«Россказни Жана-Мари Кабидулена. Великолепная Ориноко»

Россказни Жана-Мари Кабидулена. Великолепная Ориноко (fb2) - Россказни Жана-Мари Кабидулена. Великолепная Ориноко (пер. Мария Владимировна Добродеева) (Неизвестный Жюль Верн в 29 томах fb2 - 13) 5605K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жюль Верн

ЖЮЛЬ ВЕРН Россказни Жана-Мари Кабидулена • Великолепная Ориноко

Россказни Жана-Мари Кабидулена

Глава I ВЫХОД В МОРЕ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

— Ну что, капитан Буркар, значит, и сегодня выход в море откладывается?

— Да, месье Брюнель. Более того, боюсь, мы не сможем выйти ни завтра, ни даже через неделю.

— Это досадно…

— Очень досадно, — покачал головой месье Буркар. — Чтобы прибыть к месту охоты в благоприятное время, следовало бы сняться с якоря еще в конце прошлого месяца. Вот увидите, англичане и американцы нас обойдут.

— И все из-за того, что не хватает двух членов экипажа?

— Именно, месье Брюнель… Без одного из них я просто не могу обойтись, без другого в конце концов обошелся бы, если бы не требования корабельного устава.

— И этот другой, вероятно, бочар? — спросил месье Брюнель.

— Нет, можете поверить, нет. На моем судне бочар так же необходим, как рангоут, руль или компас; ведь в трюме две тысячи бочек!

— А сколько человек на борту «Святого Еноха»?

— Тридцать два, месье Брюнель. Однако при полной команде полагается тридцать четыре. И мне, видите ли, гораздо нужнее бочар для лечения бочек, чем врач для лечения людей! Бочки — это такая штука, которая все время требует ремонта, в то время как люди… они ремонтируют себя сами… И вообще, кто же в море болеет?

— Да, на таком свежем воздухе болеть грешно, капитан Буркар… и все-таки иногда…

— Конечно, месье Брюнель, на борту и сейчас есть один больной.

— С чем вас и поздравляю, капитан. Но что вы хотите, корабль есть корабль, здесь все подчинено морскому уставу. Когда экипаж насчитывает определенное количество офицеров и матросов, на борту должен быть врач… так положено… А у вас его нет.

— И именно поэтому «Святой Енох» все еще в порту, а не на траверзе[1] мыса Сан-Висенти,[2] где ему следовало бы сейчас быть.

Эта беседа между месье Брюнелем и капитаном Буркаром имела место часов около одиннадцати в гаврском[3] порту между семафорной мачтой и стрелкой.

Эти двое, один — капитан каботажного плавания,[4] ставший офицером портовой службы, другой — командир трехмачтового судна «Святой Енох», знали друг друга с незапамятных времен.

Эварист-Симон Буркар, пятидесяти лет от роду, имел заслуженную репутацию отличного моряка в гаврском порту, где приписано его судно. Холостяк, без семьи, без близких родственников, с юных лет на морской службе, он прошел все ее ступени, от юнги до капитана.

Совершив не одно плавание в звании лейтенанта, потом старшего офицера на торговых судах, этот морской волк уже десять лет командовал китобойным судном «Святой Енох», он владел им вместе с фирмой братьев Моррис.

Отличный моряк, одновременно осторожный, отважный и решительный, Буркар, в отличие от многих своих коллег, был неизменно вежлив, никогда не ругался и отдавал приказы с отменной учтивостью. Конечно, обращаясь к марсовому,[5] он вряд ли говорил так: «Возьмите на себя труд отдать рифы фор-брамселя!» — или, обращаясь к рулевому: «Будьте так любезны, право на борт!», но считался едва ли не самым вежливым капитаном дальнего плавания.

Следует, кроме того, отметить, что в плаваниях ему неизменно сопутствовала удача. И ни у офицеров, ни у матросов никогда не было повода для жалоб. А следовательно, если на этот раз экипаж «Святого Еноха» не был укомплектован, то это отнюдь не было признаком нежелания моряков служить под началом капитана Буркара.

Месье Буркар и месье Брюнель остановились около металлической опоры сигнального колокола на полукруглой площадке в конце мола.[6] Мареограф[7] показывал самый низкий уровень отлива, и на сигнальной мачте не было ни флага, ни вымпела. Ни одно судно не готовилось покинуть порт или, напротив, войти в гавань.[8] Глубина на фарватере[9] была столь мала, что воды не хватило бы даже для рыбачьего баркаса. А потому любопытные не толпились на пристани, как это бывает в момент прилива. Корабли из Онфлера, Трувиля, Кана и Саутгемптона стояли на своих швартовых бочках.[10] До трех часов пополудни во внешней гавани не будет никакого движения.

Устремленный вдаль взор капитана Буркара блуждал по обширному пространству между далекими возвышенностями Уистреама и маяками на утесах Ла-Эва. Погода стояла пасмурная, небо затянуло высокими сероватыми облаками. С северо-востока дул легкий прихотливый ветерок, вероятно, он будет крепчать, как только начнется прилив.

Несколько кораблей пересекали бухту,[11] одни несли к востоку наполненные ветром паруса, другие прочерчивали пространство темными клубами дыма. И месье Буркар провожал завистливым взглядом своих более удачливых коллег, уже покидавших порт. Само собой разумеется, он высказывался по этому поводу весьма благопристойно и даже на таком расстоянии никогда не позволил бы себе употребить выражения, которые на его месте произнес бы с досады почти всякий морской волк.

— Да, — сказал он месье Брюнелю, — эти достойные люди уже плывут, подгоняемые попутным ветром, а я все еще в порту и не могу отчалить! Иначе как невезением это не назовешь, такого со «Святым Енохом» еще не случалось…

— Раз уж не удается выйти в море, месье Буркар, придется запастись терпением, — посмеиваясь, ответил месье Брюнель.

— Что я и делаю вот уже две недели! — с горечью воскликнул капитан Буркар.

— У вашего корабля хорошая оснастка,[12] и вы быстро наверстаете потерянное время… Одиннадцать узлов[13] при хорошем ветре, это ведь немало! А скажите-ка, месье Буркар, доктор Синокэ все еще не поправился?

— Увы, нет! Наш славный доктор по-прежнему болен! Вообще-то ничего серьезного, но ревматизм приковал его к постели не на одну неделю! Кто бы мог ожидать этого от человека, для кого море — дом родной. За последние десять лет мы избороздили с ним Тихий океан вдоль и поперек.

— А может быть, — осторожно предположил портовый офицер, — именно в этих странствиях он и заработал себе хвори?

— Скажете тоже! — решительно возразил месье Буркар. — Заработать ревматизм на борту «Святого Еноха»! А почему бы не холеру или желтую лихорадку? Как подобная мысль могла прийти вам в голову, месье Брюнель?

И месье Буркар изумленно развел руками, потрясенный такими несуразными словами. «Святой Енох»… так превосходно оснащенный, такой удобный и непроницаемый для сырости корабль! Ревматизм! Его скорее можно схватить в зале ожиданий мэрии или в салонах супрефектуры, чем в кают-компании![14] Ревматизм! А почему же тогда его нет у капитана? Ведь он не покидает свой корабль ни во время заходов в порты, ни когда стоит на якоре в Гавре… Квартира в городе? Зачем, когда на борту есть каюта! И он не променяет корабль на самый комфортабельный номер в отеле «Бордо» или в «Терминюсе»… Ревматизм! У него и насморка-то сроду не было! Да и когда это вообще на «Святом Енохе» кто-нибудь чихал?

Этот достойный человек вошел в азарт и долго еще продолжал бы в том же духе, если бы месье Брюнель не прервал его:

— Ясно, месье Буркар, доктор Синокэ подцепил свой ревматизм, когда ходил по твердой земле, а не по морю. Но раз уж доктор его подцепил, то как тут не верти, а отправиться в море не может.

— И самое скверное, — вставил месье Буркар, — что, несмотря на все старания, не могу найти ему замены.

— Терпение, капитан, главное, терпение! Я уверен, что в конце концов вам попадется какой-нибудь молодой врач, сгорающий от желания постранствовать и поглядеть на мир. А что может быть привлекательнее для новичка, чем китовая охота на просторах Тихого океана?

— Да, месье Брюнель, казалось бы, отбою не должно быть от желающих… а их что-то не видно. И у меня все еще нет никого, кто умел бы держать в руках ланцет и скальпель или натяг и скобель.

— А кстати, — спросил месье Брюнель, — не ревматизм, я полагаю, мешает выйти в море вашему бочару?

— Нет, у бедного папаши Брюлара не действует левая рука, он совсем не может ей пошевелить, и у него к тому же болят ноги.

— Стало быть, затронуты суставы?

— Похоже, что так. Брюлар, действительно, не в состоянии отправиться в плавание. Однако не мне вам говорить, месье Брюнель, что на судне, предназначенном для китовой охоты, бочар так же необходим, как и гарпунеры.[15] И нужно найти бочара во что бы то ни стало!

Месье Брюнель любезно согласился с тем, что руки и ноги у папаши Брюлара отнялись отнюдь не от ревматизма, ведь «Святой Енох» не уступает санаторию, и экипаж — капитан безусловно прав — совершал плавания в наилучших санитарных условиях. Однако доктор Синокэ и бочар не в состоянии принять участие в предстоящей кампании, — в этом ни у кого не может быть сомнения.

Кто-то окликнул месье Буркара, и тот обернулся.

— Это вы, Эрто? — сказал он, дружески пожимая руку старшему офицеру. — Рад вас видеть. Надеюсь, на сей раз вы пришли с доброй вестью?

— Возможно, капитан, — ответил месье Эрто, — возможно. Я пришел предупредить вас, что час назад какой-то человек приходил на судно.

— Бочар, врач? — живо осведомился месье Буркар.

— Не знаю, капитан. Во всяком случае, он был явно огорчен вашим отсутствием.

— Человек пожилой?

— Нет… молодой, и скоро придет опять. Я пошел за вами, поскольку подумал, что найду вас на молу…

— Где меня всегда можно найти, если я не на судне.

— Я это знаю… Потому я и взял курс на семафорную мачту.

— И очень правильно сделали, Эрто, — сказал месье Буркар, — я непременно явлюсь на свидание! Месье Брюнель, разрешите откланяться.

— Ну конечно же, мой дорогой капитан, — ответил офицер портовой службы, — и у меня есть предчувствие, что скоро вы выберетесь из ваших затруднений.

— Только наполовину, месье Брюнель, — да и то лишь в том случае, если этот посетитель окажется либо врачом, либо бочаром.

Офицер портовой службы и капитан обменялись рукопожатием. Месье Буркар в сопровождении старшего офицера вышел через мост к грузовому причалу и некоторое время постоял у трапа, ведущего на «Святой Енох».

Затем капитан удалился в свою каюту, ее дверь выходила в кают-компанию, а окно на ют.[16]

Отдав приказание немедленно известить его о прибытии посетителя, месье Буркар не без некоторого нетерпения стал ждать, уткнувшись носом в местную газету.

Ждать пришлось недолго. Минут через десять молодой человек, о котором шла речь выше, поднялся на борт и был препровожден в кают-компанию, куда не замедлил прийти и капитан Буркар.

Было очевидно, что посетитель совершенно не похож на бочара, но вполне мог оказаться врачом, молодым врачом лет двадцати шести — двадцати семи.

После обмена любезностями — и можете быть уверены, что месье Буркар не остался в долгу у человека, почтившего его своим визитом, — молодой человек изъяснился в следующих выражениях:

— Из разговоров на бирже я узнал, что отплытие «Святого Еноха» задерживается из-за неважного состояния здоровья судового врача…

— Увы, это именно так, месье…

— Месье Фильоль… Я — доктор Фильоль, капитан, и я мог бы заменить доктора Синокэ на борту вашего судна.

Далее капитан Буркар узнал, что его молодой посетитель родом из руанских[17] промышленников и мечтает служить судовым врачом в торговом флоте. Однако прежде чем поступить на службу в Трансатлантическую компанию, он был бы счастлив начать с трудного плавания на китобойце по просторам Тихого океана. Он может представить наилучшие рекомендации. Капитану Буркару нужно всего лишь справиться о нем у таких-то и таких-то судовладельцев в Гавре.

Месье Буркар внимательно вглядывался в открытое симпатичное лицо доктора Фильоля. Было видно, что сложения он крепкого, а характер у него — решительный. Тут сомнений у капитана не было: такой здоровяк не подцепит ревматизм на борту его судна. А потому он ответил:

— Не скрою от вас, месье, вы пришли весьма кстати, и если информация о вас, в чем я заранее уверен, будет благоприятной, то я согласен. Вы можете завтра же устраиваться на борту «Святого Еноха», и думаю, у вас не будет повода пожалеть о вашем решении.

— Наверняка не будет, капитан, — ответил доктор Фильоль, — ибо, должен признаться, прежде чем предложить вам свои услуги, я осведомился о вас.

— И очень благоразумно поступили, — заявил месье Буркар. — Ведь никогда не следует отправляться в плавание, не имея необходимых запасов, тем более не следует наниматься на судно, не зная, с кем будешь иметь дело.

— Об этом я и подумал, капитан.

— И были совершенно правы, месье Фильоль. Если я вас правильно понял, то, что вы обо мне узнали, свидетельствует в мою пользу.

— Абсолютно всё, и мне хочется думать, что ваши сведения обо мне будут столь же благоприятны.

Решительно, капитан Буркар и молодой врач не уступали друг другу ни в искренности, ни в любезности.

— И все-таки один вопрос, — сказал месье Буркар, — вам уже случалось путешествовать по морю, доктор?

— Только несколько раз через Ла-Манш…[18]

— И… вас не укачивало?

— Ничуть… и у меня есть основания думать, что меня никогда не укачает.

— Это для врача очень важно, вы в этом убедитесь.

— Безусловно, месье Буркар.

— А теперь, я не имею права это скрывать, я должен вас предупредить, что китобойные кампании тяжелы и опасны. Трудности и лишения — наши постоянные спутники. Это суровая школа морской службы.

— Знаю, капитан, и эта школа меня не страшит.

— Наши кампании, месье Фильоль, не только опасны, но порой и весьма продолжительны. Все зависит от обстоятельств… Кто знает, когда «Святой Енох» вернется из плавания, может быть, даже через два или три года?

— Когда вернется, тогда и вернется, капитан. Главное, чтобы все, кого он взял на борт, прибыли в порт вместе с ним!

Месье Буркар был в высшей степени удовлетворен и подобными мыслями и способом их выражения. Безусловно, ему будет хорошо работать с доктором Фильолем, если, конечно, полученные о Фильоле сведения позволят ему подписать с ним контракт.

— Месье, — сказал он, — я полагаю, у меня не будет ни малейшего повода пожалеть о знакомстве с вами, и надеюсь, что завтра же, как только я буду располагать необходимой информацией, ваше имя появится в судовом журнале.

— Так стало быть, до скорой встречи, капитан, — ответил доктор, — а что касается выхода в море…

— Выйти в море мы могли бы хоть завтра с вечерним приливом, если бы удалось найти замену бочару, как я уже нашел замену врачу…

— А!.. Так у вас еще не укомплектована команда?

— К сожалению, нет, месье Фильоль, на этого беднягу Брюлара рассчитывать совершенно невозможно…

— Он серьезно болен?

— Да, его руки и ноги скопаны ревматизмом… Но можете мне поверить, приобрел он его отнюдь не во время плавания на «Святом Енохе»…

— Но, капитан, мне кажется, я могу порекомендовать вам бочара…

— Вы?..

И капитан готов был уже рассыпаться, как обычно, в благодарностях в адрес этого ниспосланного ему Провидением[19] молодого врача. Ему показалось, что он уже слышит стук деревянного молотка по клепкам бочек в трюме. Увы! Эта радость была непродолжительной, и он грустно покачал головой, когда доктор Фильоль добавил:

— Разве вам не приходило в голову пригласить папашу Кабидулена?

— Жана-Мари Кабидулена с улицы Турнетт?! — воскликнул месье Буркар.

— Его самого! Разве в Гавре да и где бы то ни было еще может быть другой Кабидулен?

— Жан-Мари Кабидулен! — повторил капитан Буркар.

— Он самый.

— А откуда вы знаете Кабидулена?

— Потому что я его лечил.

— Значит… он тоже болен? Можно подумать, что на бочаров обрушилась эпидемия!

— Нет, успокойтесь, капитан, рана на большом пальце, уже зажившая, не мешает ему держать в руках скобель. Это здоровый человек, крепкого сложения, очень бодрый для своих лет, ему не больше пятидесяти, и он вам как раз подойдет.

— Может быть, может быть… — задумался месье Буркар. — К несчастью… если вы знаете Жана-Мари Кабидулена, я тоже хорошо его знаю и не думаю, чтобы хоть один капитан согласился взять его на борт.

— Почему?

— О! Он отлично знает свое дело и был не в одном плавании… последний раз уже лет пять-шесть назад…

— Так скажите мне, месье Буркар, почему же никто не захочет взять его на борт?

— Потому что это пророк несчастья, месье Фильоль, потому что он без конца предрекает ужасы и катастрофы, потому что если его послушать, отправляясь в плавание, то оно должно быть последним и живым из него никому не вернуться. А потом, эти его россказни о морских чудовищах, которых он якобы встречал и встретит еще! Видите ли, месье Фильоль, этот человек может деморализовать всю команду.

— Вы шутите, капитан?

— Отнюдь нет!

— Но… поскольку никого другого нет и поскольку бочар вам нужен…

— Да, конечно… раз уж другого нет! И все-таки мне никогда бы не пришло в голову обратиться к нему! Но что поделаешь, когда не можешь взять курс на север, берешь курс на юг… И если бы папаша Кабидулен согласился… нет-нет, он не согласится.

— Но попробовать-то можно.

— Нет… бесполезно… И потом Кабидулен… это Кабидулен! — повторял месье Буркар.

— А может быть, все-таки навестить его? — предложил месье Фильоль.

Охваченный сомнениями, капитан Буркар то скрещивал на груди руки, то растерянно опускал их, взвешивая мысленно «за» и «против». И качал головой, словно отказываясь впутываться в скверную историю. Наконец, желание поскорее выйти в море одержало верх над всеми прочими соображениями.

— Пойдемте! — решился он.

Через минуту они покинули грузовой причал и пошли по направлению к жилищу бочара.

Жан-Мари Кабидулен, крепкий мужчина пятидесяти двух лет от роду, с картузом из выдры на голове и в большом коричневом фартуке, оказался дома в своей комнате на первом этаже в глубине двора. Дела его шли не слишком хорошо, и, не будь у него кое-каких сбережений, он не мог бы себе позволить посещать каждый день маленькое кафе напротив, чтобы сыграть партию в манилью[20] с бывшим смотрителем маяков в Ла-Эве.

Впрочем, Жан-Мари Кабидулен был в курсе всех гаврских событий: он знал, когда приходят и когда покидают порт парусные и паровые или большие трансатлантические суда, он знал все рыбацкие и морские новости, — короче, был в курсе всех сплетен, обсуждаемых на молу в часы дневного отлива.

А значит, папаша Кабидулен знал и капитана Буркара, и знал его давно. А потому, увидев капитана на пороге своего дома, воскликнул:

— Хе, хе! Так стало быть, «Святой Енох» все еще в грузовом порту и не может отойти от причала, словно заперт льдинами!

— Все еще, папаша Кабидулен, — суховато ответил капитан Буркар.

— И все еще нет врача?

— Врач есть, вот он…

— Смотрите-ка, это вы, месье Фильоль?

— Я. И я пришел вместе с месье Буркаром, чтобы предложить вам отправиться с нами в плавание.

— Отправиться в плавание… в плавание? — удивился бочар, размахивая деревянным молотком.

— Да, Жан-Мари Кабидулен, — подтвердил капитан Буркар. — Разве это не заманчиво… путешествие… на отличном корабле… и в компании замечательных людей?

— Надо же такое услышать! Вот уж не ожидал подобного предложения, капитан Буркар! Вы ведь знаете, я не молод… Плаваю только по улицам Гавра, где можно не опасаться ни пиратов, ни бурь… И вы хотите…

— Послушайте, папаша Кабидулен, подумайте. Вы еще не в том возрасте, чтобы киснуть на пристани или болтаться на якоре, словно старая швартовая бочка в дальнем углу порта.

— Снимайтесь с якоря, Жан-Мари, снимайтесь с якоря, — в тон капитану Буркару весело добавил месье Фильоль.

Лицо папаши Кабидулена стало чрезвычайно серьезным: вероятно, именно с таким выражением лица он предрекал всяческие несчастья. Он произнес глухим голосом:

— Послушайте меня внимательно, капитан, и вы тоже, доктор Фильоль… У меня всегда была мысль… И никто ее у меня из головы не выбьет…

— Какая же? — спросил месье Буркар.

— А такая, что ежели плавать по морям, то рано или поздно все равно потерпишь кораблекрушение! Конечно, на «Святом Енохе» отличный командир… отличная команда… я вижу, что будет отличный врач. Но я убежден, если я с вами отправлюсь, со мной может случиться то, чего никогда еще не случалось.

— Ну что вы говорите! — воскликнул месье Буркар.

— Я вам точно говорю, — подтвердил папаша Кабидулен, — что-нибудь ужасное! А потому я дал себе зарок остаток своих дней спокойно пронести на твердой земле!

— Все это чистейший вздор! — заявил доктор Фильоль. — Далеко не всем кораблям суждено отправиться на дно вместе с экипажем и грузом.

— Нет, конечно, — ответил бочар, — но что вы от меня хотите, у меня предчувствие… если я отправлюсь в море, я не вернусь.

— Послушайте, Жан-Мари Кабидулен, — решительно сказал капитан Буркар, — это несерьезно…

— Очень серьезно! И потом, откровенно говоря, у меня нет уже желания узнавать что-нибудь новое. Разве, плавая по морям, не повидал я все что можно… холодные и жаркие страны, острова Тихого и Атлантического океана, айсберги[21] и ледовые поля, тюленей, моржей, китов?

— Вам можно позавидовать, — сказал месье Фильоль.

— И знаете, что я увижу в конце концов?

— Что же, папаша Кабидулен?

— То, чего никогда не видел… какое-нибудь ужасное чудовище… огромную морскую змею.

— Вы никогда ее не увидите, — убежденно заявил месье Фильоль.

— А почему?

— Потому что ее не существует!.. Я прочел все, что написано о так называемых морских чудовищах, и я вам повторяю, ваша морская змея не существует!

— Она существует! — воскликнул бочар таким уверенным тоном, что продолжать этот спор стало совершенно бессмысленно.

Короче, после долгих уговоров, соблазненный в конце концов высокой платой, которую ему предложил капитан Буркар, Жан-Мари Кабидулен решил в последний раз отправиться в плавание на китобойце и в тот же вечер принес свое имущество на борт «Святого Еноха».

Глава II «СВЯТОЙ ЕНОХ»

На следующий день, седьмого ноября 1863 года, в час прилива буксир «Геркулес» вывел «Святого Еноха» из гаврской гавани в открытое море. Погода была довольно скверная. Сильный юго-западный ветер гнал по небу низкие лохматые тучи.

Судно капитана Буркара водоизмещением[22] в пятьсот пятьдесят тонн обладало всем снаряжением, необходимым для тяжелого китобойного промысла в отдаленных районах Тихого океана. Построенное лет десять назад, оно тем не менее сохраняло свои мореходные качества при любой скорости. Благодаря неустанным стараниям экипажа паруса и корпус судна всегда были в прекрасном состоянии. А недавно отремонтировали и его подводную часть.

Трехмачтовый корабль «Святой Енох» имел фок,[23] грот и бизань, грот- и крюйс-, фор- и крюйс-марсели, фор-, грот- и крюйс-брамсели, бом-брамсели, штормовой фок, кливер, фор-стаксель, бом-кливер, лисели и стаксели. Готовясь к отплытию, месье Буркар установил на судне приспособления для швартовки китов. На своих местах находились четыре вельбота:[24] по левому борту вельботы старшего офицера и первого и второго лейтенантов, по правому — вельбот капитана. Четыре запасные шлюпки помещались на резервных стеньгах на шкафуте.

Между фок-мачтой[25] и грот-мачтой перед большим люком была установлена салотопка для вытапливания китового жира. Она состояла из двух стоящих рядом котлов, обнесенных кирпичной кладкой. Дым выходил через два проделанных сзади отверстия, огонь же разводился в печах, расположенных прямо под котлами.

А вот список офицеров и команды, находившихся на борту «Святого Еноха»:

Капитан Буркар (Эварист-Симон) пятидесяти лет.

Старший офицер Эрто (Жан-Франсуа) сорока лет.

Первый лейтенант Кокбер (Ив) тридцати двух лет.

Второй лейтенант Алотт (Ромэн) двадцати семи лет.

Боцман[26] Олив (Матюрэн) сорока пяти лет.

Гарпунер Тьебо (Луи) тридцати семи лет.

Гарпунер Кардек (Пьер) тридцати двух лет.

Гарпунер Дюрю (Жан) тридцати двух лет.

Гарпунер Дюкрэ (Ален) тридцати одного года.

Доктор Фильоль двадцати семи лет.

Бочар Кабидулен (Жан-Мари) пятидесяти двух лет.

Кузнец Тома (Жиль) сорока пяти лет.

Плотник Ферю (Марсель) тридцати шести лет.

Восемь матросов.

Одиннадцать младших матросов.

Стюард.[27]

Кок.[28]

Всего тридцать четыре человека, обычный состав команды на китобойце такого водоизмещения, как «Святой Енох».

Экипаж состоял наполовину из нормандских,[29] наполовину из бретонских[30] моряков. Только плотник Ферю был родом из бельвильского предместья Парижа, и, прежде чем поступить на корабль, он был рабочим сцены в различных театрах столицы.

Офицеры ходили на «Святом Енохе» уже не раз и заслуживали всяческих похвал. Они обладали всеми необходимыми профессиональными качествами. Во время последней кампании они охотились и в северной, и в южной части Тихого океана. Плавание оказалось на редкость удачным, и за все сорок четыре месяца, что оно длилось, не было ни одного сколько-нибудь серьезного происшествия. Кроме того, эта кампания оказалась весьма прибыльной: судно доставило две тысячи бочек жира, который был продан по очень выгодной цене.

Старший офицер Эрто досконально знал все, что касалось судовой службы. Прослужив некоторое время мичманом второго класса на военном корабле, он перешел в торговый флот и совершал плавания в качестве старшего офицера в надежде стать когда-нибудь командиром корабля. Он по справедливости считался прекрасным моряком, совершенно непреклонным во всем, что касалось дисциплины на корабле.

Первый лейтенант Кокбер и второй лейтенант Алотт также были отличными офицерами. Среди прочих их выделял исключительный, граничащий с безрассудством, азарт в преследовании китов; они соревновались в скорости и храбрости и, несмотря на просьбы и категорические запреты капитана, старались обогнать один другого, отчаянно рискуя своими вельботами. Но азарт рыбака на рыбалке, как и азарт охотника, — это неукротимая страсть, неподвластная рассудку. И оба лейтенанта, особенно Ромэн Алотт, заражали ею своих матросов.

А теперь несколько слов о боцмане Матюрене Оливе. Этот маленький, сухой, жилистый и очень выносливый человек, от слуха и взгляда которого не ускользала никакая мелочь, обладал всеми качествами, отличающими каптенармуса военного флота. Безусловно, он меньше всех членов экипажа интересовался швартовкой китов. Для него главным был сам корабль, и боцмана Олива интересовало прежде всего то, что имело непосредственное отношение к плаванию. Капитан Буркар полностью доверял ему, и он оправдывал доверие капитана.

Что касается восьми матросов, то большинство из них принимали участие в последнем плавании «Святого Еноха» и представляли собой надежную и опытную команду. Среди одиннадцати младших матросов только двое проходили тяжелую школу китобойного промысла впервые. Эти четырнадцати — восемнадцатилетние парни, уже плававшие на торговых судах, будут использованы вместе с матросами в качестве шлюпочной команды на вельботах.

Остается сказать еще о кузнеце Тома, бочаре Кабидулене, плотнике Ферю, коке и стюарде. Все они, за исключением бочара, уже три года состояли в команде «Святого Еноха» и службу свою знали. Следует добавить, что боцман Олив и папаша Кабидулен были давними знакомцами, потому что не раз плавали на одном судне. Поэтому первый, зная о странностях второго, встретил его следующими словами:

— А, вот и ты, старина?..

— Вот и я, — ответил тот.

— Что, решил попробовать морской жизни еще раз?

— Как видишь.

— И все с той же чертовой идеей, что это плохо кончится?

— Очень плохо, — серьезно подтвердил бочар.

— Ну ладно, — миролюбиво сказал Матюрен Олив, — однако надеюсь, ты избавишь нас от своих историй…

— Ну уж нет! Иначе вы не будете знать, что я не ошибаюсь! — возразил Жан-Мари Кабидулен.

Ветер становился свежее, и как только «Святой Енох» обогнул мол, под руководством боцмана поставили марсели и взяли два рифа. Затем, когда «Геркулес» отдал буксирный канат, были поставлены марсели, стаксели и бизань. И капитан Буркар приказал подобрать шкоты[31] фока, так чтобы судно, идя лавирующим курсом на северо-восток, смогло обогнуть крайнюю оконечность Барфлёра. «Святой Енох» вынужден был идти навстречу ветру. Однако, несмотря на это, корабль хорошо держался на курсе и при галсе[32] в пять румбов[33] к ветру имел ход десять узлов.

В течение трех дней «Святому Еноху» пришлось идти короткими галсами. И только после того как лоцман сошел на берег в Хуге, корабль спокойно двинулся к западному выходу из Ла-Манша. Теперь дул легкий попутный ветер. Капитан Буркар, приказав поставить брамсели, марсели и стаксели, убедился, что «Святой Енох» ничуть не утратил своих мореходных качеств. Впрочем, в преддверии дальнего плавания, где судно поджидают тяжелые испытания, почти весь такелаж на корабле был заменен.

— Отличная погода, умеренное волнение, попутный ветер, — сказал месье Буркар, прогуливаясь по юту с месье Фильолем. — Удачное начало плавания, что бывает довольно редко, когда случается выходить из Ла-Манша в это время года.

— Примите мои поздравления, капитан, — ответил доктор, — но ведь это только начало.

— О, конечно, месье Фильоль, не так важно хорошо начать плавание, главное — благополучно его закончить! Не бойтесь, у нас под ногами прекрасный корабль, и хоть он не вчера сошел со стапелей,[34] у него надежный корпус и крепкие снасти… Я полагаю даже, он надежнее нового судна, и поверьте мне, я знаю, чего он стоит.

— Однако не надо забывать, капитан, что благополучное плавание — еще не все. Ведь наша цель — получить хорошую выручку, а это, к сожалению, зависит не только от судна, от офицеров и команды.

— Вы совершенно правы, — ответил капитан Буркар. — Кит или идет или не идет. Это вопрос везения, как в любом деле. А удача по заказу не приходит. Либо возвращаешься с полными бочками, либо с пустыми, тут уж ничего не попишешь! Но с тех пор как «Святой Енох» сошел со стапелей Онфлёра, он выходит на промысел уже в пятый раз, и все предшествующие кампании были прибыльными.

— Это обнадеживает, капитан. И вы думаете начать охоту, только когда попадете в Тихий океан?

— Я думаю, месье Фильоль, следует пользоваться любой возможностью, и, если мы встретим китов в Атлантике, прежде чем обогнем мыс Горн,[35] наши вельботы тут же отправятся в погоню. Главное — заметить их на достаточно близком расстоянии и пришвартовать, не слишком задерживаясь в пути.

После выхода из Гавра месье Буркар организовал дежурство сигнальщиков: два человека, один на грот-, а другой на фок-мачте, должны постоянно вести наблюдения. Пока гарпунер или матрос был на топе мачты, его работу у штурвала[36] выполняли младшие матросы.

Все вельботы, готовые в любую минуту отправиться в погоню, были оснащены лебедками и всем необходимым снаряжением. Если кит покажется недалеко от корабля, нужно только спустить вельботы, а это дело нескольких минут. Однако охота возможна, лишь когда «Святой Енох» выйдет на просторы Атлантики.

У самого выхода из Ла-Манша капитан Буркар взял курс на юго-запад, чтобы обогнуть остров Уэсан со стороны открытого океана. Капитан призвал доктора Фильоля последний раз взглянуть на берега Франции, они должны вот-вот скрыться из виду.

— До свидания! — сказали они.

И, глядя на исчезающие вдали родные берега, доктор и капитан подумали о том, сколько пройдет месяцев, а может быть и лет, прежде чем суждено будет увидеть их вновь…

Задул северо-восточный ветер, и матросам на «Святом Енохе» оставалось только работать шкотами, чтобы двигаться к мысу Ортегаль на северо-западной оконечности Испании, не заходя в Бискайский залив. Там парусное судно подвергается серьезному риску, когда северный ветер дует с моря и сносит его к берегу. Сколько раз корабли, не сумевшие выиграть ветер, бывали вынуждены искать убежище во французских или испанских портах!

Собравшись за трапезой, капитан и офицеры, само собой разумеется, обсуждали возможные опасности и случайности, которые могли подстерегать их в плавании. Начало было пока благоприятным. «Святой Енох» должен прибыть к месту охоты в разгар сезона. Капитан Буркар не сомневался в успехе и заражал своим оптимизмом даже самых недоверчивых.

— Конечно, — заявил он однажды, — не задержись мы на две недели в порту, мы были бы уже на широте[37] острова Вознесения или острова Святой Елены, но все-таки нам грех жаловаться.

— Если ветер в течение месяца будет дуть в нужном направлении, — подхватил лейтенант Кокбер, — мы легко наверстаем упущенное время.

— И все-таки досадно, — добавил месье Эрто, — что замечательная идея отправиться в плавание на борту «Святого Еноха» не пришла в голову нашему молодому доктору немного раньше.

— Я тоже жалею об этом, — весело согласился с ним месье Фильоль, — потому что где бы еще мог я найти такой теплый прием и такую приятную компанию.

— Упреки бессмысленны, друзья мои! — сказал месье Буркар. — Удачные идеи не всегда появляются по нашему желанию…

— Как и киты! — воскликнул Ромэн Алотт. — А потому нужно всегда быть готовым загарпунить их по первому сигналу.

— Между прочим, — заметил доктор, — на «Святом Енохе» не хватало не только врача, но и бочара.

— Совершенно справедливо, — ответил капитан Буркар, — и именно вы, мой дорогой Фильоль, напомнили мне о Жане-Мари Кабидулене. Если бы не вы, мне наверняка и в голову не пришло бы обратиться к нему.

— Но он на борту, а все прочее не имеет значения, — заключил месье Эрто. — Я его не первый день знаю и никогда бы не поверил, что он способен оставить свою лавку и свои бочки. Он ведь уже не раз отказывался от самых что ни на есть выгодных предложений. Очевидно, вы были очень красноречивы.

— Да нет, — ответил капитан Буркар, — он не слишком-то сопротивлялся. Послушать его, так он устал бродить по морям и рад-радешенек, что до сих пор ему удавалось благополучно возвращаться… Зачем искушать судьбу? Рано или поздно это все равно плохо кончится… А потому надо вовремя выбраться на сушу… Да вы знаете, у него всегда одна и та же песенка. И еще он уверяет, что повидал уже все, что только можно увидеть во время китобойной кампании.

— Никогда нельзя утверждать, что видел все, — заявил лейтенант Алотт, — и я лично все время жду, что увижу что-нибудь новое… необыкновенное.

— Было бы удивительно, и даже совершенно невероятно, друзья мои, — решительно заявил месье Буркар, — если бы удача вдруг покинула «Святой Енох» и это плавание оказалось бы не таким удачным, как предыдущие. Нет, только какое-нибудь совершенно непредвиденное осложнение может помешать нам заполнить трюм китовым усом и бочками с жиром! Но тут я совершенно спокоен. Прошлое служит нам гарантией будущего, и, когда «Святой Енох» вернется в Гавр, в трюме у него будет две тысячи полных до краев бочек!

И право же, в голосе капитана звучала такая уверенность, что даже Жан-Мари Кабидулен, услышь он его, подумал бы, возможно, что уж по крайней мере в этом плавании опасность никому не грозит, такой уж он счастливчик, этот капитан Буркар.

Заметив на юго-востоке крутые берега мыса Ортегаль, «Святой Енох», подгоняемый попутным ветром, взял курс на остров Мадейра,[38] намереваясь пройти между Азорскими[39] и Канарскими островами.[40] «Святой Енох» пересек тропик Рака[41] и двинулся к островам Зеленого Мыса.[42] Стояла великолепная, не слишком жаркая погода.

Единственно, что удивляло капитана Буркара, офицеров и матросов, так это почти полное отсутствие китов. Два или три раза видели они вдалеке их фонтаны, но на таком большом расстоянии, что не стали спускать вельботы. Это была бы совершенно бессмысленная трата времени и сил. Разумнее побыстрее добраться до основных мест охоты. В ту пору промысел шел преимущественно либо в районе Новой Зеландии, либо в северной части Тихого океана. И не стоило задерживаться в пути.

Из европейских портов в Тихий океан есть два пути, примерно одинаковых по расстоянию: либо вокруг мыса Доброй Надежды[43] близ южной оконечности Африки, либо вокруг мыса Горн на южной оконечности Америки. Но чтобы обогнуть мыс Горн, нужно спуститься к 50-й параллели южной широты, где постоянно бушуют штормы. Пароход может пройти по извилистому Магелланову проливу[44] и таким образом избежать ураганов, бушующих вокруг мыса Горн. Что же касается парусников, то не всякий отважится на такой путь, особенно если через пролив нужно идти с востока на запад.

В общем, гораздо выгоднее двигаться к оконечности Африки, а затем по дорогам Индийского океана, где на австралийском побережье вплоть до Новой Зеландии есть удобные портовые стоянки.

Именно этим путем шел капитан Буркар в предыдущих плаваниях. Так же поступил он и на этот раз. Ему даже не пришлось существенно отклоняться к западу, так как постоянно дул северный ветер. «Святой Енох» обогнул острова Зеленого Мыса и вскоре на горизонте показались очертания острова Вознесения, а несколько дней спустя — остров Святой Елены.[45]

В это время года воды Атлантического океана к югу от экватора бороздит множество судов. Не проходило и двух суток, Чтобы «Святой Енох» не встретил несущийся на полной скорости пароход или не уступающий ему в стремительности изящный клипер. Но у капитана Буркара не было времени вести переговоры ни с теми ни с другими. Суда большей частью ограничивались подъемом флага, указывающего на их национальность, поскольку больше сообщить друг другу было нечего. Когда «Святой Енох» проходил между материком и островом Вознесения, с борта нельзя было разглядеть его вулканические вершины. А остров Святой Елены остался в трех или четырех милях[46] по правому борту. Из всей команды только доктор Фильоль никогда раньше его не видел. Он целый час не мог оторвать взгляда от пика Дианы, поднимающегося над лощиной, где находилась тюрьма Лонгвуд.[47]

Погода стояла переменчивая, но ветер дул все время в одном направлении, что позволяло двигаться вперед, не меняя галса, лишь уменьшая или увеличивая площадь парусов. Дозорные на мачтах напряженно вглядывались в океанский простор. Киты, однако, не появлялись; возможно, они держались южнее, в нескольких сотнях миль от мыса Доброй Надежды.

— Черт побери, — говорил иногда Кабидулен, — зачем надо было брать меня в плавание, если у меня тут нет работы.

— Еще будет, обязательно будет, — повторял месье Буркар.

— Или не будет, — возражал бочар, качая головой, — и мы достигнем Новой Зеландии, так и не заполнив ни одной бочки.

— Возможно, папаша Кабидулен, но тогда мы их наполним там… Будьте спокойны, без работы не останетесь.

— Я помню время, капитан, когда в этой части Атлантики было очень много китов.

— Да… я согласен, их действительно становится все меньше, и это очень жаль!

Китов действительно почти не было. Дозорные обнаружили двух или трех — при этом один кит был довольно внушительных размеров. Но, замеченные слишком близко от корабля, они тотчас ушли на глубину и больше не появлялись. Киты перемещаются под водой с огромной скоростью и всплывают на поверхность на большом расстоянии от места погружения. А потому спускать вельботы и начинать преследование не имело смысла — шансы на успех были минимальными.

К середине декабря «Святой Енох» достиг мыса Доброй Надежды. В ту пору множество судов двигалось по направлению к этой большой английской колонии, и на горизонте то и дело появлялись черные борозды дыма проходящих пароходов.

Во время предыдущих плаваний капитан Буркар не раз делал остановку в кейптаунском порту, но уже на обратном пути, чтобы сбыть там часть груза.

Заходить в порт сейчас не было никакой нужды. Поэтому «Святой Енох» обогнул оконечность Африки, ее обрывистые берега остались в пяти милях по левому борту.[48]

Мыс Доброй Надежды не без основания назывался изначально мысом Бурь. На этот раз он полностью оправдал свое прежнее название, хотя в южном полушарии лето было в самом разгаре.

Яростные порывы ветра обрушились на «Святой Енох», заставив его убрать паруса и лечь в дрейф.[49] Шторм, однако, задержал судно ненадолго и нанес ему совсем незначительные повреждения, так что даже у Жана-Мари Кабидулена не было оснований для мрачных предсказаний. А затем, воспользовавшись антарктическим течением, которое движется на восток и отклоняется лишь в районе острова Кергулен, «Святой Енох» продолжил свое плавание в весьма благоприятных условиях.

На рассвете тридцатого января, один из дозорных Пьер Кардек, стоя на салинге[50] фок-мачты, крикнул:

— Земля под ветром!

По расчетам капитана Буркара судно находилось на 77° восточной долготы[51] и 37° южной широты, то есть где-то в районе островов Амстердам и Сен-Поль.

В двух милях от острова Сен-Поль «Святой Енох» лег в дрейф. Вельботы старшего офицера и лейтенанта Алотта с запасом удочек и сетей двинулись к берегу, ведь прибрежные воды этого острова богаты рыбой. Действительно, к вечеру они вернулись, нагруженные отличной рыбой и отменными лангустами.[52] Эта добыча в течение нескольких дней украшала корабельное меню.

От острова Сен-Поль, повернув к 40-й параллели, подгоняемый северным ветром «Святой Енох» делал от семидесяти до восьмидесяти лье в сутки, утром пятнадцатого февраля вышел к островам Те-Снэрс у южной оконечности Новой Зеландии.

Глава III НА ВОСТОЧНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ

Уже добрых тридцать лет китобойцы плавают в районе Новой Зеландии, где промысел бывает обычно исключительно успешным. Китов-полосатиков[53] здесь больше, чем в любой другой части Тихого океана. Только они рассеяны на большой площади, а потому редко встречаются на близком расстоянии от корабля. Однако выгода от добычи полосатиков столь велика, что капитанов не останавливают ни трудности, ни опасности промысла.

Именно об этом толковал месье Буркар доктору Фильолю, когда на траверсе «Святого Еноха» появился Таваи-Пунаму[54] — самый большой остров на юге новозеландского архипелага.[55]

— Конечно, — добавил он, — при благоприятных обстоятельствах такое судно, как наше, могло бы заполнить свой трюм за несколько недель. Однако для этого нужна неизменно хорошая погода, а здесь на нас ежедневно обрушиваются сокрушительной силы ветры.

— А разве поблизости нет портов, где можно укрыться? — спросил месье Фильоль.

— Конечно же есть, дорогой доктор; на одном только восточном побережье находятся Данидин, Омару, Акароа, Крайстчерч, Бленем, я называю только самые значительные. Надо, правда, сказать, что киты не приходят резвиться в портовые гавани, их следует искать в нескольких милях от порта в открытом море.

— А кстати, капитан, не собираетесь ли вы в одном из этих портов сделать стоянку, прежде чем экипаж примется за работу?

— Обязательно… на три-четыре дня, чтобы пополнить наши запасы, и прежде всего запасы свежего мяса. Нельзя же без конца есть солонину.

— А где «Святой Енох» собирается бросить якорь?

— В гавани Акароа.

— Когда туда прибудет?..

— Завтра утром.

— Вы уже заходили в этот порт?

— И не раз… Я хорошо знаю фарватер, и в случае шторма мы найдем там надежное пристанище.

Однако, несмотря на прекрасное знание фарватера, капитан Буркар достиг порта Акароа с большим трудом. Уже в виду берега «Святой Енох» лавировал при сильном встречном ветре, и, когда оставалось всего лишь два галса, чтобы войти в гавань, оторвался галсовый угол кливера. Пришлось вернуться в открытое море.

К тому же ветер свежел, море становилось все неспокойнее, и даже после полудня все еще не удавалось подойти к Акароа. Чтобы не оставаться на ночь вблизи берега, капитан Буркар направил корабль в открытое море, а в шесть часов вечера лег круто к ветру в бейдевинд.[56] И на этом галсе оставался до утра под штормовыми парусами.

На следующий день, семнадцатого февраля, «Святому Еноху» удалось войти в извилистый проход между довольно высокими холмами, ведущий к Акароа. На берегу виднелись фермы, а на склонах холмов паслись быки и коровы. Судно прошло, все время лавируя, около восьми с половиной миль и только около полудня наконец встало на якорь.

Акароа находится на полуострове Банкс на побережье Таваи-Пунаму, выступающем за 44-ю параллель. Полуостров относится к провинции Кентерберри, одной из административных единиц Новой Зеландии. Город напоминает скорее небольшую деревню на правой стороне пролива. На противоположной его стороне уступами уходят в бесконечную даль горы. На этой же стороне среди великолепных сосновых лесов, дающих незаменимый строительный материал для мачт, проживают коренные обитатели этих мест — маори.[57]

В деревне было три небольших колонии: англичан,[58] немцев и французов, прибывших сюда в 1840 году на борту «Робер-де-Пари». Правительство выделило поселенцам некоторое количество земли, предоставив им возможность распоряжаться получаемыми с этих земель доходами по своему разумению. А потому все пространство вокруг многочисленных дощатых домов было занято пшеничными полями и садами. Здесь росли самые разнообразные овощи и фрукты, главным образом персиковые деревья, столь же урожайные, сколь и вкусные.

В месте, где «Святой Енох» бросил якорь, пролив образовывал нечто вроде лагуны с пустынными островками посередине. Гам на якоре стояло несколько кораблей и среди них американское судно «Зёрех-Суифт», уже выловившее нескольких китов. Месье Буркар отправился на это судно, чтобы купить ящик табака, его запасы уже подходили к концу. Все время стоянки было использовано для пополнения запаса пресной воды и дров и очистки корпуса судна. Пресную воду набирали из прозрачнейшего источника около английской колонии. А дрова рубили на том берегу пролива, куда часто приходили маори. Последние в конце концов начали выказывать недовольство и потребовали возмещения убытков. Тогда решили запасать дрова на другом берегу, где не требовалось никакой платы, кроме собственного труда. Ну а что касается свежего мяса, то у кока не было с этим трудностей. Множество говяжьих туш и живых быков погрузят на борт в день отплытия.

Через два дня стоянки «Святого Еноха» в порт Акароа с флагом на гафеле вошел французский китобоец «Коленкур». На вежливость следует отвечать вежливостью. Но когда капитан Буркар решил поднять свой флаг, то оказалось, что он почернел от угольной пыли, рассыпанной вдоль бортов. Эта мера предназначалась для избавления от крыс, размножившихся за время путешествия в чудовищном количестве и заполонивших корабль.

Правда, Марсель Ферю утверждал, что уничтожать этих умных животных не следует.

— А почему? — спросил его однажды один из младших матросов.

— Потому что, если «Святому Еноху» будет грозить серьезная опасность, они нас предупредят…

— Эти крысы?..

— Да… эти крысы… Они станут спасаться…

— Каким же образом?

— Вплавь, черт возьми, вплавь! — ответил балагур-плотник.

После обеда месье Буркар, любезнейший из людей, отправил месье Эрто на борт «Коленкура», чтобы извиниться за то, что не смог ответить на приветствие поднятием флага, превратившегося из трехцветного в одноцветный; да еще какого цвета — черного!

«Святой Енох» провел в порту четыре дня. Капитан Буркар счел благоразумным в свободные от работы часы отпускать команду на берег, хотя и существует опасность, что кое-кто может не вернуться на борт. В этих краях можно неплохо заработать, нанявшись продольным пильщиком. Запасы леса здесь неисчерпаемы, что и побуждает матросов покидать судно.

Однако на этот раз вся команда была в положенный час в сборе, никто на перекличку не опоздал.

У матросов не было денег, зато они бесплатно лакомились персиками — французские поселенцы позволяли их собирать — и очень приятным винцом из этих фруктов.

Двадцать второго февраля месье Буркар приказал готовиться к отплытию. У него не было намерения возвращаться на стоянку в Акароа, если только его не принудит к тому непогода.

Впрочем, беседуя со старшим офицером, обоими лейтенантами, доктором Фильолем и боцманом, он сказал:

— Если никакие обстоятельства не помешают, наше плавание будет состоять из двух этапов. Сначала, в течение пяти-шести недель, будем охотиться у берегов Новой Зеландии. А потом «Святой Енох» двинется к берегам полуострова Калифорния,[59] где в это время года, я думаю, мы без труда заполним остающиеся пустыми бочки.

— А не может так получиться, — заметил месье Эрто, — что нужное количество жира мы добудем в новозеландских морях?

— Не думаю, — ответил месье Буркар. — Я беседовал с капитаном американского судна: он говорит, что киты уже начали перемещаться к северу.

— Где бы они ни были, мы сумеем их пришвартовать, — решительно заявил лейтенант Кокбер. — Я берусь травить[60] им столько линя,[61] сколько они захотят.

— И можете быть уверены, капитан, — добавил Ромэн Алотт, — что я не отстану от моего товарища.

— Друзья мои, я надеюсь, желание перещеголять друг друга не толкнет вас на безрассудные поступки. Значит, решено. После Новой Зеландии отправляемся к полуострову Калифорния, где у меня уже не раз бывала удачная охота. А дальше решим, смотря по обстоятельствам. Что ты об этом думаешь, Олив?

— Я думаю, капитан, что «Святой Енох» отправится туда, куда вам захочется его вести, хоть в Берингово море. Что же до китов, то я желаю вам ловить их дюжинами. Но это дело капитанов вельботов и гарпунеров, а не боцмана.

— Хорошо, старина, — ответил, улыбаясь, месье Буркар, — раз ты так считаешь, то и занимайся своим делом, как Жан-Мари Кабидулен — своим. Всякому свое дело.

— Я тоже так думаю, — сказал Олив.

— Кстати, вы с бочаром по-прежнему спорите?

— По-прежнему, капитан. Эта его манера предсказывать несчастья кого хочешь вгонит в тоску. Я его не первый день знаю и должен бы к этому привыкнуть… Это тем более глупо с его стороны, что он всегда благополучно возвращался из своих плаваний. Уж лучше бы он, право, оставался на якоре в своей лавке среди своих бочек.

— Да пусть себе мелет что хочет, Олив, — ответил капитан. — Это ведь только болтовня! А Жан-Мари Кабидулен все-таки славный малый.

После полудня «Святой Енох» лавировал при хорошем ветре в четырех милях от Акароа, когда гарпунер Тьебо заметил кита.

Было два часа дня, и этот крупный кит пускал фонтаны на небольшом расстоянии от судна.

Капитан Буркар тотчас приказал ложиться в дрейф. Затем спустили два вельбота, — вельботы лейтенантов Кокбера и Алотта. Офицеры сели сзади, гарпунеры Дюрю и Дюкрэ встали на носу. Один из матросов взял кормовое весло, четверо сели на весла. Охваченные азартом, оба лейтенанта оказались на том расстоянии от кита, когда можно метать гарпун одновременно.

К гарпуну был привязан линь длиной около трехсот морских саженей,[62] аккуратно уложенный в бухту[63] почти точно посередине судна, чтобы ничто не мешало его вытравливать.

Оба гарпунера метнули свои гарпуны. Раненный в левый бок кит стремительно обратился в бегство. В этот момент, несмотря на все предосторожности, линь на вельботе лейтенанта Кокбера запутался и его пришлось перерубить. Кокбер не без сожаления вынужден был прекратить преследование, а Ромэн Алотт продолжал охоту один. Увлекаемый раненым животным, вельбот стремительно несся по волнам; кормовое весло помогало удерживать равновесие при внезапных поворотах. Когда кит пошел на глубину, иначе говоря, нырнул в первый раз, они вытравили линь побольше, ожидая, пока он снова всплывет на поверхность.

— Внимание… внимание! — крикнул лейтенант Алотт. — Как только он появится, один гарпун бросаете вы, Дкжрэ, другой — я…

— Есть, лейтенант, — ответил гарпунер, сидевший на носу вельбота.

На вельботе по правому борту обычно находятся, кроме двух запасных гарпунов, три острых как бритвы пики. По левому борту — шлюпочный крюк и фленшерный меч, чтобы иметь возможность перерезать киту артерии, если тот мчится так быстро, что нет возможности, не рискуя безопасностью вельбота, удержать его на буксире. Тогда, как говорят китобои, «его обрабатывают пикой».

Как только кит всплыл на поверхность, вельбот стремительно приблизился к нему. Лейтенант и гарпунер вонзили в животное пики. Но ни одна не задела жизненно важных органов. Кит выпустил не кроваво-красный, а обычный белый фонтан и двинулся на северо-восток. Что с достоверностью говорило о том, что рана не смертельна.

На борту «Святого Еноха» капитан и экипаж с живейшим интересом наблюдали за перипетиями этой охоты. Возможно, кит еще не один час будет пытаться уйти от погони. Поэтому капитан Буркар направил корабль к вельботу, держась от него на расстоянии добрых двух миль. Вельбот мчался с фантастической скоростью. Зная характер второго лейтенанта, все понимали, что, вопреки всяким соображениям осторожности, он ни за что не откажется от своей добычи.

Тем временем Ив Кокбер, уже распутав линь, готовился присоединиться к своему товарищу. Через полчаса стало ясно, что силы у кита на исходе. Он погружался теперь всего на несколько минут, — значит, ему не хватало дыхания.

Ромэн Алотт, воспользовавшись тем, что его судно замедлило ход, приказал выбирать линь, и в тот момент, когда его догнал вельбот лейтенанта Кокбера, гарпунеру Дюкрэ удалось перерубить фленшерным мечом один из плавников кита. Одновременно в бок ему вонзились пики. Кит нырнул в последний раз, потом всплыл, чуть не опрокинув яростными ударами хвоста один из вельботов. Наконец его голова показалась над водой, из нее вырвался алый фонтан. Стало ясно, что конец близок.

Однако последние конвульсии такого могучего животного очень опасны. Именно в этот момент вельботы подвергаются наибольшему риску: одного удара хвоста довольно, чтобы разнести их в щепки. Но на этот раз оба лейтенанта ловко избежали опасности, а кит, перевернувшись на бок, неподвижно застыл на поверхности моря.

Оба вельбота находились примерно в полутора милях от «Святого Еноха», он шел им навстречу. Тем временем поднялся северо-восточный ветер и волнение усилилось. А кит-полосатик был таких размеров, что буксировать его очень трудно.

Иногда случается, что вельбот относит на несколько лье от судна. В этих случаях, если течение несет его в противоположном направлении, приходится вставать на якорь около кита и буксировать его только тогда, когда течение сменит направление.

На этот раз ждать не пришлось. К четырем часам «Святой Енох» был от них уже в нескольких кабельтовых.[64] Вельботы подошли к нему, и к пяти часам кит был уже пришвартован к борту. Экипаж поздравил лейтенанта Алотта и его матросов. Кит был действительно огромный: двадцать два метра в длину и двенадцать — в окружности за грудными плавниками. А следовательно, весить он должен не меньше семидесяти тысяч килограммов.

— Поздравляю, Алотт, поздравляю, — повторял капитан Буркар. — Прекрасное начало. Если все киты будут таких размеров, то мы быстро заполним бочки в трюме. Что вы об этом думаете, папаша Кабидулен?

— Я думаю, — ответил бочар, — что с этой скотины мы получим по меньшей мере сотню бочек жира, и если я ошибусь хоть на десяток, значит, глаз у меня стал совсем не тот!

А Жан-Мари Кабидулен достаточно хорошо знал свое дело, чтобы не ошибаться.

— Сегодня, — сказал капитан Буркар, — уже слишком поздно. Море успокаивается, ветер тоже. Мы останемся до утра под штормовыми парусами. Пришвартуйте кита понадежнее. Разделкой займемся завтра.

Ночь была спокойной, и «Святому Еноху» не пришлось лавировать. Когда солнце показалось над горизонтом, команда была уже готова к работе; и прежде всего матросы завели под кита лопари,[65] чтобы затем брашпилем[66] подтянуть его к борту. Одной цепью захлестнули наружный плавник и, чтобы она не соскользнула, затянули петлей. Как только гарпунеры отделили другой плавник, матросы разобрали вымбовки[67] и начали тянуть. Кит стал вращаться вокруг собственной оси, и дальше все пошло как по маслу.

Затем голова была разделена на четыре части: сначала отсекли губы и подцепили огромным крюком; потом через релинги на палубу плюхнулись горло и язык и наконец та часть челюсти, где закреплены пластины усов: их обычно бывает не меньше пятисот! Такая работа требует особенно много времени. Чтобы получить эту часть головы, нужно перепилить большую и очень крепкую кость, соединяющую ее с телом.

За работой следил сам папаша Кабидулен, да и команде дело было не в новинку.

Как только все четыре части головы оказались на палубе, команда стала поднимать на борт сало, предварительно разрезая его на куски шириной в сажень и длиной от восьми до десяти футов.[68]

Когда большая половина туши была поднята на борт, матросы смогли отрезать хвост и обработать оставшуюся часть добычи. Затем стали отделять жир с разных кусков, лежавших на палубе, а это гораздо проще и удобнее, чем обрабатывать тушу, пришвартованную к борту корабля.

Все утро посвятили этой тяжелой работе. Матросы трудились без устали. После дневной трапезы капитан Буркар приказал возобновить работы.

Матросы принялись за разделку чудовищной головы. Гарпунеры перевернули разрубленную на четыре части голову и топорами отделили пластины усов. Длина их варьируется в зависимости от толщины. Эти волокнистые роговидные пластины, короткие и узкие, расширяются, приближаясь к середине челюсти, и постепенно уменьшаются, уходя в глубь ротовой полости. Расположенные параллельно на небольшом расстоянии друг от друга, они образуют нечто вроде решетки или сети, задерживающей крохотных животных, мириады ракообразных — пищу китов.

Когда усы были отделены, Жан-Мари Кабидулен распорядился отнести их к юту. Оставалось только соскоблить с них жир, а надо сказать, что у основания челюсти, на деснах, жир особенно высокого качества. Затем отделили и отложили в сторону мозговой жир. Наконец, из головы извлекли все, что хоть как-то можно использовать, а остальное выбросили за борт.

Остаток этого дня и весь следующий посвятили вытапливанию жира. Поскольку дозорные больше китов не обнаруживали и не было необходимости спускать вельботы, то у салотопки работала вся команда.

Папаша Кабидулен приказал поставить несколько кадок между грот-мачтой и баком.[69] Уложенные в кадки куски сала расплющили при помощи специального механизма и превратили в тонкие пластины. Потом их без труда помещают в котлы салотопки, где вытапливают под действием жара.

Затем почерневшие после вытопки листы, именуемые «граксой», будут поддерживать огонь в печи до тех пор, пока все сало в салотопке не превратится в жир. Останется только разлить его по бочкам и отправить в трюм.

Эта операция не представляет никаких трудностей. Нужно всего лишь дать жидкости стекать в подставленную кадку через небольшое отверстие, к которому прилажен брезентовый шланг с краном на конце.

Наконец работа кончается и нужно ждать, когда вельботы пришвартуют новых китов. И все начинается сначала.

Вечером весь жир был разлит по бочкам, и месье Буркар спросил папашу Кабидулена, не ошибся ли тот в расчетах.

— Нет, — ответил бочар. — Кит дал нам сто пятнадцать бочек.

— Вот это да! — воскликнул доктор Фильоль. — Если бы я не видел все собственными глазами, никогда бы не поверил!

— Да, — согласился месье Эрто, — и, если я не ошибаюсь, этот кит самый большой из тех, что мы когда-либо ловили.

— Лейтенанту Алотту здорово повезло! — добавил капитан Буркар. — Десяток таких ударов — и мы заполним все наши бочки.

Похоже, прав был капитан Буркар, а не Жан-Мари Кабидулен с его мрачными предсказаниями.

Китобои не случайно устремляются к побережью Новой Зеландии. До прихода «Святого Еноха» здесь успешно охотились многие английские и американские суда. Полосатиков ловить проще, чем других китов. Из-за того что слух у них не слишком тонкий, к ним можно подойти довольно близко, не привлекая внимания. Но, к несчастью, бури в этих морях так часты и так ужасны, что ночи приходится проводить в открытом море под штормовыми парусами, чтобы не быть выброшенными на берег.

В течение четырех недель, что капитан Буркар провел у берегов Новой Зеландии, выловили одиннадцать китов: два — старший офицер Эрто, три — лейтенант Кокбер, четыре — лейтенант Алотт, два — капитан. Но ни один не мог сравниться размерами с первым, и жира из каждого из них получили гораздо меньше. Впрочем, киты уже начали миграцию к более высоким широтам.

Тогда у капитана Буркара возникла мысль отправиться в Островную бухту на восточном побережье Ика-На-Мауи, то есть Северного острова, где находилась английская колония. А вдруг удастся удвоить добычу, прежде чем они достигнут западных берегов Америки?

В этой бухте «Святой Енох» сможет пополнить запасы картофеля с гораздо меньшими затратами, чем в окрестностях Акароа, где его выращивают мало.

Корабль поднял паруса вечером двадцать девятого марта и через два дня достиг Островной бухты. Якорь, брошенный недалеко от берега, ушел на глубину десяти саженей.

В порту находилось несколько китобойцев, уже готовящихся покинуть пределы Новой Зеландии. Когда убрали паруса, капитан Буркар осведомился, где можно приобрести картофель. Ему указали ферму, расположенную в дюжине миль от берега. Один англичанин согласился проводить их, и оба лейтенанта сразу отправились в путь.

Вельботы шли вверх по течению реки, петлявшей среди высоких холмов. Вдоль берегов располагались деревянные жилища маори, окруженные огородами, где выращивали различные овощи. Местные жители охотно меняли их на европейскую одежду.

У истоков реки находилась ферма. Картофель здесь был в изобилии. Лейтенанты наполнили им мешки, погрузили на вельботы, и в тот же вечер вернулись на борт «Святого Еноха», собрав по дороге на прибрежных утесах множество великолепных устриц. А это для матросов и офицеров было настоящим лакомством.

На следующий день стюард «Святого Еноха» раздобыл в садах маори много лука. Согласно обычаю, лук, так же как и картофель, оплатили брюками, рубашками, тканями, благо этого добра на «Святом Енохе» было вдосталь.

Местные жители оказались удивительно доброжелательными — по крайней мере на территории Островной бухты. А надо сказать, что в ту пору в других частях архипелага нападения аборигенов[70] были совсем не редкостью. Поселенцам приходилось бороться с новозеландцами, и в тот же день английский сторожевой корабль отправился из порта, чтобы усмирить несколько враждебных племен.

Что же касается офицеров и матросов «Святого Еноха», то у них не было оснований жаловаться. Повсюду их встречали гостеприимно, приглашали в дома, предлагали освежиться, но не лимонадом или пивом — местные жители эти напитки не употребляют, — а великолепными арбузами. Или не менее вкусными винными ягодами, под тяжестью которых ломились ветви смоковниц.[71]

Месье Буркар провел в Островной бухте только три дня. Зная, что киты уже покидают эти края, он приготовился к долгому переходу, длиной не менее четырех тысяч миль.

«Святой Енох» должен покинуть бухту Санта-Маргарита[72] на побережье полуострова Калифорния, где начало охоты было столь удачным.

Но когда об удачном начале слышал бочар, то неизменно бормотал сквозь зубы:

— Начало — это начало. Подождем конца…

— Подождем конца! — повторял боцман Олив, пожимая плечами.

Глава IV В ТИХОМ ОКЕАНЕ

Ранним утром третьего апреля «Святой Енох» снялся с якоря и покинул Островную бухту.

Среди сделанных запасов не хватало только кокосовых орехов, домашней птицы и свиней — таких продуктов достать во время последних стоянок у берегов Новой Зеландии не удалось. Капитан Буркар намеревался исправить положение на одном из островов архипелага Мореплавателей,[73] где во всем этом не было недостатка.

Ветер дул в нужном направлении, «Святой Енох» несся в бакштаг левым галсом и примерно за неделю преодолел девятьсот миль, отделяющие Ика-На-Мауи от тропика Козерога.[74]

В этот день, двенадцатого апреля, отвечая на вопрос доктора Фильоля, месье Буркар сказал:

— Да, наверное, вот в этом месте на пересечении двадцать третьей параллели и сто семьдесят пятого меридиана Тихий океан достигает наибольшей глубины. Когда на борту «Пингвина» производили измерение глубины, линь длиной четыре тысячи девятьсот саженей так и не достиг дна.[75]

— Я полагал, что самые глубокие впадины находятся в Японском море.

— Заблуждение! — воскликнул капитан Буркар. — Глубина здешних впадин на двести сорок пять саженей больше, что дает в результате девять тысяч метров.

— Так это, — ответил доктор, — высота Гималайских гор:[76] Дхаулагири в Непале — восемь тысяч шестьсот метров, Джомолхари в Бутане — девять тысяч…

— Да, мой дорогой доктор, сопоставление этих цифр наводит на размышления.

— Оно доказывает, капитан, что даже самые высокие вершины на земле не могут сравниться с подводными безднами. В тот период, когда наша земля обретала свой окончательный облик, впадины оказались более значительными, чем вершины, и вряд ли когда-нибудь удастся точно определить их глубину.

Спустя три дня, пятнадцатого апреля, показались берега архипелага Мореплавателей. «Святой Енох» бросил якорь в нескольких кабельтовых от Савайи, одного из самых крупных островов архипелага.

Дюжина аборигенов, сопровождавших своего короля, и англичанин, их переводчик, поднялись на борт. Незнакомые с правилами цивилизованного мира, они пришли почти голые. На его величестве одежды было не больше, чем на его подданных. Однако ситцевая рубашка, которую ему подарил капитан Буркар и в рукава которой он тотчас же просунул ноги, слегка прикрыла наготу суверена.[77]

Отправленные на берег по совету англичанина вельботы вернулись с запасом свежих кокосовых орехов.

С наступлением сумерек «Святой Енох», опасаясь оставаться на ночь слишком близко к берегу, повернул на другой галс и всю ночь крейсировал[78] в открытом море. С рассветом капитан Буркар вернулся на прежнюю стоянку. Аборигены доставили стюарду двадцать великолепных черепах, столько же маленьких свиней и множество птицы. Заплатили за эту провизию всяким хламом, какой очень ценят жители Самоа, и прежде всего скверными ножами по пять су штука.

На третий день после выхода в море дозорные заметили в четырех или пяти милях по левому борту стадо кашалотов.[79] Дул слабый северный ветер, и «Святой Енох» продвигался вперед очень медленно. Было уже поздно, часов около пяти. Но капитан Буркар не хотел упускать возможность преследования одного или нескольких кашалотов. Немедленно были спущены вельботы старшего офицера Эрто и лейтенанта Кокбера. Офицеры, гарпунеры и матросы заняли свои места. И вельботы на веслах двинулись по направлению к стаду.

Стоя на юте, капитан Буркар и доктор Фильоль следили за ними.

— Охота на кашалота труднее охоты на усатого кита, — заметил месье Буркар, — а потому реже бывает успешной. Загарпуненный кашалот так стремительно уходит на глубину, что часто приходится рубить линь. Но зато если вельбот сумеет удержать линь во время погружения, то в успехе можно не сомневаться. Едва животное поднимется на поверхность, как его добивают фленшерным мечом и пикой.

Так произошло и на этот раз. Обоим вельботам удалось загарпунить кашалота средних размеров, хотя иногда они бывают и крупнее полосатиков. Темнело. На востоке начинали сгущаться тучи и задерживаться долее было неосторожно. Весь вечер экипаж занимался швартовкой кашалота.

В последующие дни возобновить охоту не удалось. Кашалоты исчезли, и «Святой Енох», подгоняемый свежим ветром, продолжил свой путь на северо-восток.

В тот день в трёх или четырех милях впереди заметили судно, двигавшееся в том же направлении. Это был трехмачтовый барк,[80] но на большом расстоянии определить его национальность было невозможно. Однако форма корпуса и некоторые детали оснастки позволяли предположить, что в поле зрения английское судно.

К середине дня западный ветер неожиданно сменился восточным. Восточные ветры весьма опасны, но не продолжительностью, а силой, и могут шутя погубить корабль, если он не готов к встрече с ними.

В одно мгновение море закипело, на судно обрушились огромные волны. Капитан приказал привести к ветру и встретить ураган под грот-марселем, фоком, крюйселем и стакселем.

Во время этого маневра, карабкаясь по рею,[81] чтобы высвободить шкот кливера, сорвался матрос Гастине.

— Человек за бортом! — крикнул его товарищ, он видел с бака, как матрос ушел под воду.

Все быстро поднялись на палубу, а капитан поспешил на ют, чтобы руководить спасательными работами.

Не будь Гастине отличным пловцом, он бы погиб. Волнение было слишком сильным, чтобы опускать шлюпку. Оставалось одно средство — бросить спасательные круги, что и было немедленно сделано.

К несчастью, Гастине упал с наветренной стороны, и спасательные круги до него не долетели, потому что корабль сносило ветром. А потому Гастине поплыл к ним, мощно рассекая волны.

— Отдать рифы фока и брамселя! — приказал капитан Буркар.

«Святой Енох» повернул и стал приближаться к боровшемуся с волнами человеку. Гастине не замедлил ухватиться за один круг и теперь мог не сомневаться, что, если он удержится, его вытащат, как только корабль повернет на другой галс.

Неожиданно положение чудовищно осложнилось.

— Акула… акула! — закричали стоявшие на юте.

За кормой то появлялась, то исчезала в волнах одна из тех огромных акул, известных своей ненасытной прожорливостью и чудовищной силой, о которых не без основания говорят, что у них есть только челюсти и желудок. А что, если она набросится на несчастного?., если беднягу не успеют поднять на борт вовремя!

Впрочем, Гастине не видел акулы, хотя та была от него в какой-нибудь сотне футов. Он даже не слышал криков на корабле и не подозревал о грозившей ему опасности.

Два выстрела грянули одновременно. Это Эрто и Ромэн Алотт, схватив ружья в кают-компании, выстрелили в акулу. Попали они в нее или нет, не известно… Во всяком случае, страшная хищница нырнула и больше на поверхности не появлялась.

Тем временем судно стало менять курс. Но получится ли это при таком волнении? Если повернуть не удастся — что весьма вероятно при таких неблагоприятных условиях, — то маневр окажется бесполезным.

Все в тревоге замерли. На какое-то мгновение «Святой Енох» с полощущими и яростно хлопающими на ветру парусами словно замер в нерешительности. Наконец паруса забрали, и судно повернуло, дав при этом такой крен, что вода хлынула в шпигаты.[82]

Прочно закрепили шкоты, и «Святой Енох» приблизился к спасательному кругу, за который держался матрос. Ему бросили конец, и он крепко за него ухватился. Матроса уже поднимали к релингам, когда мощные челюсти вновь появившейся акулы готовы были откусить ему ногу. Едва очутившись на палубе, Гастине потерял сознание. Впрочем, доктор Фильоль без труда привел его в чувство.

Тем временем гарпунер Дюкрэ бросил чудовищу крюк с насаженным на него куском мяса. Но акулы не было видно: возможно, она обратилась в бегство. Внезапно сильный рывок чуть не сорвал трос, к счастью закрепленный за кнехт.[83] Крюк вонзился в акулью пасть и держал ее крепко. За трос взялись шесть человек и вытянули его из воды. Затем, накинув на хвост акулы скользящую петлю, ее втащили на борт лебедкой, и она тяжело плюхнулась на палубу, где несколькими ударами топора ей мгновенно вспороли брюхо.

Обычно матросов очень интересует содержимое желудков этих чудовищ, название которых, как утверждают некоторые, происходит от латинского слова requiem (фр. requin).

Так вот что извлекли из брюха этой акулы, где вполне нашлось бы место и для бедняги Гастине: пустую бутылку, три консервные банки, тоже пустые, несколько саженей троса, кусок швабры, обломки костей, клеенчатую зюйдвестку,[84] старый рыбацкий сапог, стойку куриной клетки.

Все это, естественно, весьма заинтересовало доктора Фильоля.

— Это какой-то морской помойный ящик! — воскликнул он.

Действительно, трудно было найти более точное определение. И он добавил:

— Ну а теперь можно выкинуть ее за борт.

— Отнюдь нет, мой дорогой Фильоль, — возразил месье Буркар.

— А что вы собираетесь делать с этой акулой, капитан?

— Разрезать ее на куски, чтобы использовать все, что имеет хоть какую-то ценность. И между прочим, это должно быть вам интересно, доктор, жир, извлекаемый из акул, никогда не застывает. Он обладает теми же качествами, что и жир тресковой печени. А из высушенной и отполированной шкуры делают всякие безделушки. Переплетчики используют ее для изготовления шагрени, а столяры полируют ею дерево.

— Может быть, вы еще скажете, капитан, что мясо акулы съедобно? — спросил доктор Фильоль.

— Конечно, а акульи плавники пользуются таким спросом в Поднебесной империи,[85] что идут на рынках по семьсот франков[86] за тонну. А поскольку нам, в отличие от китайцев, не понять прелести этого блюда, то мы готовим из акул рыбий клей для осветления вин, пива и ликеров, и надо сказать, лучшего качества, чем осетровый. Кроме того, если вас не раздражает привкус рыбьего жира, акулий филей[87] очень даже недурен… Как видите, эта рыбка кое-чего стоит!

Двадцать пятого апреля месье Буркар сделал в судовом журнале запись о прохождении экватора.

Погода стояла ясная, и с восходом солнца капитан определил долготу и рассчитал местное время. В полдень, когда солнце прошло верхнюю точку, учтя расстояние, пройденное за это время, капитан вычислил широту и окончательно определил время по хронометру.

Результаты наблюдений можно было считать весьма точными. Завершив их, капитан Буркар провозгласила:

— Друзья мои, мы только что пересекли экватор, и «Святой Енох» вернулся в северное полушарие.

Так как доктор Фильоль — единственный человек на борту, впервые пересекший экватор, — избежал крещения в Атлантике,[88] то и на этот раз его избавили от не слишком приятной процедуры. Все ограничилось тем, что офицеры в кают-компании, а матросы на баке выпили за успех плавания. Матросы получили двойную порцию водки, как всегда после швартовки очередного кита.

И несмотря на мрачные предчувствия, Жан-Мари Кабидулен все же чокнулся с боцманом Оливом.

— Добрая чарка всегда впрок, — сказал боцман своему товарищу.

— Это точно! — ответил бочар. — Только я как думал, так и буду думать дальше, не переменюсь.

— Ну и не меняйся, старина, а выпить все-таки выпей.

В апреле в этой части Тихого океана ветры обычно слабые, и «Святой Енох» почти не двигался с места. Боже, какими бесконечно длинными казались дни! С утра до вечера и с вечера до утра волны покачивали судно по своей прихоти. Люди искали развлечений в разговорах или в чтении, либо погружались в сон, чтобы забыть о времени. Оно как будто замерло под лучами тропического солнца.

Днем двадцать седьмого апреля месье Буркар, офицеры, доктор Фильоль, а также боцман Олив и папаша Кабидулен, сидя на юте, болтали о том о сем.

Старший офицер обратился к бочару:

— Ну согласитесь, Кабидулен, девятьсот бочек жира в трюме — совсем неплохое начало охотничьего сезона?

— Девятьсот бочек, месье Эрто, — ответил бочар, — это не две тысячи, и заполнить оставшиеся тысяча сто — это не то же самое, что наполнить кружку на камбузе![89]

— А это значит, — смеясь заметил лейтенант Кокбер, — что мы не встретим больше ни одного кита…

— И что огромный морской змей их всех проглотил! — в том же шутливом тоне добавил лейтенант Алотт.

— Возможно, — проворчал бочар, оставаясь по-прежнему серьезным.

— Папаша Кабидулен, — спросил капитан Буркар, — так вы, стало быть, все еще верите в это чудовище из чудовищ?

— Еще как верит, упрямец! — сказал боцман Олив. — Он на баке только об этом и говорит.

— Я и дальше буду говорить! — подтвердил бочар.

— Ладно! — сказал месье Эрто. — Я не вижу в том особого вреда для большинства наших людей, они ведь не верят россказням Кабидулена. А вот что касается младших матросов, тут другое дело. Я боюсь, что в конце концов он их запугает.

— Тогда сделайте одолжение, попридержите язык, Кабидулен, — приказал месье Буркар.

— А собственно почему, капитан? — ответил бочар. — По крайней мере, экипаж будет знать, чего ожидать, и когда они увидят змея или какое-нибудь другое морское чудовище…

— Как, — спросил месье Эрто, — вы считаете, что мы его увидим, этого пресловутого морского змея?

— Без всякого сомнения.

— А почему?

— Почему? Видите ли, месье Эрто, я в этом убежден и баста. И шуточки Матюрена Олива меня не собьют с толку.

— Однако… за сорок лет плаванья в Атлантическом и Тихом океанах вы, насколько мне известно, ни разу не встречали это фантастическое животное?

— И я уже надеялся его не увидеть, так как вышел в отставку, — ответил бочар. — Но месье Буркар уговорил меня отправиться в плаванье, и теперь уж мне этого не миновать.

— Ну что ж, — воскликнул лейтенант Алотт, — я тоже буду не прочь его встретить!

— Не говорите так, лейтенант, ради Бога, не говорите! — возразил бочар испуганно.

— Послушайте, Жан-Мари Кабидулен, — сказал месье Буркар, — право же, это несерьезно! Огромный морской змей! Я вам в сотый раз повторяю… никто никогда его не видел и не увидит по той простой причине, что его не существует и не может существовать.

— Еще как существует, капитан, — упорствовал бочар, — и можете не сомневаться, «Святой Енох» встретится с ним до окончания плавания… и кто знает, может, этим все и закончится!

Нужно признать, что в голосе Жана-Мари Кабидулена звучала такая убежденность, что не только новичкам, но и опытным матросам становилось не по себе. И капитан Буркар не знал, как заткнуть рот такой непоколебимой уверенности.

Тогда доктор Фильоль на вопрос капитана о том, что он знает о так называемых морских змеях, ответил:

— Я прочел почти все, что об этом написано, и знаю, какие насмешки обрушились на «Конститюсьонель»,[90] выдавшую небылицы за реальность. Кстати, заметьте капитан, все эти легенды не вчера родились. Они появились уже в начале христианской эры! Человеческая фантазия делала гигантскими спрутов, кальмаров и прочих головоногих, чьи размеры не превышают обычно семидесяти — восьмидесяти сантиметров вместе со щупальцами. Они совсем не похожи на гигантов от тридцати до ста футов, которые всегда существовали лишь в воображении людей!.. Порождением фантазии является и кракен, чудовище длиной в пол-лье, будто бы увлекающее суда в бездны океана!

Жан-Мари Кабидулен слушал доктора с напряженным вниманием и протестующе покачивал головой, не соглашаясь с утверждениями последнего.

— Нет, — продолжил месье Фильоль, — все это чистые выдумки. Наши предки в них верили; может быть, потому, что в эпоху Плиния[91] поговаривали о существовании змеи-амфибии[92] с собачьей головой, откинутыми назад ушами, с телом, покрытым желтоватой чешуей. Змея, как утверждают предки, набрасывалась на маленькие суда и губила их… Потом, десятью или двенадцатью веками позже, норвежский епископ Понтопидан утверждал, что существует морское чудовище с рогами, похожими на мачты с реями. И будто бы рыбаки, находясь на больших глубинах, обнаруживали их на глубине всего нескольких футов, так как чудовище находилось прямо под килем их баркаса. По словам рыбаков, у амфибии была огромная лошадиная голова, черные глаза, белая грива, и, ныряя, чудовище перемещало такие огромные массы воды, что образовывались водовороты, подобные Мальстрёму.[93]

— Тогда почему бы об этом не говорить, раз люди это видели? — заметил бочар.

— Видели… или полагали, что видели, мой бедный Кабидулен! — ответил капитан Буркар.

— И более того, — добавил Фильоль, — эти очевидцы часто противоречили друг другу: одни утверждали, что у чудовища острая морда и оно выпускает воду через дыхало, другие говорили, что у него плавники в форме слоновых ушей… А потом стали считать, что это огромный белый гренландский кит, знаменитый Моби Дик, которого уже несколько веков преследуют шотландские китобои, но не могут поймать по той причине, что никогда его не видели.

— Что, однако, не мешало им верить в его существование, — смеясь добавил месье Буркар.

— Естественно, — сказал доктор Фильоль, — так же как и в существование не менее легендарного змея, в первый раз объявившегося в бухте Глостер, а во второй раз — в американских водах, в тридцати милях от Бостона.

Убедили ли Жана-Мари Кабидулена аргументы доктора? Конечно же нет, и он мог бы ответить: «Если море скрывает удивительные растения, водоросли длиной от восьмисот до тысячи футов, то почему не может оно скрывать чудовищ, столь же поразительных размеров, живущих на больших глубинах и лишь изредка их покидающих?»

— Однако достоверно известно, что в 1819 году шлюп «Конкордия», находясь в пятнадцати милях от Рейс-Пойнта, обнаружил некое земноводное, поднимавшееся над водой на пять-шесть футов, с черноватой кожей и лошадиной головой, длиной футов пятьдесят, а следовательно, меньших размеров, чем кашалоты и киты.

В 1818 году экипаж «Пекина» увидел огромное животное длиной в сто футов, перемещавшееся по морской поверхности. При ближайшем рассмотрении оно оказалось всего лишь огромной водорослью, покрытой всяческими морскими паразитами.

В 1849 году капитан Шильдеруп заявил, что видел в узком проходе, отделяющем остров Остерсен от континента, спящую на поверхности воды змею длиной в шестьсот футов.

В 1857 году на «Кастилане» обнаружили чудовище длиной около двухсот футов с огромной головой в форме бочки.

В 1862 году командир сторожевого корабля «Алектон» Буйе…

— Извините, что перебиваю вас, месье Фильоль, — сказал папаша Кабидулен, — я знаю одного матроса, который был тогда на борту…

— На борту «Алектона»? — спросил месье Буркар.

— Да.

— И этот матрос видел то, о чем рассказывал командир сторожевого корабля?

— Как я вас вижу сейчас, месье Буркар, и они действительно подняли на борт настоящее чудовище.

— Согласен, — ответил доктор, — но это было всего лишь огромное головоногое красно-коричневого цвета с выпуклыми глазами, пастью в виде клюва попугая, веретенообразным, утолщенным посередине телом, закругленными плавниками в виде двух мясистых лопастей на задней части тела и восемью щупальцами, шевелившимися вокруг головы. Эта масса мягкой плоти весила не меньше двух тысяч килограммов, хотя длина животного от головы до хвоста не превышала пяти-шести метров. Стало быть, это был не морской змей.

— Раз существуют подобные спруты и кальмары, — ответил бочар, — то хотел бы я знать, почему не может существовать морской змей?

Впрочем, вот какие образчики тератологии,[94] скрываемые морскими глубинами, были обнаружены позднее.

В 1864 году в сотне миль от Сан-Франциско голландский корабль «Корнелис» столкнулся со спрутом, одно из щупальцев которого, зацепившись за ватер-бакштаг[95] бушприта,[96] нагнуло его к самой воде. Едва его обрубили топором, как два других щупальца вцепились в ванты[97] фока и кабестан.[98] После ампутации этих двух пришлось отрезать еще восемь щупальцев по правому борту, — судно из-за них давало сильный крен.

Несколько лет спустя в Мексиканском заливе обнаружили амфибию с головой лягушки, выпуклыми глазами и двумя сине-зелеными лапами. Это существо уцепилось за планшир[99] судна. Лишь шестой выстрел заставил его разжать широкие лапы, присоединяющиеся к телу, как у летучих мышей, при помощи перепонок. Это чудовище долгое время наводило ужас в заливе.

В 1873 году в проливе Слейт, между островом Скай и континентом, гребному катеру «Лида» перегородила путь какая-то живая движущаяся масса. Между Малаккой и Пинангом «Нестор» прошел недалеко от океанского гиганта, похожего на саламандру, длиной двести пятьдесят футов и шириной пятьдесят футов, с квадратной головой, в черных и желтых полосах.

Наконец, в 1875 году в двадцати милях от мыса Сан-Рок, северо-восточной оконечности Бразилии, командир «Полины» Джордж Драйвер утверждал, что видел огромную змею, словно удав опутавшую своими кольцами кита. Эта змея, цветом напоминающая морского угря, длиной сто — сто семьдесят футов, играла со своей жертвой и в конце концов увлекла ее в бездну.

Таковы сведения, извлеченные из отчетов капитанов за последние тридцать лет. Остаются ли после этого сомнения в существовании морских чудовищ? Учитывая имеющуюся в рассказах очевидцев долю преувеличения, отказываясь верить, что в океане встречаются существа в десятки и сотни раз превосходящие своими размерами китов, можно тем не менее предположить, что в вышеприведенных историях есть все-таки доля истины.

Однако совершенно невозможно согласиться с утверждением Кабидулена, будто в море таятся змеи, спруты, кальмары такого размера и такой силы, что могут потопить судно средних размеров.

Если множество судов исчезает бесследно, значит, они гибнут в результате столкновений друг с другом, или разбиваются о скалы, или уничтожаются тайфунами. Причин кораблекрушений более чем достаточно, и, чтобы объяснить их, нет ни малейшей нужды обращаться ко всяческим невероятным питонам,[100] химерам[101] и гидрам.[102]

А на море, к великому огорчению офицеров и экипажа «Святого Еноха», все еще был штиль.[103] Ничто, казалось, не предвещало его конца. Но пятого мая погода внезапно переменилась. Свежий ветер погнал по поверхности моря зеленоватые волны. «Святой Енох» продолжал свой путь на северо-восток.

В этот день снова появилось судно, которое они уже видели и которое шло все тем же курсом. Судно приблизилось к ним на расстояние примерно одной мили.

Никто не сомневался, что это тоже китобоец. Но он либо еще не начинал охоты, либо охота была неудачной. Он явно шел совершенно без груза и трюм его был почти пуст.

— Похоже, — сказал месье Буркар, — что это трехмачтовое судно тоже направляется к берегам полуострова Калифорния и, может быть, даже в бухту Маргариты.

— Возможно, — ответил месье Эрто, — а если так, то мы можем идти вместе.

— Это американское, немецкое, английское или норвежское судно? — спросил лейтенант Кокбер.

— Можно с ним «переговорить», — ответил капитан. — Мы поднимем наш флаг, они поднимут свой, и мы будем знать, с кем имеем дело.

Мгновение спустя на гафеле «Святого Еноха» уже развевался французский флаг.

Однако судно не удостоило их ответом.

— Ну теперь ясно, — воскликнул лейтенант Алотт, — это англичанин.

И все на борту согласились, что судно, не приветствующее французский флаг, могло быть только английским.[104]

Глава V БУХТА МАРГАРИТЫ

Ветер дул в нужном направлении, и месье Буркар не без основания полагал, что «Святой Енох» может больше не опасаться штиля на Тропике Рака и без задержек достигнет бухты Маргариты, правда уже к концу охотничьего сезона. Киты обычно приходят в эту бухту к моменту появления детенышей, а затем возвращаются в северную часть Тихого океана.

Однако «Святому Еноху», в трюме которого уже находилось около тысячи бочек жира, необходимо пополнить свои запасы еще несколькими сотнями бочек. И если английский корабль, как предполагали французские моряки, еще и не начинал своей кампании, а только намеревался приступить к охоте в бухте Маргариты, то «Святой Енох» тем более может рассчитывать, что бочки не останутся пустыми.

Тринадцатого мая на широте Северного Тропика открылся американский берег. Моряки сразу узнали мыс Сан-Лукас на южной оконечности Калифорнийского полуострова,[105] омываемого заливом с тем же названием. Противоположный берег залива образует побережье мексиканской Соноры.

Двигаясь вдоль побережья, «Святой Енох» прошел мимо множества островов, населенных лишь козами, морскими львами[106] и бесчисленными стаями морских птиц.

Месье Эрто, бывший хорошим охотником, отправился на берег и вернулся не с пустыми руками. С морских львов сняли шкуры для дальнейшей выделки, а козы, мясо которых обладает замечательными вкусовыми качествами, отправили на камбуз.

Подгоняемый легким юго-западным ветром, «Святой Енох» двигался вдоль побережья на север. Слева по борту осталась бухта Черепахи. На якорной стоянке у входа в бухту находилось множество судов, по всей вероятности охотившихся на ластоногих.

Седьмого мая в семь часов вечера капитан Буркар находился у входа в бухту Маргариты, где намеревался встать на якорь. Приближалась ночь, и из соображений осторожности он приказал повернуть в открытый океан. Всю ночь крейсировал короткими галсами, а к рассвету снова был у входа в бухту.

Ветер дул в направлении, противоположном течению, вызывая беспорядочное волнение, какое бывает обычно на малой глубине. Опасаясь мели, месье Буркар отправил два вельбота с лот-линями.[107] Он успокоился, когда убедился, что глубина достигает пятнадцати-двадцати саженей. Судно нашло фарватер и вскоре очутилось в бухте Маргариты.

Дозорные не обнаружили знакомого английского судна. Возможно, оно отправилось в места, где киты появляются чаще. И надо сказать, никто не огорчился оттого, что совместное плавание не состоялось.

В бухте было множество песчаных отмелей, поэтому «Святой Енох» продвигался вперед с большими предосторожностями. Месье Буркар, конечно же, в этой бухте бывал, но мели имеют способность перемещаться, а потому очень важно точно определить фарватер. «Святой Енох» бросил якорь посреди маленькой, хорошо защищенной бухточки.

Когда убрали паруса, а якорь ушел на дно, от левого борта отвалили три вельбота, чтобы набрать морских фиников: эти великолепные съедобные моллюски[108] имелись в изобилии на прибрежных скалах и отмелях.

Кроме того, бухта кишела всякой рыбой: лобанами, лососями, губанами. Не было здесь также недостатка ни в морских львах, ни в черепахах, да и в акулах тоже. А в прибрежных лесах можно запастись дровами.

Длина бухты Маргариты от тридцати до тридцати пяти миль, то есть примерно двенадцать лье. Для безопасного плавания нужно идти строго по фарватеру, ширина которого местами не превышает сорока — пятидесяти метров между скалами и отмелями.

Для того чтобы не уклониться от курса, месье Буркар приказал привязать к хорошо закупоренным бочкам большие камни и при помощи этих импровизированных буев[109] отметить все изгибы фарватера.

Отлив вынуждал вставать на якорь дважды в сутки, и «Святому Еноху» понадобилось не менее четырех дней, чтобы достичь лагуны,[110] вдающейся в сушу примерно на два лье. Во время этих вынужденных остановок месье Эрто в сопровождении обоих лейтенантов сходил на берег охотиться. Убили множество коз, а также несколько шакалов, весьма многочисленных в окрестных лесах. А матросы тем временем собирали вкуснейших устриц и ловили рыбу.

Наконец, одиннадцатого мая, во второй половине дня «Святой Енох» достиг намеченной якорной стоянки в трех кабельтовых от берега бухты, окаймленной на севере лесистыми холмами. С другой стороны от плоских песчаных берегов выступали два закругленных языка суши, покрытые темными крепкими утесами. Эта бухта находилась в западной части лагуны, где даже во время отливов оставалось достаточно воды, чтобы судно не опасалось сесть на мель. Кроме того, в этих районах Тихого океана приливы не слишком сильны, и разница между верхней точкой прилива и нижней точкой отлива не превышает двух с половиной саженей.

Место было выбрано удачно. Для заготовки дров экипажу не придется уходить далеко от берега, а из петляющего среди холмов ручья можно без труда пополнить запасы пресной воды.

И само собой разумеется, «Святой Енох» в любую минуту готов сняться с якоря, как только вельботы начнут преследование кита в лагуне или за ее пределами, чтобы помочь им в охоте, если, конечно, ветер будет дуть в нужном направлении.

Два дня спустя в четырех милях от бухты в открытом море показалось трехмачтовое судно. Экипаж сразу узнал английский корабль. Как стало известно позже, это был «Рептон» из Белфаста под командованием капитана Кинга и старшего офицера Строка, только что начавший охоту в бухте Маргариты.

Это судно не имело намерения вставать на якорь в той бухточке, где находился «Святой Енох». Оно двинулось в глубь лагуны и бросило якорь у берега. Расстояние в две с половиной мили, отделявшее его от французского судна, позволяло не терять его из виду.

Но на сей раз французский флаг не взвился на мачте в знак приветствия английскому судну. Воды бухты Маргариты бороздили в разных направлениях также американские суда, из чего можно заключить, что киты ее еще не покинули.

В первый же день бочар Кабидулен, плотник Ферю и кузнец Тома в сопровождении нескольких матросов расположились на опушке леса рубить деревья. Нужно было пополнить запасы дров, необходимых как для кухни, так и для поддерживания жара в салотопке. Это очень важная работа, и ни один капитан китобойца не пренебрегает ею. И никто от этой работы не уклонялся, несмотря на сильную жару: ведь бухта Маргариты находится примерно на 25-й параллели, то есть на широте северной части Индии и Африки.

Одиннадцатого мая за час до захода солнца гарпунер Кардек, находившийся на салинге фок-мачты, заметил примерно в двух милях от бухточки множество китов. По всей вероятности, они искали мелкие места для новорожденных. Было решено завтра на рассвете подготовить вельботы к спуску. Да и другие суда, вероятно, тоже приготовятся к охоте.

Вечером месье Фильоль спросил у капитана Буркара, как будет проходить охота: так же как в Новой Зеландии или иначе.

— Несколько иначе, мой дорогой доктор, — ответил тот, — а главное, осторожнее. Здесь мы имеем дело с самками: они дают больше жира, чем самцы, но зато и более опасны… Как только одна из них замечает преследователей, она тотчас обращается в бегство; и не только покидает бухту, чтобы больше в нее не возвращаться, но и увлекает за собой других… Попробуйте-ка потом обнаружить их на просторах Тихого океана!

— А если за ними следует их малыш, капитан?

— Вот тогда, — ответил месье Буркар, — вельботы могут почти не сомневаться в успехе. Самка когда играет с детенышем, то забывает об осторожности… К ней можно подойти совсем близко и вонзить гарпун в плавники. Если гарпунер промахнется, вполне достаточно просто начать преследование, правда, иногда оно может затянуться на несколько часов… Малыш постепенно замедляет ход, он устает, выдыхается. А мать никогда его не бросит, поэтому-то в конце концов ее удается без труда загарпунить.

— А разве вы не говорили, капитан, что самки опаснее самцов?

— Да, месье Фильоль, гарпунер должен быть очень внимателен, чтобы ни в коем случае не ранить детеныша. Мать тогда приходит в ярость и уж тут не избежать беды: ударами хвоста она может запросто разнести вельбот в щепки… В этом причина многих несчастий… Поэтому по окончании китовой охоты в бухте Маргариты остаются обломки судов; многие заплатили жизнью за неосторожность или неловкость гарпунера.

Еще не было семи часов утра, а экипаж уже был готов начать преследование замеченных накануне китов. Капитан Буркар, старший офицер, оба лейтенанта вооружились не только гарпунами, пиками и фленшерными мечами, но и гарпунными пушками.[111] Они успешно применяются при охоте на эту разновидность китов.

В полумиле от бухты показалась самка с детенышем, и вельботы подняли паруса, чтобы незаметно приблизиться к ней.

Ромэн Алотт, конечно же, вырвался вперед и первый приблизился к киту на расстояние семи саженей. Заметив вельбот, кит приготовился нырнуть. Дюкрэ быстро поднял гарпун и метнул его с такой силой, что он вонзился по самую рукоятку.

В этот момент подошли три других вельбота, чтобы развернуть кита и начать швартовку. Но по случайности, увы, довольно частой, гарпун сломался, и самка с детенышем обратились в бегство.

Тогда началась яростная гонка. Кит мчался впереди на расстоянии шестидесяти — восьмидесяти саженей, выбрасывая фонтаны водяной пыли на высоту от восьми до десяти метров. Фонтаны были белыми, а значит, рана была не смертельной.

Матросы налегали на весла и тем не менее не могли приблизиться на удобное расстояние, с которого можно метать гарпун. Возможно, они бы и нанесли удар детенышу, если бы капитан не воспротивился этому из осторожности.

Доктор Фильоль, чтобы не упустить ни одной детали охоты, занял место на корме капитанского вельбота. Капитан разделял азарт своих спутников и высказывал опасения, что они выдохнутся, так и не догнав животное.

Действительно, кит стремительно уходил, ныряя и через несколько минут вновь появляясь на поверхности. Он удалился от бухты мили на три-четыре и теперь снова приближался к ней. По всей вероятности, он замедлит скорость, так как сзади не видно было детеныша.

Около половины двенадцатого с вельбота месье Эрто был брошен второй гарпун. На этот раз пришлось вытравить совсем немного линя. Осторожно, опасаясь ударов хвоста, приблизились другие вельботы. Несколько ударов пикой и фленшерным мечом, и кит, выпустив алый фонтан, безжизненно замер на поверхности. А детеныш тем временем скрылся под водой.

Течение было благоприятным, и кита без труда отбуксировали к борту «Святого Еноха». Месье Буркар приказал подготовить подъемное устройство, чтобы после обеда заняться разделкой.

На следующий день на борту «Святого Еноха» появился какой-то испанец и сказал, что хочет поговорить с капитаном. Это был один из тех людей, кого называют «скелетником» и кому обычно отдают жир, остающийся в остове кита. Осмотрев кита, пришвартованного к борту судна, он сказал:

— Это, пожалуй, один из самых больших китов, выловленных в бухте Маргариты за последние три месяца.

— А сезон был удачным?

— Не слишком, — ответил испанец, — и я смог обработать только двенадцать скелетов… Поэтому я просил бы вас уступить мне этот.

— С удовольствием.

В течение двух суток испанец оставался на борту и наблюдал за всеми операциями вытапливания жира. Этот кит дал сто двадцать пять бочек жира отличного качества. А остов испанец приказал доставить в свое заведение на побережье лагуны в двух милях от бухты.

Когда испанец ушел, доктор Фильоль сказал капитану:

— А вы знаете, месье Буркар, что этот человек извлекает из остатков кита?

— Ну максимум несколько кувшинов жира.

— Ошибаетесь, он сам говорил мне, что при разделке китового скелета он получает иногда до пятнадцати бочек жира.

— Пятнадцати, месье Фильоль! Тогда считайте, что я попался на эту удочку в последний раз! Отныне скелетом мы будем заниматься сами!

«Святой Енох» пробыл в бухте Маргариты до семнадцатого июня. За это время экипажу удалось убить множество китов и среди них несколько самцов. Охота была трудной и опасной из-за их необычайной свирепости. Одного кита лейтенант Кокбер загарпунил у входа в бухту. На его буксировку ушли почти целые сутки. Во время отлива вельботы стояли, зацепившись за кита верпами,[112] а команда спала в ожидании приливной волны.

Само собой разумеется, китовым промыслом в бухте Маргариты занималось множество других кораблей. Особенно удачливы были американцы.

Капитан «Ивинга», корабля из Сан-Диего, посетил месье Буркара на борту «Святого Еноха».

— Капитан, — сказал он месье Буркару после обмена приветствиями, — я вижу, что охота у берегов Новой Зеландии была для вас удачной.

— Да, — ответил месье Буркар, — и я надеюсь завершить свою кампанию здесь. Это позволит вернуться в Европу раньше, чем я думал, и не позже чем через три месяца прибыть в Гавр.

— Поздравляю вас, капитан, но раз уж вам сопутствует удача, зачем возвращаться прямо в Гавр?

— Что вы хотите сказать?

— Хочу сказать, что вы могли бы выгодно сбыть ваш груз, не покидая пределов Тихого океана. Это позволило бы вам продолжить охоту у Курильских островов и в Охотском море в самое благоприятное время года.

— Объяснитесь, месье… где бы я мог сбыть свой груз?

— На Ванкувере.

— На Ванкувере?

— Да… на рынке Виктории. Сейчас жир пользуется большим спросом у американских фирм, и вы могли бы продать его по очень выгодной цене.

— Право же, — ответил месье Буркар, — это мысль… и даже великолепная мысль. Благодарю вас за информацию, капитан, и, вероятно, я ей воспользуюсь.

Остров Ванкувер, расположенный в американских водах у побережья Британской Колумбии, находится всего в 25° к северу от бухты Маргариты. При попутном ветре «Святой Енох» может быть там недели через две.

Фортуна решительно благоприятствовала месье Буркару. А Жан-Мари Кабидулен может сколько угодно рассказывать свои страшные истории и предрекать несчастья.

После охоты у берегов Новой Зеландии и в бухте Маргариты — плавание к Курильским островам и Охотскому морю… и все это за один год!..

Впрочем, если бы американские китобойцы, а среди них и «Рептон» уже заполнили свои трюмы, то они, по всей вероятности, тоже отправились бы к Ванкуверу, ведь спрос на китовый жир там очень велик.

Когда месье Буркар спросил капитана «Ивинга», имеет ли он какие-нибудь контакты с «Рептоном», тот ответил отрицательно. Английское судно держалось все время в стороне и, по-видимому, реагировало на приветствия звездно-полосатого флага так же, как и на приветствия трехцветного французского.

Однако несколько раз случалось, что английские и французские вельботы преследовали китов в лагуне или посередине бухты одновременно. К счастью, обычно это был не один и тот же кит, ведь такое нередко приводит к конфликтам. А в подобных ситуациях конфликты вполне могут принять дурной оборот. Поэтому месье Буркар настоятельно рекомендовал своей команде избегать каких бы то ни было контактов с экипажем «Рептона», будь то в море, если они крейсируют в одном районе, или на суше, когда рубят дрова или удят рыбу среди скал.

В общем, никто не знал, сколь успешно идут дела у «Рептона». Да никто этим и не интересовался. «Святой Енох» встретил его во время перехода от Новой Зеландии к американскому побережью. А покинув бухту, он наверняка никогда больше его не увидит.

Незадолго до отплытия в трех милях от лагуны был замечен кашалот, самый крупный из всех, что встречались до сих пор. На этот раз вельботы «Рептона» тоже бросились в погоню, правда, с некоторым опозданием.

Подгоняемый ветром вельбот лейтенанта Алотта осторожно, чтобы не спугнуть животное, приближался к кашалоту. Но когда он подошел уже на нужное расстояние, кашалот нырнул и пришлось ждать, пока он снова покажется на поверхности.

С момента погружения прошло тридцать пять минут, значит, кашалот останется под водой примерно еще столько же, нужно только его не упустить.

Кашалот появился в положенное время в семи или восьми кабельтовых от вельбота, устремившегося за ним на полной скорости. Гарпунер Дюкрэ стоял на носу, Ромэн Алотт держал наготове фленшерный меч. Но кашалот почувствовал опасность и так яростно взмахнул хвостом, что вельбот до половины наполнился водой.

Гарпун вонзился в тело кашалота под правым грудным плавником. Кит стремительно пошел вниз, и линь стал раскручиваться с такой скоростью, что пришлось поливать его водой, чтобы он не загорелся. Кит выдыхал красные фонтаны, а потому, когда он всплыл, его без труда добили пиками. Таким образом, все было кончено, прежде чем английские вельботы успели приблизиться, и им не оставалось ничего другого, как вернуться на «Рептон».

Отплытие назначили на семнадцатого июня. Месье Буркар, по совету американца, намеревался взять курс на остров Ванкувер. В трюме «Святого Еноха» было тысяча семьсот бочек жира и пять тысяч килограммов китового уса. Как только все будет продано в Виктории, капитан без колебания отправится в новое плавание в северо-восточной части Тихого океана.

Сто пятьдесят дней прошло с того дня, когда «Святой Енох» вышел из Гавра, а в бухте Маргариты он находился с девятого мая по девятнадцатое июня. Его корпус и такелаж были в прекрасном состоянии, а свои запасы он сможет пополнить на Ванкувере.

За два дня до выхода в море экипажу «Святого Еноха» все-таки довелось вступить в контакт с командой «Рептона». И вот при каких обстоятельствах. Вельботы старшего офицера и лейтенанта Кокбера направились к берегу, чтобы забрать остаток нарубленных дров и запастись пресной водой. Месье Эрто, месье Кокбер и матросы были уже на берегу, когда один из них крикнул: «Кит… кит!»

Действительно, довольно крупная самка в сопровождении детеныша двигалась в полумиле от бухточки по направлению к открытому морю.

Конечно же, все дружно пожалели, что нет возможности начать преследование. Вельботы, на которых не было ни гарпунов, ни линя, не могли начать охоту. Не мог этого и готовый сняться с якоря «Святой Енох» — ведь уже убраны тали[113] и все приспособления для швартовки китов.

В этот момент в бухточке появились две шлюпки. Это были вельботы с «Рептона», преследовавшие того самого кита. Они бесшумно продвигались вперед на расстоянии мили один от другого. Первый вельбот вывесил на корме флаг, сообщая тем самым о своем намерении атаковать. А «Рептон» под штормовыми парусами в трех милях к востоку ожидал окончания преследования.

Эрто, Кокбер и матросы вскарабкались на холм позади ручья, откуда была видна вся лагуна.

В половине третьего гарпунер первого вельбота увидел, что с этого расстояния уже можно метать гарпун. Самка, игравшая с детенышем, его еще не заметила, когда гарпун просвистел в воздухе.

Конечно же, англичане знали, что нападать на детеныша опасно, но в этот момент он оказался около вельбота, и гарпун вонзился ему в губу. Смертельно раненный, он несколько раз вздрогнул и неподвижно застыл на поверхности моря. По словам матросов, торчащая рукоятка гарпуна напоминала трубку, а вырывавшаяся изо рта водяная пыль была похожа на табачный дым.

Самка пришла в ярость. Хвост ее колотил воду, словно смерч вздымая ее над поверхностью. Она устремилась к вельботу, и хотя матросы начали табанить,[114] пытаясь отступить, они не смогли избежать атаки. Напрасно бросали они второй гарпун, пытались пронзить ее фленшерным мечом и пиками, напрасно офицер стрелял из гарпунной пушки.

Второй же вельбот находился на расстоянии трехсот саженей под ветром и не успел вовремя прийти на помощь первому. Мощный удар хвоста мгновенно отправил вельбот на дно вместе с матросами. Даже если бы некоторые из них сумели всплыть, если допустить, что они были всего лишь ранены, и то вряд ли другой вельбот смог бы их подобрать.

— Шлюпку на воду, быстро! — крикнул месье Эрто, делая знак лейтенанту следовать за ним.

Французские моряки, видя, что людям, пусть даже из команды «Рептона», угрожает смертельная опасность, ни секунды не колеблясь, бросились на помощь.

Они бегом спустились с холма, пересекли отмель, отдали швартовы и мощными взмахами весел вывели вельботы из бухточки.

В том месте, где все еще яростно бился кит, всплыли на поверхность семь из девяти матросов.

Двоих не хватало.

Тем временем кит направился к мертвому детенышу, которого на кабельтов отнесло течением, а затем исчез в глубине лагуны.

Старший офицер и лейтенант собирались уже поднять на борт англичан, когда с приближавшегося «Рептона» раздался раздраженный крик офицера:

— Отваливай!.. Вы здесь не нужны! Отваливай!

Было похоже, что если этот офицер и сожалел о гибели двух членов экипажа, то еще больше сожалел о потере великолепной добычи.

Вернувшись на борт, Эрто и Кокбер рассказали капитану и доктору Фильолю, как все произошло. Месье Буркар высказал удовлетворение тем, что они пришли на помощь вельботам с «Рептона», а когда узнал об ответе офицера, заметил:

— Ну что ж, значит, мы не ошиблись, это действительно англичане, истинные англичане…

— Это уж точно, — заявил боцман, — но, черт побери, разве можно быть англичанами до такой степени!

Глава VI ВАНКУВЕР

Остров Ванкувер у западного побережья Северной Америки, длиной в пятьсот и шириной в сто тридцать километров, расположен между 48-й и 51-й параллелью. Он входит в состав Британской Колумбии, граничащей на востоке с Канадским доминионом.[115]

Лет сто назад на юго-западной оконечности острова, около бывшего порта Кардоба, который индейцы называли Камозин, Компания Гудзонова залива основала факторию. Это был первый шаг британского правительства к овладению островом. Однако в 1789 году им завладела Испания. Но некоторое время спустя он был возвращен Англии в соответствии с договором, подписанным испанским офицером Куадрой и английским офицером Ванкувером, чье имя и фигурирует на современных картах.

Благодаря открытию золотоносных жил в бассейне реки Фрейзер деревня вскоре превратилась в город и под названием Виктория-Сити стала официальной столицей Британской Колумбии. Затем возникли и другие города, например Нанаймо в двадцати четырех лье от Виктории, не говоря уже о маленьком порте Сан-Хуан на южной оконечности острова.

В то время, когда происходили описываемые события, Виктория не была таким значительным центром, как теперь. На острове Ванкувер еще не было девяностошестикилометровой железной дороги, связывающей столицу с Нанаймо. Только в следующем 1864 году доктором Брау из Эдинбурга, инженером Личем и Фредериком Уимпером была организована экспедиция в глубь острова.

Капитана Буркара вряд ли ожидали какие-либо сложности с продажей его товара и приобретением всего необходимого для новой кампании. Тут он, пожалуй, мог быть спокоен.

С рассветом «Святой Енох» снялся с якоря и покинул лагуну. Подгоняемый отливным течением, он вышел из бухты Маргариты и очутился в открытом море.

Благоприятные восточные и юго-восточные ветры позволяли идти с хорошей скоростью вдоль побережья полуострова Калифорния. Месье Буркар не отправлял дозорных на мачты, ведь сейчас не нужно было охотиться на китов, а следовало побыстрее добраться до Ванкувера. И, пока есть спрос, реализовать товар по высоким ценам.

Впрочем, замечено было всего три или четыре кита, и к тому же на довольно большом расстоянии, так что преследование их было бы затруднительным при таком неспокойном море.

«Святому Еноху» предстояло преодолеть тысячу четыреста миль до пролива Хуан-де-Фука, который отделяет остров Ванкувер от штата Вашингтон. При средней скорости девяносто миль в сутки этот переход должен занять не больше двух недель, а «Святой Енох» вооружился всеми возможными парусами, включая лисели, топсели и стаксели. Удача, сопутствовавшая судну с начала плавания, не покидала его.

Преодолев примерно треть пути, «Святой Енох» шел в бейдевинд на широте главного города полуострова Калифорния Сан-Диего. А четыре дня спустя он был на траверсе Сан-Франциско, среди множества судов, направлявшихся в этот большой американский порт.

— Как жаль, — сказал в тот день месье Буркар старшему офицеру, — что мы не сможем продать в Сан-Франциско то, что собираемся продать в Виктории.

— Конечно, — ответил месье Эрто, — тогда не было бы необходимости двигаться дальше. Но что сделано, то сделано… А раз уж мы собираемся возобновить охоту у Курильских островов, то даже неплохо, что мы значительно продвинемся на север.

— Вы правы, Эрто, да и сведения капитана «Ивинга» очень обнадеживающи. Он уверяет, что на Ванкувере «Святой Енох» сможет без труда выполнить необходимые ремонтные работы и запастись провизией на несколько месяцев.

Тем временем не слишком уж сильный южный ветер сменил направление, и «Святой Енох» слегка замедлил ход, что, конечно, огорчило экипаж судна. Но все равно до цели оставалось не больше двух суток ходу, и утром третьего июля открылся мыс Флаттери у входа в пролив Хуан-де-Фука.

Переход занял шестнадцать суток — на день больше, чем рассчитывал капитан Буркар, — оттого что судну не удалось достичь средней скорости — девяноста миль в сутки.

— Ну что, старина, — обратился боцман Олив к папаше Кабидулену, — вот мы уже у входа в порт, а ты все ворчишь да жалуешься.

— Я? — ответил бочар.

— А кто же еще?

— Я ничего не говорю…

— Но это не значит, что твое настроение не меняется…

— В самом деле?

— В самом деле… и я будто слышу, как у тебя в груди что-то скребется… ты все время ворчишь про себя.

— И буду ворчать вслух, если мне захочется, — заявил Жан-Мари Кабидулен.

Пройдя санитарный и таможенный досмотр, «Святой Енох» встал у причала на якорь. Это облегчало разгрузку.

Стоянка в Виктории должна продлиться не меньше двух недель, так как в преддверии либо нового плавания в северных морях Тихого океана, либо возвращения в Европу экипажу предстояли необходимые ремонтные работы.

Старшего офицера, обоих лейтенантов и матросов ожидало столько дел, что они и подумать не могли о досуге. Им предстояло выгрузить на берег ни много ни мало тысячу семьсот бочек жира. А капитану Буркару надлежало еще внимательнее следить за своими людьми; золотоискателям и всякого рода дельцам из золотоносных местностей на острове Ванкувер и на равнинах Карибу в Британской Колумбии нередко удавалось сманивать матросов.

В порту Виктории находились два судна: «Шантенэ» из Нанта и «Форвард» из Ливерпуля. Бегство нескольких матросов поставило их в весьма затруднительное положение.

Капитан Буркар, однако, полагал, что в известной степени он может быть уверен в своей команде. Разве моряки не были заинтересованы в получении своей доли доходов от этой кампании, одинаково прибыльной и для них и для судовладельцев? И тем не менее надо строго следить за командой и давать разрешение сойти на берег лишь в редких случаях. Гораздо благоразумнее после тяжелого рабочего дня выдавать матросам по две чарки на борту, чем позволять им ходить по пивным и барам, где быстро заводятся дурные знакомства.

Самому же месье Буркару прежде всего следовало заняться сбытом своего груза на рынках Виктории. А потому, сойдя на берег, он тотчас же отправился к одному из самых известных агентов по сбыту товаров Уильяму Хоупу.

На судне не было больных, и доктор Фильоль мог всласть побродить по городу и его окрестностям. Если бы не отсутствие средств передвижения, он с удовольствием объехал бы весь остров. Но дорог не было, только узкие тропинки, пробивавшиеся сквозь густые леса в глубине острова. А потому ему пришлось ограничить радиус своих исследований.

В целом город показался ему интересным, как и все процветающие города американского континента. Бескрайние просторы способствуют их стремительному росту.

Регулярная застройка, улицы, пересекающиеся под прямым углом, тень прекрасных деревьев и великолепный парк… Впрочем, в каком американском городе нет парка, и даже нескольких?

Что касается пресной воды, то она поступала из находившегося в четырех лье от города водоема, питаемого лучшими источниками острова.

Порт Виктория, очень удобно расположенный в глубине маленькой бухточки, близ соединения проливов Хуан-де-Фука и Королевы Шарлотты, позволял судам заходить либо с запада, либо с северо-запада. Со временем Виктории суждено будет стать одним из важнейших портов побережья.

Следует добавить, что суда, возвращавшиеся из долгих и трудных плаваний, могли выполнить здесь все необходимые ремонтные работы. К их услугам прекрасно оснащенная верфь,[116] склады для товаров, сухой док.[117]

Капитан «Ивинга» дал капитану Буркару совершенно точные сведения. Цены на китовый жир росли, и «Святой Енох» прибыл как раз вовремя, чтобы воспользоваться этим обстоятельством. Заказы поступали не только в Ванкувер, но и в Нью-Уэстминстер, крупный город Британской Колумбии, расположенный на берегу пролива Джорджия к северо-востоку от Виктории. Два китобойца — американский «Флауэр» и норвежский «Фуг» — уже продали товар и — как это только еще собирался сделать «Святой Енох» — вышли в море, чтобы продолжить промысел в северной части Тихого океана.

Капитан Буркар и маклер[118] Хоуп быстро договорились о продаже товара, доставленного «Святым Енохом», на сверхвыгодных условиях, совершенно немыслимых на европейских рынках. Оставалось только выгрузить бочки, перевезти их на склад, откуда они будут доставлены покупателю.

Вернувшись на борт, месье Буркар сказал старшему офицеру:

— Эрто, дело улажено, и можно порадоваться, что мы последовали совету этого славного капитана «Ивинга».

— Жир и китовый ус, месье Буркар?

— Жир и китовый ус проданы колумбийской компании из Нью-Уэстминстера.

— Значит, матросам следует приниматься за работу?

— И сегодня же. Я думаю, судно сможет выйти в море не позже чем через месяц, после ремонта в доке.

— Свистать всех наверх! — приказал старший офицер боцману Оливу, когда тот пришел за распоряжениями.

Даже при самой быстрой и организованной работе нельзя выгрузить тысячу семьсот бочек быстрее чем за неделю.

Около люков установили лебедки, часть матросов спустилась в трюм, а часть осталась на палубе. Можно было не сомневаться в их усердии, а следовательно, отпадала необходимость нанимать рабочих в порту. А уж кто трудился больше всех, так это Жан-Мари Кабидулен. Только после тщательного осмотра бочки, убедившись, что течи нигде нет и не будет никаких оснований для претензий, он разрешал ее поднимать. Он не уходил с причала, проверяя каждую бочку резким ударом деревянного молотка. Что же касается жира, то тут можно не беспокоиться, — он был отличного качества. Короче, выгрузка проходила со всеми необходимыми предосторожностями и длилась целую неделю.

Однако после завершения разгрузки работа папаши Кабидулена не кончалась. В преддверии новой кампании, избавившись от полных бочек, следовало заменить их таким же количеством пустых. К счастью, месье Буркару удалось задешево приобрести их на складе Виктории в нужном количестве. Но эти бочки требовали ремонта. Бочар был целыми днями занят работой, и если даже продолжал ворчать про себя или вслух, то это ворчание заглушалось стуком молотков кузнеца Тома и плотника Ферю.

Когда выгрузили последнюю бочку, команда приступила к капитальной чистке трюма и внутренней обшивки судна.

«Святой Енох» был отбуксирован от причала в сухой док. Надлежало осмотреть корпус судна, чтобы выяснить, не пострадала ли его подводная часть. Эту работу поручили старшему офицеру и боцману — месье Буркар полностью полагался на их опыт.

Серьезных повреждений не обнаружили, но некоторый ремонт все же требовался: предстояло заменить два-три листа медной обшивки, а также несколько досок в обшивке и некоторые детали корпуса, заново просмолить и проконопатить швы, покрасить надстройки. Работы шли безостановочно, и все надеялись, что судно покинет Ванкувер в намеченное время.

А потому месье Буркар пребывал в великолепном расположении духа. Доктор же Фильоль не уставал повторять:

— Какое везение, капитан… Какое везение! Только бы оно не покинуло нас.

— Не покинет, месье Фильоль. И знаете, что может даже случиться?

— Сделайте одолжение, скажите…

— Может случиться, что месяца через два «Святой Енох» вернется в Викторию, чтобы продать вторую партию груза по тем же ценам! Если, конечно, киты у Курильских островов и в Охотском море не слишком пугливы.

— Ну, этого не случится, капитан! Разве у китов когда-нибудь еще будет возможность отдать свой жир по таким выгодным ценам?

— Не думаю… — засмеялся месье Буркар, — не думаю.

Как уже сказано, у доктора Фильоля не было возможности совершать такие дальние экскурсии за пределы города, как того хотелось. Однако недалеко от побережья ему иногда случалось встречать аборигенов. Это были далеко не лучшие представители краснокожих на Дальнем Западе. Нет: существа грубые, коренастые, с уродливыми лицами и некрасивыми черепами, маленькими глазами и большими ртами. Крылья своих чудовищных носов они обычно протыкали либо металлическими кольцами, либо маленькими деревянными палочками. Более того, будто не довольствуясь своим природным уродством, они имели обыкновение во время праздничных церемоний надевать на лица отвратительные деревянные маски, и с помощью специальных веревочек корчить омерзительные гримасы.

И на побережье, и в глубине острова растут великолепные леса, сосновые и особенно кипарисовые. Так что пополнить запасы дров на «Святом Енохе» было совсем не трудно: пили и вези на судно — вот и нее. Дичь здесь водилась в изобилии. Месье Эрто и лейтенант Алотт подстрелили нескольких ланей, которые стараниями кока украсили трапезу в кают-компании и в кубрике.[119] В лесу было также множество волков, лисиц, белок с пушистыми хвостами и горностаев. Ценный мех этих зверьков пользуется большим спросом. Однако зверьки пугливы, и поймать их непросто.

Самое длинное путешествие из тех, что доктор совершил на острове, привело его в Нанаймо, куда он добрался на одномачтовой яхте, курсирующей между двумя городами. Это богатое селение с прекрасными якорными стоянками в порту.

Торговля в Нанаймо с каждым годом приобретала все больший размах. Добываемый здесь прекрасного качества уголь экспортируется в Сан-Франциско и другие порты в западной части Тихого океана вплоть до Китая и Гавайских островов. Компания Гудзонова залива эксплуатирует эти богатые залежи с давних пор.

Уголь, между прочим, в большей степени, чем золото, является огромным, можно сказать, неисчерпаемым богатством острова. Нет сомнения, что здесь есть и другие, еще не открытые месторождения. Угольные залежи в Нанаймо легки в разработке и обеспечивают городу процветание.

Добыча же золота в этой части Карибу[120] Британской Колумбии обходится очень дорого, и, как говорят золотоискатели, чтобы заработать один доллар, нужно сначала потратить два.

Когда доктор Фильоль вернулся из своей поездки, корпус «Святого Еноха» был уже покрашен до белой полосы буртика. Отремонтировали паруса и снасти, а также вельботы, пострадавшие от яростных ударов китового хвоста. Судно покинуло док и встало на якорь посреди порта. Выйти в море решено девятнадцатого июля.

Двумя днями раньше в бухту Виктории вошел американский парусник и встал на якоре в полукабельтове от «Святого Еноха». Это был «Ивинг», вернувшийся из бухты Маргариты.

Добрые отношения, установившиеся между капитаном «Ивинга» и капитаном Буркаром, и не менее сердечные отношения между офицерами и экипажами обоих судов не забылись, и как только «Ивинг» встал на якорь, капитан Форт прибыл на борт «Святого Еноха», где ему оказали великолепный прием в благодарность за его столь полезные советы.

Месье Буркар, на этот раз особенно любезный, предложил капитану Форту отобедать с ними. Приближалось время трапезы, и капитан Форт без церемоний согласился, рассчитывая на следующий день устроить ответный обед на борту «Ивинга».

Беседа в кают-компании, где собрались месье Буркар, месье Эрто, оба лейтенанта, доктор Фильоль и капитан американского судна, затянулась. Сначала речь шла о перипетиях перехода обоих судов от бухты Маргариты до Ванкувера. Затем, рассказав, как выгодно он сбыл свой груз, месье Буркар спросил капитана Форта, удачной ли была охота после ухода «Святого Еноха».

— Нет, — ответил месье Форт, — мне удалось заполнить лишь четвертую часть бочек. Я не помню случая, чтобы китов было так мало.

— Может быть, — предположил месье Эрто, — в это время года детеныши уже не нуждаются в заботах матери, а потому киты уходят из бухты в открытое море?

— Вполне вероятно, — сказал месье Форт. — Однако я охочусь в этой бухте не в первый раз, и должен отметить, что никогда еще она не бывала такой пустынной в конце июня. По нескольку дней вельботы оставались на боканцах,[121] хотя погода стояла прекрасная и море было спокойным. Как хорошо, месье Буркар, что вы начали охоту у берегов Новой Зеландии… В бухте Маргариты вам не удалось бы заполнить все бочки.

— Очень хорошо, — согласился месье Буркар, — тем более что в бухте Маргариты мы встречали китов только средних размеров.

— А мы только маленьких, — заметил месье Форт. — Некоторые из них не дали нам и тридцати бочек жира.

— Скажите, капитан, — спросил месье Буркар, — вы намерены продать ваш товар в Виктории?

— Да, если цены такие же высокие.

— Такие же, и вряд ли они упадут, учитывая неблагоприятный сезон в бухте Маргариты. А до поступлений товара с Курил, Охотского моря и Берингова пролива еще далеко.

— Естественно, — подхватил месье Эрто, — поскольку охота там закончится не раньше чем через полтора-два месяца.

— Мы тоже надеемся получить там свою долю! — заявил Ромэн Алотт.

— Скажите, капитан Форт, — продолжил лейтенант Кокбер, — а другим китобойцам в бухте Маргариты также не повезло?

— Точно так же, — подтвердил месье Форт. — И когда «Ивинг» поднял паруса, большинство судов тоже готовились покинуть бухту Маргариты.

— Они намерены двинуться к северо-восточным берегам Азии? — спросил месье Эрто.

— Думаю, что да.

— Ого! Одиночество нам не грозит! — воскликнул лейтенант Кокбер.

— Тем лучше! — вставил Ромэн Алотт. — Это так здорово, когда два или три судна преследуют одного кита. Приходится так налегать на весла, что они, того гляди, треснут. И какая честь для того, кто загарпунит кита первым.

— Не горячитесь, мой дорогой лейтенант, не горячитесь! — прервал его капитан Буркар. — Нам пока еще некого преследовать.

— Так стало быть, — продолжил месье Форт, — вы решили продолжить плавание?

— Всенепременно.

— И когда выходите?

— Послезавтра.

— Уже?

— «Святому Еноху» нужно всего лишь сняться с якоря.

— Я рад, что прибыл вовремя, смог возобновить наше знакомство и еще раз пожать вам руку, — сказал месье Форт.

— Мы тоже рады снова встретиться с вами, — ответил месье Буркар. — Нас бы очень огорчило, если бы «Ивинг» вошел в бухту Виктории в тот момент, когда «Святой Енох» покидал бы ее.

Капитан Буркар и офицеры подняли бокалы за здоровье капитана Форта со словами, свидетельствовавшими о живейшей симпатии к американскому народу.

— В конце концов, — заметил месье Эрто, — даже если бы мы не встретились в Виктории, «Святой Енох» и «Ивинг» могли бы охотиться вместе в районе Курильских островов.

— Не собираетесь ли вы, капитан, — спросил месье Буркар, — попытать счастья в северной части Тихого океана?

— Вряд ли это удастся, — ответил месье Форт. — «Ивинг» прибыл бы на место охоты слишком поздно. Через два месяца и в Беринговом проливе и в Охотском море уже появятся льды, а я не могу выйти в море немедленно. Ремонтные работы на «Ивинге» займут не меньше трех-четырех недель.

— Нам искренне жаль, месье Форт, — сказал капитан Буркар. — Но я бы хотел вновь вернуться к разговору о непонятном, явлении, которое требует каких-то объяснений.

— Что вы имеете в виду, капитан?

— Разве вы не заметили к концу вашего пребывания в бухте Маргариты, что киты встречаются все реже и реже и что они, можно сказать, очень торопятся оказаться в открытом море.

— Это действительно так, — ответил капитан Форт. — Их стремительное бегство выглядело странно и непривычно. Я не преувеличу, предположив, что киты спасались от какой-то страшной опасности, что они бежали в панике, охваченные ужасом. Они выпрыгивали на поверхность и издавали стоны, каких я раньше никогда не слышал.

— Очень странно, — согласился месье Эрто. — И вы не знаете, чем это объяснить?..

— Нет, господа… — ответил месье Форт, — может быть, какое-нибудь ужасное чудовище…

— Э, капитан, — перебил его лейтенант Кокбер, — если бы вас слышал наш бочар, папаша Кабидулен, он бы тотчас же воскликнул: «Это огромный морской змей!»

— Право же, лейтенант, — продолжал свое месье Форт, — я не знаю, напугал их змей или что-нибудь другое, но киты уходили с необычайной поспешностью.

— И нельзя было, — вмешался лейтенант Алотт, — перекрыть им выход из бухты Маргариты и загарпунить несколько дюжин?

— Скажу честно, это никому не пришло в голову, — сознался месье Форт. — Наши вельботы наверняка сильно бы пострадали, да и люди тоже могли погибнуть. Я повторяю — происходило что-то совершенно необычное!

— А кстати, — спросил месье Буркар, — что стало с английским судном «Рептон»? Ему повезло больше, чем другим?

— Нет… насколько мне известно.

— Он остался в бухте Маргариты?

— Когда «Ивинг» поднял паруса, он готовился к отплытию.

— В каком направлении?

— Говорили, что собирается продолжить охоту в северо-западной части Тихого океана.

— Ну что ж, — заключил месье Эрто, — дай Бог, нам с ним не встретиться!

Когда стемнело, капитан Форт вернулся на борт своего судна. На следующий день он принимал у себя месье Буркара и его офицеров. Речь снова зашла о событиях в бухте Маргариты. Расставаясь, оба капитана выразили надежду, что китовый промысел приведет их в одни и те же края.

Глава VII ВТОРАЯ КАМПАНИЯ

Капитан Буркар снялся с якоря девятнадцатого июля, утром. Однако выйти из бухты оказалось непросто — мешал юго-восточный ветер, он станет благоприятным, лишь когда «Святой Енох», обогнув оконечность Ванкувера, углубится на несколько миль в открытое море.

Впрочем, «Святой Енох» не стал возвращаться в пролив Хуан-де-Фука, через который вошел в порт, а двинулся на север через проливы Королевы Шарлотты и Джорджия. Спустя два дня, обогнув северное побережье острова, он повернул на запад, и уже к вечеру суша исчезла из виду.

Около тысячи трехсот лье отделяют остров Ванкувер от Курильского архипелага. При благоприятных обстоятельствах парусное судно может без труда преодолеть это расстояние меньше чем за пять недель. И месье Буркар надеялся уложиться в этот срок, если, конечно, удача ему не изменит. Во всяком случае началось плавание весьма удачно. Свежий ветер и умеренное волнение позволили «Святому Еноху» поставить все паруса и в бейдевинд левым галсом идти на запад-северо-запад. Это направление немного удлиняло путь, зато позволяло миновать тихоокеанское течение, огибающее с востока Алеутские острова.[122]

В целом все шло благополучно. Нужно было лишь время от времени работать шкотами, так что команда могла сохранять силы для тяжелой работы в Охотском море.

Больше всех членов команды был занят Жан-Мари Кабидулен: ему предстояло расставить бочки в трюме и подготовить приспособления для разлива жира. Ведь если подвернется возможность загарпунить кита до прибытия к берегам Сибири, капитан Буркар, конечно же, ее не упустит.

— Это было бы весьма желательно, месье Фильоль, — сказал он как-то доктору. — Уже осень, и мы сможем ловить китов не более нескольких недель… Охотское море начнет покрываться льдами, их плавание там станет весьма затруднительным.

— Поэтому-то, — заметил доктор, — меня и удивляет, что китобойцы, имея в своем распоряжении так мало времени, работают столь примитивными методами. Почему они не используют суда и вельботы с паровым двигателем, а главное, более совершенные орудия… Это позволило бы получать гораздо большую выгоду.

— Вы правы, месье Фильоль, так оно и будет со временем, можете не сомневаться. И хоть мы и следуем однажды заведенному порядку, к концу нашего века в китобойном деле, как и во всем остальном, верх одержит прогресс.

— Безусловно! И охота наверняка будет вестись более современными способами. А может быть даже, поскольку китов становится все меньше, их будут разводить в специальных водоемах…

— Китовый садок! — воскликнул месье Буркар.

— Я шучу, — сказал доктор Фильоль, — но эта идея как-то пришла в голову одному моему другу.

— Разве такое возможно?

— Да… пасти китов в бухте, как пасут коров на лугу… Там их не нужно кормить, и можно продавать их молоко.

— Продавать китовое молоко, доктор?

— Говорят, оно не хуже коровьего.

— Да… но как их доить?

— Вот это и смущало моего друга. И только поэтому он отказался от своего сногсшибательного проекта.

— И правильно сделал, — развеселился месье Буркар. — Однако вернемся к «Святому Еноху». Я сказал, что плавание на севере Тихого океана не может быть продолжительным и что в начале октября придется ложиться на обратный курс.

— А где «Святой Енох» будет зимовать? — спросил месье Фильоль.

— Этого я еще не знаю.

— Не знаете, капитан?

— Нет… все будет зависеть от обстоятельств, мой дорогой доктор… Заранее намеченный план чреват осложнениями.

— А разве вы не охотились севернее Берингова пролива?

— Охотился… Но встречал там главным образом тюленей, а не китов. Впрочем, в Северном Ледовитом океане зима наступает рано, и уже с начала октября плавание становится затруднительным из-за льдов. Я думаю, что в этом году мы не будем подниматься выше шестидесятой параллели.

— Хорошо, капитан, а если промысел в Охотском море будет удачным… «Святой Енох» вернется тогда в Европу?

— Нет, — ответил месье Буркар, — мне кажется разумнее будет продать жир на Ванкувере, поскольку цены там высокие.

— Там же вы и собираетесь провести зиму?

— По всей вероятности… чтобы оказаться в местах добычи к началу следующего охотничьего сезона.

— Однако, — продолжил месье Фильоль, — нужно все предусмотреть… Если в Охотском море нас постигнет неудача, намерены ли вы ожидать там следующего сезона?

— Нет… хотя можно, конечно, перезимовать в Николаевске[123] или Охотске.[124] Однако думаю, лучше вернуться к берегам Америки или Новой Зеландии.

— Таким образом, капитан, в этом году мы не можем рассчитывать на возвращение в Европу ни при каких условиях?

— Не можем, дорогой доктор, и в этом нет ничего удивительного. Плавание китобойца редко длится меньше сорока — пятидесяти месяцев. Команда это знает.

— Поверьте, капитан, — сказал доктор Фильоль, — это не кажется мне слишком долгим. И сколько бы ни длилось плавание, я никогда не стану жалеть о том, что оказался на борту «Святого Еноха».

Само собой разумеется, с первых же дней плавания дозорные снова заняли свои места на мачтах и не сводили глаз с морской глади. Четыре раза в день — два раза утром и два после полудня — Ромэн Алотт взбирался на салинг и вел наблюдения сам.

Иногда вдали появлялись фонтаны, свидетельствовавшие о присутствии китов, но расстояние было слишком велико, спускать вельботы не имело смысла.

Половину пути «Святой Енох» преодолел за семнадцать дней без каких бы то ни было происшествий, и пятого августа около десяти часов утра, увидев на горизонте сушу, капитан Буркар узнал Алеутские острова.

Эти острова, принадлежащие ныне Соединенным Штатам Америки, были частью Российской империи, владевшей всей огромной провинцией Аляска. Естественным продолжением Аляски являются Алеутские острова, растянувшиеся с востока на запад почти на 30° по долготе. Этот архипелаг насчитывает ни много ни мало пятьдесят один остров и делится на три группы: собственно Алеутские острова, Андреяновские и Лисьи.[125] Основное население, несколько тысяч человек, сосредоточено на самых крупных островах архипелага, где главное занятие — рыбная ловля, охота, торговля пушниной.

В пяти милях к северу виднелся один из самых крупных островов архипелага Унимак, а также извергавший пепел и лаву вулкан Шишалдина высотой в девять тысяч футов.[126] Месье Буркар счел неблагоразумным подходить ближе, опасаясь западного ветра и бурного моря.

Эта группа Алеутских островов закрывает бассейн Берингова моря с юга. Америка с побережьем Аляски и Азия с побережьем Камчатки ограничивают море с востока и запада. Если взглянуть на карту, то эта группа островов, подобно Курилам, Филиппинским островам, островам Рюкю и островам Японской империи, обращена своей выпуклой частью к океану.

Доктор Фильоль внимательно вглядывался в причудливые контуры архипелага, ощетинившегося вулканами. Подступы к нему в осеннее и зимнее время весьма опасны.

Двигаясь вдоль островной выпуклости, судно избежало встречных течений. Ветер дул в неизменном направлении, и теперь «Святому Еноху» оставалось только пройти одно из ответвлений Куросио,[127] которое в районе Курильских островов поворачивает на северо-восток и поднимается к Берингову проливу.

Когда последний островок Алеутского архипелага остался позади, подул северо-восточный ветер — весьма благоприятное обстоятельство для судна, намеревающегося взять курс на юго-запад в направлении Командорских островов. Миновав Командорские острова, месье Буркар надеялся не позднее чем через две недели достичь оконечности Камчатки.

Но у входа в Берингово море его встретил ураган, какой менее надежное судно с менее опытной командой могло бы и не выдержать. Искать укрытие в какой-нибудь бухточке Алеутских островов было рискованно, — якоря могли не выдержать, и судно разбилось бы тогда о скалы.

Шторм с грозой, дождем и градом длился двое суток. В первую ночь судно временами давало сильный крен. И так как ураган крепчал, пришлось убрать почти все паруса, оставив только фок и сильно зарифленный грот-марсель.

Доктор Фильоль не мог не восхищаться хладнокровием капитана Буркара, мужеством его офицеров, ловкостью и самоотверженностью матросов. Не меньшее впечатление произвели на него стремительность и мастерство боцмана в исполнении приказов.

При внезапных поворотах судно давало такой крен, что волны захлестывали через фальшборт,[128] рискуя раздавить шлюпки, закрепленные по левому борту с внутренней стороны.

Само собой разумеется, что в подобных условиях «Святой Енох» не мог лечь в дрейф. Он вынужден был держаться курсом по ветру, практически без парусов, под одним рангоутом. Это очень опасный курс, так как судно не слушается руля, а волна все время стремится развернуть его и грозит обрушиться не на носовую часть, хорошо выдерживающую ее напор, а на менее для этого приспособленную корму.

Водяной смерч не раз обрушивался на палубу «Святого Еноха». Экипаж готовился уже сорвать фальшборт, чтобы вода на палубе не задерживалась. К счастью, хватило шпигатов, а плотно задраенные люки выдержали. Рулевые под руководством боцмана Олива не дали судну уклониться от курса.

«Святой Енох» отделался лишь незначительными повреждениями. К большому огорчению капитана Буркара, пострадал штормовой стаксель, который пытались установить на корме и который моментально превратился в лохмотья, щелкавшие, словно бич под яростными порывами ветра. И только после этой неудачной попытки привести судно к ветру капитан решился идти попутным ветром.

В ночь с десятого на одиннадцатое августа шторм стал постепенно стихать. К рассвету боцман Олив смог установить все необходимые паруса. Единственно, чего можно теперь опасаться, так это постоянного западного ветра: до берегов Азии оставалось еще около восьмисот миль, и в этом случае «Святому Еноху» пришлось бы бороться с ветром, что существенно замедлило бы скорость. Идя в лавировку, недолго угодить в быстрое течение Куросио, а оно может снести судно к северо-востоку и тем самым лишить его возможности вести промысел в Охотском море.

Это очень тревожило капитана. Он не сомневался ни в надежности своего судна, ни в мастерстве офицеров и матросов, он опасался только смены ветра, что могло отсрочить прибытие на Курилы.

— Неужели удача нас покинет и сбудутся мрачные предсказания папаши Кабидулена? — повторял он иногда.

— Он сам не знает, что мелет, — возражал боцман Олив. — Лучше бы проглотил свой дурацкий язык. А то глупости вылетают изо рта, как вода у кита из дыхала!.. Только у этой скотины Кабидулена фонтан всегда красный!

И право же неудивительно, что добряк боцман был в восторге от своих слов.

Тем не менее даже двухнедельное опоздание весьма нежелательно. В начале сентября в Охотском море образуются первые льдины, и обычно китобойцы уже не появляются в этих краях до окончания зимы.

О шторме вскоре все забыли, и никто даже не вспоминал о том, что «Святой Енох» два или три раза находился на краю гибели. А потому все снова начали подсмеиваться над Жаном-Мари Кабидуленом.

— Вот видишь, старик, — сказал ему боцман Олив, — из-за тебя нас прихватил штормяга, и если плавание будет неудачным, так тоже из-за тебя.

— Ну и нечего было приходить в мою лавку на улице Туретт и уговаривать меня идти с вами на «Святом Енохе», — ответил бочар.

— Это точно, Кабидулен, это точно! Будь я капитаном Буркаром, я знаю, что бы сделал.

— И что бы ты сделал?

— Я привязал бы тебе по ядру на каждую ногу и выкинул бы тебя за борт.

— Боюсь, это самое лучшее из того, что может со мной случиться! — очень серьезно ответил Жан-Мари Кабидулен.

— Черт бы его взял на буксир! — воскликнул боцман. — До чего же он серьезен!

— Потому что дело серьезно, и ты еще увидишь, как закончится наше плавание.

— Так же хорошо, как и началось, старина… правда, с одним условием… что тебя выбросят за борт!

Впрочем, может быть, предсказаниям Жана-Мари Кабидулена и суждено сбыться, а вот разжечь салотопку за время перехода от Ванкувера до Курил не довелось ни разу. Дозорные только зря сидели на мачтах. Киты появлялись лишь изредка, и на очень большом расстоянии. А ведь в это время года они часто заходят в Берингово море, гигантские полосатики и горбачи длиной до тридцати метров, финвалы и сейвалы, достигающие иногда пятидесяти метров.[129] Почему же сейчас они почти не встречаются? Ни месье Буркар, ни месье Эрто не могли этого объяснить. Может быть, из-за слишком активной охоты людей в арктических морях они раньше чем обычно отправились искать убежище в морях антарктических?

— Нет и еще раз нет! — решительно возражал лейтенант Алотт. — Раз их нет по эту сторону Курил, значит, мы обнаружим их по ту сторону. Киты ждут нас в Охотском море в таком количестве, что мы все море зальем их жиром.

Может быть, фантастическим предсказаниям лейтенанта и суждено было сбыться, тем не менее пока что еще ни разу не возникла необходимость спустить вельботы. А кроме того, в море не было ни одного судна, хотя до сих пор не случалось, чтобы китобойцы покидали эти края в августе. Можно, конечно, предположить, что они уже ведут промысел в Охотском море, где, как говорил Ромэн Алотт, просто кишит китами. И кто знает, не увидят ли они там и «Рептон», ведь, по словам капитана Форта, выйдя из бухты Маргариты, он направился в северо-западную часть Тихого океана.

— Ну и пусть, — говорили матросы, — даже если ему очень повезло, он не мог выловить всех китов, хоть что-нибудь для «Святого Еноха» да осталось.

К счастью, опасения оказались напрасными, ветер не переменился. После суток штиля он снова задул с юго-востока. Прошло много дней. Морские птицы, из тех, что отваживаются удаляться на сотни миль от берега, кружили над судном и садились иногда на реи.

Подгоняемый ветром «Святой Енох» шел в бакштаг левым галсом со средней скоростью от десяти до одиннадцати узлов. Все обстояло так благополучно, что у месье Буркара не было никаких оснований для недовольства.

Двадцать первого августа наблюдения, проведенные в десять часов и в полдень при очень ясной погоде, позволили определить местонахождение судна: 165°37?, западной долготы и 49°13? северной широты.

В час пополудни капитан и офицеры собрались на юте. «Святой Енох», слегка накренившись направо, мчался вперед, оставляя за кормой ровный след.

Вдруг старший офицер воскликнул:

— Посмотрите, что это там?

Взоры моряков обратились к длинной, странно извивавшейся темной полосе.

Посмотрев в подзорную трубу, все решили, что она не меньше двухсот пятидесяти — трехсот футов.

— Интересно! — насмешливо заметил лейтенант Алотт. — Может, это и есть огромная морская змея папаши Кабидулена?

Бочар стоял в это время на баке и смотрел из-под руки в том же направлении, что и все, не говоря ни слова.

Когда доктор Фильоль появился на юте, капитан Буркар сказал ему, протягивая подзорную трубу:

— Посмотрите, пожалуйста.

— Это похоже на подводную гряду, над ней кружится множество птиц, — сказал месье Фильоль, опуская подзорную трубу.

— Насколько мне известно, в этом месте нет подводной гряды, — заявил месье Буркар.

— А кроме того, — добавил лейтенант Кокбер, — совершенно очевидно, что эта полоса движется.

Пять или шесть матросов окружили бочара, по-прежнему молча глядевшего вперед напряженным взглядом.

Тогда боцман спросил:

— Ну так что, старина, это она и есть?

Не отвечая, Жан-Мари Кабидулен сделал жест, означавший: может быть!

Чудовище, если это было чудовище, змея, если это была змея, колыхалась на поверхности воды примерно в трех милях от «Святого Еноха». Ее огромная голова, если это была голова, казалось, украшена густой гривой, какой норвежские и другие легенды всегда наделяли кракенов, кальмаров и прочих представителей морской тератологии.

Без сомнения, ни один кит, даже самый могучий, не отразит нападение подобного океанского гиганта. Может быть, его присутствием и объяснялось бегство китов из этой части Тихого океана? Да и судно водоизмещением в пятьсот—шестьсот тонн вряд ли смогло бы высвободиться из объятий фантастического животного.

В этот момент у всех матросов одновременно вырвался крик:

— Морская змея… морская змея!

— Капитан, — спросил лейтенант Алотт, — вам не хотелось бы узнать, сколько жира содержится в этом звере? А вдруг не меньше, чем в голубом ките? Держу пари, не меньше двухсот пятидесяти бочек, если удастся его пришвартовать!

С того момента, как животное было замечено, оно приблизилось на полмили, вероятно, под действием течения. Видно было, как оно разворачивает свои кольца червеобразным движением, как зигзагообразно движется поднимающийся иногда из воды хвост, как поворачивается огромная голова с взлохмаченной гривой, из которой, однако, не вырывалось ни струй воздуха, ни водяных фонтанов.

Капитан Буркар все еще не реагировал на настойчивые просьбы лейтенанта спустить вельботы. Однако когда к просьбам Ромэна Алотта присоединились Эрто и Кокбер, капитан после вполне естественных колебаний согласился. А так как «Святому Еноху», чтобы приблизиться к чудовищу, пришлось бы идти галсами против ветра, то были спущены два вельбота, но не для того чтобы атаковать, а лишь для того, чтобы рассмотреть его вблизи.

Когда бочар увидел, что вельботы готовятся к спуску, он подошел к капитану Буркару и с тревогой в голосе произнес:

— Капитан… Капитан Буркар, вы хотите…

— Да, папаша Кабидулен, я хочу в конце концов знать, что это такое.

— Разве это… благоразумно?

— Во всяком случае, это сделать необходимо!

— Отправляйся с нами, — добавил боцман Олив.

Ничего не ответив, бочар вернулся на бак. Над ним так часто смеялись из-за его «морской змеи», что, возможно, он даже рад был этой встрече, подтверждавшей его правоту.

Два вельбота с восемью матросами на веслах — в одном сидел лейтенант Алотт и гарпунер Дюкрэ, в другом — старший офицер Эрто и гарпунер Кардек — отвалили от борта и направились к животному.

Капитан отдал строгий приказ: соблюдать исключительную осторожность.

Судно легло в дрейф и месье Буркар, месье Кокбер, доктор и боцман Олив заняли наблюдательный пост на юте. Бочар, кузнец, плотник, двое других гарпунеров, стюард, кок и матросы стояли на баке. Младшие матросы, склонившись над релингами, тоже наблюдали за происходящим со страхом и любопытством.

Внимание всех было приковано к вельботам. Они осторожно продвигались вперед и вскоре оказались не более чем в полукабельтове от удивительного животного. Казалось, оно вот-вот поднимется.

Но чудовище оставалось неподвижным, хвост его не бил по воде.

Потом все увидели, что вельботы двинулись вдоль чудовища, зацепили его тросами — животное не шелохнулось — и стали буксировать к судну.

Чудовище оказалось всего лишь огромной водорослью с корнем, напоминавшим голову, всего лишь растением, похожим на ту огромную ленту, что обнаружил «Пекин» в 1848 году в водах Тихого океана.

И когда боцман Олив сказал бочару издевательски: «Ну, вот оно, твое чудовище, твоя пресловутая морская змея! Куча травы… бурая водоросль! И ты все еще продолжаешь верить, старик?», тот ответил: «Во что верю, в то верю, только в один прекрасный день и вам придется поверить!»

Глава VIII ОХОТСКОЕ МОРЕ

Курильские острова, не такие многочисленные, как Алеутские, в большинстве своем состоят из небольших островков. Однако три-четыре из них, такие как Парамушир, Онекотан, Ушишир и Матуа, вполне можно назвать островами. Почва на этих лесистых островах плодородна. Остальные же островки — скалистые или песчаные — для земледелия совершенно непригодны. Часть этих островов принадлежит Японской империи и является продолжением ее владений. Северная же часть Курил относится к русской провинции Камчатка. Ее обитателей, низкорослых и бородатых, называют камчадалами.

Месье Буркар не собирался делать здесь остановку, это не имело смысла. Он спешил преодолеть островную преграду, ограничивавшую Охотское море с юга и юго-востока, чтобы начать вторую кампанию.

Обогнув мыс Лопатка на оконечности Камчатского полуострова и оставив Парамушир по левому борту,[130] «Святой Енох», покинувший тридцать шесть дней назад берега Ванкувера, вошел двадцать третьего августа в сибирские воды.

Площадь Охотского моря, закрытого с юго-востока длинной Курильской грядой, в три или четыре раза превышает площадь Черного моря.[131] Как и в океане, здесь бывают исключительной силы штормы. Прохождение «Святого Еноха» через пролив было отмечено незначительным происшествием, которое, однако, могло принять дурной оборот.

Когда судно находилось в самом узком месте пролива, оно под воздействием течения слегка отклонилось от курса и задело форштевнем за отмель, положение которой оказалось обозначено на карте неточно. Капитан Буркар находился в этот момент на юте рядом с рулевым, а старший офицер — около релингов у левого борта. Толчок был не слишком сильным, и тут же раздалась команда:

— Марсель-шкоты травить!

Матросы тотчас же развернули реи марселей брасами так, чтобы они забрали ветер спереди и заставили судно двигаться назад, сняв его таким образом с мели. Однако капитан Буркар увидел, что этого маневра недостаточно и, чтобы снять судно с мели, придется заводить верп. Лейтенант Кокбер и два младших матроса быстро сели в шлюпку и опустили верп в нужном месте.

Удар, как мы уже говорили, был не сильным и не мог нанести серьезного ущерба такому надежному судну, как «Святой Енох». К тому же это произошло во время отлива, и, по всей вероятности, когда начнется прилив, судно сойдет с мели само, — ведь якорь не позволит ему увязнуть глубже.

Первым делом месье Буркар отправил боцмана и плотника к помпе. Ни тот ни другой течи нигде не обнаружили. Повреждений не нашли ни в наружной обшивке, ни в других местах корабля. Следовало только дождаться прилива, и, действительно, как только вода начала подниматься, «Святой Енох» со скрежетом снялся с мели. Паруса были поставлены по ветру, и час спустя «Святой Енох» уже входил в Охотское море.

Дозорные заняли свои места на топе[132] фок- и грот-мачты, чтобы вовремя оповестить о появлении китов на доступном для преследования расстоянии. Все были уверены, что охота здесь будет такой же удачной, как в бухте Маргариты и у берегов Новой Зеландии. Не позже чем через два месяца «Святой Енох» вернется на Ванкувер, где продаст свой товар по таким же выгодным ценам, что и в первый раз.

Небо было безоблачным. Дул теплый юго-восточный ветер. Море вздымалось длинными волнами, но не бушевало. В такую погоду спускать вельботы можно без опасений.

Судов находилось здесь много, большей частью китобойцы. Вероятно, они плавали уже не первую неделю и намеревались вести промысел вплоть до наступления зимы. Другие суда шли либо в основные порты края — Николаевск, Охотск, Аян,[133] либо оттуда, направляясь в открытое море.

Уже в то время столица Амурского края Николаевск, расположенный почти в самом устье Амура, был крупным торговым городом, и его значение увеличивалось с каждым годом. Он обладал удобным закрытым портом в Татарском проливе, отделяющим побережье от вытянутого в длину острова Сахалин.

Недавнее происшествие, по мнению Жана-Мари Кабидулена, знаменовало для «Святого Еноха» начало периода невезения. Он не высказывался на этот счет категорически, но лучше было разговоров на эту тему с ним не заводить. Тем не менее приходилось признать, что кампания в Охотском море началась не слишком удачно.

Утром в двух милях от судна заметили китовый фонтан. Это был финвал, и месье Буркар приказал спустить четыре вельбота. Преследование, однако, не дало результата. Кит несколько раз нырнул на очень большом расстоянии от преследователей и окончательно исчез из виду.

На следующий день — такая же неудача. Гарпунерам ни разу не удалось метнуть гарпун.

Однако нельзя было сказать, что китов в этом море нет. Дозорные, заметили еще нескольких, но таких диких и пугливых, что приблизиться к ним не удалось.

Была ли фортуна более благосклонна к другим судам?.. Маловероятно.

Вполне естественно, что это обстоятельство весьма раздосадовало экипаж и больше всех лейтенанта Алотта. Он пришел в такую ярость, что, несмотря на неоднократные предупреждения капитана Буркара, был способен на любое безрассудство.

Капитан принял решение вести судно к Шантарским островам, где в течение двух последних сезонов охотился успешно.

Три месяца назад Охотское море было покрыто льдами. Огромные, еще не начавшие таять льдины очень затрудняли охоту. Китобойцам приходилось иногда по три дня плыть вдоль ледяных полей, чтобы обогнуть их и выйти на чистую воду.[134] Но в августе даже северная часть моря полностью свободна ото льда. Единственно, чего следовало опасаться, так это образования молодого льда, прежде чем завершится второе плавание «Святого Еноха».

Двадцать девятого открылись Шантарские острова, расположенные у входа в глубоко врезавшуюся в побережье Амурского края бухту. За ней была еще одна бухта, довольно мелкая, известная под названием бухты Финисто,[135] или Юго-Западной бухты. Месье Буркару она была знакома, так как в прошлый раз он стоял здесь на якоре.

Вот тут и случилось новое происшествие, на сей раз очень серьезное. Как раз в тот момент, когда якорь ложился на грунт, два матроса поднялись на фор-марса-рей, чтобы высвободить снасти фок-мачты. Боцман забыл крикнуть им, чтобы они держались крепче, и в тот момент, когда якорная цепь натянулась, один из матросов, стоявший одной ногой на вантах, другой — на пертах,[136] не удержался, полетел вниз и, ударившись о борт вельбота, упал в море.

На этот раз несчастный — его звали Ролла и ему не было еще тридцати лет — менее удачливый, чем его товарищ, — тот, как вы помните, был спасен при аналогичных обстоятельствах во время плавания у берегов Новой Зеландии, — исчез в волнах.

В мгновение ока спустили на воду шлюпку, и спасательные круги полетели через релинги. По всей вероятности, Ролла был тяжело ранен, возможно, сломал руку или ногу. Матросы безуспешно пытались его найти — но он так и не поднялся на поверхность.

Ролла стал первой жертвой на «Святом Енохе». Его гибель произвела на всех тягостное впечатление. Ролла был славный матрос, его ценили командиры, любили товарищи. Теперь никто никогда больше его не увидит…

Под впечатлением этого несчастья плотник сказал боцману:

— Неужели нам больше не видать удачи?

Прошло много дней, и хотя киты появлялись в поле зрения дозорных, загарпунить не удалось ни одного. Капитан норвежского судна, вставшего на якорь в бухте Финисто, заявил, что на его памяти никогда еще не было такого неудачного сезона. Он считал, что скоро придется отказаться от промысла в Охотском море.

В это утро лейтенант Кокбер, заметив показавшееся у входа в бухту судно, воскликнул:

— Э, да ведь это он!

— Кто? — спросил месье Эрто.

— «Рептон»!

Действительно, милях примерно в двух, курсом на северо-восток, шел английский китобоец. И если его сразу опознали с борта «Святого Еноха», то, несомненно, и он узнал французское трехмачтовое судно. Впрочем, и в этот раз капитан Кинг не выказал желания вступить с капитаном Буркаром в контакт.

— Ну и пусть отправляется к дьяволу! — воскликнул Ромэн Алотт.

— Похоже, в Охотском море ему повезло не больше, чем в бухте Маргариты, — заметил месье Эрто.

— Да, не слишком-то он нагружен, — сказал лейтенант Кокбер, — думаю, не заполнил и четверти своих бочек.

— Да ведь и другим судам, — заметил месье Буркар, — кажется, не слишком повезло. Не следует ли из этого заключить, что по тем или иным причинам киты покинули здешние края, чтобы больше сюда не возвращаться?

Во всяком случае казалось весьма сомнительным, что «Святому Еноху» повезет в охоте до появления льдов.

Нельзя сказать, что это побережье, не говоря уже о расположенных на нем портах, было необитаемым. Жители горных районов нередко спускаются к морю, но опасаться их нет никаких оснований. Двуногие тут вполне безобидны, зато здесь водится множество очень опасных четвероногих, и матросы, отправляясь в лес за дровами, должны соблюдать осторожность. Медведи выходят из окрестных лесов стадами,[137] привлеченные запахом выброшенных на берег китовых скелетов. Похоже, они весьма охочи до этой добычи. А потому, отправляясь на берег, матросы запасались пиками, чтобы при случае отражать атаки косолапых.

Русские в подобных ситуациях поступают иначе. При встрече с медведем они действуют с поразительной ловкостью. Они ждут медведя, стоя неподвижно на коленях и положив руки на голову с зажатым в руках ножом. Бросившись на человека, медведь натыкается на нож и падает рядом со своим мужественным противником с распоротым брюхом.

Почти каждый день «Святой Енох» снимался с якоря и выходил из бухты Финисто на поиски китов, но вечером возвращался с пустыми руками. А иногда при хорошем ветре под тремя марселями, фоком и кливерами выходил в открытое море с дозорными на салингах и готовыми к спуску вельботами. Хорошо, если удавалось заметить кита, хоть раз в сутки, однако всякий раз на таком расстоянии, что нечего было и думать о преследовании.

Тогда решили двинуться к Аяну, маленькому порту на западном побережье, известному своей торговлей пушниной.

По дороге экипажу удалось пришвартовать средних размеров китенка, из тех, что американцы называют «Krampsess», — он был уже мертв, и из него получили всего шесть бочек жира, напоминающего жир кашалота.

Похоже, плавание в северных морях Тихого океана не сулило ничего хорошего.

— Если бы сейчас была зима, — часто говорил месье Эрто доктору Фильолю, — мы могли бы начать охоту на сивучей.[138] Они появляются во льдах Охотского моря начиная с октября, и их мех ценится довольно дорого.

— К сожалению, месье Эрто, зима наступит не раньше, чем через несколько недель, а к тому времени «Святой Енох» уже покинет эти края.

— Стало быть, месье Фильоль, мы вернемся с пустым брюхом, то бишь трюмом.

Действительно, с образованием льда сивучи и прочие ластоногие, сотнями, если не тысячами, появляются на поверхности ледяных полей. Ловить их очень легко, если подкрасться в тот момент, когда они дремлют, греясь на солнышке. Вельботы под парусами приближаются к ним бесшумно. Несколько человек выходят на лед, хватают животное за задние лапы и тащат в лодку. Однако сивучи очень недоверчивы и обладают исключительно тонким слухом и удивительно острым зрением. Едва лишь один почует опасность, как все стадо приходит в волнение и моментально скрывается подо льдом.

Четвертого сентября лейтенант Кокбер снова наткнулся на мертвого кита. Он завел буксирный конец на его хвост и притащил к борту судна, где кит был пришвартован таким образом, чтобы на следующий день начинать разделку.

В салотопке развели огонь, и весь день ушел на вытапливание жира. Любопытная деталь: животное ранили в бок, но не гарпуном. Скорее всего это был укус огромной акулы.

Обычно промысел в Охотском море ведется несколько иначе, чем в других местах. Вельботы уходят от корабля далеко и возвращаются порой только через пять-шесть дней. Однако это не значит, что они все время остаются в море. К вечеру, вернувшись на берег, моряки вытаскивают вельботы на сушу, чтобы их не смыло приливом. Затем строят себе из веток шалаши, ужинают и, приняв необходимые предосторожности от нападения медведей, остаются здесь до рассвета. А затем снова отправляются в море.

Прошло много дней, прежде чем «Святой Енох» вернулся на свою стоянку в бухте Финисто. Он дошел даже до Охотска, оживленного порта на побережье, но остановки там не сделал.

Еще не окончательно утративший надежду месье Буркар решил идти в сторону Камчатки, где киты могли собраться, прежде чем двинуться через проливы между Курильскими островами.

Между прочим, «Рептон», взяв на борт несколько сотен бочек, сделал то же самое.

Подгоняемый свежим юго-западным ветром, «Святой Енох» направился в центральную часть Охотского моря, между полуостровом Камчатка и сибирским побережьем.

Встав на якорь в двух или трех милях от берега напротив небольшого порта Ямск,[139] капитан Буркар решил отправить на поиски китов вельботы. Он не назначил им точного времени возвращения, однако поставил условие — держаться всем вместе.

Оба лейтенанта, гарпунеры Кардек, Дюрю и Дюкрэ, четыре матроса и два младших матроса спустились в вельботы, захватив с собой все необходимое снаряжение: пики, гарпунные пушки и фленшерные мечи.

В восемь часов вельботы двинулись вдоль побережья на северо-запад. Легкий ветер подгонял их, и вскоре, обогнув стрелку мыса, они потеряли «Святой Енох» из виду.

За все утро моряки не увидели ни одного кита. Естественно было задаться вопросом, а не покинули ли эти животные Охотское море, как покинули бухту Маргариты.

Однако около четырех часов пополудни в трех милях к северо-востоку заметили несколько фонтанов — белые струи воды вздымались через различные промежутки времени. Киты резвились на поверхности моря, и на этот раз вполне живые. Но начинать погоню, к сожалению, было уже поздно. Солнце уже клонилось на западе к сибирским горам. Вечер наступит раньше, чем удастся метнуть хоть один гарпун, и было бы неосторожно оставаться на всю ночь в море.

Месье Эрто подал сигнал двум вельботам, находившимся в полумиле впереди, и, когда те приблизились, приказал:

— К берегу! Выйдем в море завтра с рассветом.

Возможно, Ромэн Алотт предпочел бы продолжить охоту, но вынужденно подчинился. Конечно же, решение месье Эрто разумно. Бог знает как далеко может увести их преследование в подобных условиях. А кроме того, не стоит забывать о тех одиннадцати или двенадцати милях, что отделяли их от «Святого Еноха».

Они причалили к берегу в глубине узенькой бухточки, матросы вытащили вельботы на песок. Месье Эрто счел излишним строить шалаши на те семь или восемь часов, что оставалось провести на берегу.

Устроившись под большими развесистыми дубами,[140] они поужинали и легли спать прямо на земле. Однако, опасаясь нападения медведей, месье Эрто устроил наблюдательный пост. Вооруженные пиками и гарпунами часовые должны были сменять друг друга каждые два часа.

Ну что ж, как говорит лейтенант Алотт, не на кита, так на медведя поохотимся.

Если не считать доносившегося издали воя, ночь прошла спокойно, и едва забрезжил рассвет, все были на ногах.

В одну минуту на воду спустили вельботы и вышли в море. Над морем висел туман, что часто бывает в здешних широтах в это время года, а потому видимость — не больше полумили. Но можно надеяться, что через несколько часов после восхода солнца туман рассеется.

Так и произошло, и хотя небо оставалось серым, горизонт открылся. Вельботы двинулись на северо-восток. А так как каждый имел право сам выбирать направление, то неудивительно, что Ромэн Алотт, подбадривая своих матросов, вскоре вырвался вперед. Он первый заметил кита, выпускавшего фонтаны в трех милях впереди, и принял все меры, чтобы его загарпунить.

Три вельбота двинулись вперед, маневрируя таким образом, чтобы подойти к киту как можно ближе, не вызвав его подозрений. Впрочем, тот только что нырнул, и нужно было ждать, пока он появится на поверхности снова.

Когда кит всплыл, ближе всех к нему находился лейтенант Кокбер. Гарпунер Дюрю, стоя на носу, готовился мощной рукой метнуть гарпун, в то время как матросы налегали на весла.

Этот крупный полосатик плыл в сторону моря и не подозревал об опасности. Он всплыл так близко от вельбота, что Дюрю сумел вонзить ему два гарпуна под грудные плавники.

Животное даже не вздрогнуло, словно не почувствовало удара. И это была большая удача, так как в тот момент половина его туловища находилась под лодкой и одного удара хвоста вполне достаточно, чтобы разнести ее в щепки. Но внезапно кит пошел вниз, и на такую глубину, что линь вырвался из рук лейтенанта, едва тот успел привязать к его концу буй.

Когда кит всплыл, месье Эрто подошел к нему совсем близко. Кардек метнул свой гарпун, и на этот раз уже не пришлось травить линь.

Подошли два других вельбота. Несколько ударов пикой, затем фленшерный меч отсек один из плавников кита. Тот яростно забился, выпустил красный фонтан и затих.

Теперь нужно отбуксировать его к «Святому Еноху». А расстояние немаленькое — не меньше пяти миль. Так что работа предстоит не из легких. А потому месье Эрто сказал первому лейтенанту:

— Кокбер, отдайте швартовы и воспользуйтесь попутным ветром, чтобы добраться до стоянки в Ямске. Капитан Буркар немедленно снимется с якоря и, взяв курс на северо-восток, пойдет нам навстречу.

— Я поспешу, — ответил лейтенант.

— Я думаю, вы доберетесь до «Святого Еноха» раньше чем наступит ночь, — продолжил месье Эрто. — Во всяком случае, если нужно ждать до рассвета, мы подождем. С такой махиной на буксире и мили в час не сделать.

Это, конечно, самое разумное решение. Вельбот на веслах и под парусами направился к берегу.

Два других вельбота, подгоняемые течением, но все равно очень медленно, двинулись в том же направлении.

При такой скорости нечего было и думать преодолеть четыре мили, отделявшие их от берега, и провести ночь на суше. Впрочем, если лейтенанту Кокберу ничто не помешает, то они встретят «Святой Енох» еще до наступления темноты.

К несчастью, около пяти часов начал сгущаться туман, ветер стих, а видимость сократилась до нескольких саженей.

— Этот туман помешает капитану, — сказал месье Эрто.

— Если, конечно, вельбот не заблудится в тумане и сумеет выйти к месту его стоянки, — заметил гарпунер Кардек.

— Нам не остается ничего другого, как встать на якоре у кита.

Моряки извлекли из мешков провизию: солонину, сухари, пресную воду и тростниковую водку. Закусив, улеглись, надеясь мирно проспать до рассвета. Однако ночь выдалась неспокойная. Около часу ночи вельбот, сотрясаемый яростной бортовой качкой, чуть было не сорвался с якоря, так что пришлось заложить запасные швартовы.

Откуда взялось это странное волнение? Никто не мог на этот вопрос дать ответа. Месье Эрто подумал, что, возможно, на небольшом от них расстоянии прошел какой-нибудь пароход, и в ту же минуту у него мелькнула тревожная мысль, что в тумане пароход может в них врезаться.

Один из матросов начал сигналить, ответа не последовало. Не было слышно ни шлепанья винта, ни звуков работающей паровой машины, не было видно сигнальных огней.

Это беспорядочное волнение продолжалось в течение сорока минут и было столь сильным, что месье Эрто стал подумывать о том, чтобы оставить кита. Но в конце концов волнение прекратилось, остаток ночи прошел спокойно.

Чем могло быть вызвано это бурление? Ни месье Эрто, ни лейтенант Алотт не находили никакого объяснения. Пароход? Но тогда волнение не было бы столь продолжительным. Более того, всем казалось порой, что они слышат раскатистое ржание и храп, отнюдь не похожие на шум паровой машины.

Как и накануне, туман с рассветом рассеялся. «Святого Еноха» еще не видно. Ветра, правда, почти нет. Однако к девяти утра засвежело, и один из гарпунеров разглядел на юго-западе движущееся по направлению к ним судно.

В полукабельтове от вельботов «Святой Енох» лег в дрейф, и как только кит оказался около борта, его пришвартовали якорной цепью.

Кит оказался огромным, на его разделку ушел почти целый день. На следующий день развели огонь в салотопке и после двух суток непрерывной работы отправили в трюм сто двадцать пять бочек жира.

Несколько дней спустя «Святой Енох» встал на якорь у камчатского побережья, а вельботы снова начали поиски, не слишком, однако, успешные: они загарпунили двух небольших китов, еще три были найдены мертвыми с разорванным брюхом, так что от них уже не было проку. Вероятно, киты стали жертвой какого-то хищника. Но какого? Необъяснимо.

Удача решительно покинула «Святой Енох». Даже не заходя в предсказаниях так далеко, как папаша Кабидулен, можно не без оснований предположить, что вторая кампания будет не слишком прибыльной.

Действительно, охотничий сезон шел к концу. В сибирских морях охота всегда заканчивается не позже сентября. Сильно похолодало, и пришлось надеть зимнюю одежду. На градуснике около нуля. С наступлением холодов в Охотском море начнутся штормы. Вдоль побережья уже начали образовываться льды, постепенно они станут покрывать все большую территорию, а в подобных условиях охота трудна, чтобы не сказать невозможна.

По сведениям, полученным капитаном Буркаром, и на Шантарских островах, и в Аяне, и в Ямске, другим китобойцам повезло ничуть не больше, чем «Святому Еноху». А потому большинство судов уже направлялись к портам зимней стоянки.

В таком же положении находился и «Рептон», замеченный тридцать первого утром. Все так же, почти порожняком, он шел на всех парусах к востоку, намереваясь, очевидно, преодолеть Курильскую гряду. По всей вероятности, «Святой Енох» покинет Охотское море последним. И нужно поторопиться, так как иначе есть риск быть зажатым льдами.[141]

По данным папаши Кабидулена, в трюме не больше пятисот пятидесяти бочек — треть того, что он может вместить.

— Я думаю, — сказал месье Эрто, — нам здесь больше делать нечего, нужно уходить, не задерживаясь.

— Я тоже так думаю, — ответил месье Буркар. — Надо воспользоваться тем, что проходы между Курильскими островами еще открыты.

— Вы собираетесь вернуться на Ванкувер, капитан? — спросил Фильоль.

— Возможно, — ответил месье Буркар. — Но прежде чем начать этот длинный переход, мы сделаем остановку в одном из камчатских портов.

Остановка была совершенно необходима, чтобы пополнить запасы свежего мяса. В крайнем случае можно провести зиму в Петропавловске.

«Святой Енох» снялся с якоря и, взяв курс на юго-восток, двинулся вдоль побережья Камчатки. Обогнув мыс Лопатка, повернул на север и четвертого сентября во второй половине дня подошел к Петропавловску.

Глава IX НА КАМЧАТКЕ

Полуостров Камчатка вытянут в длину между Охотским и Беринговым морями. По нему протекает река с тем же названием.

Эта провинция принадлежит русским с 1806 года.[142] Первоначально входившая в Иркутское генерал-губернаторство, в настоящее время она является одной из восьми областей Сибири, так называются там административные деления.[143]

Камчатка населена относительно слабо, не больше одного жителя на квадратный километр, и тенденций к росту населения не наблюдается. Почва кажется малопригодной для земледелия, хотя средняя годовая температура здесь выше, чем на остальной части Сибири. Земля покрыта вулканическим шлаком, туфом и пеплом. С севера на юг, ближе к восточному побережью, ее пересекает горная цепь, многие вершины которой достигают значительной высоты. Эта горная цепь не ограничивается пределами полуострова: от мыса Лопатка она тянется через острова Курильской гряды вплоть до Японии.

На западном побережье в районе перешейка, соединяющего Камчатку с азиатским континентом, имеется множество портов: Карагинский, Озерновский и др. Расположенный в двухстах пятидесяти километрах от мыса Лопатка Петропавловск, бесспорно, самый значительный из них.

В этот порт и прибыл «Святой Енох» около пяти часов вечера четвертого сентября. Он встал на якорь на том расстоянии от берега, какое позволяла его осадка, в огромной Авачинской губе,[144] способной, казалось, вместить суда со всего света.

«Рептон» находился уже там.

Если у доктора Фильоля когда-либо была мечта посетить столицу Камчатки, то теперь появилась возможность осуществить ее при весьма благоприятных обстоятельствах.

В этом краю со здоровым влажным морским климатом горизонт редко бывает совсем чистым. Но в тот день, когда «Святой Енох» вошел в Авачинскую губу, перед ним открылась великолепная панорама вытянувшихся вдоль линии горизонта гор. В этой горной цепи есть множество вулканов: Шивелуч, Шиш, Кроноцкая и Авачинская сопки, а за окруженным живописными горами селением поднимается снежная вершина Корякской сопки. Из ее кратера вырываются черные клубы пара и языки пламени.

Сам же город, строительство которого только начиналось, представлял собой скопление деревянных строений. Беспорядочно разбросанные у подножия высоких гор домишки казались совсем игрушечными. Самым любопытным из этих строений была православная церковь ярко-красного цвета с зеленой крышей и отдельно стоявшей примерно в пятидесяти шагах колокольней.

В Петропавловске поставлены памятники двум мореплавателям: в честь датчанина Беринга[145] воздвигнута колонна, а в честь французского мореплавателя Лаперуза[146] — восьмиугольная конструкция, отделанная железными пластинами.

Доктору Фильолю вряд ли удалось бы увидеть здесь большие сельскохозяйственные угодья. Но благодаря влажному климату великолепные пастбища дают по три укоса в год. Овощи растут здесь плохо, за исключением цветной капусты, ее кочаны достигают иногда огромных размеров. Неплохие урожаи дают ячмень и овес, ведь благодаря двум морям, омывающим полуостров, климат здесь мягче, чем в других районах северной Сибири.

Месье Буркар рассчитывал провести в Петропавловске лишь столько времени, сколько необходимо для пополнения запасов свежего мяса. Однако все еще не было решено, где «Святой Енох» проведет зиму. Этот вопрос и обсуждали капитан и старший офицер, чтобы принять окончательное решение. Вот что сказал капитан Буркар:

— Я не думаю, что нам стоит оставаться на зиму в Петропавловском порту, хотя тут нечего опасаться льдов, — Авачинская губа не замерзает даже в самые сильные морозы.

— Уж не собираетесь ли вы вернуться в Ванкувер? — спросил старший офицер.

— Возможно, ну хотя бы для того, чтобы продать имеющийся у нас в бочках жир.

— Но это же только треть груза… не больше!

— Я это знаю, Эрто, но почему не воспользоваться высокими ценами? Кто знает, удержатся ли они на том же уровне в будущем году?

— Думаю, что да, капитан, ведь киты, по всей видимости, намерены покинуть северные моря Тихого океана!

— Право, в этом есть что-то необъяснимое, — заявил месье Буркар, — и может быть, китобойцы больше уже не захотят возвращаться в Охотское море.

— Если мы вернемся в Викторию, — продолжил месье Эрто, — то там и проведем зиму?

— Это решим позднее… Переход от Петропавловска до Виктории займет шесть-семь недель, если нам ничто не помешает, и, кто знает, может быть, по дороге загарпуним еще двух или трех китов! Где-то ведь они должны быть, в конце концов, если их нет ни в Охотском море, ни в бухте Маргариты.

— Возможно, они двинулись к Берингову проливу, капитан.

— Возможно, Эрто. Но уже поздно идти в такие высокие широты. Нас там очень скоро остановят льды… Нет… Постараемся во время перехода все же метнуть гарпун раз пять или шесть.

— А кстати, — заметил старший офицер, — может быть, разумнее вернуться в Новую Зеландию, вместо того, чтобы зимовать в Виктории?

— Я об этом думал, — ответил месье Буркар, — во всяком случае не будем ничего решать, пока «Святой Енох» не встанет на якорь у Ванкувера.

— В общем, капитан, о возвращении в Европу не может быть и речь?

— Нет… мы вернемся, только завершив охотничий сезон в будущем году!

— Стало быть, — задал месье Эрто последний вопрос, — в Петропавловске мы не задержимся?

— Мы выйдем, как только погрузим необходимые припасы, — ответил месье Буркар.

Эти планы, доведенные до сведения экипажа, получили всеобщее одобрение. Исключением был папаша Кабидулен. А потому в тот же вечер, сидя за бутылкой водки в одном из местных трактиров, боцман Олив спросил его:

— Ну так как, старина, что ты думаешь о решении капитана?

— Я думаю, — ответил бочар, — что «Святому Еноху» лучше не возвращаться на Ванкувер.

— А почему?

— Потому что дорога не надежна.

— Ты хотел бы зимовать в Петропавловске?

— Тоже нет.

— Так что же тогда?

— Тогда самое лучшее взять курс на юг и возвращаться в Европу.

— Ты так считаешь?

— Да, считаю… это было бы лучше всего!

«Святой Енох» нуждался лишь в незначительном ремонте, основной же его задачей было пополнение запасов свежих продуктов и горючего. Чем экипаж и занялся незамедлительно.

Экипаж «Рептона» делал то же самое, что свидетельствовало об одинаковых намерениях. Похоже было, что капитан Кинг собирается выйти в море в ближайшие дни. Но в каком направлении? Месье Буркар не мог этого знать.

Доктор Фильоль посвятил все свободное время осмотру окрестностей, правда, так же как и в Виктории, в довольно ограниченном радиусе. Путешествия на Камчатке сопряжены с большими трудностями, чем на Ванкувере.

Местное население ничем не напоминало индейцев, живущих на Аляске и в Британской Колумбии. Жители здесь коренасты, с глазами навыкате, выдающейся вперед челюстью и черной шевелюрой. Очень крепкие, но на редкость некрасивые люди. И как мудра природа, наделив их такими маленькими носами в краю, где разлагающиеся на воздухе остатки рыб так неприятно раздражают обонятельные нервы!

У мужчин цвет лица желтовато-коричневый, у женщин, насколько можно судить, — белый. Но обычно эти модницы прикрывают лицо какой-то пленкой и румянятся соком фукуса, смешанным с рыбьим жиром.

Одежда местных жителей состоит из шкур, выкрашенных ивовой корой в желтый цвет, полотняных рубашек и штанов. Штаны носят и мужчины и женщины. Камчадалов по облику и одежде вполне можно спутать с обитателями северной части Азии.

Местные обычаи и образ жизни мало отличаются от обычаев Сибири, находящейся в ведении могущественной московской администрации. Большая честь населения исповедует православную религию.

Следует добавить, что благодаря благоприятному климату, камчадалы отличаются завидным здоровьем и редко болеют.

«Врачу здесь вряд ли удалось бы разбогатеть», — подумал доктор Фильоль, глядя на этих мужчин и женщин, наделенных незаурядной силой и ловкостью, приобретенным благодаря постоянной физической нагрузке, и начинающих седеть не раньше шестидесяти лет.

Жители Петропавловска доброжелательны и гостеприимны. Если что и можно поставить им в упрек, так это излишнюю склонность к удовольствиям.

А почему, собственно, нужно работать до изнеможения, если пропитание добывается без особых усилий? Рыба, особенно лосось, водится у берегов Камчатки в изобилии, и даже собаки питаются почти исключительно рыбой. Этих жилистых и крепких собак запрягают в сани. Безошибочный инстинкт позволяет им ориентироваться во время пурги. Следует заметить, что камчадалы занимаются не только рыбной ловлей. Они весьма успешно охотятся на четвероногих: соболей, горностаев, выдр, северных оленей и волков.

В горах в большом количестве встречаются бурые медведи, столь же опасные, как и их собратья на побережье Охотской бухты. Отправляясь на прогулку в окрестности Петропавловска, надо быть весьма осторожным: медведи нередко нападают на людей.

В ту пору в столице Камчатки насчитывалось не более тысячи ста жителей.[147] При Николае I город окружали фортификационные сооружения, частично разрушенные соединенным англо-французским флотом во время войны 1855 года.[148]

Эти сооружения, безусловно, восстановят, ведь Петропавловск занимает важное стратегическое положение, и великолепная Авачинская бухта должна быть защищена от любого нападения.

Экипаж «Святого Еноха» занялся заготовкой дров, потому что впереди был долгий переход и возможная охота на китов. Однако заготовка дров на побережье Камчатки оказалась не таким легким делом, как у Охотского моря. До ближайшего леса на склонах вулкана Коряцкий расстояние мили три-четыре. Доставить дрова к судну можно лишь на собачьих упряжках.

Шестого октября папаша Кабидулен, плотник Тома и шесть матросов с топорами и пилами сели в нанятые капитаном Буркаром сани. С истинно мужицкой ловкостью санями правил местный каюр.[149]

По выходе из города сани двинулись по дороге, больше напоминавшей тропинку, петляющую среди полей овса и ячменя. Потом через скошенные луга, перерезанные множеством ручьев. Собаки быстро преодолели путь и в половине восьмого достигли леса.

Здесь росли только сосны, лиственницы и другие вечнозеленые хвойные растения.[150] Дюжине китобойцев здесь вряд ли удалось бы запастись нужным количеством дров.

— Не шибко разогреется наша салотопка от камчатских дров, — сказал плотник Тома.

— Ну, положим, дров тут больше, чем мы сожжем, — ответил папаша Кабидулен.

— Это почему?

— Потому что киты ушли один дьявол знает куда, и совершенно бессмысленно рубить дрова, если не придется разжигать салотопку.

— Ладно, — ответил плотник, — но другие-то думают иначе и рассчитывают загарпунить нужное количество китов.

Действительно, по соседству, у края тропинки работала еще одна команда: полдюжины матросов с «Рептона» начали заготовку дров еще накануне под руководством старшего офицера. Может быть, английское судно, так же как и «Святой Енох», собирается взять курс на Ванкувер?

В конце концов, даже если бы здесь росла всего сотня деревьев, двум китобойцам этого бы хватило, и не было никаких оснований ссориться из-за лишней ветки или корня. Простои из-за нехватки дров не грозили ни английской, ни французской салотопке.

Но плотник Тома, из осторожности, не пошел со своими людьми в ту сторону, где работали матросы с «Рептона». Англичане уклонялись от встреч на море, не захотят встречаться и на суше. Капитан Буркар настоятельно рекомендовал избегать каких бы то ни было контактов между двумя экипажами. А потому матросы «Святого Еноха» начали работать на противоположном конце просеки и в первый же день доставили на борт два кубометра дров.

Однако в последний день, несмотря на предупреждения капитана Буркара, команды «Святого Еноха» и «Рептона» все-таки встретились, и произошла ссора из-за одного дерева.

Англичане были не слишком уступчивы, французы — и того меньше, к тому же здесь была не Англия и не Франция, а, можно сказать, ничейная земля. Вскоре с обоих сторон послышались непристойные слова, а когда ссорятся матросы разной национальности, то от ругани до потасовки один шаг.

Так вот, во время перебранки, которой не могли помешать ни Кабидулен, ни Тома, плотник с «Рептона» грубо толкнул матроса Жермине. Этот грубиян, охмелев от водки и джина, изверг поток ругательств, которые всегда наготове у представителя саксонской расы.[151] И тут обе команды пошли друг на друга. Старший английский офицер Строк не сделал ни малейшего усилия, чтобы удержать своих матросов, и казалось, драки уже не миновать. Жермине, отнюдь не расположенный глотать оскорбления, бросился к сквернослову, сорвал с него зюйдвестку и растоптал ее.

— Если «Рептон» не ответил на приветствие «Святого Еноха», — воскликнул он, — так, по крайней мере, этот скотина-англичанин снял перед нами шляпу!

— Славно сказано! — одобрили его товарищи.

Англичан и французов оказалось поровну, и трудно было заранее сказать, кто может одержать верх. Возбуждение матросов возрастало, они схватились за ножи и топоры. Пусти они их в ход, наверняка пролилась бы кровь. И не исключено, что дошло бы до смертоубийства. А потому бочар и плотник стали успокаивать своих людей, готовых перейти в наступление. Со своей стороны старший офицер Строк, понимая серьезность ситуации, сумел остановить команду «Рептона».

Короче, все обошлось оскорблениями, произнесенными на обоих языках, и французы снова принялись за работу. Дров нарубили достаточно, и у экипажей больше не было поводов для встреч.

Два часа спустя бочар, плотник и матросы вернулись на борт судна. И когда месье Буркар узнал, что произошло, он воскликнул:

— Слава Богу, «Святой Енох» уже готов сняться с якоря, иначе все могло бы плохо кончиться!

Действительно, оставалось опасение, что перевозбужденные матросы обоих судов могут подраться на улицах Петропавловска, рискуя быть задержанными русской полицией.[152] А потому, желая избежать возможных стычек на улицах и в кабаках, капитан Буркар и капитан Кинг запретили матросам сходить на берег.

«Святой Енох» и «Рептон» стояли на якоре примерно в кабельтове друг от друга, и оскорбления доносились то с одного, то с другого борта. И потому самое разумное — ускорить приготовления к отплытию, погрузить последние ящики с провизией и как можно быстрее сняться с якоря. А выйдя в море, держаться друг от друга на расстоянии и, главное, не идти в один и тот же порт.

Тем временем произошло событие, которое вполне могло задержать выход в море обоих судов.

Восьмого октября во второй половине дня, хотя с моря дул легкий ветер, весьма благоприятный для рыбной ловли, баркасы камчадалов под всеми парусами стремительно возвращались в порт. Причем с такой поспешностью, что многие даже бросили свои сети, расставленные у входа в Авачинскую бухту.

Вот что стало известно населению Петропавловска. В полумиле от берега вся рыбачья флотилия онемела от ужаса при виде гигантского морского чудовища. Оно скользило по поверхности воды и било хвостом с невероятной силой. Конечно, в рассказах была доля преувеличения, объясняемая и вполне естественным страхом, который испытали рыбаки, и разыгравшимся воображением. Послушать их, так длина этого зверя — не меньше трехсот футов, а толщина — от пятнадцати до двадцати; на голове — грива, тело — вздуто посередине, и — добавляли некоторые — мощные клешни, как у огромного краба.

Если это и не был змей Жана-Мари Кабидулена и при условии, что это не плод воображения, то, похоже, в этой части моря, у выхода из Авачинской бухты, встречаются какие-то удивительные животные, которых отныне нельзя считать лишь порождением фантазии. Совершенно очевидно, что это не огромная водоросль, вроде той, что «Святой Енох» встретил около Алеутских островов. На сей раз речь идет о живом существе, — утверждали пятьдесят или шестьдесят рыбаков, только что вернувшихся в порт. При таких размерах животное должно обладать силой, способной без труда разнести в щепки судно типа «Святого Еноха» или «Рептона».

У месье Буркара, офицеров и матросов «Святого Еноха» невольно возникла мысль, что, быть может, именно появление вышеупомянутого чудовища в этой части Тихого океана послужило причиной бегства китов из бухты Маргариты, а затем из Охотского моря, о чем рассказывал капитан «Ивинга». А теперь чудовище, преодолев океанские просторы, появилось у берегов Камчатки.

Многие подумали, что, вопреки всякому здравому смыслу, прав оказался Жан-Мари Кабидулен с его непоколебимой уверенностью в существовании огромного морского змея или какого-либо другого чудовищного животного.

Этот вопрос бурно обсуждался и в кают-компании, и в кубрике. Может быть, охваченным паникой рыбакам все это померещилось? Такова была точка зрения месье Буркара, старшего офицера, доктора Фильоля и боцмана. У обоих лейтенантов такой уверенности было чуть меньше. А большая часть экипажа ни секунды не сомневалась в реальности чудовища.

— В конце концов, — сказал месье Эрто, — правда это или нет, существует страшное животное или нет, ничто не может, я полагаю, заставить нас отложить выход в море.

— Ну конечно, — ответил месье Буркар, — я не вижу никаких оснований менять наши планы.

— Черт побери! — воскликнул Ромэн Алотт. — Каким бы ужасающим ни было это чудовище, не проглотит же оно «Святой Енох», как акула кусок сала.

— Я того же мнения, — поддержал его месье Буркар. — Послезавтра мы снимемся с якоря.

Большинство согласилось с решением капитана. А какая слава ждет экипаж судна, если ему удастся очистить море от подобного зверя!

— Ну вот, старина, — сказал боцман Олив бочару, — мы все-таки выходим в море, и если придется об этом пожалеть…

— Будет слишком поздно, — ответил Жан-Мари Кабидулен.

— Ну тогда вообще не следовало бы выходить в море…

— Не следовало бы.

— Ты что, совсем спятил, старик?

— А ты признайся, кто все-таки оказался прав, ты или я?

— Ладно тебе, — ответил боцман миролюбиво.

— Так ведь я… потому что он тут… морской змей.

— Ну, это мы посмотрим.

— И смотреть нечего, все ясно!

В глубине души бочар испытывал два противоположных чувства: страх, из-за появления чудовищного зверя, и удовлетворение от того, что он всегда верил в его существование.

Легко себе представить, каким ужасом были охвачены суеверные жители Петропавловска, не способные и на секунду усомниться в реальности появления чудовища у берегов Камчатки. Никому даже и в голову не приходило, что рыбаки могли ошибиться. Камчадалы верили любым, даже самым невероятным морским легендам. А потому не сводили глаз с Авачинской бухты, опасаясь, что страшное животное будет искать здесь убежище.

Если в море вздымалась огромная волна, значит, это оно поднимается из самых глубин океана! Если с моря доносился непонятный шум — это взмахи его могучего хвоста! А если змееобразное и ящероподобное чудовище выйдет из воды и обрушится на город? На суше оно будет не менее опасным, чем на море! Как тогда от него спастись?

Тем временем на «Святом Енохе» и на «Рептоне» шли ускоренные приготовления к отплытию. Что бы ни думали англичане по поводу этого апокалипсического зверя,[153] они, по всей вероятности, собирались сняться с якоря в тот же день, что и французы. И коль скоро капитан Кинг и его экипаж не собирались откладывать выход в море, то почему капитан Буркар со своим экипажем не мог последовать его примеру?

Таким образом, утром десятого октября, воспользовавшись началом отлива, оба судна одновременно снялись с якоря. Подгоняемые легким береговым ветром, с флагом на гафеле, французы и англичане покинули Авачинскую бухту и взяли курс на восток.

И кто знает, быть может, несмотря на взаимную антипатию, им еще суждено в трудную минуту прийти друг другу на помощь?

А перепуганные жители Петропавловска лелеяли надежду, что чудовище, обрушив свою ярость на «Святой Енох» и «Рептон», покинет сибирские воды.

Глава X ДВОЙНОЙ УДАР

Оба китобойца шли в открытое море на расстоянии шести или семи кабельтовых друг от друга, а люди на берегу все так же напряженно вглядывались в морскую гладь. Правда, с момента поспешного возвращения камчатских рыбаков прошло более двух суток, и спокойствие бухты так ничем и не было нарушено. Однако жители Петропавловска все не могли успокоиться. Ведь приближающаяся зима не сможет защитить их от нападения чудовища, так как Авачинская бухта никогда не замерзает. А впрочем, если чудовище способно передвигаться по земле, то и льды не смогут защитить город.

Однако можно сказать с достоверностью: ни экипаж «Святого Еноха», ни экипаж «Рептона» не обнаружили ничего подозрительного. Подзорные трубы обшарили всю бухту, но поверхность моря была спокойна. Ветер гнал длинные волны, терявшие силу по мере удаления от берега.

«Святой Енох» и, если можно так сказать, конвоирующее его судно шли с полными парусами левым галсом. Поскольку французское судно находилось с наветренной стороны, то, увалившись под ветер на один румб и тем самым прибавив скорости, капитан Буркар быстро увеличил дистанцию, отделявшую его от судна капитана Кинга.

За пределами бухты море оказалось совершенно пустынным. Ни дымящих труб, ни парусов на горизонте. Возможно, пройдет не одна неделя, прежде чем рыбаки снова отважатся выйти за пределы Авачинской бухты. И быть может, ни одно судно за всю зиму не появится в этой части Тихого океана.

Прошло три дня, спокойно, без происшествий и катастроф. Дозорные «Святого Еноха» не обнаружили ничего, что свидетельствовало бы о присутствии океанского гиганта, так напугавшего жителей Петропавловска. А ведь дозорные — три гарпунера, несшие свою вахту на гроте, фоке и бизани, — смотрели в оба.

Но если не появлялось морское чудовище, то так же ни разу не появилась и необходимость спустить вельботы: не видно ни кашалотов, ни усатых китов. И это не могло не огорчать экипаж, вынужденный признать, что вторая кампания будет, по всей вероятности, безрезультатной.

— Непостижимо! — без конца повторял капитан Буркар. — Непостижимо! В этом есть что-то совершенно необъяснимое! Обычно в это время года в северной части Тихого океана полно китов, и охота идет до середины ноября… А мы не видели ни одного… и создается впечатление, что китобойцы бежали из этих мест так же, как и киты.

— Однако, — возразил доктор Фильоль, — если китов нет здесь, значит, они в другом месте. Надеюсь, вы не пришли к заключению об окончательном исчезновении вида.

— Если только чудовище не проглотило всех до единого! — вставил лейтенант Алотт.

— Право же, — продолжил месье Фильоль, — еще покидая Петропавловск, я не склонен был верить в существование этого необыкновенного животного. А теперь и вовсе убежден, что его не существует! Рыбакам все померещилось. Они увидели какого-нибудь спрута и со страху приняли его за чудовище. Морская змея длиной в триста футов — легенда, вполне уместная на страницах «Конститюсьонель».

Но на борту «Святого Еноха» далеко не все разделяли эту точку зрения. Многие матросы слушали бочара, а тот продолжал пугать их своими жуткими историями, от которых, как говорил плотник Ферю, и у лысых волосы встанут дыбом.

Жан-Мари Кабидулен не сдавался. По его мнению, петропавловские рыбаки не ошиблись. Морское чудовище существует в действительности, а не только в воображении этих бедолаг. И поскольку у него нет сомнений в своей правоте, то ему не нужна еще одна встреча, чтобы убедиться во всем окончательно. В ответ же на шуточки и насмешки он заявил:

— Даже если «Святой Енох» и не увидит это животное, не встретит его на своем пути, это ничего не доказывает… Его видели камчадалы, увидит кто-нибудь еще и, быть может, так легко не отделается. И я уверен, мы сами…

— Когда? — спросил боцман Олив.

— Раньше, чем ты думаешь, — ответил бочар, — и к нашему большому несчастью…

— Спорим на бутылку тафии,[154] что мы прибудем на Ванкувер, так и не увидев даже кончика хвоста твоей змеи.

— Да хоть на две, хоть на три или даже на полдюжины…

— Почему?

— Потому что тебе не придется за них платить ни в Виктории, ни в другом месте!

Это означало, что упрямец Кабидулен убежден, что «Святой Енох» не вернется из своего плавания.

Утром тринадцатого октября «Святой Енох» и «Рептон» потеряли друг друга из виду. Уже в течение суток они двигались в разных направлениях, и «Рептон», придерживаясь к ветру, продвинулся дальше на север.

Погода не менялась, море было спокойным. Неизменно дул то юго-западный, то северо-западный ветер, благоприятный для продвижения к берегам Америки.

По показаниям навигационных приборов судно находилось в четырехстах лье от азиатского побережья, то есть позади была примерно треть пути. Судно направлялось к востоку, океан по-прежнему оставался пустынным. Насколько хватало глаз — ничего. Только пенистый след за кормой. Не видно даже птиц. Так далеко от берега они не залетали. Если ветер не переменится, то скоро откроются Алеутские острова.

Надо заметить, что спущенные за борт сети каждый раз возвращались пустыми. Питаться поэтому приходилось лишь тем, что было на борту. А ведь в этой части океана улов бывал всегда богатым. В сети попадались сотни тунцов, угрей, морских собак, дорад, рашпилей, златобровов и прочих рыб. Судно окружали стаи акул, дельфинов, морских свиней[155] и меч-рыб. Сейчас же — и это не могло не удивлять — казалось, что в море не осталось ни одного живого существа.

Впрочем, животных необычной формы или размеров дозорные тоже не обнаружили, и это, конечно, не ускользнуло бы от бдительного взора Жана-Мари Кабидулена. Сидя у самого форштевня, держа козырьком руку над глазами, чтобы лучше видеть, он не сводил глаз с поверхности моря и не отвечал на вопросы, когда к нему обращались. Матросы слышали, как он что-то бормочет сквозь зубы, но он говорил сам с собой, а не с другими.

Около трех часов пополудни тринадцатого октября, к великому удивлению офицеров и экипажа, с салинга грот-мачты раздался крик:

— Сзади по правому борту кит!

Кита заметил гарпунер Дюрю. Действительно, к северо-востоку от судна на волнах покачивалась какая-то черная масса. Все подзорные трубы обратились туда.

Не ошибся ли гарпунер? Что, если это не кит, а корпус судна, потерпевшего крушение? Каждый высказывал свои соображения.

— Если это и кит, — заметил лейтенант Алотт, — то он совершенно неподвижен.

— Может быть, — предположил лейтенант Кокбер, — он собирается нырнуть?

— Если только не спит, — возразил месье Эрто.

— Во всяком случае, — сказал Ромэн Алотт, — надо бы посмотреть, что это такое, если, конечно, капитан даст приказ.

Месье Буркар, не отвечая, продолжал рассматривать животное в подзорную трубу. Рядом, опершись на поручни, с не меньшим интересом вглядывался в предполагаемого кита доктор Фильоль. В конце концов он сказал:

— Может быть, это мертвый кит, каких мы уже встречали?

— Мертвый? — воскликнул лейтенант Алотт.

— А может, это вовсе даже и не кит, — добавил капитан Буркар.

— Так что же тогда? — спросил лейтенант Кокбер.

— Покинутое судно… потерпевшее крушение.

Пока трудно было определить, что это такое, так как черная масса находилась не менее чем в шести милях от «Святого Еноха».

— Капитан? — обратился к нему лейтенант Алотт.

— Да, — ответил месье Буркар, понимавший нетерпение молодого офицера.

И он приказал переложить руль и разобрать шкоты. Судно, слегка изменив направление, взяло курс на северо-восток. К четырем часам «Светой Енох» был на расстоянии полумили от загадочного предмета. Теперь ошибиться было невозможно. Это был не корпус корабля, а больших размеров кит, однако пока непонятно — живой или мертвый.

Месье Эрто, опуская подзорную трубу, заявил:

— Если этот кит заснул, мы без труда его загарпуним.

Как обычно на воду спустили вельботы старшего офицера и обоих лейтенантов. Если кит живой, они начнут преследование, если мертвый — то прибуксируют его к «Святому Еноху». Он наверняка даст не меньше сотни бочек жира. По словам месье Буркара, киты таких размеров встречаются нечасто.

Три вельбота отвалили от борта, а «Святой Енох» лег в дрейф. На этот раз офицеры, отказавшись от своего обычного соперничества, не пытались обогнать друг друга. Подняв паруса, они шли рядом и взялись за весла только в четверти мили от кита. Они заняли позицию, которая должна перерезать киту дорогу, в случае если тот обратится в бегство. Эти предосторожности оказались излишними. Старший офицер крикнул:

— Не бойтесь, он не обратится в бегство и не нырнет.

— И не проснется! — добавил лейтенант Кокбер. — Он мертв.

— Похоже, в этих краях встречаются только дохлые киты, — сказал Ромэн Алотт.

— Надо его все-таки взять на буксир, он того стоит.

Этот огромный кит, похоже, погиб не больше суток назад, потому что не было никаких следов разложения, плавучая глыба не издавала дурного запаха.

Когда вельботы обогнули его, моряки увидели широкую рану в левом боку, внутренности плавали на поверхности, хвост кто-то обгрыз. Вырванные из широко раскрытой пасти усы затонули. Жир был изодран в клочья и пропитан водой, поэтому не представлял ценности.

— Жаль, но от этого скелета уже нет проку! — сказал месье Эрто.

— Стадо быть, — спросил лейтенант Алотт, — и нет смысла брать его на буксир?

— Нет, — ответил гарпунер Кардек, — он в таком состоянии, что мы половину растеряем по дороге.

— К «Святому Еноху», — скомандовал месье Эрто.

Дул встречный ветер, поэтому пришлось идти на веслах. А Попутный ветер наполнял паруса «Святого Еноха» и гнал его навстречу вельботам. Те вскоре причалили к судну и были подняты на борт.

Месье Буркар выслушал доклад старшего офицера.

— Так, стадо быть, это кит? — спросил он.

— Да, месье Буркар.

— И он не был никем загарпунен?

— Без сомнения нет, — ответил Эрто. — Гарпун не оставляет таких ран. Больше похоже, что он раздавлен.

— Раздавлен?.. Кем?

Незачем было бы спрашивать об этом Жана-Мари Кабидулена. И так можно догадаться, что бы он ответил. Неужели он все-таки прав, и эти края опустошались морским чудовищем невиданных размеров и силы?

Плавание продолжалось. На погоду месье Буркар при всем желании не мог пожаловаться. Дул самый что ни на есть благоприятный ветер, и при таких условиях плавание не должно быть продолжительным. Если погодные условия не изменятся, то «Святому Еноху», чтобы добраться до Ванкувера, понадобится лишь три четверти того времени, которое он потратил на плавание от Ванкувера до Курил. Если бы охота была удачной, то он успел бы выгодно сбыть жир на рынках Виктории. К сожалению, удачи не было ни в Охотском море, ни после выхода из Петропавловска.

Оставалось только смириться и не унывать, уповая на удачную охоту через несколько месяцев у берегов Новой Зеландии. А потому боцман Олив объяснял молодым неопытным матросам:

— Видите, ребята, какое оно, каше ремесло: один год удачный, другой нет, а потому не надо ни удивляться, ни терять надежду. Это ведь не киты за кораблями гоняются, а корабли — за китами. А ежели они ушли далеко в море, так вся хитрость в том, чтобы суметь их отыскать! Значит, запаситесь терпением, засуньте его в мешок, положите сверху носовой платок и ждите!

Разумные слова, ничего не скажешь, и было бы лучше слушать боцмана, а не папашу Кабидулена, разговоры с которым боцман неизменно заканчивал одной и той же фразой:

— Так ты не забыл про бутылочку тафии?

— Не забыл!

Однако чем дальше на север продвигалось судно, тем больше появлялось оснований признать правоту бочара. Живых китов не было, зато иногда попадались их останки, либо плавающие на поверхности обломки кораблей и вельботов. И что весьма существенно, погибли они, похоже, в результате столкновения с чем-то. И если судна были покинуты экипажем, то только потому, что не могли держаться на поверхности.

Двадцатого октября в середине дня однообразие перехода наконец-то было нарушено. «Святому Еноху» представилась возможность заполнить некоторое количество пустых бочек. Ветер стих еще накануне, поэтому месье Буркар приказал поставить стаксели и лисели. Солнце на безоблачном небе сияло, и линия горизонта четко вырисовывалась по всему периметру. Около трех часов, когда капитан Буркар, доктор и офицеры беседовали на юте, раздался крик:

— Кит! Кит! — Это кричал гарпунер Дюкрэ с салинга грот-мачты. — В трех милях под ветром.

В этом не могло быть сомнений, так как в той стороне над морем все увидели фонтан. Животное только что поднялось на поверхность, и Дюкрэ заметил его как раз в тот момент, когда оно выпускало этот столб из воды. За первым фонтаном последовал второй. Не удивительно, что лейтенант Алотт высказался по этому поводу так:

— Наконец-то… этот-то уж точно живой!

— Да, — ответил месье Эрто, — и похоже, он даже не ранен, ведь фонтан белый.

— Три вельбота на воду! — приказал месье Буркар.

Трудно представить себе более благоприятные условия для охоты: спокойное море, легкий ветер, достаточный для того, чтобы наполнить паруса вельботов, и еще несколько часов светлого времени в запасе, что позволит продолжить преследование. Вельботы старшего офицера и лейтенантов со всем необходимым снаряжением в несколько минут были спущены на воду. В вельботах свои обычные места заняли Эрто, Кокбер, Алотт, один матрос на руле, четверо на веслах и гарпунеры Кардек, Дюрю и Дюкрэ на носу.

Месье Эрто просил обоих лейтенантов соблюдать исключительную осторожность. Важно было не спугнуть кита. Это, видно, очень крупное животное, мощные удары его хвоста вздымают огромные волны.

«Святой Енох», убрав почти все паруса, под марселями и штормовым фоком медленно продвигался вперед.

Все три вельбота шли рядом, не пытаясь обогнать друг друга. В момент атаки лучше быть вместе. А потому лейтенанту Алотту приходилось сдерживать свое нетерпение. Это давалось ему нелегко, и месье Эрто вынужден был кричать ему время от времени:

— Не так быстро… не так быстро, Алотт, не вырывайтесь вперед!

В тот момент, когда кит был замечен дозорными, он находился примерно в трех милях от судна. Вельботы без труда преодолели это расстояние за полчаса. Паруса были спущены, мачты уложены на банки,[156] чтобы не мешать гарпунерам. У каждого под рукой два гарпуна, один из них запасной. А также хорошо заточенные пики и фленшерные мечи. Матросы убедились, что уложенные в бухты лини не запутаются в полуклюзах на носу корабля и их будет легко заложить на нагели. Если загарпуненный кит обратится в бегство или уйдет на глубину, нужно травить линь.

Кит оказался финвалом длиной не меньше двадцати восьми — двадцати девяти метров с грудными плавниками длиной два-три метра и хвостовым плавником — шести-семи метров. Весил он, по всей вероятности, около ста тонн.

Финвал не выказывал никаких признаков беспокойства; он покачивался на волнах, не замечая вельботов, так как его огромная голова смотрела в противоположную сторону. Жан-Мари Кабидулен наверняка сказал бы, что этот кит даст самое меньшее двести бочек жира.

Три вельбота, два с боков и один сзади, готовые к атаке, бесшумно приблизились к киту.

Дюрю и Дюкрэ стояли на носу с гарпунами в руках, ожидая момента, когда можно вонзить их под плавники и таким образом нанести киту смертельный удар. Если финвала ранить двумя гарпунами, — в удаче можно не сомневаться. И если даже один линь порвется, то удержит второй и можно не опасаться потерять кита во время его погружения.

Но в тот момент, когда вельбот лейтенанта Алотта собирался приблизиться к киту, финвал, прежде чем гарпунер успел вонзить в него свое орудие, внезапно развернулся, чуть не опрокинув лодку, и нырнул, взметнув мощным ударом хвоста двадцатиметровый водяной столб.

— Проклятое животное! — воскликнули матросы.

— Теперь он уйдет!

— Даже ударить ни разу не удалось!

— И линь травить бесполезно!

— Когда он теперь всплывет?

— И где?

Во всяком случае, всплывет он не раньше, чем через полчаса с того момента, когда выпустил первый фонтан.

Море, взбаламученное ударом хвоста, постепенно успокаивалось. Все три вельбота плыли рядом. Месье Эрто и оба лейтенанта настроены были ни в коем случае не упускать добычу. Оставалось только ждать, когда финвал появится на поверхности снова. Весьма желательно, чтобы он всплыл с подветренной стороны. Тогда вельботы смогут преследовать его и под парусами на веслах. Других китов на горизонте пока не видно.

Прошло немногим более четверти часа, прежде чем финвал всплыл. Из его дыхала с оглушительным свистом вырвались два огромных фонтана. Он находился всего в полмиле от вельбота с подветренной стороны.

— Ставьте паруса, садитесь на весла и вперед! — крикнул месье Эрто.

Минуту спустя вельботы мчались в указанном направлении.

Кит тем временем продолжал двигаться на северо-восток, и его выступающая над водой спина удалялась с большой скоростью. Но усилившийся ветер позволил вельботам сократить расстояние, отделявшее их от финвала.

Капитан Буркар, опасаясь, что вельботы может увлечь слишком далеко в море, приказал ставить паруса по ветру, чтобы не тереть охотников из виду. Более того, продвигаясь на северо-восток, он поможет вельботам быстрее и с меньшей затратой сил вернуться на борт с китом на буксире.

Преследование тем временем продолжалось: финвал уходил, и гарпунерам не удавалось подойти к нему достаточно близко, чтобы метнуть гарпун.

Конечно, только на веслах вельботы не могли бы долго выдерживать такой темп. К счастью, на помощь им пришли волны и ветер. Однако наступление ночи могло вынудить месье Эрто и его людей вернуться на борт «Святого Еноха». Они не запаслись нужным количеством еды, чтобы оставаться в море до следующего дня. Если не удастся загарпунить кита до темноты, то придется отказаться от продолжения охоты. Казалось, что дело к тому и идет, как вдруг стоявший на носу гарпунер Дюрю крикнул:

— Прямо по курсу корабль!

Месье Эрто встал, лейтенанты Кокбер и Алотт вглядывались вдаль, пытаясь увидеть это судно.

Примерно в четырех милях к северо-востоку, придерживаясь как можно круче к ветру, показалось трехмачтовое судно. Не было сомнений, что это китобоец. И может быть, даже его дозорные тоже заметили кита, находившегося на полпути между ним и вельботами.

Внезапно опустив подзорную трубу, лейтенант Алотт воскликнул:

— Это «Рептон»!

— Да… «Рептон»! — подтвердил месье Эрто. — Похоже, он идет встречным курсом.

— Левым галсом, — добавил Ив Кокбер.

— Это он нас приветствует, — иронически заметил лейтенант Алотт.

С того дня, когда «Святой Енох» и «Рептон», выйдя одновременно из Петропавловска, пошли каждый своим курсом, прошла неделя. «Рептон» шел на север, направляясь, возможно, к Берингову морю, и вот, обогнув Алеутские острова, появился здесь снова. И, похоже, капитан Кинг собирался начать охоту на кита, которого вельботы «Святого Еноха» преследовали добрых три часа.

Это было совершенно очевидно, и гарпунер Кардек сказал месье Эрто:

— Они уже спускают вельботы.

— Ясное дело… они собираются взять нашего кита, — заявил лейтенант Кокбер.

— Они его не получат, — решительно сказал Ромэн Алотт.

Все его, конечно, поддержали, что совсем не удивительно.

Тем временем, хотя на море уже начинало темнеть, вельботы «Рептона» мчались к неподвижно замершему финвалу. Тот, казалось, пока не мог решить, в каком направлении ему двигаться, на восток или на запад. А матросы «Святого Еноха» изо всех сил налегали на весла, потому что ветер стих и пришлось убрать паруса.

— Вперед, ребята, вперед! — повторяли месье Эрто и лейтенанты, подбадривая матросов.

И те, налегая на весла, кричали:

— Нет! Они его не получат… не получат!

Французские и английские вельботы находились примерно на равном расстоянии от кита, и были все основания полагать, что подойдут, к нему одновременно, если, конечно, финвал не уйдет в последнюю минуту на глубину.

Теперь не могло быть и речи о том, чтобы всем идти в одном ряду, как приказывал месье Эрто. Тут уж каждый за себя. Как обычно, вперед вырвался Ромэн Алотт, неустанно погонявший своих матросов:

— Вперед, ребята, вперед!

Англичане тоже стремительно приближались к добыче, а кит, похоже, двигался по направлению к ним.

Впрочем, не позже чем минут через десять все решится: либо кит будет загарпунен, либо исчезнет под водой. И вот шесть вельботов оказались на расстоянии одного кабельтова друг от друга. Члены обоих экипажей были так возбуждены погоней, что всякое могло произойти.

— Неужели эта скотина предпочитает отдать свой жир англичанишкам! — воскликнул один из матросов лейтенанта Кокбера, видя, что кит приближается к «Рептону».

Но нет. Финвал остановился, когда вельботы были от него примерно в сотне футов. Вероятно, он готовился к погружению.

В этот момент Дюкрэ с вельбота лейтенанта Алотта размахнулся и метнул. Одновременно с ним метнул свое орудие гарпунер английского вельбота. Оба попали в цель. Из ран брызнула кровь. Финвал выпустил алый фонтан, последний раз ударил хвостом, перевернулся и замер.

Но кто именно из гарпунеров, одновременно поразивших кита, нанес ему смертельный удар?

Глава XI СПОРНЫЙ УДАР

В этих обстоятельствах давно сдерживаемая взаимная неприязнь экипажей «Рептона» и «Святого Еноха» наконец-то выплеснулась наружу.

Совершенно бесспорно, что дозорные «Святого Еноха» заметили кита первыми и первыми начали его преследовать. Столь же очевиден и факт, что тремя часами ранее именно с этой целью были спущены на воду вельботы старшего офицера и лейтенантов. Если бы финвала удалось загарпунить сразу, то дозорные английского судна не смогли бы его даже заметить, ведь тогда бы животное не появилось в поле их зрения. Но кит продвигался на северо-восток, туда, где двумя часами позже появился «Рептон». И капитан Кинг, видя, что кита уже преследуют французские охотники, приказал тем не менее спустить свои вельботы на воду.

Более того, хотя оба гарпуна и вонзились в кита одновременно, гарпун англичанина попал в заднюю часть у основания хвоста, а гарпун Дюкрэ вошел под левый плавник, достиг сердца и заставил кита выбросить кровавый фонтан.

Впрочем, если допустить, что раздел добычи поровну будет справедливым, то экипажи обоих судов должны испытывать глубокое удовлетворение: ведь ни «Святому Еноху», ни «Рептону» ни разу еще за все плавание не удалось поймать кита подобных размеров.

Но, само собой разумеется, ни те ни другие и слышать не хотели о разделе. Конечно, один гарпун сразу же нанес смертельный удар, — что случается не часто, — но ведь другой тоже достиг цели.

А в результате в тот момент, когда месье Эрто и его матросы готовились набросить петлю швартового троса на хвост кита, мистер Строк и его люди собирались сделать то же самое.

И тогда англичане стали кричать на смешанном англо-французском языке, который тем не менее был понятен французам:

— Назад… лодки «Святого Еноха», назад!

Лейтенант крикнул в ответ:

— Сами идите назад!

— Этот кит принадлежит нам! — заявил старший офицер «Рептона».

— Нет, он наш… мы его взяли! — возразил месье Эрто.

— Швартуй… швартуй! — приказал мистер Строк.

Этот приказ тут же прозвучал и на «Святом Енохе». Вельбот лейтенанта Алотта быстро приблизился к киту и стал швартовать его. То же сделали и матросы «Рептона». И поскольку три английских и три французских вельбота принялись тянуть финвала в противоположных направлениях, то кит не только не мог быть отбуксирован ни к «Святому Еноху», ни к «Рептону», но и неизбежно должны были лопнуть тросы, не выдержав такого натяжения. Что и произошло в результате напрасных попыток перетянуть друг друга.

Поняв бесплодность таких действий, вельботы подошли друг к другу вплотную. Обе команды находились в состоянии крайнего возбуждения, и драка могла начаться каждую минуту. В оружии недостатка не было: запасные гарпуны, пики, фленшерные мечи, не считая складных ножей, с которыми матросы никогда не расстаются. И если ссора перейдет в серьезную драку, прежде чем корабли успеют прийти на помощь своим матросам, прольется кровь.

В этот момент старший офицер Строк, неплохо изъяснявшийся по-французски, с яростью в голосе и угрозами обратился к месье Эрто:

— Так вы смеете утверждать, что этот кит должен принадлежать вам? Предупреждаю, мы этого не потерпим!

— И на чем же основываются ваши претензии? — спросил месье Эрто, жестом приказав своим матросам молчать.

— Вы спрашиваете, на чем основываются? — переспросил старший офицер «Рептона».

— Да, я именно это спрашиваю!

— На том, что кит плыл прямо к нам и вы не смогли бы его догнать, если бы мы не перегородили ему дорогу.

— А я заявляю, что наши вельботы были спущены на воду уже три часа назад!..

— Спущены после наших, месье, — возразил мистер Строк.

— Его заметили на «Святом Енохе», когда вашего судна и в помине не было.

— Это не имеет значения, раз вы не могли подойти к нему достаточно близко, чтобы загарпунить!

— Все это слова! — стоял на своем месье Эрто, начавший выходить из себя. — В конце концов кит принадлежит не тому, кто его видит, а тому, кто его убивает!

— Не забывайте, что наш гарпун был брошен раньше вашего! — решительно заявил мистер Строк.

— Да… да! Это так! — закричали англичане, размахивая оружием.

— Нет!.. Нет! Нет! — кричали в ответ французы, угрожая англичанам.

На этот раз месье Эрто вряд ли удалось бы заставить своих матросов замолчать. И скорее всего он не смог бы удержать противников от драки — обе стороны готовы уже были броситься друг на друга.

Месье Эрто сделал последнюю попытку, обратившись к старшему офицеру «Рептона»:

— Даже если допустить, что ваш гарпун брошен раньше, он не смог нанести киту смертельную рану, убил кита наш гарпун.

— Это проще сказать, чем доказать.

— Так, стало быть, вы не хотите уступить?

— Нет! — взревели англичане.

Ярость и возбуждение достигли уже такой степени, что драка казалась неизбежной.

Однако одно обстоятельство ставило англичан в невыгодное положение и могло помешать им выиграть это сражение. Было совершенно очевидно, что если начать драку сейчас, то французы одержат верх и заставят англичан отступить. Потому что ветер был слишком слабым, чтобы позволить «Рептону» быстро подойти к своим вельботам. Его отделяли от добычи полторы мили, тогда как «Святой Енох» дрейфовал в нескольких кабельтовых. Мистер Строк не мог не учесть это обстоятельство, что и удержало его от драки.

В общем, как люди практичные, англичане поняли, что при таких неблагоприятных условиях взять верх не удастся. На них обрушится вся команда «Святого Еноха», и они потерпят поражение прежде, чем «Рептон» сумеет прийти им на помощь. Кстати, капитан Буркар уже спускал на воду четвертый вельбот, а это подкрепление в двенадцать человек.

Мистер Строк, видя, что дело принимает скверный для англичан оборот, приказал своим матросам:

— Вернуться на корабль!

Однако прежде чем оставить финвала, он крикнул голосом, кипящим от ярости и досады:

— Мы еще встретимся!

— Когда вам будет угодно, — с издевательской учтивостью ответил месье Эрто.

А его спутники ликовали с нескрываемым злорадством:

— Бегут… англичанишки… бегут!

Вельботы мистера Строка двинулись на веслах к стоявшему в доброй миле от них «Рептону».

Однако кто знает, возможно, слова мистера Строка не были пустой угрозой, и спор еще продолжится, но уже между кораблями.

В это время к убитому животному подошел четвертый вельбот с месье Буркаром на борту. Ему рассказали о происшедшем, и капитан, одобрив поведение месье Эрто, решил так:

— Если «Рептон» потребует от «Святого Еноха» объяснений, «Святой Енох» ему объяснит! А пока, друзья мои, отшвартуйте кита.

Эти слова настолько выражали общее настроение, что команда встретила приказ капитана громкими криками «Ура!», которые вполне могли слышать англичане. Вот так! «Рептон» не захотел ответить на приветствие «Святого Еноха»? Ну так пусть теперь глотает приветствия посолонее воды Тихого океана.

Кита тем временем взяли на буксир. Вес его оказался так велик, что матросы четырех вельботов должны были налегать на весла изо всех сил, чтобы доставить его к борту «Святого Еноха».

На баке стояли боцман Олив, плотник Ферю и кузнец Тома. Жан-Мари Кабидулен прикинул, что из этого кита можно получить жира бочек двести. Что вместе с уже имеющимися в трюме бочками составит половину всего груза.

— Ну, что скажешь, старина? — обратился боцман Олив к бочару.

— Скажу, что во время первого же шторма мы будем лить за борт отличный жир.

— Да будет тебе! Доставим на Ванкувер все бочки до единой! Про бутылку-то не забыл?

— Не забыл.

Вахтенный матрос отбил три с половиной склянки.[157] Начинать разделку уже поздно. А потому ограничились тем, что пришвартовали кита к борту судна. Экипаж займется разделкой и вытапливанием жира завтра с утра. На эту работу уйдет два полных дня, не меньше.

В общем, были все основания радоваться. Переход из Петропавловска в Викторию позволит капитану Буркару заполнить трюм хотя бы наполовину. В подобных обстоятельствах это можно считать удачей. А если цены на рынках Виктории не упали, то и вторая кампания даст неплохой доход.

И кроме того, «Святой Енох» не встретил ничего страшного. Вместо морского чудовища, напугавшего камчатских рыбаков, навстречу им попался великолепный кит!

Наступила ночь, паруса убрали, и судну оставалось только дожидаться рассвета. К вечеру ветер почти совсем стих. На море — полный штиль. Качка казалась столько незначительной, что не было оснований опасаться за тросы, удерживающие кита. Но какая будет потеря, какое горе, если почему-либо ночью он уйдет на дно!

Необходимо поэтому принять некоторые меры предосторожности или уж во всяком случае установить наблюдение. Кто знает, вдруг капитану Кингу придет в голову реализовать угрозы своего старшего офицера и он попытается похитить финвала, напав на «Святой Енох» ночью?

— Неужели есть основания опасаться подобного нападения? — спросил доктор Фильоль.

— Право, не знаю, — сказал лейтенант Кокбер, — только от этих англичан можно ожидать всего…

— Особенно, если учесть, что они в ярости, — добавил месье Эрто.

— Я их понимаю, — воскликнул лейтенант Алотт, — такой лакомый кусок ушел у них из-под носа!

— А потому, — сказал месье Эрто, — я не слишком удивлюсь, если они от нас не отстанут.

— Пусть приходят! — ответил капитан Буркар. — Мы окажем им достойную встречу.

А раз он так говорил, значит, был уверен в своем экипаже. Подобные споры между китобойцами — не редкость, и они зачастую приводят к жесточайшим столкновениям.

За китом установили наблюдение, часовые бдительно несли вахту. Хотя из-за отсутствия ветра «Рептону» приблизиться к «Святому Еноху» сложно. Но под покровом ночи он может послать вельботы. Нельзя позволить англичанам захватить себя врасплох. Впрочем, поднявшийся к десяти часам вечера довольно густой туман гарантировал невозможность нападения, ведь обнаружить место дрейфа «Святого Еноха» было довольно трудно.

Ночь прошла спокойно. Солнце встало, но туман не рассеялся, так что «Рептон» нельзя было увидеть даже на расстоянии полумили. Но вполне вероятно, англичане все-таки не отказались от намерения осуществить свои угрозы и ждут только, когда рассеется туман. Однако на помощь ветра рассчитывать им не придется, воздух неподвижен. Все утро погода оставалась неизменной. Экипаж без помех занялся судовыми работами.

На рассвете двадцать первого октября капитан Буркар приказал незамедлительно приступить к разделке кита. Под кита завели ходовые концы двух тросов, и матросы принялись за работу, сменяя друг друга у кабестанов.

Перед этим боцман Олив с помощью нескольких матросов накинул цепь на торчавший из воды плавник, и кит стал вращаться вокруг собственной оси, что облегчало разделку туши. Затем отделили голову и с большим трудом подняли на палубу. Чтобы легче было вырезать губы, язык и китовый ус, голову разрубили на четыре части.

Дров, заготовленных в Петропавловске, было вполне достаточно, чтобы поддерживать огонь под обоими котлами салотопки. Жир самого высокого качества вытапливается из головы, языка и губ. Затем восьми-девятисаженные куски туши разрезают на более мелкие, не более двух футов, и отправляют в салотопку.

Все утро и часть дня посвятили этой работе. К трем часам туман начал слегка рассеиваться, однако видимость все равно не превышала полумили.

По-прежнему никаких следов «Рептона». Ветра не было, приблизиться он мог только следуя на буксире за своими вельботами, что совсем непросто. Однако месье Буркар держался по-прежнему настороже. Он даже послал вельбот лейтенанта Алотта на разведку. Тот продвинулся на полмили на север и вернулся, ничего не обнаружив.

Если говорить откровенно, экипаж «Святого Еноха» был совсем не прочь сцепиться с англичанами. Французы, и особенно моряки, все еще мечтают взять реванш за Ватерлоо.[158] Только на этот раз не прогремят пушки на плато Мон-Сен-Жан, а Веллингтон вынужден будет отступить в открытое море.

Все благоприятствовало работе. Месье Буркар рассчитывал, что половину жира вытопят в первый день, и через два дня, если поднимется ветер, можно будет продолжить плавание, пополнив трюм двумя сотнями бочек.

Один раз около четырех часов началась тревога. Когда кузнец Тома, стоя в маленькой лодке, укреплял петлю для навески руля, ему вдруг послышался с западной стороны какой-то плеск. Неужели англичане обнаружили местоположение «Святого Еноха», и это плеск весел вельботов «Рептона»?

Кузнец тотчас поднялся на борт и предупредил месье Буркара: может, самое время взять ружья из кают-компании и готовиться к обороне.

Разделку туши приостановили, матросы поднялись на борт. Не будучи в состоянии что-либо разглядеть в тумане, моряки напряженно прислушивались. На борту все замерло. Заглушили даже потрескивающий огонь салотопки. Ни один звук на море не смог бы ускользнуть от их слуха. Прошло несколько минут — никаких вельботов; и право же, капитан Кинг был бы весьма неосторожен, решившись атаковать «Святой Енох» в подобных условиях. Туман, мешавший, конечно, англичанам, мог все же позволить им подойти к «Святому Еноху» незаметно. Но они ведь должны понимать, что капитан Буркар настороже.

— От Джона Буля[159] можно ожидать чего угодно, — твердил боцман Олив.

Вскоре, однако, пришлось признать, что тревога ложная. Плеск скорее всего вызван прихотливыми порывами легкого ветра, иногда пробегающего в тумане, не будучи, однако, в состоянии его развеять. Порой казалось, что ветер собирается с силами. Но его прерывистое дыхание обрывалось, так и не выбрав определенного направления. Если не засвежеет, то туман так и не рассеется до утра. Обычно на смену штилям, впрочем, довольно здесь редким в это время года, приходят сильные штормы. И маловероятно, что погода, благоприятствовавшая «Святому Еноху» с момента его выхода из Петропавловска, останется неизменной. Однако до сих пор судно выходило из многочисленных бурь без значительных повреждений, а потому Жану-Мари Кабидулену следовало бы избавить от своих мрачных предсказаний и капитана Эвариста-Симона Буркара, и экипаж «Святого Еноха».

Моряков не оставляла надежда, что второе плавание станет не менее удачным, чем первое, «Святой Енох» еще встретит китов и сумеет заполнить все бочки, прежде чем встанет на якорь у берегов Ванкувера.

День клонился к вечеру. Эта ночь, вероятно, будет не более темной, чем предыдущая. Во всяком случае, необходимые предосторожности приняты, и по возвращении лейтенанта Алотта вельботы подняли на боканцы.

В общем, для завершения разделки кита «Святому Еноху» нужен еще один день штиля и надежда, что потом свежий ветер поведет его к американскому берегу.

Около пяти часов тишину внезапно взорвал яростный свист. Море содрогнулось и покрылось белой пеной. Отчаянная бортовая и килевая качка стали сотрясать судно, поднявшееся на гребень огромной волны. Паруса повисли и захлопали с такой силой, что моряки испугались, как бы не сломались мачты. К счастью, пришвартованная к борту туша кита удержалась, и это казалось почти чудом, так сильно накренилось судно.

— В чем дело? — крикнул капитан Буркар, выбегая из каюты.

Он поднялся на ют, где к нему поспешили присоединиться старший офицер и лейтенанты.

— Это, должно быть, мертвая зыбь,[160] — сказал месье Эрто, — я видел, что в какой-то момент «Святой Енох» чуть не лег на бок.

— Да… мертвая зыбь, — повторил боцман Олив, — потому что этого ветра не хватит даже для того, чтобы надуть мою шапку.

— Но за этой волной может последовать шквал, — сказал капитан Буркар. — Эрто, прикажите убрать паруса. Следует приготовиться ко всему.

Это было своевременно и, более того, необходимо. Ибо через несколько минут ветер настолько усилился, что заставил туман отступить к югу.

— Сзади по левому борту корабль!

Этот крик матроса, уцепившегося за ванты фок-мачты, заставил всех посмотреть в ту сторону.

Замеченный корабль был «Рептоном».

Да, английское судно стояло в трех милях от «Святого Еноха».

— Все на том же месте, — заметил лейтенант Кокбер.

— Похоже, он собирается ставить паруса, — добавил лейтенант Алотт.

— В этом нет сомнений… — подтвердил месье Эрто.

— Он намерен нас атаковать? — предположил доктор Фильоль.

— От англичан всего можно ожидать! — воскликнул боцман Олив.

— Посмотрим, — спокойно сказал месье Буркар, не отводя подзорной трубы от английского китобойца.

Были все основания полагать, что капитан Кинг намерен воспользоваться восточным ветром, чтобы приблизиться к «Святому Еноху». Матросы, стоя на реях, натягивали паруса. Вскоре поставили марсели, фок, бизань, а затем кливер и стаксель, чтобы позволить «Рептону» сменить курс.

А может, он собирался, придерживаясь к ветру, идти на восток, чтобы прибыть в один из портов Британской Колумбии?

Нет, было очевидно, что у английского капитана иные намерения. «Рептон», вместо того чтобы взять курс на восток, двинулся навстречу «Святому Еноху».

— Стало быть, он решился нас атаковать! — воскликнул Ромэн Алотт. — Он хочет потребовать свою долю кита! Ну так пусть не надеется, он не получит даже кусочка уса!

Весь экипаж был настроен так же, как и лейтенант. Если только он попробует напасть на «Святой Енох» — его встретят, как положено, ружьями, пистолетами и топорами!

Было начало седьмого. Солнце на юго-западе быстро клонилось к горизонту. С той стороны, откуда дул ветер, тумана над морем не было. Французские моряки внимательно следили за «Рептоном», приближавшимся с умеренной скоростью. Через полчаса он подойдет к ним вплотную, если, конечно, не переменит курс.

В преддверии возможной атаки привели в боевую готовность оружие. Зарядили две камнеметные мортиры.[161] Если капитан Кинг выстрелит пяти-шестифунтовыми[162] ядрами, капитан Буркар ответит ему тем же.

«Рептон» находился не более чем в трех четвертях мили от французского судна, как вдруг состояние моря неожиданно изменилось, хотя атмосферные условия оставались прежними. Ветер не усилился, небо оставалось ясным, на горизонте не было ни одного грозового облака. Безмятежный покой царил в окружающем пространстве.

Но в этой части океана происходило что-то совсем непонятное.

Внезапно раздался чудовищный рев (никто на борту «Святого Еноха» не смог бы сказать, кто или что было его причиной), затем море закипело, покрылось белой пеной и вздыбилось так, словно его недра были взорваны извержением вулкана. Это произошло как раз в том месте, где находился английский китобоец. Французское судно пока еще не ощущало воздействия этого необъяснимого волнения. Капитан Буркар и его спутники наблюдали за происходящим с удивлением, очень скоро сменившимся ужасом.

«Рептон» поднялся на гребень огромной волны и исчез за ней. Из этой водяной глыбы взметнулись мощные фонтаны, вырвавшиеся как будто из дыхала гигантского, чудовища, голова которого находилась под судном, а хвост примерно в полукабельтове яростно хлестал море.

Когда судно появилось вновь, оно было в ужасном состоянии: мачты сломаны, снасти порваны, накренившийся влево корпус захлестывали огромные волны. Минутой позже чудовищная волна опрокинула судно и увлекла его в бездны Тихого океана.

Крик вырвался одновременно у капитана Буркара, его офицеров и матросов, потрясенных необъяснимым чудовищным катаклизмом.

А если не все люди на «Рептоне» погибли вместе с кораблем? Может, кто-то успел сесть в вельботы и избежать гибели? Может быть, кого-то из этих несчастных удастся спасти до наступления ночи?

Перед лицом таких потрясений люди забывают о вражде! Нужно исполнять свой христианский долг, и они его исполнят!

— Шлюпки на воду! — приказал капитан Буркар.

С момента исчезновения «Рептона» прошло не более двух минут, и уцелевших от кораблекрушения можно еще спасти.

Внезапно, прежде чем успели спустить шлюпки, все почувствовали удар, правда, не слишком сильный. Корма «Святого Еноха» приподнялась на семь-восемь дюймов,[163] словно он наткнулся на подводный риф,[164] судно накренилось вправо и замерло.

Глава XII НА МЕЛИ

Поднявшийся около пяти часов вечера восточный ветер, которым хотел воспользоваться «Рептон», с закатом солнца пошел на убыль и в конце концов стих совсем. Море тоже успокоилось, оно лишь плескалось легкой рябью. Снова спустился туман, висевший уже двое суток над этой частью Тихого океана.

«Святой Енох» наткнулся на риф в тот самый момент, когда экипаж собирался спустить шлюпки на воду. Может быть, с «Рептоном» случилось то же самое, но в отличие от французского судна он получил большую пробоину и пошел ко дну? А «Святой Енох» хоть и не затонул, но тем не менее сидел на мели. И поскольку волны могли поглотить его каждую минуту, то нечего было и думать спускать шлюпки, и пытаться спасти английских моряков.

Капитан Буркар и его спутники от неожиданности сначала растерялись. Каким образом могли они сесть на мель? «Святой Енох», можно сказать, и не почувствовал ветерка, поднявшегося около пяти часов вечера… Быть может, их снесло течением, о существовании которого они не знали и заметить которое было невозможно, и они зацепились килем[165] за риф?

Многие обстоятельства выглядели необъяснимыми, но сейчас было не до этого.

Толчок был не слишком сильный. И хотя руль выдержал два удара килем о риф, на судно обрушилась огромная волна. К счастью, мачты устояли, штаги и ванты выдержали. В трюме воды не было, и, похоже, «Святому Еноху» не грозит участь «Рептона». Возможно, не хватает всего нескольких дюймов воды, и, когда начнется прилив, судно сойдет с мели. Но от удара порвались тросы, удерживающие кита, и течение снесло его в море.

Однако сейчас есть более серьезные поводы для беспокойства, чем потеря сотни бочек жира. «Святой Енох» сидит на мели, и надо искать выход из этого положения.

Боцман Олив предпочел не заговаривать о происшествии с Жаном-Мари Кабидуленом. У того были бы основания ответить: «Ну что ж… это всего лишь начало конца».

Тем временем месье Буркар и старший офицер совещались на юте.

— Так, стало быть, в этой части Тихого Океана встречаются мели?

— Не знаю, что и думать, — ответил месье Буркар, — но совершенно точно, что на картах не указано ни одной мели между Курилами и Алеутскими островами.

Действительно, даже на самых современных картах не значилось ни мелей, ни рифов в той части океана, где 120-й и 160-й меридиан пересекаются с 50-й параллелью. Правда, вот уже более двух суток туман не позволял капитану Буркару определиться. Но, по сделанным девятнадцатого октября наблюдениям, судно находилось более чем в двухстах милях от Алеутского архипелага. Трудно себе представить, что ветер или течение могли отнести «Святой Енох» на большое расстояние.

И тем не менее напороться на риф он мог только у крайней оконечности Алеутских островов.

Спустившись в кают-компанию, месье Буркар разложил на столе карты и принялся их изучать; он уточнил местонахождение судна по компасу, определил расстояние, пройденное за три дня. И если даже допустить, что за это время судно продвинулось на двести миль, то есть до Алеутских островов, все равно рифов тут не было.

— И не может быть, — заметил доктор Фильоль, — разве что произошло изменение рельефа дна и возвышенность образовалась после того, как сделали эти карты?

— Изменение рельефа дна? — переспросил месье Буркар, он как будто не исключал такую возможность.

За отсутствием других объяснений можно было согласиться с подобным предположением. Да и разве не могло произойти медленного или внезапного подъема почвы под воздействием подземных сил, так что в результате образовались риф или мель? Разве мало примеров такого рода теллурических явлений[166] в районах вулканической активности? Ведь они находятся поблизости от вулканического архипелага. Всего два с половиной месяца назад моряки видели пламя над кратером Шишалдина на острове Унимаке.

Хотя эта версия выглядела вполне правдоподобно, большая часть экипажа, как мы это вскоре увидим, ее отвергла.

В конце концов, что бы ни было тому причиной, «Святой Енох» на мели, это, увы, очевидно. Боцман Олив дважды бросал лот с кормы и с носа — глубина не превышала четырех-пяти футов.

Первое, что приказал сделать капитан Буркар, это внимательно осмотреть трюм. Жан-Мари Кабидулен и плотник Ферю удостоверились, что вода нигде не проникла сквозь обшивку и течи нет.

Следовало дождаться утра, чтобы выяснить природу этого неизвестного тихоокеанского рифа, а с началом штормовой погоды «Святому Еноху», может быть, удастся освободиться.

Ночь показалась всем бесконечной. Офицеры не разошлись по своим каютам, матросы не пошли в кубрик. Каждую минуту могло произойти что-нибудь непредвиденное. Иногда ощущалось подергивание киля… А вдруг судну удастся сойти с этого каменистого ложа под воздействием течения. Или может случиться, что оно соскользнет в ту сторону, куда дало крен, и снова окажется на плаву?

Впрочем, капитан Буркар из предосторожности приказал спустить на воду вельботы, загрузив в них как можно больше провизии на случай, если экипаж вынужден будет покинуть судно. Кто знает, не придется ли добираться до ближайшей земли в вельботах? А это должны быть острова Алеутского архипелага, если только в силу каких-нибудь совершенно необъяснимых обстоятельств «Святой Енох» не оказался в другом месте. Впрочем, опрокидываться судно как будто не собиралось, что, однако, вполне могло бы произойти, если бы кит все еще был пришвартован к борту.

Размышляя о том, что может помочь судну сняться с мели, капитан Буркар возлагал надежды на прилив. Приливы в Тихом океане обычно слабые,[167] и капитану это было известно. Но кто знает, может, сняться с мели судну позволит повышение уровня воды даже на несколько дюймов? Тем более что судно врезалось не слишком глубоко, а зацепилось только концом киля.

Прилив начался около одиннадцати часов и к двум часам должен достичь верхней отметки. Капитан и офицеры внимательно следили за приливом, он возвестил о себе легким плеском воды в ночной тишине. Наконец плеск прекратился, море снова успокоилось, но, к сожалению, ничего не переменилось: «Святой Енох» лишь почувствовал несколько толчков, и киль царапнул подводную гряду. Большие приливы в этом месяце маловероятны, а потому шансы сняться с мели во время прилива уменьшались с каждым часом.

С началом же отлива появлялось опасение, что ситуация ухудшится: с отступлением воды судно могло потерять остойчивость[168] и опрокинуться. Лишь к половине пятого утра стало ясно, что этой катастрофы можно не опасаться. Но на всякий случай капитан приказал приготовить упоры к бортам корабля из брам-реев. Устанавливать их, однако, не понадобилось.

Около семи часов туман на востоке окрасился розовым светом. Солнце, поднимавшееся над горизонтом, не смогло его рассеять, и все снасти пропитались влагой.

Само собой разумеется, офицеры на юте и матросы на баке пытались разглядеть сквозь туман место, где застрял «Святой Енох». Пока еще не было возможности обойти вокруг него на шлюпке. Важно точно определить местоположение рифа, его размеры и форму, а также выяснить, образует он сплошной массив или во время отлива из моря выступают лишь отдельные скалы.

Но даже в нескольких метрах от борта ничего не было видно. Не слышалось и плеска воды о выступающие на поверхность скалы. Короче, оставалось только ждать, когда рассеется туман. Как и в предшествующие дни, это могло произойти не раньше полудня. Тогда, если позволят обстоятельства, месье Буркар попытается определить местоположение судна при помощи секстана[169] и хронометра.

Еще раз внимательно осмотрели трюм. Папаша Кабидулен и плотник Ферю, передвинув большое количество бочек, окончательно убедились, что воды в трюме нет. Ни набор корабля, ни обшивка не пострадали от толчка. В общем серьезных повреждений не обнаружили. Но, переставляя бочки, бочар наверняка думал, что их следовало бы поднять на палубу и выбросить за борт, как полные, так и пустые, чтобы облегчить судно.

Время шло, а туман все не рассеивался. Месье Буркар и старший офицер осмотрели территорию в радиусе полукабельтова от судна, но не обнаружили ничего, что могло бы помочь определить местоположение и природу рифа.

Прежде всего необходимо выяснить, есть ли поблизости какой-нибудь берег, куда могли бы пристать вельботы, если судно все-таки придется покинуть. Правда, капитан Буркар полагал, что поблизости не может быть ни континента, ни архипелага. И в ответ на вопросы доктора Фильоля решительно заявил:

— Нет, доктор, нет. Повторяю, несколько дней назад я сделал надежную обсервацию.[170] Только что я снова проверил свои расчеты. Они точны, и мы должны находиться по крайней мере в двухстах милях от оконечности Алеутской гряды.

— Тогда я возвращаюсь к моему объяснению, — ответил доктор Фильоль. — Очевидно, произошел подъем дна и образовался риф. На него и наткнулся «Святой Енох».

— Очень может быть, — сказал месье Буркар, — так как совершенно не могу допустить, что я ошибся в расчетах или что нас отнесло так далеко на север.

Большим невезением было отсутствие даже малейших признаков ветра. Во-первых, при ветре рассеялся бы туман и очистился горизонт, во-вторых, если бы ветер дул с запада, то, поставив паруса, быть может удалось бы снять судно с мели.

— Надо подождать, друзья мои, надо подождать! — повторял капитан Буркар, чувствуя, как нарастают нетерпение и тревога экипажа. — Я рассчитываю, что туман рассеется во второй половине дня и мы сможем разобраться в ситуации. Надеюсь, мы выберемся отсюда без особых потерь.

Но когда матросы видели, как Жан-Мари Кабидулен покачивает своей большой взъерошенной головой, давая этим понять, что не разделяет оптимизма капитана, уверенность их шла на убыль.

Тем временем, чтобы помешать надвигавшейся с востока приливной волне посадить судно на мель еще глубже, месье Буркар, посоветовавшись со старшим офицером, решил завести верп от кормы.

Боцман Олив и двое матросов спустили один из вельботов, чтобы выполнить под руководством лейтенанта Алотта эту требующую осторожности операцию. Вельбот отвалил, а с борта «Святого Еноха» начали травить якорный трос.

Выполняя распоряжение капитана Буркара, лейтенант бросил лот примерно в пятидесяти футах от судна. Он вытравил уже добрых двадцать саженей, но, к его великому удивлению, лот не достал дна. Операцию повторили с этой стороны несколько раз в разных местах — результат был один и тот же: лот нигде не коснулся дна.

В таких условиях бросать якорь бесполезно, он не сможет зацепиться. По всей вероятности, края рифа обрываются отвесно.

Об этом лейтенант, вернувшись на борт, и доложил капитану. Это месье Буркара очень удивило. Он полагал, что риф скорее должен иметь вытянутую форму, ведь судно село на мель плавно, почти не почувствовав толчка, словно скользнуло по поверхности очень пологого гребня.

Пришлось провести замеры глубины вокруг «Святого Еноха», чтобы по возможности определить протяженность рифа и толщину водного слоя над ним. Капитан Буркар, старший офицер, боцман и двое матросов сели в вельбот, взяв с собой лот с тросом длиной в двести саженей. Повторив измерения, сделанные лейтенантом Алоттом, они также убедились, что трос не достигает дна. А следовательно, придется отказаться от мысли завести верп с кормы, что помогло бы освободить судно с помощью шпиля.

— Капитан, — сказал месье Эрто, — а если замерить глубину в нескольких футах от корпуса судна?

— Я тоже об этом думаю, — ответил месье Буркар.

Боцман Олив зацепил шлюпочным крюком за руслени[171] и поставил вельбот так, чтобы он мог двигаться вдоль корпуса на расстоянии не больше пяти-шести футов. Через каждые три метра старший офицер опускал лот. И нигде не достал дна, даже на глубине двухсот саженей.

Стало быть, риф занимал площадь не больше двух саженей. А это значит, что «Святой Енох» напоролся на острие подводного конуса, не обозначенного на картах.

Время шло, и не было никаких признаков того, что туман когда-нибудь рассеется. Месье Буркар решил в момент, когда прилив достигнет высшей точки, попытаться снять судно с мели при помощи вельботов. Они будут тащить судно назад, и приливная волна поможет освободиться из плена.

Операция была хорошо подготовлена. Матросы шести вельботов изо всех сил налегали на весла. Сдвинулось ли судно назад? — не больше чем на фут. Можно считать, что они ничего не добились, и экипаж окончательно утратил надежду снять судно с рифа.

Что же станется со «Святым Енохом» при первом шторме, если ветер не сделает того, что не смогли сделать вельботы? Волны будут колотить его о выступы рифа, и вскоре от судна останутся лишь бесформенные обломки.

А в это время года чудовищные штормы, бушующие в северной части Тихого океана, могли начаться каждую минуту.

После долгих размышлений, посоветовавшись со старшим офицером и боцманом, капитан Буркар решился прибегнуть к последнему средству. Однако реализацию этого плана отложили на несколько часов, — казалось, что пока можно не опасаться перемены погоды. Вышеуказанная операция заключалась в том, чтобы облегчить судно, выбросив часть груза за борт. Освободившись от восьми или девяти сотен бочек жира, оно, быть может, поднимется над поверхностью рифа.

Решили немного подождать в надежде, что туман рассеется во второй половине дня.

Именно по этой причине капитан не торопился с приказом выбрасывать груз за борт. В самом деле, если судну повезет сняться с мели, оно ведь все равно не сможет идти вперед в таком тумане. Большая глубина вокруг рифа еще не гарантировала, что поблизости нет других рифов и что «Святой Енох» не рискует сесть на мель снова. Ведь «Рептон» налетел на риф на расстоянии всего какой-нибудь мили, да так неудачно, что сразу пошел ко дну.

Поскольку подобные соображения приходили в голову всем, то естественно разговор зашел об английском китобойце. А вдруг кому-нибудь из экипажа удалось спастись? Может быть, их вельботы пытаются обнаружить «Святой Енох»?

Капитан Буркар и команда напряженно вслушивались в тишину. Никаких криков слышно не было, и по всей вероятности, ни один из матросов «Рептона» не уцелел в этой чудовищной катастрофе.

Прошло три часа. Начинался отлив, и больше не было надежды, что корабль снимется с мели сам. Впрочем, разница между уровнем прилива и отлива была весьма незначительной. Скорее всего этот риф выступал над поверхностью только во время полнолуния.[172] Месье Эрто заметил, что уровень воды существенно не изменился, если судить по отметкам, сделанным на корпусе судна, и промерный шест все время упирался в шершавое дно на глубине пяти футов.

Таково было положение. Какова будет развязка? Удастся ли «Святому Еноху» продолжить плавание? Или люди будут вынуждены покинуть судно, прежде чем буря разобьет его в щепки? На борту тридцать три человека, и все они могут разместиться в вельботах с запасом пищи на несколько дней… Но каково расстояние до ближайшего берега? А если от берега их отделяют сотни миль?

Месье Буркар решился пожертвовать грузом. Может быть, облегченное на несколько сотен тонн судно во время прилива приподнимется на столько, что экипажу удастся снять его с мели!

Решение принято, и экипаж взялся за дело, проклиная, конечно, несчастный случай, лишавший их того, что заработано за время последней кампании.

Боцман Олив подгонял людей. При помощи талей, закрепленных у обоих люков, бочки поднимали на палубу, а затем бросали в море. Одни сразу же шли на дно, другие при падении разбивались о риф, и их содержимое растекалось по поверхности моря. Вскоре «Святой Енох» был окружен слоем жира, как будто он вылил его за борт, чтобы усмирить бушующие волны. Никогда еще море не было таким спокойным. Никакого движения на поверхности моря, ни вокруг рифа, ни дальше, хотя месье Эрто обнаружил течение, идущее с северо-востока.

Скоро должен начаться прилив. Облегчение судна могло дать результаты только в момент, когда прилив достигнет максимальной высоты. В запасе было еще три часа, и этого достаточно, чтобы завершить работу к нужному моменту. Но терять время нельзя, иначе «Святой Енох» останется на мели до следующей ночи, а уходить от рифа гораздо лучше при свете дня.

Поднять из трюма восемьсот бочек — тяжелая работа, требующая к тому же немало времени. К пяти часам половина работы была сделана. Уровень воды поднялся уже на три или четыре фута, и казалось бы, частично облегченное судно должно это почувствовать. Однако не ощущалось ни малейшего движения.

— Черт бы его побрал… можно подумать, что наш корабль приклеился к этому месту! — сказал боцман Олив.

— И не ты его отклеишь! — пробормотал Жан-Мари Кабидулен.

— Что ты говоришь, старик?

— Ничего!.. — ответил тот, бросая в море пустую бочку.

Надежды на то, что туман рассеется, не осуществились. Ночью он грозил стать еще более плотным. А стало быть, если судно снимется с мели при следующем приливе, капитану Буркару будет очень непросто вывести его из этих опасных мест.

Примерно около шести часов, когда сумерки уже окутывали горизонт, откуда-то с запада послышались крики, и в тумане замелькали огни. Стоявший на баке боцман покинул свой пост и бросился к капитану.

— Капитан… капитан… послушайте. Вон там… похоже…

— Да… зовут! — подтвердил лейтенант Кокбер.

Экипаж охватило волнение.

— Тихо! — приказал капитан Буркар.

И все прислушались. Действительно, откуда-то издали доносились крики. Вне всякого сомнения они были обращены к «Святому Еноху». По знаку капитана Буркара раздался дружный крик:

— Эй, эй… Сюда! Сюда!

Кто это мог быть? Местные жители, прибывшие на лодках с соседнего острова или оставшиеся в живых моряки с «Рептона»? Возможно, их вельботы пытаются пробиться сквозь туман к французскому китобойцу? Это предположение казалось наиболее правдоподобным.

Несколько минут спустя, ориентируясь на крики и выстрелы, два вельбота с «Рептона» с двадцатью тремя моряками на борту, включая капитана Кинга, приблизились к «Святому Еноху».

Несчастные люди изнемогали от усталости и голода. Ведь катастрофа была столь внезапной, что они не смогли взять с собой никакой пищи. Они уже сутки блуждали в тумане, мучимые голодом и жаждой.

Моряков с «Рептона» подняли на борт «Святого Еноха», и месье Буркар принял их весьма любезно, хотя у него имелись серьезные основания быть весьма недовольным их недавним поведением по отношению к французским морякам. Но прежде чем расспрашивать английского капитана об обстоятельствах гибели его судна и рассказывать, в каком положении находится «Святой Енох», месье Буркар приказал накормить и напоить своих новых пассажиров.

Капитана Кинга провели в кают-компанию, а матросы спустились в кубрик.

В экипаже капитана Кинга недоставало тринадцати человек, поглощенных волнами вместе с «Рептоном».

Глава XIII РИФ ПРИХОДИТ В ДВИЖЕНИЕ

Когда капитан Кинг и его спутники оказались недалеко от «Святого Еноха», туман был таким плотным, что вельботы наверняка прошли бы мимо рифа, если бы крики потерпевших не были услышаны на французском судне. Спускаясь к югу, англичане не могли выйти ни к азиатскому, ни к американскому побережью. И даже если бы ветер рассеял туман, как смогли бы они преодолеть сотни миль, двигаясь на восток или запад? Без куска хлеба, чтобы утолить голод, без пресной воды, чтобы утолить жажду, — через двое суток в живых не осталось бы ни одного из потерпевших кораблекрушение.

На «Рептоне» было тридцать шесть человек, офицеров и матросов. Двадцать три из них успели сесть в шлюпки. Таким образом, вместе с командой «Святого Еноха», в которой после гибели Ролла стало на одного человека меньше, на борту находилось пятьдесят шесть человек. Что ждет капитана Буркара и его старых и новых спутников, если не удастся снять судно с рифа? Даже если предположить, что земля — континент или остров — находится не слишком далеко, имеющиеся на борту шлюпки не смогут вместить всех! При первом же порыве ветра — а они нередки в этой части Тихого океана — на риф обрушатся чудовищные волны и уничтожат судно за несколько минут! Следовательно, корабль придется покинуть… А на сколько времени хватит запасов пищи, если экипаж увеличился почти вдвое?

Судовые часы показывали восемь. Никаких намеков на ветер. Даже на закате густая пелена тумана оставалась неподвижной. Приближающаяся ночь сулила быть спокойной и очень темной. Надежды, что судно сможет освободиться во время следующего прилива, почти нет, приливная волна будет слабее предыдущей. А облегчить судно теперь можно, только пожертвовав мачтами.

Все это узнал капитан Кинг, когда очутился в кают-компании с месье Буркаром, месье Эрто, доктором Фильолем и обоими лейтенантами. Найдя прибежище на борту французского судна, английские моряки и здесь не могли быть уверены в спасении.

Кто знает, быть может, в скором времени судьба готовит «Святому Еноху» участь «Рептона»?

Французам хотелось знать, при каких обстоятельствах произошло крушение английского судна. И вот что рассказал капитан Кинг.

«Рептон» стоял неподвижно, окутанный туманом, но вот туман на мгновение рассеялся, и в трех милях с подветренной стороны они увидели «Святой Енох». Что побудило «Рептон» двинуться по направлению к нему? Злобное намерение рассчитаться за кита, загарпуненного обоими экипажами? Об этом капитан Кинг не сказал ничего. Впрочем, сейчас было не до упреков. Он сказал только, что, когда «Рептон» находился в одной миле от «Святого Еноха», чудовищный удар потряс судно, и в пробоину с левого борта хлынула вода. Старший офицер Строк и двенадцать человек экипажа были выброшены за борт, а другие раздавлены обрушившимися мачтами. Капитан Кинг и остальные члены экипажа тоже погибли бы, если бы два вельбота, спущенные на воду до катастрофы, не подобрали бы их. В течение суток двадцать три человека, уцелевшие после гибели «Рептона», не имея с собой никаких продуктов, плыли наугад, пытаясь обнаружить «Святой Енох», и только случай привел их к тому месту, где французское судно зацепилось за риф.

— Но, — добавил капитан Кинг, который свободно говорил по-французски, — чего я не могу понять, так это откуда в этих местах риф?.. Я был уверен, что правильно определил долготу и широту…

— Я тоже! — ответил месье Буркар. — Остается только предположить, что риф образовался в результате каких-то недавно происшедших изменений рельефа дна.

— Это, очевидно, единственное приемлемое объяснение, — сказал месье Эрто.

— Во всяком случае, — продолжил капитан Кинг, — «Святому Еноху» повезло больше, чем «Рептону».

— Конечно, — согласился месье Буркар, — но как и когда сможет он снова поднять паруса?

— Серьезных повреждений нет?

— Нет, корпус не поврежден… Но создается впечатление, что судно приковано к этому рифу, ведь даже избавившись от всего груза, оно не смогло сойти с места.

— Что же, по-вашему, следует предпринять? — спросил капитан Кинг, глядя на месье Буркара и его офицеров.

Этот вопрос остался без ответа. Все, что до сих пор делал экипаж, чтобы вернуть судну плавучесть, оказалось безрезультатным. Удастся ли стихии сделать то, что не смогли сделать люди? А перебраться в вельботы — значило идти навстречу верной гибели. Куда бы ни идти, на север, на восток или на запад, чтобы добраться до суши, будь то Курилы или Алеутские острова, нужно преодолеть сотни миль. Октябрь уже на исходе, каждый день могли начаться осенние штормы. Утлые[173] суденышки сразу же станут их жертвами… Первый же шквал их разобьет… Но главное, пятьдесят шесть человек не смогут в них поместиться. А каковы шансы на спасение у оставшихся на «Святом Енохе»? Одна надежда, что их подберет какое-нибудь судно, появившееся в этой части Тихого океана!

Во время этого разговора доктор Фильоль спросил капитана Кинга:

— Когда мы с вами покидали Петропавловск, вы, конечно, знали, что рыбаки обнаружили морское чудовище, страх перед которым заставил их поспешно вернуться в порт?

— Да, — ответил капитан Кинг, — и, должен признать, экипаж «Рептона» был действительно очень напуган.

— Они верили в существование этого чудовища? — спросил месье Эрто.

— Они считали, что это кальмар, кракен или огромный осьминог, и я, в общем-то, думаю, а почему бы им в него не верить…

— А потому, — ответил доктор, — что эти осьминоги, кракены, кальмары не существуют, капитан.

— Не будем так категоричны, доктор, — заметил Ромэн Алотт.

— Давайте уточним, мой дорогой лейтенант. Да, какие-то не известные никому чудовища попадались, некоторых преследовали, ловили и даже поднимали на борт. И надо сказать, ни одно из них не обладало теми колоссальными размерами, которые им приписывают и которые являются чистейшей выдумкой. Я готов допустить, что гигантские морские животные способны в щепки разбить шлюпку, но что они могут увлечь на дно судно весом в несколько тонн — нет и еще раз нет!

— Я совершенно с вами согласен, — сказал капитан Буркар, — чудовищ, обладающих подобной мощью, следует отнести к разряду легенд.

— И тем не менее, — настаивал лейтенант Кокбер, — петропавловские рыбаки говорили, что они видели что-то вроде огромной морской змеи…

— И они были так напутаны, что поспешили вернуться в порт, — добавил капитан Кинг.

— Ну а вы, с тех пор как покинули Петропавловск, — спросил доктор Фильоль, — вы видели этого сторукого и пятидесятиглавого Бриарея,[174] этого потомка знаменитого античного гиганта, грозившего гибелью небесам, которого Нептун[175] заточил под Этной?[176]

— Нет, сударь, — ответил капитан Кинг.

— И однако «Святой Енох», так же как и, по всей вероятности, «Рептон», встречал обломки кораблей и вельботов, тела китов, погибших отнюдь не от удара гарпуна. Разве нельзя допустить, что опустошило эти края то самое чудовище, которое видели рыбаки из Петропавловска?

— Уж пусть не прогневаются месье Буркар и месье Фильоль, но это не только возможно, но даже и весьма вероятно, — заявил лейтенант Алотт.

— Ну вот что, лейтенант! — возразил доктор Фильоль. — До тех пор пока я не увижу его своими глазами… я не поверю.

— А вы, — обратился месье Буркар к капитану Кингу, — вы не считаете, что «Рептон» погиб в результате нападения кракена, змеи или кальмара?

— Нет, — ответил капитан Кинг, — нет… и тем не менее если послушать моих людей, то чьи-то огромные руки, чьи-то могучие щупальца схватили наше несчастное судно, опрокинули его и увлекли в бездну. Они только и говорили об этом, пока наши вельботы искали «Святой Енох».

— Ну, так я вам скажу, что на моем судне матросы думают то же, что и ваши, — сказал месье Буркар. — Большая часть экипажа убеждена, что подобные чудовища существуют. Бочар о них без конца рассказывает матросам всяческие истории. Он считает, что «Рептон» погубило какое-то необыкновенное животное, помесь змеи с осьминогом. Я же до тех пор, пока меня не убедят в обратном, буду утверждать, что наши корабли налетели на рифы, возникшие совсем недавно и потому не отмеченные ни на одной карте Тихого океана.

— В этом не должно быть сомнений, — добавил доктор Фильоль. — А Жан-Мари Кабидулен пусть болтает, что хочет!

Было девять часов вечера, и не оставалось никакой надежды, что «Святой Енох» ночью снимется с мели. Все знали, что в эту ночь уровень воды должен быть ниже, чем во время предыдущего прилива. Тем не менее, не желая упускать хоть малейшую возможность, капитан Буркар приказал спустить вельботы, загрузив их предварительно самыми тяжелыми деталями рангоута. Еще больше облегчить судно можно, только сняв стеньги и брам-стеньги вместе с такелажем, реями и парусами. Это очень тяжелая работа, и если даже допустить, что «Святому Еноху» повезет сняться с мели, то все равно первый же шторм разобьет лишившееся управления судно.

Короче, завтра, если туман рассеется, а солнце позволит сделать надежную обсервацию и окончательно разобраться в обстановке, будет виднее, что предпринять.

Впрочем, ни капитан Буркар, ни офицеры и не думали об отдыхе. Матросы не стали спускаться в кубрик, а остались на палубе. Тревога лишила их сна. Сон свалил только кое-кого из младших матросов и измученных моряков с «Рептона», сейчас их не смогли бы разбудить даже раскаты грома. Боцман Олив шагал взад и вперед на юте, в то время как группа из пяти или шести человек окружила бочара, и нетрудно себе представить, что рассказывал им Жан-Мари Кабидулен.

Разговор в кают-компании, как обычно бывает в подобных случаях, привел к тому, что каждый стал с еще большим жаром отстаивать свою точку зрения. Спор между доктором Фильолем и лейтенантом становился все жарче. Конец ему положило неожиданное происшествие.

— Внимание… внимание! — воскликнул месье Эрто, вскочив со своего места.

— Судно сошло с рифа, — добавил лейтенант Кокбер.

— Оно сейчас всплывет… оно плывет! — подтвердил Ромэн Алотт, чуть не свалившись со своего складного стула, который внезапно поехал по полу.

Корпус «Святого Еноха» содрогнулся от нескольких толчков. Казалось, что киль приподнялся, царапая каменистую поверхность рифа. Судно качнулось справа налево, и крен уменьшился. Месье Буркар и его спутники мгновенно покинули кают-компанию.

Чернота ночи из-за тумана казалась непроглядной: ни просвета, ни проблеска. Морская гладь переливалась едва заметными волнами, и даже у края рифа не было слышно плеска прибоя…

Когда месье Буркар появился на палубе, матросы уже были там. Почувствовав толчки, они тоже подумали, что судно вот-вот сойдет с рифа… После нескольких мгновений бортовой качки крен судна слегка уменьшился. Руль так сильно било, что боцман приказал закрепить перо руля с помощью тросов.

Тогда все закричали вслед за лейтенантом:

— Плывет… плывет!..

Капитан Буркар и капитан Кинг, склонившись над релингами, вглядывались в темную поверхность моря. И что особенно удивило обоих капитанов и всех, кто обратил на это внимание, так это то, что отлив достиг максимальной фазы. Следовательно, отнюдь не прилив позволил «Святому Еноху» слегка приподняться.

— Что же произошло? — спросил месье Эрто у боцмана.

— Судно явно немного приподнялось, но я боюсь, что поврежден руль.

— А теперь?

— А теперь, месье Эрто… оно еще более неподвижно, чем раньше.

Месье Буркар, доктор Фильоль и лейтенанты поднялись на ют, а матрос принес зажженный фонарь, так что собравшиеся могли, по крайней мере, видеть друг друга.

Может быть, у капитана и была мысль спустить вельботы, чтобы еще раз попытаться стащить судно с мели. Но так как «Святой Енох» снова замер в неподвижности, он понял, что этот маневр не даст результатов. Лучше подождать следующего дневного прилива и, если толчки возобновятся, попытаться освободиться.

Что касается этих толчков, то было неясно, чем они вызваны и каковы их результаты. Киль судна немного приподнялся, но его задний конец теперь еще плотнее примыкал к каменистой поверхности. А это говорило о том, что руль может быть поврежден.

— Должно быть, это именно так, — сказал капитан Буркар старшему офицеру, — мы ведь знаем, что глубина около рифа очень большая.

— А следовательно, капитан, — ответил месье Эрто, — достаточно сдвинуться назад на несколько футов, чтобы всплыть… Но как это сделать?

— Во всяком случае, — ответил месье Буркар, — совершенно очевидно, что положение судна изменилось, и кто знает, может быть сегодня ночью или завтра «Святой Енох» сам сойдет с рифа во время прилива?

— На это трудно рассчитывать, капитан, уровень прилива будет не повышаться, а наоборот, понижаться! Неужели придется дожидаться новолуния?

— Тогда мы будем оставаться в таком положении, Эрто, не меньше недели… При спокойном море «Святой Енох» не подвергается слишком большой опасности. Но погода вот-вот переменится, обычно на смену туманам приходят бешеные ураганы.

— И самое неприятное, что мы не знаем, где находимся.

— Если завтра солнце появится хоть на час, я смогу сделать обсервацию, и мы будем знать наше местоположение! Во всяком случае, можно быть уверенным, Эрто, что до аварии мы шли верным курсом… Нет, нас не могло снести течением на север больше, чем нужно… Поэтому я склоняюсь к объяснению, которое кажется наиболее приемлемым… Поскольку невозможно допустить, чтобы этот риф не был обозначен на картах, то, стало быть, он образовался совсем недавно.

— Я тоже так думаю, капитан, и «Святой Енох» имел несчастье на него налететь.

— Как и «Рептон» налетел на риф такого же происхождения. Но, благодарение Богу, наш корабль не затонул, и я не теряю надежды выпутаться из этого положения.

Такое объяснение казалось вполне правдоподобным месье Эрто, доктору Фильолю, боцману и, возможно, капитану Кингу. Что касается экипажа, то вот при каких обстоятельствах стало известно его мнение. Матросы беседовали, собравшись около грот-мачты. Всем было ясно одно: толчки вызваны не волнением, потому что море было ровным как зеркало, и не приливом, поскольку уровень воды над рифом понизился. И хотя крен влево немного уменьшился, «Святой Енох» сохранял абсолютную неподвижность. Все это и позволило гарпунеру Пьеру Кардеку заключить:

— Так, стало быть, этот риф… да… двигался сам риф!

— Риф двигался?! — воскликнули некоторые из его товарищей.

— Послушай, Кардек, ты, верно, принимаешь нас за идиотов, раз думаешь, что мы способны проглатывать подобную чепуху! — сказал кузнец Тома.

И очень правильно сказал!

Где это видано, чтобы риф двигался, словно буй, и качался на волнах, словно судно! Вот уж чего не следовало говорить бравым морякам, для кого море второй дом! И уж тем более никто не мог допустить мысли, что какое-то подводное движение могло изменить рельеф дна Тихого океана в этом месте!

— Расскажи это кому-нибудь другому! — воскликнул плотник Ферю. — Я повидал всякого, когда работал машинистом в театре. Но мы ведь не в опере и не в Шатле![177] Никакая команда не приведет в движение риф, если, конечно, он не из картона или не из разрисованного холста.

— Хорошо сказано; — одобрил гарпунер Тьебо, — и даже ни один младший матрос на борту не поверит таким байкам!

— Конечно нет, они скорее придумают что-нибудь еще более невероятное, чем согласятся с этим, в общем-то вполне естественным объяснением!

В этот момент гарпунер Дюрю довольно громко, чтобы его мог услышать капитан Буркар, все еще стоявший на юте, произнес:

— Все это ерунда… Дрыгнулся наш риф или нет, но неплохо бы знать, сможем ли мы с него сойти?

Этот вопрос волновал весь экипаж, но, увы, никто не мог дать на него ответа.

— Ну, ребята, — со смехом продолжил Ферю, — не надо говорить всем сразу! Не останется же «Святой Енох» здесь навсегда, словно устрица, прицепившаяся к своему утесу!

— Нет, — ответил голос, хорошо знакомый всему экипажу.

— Это вы, папаша Кабидулен, сказали «нет»? — спросил Пьер Кардек.

— Я.

— И вы утверждаете, что наш корабль в конце концов сдвинется с места?

— Да.

— Когда?

— Когда чудовище этого захочет.

— Какое чудовище? — воскликнуло одновременно несколько голосов.

— Чудовище, которое схватило «Святой Енох» своими руками или клешнями… чудовище, которое будет тащить его до конца… если только этим концом не будет самое дно Тихого океана.

Сейчас у матросов совсем не было охоты подшучивать над Жаном-Мари Кабидуленом с его кракенами и прочими морскими змеями. Им сейчас казалось, что прав бочар, а не капитан Буркар, старший офицер, доктор Фильоль и все те, кто отказывается разделять точку зрения Кабидулена.

Боцман Олив прикрикнул:

— Кончай болтать… старый пустомеля!

Но среди матросов раздался ропот. Было ясно, что они на стороне бочара.

Да! Всем, кто его слушал, это казалось совершенно очевидным… Какой-то морской великан свирепствовал в этих краях. Его-то и видели петропавловские рыбаки! Это он разбил суда, превратив их в обломки! Он вспорол брюхо китам, плавающим на поверхности моря. Он набросился на «Рептон» и увлек его на дно! Он схватил «Святой Енох» и держит его в своих объятиях.

Месье Буркар опасался, как бы слова папаши Кабидулена не вызвали паники. Старший офицер, лейтенанты и капитан спустились с юта.

И весьма своевременно… может быть, даже следовало сделать это раньше!

Да! Ужас лишил матросов хладнокровия. При мысли, что они находятся во власти огромного животного, они утратили способность трезво оценивать обстановку, и, совсем потеряв голову, готовы были броситься в шлюпки, подавая пример остальным.

— Назад… Назад! — крикнул капитан Буркар. — Или я размозжу голову первому, кто попытается покинуть судно!

Через открытое окно своей каюты он схватил лежавший на столе пистолет.

Месье Эрто, лейтенанты Кокбер и Алотт присоединились к капитану. Боцман Олив бросился в гущу матросов, чтобы восстановить порядок. Капитану же Кингу английские матросы больше не подчинялись.

Как остановить людей, обезумевших от мысли, что чудовище может увлечь их на дно океана?

Между тем судно стало содрогаться от новых толчков. Оно кренилось то на левый борт, то на правый. Корпус, казалось, разламывается. Мачты стонали. Бакштаги оборвались. Румпель так стремительно пошел к борту и с такой силой потянул штуртросы, что двое рулевых с трудом удерживали штурвал.

— По шлюпкам!.. по шлюпкам! — кричали все, не думая о том, что всем там не поместиться.

Месье Буркар понял, что экипаж окончательно выйдет из подчинения, если не принять суровых мер против виновника этой паники. А потому, подойдя к бочару, стоявшему около грот-мачты, крикнул:

— Это вы во всем виноваты, Кабидулен!

— Я… капитан?

— Да… вы! — ответил капитан и, повернувшись к боцману Оливу, приказал: — Заковать его и запереть в трюме!

Матросы зароптали. И тогда бочар сказал невозмутимо:

— Заковать… меня, капитан? Уж не потому ли, что я говорю правду?

— Правду? — воскликнул месье Буркар.

— Да!.. правду! — убежденно повторил Жан-Мари Кабидулен. И словно в подтверждение его слов, как при сильной килевой качке, сначала поднялся нос, затем корма судна. Одновременно в нескольких кабельтовых к югу послышался чудовищный рев. Огромная волна вздыбилась перед «Святым Енохом», и он с немыслимой скоростью понесся во мраке по поверхности Тихого океана.

Глава XIV НА СЕВЕР

Невиданной мощности сила мчала «Святой Енох» то на северо-восток, то на северо-запад.

Непроглядный мрак окутывал судно. Тщетно пытались капитан Буркар и лейтенанты определить направление. Ужас экипажа достиг апогея. На судне не осталось ни одной шлюпки, потому что все швартовы порвались в тот момент, когда судно бросилось вперед.

«Святой Енох» несся с такой скоростью, что стоять на палубе стало невозможно, настолько силен был воздушный поток. Люди лежали вдоль переборок, около мачт, цеплялись за кнехты; все ушли с юта, чтобы не быть выброшенными за борт. Матросы спустились в кубрик и укрылись на полубаке. Месье Буркар, капитан Кинг, доктор Фильоль, старший офицер и лейтенанты находились в кают-компании. Оставаться на палубе было опасно еще и потому, что каждую минуту могли рухнуть мачты.

Да и что тут можно поделать? В темноте ночи люди не видели и не слышали друг друга. Пространство заполнял непрерывный рев, ему вторил свист снастей. Но ветра не было. Если бы с такой яростью бушевал ветер, он бы рассеял плотный туман, и сквозь разрывы облаков видны были бы звезды.

— Нет, — сказал месье Эрто, — никакого ветра нет, а этот ураган вызван скоростью, с какой несется наш корабль.

— Должно быть, это чудовище обладает фантастической силой, — воскликнул лейтенант Алотт.

— Чудовище… чудовище! — проворчал месье Буркар.

И хотя это было похоже на правду, капитан Буркар, доктор Фильоль, старший офицер и боцман отказывались верить в существование животного — гигантской змеи или колоссальных размеров ящерицы, — способного с такой невероятной скоростью мчать судно водоизмещением пятьсот тонн. Это могла быть огромная волна, вызванная подводным толчком, или мощный тайфун. Капитан мог допустить все что угодно, только не абсурдные утверждения Жана-Мари Кабидулена!

Так прошла ночь. Судно мчалось все в том же направлении. Едва забрезжил рассвет, капитан Буркар и его спутники поднялись на палубу, посмотреть, что делается на море. Если бочар прав, то можно ожидать, что из воды покажется какая-нибудь часть тела животного. Тогда можно попробовать его смертельно ранить и освободить таким образом судно от его чудовищных объятий. Возможно, чудовище принадлежит к той разновидности головоногих, которые известны под названием осьминогов, — с лошадиной головой, клювом ястреба и щупальцами, плотно обвившимися вокруг корпуса «Святого Еноха». А может, оно относится к классу покрытых панцирем пресмыкающихся вроде ихтиозавров,[178] плезиозавров[179] или гигантских крокодилов? Или же это один из тех кальмаров и кракенов, уже встречавшихся в некоторых частях Атлантического и Тихого океанов, размеры которых даже невозможно себе представить?

Дневной свет едва пробивался сквозь плотную пелену тумана. Не было ни малейшей надежды, что он рассеется или хотя бы станет менее плотным. «Святой Енох» мчался с такой скоростью, что ветер хлестал в лицо картечью.[180] На палубе по-прежнему находиться было невозможно, месье Буркару и офицерам пришлось вернуться в кают-компанию. Боцман пытался доползти до релингов, но его отбросило назад с такой силой, что он чуть не разбился о трап кормовой надстройки.

— Тысяча чертей! — воскликнул он, когда два лейтенанта помогли ему подняться. — Я уж подумал, что не смогу поставить бутылку этой старой скотине Кабидулену.

Капитан Буркар успел, однако, заметить, что судно дает такой крен влево, что вот-вот опрокинется. Само собой разумеется, экипаж не покидал ни кубрика, ни полубака. В этом тумане было почти невозможно перебраться с кормы на нос судна. К счастью, на камбузе оставалось достаточно продуктов, сухарей и консервов, чтобы команда не голодала.

— Что же делать? — ломал голову старший офицер.

— Посмотрим, Эрто, — ответил месье Буркар, — это не может продолжаться долго.

— Если только нас не вынесет в Ледовитый океан, — сказал лейтенант Алотт.

— И если «Святой Енох» выдержит эту гонку! — добавил лейтенант Кокбер.

В этот момент к реву, доносившемуся, казалось, из самых глубин океана, присоединился страшный грохот.

Дотащившийся до двери кормовой надстройки боцман Олив крикнул:

— Все мачты сломаны!

Какое счастье, что в тот момент никто даже не пытался выйти на палубу. Ванты, тросы и штаги не выдержали бортовой и килевой качки. Стеньги и брам-стеньги вместе с реями рухнули. Некоторые из них торчали, еще поддерживаемые снастями, рискуя пробить обшивку судна. Удержались только мачты с марсами, о них бились превратившиеся в лохмотья паруса. Лишившееся управления судно мчалось вперед все с той же скоростью, а обломки мачт неслись вслед за ним в неукротимом движении на север.

— Бедный, бедный «Святой Енох»! — в отчаянии восклицал капитан Буркар.

До сих пор он не терял надежды, что судно продолжит плавание, как только снова окажется в нормальных условиях. Действительно, даже если морское чудовище и существует, то теперь очевидно, что, каким бы мощным оно ни было, ему не под силу увлечь «Святой Енох» в бездну… Иначе оно бы уже сделало это. А значит, в конце концов чудовище устанет тащить за собой такой груз и не захочет вместе с ним разбиться где-нибудь у берегов Азии или Америки.

Да! До этого момента капитан Буркар не терял надежды, что его судно останется целым и невредимым! Но на что можно надеяться сейчас, когда оно потеряло мачты и паруса и повреждения невозможно исправить.

Ситуация исключительная, и, видно, Жан-Мари Кабидулен был прав, говоря: «Никто не может сказать, что он уже все видел в море, всегда остается в запасе что-нибудь еще!»

Однако капитан Буркар и его офицеры не из тех, кто поддается панике. Пока палуба корабля у них под ногами, они не перестанут верить, что есть еще шансы на спасение… Только как справиться с отчаянием, охватившим экипаж?

Хронометры показывали восемь утра. Значит, прошло почти двенадцать часов с того момента, как «Святой Енох» сошел с рифа.

Сила, влекущая за собой судно, независимо от ее происхождения, казалась совершенно фантастической, как и та скорость, с какой она мчала его вперед. Впрочем, некоторые ученые вычислили — а чего только они не вычисляли и не вычислят в будущем — мощность некоторых китов. Кит длиной двадцать три метра и весом около семидесяти тонн обладает мощностью в сто сорок условных лошадиных сил, что соответствует примерно силе четырехсот двадцати живых лошадей. Такой мощностью не обладают даже самые совершенные паровозы. А потому, как говорил доктор Фильоль, не исключено, что наступит время, когда корабли будут буксироваться упряжкой китов, а воздушные шары — упряжкой орлов, кондоров или ястребов! Если судить по вышеприведенным данным, то можно себе представить мощность морского чудовища длиной в четыре-пять сотен футов!

Когда доктор Фильоль спросил у капитана, какова, по его мнению, скорость «Святого Еноха», — а она, между прочим, казалась неизменной, — тот ответил:

— Никак не меньше сорока лье в час.

— Так, стало быть, за двенадцать часов мы прошли около пятисот лье?

— Выходит, что так!..

Может показаться удивительным, но достоверно известны примеры еще большей скорости. И кстати, именно в Тихом океане было замечено следующее явление.

В результате сильного землетрясения океан вскипел огромными волнами от берегов Перу до австралийского побережья. Волны длиной в два лье преодолели расстояние почти в треть земной окружности, двигаясь с головокружительной скоростью сто восемьдесят три метра в секунду, или шестьсот пятьдесят километров в час. Волна с ревом неслась мимо многочисленных архипелагов Тихого океана, задолго возвещая о себе подводным волнением. Затем, преодолев или обогнув препятствие, устремлялась вперед с еще большей скоростью.

Об этом факте сообщалось в гаврской газете, и он был известен капитану Буркару. Рассказав о нем своим спутникам, капитан добавил:

— Вполне вероятно, что мы стали жертвами аналогичного явления. На дне океана произошло извержение вулкана, в результате чего образовался риф. На него и напоролся «Святой Енох». А затем, как после землетрясения в Перу, поднялась огромная волна цунами. Она сорвала нас с этого рифа и несет теперь на север.

— Это объяснение, — сказал месье Эрто, видя, что капитан Кинг одобрительно кивает головой, — кажется мне более правдоподобным, чем все эти россказни о морском чудовище.

— И какое чудовище, — добавил доктор Фильоль, — способно тащить наше судно со скоростью сорок лье в час!

— Попробуйте-ка сказать это Жану-Мари Кабидулену, — ответил боцман Олив, — и посмотрим, откажется ли он от своего кракена, или кальмара, или чудовища.

Но бочар мог сколько угодно упорствовать в своих фантастических утверждениях, это было сейчас не так важно. Гораздо важнее знать, до какой широты поднимется в этот день «Святой Енох».

Месье Буркар разложил карту и попытался определить местоположение судна. Вероятно, оно продолжает двигаться к северу. Следовательно, можно предположить, что судно обогнуло Командорские острова со стороны океана и пересекло Берингово море. Иначе оно бы уже разбилось об этот архипелаг или об Алеутские острова, расположенные немного восточнее. Нигде на горизонте земли не видно. При той скорости, с какой мчится «Святой Енох», он должен был уже пройти Берингов пролив. Ширина пролива не больше пятнадцати лье,[181] а потому достаточно отклониться на несколько миль к востоку или к западу, чтобы врезаться в Восточный мыс[182] на азиатском побережье или в мыс Принца Уэльского на американском побережье. Поскольку этого отклонения не произошло, то можно не сомневаться, что «Святой Енох» находится уже в Ледовитом океане.

Тогда доктор Фильоль спросил месье Буркара:

— На каком расстоянии от Ледовитого океана находился тот риф?

— Примерно семнадцать градусов, — ответил капитан, — а так как один градус — это двадцать пять лье, то в целом получается примерно четыреста двадцать пять лье.

— Таким образом, — уточнил месье Эрто, — мы, должно быть, находимся недалеко от семидесятой параллели.

70-я параллель — это граница Ледовитого океана, и в это время года полярные льды должны быть где-то совсем рядом.

Похоже, пятьдесят шесть моряков, находившихся на борту «Святого Еноха», ожидала ужаснейшая катастрофа. Их судну грозила гибель в пустыне Ледовитого океана. На этой широте за Беринговым проливом море уже начинает замерзать, появляются ледяные поля, айсберги, а дальше непреодолимые арктические льды. Что будет с экипажем, даже если он не погибнет при столкновении судна с айсбергом или рифом? Даже если морякам удастся по льдам добраться до Восточно-Сибирских островов, острова Врангеля или какой-нибудь другой группы островов, расположенных за сотни миль от азиатского или американского побережья? Что ждет их на этих непригодных для обитания островах без еды, без крова, среди невыносимых морозов, начинающихся в этой части Ледовитого океана уже в октябре? Перезимовать они там не смогут, а каким образом можно добраться до Сибири или до Аляски?

Влекущая судно огромная волна, выйдя из Берингова пролива на океанский простор, должна потерять и скорость и силу. Да и показания барометра внушали некоторую надежду: давление падало. В бушующем море, среди бешеных порывов ветра волна, наконец, выпустит судно из своих объятий. Однако что останется от него после первого арктического шторма? Какая страшная участь ожидает капитана Буркара и его спутников на потерявшем управление корабле, затерянном в ледяной пустыне!

Таково было положение, и ни энергия, ни ум, ни мужество моряков не в состоянии были его изменить.

Время шло к полудню. «Святой Енох» по-прежнему несся вперед, поворачиваясь по прихоти волн то бортом, то кормой, то носом. Ужас положения усугублялся тем, что судно было все так же окутано непроницаемой завесой тумана. Впрочем, из-за того, что выйти на палубу было невозможно, месье Буркар и офицеры могли видеть море только сквозь иллюминаторы кают-компании. А следовательно, не знали, есть ли поблизости земля, ближе к какому берегу пролива находится судно и виден ли на горизонте хоть какой-нибудь из островов, рассеянных в Ледовитом океане, о который может разбиться эта волна и «Святой Енох» вместе с ней!

Скорее всего это должно закончиться кораблекрушением, и в результате вряд ли останется в живых хоть один член экипажа!

— Когда же ты продырявишься, проклятый туман, когда? — восклицал лейтенант Алотт.

Во второй половине дня давление так упало, что туман наконец-то рассеялся и, образуя завитки и кольца, ушел в высоту. Солнца не было, но пространство очистилось до самого горизонта. К четырем часам дня «Святой Енох» как будто начал сбавлять скорость. Неужели он наконец обретет свободу?

Только ведь все равно судно потеряло управление. А если капитану Буркару удастся поставить хоть какие-нибудь паруса? Тогда судно сможет повернуть на юг.

— Все, что угодно, — сказал месье Эрто, — только бы не врезаться в льдину.

В это время боцман Олив попытался выйти из кают-компании. Сопротивление воздуха стало уже не таким сильным, и ему это удалось. Месье Буркар, капитан Кинг, доктор Фильоль и лейтенанты последовали за ним. Они встали у релингов по левому борту, держась за кнехты.

Жан-Мари Кабидулен, плотник, кузнец, гарпунеры, дюжина матросов, английских и французских, вышли из кубрика и заняли наблюдательный пост в коридоре между фальшбортом и салотопкой.

«Святой Енох» шел курсом на север-северо-восток, уносимый широкой волной, высота которой уменьшалась одновременно со скоростью.

Никакой земли на горизонте.

Что же касается морского чудовища, к которому якобы уже в течение двадцати часов прикован корабль, то, что бы там ни говорил бочар, оно так и не показалось.

У моряков снова затеплилась надежда, и под ободряющие слова капитана Буркара к ним стало возвращаться мужество. А боцман Олив счел даже уместным поддразнить Жана-Мари Кабидулена по поводу его крокодило-спруто-драко-крака.

— Ты проиграл свою бутылку, старина! — сказал он, похлопывая его по плечу.

— Я ее выиграл, — возразил папаша Кабидулен, — только ни тебе, ни мне не придется ее выпить.

— Что?!.. ты утверждаешь, что твое чудовище…

— Оно все еще здесь… и если хорошенько присмотреться, то можно различить то его хвост, то голову!

— Все это существует только в твоей дурацкой башке.

— Оно держит нас в своих клешнях… и не отпустит… и я знаю, куда оно нас ведет.

— Оно нас ведет туда, откуда мы вернемся, старина! — возразил боцман Олив. — И ставлю кроме бутылки тафии еще бутылку рома, что мы вернемся целыми и невредимыми.

Жан-Мари Кабидулен пожал плечами и бросил на своего товарища такой презрительный взгляд, какого тот сроду у него не видал!

Наклонившись над планширом, бочар смотрел на воду, искренне уверенный, что видит там голову чудовища, напоминающую лошадиную, с огромным клювом и густой гривой. А в нескольких сотнях футов — огромный хвост, вздымающий на необъятном пространстве высокие волны. И наблюдая за ним, матросы смотрели на все происходящее глазами бочара!

Никакой земли на севере видно не было, зато на обширном пространстве перемещались плавучие льдины. По-видимому, «Святой Енох» вышел из Берингова пролива в Ледовитый океан. В этот ранний час невозможно сделать необходимые наблюдения, чтобы выяснить, как далеко зашли они за 70-ю параллель.

Внезапно матрос Гастине, поднявшись на марс фок-мачты, крикнул во весь голос:

— Впереди слева по борту льдина!

В трех милях к северу виднелось ледяное поле. От его зеркально ровной поверхности отражались косые лучи солнца, и в глубине вырисовывался гребень ледяной горы. На льду сидели стаи птиц — чайки, кайры, поморники, — а по краю льдины ползало множество тюленей.

Льдина находилась в трех или четырех милях, и судно несло прямо на нее. Ветер был не слишком силен, но огромная волна все еще мчалась по поверхности моря среди сталкивающихся кусков льда, чтобы в конце концов разбиться о непреодолимую ледовую преграду.

Тяжелые потоки воды обрушивались на палубу «Святого Еноха», фальшборты которого были сломаны во время падения фок-мачты. В какой-то момент судно дало такой крен, что вода залила палубу до самого юта. Если бы люки трюма не выдержали, то судно могло пойти камнем ко дну.

С приближением темноты шторм усилился, на судно обрушились чудовищные снежные вихри.

Наконец, около семи часов вечера волна в последний раз приподняла «Святой Енох» и швырнула его на лед. Корабль, скользя, пересек ледяное поле и уперся в ледяные глыбы.

Глава XV РАЗВЯЗКА

Трудно сказать, в какой части Ледовитого океана очутился «Святой Енох» после почти двадцатичетырехчасовой гонки, когда его сорвало с рифа.

Туман рассеялся, и месье Буркар определил, что судно движется на запад-северо-запад. Если оно не отклонилось от этого курса по выходе из Берингова пролива, то, возможно, он и его товарищи смогут добраться до суши, двигаясь к сибирскому побережью или близлежащим островам. Тогда возвращение будет менее мучительным, чем путешествие через бесконечные пространства американской Аляски.

Спустилась ночь, темная и холодная: было 10° ниже нуля по Цельсию. Удар оказался настолько сильным, что мачты и корпус судна треснули одновременно. Просто чудо, что никто серьезно не пострадал — все ограничились ушибами. Перелетев через релинги, матросы очутились на льду. Месье Буркар и офицеры — вместе с ними.

Сейчас не оставалось ничего другого как дожидаться рассвета. Поэтому благоразумнее вернуться на борт, а не оставаться долгие часы на открытом воздухе, что капитан и приказал сделать. И хотя не было возможности развести огонь ни в кают-компании, ни в кубрике, все же на судне можно укрыться от метели и яростного ветра. А на рассвете капитан Буркар решит, как действовать дальше.

Ударившись о льдину, «Святой Енох» выпрямился. Но какие непоправимые повреждения! Множество пробоин в корпусе, пробита палуба, сломаны переборки.

Однако офицеры с грехом пополам устроились в кормовой надстройке, а матросы — в трюме и в кубрике.

Такова была развязка катастрофы, вызванной изменением рельефа дна океана между 50-й и 70-й параллелью.

Что же станет теперь с моряками «Святого Еноха» и «Рептона»?

В разгромленной кают-компании месье Буркару и старшему офицеру удалось найти карты, и теперь при свете фонаря они пытались определить местонахождение «Святого Еноха».

— Эта волна несла нас на северо-запад Ледовитого океана с вечера двадцать второго до вечера двадцать третьего.

— И со скоростью не меньше сорока лье в час! — уточнил месье Эрто.

— Следовательно, — заключил капитан, — весьма вероятно, мы находимся в районе острова Врангеля.

Если месье Буркар не ошибался, если льдина упиралась в эту землю, находящуюся поблизости от сибирского побережья, то морякам придется всего лишь пересечь пролив Лонга,[183] чтобы добраться до самой северной оконечности Чукотки. Вероятно, было бы лучше, если бы «Святой Енох» снесло на запад к Восточно-Сибирским островам. От устья Лены возвращение гораздо проще, так как в этой части Якутии нет недостатка в населенных пунктах.

В общем ситуация не казалась безысходной. У потерпевших кораблекрушение имелись шансы на спасение. Конечно, их ожидают трудности, лишения, утомительные переходы! Придется пройти сотни миль по ледяным полям, не имея возможности укрыться от непогоды и безжалостных морозов! А кроме того, добраться до сибирского берега можно только тогда, когда пролив Лонга полностью покроется льдами.

— Ужаснее всего, — заметил месье Эрто, — что повреждения на «Святом Енохе» невозможно исправить! А то можно было бы прорубить проход во льдах и снова выйти в море.

— И не осталось ни одного вельбота! — добавил месье Буркар. — Можно, конечно, попытаться построить необходимое количество шлюпок из обломков «Святого Еноха», чтобы разместить в них пять десятков людей, но боюсь, наши запасы продуктов кончатся раньше, чем мы завершим работу.

Рассвело, и над горизонтом показалось тусклое, холодное, почти не дававшее тепла солнце. На восток и на запад, насколько хватало взгляда, тянулось ледяное поле. На юге виднелся пролив Лонга, забитый льдинами, зимние морозы превратят их в сплошную ледяную поверхность вплоть до азиатского побережья. Но пока этого не произошло, месье Буркар и его спутники не могут добраться до континента.

Все покинули корабль, и капитан приказал начать осмотр «Святого Еноха». После осмотра не осталось никаких иллюзий: корпус раздавлен при ударе о льдину, фортимберсы разбиты, обшивка оторвана от шпангоутов,[184] многие детали набора корабля поломаны, ахтерштевень[185] оторвало от киля, руль разбит. Плотник Ферю и кузнец Тома решительно заявили, что исправить такие повреждения нет ни малейшей возможности.

Следовало принять решение: или, забрав продукты, отправиться в путь в тот же день и двигаться на запад, где море, должно быть, уже полностью покрылось льдом; либо разбить лагерь и ждать момента, когда пролив Лонга можно преодолеть пешком.

Мнения разделились. Но ясно одно: не могло быть и речи о том, чтобы оставаться здесь до наступления тепла. Даже если пробить здесь нечто вроде пещеры в нижней части льдины, как это делали некоторые китобои, разве можно прожить здесь еще семь или восемь месяцев? Ведь тут пятьдесят шесть человек, а пищи, даже если ограничиваться только самым необходимым, хватит на две, максимум на три недели. Рассчитывать на охоту и рыбную ловлю рискованно. Вместо дров можно использовать обломки корабля. Но надолго ли их хватит? Возлагать надежду на появление какого-нибудь корабля не приходится — пройдет добрых две трети года, прежде чем здесь возобновится судоходство.

А потому месье Буркар принял решение отправляться в путь, как только будут готовы сани, в которые, за отсутствием собак, впрягутся люди.

Этот план, предложенный экипажем «Святого Еноха», был без возражений принят и моряками «Рептона».

Возможно, англичане предпочли бы передвигаться отдельно. Но они не могли этого сделать из-за отсутствия продуктов, а на таких условиях капитан Буркар не согласился бы отдать им их долю.

Впрочем, абсолютной уверенности, что потерпевшие точно определили местонахождение ледяного поля, ни у кого не было. Действительно ли они поблизости от острова Врангеля? Когда доктор Фильоль спросил об этом капитана, тот ответил:

— Трудно дать категорический ответ на ваш вопрос. Если бы сохранились мои инструменты, я смог бы определить, где мы находимся. Однако я почти уверен, что мы поблизости от острова Врангеля, если только тут нет течения, которое может сносить льдину к востоку или к западу от Берингова пролива.

Гипотеза[186] капитана казалась правдоподобной. Но как, не имея никаких точек отсчета, определить, является ли ледовое поле неподвижным или его сносит течением?

Действительно, в этой части Ледовитого океана есть два течения. Одно, появляясь с северо-запада, огибает мыс Дежнева на Чукотском полуострове, другое идет с севера и, соединяясь с первым, поднимается вдоль побережья Аляски до мыса Барроу.[187]

Итак, решение отправиться в путь принято. По приказу капитана папаша Кабидулен, плотник и кузнец принялись за работу. Из досок и рангоутного дерева со «Святого Еноха» — его корпус все еще служил морякам укрытием — необходимо сделать сани. Следовало взять с собой как можно больше дров. Их можно нарубить из мачт и реев.

Если не терять времени зря, то на всю работу понадобится три дня. Свою помощь предложили и англичане, и месье Буркар ее принял, зная, что она будет необходима в пути. Когда впереди такой длинный переход с тяжелыми санями за спиной, каждый человек на счету.

Много раз оба капитана, лейтенанты и доктор Фильоль поднимались на гребень ледяной горы, склоны которой были не слишком крутыми. С высоты трехсот футов радиус обзора достигал пятидесяти километров. Но сквозь свои подзорные трубы они так и не обнаружили никакой земли. На юге было море, покрытое льдинами, а не сплошное ледяное поле! И по всей вероятности, пройдет еще несколько недель, прежде чем пролив Лонга полностью замерзнет, если, конечно, это был пролив Лонга.

В течение трех дней белые медведи в лагере не появлялись. Два или три раза эти весьма опасные животные показывались среди льдов, но каждый раз исчезали, как только их пытались преследовать.

Наконец, вечером двадцать шестого октября сани были готовы. На них погрузили ящики с консервами, мясом, овощами и сухарями, солидный запас дров, свернутые паруса, предназначенные для устройства палаток, когда снежные бури заставят путников остановиться в пути.

На следующий день, проведя последнюю ночь в кают-компании и кубрике, пообедав последний раз на борту, капитан Буркар и его экипаж, а также капитан Кинг и его спутники, отправились в путь.

У каждого защемило сердце, и от волнения сжало горло. Моряки все время оглядывались на обломки, еще недавно бывшие кораблем, пока ледяная гора окончательно не скрыла от них то, что еще недавно было «Святым Енохом».

И когда по-прежнему неунывающий боцман Олив сказал бочару: «Ну что, старик… похоже, мы все-таки выпутаемся и снова увидим гаврскую пристань…», тот лаконично ответил: «Мы… кто знает?.. но не «Святой Енох».

Нет необходимости подробно описывать все перипетии путешествия по ледяному полю. Больше всего путешественники опасались, что им не хватит дров и продуктов, если переход затянется.

Маленький караван двигался вперед в строгом порядке. Возглавляли отряд лейтенанты. Иногда они уходили вперед на одну-две мили, чтобы найти обходной путь, когда дорогу перегораживали торосы.[188] И измученным путешественникам приходилось огибать высокие ледяные горы, что сильно удлиняло путь.

Температура, как обычно бывает в этих широтах в начале зимы, колебалась между 20° и 30° ниже нуля.

Дни шли за днями, а к югу от ледяного поля море все так же было покрыто плавучими льдинами. Месье Буркар заметил, что довольно сильное течение[189] сносит эти льдины на запад, то есть в направлении пролива Лонга, западный вход в который они, вероятно, уже миновали. Южнее должно находиться Восточно-Сибирское море, ограниченное с запада Восточно-Сибирскими и Ляховскими островами.

Обсуждая со своими офицерами возможные случайности, капитан Буркар высказывал предположение, что придется идти к островам, находящимся в нескольких сотнях миль от континента. Каравану удавалось проходить не больше дюжины миль за двадцать четыре часа, двенадцать из которых отводились на отдых и сон. А поскольку в этих широтах дни в октябре короткие и солнце описывает над горизонтом короткую дугу, то измученный отряд вынужден был продолжать свой путь и в полутьме.

Однако мужественные моряки не жаловались. Англичане тоже держались безупречно. Они тащили сани наравне с французами. Когда месье Буркар давал сигнал остановки, то из парусов, натянутых на шесты, устраивали палатки, разводили костер, раздавали пищу, готовили какой-нибудь горячий напиток, грог или кофе, и все засыпали до утра.

И какие же испытывали они мучения, когда ветер начинал дуть с неслыханной яростью, когда по ледяному полю мела пурга и приходилось идти против ветра сквозь плотную, слепящую белую поземку. Люди не видели друг друга уже в нескольких метрах. Ориентировались только по компасу, но его словно взбесившаяся стрелка практически не давала никаких указаний.

Месье Буркар — а он признавался в этом только месье Эрто — чувствовал себя словно затерянным среди этих бесконечных пустынных просторов. Поэтому старался двигаться вдоль края ледяного поля, где бились морские волны, вместо того чтобы идти прямо на юг. Но там путь преграждало море. Может, следовало, положившись на удачу, попробовать добраться до сибирского берега на этих плавучих льдинах? Нет, по мере того как температура будет падать, льдины, прижимаясь друг к другу, в конце концов покроют все море прочной ледяной коркой. Но если, прежде чем море замерзнет, пройдет еще несколько недель? Тогда, несмотря на строгую экономию, продукты и дрова, которые теперь брали только для приготовления пищи, могут кончиться раньше, чем люди доберутся до континента.

Кое-кто из младших матросов был уже на пределе, и доктор Фильоль делал все возможное, чтобы поддержать их силы. От скольких тягот были бы избавлены наши путешественники, будь у них хоть одна упряжка собак, каких используют обычно в Сибири и на Камчатке. Наделенные удивительным чутьем, эти животные находят дорогу в пургу и метель, в то время как их хозяева оказываются не в состоянии ориентироваться.

Так продвигались они до девятнадцатого ноября.

Двадцать четыре дня прошло с начала пути, но морякам пока не удалось спуститься на юго-запад, где месье Буркар надеялся увидеть выступающую в море часть континента в районе Ляховских островов.

Продукты уже на исходе. Не позже чем через двое суток потерпевшие кораблекрушение вынуждены будут разбить свой последний лагерь и ожидать там ужаснейшую из смертей!

— Корабль!.. корабль!

Этот крик Ромэна Алотта раздался утром двадцатого ноября, и все взоры обратились к судну, которое лейтенант увидел первым.

Это был трехмачтовый барк, китобоец. Поставив все паруса, подгоняемый свежим северо-западным ветром, он шел по направлению к Берингову проливу.

Месье Буркар и его товарищи бросили сани и, собрав последние силы, побежали к краю ледяного поля. Они стали подавать сигналы и стрелять из ружей.

Их заметили и услышали… Судно легло в дрейф, от него отошли две шлюпки.

Через полчаса наши страдальцы были на борту, спасенные этим, можно сказать, ниспосланным Провидением судном.

Это судно «Уорлд» из Белфаста под командованием капитана Морриса, поздно закончившее свою китобойную кампанию, направлялось в Новую Зеландию.

Нечего и говорить, что морякам «Святого Еноха» и «Рептона» был оказан самый горячий прием. С каким интересом все слушали почти фантастический рассказ о гибели обоих кораблей!

Месяц спустя «Уорлд» высадил всех оставшихся в живых моряков в Данидине.

Прощаясь с капитаном Буркаром, капитан Кинг сказал:

— Вы приняли нас на борту «Святого Еноха», и я благодарю вас за это…

— Как и мы благодарим вашего соотечественника капитана Морриса за то, что он взял нас на борт «Уорлда», — ответил капитан Буркар.

— Стало быть, мы квиты, — заключил англичанин.

— Выходит, что так…

— Всего доброго…

— Всего доброго!

Вот и все.

Что касается кракена, кальмара, спрута, морского змея, можете называть его как угодно, то, несмотря на бесконечные пророчества папаши Кабидулена, «Уорлд» благополучно пересек морские просторы от Ледовитого океана до Новой Зеландии, так и не повстречавшись с ним. Да и месье Буркару и его спутникам также не удалось обнаружить его во время плавания от Новой Зеландии до Европы. Лейтенанты Кокбер и Алотт в конце концов согласились, что «Святой Енох» гнала и вынесла на льдину гигантская, несущаяся с огромной скоростью волна. Ну а Жан-Мари Кабидулен, как и большая часть экипажа, по-прежнему верил в свое морское чудовище.

Во всяком случае никто не может с уверенностью сказать, что в океанских глубинах водятся подобные животные. А потому, пока ихтиологи не убедятся в их существовании и не решат, к какому виду и роду они относятся, лучше легенде оставаться легендой.

Капитан и его спутники вернулись в Гавр. На этот раз, увы, не на борту «Святого Еноха»!

Однако благодаря продаже первой партии жира в Виктории на Ванкувере, все неплохо заработали, а страховая компания выплатила стоимость погибшего судна. Капитан долго не мог без слез вспоминать о своем корабле, брошенном у подножия арктического айсберга.

А боцман Олив и папаша Кабидулен, не забыв о пари, поставили друг другу и выигранные и проигранные бутылки тафии и рома.

— Ну что, старина, — сказал боцман, — ты все еще в него веришь?

— Еще бы… после всего, что с нами случилось, — ответил бочар.

— Так ты утверждаешь, что видел эту скотину?

— Как сейчас тебя.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я тоже скотина?

— Хочу… раз ты в нее не веришь!

— Ну спасибо!

Как видите, бочар остался при своем мнении. Он по-прежнему убежден в существовании чудовища и в своих бесконечных рассказах постоянно возвращается к приключениям «Святого Еноха».

Одно известно достоверно: больше Жан-Мари Кабидулен в плавания не ходил.

Великолепная Ориноко

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I ГОСПОДИН МИГЕЛЬ И ЕГО УЧЕНЫЕ ДРУЗЬЯ

— Этой дискуссии, похоже, конца не будет, — сказал господин Мигель, прерывая яростный спор своих коллег.

— Конечно, нет, — ответил господин Фелипе, — если для этого я должен поступиться своими убеждениями и согласиться с точкой зрения господина Баринаса.

— Ну а я ни за что не соглашусь с мнением господина Фелипе! — заявил господин Баринас.

Уже добрых три часа эти упрямцы беспрерывно спорили. Яблоком раздора явилась знаменитая южноамериканская река, главная водная артерия Венесуэлы, Ориноко[190]. Ученые пытались уточнить, в каком направлении движется Ориноко в своем верхнем течении. С востока на запад, как указывали последние карты? Или же — с юго-запада на северо-восток? В последнем случае Атабапо или Гуавьяре вряд ли можно было бы считать притоками Ориноко.

— Атабапо — это и есть Ориноко, — решительно утверждал господин Фелипе.

— Нет, Ориноко — это Гуавьяре, — не менее категорично возражал господин Баринас.

Что касается господина Мигеля, то он разделял точку зрения современных географов, считавших, что Ориноко берет свое начало в той части Венесуэлы[191], которая граничит с Бразилией[192] и Британской Гвианой[193], и, следовательно, вся река находится на территории Венесуэлы. Однако попытки господина Мигеля примирить своих друзей остались безуспешными, ибо у них был еще один весьма существенный повод для разногласий.

— Нет, — твердил один, — Ориноко берет свои истоки в Колумбийских Андах[194], и Гуавьяре, которую вы считаете притоком, и есть Ориноко; верхнее течение ее проходит по территории Колумбии[195], а нижнее — по территории Венесуэлы.

— Заблуждение, — возражал другой, — Ориноко — это Атабапо, а не Гуавьяре.

— Ах, друзья мои, что до меня, так мне приятнее считать, что одна из самых прекрасных рек Америки несет свои воды исключительно на территории нашей страны.

— Тут дело не в самолюбии, — возразил господин Баринас, — а в географической истине. Гуавьяре...

— Нет!.. Атабапо! — воскликнул господин Фелипе.

Противники вскочили, готовые вцепиться друг в друга.

— Господа... господа! — увещевал их господин Мигель, мягкой натуре которого претили шумные споры.

На стене комнаты, где бушевали эти географические страсти, висела карта, на которой пунктиром были обозначены 972 квадратных километра территории Соединенных Штатов Венесуэлы. Она претерпела значительные изменения под воздействием политических событий. Все началось с того дня, когда (в 1499 году) спутник флорентинца Америго Веспуччи[196], Охеда[197], высадившись на берегу озера Маракайбо, обнаружил посреди лагун деревушку на сваях и назвал ее Венесуэла, или «Маленькая Венеция». Затем — Война за независимость[198] под предводительством Боливара[199], создание генерал-капитаната Каракас[200]. И, наконец, после отделения в 1839 году от Колумбии, Венесуэла стала независимым государством.

Цветные линии делили округ Ориноко на три провинции: Баринас, Гвиана, Апуре. На карте четко вырисовывались все особенности рельефа и многочисленные разветвления больших и малых рек. Хорошо была видна морская граница от провинции Маракайбо, со столицей того же имени, до разветвленного устья Ориноко, отделяющего Венесуэлу от Британской Гвианы.

Эта карта подтверждала правоту господина Мигеля, а не его коллег. Река описывала свой элегантный полукруг именно на территории Венесуэлы; и на первом изгибе, где Апуре вливает в нее свои воды, и на втором, где в нее впадают берущие свои истоки в Андах Гуавьяре и Атабапо, она носила великолепное имя Ориноко.

Что же заставляло господина Баринаса и господина Фелипе столь упорно искать ее истоки в горах Колумбии? А не в Серра-Париме[201], рядом с Рораймой[202], возвышающейся на 2300 метров, словно гигантский пограничный столб между выступами трех южноамериканских государств — Венесуэлы, Бразилии и Британской Гвианы.

Справедливости ради следует сказать, что наши географы были не одиноки в своих сомнениях. Несмотря на утверждения отважных исследователей, добравшихся почти до самых истоков Ориноко, Диаса де ла Фуэнте в 1760 году, Бобадильи в 1764-м, Роберта Шомбурга в 1840-м. Несмотря на экспедицию храброго французского путешественника Шaфанжона[203], водрузившего французский флаг на склонах Паримы, сочащейся водами нарождающейся Ориноко, — да! Несмотря на столь многочисленные и убедительные свидетельства, вопрос все еще оставался спорным для иных недоверчивых умов, столь же ненасытных в своей жажде доказательств, как и их учитель Святой Фома[204].

Однако было бы большим преувеличением утверждать, что в году 1893-м, к которому относятся описываемые события, этот вопрос серьезно волновал жителей страны. Другое дело — два года назад, когда Испания, взяв на себя роль арбитра[205], установила окончательно границы между Колумбией и Венесуэлой, пограничные проблемы тогда еще могли бы их заинтересовать. Весьма вероятно, что вопрос о границе с Бразилией также не оставил бы их равнодушными. Но из 2 250 000 жителей, среди которых было 325 000 индейцев, «прирученных» или свободно живущих в лесах и саваннах[206] 50 000 негров, метисов[207], белых, иностранцев или английских, итальянских, голландских, французских, немецких фарангос, лишь ничтожное меньшинство могло бы всерьез заинтересоваться этой географической проблемой.

Тем не менее достоверно известно, что существовали два венесуэльца — вышеупомянутый Баринас, отстаивающий право Гуавьяре, и вышеупомянутый Фелипе, отстаивающий право Атабапо называться Ориноко. Плюс некоторое количество их единомышленников, готовых в случае необходимости оказать им поддержку.

Не следует, однако, считать, что господин Мигель и двое его друзей принадлежали к породе лысых, седобородых, закосневших в науке ученых. Ни в коей мере! Да, они были учеными, и все трое пользовались заслуженной известностью не только в своей стране, но и за ее пределами. Но самому старшему из них было сорок пять лет, а двум другим — и того меньше. В их жилах, как и в жилах знаменитого Боливара и большинства белых обитателей Южной Америки, текла баскская кровь[208], быть может, с примесью корсиканской[209] или индейской, но ни в коем случае не негритянской крови. А отсюда — их пылкий и неукротимый темперамент.

Эти три географа ежедневно встречались в библиотеке университета Сьюдад-Боливара[210] и там, вопреки принятому накануне решению не возобновлять спора, вновь затевали бесконечные дискуссии по поводу Ориноко. Даже убедительнейшие доказательства французского исследователя не могли сломить упорства сторонников Атабапо и Гуавьяре.

Образчики их аргументов мы привели в начале нашего рассказа. Спор возобновлялся каждый раз с новой силой, и все попытки господина Мигеля умерить географический пыл своих коллег оставались бесплодными. Тут были бессильны и его внушительная внешность — высокий рост, благородное аристократическое лицо, окаймленное черной с серебристой проседью бородой — в стиле той, что носил основатель испано-американского государства, — и его влияние в научном мире.

В тот день господин Мигель вновь и вновь повторял своим звучным, спокойным, проникновенным голосом:

— Не горячитесь, друзья мои! Течет Ориноко с востока или с запада, она все равно остается венесуэльской рекой, матерью всех водных артерий республики...

— Дело не в том, чья она мать, — ответил пылкий Баринас, — а в том, чья она дочь, где она родилась, в бассейне Паримы или в Колумбийских Андах.

— В Андах... в Андах?! — иронически возразил господин Фелипе, пожимая плечами.

Было очевидно, что ни тот, ни другой не уступит и каждый останется при своем мнении в вопросе о генеалогии[211] Ориноко.

— Послушайте, дорогие коллеги, — сказал господин Мигель, все еще надеясь примирить противников, — достаточно взглянуть на эту карту, чтобы убедиться в следующем: откуда бы она ни текла, а особенно если она течет с востока, Ориноко описывает плавную дугу, в то время как Атабапо и Гуавьяре придали бы ей форму нелепого зигзага...

— Не все ли равно, будет это плавная дуга или зигзаг, — воскликнул господин Фелипе.

— Важно, чтобы это соответствовало характеру рельефа, — закончил господин Баринас.

Действительно, совершенство формы вряд ли могло быть аргументом в споре. Речь ведь шла о географическом явлении, а не о произведении искусства. А потому аргументация господина Мигеля била мимо цели. Он это почувствовал. Тогда, чтобы изменить характер дискуссии, он решил прибегнуть к другим доводам. Вряд ли и они смогут примирить противников, но, возможно, заставят их, словно сбившихся со следа собак, броситься вдогонку за третьим кабаном.

— Хорошо, — сказал господин Мигель, — давайте посмотрим на проблему с другой стороны. Вы утверждаете, Фелипе, да еще с каким жаром, что Атабапо — это не приток нашей великой реки, а сама Ориноко...

— Да, утверждаю.

— А вы, Баринас, с не меньшим пылом отводите эту роль Гуавьяре.

— Именно.

— А не может ли так быть, — продолжил господин Мигель, — что вы оба заблуждаетесь?

— Оба! — воскликнул господин Фелипе.

— Нет, только один, — решительно сказал господин Баринас, — и это Фелипе.

— Выслушайте меня до конца, — возразил господин Мигель. — У Ориноко есть и другие притоки, не менее значительные и полноводные, чем Атабапо и Гуавьяре. Например, Каура — на севере, Апуре и Мета — на западе, Касикьяре и Икуапа — на юге. Взгляните на карту. Так вот, я спрашиваю, почему бы не считать за Ориноко один из этих притоков, а не вашу Атабапо, мой дорогой Баринас, и не вашу Гуавьяре, мой дорогой Фелипе?

Подобная мысль была высказана впервые, а потому неудивительно, что наши спорщики не сразу нашлись, что ответить. Им и в голову не приходило, что не только Атабапо и Гуавьяре могут претендовать на роль истока Ориноко.

— Послушайте, — воскликнул господин Баринас, — это же несерьезно, вы шутите, господин Мигель.

— Напротив, очень серьезно, и я нахожу естественным, логичным и, следовательно, вполне допустимым, что и другие притоки могут оспаривать право быть истинной Ориноко.

— Вы шутите! — возразил и господин Фелипе.

— Я никогда не шучу, если речь идет о географических вопросах, — серьезно ответил господин Мигель. — На правом берегу в верхнем течении Падамо есть...

— Ваша Падамо — просто ручей по сравнению с моей Гуавьяре, — возмутился господин Баринас.

— Ручей, который географы считают не менее значительным, чем Ориноко, — ответил господин Мигель. — На левом берегу находится Касикьяре...

— Ваша Касикьяре — не больше чем ручеек по сравнению с моей Атабапо! — возопил господин Фелипе.

— Ручеек, по которому, однако, осуществляются коммуникации между бассейном Ориноко и бассейном Амазонки. На том же берегу находится Мета.

— Ваша Мета — просто водопроводный кран!

— Кран? Но здесь берет истоки река, которая, по мнению экономистов, станет в будущем связующим звеном между Европой и колумбийскими территориями!

Эрудиция господина Мигеля позволяла ему без труда парировать любые возражения оппонентов.

— На том же берегу есть еще пересекающая льяносы[212] Апуре, судоходная на протяжении пятисот километров.

Фелипе и Баринас молчали. Они были совершенно ошарашены натиском коллеги.

— Наконец, — добавил господин Мигель, — на правом берегу есть Кучиверо, Каура, Карони...

— Когда вы закончите перечисление... — начал господин Фелипе.

— Тогда мы поспорим, — закончил, скрестив руки, господин Баринас.

— Я закончил, — ответил господин Мигель, — и если вы хотите знать мое мнение...

— А вы полагаете, оно того заслуживает? — иронически-высокомерно спросил господин Баринас.

— Очень сомневаюсь! — заявил господин Фелипе.

— Так вот оно, мои дорогие коллеги. Ни один из этих притоков не может считаться главной рекой, той, которую законно называют Ориноко. А следовательно, я полагаю, это название не может быть отнесено ни к Атабапо, как считает мой друг Фелипе...

— Заблуждение! — отрезал тот.

— Ни к Гуавьяре, как считает мой друг Баринас...

— Совершеннейшая ересь! — непринужденно заявил последний.

— Из чего я заключаю, — добавил господин Мигель, — что Ориноко следует называть верхнюю часть реки, истоки которой находятся в массиве Парима. Ее воды орошают территорию только нашей республики, и никакой другой. Атабапо и Гуавьяре придется довольствоваться ролью простых притоков, что является вполне логичным с географической точки зрения.

— Которую я не разделяю, — возразил господин Фелипе.

— Которую я категорически отвергаю, — добавил господин Баринас.

В результате вмешательства господина Мигеля уже не два, а три человека принялись яростно отстаивать права Гуавьяре, Ориноко и Атабапо. Спор длился еще час и, возможно, так никогда бы и не кончился, если бы Фелипе и Баринас вдруг не воскликнули:

— Ну что ж... Едем!

— Едем? — озадаченно переспросил господин Мигель, совершенно не ожидавший подобного предложения.

— Да! — ответил господин Фелипе. — Едем в Сан-Фернандо, и если там я не докажу вам со всей очевидностью, что Атабапо — это Ориноко...

— А я, — добавил господин Баринас, — если я не смогу вас убедить, что Ориноко — это Гуавьяре...

— Тогда я, — закончил господин Мигель, — заставлю вас признать, что Ориноко — это Ориноко!

Вот каким образом и при каких обстоятельствах решились наши географы на подобное путешествие. Может быть, эта новая экспедиция наконец-то позволит выяснить, где находятся истоки Ориноко. Если, конечно, допустить, что сведения предшествующих исследователей не полностью достоверны.

Впрочем, они собирались подняться вверх по течению всего лишь до городка Сан-Фернандо[213], где Гуавьяре и Атабапо текут на расстоянии нескольких километров друг от друга. Когда же будет установлено, что они — не более чем притоки, то придется признать правоту господина Мигеля. И подтвердить гражданский статус Ориноко, коего недостойные реки намеревались ее лишить.

Сказано — сделано. А потому господин Мигель и его коллеги решили незамедлительно провести в жизнь родившееся в результате бурной дискуссии решение. Это произвело большое впечатление в научном мире, в высшем обществе Сьюдад-Боливара и вскоре привело в волнение всю Венесуэльскую республику.

Иные города напоминают людей, которые, прежде чем обрести окончательное и постоянное место жительства, долго колеблются и выбирают. Именно так обстояло дело с главным городом провинции Гвиана, возникшим на правом берегу Ориноко в 1576 году. Первоначально он располагался в устье Карони и назывался Сан-Томе, затем, десятью годами позже, был передвинут на пятнадцать лье[214] вниз по течению. Сожженный англичанами по приказу Уолтера Рэли[215], он был вновь отстроен в 1764 году на сто пятьдесят километров выше по течению в том месте, где ширина реки не превышает четырехсот саженей. Отсюда и его название Ангостура («Узкий»), позже замененное на Сьюдад-Боливар.

Центр провинции расположен в ста лье от дельты[216] Ориноко, уровень воды в которой, отмечаемый на возвышающейся посередине реки скале Пьедра-дель-Мидио, существенно меняется в зависимости от времени года.

Согласно последней переписи, в городе двенадцать тысяч жителей плюс обитатели предместья Соледад на левом берегу реки. Город тянется от бульвара Аламеда[217] до квартала «Сухой собаки». Название более чем странное, так как этот квартал расположен в низине и потому больше других страдает от наводнений, вызываемых внезапными и обильными паводками.

Главная улица с ее общественными зданиями, элегантными магазинами и крытыми галереями, дома на склонах сланцевого холма, прихотливо разбросанные среди зеленых кущ сельские жилища, озерки, образованные разветвлениями реки, оживленное движение парусных и паровых судов в порту, свидетельствующее об интенсивной торговле на реке и на суше, — все это радовало взоры и оставляло неизгладимое впечатление.

Железная дорога, ведущая в Соледад, вскоре соединит Сьюдад-Боливар со столицей Венесуэлы Каракасом. А это позволит расширить торговлю кожами, кофе, хлопком, индиго, какао, табаком, начавшуюся после открытия в долине Юруари золотоносных кварцевых жил.

Итак, известие о том, что трое ученых, членов Венесуэльского географического общества, намерены разрешить вопрос об Ориноко и двух ее притоках, вызвало живой отклик в стране. Боливарцы — люди экспансивные, страстные, пылкие. В дело вмешались газеты, выступая в поддержку сторонников Гуавьяре, Атабапо и Ориноко. Публика заразилась их энтузиазмом. Можно было подумать, что эти реки грозят изменить свое течение, покинуть пределы республики и эмигрировать в иную часть Нового Света, если их роль не будет оценена по достоинству.

Таило ли в себе серьезные опасности это путешествие вверх по реке? Да, в известной степени, для путешественников, которые могут рассчитывать только на собственные силы. Но разве разрешение этого жизненно важного вопроса не заслуживало некоторых жертв со стороны правительства? Разве это не было поводом использовать армию, которая могла бы насчитывать двести пятьдесят тысяч человек и никогда не располагала и десятой долей от этого количества? Почему не предоставить в распоряжение исследователей хотя бы одну роту из этой армии, состоявшей из шести тысяч солдат, семи тысяч генералов? Не говоря уже о высшем офицерском составе? (Документальным сведениям об этнографических достопримечательностях, приводимым Элизе Реклю[218], можно доверять.)

Но господа Мигель, Фелипе и Баринас не нуждались в таком количестве телохранителей. Они будут путешествовать за свой счет, и им не нужно иной охраны кроме пеонов[219], жителей льяносов, матросов и проводников, живущих на берегах реки. Они лишь повторят то, что было сделано до них первопроходцами науки. Впрочем, ученые не собирались продвигаться выше расположенного на слиянии Атабапо и Гуавьяре Сан-Фернандо. Нападение же индейцев возможно лишь в верхнем течении реки, где обитали независимые и воинственные племена, потомки карибов[220], которых не без оснований считали виновными в грабежах и убийствах. Однако ниже Сан-Фернандо, на другом берегу, около устья Меты путешественника поджидает не слишком приятная встреча с не склонными подчиняться законам гуахибо и со свирепыми кива[221], чья жестокость была известна не только на берегах Ориноко, но и в Колумбии.

Вот почему в Сьюдад-Боливаре были весьма обеспокоены судьбой двух французов, отправившихся в путешествие примерно два месяца назад. Поднявшись вверх по течению, миновав устье Меты, они двинулись через места, населенные кива и гуахибо, и с тех пор о них не было никаких известий.

Действительно, в верхнем течении Ориноко, пока что недостаточно изученном и, в силу своей удаленности, лишенном торговых и административных связей с венесуэльскими властями, хозяйничали местные кочевые племена, весьма опасные для путешественников. Индейцы, ведущие оседлый образ жизни на западе и севере великой реки, занимаются главным образом сельским хозяйством и отличаются весьма кротким нравом, чего никак нельзя сказать об индейцах, живущих в саванне. Всегда готовые к грабежу, и по природной склонности и по необходимости, они не останавливаются ни перед предательством, ни перед убийством.

Удастся ли когда-нибудь укротить эти свирепые и непокорные племена? Удастся ли цивилизовать жителей равнин верхней Ориноко, как это удалось сделать с жителями льяносов? Кое-кто из миссионеров[222] пытался этого добиться, но, увы, почти безрезультатно.

Один из них, француз из иностранной миссии, уже несколько лет жил в этом диком краю. Были ли вознаграждены его мужество и вера? Удалось ли ему цивилизовать эти дикие племена и приобщить их к христианской религии? Смог ли мужественный пастырь миссии Санта-Хуана объединить вокруг себя индейцев, всегда упорно отвергавших любые попытки приобщить их к цивилизации?

Но вернемся к господину Мигелю и его коллегам. Они отнюдь не собирались углубляться в эти отдаленные районы в сердце горного массива Рорайма. Однако, если бы этого потребовали интересы географической науки, они без колебаний двинулись бы к истокам Ориноко или Гуавьяре или Атабапо. Их друзья все-таки надеялись, — и не без оснований, — что вопрос будет разрешен на слиянии трех рек. Большинство, впрочем, считали, что спор будет решен в пользу Ориноко, которая, вобрав в себя три сотни рек и пробежав 2500 километров, разветвляясь на пятьдесят рукавов, впадает в Атлантический океан.

Глава II СЕРЖАНТ МАРСЬЯЛЬ И ЕГО ПЛЕМЯННИК

Отъезд нашего географического трио, исполнителям которого никак не удавалось настроить свои инструменты, был намечен на двенадцатое августа, в самый разгар сезона дождей.

Накануне отъезда около восьми часов вечера двое путешественников беседовали, сидя в номере гостиницы «Сьюдад-Боливар». Сквозь открытое окно, выходящее на бульвар Аламеда, в комнату проникал легкий, освежающий ветерок. Младший из путешественников встал и сказал своему спутнику по-французски:

— Послушай меня, мой дорогой Марсьяль, прежде чем лечь спать, я тебе напомню, о чем мы договорились перед отъездом.

— Как вам будет угодно, Жан...

— Ну вот, ты уже забыл свою роль!

— Мою роль?

— Да... ты должен говорить мне «ты»...

— Верно! Черт меня побери! Но что вы хотите... Нет! Что ты хочешь? Я еще не привык...

— Не привык, мой бедный сержант!.. Только подумай, что ты говоришь! Вот уже месяц, как мы покинули Францию, и ты все время говорил мне «ты», пока мы плыли от Сен-Назера до Каракаса.

— Это верно! — вздохнул сержант Марсьяль.

— А теперь, когда мы прибыли в Боливар, откуда должно начаться наше путешествие, которое сулит нам столько радости... А может быть, столько разочарований и горя...

Жан произнес эти слова с глубоким волнением. Голос у него прервался, в глазах блеснули слезы. Но, увидев тревогу на суровом лице сержанта Марсьяля, он овладел собой и, ласково улыбнувшись, сказал:

— А теперь, когда мы добрались до Боливара, ты забываешь, что ты мой дядя, а я — твой племянник.

— Надо же быть таким тупицей! — воскликнул сержант, крепко стукнув себя по лбу.

— Ладно, не огорчайся! Выходит, что не ты будешь приглядывать за мной, а я... Послушай, Марсьяль, ведь это же нормально, что дядя говорит «ты» своему племяннику?

— Нормально.

— И разве я не подавал тебе пример с самого начала плавания, обращаясь к тебе на «ты»?

— Да. Значит, я должен звать тебя...

— Малыш! — воскликнул Жан со всей энергией.

— Да... малыш... малыш! — повторил сержант, и в его устремленном на племянника взоре светилась нежность.

— И не забудь, — добавил Жан, — что малыш по-испански «pequeсo» — ударение на последнем слоге.

— Pequeсo, — повторил сержант Марсьяль. — Да, это слово я выучил. И еще штук пятьдесят других. А больше, как ни старайся, не получается.

— Ну разве можно быть таким бестолковым! — воскликнул Жан. — Разве я не занимался с тобой каждый день во время нашего плавания на «Перейре»?

— Что ты хочешь, Жан? Каково мне, старому солдату, который всю жизнь говорил по-французски, учить на старости лет эту андалузскую[223] тарабарщину! Право же, мне не под силу разыгрывать из себя странствующего идальго.

— Ничего, выучишь, мой милый Марсьяль.

— Ну пятьдесят-то слов я уже выучил. Я могу попросить есть: Deme listed algo de comer; пить: Deme usted de beber; спать: Deme usted una cama; спросить, куда идти: Enseсeme usted el camino; сколько это стоит: Cuanto vale esto? Я еще могу сказать спасибо: Gracias! — и здравствуйте: Buenas dias; и добрый вечер: Buenas noches; и как вы себя чувствуете: Como esta usted? — и еще я могу ругаться, как арагонец[224] или кастилец[225]: Carambi de carambo de caramba.

— Хватит... хватит! — воскликнул Жан, краснея. — Я тебя этим ругательствам не учил, и, пожалуйста, не употребляй их на каждом шагу.

— Ничего не поделаешь, Жан, давняя солдатская привычка. Мне кажется, что без всех этих «Черт побери!», «Разрази меня гром!» разговор становится скучным и пресным. А потому мне нравится в этом испанском жаргоне, на котором ты говоришь как сеньора...

— Что же, Марсьяль?

— Ну конечно же ругательства! Их тут не меньше, чем всех остальных слов.

— И естественно, их-то ты и запоминаешь в первую очередь.

— Не буду спорить, Жан, но полковник де Кермор, если бы я все еще служил под его командой, не стал бы меня судить за все эти «трам-тарарам».

При имени полковника де Кермора судорога пробежала по выразительному лицу юноши, а в глазах сержанта Марсьяля блеснули слезы.

— Знаешь, Жан, — продолжил он, — скажи мне Господь: «Сержант, через час ты сможешь пожать руку твоему полковнику, но потом я испепелю тебя молнией», я бы ответил: «Хорошо, Господи... готовь свою молнию и целься прямо в сердце!»

Жан подошел к старому солдату и вытер ему слезы, с нежностью глядя на этого сурового, доброго и чистосердечного человека, готового на любое самопожертвование. Тот привлек к себе Жана и обнял его.

— Ну, это уже лишнее, — улыбнулся Жан. — Не забывай, особенно на людях, что я — твой племянник, а дядюшка должен обращаться с племянником сурово.

— Сурово! — воскликнул сержант Марсьяль, воздевая к небу свои большие руки.

— Ну конечно же. Помни: я — племянник, которого тебе пришлось взять с собой в путешествие. Поскольку ты опасался, что он наделает глупостей, если оставить его одного дома.

— Глупостей!

— Племянник, из которого ты хочешь сделать солдата, как ты сам...

— Солдата!

— Да... солдата... которого следует держать в строгости и не скупиться на наказания, когда он их заслуживает.

— А если он их не заслуживает?

— Заслужит, — ответил Жан, улыбаясь, — потому что он всего лишь нерадивый новобранец.

— Нерадивый новобранец!

— А когда ты его накажешь на людях...

— Я попрошу у него прощения наедине! — воскликнул сержант Марсьяль.

— Это уж как тебе будет угодно, только чтобы никто не видел. А теперь, мой друг, пора спать. Отправляйся в свою комнату, а я останусь здесь.

— Хочешь, я буду дежурить у твоей двери? — спросил сержант.

— В этом нет необходимости. Мне ничто не угрожает.

— Конечно, но все-таки...

— Если ты будешь меня так баловать с самого начала, то тебе не удастся роль свирепого дядюшки!

— Свирепого! Разве я могу быть с тобой свирепым?

— Надо... Чтобы не вызывать подозрений.

— Жан, скажи, зачем ты решил ехать?

— Это мой долг.

— Почему ты не остался там, в нашем доме в Шантене[226], или в Нанте?[227]

— Да пойми же, я должен был ехать.

— Разве я не мог один отправиться в это путешествие?

— Нет.

— Я привык идти навстречу опасностям, это мое ремесло. Я всю жизнь только это и делал. А потом, мне не страшно то, что опасно для тебя.

— Вот потому я и решил стать твоим племянником, дядюшка.

— Ах, если бы я мог спросить совета у моего полковника! — воскликнул сержант Марсьяль.

— Каким образом? — спросил Жан, нахмурившись.

— Нет... это невозможно! Но если в Сан-Фернандо мы получим точные сведения, если нам суждено его увидеть, что он скажет?

— Он поблагодарит своего старого сержанта за то, что он откликнулся на мои мольбы, за то, что он позволил мне предпринять это путешествие! Он сожмет тебя в объятьях и скажет, что ты выполнил свой долг, как я выполнил мой!

— Ну вот, — проворчал сержант Марсьяль, — ты этак из меня веревки вить начнешь.

— На то ты мой дядюшка. Но, повторяю, никаких нежностей на людях, не забывай этого.

— Не на людях... Это приказ!

— А теперь, мой милый Марсьяль, ложись спать, и спокойной ночи. Наш пароход отходит на рассвете, надо не опоздать.

— Спокойной ночи, Жан.

— Спокойной ночи, мой друг, мой единственный друг! До завтра, и да хранит нас Бог!

Сержант Марсьяль вышел, плотно закрыл за собой дверь, убедился, что Жан повернул ключ, закрывшись изнутри. Некоторое время он стоял неподвижно, приложив ухо к двери и прислушиваясь к словам долетавшей до него молитвы. Потом, убедившись, что юноша лег, направился в свою комнату и вместо молитвы повторял, ударяя себя в грудь: «Да!.. Да хранит нас Господь, потому что все это чертовски трудно!»

Кто были эти двое французов? Откуда родом? Что привело их в Венесуэлу? Почему они решили изображать племянника и дядю? Какова цель их плавания по Ориноко и где должно завершиться их путешествие?

Пока что мы не можем дать внятного ответа на эти вопросы. Это сделает будущее. Только в его власти удовлетворить наше любопытство. Однако из вышеприведенного разговора можно заключить следующее. Оба француза были бретонцы, жители Нанта. Это не вызывало сомнений. Гораздо труднее было определить, какие узы их связывали и кто такой полковник де Кермор, одно упоминание о котором вызывало у обоих такое глубокое волнение.

Что касается юноши, то на вид ему было лет шестнадцать — семнадцать, не больше. Он был среднего роста, но крепкого для своих лет сложения. Когда он отдавался своим привычным мыслям, лицо его становилось суровым и даже печальным; но мягкий взгляд, улыбка, обнажавшая мелкие белоснежные зубы, теплый цвет лица, покрывшегося загаром за время последнего плавания, делали его очаровательным.

Старший — ему было лет шестьдесят — являл собой воплощение старого служаки. Такие тянут солдатскую лямку до последнего. Выйдя в отставку унтер-офицером, он остался при полковнике де Керморе, спасшем ему жизнь на поле битвы во время войны 1870—1871 годов[228], сокрушительное поражение в которой положило конец Второй империи. Он был из породы тех славных Солдат, которые остаются в семье своего бывшего командира; ворчливо-преданные, они становятся правой рукой хозяина дома, нянчат детей, втихаря их балуют, дают им первые уроки верховой езды, сажая их верхом себе на колено, и первые уроки пения, обучая их полковым маршам.

Высокий и худой, сержант Марсьяль в свои шестьдесят лет еще сохранил солдатскую выправку и изрядную физическую силу. Служба закалила его, африканский зной и русские морозы оказались ему нипочем. Силенок ему было не занимать, да и мужества тоже. Он не боялся никого и ничего, разве что опасался своего горячего нрава. Но какое доброе и нежное сердце у этого старого рубаки, и чего он только не сделает для тех, кого любит! Однако, похоже, на всем свете он любил только двоих — полковника де Кермора и Жана, дядюшкой которого согласился стать.

И как он печется об этом юноше, какими заботами его окружает вопреки своему решению быть с ним суровым. Но попробуйте-ка у него спросить, зачем нужна эта притворная строгость, зачем играет он эту столь неприятную для него роль, и вы увидите, как свирепо он на вас посмотрит и какими неблагозвучными словами посоветует вам не лезть не в свои дела. Что он и делал во время долгого плавания через Атлантический океан, разделяющий Старый и Новый Свет. Едва кто-нибудь из пассажиров «Перейре» пытался завязать дружбу с Жаном или оказать ему какую-нибудь услугу, что так естественно во время долгого плавания, как тут же появлялся ворчливый и неприветливый дядюшка и весьма нелюбезно ставил на место непрошеного доброхота.

На племяннике был свободного покроя дорожный костюм, пиджак и широкие брюки, сапоги на толстой подошве, белая панама на коротко остриженных волосах. Дядюшка же был затянут в длинный военный мундир, но без нашивок и эполет. Никакими силами невозможно было убедить сержанта, что просторная одежда гораздо больше подходит к венесуэльскому климату. Единственно, что удалось Жану, так это заставить его сменить фуражку на белую панаму и тем спасти упрямца от жгучих солнечных лучей.

Сержант Марсьяль подчинился приказу, хотя про себя ворчал, что плевать он хотел на это солнце, которому ни за что не пробить его железную башку, покрытую густыми жесткими волосами.

Само собой разумеется, что чемоданы дяди и племянника, хоть и не очень большие, содержали все необходимое для такого путешествия: одежду, белье, предметы туалета, обувь, одеяла и, конечно, большое количество патронов и оружие. Два револьвера — для племянника, два — для сержанта Марсьяля. Не считая карабина, которым сержант, будучи прекрасным стрелком, надеялся при необходимости воспользоваться.

При необходимости? Разве плавание по Ориноко грозит такими же опасностями, что и путешествие по Центральной Африке, и нужно быть все время настороже? Разве по берегам реки постоянно бродят банды жестоких и кровожадных индейцев?

И да и нет.

Как следовало из разговоров господина Мигеля, господина Фелипе и господина Баринаса, нижнее течение Ориноко от Сьюдад-Боливара до устья Апуре не представляло никакой опасности; в средней части, между устьем Апуре и Сан-Фернандо, следовало опасаться индейцев племени кива. Что же касается верхнего течения, то проживающие там индейцы все еще пребывали в состоянии абсолютной дикости.

Вы, конечно, помните, что путешествие господина Мигеля и его коллег должно было завершиться в Сан-Фернандо. А каковы были намерения сержанта Марсьяля и его племянника? Собирались они плыть дальше вверх по течению и, быть может, до самых истоков Ориноко? Кто мог бы сказать! Они и сами не знали этого.

Было достоверно известно, что полковник де Кермор четырнадцать лет назад покинул Францию и отправился в Венесуэлу. Что он там делал, как сложилась его судьба, какие обстоятельства заставили его покинуть родину, ничего не сказав даже своему старому товарищу по оружию? Возможно, дальнейшее развитие событий даст ответ на эти вопросы. Разговоры же между племянником и дядей не позволяли делать никаких конкретных выводов.

Пока можно рассказать лишь о том, что три недели назад, покинув свой дом в Шантене недалеко от Нанта, они сели на пароход трансатлантической компании «Перейре», направлявшийся к Антильским островам[229]. А оттуда другой пароход доставил их в порт Каракаса Ла-Гуйара. Затем по железной дороге они за несколько часов добрались до столицы Венесуэлы. Там они провели всего неделю. У них не было времени на осмотр этого не слишком богатого достопримечательностями, но зато весьма живописного города, одна часть которого расположена на равнине, а другая — более чем на тысячу метров выше. Единственно, что они сделали, — поднялись на высокий холм, называемый Голгофой[230]. Оттуда открывается вид на множество домов. Все они — облегченной конструкции, что объясняется постоянной опасностью землетрясений. Во время землетрясения 1812 года погибли двенадцать тысяч человек.

Но и кроме этого множества домов — в этом городе более ста тысяч жителей — в Каракасе есть на что посмотреть. Парки, почти сплошь состоящие из вечнозеленых растений, президентский дворец, прекрасный собор, террасы, ведущие к великолепному Карибскому морю...

Однако сержанту Марсьялю и его племяннику было недосуг любоваться красотами венесуэльской столицы. Неделю, проведенную в городе, они потратили на сбор сведений о путешествии, которое намеревались предпринять и которое, возможно, приведет их в весьма удаленные и малоизученные районы Венесуэльской Республики. Пока что они располагали весьма неопределенными сведениями и надеялись пополнить их в Сан-Фернандо. А оттуда Жан готов был двигаться дальше, вплоть до самых опасных территорий в верхнем течении Ориноко.

Если бы сержант Марсьяль попытался отговорить Жана от столь опасного предприятия, он натолкнулся бы — и старому солдату это было доподлинно известно — на удивительные в таком юном существе упорство и совершенно несгибаемую волю и ему пришлось бы отступить.

Вот почему эти два француза, прибывшие накануне в Сьюдад-Боливар, на следующий день были уже на борту парохода, курсирующего в нижнем течении Ориноко.

— Да хранит нас Бог, — сказал Жан, — и пусть он хранит нас как на пути туда, так и на обратном пути!

Глава III НА БОРТУ «СИМОНА БОЛИВАРА»

«Ориноко берет свои истоки в земном раю», — записал в своем дневнике Христофор Колумб[231].

Когда Жан впервые процитировал это высказывание великого генуэзского мореплавателя, сержант Марсьяль лаконично ответил:

— Посмотрим!

И вероятно, он был прав, ставя под сомнение это утверждение знаменитого первооткрывателя Америки. К разряду легенд следовало бы отнести и утверждение, что великая река течет из страны Эльдорадо, которое, однако, разделяли первые исследователи края, такие как Охеда, Пинсон, Кабрал, Магеллан, Вальдивия, Сармьенто и их многочисленные последователи.

Но где бы ни были ее истоки, неоспоримо одно: Ориноко описывает огромную дугу между 3-й и 8-й параллелью к северу от экватора и выходит за пределы 70° западной долготы. Венесуэльцы гордятся своей рекой, и в этом отношении господин Мигель, господин Фелипе и господин Баринас ничем не отличались от своих соотечественников.

Не исключено, что они готовы были публично выступить против Элизе Реклю, который в восемнадцатом томе своей «Новой всеобщей географии» ставит Ориноко на девятое место после Амазонки, Конго, Параны, Нигера, Янцзы, Брахмапутры, Миссисипи и реки Святого Лаврентия. Разве не могли бы они сослаться на исследователя девятнадцатого века Диего Ордаса? А он говорил: индейцы называют ее Парагуа, что означает «Большая вода». Несмотря на столь веские доказательства, они все же воздержались от публичных выступлений и поступили весьма благоразумно, ибо нелегко было бы опровергнуть основательный труд французского географа.

В шесть часов утра двенадцатого августа «Симон Боливар» — нет ничего удивительного в том, что судно носило это имя, — готов был к отплытию. Пароходы только несколько лет назад начали совершать рейсы между городом и селениями, расположенными на берегах Ориноко, и то лишь до устья Апуре. Однако благодаря Венесуэльской компании маленькие суда два раза в месяц отправлялись вверх по течению Апуре, доставляя пассажиров и грузы в Сан-Фернандо и даже в порт Нутриас.

А поэтому наши двое путешественников — их путь лежал дальше вверх по течению Ориноко — покинут «Симон Боливар» в нескольких милях от устья Апуре и в районе деревушки Кайкара пересядут в примитивные индейские лодки.

Конструкция «Симона Боливара» позволяла ему совершать плавания по рекам, где уровень воды существенно меняется в зависимости от сезона. Подобные суда, очень малого водоизмещения, с плоским днищем и одним колесом сзади — его вращает мощная паровая машина, — курсируют также по реке Магдалена в Колумбии. Они напоминают плот, на котором находится некое сооружение с трубами двух паровых котлов впереди. Это сооружение завершается спардеком[232]. Здесь находятся салон, пассажирские каюты. Сюда же принимают грузы. В целом суда эти похожи на американские пароходы с их огромными балансирами[233] и рычагами. Все это сооружение, вплоть до капитанской каюты и штурманской рубки, над которой водружен флаг Республики, выкрашено яркой краской. Следует заметить, что топки котлов пожирают прибрежные деревья, оставляя по обоим берегам Ориноко широкие полосы вырубленных лесов.

В районе Сьюдад-Боливара, в четырехстах двадцати километрах от устья, почти не ощущается действие приливной волны, что весьма затрудняет движение судов вверх по течению. В дождливый сезон вода, даже в центре провинции, может подняться на десять—пятнадцать метров. Но обычно уровень воды в Ориноко повышается постепенно, начиная с середины августа, достигает высшей точки в конце сентября, а затем так же плавно понижается с ноября по апрель.

Таким образом, путешествие господина Мигеля и его коллег было предпринято в период, благоприятный для научных исследований патриотов Атабапо, Гуавьяре и Ориноко.

Множество единомышленников, пришедших проводить наших географов, толпились у причала. А ведь это было только начало путешествия. Можно себе представить, что будет твориться, когда они вернутся! Провожающие приветствовали путешественников громкими криками. Сквозь шум, ругань матросов и грузчиков и оглушительный свист пара доносились крики:

— Да здравствует Гуавьяре!

— Да здравствует Атабапо!

— Да здравствует Ориноко!

Несмотря на усилия господина Мигеля, бурные дискуссии то и дело грозили перейти в ссору.

Сержант Марсьяль и его племянник, стоя на спардеке, с изумлением наблюдали за этими сценами, не в силах понять, что же здесь происходит.

— Чего хотят эти люди? — воскликнул старый солдат. — Это наверняка какая-нибудь революция...

Бывалый служака ошибался: в испано-американских государствах революции не происходят без участия военных. А у причала не было видно ни одного из семи тысяч генералов венесуэльского штаба.

Жан и сержант Марсьяль недолго будут оставаться в неведении, так как можно не сомневаться, что господин Мигель и его коллеги продолжат свой географический спор на борту парохода.

Капитан дал приказ отдать концы, и провожающим пришлось покинуть судно. Наконец-то после всей этой суматохи на борту остались только пассажиры и экипаж.

С берега еще раздавались прощальные приветствия, крики «Виват!» в честь Ориноко и ее притоков, а «Симон Боливар», оставляя позади пенистый след, вышел тем временем на середину реки. Через четверть часа город скрылся за поворотом левого берега. Следом исчезли из виду и последние дома Соледада — справа.

Венесуэльские льяносы занимают площадь примерно пятьсот квадратных километров. Они представляют собой почти сплошь равнины. Лишь кое-где встречаются едва уловимые глазом возвышенности, называемые здесь «банкос», либо холмы с обрывистыми склонами — «месас»[234]. По мере приближения льяносов к горам возвышенности, однако, становятся чуть заметнее. Равнины, называемые «бахос», тянутся вдоль рек. Вот по этим просторам, зеленеющим в сезон дождей, желтым и даже почти бесцветным в сухое время года, несет Ориноко свои воды.

Впрочем, любознательным пассажирам «Симона Боливара» нужно было бы всего лишь обратиться к господам Мигелю, Фелипе и Баринасу, чтобы получить исчерпывающую информацию о гидрографических[235] и географических особенностях реки. Ведь эти трое ученых были готовы в любую минуту дать подробнейшие сведения о прибрежных деревушках и селениях, о притоках Ориноко, об оседлых и кочевых племенах. Пожелай только того пассажиры, и трое добросовестнейших чичероне с любезной поспешностью поделились бы с ними своими знаниями.

Правда, большинство пассажиров «Симона Боливара» вряд ли узнали бы что-либо новое. Они уже раз двадцать плавали вверх и вниз по течению, одни — до устья Апуре, другие — до городка Сан-Фернандо-де-Атабапо. Большинство из них были торговцами, доставлявшими товары либо в глубь страны, либо в порты на восточном побережье. Торговали они, главным образом, какао, мехами, кожей, медной рудой, фосфатами. А также — строительным лесом, резными деревянными изделиями, красителями, бобовыми, каучуком, сальсапарелью[236] и, наконец, скотом. На равнинах ведь сильно развито животноводство.

Венесуэла расположена в экваториальной зоне. Средняя температура здесь 25—30°, но на самом деле, как во всех гористых странах, она изменчива. Жарче всего в районах, расположенных между прибрежными и западными Андами, преграждающими путь морским ветрам и не позволяющими северо-восточным пассатам[237] смягчать климат.

В тот день небо было затянуто дождевыми облаками, встречный западный ветер создавал приятное ощущение свежести, и пассажиры не слишком страдали от жары.

Устроившись на палубе, сержант Марсьяль и Жан любовались берегами реки.

Большинство же пассажиров были равнодушны к этому зрелищу, за исключением трех географов, оживленно обсуждавших мельчайшие детали ландшафта[238].

Конечно, обратись к ним Жан, они с радостью ответили бы на все его вопросы. Но, во-первых, суровый и бдительный сержант Марсьяль ни за что не позволил бы посторонним вступить в разговор со своим племянником. А, во-вторых, тот и не нуждался ни в чьей помощи. Разбираться в селениях, островах и изгибах реки ему позволял надежный путеводитель, книга господина Шафанжона. Автор ее поведал о двух путешествиях, которые он совершил по поручению министра народного образования Франции. Во время первого путешествия в 1884 году Шафанжон исследовал нижнее течение Ориноко от Сьюдад-Боливара до устья Кауры, включая этот крупный приток. Второе путешествие в 1886—1887 годах было посвящено исследованию реки от Сьюдад-Боливара до ее истоков. Повествование французского ученого было столь подробным и точным, что Жан надеялся извлечь из него немалую пользу.

Само собой разумеется, что сержант Марсьяль предусмотрительно запасся достаточным количеством пиастров[239], необходимых для всех дорожных расходов. А также — стеклянными украшениями, тканями, ножами, зеркальцами, жестяной посудой и грошовыми безделушками, что должно было содействовать установлению контактов с индейцами льяносов. Вся эта мишура наполняла ящики, составленные вместе с остальным багажом в глубине дядюшкиной каюты, смежной с каютой племянника.

Жан, положив книгу на колени, внимательно вглядывался в скользящие перед его взором берега. Нужно сказать, что путешествие его соотечественника было сопряжено с гораздо большими трудностями, так как он вынужден был пройти под парусом или на веслах путь до устья Апуре, куда теперь пассажиров доставляли пароходы. Однако выше устья Апуре возникали непреодолимые для пароходов препятствия, а потому сержанту Марсьялю и его юному спутнику предстояло вернуться к этому примитивному и не слишком комфортабельному способу передвижения.

Утром «Симон Боливар» прошел мимо Орокопиче. Остров этот щедро снабжает сельскохозяйственной продукцией главный город провинции. В этом месте русло Ориноко сужается до девятисот метров, но выше по течению становится почти в три раза шире. С палубы Жану хорошо была видна вся равнина, монотонность которой нарушалась круглящимися тут и там холмами. В полдень все пассажиры — их было человек двадцать — собрались к обеду в салоне. Господин Мигель и его спутники одни из первых заняли свои места за столом. Сержант Марсьяль поспешил за ними, не слишком любезно подгоняя своего племянника, что не ускользнуло от взора господина Мигеля.

— Экий грубиян этот француз, — заметил он сидящему рядом с ним господину Баринасу.

— Что вы хотите, он же солдат, — ответил тот.

Военный покрой одежды бывшего сержанта не позволял ошибиться.

Перед обедом сержант выпил рюмку анисовки — тростниковой водки, настоянной на анисе. Жан, явно не питавший склонности к крепким напиткам, совершенно не нуждался в аперитиве[240], чтобы с аппетитом приняться за еду. Дядюшка с племянником заняли место в глубине салона, и суровая физиономия старого служаки отбивала всякую охоту сесть рядом с ними.

Зато наши географы, усевшись в центре, привлекали всеобщее внимание. Цель их путешествия была известна, и все пассажиры с интересом прислушивались к их разговорам. Почему сержант Марсьяль не хотел, чтобы Жан принимал участие в общей беседе, — совершенно непостижимо!

Меню было разнообразным, однако качество пищи оставляло желать лучшего. Но, отправляясь в путешествие по Ориноко, не следует быть слишком привередливым. Более того, нужно радоваться, что в течение всего плавания вам все-таки подают бифштексы, хотя они и напоминают плоды каучукового дерева, рагу, плавающее в желто-шафранном соусе, яйца, такие твердые, что хоть сажай их на вертел, или куски курицы, которую можно кое-как разжевать только после многочасового тушения. Что касается фруктов, то в изобилии имелись бананы — либо в натуральном виде, либо под сладким соусом, превращающим их в некое подобие джема. Хлеб? Очень неплохой, но, конечно, из кукурузной муки. Вино? Да, но довольно скверное и дорогое. Таков был этот «альмуэрсо», этот обед, оказавшийся, кроме всего прочего, весьма непродолжительным.

Во второй половине дня «Симон Боливар» миновал остров Бернавель. Русло Ориноко сужается здесь из-за множества больших и малых островов, и паровой машине приходится работать с удвоенной силой, чтобы преодолевать сопротивление встречного течения. Впрочем, капитан хорошо знал фарватер, и можно было не опасаться, что судно сядет на мель.

Левый лесистый берег был изрезан многочисленными бухточками, особенно за Альмасеном, крохотной деревушкой из трех десятков жителей. Она осталась точно такой же, какой ее видел господин Шафанжон восемь лет назад. В устье мелких притоков Ориноко, Бари и Лимы, во множестве росли копайферы (извлекаемый подсечкой из их стволов копайский бальзам пользуется большим спросом) и пальмы мориче — на них резвились стаи обезьян, чье мясо, кстати, несравнимо вкуснее тех резиновых бифштексов, что были поданы на обед и вновь появятся на столе к ужину. Плавание по Ориноко затрудняют не только многочисленные острова, но и встречающиеся кое-где опасные рифы. Однако «Симон Боливар» благополучно избежал столкновения с ними и вечером, преодолев двадцать пять — тридцать лье, пристал к берегу у деревни Мойтако. Здесь он должен был остаться до утра, так как свет луны не пробивался сквозь затягивающие небо плотные тучи и продолжать плавание в абсолютном мраке было бы весьма неосторожно.

В девять часов вечера сержант Марсьяль решил, что пора спать, и Жан без возражений подчинился. Они отправились в свои каюты, расположенные в кормовой части второй палубы. Койка, легкое одеяло и циновка, называемая здесь «эстера», — в тропиках нет нужды в иных спальных принадлежностях. Юноша разделся и лег в своей каюте, а сержант Марсьяль натянул над его койкой тольдо, нечто вроде кисеи, служащей противомоскитной сеткой, — предосторожность в высшей степени необходимая, учитывая свирепость кружащихся над Ориноко насекомых. Сержант не мог допустить, чтобы хоть один комар впился в кожу его племянника. О себе он не думал, считая, что его задубевшая шкура будет нечувствительна к их укусам.

Благодаря всем этим предосторожностям Жан как убитый проспал до утра, несмотря на мириады мошек, жужжавших вокруг его полога.

На рассвете следующего дня, как только матросы погрузили и сложили на палубе нарубленные в прибрежных лесах дрова, «Симон Боливар», чьи топки не были потушены на ночь, снова отправился в путь. Одна из двух бухт — справа и слева от деревни Мойтако — осталась позади, и очаровательные домики деревушки, некогда бывшей центром испанских миссий, вскоре исчезли за поворотом реки. Здесь господин Шафанжон тщательно искал могилу одного из спутников доктора Крево, Франуса Бюрбана, но так и не обнаружил ее на скромном кладбище Мойтако.

За день судно миновало деревушку Санта-Крус — всего-то два десятка хижин, — затем остров Ганарес, некогда бывший пристанищем миссионеров, и, наконец, остров Дель-Муэрто, расположенный в том месте, где река поворачивает с юга на запад.

Затем на пути судна возникли «раудали», так здесь называют пороги, образовавшиеся в сужениях русла реки. «Симон Боливар» без труда преодолел этот участок реки, столь сложный для весельных и парусных судов. Ему понадобилось всего лишь чуть больше горючего, да широкие лопасти колеса чуть сильнее вспенили воду. Судно без труда прошло три или четыре порога, включая «Врата Ада», расположенные, согласно книге господина Шафанжона, выше острова Матабапо.

— Так, стало быть, книжка этого француза правильно описывает то, что мы видим с борта «Симона Боливара»?

— Совершенно правильно, дядюшка, только мы проходим за сутки то расстояние, на которое наш соотечественник тратил три-четыре дня. Правда, когда мы с парохода пересядем в лодки, мы будем продвигаться не быстрее чем он. Но какое это имеет значение? Главное — добраться до Сан-Фернандо, где, я надеюсь, мы получим более точные сведения.

— Конечно, если только мой полковник там был, мы наверняка обнаружим его следы! И в конце концов узнаем, где он разбил свой лагерь. А когда мы его увидим, когда ты бросишься в его объятия... тогда он узнает...

— Что я твой племянник... твой племянник! — поспешно завершил юноша, все время опасавшийся какой-нибудь нескромной реплики своего дядюшки.

Когда наступил вечер, «Симон Боливар» причалил к крутому берегу, где изящно расположилось селение Мапире.

Господа Мигель, Фелипе и Баринас решили до наступления темноты осмотреть это довольно крупное селение на левом берегу Ориноко. Жан хотел пойти вместе с ними, но сержант заявил, что не следует покидать судно, и юноша подчинился.

Что же касается трех членов Географического общества, то они остались очень довольны своей прогулкой. С высокого берега была хорошо видна вся река, а к северу от Мапире простирались окруженные зеленым поясом лесов льяносы, где индейцы пасут мулов[241], лошадей и ослов.

В девять часов все пассажиры, тщательно натянув москитные сетки, заснули в своих каютах.

Весь следующий день просто тонул — иначе не скажешь — в потоках дождя. Пассажиры и носа не высовывали на палубу. Сержант и его племянник сидели в салоне, где расположились господа Мигель, Фелипе и Баринас. Остаться в неведении относительно проблемы Ориноко — Атабапо — Гуавьяре было совершенно невозможно, потому что наши географы только об этом и говорили и притом весьма громко. Многие пассажиры принимали участие в споре, на той или иной стороне. Впрочем, можно было с уверенностью сказать, что ни один из них не отправится в Сан-Фернандо, чтобы лично принять участие в разъяснении этой географической проблемы.

— А какое это имеет значение? — спросил сержант Марсьяль, когда племянник ввел его в курс дела. — Как ты реку ни назови, — это все равно вода, которая течет туда, куда ей положено течь...

— Ну что ты, дядюшка, — ответил Жан. — Не будь этих вопросов, зачем были бы нужны географы, а не будь географов...

— Мы не смогли бы изучать географию, — насмешливо закончил сержант Марсьяль. — Ясно одно, эти спорщики поедут с нами до Сан-Фернандо.

Действительно, после Кайкары предстояло совместное путешествие на небольшом судне, хитроумное устройство которого позволяет преодолевать многочисленные пороги в среднем течении Ориноко.

Непрерывный ливень не позволил им осмотреть остров Тигрита, но зато за обедом они лакомились великолепной рыбой. Эта рыба водится тут в таком изобилии, что ее солят и отправляют в огромных количествах в Сьюдад-Боливар и в Каракас.

Ближе к полудню пароход свернул на запад от устья Кауры. Каура — один из самых крупных притоков Ориноко — течет с юго-востока по территориям, населенным индейцами паране, инао, аробато и тапарито, и орошает одну из самых живописных долин Венесуэлы. В деревнях, вдоль берегов Ориноко, живут вполне цивилизованные метисы испанского происхождения. Более удаленные деревни населены еще дикими индейцами скотоводами, которых называют «гомерос»[242], потому что они занимаются сбором лечебных смол.

Жан с интересом прочел рассказ соотечественника. Во время своего первого путешествия в 1885 году тот, покинув берега Ориноко, посетил льяносы Кауры, населенные индейцами арига и кирикирипа. Подобные, и даже более страшные, опасности поджидали Жана, если ему придется двинуться к истокам Ориноко. Восхищаясь энергией и мужеством отважного француза, юноша надеялся оказаться столь же храбрым и энергичным.

Но ведь тот был зрелым мужчиной, а Жан — совсем молодым человеком, почти ребенком. Так пусть же Господь даст ему силы вынести тяготы путешествия и достичь цели!

Выше впадения Кауры Ориноко достигает в ширину почти трех миль, а многочисленные притоки и идущие уже в течение трех месяцев дожди вызвали значительный подъем уровня воды в реке. И тем не менее капитан «Симона Боливара» должен был вести судно с большой осторожностью, чтобы не сесть на мель в районе острова Тукурага, где одноименная река впадает в Ориноко. Однако в одном месте судно все-таки зацепило за мель, и раздавшийся скрежет встревожил пассажиров.

Корпус судна не должен был пострадать, так как днище у него было таким же плоским, как у шаланды[243], но можно было опасаться повреждений в колесе (например поломки лопастей) или в машине.

Однако на этот раз все обошлось благополучно, и «Симон Боливар» встал на якорь в бухточке у правого берега в местечке с названием Лас-Бонитас.

Глава IV ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ

Лас-Бонитас — официальная резиденция военного губернатора, в ведении которого находится Каура, а точнее, территория, орошаемая этим большим притоком Ориноко. Селение на правом берегу реки выросло там, где некогда располагалась испанская миссия Альтаграсия.

Миссионеры были подлинными завоевателями этих испано-американских провинций, и естественно, что они не могли спокойно смотреть, как англичане, немцы, французы пытаются обращать в христианскую веру индейцев, живущих в глубине страны. А следовательно, возникновения конфликтов можно было ожидать в любую минуту.

Военный губернатор находился в это время в Лас-Бонитас. Он был лично знаком с господином Мигелем, а будучи в курсе того, что географ отправился в путешествие по Ориноко, поспешил подняться на борт судна, едва оно пристало к берегу.

Господин Мигель представил губернатору своих друзей. Произошел взаимный обмен любезностями, затем последовало приглашение на обед, каковое было принято, так как «Симон Боливар» не собирался покидать порт раньше часа пополудни.

Времени было вполне достаточно, чтобы к вечеру того же дня прибыть в Кайкару и высадить пассажиров, не собиравшихся ехать ни в Сан-Фернандо, ни в другие селения провинции Апуре.

Итак, на следующий день, пятнадцатого августа, три члена Географического общества направились к жилищу губернатора. А тем временем сержант Марсьяль и его племянник уже сошли на берег (приказ исходил от сержанта, но идея принадлежала племяннику) и прогуливались по улицам Лас-Бонитас.

Городок в этой части Венесуэлы скорее напоминает деревню: разбросанные тут и там хижины теряются в густой зелени тропических растений; вздымающие к небу свои могучие ветви деревья говорят о созидательной мощи земли. Чапарро[244] с кривыми, как у слив, стволами и грубыми, издающими сильный запах листьями, пальмы коперникас с кустистыми ветвями и расходящимися веером листьями... Примечательны и пальмы мориче, образующие то, что здесь называют моричаль, то есть болото. Дело в том, что эти деревья обладают свойством высасывать воду из глубины, так что у подножия дерева почва становится топкой. Затем копайферы, саураны из семейства мимозовых с огромной развесистой кроной и тонкой нежно-розовой листвой.

Жан и сержант Марсьяль вступили под сень пальм, обычно растущих в шахматном порядке. Роща была очищена от зарослей густого кустарника, и они могли свободно прогуливаться, вдыхая пьянящий аромат мимоз.

В гуще зелени резвились, прыгая с ветки на ветку, стаи обезьян. На территории Венесуэлы водится не меньше шестнадцати видов этих млекопитающих, столь же безобидных, сколь и шумных. Например, алуате или арагуато, ревуны, чьи жуткие голоса приводят в трепет человека, впервые очутившегося в тропическом лесу. Тучи пернатых оглашали лес своим пением, и среди них — запевалы поднебесной капеллы трупиалы, устраивающие гнезда на длинных лианах;[245] очаровательные, грациозные и нежные петушки, появляющиеся только ночью, чаще называемые чертенятами из-за их манеры внезапно взлетать к вершине деревьев.

Сержант Марсьяль внезапно нарушил молчание:

— Мне бы следовало взять с собой ружье.

— Ты хочешь убивать обезьян? — спросил Жан.

— Не обезьян... но ведь могут встретиться и более опасные звери.

— Успокойся, дядюшка! Хищники встречаются только вдали от человеческого жилья, и, возможно, нам еще очень нескоро придется с ними столкнуться.

— Все равно! Солдат не должен выходить из дома без оружия, и за это меня следовало бы отправить на гауптвахту!..

Сержант Марсьяль зря корил себя за это нарушение дисциплины. Дело в том, что хищные кошки, как мелкие, так и крупные — ягуары, оцелоты, встречаются преимущественно в дебрях вверх по течению реки. Здесь же можно было в крайнем случае наткнуться на медведей, но эти звери добродушны, питаются, главным образом, рыбой и медом, ну а что касается ленивцев — Bradypus trydactylus, — то на них можно было и вовсе не обращать внимания.

За время прогулки сержант Марсьяль обнаружил только безобидных грызунов, например морских свинок, и несколько парочек чирики, которые очень ловко ныряют, но очень плохо бегают.

Население края состояло, главным образом, из метисов и индейцев, которые не слишком часто покидали свои хижины, особенно женщины и дети. Лишь много выше по течению дядюшке и племяннику придется столкнуться со свирепыми аборигенами, и карабин сержанта окажется тут совсем нелишним.

После довольно утомительной трехчасовой прогулки сержант и Жан вернулись к обеду на борт «Симона Боливара».

В это же время господа Мигель, Фелипе и Баринас усаживались за стол в доме губернатора. Меню было весьма незамысловатым — и, право же, нельзя ожидать от губернатора провинции того же, что и от президента Венесуэльской Республики, — зато гости были окружены самым сердечным вниманием. Естественно, речь зашла о цели путешествия трех географов, но губернатор, как человек благоразумный, оставил свое мнение при себе и, чтобы беседа не перешла в спор, перевел разговор на другую тему.

Когда страсти уже грозили накалиться, губернатор ловко переключил внимание спорщиков.

— Не знаете ли вы, господа, — спросил он, — собирается ли кто-либо из пассажиров «Симона Боливара» плыть дальше вверх по течению?

— Нам это неизвестно, — ответил господин Мигель, — но, кажется, большинство из них намерены сойти в Кайкаре или плыть дальше по Апуре до колумбийских селений.

— Возможно, эти двое французов продолжат путешествие по Ориноко...

— Двое французов? — удивился губернатор.

— Да, — ответил господин Фелипе, — молодой и старый. Они сели в Боливаре.

— А куда они направляются?

— Это никому не известно, — ответил господин Мигель, — потому что они сознательно уклоняются от общения. Едва кто-либо пытается заговорить с юношей, как тут же появляется свирепый старый служака и, если племянник упорствует, — а похоже, это его племянник, — он отправляет его в каюту. Этот дядюшка ведет себя как опекун.

— Мне жаль бедного юношу, — добавил господин Баринас, — он страдает от этой грубой опеки, и мне кажется, я не раз видел у него на глазах слезы...

Право же, ничто не могло ускользнуть от взора господина Баринаса. Но если глаза Жана и бывали влажны от слез, то причиной тому была не суровость сержанта Марсьяля, а мысли о будущем, о цели их путешествия и о; возможно, ожидающих их разочарованиях. Но как могли знать об этом посторонние?

— Сегодня вечером, — продолжал господин Мигель, — мы узнаем, собираются ли эти двое французов плыть дальше по Ориноко. Я бы этому не удивился, потому что юноша постоянно штудирует труд своего соотечественника, который несколько лет назад совершил путешествие к истокам реки.

— Если, конечно, она берет истоки в массиве Парима, — воскликнул господин Фелипе, считавший, что Ориноко — это Атабапо.

— Если она не берет истоки в Андах, — возразил господин Баринас, — в том самом месте, где рождается приток, столь неудачно названный Гуавьяре.

Губернатор, видя, что спор готов вновь разгореться с новой силой, обратился к своим гостям:

— Господа, меня очень занимают этот дядюшка и этот племянник. Если они не сойдут ни в Кайкаре, ни в Сан-Фернандо-де-Апуре, ни в Нутриас, если они намерены плыть дальше вверх по Ориноко, то хотел бы я знать, с какой целью. Французы отважны, это мужественные исследователи, но уже многие из них заплатили жизнью за свою любознательность... Доктор Крево был убит индейцами на равнинах Боливии, могила его спутника Франсуа Бюрбана так и не была обнаружена на кладбище в Мойтако. Правда, господин Шафанжон сумел достичь истоков Ориноко...

— Если только это Ориноко, — вставил господин Баринас, который не мог равнодушно слышать столь чудовищные утверждения.

— Да, если только это Ориноко, — примирительно повторил губернатор. — И эта географическая проблема будет окончательно решена по завершении вашего путешествия, господа. Так вот, я говорил, что если господин Шафанжон вернулся целым и невредимым, то отнюдь не потому, что он не подвергался постоянной опасности быть уничтоженным, как и его предшественники. Право же, можно сказать, что наша великолепная венесуэльская река притягивает к себе французов, в том числе и тех, что находятся среди пассажиров «Симона Боливара».

— Вы правы, — сказал господин Мигель. — Кстати, несколько недель назад двое храбрецов отправились изучать льяносы в восточной части реки.

— Совершенно верно, господин Мигель, — ответил губернатор. — Я даже принимал у себя этих двух еще молодых людей. На вид им лет двадцать пять — тридцать. Один из них, Жак Эллок, — исследователь, другой, Жермен Патерн, — натуралист. И оба готовы рисковать жизнью, чтобы обнаружить какую-нибудь еще неизвестную травинку...

— И с тех пор вы больше не имеете о них сведений? — спросил господин Фелипе.

— Никаких, господа. Я знаю только, что они наняли пирогу[246] в Кайкаре, что их видели в Буэна-Висте и Ла-Урбане, откуда они двинулись вверх по одному из правых притоков. И с тех пор о них нет больше никаких известий, что дает основания для серьезных опасений.

— Будем надеяться, что наши исследователи не попались в лапы грабителей и убийц кива, племена которых Колумбия вытеснила в Венесуэлу и которых, как говорят, возглавляет некий Альфанис, бежавший с каторги в Кайенне[247].

— Это правда?

— Похоже, что да, и не дай вам Бог повстречаться с этими бандитами, — добавил губернатор. — В конце концов, вполне возможно, что эти французы не попали в западню, благополучно продолжают свое путешествие и в один прекрасный день целыми и невредимыми появятся в какой-нибудь из деревень на правом берегу. Дай Бог им такой же удачи, как и их соотечественнику. Рассказывают еще об одном миссионере, обосновавшемся еще дальше на восточных территориях. Это испанец, отец Эсперанте. Недолго пробыв в Сан-Фернандо, он, не колеблясь, двинулся к самым истокам Ориноко.

— Ложной Ориноко! — одновременно воскликнули господин Фелипе и господин Баринас.

Они вызывающе посмотрели на господина Мигеля, который ответил им легким поклоном:

— Как вам будет угодно, мои дорогие коллеги, — а затем обратился к губернатору: — Я слышал, что этому миссионеру удалось основать миссию...

— Это верно... миссию Санта-Хуана, где-то в районах, прилегающих к Рорайме. Говорят, она процветает.

— Нелегкая задача, — сказал господин Мигель.

— Особенно когда речь идет о том, чтобы цивилизовать, обратить в католицизм, одним словом, преобразить самое дикое из юго-восточных индейских племен, несчастных гуахибо. Ведь они пребывают на низшей ступени человеческого развития, — сказал губернатор. — Подумайте только, сколько требуется мужества, самоотверженности, терпения, короче, истинно христианских добродетелей, чтобы осуществить эту гуманнейшую задачу. Первые годы об отце Эсперанте не было никаких сведений, и в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году французский путешественник ничего о нем не слышал, хотя миссия Санта-Хуана находилась недалеко от истоков...

Губернатор не решился сказать: Ориноко, чтобы не подливать масла в огонь.

— Но, — продолжил он, — два года назад сведения о нем дошли до Сан-Фернандо, оказывается, ему удалось совершить настоящие чудеса со своими индейцами.

До конца обеда разговор шел о территориях в среднем течении Ориноко — эта часть реки не являлась предметом спора, — о современном состоянии индейских племен, цивилизованных и диких. Губернатор рассказывал о них очень обстоятельно, так что даже господин Мигель, несмотря на всю свою ученость, извлек для себя некоторую пользу из разговора. Одним словом, возобновления спора между господином Фелипе и господином Баринасом удалось благополучно избежать.

Около полудня гости покинули гостеприимный кров губернатора и направились к «Симону Боливару», отплывавшему в час пополудни.

Дядюшка и племянник, вернувшись на судно к обеду, больше уже на берег не спускались. С верхней палубы, где сержант Марсьяль курил свою трубку, они увидели возвращавшихся господина Мигеля и его коллег.

Губернатор решил проводить их. Желая в последний раз пожать им руки, прежде чем пароход отдаст швартовы[248], он поднялся на палубу.

Сержант Марсьяль сказал Жану:

— Этот губернатор — наверняка генерал, хотя на нем вместо мундира — пиджак, вместо треуголки — соломенная шляпа, а на груди нет орденов...

— Очень может быть, дядюшка.

— Генерал без армии, каких много в этих американских республиках!

— Он производит впечатление очень умного человека, — заметил юноша.

— Возможно, но главным образом любопытного, — возразил сержант, — мне не слишком нравится, как он на нас смотрит, а точнее, совсем не нравится.

Действительно, губернатор не сводил глаз с двух французов, о которых шла речь за обедом.

Что привело их на борт «Симона Боливара», что заставило предпринять это путешествие, сойдут они в Кайкаре или отправятся дальше по Апуре или Ориноко? Все эти вопросы возбуждали сильное любопытство губернатора.

В путешествие по Ориноко обычно отправлялись мужчины в расцвете сил, как те двое исследователей, посетивших Лас-Бонитас несколько недель назад и о которых не было известий с момента их отъезда из Ла-Урбаны. Но этот шестнадцати-семнадцатилетний юноша и этот шестидесятилетний солдат... трудно было себе представить, что они отправились в научную экспедицию...

В конце концов губернатор, даже в Венесуэле, имеет право узнать, что привело иностранцев в его страну, и, в качестве официального лица, расспросить их о цели путешествия.

Губернатор, продолжая беседовать с господином Мигелем, спутники которого удалились в свои каюты, сделал несколько шагов по направлению к корме.

Сержант Марсьяль разгадал его маневр.

— Внимание, — сказал он Жану, — генерал намерен войти с нами в контакт. Он наверняка хочет узнать, кто мы, зачем мы сюда прибыли и куда направляемся.

— Ну и что, мой милый Марсьяль, нам незачем это скрывать, — ответил Жан.

— Я не люблю, когда лезут в мои дела, и без обиняков скажу ему это...

— Ты хочешь осложнить наше положение, дядюшка? — сказал юноша, удерживая сержанта за руку.

— Я не хочу, чтобы они с тобой разговаривали, крутились вокруг тебя...

— А я не хочу, чтобы ты своей нелепой бестактностью ставил под угрозу успех нашего путешествия, — решительно заявил Жан. — Если губернатор Кауры обратится ко мне, я конечно же отвечу на его вопросы. И более того, я хотел бы получить от него кое-какие сведения.

Сержант Марсьяль проворчал что-то невнятное, яростно задымил своей трубкой и встал рядом с племянником. Губернатор обратился к Жану на испанском. Юноша изъяснялся на этом языке свободно.

— Вы француз...

— Да, господин губернатор, — ответил Жан, сняв шляпу перед его превосходительством.

— А ваш спутник?

— Мой дядя тоже француз, отставной сержант.

Сколь скудны ни были познания сержанта Марсьяля в испанском языке, он понял, что речь идет о нем. А потому он выпрямился во весь рост, убежденный что сержант 72-го пехотного полка стоит не меньше венесуэльского генерала, будь тот даже губернатором края.

— Я надеюсь, вы не сочтете нескромным, мой юный друг, — продолжил губернатор, — если я спрошу вас, сойдете ли вы в Кайкаре или продолжите путешествие?

— Продолжим, господин губернатор.

— По Ориноко или по Апуре?

— По Ориноко.

— До Сан-Фернандо-де-Атабапо?

— До этого селения, господин губернатор, а может быть, и дальше, если полученные там сведения того потребуют.

Решимость юноши, четкость его ответов произвели на губернатора сильное впечатление. Как и господин Мигель, он почувствовал к нему живейшую симпатию.

Однако любые проявления такой симпатии приводили сержанта Марсьяля в ярость. Он не мог допустить, чтобы посторонние подходили к его племяннику, чтобы они восхищались его очаровательной непосредственностью. А то, что господин Мигель не скрывал своего расположения к юноше, и вовсе выводило его из себя. Губернатор Кауры ему был безразличен, потому что он останется в Лас-Бонитас, но господин Мигель был не просто пассажиром «Симона Боливара», он тоже направляется в Сан-Фернандо, и если он познакомится с Жаном, то будет очень трудно избежать общения, столь естественного во время долгого плавания.

«А что в этом дурного?» — так и хочется спросить у сержанта Марсьяля.

Что плохого в том, что высокопоставленные лица, способные оказать некоторые услуги в течение отнюдь не безопасного плавания по Ориноко, завяжут дружеские отношения с дядей и племянником?

Но если бы у сержанта Марсьяля спросили, почему он намерен этому препятствовать, он ограничился бы одной фразой: «Потому что мне это не нравится», и пришлось бы довольствоваться этим лаконичным ответом.

Но поскольку в данный момент у него не было ни малейшей возможности отделаться от его превосходительства, сержант не стал вмешиваться в беседу своего племянника с губернатором.

Губернатор стал расспрашивать Жана о цели его путешествия:

— Вы едете в Сан-Фернандо?

— Да, господин губернатор.

— Для чего?

— Чтобы получить некоторые сведения.

— Сведения... о ком?

— О полковнике де Керморе.

— Полковник де Кермор? — переспросил губернатор. — Я впервые слышу это имя, и насколько мне известно, после господина Шафанжона ни один француз не появлялся в Сан-Фернандо.

— И тем не менее он там был, несколько лет назад, — ответил Жан.

— Что позволяет вам это утверждать?

— Последнее письмо полковника во Францию, адресованное одному из его друзей в Нанте и написанное его собственной рукой.

— И вы говорите, мое дорогое дитя, что полковник де Кермор несколько лет назад побывал в Сан-Фернандо?

— В этом нет ни малейших сомнений, так как письмо написано двенадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года.

— Это меня удивляет!..

— Почему, господин губернатор?

— Потому что я тогда находился там в качестве губернатора Атабапо, и если бы француз, такой как полковник де Кермор, появился на территории моей провинции, меня бы всенепременно об этом известили. Но память ничего мне не подсказывает... абсолютно ничего.

Слова губернатора, его уверенный тон, кажется, произвели на юношу болезненное впечатление. Его оживившееся во время разговора лицо побледнело, в глазах блеснули слезы, и лишь огромным усилием воли он справился со своим волнением.

— Я благодарю вас, господин губернатор, за тот интерес, который вы проявили к нам, к моему дяде и ко мне. Но хотя вы утверждаете, что ничего не слышали о полковнике де Керморе, тем не менее достоверно известно, что он был в Сан-Фернандо в апреле тысяча восемьсот семьдесят девятого года, так как именно оттуда он отправил свое последнее письмо во Францию.

— А что привело его в Сан-Фернандо? — опередил господин Мигель вопрос губернатор».

Сержант Марсьяль чуть не испепелил взглядом уважаемого члена Географического общества и пробормотал сквозь зубы: «Что он лезет не в свои дела?.. Губернатор, еще куда ни шло... но этот штафирка...»

— Нам неизвестно, что туда привело полковника де Кермора, сударь... Именно это мы хотим узнать, если Господь позволит нам до него добраться.

— Какие узы связывают вас с полковником де Кермором? — спросил губернатор.

— Это мой отец, — ответил Жан.

Глава V «МАРИПАРЕ» И «ГАЛЬИНЕТА»

Любое прибрежное селение могло бы позавидовать местоположению Кайкары, расположившейся словно постоялый двор у поворота дороги, а точнее, на перекрестке дорог, что позволяло ей процветать даже в четырехстах километрах от дельты Ориноко. А способствовала этому процветанию близость притока Ориноко Апуре, по которому шла торговля между Венесуэлой и Колумбией.

«Симон Боливар», покинувший Лас-Бонитас в час пополудни, миновал реки Кучиверо, Манапире, остров Тарума и около девяти часов вечера доставил своих пассажиров в Кайкару. На берег сошли лишь те, кто не собирался продолжать плавание по Апуре до Сан-Фернандо или до Нутриаса. Среди оставшихся были трое географов, сержант Марсьяль, Жан де Кермор и еще кое-кто из пассажиров. На рассвете следующего дня «Симон Боливар» покинет Кайкару и двинется вверх по Апуре к подножию Колумбийских Анд.

Господин Мигель не преминул рассказать своим друзьям о беседе губернатора с Жаном. Он сообщил им, что юноша отправляется на поиски своего отца в сопровождении сержанта Марсьяля, который выдает себя за его дядю. Четырнадцать лет назад полковник де Кермор покинул Францию и отправился в Венесуэлу. Что заставило его покинуть родину, что делал он в этих далеких краях? Возможно, будущее приподнимет завесу над этой тайной. А пока что, из письма, написанного полковником своему другу и обнаруженного лишь несколько лет спустя, было известно, что в 1879 году он действительно посетил Сан-Фернандо-де-Атабапо, хотя находившийся там в это время губернатор Кауры не был уведомлен о его прибытии. Вот почему в надежде отыскать следы своего отца и предпринял Жан де Кермор это тяжелое и опасное путешествие. Мужественная решимость семнадцатилетнего юноши растрогала до глубины души наших географов, и они решили сделать все от них зависящее, чтобы помочь ему узнать о судьбе полковника де Кермора.

Удастся ли господину Мигелю и его друзьям смягчить суровость сержанта Марсьяля? Позволит ли он им поближе познакомиться с его племянником? Нелегкое дело — растопить совершенно необъяснимую недоверчивость старого солдата и погасить свирепый блеск глаз, удерживающий любого на почтительном расстоянии! Это будет непросто, но, пожалуй, все-таки возможно, если учесть, что впереди совместное плавание до Сан-Фернандо.

В Кайкаре около пятисот жителей и обычно множество приезжих из числа тех, кого дела заставляют путешествовать вверх по Ориноко. Здесь есть две гостиницы, точнее, две лачуги, в одной из которых и разместились три венесуэльца и два француза, решившие провести в Кайкаре короткое время.

На следующий день, шестнадцатого августа, Жан и сержант Марсьяль отправились в город, чтобы нанять лодку. Кайкара — светлый, веселый городок, уютно устроившийся между первыми холмами Паримы и рекой, напротив деревушки Карбуто, приютившейся в излучине Апурито. С берега хорошо виден заросший великолепными деревьями остров, каких много на Ориноко. Крохотный причал ограничивали две выступающие из воды гранитные скалы. В Кайкаре насчитывается около ста пятидесяти хижин — их можно даже назвать домами, — по преимуществу каменных, но с крышами из пальмовых листьев. Лишь некоторые из них крыты красной черепицей, сверкающей среди сочной зелени деревьев. На холме, высотой не больше пятидесяти метров, находится монастырь, покинутый миссионерами во время экспедиции Миранды и Войны за независимость. С этим монастырем связаны слухи о людоедстве, подтверждающие дурную репутацию карибских индейцев.

В Кайкаре все еще существуют старинные индейские обычаи, в которых христианство причудливо переплетается с самыми фантастическими религиозными обрядами. Например, «белорьо», бдение около покойного, на котором довелось присутствовать одному французскому путешественнику. Собравшиеся около тела мужа или ребенка безо всяких церемоний курят, пьют кофе, агуардьенте[249], а супруга или мать начинает танцы, продолжающиеся до тех пор, пока охмелевшие гости не валятся без сил. Так что эта церемония имеет скорее хореографический, чем похоронный характер.

Не только сержанту Марсьялю и Жану де Кермору нужно было зафрахтовать лодку, чтобы преодолеть расстояние в восемьсот километров, отделяющее Кайкару от Сан-Фернандо. Та же задача стояла перед тремя географами, и разрешение ее было поручено господину Мигелю.

Самое разумное, по мнению господина Мигеля, было договориться с сержантом Марсьялем и нанять одну лодку, в которой равно могут разместиться и трое и пятеро человек, и для этого не потребуется увеличивать численность экипажа.

Кстати, проблема экипажа — не из легких. Необходимо нанять опытных матросов. В дождливый сезон пирогам нередко приходится идти против ветра и всегда против течения, часто встречаются опасные пороги, а местами рифы и мели вынуждают перетаскивать пироги волоком. Ориноко капризна и грозна, как океан, и плавание по ней сопряжено с большими трудностями.

Матросами обычно нанимают индейцев, живущих на берегах реки. Для многих из них это ремесло является единственным заработком, и они отличаются большим мужеством и ловкостью. Самыми надежными считаются индейцы из племени банива, живущие на территориях, орошаемых Ориноко, Гуавьяре и Атабапо. Индейцы доставляют в Сан-Фернандо пассажиров и товары, а затем возвращаются в Кайкару, где их ждут новые пассажиры и новые грузы.

Можно ли полагаться на таких матросов? В общем-то, да. Но при условии, что будет нанят только один экипаж. Так рассуждал благоразумный господин Мигель, и был прав. А кроме того, если учесть его интерес к Жану, то было очевидно, что юноша только выиграет, продолжив путешествие с господином Мигелем и его друзьями.

Итак, господин Мигель решил во что бы то ни стало уговорить сержанта Марсьяля, и, завидев Жана и его дядюшку, которые также пытались нанять лодку, он без колебаний пошел им навстречу.

Старый солдат, нахмурившись, смотрел на него.

— Господин сержант, — обратился к нему господин Мигель на очень правильном французском языке, — мы имели удовольствие находиться вместе на борту «Симона Боливара»...

— И покинуть его вчера вечером, — ответил сержант Марсьяль, не более приветливый чем часовой на посту.

Господин Мигель, желая придать этой фразе любезный смысл, продолжил:

— Мои друзья в Лас-Бонитас поняли из разговора вашего племянника с...

Губы сержанта Марсьяля стали подергиваться, что было дурным признаком.

— Как вы сказали? Из разговора? — прервал он господина Мигеля.

— Да, из разговора господина Жана де Кермора с губернатором мы узнали о вашем намерении сойти в Кайкаре...

— Я полагаю, что мы не обязаны ни у кого спрашивать разрешения... — сказал старый солдат холодно-высокомерным тоном.

— Разумеется, ни у кого, — согласился господин Мигель, решив не обращать внимания на нелюбезность своего собеседника. — Но, узнав о цели вашего путешествия...

— Раз! — пробормотал сквозь зубы сержант, словно подсчитывая, сколько еще ему придется отвечать на вопросы любезнейшего географа.

— О том, каким образом ваш племянник намерен отправиться на поиски своего отца полковника де Кермора...

— Два! — произнес сержант Марсьяль.

— И, зная, что вы собираетесь плыть вверх по Ориноко до Сан-Фернандо...

— Три! — проворчал сержант.

— Я хотел спросить у вас, не будет ли удобнее и надежнее, поскольку мои коллеги и я направляемся туда же, совершить наше плавание от Кайкары до Сан-Фернандо в одной лодке...

Предложение господина Мигеля было настолько благоразумным, что не было никаких оснований его отвергнуть. Наняв пирогу необходимых размеров, шестеро путешественников совершили бы свое плавание в самых что ни на есть благоприятных условиях.

У сержанта Марсьяля не было никаких оснований отказываться, и тем не менее, даже не посоветовавшись с Жаном, он сухо ответил, как человек заранее принявший решение:

— Весьма польщен, сударь, весьма польщен! Ваше предложение, возможно, очень выгодно, но, увы! — неприемлемо... по крайней мере, для нас.

— Что же в нем неприемлемого? — спросил господин Мигель, очень удивленный такой оценкой своего предложения.

— Оно неприемлемо... потому что мы не можем его принять! — ответил сержант Марсьяль.

— Вероятно, у вас есть основания для такого ответа, господин сержант, — сказал господин Мигель, — но ведь я хотел, чтобы мы помогали друг другу, а потому я не заслужил столь оскорбительного отказа.

— Мне очень жаль... очень жаль, сударь, — ответил сержант Марсьяль, явно чувствовавший себя не слишком уверенно, — но я вынужден был ответить именно так.

— Отказ может быть облечен в соответствующую форму, и я, право же, не узнаю французскую вежливость...

— Сударь, — возразил сержант, начинавший уже терять терпение, — мне тут не до вежливости. Вы нам сделали предложение — у меня есть основания отклонить его без всяких объяснений. И если вы считаете себя оскорбленным...

Высокомерный тон господина Мигеля вывел из себя сержанта Марсьяля, отнюдь не склонного терпеливо сносить упреки. Жану пришлось вмешаться, чтобы загладить неучтивость старого солдата.

— Сударь, ради Бога, извините моего дядю... Он не хотел вас обидеть... Мы вам очень признательны за ваше любезное предложение и в иной ситуации были бы счастливы им воспользоваться... Но нам нужна собственная лодка, которой мы сможем располагать по своему усмотрению в зависимости от обстоятельств... так как не исключено, что сведения, собранные по дороге, заставят нас изменить маршрут, остановиться в том или ином селении... Одним словом, мы нуждаемся в свободе действий.

— Очень хорошо, господин де Кермор, — ответил господин Мигель, — мы ни в коей мере не хотим стеснять вас. И несмотря на излишнюю... сухость ответа вашего дяди...

— Ответа старого солдата! — сказал сержант Марсьяль.

— Согласен! И тем не менее, если мои друзья и я, если мы сможем быть вам чем-нибудь полезными во время путешествия...

— Мой дядя и я от души благодарим вам, сударь, и при необходимости, поверьте мне, мы без колебаний обратимся к вам за помощью.

— Слышите, господин сержант? — полушутя, полусерьезно спросил господин Мигель.

— Слышу, господин географ! — сердито ответил не желавший сдаваться сержант Марсьяль господину Мигелю, который, право же, был добрейшим и любезнейшим человеком.

Тогда господин Мигель дружески пожал руку Жану де Кермору, за что старый солдат готов был испепелить его взглядом.

Когда Жан и сержант остались одни, тот сказал:

— Ты видел, как я его принял, этого типа!..

— Ты его очень плохо принял, и ты не прав.

— Я не прав?

— Абсолютно!

— Так, по-твоему, надо было согласиться путешествовать в одной лодке с этими боливарцами?

— Нет, но отказаться надо было повежливее.

— Я не обязан быть вежливым с этим бестактным типом...

— Господин Мигель не сделал ничего бестактного, он был очень любезен, и его предложение стоило бы принять, если бы это было возможно. Но и отказываясь, тебе следовало бы поблагодарить его. Кто знает, быть может ему и его друзьям суждено облегчить нашу задачу благодаря тем связям, которые у них наверняка есть в Сан-Фернандо и которые могут помочь нам отыскать, тебе — твоего полковника, мой милый Марсьяль, а мне — моего отца...

— Так, значит, я не прав?

— Да, дядюшка.

— А ты прав?

— Да, дядюшка.

— Спасибо, племянничек!

Самые маленькие пироги, из тех что используются в среднем течении Ориноко, выдалбливаются из стволов больших деревьев, например качикамо. Самые большие делаются из хорошо подогнанных, закругленных по бокам досок, а спереди имеют форму высоко поднятого носа корабля. Эти лодки построены так надежно, что их без ущерба можно тащить волоком, когда на пути встречаются мели или непреодолимые пороги. Посередине пироги стоит мачта с квадратным парусом, который используется при попутном и слабом боковом ветре; нечто вроде лопатообразного весла заменяет руль.

Передняя открытая часть пироги от мачты до носа предназначена для экипажа, состоящего обычно из десяти индейцев, капитана и девяти матросов.

Задняя часть, от мачты до кормы, за исключением места для рулевого, имеет навес из пальмовых листьев, закрепленных на стволах бамбука. Под этим навесом расположено то, что можно назвать каютой. Тут есть койки — обычные циновки, положенные на травяную подстилку, — необходимая посуда, печка для приготовления пищи — дичи или рыбы. При помощи вертикально установленных циновок это помещение длиной пять-шесть метров (при общей длине лодки десять-одиннадцать метров) делится на несколько отдельных купе.

На Ориноко такие пироги называют фальками. При попутном ветре они идут под парусом. Передвигаются они, правда, не слишком быстро — мешает довольно сильное встречное течение между многочисленными островами, которыми усеяна река. Если ветра нет, то приходится идти по середине реки, отталкиваясь багром, либо тащить пирогу бечевой вдоль берега.

Багор — это раздвоенный шест, которым, стоя на носу лодки, отталкиваются матросы, и крепкая бамбуковая палка с крючком, которым капитан орудует, стоя на корме. Бечева — это стометровый канат, сплетенный из очень эластичных волокон пальмы чикичики и такой легкий, что не тонет. Его вытаскивают на берег, закрепляют за ствол дерева, а затем, выбирая канат, подтягивают лодку. Обычно для передвижения с помощью бечевы используется маленькая лодка, по-индейски куриара.

С владельцем подобной пироги и должны были договориться наши путешественники, причем цена зависит не от расстояния, а от того, сколько времени лодка будет находиться в их распоряжении. Из-за паводков, ураганов, порогов и мелей плавание нередко оказывается гораздо более продолжительным, чем ожидалось первоначально. Внезапное изменение погодных условий может вдвое уменьшить скорость передвижения. А потому ни один владелец пироги не возьмется доставить пассажиров из Кайкары к устью Меты или в Сан-Фернандо за какой-то заранее намеченный срок. Обо всем этом следовало договориться с индейцами банива, предоставившими в распоряжение наших путешественников две пироги.

Господину Мигелю повезло на очень опытного судовладельца. Это был индеец лет сорока по имени Мартос, крепкий, сильный, умный, под командой которого находилось девять человек экипажа, ловко управлявшихся с багром, шестом и бечевой. Плата, которую они запросили за каждый день плавания, оказалась довольно высокой. Но разве это могло остановить наших географов? Ведь речь шла о разрешении важнейшего вопроса: Гуавьяре — Ориноко — Атабапо!

Выбор, сделанный сержантом Марсьялем и Жаном де Кермором, был не менее удачен: девять индейцев банива под началом метиса, наполовину индейца, наполовину испанца, представившего великолепные рекомендации. Звали его Вальдес, и он готов был, если в том возникнет необходимость, плыть с ними от Сан-Фернандо вверх по Ориноко, тем более что маршрут был ему уже отчасти знаком. Однако этот вопрос будет решен позже, в зависимости от того, что они узнают о полковнике де Керморе в Сан-Фернандо.

Лодка, нанятая господином Мигелем и его друзьями, носила имя одного из многочисленных островов, разбросанных по Ориноко, «Марипаре». Название пироги сержанта и Жана «Гальинета» имело аналогичное происхождение. Надводная часть у обеих лодок была белая, а корпус — черный.

Само собой разумеется, что эти пироги будут плыть рядом, не пытаясь обогнать одна другую. Ориноко — не Миссисипи, а пироги — не пароходы, и им незачем состязаться в скорости. Кроме того, пассажирам грозят нападения индейцев, живущих в прибрежных саваннах, а потому лучше держаться вместе, чтобы при необходимости дать им отпор.

«Марипаре» и «Гальинета» были готовы в любую минуту отправиться в путь, однако нужно было еще запастись продуктами и всем необходимым для путешествия. Торговцы Кайкары были готовы снабдить путешественников всем, что им может понадобиться в течение нескольких недель плавания до Сан-Фернандо, — консервами, одеждой, патронами, охотничьими и рыболовными снастями — только выкладывай пиастры. Конечно, прибрежные леса изобилуют дичью, река — рыбой, а господин Мигель был отличным охотником, сержант Марсьяль метко стрелял из карабина, да и легкое ружье Жана тоже могло оказаться полезным. Но ведь нельзя питаться только дичью и рыбой. Нужно взять с собой чай, сахар, сушеное мясо, овощные консервы, маниоковую[250] муку, вполне заменяющую кукурузную или пшеничную, бочонки тафии и агуардьенте. Ну а дров для печек можно вдоволь запасти в прибрежных лесах. От холода же и сырости путешественников укроют шерстяные одеяла, которые нетрудно купить в любом венесуэльском селении.

На приобретение всех этих предметов ушло несколько дней, что, однако, не слишком огорчило наших путешественников, так как в течение двух суток стояла отвратительная погода. На Кайкару обрушился мощный шквал, который индейцы называют «чубаско». Яростный юго-западный ветер и ливневые дожди вызвали значительное повышение уровня воды в реке.

Сержант Марсьяль и его племянник получили первое представление о трудностях плавания по Ориноко. Пироги не смогли бы преодолеть сопротивления усиленного паводком течения и встречного ветра. Им наверняка пришлось бы вернуться в Кайкару, и, возможно, с серьезными повреждениями.

Господин Мигель и его коллеги философски отнеслись к этой непредвиденной задержке. Они в общем-то не очень спешили, и для них не имело значения, сколько недель продлится их путешествие. Зато сержант Марсьяль был вне себя, ругал то по-французски, то по-испански и паводок и ураган, так что Жану с трудом удавалось его успокаивать.

— Одного мужества мало, мой милый Марсьяль, — твердил он ему, — нужно запастись терпением, нам оно еще понадобится...

— Запасусь, Жан, запасусь, но почему эта проклятая Ориноко не может быть для начала хоть немного полюбезнее.

— Подумай сам, дядюшка, разве не будет лучше, если она прибережет свои любезности на закуску. Кто знает, быть может, нам придется идти до самых истоков?

— Да, ты прав, — пробормотал сержант Марсьяль, — кто знает, что ждет нас впереди!..

Двадцатого днем юго-западный ветер сменился северным, и ярость чубаско заметно пошла на убыль. Северный ветер был весьма кстати, так как позволял пирогам увеличить скорость передвижения. Вода тем временем спала, и река вернулась в нормальное русло. Мартос и Вальдес объявили, что завтра утром можно будет отправиться в путь.

Действительно, погода благоприятствовала началу путешествия. Около десяти часов утра все жители городка были на берегу. Венесуэльский флаг развевался на мачтах обеих пирог. Господин Мигель, господин Фелипе и господин Баринас, стоя на носу «Марипаре», отвечали на приветствия местных жителей.

Затем господин Мигель обернулся к пассажирам «Гальинеты».

— Счастливого пути, сержант! — радостно крикнул он.

— Счастливого пути, сударь, — ответил старый солдат, — ведь для вас-то он счастливый.

— Он будет счастливым для всех, — ответил господин Мигель, — потому что мы отправляемся в путь вместе!

Паруса были подняты, лодки оттолкнулись от берега, послышались напутственные приветствия, и легкий ветер вынес пироги на середину реки.

Глава VI ОТ ОСТРОВА К ОСТРОВУ

Итак, плавание началось. Сколько долгих часов, сколько однообразных дней проведут путешественники на борту своих пирог! Сколько непредвиденных помех ожидает их на этой реке, весьма малопригодной для быстрого плавания! Но нашим географам скучать не придется. Пока пироги будут нести их к месту слияния Гуавьяре и Атабапо с Ориноко, они займутся своим делом: пополнят гидрографические описания Ориноко, уточнят расположение ее притоков, не менее многочисленных, чем острова, а также — расположение порогов и исправят ошибки, еще очень часто встречающиеся на картах этих территорий. Для одержимых жаждой знаний ученых время бежит быстро.

Не откажись сержант Марсьяль от плавания в одной лодке, дни казались бы ему и Жану не такими бесконечными. Но дядюшка был непоколебим в этом вопросе, и племянник согласился с ним без малейших возражений. Так что юноше не оставалось ничего другого, как читать и перечитывать книгу своего соотечественника, отличающуюся такой точностью описаний, что вряд ли можно было найти лучший путеводитель по Ориноко.

Когда «Марипаре» и «Гальинета» вышли на середину реки, путешественникам открылся вид на простиравшиеся по обоим берегам холмистые равнины. Около одиннадцати часов на левом берегу у подножия гранитных холмов показалась кучка домишек. Это была деревня Кабрута, где около четырехсот жителей размещались в пятидесяти хижинах. Метисы здесь вытеснили более белокожих, чем мулаты[251] индейцев гуамо. Однако в сезон дождей тут все еще можно было увидеть сделанные из коры лодки гуамо, которые приходят сюда ловить рыбу.

Капитан «Гальинеты» говорил по-испански, и Жан без конца задавал ему разные вопросы, на которые тот с удовольствием отвечал. Вечером, когда лодка подходила к правому берегу, Вальдес сказал Жану:

— Это бывшая миссия капуцинов[252], давным-давно заброшенная.

— Вы собираетесь здесь остановиться? — спросил Жан.

— Обязательно, потому что к ночи ветер стихнет. Да и вообще по Ориноко плавают только днем: фарватер здесь часто меняется, и нужно видеть, куда вести лодку.

Действительно, по вечерам все лодки обычно останавливаются у берега реки или около какого-нибудь острова. А потому «Марипаре» и «Гальинета» встали на якорь у Капучино. Поужинав купленными у рыбаков Кабруты дорадами[253], путешественники крепко заснули.

Как и предсказывал Вальдес, с наступлением темноты ветер стих и вернулся только утром, продолжая путь с северо-востока. Паруса были подняты, и лодки, подгоняемые попутным ветром, легко двинулись вверх по течению.

Капучино располагалась в устье Апурито, притока Апуре, дельта которой открылась путешественникам два часа спустя. И тут господин Мигель озадачил своих спутников вопросом:

— Может быть, Ориноко — это вовсе не Гуавьяре и не Атабапо, а Апуре?

— Вот еще! — воскликнул господин Фелипе. — Апуре не может быть ничем иным, как притоком реки, которая в этом месте имеет ширину три километра.

— И вода в ней мутно-белая, — добавил господин Баринас, — в то время как воды Ориноко, начиная от Сьюдад-Боливара, светлы и прозрачны.

— Хорошо, — ответил господин Мигель, улыбаясь, — исключим Апуре из игры. Но по дороге мы встретим еще немало претендентов на роль Ориноко.

Господин Мигель мог бы сказать, что воды Апуре орошают более плодородные льяносы, чем воды Ориноко, что, приходя с запада, Апуре кажется непосредственным продолжением Ориноко, тогда как последняя делает крутой поворот и до самого Сан-Фернандо-де-Атабапо течет в меридиональном направлении. Апуре называют «рекой льяносов», где прекрасно растут любые культуры, где есть великолепные пастбища и где живут самые крепкие и трудолюбивые обитатели Центральной Венесуэлы.

Следует также добавить — и Жан мог в этом убедиться собственными глазами, — что река кишела кайманами, так как в ее мутных водах они без труда добывали себе пищу. Эти шестиметровые гиганты, напоминающие крокодилов, резвились совсем рядом с пирогой. Такие огромные кайманы встречаются только в притоках Ориноко, реки же, пересекающие льяносы, населены ящерицами куда меньших размеров.

Вальдес объяснил Жану:

— Не все кайманы опасны для человека. Например, «бавас» никогда не нападают на купальщиков, а вот «себадос»[254], то есть те, которые уже отведали человеческого мяса, бросаются даже на лодки, чтобы сожрать пассажиров.

— Пусть только попробуют! — воскликнул сержант Марсьяль.

— Нет уж, дядюшка, пусть лучше не пробуют! — ответил Жан, показывая на огромного каймана, лязгающего своими чудовищными челюстями.

— Крокодилы — не единственные хищники, встречающиеся в водах Ориноко и ее притоках. Здесь водятся могучие пираньи[255], без труда перекусывающие самые крепкие крючки, электрические угри и скаты, убивающие других рыб при помощи электрических разрядов, небезопасных и для человека.

В этот день лодки шли вдоль островов и там, где течение было слишком быстрым, приходилось цепляться бечевой за корни деревьев.

Когда они проходили мимо заросшего непроходимыми лесами острова Верихаде-Моно, с борта «Марипаре» раздались выстрелы и с полдюжины уток упали в воду. Господин Мигель и его друзья стреляли метко.

Несколько минут спустя к борту «Гальинеты» подошла куриара.

— Я думаю, это несколько разнообразит ваше меню, — сказал господин Мигель, подавая пару только что подстреленных уток.

Жан де Кермор поблагодарил господина Мигеля, а сержант Марсьяль пробурчал нечто напоминающее «спасибо».

Спросив юношу, как он провел эти два дня, и удовлетворившись его ответами, господин Мигель пожелал дяде и племяннику доброй ночи, после чего куриара доставила его обратно на борт «Марипаре».

С наступлением темноты лодки пристали к острову Пахараль, где в свое время господин Шафанжон обнаружил на доисторических валунах многочисленные надписи, оставленные посещавшими эти края торговцами.

Сержант Марсьяль стряпал не хуже полкового маркитанта[256], а венесуэльские утки оказались к тому же вкуснее и ароматнее европейских. Племянник и дядя поужинали с большим аппетитом и в девять часов вечера отошли ко сну. По крайней мере, юноша улегся на циновке под навесом, где была его каюта, а дядя, по обыкйовению, тщательно натянул москитную сетку.

Предосторожность, в высшей степени необходимая, потому что комаров здесь водилось великое множество, и каких! Господин Шафанжон отнюдь не преувеличивал, говоря, что комары, возможно, являют собой одну из главных неприятностей путешествия по Ориноко. Мириады отравленных жал вонзаются в ваше тело, и каждый укус вызывает продолжительное болезненное воспаление, а то и настоящую лихорадку.

Как тщательно натягивал дядя сетку над ложем своего племянника, какие мощные клубы дыма выпускал из своей трубки, чтобы отогнать страшных насекомых, как яростно уничтожал он тех, что пытались пробраться сквозь кое-где неплотно прилегающую сетку!

— Марсьяль, голубчик, ты вывихнешь себе руку, — повторял Жан. — Ради Бога, не волнуйся, я и так буду прекрасно спать.

— Нет, — отвечал старый солдат, — я не позволю, чтобы хоть один мерзкий комар пищал у тебя над ухом.

Только удостоверившись, что Жан заснул и ни один комар ему больше не грозит, он успокоился и тоже лег спать. Ему-то было плевать на атаки крылатых мучителей. Но какой бы грубой ни была кожа старого солдата, комары кусали его, как и всех прочих, и он чесался так, что содрогались борта пироги.

На следующий день лодки снова двинулись в путь. Ветер то ослабевал, то набирал силу, но тем не менее помогал пирогам преодолевать течение. Тяжелые низкие облака закрывали небо, а проливной дождь загнал путешественников под навес.

Течение в этой части реки, усеянной мелкими островами, было довольно сильным, И, чтобы легче преодолевать его, приходилось держаться ближе к правому берегу.

Болотистый правый берег на протяжении двухсот километров, от устья Апурито до устья Арауки, изрезан сетью каналов и проток. Здесь находили себе пристанище дикие утки, усеивающие тысячами черных точек пространство равнин.

— Если их тут и не меньше, чем комаров, — воскликнул сержант Марсьяль, — то они, во всяком случае, не причиняют неприятностей, не говоря уже о том, что их можно есть.

Весьма справедливое замечание.

Элизе Реклю рассказывал, что кавалерийский полк, расположившийся лагерем на берегу лагуны, в течение двух недель питался одними утками, что, однако, не вызвало сколько-нибудь существенного сокращения их численности.

Охотникам с «Марипаре» и «Гальинеты» тем более не удавалось нанести ущерб пернатому племени. Они подстрелили всего две-три дюжины уток. Жан, к великому удовольствию сержанта, тоже сделал несколько удачных выстрелов, а поскольку на любезность следует отвечать любезностью, то часть добычи была отправлена господину Мигелю и его спутникам, хотя те и сами очень неплохо охотились. Решительно, сержант Марсьяль не хотел быть им чем-либо обязанным.

В этот день капитанам пирог понадобилось все их умение, чтобы не налететь на рифы. Ведь наскочить на риф среди разбушевавшейся после дождей реки значило бы потерять лодку. Кроме того, нужно было следить, чтобы пирога не столкнулась с плывущими по реке стволами деревьев, обрушившихся с острова Самуро. Этот остров уже в течение нескольких лет подтачивали воды Апуре, грозя ему окончательным уничтожением.

На ночь лодки пристали к острову Касимирито с подветренной стороны, укрывшись таким образом от яростных порывов урагана, а пассажиры нашли себе убежище в заброшенных хижинах ловцов черепах. Правда, речь идет лишь о пассажирах «Марипаре», так как сержант и Жан предпочли остаться на борту «Гальинеты». Возможно, они поступили благоразумно, так как остров Касимирито населен обезьянами, пумами и ягуарами. К счастью, буря загнала хищников в норы, и лагерь не подвергся нападению. Лишь когда ненадолго стихали порывы ветра, до ушей путешественников доносились то свирепое рычание, то громкие вопли обезьян, которых натуралисты не случайно назвали ревунами.

На следующий день небо было уже не таким мрачным. Тучи стали более низкими, а вчерашний ливень сменился мелким дождем, почта водяной пылью, который прекратился к рассвету. Временами проглядывало солнце, а северо-восточный ветер позволял лодкам нестись в полный бакштаг[257], так как река делала здесь поворот и вплоть до Буэна-Висты текла на запад и лишь потом русло поворачивало к югу.

Вольно раскинувшись вширь, Ориноко напомнила Жану де Кермору и сержанту Марсьялю их родные места.

— Жан, иди сюда, посмотри, — воскликнул сержант.

Юноша вышел из-под навеса и остановился на носу лодки. В прозрачном воздухе четко вырисовывались уходящие за горизонт просторы льяносов.

— Можно подумать, что мы вернулись в родную Бретань, — помолчав, добавил сержант.

— Ты прав, — сказал Жан, — Ориноко похожа на Луару[258].

— Да, Жан, это и впрямь наша Луара вверх и вниз по течению от Нанта! Посмотри на эти желтые песчаные отмели! Еще бы полдюжины плывущих гуськом шаланд с квадратными парусами, и я бы решил, что мы идем в Сен-Флоран или в Мов.

— Верно, Марсьяль, сходство удивительное. Только эти равнины скорее напоминают мне луга в низовьях Луары, около Пельрена или Пембефа.

— Точно, мне все кажется, что вот-вот покажется сен-назерский пароход или, как его там называют, «пироскаф»[259]. Это что-то греческое, никогда не мог понять, что это значит.

— А если он и появится, этот пироскаф, — с улыбкой ответил Жан, — мы ведь на него не сядем, пусть идет своей дорогой. Для нас теперь Нант там, где мой отец... ведь правда?

— Да... там, где мой дорогой полковник. И когда мы его найдем, когда он узнает, что он теперь не один на свете, тогда он сядет вместе с нами в пирогу, потом — на «Боливар», потом — на сен-назерский пароход... И на этот раз для того, чтобы вернуться на родину.

— Господи, если бы это было так... — прошептал Жан, глядя на далекие силуэты вырисовывающихся на юго-востоке холмов, а потом добавил, как бы развивая справедливое замечание сержанта о сходстве между Луарой и Ориноко: — Между прочим, иногда на этих песчаных пляжах можно увидеть то, чего не встретишь ни в верхнем, ни в нижнем течении Луары.

— Что же это?

— Черепахи, которые каждый год в середине марта приходят сюда откладывать яйца.

— А здесь есть черепахи?

— Тысячи черепах, и вон тот ручей справа назывался Рио-Тортуга[260], прежде чем его переименовали в Рио-Шафанжон.

— Вероятно, он заслужил это имя. Но я что-то пока не вижу...

— Немного терпения, дядюшка, и, хотя время кладки яиц уже прошло, ты увидишь черепах в несметных количествах.

— Но раз кладка окончена, значит, мы не сможем полакомиться их, как говорят, великолепными яйцами.

— Действительно, великолепными, да и мясо их ничуть не хуже. И я надеюсь, что Вальдес сумеет поймать хоть одну нам на суп.

— Черепаший суп! — воскликнул сержант.

— И на этот раз настоящий, а не из телячьей головы, как во Франции...

— Стоило бы ехать так далеко, чтобы поесть обыкновенного телячьего рагу!

Юноша был прав, говоря, что они приближаются к пляжам, куда индейцы приходят охотиться на черепах. Сейчас они появляются здесь только в охотничий сезон, а раньше эти территории были населены многочисленными враждующим и между собой племенами тапарито, панаре, яруро, гуамо, мапойе. А до них здесь обитали индейцы отомако, рассеявшиеся теперь по западным территориям. Гумбольдт[261] рассказывает, что эти индейцы, ведущие свое происхождение, как они утверждают, от каменных богов, были отчаянными игроками в лапту, еще более ловкими, чем те баски, что прибыли в Венесуэлу из Европы. Их также относят к племени геофагов[262], которые, если не хватает рыбы, питаются кусочками чуть обожженной глины. Впрочем, этот обычай существует и поныне. От этого порока — иначе не скажешь, — приобретенного в детстве, уже невозможно избавиться. Непреодолимая потребность, подобная той, что влечет китайцев к трубке опиума, заставляет геофагов есть землю. Господин Шафанжон видел этих несчастных, лизавших глину собственных хижин.

Во второй половине дня лодки продвигались вперед с большим трудом, так как из-за многочисленных мелей течение в сузившейся судоходной части стало очень быстрым и экипаж совершенно выбился из сил, преодолевая его. Небо затянули мрачные тучи, воздух был насыщен электричеством, откуда-то с юга доносились раскаты грома. Приближалась гроза. Ветер судорожными порывами прошелестел в парусах и почти полностью стих.

В такой ситуации самое благоразумное было без промедления искать укрытия, потому что грозы на Ориноко чреваты непредвиденными атмосферными явлениями, и матросы обычно спешат укрыться в глубине какой-нибудь бухты, где высокие берега защищают лодку от яростных порывов ветра.

Однако в этой части реки не было подходящих мест для стоянки. По обе стороны, насколько хватало глаз, тянулись гладкие равнины льяносов, где ураган мог бушевать на просторе.

Господин Мигель спросил капитана «Марипаре» Мартоса, что он собирается делать и не придется ли им стать на якорь посередине реки.

— Это было бы опасно, — ответил Мартос. — Якорь тут не удержит, и нас выбросит на берег и разобьет в щепки.

— Что же делать?

— Попробуем подняться до следующей деревни, а если не получится, вернемся к острову Касимирито, где мы провели ночь.

— А что это за деревня?

— Буэна-Виста, на левом берегу.

Подобное решение напрашивалось само собой, и Вальдес, даже не советуясь с Мартосом, тоже взял курс на Буэна-Висту.

Матросы спустили безжизненно повисшие на мачтах паруса, чтобы обезопасить себя от резкого рывка при внезапном сильном ветре. Гроза, по всей вероятности, начнется не раньше чем через один или два часа. Мертвенно-серые тучи, казалось, застыли над южной частью горизонта.

— Скверная погода, — сказал сержант Марсьяль капитану «Гальинеты».

— Скверная, — ответил Вальдес, — но мы постараемся обогнать ее.

Обе пироги шли рядом на расстоянии не более пятидесяти футов одна от другой, отталкиваясь раздвоенными шестами от мелей. И хотя эта тяжелая работа едва позволяла преодолевать напор течения, иного выхода не было. Нужно было любой ценой добраться до левого берега, где можно будет тащить лодки бечевой.

Добрый час ушел на эту операцию, и не раз казалось, что пироги вот-вот снесет течением и выбросит на скалы. Наконец благодаря искусству капитанов и ловкости матросов, которым помогали господа Мигель, Фелипе и Баринас, с одной стороны, Жан и сержант Марсьяль — с другой, лодки, двигаясь по диагонали, достигли левого берега.

Тут матросы смогли взяться за бечеву. Эта работа требует больших усилий, но зато лодки наверняка не снесет течением.

Вальдес предложил привязать одну лодку к корме другой, так чтобы оба экипажа могли вместе тащить их бечевой вдоль берега. Когда идти вдоль берега было невозможно, то бечеву закрепляли за находящийся метрах в сорока впереди выступ скалы или ствол дерева, а затем возвращались на борт «Марипаре» и все вместе тащили лодки.

Так они миновали находящиеся слева острова Сейба, Курурупаро и Эстильеро, а чуть позже, ближе к правому берегу, — остров Поссо-Редондо.

Тем временем тучи заволокли все небо. Следующие одна за другой вспышки молний зигзагами прорезали южную часть горизонта. Непрерывные раскаты грома сливались в сплошной гул. К счастью, когда около восьми часов вечера гроза обрушилась на левый берег Ориноко яростным ураганом, дождем и градом, пироги уже находились в безопасности у входа в деревню Буэна-Виста.

Глава VII МЕЖДУ БУЭНА-ВИСТОЙ И ЛА-УРБАНОЙ

Ночью гроза разыгралась не на шутку. Она промчалась над территорией в пятнадцать квадратных километров вплоть до устья Рио-Араука, оставляя за собой следы разрушений. На следующее утро можно было увидеть, что мутные воды вчера еще прозрачной реки несут обломки судов и деревьев. Если бы пироги наших путешественников не успели укрыться в этом маленьком порту, их разнесло бы в щепки, а экипаж и пассажиры наверняка бы погибли, потому что прийти им на помощь не было бы никакой возможности.

К счастью, гроза прошла по диагонали на запад, пощадив Буэна-Висту.

Поскольку песчаные отмели, расположенные на подступах к Буэна-Висте, в дождливый сезон почти полностью уходят под воду, «Марипаре» и «Гальинета» смогли подойти к деревне почти вплотную. Эта деревня представляла собой скопление хижин, где могли разместиться от пятидесяти до двухсот индейцев. Но они появлялись здесь только для сбора черепашьих яиц. Масло, извлеченное из этих яиц, пользуется спросом на венесуэльских рынках. Однако в августе в деревне уже почти не остается жителей, так как кладка яиц заканчивается в середине мая. Сейчас в Буэна-Висте проживало с полдюжины индейцев, занятых охотой и рыбной ловлей, а потому нашим путешественникам при всем желании не удалось бы пополнить здесь свои запасы. К счастью, в этом пока не было необходимости, так как с имеющимися у них продуктами они вполне смогут добраться до Ла-Урбаны.

Главное — лодки не пострадали от этого чудовищного урагана. Пассажиры последовали совету матросов и согласились ночевать на берегу. Индейская семья, занимавшая довольно опрятную хижину, приютила их у себя. Это были индейцы племени яруро, одного из самых больших в этих краях, которые, в отличие от своих собратьев, оставались в Буэна-Висте по окончании кладки яиц.

Семья состояла из мужа, здоровяка в традиционной набедренной повязке, его жены, еще молодой, миниатюрной и хорошо сложенной женщины, одетой в длинную индейскую рубашку, и двенадцатилетней девочки, такой же пугливой, как и ее мать. Однако подарки, предложенные гостями, — тафия и сигары для мужа, стеклянные бусы и зеркальце для матери и дочери — произвели впечатление. Эти побрякушки высоко ценятся венесуэльскими индейцами.

Вся обстановка состояла из закрепленных за бамбуковые перекрытия хижины гамаков и трех или четырех корзин, называемых канасто[263], куда индейцы складывают одежду и самые ценные предметы домашнего обихода.

Нравилось это сержанту Марсьялю или нет, но он вынужден был провести ночь под одним кровом с пассажирами «Марипаре», так как иного он нигде не нашел. Господин Мигель, в еще большей степени, чем его коллеги, старался выказать внимание обоим французам, и Жан де Кермор, несмотря на свирепые взгляды дядюшки, смог чуть ближе познакомиться со своими попутчиками. А маленькая индианочка, очарованная его приветливостью, буквально не отпускала его от себя.

Снаружи бушевала гроза, и разговор часто прерывался громовыми раскатами. Ни индианка, ни девочка не выказывали страха, даже когда раскаты грома без малейшего интервала следовали за разрядами молний. Наутро они увидели вокруг хижины сожженные молнией деревья.

Индейцы привыкли к столь частым на Ориноко грозам и не испытывали ни страха, ни беспокойства. Чего нельзя было сказать о юноше, который хоть и «не боялся грома», но ощущал какую-то внутреннюю тревогу, нередко свойственную впечатлительным натурам.

Беседа между гостями и хозяевами затянулась до полуночи, и даже сержант Марсьяль с удовольствием принял бы в ней участие, знай он испанский язык так же, как его племянник.

Речь шла о работах, которые каждый год привлекают в эти края сотни индейцев. Конечно, черепахи встречаются и на других пляжах Ориноко, но в таком количестве их можно увидеть лишь на песчаных отмелях между Рио-Кабульяре и деревней Ла-Урбана. Хозяин дома, хорошо знавший черепашьи повадки и сам ловкий охотник, сказал, что, начиная с февраля, здесь можно увидеть буквально сотни тысяч черепах.

Само собой разумеется, индеец, не сведущий в естественной истории, не мог сказать, к какой разновидности относятся черепахи, расплодившиеся в таком количестве на отмелях Ориноко. Он просто охотился на них вместе с индейцами других племен и метисами льянос, собирал яйца, извлекал из них масло таким же нехитрым способом, каким извлекают масло из олив. На берег вытаскивают лодку, поперек лодки ставят корзины с яйцами. Яйца разбивают палочкой, и их смешанное с водой содержимое стекает на дно лодки. Час спустя масло всплывает на поверхность. Его подогревают до тех пор, пока вода не испарится и оно не станет прозрачным. Вот и все.

— Говорят, что это масло великолепно, — поделился Жан сведениями, почерпнутыми из его любимого путеводителя.

— Действительно, великолепно, — ответил господин Фелипе.

А к какой разновидности относятся эти черепахи? — спросил юноша.

— Это Cinosternon scorpioides, — ответил господин Мигель, — панцирь их достигает метра в диаметре, и весят они не менее шестидесяти фунтов.

До сих пор молчавший господин Баринас заметил, что научное название этих скорпиоидов Podocnemis dumerilianus, что, однако, не произвело на индейца ни малейшего впечатления.

— Еще один вопрос, — обратился Жан де Кермор к господину Мигелю.

— Ты слишком много болтаешь, племянничек, — пробормотал сержант, подергивая свой ус.

— Сержант, — улыбаясь, спросил господин Мигель, — зачем мешать вашему племяннику узнавать новое?

— Потому что... потому что ему незачем знать больше своего дяди.

— Согласен, мой дорогой Ментор[264], — ответил Жан, — но вот мой вопрос: эти животные опасны?

— Они могут быть опасны своей многочисленностью, и лучше не оказываться на пути сотен тысяч черепах...

— Сотен тысяч!

— Именно так, месье Жан. Ведь чтобы наполнить маслом десять тысяч бутылей, как это делается ежегодно, нужно не меньше пятидесяти миллионов яиц. А так как каждая черепаха откладывает в среднем сотню яиц, часть которых поедается хищниками, и так как, тем не менее, их хватает еще и на воспроизводство вида, то я полагаю, что число черепах, посещающих эту часть Ориноко, достигает миллиона.

В расчетах господина Мигеля не было преувеличения. Тут появлялись действительно мириады животных. Движимые таинственным влечением, они напоминают, по словам Элизе Реклю, живую приливную волну, медлительную и непреодолимую, сметающую все на своем пути, словно наводнение или снежная лавина.

Надо сказать, что люди истребляют черепах в огромном количестве, и в один прекрасный день вид может оказаться полностью уничтоженным. К великому сожалению индейцев, некоторые отмели, в частности пляжи в устье Меты, уже опустели.

Индеец рассказал, как ведут себя черепахи в период кладки яиц. Начиная с середины марта, примерно в течение трех недель, черепахи бороздят обширные песчаные отмели, выкапывают ямы глубиной до двух футов, куда они откладывают яйца, а затем тщательно засыпают их песком.

Индейцы ценят черепах не только за масло, получаемое из их яиц, но и за их нежное и вкусное мясо. Поймать черепаху в воде практически невозможно, но на суше ее достаточно перевернуть палкой на спину, и она становится совершенно беспомощной, потому что сама не может снова встать на лапы.

— С людьми такое тоже бывает, — заметил господин Баринас, — потеряв точку опоры, они уже не могут подняться.

Очень справедливое замечание, завершившее несколько неожиданным образом разговор о черепахах Ориноко.

Тут господин Мигель обратился с вопросом к индейцу:

— Скажите, вы не видели двух путешественников, плывущих вверх по Ориноко, которые были в Буэна-Висте четыре или пять недель назад?

Жан де Кермор с волнением ожидал ответа индейца, ведь речь шла о его соотечественниках!

— Двух европейцев? — спросил тот.

— Да... двух французов.

— Пять недель назад?.. Да, я их видел. Они провели здесь сутки, и их лодка стояла на том же месте, что и ваша.

— Они были здоровы? — спросил Жан.

— Здоровы. Двое крепких и жизнерадостных мужчин. Один из них охотник, мне бы таким быть. Сколько он подстрелил пум и ягуаров! И карабин у него завидный... С таким оружием не промахнешься, с пятисот шагов попадешь в голову оцелоту или муравьеду!

Индеец говорил с азартом, глаза у него блестели. Он ведь тоже был отличный стрелок и страстный охотник. Но как мог он со своим грошовым ружьем, стрелами и луком тягаться с современным оружием этого француза!

— А его спутник? — спросил господин Мигель.

— Его спутник? О, тот ищет всякие растения, собирает травы, — ответил индеец.

Тут индианка что-то сказала своему мужу на местном наречии, и тот тотчас же добавил:

— Да, да... я ему дал одно растение, очень редкое. Он был так доволен, что нарисовал нас одной машинкой... нарисовал на зеркальце...

— Наверное, он их сфотографировал, — сказал господин Фелипе.

— А вы нам не покажете эту картинку? — попросил господин Мигель.

Девочка встала. Открыв одну из стоящих на полу корзин, вынула оттуда «маленькую картинку» и протянула ее юноше.

Это действительно была фотография. Индеец стоял в своей излюбленной позе, на голове — плетеная шляпа, на плечах — накидка; справа от него — его жена в длинной рубашке, со стеклянными браслетами на руках и ногах; слева — девочка в набедренной повязке скорчила уморительную гримасу, как маленькая обезьянка.

— Я знаю, что они переправились через реку, добрались до Ла-Урбаны, где оставили свою пирогу, и пошли через льяносы в сторону восхода солнца.

— Они были одни?

— Нет, с ними был проводник и три индейца из племени мапойе.

— А с тех пор вы что-нибудь о них слышали?

— Нет, ничего.

Что стало с этими двумя путешественниками, Жаком Эллоком и Жерменом Патерном? Уж не погибли ли они во время своей экспедиции на восток от Ориноко?.. Может быть, индейцы их предали?.. Мало ли опасностей в этих неизведанных краях? Жан знал, что во время путешествия по Кауре господин Шафанжон чуть не пал от руки своих спутников и что он вынужден был убить коварного проводника, чтобы спасти собственную жизнь. Юноша был глубоко взволнован при мысли, что двое его соотечественников, возможно, погибли, как и многие другие исследователи этой части Южной Америки.

К полуночи гроза пошла на убыль. После проливного дождя небо очистилось. Появились звезды, еще влажные от омывшего небесный свод ливня. Блеснул и тотчас же погас метеор, как это обычно бывает, когда воздух насыщен электрическими разрядами.

— Завтра будет хорошая погода, — сказал индеец, прощаясь с гостями.

Ночь обещала быть спокойной, и путешественники решили вернуться в лодки, так как спать на циновках под навесом гораздо удобнее, чем в индейской хижине на полу.

На рассвете следующего дня они уже были готовы покинуть Буэна-Висту. Солнце поднималось над почти очистившимся горизонтом, а ветер тянул с северо-востока, что позволяло сменить шесты на паруса.

Впрочем, до Ла-Урбаны путь был недолгий, и, если ничто не помешает, они прибудут туда после полудня и останутся там на целые сутки.

Господин Мигель и его друзья, сержант Марсьяль и Жан де Кермор попрощались с индейцем и его семьей. Паруса были подняты, и «Марипаре» и «Гальинета» двинулись по узким проходам между песчаными отмелями. Один сильный паводок — и река, разлившись на несколько километров в ширину, затопила бы их.

Выбравшись из-под навеса, сержант и Жан вдыхали бодрящий воздух раннего утра. Парус предохранял их от уже горячих солнечных лучей.

Сержант Марсьяль, еще под впечатлением вчерашнего разговора, из которого он кое-что понял, спросил племянника:

— Скажи-ка, Жан, ты веришь всем этим историям индейца?

— Каким?

— Ну, о тысячах черепах, передвигающихся как армия на марше.

— Почему бы и нет?

— Мне это кажется невероятным! Легионы крыс, да, такое бывает... Но легионы черепах метровой длины...

— Их тоже видели.

— Кто?

— Ну, во-первых, индеец...

— Ба, россказни дикаря!

— И путешественники, которые плыли по Ориноко со стороны Ла-Урбаны, тоже их видели.

— О, мало ли что пишут в книгах! — ответил сержант, не слишком доверявший рассказам путешественников.

— Ты не прав, дядя. Это вполне вероятно, и, более того, это так и есть.

— Ладно... ладно! Но, во всяком случае, даже если это возможно, я не думаю, чтобы было опасно встретить на своем пути этих черепах!

— А если они перегородят дорогу...

— Так надо идти прямо по ним, черт побери!

— Но ведь можно упасть, и тогда они раздавят тебя.

— Может быть! И все-таки я хотел бы убедиться в этом собственными глазами.

— Сейчас уже поздно, — ответил Жан, — но четыре месяца назад, в период кладки яиц, ты бы мог сам все увидеть.

— Нет, Жан, нет! Все это россказни путешественников, которые дурачат добрых людей, предпочитающих оставаться дома.

— Не все же они врут, мой милый Марсьяль!

— Если черепахи водятся тут в таком количестве, то почему же мы не видим ни одной? Разве эти отмели кишат панцирями? Ладно, я многого не требую, не надо мне сотен тысяч черепах, но хоть штук пятьдесят... хоть десяток... тем более что суп из них, как говорят, так хорош, что я совсем не прочь его отведать.

— Со мной-то поделишься, дядюшка, ну хоть полкотелка?

— С какой стати? Пяти-шести тысяч черепах, я думаю, хватит и на твой, и на мой котелок. Но ведь ни одной... ни одной! Где они прячутся? Не иначе как в башке нашего индейца!

Сержант верил только собственным глазам. И если он не видел ни одной из этих странствующих черепах, то не потому, что не смотрел. Он уже чуть не до дыр проглядел свою подзорную трубу.

Тем временем обе пироги, подгоняемые попутным ветром, без помощи шестов преодолевали течение. К одиннадцати часам утра они достигли устья Арауки, чьи прозрачные воды, стекающие со склонов Анд, не смешиваясь с водами других рек, вливаются в Ориноко.

Чтобы попасть в находящуюся на правом берегу Ла-Урбану, нужно было пересечь реку. Вот тут и начались трудности, существенно замедлившие продвижение пирог. Проходы между песчаными отмелями делали иногда крутые повороты, и ветер из попутного превращался в противный. Приходилось спускать паруса и идти на шестах. А чтобы лодку не сносило течением назад, работали все — и экипаж и пассажиры.

В час пополудни «Марипаре» и «Гальинета» достигли острова, носящего то же название, что и деревня. В отличие от прибрежных льяносов, остров был лесистым, а кое-где даже виднелись обработанные поля. Явление довольно редкое, так как в этих местах жители заняты исключительно охотой, рыбной ловлей и сбором черепашьих яиц, а это, что бы там ни говорил сержант Марсьяль, требует огромного числа работников.

Переход под палящим солнцем был очень утомителен для матросов, решено было дать им час отдыха. Тем более, что при любых условиях пироги прибудут в Ла-Урбану еще до наступления вечера. Деревня будет видна, как только они обогнут остров.

Лодки пристали к острову, пассажиры вышли на берег, и деревья укрыли их своей широкой листвой от солнца.

Как ни противился тому сержант Марсьяль, между пассажирами обеих пирог установились дружеские отношения. И это естественно, когда люди путешествуют вместе, да еще в подобных условиях. Господин Мигель не скрывал своей симпатии к Жану де Кермору, и равнодушие к подобным знакам внимания было бы просто вопиющей невежливостью. Так что сержанту пришлось смириться и спрятать свои колючки, однако в глубине души он не переставал корить себя за глупость и малодушие.

За исключением нескольких уток наши охотники не обнаружили на острове никакой дичи, а потому им не пришло в голову взяться за оружие, чтобы несколько разнообразить трапезу. Впрочем, в Ла-Урбане они без труда пополнят свои запасы.

В три часа Вальдес дал сигнал к отправлению. Пироги отчалили. До южной оконечности острова их пришлось тащить бечевой, а дальше оставалось лишь пересечь по диагонали вторую половину реки. Эта часть плавания прошла благополучно, и еще до наступления темноты обе пироги достигли Ла-Урбаны.

Глава VIII ОБЛАКО ПЫЛИ НА ГОРИЗОНТЕ

Ла-Урбану можно назвать столицей среднего течения Ориноко. Это самое большое селение между Кайкарой и Сан-Фернандо-де-Атабапо. Первое расположено там, где русло реки делает поворот к югу, а второе — там, где она поворачивает на восток.

Это замечание справедливо, если согласиться с точкой зрения господина Мигеля по поводу географии Ориноко, которая, кстати, отражена на современных картах. Впрочем, нашим географам оставалось преодолеть еще шестьсот километров, прежде чем они достигнут места слияния трех рек, где их спор, можно надеяться, будет разрешен.

На правом берегу реки возвышался небольшой холм, одноименный с расположенным у его подножия селением. В то время в Ла-Урбане жили триста пятьдесят — четыреста человек, по большей части мулаты испано-индейского происхождения. Сельским хозяйством они не занимались, только немногие держали домашнюю скотину. За исключением короткого периода сбора черепашьих яиц и sarrapia, они жили, главным образом, охотой и рыбной ловлей и не отличались особым трудолюбием. Однако их жилища под сенью банановых рощ говорят о зажиточности, что в этих краях бывает нечасто.

Наши путешественники собирались провести в Ла-Урбане только одну ночь. Поскольку они прибыли в пять часов, то у них в запасе был целый вечер, чтобы пополнить запасы мяса и овощей, в изобилии имевшихся в Ла-Урбане.

Они обратились за помощью к алькальду[265], и тот с радостью предложил им свои услуги и предоставил в их распоряжение свое жилище. Как главе гражданской администрации ему вменялось в обязанность следить за соблюдением порядка и на суше, и на воде. У него была жена, тоже мулатка, и полдюжины детей, крепких и здоровых мальчиков и девочек от шести до восемнадцати лет.

Узнав, что господин Мигель и двое его коллег — важные лица из Сьюдад-Боливара, он рассыпался в любезностях и пригласил их провести вечер у него дома. Пассажиры «Гальинеты» также были приглашены, что очень обрадовало Жана, так как он надеялся узнать об участи своих соотечественников, которые не выходили у него из головы.

А Вальдес и Мартос занялись прежде всего пополнением запасов сахара, иньяма[266], а главное, маниоковой муки, из которой обычно здесь пекут хлеб.

Обе лодки пристали к довольно крутому берегу в глубине маленькой бухточки, где уже были пришвартованы несколько куриар и рыбачьих лодок. Там же находилась и пирога двух французских исследователей, Жака Эллока и Жермена Патерна. Уже шесть недель о них не было никаких известий, что очень тревожило ожидавших их в Ла-Урбане матросов.

Поужинав, путешественники отправились в гости к алькальду. Вся семья собралась в большой комнате, меблировка которой состояла из стола, обтянутых оленьей кожей табуреток и охотничьих трофеев на стенах. Были приглашены также «именитые граждане» Ла-Урбаны, один из которых жил в соседнем селении. Жан знал об этом человеке из рассказа господина Шафанжона, который нашел у него самый сердечный прием. Вот что он об этом рассказывает: «Господин Марчаль, уже почтенного возраста венесуэлец, пятнадцать лет назад обосновался в Тигре, расположенной недалеко от Ла-Урбаны, выше по течению. Он оставил политику и занялся животноводством. Его ферму, где было около сотни голов скота, обслуживали несколько пеонов и члены их семей. Вокруг фермы простирались поля маниоки, маиса[267], сахарного тростника, росли великолепные банановые деревья. Всего этого с избытком хватало для процветания маленького счастливого мирка».

Какие-то дела привели господина Марчаля в Ла-Урбану одновременно с нашими путешественниками. Он прибыл на своей куриаре в сопровождении двух слуг, а так как он остановился у алькальда, то, естественно, оказался в числе приглашенных.

Эта вечеринка в затерянной среди льяносов деревушке ничем не напоминала великосветский прием. Вместо тонких закусок, изысканных сладостей, дорогих вин и ликеров были поданы пирожные, приготовленные хозяйкой дома и ее дочерьми, и восхитительный кофе, но, главное, гости нашли здесь сердечное тепло и искреннее гостеприимство.

Господин Марчаль испытывал истинное наслаждение, беседуя с Жаном де Кермором на своем родном языке. Он рассказал, что пять лет назад его соотечественник побывал у него на ферме, где провел, к сожалению, всего несколько дней.

— Он так спешил снова отправиться в путь! Это был смелый исследователь, истинный первопроходец. Пренебрегая опасностью, рискуя жизнью, он добрался до истоков нашей великой реки. Такой француз делает честь своей родине! — с жаром воскликнул почтенный венесуэлец.

Когда господин Марчаль и алькальд узнали о цели путешествия господина Мигеля и его коллег, они, как показалось Жану, с удивлением переглянулись. По всей вероятности, для них этот вопрос давно был решен в пользу мнения господина Мигеля.

Хотя господин Марчаль не интересовался Сан-Фернандо и имел определенное мнение относительно Атабапо и Гуавьяре, он тем не менее поддержал членов Географического общества в их намерении добраться до места слияния трех рек.

— В любом случае это принесет пользу науке, и, кто знает, может быть вам господа, удастся сделать какое-нибудь открытие.

— Это наша мечта, — ответил господин Мигель, — ведь мы собираемся посетить малоизученный район и, если нужно, мы отправимся из Сан-Фернандо дальше вверх по течению.

— И доберемся... — продолжил господин Фелипе.

— Хоть до самых истоков! — закончил господин Баринас.

Сержант Марсьяль плохо улавливал смысл разговора, потому что Жан переводил ему лишь отдельные фразы. Он никак не мог взять в толк, каким образом люди, если, конечно, они не сумасшедшие, могут интересоваться тем, «из какой дырки вытекает река».

— В конце концов, — пробормотал он, — будь люди благоразумнее, незачем было бы строить столько сумасшедших домов.

Затем речь зашла о двух французах, возвращения которых тщетно ожидали в Ла-Урбане. Алькальд встречал их, когда они прибыли в Ла-Урбану, господин Марчаль тоже знал их, так как они провели один день на его ферме в Тигре.

— И с тех пор вы ничего больше о них не слышали? — спросил господин Мигель.

— Абсолютно ничего, — ответил алькальд. — Мы расспрашивали жителей восточных льяносов, но те их не видели.

— А они собирались плыть вверх по Ориноко? — спросил Жан.

— Да, дитя мое, — ответил господин Марчаль, — они намеревались останавливаться в прибрежных деревнях. Говорили, что у них нет четкого маршрута. Один из них, Жермен Патерн, ботаник, готов рисковать жизнью, чтобы обнаружить неизвестное растение. Другой, Жак Эллок, азартный охотник, увлеченный географией; его манят еще неизвестные и неописанные страны и реки. Эти две страсти заводят его порой слишком далеко... И когда приходит время возвращаться...

— Будем надеяться, что с ними не случилось ничего дурного, — сказал господин Баринас.

— Будем надеяться, — повторил алькальд, — хотя их отсутствие уже сильно затянулось.

— А они обязательно должны вернуться в Ла-Урбану? — поинтересовался господин Фелипе.

— Вне всякого сомнения. Здесь осталась их пирога с походным снаряжением и уже собранными коллекциями.

— Они отправились одни или с проводником? — спросил Жан.

— Я дал им в качестве сопровождающих несколько индейцев мапойе, — ответил алькальд.

— А это надежные люди? — спросил господин Мигель.

— Настолько, насколько могут быть надежными индейцы, живущие вдали от реки.

— Известно ли, — продолжил Жан, — какие места они собирались посетить?

— По моим сведениям — Сьерра-Матапей. Это к востоку от Ориноко, край, известный только индейцам яруро и мапойе. У ваших соотечественников и проводника были лошади, полдюжины индейцев с грузом шли за ними пешком.

— А к востоку от Ориноко бывают наводнения? — спросил Жан.

— Нет, — ответил господин Мигель, — эти льяносы расположены значительно выше уровня моря.

— Вы правы, господин Мигель, — согласился алькальд, — но там бывают землетрясения, и вы знаете, что в Венесуэле они случаются довольно часто.

— В любое время года? — спросил юноша.

— Нет, в определенные периоды, — ответил господин Марчаль. — Кстати, вот уже месяц, как даже в Тигре ощущаются подземные толчки.

Все согласились, что вулканические толчки — не редкость в Венесуэле, хотя здесь и нет действующих вулканов. Гумбольдт имел все основания назвать Венесуэлу «страной землетрясений». Подтверждение тому — разрушение в шестнадцатом веке города Куманы. Землетрясение повторилось сто пятьдесят лет спустя, и в этот рад город содрогался от подземных толчков пятнадцать месяцев. Город Месида также жестоко пострадал. А в 1812 году двенадцать тысяч жителей погибли под развалинами Каракаса. Подобные катастрофы, уже унесшие тысячи жизней, могут повториться в любую минуту, и надо сказать, что в последнее время на востоке края ощущались постоянные толчки.

Когда тема двух французов была исчерпана, господин Марчаль обратился к сержанту Марсьялю и его племяннику:

— Мы знаем теперь, что позвало в дорогу господина Мигеля и его коллег. Вряд ли вы предприняли ваше путешествие с той же целью...

Сержант Марсьяль сделал протестующий жест; но Жан остановил его, не позволив ему выразить пренебрежительное отношение к географическим вопросам, которые, по мнению старого солдата, могли интересовать только составителей учебников и атласов.

Юноша рассказал, что чувство сыновней любви заставило его покинуть Францию и что он отправился в плавание по Ориноко, надеясь получить новые сведения об отце в Сан-Фернандо, откуда пришло последнее письмо, написанное полковником де Кермором.

Рассказ юноши до глубины души взволновал старого Марчаля, и, к ужасу сержанта, он взял Жана за руки, привлек его к себе и, словно благословляя, от всей души пожелал ему удачи.

— И никто из вас, ни господин Марчаль, ни господин алькальд, ничего не слышал о полковнике де Керморе? — спросил юноша.

— Увы, нет.

— Может быть, — сказал алькальд, — полковник не останавливался в Ла-Урбане? Хотя это очень странно — обычно все пироги заходят сюда, чтобы пополнить запасы. Вы говорите, что это было в тысяча восемьсот семьдесят девятом году?

— Да, сударь, — ответил Жан, — и вы тогда жили в этом селении?

— Конечно, но у меня не было сведений о прибытии полковника де Кермора.

Похоже, полковник с самого отъезда делал все возможное, чтобы сохранить инкогнито.

— Не огорчайтесь, дитя мое, не может быть, чтобы в Сан-Фернандо не осталось никаких следов пребывания вашего отца. Там вы наверняка получите сведения, которые позволят вам отыскать его.

Только в десять часов вечера гости покинули гостеприимный дом алькальда и вернулись на борт своих пирог, которые должны были с рассветом отправиться в путь.

Жан лег на циновке под навесом, и сержант, закончив ежевечернюю войну с комарами, тоже растянулся и тотчас заснул.

Однако сон их был непродолжительным. Около двух часов ночи их разбудил доносившийся откуда-то издалека непрерывно нараставший шум. Однако этот глухой гул не был похож на далекие раскаты грома. Потом какое-то странное волнение пробежало по реке, и волна ударилась в борта лодки.

Вальдес и матросы, стоя на носу пироги, вглядывались в горизонт.

— Что случилось, Вальдес? — спросил Жан.

— Не знаю...

— Собирается гроза?

— Нет... Небо чистое... Ветер восточный, очень слабый.

— Откуда же это волнение?

— Я не знаю, не знаю, — повторял Вальдес.

Действительно, это было необъяснимо. Может быть, выше или ниже по течению произошел внезапный подъем воды, который и вызвал эту приливную волну? От капризной Ориноко можно всего ожидать.

Экипаж и пассажиры «Марипаре» тоже были встревожены. Выбравшись из-под навеса, господин Мигель и его друзья пытались разобраться в причинах этого явления, но, увы, безуспешно.

Впрочем, волнение ощущалось не только на воде, но и на суше. Напуганные жители Ла-Урбаны повысыпали из своих хижин и направились к берегу. Вскоре к ним присоединились господин Марчаль и алькальд. Было половина пятого утра, и вот-вот должен был забрезжить рассвет.

Пассажиры обеих лодок тотчас же сошли на берег, и господин Мигель спросил:

— Что происходит?

— По всей вероятности, в Сьерра-Матапей произошло землетрясение, и колебания достигли речного дна.

Господин Мигель согласился, что колебания почвы вызваны подземными толчками, нередко сотрясающими льяносы. «Только это не все, — добавил он, — разве вы не слышите гул, который доносится откуда-то с востока?»

Действительно, слышалось какое-то монотонное низкое гудение, происхождение которого невозможно было объяснить.

— Надо подождать, — сказал господин Марчаль. — Вряд ли Ла-Урбане грозит опасность.

— Я тоже так думаю, — согласился алькальд, — можно спокойно вернуться в дом.

Скорее всего господин Марчаль и алькальд были правы, и все-таки лишь немногие жители деревни последовали их совету. К тому же уже светало, и можно было надеяться, что зрению откроется больше, чем слуху.

В течение трех часов далекий гул странным образом нарастал, словно что-то скользило и ползло по земле. Это тяжелое, ритмичное скольжение ощущалось даже на правом берегу. Вполне возможно, что толчки были вызваны землетрясением, эпицентр которого находился в Сьерра-Матапей, такое в Ла-Урбане уже бывало. Но никто пока еще не догадывался об истинной природе этих звуков, напоминающих гул марширующих полков.

Алькальд, господин Марчаль и пассажиры обеих пирог решили подняться на холм, надеясь что-либо увидеть с него. Солнце вставало на очень чистом небе, напоминающем лучезарный воздушный шар, пригнанный ветром к берегам Ориноко. Ни одного облачка на горизонте, ничего, что могло бы предвещать грозу. Поднявшись метров на тридцать, наблюдатели взглянули на восток. Перед ними простиралась бескрайняя зеленеющая равнина, «безмолвное море травы», как поэтически выразился Элизе Реклю. Правда, это море не было спокойным, что-то вздымалось из его глубины, и на расстоянии нескольких километров над льяносами клубился песок.

— Это густая пыль, — сказал господин Марчаль.

— Только поднимает ее не ветер, — заметил господин Мигель.

— Да, ветра почти нет, — ответил господин Марчаль. — Тогда что же это? Ведь не подземные же толчки? Нет, не может быть.

— А потом, этот шум, — сказал алькальд. — Он напоминает топот множества ног...

— Что же это такое? — воскликнул господин Фелипе.

И тут, словно отвечая на вопрос господина Фелипе, прогремел выстрел, повторенный эхом ружейный выстрел, за которым последовали другие.

— Стреляют из ружья! — сказал сержант Марсьяль. — Черт меня побери, если я ошибаюсь.

— Значит, на равнине охотники... — заметил Жан.

— Охотники... дитя мое? — удивился господин Марчаль. — Чтобы поднять такую пыль, нужен по меньшей мере легион...

Однако, совершенно очевидно, стреляли из револьверов или из карабинов. Можно было даже разглядеть белый дымок на фоне желтого облака пыли.

Затем ветер донес издалека звуки новых выстрелов.

— По-моему, — сказал господин Мигель, — нам следует двинуться туда и выяснить, что происходит...

— И помочь людям, которые, возможно, в этом нуждаются.

— Кто знает, — сказал Жан, глядя на господина Марчаля, — может быть, там мои соотечественники.

— Они, надо полагать, имеют дело с целой армией, — ответил тот. — Только тысячи людей могут поднять такую пыль! Вы правы, господин Мигель, спустимся на равнину...

— И с оружием, — добавил господин Мигель.

Отнюдь не лишняя мера предосторожности, если предчувствия не обманули Жана и его соотечественники отбивались от напавших на них индейцев. Через пять минут все были готовы. Алькальд и несколько жителей деревни, три географа, сержант Марсьяль и его племянник, вооруженные револьверами и карабинами, обогнув холм, пошли напрямик через льянос. Господин Марчаль, которому не терпелось узнать, в чем дело, присоединился к ним.

Маленький отряд бодро двинулся навстречу приближающемуся облаку. И, будь облако пыли не столь плотным, они могли бы уже разглядеть человеческие фигуры. Выстрелы же тем временем становились все слышнее, и все явственнее раздавался глухой ритмичный шум невидимо надвигавшейся на них массы ползущих по земле существ.

Господин Мигель, шагавший с карабином на изготовку впереди отряда, внезапно остановился. У него вырвался изумленный крик.

Если когда-либо человеку случалось удовлетворить свое любопытство и если когда-либо человек бывал посрамлен в своем неверии, то этим человеком оказался сержант Марсьяль. Старый солдат не верил в существование тысяч черепах, которые в период кладки яиц заполняют песчаные отмели Ориноко между устьем Арауки и Карибен...

— Черепахи... это черепахи! — воскликнул господин Мигель, и он не ошибся.

Да!.. Сотни тысяч черепах, а может быть и больше, направлялись к правому берегу реки. Но что заставило их идти сюда в эту пору? Ведь сезон кладки яиц давно окончился!

Господин Марчаль ответил на этот вопрос, естественно интересовавший всех присутствующих:

— Я думаю, что животные были напуганы землетрясением. Возможно, Тортуга или Суапаре вышли из берегов, и черепахи, движимые инстинктом самосохранения, отправились искать убежища на берегах Ориноко.

Это было очень правдоподобное и, пожалуй, единственно приемлемое объяснение. Очевидно, подземные толчки в Сьерра-Матапей были очень сильными. Черепахам и раньше случалось появляться на берегах Ориноко в неурочное время, поэтому жители прибрежных районов были не слишком удивлены, хотя и несколько обеспокоены.

В общем, с черепахами все было ясно, но откуда раздавались выстрелы? Кто мог таким образом сражаться с черепахами? Ведь пули не в состоянии пробить их панцирь.

Вскоре все разъяснилось.

Мириады черепах, растянувшись на несколько километров, двигались сплошной массой, прижавшись панцирями одна к другой. А по этой движущейся поверхности метались множество животных, очевидно тоже спасавшихся от землетрясения. Удивленные подобным нашествием, носились взад и вперед обезьяны-ревуны. («Им это, вероятно, кажется забавным», — заметил сержант Марсьяль.) Здесь были и дикие животные: ягуары, пумы, оцелоты, равно опасные и на равнине, и в лесу, и на спинах черепах.

Вот от них-то и отбивались пистолетными и ружейными выстрелами два человека. Им уже удалось убить нескольких хищников, но они с трудом удерживали равновесие, перескакивая с одного панциря на другой, в то время как четвероногие явно не испытывали ни малейшего неудобства.

Кто были эти люди? На таком расстоянии ни господин Марчаль, ни алькальд не могли узнать их. Однако, если судить по костюму, они не принадлежали ни к одному из индейских племен, живущих вдоль среднего течения Ориноко. Может, это были те самые французы, которые отправились исследовать восточные равнины и возвращения которых давно уже ожидали в Ла-Урбане? Жан де Кермор подумал: возможно, меня ожидает радость встречи с соотечественниками.

Все остановились... Что делать? Идти вперед? Нет, конечно... Поток черепах все равно заставит их повернуть назад, и они не сумеют добраться до окруженных хищниками людей. Только Жан призывал их помочь этим людям; он был уверен, что эти двое и есть французские исследователи.

— Это невозможно, — сказал господин Марчаль, — и бесполезно. Рискуя собственной жизнью, мы не сможем помочь им. Надо дать черепахам добраться до реки, а там они сами расползутся в разные стороны.

— Вероятно, но нам грозит другая опасность.

— Какая?

— Если черепахи встретят на своем пути Ла-Урбану и не свернут в сторону, с деревней будет покончено!

К несчастью, помешать катастрофе было невозможно. Обогнув холм, неумолимая лавина медленно приближалась к Ла-Урбане, от которой ее отделяло не больше двухсот метров. Все будет сметено, раздавлено, уничтожено в деревне... Там, где прошли турки, трава не растет, — говорит пословица. А там, где пройдет армия черепах, не останется ни дома, ни хижины, ни деревца, ни кустика.

— Огонь... Надо разжечь огонь! — воскликнул господин Марчаль.

Он был прав: огонь — единственная преграда, которая могла остановить черепах.

Охваченные паникой, жители деревни бегали взад и вперед, раздавались крики женщин и детей. Пассажиры и экипажи пирог поняли мысль господина Марчаля и принялись за дело.

У входа в деревню тянулись широкие луга, поросшие густой, но уже высохшей травой и клонившимися под тяжестью плодов деревьями. Пришлось без колебаний пожертвовать этими плантациями. Траву подожгли одновременно в десяти или двенадцати местах. Яростно забушевало словно вырвавшееся из чрева земли пламя. Густой дым смешался с движущимся к реке облаком пыли.

И тем не менее черепахи упорно ползли вперед, и они, вероятно, будут ползти до тех пор, пока первый ряд не достигнет полосы огня. А может быть, идущие сзади толкнут первых в огонь и тем самым его потушат?

Неужели Ла-Урбана вот-вот будет раздавлена, уничтожена, обращена в развалины?

Но этого не случилось, расчет господина Марчаля оказался верным.

Хищники были встречены выстрелами, стреляли все, у кого были ружья, а те двое, балансирующие на спинах ползущих черепах, отстреливались уже последними патронами.

Несколько хищников были убиты. Другие в ужасе отступили перед языками пламени и, повернув на восток, умчались вслед за обезьянами, оглашавшими воздух истошными воплями.

В это мгновение двое пленников черепашьего стада бросились к полосе огня, прежде чем первый ряд черепах успел к ней приблизиться.

Еще минута, и Жак Эллок и Жермен Патерн — а это были они, — обогнув холм, очутились в полной безопасности.

Черепахи же остановились перед полукилометровым огненным занавесом, а затем, обходя деревню слева, двинулись к реке и скрылись в ее водах.

Глава IX ТРИ ПИРОГИ ПРОДОЛЖАЮТ ПЛАВАНИЕ ВМЕСТЕ

Вторжение черепах, чуть было не уничтоживших Ла-Урбану, заставило путешественников на сутки отложить свой отъезд. Поскольку двое французов собирались продолжить изучение Ориноко и плыть до Сан-Фернандо-де-Атабапо, разумно было путешествовать вместе. А так как молодые люди нуждались в отдыхе, естественно было перенести отъезд на следующий день.

Именно такого мнения придерживались благоразумный господин Мигель и его коллеги. Дяде и племяннику не оставалось ничего другого, как согласиться с этой точкой зрения. У Жака Эллока и Жермена Патерна была своя пирога, и стеснить они никого не могли; а кроме того, что бы там ни думал сержант Марсьяль, путешествовать всем вместе было значительно безопаснее, чем порознь.

— А потом не забывай, они наши соотечественники, — сказал Жан своему дяде.

— Уж очень они молоды! — пробормотал сержант, недовольно качая головой.

Молодых людей попросили рассказать о себе, и, когда те узнали, что дядя и племянник — французы и даже бретонцы, они поспешили удовлетворить их любопытство.

Успешно выполнив несколько поручений министерства народного образования, двадцатишестилетний уроженец Бреста Жак Эллок был отправлен в экспедицию на Ориноко. Полтора месяца назад он прибыл в дельту великой венесуэльской реки. Этого молодого человека не без оснований считали талантливым исследователем, в котором храбрость, энергия и выносливость удачно сочетались с разумной осторожностью. Он был привлекателен: темные волосы, пылкий взгляд, румянец на смуглых щеках, высокий рост, крепкое сложение... Прибавьте к этому какую-то врожденную элегантность, серьезное и приветливое выражение лица, и станет понятно, почему все в нем с первого взгляда вызывало симпатию окружающих. Ни фатовства, ни позерства — он располагал к себе людей, не прилагая к тому никаких усилий.

Спутник Жака, двадцативосьмилетний Жермен Патерн, тоже был бретонцем. Его отец, советник апелляционного суда в Ренне, мать и две сестры — все были живы, тогда как родители Жака Эллока умерли, оставив своему единственному сыну вполне достаточное для обеспеченной жизни состояние.

Жермен Патерн обладал решительным, но покладистым характером и без возражений шел туда, куда его вел Жак Эллок, с которым они дружили со школьной скамьи. Страстью Жермена была естественная история, а точнее ботаника, и в не меньшей степени фотография. Он мог бы снимать под градом картечи, и камера не дрогнула бы в его руках. Он не был красавцем, и ростом — пониже Жермена, но его умное и неизменно приветливое лицо делало его по-своему привлекательным. К тому же природа наделила Патерна железным здоровьем и несокрушимой выносливостью. Он мог ходить целый день, не чувствуя усталости, есть любую пищу (о таких говорят, что их желудок может переваривать камни) или без жалоб лечь спать натощак, если уж так доводилось.

Узнав о цели путешествия Жака Эллока, он предложил себя в помощники. Тот с радостью согласился: трудно было найти более надежного и полезного спутника, чем его старый друг. Решили, что экспедиция продлится столько, сколько это будет необходимо. Целью друзей было изучение не только Ориноко, но и ее порой едва обозначенных на картах притоков, особенно в среднем течении. Их путешествие должно было завершиться в Сан-Фернандо.

Оставив пирогу и багаж в Ла-Урбане, они отправились в путь. Жак Эллок взял с собой необходимые для наблюдения инструменты и великолепный автоматический карабин фирмы «Хаммерлес» с отражателем фирмы «Гринер», а Жермен Патерн — ящик натуралиста, карабин той же фирмы, не считая двух револьверов в кожаной портупее. Выйдя из Ла-Урбаны, молодые люди направились к тогда еще мало изученному массиву Сьерра-Матапей. Сопровождавшие их индейцы мапойе несли легкое походное снаряжение. За три недели они преодолели около трехсот километров и почти полностью выполнили программу экспедиции. Сделав фотографические и гидрографические съемки Суапуре — на юге и Рио-Тортуга (Рио-Шафанжон) — на севере, собрав растения, которые должны были пополнить их гербарий[268], они две недели назад двинулись в обратный путь.

Вот тут и начались всякие неприятные неожиданности.

Сначала на них напали дикие индейцы[269], что не редкость во внутренних районах Венесуэлы. Отбив с риском для жизни все атаки, молодые люди вынуждены были отступить к подножию Сьерра-Матапей, где проводник-индеец и его сотоварищи предательски их бросили, захватив с собой и снаряжение. У молодых людей остались только инструменты и оружие. Они решили возвращаться в Ла-Урбану, от которой их отделяло еще около двадцати лье. Пищу они добывали себе охотой, ночевали под открытым небом, спали по очереди: пока один спал, другой нес вахту.

И вот два дня назад, очевидно в результате землетрясения, на их лагерь двинулись полчища черепах. Молодые люди не смогли вырваться вперед, поскольку дорогу им перекрывали хищники. Им не оставалось ничего другого, как «ехать» на спинах черепах, двигавшихся к правому берегу Ориноко. Весьма благоразумное решение. Сначала их примеру последовали только обезьяны. Но в нескольких лье от реки обезумевшие хищники тоже бросились на спины черепах. Ситуация стала очень опасной, пришлось отбиваться от пум и ягуаров. А сплошная масса черепах, напоминающая движущиеся тротуары в больших городах Америки, неуклонно приближалась к Ориноко. У Жака Эллока и Жермена Патерна уже почти не оставалось патронов, когда впереди показались первые дома Ла-Урбаны, и черепах остановил защищавший деревню огненный занавес. Так закончилась их экспедиция. И молодые люди, и Ла-Урбана благополучно избежали опасности быть раздавленными этой живой ползущей лавиной.

Жак Эллок сказал, что они не намерены менять маршрут и будут продолжать свои исследования вплоть до Сан-Фернандо-де-Атабапо.

— До Сан-Фернандо? — нахмурившись, переспросил сержант Марсьяль.

— Но не дальше, — ответил Жак Эллок.

— А!

Трудно сказать, что означало это «А!» в устах сержанта Марсьяля — удовлетворение или досаду.

Решительно он становился все более нелюдимым, этот временно исполняющий обязанности дяди Жана де Кермора.

Жану пришлось рассказать свою историю, и нет ничего удивительного в том, что Жак Эллок почувствовал живейшую симпатию к семнадцатилетнему юноше, отважившемуся на столь опасное путешествие. Жак и его друг не были лично знакомы с полковником де Кермором, но в Бретани они слышали о его исчезновении, и вот случай свел их в пути с сыном полковника, отправившимся на поиски отца.

Жермен Патерн, кое-что знавший о семействе де Кермор, пытался оживить в памяти подробности этой истории.

— Месье Жан, — сказал Жак Эллок, выслушав рассказ юноши, — я рад, что случай свел нас в пути, и, поскольку цель нашего путешествия — Сан-Фернандо, мы отправимся туда вместе. Там, я надеюсь, вы получите новые сведения о полковнике де Керморе, и, если вам нужна будет наша помощь, можете на нас рассчитывать.

Юноша поблагодарил своих соотечественников, а сержант проворчал себе под нос:

— Тысяча чертей! Три географа — с одной стороны, два француза — с другой! Что-то больно много желающих помочь нам! Тут надо держать ухо востро!

К вечеру приготовления были окончены. Собственно, речь шла только о третьей пироге, так как две другие были готовы к отплытию еще утром. Пирога Жака и Жермена называлась «Мориче», капитаном ее был индеец из племени банива по имени Парчаль, а экипаж состоял из девяти краснокожих, которыми путешественники не могли нахвалиться. Запасы продуктов были пополнены, но, увы, нельзя было возвратить украденное во время экспедиции снаряжение. Однако Жермен Патерн, сохранивший в неприкосновенности свою коллекцию, считал, что им грешно жаловаться.

Двадцать восьмого августа на рассвете пассажиры трех пирог попрощались с господином Марчалем, с алькальдом Ла-Урбаны и ее жителями, оказавшими им такой сердечный прием.

Добрый старик заключил в свои объятия юношу, которого он от всей души надеялся увидеть вновь, когда они с полковником де Кермором будут проезжать мимо его фермы в Тигре и где они, наверное, не откажутся провести несколько дней.

— Будьте мужественны, дитя мое, — сказал он, целуя Жана, — я буду молиться за вас, и да хранит вас Господь!

Пироги отчалили одна за другой. Дул свежий попутный ветер. Паруса были подняты, пассажиры бросили последний взгляд на Ла-Урбану, лодки двинулись вдоль правого берега, где течение было не слишком сильным.

От Ла-Урбаны до Сан-Фернандо русло Ориноко вытянуто почти по прямой линии. Оба селения, расположенные в излучине реки, находятся примерно на одном и том же меридиане. Так что если ветер не переменится, плавание будет не слишком продолжительным.

Лодки шли с одинаковой скоростью, то гуськом, как шаланды на Луаре, когда фарватер сужался, то рядом, когда ширина реки это позволяла.

Расстояние от одного берега Ориноко до другого достаточно велико, но выше Ла-Урбаны ее русло изобилует песчаными отмелями. Правда, сейчас из-за паводка отмели превратились в острова, покрытые густой сочной зеленью, и пироги лавировали между ними. Острова эти образовывали четыре рукава, только два из которых оставались судоходными в сухое время года.

Когда пироги шли рядом, пассажиры могли переговариваться, и Жан никак не мог уклониться от ответов на вопросы. Речь шла главным образом о поисках полковника де Кермора. Жак Эллок изо всех сил старался подбодрить юношу и укрепить в нем надежду на успех.

А Жермен Патерн, сидя на носу лодки с фотоаппаратом в руках, запечатлевал все, что ему казалось достойным внимания.

Жак Эллок и Жермен Патерн беседовали не только с пассажирами «Гальинеты». Их также интересовала географическая экспедиция господина Мигеля и его коллег, и они с любопытством прислушивались к спорам, повод которым то и дело давали дорожные впечатления. Среди этих троих столь различных по характеру людей наибольшую симпатию и доверие внушал им господин Мигель. Одним словом, между пассажирами «Марипаре», «Гальинеты» и «Мориче» царило доброе согласие, и даже к ворчливому нраву сержанта Марсьяля Жак Эллок относился снисходительно. Однажды у него мелькнула мысль, похоже, не приходившая в голову господину Мигелю и его друзьям, и он не замедлил поделиться своими соображениями с Жерменом.

— Тебе не кажется странным, что этот старый вояка — дядя юного де Кермора?

— Что тут странного, если полковник и он — двоюродные братья.

— Да, конечно, но согласись, что уж очень по-разному сложилась их жизнь... Один — полковник, а другой остался сержантом.

— Так бывало, Жак, бывает и будет.

— Пусть так! В конце концов, если их устраивает быть дядей и племянником, это их дело.

Безусловно, сомнения Жака были не лишены оснований, и в конце концов он решил, что узы родства были выдуманы его попутчиками для удобства путешествия.

Утром маленькая флотилия миновала устье Капанапаро, а затем — Индабаро, которая является всего лишь ответвлением первой реки.

Господин Мигель и Жак Эллок, оба прекрасные охотники, время от времени подстреливали какую-нибудь дичь, и надо сказать, что должным образом приготовленные утки и вяхири приятно разнообразили меню, обычно состоявшее из сушеного мяса и консервов.

Холмы Барагуан подступали к левому берегу обрывистыми утесами. В этом месте ширина реки достигает еще тысячи восьмисот метров. Но дальше, за устьем Мины, устье сужается, и течение становится гораздо более быстрым. Последнее обстоятельство грозило замедлить продвижение пирог. К счастью, свежий ветер мощно надувал паруса, пироги неслись вперед, мачты — просто едва очищенные от коры стволы деревьев — скрипели и гнулись, и к трем часам пополудни пироги прибыли в Тигру. Они прошли мимо, не причаливая, но Жермен Патерн сделал очень удачную фотографию живописного имения господина Марчаля.

С этого момента плавание стало значительно более трудным. К счастью, ветер нужной силы и направления все-таки позволял лодкам продвигаться против течения. В этом месте ширина Ориноко сократилась до тысячи двухсот метров, и ее довольно извилистое русло было усеяно многочисленными рифами.

Мастерство матросов позволило благополучно преодолеть эти трудности. В половине шестого вечера пироги, миновав Рио-Карипо, вошли в устье Синаруко, где и намеревались провести ночь.

Невдалеке виднелся остров Макупина. Деревья там образовывали почти непроходимую чащу. Здесь росли преимущественно пальмас-льянерас[270], листья которых достигают в длину четырех-пяти метров. Местные жители делают из них крыши своих временных хижин, которыми пользуются только в период рыбной ловли.

Пироги пристали к берегу. Господин Мигель и Жак Эллок, надеясь успешно поохотиться, взяли с собой карабины. Здесь жили несколько семей индейцев мапойе. Согласно местным обычаям, женщины скрылись при виде посторонних и вновь появились, только надев длинные рубашки, прикрывавшие их вполне благопристойным образом. До этого на них, как и на мужчинах, была одна набедренная повязка, и лишь длинные волосы слегка прикрывали наготу. Эти индейцы выделяются среди прочих племен, населяющих Центральную Венесуэлу. Крепкие, мускулистые, хорошо сложенные, они отличаются завидным здоровьем и силой.

С их помощью наши охотники проникли в глубь леса. Первыми же выстрелами они уложили двух довольно крупных пекари[271], однако ни одна попытка подстрелить капуцинов[272] не увенчалась успехом.

— Да, об этих не скажешь, что они сами идут в руки, — заметил Жак Эллок.

— Вы правы, к этим обезьянам трудно подкрасться незаметно, — ответил господин Мигель. — Сколько я перевел свинца и пороха — и никакого толка.

— И очень жаль, господин Мигель, так как хорошо поджаренное мясо капуцина — настоящее лакомство для гурманов[273], — сказал Жан.

В книге господина Шафанжона он прочел, что, поджаренное по индейскому обычаю на медленном огне, обезьянье мясо приобретает аппетитный золотистый оттенок и восхитительный вкус.

В этот вечер путешественникам пришлось довольствоваться пекари. Со стороны сержанта Марсьяля было бы в высшей степени невежливо отказаться от мяса, принесенного Жаком Эллоком. Жан поблагодарил охотника, сказав:

— Наш соотечественник говорит, что пекари ничуть не хуже, чем поджаренная на вертеле обезьяна, и даже утверждает, что не ел ничего более вкусного за все время своего путешествия.

— И он совершенно прав, месье Жан, — ответил Жак Эллок. — Что делать, за неимением обезьян можно вполне довольствоваться пекари.

— На безрыбье и рак рыба, — вместо благодарности произнес сержант Марсьяль.

Действительно, эти пекари, называемые на местном наречии «бокирос», были восхитительны, и сержант не мог не признать этого. И тем не менее, заявил он Жану, отныне он намерен есть только ту дичь, которую добудет сам.

— Но, дядюшка, разве можно было отказаться... Господин Эллок так любезен.

— Слишком любезен, племянничек! Но я-то здесь, черт побери! И попадись мне этот пекари, я бы уложил его не хуже господина Эллока.

Юноша невольно улыбнулся.

— К счастью, все эти совершенно ненужные мне любезности кончатся, как только мы прибудем в Сан-Фернандо, и слава Богу!

Пироги отчалили рано утром, пока пассажиры еще отдыхали под навесом. По-прежнему дул северный ветер, а потому Вальдес, Мартос и Парчаль надеялись уже вечером прибыть в Карибен, расположенный километрах в сорока от устья Меты.

Плавание шло без помех. Вода стояла довольно высоко, и пироги благополучно преодолели узкие проходы между рифами около острова Паргуаса, названного так по имени реки, впадающей справа в Ориноко.

В сухой сезон здесь образуются труднопроходимые пороги, несравнимые, однако, по длине с порогами, которые ожидали путешественников впереди. На этот раз не пришлось разгружать пироги и тащить их волоком, что так утомительно и так замедляет скорость передвижения.

Бескрайние просторы льяносов, ограниченные лишь узкой полоской гор на горизонте, сменились на правом берегу причудливыми холмами. Возвышенности эти переходили на востоке в настоящие горные цепи. Среди них выделялись извилистые линии Каричана. Прихотливые силуэты его поднимались над пышной зеленью лесов.

К вечеру пироги снова двинулись к левому берегу, где был единственный проход, позволяющий преодолеть пороги Карибен. На востоке тянулись такие же, как в Ла-Урбане, обширные отмели, куда некогда стекались черепахи в период кладки яиц. Но варварская, никак не регулируемая охота наверняка приведет, если уже не привела, к исчезновению черепах, которые стали лишь изредка появляться на этих пляжах. Поэтому Карибен уже почти полностью утратил свое значение и скоро будет просто одной из крохотных деревушек в среднем течении Ориноко.

Идя вдоль гранитных берегов Пьедра-дель-Тигре, пассажиры столкнулись с акустическим[274] явлением, хорошо известным венесуэльцам. До их ушей донеслись мощные, гармонические музыкальные звуки.

С борта «Гальинеты» послышалось удивленное восклицание сержанта Марсьяля:

— Вот это да! Кто же это устроил нам такую серенаду?

Но услышанное оказалось не серенадой, хотя обычаи этого края были не менее испанскими, чем обычаи Андалузии или Кастилии. Путешественники могли подумать, что очутились в Фивах[275] у подножия Мемнонского колосса[276], но господин Мигель поспешил дать объяснение этому акустическому явлению, встречающемуся и в других странах.

— На рассвете, — сказал он, — эти звуки были бы еще громче, и вот в чем причина. В этих скалах имеется множество пластинок слюды. Разогретый солнцем воздух, расширяясь, вырывается из трещин и заставляет вибрировать пластинки слюды.

— А солнце, оказывается, искусный музыкант! — воскликнул Жак Эллок.

— Все равно ему далеко до нашей бретонской волынки[277], — возразил сержант Марсьяль.

— Конечно, — согласился Жермон Патерн, — и все-таки орган[278] на лоне природы... в этом что-то есть...

— Только уж больно много слушателей! — проворчал сержант.

Глава X В УСТЬЕ МЕТЫ

Идя вдоль левого берега, все три лодки благополучно преодолели пороги Карибен и к шести часам вечера встали на якорь в глубине маленькой бухточки.

Это некогда большое и процветающее селение, по вышеуказанным причинам, ныне пришло в упадок; в нем осталось всего пять индейских хижин, то есть на одну меньше, чем в ту пору, когда его посетили господин Шафанжон и генерал Ублион.

Останавливаться в этой деревушке не имело никакого смысла. Пополнить запасы продуктов здесь было невозможно, да, впрочем, в этом и не было необходимости, так как запасы, сделанные в Ла-Урбане, спокойно позволяли путешественникам добраться до Атурес, ну а охотники конечно же не оставят их без дичи.

На следующий день, тридцать первого августа, лодки отчалили от берега еще до восхода солнца. Путешественники надеялись, что северный ветер снова будет помогать им преодолевать течение. Путь их лежал на юг, так как от Ла-Урбаны до Сан-Фернандо Ориноко течет именно с юга, деревушка же, которую они только что покинули, находилась на равном расстоянии от этих двух пунктов.

Ветер дул с севера, но порывами, и паруса то надувались на несколько минут, то бессильно повисали вдоль мачт. Пришлось взяться за шесты, потому что вливающиеся несколькими километрами выше воды Меты существенно увеличивали напор течения в Ориноко.

Надо сказать, что Ориноко здесь отнюдь не была пустынной. Лодки местных жителей плыли вверх и вниз по течению, но ни одна из них не выказала намерения вступить в контакт с нашими путешественниками. Эти куриары принадлежали индейцам кива, довольно часто появляющимся в районе впадения Меты в Ориноко. Кива заслуженно пользуются дурной репутацией, а потому не следует сожалеть о том, что они не искали никаких контактов.

К одиннадцати часам ветер стих, небо нахмурилось, пошел дождь. Пришлось спустить паруса и идти на шестах, держась ближе к берегу, где течение было не таким сильным.

Преодолев за весь день весьма скромное расстояние, около пяти часов вечера пироги вошли в устье Меты и встали на якорь в небольшом затоне.

Ближе к ночи дождь кончился, небо стало не таким хмурым. Все замерло в безмятежном покое. Пробившиеся сквозь разрывы облаков последние отблески заходящего солнца осветили воды Меты, которые, казалось, вливались в Ориноко лучезарным потоком.

Пироги встали рядом борт к борту — «Гальинета» посередине, — образовав таким образом нечто вроде дома из трех комнат, двери которого к тому же были открыты.

Проведя из-за непогоды столько времени под навесом, путешественники были рады поужинать на свежем воздухе за общим столом и поболтать, как добрые друзья. Даже нелюдимый сержант Марсьяль воздержался от обычной воркотни, очевидно поняв ее неуместность.

Четыре француза и три венесуэльца дружески беседовали, когда Жаку Эллоку пришло в голову перевести разговор в географическое русло, что было чревато опасным взрывом эмоций. Возможно, он сделал это не без умысла.

— Господин Мигель, — сказал он, — мы находимся сейчас в устье Меты...

— Да, господин Эллок.

— Это ведь один из притоков Орино

— Да, и один из самых значительных, так как он вливает в Ориноко четыре тысячи пятьсот кубических метров воды в секунду.

— А истоки он берет в Колумбийских Андах?

— Совершенно верно, — ответил господин Фелипе, не понимая, к чему клонит Жак Эллок.

— А в Мету также вливается много рек?

— Очень много, — ответил господин Мигель. — Самые значительные из них — Упия и Умадеа[279], на слиянии которых Мета получает свое имя. Следует также упомянуть Касанаре[280], чьим именем названа огромная территория льяносов.

— Мой дорогой Жан, если вы мне позволите вас так называть, — обратился Жак Эллок к юноше.

Жан слегка покраснел, а сержант Марсьяль вскочил, словно подброшенный пружиной.

— Что с вами, сержант? — спросил господин Мигель.

— Ничего, — пробурчал старый солдат и снова сел.

— Мой дорогой Жан, я думаю, что, поскольку Мета течет перед нашим взором, у нас никогда не будет более подходящего случая поговорить об этой реке.

— И ты можешь добавить, — заметил Жермен Патерн, обернувшись к господину Мигелю и его коллегам, — что у нас никогда не будет лучших учителей.

— Вы очень любезны, господа, — ответил господин Баринас, — но Мета нам не столь хорошо знакома, как вы могли бы предположить. Вот если бы речь шла о Гуавьяре...

— Или об Атабапо! — воскликнул господин Фелипе.

— Это еще впереди, господа, — ответил Жак Эллок. — А так как я полагаю, что господин Мигель обладает обширными сведениями по гидрографии Меты, то я продолжу свои вопросы. Скажите, ведь этот приток Ориноко достигает иногда значительной ширины...

— Да... местами до двух тысяч метров.

— А глубины...

— В настоящее время суда, имеющие осадку в шесть футов, доходят в сезон дождей до слияния Меты и Упии, в сухой же сезон они могут пройти только треть этого расстояния.

— А отсюда следует, — заключил Жак Эллок, — что Мета является естественным средством сообщения между Атлантическим океаном и Колумбией.

— Безусловно, и некоторые географы совершенно справедливо утверждают, что Мета — самый короткий путь от Боготы до Парижа.

— Ну так вот, господа, мне кажется, что Мета может рассматриваться не как приток Ориноко, а как сама Ориноко. А тогда почему бы господину Фелипе и господину Баринасу не отказаться от не слишком убедительных гипотез, касающихся Атабапо и Гуавьяре, в пользу Меты?

Так вот к чему клонил этот француз! Едва он успел выговорить последние слова, как оба венесуэльца вскочили, негодующе размахивая руками, потеряв на мгновение от возмущения дар речи.

Тотчас же разгорелась дискуссия, и аргументы дождем посыпались на смельчака, дерзнувшего затронуть вопрос, касающийся истоков Ориноко. В глубине души Жак Эллок не слишком интересовался этой проблемой, скорее разделяя точку зрения господина Мигеля и большинства географов, но ему нравились яростные споры двух противников. На самом деле его аргументы были ничуть не менее убедительны, чем доводы господина Фелипе и господина Баринаса. Ведь, с гидрографической точки зрения, Мета, без сомнения, превосходит Атабапо и Гуавьяре. Однако ни один из ученых не хотел уступать, и дискуссия затянулась бы далеко за полночь, если бы Жан де Кермор не перевел разговор на другую тему, задав господину Мигелю весьма серьезный вопрос. В его путеводителе было сказано, что на берегах Меты встречаются опасные индейцы, и он хотел бы знать, что об этом известно господину Мигелю.

— Этот вопрос для нас действительно очень важен, — ответил господин Мигель, который был рад сменить тему разговора.

Его коллеги по обыкновению вошли в такой азарт, что было просто страшно подумать, что с ними будет, когда они достигнут места слияния трех рек.

— Речь идет об индейцах кива, — сказал господин Мигель. — Свирепость этого племени хорошо известна путешественникам, направляющимся в Сан-Фернандо. Говорят, что сейчас банды этих индейцев перебрались на другой берег и предаются грабежам и убийствам на восточных территориях края.

— А разве главарь этой банды не умер? — спросил Жак Эллок, который тоже кое-что слышал о преступлениях этого сброда.

— Умер, — ответил господин Мигель, — года два назад.

— Что это был за человек?

— Негр по имени Саррапиа. Когда он умер, шайка выбрала другого главаря — беглого каторжника.

— А те кива, что остались на берегах Ориноко? — спросил Жан.

— Они ничуть не менее опасны, — ответил господин Мигель. — Им принадлежит большинство из тех лодок, что нам попадались на пути в последнее время. Нужно быть очень осторожными, пока мы не минуем логова этих бандитов. Здесь они чувствуют себя безнаказанными.

Недавние нападения на торговцев из Сан-Фернандо подтверждали опасения господина Мигеля. Ходили слухи, что президент Венесуэлы и Конгресс намерены организовать экспедицию для уничтожения банд кива в верхнем течении Ориноко. Изгнанные из Колумбии и из Венесуэлы — если их, конечно, не уничтожат всех до единого, — кива переберутся, по всей вероятности, на территорию Бразилии, где и продолжат свои бесчинства. А пока они представляли серьезную опасность для путешественников, особенно с тех пор, как их главарем стал беглый каторжник из Кайенны, и пассажирам пирог нельзя было ни на минуту терять бдительности.

— Но ведь нас много, матросы нам преданы, оружия и патронов у нас хватает, — сказал Жак Эллок, — а потому, мой дорогой Жан, вы можете сегодня спать спокойно, мы не дадим вас в обиду.

— Мне кажется, это мое дело! — сухо заметил сержант Марсьяль.

— И наше тоже, мой милый сержант, — ответил Жак Эллок, — главное, чтобы ваш племянник мог хорошо выспаться, в его возрасте это необходимо.

— Благодарю вас, месье Эллок, — с улыбкой ответил юноша. — Но лучше, если мы будем дежурить по очереди.

— Каждый будет стоять на посту в свое время, — добавил сержант, а про себя подумал, что конечно же не станет будить Жана и подежурит за него.

Было решено, что с восьми до одиннадцати дежурят Жак Эллок и Жермен Патерн, с одиннадцати до двух часов ночи — господин Мигель и его коллеги, а затем их сменят Жан де Кермор и сержант Марсьяль.

Пассажиры «Марипаре» и «Гальинеты» растянулись на своих циновках. Отдыхали и измученные тяжелым переходом матросы.

Жак Эллок и Жермен Патерн устроились на корме, откуда хорошо просматривалась вся река. Со стороны берега можно было ничего не опасаться, так как там простиралось непроходимое болото.

Друзья болтали, сидя друг против друга. Один курил сигару; он захватил их в дорогу с избытком, так как табаком можно расплачиваться за услуги с прибрежными жителями. Другой выпускал огромные клубы дыма из своей вересковой трубки, с которой он никогда не расставался, так же как и сержант Марсьяль со своей.

Тумана не было, на совершенно чистом небе сверкали звезды. Лишь изредка легкие порывы ветра нарушали неподвижность ночного воздуха. Совсем низко над горизонтом сиял Южный Крест[281]. В такой абсолютной тишине уже издали был бы слышен звук разрезающей воду лодки и плеск весел, а потому нашим часовым нужно было лишь приглядываться к берегу — вдруг да мелькнет какая-нибудь подозрительная фигура...

Жан де Кермор внушал Жаку Эллоку живейшую симпатию. Он восхищался благородным порывом семнадцатилетнего юноши, заставившим его предпринять это путешествие. Но он не мог без страха думать о том, какие опасности подстерегали Жана на этом непредсказуемом пути.

Он не раз заводил с другом разговор о семье полковника де Кермора, и Жермен Патерн пытался вспомнить, что он о ней слышал лет пятнадцать назад.

— Понимаешь, Жермен, — говорил ему в этот вечер Жак, — я не могу смириться с мыслью, что этот ребенок — а ведь он еще ребенок — отправляется в эти дикие места в верховьях Ориноко! И с кем? Сержант Марсьяль, конечно же, славный старик, добрейшая душа, но сможет ли он защитить своего племянника, если возникнет действительно серьезная опасность?

— Да и дядя ли он ему? — прервал Жака Жермен Патерн. — Мне это кажется весьма сомнительным.

— Это не имело бы никакого значения, имей он хоть какой-нибудь опыт подобных опасных экспедиций!.. А потому мне совершенно непонятно, как он мог согласиться, уже в столь почтенном возрасте...

— Вот именно, согласиться... ты совершенно прав, Жак, — сказал Жермен Патерн, стряхивая пепел своей сигары. — Да, согласиться, так как я уверен, что идея путешествия принадлежит юноше... он уговорил своего дядю! Хотя, нет, этот старый служака ему не дядя... Мне кажется, я припоминаю, что у полковника де Кермора больше не было родных, когда он уехал из Нанта...

— Уехал куда?

— А вот это так и осталось неизвестным.

— Но ведь его сын сказал, что узнал кое-что из письма, посланного из Сан-Фернандо. Неужели он отправился в путешествие, не имея ничего, кроме этих туманных сведений?

— Он надеется получить более подробную информацию в Сан-Фернандо, где полковник де Кермор находился некоторое время тому назад...

— Вот это меня и беспокоит, Жермен! Получив кое-какие новые сведения в Сан-Фернандо, он может решить отправиться дальше... очень далеко... либо в Колумбию, где текут Атабапо и Гуавьяре, либо к истокам Ориноко. А ведь это почти верная гибель...

Тут Жермен Патерн прервал своего друга.

— Ты ничего не слышишь, Жак? — вполголоса спросил он.

Жак встал, перебрался на нос пироги, прислушался, окинул взглядом поверхность реки от противоположного берега до устья Меты.

— Я ничего не вижу, — сказал он последовавшему за ним Жермену, — и все-таки... Да, на воде раздается какой-то шум, — добавил он, прислушавшись более внимательно.

— Может быть, стоит разбудить матросов?

— Подожди... Это не похоже на звук приближающейся лодки... Возможно, это просто плеск сливающихся вод Ориноко и Меты...

— Смотри... смотри... там! — сказал Жермен Патерн, указывая на черные точки в сотне футов от лодки.

Жак Эллок взял карабин и нагнулся над бортом.

— Это не лодка, но мне кажется, враг близок, — сказал он, прицеливаясь.

Жермен Патерн жестом остановил его:

— Не стреляй... не стреляй... Это совсем не кива! Никто не собирается нас грабить. Просто вполне добропорядочные амфибии выбрались подышать на поверхность.

— Амфибии?

— Да, ламантины...[282] они часто встречаются в Ориноко.

Жермен Патерн не ошибся. Это действительно были ламантины или, как их еще называют, морские коровы или морские свиньи — обычные обитатели венесуэльских рек.

Безобидные амфибии медленно приближались к пирогам, а потом, вероятно чего-то испугавшись, внезапно исчезли.

Молодые люди вернулись на корму, и Жак Эллок, снова раскурив свою трубку, возобновил прерванный разговор.

— Ты говорил, — сказал он Жермену, — что, по твоим сведениям, у полковника де Кермора больше не было семьи.

— Я в этом почти уверен, Жак! Кстати, мне вспомнилась одна деталь... Родственник жены подал на полковника в суд. Полковник проиграл процесс в первой инстанции в Нанте, но выиграл его в Ренне. Да... да... я теперь все припоминаю. Несколько лет спустя жена полковника — она была креолка[283], — возвращаясь с Мартиники[284] во Францию, погибла во время кораблекрушения вместе со своей единственной дочерью. Это был страшный удар для полковника — потерять все, что у него было самого дорогого в жизни! Оправившись от продолжительной болезни, он подал в отставку. А некоторое время спустя распространился слух, что де Кермор покинул Францию. Никто не знал, куда он уехал, пока не было обнаружено письмо, присланное им из Сан-Фернандо одному из своих друзей. Да, все именно так и было. Странно, что я мог забыть. Если бы мы расспросили сержанта Марсьяля и Жана, я думаю, они подтвердили бы мои слова.

— Не надо ни о чем их спрашивать, — ответил Жак. — Было бы очень нескромно с нашей стороны вмешиваться в их личные дела.

— Хорошо, Жак, но ведь я был прав, говоря, что сержант Марсьяль — не дядя Жана де Кермора, потому что после гибели жены и дочери у полковника не оставалось больше близких родственников.

Скрестив руки и опустив голову, Жак Эллок размышлял над словами друга. Может быть, Жермен ошибался? Нет! Во время процесса он был в Ренне, и все вышеизложенные факты упоминались на суде...

И тогда Жаку, как и любому другому на его месте, пришла в голову мысль: если сержант не родственник Жану, то Жан тем более не может быть сыном полковника, поскольку у того была одна дочь, погибшая в младенческом возрасте во время кораблекрушения вместе с матерью.

— Совершенно верно, — сказал Жермен Патерн, — этот юноша не может быть сыном полковника...

— И тем не менее он это утверждает, — произнес Жак Эллок.

Во всем этом было что-то неясное и даже таинственное. Неужели юноша стал жертвой заблуждения, заставившего его предпринять столь опасное путешествие? Конечно же нет. Наверняка сержант Марсьяль и его мнимый племянник располагали о полковнике де Керморе сведениями, противоречащими версии Жермена Патерна. Короче, вся эта загадочность и таинственность лишь подстегивали любопытство Жака Эллока и увеличивали его интерес к Жану де Кермору.

За беседой время шло незаметно, и в одиннадцать часов, оставив в объятиях Морфея[285] свирепого поборника Гуавьяре, господин Мигель и господин Фелипе пришли сменить молодых людей на посту.

— Вы не заметили ничего подозрительного? — спросил господин Мигель, стоя на корме «Марипаре».

— Абсолютно ничего, господин Мигель, — ответил Жак Эллок. — Все тихо и на реке, и на берегах.

— Будем надеяться, — добавил Жермен Патерн, — что ваша вахта будет такой же благополучной.

— Тогда спокойной ночи, господа, — ответил господин Фелипе, протянув через борт руку молодым людям.

По всей вероятности, господин Мигель и его коллеги посвятили часы вынужденного бодрствования обсуждению совсем иных вопросов, и наверняка господин Фелипе воспользовался отсутствием господина Баринаса, чтобы в очередной раз в пух и прах разнести его гипотезу, а господин Мигель слушал его со своей обычной доброжелательностью.

Вахта прошла благополучно, и в два часа ночи географы удалились под навес своей пироги, уступив место сержанту Марсьялю.

Сержант устроился на корме, поставил рядом карабин и погрузился в размышления. Душа его была охвачена тревогой — конечно же не за себя! — а за мальчика, спавшего под навесом пироги. Он мысленно снова переживал перипетии[286] путешествия, предпринятого по настоянию Жана, отъезд из Франции, переход через Атлантику, прибытие в Сьюдад-Боливар, плавание по Ориноко... Куда они направляются? Как далеко уведут их эти поиски? Какие сведения получат они в Сан-Фернандо? В какой забытой Богом деревушке решил полковник де Кермор окончить свою жизнь, такую счастливую вначале и столь трагически сломанную ужаснейшей из катастроф? И какие опасности грозят его единственному ребенку, решившемуся отыскать отца?

И потом, все шло не так, как того хотелось бы сержанту Марсьялю... Он предпочел бы путешествовать безо всяких попутчиков... И вот пожалуйста, «Марипаре» плывет рядом с «Гальинетой». Ее пассажиры вступили в контакты с его племянником, и разве может быть иначе при совместном плавании? А теперь еще эта злосчастная встреча с двумя французами... Как противиться общению с соотечественниками, как отказываться от услуг, которые те оказывают ему и Жану, заинтересованные и тронутые историей юноши. А в довершение всего эти молодые люди были бретонцы, из той самой Бретани... Право же, случай бывает порой удивительно нескромен и сует нос в дела, которые его совершенно не касаются!

В этот момент с востока донесся легкий ритмичный шум. Погруженный в свои мысли сержант Марсьяль не обратил внимания на этот едва слышный звук и не заметил четырех маленьких лодок, плывших по течению вдоль правого берега Меты. Бесшумно опуская весла в воду, они приближались к пирогам.

Куриары с двумя десятками кива на борту были уже в двухстах метрах от пирог, им оставалось лишь напасть на спящих пассажиров и перерезать всех до одного... И все потому, что, погруженный в свои мысли, сержант Марсьяль ничего не видел и не слышал!

Внезапно, когда всего лишь шестьдесят футов отделяли куриары от пирог, прогремел выстрел.

Тотчас же с одной из индейских лодок послышались крики.

Стрелял Жак Эллок, а следом за ним выстрелил из карабина Жермен Патерн.

Было пять часов утра и едва начинало светать, когда до слуха только что проснувшихся молодых людей донесся плеск весел. Пробравшись на корму своей пироги, они увидели, что нападение неизбежно, и выстрелили по куриарам.

Выстрелы разбудили и пассажиров и матросов. Географы выскочили с ружьями в руках из-под навеса «Марипаре». Жан появился рядом с сержантом, который тоже выстрелил в направлении куриар.

— Господи! Как я мог их не заметить! — в отчаянии повторял он.

Индейцы нанесли ответный удар, и штук двадцать стрел просвистело над пирогами. Несколько стрел вонзилось в крышу навеса, никого, однако, не задев.

Господин Мигель и его спутники выстрелили во второй раз, и их пули, достигнув цели, вызвали панику среди индейцев.

— Уйдите под навес, Жан, уйдите под навес! — крикнул Жак Эллок, желая уберечь юношу от опасности.

В этот момент индейцы выпустили новую порцию стрел, и одна из них ранила сержанта в плечо.

— Так мне и надо! Так мне и надо! — воскликнул тот. — Солдат... на посту... я получил по заслугам!

Третий залп карабинов и револьверов ударил по отступающим куриарам.

Не сумев захватить пассажиров врасплох, индейцы обратились в бегство, унося убитых и раненых.

Глава XI СТОЯНКА В ДЕРЕВНЕ АТУРЕС

В тот же день, первого сентября, в шесть часов утра пироги со счастливо избежавшими гибели пассажирами и матросами покинули эти опасные места, где многие путешественники становились жертвами свирепых индейских племен.

«Конгресс принял решение об уничтожении этого проклятого племени, — подумал господин Мигель, — и давно бы пора приняться за дело».

— Я получил по заслугам! — снова воскликнул сержант Марсьяль, выдергивая вонзившуюся ему в плечо стрелу.

Сознание того, что, погрузившись в прошлое, он забыл об обязанностях часового, было для него мучительнее, чем боль, причиняемая раной. Но сколь бы серьезным ни был его проступок, он не должен был караться смертью, и все надеялись, что рана сержанта не смертельна.

Как только куриары кива исчезли из виду, Жан склонился к лежавшему под навесом сержанту, чтобы оказать ему первую помощь. Но от родственных чувств и сострадания мало толку, надо иметь хоть какие-нибудь познания в медицине, а у юноши их не было.

К счастью, Жермен Патерн, в качестве натуралиста-ботаника, обучался медицине, и на «Мориче» была аптечка.

Итак, Жермен Патерн занялся раной сержанта, а Жак Эллок поспешил прийти ему на помощь. Осмотрев рану, Жермен убедился, что стрела вошла в плечо на три сантиметра, но задела только мягкие ткани, не повредив ни мускулов, ни нервов. А следовательно, можно было не опасаться осложнений, если, конечно, стрела не была отравлена.

Индейцы Ориноко нередко пропитывают свои стрелы жидкостью, называемой кураре[287]. Ее получают из экстракта чилибухи, растения из семейства логаниевых, с добавлением нескольких капель змеиного яда. Это черное, блестящее, как солодка, вещество хорошо известно местным жителям. Гумбольдт рассказывает, что в прежние времена индейцы смачивали кураре ноготь указательного пальца, и простого рукопожатия было достаточно, чтобы отправить врага на тот свет.

Если стрела, ранившая сержанта, была пропитана кураре, то действие яда не заставит себя ждать. Раненый потеряет голос, у него будут парализованы руки, ноги, лицевые и грудные мышцы, но он до последнего мгновения сохранит ясность сознания. Против кураре нет противоядия. Однако если симптомы отравления не появятся в течение нескольких часов, то можно уже будет не волноваться.

После перевязки сержанту не оставалось ничего другого, как поблагодарить Жермена Патерна, хотя он и был в ярости оттого, что отношения между пассажирами обеих пирог становятся все более тесными. Затем он впал в глубокое забытье, встревожившее его спутников.

— Как вы полагаете, сударь, его рана очень опасна? — обратился юноша к Жермену Патерну.

— Я пока не могу сказать ничего определенного, — ответил Жермен Патерн. — Вообще-то рана пустяковая... она затянется сама собой... если стрела не была отравлена... Подождем немного, скоро все станет ясно.

— Мой дорогой Жан, я уверен, что все будет хорошо, — добавил Жак. — Сержант Марсьяль поправится, и очень скоро. Мне кажется, что, если бы речь шла о кураре, рана выглядела бы иначе.

— Я тоже так думаю, Жак, — согласился Жермен Патерн. — При следующей перевязке все прояснится, и ваш дядя... я хочу сказать, сержант Марсьяль...

— Господи, сохрани мне его, — прошептал юноша, и в глазах у него блеснули слезы.

— Да, мой дорогой Жан, — повторил Жак Эллок. — Господь сохранит его. Ваши и наши заботы вылечат старого солдата, не волнуйтесь, все будет хорошо.

И он крепко сжал руку Жана де Кермора. К счастью, сержант Марсьяль спал.

Пироги, подгоняемые сильным северо-восточным ветром, шли рядом. Господин Мигель и его друзья тоже надеялись, что рана сержанта не опасна.

Кива действительно часто пропитывают кураре наконечники своих стрел и копий. Однако делается это далеко не всегда. Приготовить яд могут только «специалисты», если, конечно, можно употребить это слово применительно к дикарям. А таких искусников не так-то много, на каждом шагу они не встречаются. Значит, были все основания надеяться на счастливый исход.

Кроме того, если, вопреки всем ожиданиям, сержанту все-таки понадобится отдых в более комфортабельных условиях, чем на борту «Гальинеты», можно будет сделать остановку в деревне Атурес, шестьюдесятью километрами выше устья Меты. Тем более что пассажирам все равно придется провести там не меньше недели, пока лодки будут преодолевать пороги, весьма многочисленные в этой части Ориноко. Ветер был благоприятным, и можно было надеяться добраться до Атурес к середине следующего дня.

Жак Эллок и Жермен Патерн несколько раз навещали раненого. Сон его был крепким и спокойным, дыхание — ровным. Около часа пополудни сержант Марсьяль проснулся и, увидев сидящего около его постели Жана, ласково ему улыбнулся. Однако, заметив рядом с ним обоих французов, он невольно поморщился.

— Что, очень больно? — спросил Жермен.

— Мне, больно? — оскорбленным тоном переспросил сержант. — Ни чуточки! Это же пустяковая царапина... Я ведь солдат, а не какая-нибудь изнеженная бабенка! Завтра все будет в порядке, а если вам угодно, то я хоть сейчас посажу вас к себе на плечи. Впрочем, я сейчас встану...

— Нет уж, пожалуйста, лежите, сержант, — ответил Жак Эллок, — это распоряжение врача.

— Дядюшка, я тебя очень прошу, слушай, что тебе говорят... ты потом сам будешь им благодарен...

— Ладно... ладно! — проворчал сержант, словно большой пес, раздраженный тявканьем шавок.

Жермен Патерн сменил повязку и убедился, что рана не воспалилась. Будь стрела отравленной, яд бы давно начал свое действие, и раненый был бы уже наполовину парализован.

— Ну что ж, сержант, все идет хорошо, — сказал Жермен Патерн.

— А через несколько дней вы вообще забудете о своей ране, — добавил Жак Эллок.

Когда молодые люди вернулись на борт своей пироги, которая шла рядом с «Гальинетой», сержант сердито сказал:

— Только этого и не хватало! Теперь они целый день будут торчать здесь, эти два француза...

— Придется потерпеть, дядюшка, — ответил Жан, — не надо было позволять себя ранить.

— Да, черт побери, не надо было! Сам виноват! Сопливый новобранец... недотепа... разучился нести вахту!

Уже начинали сгущаться сумерки, когда пироги пристали к острову Вивораль, где они собирались провести ночь. Издалека доносился гул порогов Атурес.

Поскольку можно было опасаться нового нападения кива, были приняты все возможные меры предосторожности. Вальдес приказал своим матросам по очереди нести вахту. То же самое сделали Мартос и Парчаль. Карабины и револьверы были приведены в боевую готовность.

Ночь прошла спокойно, и сержант Марсьяль спал как убитый. Во время утренней перевязки Жермен Патерн с удовлетворением увидел, что рана начинает заживать. Еще несколько дней, и она совсем затянется. К счастью, стрела не была отравленной.

Погода стояла ясная, по-прежнему дул свежий попутный ветер. Вдали виднелись сжимавшие русло реки горы, где грохотали пороги Атурес. В этом месте остров Вивораль разделяет реку на два рукава, образуя опасные пороги. При низком уровне воды обнажаются подводные скалы, и приходится разгружать пироги и переносить багаж по берегу.

На этот раз наши путешественники избежали столь тяжелой и утомительной работы. Продвигаясь вдоль берега при помощи бечевы, они смогли обогнуть остров, сэкономив тем самым несколько часов. А едва первые лучи солнца позолотили холмы Катаньяго на правом берегу, они снова двинулись в путь.

Лодки без особого труда шли вдоль холмистого берега и к полудню достигли деревушки с красивым названием Пуэрто-Реаль, состоявшей из горстки разбросанных тут и там хижин. Отсюда до расположенной в пяти километрах деревни Атурес багаж переносят по берегу. Индейцы гуахибо охотно предлагают свои услуги, так как для них это единственный способ заработать несколько пиастров. Договорившись о цене, они водружают багаж на спину и отправляются в путь. Пассажиры следуют за ними, предоставив матросам перетаскивать лодки через пороги.

На протяжении десяти километров река мчится бурным потоком в узком коридоре между отвесно спускающимися к воде горами. Русло реки, образующее, по словам Гумбольдта, нечто вроде «лестницы», местами перегорожено горными, карнизами, превращающими пороги в настоящие водопады. Разница в уровне воды в верхнем и нижнем течении достигает девяти метров. Вот через эти естественные шлюзы и постоянно перемещающиеся отмели и нужно перетаскивать лодки. Работа, требующая больших усилий и времени, особенно при неблагоприятных погодных условиях.

Само собой разумеется, что прежде всего нужно разгрузить лодки, потому что нет почти никаких шансов преодолеть пороги, не утопив багаж. Удивительно, что их вообще удается преодолеть, и если бы не исключительная ловкость индейцев, направляющих пироги среди этих стремительных водоворотов, они наверняка были бы разбиты в щепки и поглощены пучиной.

Итак, багаж выгрузили на берег и договорились с индейцами о его доставке в деревню Атурес. Расплачиваются с ними обыкновенно тканями, дешевыми безделушками, сигарами и водкой. Правда, от пиастров они тоже не отказываются. На этот раз индейцы, кажется, были довольны предложенной платой.

Пассажиры конечно же не могут полностью доверить свой багаж индейцам, назначив им встречу в Атурес. Гуахибо отнюдь не заслуживают такого абсолютного доверия, а потому не стоит подвергать их честность столь тяжкому испытанию. Обычно пассажиры идут впереди, а индейцы следуют за ними. Так было и на этот раз.

Пять километров, отделяющих Пуэрто-Реаль от Атурес, можно без труда преодолеть за несколько часов даже со всем весьма громоздким имуществом: посудой, одеялами, чемоданами, одеждой, оружием и боеприпасами, наблюдательными инструментами Жака Эллока, гербариями, коробками и фотоаппаратами Жермена Патерна. Трудность заключалась в ином: сможет ли сержант Марсьяль идти сам или его придется нести до деревни на носилках?

Нет, твердил старый солдат. Он — не баба, и перевязанное плечо совершенно не мешает ему переставлять ноги! Рана ему уже не причиняла боли, и, когда Жак Эллок предложил ему опираться на его руку, сержант ответил:

— Благодарю вас, сударь... Я не нуждаюсь ни в чьей помощи и буду шагать не хуже вас.

Юноша взглядом дал понять Жаку Эллоку, что лучше не раздражать сержанта даже от всей души предложенной помощью.

Маленький отряд попрощался с матросами, а Вальдес, Мартос и Парчаль пообещали, не теряя ни минуты, приняться за дело, и на их усердие можно было положиться.

В половине двенадцатого пассажиры покинули Пуэрто-Реаль. Сержант Марсьяль, заявивший о своей готовности бодро шагать наравне со всеми, мог не беспокоиться. Нашим путешественникам, благоразумно пообедавшим перед выходом, не было ни малейшей необходимости торопиться, чтобы к ужину прибыть в Атурес.

Дорога, а точнее тропинка, шла вдоль правого берега реки, где и находилась деревня Атурес. Слева вдоль тропинки поднимались обрывистые склоны холмов, цепи которых терялись где-то вдали за порогами. Проход иногда становился таким узким, что приходилось идти гуськом. Индейцы шли впереди. За ними следовали господин Мигель и его коллеги. Затем Жак Эллок, Жермен Патерн, Жан де Кермор и сержант Марсьяль.

Иногда дорога расширялась и позволяла идти по двое или по трое. Тогда Жан, Жак Эллок и сержант оказывались рядом.

Жан де Кермор и Жак Эллок по-настоящему сдружились за время путешествия, и только старый ворчун сержант мог усматривать в этом нечто предосудительное.

Увидев какое-нибудь любопытное растение, Жермен Патерн останавливался и не торопился откликнуться на зов обогнавших его спутников.

Нечего было и думать охотиться в подобных условиях, если, конечно, не удастся подняться футов на сто по узким ущельям между холмами. И это удалось, к великому удовольствию господина Мигеля и к великому огорчению подстреленной обезьяны.

— Поздравляю, господин Мигель, поздравляю, — крикнул Жак Эллок, когда один из индейцев принес убитую обезьяну.

— Принимаю ваши поздравления, господин Эллок, и обещаю вам, что шкура этого животного будет выставлена в музее естественной истории со следующей надписью: «Это животное убито господином Мигелем, членом Географического общества Сьюдад-Боливара». По-моему, это будет совершенно справедливо! — шутливо ответил господин Мигель.

— Бедное животное! — сказал Жан, глядя на распростертую на земле обезьяну.

— Бедное... но очень вкусное, — ответил Жермен Патерн.

— Совершенно справедливо, сударь, — подтвердил господин Баринас, — и вы все сможете убедиться в этом сегодня вечером, когда мы прибудем в Атурес и займемся ужином.

— А не отдает ли это антропофагией?[288] — смеясь заметил Жак Эллок.

— О месье Эллок! — воскликнул Жан. — Между человеком и обезьяной...

— Разница не так уж велика, мой дорогой Жан! Неправда ли, сержант?

— Действительно... и те и другие недурно гримасничают! — ответил сержант, и его собственная физиономия в этот момент была тому наглядным подтверждением.

Пернатая дичь водилась тут в изобилии: утки, вяхири, множество водоплавающих птиц и особенно индейки, представляющие собой не что иное, как огромных кур. Подбить какую-нибудь из этих птиц было несложно, но как потом извлечь подстреленную птицу из бурного потока?

Пороги Атурес представляют собой один из наиболее труднопроходимых участков в среднем течении Ориноко. Представьте себе оглушительный грохот водопадов, увенчанных короной водяной пыли, вырванные с корнем стволы деревьев, которые несутся с бешеной скоростью, ударяясь о выступающие из воды рифы... Бешеный напор воды подтачивает берег, грозя уничтожить вьющуюся вдоль него узкую тропинку. Совершенно непостижимо, как удается провести здесь пироги, не повредив обшивки и не пробив дно. А потому наши путешественники не будут знать покоя до тех пор, пока не увидят «Гальинету», «Марипаре» и «Мориче» в порту Атурес.

Около двух часов пополудни маленький отряд безо всяких приключений добрался до цели. Деревня Атурес была точно такой же, какой ее видел пять лет назад французский исследователь и какой она, по всей вероятности, останется, если справедливы предсказания Элизе Реклю относительно деревень, расположенных в среднем течении Ориноко. До самого Сан-Фернандо тут нет ни одного сколько-нибудь значительного населенного пункта. А дальше, в бассейне Риу-Негру[289] и Амазонки, и вовсе пустынно.

Человек тридцать индейцев, все население Атурес, размещались в семи или восьми хижинах. Кое-кто из местных жителей еще занимается животноводством, но в расположенных выше по течению льяносах рогатый скот можно увидеть лишь в период его перегона на другие пастбища.

Наши путешественники устроились в наиболее приличных на вид хижинах. Комфорта тут их не ожидало ни малейшего, и можно было лишь с грустью вспоминать об удобных циновках под навесами пирог. Но зато какое блаженство — ни одного комара! Даже Жермен Патерн не мог объяснить, почему эти места пришлись им не по вкусу. Как бы там ни было, но на сей раз сержанту Марсьялю не пришлось натягивать на ночь для своего племянника москитную сетку.

Но зато здесь водились клещи, от которых очень страдают живущие на берегу реки индейцы. Местные жители обычно ходят босиком, а проникшее под кожу насекомое вызывает сильное воспаление: извлечь же его можно, лишь сделав надрез острым концом ножа, что весьма непросто и очень болезненно.

Ужинали наши путешественники все вместе, удобно расположившись под деревьями, и, само собой разумеется, основным блюдом была убитая господином Мигелем обезьяна.

— Не правда ли, великолепное жаркое? — воскликнул господин Фелипе.

— Изумительное, — подтвердил господин Мигель, — оно бы украсило любой европейский стол!

— Совершенно с вами согласен, — сказал Жак Эллок, — надо было бы послать обезьянье мясо в дюжину парижских ресторанов.

— Мясо этих животных ничуть не уступает телятине, говядине или баранине, — заметил Жермен Патерн, — ведь они питаются растениями с таким дивным запахом.

— Есть только одна трудность, — заметил господин Баринас, — к ним очень непросто подойти на близкое расстояние.

— Это-то нам известно, — сказал господин Мигель, — мне ведь в первый раз удалось подстрелить обезьяну.

— За которым последует второй, господин Мигель, — сказал Жак Эллок. — Раз уж мы вынуждены провести в этой деревне несколько дней, давайте поохотимся на обезьян. Вы ведь пойдете с нами, мой дорогой Жан?

— Думаю, что я не заслуживаю такой чести, — ответил юноша, — да и дядюшка мне наверняка не позволит, по крайней мере, без него...

— Конечно, не позволю! — заявил сержант Марсьяль, очень довольный тем, что племянник предоставил ему возможность отказаться от предложения соотечественника.

— А почему? — удивился Жак Эллок. — В этой охоте нет ничего опасного.

— Всегда опасно углубляться в лес, где водятся, я полагаю, не только обезьяны, — ответил сержант.

— Действительно, здесь встречаются медведи... Иногда, — подтвердил господин Фелипе.

— Очень добродушные медведи-муравьеды. Они питаются рыбой и медом и никогда не нападают на человека[290], — возразил Жермен Патерн.

— А пумы, ягуары, оцелоты, они что, тоже медом питаются? — поинтересовался сержант, ни за что не желавший сдавать своих позиций.

— Эти хищники встречаются довольно редко и практически не появляются вблизи деревень, — ответил господин Мигель, — тогда как обезьяны с удовольствием резвятся рядом с человеческим жильем.

— Между прочим, есть очень простой способ, хорошо известный жителям прибрежных деревень, ловить обезьян, не бегая за ними по лесам и даже не выходя из своей хижины, — сказал господин Баринас.

— Какой же? — поинтересовался Жан.

— На опушке леса ставят несколько бутылочных тыкв, наполовину закапывают их в землю и проделывают в них отверстие, куда обезьяна может просунуть лапу, но, сжав ее в кулак, не может вытащить ее обратно. Внутрь кладется какое-нибудь лакомство. Обезьяна чует приманку, просовывает лапу, хватает добычу... А так как, с одной стороны, она не хочет отказаться от лакомства, а с другой — не может вытащить сжатую в кулак лапу, то вот она и попалась.

— Как, — воскликнул сержант Марсьяль, — ей не приходит в голову бросить добычу?

— Нет, не приходит, — ответил господин Баринас.

— А еще говорят, что обезьяны умные и хитрые животные...

— И даже очень, но чревоугодие берет верх над умом, — сказал господин Фелипе.

— Никудышные звери!

— Безусловно, обезьяны, которые ловятся на такую наживку, заслуживают подобного определения, а потому вышеуказанный способ с успехом применяется в лесах Ориноко.

Однако следовало подумать о том, чем заняться в ожидании прибытия пирог. Жан де Кермор сказал, что шесть лет назад его соотечественник провел в этой деревне одиннадцать дней — понадобилось именно столько времени, чтобы провести лодки через пороги Атурес. Но на этот раз можно было надеяться, что пирогам понадобится меньше времени, так как уровень воды в Ориноко был еще довольно высок.

Ни Жан, ни сержант ни разу не сопровождали трех венесуэльцев и двух французов в их прогулках по окрестностям деревни. Диких зверей охотники не встречали, по крайней мере таких, которые были бы склонны напасть на них. Только Жаку Эллоку удалось ранить тапира, но тот поспешил удалиться, не дожидаясь второго выстрела, который наверняка был бы для него смертельным.

Зато не было недостатка в пекари, оленях, морских свинках. То, что не съедалось, охотники сушили и коптили, чтобы иметь достаточный запас мяса до конца путешествия.

Три географа, Жак Эллок и Жермен Патерн, все увеличивая радиус своих прогулок, добрались до знаменитых пещер Пунта-Серро, затем до острова Кукуритале, где были обнаружены следы пребывания несчастного доктора Крево, и, наконец, до холма Лос-Муэртос, где пещеры служат кладбищем индейцам пиароа. Господин Мигель и его спутники спустились на двенадцать километров к юго-востоку, чтобы посмотреть на холм Пинтадо. Холм этот представлял собой порфировую[291] глыбу высотой в двести пятьдесят метров, которую индейцы украсили гигантскими надписями и изображениями сколопендры[292], человека, птицы и змеи длиной более трехсот футов.

Конечно, Жермен Патерн был бы не прочь обнаружить у подножия «Разрисованной (было бы точнее сказать «Гравированной») Горы» какое-нибудь редкое растение. Но поиски его, увы, оказались безуспешными.

Надо сказать, что прогулки эти были весьма утомительны. Стояла сильная жара, которую не могли смягчить даже то и дело налетавшие грозы.

Два раза в день путешественники собирались за общей трапезой и обменивались впечатлениями прошедшего дня. Жан с удовольствием слушал охотничьи рассказы Жака Эллока, старавшегося отвлечь юношу от грустных размышлений о будущем. Мысленно он молил Бога о том, чтобы Жан получил в Сан-Фернандо точные сведения о полковнике де Керморе, которые избавили бы его от необходимости продолжать опасное путешествие. А Жан по вечерам читал вслух отрывки из своего путеводителя, касающиеся деревни Атурес и ее окрестностей. Господин Мигель и его коллеги были поражены той скрупулезной точностью, с какой французский исследователь описывал Ориноко, нравы различных индейских племен и жителей льяносов, географические особенности тех территорий, где ему удалось побывать.

Если Жану де Кермору придется продолжать плавание к истокам Ориноко, то сведения, собранные его соотечественником, будут ему очень полезны.

Девятого сентября, около полудня, внезапно послышались крики Жермена Патерна, который собирал растения на берегу реки. Никаких экскурсий в тот день не намечалось, и наши путешественники в ожидании обеда собрались в главной хижине деревни. Жак Эллок тотчас выбежал из хижины, остальные последовали за ним, решив, что Жермен Патерн нуждается в их помощи. Вдруг на него напал какой-нибудь хищник или в окрестностях Атурес появилась шайка кива?

Но Жермен Патерн возвращался один, его ящик болтался у него за спиной, он размахивал руками.

— Что случилось? — крикнул Жак Эллок.

— Наши пироги, друзья мои!

— Наши пироги? — переспросил господин Мигель.

— Уже? — воскликнул господин Фелипе.

— Не больше чем в пятистах метрах.

Все помчались к реке и на повороте увидели свои пироги, которые матросы тащили бечевой вдоль берега.

Вскоре крики услышали и капитаны, которые, стоя на корме, направляли лодки.

— Это вы, Вальдес? — спросил сержант Марсьяль.

— Ну конечно, а мои товарищи идут сзади.

— Все благополучно? — спросил господин Мигель.

— Все благополучно, — ответил Вальдес, — только нелегко нам пришлось.

— Да... за семь дней... Нечасто удается одолеть пороги Атурес за неделю.

Парчаль был прав, но эти банива — замечательные навигаторы. Их мастерство и усердие заслуживали наивысших похвал. А несколько лишних пиастров сделали эти похвалы еще более приятными.

Глава XII НЕКОТОРЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ ЖЕРМЕНА ПАТЕРНА

На следующий день с первыми лучами солнца пироги снова отправились в путь. Багаж был погружен накануне вечером; лодки преодолели пороги без малейших повреждений, а потому можно было без задержек продолжить путешествие.

Пассажиров огорчило лишь то, что ветер начал заметно слабеть, и его было явно недостаточно, чтобы позволить пирогам продвигаться против течения. Его в лучшем случае хватило бы, чтобы удерживать их на месте. Но так как ветер дул по-прежнему с севера, паруса были все же подняты, а матросы приготовились работать шестами и бечевой.

Пироги старались держаться на одной линии, и, к великому неудовольствию сержанта Марсьяля, «Мориче» шла рядом с «Гальинетой», что давало пассажирам возможность беседовать, и они, естественно, ею пользовались.

До обеда лодки прошли только пять километров. Поскольку пирогам приходилось все время лавировать между многочисленными островками и рифами, то в конце концов решено было отказаться от парусов и энергично взяться за шесты. В районе холма Лос-Муэртос русло Ориноко очистилось, и, идя вдоль правого берега, где течение слабее, можно было снова поставить паруса.

На противоположном берегу виднелся холм Пинтадо, где побывали господин Мигель и его спутники. Его причудливый силуэт возвышался над бескрайними равнинами, где нередко появляются индейцы гуахибо.

По мере того как солнце клонилось к горизонту, ветер, переменившись на северо-восточный, начал слабеть и к пяти часам вечера окончательно стих.

Лодки приближались к порогам Гарсита. По совету Вальдеса путешественники решили остановиться здесь на ночь. За весь день было пройдено только пятнадцать километров, а потому, едва начало светать, пироги снова двинулись в путь и благополучно преодолели препятствие. Впрочем, пороги Гарсита остаются судоходными в любое время года, а сейчас вода в Ориноко стояла высоко, и плоскодонки передвигались легко и свободно. Уровень воды понизится лишь с началом сухого сезона, а пока что на путешественников то и дело обрушивались проливные дожди. В этот день яростный ливень тоже заставил пассажиров укрыться под навесом. Зато ветер начал заметно свежеть, и это не могло не радовать.

Вечером пироги встали на якорь в закрытой от ветра бухточке между берегом и островом Рабо-Пеладо. С шести до семи часов охотники бродили по опушке острова, заросшего почти непроходимым кустарником. Им удалось подстрелить полдюжины чаек. А на обратном пути Жак Эллок убил молодого каймана, индейцы называют их «бабас» и считают очень вкусными.

Путешественники, правда, отказались от этого блюда, санкочо, как его называют местные жители, но матросы ели с большим аппетитом. Только Жермен Патерн решился его отведать, считая, что натуралисту не пристало быть привередливым и что нужно жертвовать собой ради науки.

— Ну как? — спросил его Жак Эллок.

— Как тебе сказать, — ответил Жермен Патерн, — первый кусок кажется не очень вкусным, но второй...

— Второй?

— Омерзителен!

Приговор санкочо был вынесен и не подлежал обжалованию.

На следующий день пироги снова двинулись на юго-запад — в этом направлении идет русло Ориноко вплоть до порогов Гуахибос. По-прежнему шел дождь, порывами налетал северо-восточный ветер, и паруса то безвольно висели вдоль мачт, то надувались, как оболочка аэростата[293].

Вечером лодки пристали к острову Гуайабо. Было пройдено только двенадцать километров, так как ветер был слишком слаб, чтобы гнать пироги против течения.

На следующий день после утомительного перехода путешественники достигли порогов Гуахибос и, обогнув длинный остров, встали на якорь в устье Карестии. На ужин удалось подстрелить парочку птиц, называемых здесь «гокко»[294]. Ночь прошла спокойно.

Ориноко тут широким потоком омывает множество больших и маленьких островов. А дальше ее течение перегораживает своего рода плотина, откуда вода срывается грохочущим водопадом.

Путешественники вдоволь налюбовались дикой красотой этих мест, так как им понадобилось несколько часов, чтобы преодолеть пороги, хотя, к счастью, не пришлось переносить багаж по суше.

Идя вдоль левого берега, к трем часам пополудни они достигли деревни Карестии, где все-таки пришлось разгружать лодки, чтобы облегчить им проход через пороги Майпурес. Все происходило так же, как в Пуэрто-Реаль. Индейцы взвалили грузы на спину и двинулись вместе с путешественниками в Майпурес. От Карестии до Майпурес всего шесть километров, вдоль берега вьется удобная тропинка, а потому к пяти часам они уже были у цели. Пироги же прибудут в Майпурес не раньше чем через три-четыре дня.

Пороги Майпурес, хотя и менее длинные (всего шесть километров), представляют собой более серьезное препятствие, чем пороги Атурес, из-за двенадцатиметровой разницы в уровне воды в начале и в конце пути. Однако можно было не сомневаться, что матросы приложат все свое умение, чтобы выиграть время. Ведь шестьдесят километров, разделяющие пороги Майпурес и Атурес, они преодолели всего за пять дней.

Деревня, расположенная у подножия могучих гранитных утесов, была названа по имени древнего индейского племени майпуре, от которого в то время оставалось только несколько семей, а смешанные браки к тому же существенно изменили изначальный тип. Вот в этой деревушке, мало чем отличавшейся от Атурес, и обосновались на несколько дней наши путешественники в ожидании прибытия пирог.

Это была последняя остановка такого рода, поскольку до самого Сан-Фернандо порогов больше не будет, а следовательно, не будет и необходимости выгружать пассажиров и багаж, а лодки тащить бечевой вдоль берега. Так что сержанту Марсьялю, как бы ни спешил он прибыть в Сан-Фернандо, оставалось только смириться с ситуацией и терпеливо ждать прибытия пирог.

Возможности совершать экскурсии в Майпурес не было. Единственными развлечениями здесь были охота и сбор растений. Жан вместе с не покидавшим его ни на минуту дядюшкой с удовольствием сопровождал Жермена Патерна в его научных прогулках, в то время как охотники добывали пропитание. Что было весьма кстати, так как имеющихся запасов могло не хватить, если в пути произойдет какая-нибудь задержка и не будет возможности пополнить их до окончания путешествия. А ведь от Майпурес до Сан-Фернандо, с учетом изгибов и поворотов Ориноко, не менее ста тридцати — ста сорока километров.

Пироги прибыли в деревню восемнадцатого во второй половине дня.

По своему географическому положению левый берег, вдоль которого шли пироги, принадлежит не Венесуэле, а Колумбии. Однако бечевник[295] долгое время оставался нейтральной полосой[296].

Вальдес и его товарищи не мешкали в пути и одолели пороги за пять дней, а девятнадцатого утром, загрузив багаж, снова отправились в путь.

Под проливным дождем маленькой флотилии снова пришлось лавировать среди бесчисленных островков и рифов. Западный ветер не облегчал продвижения вперед. Да и от северного ветра тоже было мало проку, настолько часто приходилось менять направление.

За устьем Сипапо были маленькие пороги (их называют Сихуауми), которые матросы сумели преодолеть за несколько часов, не разгружая лодок. Из-за всех этих помех за день удалось продвинуться только до устья Вичады, где и решено было остановиться на ночь.

Оба берега реки в этом месте представляют разительный контраст. На востоке — череда возвышенностей, песчаных отмелей, невысоких холмов, переходящих в горы, чьи далекие вершины золотились в последних лучах заходящего солнца; на западе — бескрайние равнины, орошаемые темными водами Вичады, берущей свои истоки в колумбийских льяносах и мощным потоком вливающейся в Ориноко.

Жак Эллок ожидал, что господин Фелипе и господин Баринас начнут спор относительно Вичады, которая с не меньшими основаниями чем Атабапо или Гуавьяре могла претендовать на роль истока Ориноко. Однако этого не произошло. Противники были уже в двух шагах от места впадения своих любимых рек и откладывали решающий диспут до прибытия на место.

На следующий день было пройдено двадцать километров. Рифы кончились, и плыть стало значительно легче. В течение нескольких часов пирогам даже удалось идти под парусом, что значительно облегчало работу матросов, и вскоре они достигли деревни Матавени на левом берегу реки того же имени.

Там стояла дюжина хижин, принадлежащих гуахибо, живущим преимущественно на левом берегу Ориноко. Если бы у путешественников было время подняться вверх по Вичаде, они бы увидели несколько деревень, где живут эти добрые, умные и трудолюбивые индейцы, продающие маниоку торговцам из Сан-Фернандо.

Если бы Жак Эллок и Жермен Патерн были одни, они, возможно, сделали бы остановку в устье этого притока, как несколькими неделями раньше в Ла-Урбане. И хотя их экспедиция в Сьерра-Матапей чуть было не окончилась трагически, Жермен Патерн, едва «Мориче» причалила к берегу рядом с «Гальинетой», счел необходимым высказать свое мнение в следующих выражениях.

— Мой дорогой Жак, — сказал он, — если я не ошибаюсь, министр народного образования послал нас в научную экспедицию по Ориноко...

— К чему ты клонишь? — спросил Жак, несколько удивленный таким началом.

— А вот к чему, Жак... Разве цель нашей экспедиции — только Ориноко?

— Ориноко и ее притоки.

— Ну так вот, если называть вещи своими именами, то, мне кажется, мы несколько пренебрегаем притоками этой великолепной реки с тех пор, как покинули Ла-Урбану...

— Ты так думаешь?

— Суди сам, мой друг. Разве мы прошли вверх по течению Апуре, Парарумы и Паргуасы?

— Вроде бы нет.

— Разве наша пирога шла между берегов Меты, одного из важнейших притоков великой венесуэльской реки?

— Нет, мы миновали устье Меты, не заходя в него.

— А Рио-Сипопо?

— Мы игнорировали Рио-Сипопо.

— А Рио-Вичада?

— Мы пренебрегли нашими обязанностями по отношению к Рио-Вичада.

— Это ты так шутишь, Жак?

— Так, мой милый Жермен, ибо, в конце концов, то, что не было сделано на пути туда, вполне может быть сделано на обратном пути. Они никуда не денутся, твои притоки, не высохнут, даже в сухой сезон, и мы их обнаружим на их обычном месте, когда будем плыть вниз по великолепной реке...

— Жак, Жак... когда мы удостоимся чести быть принятыми министром народного образования...

— Ну так вот, натуралист ты несчастный, мы ему скажем: если бы мы были одни, господин министр, мы бы обследовали эти реки, поднимаясь по Ориноко. Но так как мы были в компании, хорошей компании, мы сочли благоразумным идти вместе до Сан-Фернандо.

— Где мы задержимся на некоторое время, я полагаю? — спросил Жермен Патерн.

— Для того чтобы решить вопрос об Атабапо и Гуавьяре, хотя мне кажется, что он давно решен в пользу точки зрения господина Мигеля, — ответил Жак Эллок. — Во всяком случае, это прекрасная возможность изучить оба притока в обществе господина Фелипе и господина Баринаса. Можешь быть уверен, что наша работа от этого только выиграет, и министр народного образования публично выразит нам свою благодарность!

Жан де Кермор с борта «Гальинеты» слышал разговор двух друзей, что отнюдь не было нескромностью с его стороны, да в этом разговоре и не было ничего секретного.

Совершенно очевидно, что, несмотря на противодействие сержанта Марсьяля, Жак Эллок пользовался любой возможностью выказать юноше свою симпатию. Жан, конечно, не мог этого не заметить, и естественно было ожидать, что со свойственной его возрасту пылкостью он откликнется на интерес, сочувствие и эту неизменную готовность прийти ему на помощь. Однако ничего подобного! Хотя Жан был тронут вниманием и заботой своего соотечественника, он держал себя с ним очень сдержанно, но не потому, что боялся воркотни сержанта, а в силу врожденной скромности и даже застенчивости. Когда же настанет время расстаться, когда Жан покинет Сан-Фернандо, чтобы продолжить свои поиски, а Жак Эллок отправится в обратный путь, вне всякого сомнения, Жан будет очень огорчен... Возможно, даже у него мелькнет мысль, что, будь Жак Эллок рядом с ним, у него было бы больше шансов достичь цели... И он наверняка был взволнован, услышав, как Жак говорит своему товарищу:

— И еще, Жермен, этот юноша, с которым случай свел нас в пути и который меня очень интересует... Разве он не внушает тебе глубокой симпатии?

— Конечно, Жак!

— Но ты знаешь, Жермен, чем больше я думаю о путешествии, которое он предпринял по зову сыновнего сердца, тем больше я опасаюсь, что вскоре он столкнется с совершенно непреодолимыми для него трудностями и опасностями. Получив в Сан-Фернандо новые сведения, он может отправиться дальше вверх по Ориноко... или даже по Риу-Негру... Да! Если он скажет себе: «Мой отец там», — ничто его не остановит. Достаточно взглянуть на него, достаточно его услышать, чтобы понять: чувство долга в нем граничит с героизмом!.. Ведь так, Жермен?

— Я разделяю твое мнение о Жане де Керморе, Жак, и у тебя есть все основания опасаться...

— И кто поможет ему, кто защитит? — продолжал Жак Эллок. — Старый солдат, который, конечно, отдаст за него жизнь... Но разве такой спутник ему нужен? И, откровенно говоря, Жермен, я бы предпочел, чтобы он ничего не узнал о своем отце в Сан-Фернандо...

Если бы Жак Эллок мог наблюдать в этот момент за Жаном де Кермором, он увидел бы, как тот поднял голову, встал, глаза его загорелись, а потом снова поник, удрученный мыслью, что ему, быть может, суждено вернуться домой, так и не достигнув своей цели. Однако это минутное отчаяние вновь сменилось надеждой, когда он услышал слова Жака:

— Нет, нет, это было бы слишком жестоко для бедного юноши... мне все-таки хочется верить, что его поиски увенчаются успехом! Ведь полковник де Кермор побывал в Сан-Фернандо тринадцать лет назад, здесь нет никаких сомнений. Там Жан узнает, что стало с его отцом. Ах, как бы я хотел сопровождать его...

— Я тебя понимаю. Ему нужен такой спутник, как ты, а не этот старый служака... который ему такой же дядя, как я — тетя! Но что делать! У нас другой маршрут, не говоря уже о притоках, которые мы должны исследовать на обратном пути.

— А что, за Сан-Фернандо уже больше не будет притоков? — поинтересовался Жак Эллок.

— Конечно, есть, и замечательные. Например, Кунукунума, Касикьяре, Мавака. Но, таким образом, мы доберемся до истоков Ориноко...

— А почему бы и нет, Жермен? Наше исследование будет гораздо более полным, вот и все... Не думаю, чтобы это могло вызвать недовольство министра народного образования!

— Министр, министр! Что ты мне его подсовываешь под разными соусами, Жак? А если Жан отправится не по Ориноко, а по колумбийским льяносам... в бассейн Риу-Негру и Амазонки...

Жак Эллок не ответил, так как ему нечего было ответить. Ведь он прекрасно понимал, что если путешествие к истокам Ориноко в общем соответствовало бы задачам их экспедиции, то покинуть бассейн Ориноко и Венесуэлу, чтобы отправиться за юношей в Колумбию или Бразилию...

Сидя под навесом своей пироги, Жан все слышал. Он знал, какую симпатию он внушает своим спутникам. Знал также, что ни Жак Эллок, ни Жермен Патерн не верят в родственные узы, связывающие его с сержантом Марсьялем. Какие были у них для этого основания и что подумал бы его старый друг, узнай он об этом? Не спрашивая себя ни о том, что сулит ему будущее, ни о том, будут ли ему поддержкой преданность и мужество Жака Эллока, Жан благодарил Бога, позволившего ему встретить на своем пути этого смелого и великодушного соотечественника.

Глава XIII ТАПИР — ЖИВОТНОЕ СВЯЩЕННОЕ

Когда утром двадцать первого сентября путешественники покинули уютную бухточку Матавени, до Сан-Фернандо им оставалось не больше трех с половиной дней пути. Если не возникнет никаких непредвиденных препятствий, через восемьдесят часов, даже при неблагоприятной погоде, они должны были добраться до цели своего путешествия.

Плавание шло как обычно: то под парусами, когда ветер был достаточно силен, то с помощью шестов и багров, то при помощи бечевы, когда иначе нельзя было справиться со встречным течением.

Было жарко. Тяжелые грозовые облака время от времени проливались теплым дождем, а затем жгучее солнце снова загоняло пассажиров под навес. Едва ощутимый ветер почти не давал прохлады.

В Ориноко, особенно с левого берега, вливались многочисленные безымянные речки, по всей вероятности исчезающие в сухой сезон. Но Жермен Патерн не выказывал желания исследовать их, да и географы тоже не удостаивали их своим вниманием.

Иногда мимо проплывали лодки индейцев пиароа, живущих на правом берегу. Индейцы без церемоний приближались к пирогам и предлагали свои услуги для бечевания. Их помощь с радостью принималась, а в благодарность они получали куски тканей, стеклянные побрякушки, сигары. Эти индейцы — очень умелые судоводители, и их помощь незаменима при переходе через пороги.

Наконец три пироги в сопровождении куриар добрались до расположенной на правом берегу деревушки Аугустино, которую господин Шафанжон не упоминает в своей книге по той причине, что в ту пору она еще не существовала.

Индейцы не слишком склонны к оседлому образу жизни. Они покидают поставленную на несколько дней хижину так же легко, как и лодку из древесной коры, в которой они перебирались на противоположный берег. Но, похоже, у недавно построенной деревни Аугустино имелись шансы на более долгую жизнь. Она уютно расположилась в излучине Ориноко между песчаной отмелью и покрытыми густыми зарослями холмами. А слева поднимался лес каучуковых деревьев, приносивших немалый доход сборщикам каучука.

В деревне насчитывалось около сорока круглых хижин с конической кровлей. Сойдя на берег, господин Мигель и его спутники были очень удивлены, не увидав ни женщин, ни детей: испуганные появлением посторонних, они скрылись в лесу. Навстречу им вышел индеец пиароа, лет сорока на вид, высокого роста, широкоплечий, крепкого сложения, с длинными до плеч волосами, в набедренной повязке и с веревочными браслетами под коленями и на щиколотках. Он шел по берегу в окружении десятка индейцев, выказывавших ему ясные знаки почтения.

Это был предводитель, вождь. Именно он выбрал для деревни это сухое здоровое место, где жители не страдали от обычного бедствия прибрежных районов — проклятых, невыносимых комаров. Господин Мигель, а за ним и другие пассажиры подошли к вождю, который говорил по-испански.

— Я рад приветствовать вас, тебя и твоих друзей, — сказал он, протягивая руку.

— Мы задержимся здесь ненадолго, всего на несколько часов, а завтра на рассвете уедем, — ответил господин Мигель.

— Ну а пока ты можешь отдохнуть в наших хижинах... Они в твоем распоряжении.

— Мы благодарим тебя и непременно посетим твою хижину. А ночь мы все-таки лучше проведем на борту наших пирог.

— Как хочешь.

— У тебя прекрасная деревня, — сказал господин Мигель, поднимаясь на берег.

— Да... она родилась совсем недавно и будет процветать, если найдет покровительство губернатора Сан-Фернандо. Мне кажется, президенту Венесуэлы должно быть приятно владеть еще одной деревней на берегу Ориноко.

— Мы обязательно сообщим ему по возвращении, что вождь...

— Карибаль, — сказал индеец с такой гордостью, словно это было имя основателя города или самого Симона Боливара.

— Вождь Карибаль может на нас положиться. Мы расскажем о нем и губернатору в Сан-Фернандо, и президенту Республики в Каракасе.

Таким образом, первое знакомство с жителями деревни прошло как нельзя лучше, и можно было рассчитывать на его счастливое продолжение. Господин Мигель и его спутники двинулись вслед за индейцами к расположенной на расстоянии ружейного выстрела от берега деревне. Жак Эллок и Жан де Кермор шли рядом, сержант Марсьяль следовал за ними.

— Ваш неизменный путеводитель, книга нашего соотечественника, мой дорогой Жан, — сказал Жак Эллок, — наверняка дает очень точные сведения об этих пиароа, и вы, должно быть, знаете о них больше, чем мы.

— Господин Шафанжон пишет, — ответил юноша, — что эти индейцы отличаются уравновешенным характером и не слишком склонны воевать. Обычно они живут в лесной чаще, вдали от реки. Похоже, что эти решили зажить по-новому, обосновавшись на берегу Ориноко.

— Вполне возможно, мой дорогой Жан. А их вождь, он, похоже, очень неглуп, очевидно, уговорил их построить деревню в этом месте. Со стороны правительства было бы весьма разумно поддержать их. А если бы в Аугустино обосновались несколько миссионеров, то эти индейцы очень быстро попали бы в число цивилизованных «расьоналес», как их здесь называют.

— Миссионеры, месье Эллок... Да, эти мужественные и самоотверженные люди наверняка принесли бы пользу жителям деревни. Мне всегда казалось, что эти подвижники, отказывающиеся от материального благополучия и семейных радостей, готовые ради этих дикарей пожертвовать жизнью, служат самому благородному делу, и человечество может ими гордиться. А посмотрите, чего добился отец Эсперанте в миссии Санта-Хуана — вот пример, достойный подражания!

— Вы правы, — ответил Жак Эллок, неизменно удивлявшийся глубине и благородству душевных движений Жана де Кермора, столь неожиданных в таком юном существе, и добавил: — Но, мой дорогой Жан, в молодости о таких вещах обычно не думают...

— О! Я уже немолод, месье Эллок, — ответил Жан, слегка покраснев.

— Немолод? В семнадцать лет?

— Семнадцать лет без двух месяцев и девяти дней, — вмешался в разговор сержант Марсьяль, — и я совсем не хочу, чтобы ты старел.

— Прости, дядюшка, я больше не буду стареть, — ответил Жан с невольной улыбкой, а потом, обернувшись к Жаку, продолжил: — Так вот, вернемся к миссионерам. Тем, кто решит обосноваться в Аугустино, придется бороться с предрассудками этих индейцев, так как, если верить моему путеводителю, они — самые доверчивые и самые суеверные из всех индейцев, проживающих в бассейне Ориноко.

И путешественники не замедлили убедиться в справедливости этого наблюдения.

Хижина вождя пряталась в тени великолепных деревьев. Крышу из пальмовых листьев украшало нечто вроде цилиндрической короны с пучком цветов наверху. Единственная дверь вела в комнату пятнадцати футов в диаметре. Обстановка ее сводилась лишь к самому необходимому: корзины, циновки, стол, несколько довольно грубых сидений, нехитрая индейская посуда, луки, стрелы, сельскохозяйственные орудия.

Хижина была построена совсем недавно, а церемония освящения — она заключалась в изгнании злого духа — состоялась накануне. Но ведь злой дух не исчезает, как пар, не рассеивается, как туман. Постучать по стенам, смахнуть с них пыль, как это сделала бы хозяйка дома где-нибудь в Европе, было недостаточно. Злой дух — не пыль, которую можно вымести из дома, он нематериален по своей природе, а потому его должно вдохнуть в себя какое-нибудь живое существо и умчать подальше от дома. Это можно доверить только птице. Предпочтение обычно отдается тукану, который великолепно справляется с подобной задачей. А пока птица изгоняет злого духа, все семейство, в праздничных одеждах, собравшись в хижине, предается пению, танцам и возлияниям, поглощая при этом бесчисленное количество чашек кофе, щедро разбавленного агуардьенте и тафией.

Так как тукана достать не удалось, очистительная миссия была возложена на попугая. После того как птица, с писком полетав внутри хижины, вырвалась на волю и скрылась в лесу, можно было безбоязненно входить в хижину. И вождь со спокойной душой ввел гостей в свой дом, зная, что теперь злой дух не станет терзать их.

Выйдя из хижины вождя Карибаля, наши путешественники увидели жителей Аугустино, можно сказать, в полном составе. Успокоившись, женщины и дети откликнулись на зов своих отцов, братьев и мужей и вернулись в деревню. Одни бродили среди хижин под деревьями, другие направлялись к стоявшим у берега лодкам. Женщины, миниатюрные, изящные, с правильными чертами лица, показались Жермену Патерну все-таки менее эффектными, чем мужчины.

Как это обычно делают индейцы, пиароа предложили путешественникам свежие овощи, сахарный тростник, связки бананов (здесь их называют «платанос»), которые они сушат и берут с собой в дальние походы. А взамен гостеприимные хозяева получили сигары, до которых они весьма лакомы, ножи, топорики, стеклянные бусы и явно остались очень довольны результатами обмена.

Общение с местными жителями заняло не больше часа. До захода солнца еще оставалось достаточно времени, чтобы немного поохотиться в окружавших деревню лесах. Идея принадлежала Жаку Эллоку и господину Мигелю. Они же и взялись за ее реализацию, получив от своих спутников задание настрелять морских свинок, пекари, оленей, индеек, гокко, голубей, уток и прочей живности, которая так приятно разнообразила их меню.

Словом, каждый выбрал себе занятие по вкусу, кто остался в лодке, кто на берегу, кто в деревне, а Жак Эллок, господин Мигель и Жермен Патерн со своим неизменным ботаническим ящиком за спиной углубились под сень леса, окружавшего плотной стеной поля сахарного тростника и маниоки.

Охотиться они собирались в окрестностях Аугустино, а, потому, если не поддаваться охотничьему азарту, заблудиться было совершенно невозможно.

Углубляться в лес нашим охотникам не пришлось. Очень быстро господин Мигель подстрелил морскую свинку, а Жак Эллок уложил оленя. С такой добычей вполне можно было возвращаться назад. Наверное, им следовало бы взять с собой одного или двух индейцев, но ни один из них сам не предложил своих услуг, а просить они никого не стали. Отвлекать же матросов от ремонта пирог им не хотелось. Поэтому охотники решили, что вполне обойдутся без посторонней помощи.

Они находились километрах в трех от деревни, господин Мигель тащил свою морскую свинку, а Жак Эллок и Жермен Патерн — оленя. Солнце пекло, воздух в лесной чаще был неподвижен. Охотники решили сделать небольшую передышку. Но едва они растянулись под пальмой, как в густой чаще послышался громкий треск, словно какое-то большое животное продиралось сквозь заросли кустарника.

— Осторожно! — крикнул Жак Эллок. — Там какой-то зверь.

— В моем карабине есть еще два патрона, — ответил господин Мигель.

— Держитесь наготове, — сказал Жак, — а я пока перезаряжу свой.

Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы привести оружие в боевую готовность.

Кусты больше не шевелились, но, прислушавшись, можно было различить прерывистое дыхание и какое-то хриплое ворчание.

— Это, должно быть, крупное животное, — сказал, подходя ближе, Жермен Патерн.

— Стой там, не двигайся, — сказал ему Жак Эллок.

— Это, по всей вероятности, ягуар или пума. Но с нашими четырьмя пулями...

— Подождите... подождите! — крикнул господин Мигель. — Мне кажется, я вижу среди ветвей длинную морду!

— Ну так, кому бы ни принадлежала эта морда... — ответил Жак Эллок и разрядил свой карабин.

Тотчас же раздался страшный треск, и из чащи с ревом выскочил какой-то огромный зверь.

Грохнули еще два выстрела — господин Мигель тоже разрядил свой карабин.

Животное, с последним воплем, упало замертво.

— Э, да это всего лишь тапир! — воскликнул Жермен Патерн. — Стоило тратить наши четыре пули!

Из соображений безопасности, конечно, нет, но вот из кулинарных соображений это животное вполне могло того стоить.

Итак, наши охотники имели дело не с ягуаром и не с пумой, самыми опасными южноамериканскими хищниками, а с тапиром. Это сильное животное с не слишком густой коричневой шерстью, сероватой на голове и на груди. У самца есть грива. Тапир ведет по преимуществу ночной образ жизни и обитает в чащах и на болотах. Его нос, напоминающий небольшой подвижный хобот, заканчивается свиным пятачком, что придает ему сходство с кабаном или даже со свиньей. Ростом же он — с осла.

У охотников не было ни малейших оснований опасаться нападения. Тапир питается фруктами и растениями, и единственное, на что он способен, — это сбить человека с ног.

Однако не стоило жалеть о четырех пулях: если удастся дотащить его до пирог, матросы знают, что с ним делать.

Но в тот момент, когда убитое животное покатилось на землю, ни господин Мигель, ни его спутники не услышали крика следившего за ними индейца и не видели, как тот со всех ног помчался к деревне. Они взвалили на плечи оленя, прихватили морскую свинку и двинулись в обратный путь, а за тапиром собирались послать кого-нибудь из матросов.

Когда они пришли в Аугустино, все население деревни было охвачено яростью и ужасом. Мужчины и женщины окружили своего вождя, и тот, казалось, был не менее возбужден, чем его подданные. Появление Жермена Патерна, господина Мигеля и Жака Эллока было встречено громогласными воплями ненависти и мести.

Что случилось? Откуда такая перемена? Может быть, пиароа готовились к нападению на пироги?

Жак Эллок и его спутники успокоились, увидев направлявшихся к ним господина Фелипе, господина Баринаса, сержанта Марсьяля и Жана.

— Что случилось? — спросили они.

— Вальдес был в деревне и видел, как выбежавший из леса индеец бросился к вождю и сказал, что вы убили...

— Морскую свинку... оленя, которых мы несем, — сказал господин Мигель.

— И еще тапира?

— Да... тапира, — ответил Жак Эллок, — а что плохого в том, что мы убили тапира?

— По пирогам... скорее по пирогам! — что есть мочи закричал сержант Марсьяль.

Действительно, жители деревни готовы были перейти в наступление. Эти индейцы, недавно такие миролюбивые, приветливые и услужливые, сейчас были охвачены яростью. Некоторые вооружились луком и стрелами. Их вопли становились все более угрожающими, они уже были готовы броситься на пришельцев. Вождю Карибалю, даже если бы он этого захотел, вряд ли удалось бы сдержать их. Опасность увеличивалась с каждой минутой.

Неужели убийство тапира было единственной причиной этой ярости?

Единственной... И жаль, что Жан не предупредил охотников: его путеводитель рекомендует ни в коем случае не трогать этих животных. Кажется, суеверные местные жители верят в переселение душ, и тапир для них — животное священное. Они не только верят в духов, они считают тапира одним из своих предков, и причем самым почитаемым. Душа умершего индейца вселяется в тапира. Убить тапира — значит лишить пристанища душу, обречь ее на вечные скитания. Вот почему категорически запрещено прикасаться к этому животному — ведь это вместилище душ! И вот почему убийство тапира приводит пиароа в ярость и толкает на жестокую расправу с преступником.

Однако наши охотники ни за что не хотели оставить оленя и морскую свинку, убийство которых не влекло за собой никакой ответственности. Подбежавшие матросы схватили добычу, и все бросились к пирогам.

Жители деревни мчались за ними. Вождь даже не пытался усмирить их. Напротив, он шел впереди, размахивая луком. Ярость их достигла апогея[297], когда четверо индейцев принесли на носилках убитого тапира.

В этот момент путешественники добежали до своих лодок. У индейцев нет огнестрельного оружия, а от стрел вполне можно укрыться под навесом пирог. Обогнав сержанта, Жак Эллок помог Жану подняться на борт «Гальинеты» и посоветовал ему лечь под навесом. Затем вместе с Жерменом Патерном он вскочил на борт «Мориче». Трое географов укрылись на «Марипаре». Лодки отчалили в тот самый момент, когда на них обрушился град стрел.

Небольшой водоворот у выхода из бухточки не позволял пирогам двигаться достаточно быстро, и, прежде чем их подхватило течение, выстроившиеся на берегу индейцы выпустили следующую партию стрел. К счастью, никто не был ранен. Стрелы пролетели над лодками, и только несколько из них вонзились в соломенные крыши навесов.

Путешественники зарядили ружья и вышли из-под навеса. Прогремели шесть выстрелов, затем еще шесть. Семь или восемь индейцев были ранены, а двое скатились с берега и исчезли под водой. Этого было более чем достаточно, чтобы обезумевшие жители деревни с воплями бросились врассыпную.

Лодки, которым больше не грозила никакая опасность, обогнули отмель и, подгоняемые ветром, вышли на середину реки.

Было шесть часов вечера, когда «Мориче», «Гальинета» и «Марипаре» пристали к левому берегу, чтобы провести ночь там, где им не грозило никакое нападение.

Уже засыпая, Жермен Патерн спросил своего друга:

— Скажи, Жак, а что эти пиароа собираются делать со своим тапиром?

— Они похоронят его со всеми почестями, полагающимися священному животному. <

— Ерунда, Жак! Держу пари, что они его съедят, и правильно сделают!

Поджаренный на углях филей тапира — восхитительная вещь.

Глава XIV ЧУБАСКО

На рассвете, когда на западе еще мерцали последние звезды, путешественники стали собираться в дорогу. До Сан-Фернандо оставалось не больше пятнадцати километров, и они надеялись преодолеть это расстояние за день. Возможность наконец-то лечь спать в настоящей комнате с настоящей кроватью казалась весьма заманчивой. С того момента, как они покинули Кайкару, прошел тридцать один день и ровно столько же ночей, в течение которых приходилось довольствоваться циновкой под навесом пироги. И разве можно сравнить ночевку в индейских хижинах Ла-Урбаны, Атурес и Майпурес с комфортом пусть даже не гостиницы, а обычного постоялого двора, если только он обставлен по-европейски. У путешественников были все основания надеяться, что в Сан-Фернандо эти их желания наконец-то исполнятся.

Господин Мигель и его спутники вышли из-под навесов; лодки, подгоняемые северо-восточным ветром, шли по середине реки, и довольно быстро. К несчастью, некоторые приметы, хорошо известные судоводителям Ориноко, говорили о том, что ветер, по всей вероятности, стихнет прежде, чем они достигнут Сан-Фернандо. Пироги шли рядом, и Жак Эллок, повернувшись к «Гальинете», спросил:

— Вы сегодня хорошо себя чувствуете, Жан?

— Благодарю вас, месье Эллок, — ответил юноша.

— А вы, сержант?

— Не хуже чем обычно, — ответил старый солдат.

— Это видно, — весело заметил Жан. — Надеюсь, что мы все прибудем сегодня вечером в Сан-Фернандо в добром здравии.

— Сегодня вечером? — повторил Вальдес, с сомнением покачав головой.

В этот момент господин Мигель, внимательно вглядывавшийся в горизонт, вмешался в разговор.

— Вы недовольны погодой, Вальдес?

— Не очень, господин Мигель... С юга идут тучи, которые не сулят ничего хорошего!

— А ветер их не разгонит?

— Может быть... Если только он не стихнет, как я этого опасаюсь. Видите, вон там, грозовые облака? Случается, что они идут против ветра.

Жак Эллок взглянул на небо и, похоже, согласился с капитаном «Гальинеты».

— Возможно, вы правы, — сказал он, — но, пока ветер не стих, надо постараться продвинуться как можно дальше.

— Мы сделаем все, что от нас зависит, господин Эллок, — ответил Вальдес.

В первой половине дня пироги не встречали на своем пути особых помех. Ветер надувал паруса, помогая преодолевать довольно быстрое в этой части реки течение. По обоим берегам тянулись обширные льяносы, монотонность которых кое-где нарушали поросшие зеленью холмы. Последние дожди сильно подняли уровень впадающих в Ориноко речек, которые через пять-шесть недель, по всей вероятности, пересохнут.

Обогнув утесы Нерикава, лодки смогли, хотя и ценой больших усилий, пройти пороги Ахи, — достаточно высокий уровень воды позволял там лавировать между рифами. А это очень непросто: одно неосторожное движение — и течение швырнет лодку на скалы и разобьет ее. Что чуть было не произошло с «Мориче». Лодку понесло течением, еще мгновение — и она бы ударилась о выступ огромной скалы. Случись такое, пассажиры «Марипаре» и «Гальинеты» конечно же бросились бы спасать и пассажиров и груз «Мориче». А затем Жак Эллок и Жермен Патерн вынуждены были бы перебраться на одну из уцелевших пирог, и естественно предположить, что, к великому неудовольствию сержанта Марсьяля, «Гальинете» пришлось бы взять на борт своих соотечественников на те несколько часов пути, которые оставались до Сан-Фернандо.

Преодолев пороги Ахи, матросы столь же благополучно провели лодки через пороги Кастильито, последние на пути к Сан-Фернандо. После обеда Жак Эллок вышел из-под навеса и устроился на носу пироги с сигарой. К своему глубочайшему сожалению, он вынужден был признать, что Вальдес прав. Ветер стихал, безвольно поникшие паруса не помогали справляться с течением. Иногда, правда, легкий порыв ветра на мгновение надувал их, и тогда пироги продвигались на несколько кабельтовых вверх по течению.

Погода менялась на глазах. Собиравшиеся на юге серо-черные тучи, напоминавшие шкуру дикого зверя, постепенно вытягивались длинными мохнатыми хвостами, готовые вот-вот скрыть стоящее в зените солнце.

— Тем лучше! — сказал Жермен Патерн, по загорелым щекам которого стекали крупные капли пота.

— Тем хуже! — ответил Жак Эллок. — Лучше уж истекать потом, чем попасть в грозу в этой части реки, где нет никакого убежища.

— Немыслимая жара, — сказал господин Фелипе своим коллегам, — если ветер стихнет, мы просто задохнемся.

— Знаете, сколько показывает термометр под навесом? — спросил господин Баринас. — Тридцать семь градусов! И если он еще немного поднимется, мы превратимся в жаркое!

Никогда мне еще не было так жарко! — сдержанно заметил господин Мигель.

Оставаться под навесом было невыносимо. На корме можно было хотя бы вдохнуть немного воздуха, правда такого горячего, словно он вырывался из раскаленной печи. Ветер еще время от времени подгонял лодки, но интервалы между порывами угрожающе увеличивались.

Тем не менее к трем часам «Гальинета», «Марипаре» и «Мориче» достигли большого лесистого острова с обрывистыми берегами, обозначенного на картах именем Аманамени. Работая бечевой, матросы двинулись по рукаву реки, где течение было не таким быстрым, и таким образом достигли южной оконечности острова.

Солнце уже скрылось под наваливавшимися одна за другой тучами. Откуда-то с юга доносились долгие раскаты грома. Первые молнии уже прорезали готовые обрушиться ливнем тучи. Северный ветер окончательно стих. Электрические волны грозы двигались с востока на запад, черные как сажа тучи закрывали уже почти все небо, и не было ни малейшей надежды, что они рассеются, не разразившись ураганом.

Из соображений осторожности паруса были убраны, тем более что от них все равно не было никакого проку. На всякий случай убрали и мачты, положив их на дно пирог. Лодки начало сносить течением, и пришлось взяться за шесты. Так они дошли до следующего большого острова Гуайартивари. Передвигаясь при помощи бечевы и шестов вдоль его обрывистых берегов, они смогли обогнуть его и пойти вверх по течению.

— Сколько нам еще осталось до Сан-Фернандо? — спросил господин Мигель Жака Эллока.

— Три километра, — ответил Жак, глядя на карту реки.

— Ну так надо преодолеть эти три километра до вечера, — заявил он, а потом крикнул, обращаясь к матросам: — Вперед, друзья мои, последнее усилие! Вы не пожалеете, мы хорошо заплатим вам за труды. Два пиастра каждому, если вечером мы встанем на якорь в Сан-Фернандо.

Все остальные поддержали господина Мигеля. Вдохновленные обещанной наградой, матросы были готовы сделать невозможное. А в сложившейся ситуации эти дополнительные пиастры были бы всего лишь заслуженным вознаграждением за тяжелый труд.

В этот момент лодки находились на траверзе Гуавьяре, устье которой глубоким полукругом врезается в левый берег Ориноко, либо, если прав господин Баринас, Ориноко врезается глубоким полукругом в правый берег Гуавьяре.

Ничего удивительного, что господин Баринас, не отрывая бинокля от глаз, жадно вглядывался в широкое устье любимой реки, вливавшей в Ориноко свои желтовато-коричневые воды. Еще менее удивительно, что господин Фелипе, великолепно знавший, где они находятся, кинув презрительный взгляд на устье Гуавьяре, иронически спросил:

— Что это за ручеек?

Ручеек, но судоходный на протяжении тысячи километров, ручеек, притоки которого орошают территории, простирающиеся до подножия Анд, ручеек, сток которого составляет 3200 кубических метров в секунду!

Однако на презрительный вопрос господина Фелипе никто не успел ответить, а, точнее, ответом было одно-единственное слово, вырвавшееся из груди матросов всех трех лодок:

— Чубаско... чубаско!

Действительно, этим индейским словом обозначается чудовищный ураган, несшийся, как лавина, от линии горизонта по руслу Ориноко. Людям, незнакомым с венесуэльскими льяносами, должно было показаться странным, что он мчится с северо-запада. Минуту назад все было спокойно, тяжелый и густой воздух — неподвижен. Насыщенные электричеством тучи заволакивали небо. Но, вопреки всем ожиданиям, гроза разрешилась не на юге, а с противоположной стороны. Ветер, взлетевший почти к зениту, сначала развеял облака, а затем нагнал новые, насыщенные дождем и градом, и обрушил их на перекресток, где сливались воды могучей реки и двух ее крупнейших притоков.

Услышав крик «Чубаско... чубаско!», пассажиры поспешили укрыться под навесами. К счастью, словно предвидя это бедствие, матросы вовремя убрали паруса и мачты, так что «Марипаре», «Гальинета» и «Мориче» выдержали первый удар урагана. Но успокаиваться было нельзя: в любую минуту пироги могли перевернуться. Заливаемые огромными, почти океанскими волнами, они то налетали друг на друга, то неслись к прибрежным утесам, рискуя разбиться в щепки. Волны швыряли лодки, как скорлупки, и матросы тщетно пытались их удерживать, работая кормовым веслом. Лодки крутились на одном месте, а гигантские волны обрушивали на них тонны воды. И они всенепременно пошли бы ко дну, если бы матросы и пассажиры не бросались тотчас ее вычерпывать. Ни размеры, ни форма плоскодонных судов не позволяют им ходить в шторм. А поскольку чубаско не редкость в среднем течении Ориноко, то многие из этих суденышек, предназначенных для плавания по спокойным водам, гибнут.

Река в этом месте очень широка. Она начинает расширяться у южной оконечности острова Гуайартивари и там, где в нее вливается Гуавьяре, напоминает большое озеро. Здесь есть где разгуляться стихии, потому что вокруг нет ни холмов, ни лесов, которые ослабили бы порывы ураганного ветра. И если на море судно может просто отдаться на волю волн, то здесь оно неизбежно будет выброшено на берег.

Матросы это знали, но ничего не могли сделать, чтобы предотвратить катастрофу. Попытаться спастись, прежде чем лодки ударятся о скалы, можно было только вплавь. Господин Мигель, господин Фелипе и господин Баринас вышли из-под заливаемого волнами навеса; они были готовы ко всему.

— Обидно потерпеть кораблекрушение у цели! — сказал один из них.

На борту «Гальинеты» сержант Марсьяль пытался сохранять спокойствие. Если бы гибель грозила ему одному, он с невозмутимостью старого солдата, много чего повидавшего на своем веку, смирился бы со своей участью. Но Жан, сын его полковника... дитя, с которым он отправился в это опасное путешествие... как спасти его, если пирога пойдет ко дну, не достигнув берега? Сержант не умел плавать, а если бы и умел, что бы он мог сделать среди этих бушующих волн? И все-таки он бы бросился в воду, и если бы не смог спасти Жана, то погиб бы вместе с ним.

Юноша, однако, сохранял спокойствие. Он стоял на корме, крепко уцепившись за поручни. Он видел опасность и не отводил глаз... Он шептал имя своего отца.

Сначала чубаско отогнал лодки от устья Гуавьяре, а затем стал сносить их по диагонали в направлении Сан-Фернандо, так что матросам не было необходимости работать шестами. Весьма желательное направление, при условии, что лодкам не будет грозить никакая опасность. Однако рассчитывать на это было трудно: ярость чубаско не знает границ. Бешеные порывы ветра, шквал дождя и град, картечью прошивающий соломенные крыши навесов, обрушиваются на пироги.

Но кто-то был рядом с ним, кто-то незаметно для него оберегал его, в то время как лишившиеся управления пироги то шли рядом, то расходились, гонимые капризными волнами. Жак Эллок не терял юношу из виду, и, когда лодки шли борт о борт, рискуя протаранить друг друга, он думал лишь о том, как поддержать и ободрить Жана. Только нуждался ли он в этом, такой невозмутимый перед лицом смертельной опасности?

— Еще две минуты, и нас выбросит на берег, — сказал Жермен Патерн, стоя на носу «Мориче».

— Будем готовы спасать других, — коротко ответил Жак.

Левый берег Ориноко из-за дуги, которую описывает река в месте слияния с Гуавьяре, находился на расстоянии двухсот метров. Его покрытые пеной и брызгами утесы виднелись сквозь полосы дождя и града. Сила чубаско все нарастала, и через несколько мгновений заливаемые волнами пироги достигнут его.

Раздался удар. «Мориче» столкнулась с «Гальинетой». Удар был так силен, что «Гальинета» накренилась, зачерпнула воды, но, к счастью, не опрокинулась.

В этот момент сквозь оглушающий грохот бури послышался ужасный крик. Это был крик сержанта Марсьяля. В момент столкновения Жан не удержался и упал в клокочущие волны.

— Мое дитя... мое дитя, — обезумев, повторял старый солдат.

Он уже готов был броситься в воду, но что мог он сделать?

Жак Эллок удержал его и оттолкнул от борта. Минутой раньше он перескочил на борт «Гальинеты», чтобы быть рядом с юношей и, если нужно, помочь ему.

В тот момент, когда Жан скрылся в волнах, он услышал, как сержант Марсьяль выкрикнул имя — но не имя Жана!

— Пустите меня, — сказал Жак сержанту.

— Вы не можете мне помешать! — воскликнул старый солдат.

— Вы же не умеете плавать. Вы погибнете оба! А я... я спасу ваше дитя!

И Жак бросился в воду, не дожидаясь ответа.

Несколько мощных гребков, и Жак Эллок оказался рядом с Жаном, который, на мгновение показавшись на поверхности, готов был снова уйти под воду. Жак подхватил его и, поддерживая его голову над поверхностью воды, позволил волнам нести себя к берегу.

— Держись... держись, малыш! — повторял он.

Жан был без сознания и не мог ни слышать, ни понять его.

Пироги находились метрах в двадцати сзади. Вальдес с трудом удерживал обезумевшего от отчаяния сержанта. Лодки уже приближались к берегу, когда по счастливому стечению обстоятельств длинная волна, вместо того чтобы швырнуть о скалы, вынесла их, не причинив серьезных повреждений, на песчаную отмель.

Жак Эллок в этот момент также вышел из воды и вынес на берег потерявшего сознание Жана. Он уложил юношу около скалы, слегка приподняв ему голову, и попытался привести его в чувство.

К счастью, никто не погиб, ни во время столкновения лодок, ни в тот момент, когда волна вынесла их на берег.

Господин Мигель и его коллеги, выбравшись из «Марипаре», поспешили к Жаку Эллоку, стоявшему на коленях около Жана. Следом за ними прибежал Жермен Патерн, тоже целый и невредимый, а матросы пошли к лодкам, чтобы оттащить их подальше от воды.

Сержант Марсьяль подошел в тот момент, когда Жан, открыв глаза, увидел своего спасителя.

— Марсьяль... мой милый Марсьяль, — прошептал он, и глаза его, еще на одно мгновение задержавшись на том, кто ради него рисковал жизнью, снова закрылись.

В пятистах метрах слева виднелись первые дома Сан-Фернандо. Нужно было незамедлительно туда отправляться.

Жак Эллок собирался снова взять юношу на руки, но сержант Марсьяль остановил его.

— Я не умею плавать, сударь... но идти-то я могу, и у меня хватит сил нести мое дорогое дитя! — сказал старый солдат, не добавив ни единого слова благодарности.

Он поднял Жана на руки и двинулся по тропинке, ведущей к Сан-Фернандо. Следом за ним шли господин Мигель и его коллеги, Жак Эллок и Жермен Патерн.

Глава XV САН-ФЕРНАНДО

В том месте, где Атабапо и Гуавьяре впадают в Ориноко (согласимся с этим пока еще не опровергнутым фактом), их разделяет нечто вроде полуострова, с востока ограниченного руслом Атабапо, с запада — Гуавьяре, оконечность которого смотрит на север. Господин Элизе Реклю имел все основания считать место пересечения трех рек «истинным географическим центром огромной территории, расположенной между Антильскими островами и Амазонкой».

Сан-Фернандо находится на западном берегу вышеупомянутого полуострова, который Атабапо омывает с востока. Естественно, возникает вопрос: является ли Атабапо самостоятельным притоком Ориноко или это всего лишь ответвление Гуавьяре? Пока что на этот вопрос нет однозначного ответа, и остается надеяться, что исследование господина Мигеля и его коллег наконец-то позволит разрешить эту проблему.

Небольшое селение, расположенное на высоте 237 метров над уровнем моря, было основано Солано в 1757 году. А в настоящее время у Сан-Фернандо есть все основания стать в будущем значительным административным центром. Пять водных артерий сходятся в этой географической точке: Атабапо через Гавиту, бассейн Риу-Негру и Амазонки ведет в Бразилию; верхняя Ориноко — в восточные районы Венесуэлы; средняя Ориноко — в северные; Инирида[298] — в юго-западные, а Гуавьяре течет по территории Колумбии.

Но хотя Сан-Фернандо сияет как звезда в этой испано-американской провинции, похоже, он пока что не извлек для себя ни малейшей пользы из этого сияния. В 1887 году, когда господин Шафанжон предпринял свою экспедицию к истокам Ориноко, Сан-Фернандо был всего лишь большой деревней. Конечно, за прошедшие семь лет выросли новые дома, а население увеличилось, однако же не слишком. В городке насчитывается максимум пятьсот-шестьсот жителей. Здесь строят лодки, обслуживающие этот перекресток водных дорог, торгуют каучуком, камедью и фруктами, главным образом плодами пальмы пиригуао.

Из этой деревни в 1882 году отправились вверх по Гуавьяре доктор Крево и господин Лежан, чьи имена пополнили мартиролог современных исследователей.

Население Сан-Фернандо состоит из нескольких семей европейского происхождения, негров и индейцев, главным образом из племени банива. Управляет городком от имени президента Республики и Конгресса губернатор, в распоряжении которого находится довольно ограниченное число солдат. В обязанности последних входит наблюдение за общественным порядком и усмирение бандитских шаек, довольно многочисленных на берегах Ориноко и ее притоков.

Среди коренного населения Венесуэлы следует выделить индейцев банива. От своих сородичей они отличаются крепким сложением, физической силой и ловкостью, умным блеском слегка раскосых глаз; чувствуется, что в жилах у них течет горячая кровь. Банива превосходят прочие индейские племена и в нравственном отношении. В любом деле проявляют они сноровку и изобретательность, будь то ремесло перевозчика или изготовление гамаков и бечевы, используемой для перетаскивания лодок волоком. Они прекрасные охотники и рыболовы, знают толк в выращивании каучуконосов. А кроме того, банива добры и честны, поэтому путешественники охотно прибегают к их услугам. Суеверны ли они? По сравнению с пиароа — нет. Они исповедуют христианскую религию, принесенную сюда католическими[299] миссионерами, хотя порой и сочетают ее с местными обрядами, которые невозможно полностью искоренить.

Большинство жилищ в Сан-Фернандо нельзя назвать иначе, как хижинами, хотя некоторые из них и отличаются определенным комфортом.

Господин Мигель и его коллеги остановились у губернатора, который счел за честь оказать гостеприимство трем именитым ученым из Сьюдад-Боливара. Так что, по всей вероятности, жилище его превосходительства вскоре огласится шумом дискуссий, который сделает его мало пригодным для обитания. Но до этого дело пока еще не дошло. Прежде чем начать серьезную дискуссию, господину Мигелю и его коллегам необходимо было взглянуть на все собственными глазами и взвесить все «за» и «против». Им предстояло досконально изучить устья трех рек, для чего требовалось длительное пребывание на месте слияния Атабапо и Гуавьяре, а может быть, и изучение их русла на протяжении многих километров. Для начала же нашим путешественникам нужно было отдохнуть после шести недель путешествия по нижнему и среднему течению Ориноко.

Сержант Марсьяль и Жан де Кермор, в ожидании новых сведений, которые позволят им определить направление дальнейших поисков, поселились в довольно приличной гостинице недалеко от порта.

Ну а Жак Эллок и Жермен Патерн предпочли не покидать пироги. Они так привыкли к своему плавучему жилищу, что чувствовали себя там уютнее, чем где бы то ни было. «Мориче» доставила их в Сан-Фернандо, она же отвезет их обратно в Кайкару, когда их научная миссия будет выполнена.

Как только ярость чубаско утихла, матросы поспешили привести лодки в порт, что им удалось сделать к вечеру того же дня, так как обычно ураган свирепствует не дольше двух-трех часов. Конечно, пироги пострадали от столкновений во время шторма и от удара о песчаную отмель. Но поскольку, к счастью, они не налетели на рифы, повреждения были не слишком серьезны, и их можно было устранить без особого труда. Впрочем, «Марипаре» и «Мориче» спешить было некуда — они ведь собирались остаться в Сан-Фернандо. А что касается «Гальинеты», то все зависело от того, будут ли обнаружены следы полковника де Кермора. Если да, то Жан рассчитывал отправиться в путь, не теряя ни одного дня.

Впрочем, его попутчики, живо заинтересованные в судьбе юноши, готовы были помочь ему в его поисках. Благодаря господину Мигелю и его коллегам Жану было обеспечено содействие губернатора Сан-Фернандо. А кто, как не губернатор, мог располагать сведениями об участи полковника де Кермора? Жак Эллок и Жермен Патерн также готовы были сделать все возможное и даже невозможное, чтобы помочь своим соотечественникам. У них было рекомендательное письмо к одному весьма любезному жителю Сан-Фернандо, европейцу по происхождению, некоему господину Мирабалю, шестидесяти восьми лет от роду. Тому самому, о котором с живейшей признательностью пишет господин Шафанжон в своем повествовании об экспедиции к истокам Ориноко. Двух, а точнее, четырех французов ожидал сердечнейший прием в его достойном, любезном и гостеприимном семействе.

Однако прежде чем рассказать о том, что предприняли путешественники в Сан-Фернандо, узнаем, как они, оказавшись на берегу, добирались до городка.

Читатель помнит, что сержант Марсьяль нес Жана на руках, господа Баринас, Фелипе и Мигель шли впереди, а за ними — Жак Эллок и Жермен Патерн. Последний заверил сержанта, что крепкий сон, без сомнения, вернет юноше силы. На всякий случай он захватил свою аптечку, чтобы, если понадобится, оказать ему помощь. Однако поведение сержанта Марсьяля было столь же неприятно, сколь и необъяснимо. Он не подпускал Жермена Патерна к своему племяннику.

— Незачем... незачем! — ворчал он. — Мой племянник дышит не хуже нас с вами, а как только «Гальинета» прибудет в порт, у нас будет все необходимое.

— Через несколько часов, — уточнил Жак Эллок, который знал от Вальдеса и Парчаля, что пироги прибудут до наступления ночи.

— Ну и хорошо, — ответил сержант, — главное — найти ночлег в Сан-Фернандо. Кстати, месье Эллок... я благодарен вам за то, что вы спасли мальчика!

Вероятно, сержант сказал себе, что он обязан хоть как-то высказать свою благодарность. Но каким странным тоном произнес он слова благодарности и какой подозрительный взгляд бросил он на молодого человека!

Жак ответил лишь легким кивком головы и отстал на несколько шагов.

Вот так «потерпевшие кораблекрушение» добрались до городка. С помощью господина Мигеля сержант Марсьяль снял две комнаты, где Жан был устроен гораздо удобнее, чем под навесом «Гальинеты».

Жермен Патерн (один, без Жака) заходил несколько раз в течение вечера узнать о состоянии юноши, и каждый раз слышал в ответ, что все идет великолепно, что его благодарят за внимание, но в услугах его абсолютно не нуждаются.

Сержант говорил правду, юноша спокойно спал. А когда Жермен Патерн пришел на следующее утро, в его медицинских услугах и вовсе не было никакой необходимости. Жан, уже оправившийся от вчерашних потрясений, несмотря на воркотню дядюшки, встретил его как друга и от всей души поблагодарил за заботу.

— Я же вам говорил, что ничего страшного, — еще раз пробурчал сержант Марсьяль.

— Вы были правы, сержант, но это могло бы быть страшно. И если бы не мой друг Жак...

— Я обязан жизнью месье Эллоку, — ответил Жан, — и, когда я его увижу, даже не знаю, как смогу выразить ему свою благодарность.

— Он только выполнил свой долг, — ответил Жермен Патерн, — и даже если бы вы не были его соотечественником...

— Хорошо, хорошо, — проворчал сержант Марсьяль, похоже, вовсе не горевший желанием увидеть месье Эллока.

И они его не увидели, по крайней мере утром. Возможно, он сознательно держался на расстоянии: не хотел, чтобы его визит был истолкован как желание выслушать благодарности за спасение юноши. Как бы там ни было, но Жак остался на борту «Мориче». Он сидел задумчивый и молчаливый, и Жермен Патерн, доложивший ему о своем визите к Жану, не смог вытащить из него двух слов. Однако во второй половине дня Жак Эллок и Жан все-таки встретились. Первый, немного смущенный — сержант Марсьяль нервно покусывал ус, глядя на него, — взял протянутую руку Жана, но не решился, как обычно, дружески пожать ее.

Встреча эта произошла в доме господина Мирабаля, к которому у Жака было рекомендательное письмо. А сержант Марсьяль и Жан пришли к этому славному старику в надежде получить хоть какие-нибудь сведения о полковнике де Керморе.

Господин Мирабаль принял рекомендованных ему французов с распростертыми объятиями и выразил полнейшую готовность оказывать им всяческое содействие. Симпатия к путешественникам, говорившим на его родном языке, сквозила в каждом его слове, в каждом жесте. Он с радостью отвечал на все их вопросы. Он видел доктора Крево, когда тот останавливался в Сан-Фернандо... он хорошо помнил господина Шафанжона и был счастлив, что смог оказать ему кое-какие услуги... и он сделает все, что в его силах, для Жака Эллока и для Жермена Патерна... для сержанта Марсьяля и его племянника, которые могут всегда рассчитывать на его помощь...

Жан де Кермор рассказал, что привело его в Венесуэлу, чем еще более расположил к себе господина Мирабаля, а затем спросил, не знает ли он чего-либо о полковнике де Керморе, останавливавшемся четырнадцать лет назад в Сан-Фернандо. Ответ старика огорчил юношу. Господин Мирабаль не помнил, чтобы полковник по имени де Кермор останавливался в Сан-Фернандо. Глубокая печаль омрачила лицо Жана, в глазах его блеснули слезы.

— Господин Мирабаль, — спросил Жан Эллок, — а вы давно живете в Сан-Фернандо?

— Более сорока лет, месье Эллок, — ответил старик, — и я лишь изредка и очень ненадолго покидал Сан-Фернандо. Если бы такой путешественник, как полковник де Кермор, провел здесь несколько дней, я бы обязательно с ним встретился. Наш городок так мал, тут каждый на виду, так что появление иностранца не могло бы пройти незамеченным. Я бы обязательно был информирован о его присутствии в городе.

— Но, быть может, он хотел сохранить инкогнито?

— Тут мне трудно что бы то ни было сказать, — ответил господин Мирабаль. — А у него были для этого основания?

— Видите ли, сударь, — сказал Жан, — мой отец покинул Францию четырнадцать лет назад, и его друзья узнали о его отъезде много времени спустя. Даже мой дядя, сержант Марсьяль, не был посвящен в планы полковника.

— Нет, конечно! — воскликнул старый солдат. — Иначе я сумел бы удержать его.

— А вы, мое дорогое дитя? — спросил господин Мирабаль.

— В то время меня не было в доме отца, — с некоторой заминкой ответил Жан. — Моя мать и я, мы были в колониях. Когда мы возвращались во Францию, она погибла во время кораблекрушения. А меня... меня спасли. И несколько лет спустя я вернулся во Францию. Но моего отца уже не было в Нанте, и мы не знаем, что с ним стало.

В жизни этого юноши явно была какая-то тайна. Жак Эллок давно это чувствовал, но, считая себя не вправе вмешиваться в чужую жизнь, даже и не пытался разгадать ее. Ясно было одно: полковника де Кермора уже не было во Франции, когда его сын туда прибыл, и сержант Марсьяль, не важно, являлся он родственником полковника или нет, действительно ничего не знал о том, куда тот отправился.

— И тем не менее, — сказал господин Мирабаль, — у вас есть серьезные основания полагать, дитя мое, что ваш отец находился некоторое время в Сан-Фернандо.

— Не только серьезные, сударь, но и вполне конкретные.

— Какие же?

— Письмо, написанное рукой моего отца, отправленное из Сан-Фернандо, было получено одним из его друзей в тысяча восемьсот семьдесят девятом году.

— Да, конечно, все это так, — задумчиво произнес господин Мирабаль, — но ведь в Венесуэле есть еще один город с тем же названием на западе от Ориноко... Сан-Фернандо-де-Апуре.

— Письмо пришло из Сан-Фернандо-де-Атабапо, на нем была почтовая марка и дата: двенадцатое апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года.

— А почему же вы не отправились в путь тотчас же, дитя мое?

— Потому что мой дядя и я узнали об этом письме только три месяца назад. Друг, которому было адресовано это письмо, должен был хранить его в тайне. Только после его смерти родные передали нам это письмо... Ах, если бы я не был так далеко, когда отец решился покинуть родину! Он бы не уехал...

Господин Мирабаль, тронутый до глубины души, привлек к себе Жана и нежно поцеловал его. Мысленно он спрашивал себя, чем он может помочь этому юноше. Существовал лишь один достоверный факт: письмо, датированное двенадцатым апреля 1879 года, написанное полковником де Кермором и отправленное из Сан-Фернандо-де-Атабапо.

— И все-таки, — сказал господин Мирабаль, — моя память ничего мне не подсказывает, хотя в это время я точно был в Сан-Фернандо.

— Не может быть! — воскликнул юноша. — Мой отец находился здесь какое-то время — и от его пребывания не осталось никаких следов!

Из груди его вырвались рыдания, слова господина Мирабаля отнимали у него последнюю надежду.

— Не отчаивайтесь, Жан, — обратился к нему Жак Эллок, — на этот раз он не сказал «мой дорогой Жан» — с трудом сдерживая волнение. — Вполне могло случиться, что господин Мирабаль не знал о прибытии вашего отца.

Старик поднял голову.

— Другие могли его видеть, — продолжал Жак Эллок. — Мы будем искать, расспрашивать... Я повторяю вам, Жан, не нужно отчаиваться.

Сержант Марсьяль молчал. Он смотрел на юношу и, казалось, повторял то, что он столько раз говорил ему: «Вот увидишь, мой мальчик, наше путешествие будет бесполезным!»

— Так вот, — заключил господин Мирабаль, — поскольку вполне возможно, что я не знал о пребывании в городе полковника де Кермора, я попытаюсь разузнать... я расспрошу жителей Сан-Фернандо... Я тоже вам говорю, не надо отчаиваться! Что ваш отец был в Сан-Фернандо, в этом нет сомнений. Но, быть может, он путешествовал под чужим именем, скрывая свой чин и звание?

Предположение было вполне правдоподобным, хотя и оставалось неясным, зачем полковнику нужно было скрывать свое имя.

— Если господин де Кермор, — сказал Жак Эллок, — хотел, чтобы никто не знал о его пребывании в Сан-Фернандо...

— А, собственно, почему? — спросил господин Мирабаль.

— Мой отец испытал столько горя, — дрожа от волнения, ответил Жан. — После гибели моей бедной матери он считал, что остался совсем один на свете.

— А вы, мое дорогое дитя?

— Он думал, что я тоже погиб, — ответил Жан.

Сержант Марсьяль глухо ворчал в своем углу. Он явно был недоволен этими расспросами, касавшимися прошлого его племянника.

Ни господин Мирабаль, ни Жак Эллок не стали продолжать расспросы. Было ясно, что измученный горем полковник де Кермор решил уехать тайно, так, чтобы об этом не знал даже его старый товарищ по оружию. А потому вполне вероятно, что он сменил имя, чтобы никто никогда не узнал, где он схоронил свое разбитое горем сердце.

Сержант Марсьяль и Жан попрощались с господином Мирабалем и ушли, оба глубоко опечаленные. Но ведь старик обещал им попытаться разузнать о полковнике де Керморе, и можно было не сомневаться, что он сдержит свое слово.

Остаток дня сержант и Жан провели в гостинице.

На следующий день, по просьбе господина Мигеля, Жан был принят губернатором этой провинции Ориноко. Его превосходительство не мог ничего сообщить Жану о его отце. Впрочем, сам он поселился в Сан-Фернандо всего пять лет назад. Однако он пообещал юноше, что поможет господину Мирабалю в его поисках.

Второй день прошел совершенно безрезультатно. Сержант Марсьяль выходил из себя. Проделать такой путь, пережить столько опасностей — и все попусту! Как мог он быть таким бесхарактерным, чтобы согласиться на это путешествие! Однако видя отчаяние Жана, он старался сдерживаться, чтобы не усугублять его горя.

Жак Эллок тоже решил заняться поисками. К сожалению, все его попытки что бы то ни было узнать оказались безуспешными. Вернувшись на «Мориче», он погрузился в глубокое уныние, очень тревожившее Жермена Патерна. Его друг, обычно такой разговорчивый, жизнерадостный и общительный, едва отвечал на его вопросы.

— Что с тобой? — спрашивал его Жермен.

— Ничего.

— Ничего иногда означает очень много. Я согласен, положение этого юноши очень печально, но ведь это не значит, что ты должен забывать о твоей экспедиции.

— Моя экспедиция!

— Ведь не для того же, я полагаю, министр народного образования отправил нас на Ориноко, чтобы разыскивать полковника де Кермора.

— А почему бы и нет?

— Послушай, Жак, давай говорить серьезно. Это замечательно, что тебе удалось спасти сына полковника...

— Сына! — воскликнул Жак Эллок. — А! Сына! Так вот, Жермен, может быть, Жану лучше было бы погибнуть, если ему не суждено отыскать своего отца.

— Я не понимаю, Жак...

— Потому что есть вещи, которых ты и не можешь понимать.

— Спасибо!

Жермен Патерн не мог себе объяснить, откуда эта все возрастающая привязанность Жака к юному де Кермору, однако решил больше не задавать ему вопросов.

На следующий день, когда Жан вместе с сержантом Марсьялем пришел к господину Мирабалю, тот сам собирался идти к нему в сопровождении Жака Эллока. Расспросив жителей Сан-Фернандо, он узнал, что действительно лет одиннадцать назад какой-то иностранец посетил их городок. Был ли он французом? Никто не мог этого сказать, и, похоже, у него были основания хранить строжайшее инкогнито.

Жан увидел в этих туманных сведениях проблеск надежды. Можно верить или не верить предчувствиям, но он решил, что этот иностранец был его отец.

— А скажите, господин Мирабаль, — обратился он к старику, — известно, куда он направился, покинув Сан-Фернандо?

— Да, дитя мое. Он направился в верховья Ориноко.

— И с тех пор не было о нем никаких известий?

— Никто не знает, что с ним стало.

— Может быть, удастся что-нибудь узнать, если начать поиски в этой части реки...

— Это была бы очень опасная экспедиция, — заметил господин Мирабаль, — а шансы на успех ничтожны.

Сержант Марсьяль жестом выразил согласие с опасениями господина Мирабаля.

Жан молчал, но в его глазах сверкала решимость, и было ясно, что он готов продолжить путешествие, как бы опасно оно ни было, что он не откажется от своих намерений и пойдет до конца. Господин Мирабаль понял это, когда Жан сказал ему:

— Я благодарю вас, господин Мирабаль. И вас, господин Эллок, за то, что вы сделали... Теперь я знаю, что какого-то иностранца видели здесь в то время, когда мой отец тоже был тут. И как раз в то время, когда он отправил письмо из Сан-Фернандо.

— Да, конечно, но можно ли заключать отсюда, что это был полковник де Кермор? — возразил старик.

— А почему бы и нет! — воскликнул Жак Эллок. — Разве нет оснований предполагать, что это был он?

— Да, и поскольку этот иностранец направился в верховья Ориноко, — сказал Жан, — я тоже поеду туда.

— Жан... Жан! — воскликнул сержант Марсьяль, бросаясь к юноше.

— Я поеду! — повторил Жан, и в его голосе звучала непоколебимая решимость. Затем, повернувшись к старику, он спросил: — Есть в верховьях Ориноко какие-нибудь селения или деревни, где можно было бы получить информацию, господин Мирабаль?

— Да, конечно, и довольно много. Гуачапана... Эсмеральда... и другие. Однако я думаю, что если и можно обнаружить следы вашего отца, дитя мое, то нужно отправиться в миссию Санта-Хуана. Она расположена несколько в стороне от истоков Ориноко.

— Мы уже слышали об этой миссии, — сказал Жак Эллок. — Она создана недавно?

— Несколько лет назад, — ответил господин Мирабаль, — и дела там идут весьма успешно.

— Это испанская миссия?

— Да, ею руководит испанский миссионер... Отец Эсперанте.

— Как только приготовления к отъезду будут окончены, — заявил Жан, — мы отправимся в миссию Санта-Хуана.

— Я должен предупредить вас, мое дорогое дитя, — сказал старик, — что в верховьях Ориноко вас подстерегает множество опасностей, тяготы пути, лишения, риск попасть в руки бандам индейцев, этих свирепых кива, которыми сейчас заправляет беглый каторжник из Кайенны.

— Мой отец подвергался тем же опасностям, — ответил Жан, — и меня они не остановят, я сделаю все, чтобы найти моего отца.

На этом беседа завершилась. Господин Мирабаль понял, что Жана действительно ничто не остановит и он пойдет до конца.

В полном отчаянии сержант Марсьяль последовал за Жаном. Остаток дня они оба провели на «Гальинете».

Когда Жак Эллок остался наедине с господином Мирабалем, тот снова заговорил о том, какие опасности грозят юному де Кермору в подобном путешествии да еще с таким проводником, как этот старый солдат.

— Если вы имеете на него хоть какое-нибудь влияние, отговорите его, не дайте ему отправиться в это опасное путешествие.

— Его ничто не остановит, — ответил Жак, — я его знаю... ничто.

Жак Эллок вернулся на борт «Мориче» еще более озабоченный, чем обычно, и даже ничего не ответил другу, когда тот обратился к нему.

Сидя на корме, Жак наблюдал, как Вальдес и двое матросов готовят «Гальинету» к долгому плаванию. Пирогу нужно было полностью разгрузить, чтобы осмотреть днище, провести ремонт корпуса и устранить повреждения, причиненные лодке последним ураганом.

Жак Эллок смотрел также на Жана, следившего за работой матросов. Возможно, юноша ждал, что Жак заговорит с ним об опасностях этого плавания, попытается отговорить его.

Но Жак молчал... Он сидел неподвижно, охваченный, казалось, одной всепожирающей мыслью.

Наступил вечер.

Около восьми часов Жан отправился в гостиницу, чтобы немного отдохнуть.

— Добрый вечер, месье Эллок, — сказал он.

— Добрый вечер, Жан, — ответил Жак и встал, словно собираясь последовать за юношей.

Жан шел не останавливаясь и вскоре скрылся среди хижин, стоявших в сотне шагов от берега. Сержант Марсьяль остался. Он был явно очень взволнован. Наконец он решился и направился к «Мориче».

— Месье Эллок, — пробормотал он, — я хотел бы сказать вам пару слов.

Жак Эллок тотчас же вышел из лодки и подошел к старому солдату.

— Чем могу быть полезен, сержант? — спросил он.

— Если бы вы оказали такую любезность и попробовали бы уговорить моего племянника... вас он, быть может, послушает... отказаться от этого путешествия.

Жак Эллок посмотрел в глаза сержанту Марсьялю и, немного помолчав, ответил:

— Я не буду его отговаривать, потому что это бесполезно, вы это прекрасно знаете. Более того, если, конечно, вы согласитесь... я решил...

— Что?

— Я решил сопровождать Жана.

— Вы... сопровождать моего племянника?

— Который вам не племянник, сержант!

— Он? Сын полковника!

— Он ему не сын... а дочь. Дочь полковника де Кермора!

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОШЛОМ

Второго октября около восьми часов утра «Гальинета» и «Мориче», обогнув полуостров, разделяющий Гуавьяре и Атабапо, двинулись вверх по Ориноко, погоняемые попутным северо-западным ветром.

Накануне, после разговора с Жаком Эллоком, сержант Марсьяль вынужден был согласиться с намерением последнего сопровождать «его племянника» до миссии Санта-Хуана. Поскольку тайна Жанны де Кермор стала известна ее спасителю, можно было не сомневаться, что она не останется секретом и для Жермена Патерна. Сохранить открытие Жака в тайне вряд ли было возможно, а учитывая специфику второй части путешествия, пожалуй, и не желательно. Но молодые люди, вне всякого сомнения, не откроют этого секрета ни господину Мигелю и его коллегам, ни господину Мирабалю и губернатору провинции. Ну а если поиски увенчаются успехом, то на обратном пути полковник де Кермор будет иметь счастье сам представить им свою дочь.

Было также решено ничего не говорить ни Вальдесу, ни Парчалю, ни матросам. Сержант Марсьяль был, конечно, прав, когда, отправляясь в это опасное путешествие, решил переодеть Жанну в мужское платье, и благоразумно было не отказываться от этой меры предосторожности.

Невозможно описать удивление, отчаяние и гнев старого солдата, когда Жак Эллок признался ему в своем открытии; да мы и не будем пытаться это сделать, полагаясь на воображение читателя.

Читатель может также представить себе смущение девушки при встрече с Жаком Эллоком и Жерменом Патерном. Но молодые люди поспешили заверить ее в своем уважении и преданности и поклялись хранить ее тайну. Ну а решительный характер, большей частью несвойственный особам ее пола, позволил Жанне быстро справиться со своей растерянностью.

— Для вас я по-прежнему Жан, — сказала она, протягивая руки своим соотечественникам.

— По-прежнему, мадемуазель, — ответил с поклоном Жермен Патерн.

— Да, Жан. Мой дорогой Жан, — подтвердил Жак Эллок, — и так будет до тех пор, пока мы не передадим Жанну де Кермор в руки ее отца.

Само собой разумеется, что Жермен Патерн воздержался от каких бы то ни было замечаний по поводу этого путешествия к истокам Ориноко, а возможно, и за ее пределы. В глубине души он даже был рад, так как путешествие в верховья реки позволит ему ознакомиться с флорой[300] региона и существенно пополнить его коллекцию. И вряд ли министр народного образования будет недоволен тем, что исследования Жермена Патерна охватили более обширные территории, чем это было первоначально предусмотрено.

Что касается Жанны де Кермор, то конечно же она была глубоко тронута тем, что ее соотечественники, участие которых существенно увеличивало шансы на успех поисков, решились сопровождать ее до миссии Санта-Хуана, подвергая себя ради нее опасностям подобной экспедиции. Сердце ее было переполнено благодарностью тому, кто вырвал ее из рук смерти, а теперь хотел быть рядом с ней в течение всего путешествия.

— Друг мой, — сказала она сержанту Марсьялю, — да свершится воля Господня... Господь знает, что делает...

— Прежде чем благодарить его, я подожду конца! — пробурчал старый солдат и ушел в свой угол смущенный, как дядюшка, который потерял своего племянника.

Жак Эллок, естественно, заявил Жермену Патерну:

— Ты же понимаешь, мы не можем оставить мадемуазель де Кермор...

— Я понимаю все, мой дорогой Жак, и даже то, что, по твоему разумению, я никак не могу понимать! Ты полагал, что спасаешь юношу, а спас девушку, вот и все, и совершенно очевидно, что нам никак невозможно покинуть эту привлекательную особу...

— А ты считаешь, что я не сделал бы то же самое для Жана де Кермора? — возмутился Жак. — Что я позволил бы ему отправиться одному в это опасное плавание? Помочь ему — мой долг, наш долг, Жермен, мы должны быть с ним до конца...

— Конечно, черт побери, — с невозмутимым видом ответил Жермен.

А теперь мы поведаем читателю о том, что рассказала Жанна де Кермор своим соотечественникам.

Полковник де Кермор родился в 1829 году. В 1859 году он женился на креолке с острова Мартиника. Двое первых детей, родившихся от этого брака, умерли в раннем возрасте, еще до появления на свет Жанны. Родители долгое время оставались безутешны.

Благодаря своей храбрости, уму и талантам господин де Кермор быстро сделал блестящую карьеру. В сорок один год он уже был полковником. Во время битвы при Сольферино[301] полковник спас жизнь сержанту Марсьялю, и с тех пор тот был предан ему душой и телом. Позднее оба участвовали в героической и роковой для Франции войне с Пруссией. За две или три недели до объявления войны 1870 года семейные обстоятельства заставили госпожу де Кермор отправиться на Мартинику. Там и родилась Жанна. Среди тягот военного времени это была для полковника огромная радость. Если бы чувство долга не удерживало его во Франции, он поспешил бы к жене и дочери на Антильские острова и привез бы их обеих на родину.

Госпожа де Кермор не стала дожидаться, пока окончание войны позволит мужу приехать за ней. Она хотела поскорее очутиться рядом с ним и в мае 1871 года в Сен-Пьере на Мартинике села на английский пароход «Нортон», направлявшийся в Ливерпуль. Ее сопровождала креолка, кормилица ее дочери. Девочке было всего несколько месяцев. По прибытии в Нант госпожа де Кермор собиралась оставить эту креолку у себя в качестве горничной.

В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое мая «Нортон» столкнулся в Атлантическом океане с испанским судном «Виго» из Сантандера. «Нортон» почти тотчас же пошел ко дну — спастись удалось лишь пяти пассажирам и двум членам экипажа, — так что врезавшееся в него судно даже не смогло прийти ему на помощь. Госпожа де Кермор не успела выйти из каюты, находившейся с того борта, в который врезалось испанское судно. Кормилица, хотя ей и удалось выйти с ребенком на палубу, тоже утонула. Девочка же чудом избежала гибели: ее спас один из матросов «Нортона», сумевший доплыть до «Виго».

Носовая часть испанского судна пострадала от столкновения, но машины продолжали работать, а потому оно осталось на месте катастрофы. На воду были спущены шлюпки, однако поиски, продолжавшиеся и после того, как «Нортон» скрылся под водой, ни к чему не привели. Судно направилось к ближайшему из островов Антильского архипелага, куда оно и прибыло неделю спустя. Через некоторое время уцелевшие пассажиры «Нортона» отбыли на родину.

Находившиеся на борту «Виго» супруги Эредиа, богатые колонисты из Гаванны, решили взять Жанну к себе. Никто не знал, остались ли у девочки родные. Один из матросов сказал, что на борту «Нортона» вместе с девочкой находилась ее мать, француженка. Но никто не знал ее имени. Да и как можно было его узнать, если оно не было занесено в списки пассажиров «Нортона» перед выходом в море? Это выяснилось в результате расследования.

После безуспешных попыток разыскать семью девочки Эредиа увезли Жанну в Гаванну и удочерили ее. Они дали ей имя Хуана. Умненькая девочка выучилась одинаково хорошо говорить по-французски и по-испански. От нее не скрыли ее историю, а потому ее все время тянуло во Францию, где отец, наверное, оплакивал свою дочь, не надеясь больше когда-либо ее увидеть.

Нетрудно представить себе отчаяние полковника де Кермора, потерявшего одновременно и жену и дочь, которую он так и не имел счастья увидеть. Среди перипетий военного времени он не мог знать, что госпожа де Кермор решила покинуть Мартинику и отправиться к нему во Францию. Он узнал, что она находилась на борту «Нортона», лишь одновременно с известием о гибели судна. Поиски его остались безрезультатными и лишь убедили в том, что жена и дочь погибли вместе с большинством пассажиров «Нортона».

Горе полковника де Кермора было безмерно, он лишился сразу и обожаемой жены, и дочурки, так и не узнавшей отцовского поцелуя. Это двойное несчастье так потрясло его, что некоторое время даже опасались за его рассудок. Полковник тяжело заболел, и если бы не неустанные заботы преданного сержанта Марсьяля, то и последний представитель семейства де Кермор покинул бы этот мир.

Полковник де Кермор остался жить, но, когда здоровье вернулось к нему, он принял решение отказаться от дела, которое было для него смыслом жизни и сулило ему блестящее будущее. В 1873 году в расцвете сил (ему было тогда сорок три года) полковник вышел в отставку.

Он поселился в своем скромном доме в Шантене-сюр-Луар, под Нантом. Он жил там очень уединенно, с сержантом Марсьялем, оставившим службу одновременно с полковником, и не принимал никого, даже близких друзей, одинокий и несчастный, словно выброшенная на пустынный берег жертва... Кораблекрушения? Нет, — крушения всех земных привязанностей!

И вот, два года спустя, полковник де Кермор исчез. Под каким-то предлогом он покинул Нант, и сержант Марсьяль так и не дождался его возвращения. Половину своего состояния — около десяти тысяч франков ренты — он оставил своему верному товарищу по оружию, которую тот получил через нотариуса семьи де Кермор. Вторую же часть он обратил в деньги и увез... Куда? Это оставалось непроницаемой тайной.

В дарственной на имя сержанта Марсьяля была следующая приписка: «Я прощаюсь с моим славным солдатом, с которым решил поделиться своим имуществом. Пусть он не пытается разыскивать меня, это было бы бесполезно. Я умер для него, для моих друзей, для этого мира, как умерли те, кого я любил больше всего на свете».

И ничего больше.

Сержант Марсьяль не мог смириться с мыслью, что он никогда больше не увидит своего полковника. Он сделал все возможное, чтобы узнать, в каком уголке земли схоронил тот свое разбитое сердце, вдали от тех, кого он знал и кому сказал вечное прости...

Тем временем девочка подрастала, окруженная заботой своих приемных родителей. Только двенадцать лет спустя им удалось собрать кое-какие сведения о семье Жанны. Наконец стало известно, что матерью Жанны была некая госпожа де Кермор, находившаяся на борту «Нортона», и что ее отец, полковник де Кермор, еще жив.

Дитя тем временем превратилось в двенадцатилетнюю девочку, обещавшую стать прелестной девушкой. Образованная, серьезная, с сильно развитым чувством долга, она обладала энергией и целеустремленностью, обычно несвойственными ее возрасту и полу.

Эредиа сочли, что не имеют права скрывать от нее полученные сведения. И с того дня ей овладело одно желание — отыскать своего отца. Эта постоянная мысль, превратившаяся почти в навязчивую идею, изменила и ее взгляд на мир, и ее отношение к окружающим. Раньше такая счастливая, окруженная такой нежной заботой в доме, где прошло ее детство, теперь она жила одной-единственной надеждой — разыскать полковника де Кермора. Было известно, что он поселился в Бретани, под Нантом. Туда отправили письмо, чтобы узнать, по-прежнему ли он там живет... И в ответ — удручающее известие: отец девушки исчез уже много лет назад.

Тогда мадемуазель де Кермор стала умолять своих приемных родителей отпустить ее в Европу. Она поедет во Францию... в Нант... Она сумеет найти потерянные следы... Там, где посторонние терпят неудачу, она, ведомая дочерней любовью, добьется успеха...

В конце концов Эредиа, не питая, впрочем, особых надежд на успеху согласились на ее отъезд. Мадемуазель де Кермор покинула Гаванну, благополучно пересекла Атлантику и прибыла в Нант, где не нашла никого, кроме сержанта Марсьяля, по-прежнему ничего не знавшего об ее отце.

Можете себе представить волнение старого солдата, когда это дитя, которое он считал погибшим во время кораблекрушения, появилось на пороге его дома в Шантене. Он не хотел этому верить, но не поверить не мог: в лице Жанны он узнавал черты ее отца, его глаза, его выражение — все то, что дается только кровным родством. Девушка показалась ему ангелом, которого полковник ниспослал ему свыше...

Нужно сказать, что в ту пору сержант уже окончательно утратил надежду узнать, в какой стране похоронил полковник свою горькую долю.

Жанна приняла решение не покидать больше отчий дом, а состояние, оставленное полковником сержанту Марсьялю, было решено потратить на новые поиски.

Семейство Эредиа тщетно пыталось вернуть свою приемную дочь. Им пришлось смириться с разлукой. Жанна благодарила своих приемных родителей за то, что они для нее сделали, ее сердце было переполнено признательностью тем, кого она, по всей вероятности, долго не увидит. Но для нее полковник де Кермор был жив, потому что никто не получал известий о его смерти: ни его друзья в Бретани, ни сержант Марсьяль, она будет искать его и найдет. Отеческая любовь должна откликнуться на дочернюю, хоть они никогда и не видели друг друга... Между ними существовала связь такая прочная, что ничто не могло разорвать ее.

Итак, девушка осталась в Шантене с сержантом Марсьялем. Он узнал, что при крещении на Мартинике ей было дано имя Жанна, а потому стал звать ее не Хуаной, как в семействе Эредиа, а Жанной. Девушка тем временем упорно пыталась найти хоть какие-нибудь следы, которые позволили бы ей отправиться на поиски отца.

Но к кому могла она обратиться? Ведь сержант Марсьяль использовал уже все средства хоть что-нибудь узнать о полковнике, но, увы, безрезультатно. И подумать только, что лишь безысходное одиночество заставило полковника де Кермора покинуть родину! Ах, если бы он мог знать, что его дочь, спасенная во время кораблекрушения, ждет его под кровом отчего дома!

Прошли годы, и ни один луч света так и не мелькнул в этом непроницаемом мраке. Тайна исчезновения полковника так бы и осталась неразгаданной, если бы не одно известие, полученное при следующих обстоятельствах.

Читатель помнит о письме, отправленном полковником в Нант из города Сан-Фернандо-де-Атабапо в южноамериканском государстве Венесуэла. Письмо было адресовано нотариусу семейства де Кермор с просьбой уладить одно частное дело, но при этом полковник просил никому не сообщать об этом письме. Нотариус скончался в то время, когда Жанна находилась еще в Гаванне, и никто не знал, что она дочь полковника де Кермора.

Только семь лет спустя, в бумагах покойного было обнаружено это письмо, написанное тринадцать лет назад. И тогда наследники нотариуса, знавшие историю Жанны и ее безуспешные попытки узнать что-либо об отце, поспешили передать ей это письмо.

Жанна де Кермор была уже совершеннолетняя. С тех пор как она устроилась, если можно так сказать, «под материнским крылышком» старого боевого товарища своего отца, образование, полученное ею в семействе Эредиа, существенно пополнилось, благодаря достижениям современной педагогической науки.

Легко себе представить, какое непреодолимое желание немедленно отправиться в путь охватило Жанну, едва этот документ оказался у нее в руках. В 1879 году полковник находился в Сан-Фернандо! И даже если неизвестно, что с ним стало потом, это все-таки был ориентир, позволяющий сделать первые шаги на пути к цели. Она неоднократно писала губернатору Сан-Фернандо, и каждый раз получала один и тот же ответ: «Никто не знал полковника де Кермора, никто не помнил, чтобы он появлялся в их городке». И тем не менее письмо ее отца существовало!

Так, может быть, самое разумное было отправиться в Сан-Фернандо? Конечно... И девушка решила отправиться в этот городок в верхнем течении Ориноко.

Мадемуазель де Кермор поддерживала постоянную переписку с семейством Эредиа. Она сообщила приемным родителям о своем намерении отправиться туда, где надеялась отыскать следы отца, и тел одобрили ее решение, несмотря на все сложности подобного путешествия.

Но ведь недостаточно принять столь важное решение, нужно добиться согласия сержанта Марсьяля. А если он не согласится? Если он воспротивится осуществлению того, что Жанна считала своим долгом? Ведь впереди были тяготы дальней дороги, сотни опасностей, несколько тысяч километров пути! Девушка, отправляющаяся в столь опасное путешествие... в сопровождении старого солдата... Ведь конечно же он не отпустит ее одну...

— И все-таки мой добрый Марсьяль вынужден был согласиться, — сказала Жанна, завершая рассказ, который открыл молодым людям тайну ее прошлого. — Да, он согласился. — И она ласково взглянула на сержанта. — Что тебе оставалось делать, мой милый ворчун?

— И у меня есть все основания раскаиваться, — ответил Марсьяль, — потому что несмотря на все предосторожности...

— Наш секрет все-таки открыт! — улыбаясь, договорила за него девушка. — И я тебе больше не племянник... а ты мне не дядя! Месье Эллок и месье Патерн никому ничего не скажут... Не правда ли, месье Эллок?

— Никому, мадемуазель.

— Никаких мадемуазель, месье Эллок, — поспешила поправить его Жанна. — Если вы привыкнете так ко мне обращаться, вы обязательно себя выдадите... Нет! Жан, просто Жан!

— Хорошо, просто Жан, и даже наш дорогой Жан — для разнообразия, — согласился Жермен Патерн.

— Теперь вы понимаете, месье Эллок, чего требовал мой добрый Марсьяль... Он стал моим дядей, а я его племянником... Я надела мужской костюм, остригла волосы и вот в таком виде отправилась из Сен-Назера в Каракас. По-испански я говорю как на родном языке, что могло быть весьма полезно во время путешествия. И вот я в этом городке, в Сан-Фернандо!.. Потом, когда я найду отца, мы вернемся в Европу через Гаванну... Я очень хочу, чтобы он познакомился с людьми, заменившими мне семью и которым мы оба стольким обязаны!

В глазах Жанны блеснули слезы. Но она справилась со своим волнением и добавила:

— Нет, дядюшка, не надо огорчаться, что наш секрет раскрыт... Господь этого хотел, как Он хотел, чтобы двое соотечественников, двое преданных друзей повстречались нам на пути. И я благодарю вас от всей души от имени моего отца за то, что вы уже сделали, и за то, что вы решили сделать!

Она протянула руки молодым людям, и те ответили ей сердечным рукопожатием.

На следующий день молодые люди, сержант Марсьяль и Жан — мы будем так называть Жанну, пока этого требуют обстоятельства, — попрощались с господином Мигелем, господином Фелипе и господином Баринасом, которые готовились приступить к изучению притоков Атабапо и Гуавьяре. Путешествие юноши в верховья Ориноко, пусть даже и в сопровождении соотечественников, внушало всем троим живейшие опасения. Пожелав отъезжающим доброго пути, господин Мигель добавил:

— Если мы, мои спутники и я, не сможем прийти к единому решению, то, возможно, на обратном пути, мое дорогое дитя, вы еще застанете нас здесь.

Попрощавшись с губернатором Сан-Фернандо, который дал им рекомендательные письма к алькальдам наиболее крупных селений, расположенных в верхнем течении Ориноко, с господином Мирабалем, нежно обнявшим Жана на прощание, Жак Эллок, Жермен Патерн, Жан и сержант Марсьяль наконец-то сели в свои пироги.

Жители городка вышли проводить их. Послышались крики: «Виват!», когда обе пироги отчалили от левого берега реки. Обогнув утесы, возвышающиеся в месте слияния Атабапо и Гуавьяре, они вышли на просторы Ориноко и двинулись на восток вверх по течению.

Глава II ПЕРВЫЙ ЭТАП

Экипажи «Гальинеты» и «Мориче» остались прежними, и командовать ими продолжали Парчаль и Вальдес. Жаку Эллоку и Жермену Патерну не нужно было заключать никаких новых соглашений с Парчалем, так как наняты они были на неограниченное время, и этим славным людям было совершенно безразлично — плыть вверх по Ориноко или по одному из ее притоков, коль скоро при любых условиях им был обеспечен хороший заработок. А с Вальдесом пришлось заключить новый контракт, потому что согласно первоначальной договоренности индеец должен был доставить сержанта Марсьяля и его племянника в Сан-Фернандо, а дальнейший маршрут зависел от сведений, которые они там получат.

Вальдес сам был родом из Сан-Фернандо, а потому, расставшись с сержантом Марсьялем, рассчитывал отправиться вниз по реке с другими пассажирами, будь то торговцы или путешественники.

Сержант Марсьяль и Жан были очень довольны усердием и ловкостью Вальдеса, и им хотелось, чтобы он остался капитаном «Гальинеты», ибо вторая часть пути сулила быть гораздо более сложной. А потому они предложили ему продолжить с ними путешествие вверх по Ориноко. Вальдес охотно согласился. Однако из девяти человек экипажа ему удалось сохранить только пятерых, четверо других собирались заняться сбором каучука, что давало им гораздо большую прибыль. Вальдес, к счастью, нашел им замену, наняв трех индейцев и одного испанца.

Эти индейцы, принадлежавшие к племенам, живущим в восточной части Венесуэлы, — очень ловкие матросы, а кроме того, они прекрасно знают верхнее течение Ориноко на сотни километров от Сан-Фернандо.

Испанец же, некий Хоррес, прибывший в Сан-Фернандо недели две назад, как раз искал возможности добраться до Санта-Хуаны, где, как он надеялся, отец Эсперанте не откажется взять его на службу в миссию. А потому, узнав о намерении сына полковника де Кермора отправиться в Санта-Хуану и о цели этого путешествия, Хоррес поспешил предложить свои услуги. Вальдес, которому как раз не хватало одного матроса, принял его предложение. Этот испанец производил впечатление человека неглупого, хотя резкие черты лица и горящий мрачным огнем взгляд не слишком располагали в его пользу. Впрочем, он был молчалив и необщителен.

Капитанам обеих пирог уже случалось подниматься по Рио-Мавака, одному из левых притоков Ориноко, протекающему в трехстах пятидесяти километрах от массива Парима, где рождается великая венесуэльская река.

Как известно, в верхнем течении Ориноко используются обычно более легкие пироги, чем в ее среднем течении. Однако скромные размеры «Гальинеты» и «Мориче» делали их пригодными для такого рода плавания. Корпус и днище у них были тщательно отремонтированы, и лодки находились в прекрасном состоянии. В октябре уровень воды в реке еще не опускается до нижней отметки, и можно продолжать плавание на лодках с таким водоизмещением, как у «Гальинеты» и «Мориче». Лучше было не заменять их на другие, так как за два месяца плавания пассажиры очень привыкли к своим пирогам.

В то время, когда господин Шафанжон совершал свое удивительное путешествие, в его распоряжении была лишь весьма неточная карта Кольдаци, в которую французский исследователь внес множество исправлений. Так что наши путешественники уже будут пользоваться картой, составленной господином Шафанжоном.

Довольно сильный попутный ветер туго надувал паруса; матросы бездельничали, сидя на носу, а пироги без их участия мчались вперед. Светило солнце, по небу с запада на восток бежали легкие облака.

В Сан-Фернандо путешественники запаслись сушеным мясом, овощами, маниокой, табаком, тафией и агуардьенте. А также ножами, топориками, стеклянными украшениями, зеркальцами, тканями. Ну и, конечно, одеждой, одеялами и патронами. Что было весьма предусмотрительно, так как, продвигаясь дальше вверх по течению, им вряд ли удастся что бы то ни было приобрести за исключением продуктов питания. Кроме того, пищу для экипажа всегда помогут раздобыть карабины Жака Эллока и сержанта Марсьяля, да и о рыбалке не стоило забывать, ведь устья многочисленных речушек, впадающих в Ориноко, просто кишели рыбой.

Около пяти часов вечера пироги встали на якорь у самой оконечности острова Мина, почти напротив Мавы. Охотники убили пару морских свинок, что позволило оставить в неприкосновенности запасы продуктов для пассажиров и экипажа.

На следующий день, четвертого октября, погода была не хуже, чем накануне. Пройдя километров двадцать по той части Ориноко, которую индейцы называют каньоном Нубе, «Мориче» и «Гальинета» остановились у подножия странных скал Пьедра-Пинтада. Поднявшаяся после дождрй вода наполовину скрывала надписи на этом Разрисованном Камне, которые Жермен Патерн тщетно пытался расшифровать. Впрочем, это не единственное напоминание о культуре индейских народов. В устье Касикьяре время сохранило еще один «Пьедра-Пинтада» с точно такими же иероглифами.

Путешествующие по верховьям Ориноко обычно ночуют на берегу. Они разбивают лагерь под деревьями, на нижние ветки подвешивают гамаки и спят под открытым небом, а венесуэльское небо, если оно не затянуто тучами, всегда прекрасно. До сих пор, правда, наши путешественники довольствовались навесами своих пирог, и им не приходило в голову их покидать. Что было весьма благоразумно, поскольку, кроме внезапных и сильных ливней, довольно частых в этих местах, сон путешественников может быть потревожен кое-чем и более неприятным.

О чем им и сказали в тот вечер Вальдес и Парчаль.

— Если бы это спасало от комаров, — объяснил Вальдес, — то, конечно, нужно было бы ночевать на берегу. Но комары там кусаются точно так же, как и на воде.

— А кроме комаров, — добавил Парчаль, — на берегу есть муравьи, укусы которых горят огнем в течение нескольких часов.

— Это их называют «veinte у cuatro»?[302] — спросил Жан, довольно много знавший о местной фауне благодаря усердному чтению своего путеводителя.

— Они самые, — ответил Вальдес, — а к ним в придачу — чипитас, крохотные мошки, съедающие человека живьем, и термиты[303], заставляющие индейцев покидать свои хижины.

— Есть клещи, — напомнил Вальдес, — и вампиры, которые высосут из вас кровь до последней капли.

— А еще ядовитые змеи, — вставил Жермен Патерн, — например, Culebra mapanare и другие, длиной более шести метров! Пожалуй, я все-таки предпочту комаров.

— А я не люблю ни тех, ни других! — заявил Жак Эллок.

Все с ним согласились, и было решено ночевать, как и прежде, под навесами пирог, если только гроза или чубаско не заставят их искать убежища на берегу.

К вечеру они достигли устья Рио-Вентуари, довольно крупного правого притока Ориноко. Было только пять часов, и в запасе оставалось еще часа два светлого времени. Однако по совету Вальдеса было решено сделать остановку, так как за Вентуари русло реки изобилует рифами, и было бы неосторожно и небезопасно пытаться пройти этот участок пути в темноте.

Ужинали все вместе. С тех пор как секрет Жанны стал известен ее соотечественникам, сержант Марсьяль уже больше этому не противился.

Жак Эллок и Жермен Патерн вели себя очень сдержанно и деликатно по отношению к девушке. Они, особенно Жак Эллок, считали, что не имеют права докучать ей своим вниманием. Находясь рядом с мадемуазель де Кермор, Жак Эллок испытывал какое-то особое чувство, которое, однако, нельзя было назвать смущением. Девушка не могла этого не заметить, но не показывала виду. Она держала себя так же просто и искренне, как и раньше. Вечером она приглашала молодых людей на «Гальинету», и они беседовали о событиях прошедшего дня, о том, что им сулит будущее, о шансах на успех, гадали о том, что они узнают в миссии Санта-Хуана.

— То, что она называется Санта-Хуана, кажется мне хорошим предзнаменованием, — заметил Жак Эллок. — Да! Хорошим предзнаменованием, потому что ведь это ваше имя, мадемуазель...

— Месье Жан... пожалуйста, месье Жан! — улыбаясь, поправила его девушка, а сержант грозно нахмурил брови.

— Да... месье Жан! — ответил Жак Эллок, жестом показав, что никто из матросов его не слышал.

В тот вечер разговор шел о притоке, в устье которого пироги остановились на ночь. Это один из самых значительных притоков, вливающий в Ориноко огромные массы воды через восемь рукавов своего разветвленного устья. Вентуари течет с северо-востока на юго-запад, неустанно пополняясь неисчерпаемыми водными запасами Гвианских Анд. Она орошает территории, населенные индейцами мако и марикитаре. Вентуари вливает в Ориноко гораздо больше воды, чем ее левые притоки, текущие по ровной саванне.

Жермен Патерн заметил, слегка пожав плечами:

— Господа Мигель, Фелипе и Баринас могли бы здесь начать новую дискуссию. Вентуари может претендовать на роль истока Ориноко в не меньшей степени, чем Атабапо и Гуавьяре. Будь наши географы здесь, они бы всю ночь сокрушали друг друга аргументами и контраргументами.

— Весьма вероятно, — ответил Жан, — ведь это одна из самых крупных рек региона.

— Право же, — воскликнул Жермен Патерн, — я чувствую, что демон географии овладевает моими мыслями. Почему бы Вентуари не быть Ориноко?

— И ты полагаешь, что я буду обсуждать эту гипотезу? — спросил Жак Эллок.

— А почему бы и нет? Она не хуже гипотез Баринаса и Фелипе...

— Ты хочешь сказать, не лучше.

— Почему это?

— Потому что Ориноко — это Ориноко.

— Прекрасный аргумент, Жак!

— Так стало быть, месье Эллок, вы разделяете точку зрения господина Мигеля?

— Полностью... мой дорогой Жан.

— Бедная Вентуари! — рассмеялся Жермен Патерн. — Я вижу, что у нее нет шансов на успех, и потому оставляю ее.

Четвертого, пятого и шестого октября плавание потребовало огромных усилий от экипажа. Приходилось работать и бечевой, и веслами, и шестами. После Пьедра-Пинтада лодкам постоянно приходилось лавировать среди многочисленных островков и скал, что существенно затрудняло и замедляло продвижение. Несмотря на попутный ветер, пользоваться парусами в этом лабиринте было невозможно. А в довершение неприятностей на пироги то и дело обрушивались потоки дождя, не позволяя пассажирам высунуть нос из-под навеса.

За скалами начинались пороги Санта-Барбара, которые, к счастью, удалось преодолеть, не перетаскивая пироги волоком. Пассажиры не обнаружили здесь развалин деревни, о которых упоминает господин Шафанжон, и у них даже возникло ощущение, что в этих местах на левом берегу никогда не жили оседлые индейцы.

Только после Кангрео плавание вошло в нормальную колею. К шести часам вечера пироги достигли деревни Гуачапана, где и решено было остановиться. Вальдес и Парчаль считали, что экипажу надо отдохнуть хотя бы полдня и ночь.

Вся деревушка состояла из полдюжины давно покинутых хижин. Жители оставили ее из-за нашествия термитов, жилища которых достигают двух метров в высоту. Победить этих «древесных вшей» нет никакой возможности, можно лишь уступить им поле сражения, что и сделали индейцы.

— Таково могущество бесконечно малых, — заметил Жермен Патерн. — Ничто не может противостоять этим букашкам, когда они исчисляются миллиардами. Можно распугать стаю ягуаров, можно даже избавить от них край... от этих хищников не бегут...

— Бегут только индейцы пиароа, — сказал Жан, — если, конечно, верить тому, что я прочел.

— Здесь дело в суевериях, а не в страхе, — ответил Жермен, — в то время как муравьи и термиты делают местность совершенно немыслимой для обитания.

Около пяти часов вечера матросам «Мориче» удалось поймать черепаху. Из нее были приготовлены великолепный суп и не менее великолепное рагу, которое индейцы называют санкочо. Кроме того, соседний лес изобиловал обезьянами, морскими свинками, пекари, казалось, поджидавшими выстрела, чтобы украсить меню наших путешественников и позволить им сохранить в неприкосновенности свои запасы. Повсюду росли ананасы и бананы. Над деревьями шумными стаями летали утки, белобрюхие гокко, черные древесные куры. Рыб в воде было так много, что индейцы убивали их стрелами. За час можно было доверху наполнить шлюпку рыбой. Из чего можно заключить, что путешествующим в верховьях Ориноко отнюдь не грозит голодная смерть.

За Гуачапаной ширина реки достигает пятисот метров. Однако в проходах между многочисленными островами образуются бурные пороги, сильно затрудняющие плавание. Лишь к ночи добрались «Мориче» и «Гальинета» до острова Перро-Агуа.

Следующий день был дождливый, ветер беспрестанно менялся, вынуждая идти на веслах, и только через сутки пироги достигли лагуны Карида.

По свидетельству господина Шафанжона, здесь некогда была деревня, покинутая индейцами пиароа, из-за того что один из жителей погиб от когтей ягуара. Французский исследователь нашел на месте деревни всего несколько хижин, принадлежащих индейцу по имени Баре, по всей вероятности, менее суеверному или же менее трусливому, чем его собратья. Он устроил здесь ранчо[304], и это ранчо явно процветало. У него были маисовые, и маниоковые поля, плантации бананов, ананасов и табака. На службе у этого индейца и его жены была дюжина пеонов, которые жили в согласии и довольстве.

Было бы в высшей степени нелюбезно отказаться от приглашения этого славного человека посетить его ранчо. Едва пироги пристали к берегу, он вышел им навстречу и поднялся на борт одной из них. Ему поднесли рюмку агуардьенте, но он согласился на нее лишь при условии, что путешественники придут к нему пить тафию и курить сигареты из местного табака. Отклонить приглашение не было никакой возможности, и они пообещали посетить его ранчо после ужина.

В этот момент произошел незначительный инцидент, которому никто не придал — да и с чего бы? — особого значения. Уже покидая «Гальинету», Баре обратил внимание на Хорреса, которого Вальдес нанял матросом в Сан-Фернандо. Читатель, конечно, помнит, что этот испанец предложил свои услуги, так как намеревался добраться до миссии Санта-Хуана. Баре с любопытством взглянул на него и принялся расспрашивать:

— Послушай, друг, мне кажется, я тебя где-то уже видел.

Хоррес слегка нахмурился, но поспешил ответить:

— Во всяком случае не здесь, я никогда не был на вашем ранчо.

— Это странно... Иностранцы редко бывают в Кариде... а уж если появится какой-нибудь, то его лицо не забывается, даже если видел его всего один раз.

— Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо?

— А когда вы там были?

— Недели три назад.

— Нет, значит, не там... я уже два года как не был в Сан-Фернандо.

— Тогда вы ошибаетесь, — резко ответил испанец, — вы меня никогда раньше не видели, это мое первое путешествие в верховья Ориноко.

— Очень может быть, — ответил Баре, — и все-таки...

На этом разговор окончился, и если Жак Эллок и слышал его окончание, то не придал ему ни малейшего значения. Действительно, зачем бы стал Хоррес скрывать, что он уже бывал в Кариде?

Вальдес, впрочем, не мог им нахвалиться: сильный и ловкий, Хоррес брался за любую работу, какой бы тяжелой она ни была. Единственно, что можно было поставить ему в упрек, так это его молчаливость и замкнутость: он обычно держался в стороне, предпочитал слушать, не принимая участия, разговоры матросов и пассажиров.

Однако после разговора Баре с Хорресом Жаку Эллоку пришло в голову спросить последнего, с какой целью он направляется в Санта-Хуану. Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось миссии, с нетерпением ждал ответа испанца. Тот ответил спокойно, без тени смущения:

— Я с детства принадлежал церкви, был послушником в монастыре Мерсед в Кадиксе. Потом меня потянуло в странствия. В течение нескольких лет я служил матросом на военных судах. Но эта служба скоро мне надоела, и мое изначальное призвание взяло верх, я мечтал стать миссионером... И вот, полгода назад, находясь с торговым судном в Каракасе, я услышал о миссии Санта-Хуана, основанной несколько лет назад отцом Эсперанте. Я решил туда отправиться, не сомневаясь, что буду хорошо принят в этом процветающем заведении... Я покинул Каракас и, нанимаясь матросом то на одну, то на другую пирогу, добрался до Сан-Фернандо. Я ждал случая отправиться дальше вверх по Ориноко, и мои запасы, то есть то, что я сэкономил во время путешествия, уже подходили к концу, когда ваши пироги прибыли в Сан-Фернандо. Прошел слух, что сын полковника де Кермора, в надежде отыскать отца, отправляется в Санта-Хуану. Узнав, что Вальдес набирает экипаж, я предложил ему свои услуги, и вот я на «Гальинете»... И могу с полной ответственностью заявить, что этот индеец никак не мог видеть меня в Кариде, потому что сегодня вечером я очутился здесь впервые в жизни.

Жак Эллок и Жан были удивлены той искренностью и непринужденностью, с какой испанец рассказал им свою историю. Хоть в этом не было ничего неожиданного: ведь этот человек, если судить по его рассказу, получил в молодости кое-какое образование. Они предложили ему остаться пассажиром на «Гальинете», а на его место нанять какого-нибудь индейца.

Хоррес поблагодарил их, но сказал, что уже привык к своему ремеслу и потому останется матросом до тех пор, пока пироги не достигнут цели.

— А если я не смогу найти работы в миссии, — добавил он, — я бы попросил вас, господа, взять меня к себе на службу и отвезти назад в Сан-Фернандо и даже в Европу, когда вы отправитесь в обратный путь.

Испанец говорил спокойно, стараясь смягчить свой довольно грубый голос, который, однако, гармонировал с его решительным видом, суровым смуглым лицом, ослепительно белыми зубами и густой черной шевелюрой. Однако никто, кроме Жака Эллока, не обратил внимания на то, что Хоррес то и дело бросал на юношу очень странные взгляды. Может быть, он открыл, секрет Жанны де Кермор, о котором не догадывались ни Вальдес, ни Парчаль, ни кто бы то ни было из экипажа?

Это встревожило Жака, и он решил понаблюдать за испанцем. Если его подозрения обратятся в уверенность, он успеет принять решительные меры и избавиться от Хорреса, высадив его в какой-нибудь деревне, например в Эсмеральде, когда пироги сделают там остановку. Никто не обязан давать ему на этот счет объяснения. Вальдес рассчитается с ним, и пусть он добирается в Санта-Хуану как хочет.

Жан, однако, спросил Хорреса, что ему известно о миссии Санта-Хуана и знает ли он отца Эсперанте, под началом которого он хотел бы работать.

— Да, месье де Кермор, — чуть помедлив, ответил испанец.

— Вы его видели?

— Да, в Каракасе.

— Когда?

— В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, когда я служил на торговом судне.

— А отец Эсперанте был тогда в Каракасе впервые?

— Да... впервые. Оттуда он отправился в глубь страны, чтобы создать миссию Санта-Хуана.

— Как он выглядит? — спросил Жак Эллок. — Точнее, как он в ту пору выглядел?

— Это был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкого сложения. С уже седеющей бородой, теперь-то уже она, наверное, совсем побелела. Энергичный, решительный — чувствовалось, что он привык рисковать своей жизнью ради обращения индейцев в христианскую веру.

— Благородная задача, — сказал Жан.

— Я не знаю более благородной! — согласился испанец.

На этом разговор окончился. Пора было идти на ранчо Баре. Жан, сержант Марсьяль, Жак Эллок и Жермен Патерн сошли на берег и через маисовые и маниоковые поля направились к жилищу индейца и его жены.

Хижина Баре выделялась среди прочих основательностью постройки. Внутри имелись различные предметы мебели, гамаки, кухонная и обеденная посуда, стол, множество корзин, заменявших шкафы, и полдюжины табуреток.

Баре, хорошо говоривший по-испански, вышел навстречу гостям. Жена его испанского не знала и вообще по своему развитию стояла гораздо ниже мужа. Хозяин, очень гордившийся своим владением, долго рассказывал гостям о своем ранчо и его будущем и весьма сожалел, что у них нет времени осмотреть его. Однако он надеялся, что они смогут это сделать на обратном пути.

Гости с удовольствием отведали от души предложенные им галеты из маниоки, замечательные ананасы, тафию, которую Баре сам готовил из сахарного тростника, сигареты, представлявшие собой завернутые в кору табари листья табака.

Только Жан, несмотря на неоднократные предложения хозяина, отказался от сигарет и выпил лишь несколько капель тафии. Что было весьма благоразумно — напиток этот жег как огонь. Жак Эллок и сержант Марсьяль выпили, не поморщившись, но Жермен Патерн скорчил гримасу, которой позавидовали бы обезьяны с берегов Ориноко, чем доставил огромное удовольствие индейцу.

Гости ушли около десяти часов, и Баре, взяв с собой несколько пеонов, проводил их до пирог, где матросы уже спали крепким сном.

Когда они прощались, индеец снова вспомнил о Хорресе:

— А все-таки я уверен, что видел этого испанца около моего ранчо.

— Но какой смысл ему скрывать это? — спросил Жан.

— Я думаю, это просто случайное сходство, мой дорогой Баре, — заключил Жак Эллок.

Глава III ДВУХДНЕВНАЯ СТОЯНКА В ДАНАКО

Два дня назад путешественники заметили, что на горизонте вырисовывается вершина какой-то горы. Вальдес и Парчаль называли ее Япакана. Они уверяли, что это заколдованная гора, что каждый год в феврале и марте духи разводят на ее вершине огромный костер, языки которого вздымаются к небу и освещают весь край.

К вечеру одиннадцатого октября путешественники добрались до этой горы длиной в четыре километра, шириной в полтора километра и высотой примерно тысяча двести метров. Последние три дня ветер дул в одном и том же направлении, пироги шли быстро и почти без помех. Река спокойно текла среди заросших пальмами берегов. Они миновали остров Луна, встретив на пути лишь одно небольшое препятствие — пороги, которые называют «Дьявольский переход». Но дьявол, к счастью, не стал на этот раз строить никаких козней.

Япакана вздымается посередине раскинувшейся на правом берегу Ориноко равнины. Господин Шафанжон говорит, что по форме она напоминает огромный саркофаг.

— А стало быть, — заметил Жермен Патерн, — в нем вполне могут скрываться колдуны, тролли[305] и прочие мифологические существа.

Напротив горы, на левом берегу, за островом Мавилья, находилось жилище представителя венесуэльской администрации. Этот метис по имени Мануэль Асомпсьон жил со своей женой, тоже метиской, и множеством детей.

Уже спустилась ночь, когда пироги достигли Данако. Небольшая авария задержала их в пути: «Гальинета» попала в водоворот и, несмотря на всю ловкость Вальдеса, все-таки ударилась о выступ скалы; образовалась течь, правда очень незначительная, и ее удалось заткнуть пучком сухой травы. Но, чтобы продолжать путешествие, нужно было заделать ее основательно, для чего и была сделана остановка в Данако.

Пироги провели ночь у южного берега острова Мавилья никем не замеченные. На рассвете следующего дня они пересекли небольшой рукав реки и остановились у пристани, предназначенной для погрузки и разгрузки пирог.

Это было не ранчо, а одна из тех деревень, о которых господин Шафанжон рассказывает в своей книге. Благодаря разумной деятельности Мануэля Асомпсьона, за несколько лет она расширилась, и ее благосостояние росло с каждым годом. Этому метису пришла в голову счастливая мысль покинуть ферму в Гуачапане, недалеко от Сан-Фернандо, где ему докучали губернаторские проверки, и обосноваться в Данако, где ему никто не мешал заниматься торговлей, что не замедлило дать прекрасные результаты.

Едва Мануэль узнал о прибытии пирог, он отправился в сопровождении нескольких пеонов на пристань встречать путешественников. Увидев его, те тотчас же сошли на берег. Жан счел необходимым представить одно из рекомендательных писем, данных ему губернатором Сан-Фернандо. Мануэль Асомпсьон взял письмо, прочел его и с достоинством произнес:

— Мне не нужно было это письмо, чтобы оказать сердечный прием людям, прибывшим в Данако. Иностранцы, и особенно французы, могут быть уверены, что всегда будут тепло встречены в деревнях Венесуэлы.

— От всей души благодарим вас, господин Мануэль, — ответил Жак Эллок. — Мы повредили одну из лодок, что, вероятно, заставит нас провести пару дней в Данако...

— Хоть неделю, сударь! В Данако всегда найдется место для соотечественников француза Трюшона, которому плантаторы верхней Ориноко очень многим обязаны.

— Мы не сомневались, что найдем здесь теплый прием, — сказал Жан.

— А откуда такая уверенность, мой юный друг?

— Ведь пять лет назад вы оказали гостеприимство одному из наших соотечественников, который прошел вверх по Ориноко до самых ее истоков.

— Господин Шафанжон! — воскликнул мэр. — Да! Мужественный исследователь, о котором у меня остались самые приятные воспоминания, так же как и о его спутнике, господине Муссо.

— Он сохранил о вас не менее приятные воспоминания, господин Мануэль, — добавил Жан, — равно как и о тех услугах, которые вы ему оказали. О чем он и поведал в своей книге.

— У вас есть эта книга? — живо поинтересовался господин Мануэль.

— Есть, — ответил Жан, — и если хотите, я переведу вам те места, где речь идет о вас.

— Это мне будет очень приятно, — сказал господин Мануэль, протягивая руку путешественникам.

В своей книге господин Шафанжон весьма лестно отзывается не только о Мануэле Асомпсьоне и порядках, заведенных им в Данако, но и о господине Трюшоне, благодаря которому французы пользуются большим уважением в верховьях Ориноко.

Господин Трюшон поселился в этих краях лет сорок назад. До него индейцы ничего не знали об использовании каучуконосов. Введенные им методы сбора каучука заложили основу процветания этих удаленных районов. Отсюда вполне заслуженная популярность французов в тех провинциях, где добыча каучука является основным занятием местного населения.

Мануэлю Асомпсьону было шестьдесят лет. Еще крепкий человек, чье смуглое лицо светилось умом и энергией, он умел отдавать приказания и подчинять себе людей, оставаясь добрым и внимательным по отношению к работавшим на его ранчо индейцам, главным образом из племени марикитаре.

Путешественники приняли любезное приглашение алькальда. Чтобы не мешкая начать ремонтные работы, пироги нужно было разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, а затем законопатить днище. Матросы и рабочие, которых алькальд предоставил в распоряжение Вальдеса, вполне могли справиться с работой за два дня.

Было семь часов утра. Пасмурное небо, затянутое высокими облаками, дождем не грозило, а температура не превышала двадцати семи градусов. Деревню, приютившуюся под покровом развесистых деревьев, отделяло от берега не больше пятисот метров. К ней вела широкая, ухоженная тропинка. По дороге алькальд с гордостью демонстрировал свои владения. До самой реки простирались плантации манго, лимонов, бананов, деревьев какао, пальм макана. Банановые рощи великолепно плодоносили, а дальше тянулись поля маиса, маниоки, сахарного тростника и табака. Основной же доход ранчо приносили каучуконосы и тонка, кустарник, дающий бобы, называемые саррапия.

— Если ваш соотечественник снова приедет к нам, — повторил господин Мануэль, — он просто не узнает ранчо, не говоря уже о деревне, она теперь одна из самых больших в этом крае.

— Больше чем Эсмеральда? — назвал Жак Эллок одну из деревень, расположенных выше по течению.

— Конечно, ведь Эсмеральда практически заброшена, а Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда попадете в Эсмеральду. Марикитаре трудолюбивы и изобретательны, вы сами увидите, что их хижины гораздо комфортабельнее, чем хижины мапойе и пиароа в среднем течении Ориноко.

— Да, конечно, — сказал Жак Эллок, — но в Ла-Урбане мы познакомились с неким господином Мирабалем...

— Знаю... знаю, — ответил Мануэль Асомпсьон, — владелец Тигры. Умный человек... Я слышал о нем много хорошего. Но Тигра никогда не станет большим селением, а наша деревня, к которой мы уже подходим, станет им обязательно.

Возможно, Мануэль Асомпсьон немного завидовал господину Мирабалю.

«Только непонятно, чему бы он мог завидовать», — подумал Жак Эллок.

Впрочем, Мануэль Асомпсьон имел все основания гордиться своей деревней. В Данако в то время насчитывалось около пятидесяти жилищ, которые никак нельзя было назвать хижинами.

Жилища эти стоят на фундаменте, напоминающем по форме срезанный конус, а венчает их высокая крыша из пальмовых листьев с украшениями у основания. Фундамент сделан из плотно переплетенных ветвей деревьев, обмазанных глиной, трещины в которой создают впечатление кирпичной кладки. В хижину ведут две двери, расположенные одна напротив другой. Внутри имеются не одна, а две спальни, разделенные одной общей комнатой, что представляет собой существенный прогресс по сравнению с обычной теснотой индейских хижин. Некоторые приятные особенности можно обнаружить и в обстановке: наличие сундуков, стола, табуреток, корзин, гамаков свидетельствует о возникшей потребности в комфорте.

При появлении путешественников жители деревни высыпали на улицы; женщины и дети в Данако не убегали при появлении посторонних.

Мужчины, красивые и крепкие, были, правда, не столь колоритны, как в ту пору, когда они не носили ничего, кроме набедренной повязки, а женщины прикрывались фартуком, украшенным стекляшками, который удерживался на бедрах поясом из жемчужин. В настоящее время костюм их вполне соответствовал правилам приличия, принятым у цивилизованных индейцев. Мужчины носили нечто вроде мексиканского пончо, ну а женщины не были бы женщинами, если бы не украшали себя множеством браслетов на руках и ногах.

Алькальд и его гости прошли метров сто, свернули налево и вскоре очутились перед главным жилищем Данако.

Представьте себе двойную хижину, а точнее, две соединенные между собой хижины на очень высоком фундаменте, с окнами и дверями. Хижину окружали огромные тенистые деревья. По обе стороны от нее располагались сараи для сельскохозяйственных орудий и скота.

В первой комнате гостей встречала жена Мануэля Асомпсьона, в жилах которой текла кровь бразильского индейца и негритянки, и их сыновья, двое здоровых малых двадцати пяти и тридцати лет от роду, с чуть менее смуглым цветом лица, чем у отца и матери. Путешественникам был оказан самый сердечный прием. Вся семья говорила по-испански, и разговор шел живой и непринужденный.

— Во-первых, — сказал господин Мануэль своей жене, — поскольку ремонт «Гальинеты» займет двое суток, сержант и его племянник останутся у нас. Ты приготовишь им комнату или две, как они того пожелают.

— Две... если можно... — ответил сержант Марсьяль.

— Хорошо, две, — согласился алькальд, — а если господин Эллок и его друг хотят ночевать на ранчо...

— Мы вам очень благодарны, господин Мануэль, — ответил Жермен Патерн, — но наша пирога не пострадала, а потому, чтобы не причинять вам беспокойства, мы вернемся сегодня вечером на борт «Мориче».

— Как вам будет угодно, господа, вы бы нас ничуть не стеснили, но делайте, как считаете нужным, — ответил мэр, а затем добавил, обращаясь к сыну: — Надо послать кого-нибудь из наших лучших пеонов, чтобы помочь отремонтировать лодку.

— А мы будем работать вместе с ними, — ответил старший из сыновей, почтительно, как это принято в венесуэльских семьях, поклонившись своим родителям.

После обильной трапезы, состоявшей из дичи, овощей и фруктов, господин Мануэль спросил гостей о цели их путешествия. До сих пор в верховьях Ориноко лишь изредка появлялись торговцы, добиравшиеся до Касикьяре, а дальше торговли не было, и только исследователям могла прийти в голову мысль отправиться к истокам Ориноко.

Алькальд был очень удивлен, когда Жан рассказал о том, что заставило его предпринять путешествие, к которому позже присоединились двое его соотечественников.

— Так, стало быть, вы разыскиваете вашего отца? — произнес он с волнением, которое разделяли его жена и сыновья.

— Да, господин Мануэль, и мы надеемся обнаружить его следы в Санта-Хуане.

— Вы когда-нибудь слышали о полковнике де Керморе? — спросил господина Мануэля Жак Эллок.

— Нет, никогда не слышал этого имени.

— А ведь вы живете в Данако уже двенадцать лет...

— Сначала мы жили в Гуачапане. Но, насколько мне известно, никто здесь и до нас не слыхал о прибытии полковника де Кермора.

— И тем не менее, — сказал сержант Марсьяль, который достаточно понимал по-испански, чтобы принять участие в разговоре, — от Сан-Фернандо до Санта-Хуаны можно добраться только по Ориноко.

— Это самая легкая и самая короткая дорога, — ответил господин Мануэль, — и путешественник подвергается здесь меньшей опасности нападения со стороны индейцев, чем если бы он путешествовал по суше. Если полковник де Кермор направлялся к истокам Ориноко, он должен был плыть вверх по течению, как это делаете вы.

Однако в голосе Мануэля Асомпсьона не слышалось особой уверенности. Было очень маловероятно, чтобы полковник мог проделать путь от Сан-Фернандо до Санта-Хуаны, так чтобы никто даже и не слыхал о его плавании.

— Господин Мануэль, — обратился Жак Эллок, — а вы когда-нибудь бывали в этой миссии?

— Нет, я никогда не заходил дальше устья Касикьяре.

— Доводилось ли вам слышать что-либо о Санта-Хуане?

— Да, я слышал, что она процветает благодаря самоотверженности своего руководителя.

— А вы знакомы с отцом Эсперанте?

— Я его видел один раз... года три назад. Он плыл вниз по течению по делам миссии и остановился на день в Данако.

— Что за человек этот миссионер? — спросил сержант Марсьяль.

Господин Мануэль сказал то же самое, что они уже слышали от Хорреса. Так что можно было не сомневаться, что последний действительно встречался с отцом Эсперанте в Каракасе.

— И с тех пор вы больше ни разу его не видели? — спросил Жан.

— Ни разу, — ответил господин Мануэль. — Но от прибывавших с востока индейцев я знаю, что миссия расширяется с каждым годом. Деятельность отца Эсперанте, право же, делает честь человечеству...

— Да, господин Мануэль, — согласился Жак Эллок, — и она также делает честь стране, которая рождает таких людей! Я надеюсь, что мы найдем хороший прием у отца Эсперанте.

— Можете не сомневаться, — заверил алькальд, — он встретит вас так, словно вы его соотечественники. Точнее, так же он встретил бы господина Шафанжона, очутись тот в Санта-Хуане.

— Если бы только он сказал нам что-нибудь о моем отце! — воскликнул Жан.

После обеда гости алькальда осматривали его ранчо, прекрасно возделанные поля и плантации, где сыновья господина Мануэля вели беспощадную войну с обезьянами, луга, где паслись многочисленные стада.

Сбор каучука, который продолжается с ноября по март, в этом году начался раньше обычного.

— Если вам интересно, господа, — сказал господин Мануэль, — то завтра вы можете посмотреть, как это делается.

— С удовольствием, — ответил Жермен Патерн, — мне это будет весьма полезно.

— Только придется встать очень рано, — добавил алькальд. — Мои сборщики каучука принимаются за работу на рассвете.

— Будьте спокойны, мы не заставим их ждать, — ответил Жермен Патерн. — Правда, Жак?

— Я буду готов вовремя, — пообещал Жак Эллок. — А вы, мой дорогой Жан?

— Я не упущу такой возможности, — ответил Жан, — а если дядя будет еще спать...

— Ты меня разбудишь, племянничек, — закончил сержант Марсьяль. — Раз уж мы попали в страну каучука, всенепременно надо посмотреть, как делают эту...

— Эластичную резину, сержант, эластичную резину! — воскликнул Жермен Патерн.

Прогулка затянулась, и гости вернулись в дом лишь к вечеру.

За ужином все снова собрались за одним столом. Разговор шел главным образом о путешествии, о том, что произошло с момента выхода из Кайкары, о нашествии черепах, о чубаско, чуть было не погубившем пироги и пассажиров.

— Да, чубаско — вещь страшная, — подтвердил господин Мануэль, — смерчи, к сожалению, случаются и в верхнем течении Ориноко. Зато вы можете не опасаться нашествия черепах: здесь нет удобных для кладки яиц пляжей, а потому эти животные встречаются здесь очень редко.

— Не будем дурно говорить о них, — сказал Жермен Патерн. — Санкочо из черепах — отличная штука! Не хуже, чем обезьянье жаркое. Двух этих животных довольно, чтобы не голодать, идя вверх по вашей реке!

— Совершенно справедливо, — согласился алькальд. — Но вернемся к чубаско, господа. Будьте осторожны. Чубаско налетает одинаково внезапно и яростно в любой части Ориноко, и не следует, месье Жан, давать господину Эллоку повод еще раз спасать вас...

— Ладно... ладно! — ответил сержант Марсьяль, которому не нравился этот разговор.

— Мы будем остерегаться, господин алькальд... обязательно!

— А наши попутчики, о которых мы не рассказали господину Мануэлю... Мы совсем забыли о них! — напомнил Жермен Патерн.

— Действительно, — согласился Жан. — Этот славный господин Мигель... и господин Фелипе, и господин Баринас...

— Что это за люди? — поинтересовался алькальд.

— Трое венесуэльцев, с которыми мы плыли из Сьюдад-Боливара до Сан-Фернандо.

— Путешественники?

— И ученые, — уточнил Жермен Патерн.

— А что они знают, эти ученые?

— Лучше спросите, чего они не знают, — заметил Жак Эллок.

— Так чего же они не знают?

— Они не знают, является ли река, орошающая ваше ранчо, Ориноко.

— Как, — воскликнул господин Мануэль, — они смеют оспаривать...

— Один, господин Фелипе, утверждает, что истинная Ориноко есть ее приток Атабапо, а господин Баринас — что ее приток Гуавьяре.

— Ну и наглость! — возмутился алькальд. — Послушать их, так Ориноко — это не Ориноко.

Достойнейший Мануэль Асомпсьон был просто в ярости; жена и сыновья разделяли его возмущение. Ведь подобные утверждения уязвляли их самолюбие, оскорбляя самое для них дорогое, их Ориноко, «Великую Воду», «Королеву всех рек» на диалекте таманаков.

Пришлось объяснять, зачем господин Мигель и его коллеги прибыли в Сан-Фернандо, какие исследования собираются провести и какие бурные дискуссии будут сопровождать их изыскания.

— А этот... господин Мигель... он как считает? — спросил алькальд.

— Господин Мигель считает, что Ориноко — это та самая река, по которой мы плыли от Сан-Фернандо до Данако, — ответил Жермен Патерн.

— И которая берет свои истоки в массиве Парима, — громогласно провозгласил господин Мануэль. — А потому господин Мигель найдет у нас самый теплый прием. Двое же других пусть и носа не кажут на наше ранчо, мы их вышвырнем в реку, пусть как следует хлебнут водички, чтобы убедиться, что это вода Ориноко.

Возмущение и страшные угрозы господина Мануэля очень позабавили гостей! Но хозяин ранчо так любил свою реку, что готов был защищать ее до последней капли крови.

Около десяти часов вечера Жак Эллок и его друг попрощались с любезными хозяевами, с сержантом Марсьялем и Жаном и вернулись на свою пирогу.

Какие-то неясные предчувствия невольно обратили мысли Жака к Хорресу. Не было никаких сомнений, что испанец знал отца Эсперанте и встречался с ним в Каракасе, так как его описание совпадало с описанием господина Мануэля. Следовательно, Хорреса нельзя было обвинить в том, что он выдумал встречу с миссионером с целью наняться на пирогу, направлявшуюся в Санта-Хуану. Но, с другой стороны, ему не давали покоя слова индейца Баре, утверждавшего, что Хоррес однажды уже поднимался по Ориноко, по крайней мере до ранчо Карида. И хотя испанец это отрицал, индеец стоял на своем. Не так уж много иностранцев посещают территории в среднем течении Ориноко, чтобы можно было не обратить на них внимания. А у Хорреса была столь характерная физиономия, что индеец вряд ли мог ошибиться.

Но если Хоррес уже бывал в Кариде и ее окрестностях, почему он отрицал это? Что заставляло его лгать? Почему он хотел скрыть это от тех, кого сопровождал в Санта-Хуану?

А может быть, Баре все-таки ошибся? Если один говорит: «Я вас видел», а другой отвечает: «Вы не могли меня видеть, потому что я здесь никогда не бывал», то ошибается, по всей вероятности, первый.

И тем не менее Жака не покидала тревога. За себя он не опасался, но все, что касалось путешествия дочери полковника де Кермора, любая задержка или помеха тревожили молодого человека гораздо больше, чем он согласился бы в этом признаться.

В эту ночь он заснул очень поздно, и на следующее утро Жермен Патерн долго не мог разбудить его, хотя солнце уже поднялось над горизонтом.

Глава IV ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ ГОСПОДИНА МАНУЭЛЯ АСОМПСЬОНА

Нужно ли говорить о чувствах, которые испытывал Жак Эллок с того дня, когда Жан уступил место Жанне. С того дня, когда спасенная из вод Ориноко дочь полковника де Кермора уже больше не могла скрываться под маской племянника сержанта Марсьяля.

Само собой разумеется, что эти чувства не остались тайной для двадцатидвухлетней девушки, хотя в мужской одежде она выглядела лет на семнадцать.

Да и Жермен Патерн, который, по словам Жака, «ничего в этом не понимал», заметил, что творилось в сердце его друга. Но скажи он: «Жак, ты любишь мадемуазель Жанну де Кермор», тот наверняка бы ему ответил: «Мой бедный друг, ты ничего в этом не понимаешь». И Жермен Патерн ждал случая сказать Жаку, что он по этому поводу думает, ну хотя бы для того, чтобы в лице собственной особы реабилитировать натуралистов, ботаников и прочих ученых и доказать, что им уж не настолько чужды тонкие душевные переживания, как это обыкновенно принято считать.

А какие мысли посещали сержанта Марсьяля, когда он размышлял обо всех этих событиях, о неосуществившихся намерениях? Об этом проклятом чубаско, из-за которого, несмотря на все его предосторожности, был раскрыт их общий с Жанной секрет? О том, что теперь он уже окончательно перестал быть родственником Жана де Кермора, поскольку племянник оказался племянницей, а он даже и не приходился ей дядей?

В глубине души он был в ярости, в ярости и на себя, и на всех остальных. Жан не должен был падать в воду во время урагана... А ему следовало самому броситься в реку, чтобы не позволить другому вытащить ее оттуда... Что до Жака Эллока, ему незачем было оказывать ей помощь... Это ведь его не касалось! И тем не менее он правильно сделал, потому что, если бы не он, она... она бы наверняка погибла. К тому же, и сейчас можно было надеяться, что никто ничего не узнает. Все по-прежнему сохранялось в тайне... Спаситель Жанны вел себя на редкость сдержанно, и сержант не замечал ничего подозрительного. Его полковник, когда он наконец-то увидит его, не сможет ни в чем его упрекнуть...

Бедный сержант Марсьяль!

Рано утром его разбудил Жан, которого уже поджидали господин Мануэль и его сыновья. Вскоре к ним присоединились Жак Эллок и Жермен Патерн. После взаимных приветствий Жак Эллок сообщил, что ремонт «Гальинеты» идет хорошо и что завтра лодка будет уже готова. Затем все отправились в поля, где уже собрались сборщики каучука. Эти поля было бы правильнее называть лесами, где деревья были предварительно помечены, как во время рубки. Но их не рубили, а надрезали кору, чтобы «выдоить», как здесь говорят, «молочные деревья».

Господин Мануэль и его гости пришли в эти странные каучуковые заросли, когда работа уже началась. Самым любопытным из посетителей, само собой разумеется, оказался наш ботаник. Жермен Патерн хотел все как следует рассмотреть и узнать, а алькальд с удовольствием отвечал на его вопросы.

Операция была очень простой. В распоряжении каждого сборщика каучука была площадка с сотней деревьев. Он начинал с того, что очень острым топориком делал надрез на коре.

— А число надрезов ограничено? — спросил Жермен Патерн.

— Оно колеблется от четырех до двенадцати, в зависимости от толщины дерева, — ответил господин Мануэль. — Причем очень важно не прорезать кору глубже, чем нужно.

— Стало быть, — закончил Жермен Патерн, — это не ампутация, а просто кровопускание.

Из надрезов сок стекал вдоль ствола в маленький горшочек, подвешенный так, чтобы не пропало ни единой капли.

— И сколько времени будет течь сок? — спросил Жермен.

— Шесть-семь часов, — ответил господин Мануэль.

Жак Эллок и его спутники довольно долго оставались на плантации, в то время как сборщики каучука, по выражению сержанта Марсьяля, откупоривали деревья. Семьсот деревьев были подвергнуты этой операции, что сулило богатый урожай каучука.

Домой наши путешественники вернулись только к обеду. После прогулки аппетит у них был отменный. Все им казалось необыкновенно вкусным: и дичь, подстреленная в лесу сыновьями господина Мануэля и приготовленная их матерью, рыба, наловленная этим утром пеонами у берегов Ориноко... Хороши были овощи и фрукты, а особенно ананасы, обильно уродившиеся в этом году.

Наблюдение за начальной стадией сбора каучука не могло полностью удовлетворить любопытство Жермена Патерна, и он попросил господина Мануэля рассказать ему о следующих этапах этой операции.

— Если бы вы остались в Данако на несколько дней, вы увидели бы, что в первые часы после надреза сок течет довольно медленно. Поэтому проходит не меньше недели, прежде чем деревья отдадут весь свой сок.

— Значит, сок будет собран только через неделю...

— Нет, господин Патерн, сегодня вечером каждый сборщик каучука принесет то, что натекло за день, и незамедлительно приступит к окуриванию, необходимому для коагуляции[306] сока. Вылитый на дощечку сок подвергается воздействию густого дыма сырых дров, в результате чего образуется первый загустевший слой, на который затем наносится следующий. Так получается нечто вроде каучукового хлеба, готового для продажи. Вот и вся операция.

— А до прибытия нашего соотечественника Трюшона, — спросил Жак Эллок, — индейцы не занимались сбором каучука?

— Практически нет. Индейцы даже не догадывались о его ценности. Никто тогда не мог предположить, что в будущем каучук приобретет такое большое торговое и промышленное значение. И только Франсуа Трюшон, обосновавшийся сначала в Сан-Фернандо, а затем перебравшийся в Эсмеральду, открыл им значение культуры каучука, пожалуй, одной из самых значительных в этой части Америки.

— А стало быть, да здравствует господин Трюшон и да здравствует страна, давшая ему жизнь! — воскликнул, а точнее пропел Жермен Патерн.

Все с энтузиазмом выпили за господина Трюшона, а потом за Францию.

После непродолжительного послеобеденного сна алькальд предложил своим гостям пойти в маленький порт, где ремонтировалась их пирога. Он хотел сам посмотреть, как продвигается работа.

Все направились к берегу реки, слушая, как господин Мануэль со вполне законной гордостью рассказывает о своем владении. Придя в порт, они увидели, что матросы уже готовятся спустить полностью отремонтированную «Гальинету» на воду рядом с «Мориче».

Алькальд был очень доволен и нашел, что обе лодки находятся в прекрасном состоянии и могут продолжить плавание. Оставалось только подтащить «Гальинету» к берегу, спустить на воду, установить навес и мачты и загрузить багаж. Уже вечером сержант и Жан смогут снова перебраться на свою пирогу и, едва забрезжит рассвет, отправиться в путь.

Пурпурный закат сулил на завтра западный ветер, и необходимо было воспользоваться этим благоприятным обстоятельством.

Пока матросы и пеоны готовились к спуску на воду «Гальинеты», господин Мануэль Асомпсьон, его сыновья и пассажиры пирог прогуливались по берегу. Наблюдая за спуском пироги на воду, алькальд обратил внимание на Хорреса, сильно отличавшегося своей внешностью от других матросов.

— Что это за человек? — спросил он.

— Один из матросов «Гальинеты», — ответил Жак Эллок.

— Он не индеец?

— Нет, испанец.

— Где вы его наняли?

— В Сан-Фернандо.

— Он постоянно плавает по Ориноко?

— Нет, но у нас не хватало одного матроса, а так как этот испанец, намеревавшийся добраться до Санта-Хуаны, предложил нам свои услуги, то Вальдес нанял его.

Хоррес догадался, что речь идет о нем и, не бросая работ, стал прислушиваться к разговору.

— А вы знаете этого человека? — обратился Жак Эллок к алькальду.

— Нет, — ответил господин Мануэль. — Он что, уже бывал в верховьях Ориноко?

— Индеец Баре утверждает, что встречал его в Кариде, Хоррес же говорит, что никогда там не бывал.

— Я вижу его в первый раз, — сказал алькальд, — но обратил на него внимание именно потому, что его не спутаешь с индейцем. И вы говорите, что он направляется в Санта-Хуану?

— Этот матрос хочет поступить на службу в миссию. Прежде чем отправиться странствовать по свету и плавать по морям, он был послушником в монастыре. По его словам, лет двенадцать назад он встречался с отцом Эсперанте в Каракасе, и, похоже, матрос говорит правду, так как его описание миссионера точь-в-точь совпадает с вашим.

— В конце концов, если он действительно умелый моряк, то все это не имеет значения. Только в этих краях лучше не слишком доверять всяким авантюристам, появившимся неизвестно откуда и направляющимся неизвестно куда...

— Я учту ваш совет, господин Мануэль, — ответил Жак Эллок, — и буду следить за этим испанцем.

Слышал ли Хоррес то, что было сказано? Если и слышал, то не подал виду, лишь в глазах его вспыхнул огонь, который ему не удалось притушить. И хотя алькальд и путешественники подошли к пришвартованной рядом с «Мориче» «Гальинете» и о нем больше не было речи, Хоррес продолжал незаметно прислушиваться к разговору.

Речь шла о том, что лодки должны быть в очень хорошем состоянии, чтобы преодолевать мощное течение в верховьях реки.

— Вы там встретите пороги, — объяснил господин Мануэль, — конечно, не такие опасные, как на Апуре, но пройти которые все-таки очень непросто. В одном месте лодки придется тащить волоком по рифам, и они должны быть очень прочными, чтобы выдержать эту операцию. Я вижу, что пирога сержанта хорошо отремонтирована, а ваша, господин Эллок?

— Не беспокойтесь, господин Мануэль, я приказал матросам все проверить. Парчаль говорит, что днище у нее крепкое. Так что можно надеяться, что наши лодки благополучно преодолеют пороги и выдержат атаки чубаско, которые, как вы говорите, одинаково свирепы как в нижнем, так и в верхнем течении.

— Совершенно верно, — ответил алькальд, — только очень опытные моряки могут справиться с этими опасностями. Впрочем, это не самое страшное, существуют и другие опасности...

— Какие? — с тревогой спросил сержант Марсьяль.

— Присутствие индейцев на берегах Ориноко...

— Господин Мануэль, — спросил Жан, — вы имеете в виду индейцев гуахибо?

— Нет, дитя мое, — улыбаясь ответил алькальд, — эти индейцы совершенно безобидны. Я знаю, что раньше их считали опасными. И в тысяча восемьсот семьдесят девятом году, как раз в то время, когда полковник де Кермор, по всей вероятности, направился к истокам Ориноко, им приписывали разрушение многих деревень и истребление их жителей.

— Значит, моему отцу пришлось отбивать атаки этих гуахибо, и, возможно, он попал к ним в руки? — воскликнул Жан.

— Нет... нет! — поспешил ответить Жак Эллок. — И господин Мануэль наверняка никогда не слышал...

— Никогда, господин Эллок, никогда, дитя мое, и я вам повторяю: ваш отец никак не мог стать жертвой этих индейских племен, потому что вот уже пятнадцать лет, как о них не слышно ничего дурного.

— А вы имели с ними контакты, господин Мануэль? — спросил Жермен Патерн.

— Да... много раз, и могу вас уверить, что господин Шафанжон говорил истинную правду, когда по возвращении рассказывал мне, что эти индейцы — жалкие существа, маленького роста, хилого сложения, очень боязливые. Они обращаются в бегство при малейшей угрозе и, следовательно, их нечего опасаться. А потому я не стану вам говорить: «Остерегайтесь гуахибо», но я вам скажу: «Остерегайтесь авантюристов, какой бы они ни были национальности, которые бродят по этой саване... Остерегайтесь бандитов, способных на любые преступления». Правительству давно следовало бы очистить от них край, отправив на их поимку полицию.

— Но ведь эти авантюристы — бич не только путешественников, — заметил Жермен Патерн, — они также представляют опасность для ранчо и их владельцев.

— Конечно, господин Патерн. Но мои сыновья, мои пеоны и я, мы всегда настороже. Если эти бандиты приблизятся к ранчо, они будут тут же обезоружены, врасплох они нас не застанут. Мы их встретим оружейными выстрелами, и это отобьет у них охоту еще раз совать сюда нос. Впрочем, они знают, что в Данако живут отважные марикитаре, а потому вряд ли осмелятся нападать. А вот путешественники, которые плывут по реке выше Касикьяре, ни в коем случае не должны терять бдительности: берега ненадежны.

— Да, нас предупреждали, что здесь бродят банды кива.

— К несчастью, это верно! — подтвердил алькальд.

— Говорят даже, что их главарь — беглый каторжник.

— Да... очень опасный человек!

— Мы уже не первый раз слышим об этом каторжнике, бежавшем из Кайенны, — заметил сержант Марсьяль.

— Он действительно бежал из Кайенны.

— Значит, он француз? — спросил Жак Эллок.

— Нет... испанец, но приговор ему был вынесен во Франции.

— И как его зовут?

— Альфанис.

— Альфанис? Может быть, это прозвище? — спросил Жермен Патерн.

— Да нет, похоже, это его настоящее имя.

Хоррес, делая вид, что рассматривает разбросанные на песке предметы, медленно шел вдоль берега, чтобы лучше слышать разговор, и, если бы Жак Эллок взглянул на него в тот момент, он увидел бы, что лицо испанца исказила злобная гримаса.

— Альфанис? — воскликнул сержант Марсьяль, обращаясь к алькальду. — Вы сказали, Альфанис?

Услышав это восклицание, Жак Эллок обернулся к сержанту.

— Да... Альфанис, — ответил алькальд.

— Ну что ж, тогда вы правы... это действительно настоящее имя этого негодяя.

— Вы знаете Альфаниса? — спросил Жак Эллок, удивленный словами сержанта.

— Еще бы мне его не знать! Жан, расскажи, каким образом мы его узнали. Я слишком плохо говорю по-испански, господин Мануэль ничего не поймет.

Жан рассказал историю, известную ему от сержанта, которую старый солдат не раз вспоминал, когда в своем доме в Шантене они говорили о полковнике де Керморе.

В 1871 году, незадолго до рокового для Франции окончания войны, полковнику де Кермору, командовавшему тогда пехотным полком, довелось выступить свидетелем на процессе, где подсудимый обвинялся одновременно в воровстве и в измене. Подсудимый был не кто иной, как Альфанис. Этот предатель не только занимался шпионажем в пользу пруссаков, но еще и воровал из военной канцелярии вместе с одним несчастным солдатом, которого лишь самоубийство избавило от наказания.

Измена Альфаниса была обнаружена, но схватить его не удалось, он успел скрыться. Арестован он был только благодаря случайному стечению обстоятельств два года спустя, в 1873 году, за шесть месяцев до исчезновения полковника де Кермора. Он предстал пред судом присяжных департамента Нижняя Луара и, благодаря показаниям полковника, был приговорен к пожизненной каторге. Альфанис воспылал к полковнику де Кермору лютой ненавистью и, будучи не в силах отомстить, осыпал его чудовищными угрозами.

Испанца отправили на каторгу в Кайенну, откуда он бежал девятнадцать лет спустя в начале 1892 года, вместе с двумя каторжниками, скованными с ним одной цепью. Арестован он был в двадцать три года, следовательно, в момент побега ему было уже сорок два. Он считался одним из опаснейших преступников. Его пытались поймать, но безуспешно. Альфанис сумел покинуть Гвиану, и след беглого каторжника затерялся в бескрайних просторах венесуэльских льяносов.

Достоверно известно лишь то, что этот каторжник возглавил банду кива, изгнанных из Колумбии и переселившихся на правый берег Ориноко. После смерти своего главаря Меты Саррапиа эти индейцы, которых считают самыми опасными среди аборигенов, объединились вокруг Альфаниса. В течение целого года банда предавалась грабежам и убийствам в южных провинциях Венесуэлы.

Волею судьбы Альфанис оказался именно там, куда на поиски полковника де Кермора прибыли Жанна и сержант Марсьяль. Можно было не сомневаться, что каторжник безжалостно расправится со своим обвинителем, попади тот ему в руки. Девушка не могла сдержать слез при мысли, что ее отцу, кроме всех прочих опасностей, грозит еще и месть смертельно его ненавидящего беглого каторжника.

Жак Эллок и господин Мануэль постарались ее успокоить. Как мог бы Альфанис обнаружить местонахождение полковника, если этого до сих пор никому не удавалось сделать. Нет! Не было никаких оснований опасаться, что он попал в руки каторжника.

Но, во всяком случае, следовало поторопиться с поисками, нигде не задерживаться и не останавливаться ни перед какими препятствиями. Впрочем, все было уже готово к отъезду. Матросы Вальдеса, в том числе и Хоррес, грузили багаж на «Гальинету», так что завтра можно будет отправиться в путь.

Господин Мануэль вернулся на ранчо, чтобы провести там последний вечер с гостями, от души благодарившими его за сердечный прием, оказанный им в Данако.

После ужина беседа стала еще более оживленной. Путешественники внимательно слушали господина Мануэля и приняли к сведению все его советы.

Наконец пришло время расставаться. Все члены семьи Мануэля Асомпсьона пошли провожать гостей до маленького порта.

Прощальные слова, последние рукопожатия, обещания остановиться в Данако на обратном пути. А напоследок господин Мануэль сказал:

— Кстати, господин Эллок, и вы, господин Патерн, когда вы увидите ваших попутчиков, оставшихся в Сан-Фернандо, передайте привет господину Мигелю и мои проклятия его друзьям. И да здравствует Ориноко! Единственная, настоящая, та, что протекает через Данако и орошает берега моего ранчо!

Глава V БЫКИ И ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ УГРИ

И вот наши друзья снова плывут вверх по течению, по-прежнему уверенные в успехе своего путешествия. Они торопятся добраться до Санта-Хуаны и молят Бога, чтобы отец Эсперанте дал им более точные сведения и направил их по тому пути, который приведет их к цели. А еще им очень важно избежать встречи с Альфанисом.

Утром, когда пироги уже готовились отчалить от берега, Жанна де Кермор, улучив момент, когда рядом никого не было, сказала Жаку Эллоку:

— Месье Эллок, вы не только спасли мне жизнь, но и решились помогать мне в моих поисках... Сердце мое переполнено благодарностью... Я перед вами в вечном долгу...

— Не будем говорить о благодарности, мадемуазель, — ответил Жак Эллок. — Соотечественники обязаны оказывать друг другу такого рода услуги, и ничто не помешает мне выполнить мой долг до конца.

— Нас, возможно, подстерегают новые серьезные опасности, месье Жак...

— Надеюсь, что нет! Впрочем, разве это может меня заставить покинуть мадемуазель де Кермор? Чтобы я вас покинул?! А ведь вы это хотели мне предложить, — проговорил Жак Эллок, глядя на девушку, которая смущенно опустила глаза.

— Месье Жак, да... Я хотела... я должна... я не могу злоупотреблять вашим великодушием. Я отправилась в это далекое путешествие... Господь позволил мне встретить вас на своем пути... Благодарю Его от всего сердца. Но...

— Но ваша пирога ждет вас, мадемуазель, а меня ждет моя... и они обе двинутся к одной и той же цели. Я сознательно принял это решение, и я доведу его до конца. И если только мысль о поджидающих нас новых опасностях побуждает вас расстаться со мной, то...

— Разве у меня могут быть для этого иные причины, месье Жак? — поспешила ответить мадемуазель де Кермор.

— Тогда... Жан... мой дорогой Жан, ведь так я должен вас называть, не будем больше говорить о разлуке... И в путь!

Сердце трепетало в груди этого «дорогого Жана», когда он возвращался на «Гальинету». А Жермен Патерн при виде своего друга, сказал ему:

— Держу пари, что мадемуазель де Кермор благодарила тебя за то, что ты для нее сделал, и просила тебя не рисковать больше ради нее.

— Но я отказался, — воскликнул Жак Эллок. — Я никогда ее не покину!

— Ну еще бы! — ответил Жермен Патерн, похлопав друга по плечу.

Было вполне возможно, и даже весьма вероятно, что вторая часть путешествия грозила нашим героям серьезными опасностями. Но пока у них не было оснований жаловаться. Ветер неизменно дул с запада, и пироги, под парусами, довольно быстро продвигались вверх по течению.

В тот день, миновав множество островов, где деревья сгибались под напором ветра, они пристали вечером к приютившемуся в излучине реки острову Байянон. Господин Асомпсьон и его сыновья так щедро снабдили их дичью, что идти на охоту не было ни малейшей необходимости. Сиявшая на чистом небе полная луна ярко освещала реку, а потому Вальдес и Парчаль предложили продолжить плавание.

— Если русло реки свободно от рифов и мелей, — ответил Жак Эллок, — и вы не боитесь удариться о какой-нибудь камень...

— Нет, — сказал Вальдес, — нужно пользоваться хорошей погодой и попутным ветром. В это время года такое бывает нечасто.

Все согласились с этим разумным предложением, лодки двинулись дальше.

Хотя ширина реки здесь не больше трехсот пятидесяти метров, пироги благополучно прошли среди островов, особенно многочисленных в районе впадения правого притока Ориноко Гуанами.

Утром «Гальинета» и «Мориче» миновали остров Тембладор, где господин Шафанжон познакомился с умным и любезным негром по имени Рикардо. К сожалению, Рикардо, носивший в ту пору титул алькальда Кунукунумы и Касикьяре, уже покинул эти места. По словам французского исследователя, этот негр, никогда не употреблявший спиртного, был человеком исключительно изобретательным, энергичным и предприимчивым; по всей вероятности, сколотив некоторое состояние, он построил себе новое ранчо где-нибудь в северной части саванны[307].

Нашим путешественникам очень бы хотелось встретить его на острове Тембладор.

— Жаль, что Рикардо здесь больше нет, — заметил Жак Эллок, — от него мы могли бы узнать, не появился ли Альфанис поблизости от реки. Хоррес, — обратился Жак к испанцу, — вам не доводилось слышать в Сан-Фернандо о беглых каторжниках и присоединившихся к ним индейцах?

— Да, слышал, господин Эллок, — ответил испанец.

— А кто-нибудь встречал их в верховьях Ориноко?

— Насколько мне известно, нет... Речь шла об индейцах кива.

— Вот именно, Хоррес, а Альфанис встал во главе этой банды.

— Первый раз слышу это имя, — заявил испанец. — Во всяком случае, мы можем не опасаться встречи с ними, потому что, как говорят, они хотят вернуться в Колумбию, откуда были изгнаны, а если это верно, то им нечего делать в этой части Ориноко.

Возможно, Хоррес был прав, утверждая, что путь кива проходит севернее, в направлении колумбийских льяносов.

День прошел без приключений. Лодки, не меняя скорости, шли от одного острова к другому и вечером пристали к берегу Каричи. Ветер стих, и лучше было не рисковать, продвигаясь в темноте на шестах.

Прогуливаясь по опушке, Жак Эллок и сержант Марсьяль подстрелили двух ленивцев, прятавшихся в ветвях цекропии[308], листьями которой они питаются. А возвращаясь, они увидели пару двуутробок, ловивших рыбу в устье Каричи. Два выстрела прогремели одновременно, и оба попали в цель. Индейцы не едят жесткое и жирное мясо этих питающихся рыбой животных. Оно не идет ни в какое сравнение с мясом обезьян, которое даже европейцы считают лакомством. Зато Жермен Патерн был очень доволен и тотчас же с помощью Парчаля принялся их свежевать, чтобы привезти домой шкуру этих животных.

Травоядных же ленивцев засунули на всю ночь в печь, а точнее в яму, выложенную раскаленными камнями. К обеду жаркое будет готово. Если путешественникам, может быть, пропахшее дымом мясо придется не слишком по вкусу, то матросы съедят его с большим аппетитом. Индейцы вообще не привередливы. В этот вечер они набрали длинных, не меньше фута, земляных червей, разрезали их на куски, сварили с разными травами и с удовольствием съели.

Естественно, Жермен Патерн, верный своему правилу все проверять на собственном опыте, хотел попробовать этот венесуэльский матлот[309], но брезгливость взяла верх над научным любопытством, и он смог проглотить только микроскопическую порцию этого блюда.

— Я полагал, что ты больше предан науке! — сказал Жак Эллок, посмеиваясь над брезгливостью друга, несовместимой с любознательностью натуралиста.

— Ничего не поделаешь, Жак, любознательность натуралиста тоже имеет свои пределы! — ответил Жермен Патерн, пытаясь справиться с подступающей к горлу тошнотой.

На следующий день пироги отправились в путь с рассветом, пока ветер был еще достаточно силен, чтобы надувать паруса. Вдали, над простирающимися вдоль правого берега лесами поднимались вершины высоких гор. Это была горная цепь Дуида, одна из самых значительных в этих местах. До нее путешественникам оставалось еще несколько дней пути. К концу дня, весьма утомительного из-за постоянно меняющегося ветра и то и дело налетающих ливней, Вальдес и Парчаль решили сделать остановку около Пьедра-Пинтада.

Не следует путать этот Разрисованный Камень с тем, который путешественники уже видели в районе Сан-Фернандо. А называется он так потому, что скалы на левом берегу покрыты иероглифическими знаками и изображениями человечков.

Поскольку уровень воды уже значительно снизился, то рисунки у основания скалы были хорошо видны, и Жермен Патерн смог их как следует разглядеть.

Впрочем, до него это уже было сделано господином Шафанжоном, что и засвидетельствовано в его книге. Но господин Шафанжон посетил эти места во второй половине ноября, тогда как Жак Эллок и его спутники очутились здесь на месяц раньше. А в стране, где сухой сезон, можно сказать, внезапно приходит на смену дождливому, за один месяц происходят очень существенные изменения в погодных условиях.

Наши путешественники спешили воспользоваться тем, что уровень воды в реке был выше, чем он будет через несколько недель: ведь недостаток воды является основным препятствием для путешествующих по Ориноко в это время года.

Вечером того же дня пироги встали на якорь в устье Кунукунумы, одного из крупнейших правых притоков Ориноко.

На этот раз Жермен Патерн не стал отстаивать права этого притока, хотя его можно было бы назвать Ориноко с не меньшим успехом, чем Вентуари.

— Зачем? — сказал он. — Ведь господина Фелипе и господина Баринаса здесь нет, а стало быть, не с кем и спорить.

При иных обстоятельствах Жак Эллок скорее всего последовал бы примеру своего соотечественника, раньше него побывавшего в верховьях Ориноко. Возможно, для того чтобы лучше выполнить стоящую перед ним задачу, он отправился бы по Кунукунуме на маленькой куриаре рместе с Парчалем и его людьми. А может быть, по примеру господина Шафанжона, в течение нескольких дней исследовал бы прибрежные территории, населенные марикитаре. Или же вошел бы в контакт с этим хитрецом Арамаре и его семьей, которых посетил и сфотографировал французский путешественник. Но, увы, предписания министра были принесены в жертву иной цели, которая влекла Жака Эллока в Санта-Хуану. Он считал своим долгом сделать все от него зависящее, чтобы помочь Жанне де Кермор добраться туда как можно быстрее. Жермен Патерн, правда, не в порядке упрека, а для очистки совести, время от времени напоминал ему об изначальной цели их путешествия.

— Хорошо... хорошо! — отвечал Жак Эллок. — То, что мы не сделали на пути туда, мы сделаем на обратном пути.

— Когда?

— Когда мы вернемся, черт побери! Или ты полагаешь, что мы не вернемся?

— Я? Что я могу сказать!.. Кто знает, куда мы идем? Кто знает, что нас ждет там? Допустим, что мы найдем полковника де Кермора...

— Вот тогда мы и подумаем о том, чтобы отправиться в обратный путь.

— Вместе с мадемуазель де Кермор?

— Конечно.

— Ну а если наши поиски увенчаются успехом... мы найдем полковника, и его дочь, что вполне вероятно, захочет остаться со своим отцом, ты согласишься вернуться?

— Вернуться? — переспросил Жак, и по его тону было ясно, что этот вопрос застал его врасплох.

— Вернуться одному, то есть я хочу сказать — со мной.

— Конечно... Жермен.

— Ты сам не веришь в свое «конечно», Жак.

— Ты сошел с ума!

— Допустим. А ты... ты влюбился, это ведь тоже форма сумасшествия, в равной мере неизлечимого.

— Опять? Ты опять говоришь о вещах...

— В которых я ничего не понимаю. Может быть, и так! Будем откровенны... если я и ничего не понимаю, то я прекрасно вижу. Ты напрасно пытаешься скрыть чувство, которое не имеет ни малейшего отношения к твоей научной миссии... и которое я нахожу, впрочем, вполне естественным!

— Ты прав, мой друг, — ответил Жак прерывающимся от волнения голосом, — я люблю эту девушку, я восхищаюсь ее мужеством... что удивительного в том, что симпатия, которую она мне внушала вначале, превратилась... Да! Я люблю ее! И ни за что ее не покину! Я весь во власти своего чувства и я не знаю, чем все это кончится.

— Хорошо, — ответил Жермен Патерн.

Он ничего больше не добавил к этому краткому восклицанию, но Жаку этого было довольно, и он с благодарностью сжал руку друга.

Из всего вышесказанного можно заключить, что течение Кунукунумы вполне может остаться неисследованным и на обратном пути. А жаль, так как эта река, устье которой имеет не меньше двухсот метров в ширину, орошает богатый и живописный край.

На следующий день «Гальинета» и «Мориче» снова отправились в путь и прошли мимо Касикьяре, уделив ей не больше внимания, чем Кунукунуме. А ведь Касикьяре — один из крупнейших притоков Ориноко. Как установили два исследователя, Гумбольдт и Солано, Риу-Негру и Касикьяре соединяют бассейн Ориноко с бассейном Амазонки.

В 1725 году португалец Мораинш прошел по Риу-Негру до ее слияния с Гуайнией ниже Сан-Габриэля, затем по Гуайнии до Сан-Карлоса, а оттуда спустился по Касикьяре и вышел в Ориноко, проделав таким образом огромный путь по территории Бразилии и Венесуэлы.

Касикьяре, вне сомнения, заслуживала внимания исследователей, хотя ширина ее в этой части и не превышает сорока метров. Но пироги, не задерживаясь, продолжали плыть вверх по течению.

Рельеф правого берега здесь весьма разнообразен. На горизонте вырисовывается заросшая непроходимыми лесами горная цепь Дуида, а холмы Гуарако круто спускаются к воде, позволяя взору блуждать по просторам льяносов, по которым, прихотливо извиваясь, несет свои воды Касикьяре.

Ветер был слабым, и лодки медленно продвигались вперед, с трудом преодолевая течение, когда Жан заметил очень плотное облако, такое низкое, что оно почти касалось краями земли. Парчаль и Вальдес внимательно всматривались в это облако, тяжелые и густые клубы которого постепенно приближались к берегу. Хоррес, стоя на носу «Гальинеты», смотрел в том же направлении, пытаясь понять, что это такое.

— Это облако пыли, — сказал Вальдес.

Парчаль с ним согласился.

— Кто же может поднимать такую пыль? — спросил сержант Марсьяль.

— Вероятно, какое-нибудь стадо, — ответил Парчаль.

— Ну тогда оно должно быть очень большим, — заметил Жермен Патерн.

— Очень! — согласился Вальдес.

Облако стремительно приближалось к реке, и в образовывающихся время от времени просветах мелькали какие-то красноватые фигуры.

— Может быть, это банды кива? — воскликнул Жак Эллок.

— Тогда на всякий случай лучше отойти к другому берегу, — сказал Парчаль.

— Да, на всякий случай, — отозвался Вальдес, — и не медля ни секунды.

Тотчас же все принялись за дело. Спустили паруса, чтобы они не мешали пирогам двигаться по диагонали, и матросы, налегая на весла, направили лодки к противоположному берегу.

Хоррес тоже внимательно посмотрел на облако, а затем взялся за весла, не выказывая ни малейшего волнения.

В отличие от испанца, пассажиры были весьма встревожены возможной встречей с Альфанисом и его безжалостной бандой. Но поскольку у индейцев вряд ли имелись лодки, чтобы перебраться на другой берег, то пассажиры могли некоторое время чувствовать себя в безопасности.

Вальдес и Парчаль привязали пироги к большим пням на берегу, а пассажиры замерли с оружием в руках, готовые отразить атаку. Пули их карабинов вполне могли преодолеть триста метров, отделяющие пироги от противоположного берега.

Ждать пришлось недолго. Облака пыли клубились уже метрах в двадцати от реки. Оттуда доносились крики, а точнее мычание. Ошибиться было невозможно.

— Слава Богу, нам нечего бояться! — воскликнул Вальдес. — Это просто стадо быков.

— Вальдес прав, — подтвердил Парчаль, — несколько тысяч быков подняли всю эту пыль...

— И весь этот шум, — добавил сержант Марсьяль.

Действительно, оглушительный рев несся из живой волны, катившейся по поверхности льяносов.

Жан, которому очень хотелось видеть, как стадо будет переплывать Ориноко, вышел из-под навеса, куда он скрылся, уступив настоятельным просьбам Жака Эллока.

Подобные миграции[310] быков — не редкость на территории Венесуэлы. Владельцы животных вынуждены мириться с этим явлением. Когда кончается сезон дождей и трава на возвышенностях пересыхает, животных перегоняют на покрытые пышной растительностью заливные луга, где они находят сочную и обильную пищу. Если же при переходе с одного пастбища на другое на пути встречаются реки, животные вплавь перебираются на другой берег.

Жаку Эллоку и его спутникам предоставлялась возможность, ничем не рискуя, наблюдать за переправой нескольких тысяч быков.

У берега животные остановились. Задние ряды напирали на передних, которые не решались войти в воду. Наконец они двинулись за идущим впереди «кабестеро».

— Его можно назвать капитаном флотилии, — сказал Вальдес. — Сидя на лошади, он входит в реку, и животные следуют за ним.

Действительно этот «кабестеро» прыгнул с берега в воду. Следовавшие за ним пастухи, затянув что-то вроде дикого гимна или походной песни со стройным ритмом, тоже бросились вплавь. Стадо последовало за ними и поплыло, так что над водой виднелись только яростно фыркающие морды, увенчанные изогнутыми рогами. Несмотря на быстрое течение, стадо легко доплыло до середины реки, и можно было надеяться, что благодаря мастерству капитана и пастухов переправа закончится благополучно.

Увы!

Внезапно быки, многие из которых были еще метрах в двадцати от правого берега, пришли в волнение. В тот же момент вопли пастухов смешались с ревом животных. Казалось, какой-то необъяснимый ужас овладел всем стадом.

— Карибы... карибы! — закричали матросы «Мориче» и «Гальинеты».

— Карибы? — переспросил Жак Эллок.

— Да! — воскликнул Жермен Патерн. — Карибы и парайо.

Действительно, стадо наткнулось на косяк электрических угрей[311], которыми кишат венесуэльские реки. Пораженные мощными разрядами этих живых «лейденских банок», быки на мгновение замирали, а потом опрокидывались на бок, судорожно дергая ногами.

В несколько секунд множество животных исчезло под водой. Остальные же, не слушаясь криков пастухов, кое-кто из которых тоже пострадал от прикосновения электрических угрей, поплыли вниз по течению и вышли на берег в нескольких сотнях метров от места переправы. Однако остановить стадо на берегу было невозможно. Идущие сзади быки напирали на передних, и обезумевшие от ужаса животные бросались в воду. Но, очевидно, электрическая энергия скатов пошла на убыль, так как многие все-таки достигли берега и бросились бежать по саванне.

— Да, — сказал Жермен Патерн, — такого не увидишь ни на Сене, ни на Луаре, ни на Гаронне. На подобное зрелище стоит посмотреть.

— Тысяча чертей! — проворчал сержант Марсьяль. — Нам тоже не грех остерегаться этих проклятых угрей.

— Безусловно, мой дорогой сержант, — согласился Жак Эллок, — электрические батарейки лучше руками не трогать.

— Самое разумное, — заметил Парчаль, — не падать в воду, когда там полно этих тварей.

— Вы совершенно правы, Парчаль, совершенно правы, — заключил Жермен Патерн.

В венесуэльских реках угри водятся в огромных количествах и, как это хорошо известно рыбакам, обладают отменными вкусовыми качествами. Угрей ловят сетями, и после того как те вхолостую растратят свои заряды, спокойно вынимают из сетей. Гумбольдт рассказывает, что для облегчения ловли угрей в реку загоняли лошадей, чтобы те приняли на себя разряды водных чудовищ. Однако это кажется мало правдоподобным. Элизе Реклю считает, что даже в ту пору, когда бесчисленные табуны носились по просторам льяносов, лошадь была все-таки слишком ценным животным, чтобы обращаться с ней таким варварским образом. И по всей вероятности, он прав.

Пироги снова отправились в путь. Но так как во второй половине дня ветер имел обыкновение стихать, плыли они медленно. А в узких проходах, где течение становилось очень быстрым, приходилось тащить пироги бечевой. На это ушло несколько часов, и уже наступила ночь, когда путешественники добрались до деревушки Эсмеральда.

Весь берег в тот момент был озарен мерцающим сиянием, исходившим от лесистой пирамиды Дуиды, поднимавшейся на 2474 метра над уровнем моря[312]. Но это не было извержение вулкана; гибкие язычки бледного пламени танцевали на склонах горы, а напуганные этими ослепительными вспышками летучие мыши кружились над замершими у берега пирогами.

Глава VI СМЕРТЕЛЬНОЕ БЕСПОКОЙСТВО

С незапамятных времен индейцы племени баре считали появление гигантских блуждающих огней на вершине Дуиды зловещим знаком, сулящим страшные бедствия. А марикитаре, напротив, с незапамятных времен считали их появление предвестником счастливых событий.

Но сколь бы различно ни истолковывали индейцы обоих племен пророчества своей магической горы, остается совершенно неопровержимым, что соседство с Дуидой не принесло счастья деревушке Эсмеральда. Живописное положение на берегу Ориноко, прекрасные пастбища, мягкий климат (здесь никогда не бывает удушающей тропической жары). И тем не менее Эсмеральда являла собой жалкое зрелище заброшенности и запустения. От некогда построенной испанскими поселенцами деревни остались лишь развалины маленькой церквушки и несколько хижин, в которых жильцы появляются лишь в охотничий и рыболовный сезон.

У берега не было ни одной лодки, когда «Гальинета» и «Мориче» подошли к деревне.

Что же вынудило индейцев покинуть эти места? Мириады комаров делали эти места абсолютно непригодными для житья, и все огни Дуиды не в состоянии были уничтожить проклятых насекомых.

На путешественников обрушилось такое количество комаров, что не спасали даже противомоскитные сетки. Искусаны были все — и пассажиры, и матросы, и даже племянник сержанта Марсьяля, которого на этот раз дядюшке не удалось защитить. А потому Парчаль и Вальдес еще до рассвета на шестах отвели пироги от берега, чтобы дожидаться утреннего ветра посередине реки.

Ветер поднялся только к шести утра, и два часа спустя пироги достигли устья одного из правых притоков Ориноко, Игуапо. Жак Эллок не выказал ни малейшего желания исследовать Игуапо, точно так же, как до этого он пренебрег возможностью изучать Кунукунуму и Касикьяре. А Жермен Патерн воздержался и от напоминания о поручении министра народного образования, и от дружеского подтрунивания.

Но у Жака Эллока и сержанта Марсьяля появился новый повод для беспокойства. У них были все основания опасаться, что местный климат начинает оказывать свое губительное воздействие на здоровье Жанны де Кермор, которая до сих пор благодаря свой силе, энергии и выносливости справлялась с тяготами путешествия. В заболоченных местах этого края свирепствуют эндемические[313] лихорадки, и нет почти никакой возможности спастись от них. Жак Эллок, Жермен Патерн и сержант Марсьяль отличались завидным здоровьем, матросы были привычны к здешнему климату, а потому никто из них не ощущал его вредного воздействия. Но девушка вот уже несколько дней чувствовала какое-то недомогание, что не могло не встревожить.

Жермен Патерн сразу же узнал симптомы болотной лихорадки. У девушки пропал аппетит, силы ее убывали, и непреодолимая слабость вынуждала целыми часами лежать под навесом. Впрочем, видя тревогу своих спутников, она старалась, чтобы не огорчать их, казаться бодрой.

Может быть, Жермен Патерн ошибся в своем диагнозе, и недомогание девушки было временным; молодость в конце концов возьмет верх, и крепкий и выносливый организм Жанны сам справится с болезнью? И тем не менее тревога Жака и его спутников возрастала.

На ночь пироги остановились в устье левого притока Ориноко — Габаримы. Тут не было никаких следов индейцев баре, о которых рассказывает господин Шафанжон. Правда, сожалеть об этом не стоило: две единственные хижины Габаримы принадлежали в ту пору семье убийц и грабителей. Один из этой семейки был вождем племени, жившего тогда в Эсмеральде. Остались они негодяями или превратились в конце концов в порядочных людей? Никто теперь не мог дать ответа на этот вопрос. Деревня была пуста, и, стало быть, не у кого было получить хоть какие-нибудь сведения о банде Альфаниса.

На следующий день со свежими запасами мяса оленей, морских свинок и пекари лодки снова двинулись в путь. Погода стояла скверная. На пироги иногда обрушивались проливные дожди. Жанна очень страдала от этого ненастья. Несмотря на неустанные заботы друзей, состояние девушки не улучшалось, лихорадка не оставляла ее и даже усиливалась.

Извилистое русло реки, ширина которой в этом месте не превышала двухсот метров, изобиловало подводными скалами, что не позволило им в тот день миновать остров Яно, последний на пути к истокам Ориноко. На следующий день, двадцать первого октября, «Мориче» и «Гальинета», преодолев довольно сложные пороги, достигли к вечеру Рио-Падамо.

Лихорадка подтачивала силы Жанны, она слабела с каждым днем и уже не могла выйти из-под навеса. Старый солдат без конца корил себя за то, что согласился на это путешествие. Это он был во всем виноват! Что делать? Как остановить приступы изнурительной лихорадки? Может быть, следовало вернуться назад? На борту «Мориче» были кое-какие лекарства, а идя вниз по течению, можно было за несколько дней добраться до Сан-Фернандо.

Жанна де Кермор, услышав, как Жак Эллок и сержант Марсьяль обсуждают этот вопрос, проговорила чуть слышным голосом:

— Нет... нет! Не надо возвращаться в Сан-Фернандо. Я дойду до миссии... Я буду идти, пока не найду своего отца. В Санта-Хуану... в Санта-Хуану! — и снова почти без сознания откинулась на свое ложе.

Жак Эллок не знал, на что решиться. Уступить настояниям сержанта? Но потрясение, которое испытает девушка, увидев, что пироги идут вниз по течению, могло оказаться для нее роковым. Может, все-таки лучше побыстрее добраться до Санта-Хуаны, где наверняка можно получить такую же помощь, как и в Сан-Фернандо?

Жак с отчаянием спрашивал своего друга: «Неужели ты ничего не можешь сделать? Неужели у тебя нет никакого лекарства, чтобы остановить эту убийственную лихорадку? Разве ты не видишь, что она слабеет с каждым днем?»

Жермен Патерн не знал, что ему ответить. У него был только сульфат хинина[314], но даже большие дозы этого препарата оказались совершенно неэффективными. И на все мольбы и вопросы Жака и сержанта ой отвечал:

— Сульфат хинина на нее не действует! Наверное, нужны какие-то травы или кора каких-то деревьев... И скорее всего они здесь растут... Но кто нам их покажет и как их достать?

Вальдес и Парчаль подтвердили, что такие растения есть. В Сан-Фернандо часто прибегали к этим очень эффективным местным жаропонижающим средствам, так как в сухой сезон болотные испарения часто заражают лихорадкой и местных жителей, и приезжих.

— Большей частью используется кора чинчоры, а еще лучше кора колорадито, — сказал Вальдес.

— Вы могли бы узнать эти растения? — спросил Жак Эллок.

— Нет, — ответил тот, — мы ведь матросы, все время на воде. Спрашивать надо у жителей льяносов, на берегах рек эти растения не встречаются.

Жермен Патерн знал, что колорадито — превосходное лекарство от болотной лихорадки, и, выпив несколько раз отвар этой коры, Жанна была бы спасена. Но, к несчастью, он, ботаник, все никак не мог отыскать этот кустарник в прибрежной саванне.

Тем временем спутники Жанны, уступая ее непоколебимому желанию продолжать путешествие, неуклонно продвигались вверх по течению. В Санта-Хуане наверняка имелось это драгоценное лекарство. Но сколько времени еще понадобится, чтобы преодолеть двести километров пути?

Утром следующего дня небо было затянуто грозовыми тучами, слышались отдаленные раскаты грома. Однако ветер был попутным, и капитаны спешили воспользоваться малейшим его дуновением. Эти славные люди сочувствовали горю своих пассажиров. Они полюбили месье Жана и с горестью смотрели, как на глазах убывают его силы. Равнодушным оставался лишь испанец Хоррес. Чтобы не вызывать подозрений, он обычно сидел на носу «Гальинеты» (его товарищи располагались большей частью у подножия мачты) и напряженно вглядывался в простирающиеся на правом берегу льяносы. Вальдес уже пару раз обращал на это внимание, и, без сомнения, Жаку Эллоку поведение Хорреса тоже показалось бы подозрительным, будь у него время наблюдать за ним. Но мысли молодого человека были заняты другим, и, когда лодки плыли рядом, он не сводил глаз с девушки, слабая улыбка которой была ему наградой за заботы.

В тот день она сказала ему:

— Месье Жак, я хотела бы попросить вас обещать мне...

— Все, что захотите, мадемуазель Жанна, — я сдержу обещание, чего бы мне это ни стоило.

— Месье Жак... Может быть, у меня не хватит сил продолжать наши поиски... Когда мы прибудем в миссию, мне, возможно, придется остаться в Санта-Хуане. Так вот... если мы узнаем, что стало с моим отцом... вы бы согласились...

— Все сделать, чтобы добраться до него? Да, Жанна, моя дорогая Жанна... да! Я отправлюсь по следам полковника де Кермора, я найду его... и верну его дочери!

— Спасибо... месье Жак... спасибо! — ответила девушка, и голова ее снова бессильно опустилась на подушку.

Глубокие и прозрачные воды Падамо мощным потоком вливаются в Ориноко, а в устье ширина его превышает ширину великой венесуэльской реки. Этот приток не без оснований мог бы тоже стать предметом яростных споров между сторонниками Атабапо и Гуавьяре.

В этой части течение было быстрым, а на обрывистых берегах темнели густые леса. Пироги шли то под парусом, то на веслах. Выше Рио-Окамо русло сузилось до пятидесяти метров,

Вечером сильный приступ лихорадки довел больную до изнеможения. Роковой конец был неизбежен, если Жермену Патерну не удастся отыскать то единственное лекарство, которое могло спасти ее. Невозможно описать горе путешественников. Отчаяние же сержанта Марсьяля было столь велико, что опасались за его рассудок. Матросы «Гальинеты» не спускали с него глаз, боясь, как бы он в приступе безумия не бросился в реку.

Жак, сидя около Жанны, смачивал холодной водой ее пересохшие от лихорадки губы, с отчаянием и тревогой ловя каждый вздох, каждое слово девушки. Неужели же он не сможет спасти ту, которую любит такой глубокой и чистой любовью и для которой был готов сто раз пожертвовать собственной жизнью?

Порой он начинал корить себя за то, что послушался ее и не вернулся в Сан-Фернандо. Было безумием в такой ситуации идти к истокам Ориноко... Ведь все равно они скорее всего не смогут добраться до миссии. Если никакая речка не соединяет Ориноко с Санта-Хуаной, придется идти пешком, продираясь сквозь лесную чащу, при невыносимой жаре.

Но когда лихорадка ненадолго отпускала Жанну, она, выйдя из своего полузабытья, тотчас же тревожно спрашивала Жака:

— Месье Жак... мы ведь по-прежнему идем вперед... правда?

— Да, Жанна, да, — отвечал он.

— Я все время думаю о моем отце. Я видела во сне, что мы нашли его. Он благодарил вас за то, что вы сделали для меня... для него...

Жак Эллок отворачивался, чтобы скрыть слезы. Да, этот сильный человек плакал, плакал оттого, что был бессилен победить болезнь и отогнать смерть, стоящую у изголовья обожаемого существа!

Вечером пироги сделали остановку в Педра-Мапайа, а утром снова двинулись в путь, идя то под парусами, то на веслах. Уровень воды в реке уже сильно понизился, и лодки несколько раз чуть было не садились на мель. Однако им удалось пройти значительное расстояние и достичь того места, где к правому берегу подступают холмы возвышенности Моррас.

Днем сильнейший приступ лихорадки чуть не убил Жанну. Казалось, не оставалось уже никакой надежды. Сержант Марсьяль был в таком отчаянии, что Жермену Патерну пришлось забрать его на борт «Мориче», чтобы Жанна не слышала его рыданий. Сульфат хинина не оказывал больше никакого действия.

— Жермен, Жермен, — прошептал Жак, уведя друга на нос «Гальинеты», — Жанна умрет...

— Не отчаивайся, Жак!

— Говорю тебе, что она умрет! Еще одного такого приступа ей не перенести.

Увы, Жак был прав. Жермен не мог ничем его утешить.

— И я ничего не могу сделать... — вздыхал он.

Около трех часов пополудни проливной дождь немного освежил удушающе знойную атмосферу. Путешественники могли этому только радоваться: влага, щедро изливающаяся из белой толщи облаков и из многочисленных притоков, впадающих в Ориноко справа и слева, поднимала уровень воды в реке, обеспечивая тем самым безопасное плавание.

В четыре часа слева, там, где река огибает лесистый берег, показался довольно высокий холм Янаме, а дальше за поворотом — устье Маваки. Так как ветер окончательно стих, Вальдес и Парчаль решили сделать остановку около крохотного ранчо, где жили пять или шесть семей марикитаре.

Первым на берег выпрыгнул Жак Эллок.

— Пойдемте, — сказал он Парчалю.

Что он задумал?

Он шел к хозяину ранчо.

Чего он хотел? Он хотел вырвать умирающую из рук смерти!..

Хозяин ранчо, умный и любезный индеец лет сорока, приветливо встретил гостей. По настоянию Жака Эллока Парчаль тотчас же спросил его о колорадито. Знает ли он кору этого растения? Можно ли его найти в районе Маваки?

— Да, — ответил индеец, — мы часто лечимся им от лихорадки.

— И помогает?

— Всегда.

Жак ничего не понимал, так как разговор шел по-индейски. Но когда Парчаль перевел ему ответы индейца, Жак воскликнул:

— Пусть он нам даст немного этой коры! Я заплачу столько, сколько он захочет... я отдам ему все, что у меня есть.

Хозяин молча вынул из корзины горсть каких-то древесных крошек и отдал Парчалю. Жак и Парчаль тотчас же вернулись на «Гальинету».

— Жермен... Жермен... колорадито! — только и смог выговорить Жак.

— Прекрасно, Жак! — ответил Жермен Патерн. — Приступа пока больше не было. Еще есть время. Мы ее спасем, Жак... обязательно спасем!

Пока Жермен готовил отвар, Жак, сидя около Жанны, утешал ее.

— Ни одна лихорадка не может устоять перед колорадито, — говорил он. — Хозяину Маваки можно верить.

Измученная приступом лихорадки Жанна подняла на Жака свои казавшиеся огромными на исхудавшем восковом личике глаза и слабо улыбнулась:

— Я еще ничего не пила, но мне кажется, что я уже чувствую себя лучше.

— Жанна... моя дорогая Жанна, — прошептал Жак, стоя на коленях у ее ложа.

Жермену понадобилось всего несколько минут, чтобы приготовить отвар, и Жак поднес чашку к губам девушки.

— Спасибо, — прошептала она, выпив содержимое чашки, и глаза ее закрылись.

Теперь нужно было оставить ее одну. Жермен силой увел Жака, и оба молча уселись на носу пироги. Матросы получили приказ бесшумно отчалить от берега. Ничто не должно было тревожить сон больной.

Когда сержанту Марсьялю сказали, что удалось достать жаропонижающее и что Жанна уже приняла лекарство, он выскочил на берег и бросился к «Гальинете». Жермен Патерн знаком остановил его. Старик повиновался, но, не в силах сдержать слез, прислонился к скале.

Жермен Патерн считал, что, если приступ не повторится, значит, колорадито подействовал. Через два часа все станет ясно. Через два часа они узнают, есть ли надежда, а может быть, даже и уверенность спасти девушку.

Два часа мучительного ожидания показались им вечностью. Они напряженно прислушивались, не сорвется ли с уст Жанны вздох, стон или зов. Нет, ни звука...

Жак подошел к навесу.

Жанна спала, спала спокойно и безмятежно.

— Она спасена! Спасена, — прошептал Жак.

— Я надеюсь... я верю! Хорошая штука этот колорадито! Жаль только, что аптекари нечасто встречаются в верховьях Ориноко.

Прошел час, приступ не повторился. Очевидно, он уже больше и не повторится.

К вечеру Жанна проснулась и, протянув Жаку руку, прошептала:

— Я чувствую себя лучше... правда, гораздо лучше!

Когда сержант Марсьяль получил разрешение вернуться на борт «Гальинеты», она сказала ему:

— Все в порядке, дядюшка, — а рука ее нежно утирала слезы, катившиеся по щекам старого солдата.

Всю ночь путешественники по очереди дежурили у постели Жанны. На ночь ей снова дали отвар целительной коры. Она спала спокойно, и наутро было уже совершенно ясно, что девушка поправится. Радости пассажиров и экипажа не было предела.

Хозяину Маваки, хотя он деликатно отказывался, было предложено выбрать на борту «Мориче» то, что он считает необходимым для своей семьи. Потребности этого славного человека оказались весьма скромными. Он взял только несколько ножей, топорик, кусок материи, зеркальце, стеклянные украшения и полдюжины сигар.

Пироги уже собирались отчалить, когда выяснилось, что Хорреса нет на «Гальинете». Вероятно, он так и не возвращался с прошлого вечера. Наконец он появился и на вопрос Жака, где он был, ответил, что, так как экипажу было разрешено сойти на берег, он ночевал в лесу. Пришлось довольствоваться этим объяснением, весьма, впрочем, правдоподобным.

В течение четырех следующих дней пироги продвигались вперед очень медленно, делая не больше десяти километров в сутки. Но какое это имело значение! Главное, что Жанна поправлялась; благодаря стараниям Жермена Патерна, который сам готовил для нее пищу, силы быстро возвращались к ней. Жак Эллок ни на шаг не отходил от девушки, и сержант Марсьяль в конце концов стал находить это вполне естественным.

— Видно, так было суждено, — повторял он, — но, тысяча чертей, что скажет мой полковник!

На следующий день между полуднем и двумя часами выздоравливающая первый раз вышла из-под навеса на корму и, лежа на подстилке из сухой травы, вдыхала свежий и живительный воздух саванны.

Ширина реки здесь не превышала тридцати метров. Идти приходилось большей частью на шестах либо тащить лодки бечевой. Местами встречались небольшие, но довольно сложные пороги, а вода стояла так низко, что стали готовиться к разгрузке пирог. К счастью, удалось избежать этой трудоемкой операции. Матросы прыгнули в воду и, облегчив таким образом лодки, смогли преодолеть пороги Манавиче и Памаракин у подножия восьмиметрового холма Бокон.

Каждый вечер Жак Эллок и сержант Марсьяль охотились в изобилующих дичью прибрежных лесах и приносили целые связки гокко и индеек. В южных провинциях Венесуэлы путешественнику обеспечено пропитание: дичь здесь великолепная, а реки буквально кишат рыбой.

Молодость взяла свое, здоровье вернулось к Жанне. Можно было больше не опасаться возвращения лихорадки.

Двадцать пятого октября справа показалась горная цепь, обозначенная на карте как холмы Гуанайос. Двадцать шестого октября лодки с большим трудом преодолели пороги Маркес.

Жаку Эллоку, Вальдесу и Парчалю не раз казалось, что правый берег совсем не такой уж пустынный, что среди деревьев и кустов кто-то крадется. Если предположить, что это гуахибо, то можно было не тревожиться, поскольку эти индейцы вполне безобидны. В то время, когда господин Шафанжон исследовал эту часть Ориноко, все было иначе, и его люди каждый день ожидали нападения аборигенов.

Однако Жак Эллок и сержант Марсьяль безуспешно охотились за этими таинственными невидимками. Им так и не удалось кого бы то ни было обнаружить. Но если в лесах скрывались не гуахибо, а кива, да еще, может быть, из банды Альфаниса, то опасность становилась вполне реальной. А потому Парчаль и Вальдес очень внимательно следили за берегами и не разрешали своим матросам покидать пироги. Что же касается Хорреса, то в его поведении не было ничего подозрительного, и он ни разу не выказал желания сойти на берег. Впрочем, еще шесть-семь переходов, и пироги все равно остановятся из-за отсутствия воды в реке. От Ориноко останется лишь тонкий ручеек, стекающий со склонов Паримы, который три сотни притоков постепенно превращают в одну из крупнейших водных артерий Южной Америки.

Путешественникам придется покинуть пироги и идти пятьдесят километров до Санта-Хуаны пешком сквозь густые леса, покрывающие правый берег реки. Воодушевленные близостью цели, они надеялись преодолеть это расстояние за несколько дней.

Двадцать седьмого и двадцать восьмого октября были самыми тяжелыми днями за время путешествия. Только самоотверженность матросов и мастерство капитанов позволили преодолеть пороги Гуахибо, которых в 1760 году достиг первый исследователь Ориноко Диас де ла Фуэнтес.

— Если эти индейцы гуахибо не опасны, — заметил Жермен Патерн, — то этого никак нельзя сказать о порогах, которые носят то же имя.

— И будет чудом, если мы благополучно их преодолеем, — ответил Вальдес.

— Раз небу было угодно сотворить одно чудо и спасти нашего дорогого Жана, — сказал Жак, — оно сотворит еще одно для пироги, которая несет его. Да смилуется над нами всемогущий Господь, создатель земли и неба...

— Аминь! — благоговейно прошептал сержант Марсьяль.

Действительно, было чудом, что пироги отделались лишь небольшими повреждениями, которые легко можно было устранить, не прерывая плавания. Представьте себе каскад водоемов, протяженностью десять — двенадцать километров, напоминающий в увеличенном размере систему шлюзов в Готском Канале, в Швеции. Только канал, связывающий Стокгольм с Гётеборгом, имеет шлюзовые камеры с открывающими и закрывающими их воротами, облегчающими продвижение судов с одного уровня на другой. Здесь же не было ни шлюзовых камер, ни ворот, и пироги приходилось тащить по каменистым площадкам, едва покрытым водой. Матросам пришлось работать бечевой, закрепляя ее за деревья и выступы скал. А в разгар сухого сезона пороги становятся и вовсе непроходимыми. Господину Шафанжону в этом самом месте пришлось расстаться со своей пирогой и продолжать путешествие к истокам Ориноко на маленькой куриаре.

Ранним утром путешественники снова отправились в путь. Ширина реки здесь не превышала пятнадцати — двадцати метров. Лодки преодолели еще несколько порогов; воды кое-где было так мало, что их пришлось тащить волоком, и они оставляли в песке глубокий след.

Наконец вечером Парчаль и Вальдес причалили к правому берегу. На противоположном берегу темнела остроконечная гора. Это был пик Монуар, названный так французским путешественником в честь генерального секретаря Парижского Географического общества.

И пассажиры и матросы так устали за день, что даже забыли об осторожности и мечтали только об отдыхе. После ужина все тотчас же погрузились в глубокий сон. К счастью, ни бродячие индейцы, ни кива Альфаниса не потревожили покой путешественников. Но утром, взглянув на реку, они пришли в отчаяние. За ночь уровень воды понизился на пятьдесят сантиметров. Пироги были на мели, а по дну Ориноко лишь кое-где струились желтоватые ручейки. А значит, плавание можно будет возобновить лишь по окончании сухого сезона.

Собравшись на носу своих пирог, матросы обнаружили, что не хватает одного члена экипажа.

Хоррес исчез, и на сей раз окончательно.

Глава VII СТОЯНКА У ПИКА МОНУАР

Возвышающийся на полторы тысячи метров над уровнем моря пик Монуар кажется несокрушимым контрфорсом, подпирающим уходящую далеко на юго-восток огромную горную цепь. А в восьмидесяти километрах от него виднеется еще одна вершина, обозначенная на картах господина Шафанжона как пик Фердинанда Лессепса[315].

Здесь начинается гористая часть Венесуэлы, здесь находятся ее самые высокие горные цепи. То возвышаясь огромными куполами, то перекрещиваясь узкими соединительными гребнями, они производят величественное и грандиозное впечатление. Там, в Серра-Париме рождается Ориноко. Там поднимается окутанная облаками «Красная гора», щедрая мать ручьев, как говорят индейские предания, Рорайма, возвышающаяся словно гигантский пограничный столб между тремя государствами.

Если бы уровень воды в реке сохранялся на прежнем уровне, то наши путешественники смогли бы добраться на пирогах до самой Серра-Паримы. Но, к сожалению, пришлось отказаться от этого способа передвижения. Конечно, можно было бы воспользоваться куриарами. Однако в этих маленьких лодках помещаются только два человека. А как обойтись без помощи матросов и куда девать багаж?

В это утро Жак Эллок, Жермен Патерн, Жан, к которому буквально на глазах возвращались силы, сержант Марсьяль, Вальдес и Парчаль собрались на совет, «палабра»[316], как говорят североамериканские индейцы. От решений, принятых на этом совете, будет зависеть продолжительность, а возможно, и успех всего путешествия.

Шесть человек расположились на опушке леса, напротив вздымавшегося на противоположном берегу пика Монуар. Внизу, на каменисто-песчаном дне устья Рио-Торрида безжизненно замерли пироги. Погода стояла прекрасная, дул свежий ветер, яркие солнечные лучи заливали вершину пика Монуар и широкой полосой скользили по его лесистому склону.

Матросы готовили себе еду на носу пирог, и легкий дым султаном поднимался вверх, а затем вытягивался к югу.

Ни на берегу, ни выше по течению не было ни индейцев, ни их хижин, хотя обычно в это время года здесь всегда появляются люди. Рассеянные по обширным территориям племена ведут кочевой образ жизни. Торговцы из Сан-Фернандо, конечно, никогда не заходят так далеко вверх по течению. Да и с кем бы они могли здесь торговать? За давно покинутой Эсмеральдой жилища встречаются крайне редко. А потому и пироги нечасто появляются выше устья Касикьяре.

Первым заговорил Жак Эллок.

— Вы когда-нибудь поднимались к истокам Ориноко, Вальдес? — спросил он.

— Никогда, — ответил, капитан «Гальинеты».

— А вы, Парчаль?

— Тоже нет, — ответил капитан «Мориче».

— И никто из ваших матросов не знает течения реки выше пика Монуар?

— Никто, — ответили Вальдес и Парчаль.

— Никто... кроме, может быть, Хорреса, — заметил Жермен Патерн, — но этот испанец сбежал, и я сильно подозреваю, что ему уже доводилось бывать в этих краях, хотя он это и отрицал...

— Куда мог он отправиться? — спросил сержант Марсьяль.

— Вероятно, туда, где его ждут, — ответил Жак Эллок.

— Ждут?

— Да, сержант, и должен вам сказать, что с некоторых пор его поведение стало мне казаться подозрительным.

— Мне тоже, — согласился Вальдес. — После того как он исчез на всю ночь на Рио-Мавака. На вопрос, где он был, Хоррес дал мне весьма невразумительный ответ.

— Но ведь в Сан-Фернандо он говорил нам, что хочет добраться до миссии Санта-Хуана, — заметил Жан.

— И, вне всякого сомнения, он знает отца Эсперанте, — добавил Жермен Патерн.

— Все это так, — согласился сержант Марсьяль, — не ясно одно, почему он исчез именно в тот момент, когда до миссии осталось всего несколько дней пути.

В последние дни поведение Хорреса стало казаться Жаку Эллоку все более подозрительным. Правда, не желая тревожить своих спутников, он ничего им не говорил. Исчезновение испанца не удивило его, однако вызвало очень серьезные опасения.

«Быть может, — думал Жак, — Хоррес был в числе каторжников, бежавших из Кайенны вместе с Альфанисом, возглавившим банду кива. Если это так, то что делал Хоррес в Сан-Фернандо, когда они его там встретили? Что привело его туда? Неизвестно. Но он там находился и, узнав о пирогах, направляющихся в Санта-Хуану, предложил свои услуги капитану «Гальинеты».

Сопоставляя все эти факты, Жак рассуждал следующим образом:

«Если Хоррес не принадлежал к банде Альфаниса, если у него не было дурных намерений и бывший послушник действительно направлялся в миссию, то почему же он покинул своих спутников в самом конце путешествия? Хоррес ушел, когда для этого, казалось бы, не было никаких оснований. Кто знает, быть может, его тайно известили о том, что кива и их главарь находятся поблизости, и он бежал к ним под покровом ночи? Если это так, то теперь, когда пироги не могут плыть дальше и наш маленький отряд должен пробираться к Санта-Хуане сквозь густые леса, нам грозит опасность нападения. А нас слишком мало, чтобы его отбить!»

Вот какие тревожные мысли обуревали Жака Эллока.

Но он ни словом не обмолвился о своих опасениях, намекнув о них только Вальдесу, который разделял его подозрения относительно испанца. А потому, не ответив на вопрос сержанта Марсьяля по поводу необъяснимого исчезновения Хорреса, он направил разговор в иное, более конкретное русло.

— Оставим в покое Хорреса, — сказал он. — Может быть, он вернется, а может — нет. Нам же следует подумать о том, как добраться до цели. Продолжать путешествие по Ориноко невозможно. Тут уж ничего не поделаешь...

— Но ведь это все равно произошло бы через несколько дней, — заметил Жан. — Даже если бы нам удалось доплыть до самых истоков, нам все равно пришлось бы идти пешком через саванну, поскольку нет ни одного судоходного притока, связывающего Ориноко с миссией Санта-Хуана.

— Вы совершенно правы, мой дорогой Жан, — ответил Жак Эллок, — рано или поздно, не сегодня, так завтра, нам пришлось бы расстаться с пирогами. В дождливый сезон мы смогли бы продвинуться по реке еще километров на сорок на восток. Это существенно сократило бы наш маршрут, который, я боюсь, будет труден для вас...

— Силы уже вернулись ко мне, месье Жак, — возразил Жан. — Я готов отправиться в путь сегодня же и уверяю вас, отставать я не буду.

— Прекрасно сказано, Жан, — воскликнул Жермен Патерн. — Ваши слова вселяют в нас бодрость и уверенность. А теперь, Жак, скажи нам, какое расстояние отделяет нас и от истоков, и от миссии.

— По карте получается, что мы находимся в пятидесяти километрах от Паримы. Но я не думаю, что нам следует идти к истокам.

— А почему? — спросил сержант Марсьяль.

— Потому что миссия, как мы узнали в Сан-Фернандо и как нам это подтвердил господин Мануэль, расположена на Рио-Торрида, к северо-востоку от нашего лагеря. И значит, есть смысл направиться прямо туда, минуя Серра-Париму, чтобы сократить маршрут.

— Действительно, зачем нам делать такой крюк? — сказал Жан. — Лучше идти прямо к миссии Санта-Хуана.

— Каким образом? — спросил сержант.

— Так же, как мы бы это делали, добравшись до Серра-Паримы.

— Пешком?

— Пешком, — ответил Жак Эллок. — В этих пустынных местах нет ни деревень, ни ранчо, где можно было бы раздобыть лошадей.

— А багаж? — спросил Жермен Патерн. — Значит, придется оставить его в пирогах...

— Придется, — ответил Жак. — Не тащить же эту тяжесть на себе.

— Гм! — невразумительно пробормотал Жермен Патерн, думавший в тот момент о собранных им коллекциях, а отнюдь не о своих носках и рубашках.

— Впрочем, — добавил Жак, — может случиться, что дальнейшие поиски уведут нас за пределы Санта-Хуаны.

— Вполне возможно, — ответил Жак, — а если мы не найдем всего необходимого в миссии, то вернемся за нашим багажом. Пироги будут дожидаться здесь нашего возвращения. Вальдес и Парчаль или кто-нибудь один вместе с матросами постерегут наш багаж. От миссии на лошади сюда можно добраться за сутки. Это наверняка несложно.

— Значит, вы считаете, месье Эллок, — продолжил Жан, — что нужно взять только самое необходимое для путешествия, которое продлится не больше трех-четырех дней.

— Да, мой дорогой Жан, и, если бы нам не нужно было устраивать лагерь у Рио-Торрида, я бы вам предложил немедленно отправиться в дорогу. Но ведь пироги нам понадобятся, чтобы вернуться в Сан-Фернандо.

— Вместе с моим полковником! — воскликнул сержант Марсьяль.

— С моим отцом, — прошептал Жан.

Лицо Жака Эллока на мгновение омрачилось. Он предчувствовал, что их еще подстерегает множество трудностей и препятствий. И кто знает, позволят ли полученные в Санта-Хуане сведения успешно завершить поиски полковника де Кермора? Однако он не стал огорчать своих спутников. Он решился довести начатое предприятие до конца, и теперь никакие опасности не заставят его отступить. Ведь он — руководитель экспедиции. Пусть успех ее все еще был весьма сомнителен, он сделает все, чтобы выполнить свой долг.

Решив отправиться в дорогу на следующий день, путешественники начали отбирать вещи, необходимые для трех или четырех тяжелых переходов через леса.

Вальдес и двое матросов вызвались сопровождать отряд до миссии. Парчаль и шестнадцать матросов должны были остаться в лагере. Быть может, пройдет несколько месяцев, прежде чем Жак Эллок и его спутники смогут сюда вернуться. А к тому времени сухой сезон кончится, и Ориноко снова станет судоходной.

К огорчению путешественников, края эти были совершенно пустынны. Будь здесь местные жители — другое дело. Они могли бы указать участникам экспедиции точное местоположение миссии Сантаа-Хуаны и рассказать, как туда пройти. А кроме того, путешественники постарались бы узнать, не появлялись ли здесь кива Альфаниса. Ведь если Хоррес смог присоединиться к ним, значит, они бродят где-то поблизости. А может быть, удалось бы нанять какого-нибудь краснокожего, чтобы тот провел их сквозь густые леса, где нет других дорог, кроме едва заметных тропинок, проложенных дикими зверями и индейцами.

Выслушав рассуждения Жака Эллока, Вальдес заметил, что, возможно, на расстоянии одного или двух выстрелов от лагеря находятся хижины гуахибо.

— Почему вы так думаете?

— Идя вдоль опушки в двухстах метрах от берега, я обнаружил костер...

— Погасший?

— Да, но зола была еще теплой.

— Я бы очень хотел, чтобы вы оказались правы, Вальдес. Но если гуахибо находятся поблизости, почему они не поспешили навстречу пирогам?

— Навстречу? Можете мне поверить, господин Эллок, они скорее бы удрали.

— Почему? Ведь для них появление иностранцев — большая удача... они могут обменяться с ними товарами и извлечь выгоду.

— Они слишком трусливы, эти бедные индейцы. При появлении посторонних гуахибо всегда убегают и возвращаются, лишь когда убедятся, что нет никакой опасности.

— Ну, если индейцы убежали, то хижины-то их, я надеюсь, остались на месте, и их можно найти.

— Это несложно сделать, — ответил Вальдес, — нужно пройтись по лесу на расстоянии двухсот-трехсот метров от опушки. Индейцы никогда не уходят далеко от реки. Если тут есть какие-нибудь хижины, то не позже чем через полчаса мы найдем их.

— Хорошо, Вальдес, пойдем на разведку... Но, поскольку прогулка наша может затянуться, лучше сначала пообедать.

Под руководством обоих капитанов быстро разбили лагерь. Солонины, консервов и маниоковой муки было вполне достаточно, но на всякий случай было решено сохранить эти запасы для путешествия. Вальдес и матросы понесут мешки. А если поблизости будут обнаружены индейцы, то за несколько пиастров они наверняка согласятся быть и носильщиками и проводниками. Ну а охота в избытке обеспечит пропитанием и путешественников, и оставшихся в лагере матросов. Край этот изобиловал дичью. Среди деревьев летали утки, гокко, индейки, обезьяны перепрыгивали с ветки на ветку, в густых зарослях пробегали пекари и морские свинки, а воды Рио-Торрида кишели рыбой.

Во время обеда Жак Эллок сказал своим спутникам, что они с Вальдесом хотят осмотреть лес в радиусе одного километра, чтобы выяснить, нет ли поблизости гуахибо, которые появляются время от времени в льяносах верховьев Ориноко.

— Я бы хотел пойти с вами, — сказал Жан.

— Если я тебе это позволю, племянничек! — заявил сержант Марсьяль. — Но я думаю, что тебе лучше поберечь ноги для путешествия. Отдохни еще один день, как велит тебе врач.

Жак Эллок, конечно, был бы счастлив совершить эту прогулку вместе с девушкой, но он должен был признать, что сержант Марсьяль прав. Впереди была тяжелая дорога, и Жанне следовало воспользоваться возможностью отдохнуть еще один день.

— Мой дорогой Жан, — сказал он, — ваш дядя совершенно прав. День отдыха прибавит вам сил. Мы с Вальдесом справимся одни.

— А натуралист вам, стало быть, тоже не нужен? — поинтересовался Жермен Патерн.

— Натуралист вряд ли поможет в поисках аборигенов, — ответил Жак. — Так что оставайся здесь и собирай травки на опушке или у берега.

— А я буду помогать вам, месье Патерн, — добавил Жан. — Может быть, вдвоем мы отыщем какие-нибудь редкие растения.

Уходя, Жак Эллок попросил Парчаля ускорить приготовления к путешествию. Они с Вальдесом рассчитывали вернуться часа через два, так как не собирались слишком углубляться в лес.

Попрощавшись с товарищами, Жак с карабином за спиной, а Вальдес с топориком за поясом двинулись на северо-восток и вскоре скрылись из виду.

Было девять часов утра. Солнце заливало лес огненными лучами, от которых, к счастью, предохраняла густая и сочная листва деревьев. На первый взгляд, лес казался пустынным, но некоторые признаки — помятая кое-где трава, сломанные ветки, еще свежие отпечатки следов — позволяли Вальдесу утверждать, что на правом берегу есть индейцы.

Вдоль берегов росли деревья самых разнообразных пород, многие из которых еще не встречались нашим путешественникам: банановые деревья, дубы, кобига, тыквенные деревья, марима, из коры которых местные жители делают мешки. Тут и там встречались разные виды молочайных, обычно растущие поблизости от морского побережья, а также муричи (деревья жизни), которых так много в дельте Ориноко. Из листьев этих замечательных деревьев индейцы делают крыши своих хижин, из волокон — нитки и веревки, сердцевина идет в пищу, а из перебродившего сока получается целебный напиток.

По мере того как Жак Эллок углублялся в лес, в нем просыпался инстинкт охотника. Морские свинки, ленивцы, пекари, белые обезьяны, тапиры попадались буквально на каждом шагу. Но они с Вальдесом не смогли бы донести столько дичи, а главное, лучше было не выдавать выстрелами свое присутствие. Вполне возможно, что в чаще скрывались кива, а напуганные их появлением гуахибо, услышав выстрелы, так бы и остались в своих укрытиях.

Жак Эллок и Вальдес молча шли по извилистой, едва различимой в траве тропинке. Трудно было сказать, куда она ведет. Ясно было одно: путь к миссии будет долгим и утомительным. Если бы пирогам удалось дойти до истоков Ориноко, то, возможно, оттуда дорога до миссии Санта-Хуана была бы не такой трудной.

Таким мыслям предавался Жак Эллок, в то время как его спутник, не позволяя себе отвлекаться, зорко вглядывался в лесные заросли в надежде отыскать хижину индейца, чья помощь была так необходима нашим путешественникам.

Они шли уже больше часа, когда Вальдес вдруг воскликнул: «Хижина!»

Действительно, в сотне шагов от них стояла жалкого вида хижина, напоминавшая по форме большой гриб. Крыша из пальмовых листьев почти касалась земли. Вход в хижину представлял собой узкое отверстие неправильной формы без двери.

Жак Эллок и Вальдес вошли внутрь хижины. Она была пуста.

В этот момент где-то совсем близко прогремел выстрел.

Глава VIII ЮНЫЙ ИНДЕЕЦ

— Выстрел! — воскликнул Жак Эллок.

— И не дальше чем в тридцати шагах! — отозвался Вальдес.

— Может, это сержант Марсьяль решил поохотиться?

— Не думаю.

— Или это тот самый индеец, которому принадлежит хижина!

— Давайте сначала посмотрим, жил ли в ней вообще кто-нибудь, — ответил капитан «Гальинеты».

Жак Эллок и Вальдес вернулись в хижину, из которой выбежали, услышав выстрел. Внутри она выглядела столь же убогой, как и снаружи. Мебели не было вовсе. Посредине, прямо на земляном полу — подстилка из травы, на которой, видимо еще совсем недавно, кто-то лежал: вдоль стены — несколько тыкв; в углу — корзина с остатками маниоки. На одной из жердей перекрытия был подвешен кусок пекари. В другом углу горкой были сложены несколько дюжин похожих на миндаль орехов и горсть поджаренных термитов, употребляемых в пищу бродячими индейцами. От тлевших на плоском камне головешек поднимался густой дым.

— Кто-то был здесь незадолго до нашего прихода, — произнес Вальдес.

— И уйти далеко этот кто-то не мог, — откликнулся Жак. — Он скорее всего и стрелял.

Вальдес покачал головой.

— У местных жителей нет ни пистолетов, ни ружей. Лук, стрелы, сарбаканы[317] — вот и все их оружие.

— Все-таки необходимо узнать... — воскликнул Жак Эллок, вновь охваченный тревогой при мысли, что банда Альфаниса, возможно, находится где-то поблизости.

Если это так, то оставшимся в лагере грозят серьезные опасности. А по дороге к миссии Санта-Хуана они могут подвергнуться нападению кива.

Держа оружие наготове, Жак Эллок и Вальдес вышли из хижины и, невидимые в густой листве деревьев и кустарников, направились в сторону выстрела. Других хижин поблизости не было. Нигде они не увидели ни вспаханной земли, ни грядок с овощами, ни фруктовых деревьев, ни пастбищ. Путники продвигались вперед медленно, настороженно прислушиваясь. Тишину нарушали лишь крики гокко и шипение индеек, неразличимых в листве деревьев, и шорох пробирающихся сквозь чащу диких зверей.

Так они шли минут двадцать, уже начиная было подумывать, не следует ли им вернуться к хижине, а оттуда — прямо в лагерь, как вдруг им послышался негромкий плач — кто-то жалобно всхлипывал совсем рядом. Вальдес сделал Жаку знак пригнуться к земле — пока лучше оставаться незамеченными.

За зарослями бутылочной тыквы открывалась заливаемая потоками солнечного света поляна. Чуть раздвинув ветви кустарника, Вальдес увидел ее полностью и сразу понял, что плач доносился именно оттуда. Жак Эллок тоже смотрел сквозь кусты, держа палец на спусковом крючке карабина.

— Там... смотрите, — тихо произнес Вальдес.

Во всех этих предосторожностях не было никакой необходимости, по крайней мере, в данный момент. Прямо напротив кустарника, скрывавшего Жака и Вальдеса, не было никого, кроме двух индейцев. Один неподвижно лежал на земле под пальмой, словно крепко спал или был мертв. Другой, стоя перед ним на коленях, пытался приподнять ему голову и горько плакал. Никакого зла эти двое причинить путешественникам не могли, напротив, они сами нуждались в помощи.

Вальдес решил, что они принадлежат не к бродячим индейцам, ведущим кочевой либо оседлый образ жизни в верховьях Ориноко, а к племени банива, к которому принадлежал и он сам. Тому, кто неподвижно лежал на земле, не подавая никаких признаков жизни, было на вид около пятидесяти, другому — лет тринадцать-четырнадцать.

Жак Эллок и Вальдес вышли на поляну. От мальчика их теперь отделяло не более десяти шагов. Заметив приближающихся незнакомцев, он тотчас же вскочил. Лицо подростка исказилось от ужаса, и, попытавшись в последний раз приподнять голову оставшегося неподвижным индейца, он бросился бежать, не обращая никакого внимания на дружеские жесты Вальдеса.

Подойдя к лежащему индейцу, путешественники склонились над ним в надежде обнаружить признаки жизни, но с приоткрытых побелевших губ не слетало ни вздоха. Индеец был мертв. Смерть наступила не более четверти часа назад: тело его еще не успело окоченеть. Одежда индейца была в крови — пуля пробила ему легкие. Вальдес внимательно осмотрел землю вокруг и в бурой траве нашел гильзу. Стреляли из пистолета калибра восемь с половиной миллиметров.

— Оружие с «Гальинеты», — заметил Жак Эллок. —. Если мне не изменяет память, на «Мориче» пистолеты восьмимиллиметрового калибра.

Он подумал о Хорресе.

— Теперь только этот ребенок сможет рассказать нам, кто и почему убил его, — произнес Жак, глядя на тело индейца.

— Да, — согласился Вальдес, — но где его теперь искать?

— Может, подождать у хижины?

— Вряд ли он туда вернется.

Вряд ли... И действительно, мальчика там не было. Отбежав от поляны шагов на сто, он спрятался за деревом и следил за незнакомцами. Увидев, как они пытаются помочь старому индейцу, он понял, что страх его напрасен, и, осмелев, подошел ближе. Заметив мальчика, Вальдес выпрямился, а Жак Эллок, увидев, что тот готов снова убежать, сказал:

— Поговорите с ним, Вальдес.

Капитан «Гальинеты» произнес несколько фраз на одном из индейских наречий. Успокоив ребенка, он подозвал его и попросил помочь перенести тело индейца к хижине. Немного поколебавшись, мальчик подошел. Страх на его лице сменился отчаянием, и он снова заплакал, опустившись на колени перед распростертым на земле телом.

Теперь Жак Эллок и Вальдес могли лучше разглядеть подростка. На его милом лице читались следы нужды и лишений, да и как могло быть иначе в этом пустынном лесу, где жилищем служила убогая хижина! Там он жил вдвоем с индейцем, неподвижно лежащим сейчас на земле. На шее у мальчика висел крестик из тех, что обычно миссионеры-католики раздают обращенным в христианскую веру. Взгляд его светился умом, а когда Жак Эллок обратился к Вальдесу по-испански, то выяснилось, что юный индеец понимает этот язык.

— Как тебя зовут?

— Гомо[318].

— А кто этот индеец?

— Мой отец...

— Несчастный ребенок! — воскликнул Жак Эллок. — Так этот убитый — твой отец!

И чтобы утешить плачущего мальчика, он взял его за руку, привлек к себе и обнял. Тот затих, стараясь сдержать слезы. Что-то подсказывало ему, что он среди друзей, что зла ему здесь не причинят.

— Кто убил твоего отца? — спросил Вальдес.

— Какой-то мужчина. Он пришел к нам ночью.

— К вам в хижину, недалеко отсюда? — Вальдес указал рукой на лачугу.

— Да. Здесь только одна хижина.

— Откуда он пришел?

— Не знаю.

— Это был индеец?

— Нет. Испанец.

— Испанец! — воскликнул Жак Эллок.

— Да, мы поняли это, когда он заговорил.

— Что ему было нужно?

— Он хотел знать, не появились ли в лесу кива.

— Какие кива? — спросил Вальдес, прежде чем Жак Эллок успел задать тот же вопрос.

— Кива Альфаниса, —- ответил Гомо.

— Банда беглого каторжника! — воскликнул Вальдес, а Жак Эллок тотчас спросил:

— Значит, бандиты появлялись в этих краях?

— Не знаю, — ответил мальчик.

— Может, кто-нибудь их видел?

— Я не слышал об этом.

— А тебе самому раньше приходилось встречать их?

— Да... да.

И глаза маленького индейца вновь наполнились слезами, а на лице застыл ужас.

Вальдес стал расспрашивать мальчика, и тот рассказал, что кива и их главарь напали на деревню Сан-Сальвадор в северной части Серра-Паримы, где он жил вместе со своими родителями. Они убили всех жителей, в том числе его мать. Ему же с отцом удалось убежать и скрыться в лесу. Они построили себе эту хижину и жили там уже около десяти месяцев. Где теперь была банда, Гомо не знал. Ни он, ни его отец не слыхали, чтобы бандиты появлялись на берегах Ориноко.

— Значит, испанец пришел к вам, чтобы узнать о банде?

— Да. И очень рассердился, когда мы не смогли ему ничего рассказать.

— Он остался у вас?

— Да, до утра.

— А потом?

— Он хотел, чтобы отец проводил его до Серры.

— Твой отец согласился?

— Нет, этот человек не внушал ему доверия.

— И что же?

— Он ушел один на рассвете, когда увидел, что мы не пойдем с ним.

— А потом вернулся?

— Да... часа через четыре.

— Через четыре часа? Зачем?

— Он заблудился в лесу и не мог найти дорогу. Он стал угрожать нам пистолетом и сказал, что убьет нас, если мы не пойдем...

— И твоему отцу пришлось...

— Да, мой бедный отец! Испанец схватил его за руку, выволок из хижины и заставил идти впереди. Я пошел за ними. Мы шли так целый час. Отец не хотел показывать испанцу дорогу и петлял по лесу, не слишком удаляясь от нашей хижины. Испанец в конце концов догадался. Он пришел в ярость, накинулся на отца с ругательствами, снова стал угрожать ему. Отец вышел из себя и бросился на него, но борьба длилась недолго... отец был безоружен... а я не мог помочь ему. Раздался выстрел, и он упал на землю. Испанец убежал... Я пытался помочь отцу подняться. Он истекал кровью, совсем не мог говорить, он хотел вернуться к хижине, но у него хватило сил только доползти до этой пальмы... Здесь он и умер.

Переполненный сыновней любовью, такой сильной у туземцев в верховьях Ориноко, ребенок, рыдая, упал на тело мертвого индейца.

Жак Эллок и Вальдес стали успокаивать и утешать мальчика. Они говорили ему, что отец его будет отомщен, что убийцу найдут и он заплатит за содеянное. При этих словах глаза Гомо, еще мокрые от слез, загорелись жаждой мести.

— Ты хорошо разглядел этого человека? — спросил Жак Эллок.

— Да. Я его видел... Я никогда его не забуду.

— Попробуй описать его — рост, цвет волос, черты лица... Как он одет?

— На нем были куртка и брюки. Так одеваются моряки.

— Так.

— Он чуть повыше вас, — сказал Гомо, взглянув на Вальдеса.

— Так.

— Волосы очень черные. И борода тоже черная.

— Хоррес! — воскликнул Жак Эллок.

Вальдес и Жак предложили Гомо пойти с ними.

— Куда? — спросил мальчик.

— К устью Рио-Торрида, там наши пироги.

— Пироги? — удивился Гомо.

— Разве вы с отцом их вчера не заметили?

— Нет, но мы бы увидели их сегодня во время рыбной ловли... если бы не этот испанец.

— Так ты идешь с нами, мой мальчик? — снова спросил Жак.

— А вы обещаете, что найдете того, кто убил моего отца?

— Да, я обещаю тебе, что твой отец будет отомщен.

— Если так, я остаюсь с вами.

— Тогда пойдем.

И все трое направились к реке. Разумеется, мертвого индейца не оставят на съедение хищникам. Он был христианином, как и все индейцы банива в деревне Сан-Сальвадор. Вечером Жак Эллок вернется сюда с несколькими матросами, чтобы похоронить его.

Гомо повел их самой короткой дорогой, и через полчаса они уже были в лагере.

Чтобы не усугублять тревогу своих спутников, Жак Эллок и Вальдес условились ничего не говорить им ни о Хорресе, ни о том, что он, по всей вероятности, был связан с Альфанисом. А положение действительно было очень серьезным. Ведь испанец знал, что полковник де Кермор — отец Жана. Если об этом узнает люто ненавидящий полковника Альфанис, то он может попытаться похитить его сына. Правда — это в какой-то степени успокаивало, — у Ориноко бандиты пока не появлялись, иначе индеец и его сын знали бы об этом. Своим спутникам Жак решил рассказать лишь о том, что, убежав из лагеря, Хоррес затеял драку с индейцем, отказавшимся проводить его до миссии, и убил его.

Сообразительный Гомо понял, что не следует никому говорить ни о кива, ни об Альфанисе.

Сержант Марсьяль, Жан и Жермен Патерн были очень удивлены, увидев юного индейца и выслушав рассказ Жака Эллока и Вальдеса. Все были ласковы с мальчиком, и Жан, узнав, что несчастный ребенок остался сиротой, привлек его к себе, нежно обнял, повторяя, что они ни за что его не покинут. Когда же на вопрос Жана, знает ли он что-нибудь о миссии Санта-Хуана, мальчик ответил, что не раз бывал там вместе с отцом, — обрадованным путешественникам показалось, что Гомо послан им самим Провидением.

— Ты отведешь нас туда?

— Да, вы не такие, как этот злой испанец, который хотел, чтобы мы проводили его к... — увидев предостерегающий жест Вальдеса, мальчик замолчал, чтобы не проговориться.

Вальдес и Жак Эллок были почти уверены, что отца Гомо убил Хоррес. Их последние сомнения рассеялись, когда обнаружилось, что исчез пистолет, принадлежавший сержанту Марсьялю.

— Мой пистолет! Пистолет, который мне подарил полковник! Этот бандит украл его, чтобы убить отца несчастного ребенка. — Ярости сержанта не было предела. Попадись ему сейчас этот Хоррес!..

Гомо был тронут всеобщим вниманием. После завтрака его новые друзья закончили и обустройство лагеря, где должны были остаться матросы, и приготовления к путешествию, которое Бог знает сколько продлится. Когда Гомо узнал от Жана, зачем они направляются в Санта-Хуану, он грустно произнес:

— Так вы идете к отцу...

— Да, мой мальчик.

— И вы увидите его снова, а я... мне уже больше никогда не увидеть отца!

После полудня Жак Эллок и Жермен Патерн с несколькими матросами направились к поляне, где лежало тело индейца. Гомо и Жан пошли с ними.

Полчаса спустя они уже были на месте. Могилу вырыли достаточно глубокую, чтобы хищные звери не могли разрыть ее, и, после того как Гомо, обливаясь слезами, в последний раз обнял отца, опустили туда тело.

Жан и осиротевший мальчик, стоя на коленях у края свежей могилы, произносили слова заупокойной молитвы. Потом они вернулись в лагерь. Жан не очень устал, что позволило ему с уверенностью заявить Жаку Эллоку и сержанту Марсьялю, что у него хватит сил для путешествия.

— Я уверен, что все будет хорошо, — повторял он.

Ночью пассажиры вернулись на «Гальинету», оставив, матросов охранять лагерь. На борту нашлось место и для Гомо, но несчастный ребенок лишь изредка погружался в тревожное забытье, прерываемое всхлипываниями и стонами.

Глава IX СКВОЗЬ ЛЕСА СЕРРА-ПАРИМЫ

В шесть часов утра Жак Эллок и его спутники уже покинули лагерь, оставив его под охраной Парчаля, на чью преданность можно было полностью положиться. С ним остались пятнадцать матросов «Гальинеты» и «Мориче», а двое отправились с багажом вслед за путешественниками. Если же на лагерь нападут туземцы или бандиты Альфаниса и матросы окажутся не в состоянии отразить их атаку, им было приказано отступить и попытаться добраться до миссии Санта-Хуана, которая наверняка сможет дать отпор кива, бесчинствующим в этой части Венесуэлы.

Жак Эллок и Вальдес полагали, что они вполне могут рассчитывать на успех. Главное — было избежать встречи с бандой Альфаниса, но Гомо слышал, как его отец говорил Хорресу, что она тут пока не появлялась. Направляясь, на север, испанец, вероятно, надеялся присоединиться к Альфанису, с которым, возможно, был вместе на каторге. К тому же если допустить, что кива были где-то поблизости, то не так уже далеко находилась и миссия — в каких-нибудь пятидесяти километрах от лагеря. Делая по двадцать—двадцать пять километров в день, вполне возможно было преодолеть это расстояние за два с половиной дня. Так что на рассвете тридцатого октября путешественники надеялись прийти в миссию, разумеется, если их не задержит плохая погода. Немного терпения — и их путешествие благополучно завершится.

Маленький отряд состоял из восьми человек. Впереди, придерживаясь направления, указанного юным индейцем, шли Жак Эллок и Вальдес, за ними — Жан и Гомо, замыкали шествие Жермен Патерн, сержант Марсьяль и матросы. Последние несли мешки, в которых было лишь самое необходимое: одеяла для ночных стоянок, сушеное мясо и маниоковая мука. Кроме того, у каждого была фляга с агуардьенте или тафией.

Конечно, в изобилующем дичью лесу вполне можно было добыть себе пропитание охотой. Однако благоразумнее было не выдавать свое присутствие выстрелами. Вот если бы какой-нибудь кабан или пекари согласился быть пойманным без единого выстрела, то встреча с ним, конечно, была бы весьма кстати.

Жак Эллок, Вальдес и сержант Марсьяль были вооружены карабинами и необходимым количеством патронов, за поясом у каждого были револьвер и охотничьи ножи. Жермен Патерн взял охотничье ружье и, конечно, свой ботанический ящик, с которым он никогда не расставался.

Погода благоприятствовала путешественникам, небо не сулило ни дождя, ни грозы; высокие облака смягчали жар солнечных лучей. Легкий ветер пробегал по кронам деревьев, срывая сухие листья. Дорога шла вверх на северо-восток. Лишь однажды путь им преградил глубокий овраг — к счастью, дно его не было болотистым, а ведь болота — не редкость в льяносах. Однако путешественники не будут страдать в пути от жажды. Они продвигались вдоль правого берега Рио-Торрида, а, по словам Гомо, эта бурная, полная рифов река, по которой не могут пройти ни лодки, ни даже куриары, прихотливо извиваясь, ведет через лес прямо к миссии Санта-Хуана.

Маленький отряд неуклонно продвигался на северо-восток. Путь его был нелегким: приходилось продираться сквозь густые заросли кустарника, сломанные ураганом ветви, а ноги порой тонули в толстом слое опавших листьев. Щадя силы девушки, Жак Эллок старался идти не слишком быстро.

— Конечно, нам нужно торопиться, но разве будет лучше, если нас свалит усталость, — отвечал он на возражения Жанны.

— Но я уже совершенно поправилась, месье Эллок, — говорила девушка, — я вполне могу идти быстрее.

— Пожалуйста, дорогой мой Жан, позвольте мне все же не рисковать. По словам Гомо я хорошо представляю себе, где находится Санта-Хуана. Я составил подробный маршрут и надеюсь, если, конечно, мы не наткнемся на засаду, что торопиться нам не придется. А если, не дай Бог, все-таки придется, то мы будем рады, что сберегли для этого силы, и особенно ваши. Жаль только, что не удалось достать лошадь, это избавило бы вас от утомительной ходьбы.

— Спасибо, месье Эллок, спасибо, я просто не знаю, как мне благодарить вас за все, что вы для меня делаете!.. Я часто спрашиваю себя, как достигли бы своей цели сержант и его племянник, если бы Господь не позволил им встретить вас... Отправляясь в это путешествие, мы просто не могли себе представить, какие нас поджидают трудности! И все же... ведь вы же не собирались идти дальше Сан-Фернандо...

— Я должен был идти туда, куда шла мадемуазель де Кермор. Я знаю теперь, что отправился в путешествие по Ориноко именно потому, что мне было суждено повстречать вас. Так было угодно Провидению. И Провидению угодно было, чтобы я вел вас к миссии Санта-Хуана, а поэтому вы должны во всем полагаться на меня.

— На кого же еще я могу положиться, месье Эллок? У меня нет более надежного друга, — ответила девушка.

В полдень путешественники сделали привал на берегу Рио-Торрида. Хотя река была здесь не шире пятидесяти футов, ее бурные воды тотчас же поглотили бы смельчака, отважившегося переправиться вплавь на другой берег. Лишь утки и индейки скользили по ее поверхности. Гомо удалось убить из лука несколько птиц, но их оставили на ужин. Перекусили холодным мясом и сухарями из маниоки.

Отдохнув около часа, маленький отряд вновь отправился в путь. Спуски и подъемы становились все круче, а нескончаемый лес оставался таким же густым — те же деревья, те же заросли, тот же плотный колючий кустарник. Идя вдоль берега, путешественники встречали все же меньше препятствий, чем если бы они продирались напрямик через лес. Было совершенно ясно, что к вечеру, если ничто не помешает, они пройдут расстояние, запланированное Жаком Эллоком.

В лесу кипела жизнь. Тысяча птиц, звонко чирикая, порхали среди листвы. С ветки на ветку прыгали обезьяны, главным образом ревуны. Не слишком шумные днем, они устраивали оглушительные концерты утром и вечером. Среди пернатых Жермен Патерн с удовлетворением обнаружил огромное количество глухарей и черных лысух, появление которых свидетельствовало о близости восточного побережья. Обычно эти птицы покидают свои гнезда в расщелинах скал только ночью; теперь же, потревоженные в дневное время, они прятались от незваных гостей в листве матака, ягоды которых, обладающие таким же жаропонижающим действием, как и колорадито, служат им кормом.

Множество других птиц, кружась в изысканных пируэтах, перелетали с одного дерева на другое; самцы красовались перед самками. По мере продвижения на северо-восток водоплавающих птиц будет становиться все меньше. Жермен Патерн обнаружил также несколько гнезд, свисающих с ветвей деревьев на лианах и раскачивающихся словно качели. Из этих недоступных для пресмыкающихся гнезд раздавались звуки, не уступающие соловьиным трелям, и стайками вылетали трупиалы, не зря считающиеся лучшими певцами в поднебесье. Сержант Марсьяль и Жан вспомнили, что уже видели их однажды, прогуливаясь в окрестностях Кайкары.

Жермен Патерн не мог устоять перед соблазном сунуть руку в одно из гнезд. Но едва он протянул руку, как услышал крик Гомо:

— Осторожно! Осторожно!

Полдюжины трупиалов обрушились на отважного натуралиста, пытаясь выклевать ему глаза. Только с помощью Вальдеса и Гомо Жермену Патерну удалось отбиться от их яростных атак.

— Поосторожнее, дорогой, совершенно ни к чему возвращаться в Европу слепым или кривым, — сказал Жак Эллок другу, и был совершенно прав.

Жермен не стал спорить.

Из соображений безопасности следовало также держаться подальше от окаймлявших левый берег реки зарослей колючего кустарника: трава, без всякого преувеличения, кишела мириадами змей. А они не менее опасны, чем кайманы, живущие в водах Ориноко и на ее берегах. Но если кайманы в сухой сезон дремлют, зарывшись в тину, в ожидании дождей, то змеи бодрствуют и, притаившись в сухой листве, подстерегают добычу. Вальдес вовремя заметил двухметрового тригоноцефала и обратил его в бегство.

Что же касается тигров[319], медведей, оцелотов и других хищников, то с ними, к счастью, встретиться не пришлось, хотя очень может быть, что ночью лес огласится их ревом, и путешественникам придется выставить часовых вокруг лагеря. Пока же неприятности обходили путешественников стороной — они не встретили ни диких зверей, ни бандитов, что было бы гораздо опаснее. Однако Жак Эллок и Вальдес, ни слова не сказавшие своим спутникам о Хорресе и Альфанисе, ни на минуту не теряли бдительности. А потому шедший впереди Вальдес время от времени сворачивал влево, чтобы посмотреть, не прячется ли кто-нибудь в чаще, и предупредить возможное нападение. Пройдя несколько сотен метров и не заметив ничего подозрительного, Вальдес возвращался и вновь шел рядом с Жаком Эллоком. Они без слов понимали друг друга.

Идя по узкой тропинке вдоль Рио-Торрида, путешественники по возможности старались держаться ближе друг к другу. Однако им не раз приходилось сворачивать в лес, чтобы обойти высокие утесы или глубокие рытвины. Река, вплотную подходя к подножию Серра-Паримы, неизменно текла на северо-восток. Гигантские пальмы вздымались на лесистых склонах противоположного берега. А за ними виднелась вершина горы, северный склон которой относился уже к системе Рораймы[320].

Жан и Гомо шли рядом по тропе, достаточно широкой для двоих путников. Они говорили о Санта-Хуане. Юный индеец подробно рассказывал о миссии, основанной отцом Эсперанте, и о самом миссионере, что, естественно, очень интересовало Жана.

— Ты его хорошо знаешь? — спросил он Гомо.

— Да, я его знаю, я его много раз видел... Мы с отцом целый год прожили в Санта-Хуане.

— Давно?

— Нет... в прошлом году, до начала сезона дождей. После того как кива разграбили деревню Сан-Сальвадор... Мы бежали туда вместе с другими индейцами.

— Вы нашли приют у отца Эсперанте?

— Да, он такой добрый! Он хотел, чтобы мы остались... некоторые и теперь живут там.

— А вы почему не остались?

— Так захотел мой отец. Мы ведь из племени банива, и он решил вернуться на свою землю. Он был перевозчиком на реке. У меня было маленькое весло, я уже в четыре года стал помогать ему грести.

Слова мальчика не удивили Жака Эллока и его спутников. Из рассказа французского путешественника они знали, что уже давно обращенные в католическую веру индейцы банива — лучшие моряки на Ориноко. Мать Гомо принадлежала к одному из восточных индейских племен, и поэтому отец его поселился в деревне Сан-Сальвадор, расположенной в стороне от истоков Ориноко. Покидая миссию Санта-Хуана, он подчинился инстинкту, манившему его на просторы льяносов между Сан-Фернандо и Кайкарой. Он поселился в этой убогой хижине в ожидании возможности наняться матросом на пирогу.

«И кто знает, какая участь постигла бы после смерти индейца его сына, если бы не вынужденная стоянка путешественников у пика Монуар?» — думала Жанна, слушая юного индейца.

Затем она снова заводила разговор о миссии Санта-Хуана и об отце Эсперанте. Мальчик подробно отвечал на все ее вопросы, описывал внешность испанского миссионера. «Он очень красивый... очень... — повторял Гомо. — У него седая борода и горящие огнем глаза». То же самое говорили об отце Эсперанте господин Мануэль Асомпсьон и негодяй Хоррес. И тогда в мечтах Жанна уже видела себя в Санта-Хуане... Отец Эсперанте радостно шел ей навстречу. Он рассказывал ей все, за чем она так долго шла к нему, — о том, что случилось с полковником де Кермором после его отъезда из Сан-Фернандо... И вот она уже знает, куда, покинув Санта-Хуану, направился он искать себе прибежище...

Около шести часов вечера путники остановились на ночлег. Индейцы занялись разбивкой лагеря. Место было выбрано исключительно удобное. Глубокая воронкообразная впадина рассекала линию берега, а ветки окаймлявших ее деревьев словно занавес спадали на отвесные стены скал. Внизу они образовывали нечто вроде ниши, где можно было устроить из сухой травы ложе для Жанны, где она чувствовала бы себя не хуже, чем под навесом пироги.

Разумеется, девушка пыталась возражать, но Жак Эллок и слышать ничего не хотел. «Племянник обязан слушаться своего дядю», — заявил он, призвав себе на помощь авторитет сержанта Марсьяля.

Жермен Патерн и Вальдес занялись приготовлением пищи. Река кишела рыбой. По индейскому обычаю, Гомо убил стрелами несколько рыб, которых тут же зажарили на костерке, разведенном у скалы.

После пяти часов ходьбы консервы, рыба и сухари из маниоки показались путешественникам восхитительными, и все в один голос заявили, что они не ели ничего более вкусного, с тех пор...

— С тех пор как мы ели в последний раз! — объявил Жермен Патерн, которому превосходным казалось все, что позволяло утолить голод.

С наступлением темноты Жан удобно устроился в нише, а за ним стали готовиться ко сну и его спутники. Юный индеец улегся у входа в нишу, где спала девушка. Было решено, что дежурить этой ночью будет сначала Вальдес с одним из матросов, а затем Жак Эллок и второй матрос. Дежурство было совершенно необходимо, так как нападения можно было ожидать и со стороны леса, и со стороны реки, и даже с противоположного берега.

Сержант Марсьяль требовал разрешить и ему дежурить, однако было решено, что он будет охранять лагерь следующей ночью вместе с Жерменом Патерном, а сегодня с этим делом вполне справятся, сменяя друг друга, Жак Эллок и Вальдес. Старый солдат устроился на ночь у скалы, поближе к нише, где спала Жанна.

С наступлением темноты лес огласился воем хищников и воплями обезьян ревунов, которые затихли лишь на рассвете. Яркий огонь костра был бы лучшим средством держать хищников на расстоянии, но он мог привлечь внимание кива, если те находились неподалеку. А именно бандитов следовало опасаться в первую очередь.

Очень скоро уставшие за день путешественники погрузились в глубокий сон, и лишь Вальдес и его помощник не смыкали глаз, пока их не сменили Жак Эллок и второй матрос с «Гальинеты».

Вальдес не увидел и не услышал ничего подозрительного. Впрочем, трудно было что-либо услышать в шуме разбивающихся о скалы волн.

Отправив Вальдеса отдыхать, Жак Эллок поднялся на берег, откуда он мог наблюдать и за лесной опушкой, и за левым берегом Рио-Торрида. Он сидел у подножия огромного валуна, погрузившись в переполнявшие его душу мысли и чувства, что, однако, не мешало ему бдительно нести свою вахту.

Было около четырех часов утра, и небо на востоке уже начинало светлеть. Вдруг... или это только показалось ему, Жак уловил какое-то движение на противоположном, более пологом, чем правый, берегу. Ему показалось, что какие-то неясные тени перемещаются от дерева к дереву. Что это могло быть? Звери или люди?

Стараясь оставаться незамеченным, он подполз к краю обрыва и замер, следя за происходящим...

Он не мог ничего толком разглядеть, и тем не менее на другом берегу явно что-то происходило.

«Поднять тревогу, — думал Жак, — или разбудить только одного Вальдеса?»

Он подошел к Вальдесу и тихонько тронул его за плечо.

— Не шевелитесь, Вальдес, — тихо произнес он, — и посмотрите на тот берег.

Повернув голову, индеец некоторое время всматривался в темную массу деревьев на противоположном берегу.

— Да, там три или четыре человека. Они бродят по берегу.

— Что же делать?

— Не надо никого будить, здесь им реку все равно не переплыть. Если выше по течению нет брода, мы в безопасности.

— А с другой стороны? — Жак Эллок указал на простирающиеся к северо-востоку леса.

Вальдес, не вставая, повернулся и вгляделся в чащу.

— Нет, там никого нет, — сказал он через некоторое время. — Может быть, это просто бродячие индейцы...

— Но что им делать ночью на берегу реки? Нет, я не сомневаюсь, нас заметили... Смотрите, Вальдес, один из них пытается спуститься к реке.

— Вы правы, — пробормотал Вальдес, — это не индеец, индейца всегда узнаешь по походке.

В это время первые лучи солнца, обогнув вершины гор на востоке, осветили русло Рио-Торрида. Вальдес оказался прав: спустившийся к реке человек не был индейцем.

— Это кива из банды Альфаниса, — сказал Жак Эллок. — Они хотят знать, идут ли с нами матросы с наших пирог.

— И жаль, что остальных матросов тут нет, — заметил капитан «Гальинеты».

— Возможно, вы и правы. Но не возвращаться же теперь к Ориноко за подмогой... да мы и не успеем. Если бандиты нас обнаружили, они нападут на нас прежде, чем подоспеет помощь.

Вальдес вдруг схватил Жака за руку, чтобы тот замолчал.

Солнце уже освещало берега Рио-Торрида, и только углубление, где спали Жанна, Гомо, сержант Марсьяль и Жермен Патерн, все еще было окутано сумраком.

— Мне кажется, — сказал наконец Вальдес, — мне кажется, я узнал его... Да! Мои глаза хорошо видят... Они не могут меня обмануть! Я узнал этого человека... Это испанец!..

— Хоррес!

— Он самый.

— Ну теперь-то я не дам этому мерзавцу уйти!..

Жак схватил карабин, стоявший рядом с ним около скалы, и быстрым движением вскинул его на плечо.

— Нет, нет! — остановил его Вальдес. — Вы убьете его одного, а там, за деревьями, их могут быть сотни... А впрочем, им все равно не перебраться на этот берег.

— Здесь — нет, но выше по течению, кто знает?

Однако Жак Эллок послушался Вальдеса, так как ему уже не раз случалось убедиться в благоразумии, осторожности и проницательности капитана «Гальинеты», которые присущи большинству индейцев из племени банива.

Впрочем, Хоррес, — если это действительно был он, — желая получше разглядеть лагерь, рисковал и сам быть замеченным. Поэтому он вернулся в лес, как только увидел, что охраняющий лагерь матрос, словно заметив что-то подозрительное, подался вперед.

Жак Эллок и Вальдес оставались еще четверть часа на своем посту, наблюдая за противоположным берегом. Но на опушке постепенно освобождающегося от ночного мрака леса так никто больше и не появился.

Однако с наступлением дня испанец, — если конечно Вальдес не ошибся, — обнаружит, что путешественников сопровождают только двое матросов и, следовательно, его банда обладает численным преимуществом. Как тогда продолжать путь, заведомо зная, сколь велика опасность... Их обнаружили... выследили... Хоррес знает, что Жак Эллок и его спутники идут к миссии Санта-Хуана, и теперь он уже не потеряет их из виду.

Все эти предположения вызывали очень серьезные опасения... А самое скверное было то, что испанец наверняка присоединился к банде кива, возглавляемой каторжником Альфанисом.

Глава X БРОД ФРАСКАЭС

Около пяти часов утра путешественники проснулись. Жан встал первым и, пока сержант Марсьяль, Жермен Патерн и Гомо еще лежали, прогуливался вдоль берега реки.

Матрос, который нес вахту на берегу реки, подошел к Жаку Эллоку и Вальдесу и рассказал им, что ему удалось заметить. Как и Вальдес, в человеке, бродившем по берегу реки, он узнал Хорреса.

Жак Эллок попросил обоих молчать об увиденном: путешественникам ни к чему лишние тревоги. Достаточно того, что это знают они, и им надлежит позаботиться о безопасности своих спутников. Взвесив все «за» и «против», Жак Эллок решил, что отряд должен продолжать свой путь к миссии Санта-Хуана. Ведь если бандиты где-то рядом и путешественникам суждено повстречаться с ними, то не все ли равно, когда это случится — на пути в миссию или по дороге назад, в лагерь. Если возвращаться к Ориноко, то бурные воды Рио-Торрида будут служить путешественникам защитой. Но если выше по течению есть брод, то ничто не помешает бандитам выйти к лагерю у пика Монуар, а экипажи пирог вряд ли сумеют отбить нападение бандитов.

Поэтому безопаснее было продолжать путь к Санта-Хуане. Во-первых, Рио-Торрида будет по-прежнему отделять их от банды Альфаниса, конечно, если поблизости нет брода (Жак собирался спросить об этом Гомо); а во-вторых, они все-таки приближались бы к цели. Очутившись же в миссии, можно было уже ничего не бояться. Несколько сотен гуахибо, цивилизованных самоотверженными усилиями миссионера, вполне могли отразить нападение бандитов Альфаниса.

Итак, необходимо как можно быстрее достичь миссии, желательно еще до наступления темноты. Ведь, собрав все силы, вполне можно за двадцать часов пройти двадцать пять — тридцать километров.

Жак Эллок вернулся в лагерь, чтобы позвать своих товарищей не мешкая отправиться в путь.

— Они еще спят, месье Эллок, — сказала ему Жанна.

— Так вы встали первая, мадемуазель Жанна!.. Я сейчас их разбужу, и мы тотчас же отправимся в дорогу.

— Ночь прошла спокойно?

— Да, да... Спокойно... Но все же нам лучше не задерживаться. Если мы не будем делать остановок, то вечером или в крайнем случае ночью доберемся до Санта-Хуаны.

— О, месье Эллок, как мне хочется поскорее очутиться в миссии!

— А где Гомо? — спросил Жак.

— Там, в уголке... Он так крепко спит, бедный мальчик.

— Мне нужно поговорить с ним. Надо кое-что уточнить, прежде чем мы отправимся в путь.

— Вы чем-то обеспокоены сегодня, месье Эллок, что-нибудь случилось? — спросила Жанна.

— Нет, уверяю вас, мадемуазель Жанна, нет!

Жанна чувствовала, что он что-то недоговаривает, но, понимая, что ее расспросы неуместны, замолчала и пошла будить Гомо.

Сержант Марсьяль изо всех сил потянулся, громогласно откашлялся и вскочил на ноги. Сложнее было с Жерменом Патерном. Положив голову на свой ящик с гербариями, завернувшись в одеяло, он спал как сурок — самое сонливое животное на свете.

Вальдес тем временем уже достал из мешков остатки вчерашнего ужина, а Жермен, наконец проснувшись, подошел вместе с Жаном к Жаку Эллоку, который, сидя у скалы, рассматривал карту территории между Серра-Паримой и Серра-Пакараймой, пересекаемой причудливыми изгибами реки.

Гомо, хорошо знавший эти места, был обучен грамоте, и Жак Эллок, изучавший карту, вполне мог рассчитывать на его помощь.

— Тебе ведь приходилось видеть на картах моря, континенты, горы и реки? — спросил его Жак.

— Да, сударь. Нам показывали их в школе в Санта-Хуане.

— Хорошо, тогда взгляни сюда. Эта большая, описывающая полукруг река — Ориноко, ты ее хорошо знаешь...

— Да, знаю и очень люблю!

— О! Ты славный мальчик, ты любишь свою прекрасную реку! Видишь, вот тут, где кончается полоска реки, гора. Здесь Ориноко берет свое начало.

— Я знаю, это Серра-Парима... А вот пороги, мы часто проходили их вместе с отцом.

— Верно... пороги Сальваху.

— А там дальше — пик.

— Пик Лессепса. Смотри не ошибись... Так далеко мы на пирогах не заходили.

— Нет, не так далеко.

— Почему вы задаете Гомо все эти вопросы, месье Эллок? — спросила Жанна.

— Мне нужно точно знать, куда течет Рио-Торрида, и я надеюсь, Гомо мне поможет...

Не выдержав вопросительного взгляда Жанны, Жак опустил глаза.

— Итак, Гомо, здесь мы оставили свои пироги, вот лес, где стоит хижина твоего отца... А вот устье Рио-Торрида...

— Да, вижу, — кивал головой юный индеец, водя пальцем по карте.

— А теперь будь внимателен, Гомо... я пойду вдоль реки к миссии Санта-Хуана, а если я ошибусь, ты меня поправишь.

Жак Эллок повел пальцем по карте, обогнул Серра-Париму, прошел километров пятьдесят и остановился. Тут он поставил карандашом крестик и спросил:

— Миссия здесь?

— Да, — ответил Гомо.

— И отсюда течет Рио-Торрида?

— Да, как здесь и обозначено.

— А может, она берет свои истоки выше?

— Разумеется, и нам с отцом случалось туда подниматься.

— Санта-Хуана, стало быть, находится на левом берегу...

— Да, на левом.

— Значит, нам придется переправляться через реку, ведь мы сейчас на правом берегу.

— Это совсем нетрудно.

— Почему ты так думаешь?

— Выше по течению... в сухой сезон из воды торчат камни... по ним можно пройти... это брод Фраскаэс.

— Ты знаешь, где он?

— Да, сударь... к полудню мы уже будем там.

Гомо бывал там не раз, а потому с такой уверенностью отвечал на вопросы Жака.

Ответы Гомо не на шутку встревожили Жака Эллока. Если ему и его спутникам переправиться будет несложно, то, стало быть, переправа не вызовет затруднений и у бандитов, а река, следовательно, не является для путешественников защитой. Все это весьма усложняло ситуацию. И все-таки возвращаться назад не имело смысла, потому что и в том, и в другом случае нападения вряд ли удастся избежать. А в Санта-Хуане маленький отряд будет в безопасности... Стало быть, надо постараться как можно быстрее добраться до миссии.

— И ты говоришь, что к полудню мы будем у брода? — уточнил в последний раз Жак Эллок.

— Да, если отправимся сейчас же.

До брода оставалось километров двенадцать. Но, чтобы прибыть в миссию до полуночи, нужно было торопиться и постараться переправиться через реку до первого привала.

Все были готовы отправиться в путь. Матросы взвалили на спину мешки, путешественники — свернутые одеяла, оружие было приведено в боевую готовность, а Жермен Патерн перекинул через плечо свой неизменный ящик с гербариями.

— Так вы полагаете, месье Эллок, что часов за десять можно добраться до миссии? — спросил сержант Марсьяль.

— Конечно, если не жалеть ног. У нас будет время отдохнуть потом.

— Ну, за мной-то дело не станет, месье Эллок, но вот Жан... выдержит ли он...

— Ваш племянник, сержант Марсьяль! Да он нас всех за пояс заткнет! Посмотрите, он шагает как солдат! Сразу видно, ваша школа!

Гомо, похоже, еще не знал о родственных узах, которые якобы связывали сына полковника де Кермора и сержанта Марсьяля. Поэтому, взглянув на старого солдата, он удивленно воскликнул:

— Так вы его дядя?

— Вообще-то... да, малыш.

— Значит, вы брат его отца.

— Да, я его брат. Именно поэтому Жан — мой племянник. Понимаешь теперь?

Мальчик утвердительно кивнул головой.

День был пасмурный. Влажный юго-восточный ветер гнал по небу низкие тучи, готовые разразиться дождем. Сероватая пелена скрывала вершины Серра-Паримы, и острие пика Монуар лишь изредка проглядывало в просветах между деревьями.

Жак с тревогой смотрел на юго-восток, откуда надвигались дождевые облака. Почти сразу после восхода солнца небо стало темнеть, а теперь завеса серых туч становилась все плотнее. Если на путников обрушится один из тех яростных ливней, какие нередко случаются в южных саваннах, то им вряд ли удастся добраться до миссии в намеченное время.

Маленький отряд шел по узкой тропинке между рекой и опушкой непроходимого леса. Путники шли в том же порядке, что и накануне, следуя за Жаком Эллоком и Вальдесом. Перед тем как покинуть место ночлега, они еще раз внимательно осмотрели противоположный берег. Но ни на берегу, ни в чаще густых деревьев никого не было. Лишь птицы приветствовали восход солнца оглушительным пением, сопровождаемым воплями обезьян-ревунов.

У путешественников было одно желание — к полуночи оказаться в миссии. Они понимали, что для этого надо шагать побыстрее и не жаловаться. Место было открытым, но, к счастью, скрывавшие солнце облака умеряли жару.

Время от времени Жак Эллок оборачивался к Жанне:

— Не слишком быстро для вас?

— Нет, нет, месье Эллок. Вы можете не беспокоиться ни обо мне, ни о моем друге — ему только с оленями наперегонки бегать.

— Если нужно, я уже к вечеру мог бы быть в Санта-Хуане, месье Жан, — с готовностью отозвался мальчик.

— Вот длинноногий бесенок! — воскликнул Жермен Патерн. Ему быстрая ходьба давалась не так легко, как юному Гомо, и он частенько отставал. Однако Жак Эллок не давал ему никаких поблажек.

— Ну же, Жермен! Опять отстаешь! — подгонял он друга.

— У нас же еще есть время, — запыхавшись, оправдывался он.

— Откуда ты знаешь?

Ответить Жермену на это было нечего, и ему не оставалось ничего другого, как подчиняться командам Жака.

Слова Гомо: «Я уже к вечеру мог бы быть в Санта-Хуане» — заставили Жака Эллока задуматься. Может быть, стоило воспользоваться такой возможностью.

Жак поделился своими соображениями с Вальдесом:

— Уже через несколько часов отец Эсперанте знал бы о том, что наш отряд идет в миссию. Он мог бы прислать нам помощь, а возможно, и сам вышел бы нам навстречу...

— Это, конечно, так, — ответил Вальдес, — но ведь Гомо — единственный, кто хорошо знает дорогу. Сумеем ли мы добраться до миссии без него?

— Пожалуй, вы правы, Вальдес. Тем более что впереди брод Фраскаэс.

— Там мы будем уже к полудню и как только перейдем на тот берег...

— Да, на тот берег... Может быть, именно там нас и подстерегает опасность.

Хотя кто знает, вдруг что-то случится еще до того, как путешественники достигнут брода? Разве не могли бандиты, увидев лагерь, перейти брод еще раньше и теперь идти навстречу по правому берегу? Такое тоже могло быть.

Около девяти часов Вальдес пошел вперед на разведку и, вернувшись, сказал, что дорога свободна. На противоположном берегу также ничто не говорило о присутствии там кива.

Жак подумал, что не мешает все-таки сделать короткий привал, но предварительно спросил Гомо:

— До брода еще далеко?

— Часа два ходьбы, — ответил юный индеец, привыкший мерить расстояние временем, за которое его можно пройти.

— Тогда немного отдохнем и быстро перекусим тем, что у нас осталось от ужина. Костер разводить не будем, — сказал Жак Эллок своим спутникам, а про себя подумал: «Ведь он может выдать наше присутствие. Лучше не рисковать». — На отдых всего четверть часа, — повторил он, — так что поторапливайтесь, друзья мои!

Жанна прекрасно видела, что Жак Эллок чем-то очень встревожен, но не могла понять причин его беспокойства. Она, конечно, знала, что в этих краях встречаются кива, что Хоррес исчез, но ей не могло и в голову прийти, что испанец нанялся матросом на «Гальинету» лишь для того, чтобы присоединиться к Альфанису, и что давние отношения связывают его с беглым каторжником из Кайенны. Не раз она готова была спросить его, что случилось, но, полагаясь на ум, мужество и преданность молодого человека, молчала.

Завтрак был быстро окончен. Жермен Патерн с удовольствием продлил бы его, но вынужден был скрепя сердце или, как он выразился, «скрепя желудок» покориться. В четверть десятого путники снова отправились в дорогу.

Левый берег существенно отличался от сплошь заросшего лесами правого. Деревья здесь образовывали островки среди густой сочной травы, покрывавшей и льяносы, и горные склоны. Кроме того, левый берег полого спускался к воде, открывая взору бескрайние просторы саванны.

Жак Эллок и Вальдес напряженно вглядывались в противоположный берег, не упуская, однако, из виду то, что происходит рядом.

Может быть, кива поджидали отряд у брода Фраскаэс?

К часу дня путешественники дошли до того места, где река, круто поворачивая на восток, исчезает за нагромождением голых скал.

— Вот мы и пришли, — сказал Гомо.

— Пришли? — переспросил Жак Эллок, сделав своим спутникам знак остановиться.

Подойдя ближе, он убедился, что река течет здесь тонкими струйками среди завалов камней и песка и что перейти ее здесь не представляет никакого труда.

— Может, мне пойти вперед и посмотреть, что там, — предложил Вальдес.

— Хорошо, но будьте осторожны и возвращайтесь, как только убедитесь, что путь свободен.

Вальдес пошел вперед и через несколько минут исчез за поворотом реки.

Жак Эллок, Жан, сержант Марсьяль, Гомо и матросы стояли рядом на берегу, ожидая возвращения Вальдеса. Жермен Патерн предпочел посидеть.

Всегда превосходно владеющий собой, Жак Эллок не мог на этот раз скрыть волнения.

— Почему мы остановились? — спросил его Гомо.

— Действительно, почему? — повторил Жан. — И почему Вальдес пошел вперед.

Жак Эллок молча отошел от своих друзей и приблизился к реке, с волнением вглядываясь в противоположный берег.

Прошло всего пять минут, но они показались ему вечностью.

К нему подошла Жанна.

— Почему Вальдес не возвращается? — спросила она, пытаясь прочесть ответ в глазах Жака.

— Сейчас он придет, — коротко ответил тот и снова замолчал.

Прошло еще пять минут, потом еще пять. Путешественники напряженно молчали. По расчетам Жака, Вальдес давно уже должен был вернуться, но его все не было. Однако кругом все было спокойно, и ничто, казалось, не внушало тревоги.

Жак Эллок заставил себя подождать еще пять минут. Наконец он решил, что оставаться на месте так же опасно, как и идти к броду или возвращаться назад. Какая разница, где на них нападут бандиты: выше или ниже по течению.

— Пошли! — сказал он своим спутникам.

Сам он пошел впереди. За ним, ни о чем не спрашивая, последовали остальные. Пройдя около трехсот шагов, они оказались у спуска к броду Фраскаэс. Гомо, показывая дорогу, обогнал своих спутников, скатился с насыпи и очутился около выступавших из воды валунов.

Внезапно с левого берега донеслись громкие крики. Со всех сторон, размахивая оружием, с угрожающими воплями навстречу путешественникам мчалось не меньше сотни кива.

Жак Эллок даже не успел выстрелить. Да и что могли сделать три карабина и два револьвера против сотни человек, перекрывших брод Фраскаэс.

Жак Эллок и его товарищи были мгновенно окружены и лишены возможности сопротивляться. В этот момент они увидели Вальдеса посреди группы вопящих кива.

— Вальдес! — воскликнул Жак Эллок.

— Эти негодяи поймали меня в ловушку! — крикнул в ответ капитан «Гальинеты».

— Так с кем же мы имеем дело? — спросил Жермен Патерн.

— С бандой кива, — ответил Вальдес.

— И с ее предводителем, — добавил кто-то угрожающим голосом.

Голос принадлежал мужчине, который стоял на берегу в окружении трех бандитов, явно не принадлежавших к индейской расе.

— Хоррес! — воскликнул Жак Эллок.

— Теперь вам лучше называть меня моим настоящим именем — Альфанис!

— Альфанис! — воскликнул сержант Марсьяль и, так же как и Жак Эллок, замер от ужаса при мысли о дочери полковника де Кермора.

Итак, Хоррес оказался тем самым Альфанисом, который вместе с тремя сообщниками бежал с каторги в Кайенне. Год назад, после того как в стычке с венесуэльской полицией был убит Мета Серрапиа, Альфанис стал главарем банды кива, уже давно бесчинствовавшей в саванне.

Пять месяцев назад эти кива задумали вернуться на территории, расположенные к западу от Ориноко, откуда они были изгнаны колумбийскими солдатами. Однако, прежде чем покинуть горный район Рораймы, их новый главарь решил обследовать противоположный берег реки. Оставив на время банду, он спустился к Сан-Фернандо-де-Атабапо, посетив по пути ранчо в Кариде, где его и видел господин Мануэль Асомпсьон. И он дожидался возможности вернуться к истокам Ориноко в Сан-Фернандо, когда там появились «Гальинета» и «Мориче», направлявшиеся в миссию Санта-Хуана.

Назвав себя Хорресом, Альфанис предложил свои услуги капитану «Гальинеты», который как раз набирал новый экипаж. И как мы уже знаем, к несчастью наших путешественников, Вальдес его нанял.

Таким образом, у Альфаниса появилась возможность не только снова присоединиться к своей банде, но и отомстить полковнику де Кермору, так как он узнал, что юноша, отправившийся на поиски своего отца, был сыном того человека, чьи показания в суде присяжных департамента Нижняя Луара, обрекли его на пожизненную каторгу в Кайенне.

Как же не воспользоваться возможностью захватить юношу, а если удастся добраться до миссии Санта-Хуана, то и отца... и в любом случае выместить свою злобу и ненависть на сыне?

Остальное уже известно. В ночь, проведенную на берегу во время стоянки у ранчо Янаме, Альфанис встретил одного из своих сообщников и, как только пироги остановились у пика Монуар, бежал. Затем, убив индейца, отказавшегося быть его проводником, он пошел вверх по течению Рио-Торрида и перебрался на противоположный берег, где его поджидала банда кива...

Теперь же, захватив в плен Жака Эллока и его товарищей, он рассчитывал завладеть пирогами, оставшимися у пика Монуар.

Но главное, сын, а вернее дочь, полковника де Кермора теперь в его руках.

Глава XI МИССИЯ САНТА-ХУАНА

За тринадцать лет до описываемых событий в этих краях не было еще ни дома, ни деревни, ни ранчо. Индейцы появлялись здесь, только когда перегоняли скот на горные пастбища. Куда ни глянь — повсюду бескрайние просторы льяносов, плодородные, но невозделанные, непроходимые леса и болота, превращающиеся в озера во время зимних паводков. В лесах — дикие звери, змеи, обезьяны, пернатые, не говоря уже о насекомых, особенно комарах. Но животный мир этих мест почти не изучен. Глушь! Венесуэльские торговцы и предприниматели сюда не добираются.

Рельеф территорий, расположенных на несколько километров к северо-северо-востоку, напоминает рельеф Анд, каким он был до того, как огромные озера превратились в густую сеть рек, несущих свои воды в Атлантику. Причудливые переплетения горных хребтов кажутся почти противоестественными. Именно здесь рождаются текущая на юг Риу-Бранку и текущая на север Ориноко, здесь возвышается Рорайма, вершину которой покорили Турн и Перкин.

Таков был этот дикий, заброшенный уголок Венесуэлы, населенный главным образом индейцами гуахибо, за преобразование которого взялся иностранный миссионер. Индейцы кочевали по просторам льяносов и глухим лесам на левом берегу Ориноко. Убогие хижины служили им жилищем, наготу они прикрывали одеждой из древесной коры, питались корнями растений, пальмовыми почками, муравьями и тлей, но не употребляли в пищу маниоку, являющуюся одним из основных продуктов питания в Центральной Америке. Маленького роста, хилые и щуплые, чуть более светлокожие, чем другие индейцы, с рыжеватыми до плеч волосами, почти бессмысленными лицами и раздувшимися животами геофагов, они, казалось, стояли на последней ступени человеческого развития. В сезон дождей, за отсутствием другой пищи, они действительно бывали вынуждены есть землю.

И тем не менее эти аборигены считались столь опасными, что сородичи не решались появляться на их территориях. У них была репутация грабителей и убийц, а потому торговцы из Сан-Фернандо не отваживались появляться дальше Окамо и Маваки.

Однако господин Шафанжон, несмотря на столь скверную репутацию гуахибо, преодолел нежелание своих матросов продолжать путешествие и добрался до истоков реки. Впервые встретившись с этими индейцами в районе пика Монуар, он понял, что несчастные гуахибо совершенно безобидны и никому не могут причинить зла.

Кстати, к этому времени многие из них уже объединились вокруг испанского миссионера, образовав таким образом, ядро миссии Санта-Хуана. Их сердца открылись христианской религии благодаря самоотверженности их пастыря[321].

Огец Эсперанте начал битву за души бедных гуахибо. Для этого он и поселился в глуши саванны Серра-Паримы. Там решил он заложить деревню, которая со временем превратилась в небольшой городок. Он считал, что не может лучшим образом распорядиться остатком своего состояния, как потратить его на это милосердное дело. Даже после того, как он умрет, — сделанное им будет продолжать жить.

Вначале весь персонал миссии состоял из самого отца Эсперанте и его молодого спутника по имени Анхелос. Этот молодой послушник иностранных миссий горел той жаждой апостольского служения, которая творит чудеса. Не отступая ни перед какими трудностями, они организовали миссию Санта-Хуана и добились ее процветания. Они буквально возродили морально и физически это племя. Численность его в настоящее время, включая жителей окрестных льяносов, достигает тысячи человек.

Место для будущего города миссионер выбрал в пятидесяти километрах к северо-востоку от истоков Ориноко и устья Рио-Торрида. Трудно было сделать более удачный выбор. На исключительно плодородной почве произрастало множество полезных растений. Таких, например, как марима, кора которых напоминает естественный войлок, платаны, цветущие алыми цветами кофейные деревья, а также бананы, какао, букара, каучуконосы... Следует назвать и сальсапарель, сахарный тростник, табак, из которого делают «cura nigra»[322] для местного потребления, и с добавлением селитры «cura seca»[323] — на прюдажу. А еще — тонка, чьи плоды пользуются большим спросом, и саррапия, стручки которой используются в качестве ароматического вещества. Вспаханные и засеянные поля могли давать по четыре урожая в год сахарного тростника, маниоки и маиса. Плодородие этой девственной земли казалось неисчерпаемым. Даже в сухой сезон ее орошали многочисленные ручьи, впадающие в Рио-Торрида, на левом берегу которой и расположились первые строения миссии. Это были не простые хижины, а прочные и удобные жилища, каким могли бы позавидовать в Ла-Урбане, Кайкаре и в Сан-Фернандо-де-Атабапо.

Деревня расположилась на покатых склонах одного из холмов Серра-Паримы. У подножия холма стояла в тени пальм сложенная из местного камня церковь Святой Хуаны. Теперь, когда испанский язык уже почти вытеснил местное наречие, она с трудом вмещала всех желающих послушать католическую мессу и проповеди отца Эсперанте. Впрочем, в миссии было человек пятьдесят белых, прибывших из Венесуэлы.

Все необходимое для строительства деревни доставлялось сюда по Ориноко, и, естественно, слух о миссии отца Эсперанте дошел до Сан-Фернандо, а затем до Сьюдад-Боливара и до Каракаса. Само собой разумеется, что Конгресс не мог не поддержать эту цивилизаторскую деятельность, направленную на освоение неиспользуемых земель и возрождение нищих племен, которым грозило полное уничтожение.

Едва раздавался звон колокола на выглядывающей из-за деревьев колокольне, как местные жители, бодрые и благопристойно одетые, устремлялись к церкви. Мужчины, женщины, дети, старики окружали отца Эсперанте, и казалось, что в порыве благодарности они готовы встать на колени перед его затененным пальмами домом и у подножия холма. Они были счастливы, семьи их жили в достатке, они выгодно обменивали свою сельскохозяйственную продукцию на товары, доставляемые сюда по Ориноко, благосостояние их постоянно возрастало. Миссия стала пополняться другими обитателями льяносов. Под вечнозеленым покровом леса строились новые дома, и нечего было опасаться, что может не хватить земли для сельскохозяйственных угодий в бескрайних саваннах Ориноко.

Однако не следует забывать о том, что миссия Санта-Хуана возникла лишь благодаря неустанному труду и самоотверженности ее основателя. Сколько опасностей подстерегало первых обитателей деревни! Нужны были суровые меры, чтобы защитить их от банд грабителей и убийц, скитавшихся вдоль Ориноко или спускавшихся с гор. Миссионер показал себя как человек действия, и его организаторские способности не уступали его мужеству.

Все взрослые гуахибо были объединены в дисциплинированные отряды и обучены обращению с оружием. В настоящее время миссию охраняла рота из ста человек, оснащенная современными ружьями и боеприпасами. Наделенные от природы острым зрением и прекрасным глазомером, индейцы отлично стреляли, и никакое нападение не могло захватить их врасплох.

Они доказали это, когда год назад каторжники Альфаниса и банда кива напали на миссию. Несмотря на численное превосходство, бандиты понесли существенные потери, в то время как гуахибо почти не пострадали. Именно после этого поражения кива решили уйти на запад от Ориноко.

Кроме того, следует сказать, что миссия Санта-Хуана была способна не только к обороне, но и к нападению. Это не значит, что отец Эсперанте готовился к завоеваниям, ему с избытком хватало имеющихся территорий; но он не хотел, чтобы гнусные бандиты нападали на миссию. А потому он действовал как военный, и ничьи атаки не могли захватить его врасплох. Ведь миссионер — тот же солдат, и его долг — защитить паству, собравшуюся вокруг него под знамена христианства!

Мы уже говорили выше о сельскохозяйственных культурах, которые способствовали процветанию миссии Санта-Хуана. Но они были не единственным источником ее богатств. К полям зерновых примыкали заросшие сочными травами бескрайние равнины, где паслись стада коров. Торговля скотом, как известно, широко распространена во всех провинциях Венесуэльской Республики. У гуахибо были также табуны лошадей, которые использовались и как рабочий скот, и как транспортное средство.

Отец Эсперанте был именно таким, каким его описывали господин Мирабаль, юный Гомо и негодяй Хоррес. Все в нем — лицо, движения, походка — выдавало человека волевого и энергичного, всегда готового действовать и привыкшего подчинять себе людей. Его умный и твердый взгляд светился спокойствием и добротой, а густая белая борода не могла скрыть приветливую улыбку. Высокого роста, статный, широкоплечий, он, несмотря на возраст, обладал незаурядной физической силой.

Никто ничего не знал о прежней жизни отца Эсперанте. Он никогда не говорил о своем прошлом, но затаившаяся в его глазах печаль говорила о пережитых им тяжких страданиях.

Не менее самоотверженно, чем отец Эсперанте, трудился преданный ему душой и телом брат Анхелос. Несколько индейцев помогали им в управлении деревней. Но душой всего был, конечно, отец Эсперанте; он был одновременно и алькальдом и пастырем: крестил детей, благословлял на брак, причащал умирающих. Процветание миссии было достойной наградой за все его труды. И если его преемники не будут отклоняться от проложенного им пути, то его творению суждена будет долгая жизнь.

Со времени последнего нападения кива ничто не нарушало покой обитателей Санта-Хуаны, и, казалось, не было никаких оснований чего бы то ни было опасаться.

Но первого ноября около пяти часов вечера, на следующий день после того, как Жак Эллок и его спутники попались в руки Альфанису, у жителей селения появился повод для тревоги. Несколько гуахибо, выйдя из своих хижин, увидели бегущего со всех ног через саванну молодого индейца. Как только юноша их заметил, он закричал:

— Отец Эсперанте... Отец Эсперанте!

Брат Анхелос тотчас отвел его к миссионеру. Тот узнал мальчика, который усердно посещал школу миссии, когда жил со своим отцом в Санта-Хуане.

— Это ты... Гомо?

Мальчик едва мог говорить.

— Откуда ты?

— Мне удалось бежать... Сегодня утром... Я так спешил добраться сюда...

У него перехватило дыхание.

— Отдохни, малыш, — сказал миссионер. — Ты падаешь от усталости... Хочешь есть?

— Потом... я сначала скажу, почему я пришел... там нужна помощь...

— Помощь?

— Там кива... в трех часах ходьбы отсюда... в горах... ближе к реке...

— Кива! — воскликнул брат Анхелос.

— И главарь, их тоже, — добавил 1 омо.

— Их главарь! — повторил отец Эсперанте. — Этот беглый каторжник, этот Альфанис!

— Он присоединился к ним несколько дней назад... а позавчера вечером... они напали на отряд путешественников, которых я вел в Санта-Хуану.

— Путешественников, которые шли в миссию?

— Да... Отец... Французские путешественники.

— Французы?

Лицо миссионера залила смертельная бледность, глаза его на мгновение закрылись. Потом он взял мальчика за руку, привлек к себе и сказал дрожащим от волнения голосом:

— Расскажи мне все, что ты знаешь...

— Четыре дня назад, — начал Гомо, — в хижину, где мы жили с отцом, пришел человек. Он спросил нас, где кива и не можем ли мы отвести его к ним. Это они разрушили деревню Сан-Сальвадор, они убили мою мать... Отец отказался. Тогда он выстрелил и убил отца...

— Убил! — прошептал брат Анхелос.

— Да... этот человек... Альфанис...

— Альфанис! Откуда он появился, этот негодяй? — спросил отец Эсперанте.

— Из Сан-Фернандо.

— А как он добрался сюда?

— Он нанялся матросом под именем Хоррес на одну из пирог путешественников...

— И ты говоришь, что эти путешественники — французы?

— Да, французы... Они смогли доплыть только до Рио-Торрида... Там они оставили свои пироги, и один из них, начальник, вместе с капитаном пироги нашел меня в лесу около тела отца. Они пожалели меня и взяли с собой, похоронив моего отца. Потом они попросили отвести их в Санта-Хуану... Мы пошли... а вот позавчера, около брода Фраскаэс, на нас напали кива и взяли в плен.

— А потом?

— Потом? Кива направились в сторону гор... и Только сегодня утром мне удалось бежать.

Миссионер слушал мальчика с напряженным вниманием. Глаза его пылали гневом.

— Так ты говоришь, — в третий раз спросил он, — что эти путешественники — французы?

— Да.

— Сколько их?

— Четверо.

— И с ними был...

— Капитан одной из пирог, банива по имени Вальдес; и двое матросов, которые несли багаж.

— А откуда они?

— Два месяца назад они отправились из Боливара в Сан-Фернандо, чтобы потом идти вверх по течению до Серра-Паримы.

Отец Эсперанте некоторое время молчал, погрузившись в свои размышления, потом спросил:

— Ты говорил о начальнике, Гомо. Стало быть, у этого маленького отряда есть начальник?

— Да, один из путешественников.

— Как его зовут?

— Жак Эллок. У него есть товарищ, Жермен Патерн, он ищет разные травы в саванне.

— А двое других?

— Во-первых, молодой человек, он был так добр ко мне... я его очень люблю, — лицо Гомо осветилось благодарностью, — этого молодого человека зовут Жан де Кермор.

Услышав это имя, миссионер встал с выражением крайнего удивления.

— Жан де Кермор? — повторил он. — Это его имя?

— Да... Жан де Кермор.

— Ты говоришь, этот молодой человек приехал из Франции вместе с господином Эллоком и с господином Патерном?

— Нет, Жан рассказал мне, что они встретились в пути... на Ориноко... около деревни Ла-Урбана.

— И они прибыли в Сан-Фернандо?

— Да... и оттуда вместе отправились к миссии.

— А что делает этот юноша?

— Он ищет своего отца.

— Своего отца? Ты сказал, своего отца?

— Да... полковника де Кермора.

— Полковника де Кермора! — воскликнул миссионер, охваченный необыкновенным волнением. Обычное самообладание изменило отцу Эсперанте, он ходил взад и вперед по комнате, не в силах скрыть свое смятение.

Наконец, огромным усилием воли подавив свое волнение, он снова принялся расспрашивать мальчика.

— А зачем Жан де Кермор отправился в Санта-Хуану?

— Он надеется получить здесь новые сведения, которые позволят ему найти отца.

— Значит, он не знает, где его отец?

— Нет! Четырнадцать лет назад полковник де Кермор уехал из Франции в Венесуэлу, и его сын не знает, где он...

— Его сын... его сын! — пробормотал миссионер, проводя рукой по лбу, словно для того, чтобы оживить свои воспоминания. — И этот юноша отправился один... в такое путешествие?

— Нет.

— А с кем?

— Со старым солдатом.

— Со старым солдатом?

— Да... сержантом Марсьялем.

— Сержантом Марсьялем! — потрясенно повторил отец Эсперанте, и, если бы брат Анхелос не поддержал его, он бы без чувств рухнул на пол.

Глава XII В ПУТЬ

Нужно было немедленно идти на помощь французам, ставшим пленниками кива. И отец Эсперанте тотчас же отправился бы в путь, если бы мог точно знать, где сейчас находится Альфанис. Около брода Фраскаэс? Нет! По словам Гомо, он ушел оттуда на следующий день после нападения. Впрочем, в его интересах было либо уйти подальше от Санта-Хуаны и затеряться в горах, либо вернуться к Рио-Торрида, чтобы захватить пироги и экипаж.

Отец Эсперанте понял, что, прежде чем начинать преследование, нужно провести рекогносцировку. В шесть часов два индейца отправились верхом к броду Фраскаэс. Три часа спустя они вернулись, не обнаружив никаких следов кива. Альфанис и его банда могли переправиться через реку и двинуться на запад или же пойти к Серра-Париме, а оттуда к лагерю у пика Монуар. Чтобы узнать это, еще два индейца отправились на разведку через саванну к истокам Ориноко, так как было вполне вероятно, что Альфанис спустился прямо к реке.

На рассвете индейцы вернулись. Они проскакали двадцать пять километров, так и не обнаружив кива, но от встреченных в саванне бродячих индейцев они узнали, что банда идет к Серра-Париме, а стало быть, Альфанис решил напасть на лагерь у пика Монуар. Значит, нужно захватить их у Серра-Паримы и, с Божьей помощью, избавить край от этой шайки индейцев и каторжников.

С первыми лучами солнца отец Эсперанте покинул миссию. Его отряд состоял из сотни гуахибо, специально обученных обращению с современным оружием. Кива были их давними врагами, а потому они хотели не просто прогнать их, но уничтожить всех до последнего. Человек двадцать индейцев сопровождали верхом повозки с боеприпасами и продовольствием на несколько дней пути.

Брат Анхелос получил приказ следить за порядком в миссии и, посылая время от времени гонцов, по возможности поддерживать связь с экспедицией.

Отец Эсперанте ехал верхом впереди отряда. Он сменил одежду миссионера на более пригодную для боевой вылазки. На ногах у него были сапоги, на голове — шлем, за спиной — двухзарядный карабин, за поясом — револьвер. Он ехал молча, стараясь не показывать волнения, вызванного рассказом юного индейца. Так, должно быть, чувствует себя давно отвыкший от света слепой, которому внезапно вернули зрение.

Из Санта-Хуаны отряд двинулся на юго-восток через саванну, заросшую колючей мимозой, чахлыми дубами. Карликовые пальмы покачивали на ветру своими веерообразными листьями. Привычные к быстрой ходьбе индейцы не отставали от всадников.

Дорога шла под уклон и начинала подниматься лишь на подступах к Серра-Париме. Обычно заболоченные места — пересохшие русла рек снова наполнятся водой лишь в дождливый сезон — превратились в твердь и уже не являлись препятствием ни для всадников, ни для пешеходов.

Отряд выбрал самый короткий путь от миссии к массиву Паримы. Еще свежие следы говорили о том, что всего несколько дней назад здесь прошел другой, довольно многочисленный отряд. В полдень была сделана получасовая остановка. А к пяти часам гуахибо были уже у подножия Паримы, недалеко от того холма, которому господин Шафанжон дал имя Фердинанда Лессепса. Потухший костер, остатки еды, смятая трава говорили о том, что банда Альфаниса и их пленники провели здесь ночь и, вне всякого сомнения, двинулись к реке.

Во время этой небольшой стоянки отец Эсперанте задумчиво прогуливался в стороне. Два имени неотвязно звучали в него в ушах.

— Сержант Марсьяль, — повторял он, — сержант Марсьяль здесь... он идет в Санта-Хуану.

Потом мысли его обращались к Жану де Кермору... отыскивающему своего отца. Кто был этот юноша? У полковника не было сына! Нет! Гомо ошибся... Но, как бы там ни было, его соотечественники, французы, были в плену у бандитов, и их нужно было освободить.

Отряд снова отправился в путь и к шести часам достиг правого берега Ориноко.

Здесь, в диком ущелье Паримы, где зарождаются воды Ориноко, восемнадцатого декабря 1886 года отважный французский исследователь[324] водрузил флаг своей родины.

Место казалось совершенно пустынным. Рука дровосека никогда не касалась растущих на склонах вековых деревьев. Ни одна пирога, ни одна куриара не могла бы добраться сюда в сухой сезон. Лодки наших путешественников находились, по всей вероятности, километров на пятьдесят ниже по течению.

Если идти в том же темпе, за ночь можно преодолеть эти пятьдесят километров и на рассвете выйти к лагерю у пика Монуар. Чтобы не заблудиться, достаточно держаться правого берега реки, пересохшие притоки которой обернулись вполне сносной дорогой.

Отец Эсперанте даже не спросил индейцев, готовы ли они к такому переходу. Он просто встал и пошел вперед. Все остальные последовали за ним.

У истоков ширина Ориноко не превышает нескольких метров. Крутые глинистые берега щетинятся скалами, а потому в дождливый сезон пироги очень медленно продвигаются вперед, преодолевая многочисленные пороги.

Около восьми часов, когда начинало смеркаться, отряд прошел брод Креспо, названный так французским путешественником в честь президента Венесуэльской Республики.

Солнце уже погасло. На ясном безоблачном небе сверкали звезды, блеск которых затмевала поднимавшаяся над горизонтом луна. Луна сияла всю ночь, что позволило отряду преодолеть этот длинный маршрут и благополучно миновать заросшие травой болота, в которых они наверняка увязли бы по пояс в темноте.

Русло было загромождено огромными валунами, что делало плавание в этой части реки практически невозможным даже во время «высокой воды». Так что, окажись здесь наши путешественники три месяца назад, им пришлось бы перетаскивать лодки волоком, а багаж нести по берегу. Вряд ли эта часть верхнего течения Ориноко станет когда-либо судоходной. В сухой сезон от реки остаются только ниточки - ручейков, едва смачивающих белесую глину берегов. Лишь начиная от пика Фердинанда Лессепса, благодаря вливающимся справа и слева притокам уровень воды в Ориноко начинает повышаться.

В пять часов утра отряд находился всего в двенадцати километрах от устья Рио-Торрида. Еще три часа ходьбы — и они увидят Парчаля и его матросов, оставшихся охранять пироги. На юго-западе уже виднелась освещенная лучами восходящего солнца вершина пика Монуар.

Об отдыхе не могло быть и речи, нельзя было терять ни минуты. Если кива удалось добраться до лагеря, то они могли задержаться там, а могли и, ограбив пироги, уйти в саванну. Альфанис, забрав с собой пленников, возможно, попытается осуществить свое давнее намерение перебраться в западную часть Венесуэлы.

Отряд шел уже около часа, и отец Эсперанте наверняка остановился бы, лишь достигнув устья Рио-Торрида, если бы не одно происшествие. Юный индеец шел впереди по берегу, где он столько раз ходил вместе с отцом, стараясь отыскать следы кива. Вдруг он остановился, нагнулся к земле и закричал. Под деревом неподвижно лежал спящий или мертвый человек. Услышав крик Гомо, отец Эсперанте бросился к нему.

— Это он... он! — кричал мальчик.

— Кто он? — спросил отец Эсперанте, спешиваясь и подходя к лежащему человеку.

— Сержант... сержант Марсьяль!

Старый солдат лежал в луже крови с простреленной грудью.

— Марсьяль... Марсьяль! — повторял отец Эсперанте, и из его глаз покатились крупные слезы.

Он приподнял несчастного и приложил ухо к его груди, надеясь уловить биение сердца.

— Он жив... жив!

С губ сержанта слетел легкий вздох. Рука его на мгновение приподнялась, но тут же бессильно опустилась. Потом глаза его приоткрылись и остановились на лице миссионера.

— Вы... мой полковник... там... Альфанис! — с трудом выговорил он и снова потерял сознание.

Отец Эсперанте растерянно смотрел на старого солдата, потрясенный событиями, которым не находил объяснения. Сержант Марсьяль, здесь... этот юноша, отправившийся на поиски своего отца и которого тут не было... оба в этих дальних краях... здесь, в Венесуэле! Кто объяснит ему эти загадки, если несчастный умрет, так ничего и не сказав... Нет!.. Он не умрет... Миссионер спасет его... как уже однажды спас его на поле битвы. Он не отдаст его смерти...

Сержанта Марсьяля уложили в одну из повозок на подстилку из свежей травы. Глаза его были по-прежнему закрыты, бескровные губы сомкнуты. Но несчастный еще дышал.

Отряд снова тронулся в путь. Отец Эсперанте шел рядом с повозкой, где лежал его старый боевой товарищ, узнавший его после такой долгой разлуки... его сержант, которого полковник покинул четырнадцать лет назад, решив больше никогда не возвращаться в родную Бретань... И вот он нашел его здесь, в этом далеком краю, раненного, возможно, этим негодяем Альфанисом. Стало быть, Гомо не ошибся, говоря о сержанте Марсьяле... Но что он хотел сказать? Этот юноша, отыскивающий отца... Сын... сын?

— Ты мне говорил, что этот солдат пришел не один, — спросил он Гомо, — что с ним был юноша...

— Да... мой друг Жан.

— И они оба направлялись в миссию?

— Да... чтобы найти полковника де Кермора.

— И этот юноша — сын полковника?

— Да... его сын.

Сердце отца Эсперанте колотилось так, словно хотело вырваться наружу. Но ему не оставалось ничего другого, как ждать. Быть может, к концу дня все разъяснится. Сейчас же была только одна задача: атаковать кива, если они все еще находятся в лагере у пика Монуар (а несколько слов, произнесенных сержантом, позволяли предположить, что Альфанис все еще там) и освободить пленников.

Часть индейцев побежала вперед, а другая осталась с повозками в арьергарде.

Неужели этому полковнику, ставшему миссионером, и его мужественным индейцам не удастся справиться с бандой негодяев?

Около восьми часов отец Эсперанте и индейцы остановились на поляне в излучине реки, напротив пика Монуар. На реке — ни одной лодки, на берегу — тоже ни души. Ветра совсем не было — за поворотом реки вертикально поднимался столб дыма. Следовательно, лагерь находился примерно в ста пятидесяти метрах, на левом берегу Рио-Торрида.

Без сомнения, это был лагерь кива, но, чтобы окончательно в этом удостовериться, несколько индейцев отправились на разведку. Они вернулись через пять минут и подтвердили, что банда Альфаниса там.

Отряд отца Эсперанте, пешие, конные и повозки, выстроились на поляне. Убедившись, что состояние раненого сержанта не ухудшилось, полковник де Кермор повел всадников по диагонали через поляну, чтобы окружить банду Альфаниса и уничтожить их всех до последнего.

Через несколько мгновений раздались ужасные крики и выстрелы. Гуахибо стремительно бросились в атаку. Их было столько же, сколько и кива, но они были лучше вооружены и организованы. В распоряжении же испанца было лишь то оружие, которое они отняли у пленных и обнаружили на пирогах.

Захваченная врасплох банда не могла оказать серьезного сопротивления. Большая часть кива обратилась в бегство. Одни кинулись в лес, другие — в саванну на противоположном берегу. Многие были смертельно ранены.

Тем временем Жак Эллок, Жермен Патерн, Вальдес, Парчаль и матросы бросились на стороживших их кива. Гомо первый подбежал к ним с криком: «Санта-Хуана... Санта-Хуана!»

Борьба завязалась в центре лагеря. Альфанис, беглый каторжник из Кайенны, и кое-кто из кива отстреливались из револьверов. Многие гуахибо были ранены, однако ранения, к счастью, оказались не смертельны.

В этот момент отец Эсперанте устремился в центр группы, окружившей испанца. Жанна де Кермор хотела броситься ему навстречу — что-то невольно влекло ее к этому человеку, — но Жак Эллок удержал девушку.

Покинутый своими сообщниками, Альфанис еще сопротивлялся. Двое его товарищей по каторге были убиты. Отец Эсперанте, оказавшись лицом к лицу с испанцем, жестом остановил окружавших его гуахибо. Каторжник отступал к реке, держа наготове заряженный револьвер.

— Альфанис... это я! — прогремел в тишине голос отца Эсперанте.

— Миссионер Санта-Хуаны! — воскликнул испанец и, подняв револьвер, спустил курок. Но Жак Эллок успел схватить его за руку, и пуля пролетела мимо.

— Да... Альфанис... Отец миссии Санта-Хуана... и полковник де Кермор!

Альфанис, увидев Жана, которого считал сыном полковника, прицелился. Но отец Эсперанте опередил его: раздался выстрел, и негодяй упал замертво.

В этот момент к месту сражения приблизилась повозка, где лежал раненый сержант Марсьяль. Жанна бросилась в объятия полковника де Кермора... Она называла его отцом. Но тот не мог узнать в этом юноше свою дочь, которую никогда не видел и считал погибшей.

— У меня нет сына... — повторял он.

Сержант Марсьяль, придя в сознание, произнес, указывая рукой на Жанну.

— Нет, мой полковник... но у вас была дочь... она перед вами!

Глава XIII ДВА МЕСЯЦА В МИССИИ

С момента исчезновения полковника де Кермора и его отъезда в Новый Свет прошло четырнадцать лет, а рассказ об этих годах займет всего несколько строк.

В 1872 году полковник де Кермор узнал о крушении «Нортона», о гибели жены и дочери, находившихся на борту судна. Обстоятельства крушения не оставляли ему ни малейшей надежды на спасение этих двух самых дорогих для него существ. А своей маленькой дочурки он даже никогда и не видел, так как вынужден был покинуть Мартинику за несколько месяцев до ее рождения.

Полковник еще в течение года руководил своим полком. Затем вышел в отставку и, поскольку никакие семейные узы больше не связывали его с этим миром, решил посвятить себя миссионерской деятельности.

Солдат и пастырь с давних пор уживались в его душе. А потому нет ничего удивительного, что офицер решил стать священником и служить благородному делу обращения, а точнее говоря, цивилизации диких племен.

Никого не посвятив в свои планы, даже сержанта Марсьяля, полковник де Кермор в 1875 году тайно покинул Францию и отправился в Венесуэлу, где столько индейских племен пребывали в невежестве, обреченные на физическое и нравственное вырождение.

Получив церковное образование в этой стране, он в 1878 году был посвящен в сан[325] и вступил в Компанию иностранных миссий[326] под именем отца Эсперанте, навсегда похоронив такого образом свое прошлое. Ему было тогда сорок девять лет.

В Каракасе отец Эсперанте принял решение отправиться в южные районы Венесуэлы, где в ту пору миссионеры встречались нечасто. И вот в 1879 году он отбыл на юг страны, где на границе с Бразилией множество диких племен жило, не зная света христианского вероучения.

Отец Эсперанте, говоривший по-испански как на своем родном языке, поднялся вверх по Ориноко до Сан-Фернандо, где провел несколько месяцев. Отсюда он отправил письмо одному из своих друзей, нантскому нотариусу. В этом письме, где он последний раз подписался собственным именем, полковник просил своего друга уладить одно семейное дело, но никому не говорить о его письме.

Тут следует напомнить, что письмо это было обнаружено в бумагах нотариуса и передано сержанту Марсьялю только в 1891 году, когда Жанна, шесть лет назад вернувшаяся во Францию, жила в доме отца.

В Сан-Фернандо отец Эсперанте на личные средства приобрел все необходимое для создания миссии. Здесь к нему присоединился брат Анхелос, уже знакомый с нравами индейцев и оказавший отцу Эсперанте неоценимую помощь своей преданностью делу и самоотверженностью.

Именно он привлек внимание миссионера к гуахибо, живущим в верхнем течении Ориноко и в районе Серра-Паримы. Цивилизовать и просветить это племя, считавшееся одним из самых жалких и диких среди аборигенов Венесуэлы, — задача, достойная истинного христианина. У гуахибо была репутация, впрочем, как позднее выяснилось, совершенно не заслуженная, грабителей, убийц и даже людоедов. Что, однако, не могло поколебать решимости такого человека, как полковник де Кермор, и он взялся за создание миссии на севере Серра-Пакараймы.

Отец Эсперанте и брат Анхелос вышли из Сан-Фернандо на двух пирогах. Они везли с собой все необходимое, чтобы обосноваться на новом месте. Остальное имущество должно было им доставляться постепенно, в зависимости от потребностей их маленькой колонии.

Пироги шли вверх по течению, делая остановки в больших деревнях и ранчо, и наконец добрались до Рио-Торрида.

Много опасностей, неудач и разочарований пережили миссионеры, прежде чем щедрость, доброта и великодушие отца Эсперанте одержали верх над недоверчивостью индейцев. На карте появилась деревня, которую, в память о своей дочери Хуане, миссионер назвал Санта-Хуана.

Прошло четырнадцать лет. Миссия процветала. Казалось, что связи отца Эсперанте с его мучительным прошлым оборваны навсегда, когда произошли описанные выше события.

Услышав слова сержанта Марсьяля, полковник сжал Жанну в своих объятиях, и слезы отца, упавшие на лоб девушки, были для нее словно вторым крещением. В нескольких словах она рассказала ему о своем спасении во зремя кораблекрушения, о жизни в семействе Эредиа в Гадание, о возвращении во Францию, о годах, проведенных в Шантене, о решении, принятом после того как они узнали о письме полковника нотариусу из Сан-Фернандо, об отъезде в Венесуэлу под именем Жана, путешествии по Ориноко, нападении Альфаниса и кива у брода Фраскаэс и, наконец, о чудесном освобождении.

Отец и дочь вернулись к повозке, где лежал сержант Марсьяль. Старый солдат чувствовал себя воскресшим. По его улыбающемуся лицу текли слезы.

— Мой полковник... мой полковник! Теперь, когда Жанна нашла своего отца, я могу умереть, — повторял он.

— Я тебе запрещаю умирать! — воскликнул полковник.

— Ну, раз вы запрещаете...

— Мы вылечим тебя... обязательно.

— Раз вы так говорите, значит, я не умру!

— Но тебе нужен покой...

— О, теперь я совсем спокоен! Я чувствую, что у меня закрываются глаза... теперь сон пойдет мне на пользу.

— Спи, мой старый друг, спи! Мы скоро вернемся в Санта-Хуану... Дорога не утомит тебя, через несколько дней ты будешь на ногах.

Полковник де Кермор наклонился и поцеловал в лоб своего старого друга. Сержант Марсьяль заснул с улыбкой на губах.

— Отец, мы спасем его! — воскликнула Жанна.

— Конечно... Жанна, дорогая... Господь поможет нам! — ответил миссионер.

Впрочем, Жермен Патерн и полковник уже осмотрели рану сержанта Марсьяля и нашли, что она не должна иметь роковых последствий. Альфанис ранил сержанта, когда тот в ярости бросился на него.

— Я думаю, месье Эллок, — сказал отец Эсперанте, — что сегодня и мои славные индейцы, и ваши спутники нуждаются в отдыхе. А завтра мы отправимся в миссию. Гомо проведет нас самой короткой дорогой.

— Нашим спасением, — сказала Жанна, — мы обязаны этому храброму мальчику.

— Я знаю, — ответил отец Эсперанте. — Иди сюда, Гомо, — позвал он, — дай я тебя поцелую за всех, кого ты спас.

Жанна тоже поцеловала мальчика, который, растерявшись, продолжал называть ее «мой друг Жан».

Поскольку Жанна по-прежнему была в мужской одежде, то полковник поинтересовался, известно ли ее спутникам, что «месье Жан» на самом деле — мадемуазель де Кермор, и получил утвердительный ответ. Полковник благодарно пожал руку Жаку Эллоку, Жермену Патерну и капитанам пирог Вальдесу и Парчалю, чье мужество и мастерство позволили путешественникам преодолеть этот тяжелый маршрут.

— Отец, — сказал Жанна, — я должна рассказать вам все, чем я обязана моим соотечественникам, перед которыми я в неоплатном долгу.

— Мадемуазель, — взмолился Жак Эллок, — ради Бога... я ничего не сделал!

— Позвольте мне сказать, месье Эллок...

— Только, пожалуйста, мадемуазель де Кермор, говорите о Жаке, а не обо мне, — смеясь, воскликнул Жермен Патерн, — потому что я совершенно не заслуживаю...

— Я обязана вам обоим, друзья мои, — ответила Жанна, — обоим, отец! Если месье Эллок спас мне жизнь...

— Вы спасли жизнь моей дочери! — воскликнул полковник де Кермор.

Жаку пришлось выслушать рассказ Жанны о том, как во время урагана она оказалась за бортом и как Жак спас ее от смерти.

— Но, отец, месье Эллок не только спас мне жизнь, он сделал больше... Он вместе с месье Патерном присоединился к нашим поискам.

— Оставьте, мадемуазель, — запротестовал Жермен, — мы ведь и так собирались идти к верховьям Ориноко. Это было поручение министра народного образования.

— Нет, месье Жермен, — улыбаясь, ответила Жанна, — вы должны были остановиться в Сан-Фернандо, и если вы отправились в Санта-Хуану...

— То потому, что это был наш долг! — прервал ее Жак Эллок.

Само собой разумеется, что позднее полковник узнал обо всех подробностях этого полного приключений путешествия. Но он и так догадался, несмотря на внешнюю сдержанность Жака Эллока, какие чувства переполняли сердце его дочери...

Пока Жанна де Кермор, Жак Эллок, Жермен Патерн и полковник беседовали, Парчаль и Вальдес готовили лагерь для ночевки. Матросы унесли в лес тела убитых. Жермен Патерн сделал перевязку раненым гуахибо. Из повозок выгрузили провизию, развели костры, а Жак Эллок и Жермен Патерн в сопровождении полковника отправились к пирогам. К счастью, кива их не тронули, Так как Альфанис собирался использовать их, чтобы уйти на запад, когда вода в реке поднимется.

— Слава Богу, эти негодяи не тронули мои коллекции! — воскликнул Жермен Патерн. — Как бы я без них вернулся в Европу! Сделать столько снимков и не привезти ни одного! Я бы просто не осмелился показаться на глаза министру народного образования!

Можно себе представить, как счастливы были пассажиры «Гальинеты» и «Мориче», убедившись, что все их походное снаряжение осталось в неприкосновенности, и подобрав на поляне оружие, похищенное у них бандитами.

Теперь можно было спокойно оставить пироги в устье Рио-Торрида под присмотром матросов, а когда настанет час отъезда — по крайней мере для «Мориче», — то Жаку Эллоку и Жермену Патерну нужно будет всего лишь подняться на борт.

Но пока об отъезде не было и речи. Отец Эсперанте готовился отвезти в Санта-Хуану свою дочь Жанну, сержанта Марсьяля, юного Гомо и индейцев. Само собой разумеется, Жак Эллок и Жермен Патерн не могли отказаться провести несколько дней или даже несколько недель в доме своего соотечественника.

И они согласились.

— Это совершенно необходимо, — заявил Жермен Патерн своему другу. — Разве мы можем вернуться в Европу, не побывав в Санта-Хуане? Я бы просто не смог посмотреть в глаза министру народного образования... И ты тоже, Жак!

— И я тоже, Жермен.

— Еще бы!

Еду приготовили из имевшихся на пироге и принесенных из деревни припасов. Потом все собрались за общей трапезой, в которой только сержант Марсьяль не мог принять участия. Но он был так счастлив, что нашел своего полковника, пусть даже в облачении отца Эсперанте! А что до полученной раны, здоровый воздух Санта-Хуаны в несколько дней поставит его на ноги — в этом сержант не сомневался.

Жанна де Кермор и Жак Эллок в мельчайших подробностях рассказали полковнику о путешествии. Он слушал их, наблюдал, без труда угадывая, какие чувства переполняют сердце Жака Эллока, и размышлял. Ведь эта новая ситуация накладывала на него и новые обязательства.

Жанна, само собой разумеется, рассталась с мужской одеждой и надела платье, хранившееся в чемодане на «Гальинете».

— Очаровательный юноша! Очаровательная девушка! — сказал Жермен Патерн. — Право, я даже не знаю, в каком виде она лучше.

На следующий день, попрощавшись с Вальдесом и Парчалем, которые предпочли остаться охранять пироги, отец Эсперанте, его гости и гуахибо покинули лагерь у пика Монуар. Наличие лошадей и повозок очень облегчало переход через лес и саванну.

Был выбран самый короткий путь, вдоль правого берега Рио-Торрида, по которому юный индеец уже вел Жака Эллока, и к полудню путешественники вышли к броду Фраскаэс. Не обнаружив никаких следов кива, нападения которых теперь можно было не опасаться, они, после небольшого отдыха, снова отправились в путь и несколько часов спустя уже были в миссии.

Индейцы так радостно приветствовали возвращение отца Эсперанте, что Жак Эллок и его спутники поняли, как любят и уважают своего пастыря жители деревни.

Две комнаты в доме миссионера были отведены Жанне и сержанту Марсьялю, а Жаку Эллоку и Жермену Патерну — две другие в соседней хижине, куда их проводил брат Анхелос.

На следующее утро церковный колокол созвал жителей деревни на благодарственный молебен. Легко себе представить чувства дочери, впервые увидевшей отца перед алтарем в церковном облачении, и чувства сержанта Марсьяля, хотя, увы, он еще не мог присутствовать на мессе, отправляемой его полковником.

Нет необходимости подробно рассказывать о том, как проходили дни в миссии Санта-Хуана. Здоровье на глазах возвращалось к раненому, и уже к концу недели он получил разрешение сидеть под пальмами в удобном кресле, обтянутом оленьей кожей.

Отец и дочь вели нескончаемые разговоры. Полковник рассказал ей, как, лишившись всего самого дорогого, он решил посвятить себя миссионерской деятельности. И разве мог он теперь оставить незавершенным начатое дело? Конечно нет... Жанна уверила отца, что останется с ним, посвятит ему всю свою жизнь.

Беседы с сержантом Марсьялем были не менее продолжительными.

Миссионер благодарил своего сержанта за все, что тот сделал для его дочери и особенно — за то, что старый солдат согласился на это путешествие. Он расспрашивал о Жаке Эллоке, о том, что он думает об отношениях этого молодого человека и Жанны.

— Что вы хотите, полковник, — ответил сержант Марсьяль, — я принял все возможные меры предосторожности... Это был бретонский юноша Жан, отправившийся вместе со своим дядей в эту дикую страну. Но так случилось, что Жак Эллок и ваша дочь встретились в пути. Я все сделал, чтобы не допустить... и не смог... видно, дьявол попутал!

— Нет... Бог, мой дорогой Марсьяль! — возразил отец Эсперанте.

Однако время шло, а Жак Эллок все еще не решался заговорить.

Почему? Он ведь не сомневался ни в своих чувствах, ни в тех чувствах, которые он внушал Жанне де Кермор. Но из деликатности он все время откладывал свое признание... Он опасался, что оно может быть истолковано как требование вознаграждения за оказанные услуги.

Жермену Патерну надоела нерешительность друга, и в один прекрасный день он спросил:

— Когда мы едем?

— Когда хочешь, Жермен.

— Прекрасно! Только когда я этого захочу, ты этого не захочешь.

— Почему?

— Потому что мадемуазель де Кермор выйдет замуж.

— Замуж?

— Да, потому что я собираюсь просить ее руки...

— Ты собираешься?! — воскликнул Жак.

— Не для себя, конечно... а для тебя!

И он выполнил свое обещание, не обращая внимания на совершенно нелепые, по его мнению, протесты Жака.

Жак Эллок и Жанна де Кермор предстали перед миссионером в присутствии Жермена Патерна и сержанта Марсьяля.

— Жак, — сказала девушка дрожащим от волнения голосом, — я согласна стать вашей женой, и всей моей жизни не хватит, чтобы доказать вам мою признательность.

— Жанна... моя дорогая Жанна, — ответил Жак Эллок, — как я вас люблю!

— И не говори ничего больше, — прервал его Жермен Патерн, — все равно лучше не скажешь.

Полковник де Кермор взял молодых людей за руки и привлек их к своему сердцу.

Свадьбу было решено отпраздновать через две недели в Санта Хуане. Отец Эсперанте сначала скрепит их брак в качестве главы гражданской администрации миссии, а затем обвенчает их в церкви и даст им свое отцовское благословение. Жак Эллок, семью которого полковник де Кермор знал раньше, был человеком свободным, и ему не надо было ни у кого спрашивать разрешения на брак. Состояние Жака и доверенное сержанту Марсьялю состояние Жанны обеспечат им безбедное существование. Через несколько недель после свадьбы они отправятся в Гаванну повидаться с семейством Эредиа, потом во Францию, в Бретань, чтобы привести в порядок дела, а затем вернутся в Санта-Хуану, где их будут дожидаться полковник де Кермор и старый солдат.

Двадцать пятого ноября в присутствии нарядно одетых жителей деревни, Жермена Патерна и сержанта Марсьяля, выступавших в качестве свидетелей молодых супругов, союз Жанны де Кермор и Жака Эллока был скреплен гражданским и церковным браком.

Эта трогательная церемония произвела большое впечатление на славных гуахибо.

Прошел месяц, и Жермен Патерн стал подумывать, что пора бы уже и отчитаться перед министром народного образования о порученной ему и его другу работе. Он поделился своими соображениями с Жаком.

— Уже? — воскликнул тот. Он был слишком счастлив, чтобы считать дни.

— Да... уже! — ответил Жермен Патерн. — Его превосходительство, должно быть, думает, что нас разорвали на части венесуэльские ягуары или что мы окончили свою научную карьеру в желудках карибов.

С согласия отца Эсперанте отъезд был назначен на двадцать второго декабря.

Сердце сжималось у полковника при мысли о разлуке с дочерью, хотя она и должна была вернуться назад через несколько месяцев. Путешествие, правда, будет проходить в гораздо более благоприятных условиях, и госпоже Жак Эллок не угрожают опасности, которым подвергалась Жанна де Кермор. Спускаясь вниз по течению, они быстро доберутся до Сьюдад-Боливара. Вряд ли, конечно, они снова увидят господина Мигеля и его коллег, так как те, по всей вероятности, уже покинули Сан-Фернандо.

Через пять недель пироги будут в Кайкаре, а там они пересядут на пароход, курсирующий в нижнем течении Ориноко. Ну а что касается возвращения в Санта-Хуану, то можно не сомневаться — будет сделано все возможное, чтобы оно было быстрым и безопасным.

— Ведь теперь, полковник, — сказал сержант Марсьяль, — у вашей дочери хороший муж, и он защитит ее гораздо лучше, чем старый служака... этот старый дурак, который не сумел ее ни спасти из вод Ориноко, ни уберечь от любви этого славного Жака Эллока.

Глава XIV ДО СВИДАНИЯ!

Утром 2 декабря «Гальинета» и «Мориче» были готовы к отплытию. Но, к сожалению, уровень воды в этой части Ориноко был еще недостаточно высок, и пироги пришлось пять километров тащить волоком до того места, откуда можно было продолжать плавание, не рискуя сесть на мель.

Отец Эсперанте решил проводить своих детей до лагеря. К нему присоединился окончательно поправившийся сержант Марсьяль и юный индеец, ставший приемным сыном миссии Санта-Хуана. В сопровождении эскорта из пятидесяти гуахибо все благополучно добрались до устья Рио-Торрида.

Наступил час отъезда. Жак Эллок и его супруга поднялись на борт «Гальинеты», которой по-прежнему командовал Вальдес. Парчаль правил «Мориче», под навесом которой разместились драгоценные коллекции Жермена Патерна и его не менее драгоценная особа.

Лодки по большей части будут идти рядом, а потому Жермен не будет страдать от одиночества и сможет сколько душе угодно беседовать с молодыми супругами. Обедать они, конечно же, станут вместе на борту «Гальинеты», за исключением тех случаев, когда Жак и Жанна Эллок согласятся отобедать на борту «Мориче».

Погода стояла прекрасная. Дул свежий ветер, а легкие облака смягчали жар солнечных лучей.

Полковник де Кермор и сержант Марсьяль спустились на берег, чтобы в последний раз обнять своих дорогих детей. Никто даже не пытался скрыть волнение. Жанна тихо плакала в объятиях своего отца.

— Не плачь, дорогая, я скоро привезу тебя обратно! — сказал Жак. — Через несколько месяцев мы вдвоем вернемся в Санта-Хуану.

— Не вдвоем, а втроем, — добавил Жермен Патерн, — так как я забыл собрать кое-какие растения, которые встречаются только на территории миссии... и я докажу министру народного образования...

— Прощай, мой милый Марсьяль, — сказала молодая женщина, обнимая старого солдата.

— Счастливого пути, Жанна... и вспоминай иногда своего дядюшку, который тебя никогда не забудет.

Гомо тоже получил свою долю поцелуев и объятий.

— Прощайте... отец мой... — сказал Жак Эллок, протянув руку миссионеру, — и до свидания, до свидания!

Жак Эллок, его жена и Жермен Патерн взошли на борт «Гальинеты».

Паруса были подняты, и обе пироги двинулись вниз по течению. Отец Эсперанте в последний раз осенил крестным знамением удаляющиеся пироги и вместе с сержантом Марсьялем, Гомо и эскортом гуахибо направился к миссии.

Нет смысла подробно описывать плавание пирог вниз по Ориноко. Обратный путь благодаря течению потребовал куда меньше времени и усилий и оказался в десять раз менее опасным. Бечева не понадобилась ни разу, а за шесты приходилось браться лишь при встречном ветре или полном его отсутствии. Уже знакомые картины проходили перед взором путешественников: те же деревни, те же ранчо, те же пороги и стремнины. Уровень воды в реке уже начал подниматься, поэтому, проходя через пороги, ни разу не пришлось разгружать лодки.

Глядя на знакомые картины, молодая женщина и ее муж вспоминали недавно пережитые тревоги и опасности...

Вот ранчо капитана Баре. Здесь, если бы Жак не нашел этот чудодейственный колорадито, Жанна погибла бы от приступа смертельной лихорадки.

А вот холм Гуарако, где во время переправы электрические угри напали на стадо быков.

В Данако они остановились на один день, и Жак Эллок представил свою жену господину Мануэлю Асомпсьону. Каково же было удивление этих славных людей, когда в молодой женщине они узнали племянника сержанта Марсьяля Жана!

Наконец, четвертого января «Гальинета» и «Мориче» подошли к причалу Сан-Фернандо-де-Атабапо. Три месяца назад Жак Эллок и его спутники расстались тут с господином Мигелем и его коллегами. Вряд ли они все еще находились здесь. Подробно изучив проблему Ориноко — Атабапо — Гуавьяре, они должны были вернуться в Сьюдад-Боливар.

Наши путешественники разместились в хижине, где раньше жил сержант Марсьяль. В тот же день они нанесли визит губернатору, который с удовольствием выслушал их рассказ о событиях в Санта-Хуане и выразил огромное удовлетворение при известии об уничтожении банды Альфаниса.

Что же касается господина Мигеля, господина Фелипе и господина Баринаса, то — не удивляйтесь — они все еще были тут и все еще не могли разрешить спор, заставивший их покинуть Сьюдад-Боливар.

В тот же вечер пассажиры «Гальинеты» и «Мориче» нанесли визит пассажирам «Марипаре». С какой радостью господин Мигель и его друзья встретили своих недавних попутчиков! И каково же было их недоумение, если не сказать — остолбенение, когда они увидели Жана... их дорогого Жана... в женском платье под руку с Жаком Эллоком!

— Не могли бы вы объяснить, почему он в женской одежде? — спросил господин Баринас.

— Потому что это моя жена, — ответил Жак Эллок.

— Жан де Кермор — ваша жена?! — вытаращив от удивления глаза, воскликнул господин Фелипе.

— Нет... мадемуазель де Кермор.

— Как... мадемуазель де Кермор? — удивился в свою очередь господин Мигель.

— Сестра Жана! — смеясь, пояснил Жермен Патерн. — Посмотрите, как они похожи!

Наконец разобрались. Господин Мигель и его коллеги от всей души поздравили молодых супругов и вместе с ними порадовались, что госпожа Жак Эллок нашла своего отца полковника де Кермора, ставшего миссионером Санта-Хуаны.

— А как Ориноко? — спросил Жермен Патерн. — По-прежнему на своем месте?

— По-прежнему, — ответил господин Мигель.

— Так, стало быть, это ее воды несли нас к подножию Серра-Паримы?

При этом вопросе лица господина Баринаса и господина Фелипе помрачнели, в глазах засверкали молнии, а господин Мигель безнадежно покачал головой. Поборник Атабапо и поборник Гуавьяре заспорили с тем же жаром, что и три месяца назад. Нет, они никогда не уступят друг другу, никогда не договорятся. Скорее уж они согласятся с точкой зрения господина Мигеля и признают, что Ориноко — это Ориноко!

— Отвечайте, сударь, — воскликнул господин Баринас, — осмелитесь ли вы отрицать, что Гуавьяре не раз фигурировала под названием Западной Ориноко в трудах по-настоящему компетентных географов...

— Таких же компетентных, как вы, сударь, — парировал господин Фелипе.

С первых же слов противники пришли в крайний азарт. Эта дискуссия возобновлялась каждый день на рассвете и длилась до заката. И если спорщики до сих пор еще не исчерпали свои аргументы, то, видимо, потому, что они были неисчерпаемы.

— Река, рождающаяся в горах Сума-Пас к востоку от верховьев Магдалены на территории Колумбии, — это вам не речушка, берущая свои истоки неизвестно где.

— Что значит неизвестно где, сударь? — едко возразил господин Фелипе. — Вы имеете дерзость употреблять подобное выражение, когда речь идет об Атабапо, которая спускается с льяносов, орошаемых Риу-Негру, осуществляющей связь с бассейном Амазонки?

— Но вода в Атабапо черная, она даже не смешивается с водами Ориноко.

— А воды вашей Гуавьяре желто-белые, и в нескольких километрах ниже Сан-Фернандо вы их уже не сможете различить!

— Но в Гуавьяре кайманы водятся в таком же количестве, как и в Ориноко, тогда как в вашей Атабапо можно встретить только ни на что не годных рыбешек, хилых и черных, как она сама.

— Отправьте суда по вашей Атабапо, господин Фелипе, и посмотрите, далеко ли они уйдут, если, конечно, не тащить их волоком, а вверх по Гуавьяре они пройдут тысячу километров до слияния с Арьяри... и даже дальше!

— Хоть и волоком, господин Баринас, но мы осуществляем гидрографическую связь между бассейном Амазонки и Венесуэльской Республикой.

— А мы — между Венесуэлой и Колумбией!

— Ну а разве у вас нет для этого Апуре?

— А у вас Касикьяре?

— На вашей Гуавьяре нет ничего, кроме черепах...

— А на вашей Атабапо — ничего, кроме комаров.

— В конце концов, Гуавьяре впадает в Атабапо, это все знают.

— Нет, это Атабапо впадает в Гуавьяре, что известно любому грамотному человеку... ее сток превышает три тысячи двести кубических метров...

— «И как Дунай, она течет с запада на восток»[327], — процитировал Жермен Патерн строку из «Восточных мотивов».

Еще один аргумент в пользу Гуавьяре, которым господин Баринас не преминет воспользоваться в следующий раз.

Господин Мигель, улыбаясь, слушал перепалку своих коллег, а 2500-километровая Ориноко по-прежнему несла свои воды от Серра-Паримы до Атлантического океана, куда она впадает, разветвляясь на пятьдесят рукавов.

Тем временем приготовления к отъезду шли своим чередом, и к девятому января ремонтные работы были закончены, запасы пополнены, пироги готовы к отплытию.

Жак и Жанна Эллок написали письмо отцу, не забыв, конечно, сержанта Марсьяля и Гомо. Это полное любви и признательности письмо будет доставлено торговцами, которые обычно прибывают в Санта-Хуану в начале дождливого сезона.

Накануне отъезда все были приглашены к губернатору. Господин Фелипе и господин Баринас не возобновляли своих гидрографических дискуссий, но не потому, что исчерпали аргументы, а потому, что на этот вечер они согласились заключить перемирие.

— Так, стало быть, господин Мигель, «Марипаре» не составит компанию «Гальинете» и «Мориче»? — спросила Жанна.

— Похоже, что нет, сударыня, — ответил господин Мигель, смирившийся с необходимостью продлить свое пребывание в месте слияния Атабапо и Гуавьяре.

— Нам нужно уточнить весьма существенные детали, — заявил господин Баринас.

— И провести исследования, — добавил господин Фелипе.

— Тогда до свидания, господа, — сказал Жак Эллок.

— До свидания? — удивился господин Мигель.

— Да, — ответил Жермен Патерн, — до свидания в Сан-Фернандо. Через шесть месяцев мы вернемся... а спору об Ориноко, похоже, не будет конца!

На следующий день, попрощавшись с губернатором, господином Мигелем и его коллегами, путешественники сели в пироги, и река — будь то Ориноко, Атабапо или Гуавьяре — стремительно понесла их прочь от Сан-Фернандо.

Час спустя они прошли то место, где лодки были выброшены ураганом на берег и Жак, рискуя жизнью, бросился в бушующие волны, чтобы спасти Жанну.

— Жанна, дорогая, — сказал Жак, — это было здесь...

— Да, милый, именно здесь тебе пришла в голову мысль не покидать твоего дорогого Жана до конца этого опасного путешествия.

— А кто был этим недоволен? — воскликнул Жермен Патерн. — Конечно же, сержант Марсьяль! И еще как недоволен! Этот суровый дядюшка!

Ветер был попутный, и пироги шли быстро. Они благополучно миновали пороги Майпуре и Атурес, затем устье Меты и деревню Карибен, пополняя по дороге запасы продуктов охотой и рыбной ловлей.

Выполняя данное обещание, они провели целый день на ранчо господина Мирабаля в Тигре. Хозяева от души поздравили путешественников с успешным завершением поисков и с тем, «что за этим последовало».

В Ла-Урбане путешественники пополнили запасы, необходимые для последнего этапа экспедиции.

— А черепахи? — воскликнул Жермен Патерн. — Жак, ты помнишь черепах... мириады черепах... мы ведь прибыли сюда на их спинах.

— В этой деревне мы впервые встретились, месье Жермен, — сказала молодая женщина.

— Да, мы кое-чем обязаны этим замечательным животным, — согласился Жак Эллок.

— И мы поблагодарим их, отправив их в суп. У оринокской черепахи исключительно нежное мясо, — заявил практичный Жермен Патерн.

Двадцать пятого января лодки прибыли в Кайкару. Тут Жак Эллок, Жанна и Жермен Патерн попрощались с капитанами и матросами, от души поблагодарив этих преданных и мужественных людей за все, что они для них сделали.

Из Кайкары пароход за два дня доставил их в Сьюдад-Боливар, а оттуда по железной дороге они отправились в Каракас[328].

Десять дней спустя они прибыли в Гаванну, а через двадцать пять дней — в Европу, во Францию, в Бретань, в Сен-Назер, в Нант.

— Послушай, Жак, — спросил друга Жермен Патерн, — мы ведь прошли по Ориноко пять тысяч километров. Наше путешествие не показалось тебе слишком долгим?

— На обратном пути — нет, — ответил Жак Эллок, глядя на счастливую, улыбающуюся Жанну.

Конец второй, и последней, части

Послесловие

ФАНТАЗИИ И РЕАЛЬНОСТЬ

За Жюлем Верном прочно укрепилась слава «отца научной фантастики», хотя очень часто, особенно в поздние годы, его больше занимали вполне реальные приключения на суше и на море. В томе, предложенном на сей раз нашим читателям, оказались рядом произведения, живо иллюстрирующие два основных направления верновского творчества.

«Россказни Кабидулена» написаны в последнем году XIX века Если верить внуку писателя, в этом произведении семидесятидвухлетний мэтр задумал показать, как в борьбе со слепыми силами природы люди, чтобы выжить, ищут сотрудничества друг с другом[329]. Публикация сочинения началась в июне 1901 года в этцелевском журнале «Магазэн д’эдюкасьон»; а в ноябре книга вышла отдельными изданиями.

Морской роман был очень популярен в те времена, и «Россказни Кабидулена» начинаются как типичное произведение этого жанра. Перед нами предстает целая галерея образов мужественных мореходов, лучший среди которых — капитан «Святого Еноха» пятидесятилетний Эварист-Симон Буркар. Он, опытный судоводитель, «одновременно осторожный, отважный и решительный», отдающий приказания «с отменной учтивостью», прошел все ступени морской службы. Под стать ему старший офицер Эрто, тоже досконально знающий судовую службу, совершенно непреклонный в соблюдении дисциплины на корабле, отличные офицеры и лейтенанты Кокбер и Алотт, выделяющиеся среди других исключительным, граничащим с безрассудством азартом в преследовании китов и умеющие заразить этой страстью матросов своих вельботов; запоминается и маленький, сухой, жилистый боцман Матюрен Олив с его скопидомскими замашками каптенармуса военного флота — «очень выносливый человек, от слуха и взгляда которого не ускользала никакая мелочь». Романист делает все, чтобы герои его полюбились читателю, и преуспевает в этом. Матросы «Святого Еноха», как бы воплощающие в себе галльский характер, достойно занимают место среди лучших верновских персонажей. С нескрываемой любовью автор описывает их попытку спасти моряков британской шхуны «Рептон», а как благородны они в своем желании предотвратить инцидент возле загарпуненного двойным ударом кита, в эпизоде заготовки дров

Такого благородства напрочь лишены англичане. И вот почему. К концу века во франко-британских отношениях наступил острейший кризис, вызванный колониальным соперничеством в Африке. В сентябре 1898 года представители туманного Альбиона под командованием Китченера, стремясь захватить долину Белого Нила, наткнулись в суданском селении Фашода на укрепления французского экспедиционного корпуса. Лондонское правительство, угрожая войной, потребовало немедленной эвакуации конкурентов. В Париже, не зря опасаясь еще и восточного соседа, Германии, которая могла вмешаться в предполагавшуюся франко-британскую войну на стороне противника, уступили. 21 марта 1899 года был подписан франко-британский договор о разделе сфер влияния в Судане, многими французами признанный унизительным.

Разумеется, всякий литератор-патриот (ориентирующийся к тому же на читательскую аудиторию, разделяющую подобные взгляды) стремился в меру сил «отомстить» обидчикам. В романах Ж. Верна мы нередко сталкиваемся с англо-французским противостоянием, причем всегда заносчивые островитяне оказываются посрамленными. Так и на этот раз. В конце концов, французы, забыв об обидах и оскорблениях, становятся спасителями команды английского китобоя.

Как всегда у Жюля Верна, действие перемежается множеством любопытных сведений из разных областей знания, в частности — из общей биологии китов; подробно описываются и особенности китобойного промысла, достаточно интересные молодому читателю-романтику. И делается это, отдадим должное знаменитому литератору, изящно, с легкостью, без занудной порой энциклопедичности мелвилловского «Моби Дика».

Спокойное течение добротного морского романа прерывается только в середине, когда начинается «чертовщина» — беспорядочное «бурление» моря. Матросы «слышат раскатистые ржание и храп, отнюдь не похожие на шум паровой машины», то и дело встречаются мертвые киты с «разорванным брюхом», очевидно, жертвы какого-то неизвестного чудовища.

Читатель уже ожидает его появления, подготовленный «россказнями» одного из самых ярких персонажей романа Жана-Мари Кабидулена. Обстоятельный Ж. Верн, конечно, приводит собственную, причем документально зафиксированную, сводку встреч мореплавателей с таинственными морскими существами. Вопрос этот долго не терял актуальности: в середине XX века на страницах научно-популярных журналов шли жаркие споры о морских призраках. Видимо, человечеству очень трудно расставаться с многотысячелетними поверьями о неизвестных созданиях, которыми якобы населена морская пучина. Вспомним хотя бы библейского Левиафана, аккадскую Тиамат, скандинавского Иормунгандра — огромного змея, обитающего в мрачных морских глубинах; кита Тохору — страшилу из маорийских сказаний, заглатывающего моря, устраивающего водовороты, губящего лодки и людей; полинезийского шагающего осьминога Сарефеке или неимоверных размеров кита, к которому приставал во время своего плавания к берегам Северной Америки ирландский монах святой Брандан, — спина чудовища была покрыта песком и камнем, на ней росли травы и деревья, а кое-где даже возвышались часовни. Список можно продолжать сколь угодно долго. Видимо, подобные верования возникли с началом мореходства, и многие из них дожили чуть не до наших дней.

«Отец научной фантастики», как убежденный реалист, не разделял морских мифов и суеверий. Однако, как опытный литератор, не спешил и опровергнуть их. Веру в существование чудища, будто б вознамерившегося принести погибель «Святому Еноху», по воле автора исповедует старый бочар Кабидулен, не только сам исключительно суеверный, но и умеющий создавать атмосферу, в которой его россказни видятся в правдоподобном свете. Опытные моряки до поры до времени высмеивают бочара, как, например, боцман Олив: «Он сам не знает, что мелет. Лучше б проглотил свой дурацкий язык. А то глупости вылетают изо рта, как вода у кита из дыхала!»

Но постепенно Жюль Верн нагнетает напряженность повествования. Ожидается что-то чрезвычайное. И оно свершается в северной части Тихого океана, в двухстах милях от Алеутских островов. Китобойное судно оказывается нанизанным на внезапно поднявшуюся со дна скалу, словно бабочка на булавку! Так автор вступает на тропу неаргументированной фантастики. Достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться: глубины в указанном районе превосходят четыре километра, что подтверждается мореходными картами конца XIX века. Физически невозможно мгновенное образование столь высокой горы. И это уже было известно тогдашним геологам. Значит, Ж. Верн отрицает реальность и выпускает на волю необузданную фантазию? А почему бы и нет? А. Конан Дойл в «Маракотовой бездне», В. А. Обручев в «Плутонии», А. Н. Толстой в «Аэлите» и «Гиперболоиде инженера Гарина», да и многие другие сознательно исходили в своих романах из полностью фантастических посылок. А в более поздней фантастической литературе этот прием вообще используется регулярно.

Итак, китобои оказываются в плену у рифа. Что же делать? Какой-нибудь банальный автор «снял» бы их первым приливом, но только не Жюль Верн. Владелец яхт, совершивших немало плаваний, он знает, что в открытом океане, вдали от берегов, приливы невелики, а значит, польза от них очень небольшая. Другое дело волна цунами. Она срывает «Святого Еноха» с рифа, проносит с бешеной скоростью через всю северную котловину Тихого океана и выбрасывает на лед в далеком Северном Ледовитом. Второй фантастический ход позволяет сочинителю в полной мере насладиться апокалиптической гонкой и красочно изобразить последовавшую вскоре катастрофу. Но здесь, пожалуй, переступается граница дозволенного. Дело не только в том, что характерные для Тихого океана волны цунами не проникают за Алеутскую гряду, в Берингово море, и совершенно неизвестны в Ледовитом океане. В конце концов, Ж. Верн не был специалистом-мореведом. Ему простительно упустить подобную «мелочь». Но писатель не обращает внимания — на этот раз, кажется, неосознанно — на гораздо более фундаментальную вещь: волновые движения — колебательные, по поверхности моря перемещается лишь форма волны, а частицы воды остаются в общем-то на месте; поступательное движение воды возможно только в случае ее обрушения. Поэтому-то цунами вдали от берегов неопасны для судов, и никакая из этих волн не может совершить описанное в «Россказнях Кабидулена». Что ж! И у маститых литераторов случаются ошибки, но в данном случае оплошность не нарушает стройности авторской мысли, не мешает осуществлению основного писательского замысла, о котором позднее написал Жан Жюль-Верн.

Интересно, что автор, желая заинтриговать читателей, собирался вначале назвать свой роман более броско: «Морской змей». Но после долгих раздумий, «из любви к точности», как выразился в своей книге Верн-внук, отказался от этого шага.

А что же морские чудища? Точка зрения великого фантаста вполне определенна: «...Совершенно невозможно согласиться с утверждением Кабидулена, будто в море таятся змеи, спруты, кальмары такого размера и такой силы, что могут потопить судно средних размеров. Если множество судов исчезает бесследно, значит, они гибнут в результате столкновений друг с другом, или разбиваются о скалы, или уничтожаются тайфунами. Причин кораблекрушений более чем достаточно, и чтобы объяснить их, нет ни малейшей нужды обращаться ко всяческим невероятным питонам, химерам и гидрам». И еще: «Во всяком случае никто не может с уверенностью сказать, что в океанских глубинах водятся подобные животные. А потому, пока ихтиологи не убедятся в их существовании и не решат, к какому виду и роду они относятся, лучше легенде оставаться легендой». С подобным мнением трудно не согласиться.

«Великолепная Ориноко», в противоположность первому роману, представляет собой сугубо реалистическое сочинение, которое почти без натяжек можно назвать исчерпывающим (и не только для своего времени) путеводителем по великой южноамериканской реке. Более того, Ориноко превращается в одного из персонажей произведения и активно вмешивается в течение сюжета, ставит преграды героям, но в итоге, смилостившись, не препятствует благополучной развязке.

Ж. Верн уже однажды делал могучий речной поток стержнем повествования: в романе «Жангада» 1879 года события разворачиваются на громадном плоту, спускающемся вниз по другой великой водной магистрали континента — Амазонке.

И вот пятнадцать лет спустя местом действия выбрана Ориноко. И не случайно. Вплоть до последней четверти XIX века верховья этой исполинской реки были почти неизвестны европейцам. Только в 1872 году П. Монталье нанес на карту Инириду и Атабапо, крупные притоки Верхней Ориноко. В 1880—1881 годах исследования бассейна Гуавьяре проводил Жюль-Никола Крево. В 1884 году Эверард Им-Турн добрался до горного массива Рорайма. Тогда на Ориноко появился Жан Шафанжон, сведения которого оказались такими полезными Жюлю Верну. Шафанжон работал на Ориноко до 1887 года, потом вернулся в Париж, где два года спустя выпустил труд «Ориноко и Каура», любимое чтение Жанны де Кермор, труд «...отличавшийся такой точностью описаний, что вряд ли можно было найти лучший путеводитель по Ориноко». Легко поверить этой оценке писателя, потому что очень многие географические сведения, пейзажи и даже некоторые персонажи перешли в его роман со страниц книги отважного путешественника.

Сюжетно роман делится на две различные части. Одна из них посвящена выяснению спора местных географов об истоке Ориноко К тому времени гидрология, наука, занимающаяся исследованием рек, уже выработала критерии для решения подобных вопросов. Но члены географического общества города Сьюдад-Боливар, либо еще не знакомые с ними, либо просто не готовые к подобным исследованиям, пробуют прийти к истине путем бесконечных и, увы, малоаргументированных споров. Тем не менее словесная дуэль географов позволяет автору в полном блеске развернуть свой описательный талант. Не надо забывать, что в конце XIX века информацию о дальних странах большинство европейцев получали с книжных страниц. Естественно, каждое талантливое исследование подобного рода становилось любимым чтением для всякого, кто готовился стать путешественником или просто хотел расширить свои географические познания.

Не забудем, что роман появился после двух десятилетий успешных изысканий (причем именно французских ученых) в этом районе Южной Америки. Это дало автору полное право не только сделать основными героями книги своих соотечественников, но и показать их более отважными, более активными и более удачливыми, чем местные ученые, потомки испанских переселенцев.

Но Жюль Верн в «Великолепной Ориноко» не ограничивается лишь познавательным аспектом. Он украшает рассказ о путешествии — «для большей привлекательности» (вновь свидетельство Верна-внука) — разнообразными приключениями. Впрочем, здесь писатель не слишком оригинален, поскольку просто-напросто разрабатывает собственные сюжеты, когда-то уже использованные. Скажем, поиски Жанной отца, необходимость отправиться с этой целью в малоизученный район экзотической страны восходят к «Детям капитана Гранта», а спасение маленького ребенка при морской катастрофе вызывает в памяти «Найденыша с погибшей «Цинтии». Но старые сюжетные линии, соединенные вместе и основательно переосмысленные, дополненные новыми географическими подробностями и сочными красками, заиграли по-новому, сложившись в оригинальное произведение, которое и сегодня читается с неподдельным интересом.

Жан Жюль-Верн дает роману не слишком лестную оценку: «Тема... для волшебной сказки... Книга весьма поучительна со многих точек зрения, но большего о ней не скажешь»[330]. Кажется, внук слишком придирчив к деду. Хотя и сам мастер, видимо, был не очень доволен своим новым детищем. Закончив роман в 1894 году, он отправил его издателю лишь в 1897-м, три года продержав в столе, причем, по-ви-димому, без каких-либо значительных исправлений.

В 1898 году сочинение появляется в этцелевском «Магазэн д’эдюкасьон». В публикации автор вносит некоторые географические уточнения. В том же году, в июне и ноябре, выходят книжные издания «Ориноко».

Нелишне напомнить читателю, что районы верховьев великой реки, о которой идет речь в романе, и соседствующего Гвианского нагорья еще долго оставались малоисследованными и плохо знакомыми цивилизованному миру. Показателем этого является такой, например, факт: всего через десяток лет после Ж. Верна знаменитый английский писатель Артур Конан Дойл поместил здесь свой «затерянный мир», в котором будто бы сохранились ископаемые животные. В 1911—1912 годах Серра-Париму и Серра-Пакарайму посетил немецкий путешественник Кох-Грюнберг, в тридцатые годы в Париме работал американец Хамильтон Райс, в сороковые — испанец Кардона. Какие-то вопросы в исследовании региона сняла дерзкая экспедиция Алэна Гербранта (1949—1950), но настоящее освоение этих диких районов началось совсем недавно, с появлением качественно новой техники (вертолеты, вездеходы, прочные и надежные малые речные суда).

А. МОСКВИН.

Примечания

1

Траверз — направление, перпендикулярное ходу (курсу) судна. Здесь: местонахождение судна в море относительно определенной береговой точки.

(обратно)

2

Мыс Сан-Висенти — крайняя юго-западная точка Португалии.

(обратно)

3

Гавр — вторая по значению после Марселя торговая гавань Франции. Город возник в 1517 году, стал значительным торговым пунктом с 1572 года. Население (1891) — 116 тыс. чел. (действие повести происходит в 1862, поэтому в примечаниях приводятся цифровые данные, приблизительно относящиеся к тому времени).

(обратно)

4

Каботажное плавание, каботаж — судоходство вблизи берегов, вдоль побережья (между портами одного государства).

(обратно)

5

Марс — площадка на верху мачты, служащая для наблюдения за горизонтом, а на парусных судах для некоторых работ по управлению парусами; марсовой — матрос, несущий дежурство (вахту) на марсе.

(обратно)

6

Мол — сооружение в море у гавани, прочная стена, упирающаяся одним концом в берег; служит для причала судов и защиты порта от волн.

(обратно)

7

Мареограф — прибор для регистрации колебаний уровня воды в море.

(обратно)

8

Гавань — естественно или искусственно защищенная от ветра, волн и течений прибрежная часть водного пространства для стоянки, ремонта и зимовки судов; также часть водного пространства порта для проведения грузопассажирских операций.

(обратно)

9

Фарватер — путь для безопасного прохода судов, огражденный, как правило, сигнальными знаками.

(обратно)

10

Швартовая бочка — металлический поплавок в виде наглухо закупоренного цилиндра, поставленного на якорь; служит для стоянки кораблей на рейде.

(обратно)

11

Бухта — здесь: небольшой залив, врезанный в глубь суши, защищенный от ветра и волнений.

(обратно)

12

Оснастка — снасти (канаты, веревки), которыми снабжено судно; иначе называется такелаж.

(обратно)

13

Узел — единица измерения скорости корабля, равная одной морской миле (1852 м) в час. (Примеч. перев.)

(обратно)

14

Кают-компания — общее помещение на судне (для командного состава), в котором собираются для обеда, отдыха и т. п.

(обратно)

15

Гарпун — метательное орудие для охоты (главным образом на морских животных) — острый зубчатый наконечник, изготавливался из камня, кости, затем металла. Соединен с древком, которое привязано к длинной веревке. Гарпунер — специально обученный матрос, вооруженный гарпуном.

(обратно)

16

Ют — кормовая часть верхней палубы судна.

(обратно)

17

Руан — город во Франции, в 130 км от моря, на р. Сене. Гавань, в которую входят морские суда. Основан во времена Римской империи (I–IV века). Население (1896) — 113 тыс. чел.

(обратно)

18

Ла-Манш — пролив между побережьем Франции и о. Великобритания, соединяет Северное море с Атлантическим океаном. Длина — около 520 км, ширина — 32—180 км. В настоящее время под ним прорыт тоннель, введен в эксплуатацию в 1994 году.

(обратно)

19

Провидение, Промысел — по христианскому вероучению — непрерывное попечение Бога о Вселенной; также название верховного существа, управляющего всеми мировыми событиями.

(обратно)

20

Манилья — вид карточной игры, где самой сильной картой является десятка.

(обратно)

21

Айсберг — отколовшийся от ледника массив, может плавать или сидеть на мели. Высота над поверхностью — 70—100 м, большая часть ледника под водой. Представляет опасность для мореплавания.

(обратно)

22

Водоизмещение — количество воды, вытесненное плавающим судном; характеристика размеров судна, прежде всего — массы.

(обратно)

23

Фок и другие термины в этом абзаце — общепринятые во флотах всего мира названия парусов.

(обратно)

24

Вельбот — длинная быстроходная парусная или весельная лодка с острым носом и кормой.

(обратно)

25

Фок-мачта — передняя мачта на судне; средняя называется грот-мачта, задняя — бизань-мачта.

(обратно)

26

Боцман — главный из младшего командного состава на судне; в его обязанности входит содержание корабля в чистоте, руководство общекорабельными работами, обучение команды морскому делу.

(обратно)

27

Стюард — бармен на пассажирском морском судне; бортпроводник на самолете.

(обратно)

28

Кок — повар на судне.

(обратно)

29

Нормандский — относящийся к Нормандии, исторической области на севере Франции, главный город — Руан.

(обратно)

30

Бретонский — имеющий отношение к исторической провинции на западе Франции — Бретани, главный город — Ренн.

(обратно)

31

Шкот — снасть для натягивания нижнего угла паруса, управления последним.

(обратно)

32

Галс — курс судна относительно ветра, например: судно идет левым галсом — когда ветер дует в левый борт. Также — отрезок пути судна (от поворота до поворота), идущего зигзагообразным курсом при встречном ветре, тралении и т. п.

(обратно)

33

Румб — единица угловой меры, равная 1/32 доле окружности горизонта для определения положения корабля по отношению к сторонам света.

(обратно)

34

Стапель — наклонный фундамент или помост на берегу для постройки и ремонта судна.

(обратно)

35

Горн — мыс на одноименном острове, в архипелаге Огненная Земля, крайний пункт Южной Америки. Остров открыт (1616) голландцами Якобом Лемером (1585–1616) и Виллемом Корнелисом Схаутеном, назван по имени родины последнего — города Горн.

(обратно)

36

Штурвал — здесь: рулевое колесо с ручками, поворотом которого управляют движением судна.

(обратно)

37

Широта — расстояние от экватора по меридиану, выражаемое в градусах.

(обратно)

38

Мадейра — группа островов (самый крупный носит то же название) в Атлантическом океане, у северо-западных берегов Африки. Территория Португалии — пл. 797 кв. км. Высота — до 1861 м. Население (1890) — 134 тыс. чел.

(обратно)

39

Азорские острова — в Атлантическом океане, в 1600 км к западу от Пиренейского полуострова, территории Португалии. Около 2,3 тыс. кв. км. Высота — до 2351 м. Всего 9 островов. Население (1881) — 270 тыс. чел.

(обратно)

40

Канарские острова — семь больших и шесть малых островов в Атлантическом океане, у северо-западного побережья Африки. Территория Испании — 7,3 тыс. кв. км. Высота — до 3718 м. Население (вторая половина XIX в.) — 292 тыс. чел.

(обратно)

41

Тропики Рака — параллели с широтами, находящимися в северном полушарии (вторая, аналогичная, — Тропики Козерога, в Южном), где по два дня подряд в день летнего солнцестояния (21–22 июня) солнце в полдень находится в зените над Северным Тропиком, и в день зимнего солнцестояния (21–22 декабря) — над Южным Тропиком.

(обратно)

42

Зеленого Мыса острова — у западного побережья Африки, португальская колония (с 1975 года — независимое государство Республика Зеленого Мыса) — 4 тыс. кв. км. Высота — до 2829 м. Население (середина XIX в.) — 100 тыс. чел.

(обратно)

43

Мыс Доброй Надежды — один из самых южных мысов Африки под 34°21? ю. ш. и 18° 30? в. д. Открывший мыс Б. Диаш дал ему название мыс Бурь, но португальский король Жуан II переименовал его в мыс Доброй Надежды, имея в виду надежду достичь отсюда Индии, что и удалось португальскому мореплавателю Васко да Гама (1469–1524) в 1497–1499 годах. С 1652 года мыс Доброй Надежды принадлежал голландцам, но в 1806 году голландской колонией завладели англичане. (Примеч. перев.)

(обратно)

44

Магелланов пролив — между материком Южная Америка и архипелагом Огненная Земля, соединяет Атлантический и Тихий океаны. Открыт (1520) португальцем, испанским мореплавателем Фернаном Магелланом (ок. 1480–1521). Длина пролива — около 550 км, наименьшая ширина — 3,3 км. Многочисленные глубоководные скалы и мели затрудняют судоходство, мореплаватели либо огибают мыс Горн, либо пользуются Панамским каналом при переходах из Атлантического в Тихий океан (или в противоположном направлении).

(обратно)

45

Французский император Наполеон I (Наполеон Бонапарт, 1769–1821) после поражения при Ватерлоо (18 июня 1815 года) 22 июня 1815 года вторично отрекся от престола (первое отречение имело место 4 апреля 1814 года) и был сослан на остров Святой Елены в южной части Атлантического океана. (Примеч. перев.)

(обратно)

46

Морское лье равняется примерно трем милям (1 миля — 1852 м.), или 5,556 км.

(обратно)

47

Имеется в виду поместье, в котором с октября 1815 года и до смерти находился в заключении император Наполеон Бонапарт.

(обратно)

48

Южной оконечностью Африки является мыс Игольный, расположенный на полтора градуса восточнее мыса Доброй Надежды.

(обратно)

49

Лечь в дрейф — расположить паруса так, чтобы судно оставалось почти неподвижным.

(обратно)

50

Мачта состоит из двух или трех составных по длине частей: собственно мачты, стеньги и брам-стеньги. У мест соединения этих частей расположены площадки: нижняя — марс, верхняя — салинг.

(обратно)

51

Долгота — расстояние от определенного меридиана, выраженное в градусах (градус — 1/360 окружности земного шара).

(обратно)

52

Лангуст — большой морской рак, без клешней; водится в прибрежной полосе теплых морей; съедобен.

(обратно)

53

Полосатики — одно из семейств в группе усатых китов. Получили свое название от глубоких продольных бороздок на шее, груди и части живота. К полосатикам относятся крупнейшие животные: синий кит (в 1926 году в Антарктике выловили самку синего кита длиной 33 м), полярный кит (до 31 м длиной), желтобрюхий кит (до 29 м. длиной), финвал, или сельдяной кит (до 27 м длиной). Таким образом, автор ошибочно утверждает о превосходстве кашалотов в размерах. По данным биологов, максимальная длина кашалотов не превышает 20 м.

(обратно)

54

Европейское название: Южный остров.

(обратно)

55

Правильнее: Те-Вахи-Пунаму («Земля Зеленого Камня») — маорийское название Южного острова.

(обратно)

56

Бейдевинд — курс парусного судна, при котором его средняя поперечная линия составляет с линией направления ветра угол меньше 90°.

(обратно)

57

Маори — народ, коренное население Новой Зеландии; численность (1857)— 56 тыс. чел. Поселились здесь в X–XIV вв.

(обратно)

58

Английская колонизация Новой Зеландии началась в 1840 году, привела к маорийским войнам 1842–1872 годов.

(обратно)

59

Калифорния — полуостров на западе Северной Америки, в Мексике. Длина — около 1200 км, ширина — 50—250 км. Высота — до 3078 м.

(обратно)

60

Травить канат, линь — ослаблять, отпуская понемногу.

(обратно)

61

Линь — веревка тоньше одного дюйма (25 мм) по окружности: в частности, используется для привязывания конца гарпуна к борту судна и для транспортировки убитого кита.

(обратно)

62

Сажень — старинная мера длины, равная 1,949 м. (Примеч. перев.)

(обратно)

63

Бухта — здесь: круг сложенного витком каната.

(обратно)

64

Кабельтов — мера длины для измерения небольших расстояний, равная 185,2 м. (Примеч. перев.)

(обратно)

65

Лопарь — внешний конец у всякой снасти на судне.

(обратно)

66

Брашпиль — лебедка на судне.

(обратно)

67

Вымбовки — деревянные рычаги для вращения барабана, укрепленного на вертикальной оси (шпиля), предназначенного для подъема якоря, рыболовных сетей и т. п.

(обратно)

68

Фут — мера длины, равная 12 дюймам, или 30,479 см.

(обратно)

69

Бак — здесь: носовая часть верхней палубы; надстройка на ней, называемая иногда полубаком.

(обратно)

70

Аборигены — коренные обитатели страны или местности, исстари в ней обитающие.

(обратно)

71

Смоковница — название дерева семейства тутовых, дающих винную ягоду.

(обратно)

72

Неточность автора: Санта-Маргаритой называется остров у калифорнийского побережья, тогда как бухта, которую он прикрывает со стороны океана, носит название Магдалена.

(обратно)

73

Архипелаг Мореплавателей (современное название — острова Самоа) — полинезийская группа островов площадью 2787 кв. км. Острова открыты в 1722 году Роггевином. Бугенвиль дал группе (1768) название островов Мореплавателей. (Примеч. перев.)

(обратно)

74

Тропики Козерога — другое название Южного Тропика.

(обратно)

75

Ж. Верн имеет в виду океаническую впадину, разделяемую сейчас на желоба Кермадек и Тонга; максимальные глубины их соответственно — 10047 м. и 10882 м. (измерены советским научно-исследовательским судном «Витязь» в 1957–1958 годах). Максимальная глубина Тихого океана (и Мирового океана вообще) измерена в другом районе — в Марианской впадине; она составляет 11022 м. (1957; «Витязь»).

(обратно)

76

Здесь Жюль Верн допускает неточность: высота Дхаулагири не 8600 м., а 8221 м.; высота Джомолхари не 9000 м., а 7314 м. Как известно, ни одна горная вершина на земле не достигает высоты 9000 м. Высочайшая вершина мира Джомолунгма (Эверест) в Гималаях — 8848 м. (Примеч. перев.)

(обратно)

77

Суверен — носитель верховной власти.

(обратно)

78

Крейсировать — о судне — плавать с целью разведки, охраны берегов и т. д.

(обратно)

79

Кашалоты принадлежат к подотряду зубастых китов; максимальная длина до 20 м.

(обратно)

80

Барк — большое парусное судно, у которого задняя (бизань) мачта снабжена только косыми парусами, а остальные мачты имеют прямые паруса.

(обратно)

81

Рей — поперечное дерево у мачты, на котором подвешивается верхней кромкой прямой парус.

(обратно)

82

Шпигат — отверстие в палубной настилке для удаления с палубы воды.

(обратно)

83

Кнехты — парные чугунные, стальные или деревянные тумбы на палубе судна, у его бортов, служащих для закрепления швартовых или буксирных канатов.

(обратно)

84

Зюйдвестка — головной убор моряков, мягкая шляпа из непромокаемой ткани с широкими полями, откидывающимися назад.

(обратно)

85

Поднебесная империя — одно из старинных самоназваний Китая.

(обратно)

86

Франк — денежная единица Франции и некоторых других стран, делится на 100 сантимов (в просторечии — су).

(обратно)

87

Филей — здесь: мясо, снятое со спинки рыбы, наиболее лакомая часть.

(обратно)

88

Крещение в Атлантике — старинный шутливый морской обычай; человек, впервые пересекающий на судне экватор, окунается — в одежде — в воду, налитую в специально устроенный из брезента временный бассейн на палубе.

(обратно)

89

Камбуз — кухня на судне.

(обратно)

90

«Конститюсьонель» — французская еженедельная газета, выходившая с 1815 по 1914 год. (Примеч. перев.)

(обратно)

91

Плиний Старший (23–79) — римский писатель и ученый. Единственный сохранившийся труд «Естественная история» в тридцати семи книгах представляет собой энциклопедию естественнонаучных знаний античности. (Примеч. перев.)

(обратно)

92

Амфибии — здесь: земноводные, класс позвоночных животных (лягушки, жабы, саламандры и др.), личинки которых (у лягушек и жаб — головастики) дышат жабрами, а зрелые особи большинства видов переходят к легочному дыханию.

(обратно)

93

Мальстрём — бурное морское течение (водоворот) между норвежскими островами Москёнэс и Вэрё (в группе Лофотенских островов), опасно лишь при северо-западной буре, в обыкновенное время легко проходится даже парусными судами. (Примеч. перев.)

(обратно)

94

Тератология — наука, изучающая уродства и пороки развития у растений, животных и человека.

(обратно)

95

Ватер-бакштаг — снасти, раскрепляющие бушприт к обоим бортам судна в горизонтальной плоскости.

(обратно)

96

Бушприт — горизонтальная или наклонная мачта, выставленная вперед с носа судна; служит для вынесения носовых парусов для улучшения маневренных качеств корабля.

(обратно)

97

Ванты — оттяжки из стального или пенькового троса, которыми производится боковое крепление мачт.

(обратно)

98

Кабестан — механизм для передвижения груза, состоящий из вала, на который при вращении наматываются цепь или канат, прикрепленные другим концом к передвигаемому грузу.

(обратно)

99

Планшир — брус, проходящий по верхнему краю бортов судна.

(обратно)

100

Питоны — змеи семейства удавов. Длина тела до 11 м. Объект охоты (кожа).

(обратно)

101

Химера — в древнегреческой мифологии чудовищное существо; а также морские рыбы, длина до 1,5 м, широко распространены на морских глубинах.

(обратно)

102

Гидра — в древнегреческой мифологии чудовищная девятиголовая змея, считавшаяся непобедимой, ибо на месте отрубленных голов у нее вырастали новые.

(обратно)

103

Штиль — затишье, безветрие.

(обратно)

104

Отношения между недавними союзниками Англией и Францией обострились в связи с захватническими войнами, которые вела Франция против Индокитая (1858–1862), Сирии (1860–1861), Мексики (1862–1867).

(обратно)

105

Южной оконечностью Калифорнийского полуострова является мыс Кабо-Фальсо; Сан-Лукас — городок в окрестностях этого мыса.

(обратно)

106

Морской лев — млекопитающее семейства ушастых тюленей. Длина до 3,6 м, вес до 400 кг.

(обратно)

107

Лот-линь — отрезок троса с узелками и грузилом для измерения глубины моря до 50 метров.

(обратно)

108

Моллюски — беспозвоночные животные, тело у большинства покрыто раковиной. Обитают в воде и на суше. Некоторые употребляются в пищу человеком (устрицы, мидии, кальмары и др.). Раковины используются для поделок, из жемчужниц добывают жемчуг.

(обратно)

109

Буй — плавучий знак, устанавливаемый в открытых морских районах для указания опасных мест (мелей, подводных камней и т. п.).

(обратно)

110

Лагуна — мелководный залив или бухта, отделившаяся от моря вследствие образования песчаной косы.

(обратно)

111

Гарпунная пушка — приспособление для метания гарпуна. Гладкоствольное орудие (калибр 90 мм) устанавливается на баке китобойного судна. Стреляет гранатами, привязанными к линю. Граната при попадании взрывается в теле животного. Однако гарпунная пушка стала применяться только в конце 60-х годов XIX века, то есть после завершения действия романа.

(обратно)

112

Верп — судовой якорь меньшего размера, чем становой, употребляемый при длительной стоянке судна. Верп используется при перемене места стоянки на рейде и для снятия с мели. (Примеч. перев.)

(обратно)

113

Таль — простейшая подвесная подъемная лебедка.

(обратно)

114

Табанить — грести обратно для движения кормой вперед или для поворота.

(обратно)

115

В XVI веке началась французская, а в начале XVII века английская колонизация Канады. После длительной англо-французской борьбы Канада стала в 1763 году английской колонией. В 1867 году, то есть уже после окончания действия романа, Канада стала доминионом, то есть относительно суверенным государством в составе Британской империи, зависящим от нее в своей внутренней и внешней политике. Колония Британская Колумбия вошла в состав доминиона позже. (Примеч. перев.)

(обратно)

116

Верфь — производственное предприятие для постройки и ремонта судов, расположенное на берегу моря, реки или озера; представляет собою совокупность сооружений.

(обратно)

117

Док — портовое сооружение для осмотра и ремонта, а иногда и постройки судов. Сухой док — бассейн, вырытый в земле и сообщающийся одной стороной с гаванью; может быть заполнен водой или освобожден от нее. Плавучий док — большой понтон с пустотелыми боковыми стенками; после затопления своих отсеков погружается, принимает в себя судно, затем всплывает вместе с ним, когда откачают воду.

(обратно)

118

Маклер — посредник при заключении торговых сделок (преимущественно на бирже).

(обратно)

119

Кубрик — внутреннее жилое помещение, в котором располагается команда корабля.

(обратно)

120

Карибу — горы в восточной части Британской Колумбии; добыча золота здесь велась в 60-х годах XIX века.

(обратно)

121

Боканцы, шлюпбалки — изогнутой формы железные балки, служащие для подъема на корабль и спуска на воду шлюпок.

(обратно)

122

Алеутские острова расположены по дуге длиной 1740 км на севере Тихого океана. До 1867 года принадлежали России. Были проданы США вместе с Аляской. (Примеч. перев.)

(обратно)

123

Николаевск (с 1926 года — Николаевск-на-Амуре) — город и порт на р. Амуре в 80 км от устья. Население (1897) — 6700 человек.

(обратно)

124

Охотск — поселок городского типа в нынешнем Хабаровском крае. Порт на берегу Охотского моря. Население (1897) — 197 человек; было 40 деревянных домов. В год посещали (XIX век) обычно два судна.

(обратно)

125

Неточность автора. Алеутские острова состоят из четырех групп (с запада): Ближние, Крысьи, Андреяновские, Лисьи, причем в последней группе обособляют четырехсопочные острова.

(обратно)

126

По современным данным, высота этого вулкана составляет 2860 м.

(обратно)

127

Куросио — теплое течение в Тихом океане. Автор ошибается дважды: 1) это течение не достигает Курил, поворачивая на восток возле японского острова Хонсю; вдоль Курил идет с севера холодное течение Ойясио (в отечественной терминологии — Курильское); 2) ни Куросио, ни его продолжение Северо-Тихоокеанское течение не достигают Берингова пролива.

(обратно)

128

Фальшборт — легкая обшивка борта судна выше верхней палубы.

(обратно)

129

Горбач, или длиннорукий кит, семейства полосатиков, не превышает 18 м в длину.

(обратно)

130

Между мысом Лопатка и Парамуширом находится остров Шумшу.

(обратно)

131

Площадь Охотского моря составляет 1583 тыс. кв. км, Черного — 412 тыс.

(обратно)

132

Топ — вершина, верхний конец (срез) мачты.

(обратно)

133

Аян — (Аяян) — селение на бepeгy Аянского залива Охотского моря, в 300 км к юго-западу от Охотска. С 1850 года — порт. Население в это время — 200 человек.

(обратно)

134

Это верно только для запада и Крайнего Севера акватории Охотского моря, тогда как центральная и восточная части в это время обычно свободны ото льда.

(обратно)

135

Таких названий на русских картах не встречается. Видимо, автор имеет в виду залив Академии (с его составными частями — заливами Николая и Ульбанским) и Тугурский залив.

(обратно)

136

Перты — тросы на реях, служащие опорой для ног работающих там матросов.

(обратно)

137

Очередное преувеличение автора. Медведи не ведут стадный образ жизни. Речь может идти либо о медвежьих семействах, либо о чрезвычайном обилии этих животных.

(обратно)

138

Сивуч — морское млекопитающее семейства ушастых тюленей. Длина 3,5 м, вес 800–900 кг.

(обратно)

139

Ямск — населенный пункт на берегу залива Шелихова в северо-восточной части Охотского моря. Существует поныне.

(обратно)

140

Южное побережье Охотского моря характеризуется хвойными елово-пихтовыми лесами; из лиственных там встречаются только различные виды берез.

(обратно)

141

Сильное преувеличение автора; в сентябре-октябре льдов в центральной части Охотского моря нет; плавучие льды на западе акватории обычно появляются в ноябре; большинство Курильских проливов вообще не замерзает.

(обратно)

142

Автор ошибается: русские землепроходца стали появляться на Камчатке с середины XVII века; в 1740 году был построен Петропавловский острог (ныне город Петропавловск).

(обратно)

143

Жюль Верн не совсем точен в описании административного деления Сибири. В 1822 году Сибирь была разделена на два генерал-губернаторства, Восточное и Западное; в первом главный город Иркутск, во втором — Тобольск (затем Омск). В Западной Сибири кроме Тобольской и Томской была учреждена Омская область; в Восточной — кроме губернии Иркутской и области Якутской — губерния Енисейская. Охотский округ и Камчатка образовывали два особых приморских управления. (Примеч. перев.)

(обратно)

144

Авачинская губа — бухта Тихого океана у юго-восточного берега полуострова Камчатка. Длина — 24 км; ширина у входа — 3 км. Порт — Петропавловск-Камчатский.

(обратно)

145

Беринг Витус Ионассен (1681–1741) — мореплаватель, офицер русского флота. По национальности датчанин. В 1725–1730 и 1733–1741 годах руководил первой и второй камчатскими экспедициями. Прошел между Чукотским полуостровом и Аляской, достиг Северной Америки и открыл ряд островов Алеутской гряды. Именем Беринга названы море, пролив и остров на севере Тихого океана. (Примеч. перев.)

(обратно)

146

Лаперуз Жан-Франсуа (1741–1788) — французский мореплаватель. В 1785–1788 годах руководил кругосветной экспедицией, исследовал острова Тихого океана, берега северо-западной Америки и северо-восточной Азии. Открыл пролив между островами Сахалин и Хоккайдо, названный его именем. Экспедиция пропала без вести, выйдя из Сиднея (Австралия) на север. (Примеч. перев.)

(обратно)

147

Здесь Жюль Верн неточен. По данным переписи 1896 года в Петропавловске числилось всего 559 жителей. (Примеч. перев.)

(обратно)

148

Война 1855 года, то есть Крымская война 1853–1856 годов, начавшаяся как русско-турецкая война за господство на Ближнем Востоке. В 1854 году в войну вступили на стороне Турции Англия, Франция и Сардинское королевство. Война завершилась поражением России и подписанием в 1856 году Парижского мира. В 1854 году Петропавловск подвергся нападению англо-французской эскадры, но, благодаря энергичным мерам военного губернатора Завойко, высадка союзников закончилась неудачей, и они отступили. (Примеч. перев.)

(обратно)

149

Каюр — в полярных областях — погонщик собак, запряженных в нарты.

(обратно)

150

Леса тихоокеанского побережья Камчатки состоят преимущественно из каменных и японских берез. Хвойные породы отмечены только в Кроноцком заповеднике, куда иностранные моряки явно не могли попасть: это уникальная роща камчатской пихты.

(обратно)

151

Саксонская раса — неточное обозначение англосаксонских племен (не являющихся расой); германские племена, завоевавшие в V–VI веках Британию и вместе с другими положившие начало английской народности, впоследствии ставшей нацией.

(обратно)

152

Автор преувеличивает значение петропавловской полиции: три десятка лет спустя, в 1896 году, в городе было всего 559 жителей.

(обратно)

153

Апокалипсический зверь упоминается в Апокалипсисе, или же Откровении Иоанна, одной из книг Нового завета, содержащей предсказания о конце света, Страшном суде и т. п.

(обратно)

154

Тафия — водка из тростникового сахара.

(обратно)

155

Морская свинья — млекопитающее семейства дельфинов (Phocaena communis).

(обратно)

156

Банка — сиденье (скамейка) для гребцов на мелких судах.

(обратно)

157

Склянки — песочные часы. До XVII века на кораблях употреблялись песочные часы. Опорожнение получасовой склянки возвещалось ударами в колокол от одного до восьми, начиная с двенадцати часов. На кораблях употреблялись также часовые и четырехчасовые склянки. Несмотря на то, что склянки давно вышли из употребления, выражение «бить в склянки» осталось до сих пор. (Примеч. перев.)

(обратно)

158

Ватерлоо — населенный пункт в Бельгии южнее Брюсселя. Восемнадцатого июня 1815 года войска Наполеона I были разбиты английскими войсками под командованием Веллингтона и прусскими войсками под командованием Блюхера, что привело к падению Наполеона. Один из самых кровопролитных эпизодов этого сражения, решивший его судьбу, разыгрался на плато Мон-Сен-Жан. (Примеч. перев.)

(обратно)

159

Джон Буль — герой сатирических памфлетов английского публициста Джона Арбетнота (1667–1735), породивших прозвище англичан Джон Буль. (Примеч. перев.)

(обратно)

160

Мертвая зыбь — длинные (300–400 м) и пологие волны высотой до 10–15 м при отсутствии ветра. (Примеч. перев.)

(обратно)

161

Мортира — короткоствольное артиллерийское орудие для навесной стрельбы.

(обратно)

162

Фунт — мера веса; английский торговый фунт — 453,6 г.

(обратно)

163

Дюйм — единица длины в системе английских мер, равен 2,54 см.

(обратно)

164

Риф — здесь: ряд подводных или мало выдающихся над морем скал, препятствующих судоходству.

(обратно)

165

Киль — основная продольная днищевая связь, идущая от носовой до кормовой оконечностей судна.

(обратно)

166

Теллурические явления — различные изменения, связанные с ежедневным вращением и годовым движением Земли.

(обратно)

167

В районе, описываемом Ж. Верном, высота прилива составляет около одного метра.

(обратно)

168

Остойчивость — способность судна противостоять внешним силам, вызывающим его крен, и возвращаться в первоначальное положение равновесия после прекращения действия этих сил.

(обратно)

169

Секстан(т) — угломерный инструмент для определения местонахождения корабля или самолета.

(обратно)

170

Обсервация — определение местонахождения судна по наблюдениям объектов с известными координатами (береговые ориентиры, радиомаяки, небесные светила и т. д.).

(обратно)

171

Руслени — неширокие площадки, расположенные на уровне верхней палубы с наружной стороны борта. Служат для отвода вант.

(обратно)

172

В новолуние Солнце и Луна находятся по одну сторону от Земли на одной линии; их силы притяжения складываются и вызывают на линии притяжения максимальный подъем воды. Это положение Луны и Солнца относительно Земли называется в астрономии сизигии. В полнолуние Солнце и Луна находятся по разные стороны от Земли. В этот день высота прилива минимальна. Такое положение Луны и Солнца относительно Земли называется квадратурой. (Примеч. перев.)

(обратно)

173

Утлый — ненадежный, некрепкий.

(обратно)

174

Бриарей — в древнегреческой мифологии один из сторуких и пятидесятиглавых великанов, олицетворение подземных сил.

(обратно)

175

Нептун (Посейдон) — в древнегреческой мифологии бог морей.

(обратно)

176

Этна — действующий вулкан на острове Сицилия, в Италии, самый высокий в Европе (3340 м).

(обратно)

177

Шатле — театр в Париже. (Примеч. перев.)

(обратно)

178

Ихтиозавры — вымершие морские пресмыкающиеся. Жили в мезозойскую эру, начавшуюся 230 млн. лет назад и продолжавшуюся около 160 млн. лет. Тело рыбообразное, длина до 12 м. Хищники.

(обратно)

179

Плезиозавры — доисторические морские пресмыкающиеся, обитали на Земле 230–265 млн. лет назад. Внешне походили на тюленей, но имели вытянутую шею. Длина тела до 15 м.

(обратно)

180

Картечь — в XVII–XIX веках артиллерийский снаряд со сферическими чугунными или свинцовыми пулями в металлическом корпусе или картонной упаковке; предназначена для поражения живой силы на близком расстоянии.

(обратно)

181

Минимальная ширина Берингова пролива составляет 86 км.

(обратно)

182

Мыс Дежнёва.

(обратно)

183

Пролив Лонга — между островом Врангеля и берегом Азии. Соединяет Восточно-Сибирское и Чукотское моря. Длина — 95 км, наименьшая ширина — 146 км, глубина — 40–44 м. Назван в честь американского мореплавателя Т. Лонга.

(обратно)

184

Шпангоуты — ребра судна, к которым крепится его наружная обшивка.

(обратно)

185

Ахтерштевень — литая, кованая или клепаная конструкция в металлическом судне, или деревянная — в деревянном судне; расположена под углом к килю и является как бы его продолжением в кормовой части.

(обратно)

186

Гипотеза — предположение, требующее проверки на опыте и подтверждения фактами, чтобы стать достоверным.

(обратно)

187

Во время написания романа циркуляция арктических вод была еще плохо изучена. В действительности Тихоокеанское течение идет на север вдоль аляскинского берега. Там, в районе мыса Барроу, происходит разделение водных потоков: а) Восточный циклонический круговорот; б) Трансантарктическое течение в направлении Северного полюса; в) субширотное течение в направлении на остров Врангеля, а далее — вокруг острова в пролив Лонга. Вдоль мыса Дежнёва идет сток арктических вод на юг, в Берингово море.

(обратно)

188

Торосы — ледяные глыбы, образовавшиеся при сжатии льдов в полярных морях.

(обратно)

189

Средняя скорость поверхностных течений в этом районе Северного Ледовитого океана равняется 5 см/сек.

(обратно)

190

Ориноко — река в северной части Южной Америки, на территории Венесуэлы и Колумбии. Протяженность, по разным данным, 2300—2730 км. Ширина в среднем течении 3—10 км. При впадении в Атлантический океан образует дельту площадью в 20 тыс.кв.км. Судоходна почти на всем протяжении.

Вопрос о местонахождении истока реки служит в романе лишь литературным обрамлением и канвой повествования, посвященного совершенно иной теме. В реальной жизни эта проблема весьма волновала ученых и патриотов обеих стран и была решена только в 1951 году: Ориноко берет начало на венесуэльском Гвианском нагорье.

(обратно)

191

Венесуэла — государство на севере Южной Америки, на землях, с древности населенных коренными жителями — индейцами. В XVI веке территория завоевана испанцами, чье господство ликвидировано в 1821 году. С 1831 года Венесуэла — самостоятельное государство. Столица — г. Каракас. Население — испанцы, индейцы, негры (завезенные из Африки как дешевая рабочая сила) и их потомки от смешанных браков. Основная часть верующих — католики. Официальный язык — испанский.

(обратно)

192

Бразилия — государство в Южной Америке. Население образовалось из смешения аборигенов-индейцев, захватчиков-португальцев и переселенцев-негров. Верующие — католики. Государственный язык — португальский. В древности территория принадлежала индейским племенам, в XVI веке завоевана Португалией. С 1822 года — независимая империя, с 1889 года — федеративная республика. Столица — Бразилия.

(обратно)

193

Британская Гвиана (ныне — Гайана) — государство на северо-востоке Южной Америки. Население — выходцы из Индии, англоязычные потомки африканских рабов, индейцы. В конце XV века территория открыта испанскими мореплавателями. После длительной борьбы между завоевателями, с 1814-го — британская колония. С 1966-го — независимое государство Гайана. Столица — г. Джорджтаун.

(обратно)

194

Анды (Кордильеры) — самая длинная (9 тыс. км) и одна из самых высоких (до 6960 м.) горная система мира, окаймляющая с запада и севера всю Южную Америку. Делится на несколько частей по геологическим и географическим признакам, а также по принадлежности различным странам. Отсюда и неофициальное название — Колумбийские Анды.

(обратно)

195

Колумбия — государство на северо-западе Южной Америки. В конце XV — начале XVI века эти земли индейцев завоеваны испанцами, получили название Новая Гранада, впоследствии страна переименована в честь Христофора Колумба. С 1830 года — самостоятельное государство, столица — г. Богота.

(обратно)

196

Веспуччи Америго (1454—1512) — мореплаватель. Родом из Флоренции (Италия). Участник нескольких испанских и португальских экспедиций (1499—1504) к берегам Южной Америки, названной им Новым Светом. В 1507 году эта часть Земли получила имя ее первооткрывателя, став Америкой.

(обратно)

197

Охеда Алонсо де (1468?—ок. 1516) — испанский мореплаватель, участвовал в экспедиции Колумба, в 1499—1500 годах возглавлял (с участием А. Веспуччи) плавание, в котором были открыты берега Гвианы и Венесуэлы. В 1508—1510 годах обследовал берега Венесуэлы, основал крепость. Положил начало испанской колонизации Южной Америки.

(обратно)

198

Война за независимость испанских колоний в Америке 1810—1826 годов началась восстанием в нескольких крупных городах. Патриоты одержали ряд значительных побед, но к концу 1815 года Испании удалось восстановить свое господство. В 1816 году начался второй этап войны под руководством С. Боливара. К 1826 году все испанские колонии в Америке, кроме Кубы и Пуэрто-Рико, получили независимость.

(обратно)

199

Боливар Симон (1783—1830) — руководитель борьбы народов испанских колоний в Южной Америке. Родился в богатой семье, в Венесуэле. Получил образование в Европе. В ходе Войны за независимость осуществил ряд антифеодальных преобразований. Основал на части государства Перу республику, названную в его честь Боливией.

(обратно)

200

Каракас — столица, торговый и культурный центр Венесуэлы.

(обратно)

201

Серра-Парима — горный массив в западной части Гвианского нагорья, на границе Бразилии с Венесуэлой.

(обратно)

202

Рорайма — песчаниковый массив в горах Серра-Пакарайма, их высшая точка (2772 м).

(обратно)

203

Шафанжон Жан — французский исследователь, в конце 1886 или начале 1887 года открывший, как считалось (ошибочно), исток р. Ориноко. Известен также путешествиями по Центральной Азии и Сибири.

(обратно)

204

Фома Святой — один из двенадцати евангельских апостолов, учеников Иисуса Христа. Отличительной чертой характера была склонность к недоверию, скептицизму.

(обратно)

205

Арбитр — третейский (общественный) судья, избираемый спорящими сторонами по их взаимному соглашению.

(обратно)

206

Саванны — обширные равнины в Африке и Южной Америке, покрытые травянистыми растениями, среди которых разбросаны островки кустарников и низкорослых деревьев.

(обратно)

207

Метис — потомок от брака между представителями различных человеческих рас.

(обратно)

208

Баскская кровь — Баски — народ, живущий у Бискайского залива, по обе стороны Пиренеев, на юго-западе Франции и севере Испании. Считается, что их национальный характер («кровь») включает в себя неустрашимость, выдержанность, любовь к свободе, храбрость, склонность к беззаветному веселью, прилежность.

(обратно)

209

Корсиканская кровь — Корсика — остров в Средиземном море. Территория Франции. Жителям — потомкам многих народов, — как считалось, свойственны гостеприимство, свободолюбие, мятежность духа, пренебрежение к труду в его обычных организованных формах, признание обязательности кровной мести.

(обратно)

210

Сьюдад-Боливар — город в Венесуэле, административный центр штата, порт. Основан в 1764 году. Впоследствии назван в честь Симона Боливара.

(обратно)

211

Генеалогия — родословная, история рода; происхождение.

(обратно)

212

Льяносы — равнины на севере Южной Америки, в бассейне Ориноко (Венесуэла) на высоте 100—400 м над уровнем моря, покрытые высокой и густой травой, среди которой возвышаются отдельные деревья.

(обратно)

213

Сан-Фернандо — название многих населенных пунктов, особенно в латиноамериканских странах. Здесь — небольшой городок в Венесуэле, где реки Гуавьяре и Атабапо текут близко друг от друга.

(обратно)

214

Лье — мера длины, равная 4,5 км.

(обратно)

215

Рэли (чаще: Рейли) Уолтер (1552—1618) — английский государственный деятель, путешественник и писатель.

(обратно)

216

Дельта — наносная равнина в устьевой части реки, прорезанная разветвленной сетью речных рукавов. Дельта Ориноко находится на территории Венесуэлы, насчитывает 36 рукавов, значительная часть их судоходна.

(обратно)

217

Аламеда — бульвар в центре Мадрида, место гуляний светской публики; аналогично назывались улицы во многих колониальных городишках.

(обратно)

218

Реклю Жан-Жак Элизе (1830—1905) — французский географ, социолог, политический деятель прогрессивных взглядов. Главный печатный труд — «Земля и люди. Всеобщая география» (т. 1—19, 1876—1894, русский перевод 1898—1901) — не потерявшая до нашего времени значения работа, в которой сделана попытка дать общую картину развития человечества и описание стран Земли.

(обратно)

219

Пеоны — в Латинской Америке и США сельскохозяйственные рабочие, находящиеся в кабальной зависимости от работодателя.

(обратно)

220

Карибы — группа индейских племен, живущих в тропических лесах Южной Америки.

(обратно)

221

Гуахибо, кива — названия индейских племен. Индейцы — коренное население Америки (кроме них также эскимосы и алеуты). С конца XV — начала XVI века беспощадно истреблялись испанскими и португальскими колонизаторами. Сейчас (данные 1978 года) численность индейцев Америки составляет около 35 млн. чел., главным образом в южной половине континента. Жюль Верн на протяжении всего романа приводит названия множества индейских племен, не обозначенных примечаниями к тексту.

(обратно)

222

Миссионер — посланец церкви для религиозной пропаганды среди иноверцев (особенно отсталых стран и регионов) и обращения их в истинную веру. Играли также значительную культурно-просветительскую роль.

(обратно)

223

Андалузия (правильно: Андалусия) — историческая область на юге Испании. Главный город — Севилья.

(обратно)

224

Арагонцы — жители исторической области Арагона на северо-востоке Испании. Главный город — Сарагоса.

(обратно)

225

Кастильцы — жители испанской исторической области Кастилия, ставшей ядром национального испанского королевства.

(обратно)

226

Шантене — сначала пригород, а потом — городской район Нанта, здесь находился и деревянный дом Пьера Верна, отца писателя.

(обратно)

227

Нант — город и порт во Франции, в устье р. Луары. Известен старинными архитектурными памятниками.

(обратно)

228

Война 1870-1871 годов — франко-прусская война велась между Францией, стремившейся сохранить свою гегемонию в Европе и препятствовавшей объединению Германии, и Пруссией. Разгром французских войск при Седане привел к революционным событиям 4 сентября 1870 года, падению Второй империи и провозглашению Третьей республики. Франко-прусская война завершилась грабительским в отношении Франции Франкфуртским миром и отторжением от Франции вплоть до 1918 года Эльзаса и значительной части Лотарингии.

(обратно)

229

Антильские острова — архипелаг в Вест-Индии, включающий острова Кубу, Гаити, Ямайку, Пуэрто-Рико и многие другие. На их территории около полутора десятков государств, а также владения крупнейших держав.

(обратно)

230

Голгофа — холм в окрестностях древнего Иерусалима, на котором был распят Иисус Христос.

(обратно)

231

Колумб Христофор (1451—1506) — мореплаватель, родился в г. Генуя (Италия). Совершил четыре экспедиции. В поисках кратчайшего морского пути в Индию достиг Америки (официальная дата ее открытия — 12 октября 1492 года).

(обратно)

232

Спардек — палуба средней надстройки на судах, а также сама эта надстройка.

(обратно)

233

Балансир — здесь: двуплечий рычаг в судовой машине для передачи звеньям механизма возвратного движения.

(обратно)

234

Столовые горы (исп.).

(обратно)

235

Гидрография — отдел географии, посвященный изучению и описанию вод земной поверхности.

(обратно)

236

Сальсапарель — вьющиеся тропические кустарники, корни некоторых видов применяются в медицине.

(обратно)

237

Пассаты — постоянные северо-восточные ветры в Северном и юго-восточные в Южном полушариях, дующие в областях между тропиками и экватором.

(обратно)

238

Ландшафт — здесь: общий вид местности.

(обратно)

239

Пиастр — название мелкой монеты различных стран, здесь оно применено к другой монете — песо, денежной единице ряда государств Центральной и Южной Америки.

(обратно)

240

Аперитив — спиртной напиток для возбуждения аппетита.

(обратно)

241

Мул — помесь осла и кобылы, помесь жеребца и ослицы называется лошак.

(обратно)

242

От исп. goma — «смола».

(обратно)

243

Шаланда — небольшое мелкосидящее несамоходное судно баржевого типа.

(обратно)

244

Чапарро — ветвистый кустарник из рода дубовых.

(обратно)

245

Лианы — вьющиеся и лазающие тропические растения (в средней полосе к ним относится, например, хмель).

(обратно)

246

Пирога — узкая длинная лодка у народов океанских островов, обыкновенно выдалбливается или выжигается из целого ствола дерева.

(обратно)

247

Кайенна — главный город Французской Гвианы (северная часть Южной Америки). До 1854 года был местом ссылки.

(обратно)

248

Швартов — канат, которым судно привязывается к пристани, берегу или другому судну.

(обратно)

249

Водка (исп.).

(обратно)

250

Маниока — тропический кустарник, большой клубневидный корень которого идет в пищу; мука, приготовленная из корней этого растения.

(обратно)

251

Мулат — потомок от смешанного брака белых и негров.

(обратно)

252

Капуцины — члены католического монашеского ордена, основанного в 1528 году в Италии, как ветвь ордена францисканцев; во Франции орден капуцинов появился в 1573 году.

(обратно)

253

Дорады — рыбы из семейства сомовых, водятся в реках Южной Америки, впадающих в Атлантический океан.

(обратно)

254

Откормленные (исп.).

(обратно)

255

Пираньи — рыбы семейства карпообразных, обитают в пресных водоемах Южной Америки. Огромными стаями нападают на любую добычу, вырывая из тела куски мяса, способны за минуту очистить до скелета крупное животное. Попавший в стаю пираний практически обречен на мгновенную смерть.

(обратно)

256

Маркитант — торговец съестными припасами, напитками и разными мелкими товарами, сопровождающий армию в походе непосредственно рядом с войском.

(обратно)

257

Бакштаг — курс корабля, который с направлением попутного ветра образует угол более 90 и менее 180 .

(обратно)

258

Луара — самая длинная река Франции (1012 км), исток на юго-западе страны, в горах Севенны; впадает в Бискайский залив.

(обратно)

259

Пироскаф — первоначальное название парохода.

(обратно)

260

Тортуга — черепаха (исп.).

(обратно)

261

Гумбольдт Александр (1769—1859) — немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник, исследовал природу различных стран Европы, Урала, Сибири, Центральной и Южной Америки. Автор труда «Путешествие в равноденственные области Нового Света» (т.1—30, 1807—1830). Иностранный почетный член Петербургской Академии наук.

(обратно)

262

Едящие землю, «эемлееды» (греч.).

(обратно)

263

Лукошко (исп.).

(обратно)

264

Ментор — друг героя древнегреческого эпоса Одиссея, которого знаменитый герой оставил наблюдать за воспитанием своего сына Телемаха.

(обратно)

265

Алькальд — в Испании и в некоторых государствах Латинской Америки глава городской администрации.

(обратно)

266

Иньям (ямс) — здесь: богатые крахмалом клубни ямса, тропического растения из семейства диоскорейных.

(обратно)

267

Маис — кукуруза.

(обратно)

268

Гербарий — коллекция засушенных растений.

(обратно)

269

Дикие индейцы (исп. indios bravos) — общее название неумиротворенных групп индейцев, враждебных белым поселенцам и обычно занимавшихся грабежом путников, жителей ферм и небольших поселков (термин с американо-мексиканской границы).

(обратно)

270

Равнинные пальмы, или пальмы льяносов (исп.) — один из подвидов пальм.

(обратно)

271

Пекари — семейство нежвачных парнокопытных животных, длина тела до 1 м, вес до 50 кг. Обитают в лесах Центральной и Южной Америки, широко употребляются в пищу.

(обратно)

272

Капуцины — род обезьян, живущих в Центральной и Южной Америке. Длина тела около 50 см. Мясо, по мнению местных жителей, является деликатесом.

(обратно)

273

Гурман — знаток и любитель изысканных блюд, лакомка.

(обратно)

274

Акустика — учение о звуке; акустический — все, что связано со звуком как явлением природы.

(обратно)

275

Фивы (егип. — Уасет) — древнеегипетский город политический, религиозный и культурный центр. В XXI и XVII—XII веках до н.э. — столица Древнего Египта. Город разрушен в 88 году до н.э. До наших дней на развалинах древнего города сохранились остатки древнейших архитектурных сооружений и произведения искусства.

(обратно)

276

«Колоссы Мемнона» (греч.) — песчаниковые статуи фараона Аменхотепа III (XV век до н.э.) перед заупокойным храмом фараона в Фивах, высотой 21 м. Обладали свойством при восходе солнца издавать дрожащий звук вследствие резкого изменения наружной и внутренней температуры сооружения.

(обратно)

277

Волынка — народный музыкальный инструмент во многих странах. Состоит из воздушного резервуара (кожаного мешка) с отростком, в который вставлен специальный язычок. При заполнении воздухом и умелом надавливании ладонями на мехи колеблемый язычок издает приятные звуки.

(обратно)

278

Орган — музыкальный инструмент, сложный механизм из системы духовых труб, насосов, клавиатур, регистров; по звуковому объему равен симфоническому оркестру.

(обратно)

279

Видимо, современная Рио-Метика.

(обратно)

280

Касанаре — левый приток Меты; река дала название одной из северо-западных провинций Колумбии.

(обратно)

281

Южный Крест — созвездие Южного полушария, по форме напоминающее крест. Длинная перекладина его почти точно указывает на Южный полюс.

(обратно)

282

Ламантины — бык-рыба португальцев, апиа индейцев — млекопитающие отряда сирен длиной до 4 м, весом до 400 кг, обитают в реках и у морских берегов Южной Америки. Объект охоты (используются мясо, жир, кожа). Во французском языке существуют синонимичные названия «морской бык» (для самцов), «морская корова» (для самок), но в отечественной специальной литературе морскими коровами (или Стеллеровыми коровами) называют вымершего представителя сиреновых, обитавшего в Тихом океане у берегов Камчатки и на Командорских островах. В Ориноко обитает узколобый ламантин, пресноводный вид ламантинов.

(обратно)

283

Креолы — потомки испанских и португальских колонизаторов в Латинской Америке.

(обратно)

284

Мартиника — остров в Карибском море, владение Франции. Население — мулаты и негры. Религия в основном католическая. Открыт в 1502 году Христофором Колумбом.

(обратно)

285

Морфей — древнегреческое божество сновидений, один из сыновей бога сна Гипноса.

(обратно)

286

Перипетия — внезапная перемена в жизни, неожиданные осложнения, сложные обстоятельства.

(обратно)

287

Кураре — яд, добываемый из некоторых южных растений, использовался индейцами для отравления боевых и охотничьих стрел; применяется в медицине.

(обратно)

288

Антропофагия — людоедство.

(обратно)

289

Риу-Негру — один из крупнейших притоков Амазонки; начинается в пределах Колумбии (где называется Гуайнией); на протяжении около 200 км служит границей между Колумбией и Венесуэлой; через верховья своего притока Касикьяре непосредственно связан с Ориноко (повороты течения в Касикьяре).

(обратно)

290

Настоящие медведи в Южной Америке встречаются только в Андах; в местах действия романа его героям могли встретиться либо коати, либо кинкажу, относящиеся к семейству енотов, которое европейские зоологи XIX века называли «маленькие медведи».

(обратно)

291

Порфир — вулканическая горная порода с крупными кристаллами, вкрапленными в мелкозернистую массу; применяется как строительный камень.

(обратно)

292

Сколопендра — животное из рода многоножек, длина 5—15 см; ядовита, но для человека не опасна; водится в тропических странах.

(обратно)

293

Аэростат — летательный аппарат легче воздуха, воздушный шар. Изобретатели — братья-французы Монгольфье: Жозеф (1740—1810) и Этьен (1745—1799); по их имени воздушные шары вообще назывались монгольфьерами. Первый полет аэростата с людьми осуществлен в Париже 21 ноября 1783 года.

(обратно)

294

Гокко (исп. guaco) — древесная курица.

(обратно)

295

Бечевник — здесь: левый, низменный берег Ориноко, вдоль которого в основном осуществляли проводку судов бечевой; правый берег крут и для этой цели использован быть не мог.

(обратно)

296

Он отошел к Колумбии после 1911 года.

(обратно)

297

Апогей — здесь: наивысшая степень.

(обратно)

298

Инирида — приток Гуавьяре, протекает полностью по территории Колумбии.

(обратно)

299

Католическая вера. Христианская религия (вера в Иисуса Христа, Священное писание) в 1054—1204 годах разделилась на православие и католичество; в XVI веке от последнего откололся протестантизм. Ныне католическая церковь является самой многочисленной и мощной в мире.

(обратно)

300

Флора — здесь: совокупность всех видов растений какой-либо местности или геологического периода.

(обратно)

301

Битва под Сольферино — сражение 24 июня 1859 года под итальянской деревней Сольферино в ходе австро-итало-французской войны, где австрийская армия потерпела поражение. Война была начата французским императором Наполеоном III в династических и захватнических целях.

(обратно)

302

Двадцать четыре (исп.).

(обратно)

303

Термиты — насекомые, ведущие жизнь в общинах от нескольких сотен до нескольких миллионов особей. Длина от 2 до 20 мм. Жилища — термитники наземные (высотой до 15 м), подземные, выгрызенные в древесине. Многие виды наносят вред — разрушают древесину и другие материалы, повреждают сельскохозяйственные культуры.

(обратно)

304

Ранчо — в Латинской Америке крупная скотоводческая ферма.

(обратно)

305

Тролль — в скандинавских поверьях сверхъестественное существо (карлик, великан, ведьма).

(обратно)

306

Коагуляция — разделение коллоидного (некристаллизирующегося) раствора на две фазы — растворитель и студнеобразную массу.

(обратно)

307

Саванна — обширные равнины в Африке и Южной Америке, покрытые травянистыми растениями, среди которых разбросаны островки кустарников и низкорослых деревьев.

(обратно)

308

Цекропия — тропическое дерево семейства тутовых; туземцы называют его «трубным деревом», потому что изготовляют из полных стеблей цекропии свои духовые трубки; называется также муравьиным деревом.

(обратно)

309

Матлот — здесь: блюдо, приготовленное из морской или земноводной живности (не рыба), излюбленное южанами Европы и Америки.

(обратно)

310

Миграции животных — передвижения, вызванные изменениями условий существования в месте обитания или связанные с прохождением цикла их развития.

(обратно)

311

Электрические угри — рыбы длиной до 2 м и весом до 20 кг, водятся в реках Амазонке и Ориноко. Электрические разряды их специальных органов дают напряжение до 600 вольт и опасны для человека.

(обратно)

312

По современным данным, высота г. Дуида — 2410 м.

(обратно)

313

Эндемия — постоянное существование заразной болезни в какой-либо местности.

(обратно)

314

Хинин — алкалоид коры хинного дерева; растворимые соли хинина используются в медицине как жаропонижающее и противомалярийное средство.

(обратно)

315

Лессепс Фердинанд (1805—1894) — французский инженер, предприниматель и дипломат, в 1859—1869 годах руководил строительством Суэцкого канала, в 1879 году организовал акционерное общество по прорытию Панамского канала.

(обратно)

316

Слово, речь (исп.).

(обратно)

317

Сарбакан — духовая трубка, служащая индейцам оружием.

(обратно)

318

Человек (лат.).

(обратно)

319

В Южной Америке слово «тигр» используется как собирательное название крупных хищников из семейства кошачьих (пумы, ягуары и т.д.).

(обратно)

320

Ошибка автора: Рорайма находится на востоке Серра-Пакараимы, примерно в 450 км от Серра-Паримы.

(обратно)

321

Пастырь — здесь: священник, духовный наставник, воспитатель нравственности.

(обратно)

322

Черное лекарство (исп.).

(обратно)

323

Сухое лекарство (исп.).

(обратно)

324

Имеется в виду Ж. Шафанжон.

(обратно)

325

Посвящение в сан — на церковном языке возведение того или иного лица в определенную степень духовного служения, то есть исполнения соответствующих сану церковных обязанностей и пользования определенными правами; официальное приобщение к духовенству или повышение в чине.

(обратно)

326

Компания иностранных миссий — религиозная ассоциация, основанная в 1664 году французскими епископами Франсуа Паплю и Пьером Ламбер де Ла Мотт, целью которой была миссионерская деятельность на Дальнем Востоке и в Латинской Америке, христианизация местных жителей и подготовка священнослужителей из их числа.

(обратно)

327

Строка из стихотворения французского поэта-романтика Виктора Гюго (1802— 1885) «Разгневанный Дунай», вошедшего в поэтический сборник «Восточные мотивы» (1820).

(обратно)

328

Ж. Верн здесь слишком опередил время: железная дорога между Сьюдад-Боливаром и Каракасом не построена до сих пор.

(обратно)

329

Жюль-Верн Жан Жюль Верн М , 1978, с 379—380

(обратно)

330

Жюль-Верн Жан, цит. соч , с 365

(обратно)

Оглавление

Россказни Жана-Мари Кабидулена

  Глава I ВЫХОД В МОРЕ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

  Глава II «СВЯТОЙ ЕНОХ»

  Глава III НА ВОСТОЧНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ

  Глава IV В ТИХОМ ОКЕАНЕ

  Глава V БУХТА МАРГАРИТЫ

  Глава VI ВАНКУВЕР

  Глава VII ВТОРАЯ КАМПАНИЯ

  Глава VIII ОХОТСКОЕ МОРЕ

  Глава IX НА КАМЧАТКЕ

  Глава X ДВОЙНОЙ УДАР

  Глава XI СПОРНЫЙ УДАР

  Глава XII НА МЕЛИ

  Глава XIII РИФ ПРИХОДИТ В ДВИЖЕНИЕ

  Глава XIV НА СЕВЕР

  Глава XV РАЗВЯЗКА

Великолепная Ориноко

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    Глава I ГОСПОДИН МИГЕЛЬ И ЕГО УЧЕНЫЕ ДРУЗЬЯ

    Глава II СЕРЖАНТ МАРСЬЯЛЬ И ЕГО ПЛЕМЯННИК

    Глава III НА БОРТУ «СИМОНА БОЛИВАРА»

    Глава IV ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ

    Глава V «МАРИПАРЕ» И «ГАЛЬИНЕТА»

    Глава VI ОТ ОСТРОВА К ОСТРОВУ

    Глава VII МЕЖДУ БУЭНА-ВИСТОЙ И ЛА-УРБАНОЙ

    Глава VIII ОБЛАКО ПЫЛИ НА ГОРИЗОНТЕ

    Глава IX ТРИ ПИРОГИ ПРОДОЛЖАЮТ ПЛАВАНИЕ ВМЕСТЕ

    Глава X В УСТЬЕ МЕТЫ

    Глава XI СТОЯНКА В ДЕРЕВНЕ АТУРЕС

    Глава XII НЕКОТОРЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ ЖЕРМЕНА ПАТЕРНА

    Глава XIII ТАПИР — ЖИВОТНОЕ СВЯЩЕННОЕ

    Глава XIV ЧУБАСКО

    Глава XV САН-ФЕРНАНДО

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    Глава I НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОШЛОМ

    Глава II ПЕРВЫЙ ЭТАП

    Глава III ДВУХДНЕВНАЯ СТОЯНКА В ДАНАКО

    Глава IV ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ ГОСПОДИНА МАНУЭЛЯ АСОМПСЬОНА

    Глава V БЫКИ И ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ УГРИ

    Глава VI СМЕРТЕЛЬНОЕ БЕСПОКОЙСТВО

    Глава VII СТОЯНКА У ПИКА МОНУАР

    Глава VIII ЮНЫЙ ИНДЕЕЦ

    Глава IX СКВОЗЬ ЛЕСА СЕРРА-ПАРИМЫ

    Глава X БРОД ФРАСКАЭС

    Глава XI МИССИЯ САНТА-ХУАНА

    Глава XII В ПУТЬ

    Глава XIII ДВА МЕСЯЦА В МИССИИ

    Глава XIV ДО СВИДАНИЯ!

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg