровский склад боеприпасов. Фашисты заметили их и, открыв пулеметный огонь, принудили залечь неподалеку от высокого забора из колючей проволоки. Эрнст неожиданно провалился в яму, которую прежде не заметил. Вилли и Ваня вытащили его. Затем гитлеровцы открыли по ним огонь из второго пулемета. Петров был убит пулей в голову. Оставшиеся в живых по-пластунски поползли прочь и ползли до тех пор, пока не нашли в заграждении небольшую лазейку, куда стекал ручей.

Смертельно уставшие, упавшие духом, они поплелись дальше. Говорить не хотелось. Было безгранично жаль товарищей, которых они потеряли за последние дни.

И только на следующий вечер, уже почти лишившись всякой надежды, они встретились с советскими партизанами. Долго объяснять, кто они такие, им не пришлось. Партизаны уже знали о них. Оказалось, что незадолго до этого капитан Федров успел побывать в домике лесника, где подробно рассказал товарищам о немецких патриотах. И видимо, его рассказ был настолько подробным, что партизаны по описаниям Федрова сразу же узнали Вилли и Эрнста.

Командир партизан сразу же забрал Ваню в свою группу, а немецких патриотов проводил в основной лагерь, где как раз формировалось подразделение, которое направлялось на фронт. В него вошли и легкораненые партизаны, и те, кому удалось бежать из лагерей для военнопленных.

Эрнст и Вилли присоединились к этому подразделению. Обойдя стороной Кельце, оно двигалось на северный фланг сандомирского плацдарма. Переход линии фронта планировался в ночь на 11 декабря. По дороге партизаны рассказали патриотам о том, что несколько недель назад одной группе удалось благополучно перейти через линию фронта. Группа была довольно сильной. Она с ходу захватила мост через Опатувку и, понеся совсем небольшие потери, прорвалась к советским товарищам. Рассказывая об этом, партизаны не упомянули, что их удачливые предшественники были хорошо вооружены и поддерживали по радио связь со штабом 1-го Украинского фронта. Немецкие патриоты были настроены оптимистически, хотя не имели ни малейшего представления о том, как разворачивались события в 1944 году на берегах Вислы. В освобожденных районах появилось множество небольших и совсем мелких партизанских отрядов и групп, большая часть которых состояла из советских солдат, бежавших из концлагерей или больных и раненых. Некоторым из них удалось пробиться через линию фронта к своим, другие умерли от ран и болезней, так и не дожив до светлого часа соединения со своими. Наученные горьким опытом, гитлеровцы постепенно накапливали опыт борьбы с такими группами, стремившимися прорваться через линию фронта, и начали наносить им удары с тыла. Как только партизанам удавалось пробиться на довольно близкое расстояние к системе обороны, так сразу же завязывался бой, к которому, как правило, присоединялись и советские солдаты, стремясь оказать помощь своим товарищам.

Однако с трудностями при переходе линии фронта приходилось сталкиваться не только мелким, но и довольно крупным подразделениям. Так, в затруднительное положение попал отряд, возглавляемый замполитом Куприяновым. В декабре ему удалось попасть на один из островов на Висле. Гитлеровцы так накрыли их своим огнем, что отряд не мог двинуться ни назад, ни вперед. Так смелый и опытный командир был поставлен в почти безвыходное положение.

Разумеется, обо всем этом Вилли и Эрнст ничего не знали, когда они в составе небольшой группы подошли к берегу Опатувки, чтобы двигаться вслед за группой прорыва, как раз приблизившейся к мосту. Темная ночь, казалось, как нельзя лучше способствовала проведению дерзкой операции.

Однако гитлеровцы, обнаружив партизан, открыли и по реке и по берегам ураганный огонь. Все вокруг превратилось в сущий ад. С высотки, которая господствовала над местностью, они стреляли из тяжелых пулеметов, находившихся в бронированных вращающихся колпаках. Партизаны, шедшие впереди, либо подорвались на минах, либо оказались скошенными пулеметным огнем. Мост взлетел на воздух. С советской стороны заговорили минометы, накрывшие своим огнем занятую фашистами высотку, но подавить пулеметные гнезда противника не удалось.

Эрнст и Вилли помогли партизанам отнести раненых. Забрав их, часть отряда вернулась обратно в горы. Оставшаяся часть расслоилась, и немецкие патриоты снова остались вдвоем. Стрельба пугала их, однако не настолько, чтобы они отказались от своей цели. Друзья решили двигаться по направлению к Радому. Однако решить это было намного легче, чем выполнить. Дело в том, что фашисты подтягивали к линии фронта свои резервы, поэтому все населенные пункты, расположенные в прифронтовой полосе, были буквально забиты войсками. Солдаты располагались на дворах не только богатых помещиков и зажиточных крестьян, но и бедняков.

Группу часто преследовали каратели. В последний день старого года в ней уже насчитывалось шесть человек. Трудность переправы заключалась в том, что реки в ту зиму оставались полноводными, не полностью скованными ледяным панцирем. Эрнсту было поручено разведать переправу. Как только стемнело, он отправился в путь. Местный крестьянин, в дом которого он постучался, быстро провел его в кухню, так как в соседнем дворе располагались гитлеровские солдаты. Расквартированные не особенно мешали хозяевам, у которых они остановились. В большинстве своем это были уже пожилые люди, которые больше мечтали о возвращении домой и домашнем тепле, чем о боях.

Вечером двенадцатилетний сын крестьянина провел партизан к мельнице. По реке, скованной льдом, они перебрались на противоположный берег, однако село, раскинувшееся там, оказалось занятым эсэсовцами. Партизан и тут выручил местный паренек. Он провел их в дом крестьянина, сыновья которого служили в Армии Людовой. Хозяин гостеприимно пригласил партизан отужинать вместе с ним, тем более что это был предновогодний вечер. На ужин подали картошку с квашеной капустой и по стопке самогонки. Так они отпраздновали Новый год, все время наблюдая за соседним домом, в котором пировали гитлеровцы, пытавшиеся утопить в водке свой страх перед ожидающим их будущим. Советские, польские и немецкие товарищи подняли стопки за общую победу, за скорый мир, за дружбу.

Недалеко от Радома партизанам пришлось остановиться. Местность перед ними была ровной, занесенной чистым снегом, и по ней невозможно было пройти незамеченным даже ночью. При помощи бойцов Армии Людовой шестерке партизан удалось расположиться в небольшой, но богатой деревеньке. Эрнста и Вилли из тактических соображений разместили в доме у местного помещика пана Гаевского, который неплохо ладил с оккупантами и потому пользовался кое-какими привилегиями. Двери его дома были широко распахнуты для гитлеровских солдат и эсэсовцев. Пан Гаевский пользовался влиянием в округе. Он распространял фашистскую клевету о Советской Армии и призывал крестьян забирать свой скот и имущество и бежать на Запад.

Узнав об этом, Эрнст и Вилли решили остановить распоясавшегося пана, изолировать его, а простым людям объяснить, что они заблуждаются. Сам факт, что немцы агитируют за Советскую Армию, убедил людей.

Пана Гаевского теперь не выпускали из его дома. Спал он в маленькой каморке для прислуги, а сами партизаны расположились со всеми удобствами, как у себя дома. Они спали в кроватях на чистом белье и обедали за отлично сервированным столом. Однако, несмотря на все это, они чувствовали себя в этом доме очень неуютно, так как понимали, что хозяин дома и его близкие ненавидят их, хотя и стараются скрыть это.

Между партизанами и паном Гаевским началась «холодная война». Он регулярно читал издаваемую оккупантами газету «Кракауер цайтунг». Однажды он долго махал перед партизанами свежим номером газеты, на первой странице которой помещалась большая статья о наступлении гитлеровских войск в Арденнах. Ехидно улыбаясь, пан Гаевский сказал, что очень скоро и на Восточном фронте наступит перелом. И тот, кто сейчас выступает за русских, должен как можно скорее перейти на сторону немцев, пока не поздно.

Партизаны с любопытством перелистали газету. На четвертой странице ее обнаружили мелким шрифтом набранное небольшое сообщение о признании Советским Союзом народного правительства в Люблине.

Эрнст сунул пану Гаевскому газету под нос и посоветовал ему переменить ориентацию, пока еще есть время. А Вилли спросил хозяина, неужели тот действительно верит гитлеровской, насквозь лживой пропаганде.

Пан Гаевский скорчил кислую физиономию. Он прекрасно понимал, что его гости абсолютно правы. Поведение гитлеровского командования и эсэсовцев в последнее время свидетельствовало об их растерянности и неуверенности в завтрашнем дне. Они обыскивали все дома, видя в каждом человеке подпольщика-антифашиста. Разногласия между ними самими обострялись до крайности, из страха они совершали страшные преступления. Так, в соседнем селе, узнав о том, что один крестьянин скрывает четырех раненых советских партизан и одну медицинскую сестру, гитлеровцы ворвались в дом, беспомощных раненых бросили в грузовик, туда же втолкнули медсестру и хозяина дома и куда-то увезли.

У Эрнста, Вилли и их советских и польских друзей в те дни было много дел: они проводили разъяснительную работу среди местного населения, помогая людям вновь обрести веру в близкое будущее.

В ночь на 12 января на северо-востоке послышались залпы тяжелой артиллерии. Началось наступление войск 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова с магнушевского плацдарма. В состав этого фронта входила и 1-я Польская армия. Вслед за этим перешли в наступление и войска 1-го Украинского фронта под командованием маршала Конева с сандомирского плацдарма, а вместе с ними и части 2-й Польской армии. Причем наступление проводилось столь стремительно, что противник даже не успевал ввести в действие свои резервы. На 15 января единого фашистского фронта уже не существовало. А спустя два дня, на четверо суток ранее чем было запланировано, наступающие советские войска вышли на линию Петркув — Ченстохова — Мехув.

В начале боев вокруг имения пана Гаевского было тихо. Гитлеровцы покинули населенный пункт, и лишь возле мельницы еще стояла на огневых позициях их артиллерийская батарея. На рассвете 15 января она была разгромлена залпами советской артиллерии. Советские солдаты на танках и машинах ворвались в село. Все жители села вышли на улицу, чтобы приветствовать своих освободителей. Даже самые недоверчивые вышли на улицу. И лишь один пан Гаевский, сказавшись больным, лежал дома в постели.

Вместе с частями 1-го Белорусского фронта немецкие патриоты прошли до берегов Одера. Они видели, как в Лодзи гражданские лица с красными повязками на рукавах начали наводить порядок. Здесь уже функционировали первые органы народной власти. Познань советским войскам пришлось обойти, так как засевшие в городе гитлеровцы оказывали сильное сопротивление.

В середине марта Эрнста и Вилли вызвали в Москву, где готовили коммунистов и антифашистов для работы в освобожденных районах.

Фриц в это время лежал в госпитале. Польские врачи делали все возможное, чтобы поставить его на ноги. Временами он сам удивлялся, что еще до сих пор жив. В течение недели он прятался по ночам в лесу, а днем заходил то в одну, то в другую деревню, чтобы съесть тарелку супу и хоть немного погреться под крышей.

В небе все чаще и чаще появлялись советские самолеты: истребители, разведчики и бомбардировщики. А по земле в сторону фронта двигались гусеничные, колесные машины и конные повозки, на которых везли либо солдат, либо боеприпасы. С фронта в тыл тянулись машины с ранеными.

Видя все это, Фриц ничего не мог понять. С того момента как он передал письмо для Веры, он считал, что смертный приговор ему уже подписан им самим. Единственное, чего ему не хотелось, — это замерзнуть в лесу под елкой. Поэтому-то он и шел от села к селу.

А однажды в сумерках он увидел из окна одного дома гитлеровских солдат, которые без оружия бежали в сторону гор. Жена хозяина сказала ему, что уже освобожден Мнюв. Услышав это, Фриц лишь покачал головой, так как был не в состоянии поверить в такое.

Хозяин дома, где остался Фриц, договорился с ним, что своевременно даст ему знать об опасности. Вечером 15 января он сообщил Фрицу, что советские войска освободили ряд населенных пунктов и лишь в Нове еще сидят фашисты. А на следующий день с неба посыпались листовки. Фриц поднял одну из них. Это была листовка Национального комитета «Свободная Германия» с обращением к гитлеровским солдатам. А вскоре после этого он увидел колонну советских солдат, идущих в западном направлении. И тут Фрицу все стало ясно.

Станислав отдал Фрицу письмо, написанное им Вере, обратно. Он сбрил ему бороду, помог, насколько это было возможно, привести себя в порядок. Затем он проводил Фрица в санчасть, которая задержалась в селе в ожидании свежих лошадей. По дороге им встретилась процессия местных жителей. Из разговоров выяснилось, что все они хорошо знали, что он скрывался в лесу. Теперь же ребятишки бежали в голове колонны и громко кричали:

— Это наш партизан! Это наш партизан!

Никаких документов у Фрица не было, и советский майор, который принял Фрица, тут же потребовал от него доказательств, что он партизан. Стоило только Фрицу заговорить о Шарове, как настороженность майора сразу же исчезла. Он налил в стаканы водку и предложил выпить за счастливую встречу. Оказалось, что майор несколько дней назад встретил Шарова, 10 января перешедшего линию фронта, пил с ним чай и слушал его рассказ о немецких антифашистах.

Где на повозке, а где пешком Фриц добрался с этим подразделением до какого-то крупного села. Здесь силы изменили ему, и от дальнейшего пути пришлось отказаться. Так он и оказался в госпитале. Выздоравливал он очень медленно, а 24 мая получил разрешение выехать в Советский Союз. Когда он прибыл в Варшаву, рана снова открылась и воспалилась, а в Бресте в довершение всего у него начался приступ малярии. Но как бы там ни было, в конце концов он все-таки добрался до дома, где его ждала жена Вера с детьми. Когда на следующий день он явился, как и полагалось в то время, в военную комендатуру, Фрицу сообщили, что ему надлежит отправиться в Москву.

В Москве, куда он прибыл, немецких товарищей уже не было. Эрнст и Вилли давно уехали. В составе группы, которую возглавлял Герман Матерн, 1 мая 1945 года они выехали в Германию, чтобы после ее окончательного освобождения немедленно приступить к работе. Эрнсту было поручено прибыть в Саксонию для создания там народной полиции. Вилли направили на восстановление стекольной и керамической промышленности. Фриц выехал в Германию 1 июня 1946 года.

Когда он ехал по разрушенным улицам Берлина в здание ЦК партии, где его должен был принять товарищ Вильгельм Пик, на стенах домов он видел плакаты, возвещающие о выборах в ландтаг. В то время в стране проходили большие перемены: крупные промышленные предприятия передавались государству. Война уже закончилась, но еще не закончилась борьба за новую, свободную демократическую Германию. Напротив, эта борьба только начиналась. Фриц смотрел на предвыборные плакаты партии и думал о том, что именно с этого и надо начинать. Он понимал, что работы в Германии будет много, и не ошибся.

ЭПИЛОГ

Прошло время, а мельница в Павонкове мало чем изменилась. Она продолжала работать. По дороге на мельницу можно было увидеть много народу. Многие из них, особенно молодые, несли в руках цветы. Они шли, чтобы почтить память немецких патриотов, погибших здесь, и возложить на их могилу цветы.

Спустя 25 лет после освобождения Польши Советской Армией, осенью 1970 года, я вместе с Йозефом Кифелем (он же Фриц) стояла перед памятником. Потом мы с ним поехали в Люблинец на кладбище, где польские товарищи похоронили партизан из отряда капитана Невойта, погибших в бою.

Огромные изменения произошли за эти 25 лет. Германская Демократическая Республика и Польская Народная Республика за эти годы превратились в развитые социалистические государства. Вместе с Советским Союзом они входят в содружество братских социалистических государств.

До сих пор живы традиции совместной борьбы, которые передаются молодым поколениям. История группы «Андреас Хофер» — это яркий пример пролетарского интернационализма. Она нашла свое отражение в целом ряде работ, а воспоминания трех членов этой группы, оставшихся в живых, были опубликованы в ГДР и в Польше. Однако крупного обобщенного труда о деятельности этой группы до сих пор еще не было.

С точки зрения истории 25 лет — срок небольшой, а в жизни отдельного человека — довольно значительный. Неумолимое время стирает в человеческой памяти события, имена и даты. И чтобы ничего не было забыто, Йозеф Кифель взял на себя инициативу по изданию этой книги. Как один из пяти коммунистов той группы, он взялся за перо. Его воспоминания и легли в основу этой книги. С согласия и при поддержке Артура Хофмана (Эрнста) и Фердинанда Грейнера (Вилли), у которых тоже имелись свои записи, я и начала писать эту книгу.

Я понимала, что это должно быть художественное произведение, написанное на историческом материале, которое рассказало бы современному читателю, и в первую очередь молодежи, о прошлом. Я охотно взялась за эту работу, хотя и боялась, что могу не справиться с этой задачей: слишком мало знала я о людях, о которых должна была писать, об условиях, в которых они жили и боролись.

Но со временем оказалось, что я узнала гораздо больше, чем надеялась узнать. Мне помогли польские товарищи. Большую помощь мне оказал польский ЗБОВИД (Союз борцов за свободу и демократию). После бесед в Варшаве мы проехали по местам былых боев. Йозеф Кифель, который еще раньше начал поиски своих бывших боевых товарищей, возглавил нашу группу. В нескольких поездках нас сопровождал Александр Бурский (Юлиан). Его рассказы об обстановке в 1944 году очень помогли нам. Историк Рышард Назаревич (Штефан) передал нам свои публикации, он же помог нам в работе над архивными материалами в Катовице и Тарновске-Гуре, где мы разыскали кое-какие документы гитлеровских властей. Большую помощь мы получили в Варшаве от Института военной истории, от комитета по розыску фашистских военных преступников в Кельце и лично от Болеслава Берута (Ганича).

Большую помощь оказали нам также воеводский комитет ПОРП в Радомско и Люблинце, а также комитеты ЗБОВИД в Ченстохове, Люблинце, Радомско и Кельце, которые организовали нам ряд встреч с бывшими участниками движения Сопротивления. Йозеф Карне (Тадеуш), Станислав Гетман (Комар), Эмиль Кжемин (Срока), Эдвард Курпирц и многие другие товарищи рассказали нам о своих связях с немецкими патриотами и партизанами майора Шарова и капитана Невойта. Мы побывали на мельнице в Павонкове, у Яна Вилька в селе Лебки, у доктора Якубовского в Гидле, а также навестили семью Штудента в Дралине. Металлисты Ченстоховы принимали нас с таким же гостеприимством, как и крестьяне Влыницы. Мы еще раз прошли по пути, по которому осенью 1944 года совместно с советскими и польскими партизанами шли немецкие коммунисты.

Из таких разрозненных воспоминаний постепенно воссоздавалась общая картина того периода. О жизни тех людей и их действиях я написала своими словами, использовав то, что мне поведали товарищи. Написание этой книги стало возможным благодаря усилиям многих товарищей и друзей, каждый из которых внес свой посильный вклад в создание этой книги, за что я всем им приношу свою глубокую благодарность.

Барбара Нейгауз

Оглавление

ПРОЛОГ

КНИГА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

    СО ВСЕХ КОНЦОВ ГЕРМАНИИ

    ПРОСТОЕ СЛОВО «МУЖЕСТВО»

    ПРОЩАНИЕ С МОСКВОЙ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

    АНАТОЛЬ ИЩЕТ ПОСАДОЧНУЮ ПЛОЩАДКУ

    «ОСЫ» НАД ЛЕСОМ

    ПРОТИВНИКУ ЧТО-ТО ИЗВЕСТНО

    ЗЕЛЕНАЯ СИГНАЛЬНАЯ РАКЕТА

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    ОГОНЬ В НОЧИ

    ФРИЦ ВДВОЙНЕ И ДРУГИЕ

    КАПИТАН НЕВОЙТ ПРИГЛАШАЕТ ГОСТЕЙ

    ЧЕЛОВЕК В КОЛЯСКЕ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    ПОД ТЕНЬЮ СВЯТОЙ МАДОННЫ

    ГОСПОДИН ГЕНЕРАЛ РАЗДУМЫВАЕТ

    У ЛАГЕРНОГО КОСТРА

    НАПАДЕНИЕ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

    РАЗВЕДЧИКИ ДЕЙСТВУЮТ

    ФРАНЕК СТРЕМИТСЯ К ЯСНОСТИ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

    В ОКРУЖЕНИИ

    ГИБЕЛЬ ШПИНКО

    ОТХОД

    ЧУВСТВО ОТВЕТСТВЕННОСТИ

    ЦЕНТР ВЫХОДИТ НА СВЯЗЬ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    ПЛАН «СЕРОГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВА»

    ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ИМПЕРСКУЮ ГРАНИЦУ

    ОДНИМ СЕНТЯБРЬСКИМ УТРОМ

КНИГА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

    «ПРОФЕССОР» И ЕГО «СЫН»

    В ЛИСЬЕЙ НОРЕ

    ПАРТИЗАНСКИЕ ХЛОПОТЫ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

    МАЙОР ШАРОВ

    ТАЙНЫЕ ТРОПЫ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    ГОЛОД

    ДЕЛО НЕ ТОЛЬКО В КУСКЕ ХЛЕБА

    В ЛЕСУ У ГЕРБОВ

    ПОСПЕШНЫЙ УХОД

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    ТАДЕУШ

    ЛЮБЛИНЕЦ

    ПРИГОВОР БАСТЕ

    РЕШЕНО: МЫ ОСТАЕМСЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

    ФУКС НАПАЛ НА СЛЕД

    РАДИОСИГНАЛЫ И СЕРЫЙ АВТОМОБИЛЬ

    ПОЯВЛЕНИЕ ГЕСТАПОВЦЕВ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

    ПРОВОКАЦИЯ

    БЕСКОНЕЧНЫЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ

    РАССТАВАНИЕ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    МЕЛЬНИЦА В ПАВОНКОВЕ

    МАКС И СРОКА

    ТРУДНАЯ РАБОТА

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

    ОТ СЛУЧАЙНОСТИ К ИЗМЕНЕ

    ПОСЛЕДНИЙ МАРШ ГРУППЫ НЕВОЙТА

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

    ОБЛАВА

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

    БОМБЕЖКА

    СЕМЬЯ ШТУДЕНТА

    НА ЛОЖНОМ ПУТИ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

    СЕЛЬСКИЙ СТАРОСТА ИЗ ЛЕБКОВ

    ПРИХОД И УХОД

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

    НОВЫЕ НАЧИНАНИЯ

    ХЕЛЕНА

    В ПАРТИЗАНСКОМ СЕЛЕ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

    РЕШЕНИЕ МЮЛЛЕРА

    ПОЖАР

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

    ГЛУБОКОЙ ЗИМОЙ

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg