«Утерянное Евангелие. Книга 3»

Утерянное Евангелие. Книга 3 (fb2) - Утерянное Евангелие. Книга 3 (Заглянувший за горизонт) 1236K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Константин Петрович Стогний

Константин Стогний Утерянное Евангелие

Охота на людей

Глава 1 Враги не промахиваются

Абриколь! Партия! Аплодисменты. Шитый не часто выполнял этот удар, но когда на кону стоит партия — почему бы и не сделать один из самых удачных финтов на бильярде? Да, он любил рисковать… Еще в «лихие девяностые» приобрести государственное предприятие за бесценок или отобрать за долги бизнес было для бывшего заместителя секретаря парткома парой пустяков. Ну а вывести деньги в офшор через десяток подставных фирм — это вообще проще простого. В XXI веке, когда все капиталы были амнистированы и средства стали легальными, Шитый пользовался законом, филигранно обходя его. Да и как не пользоваться, если всегда находился дурачок, которого можно было подставить? Тем более сейчас, когда бывший бизнесмен стал народным депутатом и в любой кабинет Кабмина «открывал двери ногой».

Новое дорогое зеленое сукно на бильярдном столе было опробовано еще на прошлой неделе, и Шитый играл в свое удовольствие. Соперником был выбран начальник охраны, у которого никогда не хватало времени практиковаться. И правильно! Какой же смысл «гонять шары» с мастером? Мастеру можно и проиграть. А Шитый проигрывать не любил. Остальные присутствующие из свиты, как и положено, восхищались великолепными ударами шефа. Придворных льстецов хватало всегда, и разогнать бы их всех… Но кто же тогда будет льстить?

Внезапно в бильярдную вошел Сысоев. Он был крайне взволнован.

— Пошептаться бы…

Шитый удивленно поднял брови.

— Что такое? Ни тебе здрасьте… Что за тон?

— Виталий Евгеньевич, не до этикета, честное слово.

— Хм… Что ж, Геннадий Александрович, тогда, я полагаю, у вас действительно важные сведения…

— Да, да, да, — нервной скороговоркой выпалил полковник спецслужб. — Нет времени на расшаркивания. Помните, как в армии? За неимением времени буду говорить не думая…

— Ах-ха-ха! Не слышал такого, — продолжал тянуть резину Шитый.

— Это касается журналиста… — отрезал Сысоев и посмотрел на свиту, давая понять, что разговор нужно вести с глазу на глаз.

— Хорошо, — с легким недовольством протянул Шитый, и по мановению его руки все, кто был в зале из «прислуги», молча и поспешно вышли.

Виталий Евгеньевич, не привыкший суетиться, с проворством ленивца подошел к барной стойке к заранее приготовленному напитку со льдом.

— Пить будешь?

— С какого такого времени мы уже на «ты»? — поинтересовался Сысоев, сохраняя дистанцию с чиновником.

Шитый демонстративно пропустил фразу полковника мимо ушей, сделал небольшой глоток из бокала и, пройдя несколько метров, опустился в плетеное кресло.

— И что же такого срочного вы хотели мне сообщить? — надменным тоном поинтересовался Шитый и небрежным жестом пригласил Сысоева сесть напротив.

Сысоев, в свою очередь делая вид, что не заметил жеста наглого депутата, наконец продолжил:

— Лавров, оказывается, выжил… Он в Украине, готовит пресс-конференцию.

После долгого молчания Шитый произнес:

— А вы все меры приняли, чтобы этого не случилось?

— Я принял меры, чтобы оттянуть пресс-конференцию, — спокойно ответил Сысоев. — Теперь дело за вами.

— За мной? — удивился чиновник.

— Да-да, Виталий Евгеньевич.

— А что, собственно, мы так его боимся, этого Лаврова? Пусть собирает, что хочет! Повоняют и успокоятся. А?

— Если этот журналист подымет на уши мировую общественность, сделка может не состояться. А если сделка не состоится, нам отомстят… Вам отомстят.

— Кто?

В глазах Шитого было все: спесь, издевка, насмешка, упоение собственной безнаказанностью.

— Африканцы… — Сысоев наконец присел и налил себе из графина воды, сделал два больших глотка.

— Ты что же… — начал было Шитый, но затем почему-то вернулся к обращению на «вы». — …Вы что же, думаете, что какие-то недоразвитые племена возьмут штурмом Верховную Раду?

— Я бы на вашем месте, Виталий Евгеньевич, не был столь категоричен, — ехидно улыбнулся Сысоев. — У них есть племена, которые наводят порчу, занимаются колдовством вуду…

Шитый прервал рассказ полковника отрывистым хохотом.

— Вы шутите, Сысоев? Вы думаете, я поверю во всю эту галиматью?

— Ну, почему же галиматья? — веско возразил Сысоев. — Вот, например, есть племя, которое камнями попадает точнее, чем кое-кто в бильярдную лузу.

— Это вы на кого намекаете, Геннадий Александрович?

— Я-то? — обыденно переспросил Сысоев. — На африканцев, Виталий Евгеньевич.

С этими словами он встал, выбрал себе кий, проверил его и подошел к столу, продолжая говорить.

— Эти африканцы — то ли скотоводы, то ли кочевники. — Сысоев забил первый шар и, оценив на позицию, продолжил: — То ли рыбаки, то ли просто бандиты.

Сысоев забил второй шар, а Шитый смотрел то на него, то на стол с зеленым сукном. А полковник продолжал рассказывать и забивать:

— Они живут где-то на побережье и, говорят, с самого детства метают камни. — Третий шар.

— …Могут сбить даже птицу на лету. — Четвертый шар упал в лузу. — А взрослые кидают точно в цель на расстояние в сто шагов, — продолжал СБУшник, забивая пятый шар. — …И, что самое главное, со ста шагов попадают и в бегущую цель. Партия, Виталий Евгеньевич! — отрапортовал Сысоев опешившему чиновнику, забив все необходимые шары «с кия».

— Хочу предупредить вас, что эти люди коварны, мстительны и жестоки. И не исключено, что представители этих, как вы выразились, полудиких племен есть и здесь.

— Так что же мне… вам… нам… делать?.. — промямлил озадаченный чиновник.

— Думайте, пан Шитый, думайте…

* * *

Мотаясь по дальним странам, Виктор Лавров выбирался из таких передряг, что кому-то другому этого хватило бы на десяток жизней… или смертей. Но у него была одна жизнь, и умирать в его планы не входило, поэтому и выбирался. Можно сказать, что ему везло. Кто-то подумает, что сидеть дома и писать какие-нибудь пасквили было бы безопасней. Но и дома можно упасть со стула, или случайно вывалиться из окна, или подавиться сухим ванильным бубликом. Так лучше уж встретить свой конец, совершая подвиги. Тем более когда речь зашла о соотечественниках в плену. Так думал Виктор. Так думал и полковник в отставке Короленко. И все же телефонный звонок журналиста из Сомали был для офицера спецслужб крайне неожиданным.

— Ты спятил, Лавров? — кричал в трубку Короленко. — Где я тебе вертолет достану в Индийском океане? Тем более у берегов Сомали…

Виктор звонил прямо с борта лодки Ислама, поймав сигнал спутника, а Короленко мчался на своем «мерседесе» из Киева в Одессу, надеясь перехватить старика-агента, чтобы не допустить гибели ни в чем не повинной женщины.

— Да я не прошу в Сомали вертолет, — неслось из наушника блютуса. — Гаврилыч, я сам все устрою. Проникну на судно, сделаю материал и был таков. А ваша задача просто поймать меня в море.

— Поймать его в море! Ты с ума сошел?! — крикнул Короленко и чуть не столкнулся с грузовым фургоном впереди себя.

— За нами погоня, Гаврилыч, я не шучу…

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев хрен, — выругался Короленко в сторону. — А ребята? Все живы?

— Хорунжего и Маломужа я отправил в столицу, кабы чего не вышло. Пусть властям сдаются — помощи попросят.

— Да какие власти! Лавров! Там власти хуже бандитов! Алло… Алло… Ч-ч-ч-черт!

Связь прервалась, и Короленко чуть не выбросил телефон в окно. Он был очень взволнован.

Да, полковник сам посоветовал Лаврову проникнуть на «Карину» и поднять шум, но что это будет так экстремально… Погоня, лодка…

«А чего ты ждал, старый дурак? Что он прилетит на «Карину» на крыльях ангела?»

* * *

Одесса… Прекрасная Южная Пальмира. Сколько песен о ней написано, сколько стихов сложено. Сколько колорита и шарма в этих улочках архитектуры конца восемнадцатого и начала девятнадцатого века, которыми так гордятся местные жители и которые навсегда остаются теплыми воспоминаниями в памяти гостей. Одесса… Жаркая и солнечная летом, промозглая и сырая зимой. «А шо вам не нравится? Должны же и мы когда-то от вас отдыхать», — скажут на этот счет местные жители. Никто другой не любит свой город так, как любят свою родину одесситы… даже те, которые давно эмигрировали. По крайней мере, так говорят они сами. Веселые и грустные, но никогда не унывающие многонациональные одесситы.

Людмила Богомол шла на работу в прекрасном настроении. Еще бы, ведь ей позвонил сам Виктор Лавров, как она ошибочно думала. Люда уже начала обзванивать всех родственников пленных моряков и предупреждать их о пресс-конференции. Она была очень воодушевлена, будто речь уже шла об освобождении украинцев из сомалийского плена. Вот что значит надежда на лучшее, которую порой может дать один маленький звонок по телефону. Но Людмила, конечно, не знала, чем мог ей грозить этот злосчастный звонок. Женщина шла по пустынной зимней Трассе здоровья в один из маленьких ресторанчиков, где она работала последние полгода. Она даже не обратила внимания, как метрах в двухстах позади нее появился мужчина в спортивном костюме.

Она шла, надев наушники и слушая любимую группу своего сына: «Red Hot Chili Peppers». Ей было хорошо. Скоро, совсем скоро ее мальчика освободят. Потому что по-другому просто не может быть, раз уж за дело взялся сам Лавров. Люда продолжала идти, а мужчина-спортсмен постепенно настигал ее. Ах, если бы она обернулась, она бы узнала в нем того самого старика-Нептуна с «Ланжерона», и, может быть, тогда у нее закралось бы какое-то подозрение. Но мать моряка не оборачивалась.

Ни Людмила, ни преследующий ее старик не заметили, что в кустах за заброшенной на зиму метеорологической станцией прятался мужчина с винтовкой. Это был Геннадий Сысоев. Одетый под цвет серого неприветливого ландшафта, он был совершенно не виден сквозь густые ветви кустарника. Свое оружие он предусмотрительно накрыл точно такой же серой тряпкой, как делают настоящие профессионалы. Нет, он пришел не контролировать выполнение задания, данного агенту Корню. Он пришел убрать самого старика, а если понадобится — и довершить начатое им: уничтожение свидетеля. Вот уже мимо станции мелькнула напевающая Людмила, и Геннадий опустил палец на спусковую скобу снайперской винтовки с глушителем, дожидаясь старика…

Людмила же была готова танцевать от радости. От той надежды, которую ей подарил звонок манипулятора-Короленко. А старик все приближался и приближался…

Короленко выскочил из машины у деревянного ресторанчика «Хуторок» и пустился бегом параллельно с Трассой здоровья. Проведя оперативную разработку в Одессе, он четко понимал, что лучшего шанса убрать Людмилу, чем утром, по пути на работу, у киллера не было. Все остальное время женщина находилась в окружении или коллег, или соседей. Единственный безлюдный участок зимой — Трасса здоровья, неподалеку от которой в одном из ресторанчиков и работала мать матроса «Карины». Из строений, стоящих рядом с дорогой, была только метеорологическая станция. Оттуда возможно неожиданное нападение убийцы.

Нужно было успеть спасти женщину — перехватить киллера. Однорукий Короленко несся сквозь кусты, как в молодости, когда брал призы на первенстве Вооруженных сил по бегу. До метеорологической станции оставались считаные метры, когда пенсионер спецслужб услышал сдавленный крик. Он бежал так, как, казалось, уже и не смог бы никогда. Безошибочно определив, откуда крикнули, Короленко буквально перелетел забор метеостанции. На асфальтированной дорожке у кустов лежал Геннадий Сысоев и бесшумно, как рыба, хватал воздух губами. В его шее торчала заточка, кровь медленно струилась из раны и вытекала в пока еще небольшую лужицу на асфальте. Рядом находилась уже не нужная снайперская винтовка.

Короленко живо осмотрелся и выглянул из-за куста на Трассу здоровья. Далеко впереди шла счастливая Людмила Богомол и размахивала руками в такт музыке. «Жива!» — облегченно выдохнул Короленко и вернулся к умирающему Сысоеву, подняв его единственной рукой под плечи и положив голову себе на колено.

— Генка, кто тебя?

— Я знал, что ты придешь, Глок, — шепотом ответил Сысоев. — Это ведь ты вычислил меня, нас…

Сысоев закашлялся, захлебываясь кровью, затем сплюнул в сторону. На его щеке осталась кровавая пена темно-бордового цвета…

— Что-то зябко мне, холодно…

— Генка, кто тебя?.. — снова сочувственно спросил умирающего Короленко. — Не отвечай, знаю… Корень?

Сысоев грустно улыбнулся и кивнул головой.

— Старый конь… Хотел я его подчи… чистить… А получилось, что он меня… Темно, Глок, темно…

— Генка, подожди… не уходи, хоть совесть очисти свою перед смертью, братка… А?..

Из глаза Сысоева выкатилась слеза, и он кивнул головой.

— На кого работал, скажи…

— Ши… ши… — из последних сил прошипел Сысоев и приподнялся всем телом. — Шии-тыы-ы-ы…

И замер навеки…

Глава 2 Когда один в море воин

Вииль-Ваал ждал сына вот уже сутки. Он должен был прибыть с подмогой еще днем, но старик особо не тревожился. Чего бояться, когда в деревне тебя считают вторым после Аллаха, а на самом деле ты — первый? Вииль-Ваал был из тех аборигенов побережья, которые не верили ни в Аллаха, ни в шайтана. Он вообще неплохо устроился и всю жизнь жил как царь. Все его малейшие прихоти выполнялись беспрекословно, а его гибкий ум позволял ему обвести вокруг пальца кого угодно или, на худой конец, договориться с любым оппонентом. Поэтому при любой власти он жил, как привык жить. Даже при появлении в племени белых гостей старый вождь был уверен в себе и в том, что ничего не может случиться. Ведь у него была договоренность с неким Мусой из столицы: Вииль-Ваал поставлял ему молодых парней для войны и пиратских вылазок.

Вот скоро загудят моторы внедорожников, и сюда прибудут полтора десятка вооруженных до зубов солдат, и никакие белые не будут страшны. Но моторы все не гудели и не гудели…

— …Кого ждешь, брат? — послышался надтреснутый голос из угла темного мундулло.

Вииль-Ваал, обладавший железными нервами, даже не вздрогнул. Только стал всматриваться туда, откуда донесся голос. К нему вышел старик с бесцветными от старости глазами.

— Ты всегда появляешься из воздуха, Хуур… — вместо приветствия спокойно ответил вождь своему гостю.

— Потому что я — дух побережья, — безапелляционно заявил тезка демона.

— Ладно, ладно. Мне ты можешь это не рассказывать — у нас с тобой была одна мать…

— …Но разные отцы, — перебил Хуур. — Поэтому ты и служишь злу.

— Говори, зачем пришел? — совсем не по-братски потребовал Вииль-Ваал.

— Я пришел узнать, зачем ты обидел моих друзей? Они искали спасения.

— Разве? — морщины на лбу Вииль-Ваала поднялись. — А у меня есть сведения, что они прибыли совершенно для другого. Оставить нас без заработка…

— Они пришли за говорящим Камнем Свободы.

— Не валяй дурака, Хуур. Ты прекрасно знаешь, что никакого Камня не существует, — засмеялся вождь.

— Существует. Я в это верю, — сухо отозвался колдун. — Если его ищут по всему миру — значит, он есть.

— Это все придумал наш дедушка. Такой же сумасшедший, как и ты, — продолжал смеяться Вииль-Ваал.

— Почему тогда ты так испугался этого белого журналиста? — поинтересовался Хуур.

— Я никого не боюсь! — сверкнул глазами Вииль-Ваал. — Если хочешь, я сейчас позову своих охранников, и они выгонят тебя взашей…

— Нет, ты боишься, — продолжал гнуть свою линию Хуур. — Меня обмануть нельзя. Судно, которое вы захватили в этот раз, связано с говорящим Камнем Свободы напрямую!

— Оно связано только с деньгами и не более. Это наш заработок. Глупый старик!

— Ты тоже старик, — заметил Хуур.

— Да, но я умный старик, а ты — глупый.

— Понимаешь, Вииль-Ваал, — вдруг совершенно спокойно сказал Хуур и сел напротив единоутробного брата, набивая трубку. — Древняя легенда гласит о человеке, который принес нам Камень Свободы. Благодаря ему племя обрело свободу.

— А ты не помнишь, что Камень Свободы помог нашим предкам убить врагов? — с насмешкой спросил Вииль-Ваал.

— Разве свобода нужна для того, чтобы убивать? Нет, брат Вииль-Ваал. Говорящий Камень Свободы мог нам рассказать, как обрести свободу. Но мы убили того, кто мог нам помочь этот камень найти!

— Старый идиот! — впервые разозлился Вииль-Ваал. — Свободы нет, не было и не будет!

Старейшина племени высунул голову из маленького окошка мундулло.

— Дамир! Мамир! Взять его! — позвал он охрану, но никто не ответил.

Вииль-Ваал выскочил во двор. Чуть поодаль на траве лежали связанные в клубок два брата-мастодонта Дамир и Мамир. Из клубка беспорядочно торчали руки и ноги. Широченные силачи не подавали признаков жизни.

Разъяренный Вииль-Ваал заскочил обратно в дом.

— Что ты с ними сделал?

— Наказал, — спокойно ответил колдун. — Потому что старость нужно уважать.

— Что тебе надо, ублюдок? — заорал вождь.

— Брат… — начал Хуур.

— …Ты мне не брат! Что тебе надо, злодей?

— Мне нужен говорящий Камень Свободы, — невозмутимо улыбнулся Хуур, будто зашел попросить щепотку соли.

— Где я тебе его возьму, безумец?

— Его возьмет тот белый, которого я прислал к тебе.

Впервые за все время глаза колдуна обрели живой оттенок.

— А я отберу его у белого… Только я один заслуживаю этот Камень, — добавил Хуур. — Только я один. А он — возьмет…

— …Он ничего не возьмет! Потому что он уже умер! — воскликнул Вииль-Ваал, торжествуя оттого, что хоть как-то смог насолить своему брату. — Я послал за ним смерть…

* * *

Лавров очнулся от недолгого сна. Весь день моторная лодка Ислама, снабженная мощным двигателем, выйдя на глиссирование[1], шла относительно спокойными водами океана. Это была даже не лодка, а небольшой катер. Виктор не был профессиональным механиком, но большинство мальчишек с детства тянет к технике, а не к куклам. Поэтому о том, как работает четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, украинец знал не понаслышке. С утра он, как и обещал, помог сомалийцу отрегулировать мотор, и теперь плавучее средство пиратов шло без особых усилий со скоростью чуть больше двадцати миль в час.

Лаврову очень повезло, что не штормило. Как это ни удивительно для такого опытного путешественника, но он ни разу в жизни не попадал в настоящую качку, и неизвестно, как бы себя повел его организм в этих условиях. Морская болезнь проявляется у всех по-разному. Кого-то начинает тошнить с шести баллов, кого-то — с десяти, а кто-то, как шутят моряки, увидит качающуюся люстру дома, и ему уже нехорошо. Был у Лаврова один друг — боевой пловец Сергей Кремень, на которого шторм не действовал вообще. Попадая в десяти-двенадцатибальный шторм, он забирался на самую высокую мачту корабля и, сидя на верхушке, с упоением наблюдал, как плавучее средство кидало с волны на волну, а внизу между водяными гребнями лежала бурлящая пропасть. Романтика. От одного рассказа о таком «развлечении» становится не по себе, и Лавров не испытывал особого желания попасть в такой переплет. Но сегодня — везло. Теплый спокойный океан был не страшнее родного «чудного Днепра при тихой погоде». Журналист с удовольствием помогал Исламу управлять катером и осваивал работу с GPS-навигатором, который взял у Хорунжего. Ислам же опять завелся, как бесплатное радио. Рассказывал о тяжелой доле сомалийского моряка.

— …Пирата? — уточнил Виктор.

— Ну… да, — поправился Ислам и тут же начал оправдываться: — Но мы же никого не убивали!

«Хорошенькое оправдание для вымогателя, — думал Виктор, слушая россказни Ислама. — «Я же никого не убивал, только автомат к виску приставил»… Так все что угодно оправдать можно. Сейчас еще скажет, что они так на жизнь себе зарабатывают…»

Словно по заказу журналиста Ислам стал рассказывать, как не раз ходил «в рейсы», возглавляя пиратские шайки, захватывающие гражданские корабли и требующие выкуп. Денег в результате получалось немного: все съедают налоги. Какие налоги и где у пиратов налоговая инспекция, Виктор так и не понял. Было ясно, что простой сын скотовода оперирует понятиями, даже не понимая их сути. Слушая весь этот словесный поток, Лавров вдруг задал Исламу вопрос:

— А кто такой Муса?

Вопрос подействовал на Ислама как холодный душ. Он застыл на месте и замолчал. Это имя привело его в трепет.

— Ладно, можешь не рассказывать… — разрешил журналист.

«Все равно соврет, а врать он не умеет. Видать, крепко он их всех держит — этот Муса…» — думал Лавров.

Параллельно с разговорами украинец детально прорабатывал свое поведение по приезде на «Карину». Свалиться просто так, как снег на голову — это непросто. Главное было отснять материал. Для этого он тщательно замаскировал скрытую камеру в заклепке своей штормовки и теперь продумывал варианты развития событий. Подплыть к сухогрузу бесшумно на веслах и захватить его, «убирая» по одному пирату в десять секунд, может только Стивен Сигал, и то в кино, в плохом кино… Можно было бы сыграть потерпевшего бедствие англичанина, сказать, что его яхта ушла под воду и Ислам, который вез продукты брату и его банде, подобрал его — версия еще глупее, поскольку сомалийские пираты не дураки и тут же что-то заподозрят. Лучшее, что можно было сделать — стать «призраком». Незаметно проникнуть на корабль, скользить, как тень, по всему сухогрузу, снимая пиратов и их жертв (благо Виктор еще в Киеве изучил планировку судна и помнил ее наизусть), а если удастся — установить связь с захваченными в плен. И, сделав свое дело, так же незаметно удалиться, как и появился. Как удрать? Захватить бандитский катер… и… Ну, это уже дело техники. И вообще: для осуществления этого плана нужно успеть до утренней зари.

Это было очень непросто, а для обычного человека — и вовсе невыполнимо, но Лавров определенно не был обычным человеком. Виктор был готов к этой операции — возможно, самой важной в своей жизни. Постоянно думая и просчитывая каждый шаг, он уснул, что было неудивительно для человека, не спавшего всю предыдущую ночь… Очнувшись ото сна, Лавров понял, что мотор «кашляет». Так бывает, когда заканчивается топливо. У руля катера слабо угадывался Ислам.

— Ислам, ты что? Заправиться бы!

Ответа не последовало, и у Виктора почему-то екнуло внутри. Он быстро пробрался к сомалийцу. Так и есть! Лодка никем не управлялась. Сын скотовода висел на руле, его голова безвольно свешивалась набок.

— Ислам, проснись! — возмутился Виктор, взяв парня за плечо. В темноте журналист не сразу заметил, что сомалиец не спит, как вдруг рукой он почувствовал что-то липкое на его плече.

«Кровь?..» Да, это была кровь. Шея и спина пирата были залиты кровью. Она струилась из затылка. Чуть выше основания черепа Ислама зияла огромная рана, однако он был жив.

— Камень Свободы, — улыбнулся Ислам. — Нельзя предавать…

И потерял сознание.

Виктор сразу же заглушил мотор и осмотрелся. Нигде не было видно ни лодки, ни катера, ничего, что могло указать на убийцу. Как? Откуда? Кто? Вопросы рождались один за другим.

Здесь же на дне катера лежал камень. Виктор машинально вынул носовой платок из кармана и осторожно, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, поднял его. Это был тяжелый, остро отточенный предмет из крепкого природного материала. На нем были выгравированы какие-то странные буквы.

— Ах вот оно в чем дело… — пробормотал журналист. — Ритуальное… пока, слава богу, не убийство. Но как? На полном ходу лодки?..

Журналист завернул особенный камень в тот же платок и спрятал его в боковой карман ветровки. «Разберемся…»

Это была западня. О местонахождении «Карины» знал только Ислам, который лежал без сознания. Рядом с тяжелораненым сомалийцем валялись его разбитый GPS-навигатор с погасшим экраном и отсыревшая рация.

Искать захваченный сухогруз в этих водах — все равно что пытаться найти иголку в стоге сена. Оставалась надежда, что Ислам придет в себя и скажет, где судно. Но очнется ли он? И что дальше? Оставить смертельно ранненого человека в лодке и продолжать свою миссию? Виктор никогда бы себе этого не позволил. Он сосредоточился, принимая решение, но внезапно почувствовал, что на него кто-то смотрит. Старые навыки спецназовца-разведчика давали о себе знать. Смотрели откуда-то сзади, и затылок словно чесался… но Виктор не подал виду, продолжая изображать заботу об Исламе. Он пытался понять, откуда за ним могли наблюдать в открытом океане.

Журналист резко поднялся, и уже в следующую секунду это спасло ему жизнь. Удар брошенного камня смягчил широкий ремень от офицерской портупеи, который журналист всегда вдевал в брюки, когда отправлялся в дальние походы. Так и есть: целили в затылок, но из-за того, что Лавров резко встал, попали в ремень на пояснице. Украинец мгновенно сориентировался, вскрикнул и рухнул на дно катера, будто его действительно смертельно ранили.

Минута, две, три… О, как долго тянулось ожидание. Виктор лежал на дне катера, в одной руке держа свой знатный гвинейский тесак, в другой — ритуальный камень, который вынул из кармана ветровки… Вскоре он услышал тихий всплеск воды и голоса двух человек, говорящих на английском, из чего было понятно, что, как минимум, один из мужчин не знает языка сомали.

— Мертвы… Мертвы оба, — на ломаном английском произнес первый.

— Подожди, надо проверить… — на чистом английском ответил второй.

— Настоящий воин никогда не промахивается, — с легкой обидой заметил «сомалиец».

— Надо затопить катер, — настаивал на своем «англичанин». — Вот тогда я буду уверен. Подплывем ближе…

Звук весел, загребающих воду, слышался уже рядом, и Лавров был готов к приему гостей.

Наконец лодка поравнялась с катером. Один из мужчин, отложив весло и схватив заранее приготовленный шкворень, стал быстро перебираться на борт посудины Ислама. В ту же минуту он получил удар пяткой в лоб, вскрикнул и, обронив кусок железа, который булькнул в воду, без сознания перевалился обратно в лодку, из которой лез. За ним из-за борта катера поднялся Лавров и замахнулся камнем.

— А ну, стоять!

Перепрыгивать в лодку к бандитам в планы Виктора не входило. Где вероятность, что там не прячется третий?

— У-а-а-й! — испуганно взвизгнул африканец, по всей видимости, бросавший камень в Лаврова, дернул стартер, завел мотор лодки, и та начала движение. Сам же он испуганно вжал голову в плечи.

Виктор не был ритуальным убийцей, он вырос на Борщаговке в Киеве и с детства мог попасть снежком в физиономию зазевавшегося одноклассника. Затем, уже в армии, в школе разведки его учили бросать гранаты на дальность и на точность. Так что забросить камень средней тяжести, например, в окно седьмого этажа большой трудности для него не составляло… Но по движущейся цели, да еще и в стремительно уплывающей моторной лодке, да еще и в темноте… Не-е-е-т. Этого не смог бы сделать даже бывший спецназовец-разведчик. Поэтому, машинально швырнув камень в противника, Лавров, конечно, не попал… Не попал в сомалийца, но успел зацепить мотор. Лодка отъехала на расстояние не более пятидесяти метров и уже совсем не была видна в ночи, когда дырка в моторе дала о себе знать: он закудахтал, закашлял, зачихал, и над водой разнеслось проклятье на древнеафриканском наречии. Виктору ничего не оставалось как расхохотаться, но то, что случилось в следующую минуту, заставило его замолчать и содрогнуться.

Лавров услышал глухой удар: моторка с врагом во что-то врезалась, затем раздался пронзающий ночной воздух свист и душераздирающий вопль, от которого все похолодело внутри, будто абориген-сомалиец встретился с демоном. Виктор почти угадал.

— Это киты-убийцы, — еле слышно сказал внезапно пришедший в себя Ислам. — Мы пропали…

Громадный хищный кит семейства дельфиновых, он же косатка — гроза океанских просторов, обитающий практически везде. Он поджидает свою добычу, где хочет и когда ему заблагорассудится. У этого безжалостного хищника нет в природе врагов, кроме человека.

Резкий удар огромного хвоста вдали вывел Виктора из оцепенения.

— Твою, Колубма, бабушку!..

Стая косаток, то ли охотясь, то ли играя, плавала кругами вокруг моторной лодки с теми, кто еще совсем недавно покушался на Лаврова и его товарища. Не дожидаясь, пока его и Ислама обнаружат киты, журналист быстро заправил в бак бензин, завел мотор и, поглядывая на единственный уцелевший GPS-навигатор Хорунжего, развернул катер в сторону берега. Где-то там должен был быть порт Могадишо. Однако, даже набирая скорость, катер не был в безопасности: взрослая косатка развивает скорость до 55 километров в час, обладая при этом очень хорошим слухом.

«Только бы не услышали, только бы не обратили внимания…» — думал Виктор, разгоняя катер рыбака и уезжая от страшного места.

Минут через сорок Лавров понял, что за ними никто не гонится и облегченно выдохнул. Он не хотел даже представлять, что случилось с теми двумя на моторной лодке.

Топлива было в избытке. Предстояла тяжелая ночь обратного пути. Виктору казалось, что время тянется нескончаемо долго, когда ему приходилось сверяться с навигатором, чтобы не сбиться с пути, управлять катером и следить за раненым Исламом. Пару раз тот приходил в себя и просил пить.

— Потерпи, парень. Скоро прибудем, — обращался Лавров к несчастному пирату, аккуратно давая ему попить из фляги.

— В Могадишо нельзя, — слабо выдавил из себя Ислам в один из таких «водопоев».

Его голова лежала на импровизированном валике, который Виктор скрутил из подручных средств, чтобы раненый напрягался как можно меньше.

— Почему нельзя? — удивился Виктор. — Там больница, там власти, там…

— …Нельзя в Могадишо, мистер Лавроу. Нас сразу же убьют, — теряя силы, продолжал сомалиец. — Муса… Его люди повсюду. Он управляет всем и контролирует все. Даже береговую охрану в порту… Он…

Ислам опять отключился.

«Вот тебе и раз. В Могадишо нельзя… А куда тогда можно?.. Марка! Точно! Нужно вернуться в Марку… Анисса поможет. Волшебница знает все!..» Как вдруг журналиста будто обожгло: «Маломуж! Хорунжий!»

Куда он отправил своих друзей? Сдаться властям? Каким властям? Есть ли они тут вообще, эти власти? Каждый творит, что хочет! Полный хаос и беспредел. С одной стороны Али, которого убили, с другой — какой-то заблудившийся индус, с третьей — Муса, и поди разберись, кто против кого и кто за кого.

Виктора трясло.

«Надо срочно спасать ребят, если… если они еще живы. Господи, что же это такое, а?» Журналист впервые поймал себя на мысли, что обращается к Богу. «Вот дожил. Раньше все время приходилось рассчитывать на себя, а тут прошу помощи у Неба… Ничего. Не горюй, разведка. Прорвемся!»

Украинец готов был на что угодно. Он не мог простить себе, что вот так просто отправил свою группу на заклание. Ночь заканчивалась, и впереди замаячила знаменитая коралловая гряда Восточного побережья.

— Отлично, — изрек журналист.

Первое, что нужно было сделать — высадиться неподалеку от порта Могадишо и, подхватив Ислама на руки, максимально быстро добраться до ближайшего госпиталя. А потом…

…«А потом» могло и не быть. Из-за рифов вышли два катера береговой охраны. Журналист был в растерянности. Конечно, если бы это происходило у берегов любой другой страны, он бы плясал от радости: сейчас раненого срочно отправят в госпиталь, а его — сначала допросят, а затем накормят и отправят в украинское представительство… Но это были прибрежные воды Сомали, и журналист хорошо помнил слова Ислама о том, что у Мусы все схвачено.

— Да ну, вздор! Не дикари же они совсем! — воскликнул Виктор, обращаясь к самому себе.

И правда: в конце концов, существует международное право, конвенция и…

Темные точки вдалеке увеличились, и Лавров уже видел людей с оружием на бортах обоих катеров. Что-то подсказало Виктору, что все будет совсем не так, как он себе представлял. Все окончательно прояснилось после пулеметной очереди в воздух: между бандитами и властью особой разницы здесь нет. Журналист заглушил двигатель и обессиленно сел на дно катера рядом с лежавшим в беспамятстве Исламом. «Вот и все…»

Было очень обидно проиграть так глупо. В голове пронеслись уговоры Короленко и Радуцкого не ездить в Сомали, не испытывать судьбу. Но случилось то, что случилось…

«…Хоть бы автомат какой, чтобы не убили, как бездомную собаку…» Катера охраны были все ближе, и уже слышались крики в рупор на плохом английском: «Оставайтесь на месте! Вы нарушили закон!»…

* * *

… Такое случается раз в жизни. В далеком сорок третьем эсминец «Микоян» выполнял боевую задачу: тяжелый кругосветный переход из Черного в Белое море. Путь предстоял через пролив Босфор в Средиземное море, через Индийский океан, вокруг мыса Доброй Надежды, а затем через Тихий океан и Магелланов пролив Северным морским путем в Белое море. Почти в самом начале пути, в Средиземном море, эсминец попал в блокаду немецко-фашистской флотилии. Капитан, старый морской волк, не раз уводивший свой эскадренный миноносец от обстрелов береговой зенитной артиллерии, следуя приказу не сдаваться врагу, готовил военный корабль к затоплению. Моряки, наведя порядок, надели чистое белье, побрились, написали прощальные письма родным и уже были готовы открыть кингстоны, когда средь ясного дня вопреки прогнозам синоптиков на акваторию упал густой туман.

— Полный впер-р-р-р-ед! — хрипло скомандовал капитан, и команда в очередной раз осталась жива, выйдя из окружения незамеченной.

…Да, такое случается раз в жизни.

* * *

Вот и Виктор Лавров, потерявший всякую надежду на спасение, вдруг обомлел, выглянув из-за борта катера. Туман? Откуда он взялся? В наступившем рассвете не было видно солнца и почти не просматривалась вода. Были только отчаянные крики-ругательства сомалийцев с катеров береговой охраны и сплошной густой туман, словно кто-то свыше залил поверхность прибрежных вод молоком или насыпал ваты… Это был шанс!

Не теряя времени, рискуя оказаться обнаруженным в тумане, Виктор скинул за борт все, что могло замедлить ход его плавсредства: ящики с продуктами, пустые железные баки, снасти. Затем он распределил оставшийся груз равномерно по всему днищу суденышка и изменил угол наклона двигателя, чтобы гребной винт работал легко и непринужденно, а катер мог идти с максимальной скоростью. Все было готово к побегу, и он удался. Заведя мотор, Виктор развернулся и помчался к югу от столицы, в сторону Марки. По его расчетам топлива должно было хватить. Главное — успеть отплыть подальше, пока висел туман. Существовала, конечно, опасность наткнуться на какой-нибудь прибрежный риф, ведь лоцман из журналиста был никакой. Но ему чертовски везло. А пока везет — нужно пользоваться случаем.

Катер уже два часа летел по воде, оставляя за собой белую бурлящую дорожку кильватера. Уже давно рассеялся туман, который так неожиданно спас украинца. Утреннее солнце, еще не жаркое, искрилось на спокойной поверхности океана. Судя по показателям GPS-навигатора, до заветной точки окончания пути оставалось не более восьми — десяти морских миль. И вот вдали сквозь сизую дымку проявилась красавица Марка. Очертания небольшого древнего городка, выдержанного в арабском стиле, наполняли душу послевкусием сказок «Тысячи и одной ночи». Казалось, отсюда начиналась история Древнего мира… Марка выступала в океан с берега, будто радушно приглашала гостей посетить свои аккуратные узенькие улочки, отведать сладостей у лотошников, выйти на песчаный пляж и искупаться в прозрачных водах океана у берега. Когда-то это был один из самых популярных курортов как для иностранцев, так и для жителей Сомали. Но пережив кровопролитные «банановые» войны и обнищание, городок давно потерял статус курортного: пляжи пустовали, а отдыхающих здесь уже не видели даже те, кто разменял третий десяток.

Страстный путешественник Лавров увлекся красотой картинки. Удивительный маленький город и пустынные пляжи… Ему не удалось увидеть Марку, когда лечили Маломужа и когда им среди ночи пришлось бежать из благотворительной миссии пальмовыми зарослями и банановыми плантациями.

Виктор был на подъеме. Ему льстило, что вот так, без особого опыта он смог выйти на режим глиссирования. «Вот что значит постоянная мальчишеская тяга к технике! Все-таки хорошо, что я не родился стилистом или модельером…» — теша свое самолюбие, рассуждал про себя Лавров. Но тешиться ему пришлось недолго. Двигатель предательски закудахтал… Топливо кончилось. Журналист был в твердой уверенности, что бензина хватит до Марки и еще дальше, но не тут-то было.

— Ну, не идиот? — сердито спросил Виктор сам себя. — Развесил уши: крутой моторист, гениальный лодочник… Тьфу ты… Ну вот, садись на весла.

До берега оставалось не более трех километров, и журналист рассчитывал догрести. Он обследовал катер и нашел весла. Хорошо, что он не выбросил их в горячке побега. Вставив весла в уключины, Виктор вдруг понял, что так просто ему не справиться. Довольно широкий катер был предназначен для гребли парой: на каждого человека по веслу. Грести одному, даже такому крепкому и высокому человеку, как он, будет очень сложно. Тем временем катер неумолимо сносило течением в сторону, обратную направлению движения, — назад к столице. И неизвестно, куда бы его понесло дальше, может быть, и в открытый океан. Лаврову ничего другого не оставалось, как все-таки сесть на весла. Каждый гребок давался с большим трудом, катер двигался медленно. Да что там: он практически стоял! Что за ерунда?! И тут Виктора осенило. Начинался отлив, поэтому ему и не удавалось подплыть к берегу… Лавров понял это окончательно, когда прямо перед ним, в каких-нибудь пятидесяти метрах от катера оголились кусты. Это были кораллы. Так выглядела знаменитая коралловая гряда.

Десятки миллионов микроорганизмов тысячелетиями создавали свои маленькие домики, которые превращались в целые водяные города, образуя коралловые рифы, не подпускающие акул и других морских хищников к песчаному побережью. Природа будто заботилась о жизнях своих детей. Вот только сами дети оказались существами неразумными. Разрабатывая известняк и коралловый кальций, африканцы наделали дыр в сплошной гряде, и теперь купаться на пляжах стало небезопасно.

Обычно рыбаки ловили чудовищных акул и скатов прямо с коралловых рифов, удивляя отдыхающих, но уже много лет в Сомали было мало рыбаков, а война отпугивала туристов. Однако война никак не влияет на природные явления: отливы и приливы, как и тысячи лет до этого, случались здесь два раза в сутки. Но откуда Лаврову было знать график приливов и отливов? Вот он и попал в период, когда бороться с уходящей от берега водой, в одиночку, да еще на катере с нерабочим мотором было практически бесполезно. «А может быть, и полезно!» Виктор продолжал упираться. Он греб, сцепив зубы…

Выполняя эту тяжелейшую и для многих непосильную работу, Лавров старался отвлечь себя мыслями. И это помогало.

Он вспомнил остров Занзибар, который тоже находится в восточной части Африки, только на тысячу километров южнее. Там при отливах местные жительницы ходят собирать урожай… на собственные огороды, где они выращивают морские водоросли. Как только океан уходит подальше от берега, танзанийки[2] берут большие целлофановые пакеты и идут на свои плантации. Морская трава растет быстро, и женщины раз в три дня занимаются уборкой урожая, затем сушат его и сдают. Высушенные водоросли отправляют в Китай, где их используют для изготовления лекарств. Милые, приветливые танзанийские жительницы… Вот такое мирное ласковое воспоминание.

А в это время солнце над Виктором уже не было ласковым и начинало припекать, но он все греб и греб. И его терпение было вознаграждено: катер уткнулся в песок мелеющего берега. Но тут же в нескольких километрах к северу, там, откуда только что прибыл журналист, показался катер береговой охраны. Возможно, кто-то другой, изможденный бессонницей и тяжелой греблей, остался бы сидеть в катере и ждать своей участи. Но только не Виктор. Катер, который он подвел почти к самой коралловой гряде, был уже бесполезен. Украинец быстро встал и выбрался за борт.

— Да простит меня Нептун! — вымолвил он, вынув свой гвинейский тесак, и принялся рубить мягкую, но очень колючую гущу коралловых зарослей. Однако не так это было просто — бороться с коралловыми кустами. Казалось, что «ветки» отрастают заново. Поработав тесаком с минуту, украинец облокотился на борт катера, тяжело дыша. Это был очередной тупик.

* * *

Однажды друзья затащили Виктора на одну из лекций профессора Ле-Беффа, между прочим, платную. Там было очень весело: странный старик в больших очках с золоченой оправой поведал о своих путешествиях по Океании. Путаясь в цифрах, он рассказывал небылицы, от которых у присутствующих захватывало дух. У всех, кроме Лаврова. Виктор был твердо уверен, что друзья его просто разыгрывают. А самое главное в розыгрыше — подыграть тем, кто тебя разыгрывает, чтобы сделать друзьям приятно. Поэтому журналист виртуозно удивлялся вместе со всеми и даже задавал вопросы, работая под несведущего обывателя, притом туповатого: «Скажите, профессор, а разве Океания находится не справа от Африканского континента?», «А сколько вы можете продержаться под водой без акваланга?»

Старик выдавал себя за ученика знаменитого Кусто и терпеливо отвечал на все глупости, и от этого становилось еще веселее: «Профессор, а вы учились вместе с мистером Кусто?», «А вы вместе с ним придумали акваланг?» Но тут вдруг Ле-Бефф не выдержал.

— Мистер Лавров!

Виктор осекся, понимая, что старик его знает. Хотя если это розыгрыш, то, конечно, старый артист знал, ради чего это все затеяно. Но старик продолжил:

— Я же не спрашиваю вас, почему выход на вершину Аконкагуа вы снимали в Карпатах?

В боксе это называется «нокдаун»: когда неожиданный удар по печени валит оппонента на настил ринга. О маленькой тайне Лаврова не знал никто. Да, несколько лет назад Виктор снимал восхождение на Аконкагуа[3], но из-за халатности видеоинженера кассета с финальным подъемом и чествованием на вершине была размагничена и материал «погиб». Чтобы не подвести спонсора, за неимением времени на вторую экспедицию пришлось подснять финал в другом горном районе. Программа вышла в эфир, где ее ждал успех. Лавров, получая очередной приз за лучший документальный фильм в научно-популярном жанре, испытывал угрызения совести и пообещал себе, что больше никогда такого не допустит… Но это было всего раз в жизни, и, казалось, никто ничего не заметил. А тут профессор, да еще из-за рубежа, да еще ученик Кусто… Позор!

Виктор покраснел как рак. Ему казалось, что на него смотрит вся аудитория. Однако слушатели были увлечены уникальным профессором, и вопросы ученому продолжали сыпаться один за другим.

— Все-все-все, друзья, — после очередной порции ответов продолжил Ле-Бефф. — Теперь я расскажу вам, как рубить кораллы…

* * *

При воспоминании о профессоре Ле-Беффе Лаврова осенило. «Ну конечно!» Чтобы без проблем снять коралл, нужно добраться до самого низа и сковырнуть его с основного ствола. Нехитрая наука, но такая полезная и своевременная. Виктор без труда добрался до основания первого же кораллового куста и, используя свой тесак как зубило, раздолбил основание ближайшей антипатарии.

«Должно быть, здесь очень глубоко во время прилива, — думалось Виктору. — Черные кораллы — большая редкость, а уже тем более неподалеку от берега». Виктор мимоходом обращал внимание на разноцветную красоту коралловых кустов. В другое время он конечно же остановился бы и снял великолепный эксклюзивный материал для своего канала. Но сейчас, когда ему нужно было спасать свою и чужую жизни, все эти уникальные красные, черные и еще десятки других видов кораллов были не более чем препятствием на пути.

Через десять минут в коралловых зарослях образовался достаточно широкий проход. Виктор еще раз оглянулся в сторону севера. Пограничный катер был еще далеко и, казалось, стоял на месте. Что ж, тем лучше. Журналист подхватил раненого Ислама, который пока так и не пришел в сознание, взвалил его на плечи и, оставив катер и пройдя сквозь проход, который прорубил, быстро пошел по большому илистому полю, оставленному отливом.

«Хорошо, что не река, а то бы уже увяз…» Действительно, морской ил не был таким топким, как речной. Под ногами бегали маленькие крабы, кое-где валялась еще живая мелкая рыбешка, не успевшая уйти вместе с водой. Виктор обращал внимание на все, кроме своих израненных рук. От борьбы с кораллами плечи, предплечья, локти, кисти и пальцы рук были изрезаны в кровь, но сейчас украинца это не волновало.

Тяжелые ботинки Виктора создавали дополнительную нагрузку, но идти босиком по этому дну было совершенно невозможно: в ноги тут же впиваются безжалостные иглы растущих кораллов, а случайно наступив на морского ежа, вероятно получить травму, которая может привести к ампутации ноги или заражению крови. Лавров хорошо все это знал и даже в ботинках шел, внимательно смотря себе под ноги и не оборачиваясь. Издалека он мог показаться рыбаком, несущим на плечах свернутую сеть. На это он и рассчитывал. Ведь катер с береговой охраной мог быть уже где-то поблизости.

До берега было не более трех километров. Чуть в стороне стояла древняя Марка, но соваться туда средь бела дня было равносильно смерти. Наверняка так называемая полиция аш-Шабаб посадит его в темницу до скончания века, и никто никогда не узнает, куда пропал украинский журналист. «Только к Аниссе…» — как мантру повторял про себя Виктор. По пути встречались редкие рыбаки-одиночки и любопытные мальчишки, выбежавшие подбирать маленькую рыбешку и ловить в лужах случайно оставшихся во время отлива мелких хищников. Виктор с Исламом, перекинутым через плечи, действительно стал объектом повышенного внимания, но старался ни на кого не реагировать, а целенаправленно идти туда, где на побережье зеленела трава.

За каких-то сто метров до заветного берега со скудной растительностью перед Лавровым вырос… Салман. Сын Аниссы и тот самый молодой предводитель банды, от которого бежал Виктор вместе со своей группой несколько дней назад. По всей видимости, мальчишки уже донесли ему о странном белом человеке. Салман знаком приказал Виктору остановиться и что-то спросил на арабском языке. Не трудно было догадаться, что вопрос звучал так:

— Кто вы такие?

Виктор знал по-арабски всего несколько слов, но у него не было сил их вспоминать. Он всем своим видом показал, что ничего не понимает.

— Американец? — вдруг спросил на ломаном английском молодой бандит.

Лавров понял, что единственным шансом на спасение было попытаться убедить этого «вождя» в том, что они с Исламом не представляют никакой угрозы.

— Я турист из Европы, — специально коверкая английские слова, отозвался журналист. — Это мой друг. Он очень сильно ранен. Помогите нам!

Салман смотрел на украинца, прищурив один глаз и немного повернув голову вбок. Так слушают, когда не доверяют. Только тут Виктор заметил, что за Салманом стоят еще, как минимум, пятеро людей с оружием. Виктор, у которого от боли горело все тело, мысленно просчитывал ситуацию. Он мог бы резко скинуть Ислама, броситься на молодого предводителя банды и, приставив свой тесак к его горлу, взять его в заложники. Причем сделать это так быстро, что никто из бандитов и сам Салман не успели бы опомниться. Но что это давало? Кроме неминуемой смерти Ислама от удара головой о песок — больше ничего. Поэтому украинец решил действовать хитрее.

— Помогите нам, прошу вас, — взмолился Виктор. — Этот человек из племени дарод. Я был у них в гостях, и мы отправились на рыбалку. Его чуть не съела акула…

Все это Виктор рассказывал, исходя потом и держа Ислама на плечах.

Салман пристально посмотрел на окровавленного Ислама, затем куда-то в море — там за коралловой грядой шел пограничный катер. Лицо бандита оживилось. Он что-то громко скомандовал своим людям. В ту же секунду неизвестно откуда выскочили не менее пятнадцати головорезов, вооруженных автоматами и ручными пулеметами. Один из членов шайки дал очередь из пулемета в воздух, и катер береговой охраны развернулся и поплыл в обратную сторону, не желая связываться с вооруженным противником. Банда дружно загоготала. Виктор же, которого никто не отпускал, стоял на песке, держа Ислама. Он уже было почувствовал, как быстро теряет силы, но Салман вновь обратил на него внимание. Выражение лица Лаврова было настолько жалобным, что африканец будто бы поверил ему.

— Ладно, — сказал он после долгой паузы. — Иди!

Банда расступилась, и украинец понес раненого товарища дальше, а Салман и его люди с любопытством наблюдали за ним. Дойдя до пригорка, журналист опустился на одно колено, невероятным усилием воли аккуратно снял с себя сына рыбака, положил его перед собой и потерял сознание…

Глава 3 «Спаси вас Господь!»

Февраль вернулся, и морозный воздух, этот глоток свежести после затяжной оттепели, усыпал «мукой» кроны старых тополей. Свежая пахота тщательно вычищенного участка земли неподалеку от окружной дороги взялась крепким настом. Завтра рабочие привезут деревянный забор, пригонят экскаватор и начнут рыть котлован под новое строительство.

Будущий настоятель храма Иоанна Предтечи Антип был рад этому. Его часовенка совсем обветшала, и прихожанам совершенно негде было обрести душевное смирение.

Сколько сил было потрачено, в скольких очередях и кабинетах побывал маленький тщедушный Антип, со сколькими чиновниками провел он переговоры, убеждая и доказывая, что чище веры нет у человека никаких помыслов и что как Богу нужен человек, так человеку нужен Храм. Этого наивного, синеглазого, очень пожилого священника с жиденькой седой бородкой и детским восприятием мира уважительно выслушивали, покачивали головой, жали плечами и обещали, обещали, обещали…

И вот наконец нашлись те, которые посочувствовали, посодействовали и помогли. Оказывается, и среди людей при власти встречаются бескорыстные прихожане.

Антип неторопливо шел по грунтовой дорожке у будущей строительной площадки. Рядом с ним прохаживался прилично одетый седоватый мужчина. Его лицо, возможно, не вызвало бы доверия у кого-то из мирян, но Господь любит всех, и один кающийся грешник гораздо ценнее десяти праведников. Кроме того, ведь стал же этот человек депутатом? Выбрали же его… Антип отгонял от себя мирские мысли. Ему, служителю храма, не пристало оценивать и осуждать прихожанина «по одежке». К тому же его собеседник столько сделал для церкви.

— Я что хотел спросить, отец Антип, — вдруг начал мужчина. — Мне очень нужна ваша помощь.

— Да, Виталий Евгеньевич, чем смогу… Что будет в моих силах.

— Прослышал я, отче, — ехидно улыбнулся депутат Шитый (а это был именно он), — что есть в нашей церкви одна штучка…

— Шту-учка? — удивился и обиделся священник. — Церковь, дорогой мой, не ювелирная лавка.

— Да-да, знаю, — небрежно бросил Виталий Евгеньевич и продолжил: — Есть один камешек, который я хочу достать.

— Камешек в церкви? — продолжал недоумевать Антип.

— Его называют Камнем Климента…

Антип на мгновение замер. Камень Святого Климента, хоть и был бесценной реликвией, не являлся святыней православного храма. Более того, о его существовании ведали немногие. Еще меньше людей знали, в чем его ценность. Лично Антип не знал, но, переходя из рук в руки, плинфа из черного обсидиана с многовековой историей то и дело становилась предметом вожделения плохих людей, каким-то чудом сохранившись до наших дней. Камень не попал в руки монгольской орды, не стал достоянием турецких янычар или крымского хана, им не завладели польские паны, не смогли заграбастать его и секретные службы гитлеровской Германии… Он дожил до наших дней, несмотря ни на что… И тут им заинтересовался Шитый — никто и ничто по сравнению с Вечностью.

Священник смиренно продолжил движение, будто ничего не произошло, но его реакция на вопрос не осталась без внимания депутата.

— Отец Антип, — продолжал настаивать Виталий Евгеньевич. — Вы не слышали о таком камне?

— Слышал, — вздохнул в ответ настоятель, не привыкший лгать.

Он помнил, как отец, потомственный лихой вольный казак, возвращался с победой домой, победив «контру». Как все село праздновало установление советской власти, еще не зная, что ждет их впереди. Помнил, как эта самая власть рубила маковки церквей и отправляла колокола на переплавку. Помнил, как мать, отца и сестер расстреляли в тридцать третьем, когда нашли в амбаре полпуда зерна. Восьмилетний Климентий Ефремов, названный так батькой в честь первого красного офицера, прятался в навозе и не думал, что был тезкой самого Папы Римского и уж совершенно не мог предположить, что когда-то станет священнослужителем и примет имя Антип.

Он прошел все: голод с детдомовскими вшами и побои садистов-воспитателей, грязное ремесло базарных воров и тюремный туберкулез, побег из Колымского края и штрафбат во Вторую мировую, когда из тридцати двух бойцов в живых остался только он один — контуженный, но искупивший вину кровью боец Красной армии Климентий Ефремов. А затем опять война — немецкий плен и снова опала: лагерный клифт, кайло, баланда и жизнь среди отпетых уголовников… Татуировка у сердца — профиль вождя всех народов. А потом амнистия и долгие скитания по городам и весям, краюха «черняги», луковица и ворованная с полей картошка на долгом-долгом пути в никуда. И только в 67-м на порог деревянной церквушки где-то в глухой сельской глубинке ступил изверившийся в людях, изъеденный болезнями сорокадвухлетний бобыль… Как жилось ему потом? Как прошел он непростой путь к Богу? Кто знает? Никто не расскажет… Он служил уже почти пятьдесят лет и наконец на склоне лет, преодолев все трудности, сквозь все условности непростых церковных обычаев и устоев стал настоятелем храма. Пока, правда, будущего, но…

И что ему какой-то зажиревший зарвавшийся депутат? Антип совершенно не боялся этого расфранченного наглеца. Он смотрел на него спокойно и дышал ровно. Ему не в чем было оправдываться или отчитываться. Да, старик производил впечатление наивного дедушки с детским умом. На самом же деле он уже пятьдесят лет никому не лгал и при этом видел всех и каждого насквозь.

— Мне нужно достать этот камешек, — заявил Шитый.

— Достать? — наивно спросил Антип.

— Ну, в смысле… — замялся Виталий Евгеньевич. — Просто из любопытства… Хотя бы увидеть его.

— Имеющий глаза да увидит, — уклончиво произнес священник, продолжая движение.

— Да, но неплохо было бы указать, где он… чтоб увидеть, — теряя терпение, заметил Шитый.

— А может, еще не время собирать камни? — смиренно улыбнулся старик.

— Тут я решаю… — начал Шитый, но посмотрел на старика и почему-то понизил тон. — …Ну, время — деньги. Вы же меня понимаете?..

— Не понимаю, — просто ответил Антип.

— Но вы ведь знаете, что это за камень? В чем его суть?

— А разве так важна суть, Виталий Евгеньевич? Вы разве спрашиваете у Бога, в чем его суть? Вы просто принимаете на веру. В этом и есть единение души с Господом, которое выше сути и выше всего земного.

— …Послушай, патлатый! Я не для того тебе место под приход выбил, чтобы ты мне тут козью морду строил!..

Лицо Шитого налилось кровью, глаза выкатились из орбит. Священник спокойно смерил депутата взглядом.

— Мне казалось, что Господь нашел в вас…

— …Когда кажется — креститься надо! Я столько бабла ввалил, чтобы тебе стройматериалы завезли, что на сто прихожан хватит, а то и на тысячу.

— Но сказано: и будет вам по вере вашей…

— Будет? Ты знаешь, что из тебя будет, святоша?..

Глаза Антипа загорелись живым светом.

— Святоша[4]? Лестное сравнение. Я его не достоин, Виталий Евгеньевич.

Народный избранник был готов кинуться на священнослужителя с кулаками, но удержался. Через калитку на дорожку из тротуарной плитки к маленькой старой часовне вышла вереница прихожан и, завидев отца Антипа, принялась креститься и кланяться.

— Батюшка, благословите!

— Спаси вас Господь! — откликнулся Антип и трижды перекрестил верующих.

Откланявшись, паства проследовала к часовне.

— Спаси вас Господь! — повторил Антип, обращаясь уже к Шитому и, повернувшись к храму, засеменил вслед за своими прихожанами…

Глава 4 «Допей хоть молоко…»

Ты слишком часто вырубаешься, Лавров. Сил не хватает? Пора заканчивать разъезды…» — думал Виктор с закрытыми глазами.

Какой ценнейший навык давно минувших дней — уметь приходить в себя с закрытыми глазами, не подавая признаков жизни. Этоумение концентрироваться даже на подсознательном уровне может быть полезно для человека, попавшего в плен, дабы усыпить бдительность охраны. Не открывая глаз, нужно пользоваться другими качествами: сначала прислушаться, принюхаться, почувствовать кожей, что происходит вокруг, а уж потом принять решение, как вести себя дальше.

Что слышал Виктор? Слабо угадывающееся пение каких-то птиц за окном. Значит, не пустыня.

Что обонял журналист? Запах лекарств. По всей видимости, он находился в медицинском учреждении. Если не слышно шагов и голосов вокруг — значит, отдельная палата.

Что осязал он? Руки не связаны, уже хорошо. В комнате, кроме него, больше никого нет. Любой человек чувствует постороннее присутствие в помещении, даже отвернувшись лицом в стене.

Итак, если руки и ноги не связаны — значит, все не так уж плохо.

Что с одеждой? Какая-то тонкая ткань на теле. Похоже на хлопчатобумажную… Нижнее больничное белье… Понятно: кто-то переодел. Для того чтобы содержать человека под стражей, необязательно его переодевать.

И последнее. Что он помнил? Море, Ислам на плечах, неимоверный зной и влажность, красные круги перед глазами… Салман — предводитель местных бандитов… «Так почему же я еще жив?» — думал Виктор, принимая решение открыть глаза.

Лавров сразу узнал плохо побеленные потолки лазарета благотворительный миссии Аниссы Абрар. Допотопный вентилятор, который, должно быть, в последний раз работал еще до гражданской войны, взялся ржавчиной по краям лопастей. А это что?.. Виктор только сейчас понял, что лежит под капельницей. Штатив с почти закончившимся флаконом какого-то лекарства стоял в изголовье, в вене локтевого сгиба торчала игла. «Так. Хоть не в плену, уже хорошо. А где Ислам?» — Журналист не собирался разлеживаться, тем более когда от него по-прежнему зависели жизни людей: и заложников «Карины», и его нерадивого товарища Ислама.

Виктор немного подождал, пока флакон с препаратом закончится. Никто не пришел снять капельницу, и украинец спокойно сел, вынул из вены иглу, сжал руку в локте и поднялся. Лавров не ошибся: на нем было обычное хлопчатобумажное белье. Рядом на спинке стула лежал больничный халат. Вот только тапочек не было. Очевидно, в клинике доктора Аниссы не нашлось обуви сорок шестого размера. Надевая халат, журналист почувствовал боль во всем теле сразу. Так бывает, когда после долгого перерыва переусердствуешь в тренажерном зале. Ноги будто налиты свинцом и совершенно не сгибались. Виктор сделал два шага и, не удержавшись, плюхнулся на тот же стул со спинкой. Ему казалось, что все это происходит не с ним.

«А голова дурная-дурная», — подумал Виктор. И действительно: ощущения были такие, будто он вчера перебрал, но сегодня голова совсем не болит и от этого хорошее настроение.

«Ты разберись, Витюша, — рассуждал мысленно украинец. — Тело, как после качалки. Голова, как после пьянки… Что ты вчера делал — пил или занимался спортом?»

Набравшись терпения, Лавров кое-как встал и босиком на прямых ногах вышел в крохотный коридор лазарета. Пройдя несколько шагов, оказался у соседней двери — она была приоткрыта. В тонкую щелочку он увидел Ислама, лежащего на койке с тяжелой повязкой на голове.

— Живой, — облегченно произнес журналист. — Успели…

В следующую секунду Виктор почувствовал, что теряет силы. Голова закружилась и… Его подхватил под мышки Салман, вынырнувший неизвестно откуда. Крепкий молодой предводитель группировки не уступал Виктору ни в росте, ни в силе. Он что-то громко закричал на своем родном языке. Ему на помощь с улицы тут же прибежали несколько воинов. Они подняли Виктора и отнесли обратно на койку.

— Сумасшедший белый дурак! — злилась Анисса, набирая в шприц раствор из ампулы.

Виктор лежал на койке и внимал словотворчеству своей спасительницы.

— Мало того, что принес мне рыбака, которого я еле-еле спасла. Так ты и сам туда же стремишься? На тот свет?

Положа руку на сердце, Анисса была рада тому, что Виктор жив.

— Я очень рад нашей встрече, Анисса! — улыбнулся Виктор.

Сомалийка подошла к Лаврову, держа шприц наизготове.

— Повернись к стене и спусти штаны! — скомандовала она.

— А я боюсь уколов.

— Ничего. Укол — не ампутация. Потерпишь. Поворачивайся!

— …Да, тем более, когда укол делает такая красивая женщина, — продолжил Лавров, подчиняясь.

— Ухаживать нужно было 25 лет назад! — отрезала Анисса, вынимая иглу и смачивая место укола спиртом.

— Почему Салман меня не убил?

— Мой сын — не убийца! — сердито ответила врач.

— Ну, раз меня не убил — значит, не убийца. И все же. Почему меня не убили? — настойчиво продолжал расспрашивать украинец.

— А ты что, расстроился? — парировала Анисса. — Лежи спокойно, тебе нельзя напрягаться.

— Доктор! Что со мной? — ехидно спросил Виктор.

— Хочешь знать диагноз? Ты — большой белый дурак! Хоть и отважный!

— Ну-у-у, этот диагноз я знаю! И для этого не нужно быть врачом.

— Зачем ты полез в эту проклятую страну? У тебя же двое детей!

— Знаешь, Анисса, этот вопрос я слышал почти во всех странах мира.

— Ты не сделал то, что хотел?

Анисса прекрасно знала, для чего приехал Виктор: спасти пленников «Карины». Но, как и любая занятая женщина, она привыкла изъясняться лаконично, если только дело не касалось медицины.

— Нет, — грустно ответил украинец.

— А твои друзья? Маломужич и Игорь… живы?

Только тут Виктор понял, что он сам до конца не знает, жива его группа или нет. Он просто пожал плечами.

— Живы… — то ли спросил, то ли утвердил журналист.

Стоящая в стороне девятнадцатилетняя Лейя подпрыгнула от радости, и Виктор на секунду представил, как в таком случае мог бы подпрыгнуть Игорь. Лавров гнал от себя мысль, что его друзей может не быть в живых.

…А потом было теплое верблюжье молоко… с верблюжьим салом.

— Пей! Это придаст тебе силы, — настоятельно потребовала Анисса.

— А желудок не того?.. — неуверенно спросил Виктор. — …Не завернется?

— Верблюжий жир — это любимое лакомство бедуинов в Аравийской пустыне.

Виктор не раз бывал в Аравийской пустыне, но никаких блюд из верблюжатины не пробовал. Зато хорошо знал, что корабль пустыни — верблюд — самая большая ценность у бедуина. И чем больше у него верблюдов, тем богаче их хозяин. В некоторых странах верблюд ценился, как автомобиль марки «мерседес», а здесь, в Сомали, добыть у нищего скотовода верблюжьего молока, а тем более верблюжьего жира было настоящим подвигом. И этот подвиг сомалийцы совершили ради него — белого гостя из Европы. Это стоило дороже всех денег, и Виктор не мог отказаться от такого внимания, хотя и слышал от бывалых путешественников, что противнее верблюжьего жира на земле могут быть только сырые верблюжьи яички.

— Пей смело, — убеждала Анисса. — Если хочешь быстро подняться на ноги. Говорят, что этот напиток способен вернуть к жизни даже самых безнадежных.

— Да, надо будет и себе парочку верблюдов завести, — согласился Лавров.

Виктор, следуя уговорам Аниссы, смело прильнул к широкой чашке с волшебным зельем.

Что почувствовал журналист? Представьте себе, что вы едите суп, в котором плавает длиннющий кусок жирного мяса, который обязательно нужно съесть. У вас нет ножа, нет вилки — только ложка. И вот вы берете этот кусок и отважно пытаетесь прожевать, но он не жуется. Проглотить — не проглатывается. Результат будет один. Предчувствуя именно такой результат, Анисса пододвинула к койке Виктора тазик, и вскоре половину содержимого чашки Лавров «отдал» обратно.

— Допей хоть молоко, — вмешалась в процесс Анисса.

Впоследствии Лавров очень часто говорил себе эту фразу, когда создавались безвыходные жизненные ситуации… Это помогало, и он продолжал побеждать.

Волшебница Анисса была права. На следующий день Виктор Лавров встал с утра, будто заново родившись. Физическое и нервное истощение, которое диагностировала сомалийка позавчера вечером, куда-то улетучилось, и украинский журналист был готов к новым подвигам…

— Ты спас человека из племени дарод и сумел уйти от людей Мусы.

Салман и Виктор стояли у выхода из миссии. Лавров собирался в Могадишо и на прощание душевно беседовал с человеком, который еще несколько дней назад был готов убить его просто за то, что он белый.

— Муса — наш враг, он хитрый… Как тебе это удалось?

— Белый — хитер, как крокодил. Белый — коварен, как гиена. Белый — лукав, как Джегджер, приходящая ночью и поедающая всех живых, — процитировал Лавров древнюю легенду, которую ему рассказывал старик Хуур.

— Да. Теперь я вижу, что это не так, — понимая иронию Виктора, ответил Салман Абрар. — Ты, белый, рисковал собой ради черного…

— …Мне надо вернуться в Могадишо, чтобы найти и спасти моих друзей.

— Ты смелый воин, рус, — сказал Салман.

— Я не воин, я — журналист, — улыбнулся Виктор.

— Я в этом ничего не понимаю, — немного теряясь, но с достоинством произнес боевик, который годился Лаврову в сыновья. — Моя мать еще тогда говорила, что ты не враг. Но сейчас я сам убедился в этом… Я рад, что не убил тебя тогда.

— Спасибо, что не убил, парень! — вновь улыбнулся Виктор в ответ и протянул сомалийцу руку.

Салман долго и удивленно смотрел на руку дружбы белого, затем протянул ему свою темную руку с белой ладонью и кончиками пальцев. Виктор понял, что сын скотовода Ислам, который только пришел в себя, будет в полной безопасности. Ему здесь не дадут умереть и поступят с ним как подобает.

— Ну вот видишь, как это просто — дружить, — засмеялся Виктор. — Мне пора.

— Подожди, чужеземец… Мы тут решили тебе помочь.

С этими словами Салман подал кому-то знак. К воротам миссии подъехал тот самый грузовичок, который привез группу Лаврова из Кении. Из него выпрыгнул веселый Муслим.

— Здравствуй, бвана. Мы готовы продолжать путь.

— Мы нашли твою охрану в городе, — пояснил Виктору Салман.

— А вот за это спасибо! — обрадовался Лавров. — Лучшего подарка и не придумаешь.

Виктор весело смотрел на старых знакомых — охранников и водителя. Они будто никуда и не уезжали.

— Подожди. Может, возьмешь автомат? — спросил Салман обыденно, будто предлагал украинцу пачку сигарет.

— Я — журналист, — отрицательно покачал головой Виктор…

Глава 5 В Могадишо на заклание

Белое небо, белый известняк под ногами, белый лист истории… Но белый ли? Скорее, пробел в образовании мирового сообщества. Никто не смог до конца разобраться в традициях и устоях этого народа: ни американцы с их навязчивой демократией, ни остальной мир с его толерантностью и благотворительностью. Уже двадцать лет в Сомали шла война. Без победителей и побежденных. Уже давно известно: независимый народ победить нельзя. Можно сколько угодно воевать против него с превосходящими силами в оружии и живой технике, технологиях и интеллекте. Можно уничтожить, но не победить. Это не раз доказывала та же колониальная Африка, где страны одна за другой переходили из рук в руки англичан, французов, немцев, но все равно в конечном итоге обретали свою независимость.

Независимый народ может уничтожить только сам себя, раздираемый внутренними противоречиями. Так произошло и с родиной Виктора Лаврова — Советским Союзом, когда каждый стоящий во главе республики захотел разделять и властвовать, и это пока не привело ни к чему толковому. Все республики лихорадит по сей день. Хорошо хоть хватило ума не взять в руки оружие, как здесь, в Сомали…

Виктор ехал в кабине грузовичка, глубоко задумавшись. Рядом за рулем сидел Мукра и рассказывал последние новости.

— …Убили всего десять человек за последние пару дней, маста Лэвроу.

— Ты так спокойно об этом рассказываешь, Мук? — возмутился журналист.

— Ничего. Раньше были и сотни убитых, а теперь всего каких-то десять. Так что все это — мелочи.

— Мелочи? Ты говоришь о людях как о костяшках на бусах своей жены! — продолжал злиться Виктор.

— Ну, так ваших же друзей тоже убили? — спокойно заявил Мукра.

— Что? Что ты сказал? — внутри у Виктора все похолодело, и он ухватил Мукру за воротник.

Испуганный водитель дал по тормозам. Муслим с Джоннидеппом чуть не вылетели из кузова и принялись стучать по крыше кабины.

— Ты с ума сошел, Мук?!

Машина ехала на «нейтралке». Виктор, прерывисто дыша, вцепился клещом в посеревшего от испуга чернокожего водителя.

— Говори, что знаешь, стервец! — шипел он.

— Ничего не знаю, бвана Лэвроу. А что я должен знать?

— Откуда ты знаешь, что мои друзья погибли?

— Я?.. Ниоткуда! — оправдывался Мукра, понимая, что сейчас этот белый просто задушит его, как цыпленка. — Я просто вижу, что вы один едете, и подумал, что их уже убили…

— Идиот! — выпалил Виктор. — Езжай!

В этот момент в открытом окне грузовичка появился Муслим.

— Что у вас случилось?

— Ничего! — буркнул Виктор сквозь зубы. — Просто наш водитель полный придурок.

— Ну, это известно! — засмеялся Муслим, запрыгнул обратно в кузов и еще раз хлопнул по крыше кабины. — Поехали, Мук!

Оставшуюся часть пути водитель вел машину молча.

Виктор был на взводе. Он уже пожалел, что отказался от автомата, который предлагал ему взять с собой Салман. Он был готов на все, чтобы его товарищи, Маломуж и Хорунжий, оказались рядом с ним. Однако действовать нужно было осторожно. Страна, где один только белый цвет кожи моментально побуждает к агрессии — не место для путешествий. Никакие власти, никакие дипломаты и международные суды не способны остановить чернокожего, который хочет убить белого. Здесь может помочь только такой же чернокожий, и притом с автоматом. У Виктора таких было трое, для этого он их и нанимал еще в Кении.

Недолгий путь из Марки в Могадишо был полон впечатлений от увиденного. То и дело встречались подбитые танки и бэтээры, которые стояли вдоль дороги уже много лет… Попадались и небольшие базарчики с контейнерами, продающими всякую всячину.

«Ну, чем не Любашевка по дороге из Киева в Одессу?.. Только здесь не выпрыгнешь за горячими варениками. Тут из тебя самого вареников наделают», — думал Виктор, заметив выходящих из-за ряда жестяных домиков двух охранников с автоматами наперевес. Да, вся эта страна, каждый городок или поселок были неимоверно опасны. Невозможно было предугадать, что произойдет в следующую минуту. Бой мог начаться из-за пустяка, когда кто-то на кого-то не так посмотрел, и продолжаться пару недель.

Ни один киношный боевик, каким бы он ни был красочным и эмоциональным, не передаст той атмосферы беды, висящей в воздухе. Мальчик, изъеденный мухами, в документальной ленте менее убедителен, чем мухи, поедающие тебя самого в реальности. Лавров поежился. Такого количества бедных голодных больных людей он не видел нигде. У большинства из них глаза светились странным огнем, они явно были на грани помешательства. Что может быть в голове человека, ничего не евшего десять дней? Ясно одно: из машины к нему лучше не выходить, даже из чувства сострадания.

Уже на въезде в столицу, окраина которой не особо отличалась от окраин районных центров, Виктор все-таки не выдержал, увидев двух маленьких, тощих от голода девчушек, сидящих, словно котята, неподалеку от побирающихся мальчишек — видимо, не было сил просить у проезжающих подачку.

— Мукра, останови!

— Не положено по инструкции, — боязливо ответил водитель.

— Тут я командую! — вспылил журналист и сразу же смягчился. — Останови, пожалуйста. Где тут можно разменять деньги?

Он вынул из пистона брюк аккуратно свернутый пакетик, где была его заначка в триста долларов.

Удивительно, но его вещи и документы даже после встречи с бандой Салмана остались целы. Но наличных денег не осталось уже давно, и Лавров рассчитывал получить их в ближайшем банкомате. Остались только эти триста долларов, припрятанные украинцем на всякий случай.

— Где тут у вас банк? — уточнил Лавров у ничего не понимающего Мукры.

— А-а-а-а, банк! — почему-то обрадовался водитель. — Так бы сразу и сказали, маста Лэвроу. Вот он!

Мукра показал пальцем в сторону. Там у обычного глиняного домика сидел человек. Напротив него на деревянных поддонах лежали деньги. Море денег, видимо-невидимо денег — пачки, брикеты, тюки местных шиллингов.

— Это банк? — изумленно спросил Лавров.

— Ну да, — сказал водитель, будто любой банк и должен выглядеть именно так.

Журналист выпрыгнул из машины и подошел к «банку».

— Доллары меняем?

— О-о-о, мистер! Плиз! — улыбнулся голый по пояс сомалиец неопределенного возраста с глазами навыкате.

Виктор вынул из кармана двести долларов.

— Мистер американец? — полюбопытствовал «банкир».

— Нет, — отшутился Виктор. — Я из Танзании! Белый негр. Понял, бвана?

При этих словах за спиной Лаврова появились Муслим и Джоннидепп с оружием.

Ничего не понявший сомалиец взял двести долларов, посмотрел на них, вручную проверив их подлинность, затем кивнул головой.

— Куда будете класть шиллинги?

— Что значит куда? — в свою очередь не понял Виктор.

— Ну, вот ваши деньги! — «банкир» указал украинцу на внушительный поддон денег. — У вас есть тачка?

Инфляция в стране, разрушенной войной, достигла астрономических масштабов. Двести долларов США стали непроизносимой цифрой, а если проще — тачкой сомалийских шиллингов.

— Подождите, — «включил заднюю» журналист. — Может быть, я…

— Сожалею, мистер, — учтиво ответил «банкир», который уже успел взять двести долларов Виктора в руки. — …Сожалею, но мы не продаем долларов.

Этим он дал понять, что обратно своих денег Виктор не получит. Украинец посмотрел на хитрого менялу, на вооруженную охрану, которая вдруг нарисовалась у него за спиной, и понял, что лучше всего не спорить. Одним ловким движением он взвалил тюк с шиллингами на плечо и со словами: «Да, терпилой у негров мне еще быть не приходилось!» — понес его в сторону грузовичка. За ним с автоматами на изготовку проследовала его охрана.

— Подождите, мистер! — услужливо крикнул вслед меняла и, догнав журналиста, протянул ему еще целую пачку купюр.

Удерживая на плече громадный квадратный мешок шиллингов одной рукой, другой рукой украинец взял пачку денег и несколько раз приподнял ее на ладони, как бы взвешивая.

— Судя по весу — центов десять — пятнадцать, — заключил он иронично.

Подойдя к несчастным девочкам, которые явились к обмену денег, Виктор, не считая, отдал им эту пачку шиллингов и, не оборачиваясь, пошел в сторону машины.

— Когда-нибудь напишу мемуары — «Голова моя — два уха»…

Через минуту Виктор со своей охраной уже ехал по столице Республики Сомали.

— Куда поедем, бвана Витя? — спросил украинца Муслим, который уже пересел в кабину и расположился у двери так, что Виктор едва помещался между ним и водителем.

— К президенту! — решительно ответил журналист, всем своим тоном давая понять, что совершенно не шутит.

Виктора попросили сидеть спокойно и ничему не удивляться. Хотя было не очень приятно располагаться между двумя мужиками, когда рычаг коробки передач находится как раз между ног и водитель все время норовит переключить скорость не там.

— Все только для твоей безопасности, бвана Витя, — с улыбкой говорил Муслим.

— Да, я вижу, — отвечал Лавров, которому было совсем неуютно. — Может, еще Джоннидеппа пригласим?

— Он здесь не поместится, — совершенно не понимая иносказательного юмора, ответил Муслим.

А где-то в кузове одиноко трясся «тезка» голливудского актера, ничем его не напоминавший.

…Город стоял в руинах. Те же дома, которые не были разрушены, были настолько убоги и страшны, что невозможно даже представить, что там кто-нибудь мог жить. Повсюду валялись кучи строительного мусора, который еще недавно был частью построек. Местные жители с любопытством наблюдали за незнакомым грузовиком с белым гостем.

— Зашторим окна, — приказал Мукра. — Это небезопасно.

Муслим молча качнул головой и задернул маленькую штору, расписанную в стиле кенийского художника Бернарда Ндиху Ньюгуны: черные фигурки в красных масайских одеждах с голыми плечами и ногами…

— Ты думаешь, шторкой можно защититься от пули? — засмеялся Виктор.

— Это район рынка «Баккара», где вас могут просто увидеть, украсть и потребовать выкуп. У ваших родственников есть деньги? — ответил на вопрос Виктора водитель.

— Здесь вообще лучше не останавливаться, — подхватил Муслим.

«Баккара»… Как журналист-профессионал Виктор не мог не помнить этого названия. Именно здесь в 1993 году сомалийцы впервые огрызнулись американцам, сбив военный вертолет. Это известие облетело весь мир благодаря журналистам из Соединенных Штатов, падким на красивые запоминающиеся названия. Случай окрестили падением «Черного ястреба», началом битвы за Могадишо или чем-то в этом роде. В боях на улицах Могадишо тогда погибли 18 американских солдат, а один из вертолетчиков был взят в плен. И это было не слыхано. Самая сильная армия мира, оказывается, тоже бывает уязвима!

Та самая «Баккара» сегодня выглядела вполне спокойной и будничной. Между одноэтажными мазаными постройками сновали торговцы, бегали нахальные ребятишки и… Внезапный взрыв неподалеку справа потряс весь квартал. Виктору даже показалось, что машина, в которой он ехал со своей охраной, подпрыгнула. А дальше — то ли ему почудилось, то ли на самом деле запахло порохом. Воздух разрезали крики местных жителей и автоматные очереди.

— Поехали отсюда быстрее! — вскричал Муслим, и Мукра утопил педаль газа до упора.

Грузовичок резко рванул вперед, благо дорога была почти пустой и никто из местных жителей не попал под колеса. Быстро петляя по местным улочкам, Мук в полной мере продемонстрировал свое мастерство водителя, и Виктор оценил это.

— Хорошо водишь, Мукра, — похвалил он кенийца.

— Жить захочешь — полетишь, — отозвался парень.

— Кто это был? — после долгой паузы спросил Виктор начальника охраны, имея в виду людей, которые устроили взрыв на базаре.

— Аш-Шабаб, — коротко ответил Муслим.

— Ими руководил убитый Али, и теперь они мстят всем и каждому? — догадался Виктор.

Муслим сделал вид, что не услышал вопроса, и заглянул за занавеску.

— А Муса? Кто такой Муса? Ты не знаешь? — не отставал Виктор.

Муслим снова промолчал и сделал глубокий вдох.

— Ну, что ты молчишь, Муслим? Это он убил Али? Муса? — продолжал допытываться украинец.

— Не связывайся с ним, бвана, — наконец произнес начальник охраны. — Он… отрежет тебе голову.

— Ну, это не беда. У меня вторая отрастет.

— Ты знаешь, бвана Витя, — опять вздохнул Муслим. — Ты или очень смелый человек, или… дурак.

— Ты почти угадал, бвана Муслим! Я очень смелый дурак! — спокойно ответил Виктор. — Высадите меня у президентского дворца.

Муслим и Мукра переглянулись.

— Бвана! Это равносильно смерти!.. — начал Мукра.

— Люди Мусы повсюду, бвана! — добавил Муслим.

— Люди, если ты заметил, вообще повсюду, — парировал Виктор.

* * *

В доме не может быть двух хозяев. В стране не может быть двух президентов. Но у президента может быть очень хороший советник. Человек, без которого не принимается ни одного решения. Таких принято называть серыми кардиналами при власти. Но Муса Сакель не был серым. Он был черным-черным: черная кожа, черная одежда и… черная душа.

Советник президента Сомали Карим-Абдула Юсефа сидел у себя в кабинете, перебирая четки из костяшек человеческих пальцев. Забавный сувенир, который подарил ему вождь одного из малых племен побережья, мир его праху. В свои сорок пять Муса добился всего: денег, власти, шикарных апартаментов и самое главное — безнаказанности. Круглый сирота, свой путь он начал с трущоб Могадишо, промышляя мелкими кражами и обманом туристов, а двенадцати лет от роду совершил свое первое убийство: зарезал спящего пьяным сном туриста из Китая. Этот шикарный надрез от уха и до уха он не забывал ни на минуту, как не забывает ученый свою первую победу на олимпиаде по математике. Хитрый и изворотливый от природы, Муса тогда выкрутился, свернув это жестокое преступление на старшего товарища — шестнадцатилетнего Гуля. Гуля поймали и посадили пожизненно. Тогда еще мирная страна не хотела международных скандалов.

Шло время, мальчик рос и развивался и к восемнадцати годам сколотил небольшую группировку, зарабатывающую на жизнь разбоем и грабежами. Он наводил ужас на целые районы столицы, и его никак не удавалось поймать. Он гордился этим: «Меня никогда не поймают!» И оказался прав. До начала революции в Республике Сомали его так никто и не поймал. В 91-м, когда был свергнут президент Мохаммед Сиад Барре, страна погрузилась в хаос, и те, кто не успел поймать Мусу, стали его мишенью. Злопамятный бандит нашел и убил всех полицейских и следователей, которые когда-либо вели дела о его преступлениях.

Затем Муса Сакель, понимая, что нужно выходить на более высокий уровень влияния, примкнул со своими бойцами (на самом деле не солдатами, а отъявленными подонками и садистами) к группировке Карим-Абдула Юсефа и помог ему прийти к власти. Нет ничего надежнее для рвущегося к власти бандита, чем религия. Прикрываясь идеями ислама, Карим-Абдул Юсеф перетянул на свою сторону десятки тысяч сторонников и стал президентом. Негодяй, которого вовремя не осудили и не посадили за решетку, стал управлять страной. Хотя по большому счету в стране, поделенной на сферы влияния, все его полномочия распространялись только на столичный регион. Президент полностью доверял своему советнику Мусе Сакелю, который хоть и был на полтора поколения моложе него, но быстро вырос в глазах своего босса.

Теперь, будучи у власти, они зарабатывали на всем. Ни одно преступление в регионе не оставалось незамеченным, потому что даже самый маленький преступник знал, что нужно заплатить Мусе, иначе — неминуемая смерть. Стоит ли говорить о том, что такой источник дохода, как захват проходящих мимо судов, тоже являлся вотчиной первых лиц государства? Когда не можешь справиться с проблемой, нужно ее организовать и возглавить. Так все и было: львиная доля выручки за захваченные суда, которую называли «налогами», оседала в карманах Карим-Абдула Юсефа и его советника Мусы.

И сейчас советник Муса сидел в своем кабинете в самом центре Могадишо, в президентском дворце, размышляя, чем бы еще заняться. Все закипело внутри у «черного кардинала», когда ему доложили, что этот проклятый белый негодяй из Европы, который позарился на гарантированный заработок сомалийских рыбаков, как в правительстве называли пиратов, идет по дороге к центральному входу в резиденцию главы республики.

Его не поймали, а он пришел сам. Отлично. Двоих его подельников задержали в порту несколько дней назад. Теперь Муса казнит всех троих в назидание другим белым, которые захотят влезать во внутренние дела независимой республики.

Муса вскочил со своего кожаного кресла.

— Начальника безопасности ко мне!

Но его никто не услышал. В кабинет спокойно, как к себе домой, вошел древний старик, кряхтя от артрита.

— Ты кто? — спросил опешивший советник.

Сюда можно было войти, только имея при себе целую стопку пропусков. Старик смотрел на Мусу бесцветными слезящимися глазами.

— Светло у тебя, Муса. Пусть будет ночь…

В ту же минуту в кабинете потемнело, будто кто-то выключил свет. Муса онемел от неожиданности и удивленно посмотрел в окно. В небе висела полная луна, на Дворцовой площади перед резиденцией президента горели яркие фонари, и ночной патруль исполнял свои обязанности, вверенные ему в комендантский час.

— Ночь? — спросил Муса, как ребенок.

— Ночь, — утвердительно кивнул старик.

* * *

— Что вы, что вы?! Господин журналист! В самом деле! Надо же писать правду! Вы для этого и служите перу и бумаге!

Лавров уже полчаса общался с президентом Федеративной Республики Сомали. Виктора неожиданно быстро пропустили к главе государства, всего лишь проверив документы. Как будто его здесь уже давно ждали. Президент встретил его вежливо и без излишнего высокомерия, что само по себе тоже было очень удивительным для маленького царька.

Перед командировкой Виктор, как водится, тщательно изучал материалы о Карим-Абдуле Юсефе. В реальности этого человека трудно было назвать президентом. Он был главой центральной бандитской группировки, которая просто захватила власть, и уже несколько лет оставался на своем посту только благодаря международному сообществу, смотрящему на все его преступления сквозь пальцы. Что можно сказать о человеке, который разрешал своим военным насиловать женщин, убивать политических оппонентов?.. Этому нет названия. Одни эмоции. Но Виктор был сдержан. Он знал, что любая неправильная реакция может стоить ему жизни.

— Поймите же, дорогой мой, — убеждал Виктора Карим-Абдул. — Жизнь в Сомали совсем не такая, как вы себе придумали. Люди счастливы, что получили независимость, что могут вздохнуть свободно от многовекового колониального рабства.

Виктор молча слушал, сидя в мягком кресле напротив. Уже была выпита не одна чашка кофе, а президент все не умолкал.

— Ангажированные средства массовой информации рассказывают, что наша страна — царство хаоса, анархии и прибежище пиратов, — продолжал Юсеф, то и дело посматривая на часы. — Я не хочу, чтобы вы думали то же самое и писали то же самое.

— А как же взрывы?

— О-о-о-о, дорогой мистер европеец! — засмеялся президент, будто речь шла о каком-то спектакле. — Эти люди — прирожденные воины. Не забывайте, что страна всю жизнь боролась за свою независимость… Да-да, — напирал Юсеф, глядя, как у Виктора от удивления поднялись брови. — Вы у себя запишите, что люди просто стреляют в воздух. Это фейерверки, если угодно. И бомб у нас тоже давно нет. Сомалийцы просто балуются со взрывчаткой. Так сказать, привычка детства.

Президент откровенно врал. Врал прямо в глаза. Его темно-коричневое лицо с европейскими чертами и блестящими глазами напоминало джинна из детской сказки. Только вот этого сомалийского джинна обратно в бутылку не загонишь.

Лавров почему-то вспомнил президента Буркина-Фасо (бывшей Верхней Вольты): в «стране достойных людей» президент, официально отказавшийся от бытовых благ и отказавший в них своему народу, гордился тем, что у каждого его подданного может быть кондиционер… Но тут дело посерьезнее. Абсолютный цинизм, замешанный на крови десятков и сотен тысяч погибших и умерших от голода.

— Люди есть люди. Что с них возьмешь? — со смехом доброго пожилого человека говорил тем временем Юсеф.

Карим-Абдул явно кого-то ждал, но и не спешил заканчивать разговор с Виктором. Журналист насторожился. Так обычно поступают, когда хотят арестовать.

— Господин президент, — неожиданно твердо произнес Лавров, устав слушать всю эту галиматью. — Я точно знаю, что вашими людьми задержаны двое членов моей съемочной группы — Олег Маломуж и Игорь Хорунжий.

— Ну, наконец-то! — торжествующе вскрикнул Юсеф. — Я ждал, когда ты сознаешься сам!

— В чем? — непонимающе спросил Виктор, хотя прекрасно понимал, что все только начинается. Сейчас ему будет несдобровать.

— В незаконном пересечении границы государства.

— Господин президент, у меня в порядке все визы и печати. Мы прибыли…

— …Прибыли! Убыли! Вы выехали в территорию нейтральных вод, а затем вернулись обратно и убили граждан Сомали!

— Но мы никого не убивали! — возмутился украинец.

— А это еще нужно доказать! — сверкнул глазами Юсеф.

— Что доказать? Что убили или не убили?

— Без разницы. Для вас это добром не кончится. Ни для тебя, ни для твоих друзей!

Все это угощение кофе и россказни о свободной демократической стране были обыкновенным спектаклем. Этот старый маразматик играл с Виктором, как кошка с мышкой. Видимо, скучно на старости лет. Он, конечно, знал о захвате «Карины». Мало того: он, скорее всего, в доле. Это его заработок. Виктору ничего не оставалось, как максимально тянуть время, параллельно с разговором продумывая план дальнейших действий. Можно было попытаться выскочить на крышу дворца и, воспользовавшись наличием интернета, запустить прямой эфир по фейсбуку или инстаграму прямо оттуда. У Виктора было порядка 100 000 подписчиков, в основном известных и влиятельных людей как в Украине, так и за рубежом. «Пусть не спасут. Пусть хоть отомстят…» — вертелось в голове у журналиста. Вслух же он начинал плести свою паутину:

— Извините, но существует же презумпция невиновности и…

Виктор осекся. Президент смотрел сквозь него, что-то напевая. О каком международном праве и вообще о каком-либо праве могла идти речь в этой ситуации?

— Господин президент. Вы же военный человек. Вы учились в Харькове и знаете, что наши люди никогда и никого просто так не убивают, — мягко говорил Виктор. — Вы же четыре года учились в Харьковском авиационном училище. Правда?

Лавров усиленно думал. В его голове отложилась планировка здания. Он запоминал ее, когда шел в кабинет президента. Это была многолетняя привычка разведчика: идешь в незнакомый дом — прикинь пути к отступлению.

— Мне плевать, что ты там рассказываешь! — злился Юсеф. — Я знаю, что таких, как ты, готовят долго! Вы — агенты, и вас забросили сюда с целью совершить диверсию.

— Извините, господин президент, но мы — простые телевизионщики, которые делают материал о вашей молодой республике, — как можно более примиряюще ответил Виктор, а сам продолжал думать: «Во дворце всего два этажа с надстройкой. Этажи высокие, всего метров пятнадцать будет. Прыгнуть не получится — можно сломать ноги. Если забраться на самую верхушку дворца, передать, что нужно, в прямом эфире вплоть до своего собственного захвата — это будет покруче, чем рассказ о захвате гражданского судна. Надо торопиться…»

Мысли Виктора, как и саму беседу, прервал звук открывающейся двери. В кабинет президента без стука вошел советник Юсефа.

— Муса! Вот наконец и ты! Посмотри, кто к нам пожаловал! — радостно обратился Карим-Абдул к советнику.

Лавров сразу оценил свои шансы против Мусы. Тот был крепким высоким туарегом его лет. Наверняка он обладал нечеловеческой силой и выносливостью. Но кости… Иногда кости бывают даже слабее мышц. В равной схватке Виктор скорее всего победил бы этого мужчину, одним ударом ноги перебив лучевую кость под коленной чашечкой и добавив ударом ноги в висок. Но где вероятность, что за дверью не стоят еще несколько человек?.. Можно выбить окно и вылезти на крышу по отвесной стене дворца. Сложно, но можно… Виктор рассуждал, как диверсант. Но ему некуда было деваться. Все хитрости были использованы, а угрозы международного скандала в этом случае были бессмысленны.

— О-о-о! Так это наш друг из Украины! — воскликнул советник.

При этих слова у Виктора похолодело внутри. Казалось, что на этом прекрасный послужной список путешествий украинского журналиста закончится. Сейчас его и его друзей выведут на площадь и торжественно обезглавят.

«А вот дудки! Не на того нарвались! — размышлял Лавров. — Ляжете первыми!» Он почувствовал, как прибывает злоба. Очень плохое чувство для профессионала, оно мешает сконцентрироваться, но за эту поездку столько всего накипело, что бывший разведчик спецназа был готов отдать последние силы, чтобы обороняться… «Итак, сначала вырублю их, а потом — на крышу», — продолжал думать украинец.

— Ну, что будем с ними делать, Муса? — громко спросил Карим-Абдул.

— Отпустим домой, — спокойно ответил советник, чем привел своего президента в полный восторг.

Юсеф расхохотался так громко, что у Лаврова заложило уши.

— Хорошая шутка! — оценил президент слова Мусы, отсмеявшись.

— Да я и не шутил, мистер президент. Пусть едут…

— Это как?! — начал заводиться Юсеф. — Ты же сам говорил…

Муса подошел к Карим-Абдулу и начал что-то тихо говорить ему на ухо. Виктор не мог понять, что происходит. Он уже был готов к самому худшему развитию событий. Или может быть что-то еще хуже?.. Журналист насторожился, глядя на двух беседующих. Оба разговаривали шепотом, причем на непонятном Лаврову языке, поэтому прочитать по губам хотя бы одного из собеседников Виктор никак не мог. Тем временем президент и его советник что-то живо обсуждали. Изредка проскакивали фразы Юсефа на арабском: «Откуда?»… «Не они?»… «А кто?»… «А с ними-то что делать?»

Виктор недоумевал, что же задумал этот хитрый советник, по вине которого он чуть не погиб. К тому же его не покидало чувство, что он уже где-то видел этого Мусу. Где? Не мог вспомнить, что для человека с отменной памятью, которой обладал Лавров, было крайне странно. «Афган? Нет. Позднее в Киеве, в университете? Тоже нет… Где же? Где? Причем не так давно…» Наконец президент и советник окончили свой разговор, и Карим-Абдул обратился к украинцу на ломаном русском языке.

— Послушай, как там тебя? Лавров.

— Да, мистер президент. Виктор Лавров, — ответил журналист.

— Вы уже успели снять фильм о Сомали?

— Материал был отснят на камеру. Она осталась у моих друзей.

Юсеф посмотрел на советника, и они кивнули друг другу.

— Хорошо! У вас есть шанс прославиться, — объявил Юсеф. — Тебе отдадут твою камеру! Отправляйся на родину и расскажи всему миру, что Сомали — настоящая Демократическая Свободная Республика!

— Что? — Виктор все еще не понимал, показалось ли ему то, что он услышал, или он просто сошел с ума.

— Ты что, глухой, журналист?

— …А как же мои друзья?

— И друзей своих забирай! Они нам тут не нужны…

Не прошло и двух часов, как Виктор с друзьями ехал в аэропорт. Маломуж и Хорунжий весело шутили, счастливые и свободные. Только Муса, лично сопровождавший гостей из Украины, о чем-то шептался с Виктором…

Уже вылетая из Могадишо в Найроби, когда самолет оторвался от земли, Виктор еще раз вспомнил советника Мусу и его вдруг осенило: «Ху-у-ур?»

Откуда ему было знать, что в это же самое время далеко, в президентском дворце Могадишо, странный гость Мусы, дряхлый старик, вышел из кабинета спящего в кресле советника так же просто, как минутой ранее вышел из его тела… Ху-у-ур. Его звали Ху-у-ур.

Глава 6 «Время собирать камни»

Короленко мчался в Киев быстрее ветра. Убийство Сысоева заставило бывшего полковника спецслужб торопиться. Все сходилось. Сысоев работал на Шитого. Уже не было никаких сомнений, что звонок из порта Ильичевск в Сомали был организован Шитым. Он отлично знал, куда и с каким грузом следует судно «Карина». Оружие и тяжелая техника предназначались для воюющего Южного Судана, хотя по документам на борту находилась сельскохозяйственная техника. Мало того: Шитый наверняка был в доле с теми, кто отправил запрещенный товар в Восточную Африку. Он просто решил заработать дважды, и на оружии, и на захвате судна. Геннадий Сысоев был настоящим профессионалом и, играя свою игру, просчитывал все на много шагов вперед. Следовательно, им обязательно был предусмотрен вариант ответного удара…

Короленко, следя за дорогой и ведя машину на огромной скорости, успевал моделировать, как бы поступил он сам, будь на месте Сысоева. Не было сомнений, что Геннадий тоже знал об оружии на борту «Карины». А если так, то ему было известно, кто в этом деле замешан. Это и был его козырь. В случае любого форс-мажора, в том числе и смерти Сысоева, все участники сделки с оружием узнавали, что устроил захват «Карины» именно Шитый, и тогда расправа была неминуемой… Сысоев мертв, значит, Шитому угрожает опасность от его подельников. Никто же не знает, что это агент Корень вчистую переиграл своего руководителя… А может быть, знает? Может быть, это Шитый заказал Сысоева Корню? А какой смысл? Смысл есть. Но так или иначе нужно было торопиться. Нужно было успеть добраться к Шитому, пока он жив, и узнать у него самое главное: имена его подельников. Это и спасет депутата Шитого, и позволит раскрыть целую коррупционную сеть.

— …Мы не слишком быстро едем? — раздался тревожный женский голос с заднего сиденья.

Короленко посмотрел в зеркало заднего вида и подмигнул Людмиле Богомол.

— Спокойствие, только спокойствие, — буркнул он голосом Карлсона, который живет на крыше, и Люда улыбнулась.

— Для Карлсона вы слишком мужественны, — отвалила комплимент одесситка.

— Я себе сейчас представил женственного Карлсона, — отозвался сквозь смех полковник запаса.

Да, Короленко на всякий случай забрал женщину с собой, соврав, что нужно срочно ехать в Киев на пресс-конференцию. Она даже не подозревала, что на нее готовилось покушение, и оставалась в неведении, предвкушая, что вскоре ее сын, матрос «Карины», будет спасен. А Короленко шутил с Людмилой и не позволял ей усомниться в том, что все будет хорошо, хотя сам он до конца не был уверен, как все сложится.

В самую сложную минуту раздумий раздался телефонный звонок, и Короленко увидел на дисплее телефона надпись: «Лавров!»

— Как дела, Витюша?

— Хреново, полковник, — послышалось в трубке. — На «Карину» не попали. Нас высылают…

— Ну, может, это и к лучшему, — выдохнул Короленко. — Все живы?

— Да, слава богу. Но задача не выполнена.

— У тебя сейчас главная задача — живым оттуда вернуться! — нервно рявкнул Короленко.

— Да ничего страшного. Нас тут оберегают. Сейчас в самолет — и до Найроби. А там уже проще… Слушай, полковник, — Виктор вдруг стал говорить тихо и четко: — Тут у них есть такой Муса. Я чувствую, он держит за яйца всех, даже президента. Я думаю, это он отправил пиратов на захват…

— Муса?

— Да, он мне сказал: «Передай там своим в Украине, что мы этого так не оставим…»

Короленко аж перемкнуло.

— Во дурак Шитый. И здесь попал, — нервно хихикнув, произнес офицер спецслужб.

— Что-о? — переспросил Лавров.

— Нет, ничего, Витя. Все в порядке. Приедешь — поговорим…

Короленко, конечно, был рад, что с Лавровым ничего не случилось, но раздосадован, что украинским морякам пока ничего не светит. Тем более, когда увидел, как на заднем сиденье задремала в наушниках мать матроса Богомола Людмила. Бедная женщина пока не знала, что до освобождения ее сына ох как далеко. Но и это в данный момент не было главным. Кольцо вокруг Шитого сжималось все теснее и теснее, и нужно было действовать — чем быстрее, тем лучше. Полковник тут же кого-то набрал:

— Афендиков? Мне нужен телефон Шитого… Да-да, депутата Шитого. Желательно сейчас… Жду…

* * *

Лесная дорога круто уходила вправо. Снега было немного, и от февральского мороза большинство дичи спряталось в своих убежищах. Некогда аккуратные, ухоженные охотничьи угодья для партийного аппарата превратились в дикую пущу. Сюда не заглядывали даже лесоустроители. Просеки, которые нужно обновлять каждые двенадцать лет, давно поросли деревьями толщиной в человеческую ногу. Огромная территория заказника, обнесенная колючей проволокой, не охранялась уже лет двадцать, бетонные столбы покосились от времени, а кое-где «колючки» уже не было вообще.

— Ни одного кабана, мать твою! Что за охота?

Четверо пьяных друзей ехали на джипе по твердому насту замерзшей лесной дороги. Виталий Евгеньевич Шитый с досадой проверял патронник своего дорогущего оружия.

— Ни одного выстрела не сделал, бляха-муха.

Эксклюзивная винтовка Browning X-Bolt, подаренная чиновнику знакомым бизнесменом, стоила уйму денег, но опробовать ее пока никак не представлялось возможности. Шитый негодовал: последние несколько лет ему всегда и все удавалось, и любая неудача, даже самая мелкая, раздражала его и выводила из равновесия.

Его страшно расстроил «старый черт» Антип, который не хочет колоться, где этот Камень Климента. Держится за какой-то кирпич, как обезьяна за ветку. Ну, раз не хочет по-хорошему, значит, будет по-плохому. Перед самой поездкой на охоту Виталий Евгеньевич позвонил своим проходимцам из охраны: «Что хотите делайте с ним, но чтоб этот старый попугай рассказал что, где и почему…» И пусть в ход идут паяльник, утюг, дыба… Но Шитый своего добьется.

— Не парься, Евгеньич, — вернул депутата в реальность его приятель в старом милицейском бушлате без погон. Раскрасневшееся от изрядной доли крепкого спиртного лицо «милиционера» выражало полную удовлетворенность отдыхом на природе.

Мужчина открыл початую бутылку джина и сделал пару глубоких глотков прямо из горла, передав напиток Шитому.

— Накати лучше…

Виталий Евгеньевич был как раз в том состоянии, когда уже перестал испытывать комплексы, и приложился к бутылке вслед за товарищем.

— Гляди! Бомж! — выкрикнул третий охотник, сидящий рядом с водителем на переднем сиденье.

Действительно, в стороне от дороги между сосен мелькала одинокая мужская фигура. Человек в ветхой тужурке и старых порванных сапогах шел привычной тропой — видимо, не в первый раз.

— Это он нашу дичь разогнал, — насупился пьяный водитель, мужчина лет сорока с лицом, которое даже трезвым не было отмечено печатью интеллекта.

— Давай завалим, а? — предложил охотник в милицейском бушлате.

Воцарилась пауза, в которой каждый из компании украдкой смотрел на друзей, испугавшись такого дерзкого предложения.

— Да ты чего?.. — сорвалось с губ сидящего спереди.

— Ты егерь или кто? — взревел «милиционер». — Тебе что, лицензию на отстрел показать?

Пьяный зарвавшийся командир иезуитски хихикнул:

— Евгеньич, готовь свой браунинг, ща проверим, кто лучше стреляет. За бомжа не бойся. Если что, спишем. Егор, топи!

Джип взревел, набирая обороты, и ринулся вслед за одиноким путником. Местный житель оглянулся, не понимая, что происходит. Но вдруг из машины раздался выстрел. Селянин сразу сообразил, что стреляли совсем не по синицам, и опрометью кинулся между стволов деревьев в сторону густо засаженного участка леса.

Дальше все было как в кошмарном сне. Канули в небытие те времена, когда охотник, встречая другого человека в лесу, по традиции «переламывал» ствол ружья, давая понять, что не замышляет ничего дурного. Теперь четверо обнаглевших от безнаказанности «сильных мира сего», подогретых водкой, совершенно не отдавая себе отчета в своих действиях, гонялись по лесу за несчастным прохожим. Раззадоренный Шитый даже не обращал внимания на вибрацию своего телефона в кармане. Кто-то настойчиво пытался связаться с депутатом. Но какое дело было пьяному Виталию Евгеньевичу до отставного полковника Короленко, который по пути из Одессы в Киев вот уже пять минут наяривал по номеру народного избранника, чтобы предупредить его об опасности…

Выстрел… промах, опять выстрел и промах. Не останавливали молодчиков и крики егеря: «Прекратите!.. Что вы делаете, мужики?.. Евгеньич!.. Сергей Федорович! Вы что? Не надо!..» Джип петлял между деревьями и уже почти настиг жертву — обычного местного жителя, задыхавшегося от усталости…

Но ему все же повезло. Он успел добежать до густо посаженных деревьев и раствориться за серыми зимними стволами. Джип остановился прямо у кромки леса.

— Так, дальше идем пешком. Егерь, показывай дорогу! — приказал повеселевший Шитый, открывая дверь машины. Подумать только! Его развеселила охота на человека.

— Хрена с два, депутат! Я на это не подписывался, — взревел пьяный егерь.

Он открыл дверь и, выпрыгнув из джипа, зашагал прочь. Шитый скрипнул зубами, и его рука легла на цевье карабина.

— Оставь, Евгеньич… Я его завтра уволю, — икнув, объявил «милиционер».

— Нет уж, — разозлился Шитый и, подняв карабин, стал целиться в уходящего.

В ту же секунду егерь пошатнулся и, не издав ни звука, упал плашмя лицом вперед. Шитый изумленно переглянулся с «милиционером» и водителем.

— Я-я-а… Я же ничего не сделал! Я не стрелял! Вы видели?

Игрушки закончились. Мужчины стояли молча, будто протрезвев от неожиданного поворота этого дикого «сафари».

— Эй! Что за шутки? — неуверенно крикнул упавшему егерю «милиционер».

Но тот не откликнулся. Шитый и его «милицейский» друг, не сговариваясь, ринулись к егерю. Они подняли профессионального охотника за плечи и перевернули его…

— О боже! Что это? — вскрикнул Шитый.

Во лбу мужчины зияла дыра, из нее фонтаном била рубиновая кровь, заливая лицо и грудь. Умирающий егерь пытался шевелить губами. На снегу, обагренном кровью, валялся остро отточенный камень.

— Камень?.. — Шитый как в тумане вспомнил свой разговор с Сысоевым. Обрывки фраз в бильярдной. «Они отомстят», «С самого детства метают камни», «Могут сбить даже птицу на лету…»

— Егор, рацию, живо! — выкрикнул водителю «милиционер», выводя Шитого из состояния грогги, но было уже поздно. Водитель Егор, стоявший почти у самой машины, внезапно глухо вскрикнул и, закатив глаза, со всего маху ударился оземь.

— Ах ты ж, твою бога душу мать! — взвизгнул «милиционер» и бросился к Егору, рядом с ним бежал совершенно сбитый с толку Шитый, в чьих ушах стояло: «Могут сбить птицу на лету», «Взрослые кидают точно в цель на расстояние ста шагов…»

Думая об этом на ходу, Шитый совершенно не смотрел под ноги. Он зацепился за какую-то ветку, скрытую снежным покровом, не удержался и упал на четвереньки. Это спасло ему жизнь. В ту же секунду рядом с ним упал его друг «милиционер». Виталий Евгеньевич зажмурился, но все же взглянул на упавшего. Тот лежал со стеклянными глазами, его висок был словно выкушен. Из черной дыры смертельного ранения хлынула кровь… «Убит!» — пронеслось в голове депутата. Он вскочил и в несколько шагов добежал до машины.

Прижавшись спиной к джипу, напуганный Шитый лихорадочно перезарядил свой карабин. Пульс бешено колотился в висках, ушах, в горле… Вокруг машины лежали без сознания те, кто еще пять минут назад, хохоча, охотились за живым человеком.

— Су-у-ука! — заорал Шитый куда-то в лес. Держа оружие на изготовку, он вращал головой, не зная, откуда ждать своего камня.

— Су-у-ука! Выходи! Убью!

Где-то справа хрустнула сухая ветка, и Виталий Евгеньевич, развернувшись, высадил весь боезаряд на звук. Это не принесло никаких результатов. Шитый дрожащими руками достал из кармана пачку патронов и перезарядил. И опять треск сучьев, и опять беспорядочные неприцельные выстрелы. Наконец депутат не выдержал и, бросив карабин на заднее сиденье, влез внутрь внедорожника, закрыв за собой все двери. Затем, нервно стуча зубами, сел за руль и был таков, оставив своих друзей лежать на снегу…

— Сысоев… уб-и-и-и-т?

Шитый сидел у себя в кабинете, закрывшись от всех. Перед ним стояла бутылка джина и бокал. То, что произошло сегодня на охоте, казалось страшной сказкой. Не верилось, что все произошло именно с ним. Реальность за гранью реальности. Все плыло перед глазами. Теперь еще вот позвонили и сказали, что Геннадий Сысоев убит.

— Камнем? — на автопилоте спросил депутат.

— Почему камнем? — удивилась «трубка».

«Он что, тронулся?» — подумал Короленко на другом конце связи. Это был он. Наконец-то ему удалось дозвониться до Шитого. Полковник в отставке уже подъезжал к Киеву.

— А кто говорит? — выдавил из себя Шитый.

— Сейчас это не имеет никакого значения. Скажем так, я коллега полковника Сысоева и друг… Бывший друг. Виталий Евгеньевич, вам грозит опасность. Вас могут убить…

— Уже пытались, — дрожащим голосом ответил депутат.

— Как?!

— Сегодня, на охоте… Убили троих. Закидали камнями. Я успел сбежать.

— Где вы?

— На работе, в своем кабинете.

— Никуда не выходите, я через полчаса буду у вас. Не выходите! Слышите меня?

Шитый положил трубку и налил себе из бутылки, сделал глоток. «Кто это? А если он с ними заодно? Нет, не может быть. Он же не африканец…» Мысли беспорядочно путались в голове. Виталий Евгеньевич встал, пошатываясь. Он опять вспомнил свой, как теперь оказалось, последний разговор с Сысоевым и его слова: «Хочу предупредить вас, что эти люди коварны, мстительны и жестоки. И не исключено, что представители этих, как вы выразились, полудиких племен есть и здесь…» Шитый уперся лбом в окно.

«Хорошо, что сетку себе поставил. Прочная сетка, такую камнем не пробьешь». Он смотрел на улицу, будто хотел увидеть среди прохожих дикого африканца в набедренной повязке с камнем в руке и порадоваться тому, что орудие убийства, брошенное точно в голову, отскочит от тонких нановолокон, как от батута. «Хорошо, что…»

Мысли Виталия Евгеньевича оборвал звук пробитого стекла. Пуля попала прямо между глаз. Депутат, не успев удивиться и понять, что случилось, медленно сполз на паркетный пол своего «высокого» кабинета, уснув навсегда. В толстом оконном стекле осталась маленькая аккуратная дырочка, от которой во все стороны разошлись паутинки-трещины…

Вечером того же дня полковник спецслужб Короленко, уставший и издерганный событиями нескольких последних дней, сидел у себя в бане, медленно потягивая нефильтрованное пиво. В один момент все рухнуло. Лавров на «Карину» не попал. Ребята остаются в плену. Короленко попросил Людмилу Богомол временно пожить у ее родственников в Киеве, поскольку оставаться в Одессе было небезопасно. Шитый убит. Безусловно, его убрали его же подельники, отправившие оружие в Южный Судан. Но на депутата покушались и те, кто убил его троих друзей на охоте. Просто первые опередили вторых. По всем убийствам уже работали несколько следственных групп. Но какие могут быть зацепки, если главные свидетели — Виталий Евгеньевич Шитый и Геннадий Сысоев — мертвы?

Если сомалийские пираты назначили сумму выкупа за судно, то почему оно болтается у берегов Сомали уже почти полгода? Почему не выкуплено или не взято штурмом? Вопросов было все больше, и ни на один из них Короленко не мог дать ответа.

— Сильные мира сего берегут свои тайны, — вслух сказал полковник.

Ему и в голову не могло прийти, что в ближайшее время этот гордиев узел развяжется сам собой. А все более интересные события и факты начнут всплывать прямо сегодня вечером…

На лакированной стене зазвонило переговорное устройство, по которому Короленко связывался с горничной прямо из бани.

— Марина, я же просил не беспокоить… Что случилось?

— Там какой-то старик у калитки. Бомж. Пьяный. Я его боюсь.

— Чего хочет? — спокойно спросил полковник, прожевывая кусок спинки копченого толстолобика и допивая пиво из бокала.

— Ва…вас.

— Бомж хочет меня? Я вообще не по бомжам, — усмехнулся офицер.

— Он шатается! Он сползает по калитке вниз. Ай! — взвизгнула Марина, и связь прервалась.

Короленко быстро встал из-за стола, пристегнул протез и, накинув легкую куртку, вышел во двор.

— Говорили дураку, возьми себе «вохровцев» на видеофон. Вот теперь сам иди и разбирайся, — ворчал старый спец, направляясь к калитке через морозный двор.

Открыв дверь, он почти на самом пороге увидел лежащего человека. Нет, это был не бомж. На фигурной мозаике тротуарного кирпича в позе эмбриона лежал старик и дрожал всем телом. На голове его была монашеская камилавка, а из-под легкой болоньевой куртки выглядывал чесучовый он.

— Помогите… Меня хотят убить… — еле слышно простонал старик.

Короленко посмотрел по сторонам — улица была пуста. Он нагнулся и с ловкостью, достойной восхищения, закинул старика на плечо здоровой руки.

— Марина, аптечку и нашатырь в баню, — скомандовал старый СБУшник в домофон и, войдя во двор, захлопнул за собой тяжелую калитку.

Сокровище князей

Глава 7 Во имя камня, во имя Руси…

Ростовский князь Борис Владимирович принимал ванну в горячем источнике, пробивавшемся сквозь толщу гравия, гальки и песка на живописном берегу реки Альты. К природной купели подошла длинноволосая блондинка Лыбедь в серо-голубой тунике до пят. Она стянула ее с плеч, и льняная ткань соскользнула по ее телу к нежным босым стопам.

Борис любовался небольшими округлыми грудями юницы с маленькими башенками сосков, напряженными от прохладного сентябрьского воздуха. Девушка посмотрела на князя немного вызывающим взглядом и ступила в горячую воду, погрузившись по колено. Еще шаг, и вода поднялась ей по пояс. Блондинка упала в объятия двадцатишестилетнего мужчины.

Князь был женат на представительнице рода Гыокунгов, правивших бургундами, но жену свою — Гудрун — недолюбливал за то, что та редко мылась. А Лыбедь, чистоплотная и веселая наложница, была ему столь мила, что он даже взял ее с собой из Киева в поход на печенегов. Люди изменяют, просто чувствуя безудержное желание, но, оправдываясь, говорят партнеру, что тот невнимателен или не удовлетворяет их влечений.

Борис опрокинул блондинку на край купели и целовал девичьи груди, иногда отрываясь, чтобы поцеловать милую в губы, и опять возвращался к ее бесконечно обожаемым соскам. Лыбедь откинула голову, изнемогая от нежной ласки и бездонного счастья. Когда наслаждение стало совсем нестерпимым, она запустила пальцы в медовые кудри Бориса, подняла его лицо и поцеловала сначала в лоб, потом в нос и, наконец, в губы.

— «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя», — лукаво процитировала она Нагорную проповедь прямо в рот Борису, когда почувствовала его пальцы у себя между ног.

— Я спрашивал у Иисуса, он сказал, что не говорил такого, — так же в рот прошептал ей любовник и процитировал в ответ по-гречески: — «Эти добрые люди ничему не учились и все перепутали, что я говорил».

Греческий — его родный язык, ведь мать Бориса была византийской цесарицей. Но Лыбедь, будучи полянкой, не понимала греческого, однако ей и не требовалось понимать слова, она просто обожала голос своего возлюбленного князя. Юница тихонько застонала, когда он вошел в нее.

На пике восторженного блаженства любовники, отдаваясь друг другу целиком, не заметили, как высоко над горячей купелью на горном склоне появился лучник. И это был не Амур.

…Из груди женщины вырвался стон упоения. Ее мужчина! Она чувствовала его каждой толикой своего тела — его могучий торс, его прерывистое дыхание. Его вскрик, как клич страсти, пришедший из глубины веков, когда пращуры, может быть, в таком же диком крике извещали мир о зарождении будущей жизни… Этот возглас, как вестник апогея наслаждения, как… Вдруг Борис обмяк. Нет. Это был не крик страсти.

Лыбедь открыла глаза и увидела стрелу, торчащую из поясницы князя. С высокого склона к ним спускался крепкий, как бог войны, лучник в кожаных доспехах. Его лысая голова блестела на солнце, а бесстрастное лицо будто хотело сказать, что для убийцы не существует ни любви, ни жалости.

Крик ужаса женщины разнесся над рекой Альтой и улетел далеко-далеко. Может быть, за пороги, а может быть, рассеялся в этих облаках…

Тяжелораненый Борис соскользнул со своей любовницы и ушел под воду с головой. Однако женщина все же успела подхватить его и, сцепив зубы от нечеловеческого напряжения и вытянув тяжелое тело князя из воды, положила его левым боком на край купели. Пока Лыбедь барахталась в побагровевшей от крови воде, лучник спустился к самой купели. Женщина почувствовала себя невозможно беззащитной — голая, в яме с горячей водой… Она рефлекторно попятилась к кучке одежды, лежавшей на расстоянии вытянутой руки.

Князь в полубессознательном состоянии попытался перевернуться на спину и… стрела, торчащая чуть выше поясницы справа и каким-то чудом не задевшая жизненно важные органы, обломилась. Мужчина издал протяжный стон и лишился чувств.

Огромный, как гора, незнакомец схватил безвольно повисшую голову Бориса, вынул из ножен свой большой нож и поднес к горлу умирающего.

Пялясь на обнаженные груди киевлянки, он криво усмехнулся.

— Ижберн мне за это хорошо заплатит…

Он опустил взгляд на шею князя, чтобы режущее движение было точным, а усилие — верным.

Милое нежное лицо молодой женщины исказилось гневной гримасой, как у горгульи. Она выхватила из-под одежды князя тапр-окс, с диким визгом подлетела к лучнику и всадила ему лезвие между глаз. Тот откинулся на спину, два раза дернулся и замер.

…Еще раз Борис пришел в себя, уже когда сидел верхом на лошади, которую вела в поводу Лыбедь, возвращаясь в лагерь его дружины.

— Лыбедь, сердце мое… — успел вымолвить князь, но тут же схватился за правый бок. Сморщившись от невыносимой боли, он опять потерял сознание, упав грудью на конскую гриву…

* * *

Черный Камень Святого Климента — это все, что досталось Борису от сокровищ его отца, киевского князя Владимира. Но этот камень — знак того, что власть над Русью передается ему, старшему наследнику трона византийских цесарей Македонской династии. Никто не мог править в Константинополе, кроме него: у цесаря Василия Болгаробойцы не было ни жены, ни детей, а у Константина VIII рождались только дочери. О том, где находится заветный камень, дающий власть, не знал никто, кроме самого Бориса. Эту святую тайну так никто бы и не узнал, если бы не обстоятельства…

Жестокая рана, полученная князем у горячей купели, продолжала кровоточить. Кованый наконечник вражеской стрелы так и остался в теле отважного воина. Его без сознания везла в лагерь дружины красавица Лыбедь. Разве могла знать она, далекая от военного дела, что их выследили? И все же в самый последний момент она увидела врагов и успела выкрикнуть: «Варанги идут! Спасайтесь!» Это были ее последние слова. Женщина успела ударить коня, на котором лежал тяжелораненый Борис. Животное взвилось и, заржав, понеслось в лагерь своих, унося на себе крепко притороченного князя. А Лыбедь… тут же была пронзена копьем врага. Так ужасно, но не бесславно закончилась жизнь юной любовницы князя.

Но даже несмотря на то что отважная Лыбедь успела предупредить об опасности, войско оказалось не готово к нападению, и после тяжелого боя с конным отрядом варангов гвардии цесаря Константина дружина ростовского князя Бориса была побеждена. Витязи, дружно прикрывавшие отход тяжелораненого князя и его младшего брата Глеба с еще несколькими дружинниками, полегли на поле брани.

Борис знал, что его рана смертельна: была огромная потеря крови и воспаление. Теперь из наследников византийского престола в живых останется только двадцатитрехлетний муромский князь Глеб. Борис вместе с Черным камнем передаст Глебу право на управление. Но что же он медлил? Об этом можно было только догадываться.

Четверо дружинников по очереди несли Бориса на носилках вдоль берега реки Альты. Отцовское войско покинуло его, кметы ушли на службу к новому киевскому князю Святополку. А Борис, хоть стараниями своей матери Анны и получил в наследство от отца киевский престол, но вернуться из похода на печенегов не успел.

На привале Глеб, оставив тяжелое оружие, пошел за валежником, чтобы развести костер.

— Бой окончен, — сказал с носилок Борис, обращаясь к своему верному телохранителю Инегелду. — Скройтесь с Глебом, цесарь будет за ним охотиться, зная, что теперь он — наследник византийского престола.

— Нет, княже, — возразил высокий и статный датчанин. — Место Глеба сейчас рядом с единоутробным братом. Доселе вашей семье сопутствовала удача и…

Инегелд не договорил — в его шею вонзилась стрела. Тот схватился за нее, громко зарычал то ли от боли, то ли от того, что не сможет до конца исполнить свой долг, и рухнул мертвым.

Над берегом появились всадники.

— Откуда они взялись? Принесла нелегкая… — с досадой пробормотал молодой князь.

— Это Ижберн! — воскликнул толстый и грузный Фарлоф. — Он нашел нас!

— Вон Глеб! Взять его! — послышалась команда одного из верховых.

Конница из шестерых дружинников Ижберна подъехала к Глебу. Всадники спешились, один из них принял лошадей, остальные окружили молодого мужчину. Тот был без оружия, так что они просто держали наготове византийские булавы и мечи-гладиусы, будто издеваясь, и не пускали их в ход. Всадник в полусферическом шлеме с защитной маской из мелкой кольчуги, который отдавал команды, подъехал к толстому дружиннику Бориса, будто собираясь поприветствовать его:

— А-а! Фарлоф, дружище! — с этими словами он взмахнул печенежской саблей и снес несчастному голову с плеч.

Обессиленный Борис, лежа на носилках, отвернул голову от невыносимости увиденного. Но и по другую сторону носилок напавшие на них варанги вязали верного угрина Дьердя.

Предводитель отряда снял шлем. Он брил бороду и усы по византийской моде, поэтому Глеб не сразу понял, что перед ним почти ровесник его отца, князя Владимира.

— Так это младший сын цесарицы Анны? — спросил Ижберн и приказал своим бойцам: — Дайте ему меч!

Один из варангов подал Глебу свой клинок, остальные отошли, сделав круг шире. Ижберн вытащил из ножен свое оружие, еще теплое от крови Фарлофа.

Князь пригнулся, выставил вперед цельнолитой ромейский меч и чуть потряс им, приноравливаясь к весу и к рукояти. Ижберн подошел к нему на опасное для себя расстояние, держа свой клинок отведенным в правую сторону так, что грудь шведа была открыта. Глеб нанес по ней рубящий боковой удар слева направо, но не попал, так как Ижберн быстро отпрянул. Раздался издевательский хохот его варангов. Глеб нанес еще один рубящий боковой удар справа налево. Длины меча не хватало, и Ижберн снова без труда увернулся.

Глеб атаковал его колющим ударом, но попал в пустоту и, потеряв равновесие, неуклюже пробежал несколько шагов вперед. Ижберн играл с ним, как с мальчишкой. Когда шведу надоело уворачиваться, он блокировал ход меча князя своей саблей, потом рукоятью нанес сильный тычок в лоб русу, чем поверг его наземь.

Борис смотрел на это избиение своего младшего брата и ничего не мог поделать. Ижберн вложил саблю в ножны и направился к тяжело раненному Борису. Тот принял позу зародыша, сжимая у живота камень из вулканического стекла…

В небе светило лишь две трети луны. Отряд варангов под командованием Ижберна притащил носилки с Борисом и привязанного к лошади Глеба к старому языческому капищу на высоком берегу реки Альты. Сначала на жертвенном алтаре под звериные кличи жестокосердных византийцев секирой отрубили голову угрину Дьердю, затем Ижберн подошел к носилкам с Борисом.

— Как наследник византийского престола, — первым начал тяжелораненый князь, — я имею право выбрать себе смерть.

— Я начальник гвардии цесаря — аколуф, и тоже наделен полномочиями, — возразил ему швед. — И могу это доказать Камнем Мертвых.

— На твоем месте я бы не очень надеялся на Камень, — посоветовал ему Борис. — Он делает непобедимым только человека, которому это начертано судьбой.

— Тебя-то он точно не защитит, — усмехнулся Ижберн, глядя на лежащего князя с высоты своего огромного роста. — Ты умрешь, а русы будут обвинять во всем твоего брата Святополка.

— Ты прав, прав… — согласился Борис. — Только разреши попрощаться с моим младшим братом.

Византийский полководец жестом приказал своим бойцам подвести связанного Глеба к носилкам и отошел в сторону.

— Видишь тот край утеса? — обратился Борис к брату. — Прыгни оттуда в реку.

Глеб посмотрел в темноту за костром и молча показал Борису связанные запястья.

— Возьми это, наконец-то я выковырял его из своего тела, — Борис выпростал из-под плаща окровавленный кулак с зажатым в нем листовидным наконечником стрелы. — Перережешь веревку.

Глеб взял окровавленный кусочек острого металла и тут же принялся резать свои путы, но не удержался и возразил старшему брату:

— Для этого доблесть не нужна, будь у меня мой меч, я бы убил его!

— Он убьет тебя в два счета… — с горечью ответил Борис. — Доберись до Новгорода, скажешь Ярославу о Камне Святого Климента.

— Я убью Ижберна! — горячо прошептал Глеб.

— Когда-нибудь да… — согласился Борис и бессильно откинулся на спину. — А сейчас живи! Учись быть правителем. Потом отберешь у Константина византийский трон, как учила нас мать. Он его недостоин. Но пока Константин цесарь, он может побеждать… Найди Ярослава… Встретимся на том свете.

— Эймунд и Рагнар! — донесся до них голос Ижберна. — Прикончите старшего, а младшего тащите сюда!

Аколуф повертел в руках плинфу из черного вулканического стекла, так и не поняв, зачем она сдалась императору, и бросил ее на меха рядом с остальными трофеями: оружием и доспехами убитых ростовских дружинников.

— Подожди… — шепнул Борис младшему брату. — Подожди, пока они будут смотреть на меня.

Два варанга подошли к носилкам и сказали Глебу:

— Смотри, как будет умирать твой брат, следующая очередь — твоя!

Варанги достали мечи-гладиусы из ножен и резкими тычками сверху вниз закололи наследника киевского княжеского престола и византийского цесарского трона. В этот момент Глеб вскочил и бросился к трофеям.

— Он убежал, — крикнул Рагнар.

Варанги обнажили мечи, пытаясь сызнова отловить Глеба, но он в этот раз был гораздо решительнее и ловчее — поднырнув под рассекающий меч Эймунда, князь головой вниз кинулся с утеса в реку.

Византийские убийцы побросали горящие головни с утеса, чтобы хоть что-то рассмотреть. Что там? Где беглец? Но их попытки были тщетны. Лишь наутро они смогли хорошо рассмотреть следы.

— Он уплыл, — доложил Рагнар своему командиру.

— Найти его! — приказал Ижберн. — У него Камень Мертвых.

— А потом?

— Убить! Пока он жив, мы не можем вернуться в Константинополь! — заявил аколуф и прошептал в сторону: — Проклятое семейство!

* * *

Из Киева Глеб забрал свою мать, княгиню Анну, ее духовника, монаха Хильдибрандра, и вдову Бориса — бургундку Гудрун. Добравшись до Смоленска и проплыв на ладье еще около трех с половиной километров вниз по течению, они причалили к левому берегу реки Смядыни при впадении ее в Днепр. Здесь и остановились в охотничьей хижине, когда пастухи доложили, что видели в окрестностях отряд вооруженных людей.

Анна велела невестке взять людей из своей охраны и добыть провианта в ближайшем селении славян, для чего молодой вдове снарядили коня.

— На самом деле беги, дочка, в Новгород, — сказал ей тихо Хильдибрандр. — Научи Ярослава говорить с камнем, и пусть напишет закон на манер вашей Бургундской правды. Без этого страна русов погибнет.

Они обнялись на прощанье. Цесарица Анна отправила с Гудрун своих последних охранников из числа греков, которые были с ней со времен взятия Корсуни ее мужем Владимиром.

Потолок в хижине был низким, внутри она вся поросла мхом. Маленькие оконца были закрыты деревянными ставнями для тепла: ночи в сентябре уже зябкие. Наследник императорского престола в простой славянской рубахе предавался тяжелым думам. На его лбу виднелась темно-фиолетовая шишка с глубокой ссадиной — след давешнего удара рукоятью сабли. Цесарица Анна пряла, чтобы как-то себя занять. Монах Хильдибрандр молился.

— Улеб Вальдемарсон! — раздался снаружи голос проводника варангов Горясера. — Улеб Вальдемарсон, выходи!

Анна и Хильдибрандр переглянулись.

— Последний раз говорю! Выходи!!!

Пятидесятилетняя цесарица встала и рукой остановила идущего на выход Глеба. В темно-фиолетовой тунике, седая, она предстала перед руководителем конного отряда варангов византийского цесаря.

— Кто ты? — спросила она у всадника с закрытым кольчугой лицом.

— Я — Ижберн из Упсалы, аколуф византийского цесаря Константина VIII.

Всадник снял шлем, чтобы цесарица узнала его. К аколуфу наклонился Рагнар:

— Не убивай ее, она же все-таки сестра цесаря.

— Я пощажу женщин и слуг, — сказал Ижберн своей старой знакомой. — Глеб здесь? Отвечай!

— …Да, — ответила Анна. — Но я тебе его не отдам.

На этих словах она развернулась и зашагала обратно в бревенчатую полуземлянку, больше похожую на дзот. Через несколько минут оттуда стали выходить и исчезать в темноте леса слуги и женщины из свиты цесарицы.

— Уходите, уходите, — поторапливала Анна, когда те с плачем обнимали ее на прощание.

— Не надо со мной прощаться, — сказал ей Хильдибрандр, когда она обняла и его. — Я остаюсь.

Она посмотрела в глаза монаха, увидев в них решимость убивать людей. Они крепко обнялись еще раз.

Когда дверь за последним мальчиком закрылась, Ижберн махнул рукой, дав знак приступать. Один из отроков шустро подбежал к хижине и забрался на соломенную крышу, пытаясь разглядеть, что происходит внутри.

Глеб поднял голову на шум сверху и обнажил длинный меч.

Отрок, лежавший плашмя на крыше, вскрикнул, съехал на пузе вниз, неловко приземлился и упал на бок, держась руками за живот. Он все же встал и подошел к командиру, кривясь от боли.

— Глеб там? — спросил Ижберн.

— Меч его точно там, — из последних сил ответил отрок и со стоном упал бездыханным к его ногам.

Из хижины вышел воин в полном облачении: в пластинчатом доспехе, в золоченом сферично-конусном шлеме с маской, закрывающей все лицо, со щитом и с длинным окровавленным мечом.

— Рагнар! Ты убил моего брата, теперь я убью тебя! — крикнул воин.

Рагнар взял византийскую булаву и вопросительно посмотрел на командира.

— Можешь принять вызов на полном основании! — разрешил ему аколуф.

Рагнар был одет по-походному, без каких-либо доспехов и даже без шлема на седеющей голове. Он посмотрел по сторонам. «Темновато», — подумал он и нанес мощнейший удар булавой. Его встретил щит. Еще удар. Опять щит. Так повторялось четыре раза, покуда Глеб не ударил Рагнара ногой в грудь. Тот свалился наземь, но заколоть его не дал Эймунд.

Он отбил кованый меч Глеба, замахнулся было еще раз своим литым мечом, но был поражен в живот резким рубящим движением слева направо. Следующим движением Глеб расколол голову поднимающемуся Рагнару.

В бой вступил Ижберн, крайне раздосадованный, что вот так, походя, были сражены сразу два его заместителя. Молниеносными и сокрушительными ударами печенежского кистеня с гирей на кожаном ремне, от которой Глеб еле успевал уворачиваться, византийский аколуф разбил в щепки деревянный щит и загнал князя обратно в хижину.

— Зажгите факелы!!! — крикнул военачальник, и этого мига Глебу хватило, чтобы скрыться за толстой дубовой дверью.

Ижберн безрезультатно бросился всем телом на запертую дверь и приказал подручному:

— Дай мне топор!

Ему принесли большую секиру на длинной рукояти, и он принялся крушить дубовые доски. В это время варанги с криками ожесточения начали поджигать факелами соломенную крышу хижины. Старая, подмокшая, поросшая мхом солома никак не разгоралась.

Вдруг ставни жилища открылись и из узких окошек, словно из бойниц, стали вылетать разящие стрелы. Это сорокалетний монах Хильдибрандр вспомнил свой юношеский навык. Факельщики, пораженные стрелами, один за другим валились с ног как подкошенные.

Дверь никак не поддавалась Ижберну, она вела в полуземлянку, и земляной ход к ней не давал хорошенько размахнуться.

— Жгите все!!! — заорал разъяренный аколуф.

Наконец соломенная крыша занялась. Изнутри ее обливала водой Анна.

— Как думаешь, — спросил Глеб у монаха, тоже взявшись за лук, — Гудрун удалось уйти?

— Продолжай сражаться, — ответил Хильдибрандр. — Если они добрались до холмов, мы победили!

С крыши начали падать большие ошметки горящей соломы. Помещение заволокло дымом. Дверь все еще выдерживала удары, но кованые петли на проржавевших гвоздях уже расшатались в своих пазах.

Анна заметила предсмертный ужас в глазах своего младшего сына.

— Не робей, сын мой, — сказала она князю. — Нет! Ты прожил короткую жизнь, сынок, но твое имя русские будут помнить всегда.

Пристально сквозь дым посмотрела она на свою последнюю надежду вернуться на императорский трон, в Константинополь. Глеб сызнова надел свой остроконечный шлем, закрывающий все лицо. Монах и цесарица пали на колени в молитве, обращенной к Богородице. Сверху на обороняющихся уже падали поперечные перекладины горящей крыши.

Дверь не выдержала и рухнула под ноги Глеба, за ней внутрь заскочил с топором их княжеский повар.

— Торчин?! — удивленно воскликнул Глеб. — Так это ты помог нас выследить?!

В этот момент горящая балка выбила из его рук меч.

— Я-а-а-а-а!!! — закричал Торчин и всадил топор в грудь своего князя.

Затем он поднял княжеский меч и снял с молодого человека шлем. Голова мертвого Глеба безвольно откинулась. В его открытых глазах так и замерло недоумение: «Торчин, ты-ы-ы?» Рухнула еще одна балка, и стена огня не позволила предателю взглянуть на цесарицу Анну и ее духовника Хильдибрандра Инкерманского.

Торчин вышел из пожарища и положил перед Ижберном меч и шлем Глеба.

— Где камень? — спросил византийский полководец.

— Там, — махнул рукой на пожарище предатель. — Придется подождать, пока догорит.

…Зарево пожара в кромешной тьме видела с холмов Гудрун. Она все оглядывалась назад, тревожа лошадь этим движением. Слезы текли по ее щекам, но княжья вдова сдерживала рыдания, стесняясь грека, ведущего ее коня под уздцы.

Глава 8 Дела хмельные — дела семейные

Тем же летом далеко на север от реки Днепр норвежский король Олаф Харальдсон, по прозвищу Толстый, охотился вместе со шведским королем, своим тезкой Олафом Шетконунгом — в землях, которые считались норвежскими, но были захвачены шведами. Тридцатипятилетний Шетконунг был сыном королевы Сигрид Гордой и ее первого мужа Эрика Победоносного. Его родители были язычниками, а их сын — первым христианским королем Швеции. Двадцатилетний же Олаф Харальдсон был только что провозглашен норвежскими бондами первым христианским королем Норвегии. Они встретились как добрые соседи-христиане и договорились о мирном разрешении пограничного конфликта. В честь этого и была организована совместная охота на кабана, на которой вепрь поранил молодого норвежского короля в правый бок.

Норвежец, лежа на спине в охотничьей хижине, вслушивался в звуки пира своей дружины с людьми шведского короля. Внезапно дверь открылась, от ворвавшегося ветерка колыхнулось пламя на углях земляной жаровни. В помещение с низким потолком зашла четырнадцатилетняя королевна Ингигерда — длинноволосая блондинка в грубой льняной рубахе без рукавов грязно-голубого цвета, с узлами тесемок на обнаженных плечах.

Олаф лежал на бурой медвежьей шкуре, закрытый по грудь шерстяным плащом, его мускулистые руки покоились поверх ткани. Он недоуменно посмотрел на вошедшую девушку. Та села к нему на ложе. Норвежец попытался было приподняться, но блондинка положила ладонь ему на губы и силой заставила его принять прежнее положение. Загадочно поглядывая на короля, она расшнуровала свою рубаху и стянула ее с плеч, обнажив острые девичьи груди с розовыми сосками.

— Какая ты красивая, — только и произнес молодой король, когда она прилегла на него этими грудями.

Юная шведка ничего не ответила, лишь пристально посмотрела прямо в глаза норвежца и легонько поцеловала его в губы. Затем она стянула с него шерстяной плащ и «оседлала»…

У охотничьего костра в это время беседовали шведский король Шетконунг и норвежский епископ Зигфрид.

— Как только языческий конунг Ринг Дагссон из провинции Оппланн выступил против нашего короля, — рассказывал епископ, — по приказу Олафа Харальдсона был ослеплен старший сын Ринга Дагссона — Рюрик. Вместе с младшим сыном Дагом их сослали в Гренландию.

— У него еще был средний сын, Эймунд, — проявил свою осведомленность Шетконунг.

— А средний сын Ринга — Эймунд — успел уплыть на службу к византийскому аколуфу Ижберну, — пояснил Зигфрид.

— Я рад, что в наших королевствах и между нашими королевствами теперь мир, — заявил шведский король.

— Теперь этот мир надо закрепить, — предложил епископ. — Я заметил, как твоя дочь заглядывается на нашего короля. Предлагаю повенчать их в нашем храме Святого Климента, что построил еще прежний норвежский король, покойный Олаф Трюггвасон.

— Ингигерда еще слишком юна, чтобы рожать детей, — возразил ее отец. — Давайте обождем пару лет.

…Юноше было немного больно из-за раны в правом боку. Отроковица же закрыла глаза, переживая болезненные ощущения от того, что собственной рукой направила в себя восставшую мужскую плоть. Она вытащила из-под себя окровавленные пальцы, показала их норвежцу и помазала своей кровью его рану от кабаньего клыка.

— Кровь девственницы лечит даже смертельные раны, — наконец-то произнесла шведка свои первые слова.

Молодой мужчина наслаждался близостью каждой клеточкой своего тела. Он гладил бедра сидевшей на нем девушки, ласкал ее нежную кожу и чуть сжимал упругие выпуклости грудей. Ингигерда двигалась неспешно, стараясь не разрушить его наслаждение внезапной болью. Она оперлась руками на его грудь, чтобы перенести на них вес тела, приподнялась на бедрах и опять нанизалась на мужскую плоть, с удовольствием наблюдая усладу, вспыхивающую в глазах ее любовника. Наконец она сама закрыла глаза, отдаваясь собственным ощущениям…

* * *

В те времена женщины в Скандинавии имели высокий правовой статус. Они могли владеть землей и управлять собственностью. У них был непререкаемый авторитет в делах хозяйства. Когда мужья отсутствовали, они в одиночку управляли фермой. Женщины не могли вести судебные процессы, но их неутомимая энергия подливала масла в огонь кровной вражды, даже когда мужчины согласны были ее прекратить.

Скандинавская королева была, с одной стороны, женой короля, но с другой — еще и правящей королевой. Образно ее называли «женщина с чашей». Скандинавская королева активно участвовала в политической жизни и была совершенно самостоятельной фигурой. На пиру дружинников она появлялась с чашей меда или пива и обходила с ней воинов, причем в последовательности, которую устанавливала сама и которая могла быть согласована с королем, а могла — и нет. Здесь действовали свои правила.

В первую очередь королева должна была оделить ритуальным хмельным «напитком счастья» самых знатных мужей. Во вторую — юношей, наиболее выдающихся своими храбростью и удачей, любимцев богов. В третью — гостей. Именно королева устанавливала внутрисоциальные связи между воинами дружины скандинавского короля: последовательностью подачи своей чаши она маркировала социальное положение каждого. К тому же, вручая от себя чашу с медом, скандинавская королева нередко произносила напутственные пожелания, которые отражали политическую ситуацию.

У норвегов, данов, свенов и русов были также отличные от остальной Европы правила брака и развода. Прежде всего, в дохристианскую эпоху выдать скандинавскую женщину замуж без ее согласия было практически невозможно. Конечно, родители могли настаивать, требовать, но все равно согласие невесты было необходимым. Потому что если она во время брачного пира заявляла: «А я не хочу», — то все, свадьба расстраивалась. Кроме того, невеста, а потом жена, имела право «хлопнуть дверью» в любой момент, ничего при этом не потеряв ни для своей чести, ни для своего достоинства, ни для своего достатка. От родительской семьи ей полагалось приданое, которое становилось общей собственностью с мужем, но от мужа она получала так называемый «утренний дар», который в случае развода оставался у нее. Причем этот дар должен был соответствовать родительскому приданому. «Утренний дар» мог выражаться в земельной собственности, в ювелирных изделиях, дорогих одеждах или в виде поголовья скота. После развода это было неотчуждаемо.

Если муж-викинг каким-то образом навлекал на себя гнев жены, она могла в любой момент объявить о разводе. Например, женщина-викинг могла объявить о прекращении брака из-за нелояльного отношения мужа к ее родственникам. Или же если муж скомпрометировал себя, уронив честь и достоинство.

Но никогда для скандинавской жены не было поводом для развода наличие у мужа наложницы. Развестись из-за наложницы считалось среди женщин-викингов чрезвычайной глупостью. Потому что наложница — это нормальная часть домохозяйства. Дети наложницы могли признаваться законными детьми. Для этого отец должен был посадить ребенка на колени и произнести ритуальную фразу. После этого ребенок считался законным отпрыском, который имел такие же права на наследование, как и дети жены. Так было, например, когда наложница князя Святослава — Мальфрида — родила ему сына Владимира.

Система конкубината сохранялась у скандинавов и русов долгое время и в христианское время. Половина норвежских королей того времени — это дети конкубин. У русов это называлось «введение в род через отцовское колено». И у викингов, и у русов была устойчивая традиция «матчества», когда отчество образовывалось от имени матери, а не от имени отца. Носителями матчества могли быть люди, которые росли без отца и которых воспитывала мать. Они получали матроним, образованный от имени матери, которая могла быть как раз конкубиной. Например, сын могущественного галицкого князя Ярослава Осмомысла от конкубины Настасьи, которого Ярослав очень любил и которому оставил княжеский престол, носил имя не Олег Ярославич, а Олег Настасьич. А сын датской принцессы Эстрид Свенсдоттер (дочери Свена Вилобородого) и сконского ярла Ульфа Торгильсона стал королем Дании под именем Свен и матронимом Эстридсон. Свен Эстридсон. Вообще наличие отчеств (и матчеств) по сей день объединяет потомков викингов — шведов, норвежцев и датчан с потомками русов — украинцами, белорусами и русскими.

* * *

Через два года на границе между Швецией и Норвегией на берегу реки Эльв были установлены шатры для пиршества в честь помолвки между королевной Ингигердой и королем Олафом Толстым. Жених не смог приехать сам и прислал вместо себя уполномоченного вельможу Рюара, чем несказанно разобидел невесту. На пиру она сидела рядом с норвежцем и смотрела в сторону.

— Тихо! — встал Рюар и поднял руку. — Я за жениха говорить буду, замолчите все!

Он взял в руки специальный ритуальный кубок, наполненный хмельным медом.

— Ингигерда, мы слишком долго ждали, пока ты подрастешь!

Приехавшие гости со стороны жениха похабно загоготали.

— Выпей это, — Рюар протянул Ингигерде рог, — и будешь норвежской королевой!

При этих словах мать невесты, королева Швеции Эстрид, недовольно поджала губы. Ингигерда выпила, но на глазах ее заблестели слезы.

— Если кто-то хочет что-то сказать против этой свадьбы, — начал ритуальную формулу Олаф Шетконунг, — то скажите это сейчас или замолчите навсегда…

— Я против! — раздалось у входа в шатер, и в него вошел богато, по-византийски одетый мужчина.

— Кто ты такой? — спросил, подбоченившись, Рюар.

— Человек, который против женитьбы твоего короля на Ингигерде, — был ему ответ.

Невеста недоуменно посмотрела на внезапное препятствие ее браку с Олафом Толстым, который, как ей теперь казалось, был всего лишь детским увлечением.

— Влюбленный незнакомец? — уточнил Рюар. — Вызов от тебя я не приму.

— Я — Эймунд, сын Ринга, конунга Оппланна, воевода князя Ярицлейва из Хольмгарда.

— Сын Ринга, который боролся с моим кузеном королем? — спросил опешивший от неожиданности Рюар. — Он бы дорого дал за твою голову!

Последние слова Рюар выкрикнул уже в прыжке с занесенным топором. Но Эймунд уклонился от удара раз, и другой, и третий. Ограниченное пространство между столами не позволяло ему обнажить свой длинный меч. Наконец он сумел это сделать, но как раз в этот момент Рюар нанес ему удар в живот верхней поверхностью топора. Эймунд упал между столами. Старая рана, полученная от меча муромского князя Глеба, дала о себе знать резкой парализующей болью.

— Йе-э-э-э-а! — налетел на него Рюар, замахнувшись топором.

Эймунд с большим трудом увернулся, и кузен короля разрубил надвое попавшуюся под руку скамью. Рюар замахнулся еще раз и попал по столу, и вот тут-то меч Эймунда одним ударом отрубил правую ногу Рюара выше колена. Кузен короля Олафа обреченно закричал что есть мочи и грохнулся оземь. Вместе с криком из него вылетела и его жизнь.

Ингигерда отвернулась от ужаса и отвращения. Гости-норвежцы повскакивали с мест. Но тут королева-мать, тридцативосьмилетняя Эстрид Ободритская, дочь вождя славян-ободритов, переступив через еще теплый труп Рюара, поднесла Эймонду чашу с медом и спросила:

— С чем тебя прислал к нам конунг Хольмгарда Ярицлейв Вальдемарсон?

Новгородский воевода осушил кубок и поклонился сначала угостившей его шведской королеве, а потом, гораздо ниже, самому королю Олафу Шетконунгу.

— Войско новгородского конунга Ярицлейва под моим командованием захватило Кенугард и полонило жену князя Свантепулькера и его бояр. Но тесть Свантепулькера, польский король Болеслав Храбрый, напал на Кенугард вместе с печенегами и Свантепулькером. Они отбили Киев и полонили жену Ярицлейва Агату и их сына Илью. В плену Агата умерла. Князь Ярицлейв предлагает королю Швеции совместно отвоевать Киев у Свантепулькера. Также Ярослав просит себе в жены королевну Ингигерду и, в случае ее согласия, обещает ей в качестве утреннего дара город Альдейгьюборг со всеми окрестными землями![5]

— Ты согласна, доченька? — спросила Эстрид у онемевшей Ингигерды и сообщила для справки: — В утренний дар русский князь предлагает тебе столько земли, сколько занимает половина Норвегии!

— А он сильно старый? — поинтересовалась юница.

— Яроцлейву Вальдемарсону тридцать лет, — ответил Эймунд.

— А можно я назову его утренний дар Ингерманландией? — спросила Ингигерда.

— Это будет твоя собственная земля, и ты можешь называть ее как тебе угодно! — улыбнулась королева-славянка.

— Я согласна! — поклонилась шведская королевна свату новгородского князя.

— А ты согласен? — спросила королева у своего мужа.

— Я-то готов послать войска в Кенугард хоть завтра, вот только что я скажу королю Олафу Толстому? — засомневался Шетконунг. — Я ведь поклялся на тинге в Упсале, что выдам за него свою дочь!

— Так выдай за него свою дочь Астрид от наложницы Эдлы, она всего-то на год младше моей Ингигерды! — посоветовала мудрая королева.

На том и порешили. Так Эймунд Рингсон отомстил норвежскому королю Олафу Харальдсону, уведя у того из-под носа нареченную невесту. А новгородский князь Ярослав женился на шведской королевне Ингигерде и с помощью ее дружины шведских викингов разбил печенегов и поляков своего брата Святополка и короля Болеслава Храброго. Польский король запросил мира и в качестве жеста доброй воли освободил Илью Ярославича. Еще через год князь киевский Ярослав Владимирович женил четырнадцатилетнего сына Илью на двадцатилетней принцессе Маргарите Датской, самой младшей дочери Свена Вилобородого и Сигрид Гордой.

Глава 9 «Железная леди» Киевской Руси

Прошло десять лет. Норвежский король Олаф II Харальдсон собирался со своими старшими дружинниками на зимнюю охоту на кабана в загородной резиденции князя Ярицлейва Вальдемарсона, в сельце Ракома в семи километрах к юго-западу от Хольмгарда. Тридцатитрехлетний Олаф Толстый был королем в изгнании. Пару лет назад он вместе с новым шведским королем Анундом Углежогом — сыном покойного короля Олафа Шетконунга — напал на Данию. Но король Англии и Дании Кнуд II Могучий сумел победить шведско-норвежский флот и захватить Норвегию. Олафу Толстому пришлось оставить свою жену Астрид и восьмилетнюю дочь Ульфриду в Швеции, а самому вместе с четырехлетним сыном Магнусом уплыть в Хольмгард к киевскому свояку, князю Ярицлейву Вальдемарсону — за новым войском. Ярицлейв, хоть и владел великим киевским престолом, но жить предпочитал в Хольмгарде. Он принял Магнуса, как родного сына, и разместил у себя при дворе вместе с остальными своими детьми. При этом же дворе жили изгнанные из Англии дети короля Эдмунда Железнобокого — Эдуард и Эдмунд…

Река Ракомка пробивалась под толстым льдом к спокойному, ровному озеру Ильмень. Из села Ракомы к викингам доносились едва различимые возбуждающие запахи — дровяного дыма из печей, свежеиспеченного хлеба и еще тысячи других опьяняющих ароматов, поднятых со снега восходящим солнцем, слабо мерцающим в морозном тумане. Поднимаясь выше и выше, солнце светом своих лучей разрывало пелену тумана, висевшего над селом и над рекой. Клочья тумана, медленно поднимаясь вверх, растворялись в воздухе, открывая взору очертания береговой линии.

Олаф устроился в седле, покрутил коня на месте, проверяя, все ли прилажено надежно и уверенно ли чувствует себя животное под ним, удобной ли длины путлища со стременами. Оруженосец подал копье. В этот момент затрубил рог, возвещая о прибытии княжеских людей из Новгорода. Король вернул копье помощнику и вгляделся в прибывающих. Впереди ехали небольшие однолошадные сани, в них стоя правила сама княгиня киевская Ингигерда Олафсдоттер. За ней, также стоя в санях, ехал ладожский ярл Регнвальд Ульвсон, за ним следовали верхом шесть его личных дружинников-шведов.

Норвежец толкнул коня каблуками и коротким галопом доскакал до саней княгини.

— Здравствуй, Олаф! — поприветствовала его Ингигерда, радостно улыбаясь. Разгоряченная быстрой ездой, она осадила лошадь, влекущую сани.

— Великая княгиня! У нас для тебя есть конь! — откликнулся Олаф и неопределенно показал на группу своих верховых соратников.

— Для чего? — удивилась Ингигерда.

— Но ты же не собираешься охотиться на кабана в санях? — ответил вопросом на вопрос Олаф.

— Почему нет? — лукаво улыбнулась двадцатисемилетняя женщина.

— Местность ухабистая! — предупредил норвежец.

— Мы к ней привыкли, — уверила его Ингигерда и обернулась к своему двоюродному брату. — Да, Регнвальд?

— Тебе стоит самому попробовать погонять в санях! — крикнул ярл. Он не приближался к норвежскому королю, не зная, поладят ли их кони.

— Клянусь святым Климентом, я не против! — согласился Олаф.

— Так возьми мои! — с готовностью предложил ладожский ярл.

Норвежец спешился и когда проходил мимо саней Ингигерды, то услышал, как она его поддела:

— Местность ухабистая!

Олаф повернулся к ней и опять увидел ее хитрую улыбку. Ничего не ответив, король поспешил к одолженным саням. Он встал на тесаные доски, получил в руки вожжи и покачался туда-сюда, пытаясь понять, как тут удерживать равновесие. Конь принял это движение за команду «вперед» и резко тронулся с места. Олаф чуть не упал. Он натянул поводья, строго прикрикнув:

— Воу-воу!

Конь встал. «Ага, — смекнул норвежец, — вот оно как работает!» Он обвел глазами ожидающих его людей и прикрикнул на коня, одновременно хлопнув его по бокам вожжами. Разгоряченное животное резво рвануло вон из лагеря норвежских дружинников. За ним устремились сани Ингигерды и верховые охотники с копьями.

Норвежцы короля и шведы ярла красовались друг перед другом удалью молодецкой: пустили коней в галоп-карьер, понуждая их перепрыгивать заснеженные кусты. Ингигерда как опытная наездница на размашистой рыси легко обогнала сани Олафа и направила коня вниз по руслу Ракомки. Норвежец направил свои сани за ней. По берегам кентером скакали верховые, высматривая кабана.

В это время самка кабана в кустах встревоженно вслушивалась в приближающийся топот копыт. Всадники обогнали сани и рассеялись по одному в редком дубовом лесу. Первым удирающего прочь вепря заметил единоутробный брат короля Харальд Сигурдсон.

— Сюда! — крикнул норвежец своей команде, разворачивая коня вслед убегающему кабану.

Ингигерда увидела, что ее шведы устремились вслед за норвежцами, приостановила коня и дождалась Олафа. Удостоверившись, что король ее видит, княгиня отцепила вертикально укрепленное в санях копье и воткнула его в сугроб, давая понять, что не намерена охотиться, а предлагает покататься наперегонки.

Олаф поравнялся с копьем Ингигерды, затем забросил свое копье в этот же сугроб и хлестнул коня, понуждая его перейти с рыси на галоп. Стоя в маленьких санях, ему приходилось делать несколько дел одновременно: сохранять равновесие, управлять лошадью, выбирать путь, следить за другими участниками движения, и все это в состоянии какого-то необыкновенного экстаза. Куда бы они ни поехали — всюду Олаф видел что-то новое, необычное. Ракомка протекала в широкой, метров четыреста, и глубокой ложбине, поросшей бурыми шуршащими травами и кустами, усыпанными снегом. Вдалеке виднелись ровные линии полозьев княжеских саней, создававшие впечатление ярких от солнца путеводных нитей к неземному наслаждению…

Ингигерда постоянно оглядывалась на Олафа, проверяя, не выпал ли он с непривычки из саней. Но ноги норвежского короля привыкли держаться за шаткую скользкую палубу драккара, а руки были натренированы такелажными канатами. Норвежец лишь нахлобучивал поглубже на голову круглую шапку, отороченную лисьим мехом, да стегал коня, понукая его еще и криком. Он попробовал обогнать женщину справа, когда посреди русла им попался островок, но не вышло: конь Ингигерды проскользнул прямо перед носом лошади Олафа. Когда им попался еще один островок, поросший кустами, Олаф постарался обогнать Ингигерду с левой стороны, но опять у него не получилось. Княгиня заливалась смехом, наслаждаясь скоростью и погоней. Сзади хохотал король. Она не хлыстала своего коня, позволяя норвежцу постепенно ее нагнать и поравняться.

Но управлять лошадью вожжами Олафу раньше не приходилось, и он допустил ошибку: слишком сблизился с княжескими санями. Деревянные полозья на какое-то время сцепились. Княгиня посмотрела на короля с укоризной. Тот чуть натянул левую вожжу, расцепил сани, но не без потери — его правый полоз расщепился, повозка вот-вот грозила опрокинуться.

— Ингигерда! — крикнул Олаф. — Помедленнее!

Она немного натянула поводья. Норвежец опять сблизил сани и на полном ходу перепрыгнул к ней. Его лошадь, почувствовав значительное облегчение, рванула вперед еще быстрее, волоча скособочившиеся без одного полоза сани.

От толчка княгиня чуть было не вывалилась, но король удержал ее, обняв за талию. Они стали объезжать большой остров Перынь, находившийся между речками Прость, Ракомка и рекой Волхов у самого его истока из озера Ильмень. Огромный камень, торчавший изо льда, подкинул правый полоз саней, и знатные особы выпали из них на полном ходу прямо в сугроб.

Олаф поднял Ингигерду из глубокого снега, увидел, что она в порядке, и опять заразительно рассмеялся. Она обняла его за шею и прильнула к его губам. Они целовались долго, будто хотели утолить жажду, накопившуюся за десять лет. Наконец она сообразила, что их видно слишком издалека и, пятясь, потянула его за руку к берегу. Но не смогла сделать больше четырех шагов в глубоком снегу, как упала на спину, увлекая мужчину за собой. Они опять жадно целовались, теперь уже лежа на бесконечной белой простыне снежного покрова.

Мороз не дал им особо разлеживаться, и княгиня предложила королю пройти в глубь острова.

— Что это здесь? — спросил Олаф, увидев разоренные постройки вокруг еле приметной под снегом землянки.

— Русское языческое святилище, посвященное славянскому богу-Громовержцу Перуну, — пояснила Ингигерда. — Дядя князя Владимира, Добрыня, вместе с Иоакимом Корсунянином разорили это требище, а идола Перуна срубили и сбросили в Волхов.

В землянке княгиня развела в очаге огонь, маленькая комната быстро прогрелась. Король принес шкуру белого медведя из ее саней, накинул пожелтевший старый мех себе на голову и коротко рыкнул, как большой лютый зверь. Ингигерда сначала стала изображать охотника с воображаемым ножом в руке, но потом передумала, опустилась на четвереньки и тоже стала порыкивать, как медведица. Они оба никогда не видели белых медведей, и у них получались скорее кабаны или волки. Олаф призывно завыл из-под меха, молодая женщина рассмеялась и бросилась к нему под шкуру.

— А ну-ка, что у нас тут? — игриво спросила она.

— А здесь у нас благословение от Фрейра! — так же шутливо ответил король и сдернул штаны, заваливаясь на спину.

Княгиня сняла с себя одежду, обнажив тяжелые груди с разбитыми сосками, выкормившими уже четверых детей, и взялась рукой за то, что предстало пред ней из-под королевских штанов.

— «В дремучем лесу посох Фрейера вздымается к небесам!» — продекламировал Олаф, подражая интонацией скальдам.

Он легонько дотронулся пальцами до женского лица, склонившегося к нему, и продолжил:

— «И в разгар весны плоды он дарит нам».

— Кто написал эти стихи? — спросила Ингигерда, поглаживая «посох Фрейера», — Хальфредр Скальд?

— Нет, их написал я, Олаф Харальдсон, который только что прочитал их своей сбежавшей невесте.

Ингигерда опять шутливо по-медвежьи рыкнула на него. Олаф убрал ей за уши упавшие на лицо пряди волос и спросил:

— А ты помнишь?

— Что?

— Как морские волны целуют берег Скандинавии? — он притянул ее обнаженное тело к себе под шкуру. — Набегают и отступают…

Олаф вошел в Ингигерду снизу, как когда-то много лет назад в почти такой же охотничьей землянке…

— Набегают и отступают, — он много раз шептал это «набегают» и нанизывал ее на себя, а потом «отступают» и почти выходил из нее. — Набегают и отступают… Набегают и отступают… Набегают и отступают…

В женской измене таится крайне неприятный для мужчин эффект: измена делает женщину самостоятельной, не делая ее при этом одинокой.

…Через час Олаф лежал головой на коленях у Ингигерды и наслаждался моментом опустошенной усталости.

— Не верю, что это происходит со мной… — признался норвежец.

— Оу? — произнесла шведка с вопросительной интонацией.

— Я о любви…

— Странно, что со мной это происходит вот так, — наконец ответила княгиня, поглаживая волосы короля.

— Сожалеешь, Ингигерда?

— Нет! — она решительно потрясла головой.

— Люди будут искать нас.

— Не беспокойся об этом, Регнвальд займет твоих дружинников. Он, кстати, больше всех переживал, что я не вышла за тебя замуж. Отец так разгневался на него, что мне пришлось забрать кузена на Русь и сделать ярлом Ладоги…

— Король Норвегии теперь не пара великой киевской княгине? — спросил Олаф.

— Позволь мне самой решать, кто и когда мне пара.

— А наши чувства, разве это не важно?

— Нет, теперь я русская княгиня… Но давай забудем об этом и насладимся счастьем, — предложила женщина. — Олаф, послушай: ты сам христианский король и должен понимать, что мы уже нарушили христианские законы.

— Ты говоришь, как твой муж-законник… — то ли укорил, то ли похвалил мужчина свою любовницу. — Закон можно изменить.

— Закон — да, а людей — нет, — возразила Ингигерда и посмотрела ему в глаза. — Мой бедный Олаф, ты не знаешь Ярицлейва, убедить его может только говорящий Камень Святого Климента.

— Но я гость во владениях великого киевского князя, — встревожился норвежский король.

Княгиня обняла его и успокоила:

— Ярицлейв — человек набожный. Он милосерден и мудр, и снисходительно прощает женские капризы. К счастью, он еще не охладел к прелестям своей скандинавской супруги…

— Рад это слышать!

— …Как все великие мудрые люди, он уважает свою жену и ему небезразличны ее советы и желания.

* * *

Князь Ярослав сидел в своих хоромах, на столе перед ним находился деревянный макет храма Святой Софии. Киевский князь был очень увлечен этой затеей: вместо деревянной церкви Святого Климента, построенной его отцом, возвести из камня новый главный православный храм Великого Новгорода. Перед князем плавно расхаживала княгиня Ингигерда в длинной парчовой тунике, расшитой золотом.

— В любви ты намного искуснее, чем в ведении войны, — сказал Ярослав своей жене, намекая на то, как она возглавила войско против полоцкого князя Брячислава Изяславича и попала к нему в плен.

Ярослав носил длинные усы, торчащие в разные стороны, а бороду брил. Он был одет в синюю шерстяную тунику с круглым оплечьем, вышитым бежевыми треугольниками.

— Твой бывший жених стал слишком неосторожным. Как и ты сама, — упрекнул жену князь.

— Ты знал, какую женщину берешь в жены, — ответила Ингигерда и вздернула подбородком так, что большие золотые серьги в ее ушах качнулись. — И тебе это даже нравилось.

— Да, ты права… — согласился Ярослав. — Но я говорю о твоем тонком понимании мужчин, а не о твоей любви к ним.

Княгиня отвернулась к окну. Князь кликнул посыльному:

— Пусть придет воевода!

Посыльный возник в дверном проеме, поклонился и скрылся.

— Он должен был руководить армией, — продолжал ворчать Ярослав. — Но нет, ты настояла на своем. И у нас в результате Брячислав — киевский наместник.

Вошел воевода Эймунд Рингсон.

— Эймунд, — обратился к нему Ярослав. — Ты возьмешь на себя командование норвежской армией короля Олафа Толстого.

— Но, мой князь, я боюсь, что еще не время, — позволил себе возразить воевода.

Ярослав встал и, подняв бровь, посмотрел на Эймунда. Ингигерда пребывала в смятении чувств.

— У тебя есть наше разрешение, воевода, — наконец вымолвил князь. — Можешь отказаться.

— Я благодарю великого князя за благосклонность ко мне! — слегка поклонился воевода, приложив по русскому обычаю правую ладонь к груди в темно-коричневой шерстяной тунике.

Ингигерда подошла к мужу в знак признательности за это «наше разрешение». Эймунд Рингсон развернулся и твердыми шагами, по-военному, вышел.

* * *

В палатах княгини Ингигерды расхаживал туда-сюда ладожский ярл Регнвальд Ульвсон. Он был пышно разодет по поводу визита в Хольмгард и держал свой позолоченный шлем под мышкой.

Стремительными шагами, так, что сзади развевался лиловый плащ, вошел Олаф Харальдсон.

— Здравствуй, Олаф! — поприветствовал короля в изгнании ладожский ярл. — Великая княгиня Ингигерда Олафсдоттер хочет тебя видеть. Срочное дело.

— Сегодняшняя ситуация не позволяет мне столь частые аудиенции у княгини, — возразил король.

— Великая княгиня находится в своем городе Альдейгьюборге, русы называют ее город, реку и озеро «Ладога», это недалеко отсюда. Попутный ветер и быстрая ладья превратят поездку в небольшую прогулку.

— Да, — согласился норвежец. — Попутный весенний ветер — это то, что мне нужно!

Олаф учтиво поклонился Регнвальду:

— Я благодарю тебя, ярл!

Палаты княгини они покинули вместе.

* * *

Князь Ярослав принимал воеводу Эймунда в покоях, сидя на ложе. В руке у него был камень из черного вулканического стекла. Князю жаль было отрываться от беседы с голосом Иисуса. Агата, первая жена Ярослава, была гречанкой, и он хорошо знал ее язык, поэтому много времени проводил со своим сокровищем — Камнем Святого Климента, привезенным ему Гудрун, женой покойного брата Бориса.

— Мой князь, — докладывал Эймунд. — Как только она прибыла в Ладогу, то сразу послала за Олафом Толстым.

— Мой гость играет в опасную игру, — задумчиво сказал Ярослав. — Я бы сказал, что для него существует опасность стать еретиком…

— Великий князь, — Эймунд понял, что Ярицлейв думает о чем-то своем. Норвежец обошел трон и встал слева от Ярослава. — Она примет его в своей личной резиденции, чтобы никто не мог слышать, о чем будет идти речь.

— Если никто не будет слышать, о чем у них речь, так во имя Господа Бога и всех святых, почему же меня должно волновать, с кем моя супруга хочет поговорить? — спросил Ярослав, не глядя на своего воеводу. — Это не мое дело. И уж точно не твое!

Эймунд отошел от княжеского ложа, чтобы иметь возможность всплеснуть руками:

— Речь идет не о дружеской беседе, а о прелюбодеянии!

— Русь и Норвегия — друзья, мой воевода! — отрезал князь.

— Но Олаф Толстый не друг, мой князь! Он сделал из твоей жены себе любовницу! — наконец решился прямо заявить Эймунд.

— Норвегия попала в зависимость от английского короля, — ушел от щекотливой темы князь. — Олаф все еще хочет отвоевать свое королевство, он не отважится что-либо предпринять в ущерб великому киевскому престолу. А Ингигерда оказывает большое влияние на отношения нашего государства с королевствами Северной Европы…

* * *

Великий киевский князь Ярослав Владимирович и его супруга княгиня Ингигерда Олафсдоттер принимали гостей в официальном тронном зале. Беседовала в основном Ингигерда, одетая в пурпурный плащ. Ее волосы украшала золотая диадема. Князь в золотом парчовом плаще больше интересовался изменениями в чертежах предстоящей стройки храма Святой Софии.

— Король Норвегии Олаф Харальдсон! — объявил дворецкий.

В княжескую палату вошел Олаф Толстый в сопровождении брата Харальда Сигурдсона. Они подошли к тронам и учтиво поклонились.

— Великий князь! — обратился к Ярославу норвежский король в изгнании.

— Великая княгиня! — обратился норвежец к своей любовнице.

Та посмотрела на него чуть искоса.

— Норвегия приветствует вас в моем лице, — продолжил Олаф. — Я почтительнейше благодарю за милостиво предоставленное мне убежище.

— Он ловкий дипломат, — нарочито громко заметил Эймунд Рингсон. — В одно мгновение он сделал свои проблемы нашими…

— И какие проблемы его волнуют? — спросил у воеводы великий князь, оторвавшись от чертежа.

— Английский король Кнуд — вот самая главная проблема! — ответил Олаф. — Он подчинил себе Данию, Англию, Норвегию и половину Швеции…

— Ты полагаешь, — прервала его Ингигерда, — что Норвегия и Русь должны вместе…

— Такой альянс кажется мне естественным, — в свою очередь не дал ей договорить Олаф.

— А-а-а-а, Норвегии выгода, а Руси все тяготы войны, — заключил Ярослав, сызнова углубившись в чертеж.

— Опасность невелика, — пояснил Олаф. — В настоящий момент между норвежскими бондами царит разногласие, не все они хотят подчиняться узурпатору. Ситуация для нас благоприятная.

— Все помыслы наши сосредоточены ныне на составлении всеобъемлющего свода законов Русской Правды, — ответил Ярослав и дал чертежу свернуться обратно в трубочку, — и на строительстве Божьего храма, величайшего из всех, которые когда-либо создавались на Руси во славу Господа нашего. Мы не можем отвлекаться на второстепенные дела.

Ярослав опять развернул чертеж храма Святой Софии.

— Пусть ими занимается наш вездесущий воевода! — заявил князь и посмотрел на Эймунда.

— Я уже говорила с великим князем… — снова вступила в разговор Ингигерда.

— …И вот тебе наше решение, — подхватил Ярослав, повернулся к жене и жестом левой руки велел ей приподняться.

— Мы не хотим официальной войны с братом Маргариты Датской, супруги Ильи, старшего сына великого князя, — заявила Ингигерда. — Но так как всем известно о наших с тобой особенных отношениях, я дам тебе свою личную дружину под командованием воеводы Эймунда Рингсона. А также, по моему личному желанию, твой сын Магнус, наследник норвежского престола, останется у нас при дворе.

Олаф Толстый учтиво поклонился. Вообще-то он рассчитывал на такую же помощь, которую когда-то оказал датский король Харальд Синезубый новгородскому князю Вальдемару, сыну Святослава. Но пара тысяч хорошо вооруженных и обученных шведов — тоже неплохо. Вот только командовать ими будет его личный неприятель Эймунд. Олаф понимал, что его подставили, но ничего поделать не мог.

— У нашей княгини инстинктивное чутье в оценке способностей мужчин, — счел нужным заметить Ярослав, иезуитски улыбаясь. — Это одна из ее особенностей.

— Меня радует, что мои слова так тебя веселят, — ответила мужу Ингигерда.

— Великий князь, — опять поклонился король Норвегии. — Вашу супругу называют красивейшей из мудрейших и мудрейшей из красивейших!

Ярослав встал и промолвил:

— Это замечание о нашей мудрости по меньшей мере дерзкое. Судить о ней, Олаф, может один Господь!

Он протянул левую руку Ингигерде:

— Идем, Ирина, — обратился великий князь к княгине по православному имени и дождался, когда ее десница ляжет на его шуйцу. — Время молиться, — негромко объявил он и направился с супругой прочь от тронов.

Норвежский король поспешил освободить им проход. Когда княжеская чета выходила из дверей, Ярослав испытующее посмотрел на Ингигерду, но та ничем не выдала своих чувств, сохраняя благочестивое выражение лица.

* * *

Спустя несколько месяцев из Норвегии прибыл Харальд Сигурдсон с дружиной Ингигерды, а также с известием, что его единоутробный брат, король Норвегии Олаф II Харальдсон, погиб в битве с язычниками при Стикластадире и его останки погребены в храме Святого Климента, основанном в Нидаросе еще Олафом I Трюггвасоном. Ты можешь быть сколь угодно хорошим или сколь угодно плохим, но жизнь приводит тебя примерно к одним и тем же итогам…

Великая княгиня заперлась у себя в покоях и не выходила несколько дней. Наконец у Ярослава лопнуло терпение, и он пришел к ней, застав супругу плачущей на кровати.

— Больше Господа Бога я люблю эту женщину! — с глубоким вздохом признался сам себе князь и принялся утешать свою жену. — Ирина, ну, перестань уже! Король Олаф Толстый креститель и просветитель норвежцев…

— Он не толстый, — всхлипнув, возразила Ингигерда.

— Не толстый, не толстый, — поспешил согласиться Ярослав. — Он святой! Поставь в его имя церковь у себя в Ладоге.

— И у нас в Новгороде, — плаксиво потребовала княгиня.

— И в Новгороде поставим, прямо у меня во дворе. Пусть все гости и послы знают, какой это был святой человек. А сына его Магнуса я усыновлю.

Но при этих словах княгиня еще пуще разрыдалась.

— Ну, что такое, что такое? — Ярослав целовал ее веки и залитые горючими слезами щеки.

— Я ношу ребенка Олафа, — прошептала ему на ухо Ингигерда.

— Моего ребенка, — мягко поправил ее великий князь. — Коли родится мальчик, я назову его Всеволод, вместе его вырастим и воспитаем. Хорошо?

Жена согласно кивнула.

— Вот и хорошо! — обрадовался ее мудрый муж, ее бесконечно милый Ярицлейв…

Когда княжичу Всеволоду исполнилось четыре года, умер король Кнуд II Могучий и норвежская знать провозгласила королем Норвегии приемного сына и воспитанника князя Ярицлейва — десятилетнего Магнуса Олафсона. Впоследствии Магнус столь справедливо управлял королевством, что его и по сей день чтят лучшим норвежским королем и называют Магнус Добрый.

Лаврентьевская летопись так характеризует Всеволода, сына Ярослава Мудрого: «Из детства был боголюбив, любил правду, наделял убогих… сам воздерживался от пьянства и от похоти, за что и любил его отец более всех своих детей». И впоследствии именно двадцатичетырехлетнему Всеволоду оставил Ярослав киевский престол и Камень Святого Климента. Великий киевский князь Всеволод [Олафсон] был одним из самых образованных людей своего времени. Его сын, Владимир Мономах, в своем «Поучении» написал, что Всеволод Ярославич, «сидя дома», владел пятью языками. Мать Всеволода Ингигерда была шведкой, и он говорил по-шведски. Его первой женой была византийская принцесса Анастасия Мономах, но греческий он знал еще с детства. Его второй женой стала Анна Половецкая, и он выучил язык половцев. А когда его сын женился на английской принцессе Гите Уэссекской, то Всеволод смог объясняться со своей снохой на английском.

Советуясь с голосом Иисуса из Камня Святого Климента, Всеволод Ярославич написал расширенную редакцию свода законов Русская Правда. Но не с этого началось его правление, а с великого раскола христианской церкви на православную и католическую.

В год начала княжения Всеволода Ярославича на киевском престоле Папа Римский Лев IX послал в Константинополь легатов для разрешения конфликта. Дело в том, что патриарх Михаил Кируларий закрыл латинские церкви в Константинополе. А его сакелларий[6] Константин выбросил из дарохранительниц Святые Дары, приготовленные по западному обычаю из пресного хлеба, и даже потоптал их ногами. Найти путь к примирению не удалось, и в константинопольском соборе Святой Софии папские легаты объявили о низложении Кирулария и его отлучении от Церкви. В ответ на это патриарх предал анафеме легатов.

Все скандинавские и западноевропейские родственники великого князя Всеволода поддержали Папу Римского. Но Всеволод Ярославич по совету голоса Иисуса из Камня Святого Климента занял сторону Константинополя. Почему? Да потому, что Иисус свободно говорил по-арамейски, бегло по-гречески и с большим трудом по-латински. И записывали за ним апостолы или по-арамейски, или по-гречески. А Библия на латыни — изначально переводная, то есть с самого начала содержит искажения идей и мыслей Великого Учителя. «Зачем смотреть на отражение луны и звезд в мутной воде, когда можно просто поднять голову и увидеть их собственными глазами?» — так сказал голос Иисуса из Камня Святого Климента. И уехали послы Папы Римского из Киева не солоно хлебавши.

От поражения к новым целям

Глава 10 Священник-воин

— Он пьет уже пятый день.

— С чего ты взял?

Так начался разговор Макса Радуцкого с полковником Короленко.

Генеральный продюсер телеканала был настолько встревожен, что даже не поздоровался, когда к нему в кабинет вошел бывший офицер спецслужб и старый товарищ. Разговор шел о Викторе Лаврове.

Короленко сидел в кресле напротив продюсера и между пальцев своей единственной руки гонял одноразовую зажигалку. Друзья знали, что так бывает, когда Гаврилыч волнуется. Хотя по ироничному тону полковника этого было не заметно.

— Уж поверь мне, — кивнул Радуцкий. — Я на этом собаку съел.

Короленко поднял брови и удивленно посмотрел сначала на Макса, потом на чучело собаки динго, стоящее на шкафу с незапамятных времен. Сердитый Макс подскочил, как ошпаренный, подошел к шкафу и, сняв динго, спрятал ее за дверцу, закрыв на ключ.

— Ты зря иронизируешь, полковник! Лавров на звонки не отвечает, на работу не является.

— А чего ему являться? Ты же его уволил…

— Ну, мало ли… — запнулся Радуцкий. — Тогда уволил, а теперь не уволил.

— А-а-а, понятно.

Короленко был немногословен. Он сам не мог дозвониться до Виктора с момента его приезда из Африки, хотя очень хотел встретиться.

— Я даже девочек его из Канады пока не возвращаю, — продолжал Макс. — Не хочу, чтобы они видели его таким.

— Каким? — поймал продюсера на слове полковник.

— Ну, каким?.. Не знаю… — стушевался Макс. — Ты в курсе, какие у него запасы спиртного в подвале? Можно год из дома не выходить!

— Наличие спиртного не предопределяет, что оно будет выпито все без остатка, — сухо констатировал Короленко.

— Послушай, Короленко! — впервые обратился Макс к полковнику по фамилии. — Он ведь завернется. Ты бы видел, какие материалы они с ребятами отсняли в этом проклятом Сомали! Там поседеть можно! Я бы не то что пил, меня бы кондрашка хватила. Этот эксклюзив дорогого стоит. Ночное сафари, охота львов… на человека, представляешь? Жертва снимает на камеру хищника. Убийство ритуальным камнем… Неизвестно откуда в открытом море… Бандиты… и много-много всего. А природа! Природа какая! Океан! Океанище!

Максим говорил с горящими глазами, увлеченно и взахлеб. Казалось, что он забыл, с чего начал…

— Радуцкий! — строго оборвал его полковник. — Ты секс с женой тоже эксклюзивами меряешь? Ты вообще когда-нибудь о людях думаешь? Или только о своих чертовых эксклюзивах?

Продюсер понял, что слишком увлекся, и ему стало стыдно.

— Прости, Гаврилыч… Мы здесь, на телевидении, все люди увлеченные и… немного сумасшедшие. Стив Ирвин вон погиб от увлеченности…[7] Но у Вити такие материалы, что и Ирвин позавидует.

— Уже не позавидует, — буркнул Короленко, вставая. — Так! Я все понял. Попробую поехать к Лаврову. Поговорить. Может, выдерну из запоя.

— Попробуй…

— Подожди, — вдруг остановился полковник. — А что ты там говорил про камни?

— Да в Африке племя есть. Камни швыряют. С детства. Представляешь? Малые дети на лету сбивают одним камнем другой. И группа Лаврова все это сняла… И человека там или ранили, или убили, тоже камнем.

— Ах вот оно что… — о чем-то догадался Короленко, и лицо его просветлело. — В общем так, Макс. Я Лаврова опять заберу, на пару недель…

С этими словами он направился к выходу.

— И кто после этого о людях не думает? — возмущенно воскликнул Максим вдогонку офицеру в отставке. Но тот уже не слышал…

* * *

Виктор уже почти неделю не выходил из дома. Он не сумел спасти моряков «Карины», не смог достичь своей цели — может быть, самой значимой в его жизни.

Фиаско, которое он потерпел, стоило всей его карьеры журналиста. Так ему казалось. Чего заслуживает человек, гоняющийся за бабочками, как справедливо сказал один из множества людей, с которыми он встречался в последний год? Простой мужик Павел из электрички открыл ему, известному журналисту, глаза. И в Сомали это подтвердилось. Мало того, что Лавров не смог помочь морякам, вдобавок он чуть не потерял свою съемочную группу — людей, которые ему безраздельно верили и были беззаветно преданы их общему делу. Стыдно перед ними, стыдно перед собой. Как теперь доверять такому человеку? Теперь он больше никуда с ними не поедет, да и сам пока не знает, что будет делать дальше. Каждое следующее появление в кадре будет для него невыносимой мукой — ему будет казаться, что зрители, увидев его в телевизоре, будут говорить словами дяди Паши из Одессы: «Визитку спрячь! Не шлюху снимаешь!»

…Вот такая маленькая слабость большого и сильного человека: Виктор Лавров не любил и не умел проигрывать. Поэтому он пил…Такого с ним раньше не случалось никогда. Он не испытывал пристрастия к алкоголю. Но сейчас это получалось само собой, и конца и края этому не было видно. Он не отвечал на телефонные звонки, не выходил в магазин и ни разу не подошел к своему «гелику», что для него было тоже выходящим из ряда вон. Время от времени он устало проваливался в пьяный беспокойный сон, ему снились какие-то морские чудовища, погони и даже женщина-викинг, почему-то пахнущая дорогими духами. Просыпался он после всего этого еще более разбитым и снова… пил. Так продолжалось бы неизвестно сколько, если бы к вечеру шестого дня в домофон Виктора не позвонили.

Стоя у калитки, Короленко придумывал шутку, чтобы поприветствовать заплутавшего у «зеленого змия» друга, однако в ответ на звонок дверь беззвучно открылась.

— Хм, — удивился полковник и, захлопнув за собой калитку, потопал по вымощенной плиткой дорожке к дому журналиста. По пути ему встретился куст шиповника, где висели крупные алые ягоды, несколько маленьких можжевеловых кустов и две голые сакуры.

«Тихо, как в колумбарии… Хандришь, Витя. Ну, ничего. Разберемся…» — подумал полковник и без стука вошел в заранее открытую дверь. В коридоре, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, стоял Лавров. На нем была свежая накрахмаленная рубашка, вязаный джемпер и строгие прямые брюки. Короленко опешил, хоть и старался не подавать виду. «И это называется запой?» — подумал особист.

— Ну, здравствуй, племя младое, незнакомое… — начал полковник.

— …Хорошо ли ты живешь, с глаукомою? — в рифму ответил журналист.

— А мне сказали, что ты умер от водки, боец, — продолжил разговор Короленко, снимая обувь.

— Не дождетесь, — пробурчал Виктор, пододвигая другу тапочки и, пошатываясь, направился в глубь дома.

…Лавров зашел в свой домашний кабинет — просторную комнату, обустроенную так, что посетители могли оказаться в ней, не беспокоя других домочадцев: через отдельный вход в особняк. Здесь у Виктора располагалась библиотека из изданий, которые нельзя было найти в Интернете. Отдельный шкаф занимали книги современников с авторскими подписями и пожеланиями всего наилучшего «украинскому Туру Хейердалу». Была среди них и предсмертная «В погоне за Одином. По следам нашего прошлого» самого Тура Хейердала. Лавров особенно ею дорожил: собственно, именно с этого издания началась его коллекция книг с автографами. Путешествиями Хейердала Виктор увлекался с детства и лишь когда брал у норвежского археолога и путешественника интервью, узнал, что его имя произносится как «Тор», а не «Тур».

Короленко, хоть и бывал у Виктора неоднократно, в его домашний кабинет попал впервые.

Здесь можно было увидеть фотографии хозяина с «сильными мира сего». Эти снимки журналист не особо-то и жаловал, но в личном пространстве они помогали ему без лишних слов выстроить нужную коммуникацию с малознакомыми посетителями.

— Мне иногда кажется, что я дружу с Сенкевичем, Кусто и Конюховым в одном лице, — сказал Короленко, разглядывая фотографии.

Короленко знал, какие цели преследует. Ему нужно было разговорить Виктора, помятое лицо которого явно не располагало к беседе.

Полки и стены кабинета украшали причудливые предметы, привезенные из дальних стран.

Безделицы из сувенирных лавок Лавров не любил, а вот нож из черного обсидиана, каким индейцы майя вспарывали грудную клетку жертвы, тут нашел свой приют. Маленькая высушенная человеческая голова — прибежище папуасского духа — покоилась в темном углу на сейфе между шкафами. Виктор называл ее «бедный Йорик» и, когда разговаривал сам с собой, обращался как бы к этому жуткому артефакту.

— А это что, потомкам в назидание? — опять нарушил тишину полковник. — Не курите, дети, никогда?

Виктор услышал комментарий полковника, но опять промолчал.

Непальская карта пути следования в страну Шамбалу, выполненная на коже неизвестного животного, украшала одну из стен.

Особое место было выделено предмету в виде очень маленькой пушечки или ручной бомбарды, которую способен носить один человек. Короткий ствол «ручницы» был прикреплен к концу палки с крюком; противоположный конец палки держался под мышкой, а крюк цеплялся за какую-нибудь опору, чтобы удержать отдачу. Ручница была снабжена поясняющей табличкой «Подлинный образец оружия наших испанских предков, завоевавших Новый Свет».

Женский манекен у ротангового кресла был одет в элегантный комбинезон из кожи цефалоподов. Осьминоги, каракатицы и их родственники могут в мгновение ока изменить свой окрас, чтобы слиться с окружающей средой. Комбинезон из их кожи изменял не только цвет своей поверхности, но еще и ее текстуру и рисунок. Все это благодаря белку опсину, который содержится в любом глазу — от рачьих зенок до печального ока коровы. У цефалоподов вся кожа содержит опсин, и новошвабские ученые изобрели метод, как поддерживать его в «рабочем состоянии»…

— Ну, как ты тут, малышка? — вполголоса обратился Виктор к этому манекену. — Как поживаешь?

Комбинезон когда-то носила австралийская лыжница Лиза Шмерлайб, с «ней» Лавров тоже разговаривал, когда запирался в своей обители.

— Дожил, Лавров, с манекенами разговариваешь?

Виктор ничего не ответил и открыл бар. На полу стояла батарея пустых бутылок из-под любимого таврийского коньяка.

Внезапно взгляд полковника упал на рабочий стол. Здесь аккуратно лежали несколько потрепанных старых книг. Отдельно — обложки, отдельно — стопки листов. Целая стопка листов была зажата между двух досок струбцинами. В стороне находились уже приготовленные капталы…

— Книги переплетаю. Наконец-то добрался, — нехотя пояснил Виктор, наливая в большие пузатые коньячные бокалы душистый таврийский напиток.

Короленко был поражен. Что обычно делает мужчина в запое? Пьет, курит, спит… снова пьет, опять курит, опять спит. Виктор же переплетал старые книги. Здесь лежали обложки зачитанных до дыр «Одиссеи капитана Блада» Сабатини и «Двух капитанов» Каверина.

— Мои первые детские путешествия, — с внутренней теплотой в голосе поведал Виктор, протягивая полковнику бокал с коньяком.

— Ну как с тобой бороться, Лавров? — наигранно сдвинул брови Короленко, беря в руку бокал. — Я ведь ехал тебе мозги на место ставить. Думал, пьешь напропалую, а ты…

— …За встречу, Гаврилыч, — спокойно ответил Виктор и отпил из своего бокала.

Короленко не знал, как себя вести. Он никогда не сталкивался с таким эстетическим видом запоя. «Во всем интеллигент, — думал особист. — Тут еще неизвестно, кто кому морали читать будет…» Как в дополнение к изысканным манерам журналиста в кабинете, будто материализовавшись из воздуха, появился огромный персидский кот. Из всех обитателей дома только пушистому мурлыке разрешалось заходить в кабинет Лаврова. Хотя он, как водится, считал, что это Лавров приходит к нему в гости.

Пройдя важно и глянув на Короленко, как на приблуду, «хозяин» подошел к Виктору и оповестил его о своем приходе низким грудным «Р-р-р-м-о…»

— А-а-а, Бэрримор! — воскликнул журналист. — Прыгай, старичок.

Кот без раскачки взмыл вверх и умостился на коленях хозяина.

— Хорош гусь, — усмехнулся Короленко, глядя на пушистого зверя.

— Ага. У нас тут с ним своеобразный мужской монастырь, — с любовью сказал Виктор, почесывая за ухом свое шерстяное сокровище.

— Кастрирован? — поинтересовался полковник.

— Да. Только, прошу заметить, не евнух! Скорее, серый кардинал этого дома. Ни одно серьезное решение не принимается без его участия.

Короленко вздохнул с облегчением. Судя по состоянию Виктора, с ним не нужно было вести разъяснительных бесед.

— Кстати, по поводу монастыря… Есть дело! — воскликнул он.

— Хочешь меня в монастырь сдать? Не получится! У меня на попов аллергия.

Как и большинство ровесников, воспитанный в духе атеизма Виктор относился к служителям церкви, мягко говоря, равнодушно. Нет, он, конечно, мог сходить в церковь на Пасху, окунуться в прорубь на Крещение, прочитать шепотом «Отче наш» или «Символ Веры», но причащаться и исповедоваться — увольте. Лавров был твердо уверен, что между человеком и Богом посредников быть не должно. Вот и сейчас он насторожился.

— Вить, это не то, что ты подумал… — начал Короленко.

— Ты говоришь, как мужик, которого жена застукала с любовницей.

— Хорошо, пусть так, — пропустил мимо ушей шутку Виктора полковник. — С этим человеком тебе просто необходимо встретиться.

— С каким человеком?

— Со священником, — терпеливо продолжил Короленко. — Тебе его нужно выслушать.

— Гаврилыч! Ты не понял, что ли? Я не собираюсь ни перед кем исповедоваться и прикладываться к перстам. Неизвестно за что он этими перстами брался!

Услышав повышенный тон хозяина, Бэрримор спрыгнул на пол и лениво пошел по своим делам.

Короленко видел, что Лавров явно раздражен. Тема служителей Бога была явно не его темой, нополковник продолжал настаивать.

— Витюша, отец Антип…

— …Оба-на! Полковник! У меня один отец — Петр Федотович Ларов. Я — Виктор Петрович, а не Виктор Петрович-Антипыч, слава богу…

— Вот видишь, — горько усмехнулся полковник. — В Бога веруешь, упоминаешь, а с его служителем встретиться не хочешь…

— Грешник грешнику будет грехи отпускать? — иронично крякнул Виктор, наливая очередную порцию коньяку себе и другу.

— Знаешь, Лавров, — вдруг задумчиво сказал Короленко. — Все мы не ангелы. Это понятно… Когда-то Федор Никифорович Плевако[8] сидел с друзьями за партией в преферанс…

— Это ты к чему? — удивленно просмотрел на СБУшника Лавров.

Обычно блистать эрудицией привык он.

— Сейчас узнаешь, — улыбнулся Короленко. — Не торопи события. Так вот!.. На одной из раздач, где адвокат «поймал» прикуп, два туза на мизере, зашел у него спор с Саввой Тимофеевичем Морозовым[9]. Плевако утверждал, что завтра выиграет первый же свой процесс за две минуты. Компания друзей за игральным столом хохотнула, отчего Плевако завелся еще больше. «За минуту!» — объявил Федор Никифорович. «Ставлю триста целковых, что не выиграете…» — подзуживал Савва Тимофеевич. В общем, как говорят, завелись-забились.

Короленко сделал паузу и закурил, а Виктор, хмыкнув, ждал продолжения рассказа.

— …И вот настал следующий день. Все свидетели спора и Савва Морозов сидели в зале суда среди зрителей, с любопытством наблюдая за процессом. Судили священника, который запустил руку в церковную казну. Возмущению народа, присутствующего в зале, не было предела. Как он смел растратить средства прихожан на дела не Божьи?

— Должно быть, бричку купил от «Ягуара», — прокомментировал Виктор, хмыкнув, но Короленко не обратил на него внимания и продолжал:

— Настал черед выступать адвокату Плевако, и его друзья посмотрели на часы. Федор Никифорович, как всегда спокойный и величественный, встал и обратился к присутствующим: «Господа. Сегодня мы судим священника. Что я хочу сказать? Он всегда нас причащал и исповедовал. Крестил нас и наших детей, венчал молодых, отпевал уходящих в Царствие Небесное, а самое главное — отпускал наши грехи перед Господом, и мы обретали душевный покой и смирение… Давайте же и мы отпустим ему хотя бы один этот грех в его жизни…»

— А дальше? — спросил Виктор, облизнувшись.

— А дальше — зрители в зале прослезились, присяжные поплыли от этих слов, а Савва Морозов проиграл Плевако 300 рублей.

— Дай сигарету, — попросил Лавров после долгой паузы, в которой полковник спецслужб в отставке внимательно следил за его реакцией.

— Хорошая история, — похвалил Виктор, выпустив плотное кольцо дыма и закашлявшись, что обычно и бывает с некурящими.

— Ты тоже поплыл? — продолжал улыбаться полковник.

В ответ Виктор только кивнул головой.

— По правде говоря, человек идет к Богу сам, но встречаются и попутные люди. Где там твой монах?..

— Свяще-е-енник, — протянул укоризненно Короленко.

— Ну, священник, — согласился Виктор. — Зачем я ему понадобился?

— Я его оставил в машине за углом.

— Так ты его с собой, что ли, приволок?!

Полковник посмотрел на Лаврова так, что тому, хоть и в подпитии, стало стыдно за свое поведение.

— Ладно, Гаврилыч, прости… прет меня…

— Тебя еще больше попрет, когда узнаешь, что от этой беседы напрямую зависит судьба ребят на «Карине».

— Что-о-о? — взволнованно протянул Виктор.

— Ничего-о-о! Есть шанс реабилитироваться, вот что! Ребят спасти!!! — не выдержал полковник.

— Так веди же его скорей сюда! Что ты сидишь! — вскричал Виктор, вскакивая и наводя порядок на столе.

— Ну, то-то… — довольно крякнул Короленко.

Глаза полковника внезапно засветились лукавинкой.

— А может, не стоит? Ты ведь под этим?..

Короленко щелкнул себе по сонной артерии, давая понять, что Лавров выпивши.

— Спокуха! — раззадорился Виктор.

Он открыл выдвижной ящик стола и предъявил Короленко свой военный билет.

— У-у-у-у, реликвия! — улыбнулся особист. — Старший сержант Лавров Виктор Петрович…

— …Ты дальше читай! Римский пункт семь — «Особые отметки».

Короленко, перелистнув несколько страниц, прочитал вслух:

— Склонен к исполнению обязанностей военной службы в состоянии алкогольного опьянения… Ну, раз так, тогда конечно! — расхохотался Гаврилыч и быстро вышел из кабинета.

* * *

Виктор с интересом наблюдал за отцом Антипом. Тощий маленький человечек с ручонками в два пальца толщиной, но какая энергетика! Судя по внешнему виду, священнику было очень много лет, но это совершенно не чувствовалось в общении с ним. Такими, наверное, были Тур Хейердал и Жак Ив Кусто. Старик с глазами мальчишки и молодой душой. При всей его кажущейся наивности в нем чувствовалась такая внутренняя сила, будто он сохранил жизненный опыт всех своих предков и собрал его воедино. «Какая мощь!» — думал Виктор. Лавров всеми клеточками своего организма ощутил, что ему очень знаком такой тип человека. «Вот только кто?.. Ну конечно! Лопен Вангчук!»

В одной из своих многочисленных поездок журналист познакомился с основателем тибетского монастыря Гнездо Белой Летающей Тигрицы. То путешествие было опасным и совершенно непредсказуемым. Поиски древнего артефакта — Изумрудной Чаши Патриарха — чуть было не лишили Лаврова жизни, а полковнику Короленко стоили руки, отчего ему пришлось уйти в отставку[10]. И сегодня речь опять шла об артефакте, но уже другом…

Отсеивая основную мысль в потоке цитат из Священного Писания, Виктор проанализировал и нарисовал для себя картину, близкую к истине. Подголовный Камень Иешуа, он же Камень Святого Климента, он же Камень Свободы, он же Камень Мертвых, он же Говорящий Камень Живых, прошел путь в две тысячи лет от самого Иисуса до наших дней. Голосом величайшего из людей, Сына Божия, он спас тысячи, а может быть, и миллионы человеческих жизней, умело наставляя тех, у кого находился. Благодаря этому артефакту были приняты десятки судьбоносных решений в области религии, политики и военного дела. Конечно, человеку с атеистическим воспитанием в это трудно было поверить, но, как часто бывает, самое невероятное оказывается правдой.

— …Нет, не правда, Виктор Петрович, — спокойно возражал Антип. — Истина. Правда у каждого своя, а истина — это то, что происходило на самом деле.

Бледные от малокровия пальцы священника крепко сжимали чашку с ароматным чаем, заваренным по старинному рецепту. Следы от когда-то сведенных татуировок были похожи на химические ожоги. «Наверное, давно было дело — кислотой выжигал», — почему-то подумал Виктор.

— Это все, конечно, интересно. Мне как историку и путешественнику. Но какое отношение этот ваш Камень Климента имеет к захвату сухогруза «Карина»?

Короленко и Антип переглянулись. Полковник дал понять, что сейчас все объяснит.

— Видишь ли, Виктор Петрович, — вздохнув, сказал СБУшник. — Ты знаком с человеком по фамилии Стурен? Густав Стурен?

— Нет, — быстро ответил Виктор, но тут же задумался, как бы вызывая что-то из памяти. — Стурен… Стурен…Стурен! Точно, я сталкивался с ним года четыре назад на международном симпозиуме этнографов в Варшаве. Он предлагал мне заняться поиском какого-то артефакта… У него была навязчивая идея о затерянной рукописи апостола Павла.

— Ну вот, — облегченно засмеялся Короленко, повернувшись к Антипу: — Я же говорил, что это тот самый Лавров, что вам нужен. Так вот, Петрович, — продолжил полковник, снова обращаясь к журналисту. — Этот Стурен готов заплатить пиратам требуемую сумму в пять миллионов долларов, если мы отдадим ему этот самый артефакт — Камень Святого Климента.

— Пять миллионов долларов за какой-то кирпич? — не удержался Лавров.

Короленко оцепенел и глянул на Виктора так, будто хотел сказать: «Что ты творишь, Лавров?» Журналист понял, что сказал лишнее, но было уже поздно. Да, все-таки изрядное количество коньяка, выпитое за последнее время, давало о себе знать. Но отец Антип повел себя абсолютно непредсказуемо. Священник сделал глоток из кружки.

— Хороший у вас чай, Виктор Петрович. Лет семьдесят такого не пробовал… — Затем он посмотрел на Короленко. — Что ж, товарищ полковник, раввин Шаул, дознаватель Иерусалимского Синедриона, тоже поначалу не поверил в силу Подголовного Камня — подумал, что сходит с ума. Более того, он считал Иисуса смутьяном, сектантом и первым врагом Храма. Но затем стал апостолом Павлом… А можно еще чаю?

— С удовольствием, батюшка, — с облегчением выдохнул Виктор и, беря себя в руки и глядя на Короленко — дескать, пронесло — потянулся к чайнику.

— Не паясничай, сын мой, — в тон Виктору ответил Антип, впервые обратившись к Лаврову на «ты», отчего тот аж приостановился. — Я вот смотрю на тебя, — продолжил священник, — и все думаю: неужели блаженная Алипия в тебе ошиблась?

Это был второй «апперкот» за тридцать секунд. Матушка Алипия Голосеевская! Конечно, Виктор знал ее.

Юродивая Христа ради жила в домике в Голосеевском лесу, в местности, удаленной от городских магистралей. Фотографировать себя не разрешала. Ею были предсказаны война и авария на Чернобыльской АЭС, филаретовский раскол и времена новых чудовищных испытаний для Украины. Родилась она в Пензенской губернии, в православной мордовской семье Авдеевых. При крещении ей было дано имя святой мученицы Агафьи, икону которой она всю жизнь носила у себя на спине.

Юный Виктор, когда готовился к интервью, разузнал в библиотеке университета им. Тараса Шевченко, что святая Агафья жила в III веке на Сицилии и, будучи христианкой, не захотела выходить замуж за римского префекта-язычника, после чего ее бросили в тюрьму, где девушке отрезали груди. «Не очень-то умный поступок Агафьи, — подумал тогда комсомолец Лавров. — Вышла бы замуж за язычника, уговорила его принять христианство и стала бы равноапостольной, как наша княгиня Ольга».

Рассказывая о своей жизни, матушка Алипия называла себя в мужском роде: «Я всюду был: в Почаеве, в Пюхтице, в Троице-Сергиевой лавре. Три раза в Сибири был. По всем церквям ходил, подолгу жил, меня всюду принимали». Рассказывала она, что долго сидела в тюрьме: «Меня били, допросы делали… Однажды посадили в общую камеру. Там было много священников. Каждую ночь пять-шесть человек уводили безвозвратно. Наконец в камере осталось только трое: один батюшка, его сын и я. Батюшка сказал сыну: «Давай отслужим по себе панихиду, сегодня нас к рассвету заберут… Мне же сказал: «А ты сегодня выйдешь отсюда живая». Матушка Алипия рассказывала, что спас ее апостол Павел — отворил дверь и провел мимо всех охранников через черный ход, велел идти вдоль моря. «Я шел без пищи и воды одиннадцать суток. Лез по отвесным скалам, обрывался, падал, поднимался, снова полз, раздирая до костей локти». На руках у нее и вправду были глубокие шрамы.

О своем пребывании в Киево-Печерской лавре матушка Алипия говорила: «В Лавре я был двадцать лет. Три года в дупле сидел, холодно было, снег заметал, голодный был, но я все терпел». Там-то она и стала монахиней с именем Алипия — в честь преподобного Алипия Печерского.

На прощание старица Алипия сказала студенту-журналисту: «Ты — мономашич, твой камень у Святоши». Он тогда подумал, что юродивая назвала его «маленьким монахом», а словам о камне и вовсе не придал значения…

Совсем недавно Виктор за компанию со своим другом Олегом Карамазовым, рок-певцом и лидером одноименной украинской группы, побывал на могиле матушки Алипии. Что чувствовал Лавров в тот момент? Ничего… Ему было странно наблюдать, как Олег, простой и искренний, как и его песни, столько сделавший для Голосеевской Пустыни, стоял и черпал вдохновение у захоронения, может быть, самой честной прорицательницы. Сам же Виктор не чувствовал ничего…

А сегодня ему было невыносимо стыдно. Как часто мы не придаем значения словам, которые могут быть для нас определяющими: «Ты — мономашич, твой камень у Святоши». И как приговор этой беспечности — фраза совсем незнакомого старца много лет спустя: «Неужели Блаженная Алипия в тебе ошиблась?..»

— В чем ошиблась? — нетерпеливо влез в разговор Короленко, но Антип будто не замечал его.

— Я сидел с Алипией в ту ночь…

— Какую ночь? — точно во сне спросил Виктор.

— В ту ночь, когда апостол Павел вывел ее из темницы… Я — тот юноша, которого повели на расстрел с отцом. Волею Божьей я остался жив, — Антип осенил свой лик крестным знамением.

Короленко и Виктор потеряли дар речи, а священник продолжал:

— Мне досталось всего три пули. Я пролежал в овраге среди трупов два дня и две ночи, пока не пришли волки. В ту голодную зиму они были готовы есть даже мертвечину. Но я нашел в себе силы отпугнуть их и, опираясь на какой-то костыль, найденный тут же, среди покойников, полуголый и черный от запекшийся крови, смог уйти… Спустя много лет мы повстречались с Алипией в Лавре, и она узнала меня. Она знала все и обо всех… Она сказала, что за Камнем придут ужасные жестокие люди, приедут на черных машинах, похожих на катафалки. Так и случилось…

Отец Антип поморщился, держась за ребра.

— Бандиты Шитого, — почти шепотом прокомментировал Короленко. — Приехали к нему на «кубиках»… Пытали электричеством. Ребята из конторы переловили всех. Будут сидеть твари.

Виктор кивнул головой, не отрывая глаз от священника, а тот, глядя в одну точку, продолжал:

— Перед смертью матушка Алипия наставляла: «Когда придут нехристи, должен явиться хранитель Павел. Он призван охранять Камень Святого Климента».

— Апостол Павел? — с недоверием перебил Виктор.

— …Хранитель Павел! — отрицательно покачал головой Антип. — Хранитель… Алипия сказала: «Если этого не случится, найди мономашича Виктора Лаврова — он поможет. Я знаю, я чувствую…»

«Опять Павел! Что ж такое?» — думал Виктор, не упуская ни слова из сказанного настоятелем.

Да, было над чем подумать. Прошедший год, который перевернул его жизнь и заставил встрепенуться, был насыщен этим именем. Сперва журналиста чуть не утопил на отдыхе сельский увалень Павло. Затем Виктор познакомился с «голодным и злым» Павлом в поезде. А зимой Лаврова свел с матерью матроса с «Карины» дядя Паша — рабочий из одесского ресторана «Кобэ»… Что-то или кто-то неизменно вел Виктора к этому артефакту — Камню Апостола Павла или Камню Святого Климента.

— И вот я у вас, Виктор Петрович, — спокойно сказал Антип, опять обратившись к Лаврову на «вы».

— Как раз хорошо, Витя! — опять влез Короленко. — Этого Карлсона… или как его, черта?..

— Густава Стурена, — задумчиво поправил друга Лавров.

— …Да, Стурена… знаешь только ты. Легче будет договориться.

— Я его знаю точно так же, как ты главу СБУ: за руку здоровался, а водку вместе не пил, — ответил Виктор, продолжая о чем-то думать.

Виктор встал и повернулся к Антипу.

— Мне нужно посоветоваться с другом. Вы позволите?.. А я пока дам вам почитать…

Виктор пробежался взглядом по своей шикарной библиотеке и достал фолиант Библии девятнадцатого века. Вручив тяжелый том священнику, он отвел Короленко подальше и заговорил шепотом. Журналист был явно взволнован.

— Гаврилыч, ты точно знаешь, что он не врет?

— Ты с ума сошел, Лавров. Ты бы видел, каким он ко мне пришел. Я его еле-еле выходил…

— Это не доказательство.

— А то, что почти все члены банды сознались, что пытались узнать, где находится реликвия, для тебя доказательство?

— Да что-то слабо верится, что ученый отдаст за плинфу пять миллионов долларов.

— Но это артефакт! — почти крикнул Короленко.

— Т-с-с, — Виктор приставил палец к губам. — Понимаешь, артефакт. Тебе мало артефактов? Ты уже одной руки лишился! Хочешь вторую потерять?

— Если надо спасти людей, — твердо сказал Короленко, — отдам и вторую.

Виктор почувствовал в словах друга решимость, и его это взбудоражило.

— Месяц назад ты так не говорил…

— Месяц назад я еще ничего не знал.

Шушуканью СБУшника и журналиста пришел конец, когда древний фолиант с полки Виктора с шумом захлопнулся.

— Слушай меня, Лавров! — старый священник встал. Его глаза из детских и наивных превратились в очи полководца, ясные и целеустремленные, пусть старческие, но полные стальной силы и гордости за свое войско. — Раз тебе мало слова священника. С тобой сейчас говорит не отец Антип, а рядовой штрафного батальона Климентий Ефремов! Я всю жизнь кого-то терял: семью, друзей, с которыми жрали «крошенку» в окопах, затем учителей и братьев по вере. Но не потерял веру во Всевышнего. И сейчас, на склоне лет, не могу потерять веру в людей. Я перешагнул через все, что было, и вопреки своей миссии — хранить Камень — отдаю реликвию тебе, чтобы ты спас этих несчастных мальчишек с сухогруза. А ты не хочешь сделать самого малого?

— Ты… вы… воевали? — неуверенно и подавленно спросил Виктор.

— Воевал, Лавров, воевал. Только лет на сорок раньше тебя, — ответил старец. Это были слова сильного мужчины — того второго «я» тщедушного священника, которое помогло ему пройти все и выжить.

Лавров и Короленко сидели молча. Потому что любые слова в этот момент могли показаться глупыми.

— В общем, так! — заключил Антип. — Камень из черного вулканического стекла замурован в подножие монумента Николаю Святоше. Узнать его нетрудно. Захочешь — достанешь и отвезешь. Не захочешь — тебе с этим жить. А я…

Антип отошел к двери и тут же переменился. Его лицо опять приняло милосердный облик.

— …А я благословляю тебя на дело праведное во спасение рабов Божьих, моряков сухогруза «Карина».

Он трижды перекрестил Короленко и Лаврова издалека.

— Спаси вас Господь, дети мои!

И вышел, будто его и не было вовсе.

Глава 11 Крах операции «Святоша»

50-летний миллионер Густав Стурен — потомок шведских эмигрантов из села Старошведское [ныне село Змиевка Херсонской области]. Во времена Екатерины II шведы, проживавшие на острове Даге [сейчас о. Хийумаа, Эстония], отошедшем к России после победы Петра I над Карлом XII в 1721 году, были отправлены на вновь завоеванные южные земли. В 1928 году около сотни семей давно обрусевших шведов из села Старошведское эмигрировали в Канаду, большинство из них поселились в провинции Манитоба. Археолог-палеограф Густав Стурен из их числа. Помимо английского, шведского, латыни, древнегреческого и арамейского, владеет еще и русским языком. Исследует подземные храмы эфиопского города Лалибела…»

Виктор тщательно изучал «ориентировку», которую предоставил ему Короленко.

Он привык тщательно готовиться к любому путешествию и уделял не менее двух дней изучению документов. Но в этот раз ему предстояла целая операция: сначала нужно было извлечь камень из памятника Николаю Святоше, что неподалеку от здания райсовета. Затем нужно было умудриться вывезти его за границу. А уж потом — самое простое: доставить плинфу Стурену. Конечно, Виктор иронизировал. Самая простая задача, если разобраться, была самой сложной. Если камень стоит пять миллионов долларов, всегда найдутся люди, которые захотят этот камень отобрать. Даже при полной конфиденциальности, они материализуются из воздуха и пойдут на все, даже на убийство.

Поэтому в этот раз Лавров исключил в поездке всяких ассистентов. Но в первую очередь он расплатился с Маломужем и Хорунжим за поездку в Сомали. В назначенное время Игорь и Олег прибыли к Виктору в домашний кабинет и на столе в конвертах каждого из них ждала стопка зеленых купюр.

— Спасибо вам, мужики. Это была славная работа, и лучше вас никто бы не справился.

Дежурная фраза с рукопожатиями и вручением гонорара за работу после всего пережитого группой выглядела глупо, и в уникальном кабинете Виктора стояла атмосфера недоверия. Он прекрасно чувствовал это, но старался не подавать виду, спрятав взгляд в мониторе компьютера.

— И это все? — поднял брови Хорунжий.

— Да. А что еще? — изображая недоумение, спросил Виктор и потянулся к своему сейфу, аккуратно замаскированному под фасад стенного шкафа. — Если мало, я могу добавить….

— Петрович! Вот нафиг этот цирк? — не выдержал Игорь. — Миниатюра «В гостях у Брежнева».

Режиссер, пародируя знаменитого генсека, стал говорить старческим надтреснутым плямкающим баритоном:

— Дорогие друзья. Партия вручила вам самое дорогое, что у нее есть — свои деньги!

— Вы просто забыли добавить, Виктор Петрович, — вклинился в разговор Маломуж, — всего несколько слов: надеюсь на дальнейшее тесное и плодотворное сотрудничество. Пойдем, Хорунжий. Мы здесь явно больше не нужны.

Ребята, направляясь к выходу, были явно обижены, и Лавров ничего не мог с этим поделать. Нужно было просто перетерпеть. Но Хорунжий терпеть не стал. Уже у самой двери он резко развернулся и зашагал к Лаврову.

— Ты же не оставишь это дело просто так? Не верю я, что ты бросишь моряков на произвол судьбы. Не такой ты человек!

— Не оставлю. Дальше что? — спокойно спросил Виктор.

— Почему ты не возьмешь нас с собой? — на эмоциональном пике выпалил Хорунжий.

— Если дело в деньгах, то мы готовы ехать за свои. И гонорар нам не нужен, — поддержал друга Олег Маломоуж.

— Во как! Съемочная группа говорит продюсеру о том, что ей не нужны деньги, — взвился Виктор.

Тут уже пришло время выходить из себя Лаврову. Он говорил так громко, что даже его домашний любимец Бэрримор, заглянувший на шум в дверь, попятился. Пока Лавров метал громы и молнии, не выбирая выражений и внушая Маломужу и Хорунжему, что не собирается оправдываться перед женой Олега, почему не уберег ее мужа, и совсем не хочет объясняться с Радуцким, почему Хорунжий прибыл обратно ногами вперед, Игорь и Олег заговорщицки переглядывались, кивая друг другу.

— Ладно, Петрович! Это твое последнее слово? — спросил в конце Хорунжий.

— Да! — выпалил Лавров. — Лучше последнее слово тут, чем на Берковцах или на Байковом!!![11]

— Тогда мы откланиваемся! — спокойно сказал Игорь и взглядом показал Олегу на выход.

Маломуж утвердительно кивнул и, бросив «Всего хорошего, Виктор Петрович…», поплелся вслед за Хорунжим.

— И не вздумайте шутить! — крикнул вдогонку Виктор, когда его гости были уже в дверях. — У меня друзья в спецслужбах. Если что, сразу узнаю, регистрировались вы на рейсы в Африку или нет.

Хорунжего осенило. Это было видно по лицу. Он подмигнул Олегу и, похлопав его по плечу, потянул за собой. Виктор не заметил последней эмоции режиссера. Он сидел, уставившись в одну точку.

— Бригада «УХ». Африку им подавай… — бурчал он.

* * *

Виктор шел по темному жилмассиву Святошино быстро и почти бесшумно. Улицы мелькали одна за другой. Где-то за спиной, в глубине дворов он оставил старенькую «Ниву». Выезжать «на дело» в своем «гелендвагене» было бы слишком легкомысленно. Такие машины среди ночи между домов не ставят. Отсюда было всего несколько кварталов до здания райсовета и памятника Николаю Святоше. Да, он решился на это! Изъять камень было делом непростым. Тем более ему, лицу, как сейчас говорят, медийному. Шутка ли? Журналист-вандал. Сделают невыездным, нежелательным, не…

«…Не каркай, Лавров!» — одернул Виктор сам себя.

Он несколько дней тщательно готовился к этой вылазке. Выверял маршрут, прикидывал, где в районе самое плохое освещение, чтобы подобраться к цели как можно незаметнее. У него не было помощников, поскольку дело было деликатным.

Пару раз журналист днем подъезжал к самому памятнику. Один раз сам, другой — с Людой Богомол, матерью матроса с «Карины», которая гостила в Киеве уже две недели. Людмила нужна была Виктору для компании. Они шутили, весело фотографировались у Святоши и никто не обращал на них никакого внимания. Виктор же успевал за разговором фиксировать все, что было необходимо. Черный камень бросался в глаза только потому, что Виктор знал, каково его предназначение.

«Вот он! Хорошо. Спрятаться негде. Разве только если лечь там, за кустами. Все просматривается. Освещенность — видимо, средняя. Прямого прожектора на сооружение нет — тоже хорошо. Может, фонарь разбить случайно?.. Лавров, ты мелкий хулиган, а не крупный путешественник!»

Журналист умудрялся одновременно вести беседу с Людмилой и выстраивать четкий план действий, продумывая заодно и пути отступления. Он поднял фотоаппарат.

— Людочка, чуть правее станьте, а то получается, что памятник не Святоше, а вам! Вот так, хорошо.

«Слева райсовет. Справа, чуть дальше — жилые дома. В тыльной части монумента — парковая зона. Ну, не зона — небольшой скверик. Но зимой это значения не имеет… Да, задачка…» — неслись мысли в голове у Лаврова.

— А вы думаете, он тут в натуральную величину? — смеялась Людмила. Виктору удалось разговорить и развеселить мать матроса. Она была уже почти уверена, что с ее сыном все сложится хорошо.

— Понимаете, Людочка, — назидательно выдал Виктор, обводя женщину вокруг памятника и осматривая основание, где был вмурован черный камень. — Я, когда был маленьким, думал, что бизон и львица со львенком у входа в Киевский зоопарк — тоже в натуральную величину.

«Камер видеонаблюдения нет. А может, и есть где-то в райсовете, но даже если и есть, и в зоне прямой видимости — лица не разберут, только фигуру. Отлично… В общем, ночью, только ночью и вручную. По-другому не получится, Витюша…»

…И вот наступила та самая ночь, когда Виктор, одевшись подобающим образом, скользил между домами. Черная униформа охранника, купленная в одном из военных магазинов на Подоле, не должна была вызвать подозрений даже в два часа ночи. За спиной у журналиста был допотопный туристический рюкзак с инструментами.

О черной плинфе из обсидиана знали немногие, и никому до нее не было дела. Но попадись Виктор вот так, и тут же вой подымут все, кто мнит себя историками, учеными, охранниками памятников, хранителями национальной памяти: «Это наше! Не отдадим!»

«Какая странная у нас память. Не напомнишь — никто не скажет, что она есть…» — как всегда иронизировал Виктор, отмеряя шаг за шагом.

Он вышел к памятнику Николаю Святоше через сквер. Правнук Ярослава Мудрого безмолвно стоял у ворот, сжимая ключ и взирая в вечность пустыми глазницами. Он был первым князем-монахом, отказавшимся от почестей и званий, доверившим свою судьбу Господу и впоследствии причисленным к лику святых… Заветная же скульптура, созданная в 2006 году, была творением рук скульптора Евгения Деревянко.

«Как все тихо и грандиозно… — вдруг подумал Виктор. — Но к делу».

Журналист наскоро оглянулся. Проспект Победы был пуст, улица Петрицкого тоже. Все шло так, как должно было идти. Лавров быстро приблизился к памятнику, снял рюкзак и, опустившись на одно колено, вынул из бокового кармана маленький фонарик с резинкой в виде подвязной ленты. Надев его на голову, Виктор включил свет и… Черной плинфы на месте не было.

«Вот те раз! — обожгло Виктора. — Не понял?!» Вместо черного обсидианового камня, который еще позавчера дразнил воображение журналиста, в основание был вмурован обыкновенный отшлифованный кусок гранита. «Во засада!» — сокрушенно подумал Лавров, как вдруг…

— Стой! — послышался зычный голос за спиной.

Кровь ударила в лицо бывшему разведчику спецназа. «Откуда?» — единственный вопрос, который он себе задал.

— Стой, стрелять буду! — повторил голос.

Виктор, услышав дежурную фразу из старого советского кино, почувствовал подвох и оглянулся. Перед ним стоял старикашка в драповом пальто и каракулевой шапке пирожком.

Ночью спит весь город и весь район Святошино, но не спал пенсионер из близлежащего дома. Скорее всего, он увидел из окошка человека в черном костюме и молниеносно среагировал. Через полторы минуты, забыв об артрите, дедок уже был за спиной у «преступника». Бесстрашию этого человека можно было позавидовать. И сообразительности тоже: еще через несколько секунд вдали послышался вой полицейской сирены.

— Твою, пенсионера, черешню… — выдохнул журналист, подхватил рюкзак и рванул туда, откуда только что пришел.

— Стой! Стрелять буду! — еще раз завопил пенсионер, но Виктор был уже не на убойном расстоянии.

Что говорить? В последний раз Лавров так бегал по родному городу лет тридцать пять назад, когда ему пришлось удирать от поклонников девочки, которую он только что проводил с дискотеки домой.

«Теперь та Маринка, наверное, бабушка, а ты все бегаешь, Лавров…» — раззадоривал себя журналист. Он несся между домами быстрее ветра. Потом резко остановился и прислушался. Погони не было. Он опять побежал, но уже трусцой, восстанавливая сорванное дыхание. До машины оставалось не больше ста метров…

В это же самое время отважный пенсионер доказывал наряду патрульно-постовой службы, что его вызов был не ложным и что кто-то покушался на памятник. Двое полицейских внимательно слушали поток эмоций старика, молча кивая головами. Потом один из них, что постарше, спросил:

— …Хорошо! Как он выглядел?

Старик сделал паузу, задумавшись.

— Знаю!.. Я его знаю! Я его узнал!

— Адрес, фамилия, имя…

— Горбатько Владлен Олесевич…

— …Не ваши!

— А кого? — захлопал глазами старикашка.

— Преступника! — стал выходить из себя полицейский.

— Это… Это Лавров! Журналист такой! Вот!

Полицейские понимающе переглянулись. Старший ухмыльнулся и махнул рукой:

— Угу. Виктор Лавров. Как же, как же, знаем! А на дело его отправили Анна Безулик и Андрей Цаплиенко! Поехали отсюда…

— Вы, дедушка, меньше таблеточек на ночь пейте, — сквозь смех выдавил из себя второй полицейский.

Машина завелась и рванула с места, а блюститель порядка местного разлива, вздохнув, остался грустно стоять у Николая Святоши…

* * *

Тусклый свет лампады освещал лик Святого Николая Угодника в углу трапезной. Икона была обрамлена фольгой, чтобы не выцветали краски. Сквозь тонкую металлическую бумагу барельефом проступал канонический рисунок, созданный искусным мастером. Из того, что было нарисовано красками, сквозь аккуратные прорезы были видны только лик святого и его руки.

Запах ладана, душистый чай с пряниками и конфетами-батончиками на деревянном столе, покрытом простенькой клеенкой. Совсем как у бабы Лены в зимней кухне. А Лавров, как мальчишка, сидел на деревянной скамье и грел озябшие руки о толстую фаянсовую чашку, делая по маленькому глоточку ароматного горячего волшебства. Только вот ноги его уже не свисали с лавки, как в детстве, а едва умещались под столом. Старый Антип, сидящий напротив, продолжал свой рассказ:

— А потом я нашел Камень Святого Климента, который считался утерянным после того, как потревожили старый Храм в Дорогинке.

— Где-е-е? — удивленно протянул Виктор.

— В Дорогинке. Село под Фастовом.

Виктор не зря переспросил. Дорогая его сердцу Дорогинка — его корни по отцу, село с почти четырехвековой историей, где он, еще мальчишкой, гостя у бабушки, любил сиживать на пороге деревянной церкви. Старики говорили, что она была ровесницей самой Дорогинки, и относились к храму, хоть и закрытому, с почтением. Никто не рассказывал, почему церковь закрыта. Видимо, еще был жив страх тех времен, когда люди в кожанках и с револьверами пускали в расход несогласных — именем революции. Но каждый, кто проходил мимо, обязательно крестился и кланялся, словно в память о молитвах этого храма. Ощущение святости этого места не оставило маленького Лаврова равнодушным и сохранилось в душе на всю жизнь.

…Но потом приехали грузовики с рабочими бригадами. Незваные гости стали распиливать и разбивать старую церковь на части. Старожилы Дорогинки украдкой плакали, прячась по своим дворикам, а мальчишки от бессилия и обиды закидывали лобовые стекла грузовых машин кусками грязи, гонимые участковым милиционером и странным эскортом людей с автоматами.

И лишь спустя много лет уже взрослый Виктор Лавров, гуляя по Музею под открытым небом в Пирогово, увидел знакомые очертания Дорогинской церквушки с табличкой: «Культовый храм, перенесенный из с. Дорогинка как уникальная реликвия…» И вроде все то же: и маковки, и окошки, и крыльцо, да только сама церковь не на своем месте. Экспонат. Словно эмигрант, который уже никогда не сможет вернуться на родину… Виктора по сей день мучил вопрос: «Куда девались ценности из этой церкви: иконы, книги?..» И вот только сегодня он узнал, как все было на самом деле.

— При перевозке церковной утвари и библиотеки одна из машин перевернулась и многие ценности просто исчезли, — рассказывал Антип.

— Растащили? — грустно спросил журналист.

Антип, проглотив горечь, лишь кивнул головой в ответ.

— Значит, Камень Святого Климента был в Дорогинке? — изумленно поинтересовался Лавров.

— Не просто был, а хранился более трехсот лет. И вот пропал…

«Так вот почему Алипия назвала мономашичем именно меня… Дорогинка — село предков… Кому как не мне?.. — думал Виктор. — Но почему именно я?.. Иных уж нет, а те — далече…»

— …А тут однажды иду я с миссией в одно из сел Киевской области, — оживился отец Антип, будто зарядившись от какого-то невидимого аккумулятора, — и попросили меня крестить мальчика. Хороший мальчонка такой, улыбчивый. Я его водицей святой окропил, а он улыбается.

Впервые за долгое время в глазах отца Антипа было столько радости и упоения, что Виктор просиял вместе с ним. И правда, как можно не любить детей?

— Провел я обряд… — со вздохом продолжил священник. — А отец мне деньги сует. Я вообще денег не беру, сами дают, сколько не жалко. Дело-то Божье. А тут — наотрез отказался. Смотрю, живут бедненько, хатка старенькая, а тут я еще последние крохи заберу. «Ну хоть отобедайте с нами!» — стали уговаривать. Тут уж я отказать не смог — от души, от сердца пригласили. Да и проголодался я с дороги-то…

Виктор слушал, не пропуская ни слова. Отец Антип был хорошим рассказчиком, и журналист не заметил, как его чашка с чаем опустела. Старик, будто растягивая удовольствие от своего повествования, сделал паузу и принялся хлопотать с новой заваркой.

«Сколько же добра в этом человеке, — думал журналист, глядя на неторопливые выверенные движения маленького монаха. — Прожить, пройти все, не озлобиться. Нести добро людям. Это ли не миссия человеческая?»

— А дальше?.. — нетерпеливо поинтересовался Виктор.

— А дальше?.. — спокойно переспросил Антип, наливая в чашки горячий чай. — А дальше случилось то, что изменило всю мою дальнейшую жизнь. Хозяйка полезла в погреб за квашеной капустой. И вдруг как завопит: «Господи! Что это?» Спустились мы с ее мужем, смотрим, а в кадушке с капустой полно крови. Мужчина опустил руку туда и вынул камень, который хозяйка как гнет на капусту ставила. Черный, с серыми прожилками. Гляжу я… а он мироточит. «Не кровь это, — говорю. — А слезы Господни».

Антип настолько увлекся, что рассказывал в лицах, забыв о смирении и сане. Виктор же так прочувствовал событие, что у него задрожали корни волос. Монах продолжал:

— Ноги подкосились, воздуху стало не хватать. Подумали прихожане, что батюшка дух испустит. Вывели на свет Божий, а я камень крепко держу, не отпускаю. Понимаю, что это он и есть — Камень Святого Климента. «Где, — спрашиваю, — нашла камень, хозяйка?» А она мне: «Да два года уж как. Пошла горох собирать, при дороге и нашла…» Вот так и обрел я камень этот… А потом, по старости, понял, что даже церковь не способна сохранить его. Поэтому и спрятал его у Святоши…

— А что же хранитель Павел, о котором вы упоминали в прошлый раз? Почему он не бережет? Где он? — возмущенно спросил Виктор. Журналист был полностью поглощен рассказом старого монаха.

— Алипия говорила, что хранитель Павел наделен силой небес и появляется только тогда, когда он действительно необходим.

— То есть когда ему заблагорассудится? Понятно, — сердился Лавров. — Он что, дух?

Виктор понял, что опять сказал лишнее и со священниками так не разговаривают.

— Он живой человек, — терпеливо ответил Антип.

— Вы его хоть раз видели?

— Нет. Значит, не наступило еще время…

«Если бы ты знал, как наступило…» — горестно думал Виктор. Он все не решался рассказать отцу Антипу об очередной пропаже Камня.

— Все-таки очень хорошо, что вы пришли, — неподдельно радовался Антип. — Это такое благо, такое успокоение. Мне почему-то верится, что камень не должен попасть в плохие руки, хоть и отдаем его за деньги. Но деньги ведь ничто? Главное — Слово Веры. Пусть же этот камень послужит страждущим, а мы… мы спасем этих несчастных моряков…

Глава 12 Друзья…

Безвыходных положений, как известно, не бывает. Но Виктор начал в этом сомневаться. Ему доверили артефакт, на сегодняшний день не представляющий никакой ценности для властей. Объяви розыск черной плинфы, которая стоит пять миллионов долларов, и тебя сразу же сочтут сумасшедшим. И тем не менее благодаря этой реликвии можно было спасти моряков из сомалийского плена. Лаврову открыли тайну местонахождения черного камня, который никому не нужен, но его украли прямо из-под носа… Кто украл? Хранитель Павел? А кто его видел? Никто? Может быть, все это вообще чья-то злая выдумка? Кого искать?..

Сигнал автомобиля у ворот отвлек Виктора от его горьких мыслей. Кто-то настойчиво просился в гости. Лавров безразлично нажал кнопку электропривратника, даже не проверив, кто к нему пожаловал. Черная Volvo XC60 с транзитными номерами и тонированными стеклами въехала во двор и остановилась, однако оттуда никто не спешил выходить.

— Ну и?.. — недовольно проворчал Лавров и, накинув на плечи куртку, отправился во двор.

Виктор шел к неизвестной машине, даже не думая о том, кто бы это мог быть. За последние полтора месяца у него было столько приключений, что он находился в состоянии эмоционального выгорания. Пожалуй, он не удивился бы даже автоматному стволу, высунувшемуся из окна неизвестного автомобиля, и очереди, пущенной из этого ствола. Единственное, что оставалось при нем — это его ирония. Может быть, она и спасала украинского журналиста от страшной депрессии.

Виктор уже почти подошел к новенькому кроссоверу, когда с переднего пассажирского сиденья навстречу ему выскочил Игорь Хорунжий.

— О! Это ты на гонорар от Сомали купил? — поспешил сыронизировать журналист.

— Петрович! Извини, что врываемся без доклада…

— Почему во множественном числе?

— Ну, понимаешь, тут такое дело… — промямлил Хорунжий.

Но Игорь не успел сказать что-нибудь внятное, как вторая дверь «вольво» открылась и с водительской стороны из машины появилась высокая стройная блондинка лет тридцати в норковой шубке с капюшоном.

Вот чего Виктору не хватало в его состоянии — так это увидеть красивую женщину. Конечно, дело вкуса, но именно такие женщины ему нравились. Она кого-то сильно ему напоминала.

— Чем могу быть полезен, мадам? — строго спросил Виктор на прекрасном английском, интуитивно почувствовав, что перед ним стоит иностранка.

— А английским вы владеете ничуть не хуже, чем матерным, — безапелляционно заявила гостья на русском языке с легким акцентом, как, наверное, ответила бы латвийская певица Лайма Вайкуле.

— Простите, мы знакомы? — смущенно поинтересовался Виктор.

Он слегка приосанился и расправил плечи. Женщина действительно была хороша, нужно было как-то соответствовать.

— Мы не просто знакомы, Виктор Петрович. Мы будем знакомы! Потому что в прошлый раз, когда я к вам приехала, вы еле ворочали языком и послали меня… в Ригу!

«Е-мае! Лавров! Допился до ручки? Не помнишь, кто у тебя был?» — сам себя отчитал Виктор в мыслях, а вслух ответил:

— Прошу прощения. Не смотрите на меня так, а то мне кажется, что я не одет.

— Меня предупреждали о вашем острословии, мистер Лавров.

— Извините, но я до сих пор не знаю, кто вы…

— Сигрид Колобова, — ответила блондинка таким тоном, будто ее известность равна, как минимум, известности Кондолизы Райс.

«Сигрид Колобова. Звучит приблизительно, как Гарпына Айвазян… А похожа на шведскую модель Викторию Сильвстедт. Просто одно лицо, — отметил про себя Лавров. — Интересно, что ей надо?»

— Отлично, мадам. Тогда следующий вопрос… Чем обязан?

— Петрович! Это жена капитана сухогруза «Карина» Владислава Колобова — Сигрид! — не выдержал и влез в разговор Хорунжий.

— А-а-а, — задумчиво протянул Виктор. — Ну, тогда пройдемте пить чай…

— Так что же вы от меня хотите? — спрашивал Виктор свою неожиданную гостью, разливая чай в изящные чашки из китайского фарфора.

Он мучительно пытался вспомнить, в какой из дней его запоя к нему приезжала Сигрид и как он нагрубил ей, и не просто нагрубил, но и обматерил, что для Виктора было вопиющим фактом. Журналист никогда не ругался при женщинах, да и в принципе ругался очень редко. Он несколько раз незаметно, но пристально посмотрел на иностранную красотку в надежде узнать ее лицо. «Ну, сходство со шведской моделью — это, конечно, хорошо, но когда же эта «Виктория Сильвстедт» была у меня и главное: что я ей наговорил? Вспоминай, Лавров, вспоминай… это лицо… так… стоп… женщина-викинг, которая мне снилась?? Что за бред…»

Размышления журналиста бесцеремонно прервал Игорь:

— Мне пять ложек сахара! — заявил Хорунжий и, поймав на себе вопросительный взгляд Виктора, добавил: — Не слипнется, Петрович, не слипнется.

— Ну, тебе лучше знать, — сдержанно ответил хозяин и сел в мягкое кресло напротив Сигрид и Игоря.

— И все же, Сигрид, не знаю, как вас по батюшке, что привело вас к нам?

— Какая прелесть! — широко улыбнулась Сигрид, увидев вошедшего в холл красавца Бэрримора.

Тот без всяких церемоний прыгнул на широкую ручку кресла, в котором сидела Сигрид, и, пару раз нюхнув рукав ее розового платья, принялся тереться о руку шведки.

— Бэрримор, это Сигрид. Сигрид, это Бэрримор, — представил Лавров.

— Как мило! Какой он очаровательный! — почесывая нежного котика за ухом, восхищенно произнесла Сигрид. — А он мне ничего плохого не сделает?

— Не-е-ет, он же кастрирован! — влез с комментариями Игорь.

— Так, прекрати пошлить, Хорунжий! — рассердился Виктор. — И вообще, что ты здесь делаешь? Я тебя сюда звал?

— …Виктор Петрович, — вдруг металлическим голосом перебила журналиста Сигрид. — Игорь Хорунжий представляет здесь мои интересы.

— Хм, вот как? — удивился Лавров. — Так значит, это официальный визит? Тогда мне надо снять красные носки и надеть бабочку?

Вместе с тем Виктор думал: «Что-то она слишком вменяемая как для вдовы капитана».

— …А кто сказал, что он умер? Кто видел моего мужа мертвым? Вы? — сказала Сигрид, уставившись на Виктора.

«Я что, произнес это вслух?» — недоумевал Лавров.

— …Вы ведь об этом подумали, Виктор?

— Откуда вы знаете, что я подумал? Вы что, ведьма? Ешьте вон лучше козинаки, миссис Колобова, — ушел от ответа журналист. — Так, Бэрримор! — журналист поднялся и снял с Сигрид вконец обнаглевшего кота. — Брысь отсюда, а то зацепок наделаешь нашей гостье… Итак, Сигрид. Не будем соревноваться в телепатии, телекинезе, телепортации — я сам с телевидения, поэтому меня этим не удивишь. Говорите прямо: что вам нужно? А впрочем… Могу угадать. Вы хотите, чтобы я взял вас с собой в Сомали.

Сигрид недоуменно посмотрела на Хорунжего.

— Я ничего не говорил! Он сам догадался, честное слово, Сигрид! — положа руку на грудь, стал оправдываться Игорь.

— Это было не трудно. Многие красивые женщины просятся в экспедиции, — засмеялся Виктор. — Но… Это не простая экспедиция. Оттуда можно и не вернуться… Вернее, судя по тому, что я видел там недавно, шансов вернуться очень мало.

— Я все оплачу. И очень хорошо заплачу.

— Святая наивность… Двадцать тысяч евро, плюс расходы на отели, питание… Тридцать — тридцать пять тысяч — это не шутки.

— Пятьсот… Пятьсот тысяч евро, — не меняя голоса, ответила Сигрид.

— Да хоть миллион, — рассердился Виктор оттого, что его неправильно поняли.

— Миллион евро? Без проблем! Договорились? — бросила жена капитана.

Виктор встал и выпрямился. Затем, заложив руки в карманы брюк, сделал несколько шагов по холлу туда и обратно.

— Вы поймите! Там мой муж! — не выдержала Сигрид. — Живой он или мертвый, он — мой муж! Я хочу его видеть.

— А если все-таки мертвый? — с трудом выдавил из себя Виктор.

Он точно знал, что Колобова нет в живых, что капитан «Карины» уже почти пять месяцев лежит в судовом холодильнике. Но сообщить этой женщине о гибели ее Владислава у него не было сил.

— А если мертвый… — опустила голову Сигрид, — хоть заберу его. А то эти власти… Им и до живых-то дела нет. Что тогда о мертвых говорить?.. Ладно! Сколько вы хотите? Говорите прямо!

— Да дело не в деньгах! — грустно сказал журналист. — Если бы даже я смог поехать, то все равно не взял бы вас ни за деньги, ни просто так. Это не прогулка! Я даже этих с собой не взял бы! — Виктор кивнул на Хорунжего. — …Хоть они и мои друзья. Но сейчас об этом глупо говорить. Поездка не имеет смысла, и этому есть свои причины.

За разговором с женой Колобова Виктор почти забыл, что залог его успеха, черная плинфа из подножия памятнику Николаю Святоши, исчезла. А значит, разговор о самой поездке — не более чем пустая трата времени.

— А если я скажу… что Подголовный Камень Иешуа никуда не пропадал? — вдруг выдала Сигрид, переглянувшись с Хорунжим, на что тот кивнул головой.

— Что-о-о-о? — Виктор просто оцепенел.

— Вы ведь из-за него не можете поехать? Правда?

Шведка торжествующе откинулась на кресло, а Лавров посмотрел на Хорунжего…

— Мы тут немного поколдовали с райсоветом. Сигрид дала денег кое-кому, ну и провели реставрацию — как сказал бы известный герой, «без шума и пыли», — последние слова Игорь произнес голосом Лелика из «Бриллиантовой руки».

— Пародист хренов, — наигранно пробурчал Лавров. — И что дальше?

— А дальше предлагаю взаимовыгодный обмен! — с очаровательной белоснежной улыбкой ответила Сигрид. — Вы берете нас с собой — меня и Игоря. А мы вам говорим, где находится камень.

Виктор сел за стол, насуплено глядя по сторонам. С минуту он мучительно думал, затем, протерев глазницы руками, громко выдохнул:

— Фу-х-х! Будь по-вашему…

Сигрид и Хорунжий хором зааплодировали, а Виктор, продолжая изображать недовольство, посмотрел на Хорунжего:

— Обложили меня, сволочи?

— Мы же любя, — сквозь хохот ответил Игорь.

— Та-а-ак. А почему вы сами не повезли камень? — обратился журналист к Сигрид. — Он же у вас в руках.

— …Ну-у-у, — замялась Сигрид.

— …А это уже было мое условие. Или с Лавровым, или никаких поездок.

— Оу, йес, — подтвердила слова Игоря шведка.

Конечно, Виктор был несказанно рад, что камень вот так легко нашелся. Он почувствовал такое облегчение, что готов был скакать от радости. Но, как бывший разведчик, он прекрасно умел скрывать свои эмоции. Поэтому продолжал играть.

— Наше телевидение — сборище жуликов и аферистов! — говорил он под смех Игоря. — Чего смеешься? Сейчас по шее получишь! Смеется он… Так! Ну и где же он, этот камень?

— А-а-а, — загадочно произнесла Сигрид. — Его нужно будет выкупить.

— Что значит выкупить? Вы что, в ломбард его сдали?

— Да! — задорно ответил Хорунжий. — Хозяин ломбарда Маломуж дешево не отдаст!

Виктор выдержал паузу, чтобы набрать в легкие воздуха и выговориться. В этот момент из-за двери высунулась голова Маломужа.

— Если что — я тут! Далеко ездить не надо! Договоримся.

— Одноглазый!!! И ты тут? — вскричал Виктор.

— Агась, — был ответ.

— Это что же, и тебя с собой брать?

— Угу! Дешевле камень не отдам! Даже не проси!

Под общий хохот Маломуж вошел в холл с котомкой, в которой лежал многострадальный артефакт. Оператор передал его Виктору.

— Ух ты! — не удержался журналист, вынув плинфу и положив ее на колени. Маломуж и Хорунжий склонились над этим чудом. Артефакт из черного вулканического стекла, казалось, обладал такой притягательной силой, что любой, глядя на него, на какое-то время терял дар речи.

Все втроем они с восторгом рассматривали древнюю реликвию, как мальчишки, нашедшие что-то значимое и ценное для игры в «сыщики-разбойники».

Сигрид с интересом наблюдала за этими тремя «большими детьми».

— Завидую я вам, Виктор! У вас есть настоящие друзья, — грустно улыбаясь, сказала шведка.

— Я иногда сам себе завидую, — отозвался Лавров.

И действительно, было чему позавидовать. Как трудно считать друзей единомышленниками, как глупо называть единомышленников друзьями… Друзей каждый определяет по-разному. Но друзей и не нужно определять. Они проявляются в сочувствии и в помощи, когда ты в беде, в восторженной поддержке, когда ты в радости, в признании душевной близости, в зове сердца… Вот они появились, казалось бы, в самый неподходящий момент «зализывания ран» и просто исцелили… Все трое уже увлеченно болтали о подготовке к предстоящей поездке.

— …Предлагаю профессиональной видеокамеры вообще не брать, — высказался Маломуж. — Она громоздкая и ее всегда боятся. Обойдемся «сонькой» модели HDR — она компактная и картинку хорошо держит.

— Ну-у-у-у, — протянул режиссер Хорунжий. — Едем в Африку, там такие закаты-рассветы, пейзажи-натура, а мы, как дураки, с репортерской «сонькой».

— Я фотоаппарат CanonMarkIII возьму, — пообещал Лавров.

Но тут же заметил, что Сигрид осталась сидеть одна, поглаживая Бэрримора.

— Секунду, хлопцы. Сигрид…

— Да-да, я, пожалуй, поеду в гостиницу, — улыбнулась шведка.

Поднявшись с кресла и аккуратно отложив кота, она сдернула свою шубку с оленьих рогов, служивших вешалкой для одежды, и подала меха хозяину дома, чтобы тот помог ей одеться.

— Встретимся в Борисполе. Билеты, что вы забронировали, я только что выкупила со смартфона.

— Уже? — удивился Виктор. — Вы ставите меня в неудобное положение, Сигрид.

— Я же сказала, что за все буду платить сама…

Жена русского капитана Колобова встала у двери и подождала, пока украинский журналист ей откроет, принципиально не делая этого сама. Лавров долго смотрел ей вслед, наблюдая, как она пикнула центральным замком черного Volvo XC60. Корма внедорожника фыркнула счетверенным выхлопом, блеснула светлой накладкой на заднем бампере и помигала вытянутыми стоп-сигналами.

— Вот и славно! А хороша, чертовка. Ладно…

Виктор скинул с себя наваждение ловеласа и почти вприпрыжку направился к спорящим друзьям, потирая ладони. Все-таки здорово, что они едут с ним. Что бы он без них делал в том Сомали?

— …Для «киношной» картинки потребуются дискретные объективы: «двадцатка», «полтинник» и «сотка», — предупредил Игорь Хорунжий.

— Блин, да я измучаюсь ими фокус ловить! — возмутился оператор Маломуж.

— Ничего, — утешил его Лавров, разливая ребятам чай. — Я специально для тебя возьму еще зум-объектив 24 на 105 миллиметров.

— Во-о-о-от! — обрадовался Олег. — А я захвачу маленький такой компактный штатив-стедикам Flycam Nano.

— И большой штатив Manfrotto, — добавил режиссер.

— С большим Manfrotto всегда проблемы в аэропортах, — возразил Лавров. — Вот помню в Пакистане у нас случай был: за базуку его приняли…

— Дык он еще и весит, как я! — возмутился оператор. — С рук все, что надо, снимем.

— Manfrotto! — потребовал режиссер. — Я твое «с рук» потом клеить замучаюсь!

Перебраниваясь, они обсудили весь список оборудования и распрощались до завтрашнего дня…

В свободные часы Виктор любил осматривать окрестности с помощью полевого бинокля. Нет, не в поисках врагов. Просто жизнь пернатых казалась ему не менее интересной, чем жизнь людей: красноголовые щеглы метались между вершин кустов, свиристели блестели на поваленных стволах, красивый ярко-коричневый и оранжевый клест с клювом-клещами присматривал еловую шишку себе на ужин. Изящная серо-желтая синичка пролетела над тропинкой, колыхнулась в сторону и села рядом с Лавровым на край столика у кружки горячего глинтвейна. Два голубовато-серых поползня медленно и методично ползли вверх по сосне, издавая частые короткие посвисты «тью-тью-тью». Неожиданно к их компании сверху присоединился оливково-зеленый чижик.

Наиболее примечательная особенность участка у дома Лаврова — маленький ручей-протока, мелкий и чистый, извивающийся нехитрым узором. Он петлял в искусственно задернованных берегах, деловито размывал землю под бревенчатыми мостиками и, мерцая и плескаясь, исчезал под забором соседнего участка. Затянувшаяся оттепель разбудила этот ручей, вода в нем журчала и пенилась около миниатюрного водопада, выдалбливая во льду глубокую тихую заводь, в которой по весне заведутся бесцветные головастики и темно-красный мотыль, а летом — маленькие шустрые лягушки.

Уже смеркалось, когда запел рингтон смартфона. Лавров очнулся от созерцания окружающих красот и коснулся зеленого кружочка на экране. Звонил Короленко.

— Ну что же ты, старый негодяй, делаешь? — обрушился на друга Виктор, на самом деле пребывающий в прекрасном настроении.

— А что?

— Это ты рассказал Хорунжему про плинфу? Я чуть с ума не сошел, когда не обнаружил ее у памятника!

— А ты хотел, чтобы тебя повязали из-за того маразматика пенсионера, который полицию вызвал?

— А ты и это знаешь?

— Положено… по роду служебной деятельности… Ладно. Не балуй там с Сигрид. Удачи в Сомали. Если что, я на связи…

Виктор не стал задавать лишних вопросов. Он просто откинулся на спинку скамейки во дворе и сладко потянулся. Друзья… Друзья…

Экспедиция под африканским солнцем

Глава 13 По дороге в Джиджигу

Поднимая тучи красной пыли, «ленд ровер» обгонял слева по грузовой дороге такой же «дефендер». Из заднего пассажирского окна высунулся Олег Маломуж с репортерской «сонькой», направленной на Сигрид Колобову в белом платье и соломенной шляпе, напоминающей колонизаторский шлем. Шляпа была украшена белой тканью, развивающейся сзади двумя хвостами.

— А я тебя снимаю! — смеялся оператор.

Женщина сняла запылившиеся темные очки.

— Ты не должен дать ему нас обогнать, Нима! — обратилась она к шоферу, высоченному эфиопу в полицейской форме. Он был настолько высок, что даже немаленький салон джипа выглядел против его роста кабинкой на детской карусели или машинкой детского автодрома.

— Мы и так уже едем быстрее некуда! — возразил шведке шофер.

— А по-моему, надо ехать и наслаждаться пейзажем, — заметил второй пассажир на заднем сиденье. Это был Игорь Хорунжий.

— О! Прекрасная идея! — саркастически согласилась Сигрид, крутя рукоятку, чтобы поднять стекло и спастись от дорожной пыли.

— Нима! — Хорунжий, которому тоже не нравилась пыль от догнавшего их «ленд ровера», неожиданно предложил шоферу: — Даю десять быров[12], если ты будешь впереди!

— Спасибо, Игорь! — признательно улыбнулась молодая женщина.

— Быстрее ехать нельзя! — опять возразил эфиопский шофер. — Техути свой мотор отладил, а я не успел, так спешно мы выехали из Дыре-Дауа!

Группа Лаврова, «усиленная» дочерью шведского миллионера и женой российского капитана дальнего плаванья Сигрид Колобовой, уже в который раз испытывала судьбу. Только теперь они решили «штурмовать бастион» не с юго-востока, а с северо-запада. Поэтому, приземлившись в столице Эфиопии Аддис-Абебе, Виктор нанял два джипа и двух охранников с автоматами.

* * *

Еще в Борисполе Короленко успел перехватить группу Виктора перед самой регистрацией. Он отвел журналиста в сторону.

— Вить, ты куда камень дел? — спросил полковник.

У Короленко слегка дергался глаз. Виктор знал, что это был признак крайнего волнения спеца. Он получил его после взрыва в бронированном джипе, когда все сотрудники спецслужб погибли, а Короленко чудом выжил, но потерял руку.

— Как куда? В сумке лежит. Он ценности особой не представляет. Спросят — скажу, что везу другу-эмигранту подарок: камень с родной земли.

— Да дело не в этом. До меня дошли слухи, что таможенникам была дана команда сверху строго контролировать провоз багажа и в случае обнаружения изъять камень.

— Ох ты е-мае, по-русски здрасти… — воскликнул журналист. — Значит, все-таки «крыса» где-то есть?

— Есть-есть. Куда ж без них?.. В общем, так. Проходи досмотр. Если что, наши ребята будут рядом, постараемся подстраховать. Хотя… сейчас такое время… что-либо предполагать трудно.

Уже пройдя металлоискатель и поставив ту самую сумку на транспортер, Виктор обратил внимание на двух людей в штатском за спинами таможенников. Инспектор у монитора долго разглядывал содержимое багажа Лаврова, чем затянул и без того нервную паузу.

— А ну, подождите, подождите… Что это у вас такое?

При этих словах Лаврова бросило в пот, а один из «людей в штатском» сделал полшага вперед… Виктор всем своим нутром ощутил, как кто-то очень не хочет, чтобы журналист вывез Камень Святого Климента за пределы Украины.

«Сейчас запакуют», — подумал он.

— …А у вас есть разрешение на ношение этого оружия? — продолжил таможенник.

— Да, конечно, — с облегчением выдохнул Виктор и предъявил документы на охотничий нож.

Ему удалось мельком взглянуть на экран монитора, на котором были видны его верный гвинейский тесак, какие-то вещи, которые он укладывал, собираясь в командировку. Но Камень!!! Камня Святого Климента среди вещей не было.

«Еще один сюрприз!» Лавров был в шоке. Кто мог стащить камень из сумки? Он только что проверял его наличие, выходя из машины.

— Счастливого пути! — провозгласил таможенник, и ничего не понимающий Лавров взял свою ручную кладь и, будто оглушенный, вместе со своей группой проследовал в глубь аэропорта.

Отпустив группу в duty free, Виктор со своей ручной кладью быстро пошел в уборную — единственное место, где можно было проверить сумку, не боясь чужих глаз. Подозревая самое страшное, он аккуратно расстегнул молнию сумки и… плинфа была на месте! Что же это? Виктор догадался, что удивительный камень из черного вулканического стекла не просвечивался никакими приборами: его просто не было видно на мониторе терминала. «Чудеса…»

— Камень цел? — послышалось за дверью.

«Это уже слишком! И в туалете не спрятаться!» — психанул журналист. Он был готов выскочить из кабинки и накостылять наглому вопрошающему.

Снаружи, неподалеку от умывальников, стоял Короленко.

— Ну ты даешь! — перевел дыхание Виктор. — От тебя и тут не скрыться. У тебя что, радар?

— Просто не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, куда бежит человек, которого только что чуть не спалили на таможне, — спокойно ответил полковник. — Смотри, Виктор Петрович, Сигрид не зря предложила тебе лететь через Эфиопию, — теперь уже инструктировал Лаврова друг.

Виктор и Короленко шли по залу ожидания аэропорта. Попасть сюда для бывшего служащего СБУ не составило труда.

— …Во-первых, оттуда безопаснее пересекать границу Сомали: меньше внимания и сфера влияния другая, — продолжал Короленко.

— Бардак, в общем. Правая рука не знает, что делает левая, — кивнул головой Лавров.

— …Ну да. А нам этого и надо. Тебе с этим Мусой встречаться лишний раз не резон. В этот раз он может и не помиловать… Короче, к сути: этот канадец-швед, которому нужно отдать камень…

— Густав Стурен, — напомнил Виктор.

— …Густав Стурен, — кивнул Короленко, — …он связывался с нашими из местечка Борама. Оттуда и говорил об обмене. А это северо-запад страны. Там есть городок Дыре-Дауа… — Короленко протянул Виктору визитку. — Работает наш человек. Отметишься у него, а он нам передаст.

— Комендатура, значит? — усмехнулся Лавров.

— Наше дело взято под особый контроль, — сухо заметил Короленко. — Включилась Администрация Президента, нагнули Председателя. В общем, базар-вокзал полный. Но если что, поддержку обещали…

— Слушай, где ты взял эту бабу? — простецки спросил Виктор, увидев, как Сигрид рассматривает в магазинчике duty free чехол для телефона в виде покемона.

— Друзья из ФСБ попросили помочь по старой памяти…

— Но ты же знаешь, что Колобов убит…

— Кто сказал?

— Так ты и говорил…

— Послушай, Лавров, — ушел от прямого ответа особист. — Эта женщина — шведка. И тот гусь лапчатый, который камень хочет — тоже швед. Может, так с ним легче договориться будет?

— Гаврилыч, это только наши тюхи считают, что все земляки за границей — это братья. У них, у европейцев, все по-другому. Тем более Стурен вообще канадский швед…

— Ну, черт его знает. Слушай, Лавров, тебе что, плохо? Такая женщина красивая.

— Да нет, не плохо. Просто чувствую, заноза та еще…

— Ох-ох-ох, а ты, можно подумать, мальчик-колокольчик…

Мужчины засмеялись, как раз когда Хорунжий, Маломуж и Сигрид вернулись после своего короткого шопинга.

— Ну, давай, дружище! — Короленко протянул Виктору единственную целую руку и обнял его, чего раньше не бывало. Затем он посмотрел на группу. — Берегите его, черти!

* * *

…Мчась в джипе по просторам Эфиопии, Виктор вспоминал эти проводы, и у него сосало под ложечкой. Если Короленко так волнуется, то это неспроста.

— А-а-а. Где наша не пропадала! — сказал он вслух своему водителю. — А ну, Техути! Покажи этим засранцам, как нужно ездить! Жми! А ты, Маломуж, снимай!

Внедорожник, в котором сидели Сигрид с Хорунжим, подвывал и хрипел, изнемогая от напряжения, а ведь ему пришлось всего лишь подняться по отлогому склону небольшого холма.

— Глупый выпендреж! — возмутилась женщина, осуждая Маломужа, по пояс высунувшегося с камерой из окна соседнего «ровера».

— Все молодые люди так себя ведут, — проворчал режиссер Хорунжий. — Особенно когда хотят произвести впечатление.

— Сам сопляк! — отозвался Маломуж из второго «ленд ровера», который в это время обгонял машину с Сигрид. Вырвавшись вперед, он покрыл машину Нимы непроницаемыми клубами африканской пыли.

До границы с Сомали оставались считаные километры.

— Отлично! Мы их обогнали! — воскликнул Лавров.

— Вот что значит хороший бензин! — отозвался шофер Техути. — С тебя пять быр, Виктур!

— В Эфиопии «обогнать по-бырому» это значит «обогнать за деньги», — резюмировал журналист и протянул ему купюру, на которой мужик с корзиной собирал с куста зерна кофе. Техути взял банкноту, не глядя, и сунул в нагрудный карман форменной рубашки. Его обычно строгое лицо со следами демодекоза[13] изобразило что-то наподобие улыбки.

Лавров был в отличном настроении. Путешествие начиналось как нельзя лучше и больше напоминало туристическую прогулку по африканскому континенту. Ребята весело шутили, Сигрид с удовольствием отвечала на их подколки и, казалось, порой забывала о цели своей поездки: поиске пропавшего без вести мужа, капитана сухогруза «Карина». Но, видимо, так устроен человек, что горе и радость ходят рядом. Виктор же и его друзья старались не напоминать молодой шведской красавице о ее горе.

«Это, наверное, бонус за все наши мучения в прошлой поездке, — думал журналист. — Столько всего свалилось на голову, что страшно вспомнить…» Конечно, в любой момент все могло круто измениться, но нынешний ход событий вполне устраивал Виктора.

— …Может, слонов сегодня увидим, а? — поделился надеждой Олег Маломуж, который ни на минуту не опускал свою камеру.

— Олег. Отвечу, как в анекдоте: Марья Ивановна, ети вашу мать, мне б ваши проблемы.

Они поехали по грунтовке, чтобы не заезжать по шоссе в Харэр и попасть сразу в Джиджигу — последний эфиопский город на границе с Сомали. Первые пятьдесят километров проселочная дорога из красной глины петляла по равнине, поросшей подлеском; по обе стороны дороги стеной с прорехами стояли невысокие кривые деревья, ветви их переплетались, образуя преграду из листьев, не позволявшую видеть дальше двадцати метров. Какие-то яркие птицы, хлопая крыльями, перелетали дорогу, издавая звуки клаксонов древних авто на заре автомобилизма.

Потом путешественники стали забираться в гору. Подлесок сменился древовидными папоротниками, их макушки разбрызгивались зелеными фонтанами нежной листвы. Зеленый папоротниковый мех волнами уходил в зыбкую от зноя даль. Высокие, по пояс, высушенные солнцем травы колебались от легкого дыхания ветерка. «Дефендер» взбирался все выше и выше. Мотор подвывал и вздрагивал. Лаврову уже подумалось, не придется ли им последние километры толкать «ровер» в гору, но вездеход справился сам: вскарабкался до Джиджиги, дрожа от усталости, и остановился. Шофер заглушил раскаленный мотор.

Глава 14 «Прогони обезьяну!»

— Это самый лучший отель в городе, мадам, — заявил Нима, остановившись у изрядно обветшавшего фасада с облупленной надписью «Grand Hotelde Paris». Козырек с этой надписью порос густыми кустами и даже одной небольшой пальмочкой, как раз над словом «Париж».

Перед зданием беспорядочно передвигались ржавые рыдваны, велосипедисты на не менее ржавых велосипедах, эфиопы с ручными тележками и просто прохожие, одетые в немыслимые лохмотья. У когда-то деревянной и когда-то белой входной колонны торговец прямо на тротуаре развалил свои дыни и арбузы.

— Здесь безопасно? — поинтересовалась Сигрид, ожидая, когда Хорунжий обежит машину и откроет ей дверцу.

— Да, вполне безопасно, мадам, — заверил Нима, невообразимо возвышавшийся над Хорунжим, и добавил, понизив голос: — Но в Африке всякое бывает.

Автоматчик с переднего пассажирского сиденья, за всю дорогу не проронивший ни звука, услышав слова шофера, окинул его мрачным взглядом…

Сигрид дала мальчику, занесшему ее поклажу в номер, несколько сантимов и захлопнула за ним дверь. «Наконец-то в душ», — подумала она и не менее часа простояла под теплыми струями, смывавшими все напряжение прошедшего пыльного и жаркого дня…

После душа уличный шум из открытого окна не понравился красотке и, чтобы добиться камерной атмосферы, она закрыла распахнутые ставни, пожертвовав освежающим сквозняком. Резко стукнула входная дверь. Сигрид вздрогнула, обернулась, но никого не увидела — видимо, это сквозняк обиженно хлопнул дверью на прощанье. Шведка повернула ключ в замке и услышала, как хлопнула ставня. «Да что же это такое!» — рассердилась женщина, бросилась к окну и вскрикнула от неожиданности: на подоконнике сидела противная мартышка и скалила клыки. Сигрид стянула с головы мокрое полотенце и попыталась прогнать мерзкое животное — очень грязное и наверняка блохастое. Обезьяна не испугалась полотенца, зато злобно зашипела и в один прыжок оказалась на чистой белой подушке.

— Ах-х-х!!! — вскрикнула Сигрид и выскочила вон из комнаты.

В коридоре она не нашла никакого портье. Постучавшись в номера своих спутников, шведка не дождалась ответа. На рецепции ей сказали «Just a moment!», но мо́мент в Африке может обернуться и часом ожидания — это она уже уяснила. Сигрид прошла в бар, надеясь увидеть там хоть кого-то из украинцев или из полицейских-конвоиров.

В шумном, прокуренном баре не меньше сотни негров пили пиво, перекрикиваясь так, что лампового телевизора вообще не было слышно, хоть он и надрывался из последних старческих сил. За длинным деревянным столом Лавров играл в кости с полицейской командой.

— Огого-го! — воскликнул он, встряхнул пластиковым стаканом размером с пол-литровую банку, в котором гремели кубики, и бросил их на стол.

Когда эфиопы увидели расклад, а вернее — разброс кубиков-зар, то кто-то с досады выругался, кто-то возликовал, но все одинаково нещадно дымили сигаретами, тыкали друг другу в лица растопыренными пальцами и галдели так, что шведка никак не могла докричаться до украинца. Наконец она протиснулась к нему и потрясла за плечо, расплескав подозрительный напиток, который Лавров собирался уже в который раз испить из маленького стаканчика.

— У меня обезьяна в номере! — взвизгнула Сигрид прямо в ухо Виктору.

— И что?! — ответил раздосадованный Лавров.

— Прогони ее, немедленно!

— Послушай, Сигрид, ты что, не понимаешь, куда приехала?! — возмутился журналист. — Здесь «много-много диких обезьян»!

Последнюю фразу Виктор произнес голосом донны Розы из комедии «Здравствуйте, я ваша тетя!».

— Ладно, идем, я ее прогоню… — Лавров встал из-за стола и сделал несколько неуверенных шагов к выходу.

Ноги почему-то не послушались, и он со вскриком упал на одно колено.

— Ай! Виктор! — воскликнула Сигрид и помогла ему подняться.

— Что-то у них тут не то с этой настойкой на перьях киви, — пробормотал журналист. — Вот дьявол, я перепил!

— Ты зачем напился? — с укоризной спросила Колобова. По отсутствию акцента чувствовалось, что она произносила это и раньше, и не один раз.

— Я свою меру знаю, — заверил ее Лавров. — А сегодня просто напиток коварный попался.

— Я отведу тебя в номер, — предложила Сигрид и закинула его руку себе на плечи. — У тебя ведь шестнадцатый номер?

— Ноги?.. Сорок шестой.

— Так, все понятно, — надула губы Сигрид. — Пойдем.

Сигрид не без труда повела Лаврова по коридору.

— Сегодня вечером я себя чувствую так, будто мне пятьдесят лет, — икая, сказал Виктор.

Абсолютно трезвый, но мрачный автоматчик из экипажа Нимы проследил, куда пошла эта парочка белых. Его коллега из машины Техути сопровождал где-то на улицах Джиджиги Хорунжего и Маломужа, снимавших зарисовку «Ночная жизнь эфиопского города».

Перед лестницей наверх Лавров неловкими движениями избавился от помощи Колобовой и даже поднимался, галантно поддерживая ее под локоть, но другой рукой крепко уцепился за перила. В номере он тяжело опустился на кровать, наклонился, чтобы расшнуровать берцы и ухнул головой вниз, едва успев подставить руки, чтобы не стукнуться лбом об пол.

— Давай я тебе помогу, — участливо предложила Сигрид. Она помогла Виктору лечь головой на подушку, а сама села на кровать и положила его ноги себе на колени.

— Ты прям, как Рогнеда, — сравнил Виктор, глядя в белый с желтыми пятнами потолок и не мешая женщине расшнуровывать его ботинки.

— Кто это?

— Да была такая полоцкая княжна, она не хотела разувать князя Владимира…

— А потом?

— А потом… передумала, в общем, — спохватился журналист, вдруг осознав, что сравнение совершенно неуместно. — Короче, бывают в жизни моменты, когда присутствие дамы бывает вовсе не лишним…

К счастью, шведка не была столь близко знакома с русской историей и не обиделась.

— А знаешь, меня тоже назвали в честь шведской королевы Сигрид Гордой.

— Правда?

— Она была славянкой, сестрой польского короля Болеслава Храброго и звали ее Святослава.

— Ну-ну… — проявил украинец хмельную заинтересованность.

— А Сигрид ее стали называть шведы, когда она вышла замуж за Эрика Победоносного. Он победил Свена Вилобородого и стал королем Швеции и Дании.

— А Гордой ее за что прозвали? — уточнил собеседник.

— За то, что, когда Эрик умер, к ней посватался норвежский король Олаф Трюггвасон. Сигрид согласилась стать его женой. Но Олафу было мало того, что он получает в приданое аж два королевства. Он потребовал, чтобы она приняла христианство. А она отказалась. И он дал ей пощечину…

— Видать, как-то обидно отказалась…

— Не знаю, но она тогда сказала: «Тебе не жить!» — вышла замуж за Свена Вилобородого, и они вместе убили Олафа, — шведка вдруг заметила, что украинец уснул, а она увлеклась рассказом и держит его стопы в носках на своих коленях.

— Лавров! — она встала и переложила его ноги на постель. — Ты обещал прогнать обезьяну!!!

— Обезьяна, уходи! — сквозь сон откликнулся Виктор, едва ворочая языком, и захрапел.

Женщина решила подождать, когда вернутся с прогулки режиссер с оператором, и прикорнула в кресле здесь же, в номере Лаврова.

Виктор проснулся с первыми лучами солнца, с похмельным стоном поднялся с кровати, прошел в ванную комнату и освежил лицо холодной водой. Фыркая, вернулся в комнату за полотенцами, которые все еще лежали стопочкой на второй кровати, и только тут заметил Колобову, спящую в углу в кресле на колесиках, закинув стройные ноги на подлокотник. Мужчина нагнулся над ней и легонько потрогал пальцами светлые волосы. «Сигрид Гордая» не просыпалась. Журналист открыл входную дверь и выкатил кресло со спящей «шведской королевой» в гостиничный коридор. Он хотел принять душ и переодеться. Без свидетелей.

Игорь Хорунжий, как всякий режиссер, имел обыкновение просыпаться раньше операторов. Он аккуратно закрыл за собой входную дверь, сладко потянулся, расправив до хруста затекшие косточки, и отправился будить конвой, дабы хоть немного проехаться «по холодку». Каково же было его изумление, когда напротив номера 16 он обнаружил одинокое кресло со спящей в нем Колобовой.

Режиссер наклонился над спонсором экспедиции:

— Сигрид!

— Там обезьяна, — ответила женщина сквозь глубокий сон.

— Где? Какая обезьяна? Сигрид, проснитесь! — он легонько потрепал ее по плечу.

Она резко вскочила, оглянулась по сторонам и бросилась обратно в номер Лаврова.

— Это здесь обезьяна, Сигрид? — недоумевал Хорунжий.

Они ворвались в маленький гостиничный номер, где совершенно голый Лавров с наслаждением растирался после холодного душа колючим полотенцем.

— Вот сейчас обидно было! — с чувством сказал он остолбеневшим Сигрид и Игорю.

Глава 15 Искусство жить, искусство умирать

Невысокие горы сливались и переходили одна в другую, словно огромные застывшие волны. Папоротники сменились горным кустарником дикорастущего кофе. Он расцветал зеленью самых ярких тонов.

Плавные изгибы дорог и складки невысоких гор очень напоминали природу восточного Прикарпатья, только были совершенно безлюдными. Зато солнце сверкало здесь без устали и палило нещадно, совсем уж не на карпатский лад.

— Забавная история у вас получилась с этой обезьяной, — говорил Игорь своей попутчице. — Помню, мне отец рассказывал, как он с приятелем после вахты в Сургуте сняли роскошный номер на две комнаты. Открыли дверь, побросали свои геологические рюкзаки с палатками и спальниками и отправились в ресторан. Вернулись оттуда такими «кучерявыми», что не смогли найти в прихожей ни выключателя, ни входа в комнату. Тогда они развернули свои спальнички и переночевали прямо на полу этой прихожей.

— Ахахахах! — рассмеялась Сигрид. — А наутро?

— А наутро попрыгали на кроватях, чтобы никто не подумал, какие они дураки: заплатили за «президентский» номер, а спали у двери на коврике, как собаки.

— Ну, вместо меня на постели попрыгала обезьяна, — заключила Колобова.

— Конечно, был риск, что она бешеная, — согласился режиссер. — Но я обожаю риск.

— Тогда вы из тех, кто создает империи? — спросила шведка.

— Вы очень любезны, — не привыкший к таким комплиментам, коряво отблагодарил шведку украинец.

Дорога превратилась в «русские горки», «ленд роверы» то и дело с поскуливанием тормозов спускались в долины и вновь, надсадно подвывая, взбирались на крутые склоны.

— Сигрид — хорошая женщина, — неожиданно сказал Маломуж. — Конечно, у нее на все есть свое мнение, не всегда разумное, например, по поводу одежды… Я видел по твоему взгляду, что ты не одобряешь того, как она оделась…

— Не одобряю, — согласился Лавров.

— Почему ты ей об этом не сказал? — поинтересовался оператор.

— Нет необходимости, — пояснил журналист. — Она поймет это сама.

На вершине одной горы они постояли, чтобы дать остыть моторам. Когда заглушили двигатели, тишина окутала экспедицию, точно мягкое одеяло; только слышно было, как чуть посвистывает трава, колеблемая ветром.

— Ох! — простонала женщина. — Какие же эти «ленд роверы» все-таки неудобные, у меня от тряски ажно мозги вспахтались.

Виктору было смешно слышать, как шведка пытается подбирать русские слова, чтобы казаться докой в языкознании и сленге.

— Вас укачало? — уточнил Лавров с улыбкой.

— Я в полном порядке! — надменно заявила Колобова и демонстративно спортивной походкой принялась ходить вокруг машины так, как будто она в тренажерном зале.

— Один момент, — Лавров поймал ее за локоть и приказал Хорунжему: — Игорь, принеси чемодан с одеждой миссис Колобовой.

Женщина посмотрела на журналиста с недоумением.

— Ваш наряд хорош для пробежки где-нибудь в парке культуры и отдыха в Москве, но не здесь, — объяснил Лавров и потребовал: — Идите в кусты и переоденьтесь.

— Это почему же? — возмутилась Сигрид.

— Это для того, чтобы местные жители не просили: «Прогоните обезьяну!» — рассердился Виктор. — Делайте, что я вам говорю.

— Грубиян, вы не умеете жить! И одеваетесь, как… сторож картофельного склада! — процедила сквозь зубы Сигрид, но подчинилась: она с негодованием выхватила свою сумку из рук Лаврова и отправилась в укрытие.

— И не надевайте ничего белого. Малярийные комары не разбирают, где попа миллионерши, а где поварихи, — добавил вдогонку Виктор под беззвучный хохот Маломужа и Хорунжего.

— Жалкий журналистишка, что он о себе возомнил? — ворчала себе под нос шведка.

За ней шел Хорунжий и нес чемодан. Женщина показала пальцем, где его поставить и махнула кистью руки — мол, уйди.

«Хоть бы «спасибо» сказала, — подумал режиссер. — Я ей что, бляха-муха, гостиничный бой, что ли?»

— Несносное поведение! — продолжала ворчать шведка, снимая длинную белую юбку.

Ее ярко-белые трусики на округлых ягодицах светились сквозь ветки кустарника, но белые мужчины старались туда не смотреть. Черные смотрели, разумеется, по служебной необходимости. Пока женщина надевала светло-кофейный костюмчик «сафари», паук размером с детскую ладошку забрался в складки белой юбки. Сигрид вернулась к машинам с прежней одеждой, переброшенной через левую руку. Ей хотелось сложить ее поаккуратнее, используя для этого ровную поверхность сидений. В кустах, на траве, этого сделать было решительно невозможно.

— А что, Сигрид, — заметил Маломуж, — тебе идет!

— Ага, буду теперь выглядеть как секьюрити в супермаркете.

Лавров посмотрел на нее, чтобы оценить, для какого именно супермаркета более всего подходит ее теперешний наряд — может, для «Сильпо»? И тут он увидел огроменного паучищу, копошившегося в складках белой юбки в руках Сигрид. Лицо мужчины мгновенно изменило выражение с лукавого на сосредоточенное.

— Если вы не будете шевелиться… — сказал он с подчеркнутым спокойствием, а потом резко хлестнул по юбке рукой.

На верхней части тельца свалившейся на землю омерзительнейшей самки паука-бабуина был пестрый рисунок: черные мелкие пятнышки, точки и полосы на серовато-белом фоне.

Сигрид пристально посмотрела на гигантское насекомое.

— Паучок? — И тут же в ужасе отпрянула.

«Ага, спеклась, прынцесса? — бормотал Хорунжий. — Тут тебе не здесь, как говорили в армии…»

Через два часа они добрались до довольно широкого ручья. Он тек между двумя грядами холмов, чуть изгибаясь плесом наподобие лукоморья, и сверкал, будто был покрыт льдом. Его берега почти сплошь поросли непролазно густой травой и мелким кустарником. Вспугнутый шумом бегемот бросился в воду, как лягушка. Сигрид оглядела воду и заметила пару крокодилов. «Господи, как хорошо, что мы в машине!» — эмоционально подумала женщина.

— Это еще что, мэм, — будто перехватив ее мысли, широко улыбнулся гнилыми зубами Нима. — Вот когда у бегемота брачный период, он может машину на ходу опрокинуть. А потом крокодилы обязательно подерутся с бегемотом за добычу… Тут уж главное вовремя удрать.

— А крокодил может догнать человека? — испуганно спросила шведка.

Нима, не отпуская руля, внимательно осмотрел Сигрид с ног до головы.

— Не-е-ет. Меня — нет… А вас — догонит.

— Спасибо, успокоил! — недовольно фыркнула женщина под хохот водителя.

И вот наконец долгожданный привал.

Путешественники решили поставить тенты и переждать самое пекло, да и водителям был необходим отдых. Европейцы сидели в тени под парашютным шелком и пили холодный ромашковый чай — хорошее средство для дезинфекции. Эфиоп-автоматчик подошел к ним с двумя кружками и жестом попросил тоже налить ему из термоса. Хорунжий налил.

— Мы сейчас где-то здесь, наверное… — склонился над картой Игорь, начертив карандашом небольшой крестик.

— Хороший у нас навигатор! — похвалил Лавров. — С таким навигатором как за каменной стеной…

Хорунжий улыбнулся, растаяв от похвалы, но Виктор тут же продолжил:

— …за каменной стеной, но без двери: заведет, и хрен выберешься.

Под хохот Маломужа подошел один из охранников-эфиопов, посмотрел в карту, но, поймав недоуменный взгляд журналиста, широко улыбнулся и ретировался.

— До поселка Борама осталось не так уж далеко. Говорят, люди племени боран непредсказуемы и очень опасны.

— А вам самому не приходилось с ними встречаться? — поинтересовалась Сигрид, отхлебывая прохладный напиток мелкими глотками.

— Доводилось. С людьми из племени раханвайн, например, — признался журналист и вспомнил пируженки от сомалийца из Винницы. — Они не доверяют не только белым, но даже другим африканцам.

— Да?..

— А еще с людьми из племени дарод, которые с завязанными глазами попадают камнем в летучую мышь, — подтвердил Маломуж.

— Да-а? — еще больше удивилась Сигрид.

— А еще с народом бенадир… — добавил Маломуж.

— А еще есть племя бубал, где у мужчин гигантские гениталии… — блеснул эрудицией Игорь.

— Так, прекратите сейчас же! — покраснев до ушей, вскрикнула Сигрид и, понимая, что в мужском обществе кто-то обязательно начнет пошлить, тут же отвлекла группу: — А мой водитель из какого племени?

— Нима? — переспросил Виктор. — Он из племени динка. У них там все высокие.

— Двухметр-о-о-овые?!

— Вообще-то у Нимы рост 230 сантиметров, — улыбнулся Виктор. — У его мамы — 208 сантиметров, а у папы 204. У них там много высоких…

— Если бы у меня был рост два ноль восемь, я бы повесилась, — выпалила Сигрид.

— Могу вас разочаровать, мадам. Вы бы такого дерева не нашли, — брякнул Маломуж.

— У вас в группе одни хамы! — возмутилась женщина под общий смех.

— А сколько времени у нас займет доехать до базы пиратов, селения Зейла? — спросил Хорунжий, переводя разговор на другую тему.

— Недели две, может, месяц, — в шутку пообещал Виктор. — Надеюсь, Сигрид их выдержит.

Шведка поперхнулась ромашковым чаем.

— Вам со мной скучно? — спросила она недружелюбным тоном.

— Нет, пани Колобова, — поднял бровь Лавров. — Но веселье еще не началось.

— Что ж, когда оно начнется, давайте повеселимся как следует! — с металлом в голосе произнесла шведка.

От сдерживаемого гнева ее акцент еще больше усилился и стал похожим на произношение киношных эсэсовок из фильмов про фашистов. Лавров не стал отвечать ей очередной колкостью и вышел из-под тента, покусывая сорванную былинку. Сигрид с вызовом посмотрела на Маломужа. Тот только спрятал глаза, пожимая плечами.

Срывы шведки были неслучайными: пытаясь не показывать своего горя и не раскисать перед мужской компанией, она в глубине души была полностью истощена отчаянием. Вся эта затянувшаяся неизвестность, неподтвержденные слухи о смерти мужа и ожидание, ожидание… Поездка, которая изначально сулила немало опасностей, была затеяна ею не только из угасшей надежды все-таки увидеть любимого мужчину, но и из желания приблизить развязку всего этого кошмара. Какой бы она ни была… Поэтому Сигрид изо всех сил старалась не только скрывать свою скорбь, но и держаться на равных с мужчинами и даже, весьма неуклюже, конкурировать в выдержке с самим Лавровым. Как много нелогичных действий совершаем мы порой в попытке выглядеть в глазах окружающих лучше, чем мы есть…

Пока шоферы спали на сквознячке под тентом, автоматчики, сидя прямо на земле в тени от внедорожников, негромко пели дуэтом на разные голоса какую-то африканскую песню, причем один из них аккомпанировал на перевернутом пластиковом ведре.

Лавров пристроился в тени у другого колеса и тут же пожалел об этом: от мотора несло труднопереносимым жаром. К нему подошли Сигрид и Олег. Хитрый оператор пристроился за женщиной, чтобы незаметно снимать эфиопов, делая вид, что ему для чего-то срочно понадобился Виктор.

— Странно. Эфиопы, а поют на суахили… — тихо гундосил Маломуж.

— Не удивительно, Олег. Тут много смежных племен, причем повсюду. Смешанные браки кругом… Да и вообще. Ты же поешь песни Челентано?

— Лошадка ми кантаре? — засмеялся оператор.

— Ну вот… — кивнул Виктор. — Почему же эфиоп не может петь песни танзанийца или кенийца?

— О чем они поют? — спросила Колобова, вслушиваясь в голоса охранников.

— О разном, — ответил журналист, который неплохо знал суахили. — О работе, о деньгах, которые они собираются за нее получить, о своих женах и невестах, обо всем, что они будут делать, когда вернутся домой…

Полицейские встали и, согнувшись, стали ходить «хороводом». Труха от их шортов обсыпалась с каждым шагом.

— А сейчас они о чем поют? — не выдержал и спросил уже сам Маломуж.

— А сейчас они поют о Сигрид, — ответил Виктор. — Они называют ее женщиной с солнечными волосами.

— О! — отозвалась польщенная шведка, взявшая себя в руки и снова надевшая маску «со мной все в порядке». — А еще о чем?

— Они поют, что вам очень повезло, потому что Бвана-Вики, то есть я, — Лавров ткнул себя пальцем в грудь, — защитит вас от диких животных и от всех ужасов джунглей и что, наверное, он сильнее даже Белого Масая.

Женщина прикрыла глаза и улыбнулась такому неистовому хвастовству. Эфиопы в это время под «там-там» из красного пластикового ведра наскакивали друг на друга и стукались плечами.

— А кто такой этот Белый Мазай?

— Не Мазай, а Масай, — засмеялся Виктор. — Мазай зайцев спасал, а масаи — это племя аборигенов в Кении и Танзании. Но кто такой Белый Масай я и сам не знаю. Наверное, какое-то божество их мифологии.

— Нима! — тихонько позвал журналист длинного водителя. Тот подполз к сидящим на четвереньках, хотя и в таком положении казалось, что он над ними стоял.

— Да, бвана Викто́р!

— Кто такой Белый Масай?

— О-о-о! — восторженно пролепетал худой великан. — Это самый сильный, справедливый и умный Дух Африки!

— Да-а-а? Ну, тогда это точно не я, — засмеялся Виктор. — А легенда о нем есть?

— По-разному говорят, бвана, — сосредоточенно изрек Нима. — Одни говорят, что это переродившийся жираф, которому надоело, что львы воруют его детей. Другие — что это масай, родившийся белым. В племени его стали обижать за то, что у него плохой цвет кожи, и в конце концов выгнали его и после этого он стал таким, как есть. Но я больше склоняюсь к третьей версии…

— Ну, поведай! — заинтересовался Лавров.

Ему было очень смешно оттого, что Нима говорит языком следователя. Услышать «склоняюсь к третьей версии» от потомка эфиопского скотовода — это нечто.

— Говорят, что Белый Масай вообще не с нашего материка. Что он живет там, где целые горы из холодной ваты (так Нима называл снег), как на Килиманджаро. И оттого он сам белый. А второе имя у него Па́юл.

— Во как! — неподдельно удивился Виктор, глядя на Сигрид. — Паюл. У нас в армии был прапорщик по фамилии Паюл… тупой-тупой…

Сигрид ничего не сказала, только тихонько засмеялась в ответ, а Нима так увлекся рассказом, что не замечал реакции гостей:

— Древние говорили, что Белый Масай приходит тогда, когда кругом беда и некуда от нее деться. Приходит и насылает на врагов все проклятья сразу.

— Бред какой! — громко фыркнула Сигрид. — Какой дурак это придумал?

Виктор приложил палец к губам и глазами показал на снимающего оператора.

— Пойду-ка я лучше спать, — шепотом ответила Сигрид.

Однако уснула дочка миллионера ненадолго. Ее лица легонько коснулась маленькая бабочка, и она вскочила с отчаянным воплем. Прибежал Лавров, голый по пояс, со своим легендарным гвинейским тесаком в мускулистых руках. Он осмотрелся и вопросительно посмотрел на шведку.

— Прошу прощения, — Колобова стеснялась поднять на него глаза. — Мне приснился этот кошмарный паук, простите меня!

Наконец она посмотрела ему в лицо и в тени палатки заметила, что его светлые волосы уже на две трети седые, просто на свету это не так заметно. Седой, мускулистый, с венами, выступившими на руках, сжимающими гвинейский нож, он смотрел на нее и молчал. А она была такой нелепой здесь, в Африке. Представлялась сильной скандинавской женщиной-викингом, а сама, со своими натянутыми до предела нервами, пугается обыкновенной бабочки.

Лавров развернулся и, так ничего и не сказав, вышел из палатки.

— О-о-ох! — перевернулась на живот молодая женщина и спрятала от стыда лицо в кулаки.

— Я слышал, как кто-то кричал, — к Лаврову подошел режиссер Хорунжий.

— Тебе показалось, — пожал плечами журналист. — Я ничего не слышал.

Олег заглянул под тент к женщине и увидел ее глаза «на мокром месте».

— Сигрид, может, вернешься с эфиопскими полицейскими назад в Дыре-Дауа, когда мы доберемся до Борамы?

Шведка упрямо замотала головой. Она не хотела говорить, чтобы ее не выдал голос…

Въехав в настоящий тропический лес, они смогли продвинуться совсем недалеко: дорогу перегородило упавшее поперек огромное дерево. Нет, это никакие не партизаны, просто дерево сгнило и рухнуло. Пришлось распиливать его на куски и получившиеся бревна оттаскивать на обочину. Поняв, что это займет у эфиопов немало времени, Виктор предложил пройтись по дороге пешком, а машины потом догонят.

— Я не пойду, — отказался Маломуж, навешивая на Canon MarkIII зум-объектив и расчехляя штатив-стедикам. — Лучше на месте раскадрую «трудности экспедиции».

— А я пойду, — сообщил Хорунжий. — Вот только попрошу у Нимы его дробовик, а то мало ли что.

Они отошли совсем недалеко, еще слышен был звук «вжух-вжух» от двуручной пилы, как Виктор указал на питона, притаившегося на развилке высокого дерева. Игорь вскинул было свою «мыльницу», но фотообъектив не «ловил» тело змеи в сочетании светлых пятен и темных теней от листьев. Просека в джунглях по бокам поросла высоким густым кустарником. За ним местами, отбрасывая тень на дорогу, поднимались деревья повыше, затем стояли гиганты с пятиэтажный дом. В их ветвях трещали и прыгали обезьяны. Сигрид впервые видела их не в зоопарке или на подоконнике гостиничного номера, а в естественной среде.

Через какое-то время она утомилась идти с запрокинутой головой, наблюдая за передвижением целой стаи обезьян, и заметила, что слишком уж обогнала мужчин, поэтому присела обождать их на старый трухлявый ствол дерева, лежавший у края тропы.

— Мило, не правда ли? — спросила она, не оборачиваясь, у того, кто первым до нее дошел. — Так величественно! Я запомню это на всю жизнь!

— В этом я уверен, — отозвался Лавров.

— Такое умиротворение, — сказал Хорунжий, поставил ногу на бревно, на котором сидела Колобова, и величаво огляделся.

— Я бы так не сказала, — не согласилась Сигрид.

— Борьба, которая продолжается вот уже миллионы лет, — заявил Виктор, обходя бревно и оглядывая его со всех сторон. — Здесь есть те, кто убивает, и те, кого убивают. Здесь нет ни пяди земли, на которой не разворачивались бы настоящие баталии.

Его спутники как по команде достали круглые зачехленные фляги и принялись синхронно откручивать крышки.

— Там тоже целый мир, — Лавров поднял руку в сторону сидевшей над ними обезьянки колобуса с пышным белым хвостом. — Лианы тянутся вверх и образуют целые этажи. Наверху лес становится гуще, постепенно солнце перестает проникать вниз и на земле не остается ничего зеленого. Посмотрите!

— Смотрите! — вторила ему Колобова, указав на крупного серого хамелеона с тремя рогами на носу, как у носорога.

Он сидел на другом трухлявом бревне и недовольно удалился, когда она попыталась сфотографировать его на телефон.

— Это падальщик, — пояснил журналист. — Про хищников слышали все, но есть и другая группа животных, которая поддерживает чистоту в лесу.

Группа «натуралистов поневоле» двинулась дальше. Вдруг Виктор схватил Игоря за рукав:

— Осторожно!!!

Режиссер чуть не вступил в самую гущу колонны муравьев-кочевников. Сигрид взвизгнула и вскочила на бревно, вцепившись в плечи Игоря.

— Когда они нападают, то нападают тысячами. Дайте им лишь шанс, и вас обглодают до белых косточек.

Хорунжий мысленно поклялся впредь быть внимательнее и метров через пятьдесят сам увидел зверя размером с поросенка с удлиненной мордой, заячьими ушами и сильным мускулистым хвостом, похожим на хвост кенгуру.

— Муравьед, — определил Игорь, довольный собой, и быстро сделал снимок.

— Трубкозуб, — уточнил Виктор.

— Хищники и одновременно жертвы? — спросила Сигрид, вспомнив муравьев.

— Нет ни одного животного, на кого не велась бы охота, — пояснил Лавров. — Кроме слонов. Их все боятся. Они тут цари природы.

— Слоны? — усомнился Хорунжий. — Разве не львы?

— Нет, не в Африке, — ответил журналист. — Они недостаточно умны и отважны. Здесь царь — это слон.

— А человек? — спросил режиссер.

— Такое же мясо, как и все остальные, — заверил Лавров.

Они двинулись дальше. Вокруг трещали и пощелкивали бесчисленные цикады и кузнечики. Со всех сторон просеку теснила шелестящая чаща, густая и дремучая.

— В джунглях нет места для жалости, справедливости или этики, — философствовал Виктор. — К концу нашего путешествия вам придется принять местные правила игры. Охотиться и подвергаться опасности. Догонять, убегать, убивать и конечно же размножаться. Бесконечный и бессмысленный процесс.

При слове «размножаться» женщина, высматривающая еще кого-нибудь в чаще, взглянула на говорящего.

— А итог всего, — продолжал Виктор, не заметивший этого взгляда, — существо рождается, живет какое-то время и умирает. И все, что от него остается — это иер саба.

— Что это? — не поняла Колобова.

— Иер саба? Такая игра местных мальчишек. Полная бессмыслица. «А» гоняется за «Б», «Б» гоняется за «В», а «В», в свою очередь, гоняется за «А». Потом в обратном порядке. И получается полный хаос, в котором каждый стремится получить что-то от кого-либо еще. Бессмыслица. Но только не для того, кому удается удовлетворить свои желания. В этот момент всем весело и каждый старается ухватить побольше того, что является объектом его желания, потому что этого хочется всем. И этому нет конца. Бесконечная бессмыслица. Глупая игра! — Лавров заметил, что шведка снисходительно улыбается и заключил: — Однако эта глупость мудра.

— Мне жаль… — сказала в ответ на его тираду Сигрид.

— Жаль?..

— Вы устали от жизни, не так ли?

— О чем ты, Сигрид? — спросил ее Игорь.

— О мотивах, — ответила Колобова, — и о танатологии.

— Ты говоришь загадками, — посетовал Хорунжий.

— Вовсе нет, — с горечью возразил ему Лавров. — То, что она говорит — истина.

— Танатология… — задумчиво повторил режиссер, — искусство умирать.

За их спинами послышался звук моторов приближающихся «ленд роверов».

Уже в машине Лавров продолжал размышлять о том, что сказала Сигрид. Эта своенравная блондинка совсем не была пустышкой. Или это горе добавило ей мудрости… Ее слова вдруг что-то зацепили в нем. Искусство умирать очеловечивает человека. Это искусство было присуще традиционным обществам, но оно исчезает сегодня. Раньше человек во время своего старения, умирания все пристальнее всматривался в свое иное будущее. Есть такое выражение «на том свете». Что оно означает? Тот свет. Вещи, иначе освещенные. Иначе увиденные, иначе понятые…

К сожалению, сегодня этот опыт перестает быть ценимым. Нынче люди, приближаясь к последнему опыту своей жизни, подходят к нему не лицом, открыто взирая на него, а спиной, пятясь к последнему рубежу. Для многих людей время старения становится временем схватки за уходящую молодость, за последние ее признаки. Закрасить седину, наколоть кожу ботоксом, чтобы не было видно морщин, одеться по молодежной моде… Люди нередко подходят к своей последней черте с чувством острой зависти к молодым: у них хватает наглости радоваться жизни, быть открытыми миру, наслаждаться сексом, когда я здесь, понимаете ли, страдаю.

А на самом деле очень важно, чтобы у человека появился иной опыт. Не случаен культ стариков, который был когда-то в нашем обществе. Этот культ был связан с тем, что человек, который выключен из активного социального сиюминутного контекста, из активной повседневной деятельности, может посмотреть под иным углом зрения на то, что с нами происходит. И дело не в том, что у него больше чисто житейского опыта и он может раздавать какие-то советы. Нет, отнюдь не только это ценилось в стариках. В них ценилось нечто иное: умение посмотреть иначе относительно новых ценностей. Это взгляд со стороны, взгляд почти монашеский. Взгляд людей, которые не вовлечены в сиюминутные интриги. Сегодня это уходит — это искусство умирать.

Уходит осмысление смерти. Сколько людей умерло смертью, из которой нельзя извлечь никакого урока? Для человека, в отличие от животного, существует только то, из чего он может извлечь смысл, урок. То, что он может осмыслить. То, что мы понять не можем, для нас угроза. Нечто радикально чужое, не поддающееся нашему разумению и поэтому угрожающее, смертоносное. Если человек не в состоянии из опыта своего умирания вынести какой-то важный урок — то это не человеческая смерть настигает его, а смерть животного.

«Ладно, Лавров, не умирай. У тебя еще есть кому приделать нервы…» — иронично закончил свои размышления журналист.

Глава 16 «Кабаньи клыки»

Проезжая мимо излучины небольшого ручейка, Техути заметил что-то в кустах и остановил машину, заглушив мотор. Он взял дробовик, жестом показал всем оставаться на своих местах, вышел из кабины и осторожно, не хлопая, прикрыл дверь. На пальцах показал что-то подъехавшему сзади шоферу Ниме и скрылся в зарослях. Через непродолжительное время там раздался выстрел. Автоматчики, повесив свои «калаши» за спины, направились к товарищу.

Эфиопы вернулись с грузом: на длинной жерди они несли привязанную за ноги коричневую с вертикальными светлыми полосами тушу водяной антилопы ситатунги.

— Это для золомбардов, в багажник она не влезет, — объяснил Техути украинцам. — До селения тут недалеко, ребята понесут на палке. Если хотите, можете пройтись вместе с ними.

Конечно, европейцы были рады снова выбраться из душной и осточертевшей кабины и пройтись пешком. Особенно радовался Маломуж: эфиопы с «калашниковыми» за спинами и с убитой антилопой на жерди смотрелись весьма «киношно».

Метров через триста Сигрид, шедшая между Лавровым и Хорунжим, заметила в кустах гориллу. Потом еще одну. Шведка подергала за рукав Виктора и сообщила:

— Я видела гориллу, она за нами следит.

— Оч-ч хорошо, — ответил ей журналист, помахивая своим тесаком. — Только гориллы здесь не обитают…

— Ну, как это не обитают! Я же видела! Смотрите, там еще одна! — она указала на высокую траву.

Виктор поднял голову и посмотрел туда, куда показывала женщина. Там стоял юноша-африканец.

— Ой, это люди! — поправилась Колобова. — Чего они хотят? Они нас окружают?

— Нет, — односложно ответил Лавров.

— Почему они не скажут, что им нужно?

— Им нечего нам сказать, это просто проверка.

Оператор, убежавший вперед, чтобы снять колонну, идущую «на зрителя», в свой видоискатель тоже увидел голых африканцев в кустах и спросил у поравнявшейся с ним Сигрид:

— Ты видела, там кто-то есть?

— Это не гориллы, это люди, — с видом бывалого путешественника ответила белая женщина. — Им нечего нам сказать, просто проверяют.

— Вы удивительно наблюдательны, мадам, — съязвил Маломуж и снова уперся взглядом в глазок видоискателя.

Когда европейцы поравнялись с остановившимися машинами, то увидели большую, хижин на шестьдесят, деревню. Техути построил колонну визитеров по своему разумению: впереди шел он, за ним автоматчики с антилопой на жерди, затем Нима с большим мешком соли, а потом уже белые. Причем камеру Техути велел убрать, показав жестом «снимать нельзя». Маломуж также жестом ответил «понял, не дурак», после чего надел на плечи прорезиненные ремни грудного крепления с маленькой видеокамерой GoPro.

Хижины в деревне были построены из вертикальных палок в человеческий рост и покрыты конусовидными тростниковыми крышами, отчего походили на гигантские ульи, а сама деревня — на архаичную пасеку какого-то великана. Но ни великана, ни людей обычного роста, ни даже собак или еще какой живности видно не было. Лишь обезьяны да птицы выкрикивали свои приветствия с верхушек деревьев.

— А где все? — спросила Сигрид. — Что случилось?

Лавров взял ее под руку, чтобы она замолчала и не загораживала вид для снимающей «вслепую» GoPro на груди у Маломужа.

— У меня такое чувство, что они все где-то рядом, — шепнула ему Колобова.

— Вы правы, они рядом, — ответил ей Виктор, пристально всматриваясь в пространства между хижинами и окрестные заросли.

Между двумя лачугами они увидели белого козленка. На крышу другой хибары была наброшена капроновая рыбацкая сеть. Нима стоял посередине селения, как каланча, и показывал в разные стороны белый мешок с солью, подняв его над головой.

— А я думала, что для этого используют бусы, — поделилась своим наблюдением шведка.

— Соль для них во сто крат дороже, — пояснил журналист. — Не исключено, что через каких-нибудь двадцать лет мы будем воевать за соль… Они неглупый народ. Совсем неглупый.

Автоматчики тоже поворачивались в разные стороны посередине деревни, держа на поднятых руках жердь с антилопой.

— Что дальше? — спросил уже сам Лавров у Техути.

— Дальше я заключу с ними сделку, чтобы воспользоваться их плотами, — ответил эфиоп. — Впереди река Золомбард, нам придется переправиться через нее.

— Как вы собираетесь заключить сделку с людьми, которых вы не видите? — удивилась Сигрид.

— Я их вижу, — спокойно ответил Техути.

Маломуж следил за направлением взгляда эфиопа и старался повернуться туда грудью с GoPro. И вот из одной хижины появился абсолютно лысый и тощий старик в грязном клетчатом одеяле, надетом на манер древнегреческого гиматия — с одним обнаженным и другим закрытым плечом. Из следующей хибары вышла старуха с костяным крашением в носу, а вместе с ней — юноша с пышной прической, как у солиста группы Boney М середины семидесятых годов прошлого столетия. На его носу и на щеках были нарисованы белые усы. Еще один лысый старик стоял с нарисованными белыми очками. Куда бы ни повернул свою нагрудную камеру оператор — везде словно из-под земли появлялись новые и новые люди, жители деревни. Они окружили пришельцев плотным многослойным кольцом. Все это происходило в полной тишине, если не учитывать уже всем привычные крики попугаев и обезьян.

Некоторые из местных были вооружены копьями с листовидными наконечниками. Они держали их остриями вверх, можно сказать, миролюбиво. Наконец из одной избушки-развалюшки, ничем на вид не отличающейся от других, появился мужчина, на плечах которого было сразу несколько платков из тонкого козьего пуха, а на бедрах — нежно-бирюзовая скатерть явно фабричного производства. Но самым примечательным и выделяющим его из всех был головной убор из скрепленных друг с другом бивней кабанов-бородавочников. Этот невиданный шлем спускался и на лицо важного человека, так что он смотрел на мир сквозь эти кости, как если бы его голова провалилась в грудную клетку и он выглядывал оттуда между ребер.

Нима подошел к нему, с трудом удерживая на вытянутых руках мешок с солью. Техути взял у товарища мешок и прокурлыкал что-то на местном наречии.

— Иню́! — чуть поклонился вождь «Кабаньи клыки» и оглянулся на своих «дружинников», выстроившихся за ним.

— Иню! — слаженным хором повторили за ним воины.

Техути прокурлыкал еще что-то. Вождь прокурлыкал в ответ и спросил у своей дружины: «Иню́?»

— Иню, — подтвердили «дружинники».

Техути протянул ему руку для рукопожатия, и мужчины пожали друг другу запястья. Потом кисти рук. Затем снова запястья. Кто-то из воинов подсуетился и принес вождю и Техути низкие и узкие табуретки. Как стульчики в яслях, только без спинок. Мужчины на них сели. Воины тоже сели, словно по неслышной команде. За ними так же синхронно опустились все остальные жители деревни прямо на землю. Вождь и Техути принялись что-то яростно обсуждать, потрясая пальцами, сложенными в щепоть, на манер итальянцев, выбирающих приправу для супа.

— Нима, сколько времени это займет? — спросил Маломуж, беспокоясь за заряд батареи GoPro.

— Недолго, — ответил эфиоп. — Два часа, шесть часов, точно сказать не могу.

Он сел на землю, автоматчики последовали его примеру и белые тоже. Маломуж очень не хотел опускаться, ведь тогда его потайной камере совсем ничего не будет видно, но Хорунжий дернул его за брючину и усадил рядом с собой.

«Кабаньи клыки» и Техути никак не могли договориться. Последний даже разок поднял с земли мешок с солью, лежавший между ними, и сделал вид, что уходит.

— Э́му мая́! — выкрикнул ему вождь.

— Эму мая! — повторили его дружинники и начали синхронно стучать древками копий о землю, негромко скандируя: «Эму мая, эму мая!»

Женщины притащили здоровенный закопченный котелок и между «эму мая» принялись вставлять фразу «даро́гу ня-ня» и пританцовывать.

— Тебе не кажется, Игорь, — спросила у режиссера Сигрид, — что нас собираются сварить в этом котле?

В это время юноши с хвостатыми палками начали прыгать, как со связанными ногами, и напевать заданный рефрен «эму мая, дарогу ня-ня». «Кабаньи клыки» и Техути стали еще активнее выбирать «приправу для супа».

— Что-то не похоже, что они продвигаются в своих переговорах, — поделилась опасением Сигрид, обращаясь к Лаврову.

Но тот даже не оглянулся на нее. Он внимательно вслушивался в курлыканье переговорщиков.

— Нима, — обратилась тогда шведка к водителю. — О чем они говорят?

— На двух плотах плыть по реке, — ответил эфиоп, тщательно подбирая слова для перевода.

— И это все? — уточнила Колобова.

— Да. Или на одном плоту два раза, или на двух плотах один раз.

Сигрид посмотрела на Хорунжего — мол, ты хоть что-нибудь понял? Тот лишь пожал плечами.

«“Эму мая”, надо полагать, «мы согласны», — разгадал Лавров шараду. — Они согласились сделать это для нас. Теперь вопрос в том, как они это сделают. Переправляться по одной машине — значит подвергнуть себя опасности нападения. На тот берег, как на тот свет…»

Его мысли вернулись к тому, о чем он думал по дороге в эту деревню: «Надо отдать Богу свой «пуд соли», что выстрадал за свою жизнь. Наша современная цивилизация является какой-то очень странной, выморочной. У нас считают, что здоровье — это высший дар, которым природа наградила человека. Но это же совершенно не так! Если здоровье — это самый высший дар, то самый одаренный, получается, это Арнольд Шварценеггер. А больного Достоевского мы должны считать бездарным? А слепого Гомера? А глухого Бетховена? А апостола Павла, чье сетование на плохое здоровье, на «жало во плоти», вошло даже в Новый Завет?..»

Наконец вождь и Техути разошлись, достигнув согласия.

— Они переправят нас двумя плотами за раз, но только завтра утром, — сообщил эфиоп. — Нынче мы будем пировать, а переночуем у них в гостевом доме.

— А в машине нельзя? — уточнила Сигрид.

— Нет! — решительно отказал Техути. — Это знак недоверия, а мы специально будем есть вместе с ними, чтобы показать, что доверяем друг другу.

Антилопу выпотрошили, и потроха стали варить в том самом большом котле. Тушу же освежевали, начинили травами и запекли целиком в земляной яме, обложив раскаленными камнями, которые нагревали в том же костре, где кипел котел.

Женщины селения, пока мужчины занимались мясом, танцевали, выстукивая ритм двумя палочками, которые каждая танцовщица держала в руках. Плясуньи были почти голыми, если не считать хлипких травяных юбок. Остальные золомбарды были снабжены множеством самых разных барабанов, начиная от крохотного, величиной с маленький горшок без дна, и до огромного, сделанного из полого пня. Были там и духовые: костяные и бамбуковые дудки-сопелки. Ребятишки трясли заткнутыми с обоих концов бамбуковыми трубками, наполненными сушеным зерном и издающими своеобразный треск.

Босые мозолистые, как у верблюда, ступни танцовщиц с растопыренными пальцами и окостеневшими ногтями переступали мелкими шажками. Тела негритянок раскачивались. Свирели дудели, барабаны грохотали, погремушки трещали, и каждые несколько секунд хаос оркестра обрывался громким ревом дружинников «э́му мая́» и нежным женским «даро́гу ня-ня». Стоны жалеек и рокот барабанов взмывали в вечернее небо, и даже луна, казалось, начинала подрагивать под этот четкий рефрен.

Техути разговаривал с «Кабаньими клыками» уже на совсем других тонах. Они что-то рисовали друг другу в пыли под ногами.

— Он говорит, — перевел эфиоп, сидевший слева от вождя, — что дальше, после реки Золомбард, будет еще одна река, широкая, но не глубокая, как болото. Ее можно переехать на машинах, если пассажиры из них выйдут.

Женщины принесли вождю и Сигрид по глубокой посудине, сделанной из половинки выдолбленной и высушенной тыквы. «Кабаньи клыки» передал было свою «тарелку» Техути, но тот учтиво отказался.

— Ты их пальцы видела? — с ноткой брезгливости спросил Хорунжий, расположившийся справа от шведки.

— Мне безразлично! — отмахнулась Колобова, заглядывая в свое подношение. — Я умираю от голода.

Словно поняв ее слова, вождь, который уже откусил от сочного куска мяса на косточке, протянул его белой женщине, сидевшей от него по правую руку. Та приняла угощение с натянутой улыбкой, которой она безуспешно попыталась скрыть свое отвращение и к надкусанному куску мяса, и особенно к длинным черным ногтям вождя. Сигрид аккуратно взялась за мосол и сделала вид, что получила из рук вождя мясо для того, чтобы передать его дальше — режиссеру. Но вождь с одной стороны, а Хорунжий с другой пресекли это ее движение. Колобовой ничего не оставалось делать, как впиться зубами в сочно запеченный кусок. Под конец трапезы ее нос испачкался в золе, а под ним и по подбородку был размазан жир, мясной сок стекал по шее и от кистей до засученных рукавов…

— Лей ровней! — сердито скомандовала Сигрид, когда Лавров лил ей на руки воду из большой пластиковой канистры. — О чем ты вообще думаешь, герой?

Но Виктор был настолько увлечен своими мыслями, что не обратил внимания на дерзкий тон шведки. Он думал о Камне.

— Мне никак невдомек, почему Густав Стурен готов отдать за него миллионы долларов. Ведь это же не какой-нибудь бриллиант «Кохинур», и надписей на нем никаких нет… Кирпич как кирпич, только из вулканического стекла.

— Я и сама уже голову над этим сломала, — призналась Сигрид, яростно намыливая руки. — Подумала, грешным делом, может, в нем джинн сидит…

— Потереть, как лампу Аладдина? — усмехнулся Виктор.

— Ага, потереть… — Сигрид начала намыливать лицо.

— Вряд ли Николай Святоша в Печерском монастыре баловался с языческим джинном, — усомнился журналист. — Может, в этом камне заключена чья-то душа?

— А что такое душа, Виктор Петрович? — риторически спросила Колобова, фыркая и смывая мыльную пену с губ и подбородка.

— Моя младшая дочь как-то сказала: «Душа — это то, что у человека болит, когда все тело здорово», — поделился Лавров, с улыбкой вспоминая о Даше. — Действительно ведь бывает: вроде бы все у тебя нормально, и дела идут хорошо, и с организмом порядок… И ведь не мозжечок болит и не левое предсердие болит, а ночей не спишь и не можешь понять, что же это не дает тебе покоя…

— А ведь бывает и обратное, — поддержала его Сигрид, вытираясь полотенцем. — Бывает, когда все тело болит, а душа радуется.

— Это, наверное, ситуация мученика, — предположил Виктор и спросил: — А ты православная, Сигрид?

— Конечно, православная! Влад же православный, мы даже венчались в Выборге, в Свято-Ильинском храме.

— С точки зрения православия, человек — это целостность души и тела. Человек — это и есть душа и тело. Душа без тела — не человек, это душа человека. И тело без души — это тело человека, это труп. Ой, извини! — Лавров понял, что наводит жену капитана на мысли, от которых та бежит. — Но с гибелью тела, с его разрушением душа-то не разрушается, она остается…

— Лавров, мне иногда кажется, что ты прикидываешься умным, — саркастично отшутилась Сигрид, не требуя к себе никакого сочувствия.

Но Виктор совершенно не обращал внимания на ее издевки.

— Вот посмотри, — Виктор вынул из сумки и покрутил в руках обсидиан. — Мы же на самом деле не видим этот камень. Мы видим отражение от него лучей, которые воспринимает наше зрение… Кстати, в аэропорту его не смогли увидеть таможенники.

— Да-а? — удивилась Сигрид.

Виктор молча кивнул в ответ. Сигрид будто забыла об «игре» с Виктором, в которой один постоянно подначивал другого. Открылась та ее сторона, которую она искусно прятала все это время.

— Наши органы чувств подчас нас подводят: карандаш в стакане воды кажется переломленным, большое на расстоянии кажется маленьким, больные желтухой по-другому воспринимают вкус продуктов…

— То есть мы с тобой оба почему-то считаем, что этот камень не сводится к тому, что ощущают наши пальцы и видят наши глаза, что есть в нем что-то еще, что-то иное… — задумчиво произнес Лавров…

— Тебе когда-нибудь снился сон, что ты кричишь, зовешь на помощь, а люди просто проходят мимо, и всем наплевать на то, что ты в беде?.. Очень часто я вижу Влада в таком положении. Я вижу, что он жив и ждет, что помощь вот-вот придет, но все напрасно, — последние слова она произнесла, глотая слезы и склонив голову.

— Пойдем, а то ребята начнут беспокоиться, — Виктор легонько похлопал ее по плечу и пошел в гостевую хижину, которая одновременно являлась и школой деревни Золомбард.

Наутро, казалось, все племя облепило со всех сторон плоты с заехавшими на них машинами. Гребцы дружно гребли остроконечными веслами, преодолевая бурые воды и течение реки Золомбард. Техути и Нима остались каждый за своим рулем, а белые люди и эфиопы-автоматчики переправились на другой берег в длинных выдолбленных из цельных стволов деревьев каноэ.

Еще раз пассажиры выгрузились из «ленд роверов», когда им пришлось преодолевать широкую болотистую реку. Вот тогда-то и пригодились воздуховоды, задранные выше крыши, потому что даже разгруженные вездеходы по капот погружались в болото. Автоматчики с длинными шестами прощупывали глубину перед внедорожниками. За ревущими на пониженной передаче машинами по взбаламученному илу пробирались Лавров с мачете, за ним Колобова и Хорунжий. Занятый съемкой Маломуж как всегда отставал.

Внезапно Сигрид запуталась ногой в длинной водяной растительности и плюхнулась лицом вниз со стоном «О-ух!»

— Ой-й-й-й! — шведка содрогнулась от отвращения к зловонной жиже с вертлявыми червями, комочками крокодильих фекалий и еще бог весть какой болотной слизью.

Лавров и Хорунжий бросились поднимать ее под руки, но женщина сердито от них отмахнулась — мол, я сама.

Уже у другого берега она отошла немного вверх по течению, чтобы смыть с лица липкую грязь относительно чистой водой, и наткнулась на крокодила, приняв его за безобидное бревно. Она даже попыталась перешагнуть его, как бревно…

Полутораметровый крокодил, и так растревоженный переправой, совсем озверел, когда его, как ему показалось, попытались оседлать. Он резко дернулся вправо и почти беззвучно хлопнул огромной пастью. Промазал. Сигрид увернулась и завизжала. Подскочивший Лавров оттолкнул шведку в сторону, а сам был готов бесчисленными и безжалостными ударами гвинейского тесака размозжить рептилии голову. Но в последний момент удержался и просто врубил рукоятью по носу местного чудовища с такой силой, что хозяин этой заводи поспешил убежать в воду, не понимая, почему его добыча так больно бьется…

— Цела? — спросил журналист напуганную шведку.

— Вроде… — ответила та.

— Давай руку, путешественница…

Они разбили бивуак на ближайшей поляне, чтобы обсушиться, переодеться, но главное — осмотреть механизмы, ведь от жизни моторов зависела их собственная жизнь.

Хорунжий убедился, что Лавров занят бритьем, то есть не побеспокоит хотя бы минут пятнадцать-двадцать, и решительным шагом направился к Сигрид в «женский» тент. Та в это время дезинфицировала укусы и синяки на своих длинных стройных ножках.

— Сигрид?.. — попросился войти Хорунжий.

— Да, Игорь, — пустила его женщина.

— Сигрид, я тут подумал, если мы… — начал режиссер, устраиваясь на деревянном ящике с медикаментами.

— Единственное, что меня сейчас беспокоит, это сороконожки! — прервала его шведка, прикладывая к рваной царапине на коленке вату с йодом и морщась от пекущей боли. — Я насчитала их уже более десяти! Ты заметил тех, что живут в иле?

Колобова показала указательными пальцами размер, равный длине листа формата А4.

— Вот такие, сука, большие!!! Надо будет сделать чучело из одной из них. Получится трофей поприкольнее, чем львиная шкура.

— Да, я их видел, но я предпочел бы шкуру маленького, сука, льва, — передразнил Игорь ругающуюся Сигрид.

— Или лучше сделать чучело из Виктора Лаврова! — запальчиво заявила молодая женщина.

— Он неплохой человек, Сигрид, даже живьем, — возразил Игорь и пересел к ней поближе. — Что между вами произошло?

— А разве что-то не так? — спросила женщина, комкая носовой платок, которым протирала голени.

— Вы постоянно наблюдаете друг за другом, и каждый из вас будто бы ждет, когда другой ударит лицом в грязь, — пояснил Хорунжий и добавил: — Сигрид, я как человек, который свел тебя с Лавровым, принял решение, что тебе лучше вернуться из Борамы назад, вместе с эфиопами.

Женщина гневно глянула на него, но промолчала.

— Я поговорил об этом с Виктором Петровичем, и он сказал, что не против.

— Больше всего Виктору Петровичу хотелось бы, чтобы я сдалась! — огрызнулась Колобова.

— Я в этом не уверен, — возразил Игорь.

— Я растеряла все свои шпильки для волос, — не в тему пожаловалась блондинка. — Волосы стали похожи на свалявшийся комок шерсти. Подходящая ловушка для мух, москитов и муравьев! У меня все тело в укусах!

— Заплети их в косички… — предложил Хорунжий как ни в чем не бывало. — Многим блондинкам они к лицу.

— Я замужняя женщина, — возразила Колобова, — а не порноактриса, изображающая школьницу.

— Я считаю, что ты должна извиниться перед сама знаешь кем и проявить дружелюбие, — вернул ее к теме беседы Хорунжий.

С этими словами режиссер встал и вышел из палатки Сигрид Колобовой. Та ничего ему не ответила, пытаясь прочесать волосы, не вырвав их клочьями и одновременно не сломав расчески.

Крупный самец леопарда вынырнул из джунглей и, никем не замеченный, прокрался к крайней палатке. Он всю ночь и утро охотился на обезьян, но что-то не задалось. Из палатки тянуло неприятным запахом какой-то химии, но леопард был жутко голоден и пренебрег вонью из-за стойкого и более привлекательного запаха плоти крупной обезьяны, скрытой за тонкой нейлоновой перегородкой. Хищник распорол ткань парой взмахов когтистой лапы, просунул внутрь голову и плечи, но столкнулся с оглушительным визгом. Хуже того: «обезьяна», которой на самом деле была Сигрид, схватила баллон с аэрозолем от москитов и выпустила струю прямо леопарду в нос и зажмуренные глаза, самый незащищенный и самый нужный орган хищника.

Леопард запутался в порванной ткани палатки, заскулил, наконец освободился и бросился наутек. Под тент ворвался Лавров с мачете.

— Что случилось?!

— Здесь был огромный зверь! — задыхаясь от пережитого стресса, ответила Сигрид.

— Где? — уточнил Виктор. — Здесь?

— Нет, там, снаружи!

Виктор вышел наружу и наткнулся на Хорунжего с дробовиком.

— В чем дело?! — тревожно спросил режиссер.

— Ни в чем, — ответил журналист, — ей снова приснился страшный сон.

— Это не сон! — высунулась из палатки полуголая Сигрид. — Какое-то животное пыталось пробраться под тент.

— Но орать-то зачем, как потерпевшая? — спросил Лавров.

— Хотите сказать, что я лгу?! — возмутилась Колобова. — Осмотрите палатку!

Виктор обошел тент и увидел разодранный нейлон.

— Херассе!!! — только и смог произнести журналист.

— Ага! — восторжествовала шведка. — Теперь-то поверили?!

— В следующий раз зовите меня! — мужественно заявил Виктор.

— Вообще-то я вас и звала! — укорила его женщина.

Лавров смутился и ушел, почесывая затылок. Хорунжий только развел руками и пожал плечами одновременно.

— Какой ужасный человек! — воскликнула блондинка и задернула полог.

Когда они переехали границу с Сомали, обозначенную будкой, больше похожей на деревенский сортир, солнце уже наполовину скрылось над горными цепями. Небо было нежнейшего кремового оттенка, на нем белели кружевные облачка. Европейцы и эфиопы гуськом шагали по обочине, чтобы размяться. Езда в «ленд ровере» — и вправду утомительнейшее занятие, которое изматывает гораздо больше, чем езда в УАЗике, например. Высокая трава похрустывала под подошвами походных ботинок, а вокруг, где-то в глубине этого сухого травяного моря, поминутно раздавались взрывы хохота — это невидимые гиены потешались над чем-то, понятным лишь им одним.

Внезапно Лавров рукой остановил следовавшую за ним Колобову и всех остальных. При этом он нечаянно уперся шведке пятерней в грудь. Не успела женщина возмутиться, как прямо у них перед носом дорогу перебежала крупная львица. За ней так же стремительно неслись трое львов-подростков.

— Не стреляй! — журналист ребром левой ладони поднял вверх дуло автомата своего конвоира и добавил для остальных: — Стойте спокойно.

В это время мимо них промчался последний львенок. Не очень крупный, но уже размером с тех зверей, которые выступают на арене цирка.

— Совсем близко… — произнес изумленный Маломуж, который даже успел подснять последнее животное.

— Если они сыты — они не опасны, — пояснил Виктор.

— А откуда вы знаете, что они сыты? — настороженно спросила шведка.

— Если бы они съели вас, то по-прежнему остались бы голодными, — сделал неуклюжий комплимент Лавров, но не нашел ни у кого поддерживающей улыбки.

— Смотрите, — протянул руку журналист, указывая через дорогу.

Там в высокой траве шевелились спины грифов. Маломуж подобрал тяжелую короткую палку и протянул ее Хорунжему. Они давно работали вместе и понимали друг друга без лишних слов.

— Готов? — спросил режиссер.

— Сейчас, погоди, тут «на солнце», диафрагму только вручную выставлю… — бурчал оператор. — Готов!

Игорь, как в городках, запустил в стаю падальщиков импровизированную биту. Птицы взлетели в разные стороны, словно салют. Перед объективом «соньки» предстала окровавленная туша растерзанной антилопы…

Глава 17 Николай святоша киевский — первый князь-монах

В те годы на Руси свирепствовали нищета и голод. Внуки и правнуки князя Ярослава Мудрого сражались за власть над землями. Половцы-кочевники с юго-востока нападали на Русь, чтобы расхищать ее богатства. Положение ухудшалось. Десятки князей, сотни авантюристов и тысячи крестьян были сорваны с родных мест и воевали друг против друга, вместе против половцев и вместе с половцами друг против друга за колыбель их веры: за Киев. Их называли по именам сыновей Ярослава — кого Игоревичами, кого Изяславичами, самые могучие были Всеволодовичи. Князь Святослав Давидович был из Святославичей и носил имя своего деда — того самого сына Ярослава Мудрого, который родился у Ингигерды за год до приезда в Новгород норвежского короля Олафа Толстого. Теперь все называли его Святым, и храмы во имя Олафа Святого стояли в Новгороде на Ярославовом дворище и в Ладоге.

Поначалу никто из детей, рожденных от Ингигерды и Ярослава, не возносился над остальными, и все были равны. Так поделил между ними русские земли Ярослав Мудрый. Но когда зависть и алчность пришли в этот мир и над добродетелью нависла угроза, редко находились люди, избранные быть защитой и опорой для слабых и немощных…

* * *

Святослава разбудили, окатив водой из деревянной бадьи. Он сел, отплевываясь и недоуменно оглядываясь вокруг. Кто это так бесцеремонно вывел его из дремоты на привале по пути из Смоленска в Новгород? Князь бросил взгляд на помятую траву, на которой он спал, на мокрые ветви дерева над ним, на воду реки Смядыни при впадении ее в Днепр, на красивую смуглую брюнетку, нарядно одетую в бордовый шерстяной сарафан и белую льняную рубашку.

— Приди в себя! — сказала она. — Дождь уже закончился.

— Вот черт! — выругался князь. — Сапфо, почему бы тебе не оставить меня в покое?!

— Помолчи, — девушка присела к нему и приложила к разбитому переносью князя лист подорожника. — Лучше попробуй целебные травы.

Двадцатишестилетний мужчина оттолкнул ее руку. Прикосновение ее пальцев к лицу было болезненным. У него были разбиты нос и губы, правый глаз его заплыл.

— Когда это кончится, Святоша? — спросила его Сапфо.

— Мне просто не повезло… — ответил расхристанный и болеющий с похмелья князь.

Он отвернулся от смуглянки на правый бок и подложил руку под раскалывающуюся от боли голову.

— Ах, вот как? А два месяца назад в Чернигове ты говорил то же самое, только про потерянный тобой Луцк! — напомнила ему брюнетка. — Твой отец приютил твоих дочерей, а тебя отправил с нами в Новгород не для того, чтобы ты тратился на беспробудное пьянство!

Она открыла суму половецкого кроя, что висела на левом боку пьяницы, и покопалась в ней.

— Ну что ж, твоя калита пуста…

— Не притрагивайся к моей калите, гречанка! — приподнялся на правом локте князь.

— Ничего ценного там нет, — строго сказала ему Сапфо.

— Ну, заложу что-нибудь… — предположил Святослав.

— Что?! — воскликнула девушка. — Что именно? У тебя остался только меч, и тот без ножен! Ты все проиграл стражникам в кости! Еще и драться с ними полез…

Она встала над ним и сплела руки на груди:

— Святоша, послушай! Моя семья плывет в Новгород. Давид Святославич послал тебя с нами, чтобы пригодился твой меч. Тебе нужна служба. Служба и добрые люди, которые поделятся с тобой своим хлебом. И мясом… — она нежно провела ладонью по его небритой левой щеке. — …Будь рядом со мной.

Он оттолкнул ее руку.

— Мне нужна Ана́нке!

Гречанка влепила ему пощечину той же ладонью по той же щеке.

— Она мертва, Святоша! — жестко сказала девушка. — Я не меньше тебя тоскую по своей сестре, но ее не вернуть.

Мужчина встал, оправил на себе одежду, снял с сучка меч и половецкий колчан со стрелами и луком.

— Пойду подстрелю что-нибудь к столу, утку или зайца…

— Я тебе их зажарю, — с готовностью ответила Сапфо.

Она была младшей дочерью византийского архитектора и давно влюблена в мужа своей старшей сестры Ананке. Новгородский князь Гарольд, сын Владимира Мономаха, решил возвести в своем городе новый храм — больше и красивее Софийского собора, построенного когда-то его прадедом Ярославом Мудрым. Вот почему византийский архитектор Исидор со своей семьей добирался на ладьях с купцами до Новгорода: строить Николо-Дворищенский собор.

Оставив младшую сестру своей покойной жены, князь поднялся по глинистому откосу на гребень, возвышавшийся над Днепром. На лазурном небосводе светило яркое солнце. Вид открывался изумительный. На самом деле здесь было не одно русло реки Смядыни, а два, если не три, соединенных между собой протоками с множеством островков, поросших кустарником и камышом. Их берега были покрыты пожухшей осенней травой с редкими купами дубов, чьи кроны уже были тронуты червонным золотом. Но взгляд охотника был прикован к поверхности заводи. Там плавала такая армада уток, что у него захватило дух.

Они плыли, где в одиночку, где огромными стаями; время от времени какой-нибудь косяк лениво отрывался от воды и летел над зеркальной гладью вдогонку за собственным отражением. Уток было так много, что Святослав не пытался хотя бы приблизительно определить их численность. Чем холоднее становилось в истоках Днепра и ниже по течению, тем больше уток скатывалось к его устью у Черного моря.

Святоша вспомнил другое место, тоже отличающееся обилием утки: устье реки Ло́вать при впадении ее в озеро Ильмень. Ему было пятнадцать лет, когда его отец ушел княжить из Новгорода в Смоленск, а семью вслед за ним новогородцы отправили на ладьях. Через Ильмень в Ловать, оттуда в Западную Двину, а из Двины в Днепр, в верховьях которого стоит Смоленск. Вот только далеко от устья Ловати им забраться не удалось. На караван напали разбойники, и Святоша попал в плен. Разбойники рассчитывали получить от князя Давида выкуп за его старшего сына…

Святошу долго вели по глухой чащобе со связанными впереди руками. Огромный мужик в медвежьей шкуре тащил его за собой на веревке. Один раз по дороге им попался хлипкий мосток всего из четырех связанных жердин, переброшенных через узкое каменистое ущелье, на дне которого в головокружительной глубине журчал ручеек. Избитый, надломленный от пережитого страха Святоша сам не понимал, как он со связанными руками смог перейти этот жуткий мосток, когда его еще и подталкивал в спину шедший сзади белобрысый лучник.

Наконец они добрались до разбойничьего вертепа на берегу какой-то протоки. Пешие разбойники сгрузили награбленное под навесом из палок и куска старой парусины.

— Девка! — крикнул один из них, лысый, страшный, с выбитыми с одной стороны зубами.

На его зов прибежала чернявенькая девочка-рабыня лет двенадцати, одетая, несмотря на зябкую погоду, в одну лишь длинную грязную тунику без рукавов.

— Помоги тут все разобрать! — приказал лысый.

Когда стемнело, разбойники сели в круг у костра пожирать нажаренное мясо дичи. Пятнадцатилетнего княжича посадили рядом.

— Держи, — протянул ему обугленный кусок один из разбойников. Руки у Святоши все еще были связаны, и есть совсем не хотелось. Он потряс головой, отказываясь от пищи и пряча взгляд.

Разбойники жрали и ржали, вспоминая, как они ловко убили охранявших княжича дружинников. Он сам был виноват: бросился в бой, возомнив себя великим воином. Теперь мать Феодосия и его младшие братья остались где-то в ладье, а сам он оказался в разбойничьем логове.

Атаман подсел к Святоше и спросил:

— Как тебя зовут?

Отрок не ответил.

— Как тебя зовут? — повторил атаман уже требовательнее.

Княжич опустил глаза в землю и опять промолчал.

— У-у-у-у-у-у, — протянул кто-то из разбойников, а остальные загоготали.

— Не бойся их, — подбодрил атаман отрока, — они не посмеют и пальцем тебя тронуть… если я не прикажу им!

Княжич испуганно посмотрел на него.

Помощник атамана отвел Святошу к ближайшей березе, усадил на землю, связал его руки за деревом и оставил одного. Дождавшись, когда разбойники забудут про него, княжич всмотрелся в темноту, где еле-еле было видно палатку с возившейся там рабыней.

— С-с-с-с-с-с-сть! — привлек отрок внимание девочки и прошептал: — Я очень хочу пить…

Рабыня налила из корчаги воды в деревянный ковшик и показала ему. Княжич закивал головой. Девочка, воровато озираясь, подошла к пленнику.

— Девка! — окликнул ее атаман. — Ты что там делаешь?!

Он встал и подошел к детям. Отвесил пощечину девочке. Остальные разбойники заинтересовались происходящим. Развлечений у них было мало, разве что помучить кого-нибудь.

— Каждый раз, когда он будет выкидывать что-нибудь подобное, — сказал атаман, сев рядом с детьми и отбирая у рабыни деревянный ковшик, — ты будешь отрезать ему один палец.

Девочка стояла перед ним, склонив голову. Ее черные кучерявые волосы закрыли ей лицо. Святоша в ужасе посмотрел на атамана.

— Но в этот раз, — продолжил разбойник, — ты должна ударить его.

Смуглянка подошла к пленнику и хлопнула его по щеке. Когда она посмотрела ему в глаза, княжич увидел на ее лице сожаление. Потом она оглянулась на атамана.

— Хорошая девочка! — похвалил ее мужчина и добавил гораздо жестче: — А теперь пошла отсюда!

Когда рабыня убежала, атаман отпил воды из ковшика и спросил:

— Итак, как тебя все же зовут?

Отрок опять ничего не ответил. Мужчина демонстративно вылил оставшуюся воду из ковшика на землю и ушел к костру. Княжич подергал крепко завязанные веревки на своих запястьях и заплакал. К нему подошел помощник атамана и сказал:

— Ты должен запомнить одну вещь… Веди себя правильно, и останешься жив и невредим.

— Чтобы вы все в аду сгорели! — прошипел ему княжич.

Разбойник схватил дерзкого мальчишку за левое ухо и с силой скрутил его, зло посмотрев в полные слез глаза пленника. Тот кривил губы от боли, но изо всех сил старался не закричать. Помощник атамана откинул его голову и вернулся к костру.

— Он наш враг, — сказал он своим заединщикам. — Из-за таких, как он, мы вынуждены прятаться в лесу. Больше не разговаривайте с ним.

Помощник атамана был высоким брюнетом, весь в черной коже с нашитыми металлическими бляхами, с перекошенным лицом, какие можно увидеть на фресках, изображающих грешников в аду, и на редкость унылой отталкивающей ухмылкой. Его неприятный ильменский говор с тяжелой картавиной будил в душе воспоминания о пылающих бортах их ладьи или о жбре горящей парусины, упавшей отроку на голову, когда тот барахтался в студеной воде.

Внезапно кто-то сзади зажал Святоше рот и приставил нож к его горлу.

— Сиди тихо! — приказал лысый разбойник с выбитыми зубами.

Этим же ножом он перерезал гайтан на шее княжича и вытянул у него из-за пазухи тяжелый золотой крестик. Этот оберег Святоше подарил его крестный отец — князь Олег Святославич. Как раньше, в языческие времена, русы надевали на шею медвежьи когти или волчьи клыки для того, чтобы отгонять злых духов, так и потом с теми же языческими предубеждениями и верой в нечистую силу стали вешать на шею макет орудия казни распятием.

Княжич надеялся уберечь от грабителей хотя бы это золотое распятие. От обиды и унижения он изловчился и пнул сидящего над ним разбойника в грудь. Тот покатился кубарем. За шкирку лысого поднял уже помощник атамана.

Лысый вырвался и направил на него нож.

— Это моя добыча! — рыкнул он угрожающе.

Помощник поднял ладони в примирительном жесте, потом резко ударил лысого ребром ладони по запястью, нож упал почти к ноге Святоши. Другой ладонью помощник атамана ударил лысого в грудь. Тот отлетел к палатке и обмяк.

Святоша не сводил глаз с ножа, который лежал недалеко от носка его левого сапога.

— Я же сказал, чтобы никто с ним не разговаривал! — объяснил свои действия помощник атамана.

— А я с ним и не разговаривал. Золотишко только снял, это моя награда за то, что заметил, — ответил ему поднявшийся с земли лысый.

— Крысятничаешь? — обозлился помощник атамана и, сделав шаг к лысому, нанес ему в корпус и по защищающимся рукам несколько резких ударов ребрами ладоней, которые мелькали, как лезвия топоров. Лысый со стоном опять кувырком полетел наземь, опрокинув бочки и короба с награбленным добром.

— О-о-о-о-о, — застонал избитый.

Помощник атамана направился к нему решительными шагами. Святоша в это время пытался дотянуться ногой до ножа, упавшего совсем рядом, но, как оказалось, недостаточно близко.

— Запомни… — сказал помощник атамана, широко расставив ноги над поверженным разбойником.

Он не договорил, потому что лысый нанес ему снизу коварный удар в пах. Помощник скорчился от боли, а лысый, уперев голову ему в живот, пробежал так несколько шагов, пока его противник не упал на спину и не оттолкнул лысого ногами.

Разумеется, дракой заинтересовались все остальные разбойники. Они встали в круг, оставив достаточно места для схватки. Среди разбойников за дракой наблюдал и сам атаман. Пленник в это время сам себе выворачивал руки, чтобы дотянуться вытянутой левой ногой до позабытого всеми ножа. Клинок лежал лезвием к ноге, поэтому носок сапога княжича никак не мог его подцепить. Отрок постанывал, кряхтел и гримасничал, добывая себе оружие.

Тем временем помощник атамана продолжал избивать лысого со словами «Ты понял, что я тебе сказал?! Ты понял?!», но лысый был злее и неутомимее. Помощник атамана бил противника с целью проучить, лысый же старался убить соперника. И в этом было его преимущество. В какой-то момент лысому удалось провести удушающий прием — он зажал правой рукой голову помощнику атамана и рухнул с ним на землю, рассчитывая сломать тому шею. Не сломал, но силы противника явно оставили: он пытался вслепую зацепить лысого сзади себя, но безрезультатно.

— Хватит! — приказал атаман и, нагнувшись, гаркнул в ухо лысому: — Я сказал хватит!!!

Тот отпустил помощника атамана, встал и спросил его, тяжело дыша:

— Что, Во́лот, староват стал?

С этими словами лысый что есть силы пнул полузадушенного Волота в позвоночник.

— Ты что, глухой?! — спросил атаман и двумя руками толкнул лысого в грудь. — Я же сказал прекратить!

Атаман встал над своим поверженным помощником и покачал пальцем у лысого перед носом:

— Не смей!

Лысый тяжело дышал, разгоряченный схваткой. Он с громким звуком втянул в себя кровавые сопли и выхватил у стоявшего тут же разбойника из ножен кинжал. Подняв над головой клинок, бросился на атамана. Атаман скупым, но точным ударом выбил у лысого оружие, а потом лбом боднул его в разбитый нос. Нападавший упал на спину без чувств.

Княжич так и не смог зацепить нож носком сапога. Он так увлекся этим занятием, что вздрогнул, когда увидел перед собой подошедшую девочку-рабыню. Та подтолкнула ему нож и пошла было прочь, но не успела отойти далеко. Ее рядом с пленником заметил атаман. Он оставил валяющегося лысого на земле, скорым шагом подошел к девочке и отвесил ей оплеуху. Потом сел на корточки у пленника, взял его за подбородок и угрожающе прорычал:

— Жду не дождусь гонцов с известием о твоем выкупе. Но если тебя не выкупят, то ты пожалеешь, что народился на свет!

Святоша не сопротивлялся, он был готов стерпеть и удары по лицу, и в живот, лишь бы атаман не заметил, что нож лысого лежит недалеко от его левого колена. Но атаман заметил. Он забрал клинок. Лицо отрока скислилось от досады.

— Это лысый Юра уронил, — сказала девочка-рабыня. — Когда крестик с него срезал.

Атаман наклонился к ней, заглянул в глаза, помолчал и спросил:

— Знаешь, что ты должна будешь сделать с пленником завтра на рассвете?

Рабыня покивала головой.

— Скажи мне, — велел атаман.

— Я отрежу ему палец.

Атаман, не разгибаясь, испытующе посмотрел на Святошу: испугался ли? Княжич испугался.

— Правильно! Умничка! — похвалил рабыню атаман, затем схватил ее за волосы и потащил в свою палатку.

Все разбойники расползлись по лежбищам. Святоша остался один сидеть на голой земле привязанным к дереву. От всего пережитого в его груди зародилась какая-то внутренняя сосущая боль — так бывает, когда сильно и давно голоден. Вообще-то так и было, но есть ему не хотелось. Зато нестерпимо хотелось пить.

Он смотрел на догорающий костер, на звезды над головой, вслушивался в шум реки. Ему казалось, что он — часть огромного космического тела природы. Такая же равноправная часть, как и весь остальной мир. Причем весь остальной мир чувствовался ему телом Бога, одной третью которого было все живое, а двумя третями было это бескрайнее ночное небо.

У этого Бога была тысяча глаз, которые звездами смотрели на него сверху. У него была тысяча тысяч рук — ветвей, окружавших стойбище разбойников. И тысяча ног, к одной из которых он был накрепко привязан. И вот в этом космическом организме Святоша занимал ма-а-а-аленькую такую клеточку. Как мозаики, которые собирают из цветных камушков. У каждого камушка своя форма, его нельзя заменить. Все они очень похожи, но ни один из них нельзя поставить на чужое место. Вот так же и люди: они словно части общего космического целого. Они настолько своеобразны потому, что у каждого своя собственная цельная форма. Ненарушенная, неразрушенная, цельная, укрепленная.

Выделить из этого космического тела Бога какую-то часть — это и значит «дать жизнь». И уж коли ты получил жизнь, ты должен защищать свои границы. В этом едином космическом теле Бога тот свет и этот свет были тесно переплетены. Край дороги, край леса, край реки — все это открытое пространство, которое, как граница, могло быть нарушено. «Тот свет» был везде: в печную трубу могла залететь нечистая сила, могла она также залететь в окно или в дверь. Везде, где есть граница, она могла быть нарушена. Границу нужно было защищать оберегами, амулетами и талисманами. Над дверью — рисовать крест. Ворот рубахи тоже защищал крест. Теперь же у Святоши отняли его оберег.

А если граница нарушалась и человек утрачивал какую-то свою часть, то он превращался в другое тело и в другого человека. Если человек потеряет слух — это уже другой человек. Если он потеряет зрение — это уже другая личность. Даже палец, пусть мизинчик на ноге потеряет — все, это уже другой человек. Оборотни меняют свои телесные формы. Чтобы не стать оборотнем, надо было защищать свое тело. Глаза, уши, ноздри, волосы… И ногти. Душа человека, покидая тело, вылетает из-под ногтей. А Святоше хотели отрезать палец. Как же душа потом будет вылетать, когда одного ногтя не станет? Кусочек души останется в теле и обратится в нечистый дух…

Таким было понимание жизни и окружающего мира у пятнадцатилетнего княжича Святоши, сына князя смоленского. Всю ночь он не спал и пытался растянуть веревку, распутать ее пальцами, растеребить беспрестанным дерганием, перетереть о кору дерева. Иногда сознание покидало его, но как только он приходил в себя, то снова и снова пытался освободиться от своих пут. Чтобы рукам было как можно свободнее, он сгибал шею, свесив волосы на лицо, но так было трудно дышать, как Христу на кресте.

Когда уже забрезжил рассвет, Святоша выпрямился и вздрогнул: перед ним стояла девочка-рабыня с ножом. Она увидела перекошенный от страха рот пленника и посмотрела на свой клинок. Девочка согнулась под ветки березы и обошла дерево — туда, где были его пальцы. Княжич приготовился к боли и даже немного обмочился, впрочем, он был слишком долго привязан к этому проклятому дереву.

Рабыня долго хлопотала над его скрюченными пальцами, отрок сжал их в кулаки и стиснул зубы. Наконец его путы ослабли и спали с запястий. Святоша обнял сам себя, суставы его плеч ныли от боли. Девочка встала перед ним и приложила грязный палец к распухшим губам:

— Ш-ш-ш-ш-ш…

Святоша поднялся на непослушные, затекшие от многочасового сидения ноги и пошел за девочкой. Она выводила его из стойбища. Уже когда они почти покинули условную границу бивуака, княжич наступил на сухую ветку, и она сломалась, как ему показалось, с таким треском, что услышать этот звук можно было даже в Новгороде.

В Новгороде не услышали, но «медведю», тому самому, что тащил княжича на веревке по лесу, этого хватило, чтобы проснуться и высунуться из палатки.

— Стойте! — крикнул он детям.

Княжич и рабыня, уже не беспокоясь о соблюдении тишины, помчались в чащу.

— Они убегают!!! — заорал «медведь», выскочил из палатки и бросился за ними, держа под мышкой топор и на ходу подпоясывая портки.

Все разбойники, кто проснулся и был готов быстро двигаться, повыскакивали из своих тентов и тоже побежали за «медведем». Святоша запинался, как пьяный. Затекшие ноги все еще плохо слушались, суставы нестерпимо болели, а его спутница была просто босой девчушкой. Далеко им было не убежать, поэтому они спрятались в корнях дерева, вывороченного когда-то бурей.

Разбойники протопали мимо. Девочка закрыла лицо ладошками. Дети так прячутся: если они никого не видят, значит, никто не видит и их. Пятнадцатилетний княжич тоже инстинктивно зажмурил глаза, когда кто-то пробежал прямо в шаге от него. Повезло! Еще было не совсем светло, да и разбойники были спросонья. Бежать-то они бежали, а куда бегут, зачем вообще все это надо — еще до конца не соображали.

Злодеи домчались до того самого хлипкого мостка над тесным каменным ущельем, и тут до них дошло, что они, похоже, проскочили своих беглецов.

— Разомкнитесь цепью, — приказал атаман, — идите по направлению к стоянке. Найдем их!

Девочка совсем не знала местности, потому что ее никогда не отпускали из стойбища. Зато Святоша, пока шел связанный за «медведем», дорогу запоминал. Он был княжий сын, охотиться, то есть владеть холодным оружием и ориентироваться на местности, его учили сызмальства.

— Идем, — скомандовал он девочке и повел ее за собой.

Когда Святоша услышал, что разбойники возвращаются, он юркнул в промоину под корнями дерева и утащил за собой девочку. Ручеек по неведомым причинам изменил свое русло и теперь тек под корнями исполинского вяза. Туда-то, в грязь и темноту, и забились дети. Они зыркали друг на друга, когда на гигантские корни забрался тот самый разбойник-«медведь», высматривая, даже вынюхивая беглецов. Он спрыгнул прямо в ручей и наклонился, вглядываясь в темноту промоины. Но дети так сильно вывозились в грязи, когда в нее забирались, что он не смог их разглядеть во тьме между корней. А вот дети очень хорошо рассмотрели огромный топор в его руках.

Когда шаги «медведя» стихли в направлении стоянки, пленник и рабыня побежали к мостку из четырех жердин. Он был мокрым от рассветной росы и казался непреодолимым. Дети смотрели на жерди и на туман, выползавший из-под них, застыв в нерешительности.

— Они здесь!!! — раздался у них за спинами голос одного из разбойников. — Около ущелья!!!

Этот голос, как удар плетью, подстегнул Святошу, и он побежал по жердинам, но только до середины мостка. Там он поскользнулся и упал животом на бревна. Его голова свесилась, и он увидел, как кора с жердин полетела в туманную бездну. Княжич вскрикнул. Сзади уже спешила девочка. Отрок подтянул ноги и на четвереньках добрался до другого берега, в кровь раздирая на коленях кожу вместе со штанами.

Уже на берегу он упал на камень, девочка перепрыгнула его с воплем отчаяния. Княжич перевернулся и увидел, что по мостку за ними бежит разбойник, тот самый, у которого лысый Юра вчера выхватил кинжал во время стычки с атаманом. Святоша сел и каблуками сапог ударил по концам жердин. Мостик сдвинулся с места. Совсем немного, но этого хватило, чтобы настигающий их разбойник потерял равновесие и упал на дерево животом, как минуту назад его беглец.

Разбойник почти поднялся на ноги, когда Святоша ударил по жердинам еще раз. Мужчина сызнова упал на живот, подтянул ноги и пополз к беглецам на четвереньках. Святоша снова и снова бил по концам бревен, не жалея ног. Наконец три жердины отъехали в стороны и полетели вниз. Разбойник повис на одной, держась руками и ногами. Но роса не позволила ему закрепиться надолго: пальцы соскользнули, и мужчина с обреченным воплем полетел вниз головой в теснину каменного ущелья. Этот жуткий крик первого убитого им человека Святоша мог потом вспомнить в любой момент своей жизни.

На той стороне ущелья уже появились и другие разбойники, но было поздно. Дети смотрели на своих мучителей через непреодолимую преграду. Лучник принялся натягивать тетиву на разобранный на ночь лук, но дожидаться его никто не стал: беглецы скрылись в непроглядных зарослях кустарника.

— Никуда они не денутся, — подбодрил атаман своих людей. — Нужно спуститься вниз, в обход.

Разбойники пошли гуськом по краю ущелья. Эти места они знали превосходно, подобно тому, как современный горожанин знает лестничные пролеты своего подъезда.

На пути к реке Ловать дети обнаружили, что идти стало еще труднее. Босая девочка и отрок, отбивший себе ноги о бревна, когда ломал мост, болезненно ощущали присутствие зазубренных камней, которые лежали под покровом прелых листьев, перегнивших веток и травы. Некоторое время разбойничья тропа шла по склону холма, и местами открывались изумительные дикие пейзажи, где причудливыми пластами громоздились плиты серого камня, будто окаменевшие книги великана из волшебной сказки. На деревьях дети видели серо-рыжих белок. Одни замирали на ветках, греясь на солнце, другие прыгали со стволов на другие стволы — такие отдаленные, что было удивительно, как белки до них долетали.

— Нам надо сойти с тропы, — сказал Святоша, — иначе нас поймают. Иди за мной!

Княжич углубился в чащу, в крепи кустов. Девочка поспешила за ним, оставляя после себя следы крови из разбитых стоп.

Разбойники продвигались споро. Они больше не рассчитывали на сиюминутную поимку сбежавшего пленника, но морально были готовы к охоте на него в течение светового дня.

— Надо разделиться, — сказал атаман, остановившись у русла того самого ручья, порушенный мосток через который остался где-то сзади них. — Запомните это место. Встречаемся здесь!

— Когда мы их поймаем, что с ними делать? — спросил лысый Юра.

— Мальчишку назад в лагерь, а девку убейте, — приказал атаман.

— Правильно, — ответил Волот, — украдем другую.

Река Ловать вместе с другой рекой — Поло́й — образуют как бы остров, который представляет собой весьма солидный кусок суши, с виду напоминающий опрокинутую лодку, окаймленную с кормы озером Ильмень, а с бортов — топкими болотами. А самый кончик этого острова — протока между Ловатью и Полой, на которой было расположено разбойничье логово.

Княжич привел свою спутницу на берег реки Полб, поросший длинной кустистой травой и открытый всем ветрам.

— Ты так и не поблагодарил меня за то, что я тебя освободила, — упрекнула его девочка. Поднявшийся ветер трепал ее черные волнистые волосы.

Святоша в этот момент внимательно осматривал широкую Полу, которую им было не переплыть по такой холодной воде.

— Как тебя зовут? — спросил княжич.

— Анáнке, — ответила беглая рабыня.

— Спасибо тебе, Ананке, от всей души! — искренне сказал отрок.

— А тебя как зовут? — поинтересовалась смуглянка.

— Святослав.

— Долго выговаривать… — посетовала Ананке.

Тут-то отрок и отметил, что говорила она с греческим акцентом.

— А как мама тебя называет? — опять спросила она.

— Святоша. Это как Алеша, только Святоша.

— Что будем делать, Святоша? — спросила Ананке.

Княжич осмотрелся, не увидел ничего подходящего и ответил:

— Надо найти, на чем через реку переправиться, дерево какое-нибудь поваленное, да побольше.

Они пошли вдоль берега реки Полы в поисках дерева, поваленного бурей. Но им попадались или недостаточно большие, или, напротив, такие исполинские бревна, что сдвинуть их с места было детям не под силу. За этим занятием их и застал лысый Юра. Они увидели друг друга одновременно. Дети юркнули в кустарник. Лысый вытащил из-за пояса кривой клинок с наточенной вогнутой стороной и побежал за ними.

Он нашел клочок ткани, оторванный суком от рубища беглой рабыни, оглянулся и прислушался. Шагов беглецов слышно не было, значит, они спрятались где-то рядышком. Боковым зрением лысый засек резкое движение и вовремя отклонился от удара дубиной — это Святоша атаковал его с длинным дрыном. Лысый Юра посмотрел на его решительный вид, затем перевел взгляд на рабыню, выглядывающую из-за отрока с дубиной, и рассмеялся от забавности ситуации.

Какое-то время лысый Юра даже пофехтовал с княжичем, отбивая его удары ятаганом и позволяя отбивать свои выпады. Потом ему это надоело, и он, воткнув клинок в землю, пошел на Святошу, подняв руки в толстых кожаных поручах. Отрок несколько раз ударил по этим рукам длинной дубиной, потом попытался поразить лысого в бок, но тот спокойно вытерпел и этот удар, сблизился, схватил княжича одной рукой за шею, а другой за пах, приподнял и бросил оземь. Затем разбойник сел сверху на упавшего, придавил и принялся ловить его руки, чтобы связать, похихикивая и глядя своему пленнику в глаза.

Святоша барахтался ногами, вырывался, выкручивая запястья из захвата, пытался найти вокруг себя какую-нибудь палку или камень, но все тщетно. В это время девочка тихонько подошла к ятагану и вытащила клинок из песка.

— Эй!!! — обернулся на нее лысый Юра. В руке его откуда-то появился небольшой нож, из тех, что носят за голенищем сапога.

Он погрозил ножом рабыне. Та замерла. Она привыкла подчиняться лысому Юре, он мучил ее больше всех, когда не было атамана. Мгновения, когда злодей отвлекся на рабыню и ослабил хватку, хватило княжичу: он нащупал в песке камень и из последних сил нанес им удар в висок разбойника. Лысый озадаченно посмотрел на мальчишку, потом глаза его закатились, и он повалился на бок.

— Ты его убил? — спросила девочка.

— Нет, оглушил, — ответил княжич, глубоко дыша и выкарабкиваясь из-под тяжелого мужика.

Он пошарил глазами по песку, нашел выроненный Юрой нож и, немного приноровившись, трясущимися руками ударил злодея острием в горло. Он вогнал клинок по самую рукоять и пилящими движениями разрезал жилы и вены. Кровь хлынула фонтаном ему в лицо и на руки. Но княжич помнил, какой живучий этот лысый Юра, он не прекращал своего кровавого труда и все пилил и пилил горло мужчине. А тот дергался в агонии, брыкал ногами и отчаянно хватался руками за воздух.

Потом отрок встал, взял из рук девочки ятаган и в несколько ожесточенных ударов отрубил у агонизирующего тела голову. Это был второй убитый им человек и первый, кого он лишил жизни собственными руками.

— Все, — сказал бывшей рабыне беглый пленник, забирая с обезглавленной шеи свой золотой крестик.

— Нет, не все! — возразила девочка.

Она привычным, как показалось Святоше, движением расстегнула разбойнику штаны, достала его причинное место, отнюдь не такое лысое, как голова, отсекла его ножом под корень и запихала в раззявленный мертвый рот лысого Юры.

— Вот теперь все! — рыкнула она в мертвые глаза обезображенного трупа.

Дети сняли с убитого сапоги, портки и окровавленную рубаху, не забыв теперь уже два ножа и ятаган. Затем они поспешили поскорее убраться с места убийства, пройдя еще немного вверх по реке и найдя подходящее укрытие между двумя прибрежными глыбами. Из верхней части рубахи Святоша сделал для Ананке рукава, а из подола вырезал два куска на портянки.

— Кто твои родители? — спросил он у девочки.

— Мой отец архитектор, его зовут Исидо́р.

— Из греков?

— Догáда! — улыбнулась ему спутница.

— А как ты здесь оказалась?

— Отец строил церковь в Полоцке, а меня украли, когда мы с мамой на базар пошли.

— Эти? — княжич мотнул головой в сторону леса.

— Угу, — коротко ответила девочка.

Было видно, что она не хочет больше об этом говорить. Святоша укоротил портки лысого Юры. Получилось нелепо, зато девочке стало теплее. Напоследок он занялся изготовлением нового шнурка для своего нательного креста.

— А что на нем написано? — поинтересовалась гречанка, указав на кириллицу, что вилась на тыльной стороне золотого крестика.

— «Спаси и сохрани», — ответил княжич.

— Ты меня спас… — задумчиво сказала Ананке и спросила: — А теперь сохранишь?

Святоша улыбнулся, надел на нее свой крест и ответил:

— Сохраню. Ты теперь моя суженая, — и с этой клятвой он поцеловал свою спутницу.

Поцелуй — это от слова «целый». Это пожелание жестом сохранить свою целостность. Не потерять ее, не утратить. Поцелуй Святоши был, как печать, наложенная на Ананке, чтобы оберегать ее. Помогать ей сохранять ее телесную оболочку. Крестное целование у христиан — это высочайший акт клятвенности и верности. Когда отец Святоши Давид уходил из Новгорода в Смоленск, то сказал: «Иду из града вашего: нет вашего целования на мне, а моего на вас». То есть отношения князя и города разрывались…

Ритуал — это вершина языческой культуры. Через ритуал, через ритуальные действия, через обряд языческие жрецы добивались всего, чего им было нужно от их языческих богов. Ведь язычники отнюдь не боялись своих богов. Они понимали, что сделаны с ними из одного небесного тела. С богами можно было договориться, их можно было задобрить, даже приласкать. Жрецы, как режиссеры, ставили ритуальное действо, и главным в нем было не слово, а действия. Если ты сказал слово, а слова материальны, то ты породил что-то. Слова у русов использовались очень осторожно. Например, были обряды, когда русам запрещалось произносить какие бы то ни было слова. На Новый год, то есть в день зимнего солнцестояния, надо было молча зайти в воду и потом так же молча из нее выйти. Или набрать воды, принести домой и там ею умыться. И все это в полном молчании. При разведении огня нужно было молчать, чтобы получить «немой огонь», не опасный для окружающих.

Казалось бы, при чем тут язычество, когда Святоша и Ананке были обращены в христианство с рождения? А при том, что в самые темные и оттого страшные дни в году — дни зимнего солнцестояния — умершие предки приходили наведывать своих живых родственников. Их надо было встретить. Угостить, накормить, ублажить. Чтобы они потом весь год не вредили, а помогали своим живым сородичам. Но вот назвали день зимнего солнцестояния Рождеством, а вместо мертвецов стали стучать в двери ряженые нечистой силой, то есть теми же самыми мертвецами, и их надо было угощать и наливать стаканчик хмельного, чтобы они были счастливы. Так изменилось ли что-нибудь со времен языческих для Святоши? Ничего не изменилось! Кроме того, что в воду стали окунаться в Крещение Господне.

А второй важный день — это день летнего солнцестояния, самый долгий в году. Когда бросали в воду венки и прыгали через огонь, и обязательно нужно было войти в воду и выйти из нее, как солнце. Что-то изменилось с тех языческих времен для христианского мальчика Святоши? Ничего не изменилось! Кроме того, что в воду лазать стали в день Крещения самого Крестителя Иоанна — на Ивана Купала.

Все языческие обряды и ритуалы были завязаны вокруг границ временных: солнцестояние, равноденствие, полная луна, новолуние, полночь и рассвет. Вокруг границ пространственных: ставить специальные обереги границе своего села (позже — крест) и называть их «окрестности»; на границах своего дома; на границах своего тела. Что-то изменилось для Святоши кроме того, что вместо клыков на шее стал болтаться крестик? Ничего не изменилось. Как было это языческой магией, так магией и осталось…

Христианские дети Святоша и Ананке искали подходящее бревно, а нашли заброшенную рыбацкую лачугу с лодочкой-долбленочкой. В ней можно было находиться вдвоем, только тесно прижавшись друг к другу. На этом челне дети и сплавились вниз по реке Поле в озеро Ильмень, где нашли рыбаков и свое спасение. В Смоленск юноша Святослав с отроковицей Ананке попали лишь через год, на весеннюю навигацию, и приехали к князю Давиду и княгине Феодосии уже повенчанными супругами. Святоша получил в княжение Луцк. Ананке родила ему двух дочерей. И все бы хорошо, да потерял он в междоусобной войне свое княжество, а жена, не выдержав невзгод, умерла на двадцать третьем году жизни…

* * *

Святослав спустился по узкой кабаньей тропе, извивающейся в траве по самому краю берега. Внизу отливала сталью река Смядынь; по ее сморщенной от ветра поверхности скользили стаи водоплавающих птиц: кряквы, серые утки, различные пеганки. Ему удалось настрелять ярко-рыжих огарей и нырков.

Потом, когда тропа начала взбираться по склону на горб, трава стала повыше, попадались участки дерна с совсем короткой зеленой щеточкой среди высохших серых будылок. Охотник вдруг остановился: рядом со звериной тропинкой обнаружилось заросшее папоротниками зимовье.

Святослав открыл тяжелую скрипучую дверь из плотно подогнанных толстых дубовых досок. Потолок у охотничьей хижины был низкий, внутри она вся поросла мхом. Маленькие оконца были закрыты деревянными ставнями для тепла: ночи в сентябре уже зябкие. У входа к стене был приделан ветвистый олений рог — надо полагать, для одежды. На длинном деревянном столе из тесаных досок стояли глиняные подсвечники с недогоревшими толстыми свечами. На стенах висели веники из сушеных трав. В берестяном коробе князь нашел несколько лепешек хлеба, испеченного, судя по всему, на камнях очага.

— О боже! — вдруг раздалось за его спиной.

Святослав развернулся на месте, успев выхватить меч.

— В кои-то веки в моем жилище благородный витязь! — воскликнул седой сгорбленный старик в бурой монашеской рясе, поверх которой была надета жилетка из лисьих шкур.

Его лицо было сильно перепачкано сажей. В руках он держал связку валежника.

— Мне в моей каморке редко удается пропустить с кем-нибудь чарочку хмельного меда, — продолжал старик сиплым, но доброжелательным голосом. — Садись, а я пока разведу огонь!

Князь недоверчиво посмотрел на берестяной короб с лепешками.

— Ты голоден? — заметил монах. — Ну, так ешь, ешь, не стесняйся!

Он положил дрова к очагу и двумя руками почтительно протянул каравай незваному гостю.

— Прошу тебя, не отказывайся!

Князь взял хлеб так же уважительно, двумя руками. Монах повернулся к нему спиной, чтобы похлопотать у очага.

— Ты уж прости мне мои манеры, — извинился старик. — Я давно не покидаю моей каморки и мало общаюсь с людьми.

Святослав в это время пятился к выходу.

— Прошу тебя, друг мой, — опять обратился к нему монах, — сядь ко мне. Прошу. Кто ты?

Гость не ответил на вопрос, но к очагу прошел и сел так напряженно, будто проглотил шест. Монаху с помощью огнива удалось наконец-то разжечь трут, за ним сушеный мох и кучку веточек.

— Вот и отлично, — похвалил он то ли огонь, то ли сам себя. — Хочешь выпить? Вон в бочонке мед. Налей-ка себе.

Монах сел на табуретку напротив князя, накрыл колени заячьим мехом и спросил:

— Итак, меня зовут Хильдибрандр. Чем же я обязан такой чести — лицезреть витязя?

— Мое имя Святослав, я князь луцкий… — представился гость и поправился: — Бывший князь луцкий, а теперь я плыву в Новгород с греческими купцами и своим тестем, он архитектор, строит церкви.

— А во Христе как тебя зовут, витязь? — спросил монах.

— Панкратом, — ответил князь.

— Вот видишь, когда дают человеку другое имя, то и человек другим становится, — заметил Хильдибрандр. — Недаром девушке, когда она замуж выходит, дают другое прозвище, по мужу начинают называть. Потому что теперь она не она, а замужем. Верно?

— Верно, — согласился князь. — Мою жену покойную тоже звали Святошей, как и меня.

— А разве ж это не язычество? — подловил его монах. — Разве ж не от этого нас освободил Христос?

— В Новом Завете написано, что Шаул, став христианином, тоже сменил имя на Павла, — возразил князь и процитировал по-гречески: — «Но Шаул, он же и Павел, исполнившись Духа Святаго и устремив на него взор, сказал: о, исполненный всякого коварства и всякого злодейства, сын диавола, враг всякой правды! Перестанешь ли ты совращать с прямых путей Господних?» Павел сменил имя, чтобы показать, что стал другим человеком.

— А ты ученый, Святоша, знаешь греческий! — обрадовался Хильдибрандр, встал и налил ему меда в деревянный кубок. — Пей вот и послушай, что я тебе сейчас расскажу.

Святослав встал и принял напиток из рук монаха.

— Во-первых, друг мой, язычество — это многобожие, когда святых столько, что не можешь всех запомнить. Это культ огня, пусть даже это огонь лампады; культ воды, пусть даже она святая; поклонение деревьям, пусть даже они рождественские, и источникам, даже если их и называют «святыми». Во-вторых, это культ предков, представление о том, что умершие родственники постоянно пребывают в земной жизни и определяют эту жизнь, влияют на нее, от них зависит благополучие людей живых.

— Но ведь сказано в Ветхом Завете: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе», — возразил Святослав.

— А Иисус в Новом Завете учил: «…Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником», — озадачил его монах. — А еще язычники верят, что земля населена целым сонмом загадочных существ, обычно вредоносных, которые тоже всегда рядом с человеком. Попросту говоря, верят в «нечистую силу».

Монах посмотрел, как осторожно подносит к губам напиток его гость, усмехнулся, налил и себе из того же бочонка, сделал добрый глоток и продолжил наставление:

— Следующая черта — это примитивная магия, то есть представление о том, что на положение вещей в мире можно воздействовать особыми словами или символическими действиями. Можно вызвать желаемое и можно устранить нежелательное. Вот перекрестись сейчас.

Святослав перекрестился.

— Видишь, ничего не происходит, — усмехнулся монах. — А я был одним из приближенных князя-крестителя… Да, Святоша, очень давно. Много воды утекло. Тогда было лучше, чем сейчас. Люблю вспоминать прежние дни. Иногда мне хочется их вернуть…

— Мне, пожалуй, пора идти, — князь осушил кубок и встал, забирая свой меч и охотничьи трофеи.

— Похоже, ты озадачен, — рассмеялся монах. — Но не думай, будто я жажду пристыдить тебя. Отправляйся в путь, охраняй своего тестя-архитектора, строящего христианские церкви. Но будь осторожен, мой мальчик, христианство — путь страшный и коварный. Оно поглотит твой разум столь же быстро, как и незаметно. Понимаешь, о чем я?

— Мне кажется, что понимаю! — кивнул головой князь.

— Ха-ха-ха!!! — от души рассмеялся Хильдибрандр. — Тебе только кажется.

Он взял князя за плечи и приблизил к нему свое закопченное лицо.

— Следуй в Новгород, найди там церковь Святого Климента, знаешь такую? — спросил Хильдибрандр со старческим смешком.

— Да, я в ней венчался со своей покойной женой, — кивнул князь.

— Спроси там Камень Святого Климента, он там только один, — подмигнул монах и продолжил: — Ляг на него затылком, и он ответит на все твои вопросы.

— Спасибо! — с чувством поблагодарил Святослав.

— Мне не нужна благодарность за то, что я поступаю так, как нужно! — еще раз подмигнул ему монах Хильдибрандр.

Князь вышел из полуземлянки, прошел метров пятьдесят, когда вдруг понял, что мог бы отблагодарить старика хотя бы половиной настрелянных уток. Святослав развернулся и решительно зашагал обратно. Но на месте заросшего папоротником зимовья он нашел лишь старое-престарое пожарище столетней давности. Мужчина осенил себя крестным знамением и вдруг вспомнил слова старика: «Видишь, ничего не происходит…»

Святослав шагнул внутрь ямы со старыми угольями, повертелся на месте, от растерянности пнул заросшую мхом стенку. Пласт земли отвалился, и его взору предстал горшочек. Князь достал клад из замаскированной ниши. Глиняный сосуд был полон золотых византийских солидов императоров Василия II и Константина VIII. Было там и несколько золотников князя Владимира с надписью «Владимир на столе».

На ладью охотник вернулся с добычей к ужину и калитой, полной золотых монет, но в кости со стражниками больше не играл…

* * *

В Новгороде Святослав прямо с пристани направился в церковь Святого Климента. Древняя бревенчатая церковь, построенная еще его прапрадедом Владимиром Красное Солнышко, вся перекосилась от ветхости и грозила вот-вот рухнуть и распасться на черные трухлявые бревна.

В храме мужчина нашел священника и произнес в гулкой безлюдной тишине:

— Я хотел бы исповедаться истово, но душа моя пуста. Эта пустота, как зеркало. Я смотрю на себя в это зеркало, и меня охватывают отвращение и ужас…

Священник молчал. Он был очень стар, как и его церковь, и, кажется, подслеповат.

— Отвращение к людям изгнало меня из их среды, — продолжал князь, уперев лоб в бревенчатую стену. — Я живу в мире призраков. Пленник своих грез и фантазий…

— И все же умирать не хочешь? — спросил неожиданно священник.

— Хочу… Я хочу знать, — князь опустился на колени. — Неужели нельзя узнать Бога, почувствовать его? Почему он скрывается от нас в тумане невнятных обещаний и незримых чудес? Как верить верующим, когда не веришь даже самому себе? Что станет с теми, кто жаждет веровать, но не умеет? И что будет с теми, кто не желает и не умеет? Почему я не могу убить Бога в себе? Почему Он так мучительно, до унизительности продолжает жить во мне, хотя я проклинаю Его и жажду вырвать из сердца своего?! Почему, несмотря ни на что, Он, как издевательство, остается реальностью и от нее невозможно освободиться?.. Ты слушаешь меня?

— Слушаю, — бесстрастно ответил священник.

— Я хочу знать! — заявил прихожанин. — Не верить, не предполагать, а знать! Хочу, чтобы Бог протянул мне свою длань, явил свой лик, заговорил со мной.

— Но Он безмолвствует, — то ли спросил, то ли утвердил исповедальник.

— Я кричу Ему в туманный мрак, но там словно никого нет, — сокрушался исповедующийся князь.

— Может, и вправду нет, — неожиданно согласился священник.

— Но тогда жизнь — это невыносимый ужас! — воскликнул Святослав. — Невозможно жить, осознавая, что впереди нет ничего, только смерть.

— Многие не задумываются ни о смерти, ни о тщете жизни, — был ему ответ.

— Но наступит последний день, когда придется заглянуть в бездну, да? — спросил Святослав.

— Наступит, — ответил священник.

— Я понимаю, — продолжил задумчиво князь, — мы осознаем свой страх, наделяем его образом и называем этот образ Богом.

— Ты не исповедуешься, — упрекнул его священник, — тебе нужно что-то другое. Всегда стремись к Небесам, а не к тому, что видишь на земле… Сын мой, каждый день я слышу, как ропщут на Господа. Суровые времена. Трудные времена. Скорбные времена. Да, это правда. Но давай вспомним, что сказал апостол Павел в своем Послании к Римлянам: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас». В сравнении с блаженством, которое откроется нам. Воистину, сын мой. И даже более того: я бы сказал, что эта жизнь просто должна быть суровой, чтобы люди не искали земного счастья. Нужно, чтобы эта жизнь была трудной. Потому что та, другая жизнь, пока скрыта от нас. Ты не можешь увидеть Господа или потрогать руками то, что Он нам обещает. Но не отчаивайся. Верь в него. Надейся. Надейся на Него. И Он не разочарует тебя. Несчастья порождают терпение, терпение помогает пройти испытания, пройденное испытание дает надежду. А надежда… надежда тебя не обманет. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

— Жизнь моя прошла в бессмысленных поисках и блуждании, в бессмысленном многословии. Я говорю это без горечи и сожаления, так как знаю: большинство людей живет так же. Но я прошу тебя, батюшка, дай мне Камень Святого Климента!

Священник внимательно посмотрел на князя, затем прошел за Царские врата и вернулся с резным деревянным ларцом, в котором лежала малопримечательная плинфа из черного обсидиана. Святослав достал ее из раскрытого ларца, положил на истертые доски пола и лег на камень затылком.

— Почему Ты забрал у меня Ананке? — спросил князь вслух по-гречески. — И что мне теперь делать?

Он долго так лежал и беседовал. Час, может, и дольше. Священник его не беспокоил. И никто не беспокоил. Новгородцы предпочитали другие храмы — белокаменные, искусно украшенные и возведенные не во имя какого-то римского папы, пусть даже и святого.

Наконец князь встал, поднял камень, протер его рукавом и вернул в ларец. Священник собрался уходить обратно к алтарю, но Святослав задержал его за руку и предложил:

— В этой калите столько золотых монет, что ты сможешь построить новый храм во имя святого Климента Римского. Белокаменный. Великий. Только отдай мне этот камень. Он тебе уже не нужен. И никому здесь не нужен. А мне он душу спасет. Ты же здесь для того, чтобы спасать души, не так ли?

Священник перекрестился. Затем закрыл крышку деревянного ларца и протянул руку. Святослав повесил на нее суму с золотом. И забрал ларец…

* * *

В трапезную Киево-Печерской лавры зашел витязь. Он был в полном боевом облачении: в блестящих латах, надетых поверх кольчуги, с большим прямым мечом в посеребренных ножнах, за плечами у него свисал роскошный красный плащ. Витязь медленно шел среди трапезничающих монахов, стараясь никого не задеть, не помешать. Со стен на него взирали суровые лики многочисленных святомученников и страстотерпцев. Витязь дошел до главного стола, где сидели настоятели монастыря. Они оторвались от своей трапезы и вопросительно посмотрели на богатого прихожанина.

— Могу ли я быть чем-то для тебя полезен? — спросил один из иеромонахов пришедшего молодого мужчину.

— Я хотел бы видеть архимандрита, — ответил ему витязь в блестящих доспехах.

Иеромонах усмехнулся:

— Я в этом не сомневаюсь.

— Мне надо увидеть Антония и Феодосия Печерских, — уточнил витязь.

— И как же мне тебя представить? — спросил иеромонах.

— Меня зовут Святослав, сын черниговского князя Давида, правнук Ярослава Мудрого. Во Христе — Панкратий.

Монахи затихли. Те, кто сидел спиной к говорящему, обернулись. Иеромонахи встали.

— Праправнук Владимира Крестителя? — переспросил иеромонах. — Прости, я не знал. Что привело тебя, князь, к нам в обитель?

— Я хочу принять монашеский постриг…

…В монашестве ему опять дали новое имя — Николай. Но люди по-прежнему именовали его как в детстве: Святошей. А земли, что принадлежали бывшему князю близ Киева — Святошинскими. Пройдут века, и, спасая бесценную реликвию, монахи Лавры спрячут Камень Святого Климента в одной из деревянных церквей Киевской области. Но это будет уже совсем другая история…

Еще позднее земли первого князя-монаха Святослава (Святоши) станут Святошинским районом столицы. А там, неподалеку, и Борщаговка, где через восемьсот шестьдесят лет после пострига Святоши родился наш Виктор Лавров.

Глава 18 Кто вы, доктор Стурен?

Безымянная речушка протискивалась между двумя высокими скалистыми утесами. Их подножия были отшлифованы водой. Выбравшись из узкого ущелья, одна из струй вихрем врывалась в мелкий овальный бассейн. Чуть дальше остальные струи свивались в грохочущий водопад, в брызгах которого весь день висела радуга. Близ этого водопада джунгли на берегу переходили в небольшой луг, и вот тут-то, над бурлящими водами реки, экспедиция Лаврова решила разбить свой последний бивуак перед Борамой.

Сигрид сломала последнюю расческу. Разозлившись, она нашла в несессере большие ножницы и откромсала свои блондинистые локоны, оставив длину волос где-то по мочки ушей. В мелком, прогретом на солнце бассейне женщина наслаждалась тем, что наконец-то смогла промыть свои волосы. Ее голова чувствовала неимоверное облегчение!

Виктор Лавров после короткого совещания с Техути, Нимой и съемочной группой тоже решил сходить к водопаду освежиться. Водопады — это единственное место в тропических водах, где нет риска нарваться на крокодила, водяную змею и прочую вредоносную живность. Виктор подошел к палатке Сигрид, чтобы позвать ее с собой. Но, опасаясь нарваться на очередную колкость, передумал и отправился в импровизированный душ в одиночестве, одетый по форме одежды «номер два», как говорят в армии, то есть голый по пояс и с полотенчиком, переброшенным через плечо.

Большое плоское возвышение скрывало от глаз посторонних того, кто лежал на прогретой ровной поверхности, и Сигрид устроила себе солнечную ванну, чтобы тело отдохнуло от пропотевшей и пропыленной одежды. Она лежала нагая на спине и наслаждалась солнечными лучами и легким ветерком, щекотавшим ее обнаженную кожу.

Лавров заметил лишь ее согнутую коленку, торчавшую над возвышением. Он не стал беспокоить женщину, с удовольствием умылся и освежил торс. Затем Виктор, чтобы привлечь к себе внимание шведки, коротко свистнул. Колобова приподнялась на локте, прижав к груди полотенце.

— Обрезали волосы? — задал вопрос мужчина, указав пальцем себе на голову.

Из-за шума водопада она совершенно не расслышала, что он ей сказал.

— Что?!

— Что случилось с вашими волосами?! — спросил еще раз Виктор, перекрикивая грохот воды.

— О! Я их обрезала! — наконец она разобрала, чем он интересуется.

Теперь уже Лавров не расслышал ее ответа. Он приложил руку к уху ковшиком и крикнул:

— Что?!

— Я их об-ре-за-ла! — по слогам пояснила женщина и даже изобразила пальцами режущие ножницы.

— А! Хорошая идея!

Сигрид вообще не разобрала ни слова и крикнула вниз Лаврову:

— Что?!!

Виктор приложил руки ко рту рупором и ответил:

— Идея, говорю, хорошая! — он показал пальцем в сторону лагеря и добавил: — Обед готов!

Сигрид показала рукой на водопад и пожала плечами — мол, ничего не слышно. При этом полотенце с одной стороны сползло, обнажив ее правую грудь.

— Обед! — повторил Лавров и сделал несколько движений воображаемой ложкой ко рту.

До женщины дошел смысл его пантомимы, она торопливо махнула рукой, накинула рубашку, застегнув небрежно пуговку на груди, собрала в ком пожитки и начала спускаться. Виктор подошел поближе, чтобы подать ей руку. Женская стопа, обутая в незашнурованный ботинок, неверно ступила, и Сигрид упала сверху в объятия Виктора.

Пуговка расстегнулась, и ее груди прижались к обнаженному мужскому торсу, а голова откинулась, как для поцелуя. Лавров не спешил ее отпускать, даже когда она приняла устойчивое положение. Какое-то время они смотрели друг на друга на расстоянии дыхания. Наконец Виктор отпустил ее и сразу же развернулся, чтобы не видеть, как Сигрид застегивает пуговицы на своей груди. Она озадаченно посмотрела ему вслед: «И все же, что это было?..»

Привал заканчивался. Маломуж и Хорунжий уже начали собирать тенты, когда вдруг на место бивуака вышел странный местный житель. Чернокожий, очень худой и очень высокий — больше двух метров. Черные кудряшки его волос были разделены на круглые гребни, обрамлявшие выбритую между ними голову. Одет он был в красный саронг по голень и оранжевое сари, как у индийских женщин: кусок ткани длиной метров пять и шириной с метр, особым образом обернутый вокруг тела. Незнакомец был вооружен длинной тонкой пикой с железным наконечником. Он поднял руку, как бы требуя внимания. При этом автоматчики насторожились. Виктор с любопытством посмотрел на нежданного гостя, который начал тараторить.

— Техути, переводи! — скомандовал Виктор.

Рябой водитель Техути, который знал все наречия побережья, а их было не менее сорока, стал вещать, как профессиональный синхронный переводчик.

— Белые. Вы все должны подчиниться мне!

— Хм, — удивился Лавров.

— С какого это перепугу? — воскликнул Маломуж.

— Я выше всех вас, а значит, умнее, сильнее и значительнее! — продолжал человек из джунглей.

— Слушай, Петрович, может, ему в бубен дать? — прыснув от смеха, спросил Хорунжий.

— Сиди… бубен, — одернул режиссера Виктор. — А вдруг их там целое племя в кустах? Сейчас выйдут и из тебя бубен сделают.

— Вы все маленькие и жалкие, — не унимался африканский воин. — А я большой и сильный.

— Просто диалог в песочнице какой-то, — не выдержал Лавров.

Виктор стоял метрах в пяти от «вождя» и хоть и был ниже него на целую голову, но мог, казалось, одним ударом кулака в грудную клетку переломить «большого и сильного» пополам. Сигрид с интересом наблюдала, что же будет дальше.

— Ладно, будь по-твоему. Меряться так меряться, — крякнул журналист. — Нима! Подъе-ем!

В крайней палатке послышалось шевеление. Это очнулся от сна водитель второго джипа — Нима. На клич журналиста он быстро выбрался наружу, протирая глаза… Нима был выше двухметрового гостя почти на полторы головы. При виде его «грозный воин» с копьем сразу стушевался и начал искать глазами помощи у окружающих, затем что-то залепетал.

— Вы ничего такого не подумайте, — переводил Техути. — Он просто хотел присоединиться к нам.

— Кто это? — спросила Колобова, которая незаметно оказалась за спиной Виктора.

— А ч-черт его знает, — озадаченно ответил журналист.

— Как он необычно одет, я такого еще не видела.

— Я тоже, — ответил ей Лавров, вглядываясь в белый мех хвоста обезьяны колобуса, украшавший шею незнакомца.

Под мехом скрывалась очень толстая цепь из желтого металла — по всей видимости, золотая.

— Он говорит, что может быть проводником или носильщиком, если вы согласитесь.

— Минуту назад он хотел, чтоб мы ему подчинились, — с улыбкой заметил Лавров.

— Он говорит, что мы неправильно его поняли, — перевел Техути.

— А как он сюда попал? — поинтересовался Лавров у шофера.

— Я не знаю, но он просит подвезти его хотя бы до Борамы.

— Но зачем ему туда? — спросила Колобова.

Техути перевел ее вопрос «агрессивному» гостю, тот немногословно ответил. Пока они переговаривались, Лавров поделился своим мнением со спонсором экспедиции:

— Мне он не нравится!

— Почему? — спросила Сигрид Виктора.

— Слишком изысканно одет как для местных, — ответил журналист.

А Техути перевел ответ незнакомца:

— Он говорит, что не спрашивает у нас о наших целях.

— Спасибо, что разрешил ничего не рассказывать, — влез в разговор Хорунжий.

— Игорь, помолчи! — оборвал режиссера Лавров. — Не стоит начинать знакомство с конфликта.

— Вы слишком привыкли к подчинению вам всех и вся! — упрекнула журналиста женщина. — Мне он нравится…

— Собираетесь отказать? — спросил у Лаврова Техути.

— Нет, пусть едет с нами… В машине Колобовой, — ответил Виктор и указал «агрессивному» на «ровер», которым управлял шофер Нима.

— Как хоть его зовут? — спохватилась Сигрид.

— Его имя Вубшéт, — ответил ей эфиоп.

Хорунжий с интересом наблюдал, как примкнувший к ним попутчик пристраивает свою пику на крышу внедорожника.

— Нам еще одного дылды в машину не хватало! — возмутился Хорунжий.

— Не дерзи, Игорь, а то сейчас переведу ему, и он тебя укусит, — поддразнил товарища Маломуж.

— Хорунжий, со мной поедешь. Маломуж — в машину Сигрид, — скомандовал журналист.

После быстрых сборов машины наконец тронулись в путь.

— А все-таки… Что у этого парня на уме? — задумчиво произнес режиссер.

— Похоже, он нравится остальным, — заметил Лавров, глядя и на оживившуюся охрану, и на водителей. — Техути, пока мы собирались, вы выяснили, откуда он?

— Он вырос в деревне Корилей, — коротко ответил шофер.

— Мне это ни о чем не говорит. Я вырос на Борщаговке. Знаешь, где это?

— Корилей — далеко от того места, где мы его встретили, — объяснил Техути. — Вубшет жил там, пока не умерла его мать. Все, что я выяснил, это то, что между смертью его матери и его желанием поехать в Зейла есть какая-то связь. Он что-то ей пообещал.

— Ты не обратил внимания на форму его глаз? — спросил у Лаврова Игорь. — Странные глазки, не правда ли?

— Такие глаза я раньше видел только в Эрмитаже, в Египетском зале, — задумчиво ответил Виктор. — Этот Вубшет похож на призрака древнего египетского фараона.

— Точно! — подтвердил режиссер. — На Эхнатона!

На обочине дороги машина с Сигрид встретила пожилую негритянку в грязных лохмотьях и с вязанкой хвороста. Нима что-то спросил у нее на местном наречии, Колобова разобрала только слово «Борама».

— Гва-гва гху́ква Бу́рама, — утвердительно сказала женщина и показала рукой впереди себя. — Гуа́ль ку́ба, нягва́й калекапи́со.

— Калекаписо? — ухмыльнулся шофер. — Найн пака́си калехи́? Калехи́?

Негритянка отрицательно покачала головой.

— Скоро Борама? — уточнила Сигрид.

— Да, мэм! — кивнул шофер.

— А что такое «кале-каписо»?

Чернокожий автоматчик с пассажирского сиденья мрачно взглянул на любопытную шведку.

— Вам не понравится, — уклончиво ответил Нима.

— Ну и ладно, поехали скорее! — вмешался Маломуж.

— Да, сэр, — живо согласился шофер и рванул «ленд ровер» вниз по склону холма.

Оставалось только удивляться, как этот непомерно длинный гигант управляет такой маленькой машинкой: колени Нимы были почти у его подбородка. Рядом со шведкой справа сидел еще один тощий великан, но чуть поменьше, а слева находился Маломуж, который постоянно отпускал какие-то шуточки. Сигрид очень не хотела ехать между двумя мужчинами, но деваться было некуда. Командовала здесь не она, а тот вредный журналист из второго джипа — Виктор Лавров.

Большие круглые хижины с куполообразными крышами, покрытыми вялеными пальмовыми листьями, разместились вокруг небольшой площади. Здесь находилось единственное здание колониальной архитектуры — строение, в котором располагалась администрация муниципии Борама, центра административного региона Аудаль. Сюда и было договорено довезти экспедицию. Водители, Нима и Тахути, помогли разгрузить машины. Автоматчики участия в разгрузке не принимали. Они поглядывали по сторонам, перевесив свои автоматы Калашникова в положение на грудь, одной рукой удерживая цевье, другой — держа палец на предохранителе.

Толпа на торговой площади у здания администрации отличалась дивным разнообразием. Тут можно было увидеть арабских торговцев в белых одеяниях и вязаных белых шапочках; местных воинов боран, обмазанных глиной и с огромными, как у льва, гривами, украшенными черными перьями. Их пики были почти такими же, как у Вубшета. Были тут и полудикие жители горных селений: на этих вообще не было ничего надето, кроме грязных драных шортов, а на лицах их вокруг глаз были вытатуированы синие «очки».

Для всех них увидеть четырех растерянных белых людей было, возможно, самым большим развлечением за целый год. Они возбужденно подталкивали друг друга, белки их глаз сверкали восторгом при виде таких вещей, как яркие спортивные сумки Колобовой или черные кофры видеотехники Маломужа. Аборигены стояли тесной толпой и не сводили жадных глаз с багажа европейцев, лишь изредка меняя наблюдательную точку, чтобы получше разглядеть всю эту недостижимую роскошь.

Техути и Виктор зашли в здание администрации. Первый — чтобы получить необходимые отметки в свои командировочные бланки, а второй — дабы разузнать, где найти канадца по имени Густав Стурен. Навстречу им вышел рыхлый, давно не бритый брюнет-европеец, которому можно было дать и сорок, и пятьдесят лет. Его выгоревшая гимнастерка без нагрудных карманов и с оборванными выше локтя рукавами зияла двумя прорехами на левом боку. Она была заправлена в бурые, покрытые живописными пятнами штаны. Поверх штанов на поясе красовался широкий ремень из отличной кожи с открытой кобурой на правом боку, из которой торчала рифленая рукоять канадского пистолета Para Ordnance Р14-45.

— Ду ю спик инглиш? — поинтересовался у брюнета Лавров скорее из вежливости, так как узнал Густава Стурена.

— Дую, дую… говорю, — ответил по-русски хмурый здоровяк, распознав в Лаврове того самого украинского фотографа, с которым общался лет пять назад на выставке в Варшаве.

— Меня зовут Виктор Лавров, — напомнил журналист. — А там со мной Игорь Хорунжий, Олег Маломуж и Сигрид Колобова.

— Это все ваши люди? — спросил русскоязычный брюнет, разглядывая в окно экспедицию Виктора и по-прежнему не называя себя.

— Пока да, — признался украинец.

— Когда отправляете всех своих черномазых автоматчиков? — усмехнулся обладатель канадского пистолета.

Лавров посмотрел на него укоризненно. Стурен не стеснялся в выражениях, пусть они и были на незнакомом для африканцев языке. Но Виктор никогда не был расистом, и сейчас ему было стыдно за человека одинакового с ним цвета кожи.

— Зовите сюда свою команду! — то ли скомандовал, то ли предложил ученый. Хотя назвать ученым этого хамоватого увальня не поворачивался язык.

Пока багаж перемещали в здание администрации, к Стурену подбежал темнокожий с плетеным щитом, пикой и роскошным плюмажем из множества перьев на голове. Густав что-то шепнул ему, тот несколько раз согласно кивнул, отчего перышки на его украшении забавно зашевелились, и убежал в толпу на полусогнутых ногах.

Неряшливый здоровяк завел их в большую пыльную комнату с длинным деревянным столом, заваленным всяческой рухлядью, и с простыми лавками вдоль стен. Он сел в единственное кресло, но гостям сесть не предложил — даже даме, что для белого человека было верхом невоспитанности.

— Я опасаюсь ваших эфиопских полицейских, — признался канадец. — Меня зовут Густав Стурен.

Он одновременно почесал левой рукой правый локоть, а левой — правый.

— У меня возникли временные сложности с эфиопскими властями… Но мне и здесь нравится, в Сомали… А что делаете здесь вы? Ищете неприятностей?

Стурен принялся чесать голени ног, обутых в ботинки, давно потерявшие цвет и форму.

— Нет, — ответил за всех Лавров, чувствуя, что еще немного, и он сам начнет чесаться. — Мы привезли черный камень.

— Черный камень… — задумчиво повторил Стурен. — И что?

— Камень Святого Климента, — уточнил Виктор.

Глаза на сильно помятом лице Стурена оживились. Он встал, расставил на столе пять деревянных чашек и разлил в них мутноватую жидкость из калебаса[14].

— Это «поко», мерзкий напиток, но мне пока больше нечего вам предложить, — с ноткой вины в голосе объяснил Густав.

— Вам что-нибудь известно об экипаже «Карины»? — не выдержала Сигрид. — Вы знаете что-то о капитане Владе Колобове? Он жив?

Стурен спокойно сел обратно в свое кресло, будто Сигрид обращалась не к нему.

— Скажите, у вас ведь тоже нет нормальной выпивки? — с надеждой спросил Густав Лаврова.

«Так вот где собака порылась, как сказали бы в Одессе, — подумал Виктор. — Ты, оказывается, пьешь…»

— Нет даже грамульки? — Густав скорчил гримасу и взялся за горло.

Ученый-пьяница, уловив еле видимую реакцию Виктора на свой вопрос, продолжал напирать.

— Горло с утра пересохло.

— Коньяк, — со спокойствием Штирлица ответил журналист.

— Коньяк?! — воскликнул Густав и глаза его загорелись не менее ярко, чем при упоминании артефакта.

— Прекрасный каховский коньяк, — добавил Виктор.

— Я никогда не пил украинского коньяка!

Лавров покопался у себя в рюкзаке, достал бутылку новокаховского «Днiпро» и протянул Стурену. Канадец, азартно похихикивая, сорвал с горлышка пластик, выдернул пробку, выплеснул из своей посудины прямо на пол мутный «поко» и щедро налил ароматной янтарной жидкости. Губы канадца расплылись в предвкушающей улыбке. Потом он прильнул губами к деревянной чаше и тут же ополовинил ее, причмокнув в восхищении:

— Ку-у-ул!

Затем он с бутылкой в руке вернулся в свое кресло, допил вторую половину чаши и, открыв бутылку, плеснул себе еще раз.

— Что с Колобовым? — настойчиво спросил Лавров, кинув взгляд на дрожащую Сигрид.

— Влад Колобов… — наконец произнес канадец. — Капитан… Говорят, его убили еще в день захвата судна, вероятно, его кости уже где-то на дне морском.

При этих словах Сигрид пошатнулась, закрыв лицо руками. Ее тут же подхватили под мышки Игорь и Олег.

— Ч-ч-ч-ч… — Игорь превратился из телевизионного циника и прожженного холостяка в спокойного, рассудительного, заботливого мужчину, о котором могла бы мечтать любая миллионерша. — Сигрид, все, все, все…

Несчастная женщина в буквальном смысле начала выть.

— Все, все, милая… успокойся, — уговаривал Хорунжий шведку, поглаживая ее своей крепкой рукой по голове и прижавшись к ней. — Петрович, вода есть? Дай! Олег, возьми…

Виктор вынул из сумки бутылку воды без газа, которую предусмотрительно взял с собой еще из Аддис-Абебы, и сунул подбежавшему Маломужу. Пока мужчины занимались приведением в чувство своей спутницы, Лавров продолжил беседу с ученым.

— А правда, что дорога до пиратского поселка Зейла идет отсюда через пустыню? — поинтересовался Виктор.

— Так говорят, я никогда там не был, — ответил Стурен, снова наливая себе коньяка.

— Почему? — спросил журналист.

— Табу, — ответил канадец. — Все эти легенды…

— О чем?

— О чудовищах и о богах…

— Но не о пустыне?

— Нет. И даже не о черном камне, — Густав Стурен от души рассмеялся, откинувшись на спинку своего кресла.

У Виктора надулись желваки.

Весь этот ленивый разговор ни о чем происходил прямо здесь, рядом с Сигрид, которую Маломуж и Хорунжий с трудом, но все-таки успокаивали… И циничный смех ученого при этом выглядел издевательством.

— Послушайте, Стурен! Я ведь приехал не дурака валять! Что с вами стало? Вы таким не были! Я ехал к ученому, а приехал к пьяному ковбою. Вам нужен камень?..

— …Лавров! — оборвал Виктора Густав. — Ты ничего не забыл? Деньги за моряков пиратам платить буду я! И командую тут тоже я!

Виктор понял, что допустил непростительную оплошность, переведя беседу в стадию конфликта. Теперь будет неимоверно трудно договориться с этим зарвавшимся вымогателем. Что он попросит еще? Как поведет себя дальше? А Стурен продолжал наступать:

— Ваше правительство, господин Лавров, не нашло денег, чтобы выкупить своих граждан. А у меня они есть. И никто не заплатит и не спасет…

— Я спасу! Я заплачу́! — вдруг выпалила Сигрид, освободившись от опеки Хорунжего и Маломужа и став во весь рост.

Украинцы переглянулись, словно задавая друг другу вопрос: «Что, черт возьми, происходит?»

А она стояла гордая и смелая, будто женщина-викинг, в жилах которой текла кровь основателей Древнего Киева.

— Пять миллионов? — переспросил Стурен.

— Пять миллионов, — спокойно ответила женщина, глотая слезы. — Но ты тогда не получишь ничего! Никакого камня! Хочешь так?

— Но, это… пять миллионов, — замялся Стурен, — за труп мужа?

— За живых! Пять миллионов за тех, кто жив! Они тоже чьи-то мужья и дети! И если их некому спасать, то это сделаю я!

Виктор смотрел на Сигрид и не верил своим ушам. Это была не она. Чопорная, своенравная, убийственно равнодушная ко всем вокруг, кроме себя любимой, — такой видел ее Виктор все эти дни с момента появления шведки у себя в кабинете. «Лавров, ты так до конца и не научился разбираться в людях!»

Стурен же несколько секунд сидел, будто парализованный, затем, нервно сглотнув, начал заходить с другой стороны:

— Пираты не послушают вас. Потому что первым пять миллионов долларов предложил я…

— Ну, это смотря сколько добавить. Может быть, и послушают, — последние слова, улыбаясь сквозь слезы своей трагедии, Сигрид произнесла на родном языке.

— Вы шведка? — глаза Стурена округлились от удивления.

— Я жена русского капитана Владислава Колобова! А зовут меня Сигрид Колобова-Эйриксон.

— Ваш отец — промышленный магнат Йори Эйриксон? — вкрадчиво спросил ученый.

— Сейчас это к делу не относится…

— Ладно! — решительно встал со своего места Густав. — Вот что я предлагаю! Вы сейчас разместитесь и отдохнете с дороги, примете душ. Нам надо обсудить все обстоятельства дела. Так как с моей стороны я один, то и с вашей стороны будет только один переговорщик. Иначе это нечестно. Другие люди во время переговоров даже если молчат, то все равно давят. И еще: договариваться с женщиной я не буду. Когда что-то говорит и обещает мужчина — мне все понятно. Когда что-то говорит и обещает женщина — это еще надо расшифровывать. Я понятно изъясняюсь? — последнюю фразу канадец произнес по-шведски, специально для Колобовой.

— И все же, я думаю, — осадил решимость ученого Лавров, — основная часть переговоров уже закончилась… Не правда ли, Густав? Вы ведь хотите приобрести камень?

— Безусловно, безусловно, Виктор! — подтвердил Стурен. — Во-о-от, встретимся…

Стурен посмотрел на ручные часы, желая назначить время, но журналист и тут опередил его:

— …Завтра. Встретимся завтра в девять утра. Мы устали с дороги. Надо отдохнуть… подумать… Да и вам тоже.

— О’кей! — тряхнул немытым чубом Стурен.

— О’кей! — подтвердил Лавров и совсем по-стуреновски почесался.

Так поступают мужчины

Глава 19 Разделенная скорбь и голос камня

Муниципия выделила Лаврову и его группе две шикарные комнаты. Да, в условиях совершенно дикой местности с невзрачными строениями и угрюмыми лицами местных жителей комната, загаженная местными гигантскими тараканами, куда спокойно, как к себе домой, может вползти змея, по потолку пробежать ящерица, а на подоконнике неизвестно откуда появиться исполинская улитка с ядовитой слизью, была шикарной. Все это, разумеется, по распоряжению Стурена. Каким влиянием обладал ученый в этом селении, догадаться было нетрудно. Если местные жители, выслушивая канадца, покорно кланялись и исполняли, то это было не просто влияние, а власть.

Отсутствие кондиционеров и горячей воды Сигрид уже не смутило — ей было не до этого. Как только были выплаканы первые слезы скорби, пришли апатия и абсолютное бессилие. Молодая женщина, а теперь вдова, просто улеглась на кровать, не снимая обуви и одежды, безразлично глядя в потолок. Сейчас она не удивилась бы даже обезьяне на подоконнике.

Через некоторое время к ней постучался Виктор.

— Вы не спите, Сигрид?

— Да какой уж тут сон, Виктор Петрович, — женщина села на кровать, вытирая платком носик.

— Лежите, лежите…

— Да нет, чего уж там.

Виктор почувствовал себя неуютно: «И чего ты приперся, Лавров? Тебя здесь что, ждали?..»

— Я почему-то думала, что первым ко мне придете именно вы, — безо всякой иронии сказала шведка.

— Если вы думаете, что я пришел вас успокаивать, — Виктор замялся, — то, черт возьми, вы правы.

Он не считал себя великим психологом и уж тем более не знал, как утешать женщин. Он за свою жизнь был и разведчиком спецназа, и журналистом-международником, и фотографом, и путешественником, но только не женским «успокоителем». И сейчас он считал, что выглядит довольно нелепо, но его мужское обаяние все сделало само. Сигрид улыбнулась сквозь слезы.

— Спасибо, Виктор, вы — настоящий друг.

— Спасибо и тебе, Сигрид. Ты тоже поступила как настоящий друг. Не ожидал.

Сигрид с удивлением посмотрела на Лаврова, не понимая, о чем он говорит.

— Я о разговоре со Стуреном.

— А-а-а, так я от своих слов не отказываюсь! — с готовностью действовать сказала шведка. И откуда только взялись у нее силы?

— Послушай, Сигрид, — Виктор впервые взял ее за руку. — Ты замечательная женщина. И тобой, пожалуй, гордился бы сам Рюрик, но я не могу позволить, чтобы ты рассчитывалась за ошибки правительств и спецслужб…

— Не говори так…

— …Подожди, не перебивай. Короленко был прав, когда сказал, что ты сыграешь важную роль в этих переговорах. Мы практически достигли цели благодаря тебе. Теперь предоставь все остальное сделать мужчинам.

— Но вы же не бросите меня тут? — испуганно спросила Сигрид.

— Глупенькая, — засмеялся Виктор и погладил женщину по щеке. — Ты еще не поняла, что мы никого не бросаем?..

Сигрид вдруг осознала, что надежнее и крепче духом мужчины не найти. Лавров был именно мужчиной, а не размазней. Таким же мужчиной, как ее покойный Влад… Но нет! Это нехорошо — засматриваться на чужого мужчину, когда еще не успела оплакать своего… Нет, нет! Сигрид, что ты делаешь? Шведка терлась щекой о большую ладонь Виктора. Ей хотелось этого. В этой ладони было все: сила, мужество, нежность, трепет и просто человеческое понимание…

В этот момент на рыночной площади внезапно поднялся страшный шум.

— Что это? — очнулась Сигрид от чар Виктора.

— Сейчас посмотрим, — нехотя поднялся Виктор со стула и направился к окну…

Посреди площади стояли Маломуж и Вубшет и озирались, будто волки, окруженные собачьей стаей. По всему было видно, что произошел какой-то конфликт.

— Си, у нас проблемы! — выкрикнул журналист. — Ребят, похоже будут мутузить.

— Мутузить? — удивилась женщина.

— Ну, в смысле бить! Ты посиди тут, а я…

Конечно же, неукротимая шведка сделала все с точностью до наоборот. Она пустилась за Виктором с такой скоростью, что несколько раз чуть не уткнулась ему в спину носом.

На площади разыгрывалось что-то наподобие игрища гладиаторов. Вернее, того момента, когда на бойцов выпускают разъяренных хищников.

Оказывается, оператор Маломуж, вопреки команде Виктора отдыхать, подумал, что он предоставлен сам себе. Он за руку утянул Вубшета немного побродить вокруг здания администрации и поснимать жителей Борамы. Но как только Олег вынул видеокамеру и стал наводить объектив… что тут началось! Торговцы вмиг побросали свои товары и пожитки и с дикими воплями кинулись в разные стороны. Когда торговцев не стало, оказалось, что администрация муниципии окружена множеством воинов. Тогда Олег умудрился снять несколько планов хитрым способом: становился к ним боком и глядел в другую сторону, а сам «поливал сонькой» из-под мышки. Особенно ему нравилось, как воинственные копьеносцы пели какой-то гимн и бряцали расписными погремушками с хвостами из темных львиных волос.

— Стоп, стоп, стоп!!! — Виктор поднял руки вверх, что почти во всех странах мира означает: «Я не опасен! Уберите оружие! Я не причиню вам вреда!» За ним хвостиком выбежала Сигрид и точно так же подняла руки вверх, став к нему спиной и рассматривая сжимающееся кольцо воинов.

— Что они с нами сделают?

— Изнасилуют, а потом съедят, — спокойно ответил Виктор. — По крайней мере, я бы сделал так, будь я на их месте.

— Ты неимоверный пошляк, Лавров.

— Нет, детка. Это — реальность. Я же тебе говорил, сиди на месте. Не послушалась? Ладно. Бог не выдаст, свинья не съест…

В это время из-за плотного кольца воинов выступил пузатый мужчина лет пятидесяти пяти — шестидесяти. Из одежды на нем, кроме набедренной повязки, не было ничего.

То, что случилось дальше, сразило Сигрид наповал. Виктор вдруг начал разговаривать с этим персонажем языком жестов. Его богатейший опыт общения с дикими племенами Африки, Океании, Амазонии был как нельзя более кстати. Сигрид, а также стоящие рядом Маломуж и Вубшет с открытыми ртами наблюдали за движениями украинского журналиста. И вот уже через пять минут его собеседник — вождь племени — расплылся в широкой улыбке.

— Хабари![15]

— Мзури[16], — ответил журналист и бросил шведке, стоящей у него за спиной: — Он знает суахили! Это проще.

— Карибу, бвана![17] — отозвался вождь.

И вот уже в следующую минуту враги стали друзьями. У племен, не обремененных хитрой подковерной политической игрой, отношения выясняются быстро. Все войско аборигенов довольно застучало щитами о копья, умиротворенно протяжно произнося: «Зе-е-е-е, з-е-е-е, з-е-е-е…»

— Лавров, ты волшебник! — воскликнула Сигрид.

— Ага! А еще я вождь племени хули в Папуа — Новой Гвинее, — ответил довольный Виктор, обнимаясь с вождем.

Первобытное войско было все ближе и ближе.

— Так, ребята. Сейчас нас будут бить! — сказал Виктор.

— Это за что же? — удивился Олег.

— У них высшая похвала — хлопок по спине. Потом никаких банок не надо, вся спина синяя. Уж поверь мне! — ответил журналист.

— А что же делать? — растерянно сказала Сигрид.

— Знаю! Повторяем за мной!

Не теряя ни секунды, Виктор начал движение танца с притопыванием, прихлопыванием и улюлюканьем. Эти движения подхватили все боран с копьями. Олег тоже начал повторять движения Виктора, и в исполнении далеко не пластичного мужчины с камерой Sony под мышкой это выглядело несколько забавно. Следующей в эту игру включилась Сигрид. Не отставал и Вубшет, который оказался не таким глупым, каким показался поначалу.

— Становимся за мной в ряд и уходим, — продолжая танцевать, скомандовал Виктор.

Так, пританцовывая, они ушли в сторону здания администрации. А из окошка этого строения доносился громкий храп Густава Стурена, видимо, допившего коньяк, подаренный ему Виктором.

Вечер группа коротала вместе в комнате у Сигрид. По славянскому обычаю человек, потерявший близкого, не должен оставаться один хотя бы в первые дни своего траура. Кто-то связывает это со страхом перед мертвыми, кто-то поступает так из боязни за физическое состояние скорбящего, а кто-то просто руководствуется традициями предков. Что же касается наших героев, то они не просто присутствовали, они всеми силами старались отвлечь Сигрид от ее горя. Ребята вовсю рассказывали забавные истории из жизни телевизионщиков. Не отставал от них и Лавров, вытаскивая из загашников своего богатого опыта удивительные случаи, которые заставили бы смеяться даже абсолютного флегматика. Сигрид была полностью увлечена этим представлением, лишь иногда тяжело переводя дыхание и бросая печальные взгляды в окно на цветущее буйным цветом дерево.

В дверь постучали и, не дожидаясь отклика, открыли. В комнату ввалились четверо эфиопов, которые добросовестно сопровождали экспедицию Лаврова от самой столицы — рябой полиглот, знаток местных наречий Техути, тощий великан Нима и двое молчунов с автоматами, так и не пожелавшие до конца работы назвать свои имена.

— Мы уезжаем, Викто́р, — доложил Техути.

— «Калекаписо», мэм, переводится как «чужаки с ружьями», — вдруг нарушил тишину один из автоматчиков, обращаясь к Сигрид.

Шведка вопросительно посмотрела на Виктора.

— Это означает, что надо решить сейчас, — растолковал Виктор, — может, все-таки вернешься?

— Я-а-а? — возмутилась Сигрид. — С какого это перепугу?

Сигрид, которая хоть и знала русский язык превосходно, постоянно продолжала ему учиться, непроизвольно использовала фразу из обихода Игоря Хорунжего. Режиссер с улыбкой посмотрел на Лаврова, а тот на него.

— Ну-у-у, — замялся Виктор, — я же говорил, что нужно доверить это дело мужчинам.

— Но ты же сказал, что не бросаешь… никого?

Виктору было нечем крыть. Действительно, его предложение шведке уехать обратно выглядело, мягко говоря, некорректно с точки зрения компаньона.

— Л-ладно, будь по-твоему! — согласился Лавров. — Тогда мы больше не можем задерживать наших охранников… Спасибо, ребята!

Мужчины распрощались с охраной рукопожатиями, а Сигрид даже обняла по очереди каждого эфиопа, чем удивила и их, и всю группу. Последним из эфиопов к шведке подошел ее водитель — долговязый Нима. Большой, худой, жизнерадостный и безобидный, как игрушка. Ну что с него возьмешь? В Сигрид на миг забились детские живые чувства. Обняв худенького великана, она пустила слезу и пожаловалась:

— Нима, а у меня ведь мужа убили… Погиб он… — Слезы градом полились из глаз женщины.

Но что это? Великан Нима, веселый и задорный, вдруг скривился в странной гримасе… Невероятно высокий тридцатилетний сын скотовода Нима… плакал вместе с Сигрид. Нет, он не просто плакал. Он рыдал, и казалось, его ничто не может успокоить.

Сигрид растерянно посмотрела на окружающих. Она была удивлена настолько, что ее слезы просохли. Другие были удивлены ничуть не меньше. Нима вел себя так, будто Влад Колобов был и его родственником. Мягкосердечие этого увальня не могло не растрогать гостей Африки…

Провожая охрану до машины, Виктор спросил уже успокоившегося водителя:

— Нима, почему ты плакал?

— Мой дедушка говорит: если хочешь помочь человеку в скорби — раздели его слезы. Ему станет легче, а ты очистишься от злобы, зависти и желчи. Так говорили древние мудрецы нашего племени.

Вечер плавно перетекал в ночь, и Виктор строго разделил между съемочной группой дежурство в комнате Сигрид — по три часа каждому. Но даже если бы не состояние шведки, ее бы все равно охраняли. Лавров не доверял этому Стурену, да и племя, которое готово было от радости захлопать до смерти, легко может переменить свое отношение к белым, услышав команду канадского ученого: «Уничтожить!» По всему было видно, что Стурен здесь на первых ролях.

Укладываясь на ночевку, Виктор выставил будильник, чтобы не проспать свое время дежурства. Напротив, на небольшой кушетке, уже спал Маломуж, Игорь Хорунжий охранял Сигрид. А в углу, прямо на полу, положив голову на плечо, ничком спал странно прилепившийся к группе попутчик Вубшет.

Журналист положил под голову сумку, с которой не расставался. Там хранилась реликвия — Камень Святого Климента. «Так будет надежнее!» Он лег и сосредоточился. «Ладно, Стурен. Завтра посмотрим, чего стоят твои слова на самом деле. Ежели чего, поговорим по-другому… Si vis pacem, para bellum[18]. Виктор чувствовал затылком черную плинфу, лежащую в сумке, как вдруг отчетливо услышал в усталом мозгу: «Nil salvificem mundum sed verbum Dei».

— Не понял! — пробормотал он, подскочил и сел.

Лавров не знал латыни. Он произнес крылатое выражение, совсем не думая, что кто-то ответит на него. Откуда он услышал эту фразу? «Маломуж дурачится?» Журналист поднял голову. Олег спал сном младенца и даже похрюкивал. «Маломуж и латынь несовместимы», — иронично подумал Лавров и поправил свою «подушку», но мысли не давали ему покоя. «А кто?.. Вубшет? Ага, как же! Он и своего-то языка толком не знает…»

Прекрасная память журналиста воспроизвела сказанную кем-то фразу заново. Виктор повторил ее несколько раз, чтобы запомнить лучше. Но кто же ее сказал? И что она значит?

Он опять лег и стал восстанавливать ход своих мыслей. Дойдя до фразы «Si vis pacem, para bellum», он снова услышал в ответ: «Nil salvificem mundum sed verbum Dei»… «Nil salvificem mundum sed verbum Dei»… «Nil salvificem mundum sed verbum Dei»… Камень. Это был камень, который лежал под головой у Виктора.

Нет. Этого просто не могло быть! Камень говорил с ним. Неужели все, что рассказывал отец Антип, правда?

Лавров почувствовал, как корешки его волос задрожали. Легкое покалывание, как от незначительных электрических разрядов, охватило всю голову. Это чувствуют дети, когда боятся темноты. Это ощущают стритрейсеры, когда берут разгон на неровной трассе, это посещает поэта, когда он находит неожиданно удачную рифму… Адреналин. Лучший укол адреналина — это реальность. Камень действительно говорил с журналистом. Виктор лежал, словно в аэропорту, где мимо него бегают греки, древние иудеи, не менее древние римляне… Он был будто околдован. Не понимая ни слова, он чувствовал силу этого камня — из глубины веков, из дебрей христианской религии… С мыслями об этом журналист и уснул.

Глава 20 И все-таки ученый…

Ночь прошла без происшествий. Солнце «включилось» по обыкновению экваториальных широт — почти сразу, а к девяти Лавров уже подходил к комнате, в которой вчера принимал экспедицию Стурен.

Не успел журналист постучать в дверь, как она распахнулась и из помещения вышли две темнокожие женщины племени боран. Голые по пояс, в юбках до колен и босиком, со щетками в руках, они ничуть не смутились и даже не обратили внимания на Виктора, а направились к выходу, что-то шумно обсуждая и размахивая руками. «И это административное здание?»

Лавров на минуточку представил здание телеканала, где все уборщицы ходят без бюстгальтеров: «Радуцкий бы с ума сошел, увидев семидесятилетнюю тетю Пашу топлесс».

— Мистер Лавров, прошу вас, — послышалось из дверного проема.

Напротив Виктора стоял Стурен, который едва умещался в дверях, настолько он был высок и широк в плечах.

«Может быть, таким и был легендарный конунг Норвегии Олаф Трюггвасон? — подумал Виктор и тут же съязвил: — С пузом, правда, подкачал…»

И точно, небольшое брюшко у пятидесятилетнего Густава имелось. Но как он выглядел сегодня! Это был совсем другой человек. Канадский ученый со шведскими корнями был одет в чистый наглаженный костюм «сафари» и гладко выбрит. Ничто не напоминало в нем вчерашнего ковбоя-пьяницу. Единственное, что совершенно не вязалось с его внешним видом, так это кобура с пистолетом.

«Как инкассатор-любитель, — про себя прокомментировал Виктор. — Не застрелю, так хоть испугаю…»

Сама комната тоже преобразилась: повсюду был наведен идеальный порядок, а на столе лежала скатерть из кенийской материи с потрясающими цветными узорами, выполненными натуральными красками. На ней стояли несколько глиняных приборов грубой кустарной работы и большая деревянная коробка с сигарами.

Стулья были отмыты от многолетней пыли.

— Мы тут убирались, — улыбнулся Стурен мягкой вкрадчивой улыбкой, — …и почти успели к вашему приходу.

Виктор вошел спокойный и сосредоточенный, понимая, что от этого «жука» в любой момент можно ждать подвоха. У Сигрид в комнате сидели все трое мужчин: Маломуж, Хорунжий и Вубшет. Плинфу же Лавров все-таки взял с собой.

— Кофе? — опять улыбнулся Густав и виновато посмотрел на журналиста. — Ваш коньяк я весь выпил…

— …На здоровье.

— Ну что, приступим? — в полный голос сказал Стурен и указал Виктору на крепкий стул напротив себя.

— Пожалуй, — согласился Виктор. — Только охрану из-за штор уберите.

Виктор сразу обратил внимание на плотные гардины у окна. Он понял, что они не просвечиваются и там вполне мог кто-то быть.

— И-и-их, — весело выдохнул Стурен. — От вашего взгляда ничего не укроется.

Он что-то сказал на местном наречии, и из-за штор выскочили два аборигена в перьях, с копьями и мечами из костей хищников. Оба быстро выбежали из помещения под хлопки ученого в ладоши.

— Просто цирк какой-то… — прокомментировал Лавров и спокойно сел за стол.

— После того как я им починил насос в артезианской скважине, они считают меня братом Белого Масая. Вы не слышали легенду о Белом Масае?

— Доводилось, — ответил Виктор, которому не терпелось перейти к разговору о камне.

— Они тут все одичали, — словно поддразнивал журналиста ученый, оттягивая основную тему разговора. — После ухода колонизаторов, которые построили им этот сарай, сделали водопровод и вырыли скважину, они не знали, как всем этим пользоваться… Вот пришлось все налаживать.

— Густав, я…

— Понимаю, понимаю вас, Виктор. Но и вы меня поймите. Я не могу вот так просто доверять первому встречному. Пусть даже я его видел один раз пять лет назад…

— Что же вас так испугало, что вы перестали доверять людям?

— У меня возникли трения с министерством культуры Эфиопии, — объяснил канадец. — В одном из подземных храмов эфиопского города Лалибела я обнаружил «Евангелие от Павла» — это сборник протоколов допросов первых христиан, лично знавших Иисуса. Все протоколы представляют собой логию в форме вопросов-ответов.

— Но я слыхал, что они уничтожены! — изумился Виктор. — Сожжены самим Павлом.

Стурен недовольно поморщился, будто любое возражение причиняло ему боль.

— …Подлинность папирусов не вызывает сомнений. Я отрезал кусок документа и отправил своему другу, профессору Зубу, в лабораторию в Дрезден… Вы знаете, кто такой профессор Зубу?

Виктор сталкивался с Марионэлом Зубу на нескольких научных конференциях. Крепко сбитый мужчина с коротким светло-русым ежиком волос, серыми, будто прозрачными, глазами и без чувства юмора. Он больше смахивал на охранника, чем на ученого, однако внешность бывает так обманчива. «Ты сам-то на кого похож, Лавров?» — думал журналист, вспоминая ученого с молдавскими корнями.

Но переговоры продолжались, и Виктор быстро вернулся в их русло.

— Так эфиопы, по идее, наоборот, должны были обрадоваться такой находке, — удивился журналист.

— Понимаете, — пояснил Сутрен, — я никому не сказал о своей находке…

— Вы… украли ее?

Густав нахмурился:

— Как говорят у вас: в большой семье… клювом не щелкают.

— У вас прекрасный русский язык! — отшутился Виктор.

Густав Стурен говорил по-русски с акцентом, но не с таким, как у Сигрид, а с тем, какой бывает у англоязычных людей. «Родной язык у тебя все-таки не шведский, а английский», — подумал Лавров.

— Да, — согласился канадский швед. — У нас в семье берегли знание этого языка, меня даже назвали русским именем — Густав. Это по-русски Гостислав или Гостомысл, я уж не помню, а у шведов — Густав.

— Никогда бы не подумал!

— Фамилия Малыша в повести нашей писательницы Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» — Свантесон, это от русского Святополка…

— Как?..

— Да-да, Святополк — это у шведов Свантепулькер, а потом это имя сократилось до Сванте…

— …Мистер Стурен… давайте ближе к делу, — не выдержал Виктор.

— А ближе к делу, мистер Лавров… — Густав встал и нервно заходил по комнате. — Я знаю о Камне Святого Климента, но никогда не видел его. Как я могу быть уверен, что то, что… вы привезли, — это то… что мне нужно?..

Густав так волновался, что последние слова произнес очень путано.

Виктор держал у себя в кармане еще один козырь. Хотя он и сам точно не знал, козырь это или нет. Во всяком случае, от следующей фразы он ничего не терял:

— Nil salvificem mundum sed verbum Dei.

Услышав латынь из уст Виктора, Стурен сначала замер, а затем сел на стул и сжался в комок.

— Кто вам это сказал?.. В-вы… разговаривали с ним?

Лавров понял, что не прогадал. Он открыл коробку с сигарами, лежащую на столе.

— Вы позволите?

— О, да-да, конечно, — от волнения Стурен перешел на английский.

Украинец срезал кончик сигары и, чиркнув огромной спичкой, не торопясь подкурил. Теперь настала его очередь тянуть время…

— Nil salvificem mundum sed verbum Dei. — повторил фразу Густав и тут же перевел ее с латинского языка: — Ничто не спасет мир — кроме Слова Божия! Где вы это слышали? Вы говорили с ним?

Стурен почти блеял от нетерпения, а Виктор молчал, выпустив плотное кольцо дыма. Теперь он был твердо уверен, что этой ночью говорил с голосом Иешуа.

— Густав, я серьезный человек и приехал не в бирюльки с вами играть. Камень вы получите только в том случае, если, как и обещали, выкупите моих соотечественников из пиратского плена. Я могу быть уверен, что так и будет?

— Родной брат моего хорошего здешнего знакомого подвизается у пиратов помощником главаря, — робко ответил Стурен.

— Вы считаете, этого достаточно, чтобы сделка прошла удачно?

Стурен заерзал на стуле. Виктор же был тверд, как никогда.

— Зачем вам этот камень, Густав?.. Вы хотите повелевать всем миром?

— Нет, ну что вы, — стушевался канадец и вдруг поймал на себе цепкий взгляд журналиста.

Виктор смотрел на ученого, не мигая. Так смотрят, когда хотят вывернуть человека наизнанку, добраться до его нутра, разведать все тайны его души.

— Не смотрите на меня так! — взвизгнул Стурен и закусил кулак. — Я ничего такого не сказал!

— Зачем вам это, Густав? — спокойно повторил Виктор.

— Хорошо! — ученый нервно вскочил со своего места. — Пойдемте со мной! Пойдемте!

Стурен встал и направился в сторону отдельной двери из комнаты.

— Пойдемте! Слово ученого: вас здесь никто не тронет! Не бойтесь.

«Слово ученого: ваши кости неплохо смотрелись бы в моей коллекции», — думал Виктор, следуя за Стуреном, при этом не теряя бдительности. Они шли по узкому темному коридору, и Виктор был спокоен. В таких условиях он мог справиться с любым количеством оппонентов, даже если у них было бы огнестрельное оружие. Журналист нащупывал рукой камень, лежащий в маленькой перекидной сумке через плечо, и это придавало ему уверенности. Вскоре, пройдя по коридорчику, ученый открыл дверь.

— Добро пожаловать! Моя святая святых!

В кабинете палеографа нашлось два стула в колониальном стиле с высокими спинками; собрание лингвистических словарей, разместившееся на книжных полках; сомы, копченные на костре и насаженные на короткие палки — высушенные, сморщенные, почерневшие от дыма, они казались шаманскими куклами, которые корчатся в отвратительной пляске. Нашелся здесь и огромный тюк ткани яркой расцветки, такие очень по вкусу африканцам; была здесь и глиняная утварь, и плетеные корзины, и сумки из волокна рафии, гвозди, ружья и мягкие фетровые шляпы, пальмовое вино в калебасах, кокосовое масло в старых жестянках из-под керосина. Стало ясно, что запасливость была одной из основных черт характера Густава Стурена.

— А что? — заметив обозревающий взгляд украинца, пояснил канадец. — Здесь почти не ходят деньги, и все достается с большим трудом. Люди предпочитают меняться, а не продавать.

— Почему же вы уехали из Эфиопии? — поинтересовался журналист.

— Я временно взял себе на обработку и расшифровку рукопись раввина Шаула, — пояснил палеограф. — А на меня кто-то донес. Приходится прятаться здесь, отсюда выдачи нет.

Разместившись на одном стуле и жестом указав Лаврову на другой, он продолжил:

— Понимаете, Библия дошла до нас в рукописях. И между рукописями есть разногласия. А Эфиопия, приняв христианство еще в первом веке, а потом отделившись от остального христианского мира, сохранила и самые ранние рукописи. По эфиопским документам можно обнаружить утраты в европейских текстах Библии и позднейшие вставки.

— О чем идет речь? — заинтересовался журналист. — Пропуски? Например?

— Нам неизвестно первое послание Павла к коринфянам, — пояснил палеограф. — То, что сейчас называется Первым посланием к Коринфянам, на самом деле является вторым, потому что оно начинается словами «Как я уже писал вам, братья…» Но это послание до нас не дошло.

— А вставки какие? — спросил Виктор.

— Их, кстати, немного, — отозвался Густав. — Это концовка Евангелия от Марка, последние несколько фраз в шестнадцатой главе, где есть обещание Христа, что «будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы». В древних рукописях этот текст не читается… Вставкой является седьмая глава Евангелия от Иоанна, там, где Христос встречается с женщиной, обвиненной в прелюбодеянии. Помните, где беседа Христа заканчивается словами: «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень»? В рукописях до пятого века мы не встречаем этого эпизода и более того: мы не встречаем ссылок на этот эпизод у святых отцов. Скажем, святитель Иоанн Златоуст, который дал толкование на все Евангелие от Иоанна, пояснив в нем каждое словечко, оставил без комментариев целую главу, он даже не упомянул о ней. Очевидно, эта глава ему была не известна.

— То есть знаменитая картина Василия Поленова «Христос и грешница» нарисована по поздней вставке в Евангелие? Апостол Иоанн такого не писал?

— Ну, по духу, по сути своей эпизод евангельский, конечно, но апостол Иоанн такого не писал, да. Как и знаменитый текст в Евангелии от Иоанна «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь; и сии три об одном». В древнейших кодексах Нового Завета этой фразы нет. Это позднейшая глосса.

— Это еще что за зверь? — удивился Виктор.

— Бывает, что один переписчик пишет некое примечание на полях, смысл некоего пассажа резюмируется, а в следующем поколении другой переписчик вставляет это уже в основной текст. В истории текстов, рукописей такое бывает. Вот, например, Нагорная проповедь Иисуса обращена и к мужчинам, и к женщинам. Но вот «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» и «Кто женится на разведенной, тот прелюбодействует» обращены только к мужчинам, а для женщин никаких пояснений нет.

— Глосса, попавшая при дальнейшем переписывании в основной текст? — догадался Лавров.

— Именно так! — подтвердил Стурен. — При этом ни одна другая книга на земле не имеет такой удачливой судьбы, как Библия. Все до единой рукописи античных литераторов, историков, философов нам известны только в средневековых копиях. То есть разница между временем возникновения, скажем, Диалогов Платона и первыми рукописями, которые дошли до нас, составляет порядка двенадцати-тринадцати веков. В то же время разница между временем написания Евангелия и первыми рукописями Евангелия, которые дошли до нас, составляет двадцать лет! Евангелие от Иоанна было написано в первых годах второго столетия — Иоанн пережил всех остальных апостолов. И найденный в Египте фрагмент Евангелия от Иоанна, знаменитый Оксиринхский папирус, датируется серединой второго века — сороковые-пятидесятые годы. Это то, что признают большинство ученых.

— А есть такие, что не признают?

— Есть еще один фрагмент Евангелия от Матфея, который хранится в Тринити-колледже в Оксфорде. Точнее, три фрагмента папируса, каждый размером со спичечный коробок. Это двусторонние обрывки из двадцать четвертой главы — там на одной стороне и на другой написано. Эти фрагменты датируются шестидесятыми годами первого века. Если Евангелие от Матфея, согласно церковной традиции, написано около сорок второго года, то его фрагменты в Тринити-колледже — это копия с авторского оригинала. При этом надо заметить, что Матфей-то писал по-арамейски, не по-гречески. Только в конце первого века святой Климент Римский перевел Евангелие от Матфея с арамейского языка на греческий. Ни одна другая античная рукопись, античный текст не имеет столь удачной судьбы, столь удачной сохранности. Но тем не менее между рукописями есть разногласия. И знаете, что я нашел, расшифровывая протоколы допросов первых христиан?

— Теряюсь в догадках, — признался Лавров.

— Рукопись была свернута в трубочку, и таким образом самый первый лист — это последний протокол. Но не допроса, а осмотра склепа, в котором раввин Шаул обследует место, на котором Иосиф из Аримафеи и Никодим оставили тело Иисуса. Протокол заканчивается подробным описанием камня из вулканического стекла. Такие камни из черного обсидиана в Древнем Египте называли «камнями мертвых». Египтяне и вернувшиеся из египетского плена израильтяне верили, что если положить этот камень мертвому под голову — это поможет ему на пути в потусторонний мир… Последние слова последнего протокола я перевел как «Иешуа Святой, Он говорит со мной из этого «камня мертвых», если положить на него свой затылок»… На платке-убрусе отпечатался его лик, который нам теперь известен как Спас Нерукотворный; на Туринской плащанице отпечаталось его тело; в «камне мертвых» отпечаталась его душа. Изучая древние рукописи в архивах Ватикана и Стамбула, я проследил путь «камня мертвых» от апостола Павла к святому Клименту Римскому, далее в Херсонес, и потерял его следы в Киеве.

— Так это вы заказали сомалийским пиратам захват украинского судна с целью получить в качестве выкупа Камень Мертвых? — поразился украинец.

— Ну что вы! — возразил канадец. — Пираты из племени вату́тси сами захватили «Карину» и потребовали от Киева сначала пятнадцать миллионов долларов, потом пять миллионов, затем я через посредников предложил заплатить за Украину эти деньги, но взамен попросил подголовный Камень Святого Климента.

— А какую роль во всем этом играет советник президента Муса?

— Он прикрывает пиратов с берега, снабжает их провиантом и оружием. Если надо — людьми. За это пираты отдают ему солидный куш.

— Это все?

— Все! — облизнул пересохшие губы Стурен. — Виктор, отдайте мне камень. Он мне нужен…. Ну, дайте мне хоть взглянуть на него… Хоть слово сказать… Где он? Вы привезли его? Действительно привезли?

Глаза канадца светились так, будто он умолял дать ему дозу наркотика. Виктор спокойно, не спуская глаз с ученого, достал из сумки черную плинфу Николая Святоши и протянул своему визави.

— Держите. Но без шуток.

— Это… он? — надрывно дыша, выдавил из себя Густав.

Виктор молча кивнул головой.

Ученый протер о штаны взмокшие ладони, дрожащими руками взял камень, положил его на пол и прямо как был, в чистом костюме, лег на реликвию затылком. Закрыв глаза, он долго молчал, потом глаза его открылись и палеограф прошептал:

— Это он…

— А вы сомневались? — спросил журналист.

— А вы сомневались, что я ученый? — ответил Густав.

— Будем меняться? — небрежно спросил Лавров.

— Да, да, да… Конечно будем! Но вы ничего такого не подумайте! Я не обманщик! Не злодей! Я ученый!

Но Стурена ожидал еще один сюрприз: его пистолет Para Ordnance Р14-45 оказался в руках Лаврова.

— А я — журналист, — ровно сказал Виктор. — И хочу освободить своих соотечественников. Поэтому переведите пять миллионов долларов на анонимный счет в банке «на предъявителя», и поехали с паролем от него к пиратам.

— Туда нет дороги, — пробормотал обезоруженный канадец.

— Ну, нет дороги — нет и камня. — Виктор одной рукой взял плинфу, но Стурен вцепился в нее, как клещ.

— Пойдем пешком — предложил ученый. — Я за этот камень на четвереньках доползу, куда надо.

— Значит, пойдем пешком, — согласился Лавров. — Камешек отдайте!

Виктор буквально вырвал плинфу из рук ученого и положил в свою сумку.

— В любом случае нам надо отсюда выбраться. Не нравятся мне ваши войска вокруг дома…

Глава 21 Неожиданные враги

…Они пересекали площадь перед администрацией муниципии гуськом. Первым шел Густав Стурен, посматривая на чернокожих воинов и выискивая кого-то в толпе. За ним следовал Лавров, держа канадца на мушке, ремень с кобурой канадца тоже перекочевал на бедра Виктора. Потом шла Сигрид, за ней Хорунжий и Маломуж с багажом съемочной группы. Замыкал колонну Вубшет, нагруженный вещами шведки.

Воины племени боран с огромными черными плюмажами вокруг голов, делавшими их похожими на львов, с длинными железными пиками и с разрисованными синей краской лицами по команде Стурена расступились в разные стороны, образовав коридор шириной в три метра. Когда процессия европейцев вышла из поселка Борама, один из вождей что-то скомандовал, и его подчиненные принялись выкрикивать клич, одновременно высоко подпрыгивая и громыхая погремушками из высушенных тыкв на палке. Похоже, их основным принципом было: «в любой непонятной ситуации скачи на месте».

В джунглях Лавров скомандовал «Бегом марш!», и они побежали, но не прошло и десяти минут, как Сигрид айкнула и упала ничком, сморщившись.

— Кажется, нога…

Виктор наклонился к шведке, снял ее туристический ботинок и принялся прощупывать голеностоп.

— Здесь болит?.. Здесь?.. Здесь?

Сигрид явно была расстроена своим глупым положением.

Через полминуты Виктор облегченно выдохнул:

— Ничего страшного, чуть-чуть подвернула. Ну-ка, где наша аптечка? Маломуж, бинт!

Крепкие руки Лаврова стали быстро бинтовать ногу женщины.

— Будет больно — пищи…

— Нет, мне совсем не больно, — храбрилась женщина-викинг.

Рядом стояли Маломуж и Хорунжий, грубовато шутя.

— Что ж ты так, Сигрид? — наигранно упрекал Маломуж. — Чуть что — и сразу воронкой кверху!

— Я говорил, ее нужно было съесть перед дорогой, — подтягивал Хорунжий.

— А она нам за грехи Лаврова досталась! — продолжал Олег. — Как Павлу его камень…

— А где Стурен? — спохватился Виктор.

Воспользовавшись заминкой, Густав незаметно отошел в сторону и нырнул в кусты.

— Стой, сволочь! — заорал Хорунжий и бросился за канадцем.

В этот момент в той части зарослей, куда убежал ученый, раздались выстрелы.

— Хорунжий, назад! — что было сил закричал Виктор, но ответа не последовало.

Из ниоткуда появились воины боран. С яростным боевым кличем «Клу-клу!!!» они рванули вслед за своим покровителем — ученым, которого считали братом Божества, Белого Масая. После очередного залпа из-за деревьев несколько чернокожих воинов упало, но никто не остановился. Наоборот: аборигены с удвоенной яростью помчались дальше.

— Маломуж, хватай вещи и за мной! — крикнул журналист, не оборачиваясь.

Он согнулся пополам, и, пригнув Сигрид, которая уже успела надеть свой ботинок, увлек ее за собой. Они бросились вон, подальше от места схватки.

— Это наши стреляют? — спросила на бегу Сигрид.

— Наши уехали вчера! — не сбивая дыхания, ответил украинец.

Говоря о «наших» Виктор, как и шведка, имел в виду эфиопскую охрану.

— Ну, может, вернулись? — с надеждой спросила женщина.

— Нет! — ответил Виктор. — У наших — автоматы Калашникова, а это винтовки стреляют… Стой!

Виктор резко остановился, а Сигрид не успела и налетела в него со всего маху. Лавров не дал ей упасть, подхватив за талию.

— Стоять, Казбек…

Журналист прислушался. Опыт следопыта-путешественника превратил его в изваяние.

— Ви…! — начала Сигрид.

— …Ш-ш-ш, — остановил ее Виктор и после паузы добавил шепотом: — В двухстах шагах отсюда люди.

— Кто это? — прошептала в ответ Колобова.

— Полезай на дерево, сейчас разберемся.

— Я не могу! — возразила женщина.

— Еще как сможешь! Соберись! Ты же женщина-викинг! — возмущался шепотом украинец.

Лавров вскарабкался на увитый лианами ствол большого кедра и сверху протянул руку Сигрид:

— Хватайся за ветки! Я держу тебя.

Колобова начала было всползать к Виктору, но ее ноги соскользнули со ствола, и она беспомощно повисла на руке журналиста.

— А-а-а-а!.. Твою мать! — Сигрид беспомощно болтала ногами и ругалась, на чем свет стоит.

— Я держу тебя, все в порядке. Не визжи, беду накличешь! — Виктор забрался еще выше, подтягивая за собой темпераментную шведку.

— Ты где так ругаться научилась, Астрид Линдгрен? — смеялся украинец, когда она уже сидела на ветке рядом.

— Был бы у тебя муж русский моряк…

— …Вот только этого мне не хватало! — возмутился Лавров. — Мужа, да еще и моряка… русского…

Сигрид засмеялась, но журналист успел зажать ей рот рукой…

Едва они вскарабкались на широкое разветвление, как прямо под их деревом пробежали трусцой пять чернокожих копейщиков с пиками наперевес, потом еще семеро. Они, видимо, устремились на шум к месту вооруженного конфликта.

Сверху больше ничего не было видно, но по боевым кличам аборигенов и винтовочной канонаде было ясно, что кто-то ведет с войском боран ожесточенный бой.

Прошло около часа, когда шум затих. Виктор и Сигрид еще какое-то время просидели на дереве молча. Журналист первым нарушил пугающую его тишину:

— Побудешь тут без меня? Мне надо найти ребят.

Сигрид в недоумении посмотрела на Виктора:

— Ты хочешь меня оставить здесь одну?! На съедение крокодилам?

— Крокодилы по деревьям не лазают, — с легкой улыбкой констатировал журналист.

— Хорошо, иди!!! И пусть тебя замучит совесть, если со мной что-нибудь случится.

— Си-и-игрид, — с укоризной протянул Виктор.

— Иди! Я и так вдова. А теперь…

— …Что теперь? — поймал Колобову на слове журналист.

— …Теперь меня еще и съедят, — нашлась шведка.

— Сигрид, никто тебя не съест.

— Я не боюсь! Иди! — она поджала губки и демонстративно отвернулась.

Виктор несколько секунд молчал, выдерживая паузу, но затем тихонько кашлянул и дотронулся до локтя молодой шведки.

— Сигрид, ты… ты очень смелая женщина…

— Правда? — она оглянулась и посмотрела Лаврову прямо в глаза, чего никогда раньше не делала.

Полураскрытыми губами она прижалась к его щеке, дрожа всем телом…

— …но это не дает тебе право мной манипулировать, — закончил свою фразу Виктор.

— Ах ты! — шведка отпрянула от Лаврова и размахнулась, чтобы дать ему оплеуху.

Но, потеряв равновесие, чуть не сорвалась вниз с пятиметровой высоты. Виктор с ловкостью, которой мог бы позавидовать сам Тарзан, успел ее подхватить. Сигрид откинула плечи назад и не спускала с журналиста глаз. Он готов был поклясться, что все его тело пронзила искра… Голова кружилась, как в шестнадцать лет.

— Негодяй… — пробормотала Сигрид, понимая, что означает этот взгляд мужчины и что за этим последует.

— …Знаю… еще какой, — низким голосом ответил Виктор…

— …Викто́р, слезай! — позвал его кто-то снизу по-английски.

Это был Вубшет. Африканец стоял, высоко запрокинув голову, его глаза сузились, как у китайского болванчика.

— Ну, ты смотри, подкрался, — с каким-то облегчением произнес Виктор под звонкий смех Сигрид.

Вубшет терпеливо ждал, пока белые люди спустятся с дерева.

— Калекаписо перебили людей боран, — доложил проводник-носильщик, с трудом подбирая английские слова. — Они взяли Стурена и ваших людей. Отвели в поселок.

— Как они выглядят? — спросил Лавров. — Много их?

Вубшет показал десять пальцев и добавил:

— Они белые. Я не понимаю их язык. Их речь похожа на вашу.

— Ну, раз белые, значит, чего-то от нас хотят.

— У одного из них рисунок, как у вас на плече…

Виктор рефлекторно потрогал свою татуировку, сделанную еще в те годы, когда он проходил службу в горячей точке.

— Ваши вещи, мадам, — тем временем обратился Вубшет к Сигрид, показывая на поклажу шведки.

— Спасибо, Вубшет, — поблагодарила Сигрид, давая понять: «Неси и дальше!»

«Белые… Говорят на том же языке, что и мы…» — Виктор сел у подножия того кедра, с которого они только что слезли.

Да, за ними охотились. Скорее всего, не за ними, а за камнем. Или за деньгами? Но кто?

Черный камень был у него, как и записка с паролем от банковского счета «на предъявителя» с пятью миллионами долларов. Надо спешить и срочно выручать моряков с «Карины».

— Вубшет, — обратился журналист к проводнику. — Ты поможешь нам попасть в селение Зейла, не заходя ни в какие другие населенные пункты?

— Нужно будет идти через пустыню, — ответил африканец.

— Я видел на карте, она не очень большая, — сказал Виктор, скорее, чтобы успокоить Сигрид.

Он опять вспомнил о своей татуировке. У противников такая же…

Трудно будет оторваться от бойцов, имеющих ту же подготовку в разведшколе КГБ СССР, что и у самого Лаврова.

Глава 22 Слезы вождя и подарок для Вубшета

Годлумтакати сидел и плакал, как ребенок:

— Боипузо, Джитинджи, Нкендилим, Катлего…

Чернокожий, почти фиолетовый вождь племени боран заливался слезами, сидя на полу в номере у Лаврова. Черные перья его боевого венца вздрагивали, а амулеты из костей животных и косточек фруктов на груди грустно позвякивали от содроганий тучного тела вождя.

— …Мелизизв, Фулазела, Изингома…

— Годлумтакати, — кашлянув, сказал Виктор на суахили. — Успокойся, друг мой. Ты же вождь…

— Какой я вождь? Если позволил погибнуть своим детям? Пятнадцать лучших воинов племени…

Детьми абориген называл всех людей своего племени, и его горю не было конца. Рядом сидела Сигрид и, глядя на расстроенного африканца, тяжело вздыхала. Она не привыкла видеть мужских слез. Ей это казалось слабостью, но сейчас она по-настоящему сочувствовала этому грузному несуразному дядьке. Она вспомнила, как радовалось племя, когда еще вчера Виктор подружился с вождем. Дети природы далеки от интриг и кривотолков. Они воспринимают этот мир как есть, без рюшечек и бантиков. Им чужды сложные отношения между белыми людьми. Для них счастье — это когда все живы, сыты и здоровы. Разве этого мало?

— Мудива, Нтанда, Олууосей, Опеимеи! — продолжал завывать вождь.

— Что он говорит? — вполголоса спросила Сигрид Лаврова.

— Он называет имена погибших. В некоторых племенах есть поверье, что, если оплакивая умерших громко произносить их имена, их души быстрее найдут упокоение…

Обильные слезы вождя заставили Сигрид задуматься о многом. Но у Виктора на это не было времени. Немного поразмыслив, он достал из своей сумки аккуратно свернутый пакет, в котором на всякий случай хранилась маленькая фляжка со спиртом.

— Хлебни, Годлумтакати, — предложил журналист. — Это поможет.

Трехмесячное проживание в племени масаев в Кении пять лет назад сослужило Виктору неплохую службу как в знании одного из африканских языков, так и в отношениях с полудикими людьми.

Голдумтакати сделал глоток спирта, его глаза выкатились из орбит, и он затряс кистями рук.

— Не выдыхай. Не выдыхай! Я скажу когда, вождь!

…Годлумтакати уже пять минут сидел без движения, уставившись в одну точку.

— Соответствует своему имени, — улыбнулся Виктор[19].

— Может, он умер? — настороженно спросила Сигрид.

Виктор лишь покачал головой.

— Еще! — наконец-то нарушил молчание вождь.

Лавров и Сигрид переглянулись. А Годлумтакати, сделав еще один глоток чистого спирта, начал повествование:

— Они похитили Эйо, но не сломили наш дух! — не без труда перевел Лавров с языка суахили и тут же пояснил Сигрид: — Эйо — это они так Стурена зовут, то есть радость. Почти «моя прелесть»…

В этот момент с улицы зашел Вубшет, и Виктор попросил его переводить, что говорит вождь, поскольку тот то и дело вставлял слова языка сомали.

— Их было десять человек, — включился в перевод Вубшет. — Их кожа была белой, как вершина горы Килиманджаро, они стреляли из этих своих калекаписо… Все в одинаковых черных бенадирах.

— Винтовки мы слышали, — поддакнул Лавров. — А бенадиры — это может быть любая одежда… Похоже, это какая-то служба, раз все одинаково одеты.

— Они убили воинов боран, а потом схватили нашего Эйо и твоих белых друзей, сели в большие железные машины и уехали.

— Вубшет, спроси у него куда?

— В сторону океана, — ответил вождь.

— Так, хорошо, — Виктор стиснул зубы и сильно зажмурил глаза.

В голове складывалась невеселая картина. Неизвестные белые в одинаковой одежде похитили Стурена, Хорунжего и Маломужа. Неизвестные белые, которые разговаривают на том же языке, что и Виктор. Неизвестные белые на больших железных машинах. Военные? Бандиты? Спецслужбы? Может быть, и все вместе…

— Ладно, разберемся.

Виктор вынул свой телефон и попытался набрать Короленко по спутниковой связи. На удивление, долго ждать не пришлось: пенсионер спецслужб ответил почти сразу.

— У нас опять проблемы, полковник /… / Ребят захватили /… / Не знаю кто!!! /… / Сигрид со мной /… /

Шведка сидела, как в кинотеатре, где крутят 4D-кино, только вот попкорн пока не поднесли и «Кока-колы» в подстаканнике почему-то не было. Сигрид казалось, что все это происходит не с ней. Пальба, погони, приключения, дикие люди. Сейчас она снимет очки, выйдет на свежий воздух, сядет в свой новенький «вольво» и поедет по городу с послевкусием от жуткой картины… Но нет. «Киномеханик» Лавров продолжал крутить свою остросюжетную ленту.

— …Гаврилыч, я за своих ребят пасть порву любому! — вдруг не выдержал Виктор, продолжая разговор по телефону. — У меня нет времени ждать /… / Камень при мне, деньги, считай, тоже при мне /… / Я понимаю, что ты не можешь обеспечить спецоперацию и массированный налет армейской авиации тоже не организуешь… Но знай! Меня достали! Когда я туда приду, им Рэмбо покажется мальчиком из песочницы. Все! Я сказал! /… /

Виктор спрятал телефон. Он был явно раздосадован и даже обижен. Короленко ничем не мог ему помочь, но украинец твердо решил довести дело до конца.

— Ты со мной пойдешь? — кинул он Сигрид.

— Конечно, — закивала головой дочь миллионера.

— А ты, Вубшет?

— Я с тобой, бвана Вики.

— Годлумтакати! Оружие есть? — обратился Виктор к вождю, но тот… уснул. Уснул в неестественной позе. Конечно, организм аборигена не привык к таким крепким напиткам, как чистый спирт. Двух больших глотков хватило, чтобы лишиться чувств.

— Понятно. Мертви бджолы не гудуть, — прокомментировал журналист.

— Чего-чего? — переспросила Сигрид, не знакомая с украинскими устойчивыми словосочетаниями.

— Ничего, собираемся, мадам Колобова.

— Не называй меня так! — рассердилась Сигрид. — Когда ты так говоришь, кажется, что мне 50 лет!

«50 лет! — вдруг подумал Лавров. — Знала бы ты, девочка, как это рядом…»

— …А еще тебя, бвана Вики, ждет сюрприз, — неожиданно улыбнулся Вубшет. — Пойдем, сейчас я покажу…

Все поднялись и отправились в кабинет, где Стурен принимал Виктора для переговоров. Здесь стояли все вещи из багажа экспедиции.

— Одкуда-а-а? — удивился украинец.

— Воины боран нашли среди деревьев и принесли, зная, что это твое и твоих друзей… Я подсказал, — похвастался Вубшет, подмигнув Виктору сразу двумя глазами, пытаясь это сделать одним, как европеец.

— Ну, порадовали!

— И вот еще! — с гордостью сообщил Вубшет. — Огненное оружие калекаписо!

За кофрами с камерами и сумками съемочной группы лежал… автомат Калашникова.

— Ек-макалек! — пробормотал Лавров.

Виктор поднял автомат за цевье. Оружие было не на предохранителе. Передернув затвор, Виктор с грустью убедился, что патронов нет ни в патроннике, ни в магазине. И еще кое-что насторожило бывшего разведчика спецназа: у автомата было два магазина — к рабочему магазину изолентой был прикреплен второй, только толстыми загибами вниз. Так поступали воины-интернационалисты в Афганистане, чтобы не терять времени на перезарядку и, выстрелив «рожок», быстрым движением руки перевернуть и поставить новый, приклеенный к нему, с патронами.

Во втором магазине патронов тоже, увы, не было…

— Все до последнего патрона выстрелил, как учили, бача… — обратился к гипотетическому противнику Лавров.

Теперь уже было совершенно ясно, что Виктор столкнулся с серьезным оппонентом. Бывший «афганец» — это не шутки. Это не мальчик, скулящий «Кукушку» в парке, даже не представляя себе, что такое «голод и усталость».

— Ну, как? Пригодится? — поинтересовался Вубшет.

Он ничего не понимал в огнестрельном оружии. Без патронов и штык-ножа этот «автомат века» не более чем дубина, которой можно оглушить.

— Спасибо, Вубшет. Что-нибудь придумаем. Ты настоящий друг, — искренне поблагодарил Виктор и пожал парню руку, хоть тот и не понял, что это означает.

— Этот Стурен жил здесь, как царь! — удивлялась Сигрид, глядя в окно из кабинета ученого.

Виктор тем временем перебирал документы на столе Густава, чтобы найти хоть какую-то нить, связывающую с пропажей канадца.

— У него здесь и кондиционер, и Интернет… Откуда здесь электричество?

— Сигрид, это Африка. Здесь не все так просто, как тебе кажется. Скажу больше. Тут есть и артезианская скважина, и канализация, если ты заметила.

— Я как-то и не подумала об этом, хотя и заметила.

— Не забывай, что Сомали — бывшая колония. Порабощенный народ получил электричество, канализацию, грамоту… потом свободу — и все пошло прахом.

— Как прахом — это же свобода! Независимость!

— Независимостью, я тебе скажу, тоже нужно уметь пользоваться… А ну, подожди, подожди…

В одном из выдвижных ящиков письменного стола Лавров обнаружил конверт и, прочитав надписи на нем, задумался.

— Вот видишь, Сигрид, Интернетом, оказывается, не только тут не умеют пользоваться. Письмо из Российской Федерации — из Хвалынска Саратовской области.

— Ну, мало ли писем может приходить ученому? — усмехнулась шведка.

— Писем много… но… В наш век в основном все уже пользуются электронной почтой, а тут…

Сигрид подошла к Виктору, сидящему за столом Стурена, и, положив ему руки на плечи, взглянула на конверт.

— Ты на почерк посмотри, — продолжал журналист, разглядывая каллиграфический почерк. — Буквы выписаны так, будто человек всю жизнь пишет пером.

— Красивый почерк, между прочим, — заметила Сигрид.

— Красивый, — согласился украинец. — Но особенный. Так моя прабабушка писала, она оканчивала церковноприходскую школу. Сейчас так не пишут. Такое впечатление, что это письмо пришло к Густаву из XIX века.

— Я не верю в реинкарнацию, путешествия во времени… — насмешливо сказала Сигрид.

— И я не верю… — задумчиво сказал Виктор, а затем резко встал и объявил: — В общем, так! В Зейлу мы будем добираться через Харгейсу.

— Не ругайся! — Сигрид смотрела на Виктора смеющимися глазами.

— Вот смотри, — Виктор убрал конверт и пододвинул карту местности, делая засечки карандашом. — Это километрах в ста отсюда, почти у границы с Джибути. Оттуда тридцать-тридцать пять километров до Зейлы.

— Так это что же получается, мы пойдем вокруг?

— Не пойдем, а поедем, — утвердительно кивнул Виктор.

— А свой внедорожник нам даст вождь. Он у него в хижине стоит, прикрытый фиговыми листьями, чтобы не было стыдно, да? — съязвила Сигрид.

— Почти, — блуждая в своих мыслях, ответил Лавров, еще раз перепроверяя расстояние на карте линейкой и рассчитывая масштаб на бумаге.

— Бвана Вики! — кусая губы от злости, по-африкански обратилась Сигрид к Виктору. — Если ты сошел с ума, скажи сразу. Я все пойму!

— Скажу честно! — парировал Виктор. — Все это время я только прикидывался нормальным!

— Виктор, — не унималась Сигрид, — я ведь не маленькая девочка. Ты что-то не договариваешь!

— Сигрид, тут не всякий взрослый дядя поймет, что делать. Куда уж девочкам! Смотри… — журналист опять склонился над картой. — Тут есть старая грунтовая дорога из Борамы в Зейлу, но мы по ней не поедем.

— Почему?

— Потому что по ней поехали похитители наших ребят. А мы зайдем с фланга. Откуда они нас ожидать не будут.

— Отлично, Виктор Петрович! Умница! Голова! — воскликнула Сигрид с издевкой. — Ты только забыл ответить на вопрос. На чем мы поедем? Верхом на вожде? Или, может быть, Вубшет умеет превращаться в коня?

Вубшет тем временем сидел «по-турецки» у входа в кабинет и, не выпуская из руки копья, спал.

— Открою тебе маленький секрет, — иронично улыбнулся Лавров своей спутнице. — Вообще-то Борама — это международный аэропорт… И даже если сейчас тут не летают самолеты, то инфраструктура все равно осталась.

— Что-о-о-о? Здесь?! — шведка обвела вокруг себя рукой. — В этих джунглях?

— Это пригород, Сигрид. Поселение — что-то наподобие префектуры. Отсюда здесь и Интернет, и электричество.

— Префектура, — проворчала шведка, — с тупыми префектами-дикарями…

— Так! Об этом потом! Я скоро!

Виктор не стал разводить полемику о «дикарях», так как был в корне не согласен с заносчивой дочкой шведского магната. Он поручил Вубшету охранять ее, не обращая внимания на ее возражения, а сам вышел из здания и исчез в лесу.

Через три часа на площади перед строением администрации стоял небольшой грузовичок с открытым тентом. За рулем сидел водитель с незапоминающимся лицом.

— И мы на этом поедем? — с ужасом спросила Сигрид.

Машина действительно была не ахти: она напоминала какой-то тарантас из старых американских фильмов о животных.

— Ну, чем богаты, — развел руками журналист. — Когда я говорил волшебное слово «Зейла», все дружно от меня отворачивались, делая вид, что я птица. Да и этот сказал, что не поедет. Пришлось дать полтачки денег… и пообещать охрану.

— А охрану где возьмем?

— Все продумано! — многозначительно ответил украинец.

Виктор достал из багажа свой запасной «прикид» — камуфлированный костюм а-ля «охрана рынков и малых архитектурных форм».

— Надевай! — скомандовал он Вубшету.

— Никогда! — сверкнул глазами африканец. — Никогда Вубшет не наденет костюм белого воина. Он уважает себя!

Абориген негодовал. Ему, гордому африканцу, который почему-то не гнушался быть носильщиком и сторожем, предложили надеть жалкую пятнистую униформу белого человека!

— Вубшет! Радость моя! — сдержанно произнес Виктор. — У нас в стране это обычная повседневная одежда. Головорезам, которые в ней ходят, даже оружия не дают. Надевай смело.

— Не надену! — уперся африканец.

— Вубшет… А если я тебе скажу, что это моя одежда?

— Правда? Твоя? — удивился туземец.

— Моя… Честно. Запасная… Это подарок. Бери!

Виктор давно снискал уважение этого простого на вид африканца. Бвана Вики не орал, как раненая гиена, не кидался на всех темнокожих, не унижал их, а даже уважал. Кроме того, он еще и поступал благородно по отношению к природе. Ведь не убил же он паука, не убил крокодила — значит, человек он достойный и вполне заслуживал уважения. А принять подарок из рук человека, которого уважаешь, приятно вдвойне.

Вубшет же на самом деле был не таким простецким парнем, каким показался с самого начала, когда он начал мериться ростом со всеми мужчинами экспедиции. Виктор так и не смог выведать конечной цели его путешествия, что, конечно, настораживало, но при этом африканец всегда был готов прийти на выручку и проявлял разумную инициативу, иногда удивляя своим умением думать на несколько шагов вперед. Чего стоила хотя бы его идея отправить бойцов боран в лес за вещами белых путешественников? А временами он задумывался так глубоко, что по выражению его лица можно было предположить, что он просчитывает в уме шахматную партию… «Непростой парень. Очень непростой. Ну, ничего. Еще присмотрюсь», — решил Виктор.

Подарок обрадовал Вубшета, и он стал надевать «камуфляж» с таким воодушевлением, что Сигрид и Виктор только переглянулись, беззвучно смеясь. Честно говоря, костюм Лаврова шел Вубшету как корове седло. Не привыкший к сковывающей движения одежде, он сразу сгорбился и опустил руки ниже колен. К тому же чувствовалась разница в росте: Виктор хоть и был ростом 190 сантиметров, но Вубшету его куртка и брюки были явно коротки.

— Восьмой рост. Не меньше, — бормотал Виктор.

— Гос-споди, какой же был тогда у Нимы? — вспомнила Сигрид водителя-великана.

— У того индпошив. Там лекала другие… — ответил Виктор, разглядывая несуразную одежду Вубшета.

— Ты прям, как закройщик, — смеялась шведка, — только сантиметра на шее не хватает и кусочка мела.

— Ну, к-как? — неуверенно спросил Вубшет.

— Прекрасно! — соврал Виктор, пока Сигрид едва сдерживала смех.

Африканец стоял посреди комнаты, как пугало… Да еще и горбатое пугало с такой прической, что… Виктор внимательно посмотрел на экзотическую шевелюру Вубшета.

— Так! Я знаю, что делать!

Он вынул из сумки Маломужа две куфии, которые у нас в просторечии называют «арафатками». Одну для себя, другую — для своего африканского друга.

Правильно повязав Вубшету на голову мужской платок, Виктор замер. Чернокожий воин выглядел как вождь какого-то племени: высокий, стройный и очень сильный мужчина.

— Во! — показал Виктор большой палец.

Вубшет догадался, что это хорошо, и улыбнулся.

Поручив вождю племени боран Годлумтакати спрятать их багаж у себя в хижине, Виктор запрыгнул в кузов, где его уже ждал «наемник» Вубшет с пустым «калашом». В этой стране один вид автомата внушал уважение. Второй «автомат» был обыкновенной палкой, срезанной в джунглях. Виктор мастерски приторочил к ней второй магазин и замотал ветошью так, будто защитил его от перегрева на солнце. «Магазин торчит. Что еще надо? Ну чем не автомат?» — сам себя успокаивал Виктор, хотя уверенности в безопасности, конечно, было мало. Надежда была только на то, что никто не заметит подвоха и потенциальные враги примут Виктора с Вубшетом за охранников с оружием и решат, что с ними лучше не связываться.

Маленький грузовичок чихнул и, напрягшись всем своим жестяным телом, тронулся с места. Воины боран во главе с вождем дружно трясли копьями и кричали «Кху-у! Кху-у-у!», отправляя большого белого вождя за своим любимцем, братом Белого Масая Эйо или же просто: Густавом Стуреном.

Глава 23 Неласковое солнце Сомалиленда

Джубаленд, Пунтленд, Сомалиленд, Аудаль и другие — все это части разрозненной Федеративной Республики Сомали, каждая из которых считает себя отдельным государством и враждует с соседями, говорящими на одном языке и молящимися одному богу — Аллаху. За двадцать лет гражданской войны выросло целое поколение детей, не знающих, что такое регулярное питание и учеба в школе, работающие родители и достаток в семье. Они росли, попрошайничая и воруя у соседей, точно таких же, как и они сами. И выросли голодными и злыми, не привыкшими трудиться, но умеющими воевать, грабить и убивать. Потомки земледельцев, скотоводов и рыбаков стали в лучшем случае нищими, обездоленными людьми, а в худшем — вымогателями, бандитами и пиратами.

Посмотрите на местных жителей. Почти любой их разговор заканчивается спором на повышенных тонах, до хрипоты, до драки, до смертоубийства. Кат — легкий растительный наркотик, который употребляет почти все население страны, — повышает их самооценку до наглой самоуверенности. Некоторые от беспрерывного жевания ката сходят с ума. Его жуют на работе, дома, в общественных местах — где угодно. Есть даже специальные заведения под навесами, где местные жители собираются и жуют, жуют, жуют… Такая себе «пивная», место культурного отдыха.

Кат стоит копейки, продают его везде. И это не мудрено: очень удобно ввергнуть страну в хаос и без проблем управлять людьми, быстро теряющими рассудок, в диком порыве забывающими о том, что они представители цивилизованного мира. Главное — определить для них предмет спора и обозначить врага.

Так началась революция в Сомали, переросшая в многолетнюю гражданскую войну, которая привела к тому, что видел Лавров в своем очередном путешествии.

Водитель грузовичка Газини тоже жевал кат, прямо на ходу, не выпуская руля из рук. Сигрид ехала в кабине рядом с ним, боязливо поглядывая краем глаза на этого странного серого сомалийца и держась за рукоять пистолета, которым на всякий случай ее снабдил Лавров. Ездить в Сомали без оружия было равносильно смерти.

Дорога из Борамы в Харгейсу была спокойной и накатанной. Маленький грузовичок с группой Лаврова на борту на удивление быстро спустился с горного плато, на котором и находилась Борама. Путники сразу почувствовали перемену климата: внизу по всему пути ощущалась стойкая жара. На небе не было ни облачка, и Виктору казалось, что он въехал если не в сауну, то в предбанник точно. «Ничего. Не Кара-Кум и не Атакама. Потерпим», — думал журналист. Он вспоминал путешествия в те пустыни, перед которыми меркнет даже знаменитая африканская Сахара. «Плюс сорок и у нас в Херсоне бывает, а вот плюс шестьдесят…» — не сдавался жаре Виктор, хотя вынужден был закрыть концом куфии лицо до самых глаз — донимал горячий ветер. Вубшет же сидел, будто так и надо, и ему все было нипочем. «Куда он едет? — опять подумал Виктор. — Молчит, гаденыш». Все, что Лавров знал о парне, это то, что он круглый сирота, рос с теткой… а дальше?

— Бвана Вики! — Вубшет словно угадал, что Лавров думает о нем.

— Да, Вубшет, — ответил журналист, посмотрев в глаза туземцу.

Тот видимо что-то хотел сказать, но почему-то запнулся.

— Я тебя внимательно слушаю, бвана Вубшет, — не отступал украинец.

— Почему ты не стал воином? У тебя для этого все есть! — нашелся африканец. — Ты очень сильный и смелый человек.

— Я был воином.

— Был?

— Да, был. Когда-то, когда ты еще только родился, я был воином… почти сорок лун. А потом стал журналистом.

— Так не бывает! — уверенно сказал Вубшет. — Мужчина воин всегда.

— А если нет войны, тогда мужчина кто? — полюбопытствовал Лавров.

— Хм… — задумался абориген. — А разве может не быть войны?

«Вот вам и вся психология, — подумал журналист. — «Разве может не быть войны?» Некоторые люди в этом мире не представляют себе жизни без войны. А сам-то ты, Лавров, что представляешь?»

Мы все спорим, отстаиваем свою правоту, возмущаемся, не понимая, во что это может вылиться. Только найди прореху, слабину — по религиозным, языковым, экономическим, национальным признакам… Только поднеси спичку — и вспыхнет… Люди все одинаковы. Никто не хочет зла для себя, для своих близких. Но какая тонкая грань между миром и войной…

Но долго размышлять «о судьбах родины» Лаврову не удалось. Не прошло и двух часов, как на горизонте показалась Харгейса, столица Сомалиленда и один из самых крупных городов Сомали. Сейчас он славился в основном своей грандиозной мусорной свалкой на окраине города, где сидели стаи птиц, изредка разгоняемые гиенами и бородавочниками, прибегающими сюда в поисках легкой добычи.

— Тормози! — крикнул Лавров водителю Газини и постучал по крыше кабины.

Нужно было разобраться, что делать дальше. До цели — пиратской столицы Зейлы — оставалось не более тридцати километров.

— Может, поедим? — не к месту спросила Сигрид у Лаврова, выбираясь из кабины и разминая суставы после долгого сидения.

— Вместе с ними? — кивнул журналист в сторону мусорных свалок, на которых воевали за пищу полчища гиен.

— Ви-и-ктор. Не смешно… — обиделась шведка.

— Сигрид, я думаю, не в традиции миллионеров трапезничать у мусорника.

— А что? Далеко же! И не пахнет…

В этот момент ветер сменил направление, окатив троих путешественников и водителя жутким зловонным смрадом.

— Ой, фу-у-у-у-у! Поехали отсюда скорее, — торопливо сказала Сигрид и, запрыгнув в кабину машины, прикрыла нос и рот платком.

— В столицу Сомалиленда заезжать не будем, — улыбнувшись, сказал Лавров, глядя на Сигрид. Он открыл карту, свернутую как планшет, и показал сомалийцу. — Зейла. Как договаривались!

Серый Газини только кивнул в ответ.

Окружающие пейзажи менялись с невообразимой скоростью. Сначала это было пустынное поле, где путешественникам встретился караван верблюдов, перебегавших дорогу почти перед самым автомобилем, что чуть не привело к столкновению. Водителю пришлось остановиться, а Сигрид вдруг наотрез отказалась ехать в кабине.

— Он такой вонючий, этот Газини.

— Ну-у-у, все мы вонючие в какой-то степени, — примирительно сказал Виктор, глядя на перебегавшее дорогу стадо одногорбых верблюдов.

— И вообще он неприятный, — продолжала жаловаться Сигрид.

— Кровь.

— Что?

— Газини — это кровь в переводе на русский, — зачем-то просветил спутницу Виктор.

— Тем более больше с ним не поеду! — категорично заявила шведка. — Он постоянно жует какие-то зеленые листья и мне предлагал.

— Это кат. Наркотик.

— Так ты посадил меня в кабину с наркоманом?! — возмутилась Сигрид.

— Ну, ты ведь марихуану куришь?

— Ну, марихуана — другое дело.

— Не вижу разницы. Не употребляю ни одно, ни другое…

— Да когда эти верблюды закончатся! — разозлилась Сигрид.

— Вообще-то они здесь живут, — сказал Виктор и сел в ту же позу, в которой ехал, рядом с молчащим Вубшетом.

— Так я могу поехать наверху? — переспросила Сигрид, уже забравшись в кузов и устроившись рядом в Лавровым.

— Ну, если не боишься кукунти-бунти, — многозначительно ответил журналист и скрестил руки на груди.

— А что такое кукунти-бунти? — поинтересовалась Сигрид, но ее голос утонул в звуке вновь заведенного двигателя грузовика…

…Затем был краснозем с большими колючими кустами акации и раскидистыми мимозами. Тут Виктор не удержался. Он снял крышку своей фотокамеры и стал делать великолепные кадры. Яркое насыщенное небо, красный, будто тертый, кирпич, грунт и тысячи оттенков зеленого на кустах и деревьях, одинаково приплюснутых сверху и оттого загадочных, как на картине художника, рисующего фантастику.

— Так что такое кукунти-бунти? — спустя какое-то время спросила опять Сигрид Лаврова, продолжающего активно фотографировать пейзажи.

Виктор хмыкнул.

— Надо же, запомнила эту белиберду. Я и сам не запомнил…

— Зараза ты, Лавров! А я тебе верила, — напоказ обиделась Сигрид.

— Ты не все обо мне знаешь… я еще иногда храплю по ночам, — ответил Виктор, не отрываясь от объектива.

— …Смотрите, слоны! — вскрикнула Сигрид так, что Вубшет чуть не выпрыгнул из кузова прямо на ходу.

Действительно, в стороне от грунтовой дороги у небольшого озера, оставленного природой как бы в насмешку над палящим солнцем, в красной пыли купалось небольшое стадо слонов.

— Большая редкость — слоны, — облизнулся Лавров, перенастраивая объектив. — В шестидесятые годы прошлого века здесь творилось смертоубийство. Добытчики бивней истребляли их нещадно.

Стадо красных, урчащих от удовольствия, фыркающих гигантов продолжало свои пыльные ванные, осыпая себя ярким грунтом из хоботов как из шлангов. Водитель замедлил ход грузовичка, а Виктор, пользуясь случаем, делал бесценные кадры для своей очередной выставки.

— Как поросята, — смеялся Лавров.

— Грязь любят, — подтвердила Сигрид.

— На самом деле так они избавляются от клещей.

Но идиллия длилась недолго. Вожак стада, большой старый самец с поломанным бивнем и ростом с двухэтажный дом, почувствовал опасность и яростно захлопал ушами.

— Ой, смотри! Он ушками хлопает! — радостно вскричала Сигрид.

— Ушками? — взволнованно спросил Виктор. — Эти ушки весят, как ты.

И журналист энергично застучал по крыше кабины:

— Газини! Поехали быстрей!

Тот газанул, и как раз вовремя. Разгневанный слон, подняв хобот и трубя, как солист военного оркестра, побежал за машиной, в которой были наши путешественники. Сигрид отчаянно завизжала. Вубшет бросил автомат и схватил свое копье, готовый ударить травоядного гиганта и даже не думая, что за этим может последовать. Виктор же, переведя камеру в режим «видео», снимал. Сигрид сорвала голос своими истошными криками. Разгоряченный слон уже настигал грузовичок, но здесь машина поддала газку и рванула вперед. Несколько секунд борьбы слона со скоростью Виктор снял на камеру. Мало того, самец даже успел задеть уцелевшим бивнем задний номерной знак машины и оторвать его вместе с панелью. Но силы были не равны. Победила техника, и через две минуты группа Лаврова находилась уже далеко, а ушастый агрессор спокойно вернулся к своему гарему.

— Отличная погоня! Настоящий эксклюзив! — радовался журналист.

Сигрид же смотрела на него как на сумасшедшего.

— У тебя железный характер, бвана, — с уважением сказал Вубшет, но Виктор не обратил на похвалу никакого внимания.

— Что, Сигрид, слоник? — издевательски ласково спросил он женщину.

— Почему ты не стрелял? — приходя в себя, спросила шведка.

Ее красивое лицо стало мертвецки бледным от испуга и никак не могло вернуть себе здоровый румянец.

— Не стрелял… Интересно, из чего?

— Но у тебя же есть пистолет!

— Во-первых, он не у меня, а у тебя.

Сигрид вспомнила, что пистолет действительно был у нее. Висел под курткой в кобуре.

— Во-вторых, там всего один патрон, и больше у нас нет.

— Не важно! Почему ты не взял его у меня и не стрелял? — настырно повторила дочка магната.

— Ха, милая моя! Стрелять слону из пистолета в лоб — это все равно, что из рогатки. Эффект нулевой. У него такая башка, что можно только хрюкнуть от зависти.

— Но он мог убить нас!

— Запомни, детка, — серьезно сказал Лавров. — Убить ради забавы может только человек. Звери это делают или потому, что голодны, или защищая себя. Слоны людей не едят и мы для него никакой угрозы не представляли, но наша машина… Он принял ее за соперника, вот и погнался.

— Так что, не видно, где машина, а где слон? — возмутилась шведка.

— Скажи, Сигрид, — вздохнул Виктор от такой детской наивности спутницы, — ты можешь отличить дихоризандру от бокарнеи?

— Чего?

— Вот и слон не может… Для него все, что большое и громкое — враг.

— А при чем тут бокарея, или как там?

— Все, все. Проехали, — засмеялся Виктор и по-товарищески приобнял озадаченную женщину за плечо.

— Я, наверное, действительно тупая, — сказала после паузы Сигрид.

— Просто неопытная, не парься, — совсем по-молодежному успокоил женщину журналист.

Глава 24 «В «Каскаде» парни тверже и умней»

Следующей неожиданностью в пути стала долина черных камней: сразу после «красной» саванны путешественники увидели поле, усеянное вулканическим черным камнем.

— Фигассе! — присвистнул Виктор и нащупал в своей неизменной маленькой сумке на боку Камень Святого Климента.

— Черные камни. Совсем такие, как у нас! — восторженно воскликнула Сигрид.

— Ну, не совсем. Но важно не перепутать.

Камней были сотни, тысячи. Они усеяли собой всю поверхность долины и в заре уходящего дня смотрелись довольно зловеще. Кое-где из них прорастали драцены, похожие на большие зонтики. Здесь они были не милыми комнатными растениями, а большими деревьями. Все это пугало.

— Какое страшное место, — передала свои внутренние ощущения Сигрид. — Уедем скорее отсюда.

До Зейлы оставалось не больше десяти километров. Словно услышав просьбу шведки, грузовичок ускорился, но внезапно на повороте у него оторвалось колесо. Машину резко развернуло, и она на полном ходу чуть не ухнула на бок, но устояла и, проехав еще несколько метров юзом, остановилась прямо у каменной долины. Виктор, сам едва не вылетев из кузова, обнял за плечи Сигрид, и это, возможно, спасло ей жизнь. Вубшет успел упасть на дно и по инерции закатился под самую лавку. Из кабины водителя вылез расстроенный Газини.

— Стало быть, каюк, — произнес он на русском языке.

— Ну, вот и отлично… Здесь и заночуем… — выдавил из себя Виктор, отойдя от шока.

— Зде-е-есь? — Сигрид не поверила своим ушам.

— Здесь, здесь, — подтвердил Виктор. — Не к маме на вареники едем. Надо отдохнуть, подготовиться и подумать…

Наконец-то ужин… Путешественники разбили лагерь недалеко от поломанной машины. Помощи ждать было неоткуда. За все время дороги от Борамы в Харгейсу им встретилось всего две машины да пару местных жителей на верблюдах, а по пути из Харгейсы в Зейлу они не увидели вообще никого.

Разведя костер, Виктор открыл три банки тушенки, купленной им за бешеные деньги в Бораме, когда он поехал искать транспорт. Вубшет и Сигрид с жадностью накинулись на еду, а водитель посмотрел на них как на умалишенных.

— Чушка! — с отвращением сказал он и отошел подальше, сев на камень и обняв собственные ноги.

— Мусульманин, — догадался Виктор, глядя на Сигрид, обратившуюся к нему с немым вопросом. — Я об этом не подумал. Ну да ладно, мы не договаривались, что я буду его кормить.

Вскоре наступила сытая лень, и Сигрид легла перед костром прямо на камни.

— А ты исправляешься! — улыбнулся Виктор, подкладывая ей под голову ветровку из своего багажа. — Становишься бывалой путешественницей, спишь на камнях.

— О да-а-а, — засмеялась Сигрид.

— Будет что рассказать дома, — без задней мысли добавил Лавров. Но тут же пожалел об этом. Лицо Сигрид изменилось, краешки губ опустились, подбородок задрожал. Она опять вспомнила о смерти мужа.

— Прости, Сигрид, я опять… — виновато начал Лавров.

— …Не надо слов, Витя. Нужных, ненужных — не надо. Это просто надо пережить… мне…

Виктор не знал, как выйти из этой ситуации, но дальнейший ход событий не позволил долго предаваться своим мыслям. Где-то далеко над равниной разнеслось отрывистое неприятное тявканье.

— Только этого нам сейчас и не хватало… Гиены. Как те, помнишь, у Харгейсы?

— Ой, они так на собак похожи. Такие милые, — улыбнулась шведка.

— Милые?! — изумился Виктор. — Сигрид, ты не понимаешь. Эти милые собачки бывают свирепы настолько, что одинокий лев может стать их добычей.

— …Правда? — изнеженная дочь миллионера с недоверием смотрела на украинца. Он, конечно, опять разыгрывает ее.

— Они стаей набрасываются на умирающего слона и рвут его еще живого. А если гиену ранить, она превращается в чудовище. Начинает рвать свою рану и пожирать собственную плоть…

— Хватит, Витя…

— …Вот такая милая собачка, — закончил свое повествование Виктор. — Но не переживай, сейчас им до нас нет дела. Судя по лаю, они гонят добычу километрах в трех к западу.

— Ты просто следопыт. А на востоке что? — поинтересовалась Сигрид.

— А на востоке, километрах в двух-трех, Аденский залив.

— А-а-а…

— А на юге — Южный полюс, а на севере — Северный, — разложил Виктор, давая понять, что вопросы на этот вечер закончены.

Затем он встал и ушел куда-то в темноту…

Сигрид никак не могла уснуть. Потрескивал костерок, которым группа отпугивала хищников. Вубшет нес вахту в камуфляже, но со своей пикой в руке. Лавров на спине спал под навесом, сооруженным из шерстяного одеяла. Колобова лежала рядом с ним на животе, приподнявшись на локтях. Она рассматривала этого громадного украинца и не могла оторваться. Почему? Сигрид не знала или боялась себе признаться. Она сравнивала. Как сравнивает любая женщина — подсознательно, глубоко спрятав свои мысли, но сравнивает своего мужа с кем-то другим. Совсем недавно она узнала о смерти своего Владислава — сильного, умного, веселого, любящего ее мужчины, дороже которого, ей казалось, нет никого. Но вот здесь, совсем рядом, лежал Виктор Лавров, который ни в чем не уступал капитану Колобову, ни внешне, ни по своим человеческим качествам, а может, и… превосходил?.. Шведка гнала от себя эти мысли, но они упорно не хотели уходить. Наконец она так и уснула — на животе, прислонившись щекой к покрывалу, набравшему тепла от прогревшегося за день грунта.

* * *

Виктор спал чутко. Многолетняя привычка разведчика концентрироваться в нужный момент включала его биологические часы тогда, когда это было необходимо. Он никогда не пользовался будильником, потому что знал: обязательно проснется за пять минут до назначенного самим собой времени. Дома он, конечно, мог спать и под залпы салюта на улице, и ничто не мешало ему полноценно отдыхать, но в командировке, тем более такой сумбурной, он не мог себе этого позволить. Поэтому шум двигателей приближающихся машин он услышал задолго до того, как они могли подъехать. Лавров лежал с закрытыми глазами, чтобы не поднимать панику, и обдумывал действия…

— Не двигаться, — послышался тихий голос, говорящий на русском языке, и щелчок затвора.

Журналист открыл глаза. Над его головой стоял мужчина в странном балахоне серого цвета и с винтовкой в руках. Ствол был направлен прямо в лоб украинца.

— Не двигаться. Башку отстрелю! — повторил человек с оружием.

Первое, что пришло в голову Виктору — это чихнуть и, воспользовавшись замешательством нападавшего, отвести ствол винтовки в сторону и со всего маху дать ему ногой в грудь. Но понимая, что человек в «рясе» был явно не один, Лавров сразу же отмел этот вариант. Он посмотрел на бойца в балахоне как на ряженого.

— С кем имею честь? Гэндальф Серый, если я не ошибаюсь?

— Встать и не рассуждать! — сорвался человек в «рясе».

Виктора вывели на свет угасающего костра, сюда же вместе с ним выволокли уже было заснувшую и ничего не понимавшую спросонья Сигрид.

— Лавров, кто это? Что это за люди?

— Святые отцы, разве не видишь? — ответил журналист.

— Не богохульствуй! — предупредил человек в «рясе», который держал его под дулом винтовки.

— А то что? Ты забудешь заповедь «не убий»? — поинтересовался Лавров.

Виктор не мог понять, куда девались еще двое из его экспедиции. Ну, водитель, понятно, мог и сбежать. Но Вубшет? Неужели струсил? Вот тебе и отважный воин…

Виктор окинул взглядом поляну вокруг костра. Здесь уже сидели «по-турецки» пятеро мужчин в одинаковых балахонах, подпоясанных кожаными ремнями, и с автоматами в руках.

— О! Весь синод в сборе! — обрадовался Виктор и начал считать: — Так-к-к… раз, два, три… Восемь… Восемь человек. А где еще четыре?

Посреди всей этой толпы странных «монахов» восседал, видимо, главный.

— А откуда вы знаете, что нас двенадцать, Виктор Петрович?

— Библию читал. А сектанты любят придерживаться писаний…

— …Могу вас успокоить. Мы не секта. Мы — церковь.

— Вот как? — удивился Виктор. — Слыхивал я о разных церквях. Даже о таких, что и вслух не произнести. Самая безобидная из них — церковь попугая Кузи. Вы часом не оттуда?

При этих словах трое из пяти сидящих «монахов» дернулись, а глава шайки заерзал на месте, но окрикнул их:

— Смирение! Смирение, братья мои…

К этому моменту на место лагеря уже подъехали два внедорожника «ленд круизер». Видимо, вождь боран их и называл железными машинами. Из джипов вышли еще трое мужчин в таких же серых балахонах и с оружием.

Виктор был разозлен. Перед ним сидели убийцы мужчин из племени боран. Вне всякого сомнения, это были они. Они охотятся за Камнем — этому есть подтверждения. Они, конечно, могли бы пристрелить его и Сигрид сразу, найти и забрать Камень, но что-то их останавливало. Их лидер был очень уверен в себе.

— Брат Глеб! — выкрикнул «монах», который поднял Виктора с помощью винтовки. — Он же глумится над нами! Камень у него! Я чувствую это!

— Меня предупреждали, что ты безбожник, — спокойно сказал украинцу тот, которого звали Глеб.

— Я не безбожник, Глебушка. Я попов не люблю, — дерзко ответил Виктор.

— Мы тоже попов не любим, — рассмеялся Глеб. — Мы вашу церковь вообще не признаем. Она занимается сребролюбием, чревоугодием и коррупцией… Но речь не об этом. Отдайте камень по-хорошему.

— А по-плохому? Что же вы, верующие люди, религиозные служители, убьете меня?

— Нет, что вы, товарищ Лавров, мы никого не убиваем, — примирительно промямлил Глеб.

— А несчастных туземцев племени боран? — влупил «в десятку» Виктор.

— А-а-а. Ну, так это антихристы. Ни роду, ни племени… Разве это люди?

Чудовищно. Этот Глеб говорил о темнокожих хозяевах этой земли как о каких-то животных, которых надо отстреливать. Виктор почувствовал, как в нем закипает злость.

— Эти антихристы тяжело ранили копьем в грудь брата Бориса! — опять громко вмешался «монах с винтовкой».

— Брат Борис — наш настоятель, почил в бозе сегодня пополудни, — объявил Виктору Глеб и вознес руки к небу: — Царствие ему Небесное, и пусть земля будет пухом!

— Земля пухом! — хором повторили все «монахи», подняв руки ладонями кверху.

Лавров тем временем уже продумывал пути к отступлению. Эти сектанты его достали. Самая главная ошибка, которую они совершили, — это то, что они не связали ему руки и не обыскали. За спиной у Виктора был его гвинейский тесак, который в иных ситуациях мог сойти и за короткий меч.

— А может быть, Камень Святого Климента — это не то, что вам нужно? Может быть, вы ошиблись? — тянул время Виктор, продолжая рассчитывать свои действия.

— Любезный христианин! — начал сердиться еще один «монах», который сидел по правую руку от Глеба. — Мы не для того десять суток плыли на корабле в железном контейнере, ели сухари и умирали от запаха своих же нечистот, чтобы выслушивать этот…

— …Спокойнее, брат Варфоломей, — оборвал его Глеб. — Новопреставленный настоятель Борис просил не обижать Лаврова. Он его очень уважал.

— Интересно, — хихикнул Лавров, — что это за брат такой, который меня знал, а я его нет?..

— Вы вместе воевали в Афганистане, Виктор Петрович. В миру его звали Борис Истомин.

Виктор вдруг стал мрачнее тучи. Он вспомнил тягучую жару Гиндукуша в чужой и непонятной стране, куда по милости престарелых руководителей Советского Союза кинули их, молодых пацанов, после школы разведки КГБ СССР. Вспомнил последнее прохождение торжественным маршем в учебке и строевую, которую горланили хором: «Выходила на берег Катюша». А затем — вылет в горы Афгани, скалы, среди которых мог прятаться душман с «М-16» или «калашом», и операцию «Каскад», где Борька Истомин, прикрывая основную группу, получил тяжелую контузию…

Один ответ у нас для вражьей стаи:

В «Каскаде» парни тверже и умней,

Куда б вы рук своих не запускали,

Мы будет реагировать быстрей.

Какой запрещенный прием готовила Лаврову судьба! Борька… Борька Истомин был тут рядом, но на стороне врага. Надо же! Борька Истомин — настоятель монастыря староверов, брат Борис. Он умер от копья воина боран, но, как и тогда, в далеких восьмидесятых, выстрелил все до последнего патрона. Но самое гадкое то, что Лавров чувствовал: будь Борька жив, Виктор, конечно бы, отдал Камень Климента ему, несмотря ни на что…

Напоминание о друге афганской войны лишь подхлестнуло Лаврова.

Расстояние до «верховного монаха» Глеба можно покрыть в один длинный кульбит и приставить нож прямо к кадыку, а там… вывести из строя один джип и уехать на другом вместе с Сигрид. Виктор пытался улучить момент для атаки, но тут Глеб щелкнул пальцами и из внедорожника вывели Густава Стурена с завязанными за спиной руками. Его нижняя челюсть вздрагивала, лицо имело страдальческий вид, хотя на нем не было следов насилия.

— …Методы всегда есть, — веско сказал Глеб. — Если вы, Виктор Петрович, человек совестливый, вы отдадите нам Камень Святого Климента в обмен на вашего друга…

— Не пойдет! — желваки Виктора заходили. — Слишком низкая цена! У вас еще двое моих друзей — Игорь Хорунжий и Олег Маломуж. Добавьте их, и тогда размен будет полноценным.

Монахи угрюмо переглянулись.

— Нет у нас твоих друзей, — сказал один из монахов, стоящих за спиной у Сигрид. — Сбежали.

Виктор и шведка оглянулись. Перед ними стоял монах лет сорока с огромной отечностью и гематомой под глазом.

«Узнаю кулак Хорунжего, — подумал Виктор. — Приложится так уж приложится…»

— Ладно! — вслух произнес Виктор, обернувшись к Глебу. — Ваша взяла!

— Лавров, ты что-о-о? — Сигрид удивленно смотрела на украинца.

Стурен молчал, всхлипывая, и смотрел, как уходит то, за что он отдал Лаврову пять миллионов долларов. Но сейчас Густава больше волновала его жизнь.

Виктор вынул камень из черного обсидиана. При этом все присутствующие напряглись, а журналист чувствовал себя как никогда легко.

— А теперь ищите! — выкрикнул он и с силой зашвырнул плинфу далеко за спину, где похожих камней лежало несметное множество.

— Фома, лови! — вскочил и громко выкрикнул Глеб.

Послышался глухой удар и вскрик.

— Поймал?! — громко спросил Глеб.

— Ты смотри! На живца! — весело сказал Виктор.

— Все в порядке! Поймали, — был ответ. — Правда, Фому немного прибили, но камень тут.

— Вот видите, Виктор Петрович. Мы и это предусмотрели, — радостно засмеялся предводитель старообрядцев.

Разочарование Лаврова было огромным. Оказывается, Глеб, предвидя маневр Виктора, заранее выставил далеко в долине двух монахов, чтобы не упустить камень. И это им удалось.

Через несколько секунд камень уже был доставлен из темноты обратно.

— Яков! Ты у нас знаешь греческий! Проверь… — скомандовал старший монах.

Невысокий монах неопределенного возраста, лысый и с пустыми глазами, забросил свое оружие за спину и взял в руки черную плинфу, приложив ее к уху.

— Да ну, не ракушку слушаешь! — возмутился Виктор. — Надо положить на землю и лечь на камень затылком!

Монах сделал то, что посоветовал Лавров. Он лег и закрыл глаза, пролежав пять минут. Вокруг него сгрудились все староверы. Наконец Яков открыл глаза.

— Ну что, слышал что-нибудь? Говорил с ним?

— Вроде да…

— Что он сказал?

— По-моему, дурак…

Монахи рассмеялись и затараторили вразнобой: «Ну, значит действительно о тебе!», «Брат Яков, поздравляю!», «Главное, услышать нужное…»

— Что ж, спаси тебя Господь, брат Виктор! — воскликнул довольный Глеб и добавил своим «братьям»: — По машинам!

— И вам не хворать… — удрученно ответил Виктор под рев заводящихся моторов внедорожников. — Ешьте, не обляпайтесь…

Через пару минут звук моторов стих вдали.

* * *

— Что мне делать? — рыдал Стурен.

Ученый от стыда прятал лицо в ладони, и Виктору опять пришлось заваривать ромашковый чай, который он всегда возил с собой.

— Я наказан за свое малодушие… — всхлипывал Стурен.

Сигрид смотрела на Густава, и он был ей противен. Она любила сильных и благородных мужчин, но канадец не подпадал ни под одну из категорий. «Гнилой здоровяк», — окрестила она ученого про себя.

— А чего ж ты бежал от нас, дурашка? — спокойно спросил Виктор, протягивая Стурену чашку с душистой заваркой.

— Я думал, вы меня убьете… — наивно оправдывался Густав.

— Детский сад…

— Что же теперь делать? — опять начал ныть канадец. — Я же себе никогда этого не прощу. Как мне справиться с собой?

— Может, у него спросишь?

— У кого?

— У Иисуса…

С этими словами Виктор поднял свою камуфлированную куртку, выдернул футболку из брюк сзади и аккуратно вытащил плинфу, которая плотно прилегала к пояснице, удерживаемая брючным ремнем.

— Держи, а то твой камень уже мозоль натер…

— Мой?.. — удивился ученый, глядя то на Камень Святого Климента, то на Виктора.

— А то чей же? Уговор дороже денег. Даже очень больших. А ты заплатил ого сколько… Живой — значит, бери свой камень.

Стурен обнял плинфу двумя руками и прижался к ней, словно к подушке.

— Лавро-о-о-в! Как?! — спросила изумленная Сигрид. — Ты же монахам его отдал!..

— Очень просто. Они сказали камень — камней много. Долина целая рядом. Глупо не использовать такой шанс.

— Но как же этот Яков слышал, что ему камень говорит? — спросила Сигрид.

— Да, как?!

— Ну мало ли, что сумасшедшему может показаться?

…Это была удивительная картина. Африканское плато неподалеку от моря. Ночной костер. И громкий хохот людей у этого костра.

Глава 25 За грехи предков

Широкий и могучий Днепр-Борисфен нес свои воды далеко вниз, за пороги, мимо ристалищ, поросших быльем, где тысячу лет назад первые князья Киевской Руси отвоевывали свое право на жизнь. Еще в прошлом веке не закрытый в шлюзы Днепр в половодье разливался до горизонта и поражал воображение гостей древней столицы. Река, напившаяся моря, как говаривали старики. Но пришло время, и левый берег расцвел многоэтажными постройками утопающих в буйной зелени Дарницы, Березняков, Воскресенки, Русановки. И даже дачные Нижние Сады, к которым протянулось метро, были совсем рядом.

…Они были соседями: море, созданное человеком, и древняя река, творение Создателя.

«Как приятно чувствовать себя частью этого большого сложного мира. Пусть песчинкой, но значимой. Есть любимое дело, жизнь, которая удалась, и… слева — Киевское море, справа — Днепр. Черт возьми! Люди! Я люблю этот мир!»

Макс Радуцкий ехал по дамбе на своем черном джипе BMW, возвращаясь с Десны. Он предвкушал, как приедет домой и пожарит шикарную щучку, которую поймал с утра по майскому жору. Она зарумянится и станет нежно-золотистого цвета, шипя и постреливая на натуральном подсолнечном масле, убаюкивая аппетитным запахом толстого объевшегося кота на подоконнике и дразня соседей чудодейственным ароматом… Ай, красота!

…Вдруг дорога вырвалась из-под колес. «Что это? Ведь не пил вчера…» Холодный пот прошиб продюсера. «Рулевое управление кто-то повредил?..» Но нет: рывки бетонной поверхности дамбы имели какой-то ритмичный характер. Она дышала! «Резонанс?…Господи, что это?!» Макс с большим трудом выровнял машину, которую начало кидать то вправо, то влево. «Ну наконец-то», — выдохнул Радуцкий, переехав дамбу. Проехав еще метров триста, он остановился на обочине, вышел из машины и достал смартфон, набирая кого-то.

— Ты представляешь, еду только что по дамбе и…

На горизонте, за морем, небо заволокло черными тучами.

* * *

— Вы не понимаете! — с пеной у рта доказывал свою правоту очень пожилой специалист в костюме-двойке, который был модным, может быть, лет пятьдесят назад. — Масштабы этой катастрофы могут быть доселе невиданными!

В кабинете на Банковой сидели пятеро мужчин, двое из которых возглавляли серьезные отделы при секретариате Совета национальной безопасности. Собрать вместе даже двух этих чиновников было нереально, и все-таки полковнику Короленко это удалось. Он привел к ним патриарха отечественной мобилизационной работы Богдана Евгеньевича Сороку — пожалуй, единственного, кто еще остался в живых из старой гвардии.

— Говорят, что при Советах его имя было даже засекречено и он проходил в документах только под номером. Врут, конечно, но кто знает… — шептал Короленко одному из «серьезных мужчин».

— Молодой человек! А вас это не касается? — надтреснутый голос осадил полковника запаса, как студента на лекции. Короленко прикрыл рот рукой с легким поклоном, давая понять, что извиняется за свое поведение.

Пожилой ученый не привык, чтобы во время его повествования кто-то разговаривал. Острый глаз старика видел все, и мозг его все еще работал без сбоев. Он продолжил свою пламенную речь:

— Тут кто-то сказал, что знает о неполадках на дамбе Киевского водохранилища… Так вот: неполадки, друзья мои, это когда у вас в «мерседесе» не работает топливный жиклер, а здесь… бетонная водосливная плотина изношена!

Сорока сделал многозначительную паузу и оглядел всех присутствующих.

— А когда это случилось, простите? Эта… неисправность? — послышался вопрос чиновника, сидевшего рядом с Короленко.

Ученый брезгливо поморщился, видимо, от слова «неисправность».

— Это случилось почти шестьдесят лет назад, когда кому-то взбрело в голову «повернуть реки вспять»… Реформаторы (старик добавил непечатное ругательство).

Присутствующие переглянулись, дескать, если уж ученый выругался, то ситуация действительно неординарная.

— «Там, где сейчас сверкают льдины, росли бы фиги, апельсины…» — саркастически процитировал Богдан Евгеньевич известное стихотворение. — Вот фиги и выросли! Пожинайте!

— Это вы о чем? — спросил Короленко.

— Все о том же! Когда строили Киевское водохранилище, большинства из вас еще и в проекте не было. Плотину рассчитывали на пятьдесят лет!

— Для человечества срок мизерный, — поддержал профессора Короленко.

— Вот, хе-хе, — подхватил Сорока. — Они же думали, что в двухтысячном году будут на Марс летать, а о будущем дамбы никто не думал. И вот прошло шестьдесят лет. И что? Мой отец был против строительства Киевского водохранилища. Знал, чем все закончится. Отстранили! Выгнали отовсюду! — Пожилой ученый тяжело вздохнул. — Сколько людей переселили? Сколько домов затопили? Сельхозугодия, сады… А-а… — Сорока махнул искореженной полиартритом рукой и после паузы добавил: — Вам, конечно, это ни о чем не говорит, как и то, что Днепровский каскад — это наклонный крутоперепадный объект и в случае прорыва дамбы…

— …смоет Оболонь и Троещину[20], — вставил кто-то из присутствующих.

— Нет, дружище! — сверкнул глазами дед. — Смоет половину Украины!

В этот момент в дверь постучали, и в кабинет вошел секретарь с папкой.

— Как вы и просили, мобилизационная карта Киева времен Советского Союза.

Все пятеро мужчин склонились над картой, рассредоточившись вокруг Богдана Евгеньевича.

— Вот здесь, здесь и здесь — самые высокие точки Киева, в случае прорыва дамбы вода дойдет до второго этажа жилых строений. Но вы же понимаете, что это не просто вода — это мегацунами.

— А сколько там воды? — нарушил долгое молчание после паузы один из чиновников.

— До Турции доплыть хватит, — саркастически ответил старик.

— Типун тебе на язык, старый дурак, — недовольно прошептал Короленко, комментируя Сороку.

— Мне можно и типун, и гарпун, юноша! — вдруг ответил Сорока, который вдобавок ко всему обладал еще и исключительным слухом. — Я свой век отжил, а вот что будете делать вы?

— Что же вы предлагаете? — сдержанно спросил первый чиновник.

— Людей нужно эвакуировать. И чем скорее, тем лучше…

— Хорошо, соберем совет на той неделе и будем решать… — нехотя начал чиновник.

— Дорогой мой человек! — почти закричал пожилой ученый, поглядывая на Короленко. — Меня привезли сюда по делу, а не на шалтай-болтай! Плотина трещит по швам, а вы собираетесь, будто на волах ездите!

— А если ничего не случится?! — вскрикнул чиновник. — Вы понимаете, что полетят головы?! А потом, даже если дамбу прорвет, еще неизвестно, что будет…

— Что будет?! Вы еще не поняли, что будет?! — заорал старик. — Девятьсот квадратных километров воды ринется на город и слижет все на своем пути!.. Что будет, что будет… Я вам сейчас покажу, что будет!

Богдан Евгеньевич с невероятной для своих лет прытью выскочил из кабинета.

— С катушек слетел старик. Довели, — прокомментировал его действия чиновник, но иронизировал он недолго.

Через полминуты Сорока вернулся с ведром, которое, видимо, забрал у уборщицы. Он со всего маху выплеснул ведро воды на стол, и она полностью смыла все, что на нем находилось: бумагу, карандаши, документы, обрызгав и испачкав всех, кто не успел отскочить в сторону.

— Вот что будет! Вы понимаете?!

Сорока схватился за сердце, и его подхватили под руки стоявшие рядом мужчины.

— Ему плохо. Воды! — вскричал Короленко.

— Не надо… воды, — тяжело дыша, произнес ученый. — Скоро будет много… воды…

— Ну что ж, — глядя на все это, сказал чиновник. — Я позвоню Председателю сегодня же…

— Сейчас же, — поправил старик.

— Сейчас же, — согласился собеседник. — И думаю, в ближайшие часы начнем эвакуацию. Часть людей мы сможем эвакуировать.

— Вы меня не поняли! Эвакуировать нужно всех, — продолжая задыхаться, простонал Сорока.

Во время переговоров в кабинете разрывались все восемь телефонов, но вот позвонил один — видимо, самый главный — и чиновник, извинившись, подошел к нему.

— У аппарата /… / Что-о-о-о-о?

Этот вопрос заставил испугаться даже Короленко, которого, казалось, невозможно было прошибить ничем. Чиновник положил трубку на место, ослабил узел на галстуке и безвольно сел на стул рядом со звонящими телефонами.

— Дамба вошла в резонанс, боюсь, у нас… очень мало времени…

* * *

Максим Радуцкий не мог добраться домой уже третий час. Дорога была забита машинами, и он решил прорваться на Новую Обуховскую трассу через центр, через Одесскую площадь, свернув сразу за постом ГАИ через Чабаны, на Хотов, а затем на Лесники… Но застрял в самом начале Куреневки, даже не доехав до Ветряных Гор. Потоки машин нагнали и перегнали его джип, устраивая гонки, и продюсер просто не выдержал этот сумасшедший ритм… «Что происходит? Куда смотрит полиция?» Наконец Максим оставил машину в пробке и решил пройти вперед и узнать, что же случилось.

По пути он встречал растерянные, чем-то взволнованные лица прохожих. Кто-то молчал, кто-то торопился, иные бежали стремглав. Куда? Непонятно. Постепенно Радуцкий стал слышать обрывки фраз: «Дамба…», «Катастрофа», «Не паникуй, ничего не будет», «Как всегда, власти отвлекают от проблем…», «Да по телевизору сообщили!», «А мне СМС-ка пришла…» Чуть поодаль стояли несколько водителей, нервно куривших и матерившихся.

Обычно некурящий Максим, предчувствуя что-то очень нехорошее, «стрельнул» у кого-то сигарету и закурил.

— Что случилось, мужики? Чего стоим?

— Прикалываешься? — разозлился кто-то из водителей.

Продюсер почувствовал, что его ироничная улыбка не к месту.

— А ты что, ничего не слышал? — спросил еще кто-то.

Максим потянулся за смартфоном. Странно, он почему-то был отключен. Только продюсер успел включить «трубку», как сразу же раздался звонок.

— Пан Радуцкий! Мы вас с утра разыскиваем, — послышался в трубке взволнованный голос секретарши и, не дожидаясь ответа: — Переключаю вас на информационно-аналитическую службу.

Макс и подумать не мог, во что выльется его рыбалка в выходной день. То, что он услышал, просто не укладывалось в голове. Уже все информационные агентства страны разрывались от страшной новости: дамба Киевского водохранилища доживает последние часы. Министерство чрезвычайных ситуаций готовится к эвакуации жителей столицы. К работам подключены Министерство внутренних дел и военные…

Начальник информационно-аналитической службы Слава Ковтун, с которым Радуцкий проработал добрый десяток лет, почти кричал в трубку:

— Макс. Ты не представляешь, что творится! На ж/д вокзале смертоубийство. Люди в панике. Захватили «Жуляны» и «Борисполь» и требуют немедленного вылета всеми самолетами сразу. Все дороги стоят! Никто не может выехать из центра. Люди бегают, кричат, дерутся, давят друг друга. В центре все дома опустели. Началось бесчинство и мародерство. Бьют витрины, громят магазины, ларьки, гостиницы… Дамба…

— …Я знаю, Слава, — с ледяным спокойствием оборвал его Радуцкий. — Я там был два часа назад…

…И, отключившись, положил смартфон в карман. Он потер виски и осмотрелся, пытаясь сориентироваться. Продюсер даже не заметил, как докурил, а толпа водителей вокруг него все росла и росла. Из многоэтажек, стоящих рядом, выливались потоки людей с тележками-«кравчучками», сумками, узлами, кто с чем, что успели выхватить из своего жилья в последний момент… Кто-то бежал к своей машине, но ее давно угнали. У детской площадки какой-то больной орал что есть мочи: «Измена-а-а! Измена-а-а!» А может, не сумасшедший, может, только что сошедший с ума… И было от чего сойти. Весь микрорайон в едином порыве сорвался и двинулся… Но куда?

Откуда-то прибежал взвинченный мужик в старых потертых джинсах.

— Братцы! Кум звонил. Только что рухнул Московский мост!

«Как?», «Что?», «Твою ж маму…», «О, е-мае!», «Гайки…» — послышались возгласы в ответ.

Компанию курящих вместе с Радуцким подхватил непрерывный людской поток и понес вверх к проспекту Правды. Макс в суматохе выхватил свой смартфон и заорал в трубку:

— Алло, Марина! /… / Хватай малую, документы, за руль и уезжайте /… / Да, прямо сейчас! /… / Ни-и-и-каких стирок! Я тебе что сказал?! Тряпки — к черту, побрякушки — к черту! /… / И марш за руль! /… / Нет, не бандиты. Я тебе потом все объясню…

«Если выживу», — пронеслось у него в голове.

— Не знаю куда! /… / Куда глаза глядят /… / В Винницу, в Одессу, в… ч-ч-черт…

Максим отчетливо услышал далекий шум, нет — рев воды, скрежет падающих электроопор и тысячи замыканий линий элетропередач. Обернувшись, вдалеке он увидел иссиня-черную стену воды, неприступную, необъятную, надвигающуюся на город и пожирающую машины, дома… Да что дома!.. Целые кварталы!

— …Никаких аэропортов! В машину и вперед! — заорал продюсер в трубку. — …Марина! Уезжайте скорее /… / Я-а-а…

Он вдруг оказался последним из тех, кто убегал, и тихо, от своей слабости и безысходности, выдавил из себя:

— Я люблю вас! /… / Уезжайте! Да /… / Марина. Марина!!!

Дисплей смартфона омертвел. Связь прервалась.

— Вот и все… — Макс отвернулся от жуткой картины светопреставления и медленно пошел по дороге в сторону… безразлично, в какую сторону города на краю своей гибели.

* * *

Полковник Короленко стоял у гигантской скульптуры «Родина-мать» на территории музея Второй мировой войны. Весенний день, начинавшийся так ярко и солнечно и наполнявший душу желанием жить, перерос в немыслимую, непостижимую людским умом трагедию. Где-то чуть выше по Днепру разыгрывался настоящий апокалипсис, который вот-вот должен был прийти и сюда…

Казалось, сама природа воспротивилась несправедливой, жестокой участи горожан. Небо заволокло тучами, пошел дождь, переросший в грозу. И только безмолвный монумент, подняв щит и меч, сверкал нержавеющей сталью, ловя отблески разыгравшихся электрических разрядов.

«Мне туда…» — решил для себя полковник, понимая, что через несколько минут наверху гигантской статуи будет самое безопасное место в городе. Но так решил не один он.

У входа в музей толпились люди, отталкивая друг друга. Их руки тянулись вверх, будто прося о пощаде. Поток людей не кончался, и оставалось только догадываться, сколько народу было уже внутри. Страшный темно-серый строй людей просачивался внутрь монумента через двери и, если бы мог, прошел бы сквозь стены… Полковник ввинтился в это столпотворение — кричащее, визжащее, требующее своего. Короленко казалось, что все происходит в удивительной тишине. Он не слышал ничего, кроме стука собственного сердца. Удивительно. «Может, оглох?» Но это его в данный момент не волновало. Хотелось жить, жить… не погибнуть в громадной водяной пасти исполинского цунами…

Он с трудом шел вверх по лестнице рядом с шахтой неработающего лифта советской эпохи. Кто-то хватал полковника за ноги, мешая идти. В полной темноте однорукий пенсионер спецслужб сумел протиснуться, пролезть, пробраться…

Вторая смотровая площадка — шестьдесят два метра, выше первой на тридцать метров. Но этого мало. «Низко, низко… надо выше…» Короленко нашел тот люк, о котором ранее только слышал, — проход на техническую площадку в руку, которая держит меч статуи. Полковник почти полз, цепляясь единственной здоровой рукой за железные прутья лестницы, а сзади молча падали люди, устремившиеся за ним. Падали и разбивались…

Наконец он остался один и добрался до цели. «Успел…» Отсюда было видно все, будто с самолета. Ветер и дождь мешали смотреть, гром и молния — не пугали. Сейчас в этой жизни было кое-что пострашнее…

Полковник взглянул в сторону гипотетической дамбы. О ужас! Оттуда шла неимоверная толща воды. Она сметала все, заполняя непреодолимой водной гладью пространство на многие километры, насколько хватало глаз. Вот она уже проглотила Рыбальский… затем Труханов остров вместе со всеми его базами, растительностью и пешеходным мостом.

Короленко оцепенел… Как ребенок, который смотрит на синие тучи и, представляя их волнами, прячется за свою большую и сильную маму, которая защитит и успокоит. Но это было, увы, не детство, и Родина-мать, способная выдержать землетрясение девять баллов, могла и не спасти. Напоследок полковник почему-то подумал о Лаврове — может быть, единственном человеке в жизни, кто был ему настоящим другом. Короленко обхватил мокрую от дождя голову своей единственной рукой и из его груди вырвалось: «Вит-я-я — а-а-а-а!»…

* * *

Лавров проснулся в холодном поту и вскочил. Вокруг было тихо. Сомалийское плато перед Аденским заливом готовилось встречать рассвет.

— Фу ты, господи, — пробормотал Виктор. — Беда какая…

Рядом лежала Сигрид, которая не спала и смотрела на журналиста широко открытыми глазами.

— Оказывается, и сильные мужчины могут видеть кошмары во сне. От страха ты звал сам себя…

— Как?

— Вот так: Витя — а-а-а!

В кузове поломанного грузовичка, водитель которого так и не соизволил появиться, Густав спал в обнимку со своим камнем, боясь расстаться с ним даже на минуту. Спал неспокойно. Во сне его губы шептали бессвязные фразы на греческом, арамейском и латыни.

— Стурен, проснись, — подергал его за плечо журналист.

Виктору уже полчаса не давал покоя его сон, который он помнил до мельчайших деталей.

— Поговори с ним, — попросил украинец Густава.

— С огромным удовольствием! — радостно отозвался ученый. — Что спросим?

— Спроси его… о моем сне, — попросил Виктор, не рассказывая канадцу ничего из того, что видел.

Густав улегся поудобнее, прислонившись затылком к реликвии, и устремил свой взгляд в быстро светлеющее небо. Рассвет он встретил на камне. Но его благообразное лицо исказилось гримасой ужаса. Он что-то быстро шептал, стараясь не пропустить ни единого слова Иешуа. Виктор и Сигрид молча наблюдали за ним.

— Твои друзья живы. И город твой цел и невредим, — заключил Стурен после пятнадцатиминутного общения с Камнем Святого Климента.

— Я рад… меня интересовало не только это. Рассказывай все, — потребовал Виктор.

— Ты действительно хочешь это услышать? — неуверенно спросил канадец.

— Густав, не зли меня…

— Ну, хорошо… — Стурен сел и сосредоточился, как на лекции в университете.

— Вы живете, как на вулкане… Море, воздвигнутое твоими предками, построено на брошенных домах, человеческих костях, на садах и сельскохозяйственных угодьях… Сколько стариков покинули места, где прожили всю жизнь и умерли в чуждых их сердцу больших каменных домах?.. Сколько под водой осталось могил, которые больше некому оплакивать?.. Великий грех совершили твои предки.

— Что еще он сказал? — спросил Виктор, подозрительно посмотрев на Густава.

— Сказал, что этот сон — то, что может случиться на самом деле, если…

— …Что если? — Виктор нетерпеливо вцепился в плечо канадца и дернул его с такой силой, что тот взвыл от боли.

— …Если будете вести себя как ненормальные, — шипя от боли, произнес ученый, растирая плечо. — Медведь чокнутый!

— Густав, — спокойно попросил Виктор. — Ты можешь сказать по-человечески, что нужно сделать, чтобы этого не случилось?

— Людей любить! Бога почитать! Веровать! Не воевать! — выпалил канадец и через паузу буркнул: — Ученых не обижать…

Последних слов Виктор уже не слышал. Он горько задумался о том, что ему через Стурена поведал камень. Лавров когда-то делал материал о части затопленных территорий, которые стали акваторией Киевского моря. Как Сорокошичи переносили во вновь образованное село Тужар, перекатывали избы на бревнах… Но это все капля в море. Сколько еще бывших сел затонуло на площади почти в тысячу квадратных километров — история умалчивает. Власти никогда особо не заботились о людях. Просто принимали решение и ставили в известность. Многие старики не хотели бросать свои угодья, выстраданные кровью и потом дома, взращенные фруктовые сады… Кто их спрашивал? Вот так взяли и переселили из родных сел, от могил предков, от церквей, «намоленных» многими поколениями святых мест. Но что интересовало тогда атеистов, кроме решений в духе марксизма-ленинизма? А сейчас?.. А сейчас это никому не нужно и подавно. Виктор опять задал себе вопрос: «Кому это нужно? Кроме меня… Чего же не хватает вам, люди?»

— Добра и милосердия! — ответил Стурен.

Виктор посмотрел на канадца, лежащего на камне.

— Я перевел ему твой вопрос, Лавров, — улыбнувшись, пояснил Густав.

— Я что… говорил вслух? — удивился Виктор.

— Нет, просто иногда единомышленники мыслят на одной волне, — скромно ответил ученый.

— А ты разве мой единомышленник?

— Сейчас — да. Я ведь, как и ты, живу и работаю для людей.

«Отлично, — подумал Лавров. — Посмотрим, что ты запоешь, когда я отдам код к пяти миллионам долларов пиратам»…

Глава 26 Ватутси

— Их монастырь очень древний. Его еще в двенадцатом веке основал в Новгороде преподобный отец Онуфрий. Предание гласит, что средства на монастырь ему пожаловал сам Николай Святоша, когда он еще не был монахом, а был князем луцким. Потом их монастырь в Новгороде поджег и разорил московский царь Иван Грозный. Переехали они на Волгу. Там, под Хвалынском, по сей день их обитель во имя святого Климента и находится.

Стурен шел задыхаясь, но от Виктора не отставал. Его глаза горели жаждой деятельности. А его поле битвы — наука: история, палеография, летописи. Он рассказывал о тех, кто так лихо пытался отобрать у Виктора камень прошлой ночью.

— Так что же, они действительно православные монахи? — удивлялся Виктор.

— Они считают себя православными. А официальную церковь — языческой.

— Выходит, они раскольники?

— Не столько раскольники, сколько старообрядцы.

— Хороши же батюшки! — воскликнул журналист. — С винтовками да автоматами в руках. Церковь должна нести добро людям.

— Они не признают церковь…

— Стоп-стоп-стоп. Это как?

— Очень просто. Они не носят крестов, не осеняют себя крестным знамением, не строят церквей, не несут службу…

— Ну, так какие же они тогда служители Бога?

— У них свой, особенный устав.

— Устав у них, — буркнул Виктор и поспешил процитировать армейскую классику.

Что ты, милая, смотришь устало

И в глазах твоих кроется грусть?

Хочешь, пару статей из Устава

Я прочту тебе наизусть?

— О-о-о, нет! — воскликнул Густав под смех Сигрид. — Еще в Нагорной проповеди Иисуса сказано: когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.

— Чего-чего? — спросила Сигрид.

— Ну, в смысле, не хотят они толпой молиться, — пояснил Виктор.

— Виктор Петрович, ну что же вы так… толпой, — упрекнул Стурен и тут же поправил: — Всем приходом.

— Да какой приход, если церкви нет? Ряженые они, а не верующие. Организованная преступная группировка. К тому же еще и непрофессиональная. Стрелять купили, а ума — не купили.

— А зачем им тогда Подголовный Камень Иисуса? — парировал Стурен.

— А затем, чтобы продать такому, как ты, — за пять миллионов.

— Они переписывались со мной полтора года и рассказали мне такие вещи, о которых обычный бандит знать не может.

— Святая наивность, — засмеялся Виктор, и Густав, обидевшись и закусив губу, продолжал идти молча.

И все-таки Виктору при всей его иронии была интересна тема этого разговора. Не прошло и пяти минут, как он сам продолжил беседу с ученым:

— Густав, ну ты сам подумай! Если даже они монахи из древнего монастыря старообрядцев… Как они у всех на виду с такими идейками дожили до наших дней? Они же не в тайге жили, а в Хвалынске… Те же большевики могли их расстрелять в числе первых.

— Они занимались коневодством, причем очень давно, и даже поставляли коней для Двора Его Императорского Величества…

— Ну, сейчас многие говорят, что их прадедушка чуть ли не с Николаем Вторым пил на брудершафт. Я знаю стольких таких «собутыльников» царя, что будь это правдой, у него, бедного, цирроз печени случился бы еще до революции.

— Виктор Петрович, племенной завод «Трудовой», под личиной которого скрывался этот монастырь, действительно существует. Я проверял, — убедительно сказал Стурен.

— Так-так, и что же дальше?

— Во время Гражданской войны у них лечились раненые чапаевцы, даже сам Василий Иванович Чапаев. Он-то и выдал им охранную грамоту от всех чекистов на вечные времена. Так они и дожили до перестройки и краха советской власти…

— Даже так?

— Ага, — ученый был рад тому, что Виктор наконец-то перестал издеваться над его подробным повествованием. — Кстати, они и сюда своих скакунов привезли. Вместе с собой на корабле. Уж не знаю, кто их туда засунул… Но кони-и-и! Дорогущие. Они тут их и обменяли на джипы и оружие.

— Трудяги, значит, — иронично крякнул журналист…

— Ага… Ибо сказано апостолом Павлом: «Если ты не трудишься, то ты и не ешь!»

Виктор остановился и сердито посмотрел на Стурена.

— Я цитирую! — пряча глаза, оправдывался Густав.

— Это, конечно, интересная история, — выдохнул Лавров уже абсолютно серьезно. — И я допускаю, что такой… монастырь с первыми православными, которые в своей нетерпимости к инакомыслию не уступают апостолам…

— Что ты имеешь в виду? — Стурен явно не понял пассажа Лаврова.

— Я имею в виду то, что апостолы погибали не за то, что творили Добро: исцеляли, воскрешали Словом Господа, изгоняли бесов. Их казнили за то, что они, неся с собой новую Веру, оскорбляли религиозные чувства язычников.

— А откуда ты это знаешь? — Стурен был крайне удивлен.

— Густав, я ведь все-таки журналист. Или ты забыл? Мой конек — аналитика. Читал, сравнивал, размышлял… Люди — это всегда люди. Сколько бы ты им добра ни делал, их веры — не касайся. Нет ничего крепче, чем устои.

— Просто почти то же самое мне говорил этот Глеб, который у них верховодит… И потом… Это они мне подсказали, где находится Камень Святого Климента.

— Во-о-от, теперь я верю, что они не просто банда, а банда во Христе. Воинствующие старообрядцы… Вот только не могу понять, что у них забыл разведчик Борька Истомин?..

— Их монастырь контролировал Камень Святого Климента. Долгое время он хранился у монахов Киево-Печерской лавры, но потом исчез, как в воду канул… Но вот они узнали, что реликвия якобы находится у какого-то монаха в горах Гиндукуша и решили забрать его оттуда. Для этих целей более всего подходил тогда еще совсем молодой послушник Борис. А как еще было это сделать, если не через армию. Других путей в Афганистан из страны с железным занавесом тогда не было…

«Борька — монах? Двойной агент?» — Виктор опешил настолько, что даже остановился и молча смотрел на Стурена. Тот еще что-то говорил, но Лавров никак не мог прийти в себя.

Борис Истомин — один из лучших разведчиков роты, награжденный орденами лично из рук председателя КГБ СССР Крючкова — оказался двойным агентом. Но как?

Журналист вдруг вспомнил рассказ своего давнего товарища, офицера запаса Андрюхи Мартынова, о военных парадах на 7 ноября:

— Вот собираются ребята идти торжественным маршем, с автоматами Калашникова. Получают в «оружейке» холостые патроны, их же никто не контролирует? Чего стоит зарядить половину стволов боевыми, подойти к трибунам с правительством, резко развернуться и как дать!.. Почему этого не происходит?

И только спустя много лет, будучи офицером, когда Андрей стал интересоваться судьбами однокашников, он понял почему. Один распределился в спецслужбы, другой, третий… И на поверку каждый шестой из выпуска. Значит, каждый из них был агентом спецслужб с самого момента поступления в военное училище. Каждый шестой следил за своими товарищами… Может быть, поэтому ничего такого на парадах и не случалось?

Так и здесь. Разведчик монашеского ордена Борис Истомин вел двойную, а может, и тройную игру, не переставая быть своим парнем, настоящим бойцом, крепким уважаемым «шурави». А в свои почти пятьдесят стал настоятелем нетрадиционной церкви…

Сейчас уже не разберешься, кто прав, кто виноват. Бориса уже нет, а его «орлы» охотятся за Камнем Святого Климента. И поэтому надо спешить…

— Надо спешить, — повторил Виктор, но уже вслух. — Потому что когда эти святоши поймут, что я им впарил, второй раз они нас точно шваркнут.

Будто в подтверждение слов Виктора группа, выйдя на небольшую возвышенность, увидела двух монахов, которые медленно брели метрах в двухстах впереди.

— Ложись! — скомандовал Лавров и потянул Стурена и Сигрид на землю.

Он огляделся вокруг. Грузовичка, у которого группа ночевала, уже не было видно. До Зейлы, судя по времени, оставалось не больше пяти километров. На горизонте уже виднелись какие-то чахлые строения. Скорее всего, это и была столица сомалийских пиратов. А тут еще и монахи… Виктор еще раз осмотрелся. Джипов со старообрядцами нигде не было. Подозрительных шевелений и силуэтов тоже.

— Ладно… Им же хуже. Как говорится, лучшая защита — это нападение… Всем сидеть здесь… Молча сидеть…

Больше ничего не объясняя, журналист на полусогнутых побежал за двумя фигурками людей в балахонах. План был прост. Догнать противников, ухватить и ударить друг об друга. Виктор часто использовал этот прием, когда нужно было вывести оппонентов из строя, не нанося особого вреда. Потеряют сознание — ненадолго, получат сотрясение мозга — не сильное, но точно не умрут.

Бывший разведчик спецназа бесшумно несся по пыльному грунту африканского плато, что для стокилограммового человека было почти нереальным. Но навыки, полученные в молодости, как известно, никуда не пропадают. Просто к мышечной памяти добавляется еще и жизненный опыт.

Жертвы в балахонах даже не подозревали, что скоро их настигнут. Еще несколько секунд, и Лавров догнал «монахов». Он ухватил их за «загривки»… Но что это? Люди в балахонах крепко стояли на ногах. Вдруг сильные руки одного из «монахов» ухватили журналиста и бросили через плечо. Но и Виктор был не так прост. Совершив кувырок вперед, он моментально стал на ноги, вынул из-за пояса тесак и развернулся…

Перед ним стояли «монахи» Хорунжий и Маломуж.

— Ребята?!

— Петрович?!

Сколько же было радости! Съемочная группа телеканала во главе с журналистом, закинув друг другу руки на плечи, скакали по кругу, как футболисты, выигравшие Кубок чемпионов…

— А как вы умудрились сбежать? — спросила довольная Сигрид, когда вся группа, нарадовавшись вволю, продолжила свой путь.

— Кино насмотрелись, — уклончиво ответил Хорунжий, потирая черные набитые костяшки пальцев и перемигиваясь с Виктором.

— Так вы что, их раздели? — не отставала любопытная шведка.

— Ну, мы не только боевики смотрим, — влез Маломуж. — И эротику тоже…

— Так, слушай, порнозвезда, — обратился Виктор к Олегу. — А оружия вы с собой случайно не прихватили?

— А что, надо было?

Вся группа остановилась вместе с Виктором. Он внимательно смотрел на Маломужа с Хорунжим.

— Хлопцы, не отвечайте мне вопросом на вопрос, мы не на «Привозе» в Одессе, — строго сказал журналист. — Оружие есть?

Игорь и Олег, не глядя в глаза Виктору, приподняли свои рясы. За поясом у каждого торчал израильский пистолет-пулемет «Uzi».

— Вы с ума сошли? — глаза Лаврова едва не выкатились из орбит. — Хотите, чтобы нас тут посадили до трехтысячного года?

— Петрович… Нас и так посадят, если захотят, — стал оправдываться Хорунжий.

— Меня не волнует! — завелся Виктор. — Вы сейчас же…

— …отнесете оружие на место? — закончил Маломуж за Виктора и обиделся. — Монахам?

— Нет, не монахам, — Виктор запнулся. — Закопаете! Прямо тут! В песок! Я законопослушный гражданин и не позволю…

Гневную речь Виктора прервала автоматная очередь. Кто-то «та́хкал» из автомата в Зейле, которая была уже неподалеку.

— …Здесь нет закона, Петрович, ты же знаешь, — как бы комментируя эти выстрелы и уговаривая Виктора, промямлил Хорунжий.

— Ладно, — сказал журналист, подумав. — Черт с вами, ковбои. Но если что, я вас не знаю…

— Конечно, конечно, — переглянулись довольные режиссер и оператор, понимая, что на этот раз слова их руководителя следует понимать с точностью до наоборот.

Окраина Зейлы своим видом могла привести в ужас любого европейского городского обывателя и в восторг — голливудских режиссеров фильмов-катастроф и мистических триллеров, граничащих с откровенным трэшем. Дикая пустынная местность, заваленная грудами мусора, с ветхими убогими халабудами среди руин гражданской войны и тех развалин, которые когда-то вполне могли быть архитектурными памятниками, взятыми под защиту ЮНЕСКО, ведь самой Зейле больше тысячи лет…

Здесь нет инфраструктуры, разрушен водопровод и отсутствует канализация. Те забегаловки, которые называют кафе, продают то, что цивилизованному человеку трудно назвать пищей — любое прикосновение к ней сулит кишечную инфекцию. Только местные организмы способны этим насытиться и переварить…

«Не ходите, взрослые, в Африку гулять», — думал Виктор, вводя в Зейлу свою группу. Развалины только призрачно напоминали, что когда-то, до войны, здесь были улицы.

Было ощущение, что они попали на съемочную площадку блокбастера и сейчас откуда-то выскочит ассистент режиссера и предложит им лимонаду и отдельную комнату с кондиционером. Однако из руин появились трое людей с автоматами и уверенной походкой подошли к Виктору, возглавлявшему процессию. Их прически напоминали «кудри» сбежавшего недавно Вубшета. «Ватутси», — смекнул журналист и превратился в слух.

— Резких движений не делаем, — вполголоса скомандовал он своим спутникам. — Говорю только я.

— Кто вы такие и что вам нужно? — спросил один из автоматчиков на хорошем английском языке.

Выглядели мужчины неважно: рваные джинсы, никогда не видавшие стирки, фута бенадиры[21] были настолько грязны, что их натуральный цвет определить было невозможно. На ногах у них были легкие ботинки, видимо, давно снятые с убитых врагов или точно таких же «воинов»…

— Нам нужен Усуббли, — ответил Виктор, неторопливо оглядев всех троих мужчин.

— Кто вы такие? — с нарастающей агрессией спросил второй боец, щелкая затвором автомата.

— Мы — белые, — коротко и спокойно ответил Виктор, без страха смотря наглому африканцу прямо в глаза. — Нам нужен Усубали.

— Да? — улыбнулся боевик, обнажив гнилые зубы. — А может, вас сразу застрелить?

При этих словах Сигрид испуганно посмотрела на Виктора, а затем на Стурена, Маломужа и Хорунжего. У Густава все похолодело внутри и подогнулись ноги.

— Я думаю, — так же спокойно, как и раньше, ответил Виктор, — Муса будет очень недоволен.

— Муса?! — глаза ватутси забегали. — Ты знаешь Мусу?

Виктор кивнул головой, улыбнулся и достал из кармана сотовый телефон.

— Хочешь поговорить с Мусой? Спросить у него, будет ли он доволен, если я умру?

Ватутси были в замешательстве. В иерархии пиратов они занимали очень невысокие места — скорее всего, это был патруль.

— Дозорными верхушку не ставят, — сказал Виктор на русском своим спутникам, пока ватутси совещались, что делать.

— Говори на английском! — вскрикнул второй ватутси и опять щелкнул затвором.

— Тебе это поможет? — спросил Виктор и снова посмотрел агрессивному воину в глаза.

— Ты — янки? — сердито спросил первый ватутси.

— Янки — дети по сравнению со мной, — в стиле самих пиратов ответил Лавров. — Мне нужен Усубали по очень важному делу. От этого зависит ваш заработок.

— Да кто ты такой!.. — громко крикнул второй ватутси, но первый оборвал его на полуслове, буквально шипя на него. Затем он снял свой автомат с плеча и дал очередь под ноги своего неспокойного товарища, который тут же успокоился.

Что-то сказав в рацию, первый обратился к Лаврову.

— Хорошо, парень. Мы отведем тебя к Усубали.

— Нас… нас к Усубали, — уточнил Виктор.

«Интересно, в каком из этих сараев прячется Усубали?» — думал Виктор, когда шел сразу за первым ватутси по развалинам Зейлы. Вслед за журналистом семенила Сигрид, боязливо озираясь назад. Сразу за ней пристроился второй патрульный и, глядя на нее сальными глазами, что-то говорил вслух на своем родном сомали. Нетрудно было догадаться, что он комментировал формы белой женщины. Так продолжалось всего несколько минут, когда вдруг в один из таких пассажей Виктор вынырнул откуда-то из-под Сигрид и приставил свой тесак к горлу пирата. Темнокожий широко открыл глаза и отчаянно задышал.

— Еще раз посмотришь на нее так или что-то скажешь… Умрешь, — очень спокойно сказал пирату Виктор и легонько провел краешком лезвия по черной коже.

Из царапины стала сочиться кровь. Виктор убрал нож, вытер его пальцем и, проведя им по своей щеке, оставил на ней рубиновую полосу как напоминание…

— Мне нравится этот парень, — засмеялся первый ватутси, похлопав журналиста по плечу, и посмотрел на своего товарища. — Зу́ла, свали отсюда. Ты хочешь проблем? На, лучше возьми себе кат.

Первый протянул второму несколько листьев растительного наркотика.

Озадаченный Зула отстал от процессии и шел поодаль, больше ни к кому не цепляясь, и вскоре совсем успокоился.

Виктор вскоре понял, что ошибся. Усубали не сидел ни в одном из «сараев», встретившихся им на пути. Его группу вывели на другой край Зейлы. Виктору это не понравилось, и он шепнул Маломужу и Хорунжему:

— Приготовьте-ка пушки, детки, на всякий случай.

На что ребята только одобрительно кивнули головами. Однако все опасения были напрасны. Никто никого не собирался расстреливать.

Впереди виднелись два высоких холма, по величине больше похожих на сопки, чем на горы. К ним экспедицию вели уже добрых двадцать минут. У самого подножия одной из «сопок» путников встретил уже другой патруль с такими же странными прическами и автоматами наготове. Перекинувшись несколькими словами с первым ватутси, патруль расступился, и вся компания проскользнула между двумя возвышенностями. Здесь перед ними открылась долина, густо засаженная растительностью: деревьями, кустами, громадными фикусами и алоэ.

— Что это за поселок? — всполошился Хорунжий. — Его на карте нет!

— Успокойся, Игорь. Тебя во всемирной энциклопедии тоже нет, — ответил Виктор.

Вскоре между деревьями замелькали небольшие домики. Это были хижины племени ватутси.

«Ага, значит, в самом городе мы не живем. Брезгуем, — думал Виктор. — Там мы только безобразничаем… Лихо спрятались…»

Европейцам было жутковато. Белых людей бесцеремонно рассматривали местные жители с такими же, как у Вубшета, диковинными прическами: мелкие кудри черных волос, разделенные на дискообразные гребни, обрамлявшие выбритые между ними части головы. Но эта прическа была свойственна только взрослым мужчинам. Мальчики блестели бритыми лысинами.

Одежда взрослых и детей тоже отличалась: если ребятишки бегали в юбках-саронгах, то взрослые были укутаны в оранжевые фута бенадиры. Дома поселка были глинобитными, покрытыми сушеным тростником. Их беленые стены покрывали узоры красной краски, как будто это хаты где-то на полтавском хуторе. Люди что-то активно обсуждали и перекрикивались с конвоем группы Лаврова.

— Интересно, о чем они говорят, эти черномазые? — поинтересовался Маломуж.

— Старики говорят, что многие жители недовольны, — впервые за долгое время высказался полиглот Стурен. — Многие устали от гнета вождя Усубали.

— Так они нам жалуются? — удивился Лавров.

— Похоже, — отозвался Густав. — Кому им еще жаловаться? У них тут, я так понимаю, что-то вроде резервации.

— О-о-о! — воскликнул Олег Маломуж. — Так мы им тут еще революцию устроим! Правда, Игорек?

— Легко! — согласился Хорунжий.

— За дорогой следите! — возмутился Виктор. — Тоже мне, Клара Цеткин и Роза Люксембург, революцию они захотели! У нас не те цели и задачи.

Дорогу им преградило стадо диковинных коров с огромными рогами.

— Я их раньше уже видела, — заявила Сигрид, разглядывая животных.

— Где? — поинтересовался Виктор.

— На стенах древнеегипетских гробниц изображены такие же быки, только с солнцем между рогами.

— Ватутси пришли сюда с севера, — заметил журналист, — возможно, даже из Египта.

В этот момент юный пастух в длинной белой юбке-саронге и с длинной веточкой в руке прошел мимо них, как ожившая картинка в характерной египетской манере изображения.

Когда стадо коров удалилось, европейцы увидели стремительно приближающуюся к ним группу мужчин-ватутси. Высоких, в дорогих ярких плащах-гиматиях и с автоматами Калашникова.

— Вот эти люди для того, чтобы нас встретить, — указал на них Виктор и посоветовал: — Держите свое оружие наготове.

— Как мне себя вести? — озадачилась Сигрид.

— Дружелюбно, но с достоинством, — разъяснил журналист. — То есть не целуйся.

— Иди ты, — разозлилась в ответ Сигрид.

Четыре очень высоких и худых, голых по пояс воина-ватутси в оранжевых с коричневыми цветами саронгах взяли европейцев в «коробочку». Еще один, толстый, в прямом синем платье с белыми ромбами, из-под которого выглядывала белая с крупными синими звездами юбка в пол, подошел к Виктору. Левый глаз предводителя был как будто затянут пленкой от яйца.

— Вы от Мусы?.. Меня зовут Ваки́ль, — сказал толстяк по-английски. — Пойдемте со мной…

Они так и шли через весь поселок — впереди «звездочет» Вакиль, за ним «друзья Мусы» Лавров с Колобовой, Стурен, Маломуж, Хорунжий, а конвоировали их автоматчики в оранжевых юбках. Сзади брела толпа местных зевак.

Вакиль привел их к усадьбе, огороженной высоким тростниковым тыном. Вся процессия прошла через неширокий вход без каких-либо ворот. Внутри за забором было также много ватутси, вооруженных автоматами и ручными пулеметами.

— Да, в непростое время мы пожаловали, — заметил Виктор своим спутникам. — Действительно вождю не спокойно. Видели, как охраняют? Не знаю, с чем это связано…

Толстый Вакиль дошагал до причудливого дома-купола и что-то сказал стражнику на сомали. Снизу босой страж был одет в джинсы, а сверху — в накидку с капюшоном. Он кивнул и скрылся в круглом строении, возведенном из бревен, которые при ближайшем рассмотрении оказались огромными туго связанными снопами тростника.

Два барабанщика принялись колотить в свои высокие деревянные инструменты. Лавров и Колобова попытались подойти еще ближе ко входу, но путь им преградили конвоиры, скрестив перед ними свои «калаши». Когда автоматчики убедились, что белые поняли их жест, то молча разошлись в разные стороны и исчезли в толпе таких же, как они, вооруженных туземцев.

Из тростникового купола вышли пять человек. Четверо из них были одеты в яркие цветные фута бенадиры — белые с огромными черными кругами, белые в красную полоску, как занавески, и белые в синюю полоску, как матрацы. Один был даже одет в невесть откуда здесь взявшуюся красную сутану католического кардинала с вышитыми золотыми крестами. Но в центре был человек весь в белом — вождь. Это было понятно по тому, что только на его голове колыхался мех белых хвостов обезьяны колобуса. «Это и есть Усубали», — сразу понял Лавров.

«Весь в белом» вождь сел на стул, устланный шкурой леопарда. Пятнистый «трон» стоял на престоле с низкими ножками, обшитом полосатыми шкурами зебры.

— Я слушаю вас, белые! — сказал Усубали, дождавшись, когда толпа смолкнет, и указал на Виктора жезлом с белой меховой метелочкой. — Говорить со мной будет мужчина. Ты от Мусы?

Лавров сделал шаг вперед и поднял в приветствии левую руку, правая была занята дробовиком.

— Усубали, я принес тебе то, что ты хотел получить за украинский корабль. Можешь дать команду своим пиратам, чтобы они отпустили судно.

Маленький и худой сомалиец с европейскими чертами лица, одетый как сине-белый матрац, наклонился к вождю и что-то прошептал. Вождь согласно кивнул и приказал «матрацу»:

— Пощекочи его, Гурфан!

Пират выхватил из наспинных ножен мачете и бросился на Лаврова. Внезапно Сигрид выхватила пистолет Стурена, о котором все давно забыли, и мощный выстрел в живот отбросил тщедушное тело сраженного Гурфана к ногам вождя.

— Э-э-э-э-э-э!!! — недовольно загудела толпа вооруженных туземцев.

— Неплохой выстрел! — сдержанно похвалил Лавров шведку, лишь на мгновенье к ней обернувшись. — Но не надо было…

Усубали был спокоен и даже не повел бровью, слушая последний стон умирающего Гурфана.

— Почему ты сказал, что пришел от Мусы? Мои люди сказали…

— …Твои люди не умеют слушать, вождь, — перебил его Виктор. — Я сказал, что Муса будет недоволен, если меня убьют, и не более того…

Усубали посмотрел на украинца с недоверием и даже засмеялся, глядя на свою свиту.

— Я принес тебе пять миллионов долларов. И если меня убьют, Муса будет недоволен. Ты ведь делишься с ним?..

— Ну, и где же эти пять миллионов, незнакомец?

— Они со мной, вождь.

— Ты глуп, белый! Пять миллионов долларов — это пятьдесят килограммов зеленых американских бумажных денег, как минимум. А ты пришел с пустыми руками.

— Усубали, я европеец и не вожу деньги тачками, — улыбнулся Лавров и вытащил из кармана бумажку с кодом. — Вот на этом куске бумаги код от счета на предъявителя в банке. Счет на пять миллионов долларов…

Усубали взволнованно раздул ноздри и пальцы на его руках зашевелились, как щупальца осьминога.

— Происходить это будет так, — продолжал Виктор, — мы с тобой едем в банк, я получаю деньги. Ты оттуда звонишь, и начинают отпускать украинцев с «Карины» — за каждого отпущенного я тебе буду выдавать двести пятьдесят тысяч долларов наличными, пока твои солдаты не отпустят всех. Последние двести пятьдесят тысяч ты получишь перед моей посадкой в самолет на родину.

Усубали, хоть и был вождем полудикого африканского племени, отлично умел считать и слушал Виктора очень внимательно. Его глаза горели, в горле пересохло.

— А чтобы у тебя не возникло глупых идей, вождь…

Виктор вдруг взял бумажку с кодом и поджег ее от факела стоящего рядом туземца. При этом все, кто понимал речь Лаврова, ахнули, а Густав Стурен схватился за сердце. Лавров же гордо и смело стоял в свете факелов с горящим кодом в руке, как когда-то, тысячу лет назад, стоял римский дознаватель Шаул перед христианами, сжигая ненавистный ему список преследуемых последователей Иешуа.

— …Теперь код от суммы в пять миллионов долларов здесь, — Виктор легонько постучал указательным пальцем себе по лбу. — Я его запомнил. И теперь ты будешь меня беречь.

Присутствующие у дома вождя туземцы недовольно загалдели, грозно потрясая оружием.

Усубали поднял руку, и все, кто был здесь, замолчали, не мешая вождю думать. Еще один «придворный», одетый в красно-желтую занавеску, наклонился и что-то прошептал своему предводителю. Главарь пиратов согласно кивнул и обратился в Виктору:

— Судя по всему, ты сумасшедший русский?

— Хуже, вождь. Я — сумасшедший украинец.

— Мы сталкивались, — согласился вождь. — У нас еще не было таких заложников.

— И еще не было таких поручителей…

— В чем же ваш секрет? — вдруг спросил далеко не глупый Усубали, пристально глядя на Виктора. — Русские не сдаются?

— Русские не сдаются, украинцы — не сдаются никогда…

Вождь ватутси долго смотрел на Виктора, на Сигрид, которая, стоя рядом, почему-то взяла журналиста за руку, на Маломужа и Хорунжего, в лицах которых он прочел то же, что видел у украинских моряков в течение пяти месяцев: абсолютную непокорность и насмешливость.

— Что ж, хорошо, я согласен. Но… я сейчас занят. Вам нужно будет подождать…

— А в чем заминка, вождь? — поинтересовался Виктор.

— У вас это называется выборами. У нас — правом первого. По закону племени ватутси я сегодня буду биться со своим троюродным братом, который считает, что его несправедливо лишили наследства и вождем должен быть он, а не я. Вождем ватутси останется тот, кто победит.

Усубали был спокоен, уверен в себе и даже немного улыбался. Видимо, понимая, что победит именно он.

— Это мой седьмой поединок. Шесть предыдущих, как ты видишь, я выиграл! — торжественно заявил вождь, и его свита одобрительно загудела.

В ту же минуту из дома Усубали вышел… Вубшет. Высокий, жилистый, со своими странно раскосыми глазами — носильщик Вубшет, охранник Вубшет, проводник Вубшет…

— Это мой троюродный брат, Вубшет! — с улыбкой сказал вождь. — И претендент на жезл повелителя племени ватутси.

В это время где-то за пределами усадьбы Усубали началось всеобщее скандирование племени: «Вуб-шет! Вуб-шет! Вуб-шет!»

Вся группа Лаврова и сам Виктор от неожиданности потеряли дар речи.

«Так вот что ты скрывал…» — подумал журналист.

— Бвана Вики, — сказал на суахили Вубшет, — я умею быть благодарным. Сегодня я одержу победу, и ты получишь своих друзей… бесплатно, без выкупа.

— Я буду держать за тебя кулаки, воин, — ответил Виктор, используя все свое небогатое знание языка масаев — суахили. — Если бы я мог, я бы вышел на поединок вместо тебя, Вубшет.

— Я — воин, бвана Вики, поэтому буду драться сам.

— Уведите наших друзей в безопасное место, — приказал на английском Усубали. — Пусть отдохнут, а я закончу и сам навещу их…

И они пошли. Когда Виктор и его группа повернулись спинами к Усубали, тот долго задумчиво смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду за силуэтами следовавших за ними рослых автоматчиков.

* * *

На склонах утеса, обращенного к морю, было разбросано множество пещер: их отверстия таинственно темнели, порой узкие — просто щели в камне, порой широко распахнутые, словно двери кинотеатров. По самой середине скалы бежал шумливый ручеек. Он то исчезал меж камней, то вновь выскакивал оттуда и торопливо бросался водопадами вниз по склону с одного уступа на другой.

Старший сомалиец что-то скомандовал воинам-ватутси, и те разделились. Часть достала спрятанные в камнях длинные веники, поделившись ими и с группой Лаврова.

— Это что, мы куда-то полезем? — испуганно спросил Стурен, когда туземцы стали поджигать факелы.

Другие мужчины, закинув за спины автоматы, откатили в сторону огромный каменный жернов, который закрывал вход в темный зев пещеры.

— Я не полезу! — закричал Густав. — Я боюсь! Мне нельзя! У меня клаустрофобия. Я боюсь закрытых пространств…

— Не переживай, дружище, — похлопал его по плечу Хорунжий. — У меня еще хуже. У меня сантаклаустрофобия. Я с детства боюсь, когда приходит Санта Клаус…

Под хохот Маломужа старший сомалиец вошел в пещеру первым и жестом позвал за собой европейцев.

— Не пойду! Не хочу! — орал ученый, когда все остальные белые стали спускаться в подземелье.

— Успокойся, Стурен! — не выдержала Сигрид. — В конце концов, кто из нас женщина, я или ты? Чего ты разнылся, как баба?

После этого замечания Густав успокоился.

Сомалиец уверенно шел в полумраке между сталактитами и сталагмитами. Он довольствовался тем светом, что давали факелы в руках следовавших за ним членов группы Лаврова. Иногда он оборачивался, проверяя, правильно ли идут Лавров и Колобова. Наконец он остановился перед небольшим лазом и жестом предложил факелоносцам идти впереди себя. Виктор и Сигрид на мгновение переглянулись, как бы решаясь на этот шаг в неизвестную черноту. Лавров шагнул первым, выставив перед собой горящий веник.

Небольшой, в несколько шагов, низкий коридор заканчивался большой просторной залой с ровным полом без каких-либо острых каменных сосулек сверху. В темном зале на полу сидели несколько бледноликих мужчин, щуривших глаза на ослеплявшие их факелы.

— Это что, безопасное место для отдыха? — недоуменно спросил Виктор «начальника стражи» ватутси.

Но ему никто не ответил. Сопровождавшие группу только подожгли своими вениками несколько светильников в пещере и вышли прочь…

Глава 27 Ритуальный поединок

На большой площадке, огороженной тростниковым тыном, группа обнаженных по пояс воинов в длинных красных саронгах танцевала ритуальный танец, аккомпанируя себе на двух длинных там-тамах. Танец наблюдал Усубали, восседая на своем леопардовом троне. Его лицо было будто высечено из камня. Никаких эмоций. Он смотрел, как через главный вход площадь перед его домом-сферой наполняется повстанцами в белых саронгах и таких же белых париках. Эти головные уборы выглядели так, будто длинные седые волосы просто встали дыбом.

В парики облачились танцоры повстанцев. Они были без огнестрельного оружия, лишь с тонкими длинными дротиками. На щиколотках белоголовых танцоров громыхали специальные погремушки. Повстанцы исполняли ритуальный танец, странно выворачивая локти и выгибая спины так, что грудь их выпячивалась колесом. Танцоры то изображали друг с другом битву на копьях, то подпрыгивали высоко вверх, то встряхивали своими длинноволосыми париками на манер рок-музыкантов времен Deep Purple.

Грохот от их погремушек на щиколотках стоял до небес. И так же до небес поднималась пыль, выбитая четырьмя десятками босых черных ног. В какой-то момент танцоры расступились и замерли. Во внезапно наступившей тишине в проход между танцорами зашел Вубшет в сопровождении своих сторонников.

* * *

Светильники из обожженной глины чадили горящим козьим жиром и ужасно воняли, что очень не нравилось Сигрид. Но это был единственный способ видеть друг друга.

— Почему они закрыли нас? — недоумевал Стурен. — Ведь мы же договорились.

Ученый ходил из угла в угол пещеры, как тигр в клетке. Помещение было настолько высоким, что огонь светильников не «добивал» до его свода, и, подняв голову, можно было видеть только темноту. Паника Стурена совсем не добавляла спокойствия и комфорта окружающим.

— Да, договорились, — ответил Виктор после молчания. — Но поставь себя на место Усубали. Ему же нужно выполнить свой долг. Племя ватутси никогда ему не простит, если он пойдет вразрез с обычаями.

— Да какие обычаи могут быть у него, у бандита?! — сорвалась шведка.

— Э-э-э, не скажи, Сигрид, — засмеялся Виктор. — Если бы ты жила у нас в девяностые, ты бы видела, сколько бандитов ходило в церковь. Твари, на которых негде клейма ставить, приходили и становились обычными прихожанами. Усубали по сравнению с теми, кого я знавал, просто агнец Божий… Но несмотря ни на что, церковь их потом отпевала наряду со всеми усопшими прихожанами.

— Но ведь это религия! А тут…

— …О-о-о, в иных племенах традиции стоят гораздо выше, чем религия. Особенно когда эти традиции старше религии… Все решает провидение в честном поединке.

— Ты думаешь, наш Вубшет победит Усубали? — неуверенно спросила Сигрид.

Сигрид не зря сказала «наш» о Вубшете. Она слишком привыкла к этому молчаливому великану — как оказалось, законному вождю племени ватутси, который шел издалека, чтобы восстановить справедливость.

— Вубшет — отличный воин, — ответил Виктор. — Я верю в него. Он победит. Должен победить…

* * *

Усубали вскочил и выкрикнул команду на языке ватутси, указав на пришельцев своим жезлом с белой меховой метелочкой. Однако никто не спешил выполнять эту команду. Вубшет со своим представителем прошел до середины круглой площади. Представитель, потрясая тонким гибким дротиком, объявил на языке ватутси претензии и обвинения. Ни слова не было понятно, но по интонации казалось, что представитель гордо молчащего Вубшета припомнил все смертные грехи Усубали, а под конец речи даже бросил свой дротик ему под ноги.

— Э-э-э-э-э-э-э!!! — выдохнула толпа зрителей, стоявших вдоль круглого тростникового тына.

Представитель Вубшета почтительно снял с него белую льняную накидку, и все присутствующие смогли увидеть причудливое шрамирование в виде двухголовой змеи на его груди и животе.

— Е-о-о-о-о-о-о-о!!! — воскликнули повстанцы, потрясая своими потертыми «калашами» в воздухе.

Усубали прошел в центр круглой арены. Его сопровождали два копьеносца. Они воткнули свои копья древками в песок. Один из них принял от вождя жезл с белой меховой метелочкой, а другой снял с него головной убор из такого же меха. Дальше Усубали сам снял с себя белую накидку, обнажив торс без всякого шрамирования. Он не глядя протянул руку, и ему подали такую же ритуальную пику, как у Вубшета. Каждому из них также подали тростниковый щит, похожий на монолыжу для сноуборда.

Усубали поднял пику вверх и потряс ею, делая вид, что вот-вот метнет ее в Вубшета. Тот заметался по арене, прикрывшись щитом и внимательно наблюдая за движениями противника. Какое-то время соперники плясали вдоль невидимой линии, делая обманные движения своими пиками. Они то приседали, широко расставив ноги, то раскачивались, как кобры.

Наконец Усубали метнул пику, и она вонзилась в щит Вубшета.

— О-о-о-о-о!!! — отреагировала толпа болельщиков.

Вубшет тоже метнул пику в своего обезоруженного противника, но тот легко уклонился от снаряда и пика воткнулась в песок арены. Соперникам подали мачете. Какое-то время они фехтовали ими, покуда Вубшет не потерял равновесие и не свалился на спину…

* * *

Виктор лежал в одной из прилегающих пещер, которых, как оказалось, здесь было немало и они соединялись с основной множеством ходов. «Такие себе одесские катакомбы в Африке», — думал журналист. И действительно: каждая маленькая пещерка была устроена так, будто здесь когда-то жили люди. Чьи-то искусные руки выдолбили из камня ниши, обтесали каменные глыбы, сделав их похожими на столы и лежаки для отдыха.

«Возможно, здесь когда-то был рудник. Когда на этой земле был мир… А когда на этой земле был мир?..» При тусклом огне светильника, который украинец принес с собой, он уже почти засыпал, когда к нему в пещерку зашел Стурен.

— Спишь?

— М-м-м, — протянул в ответ Лавров, — что еще случилось?

Несносный ученый начинал его по-настоящему раздражать.

— Знаешь, Вик, я пришел не просто так…

— Я догадываюсь, — с закрытыми глазами ответил усталый Лавров. — Скоро нас отсюда выпустят, потерпи.

— Выслушай меня, Лавров. Ты ведь умеешь не только говорить, но и слушать. Это отличает тебя от большинства людей.

Погружение в такую философию удивило Виктора, и он даже открыл глаза. Здоровенный канадский швед сидел рядом с ним спокойно, без истерик, забыв о своей клаустрофобии.

— Я мало совершал в жизни мужских поступков. Слишком мало, чтобы можно было чем-то похвастаться. Да и совершают их не для этого… Будучи у монахов, я был рядом с Борисом, когда он умирал, и многое понял… Я хочу вернуть тебе камень.

— Ты с ума сошел, Густав?! Этот камень твой! Ты честно заплатил за него! — Виктор от волнения поднялся и сел.

— Знаешь… видимо, не зря мои предки столько лет прожили среди славян. Их научили главному: совесть не продается. Ее не оценить никакими деньгами. Я скрыл от тебя главное… Подожди, Вики, дай сказать…

Виктор, который уже собирался привести тысячу аргументов в пользу Стурена, не стал напирать и только кивнул головой в ответ, а ученый продолжил:

— Я скрыл от тебя то, что сказал мне Иешуа в конце разговора с ним. Если этот камень не вернется на место, может случиться большая беда — на твоей родине могут погибнуть миллионы и миллионы людей… Камень Святого Климента — оберег вашей земли.

Виктор отчетливо вспомнил свой ужасный сон и сидел, уставившись в одну точку.

— Я как всегда смалодушничал, не сказал тебе об этом ничего, — продолжал Густав. — Но, следуя за тобой, я все больше убеждался, что настоящий мужчина — это в первую очередь тот, кого отличает совесть и справедливость. Надо уметь быть мужчиной даже в самом малом… А сейчас я вдруг представил себе, как родственники встретят освобожденных украинских моряков. Матери и жены будут плакать от счастья, обнимать, целовать, дети радоваться и скакать вокруг… И всем им, вновь обретя свое счастье, суждено будет погибнуть?!

Ученый испуганными глазами смотрел на Виктора и продолжал:

— …Погибнуть только из-за моего малодушия и эгоизма? Нет! Этого не будет! Возьми камень, Виктор, и не говори ничего больше.

Швед вручил Виктору сумочку с плинфой и вышел из пещеры…

* * *

— О-о-о-о-о!!! — над ристалищем несся восторженный крик болельщиков. Они жаждали крови.

Вубшет сумел вывернуться из смертельно опасной ситуации — перекувыркнулся через голову и принял щитом острие мачете, которое метнул в него Усубали.

Вубшет отбросил развалившийся щит и, вооруженный уже двумя мачете, решительно двинулся на оппонента. Одноглазый Вакиль бросил своему хозяину под ноги серп на длинной металлической рукояти. Усубали поднял диковинное оружие и легко выбил им из рук Вубшета сначала один мачете, а затем и другой. Он замахнулся на обезоруженного противника, но Вубшет, резко сблизившись, поймал это его движение и не дал серпу опуститься себе на голову.

В ответ Усубали сильно пнул троюродного брата коленом в грудь и опять сбил его с ног. Вубшет поднялся с пикой в руках и резким взмахом запустил ее в грудь Усубали. Тот выронил щит и серп, схватился за пику, торчащую из его тела, и рухнул на спину с гримасой ужаса и боли.

Уже лежа на арене, Усубали попытался выдернуть из себя глубоко засевшую пику, но силы оставили его, и он беззвучно умер…

* * *

Лежа в пещере, Лавров не мог уснуть. Его эмоциональный подъем сопровождался сумбурным потоком мыслей. Все-таки есть справедливость на свете… Столько пережить… вывернуться… пройти все… найти и потерять… на грани смерти… за гранью человеческих возможностей…

Ни в чем не повинные люди — моряки «Карины» — будут спасены и обретут свободу.

Сколько сил нужно было приложить, чтобы это случилось? И Камень… в который не верил никто, который казался просто красивой сказкой… Вот он, в изголовье. Лежит, не пропал и никуда больше не денется. «Надо будет обязательно выучить латынь…» — подумал журналист, когда внезапно услышал протяжный вздох. Вместе с ним в пещере кто-то был. «Ну, кто еще?..»

Лавров открыл глаза, перед ним стоял… старик Хуур.

— Аворебзак?! — изумился Виктор. — Ты здесь откуда?

— Ху-ур. Меня зовут Ху-у-ур, — протрещал старый колдун.

Казалось, он стал еще старше и еще безобразнее, чем был. Его бесцветные глаза взялись белой пеленой, а скрюченные пальцы говорили о старческой неизлечимой болезни.

— Я пришел забрать свое, — то ли сказал Хуур, то ли показалось Виктору.

— Что-о-о?

— Камень Свободы должен быть моим, я не зря вел тебя к нему.

— Ты вел? — усмехнулся Виктор.

— Я спасал тебя дважды. Один раз от глупого сына Аниссы, когда он хотел убить тебя просто за то, что ты белый. Второй раз от жестокого и жадного Мусы, который мог убить тебя ради денег… Теперь настала твоя очередь отблагодарить меня.

— Спасибо тебе, Хуур, — ответил Виктор. — Этого достаточно?

— Нет, не достаточно. Для того я спасал тебя, чтобы ты принес мне Камень Свободы, и ты сделал это.

— Не сходи с ума, старик, — разозлился украинец. — Какое отношение ты имеешь к этому камню?

— Я имею к нему самое прямое отношение! — сухо ответил старый сомалиец. — Я его хочу.

— Ну, мало ли, кто и что хочет! — возмутился Виктор. — Хотеть чужого — это грех. Так у нас говорят.

— Он не чужой, а мой, и я его заберу, — спокойно ответил Хуур и подошел к изголовью Виктора.

— Старик, иди подобру-поздорову. Не доводи до греха, — предупредил Лавров.

Но Хуур, словно зомбированный, не обращал внимания на угрозы журналиста и протянул руку к камню.

— Ну, я тебя предупреждал!

Виктор, не вставая со своего ложа, что есть силы ударил старика правой рукой, но… ничего не почувствовал. Рука, словно ватная, соскользнула с хилого тела старого мага. Так бывает во сне, когда вы затеяли с кем-то драку и не можете полноценно ударить. Вторая попытка Виктора, уже ставшего на ноги, закончилась тем же. Старик был неуязвим. Он спокойно взял камень.

— Сигрид! Ребята! — позвал Лавров, крикнув в коридор.

— Можешь не стараться, они не слышат. Между нами два кольца энергии Старого Мира.

— Да что за бред! — выкрикнул Виктор. — Маломуж! Хорунжий! Ко мне!

Но никто не откликнулся. Виктор вскочил и бросился за стариком, уходящим в тоннель, но ударился лбом о невидимую стену и упал, потеряв сознание.

* * *

Барабанщики племени ватутси принялись исполнять сложную дробь в честь нового вождя Вубшета. Три высоких тощих старика обернули его тело белым плащом с красными звездами, скрыв двухголовую змею на груди и животе. Соратники Вубшета сбежались в тесный круг — поздравлять его, одобрительно похлопывая по спине и плечам. Вубшет поднял руки вверх, желая говорить, и все присутствующие замерли, внимая голосу нового вождя ватутси.

— Призываю вас, братья мои, достойно похоронить низложенного вождя Усубали. Все-таки он был сыном нашего племени, хоть и недостойным сыном.

Присутствующие одобрительно загудели, пораженные мудростью молодого вождя.

— А сейчас нужно исполнить наш долг и помочь другу нашего племени. Бвана Вики этого заслужил!

— О-о-о-о! — одобрительно закричали сторонники Вубшета, а ими после его победы стало практически все племя.

— А после праздничного обеда в честь наших гостей мы отправимся на «Карину» и освободим друзей бвана Вики!

— Нет! Ты не можешь! Ты не смеешь! — не выдержал толстяк Вакиль, но вдруг понял, что он остался в гордом одиночестве и тут же, «переобувшись в воздухе», добавил: —…Не смеешь так долго тянуть! Надо связаться с охраной «Карины» и пригнать ее в порт!

— О-хо-хо-о-о! — радостно закричали приверженцы Вубшета, а молодой вождь впервые за много лет расплылся в улыбке.

— Пойдемте же за нашими гостями, братья!

— Ты нам не брат! Ты нам не вождь! Самозванец! — раздались крики из-за частокола.

Это кричали несколько оставшихся сторонников Усубали из его шайки. Но несколько автоматных очередей заставили их замолчать навеки…

Вдруг с берега прибежал взмыленный гонец.

— Вождь, камень в пещеру пленных сдвинут!..

* * *

Да, исполинский камень на входе в пещеру был сдвинут со своего места. Никто бы не поверил, что глыбу, которую с трудом перекатывали двадцать человек, старик Хуур отодвинул одним движением руки. Сомалийский чародей ушел. Ушел с Камнем Святого Климента.

— Мы его видели, но ничего не могли сделать, — виновато оправдывался перед Лавровым Хорунжий.

Сигрид, смачивая платок в горном ручье, делала Виктору примочку. На лбу журналиста красовалась огромная синяя шишка.

— Он как будто гипнозом владеет, Петрович. Я даже встать не смог… Мы не смогли. Сидели как приклеенные. А он появился, посмотрел на нас, как на придурков, и ушел. Мы не виноваты.

— Мы — виноваты, — возразил Игорь. — Нужно было стрелять.

— Стрелять бесполезно, и вы не виноваты, — остановил поток речей Виктор. — Я не знаю, как он это делает, но его нельзя убить. Он неуязвим.

— Как это? — удивился Стурен. — Что за вздор! Я как ученый…

Слова Густава прервала канонада снаружи. Все «обитатели» пещеры пленных, не думая о безопасности, ринулись к выходу. То, что они увидели дальше, не поддавалось никакому разумному анализу.

Хуур спокойно шел по берегу океана, держа перед собой заветный камень. Кто-то стрелял по нему из десятков автоматов, ручных пулеметов, пистолетов — все было без толку.

— Пули его не видят, — пробормотал Виктор.

— Гипноз? — зачарованно спросила Сигрид.

Журналист только пожал плечами в ответ.

— Он словно голограмма. Он вроде есть, а вроде и нет. Понимаете, о чем я? — спросил Стурен, но никто его не слушал. Все как заколдованные смотрели на происходящее.

Наконец Виктору удалось справиться с собой, и он выбрался на вершину утеса. То, что он увидел, сразило его окончательно: слева в старика стреляли аборигены ватутси, а справа, метрах в ста, рассредоточившись вдоль уступа, стояли монахи-старообрядцы и вели беспорядочный огонь из всего оружия, которое у них было, раз за разом перезаряжая свои автоматы.

— Этого не может быть… — лепетал Стурен, который выбрался вслед за Виктором.

— Не может, но есть, — отозвался Виктор.

Но следующее, что он увидел, заставило его содрогнуться. С юга по водной глади океана шла целая армада катеров, а вдоль берега — кортеж внедорожников…

— Муса! Это Муса! — в истерике закричал Вакиль, бросая оружие.

— Усубали успел предупредить, — прокомментировал Виктор.

Но и это было еще не все. Ближе и чуть правее сюда двигалась колонна пеших воинов с ручными пулеметами. Во главе войска, путешествуя на носилках-троне, восседал Вииль-Ваал-старший.

— Ну, полюбуйтесь! Весь дурдом в сборе! — воскликнул Виктор, указывая на боевиков своим уже поднявшимся на скалу друзьям.

— Лавров, так тебя не любили даже в юности… — сам себе сказал вслух журналист.

— Салам, бача! — раздался знакомый голос.

Перед Виктором стояли неизвестно откуда взявшиеся Радуцкий и Короленко. Оба были одеты в камуфляж, в руках у них были огромные баулы оружия.

— Скорую помощь вызывали? — спокойно спросил Короленко.

— Гаврилыч, камень ушел, — с грустью сказал Лавров, не имея сил удивляться тому, как эти двое здесь оказались.

— Да какой камень, Лавров? У тебя жизнь висит на нитке, а ты о плинфах думаешь! На вот лучше возьми… Надеюсь, пользоваться не разучился?

Короленко, расстегнув молнию баула, достал оттуда АКМС и бросил Виктору. Тот сходу поймал оружие, и в глазах его блеснул огонек.

— А патроны есть?

— У него все «цинки», — весело кивнул полковник на Радуцкого. — Он помоложе будет, да и рук побольше.

— Подождите, братцы! Вы что это, решили втроем с целой армией воевать? А мы?! — возмущенно спросили хором Хорунжий и Маломуж.

— Ну, и вы… — вспомнил о своей группе Виктор.

— И мы! — вклинилась Сигрид. — Правда, Густав?

— А то как же? — поддержал Стурен. — Как это говорят, на миру и смерть красна?

— Да не горюй, наемник! — обратился к Виктору Радуцкий. — Мы же тоже не пальцем деланы. Смотри!

Макс показал рукой в сторону северо-запада, оттуда шло войско боран. С луками, копьями и щитами, в полной боевой раскраске, готовое разорвать кого угодно. Впереди торжественно шел пузатый Годлумтакати.

— А вон еще! — добавил Короленко.

Дальше — больше: к скалам на нескольких внедорожниках уже подъезжали головорезы Салмана, сына волшебницы Аниссы. Их было не менее трех десятков человек, и связываться с ними не пожелал бы никто.

— Откуда вы их взяли? — смущенно спросил Виктор, будто все это были неожиданные гости на его дне рождения.

— И ватутси помогут! — заявил подбежавший сюда Вубшет.

— Это все — твои друзья, Виктор Петрович, — шутливо сказал Короленко. — Созвонились, съездили, кого по Интернету выдернули…

— …Кого из пивнухи, — добавил Радуцкий, изнывая от жары. — А тут что, всегда так жарко?

— Почти, — ответила Сигрид за Лаврова, который все еще не мог поверить, что это происходит наяву.

— Да ты приляг, бача, — улыбнулся Радуцкий. — Окапываться здесь негде. Нам всего пару часиков продержаться.

— Ага, — подтвердил Короленко, — друзья из Интерпола поддержку обещали.

— А как вы вообще сюда попали? — наконец-то поинтересовался журналист.

— Тут недалеко, в Южном Судане, база «Апачей»[22]. Мы скинулись на керосин, и ребята подкинули нас до самой Зейлы.

Виктор слушал рассказы друзей и упивался ими. После своего жутчайшего сна он был так рад видеть их живыми и невредимыми. «И пусть война! В такой компании и умереть не страшно!»

— И-е-х-х! — воскликнул Лавров, обращаясь к Радуцкому. — Тряхнем стариной, шурави!..

Враги были уже близко, но друзья подтягивались еще быстрее. Еще полчаса, и трудно было бы сказать, чем это все закончится. Во всеобщем возбуждении все забыли о Камне Святого Климента и старике, похитившем его. А зря…

Хуур продолжал идти своей дорогой вдоль берега океана, а неистовые «монахи» из Хвалынской обители продолжали напрасно уничтожать свой боезапас. Как вдруг перед Хууром вырос почти двухметровый гигант с седыми бородой и шевелюрой.

— Смотрите, что это?! — вскричала Сигрид.

В летнем африканском небе проявилось какое-то странное свечение, похожее на шаровую молнию. Никто из присутствующих не понимал, что произошло, но многие увидели образ, на который все отреагировали по-разному:

— Белый Масай! — в суеверном экстазе вымолвили ватутси и боран и пали ниц.

— Белый Волхв, — произнес Глеб. — Молитесь, братья, мы его видим!

— Агент Корень? — удивился Короленко.

— Хранитель Павел, — догадался Виктор.

Лавров видел этого старика на зимнем пляже «Ланжерон» в Одессе, но разве мог он тогда подумать?.. Да, это был Хранитель Павел, который появился в самый отчаянный, самый катастрофичный момент, чтобы вмешаться и спасти реликвию.

— Кто ты? — злобно прохрипел Хуур, глядя на белобородого великана.

— Дичь не должна спрашивать у охотника, кто он, — ответил седой, как Нептун, старик. — Отдай то, что тебе не принадлежит.

Чернокожий колдун посмотрел на противника слезящимися бесцветными глазами.

— Тебе нужен Камень Свободы? Возьми его, если сможешь.

Он положил плинфу на песок прямо перед седым старцем, вспыхнул и исчез… Те, кто наблюдал за происходящим со скалы, переглянулись в замешательстве.

— Так это просто! Петарду бросил, а сам, пока дым рассеялся, в песок зарылся, — попытался разрядить обстановку среди зрителей Хорунжий. — Я это в кино видел, про ниндзю, или ниндзи… или ниндзя… Как правильно?

Тем временем черная плинфа, лежащая у ног Белого Волхва… утонула в песке.

— А-а-а, я знаю! — не мог угомониться Игорь. — Я же говорил, что он в песок зарылся. Оттуда, снизу, ее и тащит…

В опровержение слов режиссера Хуур вдруг появился наверху, на крутом выступе над песчаной полосой берега, и без особого труда столкнул ногой громадный камень, устроив камнепад.

— Я знаю! Он заранее все приготовил, а потом только ногой пнул, и они покатились! — продолжал Игорь.

— Хорунжий, ты заткнешься сегодня? — сердито бросил Виктор.

— Попкорна принести? Я сейчас! — отшутился весельчак.

Множество камней летели в сторону Белого Волхва, заваливая его полностью.

— Все, трындец, — грустно резюмировал Маломуж, обняв испуганную Сигрид.

Но не тут-то было. Через мгновение седой «Нептун» оказался возле черного мага и нанес ему удар ладонью в ухо. На удивление, он попал, и Хуур кубарем полетел вниз с обрыва.

Тут уже настало время удивиться Лаврову. Несколько минут назад он не смог даже прикоснуться к этому проклятому старику. А у Белого Волхва это получилось с первого раза.

«На то он и колдун, черт его дери», — успокоил себя журналист.

А действо продолжалось…

Хуур, который опять пропал из виду, вдруг закричал, как хищная птица, и все, кто стоял на берегу, открыли рты от изумления. По песку, грунту и камням пролетела громадная тень черной птицы-демона, мифической птицы-убийцы.

— Хуур! — воскликнули ватутси и обнялись от мистического страха.

— Хуур! — в панике закричали суеверные боран и упали на землю, закрыв головы руками.

— Хуур! — взвизгнул отважный вождь боран Годлумтакати и выстрелил в проносящуюся громадную тень из своего лука.

— Ох, ехана тетя! — прокомментировал Хорунжий.

— К сожалению, не тетя, а дядя… Даже не дядя, а дедушка, — отозвался Виктор.

Все, кто был на плато у побережья, притихли. Даже воинствующие монахи-старообрядцы побросали оружие, взялись за руки и склонили головы. Так они молились от безысходности.

С катеров, подходящих к берегу, донеслись первые звуки выстрелов — это были пулеметы береговой охраны, которой ведал Муса. Пролилась первая кровь: со скал сорвались сразу несколько ватутси и замертво застыли внизу на песке. Взвизгнула Сигрид, содрогнулся Лавров.

— Йо-о-о-о-хо-о-оо! — издал боевой клич Вубшет, но автоматы и ручные пулеметы его племени были ничем по сравнению с мощным оружием катеров.

Белый Волхв, стоящий неподвижно в своей белоснежной тунике, вознес ладони к небу и что-то выкрикнул на непонятном языке.

— На арамейском. Просит помощи у неба, — шепнул Густав Лаврову.

В ту же минуту грянул гром и сверкнула молния. Тень исполинской зловещей птицы превратилась в смерч. Невероятный торнадо понесся в сторону акватории и, закрутив катера береговой охраны, в мгновенье смел их, будто никогда их и не было. Море заштормило, выбрасывая на берег рыбацкие лодки… но, увы, без рыбаков.

Израненный Хуур внезапно появился за спиной у Белого Волхва, замахнувшись неизвестно откуда взявшимся мечом. Белый маг резко развернулся, вырвал оружие из рук черного злодея и ударил его кулаком в лоб. Тот шлепнулся плашмя на спину, и из его рта вырвался столб пламени. Огонь опалил седые волосы Хранителя Павла, кожа клочьями повисла на его лице, но он устоял…

Но что же творилось вокруг? С неба шел огненный дождь, падая на несчастных туземцев, прожигая кожу и испепеляя одежду. Люди с воплями бежали куда глаза глядят, давя друг друга. Один из монахов-старообрядцев так и остался лежать в полуистлевшей одежде рядом со своим автоматом…

— Это напалм! — крикнул Короленко. — Прячьтесь! Куда только можете прячьтесь!

Только Белый Волхв без тени волнения, хоть уже и в опаленной тунике, опять воздел ладони к небу, попросив помощи. Громом и молнией ответило небо. Цепями электрических разрядов и оглушающими раскатами, которых еще не слышала эта земля. Один из ударов молнии разорвал, расщепил, расколол земной пласт, как жестянку, образовав широкую трещину прямо в том месте, куда уже подходила колонна внедорожников Мусы. В них сидели солдаты, а на самом деле — вооруженная бандитская группировка с самыми лучшими образцами огнестрельного оружия. По приказу своего хозяина эти отморозки, жующие кат, были готовы уничтожить любого. Но этого не случилось. Громадная трещина поглотила большинство машин вместе с людьми, и они улетели в черную, как смоль, бездну, даже не успев крикнуть.

Панический ужас охватил остальных бойцов Мусы, водители развернули свои джипы в обратном направлении, но было поздно. Проливной тропический дождь, начавшийся за одну секунду, смывал автомобили с бандитами вслед за предыдущими машинами. Увидев это, войско Вииль-Ваала бросило свое оружие и своего повелителя и бежало, поскальзываясь, падая, разбивая в кровь ноги и руки, давя друг друга… Вииль-Ваал сидел на своем кресле, пока тропический ливень, такой редкий для этих мест, собирался в целые реки и несся по направлению к вновь созданному ущелью. Вот одна из рек подхватила трон Вииль-Ваала и понесла его к обрыву. Старик проворно соскочил со своего места, но тут же был опрокинут мощным потоком навзничь. Старого тирана понесло неведомо куда, и вскоре его накидка исчезла вместе с ним в водовороте дождевого потока…

Позднее мировые средства массовой информации назовут это самым большим наводнением Африканского континента за всю историю наблюдения, случившимся после невероятно засушливого лета, но пока… тропические воды неслись по плато у Аденского залива, с шумом опрокидывая внедорожники монахов-старообрядцев, заливая все, что еще недавно казалось непотопляемым. Спаслось племя ватутси, успев добежать до своего поселка на холмах, спаслись воины боран и воины Салмана, последовавшие за гостеприимными ватутси. Перед всеобщей катастрофой бессильны все войны и междоусобицы. В моменты крайней опасности люди способны помогать друг другу. Как жаль, что эта способность приходит к ним лишь в минуты беды.

Чудом спасшись от наводнения, группа Лаврова, Короленко, Радуцкий и Вубшет, в последний момент увлеченный журналистом за собой, вышли из горной пещеры пленных, дрожа от холода. Их глазам предстало жуткое зрелище. Весь берег был начисто смыт, будто здесь прошло цунами, а само плато казалось дном только что спущенного водоема. Идти было трудно — ноги вязли в коричневой жиже. Внезапно прояснившееся было небо опять накрыла тень большой птицы. От страшного орлиного крика у друзей заложило уши. Казалось, гигантская птица убьет всех, хоть ее никто и не видел… Кроме появившегося ниоткуда Хранителя Павла. Он быстро сорвал с плеча Вубшета лук, зарядил его стрелой, которую молниеносно вытащил из его же колчана, и, прицелившись, выстрелил… Крик ужаса, отчаянья и боли разнесся над плато. Но это был уже не орлиный, а человеческий крик. Откуда-то сверху прямо к ногам Виктора упал Камень Святого Климента.

— Во имя Господа. Спаси и сохрани, — спокойно сказал Лаврову Белый Волхв и, сделав несколько шагов в сторону залива, исчез, будто растворившись в воздухе.

— Чудеса… — промямлил Радуцкий.

— Мужской поступок, — глядя в глаза Лаврову, произнес Стурен фразу, понятную только им двоим.

— А то, — улыбнулся Виктор в ответ, подняв камень и прижав его к груди…

Эпилог

В океане начинался отлив, когда два средней величины бота на мощных моторах ожидали Лаврова, Колобову, Хорунжего с Маломужем, Короленко и Радуцкого. В каждом боте сидело по восемь безоружных мужчин-ватутси.

Вубшет — в белой шапочке из меха обезьяны колобуса и с жезлом с белой меховой метелочкой — на европейский манер пожал каждому из шести гостей руку на прощание.

— Я все же думаю, лучше бы «Карина» причалила к берегу, — с сожалением говорил новоиспеченный вождь ватутси.

— Спасибо за гостеприимство, Вубшет, но, я думаю, морякам лучше оставаться в море. Тем более, когда это путь домой.

Сигрид, стоящая рядом с Виктором, тихонько плакала, прижавшись к его плечу. Не мудрено. Ведь она ехала на встречу с умершим мужем.

— Так кто убил Колобова? — прямо при шведке спросил Виктор полковника Короленко.

— Следствие предполагает, что Шитый нанял киллера. Владислав слишком много знал и хотел передать это своим спецслужбам… — сообщил Короленко. Сигрид при этом сжала до боли кулаки, но не позволила себе разрыдаться еще сильнее.

— Ну что ж… — произнес Лавров, переводя тему. — Пора…

Журналист подошел к Стурену, с которым еще не успел проститься.

— А ты что же? Остаешься пока?

— Да нет, Вить. Я, пожалуй, здесь и останусь. Прикипел я к Зейле. И работается мне здесь лучше, и…

Он глянул на аборигенов боран, укладывавших багаж съемочной группы в боты. По приказу Стурена вождь отправил «бойцов» в Бораму за вещами белых друзей…

— А-а-а-а, — засмеялся журналист. — Хорошо быть африканским царем?

— Привык, — улыбаясь, кивнул в ответ Густав. — Ты бы хоть телефончик оставил или адрес.

— О! Точно! — Виктор открыл блокнот и быстро написал номер, затем вырвал листик и отдал его Стурену.

— Это что? Так много цифр? — удивился Густав.

— Это твои пять миллионов. Код счета на предъявителя…

— Витя, я… — опешил ученый.

— Все так, как надо, — перебил его журналист. — Ты же сам говорил о совести и мужских поступках. Давай, дружище!

На прощание они обнялись.

— Там на листике моя почта… Свяжемся. Жду в Киеве.

— Обязательно приеду! — принял приглашение Стурен. — Как только введу в научный оборот «Евангелие от Павла», так сразу и приеду! А ты учи диалект койне[23].

— Непременно, — заверил его журналист.

Виктор и Сигрид смотрели с борта бота на удаляющиеся фигуры Густава и Вубшета, машущие им на прощание. Когда провожающие стали совсем неразличимы, Лавров и шведка непроизвольно посмотрели друг на друга так, как могут смотреть мужчина и женщина перед поцелуем. Виктор легонько привлек ее к себе, но Сигрид не поддалась, будто боялась изменить своему покойному мужу. Она отвернулась, всматриваясь в морскую даль. Где-то там, в синей дымке, их ждал уже свободный сухогруз «Карина»…

* * *

— Что собираешься делать с камнем? Обратно, в Святошино? — спросил Короленко, опершись на парапет палубы по пути домой.

— Нет уж. Отдам хозяину.

Короленко вопросительно посмотрел на Виктора.

— Думаю отнести в саркофаг Ярослава Мудрого. Пособишь?

Полковник озадаченно посмотрел на воду под самым бортом движущейся «Карины».

— Витя, я еще не сказал тебе. У нас ЧП на родине.

— Что случилось?! — испугался журналист, не забывая о своем недавнем ночном кошмаре.

— Ученые вскрыли саркофаг Ярослава для реставрации… Но мощей князя, его жены Ингигерды и княжича Всеволода не обнаружили…

— Как это?

— Там чьи-то другие останки… Пока непонятно чьи — ведется следствие…

* * *

…Через все осуждения и непонимание друзей, сквозь все условности суетного мира и суетливой обыденности, минуя препятствия служб и организаций, шел Виктор Лавров. Это был его выбор… Поднявшись по крутым ступенькам храма, он постучал в широкую железную дверь. С минуту он простоял молча, стиснув зубы и зажмурив глаза в ожидании. Наконец тяжелый засов кованой калитки лязгнул, и путь был свободен.

Маковки мужского монастыря сияли на солнце, как в сказке о бытии, как в легенде о суетном мире.

Аккуратно ухоженные яблони только-только начинали зацветать.

— Виктор Петрович… Лавров? — услышал журналист вместо приветствия.

— Добрый… день, — выдавливая из себя по слову, заговорил Виктор. — Я бы хотел… принять постриг…

Конец

Сноски

1

Глиссирование — режим движения по воде с минимальными потерями топлива. (Здесь и далее примечания автора.)

(обратно)

2

В 1964 году остров Занзибар объединился с Танганьикой, и государство стало носить название Танзания, соответственно и жители стали танзанийцами и танзанийками.

(обратно)

3

Аконкагуа — гора-семитысячник в Андах.

(обратно)

4

Николай Святоша — правнук Ярослава Мудрого, первый князь на Руси, принявший постриг в Киево-Печерской лавре. Впоследствии канонизирован православной церковью. В честь Николая Святоши назван район Киева Святошино.

(обратно)

5

Ныне Ленинградская область.

(обратно)

6

Казначей.

(обратно)

7

Стив Ирвин — знаменитый на весь мир австралийский ученый-натуралист. Погиб от удара ската.

(обратно)

8

Ф. Н. Плевако — знаменитый юрист второй половины девятнадцатого века с польскими корнями.

(обратно)

9

С. Т. Морозов — крупный фабрикант и меценат второй половины девятнадцатого века.

(обратно)

10

Эти события изложены в книге К. Стогния «Тибет, или Изумрудная Чаша Патриарха» (Харьков: Фолио, 2016).

(обратно)

11

Берковецкое и Байковое — известные кладбища города Киева.

(обратно)

12

Эфиопская валюта.

(обратно)

13

Демодекоз — тяжелое кожное заболевание.

(обратно)

14

Калебас — небольшая емкость, сделанная из тыквы-горлянки.

(обратно)

15

Одно из приветствий на суахили, дословно «как дела?»

(обратно)

16

Хорошо (суах.).

(обратно)

17

Добро пожаловать, брат!

(обратно)

18

Хочешь мира — готовься к войне (лат.).

(обратно)

19

Годлумтакати в переводе с древних африканских языков означает «останавливающий волшебство».

(обратно)

20

Оболонь, Троещина — густонаселенные районы Киева, построенные на намывных песках.

(обратно)

21

Фута бенади́р — кусок ткани, спадающий с плеча.

(обратно)

22

«Апач» — американский боевой вертолет.

(обратно)

23

Диалект койне — греческий язык эпохи эллинов.

(обратно)

Оглавление

Охота на людей

  Глава 1 Враги не промахиваются

  Глава 2 Когда один в море воин

  Глава 3 «Спаси вас Господь!»

  Глава 4 «Допей хоть молоко…»

  Глава 5 В Могадишо на заклание

  Глава 6 «Время собирать камни»

Сокровище князей

  Глава 7 Во имя камня, во имя Руси…

  Глава 8 Дела хмельные — дела семейные

  Глава 9 «Железная леди» Киевской Руси

От поражения к новым целям

  Глава 10 Священник-воин

  Глава 11 Крах операции «Святоша»

  Глава 12 Друзья…

Экспедиция под африканским солнцем

  Глава 13 По дороге в Джиджигу

  Глава 14 «Прогони обезьяну!»

  Глава 15 Искусство жить, искусство умирать

  Глава 16 «Кабаньи клыки»

  Глава 17 Николай святоша киевский — первый князь-монах

  Глава 18 Кто вы, доктор Стурен?

Так поступают мужчины

  Глава 19 Разделенная скорбь и голос камня

  Глава 20 И все-таки ученый…

  Глава 21 Неожиданные враги

  Глава 22 Слезы вождя и подарок для Вубшета

  Глава 23 Неласковое солнце Сомалиленда

  Глава 24 «В «Каскаде» парни тверже и умней»

  Глава 25 За грехи предков

  Глава 26 Ватутси

  Глава 27 Ритуальный поединок

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg