«Тарзан. Том 4»

Тарзан. Том 4 (fb2) - Тарзан. Том 4 (Тарзан) 1239K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдгар Райс Берроуз

Эдгар Берроуз ТАРЗАН Том четвертый

Тарзан и город золота 

ГЛАВА I

Стояла середина сентября. Сезон дождей, неустанно льющихся с июня на всем протяжении африканского континента от Тигра и Амхары с юга и Гойама, Шоа и Каффы с севера, подходил к концу. Дожди прекратились, но реки вышли из берегов, а земля была влажной и мягкой.

По дорогам в поисках одиноких путников, караванов или селений рыскали разбойники-шифты. Эти бандиты, объявленные вне закона, за голову каждого из которых была обещана приличная сумма, обычно отсиживались в своих крепостях в неприступных горах Каффы. Но вот сейчас они вышли на охоту. Глухой топот их неподкованных лошадей нарушал ночную тишину, но это не внушало им тревоги: слишком силен был страх у местных жителей попасться бандитам на глаза.

Однако они не были одиноки в своих поисках. В том же направлении, но немного впереди них охотящийся зверь выслеживал свою жертву. Его чуткие ноздри не могли уловить запах человека, так как ветер дул от него по направлению к разбойникам, а острый слух охотника напрасно напрягался: рыхлая, мягкая земля поглощала топот копыт.

Этот охотник своим обликом вовсе не походил на хищного зверя, однако его внешность еще в меньшей степени указывала на его истинное происхождение английского лорда.

Этим странным существом был Тарзан из племени обезьян.

Он привык утолять свой голод исключительно за счет охоты, причем охотился в своих излюбленных местах. Уже два дня как Тарзан был голоден — два дня без малейшей передышки шел дождь. Сейчас его внимание привлек олененок, который пил воду из заросшего тростником и кустарником ручья. Тарзан, осторожно ползя по траве, старался занять удобное положение, чтобы пустить стрелу или бросить копье. Он потерял на какое-то время присущую ему бдительность, и Уша-ветер, переносящий запахи и звуки, — пронес их мимо чутких ноздрей и ушей Тарзана. Он не почувствовал, как недалеко от него группа всадников осадила коней и с неотрывным вниманием следила за ним.

Не подозревая о грозящей ему опасности, Тарзан с величайшей осторожностью тихо подкрадывался к своей жертве.

Между тем разбойники-шифты покинули небольшую возвышенность, откуда молча наблюдали за ним, и двинулись в его сторону, выставив вперед копья и длинноствольные мушкеты. Они были явно озадачены его своеобразным обликом — никогда прежде им не случалось видеть большого белого человека, подобного этому, — но больше, чем любопытство, ими владела жажда убийства.

Время от времени олененок пытливо оглядывался по сторонам, и тогда Тарзан замирал, словно статуя. Вдруг взгляд животного скользнул по фигуре человека-обезьяны и задержался на мгновение. Затем олененок подпрыгнул и скрылся. Тарзан чисто инстинктивно оглянулся — он был уверен, что не он был причиной бегства оленя, а кто-то позади него, кого обнаружили острые глаза Уаппи. И действительно, полдюжины всадников направлялись в его сторону. Ему было ясно, что это шифты, враги более жестокие и кровожадные, чем лев Нума.

Когда они поняли, что обнаружены, то пустили лошадей в галоп, пытаясь окружить его. При этом они размахивали оружием и дико кричали. Однако они не открывали огонь, вероятно желая повергнуть его на землю и растоптать или пронзить его тело своими стрелами и копьями. А быть может, они надеялись вкусить варварское удовольствие охоты на человека.

Но Тарзан и не думал спасаться бегством, хотя, безусловно, ему были известны все возможные пути спасения от любого врага. Он отлично понимал, что от вооруженных людей убежать невозможно. И потому он решил сражаться до тех пор, пока не представится счастливый случай для бегства.

Высокий, прекрасно сложенный, с фигурой скорее Аполлона, чем Геркулеса, в набедренной повязке из львиной шкуры, он походил на мифического лесного бога. Колчан со стрелами и небольшое копье за спиной, на бедре — охотничий нож, доставшийся ему от отца, да лук в левой руке — таковым было его оружие.

Подобно молнии Ара, Тарзан, в мгновение ока определив надвигающуюся на него опасность, стремительно вскочил на ноги и мгновенно натянул свой лук.

Коротким, но мощным был лук человека-обезьяны, его стрелы легко проходили сквозь толстую кожу диких животных. Ни одному цивилизованному человеку не удалось бы натянуть его тетиву.

Прямо в сердце одного из бандитов угодила первая стрела, и он, вскинув руки над головой, свалился с седла. Четыре другие стрелы, посланные Тарзаном с молниеносной быстротой, нашли свою цель. Еще один разбойник упал с лошади замертво, трое других были ранены.

Прошло всего несколько мгновений, и вот уже Тарзан стоит окруженный уцелевшими бандитами. Правда, трое раненых гораздо более обеспокоены тем, чтобы извлечь из тела пущенные в них стрелы, но другой, целый и невредимый, воспользовавшись моментом, направил свое копье прямо в широкую грудь великана.

Отступать было некуда. Сзади Тарзана стояли всадники. И тут на помощь человеку-обезьяне пришли присущие ему ловкость, проворство и сила. Сорвав свой лук, который он после выстрела повесил на шею, Тарзан ударом отвел вражеское копье и, схватив бандита за руку, мигом очутился на спине лошади позади него.

Раздался сдавленный крик человека, затем охотничий нож вонзился под левую лопатку. И вот уже мертвое тело летит вниз. Перепуганная лошадь с развевающимися поводьями помчалась прямо в реку. Погони не последовало: слишком ослаблены ранениями были бандиты. Вслед Тарзану раздался лишь одинокий выстрел.

Как только лошадь вошла в реку, оказавшуюся глубокой и полноводной, Тарзан заметил в нескольких ярдах вниз по течению очертания крокодила. Лошадь, обезумев от страха при виде Джимлы-крокодила, тотчас же повернула вверх против течения. Тарзан, взяв в руки копье, попытался направить лошадь к противоположному берегу.

Между тем страшные челюсти Джимлы уже щелкали близ хвоста лошади, как вдруг прозвучал выстрел. Это был выстрел раненого шифта, посланный вдогонку Тарзану. Одновременно с выстрелом скрылся в воде и смертельно раненный крокодил.

Спустя несколько секунд лошадь со своим седоком достигла противоположного берега и ступила на сушу. Теперь она вновь стала послушна воле всадника. Тарзан развернул ее и послал стрелу на другой берег в группу бандитов. Стрела достигла цели и угодила в того раненого разбойника, который невольно помог Тарзану, сразив своим выстрелом крокодила.

Сопровождаемый звуками беспорядочной стрельбы, Тарзан пустил лишь галопом по направлению к ближайшему лесу и вскоре скрылся там от своих преследователей.

ГЛАВА II

Оказавшись в лесу, Тарзан, не слезая с лошади, уцепился за свисавшую большую толстую ветку, дав лошади свободу идти своим путем. Сам он был крайне раздосадован: шифты вспугнули его ужин. То, что они собирались убить его, волновало его гораздо меньше, чем то, что его охота была испорчена. Теперь он вынужден снова заняться поисками пищи, но когда утолит голод, непременно вернется к интересовавшему его делу разбойников-шифтов.

Вскоре охота Тарзана увенчалась успехом, и он насытился. Удовлетворенный, он лежал на развилке дорог и обдумывал все связанное с делом шифтов. Если банда уходит, то это отлично, но если они решили расположиться здесь на постоянное жительство, то это, безусловно, помешает ему появляться в том месте. Так что надо будет узнать характер, количество и место расположения врагов. Да и никак нельзя позволить им избежать наказания за все, что они ему причинили.

Вернувшись назад, Тарзан переправился через реку и пошел по тропе, по которой ушли шифты. Дорога шла через холмистую местность, то поднимаясь, то опускаясь, и вела в узкую долину, заросшую тропическим лесом, через который протекала извилистая река.

Короткие экваториальные сумерки быстро сгущались, уступая место ночной темноте. В лесу и на холмах начиналась ночная жизнь, доносилось рычание вышедшего на охоту льва. Струи теплого воздуха, поднимавшиеся из долины к холмам, донесли до чутких ноздрей Тарзана запахи человеческой стоянки. Он вскинул голову и издал боевой клич — Тарзан из племени обезьян начинал свою охоту.

Мрак ночи полностью скрывал его полную величия фигуру. Он был весь внимание: его чуткие ноздри трепетали при легчайшем дуновении ветра, а уши ловили даже малейшие звуки.

По мере продвижения вперед запахи человеческого лагеря становились отчетливее, но вместе с тем все явственнее становилось низкое урчание царя зверей. Однако это не беспокоило Тарзана: он знал, что лев Нума охотится с подветренной стороны и вряд ли догадывается о его присутствии.

Тарзан высчитал расстояние, которое отделяло его от льва в долине, и расстояние между ним и лесом, и решил, что он достигнет леса раньше, чем их пути пересекутся. Сегодня у него была особого рода охота — на человека — заклятого врага живых существ.

Интересно, что Тарзан о себе думал менее всего как о человеке, он вовсе не испытывал особой гордости по этому поводу. Его психология гораздо более походила на психологию дикого зверя, чем человека. Главной целью его действий было удовольствие, радость. Поэтому люди с их страстным желанием приобрести то одно благо, то другое вызывали у него презрение. Он видел алчность, трусость, жестокость, эгоизм людей и понял, что, несмотря на интеллектуальное превосходство человека над зверем, тот уступает жителю леса в главном — умении получать радость от жизни.

Итак, приближаясь к стоянке людей, Тарзан совершенно не испытывал чувства живого существа, стремящегося к себе подобным. Он знал одно — перед ним был враг. Из груди его вырвался сдавленный крик, а могучие мускулы напряглись.

Когда Тарзан достиг опушки леса, он почувствовал справа от себя близость льва, поэтому человек-обезьяна схватился за ветки и, раскачиваясь на них, таким способом стал приближаться к лагерю шифтов. Очутившись на дереве, возвышавшемся над поляной, где расположились разбойники, он увидел всю банду, состоящую примерно из двадцати человек, и их лошадей. Лагерь бандитов окружала грубо сделанная из ветвей и кустов ограда — видимо, с целью защиты от зверей. Этой же цели служил и костер, полыхавший в центре лагеря.

Бросив быстрый изучающий взгляд на поляну, Тарзан с неподдельным интересом и любопытством остановил свой взор на белом человеке, лежащем крепко связанным близ огня.

Обычно судьба белого человека интересовала Тарзана не больше, чем судьба чернокожего или любого другого живого существа, с которым он не был в дружбе. Однако сейчас перед ним был пленник его врагов, к тому же он сильно отличался своим внешним видом от тех белых, кого ему приходилось видеть раньше.

На нем была кольчуга-безрукавка, сделанная из дисков из слоновой кости. Оригинальные украшения на лодыжках, запястьях, на шее и голове скорее напоминали боевые доспехи. Ноги и руки пленника были обнажены. Голова его покоилась на сырой земле и была повернута в противоположную сторону, так что Тарзану не удалось рассмотреть его черты лица; он мог видеть лишь густые черные волосы.

Наблюдая за лагерем и обдумывая, как лучше отомстить бандитам, Тарзан решил, что лучшей местью могло бы стать лишение какой-то ценной для них вещи. Судя по тому, как усиленно охраняли пленника, этот белый человек представлял немалую ценностью для шифтов. Кроме того, своеобразная одежда пленника вызвала большое любопытство и интерес Тарзана. Вот почему он решил украсть белого человека у бандитов.

Решив дождаться часа, когда весь лагерь уснет крепким сном, человек-обезьяна примостился в развилке дерева и стал наблюдать за происходящим.

Несколько бандитов задавали вопросы пленнику, но, по-видимому, обе стороны не понимали друг друга. Тарзану был знаком язык, на котором говорили племена кафичо и галла, и любопытство его росло с каждым следующим вопросом. Его внимание удвоилось, когда он услышал, как шифты, разными способами, на нескольких диалектах и даже знаками, пытались узнать у пленника дорогу к тем местам, где есть золото и слоновая кость. Между тем пленник или не понимал, или делал вид, что не понимает (что было больше похоже на правду).

— Эта скотина отлично нас понимает, — заревел один из разбойников. — Он нарочно притворяется.

— Если он не скажет нам, где золото, зачем нам кормить его и таскать с собой? — возмутился другой. — Мы должны убить его сейчас же.

— Пускай еще подумает одну ночку. Но если и утром он ничего не скажет, мы живо его прикончим, — решил третий бандит, по-видимому, их предводитель.

И они принялись словами и жестами объяснять пленнику свое решение. Затем, усевшись вокруг костра, стали обсуждать происшедшее и намечать планы на будущее, причем главной темой их разговора был странный белый великан, который убил троих их товарищей и скрылся на их лошади. Обсудив все хорошенько, все бандиты ушли спать в укрытие из веток и листьев.

Дождавшись часа, когда лагерь погрузился в глубокий сон, Тарзан осторожно, бесшумно спустился с дерева, держась в тени кустов. Он постоял минуту, прислушиваясь. Из-за ограды доносилось дыхание льва Нумы — царь зверей был совсем недалеко. Выглянув из-за широкого ствола дерева, Тарзан увидел, что часовой сидит, повернувшись к нему спиной.

Тихо двигаясь, вышел он на открытое место и направился к ничего не подозревавшему бандиту. Его внимание привлек мушкет, лежавший на коленях часового, и он — как и любой зверь джунглей — не мог оторвать от него взгляда.

Подойдя близко к своей жертве, Тарзан низко наклонился. Его бронзовая рука стремительно взметнулась, стальные пальцы сжали горло часового, а острое лезвие ножа в ту же секунду вонзилось под левую лопатку, прямо в сердце. Смерть наступила моментально.

Вытащив нож из тела часового, Тарзан, осторожно шагая, направился к пленнику, который лежал прямо на открытом месте. Рядом, в шалашах, спали шифты. Приблизившись к пленнику, Тарзан, при свете костра, увидел, что тот не спал, а внимательно, изучающе рассматривал его. Показав жестами, чтобы пленник хранил молчание, Тарзан подошел к нему, встал на колени и перерезал веревки, связывавшие руки и ноги пленника.

Незнакомец уже встал на ноги и разминал онемевшие мышцы, как вдруг страшный рев прорезал тишину ночи. В то же мгновение дюжина разом пробудившихся бандитов выскочила из шалашей, не забыв прихватить свое оружие.

Не обнаружив вблизи льва, они сразу же увидели Тарзана из племени обезьян и освобожденного им пленника.

Один из бандитов (раненный утром Тарзаном) мгновенно узнал лесного великана и заорал во всю глотку:

— Это он! Это тот самый белый дьявол, который убил сегодня наших товарищей!

— Убьем его! — крикнул другой.

— Убьем их обоих! — присоединился предводитель шифтов.

Окружив Тарзана и пленника, бандиты подходили к ним ближе, но не стреляли, боясь промахнуться и ранить своего человека. Тарзан оставил все свое оружие, кроме ножа и веревки, на дереве и сейчас не мог пустить стрелу или бросить копье во врага.

Но вот один бандит, более храбрый, а скорее более глупый, чем его товарищи, бросился врукопашную, подняв при этом мушкет вверх прикладом. Однако приклад мушкета лишь просвистел в воздухе: Тарзан пригнулся и ловко увернулся. Моментально, тут же, человек-обезьяна умело вырвал оружие из рук шифта. Бросив мушкет под ноги пленника, Тарзан схватил в объятия противника, развернул его лицом вперед и прикрылся им, словно оборонительным щитом, от выстрелов его же товарищей. Тем не менее, это не охладило пыла бандитов: ободряя друг друга криками, они приближались к безоружным.

Считая своим главным соперником Тарзана, шифты решили обойти его с тыла. Между тем пленник поднял брошенный ему мушкет и стал орудовать им как дубиной. Первый удар прикладом свалил с ног одного из бандитов и так напугал его приятеля, что тот трусливо отступил назад.

Кинув взгляд назад, Тарзан понял, что в лице освобожденного им пленника он обрел достойного союзника. Однако было ясно, что долго продержаться им против целой банды не удастся. Единственный шанс на спасение — это согласованный прорыв сквозь линию окружившего их врага. Но как дать знать об этом решении своему союзнику? На те слова, которые были брошены Тарзаном на английском и других, немного знакомых ему языках, он получил ответы на непонятном ему языке.

Что же предпринять? Как они будут общаться? Тогда Тарзан решил прибегнуть к языку жестов. Он повернулся, мягко коснулся плеча своего компаньона, одновременно указывая пальцем выбранное им направление бегства, и кивком головы пригласил его в совместное путешествие.

Белый человек понял и тут же развернулся, а Тарзан, все еще не выпуская бандита из своих могучих объятий, ринулся в атаку. Однако шифты вовсе не собирались подарить им свободу. Они стояли тесно сомкнув копья, с мушкетами наперевес. И их было слишком много.

Вырвав своего товарища из сплошных объятий человека-обезьяны, они наконец-то получили возможность пустить в ход оружие. Шифты были сильно обозлены и жаждали смерти двух белых. Казалось, ситуация для наших героев стала безвыходной. И все же Тарзан со своим союзником действовали весьма активно, так что некоторые из бандитов чуть отступили назад, чтобы на расстоянии воспользоваться оружием.

Как раз сейчас один из них, заняв удобную позицию, дающую возможность стрелять без угрозы для других шифтов, поднял свой мушкет и прицелился прямо в богатырскую грудь Тарзана.

ГЛАВА III

И тут раздался громкий предупредительный крик одного из его товарищей. Однако он был заглушен сильным горловым рычанием Нумы. Затем последовал прыжок через изгородь — и вот уже лев в центре площадки.

Бандит, готовившийся убить Тарзана, мгновенно оглянулся, но, увидев льва, в ужасе вскрикнул и бросил оружие. Боясь попасть в лапы Нумы, он ринулся в сторону Тарзана. В тот момент, когда, испуганный криками и огнем, лев на минуту остановился и присел, человек-обезьяна схватил бандита, поднял вверх и бросил его прямо в морду Нумы. Жестом указав своему компаньону следовать за ним, Тарзан, миновав изгородь, скрылся в джунглях.

Выбравшись из лагеря, человек-обезьяна отыскал оставленное на дереве оружие и вместе со спасенным пленником вышел на дорогу, ведущую из долины в горы.

Уже во время схватки в лагере бандитов, Тарзан невольно восхитился храбростью, ловкостью и силой незнакомца. И действительно, будучи примерно одинакового с Тарзаном роста и обладая почти столь же мощной мускулатурой, он привлекал внимание и присущими ему смелостью, бесстрашием и вместе с тем скромностью, верностью и надежностью. Оценив по достоинству эти прекрасные качества, Тарзан, обычно предпочитающий быть наедине, сейчас был рад такому компаньону.

Почти полная луна осветила нежным, мерцающим светом лес, холмы и долину, сообщая природе таинственное, волнующее очарование.

Путники пробирались по лесу совсем бесшумно, однако их приближение не осталось не замеченным зверем, прятавшимся в самом укромном уголке леса, — ветер Уша донес до него запах человека. Самец пантеры Шиита был очень голоден, и сейчас он предвкушал лакомую добычу.

В лесу Тарзан был занят поисками подходящего дерева, на котором можно было бы отдохнуть и переночевать. Его не волновало, голоден или нет его спутник, — это было его личное дело. Таков закон джунглей, и исключения возможны, лишь если компаньон слаб или ранен. Конечно, если бы он добыл зверя, он обязательно поделился бы своей добычей. Но Тарзан не был голоден.

Отыскав толстую горизонтальную ветвь дерева, он нарубил крепких палок и укрепил на развилке. Затем выстлал настил листьями и лег спать. Сколько ни вслушивался Тарзан в ночные шорохи, он ничего не обнаружил, хотя интуитивно ощущал, что далеко не все вокруг благополучно. И действительно. Пара горящих глаз пантеры с соседнего дерева была устремлена на него и на его спутника, сооружавшего себе на земле ложе. Шиита, самец пантеры, ждал удобного момента, чтобы прыгнуть на человека. Он осторожно продвигался вперед вдоль толстого сука, на котором сидел. Но чуткие уши Тарзана уловили малейшие колебания листьев ветки, и вскоре острые глаза его обнаружили в темноте хищника.

В тот же миг Шиита прыгнул вниз на человека. И в ту же секунду, издав боевой клич, совершил свой прыжок человек-обезьяна.

Бывший пленник инстинктивно резко отпрянул в сторону — пантера лишь коснулась его своим боком. Он повернулся лицом к врагу, и тут глазам его предстала странная картина: на спине грозного зверя сидел его отважный освободитель. Но еще большее изумление и ужас испытал он, когда услышал рев двух хищников, рев, мало чем отличавшийся друг от друга.

Тарзан пытался схватить пантеру за горло, а зверь старался избавиться от врага и дотянуться до него задними лапами с огромными когтями и перекатывался с ним через спину. Однако человек-обезьяна решил перехитрить хищника: перекатываясь вместе с Шитой, он просунул ноги ему под брюхо и сцепил их вместе. Пантера вскочила на ноги и попыталась сбросить Тарзана, но сильные руки плотным кольцом сжимали его шею, перекрывая дыхание.

Схватка становилась все более яростной. Дважды человек пытался помочь Тарзану, но оба раза безуспешно. Наконец человеку-обезьяне удалось вытащить свой нож. И вот сверкнуло лезвие и с размаху вошло в тело хищника. Шиита зарычал, извиваясь от боли, сделал новую попытку избавиться от врага. Нож вторично вонзился в тело пантеры. Шиита едва стоял на обессиливших лапах. И вновь острое лезвие ножа глубоко вонзилось в его бок. Пантера замертво свалилась на траву.

Тарзан разом вскочил на ноги. В ту же минуту к нему подошел его спутник и положил руку ему на плечо, произнеся при этом несколько слов низким приятным голосом. Тарзан не понял их, но догадался по жестам, что человек выражает ему свою благодарность.

И он был прав. Дважды странный лесной великан спасал человека от смерти. Почему? Зачем? Этого никак не мог понять спасенный.

Зная, что неподалеку в лесу бродит лев Нума, и не успев забыть недавнюю кровавую схватку, Тарзан с помощью жестов убедил человека расположиться на ночь на дереве и помог ему смастерить гнездо, подобное своему. Остаток ночи прошел спокойно.

Солнце уже час как золотило верхушки деревьев, когда путники проснулись. Наконец очутившись наедине, они с интересом разглядывали друг друга. На минуту взгляды их встретились, человек дружелюбно улыбнулся новому товарищу и кивнул в знак приветствия. Впервые за все время Тарзан мог рассмотреть своего спутника при дневном свете.

Это был отлично сложенный, мускулистый человек шести футов ростом. Черты его лица, строгие и правильные, указывали на сильный характер. В целом лицо его скорее отличалось благородством и мужеством, чем красотой. Его черные волосы были скреплены повязкой, прекрасной работы украшение из слоновой кости в виде вогнутой лопатки спускалось на лоб.

Любопытство, с каким Тарзан разглядывал незнакомца, возросло, когда он увидел, как тот надевает кольчугу и украшения из слоновой кости. Эти украшения в виде длинных полосок, плотно сдвинутых и скрепленных кожаными шнурками, прикрывали запястья и лодыжки человека. Тяжелые, вогнутые, клинообразной формы куски слоновой кости закрывали плечи, а ниже плеч было прикреплено по диску из той же слоновой кости. Более мелкие, изящно сделанные диски защищали шею. От этих дисков к кольчуге опускались полоски кожи, кольчуга же держалась с помощью наплечных ремней.

Тарзан не мог представить, что вся эта амуниция служит лишь украшением. Она являлась прекрасной защитой от боевого оружия, будь то меч или топор. Во всяком случае так он считал. И теперь его сильно интересовало, из какой страны этот доблестный воин. Насколько было известно Тарзану, нигде в мире люди не носили таких украшений.

Однако, несмотря на занимавшие его вопросы, голод давал знать о себе все больше. Тарзан спрыгнул с дерева и, не теряя бдительности, осторожно направился к тайнику с мясом.

Мясо оказалось нетронутым. Отрезав несколько кусков и спустив его вниз своему спутнику, он, примостившись на дереве, стал его есть. Его новый приятель не без удивления смотрел, как Тарзан ест сырое мясо; затем поджарил свою порцию на огне, высеченном с помощью кремня и кресала.

Закончив трапезу, Тарзан спустился с дерева и знаками узнал у воина, в каком направлении тот хочет идти. Воин указал на северо-восток, пригласив Тарзана с собой. Человек-обезьяна, которого чрезвычайно занимала загадка незнакомца, с радостью откликнулся на это приглашение, и они, теперь уже возглавляемые незнакомцем, двинулись в путь.

Дорога уходила в горы. Дни шли за днями, недели за неделями, а путники все углублялись в горную цепь. Отличаясь любознательностью, Тарзан не терял времени даром — вскоре он уже мог понимать язык, на котором говорил его спутник.

Первое, что узнал Тарзан, было имя его нового товарища. Его звали Валтор. В то время как Валтор учил человека-обезьяну своему языку, тот объяснял ему, как пользоваться луком и копьем.

Не одна неделя минула с той поры, как они покинули лагерь шифтов, но загадочная страна все еще оставалась в неведомой дали. Тарзан успешно охотился в горах, так что у них не было недостатка в пище. Дикая охота среди величественных горных пейзажей доставляла Тарзану редкое наслаждение.

Однажды, когда они очутились в начале темного сырого каньона, их путь был прегражден отвесными скалами.

— Я заблудился, — признался Валтор.

— Меня это не удивляет, я знал об этом раньше, — заметил Тарзан.

— Как ты мог это знать? — воскликнул Валтор, глядя с изумлением на своего спутника. — Ведь тебе неизвестно, где находится моя страна!

— За неделю ты пересек четыре точки окружности, — ответил Тарзан, — а сейчас мы оказались в пяти милях от того места, где были неделю назад. Отсюда не далее чем в пяти милях протекает ручей, на берегу которого я убил козла. Там же стоит искривленное дерево, на котором мы провели ночь ровно неделю назад.

— Я не буду с тобой спорить, возможно, ты прав, — сказал Валтор смущенно. — Однако как нам быть дальше?

— Можешь ли ты сказать, в каком направлении от лагеря шифтов расположена твоя родина? — спросил Тарзан.

— Тенар находится на востоке от того места, — ответил Валтор. — Я уверен в этом.

— А мы сейчас находимся на юго-западе от того лагеря, так как все время шли на юг, с тех пор как углубились в горы. Если твоя страна расположена среди этих гор, то мы отыщем ее, если пойдем на северо-восток.

— Эти нагромождения скал с извилистыми каньонами и завалами сбили меня с толку, — заявил Валтор. — Дело в том, что ни разу в жизни я не уезжал из Тенара дальше долины Онтар… Ты думаешь, ты сумеешь в этом скоплении скал найти дорогу на северо-восток? Если ты в этом уверен, ты и должен стать проводником.

— Я пойду прямо на северо-восток, — сказал Тарзан. — И буду идти до тех пор, пока твоя страна не окажется на моем пути.

— Лучшим ориентиром может служить Ксаратор, расположенный к западу от Атны. Мы увидим его с любой горы, если окажемся в пятидесяти или даже ста милях от моей родины.

— А что такое Ксаратор и Атна? — спросил Тарзан.

— Ксаратор — это огромный вулкан, расположенный на северном краю долины Онтар. Он принадлежит жителям Катны, Города Золота. А Атна — Город Слоновой Кости — моя родина. Люди Катны из долины Онтар враждуют с моим народом.

— Значит, завтра мы отправимся в город Атну в долине Тенар, — заключил Тарзан.

И Тарзан с Валтором, подкрепившись оставленным от вчерашней добычи мясом, устроились на ночлег.

ГЛАВА IV

Наступило утро, сырое и ненастное. Сезон дождей прошел, но было видно, что зародившийся ночью ураган накапливает силы над мрачными вершинами гор, сквозь которые предстояло пройти Тарзану и Валтору в поисках призрачной долины Тенар. Солнце не могло пробиться сквозь густые облака, поэтому воздух был пропитан ночной сыростью и холодом. Путешественники как следует продрогли на своем ложе среди ветвей могучего дерева.

— Позавтракаем позже, — сказал Тарзан, — после небольшого подъема в горы — он разогреет нашу кровь.

— Если к тому же нам посчастливится найти что-нибудь съестное, — добавил Валтор.

— Редкий случай, когда Тарзан путешествует голодный, — ответил его спутник. — Не будет он голодным и сегодня. Если Тарзан готов к охоте, значит, скоро будет еда.

Они спустились в каньон, и, найдя место, с которого они могли начать подъем по противоположной обрывистой стене, двинулись вверх. В то время как Тарзан с легкостью преодолевал скалу за скалой, не обнаруживая и следа усталости, Валтор тяжело дышал, сердце его учащенно билось с каждым следующим подъемом, хотя он и старался не показывать испытываемого им страха.

Наконец путники достигли вершины могучего хребта, открывавшего путь к величественным и горделивым пикам. Здесь они по предположению Тарзана, заметившего усталость спутника, устроили небольшой привал. Валтор был ему благодарен за это.

Целый день двигались они на северо-восток. Порой моросил мелкий дождь, всегда готовый превратиться в ливень. Казалось, вот-вот разразится ураган, грозящий им еще с самого утра.

К концу дня они выбрались из узкого и глубокого ущелья и вышли на плато, отделявшее их от горного массива. Сквозь моросящую завесу дождя едва просматривались горные вершины. Вдруг Валтор торжествующе воскликнул:

— Мы нашли его! Вот он — Ксаратор! Тарзан взглянул туда, куда показывал воин, и глазам его предстала величественная скала со срезанной верхушкой, низкие облака над которой отражали красноватые отблески огня.

— Итак, это Ксаратор, — заметил Тарзан. — Значит, Тенар находится восточнее от него?

— Да, — ответил Валтор, — но это также означает, что Онтар расположена прямо у подножия этого плато, прямо перед нами. Идем!

Они быстро двинулись вдоль плоской, покрытой густой травой равнины и, пройдя милю или две, приблизились к обрывистому краю плато, где внизу перед ними раскинулась широкая долина.

— Сейчас мы стоим почти у самого начала долины Онтар, — сказал Валтор. — Здесь находится Город Золота — Катна. Видишь, он там, у излучины реки на краю леса. Это очень богатый город, но его жители враждуют с моим народом.

Сквозь завесу дождя Тарзан увидел окруженный крепостной стеной город. Почти все дома были окрашены в белый цвет, а многие купола — в густой желтый. Берега реки, протекавшей через всю долину, соединялись мостом, который, подобно куполам, отливал желтым цветом и едва просматривался сквозь пелену дождя, к вечеру усилившегося. Реку питали более мелкие речки, вытекавшие из горного массива. Через всю долину также пролегала хорошо укатанная дорога, которая, не доходя до центра долины, раздваивалась. Одно ее отверстие шло по берегу притока большой реки и исчезало вместе с ним в ущелье каньона на восточной стороне долины. Внизу простиралась зеленая равнина, доходившая до северной оконечности долины Онтар. Лес перешагнул через реку и протянулся вплоть до обрывистых скал, окаймлявших долину с юга и юго-востока.

Тарзан медленно перевел взгляд на город.

— Почему ты называешь его Городом Золота? — спросил он.

— Разве ты не видишь золотые купола и золотой мост? — удивился Валтор.

— Они покрыты золотой краской? — поинтересовался Тарзан.

— Купола покрыты слоем золота, — ответил Валтор. — И толщина этого слоя на некоторых достигает одного дюйма, а мост сделан из сплошных золотых блоков.

Тарзан удивленно поднял брови. Глядя вниз на эту кажущуюся пустынной и мирной долину, он представил в своем воображении иную картину — картину того, что может произойти, если известие об этих огромных богатствах достигнет внешнего мира, который ринется в Онтар со всей благотворительностью современной цивилизации и ее цивилизованных представителей. Как наполнится тогда долина шумом и грохотом — неповторимой музыкой современного города! Какую великолепную картину напишут на африканском небе высокие трубы, выбрасывающие клубы черного дыма, развешивая их словно траурные занавески над золотыми куполами Катны!

— Откуда же берется столько золота? — спросил Тарзан.

— В южной стороне от города, в горах, находятся золотые копи, — ответил Валтор.

— А где же тогда твоя страна Тенар?

— Прямо за горами, расположенными восточнее Онтара. Посмотри туда, где река и дорога пересекают лес. Видишь, как они, выйдя из леса, исчезают в горах?

— Да.

— Дорога и река проходят через Ущелье Воителей и достигают долины Тенар. Чуть-чуть к северо-востоку от центра долины расположена Атна, Город Слоновой Кости. За этим ущельем находится моя родина.

— Далеко ли мы сейчас от Атны? — поинтересовался Тарзан.

— Примерно в двадцати пяти милях, может, чуть меньше, — ответил Валтор.

— Тогда нечего ждать, мы должны идти, — заявил Тарзан. — В такой дождь лучше идти, чем дожидаться утра, тем более что в твоем городе, я надеюсь, мы найдем, где отдохнуть.

— Конечно, — ответил Валтор, — к тому же наше появление в долине днем может быть небезопасно для нас. На воротах Катны стоят часовые, которые обязательно нас обнаружат. А так как жители города враждуют с нашим народом, то у нас нет иных шансов, кроме как быть убитыми или взятыми в плен. Идти ночью тоже опасно — ведь здесь бродят львы. Однако днем опасность двойная: нам придется сражаться и с людьми, и со львами.

— Что это за львы? — спросил Тарзан.

— Мужчины Катны разводят львов, поэтому их очень много на свободе в здешних местах, — ответил Валтор. — Эта большая равнина, лежащая внизу и простирающаяся по всей длине долины по этому берегу реки, называется Поле Львов. Безопаснее пересечь это место, когда стемнеет. Если мы придем в Атну, мы сможем там прекрасно отдохнуть, — добавил Валтор. — В доме моего отца есть хороший очаг, там теперь полыхает пламя, распространяя вокруг волны тепла.

— Над облаками сияет солнце, — заметил Тарзан, — но мы не над облаками, мы здесь, где нет солнца, нет огня, и нам очень холодно. — Тонкая улыбка тронула его губы: — И нам не становится теплее оттого, что мы ведем разговоры об огне и солнце.

— Мне очень хочется поскорее оказаться в Атне, — сказал Валтор. — Это прекрасный город, а Тенар — великолепная долина. В Тенаре мы разводим коз, овец и слонов. Там нет львов, за исключением тех, которые забредают из Онтара, — их мы убиваем. Наши фермеры выращивают овощи, фрукты, заготавливают сено, наши ремесленники делают товары из кожи и одежду из шерсти овец и коз. Наши мастера-резчики вырезают многие вещи из слоновой кости и дерева. Понемногу мы торгуем с внешним миром, расплачиваясь слоновой костью и золотом за то, что приобретаем. Если бы не постоянная угроза со стороны Катны, наша жизнь была бы счастливой и спокойной.

— Что вы покупаете за пределами своей страны и у кого вы покупаете? — спросил Тарзан.

— Мы покупаем соль, потому что у нас в стране залежей соли нет, — объяснил Валтор. — Мы также покупаем железо для производства оружия, черных рабов и иногда белых женщин, если они молоды и красивы. Все это мы приобретаем у банды шифтов. Насколько я помню, мы всегда торговали с этой бандой. Главари банды и короли Атны приходят и уходят, но наши отношения никогда не меняются. Кстати, я тоже искал эту банду, потом заблудился и попал в плен к другой банде.

— А вы никогда не торговали с народом Катны? — поинтересовался человек-обезьяна.

— Каждый год на одну неделю мы устанавливаем перемирие, и тогда мы занимаемся мирной торговлей. Они дают нам золото, продовольствие в обмен на женщин, соль и железо, которые мы покупаем у шифтов, а также за одежду, кожу и изделия из слоновой кости, которые мы производим сами. Жители Катны разводят львов для войны и спорта, выращивают фрукты, овощи, хлебные злаки и заготавливают сено, вырабатывают много золотых вещей, а также кое-что делают из слоновой кости. Особенно ценятся у нас их изделия из золота и сено.

— Так почему же два народа, которые так зависят друг от друга, воюют между собой? — спросил Тарзан. Валтор пожал плечами.

— Я не знаю, возможно, существует такой обычай. Ведь мир лишает нас возможности испытать острые ощущения волнения и страха.

Его глаза ярко засверкали.

— Эти набеги! — воскликнул он. — Это прекрасный вид спорта для настоящих мужчин! Жители Катны охотятся со своими львами за нашими козами, овцами, слонами и в конечном итоге — за нами. В качестве трофеев они берут головы, выше всего ценится голова мужчины. Они стараются захватить наших женщин, и, когда это им удается, начинается война, если к тому же семья похищенной женщины занимает важное общественное положение.

Когда мы хотим спортивных состязаний, мы идем в Онтар за золотом и женщинами или ради спорта убиваем мужчин или захватываем рабов. Продать женщину жителю Онтара за большое количество золота, а затем отнять ее у него во время набега считается чуть ли не доблестью и лучшей шуткой. Нет, я не думаю, что мы или они будут искать мира.

Пока Валтор говорил, невидимое солнце почти село, тяжелые зловещие облака закрыли северные вершины, опустились еще ниже над верхней частью долины.

— Мне кажется, нужно идти, — сказал Валтор, — скоро станет совсем темно.

Проходя по дну оврага, склоны которого скрывали их от часовых Катны, двое мужчин спускались в долину. Яркая вспышка молнии осветила облака, глухо пророкотал гром. Бог дождя, наконец, выплеснул свой гнев над долиной, вода полилась сплошным потоком, скрывая холмы, лес и долину.

К тому времени, когда путники выбрались из оврага, ураган бушевал над ними и в несколько мгновений превратил овраг в русло бушующего потока. Быстро опустилась ночь, накрыв их своим непроницаемым пологом, то и дело освещаемым ослепительными вспышками молнии. Проливной дождь, подобно волнам океана, полностью поглотил наших путешественников. Пожалуй, такой ужасной бури не видел еще ни один из них.

Беседовать они не могли, и лишь свет молнии не позволял им потерять друг друга из вида. Только этот свет помогал Валтору выдерживать курс через травянистый ковер долины в направлении Катны, где они намеревались отыскать дорогу, которая вела в Ущелье Воителей, а оттуда — в долину Тенар.

Через несколько минут они увидели огни города, а еще через мгновение они оказались уже на дороге и двигались на север, навстречу бушевавшему урагану.

Какой же это был ураган! Чем ближе они подходили к центру, тем яростнее он становился, а с ветром им приходилось вести настоящее сражение, которое заканчивалось то в пользу ветра, то в их пользу.

Уже несколько миль одолели они, ведя неустанную борьбу против геркулесовской мощи бога урагана, казалось, что ярость бога все время возрастает, не знает границ, как будто его вывели из себя эти двое смертных, пытаясь противостоять его божественной силе. Внезапно, как будто предприняв последнее титаническое усилие для победы над ними, ослепительно сверкнула молния, на секунду осветив всю долину, раздался страшный удар грома. Тяжелые массы воды, обрушившиеся сверху, сбили наших путников с ног.

Им удалось подняться, несмотря на то что вокруг бушевали бешеные водовороты, которые с шумом и яростью неслись по склонам к реке. Но вот шум дождя начал стихать, казалось, бог урагана истратил все свои силы. Дождь наконец прекратился, сквозь разрывы в тяжелых дождевых облаках начала проглядывать яркая луна. Последний ураган сезона дождей закончился.

Путники вновь направились в сторону Ущелья Воителей. Когда они наконец подошли к обрывистому берегу реки, путь им преградил поток, стремительно несущий свои мутные воды к Катне. Несколько минут ушло на принятие решения. Вскоре Валтор, которому был хорошо знаком брод, вошел в реку. Тем временем облака вновь закрыли луну, и долина опять погрузилась в темноту. Идя следом, Тарзан едва видел своего проводника. Валтор знал это место, поэтому двигался быстрее человека-обезьяны. Вскоре Тарзан потерял его из виду, но он продолжал свой путь к противоположному берегу, не думая об опасности.

Велика была сила бурлящего потока, но ему противостояла мощь стальных мускулов Тарзана из племени обезьян. Уровень воды, который, по предположению Валтора, не должен был превышать трех футов, вскоре поднялся до груди Тарзана, а затем человек-обезьяна потерял брод и ступил в яму. Мгновенно поток подхватил его и понес вниз по течению, даже могучие мускулы гиганта не смогли совладать с мощью стихии.

Хозяин джунглей боролся с бурлящими потоками воды, пытаясь достичь противоположного берега, но в объятиях этой рычащей массы он был бессилен.

Что же испытывал бог урагана, видя, как один из его детей пытался выбраться из затруднительного положения, в которое он попал поневоле? На это ответить сложно, так как боги — очень странные создания: они дают тем, кто имеет, и берут у тех, кто не имеет; они наказывают тех, кого любят; они завистливы и обидчивы; они похожи на тех, кто стремится постичь их волю.

Убедившись в том, что даже его огромная сила не может противостоять стихии, Тарзан отказался от задачи достичь другого берега и сосредоточил свои усилия на том, чтобы удержаться на поверхности яростного потока. Это давалось ему нелегко; могучие струи переворачивали его и вращали во всех направлениях. Очень часто вода покрывала его с головой, иногда над водой показывались его ноги, иногда голова. И даже в этом положении он старался сохранить силы для того, чтобы максимально использовать их, когда наступит подходящее время и капризный поток вынесет его к тому или другому берегу.

Он знал, что в нескольких милях ниже города Катны река вливается в узкое ущелье, которое он видел, обозревая с кромки плато долину Онтар. Да и Валтор говорил ему, что, вырвавшись из ущелья, река образует мощный водопад, падающий с высоты ста футов на дно каменистого каньона. Если ему не удастся вырваться из цепких объятий реки, прежде чем она затащит его в ущелье, судьба его будет решена, но Тарзан не испытывал ни страха, ни паники. На протяжении многих лет дикого существования в джунглях его жизнь много раз подвергалась смертельной опасности, но он все же остался жив.

Сейчас его больше всего интересовало, что же произошло с Валтором. Возможно, увлекаемый бешеной силой воды, он пронесся над ним. Так думал Тарзан, но на деле все обстояло иначе.

Валтор успешно достиг противоположного берега. Прождав Тарзана достаточно долго, житель Атны громко прокричал его имя, но не получил ответа. И все же он был уверен, что Тарзан находится на этом берегу. Правда, больше звать его он не стал, потому что крики могли привлечь внимание дозорных Катны.

Тем не менее Валтор принял решение дождаться рассвета и тогда приступить к поискам своего спутника. Молодой житель Атны оставался верным своему другу и, несмотря ни на что, был самого высокого мнения о нем. Он сознавал, что опасности, которые поджидают Тарзана в стране Онтар, могут представлять большую угрозу самому Валтору, исконному врагу жителей Катны.

Всю долгую ночь ждал его Валтор. Но вот наступил и рассвет, а он все продолжал пристально всматриваться в неясные очертания на противоположном берегу. Слабая надежда на то, что его друг спасся, исчезла, когда дневной свет не обнаружил даже признака его присутствия.

Наконец он пришел к выводу, что Тарзана унес поток и он погиб в его бурных волнах. С тяжелым сердцем оставил Валтор берег реки и возобновил свое прерванное путешествие в направлении Ущелья Воителей и долины Тенар.

ГЛАВА V

Ведя тяжелую борьбу во имя спасения жизни в бурлящих водах вздувшейся реки, Тарзан потерял счет времени. Ему казалось, что нескончаемая борьба против смерти началась очень давно и ей не видно конца. Его усилия, направленные на то, чтобы оттянуть очевидный и неизбежный конец, теперь уже предпринимались чисто инстинктивно. Холодная вода истощила жизненную силу ума и тела, однако, пока билось его сердце, ни то, ни другое не допускало поражения. Подсознательно, не проявляя напряжения, они искали пути к спасению. И это было очень хорошо.

Повороты реки иногда приближали его то к одному, то к другому берегу. Затем его руки вздымались вверх в надежде ухватиться за что-либо, чтобы остановить эту бешеную гонку к водопаду и смерти, и наконец его усилия увенчались успехом — он крепко ухватился за толстый ствол виноградной лозы, которая свисала с берега прямо в кипящие водовороты.

И в тот же миг свершилось чудо: новая жизнь начала вливаться в вены человека-обезьяны вместе с чувством решительной поддержки, которое давала рука, крепко сжимавшая лозу. Не медля, он схватил растение и другой рукой; река яростно трепала тело хозяина леса, стараясь затянуть его в лапы смерти, ожидающей впереди, но лоза держала, и за нее держался Тарзан.

Обхватывая лозу то одной, то другой рукой, человек постепенно вытянул себя из воды на берег, где он отдыхал, растянувшись на траве, всего несколько минут. Затем он медленно встал на ноги, стряхнул с себя воду, подобно большому льву, и осмотрелся вокруг, стараясь пронзить взглядом непроницаемую темноту тропической ночи. Он увидел вдалеке, словно через ветви густо разросшегося кустарника, тусклый свет. Но где есть свет, там должна быть и жизнь. Тарзан осторожно пошел вперед в направлении света, чтобы исследовать его природу.

Он уже сообразил, что реку ему удалось пересечь и что он теперь находится очень далеко от того места, где впервые вошел в нее. Его встревожила мысль о том, что случилось с Валтором, и он решил подняться вверх по реке на поиски молодого человека, хотя и был уверен в том, что его компаньон так же, как и он, был смыт и унесен потоком.

Но отойдя от реки всего на несколько шагов, Тарзан натолкнулся на стену, и когда он приблизился к ней, то света больше не увидел.

Тарзан сделал несколько шагов назад, разогнался и, подбежав к стене, подпрыгнул. Уцепившись за гребень стены, он медленно подтянулся на руках, затем закинул ногу на стену и с любопытством начал рассматривать то, что открылось его взору. Впереди, в каких-то сорока-пятидесяти шагах от него, находилась освещенная тусклым светом площадка.

Бесшумно спустился он со стены со стороны света и осторожно двинулся вперед. Босыми ногами он ощущал камни, обработанные рукой человека. Это навело его на мысль, что он находится в каком-то внутреннем дворе.

Когда Тарзан уже был на полпути к свету, дальняя вспышка молнии осветила темноту, окружавшую человека-обезьяну, высветив при этом низкое строение с освещенными окнами и дверью, которая помещалась в нише стены. В этом углублении стоял человек. В свете молнии и предстал Тарзан перед этим человеком.

И сразу же тишина ночи раскололась грохотом бронзового гонга. Дверь строения широко распахнулась, и из нее хлынули воины с факелами в руках. Первой мыслью Тарзана было броситься назад в спасительные джунгли, но как только он повернулся, то увидел, что двери начали открываться справа и слева и из них также стали выбегать вооруженные мужчины с факелами.

Поняв, что побег невозможен, Тарзан спокойно стоял со скрещенными на груди руками, наблюдая, как воины подходили к нему с трех сторон. Возможно, ненасытное любопытство позволяло ему спокойно взирать на приближавшихся мужчин, а может быть, и понимание тщетности побега. Ему не терпелось увидеть, на кого были похожи эти люди, и узнать, что они собирались делать. Если они будут ему угрожать, он сможет убежать; если они возьмут его в плен, он все равно убежит, — по крайней мере, так самоуверенно размышлял Тарзан.

Огонь, отбрасываемый факелами, хорошо осветил это место, и Тарзан обнаружил, что находится в четырехугольном, вымощенном камнями дворе, окруженном строениями и стеной. Теперь он увидел, что окружен примерно пятьюдесятью воинами, вооруженными копьями, острые концы которых были угрожающе направлены на него.

— Кто ты? — грубо спросил один из воинов, когда кольцо тесно сомкнулось вокруг него. Вопрос был задан на языке, уже знакомом Тарзану, языке, общем для двух враждующих городов — Атны и Катны.

— Я житель страны, которая находится далеко на юге, — ответил человек-обезьяна.

— Что ты делаешь здесь, за стенами дворца Немоны? Голос говорившего был угрожающий, тон — обвинительный. Тарзан понял, что само присутствие незнакомца в этом месте уже считалось преступлением, но, с другой стороны, ситуация становилась все более интересной; впервые прозвучавшее имя некой Немоны еще больше усилило его любопытство.

— Я переходил реку намного выше этого места, но был смыт и унесен потоком. Только по счастливой случайности мне удалось выбраться и оказаться здесь.

Человек, задававший вопросы, передернул плечами.

— Хорошо, — сказал он. — Впрочем, не мое дело задавать тебе вопросы. Идем! У тебя есть возможность рассказать о своих приключениях офицеру, но он тоже тебе не поверит.

Когда его вели к одному из строений, Тарзан заметил, что его провожатые проявляют больше любопытства, чем враждебности. Было совершенно ясно, что эти люди всего лишь простые воины, не имеющие особых полномочий; отношение же офицерской касты, возможно, будет совершенно иным.

Воины привели его в большую, с низким потолком комнату, обставленную грубыми скамейками и столами. На стенах висело оружие: копья, мечи и щиты из слоновой кости, украшенные золотыми шишками. Но среди военной амуниции в этой странной комнате находились и другие вещи, которые привлекли внимание человека-обезьяны намного больше, чем мечи и щиты. Это были головы баранов, козлов, слонов и львов, но среди них, этих страшных и отталкивающих символов, с печатью вечного смеха застыли человеческие черепа. Глядя на них, Тарзан вспомнил истории о жителях Катны, рассказанные Валтором.

Двое воинов провели Тарзана в угол помещения, в то время как их товарищ отправился известить начальство о том, что пленник доставлен. Остальные слонялись без дела, болтали, играли в какие-то игры, чистили оружие. У Тарзана появилась возможность изучить внешность и повадки людей, взявших его в плен.

Это были физически прекрасно развитые воины, внешность некоторых из них казалась довольно привлекательной, хотя большинство выглядело грубыми и невежественными. Их шлемы, кольчуги, защитные браслеты на руках и ногах, сделанные из слоновой кожи, были густо усеяны золотыми заклепками. Длинные волосы из гривы льва служили украшением их оружия, браслетов, шлемов и щитов. Кольчуга воинов состояла из дисков, сделанных из кожи слона, и внешне ничем не отличалась от кольчуги, которую носил Валтор, с той лишь разницей, что вместо золотых украшений там были украшения из слоновой кости. В центре каждого щита был расположен тяжелый диск из чистого золота.

Пока Тарзан молча и внимательно обозревал эту сцену, два воина вошли в помещение. Лишь только они переступили порог, в комнате воцарилась тишина. Судя только по этому, было ясно, что это офицеры, хотя их изысканные доспехи и оружие говорили достаточно красноречиво, что они занимают в обществе более высокое положение. Их кольчуги и шлемы, ножные и ручные браслеты были сплошь покрыты золотом и слоновой костью, так же как и рукоятки и ножны коротких кинжалоподобных мечей. Эти двое выглядели ослепительно на фоне мрачного помещения и относительно скромных украшений простых воинов.

Один из офицеров подал команду, и воины расступились, освобождая одну часть комнаты. Затем оба сели за стол и приказали воинам, охранявшим Тарзана, подвести его поближе. Когда хозяин джунглей стал перед ними, офицеры внимательно осмотрели его.

— С какой целью ты пришел в Онтар? — спросил один из них, очевидно старший по званию, поскольку он задавал вопросы в ходе допроса.

Тарзан ответил на этот и другие вопросы так же, как он отвечал раньше, однако он видел по поведению офицеров, что ни один из них не поверил его словам. Казалось, они уже заранее были убеждены в том, что ничего не изменится, чтобы он ни сказал.

— Он совершенно не похож на жителя Атны, — заметил младший офицер.

— Но это еще ни о чем не говорит, — отпарировал другой. — Все обнаженные мужчины похожи друг на друга. Он может сойти за твоего брата, если его одеть так же, как и тебя.

— Возможно, ты и прав, но тогда почему он здесь? Человек просто так не пойдет из Тенара, чтобы попасть в Онтар. Хотя, — он заколебался, — его могли послать с целью убийства королевы.

— Я тоже думал об этом, — подтвердил старший офицер. — Если вспомнить, что случилось с атнеанскими пленниками, которых мы захватили, можно предположить, что атнеане очень обозлились на королеву. Да, они легко могут попытаться убить ее.

— Тогда для чего этот незнакомец явился прямо во дворец? Ведь он наверняка знал, что тотчас же умрет, если будет схвачен.

— Конечно, знал, и он шел на смерть, но сначала он намеревался убить королеву. Он хотел умереть за Атну.

Тарзану почти стало весело от той легкости, с какой эти двое убеждали себя поверить в то, о чем они говорили. Но он также хорошо понимал, что одностороннее судилище может оказаться гибельным для него, если его судьба будет решаться таким трибуналом. Вот почему он вынужден был заговорить.

— Я никогда не был в Атне, — сказал он быстро. — Я пришел из страны, которая лежит далеко на юге. Я оказался здесь случайно. Я не враг. У меня никогда не было намерений убивать вашу королеву или кого-нибудь другого. До сегодняшнего дня я даже не знал, что на свете существует ваш город.

Это была очень длинная речь для Тарзана из племени обезьян. И хотя он был почти уверен, что она не повлияет на решение офицеров, все же это был шанс, чтобы они смогли поверить ему. Тарзану хотелось побыть среди этих людей до тех пор, пока он не удовлетворит свое любопытство. Но сделать это можно было, только поколебав их убеждение. Если они посадят его в тюрьму, он так ничего и не увидит. Если ему удастся убежать, то увидит очень мало.

Люди весьма и весьма своеобразны. Никто не знал этого лучше, чем Тарзан, поскольку людей он видел гораздо меньше, чем зверей, но всегда был настроен внимательно изучать того, кого он видел. Теперь он изучал двоих мужчин, которые допрашивали его. Он пришел к выводу, что старший привык пользоваться властью и повелевать. На нем лежала печать коварства, грубости и жестокости. Он не понравился Тарзану. И это была инстинктивная оценка дикого зверя.

Зато младший офицер казался полной противоположностью старшего. Его поведение свидетельствовало о воспитанности, в нем угадывался откровенный и широкий характер. Человек-обезьяна видел, что юноша храбр и честен. Правда, он согласился со всем, что сказал старший, хотя это и противоречило его утверждению, что Тарзан не похож на жителя Атны. Но именно в этом человек-обезьяна видел подтверждение своих мыслей об уме этого человека. Только дурак будет спорить со своим начальником без всяких видимых причин.

Тарзан понял, что младший офицер не имеет столько власти, как его старший коллега, тем не менее он решил обращаться к младшему, поскольку надеялся в его лице приобрести сторонника, хотя очевидно, что младшему никогда не удастся навязать свою точку зрения старшему, пусть даже в интересах последнего.

— Скажи, — спросил Тарзан младшего офицера, — жители Катны очень похожи на меня?

Одно мгновение офицер колебался, затем он произнес довольно откровенно:

— Нет, они на тебя не похожи. Ты не похож ни на одного человека, которого я видел.

— А их оружие напоминает мое? — продолжал человек-обезьяна. — Посмотри, вон оно лежит в углу — твои люди отобрали его у меня.

Эти слова, кажется, заинтриговали даже старшего офицера.

— Принеси-ка его сюда! — приказал он воину. Взяв копье, лук, колчан со стрелами, травяную веревку и нож, воин принес их и положил на стол перед офицерами. Осторожно беря в руки один предмет за другим, они внимательно изучали их. Казалось, оба заинтересовались оружием Тарзана.

— Ну, что, разве мое оружие похоже на оружие жителей Атны? — настаивал Тарзан.

— Да нет, твое оружие совсем другое, — сказал младший офицер. — Как ты думаешь, Томос, для чего предназначена эта штуковина? — спросил он у своего компаньона, рассматривая лук Тарзана.

— Очевидно, это какой-то силок, — ответил Томос, — возможно, для ловли маленьких зверей — он будет бесполезен для охоты на более крупных животных.

— Позвольте мне взять его, — сказал Тарзан, — и я покажу вам, как им пользоваться.

Младший офицер протянул лук человеку-обезьяне.

— Осторожно, Джемнон, — предупредил Томос, — ведь это может оказаться трюком, с помощью которого он надеется получить оружие, чтобы убить нас.

— Он не убьет нас этой штукой, — ответил Джемнон. — Давай-ка посмотрим, как он обходится с ней. Итак, как ты сказал, тебя зовут?

— Тарзан, — ответил хозяин джунглей, — Тарзан из племени обезьян.

— Хорошо, действуй, Тарзан, но смотри только посмей напасть на кого-нибудь из нас.

Тарзан подошел к столу и вынул стрелу из колчана. Затем он осмотрелся. В дальнем конце стены возле потолка висела львиная голова с широко открытой пастью. Неуловимым движением он зарядил лук оперенной стрелой, натянул тетиву и выстрелил.

Глаза всех присутствующих здесь остановились на нем. Теперь же взоры переместились к голове льва, где в центре пасти торчала стрела Тарзана. Невольный крик вырвался из луженых глоток воинов, крик удивления и одобрения.

— Забери эту штуку у него, Джемнон! — закричал Томос. — Это опасное оружие в руках врага! Тарзан положил лук на стол.

— Разве атнеяне воют таким оружием? — спросил он.

Джемнон отрицательно покачал головой.

— Мы не знаем людей, которые пользовались бы таким оружием, — ответил он.

— Тогда вам должно быть ясно, что я не житель Атны, — заявил Тарзан, глядя прямо в глаза Томосу.

— Не имеет никакого значения, откуда ты пришел, — воскликнул Томос. — Ты враг.

Человек-обезьяна пожал плечами, но сохранил спокойствие. Главное — он добился своего: он убедил их обоих в том, что он не житель Атны. К тому же ему удалось вызвать интерес к себе у младшего офицера, Джемнона. Что-то должно из этого получиться, но что — он и сам не знал.

Джемнон близко подошел к Томосу и начал что-то шептать ему на ухо, по-видимому имеющее отношение к Тарзану. Хозяин леса не слышал, что говорил Джемнон. Начальник слушал бесстрастно. Было очевидно, что он не согласен с доводами своего подчиненного.

— Нет, — сказал он, когда тот кончил говорить. — Я не уполномочен принимать такие решения. Жизнь королевы слишком дорога, чтобы рисковать, предоставляя этому парню свободу. Мы закроем его на замок на ночь, а завтра утром решим, что с ним делать. — Он повернулся к воину: — Посади-ка этого парня в камеру с дверью покрепче, да смотри, чтобы он не убежал.

Затем он встал и в сопровождении младшего офицера направился к выходу.

Когда они ушли, воин, под чью опеку был оставлен Тарзан, поднял лук и стал внимательно рассматривать его.

— Как эта штука называется? — спросил он.

— Лук, — ответил человек-обезьяна.

— А это?

— Стрелы.

— А ими можно убить человека?

— Я убивал ими людей и львов, буйволов и слонов, — ответил Тарзан. — Разве ты не хочешь научиться пользоваться ими?

Тарзан сознавал, что малейшее чувство симпатии, возникшее к нему у кого-либо в этой комнате, может впоследствии пригодиться. Однако сейчас он не думал о побеге. Эти люди и Город Золота вызывали слишком большой интерес, и ему не хотелось покидать их, не узнав о них как можно больше.

Воин держал в руках лук. Было видно, что ему очень хочется овладеть этим странным оружием, но в то же время он боится нарушить приказ офицера. Тарзан догадался, что нужна его помощь.

— На это уйдет совсем немного времени, — сказал Тарзан. — Давай-ка я тебе покажу.

Все еще сомневаясь, воин протянул лук, и Тарзан взял другую стрелу.

— Держи лук и стрелу вот так, — показал ему Тарзан и вручил заряженный лук воину. — Скажи своим людям, чтобы посторонились, потому что первый выстрел может быть неудачен. Прицелься в голову льва так, как делал это я. Теперь оттяни тетиву насколько можешь.

Могучий, прекрасно сложенный воин силился натянуть тетиву, но лук, из которого Тарзан стрелял без малейших усилий, не поддавался. Когда он отпустил тетиву, стрела пролетела несколько футов и упала на пол.

— В чем дело? — удивился воин.

— Стрельба из лука требует постоянных упражнений, — пояснил человек-обезьяна.

— Это какой-то фокус, — настаивал воин, — покажи, как ты стреляешь сам.

Другие воины, наблюдавшие эту сцену с неподдельным интересом, перешептывались между собой, а потом высказались открыто.

— Чтобы согнуть эту палку, нужен сильный человек, — заявил один из них.

— Алтидес очень силен, — сказал другой.

— Но его силы недостаточно.

Алтидес, которого офицеры назначили старшим, внимательно наблюдал, как легко Тарзан натянул тетиву, и эта легкость восхитила его. Остальные воины смотрели на Тарзана с таким же восхищением, и, после того как вторая стрела впилась в голову льва рядом с первой, прозвучали их одобрительные возгласы.

Алтидес смущенно почесал затылок.

— Я должен теперь запереть тебя, — сказал он, — не то старый Томос повесит мою голову на стене дворца. Скажи, для того чтобы согнуть эту палку, которую ты называешь лук, действительно не требуется никаких фокусов?

— Абсолютно никаких фокусов, — заверил его Тарзан. — Сделай сам более легкий лук, чтобы ты смог натянуть его, или принеси материал, и я сделаю лук для тебя.

— Отлично, — воскликнул Алтидес. — Теперь идем, я закрою тебя.

Воин провел Тарзана через двор к другому строению, где он был помещен в комнату. При свете факела, который держал в руках его провожатый, Тарзан увидел, что в комнате есть еще кто-то. Затем дверь закрылась, и Тарзан остался наедине с непроглядной темнотой ночи.

Впрочем, это было не совсем так, и, хотя он не видел своего соседа, слышно было чье-то дыхание.

С кем на этот раз свела его Судьба?

ГЛАВА VI

Несмотря на непроницаемую тьму, Тарзан сразу же приступил к обследованию тюрьмы. Прежде всего он наощупь прошел к двери и удостоверился, что она сделана из крепких досок. Чуть выше уровня глаз он нащупал маленькое квадратное отверстие. С внутренней стороны не было ни замка, ни щеколды. Неизвестно было, как дверь запирается снаружи.

Наконец узнав о двери все, что было возможно в этой ситуации, Тарзан медленно пошел вдоль стены, осторожно ощупывая каменную кладку. Между тем дыхание его соседа по камере становилось все слышнее. Изучая помещение, Тарзан постепенно приближался к своему товарищу по несчастью.

В противоположной от двери стене Тарзан обнаружил маленькое, расположенное высоко над головой окно. Стояла такая темная ночь, что невозможно было определить, куда выходит это окно — во двор или в другое помещение. Но самое главное — его невозможно было использовать для побега, так как оно было слишком узкое, чтобы пропустить через себя тело взрослого человека.

Исследуя это окно, Тарзан приблизился к углу, где сидел человек, и теперь он отчетливо услышал какое-то движение. Дыхание компаньона стало чаще, как будто он начал сильно нервничать. Наконец в темноте прозвучал голос:

— Что ты делаешь?

— Изучаю камеру, — ответил Тарзан.

— Ты только навредишь себе, если ищешь путь к побегу, — сказал голос. — Тебе не удастся выбраться отсюда до тех пор, пока они не откроют дверь. Я тоже пытался выйти на свободу, но это невозможно.

Тарзан не отвечал. Впрочем, говорить было не о чем. К тому же Тарзан говорил редко даже тогда, когда у других было множество тем для разговоров. Он продолжал исследовать комнату. Изучив последнюю стену, он понял, что его сосед был прав. Это была маленькая четырехугольная каменная дыра, с одной стороны которой вдоль стены тянулась длинная скамейка, а с другой были дверь и небольшое окно.

Тарзан прошел в дальний угол комнаты и присел на скамейку. В этом каменном мешке было холодно и сыро, к тому же ему хотелось есть, однако страха он не испытывал. Он перебирал в памяти малейшие детали всего происшедшего с ним и мечтал, чтобы утро освободило его от этого кошмара. Его пронзила мысль: возможно, он сделал ошибку, не попытавшись вырваться на свободу, прежде чем воины Золотого Города заперли его в темницу, из которой, кажется, ему вообще не выбраться. Эта мысль не давала ему покоя. Как и все звери, он ненавидел плен. Однако он в тюрьме и вырваться на свободу невозможно. Остается только лучше воспользоваться своим настоящим положением. Придет такой день, когда его все же освободят или откроют темницу, и тогда, несмотря на то, что их намерения по отношению к нему будут продиктованы дружелюбием, он воспользуется малейшей возможностью, чтобы убежать.

Человек, сидевший в углу комнаты, снова обратился к нему.

— Кто ты? — спросил он. — Когда они привели тебя сюда, при свете факелов я увидел, что ты не из Катны и не из Атны.

Голос человека был грубый и хриплый, судя по тону, он скорее требовал ответа, чем просил его. Такой тон был неприятен Тарзану, и он промолчал.

— В чем дело? — прорычал его товарищ по камере. — Ты что, немой? — В его голосе отчетливо слышалось раздражение.

— Я не глухой, — ответил человек-обезьяна. — Почему ты кричишь на меня?

Компаньон молчал всего несколько секунд, затем заговорил снова, но совершенно другим тоном.

— Мы можем просидеть в этой дыре очень долго, — сказал он. — Мы не должны ссориться, мы должны стать друзьями.

— Как хочешь, — ответил Тарзан. Темнота скрыла его равнодушный вид и непроизвольное пожатие плечами.

— Меня зовут Фобек, — сказал мужчина. — А как твое имя?

— Тарзан.

— Ты откуда — из Атны или из Катны?

— Нет. Я из страны, которая лежит далеко на юге.

— Лучше бы тебе сюда не попадаться. Как ты очутился в Катне?

— Я заблудился, — объяснил человек-обезьяна, не имевший ни малейших намерений говорить правду, чтобы не раскрыть таким образом свою связь с одним из врагов Катны. — Я был захвачен потоком во время грозы, и река принесла меня к вашему городу. Здесь воины Катны взяли меня в плен и обвинили в том, что я пришел убить вашу королеву.

— Значит, они думают, что ты пришел убить Немону! Впрочем, пришел ты сюда с этой целью или вовсе без цели, теперь не имеет значения.

— Я не понял, на что ты намекаешь? — поинтересовался Тарзан.

— Я имею в виду, что в любом случае ты будешь убит, — объяснил Фобек, — только они будут лишать тебя жизни так, чтобы это понравилось Немоне.

— Немона — ваша королева?

— О, она больше чем королева! — пылко воскликнул Фобек. — Такой правительницы не было в Онтаре или Тенаре и никогда не будет. Она стоит в одном ряду с выдающимися деятелями этой страны. Она умеет обращаться с каждым, и все ей подчиняются: жрецы, военные, советники.

— Но зачем тогда ей уничтожать меня, чужестранца, который заблудился в джунглях и случайно оказался в ее городе?

— Мы не держим белых пленников, а черных используем в качестве рабов. Если бы ты был женщиной, ты бы остался жив. А если бы ты был очень красивой женщиной (но не слишком красивой), тебе была бы обеспечена легкая и роскошная жизнь. Но ты всего лишь мужчина, и тебя убьют, чтобы как-то скрасить однообразную и скучную жизнь Немоны.

— Интересно, что же может случиться с женщиной, если она слишком красива? — спросил Тарзан.

— Ей будет достаточно того, чтобы Немона увидела ее, — равнодушно вымолвил Фобек. — Быть более красивой, чем королева, приравнивается к государственной измене. Вот почему некоторые граждане Катны скрывают своих жен и дочерей, если они очень красивы. Среди них есть люди, которые рискнут спрятать чужеземного узника. Я знаю человека, у которого очень красивая жена, — продолжал Фобек. — Она никогда не выходит из дому в дневное время и рассказывает своим соседям, что муж скрывает ее от Немоны. Но однажды королева все-таки увидела эту женщину и тут же приказала отрезать ей уши и нос. Я счастлив, что я всего лишь обыкновенный мужчина, а не красивая женщина.

— А сама королева красива или нет? — спросил Тарзан.

— Да, клянусь Всевышним, она самая красивая женщина в мире.

— Судя по тому, как ты описал ее поступки, — заметил человек-обезьяна, — я охотно верю тому, что королева — самая красивая женщина Катны, и она останется такой, пока будет жить и править страной.

— Пойми меня правильно, — сказал Фобек, — она действительно прекрасно, но… — и он понизил голос до шепота, — это не женщина, а дьявол. Даже я, преданно служивший ей, не могу рассчитывать на ее милосердие.

— А за что тебя заперли в эту камеру? — поинтересовался человек-обезьяна.

— Я нечаянно наступил на хвост божества, — мрачно изрек Фобек.

Странные признания этого человека не прошли мимо внимания Тарзана, а его последнее замечание о божестве удивило хозяина джунглей. Однако общение с людьми научило его узнавать о многом, наблюдая за ними и изучая их, а не задавая прямые вопросы. И он знал, что вопросы религии у них всегда на первом месте. Вот почему сейчас он лишь заметил:

— И за это тебя наказывают?

— Пока еще нет, — ответил Фобек. — Форма моего наказания еще не определена. Если у Немоны будут другие развлечения, я могу избежать наказания. Они могут ограничиться тем, что продержат меня в тюрьме, а затем освободят. Однако на это рассчитывать трудно, поскольку Немона редко удовлетворяется бескровными зрелищами. Конечно, если она захочет решить, виновен я или нет, послав меня на бой с обыкновенным воином, я без труда докажу свою невиновность, потому что я очень силен. Здесь, в Катне, нет лучшего бойца на мечах или на копьях, чем я, но у меня почти нет шансов выстоять против льва, хотя перед адским огнем грозного Ксаратора все люди грешны.

Несмотря на то, что этот человек говорил на языке, которому Валтор обучил человека-обезьяну, и Тарзан понимал многие слова, смысл сказанного он понять не мог. Он никак не мог сообразить, почему развлечения королевы были связаны с установлением справедливости или виновности. Слишком зловещим представлялось ему все сказанное. Он все еще размышлял о происшедших событиях и старался понять, что скрывалось под выражением «адские огни грозного Ксаратора», когда сон победил физические неудобства темницы и смешал в одну кучу его размышления и мечты.

А между тем далеко на юге другой могучий хозяин джунглей вползал в свое убежище, расположенное в скалах, в то время как ураган, отдавший Тарзана в руки новых врагов, терял свою грозную мощь и уходил в небытие. Когда пришел новый день, яркий и солнечный, зверь поднялся и вышел из логова — огромный лев с золотой шкурой и роскошной черной гривой.

Понюхав свежий утренний воздух, он мяукнул и потянулся. Его выгнутый хвост нервно извивался, пока он осматривал свои пустынные владения.

Лев стоял теперь на небольшой возвышенности и своими желто-зелеными глазами обозревал раскинувшуюся перед ним равнину с редкими одинокими деревьями. По равнине бродили неисчислимые стада всякого зверья: антилопы гну, зебры, жирафы, олени. Царь зверей был голоден, поскольку вчерашний ураган не позволил ему успешно закончить охоту. Его глаза сверкнули в ярком свете африканского солнца, и он начал спускаться на равнину, где бродил его завтрак.

Много миль севернее в это время черный раб, сопровождаемый двумя воинами, принес еду другому повелителю джунглей в тюремную камеру Золотого Города.

Услышав звуки шагов приближающихся к темнице людей, Тарзан проснулся и встал с холодных камней пола, на которых он провел остаток ночи. Фобек уселся на краю деревянной скамейки и уставился на дверь.

— Неизвестно, несут ли они ему еду или смерть, — сказал он.

Человек-обезьяна не отвечал. Он стоял в ожидании, пока дверь не распахнулась и в помещение вошел раб с едой в грубом глиняном сосуде и водой в покрытом глазурью кувшине. Тарзан окинул взглядом воинов, стоявших в проеме дверей, и залитый солнцем двор за ними. Какие мысли возникали сейчас в этой голове? Возможно, воины Катны держались бы не так строго, если бы они знали эти мысли, но человек-обезьяна даже не сдвинулся с места. Любопытство, в равной степени как вооруженные воины и крепкая дверь, сделало его пленником. И теперь он мог только смотреть на жизнь, которая шла во дворе позади стражи, старавшейся не пропустить ни одного его движения. Прошлой ночью они были свободны от службы и не видели его, но уже много о нем слышали. Их друзья рассказали им о необычайном искусстве, с каким чужестранец владел своим странным оружием.

— Так это тот дикий человек! — воскликнул один из них.

— Осторожнее с ним, Фобек, — сказал другой. — Я ни за что не согласился бы сидеть в камере с дикарем.

И, громко смеясь, он захлопнул дверь после того, как вышел раб.

Теперь Фобек смотрел на Тарзана другими глазами. Обнаженное тело жителя джунглей свидетельствовало в пользу нового значения клички «дикий человек». Фобек обратил внимание на гигантский рост своего товарища по несчастью, на его широкую грудь и узкие бедра. Но он недооценил силу расположенных симметрично могучих мускулов, перекатывающихся под загорелой кожей. Затем он взглянул на свои шишковатые мускулы и остался вполне доволен.

— Так, значит, ты — дикий человек? — спросил он. — И давно ты одичал?

Тарзан медленно повернулся в его сторону. Впервые он видел своего компаньона при дневном свете. Перед ним стоял мужчина на несколько дюймов меньше его ростом, но отличавшийся могучим сложением, с необъятной талией и буграми мощных мускулов. Он, по-видимому, был тяжелее лесного человека не менее чем на пятьдесят фунтов. Тарзан обратил внимание на выдающуюся вперед челюсть этого человека, на его покатый лоб и маленькие глазки. Молча рассматривал Тарзан Фобека.

— Почему ты не отвечаешь? — потребовал житель Катны.

— Не будь дураком, — предостерег его Тарзан. — Я помню, прошлой ночью ты говорил, что мы можем надолго задержаться в этой темнице, поэтому мы должны быть друзьями. Но мы не станем друзьями, если будем оскорблять друг друга. Давай-ка лучше позавтракаем.

Фобек что-то проворчал и засунул свою огромную лапищу в горшок, который принес черный раб. Поскольку в камере не было ни ножа, ни ложки или вилки, у Тарзана не было иного выбора, кроме как сделать то же самое, если он хотел подкрепиться. Итак, он начал пальцами брать еду из горшка. Это было мясо — грубое, жилистое и недоваренное. Сырое мясо больше бы устроило Тарзана.

Фобек набил мясом полный рот и усердно жевал, пока жилистое мясо не превратилось в массу, способную пройти через горло этого обжоры.

— Должно быть, вчера умер старый лев, — ворчал он, — очень старый лев.

— Если мы будем слишком распространяться о качествах животного, которое мы едим, — ответил Тарзан, — наша пища от этого не станет лучше.

— Вчера у меня был приличный кусок козлятины из Тенара, — сказал Фобек. — Он тоже был твердый и жилистый, но гораздо лучше этого. Я привык к хорошей еде. В храмах жрецы живут так же хорошо, как и благородные во дворцах. Воины, охраняющие храмы, неплохо подкармливаются со стола жрецов. А я служил в таком отряде. И там мне не было равных по силе. Я — самый сильный человек в Катне. Когда на нас нападают жители Тенара или когда мы идем в набег, благородные всегда восхищаются моей силой и храбростью. Я ничего не боюсь. Я убиваю мужчин голыми руками. Ты когда-нибудь видел такого человека, как я?

— Никогда, — признался человек-обезьяна.

— Да, будет неплохо, если мы станем друзьями, — продолжал Фобек, — неплохо для тебя. Все хотят дружить со мной, потому что знают, как я скручиваю шеи врагам. Я беру их вот так, за голову и за шею, — и своими огромными лапами он показал, как он берет за шею и отрывает голову. — Затем — хрясь! — и позвоночник сломан. Что ты думаешь об этом?

— Я думаю, что твои враги чувствуют себя очень неуютно, — ответил Тарзан.

— Неуютно! — взревел Фобек. — Человек! Это убивает их!

— По крайней мере, они больше не слышат того, что говоришь ты, — заметил Тарзан.

— Конечно, они не слышат, потому что они мертвы.

— Это меня не удивляет.

— Что тебя не удивляет? То, что они мертвы, или то, что они не слышат?

— Меня вообще нелегко удивить, — объяснил человек-обезьяна.

На низком лбу Фобека выгнулись брови, выражая глубочайшую мысль. Затем он почесал голову.

— О чем это мы спорим тут? — спросил он.

— Мы стараемся решить, что будет страшнее, — терпеливо объяснил ему Тарзан, — иметь тебя в качестве друга или врага.

Фобек долго смотрел на своего компаньона. Вероятно, что под этой толстой черепной коробкой шла напряженная работа мысли. Затем он встряхнул головой.

— Мы говорим совсем не о том, — зарычал он. — Я еще нигде и никогда не встречал такого глупца, как ты. Когда они называли тебя диким человеком, то имели в виду, что ты сумасшедший. А я вынужден оставаться в этой дыре с тобой, и никто не знает, сколько дней мне придется еще здесь просидеть.

— Ты всегда можешь избавиться от меня, — сказал Тарзан серьезно.

— Как я от тебя избавлюсь? — закричал Фобек.

— Ты же ведь можешь сломать мне шею. И Тарзан разыграл пантомиму, которую только что разыгрывал этот громила, демонстрируя, как он будет расправляться со своими врагами.

— Мне ничего не стоит сделать это, — взорвался Фобек, — но тогда они убьют меня. Нет, я оставлю тебя жить.

— Спасибо, — сказал Тарзан.

— По крайней мере, ты будешь жить, пока мы заперты здесь, — добавил Фобек.

Опыт подсказывал Тарзану: чем глупее и невежественнее был человек, тем выше была его самовлюбленность. Но ни разу в жизни он не встречал еще такого непроходимого глупца, как Фобек. Сидеть в одной камере с этой безмозглой тушей само по себе было уже достаточно неприятно, но вражда с ним сделала бы пребывание в темнице невыносимым, поэтому Тарзан решил терпеть болтовню Фобека.

Потеря свободы представляла для Тарзана, как и для всех существ, наделенных интеллектом, высшую степень страдания, которую они всегда стараются избежать скорее, чем физическую боль. Но свою судьбу он воспринимал такой, какая она есть, без тени протеста, решительно и стойко. Пока его тело находилось в узком пространстве, ограниченном четырьмя каменными стенами, в мыслях он снова навещал любимые места первобытного леса, бродил по широким степям и жил на свободе, окунаясь в незабываемое прошлое.

Он вспомнил дни своего детства, когда обезьяна Кала кормила его своей грудью, защищала от бед и несчастий дикой жизни. Он вспомнил ее нежность и терпение к недоразвитому детенышу, которого нужно было длительное время носить на руках, испытывая при этом затруднения, в то время как ее подруги стремительно передвигались по деревьям в поисках пищи или спасались от могучих врагов, взлетая на верхушки деревьев.

Таковы были его первые впечатления о жизни. Да и на втором году он еще не был способен быстро передвигаться по деревьям и даже по земле. Зато потом он развивался очень быстро, намного быстрее, чем избалованные дети цивилизованного мира, потому что от быстрейшего развития хитрости и силы зависела его жизнь.

С легкой улыбкой вспоминал он ярость старого Тублата, его приемного отца, когда Тарзан нарочно старался разозлить его. Старый Разбитый Нос всегда ненавидел Тарзана, потому что его затянувшееся детство не давало возможности Кале рожать детенышей. Тублат доказывал на корявом языке обезьян, что Тарзан слишком слаб и никогда не станет настолько умным и сильным, чтобы приносить пользу племени. Он хотел убить Тарзана и пытался склонить старого вождя Керчака разрешить это убийство. Когда Тарзан стал достаточно взрослым, чтобы разобраться в черных замыслах Тублата, он возненавидел его и всячески старался причинить ему боль.

Воспоминания о тех днях теперь вызывали лишь улыбку. Но его воспоминания хранили и трагедию, самую большую трагедию в его жизни — смерть Калы. Истинное понимание случившегося пришло к нему позднее, когда он уже почти стал взрослым мужчиной. Кала была с ним, когда он больше всего в ней нуждался, помогала до тех пор, пока он не стал взрослым и способным заботиться о себе сам, относиться к другим обитателям джунглей на равных. Но он навсегда лишился защиты ее могучих рук и клыков, у него нет такой защиты и сегодня. Он потерял материнскую любовь этого дикого сердца, единственную любовь матери.

Его мысли естественно обратились к другим лесным друзьям. Среди них были большие обезьяны, слон Тантор, Золотой Лев Джад-бал-джа, маленький Нкима. Бедный маленький Нкима!

После Калы, занимавшей в его голове и сердце первое место, его мысли обратились к нему. Он заболел как раз перед тем, как Тарзан отправился путешествовать на север. Стоял сезон дождей, и Тарзан не хотел усугублять его болезнь. Несмотря на громкие вопли, маленький Нкима так и остался один.

Тарзан сожалел немного, что не взял с собой Джад-бал-джа. Конечно, Золотой Лев иногда обременял компанию, особенно когда Тарзан имел дело с людьми, но это был верный друг и хороший спутник, только иногда он нарушал тишину своим громоподобным рыком.

Тарзан вспомнил тот день, когда он поймал маленького львенка, и как учил суку За кормить его своим молоком. Что это был за львенок! Настоящий лев с самого первого дня их знакомства. Тарзан вздохнул, вспомнив те дни, когда он и Золотой Лев охотились и сражались вместе.

ГЛАВА VII

Тарзан надеялся, когда его вели в темницу, что на следующее утро его допросят и выпустят или, по крайней мере, больше не будут держать в этой каменной мышеловке.

Но его не освободили утром, как он рассчитывал, более того, задержали еще на сутки, потом еще. Возможно, ему придется сделать попытку к освобождению, когда раб принесет еду, но его не оставляла надежда, что следующий день принесет ему свободу, поэтому он ждал.

Любая неволя всегда вызывала в нем чувство сильной досады, но на сей раз она казалась невыносимой, потому что вместе с ним отбывал наказание Фобек. Этот человек раздражал Тарзана, он был невежествен, хвастлив, задирист. В интересах мира человек-обезьяна терпел больше от своего компаньона, чем позволил бы ему в обычных условиях. Но Фобек, со свойственной ему логикой, считал, что терпение Тарзана вызвано страхом. Придя к такому заключению, он стал высокомерным и еще более невыносимым.

Фобек провел в камере больше времени, чем Тарзан, и осознание этого легко приводило его в ярость. Иногда он часами сидел молча, уставившись в пол, или начинал что-то бессвязно бормотать, переходя к длительным желчным разговорам, затем он обращал свою злобу на Тарзана. То, что Тарзан молчаливо сносил такие провокации, увеличивало его злобу, но предотвращало драку между ними — ведь для ссоры нужны двое, а Тарзан предпочитал не ссориться, правда, только пока.

— Представляю, какое развлечение получит от тебя Немона, — прорычал Фобек после того, как ни одна из его многочисленных тирад не получила ответа.

— Даже если так, — отвечал Тарзан, — все же ты доставишь ей больше удовольствия, чем я.

— Уж я-то постараюсь! — воскликнул Фобек. — Если это будет борьба, то она никогда в своей жизни не видела такого сражения, кто бы ни противостоял Фобеку — человек или зверь. А может быть, это будешь ты? Ба! Тогда ей придется поставить против тебя подростка, если она захочет увидеть хоть какой-то поединок. Ты же трус, у тебя в жилах течет вода. Если она проявит мудрость, она просто бросит тебя в жерло Ксаратора. Клянусь хвостом божества! Как бы мне хотелось увидеть тебя там! Ставлю на кон мою лучшую кольчугу, что они услышат твои вопли в Атне.

Человек-обезьяна молча стоял, глядя на маленький прямоугольник голубого неба, который был виден через небольшое зарешеченное окно в двери. Он продолжал хранить молчание и после того, как Фобек прекратил свои насмешки, совершенно игнорируя его, как будто он вообще не сказал ни одного слова, как будто он даже не существовал. Фобек впал в бешенство. Он поднялся со своей лавки.

— Трус! — заорал он. — Почему ты мне не отвечаешь? Клянусь желтыми клыками Тооса! Я вобью в тебя хорошие манеры, чтобы ты отвечал, когда говорят лучше, чем ты.

И он сделал шаг в направлении человека-обезьяны.

Тарзан медленно повернулся к разъяренному мужчине и посмотрел ему в глаза. Тарзан ждал. Он не промолвил ни слова, но вся его фигура, его поза были столь красноречивы, что Фобек поневоле остановился.

Что могло затем произойти в камере, трудно сказать, но тут дверь широко распахнулась, и прямо перед ними оказались четверо воинов.

— Пошли с нами, — сказал один из них. — Оба! Фобек мрачно, а Тарзан с достоинством прошли в сопровождении воинов через двор и, минуя длинный коридор, очутились в большом помещении. Здесь за столом сидело семеро воинов, сплошь покрытых украшениями из золота и слоновой кости. Среди этой семерки Тарзан увидел двоих, кто допрашивал его в ту роковую ночь, — старого Томоса и молодого Джемнона.

— Это благородные вельможи, — прошептал Фобек Тарзану. — Вон тот, в центре, старый Томос, советник королевы. Ему очень хочется жениться на королеве, но я-то думаю, что он слишком стар для нее. А тот, что справа от него, Эрот. Он был когда-то, подобно мне, простым воином, но он понравился Немоне и теперь ходит в королевских фаворитах. Она не хочет выходить замуж за него, ведь у него не благородное происхождение. А молодой человек, слева от Томоса, Джемнон. Он из старинного известного рода. Воины, которые служили с ним, говорят, что это очень благородный человек.

Двое пленников и их стража остановились в дверном проеме, ожидая разрешения войти. Тарзан с присущей ему любознательностью внимательно рассматривал комнату. В зале было три двери: через одну из них ввели Тарзана и Фобека, другая находилась как раз напротив окон, а третья — в другом конце зала. Двери были великолепно украшены и отполированы, некоторые панели покрыты мозаикой из золота и слоновой кости.

Пол помещения был выложен камнем и состоял из множества частей различной формы и величины, но так аккуратно подогнанных, что места соединения были едва различимы. На полу лежало несколько небольших ковров, сделанных то ли из шкур львов, то ли из жесткой и грубой шерсти. Ковры были очень просты по форме и окрашены всего в несколько цветов. Словом, они напоминали работу примитивных мастеров из племени навахо, проживающего в юго-западной Америке.

На стенах висели картины, изображавшие боевые сцены, в которых, наряду с воинами, принимали участие львы и слоны. Но почему-то сражения всегда проигрывали воины со слонами, а те, на стороне которых сражались львы, побеждали и коллекционировали головы своих павших врагов. Над этими стенными росписями были помещены в ряд человеческие головы. То же самое Тарзан видел в караульном помещении, куда привели его воины в ту ночь, когда он появился в Катне. Головы немного отличались от тех лучшей выделкой и оправой. Как и там, человеческих голов было много, и они грозно улыбались своим врагам.

Но вот осмотр помещения был прерван голосом Томоса.

— Подведи пленников ближе, — приказал он младшему офицеру, одному из четырех воинов, сопровождавших их.

Когда мужчины остановились с противоположной стороны стола, за которым сидели вельможи, Томос указал пальцем на Фобека.

— Что это за человек? — спросил он.

— Его зовут Фобек, — ответил младший офицер.

— В чем он обвиняется?

— Он оскорбил Тооса.

— Кто его обвиняет?

— Верховный жрец.

— Это получилось случайно, — поспешил объяснить Фобек. — Я не хотел оскорблять его.

— Молчать! — загремел Томос. Затем он указал на Тарзана. — А этот? — спросил он. — Кто это такой?

— Этот человек называет себя Тарзаном, — объяснил Джемнон. — Помните, мы с вами допрашивали его той ночью, когда он был взят в плен нашими воинами.

— Да, да, — сказал Томос. — Я помню. Он был вооружен каким-то диковинным оружием.

— Не тот ли это человек, о котором вы рассказывали мне? — спросил Эрот. — Кажется, он пришел из Атны, чтобы убить нашу королеву?

— Да, это он, — ответил Томос, — он пришел ночью во время последнего урагана, и ему удалось проникнуть во дворец, но воины заметили его и арестовали.

— Он совсем не похож на жителя Атны, — заметил Эрот.

— Я не из Атны, — сказал Тарзан.

— Молчать! — скомандовал Томос.

— Но почему я должен молчать? — возразил Тарзан. — Здесь ведь никто не замолвит за меня ни единого слова, поэтому я вынужден говорить о себе сам. Я не враг вашим людям, и мой народ не воюет с вашим. Я требую освобождения!

— Он требует свободы, — ухмыльнулся Эрот и громко захохотал. — Раб требует свободы!

Томос приподнялся со своего места, его лицо стало багровым от ярости. Он стукнул кулаком по столу и, указывая пальцем на Тарзана, заорал:

— Говори тогда, когда тебе разрешено, раб, а когда Томос, советник королевы, приказывает тебе молчать — молчи!

— Я говорю тогда, — сказал Тарзан, — когда хочу говорить.

— У нас есть способ заставить дерзких рабов замолчать навсегда, — произнес насмешливо Эрот.

— Совершенно ясно, что этот человек пришел из далекой страны, — вмешался Джемнон. — Поэтому нет ничего удивительного в том, что он не понимает наших традиций и не отличает великих среди нас. Так давайте же послушаем его. Если он не житель Атны и не враг нам, почему мы должны бросать его в тюрьму или наказывать?

— Он ночью перебрался через дворцовые стены, — возразил Томос. — Ясно, что сюда он пришел с единственной целью — убить нашу королеву. Поэтому он должен умереть, но способ предания смерти этого человека должен доставить удовольствие Немоне, нашей несравненной королеве.

— Он ведь говорил нам, что река принесла его к Катне, — настаивал Джемнон. — Та ночь была очень темной, поэтому он не знал, где находится, когда выбрался на берег. А во дворце он оказался совершенно случайно.

— Прекрасный рассказ, но он очень мало похож на правду, — сопротивлялся Эрот.

— Почему же не похож на правду? — горячо возразил Джемнон. — Я думаю, это чистая правда. Мы ведь знаем, что ни один человек не способен переплыть эту реку во время урагана. Кроме всего прочего, Тарзан никак не мог достичь того места, где он выбрался на берег и взобрался на стену, не переплыв реку или не пройдя по золотому мосту. Мы знаем, что той ночью по мосту никто не проходил, потому что он надежно охраняется. А раз он не проходил по мосту и не переплыл реку, значит, он оказался в том месте только по одной причине — его принес поток с верховий реки. Я верю ему и надеюсь, что мы обойдемся с ним как с почетным воином из далекой страны, пока не найдем лучших доказательств, чтобы поверить ему окончательно.

— Меня не будет среди тех, кто защищает человека, пришедшего убить нашу королеву, — заявил Эрот.

— Довольно споров! — грубо отрезал Томос. — Человек должен быть осужден и убит, как захочет того Немона.

Как только он закончил говорить, дверь в одном конце зала распахнулась и в помещение вошел знатный придворный, разодетый в сверкающие золотом одежды. Остановившись сразу за порогом, он повернулся лицом к благородным судьям.

— Ее величество королева! — громко провозгласил он и отступил на шаг в сторону.

Все находящиеся в комнате повернулись к двери, а благородные встали со своих кресел и преклонили колени, подобострастно вглядываясь в дверной проем, где должна была появиться королева. Воины, находившиеся здесь, включая тех, кто охранял Тарзана и Фобека, сделали то же самое. Фобек также последовал их примеру. Все в зале стали на колени, за исключением царедворца, провозгласившего приход королевы, и Тарзана из племени обезьян.

— На колени, шакал! — прошипел один из охранников, и в то же мгновение в проеме двери появилась женщина.

В царственном величии стояла королева, лениво окидывая взглядом зал, затем взор ее остановился на фигуре человека-обезьяны, и на миг ее глаза встретились с глазами Тарзана. С выражением легкой озабоченности на лице она вошла в комнату, а затем подошла к преклонившим колени мужчинам.

За нею следовало полдюжины пышно облаченных придворных, сверкающих золотыми и костяными украшениями, но в этой группе Тарзан видел только величественную фигуру королевы. Одета она была скромнее, чем ее придворные, однако это прекрасное тело, красоту которого одежда скорее подчеркивала, чем скрывала, не нуждалось в украшениях, кроме тех, которыми природа щедро одарила его. Немона была еще прекраснее, чем описал ее невежественный Фобек.

Узкая диадема, оправленная крупными красными камнями, прижимала к голове блестящие черные волосы. С обеих сторон, закрывая уши, к диадеме были прикреплены два больших золотых диска. Передняя часть диадемы соединялась с тыльной великолепной золотой цепочкой, с помощью которой на темени королевы поддерживался большой красный рубин. Шею молодой женщины украшала простая золотая цепь с брошью и великолепным кулоном из слоновой кости. Ее плечи обвивали такие же золотые цепочки, поддерживающие треугольные украшения, также сделанные из слоновой кости. Широкая лента золотой сети поддерживала грудь королевы. Лента была украшена горизонтальными цепочками с красными рубинами, а с ее верхней части свисало пять узких треугольников из слоновой кости — один большой в центре и по два маленьких с обеих сторон. Бедра у королевы закрывал широкий пояс из золотой сетки. К нему был прикреплен другой треугольник из слоновой кости, тонкая верхушка которого доходила до ног. Короткая юбочка выше колен (из шерсти черной обезьяны) довершала наряд.

Запястья красавицы были обвешаны бесчисленными браслетами из золота и слоновой кости, лодыжки украшены вертикальными полосками из слоновой кости, скрепленными кожаными ремешками. По форме они напоминали те, что носил Валтор и воины Катны. На ногах сверкали изящные сандалии, и, когда она бесшумно двигалась в них по отшлифованному каменному полу, ее движения представлялись Тарзану странной смесью соблазнительной томности с хищной грацией и дикой настороженностью тигрицы.

То, что она была прекрасна и соответствовала самым высоким требованиям женской красоты в любой стране и в любое время, становилось очевидным для хозяина джунглей по мере того, как она приближалась к нему. Ее красота была столь совершенна, что он поневоле задавался вопросом: является ли она воплощением ангельской доброты или, напротив, изощренной дьявольской силы.

Медленно пройдя через весь зал, она задержала свой взгляд на Тарзане, но человек-обезьяна не чувствовал робости под этим царственным взором. Его глаза не выражали ни упрямства, ни дерзости, — возможно, в них не было даже интереса, лишь осторожная, ни к чему не обязывающая оценка дикого зверя, наблюдавшего за живым существом, которого он не боится, но и не желает с ним связываться.

Лукавое выражение не сходило с лица Немоны и тогда, когда она подошла к краю стола, где стояли коленопреклоненные вельможи. В нем не было раздражения, скорее оно выражало легкий интерес, потому что Немону всегда интересовали и развлекали необычные вещи, которые очень редко случались в ее монотонной жизни. Безусловно, весьма странным для нее казался человек, который не показывал должного почтения перед ее королевской особой.

Она остановилась и взглянула на благородных дворян, стоящих на коленях.

— Встаньте! — скомандовала она, и в этом единственном слове прозвучали все великолепные оттенки ее богатого грудного голоса, вызвавшего какое-то странное щемящее чувство в груди у человека-обезьяны.

— Что это за человек, который не стал на колени перед Немоной? — спросила она повелительным тоном, снова обратив свой лучистый взор на загорелую атлетическую фигуру, безмолвно стоящую перед ней.

Поскольку Тарзан оказался позади благородных, когда они повернулись лицом к Немоне и бросились на колени, только два его охранника были свидетелями такого вопиющего неповиновения, но теперь, когда напыщенные вельможи встали и огляделись вокруг, они мгновенно потеряли самообладание и их сердца наполнились ужасом и яростью: они увидели, что упрямый пленник ведет себя вызывающе по отношению к королеве.

Томос побагровел от ярости. Задыхаясь от гнева, он прошептал:

— Это невежественный и нахальный дикарь, моя королева, но поскольку он должен умереть, то не принимайте во внимание его выходки.

— Почему он должен умереть? — спросила Немона. — И как он должен умереть?

— Он должен умереть потому, что пришел сюда с единственной целью — совершить убийство вашего величества, — объяснил Томос. — Но способ его умерщвления, конечно, находится в руках нашей неподражаемой королевы, — прибавил он.

Темные глаза Немоны, прикрытые длинными ресницами, еще раз оценивающе скользнули по геркулесовской фигуре человека-обезьяны, затем надолго задержались на его загорелой коже и могучей мускулатуре и обратились к прекрасному мужественному лицу. Наконец, их взгляды встретились.

— Почему ты не стал на колени? — спросила Немона.

— Почему я должен становиться на колени перед той, которая — как они сказали — собирается убить меня? — вопросом на вопрос ответил Тарзан. — Почему я должен становиться на колени перед той, кто не является моей королевой? Почему я, Тарзан из племени обезьян, который ни перед кем не опускался на колени, должен стоять перед тобой?

— Молчать! — заорал Томос. — Твое нахальство не имеет предела. Разве ты не понимаешь, невежественный раб, грубый дикарь, что ты разговариваешь с Немоной, королевой?

Тарзан ничего не ответил на этот выпад, он даже не взглянул на Томоса. Его глаза остановились на Немоне. Она ему очень нравилась, но он терялся в догадках, кто она — воплощение красоты или зла. В своей жизни он знал всего лишь нескольких женщин, которые отличались от Лэ, верховной жрицы Пылающего Бога, и они возбуждали в нем огромный интерес и глубокое любопытство.

В это время Томос повернулся к младшему офицеру, который сопровождал Тарзана и Фобека из темницы.

— Убери их отсюда! — грозно приказал он. — Отведи их в камеру, пусть посидят там перед смертью.

— Подожди, — сказала Немона. — Я хочу знать больше об этом человеке. — И она снова повернулась к Тарзану: — Итак, ты пришел убить меня?

Голос ее звучал спокойно, почти ласково. В этот момент женщина напоминала кошку, играющую со своей жертвой.

— Возможно, они выбрали подходящего человека для этой цели: ты выглядишь как могучий воин, готовый к совершению любого ратного подвига.

— Убийство женщины не является ратным подвигом, — ответил Тарзан. — Я не убиваю женщин. Я пришел сюда не для того, чтобы убить тебя.

— Тогда объясни, ради чего ты появился в Онтаре?

— Я уже объяснял это дважды вот этому старику с красным лицом, — ответил Тарзан и кивнул в сторону Томоса. — Спроси его; мне уже надоело объяснять это людям, решившим меня убить.

Томос затрепетал от ярости и обнажил наполовину свой кинжалоподобный узкий меч.

— Моя королева, позволь мне убить его, — закричал он. — Позволь мне отомстить за оскорбление, которое он нанес моей любимой правительнице!

Глаза Немоны загорелись недобрым огнем, когда Тарзан произнес свои слова, но внешне она оставалась бесстрастной.

— Спрячь свой меч, Томос! — холодно приказала она. — Немона способна сама определить, когда ей нанесено оскорбление и какие меры нужно предпринять. Этот малый действительно неисправимый, но мне кажется, что он оскорбил не меня, а Томоса. Тем не менее, его дерзость не должна остаться безнаказанной. А кто другой?

— Он из охраны храма, зовут его Фобек, — объяснил Эрот. — Он оскорбил Тооса.

— Зрелище, когда эти двое сразятся один на один на Поле Львов, доставит нам огромное удовольствие, — решила Немона. — Пусть только они сражаются тем оружием, которое дал им Тоос. Победителю — свобода, — она задумалась на мгновение, — но свобода ограниченная. Уведите их!

ГЛАВА VIII

Тарзана и Фобека снова отвели в ту каменную дыру, где они сидели раньше. И вновь человеку-обезьяне не удалось бежать: воины, сопровождавшие их, удвоили бдительность. Их сурово предупредил Эрот, поэтому два копья постоянно были нацелены на Тарзана.

Фобек хранил угрюмое молчание. Поведение Тарзана во время допроса в зале, его равнодушие к величию и могуществу Немоны коренным образом изменили былые оценки храбрости человека-обезьяны. Теперь Фобек понимал, что этот парень был или очень смелый человек, или последний дурак. И вот с этим дикарем ему придется сразиться на следующее утро на Поле Львов.

Фобек, конечно, был глуп, но его прошлый опыт научил его кое-как разбираться в психологии смертельного боя. Он твердо знал, что, когда мужчина вступает в бой и боится своего противника, можно считать, что он уже частично связан и отчасти признает свое поражение. Теперь Фобек не боялся Тарзана — он был слишком глуп и невежествен, чтобы испытывать страх. Стоя на пороге поражения и смерти, он мог бы испугаться или даже струсить, но Фобек был слишком самонадеян, чтобы представить в своем воображении подобный исход, хотя такая мысль смутно закрадывалась ему в голову.

Тарзан представлял собой полную противоположность Фобеку. Он никогда не испытывал страха, но совершенно по другим причинам. Обладая глубоким умом и богатым воображением, он мог зримо представить результаты будущего боя, но он никогда ничего не боялся, потому что мысли о смерти не держали его в своих объятиях и он научился переносить физическую боль без душевных мук, которые обычно причиняют дополнительные страдания. Вот почему, ожидая наступающего сражения, он оставался спокойным, бесстрашным и уравновешенным. Если бы он знал, что думал о нем Фобек, он бы немало позабавился.

— Несомненно, это произойдет завтра, — зловеще произнес Фобек.

— Что произойдет завтра? — спросил Тарзан.

— Бой, в котором я убью тебя.

— О, так ты собираешься убить меня? Фобек, я удивлен. Я думал, что ты стал мне другом.

Тарзан сказал это таким серьезным тоном, что даже и более умный человек, чем Фобек, едва ли смог бы уловить в этих словах иронию. Но Фобека нельзя было назвать умным. Поэтому он понял эти слова совершенно однозначно: Тарзан начинает просить его сжалиться над ним.

— Это отнимет у меня совсем мало времени, — заверил его Фобек. — Обещаю, что я не позволю тебе долго мучиться!

— Я думаю, что ты оторвешь мне голову вот так, — сказал Тарзан и сделал уже известный нам жест.

— М-м-да, возможно, — ответил Фобек, — но сначала я слегка тебя побью, так как это доставит удовольствие Немоне. Мы должны развлечь королеву, и тебе это известно.

— Конечно, причем любыми средствами, — согласился Тарзан. — Но я думаю, что тебе не удастся свалить меня. А что, если я брошу тебя? Понравится ли это Немоне? Или, может быть, это понравится тебе?

Фобек рассмеялся.

— Мне очень приятно даже думать об этом, — сказал он, — и я надеюсь, что это приятно и тебе, поскольку тебе никогда не удастся побороть Фобека. Разве я тебе не говорил, что я — самый сильный человек в Катне?

— О конечно, конечно, — согласился Тарзан, — но именно сейчас я забыл об этом.

— Ты никогда не должен об этом забывать, — посоветовал Фобек, — иначе наш бой будет совсем не интересен.

— А Немона не получит развлечения! Это плохо. Мы должны сделать этот бой интересным и волнующим, насколько возможно. Ты не должен заканчивать его очень быстро, — заметил Тарзан.

— Ты прав, — согласился Фобек, — чем интереснее будет он, тем большую щедрость может проявить ко мне Немона, когда бой закончится. Возможно, она кое-что присовокупит к моей свободе, если вволю повеселим ее. Клянусь брюхом Тооса! — воскликнул он, хлопая руками себя по ляжкам. — Мы будем драться красиво и долго. А теперь слушай! Как нам лучше все это устроить? Поначалу мы сделаем вид, что ты побеждаешь меня, я позволю тебе свалить меня. Ты понял? Затем я брошу тебя, потом наоборот. Мы должны поочередно оказываться наверху, но до определенного момента, а затем, когда я подам знак, ты должен притвориться страшно испуганным и броситься прочь от меня что было мочи, и это развеселит их. Когда же я наконец поймаю тебя — а ты должен предоставить мне возможность поймать тебя как раз напротив Немоны, — я сверну тебе шею, но я постараюсь сделать это безболезненно.

— Ты очень добрый, Фобек, — заметил Тарзан.

— Ну что, тебе понравился план? — спросил толстяк. — Он прекрасен, не правда ли?

— Конечно, они здорово посмеются, — согласился Тарзан, — если только все пойдет по плану.

— А почему же план не должен осуществиться? Мы выполним его, если ты хорошо сыграешь свою роль.

— А что будет, если я убью тебя? — спросил хозяин джунглей.

— Снова ты взялся за свое! — воскликнул Фобек. — Должен сказать, что ты в общем неплохой малый, потому что умеешь шутить. А надо заметить, что в этих местах никто не может так высоко оценить твои шутки, как Фобек.

— Я надеюсь, что у тебя будет такое же настроение и завтра, — заметил Тарзан.

На рассвете следующего дня к узникам пришли раб и воины и принесли обильный завтрак. Такого хорошего мяса Фобек и Тарзан не ели давно.

— Ешьте вдоволь, — посоветовал один из воинов, — потому что вы должны быть сильными и хорошо драться перед королевой. Правда, один из вас завтракает последний раз, но пока неизвестно, который из вас.

— Так вот же он, — сказал Фобек и ткнул пальцем в сторону Тарзана.

— Это мы еще увидим, — заметил воин. — Никто не должен быть слишком самонадеянным. Чужестранец производит впечатление очень сильного мужчины.

— Но здесь нет никого сильнее Фобека, — напомнил воинам бывший сторож храма.

Воин пожал плечами.

— Возможно, и так, — допустил он, — но я не поставлю ни гроша на любого из вас.

— Двадцать драхм против десяти, что он удерет еще до окончания боя, — предложил пари Фобек.

— А если он убьет тебя, кто отдаст мне деньги? — спросил воин. — Нет, я не согласен на такое пари. — И он вышел, закрыв за собой на замок дверь темницы.

Через час сюда пришел целый отряд воинов, которые вывели Фобека и Тарзана из тюрьмы. Воины провели их через дворцовые залы и вывели на улицу, по бокам которой росли толстые старые деревья. Это была прекрасная улица, пролегающая между белыми, украшенными золотом домами благородных. Тут же возвышался огромный двухэтажный дворец, над которым сверкали золотые купола.

Толпы горожан ожидали начала пышного зрелища, среди них слонялись свободные от службы воины, некоторые из них стояли, опершись на свои копья. Все эти живописно одетые люди представляли огромный интерес для Тарзана, утомленного долгим пребыванием в мрачной тюрьме. Его занимало все: и одежда граждан Катны, и архитектура великолепных строений, которые виднелись за деревьями. Он заметил, что мужчины носили короткие туники или куртки, которые мало чем отличались от кольчуг воинов, разве только тем, что были сделаны из прочного материала или из тонкой кожи, а не дисков из шкуры слона. Женщины носили короткие шерстяные юбочки или кожаные платья, их грудь поддерживала лента, а сандалии на ногах и всевозможные украшения завершали их простой наряд.

Тарзана и Фобека повели вдоль улицы под неустанный гомон толпы. Многие из горожан знали Фобека, они подбадривали его приветственными криками, некоторые отпускали колкости и оскорбляли его. Они свободно обсуждали и Тарзана, но без всякой злобы. Он вызывал интерес у них, оценивались его возможности в борьбе против большого и сильного Фобека. Человек-обезьяна слышал, что многие заключали пари, некоторые ставили на него, другие — против, но было уже очевидно, что в этом соревновании побеждал Фобек.

В конце улицы Тарзан увидел большой золотой мост, что соединял берега реки. Это великолепное сооружение было сделано полностью из драгоценного металла. Два золотых льва размером больше человеческого роста стерегли выход из города. Когда они перешли на другой берег, человек-обезьяна увидел еще двух таких же золотых исполинов, охраняющих западный конец моста.

По большой, открытой со всех сторон площади, которая называлась Полем Львов, торопились толпы любителей зрелищ. Они стекались к одной точке, расположенной в миле от городских ворот, где уже собралось множество горожан. К этому месту отряд воинов конвоировал двух гладиаторов. Там была расположена большая овальная арена, уходящая на глубину в двадцать или тридцать футов. На грудах вынутой из котлована земли, которая была равномерно уложена по его краям, образуя террасу, лежали плоские каменные плиты, на которых рассаживались горожане. На восточной стороне арены размещался широкий наклонный вход. Над входом возвышалась низкая арка с лоджиями для королевы и высшей знати.

Как только Тарзан миновал арку и вышел на наклонный спуск к арене, он увидел, что большая часть мест уже занята. Зрители закусывали домашней едой, которую принесли с собой. Повсюду слышались шутки, смех и разговоры. Без сомнения, это был весьма торжественный день. Тарзан попросил Фобека объяснить ему причину столь шумного празднества.

— Это всего лишь часть празднеств, которые ежегодно следуют за периодом дождей, — сказал Фобек. — А вообще представления устраиваются здесь каждый месяц или даже чаще, если позволяет погода. У тебя есть прекрасная возможность увидеть все собственными глазами, прежде чем я убью тебя, поскольку наш поединок, я уверен, будет последним номером программы.

Воины провели гладиаторов к дальнему концу арену, где терраса частично отделялась от арены. Тут стояла деревянная лестница, по которой можно было спуститься на арену. На этой террасе остановились Фобек и Тарзан, сопровождаемые строгими воинами.

Через несколько минут Тарзан услышал звон труб и стук барабанов.

— Они идут! — закричал взволнованно Фобек.

— Кто они? — спросил Тарзан.

— Королева и люди-львы.

— Не понимаю, какие люди-львы?

— Это благородные царедворцы, — объяснил Фобек. — Только потомственный вельможа является членом клана львов, но мы обычно говорим о всех придворных как о людях-львах. Эрот — благородный вельможа, но этим титулом его наградила Немона, поскольку он имеет не благородное происхождение.

— Разбей мне череп, но я уверен в том, что за это он сам себя ненавидит, — воскликнул один из воинов.

— Но ему очень хочется стать человеком-львом, — сказал Фобек.

— Сейчас это уже невозможно, — заметил воин, — мы изучили его родословную более внимательно.

— Он утверждает, что его отец был благородным человеком, — снова вступил в разговор Фобек, — но мать отрицает это.

Воин, который до этого внимательно прислушивался к их разговору, рассмеялся.

— Сын благородного отца, — презрительно бросил он. — Я хорошо знаю старого Тибдоса, мужа матери Эрота. Он чистит клетки на львиной ферме. Эрот похож на него как две капли воды. Сын благородного отца!

— Сын шакала! — заревел Фобек. — Мне бы хотелось сегодня видеть на арене его, а не этого бедного малого.

— Ты жалеешь его? — спросил воин.

— В некоторой степени — да, — ответил Фобек. — Он совсем неплохой парень, и я ничего не имею против него, но, надо заметить, он глуп. Он не может понять простейших вещей. Мне кажется, он не понимает, что я самый сильный в этом городе и что я убью его сегодня. Я убью его еще сегодня утром.

— Почему ты думаешь, что он не понимает этих вещей? — спросил воин.

— Потому что он ни разу не испугался.

— Возможно, он не верит в то, что ты убьешь его, — предположил воин.

— Вот это как раз и подтверждает, что он очень глуп, но, как бы то ни было, я все равно убью его. Вначале я сверну ему голову, потом проломлю позвоночник… О, когда же наступит эта долгожданная минута! Больше всего на свете я люблю убивать людей. Это чувство ни с чем не сравнимо, даже с любовью к женщине.

Тарзан презрительно глянул на жирную тушу, безудержно хвастающуюся возле него.

— Француз сказал бы тебе кое-что по этому поводу, — процедил он.

— Я не понял, о чем ты говоришь, — повысил голос Фобек.

— А я и не удивляюсь.

— Он снова начинает! — воскликнул Фобек. — Ну какой ему смысл упираться! Разве я не сказал тебе, что он глуп?

Но вот уже звуки труб и удары барабанов заполнили окружающее пространство, и Тарзан увидел музыкантов, шествующих на арену по широкому проходу. Суматоха и шум на трибунах усилились, так как новые тысячи горожан влились на террасы, расположенные кольцом вокруг стадиона, и стали рассаживаться на свободные места.

За музыкантами маршировал отряд воинов, и на каждом древке их копий трепетал узкий разноцветный флажок. Это было волнующее зрелище, и все же оно ничего не значило по сравнению с тем, что последовало.

На небольшом расстоянии позади воинского отряда двигалась золотая колесница, запряженная четверкой пышногривых львов, в которой, откинувшись на сиденье, разодетая в меха и великолепные одежды, ехала королева Немона. Шестнадцать чернокожих рабов держали львов в узде, а с каждой стороны колесницы торжественно шествовало по шесть благороднейших придворных, увешанных украшениями из золота и слоновой кости. Чернокожий великан шел позади колесницы, держа большой красный зонт над головой королевы. Усевшись на задние сиденья, два небольших арапа плавно помахивали веерами.

При виде сверкающей колесницы и ее царственной пассажирки люди на трибунах поднялись, а затем стали на колени, приветствуя свою правительницу. По амфитеатру перекатывались волны аплодисментов, сопровождая пышную процессию, совершавшую круг почета по арене.

За колесницей Немоны маршировал отряд воинов, за ними следовало несколько пышно украшенных деревянных колесниц, каждую из которых тянули два льва, а управлял ими вельможа, сидящий в колеснице. За деревянными колесницами маршировал пеший отряд благородных, и завершал шествие третий отряд вооруженных воинов.

Когда сверкающая золотом колонна совершила круг, Немона, под нестихавшие приветственные крики жителей Катны, оставила свою колесницу и поднялась в ложу над входом. Колесницы, управляемые благородными, выстроились в центре арены, королевская стража встала возле входа на стадион, и благородные, не принимавшие участия в играх, отправились в свои личные ложи.

Затем начались состязания в бросании кинжала, метании копья, демонстрации силы и ловкости, соревнования по бегу. По каждому виду заключалось пари, и когда состязание заканчивалось, стадион превращался в настоящий бедлам: кричали спорщики, сыпались проклятия, раздавались стоны, крики, смех и аплодисменты.

После каждого состязания в ложе Немоны и других аристократических ложах крупные суммы денег из рук одного хозяина переходили к другому. Сама королева азартно делала ставки, выигрывая или теряя свое счастье с каждым броском кинжала. Когда она выигрывала, она улыбалась; она смеялась, и когда проигрывала. Правда, ее окружение знало, что те игроки, на которых ставила Немона и выигрывала, в течение года получали королевские подарки, а те, на которых она проигрывала, попросту исчезали неизвестно куда.

Когда закончились состязания по легким видам спорта, начались гонки колесниц. Теперь суммы пари возросли в несколько раз, а мужчины и женщины вели себя подобно маньякам, подбадривая криками удачливого возницу, аплодируя победителям и проклиная неудачников.

В каждом заезде участвовало по две колесницы. Дистанция всегда оставалась одна и та же — одно кольцо вокруг арены, поскольку львы не в состоянии выдерживать высокую скорость на более длительные расстояния. После каждого заезда победитель получал разноцветный флажок из рук королевы, а побежденный выезжал со стадиона, осыпаемый градом насмешек и проклятий тех, кто на нем проигрывал пари. Затем состязалась новая пара, и, когда финишировали последние две колесницы, победители вновь начинали состязание. Отсеивая таким образом проигравших, в гонках в итоге оставались две колесницы. И это длительное состязание становилось гвоздем программы. Шум и гвалт на трибунах возрастал невероятно, ставки увеличивались во много раз.

Победитель в финальном состязании объявлялся чемпионом дня, и сама Немона вручала ему золотой шлем. И тогда даже те, кто проиграл и потерял деньги, присоединяли свои голоса к овациям, сопровождавшим победителя, когда он гордо проезжал по арене и скрывался за аркой, где сидела королева, сверкая на солнце своим золотым шлемом.

— А теперь, — сказал Фобек негромко, — люди увидят кое-что стоящее. Это как раз то, чего они ждали, и они не будут разочарованы. Если ты веришь в Бога, парень, молись ему, потому что через несколько минут ты умрешь.

— А разве ты не позволишь мне пробежать круг по арене, прежде чем схватишь меня? — спросил с улыбкой Тарзан.

ГЛАВА IX

Наступил антракт между представлениями. Десяток рабов сосредоточенно чистили арену, после того как ее покинула последняя запряженная львами колесница. Аудитория поднялась со своих каменных сидений и не торопясь прогуливалась по террасам, аристократы бродили от одной ложи к другой, навещая своих друзей. Мужчины и женщины разбирались со старыми сделками и заключали новые пари. Звуки множества голосов носились над стадионом, сливаясь в общий могучий гул.

Тарзан испытывал чувство раздражения: толпы людей действовали ему на нервы, а звуки голосов были неприятны ему. Прищурив глаза, он смотрел на жителей Катны. Вряд ли дикий зверь так смотрел когда-либо на своих врагов.

Фобек по-прежнему так громко и безудержно хвастался, что это стало слышно на террасе, расположенной прямо над гладиаторами.

Ставки на бой гладиаторов выросли невероятно, хотя только небольшая часть горожан видела мельком обоих бойцов и могла сравнить их по силе. Фобека, однако, они хорошо знали по его прежним боям, поэтому почти все ставили на него в соотношении десять к одному против Тарзана.

В роскошной королевской ложе в большом кресле, наполовину напоминавшем трон, наполовину диван, полулежала Немона. За этот день она слишком много проиграла, но всем своим видом не обнаруживала ни малейшего признака беспокойства. Однако аристократы, окружавшие ее, чувствовали себя не в своей тарелке и надеялись, что ей удастся отыграться на последнем состязании. Каждый из них был полон решимости выиграть побольше вместе с Немоной на странном диком человеке. Она должна была вернуть все, что проиграла за день. Все были уверены, что Немона поставит на Фобека, потому что она привыкла делать крупные ставки на тех, в ком была уверена.

Эрот страстно желал, чтобы королева вернула назад все деньги, которые он выиграл у нее. Вот уже несколько дней он был слегка озабочен своим ухудшавшимся положением и чувством, что допустил небольшие промахи. По опыту придворного он знал, что выигрыш денег у Немоны стал бы для него непростительной ошибкой.

Вот почему Эрот вместе с такими же, как и он сам, придворными льстецами решил помочь Немоне вернуть назад проигранные деньги и сделать так, чтобы она поставила на Фобека. Они тайно разослали рабов на трибуны заключить пари на Фобека, чтобы возместить свой несомненный проигрыш Немоне, а сами решили ставить на Тарзана. Итак, когда день закончится, Немона окажется в выигрыше, выиграют также и они, потому что их затраты на Тарзана во много раз возместят выигрыши, полученные от ставок на Фобека. И все эти выигрыши оплатят простые люди.

Огромные суммы денег моментально начали хождение на трибунах среди зрителей, которые стали ставить только на Фобека. К этому времени соотношение ставок сложилось как десять к одному против Тарзана. В результате обнаружилось, что для того, чтобы вложить все свои деньги, благородные должны были увеличить ставки. Но чтобы возместить свои потери, то есть выплаты Немоне, они вынуждены были вкладывать огромные суммы в каждую ставку. Вот почему ставки резко подскочили вверх и достигли ста драхм за Фобека против одной за Тарзана.

Заиграла труба, и воины, охранявшие Тарзана и Фобека, приказали им спуститься на арену, где заставили их совершить круг перед зрителями, чтобы они смогли оценить каждого гладиатора и выбрать достойного. Когда они проходили мимо королевской ложи, Немона наклонилась вперед, внимательно рассматривая сквозь полузакрытые веки высокого чужестранца и массивного жителя Катны.

Эрот, фаворит королевы, пристально следил за ней.

— Тысячу драхм за чужеземца! — закричал он.

— Я тоже ставлю на чужеземца, — трезво поддержал его другой благородный.

— Я тоже, — сказала Немона.

Эрот и его компаньоны изумились, это полностью срывало их планы. Конечно, они выиграют много денег, но каждый чувствовал себя в большей безопасности, проигрывая Немоне, чем выигрывая у нее.

— Вы проиграете, моя королева, — сказал ей Эрот.

— Тогда зачем же ты ставишь на чужеземца? — спросила Немона.

— Ставки такие высокие, что я испытываю большое искушение использовать этот шанс, — объяснил Эрот.

— А какие сейчас ставки?

— Сто к одному.

— И ты думаешь, чужеземец не имеет ни единого шанса из ста на победу? — холодно спросила Немона, поигрывая рукояткой кинжала.

— Фобек — самый сильный мужчина в Катне, — сказал Эрот. — Я действительно думаю, что у этого малого нет ни одного шанса, считайте, что он уже мертв.

— Очень хорошо. Но если ты это знаешь, почему ты не ставишь на Фобека? — прошептала Немона. — Я ставлю сто тысяч драхм на чужеземца. Сколько из них ты хочешь взять себе, мой милый Эрот?

— Мне очень хочется, чтобы моя королева так не рисковала, — сказал Эрот. — Я буду очень расстроен, если моя любимая королева проиграет.

— Ты надоел мне, Эрот, — Немона сделала нетерпеливый жест рукой и, повернувшись к другим аристократам, спросила: — Есть ли здесь кто-нибудь среди вас, кто покроет мои драхмы?

В одно мгновение все они изъявили желание оказать ей услугу. Выиграть сто тысяч драхм у королевы вдобавок к тем, что они получат от зрителей, — какой лакомый кусочек! Они даже забыли о возможном гневе Немоны — так велико было их желание ссудить ей деньги сейчас, потому что было видно по всему, что она не изменит своего решения, — и через несколько минут пари были заключены.

— У него прекрасное телосложение, — заметила Немона, рассматривая хозяина джунглей, — и он выше Фобека.

— Но взгляните на мускулы Фобека, — подсказал ей Эрот. — Этот тип убил много мужчин, говорят, что он отрывает им головы и ломает хребты.

— Ну что ж, скоро мы увидим это, — таково было заключение королевы.

Эроту не хотелось бы оказаться в положении Фобека, потому что, если чужеземец не убьет его, Немона этого долго не потерпит, и он не сможет выжить, поскольку принесет ей убыток в сто тысяч драхм.

И вот уже двое гладиаторов на арене, неподалеку от королевской ложи. Условия боя чрезвычайно просты: они не должны покидать арену и не должны пытаться убить друг друга голыми руками, хотя не запрещалось применение локтей, колен, ног и зубов. Победитель должен был получить свободу, но только Немона была вправе определить степень свободы.

Тарзана и Фобека развели на расстояние десяти шагов друг от друга. Теперь они стояли, ожидая сигнала. Фобек напыщенно выпячивал грудь и бил в нее кулаками, сгибал руки, демонстрируя мускулы, которые перекатывались подобно большим шарам. Все внимание зрителей было обращено на него, и это доставляло ему большое удовольствие.

Тарзан стоял неподвижно, скрестив руки на груди и расслабив мышцы. Казалось, он не обращал никакого внимания на шумные трибуны и даже на Фобека, но это только казалось. Он внимательно следил за всеми событиями, которые разворачивались на арене. Его глаза и уши были настороже, и Тарзан первым услышал сигнал трубы. Тарзан был готов к бою!

Его не беспокоили глупые люди на трибунах, горланящие во всю мощь своих легких, которые собрались сюда, чтобы посмотреть, как двое мужчин, никогда не причинявших им вреда, будут убивать друг друга ради их удовольствия. Его не волновало и то, что они думали о нем самом, для него они значили меньше, чем помет львов, который рабы убирали с арены.

Тарзан не хотел убивать Фобека, но он и не желал быть убитым. Фобек раздражал его, и ему хотелось наказать хвастуна за его непомерное самодовольство. Он понимал, что его противник — сильный человек и что не так-то легко будет проучить его без угрозы для себя, но этот риск он не принимал во внимание. Итак, он накажет его, но не искалечив и, тем более, не лишив его жизни. Взгляд хозяина джунглей скользил по трибунам и остановился на королевской ложе — глаза Немоны и Тарзана встретились. Какие же загадочные были ее глаза! Они сверкали, выдавая внутренний огонь, они были прекрасны!

Раздался звук трубы. Тарзан быстро перевел взгляд на противника. В амфитеатре установилась жуткая тишина. Гладиаторы начали сближение: Фобек шел гордо и самонадеянно, Тарзан двигался легкой поступью Нумы.

— Молись, мой друг! — закричал бывший сторож храма. — Скоро я убью тебя, но сначала поразвлекаю нашу королеву Немону!

Фобек приблизился к Тарзану. Человек-обезьяна позволил ему схватить себя за плечи, а затем, сложив руки одна в одну, внезапно нанес ими мощный удар в подбородок своему противнику и одновременно сильно толкнул его. Большая голова резко откинулась назад, массивное тело отлетело от Тарзана шагов на двенадцать, и Фобек грузно сел на землю.

Стон удивления, прерываемый подбадривающими восклицаниями тех, кто заключил пари на Тарзана, пронесся по трибунам. Фобек вскочил на ноги, его лицо перекосилось яростью, и спустя мгновение он пошел в атаку.

— Ничего страшного не произошло! — кричал он. — Я убью тебя сейчас же!

— Убей его! Убей! — неистовствовали сторонники Фобека. — Смерть ему!

— Не хочешь ли ты бросить меня сначала на арену? — спросил Тарзан тихо, отступая на шаг в сторону и уклоняясь от бешеной атаки.

— Нет, и еще раз нет! — кричал Фобек, тяжело поворачиваясь и снова атакуя. — Я убью тебя! Убью!

Тарзан схватил вытянутые вперед руки Фобека и широко развел их, затем его загорелая рука молниеносно сжала короткую шею сторожа храма. Человек-обезьяна другой рукой обхватил его за корпус, наклонился и резко бросил противника через голову. Фобек тяжело плюхнулся на песчаное покрытие арены.

Немона высунулась из ложи, ее глаза пламенно сверкали, грудь высоко вздымалась. У Эрота, как и у многих благородных аристократов, перехватило дыхание. Королева повернулась к нему.

— Не хочешь ли ты повысить ставки на самого сильного мужчину Катны? — едко спросила она.

Эрот болезненно улыбнулся.

— Бой только начинается, — сказал он мрачно.

— Но мне кажется, он уже заканчивается, — иронично заметила Немона.

Фобек поднялся, но на этот раз очень медленно, теперь он уже не нападал, как раньше, а осторожно подошел к своему противнику. Единственное, что ему хотелось сделать теперь, так это подойти к Тарзану и схватить его, только схватить, а затем — он знал — он сломит его, используя свою огромную физическую силу.

Возможно, человек-обезьяна догадывался, какие планы вынашивает его противник, быть может, он решил использовать шанс и зло посмеяться над Фобеком. Тарзан протянул левую руку своему противнику, и, когда Фобек ухватился за нее, стараясь затянуть Тарзана в свои объятия, последний резко шагнул вперед и правой рукой нанес страшный удар в лицо, затем схватил за ту руку, которая удерживала его левую руку, и, нырнув под свою жертву, снова бросил Фобека через себя, на сей раз используя его как рычаг, а свое плечо как опору.

На этот раз Фобек вообще не смог подняться. Человек-обезьяна стоял над ним. Кровь застыла в жилах жителя Катны, когда он услышал низкое звериное рычание, клокочущее в горле чужеземца.

Внезапно Тарзан наклонился, схватил Фобека и высоко поднял его над головой.

— Должен ли я бежать сейчас вокруг арены, Фобек, — прорычал он, — или ты слишком устал, чтобы схватить меня?

Затем он швырнул его на землю, поближе к королевской ложе, где сидела застывшая от напряжения Немона.

Подобно льву, играющему со своей жертвой, преследовал хозяин джунглей человека, который бесконечно оскорблял его и намеревался убить. Дважды он поднимал его и бросал на землю, приближаясь к краю арены. Теперь изменчивая толпа умоляла Тарзана убить Фобека, самого сильного человека Катны.

Снова Тарзан схватил своего противника и поднял его над головой. Фобек слабо сопротивлялся, он был беспомощен. Тарзан подошел к краю арены возле королевской ложи и швырнул огромное тело на трибуны.

— Возьмите своего самого сильного человека, — сказал он, — Тарзану он не нужен.

Затем он отошел и остановился возле выхода, словно требуя свободу.

Рыча и воя — это напомнило Тарзану поведение диких зверей и отвратительных гиен, — толпа швырнула несчастного Фобека на арену.

— Убей его! Убей его! — орала толпа. Высунувшись из своей ложи, Немона, как и все люди на трибунах, неистово кричала:

— Убей его, Тарзан!

Тарзан с отвращением передернул плечами и отвернулся.

— Убей его, раб! — требовал благородный из своей роскошной ложи.

— Я не буду убивать Фобека, — ответил человек-обезьяна.

Красная и взволнованная, Немона поднялась в своей ложе.

— Тарзан! — воскликнула она, когда человек-обезьяна взглянул на нее. — Почему ты не убиваешь его?

— А почему я должен убивать его? — спросил в свою очередь хозяин джунглей. — Он не причинил мне никакого вреда. Кроме того, я убиваю только при самообороне или чтобы утолить голод. Но я не ем человечьего мяса. Так почему я должен убивать его?

Фобек, побитый и беспомощный, еле поднялся на ноги и теперь стоял, покачиваясь, как пьяный. Он слышал голоса безжалостной толпы, требующей его смерти, видел своего противника, стоящего в нескольких шагах от него, перед входом. Глухо, как будто издалека, Фобек слышал, как он отказывается убить его, слышал, но не понимал. Он должен быть убит — таковы обычаи и законы арены. Он сам хотел убить этого человека, был безжалостным к нему, поэтому он никак не мог понять, чем было вызвано милосердие Тарзана по отношению к нему.

Налитые кровью глаза Фобека беспомощно блуждали по арене. Здесь бесполезно было искать симпатию, милосердие или участие; все это не могло предназначаться побежденному. Безумная жажда крови, которую источала толпа, приводила его в восхищение. Несколько минут назад она превозносила его, теперь требовала его смерти. Его взгляд достиг королевской ложи: Эрот высунувшись оттуда, кричал Тарзану:

— Убей! Убей его, парень! Это требование королевы! Глаза Фобека остановились на фигуре человека-обезьяны, и он собрался с духом для последней попытки отложить неизбежное. Он знал, что встретил могучего противника и должен умереть, как того пожелает другой, но инстинкт самосохранения вынуждал его защищать себя, хотя сил уже не было.

Тарзан, взглянув на королевского фаворита, произнес:

— Тарзан убивает только тех, кого ему нравится убивать.

— Дурак! — кричал Эрот. — Разве ты не видишь, что это желание королевы, что это ее приказ, которого никто не может нарушить? Ты должен убить этого парня!

— Если королева хочет, чтобы его убили, почему она не пошлет тебя сделать это? Это твоя королева, а не моя.

В голосе человека-обезьяны не чувствовалось ни благоговения, ни почитания.

Потрясенный таким ответом Тарзана, Эрот взглянул на королеву.

— Могу ли я приказать воину убить его? — спросил он.

Немона покачала головой. Выражение ее лица стало непроницаемым, только странный огонь зажегся в глазах.

— Мы подарим жизнь им обоим, — сказала она. — Освободи Фобека, а Тарзана приведи во дворец!

Затем она поднялась, тем самым дав знать, что игры закончены.

ГЛАВА X

Тарзан возвращался в город в сопровождении группы благородных. Некоторые из них окружили его сразу же после приказа Немоны: в недалеком будущем этот чужеземец мог стать фаворитом королевы.

Поздравляя его с победой, расхваливая удаль и задавая бесчисленное множество вопросов, они следовали за ним, а у выхода с арены к ним присоединился еще один молодой аристократ. Это был Джемнон.

— Королева приказала мне сопровождать тебя в город и присматривать за тобой, — объяснил он. — Сегодня вечером я поведу тебя к ней во дворец, а теперь ты должен хорошенько вымыться и отдохнуть. Представляю, как ты будешь наслаждаться изысканными блюдами, особенно после той еды, которую тебе давали в тюрьме еще недавно.

— Я с удовольствием попробую вкусные блюда, — ответил Тарзан. — Но почему я должен отдыхать? Я ведь ничего не делал на протяжении этих дней.

— Но ты только что выдержал смертельную схватку за жизнь! — воскликнул Джемнон. — Ты, несомненно, устал.

Тарзан недоумевающе повел плечами.

— Мне кажется, тебе нужно позаботиться о Фобеке, — сказал он. — Именно Фобеку теперь нужен отдых. А я не устал.

Джемнон рассмеялся.

— Фобек должен считать себя самым счастливым человеком, ведь он остался жив. Если кому и нужно присматривать за ним, так это ему самому.

Тарзан с Джемноном приближались к городу. Благородные присоединились к своим кланам, иные просто отстали, поэтому Тарзан и Джемнон остались одни. Одни среди шумно обменивающейся мнениями толпы, через которую медленно прокладывали путь воины и колесницы, запряженные львами. Те, кто шел неподалеку от Тарзана, оживленно обсуждали поединок, но, очевидно боясь благородных, они не подходили к нему близко. Горожане говорили о его геркулесовской силе и об обманчивом впечатлении его мускулатуры, плавная симметрия которой едва ли свидетельствовала о титанической силе хозяина джунглей.

— Ты стал популярным, — заметил Джемнон.

— Несколько минут назад они просили Фобека убить меня, — напомнил ему Тарзан.

— Я удивлен, что они настроены так дружелюбно, — сказал Джемнон. — Ты обманул их ожидание смерти. А это единственное, что они всегда надеются увидеть, когда приходят на стадион. Только за созерцание смерти они платят при входе на ристалище. Кроме того, большинство из них потеряло изрядные суммы, поставив на Фобека, но те, кто выиграл, поставив на тебя, должны обожать тебя, потому что они много выиграли. Ведь ставки были сто к одному против тебя. Однако благородные больше других в обиде на тебя, — продолжал Джемнон, улыбаясь. — Ведь некоторые из них потеряли не только деньги, они потеряли свое будущее. Самое ближайшее окружение Немоны всегда старалось покрыть ее ставки и, веря в то, что она выиграет, поставив на Фобека, они разместили пари на него среди зрителей, чтобы вернуть свои потери на Немону. Затем Немона настояла поставить на тебя, а они вынуждены были ставить больше на Фобека — десять миллионов драхм, чтобы покрыть сто тысяч драхм Немоны. Я считаю, что только одна эта маленькая группа потеряла около двадцати миллионов драхм.

— А Немона выиграла десять миллионов? — спросил Тарзан.

— Да, — ответил Джемнон, — и только этим можно объяснить то, что ты сейчас живой.

— А почему я должен был умереть?

— Ты оскорбил королеву: перед лицом тысяч ее подчиненных ты отказался подчиниться ее прямому приказу. И даже не эти десять миллионов драхм говорят в твою пользу — очевидно, Немона даровала тебе жизнь по совершенно другой причине. Может быть, она замышляет для тебя такую смерть, которая доставит ей больше удовольствия. Я хорошо знаю Немону и не верю в то, что она позволит тебе жить. Она не будет Немоной, если простит или забудет такое серьезное неуважение ее власти.

— Но ведь Фобек собирался убить меня, — напомнил ему Тарзан.

— Немона не Фобек. Немона — королева и…

— Что и…? — спросил человек-обезьяна. Джемнон вздрогнул.

— Я размышлял вслух, а это очень опасно для того, кто любит жизнь. Несомненно, ты проживешь достаточно долго, чтобы изучить ее лучше и судить обо всем самому, но никому не высказывай своих мыслей.

— Ты много потерял на Фобеке? — поинтересовался Тарзан.

— Я выиграл: я ставил на тебя. Я встретил одного из рабов Эрота, который собирался поставить деньги своего хозяина на Фобека, и я взял на все. Ты знаешь, я видел в тебе немного больше, чем другие благородные, и я верил в то, что у тебя есть шанс; я ставил твой ум и ловкость выше силы, глупости и трусости Фобека. Но даже я не думал, что ты сильнее, чем он.

— И ставки были большие? Джемнон улыбнулся.

— Очень большие, это была более чем выгодная игра. Но я не могу понять Немону, она ведь страстная спорщица, но не игрок. Она всегда ставит деньги на фаворита, и тогда, если он проиграет, ему не поможет даже Тоос.

— Скорее, это женская интуиция, — предположил человек-обезьяна.

— Не думаю. Немона слишком практична, чтобы рассчитывать только на интуицию, здесь скрыта какая-то другая причина. Какая это причина — не знает никто, кроме самой Немоны.

— Сегодня вечером я вновь увижу ее, — сказал Тарзан.

— Не забывай, что она практически приговорила тебя к смерти за первое оскорбление, — напомнил ему Джемнон. — Тогда она была уверена, что Фобек убьет тебя. На твоем месте я бы не раздражал ее.

Когда они вошли в город, Джемнон привел Тарзана в свои апартаменты во дворце. Сюда входили спальня, ванная комната и зал, который Джемнон делил со своим товарищем-офицером. В комнатах Тарзан увидел обычные украшения, состоящие из оружия, щитов и засушенных голов вдобавок к картинам, нарисованным на выделанных шкурах. Тут не было книг или рукописей, не было здесь также и никаких письменных принадлежностей. Он хотел было спросить Джемнона, почему здесь нет таких вещей, но вовремя вспомнил, что сам он не выучил ни одного слова из рукописей или из книг.

Больше всего человека-обезьяну заинтересовала ванна. Сама лохань представляла собой штуку, очень похожую на гроб, сделанный из глины и обожженный в печи. Вся водопроводная система была сделана из чистого золота. Расспросив Джемнона, Тарзан узнал, что вода поступает в город из горных водоемов по огромным глиняным трубам и распределяется в жилые здания Катны с помощью больших резервуаров, расположенных на возвышенных местах и создающих необходимое давление.

Джемнон вызвал раба и приказал ему приготовить ванну. Приняв ванну, Тарзан вышел оттуда в зал, где на столе его уже поджидала еда. Во время еды беседа с Джемноном продолжалась, но внезапно она прервалась с появлением в помещении другого молодого аристократа. У этого человека было узкое лицо и довольно неприятные глаза, да и его поведение, когда Джемнон знакомил его с Тарзаном, нельзя было назвать сердечным.

— Ксерстл и я живем в этих апартаментах, — объяснил Джемнон.

— Но мне приказано освободить помещение, — резко оборвал его Ксерстл.

— Почему? — спросил Джемнон.

— Для того, чтобы поселить здесь твоего нового друга, — с кислой улыбкой ответил Ксерстл и отправился в свою комнату, бормоча себе под нос что-то о рабах и дикарях.

— Кажется, он недоволен, — заметил Тарзан.

— Но зато я доволен, — ответил Джемнон тихо. — Мы с ним жили вместе довольно долго, но нас с ним ничто не объединяет. Это один из друзей Эрота, который был возведен в знатные придворные после того, как Эрот стал фаворитом королевы. Он — сын мастера, работающего в шахте. Если бы они возвеличили его отца, тот стал бы настоящим аристократом, потому что он — чудесный человек, но Ксерстл — это обыкновенная крыса, точно такой же, как и его дружок Эрот.

— Я слышал кое-что о твоем благородном происхождении, — сказал Тарзан, — и я понимаю, что здесь существуют два класса благородных. Один класс относится к другому с презрением, даже если человек из низшего класса имеет более высокий титул, чем многие вельможи из высшего класса.

— Мы не презираем их, если это достойные люди, — ответил Джемнон. — Старые аристократы, люди-львы Катны, — это благородные по крови. Другие же получили высокое положение и доступ в круг знатных людей в награду за то, что к ним хорошо относится королева. С одной стороны, такое возвышение в большей степени отражает славные дела обладателя высокого титула, чем его благородное происхождение, поскольку чаще всего он заслуживает таких наград. Я получил благородное происхождение при рождении. Но если бы я не был рожден вельможей, я никогда не стал бы им. Я человек-лев, потому что таковым был и мой отец. Мой старинный предок водил людей-львов короля в сражения.

— А как же добился Эрот титула благородного? — спросил человек-обезьяна. Джемнон скривился.

— Что бы он ни делал — это всегда личные услуги. Он никогда не отличался выдающимися качествами государственного деятеля и никогда не оказывал услуг государству. Все его достоинства заключаются в том, что он — принц льстецов и король лизоблюдов и доносчиков.

— Но королева кажется довольно умной женщиной, чтобы обманываться лестью.

— К сожалению, никто от этого не застрахован.

— Даже среди зверей нет предателей.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Джемнон. — Эрот ведь почти зверь.

— Ты оскорбляешь зверей. Видел ли ты когда-нибудь, чтобы лев вилял хвостом перед другим зверем, чтобы добиться его расположения?

— Но ведь звери бывают разные, — возражал Джемнон.

— Да, и они все подлости оставили человеку.

— Ты не очень высоко ценишь людей.

— Я только сравниваю их поведение с поведением зверей.

— Все мы таковы, какими нас родили матери, — сказал Джемнон. — Есть звери, и есть люди, но некоторые люди ведут себя как звери.

— Но ни один зверь, слава Богу, не ведет себя как человек, — ответил Тарзан с улыбкой.

Ксерстл, неожиданно появившийся в комнате, прервал их разговор.

— Я собрал свои вещи, — доложил он, — и скоро пришлю раба за ними.

Джемнон кивнул головой в ответ на его слова, и Ксерстл вышел из помещения.

— Кажется, он недоволен, — заметил человек-обезьяна.

— Пусть его лучше проглотит Ксаратор! — воскликнул Джемнон. — Хотя его можно использовать и для более благородной цели, — добавил он, — например, отдать на корм моим львам… если, конечно, они еще будут есть его.

— У тебя есть львы? — спросил Тарзан.

— Конечно, — ответил Джемнон. — Я — человек-лев и по своему званию должен иметь львов. Так положено нашей касте. Каждый человек-лев должен держать львов для войны, чтобы сражаться за королеву. У меня их пять. В мирное время я использую их на охоте и для состязаний. Только знать и люди-львы имеют право владеть львами.

Между тем день клонился к вечеру. В помещение вошел раб с горящим факелом, который он укрепил на цепи, свисающей с потолка.

— Наступило время ужина, — объявил Джемнон, поднимаясь.

— Я уже поел, — сказал Тарзан.

— В таком случае мы уходим. Тебе, наверное, будет интересно встретиться с другими благородными воинами. Тарзан встал.

— Очень хорошо, — сказал он и вышел вслед за Джемноном из помещения.

В огромной столовой, расположенной на первом этаже дворца, собралось уже около сорока знатных придворных, когда туда вошли Джемнон и Тарзан. Здесь они увидели Томоса, Эрота и Ксерстла, некоторые из воинов были уже знакомы Тарзану, поскольку он видел их ранее в зале совета и на стадионе. Как только он вошел, в столовой воцарилась тишина, словно собравшиеся были застигнуты врасплох.

— Это Тарзан! — объявил Джемнон и повел своего спутника к столу.

У Томоса, который за столом занимал почетное место, был довольно кислый вид. Эрот хмурился, но именно он нарушил общее молчание.

— Этот стол для благородных, — сказал он, — а не для рабов.

— Благодаря его смелости и великодушию ее величества королевы этот человек присутствует здесь в качестве моего гостя, — ответил Джемнон. — Если же кто-нибудь из равных мне возражает против его присутствия, я готов с оружием в руках доказать обратное. — Затем он повернулся к Тарзану: — Поскольку этот человек сидит за столом вместе с людьми, принадлежащими к моей касте, я приношу свои извинения за сказанное им. Надеюсь, ты не оскорблен?

— Разве шакал может оскорбить льва? — заметил человек-обезьяна.

Ужин протекал вяло. Эрот и Ксерстл шептались между собой. Томос ничего не говорил, всецело поглощенный едой. Несколько друзей Джемнона втянули Тарзана в беседу, и он нашел в лице одного или двух из них неплохих собеседников, другие же склонны были относиться к нему покровительственно. Возможно, они очень удивились бы и изменили бы свое отношение к нему, если бы знали, что их гость является пэром Англии. Впрочем, такое сообщение вряд ли произвело бы большое впечатление, поскольку ни один из них никогда не слышал об Англии. И Тарзан не стал им говорить об этом — его не волновало то, что они думали о нем.

Когда из-за стола поднялся Томос и все остальные собрались уходить, Джемнон зашел в свои апартаменты и надел другую кольчугу, шлем и оружие, а после этого проводил Тарзана в приемную королевы.

— Не забудь стать на колени, когда мы войдем к Немоне, — предупредил Джемнон, — и не говори ни слова, пока она к тебе не обратится.

В маленькой приемной их встретил офицер и сразу же отправился к королеве сообщить об их прибытии. Пока они ждали, Джемнон внимательно изучал высокого чужеземца, с невозмутимым видом стоящего рядом с ним.

— Скажи, у тебя есть нервы? — спросил он спустя минуту.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался человек-обезьяна.

— Я видел как трепетали наихрабрейшие воины, которых вызывала Немона, — объяснил его компаньон.

— Я никогда не дрожу, — ответил Тарзан, — и даже не представляю себе этого.

— Возможно, Немона научит тебя волноваться.

— Возможно, но почему я должен дрожать там, где не дрожат шакалы?

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать? — спросил с недоумением Джемнон.

— У нее находится Эрот. Джемнон рассмеялся.

— Но как ты узнал об этом? — спросил он.

— Я знаю это наверняка, — ответил Тарзан. Он не считал нужным объяснять, что, когда офицер открыл дверь в покои королевы, его чуткие ноздри уловили запах, свойственный Эроту.

— Надеюсь, что его здесь нет, — сказал Джемнон с выражением озабоченности. — Если он здесь, то для тебя может быть устроена ловушка, из которой ты не выберешься живым.

— Каждый может почитать королеву, но не шакал, — заметил Тарзан.

— О королеве я думаю сейчас все время. В приемную вернулся офицер и кивнул Тарзану.

— Ее величество примет тебя сейчас, — сказал он. — Ты можешь уйти, Джемнон, твое присутствие не обязательно.

Затем он снова повернулся к человеку-обезьяне:

— Когда я открою дверь и объявлю, что ты пришел, ты должен войти в комнату и стать на колени. Оставайся в таком положении до тех пор, пока королева не прикажет тебе подняться, и не говори ничего, пока королева к тебе не обратится. Ты слышишь меня?

— Слышу, — ответил Тарзан. — Открывай дверь. Джемнон, который выходил из приемной через другой выход, услышал слова Тарзана и улыбнулся. Офицер, напротив, насупился: загорелый гигант разговаривал с ним в повелительном тоне, и он не знал, как должен поступить. Но дверь он открыл и, как ему показалось, отомстил Тарзану.

— Раб Тарзан! — провозгласил он громким голосом. Хозяин джунглей вошел в прилегающую палату, прошел в центр ее и остановился, молча глядя на Немону. Эрот был здесь. Он стоял возле дивана, на котором на толстых подушках полулежала Немона. С бесстрастным выражением на лице королева внимательно рассматривала Тарзана. Внезапно раздался пронзительный возглас Эрота:

— Стань на колени, дурак!

— Молчать, — приказала Немона. — Здесь отдаю приказы я.

Эрот покраснел и начал смущенно перебирать пальцами золотую рукоятку кинжала. Тарзан не сказал ни слова, не двигаясь и не отрывая своего взора от Немоны. Если раньше он думал, что она красива, то сейчас ему стало ясно, что такой яркой красавицы он еще ни разу не видел в своей жизни.

— Ты больше не нужен мне сегодня, Эрот, — сказала Немона, — ты свободен.

Лицо Эрота стало мертвенно-бледным, затем залилось багровой краской. Он хотел что-то сказать, но передумал, затем, повернувшись спиной к двери, стал на одно колено и низко поклонился. Потом он встал и вышел.

Комната, в которой оказался Тарзан, была не очень большой, но поражала своей роскошью и своеобразием. Колонны из чистого золота поддерживали потолок, стены были разукрашены изделиями из слоновой кости, на мозаичном полу, сделанном из разноцветных камней, лежали яркие ковры и шкуры животных, среди которых одна вещь привлекла особое внимание Тарзана — это была кожа загорелого человека вместе с его головой.

На стенах были развешаны картины, большей частью выполненные безвкусно и грубо, тут находился и обычный ряд голов животных и людей. В одном конце комнаты между двух золотых колонн сидел привязанный золотой цепью лев.

Это был громадный зверь. Клок белых волос виднелся у него на загривке, как раз посредине черной гривы. С того момента как Тарзан появился в комнате, лев не спускал с него своего недоброжелательного взгляда. Стоило Эроту выйти и закрыть за собой дверь, как лев с ревом вскочил на ноги и прыгнул на человека-обезьяну. Цепи остановили его, и он, рыча, грохнулся на пол.

— Белтар не любит тебя, — сказала Немона, сидевшая неподвижно, пока лев не прыгнул. Она заметила, что Тарзан даже не пошевелился и ни одним жестом не показал, что он слышит или видит льва. Это ей понравилось.

— Он просто показывает отношение всей Катны ко мне, — ответил Тарзан.

— Это неправда, — возразила Немона.

— Неправда?

— Ты мне нравишься. — Голос Немоны стал тихим и ласковым. — Ты бросил вызов мне сегодня перед моим народом на стадионе, но я не убила тебя. Ты думаешь, я разрешила бы тебе жить, если бы ты мне не нравился? Ты не стал на колени передо мной. Ни одного человека, который когда-либо отказывался сделать это, теперь нет в живых. Я никогда не видела такого человека, как ты. Я тебя не понимаю, я начинаю думать, что я не понимаю себя. Леопард не превратится в овцу за несколько часов, но мне кажется, что я сама сильно переменилась с тех пор, как я увидела тебя, но не потому, что ты мне нравишься. Вокруг тебя существует какая-то тайна, которую я не могу постичь. Ты пробудил мое любопытство.

— А когда оно будет удовлетворено, возможно, ты убьешь меня? — спросил Тарзан с легкой улыбкой.

— Возможно, — ответила Немона смеясь. — Подойди сюда и сядь рядом со мной. Я хочу поговорить с тобой, я хочу больше знать о тебе.

— Я вижу, что ты многого не знаешь, — в тон ей сказал Тарзан, подходя к дивану и присаживаясь. Белтар заревел и натянул цепи.

— В своей стране ты не раб, — сказала Немона, — но я не хочу спрашивать об этом, каждый твой жест подтверждает это. Может быть, ты король?

Тарзан отрицательно покачал головой.

— Я — Тарзан, — сказал он с таким видом, словно этим объяснялось все, что возвышало его над королями.

— Ты — человек-лев? Ты должен им быть, — настаивала Немона.

— Это не может сделать меня ни хуже, ни лучше, поэтому я отношусь к таким понятиям равнодушно. Ты можешь сделать Эрота королем, но ведь он по-прежнему останется Эротом.

Внезапно тень недовольства пробежала по лицу Немоны.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она с нотками раздражения в голосе.

— Лишь только то, что титул еще не делает человека благородным. Ты можешь шакала назвать львом, но он останется шакалом.

— Разве ты не знаешь, что говорят люди? Будто я очень люблю Эрота, — настойчиво спрашивала королева. — Или ты испытываешь мое терпение?

Тарзан пожал плечами, бросив небрежно:

— У тебя отвратительный вкус. Немона резко изменила позу и села прямо. Ее глаза сверкали, как раскаленные угли.

— Я прикажу убить тебя! — закричала она. Тарзан молчал. Он только смотрел ей прямо в глаза. Она не могла понять, насмехается ли он над ней или нет. Наконец она снова откинулась на подушки с покорным видом.

— Какая от этого польза? — спросила она себя. — Так или иначе ты не позволишь мне испытать удовольствие, даже если я тебя убью. С этого момента я уже привыкла к оскорблениям.

— Ты просто не привыкла выслушивать правду. Все тебя боятся. А причина твоего интереса ко мне заключается в том, что я тебя не боюсь. Ты поступишь благоразумно, если в будущем будешь выслушивать правду.

— Например?

— Я не собираюсь делать неблагодарную работу по восстановлению королевского достоинства, — смеясь заверил ее Тарзан.

— Не будем ссориться. Немона прощает тебя.

— Я не ссорюсь, — заметил Тарзан, — ссорятся только слабые и больные.

— Теперь ответь мне на такой вопрос. Ты — человек-лев в своей стране или нет?

— Я занимаю высокое положение, в вашем понимании я — благородный, — ответил человек-обезьяна, — но скажу тебе, что значит это совсем немного. Я имею благородный титул не за мои заслуги, а по рождению, многие поколения моей семьи были благородными.

— А! — воскликнула Немона. — Именно так я и думала: ты — человек-лев!

— Ну и что из этого следует? — спросил Тарзан.

— Это упрощает дело, — заметила она, не вдаваясь в объяснения. Тарзану был непонятен смысл ее слов, но он и не стремился к его разгадке.

Немона протянула свою нежную, теплую, слегка вздрагивающую руку и положила ее на руку Тарзана.

— Я хочу дать тебе свободу, — сказала она, — но только при одном условии.

— Каково же оно? — поинтересовался человек-обезьяна.

— Ты останешься здесь, ты не уйдешь из Онтара и не оставишь меня.

Тарзан молчал. Он не мог обещать, поэтому предпочитал хранить молчание. Остаться здесь было очень легко, особенно если сама Немона предлагала ему это. Она обожала его, казалось, от нее исходит какая-то волна, таинственная, гипнотическая, но Тарзан твердо решил не давать никаких обещаний.

— Я дам тебе титул благородного человека Катны, — шептала она. Немона сидела прямо, вплотную приблизившись к Тарзану. Он чувствовал теплоту ее тела, тончайший аромат каких-то экзотических цветов щекотал его ноздри, ее пальцы до боли сжали его руку.

— Я прикажу, чтобы тебе сделали золотой шлем и кольчугу из слоновой кости. Они будут самыми красивыми в Катне. Я дам тебе пятьдесят, нет, сто львов. Ты станешь самым богатым, самым влиятельным аристократом при моем дворе.

Хозяин джунглей понемногу начал поддаваться ее влиянию, он явно слабел под взглядом ее лучистых глаз.

— Я не хочу таких привилегий, — сказал он. Нежная рука обвила его шею, таинственным мерцанием осветились глаза Немоны, королевы Катны.

— Тарзан! — страстно шептали ее губы. Внезапно в дальнем конце комнаты отворилась дверь и в помещение вошла негритянка. Она была очень высока и стара, годы сильно пригнули ее к земле, ее взлохмаченные волосы были белые и редкие. На тонких высохших губах играла злобная улыбка, открывая при этом беззубые десны. Она стояла в дверном проеме, опершись на клюку, и трясла головой, старая парализованная ведьма.

При виде ее Немона выпрямилась и оглянулась вокруг. Нежное выражение, преобразившее ее лицо, было мгновенно сметено волной ярости, немой, но не менее ужасной.

Старая ведьма тяжело передвигалась по мозаичному полу со своей клюкой, не переставая трясти головой, словно комическая уродливая кукла. Ее губы по-прежнему были искажены, и теперь Тарзан понял, что это была не улыбка, а отвратительная гримаса.

— Уходи! — злобно сказала она. — Уходи! Уходи! Уходи!

Немона резко вскочила на ноги и повернулась к ведьме.

— Мдуза! — закричала королева. — Я убью тебя! Я разорву тебя на части! Убирайся отсюда!

Но старуха только стучала своей палкой и каркала:

— Уходи! Уходи! Уходи!

Немона медленно приблизилась к ней. Словно влекомая невидимой и неодолимой силой, королева пересекла помещение, а старая ведьма отступила в сторону, и Немона, пройдя через дверной проем, скрылась в темноте коридора за дверью. Старуха взглянула на Тарзана и злобно бормоча последовала за Немоной. Бесшумно закрылась за ними дверь.

Тарзан поднялся с дивана и направился к двери, за которой скрылись Немона и старая ведьма. Но тут до него донесся звук открываемой двери и шаги человека. Оглянувшись, он увидел офицера того, что представил его Немоне.

— Ты можешь вернуться в апартаменты Джемнона, — объявил офицер.

Тарзан встряхнулся, подобно могучему льву. Ладонью он провел по глазам, словно желая сбросить чьи-то чары, затем глубоко вздохнул и направился к выходу. Трудно сказать, почему вздыхал Тарзан. Был ли это вздох облегчения или, напротив, сожаления?..

ГЛАВА XI

Тарзан стоял в комнате Джемнона около окна и задумчиво рассматривал зеленые лужайки во дворе, когда вошел хозяин квартиры.

— Очень рад снова видеть тебя здесь, — сказал благородный воин Катны.

— И, возможно, удивлен, — предположил хозяин джунглей.

— Я не удивился бы, если бы ты вообще не вернулся, — ответил Джемнон. — Как она тебя принимала? А Эрот? Думаю, что он был очень рад видеть тебя у королевы?

Тарзан улыбнулся.

— Он не преминул появиться там, но не задержался надолго, так как королева выпроводила его немедленно прочь.

— И ты был наедине с ней весь вечер? — Джемнон недоверчиво посмотрел на него.

— Белтар и я, — поправил его Тарзан. — Белтар любит меня, кажется, не больше, чем Эрот.

— Да, Белтар всегда там, где королева — она держит его на цепи возле себя. Но не обижайся, что он тебя не любит. Белтар никого не любит. Вернее, не любит никого живого, потому что обожает мертвых мужчин. Белтар — лев-людоед. А как вела себя Немона?

— Она была великолепна! И это несмотря на то, что я оскорбил ее королевское достоинство.

— А что ты опять натворил? — спросил Джемнон.

— Я продолжал стоять, когда нужно было опуститься на колени.

— Но я же предупреждал тебя, что нужно стать на колени.

— Так поступил благородный, стоявший у двери.

— А ты разве забыл?

— Нет.

— Ты отказался? И она тебя не убила! Невероятно!

— Это правда. Кроме того, она обещала наградить меня титулом благородного и подарить сто львов. Джемнон покачал головой.

— Чем ты очаровал Немону, что она так сильно изменила своим привычкам?

— Ничем, ведь я сам поддался ее чарующей силе. Я говорю тебе об этих вещах, потому что не понимаю их. Ты мой единственный друг и близкий человек в Катне. Я обращаюсь к тебе с просьбой объяснить эти таинственные вещи, которые произошли со мной прошлой ночью во время визита к королеве. Сомневаюсь в том, что когда-нибудь я или кто-то другой сможет понять эту женщину до конца. Она может быть нежной и жестокой, слабой и сильной в течение нескольких секунд. В один момент она может быть властелином, в следующий — покорным вассалом раба.

— Ага! — воскликнул Джемнон. — Ты видел Мдузу! Уверен, она обошлась с тобой не очень сердечно.

— Нет, — сказал Тарзан. — На меня она почти не обращала внимания. Она только приказала Немоне уйти из комнаты, и та подчинилась. Самое интересное во всем этом, что, хотя королева не хотела уходить и была очень рассержена, она покорно повиновалась старой черной женщине.

— Вокруг Мдузы ходит много легенд, — сказал Джемнон, — но одна из них повторяется чаще, чем другие, хотя ее рассказывают шепотом и только в кругу очень близких людей. Вот вкратце эта история.

Мдуза была рабыней в королевской семье еще во времена, когда жил дедушка Немоны. Черная девочка-рабыня была на несколько лет старше королевского наследника, отца Немоны. Старые люди помнят, что молодая негритянка была очень красивой. Так вот, говорят, что Немона — ее дочь.

Год спустя после рождения Немоны — а это случилось на десятый год царствования ее отца — умерла королева при весьма загадочных обстоятельствах. Она была на сносях и, прежде чем угасла, родила сына. Его назвали Алекстар, и он жив до сих пор.

— Но почему же он не стал королем? — спросил Тарзан.

— Это очень длинная история, замешанная на тайнах, дворцовых интригах и убийствах, которые, скорее всего, плод фантазий и вымысла, правду же знают не более двух человек, которые живут во дворце. Возможно, эти истории знает и Немона, хотя я сомневаюсь.

Сразу после смерти королевы влияние Мдузы выросло и стало очевидным. Мдуза покровительствовала Томосу, занимавшему в то время незначительный пост при дворе. Ровно через год после смерти королевы умер и король. То, что он был отравлен, не вызывало сомнений и привело к тому, что во дворце едва не вспыхнул бунт благородных. Но Томосу удалось умиротворить их. Вдохновляемый Мдузой, он обвинил во всех грехах одну из рабынь, красоте которой Мдуза очень завидовала, и послал ее на смерть.

Десять лет Томос управлял государством в качестве регента сына короля, Алекстара. За это время ему удалось закрепить свои позиции во дворце и в совете. Алекстар был признан сумасшедшим и заключен в одну из келий храма, а Немона в возрасте двенадцати лет возведена на престол в качестве королевы Катны.

Эрот — творение рук Мдузы и Томоса, но его появление привело к непредвиденным последствиям, и ситуация была бы очень смешной, если бы не стала столь трагичной. Томос хочет жениться на Немоне, но Мдуза не разрешает этот брак, и, если другая версия легенды правильная, ее возражения очень обоснованны. По этой версии, Томос, а не старый король, является отцом Немоны. Мдуза хочет, чтобы Эрот женился на Немоне, но Эрот — не человек-лев, а королева не может нарушить давнюю традицию, согласно которой правитель обязан связывать себя семейными узами только с представителями аристократического класса жителей Катны.

Мдуза настаивает на этой женитьбе, потому что Эрот полностью в ее руках. Она прилагает немало усилий, чтобы погасить в Немоне интерес ко всякому другому мужчине. Вот почему она внезапно появилась у Немоны во время твоего визита к ней. Теперь тебе должно быть ясно, что Мдуза является твоим смертельным врагом, и я считаю своим долгом напомнить тебе, что все те, кто когда-либо стояли на пути старой ведьмы, умерли ужасной смертью. Берегись Мдузы, Томоса и Эрота, но, как твой друг, скажу тебе по секрету — берегись и Немоны… А теперь давай забудем о грубых и жестоких сторонах жизни Катны и пойдем прогуляемся. Обещаю тебе, что этим утром ты увидишь все великолепие города и его самых богатых жителей.

Джемнон вел Тарзана вдоль улиц, окаймленных рядами старых деревьев, между низких, выкрашенных в белый цвет и украшенных золотом особняков аристократов, которые можно было увидеть только через решетчатые окна в стенах, закрывающих от взоров посторонних уютные зеленые дворики. Они прошли уже почти целую милю по вымощенной каменными плитами улице.

Проходящие мимо благородные приветствовали Джемнона, некоторые раскланивались и с его компаньоном. Ремесленники, торговцы и рабы останавливались и глазели на загорелого гиганта, победившего самого сильного человека Катны.

Вскоре они подошли к высокой стене, которая отделяла эту часть города от другой. Через массивные ворота, которые сейчас были широко открыты и охранялись вооруженными воинами, можно было пройти в кварталы, заселенные богатыми ремесленниками и торговцами. Их дворы были не такими обширными, как у знати, а дома проще и меньше, но признаки богатства и изобилия виднелись повсюду.

Далее располагались кварталы более бедных людей, но и здесь царил порядок и чистота и не видно было даже малейших признаков бедности ни на лицах людей, ни на фасадах зданий. Здесь, как и в других районах города, они время от времени встречали прирученных львов, лениво бродивших или лежавших возле ворот у дома своего хозяина.

Внимание человека-обезьяны привлек лев, находящийся на небольшом расстоянии впереди. Зверь лежал на теле человека и пожирал его.

— Мне кажется, что улицы вашего города не совсем безопасны для пешеходов, — заметил изумленный этой сценой Тарзан, кивнув головой в сторону обедающего льва.

Джемнон рассмеялся.

— Заметь, что прохожие не кажутся слишком озабоченными, — ответил он, обращая внимание человека-обезьяны на людей, проходящих мимо льва и его жертвы, лишь слегка сворачивая в сторону, чтобы не столкнуться с ним. — Львы тоже должны есть.

— А много ли погибает горожан?

— Очень много. Человек, которого ты видишь, умер, и его труп выбросили на улицу для львов. Ты видишь, он раздет, а это значит, что он умер прежде, чем его получил лев. Когда человек умирает и нет никого, кто бы мог заплатить за его похоронный кортеж, его, если он не болел, выбрасывают на улицу, как в данном случае. Те, кто умирает от болезни, а также те, чьи родственники могут позволить себе похороны, находят свой последний приют в кратере Ксаратора, хотя многих попросту выкидывают львам на улицу. Мы в Катне очень заботимся о львах, и нет ничего предосудительного в том, что кого-то после смерти съест лев. Ты видишь, наш бог — это лев.

— Выходит, что львы питаются исключительно человеческой плотью? — спросил Тарзан.

— Нет. Мы охотимся на овец и слонов в Тенаре для того, чтобы обеспечить их пищей в случае, если испытываем нехватку в человеческом мясе. Львы должны быть всегда хорошо накормлены, чтобы не превратиться в людоедов.

— И поэтому они никогда не нападают на людей? — спросил Тарзан.

— Иногда это случается, но такого льва убивают. На улицах могут свободно появляться только старые, хорошо обученные животные. У нас в городе около пятисот львов, и все они, за исключением нескольких, содержатся в специальных загонах, принадлежащих их владельцам. Самые сильные львы, которые принимают участие в состязаниях и охоте, находятся в частных вольерах.

Только одна королева владеет тремя сотнями взрослых львов — это боевые львы, предназначенные для ведения войны. Некоторые львы королевы обучены для состязаний, некоторые — для охоты. Она очень любит охотиться, и теперь, после окончания сезона дождей, охотничьи львы Немоны появятся на поле.

— Где же вы берете столько львов? — поинтересовался человек-обезьяна.

— Мы разводим их сами, — объяснил Джемнон. — За городом расположена большая ферма, где мы держим самок. Она принадлежит Немоне, и каждый человек-лев, владеющий самками, платит определенную сумму за их содержание. Мы разводим множество львов, но каждый год многие из них погибают на охоте, во время набегов на Тенар и в войнах. Со львами мы охотимся на слонов, и в этой охоте многие из них гибнут. Много львов убивают также жители Атны, когда мы охотимся или совершаем набеги в Тенар. Некоторые просто убегают в джунгли. Большинство беглецов остаются на воле в нашей долине или в Тенаре, сюда же спускаются с гор дикие львы, которые отличаются особой жестокостью.

Беседуя, Джемнон и Тарзан приближались к центру города и наконец вышли на большую площадь, окруженную со всех сторон магазинами и лавками. На площади собралось множество людей. Все жители города — от благородных до рабов — смешались в одну гудящую толпу на этом обширном торжище. Рабы держали на привязи львов, приведенных сюда для продажи, в то время как их благородные владельцы рекламировали свой товар богатым покупателям.

По соседству с рынком львов располагались бараки для рабов, которых, в отличие от львов, мог купить каждый горожанин. Тут шел оживленный торг этим необычным товаром. Сейчас на помосте находился огромный черный галла. Тарзан и Джемнон остановились, чтобы посмотреть, кто купит этого великана. Раб был полностью обнажен, чтобы покупателям были видны все его недостатки. На лице его было написано полное равнодушие ко всему происходящему, но время от времени он бросал ядовитые взгляды на хозяина, который не переставал распространяться о добродетелях своего подопечного.

— Да, видно невооруженным глазом, что для бедняги это уже стало привычным делом, — отметил Тарзан.

— Не совсем так, — ответил Джемнон, — но это не новость для него. Его продавали много раз. Я хорошо его знаю, потому что когда-то и я владел им.

— Взгляните на него! — кричал продавец. — Взгляните на эти ручищи, на эти ноги, на спину! Он могуч, как слон, и притом не имеет ни одного изъяна. А какой послушный! Даже ребенок сможет управлять им.

— Этот раб такой упрямый, что не только ребенок, никто не сможет справиться с ним, — сообщил Джемнон на ухо человеку-обезьяне. — Поэтому и я избавился от него, потому его продают так часто.

— Кажется, здесь немало покупателей, которые очень заинтересованы в нем, — заметил Тарзан.

— Ты видишь вон того раба в красной тунике? — спросил Джемнон. — Он принадлежит Ксерстлу и теперь торгуется с хозяином этого парня, хотя знал этого раба, когда тот работал у меня.

— Тогда зачем же он его покупает? — спросил человек-обезьяна.

— Точно сказать тебе не могу, но раба можно использовать и с иной целью, а не только на работе. Ксерстла мало интересует репутация этого малого, так же как и то, будет ли он работать. Я думаю, что он покупает раба для скармливания львам, поскольку стоит он недорого.

В конце концов раб Ксерстла купил огромного галла, а Тарзан и Джемнон двинулись дальше, разглядывая товары, выставленные в витринах магазинов. Здесь было полное изобилие всякой всячины: одежда из кожи, изделия из дерева, слоновой кости, золота. В оружейных магазинах продавали кинжалы и мечи, копья, щиты, кольчуги, шлемы и боевые сандалии. В одном магазине продавалась женская одежда, в другом — пудра, душистая вода и ароматические снадобья. Рядом торговали драгоценными камнями и украшениями. В мясных магазинах лежало сушеное мясо и рыба, целые туши овец и коз. Подходы к этим магазинам были ограждены от нападения львов толстыми решетками.

Где бы ни появлялся Тарзан, везде он привлекал внимание. Небольшие группы людей всегда сопровождали его с того момента, как он ступил на рыночную площадь. Мальчишки и девчонки не сводили с него восхищенных глаз, а мужчины и женщины, присутствовавшие вчера на стадионе, только и говорили о том, как этот могучий чужеземец поднял Фобека над головой и швырнул на трибуны к зрителям.

— Давай уйдем отсюда, — предложил хозяин джунглей, — я не люблю толпы.

— Хорошо, но мы вернемся во дворец и посмотрим на королевских львов, — сказал Джемнон.

— Я предпочитаю смотреть на львов, а не на людей, — согласился Тарзан.

Боевые львы Катны содержались в крепком сарае, построенном на территории королевского дворца, но на значительном расстоянии от него. Это было массивное помещение, сложенное из огромных камней и выкрашенное в белый цвет. Каждый лев имел в нем отдельный загон. Двор с сараем были окружены высоченными каменными стенами, по гребню которых шли металлические штыри, изогнутые вовнутрь. Эти штыри, расставленные на небольшом расстоянии друг от друга, служили надежной преградой для львов. На площадках, расположенных за сараем, львы отдыхали и разминались. Неподалеку от сарая была сооружена большая арена, на которой группа надзирателей под контролем благородных готовила львов для состязаний и охоты.

Как только Тарзан вошел в сарай, знакомый запах немедленно ударил ему в ноздри.

— Белтар здесь, — сказал Тарзан, обращаясь к Джемнону.

— Возможно, но я не понимаю, как ты узнал об этом.

Они шли вдоль клеток, рассматривая их обитателей. У одной из них они на минуту задержались. В это мгновение в соседней клетке яростно сверкнули глаза Белтара — огромный хищник прыгнул на стенку клетки, стараясь схватить своими ужасными когтями человека-обезьяну. Громоподобный рык потряс каменное строение.

Через несколько секунд сюда прибежали надзиратели, уверенные, что произошло нечто необыкновенное. Но Джемнон заверил их, что это всего лишь Белтар показывает свой свирепый нрав.

— Это ужасный зверь, к тому же он убийца людей, — заметил Джемнон, когда служители удалились, — но Немона не желает его умерщвлять. Обычно его оставляют как бы случайно на арене с тем человеком, который заслужил немилость Немоны, а она получает удовольствие, глядя, какие муки испытывает жертва Белтара. Ранее это был ее любимый охотничий лев, но в последнее время он убил четырех человек и едва не убежал. Он сожрал троих надзирателей, которые рискнули выйти на арену вместе с ним, и, я уверен, еще не один из служителей поплатится жизнью, пока сама судьба не избавит нас от этого чудовища. Немона, кажется, верит, что ее жизнь каким-то образом связана мистической, сверхъестественной силой с жизнью Белтара и что если умрет один из них, то умрет и другой. Поэтому бесполезно, да и неразумно предлагать Немоне уничтожить этого зверя. К тому же он так рьяно ненавидит тебя.

— Я и ранее встречал львов, которые не любили меня, — сказал Тарзан.

— Однако мне не хотелось бы, чтобы ты, мой друг, когда-нибудь оказался с Белтаром лицом к лицу.

ГЛАВА XII

Как только Тарзан и Джемнон отошли на несколько шагов от клетки Белтара к выходу, к ним подошел раб.

— Королева Немона, — сказал он, обращаясь к Тарзану, — желает немедленно тебя видеть. Ты должен идти в зал Слоновой Кости, а благородный Джемнон будет ждать в приемной. Таков приказ королевы Немоны.

— Почему именно сейчас? Интересно, — размышлял вслух Тарзан, когда они, миновав несколько лужаек, приблизились ко дворцу.

— Никто никогда не знает, почему его вызывают на аудиенцию к королеве, пока не придет во дворец, — заметил Джемнон. — Каждый может неожиданно для себя или возвыситься, или услышать смертный приговор. Немона очень капризная и непостоянная женщина. Ее постоянно одолевает скука, и она все время ищет развлечений. Зачастую она находит такие странные способы избежать скуки, что невольно заставляет каждого восхищаться ими.

Когда Тарзан заявил о своем приходе, он немедленно был допущен в зал Слоновой Кости. Рядом с Немоной, как и в прошлую ночь, стоял Эрот. Королева приветственно улыбалась Тарзану, Эрот же, напротив, злобно хмурился, даже не пытаясь скрыть свою ненависть.

— Сегодня мы развлекаемся, — объяснила Немона, — потому вызвали тебя и Джемнона, чтобы вы повеселились вместе с нами. День или два назад наши воины совершили набег на Тенар и взяли в плен одного аристократа Атны. Мы собираемся позаниматься спортом с ним сегодня.

Тарзан кивнул. Он не понимал, что значат ее слова, потому что они не вызвали в нем интереса. Его голова была переполнена мыслями о Мдузе и прошлой ночи. Он пытался понять, о чем думает эта красивая и загадочная женщина.

Немона повернулась к Эроту.

— Иди и скажи им, что мы готовы, — приказала она. — И выясни, все ли готово для нас.

Эрот направился к выходу, все еще хмурясь.

— И не слишком торопись, — бросила ему вдогонку Немона, — мы не горим желанием увидеть это представление. Пусть они делают все без спешки. Заодно проследи, чтобы все было в порядке.

— Я выполню все, чего хочет моя королева, — ответил Эрот.

Когда дверь за ним закрылась, Немона пригласила Тарзана сесть на диван.

— Боюсь, что Эрот не любит тебя, — сказала она улыбаясь. — Он страшно злится, что ты не становишься на колени передо мной и что я не заставляю тебя делать это. Я сама не понимаю, почему я не делаю этого, хотя догадываюсь почему. А ты еще не догадался?

— Тут могут быть две причины, и обе достаточно веские, — ответил человек-обезьяна.

— Каковы же они? Мне очень интересно послушать твое объяснение.

— Это уважение обычаев чужеземца и вежливость и радушие по отношению к гостю, — объяснил Тарзан. Лишь минуту размышляла Немона.

— Да, — сказала она, — каждая из них весьма веская причина, но ни одна не соответствует традициям двора Немоны. Практически они обе составляют только одну причину. Но разве нет другой?

— Пожалуй, есть еще одна очень важная причина. Дело в том, что ты просто не можешь заставить меня стать на колени.

В глазах королевы сверкнуло пламя: это был не тот ответ, которого она ожидала. Тарзан смотрел ей в глаза, и в них она читала насмешку.

— О, почему я терплю все это? — воскликнула она. — Почему? Почему ты не хочешь уступить мне даже наполовину? Почему ты так груб со мной, Тарзан?

— Я хочу быть очень добрым, Немона, но не ущемляя своего достоинства. Однако не потому я не становлюсь на колени перед тобой.

— Почему же?

— Потому, что я хочу тебе понравиться. Ведь ты будешь презирать меня, если я начну раболепствовать перед тобой.

— Возможно, ты и прав, — согласилась она с задумчивым видом. — Все преклоняются передо мной, до тех пор пока мне это не надоедает, однако я начинаю злиться, когда они не раболепствуют. Почему это происходит?

— Ты ведь обидишься, если я скажу тебе почему, — предупредил человек-обезьяна.

— За последние два дня я привыкла к оскорблениям. Поэтому говори.

— Ты начинаешь злиться, когда они не преклоняются перед тобой, потому что ты не уверена в себе. Тебе нужно их подобострастие для того, чтобы ты могла постоянно твердить про себя — ты королева Катны.

— Кто сказал, что я не королева Катны? — резко спросила она, мгновенно перейдя к обороне. — Кто так говорит, очень быстро может убедиться в том, что у меня достаточно могущества, чтобы продлить жизнь или приговорить к смерти. Если я захочу, я убью тебя в одно мгновенье.

— Я не сказал, что ты не королева Катны, я только заметил, что твои манеры часто выдают твои сомнения. Королева должна быть настолько уверена в себе, чтобы всегда позволить себе быть доброй и милосердной.

Несколько секунд Немона сидела молча, видимо размышляя над тем, что сказал ей Тарзан.

— Они не поймут, — наконец промолвила она, — если я буду доброй и милосердной, они подумают, что я слаба, и будут пользоваться этим, они убьют тебя. Ты ведь не знаешь их. Но ты совершенно другой человек, и я могу быть доброй и милосердной к тебе. Ты никогда не должен использовать мою доброту в своих целях, ты ведь правильно понимаешь ее. Ах, Тарзан! Пообещай мне, что ты останешься в Катне. И тогда ты получишь от Немоны все, что захочешь. Я построю тебе королевский дворец. Я буду очень доброй к тебе, мы… ты… будешь счастлив здесь, в Катне.

Человек-обезьяна покачал головой:

— Тарзан может быть счастлив только в джунглях. Немона прислонилась к нему и с силой обняла его за плечи.

— Я сделаю тебя счастливым здесь, — страстно прошептала она. — Ты не знаешь Немоны. Но подожди! Придет время, и ты сам захочешь остаться здесь — для меня!

— Эрот, Мдуза и Томос думают иначе, — напомнил ей Тарзан.

— Я ненавижу их! — воскликнула Немона. — Если они вмешаются и на этот раз, я убью их всех, они не должны отнимать у меня счастье. Но не говори больше о Мдузе, никогда не произноси ее имени. А что касается Эрота, — она щелкнула пальцами, — я раздавлю этого червяка своей сандалией, и никто даже не вспомнит о его существовании. Я уже устала от него — это глупый, самовлюбленный дурак, но все же он лучше, чем ничего.

В этот момент открылась дверь и в комнату бесцеремонно вошел Эрот. Он опустился на колени, но это было просто жестом, а не проявлением вежливости.

Немона вспыхнула и зло посмотрела на него.

— Прежде чем войти к нам, — сказала она холодно, — позаботься о том, чтобы о тебе должным образом доложили, а затем мы скажем, примем тебя или нет.

— Но, ваше величество, — запротестовал Эрот, — разве раньше вам докладывали обо мне…

— Ты приобрел плохие манеры, — прервала она его словоизлияния, — их нужно исправить. Представление готово?

— Все готово, ваше величество, — отвечал упавший духом Эрот.

— Тогда пошли, — скомандовала Немона, жестом приглашая Тарзана за собой.

В прихожей стоял Джемнон, и королева приказала ему сопровождать их. Сопровождаемая вооруженным отрядом дворцовой стражи, группа из трех человек во главе с королевой прошла через несколько коридоров и залов, а затем по лестнице поднялась на второй этаж. Здесь их провели на балкон, с которого открывался вид на один из внутренних двориков. Окна первого этажа были закрыты массивной железной решеткой, а края парапета, за которым разместилась королева со своими приближенными, были утыканы металлическими прутьями, что придавало маленькому дворику вид миниатюрной арены для поединков диких зверей.

Тарзан сверху рассматривал эту арену, пытаясь угадать характер ожидаемого развлечения. Вдруг на другой стороне двора широко распахнулась дверь, и из нее, жмурясь от яркого солнца и оглядываясь вокруг, вышел молодой лев. Взглянув вверх, он угрожающе рявкнул.

— Из него получится хороший лев, — заметила Немона. — Он с самого детства отличается злобным нравом.

— А что он здесь делает? — спросил Тарзан. — Или, вернее, что собирается делать?

— Он собирается развлечь нас, — ответила Немона. — Через несколько минут на эту арену будет выведен один из врагов Катны — житель Атны, которого взяли в плен в Тенаре наши воины.

— И если он убьет льва, ты подаришь ему свободу? — спросил Тарзан.

Немона рассмеялась.

— Я обещаю, что сделаю это, но он не убьет льва.

— Он должен убить его, — уверенно сказал Тарзан. — Мужчины и раньше убивали таких хищников.

— Голыми руками? — спросила Немона.

— Ты хочешь сказать, что человек будет безоружен? — недоверчиво спросил человек-обезьяна.

— Почему, конечно, нет, — воскликнула Немона. — Для того чтобы убить или ранить прекрасного молодого льва, его просто не пустят сюда.

— Выходит, у него нет никаких шансов на победу! Это не спорт, это преднамеренное убийство!

— Может быть, ты хочешь спуститься вниз и защитить его? — злобно прошипел Эрот. — Королева даст свободу этому малому, если он найдет смельчака, который убьет льва. Такая у нас традиция.

— Да, это традиция, но еще не было ни одного случая с тех пор, как я стала королевой, чтобы она соблюдалась, — сказала Немона. — Действительно, это закон арены, но едва ли мне удастся увидеть добровольца, который рискнет пойти на такое дело.

Лев неторопливо пересек арену и остановился прямо под балконом, глядя на королеву и ее окружение. Это был прекрасный зверь, молодой, но уже достигший размеров взрослого льва.

— Он будет трудным орешком, — заметил Джемнон, глядя на льва.

— Да он уже такой, — присоединилась к нему королева. — Я хотела сделать из него льва для состязаний, но, после того как он растерзал двух тренеров, я решила подготовить из него охотничьего льва для большой охоты… А вот и наш враг, — она показала рукой на человека, который появился на арене. Это был прекрасный молодой воин.

Тарзан взглянул на рослую фигуру в кольчуге из слоновой кости, стоящую на противоположной стороне маленькой арены в ожидании своей судьбы. Лев медленно повернул голову в направлении жертвы, которой он пока еще не видел. И в то же мгновение Тарзан, ухватившись за рукоятку меча Эрота, выхватил оружие из ножен и, вспрыгнув на парапет, ринулся на льва.

Все это было совершено настолько стремительно и бесшумно, что явилось полной неожиданностью для всех. Джемнон вскрикнул от удивления, Эрот с облегчением, зато Немона закричала от ужаса и тревоги. Перегнувшись через парапет, королева увидела льва, стремящегося разорвать человека, который прижал его к каменному полу арены, или хотя бы вырваться из-под него. Яростный рев разъяренного хищника перекатывался в небольшой узкой яме и сливался с ревом человека-зверя, сидящего у него на спине. Могучая загорелая рука обхватила шею хищника, ноги сжимали его бока, а острое жало меча Эрота застыло в ожидании подходящего момента, чтобы пронзить сердце людоеда. Воин Атны спешил на помощь.

— Великий Тоос, помоги ему! — воскликнула Немона. — Если лев убьет его, я сама разорву этого зверя на части. Он не должен убить его! Эрот, спустись вниз и помоги ему! Джемнон! Помоги!

Джемнон не ждал приказа королевы. Вспрыгнув на парапет, он зацепился за прутья и упал на арену. Эрот отвернулся и сказал сквозь зубы:

— Позвольте ему самому, ваше сиятельство, побеспокоиться за себя.

Немона решительно повернулась к воину, стоявшему позади нее. Она побелела от страха за Тарзана и от ярости и презрения к Эроту.

— Брось его в яму! — закричала она, показывая на фаворита, но Эрот не стал ждать, пока его швырнут вниз. В один миг он последовал за Джемноном на каменную арену, где шло жестокое сражение.

Вмешательство Эрота и помощь Джемнона и воина Атны оказались напрасными, так как меч уже вонзился в тело хищника. После трех ударов лев свалился на белые камни, и его голос навсегда затих.

Затем Тарзан встал на ноги и выпрямился.

На несколько мгновений мужчины, стоявшие вокруг него, королева Немона, перегнувшаяся через парапет наверху, весь Золотой Город — все были поражены необыкновенным зрелищем. Наступив одной ногой на труп льва, человек-обезьяна запрокинул голову, и к небесам, из самого сердца дворца королевы Немоны, вознесся победный клич дикого зверя, совершившего убийство.

Джемнон и Эрот задрожали от страха, а Немона в ужасе отпрянула назад, только один воин Атны стоял не шелохнувшись: он слышал этот дикий крик ранее — это был Валтор. Спустя минуту к нему повернулся Тарзан. Теперь это вновь был прежний, добродушный Тарзан. Он протянул руки и положил их на плечи Валтора.

— Мы встретились снова, мой друг, — сказал он.

— И снова ты спас мне жизнь! — горячо воскликнул благородный воин Атны.

Двое мужчин разговаривали очень тихо, так что их слова не долетали до ушей Немоны и тех, кто находился на балконе. Эрот, опасавшийся, что лев не умер, убежал к дальнему краю арены, где спрятался за колонну. То, что их слова услышал Джемнон, не беспокоило Тарзана, который теперь полностью доверял молодому аристократу Катны.

— Они не должны знать, что мы знакомы, — говорил Тарзан шепотом Валтору, — придворные только и ищут предлог, чтобы убить меня, по крайней мере, некоторые из них. Но что касается тебя, то теперь тебе ничто не грозит.

А тем временем Немона отдавала быстрые распоряжения своему окружению:

— Спускайтесь вниз, выведите Тарзана и Джемнона с арены и пошлите их ко мне. Эрот пусть идет в свои апартаменты и ждет моего приказа, я не хочу его видеть. Воина Атны отведите в камеру, потом я решу, каким способом лишить его жизни.

Она выкрикивала приказания повелительным тоном, тоном человека, который привык к абсолютной власти и беспрекословному подчинению. Ее голос услышали мужчины, находившиеся на арене. В сердце Эрота прокрался противный холодок, и этот напыщенный фаворит задрожал от страха. Он видел, что его влияние на королеву улетучивается, и вспомнил рассказы о судьбе других низверженных фаворитов Немоны. В коварном мозгу Эрота рождались бесчисленные планы, единственной целью которых было возвращение утраченного им места в сердце королевы. Но для этого надо было устранить его нового соперника, этого чужеземца, и лучшими помощниками в этом деле могли бы стать Мдуза и Томос.

Тарзан слушал приказы королевы с удивлением и негодованием. Сделав круг по арене, он остановился и взглянул вверх, прямо в глаза Немоны.

— Этот человек свободен — ты дала слово, — напомнил ей Тарзан. — Если его поведут в камеру, я пойду вместе с ним, потому что я сказал ему, что ты предоставляешь ему свободу.

— Поступай с ним, как считаешь нужным, — ответила Немона, — он твой. Но только вернись ко мне, Тарзан. Я думала, что ты погибнешь, и очень испугалась.

По-разному восприняли эти слова Джемнон и Эрот. Одно было очевидно: надвигались крупные дворцовые перемены в Катне. Но если Джемнон был рад этому, то Эрот, напротив, чувствовал, что его власти и влиянию пришел конец. При этом оба они были крайне удивлены свершающимся на их глазах открытием новой Немоны. Никто и никогда не видел, что она, решая серьезные вопросы, может прислушиваться к кому-то, кроме Мдузы.

Тарзан, сопровождаемый Джемноном и Валтором, вернулся на балкон, где их поджидали Немона и ее окружение. Несколько минут назад, тревожась за судьбу Тарзана, она, сама того не ведая и не желая, приоткрыла окружающим свою женскую натуру. Но теперь Немона снова стала королевой. Она надменно смотрела на Валтора, хотя и не без интереса.

— Как тебя зовут, атнеанин? — грозно спросила королева.

— Валтор, — ответил юноша и добавил: — из дома Ксантуса.

— Мы знаем этот дом, — заметила Немона, — его хозяин является советником короля. Это наиболее благородный дом, он близок к королевской линии и по крови, и по могуществу.

— Мой отец возглавляет дом Ксантуса, — сказал Валтор.

— Твоя голова послужила бы достойным трофеем для украшения наших стен, — вздохнула Немона, — но мы дали обещание отпустить тебя на свободу.

— Моя голова могла бы быть удостоена места среди трофеев вашего величества, — ответил Валтор, и легкая улыбка тронула его губы, — но она подождет более благоприятного случая.

— Мы также будем ждать с большим нетерпением этого момента, — присоединилась к нему Немона, — но пока что мы предоставим тебе эскорт, который будет сопровождать тебя до Атны. Будем надеяться, что в следующий раз ты снова попадешься нам в руки. Готовься вернуться домой завтра утром.

— Спасибо, ваше величество, — ответил Валтор, — я буду готов к этому времени, но, когда я уйду, я унесу с собой и сохраню на всю жизнь воспоминания о милосердной и прекрасной королеве Катны.

— Наш благородный Джемнон будет твоим хозяином до утра, — провозгласила Немона. — Возьми его в свои апартаменты, Джемнон. Пусть каждому будет известно, что этот юноша — гость Немоны и никто не имеет права оскорбить или унизить его.

Тарзан уже было собрался составить компанию Джемнону и Валтору, но Немона остановила его.

— Ты пойдешь со мной, — приказала она. — Я хочу поговорить с тобой.

Когда они снова шли по длинным коридорам, королева не старалась опередить его, как того требовал придворный этикет, а медленно шла рядом с ним, заглядывая в лицо.

— Я очень испугалась, Тарзан, — призналась она. — Такое редко случается с Немоной, особенно если опасности подвергается кто-то другой, но, когда я увидела, как ты прыгнул на арену и схватился со львом, сердце мое остановилось. Зачем ты сделал это, Тарзан?

— Мне было мерзко на все это смотреть.

— Что ты имеешь в виду?

— Трусость властителей, которые позволяют загонять на арену безоружного и совершенно беспомощного человека, чтобы сражаться со львом, — чистосердечно объяснил Тарзан.

Лицо Немоны побагровело.

— Ты же знаешь, что это сделала я, — сказала она холодно.

— Конечно, я знаю это, — ответил человек-обезьяна, — поэтому это выглядит еще более нелепо.

— На что ты намекаешь? — взорвалась Немона снова. — Ты что, хочешь вывести меня из терпения? Если бы ты знал меня лучше, ты бы понял, что так говорить небезопасно даже для тебя, хотя я уже и унизилась перед тобой.

— Я нисколько не испытываю твоего терпения, — спокойно ответил Тарзан, — поскольку это меня и не касается. Я просто поражен тем, что такая прекрасная женщина может быть в то же время такой безжалостной. Будь у тебя больше человечности, Немона, ты была бы совершенно неотразимой.

С лица королевы медленно сошла краска, а из глаз исчез гнев. Она шла молча, размышляя над словами своего спутника, и, когда они подошли к приемной, через которую лежал путь в ее кабинет, она остановилась у порога и ласково положила руку на руку мужчины, остановившегося рядом с ней.

— Ты очень смелый, — сказала королева. — Только храбрый человек может выйти на арену и сразиться со львом, чтобы спасти незнакомца, но только храбрейший из храбрых может позволить себе говорить с Немоной в таком тоне, в каком разговаривал ты, потому что смерть от клыков льва может показаться Божьим даром по сравнению с той смертью, которую может подарить оскорбленная Немона. Возможно, ты знал, что я прощу тебя. О, Тарзан, какой магической силой обладаешь ты, что она позволяет тебе побеждать меня!

Затем она взяла его за руку и повела в свои апартаменты.

— Здесь, наедине, ты научишь Немону, как стать более человечной!

Когда дверь открылась, в глазах королевы Катны появилось новое сияние, намного мягче и нежнее, чем когда-либо ранее видели эти хоромы, а затем оно исчезло, и на смену ему пришел холодный стальной блеск ее глаз, в котором проступала горечь и ненависть. Прямо перед ними в центре комнаты стояла Мдуза.

Она стояла, согнувшаяся и ужасная, покачивая головой и постукивая клюкой о полированные камни пола. Мдуза не произнесла ни одного слова, но ее зловещий взгляд был красноречивее слов. Словно оказавшись во власти неведомой силы, которой не в силах противостоять, Немона медленно двигалась к старой ведьме, оставив Тарзана за порогом. Тихо закрылась дверь. Затем раздались слабые звуки клюки, постукивающей о разноцветные плиты мозаичного пола.

ГЛАВА XIII

Огромный лев, двигавшийся с юга континента, пересек границу Каффы. Если бы он шел по тропе, то его следы были бы смыты ураганом, которым завершился сезон дождей, но он упрямо шел вперед, не разбирая дороги, уверенный и гордый.

Почему он оказался здесь? Какая нужда заставила его, в отличие от обычаев и привычек его собратьев, совершить это долгое и утомительное путешествие? Куда он направлялся? Что или кого он искал? Только он, лев Нума, царь зверей, знал это.

В своих апартаментах во дворце Эрот нервно шагал по гладким каменным плитам, злой от собственного бессилия. Развалясь на скамье, широко раскинув ноги и глубоко задумавшись, сидел Ксерстл. Оба, каждый по-своему, тяжело переживали свое нынешнее положение. Кроме того, они были очень напуганы. Если Эрот действительно потерял благосклонность королевы, вместе с ним будет выброшен из дворца и Ксерстл — в этом не было никаких сомнений.

— Но хоть что-нибудь ты можешь сделать? — настаивал Ксерстл.

— Я не видел ни Томоса, ни Мдузы, — слабо отвечал Эрот, — а они-то как раз и обещали помочь. Это так же важно для них, как и для меня. Немона сходит с ума по этому чужеземцу. Даже Мдуза, которая прекрасно знает всю ее жизнь, никогда не наблюдала в ней такой всепоглощающей страсти. Даже она чувствует, что теряет власть над королевой из-за ее слепой привязанности к этому обнаженному варвару.

Никто не знает Немону так, как Мдуза, и я скажу тебе, Ксерстл, старая ведьма напугана тоже. Немона ненавидит ее, и, если эта карга попытается помешать этой страсти, ее гнев переполнит чашу терпения и сметет страх, который королева испытывает перед Мдузой. И тогда Немона убьет ее. Вот чего боится Мдуза. Но ты не можешь себе представить, как перепуган старый Томос! Без Мдузы он погибнет, ведь Немона терпит его только потому, что этого требует Мдуза.

— Но должен же быть какой-то выход, — снова настаивал Ксерстл.

— У нас нет никакого выхода, пока этот малый, Тарзан, в состоянии повелевать сердцем Немоны, — ответил Эрот. — Вот почему он даже не становится на колени перед ней и разговаривает так, как будто перед ним грязная девушка-рабыня. Клянусь гривой Тооса, что, если он ударит ее, это ей понравится.

— И все же у нас есть выход! — воскликнул Ксерстл. — Слушай! — прошептал он и начал излагать детали своего плана. Эрот слушал своего друга с выражением крайней заинтересованности. Из спальни Ксерстла вышла молодая рабыня, пересекла помещение, где беседовали мужчины, и скрылась в коридоре. Эрот и Ксерстл были так увлечены разговором, что даже не заметили, откуда она вышла и куда ушла.

В этот вечер Джемнон и Тарзан, сидя в своих апартаментах, наслаждались ужином, в то время как Валтор улегся спать, попросив не беспокоить его до утра.

— Если ты действительно сместил Эрота, то многое во дворце изменится, — объяснил Джемнон. — Они будут вилять хвостом перед тобой, окружат тебя вниманием, но в то же время будут ждать первой промашки с твоей стороны.

— Они ее никогда не дождутся, — угрюмо произнес человек-обезьяна.

— Почему? Немона сходит с ума по тебе. И она сделает для тебя все, абсолютно все. Вот почему, мой друг, ты можешь править Катной, если захочешь.

— Но я этого не сделаю, — ответил Тарзан. — Немона может сходить с ума, но не я. Но, даже если это случится, я не буду настолько глупым, чтобы занять место, принадлежавшее когда-то Эроту. И вообще, мне неприятно говорить об этом.

— Ладно, — согласился Джемнон, улыбаясь. — Хотя я и допускаю, что ты просто глуп, но все же не могу не восхищаться твоей храбростью и скромностью. А теперь я сообщу тебе приятную новость, очень приятную! Я собираюсь взять тебя этой ночью с собой, чтобы ты мог увидеть самую красивую девушку в Катне.

— Я почему-то был уверен, что в этом городе нет более красивой женщины, чем королева, — возразил Тарзан.

— Если бы Немона знала о ее существовании, ее бы уже не было в живых. Но, к счастью, ей это неизвестно. Она никогда не видела эту девушку и, пусть простит меня Тоос, никогда ее не увидит.

— А ты, видимо, очень сильно в этом заинтересован, — улыбнулся человек-обезьяна.

— Я люблю ее, — просто объяснил Джемнон.

— И Немона ни разу не видела ее? Я думаю, что скрывать это очень трудно, так как Катна невелика, тем более если девушка принадлежит твоему кругу и многие благородные знают о ее красоте. Такая новость очень быстро дойдет до ушей Немоны.

— Ее окружают верные друзья, — ответил Джемнон. — Ее зовут Дория, она дочь Тудоса. Сам Тудос очень могущественный человек, он возглавляет группу, которая хочет возвести на трон Алекстара. Только высокое положение и могущество этого человека не дают возможности Немоне лишить его жизни. Благодаря напряженным отношениям, существующим между королевой и его домом, и он, и члены его семьи бывают во дворце крайне редко. Вот почему удалось скрыть от Немоны существование великолепной красавицы Дории.

Вскоре после того как друзья вышли из дворца, они неожиданно встретили Ксерстла.

— Поздравляю тебя, Тарзан! — воскликнул он, заставляя друзей приостановиться. — Великолепный бой провел ты сегодня в львиной яме. Все во дворце только и говорят об этом. Позволь мне теперь выразить свою радость по поводу того, что ты завоевал благосклонность нашей милой красавицы королевы своей храбростью и величием души!

Тарзан поклонился в знак того, что он принимает поздравление, и двинулся дальше, но Ксерстл придержал его.

— Мы должны встречаться чаще, — продолжал он. — Я веду приготовления к большой охоте и приглашаю тебя посетить меня в качестве почетного гостя. У нас будет избранный круг. Когда я завершу все приготовления, то дам тебе знать о дне проведения охоты, а теперь я вынужден проститься с тобой. Желаю счастья.

— Я ничего не знаю об этом малом и его охоте, — сказал Тарзан после того, как они снова продолжили свой путь в направлении дома Дории.

— Для тебя, мне кажется, лучше будет принять его предложение, — посоветовал ему Джемнон. — Этот парень и его друзья занимаются слежкой, но если ты иногда будешь с ними, то у тебя появится возможность понаблюдать за ними.

Тарзан пожал плечами.

— Пока я здесь, я буду навещать его, если ты так хочешь.

— Пока ты здесь! — воскликнул Джемнон. — Неужели ты рассчитываешь уйти из Катны?

— Почему бы и нет? — ответил Тарзан. — Я могу уйти в любое время: здесь меня ничто не держит, к тому же я не давал обещаний, что не убегу, когда мне захочется.

Джемнон криво усмехнулся, но Тарзан не заметил этой улыбки, поскольку теперь они шли по слабо освещенной улице.

— Для меня это будет очень интересно, — заметил Джемнон.

— Почему?

— Немона поручила мне наблюдать за тобой. Если ты убежишь из-под моей опеки, она просто убьет меня. Лицо Тарзана мгновенно приняло озабоченный вид.

— Я не знал этого, — сказал он, — но ты не беспокойся, я не убегу до тех пор, пока с тебя не снимут эти обязанности.

Вдруг он улыбнулся какой-то новой посетившей его мысли:

— Я решил попросить Немону, чтобы она назначила Эрота или Ксерстла моими попечителями. Джемнон рассмеялся:

— Ну и история же получится!

Редким факелам не удавалось рассеять мрак под нависшими над их головами ветками деревьев, которые выстроились по обе стороны улицы, ведущей к дворцу Тудоса. Там, где узкая аллея пересекалась с улицей, под раскидистыми ветвями дуба притаилась темная фигура. Когда они подошли поближе, острые глаза человека-обезьяны заметили скрывавшегося там человека. Пока они находились на таком расстоянии от него, что человек не мог причинить им вреда. Но Тарзан всегда был готов встретить опасность лицом к лицу, хотя он и не подозревал, что присутствие этого человека каким-то образом связано с ним самим. Жизнь в джунглях научила его быть в постоянной готовности, несмотря на то, существует ли опасность или нет. Как только они поравнялись с человеком, Тарзан услышал свое имя, произнесенное хриплым голосом. Он остановился. «Берегись Эрота! — прошептал голос. — Этой ночью!» И человек быстро удалился и исчез в густой темноте узкой аллеи, но даже за это короткое мгновение Тарзан успел заметить знакомые очертания большого тела мужчины. Ему также показалось, что этот голос он уже где-то слышал.

— Как ты думаешь, кто бы это мог быть? — спросил Джемнон. — Пошли за ним! Мы поймаем его и узнаем его имя. — И он повернулся к аллее, чтобы броситься за беглецом, но могучая рука Тарзана легла ему на плечо.

— Не надо, — сказал он, — это один из тех, кто хочет стать моим другом. Если он не желает называть себя, не в моих правилах заставлять его.

— Ты прав, — согласился Джемнон.

— Я думаю, что, настигнув его, я не узнаю больше того, что уже знаю. Тем более, что я узнал его и по голосу, и по походке, а также по запаху, который он оставил здесь и который мне хорошо известен. Я узнаю этот запах на расстоянии до одной мили, потому что он очень крепкий и его имеют сильные люди и звери.

— А почему он тебя испугался? — спросил Джемнон.

— Меня он не испугался, он испугался тебя, потому что ты — благородный.

— Ну, это напрасно. Если он твой друг, я бы его не предал.

— Я это знаю, но он не знает. Ты аристократ, поэтому легко можешь оказаться другом Эрота. Я не хочу скрывать от тебя, кто это был, потому что знаю, ты не навредишь ему. Но ты будешь удивлен, когда узнаешь от меня имя этого человека. Это был Фобек.

— Не может быть! Разве станет он искать дружбы с человеком, который победил его, издевался над ним и почти убил его?

— Именно потому, что не убил его. Фобек — простодушный человек, но вместе с тем он не лишен чувства благодарности. К тому же он относится к тому типу людей, которые проявляют собачью преданность к тому, кто сильнее их.

В особняке Тудоса молодых людей встретил раб. После того как воин, стоящий на страже, узнал Джемнона и разрешил им войти, раб провел их в великолепные покои и взял кольцо Джемнона, чтобы его хозяйка по этому знаку могла узнать визитера. Они ждали ее выхода в передней, освещенной мягким светом дюжины факелов. Богатство и роскошь обстановки этого помещения могли поспорить с роскошью дворца Немоны. И вновь на стенах Тарзан увидел необычные трофеи.

Человеческая голова, украшенная золотым шлемом и висевшая над входом в жилое помещение, созерцала пустыми глазницами молодых людей. Несмотря на то, что смерть наложила на нее свой мрачный отпечаток, иссушила и сморщила ее, во внешнем облике мертвой головы чувствовались величие и сила. Тарзан изучал ее несколько мгновений, пытаясь угадать, какая жизнь, какие мысли скрывались ранее под этим иссушенным и пыльным черепом, прежде чем он появился в качестве трофея на стене дворца, принадлежащего благородному Тудосу. Какие мысли, жестокие, или благородные, какие страсти рождались, жили и умирали под этим лбом? Какие слова могли бы сказать эти высохшие губы, если бы горячая кровь могучего бойца вновь зажгла в них жизнь?

— Великолепный трофей, — сказал Джемнон, заметивший необычайный интерес своего товарища к этой голове. — Это самый ценный трофей в Катне, ему нет равного и никогда не будет. Эта голова принадлежала когда-то королю Атны. Тудос победил его в сражении, когда был еще молодым человеком.

— Это очень интересно, — задумчиво произнес Тарзан. — В том мире, откуда я пришел, люди украшают свои комнаты головами животных, которые не являются их врагами, а наоборот, могли бы стать друзьями, если бы люди захотели этого. Ваши же самые ценные трофеи — это головы ваших врагов. Да, прекрасная мысль!

Легкое шуршание сандалий по каменным плитам пола возвестило о приближении их хозяйки. Оба юноши повернулись к дверям, которые вели в небольшой открытый сад, откуда сейчас выходила молодая девушка. Тарзан увидел необыкновенную красавицу, но была ли она прекраснее Немоны, он не мог сказать. Однако про себя он все же отметил, что Тудос поступал мудро, укрывая свою дочь от внимания королевы.

Она приветствовала Джемнона с приятной фамильярностью старого друга, и, когда он представил ей Тарзана, она с сердечной простотой вступила в беседу с ним.

— Я видела тебя на стадионе, — заметила она, а затем, засмеявшись, добавила: — Из-за тебя я проиграла много драхм.

— Извини меня, — сказал Тарзан. — Если бы я знал, что ты поставишь на Фобека, я бы позволил ему убить меня.

— Прекрасно, — смеясь, воскликнула Дория. — Если ты будешь сражаться на стадионе снова, я скажу тебе заранее, на кого я поставлю, и тогда наверняка выиграю.

— Я вижу, что мне придется тебе понравиться, чтобы ты не ставила деньги на моих противников.

— Насколько я узнал Тарзана, — вмешался Джемнон, — ставка на него будет всегда беспроигрышной на арене.

— Что ты имеешь в виду? — заинтересовалась девушка. — Я вижу в твоих словах какой-то тайный смысл.

— Боюсь, что мой друг выглядит не так уверенно в будуаре, — засмеялся молодой аристократ.

— Мы уже, однако, слышали, что в этом отношении он добился немалого успеха, — сказала Дория, подчеркнув своим тоном, что говорить о таких вещах ей не очень приятно.

— Не суди его так строго, — попросил ее Джемнон, — он продолжает делать все для того, чтобы быть казненным.

— Это не так уж и трудно во дворце Немоны, хотя мы и слышали потрясающую историю о том, как он отказался стать на колени перед королевой. Тот, кто пережил это, испытывает не больше страха, чем мы воображаем себе, — ответила Дория.

— Ваша королева понимает, почему я не становлюсь на колени, — объяснил Тарзан. — Я вовсе не хотел этим выразить свое неуважение к ней или что-то доказать. Не надо искать в этом какую-то дерзость. Для меня такое поведение было естественным. Если бы мне не приказали стать на колени, я бы стал. Я знаю одно: я не должен раскланиваться ни перед какой властью, если это противно моим желаниям, моей воле, за исключением тех случаев, когда меня вынуждают так поступать под угрозой применения силы.

Трое молодых людей провели весь вечер в приятных беседах. Тарзан и Джемнон уже собирались уходить, когда в комнату вошел мужчина средних лет. Это был Тудос, отец Дории. Он сердечно приветствовал Джемнона и, казалось, был очень рад познакомиться с Тарзаном, которого засыпал вопросами.

Отец Дории обладал красивой внешностью. У него были правильные черты лица, атлетическое телосложение, а его живые глаза хранили в своих уголках запасы нерастраченного веселья. Это был человек, которому обычно доверяют сразу, потому что честность, верность и храбрость отчетливо проступали во всех его чертах, и это в одно мгновение оценил такой знаток человеческой психологии, каковым был наш хозяин джунглей.

Когда гости поднялись снова, Тудос, казалось, был весьма доволен новым знакомством.

— Я очень рад, что Джемнон познакомил нас, — сказал он. — Он убедил меня в том, что не сомневается в твоей дружбе и верности, поскольку, как ты уже знаешь, позиции моего дома при дворе Немоны таковы, что мы вынуждены принимать у себя только очень близких друзей.

— Я понимаю это, — только и сказал Тарзан, но Тудосу было ясно, что перед ним человек, которому можно верить.

Когда юноши вышли на улицу, в нескольких шагах от них в тени огромного дерева стоял человек, но они не заметили его. Не торопясь и ведя непринужденный разговор о Тудосе и его дочери, шли они в свои апартаменты во дворце.

— Хочу спросить тебя, — обратился к своему спутнику Тарзан, — как же Дория отваживается ходить на стадион, зная, что ей будет угрожать смертельная опасность, если слухи о ее красоте дойдут до Немоны?

— Она всегда меняет внешность, когда выходит из дома, — ответил Джемнон. — Несколько мазков кистью, сделанных искусной рукой, и на щеках, и под глазами появляются впадины, брови изгибаются, и через несколько минут она уже не самая красивая девушка в мире. Немона, даже если и увидит ее, не обратит внимания, но, тем не менее, Дория предпринимает меры предосторожности, чтобы даже в таком виде не появляться вблизи королевы. Больше всего мы боимся предателей. Тудос никогда не продаст раба, который хоть раз видел Дорию, а когда во дворце появляется новый раб, он никогда не покинет его, если за долгие годы службы не докажет своей верности.

Получается, что однообразная жизнь Дории — это плата за ее красоту, но все мы надеемся и молимся за то, чтобы наступил день справедливости, когда умрет Немона и на трон взойдет Алекстар.

Вскоре Джемнон с Тарзаном оказались во дворце. Когда человек-обезьяна вошел в спальню, он увидел спящего на его диване Валтора. Со времени пленения тот почти не отдыхал, и вдобавок его беспокоила небольшая рана. Тарзан двигался очень осторожно, чтобы не нарушить его сон, и не зажигал света: лунный свет достаточно освещал комнату.

Положив несколько шкур одна на другую на полу возле стены, противоположной от окна, Тарзан улегся на них и уже вскоре спал крепким сном. В комнате, расположенной точно над спальней Тарзана этажом выше, возле окна застыли два человека. Они долго стояли здесь, не шевелясь и сохраняя тишину. Один из них был могучий мужчина, другой — меньше ростом и легче. Прошел уже целый час, прежде чем великан пошевелился, чтобы сменить положение, а затем поднялся его компаньон. Он взял принесенную с собой веревку и, сделав петлю, пропустил ее себе на грудь под руки. В правую руку он захватил узкий кинжалоподобный меч. Тихо, сохраняя все меры предосторожности, он подошел к окну и открыл его, а затем осторожно выглянул наружу, проверяя, нет ли кого во дворе. Сев на подоконник, он перекинул через него ноги. И вот, перехватывая руками веревку, богатырь начал спускать его вниз. Через несколько секунд он исчез за окном.

Очень осторожно, стараясь не шуметь, великан спускал вниз своего напарника, пока, наконец, его ноги не коснулись подоконника спальни Тарзана. Закрепившись, человек дважды дернул за веревку, давая знать своему компаньону, что он благополучно достиг цели. Великан ослабил веревку.

Вскоре человек уже мягко ступал по полу спальни. Держа в руке меч, он медленно направился к кровати, стараясь не разбудить спящего. Достигнув цели, он постоял немного, выискивая место для нанесения удара, который вызовет мгновенную смерть. Убийца знал, что Джемнон спит в другой комнате. Но он не подозревал, что на этой кровати лежал Валтор, воин Атны.

Пока убийца раздумывал, Тарзан из племени обезьян проснулся и открыл глаза. Хотя налетчик не сделал ни единого движения, которое нарушило бы тишину, его присутствие в помещении разбудило Тарзана. Вполне возможно, что чуткие ноздри человека-обезьяны уловили испарение его тела, послав сигнал в мозг.

Говорят, что спящая собака, разбуженная прикосновением колеса повозки, реагирует настолько быстро, что успевает выбраться из-под него без всякого вреда, прежде чем колесо наедет на нее. Быть может, это не так, и все же, по-видимому, наши так называемые меньшие братья просыпаются мгновенно, целиком и полностью задействовав все свои способности. Конечно, человек это делает немного медленнее. Подобно зверю проснулся и Тарзан — хозяин всех своих выдающихся качеств и возможностей.

Открыв глаза, он в тот же момент увидел в комнате незнакомого человека, увидел меч, занесенный над телом спящего Валтора, мгновенно понял смысл происходящего. Его действия были молниеносны: он вскочил и прыгнул на ничего не подозревавшего убийцу, который уже откинулся назад, чтобы с силой вонзить оружие в тело жертвы.

Когда сражавшиеся упали на пол, Валтор проснулся и вскочил с кровати, но к этому времени предполагаемый убийца уже лежал мертвым на полу, а Тарзан стоял, опершись ногой на труп мужчины. Вдруг человек-обезьяна тряхнул головой и издал грозное рычание, идущее из глубины широченной груди.

Валтор и раньше слышал эти звуки, поэтому нисколько не удивился. Человек, находившийся в комнате над ними, тоже слышал звериное рычание, и, оно заставило его вздрогнуть. Он также услышал звук падения двух тел, и хотя он, возможно, неправильно истолковал эти сигналы, но они все же свидетельствовали о схватке и заставили его насторожиться. Человек наверху осторожно подошел к окну и выглянул, прислушиваясь.

В это время Тарзан из племени обезьян схватил труп и швырнул его через окно на лужайку. Человек наверху увидел это, быстро повернулся и, выбежав из комнаты, исчез в темных коридорах дворца Немоны.

ГЛАВА XIV

Лишь только рассвело, как Тарзан с Валтором уже поднялись: атнеанину не терпелось поскорее оказаться дома.

— Мы снова встретились, но вновь должны расстаться, — печально сказал Валтор, прикрепляя ремешками сандалии к пластинам из слоновой кости, которые защищали ноги от ударов. — Мне бы очень хотелось, чтобы ты поехал со мной в Атну, мой друг.

— Я бы с удовольствием поехал с тобой, если бы над Джемноном не висела смертельная угроза, если я убегу из Катны из-под его опеки, — ответил человек-обезьяна. — Но, будь уверен, придет такой день, и я приеду к тебе в Атну.

— Я не думал, что еще раз увижу тебя живого, — продолжал Валтор, — но, когда я обнаружил тебя в львиной яме, я не поверил своим глазам. Четыре раза ты спасал меня от смерти, Тарзан, и, когда ты появишься в Атне, ты будешь самым желанным гостем в доме моего отца.

— Этот долг — если ты говоришь, что таковой существует — уже засчитан, — заверил его Тарзан, — потому что ты спас мне жизнь этой ночью.

— Я спас тебе жизнь? О чем ты говоришь? — в недоумении спрашивал Валтор. — Как я мог спасти тебе жизнь?

— Лежа в моей кровати, — объяснил хозяин джунглей.

Валтор рассмеялся.

— Храбрый, героический поступок! — насмехался он над собой.

— И тем не менее он сохранил мне жизнь, — настаивал человек-обезьяна.

— Что спасло чью жизнь? — послышался голос за дверью.

— Доброе утро, Джемнон! — приветствовал молодого воина Тарзан. — Прими мои поздравления.

— Спасибо! Но в связи с чем? — спросил Джемнон.

— В связи с твоими выдающимися способностями в области сна, — объяснил Тарзан улыбаясь. Джемнон недоуменно покачал головой:

— Мне непонятно, что ты имеешь в виду?

— Этой ночью ты проспал покушение на мою жизнь, убийство виновного и выдворение его тела. Предупреждение Фобека не было праздной болтовней.

— Ты имеешь в виду, что ночью кто-то проник в апартаменты с целью убить тебя?

— И вместо меня едва не убил Валтора. — И Тарзан вкратце рассказал о событиях, происшедших ночью в этой комнате.

— Ты когда-нибудь видел этого человека раньше? — спросил Джемнон. — Ты узнал его?

— Я почти не обратил на него внимания, — сказал Тарзан, — просто выбросил его через окно. Не припомню, чтобы видел его раньше.

— Это был благородный?

— Нет, простой воин. Возможно, ты узнаешь его, когда увидишь.

— Я должен посмотреть на него и сразу сообщить об этом случае королеве, — сказал Джемнон. — Немона рассвирепеет, когда узнает об этом.

— Она, должно быть, подстроила это сама, — предположил Тарзан, — она ведь полусумасшедшая.

— Осторожно, мой друг! — предупредил его Джемнон. — Ведь, если ей донесут об этом, каждого из нас ждет смерть. Нет, я не верю, что это сделала Немона, но, если ты обвинишь Эрота, Мдузу или Томоса, я легко соглашусь с тобой. Теперь я должен идти, но если не вернусь до твоего отъезда, Валтор, то обязательно присоединюсь позже. Очень жаль, что наши народы враждуют и что, если встретимся в следующий раз, мы должны будем воевать, чтобы отнять голову друг у друга.

— В этом наше несчастье и наша боль, — ответил Валтор.

— Но это традиция, — напомнил ему Джемнон.

— Тогда лучше будет, если мы не встретимся никогда, потому что я никогда не смогу убить тебя.

— Пусть будет так! — воскликнул Джемнон, поднимая руку, как будто он держал в ней рог, наполненный вином, и собирался выпить за здоровье друзей. — Храни нас Бог от новой встречи! — и с этими словами он повернулся и вышел из комнаты.

Тарзан и Валтор едва успели позавтракать, когда в комнату вошел благородный и сообщил им, что эскорт Валтора готов к отъезду. Попрощавшись, молодой воин Атны покинул своего друга.

По приказу Немоны человеку-обезьяне вернули его оружие, и теперь он проверял его, рассматривая жала и оперение стрел, тетиву и травяную веревку. В комнату вошел Джемнон. Обычно приветливый и улыбающийся, сейчас он был сердит и сильно взволнован.

— Я едва выдержал получасовой разговор с королевой, — объяснил Джемнон. — Мне еще повезло, что она не приказала убить меня. Она разъярена этим ночным покушением на твою жизнь и отругала меня за небрежную службу. Но что я должен делать? Сидеть на подоконнике всю ночь?

Тарзан рассмеялся.

— Я в затруднении и прошу меня простить, но чем я могу помочь тебе? Случай завел меня сюда, и только несговорчивость избалованной женщины держит меня здесь.

— Ты лучше ничего не говори ей об этом и не позволяй никому другому, кроме меня, слушать эти слова, — предупредил его Джемнон.

— Я могу сказать ей все это сам, — засмеялся Тарзан. — Боюсь, что мне никогда не удастся овладеть этим сложным искусством, которое называется дипломатией.

— Она послала меня за тобой, и я хочу тебя предупредить, чтобы ты вел себя более осмотрительно, даже если и не владеешь дипломатией. Теперь она напоминает разъяренного льва, и если кто-то осмелится дразнить ее, то, несомненно, подвергнется жестокому наказанию.

— Что ей нужно от меня? — спросил Тарзан. — Я не желаю оставаться в этом доме, чтобы исполнять все прихоти этой женщины.

— Она сейчас вызвала многих благородных для допроса, чтобы узнать все детали покушения на твою жизнь, — объяснил Джемнон.

Джемнон повел его в большую комнату для официальных аудиенций, где перед массивным троном, на котором сидела королева, собрались благородные. Брови Немоны грозно сомкнулись, ее прекрасное лицо потемнело. Когда Тарзан и Джемнон вошли в палату, она взглянула на них, но не улыбнулась. Один из благородных встретил их и усадил на стулья, стоявшие у подножия трона.

Тарзан посмотрел вокруг себя и увидел Томоса, Эрота и Ксерстла. Эрот нервничал и ерзал на своем стуле. Его пальцы нервно сжимали и отпускали рукоятку меча. Время от времени он бросал косые взгляды на Немону, но ее лицо оставалось бесстрастным, она словно не замечала его.

— Мы ждали тебя, — сказала королева, как только Тарзан уселся на стул. — Кажется, ты не очень торопишься исполнять наши приказания.

— Наоборот, ваше величество, я сразу же последовал за благородным Джемноном, — объяснил он почтительно.

— Мы вызвали тебя для того, чтобы ты рассказал обо всем случившемся прошлой ночью в твоей комнате.

Затем она повернулась к благородному, что стоял возле нее, и прошептала несколько слов ему на ухо.

— Начинай! — приказала она, поворачиваясь к Тарзану.

— Я скажу очень мало, — ответил человек-обезьяна, поднимаясь. — В мою комнату вошел человек, чтобы убить меня, но я убил его.

— Как он проник в твою комнату? — потребовала объяснения Немона. — Где был Джемнон? Может быть, это он впустил этого человека?

— Конечно, не он, — ответил Тарзан. — Джемнон спал в своей комнате, а человек, который хотел убить меня, спустился из окна верхнего этажа, расположенного прямо над моим окном, и через него проник в помещение. Он был обвязан длинной веревкой.

— Как ты узнал, что он пришел убить тебя? Он напал на тебя?

— Валтор, юноша из Атны, спал на моей кровати, а я спал на полу. Человек не видел меня, потому что в комнате было темно. Он подошел к кровати, на которой, по его предположению, лежал я. Я проснулся, когда он стоял над Валтором с занесенным для удара мечом. Тогда я напал на него и убил, а тело выбросил через окно.

— Ты узнал, кто это был? Ты видел его когда-нибудь раньше?

— Нет, я его не знаю.

Возле входа в палату послышался шум, который заставил Немону поднять глаза. Четверо рабов внесли носилки и положили их на пол перед троном. На них лежал труп воина.

— Этот человек покушался на твою жизнь? — спросила Немона.

— Да, это он, — ответил Тарзан. Внезапно она повернулась к Эроту.

— Ты когда-нибудь видел этого человека? — резко спросила она.

Эрот встал. Он был белый как мел и весь дрожал.

— Но, ваше величество, это всего лишь простой воин, — возразил он. — Я видел его часто, но совершенно забыл о нем, что вполне понятно: каждый день я вижу так много воинов.

— А ты? — обратилась королева к молодому аристократу, стоявшему возле нее. — Ты когда-либо видел его?

— Да, очень часто, — ответил благородный. — Это воин из дворцовой стражи, он служил в моем подразделении.

— Сколько времени служил он во дворце? — спросила Немона.

— Около месяца, ваше величество.

— А где он служил раньше? Ты что-нибудь знаешь о его прежней службе?

— Он находился в свите одного благородного, ваше величество, — ответил молодой офицер нерешительно.

— Кого именно? — допытывалась Немона.

— Эрота, — тихо ответил свидетель.

Королева долго и испытующе смотрела на Эрота.

— У тебя короткая память, — произнесла она спустя несколько минут презрительным тоном. — Или, быть может, у тебя в свите столько воинов, что ты не можешь вспомнить одного, который отсутствовал всего лишь месяц!

Смертельно бледного Эрота била крупная дрожь. Он долго смотрел в лицо мертвого воина, прежде чем заговорить снова.

— Теперь я узнаю его, ваше величество, но он мало похож на себя. Смерть исказила его черты, именно поэтому я не узнал его сразу.

— Ты лжешь! — взорвалась Немона. — Многое в этом деле мне пока непонятно. Я не знаю, какую роль ты сыграл в нем, но уверена, что без тебя там не обошлось, и я собираюсь выяснить это. На некоторое время я изгоняю тебя из дворца, однако у тебя могут быть сообщники, — она многозначительно посмотрела на Томоса, — но я всех их выведу на чистую воду, и тогда им не миновать львиной ямы!

Она встала и спустилась с трона. Все присутствующие, за исключением Тарзана, стали на колени. Проходя мимо него, она остановилась и долго, внимательно смотрела ему в глаза.

— Будь осторожен, — прошептала она, — твоя жизнь в опасности. Я не могу встречаться с тобой некоторое время: один человек так ненавидит тебя, что даже я не смогу защитить тебя, если ты снова появишься во дворце. Скажи Джемнону, чтобы он оставил дворец и взял тебя в дом своего отца. Там тебе будет спокойнее, хотя и далеко до полной безопасности. Через несколько дней я устраню все препятствия, которые разделяют нас, а теперь — до свидания, Тарзан!

Человек-обезьяна поклонился, и королева Катны вышла из палаты для аудиенций. Благородные встали. Они тотчас покинули Эрота и собрались вокруг Тарзана. С отвращением посмотрел на них человек-обезьяна.

— Идем, Джемнон, — сказал он, — больше нас здесь ничто не удерживает.

Когда они выходили из палаты, Ксерстл встал на их пути.

— Все готово для большой охоты! — воскликнул он, радостно потирая ладони. — Я уже думал, что эта утомительная аудиенция помешает нам начать сегодня, но, слава Богу, еще не поздно. Львы и их жертвы давно ожидают нас на опушке леса. Берите оружие и приходите, я жду вас на улице.

Джемнон колебался.

— А кто еще идет на охоту с тобой? — спросил он.

— Только ты, Тарзан и Пиндес, — объяснил Ксерстл, — небольшая избранная компания, которая должна хорошо поохотиться.

— Мы придем, — решил человек-обезьяна. Друзья возвратились в свои апартаменты, чтобы взять оружие для предстоящей охоты. И тут Джемнона одолели сомнения.

— Я не уверен, что мы поступим разумно, если примем участие в охоте.

— Но почему? — спросил Тарзан.

— Охота вполне может оказаться новой ловушкой для тебя.

Человек-обезьяна недоуменно развел плечами.

— Да, это возможно, но я же не должен все время сидеть взаперти. Мне хочется посмотреть на большую охоту, ведь я о ней так много слышал с тех пор, как появился в Катне… Кто такой Пиндес? Я что-то не припомню его.

— Он служил офицером в отряде охраны дворца, но когда Эрот стал фаворитом королевы, то приложил руку к тому, чтобы Пиндеса уволили. Он неплохой парень, но слабовольный и легко поддается чужому влиянию. Мне кажется, он должен ненавидеть Эрота, поэтому, я думаю, тебе не стоит его бояться.

— Я вообще никого не боюсь, — заверил его Тарзан.

— Возможно, тебе не нужно уделять много внимания этому, но держи ухо востро.

— Я никогда не теряю бдительности. Если бы я это сделал хоть один раз, то уже давно был бы мертвым.

— Твое самодовольство когда-нибудь приведет тебя к гибели, — проворчал Джемнон с раздражением.

— Я принимаю во внимание как опасности, так и мои собственные ограниченные возможности, но я не могу позволить страху лишить меня свободы и всех радостей жизни. Я вижу, что страх для вас хуже смерти. Ты боишься, Эрот боится, Немона боится, и все вы — несчастные люди. Если бы боялся и я, то я тоже был бы несчастным, но при этом не чувствовал бы себя в большей безопасности. Я предпочитаю быть просто осторожным. Между прочим, Немона приказала передать тебе, чтобы ты из дворца переселил меня в дом твоего отца. Она считает, что дворец не достаточно безопасное место для меня. Теперь я уверен, что это Мдуза охотится за мной.

— Мдуза, Эрот и Томос, — сказал Джемнон, — триумвират жадности, злобы и двуличия. Я их ненавижу и не желаю встречать на своем пути.

Придя в дворцовые апартаменты, Джемнон приказал рабам отнести в дом отца свои и личные вещи Тарзана, пока они будут на охоте. Когда они вышли на улицу, то увидели ожидающих их Ксерстла и Пиндеса. Товарищ Ксерстла был мужчина лет тридцати, довольно приятной наружности, но с невыразительным лицом и безвольным взглядом.

— Участвовал ли ты когда-нибудь в большой охоте? — спросил он Тарзана.

— Нет, не имею ни малейшего понятия, что это значит, — ответил человек-обезьяна.

— Сейчас нет смысла объяснять, что это такое, но, когда ты сам увидишь ее, ты испытаешь огромное удовольствие. Наверно, ты много охотился в своей стране, не правда ли?

— Я охотился только ради пищи и на своих врагов.

— И никогда не охотился ради своего удовольствия?

— Я не вижу никакого удовольствия в убийстве.

— Хорошо, сегодня тебе не придется убивать, — заверил его Пиндес, — львы сделают за тебя эту работу, но обещаю тебе, что ты испытаешь радостное волнение погони.

За восточными воротами, неподалеку от леса, располагалась большая открытая площадка. Возле ворот четыре раба богатырского сложения держали на привязи двух львов. Пятый же, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки, сидел на корточках на небольшом расстоянии от них.

Вскоре четыре охотника приблизились к львам. Ксерстл объяснил Тарзану, что эти звери — его охотничьи львы. Окинув внимательным взглядом людей, которые, по предположению Тарзана, должны были сопровождать их на охоте, хозяин джунглей узнал могучего черного раба, сидевшего в стороне. Это был тот самый человек, которого он видел на рынке во время аукциона. Как раз в этот момент к нему подошел Ксерстл и, по-видимому, отдал ему какой-то приказ. Раб поднялся и быстро побежал через площадку в сторону леса. Все следили за его действиями.

— Почему он побежал впереди всех? — спросил Тарзан. — Он ведь спугнет дичь! Пиндес рассмеялся:

— Да ведь это и есть дичь.

— Ты имеешь в виду… — мрачно проговорил Тарзан.

— Это и есть большая охота! — воскликнул Ксерстл. — Когда мы охотимся на человека — самую грандиозную дичь!

Глаза человека-обезьяны сузились.

— Я понимаю, — сказал он, — вы каннибалы, вы едите человечину.

Джемнон отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

— Да нет же! — закричали Пиндес и Ксерстл вместе. — Конечно, нет!

— Тогда объясните, почему вы на него охотитесь, если не станете есть?

— Ради удовольствия, — объяснил Ксерстл.

— О, да, я и забыл. А что будет, если вы не поймаете его? Будет ли он свободен?

— Нет. Даже если мы поймаем его снова, — воскликнул Ксерстл. — Рабы стоят очень много денег, и мы их просто так не отпускаем.

— Расскажи мне еще что-нибудь о большой охоте, — настаивал Тарзан. — Ведь мне тоже хочется повеселиться.

— Конечно, — ответил. Ксерстл. — Когда жертва достигает леса, мы пускаем львов, и тогда начинается спорт.

— Если малый заберется на дерево, — объяснял далее Пиндес, — мы берем львов на привязь и сгоняем его оттуда палками, камнями или копьями, затем даем ему возможность убежать и снова пускаем львов. Очень скоро они настигают его. В этом-то и заключается основная цель охоты, а для охотника главное — присутствовать при этом, потому что именно в этот момент он испытывает наивысшее волнение. Разве ты не видел, как два льва разрывают человека?

Когда несчастный достиг опушки леса, Ксерстл подал команду рабам, и они спустили огромных зверей. Судя по отработанным движениям надзирателей, они прошли хорошую тренировку в этом виде спорта. Когда раб побежал к лесу, львы рвались за ним и с силой натягивали ремни. Только с помощью копий удавалось надзирателям удерживать хищников на месте. Когда, наконец, зверей отпустили, они ринулись в погоню за несчастной жертвой.

На полпути к лесу охотники начали догонять львов Ксерстл и Пиндес все больше поддавались азарту, намного больше, чем этого требовали условия охоты; Джемнон был молчалив и задумчив; Тарзан смотрел на охоту с отвращением и скукой. Но прежде чем они достигли леса, у Тарзана созрел замысел, осуществление которого могло принести ему удовольствие и радость.

Лес, в который вошли охотники вслед за львами, отличался необыкновенной красотой. Деревья были очень старые и хранили следы заботы человека, ухоженной была и земля под деревьями. Здесь почти не было сухих или гнилых деревьев, лишь кое-где произрастали кустарники. По стволам первобытных красавцев Тарзан определил, что скорее всего этот лес является хорошо досмотренным парком. Он попросил Джемнона объяснить это явление, и благородный воин Катны сообщил, что на протяжении веков его народ бережно сохраняет лес на территории между Золотым Городом и Тропой Воителей.

Тяжелые лианы, образуя грандиозные петли, тянулись бесконечно от одного дерева к другому; в вышине, там, где сверкало солнце, Тарзан увидел яркие разводы тропических цветов. На верхушках деревьев резвились маленькие обезьянки, оттуда доносилось пение прекрасных африканских птиц. Привычная и неподражаемая картина жизни джунглей наполнила сердце человека-обезьяны такой огромной жаждой свободы, что на какое-то мгновение он почти забыл о жизни Джемнона, которая отныне зависела от его действий.

Улучив момент, Тарзан отстал от группы охотников и, убедившись, что никто не смотрит в его сторону, вскочил на разлапистые ветви дерева. С самого начала охоты его чуткие ноздри уловили запах несчастной жертвы, и теперь человек-обезьяна знал, возможно, лучше, чем львы, направление бега обреченного на смерть чернокожего раба.

Прыгая с дерева на дерево, Тарзан, ничем не обнаружив себя, спустился ниже так, как умел только он, хозяин джунглей.

Все явственнее становился запах жертвы, за которой следовали львы и охотники. Тарзан знал, что медлить нельзя: они шли на небольшом расстоянии сзади. Веселая улыбка промелькнула в его серых глазах, когда он представил себе, какое негодование вызовет у охотников осуществление его замысла.

Вскоре впереди себя он увидел чернокожего, который удирал от преследователей. Малый бежал рысью, часто оглядываясь назад. Он принадлежал к народу галла и представлял собой великолепный экземпляр первобытного человека. Высокий и мускулистый, он рвался вперед. Казалось, в этой безнадежной игре он рассчитывал лишь на себя. И не удивительно — ведь на карту была поставлена его жизнь. В его движении не чувствовалось ни страха, ни паники, его вид выражал непреклонную решимость покориться неизбежному только тогда, когда ничего нельзя уже будет предпринять для спасения.

Теперь Тарзан находился прямо над чернокожим гигантом.

— Поднимайся на деревья, — обратился к нему человек-обезьяна на языке, который был ему знаком. Беглец взглянул вверх, но не остановился.

— Кто ты? — спросил он.

— Враг твоего хозяина, который поможет тебе убежать, — ответил человек-обезьяна.

— Но у меня нет шансов на побег. А если я заберусь на дерево, они собьют меня камнями.

— Я сделаю так, что они не найдут тебя.

— Почему ты хочешь помочь мне? — спросил галла, но теперь он остановился и снова посмотрел вверх, пытаясь найти человека, говорившего с ним на его родном языке, что, безусловно, вселило в него уверенность.

— Я же тебе сказал, что я — враг твоего хозяина. Теперь чернокожий увидел загорелую фигуру гиганта над собой.

— Ты — белый человек! — воскликнул он. — Ты меня обманываешь. Почему белый человек хочет спасти меня?

— Торопись! — воскликнул Тарзан. — Иначе будет слишком поздно, и тогда никто не сможет тебе помочь!

Африканец колебался только одно мгновение — Затем он подпрыгнул и, ухватившись за длинную ветку, поднялся на дерево, куда уже спустился Тарзан.

— Скоро они придут сюда и забросают камнями нас обоих, — сказал он. И в его голосе не было ни надежды, ни страха, только глубокая апатия.

ГЛАВА XV

Тарзан нес на восток раба из племени галла, на которого устроил охоту Ксерстл. Поначалу чернокожий человек возражал, но, по мере того как рычание охотничьих львов становилось громче, он сдался и полностью вверил себя в руки того, кто представлял собой, как ему казалось, меньшее из двух зол.

Когда они уже одолели целую милю, Тарзан решил спуститься вниз на землю.

— Если львы теперь возьмут твой след, — сказал человек-обезьяна, — это случится уже после того, как ты попадешь в горы и найдешь там безопасное место. Но смотри не медли! Беги!

Чернокожий человек упал на колени и схватил за руку своего спасителя.

— Меня зовут Хафим, — сказал он. — Если понадобится, я умру за тебя. Кто ты?

— Я — Тарзан из племени обезьян. А теперь беги, не теряй времени зря.

— Сделай еще одно одолжение, — умолял Хафим.

— Какое?

— У меня есть брат. Его взяли в плен те же люди, что взяли меня. Теперь он раб, добывает золото в шахтах, южнее Катны. Его зовут Ниака. Если тебе когда-нибудь удастся побывать на золотых шахтах, скажи ему, что Хафим убежал. Это обрадует его, и, возможно, он сам попытается убежать оттуда.

— Я скажу ему. Теперь беги.

Африканец исчез среди могучих стволов патриархов леса, а Тарзан вновь прыгнул на дерево и быстро помчался навстречу охотникам. Оказавшись прямо над ними, Тарзан спустился на землю и подошел к ним с тыла, как будто он только что догнал их. Охотники стояли возле того места, где Хафим поднялся на дерево.

— Где ты был? — спросил Ксерстл. — Мы думали, что ты заблудился.

— Я немного отстал от вас, — ответил человек-обезьяна. — Но где же чернокожий? Я думал, что вы уже расправились с ним к этому времени.

— Мы не можем понять одного, — задумчиво сказал Ксерстл. — Совершенно ясно, что здесь он поднялся на дерево, потому что львы преследовали его именно до этого дерева. Они стояли в этом месте и смотрели вверх, но не рычали, как это обычно бывает, когда они видят человека. Затем мы взяли их на привязь, а одного надзирателя послали на дерево, но он там не обнаружил ни одного знака, оставленного беглецом.

— Здесь кроется какая-то тайна! — воскликнул Пиндес.

— Да, действительно, — согласился Тарзан, — по крайней мере, для тех, кто не знает секрета.

— Но кто же знает секрет? — подозрительно спросил Ксерстл.

— Если нет никого другого, то это черный раб, который убежал от вас.

— Он не убежал от меня, — взорвался Ксерстл. — Единственное, что ему удалось, так это только продолжить охоту и увеличить интерес к ней.

— Предлагаю пари, — сказал человек-обезьяна. — Я не верю в то, что твои львы смогут взять след и поймать беглеца до наступления темноты.

— Ставлю тысячу драхм за то, что они поймают его! — воскликнул Ксерстл.

— У меня, как у чужеземца, нет тысячи драхм, — заявил Тарзан, — но, быть может, Джемнон покроет твою ставку.

Он повернул голову к Джемнону, чтобы не видели Ксерстл и Пиндес, и медленно прикрыл один глаз.

— Сделано! — воскликнул Джемнон, глядя на Ксерстла.

— Я только требую предоставления мне права вести охоту так, как мне хочется, — сказал последний.

— Конечно, — согласился Джемнон, и тут же Ксерстл повернулся к Пиндесу и подмигнул ему.

— Тогда мы разделимся, — заявил Ксерстл, — но поскольку Тарзан и ты заключили пари против меня, один из вас должен остаться со мной, а другой — идти с Пиндесом, для того чтобы все были уверены, что охота ведется честно и по всем правилам.

— Я согласен, — сказал Тарзан.

— Но я отвечаю перед королевой за безопасность Тарзана, — возразил Джемнон, — и не хочу, чтобы он отлучался от меня даже на короткое время.

— Обещаю тебе, что не убегу, — заверил его человек-обезьяна.

— Я не только это имел в виду, — объяснил Джемнон.

— Если ты беспокоишься о моей безопасности, то, уверяю тебя, что это напрасно, — добавил Тарзан.

— Ладно, пора идти, — настаивал Ксерстл. — Я буду охотиться с Джемноном, а Пиндес с Тарзаном. Мы возьмем одного льва, они — другого.

Спустя несколько минут обе группы отправились по своим маршрутам: Ксерстл и Джемнон пошли на северо-запад, а Тарзан и Пиндес — на восток. Последние удалились всего на несколько сотен ярдов от места старта, когда Пиндес предложил разделиться, чтобы более тщательно прочесать лес.

— Ты иди прямо на восток, — сказал он Тарзану, — надзиратели поведут льва в северо-восточном направлении, а я пойду на север. Если кто-либо из нас нападет на след беглеца, то пусть крикнет, чтобы другие подошли к этому месту. Если мы не обнаружим беглеца в течение часа, тогда все вместе отправимся в горы.

Человек-обезьяна кивнул в знак согласия и пошел в том направлении, куда ему было указано, и вскоре исчез в лесу. Но ни надзиратели, ни Пиндес не двинулись даже на шаг, так как Пиндес приказал рабам, удерживавшим льва, оставаться на месте.

Тарзан шел на восток. Он знал, что не найдет негра, поэтому и не искал его. Джунгли пробуждали у него радостные ощущения, но не настолько, чтобы забыть обо всем остальном. Его необыкновенно развитые и приспособленные к дикой жизни чувства были всегда настороже. Через несколько минут он услышал шум позади себя и, оглянувшись назад, не удивился тому, что увидел. По его следам бежал лев, и на нем была упряжь охотничьего льва Катны. Это был один из львов, принадлежащих Ксерстлу, тот самый лев, которого взял с собой Пиндес.

Мгновенно человек-обезьяна понял горькую правду, и в его стальных глазах вспыхнул огонь. Но он не был следствием гнева или страха, его глаза выражали презрение и омерзение, в них, наконец, промелькнула дикая улыбка первобытного человека. Поняв, что обнаружил жертву, лев заревел. Этот рев услышал Пиндес и рассмеялся, довольный.

— Теперь пошли, — сказал он ловчим, — мы не должны подойти к останкам слишком быстро, так как они не будут выглядеть слишком хорошо.

И они двинулись на север.

Джемнон и Ксерстл, удалившиеся на большое расстояние, также услышали рев охотничьего льва.

— Они нашли след, — сказал Джемнон, остановившись. — Нам следует присоединиться к ним.

— Еще рано, — возразил Ксерстл, — очевидно, это ложный след. Тот лев не очень хорошо берет след, он обучен не так, как наш. Подождем, пока охотники не позовут нас сами.

Но Джемнон испытывал неясное чувство тревоги.

Тарзан стоял не двигаясь и ждал льва. Он мог бы вскочить на дерево и легко уйти, но дух озорства толкал его остаться. Человек-обезьяна ненавидел измену и противостоять ей доставляло ему удовольствие. У него было в руках копье воина Катны и свой собственный охотничий нож; лук и стрелы он оставил дома.

Лев приближался, казалось, он был чем-то слегка озабочен. Может быть, он не понимал, почему жертва стоит и поджидает его, вместо того чтобы удирать без оглядки. Хвост его угрожающе стучал по траве, глаза яростно сверкали.

Тарзан ждал. В правой руке он держал крепкое копье, в левой — охотничий нож своего отца, доставшийся ему по наследству. Измерив дистанцию опытным взглядом и дождавшись, когда лев пошел в атаку и развил большую скорость, он отвел руку назад и с огромной силой метнул тяжелый снаряд.

Копье глубоко вошло под левую лопатку, в сердце зверя, но только на мгновение задержало его атаку. Разъяренный хищник поднялся на задние лапы прямо перед человеком-обезьяной, огромные когтистые лапы пытались схватить его и подтянуть к брызжущей пеной пасти, но Тарзан, быстрый, как молния Ара, отклонился в сторону и резко прыгнул вперед. В одно мгновение он оказался позади льва, а потом стремительно вскочил на спину хищника. Ужасно зарычав, зверь начал крутиться колесом и искать загорелое тело, в которое он хотел вонзить свои огромные клыки и разорвать его когтями. Он кидался то в одну сторону, то в другую, но не мог сбросить с себя страшное создание, которое без устали наносило удары стальным клинком в кровоточащее сердце.

Жизненная сила, энергия и мощь льва удивительны, но даже это могучее создание природы не могло долго противостоять смертельным ударам, которые наносил его противник, и вскоре лев зашатался и грузно осел на зеленый лесной ковер. Коротко рявкнув, он испустил дух. Человек-обезьяна мгновенно вскочил на ноги. Поставив одну ногу на труп побежденного льва, Тарзан из племени обезьян закинул голову, и к густому шатру листвы катнеанского леса полетел оглушительный рев антропоидной обезьяны.

Когда сверхъестественный крик, встряхнув джунгли, затих на лесных полянках, Пиндес и двое надзирателей посмотрели вопросительно друг на друга и их руки невольно схватились за мечи.

— Великий Тоос! Что это? — спросил один из рабов, пугливо оглядываясь.

— Клянусь великим Тоосом! Я никогда раньше не слышал подобного крика, — ответил другой с глазами, полными ужаса. Все они, словно застыв от внезапно поразившего их страха, смотрели в ту сторону, откуда пришел этот грозный сигнал.

— Молчать! — приказал Пиндес. — Или вы хотите, чтобы это чудовище подкралось к нам незаметно, пока вы занимаетесь болтовней?

— Что это было, хозяин? — спросил один из них шепотом.

— Возможно, это был предсмертный крик чужеземца, — предположил Пиндес, выдавая желаемое за действительное.

— Этот крик очень мало похож на предсмертный, — ответил чернокожий раб, — скорее, это было выражение мощи и торжества, но никак не слабости и поражения.

— Молчи, дурак! — заревел Пиндес.

Джемнон и Ксерстл также слышали крик Тарзана.

— Что это такое? — поинтересовался Ксерстл. Джемнон покачал головой.

— Я не знаю, но для нас лучше всего будет пойти туда и выяснить. Мне что-то не нравятся такие звуки. Ксерстл начал волноваться.

— Да это пустяки какие-то, скорее всего сильный ветер. Давай-ка лучше продолжим охоту.

— Это не ветер, — возразил Джемнон. — Я должен выяснить, что это такое, потому что несу ответственность за безопасность чужеземца. Кроме того, он мне нравится.

— О, мне он тоже нравится! — горячо воскликнул Ксерстл. — С ним не должно ничего случиться — ведь там же Пиндес.

— Именно об этом я и думаю, — заметил Джемнон.

— Что с ним ничего не случится?

— Что с ним Пиндес!

Ксерстл бросил на него быстрый подозрительный взгляд и кивком головы приказал надзирателям идти вместе со львом за Джемноном, который уже начал продвигаться к тому месту, где охотники разделились на группы.

Тем временем Пиндес, будучи не в силах подавить любопытство, которое взяло верх над страхом, отправился за Тарзаном. Он сгорал от нетерпения узнать, что с ним произошло, а также выяснить, кому принадлежал этот таинственный крик, наполнивший сердца троих мужчин благоговейным трепетом. За ним, оглядываясь на каждом шагу, внимательно всматриваясь в каждый куст, следовали два раба.

Они ушли не очень далеко, когда Пиндес, возглавлявший группу, внезапно остановился и кивнул головой вперед.

— Что это такое? — нервно спросил он. Надзиратели продвинулись вперед на несколько шагов.

— Клянусь гривой Тооса! — закричал один из них. — Это же наш лев!

Теперь они двигались еще медленнее, приближаясь к трупу льва, при этом они непрестанно оглядывались по сторонам.

— Он мертв! — воскликнул Пиндес. Трое мужчин склонились над убитым зверем и, перевернув его на другой бок, внимательно изучили раны.

— Его закололи мечом, — заявил один из надзирателей.

— Раб из племени галла не имел при себе оружия, — задумчиво произнес Пиндес.

— Чужеземец носит нож, — напомнил надзиратель.

— Кто бы ни убил льва, ему пришлось сражаться с ним врукопашную, — громко заявил Пиндес.

— Значит, он должен лежать где-то поблизости, раненый или мертвый.

— Ищите его! — скомандовал Пиндес.

— Он мог бы убить Фобека голыми руками в тот день, когда швырнул его на трибуны, — напомнил раб благородному. — Он носил его на вытянутых руках, как ребенка, а это свидетельствует о его огромной силе.

— Но какое отношение это имеет к данному случаю? — спросил Пиндес раздраженно.

— Я не знаю, хозяин, я только подумал об этом.

— Я не приказывал тебе думать, — воскликнул с возмущением Пиндес. — Я велел тебе искать человека, который убил льва. Должно быть, он умирает где-то поблизости.

Пока они искали этого неизвестного, Ксерстл и Джемнон приближались к месту трагедии. Молодой аристократ проявлял сильнейшее беспокойство о благополучии своего подопечного. Он не верил ни Ксерстлу, ни Пиндесу и теперь начал подозревать, что он и Тарзан были специально разобщены. Сейчас он шел за Ксерстлом на небольшом расстоянии, в то время как впереди рабы вели льва. Внезапно он почувствовал, как чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Джемнон резко повернулся: перед ним стоял Тарзан и весело улыбался.

— Откуда ты появился? — спросил Джемнон.

— Мы разделились с Пиндесом, чтобы быстрее поймать галла, — объяснил человек-обезьяна. В это время Ксерстл, услышав голос Джемнона, оглянулся назад и… увидел Тарзана.

— Ты слышал этот ужасный крик? — спросил Ксерстл. — Мы думали, что, может быть, кто-то из вас получил ранение, поэтому торопились выяснить, что там произошло.

— Разве кто-то кричал? — спросил Тарзан с невинным видом. — Может быть, это Пиндес, потому что я не ранен.

Вскоре после того, как Тарзан присоединился к ним, Ксерстл и Джемнон оказались на полянке, где Пиндес и его двое рабов тщательно обыскивали близлежащие кусты. Как только Пиндес увидел Тарзана, его глаза от удивления широко раскрылись, а сам он заметно побледнел.

— Что случилось? — спросил Ксерстл. — Что вы ищете? Где лев?

— Лев мертв, — объяснил Пиндес. — Кто-то заколол его насмерть. — Он не смотрел на Тарзана, потому что страх заполз в его сердце. — Мы искали человека, который сделал это, считая, что он тяжело ранен или убит.

— Вы нашли его? — спросил Тарзан.

— Нет.

— Могу ли я помочь вам в поисках? Было бы хорошо, если бы ты, Пиндес, и я пошли искать его вместе! — предложил человек-обезьяна.

Казалось, Пиндес глотнул слишком много воздуха и захлебнулся.

— Нет! — воскликнул он, справившись с волнением. — Это будет бесполезно: мы внимательно осмотрели лес вокруг этого места и не нашли ни одной капли крови, которая свидетельствовала бы, что он ранен.

— И вы не обнаружили следов беглеца? — спросил Ксерстл.

— Ни одного, — ответил Пиндес. — Он убежал, и мы должны вернуться в город. Я достаточно поохотился сегодня.

Ксерстл пребывал в скверном настроении: наступал вечер, а он так и не нашел беглеца, да к тому же потерял льва. Для продолжения охоты больше не было веских причин, и он, скрепя сердце, уступил.

— И это называется большая охота? — заключил Тарзан задумчиво. — Возможно, она и не была слишком волнующей, но доставила мне немало удовольствия. Впрочем, Джемнон, кажется, единственный из всех, кто получил доход: он выиграл тысячу драхм.

Ксерстл лишь недовольно сжал зубы и угрюмо шагал к городу. Когда они вновь разделились, на этот раз уже возле дома Джемнона, Тарзан подошел к Ксерстлу и прошептал ему на ухо:

— Передай мои наилучшие пожелания Эроту и скажи, что в следующий раз нам повезет больше.

ГЛАВА XVI

Тарзан с Джемноном, в присутствии родителей молодого аристократа, ужинали в просторной столовой родового особняка, когда внезапно открылась дверь и вошел слуга-раб. Он громко доложил, что сюда явился рассыльный из дома Тудоса, отца Дории, который хочет сообщить что-то весьма важное молодому хозяину.

— Приведи его сюда, — приказал юный вельможа, и через несколько минут в столовой появился высокий негр.

— А, это ты, Гемба! — воскликнул Джемнон радостно. — У тебя для меня известие?

— Да, хозяин, — ответил раб, — но это очень большой секрет.

— Ты можешь говорить смело, Гемба, здесь нет чужих людей, — сказал Джемнон. — Так в чем дело?

— Дория, дочь Тудоса, мой господин, прислала меня сказать тебе, что Эроту хитростью удалось войти в дом ее отца и поговорить с ней сегодня. То, что он ей сказал, сущий пустяк, но важно то, что он ее видел.

— Проклятый шакал! — воскликнул отец Джемнона. Джемнон побледнел.

— Это все? — спросил он.

— Это все, господин, — ответил Гемба. Джемнон вынул золотую цепочку из своего кошеля и вручил ее рабу:

— Верни цепочку ее хозяйке и скажи ей, что я приду завтра утром и переговорю с ее отцом.

Как только раб вышел из помещения, Джемнон в отчаянии посмотрел на своего отца.

— Что мне делать? — спросил он. — Что может сделать Тудос? Кто может что-нибудь сделать? Мы беспомощны.

— Может быть, я помогу тебе, — предложил свои услуги Тарзан. — Кажется, я еще не потерял доверия королевы и готов воспользоваться им, чтобы помочь тебе.

Новая надежда засветилась в глазах Джемнона.

— Если ты можешь! — воскликнул он. — Она послушает тебя. Я верю, что только ты один можешь спасти Дорию, но помни, что королева не должна ее видеть. Если это случится — никто не спасет ее, она будет изувечена или убита.

На следующий день рано утром пришел посыльный раб и принес приказ Тарзану в полдень нанести визит королеве. Джемнон с сильным отрядом воинов был обязан сопровождать Тарзана, так как королева опасалась покушения на жизнь ее нового фаворита.

— Должно быть, это очень влиятельные силы, которые не стесняются препятствовать желаниям Немоны, — предположил отец Джемнона.

— В Катне только один человек способен на это, — ответил Джемнон.

Старик кивнул головой.

— Эта старая ведьма! Чтоб ее убил Тоос! Какой позор, что Катной руководит рабыня!

— Однажды я заметил взгляд Немоны. Казалось, королева готова была уничтожить ее, — сказал Тарзан.

— Это так, но она никогда не посмеет сделать этого, — сказал отец Джемнона. — Старая ведьма и Томос каким-то образом угрожают королеве, поэтому она не может убить ни того, ни другого, хотя, я уверен, она ненавидит обоих. Редко бывает, что она позволяет жить тому, кого ненавидит.

— Полагаю, что они владеют тайной ее рождения, а эта тайна превратит королеву в ничто, если станет достоянием гласности, — объяснил Джемнон. — Но давай немножко развлечемся, утро принадлежит нам, потому что я не хочу навещать Тудоса до того, как ты переговоришь с Немоной.

— Мне бы хотелось посмотреть золотые копи Катны, — предложил Тарзан. — У нас хватит времени?

— Конечно, — ответил Джемнон. — Шахта Восходящего Солнца находится совсем недалеко, и, если ты на ней не задержишься, наше путешествие отнимет не много времени.

По дороге из Катны до ближайшей шахты Джемнон показал ферму, где выращивались боевые и охотничьи львы Катны, но на ферму они не зашли и уже через несколько минут поднимались по хорошо укатанной горной дороге к Золотой Шахте Восходящего Солнца.

Как и предупреждал Джемнон, Тарзан ничего интересного здесь не увидел. Разработки были открытыми, сама золотая жила лежала практически на поверхности и была такая богатая, что всего несколько рабов, орудующих грубыми ломами и кирками, обеспечивали казну Катны огромным количеством драгоценного металла. Но не копи и не золото влекли Тарзана. Ведь он обещал Хафиму послать весточку его брату, и именно потому он предложил Джемнону показать ему золотые копи.

Он шел среди работающих рабов, делая вид, что внимательно рассматривает копи. Наконец ему удалось удалиться на достаточное расстояние от Джемнона и воинов, которые охраняли рабов.

— Кто из вас Ниака? — спросил он на языке галла, снизив голос до шепота.

Чернокожий раб взглянул на него с удивлением, но, увидев предупреждающий жест Тарзана, снова наклонил голову и тихо ответил:

— Вон тот большой раб справа от меня и есть Ниака. Он наш старший, видишь, он не работает.

Тарзан двинулся к Ниаке и, когда очутился возле него, наклонился, как будто его очень заинтересовала золотая жила, которая лежала прямо у его ног.

— Слушай, — прошептал Тарзан, — я хочу тебе передать весть от брата Хафима, но никому не говори, что я беседовал с тобой. Твой брат Хафим убежал из Катны.

— Как? — выдохнул Ниака.

Тарзан вкратце рассказал ему о большой охоте в джунглях.

— Значит, это ты спас его? — спросил раб. Человек-обезьяна кивнул.

— Я только несчастный раб, — сказал Ниака, — а ты могущественный аристократ — я не сомневаюсь в этом. Я никогда не смогу отблагодарить тебя. Но если тебе когда-нибудь понадобится услуга, которую может выполнить Ниака, ты только скажи, и я отдам свою жизнь, чтобы помочь тебе. В этой маленькой хижине я живу вместе со своей женщиной. Если ты захочешь увидеть меня, ты всегда найдешь меня здесь.

— Я не прошу вознаграждения за то, что сделал, — ответил Тарзан, — но я запомню, где ты живешь — никто не знает, что нас ожидает в будущем.

И человек-обезьяна оставил Ниаку и присоединился к Джемнону. Вскоре они завершили осмотр и направились назад, в город.

Между тем в это время в королевском дворце Немона совершала утренний туалет. Внезапно вошел старый Томос и опустился перед королевой на колени.

— Что случилось? — спросила она требовательно. — Неужели это настолько неотложное дело, что я должна прерывать свой туалет?

— Да, ваше величество, — ответил советник, — я умоляю вас отослать рабов. То, что я хочу сказать, предназначено только для вас одной.

Четыре девушки-негритянки обрабатывали ногти Немоны на каждой руке и ноге одновременно. Белая рабыня причесывала ее волосы. Удалив рабынь из своих апартаментов, королева повернулась лицом к советнику и спросила:

— Хорошо, так в чем дело?

— Ваше величество уже давно сомневается в верности Тудоса, — напомнил ей Томос. — В интересах трона и ради вашего благополучия и безопасности я постоянно слежу за действиями этого могущественного врага. Воодушевленный любовью и преданностью к вам, благородный Эрот, мой самый честный и надежный агент и союзник, достал интересные сведения, с которыми я хотел бы вас ознакомить.

Немона нетерпеливо топнула сандалией по мозаичному полу.

— Быстрее заканчивай это предисловие и говори то, что хотел сказать, — резко приказала она, потому что не любила Томоса и даже не пыталась этого скрывать.

— Вкратце это выглядит так. Джемнон с Тудосом замышляют заговор против вас, надеясь, без всяких сомнений, в качестве вознаграждения получить от Тудоса в жены его прекрасную дочь.

— Подлая девка! — закричала Немона. — Кто сказал, что она прекрасна?

— Эрот сказал мне, что Джемнон и Тудос считают ее самой красивой женщиной в мире, — ответил Томос.

— Невероятно! Разве Эрот видел ее?

— Да, ваше величество, он ее видел.

— Что говорит Эрот?

— Она действительно прекрасна, — ответил советник. — Кое-кто думает так же, — добавил он.

— Кто именно?

— Тот, кто был втянут в заговор против вас.

— Кого ты имеешь в виду? Ну, говори! Я знаю твои грязные мысли. Ты только и мечтаешь о том, как бы причинить мне боль.

— Ваше величество, вы плохо думаете обо мне! — воскликнул Томос. — Мои мысли направлены только на то, чтобы сделать счастливой мою любимую королеву.

— Твои слова полны омерзительной лжи, — презрительно усмехнулась королева. — Однако говори по существу, у меня нет времени выслушивать твою болтовню.

— Я просто боюсь произнести имя человека, потому что оно больно ранит ваше величество, — сказал Томос с ухмылкой. — Но, если вы настаиваете, пожалуйста, — это чужеземец, которого зовут Тарзан.

Немона выпрямилась.

— Что за гнусную ложь ты сочиняешь с Мдузой? — резко сказала она.

— Это не ложь, ваше величество. Прошлой ночью, очень поздно, мои люди видели, как Тарзан и Джемнон выходили из дома Тудоса. Эрот, скрываясь в тени деревьев, следил за ними. Он видел, как они вошли туда и затем, пробыв там довольно долго, вышли. Эрот говорит, что они ссорились из-за Дории, и считает, что Джемнон хочет убить Тарзана из ревности.

Молча слушала Томоса Немона, лишь лицо ее побледнело и вытянулось от сдерживаемой ярости.

— Кто-то должен умереть, — едва слышно произнесла королева. — Уходи!

Довольный достигнутым результатом, он стал размышлять над словами королевы. Было не ясно, кто должен умереть. Хотя, по всей вероятности, Немона имела в виду Тарзана — что совпадало с желанием Томоса, — но возможно, королева подразумевала другого человека.

Почти наступил полдень, когда Тарзан и Джемнон вернулись в город. Охраняемые отрядом воинов, они отправились во дворец, где Тарзана немедленно провели к королеве.

— Где ты сейчас был? — спросила она грозно. Тарзан посмотрел на нее с удивлением, затем улыбнулся.

— Я смотрел Шахту Восходящего Солнца.

— А где ты был прошлой ночью?

— В доме Джемнона.

— Ты был с Дорией?

— Нет, — ответил Тарзан, — там я был в предыдущую ночь.

Тарзан был удивлен выдвинутым против него обвинением и тем, что она знает обо всем, но не позволил себе расслабиться и показать Немоне своего удивления. Теперь он заботился уже не о себе, а о Дории и Джемноне, обдумывая план, как защитить их. Очевидно, Немона уже знает о его визите в дом Тудоса: враги сообщили ей об этом. Поэтому не имело смысла отпираться, это только увеличило бы подозрения Немоны. И действительно, откровенный ответ Тарзана был воспринят королевой довольно спокойно.

— Почему ты вошел в дом Тудоса? — спросила она.

— Видишь ли, Джемнон боится, чтобы я не сбежал, чтобы со мной не произошло чего-нибудь. Поэтому он берет меня с собой повсюду, куда идет сам. Для него это очень обременительно, Немона, и поэтому я вынужден просить, чтобы ты назначила хоть на какое-то время другого человека, который будет присматривать за мной.

— Поговорим об этом позже, — ответила королева. — А теперь скажи, зачем Джемнон ходил в дом Тудоса? Человек-обезьяна улыбнулся.

— Разве такой глупый вопрос может задавать женщина! — воскликнул он. — Джемнон любит Дорию. Я думал, вся Катна об этом знает, тем более что сам он старается рассказать об этом всем своим друзьям.

— Ты уверен, что именно он любит Дорию, а не ты? Тарзан посмотрел на нее с явным презрением.

— Не говори глупости, Немона, — сказал он. — Я не люблю неумных женщин.

Королева Катны опешила. За всю свою жизнь она ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь разговаривал с ней в таком тоне и в таких выражениях. На какое-то время она даже потеряла дар речи, но в тот же миг пришло внезапное озарение — то, что в последние часы мучило ее и терзало мозг подозрениями и ревностью, — неправда! Тарзан не любит Дорию! Однако она вынуждена была признаться самой себе, что безразличие Тарзана к ней и к ее гневу увеличили ее уважение к этому молодому дикарю, сделали его еще более желанным. Она еще никогда не встречала мужчины, который бы имел такую власть над нею. И вот он стоит совсем близко, но — странно! — кажется, он вовсе и не думает использовать свою непостижимую власть.

К ней вернулось спокойствие, и она заговорила вновь:

— Мне сказали, что ты любишь Дорию, но я в это не верю А она красива? Я слышала, о ней говорят как о самой красивой женщине Катны.

— Возможно, Джемнон так и думает, — ответил Тарзан со смехом, — но ты же знаешь, что делает любовь с молодыми.

— А что ты думаешь о ней? — спросила королева. Тарзан передернул плечами.

— Она недурно выглядит.

— Разве она не такая же красавица, как Немона? — добивалась своего королева.

— Разве свет звезды может затмить блеск солнца? Ответ этот пришелся по нраву Немоне. Она встала и подошла к Тарзану.

— Ты считаешь меня красивой? — спросила она мягким, ласковым голосом.

— Ты прекрасна, Немона! — честно признался великан.

Немона прижалась к нему, ласково поглаживая его широкие плечи своей гладкой и теплой рукой.

— Полюби меня, Тарзан, — страстно прошептала она.

В этот момент в дальнем углу комнаты загремела цепь и раздался громоподобный рев вскочившего на ноги Белтара. Немона отшатнулась от человека-обезьяны, ее тело охватила внезапная дрожь. Гнев и отчасти страх отразились на ее лице.

— Всегда что-нибудь случается, — раздраженно сказала она, продолжая вздрагивать. — Белтар очень ревнив. Моя жизнь и жизнь зверя связаны какой-то странной, невидимой цепью. Я не знаю, каким образом, но мне бы хотелось узнать. — Огонь блеснул в ее глазах. — Я обязательно узнаю! Иногда мне кажется, что сам Тоос назначил мне его в товарищи, иногда — что это я сама, но только в другом обличье. Но одно я знаю точно: когда умрет Белтар — умру и я!

Она грустно взглянула на Тарзана и сказала ему уже иным тоном:

— Идем, мой друг, мы пойдем в храм вместе. Возможно, Тоос ответит на те вопросы, которые носит в своем сердце Немона.

Она ударила в бронзовый диск, который был подвешен к потолку. Тотчас же дверь открылась, и благородный, переступив через порог, согнулся в низком поклоне.

— Подать охрану! — скомандовала Немона. — Мы идем в храм Тооса.

Королевский поезд, следующий в храм, напоминал карнавальное шествие: марширующие воины взяли в боевую позицию копья, на острие которых играли на ветру разноцветные флажки; благородные шли в переливающихся всеми цветами радуги пышных одеяниях; королева сидела в золотой повозке, запряженной четверкой огромных львов. С одной стороны сверкающего золотом экипажа шел старый Томос, с другой, где раньше обычно сопровождал королеву Эрот, теперь вышагивал могучий Тарзан.

Человек-обезьяна чувствовал себя так, как чувствует лев, который внезапно, будто по воле злой силы, перенесен из джунглей в шумный город. Кортеж двигался посередине огромной толпы, энергично приветствующей королеву. Толпа всегда выводила Тарзана из себя и раздражала его, но он был вынужден смириться со своим нынешним положением. Мысли же человека-обезьяны витали далеко-далеко, в зеленых лабиринтах джунглей, которые он так любил. Он знал, что где-то здесь поблизости находился Джемнон и наблюдал за ним, но независимо от того, был здесь Джемнон или нет, Тарзан не сделает попытки убежать, пока его друг несет ответственность за него. Думая об этом, Тарзан обратился к королеве:

— Во дворце я говорил с тобой о Джемноне, я просил освободить его от утомительной обязанности охранять меня.

— Джемнон очень хорошо исполнял свои обязанности, и я не вижу причин для его освобождения.

— Тогда освободи его на время, — предложил Тарзан, — пусть Эрот займет его место.

Немона посмотрела на великана с удивлением:

— Но Эрот ненавидит тебя!

— Тем больше у него оснований смотреть за мной внимательно.

— Он может убить тебя.

— Не посмеет, если ты ему скажешь, что он заплатит за мою смерть или побег своей собственной жизнью, — предложил Тарзан.

— Тебе нравится Джемнон, не правда ли? — невинно спросила королева.

— Очень, — заверил ее человек-обезьяна.

— Вот поэтому он самый подходящий человек, который должен отвечать за тебя. Ты ведь не посмеешь убежать и поставить под угрозу его жизнь, пока он несет за тебя ответственность.

Тарзан усмехнулся, но больше не сказал ни слова — совершенно очевидно, что Немона далеко не глупа. Придется ему разрабатывать новый план побега, который не будет угрожать безопасности его друга.

Между тем они приближались к храму. Тут внимание Тарзана привлекла небольшая группа жрецов, которые вели закованную в цепь девушку-рабыню. Они подвели ее к золотой колеснице Немоны и, пока процессия двигалась, заговорили на каком-то непонятном Тарзану языке. Позднее он узнал, что никто не понимал этого языка, даже жрецы, но на его вопрос, почему они говорили то, чего не понимали сами, никто ему не смог сказать ничего вразумительного.

Джемнон объяснил, что давным-давно эти слова имели совершенно определенное значение, но в течение многих столетий механическое повторение изменило их до неузнаваемости, а смысл этих ритуальных слов был попросту забыт.

Когда тарабарщина закончилась, жрецы прикрепили цепь, опутывающую рабыню, к колеснице королевы, и шествие возобновилось. Жрецы шли за девушкой.

У входа в храм на страже стоял Фобек. Возле него приостановилась какая-то девушка, которая, по всей вероятности, шла на поклонение божеству. Узнав воина, она приветствовала его и, пока процессия втягивалась во двор храма, заговорила с ним.

— Я давно тебя не видала, Фобек, а мне так нужно поговорить с тобой, — сказала она. — Я очень рада, что тебя вернули в охрану храма.

— Благодаря чужеземцу, которого зовут Тарзан, я жив и опять здесь, — ответил Фобек.

— А я думала, что ты его ненавидишь, — воскликнула девушка.

— Ни за что! — воскликнул Фобек. — Я не видел лучшего человека, чем он. Я восхищаюсь им. Разве не он подарил мне жизнь, когда толпа требовала моей смерти?

— Это правда, — сказала девушка. — А теперь он нуждается в верном друге.

— Что ты имеешь в виду, Малума?

— Сегодня утром я находилась в соседней комнате, когда у королевы был Томос, и я подслушала, как он говорил королеве, что Тудос, Джемнон и Тарзан устраивают заговор против королевы и что Тарзан любит Дорию, дочь Тудоса.

— Как Томос пронюхал об этих вещах? — спросил воин. — Разве он представил доказательства?

— Он сказал, что Эрот подсматривал, когда Джемнон и Тарзан наносили визит в дом Тудоса, — объяснила Малума. — Он также сказал ей, что Эрот видел Дорию и нашел ее очень красивой.

Фобек присвистнул.

— Это несет смерть дочери Тудоса, — заметил он.

— Это будет конец и чужеземцу, — пророчила Малума, — а мне он очень нравится. Он не похож на шакала Эрота, которого все ненавидят.

— Сюда идет королева! — воскликнул Фобек, когда голова процессии появилась на площади перед храмом. — Беги быстрее отсюда и найди хорошее место для себя, потому что сегодня будет на что посмотреть — это случается каждый раз, когда королева приходит помолиться Богу.

Очутившись перед храмом, Немона сошла с колесницы и направилась к широкой лестнице, что вела к разукрашенному витиеватыми узорами входу. Сзади шли жрецы с испуганной, заплаканной девушкой-рабыней. За ними следовали благородные из королевского совета; отряд воинов, сопровождавший королеву, остался на площади перед входом в храм.

Храм представлял собой огромное трехэтажное строение с возвышающимся куполом. От внутреннего зала во все стороны разбегались многочисленные галереи. Стены помещений были выложены мозаикой, колонны, поддерживающие галереи, были украшены золотом, внутренний зал был сплошь из золота. Прямо напротив главного входа на одном уровне с приподнятой платформой располагалась большая, встроенная в нишу клетка. По обе стороны клетки находилось по алтарю, которые покоились на статуях львов, отлитых из чистого золота. На платформу, где стоял трон, окруженный рядом каменных скамеек, вели каменные перила. Трон был повернут лицом к нише с клеткой.

Немона прошла по проходу, обнесенному перилами, и села на трон, а благородные заняли свои места на скамейках. Никто не обращал внимания на Тарзана, поэтому он остался за оградой.

Он заметил внезапную перемену в облике Немоны с того момента, как она вошла в храм. Она казалась чрезвычайно взволнованной, выражение ее лица изменилось: оно стало напряженным и страстным. В глазах появился блеск, который как две капли воды был похож на тот дикий, почти сумасшедший блеск, однажды наблюдавшийся Тарзаном, но сейчас это был блеск религиозного фанатизма.

Тарзан видел, как жрецы повели девушку на платформу. Почти тотчас что-то зашевелилось в клетке. Это был старый пышногривый лев. Верховный жрец начал какое-то бессмысленное, похожее на пение бормотание. Вскоре к нему присоединились остальные жрецы. Немона, как зачарованная, подалась вперед, ее остановившийся, словно окаменевший, взгляд был устремлен на клетку со львом. Грудь ее высоко вздымалась и опускалась, дыхание стало тяжелым. Она переживала состояние экстаза.

Внезапно бормотание прервалось, и королева встала.

— О, Тоос! — закричала она, вытянув руки в сторону старого гривастого людоеда. — Немона приветствует тебя и приносит тебе жертву. Получи ее от Немоны и благослови ее. Дай ей жизнь, богатство и счастье, больше всего Немона просит тебя о счастье. Сохрани ее друзей, порази врагов. О, Тоос! Дай ей одно, чего она желает больше всего на свете, — любовь, любовь человека, которого Немона любит так, как никого до сих пор не любила!

Лев смотрел на нее сквозь решетку.

Она была словно в трансе, как будто забыла обо всех, кто ее окружал. В ее голосе звучали пафос и горе одновременно, а в груди человека-обезьяны росла жалость к бедной королеве, которая никогда не знала любви и, возможно, ее не узнает из-за своего развращенного ума, который не может отличить страсть от привязанности, а желание от любви.

Как только она села на свой золотой трон, жрецы провели рабыню через дверь, встроенную с одной стороны клетки, в специальную ячейку рядом со львом. Лишь только девушка переступила порог камеры смерти, как лев прыгнул на нее, но наткнулся на решетку, которая пока разделяла их. Его ужасный рев разносился по храму, наполняя его громоподобными звуками, эхо от которых отдавалось под золотыми сводами купола.

Немона сидела на троне, молчаливая и суровая, глядя прямо на божество в клетке. Жрецы и благородные монотонно произносили тарабарские заклинания. Теперь Тарзану стало ясно, что они молились льву — их взоры были устремлены на отвратительного зверя. Многое, казавшееся Тарзану непонятным с первого дня его появления в Катне, теперь прояснилось. Он понял странные клятвы Фобека и его заявление о том, что он наступил на хвост божества.

Внезапно откуда-то сверху засиял луч света и осветил клетку, покрывая зверя золотыми отблесками. Лев, без устали расхаживавший по клетке, остановился и посмотрел вверх, его пасть раскрылась, из нее капала горячая слюна. Все присутствующие забормотали с новой силой. Тарзан, догадываясь наполовину, что должно произойти, поднялся с перил, на которых сидел, и двинулся вперед.

Однако предотвратить трагедию было слишком поздно. Ужасный крик раздался в тишине и, смешавшись с ревом льва-людоеда, смолк навсегда с несчастной жертвой.

Тарзан повернулся и, полный гнева, ярости и глубокого отвращения, вышел из храма, на свежий воздух, где сияло солнце. Стоявший у входа воин шепотом окликнул его по имени. В голосе звучало осторожное предупреждение, что заставило человека-обезьяну сделать вид, что он ничего не слышал. Он только скосил глаза в сторону воина и ничем не выдал своего интереса, когда увидел, что к нему обращается Фобек.

Медленно повернувшись к нему спиной, Тарзан смотрел на храм, словно ожидая выхода королевской процессии. Затем он прислонился к косяку и теперь был настолько близко к Фобеку, что тот мог дотянуться до него своим копьем, стоило только переместить его на пару дюймов. Но ни один из них ни взглядом, ни жестом не показали, что знают друг друга.

Почти не шевеля губами, Фобек прошептал:

— Я должен сказать тебе! Приходи к черному ходу храма, когда сядет солнце. Не отвечай мне, но, если ты слышишь и придешь, поверни голову направо.

Тарзан подал знак. В ту же минуту королевский кортеж двинулся из храма, и он занял свое место возле Немоны. Королева казалась притихшей и ко всему безразличной — естественная реакция, наступавшая обычно после эмоционального подъема, переживаемого ею при виде пыток и крови в храме. Приехав во дворец, она отпустила всех, включая Тарзана, и удалилась в свои апартаменты.

ГЛАВА XVII

Вот, наконец, королевский кортеж, сверкая золотом, двинулся с площади по направлению к дворцу Немоны. Малума вышла из своего убежища и снова остановилась на несколько минут для того, чтобы обменяться впечатлениями с Фобеком. Поговорив об Эроте и Томосе, о Немоне и Тарзане, о человеке в секретной тюрьме, что находится в подземелье под храмом, Малума попрощалась с Фобеком и отправилась во дворец.

В особняке отца, в ожидании ужина, Джемнон беспокойно вышагивал по внутреннему дворику. Тут же, присев на краешек каменной скамейки, находился человек-обезьяна. Он видел, что его друг очень расстроен, и это его сильно огорчало, тем более что причины для этого были действительно серьезные. Сейчас Тарзан уже не был уверен, что ему удастся предотвратить грядущую катастрофу.

Стараясь отвлечь Джемнона от тяжелых мыслей, Тарзан заговорил о церемонии в храме, основное внимание уделяя описанию самого храма, восхваляя его красоту и великолепие.

— Он прекрасен, — говорил Тарзан, — даже слишком прекрасен для таких варварских ритуалов, вроде того, что мне довелось видеть сегодня.

— Но девушка была только рабыня, — отвечал Джемнон, — а бог должен что-то есть. Я не считаю, что приносить жертвы богу плохо, но сам храм скрывает за своими стенами большое зло. Где-то там прячут Алек-стара, брата Немоны, и, пока он гниет в подземелье, продажный Томос и жестокая Мдуза правят Катной с помощью сумасшедшей Немоны.

Многие в этом городе желают перемен и связывают их с именем Алекстара, которого они хотят возвести на трон, но они боятся гнева грозного триумвирата. Так мы и живем и ничего не можем сделать. Каждый день приносит все новые и новые жертвы ужасной злобе и страху, на которых только и держится трон.

Сегодня у нас мало надежды, и мы потеряем ее вовсе, если королева осуществит план, который, как говорят, она вынашивает для того, чтобы уничтожить Алекстара. Совершенно понятно, почему она стремится осуществить его, ведь если Алекстару когда-нибудь удастся появиться во дворце, он немедленно объявит себя королем.

Если Немона умрет, Алекстар также станет королем, потому что жители города потребуют, чтобы он занял свое законное место. Именно по этой причине Мдуза и Томос горят желанием убить его. К чести Немоны, все эти годы она противостоит их назойливости, отказываясь уничтожить брата, но, если только она почувствует, что он серьезно угрожает ее власти, — ему конец. Вот почему те слухи о заговоре, который ставит целью возвести Алекстара на трон, упорно передаются ей, и, возможно, Алекстар уже осужден на смерть.

Во время ужина Тарзан обдумывал планы посещения Фобека, который охранял храм. Ему хотелось бы сходить туда одному, но тем самым он поставит Джемнона в затруднительное положение, а если пригласить благородного участвовать в осуществлении этого плана, то его присутствие закроет рот Фобеку и подвергнет риску его положение. Поэтому он решил идти в храм без Джемнона, тайно.

Следуя своему замыслу, он беседовал с Джемноном и его родителями еще почти два часа после захода солнца, а затем извинился и, сославшись на усталость, ушел в выделенную для него комнату, откуда через окно попал прямо во внутренний дворик. В этой части города, которую заселяли благородные, росли большие старые деревья, и через мгновение властелин джунглей, легко перепрыгивая с ветки на ветку, быстро приближался к золотому храму Тооса.

Наконец достигнув дерева, растущего с тыльной стороны храма, он прекратил свое стремительное движение и тут же увидел внизу знакомую фигуру Фобека, ожидающего в тени листьев. Тарзан бесшумно спрыгнул на землю, прямо перед изумленным воином.

— Клянусь огромными клыками Тооса! — воскликнул Фобек. — Ты помог мне избежать смерти.

— Ты ждал меня? — единственное, что сказал ему Тарзан.

— Но не с небес, — заметил Фобек. — Однако ты здесь, и это главное. Теперь я скажу тебе больше, чем тогда, когда просил тебя прийти сюда. За это время я узнал много интересного.

— Я слушаю, — сказал Тарзан.

— Служанка королевы подслушала разговор между Немоной и Томосом, — начал Фобек. — Томос обвинил тебя, Джемнона и Тудоса в заговоре против нее. Эрот следил за тобой и видел, что ты с Джемноном надолго задержались в доме Тудоса несколько дней назад. Под каким-то предлогом ему также удалось проникнуть в дом Тудоса в следующий вечер, и он видел Дорию, дочь Тудоса. Томас сказал, что Дория очень красива и что ты любишь ее.

Немона еще не уверена, что ты любишь Дорию, но, чтобы обезопасить себя от соперницы, она приказала Томосу схватить девушку и заточить ее в храме до тех пор, пока будет решаться ее судьба. Она может убить ее, а может быть, решит только обезобразить ее.

А теперь слушай внимательно. Если ты дашь Немоне хоть малейший намек на то, что ты обдумываешь заговор против нее или что тебе нравится Дория, она прикажет убить тебя. Все, что я смог сделать, — это только предупредить тебя.

— Ты уже один раз предупредил меня, не так ли? — спросил Тарзан.

— Да, это был я, — ответил Фобек.

Почему ты это делаешь для меня? — спросил человек-обезьяна.

— Потому что я обязан тебе своей жизнью, — ответил воин, — и потому, что я вижу перед собой мужчину, когда смотрю на тебя. Если человек может поднять Фобека и метнуть его, словно ребенка, на трибуны, Фобек хочет быть его рабом.

Я могу только поблагодарить тебя, Фобек, за все, что ты сказал мне, — промолвил Тарзан. — А теперь скажи мне вот еще что. Если Дория в храме, то где она может сейчас находиться?

Трудно сказать. Алекстара держат в подземелье, но на втором и на третьем этажах есть такие комнаты, где могут содержаться женщины.

Ты можешь поклясться, что она арестована?

Клянусь! — ответил Фобек.

— Хорошо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

— Нет, я все сказал.

— Тогда я возвращусь к Джемнону и предупрежу его. Возможно, мы найдем способ усмирить Немону или перехитрить ее.

— И то, и другое сделать очень трудно, — промолвил Фобек. — Итак, прощай и будь счастлив.

Тарзан в мгновение ока вскочил на дерево, раскинувшее свои ветви над головой Фобека, и исчез в сумраке ночи. Изумленный, как и в первый раз, воин лишь покачал головой и направился в помещение охраны храма.

Человек-обезьяна вернулся в свою комнату той же дорогой, что и пришел, и немедленно отправился в большую комнату, где обычно собиралось и проводило вечера все семейство. Сейчас там были только отец и мать Джемнона. Узнав, что его друга вызвали во дворец вскоре после его ухода, Тарзан остался в зале со стариками ожидать его прихода. То, что рассказал ему Фобек, внушало тревогу, однако он не хотел делиться услышанным.

Почти целый час просидели они в гостиной. Вдруг до их слуха донеслись удары в ворота, и через несколько минут в комнату вошел раб и доложил, что какой-то воин хочет поговорить с Тарзаном о деле, не терпящем отлагательств.

Человек-обезьяна поднялся.

— Я выйду и поговорю с ним, — сказал он.

— Будь осторожен, — предупредил его отец Джемнона, — у тебя немало опасных врагов, которые мечтают о твоей смерти.

— Я буду осторожен, — заверил его Тарзан и вышел вслед за рабом из гостиной.

Возле ворот, рядом с воинами, охранявшими дом, стоял задержанный ими человек огромного роста. Тарзан сразу узнал его — это был Фобек.

— Я должен поговорить с тобой с глазу на глаз и немедленно, — сказал он.

— Это мой приятель, — сказал Тарзан воинам, — впустите его в сад, там я переговорю с ним.

Когда они отошли на небольшое расстояние от воинов, Тарзан спросил Фобека:

— В чем дело? Ты принес плохие вести?

— Очень плохие, — ответил Фобек. — Джемнон, Тудос и многие их друзья арестованы и находятся сейчас в подземной темнице во дворце. Дория схвачена и посажена в камеру в храме. Я уже не думал, что увижу тебя на свободе. Ты должен использовать расположение Немоны в своих интересах. Если можешь убежать из Катны, сделай это немедленно. Помни, что настроение королевы может измениться в любой момент, она изменчива и капризна.

— Спасибо тебе, Фобек, — сказал властелин джунглей, — а теперь возвращайся к себе, пока тебя не заподозрили в заговоре.

— А ты убежишь? — спросил воин.

— Я не могу убежать, пока не сделаю все возможное, чтобы помочь своему другу Джемнону.

— Теперь уже ему никто не поможет. Все, что ты можешь сделать, — это и самому попасть в беду.

— И все же я попытаюсь. А теперь до свидания, мой друг, но прежде, чем уйдешь, скажи мне, в какой комнате находится Дория.

— На третьем этаже с тыльной стороны храма, как раз над тем входом, где я ожидал тебя вечером.

Тарзан провел Фобека до ворот и вывел его на улицу.

— Куда ты идешь теперь? — спросил воин.

— Во дворец.

— Ты сошел с ума, — пытался остановить его Фобек, но человек-обезьяна уже оставил его и быстро двигался по улице, ведущей во дворец.

Было очень поздно, но дворцовая стража хорошо знала Тарзана, а когда он сказал, что его вызвала Немона, его тут же впустили. Быстро он достиг приемной, через которую ходил в апартаменты королевы. Однако благородный, несший службу в приемной, не пропустил Тарзана, сославшись на слишком поздний час.

— Доложи королеве, что пришел Тарзан, — настаивал властелин джунглей.

— Я не смею ее тревожить, — произнес благородный, волнуясь; он боялся разгневать Немону, если разбудит ее, и в то же время не желал портить отношения с ее новым фаворитом.

— Зато я смею, — сказал Тарзан и шагнул к двери, которая вела в гостиную Слоновой Кости, где Немона обычно принимала его.

Благородный попытался преградить ему путь, но человек-обезьяна оттолкнул его в сторону и попробовал открыть дверь, но она не поддавалась, так как была заперта с другой стороны. Тогда он ударил кулаком по отполированной поверхности.

Громовым рыком ответил на этот удар Белтар, и через несколько мгновений за дверью послышался испуганный женский голос:

— Кто там? Королева спит. Кто осмелился тревожить ее?

— Пойди и разбуди ее! — закричал Тарзан. — Скажи ей, что ее немедленно хочет видеть Тарзан!

— Я боюсь, — ответила девушка. — Королева будет недовольна. Лучше ты сейчас уходи, увидишь ее завтра утром.

Затем за дверью раздался другой голос:

— Кто это посмел стучать в дверь Немоны в такое время?

— Это благородный Тарзан, — ответила девушка-рабыня.

— Отопри засов и впусти его, — приказала Немона, и, как только дверь открылась, Тарзан шагнул в комнату Слоновой Кости, так знакомую ему.

Королева стояла в центре комнаты, повернувшись лицом к нему. Чудесные волны волос струились по ее плечам, легкий румянец покрывал ее щеки. Очевидно, она только что поднялась с постели и, прежде чем войти в гостиную, набросила на себя легкий шарф. Она была прекрасна. Глаза ее излучали таинственный, манящий свет. Приказав рабыне запереть дверь и удалиться, она пошла к дивану, приглашая за собой Тарзана. Немона присела на мягкие подушки и жестом приказала Тарзану сесть возле себя.

— Я очень рада, что ты пришел, — сказала она. — Я не могла заснуть, все думала о тебе. Но скажи мне, почему ты пришел? Ты тоже думал обо мне?

— Да, я думал о тебе, Немона, — ответил человек-обезьяна. — Я думал, что ты, возможно, поможешь мне, да, ты поможешь мне, я уверен.

— Ты только просишь, — сказала Немона мягко. — Нет ничего на свете, чего бы не сделала Немона, если ты просишь.

Тусклое, колеблющееся пламя единственного факела не могло осветить сумрак помещения, в дальнем конце которого сверкали желто-зеленые глаза Белтара, подобно двум свечам дьявола, освещающим преисподнюю.

Все смешалось в этой комнате: острый специфический запах льва-людоеда, тонкий аромат ладана и чарующее благоухание прекрасного тела молодой женщины.

— Наконец ты пришел ко мне по своему собственному желанию, — прошептала Немона. — О, Тоос! Как я ждала этого момента!

Ее нежные руки обвились вокруг шеи человека-обезьяны, и королева страстно прижалась к его могучей груди.

— Тарзан! Мой Тарзан! — шептала она. Но вот снова скрипнула и затем открылась дверь в дальнем конце гостиной, и в сумраке комнаты вырисовалась зловещая фигура старой ведьмы, глаза которой сверкали от гнева. Стуча клюкой по мозаичному полу, она направилась к Немоне.

— Ты дура! — яростно закричала Мдуза ужасным фальцетом. — Отправь мужчину прочь, иначе ты увидишь, как он упадет мертвым к твоим ногам! Отправь его немедленно!

Немона поднялась с дивана и повернулась лицом к старой ведьме, которая тряслась и задыхалась от ярости.

— Ты зашла слишком далеко, Мдуза, — произнесла Немона ледяным тоном. — Уходи в свою берлогу и помни, что королева здесь — я!

— Королева! Королева! — воскликнула мерзкая старуха, разразившись саркастическим смехом. — Удали своего любовника, или я расскажу ему, кто ты есть на самом деле.

Немона ринулась к ней. Пробегая мимо столика, она, задержавшись на мгновение, что-то схватила. Старуха вскрикнула и бросилась бежать, но было уже поздно: прежде чем она успела повернуться, Немона была уже возле нее и схватила ее за волосы. Обороняясь, Мдуза ударила клюкой королеву, но этот удар только еще больше обозлил и без того разъяренную женщину.

— Ты всегда мешала мне жить! — кричала Немона. — Ты и твой глупый любовник Томос. Ты украла у меня счастье, и теперь — получай за это! — и она вонзила сверкающее лезвие ножа в иссохшую грудь дико закричавшей старухи. — Вот тебе! Вот! Вот! — Каждый раз нож все глубже проникал в тело Мдузы. Вскоре она умолкла и упала на мозаичный пол.

Между тем все настойчивее становились стуки в дверь, слышались исполненные ужаса и страха голоса благородных и воинов охраны, пытавшихся ворваться в помещение. А в гостиной, в дальнем углу, Белтар все сильнее натягивал цепь и сотрясал своим рычанием своды королевского дворца. Немона стояла над телом Мдузы и смотрела, как смерть закрывала сверкающие глаза и всхлипывающие губы.

— Я проклинаю твою черную душу! — воскликнула она и медленно повернулась к двери, которая вновь задрожала от сыпавшихся ударов. — Прекратите! — властно крикнула она. — Я, королева Немона, в полной безопасности. Кричала эта наглая рабыня, которую я немножко проучила.

Голоса за дверью стихли, стук умолк, и воины разошлись по своим местам. Только теперь Немона подошла к Тарзану. Она осунулась и казалась страшно уставшей.

— Да, твоя просьба, — сказала она. — Проси о ней в другое время: Немона сейчас слишком расстроена.

— Я должен просить только сейчас, — ответил Тарзан, — завтра будет слишком поздно.

— Хорошо, — сказала Немона, — я слушаю. В чем дело?

— Среди твоих придворных есть один благородный, который был очень добр ко мне во время моего пребывания в Катне. Теперь он оказался в беде, и я пришел просить тебя спасти его.

Брови Немоны удивленно выгнулись.

— Кто он? — спросила она.

— Джемнон. Он арестован вместе с Тудосом, его дочерью и группой друзей. Это откровенный заговор, направленный против меня.

— И ты посмел прийти ко мне, чтобы просить за предателей! — закричала королева, наливаясь внезапной яростью. — Но я знаю причину — ты любишь Дорию!

— Это неправда. Я видел ее только один раз. Джемнон любит ее. Позволь им, Немона, насладиться счастьем.

— Я несчастлива, — ответила она, — так почему они должны быть счастливы? Тарзан, скажи мне, что любишь меня, и я тоже буду счастлива!

Голос ее задрожал от волнения. На мгновение Немона забыла, что она королева.

— Зернышко не расцветает, сколько за ним не ухаживай, — ответил Тарзан, — цветок вырастает медленно, подобно ему расцветает и любовь. Все, что выплескивается наружу, не любовь, это — страсть. Я тебя почти не знаю, Немона, — вот мой ответ.

Королева отвернулась, села на диван и закрыла лицо руками. Плечи ее стали вздрагивать от глухих рыданий, и жалость наполнила сердце Тарзана. Он подвинулся ближе, чтобы утешить ее, но не успел и слова вымолвить, как вдруг Немона резко повернулась к нему — глаза ее, еще не высохшие от слез, сверкали гневом.

— Эта девка Дория умрет! — закричала она. — Завтра ее проглотит Ксаратор!

Тарзан грустно покачал головой.

— Ты хочешь, чтобы я полюбил тебя, — сказал он. — Но разве можно любить ту, кто беспощадно уничтожает его друзей?

— А если я спасу им жизнь, ты полюбишь меня?

— Это такой вопрос, на который я не могу ответить. Я лишь могу уверить тебя, что, если ты сделаешь это, я буду уважать тебя и восхищаться тобой, но, если ты отдашь приказ предать их смерти, ты окончательно утратишь надежду на то, что я когда-нибудь полюблю тебя.

Теперь она смотрела на него потухшим взглядом.

— Какая разница? — почти простонала она. — Никто не любит меня. Томос хочет быть королем, Эрот жаждет богатства и власти, Мдуза хотела приобрести величие, которым она никогда не обладала. Если кто-то из этой троицы и испытывал привязанность ко мне, так это Мдуза, но я убила ее. — На мгновение она затихла, но ее глаза вновь зажглись злобным огнем. — Я ненавижу их! — закричала она. — Я ненавижу их всех! Я убью их всех! Я убью каждого, кто будет выступать против меня! Я убью тебя!

Затем внезапно ее настроение резко изменилось.

— Ой, что я говорю? — воскликнула она, обхватив голову руками. — Моя голова раскалывается на части.

— А мои друзья? Что будет с ними? — спросил Тарзан. — Ведь ты их не тронешь?

— Возможно, не трону, — ответила Немона безразличным тоном, а затем налилась гневом снова. — А девка умрет! Если ты снова вздумаешь просить за нее, ее мучения возрастут. Ксаратор милосердный, более милосердный, чем Немона.

— Когда она умрет?

— Сегодня ее поместят в тайную тюрьму, а завтра повезут к Ксаратору. Ты должен сопровождать нас. Ясно?

Человек-обезьяна кивнул.

— А мои остальные друзья? — спросил он. — Ты сохранишь им жизнь?

— Приходи ко мне завтра ночью, — ответила Немона. — Посмотрим, как ты будешь обходиться с Немоной, тогда решим, как поступить в отношении твоих друзей.

ГЛАВА XVIII

Лунный свет, слабо проникающий через зарешеченное окно, падал на женскую фигуру, лежащую на куче звериных шкур. Дория, со связанными руками и ногами, находясь в тюремной камере, вновь и вновь воскрешала в памяти события прошедшего дня: арест отца, собственное заточение. Она знала, что ее ждет смерть или обезображивание, но старалась не думать о собственной участи. Сознание, что она принадлежит храброму роду Тудосов, поддерживало ее в эти тяжкие минуты.

Она подумала о Джемноне и чуть не заплакала, но не из жалости к себе, а от мысли, что же будет с Джемноном, когда он узнает о ее заточении и о том, что ей грозит. Дория не знала и даже не догадывалась, что любимый, как и ее отец, тоже схвачен безжалостными врагами.

Вскоре она услышала звуки шагов в коридоре, затем кто-то остановился возле двери, которая вела в ее камеру. Наконец дверь распахнулась, и в помещение вошел человек с пылающим факелом в руке и закрыл за собой дверь.

Девушка узнала в вошедшем Эрота. Он укрепил факел в специально сделанном для этого в стене гнезде и повернулся к ней.

— О, милая Дория! — воскликнул он. — Какая злая судьба забросила тебя сюда, в эту дыру?

— Нет сомнений в том, что благородный Эрот может сам ответить на этот вопрос, — промолвила девушка.

— Да, конечно. Это по моему приказу тебя привели сюда и арестовали твоего отца, и это я бросил Джемнона в ту же камеру, где сидит благородный Тудос.

— Джемнон в тюрьме? — воскликнула девушка.

— Да, вместе с другими заговорщиками против трона. За спиной у Эрота они насмехались над ним за то, что он не человек-лев, но они недолго смеялись. Эрот ответил им достойно. Теперь они знают, что Эрот имеет больше власти, чем они.

— Что сделают со мной? — спросила девушка.

— Немона приказала бросить тебя в Ксаратор, — ответил Эрот. — Тебя завернут в те же шкуры, на которых ты сейчас лежишь. Мой самый лучший советник Томос послал меня сюда, чтобы я завернул тебя в эти шкуры. Однако сначала давай весело проведем эту последнюю для тебя ночь. Будь щедра, и, возможно, мне удастся отвратить наказание, которое Немона назначит для твоего отца и любовника. По крайней мере, она разрешила им жить до завтра, так что они увидят твою смерть. Это придумала Немона. — Он грубо рассмеялся. — Проклятая кошка! Скорее бы дьявол прибрал ее к себе!

— У тебя даже не хватает совести быть благодарным, — сказала Дория презрительно. — Королева осыпала тебя милостями, дала власть и богатство. Просто уму непостижимо, как можно быть таким подлым.

Эрот рассмеялся.

— Завтра ты умрешь, — сказал он, — поэтому какая разница, что ты думаешь обо мне? А теперь ты должна подарить мне любовь вопреки своему сердцу, которое наполнено ненавистью. В мире ничего больше нет, кроме ненависти и любви. Ненависть и любовь. Два самых сильных и прекрасных чувства, которые подарил нам великий Тоос. Давай же выпьем их до дна.

Он подошел и стал возле нее на колени, а затем поднял ее и осыпал лицо поцелуями. Она пыталась сопротивляться, но веревки мешали ей, она была беззащитна перед ним. Страсть Эрота возрастала, по мере того как он освобождал ее ноги от веревок.

— Ты красивее Немоны! — хрипло воскликнул он и прижал ее к себе.

Вдруг со стороны окна послышался глухой рев. Эрот оторвал свои губы от нежной шеи Дории и испуганно посмотрел туда, откуда доносилось рычание. Его лицо покрылось мертвенной бледностью. Он вскочил на ноги и бросился к двери — его трусливое сердце от ужаса едва не вырвалось из груди.

Ранним утром следующего дня был составлен кортеж, который должен был сопровождать обреченную на смерть Дорию к Ксаратору, так как вулкан располагался в шестнадцати милях от города Катны в горах, которые начинались сразу за долиной Онтар. Возглавляла процессию колесница с Немоной, которую тянули королевские львы. Сотни рабов держали в руках факелы, которые они рассчитывали зажечь на обратном пути, когда наступит ночь.

Рядом с колесницей королевы должен был идти Томос. Он был очень взволнован известием о смерти Мдузы. Его охватил ужасный страх — ведь теперь некому было заступиться за него перед своенравной королевой.

— Где Тарзан? — резко спросила его Немона.

— Не знаю, ваше величество, — ответил Томос, — я не видел его.

Она зло посмотрела на него.

— Не лги мне! — Ее слова прозвучали как удар бича. — Ты знаешь, где он, и, не дай Бог, если с ним что-нибудь случится, — я брошу тебя в львиную яму.

— Но, ваше величество! — воскликнул Томос. — Я действительно ничего не знаю о нем. Я не видел его с тех пор, как мы вчера ушли из храма.

— Найди его! — угрюмо приказала Немона. — Он отсутствует довольно долго, а Немона не привыкла ждать.

— Но, ваше величество… — начал Томос снова.

— Найди его! — прервала советника Немона.

— Но…

— А вот и он! — воскликнула Немона, увидев, что Тарзан пересекает улицу по направлению к ней.

Томос вздохнул с облегчением и смахнул с лица крупные капли пота. Он не любил Тарзана, но еще ни разу в жизни так не радовался, как сейчас, видя своего врага живым и невредимым.

— Ты опоздал, — сказала Немона, когда Тарзан занял свое место рядом с ее колесницей. Властелин джунглей учтиво промолчал.

— Не думала я, что ты можешь опоздать, — продолжала она с легкой иронией.

— Если ты возложишь ответственность за мою безопасность на Эрота, как я предлагал, то, возможно, он будет приводить меня вовремя.

Немона как будто не слышала замечания Тарзана и повернулась к Томосу.

— Мы готовы, — сказала она.

По приказу советника трубач, стоявший рядом с ним, дал сигнал. Длинная процессия медленно пришла в движение и, подобно огромной змее, поползла к Золотому мосту. Столпившиеся с обеих сторон процессии жители города двинулись вместе с ней: женщины и дети несли узлы и котомки с пищей, мужчины держали оружие. Шествие к Ксаратору всегда было большим событием в жизни города, потому что люди имели возможность пройти вдоль долины Онтар, где ревели дикие львы и где каждую минуту можно было ожидать нападения со стороны жителей Атны, словом, этот марш являлся и прогулкой, и военной вылазкой одновременно.

За золотой колесницей королевы следовала грубая повозка, на которой лежал огромный сверток, завернутый в львиные шкуры. К повозке были прикованы Тудос и Джемнон. За ними шла целая сотня колесниц, которыми управляли одетые в доспехи благородные. Другая группа пеших благородных окружила колесницу Немоны.

Во главе процессии шли колонны воинов, а замыкали ее боевые львы Катны, а также боевые львы королевы. Надзиратели держали их на золотых поводьях, а гордые представители самых древних аристократических семей маршировали рядом с ними.

Дикая, первобытная красота этой сцены произвела глубокое впечатление даже на человека-обезьяну, хотя внешне он не обнаружил никакого интереса к этому. Он спокойно шествовал возле колесницы Немоны, которую тянули восемь львов, еле сдерживаемых в узде двадцатью четырьмя чернокожими великанами-рабами, одетыми в красные с золотым шитьем туники.

После того как процессия вышла из города и, миновав Золотой мост, начала медленно вытягиваться по дороге, ведущей на север к Полю Львов, до ушей Тарзана стали долетать обрывки разговоров жителей Катны:

— Здесь и чужеземец, победивший Фобека.

— Да, он заменил Эрота в совете.

— Теперь он фаворит королевы. Скоро и он станет таким — все они одинаковы, когда дорываются до власти и богатства.

— А где Эрот?

— Думаю, что королева уже предала его смерти.

— Ходят слухи, что Мдуза умерла.

— Да, она умерла. Муж моей сестры служит во дворце, он и сказал об этом.

— Что такое?

— Мдуза умерла! Наверное, Тоос внял нашим молитвам.

— Вы слышали? Мдуза умерла.

Эта весть волной прокатилась по людскому потоку, всюду вызывая ликующие возгласы: «Мдуза умерла!»

Безусловно, эти восклицания не остались не услышанными королевой, однако она всем своим видом показывала, что не придает им ни малейшего значения. Она сидела гордо выпрямившись и пристально глядя вперед. Что происходило сейчас в ее душе, какие страсти таились под этой холодной маской, не дано было никому знать. Прикованные цепями к повозке, за нею шли двое ее врагов, остальные были в тюрьме. Девушка, посмевшая соревноваться с нею в красоте, лежала без признаков жизни в кожаном мешке, ее постигло суровое возмездие. Мужчина, которого она любила, идет рядом с ней. Немона должна быть счастлива, но она не испытывала счастья.

Солнце поднялось уже довольно высоко и беспощадно обрушило свои раскаленные лучи на головы людей, идущих в процессии. Рабы распахнули зонт и подняли его над головой королевы, другие же отгоняли насекомых привязанными к длинным шестам львиными хвостами, которыми они размахивали с обеих сторон королевской колесницы.

Немона вздохнула и повернулась к Тарзану.

— Почему ты опоздал? — спросила она.

— Нет ничего странного в том, что я проспал, — ответил человек-обезьяна, — было очень поздно, когда я ушел из дворца, да к тому же, поскольку ты бросила в тюрьму Джемнона, было просто некому разбудить меня.

— Если бы ты хотел увидеть меня снова так, как я этого хочу, ты бы никогда не опоздал.

— Я стремился сюда так же, как и ты, — ответил Тарзан.

— Ты никогда не видел Ксаратора? — спросила Немона.

— Нет.

— Это святая гора, воздвигнутая Тоосом для врагов королей и королев Катны. В целом мире ты не найдешь другой такой горы.

— Я с большим удовольствием посмотрю на нее, — весело заметил человек-обезьяна.

В это время процессия подошла к развилке.

— Дорога, которая ведет вправо, проходит через Тропу Воителей и достигает долины Тенар, — объяснила Немона. — Когда-нибудь я пошлю тебя в набег на Тенар и ты принесешь мне голову одного из самых знаменитых воинов Атны.

Тарзан подумал о Валторе и пожелал ему благополучно добраться до дома своего отца. Он оглянулся на Тудоса и Джемнона. Пока что ему не удалось переговорить с ними, и именно ради этого он шел теперь в колонне. Властелин джунглей легко бы совершил побег, но он должен был остаться до тех пор, пока не окажет помощь своим друзьям. Их положение было безнадежным, но все же в глубине души Тарзан надеялся на благополучный исход.

В полдень процессия остановилась, чтобы немного отдохнуть и подкрепиться. Толпы людей ринулись искать тенистые места под деревьями, которые еще не успела занять прислуга королевы или благородные. Львов также завели в тень, где они и отдыхали теперь. Ввиду опасности неожиданного нападения врага, существующей здесь, на Поле Львов, постоянно, воины окружили это временное пристанище.

Привал занял не много времени, через полчаса шумная кавалькада двигалась снова. Но теперь уже разговоры смолкли, тишина и жарища повисли над пыльной колонной. Горы подступали все ближе и ближе, образуя каньон, через который пролегала извилистая дорога, ведущая к вершинам.

Вскоре в воздухе запахло серой, и чуткие ноздри человека-обезьяны первыми уловили это. Через несколько минут колонна, обогнув массивную вулканическую скалу, вышла к краю огромного кратера. Глубоко внизу булькала расплавленная лава, посылая вверх огромные языки пламени, клубы пара и столбы желтого дыма. Мощь природы производила глубокое впечатление на людей и вызывала чувство благоговейного страха. Задолго до появления Катны, Рима, Афин, Вавилона, Египта величественно и гордо возвышался Ксаратор над близлежащими горами.

Рядом с этим могучим котлом величие королевы и ее благородной свиты выглядело весьма жалко и незначительно, хотя, скорее всего, никто в толпе не понимал этого. Тарзан стоял со скрещенными на груди руками и, склонив голову, смотрел вниз на клокочущую преисподнюю, пока королева не тронула его за плечо.

— Ну как тебе нравится Ксаратор? — спросила она. Тарзан покачал головой.

— Я испытываю необычные чувства, — медленно произнес он, — но я не в силах их объяснить.

— Он был создан Тоосом для королей Катны, — гордо сказала Немона.

По обе стороны королевской группы на краю вулкана собралось множество любопытных. Тарзан увидел Тудоса и Джемнона, стоящих рядом с повозкой, на которой лежало тело жертвы. Хотя лица их казались гордыми и бесстрастными, Тарзан догадывался, что происходило сейчас у них в душе. Их мысли витали над телом бедной девушки, которое тряслось на грубых досках тяжелой повозки. Ни разу не заметили они, чтобы Дория пошевелилась или издала хоть один звук. Конечно, она была или бесчувственна, или мертва, только так она могла избежать мучений и лишить Немону радости садистского наслаждения.

Церемония возле Ксаратора, хоть и носила печать так называемой справедливости, являлась по существу полурелигиозной и требовала присутствия и участия жрецов. Двое из них уже сняли сверток с повозки и положили его на краю кратера возле ног королевы. Затем целая дюжина жрецов — некоторые из них держали в руках музыкальные инструменты — обступила тело жертвы. Они начали ритуальное бормотание, глухие звуки барабанов возносились к вершинам гор и падали в пропасть, а завывания духовых инструментов достигали другой стороны кипящего жерла и возвращались назад, словно стенания потерянной души.

Тудоса и Джемнона подвели поближе, чтобы Немона могла насладиться сполна их страданиями.

Немона видела, что на их лицах не было признаков горя и печали, и это лишило ее предвкушаемого удовольствия. Ее душило раздражение. И все же это не выбило ее из колеи. В ее голове зародился новый план, как сломить их гордыню.

И вот, как только два жреца подняли тело девушки и уже намеревались бросить его в кратер, прозвучала ее резкая команда:

— Стойте! Мы посмотрим сейчас на красоту Дории, дочери изменника Тудоса. Мы позволим отцу и любовнику посмотреть на нее еще раз, чтобы они увидели ее страдания и оценили свои. И все должны убедиться, что нет смысла плести заговоры против Немоны. Разрежьте шкуры и достаньте тело жертвы!

Глаза окружающих королеву людей разом уставились на жреца, который вынул кинжал и одним взмахом вскрыл крепко затянутый шов. Тудос и Джемнон смотрели на неподвижную фигуру любимого ими человека, очертания которой едва проступали под грубой львиной шкурой; на их лицах появились крупные капли пота, зубы и кулаки были крепко сжаты. Тарзан отвел свой взгляд от жреца и, слегка прищурившись, внимательно посмотрел на королеву.

Жрецы, уцепившись за одну сторону шкуры, приподняли ее и выкатили тело на землю на всеобщее обозрение. Послышался общий изумленный вздох. Немону внезапно обуяла ярость, и она закричала. Перед ними лежало тело Эрота, и он был мертв.

ГЛАВА XIX

Изумление и ярость толпы сменились единодушным молчанием. Теперь все взгляды были обращены на королеву, чью прекрасную внешность до неузнаваемости исказила злоба. Казалось, еще момент, и она задохнется от переполнявшего ее гнева. Наконец она справилась с собой и грозно обрушилась на Томоса.

— Что все это значит? — кричала она. Томос, удивленный не менее королевы, заикался и дрожал.

— Даже в храме Тооса завелись изменники! — кричал он. — Я приказал Эроту подготовить девушку для объятий Ксаратора, потому что я знал его верность королеве и его способность лучше всех выполнить это поручение. Я не знаю, о прекрасная Немона, было ли совершено дикое преступление, или тело Эрота заменило дочь Тудоса задолго до этого момента.

Королева приказала жрецам опустить тело Эрота в пылающий кратер, и, как только оно исчезло в огненной лаве, процессия без промедления двинулась назад в Катну.

В мрачной тишине спускалась колонна по извилистой дороге к Полю Львов. Раздраженная и угрюмая королева сидела в своей золотой колеснице. Ее взгляд часто останавливался на могучей фигуре властелина джунглей, который шел рядом.

Наконец она нарушила тишину.

— Двое твоих врагов ушли в иной мир, — сказала она. — Я уничтожила одного, но кто же уничтожил другого, как ты думаешь?

— Возможно, это сделал я, — предположил Тарзан с улыбкой.

— Я думала о тебе, — ответила Немона спокойно.

— Кто бы это ни сделал, он сослужил хорошую службу для Катны.

— Возможно, — наполовину согласилась она, — но не убийство Эрота раздражает меня. Меня злит та наглость, с которой они нарушают планы Немоны. Кто бы это ни сделал, он обворовал Немону, лишив ее радости, которую она могла испытать в этот день. Однако это не может повлиять на мое решение в отношении Тудоса, его дочери и Джемнона. Я найду эту девку, и ее смерть будет намного страшнее той, которой она избежала сегодня. Ей не удастся уйти от меня. Тудос и Джемнон также заплатят более высокую цену, потому что один из них посмел обойти королеву.

Тарзан лишь чуть пошевелил плечами, но не проронил ни слова.

— Почему ты молчишь? — продолжала Немона.

— Мне нечего сказать, — ответил он. — Я могу только не соглашаться с тобой, но убеждать не буду, чтобы не злить тебя больше. Я не вижу особого удовольствия в том, что мои слова причиняют людям зло и вред, ведь на самом деле они направлены на добро.

— Ты хочешь сказать, что я выйду из себя? — спросила королева.

— Конечно.

Она зло тряхнула головой.

— Почему я до сих пор терплю тебя? — воскликнула с гневом Немона. — Но когда-нибудь терпение мое лопнет, и я брошу тебя львам! Что ты тогда будешь делать?

— Я убью льва, — спокойно отвечал человек-обезьяна.

— Но того льва, которому я тебя отдам, ты не убьешь, — промолвила Немона уверенно.

Утомительный переход назад к Катне наконец закончился. Освещенный пылающими факелами, королевский кортеж пересек Золотой мост и начал втягиваться в город. Прибыв во дворец, Немона немедленно отдала приказ о розыске исчезнувшей Дории.

Тудос и Джемнон, счастливые, но заинтригованные таинственным побегом девушки, были брошены в прежнюю камеру и ждали теперь новой причуды Немоны. Тарзану было приказано проводить королеву во дворец и отужинать с ней. Томоса отпустили с коротким напутствием найти Дорию или приготовиться к самому худшему.

Тарзан и королева ужинали вдвоем в маленькой столовой. Их обслуживали рабы, и, как только ужин закончился, Немона провела его в гостиную Слоновой Кости, где Белтар приветствовал его раздраженным ревом.

— Эрот и Мдуза мертвы, — сказала королева, — а Томоса я послала выполнять мое поручение. Теперь нас никто не потревожит.

Снова голос ее стал нежным и ласковым, а манеры мягкими и женственными.

Тарзан сидел и внимательно изучал королеву. Казалось невероятным, что эта очаровательная женщина может превращаться в жестокого тирана, каковым она в сущности и являлась. Но сейчас перед ним была молодая женщина, полная неизъяснимой прелести. В этих прекрасных глазах мерцали таинственные блики, которые оказывали на него какое-то странное, гипнотическое воздействие, постепенно отодвигая воспоминания о ее жестокости в область забвения.

Она тесно прижалась к нему.

— Прикоснись ко мне, Тарзан, — нежно прошептала Немона.

Влекомый могучей силой, он положил свою железную ладонь на ее нежную ручку. Она глубоко вздохнула и прижалась щекой к его груди. Ее теплое дыхание ласкало его кожу, запах ее чудных волос щекотал ноздри. Немона что-то говорила, но так тихо, что он не мог уловить смысла сказанного.

— О чем ты говоришь? — спросил он ее.

— Возьми меня на руки, — прошептала Немона. Тарзан провел ладонью по глазам, словно стараясь отбросить пелену, заволакивающую его зрение, но в этот момент она обвила руками его шею и осыпала лицо и губы горячими поцелуями.

— Люби меня, Тарзан! — страстно молила она. — Люби меня! Люби меня! Люби!

Она опустилась на пол и стала на колени, обняв его за ноги.

— О, Тоос, повелитель богов! — шептала она. — Как я люблю тебя!

Властелин джунглей смотрел на королеву, ползающую у его ног, и колдовское наваждение постепенно улетучивалось: за прекрасной внешностью ему открылся помутненный разум обезумевшей женщины. Он увидел создание, которое бросало беззащитных мужчин на растерзание диким зверям, которое обезображивало или уничтожало женщин красивее ее, — все это вызывало в нем глубокое отвращение.

Он резко встал, и от этого движения Немона упала на пол и лежала там, молчаливая и неподвижная. Он направился к двери, но затем, задумавшись на мгновение, вернулся назад, поднял ее и положил на диван. Когда Тарзан прикоснулся к Немоне, Белтар натянул свою цепь и разразился злобным оглушительным рычанием.

Немона открыла глаза и какое-то время вопросительно смотрела на мужчину, склонившегося над ней, затем, кажется, она поняла, что произошло, и в ту же секунду в ее глазах загорелся мстительный огонь.

— Ты отверг мою любовь! — закричала она. — Ты презираешь меня! Ты посмел пренебречь любовью королевы! О, Тоос! И я становлюсь перед ним на колени!

Она кинулась к гонгу, прикрепленному золотой цепью к потолку, и, схватив деревянный молоточек, трижды ударила им в гонг. Звуки поплыли по гостиной, сливаясь с диким воем разъяренного льва.

Тарзан внимательно наблюдал за действиями королевы, ему казалось, что она обезумела. Очевидно, сейчас было бесполезно взывать ее к рассудку. Он медленно направился к двери, но не сделал и нескольких шагов, как она широко распахнулась и двадцать воинов во главе с двумя благородными ворвались в помещение.

— Возьмите этого человека! — приказала Немона. — И бросьте его в темницу, туда, где сидят враги королевы!

Тарзан, обычно имевший при себе меч, сегодня, перед аудиенцией у королевы, оставил его в прихожей. И вот теперь двадцать острых копий было направлено ему в грудь, двадцать копий окружало его со всех сторон. У него не было иного выхода, чем сдаться. И он сдался.

Когда воины вывели его и за ними закрылась дверь, Немона упала на диван и залилась горючими слезами, так что тело ее вздрагивало от глубоких вздохов и рыданий. Внезапно королева выпрямилась, и ее глаза заглянули в мерцающие глаза зверя. Она сидела так несколько мгновений, затем встала, и с ее губ сорвался дикий, маниакальный смех. Все так же смеясь, она покинула гостиную.

Тудос и Джемнон, сидя в темнице, услышали поступь марширующих воинов, становившуюся с каждой минутой все отчетливее.

— Видно, Немона не может ждать до утра, — сказал Тудос.

— Ты думаешь, она послала за нами? — спросил Джемнон.

— А за кем же еще?

— Но львиная яма должна быть освещена. Они прислушались и ждали. Наконец шаги затихли, — затем открылась дверь и в темницу втолкнули человека. При слабом свете, падающем из коридора через маленькое окошечко камеры и через отверстие в двери, они смогли разглядеть лишь очертания чрезвычайно крупной фигуры мужчины.

Никто из них не сказал ни слова, пока охранник не отошел на достаточное расстояние.

— Приветствую вас, Тудос и Джемнон! — воскликнул бодро незнакомец.

— Тарзан! — воскликнул Джемнон.

— Вы не ошиблись, — ответил Тарзан.

— Кто бросил тебя сюда, в темницу? — спросил Тудос.

— Двадцать воинов и прихоть женщины, безумной женщины, — ответил человек-обезьяна.

— Итак, ты выпал из фавора! — воскликнул Джемнон. — Я сожалею об этом.

— Это было неизбежно, — заметил властелин джунглей.

— А какое тебе определили наказание?

— Не знаю, но думаю, что весьма внушительное. Однако не будем беспокоиться о том, что произойдет, быть может, ничего и не случится.

— В темнице Немоны нет места для оптимизма, — заметил Тудос с невеселым смехом.

— Возможно, — ответил человек-обезьяна, — но я все же продолжаю надеяться. Несомненно, что и Дория прошлой ночью чувствовала себя обреченной, но, тем не менее, она избежала Ксаратора.

— Это какое-то чудо, я не могу понять его, — сказал Джемнон.

— Все довольно просто, — сказал Тарзан. — Надежный друг, о котором вы легко можете догадаться, пришел ко мне и сообщил, что она заточена в храме. Я сразу же отправился на ее поиски. К счастью, деревья Катны очень старые и большие, одно из них растет с тыльной стороны храма, а его ветви упираются прямо в окно камеры, где сидела Дория. Когда я спрыгнул с этого дерева в окно темницы, то увидел Эрота, пристававшего к девушке. Я нашел там кожаный мешок, в который он хотел поместить Дорию для ее последнего путешествия к Ксаратору. Проще ничего не было: я положил в мешок Эрота вместо Дории.

— Ты спас ее! Где она сейчас? — воскликнул Тудос с волнением в голосе.

— Подойдите ближе, — предостерег его Тарзан, — и у стен бывают уши.

Двое мужчин придвинулись ближе, и Тарзан продолжал шепотом.

— Ты помнишь, Джемнон, когда мы осматривали золотую шахту, я беседовал несколько минут с рабом?

— Да, я помню это, — ответил Джемнон. — Я думал, что тебя интересует устройство шахты.

— Нет, я передал ему весть от его брата, а он так обрадовался, что предложил мне сослужить любую службу, если мне понадобится. И вот когда нужно было найти безопасное место для Дории, я сразу же вспомнил об уединенном месте, в котором стоит хижина Ниаки. Дория теперь там, и этот человек будет охранять ее столько, сколько понадобится. Он обещал мне, что, если я не дам знать о себе в течение половины луны, он будет считать, что никто из нас троих не придет к ней на помощь. Тогда он сообщит о ней верным рабам в доме Тудоса. Ниака сказал, что это будет трудно, но возможно.

— Дория жива! — шептал Джемнон. — Теперь Тудос и я можем умереть спокойно.

Тудос в темноте протянул руку и положил ее на плечо Тарзану.

— У меня нет слов, чтобы высказать, как я благодарен.

Некоторое время друзья сидели молча, наконец Джемнон нарушил тишину.

— Откуда же ты так хорошо знаешь брата этого раба, чтобы передать весть от одного другому? — спросил он с явным замешательством.

— Ты помнишь большую охоту Ксерстла? — спросил Тарзан.

— Конечно, но при чем здесь охота?

— А ты помнишь жертву, то есть человека, которого мы видели на рынке в блоке для рабов?

— Да.

— Так вот, он брат Ниаки, — объяснил Тарзан.

— Но у тебя ни разу не было возможности поговорить с ним, — возразил молодой аристократ.

— Но я все же сделал это, и я помог ему убежать. Вот почему его брат так благодарен мне.

— Я все равно не понимаю, — сказал Джемнон.

— Возможно, ты не понимаешь многого из того, что связано с большой охотой Ксерстла, — предположил Тарзан. — Главной целью охоты, по замыслу Ксерстла и Эрота, была не погоня за жертвой, а мое уничтожение. А несчастный раб, которого они выбрали в качестве жертвы, был просто обречен на гибель. Я это понял сразу и решил нарушить их планы. Перепрыгивая с дерева на дерево, я ушел вперед и поднял чернокожего, а затем перенес его на одну милю вперед, чтобы отбить запах у идущих по его следам львов. Ты же видел, что мой план успешно осуществился. Когда я вернулся, мы заключили новые условия, которые предоставили Ксерстлу и Пиндесу необходимую свободу действий. Пиндес взял меня с собой. Когда же мы отдалились от тебя на достаточное расстояние, он предложил разделиться, а затем пустил льва по моим следам.

— Так это ты убил льва?

— Я бы с большим удовольствием убил Пиндеса и Ксерстла, но я чувствовал, что время для этого еще не пришло. А теперь, пожалуй, у меня больше не будет возможности убить их, — добавил Тарзан с сожалением.

— Мне тоже жаль, что придется умереть, — сказал Джемнон.

— Почему сейчас ты сожалеешь об этом больше, чем раньше? — спросил Тудос.

— Потому что я теряю последнюю возможность рассказать всем о большой охоте Ксерстла, — промолвил Джемнон. — Какой бы это был рассказ!

Вскоре после полудня пришел воин и приказал Тарзану покинуть камеру. Заключенные были знакомы с этим офицером, который симпатизировал им.

— Он возвращается назад? — спросил Тудос, кивнув на Тарзана.

Офицер отрицательно покачал головой:

— Нет, сегодня королева устраивает охоту. Тудос и Джемнон обняли за плечи Тарзана. Они не произнесли ни одного слова, но это безмолвное прощание было красноречивее всяких слов. Они видели, как Тарзан вышел, как за ним захлопнулась дверь. Оба хранили молчание и так, молча, просидели очень долго.

В сторожевом помещении, куда привели его из камеры, Тарзана связали цепью, а на шею надели что-то похожее на большой золотой воротник, к которому были прикреплены две золотые цепи. Их взяли в руки два воина.

— Для чего все эти предосторожности? — спросил человек-обезьяна.

— У нас такой обычай, — объяснил офицер. — Каждый, кого назначили для королевской охоты, подвергается этому. Именно так ведут на Поле Львов королевскую жертву.

Снова Тарзан из племени обезьян шагал рядом с колесницей королевы Катны, но на этот раз он шел сзади нее, закованный в цепи, между двумя огромными воинами и окруженный со всех сторон целым вооруженным отрядом. Вновь пересек он Золотой мост и вышел на Поле Львов в долине Онтар.

На сей раз процессия ушла недалеко, примерно на одну милю от города. Большая толпа горожан сопровождала ее: Немона пригласила весь город засвидетельствовать унижение и смерть человека, который отверг ее любовь. Наконец она будет отомщена. Однако — странно! — она не испытывала радости. Королева сидела насупившись в своей колеснице. И вот кортеж остановился на том месте, которое она указала. Отсюда должна была начаться охота. Ни разу не оглянулась она на закованного в цепи человека. Возможно, она сознавала, что ей не удастся обнаружить признаков страха на его лице, возможно, она не смела взглянуть на человека, которого любила, чтобы не поддаться женской слабости.

Но время пришло, и она, отбросив в сторону обычно не свойственную ей нерешительность, приказала воину подвести к ней пленника. Теперь она смотрела прямо на властелина джунглей, стоящего возле ее колесницы.

— Отошлите всех, кроме двух воинов, которые держат его, — приказала Немона.

— Если хочешь, отошли и их, — сказал Тарзан. — Даю тебе слово, что не причиню тебе вреда и не убегу.

Немона, продолжая смотреть прямо перед собой, молчала, потом, быть может, неожиданно и для себя, сказала:

— Уходите все, я хочу поговорить с узником наедине. Когда стража удалилась на несколько шагов, королева перевела свой взгляд на Тарзана: он смотрел на нее и улыбался.

— Скоро ты испытаешь настоящее счастье, Немона, — сказал он спокойным, дружелюбным тоном.

— О чем ты говоришь? — спросила она. — Почему я должна быть счастливой?

— Ты ведь скоро увидишь, как я буду умирать, правда, только в том случае, если лев поймает меня, — сказал он с усмешкой и добавил: — Тебе ведь очень нравится, когда люди умирают.

— Ты думаешь, это доставит мне удовольствие? Я тоже так думала, но теперь я не хочу этого. Я никогда в жизни не получала того удовольствия, которое надеялась получить.

— Возможно, ты надеешься испытать нормальные человеческие ощущения, — предположил властелин джунглей. — Ты когда-нибудь пыталась сделать что-либо такое, что доставило бы удовольствие и радость не тебе, а кому-то другому?

— Почему я должна делать это? Я стараюсь для себя, пусть и другие делают то же самое. Я стремлюсь к своему счастью.

— И никогда его не имеешь.

— Возможно, я имела бы меньше, если бы старалась для других, — настаивала Немона.

— Такие люди, как ты, есть, — заметил Тарзан, — возможно, ты одна из них, и ты можешь идти к счастью своим путем. Конечно, ты его не достигнешь, но будешь иметь удовольствие предвкушать его, а это уже кое-что.

— Думаю, что я знаю себя и свои желания достаточно хорошо для того, чтобы решить, как мне жить дальше, — сказала она довольно резко.

Тарзан пожал плечами.

— Я вовсе не собирался вмешиваться в твою жизнь, — сказал он. — Если ты решила убить меня и уверена, что получить удовольствие от этого зрелища, почему же я должен стараться изменить твои взгляды?

— Довольно, — сурово произнесла Немона. — Мне надоели твои насмешки и твоя болтовня.

Она склонилась над ним — лицо ее было искажено злобой.

— Мужчины умирали за меньшее! — закричала она, но властелин джунглей рассмеялся ей в лицо.

— Несколько мгновений назад, — промолвила Немона, — я уже начала сожалеть о том, что должно случиться. Если бы ты вел себя иначе, если бы ты искал примирения со мной, я могла бы смягчиться и опять благоволить к тебе, но ты делал все наперекор. Ты обижаешь, ты оскорбляешь меня и еще при этом насмехаешься надо мной.

Голос ее зазвенел, и по этому признаку Тарзан понял, что у нее начинается приступ безумия.

— И тем не менее, Немона, у меня осталось чувство привязанности к тебе, — сказал человек-обезьяна. — Я сам не могу понять этого. Ты притягиваешь меня, хотя я презираю твои взгляды и твои поступки, а я притягиваю тебя, несмотря на раненую гордость и ущемленное самолюбие. Странно, не правда ли?

Немона кивнула.

— Да, это странно, — рассеянно сказала она. — Я никогда и никого так сильно не любила, как тебя, и, несмотря на это, я собираюсь убить тебя, хотя люблю по-прежнему.

— И ты будешь продолжать убивать людей и чувствовать себя несчастной до тех пор, пока не придет твоя очередь быть убитой, — грустно сказал человек-обезьяна.

Королева вздрогнула.

— Убитой! — повторила она. — Да, они все — короли и королевы Катны — убиты, но мой черед еще не настал. Пока живет Белтар, будет жить и Немона.

Она замолчала на мгновение, затем произнесла:

— Ты можешь остаться жить Тарзан, но для этого ты должен кое-что сделать.

Она снова замолчала, как будто ожидая вопроса с его стороны, но властелин джунглей словно не слышал ее слов.

— Прошлой ночью я стала на колени перед тобой и просила твоей любви. Теперь ты стань на колени передо мной на глазах у всего народа и проси о милости. Я дарую тебе жизнь.

— Приведи лучше сюда своего льва, — сказал Тарзан, — он милосерднее тебя.

— Ты отказываешься? — зло спросила она.

— Ты убила бы меня раньше или позже, — ответил он, — но у меня теперь есть шанс, что, может быть, льву не удастся сделать это.

— У тебя нет шансов! — выкрикнула она. — Ты видел льва?

— Нет.

Она повернулась и приказала благородному:

— Приведите охотничьего льва, чтобы он обнюхал жертву!

Толпа воинов и благородных расступилась: в проходе появился огромный лев в золоченой упряжи, которого еле сдерживали восемь рабов. Рычащий хищник бросался из стороны в сторону, стремясь схватить надзирателя или одного из зевак.

Дьявол с горящими глазами приблизился к колеснице Немоны, но он все еще был на значительном расстоянии от Тарзана, когда последний заметил белый клок волос в его гриве. Это был Белтар!

Немона пристально смотрела на Тарзана, пытаясь прочесть на его лице признаки волнения, но безуспешно.

— Разве ты не узнал его? — спросила королева.

— Конечно, узнал, — ответил Тарзан спокойно.

— И ты не испугался?

— Почему я должен был испугаться? — и он посмотрел на нее с удивлением.

Немона гневно топнула ногой, думая, что он просто притворяется. Как она могла догадаться, что Тарзан из племени обезьян не понимал значения слова «страх»?

— Приготовиться к большой охоте! — приказала Немона, поворачиваясь к благородному, который стоял рядом с воином недалеко от королевы и слышал ее разговор.

Воины, державшие Тарзана на цепях, побежали вместе с жертвой вперед и сняли золотые цепи, которые крепились к золотому воротнику, затем вернулись к колеснице, а Тарзан прошел дальше еще на несколько ярдов.

Затем надзиратели подвели Белтара к властелину джунглей и придержали его на несколько минут возле жертвы. Кровожадный зверь узнал человека-обезьяну и впал в ярость. Восемь человек едва удерживали его.

Вооруженные копьями воины образовали широкий проход, начинающийся от колесницы Немоны. Они плотно стояли по обе стороны этого широкого коридора, повернувшись лицом вовнутрь. Их вытянутые копья образовали колючую стальную стену — на тот случай, если лев не захочет гнаться за жертвой и ринется на людей, стоящих по сторонам. За воинами, вытягивая шеи, столпились горожане, пытаясь занять удобное положение, чтобы увидеть весь спектакль.

К Тарзану подошел благородный. Это был Фордос, отец Джемнона, капитан группы благородных, следящих за выполнением правил охоты в Катне. Он подошел довольно близко к человеку-обезьяне и сказал шепотом:

— Я очень сожалею, что участвую в этой охоте, но мое положение требует этого. — Затем произнес громко: — Представляю вам правила большой охоты Немоны, королевы Катны. Жертва должна идти на север по центру коридора между воинами. Когда он сделает сто шагов, надзиратели должны отпустить охотничьего льва Белтара. Никому не дозволено бросать камни в льва и помогать жертве. За ослушание — смерть! Когда зверь уничтожит жертву и насытится, надзиратели, сопровождаемые воинами, должны возвратить льва на место.

Затем он обратился к Тарзану:

— Ты должен бежать прямо на север, пока тебя не настигнет Белтар.

— А если я убегу? — спросил человек-обезьяна. — Я получу свободу или нет?

Фордос грустно покачал головой.

— Ты не убежишь от него, — сказал он. Затем он повернулся к королеве и опустился на колени: — Все готово, ваше величество. Можно начинать охоту.

Немона быстро посмотрела вокруг. Она увидела, что воины расположены правильно и что, если лев повернет назад, она будет защищена. Неподалеку стояли рабы с огромной сеткой, которой они собирались ловить льва, когда охота закончится. Королева да и сами рабы сознавали, что некоторые из них не вернутся живыми в Катну, но это придавало еще больше интереса и волнения в этот день большой охоты. Она кивнула головой Фордосу:

— Пусть лев обнюхает жертву еще раз, затем начинайте охоту.

Рабы, удерживавшие Белтара, чуть-чуть ослабили веревки и позволили ему приблизиться к человеку-обезьяне; к ним на помощь пришли еще двенадцать человек, чтобы удержать его и предотвратить нападение льва на жертву.

Немона нетерпеливо подалась вперед, ее глаза остановились на людоеде, который являлся гордостью ее питомника; в них сейчас светилось безумие.

— Достаточно! — закричала она. — Теперь Белтар знает его, теперь он не сойдет со следа, пока не догонит и не убьет его, пока не получит свою награду и не набьет живот мясом жертвы! Белтар — самый лучший охотничий лев Катны!

Вдоль коридора, по обеим сторонам которого стояли вооруженные воины, на равных промежутках друг от друга в землю были вбиты копья, на их острых концах развевались разноцветные флажки. Горожане, благородные и королева заключили пари на то, возле какого флажка лев уничтожит жертву. И вот Фордос подошел к Тарзану и снял с него золотой воротник.

В пещере, расположенной в кустах возле реки, что протекает мимо Катны, отдыхал лев, огромный зверь с пушистой черной гривой и желтой бархатистой шкурой. Странные звуки, доносившиеся до его слуха с равнины, беспокоили его, и он недовольно рычал, хотя, казалось, что он спит. Глаза его были закрыты, но Нума не спал. А спать ему очень хотелось, и теперь он злился на людей, нарушивших его покой. Они пока что находились далеко от него, но он знал, что, если они приблизятся, ему придется подняться, а этого ему совсем не хотелось делать — он был очень ленив.

А тем временем Тарзан шел между воинами по полю и отмеривал свои шаги. Он знал, что через сто шагов на него пустят Белтара. И все же мысль о побеге, даже в такой момент, не оставляла Тарзана.

За рекой, восточнее Поля Львов, находились джунгли, где он охотился с Ксерстлом, Пиндесом и Джемноном. Если ему удастся достичь их, он спасен. Ни лев, ни человек не смогут настичь его, если властелин джунглей вскочит на ветки деревьев. Но сможет ли он добежать до леса, прежде чем Белтар догонит его?

Тарзан бегал очень быстро, но в диком мире лишь немногим животным удается бежать быстрее льва, который атакует жертву. Когда Тарзан отмеривал сотый шаг, он понял, что мог бы уйти от обычного льва, но Белтар не был обычным львом: он был в несколько раз сильнее дикого льва, это был самый могучий зверь в Катне.

Сделав сто шагов, Тарзан стремительно ринулся вперед. Сзади он слышал грозный рев охотничьего льва, которого отпустили с привязи. Рев этот смешивался с воплями толпы.

Ровно мчался Белтар, быстро сокращая расстояние между ним и жертвой. Он не смотрел по сторонам, его сверкающие глаза остановились на человеке, который бежал впереди.

За ним мчалась колесница Немоны. Возницы старались что было сил, чтобы королева смогла увидеть кровавое зрелище, однако Белтар бежал так быстро, что колесница Немоны, казалось, стояла на месте. Находясь в сильном возбуждении, королева встала, выкрикивая слова в поддержку Белтара. Ее глаза сверкали не меньшей яростью, чем глаза людоеда, которого она подбадривала, она быстро дышала, грудь ее вздымалась от волнения, а сердце билось в унисон со смертью, витающей над Полем Львов.

Благородные, воины и толпа горожан устремились за колесницей королевы. Белтар уже догонял жертву, когда вдруг Тарзан, вырвавшись из коридора, свернул на восток к реке.

Крик ярости вырвался у Немоны, когда она поняла замысел Тарзана. Такой же вопль издала и толпа, бегущая за колесницей. Они не думали, что у жертвы появится шанс на спасение, но теперь они поняли, что человек может добежать до реки, переправиться через нее и скрыться в лесу. Конечно, это не означало, что ему удастся убежать, так как они были уверены, что Белтар догонит его и в лесу. Их лишь расстраивало, то, что им не удастся увидеть, как лев растерзает свою жертву. Впрочем, вскоре по толпе прокатился вздох облегчения: Белтар догонял человека, и у жертвы не было шанса достичь реки.

Тарзан также, оглянувшись назад, понял, что его смерть близко. Река находилась в двухстах ярдах от него, а лев — в пятнадцати, и он быстро догонял его.

Тогда человек-обезьяна остановился, повернулся лицом к врагу и стал ждать. Он стоял расслабившись, но был готов к схватке. Властелин джунглей точно знал, что будет делать Белтар и что будет делать он сам. Любой лев, даже выдрессированный тренировками, будет нападать на Тарзана, встав на задние лапы, схватит его огромными когтями и вонзит клыки в голову, шею или в плечо, а затем потащит его и сожрет где-нибудь под кустом.

Но Тарзан сражался со львами раньше, и не так-то легко будет Белтару справиться с ним. Правда, человек-обезьяна знал, что без ножа он не надолго отодвинет неизбежное, но он умрет сражаясь. И теперь, когда Белтар, рыча, пошел в атаку, он слегка присел и ответил людоеду таким ревом, который ничем не отличался от рева хищника.

Внезапно он обнаружил, что настроение толпы изменилось, слышались возгласы удивления и страха. Белтар уже был почти над ним, когда массивное тело стремительно пронеслось мимо человека-обезьяны, словно щеткой провело по его ноге. Белтар поднялся на задние лапы, приготовив к кровавому пиршеству свои когти и клыки, но в этот миг на него прыгнул огромный лев с золотой шкурой и черной гривой.

Издавая громоподобное рычание, два огромных зверя катались по земле, рвали друг друга когтями и зубами, а рядом стоял изумленный человек-обезьяна. Подкатила колесница Немоны, и толпа, почти не дыша, смотрела на смертельную схватку.

Незнакомый лев превосходил Белтара по росту и силе, это был лев-гигант, полный ярости и жестокости. Он сражался так, как будто его вдохновляли все демоны преисподней. Очень скоро Белтар устал и раскрыл пасть. Мгновенно могучие клыки сомкнулись на горле охотничьего льва Немоны, а огромные когти впились в тело Белтара. Затем лев стал на четыре лапы и встряхнул Белтара, как кошка встряхивает мышь. Шея льва Немоны сухо треснула.

Бросив тушу убитого людоеда на землю, победитель ворча посмотрел на перепуганных жителей Катны, а затем медленно повернулся, подошел к человеку-обезьяне и стал рядом с ним. Тарзан положил руку на черную гриву Джад-бал-джа, Золотого Льва.

Долго стояла тишина над полем. Тарзан и Золотой Лев смотрели на своих врагов, перепуганные жители Катны смотрели на них. Вдруг жуткий крик прорезал тишину. Кричала Немона. Медленно сошла она с золотой колесницы и направилась к трупу Белтара. Придворные молча наблюдали за ней. Она остановилась и ногой, обутой в сандалию, прикоснулась к окровавленной гриве своего охотничьего льва. Взгляд ее скользнул по всему телу мертвого людоеда. Очевидно, она молилась про себя в эти минуты, затем вскинула голову и оглянулась вокруг. Безумие светилось в ее глазах, а лицо было таким же белым, как ожерелье из слоновой кости, которое украшало ее шею.

— Белтар мертв! — воскликнула она и, выхватив свой меч из ножен, вонзила его сверкающее лезвие прямо себе в сердце. Беззвучно опустилась она на колени и легла на тело мертвого Белтара.

Когда взошла луна, Тарзан положил последний камень на могильный холмик, что возвышался на берегу реки, которая несет свои воды вдоль долины Онтар к Золотому Городу Катне.

Воины, благородные и горожане, возглавляемые Фордосом, отправились в город, чтобы открыть темницы Немоны и провозгласить Алекстара королем, оставив лежать мертвую королеву на краю Поля Львов рядом с мертвым Белтаром.

Последний долг, который они отказались выполнить, совершил Тарзан из племени обезьян, человек-зверь, и теперь, освещаемый лучами яркой африканской луны, он склонил голову над могилой женщины, которая, наконец, нашла вечное успокоение.

Тарзан непобедимый

I. МАЛЫШ НКИМА

Я не историк, не летописец и, к тому же, абсолютно убежден в том, что есть темы, которых беллетристы вообще не должны касаться, — прежде всего, политики и религии. Однако мне вовсе не кажется неэтичным изредка черпать идеи из первой или второй, при условии, что тема будет разрабатываться так, чтобы придать произведению характер вымысла.

Если бы история, которую я собираюсь вам поведать, просочилась в газеты двух определенных европейских государств, это могло бы вызвать новую и более страшную мировую войну. Впрочем, речь пойдет не об этом. Меня сейчас интересует то, что это — хороший рассказ, вполне отвечающий моим собственным требованиям, благодаря тому обстоятельству, что Тарзан из племени обезьян был тесно связан со многими его наиболее захватывающими эпизодами.

Я не собираюсь докучать вам сухой политической историей, так что не напрягайте напрасно свой ум, пытаясь расшифровать вымышленные имена, используемые мной в описании некоторых персонажей, которые, как мне представляется, должны сохранить инкогнито в высших интересах мира и безопасности.

Воспринимайте рассказ просто как очередной из серии о Тарзане, в котором, хотелось бы надеяться, вы найдете развлечение и отдых. А если найдете в нем пищу для ума, тем лучше.

Без сомнения, мало кто из вас видел и еще меньше обратил внимание на незаметно промелькнувшее некоторое время тому назад газетное сообщение, в котором передавался слух о том, что французские колониальные войска, размещенные в Сомали, на северо-восточном побережье Африки, вторглись в итальянскую колонию. За этой информацией кроется история заговора, интриг, безрассудства и любви — история о подлецах и глупцах, смельчаках и красавицах, история о зверях леса и джунглей.

Если же кто-то из вас и видел газетное сообщение о вторжении на территорию итальянского Сомали на северо-восточном побережье Африки, то уж совершенно точно никто не видел душераздирающего эпизода, произошедшего в тех краях незадолго до этого события. Казалось бы, какая вообще могла быть связь между неким существом и европейской международной политикой или судьбой наций, ибо существом была всего-навсего маленькая обезьянка, спасающаяся бегством по верхушкам деревьев и вопящая от ужаса. Это был маленький Нкима, а за ним гналась огромная грозная обезьяна, гораздо более крупная, чем малыш Нкима.

К счастью для мира в Европе и во всем мире, скорость преследователя оказалась не пропорциональной его недружелюбному настроению, и Нкиме удалось спастись; но еще долго после того, как большая обезьяна прекратила погоню, маленькая обезьянка продолжала нестись по верхушкам деревьев, издавая пронзительные крики, на какие только был способен, ибо испытывать страх и спасаться бегством являлось двумя главными занятиями маленького Нкимы.

Возможно, Нкима утомился, а скорее всего увидел гусеницу или птичье гнездо — так или иначе, он наконец остановился, продолжая ругаться и верещать на качающейся ветке высоко над землей.

Мир, в котором родился маленький Нкима, казался ему очень страшным, и в те часы, когда малыш бодрствовал, он только и делал, что жаловался на судьбу, почти не отличаясь в этом отношении от некоторых людей. Маленькому Нкиме представлялось, что мир населен большими злобными существами, которые обожают обезьянье мясо. Был лев Нума, была пантера Шита и змея Гиста — триумвират, наполнявший опасностью весь мир, от земли до самой высокой макушки дерева. Еще были большие обезьяны и обезьяны поменьше, и всех их Бог сотворил более крупными, нежели Нкиму, и все они, казалось, затаили на него злобу.

Взять, к примеру, грубое существо, только что гнавшееся за ним. Малыш Нкима всего лишь бросил в него палку, когда оно спало, примостившись на дереве, и из-за этого пустячного повода обезьяна бросилась вслед за Нкимой с явным намерением убить его. Я отнюдь не желаю порицать Нкиму, ему никогда и в голову не приходило, как, впрочем, не приходит и кое-кому из людей, что безобидные шутки иногда могут привести к роковым последствиям.

Размышляя о несправедливости судьбы, маленький Нкима совсем приуныл. Однако была иная, более серьезная причина для печали, от которой разрывалось его маленькое сердечко. Много-много лун тому назад ушел его хозяин, оставив его одного. Правда, он оставил Нкиму в хорошем уютном доме с добрыми людьми, которые кормили его, но маленький Нкима тосковал по великому Тармангани, чье обнаженное плечо служило единственным пристанищем, откуда он мог с полнейшей безнаказанностью швырять оскорбления миру. Вот уже долгое время маленький Нкима, пренебрегая опасностями леса и джунглей, искал своего любимого Тарзана.

Поскольку сердца измеряются содержанием в них любви и преданности, а не диаметрами в дюймах, то сердце маленького Нкимы было очень большим — настолько большим, что средний человек мог спрятать за ним свое собственное сердце да и себя впридачу — и вот уже долгое время оно представляло собой сплошную жгучую боль в тщедушной груди. Однако, к счастью для маленького ману, его ум был организован таким образом, что мог легко отвлечься даже от большого горя. Тяжелые мысли Нкимы могла прервать бабочка или сочная пища. Это было даже хорошо, ибо в противном случае он просто умер бы от горя.

Вот и сейчас, обратив свои печальные мысли к утрате, Нкима вдруг встрепенулся, уловив изменение в направлении ветерка, донесшего до его чутких ушей звук, не похожий на звуки джунглей, к которым он привык с детства. Звук явно диссонировал с остальными. А что вносит диссонанс в джунгли и повсюду, где бы он ни раздавался? Человек. Именно голоса людей и услышал Нкима.

Маленькая обезьянка бесшумно заскользила по деревьям в направлении, откуда донеслись звуки, и вскоре, помимо звуков, которые стали громче, обнаружилось еще кое-что, явившееся полным, окончательным подтверждением природы источника шума для Нкимы, как, впрочем, и для любого другого обитателя джунглей — запах.

Вы наверняка наблюдали, как собака, возможно, ваша собственная, как будто узнает вас по виду, но разве она когда-либо полностью удовлетворится, пока зрительное впечатление не подтвердится и не подкрепится ее чувствительными ноздрями?

Так же и с Нкимой. Его уши уловили присутствие людей, теперь же его ноздри окончательно убедили его в том, что поблизости находятся люди. Он думал о них не как о людях, а как о больших обезьянах. Там были Гомангани, большие черные обезьяны, — негры. Это поведал Нкиме его нос. Были также Тармангани. Те, кто представлялся Нкиме большими белыми обезьянами, были белыми людьми.

Он возбужденно потянул носом, пытаясь обнаружить знакомый запах любимого Тарзана, но его там не оказалось. Нкима понял это еще до того, как увидел незнакомцев.

Лагерь, который вскоре открылся сверху взору Нкимы, был хорошо обустроен. Судя по всему, он простоял здесь не день и не два и, вполне вероятно, простоит еще некоторое время. Ставили его не наспех. Виднелись палатки белых людей и шатры арабов, аккуратно выстроившиеся с почти военной четкостью, а за ними — легкие хижины негров, сложенные из того материала, которым наделила эту местность природа.

Под откинутым пологом одного арабского шатра сидели несколько бедуинов в белых бурнусах и пили свой неизменный кофе; под сенью высоченного дерева перед другой палаткой четверо белых увлеченно играли в карты; возле хижины группа дюжих воинов из племени галла играли в минкалу. Были здесь и чернокожие из других племен — выходцы из восточной и центральной Африки, а также несколько негров с западного побережья.

Опытный африканский путешественник или охотник, вероятно, затруднился бы дать точную классификацию всему этому пестрому смешению рас и цветов кожи. Чернокожих было слишком много, чтобы поверить, будто все они — носильщики, поскольку несмотря на большое количество груза, каждому из них практически не досталось бы ноши, даже учитывая наличие аскари, которые не носят ничего, кроме собственного оружия и амуниции.

К тому же, в лагере имелось больше винтовок, чем требовалось для защиты даже более многочисленного отряда. В самом деле, на каждого человека приходилось по винтовке. Но это были уже несущественные детали, не произведшие впечатления на Нкиму. Для него имел значение тот факт, что во владениях его хозяина оказалось много незнакомых Тармангани и Гомангани, а поскольку во всяком чужаке Нкима видел врага, то он встревожился. Теперь, более чем когда-либо, ему хотелось найти Тарзана.

На земле перед палаткой сидел, поджав ноги, смуглый индус в тюрбане, явно погруженный в медитацию; однако если кому-нибудь удалось бы увидеть его черные чувственные глаза, то он обнаружил бы, что выражение их отнюдь не отстраненное — индус ни на миг не отрывал взора от палатки, стоящей чуть поодаль от остальных и, когда из нее вышла девушка, Рагханат Джафар встал и подошел к ней. Заговорив с девушкой, он заулыбался сальной улыбкой, но, отвечая ему, она не улыбалась. Говорила она вежливо, однако не остановилась, направляясь к четверке, игравшей в карты.

Когда она подошла к их столику, игроки подняли глаза, и на каждом лице появилось доброжелательное выражение, но было ли оно одинаковым на этих лицах-масках, тех масках, за которыми мы научаемся скрывать свои сокровенные мысли, оставалось неясным. И все же было очевидно, что девушка пользуется симпатиями.

— Привет, Зора! — воскликнул рослый малый с гладко выбритым лицом. — Выспалась?

— Да, товарищ, — ответила девушка, — но мне надоело спать. Эта бездеятельность действует на нервы.

— Мне тоже, — согласился мужчина.

— Как долго еще вы собираетесь ждать американца, товарищ Зверев? — спросил Рагханат Джафар. Верзила пожал плечами.

— Он мне нужен, — ответил он. — Мы вполне справились бы и без него, но нельзя не учитывать того морального эффекта, который окажет на мир сам факт активного участия в деле богатого американца из высших кругов общества. Так что подождем его прибытия.

— А вы полностью уверены в этом гринго, Зверев? — спросил молодой смуглый мексиканец, сидевший рядом с рослым гладко выбритым человеком, который, по всем признакам, являлся главой экспедиции.

— Я виделся с ним в Нью-Йорке и еще раз в Сан-Франциско, — отозвался Зверев. — Его проверили самым тщательным образом, и отзывы получены благоприятные.

— Я всегда испытывал подозрение к людям, которые всем, что имеют, обязаны капитализму, — объявил Ромеро. — Это у них в крови — в душе они ненавидят пролетариат так же, как мы ненавидим их.

— Этот парень — совсем другое дело, — стоял на своем Зверев. — Он настолько склонился на нашу сторону, что ради правого дела готов предать родного отца… и уже предает свою страну.

Губы Зоры Дрыновой, когда она услышала эту характеристику, слегка скривились в непроизвольной усмешке, незамеченной остальными.

Мигель Ромеро, мексиканец, остался неудовлетворенным.

— Не доверяю я всяким этим гринго, — заявил он. Зверев пожал плечами.

— Наша личная неприязнь не имеет значения, — сказал он, — по сравнению с интересами мирового рабочего класса. Когда Коулт прибудет, мы обязаны принять его как своего; и не забывать, что как бы мы ни ненавидели Америку и американцев, без них и без их паршивого капитала в сегодняшнем мире ничего не добиться.

— Капитала, нажитого на крови и поте рабочего класса, — прорычал Ромеро.

— Вот именно, — подхватил Рагханат Джафар, — но, как ни парадоксально, это же богатство подорвет и уничтожит капиталистическую Америку и в конце концов обеспечит победу пролетариата.

— Вот и я так думаю, — сказал Зверев. — Ради общего дела я предпочту американское золото золоту любой другой страны…

— Но что значат для нас ничтожные средства этого американского бизнесмена? — требовательно спросила Зора. — Это же пустяк по сравнению с тем, что Америка уже щедро вкладывает в Советскую Россию. Что его измена, по сравнению с изменой других, которые уже делают для приближения победы мирового коммунизма больше, чем Третий Интернационал? Это ничто, даже не капля в море.

— Что вы имеете в виду, Зора? — спросил Мигель.

— Я имею в виду банкиров, промышленников, инженеров Америки, которые продают нам свою собственную страну и мир в надежде набить золотом свои уже и так лопающиеся сундуки. Один из наиболее благочестивых и почитаемых граждан возводит для нас огромные фабрики в России, где мы сможем выпускать тракторы и танки; их промышленники соперничают друг с другом, чтобы снабдить нас двигателями для тысяч аэропланов; их инженеры продают нам свой интеллект и мастерство, чтобы построить огромный промышленный город, где бы производились боеприпасы и военная техника. Таковы эти предатели, таковы эти люди, которые ускоряют приближение дня, когда Москва станет диктовать свою политику всему миру.

— Вы говорите так, будто сожалеете об этом, — раздался сухой голос возле ее плеча. Девушка быстро обернулась.

— А, это вы, шейх Абу Батн, — произнесла она, узнав смуглого араба, который подошел, закончив пить свой кофе. — Наша благосклонная фортуна не мешает мне видеть вероломство врага, но и не позволяет восхищаться изменой кого бы то ни было, даже если она выгодна для нас.

— Это и ко мне относится? — настороженно спросил Ромеро.

Зора рассмеялась.

— Ну что вы, Мигель, — проговорила она. — Вы же представитель рабочего класса и верны пролетариату своей страны, а те, другие, принадлежат к классу капиталистов; их правительство — правительство буржуазное, которое настолько ненавидит коммунистические идеалы, что так и не признало наше государство; тем не менее, в своей жадности эти свиньи продают своих же и свою страну за горсть вонючих долларов. Я их презираю.

Зверев усмехнулся.

— Ты настоящая большевичка, Зора, — воскликнул он. — Ненавидишь врага от всей души, даже когда он нам помогает.

— Но ненавистью и болтовней ничего не добьешься, — сказала девушка. — Скорей бы начать делать дело. А мы торчим здесь и бездействуем.

— И что же ты предлагаешь? — добродушно поинтересовался Зверев.

— По крайней мере, могли бы попытаться завладеть золотом Опара, — ответила она. — Если Китембо прав, его хватило бы на финансирование дюжины экспедиций вроде планируемой, и мы не нуждались бы в этом американском… как их там называют?.. толстосуме.

— Меня тоже посещали подобные мысли, — произнес Рагханат Джафар. Зверев нахмурился.

— Может, кое-кому из вас не терпится возглавить эту экспедицию, — раздраженно сказал он. — Я знаю, что делаю, и не обязан ни с кем обсуждать свои планы. Настанет время для приказов, и я их отдам. Китембо получил свой, и уже несколько дней ведется подготовка к экспедиции на Опар.

— Мы так же заинтересованы и готовы рискнуть, как и вы, Зверев, — резко вмешался Ромеро. — Предполагалось, что мы будем работать на равных, а не как хозяин и раб.

— Скоро вы узнаете, что хозяин — я, — огрызнулся Зверев неприятным тоном.

— Да, — усмехнулся Ромеро, — царь тоже считал себя хозяином, вам известно, что с ним стало?

Зверев вскочил на ноги, выхватил револьвер и направил на Ромеро, но в ту же секунду девушка ударила его снизу по руке и встала между ними.

— Ты с ума сошел, Зверев! — вскричала она.

— Не вмешивайся, Зора! Это мое дело, и рано или поздно его придется решать. Здесь главный я, и я не потерплю предателей в своем лагере. Отойди.

— Нет! — решительно возразила девушка. — Мигель был не прав, но и ты тоже, а проливать кровь — нашу собственную — сейчас означало бы полностью потерять всякий шанс на успех. Это посеет семена страха и подозрительности и будет стоить нам уважения со стороны чернокожих, ибо они почувствуют отсутствие среди нас единства. К тому же, Мигель безоружен, стрелять в него было бы подлым убийством, а это лишило бы тебя уважения всякого порядочного человека в экспедиции. — Она выпалила эти слова на русском языке, которого, кроме нее и Зверева, никто из присутствующих не понимал, затем повернулась к Мигелю и обратилась к нему на английском.

— Вы были неправы, Мигель, — мягко произнесла она. — Руководителем должен быть один человек, и на эту должность был избран товарищ Зверев. Он сожалеет, что поступил опрометчиво. Извинитесь перед ним за свои слова, пожмите друг другу руки, а мы все давайте забудем о случившемся.

Ромеро на миг заколебался, затем протянул Звереву руку.

Русский пожал протянутую руку и чопорно поклонился.

— Забудем об этом, товарищ, — произнес он, сохраняя хмурое выражение, как, впрочем, и мексиканец.

Маленький Нкима зевнул и, зацепившись хвостом за ветку, перебрался повыше. Его любопытство относительно этих чужаков было удовлетворено. Он потерял к ним всякий интерес, но решил, что его хозяину следует знать об их присутствии; и эта мысль, родившаяся в маленькой головенке, вновь вызвала такую глубокую грусть и неизбывную тоску по Тарзану, что Нкимой снова овладела угрюмая решимость продолжать поиски человека-обезьяны. Может, через полчаса какой-нибудь тривиальный повод опять отвлечет его внимание, но сейчас это стало делом его жизни.

Перелетая с дерева на дерево, маленький Нкима держал в своей розовой ладошке судьбу Европы, хотя и не догадывался об этом.

День клонился к вечеру. В отдалении раздался львиный рык. По спине Нкимы инстинктивно пробежали мурашки. На деле же напугался он не сильно, понимая, что никакому льву не достать его на верхушке дерева.

Молодой человек, шагающий впереди сафари, задрал голову и прислушался.

— Не так уж и далеко, Тони, — сказал он.

— Нет, сэр, совсем даже близко, — отозвался филиппинец.

— Тебе придется научиться обходиться без всяких «сэров», Тони, прежде чем мы присоединимся к остальным, — сделал ему замечание молодой человек.

Филиппинец усмехнулся.

— Ладно, товарищ, — согласился он. — Я так привычка обратиться ко всем «сэр», что мне трудно перестроиться.

— Боюсь, в таком случае ты не очень хороший большевик, Тони.

— Вот уж нет, — воскликнул филиппинец. — Иначе почему я здесь? Думаете, я решил приходить эта Богом забытая страна, где полно лев, муравей, змея, муха и москит, чтобы прогуляться? Нет, я приходить положить свою жизнь за филиппинскую независимость.

— Конечно, это благородно с твоей стороны, Тони, — серьезно проговорил спутник, — однако каким образом это принесет филиппинцам свободу?

Антонио Мори почесал в затылке.

— Не знаю, — признался он, — но это причинять неприятности Америке.

Высоко на верхушках деревьев их путь пересекла маленькая обезьянка. На секунду Нкима приостановился, наблюдая за ними, затем пустился дальше.

Спустя полчаса лев снова зарычал, и так угрожающе близко и неожиданно раздались внизу в джунглях громовые раскаты, что маленький Нкима едва не свалился с дерева. Испустив вопль ужаса, он взлетел как можно выше и уселся, сердито ругаясь.

Лев, великолепный самец с роскошной гривой, вышел на открытое пространство под деревом, на котором притаился дрожащий Нкима. В очередной раз лев подал могучий голос, и от его оглушительно звонкого рыка-вызова задрожала земля. Нкима глянул вниз и перестал вдруг браниться. Вместо этого он принялся возбужденно подпрыгивать, верещать и гримасничать. Лев Нума посмотрел наверх, и тогда произошло нечто странное. Обезьянка перестала верещать и издала низкий своеобразный крик. Глаза льва, зловеще сверкавшие, приобрели новое, почти нежное выражение. Он выгнул спину и принялся тереться боком о ствол дерева, а из свирепой пасти послышалось тихое мурлыканье. Тогда маленький Нкима поспешно рванулся вниз сквозь листву, совершил последний проворный прыжок и свалился на густую гриву царя зверей.

II. ИНДУС

Наступление нового дня вызвало в лагере заговорщиков и новую деятельность. Бедуины уже не пили свой кофе; карты белых были отложены в сторону, а воины племени галла больше не играли в минкалу.

Зверев сидел за походным столиком, отдавая приказания и одновременно с помощью Зоры и Рагханата Джафара выдавая боеприпасы веренице проходящих мимо них вооруженных людей. Мигель Ромеро и двое других белых следили за распределением груза между носильщиками. Свирепый чернокожий Китембо неустанно сновал среди своих людей, подгоняя припозднившихся с завтрака и сбивая получивших боеприпасы в отряды. И только шейх Абу Батн праздно сидел в компании своих обожженных солнцем воинов. Они, пребывающие всегда в полной боевой готовности, с презрением наблюдали за беспорядочной суетой своих спутников.

— Сколько человек ты выделишь для охраны лагеря? — спросила Зора.

— За главных останетесь вы с товарищем Джафаром, — ответил Зверев. — Твои ребята и десять аскари будут охранять лагерь.

— Вполне достаточно, — сказала девушка. — Мы вне опасности.

— Да, — согласился Зверев, — но только пока. Пока здесь не появится Тарзан. Я все сто раз перепроверил прежде, чем выбрал это место для базового лагеря. У меня есть сведения, что он здесь давно не появлялся, — пустился на дирижабле в какую-то дурацкую экспедицию да и сгинул. Я почти уверен, что он погиб.

Как только последний из чернокожих получил свой боекомплект, Китембо собрал соплеменников в некотором отдалении от остальных участников экспедиции и завел с ними негромкий разговор. Они были из племени базембо, и Китембо, их вождь, говорил с ними на родном наречии.

Китембо ненавидел всех белых. Англичане оккупировали землю, с незапамятных времен бывшую домом для его народа; а поскольку Китембо наследовал титул вождя, но не хотел мириться с господством захватчиков, те сместили его, посадив на трон послушную марионетку.

Для вождя Китембо, дикого, жестокого и коварного, все белые были исчадием ада, но в сотрудничестве со Зверевым он увидел возможность отомстить британцам; поэтому-то он собрал вокруг себя множество соплеменников, примкнувших к экспедиции, которая, по заверению Зверева, должна была навсегда освободить землю от оккупантов и наделить Китембо еще большей властью, нежели та, которой обладали вожди базембо.

И все же Китембо было не легко поддерживать интерес своих людей к данному предприятию. Англичане основательно подорвали его власть и влияние, и теперь воины, некогда раболепствовавшие перед ним, осмеливались в открытую сомневаться в его полномочиях. Люди не роптали, пока все шло своим чередом: короткие переходы, мирные тихие стоянки и обильная пища в обществе чернокожих с западного побережья и членов других племен, бывших менее воинственными, чем базембо, и выполнявших роль носильщиков и слуг; но теперь, когда впереди замаячила реальная опасность, кое-кто решил поинтересоваться, какую выгоду сулит это им, не желая, очевидно, рисковать своей шкурой для удовлетворения амбиций или антипатий как белого Зверева, так и черного Китембо.

И теперь Китембо, стремясь сгладить недовольство, повел разговор со своими воинами, суля им, с одной стороны, наживу, а с другой, — жестокую кару, предлагая тем самым выбирать между послушанием и мятежом.

Кое-какие из посулов, которыми он прельщал их воображение, весьма смутили бы Зверева и остальных белых участников экспедиции, понимай они диалект базембо; но наиболее весомым аргументом в пользу подчинения приказам Китембо являлся, видимо, неподдельный страх, все еще испытываемый большинством его соплеменников перед своим безжалостным вождем.

Среди других чернокожих участников экспедиции были изгои из нескольких племен и значительное число носильщиков, нанятых в обычном порядке для сопровождения того, что официально именовалось научной экспедицией.

Абу Батн и его воины на какое-то время решили поддерживать Зверева по двум причинам: во-первых, из-за жажды наживы, во-вторых, из-за ненависти ко всем белым в лице англичан, утвердивших свое господство в Египте и даже в отдаленных пустынях, которые они считали своими исконными землями.

Представители других рас, сопровождавших Зверева, вдохновлялись, как считалось, благородными гуманистическими побуждениями, хотя, если не кривить душой, их лидер чаще говорил им о приобретении богатств и власти, нежели об идеалах братства и счастье пролетариата.

Таким образом, в это прекрасное утро на поиск сокровищ загадочного Опара выступила разношерстная, но, тем не менее, грозная экспедиция.

Зора Дрынова проводила их взглядом, не спуская прекрасных загадочных глаз с фигуры Питера Зверева, пока тот не скрылся из виду в темном лесу.

Была ли то дева, глядевшая с тревогой вослед своему любимому, уходящему на опасное дело, или же…

— Он может и не вернуться, — раздался над ее ухом масляный голос.

Девушка повернула голову, встретив прищуренный взгляд Рагханата Джафара.

— Он вернется, товарищ, — возразила она. — Питер Зверев всегда возвращается ко мне.

— Вы чересчур в нем уверены, — произнес индус, блестя плотоядным взором.

— Я знаю, что говорю, — ответила девушка, направившись к своей палатке.

— Погодите, — сказал Джафар.

Она остановилась и повернулась к нему.

— Что вам угодно?

— Вас, — ответил он. — Что вы нашли в этой грубой скотине, Зора? Что он понимает в любви или в красоте? Только я могу оценить вас, прекрасный утренний цветок. Со мной вы познаете удивительное блаженство идеальной любви, ибо я знаток этого искусства. Животное, подобное Звереву, может только унижать вас.

Девушка почувствовала приступ тошнотворного отвращения, который она постаралась скрыть от глаз индуса, так как понимала, что экспедиция ушла неизвестно на сколько дней и что в течение этого времени она и Джафар будут практически одни в лагере, за исключением горстки диких чернокожих воинов, чье отношение к делам такого рода нельзя было предвидеть; но, тем не менее, она была преисполнена решимости недвусмысленно положить конец его притязаниям.

— Со смертью играете, Джафар, — тихо произнесла она. — Сюда меня привела не жажда любовных утех, и если Зверев узнает о том, что вы мне сказали, он убьет вас. И больше со мной на эту тему не заговаривайте.

— В этом не будет необходимости, — загадочно ответил индус. Его полузакрытые глаза были прикованы к глазам девушки. Так они стояли друг против друга секунд двадцать, и Зора Дрынова ощутила, что ее охватывает слабость и она близка к капитуляции. Усилием воли она попыталась перебороть это ощущение, сопротивляясь воле индуса. Наконец она отвела взгляд. Она одержала победу, но победа принесла ей слабость и дрожь, как бывает после ожесточенной физической схватки. Поспешно отвернувшись, она торопливо пошла к своей палатке, не смея оглянуться, опасаясь вновь встретиться взглядом с глазами Рагханата Джафара — двумя хищными злобными омутами; поэтому Зора и не заметила сальной улыбки удовлетворения, искривившей чувственные губы индуса, как и не услышала фразы, повторенной им шепотом: «В этом не будет необходимости».

* * *

Экспедиция двигалась по петляющей тропе, ведущей к подножию скал, окаймляющих нижнюю границу пустынного плато, за которой таились древние руины Опара, а в это же самое время далеко на западе к базовому лагерю заговорщиков приближался Уэйн Коулт. На юге, восседая на спине громадного льва, продолжала свое путешествие маленькая обезьянка, которая, чувствуя свою полнейшую безнаказанность, осыпала пронзительными оскорблениями всякого обитателя джунглей, встречавшегося им на пути; а грозный хищник, исполненный презрения ко всем меньшим существам, высокомерно шагал навстречу ветру, осознавая свое неоспоримое превосходство. Пасущееся на его пути стадо антилоп, почуяв резкий запах льва, заволновалось, но стоило ему оказаться в их поле зрения, как они всего лишь отбежали в сторону, уступая дорогу, и, не страшась присутствия хищника, вновь принялись щипать траву, ибо лев Нума был сыт, и травоядные поняли это, как понимают дикие животные то, чего не может понять человек с его притупленными органами чувств.

Запах льва достиг и других животных, находившихся в отдалении, и они тоже занервничали, хотя их страх был послабее испуга антилоп. Эти другие были большими обезьянами из племени То-ята. Могучие самцы не боялись никого, даже самого Нуму, хотя их самки и детеныши трепетали от страха.

По мере приближения кошки, Мангани засуетились и забеспокоились. То-ят, король обезьян, заколотил себя в грудь и оскалил огромные бойцовские клыки. Га-ят, сгорбив свои мощные плечи, передвинулся к краю стада навстречу приближающейся опасности. Зу-то угрожающе затопал мозолистыми ногами. Самки стали подзывать детенышей, и многие забрались на нижние ветви высоких деревьев.

И вдруг из густой листвы вниз спрыгнул почти обнаженный человек и оказался посреди стада. Натянутые нервы животных не выдержали. Со злобным рычанием стадо бросилось на нежданного и ненавистного человека. Первым к нему подскочил король обезьян.

— У То-ята короткая память, — произнес человек на языке Мангани.

Обезьяна приостановилась, вероятно, удивившись тому, что слышит родную речь из уст человека.

— Я То-ят! — прорычал он. — Я убивать!

— Я Тарзан, — ответил человек, — великий охотник, великий боец. Я пришел с миром.

— Убивать! Убивать! — прогремел То-ят, и огромные грозные самцы двинулись вперед с обнаженными клыками.

— Зу-то! Га-ят! — повелительно окликнул человек. — Это я, Тарзан из племени обезьян!

Однако самцов уже охватила нервозность и страх, ибо ноздри их чуяли сильный запах Нумы, а внезапное появление Тарзана повергло их в панику.

— Убивать! Убивать! — бушевали они, но пока не бросались в атаку, а медленно продвигались вперед, взвинчивая себя до необходимого состояния яростного исступления, предшествующего стремительному кровожадному натиску, перед которым не могло устоять ни одно живое существо.

Но тут огромная клочковатая мамаша с крошечным детенышем на спине испустила пронзительный крик.

— Нума! — завопила она и, развернувшись, бросилась спасаться в листву ближайшего дерева.

В мгновение ока остававшиеся на земле самки и детеныши взметнулись на деревья. Самцы на секунду перенесли свое внимание с человека на новую угрозу. То, что они увидели, лишило их последних остатков самообладания. Прямо к ним двигался могучий желтый лев с горящими от ярости круглыми зеленовато-желтыми глазами, а на спине у него восседала маленькая обезьянка, выкрикивающая в их адрес оскорбления. Зрелище оказалось не под силу обезьянам То-ята, и первым не выдержал король. Огласив воздух свирепым рычанием, которым он попытался спасти уважение к себе, То-ят запрыгнул на ближайшее дерево, остальные моментально бросились врассыпную, оставив белого гиганта один на один с грозным львом.

Царь зверей с горящими глазами двинулся на человека, пригнув плоскую голову и помахивая кисточкой вытянутого хвоста. Человек тихим голосом произнес одно-единственное слово, слышимое на расстоянии лишь нескольких ярдов. Лев тут же вскинул голову, жуткое пламя в его глазах погасло, и в тот же миг маленькая обезьянка, издав пронзительный крик узнавания и восторга, перепрыгнула через голову Нумы и в три громадных прыжка очутилась на плече человека и обняла маленькими лапками бронзовую шею.

— Малыш Нкима! — прошептал Тарзан, ощутив щекой пушистую щеку прижавшейся к нему обезьянки.

Лев подошел царственной походкой, обнюхал голые ноги человека, потерся о его бок головой и улегся возле ног.

— Джад-бал-джа! — поприветствовал льва человек-обезьяна.

Большие обезьяны из племени То-ята следили за происходящим с безопасной высоты. Их паника и ярость улеглись.

— Это Тарзан, — объявил Зу-то.

— Да, это Тарзан, — эхом отозвался Га-ят.

То-ят заворчал. Он испытывал к Тарзану неприязнь, однако побаивался его, а теперь, получив новое доказательство власти великого Тармангани, забоялся еще больше.

Тарзан прислушался к бойкой болтовне маленького Нкимы. Он узнал о чужаках Тармангани и множестве воинов Гомангани, которые вторглись на территорию Повелителя джунглей.

Большие обезьяны беспокойно заерзали на деревьях — им хотелось слезть вниз, но они страшились Нумы. Огромные же самцы были слишком тяжеловесны, чтобы без риска уйти по высоким древесным тропам, где безбоязненно могли ходить обезьяны поменьше, и поэтому не могли тронуться с места до тех пор, пока не уйдет Нума.

— Уходите! — выкрикнул король То-ят. — Уходите и оставьте Мангани в покое.

— Мы уходим, — ответил человек-обезьяна, — но вам не следует бояться ни Тарзана, ни Золотого Льва. Мы — ваши друзья. Я сказал Джад-бал-джа, чтобы он никогда вас не трогал. Можете спускаться.

— Мы останемся на деревьях, пока он не уйдет, — сказал То-ят. — Вдруг он забудет.

— Ты трусишь, — презрительно бросил Тарзан. — Зу-то или Га-ят не боятся.

— Зу-то не боится ничего, — с бахвальством заявил огромный самец.

Без единого слова Га-ят неуклюже слез с дерева, на котором отсиживался, и, если без заметного энтузиазма, то, по меньшей мере, с легкой нерешительностью направился к Тарзану и Джад-бал-джа, Золотому Льву. Его сородичи пристально наблюдали за ним, ожидая в любую секунду нападения желтоглазого чудовища, которое изорвет его в клочья, а пока лежит возле ног Тарзана, следя за каждым движением косматого самца. Повелитель джунглей также наблюдал за огромным Нумой, ибо никто не знал лучше, чем он, что лев, как бы ни привык подчиняться своему хозяину, все же остается львом. За все годы их дружбы, с того времени, когда Джад-бал-джа был еще маленьким пятнистым пушистым комочком, и до сих пор у Тарзана ни разу не было повода сомневаться в преданности хищника, хотя и бывали моменты, когда он испытывал трудности в сдерживании кровожадных инстинктов зверя.

Га-ят подошел ближе. Маленький Нкима, чувствуя себя в безопасности на плече у хозяина, бранился и верещал, а лев, лениво моргая, глядел в сторону. Опасность, если таковая вообще существовала, миновала, — об угрозе предупреждал бы неотрывный, напряженный взгляд льва.

Тарзан шагнул вперед и дружески опустил руку на плечо обезьяны.

— Это Га-ят, — сказал он, обращаясь к Джад-бал-джа, — друг Тарзана; не обижай его. — Он произнес эти слова не на человеческом языке. Может, выбранное им средство общения вообще нельзя назвать языком, однако и лев, и большая обезьяна, и маленький ману поняли его.

— Скажи Мангани, что Тарзан — друг маленького Нкимы, — заверещала обезьянка. — Пусть он не обижает малыша Нкиму.

— Пусть будет так, как сказал Нкима, — обратился к Га-яту человек-обезьяна.

— Друзья Тарзана — друзья Га-ята, — ответила большая обезьяна.

— Вот и хорошо, — произнес Тарзан. — А теперь я ухожу. Передай То-яту и остальным, о чем мы договорились, а также скажи им, что в этой стране, на земле Тарзана находятся чужаки. Надо установить за ними наблюдение, но только так, чтобы они вас не заметили, ибо это могут быть плохие люди, у них есть грозовые палки, которые извергают смерть вместе с дымом и страшным шумом. Тарзан сейчас идет узнать, почему эти люди пришли в его страну.

* * *

После отбытия экспедиции к Опару Зора Дрынова избегала Джафара. Она почти не выходила из палатки под предлогом головной боли. Индус же не предпринимал никаких попыток встретиться. Так прошел первый день. Наутро второго Джафар вызвал вождя аскари, оставленных для охраны лагеря и добычи пропитания.

— Сегодня, — сказал Рагханат Джафар, — хороший день для охоты. Все приметы свидетельствуют об этом. Отправляйтесь-ка в лес, прихватив всех своих людей, и не возвращайтесь до захода солнца. Если вы это сделаете, вас будут ждать подарки, помимо того мяса, которое вы добудете и сможете съесть. Ты понял?

— Да, бвана, — ответил чернокожий.

— Возьмете с собой мальчишку-слугу белой женщины. Он здесь не понадобится. Мой бой останется готовить для нас еду.

— А вдруг мальчишка не захочет пойти? — предположил негр.

— Вас много, а он один; но женщине не говорите, что вы его забираете.

— А что за подарки? — поинтересовался вождь.

— Отрез материи и патроны, — ответил Джафар.

— И ятаган, который вы берете с собой в походы?

— Нет, — ответил Джафар.

— Плохой нынче день для охоты, — протянул чернокожий, отворачиваясь.

— Два отреза материи и пятьдесят патронов, — посулил Джафар.

— И ятаган.

Наконец после долгих препирательств сделка была заключена.

Вождь собрал своих аскари и велел им готовиться к охоте, ссылаясь на приказ коричневого бваны, но про подарки не обмолвился ни словом. Когда все было готово, он послал одного из своих людей за слугой белой женщины.

— Ты будешь сопровождать нас на охоте, — сказал тот бою.

— Кто это решил? — недоверчиво спросил Вамала.

— Коричневый бвана, — ответил главарь Кахия. Вамала засмеялся.

— Я подчиняюсь приказам моей госпожи, а не приказам коричневого бваны.

Кахия бросился на него, заткнул рот растопыренной пятерней, а двое аскари вцепились в Вамалу с обеих сторон.

— Будешь подчиняться приказам Кахии, — сказал главарь, и воины наставили на задрожавшего юношу охотничьи копья. — Итак, пойдешь с нами на охоту?

— Пойду, — прошептал Вамала. — Я просто пошутил. В то время как Зверев вел экспедицию к Опару, Уэйн Коулт, которому не терпелось присоединиться к основной группе заговорщиков, подгонял своих людей, чтобы поскорее выйти к лагерю. Главные заговорщики прибыли в Африку через разные пункты, чтобы не привлекать слишком большого внимания своей численностью. Согласно этому плану, Коулт высадился на западном побережье, проехал поездом короткое расстояние вглубь материка до конечного пункта строящейся железной дороги, откуда отправился пешком в долгий и трудный путь; и теперь, когда до места назначения было уже рукой подать, ему не терпелось поставить точку — на данном отрезке своего путешествия. К тому же, он горел желанием познакомиться с главарями этого рискованного предприятия. Пока же единственным, кого он знал, оставался Питер Зверев.

Молодой американец вполне отдавал себе отчет в том огромном риске, на который он пошел, связавшись с экспедицией, имевшей цель подорвать мир в Европе и вызвать волнения на большой территории северовосточной Африки с помощью соответствующей пропаганды, призванной вызвать недовольство многочисленных и — воинственных племен, особенно учитывая тот факт, что значительная часть этой операции должна была проходить в районах, где британское влияние было очень существенным. Однако Коулт был молод, полон энергии, и эти обстоятельства не омрачали его настроения, которое отличалось приподнятостью и жаждой деятельности, а отнюдь не подавленностью.

В пути Коулт изнывал от скуки из-за отсутствия приятного или равноценного общения, так как ребячливый ум Тони не мог подняться выше бредовых идей о филиппинской независимости или мечты о красивой одежде, которую он купит, когда получит свою долю богатств Форда и Рокфеллера.

И все же, несмотря на интеллектуальные недостатки Тони, Коулт искренне привязался к юноше, и, если бы ему пришлось выбирать между ним и Зверевым, он предпочел бы общение с филиппинцем. Короткое знакомство с русским в Нью-Йорке и Сан-Франциско убедило его в том, что духовной близости между ними не возникнет, и у него не было оснований полагать, что он найдет близких друзей среди заговорщиков.

Шагая упрямо вперед, Коулт лишь смутно фиксировал в сознании ставшие уже привычными пейзажи и звуки джунглей, которые, следует отметить, порядком ему надоели. Даже если он и обратил бы внимание на звуки, то вряд ли его нетренированное ухо уловило бы неумолчную болтовню маленькой обезьянки, звучащую в густой листве, а если и уловило бы, то он не придал бы этому особого значения, ибо не мог знать, что обезьянка сидит на плече бронзовотелого Аполлона леса, который беззвучно движется следом за ним по нижним террасам деревьев.

Тарзан решил, что, вероятно, этот белый человек, на чей след он неожиданно вышел, направляется в базовый лагерь отряда незнакомцев. Он следовал за Уэйном Коултом с настойчивостью и терпением, присущими первобытному охотнику, подкрадывающемуся к добыче. Между тем, восседавший на его плече малыш Нкима бранил своего хозяина за то, что тот не спешит уничтожить Тармангани и весь его отряд, ибо малыш Нкима обладал кровожадной натурой, особенно когда кровавые действия совершались чужими руками.

* * *

А в то время, как Коулт с нетерпением поторапливал своих людей, а Тарзан шел за ним следом вместе с недовольным Нкимой, Рагханат Джафар подходил к палатке Зоры Дрыновой, которая лежала на койке и читала книгу. Вдруг на страницу упала тень от выросшей на пороге фигуры, и девушка подняла глаза.

Индус улыбнулся своей сальной заискивающей улыбкой.

— Я пришел узнать, как ваша головная боль, прошла? — спросил он.

— Спасибо, нет, — холодно ответила девушка, — но если меня не беспокоить, то, может, и пройдет.

Пропустив намек мимо ушей, Джафар вошел в палатку и уселся на складном стуле.

— В лагере ни души, — сказал он, — и мне стало одиноко. А вам нет?

— Нет, — отрезала Зора. — Я вполне довольна тем, что могу отдохнуть в одиночестве.

— Ваша головная боль началась столь внезапно, — сказал Джафар. — Еще совсем недавно вы казались совсем здоровой и энергичной.

Девушка не ответила. Она размышляла о том, куда подевался бой Вамала, и почему он не выполнил приказа никого к ней не пускать. Рагханат Джафар, наверное, прочел ее мысли, ибо выходцам из Восточной Индии часто приписывают сверхъестественные способности, хотя и без особого на то основания. Как бы то ни было, его следующие слова подтвердили такую вероятность.

— Вамала пошел на охоту вместе с аскари, — промолвил он.

— Я не давала ему на то разрешения, — сказала Зора.

— Я взял на себя такую смелость, — сказал Джафар.

— Вы не имели права, — рассердилась девушка, садясь на край кровати. — Вы слишком много на себя берете, товарищ Джафар.

— Минутку, моя дорогая, — сказал индус примирительным тоном. — Давайте не будем ссориться. Как вы знаете, я люблю вас, а для любви посторонние глаза не нужны. Может, я и взял на себя слишком много, но только для того, чтобы получить возможность спокойно открыть вам свое сердце. А потом, как вам известно, в любви и на войне все средства хороши.

— В таком случае между нами война, — воскликнула девушка, — ибо, уж конечно, это не любовь, ни с вашей, ни с моей стороны. То, что вы испытываете, товарищ Джафар, называется совсем иным словом, я же отныне испытываю к вам презрение. Я не польстилась бы на вас, даже если бы вы были единственным мужчиной на свете, и когда вернется Зверев, обещаю вам, что вы поплатитесь.

— Я заставлю вас полюбить меня задолго до возвращения Зверева, — страстно вскричал индус. Он встал и подошел к ней. Девушка вскочила на ноги, оглядываясь по сторонам в поисках оружия для защиты. Патронташ и кобура с револьвером висели на стуле, с которого встал Джафар, а винтовка находилась в другом конце палатки.

— Вы совсем безоружны, — сказал индус. — Я сразу заметил это, как только вошел в палатку. И звать на помощь также не имеет смысла, ведь в лагере нет никого, кроме нас с вами и моего боя, а он знает, что если ему дорога жизнь, сюда ему нельзя, только если я позову.

— Вы — животное, — процедила девушка.

— Будьте же разумны, Зора, — повысил голос Джафар. — Многого я не прошу — всего лишь ласки, вас же не убудет, самой же станет легче. Зверев ни о чем не узнает, а когда мы снова вернемся в цивилизацию, и вы решите оставить меня, я не стану пытаться удерживать вас; но я уверен, что смогу научить вас любить меня и что мы будем очень счастливы.

— Вон отсюда! — приказала девушка. В ее голосе не слышалось ни страха, ни истерики. Тон был очень спокойный, ровный и сдержанный. Для человека, не ослепленного до конца страстью, это могло бы кое-что означать: суровую решимость вести самозащиту вплоть до самой смерти, но Рагханат Джафар видел лишь женщину своих желаний и, шагнув быстро вперед, схватил ее.

Зора Дрынова была молодой, гибкой и сильной, однако не могла противостоять дородному индусу, под слоем жира которого таилась огромная физическая сила.

Она попыталась вырваться и выбежать из палатки, но он схватил ее и оттащил назад. Тогда она гневно обрушилась на него и стала осыпать пощечинами. Джафар же стиснул ее покрепче в своих объятиях и потащил на койку.

III. ВОССТАВШИЙ ИЗ МОГИЛЫ

Проводник Уэйна Коулта, идущий чуть впереди, вдруг остановился, обернулся, широко улыбаясь, и указал рукой вдаль.

— Лагерь, бвана! — с ликованием воскликнул он.

— Слава Богу! — облегченно вздохнул Коулт.

— Там никого нет, — сообщил проводник.

— Похоже на то, — согласился Коулт. — Надо проверить.

Он двинулся к палаткам в сопровождении своих людей. Усталые носильщики сбросили на землю ношу и вместе с аскари растянулись в полный рост под сенью деревьев, а Коулт и Тони принялись обследовать лагерь.

Вдруг внимание молодого американца привлекла заходившая ходуном палатка.

— Там кто-то есть, — сказал он Тони и решительно направился к входу.

Открывшаяся его взору сцена поразила Коулта своей неожиданностью — на полу боролись мужчина и женщина. Мужчина впился руками в голую шею своей жертвы с явным намерением задушить ее, а женщина слабо отбивалась сжатыми кулаками, нанося удары по его лицу.

Джафар настолько был поглощен своей безумной попыткой овладеть девушкой, что не заметил присутствия Коулта, пока не почувствовал, как на плечо легла тяжелая рука, и его с силой отшвырнули в сторону.

Ослепленный яростью, он вскочил на ноги и бросился на американца, но, напоровшись на встречный удар, отлетел назад. Он снова бросился в атаку и снова получил сильный удар в лицо. На сей раз Джафар рухнул на землю, а когда с трудом поднялся, Коулт схватил его, развернул и вышвырнул вон из палатки, придав ему напоследок ускорение ловким пинком под зад.

— Если он вздумает вернуться, пристрели его, Тони, — бросил он филиппинцу и, повернувшись к девушке, помог ей подняться на ноги, бережно довел до койки и уложил. Затем, обнаружив в ведре воду, смочил ей лоб, шею и запястья.

Оказавшись снаружи, Рагханат Джафар увидел носильщиков и аскари, лежащих в тени деревьев. Он также заметил Антонио Мори с решительно-хмурым выражением лица, сжимающего револьвер в руке. Изрыгнув злобное проклятье, Джафар повернулся и направился к своей палатке, мертвенно-бледный от ярости и с жаждой убийства в сердце.

Между тем Зора Дрынова открыла глаза и увидела перед собой участливое лицо склонившегося над ней Уэйна Коулта.

Тарзан из племени обезьян, затаившийся в листве, стал очевидцем разыгравшейся внизу сцены. Одним-единственным словом, произнесенным шепотом, он унял бранящегося Нкиму. Тарзан видел сотрясающуюся палатку, что привлекло внимание Коулта, видел пулей вылетевшего из ее недр индуса, а также угрожающий облик филиппинца, помешавшего Джафару продолжить скандал. Эти обстоятельства не представляли для человека-обезьяны особого интереса. Ссоры и раздоры этих людей не пробудили его любопытства. Ему хотелось выяснить причину их пребывания здесь, для чего он придумал два плана. Первый — держать их под постоянным наблюдением, пока поступки людей не откроют ему то, что он хотел узнать. Второй — установить наверняка, кто является главой экспедиции, затем спуститься в лагерь и потребовать необходимую информацию. Но этого он делать не станет, пока не получит достаточно сведений, чтобы действовать уверенно. Что же касается происшествия в палатке, он ничего не знал об этом и не хотел знать.

Открыв глаза, Зора Дрынова в течение нескольких секунд пристально вглядывалась в лицо человека, склонившегося над ней.

— Вы, должно быть, тот самый американец, — наконец прошептала она.

— Меня зовут Уэйн Коулт, — ответил он, — и судя по тому, что вы догадались, кто я, это лагерь товарища Зверева.

Она кивнула.

— Вы пришли как нельзя кстати, товарищ Коулт, — сказала Зора.

— Благодарите за это Бога, — откликнулся Коулт.

— Бога нет, — напомнила она. Коулт покрылся краской.

— Человек — результат наследственности и привычек, — пробормотал он, оправдываясь. Зора Дрынова улыбнулась.

— Это верно, но наша цель как раз в том и состоит, чтобы покончить со всеми дурными привычками, и не только в человеке, но и во всем мире.

С того момента, как Коулт уложил девушку на койку, он незаметно изучал ее. Он не знал, что в лагере Зверева находится белая женщина, но если бы и знал, то наверняка не предполагал бы встретить девушку, подобную этой. Он скорее был готов представить себе женщину-агитатора, вызвавшуюся сопровождать отряд мужчин в дебри Африки, — грубую неопрятную крестьянку средних лет; но эта девушка, начиная от копны роскошных кудрявых волос и до маленькой изящной ножки, была полной противоположностью крестьянскому типу и отличалась опрятностью и элегантностью, насколько это было возможно в подобных обстоятельствах, и вдобавок ко всему она была молода и красива.

— Товарища Зверева в лагере нет? — спросил он.

— Нет, он отлучился в короткую экспедицию.

— И нет никого, кто представил бы нас друг другу? — улыбнулся он.

— О, простите меня, — сказала она. — Меня зовут Зора Дрынова.

— Не ожидал столь приятного сюрприза, — сказал Коулт. — Я полагал, что встречу лишь скучных мужчин, наподобие меня самого. А кто тот человек, которому я помешал?

— Рагханат Джафар, индус.

— Он из наших? — поинтересовался Коулт.

— Да, из наших, — ответила девушка, — но не надолго. Только до возвращения Зверева.

— То есть?

— То есть, Питер убьет его. Коулт пожал плечами.

— И поделом. Может, это следует сделать мне?

— Нет, — возразила Зора, — предоставьте это Питеру.

— Вас оставили в лагере одну, без охраны? — возмутился Коулт.

— Нет. Питер оставил моего слугу и десять аскари, но Джафар каким-то образом их спровадил.

— Отныне вы в безопасности, — заявил Коулт. — Я позабочусь об этом, пока не вернется Зверев. Сейчас я вас покину — нужно разбить лагерь — но пришлю двоих аскари охранять вход в вашу палатку.

— Вы очень любезны, — поблагодарила Зора, — но думаю, что теперь, когда вы здесь, в этом не будет необходимости.

— В любом случае, я распоряжусь, — сказал он. — Я буду чувствовать себя спокойнее.

— А когда разместитесь, приходите на ужин, — пригласила она, но тут же спохватилась. — Ах, я и забыла, Джафар отослал моего боя. Я осталась без повара.

— Тогда не угодно ли будет отужинать со мной, — предложил он. — Мой слуга готовит вполне прилично.

— С удовольствием, товарищ Коулт, — ответила Зора.

Американец вышел, а девушка легла на спину, прикрыв глаза. Насколько этот человек отличался от того, каким она его себе представляла. Вспоминая его лицо и особенно глаза, Зора не могла поверить, что такой человек способен предать своего отца или свою страну, но потом сказала себе, что немало людей отрекаются от близких во имя идеи. Другое дело — ее соотечественники. Они всегда жили под гнетом тиранической власти. И что бы ни делали защитники народа, они искренне верили, что делают это ради своего блага и блага страны. Тем из них, которыми двигали честные побуждения, нельзя было предъявить обвинения в измене, и все же, будучи русской до корней волос, она не могла не презирать граждан других стран, которые восстали против своих правительств, дабы помогать иностранной державе. Хоть мы и не прочь извлекать выгоду из деятельности иностранных наемников и предателей, но восхищаться ими не должны.

Коулт прошел от палатки Зоры к своим людям, отдыхавшим на земле, чтобы отдать необходимые распоряжения, сопровождаемый взглядом Рагханата Джафара из-под полога палатки. Лицо индуса исказилось от злобы, в глазах полыхал огонь ненависти.

Наблюдавший сверху Тарзан увидел, что американец отдает распоряжения своим людям. Личность этого молодого человека произвела на Тарзана благоприятное впечатление. И все же он испытывал к нему те же чувства, что и к любому незнакомцу, ибо в душе человека-обезьяны глубоко укоренилось первобытное, животное недоверие ко всем чужакам и особенно к белым. Тарзан следил за ним, и из поля его зрения не ускользало ничего. Так он увидел Рагханата Джафара, выходящего из палатки с винтовками в руках. Это заметили только двое — Тарзан и малыш Нкима, но лишь Тарзан придал увиденному недоброе значение.

Рагханат Джафар вышел из лагеря и углубился в джунгли. Тарзан из племени обезьян бесшумно последовал за ним, перелетая с дерева на дерево. Джафар обогнул лагерь, двигаясь среди скрывавшей его зелени джунглей, затем остановился. Со своего места он видел весь лагерь, оставаясь при этом незамеченным.

Коулт следил за тем, как размещаются грузы и ставится его палатка. Его люди были заняты выполнением различных поручений. Они утомились и почти не разговаривали. В основном люди работали молча, и воцарилась необычная тишина, тишина, неожиданно взорванная мучительным воплем и выстрелом из винтовки. Звуки эти слились воедино, так что невозможно было определить, что чему предшествовало. Пуля просвистела у виска Коулта и отхватила мочку уха одного из его людей, стоявшего позади американца. В мгновение ока мирная жизнь лагеря сменилась столпотворением. Сначала вспыхнул спор относительно того, откуда донеслись звуки, но Коулт заметил облачко дыма, поднимавшегося из густой листвы прямо за границей лагеря.

— Вон там, — воскликнул он и бросился вперед. Вождь аскари остановил его.

— Не ходите, бвана, — предупредил он. — Может, там враг. Давайте сперва обстреляем джунгли.

— Нет, — отозвался Коулт, — сперва произведем разведку. Возьми часть своих людей и заходи справа, я с остальными зайду слева. Прочешем джунгли, двигаясь навстречу друг другу.

— Слушаюсь, бвана, — согласился вождь и, подозвав воинов, отдал необходимые распоряжения.

В джунглях обе группы встретила полнейшая тишина — ни хлопанья птичьих крыльев, ни какого-либо намека на присутствие живого существа. Спустя некоторое время группы соединились, так и не обнаружив следов стрелявшего. Теперь они образовали полукруг и по команде Коулта двинулись к лагерю.

На границе лагеря Коулт обнаружил лежавшего на земле человека. Это был Рагханат Джафар. Мертвый. Правая рука Коулта сжала винтовку. В груди Джафара торчало древко тяжелой стрелы.

Столпившиеся вокруг трупа негры обменялись вопросительными взглядами, затем посмотрели в сторону джунглей и вверх на деревья. Один из них оглядел стрелу.

— Такой я еще не видывал, — сказал он. — Она сделана не руками человека.

Чернокожих моментально обуял суеверный страх.

— Стрела предназначалась коричневому бване, — проговорил другой, — поэтому демон, выпустивший ее, является другом нашего бваны. Нам не следует бояться.

Это объяснение удовлетворило чернокожих, но не удовлетворило Коулта. Он размышлял над услышанным, возвращаясь в лагерь после того, как приказал похоронить индуса.

Зора Дрынова стояла на пороге палатки и, увидев Коулта, пошла к нему навстречу.

— Что это было? — спросила она. — Что случилось?

— Товарищ Зверев не убьет Рагханата Джафара, — ответил Коулт.

— Почему?

— Потому что Рагханат Джафар уже мертв.

— Кто это мог сделать? — поинтересовалась она, когда американец рассказал ей о том, как именно умер Джафар.

— Не имею ни малейшего представления, — сознался Коулт. — Абсолютная загадка, но это значит, что за лагерем следят и мы ни в коем случае не должны ходить в джунгли в одиночку. Люди верят, что стрела была выпущена, чтобы спасти меня от пули убийцы; и хотя я вполне допускаю, что Джафар намеревался убить меня, но все же думается, отправься я в джунгли один, вместо него мертвым оказался бы я. С тех пор, как вы разбили лагерь, вас когда-нибудь беспокоили туземцы? Были ли у вас с ними какие-нибудь неприятные стычки?

— За все это время мы вообще не встретили ни одного туземца. Мы часто обсуждаем то, что местность кажется совершенно заброшенной и безлюдной, несмотря на то, что здесь полно дичи.

— Возможно, этот факт как раз и говорит за то, что местность безлюдна или только кажется безлюдной. Вполне вероятно, что мы случайно вторглись на территорию некоего необыкновенно злобного племени, которое таким вот образом демонстрирует пришельцам, что они — персоны нон грата.

— Вы сказали, одного из ваших ранило? — спросила Зора.

— Ничего серьезного. Всего лишь оцарапало ухо.

— Он находился рядом с вами?

— Прямо за моей спиной, — ответил Коулт.

— Не сомневаюсь, что Джафар хотел убить вас.

— Возможно, — произнес Коулт, — но ему не удалось. Он даже не испортил мне аппетита, и если удастся успокоить моего слугу, то скоро мы поужинаем.

Тарзан и Нкима наблюдали на расстоянии за похоронами Рагханата Джафара, а чуть позже стали свидетелями возвращения Кахии с аскари и Вамалой, боем Зоры, которого Джафар отослал из лагеря.

— Но где же все то великое множество Тармангани и Гомангани, которые, как ты утверждал, находятся в лагере? — обратился Тарзан к Нкиме.

— Они взяли свои изрыгающие гром палки и ушли, — ответил маленький ману. — Они охотятся за Нкимой.

Тарзан из племени обезьян улыбнулся своей редкой улыбкой.

— Придется выследить их и узнать, что они затевают, Нкима, — сказал он.

— Но скоро стемнеет, — взмолился Нкима, — и тогда выйдут и Сабор, и Шита, и Гиста и тоже начнут охотиться за Нкимой.

Темнота спустилась прежде, чем слуга Коулта объявил, что ужин готов.

Тем временем Тарзан, изменив свой план, вернулся на деревья над лагерем. Он был уверен, что экспедиция, чью базу он обнаружил, затевает что-то нечистое. Размеры лагеря указывали, что здесь расположилось много людей. Необходимо было выяснить, куда они ушли и с какой целью. Предполагая, что экспедиция, какую бы цель она ни преследовала, может естественно явиться основной темой разговоров в лагере, Тарзан принялся искать удобную позицию, откуда он смог бы подслушать беседу белых членов отряда. И когда Зора Дрынова и Уэйн Коулт сели за стол ужинать, над их головами среди листвы огромного дерева пристроился Тарзан.

— Сегодня вы пережили суровое испытание, — заговорил Коулт, — а держитесь как ни в чем не бывало — у вас стальные нервы.

— Я столько всего испытала в жизни, товарищ Коулт, что у меня вообще не осталось нервов, — ответила девушка.

— Понимаю, — сказал Коулт. — Вы ведь пережили революцию в России.

— В ту пору я была всего лишь ребенком, — уточнила она, — но отчетливо ее помню.

Коулт глядел на нее пристальным взглядом.

— Судя по вашей внешности, — осторожно начал он, — мне кажется, вы не пролетарского происхождения.

— Мой отец был чернорабочим. Он умер в ссылке при царском режиме. Оттого-то я и приучилась ненавидеть все монархическое и капиталистическое. И когда мне предложили примкнуть к товарищу Звереву, я увидела иную возможность для мщения, при этом одновременно отстаивая интересы своего класса во всем мире.

— Когда я в последний раз видел Зверева в Соединенных Штатах, — промолвил Коулт, — он не раскрыл тех планов, которые сейчас осуществляет, ибо ни словом не обмолвился об экспедиции. Когда же я получил приказ присоединиться к нему здесь, мне не сообщили никаких подробностей, так что я в полном неведении относительно его целей.

— Настоящие солдаты подчиняются приказам, не обсуждая их, — напомнила Зора.

— Да, я знаю, — согласился Коулт, — но в то же время даже плохой солдат может иной раз действовать более разумно, если знает цель.

— Общий план, разумеется, не является тайной для тех, кто здесь собрался, — сказала она. — и я не выдам секрета, раскрыв его вам. Это — часть более широкого плана: втянуть капиталистические страны в полосу войн и революций с тем, чтобы им оказалось не под силу выступить против нас единым фронтом.

Наши эмиссары долгое время работают, приближая революцию в Индии, которая отвлечет внимание и армию Великобритании. В Мексике дела наши обстоят не так успешно, как мы планировали, но еще остается надежда, в то время как наши перспективы на Филиппинах обещают очень многое. Положение в Китае вам хорошо известно. Эта страна абсолютно беспомощна, но мы надеемся, что с нашей помощью она в конце концов составит реальную угрозу Японии. Италия — очень опасный противник, и мы находимся в этих джунглях в основном с целью втянуть ее в войну с Францией.

— Но каким образом этого можно добиться здесь, в Африке? — спросил Коулт.

— Товарищ Зверев считает, что это будет несложно, — проговорила девушка. — То, что между Францией и Италией существуют напряженность и соперничество, хорошо известно; их стремление к морскому господству приняло едва ли не скандальный оборот. Первое же открытое выступление одной из сторон может легко привести к войне, в которую будет вовлечена вся Европа.

— Но как же Зверев, действуя в дебрях Африки, сможет столкнуть Италию с Францией? — допытывался американец.

— Сейчас в Риме этим занимается делегация французских и итальянских красных. Бедняги знают только часть плана и, увы, их придется принести в жертву ради осуществления нашего всемирного плана. Их снабдили бумагами, в которых содержится план оккупации итальянского Сомали французскими войсками: В подходящий момент один из секретных агентов товарища Зверева в Риме раскроет заговор фашистскому правительству, и сразу же значительное число наших собственных чернокожих, переодетых в форму французской туземной армии, под предводительством белых из нашей экспедиции, переодетых во французских офицеров, вторгнется в итальянское Сомали.

Пока же наши агенты действуют в Египте и Абиссинии и среди туземных племен северной Африки, и мы уже имеем твердое убеждение, что как только внимание Франции и Италии будет отвлечено войной, а Великобритания переполошится из-за революции в Индии, туземцы северной Африки поднимутся на священную войну, чтобы сбросить ярмо иностранного господства и установить суверенные советские государства на всей территории.

— Рискованное и грандиозное предприятие, — воскликнул Коулт, — но оно потребует огромных денежных и людских ресурсов.

— Это — выстраданное детище товарища Зверева, — сказала девушка. — Я, конечно, не знаю всех деталей, но точно знаю, что, будучи уже хорошо оснащенным для первоначальных операций, товарищ Зверев в значительной степени надеется на этот район в приобретении основной массы золота, необходимого для проведения колоссальных операций, которые приведут к окончательному успеху.

— В таком случае, боюсь, он обречен на поражение, — сказал Коулт, — ибо в этой дикой стране не найти столько сокровищ, чтобы осуществить такие грандиозные программы.

— Товарищ Зверев считает иначе, — возразила Зора. — По сути дела, экспедиция, которой он сейчас занят, задумана именно для приобретения сокровищ, которые ему нужны.

Наверху в темноте на огромной ветке беззвучно лежал, растянувшись в непринужденной позе, человек-обезьяна. Его чуткие уши не пропускали ни единого слова, доносившегося снизу. На его бронзовой спине клубочком свернулся спящий малыш Нкима, ни сном ни духом не ведающий о грозном смысле слов, которых ему не довелось услышать. Слов, грозивших потрясти до основания законные правительства во всем мире.

— И где же, — не унимался Коулт, — если это не секрет, товарищ Зверев рассчитывает найти такой большой запас золота?

— В знаменитых подземных склепах Опара, — ответила девушка. — Вы наверняка слышали о них.

— Да, — отозвался Коулт, — но я всегда думал, что это — чистейший вымысел. Фольклор всего мира полон подобными выдумками.

— Но Опар не выдумка, — сказала Зора. Если поразительная информация, открывшаяся Тарзану, и произвела на него впечатление, то внешне это никак не проявилось. Он слушал, сохраняя полнейшую невозмутимость и предельно владея собой. С таким же успехом он мог бы быть корой огромного ствола, на котором лежал, или густой листвой, скрывавшей его от посторонних взоров.

Коулт сидел молча, размышляя над потрясающими перспективами открывшегося плана. Ему казалось, что все это — чуть ли не бред сумасшедшего, и он не верил ни в малейший шанс на успех. А вот что он действительно понимал, так это опасность, которой подвергались члены экспедиции, ибо сознавал, что никому из них не будет пощады, стоит лишь Великобритании, Франции и Италии узнать об их замыслах; и его волнение, помимо собственной воли, сосредоточилось на безопасности девушки. Он знал тип людей, с которыми сейчас сотрудничал, и понимал, что опасно высказывать сомнения относительно осуществимости плана, поскольку революционеры, с которыми он встречался, делились почти без исключения на две категории — непрактичных мечтателей, верящих всему, чему им хотелось верить, и хитрых мошенников, движимых соображениями алчности, стремящихся приобщиться либо к власти, либо к богатству с помощью изменения установленного порядка вещей. Казалось невероятным, что молодая красивая девушка дала себя втянуть в такую отчаянную авантюру. Она производила впечатление умного человека, а отнюдь не послушной марионетки в чужих руках, и даже краткое знакомство с ней не позволяло ему считать ее авантюристкой.

— Это предприятие, разумеется, чревато серьезными опасностями, — сказал он, — и поскольку дело это в основном мужское, не могу понять, почему вам позволили подвергать себя опасностям и лишениям, неизбежным при осуществлении такой рискованной операции.

— Жизнь женщины не более ценна, чем жизнь мужчины, — объявила она, — и я была нужна. Всегда есть масса важной и конфиденциальной канцелярской работы, которую товарищ Зверев может доверить только тому, кому доверяет безоговорочно. Таким доверием у него пользуюсь я, и, вдобавок, я квалифицированная машинистка и стенографистка. Уже этих причин достаточно, чтобы объяснить, почему я здесь, но есть еще одна, не менее важная — я хочу быть вместе с товарищем Зверевым.

В словах девушки Коулт почувствовал романтическое признание, но, по его мнению, тем более не следовало брать сюда девушку, ибо он не мог представить себе, чтобы мужчина подвергал любимую девушку опасностям.

Тарзан из племени обезьян бесшумно задвигался.

Сперва он завел руку за плечо и снял со спины малыша Нкиму. Нкима хотел было возмутиться, однако промолчал, услышав предостерегающий шепот хозяина. У человека-обезьяны имелись разные способы обращения с врагом — способы, которые он усвоил и применял задолго до того, как осознал тот факт, что сам он не обезьяна. Задолго до первой встречи с белым человеком он уже терроризировал Гомангани — чернокожих людей леса и джунглей, и знал, что врага легче победить, если сперва его деморализовать. Теперь он понял, что эти люди не только вторглись в его владения, а, значит, являются его личными врагами, но и угрожают спокойствию Великобритании, которая была ему дорога, и остальному цивилизованному миру, с которым Тарзан, по крайней мере, не ссорился. Правда, к цивилизации он в общем относился со значительной долей презрения, но с еще большим презрением относился к тем, кто покушался на права других или на установленный порядок.

Тарзан покинул дерево, на котором прятался, а двое людей внизу так и не заметили его присутствия. Коулт поймал себя на том, что пытается разгадать тайну любви Зверева, и ему казалось непостижимым, чтобы девушка, подобная Зоре Дрыновой, увлеклась бы таким, как Зверев. Конечно, это не его дело, и, тем не менее, это его беспокоило, так как бросало тень на девушку и принижало ее в его глазах. Он разочаровался в ней, а Коулту не нравилось разочаровываться в людях, к которым испытал симпатию.

— Вы познакомились с товарищем Зверевым в Америке, ведь так? — спросила Зора.

— Да, — ответил Коулт.

— Какого вы о нем мнения?

— Он произвел на меня впечатление очень сильной личности. Думаю, он из тех, кто доводит до конца любое начатое дело. Никто другой не годится для этой миссии лучше, чем он.

Если девушка надеялась застать Коулта врасплох и узнать о его подлинном отношении к Звереву, то ей это не удалось, но если так, она была слишком умна, чтобы развивать тему дальше. Она поняла, что имеет дело с человеком, от которого не добиться лишней информации, если он сам не захочет ею поделиться, а, с другой стороны, — с человеком, который с легкостью вытягивает информацию из других, вызывая к себе безусловное доверие своим обликом, речью и поведением, свидетельствующими о безупречной честности. Ей был симпатичен этот честный и прямой молодой американец и, чем больше она с ним общалась, тем труднее было поверить, что он изменил своей семье, своим друзьям и своей стране. Однако она знала, что многие порядочные люди жертвовали всем ради убеждений, и, возможно, он — один из них. Она надеялась, что нашла подходящее объяснение.

Беседа переключилась на другие темы: их собственную жизнь на родине, прибытие в Африку, выпавшие испытания и события этого дня. И пока они разговаривали, на дерево над ними вернулся Тарзан из племени обезьян, но на этот раз он явился не один.

— Интересно, мы узнаем когда-нибудь, кто же убил Джафара? — промолвила Зора.

— Это тайна, которую делает еще более загадочной тот факт, что ни один из аскари не смог определить тип стрелы, хотя, возможно, это объясняется тем, что они не из этих мест.

— Люди потрясены, — сказала Зора, — и я искренне надеюсь, что больше ничего подобного не повторится. Я заметила, что туземцев очень легко вывести из равновесия, и хотя большинство из них отважны перед лицом знакомых опасностей, любое явление, граничащее со сверхъестественным, полностью их деморализует.

— Думаю, они почувствовали облегчение, когда закопали индуса в землю, — сказал Коулт, — хотя кое-кто из них отнюдь не был уверен, что он не вернется.

— У него маловато шансов, — рассмеялась девушка. Едва она успела произнести эти слова, как наверху зашумели ветки, и на середину стола обрушилось тяжелое тело.

Зора и Коулт вскочили на ноги. Американец выхватил револьвер, а девушка, подавив крик, отшатнулась. У Коулта на голове дыбом встали волосы, а руки и спина покрылись мурашками: перед ними лежало мертвое тело Рагханата Джафара. Закатившиеся мертвые глаза его глядели вверх, в ночь.

IV. В ЛОГОВЕ ЛЬВА

Нкима злился. Нарушили его глубокий, крепкий сон, что досадно уже само по себе, а вдобавок хозяин устремился по каким-то дурацким делам в ночную тьму. Нкима перемежал свою брань боязливым хныканьем, поскольку в каждой тени ему виделась крадущаяся пантера Шита, а в каждом сучковатом корневище — змея Гиста. Пока Тарзан оставался в пределах лагеря, Нкима не особенно тревожился, и когда хозяин вернулся на дерево со своей ношей, маленький ману был уверен, что он останется здесь до утра. Но вместо этого Тарзан немедленно поспешил в черный лес и теперь перелетал с ветки на ветку уверенно и целеустремленно, что не сулило малышу Нкиме ни отдыха, ни спокойствия.

В то время как Зверев с его отрядом медленно пробирался по извилистым звериным тропам, Тарзан почти по воздуху продвигался сквозь джунгли к своей цели, той самой, к которой стремился и Зверев. В итоге, когда Зверев достиг почти отвесной скалы, служившей последним и самым трудным естественным препятствием перед запретной долиной Опара, Тарзан и Нкима уже перевалили через вершину и пересекали пустынную равнину, в дальнем конце которой виднелись огромные стены, величественные шпили и башни Опара. Яркие лучи африканского солнца окрасили купола и минареты в красный и золотой цвета. Человек-обезьяна вновь испытал то же чувство, что и много лет тому назад, когда его взору впервые предстала великолепная панорама города-тайны.

На таком большом расстоянии не было заметно признаков разрушения. В своем воображении Тарзан снова увидел город потрясающей красоты, с его многолюдными улицами и храмами, и он снова стал размышлять о тайне происхождения города, воздвигнутого в глубокой древности богатым и могущественным народом и ставшего памятником исчезнувшей цивилизации. Вполне можно предположить, что Опар существовал в те времена, когда на огромном континенте процветала знаменитая цивилизация Атлантиды, которая, погрузившись в пучину океана, обрекла эту оторванную колонию на смерть и разрушение.

То, что немногочисленные жители города были прямыми потомками его некогда могущественных строителей, казалось вполне вероятным, судя по обрядам и ритуалам их древней религии, а также исходя из того факта, что ни одна другая гипотеза не могла объяснить присутствия белокожих людей в этих отдаленных недоступных просторах Африки.

Специфические законы наследственности, казалось, действовали в Опаре иначе, нежели в других частях света. Любопытен тот факт, что мужчины Опара мало походили на своих соплеменниц. Мужчины — низкорослые, коренастые, заросшие волосами, сильно смахивающие на обезьян; женщины же — стройные, красивые, с гладкой кожей. Некоторые физические и умственные особенности мужчин навели Тарзана на мысль, что некогда в прошлом колонисты либо по прихоти, либо по необходимости скрещивались с крупными обезьянами, обретавшими в данной местности. Тарзан предположил также, что из-за нехватки жертв для человеческих жертвоприношений, чего требовала их суровая религия, они стали для этой цели использовать тех мужчин и женщин, которые имели какие-либо отклонения от выработанного стандарта, в результате чего была произведена своеобразная селекция, оставившая в живых мужчин гротескного вида и женщин-красавиц.

Такие думы занимали человека-обезьяну, когда он пересекал пустынную долину Опара, поблескивающую на ярком солнце. Впереди него справа возвышался маленький каменистый холм, на вершине которого располагался внешний вход в сокровищницы Опара. Но сейчас Тарзана интересовало другое — он во что бы то ни стало хотел предупредить Лэ о приближении захватчиков, чтобы она смогла приготовиться к обороне.

Прошло много времени с тех пор, как Тарзан посетил Опар. Тогда он вернул Лэ народу и восстановил ее власть после поражения отрядов Каджа, верховного жреца, погибшего от клыков и когтей Джад-бал-джа. В тот раз Тарзан унес с собой уверенность в дружелюбии народа Опара. Долгие годы он знал, что Лэ — его тайный друг, хотя ее дикие неуклюжие вассалы и прежде боялись и ненавидели его; однако теперь он шел к Опару как к цитадели своих друзей, без тени сомнения в том, что его встретят по-дружески.

А вот Нкима не был в этом уверен. Мрачные руины наводили на него ужас. Он бранился и умолял, но безуспешно; и в конце концов страх вытеснил любовь и преданность, поэтому, когда они приблизились к крепостной стене, Нкима спрыгнул с плеча хозяина и бросился наутек, подальше от жутких руин, ибо в его маленьком сердечке глубоко засел страх перед незнакомыми местами, который не в силах была побороть даже его вера в Тарзана.

Зоркие глаза Нкимы заметили каменистый холм, который они недавно миновали, и он забрался на вершину, усмотрев тут относительно безопасное убежище, где и решил ждать возвращения своего хозяина из Опара.

Подойдя к узкой расщелине — единственному входу сквозь массивные внешние стены Опара, Тарзан, как и в первый свой приход в город много лет тому назад, ощутил на себе взгляд невидимых глаз и уже ожидал услышать приветствия, как только дозорные узнают его.

Тарзан без колебания и опаски вошел в узкую расщелину и по извилистому проходу прошел сквозь толстую внешнюю стену. Между внешней и внутренней стенами обнаружился узкий двор, пустынный и безлюдный. Тарзан в тишине пересек двор и вошел в другой узкий проход во внутренней стене. За стеной начиналась широкая дорога, ведущая к руинам великого храма Опара.

В тишине и одиночестве он вошел под своды мрачного портала с рядами величавых колонн. С их капителей вниз на него смотрели причудливые птицы, как смотрели они с незапамятных времен, с тех пор, как руки забытого мастера вытесали их из сплошного монолита. Тарзан молча устремился вперед через храм к площади — центру городской жизни. Иной человек, возможно, дал бы знать о своем приходе, издав приветственный возглас — сигнал своего приближения. Но Тарзан из племени обезьян во многих отношениях скорее зверь, нежели человек. Он ведет себя бесшумно, как и большинство животных, не тратя попусту дыхания на бессмысленную работу рта. Он не стремился приблизиться к Опару украдкой и знал, что не остался незамеченным. Почему приветствие задерживалось, он не понимал, разве что, сообщив Лэ о его приходе, они ожидали ее указаний.

Тарзан прошествовал по главному коридору, вновь обратив внимание на золотые таблички с древними не расшифрованными иероглифами. Он прошел через зал с семью золотыми колоннами, затем по золотому полу смежной комнаты, и снова только тишина и пустота, лишь смутное ощущение присутствия фигур, движущихся по верхним галереям над помещениями, по которым он проходил. Наконец он подошел к тяжелой двери, за которой, он был уверен, встретит либо жрецов, либо жриц этого великого храма Пламенеющего Бога. Он бесстрашно толкнул дверь и шагнул через порог, но в тот же миг на голову ему опустилась увесистая дубинка, и он без чувств рухнул на пол.

В мгновение ока его окружили несколько десятков приземистых уродливых мужчин. Их длинные свалявшиеся бороды упали на волосатые груди, когда они нагнулись над Тарзаном, переминаясь на коротких кривых ногах. Перевязывая запястья и щиколотки жертвы крепкими ремнями, они разговаривали низкими рычащими гортанными голосами, потом подняли его и понесли по другим коридорам, через рушащееся величие великолепных помещений в громадную комнату, выложенную изразцами, в конце которой на массивном троне, возвышавшемся на помосте, восседала молодая женщина.

Рядом с ней стоял неуклюжий уродливый мужчина. Руки и ноги его украшали золотые браслеты, шею — множество ожерелий. На полу перед троном столпились мужчины и женщины — жрецы и жрицы Пламенеющего Бога Опара.

Конвоиры подтащили Тарзана к подножию трона и швырнули свою жертву на пол. В следующий миг человек-обезьяна пришел в сознание и, открыв глаза, огляделся по сторонам.

— Это он? — повелительно спросила девушка на троне.

Один из стражников увидел, что Тарзан пришел в себя, и с помощью других рывком поставил его на ноги.

— Да, он! — воскликнул стоявший с ней рядом человек.

Лицо женщины исказилось гримасой жгучей ненависти.

— Бог милостив к Его верховной жрице, — сказала она. — Я молилась, чтобы наступил этот день, как молилась, чтобы наступил и тот, другой. Оба мои желания осуществились.

Тарзан быстро перевел взгляд с женщины на мужчину возле трона.

— Что это все значит, Дуз? — требовательно спросил он. — Где Лэ? Где ваша верховная жрица? Женщина гневно поднялась с трона.

— Знай же, человек из внешнего мира, что верховная жрица — я. Я, Оу, верховная жрица Пламенеющего Бога.

Тарзан не удостоил ее вниманием.

— Где Лэ? — переспросил он у Дуза. Оу рассвирепела.

— Она мертва! — завизжала она, метнувшись к краю возвышения, словно желая вцепиться в Тарзана. Отделанная драгоценными камнями рукоятка ее жертвенного кинжала сверкнула в лучах солнца, проникавших через огромное отверстие в потолке тронного зала. — Она мертва! — повторила Оу. — Мертва, каким будешь и ты, когда придет черед умилостивить Пламенеющего Бога живой кровью человека. Лэ была слаба. Она любила тебя и тем самым предала своего Бога, выбравшего для жертвоприношения тебя. Но Оу сильна — сильна той ненавистью, которую вынашивала в своей груди с тех пор как Тарзан и Лэ украли у нее трон Опара. Уведите его! — крикнула она страже, — и чтобы я его больше не видела — только привязанным к алтарю на площади жертвоприношений.

Тарзану ослабили путы на ногах, чтобы он мог идти; но несмотря на то, что руки оставались связанными за спиной, стражники явно побаивались его, поэтому они опутали шею и туловище человека-обезьяны веревками и повели его, как ведут льва. Повели вниз, в знакомую тьму подземелья Опара, освещая путь факелами; а когда наконец привели в темницу, где ему предстояло томиться в неволе, то не сразу набрались храбрости перерезать путы на руках. Прежде они снова связали ему щиколотки, чтобы успеть выскочить из камеры и закрыть дверь на засов до того, как он сумеет развязать ноги и броситься на них. Так велико было впечатление, произведенное на неуклюжих жрецов Опара отвагой Тарзана.

Тарзану уже довелось побывать в темнице Опара, и тогда ему удалось бежать, поэтому он немедленно принялся за дело, пытаясь найти способ выйти из создавшегося затруднительного положения, поскольку понимал, что Оу не станет откладывать момента, за который молилась — момента, когда она вонзит сверкающий жертвенный нож в его грудь. Быстро освободив ноги от пут, Тарзан осторожно пошел вдоль стен темницы, двигаясь наощупь, затем таким же образом обследовал пол. Ему стало ясно, что он находится в прямоугольном помещении размером около десяти футов в длину и восьми в ширину и что, стоя на цыпочках, можно дотянуться до потолка. Единственный выход — дверь, в которую его ввели. Окошко в двери, забранное железной решеткой, служило источником вентиляции в камере, но поскольку выходило в темный коридор, света не пропускало. Тарзан осмотрел болты и петли двери, но, как он и предполагал, они оказались слишком прочными. И только теперь Тарзан заметил жреца, охранявшего его снаружи, что заставило его отказаться от мыслей о тайном побеге.

В течение трех дней и ночей жрецы сменяли друг друга через определенные промежутки времени, но утром четвертого дня Тарзан обнаружил, что коридор пуст, и вновь принялся обдумывать план побега.

Получилось так, что когда Тарзана схватили, его охотничий нож оказался спрятанным под хвостом леопардовой шкуры, служившей ему набедренной повязкой, и тупые полуцивилизованные жрецы Опара в возбуждении проглядели его. Тарзан был вдвойне благодарен счастливому случаю, так как, по причинам сентиментальным, он дорожил охотничьим ножом своего давно умершего отца — ножом, с которого началось утверждение Тарзаном своего превосходства над зверями джунглей в тот давний день, когда скорее случайно, нежели намеренно, он вонзил его в сердце гориллы Болгани.

В более практическом же смысле нож действительно был подарком богов, поскольку служил не только орудием защиты, но и инструментом, с помощью которого Тарзан мог совершить побег.

Когда-то он сумел вырваться из темницы Опара, так что хорошо знал конструкцию массивных стен. Гранитные блоки разных размеров, высеченные вручную без малейшего зазора между ними, были выложены рядами без раствора, а стена, сквозь которую он тогда прошел, оказалась толщиной в пятнадцать футов. В тот раз фортуна улыбнулась ему — его поместили в камеру, в которой, о чем нынешние жители Опара не знали, имелся тайный ход, замаскированный одним-единственным рядом неплотно пригнанных плит, которые человек-обезьяна разобрал без особого труда.

Вот и теперь, очутившись в камере, он надеялся обнаружить нечто подобное, но его поиски не увенчались успехом. Ни один камень не сдвигался с места, придавленный колоссальной тяжестью стен храма. И Тарзану волей-неволей пришлось сосредоточить внимание на двери.

Он знал, что в Опаре было мало замков, так как нынешние деградировавшие жители города не отличались сообразительностью и не умели чинить старые или же изобретать новые. Виденные им замки были громоздкими махинами, открывавшимися громадными ключами, и сохранились, вероятно, со времен Атлантиды. В основном двери запирались тяжелыми засовами, и он предположил, что путь к свободе ему преграждает подобное примитивное приспособление.

Отыскав наощупь дверь, он изучил небольшое окошко, пропускавшее воздух. Оно располагалось почти на уровне его плеч и имело форму квадрата размерами приблизительно десять на десять дюймов. Отверстие было забрано четырьмя вертикальными железными прутьями квадратного сечения шириной в полдюйма, отстоявшими друг от друга на полтора дюйма — слишком близко, чтобы просунуть между ними руку. Однако это обстоятельство вовсе не обескуражило человека-обезьяну: должен же быть какой-то выход.

Стальными мускулистыми пальцами он взялся за середину одного из прутьев. Левой рукой схватился за другой и, надавив высоко поднятым коленом на дверь, стал медленно сгибать правый локоть. Мускулы на руке вздулись, перекатываясь, словно стальные шары, и прут постепенно согнулся вовнутрь. Человек-обезьяна улыбнулся и снова взялся за прут. Затем изо всей мочи рванул прут на себя и неимоверным усилием вырвал его из крепления. Тарзан попытался просунуть руку в образовавшееся отверстие, но и оно оказалось слишком мало. В следующий миг был вырван второй прут, и Тарзан, просунув в проем всю руку, зашарил в поисках засова, державшего его взаперти.

Кончиками пальцев Тарзан коснулся наконец верхнего края засова. Но как он ни старался, опустить руку ниже он не мог. Деревянный засов был около трех дюймов в толщину. Остальные параметры Тарзан определить не сумел, как не сумел определить, открывается ли он вверх или вбок. Тарзан испытывал танталовы муки. Свобода казалась такой близкой — протяни только руку — и оставалась недосягаемой. Было от чего сойти с ума.

Вынув руку из отверстия, он извлек из ножен охотничий нож и, снова просунув руку наружу, вонзил острие лезвия в деревянный засов. Сперва он попытался таким образом поднять засов, но нож только выскакивал из дерева. Затем он попробовал сдвинуть засов вбок, и это ему удалось. И хотя за один прием засов сдвигался лишь чуть-чуть, Тарзан был доволен, ибо знал, что терпеливость будет вознаграждена. Максимум на четверть дюйма, иногда лишь на одну шестнадцатую, но засов медленно отодвигался. Тарзан действовал методично и осторожно, не спеша и не поддаваясь нервному возбуждению, хотя и знал, что в любой момент с обходом может явиться свирепый стражник. Наконец его усилия были вознаграждены, и дверь повернулась на петлях.

Быстро шагнув наружу, Тарзан задвинул за собой засов и, не зная иного пути к спасению, пошел назад по коридору, по которому стражники привели его в тюремную камеру. Вдали как будто забрезжил тусклый свет, и Тарзан бесшумно устремился туда. Когда стало чуть светлее, он разглядел, что по бокам коридора, шириной в десять футов, через неравные промежутки расположены двери, причем закрытые на засовы.

В ста ярдах от своей темницы его путь пересек поперечный коридор, и здесь он приостановился на миг, чтобы осмотреться. Ноздри его затрепетали, глаза и уши напряглись. Ни в одном, ни в другом направлении он не увидел света, но уши уловили слабые звуки, говорящие о том, что в этом коридоре за дверьми существовала жизнь, а в ноздри ударило смешение запахов — сладкий аромат ладана, запах человеческих тел и терпкий запах хищных животных. Поскольку больше ничего особенного не обнаружилось, Тарзан двинулся дальше по коридору в сторону быстро усиливавшегося света впереди.

Он прошел совсем немного, как его чуткие уши уловили звук приближающихся шагов. Рисковать было нельзя, и он медленно попятился назад к поперечному коридору, рассчитывая укрыться там, пока не минует опасность. Однако люди оказались ближе, чем он полагал, и уже в следующий миг в коридоре из-за поворота показались шесть жрецов Опара. Они моментально увидели его и остановились, вглядываясь в сумрачный свет.

— Это человек-обезьяна, — сказал один из жрецов. — Он сбежал.

Жрецы двинулись на Тарзана, держа наготове дубины и грозные кинжалы.

Шли они медленно, что свидетельствовало о том уважении, которое они испытывали к его отваге, но все же шли. Тарзан попятился, ибо даже он, вооруженный одним лишь ножом, не рискнул померяться силами с шестеркой дикарей с их увесистыми дубинами. Отступая, он придумал, как ему действовать, и, когда достиг поперечного коридора, нырнул туда. Посчитав, что теперь они пойдут еще медленнее, так как опасаются засады с его стороны, он помчался по коридору. По пути он приглядывался к дверям, но не потому, что искал какую-то определенную дверь, а потому что знал, чем труднее обнаружить его, тем больше у него шансов уйти от погони. В конце концов он остановился перед дверью, запертой на огромный деревянный засов, поднял его, открыл дверь и шагнул внутрь как раз в тот момент, когда из-за поворота выскочил предводитель жрецов.

Стоило Тарзану оказаться в темном, мрачном помещении, как он понял, что совершил роковую ошибку. В ноздри ударил резкий запах льва Нумы. Тишину темницы потрясло яростное рычание. В темноте он увидел два зеленовато-желтых глаза, пылающих ненавистью, и в этот момент лев прыгнул.

V. ПОД СТЕНАМИ ОПАРА

Питер Зверев расположился лагерем на опушке леса у подножия пограничной скалы, охранявшей пустынную равнину Опара. Поручив носильщикам и кое-кому из аскари охранять лагерь, он взял с собой воинов и их вождя Китембо и начал трудный подъем к вершине.

Никто из аскари не бывал в этих краях раньше, даже Китембо, хотя ему было известно точное местонахождение Опара со слов очевидца, поэтому при виде открывшегося их взору далекого города их переполнил благоговейный страх, и в примитивных умах чернокожих зародилось смутное сомнение.

Отряд молча продвигался к Опару по пыльной равнине. Не одних только чернокожих одолевали сомнения, — в темных шатрах в далеких пустынях арабы с молоком матери впитали страх перед нечистой силой, а также слышали о сказочном городе Ниммр, приближаться к которому людям возбранялось. Таковы были мысли и тревожные предчувствия, переполнявшие людей на подходе к возвышающимся руинам древнего города Атлантиды.

С вершины огромного валуна, охраняющего внешний вход в сокровищницы Опара, за продвижением экспедиции через долину наблюдала маленькая обезьянка. Нкима не находил себе места от волнения — в душе он понимал, что необходимо предупредить хозяина о появлении большого числа Гомангани и Тармангани с их грохочущими палками, но его останавливал страх перед мрачными руинами, и Нкима заметался на вершине скалы, вереща и бранясь. Воины Питера Зверева прошагали мимо, не удостоив его внимания. Если кто из членов экспедиции и видел маленькую обезьянку, обогнавшую отряд справа и взобравшуюся на разрушенную внешнюю стену Опара, то он, конечно же, не придал этому никакого значения, поскольку его, как и всех его спутников, занимали мысли о том, что сокрыто за этой мрачной грудой камней.

Китембо не знал местонахождения сокровищниц Опара. Он согласился провести Зверева к городу, но, как и Зверев, не сомневался, что они легко найдут сокровищницы, даже если не удастся выпытать сведения об их расположении у городских жителей. Каково было бы их удивление, узнай они, что ни один из живущих в Опаре не ведает, где спрятаны сокровища и что они вообще существуют. Из всех живых людей только Тарзан и кое-кто из его воинов вазири знали, где они спрятаны и как до них добраться.

— Здесь сплошные безжизненные руины, — сказал Зверев одному из белых спутников.

— Однако выглядят они зловеще, — отозвался тот, — и люди уже почувствовали это. Зверев дернул плечом.

— Я еще понимаю, если бы им было страшно ночью, но не днем же, не такие уж они трусы.

Они подошли вплотную к разрушенной внешней стене, угрюмо вздыбившейся над ними, и остановились. Несколько человек отправились на поиски прохода. Первым его обнаружил Абу Батн — узкую расщелину с ведущими вверх бетонными ступенями.

— Есть ход, товарищ, — крикнул он Звереву.

— Возьмите несколько человек и отправляйтесь на разведку, — приказал Зверев.

Абу Батн отобрал шестерых чернокожих, которые вышли из строя с явной неохотой.

Подобрав складки своего одеяния, шейх вошел в расщелину, и в тот же миг из глубины разрушенного города раздался крик, долгий, истошный, перешедший в тихие стоны. Бедуин застыл на месте. Чернокожих словно парализовало.

— Вперед! — заорал Зверев. — От крика не умирают!

— Как знать, — отозвался кто-то из арабов.

— Тогда вон оттуда! — гневно гаркнул Зверев. — Если вы, проклятые трусы, боитесь, я пойду один.

Никто не стал спорить. Арабы посторонились. И тут на вершине стены со стороны города появилась маленькая обезьянка, вопящая от ужаса. Внезапное и шумное появление зверька притянуло к себе взоры всех присутствующих. Обезьянка с испугом оглянулась через плечо, а затем с громким криком спрыгнула на землю, оттолкнувшись изо всех сил. Казалось, животное непременно разобьется, однако оно как ни в чем не бывало бросилось наутек, совершая отчаянные скачки, и вот оно уже с воплями неслось через пустынную равнину.

Это явилось последней каплей: от потрясения у суеверных чернокожих сдали нервы, и они, словно по команде, развернулись и бросились прочь от мрачного города. Следом за ними ретировались в позорной спешке Абу Батн и его воины пустыни.

Питер Зверев и трое белых спутников, обнаружив, что остались вдруг одни, обменялись вопросительными взглядами.

— Подлые трусы! — гневно воскликнул Зверев. — Ты, Майк, пойдешь назад и попытаешься вернуть их. А мы, раз уж мы здесь, пойдем в город.

Майкл Дорский, который был рад любому поручению, лишь бы оказаться подальше от Опара, рысцой потрусил за улепетывающими воинами. Зверев, а следом за ним Мигель Ромеро и Пол Ивич, протиснулись в расщелину.

Они прошли сквозь внешнюю стену и оказались во внутреннем дворе, оканчивающемся высоченной внутренней стеной. Ромеро первым отыскал лаз, который вел в город и, позвав товарищей, смело шагнул в узкий проход.

Вдруг задумчивую тишину древнего храма вновь вспорол жуткий крик.

Люди остановились. Зверев отер пот со лба.

— Думаю, нам одним дальше идти не стоит, — пробормотал он. — Пожалуй, следует вернуться и собрать людей. Нет смысла рисковать.

Мигель Ромеро презрительно усмехнулся, а Ивич заверил Зверева, что полностью одобряет его решение.

Зверев и Ивич быстро пошли назад через двор, не оглядываясь и не интересуясь, идет ли следом мексиканец, и вскоре очутились за городской чертой.

— Где Мигель? — спросил Ивич. Зверев огляделся по сторонам.

— Ромеро! — громко окликнул он, но ответа не последовало.

— Наверное, оно его заграбастало, — прошептал Ивич, вздрагивая.

— Невелика потеря, — буркнул Зверев.

Однако что бы ни представляло собой это загадочное «оно», внушившее Ивичу ужас, оно вовсе не заграбастало молодого мексиканца, который, проводив взглядом поспешно уходивших товарищей, углубился в проем внутренней стены, решив хотя бы взглянуть на древний город Опар, до которого так долго шел и о сказочном богатстве которого грезил в течение многих недель.

Перед его взором раскинулась великолепная панорама величественных руин, при виде которых молодой и впечатлительный латиноамериканец застыл, словно завороженный. Но вот из стоявшего перед ним громадного здания в очередной раз раздался душераздирающий вопль. Если Ромеро и стало не по себе, то он не подал вида. Он лишь сжал покрепче винтовку и расстегнул кобуру револьвера, но не отступил. Он был потрясен величием увиденной картины; время и разрушения лишь подчеркивали первозданное великолепие.

Внимание его привлекло какое-то движение в храме. Откуда ни возьмись появилась человеческая фигура. Это был неказистый несуразный человек с короткими кривыми ногами. Потом еще один и еще, пока их не стало не менее сотни. Дикие существа медленно приближались к нему. При виде их дубинок-палиц и кинжалов Ромеро понял, что есть угроза пострашнее, нежели нечеловеческий крик.

Ему ничего не Оставалось, как отступить в проход.

— Не могу же я в одиночку сражаться с целой армией, — пробормотал он.

Ромеро медленно пересек двор, прошел сквозь внешнюю стену и оказался снова за чертой города. Вдали клубилась пыль — это спасалась бегством экспедиция. Усмехнувшись, он последовал вдогонку неторопливым шагом, попыхивая сигаретой. Слева, с вершины каменистого холма его приметила маленькая обезьянка, которую все еще колотило от страха, но она уже не испускала испуганных криков, а только тихо и жалобно постанывала. Для малыша Нкимы день этот выдался нелегким.

Экспедиция бежала так быстро, что Звереву вместе с Дорским и Ивичем удалось догнать основной отряд лишь тогда, когда его большая часть уже спускалась с пограничных скал. Ни угрозы, ни щедрые посулы не могли остановить бегство, закончившееся только в самом лагере.

Зверев тут же пригласил Абу Батна, Дорского и Ивича на совещание. Это была первая неудача Зверева, и серьезная, ввиду того, что он сильно рассчитывал на неисчерпаемые запасы золота в сокровищницах Опара. Первым делом он отчитал Абу Батна и Китембо за трусость, помянув при этом недобрым словом их предков по материнской линии, но добился лишь того, что те впали в злобное негодование.

— Мы пошли с тобой, чтобы сражаться с людьми, а не с демонами и привидениями, — сказал Китембо. — Я не боюсь. Я бы пошел в город, но мои люди со мной не пойдут, а один я не смогу разбить врага.

— Я тоже, — подхватил Абу Батн, смуглое лицо которого потемнело от гнева.

— Знаю, — усмехнулся Зверев. — Вы оба храбрецы, но бегаете гораздо лучше, чем деретесь. Посмотрите на нас. Мы не испугались. Мы сделали все, как надо.

— Где товарищ Ромеро? — с напором спросил Абу Батн.

— Наверное, погиб, — предположил Зверев. — А чего бы вы хотели? Выиграть сражение без потерь?

— Никакого сражения не было, — возразил Китембо, — а человек, дальше других проникший в проклятый город, не вернулся.

Вдруг Дорский вскинул голову.

— А вот и он! — воскликнул Дорский, и взоры присутствующих обратились к тропе, ведущей к Опару, на которой показался Мигель Ромеро, идущий в лагерь беспечной походкой.

— Приветствую вас, мои отважные товарищи! — крикнул он. — Рад застать вас в живых. Я боялся, что вас всех хватит кондрашка.

Шутка была встречена мрачным молчанием, и никто не проронил ни слова, пока он не подошел и не уселся рядом.

— Где ты пропадал? — напустился на него Зверев.

— Хотел посмотреть, что там за внутренней стеной, — ответил мексиканец.

— И что же ты увидел? — поинтересовался Абу Батн.

— Великолепные здания, лежащие в руинах, — поделился Ромеро. — Мертвый разрушающийся город из мертвого прошлого.

— А что еще? — спросил Китембо.

— Видел отряд странных воинов. Низкорослые кряжистые люди на кривых ногах, с длинными могучими руками и волосатыми туловищами. Они вышли из большущего здания, наверное, храма. Их оказалось слишком много для меня. Я не мог схватиться с ними в одиночку, поэтому ушел.

— Оружие у них было? — задал вопрос Зверев.

— Дубины и ножи, — ответил Ромеро.

— Вот видите, — воскликнул Зверев. — Всего лишь шайка дикарей, вооруженная дубинами. Мы могли захватить город без потерь.

— Как они выглядели? — переспросил Китембо. — Опиши их.

Выслушав Ромеро, который постарался не пропустить ни малейшей подробности, Китембо покачал головой.

— Так я и думал, — провозгласил он. — Это не люди, это демоны.

— Люди или демоны, но мы должны вернуться и захватить город, — яростно произнес Зверев. — Мы обязаны завладеть золотом Опара.

— Вы, белый человек, можете идти, — произнес Китембо, — но пойдете один. Я своих людей знаю и говорю вам, что они не пойдут. Ведите нас против людей с белой, коричневой или черной кожей, и мы пойдем за вами. Но не против демонов и привидений.

— А ты, Абу Батн? — сурово спросил Зверев.

— Я переговорил со своими людьми по возвращении из города, и они сказали, что туда не вернутся. Они не станут сражаться с нечистой силой. Они слышали голос джинна, который предостерегал их, и теперь боятся.

Зверев бушевал, грозил и увещевал, но безрезультатно. Ни арабский шейх, ни африканский вождь не поддавались.

— И все же есть выход, — предложил Ромеро.

— А именно? — спросил Зверев.

— Когда прибудет гринго и филиппинец, мы будем уже вшестером — не арабы и не африканцы. Вшестером мы сможем захватить Опар.

Пол Ивич сделал кислую мину, а Зверев прокашлялся.

— Если нас убьют, — сказал Зверев, — весь наш план сорвется. Не останется никого, кто смог бы продолжить дело.

Ромеро пожал плечами.

— Я только предложил, — сказал он, — но, конечно, если вы боитесь…

— Я не боюсь, — вспылил Зверев, — и в то же время я не дурак.

Губы Ромеро скривились в плохо скрытой усмешке.

— Я пошел обедать, — произнес он и ушел.

* * *

На второй день своего пребывания в лагере заговорщиков Уэйн Коулт составил длинную шифровку и отправил ее на побережье с одним из своих слуг. Из своей палатки Зора Дрынова видела, как бою передали послание. На ее глазах юноша засунул его в конец расщепленной палки и двинулся в долгий путь. Чуть позже Коулт присоединился к девушке, перешедшей в тень большого дерева рядом с палаткой.

— Вы только что отправили донесение, товарищ Коулт, — сказала она.

Он метнул на нее быстрый взгляд.

— Да, — ответил американец.

— Возможно, вам следует знать, что только товарищу Звереву разрешено посылать сообщения из лагеря, — сказала она.

— А я и не знал. Это просто насчет денег, которые должны были ожидать меня, когда я высадился на побережье. Я их не получил и послал за ними слугу.

— Ах вот оно что, — произнесла Зора, и разговор перешел на другие темы.

Во второй половине дня Коулт взял винтовку и отправился на охоту. Зора пошла вместе с ним, и вечером они снова ужинали вдвоем, но на сей раз хозяйкой была она. Так проходили дни, пока не настало утро, когда лагерь разбудил взволнованный туземец, сообщивший о возвращении экспедиции. Остававшиеся в лагере без слов поняли, что маленькая армия вернулась без победы на знаменах. Лица вожаков явственно говорили о неудаче. Зверев приветствовал Зору и Коулта и представил последнего своим спутникам, а когда вернувшимся воинам представили также Тони, все разошлись отдыхать.

За общим ужином обе группы поделились приключениями, выпавшими на их долю. Коулта и Зору заинтриговали рассказы о таинственном Опаре, но не менее таинственным выглядел и их рассказ о смерти Рагханата Джафара, его похоронах и сверхъестественном возвращении.

— После этого никто не смел дотронуться до его тела, — рассказывала Зора. — Пришлось Тони и товарищу Коулту самим закопать его.

— Надеюсь, на этот раз вы постарались на славу, — сказал Мигель.

— Пока еще он не возвращался, — усмехнулся Коулт.

— Кому могло прийти в голову выкопать его? — грозно спросил Зверев.

— Конечно, не нашим слугам, — ответила Зора. — Они и без того были напуганы странными обстоятельствами его смерти.

— Должно быть, это сделало то же существо, которое его и убило, — предположил Коулт. — Но кто бы он ни был, он обладает нечеловеческой силой — затащить труп на дерево и сбросить его на нас вниз.

— А меня в этой истории больше всего потрясло то, что все это было проделано в абсолютной тишине. Могу поклясться, что даже листик на дереве не шелохнулся, как вдруг на стол грохнулось тело.

— Такое под силу только мужчине, — произнес Зверев.

— Несомненно, — подхватил Коулт, — и вдобавок настоящему силачу!

Позже, когда люди стали расходиться по палаткам, Зверев жестом задержал Зору.

— На минутку, Зора, хочу с тобой поговорить, — сказал он, и девушка снова уселась. — Что ты думаешь об этом американце? У тебя была хорошая возможность присмотреться к нему.

— С ним полный порядок. Очень приятный малый, — ответила Зора.

— И он ни словом ни поступком не вызвал у тебя подозрения?

— Нет, ровным счетом ничем.

— Вы пробыли вместе не один день, — продолжал Зверев. — Он относился к тебе с должным уважением?

— Куда более уважительно, чем твой друг Рагханат Джафар.

— Не называй при мне имени этой скотины, — воскликнул Зверев. — Жаль, что меня здесь не было, а то убил бы его собственными руками.

— Я так ему и сказала, что убьешь, когда вернешься, но кто-то тебя опередил.

Они замолчали. Было заметно, что Зверев пытается облечь в слова то, что его беспокоит. Наконец он сказал:

— Коулт — очень симпатичный молодой человек. Смотри, не влюбись в него, Зора.

— А почему бы и нет? — вскинулась Зора. — Я отдала делу свой ум, свою силу, свой талант и почти без остатка свое сердце. Но в нем есть уголок, которым я могу распоряжаться, как мне заблагорассудится.

— Не хочешь ли ты сказать, что влюбилась в него? — насторожился Зверев.

— Конечно, нет. Ничего похожего. Такая мысль не могла и в голову мне прийти. Просто я хочу, чтобы ты знал, Питер, что в делах такого рода ты не можешь мне диктовать.

— Послушай, Зора. Тебе прекрасно известно, что я люблю тебя, и, более того, ты будешь моей. Я всегда своего добиваюсь.

— Опять ты за свое, Питер. Сейчас не время для таких глупостей, как любовь. А вот когда мы выполним задуманное, может, я и подумаю об этом.

— Я требую, чтобы ты подумала сейчас и подумала хорошенько, Зора, — настаивал Зверев. — Есть некоторые детали относительно этой экспедиции, о которых я тебе не рассказывал. Я никого в них не посвятил, но теперь хочу рассказать тебе, потому что люблю тебя и ты будешь моей женой. На карту поставлено больше, чем ты думаешь. После такого умственного напряжения, такого риска и таких лишений я не намерен уступать кому бы то ни было той власти и богатства, которые я вскоре завоюю.

— И даже нашему делу не уступишь? — спросила она.

— Да, даже нашему делу, с той лишь разницей, что буду использовать и то, и другое во благо.

— Но что же ты намерен делать? Я тебя не понимаю.

— Я намерен стать императором Африки, — провозгласил он, — а тебя намерен сделать императрицей.

— Питер! — вскричала девушка. — Ты спятил?

— Да, я жажду власти, богатства и тебя.

— У тебя ничего не получится, Питер. Ты же знаешь, как далеко простираются щупальца тех, кому мы служим. Если ты их подведешь, если станешь предателем, эти щупальца достанут тебя и уничтожат.

— Когда я добьюсь своего, я буду столь же могуществен, как и они, и тогда мне сам черт не брат.

— Но как же остальные люди, верно служащие делу, которое, как они считают, ты представляешь? Они же на куски тебя разорвут, Питер?

Зверев рассмеялся.

— Ты их не знаешь, Зора. Они все одинаковы. Все мужчины и женщины одинаковы. Если я предложу им по титулу Великого Князя и подарю по дворцу и гарему, да они перережут горло собственной матери, лишь бы получить такую награду.

Девушка встала.

— Я потрясена, Питер. А я думала, что уж ты-то, по крайней мере, искренен.

Зверев вскочил и схватил ее за руку.

— Послушай, Зора, — свистящим шепотом просипел он. — Я люблю тебя и поэтому доверил тебе свою жизнь. Но если ты меня выдашь, как бы я тебя ни любил, я тебя убью. Знай это и не забывай.

— Мог бы этого и не говорить, Питер. Я прекрасно все поняла.

— И ты не предашь меня?

— Не имею привычки предавать друзей, Питер.

На утро следующего дня Зверев принялся за разработку плана второй экспедиции в Опар, основываясь на предложениях Ромеро. Было решено, что на этот раз они привлекут добровольцев, и поскольку европейцы, двое американцев и филиппинец уже выразили готовность принять участие в авантюре, осталось только завербовать часть чернокожих и арабов, и с этой целью Зверев собрал всех на собрание. Он объяснил суть дела, а также подчеркнул, что товарищ Ромеро видел жителей города, которые представляют собой ущербных дикарей, вооруженных одними палками. Он красноречиво живописал, как легко их будет одолеть с помощью винтовок.

Практически все выразили готовность идти до стен Опара, но нашлось лишь десять воинов, вызвавшихся войти в город вместе с белыми, и все они были из числа аскари, оставленных охранять лагерь, и из тех, кто сопровождал Коулта с побережья, — то есть те, кому не довелось испытать ужасов Опара. Те же, которые слышали жуткие крики, раздававшиеся из руин, наотрез отказались входить в город. Среди белых возникло опасение, что десять добровольцев могут оробеть, когда перед ними возникнут мрачные порталы Опара и послышится жуткий предупреждающий крик его защитников.

Несколько дней ушло на тщательную подготовку к новой экспедиции. Наконец все было готово, и ранним утром Зверев и его сподвижники вновь выступили к Опару.

Зора Дрынова хотела пойти вместе с ними, но так как Зверев ожидал сообщений от своих многочисленных агентов со всей северной Африки, то ей пришлось остаться в лагере. Охрану поручили Абу Батну и его воинам. Они и несколько чернокожих слуг не решились сопровождать экспедицию.

После провала первой экспедиции и фиаско у ворот Опара между Абу Батном и Зверевым сложились напряженные отношения. Шейх и его воины, уязвленные обвинениями в трусости, стали держаться особняком, и хотя сами не вызвались идти в город, их самолюбие было сильно задето тем, что именно их оставили охранять лагерь. И когда экспедиция тронулась в путь, арабы с недовольным видом уселись пить крепкий, густой кофе, переговариваясь при этом шепотом.

Они не соизволили даже взглянуть в сторону уходящих товарищей, между тем как пребывавший в молчаливой задумчивости Абу Батн не сводил глаз с хрупкой фигуры Зоры Дрыновой.

VI. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Сердце малыша Нкимы, следившего с вершины холма, как Мигель Ромеро уходил из города Опара, разрывалось от противоречивых чувств. Глядя на отважных Тармангани, вооруженных смертоносными грохочущими палками и, тем не менее, поспешно покидающих руины, он решил, что с его хозяином стряслась беда. Верное сердечко подсказывало вернуться и разузнать что к чему, но Нкима был всего лишь маленьким ману, и этот маленький ману очень боялся. И хотя он уже дважды порывался отправиться в город, но каждый раз останавливался на полпути, будучи не в силах преодолеть страх. В конце концов, жалобно поскуливая, он пустился назад по равнине в сторону мрачного леса, где, по крайней мере, опасности были знакомыми.

* * *

Тарзан шагнул в темное помещение, придерживая дверь руками, и в ту же секунду раздалось угрожающее рычание льва. Ситуация становилась критической. Быстр и проворен лев Нума, но с еще большей быстротой сработала голова и мускулы Тарзана из племени обезьян. И в тот миг, когда лев уже собирался прыгнуть, в сознании человека-обезьяны вспыхнула вся картина целиком. Он увидел неуклюжих жрецов Опара, движущихся по коридору. Он увидел тяжелую дверь, открывающуюся внутрь. Он увидел изготовившегося для прыжка льва и сложил эти разные элементы воедино. Получилась на удивление выигрышная ситуация. Резко толкнув дверь вперед, он моментально юркнул за нее. Как раз в этот момент лев прыгнул, в результате чего зверь то ли по инерции, то ли почуяв спасение, вылетел в коридор прямо на подоспевших жрецов, и в ту же секунду Тарзан захлопнул за собой дверь.

Он не мог видеть, что происходит в коридоре, но по быстро удаляющимся крикам и рычанию сумел представить себе картину, вызвавшую у него улыбку. А секундой позже раздался душераздирающий вопль, объявивший об участи по крайней мере одного из пытавшихся спастись жрецов.

Поняв, что дальнейшее пребывание в помещении ничего ему не даст, Тарзан решил уходить и отыскать выход из запутанного лабиринта подземелья Опара. Он знал, что, следуя уже знакомым маршрутом, непременно наткнется на льва и, если потребуется, вступит с ним в поединок, хотя предпочел бы не рисковать бессмысленно. Однако, когда он попытался открыть тяжелую дверь, та не поддалась. Тарзан понял, что произошло: он снова очутился в темнице Опара. Засов на двери открывался не вбок, а вверх. Когда он вошел, то поднял засов, а тот, когда дверь захлопнулась, упал вниз под собственной тяжестью, заключив его в тюрьму столь же действенно, как если бы это сделала рука человека.

В отличие от первой камеры здесь было чуть посветлее, и, хотя в помещении царил мрак, света было достаточно, чтобы разглядеть конструкцию вентиляционного отверстия в двери, состоящего из маленьких круглых дырок, диаметр которых не позволял просунуть наружу руку и поднять засов.

Тарзан на миг застыл, обдумывая возникшее осложнение, как вдруг где-то в глубине мрака раздался робкий шорох. Тарзан быстро обернулся, выхватив из ножен охотничий нож. Он не стал задаваться вопросом, кто мог произвести этот звук, ибо знал, что единственное живое существо, делившее помещение с его прежним обитателем — также лев. Почему зверь не напал на него в самом начале — этого он уразуметь не мог, но то, что рано или поздно его атакуют — не вызывало сомнений. Небось сейчас подкрадывается. Тарзан жалел, что не видит в темноте и не может поэтому должным образом приготовиться к отражению нападения. В прошлом на него не раз нападали львы, но тогда он прежде видел их быстрый бросок и ловко уклонялся от могучих когтей. Сейчас же ситуация складывалась иная, и Тарзан из племени обезьян впервые в жизни ощутил неотвратимость смерти. Он понял, что час его пробил.

Тарзан не боялся. Он просто знал, что не хочет умирать и что цена, за которую он отдаст жизнь, будет слишком дорога для его противника. Он молча ждал. Воздух в помещении был насыщен зловонием хищника. Вновь раздался тихий, но зловещий звук. Где-то далеко в коридоре послышалось урчание льва, занявшегося своей добычей, и вдруг тишину нарушил голос.

— Кто вы? — спросил голос. Голос принадлежал женщине и шел из глубины помещения, в котором оказался человек-обезьяна.

— Где вы? — повелительно спросил Тарзан.

— Здесь, в углу, — ответила женщина.

— А где лев?

— Он выскочил, когда вы распахнули дверь, — ответила она.

— Знаю, — сказал Тарзан. — А второй? Где он?

— Другого нет. Здесь был только один лев, и он ушел. Ой, а я вас узнала! — воскликнула она. — По голосу! Вы — Тарзан из племени обезьян.

— Лэ! — обрадовался человек-обезьяна и пошел на голос. — Как тебе удалось уцелеть в одной камере со львом?

— Я в соседней комнате, которую от этой отделяет дверь из железных прутьев, — ответила Лэ, и Тарзан услышал скрип железных петель. — Она не заперта. Ее не запирали, потому что она открывается в ту, другую камеру, где находился лев.

Идя впотьмах наощупь, они наконец коснулись друг друга руками.

Лэ прильнула к мужчине. Она дрожала.

— Мне было страшно, — сказала она, — но теперь я уже не боюсь.

— Вряд ли я сумею тебе помочь, — ответил Тарзан. — Я ведь тоже пленник.

— Знаю, — произнесла Лэ. — Но рядом с тобой я всегда чувствую себя в безопасности.

— Расскажи, что произошло, — попросил Тарзан. — Как получилось, что Оу выдает себя за верховную жрицу, а ты стала пленницей в собственных темницах?

— Я простила Оу ее измену, когда она сговорилась с Каджем лишить меня власти, — пояснила Лэ, — но она не могла жить без интриг и лицемерия. Чтобы Удовлетворить свои амбиции, она совратила Дуза, занявшего пост верховного жреца после того, как Джад-бал-джа растерзал Каджа. Они стали распространять про меня по городу всякие небылицы, а поскольку мой народ не смог простить мне дружбы с тобой, им удалось подговорить людей свергнуть меня и бросить в темницу. Все идеи шли от Оу, так как Дуз и другие жрецы, насколько тебе известно, тупые животные. Это Оу придумала поместить меня рядом со львом, чтобы сделать мои страдания невыносимыми. Она только и ждет подходящего момента, чтобы уговорить жрецов принести меня в жертву Пламенеющему Богу. Пока у нее это не получается, я знаю, мне рассказывали стражники, приносящие еду.

— Но как они могли приносить тебе еду? — поинтересовался Тарзан. — Ведь сперва нужно было пройти через первую камеру со львом?

— В клетке со львом есть еще один ход в низкий узкий коридор, в который сверху можно сбрасывать мясо. Они таким образом выманивали льва из помещения, а потом перегораживали коридор железной решеткой и, пока он там находился, мне приносили пищу. Но его они кормили плохо. Он был постоянно голоден, все время рычал и бил лапами по моей двери. Оу, наверное, надеялась, что в один прекрасный день он ее сломает.

— Куда ведет тот коридор, где они кормили льва? — спросил Тарзан.

— Не знаю, — ответила Ла, — но думаю, что там тупик.

— Нужно его осмотреть, — сказал Тарзан. — Вдруг удастся бежать.

— Почему бы тебе не бежать через дверь, в которую ты вошел? — спросила Лэ, и, когда человек-обезьяна объяснил, почему это невозможно, она рукой указала на то место, где находился вход в узкий коридор.

— Нужно выбираться отсюда и как можно скорее, если это вообще возможно, — проговорил Тарзан, — ибо если они сумеют поймать льва, то непременно вернут его на прежнее место.

— Они его поймают, — отозвалась Лэ, — сомневаться не приходится.

— Тогда мне нужно в спешном порядке обследовать туннель, а то будет очень некстати, если приведут льва, пока я в туннеле, а туннель окажется тупиком.

— Я встану у входной двери и буду слушать, пока ты там осматриваешься, — предложила Лэ. — Поторопись.

Пробираясь наощупь вдоль стены, на которую указала Лэ, Тарзан обнаружил тяжелую железную решетку, закрывавшую отверстие в низкий узкий коридор. Подняв решетку, Тарзан зашел внутрь и, вытянув перед собой руки, двинулся вперед, согнувшись в три погибели, так как низкий потолок не позволял стоять в полный рост. Он прошел совсем немного, как вдруг оказалось, что коридор поворачивает под прямым углом налево, и за поворотом невдалеке он увидел слабое свечение. Двинувшись торопливо вперед, Тарзан вышел к концу коридора, где начиналась вертикальная шахта, освещенная приглушенным дневным светом. Шахта была сооружена из обычного грубо отесанного гранита, из коего строили опорные стены в городе. Камни были установлены без особого старания или тщательности, от чего внутренняя поверхность шахты имела грубую неровную поверхность.

Рассматривавший стены шахты Тарзан услышал голос Лэ, пришедший по туннелю из помещения, где он ее оставил. Голос звучал взволнованно и явно предупреждал о крайней для них обоих опасности.

— Поспеши, Тарзан. Они возвращаются со львом! Человек-обезьяна ринулся назад к началу туннеля.

— Скорее! — крикнул он Лэ, поднимая упавшую решетку.

— Туда? — испуганно спросила она.

— Это наш единственный шанс на спасение, — ответил человек-обезьяна.

Лэ без лишних слов забралась в коридор. Тарзан опустил решетку и вернулся к отверстию, ведущему в шахту. Лэ ни на шаг не отставала от него. Не говоря ни слова, он взял Лэ на руки и поднял ее высоко как только мог. Ей не нужно было объяснять, что делать дальше. Без особого труда нащупав на грубой внутренней стене опору для рук и ног, она начала подниматься медленно вверх, ободряемая советом и поддержкой пристроившегося следом Тарзана.

Шахта привела их прямо в комнату в башне, с которой открывался вид на весь город Опар, и здесь, укрытые стенами, они сделали передышку, чтобы обсудить план действий.

Оба знали, что наибольшую опасность для них представляют обезьяны, которыми кишели руины Опара и с которыми жители Опара умели разговаривать. Тарзану не терпелось покинуть город с тем, чтобы расстроить планы белых людей, вторгшихся на его территорию. Но сначала он хотел сокрушить противников Лэ и восстановить ее на троне Опара, или же, если это окажется невозможным, обеспечить для нее безопасный побег.

Глядя на женщину при дневном свете, Тарзан в который раз поразился несравненности ее неувядающей красоты, которую не могли приглушить ни время, ни заботы, ни опасности. Он спрашивал себя, что ему делать с ней; куда ее увезти; где эта жестокая жрица Пламенеющего Бога отыщет такое место, чтобы чувствовать себя естественно и органично. И по мере того, как он размышлял, он склонялся к мысли, что такого месте не существует вообще. Лэ принадлежала Опару, королева-дикарка, рожденная повелевать народом диких полулюдей. Ввести Лэ в салоны цивилизации — все равно, что ввести туда тигрицу. Две или три тысячи лет тому назад она могла бы быть Клеопатрой или Шебой, но сегодня она была лишь Лэ из Опара.

Какое-то время они сидели и молчали, прекрасные глаза верховной жрицы изучали профиль бога леса.

— Тарзан! — произнесла она. Мужчина повернул голову.

— Что, Лэ? — спросил он.

— Я по-прежнему люблю тебя, Тарзан, — промолвила она тихим голосом.

В глазах человека-обезьяны вспыхнуло беспокойство.

— Давай не будем говорить об этом.

— Я хочу об этом говорить, — прошептала она. — Это доставляет мне печаль, но печаль радостную — единственная радость, которая когда-либо была у меня в жизни.

Тарзан протянул бронзовую руку и накрыл ладонью тонкие удлиненные пальцы женщины.

— Ты всегда владела моим сердцем, Лэ, — сказал он, — вплоть до границы любви. Если мое чувство к тебе не переходит эту границу, то в том нет ни моей вины, ни твоей.

Лэ рассмеялась.

— Моей уж точно нет, Тарзан, — сказала она. — Разумеется, сердцу не прикажешь. Любовь — это дар богов. Иногда даруется как награда, иногда как наказание. Для меня она, наверное, — наказание, но иного я себе не желаю. Я взлелеяла ее в своем сердце с первой же минуты нашей встречи, и без этой любви, пусть безнадежной, мне не жить.

Тарзан не ответил. В наступившей тишине они стали ждать наступления ночи, под покровом которой надеялись незамеченными спуститься в город. Острый ум Тарзана был занят планами возвращения Лэ на престол, и вскоре они принялись их обсуждать.

— Непосредственно перед тем, как Пламенеющий Бог отправляется почивать на ночь, — сказала Лэ, — жрецы и жрицы в полном составе собираются в тронном зале. И сегодня они тоже придут к трону, на котором будет восседать Оу. Тогда мы сможем спуститься в город.

— А что потом? — спросил Тарзан.

— Если нам удастся убить Оу в тронном зале, — произнесла Лэ, — а вместе с ней Дуза, то они останутся без главарей, а без них они ничто.

— Я не могу убить женщину, — возразил Тарзан.

— А я могу, — ответила Лэ. — Ты же займешься Дузом. Его-то ты сможешь убить?

— Если он нападет первым, — отозвался Тарзан, — но не иначе. Тарзан из племени обезьян убивает только в порядке самозащиты или же когда нет другого способа устранить врага.

В полу древней комнаты, в которой они находились, имелось два отверстия — одно открывало путь в шахту, по которой они выбрались из темницы, второе вело в похожую шахту, только больших размеров, со спускавшейся вниз длинной деревянной лестницей, крепившейся к стене. Именно через эту шахту им предстояло выбираться из башни. Тарзан в задумчивости глядел на отверстие, как вдруг в сознание его вторглась неприятная мысль.

Он повернулся к Лэ.

— Мы забыли, что человек, кидающий мясо льву, должен подняться по второй шахте. Напрасно мы надеялись, что здесь нас не обнаружат.

— Льва кормят не часто, — сказала Лэ, — не каждый день.

— Когда ему давали пищу последний раз? — спросил Тарзан.

— Не помню, — задумчиво ответила Лэ. — В темноте время тянется так медленно, что я потеряла счет дням.

— Ш-ш-ш! — предостерег Тарзан. — Кто-то поднимается.

Человек-обезьяна медленно встал и подошел к отверстию, где притаился у стороны, противоположной лестнице. Лэ беззвучно придвинулась к нему, чтобы поднимавшийся к ним спиной человек не смог их увидеть, показавшись из люка. Человек поднимался не спеша. Все ближе и ближе раздавались его шаркающие шаги. Он карабкался не так, как свойственно обезьяноподобным жрецам Опара. Тарзану показалось, что человек несет на себе тяжелый груз, из-за чего не может двигаться быстро, но когда из люка появилась голова, человек-обезьяна увидел, что это был старик, и причина медленного подъема прояснилась сама собой. Затем на горле ничего не подозревавшего старца сомкнулись могучие пальцы, рывком вытащив человека из люка.

— Тихо! — предостерег человек-обезьяна. — Делай то, что тебе велят, и тебя не тронут.

Лэ вытащила из-за пояса пленника нож, а Тарзан насильно уложил его на пол и, ослабив хватку, повернул лицом к себе.

Увидев Лэ, старый жрец не поверил своим глазам.

— Дарес! — вскричала Лэ.

— Да будет благословен Пламенеющий Бог, устроивший твой побег! — воскликнул жрец. Лэ повернулась к Тарзану.

— Не бойся Дареса, — сказала она, — он нас не выдаст. Из всех жрецов Опара он один предан своей повелительнице.

— Это так, — закивал старик.

— А есть еще люди, верные верховной жрице Лэ? — поинтересовался Тарзан.

— Да, их очень много, — ответил Дарес, — но они боятся. Оу — дьявол в женском обличье, а Дуз — дурак. С тех пор, как они снюхались, жители Опара лишились спокойствия.

— Сколько же, по-твоему, людей, на которых можно полностью положиться?

— О, очень много, — ответил Дарес.

— В таком случае собери их сегодня ночью в тронном зале, Дарес. И когда Пламенеющий Бог отправится почивать, будь готов дать бой врагам Лэ, вашей жрицы.

— Ты там будешь? — спросил Дарес.

— Я там буду, — сказала Лэ. — А этот твой кинжал послужит сигналом. Как только ты увидишь, что я, Лэ из Опара, вонзила его в грудь Оу, самозванке-жрице, нападай на врагов Лэ.

— Я все сделаю, как ты велишь, — заверил Дарес, — а теперь я должен бросить это мясо льву и уходить.

Старый жрец кинул во вторую шахту кости и обрезки мяса, после чего стал медленно спускаться вниз по лестнице, бормоча что-то себе под нос.

— Ты точно уверена, что ему можно доверять, Лэ? — не унимался Тарзан.

— Абсолютно, — ответила она. — Дарес готов умереть ради меня, и я знаю, что он ненавидит Оу и Дуза.

Томительно тянулся остаток дня. Наконец солнце стало клониться к закату. Наступило время для рискованного шага — предстояло спуститься в город и еще засветло пройти в тронный зал. Правда, риск был не столь велик, поскольку в это время всем обитателям города полагалось собираться в тронном зале на древнейший обряд проводов на ночной покой Пламенеющего Бога. Без каких-либо происшествий они спустились с башни, пересекли площадь и вошли в храм. Лэ пошла вперед по запутанному лабиринту коридоров и привела Тарзана к маленькой двери, ведущей в тронный зал. Здесь она остановилась, прислушиваясь к происходящей в огромном зале службе в ожидании ритуального сигнала, возвещающего, что все присутствующие, за исключением верховной жрицы, распростерлись ниц на полу.

Когда этот момент наступил, Лэ распахнула дверь и бесшумно вспрыгнула на возвышение за троном, на котором сидела ее жертва. Тарзан последовал за Лэ, но тут же они поняли, что их предали, ибо на возвышение высыпали жрецы, готовые схватить их.

Уже в Лэ вцепились чьи-то руки, но перед тем, как оттащить ее в сторону, Тарзан бросился на обидчика, схватил его за шею и сдавил так резко и сильно, что раздался хруст позвонков. Затем поднял тело высоко над головой и швырнул в подскочивших к нему жрецов. Те отшатнулись, а Тарзан тем временем подхватил Лэ И вытолкнул ее в коридор, по которому они пришли в тронный зал.

Драться не имело смысла, ибо Тарзан знал, что даже если он и продержится некоторое время, они все равно одолеют, и что если им в руки попадется Лэ, они разорвут ее на куски.

Сзади напирала орущая орда жрецов, Оу требовала крови своей жертвы.

— Беги кратчайшей дорогой к внешним стенам, Лэ, — скомандовал Тарзан, и она помчалась, как на крыльях, по лабиринту коридоров, пока беглецы не очутились в зале с семью золотыми колоннами. Дальше Тарзан и сам мог найти дорогу.

Не нуждаясь более в проводнике и видя, что жрецы вот-вот нагонят их, он схватил менее быстроногую Лэ в охапку и помчался по гулким помещениям храма к внутренней стене. Проскочил через расщелину, пересек двор, преодолел внешнюю стену, а жрецы все не отставали, понукаемые беснующейся Оу. Беглецы оказались на пустынной равнине, и теперь жрецы отставали с каждой секундой, ибо их короткие кривые ноги не могли состязаться с длинными прямыми ногами Тарзана, мчащегося с удивительной скоростью, несмотря на тяжесть Лэ.

Наступившая сразу после захода солнца темнота, характерная для тропиков, скрыла из виду преследователей, а вскоре стихли и звуки погони. Тарзан понял, что преследование прекратилось, так как люди Опара не любили мрака внешнего мира.

Тогда Тарзан остановился и опустил Лэ на землю. Та обхватила его шею руками, прижалась лицом к его груди и разрыдалась.

— Не плачь, Лэ, — успокаивал он. — Мы еще вернемся в Опар, и тогда ты снова сядешь на свой трон.

— Я плачу не из-за этого, — ответила она. — От того, что мы теперь надолго будем вместе.

В приливе жалости Тарзан на миг прижал ее к себе, и они двинулись к пограничной скале.

Той ночью они спали на большом дереве в лесу у подножия скалы. Для Лэ Тарзан соорудил грубое ложе между двумя ветвями, сам же устроился без удобств чуть пониже.

Проснулся Тарзан, когда уже рассвело. Небо было затянуто тучами, предвещающими приближение бури. У Тарзана уже много часов во рту не было ни крошки, и он знал, что Лэ не ела со вчерашнего утра. Таким образом, еда сейчас самое главное, и он должен раздобыть ее и вернуться к Лэ до начала бури. Истосковавшись по мясу, он понимал, что придется развести костер и приготовить пищу для Лэ, хотя сам предпочитал есть сырое мясо. Он заглянул в постель Лэ. Та еще спала, обессилев от переживаний минувшего дня. Тарзан не стал ее будить. Прыгнув на ближайшее дерево, он отправился на поиски пищи.

Тарзан двигался против ветра, напрягая все и без того чуткие органы чувств. Подобно льву, Тарзану особенно нравилось мясо Пакко-зебры, но он не отказался бы и от Бары-антилопы, или от Хорты-кабана. Однако как назло в лесу не встретился ни один из них. Ноздри его улавливали лишь запах больших кошек в сочетании с менее резким и более похожим на человеческий запахом Ману-обезьяны. Время мало что значит для охотящегося зверя, оно мало значило и для Тарзана, который, отправившись на поиски мяса, возвращался только тогда, когда его добывал.

Проснувшись, Лэ не сразу сообразила, где находится, а когда вспомнила, на губах ее заиграла счастливая улыбка. Она вздохнула, затем шепотом произнесла имя любимого человека.

— Тарзан! — позвала она.

Ответа не последовало. Она позвала еще раз, уже громче, но ей опять ответила тишина. Слегка встревожившись, она приподнялась на локте и перевесилась через край ложа. Внизу на дереве никого не было.

Догадавшись, что Тарзан, скорее всего, отправился на охоту, она все же обеспокоилась его отсутствием, и чем дольше ждала, тем тревожнее становилось на душе. Она знала, что он ее любит и что она для него является сейчас обузой. Она также знала, что он — такой же дикий зверь, как и любой лев, и что он, как и лев, жаждет свободы. Возможно, он не сумел более противостоять соблазну и, пока она спала, бросил ее.

Лэ из Опара не нашла в таком поведении ничего предосудительного, потому что жизнь ее народа строилась по законам безжалостного эгоизма и жестокости. Люди, которых она знала, не отличались тонкой натурой цивилизованного человека или же великим благородством характера, свойственным многим диким зверям. Любовь к Тарзану была единственной светлой точкой в суровой жизни Лэ, и, сознавая, что ей самой ничего не стоит бросить существо, к которому она ничего не испытывает, она не стала осыпать Тарзана упреками за то, что он сделал то, что сделала бы и она сама. Ей и в голову не пришло засомневаться в благородстве его натуры.

Спустившись на землю, Лэ принялась обдумывать план действий на будущее и в порыве одиночества и отчаяния не нашла иного решения, как вернуться в Опар. И Лэ направила свои стопы у городу, в котором родилась, но уже через несколько шагов осознала всю опасность и бессмысленность этой затеи, которая приведет ее лишь к верной смерти, пока в Опаре правят Оу и Дуз. Она с горечью подумала о Даресе, который подло ее предал, и, воспринимая его измену как показатель того, что ей следует ожидать от других, слывших ее друзьями, она поняла, что не имеет ни малейшего шанса вернуться на трон Опара без посторонней помощи. Будущее Лэ не сулило ей счастья, но тяга к жизни в ее душе от этого не поубавилась — результат скорее бесстрашия духа, нежели страха перед смертью, которая, по ее мнению, являлась лишь синонимом к слову поражение.

На тропе, куда она вскоре вышла, Лэ остановилась, пытаясь определить на глаз примерное направление новой тропы, которую ей предстоит проложить в будущее, ибо, куда бы она ни пошла, только бы прочь от Опара, это будет новая тропа, и приведет она Лэ к новым народам, к новой жизни, столь же чуждым ей, как если бы она прибыла вдруг с иной планеты или с давно погибшего материка ее предков.

Ей пришла в голову мысль, что, возможно, в этом незнакомом мире найдутся другие люди, столь же щедрые и благородные, как Тарзан. По крайней мере, хотелось на это надеяться. Насчет Опара надежд у Лэ не оставалось, и она зашагала прочь от города. Над ее головой проносились клубящиеся черные тучи, подгоняемые королем бури, а следом за ней, скрываемый густыми кустами, крался рыжевато-коричневый зверь со сверкающими глазами.

VII. НАПРАСНЫЕ ПОИСКИ

Зашедший далеко в поисках добычи Тарзан из племени обезьян наконец почуял желанный запах кабана Хорты. Человек остановился, вдыхая воздух глубоко и беззвучно, пока его могучие легкие не наполнились до предела. Он уже предвкушал плоды победы. В жилах его заиграла кровь, и каждая частичка его существа восторженно затрепетала. Такое состояние экстаза испытывает охотящийся зверь, почуявший добычу. И тогда он быстро и бесшумно бросился в направлении жертвы.

А вот и он, молодой кабан, могучий и проворный, сдирающий с дерева кору грозными клыками. Человек-обезьяна замер прямо над ним, скрытый листвой огромного дерева.

Клубящиеся черные тучи над головой пронзила яркая молния. Раздались оглушительные раскаты грома. Началась буря, и в тот же миг человек спрыгнул вниз на спину ничего не подозревавшего животного, зажав в руке охотничий нож.

Тяжесть человеческого тела сбила кабана с ног, и не успел он подняться, как острое лезвие вонзилось ему в шею. Из раны хлынула кровь, кабан попытался подняться и отомстить обидчику, но человек-обезьяна силой своих мускулов прижал его к земле, и через секунду, конвульсивно дернувшись, Хорта испустил дух.

Тарзан вскочил, наступил ногой на тушу, испустив победный клич обезьяны-самца.

Идущие услышали отголоски жуткого крика вдалеке. Чернокожие члены отряда остановились с округлившимися глазами.

— Что за чертовщина? — отрывисто спросил Зверев.

— Вроде бы пантера, — сказал Коулт.

— Это не пантера, — произнес Китембо, — так обычно кричит самец обезьяны, задравший добычу, или же…

— Или же?.. — подступил к нему Зверев. Китембо с испугом посмотрел туда, откуда донесся звук.

— Давайте уходить отсюда.

Снова сверкнула молния, загрохотал гром, и под потоками проливного дождя отряд поплелся в сторону пограничных скал Опара.

* * *

Озябшая и промокшая Лэ из Опара спряталась под большим деревом, которое лишь частично защищало ее почти обнаженное тело от неистовства бури, а в густом подлеске в нескольких ярдах лежал рыжевато-коричневый хищник, неотрывно следя за ней немигающими глазами.

Буря бушевала не долго и вскоре затихла, оставив после себя на глубоко протоптанной тропе бурный поток грязной воды, и продрогшая до костей Лэ заторопилась дальше, пытаясь согреться быстрой ходьбой.

Она знала, что все тропы куда-нибудь ведут и в душе надеялась, что эта тропа приведет ее во владения Тарзана. Если бы она могла там жить, изредка встречая его, то большего ей и не требовалось. Просто знать, что он где-то рядом, — лучше, чем ничего. Естественно, она не имела представления о всей необозримости мира, в который вступила. Уже от одних размеров окружающего леса, о которых она не подозревала, Лэ пришла бы в ужас. В воображении ей представлялся маленький мир, усеянный развалинами разрушенных городов, подобных Опару, в котором жили существа, похожие на тех, кого она знала — уродливые неуклюжие люди, напоминающие жрецов Опара; белые люди, как Тарзан; чернокожие, подобные тем, которых она встречала; и огромные косматые гориллы, вроде Болгани, правившие в долине Дворца Алмазов.

Размышляя подобным образом, она вышла наконец на поляну, освещенную лучами солнца, выглянувшего в просвете между тучами. Сразу стало теплее. Посреди островка солнечного света виднелся небольшой валун, и Лэ направилась к нему с намерением хорошенько согреться и обсохнуть, так как, хоть дождь и прекратился, с деревьев продолжало капать и ей было по-прежнему зябко.

Усевшись на камень, она вдруг заметила впереди какое-то движение, и через мгновение показался огромный леопард. При виде женщины зверь в удивлении остановился, а затем, вероятно, почуяв беззащитность неожиданной добычи, припал к земле и, дернув хвостом, медленно пополз вперед.

Лэ вскочила и выхватила из-за пояса нож, который отобрала у Дареса. Она понимала, что бегством не спастись. Зверь настиг бы ее в два прыжка, и даже окажись поблизости дерево, на которое она сумела бы забраться, опередив его, леопарда это не остановило бы. Обороняться тоже не имело смысла, но Лэ из Опара была не из той породы, чтобы сдаваться без боя.

От участившегося сердцебиения на груди Лэ заколыхались металлические диски, изготовленные давно умершим безымянным ювелиром. Леопард приближался. Лэ знала, что через секунду он прыгнет. Внезапно леопард вскочил, выгнул спину и ощерился в жутком оскале. В тот же миг мимо Лэ метнулась рыжевато-коричневая тень, и она увидела, что на вознамерившегося растерзать ее леопарда бросился огромный лев.

В последний момент леопард попытался спастись бегством, но было уже слишком поздно: лев вцепился в загривок и могучей лапой перебил позвоночник. Затем презрительно отпихнул от себя труп и повернулся к девушке.

Лэ сразу же поняла, что произошло. Лев выслеживал ее и, обнаружив, что его добычей собирается воспользоваться соперник, бросился в бой, отстаивая свои законные права. Она была спасена от одного хищника, но теперь ей грозила смерть от другого, более страшного.

Лев стоял и смотрел на нее. Она недоумевала, отчего он не нападает. Она не могла знать, что запах женщины пробудил в этом маленьком мозгу воспоминание о том дне, когда Тарзан лежал связанный на жертвенном алтаре Опара, а рядом на страже стоял Джад-бал-джа, Золотой лев. Пришла женщина — эта самая женщина — и Тарзан, его хозяин, приказал ему не трогать ее, и она, приблизившись, перерезала связывающие Тарзана путы.

Джад-бал-джа помнил об этом, как помнил и о том, что не должен трогать эту женщину, а коли так, то и никому другому не позволялось причинять ей зло. Вот почему он убил леопарда Шиту.

Но ничего этого Лэ не знала, поскольку не узнала Джад-бал-джа. Она просто думала, долго ли ей осталось жить, и, когда лев подошел ближе, Лэ собрала все свое мужество и решила сражаться до последнего. Однако в повадках льва было нечто такое, чего она не могла понять. Он как будто не собирался нападать, а просто шел к ней, и, когда между ними осталось всего несколько ядров, он повернулся вполоборота, лег на землю и зевнул.

Женщине показалось, что прошла целая вечность, как она стоит и наблюдает за зверем. Лев не обращал на нее никакого внимания. Может, оттого что еще не успел проголодаться и ждет, когда разыграется аппетит? От этой ужасной мысли у Лэ с ее стальными нервами все похолодело внутри.

Понимая, что убежать не удастся, она предпочла бы умереть, но не томиться в ожидании. Поэтому она решила поскорее положить конец этой неопределенности и выяснить раз и навсегда, станет ли лев нападать или позволит уйти. Собрав все самообладание, она приставила острие кинжала к своему сердцу и храбро пошла мимо льва. Если он бросится, она мгновенно прекратит мучения, вонзив нож в сердце.

Джад-бал-джа не шелохнулся. Лениво прищурив глаза, он проводил женщину взглядом. Та прошла мимо и скрылась за поворотом тропы.

В течение всего дня Лэ шла с угрюмой решимостью, разыскивая город, похожий на Опар. Она была поражена громадными размерами леса и напугана его унылостью. Ничего, думала она про себя, скоро начнутся владения Тарзана. Голод Лэ утоляла фруктами и корнеплодами, поэтому когда тропа спустилась в долину, где протекала река, то она даже не почувствовала жажды. Снова наступила ночь, но ни города, ни людей Лэ так и не встретила. На ночь она снова залезла на дерево, но на этот раз рядом не было Тарзана из племени обезьян, который устроил бы для нее ложе и охранял бы ее сон.

* * *

Убив кабана, Тарзан отрезал заднюю часть туши и пошел обратно к дереву, где оставил Лэ. Из-за бури он потерял много времени и, к тому же, оказалось, что он отошел гораздо дальше, чем предполагал.

Когда он наконец вернулся и не обнаружил на дереве Лэ, то слегка расстроился, но решил, что она слезла поразмяться после бури, и окликнул ее несколько раз по имени. Не получив ответа, он не на шутку встревожился и, спрыгнув на землю, стал искать следы. Под деревом обнаружились нечеткие отпечатки ног, частично смытые дождем. Он увидел, что они ведут назад, в сторону Опара, и хотя, выйдя на тропу, по которой бежала вода, потерял их, тем не менее был уверен, что знает, куда направилась Лэ, и двинулся в сторону пограничной скалы.

Для него не составило труда объяснить ее уход и сам факт возвращения в Опар, и он стал корить себя за то, что необдуманно оставил ее на столь долгое время, не предупредив о своих намерениях. Он верно угадал, что она посчитала себя брошенной и вернулась назад к единственному дому, который знала, к единственному месту в мире, где Лэ из Опара, возможно, надеялась отыскать друзей. Однако Тарзан сомневался, что она найдет их даже там, и решил, что ей нельзя возвращаться без поддержки воинов, достаточно многочисленных, чтобы расправиться с врагами.

Согласно замыслу, Тарзан собирался сначала расстроить планы отряда, чей лагерь обнаружил в своих владениях, а затем вместе с Лэ отправиться в страну вазири, собрать отряд этих доблестных воинов, чтобы обеспечить безопасность и успех возвращения Лэ в Опар. Будучи по природе неразговорчивым, он не стал объяснять Лэ своих намерений, а теперь сожалел об этом, так как был уверен, что, поступи он по-другому, она не рискнула бы вернуться в Опар в одиночку.

И все же за последствия он не переживал, убежденный в том, что нагонит ее задолго до того, как она достигнет города. Но, приученный к опасностям джунглей, он преуменьшал их серьезность, подобно тому, как и мы недооцениваем те опасности, которые ежедневно подстерегают нас в нашем кажущемся однообразным существовании, где смерть угрожает нам с таким же постоянством, как и обитателям джунглей.

Рассчитывая нагнать Лэ в любую минуту, Тарзан вышел по тропе к подножию скал, охраняющих долину Опара, и только теперь засомневался: не могла же Лэ преодолеть такое большое расстояние за столь короткое время. Он поднялся по склону и оказался на вершине плоской горы, откуда открывался вид на далекий Опар. Здесь пролился лишь небольшой дождь — буря прошла низиной, и на тропе еще явственно просматривались следы Лэ и самого Тарзана, оставленные ими накануне во время бегства из Опара. Однако ничто не свидетельствовало о возвращении Лэ, не заметил он ее и на равнине, которую внимательно осмотрел.

Что с ней стало? Куда она могла пойти? В раскинувшемся внизу огромном лесу было несчетное множество следов. Там, на сырой земле, обязательно должны найтись и ее следы, однако Тарзан понимал, что их поиски займут слишком много времени.

Опечаленный, он повернул было назад, но вдруг его внимание привлекло движение на опушке леса. Припав к земле за кустом, Тарзан стал наблюдать за привлекшим его внимание участком. Из леса показалась колонна людей, направлявшаяся к подножию скалы.

Тарзану ничего не было известно о результатах первой экспедиции Зверева в Опар, которая проходила, когда он томился в подземелье. Таинственное исчезновение отряда, который, как ему было известно, шел в Опар, озадачило его тогда, но теперь отряд снова появился здесь, а где он был в промежутке, значения уже не имело.

Тарзан пожалел, что не вооружен луком и стрелами, которые отобрали опарцы и которые он после побега не успел смастерить заново. Однако были и другие способы помешать непрошенным гостям. Со своего места он видел, как воины подошли к скале и стали карабкаться наверх.

Тарзан выбрал большой камень, которых здесь валялось в избытке, и когда голова отряда преодолела половину подъема, а остальные растянулись следом цепочкой, человек-обезьяна столкнул камень вниз. В своем падении валун слегка задел Зверева, ударился чуть ниже о выступ, пролетел над головой Коулта и увлек за собой двоих воинов Китембо, погибших в одночасье.

Подъем немедленно прекратился. Несколько чернокожих, сопровождавших первую экспедицию, поспешили назад. Экспедиции, которая и без того нервничала по мере приближения к Опару, грозила полная дезорганизация и крах.

— Остановите проклятых трусов! — крикнул Зверев Дорскому и Ивичу, замыкавшим шествие. — Кто вызовется подняться наверх на разведку?

— Я пойду, — сказал Ромеро.

— И я, — вызвался Коулт.

— Кто еще? — приказным тоном спросил Зверев, но больше добровольцев не оказалось.

Мексиканец и американец не мешкая полезли наверх.

— Прикройте нас огнем, — прокричал Звереву Коулт. — Чтобы они отошли от края.

Зверев отдал распоряжение нескольким аскари, не примкнувшим к убегающим, и когда раздались выстрелы, приободрились обратившиеся в бегство. Вскоре Дорский и Ивич собрали людей, и восхождение возобновилось.

Прекрасно сознавая, что в одиночку ему продвижение отряда не остановить, Тарзан быстро отступил от края скалы к груде гранитных обломков, где решил укрыться и где, как он знал, к подножию скалы спускалась крутая тропинка. Отсюда можно было вести наблюдение или в случае необходимости быстро ретироваться.

На вершине показались Ромеро и Коулт, в котором Тарзан моментально узнал человека, виденного им в базовом лагере захватчиков. Тогда внешний вид молодого американца произвел на него благоприятное впечатление, а сейчас Тарзан признал и несомненное мужество как американца, так и его спутника, вызвавшегося возглавить подъем, невзирая на неведомую опасность.

Ромеро и Коулт быстро огляделись по сторонам, но никого не обнаружили, о чем сообщили вниз.

Из своего укрытия Тарзан наблюдал за тем, как экспедиция преодолела вершину и зашагала в сторону Опара. Он знал, что сокровищниц Опара им не найти, а теперь, когда выяснилось, что Лэ в Опаре нет, его не тревожила судьба тех, кто восстал против нее. Экспедиции не удастся осуществить свои замыслы, о которых он услышал от Зоры Дрыновой, когда та просвещала Коулта. Он знал, что рано или поздно они вернутся в базовый лагерь, а он тем временем продолжит поиски Лэ. И Тарзан из племени обезьян перевалил через край скалы и быстро спустился в лес, предоставив Звереву вести в Опар очередную экспедицию.

Неподалеку от опушки леса на берегу реки имелось прекрасное место для лагеря, и, заметив, что экспедиция идет без носильщиков, Тарзан естественно предположил, что они разбили временный лагерь на подходах к городу, и ему пришла в голову мысль, что, возможно, Лэ захвачена в плен и содержится в этом лагере.

Как он и предполагал, на том самом месте, где и он с воинами вазири не раз устраивал привалы, оказался лагерь. Пришельцы починили поставленную много лет тому назад изгородь из колючей проволоки, а внутри соорудили грубые хижины, в центре же стояли палатки белых людей. В тени деревьев подремывали носильщики, один-единственный аскари делал вид, будто несет вахту, в то время как его товарищи устроились на земле в ленивых позах, отложив винтовки, но Лэ из Опара Тарзан так и не увидел. Он отошел и встал лицом против ветра, надеясь почуять ее запах, если она находится в плену. Однако едкий запах дыма и запах тел чернокожих оказался таким сильным, что вполне мог поглотить запах Лэ. Тогда он решил дождаться темноты, чтобы получше осмотреть лагерь; в этом решении его укрепило оружие, которое он заметил и в котором отчаянно нуждался. Все воины были вооружены винтовками, а кое-кто, по привычке не расставаясь с оружием предков, имел при себе лук и стрелы, не говоря уже о копьях.

Поскольку Тарзан два дня практически не ел, перекусив в самом начале сырым мясом Хорты, то он жутко проголодался. Обнаружив исчезновение Лэ, он спрятал мясо кабана на дереве, где они ночевали, и отправился на безуспешные ее поиски. Тарзан решил в ожидании темноты поохотиться, и на сей раз его добычей стала Бара-антилопа, и он уже не бросил убитой им туши, пока не утолил голод. Затем залег на ближайшем дереве и заснул.

* * *

Ненависть, которую Абу Батн испытывал к Звереву, глубоко коренилась в его врожденной расовой неприязни к европейцам и их религии и усилилась, когда тот обвинил араба и его сподвижников в трусости.

— Неверная собака! — негодовал шейх. — Он назвал нас, бедуинов, трусами и оставил охранять лагерь и женщину, словно каких-то стариков или мальчишек.

— Он всего лишь орудие в руках Аллаха, — произнес другой араб, — в том великом деле, которое избавит Африку от всех белых.

— Какое у нас есть доказательство, что эти люди сделают так, как обещают? Я предпочел бы быть свободным в своей пустыне и самостоятельно сколотить пусть скудное состояние, нежели и дальше торчать в одном лагере с этими белыми свиньями.

— Мерзкие твари, — пробурчал третий.

— Я присмотрелся к их женщине, — сказал шейх, — и нахожу, что она хороша. Я знаю место, где за нее можно выручить много золота.

— В дорожном сундуке главаря белых много золотых и серебряных монет, — вклинился один из людей. — Его бой рассказал об этом одному из галла, а тот — мне.

— Кроме того, в лагере немало всякого добра, — высказал свое мнение смуглый воин.

— Если мы пойдем на это, то великое дело может оказаться проигранным, — промолвил араб, первый отозвавшийся на возмущение шейха.

— Это дело белых, — сказал Абу Батн, — и они взялись за него ради выгоды. Разве этот громадный боров не твердит нам постоянно о деньгах, женщинах и власти, которые мы получим, когда вышвырнем англичан? Человеком движет только жадность. Нам нужно забрать свою долю, пока не поздно, и уходить. Вамала готовил ужин для госпожи.

— В прошлый раз вас оставили с коричневым бваной, — заговорил он, — и он оказался дурным человеком. Но и шейх Абу Батн ничуть не лучше. Он плохой. Жаль, что бваны Коулта нет с нами.

— Мне тоже жаль, — сказала Зора. — Мне кажется, что арабы приуныли после того, как экспедиция вернулась из Опара.

— Они целый день сидят в палатке своего вождя и о чем-то разговаривают, — сказал Вамала. — А Абу Батн часто на вас поглядывает.

— Тебе показалось, Вамала, — ответила девушка. — Он не посмеет меня обидеть.

— А кто мог подумать, что коричневый бвана посмеет? — напомнил Вамала.

— Довольно, Вамала, не пугай меня, — сказала Зора и тут же вскричала: — Смотри, Вамала! Кто это?

Чернокожий бой взглянул туда, куда смотрела его госпожа. На границе лагеря стояла фигура, при виде которой и стоик не смог бы сдержать удивленного восклицания. Там стояла прекрасная женщина, пристально разглядывающая их. Она остановилась у самой границы лагеря — почти обнаженная, чья потрясающая красота поразила бы всякого. Упругие груди прикрывали два золотых диска, бедра обвивал узкий пояс, отделанный золотом и драгоценными камнями, к которому спереди и сзади крепились широкие полосы из мягкой кожи, расшитые золотом и изумрудами, складывающимися в изображение диковинной птицы, восседающей на троне. Ноги незнакомки были обуты в сандалии, перепачканные грязью. Овальное лицо, обрамленное копной кудрявых волос, искрившихся золотыми и бронзовыми бликами в лучах заходящего солнца. Тонкие подведенные брови. Серые глаза бесстрашно глядели на людей.

Арабы также заметили ее, и часть их направилась к незнакомке. Та быстро перевела взгляд с Зоры и Вамалы на них. Тогда европейская девушка вскочила и быстро пошла к ней, чтобы опередить арабов. Зора шла к незнакомке, улыбаясь, с протянутыми вперед руками. Лэ из Опара поспешила к ней навстречу, почувствовав в улыбке девушки знак дружеского расположения.

— Кто вы, — спросила Зора, — и что вы делаете в джунглях одна?

Лэ покачала головой и ответила на незнакомом Зоре языке.

Зора Дрынова была прекрасным лингвистом, но, перебрав все языки, которыми она владела, включая несколько фраз из различных диалектов банту, она, тем не менее, не сумела найти общий язык с незнакомкой, чьи прекрасные лицо и фигура лишь подстегивали жгучее любопытство русской к мучительной загадке, которую представляла для нее Лэ.

Арабы попытались заговорить с ней на своем наречии, Вамала — на диалекте своего племени, но безуспешно. Тогда Зора обняла ее за плечи и повела к своей палатке, где с помощью жестов Лэ из Опара дала понять, что хотела бы искупаться. Вамале было поручено приготовить лохань в палатке Зоры, и, когда подоспел ужин, незнакомка вышла к людям умытая и посвежевшая.

Сидя напротив незнакомой гостьи, Зора Дрынова убеждалась в том, что никогда не видела столь красивой женщины. Ее восхищала по-королевски величественная стать той, которая наверняка ощущала себя крайне неловко в незнакомой обстановке, но не подавала виду.

Зора знаками и жестами пыталась установить контакт со своей гостьей, пока даже царственная Лэ не обнаружила, что смеется. Тогда Лэ тоже попыталась объясниться тем же способом. Так Зора узнала, что ее гостье угрожали дубинками и ножами и она была вынуждена покинуть родные места, что она проделала долгий путь, что на нее напал то ли лев, то ли леопард и что она очень устала.

После ужина Вамала приготовил постель для Лэ в палатке Зоры, ибо та уловила нечто в лицах арабов, заставившее ее опасаться за покой своей прекрасной гостьи.

— Сегодня тебе придется спать возле входа в палатку, Вамала, — сказала она. — Вот тебе еще один пистолет.

Далеко за полночь шейх Абу Батн беседовал в своей палатке с предводителями племени.

— Новенькая, — произнес он, — принесет нам такую выручку, о которой можно только мечтать.

* * *

Тарзан проснулся и сквозь листву увидел над головой звезды. Он определил, что половина ночи уже миновала, встал и потянулся. Снова поел мяса Бары, экономя еду, и бесшумно скользнул в тень ночи.

Лагерь у подножия пограничной скалы спал. На карауле стоял один аскари, поддерживавший костер для отпугивания диких зверей. С дерева на краю лагеря за часовым следила пара глаз, и, когда тот отвернулся, вниз во тьму беззвучно спрыгнула фигура человека. Человек стал прокрадываться за палатками носильщиков, время от времени останавливаясь и принюхиваясь трепещущими ноздрями. Добравшись наконец до палаток европейцев, он в каждой по очереди вспарывал ножом заднюю стенку и заходил внутрь. То был Тарзан, разыскивающий Лэ, которую однако не нашел и, разочарованный, принялся за иное занятие.

Обогнув по-пластунски лагерь и продвигаясь порой дюйм за дюймом, чтобы его не заметил часовой, он добрался до хижины аскари и там выбрал себе лук и стрелы, а также увесистое копье, но не ограничился этим.

Долгое время он хоронился, выжидая, пока аскари у костра стронется с места и отойдет.

Наконец часовой встал, подкинул в костер веток и пошел к хижине будить сменщика. Именно этого момента и ждал Тарзан. Аскари приблизился к месту, где прятался Тарзан, и миновал его. В тот же миг Тарзан вскочил на ноги, бросился на ничего не подозревавшего чернокожего, обхватил его сзади рукой и перекинул через широкое бронзовое плечо. Как Тарзан и ожидал, человек в ужасе завопил, будя своих товарищей. Тарзан быстро понес его прочь от костра, перепрыгнул через ограду и растворился в чернеющих джунглях.

Нападение произошло столь внезапно и агрессивно, что часовой невольно выронил винтовку из рук, пытаясь вырваться из крепкой хватки.

На крики, подхваченные лесным эхом, из палаток высыпали перепуганные аскари, которые в последний момент успели увидеть смутный силуэт неведомого врага, перепрыгивающего через ограду и исчезающего в темноте. Они застыли, парализованные страхом, прислушиваясь к затихающим крикам своего товарища. Вскоре крики смолкли столь же внезапно, как и начались. Наконец вождь обрел дар речи.

— Симба! — сказал он.

— Нет, это не Симба, — объявил другой. — Оно бежало в полный рост на двух ногах, как человек. Я видел.

Тут из мрачных джунглей донесся жуткий протяжный крик.

— Это голос не человека и не льва, — сказал вождь.

— Это демон, — раздался чей-то шепот, и они сбились вокруг костра, подбрасывая сухие ветки, пока огонь не взметнулся высоко в небо.

Во мраке джунглей Тарзан остановился и бросил на землю лук и копье, из-за чего ему пришлось управляться с человеком с помощью только одной руки. Пальцами освободившейся руки он схватил жертву за горло, тем самым прервал ее крики. Лишь на миг сжал пальцы Тарзан, а когда отпустил, чернокожий уже не пытался кричать, опасаясь вновь испытать отнюдь не ласковое прикосновение этих стальных пальцев. Тарзан рывком поставил человека на ноги, отобрал у него нож, поднял копье и лук, схватил человека со спины за одежду и толчками погнал перед собой вперед в джунгли. Именно в этот момент он и испустил победный клич обезьяны-самца ради эффекта, который был рассчитан не только на жертву, но и на его остававшихся в лагере товарищей.

Тарзан не собирался причинять ему вреда. Враждовал-то он отнюдь не с невинными чернокожими слугами белых людей; и хотя в случае необходимости без колебания лишил бы чернокожего жизни, он знал их достаточно хорошо, а потому не сомневался, что добиться от них своего можно с равным успехом и без кровопролития.

Белые не могли ничего добиться без своих чернокожих союзников, и если Тарзану удалось бы подорвать моральный дух последних, то замыслы их хозяев непременно сорвались бы, ибо Тарзан был уверен, что негры не останутся на территории, где им постоянно напоминают о присутствии злобного сверхъестественного врага. Кроме того, такая тактика больше отвечала мрачноватому чувству юмора Тарзана и забавляла его, чего нельзя было сказать об убийстве как средстве разрешения конфликтов.

Целый час он вынуждал шагать жертву впереди себя, причем в полнейшем молчании, что, как он знал, оказывало дополнительное воздействие на нервную систему врага. Наконец он остановил чернокожего, раздел и, сняв с него набедренную повязку, не туго связал запястья и щиколотки. Затем, отобрав патронташ и прочие принадлежности, оставил его, зная, что чернокожий скоро освободится от пут сам и на всю оставшуюся жизнь уверует, что был на волосок от жуткой гибели.

Удовлетворенный результатами ночной вылазки, Тарзан вернулся к дереву, на котором спрятал тушу Бары, еще раз поел и лег спать до утра, а утром возобновил поиски Лэ в долине за пограничной скалой Опара, куда, судя по направлению ранее найденных следов, она отправилась, хотя в действительности же пошла она совершенно в противоположную сторону.

VIII. ВЕРОЛОМСТВО АБУ БАТНА

Наступила ночь, и испуганная маленькая обезьянка укрылась на верхушке дерева. Много дней блуждала она по джунглям, пытаясь с помощью своего маленького умишка решить мучившую ее проблему в те считанные мгновения, когда была в состоянии сосредоточиться. Но уже через секунду могла забыть о ней и помчаться по деревьям или же замереть, охваченная внезапным страхом, когда возникала традиционная опасность для ее жизни.

Всякий раз, когда малыш Нкима вспоминал о своем горе, он глубоко и неподдельно страдал, и при мысли о пропавшем хозяине на глаза его наворачивались слезы. В его голове так или иначе постоянно вертелась мысль о том, как выручить Тарзана и кого бы позвать на помощь. Великие чернокожие воины Гомангани, служившие Тарзану, находились на расстоянии многих ночей, и все же Нкима следовал в сторону страны вазири. В его сознании время никогда не принималось в расчет при решении той или иной проблемы. Он видел, как Тарзан вошел в Опар живым. Но не видел его мертвым или выходящим из города, следовательно, по меркам его логики, Тарзан жив и находится в городе, но, поскольку там полно врагов, Тарзану грозит опасность. Какими обстоятельства были, такими и должны оставаться. Нкима не мог представить себе каких-либо изменений и перемен, если не видел их собственными глазами, а потому для исхода дела было неважно, найдет и приведет ли он вазири сегодня или сделает это завтра. Они отправятся в Опар и уничтожат врагов Тарзана, и тогда Нкима вновь обретет хозяина и ему будут не страшны ни Шита, ни Сабор, ни Гиста.

Спустилась ночь, и где-то в лесу раздалось легкое постукивание. Нкима стряхнул с себя сон и напряженно прислушался. Стук становился все громче и громче и вскоре заполнил собой джунгли. Источник шума находился недалеко, и, как только Нкима это понял, он заволновался.

Высоко в небесах светила луна, но внизу в джунглях царил мрак. Нкима разрывался перед дилеммой — ему хотелось пойти туда, откуда доносилась барабанная дробь, но он боялся опасностей, подстерегающих его на пути. Но в итоге желание победило страх, и, держась верхушек деревьев, он помчался на звук, пока наконец не оказался над маленькой поляной почти круглой формы.

При свете луны внизу он увидел знакомое зрелище: там исполняли танец смерти, дум-дум, великие обезьяны То-ята. В центре амфитеатра находился один из тех примечательных глиняных барабанов, которые с незапамятных времен слышал первобытный человек, но которые вряд ли кто-нибудь видел. Перед барабаном сидели две старые самки и колотили по звучной поверхности короткими палками. Звуки складывались в некое подобие ритма, и под эту музыку, образовав круг, бешено плясали самцы; а по внешней окружности тонкой цепочкой на корточках сидели самки и молодняк — восхищенные зрители этого дикого спектакля. В двух шагах от барабана на земле лежал труп леопарда Шиты, чья смерть и послужила причиной ритуального действа.

Скоро танцующие набросятся на труп, примутся колотить его тяжелыми палками и, вернувшись в крут, возобновят свой танец. Потом они во всех деталях изобразят сцену охоты, нападения и смерти, после чего побросают дубины и, оскалив зубы, накинутся на труп и начнут разрывать его на части, ссорясь между собой из-за лакомых кусочков.

Нкима и его сородичи, как известно, лишены такта и рассудительности. Существо поумнее молча дождалось бы, пока закончится танец и пиршество, наступит новый день, когда огромные самцы племени То-ята выйдут из состояния истерического безумия, вызванного грохотом барабана и танцем. Но малыш Нкима был всего лишь обезьяной. Ждать он не умел. Не было у него того душевного склада, который проявляется в терпеливости, и он повис на хвосте, оглушительно бранясь и пытаясь привлечь к себе внимание великих обезьян.

— То-ят! Га-ят! Зу-то! — вопил он. — Тарзан в опасности! Идите с Нкимой и спасите Тарзана!

Прервав танец, великий самец поглядел наверх.

— Прочь, ману, — прорычал он. — Убирайся или мы убьем тебя!

Малыш Нкима решил, что поймать им его будет не так-то просто, и продолжал качаться на ветке и орать благим матом, пока наконец То-ят не послал на дерево молодую и не слишком тяжеловесную обезьяну, которой было велено поймать и убить Нкиму.

Такого поворота событий Нкима никак не ожидал. Подобно многим людям, он полагал, что все должны немедленно заинтересоваться тем, что интересует его. И, заслышав барабанный бой дум-дум, он сразу решил, что, узнав о беде, приключившейся с Тарзаном, они все бросят и двинутся в Опар.

Оказалось же, что он просчитался, и роковые последствия его ошибки уже начинали приобретать реальные очертания в облике молодой обезьяны, бросившейся к дереву. Малыш Нкима испустил громкий вопль ужаса и метнулся в ночь. Остановился он, задыхаясь и выбившись из сил, не раньше чем отбежал от племени То-ята на добрую милю.

Проснувшись в палатке Зоры Дрыновой, Лэ из Опара огляделась по сторонам, рассматривая незнакомые предметы, и вскоре взгляд ее остановился на лице спящей девушки. Да, подумала она, это люди Тарзана, ибо разве не отнеслись они к ней по-доброму, с уважением? Пальцем не тронули, зато накормили и дали приют. Вдруг Лэ посетила новая мысль. Брови ее нахмурились, зрачки сузились, в глазах полыхнул гневный огонь. Может, эта женщина — подруга Тарзана? Лэ из Опара схватилась за нож Дареса, лежавший рядом наготове. Но порыв ее прошел столь же внезапно, как и возник, поскольку в душе она знала, что не сможет ответить злом на добро, как не сможет причинить боль той, которую любит Тарзан, и, когда Зора открыла глаза, Лэ приветствовала ее улыбкой.

Если для Лэ европейская девушка была существом непонятным, то сама она пробуждала в Зоре глубочайшее удивление своей загадочностью. Ее скудный и вместе с тем богатый, восхитительный наряд пришел из древности, а сверкающая белизна кожи казалась столь же неестественной в сердце африканских джунглей, как и ее украшения для двадцатого века. Тщетно пыталась Зора Дрынова разгадать эту загадку, не помог и опыт прожитых лет. Как ей хотелось поговорить с гостьей, но она только и смогла улыбнуться в ответ на улыбку прекрасной незнакомки, пристально ее разглядывающей.

Лэ, привыкшая к тому, что ей всю жизнь прислуживали жрецы Опара, удивилась той сноровке, с которой Зора Дрынова все делала сама — сама встала, сама оделась. Вот только горячую воду принес для нее в ведре Вамала и вылил в походную ванну. И Лэ, которая никогда и пальцем не пошевелила во время одевания, хотя была далеко не беспомощной, обнаружила, что с удовольствием начала обслуживать себя сама.

В отличие от мужчин Опара, женщинам полагалось неукоснительно следить за чистотой тела, так что в прошлом Лэ много времени уделяла своему туалету, следила за ногтями, зубами, волосами, втирала в кожу ароматические мази — обычай, пришедший из развитой цивилизации древности и возведенный в разрушенном Опаре в ранг религиозного обряда.

Женщины завершили свой туалет, и Вамала объявил, что завтрак готов. Завтракать сели под тенью дерева рядом с палаткой. За немудреной лагерной трапезой Зора заметила необычное оживление вокруг шатров арабов, но не придала этому особого значения, потому что они и раньше переносили свои палатки с места на место.

После обеда Зора достала винтовку, почистила ствол и смазала механизм затвора. Она собралась идти на охоту, поскольку арабы охотиться отказались. Лэ наблюдала за ней с явным интересом. Затем Зора вместе с Вамалой и двумя чернокожими носильщиками ушли, а Лэ так и не решилась попросить, чтобы они взяли ее с собой; она ждала какого-нибудь приглашающего знака со стороны Зоры, однако напрасно.

Ибн Даммук был сыном одного из вождей племени Абу Батна и в экспедиции являлся правой рукой шейха. Он украдкой следил за женщинами на расстоянии и видел, что Зора Дрынова ушла из лагеря со слугой, который нес ее винтовку, и двумя носильщиками — наверное, отправились на охоту.

Некоторое время после ее ухода он молча сидел с двумя приятелями. Затем они встали и неторопливо направились к Лэ из Опара, сидевшей на складном стуле перед палаткой Зоры и погруженной в собственные мысли. Лэ смерила приближающихся мужчин пристальным взглядом. В ее душе всколыхнулась природная подозрительность к незнакомым людям. А когда те подошли поближе и стали видны их лица, она почувствовала внезапное недоверие. Они были совсем не похожи на Тарзана, а их хитрый хищный вид вызывал инстинктивное подозрение в дурных намерениях.

Подошедшие остановились перед ней, и Ибн Даммук, сын вождя, заговорил с ней тихим елейным голосом, который однако не мог обмануть Лэ.

Лэ высокомерно взирала на него. Она не понимала, что ей говорят, и не хотела понимать, ибо то, что она читала в его глазах, вызывало у нее омерзение. Она покачала головой и отвернулась, давая понять, что разговор окончен, но Ибн Даммук подошел вплотную и фамильярно положил руку на ее обнаженное плечо.

Лэ вспыхнула от ярости, вскочила со стула и выхватила кинжал. Ибн Даммук попятился, а второй ринулся к ней, намереваясь применить силу.

Наивный простак! Словно тигрица, бросилась она на него, и не успели остальные опомниться, как острое лезвие ножа Дареса, жреца Пламенеющего Бога, трижды вонзилось в грудь нападающего, и, громко застонав, он рухнул на землю мертвый.

Верховная жрица Опара стояла над убитым с пылающими от ярости глазами и с окровавленным кинжалом в руке. К их маленькой группе, привлеченные стонами, подбежали Абу Батн с остальными арабами.

— Назад! — крикнула Лэ. — Не смейте прикасаться к верховной жрице Пламенеющего Бога.

Слов они не поняли, но ее пылающие глаза и капающая с ножа кровь говорили сами за себя. Арабы враз загорланили и столпились вокруг Лэ, правда, на безопасном расстоянии.

— Что это значит, Ибн Даммук? — грозно спросил Абу Батн.

— Он только прикоснулся к ней, как она налетела на него, точно эль-адреа — повелитель с широкой головой.

— Пусть она и львица, — ответил Абу Батн, — но трогать ее нельзя.

— Аллах! — воскликнул Ибн Даммук. — Но укротить-то можно.

— Укрощением пусть займется тот, кто заплатит за нее много золотых монет, — возразил шейх. — От нас же требуется только засунуть ее в клетку. Окружайте дикарку, дети мои, и отберите нож. Свяжите ей за спиной руки, и к тому времени, как вернется вторая, мы должны собраться и быть готовыми к отходу.

Дюжина сильных молодчиков одновременно накинулась на Лэ.

— Поосторожнее с ней! Поосторожнее! — кричал Абу Батн, видя, что Лэ защищается, подобно львице. Размахивая кинжалом направо и налево, она поразила одного араба прямо в сердце и нескольких ранила, прежде чем ее одолели. В конце концов им удалось вырвать у нее оружие и связать руки.

Оставив двух воинов сторожить Лэ, Абу Батн созвал тех немногих чернокожих слуг, которые оставались в лагере, и велел им укладывать лагерное снаряжение и провиант. Пока под присмотром Ибн Даммука продолжались сборы, шейх обыскал палатки европейцев и особенно тщательно — палатки Зоры Дрыновой и Зверева, где рассчитывал обнаружить золото, которое, по слухам, начальник экспедиции имел в больших количествах. Однако его постигло разочарование, которое, впрочем, несколько сгладилось, так как в палатке Зоры нашлась коробка с крупной суммой денег, хотя и не столь крупной, как хотелось бы. А все потому, что предусмотрительный Зверев собственноручно закопал большую часть денег под полом своей палатки.

На охоте Зору поджидала неожиданная удача — прошло всего лишь чуть больше часа, и она обнаружила стадо антилоп. Двумя быстрыми выстрелами Зора уложила столько же животных. Подождав, пока носильщики освежуют туши, она неспешно вернулась в лагерь Ее мысли были отчасти заняты настораживающим по ведением арабов, однако она никак не ожидала приема который был уготован ей в лагере.

Зора шла впереди, Вамала с ее винтовкой — чуть сзади, а за ними носильщики, сгибающиеся под тяжестью ноши.

Не успела она войти в лагерь, как на тропу из-за кустов с обеих сторон выскочили арабы. Двое окружили Вамалу и вырвали у него оружие, остальные набросились на Зору. Она попыталась освободиться и вытащить револьвер, но атака произошла столь внезапно, что она не сумела ничего предпринять для своей защиты. Ее держали цепко и уже скручивали за спиной руки.

— Что все это значит? — возмутилась Зора. — Где шейх Абу Батн?

Мужчины в ответ рассмеялись.

— Скоро увидитесь, — произнес один. — У него гостья, которую он развлекает, поэтому не смог вас встретить.

При этих словах они вновь рассмеялись.

Зора шагнула вперед на поляну, откуда открывался вид на весь лагерь, и поразилась увиденному. Все палатки были разграблены. Арабы стояли в полном сборе, готовые выступить в путь. Каждый из них держал небольшой ранец, а перед немногими остававшимися в лагере чернокожими высились тяжеленные тюки с поклажей. Все остальное лагерное имущество, было свалено в кучу в центре поляны, и на глазах Зоры его подожгли факелами.

Ее повели через поляну к арабам, и тут она увидела меж двух воинов свою гостью со связанными, как и у нее самой, руками. Рядом, злобно ухмыляясь, стоял Абу Батн.

— Почему вы сделали это, Абу Батн? — обрушилась на него Зора.

— Аллаху неугодно, чтобы мы отдали свою землю белым, — сказал шейх. — Мы увидели свет и возвращаемся к своему народу.

— Что вы намерены сделать с этой женщиной и со мной? — спросила Зора.

— Для начала возьмем с собой, — ответил Абу Батн. — Я знаю одного доброго человека, который очень богат и возьмет вас обеих в хороший дом.

— То есть вы собираетесь продать нас какому-нибудь черному султану? — возмутилась Зора. Шейх пожал плечами.

— Я бы не называл это так, — произнес он. — Скорее скажем, я делаю подарок хорошему старому другу и спасаю вас и ту женщину от гибели в джунглях, которая неминуема, оставь мы вас одних.

— Абу Батн, вы лицемер и предатель, — вскричала Зора дрожащим от презрения голосом.

— Белые любят обзываться, — усмехнулся шейх. — Если бы Зверев, эта свинья, не обзывал нас разными словами, то ничего бы не произошло.

— Значит, вы мстите за то, что он обвинил вас в трусости? — спросила Зора.

— Довольно! — отрубил Абу Батн. — Пора, дети мои, пошли.

Языки пламени уже лизали края огромной кучи провианта и снаряжения, которые арабы были вынуждены бросить, когда дезертиры двинулись на запад.

Женщины шли в голове колонны, так что шагающие позади арабы и носильщики полностью затаптывали их следы. Зора и Лэ могли бы найти некоторое утешение в разговорах, но Лэ не знала языка, а Зора не желала вступать в разговор с арабами, Вамала же и остальные чернокожие шли в хвосте колонны, и она не смогла бы при желании обменяться с ними словечком.

Чтобы как-то занять себя, Зора решила обучить свою подругу по несчастью какому-нибудь европейскому языку, а так как у них в отряде большинство владело английским, то для эксперимента она выбрала именно этот язык.

Зора начала с того, что указала на себя и сказала «женщина», затем — на Лэ и повторила слово, после чего указала поочередно на нескольких арабов, каждый раз произнося слово «мужчина». Лэ моментально поняла, что от нее требуется, и с готовностью принялась вновь и вновь повторять эти два слова, указывая то на мужчину, то на женщину. Потом европейка снова ткнула себя пальцем в грудь и произнесла: «Зора». На миг Лэ растерялась, но затем улыбнулась и кивнула.

— Зора, — сказала она, указывая на спутницу, затем быстро прикоснулась к своей груди тонким изящным пальцем и промолвила: — Лэ.

Начало было положено. Каждый час Лэ выучивала новые слова, сперва существительные, которые обозначали знакомые предметы, встречающиеся чаще всего на их пути. Она делала замечательные успехи, проявляя незаурядные способности и память, ибо, выучив слово, она запоминала его раз и навсегда. Произношение давалось ей хуже, — у нее был сильный акцент, не похожий, по мнению Зоры Дрыновой, ни на какой другой, но такой очаровательный, что учительница не уставала слушать свою ученицу.

В дороге Зора поняла, что с ними вряд ли будут обращаться грубо, ибо разгадала замысел шейха: чем лучше они будут выглядеть, тем больше денег заплатит будущий покупатель.

Путь их лежал на северо-запад через землю галла, что в Абиссинии, и из обрывков разговоров Зора узнала, что Абу Батн и его сподвижники побаиваются этого участка. И не мудрено, так как арабы с давних пор совершают набеги на территорию галла с целью захвата рабов, и среди негров отряда был раб галла, которого Абу Батн взял с собой из своего дома в пустыне.

После первого дня пути пленницам освободили руки, но их постоянно окружали стражники-арабы, хотя вряд ли безоружные женщины рискнули бы бежать в джунгли, где рыскают дикие звери и подстерегает голодная смерть. И все же, если бы Абу Батн мог прочесть их мысли, он бы несказанно удивился, обнаружив, что обе женщины полны решимости бежать и погибнуть, нежели покорно маршировать навстречу своей печальной участи, о которой Зоре было прекрасно известно, а Лэ из Опара лишь смутно догадывалась.

Обучение Лэ продвигалось успешно, и отряд тем временем подошел к границе страны галла. Но к тому времени обеим женщинам стало ясно, что Лэ из Опара угрожает новая опасность. Ибн Даммук частенько шел рядом с ней, и в его глазах, когда он смотрел на нее, читалось намерение, не нуждавшееся в словах. Но когда поблизости появлялся Абу Батн, Ибн Даммук делал вид, что не замечает прекрасную пленницу, и это беспокоило Зору больше всего, ибо убеждало в том, что коварный Ибн Даммук выжидает удобного момента для осуществления некоего плана, относительно смысла которого у Зоры не было никаких сомнений.

На подходе к земле галла дорогу им преградила разлившаяся река. Они не могли идти на север в Абиссинию и не решались идти на юг, где могли натолкнуться на погоню. Итак, они волей-неволей были вынуждены ждать.

И пока они ждали, Ибн Даммук приступил к осуществлению своего плана.

IX. В ТЕМНИЦЕ СМЕРТИ ОПАРА

Питер Зверев вновь стоял под стенами Опара, и вновь при таинственных криках, раздавшихся из запретных руин города-загадки, его чернокожие солдаты не выдержали. Десять воинов, которые ранее в Опаре не бывали и которые добровольно вызвались идти в город, вросли в землю и задрожали при первых же криках, резких и пронзительных, от которых в жилах стыла кровь.

Мигель Ромеро снова повел за собой людей; за ним следом шел Уэйн Коулт. По плану чернокожие должны были идти сразу за Ромеро и Коултом, а белые замыкать колонну, чтобы в случае необходимости ободрить негров и не дать им броситься наутек или же, если на то пойдет, заставить их двигаться вперед под дулами винтовок. Однако чернокожие уперлись и ни за что не хотели даже подойти к проходу во внешней стене, — настолько их деморализовали жуткие предостерегающие крики, которые суеверные воины приписали злым демонам, а демоны, как известно, существа всемогущие, и кто воспротивится их желаниям, будет убит.

— Вперед, жалкие трусы! — заорал Зверев, угрожая чернокожим револьвером и пытаясь загнать их в проход. Один из воинов угрожающе поднял винтовку.

— Брось оружие, белый человек. Мы будем сражаться с людьми, а не с душами умерших.

— Перестань, Питер, — вмешался Дорский. — Не то через минуту они всех нас поубивают.

Зверев опустил оружие и принялся уговаривать воинов, суля им вознаграждение, казавшееся неграм целым состоянием, если они будут сопровождать белых в город, однако добровольцы уперлись — ничто не могло заставить их сунуться в Опар.

Видя, что возникла угроза нового провала, и будучи одержимым мыслью, что сокровища Опара сделают его сказочно богатым и обеспечат успех тайному плану создания собственной империи, Зверев решил последовать за Ромеро и Коултом вместе с оставшимися немногочисленными помощниками — Дорским, Ивичем и юношей-филиппинцем.

— Пошли, — сказал он. — Придется действовать од ним, раз уж эти трусливые псы не хотят помочь.

К тому времени, как они вчетвером прошли сквозь внешнюю стену, Ромеро и Коулт уже исчезли за внутренней. И снова задумчивую тишину города руин нарушил грозный предостерегающий крик.

— Боже! — воскликнул Ивич. — Как по-твоему, что это?

— Заткнись, — раздраженно бросил Зверев. — Прекрати об этом думать, иначе струсишь, как эти проклятые негры.

Медленным шагом они пересекли внутренний двор, направляясь к стене без особого энтузиазма, если не считать явного желания в душе каждого уступить другому привилегию идти первым. Когда Тони подошел к проему, с другой стороны стены послышался страшный шум — жуткий хор боевых кличей, топот ног. Раздался выстрел, потом еще один и еще.

Тони обернулся, проверяя, идут ли за ним товарищи. Те, побледнев, остановились.

— Черт с ним, с золотом, — прошептал Ивич, развернулся и бегом пустился к внешней стене.

— Назад, подлый трус! — завопил Зверев и бросился вдогонку. Дорский ринулся вслед за ним. После секундного колебания Тони присоединился к погоне. Бегущие остались лишь по ту сторону внешней стены. Там Зверев нагнал Ивича и схватил его за плечо.

— Я должен убить тебя, — прокричал он срывающимся голосом.

— Да ты и сам рад, что убрался оттуда, — буркнул Ивич. — Какой смысл идти туда? Нас просто убили бы, как Коулта и Ромеро. Их там было слишком много. Разве вы не слышали?

— Думаю, Ивич прав, — сказал Дорский. — Смелость — вещь хорошая, но мы не должны забывать о нашем общем деле. Если нас убьют, то всему конец.

— Но золото! — вскричал Зверев. — Подумай о золоте!

— Мертвым золото ни к чему, — напомнил Дорский.

— А как же наши товарищи? — спросил Тони. — Мы что, бросим их на погибель?

— Черт с ним, с мексиканцем, — отозвался Зверев. — Что же касается американца, думаю, мы сможем распоряжаться его деньгами, пока известие о его смерти не дойдет до побережья, а значит, надо постараться, чтобы не дошло.

— И вы даже не попытаетесь спасти их? — спросил Тони.

— Один я не смогу, — ответил Зверев.

— Я пойду с вами, — вызвался Тони.

— Вдвоем мы мало чего добьемся, — пробурчал Зверев и в приступе внезапно охватившей его ярости грозно двинулся на филиппинца.

— Кто ты такой? — гаркнул Зверев. — Нет, ну кто ты такой? Здесь главный я. Нужен будет твой совет, тогда и спрошу.

Когда Ромеро и Коулт прошли сквозь внутреннюю стену, то видимая внутренняя часть храма казалась безлюдной, и все же во мраке разрушенных галерей улавливалось движение. Коулт оглянулся.

— Дождемся наших? — спросил он. Ромеро дернул плечом.

— Сдается мне, что вся слава достанется нам двоим, товарищ, — усмехнулся он. В ответ Коулт улыбнулся.

— Тогда давай действовать. Пошли. Пока не вижу ничего страшного.

— Там внутри кто-то есть, — сказал Ромеро. — Я видел, как что-то движется.

— Я тоже, — сказал Коулт.

С винтовками наперевес, они смело вступили в храм, но прошли совсем немного, как из темных проходов под арками и многочисленных сумрачных дверных проемов высыпала орда омерзительных на вид мужчин, и тишину древнего города потрясли жуткие боевые кличи.

Коулт, идущий впереди, на ходу выстрелил поверх голов уродливых воинов-жрецов Опара. Ромеро увидел большую группу противников, бегущих вдоль стены огромного помещения с явным намерением перерезать им путь к отступлению. Он развернулся и стал стрелять уже не в воздух. Сознавая всю серьезность создавшегося положения, он стрелял на поражение, и Коулт тоже, в результате чего раздались крики раненых и боевые кличи их товарищей.

Ромеро пришлось отступить на несколько шагов, чтобы не попасть в окружение. Он открыл беглый огонь, чем сдержал наступление их фланга. Быстрый взгляд в сторону Коулта, и Ромеро увидел, что тот удерживает свои позиции, но в тот же миг в голову американца полетела дубинка. Коулт упал, как подкошенный, и моментально его тело облепили страшные низкорослые жрецы Опара.

Мигель Ромеро понял, что его товарищ пропал, и если еще не умер, то в одиночку Ромеро ничем не сможет ему помочь. Ему здорово повезет, если самому удастся спастись. И Ромеро, не прекращая стрельбы, стал пятиться к проему.

Захватив одного из пришельцев, видя, что второй отступает, и опасаясь попасть под губительный огонь страшного оружия в руках оставшегося противника, опарцы заколебались в нерешительности.

Ромеро прошел сквозь стену, повернулся, бросился к внешней стене и через считанные секунды примкнул к товарищам на равнине.

— Где Коулт? — повелительно спросил Зверев.

— Его оглушили дубинкой и схватили, — ответил Ромеро. — Наверное, его уже нет в живых.

— И ты его бросил?

Мексиканец с гневом обрушился на главаря.

— И это спрашиваете вы? Сами струсили и дали деру прежде, чем увидели врага. Если бы вы, ребята, поддержали нас, Коулта бы не убили, а вдвоем нам с этими дикарями было не справиться. И вы еще обвиняете меня в трусости?

— Ничего подобного, — угрюмо возразил Зверев. — Я никогда не говорил, что вы трус.

— Однако подразумевали, — оборвал его Ромеро. — Но вот что я вас скажу, Зверев, у вас этот номер не пройдет.

Из-за стен поднялся дикий победный крик, подхваченный эхом среди руин Опара. Зверев удрученно отвернулся от города.

— Бесполезно, — сказал он. — Одному мне Опара не захватить. Возвращаемся в лагерь.

Низкорослые жрецы, сгрудившиеся над Коултом, отобрали у него оружие и связали за спиной руки. Он продолжал пребывать в бессознательном состоянии, и поэтому они подняли его на плечо одного из соплеменников и понесли вглубь храма.

Очнувшись, Коулт обнаружил, что лежит на полу в большом помещении. Это был тронный зал Опара, куда его приволокли, чтобы Оу, верховная жрица, могла посмотреть на пленника.

Увидев, что пленный пришел в себя, охранники рывком поставили его на ноги и толкнули вперед в сторону возвышения, на котором стоял трон Оу.

От неожиданного зрелища Коулт решил, что у него начались галлюцинации или все это ему снится. Помещение огромных размеров отличалось полуварварским великолепием, которого почти не коснулось разрушительное действие времени.

Он увидел перед собой, на разукрашенном троне, молодую женщину исключительной внешней красоты, окруженную полуварварской роскошью древней цивилизации. Свита ее состояла из неказистых волосатых мужчин и прекрасных дев. Глаза ее, направленные на него, были холодные и жестокие, а от всего облика веяло высокомерием и презрением. С ней разговаривал на непонятном для американца языке приземистый воин, напоминавший фигурой скорее обезьяну, нежели человека.

Когда тот закончил рассказ, девушка поднялась с трона, достала из-за пояса длинный нож, подняла его высоко над головой и заговорила быстро и гневно, не сводя глаз с пленника.

В группе жриц, стоявших справа от трона Оу, пленника внимательно, с прищуром разглядывала девушка, недавно вошедшая в пору зрелости. Под золотыми дисками, прикрывавшими тугие белые груди, сердце Нао трепетало от мыслей, вызванных созерцанием этого странного воина.

Когда Оу закончила говорить, Коулта увели. Он так и не понял, что слышал свой смертный приговор, вынесенный верховной жрицей Пламенеющего Бога. Стражники препроводили его в темницу возле входа в туннель, ведущий от площади, где совершались жертвоприношения, к подземным ходам под городом. И так как камера находилась не совсем по землей, то через окно и решетку в двери доходили свежий воздух и свет. Здесь охрана его оставила, предварительно развязав руки.

Из маленького окошка камеры Уэйн Коулт видел внутренний двор Храма Солнца, сплошные ряды галерей, поднимавшихся к вершине высоченной стены, и каменный алтарь посреди двора. Видневшиеся на нем и на мостовой возле основания коричневые пятна поведали ему то, что не смогли выразить непонятные слова Оу. Он с содроганием осознал неотвратимость уготованной ему судьбы, и внутри у него все похолодело, а по спине побежали мурашки. В предназначении алтаря ошибиться было невозможно, особенно видя оскаленные черепа предыдущих жертв, глядящие на него пустыми глазницами.

Загипнотизированный ужасом, он неотрывно смотрел на алтарь и черепа, пока наконец не взял себя в руки и не стряхнул с себя оцепенение, и все же безнадежность положения продолжала угнетать его. Затем он обратился мыслями к своему спутнику и его возможной участи. Воистину, Ромеро был храбрым и верным товарищем, — единственным из всего отряда, который произвел на Коулта благоприятное впечатление и с которым Коулту было приятно общаться. Остальные же казались либо невежественными фанатиками, либо алчными оппортунистами, в то время как поведение и манера разговора мексиканца выдавали в нем беспечного вояку, который с радостью отдаст жизнь за всякое дело, какое посчитает нужным в данный момент, и которому прежде всего требовались приключения и острые ощущения. Разумеется, Коулт не знал, что Зверев и остальные бросили его на произвол судьбы, но был уверен, что Ромеро его не бросил, разве что только сам попал в передрягу, либо же мексиканца убили или захватили в плен.

Весь оставшийся долгий день Коулт провел в одиночестве, размышляя о своем несчастье. Наступила темнота, а про него как будто забыли — никто так и не явился. Коулт задавался вопросом, не вознамерились ли они оставить его вообще без пищи и воды, либо же церемонию принесения его в жертву на этом мрачном алтаре в коричневыми пятнами планируют начать так скоро, что нет необходимости заботиться о его физических потребностях.

Он прилег на жесткий, похожий на цемент, пол камеры и попытался хоть немного забыться во сне, но тут его внимание привлек еле слышный звук, идущий со двора, где стоял алтарь. Прислушавшись, он определил, что кто-то направляется в его сторону, и, бесшумно поднявшись, подошел к окну и выглянул наружу. В темноте ночи на фоне слабого света далеких звезд он увидел, что кто-то движется к его камере, но не сумел определить, человек это или зверь. И вдруг откуда-то сверху со стороны руин ночное безмолвие нарушил протяжный крик, который теперь уже американец воспринимал столь же естественной частью загадочного города Опара, как и сами разрушающиеся развалины.

* * *

Отряд преодолел скалы и вышел к кромке леса. В лагерь возвращались в мрачном, подавленном настроении, а, обнаружив на месте развал, приуныли еще больше.

Членам вернувшейся экспедиции тут же рассказали историю с часовым, которого уволок ночью в джунгли демон и которому удалось бежать прежде, чем тот его сожрал. Еще свежа была в их памяти загадочная смерть Рагханата Джафара, и те, кто воротились от стен Опара, пребывали в крайне взвинченном состоянии, которое не улеглось и ночью, когда люди расположились биваком под темными деревьями на опушке мрачного леса. Наступление рассвета было встречено вздохами облегчения.

Позже, когда они строем двинулись к базовому лагерю, к чернокожим постепенно вернулось нормальное настроение, и вскоре напряжение, в котором они пребывали в течение дней, разрядилось песнями и смехом, белые же продолжали хмуриться. Зверев и Ромеро не разговаривали друг с другом, а Ивич, что вообще свойственно людям со слабым характером, затаил против всех злобу из-за проявленной им же трусости.

Малыш Нкима, прятавшийся в дупле дерева, увидел проходящую мимо колонну и, когда та отошла на безопасное расстояние, выбрался из своего укрытия и стал носиться вверх-вниз по стволу дерева, выкрикивая им вслед страшные угрозы и обидные оскорбления.

* * *

Тарзан из племени обезьян лежал у слона Тантора на спине, опершись локтями на широкую голову животного и положив подбородок на сведенные вместе ладони. Тщетным оказался его поиск следов Лэ из Опара. Та как сквозь землю провалилась.

Сегодня Тарзану повстречался Тантор, и, как это повелось у него с детства, человек-обезьяна обрадовался возможности молчаливого общения с мудрым старым патриархом леса, от которого ему всегда передавались огромная сила характера и уравновешенность. От Тантора веяло умиротворяющим спокойствием, вернувшим Тарзану душевное равновесие. Тантор, в свою очередь, испытывал радость от общества Повелителя джунглей, к которому, единственному из всех двуногих созданий, относился с дружеской привязанностью.

Звери джунглей не признают никаких хозяев и меньше всего — жестокого тирана, который безудержно торопит цивилизованного человека по жизненному пути от колыбели до могилы. Имя этого жестокого тирана, повелевающего миллионами рабов, — Время. Время, имеющее измеримую протяженность, для Тарзана и Тантора было безграничным. Из всех ресурсов, которыми одарила их Природа, наиболее щедро она обошлась со Временем, ибо каждому досталось столько, сколько требуется для жизни, как бы расточительно с ним ни обходились. Настолько велик был его запас, что казался неисчерпаемым вплоть до самой смерти, после чего время, как и все остальное, теряло свое значение. Посему Тантор и Тарзан не тратили времени понапрасну, а общались друг с другом в молчаливой медитации. Но хотя время и пространство длятся вечно, по спирали ли или по прямой, все остальное имеет неотвратимый конец. Так и с безмятежной тишиной, которой упивались два друга и которую внезапно нарушил взволнованный крик маленькой обезьянки, раздавшийся у них над головами из листвы большущего дерева.

Это был Нкима. Он нашел-таки своего Тарзана, и испытываемое им чувство радостного облегчения растревожило джунгли. Тарзан лениво перевернулся и увидел над собой вопящую обезьянку. Окончательно убедившись в том, что это действительно его хозяин, Нкима бросился вниз и вскарабкался на бронзовое плечо человека-обезьяны. Тонкие мохнатые лапки обхватили Тарзана за шею, и Нкима тесно прижался к нему, испытывая то блаженное состояние защищенности, которое позволяло ему время от времени предаваться восторгам комплекса превосходства. На плече Тарзана он ничего не боялся и мог безнаказанно оскорблять весь свет.

— Где ты пропадал, Нкима? — спросил Тарзан.

— Искал Тарзана, — ответила обезьянка.

— И что ты видел с тех пор, как я оставил тебя возле стен Опара? — осведомился человек-обезьяна.

— Много всего видел. Видел, как великие Мангани танцевали при свете луны вокруг мертвого тела Шиты. Видел врагов Тарзана, шедших по лесу. Видел Гисту, жадно поедавшую тушу Бары.

— А самку Тармангани видел? — допытывался Тарзан.

— Нет, — ответил Нкима. — Среди Гомангани и Тармангани, врагов Тарзана, самок не было. Только самцы, и они повернули назад к тому месту, где их впервые увидел Нкима.

— Когда это было? — спросил Тарзан.

— Куду не успел подняться высоко из темноты, когда Нкима увидел, как враги Тарзана идут обратно к тому месту, где он впервые их встретил.

— Пожалуй, пора узнать, что они затевают, — сказал человек-обезьяна.

Он любовно похлопал Тантора в знак расставания, скользнул вниз и ловко запрыгнул на нижние ветки дерева. Тем временем далеко от этого места Зверев и его отряд брели сквозь джунгли к своему базовому лагерю.

Тарзан из племени обезьян старался не ходить земными тропами там, где густой лес дарует свободу передвижения в вышине среди листвы, и развивал при этом такую скорость, которая озадачивала противника.

Сейчас он двигался почти по прямой, поэтому нагнал экспедицию, когда та устроила привал на ночь. Следя за людьми из густой листвы, он обнаружил, впрочем без удивления, что никаких сокровищ Опара они не нашли.

Поскольку удача и счастье, даже более того, — жизнь обитателей джунглей в значительной степени зависят от их наблюдательности, Тарзан отточил эту способность до высокой степени совершенства. При первой встрече с отрядом он постарался запомнить физиономии и внешний облик всех главных лиц, а также многих рядовых воинов и носильщиков, поэтому смог тут же определить, что Коулта в отряде нет. Жизненный опыт позволил Тарзану нарисовать весьма точную картину того, что произошло в Опаре, и вероятной участи отсутствующего.

Некогда в прошлом он оказался свидетелем того, как обратились в бегство его собственные отважные вазири, когда впервые услышали из разрушенного города жуткие предостерегающие крики, и он без труда догадался, что Коулт, пытаясь провести захватчиков в город, был ими брошен и либо погиб, либо попал в плен в самом городе. Однако Тарзан не особенно беспокоился по этому поводу. Хотя он и испытывал к Коулту необъяснимое влечение, как к личности незаурядной, но все же относился к нему, как к противнику, и если его убили или захватили в плен, то Тарзану это было только на руку.

Нкима с плеча Тарзана поглядел вниз на лагерь, но держался тихо, как велел ему Тарзан. Нкима увидел много вещей, от которых бы и сам не отказался, особенно ему приглянулась красная ситцевая рубашка на одном из аскари. Рубашка поразила его своим великолепием, так как выгодно выделялась на фоне ничем не прикрытых тел большинства чернокожих. Нкиме хотелось, чтобы его хозяин спустился вниз и убил всех, и в первую очередь человека в красной рубашке, ибо в душе Нкима был существом кровожадным, а посему, с точки зрения спокойствия в джунглях, их обитателям повезло, что Нкима родился не гориллой. Но Тарзан вовсе не помышлял о кровавой бойне. У него были иные способы помешать этим чужакам. Еще днем он запасся пищей и теперь отошел на безопасное расстояние от лагеря и удовлетворил чувство голода, пока Нкима был занят поиском птичьих яиц, фруктов и насекомых.

Незаметно наступила ночь, и, когда она обволокла джунгли непроглядной тьмой и люди в лагере развели костры для отпугивания диких зверей, Тарзан вернулся на дерево, откуда хорошо просматривалась стоянка. Долгое время наблюдал он в молчании и вдруг испустил громкий протяжный крик — точь-в-точь жуткий предостерегающий крик защитников Опара.

Эффект оказался мгновенным. Разговоры, песни и смех стихли. Людей на какой-то миг словно парализовало от ужаса. Затем, схватив оружие, они сгрудились у костра.

Тарзан улыбнулся краешком рта и растворился в джунглях.

X. ЛЮБОВЬ ЖРИЦЫ

Ибн Даммук выжидал подходящего момента и теперь в лагере возле вспучившейся реки на границе земли галла наконец-то дождался. Надзор за пленницами несколько поослаб, так как Абу Батн решил, что женщины не рискнут искушать судьбу и бежать в полные опасностей джунгли из-под охраны, которая единственная могла защитить их от опасностей и пострашнее. Однако он явно недооценивал отвагу и изобретательность своих пленниц, которые, о чем он не догадывался, постоянно ожидали первой возможности для побега. И этот факт тоже сыграл на руку Ибн Даммуку.

Действуя очень хитро, он подговорил одного чернокожего, которого заставили сопровождать их от базового лагеря и который фактически был пленником. Посулив ему свободу, Ибн Даммук легко добился его согласия принять участие в придуманном им плане.

Для женщин была поставлена отдельная палатка, и перед входом сидел один-единственный часовой, чье присутствие, по мнению Абу Батна, было более чем достаточно, ибо важнее было уберечь женщин от посягательств своих же сподвижников, нежели предотвратить весьма и весьма маловероятную попытку бегства.

Ибн Даммук выбрал для своего злодейства ту долгожданную ночь, когда палатку с пленницами сторожил один из его же людей, человек из родного племени, которому законы племенной верности повелевали служить и подчиняться Ибн Даммуку. В лесу, сразу за лагерем, и затаился Ибн Даммук, взявший с собой еще двоих соплеменников, их четверых рабов и чернокожего носильщика, которому за ночную работу была обещана свобода.

Палатка женщин освещалась изнутри бумажным фонарем, в котором тускло горела свеча, и в этом полумраке они беседовали между собой на английском, который Лэ уже немного усвоила, но говорила с трудом, коверкая фразы. Однако все же это было лучше, чем вообще не общаться, и служило девушкам единственной радостью. Вряд ли следует удивляться тому совпадению, что они говорили как раз о побеге и о том, что надо разрезать заднюю стену палатки и выскользнуть в джунгли, как только лагерь уляжется спать, а часовой на посту задремлет. Пока они говорили, часовой встал и ушел, а через секунду они услышали, как в заднюю стенку палатки кто-то скребется. Женщины смолкли, уставившись туда, где под давлением снаружи зашевелился брезент палатки.

Раздался еле слышный шепот: — Мемсахиб Дрынова!

— Кто там? Что вам нужно? — негромко спросила Зора.

— Я придумал способ бежать. Могу помочь вам, если хотите.

— Кто вы? — настороженно спросила Зора.

— Меня зовут Букула.

И Зора тотчас же вспомнила чернокожего, которого Абу Батн насильно увел с собой из базового лагеря.

— Потушите фонарь, — прошептал Букула. — Часовой ушел. Я войду и изложу вам свой план.

Зора встала, погасила свечу, и в следующий миг в палатку заполз Букула.

— Слушайте, мемсахиб, — сказал он. — Сегодня ночью собираются бежать парни, которых Абу Батн увел у бваны Зверева. Мы возвращаемся к экспедиции. Если хотите, возьмем вас с собой.

— Да, — согласилась Зора, — хотим.

— Хорошо! — сказал Букула. — А теперь внимательно слушайте. Часовой не вернется, но всем вместе уходить нельзя. Сперва я отведу вторую мемсахиб в джунгли, где дожидаются ребята, потом вернусь за вами. Объясните ей. Скажите, чтобы она следовала за мной, только без шума.

Зора повернулась к Лэ.

— Иди за Букулой, — прошептала она. — Ночью уходим. Я приду позже.

— Понимаю, — ответила Лэ.

— Все в порядке, Букула, — сказала Зора. — Она поняла.

Букула подошел к выходу и выглянул наружу.

— Пошли! — позвал он и шагнул в темноту. Лэ последовала за ним.

Зора полностью отдавала себе отчет в том риске, на который они идут, отправляясь в джунгли одни вместе с этими полудикими чернокожими, и, тем не менее, им она доверяла куда больше, нежели арабам, а, кроме того, верила, что вместе с Лэ сумеет распознать и пресечь любое вероломство со стороны кого бы то ни было из негров, которые в большинстве своем, как она знала, будут верны и надежны. Ожидая в тишине опустевшей темной палатки, Зора думала о том, что Букуле давно бы уже пора вернуться. Медленно тянулись минуты, слагаясь в часы, но ни негр, ни часовой так и не появлялись. Зора не на шутку встревожилась. Она решила больше не ждать, а идти в джунгли на поиски беглецов. Может, Букула не смог вернуться, опасаясь, что его обнаружат, и теперь они ждут за чертой лагеря подходящего случая отправиться за ней. Едва она встала, чтобы начать действовать, как снаружи послышались приближающиеся шаги. Зора стала ждать, полагая, что идет Букула, но вместо него в проеме на фоне внешнего полумрака увидела силуэт араба в развевающихся одеждах и с длинноствольным мушкетом. Араб просунул голову в палатку.

— Где Хаджеллан? — грозно спросил он, назвав имя отлучившегося часового.

— Откуда нам знать? — отозвалась Зора сонным голосом. — С какой стати вы будите нас посреди ночи? Мы что, приставлены караулить ваших часовых?

Подошедший пробурчал что-то в ответ и затем, повернувшись, громко крикнул на весь лагерь, что Хаджеллан пропал, и принялся спрашивать, не видел ли его кто-нибудь. Один за другим стали подходить воины, и начались долгие пересуды о том, что могло случиться с Хаджелланом. Его долго звали по имени, но ответа не последовало. В конце концов подошел шейх и всех допросил.

— Женщины хоть на месте? — спросил он у нового часового.

— Да, — ответил тот, — я с ними говорил.

— Странно, — промолвил Абу Батн и тут же позвал: — Ибн Даммук! Да где же ты, Ибн? Хаджеллан был твоим человеком.

Никакого ответа.

— Где Ибн Даммук?

— Здесь его нет, — сказал человек рядом с шейхом.

— И Фодила нет, и Дарайма.

— Обыщите лагерь и проверьте, кого еще нет, — приказал Абу Батн, и, когда поиски завершились, оказалось, что отсутствуют Ибн Даммук, Хаджеллан, Фодил и Дарайм, а также пятеро чернокожих.

— Ибн Даммук дезертировал, — провозгласил Абу Батн. — Скатертью дорога. Нам же больше достанется, когда станем делить выручку, полученную за женщин.

Успокоив себя таким образом, Абу Батн вернулся в палатку досматривать прерванный сон.

Тревожась за судьбу Лэ и ругая себя за то, что не сумела бежать, Зора провела бессонную ночь, однако для ее душевного равновесия было хорошо, что она не знала правды.

Букула бесшумно углубился в джунгли с шедшей сзади Лэ, и, когда они отошли на некоторое расстояние от лагеря, девушка увидела впереди себя темные фигуры людей, стоявших тесной кучкой. Из-за своих приметных нарядов арабы спрятались в кустах, а их рабы, сняв с себя белые одеяния, встали рядом с Букулой, почти обнаженные, не считая узких набедренных повязок, и у Лэ сложилось впечатление, что ее поджидают только чернокожие пленники Абу Батна. Но когда Лэ подошла к ним вплотную, то поняла свою ошибку, однако слишком поздно, чтобы спастись. Ее тут же схватили многочисленные руки, а в рот засунули кляп, и Лэ уже не могла позвать на помощь. Затем появился Ибн Даммук со своими арабами, и группа бесшумно двинулась вдоль реки по темному лесу, предварительно усмирив разъяренную верховную жрицу Пламенеющего Бога, связав ей за спиной руки и набросив на шею веревку.

Всю ночь они шли, ибо Ибн Даммук прекрасно представлял себе ярость Абу Батна, когда тот утром обнаружит, что его одурачили, и с наступлением утра они были уже далеко от лагеря, но Ибн Даммук продолжал идти вперед, позволив лишь короткую передышку для наспех проглоченного завтрака.

Кляп из рта Лэ вынули уже давно, и теперь Ибн Даммук шел рядом с ней, распираемый самодовольством. Он пытался заговорить с ней, но Лэ не понимала его и шла с выражением высокомерного отвращения, затаив в груди жажду мести и грустя от разлуки с Зорой, к которой дикарка воспылала безотчетной привязанностью.

К полудню отряд сошел со звериной тропы и устроил привал возле реки. И тут Ибн Даммук совершил роковую ошибку. Испепеляемый безумной страстью к прекрасной женщине и раззадоренный близостью, араб поддался желанию быть с ней наедине и повел на узенькую тропку вдоль берега реки, подальше от глаз своих спутников. Отойдя от лагеря ярдов на сто, он схватил ее в объятия и попытался поцеловать.

С таким же успехом он мог бы обнять льва. В пылу страсти Ибн Даммук позабыл о многом, в том числе о кинжале, который всегда носил на поясе. Но Лэ из Опара не забыла. Заметив этот кинжал при утреннем свете, она стала думать, как бы им завладеть, и сейчас, в объятиях Ибн Даммука, нащупала рукоятку. На миг она как будто сдалась, положила прекрасную точеную руку на его правое плечо, другую просунула под левую руку за спину, но поцеловать себя пока не давала, отворачивалась. И когда он собрался поцеловать ее силой, лежащая на его плече рука внезапно схватила его за горло. Длинные тонкие пальцы, казавшиеся такими нежными и белыми, стальными когтями впились в дыхательное горло обидчика, и в тот же миг другая рука, которая так нежно обнимала его, всадила ему под лопатку его же собственный длинный кинжал, пронзив сердце.

Ибн Даммук захрипел, вытянулся в полный рост, затем стал клониться вперед и рухнул на землю. Лэ пихнула труп ногой, затем сняла с него пояс и ножны от кинжала, вытерла окровавленный клинок о его же белую одежду и поспешила вверх по тропинке, где заметила просвет в кустарнике, уводящий от реки. Она все шла и шла, пока не обессилела, и тогда из последних сил залезла на дерево в поисках столь необходимого для нее отдыха.

* * *

Уэйн Коулт наблюдал, как смутная фигура приближается к входу в коридор, где находилась его камера. Возможно, то был посланец смерти, пришедший отвести его на жертвенный алтарь. Все ближе и ближе раздавались шаги, и вот уже человек остановился перед его дверью. Послышался шепот, обращенный к нему. Говорили на непонятном Коулту языке, и по тембру голоса он определил, что посетитель — женщина.

Подстегиваемый любопытством, он придвинулся вплотную к решетке. В камеру просунулась мягкая рука и коснулась его почти ласково. Полная луна, поднявшаяся над высокими стенами, окружавшими площадь жертвоприношений, залила вдруг серебристым светом вход в коридор и пространство перед камерой Коулта, и американец увидел фигуру молоденькой девушки, прижавшейся к холодному железу решетки. Она подала ему еду и, когда он взял ее, погладила его по руке и, притянув ее к решетке, прижалась к ней губами.

Уэйн Коулт опешил. Он не мог знать, что Нао, маленькая жрица, стала жертвой любви с первого взгляда, что в ее глазах и в ее сознании, привыкшим лицезреть мужчин только в обличье волосатых уродливых жрецов Опара, этот незнакомец предстал настоящим богом.

Внимание Нао отвлек шорох со стороны площади. Она повернулась на звук, лицо ее осветилось лунным светом, и американец увидел, что она очень хорошенькая. Затем она снова повернулась к нему — ее темные глаза глядели с обожанием, и, не выпуская его руки, она быстро заговорила тихим мелодичным голосом, ее полные нежные губы подрагивали от избытка чувств.

Она пыталась сказать Коулту, что на второй день в полдень его принесут в жертву Пламенеющему Богу, что она не желает, чтобы он умер, и, если это было бы возможно, она помогла бы ему, только не знает, как это сделать.

Коулт помотал головой.

— Я не понимаю тебя, малышка, — произнес он, и Нао, хотя и не могла уяснить смысла его слов, ощутила тщетность своих собственных. Затем, подняв руку, очертила тонким указательным пальцем большой круг в вертикальной плоскости с востока на запад, указывая путь солнца в небесах, после чего приступила ко второму кругу, прервав его в зените и обозначив тем самым полдень второго дня. Ее поднятая рука на миг драматически замерла высоко в воздухе, а затем, как бы сжимая пальцами рукоятку воображаемого жертвенного кинжала, она вонзила его невидимое острие себе глубоко в грудь.

— Так уничтожит тебя Оу, — сказала она, потянулась через решетку и дотронулась до груди Коулта в том месте, где билось сердце.

Американец счел, что понял смысл ее пантомимы, которую тут же повторил, вонзив воображаемое лезвие в собственную грудь и вопросительно глядя на Нао.

Она печально закивала в ответ, и на ее глазах навернулись слезы.

С предельной ясностью Коулт осознал, что у него имеется друг, который поможет ему, если сумеет, и, продев руки сквозь решетку, он мягко привлек девушку к себе и поцеловал в лоб. С глухим рыданием Нао обхватила его шею руками и прижалась лицом к лицу Коулта. Затем так же внезапно отпустила его, отвернулась и поспешила прочь бесшумными шагами, растворившись вскоре в мрачной темноте арки на противоположной стороне жертвенной площади.

Коулт съел принесенную еду и долгое время лежал, размышляя о необъяснимых силах, управляющих поступками людей. Целая цепь случайностей, тянувшихся из таинственного прошлого, сотворила во вражеском городе это единственное человеческое существо, готовое одарить своей дружбой его, абсолютного незнакомца и чужестранца, о существовании которого она не могла и мечтать до нынешнего дня. Он пытался убедить себя в том, что на такой поступок девушку подтолкнула жалость, вызванная его бедственным положением, однако сердцем понимал, что ею движет более глубокий порыв.

В прошлом Коулт увлекался многими женщинами, но ни разу не любил и поэтому удивлялся, неужели любовь приходит таким путем, неужели она когда-нибудь завладеет и им, как завладела этой девушкой? Он попытался представить себе, возможно ли, чтобы его с такой же силой потянуло к ней если бы обстоятельства сложились иначе. Если нет, то что-то здесь пробуксовывает. Продолжая ломать голову над этой вековой загадкой, он уснул на жестком полу своей камеры.

Утром пришел волосатый жрец, который принес пищу и воду. В течение дня то и дело приходили поглядеть на него и другие, словно он был диким животным в зверинце. Так тянулся этот длинный день, и вновь пришла ночь, его последняя ночь.

Он пытался представить себе, каким будет его конец. Казалось почти невероятным, что в двадцатом веке его принесут в жертву какому-то языческому божеству. Но пантомима девушки, сам факт наличия окровавленного алтаря и оскаленных черепов укрепляли его в мысли, что именно такая судьба ждет его утром.

Коулту вспомнилась его семья, вспомнились друзья — они так никогда и не узнают, что с ним случилось. Он сопоставил свою гибель с миссией, на которую решился, и не стал сожалеть, ибо понял, что смерть не будет напрасной. Гонец с его сообщением далеко отсюда, наверное, уже достиг побережья. Это было гарантией того, что свою задачу он сумел выполнить. Он был доволен, что действовал без промедления и послал сообщение сразу, как только смог, а посему утром пойдет на смерть со спокойной душой, без напрасных сожалений.

Умирать он не хотел и в течение дня строил множество планов побега при малейшей возможности.

Он беспокоился, не случилось ли что с девушкой, и придет ли она снова. Он с нетерпением ждал ее появления, ибо жаждал общения с другом в последние часы своей жизни, однако проходила ночь, и он потерял всякую надежду. Коулт постарался во сне забыть об ожидавшем его утре.

Уэйн Коулт беспокойно метался на своем жестком ложе, а Фирг, младший жрец, храпел в это время на соломенной подстилке в маленьком темном закутке, служившем ему спальней. Фирг был хранителем ключей и настолько кичился важностью своих обязанностей, что не позволял никому даже прикасаться к священным знакам своего ответственного положения. Они оттого и были вверены ему, поскольку было известно, что Фирг скорее умрет, чем отдаст их кому-либо. Интеллектом Фирг не отличался, само это слово было ему неизвестно. Будучи существом по-животному примитивным, он во многих проявлениях разума даже уступал так называемым животным. Когда он спал, все его органы чувств отключались, чего не бывает со спящими дикими зверями.

Комната Фирга находилась на одном из верхних ярусов руин, остававшихся еще неразрушенными. Она располагалась над коридором, который шел по периметру главной площади храма, лежавшей в этот час во мраке, поскольку луна, освещавшая ее в начале ночи, удалилась. Тем самым фигура, украдкой пробиравшаяся к комнате Фирга, могла быть видна только тому, кто случайно оказался бы рядом. Человек двигался бесшумно, но целенаправленно, пока не поравнялся с дверью, за которой лежал Фирг. Там он остановился и прислушался. Заслышав громкий храп Фирга, он быстро шагнул внутрь, подошел к спящему, опустился на колени, одной рукой осторожно обыскивая его тело, а другой сжимая рукоятку длинного острого ножа, занесенного над волосатой грудью жреца.

Вскоре человек нашел то, что искал — большое кольцо, на котором были нанизаны несколько громадных ключей. Кольцо крепилось к поясу Фирга кожаной петлей, и ночной посетитель попытался перерезать ее острым лезвием. Фирг зашевелился, и человек мгновенно застыл в неподвижности. Жрец беспокойно задвигался, но через секунду-другую снова захрапел. Тогда нож еще раз попытался перерезать кожаную петлю. Ремешок поддался неожиданно скоро, и лезвие царапнуло по металлу кольца, от чего ключи слегка звякнули.

Фирг моментально проснулся, но не поднялся. Ему уже никогда не суждено было подняться. Бесшумно, молниеносно, прежде чем тупое существо осознало угрожавшую опасность, острое лезвие кинжала пронзило его сердце.

Фирг беззвучно испустил дух. Его убийца на мгновение замер с поднятым кинжалом, как бы желая убедиться, что работа сделана хорошо. Затем, вытерев набедренной повязкой жреца предательские пятна с лезвия кинжала, фигура поднялась и поспешила из комнаты, унося с собой громадные ключи на золотом кольце.

Коулт тревожно пошевелился во сне и, вздрогнув, проснулся. В угасавшем лунном свете он увидел фигуру за решеткой своей камеры. Он услышал, как ключ повернулся в массивном замке. Неужели за ним уже пришли? Он поднялся на ноги. Все его помыслы сосредоточились на единственной мысли — бежать. Когда же открылась дверь и раздался нежный голос, он понял, что вернулась девушка.

Она вошла в камеру и обвила руками шею Коулта, прижав его губы к своим. На мгновение девушка прильнула к нему, а затем отпустила и, взяв его руку в свои, потянула за собой. Американец охотно покинул эту гнетущую камеру смерти.

Неслышными шагами Нао пересекла угол жертвенной площади и вошла под темную арку в мрачный коридор. Петляя и кружась, держась все время в тени, она вела его запутанной дорогой через руины, пока через некоторое время, показавшееся Коулту вечностью, девушка не открыла низкую массивную деревянную дверь и подвела его к главному входу в храм, за могучим порталом которого виднелась внутренняя стена города.

Здесь Нао остановилась и, подойдя ближе, посмотрела Коулту в глаза. Вновь ее руки обвились вокруг его шеи, и снова губы ее прижались к губам Коулта. Щеки девушки были мокры от слез, а голос прерывался рыданиями, которые она пыталась сдержать, когда стала изливать свою любовь мужчине, который не понимал ее слов.

Она привела его сюда, чтобы дать ему свободу, но не могла никак с ним расстаться. Она льнула к нему, ласкала и нашептывала нежные слова.

Четверть часа она продержала его так, а Коулт не решался высвободиться. Наконец она отстранилась, указывая на проем во внутренней стене.

— Иди! — промолвила она. — Ты уносишь с собой сердце Нао. Я никогда больше не увижу тебя, но по крайней мере всегда буду помнить этот час и сохраню память о нем на всю жизнь.

Уэйн нагнулся и поцеловал ее руку, маленькую тонкую руку дикарки, которая только что совершила убийство, чтобы ее любимый мог жить. Но Уэйн об этом ничего не знал.

Она вручила ему кинжал с ножнами, чтобы он не ушел в жестокий мир безоружным, затем он повернулся к ней спиной и медленно двинулся к внутренней стене. У отверстия он остановился и оглянулся. В лунном свете в тени древних руин он смутно увидел напряженную фигуру юной жрицы. Он поднял руку и помахал ей в бессловном прощальном приветствии.

Великая печаль овладела Коултом, когда он шел через внутреннюю стену и двор к свободе, потому что знал, что позади оставил печальное, отчаявшееся сердце в груди той, которая, должно быть, смертельно рисковала, чтобы спасти его. Оставил вернейшего друга, чье лицо он сейчас мог только смутно себе представить, друга, чьего имени он не знал, а единственная память, которую он унес с собой — это воспоминание о горячих поцелуях и тонкий кинжал. И теперь, пересекая залитую лунным светом долину Опара, Уэйн Коулт вспоминал фигурку покинутой маленькой жрицы, стоявшей в тени руин, и радость побега омрачалась печалью.

XI. ЗАТЕРЯННЫЕ В ДЖУНГЛЯХ

Прошло некоторое время после того, как жуткий крик нарушил покой лагеря заговорщиков, и люди смогли успокоиться, чтобы вновь лечь спать.

Зверев считал, что их преследует отряд воинов из Опара, от которых можно ожидать ночного нападения. Поэтому он выставил вокруг лагеря усиленную охрану, однако негры были уверены, что таинственный крик вырвался отнюдь не из человеческого горла.

Подавленные и напуганные, наутро они вновь выступили в поход. Отправились рано утром и, сделав большой переход, достигли базового лагеря еще до наступления темноты. Зрелище, которое им открылось, наполнило их ужасом. Лагерь исчез, а в середине поляны, где он располагался, высилась груда золы, поведавшая о беде, приключившейся с остававшимися в лагере людьми.

Это новое несчастье привело Зверева в неописуемую ярость, но никого конкретно нельзя было в нем обвинить, поэтому он принялся шагать взад-вперед, громко проклиная судьбу на разных языках.

За ним с дерева наблюдал Тарзан. Он тоже был в недоумении относительно того, что здесь произошло, какое несчастье постигло лагерь в отсутствие главного отряда, но поскольку видел, что их начальнику это доставляло большое огорчение, то человек-обезьяна испытывал удовлетворение.

Негры не сомневались в том, что налицо очередное проявление гнева злого духа, преследующего их, и все они сходились во мнении, что необходимо покинуть незадачливого белого, каждый шаг которого заканчивался неудачей или несчастьем.

Зверев же, надо признать, руководитель с незаурядными способностями, сумел погасить почти неминуемый бунт и с помощью лести и угроз заставил людей остаться. Приказав соорудить хижины для всего отряда, он тотчас же снарядил гонцов к своим агентам, требуя немедленно прислать необходимые припасы. Он знал, что кое-какое снаряжение уже в пути — одежда, ружья, боеприпасы. Сейчас же он особенно нуждался в продовольствии и предметах обмена. Для поддержания дисциплины он постоянно загружал людей работой: по обустройству лагеря, вырубке поляны или же отправлял их на охоту за свежим мясом.

Так проходили дни, складываясь в недели, а Тарзан тем временем выжидал, наблюдая за ними. Он не торопился, потому что спешка не присуща зверям. Он бродил по джунглям, часто на значительном удалении от лагеря Зверева, но время от времени возвращался, стараясь не досаждать им, желая, чтобы они уверовали в свою полнейшую безопасность, нарушить которую он мог в любой момент. Он посеет в их душах ужас и подорвет их волю. Тарзан разбирался в психологии страха, и именно страхом он собирался нанести им сокрушительное поражение.

* * *

В лагерь Абу Батна, разбитый на границе страны галла, от посланных им разведчиков пришло известие, что воины галла собирают силы, чтобы помешать ему пройти через их территорию. Из-за дезертирства многих людей шейх не решился бросить вызов храбрым и многочисленным воинам галла, но вместе с тем понимал, что должен что-то предпринять, так как, если он долго задержится на месте, с тыла его неминуемо настигнет погоня Зверева.

Наконец, разведчики, которых он послал вверх по реке, вернулись с донесением, что дорога на запад свободна. И тогда, снявшись с базы, Абу Батн двинулся в путь со своей единственной пленницей.

Велика была его ярость, когда обнаружилось, что Ибн Даммук похитил Лэ, поэтому он удвоил меры предосторожности, чтобы исключить возможность побега Зоры Дрыновой. Ее охраняли так тщательно, что всякая вероятность побега казалась почти безнадежной. Девушка знала, какую судьбу уготовил ей Абу Батн. Она пребывала в подавленном состоянии и вынашивала план самоубийства. Некоторое время она питала надежду, что Зверев догонит арабов и освободит ее, но проходил день за днем, не принося никаких изменений, и она давно оставила подобную надежду.

Само собой, она не могла знать о затруднительном положении, в котором оказался Зверев. Он не осмелился снарядить группу на ее поиски, опасаясь, что в своем бунтарском настроении чернокожие могут прикончить любого офицера, поставленного во главе отряда, и вернуться к своему племени, а значит, сведения об экспедиции и ее целях могут просочиться к его противникам. Он не мог повести и весь отряд, так как должен был оставаться в базовом лагере, чтобы получить припасы, которые, как он знал, должны прибыть со дня на день.

Возможно, знай он о той опасности, которой подвергается Зора, Зверев отбросил бы в сторону все соображения и отправился бы спасать ее, но, будучи по природе подозрительным и не доверяя никому, он убедил себя в том, что Зора умышленно покинула его. От этой мысли характер Зверева, и без того тяжелый, сделался совершенно невыносимым, и те, кому полагалось быть его соратниками и помощниками в нелегкую минуту, изо всех сил старались не попадаться ему на глаза.

Тем временем малыш Нкима спешил по джунглям, выполняя поручение. Служа своему любимому хозяину, малыш Нкима мог сосредоточиться на одной мысли и придерживаться одной линии поведения в течение длительного промежутка времени, но в конце концов внимание его неизбежно переключалось на посторонний предмет, и тогда как минимум на несколько часов он забывал про все возложенные на него обязанности. Но затем вновь как ни в чем не бывало принимался за порученное ему дело, не сознавая того, что в его деятельности возникала пауза.

Тарзан, конечно же, прекрасно знал об этой природной слабости своего маленького друга, но по опыту также знал, что, несмотря на все промашки, Нкима никогда не бросит порученного ему дела, и, будучи лишенным рабской зависимости от времени, свойственной цивилизованным людям, Тарзан был склонен смотреть сквозь пальцы на рассеянность Нкимы, воспринимая ее как пустячный недостаток. Когда-нибудь Нкима доберется до места назначения. Возможно, будет уже слишком поздно. Но если такая мысль и приходила в голову человеку-обезьяне, он, без сомнения, оставлял ее без внимания, пожимая плечами.

Но время — суть многих вещей для цивилизованного человека. Он волнуется, беспокоится и ослабляет свою умственную и физическую работоспособность, если не совершает чего-либо существенного каждую конкретную минуту. Поток времени воспринимается им, словно течение реки, воды которой струятся впустую, если не используются для дела.

Примерно такое же ненормальное понимание времени было свойственно Уэйну Коулту, который, испытывая страдания, спотыкаясь, брел по джунглям в поисках своих спутников, как будто судьбы мира зависели от того, найдет ли он их или нет.

Тщетность его усилий стала бы ему совершенно очевидной, если бы он знал, что ищет своих спутников совсем в другом направлении. Уэйн Коулт заблудился. К счастью, он об этом не подозревал, по крайней мере, пока. Это ошеломляющее открытие он сделает позже.

Проходили дни, а он все блуждал и блуждал, не находя лагеря. Он с трудом добывал себе пищу, и его меню было скудным, а подчас и отвратительным, состоявшим из фруктов, которые он уже научился распознавать, и из грызунов, которых ему удавалось убить с большим трудом и с колоссальными затратами драгоценного времени, которое он все еще ценил превыше всего.

Он вырезал себе толстую палку и подолгу лежал у тропы, где, судя по наблюдениям, следовало ожидать появления добычи — какого-нибудь маленького зверька. Он пришел к выводу, что заря и сумерки — лучшее время для охоты на тех животных, которых он был в состоянии изловить. Скитаясь по мрачным джунглям, он узнал много разных вещей, которые сводились к борьбе за выживание. Так, например, он понял, что при подозрительном шуме благоразумнее всего забраться на дерево. Обычно животные исчезали с его пути, когда он приближался, но однажды на него напал носорог, и был случай, когда он наткнулся на льва, пожирающего добычу. Всякий раз лишь счастливая случайность спасала его от гибели, но таким образом он научился осторожности.

Как-то в полдень он вышел к реке, преградившей ему путь. К этому времени он успел убедиться, что окончательно заблудился. Не зная, в какую сторону идти, он решил пойти по пути наименьшего сопротивления и следовать по течению реки, на берегу которой, как он был уверен, ему рано или поздно встретится туземная деревня.

Он немного прошел в выбранном направлении, двигаясь по тропинке, грубоко протоптанной лапами бессчетных зверей, как вдруг его внимание привлек слабый звук, донесшийся откуда-то спереди. Коулт напряг слух и определил, что нечто движется в его сторону. Следуя отработанной методике, вернее всего способствующей сохранению жизни, как он определил, скитаясь по джунглям, одинокий и безоружный, Коулт вскарабкался на дерево и устроился на ветке, откуда хорошо просматривалась тропа. Далеко вперед он видеть не мог, так как тропинка сильно петляла. Что бы ни приближалось, в поле зрения Коулта оно попадет только, когда окажется прямо под деревом, но сейчас это не имело значения. Джунгли научили его терпению и, не исключено, что он начал потихоньку сознавать бесполезность времени, ибо, устроившись поудобнее, приготовился ждать.

Поначалу звуки напоминали легкий шелест, но вскоре усилились, приобретая новый смысл, и Коулт укрепился в предположении, что по тропе кто-то бежит, причем не один, а двое — он отчетливо слышал топот тяжелого существа, дополняющий первоначально услышанные им звуки.

И тут до него донесся голос человека, кричавшего: «Стой!». Сейчас звуки раздавались очень близко, как раз за ближайшим поворотом тропинки.

Звук бегущих шагов смолк, затем послышался шум возни, и мужской голос, извергающий непонятные проклятья.

Вдруг раздался женский голос: — «Пусти меня! Живой я никому не достанусь!» — «Тогда достанешься мне», — сказал мужчина.

Коулт услышал многое. Голос женщины показался ему знакомым. Он бесшумно спрыгнул на тропу, вытащил кинжал и бросился на звук ссоры. За поворотом прямо перед собой он увидел спину мужчины — араба, судя по одежде, ниспадавшей широкими складками. В цепкой хватке араба угадывались очертания сопротивлявшейся женской фигуры.

Прыгнув вперед, Коулт схватил человека за плечо и рванул на себя, и, когда тот оказался к нему лицом, Коулт узнал Абу Батна. Теперь он понял, почему голос женщины показался ему знакомым. Это была Зора Дрынова.

Абу Батн побагровел от ярости, но не менее велико было его удивление, когда он узнал американца.

В первый миг ему показалось, что его настигла погоня из лагеря Зверева и что расплата неминуема, однако, приглядевшись к грязному, оборванному, безоружному Коулту, араб сообразил, что этот человек был один и, без сомнения, заблудился.

— Неверная собака! — крикнул Абу Батн и резким движением вырвался из рук Коулта. — Не смей прикасаться своими грязными лапами к правоверному!

С этими словами он попытался выхватить револьвер. В то же мгновение Коулт с маху налетел на него, и оба свалились на узкую тропу.

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Доставая револьвер, Абу Батн зацепил курком складки одежды, и раздался выстрел. Пуля, не причинив вреда, ушла в землю, но выстрел напомнил Коулту о грозящей опасности, и, подчиняясь инстинкту самосохранения, он полоснул лезвием по шее шейха.

Коулт медленно поднялся с тела араба. Зора Дрынова схватила его за руку.

— Быстрее! — крикнула она. — На выстрел сбегутся остальные. Нас не должны обнаружить.

Коулт не стал ни о чем спрашивать, нагнулся, быстро забрал оружие и патроны Абу Батна, включая длинный мушкет, лежавший на тропе рядом с телом, и бегом припустил вслед за Зорой.

Вскоре, не слыша никаких признаков погони, Коулт остановил девушку.

— Вы умеете лазать по деревьям? — спросил он.

— Да, — ответила Зора. — Но при чем тут это?

— Дальше мы пойдем по деревьям, — объяснил он. — Углубимся в джунгли на некоторое расстояние, и они потеряют наш след.

— Хорошо! — воскликнула девушка и с помощью Коулта вскарабкалась на ветки дерева, под которым они стояли.

К счастью для них, несколько больших деревьев росли близко друг к другу, так что они смогли сравнительно легко отойти на добрую сотню футов от тропинки, и там, взобравшись высоко на ветви большого дерева, спрятались, невидимые со всех сторон.

Когда, наконец, они уселись рядом, Зора обратилась к Коулту.

— Товарищ Коулт! Что случилось? Что вы делаете здесь один? Вы искали меня? Уэйн Коулт усмехнулся.

— Я искал весь отряд. Я не видел никого с тех пор, как мы вошли в Опар. Где лагерь, и почему Абу Батн преследовал вас?

— Мы далеко от лагеря, — ответила Зора. — Как далеко, я не знаю, но сумела бы вернуться, если бы не арабы.

Затем вкратце она рассказала историю предательства Абу Батна и своего пленения.

— Шейх объявил привал сегодня сразу после полудня. Люди очень устали и впервые за все дни ослабили наблюдение за мной. Я поняла, что наконец-то настал момент, которого ждала с таким нетерпением, и, пока они спали, убежала в джунгли. Меня хватились почти сразу, и Абу Батну удалось догнать меня. Остальное вы видели сами.

— Подумать только, насколько непредсказуема и вместе с тем удивительна судьба, — промолвил он. — Надо же — ваш единственный шанс на спасение зависел от моего случайного пленения в Опаре! Зора улыбнулась.

— Судьба сделала больше, — сказала она. — А что если бы вы вообще не появились на свет?

— Тогда Абу Батн увез бы вас в гарем какого-нибудь черного султана, или же, как знать, в Опаре в плен попал кто-нибудь другой.

— Я рада, что вы появились на свет, — сказала Зора.

— Благодарю вас, — ответил Коулт.

Разговаривали они тихо, прислушиваясь, нет ли погони. Коулт подробно рассказал о событиях, предшествовавших его пленению, хотя и опустил кое-какие подробности своего побега из чувства благодарности к выручившей его безымянной девушке. Коулт также умолчал о неумении Зверева управлять своими людьми, как и том, что тот бросил его и Ромеро на произвол судьбы в стенах Опара и даже не попытался им помочь, проявив тем самым непростительную трусость. Американец полагал, что девушка — возлюбленная Зверева, и не хотел ее огорчать.

— Что стало с товарищем Ромеро? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Коулт. — Последнее, что я видел, как он мужественно отбивался от маленьких уродливых демонов.

— Один? — поинтересовалась Зора.

— Положим, я тоже без дела не стоял.

— Я имею в виду не это, — произнесла она. — Конечно, я знаю, что вы были вместе с Ромеро, а кто еще?

— Больше никого.

— Значит, в город вошли только вы вдвоем? — спросила она.

Коулт замялся.

— Видите ли, — начал он, — негры отказались войти в город. Нам оставалось либо идти без них, либо отказаться от попытки завладеть сокровищами.

— Но пошли-то только вы и Мигель, разве нет? — не унималась Зора.

— Меня так быстро вырубили, знаете ли, — произнес он со смешком, — что даже не знаю точно, что там произошло на самом деле.

Глаза девушки сузились.

— Какая низость, — возмутилась она.

Во время беседы Коулт то и дело поглядывал на девушку. Как прекрасна она была, даже в лохмотьях и заляпанная грязью. Она за это время несколько похудела, глаза глядели устало, а лицо осунулось от лишений и тревог. Тем поразительней воспринималась сейчас ее красота. Казалось невероятным, что она может любить грубого и властного Зверева, который был ее противоположностью во всех отношениях.

Вскоре она нарушила короткое молчание.

— Мы должны попытаться вернуться в базовый лагерь, — сказала она. — Мое присутствие там крайне необходимо. Столько всего нужно сделать, и никто, кроме меня, с этим не справится.

— Вы думаете только о деле и никогда о себе. Вы очень верны делу.

— Да, — ответила она. — Я верна тому делу, которому присягнула.

— Боюсь, что в течение последних нескольких дней я думал скорее о собственном благе, нежели о благе пролетариата, — сознался Коулт.

— Мне кажется, в душе вы остались буржуа, — сказала она, — и продолжаете относиться к пролетариату с презрением.

— С чего вы взяли? — спросил он. — По-моему, я не давал оснований для подобных выводов.

— Иной раз интонация, с которой произносится то или иное слово, выдает сокровенные мысли говорящего. Коулт от души рассмеялся.

— С вами опасно беседовать, — подытожил он. — Теперь меня расстреляют на рассвете? Она серьезно посмотрела на него.

— Вы не похожи на других, — вымолвила она. — Мне кажется, что вы не представляете, насколько мои друзья подозрительны. Хочу предупредить вас, чтобы вы следили за каждым своим словом, когда будете разговаривать с ними. Среди них есть ограниченные, невежественные люди, которые не доверяют вам ввиду вашего социального происхождения. Они очень щепетильны в вопросах классового превосходства и считают, что на авансцену выдвинулся их класс.

— Их класс? — переспросил Коулт. — А мне помнится, вы как-то говорили, что у вас пролетарские корни. Если он думал застать Зору врасплох и увидеть ее смущение, то просчитался. Она не дрогнула и не отвела взгляда.

— Так оно и есть, — ответила девушка, — но тем не менее я хорошо вижу недостатки своего класса.

Он пристально изучал ее, тень улыбки тронула его губы.

— Я не верю…

— Почему вы замолчали? — спросила Зора. — Чему вы не верите?

— Простите меня, — ответил Коулт. — Похоже, я начинаю думать вслух.

— Будьте осторожны, товарищ Коулт, — предостерегла Зора. — Думать вслух иногда смертельно опасно.

Она смягчила свои слова улыбкой.

Дальнейший разговор был прерван звуками мужских голосов в отдалении.

— Идут, — шепнула девушка.

Коулт кивнул, и оба замолчали, слушая звуки приближавшихся шагов и голосов.

Люди остановились неподалеку, и Зора, понимавшая по-арабски, услышала, как один из них сказал:

— След кончается здесь. Они вошли в джунгли.

— Что за мужчина с ней?

— Судя по следам, это неверный, — ответил первый.

— Они обязательно пойдут к реке, — сказал третий. — Если бы пытался бежать я, то пошел бы этой дорогой.

— Аллах! Ты говоришь мудрые слова, — произнес первый. — Мы развернемся здесь цепью и прочешем местность, но берегитесь неверного. У него револьвер и мушкет шейха.

Беглецы услышали звуки удалявшейся погони, прокладывающей себе путь к реке через джунгли.

— Думаю, нам следует уходить, — объявил Коулт. — И хотя идти будет тяжело, я полагаю, что лучше некоторое время придерживаться зарослей и держаться подальше от реки.

— Да, — согласилась Зора, — к тому же, в этом направлении расположен лагерь.

И они двинулись в долгий, утомительный путь на поиски своих товарищей.

Ночь застала их в густых зарослях джунглей. Одежда свисала лохмотьями, тела были исцарапаны и изранены, безмолвно и мучительно напоминая им о пройденном трудном пути.

Голодные и томимые жаждой, они устроили ночлег на ветвях дерева, где Коулт соорудил примитивное ложе для девушки, сам же приготовился спать на земле под деревом.

Но Зора на это не согласилась.

— Вот уж совсем ни к чему, — сказала она. — Мы не в таком положении, чтобы позволить себе стать жертвами всяких глупых условностей, которые определяют нашу жизнь в цивилизованной жизни. Я ценю ваше благородное решение, однако будет лучше, если вы подниметесь ко мне, чем останетесь там внизу, где можете стать жертвой первого же льва.

Тогда с помощью девушки Коулт соорудил второе ложе рядом с первым. В темноте они вытянули свои усталые тела на грубых постелях и попытались уснуть.

Скоро Коулт задремал и во сне увидел стройную фигуру богини с глазами-звездами и с мокрыми от слез щеками, а когда обнял ее и поцеловал, то увидел, что это Зора Дрынова, но тут страшный звук, донесшийся из джунглей, вдруг разбудил его. Коулт рывком сел и схватился за ружье.

— Лев вышел на охоту, — сказала девушка тихо.

— Фу! — воскликнул Коулт. — Кажется, я заснул, вот и напугался во сне.

— Да, вы спали, — заметила Зора. — Я слышала, как вы разговаривали во сне.

Он почувствовал в ее голосе смех.

— Что я говорил? — спросил Коулт.

— Может, лучше не надо. А то еще смутитесь, — ответила Зора.

— Нет. Ну же, я прошу вас.

— Вы сказали: «Я люблю вас».

— Неужели?

— Да. Интересно, кому вы говорили это? — поддразнила его Зора.

— Сам удивляюсь, — смутился Коулт, припоминая, что фигура одной девушки из сна сливается с фигурой другой.

Заслышав их голоса, лев, рыча, удалился. Он не охотился на ненавистных ему людей.

XII. ТРОПОЙ СТРАХА

Медленно тянулись дни для мужчины и женщины, разыскивающих своих товарищей, дни, полные утомительных усилий, направленных в основном на добывание пищи и воды для поддержания духа. Коулт все больше и больше поражался характеру и личности своей спутницы. Он с тревогой заметил, что Зора постепенно слабеет от усталости и скудной пищи, которую ему удавалось добыть. Однако держалась она мужественно, старательно скрывая от Коулта свое состояние. Она ни разу не пожаловалась, ни разу ни словом, ни взглядом не упрекнула его за неумение раздобыть достаточное количество пищи, из-за чего он сам сильно страдал. Зора не знала, что Коулт часто сам недоедал, отдавая ей свою пищу, а, вернувшись, говорил, что съел свою долю раньше. Обман этот удавался потому, что во время охоты он часто оставлял Зору отдыхать в каком-нибудь сравнительно безопасном месте, чтобы девушка не тратила понапрасну сил.

Вот и сегодня он оставил ее в безопасности на большом дереве у извилистого ручья. Зора очень устала. Ей казалось, что ее усталость приобрела постоянный характер. Мысль о продолжении пути пугала ее, и все же она понимала, что идти надо. Зора спрашивала себя, сколько же ей удастся пройти, пока она окончательно не свалится с ног от усталости. Однако беспокоилась она отнюдь не о себе, а об этом человеке, выходце из мира капитала, мира богатства и власти, чья постоянная заботливость, бодрость и нежность явились для нее откровением.

Зора знала, что когда она уже не сможет идти дальше, он не бросит ее и тем самым потеряет шанс выбраться из этих мрачных джунглей, а все из-за нее. Ради его же блага она надеялась, что смерть придет к ней раньше и тем самым освободит его от ответственности за нее, а, избавившись от обузы, он сможет быстрее найти этот призрачный лагерь, который казался ей сейчас едва ли не бесплодной фантазией. Однако при мысли о смерти сердце ее сжалось, но не от страха, что было бы вполне естественно, а совершенно по другой причине, внезапное осознание которой потрясло ее. Сделанное ею открытие своей трагичностью вызвало в ней ужас. Эту мысль нужно было немедленно прогнать прочь, не допускать ни на секунду, и все же мысль эта возвращалась к ней, возвращалась с тупой настойчивостью, вызывавшей слезы на ее глазах.

Коулт в это утро зашел в поисках пищи дальше обычного, поскольку выследил антилопу. При виде такого количества мяса воображение его разыгралось, особенно при мысли, что теперь здоровье Зоры пойдет на поправку, и он стал упорно преследовать мелькавшую вдали добычу.

Антилопа лишь смутно ощущала присутствие врага, так как шла против ветра от Коулта и не чуяла его запаха, мелькание же человека поодаль не вызывало у нее ничего, кроме любопытства, так что хотя она и удалялась, но часто останавливалась и оборачивалась из желания удовлетворить свое любопытство. В какой-то момент животное замешкалось, и отчаявшийся Коулт выстрелил издалека. Животное рухнуло на землю, а человек не смог сдержать громкого крика торжества.

Шло время, и Зора испытывала все возраставшее беспокойство. Никогда раньше Коулт не оставлял ее так долго, поэтому она начала рисовать себе различные несчастья, которые могли подстеречь его. Она пожалела, что не пошла вместе с ним. Знай она, где его искать, то последовала бы за ним, и вынужденное бездействие тяготило ее. Неудобное положение на дереве стало нестерпимым. К тому же, ее стала мучить жажда, и она, спустившись на землю, пошла к реке.

Когда она напилась и собралась уже возвращаться на дерево, то услышала какой-то звук, приближавшийся оттуда, куда ушел Коулт. Сердце ее сразу же запрыгало от радости, уныние и усталость, казалось, исчезли, и она вдруг поняла, как одиноко ей было без Коулта. Человек не понимает, насколько зависит от общества, пока не окажется в вынужденном одиночестве. На глазах Зоры Дрыновой навернулись слезы счастья, и она пошла навстречу Коулту. Кусты перед ней раздвинулись, и перед ее потрясенным взором предстала жуткая волосатая обезьяна.

То-ят, король обезьян, был так же удивлен, как и девушка, но его реакция оказалась совершенно иной. Он без страха смотрел на эту нежную белую самку Мангани. В его внешности девушка увидела одну свирепость, хотя в груди То-ята разгоралось совсем иное чувство. Он неуклюже двинулся к ней, но, стряхнув с себя временное оцепенение, Зора бросилась бежать. В бесполезности своей затеи она убедилась мгновение спустя, когда волосатая лапа грубо схватила ее за плечо. На миг она забыла про револьвер шейха, который Коулт всегда оставлял ей для самозащиты. Затем, быстро выхватив его из кобуры, она направила оружие на зверя, но То-ят решил, что это всего лишь дубинка, с которой она намеревается напасть на него, вырвал его из рук девушки и отшвырнул в сторону, а затем, хотя она яростно отбивалась, пытаясь вырваться, он легко подхватил ее на бедро и двинулся в джунгли в том направлении, откуда пришел.

Коулт недолго провозился с добычей, — отделил ноги, голову и внутренности, чтобы было легче нести, ибо сознавал, что недоедание подкосило его силы.

Взвалив тушу на плечо, он отправился назад, ликуя при мысли, что наконец-то возвращается с большим количеством сытного мяса. Пошатываясь под тяжестью антилопы, он строил радужные планы на будущее. Теперь они будут отдыхать, пока не восстановят силы, и за это время накоптят мяса, которое съедят не сразу, а оставят про запас, что даст им возможность преодолеть большое расстояние. Двухдневный отдых и обильная пища вольют в них новые силы и энергию.

Отправившись в обратный путь, Коулт понял, что зашел дальше, чем предполагал, однако не сожалел об этом. Он ни на минуту не сомневался в том, что дойдет до Зоры, пусть даже в состоянии полного изнеможения — настолько был уверен в своей выносливости и силе воли.

Когда он, наконец, шатаясь, дошел до цели, то взглянул вверх на дерево и позвал девушку по имени. Ответа не последовало. Коулта тут же охватило неясное тошнотворное предчувствие несчастья. Он сбросил тушу антилопы и быстро огляделся.

— Зора! Зора! — кричал он.

Но только молчание джунглей было ему ответом. Осмотревшись вокруг, он увидел револьвер Абу Батна, брошенный То-ятом, и самые худшие его подозрения подтвердились, ибо он понял, что если бы Зора ушла по своей воле, то взяла бы с собой оружие. На нее кто-то напал и похитил, в этом он не сомневался. И вскоре, тщательно исследовав землю, он обнаружил следы ног, похожие на человеческие.

Внезапное бешенство охватило Уэйна Коулта. Жестокость джунглей, несправедливость природы всколыхнули в его груди слепую ярость. Он хотел убить того, кто похитил Зору Дрынову, разорвать его руками и зубами. Все дикие инстинкты первобытного человека возродились в нем, когда, позабыв про мясо, столь много значившее для него секундой раньше, он очертя голову бросился в джунгли по слабому следу То-ята, обезьяньего короля.

* * *

Лэ из Опара медленно прокладывала путь в джунглях после того, как убежала от Ибн Даммука и его спутников. Ее тянул к себе родной город, хотя она знала, что идти туда небезопасно. Но куда еще идти? Необъятность внешнего мира поразила ее во время блужданий после побега из Опара, и она с болью осознала, что Тарзана ей не найти. Поэтому она пошла назад в Опар. Может, когда-нибудь Тарзан снова появится там. Ее ничуть не тревожили большие опасности, подстерегающие на пути, поскольку Лэ из Опара была безразлична к жизни, не приносившей ей особого счастья. Она жила, потому что жила, и по возможности старалась продлить свою жизнь, ибо таков закон Природы, наполняющий неодолимой тягой к жизни даже самых жалких неудачников, равно как и тех редких счастливчиков, которые счастливы и довольны всем.

Вскоре она почувствовала за собой погоню и ускорила шаг. Отыскав тропу, она пошла по ней, хотя понимала, что по проторенной дороге преследователи так же будут двигаться с большей скоростью и она не сможет слышать их с той же отчетливостью, когда они продирались сквозь джунгли. И все же она была уверена, что им ее не догнать, но когда выбежала за поворот тропы, то резко остановилась, ибо там, преградив ей путь, стоял огромный гривастый лев. На сей раз Лэ вспомнила его, но не как Джад-бал-джа, товарища Тарзана по охоте, а как льва, спасшего ее, покинутую Тарзаном, от леопарда.

Львы были знакомыми существами для Лэ из Опара, где жрецы часто излавливали их детенышей, а некоторых содержали как домашних животных, пока с возрастом их свирепость не становилась опасной для людей. Поэтому Лэ знала, что львы могут общаться с людьми без пагубных последствий для человека, и, уже знакомая с характером этого льва, она, бесстрашная, как Тарзан, сделала свой выбор между львом и преследовавшими ее арабами. Лэ не колеблясь подошла к большому зверю, в чьем поведении не усмотрела непосредственной опасности.

Будучи дитем природы, она знала, что в лапах у льва смерть приходит быстро и безболезненно, а поэтому страха не испытывала, только сильное любопытство.

Джад-бал-джа уже долго ощущал запах Лэ, которая шла по тропам джунглей с подветренной для него стороны, и ожидал ее с любопытством, уловив слабый запах людей, шедших за ней следом.

Сейчас, когда она шла к нему по тропе, лев посторонился, уступая ей дорогу, и, как большая кошка, потерся гривастой головой об ее ноги.

Лэ остановилась, положила руку ему на голову и тихо заговорила с ним на языке первых людей, языке больших обезьян, на котором говорил ее народ и сам Тарзан.

Хаджеллан, возглавлявший преследователей Лэ, вышел из-за поворота тропы и остановился, ошеломленный. Он увидел прямо перед собой огромного льва, который обнажил свои клыки в злобном рычании, а рядом со львом, погрузив руку в его густую черную гриву, стояла белая женщина.

Женщина сказала льву всего одно слово на языке, который Хаджеллан не понимал.

— Убей! — произнесла Лэ на языке великих обезьян.

Верховная жрица Пламенеющего Бога настолько привыкла повелевать, что ей и в голову не пришло, что Нума может не подчиниться. А потому, хотя она и не знала, что именно так командовал львом Тарзан, она не удивилась, когда Нума припал к земле и прыгнул.

Фодил и Дарайм едва не сбили с ног своего товарища, застывшего на месте, и к своему великому ужасу увидели прыгнувшего на них льва. Они повернулись и бросились бежать, налетев на шедших позади негров, Хаджеллан же стоял, парализованный страхом. Джад-бал-джа вздыбился на задних лапах и схватил человека. Голова Хаджеллана исчезла в огромной пасти льва. Мощные челюсти с хрустом сомкнулись на плечах человека, расколов его череп, словно яичную скорлупку. Лев злобно встряхнул тело и бросил наземь. Затем он повернулся и вопросительно посмотрел на Лэ.

В сердце женщины было не больше жалости к своим врагам, чем в сердце Джад-бал-джа; она желала лишь избавиться от них. Ее не интересовало, что с ними станет, и поэтому она не послала Джад-бал-джа догонять убегающих. Ей хотелось узнать, что Джад-бал-джа будет делать со своей добычей, но поскольку Лэ понимала, что находиться вблизи льва, поедающего добычу, небезопасно, то повернулась и пошла дальше по тропе. Но Джад-бал-джа не был людоедом и не по каким-то нравственным соображениям, а потому что был молод и полон сил и без труда мог задрать любое животное, которое находил куда более вкусным, чем соленое мясо человека. Поэтому он оставил Хаджеллана лежать там, где тот упал, и последовал за Лэ по тенистым тропам джунглей.

На пересечении двух троп остановился почти обнаженный негр с узкой набедренной повязкой на теле. Он нес письмо для Зверева с побережья. Слева от него дул ветер, донесший до чувствительных ноздрей человека слабый запах, говоривший о присутствии льва. Ни секунды не колеблясь, негр исчез в листве дерева, которое нависало над тропой. Может быть, Симба был сыт, может быть, Симба не охотился, но негр-посланец решил не рисковать. Он был уверен, что лев приближается, и решил ждать здесь, откуда были виды обе тропы, пока не увидит, какую из них Симба выберет.

Наблюдая без особого волнения, ибо был уверен в надежности своего убежища, негр оказался неподготовленным к зрелищу, которое вскоре предстало перед его глазами. Такого он не мог вообразить даже в бреду. Он заморгал, чтобы убедиться, что не спит, но нет, ошибки быть не могло. Это действительно была белая женщина, почти обнаженная, если не считать золотых украшений и мягкой полоски леопардовой шкуры, белая женщина, которая шла, запустив пальцы в черную гриву огромного золотистого льва.

На перекрестке они повернули влево, на тропу, по которой следовал и он. Когда они скрылись из виду, негр схватился за амулет, висевший на шнурке на шее, и стал молиться Мулунго, богу своего народа, а когда снова двинулся в путь, то пошел другим, окольным путем.

Под покровом ночи Тарзан часто приходил в лагерь чужеземцев и, устроившись на дереве, слушал, как Зверев знакомит спутников со своими планами; таким образом человек-обезьяна оказался в курсе их замыслов вплоть до мельчайших деталей.

Выяснив, что действовать они станут не сразу, Тарзан отправился бродить по джунглям, подальше от лика и неприятного запаха людей, в полной мере наслаждаясь свободой и покоем, которые ценил превыше всего в жизни. Он знал, что Нкима добрался к этому времени до места назначения и доставил послание, которое Тарзан отправил с ним. Он все еще был озадачен загадочным исчезновением Лэ и раздосадован из-за того, что не смог найти ее след. Тарзана искренне огорчило ее исчезновение, так как у него уже был готов план возвращения ее на престол и наказания врагов. Однако он недолго сожалел о неудаче и принялся перелетать с ветки на ветку, вкушая полную радость бытия, а когда почувствовал голод, то стал выслеживать добычу в мрачном грозном молчании охотящегося зверя.

Иногда он думал о молодом симпатичном американце, который пришелся ему по душе, хотя Тарзан и считал его врагом. Знай он о почти безнадежном положении Коулта, то, возможно, поспешил бы на помощь, однако ничего этого он не знал.

Впавший в глубочайшее отчаяние, Уэйн Коулт, один, без друзей, брел по джунглям в поисках Зоры Дрыновой и ее похитителя. След он давно уже потерял. То-ят находился далеко справа от него, грузно шагая под тяжестью ноги и не встречая на пути преград.

Ослабевшая от изнеможения и потрясения Зора в полнейшем ужасе от безнадежности своего положения лишилась чувств. То-ят испугался, что она умерла, но, тем не менее, продолжал нести ее, чтобы, по крайней мере, показать своему племени как свидетельство своей отваги или, если удастся, устроить очередной дум-дум. Уверенный в своей силе, сознавая, что лишь немногие могут без риска противостоять ему, То-ят шел по джунглям напролом, не соблюдая тишины и не боясь ничего.

Много их было — чутких ушей и чувствительных ноздрей, сообщивших своим владельцам о его появлении, но только одному показалось странным смешение запаха самца обезьяны и самки Мангани. И пока То-ят продолжал беззаботно свой путь, другое существо джунглей быстро, бесшумно двинулось за ним, и, когда с удобной позиции его острые глаза заметили косматого самца и хрупкую стройную девушку, губы его искривились в безмолвной усмешке. Мгновение спустя То-ят, обезьяний король, с ворчанием остановился, когда на тропу перед ним легко спрыгнула гигантская фигура бронзового Тармангани — живая угроза его трофею.

Свирепые глаза самца пылали огнем и ненавистью.

— Уходи, — сказал он. — Я — То-ят. Уходи, или я убью тебя.

— Отпусти ее, — потребовал Тарзан.

— Нет, — проревел То-ят. — Она моя.

— Отпусти ее, — повторил Тарзан, — и иди своей дорогой. Иначе я убью тебя. Я — Тарзан из племени обезьян, Повелитель джунглей!

Тарзан выхватил охотничий нож своего отца и, пригнувшись, двинулся на самца. То-ят зарычал и, видя, что соперник намерен вступить в бой, отшвырнул тело девушки в сторону, чтобы она не мешала движениям. Они закружили, выбирая выгодную позицию для нападения, как вдруг из джунглей донесся оглушительный треск.

Слон Тантор, спокойно спавший в глуби леса, был неожиданно разбужен рычанием двух зверей. Мгновенно его ноздри уловили знакомый запах, запах его любимого Тарзана, а уши сказали ему, что тот вступил в поединок с большим Мангани, чей запах ощущался Тантором столь же отчетливо.

Ломая и круша деревья, слон бросился через лес, и вот он уже возник перед ними, возвышаясь, как гора. То-ят, король обезьян, видя смерть в этих злых маленьких глазках и сверкающих бивнях, повернулся и бросился в джунгли.

XIII. ЧЕЛОВЕК-ЛЕВ

К Питеру Звереву стала возвращаться утраченная уверенность в успехе своего предприятия. Наконец-то его агентам удалось доставить часть столь необходимых припасов наряду с контингентом воинственно настроенных негров, пополнивших его поредевшую армию, что обеспечивало успех планируемого им захвата итальянского Сомали. План Зверева заключался в том, чтобы совершить быстрое и внезапное нападение, разгромить туземные селения, захватить пару аванпостов, затем быстро отступить через границу, спрятать французскую форму, чтобы, если потребуется, использовать ее позже, и приступить к свержению Рас Тафари в Абиссинии, где, по сообщениям агентов, созрели условия для революции. Агенты также заверили Зверева, что как только Абиссиния окажется в его руках, туда, под его знамена, начнут стекаться туземные племена со всей северной Африки.

В далеком Бокаре сосредоточилось двести самолетов-бомбардировщиков, разведчиков, истребителей, предоставленных американскими капиталистами в расчете на наживу, и эта воздушная армада готовилась к перелету через Персию и Аравию на его базу в Абиссинии. С таким подкреплением позиция Зверева будет прочной, недовольные арабы Египта окажут ему поддержку, а страны Европы, вовлеченные в войну друг с другом, не смогут оказать ему совместного сопротивления. Таким образом сбудется мечта Зверева об империи, и положение его укрепится навеки.

Возможно, эта была безумная идея, возможно, Питер Зверев был сумасшедшим, но кто из великих завоевателей не был немного сумасшедшим?

Он уже представлял себе, как границы его империи раздвигаются на юг по мере того, как он постепенно расширяет свои владения, пока не наступит такой день, когда он станет править огромным континентом, — он, Питер Первый, император Африки.

— Вы, кажется, счастливы, товарищ Зверев, — сказал маленький Антонио Мори.

— Почему бы и нет, Тони? — спросил мечтатель. — Я предчувствую скорый успех. Мы все должны быть счастливы, но потом будем еще счастливее.

— Да, — согласился Тони, — когда Филиппины будут независимыми, я буду очень счастлив. Вам не кажется, что тогда я стану у себя на родине очень большим человеком, товарищ Зверев?

— Да, — ответил русский, — но если останешься здесь и будешь работать на меня, то станешь еще большим человеком. Что ты скажешь о титуле великого князя?

— Великий князь! — воскликнул филиппинец. — Я думал, что великих князей уже нет.

— Но, возможно, они снова появятся.

— Они были жестокими людьми, которые притесняли простых тружеников, — сказал Тони.

— Быть великим князем, который притесняет богатых и отнимает у них деньги, может, не так уж плохо, — произнес Зверев. — Великие князья очень богаты и могущественны. А тебе разве не хочется быть богатым и могущественным, Тони?

— Ну, конечно, кто бы этого не хотел?

— Тогда слушайся во всем меня, Тони, и когда-нибудь я сделаю тебя великим князем, — подытожил Зверев.

Отныне в лагере ни на минуту не прекращалась кипучая деятельность, так как Зверев задумал вымуштровать туземцев-новобранцев и вбить в них хоть какое-то представление о военном порядке и дисциплине. Ромеро, Дорский и Ивич, имевшие военный опыт, стали обучать людей строевой подготовке, и лагерь заполнился маршировавшими, строившимися, атаковавшими и изучавшими уставы воинами. Кроме того, их обучали элементарным навыкам стрельбы.

На следующий день после разговора со Зверевым Тони помогал мексиканцу, который в поте лица муштровал группу черных рекрутов.

Во время отдыха, когда мексиканец и филиппинец с наслаждением курили, Тони обратился к своему товарищу.

— Ты много путешествовал, товарищ, — начал филиппинец. — Может, ты знаешь, какую форму носят великие князья?

— Я слышал, — ответил Ромеро, — что в Голливуде и Нью-Йорке многие из них носят фартуки офицеров. Тони состроил гримасу.

— Что-то мне расхотелось быть великим князем, — сказал он.

Лагерная жизнь пришлась неграм по душе — строевые занятия, занимавшие почти все время, оказались достаточно интересными и отвлекали от раздоров, пища была обильной, и впереди их ждали походы и сражения. А те из отряда, которые испытали на себе ужасы Опара и прочие неприятности, лишившие их душевного равновесия, наконец окончательно успокоились. Зверев приписал это себе в заслугу, считая, что все уладилось благодаря его замечательному таланту руководителя.

Вскоре в лагерь прибыл гонец с посланием для Зверева, рассказавший странную историю об увиденной им женщине, охотившейся в джунглях с черногривым золотистым львом. Этого оказалось достаточно, чтобы напомнить чернокожим прежние таинственные происшествия, как и то, что в этой местности властвуют сверхъестественные силы в облике привидений и демонов и что в любой момент с ними может приключиться страшная беда.

Но если рассказ вывел из равновесия негров, то сообщение, которое гонец доставил Звереву, вызвало у русского сильную вспышку гнева, граничившую с безумием.

Изрыгая страшные ругательства, он шагал взад-вперед перед палаткой, не объясняя никому причину своей ярости.

А пока Зверев кипел от злости, против него собирались неведомые ему силы. По джунглям двигалась сотня черных воинов. Их гладкая лоснившаяся кожа, перекатывающиеся мускулы и упругий шаг говорили о физической силе. Они были обнажены, если не считать узких набедренных повязок из шкур леопарда или льва, а также некоторых украшений, что так дороги сердцам дикарей — медные браслеты на щиколотках и запястьях, ожерелья из когтей льва и леопарда. Над головой у каждого колыхалось белое оперение. Но на этом примитивность их снаряжения заканчивалась, ибо оружие у них было самым современным: мощные винтовки армейского образца, револьверы, полные патронташи. Это был действительно грозный отряд, который шел целенаправленно и молча по джунглям, а на плече негра-вождя, шедшего впереди, восседала маленькая обезьянка.

* * *

Тарзан испытал облегчение, когда неожиданное нападение Тантора прогнало То-ята в джунгли, ибо Тарзан из племени обезьян не хотел ссориться с Мангани, — единственными созданиями, которых считал своими братьями. Он никогда не забывал, что его вскормила грудью Кала, самка обезьяны, и что, пока не стал взрослым, он жил в племени Керчака, короля обезьян. С детства он привык думать о себе, как об обезьяне, и даже сейчас ему было зачастую легче понять и оценить мотивы поведения великих Мангани, чем людей.

По знаку Тарзана Тантор остановился. Огромное животное уже успокоилось, Хотя было готово отразить любую опасность, грозившую его другу. Он смотрел, как человек-обезьяна опустился на колени рядом с распростертой девушкой. Сначала Тарзан подумал, что она мертва, но вскоре понял, что это всего лишь обморок. Подняв ее на руки, он сказал несколько слов своему толстокожему другу, который повернулся и, опустив голову, двинулся прямиком через густые джунгли, прокладывая дорогу, по которой Тарзан нес потерявшую сознание девушку.

Прямо, как по линейке, двигался слон Тантор, пока наконец не остановился на берегу большой реки. На другой стороне находилось место, куда Тарзан хотел переправить несчастную пленницу То-ята, в которой сразу же узнал молодую женщину из базового лагеря заговорщиков. Беглый осмотр показал, что она на грани голодной смерти.

Тарзан снова что-то сказал Тантору, и огромное толстокожее животное, обвив хоботом друга с девушкой, осторожно подняло обоих к себе на широкую спину. Затем слон вошел в реку и двинулся к противоположному берегу. Течение на стремнине оказалось бурным и глубоким, и Тантора сбило с ног и отнесло вниз на значительное расстояние, прежде чем ему удалось снова встать на ноги и выйти на другой берег. Здесь он вновь пошел вперед, прокладывая дорогу и через некоторое время ступил на широкую, сильно протоптанную охотничью тропу.

Теперь впереди пошел Тарзан, а Тантор — следом за ним. Они молча двигались к своей цели, и вскоре Зора Дрынова открыла глаза. В тот же миг она вспомнила о своей жуткой участи, но тут же осознала, что ее щека, покоившаяся на плече похитителя, касается не косматой шерсти, а гладкой кожи человека. И тогда она повернула голову и посмотрела на профиль несшего ее существа.

Сперва ей показалось, что от страха у нее начались галлюцинации, — еще бы, ведь она не могла определить, как долго находилась без сознания, ни вспомнить, что произошло за это время. Последнее, что она помнила, это объятия огромной обезьяны, которая уносила ее в джунгли. Тогда она закрыла глаза, а когда открыла их снова, вместо обезьяны увидела прекрасного лесного полубога.

Она прикрыла глаза и отвернула голову с тем, чтобы через несколько секунд снова открыть их и украдкой взглянуть на лицо этого существа. Быть может, на сей раз он снова превратится в обезьяну, и тогда она поймет, что действительно сошла с ума или спит.

Когда же она открыла глаза, увиденное ею зрелище убедило ее в том, что кошмар продолжается, ибо прямо за ними по тропе тяжело шагал гигантский слон-самец.

По движению головы Тарзан понял, что девушка пришла в себя, и, когда он обернулся, чтобы взглянуть на нее, то увидел, как она округлившимися от изумления глазами смотрит на Тантора. Потом она повернулась к человеку, и глаза их встретились.

— Кто вы? — шепотом спросила девушка. — Я сплю? Но человек-обезьяна обратил свой взгляд вперед и не ответил.

Зора решила было вырваться и бежать, но, осознав свою слабость и беспомощность примирилась со своей участью и снова уронила голову на бронзовое плечо человека-обезьяны.

Оказавшись на маленькой поляне, через которую бежал крохотный ручей с прозрачной водой, Тарзан остановился и положил свою ношу на землю. В вышине аркой смыкались кроны исполинских деревьев, через листву которых проникали лучи яркого солнца, испещряя траву солнечными бликами.

Лежа на мягком дерне, Зора Дрынова впервые ощутила, насколько она слаба, ибо попыталась встать, но не смогла. То, что видели ее глаза, более, чем когда-либо казалось ей сновидением: огромный слон-самец, стоявший над ней, и бронзовая фигура почти обнаженного гиганта, сидевшего на корточках у маленького ручья. Она видела, как он свернул большой лист кульком, наполнил водой, поднялся и направился к ней. Не говоря ни слова, он нагнулся, помог ей сесть и предложил воды из импровизированной чашки.

Она пила долго, измученная жаждой. Затем, взглянув в красивое лицо, склонившееся над ней, выразила свою благодарность, но человек не ответил, и она, естественно, решила, что он не понимает ее. Когда она удовлетворила жажду, он бережно опустил ее на землю, а сам легко запрыгнул на дерево и исчез в лесу. Громадный же слон остался. Он стоял над ней как бы на страже, и его огромное тело слегка колыхалось из стороны в сторону. Тишина и покой действовали на нее умиротворяюще, но в глубине сознания коренилось убеждение, что ее положение чрезвычайно опасно. Мужчина оставался для нее полнейшей загадкой, и хотя она, конечно, понимала, что похитившая ее обезьяна не могла превратиться в прекрасного лесного бога, однако никак не могла сообразить, откуда он взялся или куда исчезла обезьяна; оставалось только предположить, что они действовали сообща: обезьяна похитила ее для этого человека, своего хозяина. В поведении человека не было ничего предосудительного, но она настолько привыкла оценивать всех мужчин по стандартам цивилизованного общества, что ей во всем мерещился злой умысел.

Для ее аналитического ума этот человек представлял собой парадокс, интригующий воображение. С одной стороны, он никак не вписывался в эти дикие африканские джунгли, с другой — прекрасно гармонировал с окружающей средой, где казался у себя дома, в своей стихии. Взять хотя бы этого дикого слона, на которого человек обращал не больше внимания, чем на комнатную собачонку. Будь он нечесанным, грязным, опустившимся, она немедленно отнесла бы его к разряду изгоев, обычно полусумасшедших, которые иногда встречаются вдали от человеческого жилья и ведут образ жизни диких зверей. Это же существо скорее походило на тренированного атлета, для которого чистоплотность являлась фетишем, а красивая форма его головы и умные глаза даже отдаленно не предполагали умственную или нравственную деградацию.

Пока она размышляла о нем, человек вернулся, неся большую охапку прямых веток, с которых уже были удалены листья и сучья. Быстро и со знанием дела, что свидетельствовало о многолетней практике, он соорудил навес на берегу ручья. Затем набрал широких листьев, чтобы покрыть ими крышу, и ветки с листьями, чтобы возвести с трех сторон стены для защиты от ветра. Пол он выстелил листьями, маленькими веточками и сухой травой. Затем подошел и, подняв девушку на руки, понес ее в готовое примитивное жилище.

Там он оставил ее, а когда вернулся, то принес немного фруктов и дал ей немножко поесть, так как догадывался, что она долгое время пробыла без пищи, и знал, что нельзя перегружать пустой желудок.

Все это делалось им молча, и хотя ни одного слова не было сказано между ними, Зора Дрынова начала проникаться к нему доверием.

В следующий раз он отлучился надолго, и слон опять стоял на поляне, словно гигантский часовой на страже.

Когда же человек вернулся, то принес тушу оленя, и тут Зора увидела, что он разводит огонь на манер первобытных людей. Мясо жарилось на огне, источая чудесный аромат, и Зора почувствовала, что страшно голодна. Когда мясо было готово, мужчина подошел и подсел к ней. Отрезая маленькие кусочки своим острым охотничьим ножом, он кормил ее, словно беспомощного младенца. Он давал ей понемногу, заставляя часто отдыхать, и, пока она ела, Тарзан заговорил, но не с ней и не на языке, когда-либо слышанном ею. Говорил он с огромным слоном, и громадное толстокожее животное медленно развернулось и удалилось в джунгли. Девушка слышала грузную поступь слона, затихшую затем вдали.

Пока она ела, стало совсем темно, и ужин она заканчивала при мерцавшем свете костра, бросавшем красноватые отблески на бронзовую кожу ее спутника и отражавшемся в таинственных серых глазах, которые, казалось видели все, даже самые сокровенные ее мысли. Затем он принес воды, после чего сел на корточки возле хижины и принялся удовлетворять свой голод.

Девушка постепенно успокоилась, чувствуя себя в безопасности благодаря заботливости своего странного защитника. Но тотчас же на нее нахлынули дурные предчувствия, она вдруг испытала новый безотчетный приступ страха перед молчаливым гигантом, в чьей власти оказалась. Она увидела, что он ест мясо сырым, разрывая его зубами, точно дикий зверь. А когда прямо за костром в джунглях послышался шорох, и человек поднял голову, устремляя туда взор, с его губ слетело низкое злобное рычание. Содрогнувшись от ужаса и отвращения, девушка закрыла лицо руками. Из темноты донеслось ответное рычание, но звук удалялся, и вскоре все стихло.

Еще долгое время не осмеливалась Зора открыть глаза, а когда открыла, то увидела, что человек закончил есть и растянулся на траве между ней и костром. Зора боялась его и в то же время не могла отрицать, что его присутствие придает ей ощущение безопасности, которое она ранее ни разу не испытывала в джунглях. Пытаясь разобраться в этом, она задремала и вскоре уснула. Первые лучи солнца уже согрели джунгли, когда она проснулась. Мужчина поддерживал огонь и сидел возле него, поджаривая маленькие кусочки мяса. Рядом лежали фрукты, которые он, должно быть, собрал на рассвете. Наблюдая за ним, Зора все больше поражалась его физической красоте, а также несомненному благородству движений, хорошо гармонировавших с полной достоинства осанкой и интеллектом, читавшимся в серых внимательных глазах. Она хотела бы не видеть, как он пожирал сырое мясо, словно… словно какой-то лев — вот именно, словно лев. Какое разительное сходство у него со львом — по силе, достоинству, величию и дремлющей свирепости, что сквозила в каждом его движении.

И так незаметно для себя она стала думать о нем как о человеке-льве, и, стараясь внушить себе, что ему можно доверять, все же продолжала чуточку его побаиваться.

Он снова покормил ее и принес воды и лишь потом поел сам, но прежде чем приступить к еде, встал и испустил долгий, протяжный крик. Затем опять присел на корточки и принялся за еду. И хотя он держал мясо в сильных загорелых руках и ел его сырым, теперь она разглядела, что ест он медленно, с тем же спокойным достоинством, которое сквозило в каждом его движении, и он уже не показался ей таким омерзительным. Она снова попыталась заговорить с ним, обращаясь к нему на разных языках и некоторых африканских диалектах, но тот оставался безучастным, словно бессловесное животное. Без сомнения, ее разочарование сменилось бы гневом, узнай она, что обращается к английскому лорду, который прекрасно понял каждое ее слово, но который, по причинам, известным только ему, предпочитал оставаться в глазах этой женщины, в которой видел врага, бессловесным животным.

Однако Зоре Дрыновой повезло, что он был тем, кем был, ибо на помощь к ней, одинокой беззащитной женщине, пришел английский лорд, а не дикий хищник. Сидевший в Тарзане зверь, правда, не напал бы на нее, а лишь проигнорировал, позволив закону джунглей совершаться своим чередом по отношению ко всем живым созданиям.

Вскоре после того, как Тарзан покончил с едой, в джунглях раздался треск, возвестивший о возвращении Тантора, и когда тот вырос на поляне, девушка поняла, что животное явилось на зов человека и изумилась.

Так проходили дни. Зора Дрынова медленно набиралась сил, охраняемая ночью молчаливым лесным богом, а днем — огромным самцом-слоном. Единственное, что ее беспокоило, — это судьба Уэйна Коулта. Тревога ее оказалась не безосновательной, ибо для молодого американца наступили черные дни.

Едва не обезумев от беспокойства за судьбу Зоры, он истощил свои силы в тщетных поисках девушки и ее похитителя, позабыв про себя, пока не изнемог от голода и упадка сил. Наконец он понял, что дела его плохи. А тут как назло куда-то пропала дичь и именно сейчас, когда ему как никогда требовалось усиленное питание. Даже мелкие грызуны, которые сошли бы для поддержки сил, стали чересчур осторожными или же совсем перевелись. Изредка ему попадались съедобные фрукты, но сил они почти не придавали. В конце концов Коулт окончательно понял, что исчерпал запасы выносливости и сил, и что только чудо может спасти его от неминуемой смерти.

Он настолько ослабел, что с трудом мог пройти несколько шагов, а потом валился на землю и был вынужден долго лежать, прежде чем встать снова. И всякий раз он думал о том, что однажды никогда уже не сумеет подняться.

И все же он не сдавался. Им двигало нечто большее, чем жажда жизни. Он не мог, не имел права умереть, пока Зоре Дрыновой угрожала опасность. Наконец он нашел проторенную тропу, на которой, как был уверен, рано или поздно ему встретится охотник-туземец, либо же она выведет его к лагерю товарищей.

Сейчас он мог передвигаться только ползком, поскольку не имел сил подняться. Наконец наступил роковой момент, который он так долго пытался отодвинуть, момент, означавший его конец, хотя и совсем иной, нежели он представлял себе.

Лежа на тропе и набираясь сил перед новым броском вперед, Коулт внезапно ощутил, что он не один. Звуков он не слышал, поскольку слух его притупился от истощения, но некое странное чувство, которое каждый из нас испытал хоть раз в жизни, подсказало ему, что кто-то смотрит на него.

Он с усилием поднял голову и прямо перед собой на тропе увидел огромного льва. Пасть зверя была раскрыта в злобном оскале, желтоватые глаза горели зловещим огнем.

XIV. РАНЕНИЕ

Тарзан почти ежедневно ходил наблюдать за лагерем своих врагов, стремительно передвигаясь по джунглям известными лишь ему тропами. Он видел, что приготовления к походу заканчиваются, а накануне всем членам отряда выдали форму, форму, в которой Тарзан узнал мундиры французских колониальных войск. И тогда Тарзан понял, что пора действовать. Он надеялся, что малыш Нкима сумел доставить его послание по назначению, ну, а если нет, то Тарзан придумает что-нибудь другое.

Силы Зоры Дрыновой медленно восстанавливались. Сегодня она встала и сделала несколько шагов по залитой солнцем поляне. Огромный слон наблюдал за ней. Она уже давно перестала бояться его, как и странного белого человека, который по-дружески относился к ней. Девушка медленно приблизилась к слону, и Тантор посмотрел на нее своими маленькими глазками и помахал хоботом из стороны в сторону.

Все те дни, что он ее охранял, Тантор вел себя так кротко и безобидно, что Зоре было трудно представить, что он способен обидеть ее. Но когда она сейчас посмотрела в его маленькие глазки, то увидела в них выражение, которое заставило ее замереть, и, осознав, что перед ней все же дикий слон-самец, она тут же пожалела об опрометчивости своего поступка. Она уже подошла к нему вплотную, оставалось лишь протянуть руку и коснуться его, что она и хотела сделать, собираясь таким образом подружиться с ним.

Она решила отступить с достоинством, как вдруг помахивающий хобот взметнулся и обвился вокруг ее тела. Зора Дрынова не закричала, а только закрыла глаза и замерла в ожидании. Она почувствовала, что ее подняли с земли, и в следующий миг слон пересек поляну и положил девушку в хижину. Затем медленно отошел и вновь занял свой пост.

Он не причинил ей боли. Даже мать не смогла бы поднять своего ребенка более аккуратно, но он дал понять ей, что она — пленница, а он ее сторож. На деле же Тантор только выполнял распоряжение Тарзана. О применении физической силы по отношению к девушке речи не было и в помине, Тарзан лишь просил приглядеть за ней, чтобы она не ушла в джунгли, где ее могли подстерегать всякие опасности.

Зора еще не полностью восстановила свои силы и от пережитого дрожала всем телом. Хотя она поняла, что напрасно испугалась, но все же решила не допускать вольностей в обращении со своим могучим стражем.

Вскоре вернулся Тарзан, намного раньше обычного. Он поговорил с Тантором, и животное, ласково коснувшись его хоботом, повернулось и тяжело двинулось в лес. Затем Тарзан направился к хижине, где на пороге сидела Зора. Легко подхватив ее, он вскинул девушку на плечо, а затем запрыгнул на дерево и двинулся по джунглям догонять толстокожее животное, поражая своей силой и ловкостью.

На берегу реки, которую они уже переходили раньше, их ждал Тантор. Он еще раз благополучно перенес Зору и Тарзана через реку.

Сам Тарзан с тех пор, как устроил укрытие для Зоры, переходил через реку дважды в день, но когда он шел один, то в помощи Тантора или кого-либо не нуждался, так как переправлялся через бурный поток вплавь, и его зоркий глаз и острый нож были всегда наготове, ожидая нападения Гимлы-крокодила. Но для переправы женщины пришлось прибегнуть к помощи Тантора, чтобы не подвергать ее риску, которым был чреват второй из двух единственно возможных способов перехода.

Когда Тантор вышел на илистый берег, Тарзан отпустил его и с девушкой на руках взлетел на ближайшее дерево.

Это путешествие по джунглям Зора Дрынова запомнила надолго. Казалось невероятным, что человек может обладать такой силой и ловкостью, как это несшее ее существо. И если бы не ощущаемое ею тепло его тела, она не колеблясь приписала бы ему сверхъестественное происхождение. Перелетая с ветки на ветку, совершая головокружительные прыжки, они быстро неслись по средней террасе леса. Поначалу она испытывала ужас, но постепенно страх покинул ее, сменившись тем полным доверием, которое Тарзан из племени обезьян внушал многим.

Наконец он остановился и, опустив ее на ветку рядом с собой, указал пальцем сквозь листву. Зора посмотрела туда и, к удивлению, увидела перед собой лагерь своих товарищей. Человек-обезьяна снова поднял ее на руки и ловко спрыгнул вниз на широкую тропу, проходившую под самым деревом. Взмахом руки он дал понять, что она может идти в лагерь.

— О, как мне благодарить вас! — воскликнула девушка. — Как сделать, чтобы вы поняли, насколько вы были благородны, и как я ценю все, что вы для меня сделали?

В ответ человек отвернулся и вскочил на дерево, которое простирало над ними свою зеленую листву.

Печально покачав головой, Зора Дрынова отправилась по тропе к лагерю, а Тарзан последовал за ней по деревьям, чтобы убедиться, что она добралась благополучно.

Пол Ивич был на охоте и уже возвращался в лагерь, как вдруг увидел какое-то движение на дереве у края поляны. Он различил пятна леопарда и, вскинув винтовку, выстрелил. Зора уже входила в лагерь, но в этот миг с дерева к ее ногам упало тело Тарзана из племени обезьян. Из раны на его голове сочилась тонкая струйка крови. На пятнистой набедренной повязке, сшитой из леопардовой шкуры, плясали солнечные лучи.

* * *

Уже один вид рычащего льва мог потрясти нервную систему человека, находящегося в лучшем физическом состоянии, нежели Уэйн Коулт, но видение прекрасной девушки, подбежавшей ко льву сзади, оказалось последним ударом, окончательно подкосившим его.

В его мозгу пронесся вихрь воспоминаний и догадок. В краткий миг он вспомнил, как люди рассказывали, что не чувствовали боли, когда их терзал лев, — ни боли, ни страха. Он вспомнил также, что от голода и жажды люди сходят с ума. Значит, если ему суждено погибнуть, то это произойдет безболезненно, чему он обрадовался; но если умереть не суждено, то, скорее всего, он сошел с ума, а лев и девушка — всего лишь результат его воспаленного воображения.

Словно зачарованный, глядел на них обоих Коулт. До чего же они реальны! Он услышал, как девушка сказала что-то льву, и затем увидел, что она обогнула большого свирепого зверя, подошла и склонилась над ним, лежавшим беспомощно на тропе. Она прикоснулась к нему, и тогда Коулт понял что это реальность.

— Кто вы? — спросила она на ломаном английском с очаровательным акцентом. — Что с вами?

— Я заблудился, — сказал он. — Силы мои на исходе. Я давно ничего не ел.

Он тут же потерял сознание.

Джад-бал-джа, Золотой Лев, непонятно отчего привязался к Лэ из Опара. Возможно, почувствовал родство их диких душ, а может быть, вспомнил, что она — друг Тарзана. Как бы то ни было, но, находясь рядом с ней, он испытывал то же удовольствие, какое испытывает верная собака в обществе своего хозяина. Он оберегал ее с яростной преданностью, а когда охотился, всегда делился с ней мясом. Однако, отрезав свою скромную долю, она неизменно отходила на некоторое расстояние, чтобы развести примитивный костер и приготовить на нем еду. Ни разу не отважилась она вернуться к добыче после того, как Джад-бал-джа начинал трапезу, ибо лев есть лев, и страшное свирепое урчание, с каким он поглощал пищу, не позволяло ей обольщаться насчет новоявленного благородства этого хищника.

Они как раз ели, когда приближение Коулта отвлекло внимание Нумы от добычи и побудило зверя выйти на тропу. В первый миг Лэ испугалась, что не сможет удержать льва от нападения на человека, как ей хотелось, так как нечто в облике незнакомца напоминало ей Тарзана, на которого он походил больше, чем на уродливых жрецов Опара. Поэтому-то Лэ и решила, что незнакомец, вероятно, из страны Тарзана. Может, он из числа друзей Тарзана, а, если так, то она должна защитить его. К ее облегчению, лев повиновался, когда она приказала ему остановиться, и сейчас не проявлял никакого желания атаковать человека.

Когда Коулт пришел в себя, Лэ попыталась поднять его на ноги, что удалось ей с большим трудом. Она положила его руку на свое плечо и, поддерживая его таким образом, повела назад по тропе, а Джад-бал-джа пошел за ними по пятам. Она с большим трудом продралась вместе с незнакомцем сквозь кусты и привела к укромной лощине, где лежала задранная Джад-бал-джа туша и чуть поодаль горел костер. Когда они приблизились к огню, она опустила мужчину на землю, а Джад-бал-джа снова принялся за добычу, сопровождая трапезу урчанием.

Лэ стала кормить мужчину крошечными кусочками жареного мяса, и он с жадностью ел все, что она давала. Невдалеке протекала речка, куда Лэ и лев ходили пить после еды. Девушка засомневалась, сможет ли человек преодолеть такое расстояние по джунглям, и, оставив его со львом, спустилась к реке, а перед этим велела Джад-бал-джа охранять его, говоря на языке первобытных людей, языке Мангани, который в большей или меньшей мере понимали все существа джунглей.

У реки Лэ нашла то, что искала — плоды с плотной кожурой. Отобрав плод покрупнее, она отрезала один конец, выскребла мясистую сердцевину, и получилась примитивная, но вполне пригодная чашка, которую она наполнила речной водой.

Вода не меньше, чем пища подкрепила и освежила Коулта, и, хотя он лежал всего в нескольких ярдах от кормившегося льва, ему казалось, что целую вечность он не испытывал такого чувства умиротворения и покоя, омрачаемого лишь беспокойством за Зору.

— Вы чувствуете себя лучше? — спросила Лэ озабоченно.

— Намного, — ответил он.

— Тогда расскажите мне, кто вы, и ваша ли это страна.

— Это не моя страна, — ответил Коулт. — Я американец. Мое имя Уэйн Коулт.

— Наверное, вы — друг Тарзана из племени обезьян? — спросила она. Он покачал головой.

— Нет. Я слышал о нем, но не знаком с ним. Лэ нахмурилась.

— Значит, вы его враг? — посуровела она.

— Нет, конечно, — ответил Коулт. — Я даже не встречался с ним.

Внезапно в глазах Лэ вспыхнул огонек.

— Вы знаете Зору? — спросила она. От неожиданности Коулт рывком приподнялся на локте.

— Что вам о ней известно?

— Она мой друг, — сказала Лэ.

— И мой тоже, — сказал Коулт.

— Она в беде, — произнесла Лэ.

— Да, знаю, а вы откуда знаете?

— Я была с ней, когда ее схватили люди из пустыни. Они схватили и меня, но я убежала.

— Как давно это было?

— Пламенеющий Бог много раз уходил почивать с тех пор, как я видела Зору.

— Значит, я видел ее позже.

— Где она?

— Не знаю. Она была у арабов, когда я встретил ее. Мы бежали вместе, а потом, когда я охотился в джунглях, кто-то пришел и утащил ее. Не знаю, был ли то человек или горилла. Я видел следы, но не разобрал. С тех пор я повсюду ищу ее. Без пищи и воды я потерял силы, таким вы и нашли меня.

— Вам больше не придется беспокоится из-за пищи и воды, — сказала Лэ, — потому что едой нас обеспечит лев Нума. А если мы найдем лагерь друзей Зоры, то они вероятно, отправятся на ее поиски.

— Вы знаете, где лагерь? — спросил он. — Он близко отсюда?

— Где он, я не знаю. Сама ищу, чтобы повести друзей Зоры в погоню за людьми из пустыни.

Пока они разговаривали, Коулт рассматривал девушку. Он отметил про себя ее странную варварскую одежду и поразительную красоту лица и фигуры. Почти интуитивно он понял, что она из другого мира, и его охватило любопытство.

— Вы не сказали мне, кто вы, — произнес он.

— Я — Лэ из Опара, — ответила она, — верховная жрица Пламенеющего Бога.

Опар! Теперь-то он действительно знал, что она не из его мира. Опар, город-загадка, город сказочных сокровищ. Возможно ли, чтобы тот же самый город, который населяли уродливые жрецы, напавшие на него с Ромеро, рождал и такие прекрасные создания, как Нао и Лэ, и только ли их одних? Ему бы сразу догадаться, что она из Опара, ведь на ней такой же наряд, как и у Нао и у той жрицы, которую он видел на троне в большом зале разрушенного храма. Вспоминая свою попытку проникнуть в Опар и захватить его сокровища, он благоразумно решил умолчать о знакомстве с родным городом девушки, ибо догадывался, что женщины Опара могут быть столь же примитивно свирепыми в своем мщении, как Нао в любви.

Лев, девушка и мужчина легли в эту ночь спать рядом с добычей Джад-бал-джа, а наутро Коулт почувствовал, что силы частично вернулись к нему. За ночь Нума доел мясо, и, когда солнце взошло, Лэ собрала фрукты, которые они с Коултом съели на завтрак. Лев же отправился к реке на водопой, остановившись разок порычать, чтобы мир знал о присутствии царя зверей.

— Нума не станет охотиться до завтрашнего дня, — сказала Лэ, — так что мяса пока не будет, разве что мы сами изловчимся добыть что-нибудь.

Коулт давно бросил тяжелое арабское ружье, от которого пришлось отказаться из-за нараставшей слабости, и теперь у него для охоты не было иного оружия, кроме собственных рук, а у Лэ — только нож.

— Сдается мне, придется перебиваться фруктами, пока лев не поймает очередную добычу, — сказал он. — Тем временем мы могли бы поискать лагерь.

Лэ покачала головой.

— Нет, — возразила она, — вам нужен отдых. Вы были очень слабы, когда я нашла вас, и вам не следует напрягаться, пока не восстановятся силы. Нума будет спать целый день. Мы с вами вырежем по палке и заляжем у тропы, где ходят маленькие зверюшки. Может, нам и повезет, а нет, так завтра Нума снова выйдет на охоту, и на этот раз я отрежу целую заднюю ногу.

— Не верю, чтобы лев позволил это сделать, — сказал Коулт.

— Сперва я сама не понимала, в чем тут дело, — произнесла Лэ, — но потом вспомнила. Он потому меня не трогает, что я — друг Тарзана.

* * *

Когда Зора Дрынова увидела человека-льва безжизненно лежащим на земле, она рванулась к нему и встала рядом на колени. Она слышала выстрел и сейчас, видя кровь, текущую из раны на голове, подумала, что кто-то умышленно убил его, и, когда подбежал Ивич с винтовкой в руках, Зора набросилась на него, словно тигрица.

— Вы убили его! — крикнула она. — Зверь! Он стоит дюжину таких, как вы.

Звук выстрела и шум упавшего тела привлекли людей, сбежавшихся со всех концов лагеря, и Тарзана с девушкой вскоре окружила любопытствующая взволнованная толпа негров, сквозь которую пробивали себе путь подоспевшие белые.

Ивич был ошеломлен не только видом белого мужчины-гиганта, лежавшего мертвым перед ним, но и появлением Зоры Дрыновой, которую все в лагере считали безвозвратно потерянной.

— Я и понятия не имел, товарищ Дрынова, что стреляю в человека, — оправдывался Ивич. — Теперь-то я понимаю причину своей ошибки. Я увидел, как кто-то двигался на дереве, и подумал, что это леопард, а все из-за его набедренной повязки из шкуры леопарда.

К центру группы, работая локтями, пробился Зверев.

— Зора! — воскликнул он в изумлении, когда увидел девушку. — Откуда ты? Что случилось? Что все это значит?

— Это значит, что этот дурак Ивич убил человека, который спас мне жизнь, — вскричала Зора.

— Кто он? — спросил Зверев.

— Не знаю, — ответила Зора. — Он со мной не разговаривал. Он не понимает ни одного из тех языков, на которых я обращалась к нему.

— Он жив! — крикнул Ивич. — Глядите, он пошевелился.

Ромеро встал на колени и осмотрел рану на голове Тарзана.

— Он только оглушен, — объявил Ромеро. — Пуля лишь скользнула по коже, а сам череп цел. Я видел людей с таким ранением. Он может пробыть без сознания долгое время, а может и скоро очнуться, но я уверен, что он не умрет.

— Черт возьми, как вы думаете, кто он? — спросил Зверев.

Зора покачала головой.

— Не имею понятия, — ответила она. — Я знаю только, что он так же великолепен, как и загадочен.

— Я знаю, кто он, — сказал негр, пробившийся вперед, чтобы посмотреть на распростертое тело, — и если он еще не умер, вам лучше убить его, потому что он будет самым опасным вашим врагом.

— Что ты имеешь в виду? — обеспокоился Зверев. — Кто он?

— Это Тарзан из племени обезьян.

— Ты уверен?

— Да, бвана, — ответил негр. — Я видел его однажды, а тому, кто встречался с ним хоть раз, никогда не забыть Тарзана из племени обезьян.

— Вы сделали удачный выстрел, Ивич, — сказал Зверев, — и сейчас можете завершить то, что начали.

— Вы хотите сказать — убить его? — недоверчиво спросил Ивич.

— Если он останется в живых, нашему делу конец, а заодно и всем нам, — ответил Зверев. — Я думал, что он мертв, иначе я никогда не пришел бы сюда, а сейчас, когда судьба отдала его в наши руки, мы будем глупцами, если позволим ему спастись, ибо более заклятого врага, чем он, у нас быть не может.

— Я не могу убить его вот так, хладнокровно, — возразил Ивич.

— Вы всегда были слабовольным дураком, — сказал Зверев, — а я нет. Посторонись, Зора.

С этими словами он вынул револьвер и направился к Тарзану.

Девушка бросилась к человеку-обезьяне, закрыв его своим телом.

— Ты не посмеешь убить его! — крикнула она. — Остановись!

— Не глупи, Зора, — огрызнулся Зверев.

— Он спас мне жизнь и привел обратно в лагерь. И ты думаешь, я позволю тебе убить его?

— Боюсь, что тебе не удастся помешать мне, Зора, — ответил Зверев. — Мне самому не хочется это делать, но выбирать не приходится — либо его жизнь, либо наше дело. Если он будет жить, мы проиграем.

Девушка вскочила на ноги и встала лицом к Звереву.

— Если ты убьешь его, Питер, то я убью тебя. Клянусь всем святым! Можешь взять его в плен, если угодно, но если ты дорожишь жизнью, не убивай его.

Зверев побледнел от гнева.

— Твои слова — измена, — сказал он. — Предателей же у нас казнят и за меньшую провинность.

Зора Дрынова поняла, что ситуация крайне опасная. Она почти не сомневалась, что Зверев способен осуществить свою угрозу в отношении ее, но если она хочет спасти Тарзана, то следовало действовать быстро.

— Отошли всех, — сказала она Звереву. — Мне нужно кое-что сказать тебе прежде, чем ты убьешь этого человека.

Предводитель на миг заколебался. Затем он повернулся к Дорскому, стоявшему рядом.

— Свяжите этого малого покрепче и перенесите в палатку, — скомандовал он. — Когда он придет в сознание, мы будем судить его по всем правилам, а затем расстреляем.

Затем он обратился к девушке:

— Пошли со мной, Зора, я готов выслушать тебя. Оба молча пошли к палатке Зверева.

— Ну? — спросил Зверев, когда девушка остановилась перед входом. — Что такого ты хотела сообщить мне, что, по-твоему, изменило бы мои планы относительно твоего любовника?

Зора смерила его долгим взглядом, легкая усмешка презрения скривила ее губы.

— И ты мог подумать обо мне такое? — процедила она. — Но ты ошибаешься. Можешь думать, что угодно, но ты не убьешь его.

— Это почему же? — вскинулся Зверев.

— Потому что в противном случае я всем расскажу о твоих настоящих планах, о том, что ты и есть предатель и что ты использовал людей для удовлетворения своих личных амбиций, чтобы стать императором Африки.

— Не посмеешь! — вскричал Зверев. — Я не допущу этого! Как бы я тебя ни любил, я убью тебя не сходя с этого места, пока ты не пообещаешь мне не вмешиваться ни коим образом в мои планы.

— Ты не осмелишься убить меня, — подначивала его девушка. — Ты восстановил против себя всех в лагере, Питер, а они меня любят. Кое-кто, возможно, даже влюблен в меня. Неужели ты думаешь, что они не отомстят за мою смерть в первые же пять минут? Тебе придется придумать что-нибудь иное, друг мой, и лучше всего будет, если ты последуешь моему совету. Можешь сделать Тарзана своим пленником, если хочешь, но во имя своей жизни не убивай его своими или же чужими руками.

Зверев опустился на складной стул.

— Все против меня, — пожаловался он. — Даже ты, женщина, которую я люблю, отвернулась от меня.

— Мое отношение к тебе ничуть не изменилось, Питер, — сказала девушка.

— Правда? — вскинул голову Зверев.

— Абсолютная правда, — ответила она.

— И долго ты пробыла в джунглях наедине с этим мужчиной? — взбрыкнулся Зверев.

— Прекрати, Питер, — сказала она. — Он обращался со мной, будто родной брат. Помимо всего прочего, уж ты-то знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, что у меня нет таких слабостей, на которые ты намекаешь своим тоном.

— Ты никогда не любила меня — в этом вся загвоздка, — заявил он. — Но я не могу доверять тебе или любой другой женщине, если она любит другого или временно им увлечена.

— Это, — сказала она, — не имеет ничего общего с вопросом, который мы обсуждаем. Так ты убьешь Тарзана из племени обезьян или нет?

— Ради тебя оставлю его в живых, — ответил Зверев, — хотя и не верю тебе. Я не доверяю никому. Как можно доверять? Взгляни-ка на это.

Он вынул из кармана расшифрованную записку и протянул ей.

— Это доставили несколько дней тому назад. Гнусный предатель! Хотел бы я добраться до него. Убил бы собственными руками, но, видимо, не удастся, так как он, вероятно, уже мертв.

Зора взяла бумагу. Под текстом рукой Зверева была написана расшифровка по-русски. По мере чтения глаза ее расширялись от удивления.

— Невероятно! — воскликнула она.

— И тем не менее, это правда, — отозвался Зверев. — Я всегда подозревал эту грязную тварь. Сдается мне, — добавил он, припечатав ругательство, — что и проклятый мексиканец такой же подлец.

— По крайней мере, — сказала Зора, — его планы расстроились, так как, насколько я понимаю, записка не дошла до адресата.

— Да, — сказал Зверев. — По недоразумению ее доставили нашим агентам, а не его.

— Тогда ничего страшного.

— К счастью, ничего, но из-за нее я стал подозревать всех и вся. В общем, я намерен немедленно действовать, пока не произошло ничего такого, что могло бы помешать моим планам.

— Значит, все готово? — спросила она.

— Все готово, — ответил он. — Выступаем завтра утром. А теперь расскажи мне, что произошло, пока я был в Опаре. Почему дезертировали арабы, и почему ты ушла с ними?

— Абу Батн страшно оскорбился из-за того, что ты оставил его охранять лагерь. Арабы посчитали, что ты усомнился в их храбрости, и, я думаю, они бросили бы тебя в любом случае. Потом, на следующий день после того, как вы ушли, в лагерь забрела незнакомая женщина. Это была очень красивая белая женщина из Опара, и Абу Батн, задумав извлечь пользу из ниспосланного ему судьбой шанса, увел нас с собой, чтобы продать в рабство по возвращении в свою страну.

— Неужели перевелись на свете честные люди? — воскликнул Зверев.

— Боюсь, что так, — ответила девушка. А поскольку Зверев угрюмо уставился в землю, то не заметил презрительной усмешки, сопровождавшей ответ Зоры.

Она описала похищение Лэ из лагеря Абу Батна и ярость шейха, когда тот узнал о предательстве Ибн Даммука, затем рассказала о своем побеге, но умолчала о роли Уэйна Коулта, и у Зверева сложилось впечатление, будто она плутала в одиночестве по джунглям, пока ее не схватила большая обезьяна. Она подробно описала доброту и предупредительность Тарзана и поведала об огромном слоне, который охранял ее днем.

— Звучит, как сказка, — сказал Зверев, — но я достаточно наслышан об этом человеке-обезьяне, и меня уже не проведешь. А потому я тебе скажу: пока он жив, нам не будет покоя.

— Он не может причинить нам вреда, будучи нашим пленником. И уж конечно, если ты меня любишь, как ты утверждаешь, то человек, спасший мне жизнь, заслуживает большего, чем бесславную смерть.

— Довольно об этом, — сказал Зверев. — Я уже сказал, что не убью его.

Но в его коварном мозгу уже зрел план, как уничтожить Тарзана и в то же время сдержать обещание, данное Зоре.

XV. «УБЕЙ, ТАНТОР, УБЕЙ!»

Ранним утром следующего дня экспедиция цепочкой вышла из лагеря. Свирепые чернокожие воины были одеты в форму французских колониальных войск, а Зверев, Ромеро, Ивич и Мори шли в форме французских офицеров. В строю шагала и Зора Дрынова, которой Зверев, вопреки ее просьбам, не позволил остаться ухаживать за Тарзаном, сказав, что одну ее больше не оставит. Дорский и горстка негров остались охранять пленного и сторожить склад боеприпасов и снаряжения.

Когда колонна готовилась выйти из лагеря, Зверев дал последние указания Дорскому.

— Я доверяю это дело целиком вам, — сказал он. — Все должно выглядеть так, будто он пытался бежать или, на худой конец, пал жертвой несчастного случая.

— Не беспокойтесь, товарищ, — ответил Дорский. — Задолго до того, как вы вернетесь, этот чужак будет устранен.

Долгий и трудный путь предстоял заговорщикам. Он лежал через юго-восточную Абиссинию к итальянскому Сомали, пятьсот миль по бездорожью. В итальянской колонии Зверев намеревался провести всего лишь агитационный митинг с тем, чтобы еще больше подстегнуть враждебность итальянцев к французам и дать фашистскому диктатору долгожданный, по мнению Зверева, повод, чтобы осуществить свою безумную мечту захвата Италией Европы.

Возможно, Зверев был слегка сумасшедшим, но он являлся последователем сумасшедших людей, чья жажда власти оказывала разрушающее действие на их умы, и в результате они теряли способность отличать реальность от фантазии. К тому же Зверев так долго мечтал стать императором Африки, что сейчас видел перед собой только свою цель, позабыв про непреодолимые препятствия на пути. Он видел нового римского императора, правящего Европой, а себя — императором Африки, заключающего союз с новой европейской державой против всего остального мира. Он рисовал в своем воображении два роскошных золотых трона — на одном из них восседает император Питер Первый, на другом — императрица Зора.

И так он мечтал на протяжении всего длинного, трудного пути на восток.

* * *

Тарзан пришел в себя на утро следующего после ранения дня. Он чувствовал слабость и недомогание, голова страшно болела. Когда он попытался пошевелиться, обнаружил, что руки и ноги крепко связаны. Тарзан не знал, что с ним произошло, и поначалу не мог понять, где находится, но постепенно к нему вернулась память. Он увидел вокруг себя брезентовые стены палатки и догадался, что враги каким-то образом ухитрились схватить его. Он попытался освободить руки от веревок, однако безуспешно.

Он внимательно прислушался и понюхал воздух, но не уловил признаков оживленного лагеря, каким увидел его, когда привел девушку обратно. Однако он определил, что прошла, по крайней мере, одна ночь, так как видимые им через просвет в двери тени указывали, что солнце стоит высоко в зените, тогда как оно было низко на западе, когда он видел его в последний раз. Заслышав голоса, Тарзан понял, что был не один, хотя был уверен, что в лагере сравнительно мало людей.

Глубоко в джунглях он услышал рев слона, а в какой-то миг издалека донеслись слабые отголоски львиного рыка. Тарзан снова попытался разорвать державшие его путы, но они не поддавались. Тогда он повернул голову, чтобы быть лицом к просвету в палатке, и с губ его сорвался протяжный низкий крик, крик зверя в беде.

Дорский, который сидел, развалясь, на стуле перед своей палаткой, вскочил на ноги. Оживленно болтавшие перед своими хижинами негры мгновенно затихли и схватились за оружие.

— Что это? — спросил Дорский своего черного слугу. Негр, широко открыв глаза и дрожа, покачал головой.

— Не знаю, бвана, — сказал он. — Может, тот человек в палатке умер, потому что такой крик может выйти только из горла призрака.

— Вздор, — воскликнул Дорский. — Пошли поглядим на него.

Но негр попятился, и тогда белый пошел один.

Звук, который определенно раздался из палатки, оказал на Дорского необычное воздействие — у него зашевелились волосы на голове, в душе зародилось недоброе предчувствие. И теперь, подходя к палатке, он замедлил шаг и приготовил револьвер.

Когда он вошел, то увидел, что человек лежит там, где его оставили, но сейчас его глаза были раскрыты, и когда они встретились с глазами русского, то последний испытал ощущение, похожее на то, которое испытывают, когда глядят в глаза дикому зверю, пойманному в ловушку.

— Ну что, — спросил Дорский, — пришел в себя, да? Что ты хочешь?

Пленник не ответил, но глаза его не отрывались от лица Дорского. Настолько пристальным был этот немигающий взгляд, что Дорскому стало не по себе.

— Тебе лучше говорить, не то хуже будет, — буркнул Дорский, но тут же подумал, что, возможно, человек его не понимает. Тогда он повернулся к выходу и позвал негров, которые столпились возле палатки пленника наполовину из любопытства, наполовину из страха.

— Один из вас пусть подойдет сюда, — приказал Дорский.

Сначала казалось, что никто не склонен повиноваться, но вскоре приблизился рослый воин.

— Проверь, понимает ли этот парень твой язык. Войди и скажи ему, что у меня есть к нему предложение, и что в его же интересах выслушать.

— Если это действительно Тарзан из племени обезьян, — промолвил чернокожий, — то он меня поймет.

И он осторожно вошел в палатку.

Негр повторил слова Дорского на своем диалекте, но человек-обезьяна не подал вида, что понимает.

Дорский потерял терпение.

— Ты, проклятая обезьяна, — закричал он. — Нечего делать из меня идиота. Я прекрасно знаю, что ты понимаешь тарабарщину этого парня, а также знаю, что ты англичанин и понимаешь по-английски. Даю тебе на размышление пять минут, а потом вернусь. Если к тому времени ты не заговоришь, то пеняй на себя.

Затем он повернулся на каблуках и вышел из палатки.

* * *

Маленький Нкима проделал долгий путь. Вокруг его шеи был завязан прочный ремешок, на котором крепился маленький кожаный мешочек с запиской. В конце концов он доставил ее Мувиро, вождю племени вазири, и, когда вазири отправились в свой долгий поход, Нкима гордо восседал на плече Мувиро. Через некоторое время, повинуясь некоему капризу своего взбалмошного разума либо же какому-то неодолимому порыву, он оставил чернокожих воинов и, оказавшись лицом к лицу со всеми опасностями, которых так сильно боялся, отправился в одиночку по своим делам.

Пробираясь через джунгли по гигантским деревьям, Нкима то и дело попадал в переделки и едва успевал уносить ноги. Если бы он мог противостоять искушению, то обеспечил бы себе сравнительную безопасность, но этого сделать он не мог, а потому постоянно попадал в переплет, откалывал шутки со встречными незнакомцами, которые, если и обладали чувством юмора, наверняка не могли оценить юмор малыша Нкимы. Нкима не мог забыть, что он друг и поверенный Тарзана, Повелителя джунглей, хотя, как видно, часто забывал, что Тарзана нет рядом и защитить его некому, когда он осыпал бранью и оскорблениями других, менее привилегированных обезьян.

То, что он вообще уцелел, говорит скорее о его быстроте, нежели об уме или храбрости. Убегал он с места схватки в ужасе, пронзительно вереща от душевных переживаний. Ему бы поумнеть, но нет, — едва ускользнув от одного преследователя, вознамерившегося растерзать его, он, как ни в чем не бывало, принимался задирать очередного встречного, будто нарочно выбирая тех, кто был крупнее и сильнее его.

Иногда он убегал в одном направлении, иногда в другом, что занимало намного больше времени, чем было нужно для его путешествия. Иначе он добрался бы до своего хозяина вовремя и смог бы быть ему полезным в тот момент, когда Тарзан нуждался в помощи друга больше, чем, возможно, когда-либо раньше в жизни.

Сейчас, когда Нкима в лесных дебрях удирал от старого самца бабуина, которого он метко ударил палкой, Майкл Дорский подходил к палатке, где, связанный и беспомощный, лежал хозяин Нкимы. Пять минут прошли, и Дорский пришел за ответом. Он пришел один, и, когда вошел в палатку, то имел уже хорошо продуманный и простой план действий.

Выражение на лице пленника изменилось, — казалось, он внимательно прислушивается. Дорский также прислушался, но ничего не услышал, ибо, по сравнению со слухом Тарзана из племени обезьян, Майкл Дорский был глухим. То, что услышал Тарзан, наполнило его чувством тихого удовлетворения.

— В общем так, — сказал Дорский. — Я пришел дать тебе последний шанс. Товарищ Зверев водил в Опар две экспедиции в поисках золота, которое, как нам известно, там хранится. Обе экспедиции провалились. Нам также известно, что ты знаешь местонахождение сокровищниц Опара и можешь провести нас к ним. Обещай сделать это, когда вернется товарищ Зверев, и тебя не только не тронут, но и освободят, как только товарищ Зверев почувствует, что на свободе ты уже безопасен. Если же откажешься, то умрешь.

Он вынул из ножен на поясе длинный тонкий стилет.

— Если ты откажешься отвечать, я пойму это как отказ принять мое предложение.

Поскольку человек-обезьяна продолжал хранить каменное молчание, русский приблизил к его глазам тонкое лезвие.

— Подумай хорошенько, обезьяна, — сказал он, — и помни, что когда я суну это тебе между ребер, не будет и звука. Он пронзит твое сердце и останется там, пока не перестанет течь кровь. Затем я выну его и замаскирую рану. В тот же день тебя найдут мертвым, и я скажу неграм, что ты умер от шальной пули. Таким образом твои друзья никогда не узнают правды. Ты не будешь отомщен и умрешь бессмысленно.

Дорский подождал ответа. Его злые глаза угрожающе отражались в холодных серых глазах человека-обезьяны.

Стилет сейчас был очень близок к лицу Тарзана, который неожиданно вскинулся, словно дикий зверь, и сомкнул свои челюсти, словно стальной капкан, на запястье Дорского. С криком боли тот отшатнулся. Оружие выпало из его ослабевших пальцев. В тот же миг Тарзан обхватил своими ногами ступни своего потенциального убийцы и, когда Дорский упал на спину, то увлек за собой Тарзана, который оказался на нем сверху.

Человек-обезьяна по хрусту костей запястья Дорского определил, что от его укуса правая рука противника отключена, поэтому он опустил ее. Затем, к ужасу русского, челюсти человека-обезьяны отыскали его яремную вену, а из горла вырвалось рычание дикого зверя.

Призывая своих людей на помощь, Дорский попытался левой рукой достать револьвер с правого бедра, но вскоре понял, что пока не скинет с себя Тарзана, это ему не удастся.

Он уже слышал, как бегут к палатке люди, перекрикиваясь между собой, а затем услышал крики удивления и ужаса. В следующий момент палатка над ним исчезла, и Дорский увидел громадного слона-самца, выросшего над ним и его диким противником.

Тарзан мгновенно прервал попытку сомкнуть зубы на горле Дорского и сразу откатился от тела русского. Как только он это сделал, рука Дорского нашла револьвер.

— Убей, Тантор! — закричал человек-обезьяна. — Убей!

Гибкий хобот толстокожего животного обвился вокруг тела русского. Маленькие глазки слона вспыхнули красным огнем от ненависти, и он, пронзительно трубя, поднял Дорского высоко над головой и, развернувшись, швырнул на землю. Потрясенные негры, бросая через плечо испуганные взгляды, помчались в джунгли. Затем Тантор набросился на свою жертву. Своими огромными бивнями он пригвоздил Дорского к земле, а затем в бешеной ярости и оглушительно трубя, принялся топтать его до тех пор, пока от Майкла Дорского не осталось ничего, кроме кровавого месива.

С того момента, как Тантор схватил русского, Тарзан безуспешно пытался усмирить гнев огромного животного, но Тантор оставался глух к приказам, пока не отомстил этому существу, которое осмелилось напасть на его друга. Но когда ярость улеглась, он тихо подошел к Тарзану и по одному его слову поднял бронзовое тело человека-обезьяны своим мощным хоботом и понес в лес.

Глубоко в джунгли на укромную поляну отнес Тантор своего беспомощного друга и там осторожно положил на мягкую траву под тень дерева. Огромный самец мало что мог сделать еще, кроме как стоять на страже. В результате сильного возбуждения, вызванного убийством Дорского и беспокойством за судьбу Тарзана, Тантор нервничал и был раздражен. Он стоял с поднятыми ушами, стараясь уловить малейший угрожающий звук, покачивая своим чувствительным хоботом из стороны в сторону и принюхиваясь к запаху опасности.

Боль от раны беспокоила Тарзана гораздо меньше, чем мучительная жажда. Маленьким обезьянкам, наблюдавшим за ним с деревьев, он крикнул:

— Идите, ману, и развяжите мне руки.

— Мы боимся, — ответила старая обезьяна.

— Я — Тарзан из племени обезьян, — вразумлял их человек. — Тарзан всегда был вашим другом. Он не причинит вам вреда.

— Мы боимся, — повторила старая обезьяна. — Тарзан бросил нас. Уже много лун джунгли не видели Тарзана, но пришли другие Тармангани и чужие Гомангани с громовыми палками. Они охотились за маленьким ману и убили его. Если бы Тарзан был нашим другом, то он прогнал бы этих людей.

— Если бы я был здесь, то чужие люди не тронули бы вас, — сказал Тарзан. — Тарзан защитил бы вас. Сейчас я вернулся, но не могу уничтожить пришельцев или прогнать их, пока с моих рук не сняты путы.

— Кто связал руки? — спросила обезьяна.

— Чужие Тармангани, — ответил Тарзан.

— Значит, они сильнее Тарзана, — сказала ману, — так что какой нам смысл тебя освобождать? Если чужие Тармангани обнаружат, что это сделали мы, они рассердятся, придут сюда и поубивают нас. Пусть Тарзан, который много дождей был повелителем джунглей, освободится сам.

Видя, что взывать к ману бесполезно, Тарзан с очень слабой надеждой в душе испустил протяжный жалобный своеобычный крик о помощи, к которому прибегают большие обезьяны. Медленно нарастая, поднялся он до пронзительного визга, распространяясь далеко вокруг по безмолвным джунглям.

Звери, большие и малые, где бы они ни находились, остановились, когда необычная нота достигла их чувствительных барабанных перепонок. Никто из них не испугался, потому что крик поведал, что большой самец в опасности, а посему, естественно, безвреден. Шакалы же истолковали этот звук как скорую возможность полакомиться мясом и пустились рысью по джунглям в том направлении, откуда донесся крик. Гиена Данго тоже услышала и пошла крадучись на мягких лапах в надежде обнаружить беззащитное животное, которое окажется легкой добычей. Далеко в джунглях маленькая обезьянка тоже услышала слабые отголоски призыва и узнала голос зовущего. Сорвавшись с места, она стремительно помчалась по джунглям, летя по прямой целеустремленно и самозабвенно, что редко с ней случалось.

Тарзан послал Тантора к реке принести в хоботе воды. Вдалеке он уловил запах шакалов и смердящую вонь Данго, но надеялся, что Тантор вернется раньше, чем они подкрадутся к нему. Страха он не испытывал, только инстинктивное желание самосохранения. Шакалов он презирал и знал, что, хоть он и связан по рукам и ногам, но все же сумеет держать трусливых тварей на расстоянии, другое дело Данго — как только это омерзительное существо увидит его беспомощность, оно пустит в ход свои мощные челюсти и быстро расправится с ним. Тарзан знал беспощадность и жестокость этого зверя, знал, что во всех джунглях нет никого, более свирепого, чем Данго.

Первыми появились шакалы, — остановились на краю маленькой поляны, наблюдая за ним. Затем, медленно кружа, подкрались поближе, но когда Тарзан рывком сел, с визгом разбежались. Трижды подкрадывались к нему шакалы, превозмогая страх, но вот на поляне появилась страшная крадущаяся тень, и шакалы отбежали на безопасное расстояние. Пришла гиена Данго.

Зверь остановился, разглядывая сидящего Тарзана с любопытством и страхом, потом зарычал. Человек зарычал в ответ. И тут над ними раздалось громкое верещание. Подняв голову, Тарзан увидел малыша Нкиму, приплясывающего на ветке над ним.

— Спускайся вниз, Нкима, — крикнул Тарзан, — и развяжи мне руки!

— Данго! Данго! — завопил Нкима. — Маленький Нкима боится Данго.

— Если подойдешь сейчас, — сказал Тарзан, — то это не опасно, но если будешь ждать слишком долго, Данго убьет Тарзана, и тогда кто же будет защищать малыша Нкиму?

— Нкима идет, — крикнула маленькая обезьянка и спрыгнула на плечо Тарзана.

Гиена обнажила клыки и жутко захохотала.

— Развязывай быстрее, Нкима, — поторопил его Тарзан, и маленькая обезьянка, дрожавшая от страха, принялась развязывать кожаные ремни на запястьях Тарзана.

Данго, опустив безобразную морду, сделала неожиданный прыжок, и из могучих легких человека-обезьяны вырвался громоподобный рев, который мог бы сделать честь самому Нуме. Взвизгнув от испуга, трусливая Данго повернулась и метнулась в дальний конец поляны, где остановилась, ощетинившись и ворча.

— Торопись, Нкима, — сказал Тарзан. — Данго придет снова. Может быть, один раз, может, два, а может, много раз, пока не поймет, что я беспомощен, и тогда уже она не остановится и не повернет назад.

— Пальцы маленького Нкимы устали, — оправдывался ману. — Они слабы и дрожат. Они не развяжут узел.

— У Нкимы острые зубы, — напомнил Тарзан. — К чему понапрасну тратить время, развязывая уставшими пальцами узлы, которые они все равно не смогут развязать? Пусть твои острые зубы сделают эту работу.

Нкима моментально принялся грызть ремень. Вынужденный молчать, поскольку рот его был занят, Нкима работал усердно и без остановки.

Тем временем Данго дважды бросалась вперед, каждый раз подходя немного ближе, но всякий раз поворачивала назад, побаиваясь грозного рычания человека-обезьяны, успевшего произвести переполох в джунглях.

В вышине, на верхушках деревьев верещали, бранились и кричали обезьяны, вдали громко прокатился рык Нумы, а с реки донесся оглушительный клич Тантора.

Малыш Нкима лихорадочно грыз путы, когда снова напала Данго, видимо, убедившаяся в беззащитности великого Тармангани, и теперь рыча, бросилась на человека.

Тарзан в тот же миг напряг могучие мускулы своих рук, отчего малыш Нкима отлетел в сторону, и попытался разорвать путы, чтобы защититься от жестокой смерти, которой грозили ему эти слюнявые челюсти. Ремни, наполовину перегрызенные острыми зубами Нкимы, поддались неимоверному усилию.

Когда Данго прыгнула, метя в бронзовое горло, Тарзан выбросил вперед руку и схватил зверя за горло, но толчок тяжелого тела отбросил его на землю. Данго извивалась, сопротивлялась и царапала когтями в тщетной попытке вырваться из смертельной хватки человека-обезьяны, но стальные пальцы беспощадно сомкнулись на ее горле, пока огромная тварь не стала задыхаться и не свалилась беспомощно на тело своей предполагаемой жертвы.

Тарзан не ослаблял хватку до тех пор, пока не удостоверился в смерти Данго, и когда сомнений не осталось, отшвырнул от себя тушу и, сев, поспешно принялся за ремни на ногах.

На время этой короткой схватки Нкима укрылся на самых верхних ветках высоченного дерева, где скакал, неистово крича и подбадривая хозяина. Лишь окончательно убедившись в победе Тарзана, Нкима спустился вниз. С опаской, на тот случай, если ошибся, приблизился к телу Данго, внимательно пригляделся и, укрепившись в правоте своих выводов, запрыгнул на него и принялся злобно колошматить бездыханный труп. Затем Нкима, стоя на гиене, пронзительно прокричал свой вызов всему миру с самодовольством и бравадой, как будто это он одолел опасного врага.

Тантор, услышав крик о помощи своего друга, заторопился назад, так и не набрав воды. Он несся на зов человека-обезьяны напрямик, не разбирая дороги, валя на своем пути деревья, пока не примчался на маленькую поляну, разъяренный звуками битвы — исполинская машина, клокочущая от ярости и жажды мести.

Зрение у Тантора не ахти какое, и, казалось, он неминуемо растопчет человека-обезьяну, который лежал на его пути, но, когда Тарзан заговорил с ним, большое животное остановилось как вкопанное рядом с ним и стало кружить на месте, выставив уши торчком, подняв хобот и грозно трубя, — Тантор искал того, кто угрожал его другу.

— Спокойно, Тантор. Это была Данго. Она уже мертва, — произнес человек-обезьяна.

Как только глаза слона обнаружили тушу гиены, он набросился на нее и стал топтать, как ранее затоптал Дорского, до кровавого месива. А Нкима, пронзительно вереща, припустил к дереву.

Освободив лодыжки от пут, Тарзан встал на ноги и подозвал слона. Тантор тихо подошел к нему и встал рядом, касаясь хоботом тела человека-обезьяны. Благодаря целительному спокойствию своего друга, ярость слона улеглась, и его нервы успокоились.

Тотчас же пришел Нкима, ловко спрыгнув с качающейся ветки на спину Тантора, а оттуда на плечо Тарзана. Обвив маленькими лапками шею человека-обезьяны, он прижался щечкой к бронзовой щеке великого Тармангани, своего хозяина и кумира.

Так они стояли, три друга, в молчаливом единении, которое доступно лишь животным, пока не удлинились тени, и солнце не село за лесом.

XVI. «ВЕРНИТЕСЬ!»

Невзгоды, перенесенные Уэйном Коултом, ослабили его значительно больше, чем он предполагал, и прежде чем организм окреп, его подкосила лихорадка.

Верховная жрица Пламенеющего Бога, сведущая в народной медицине древнего Опара, была знакома с целебными свойствами многих кореньев и трав, а также с мистическими силами заклинаний, которые изгоняли демонов из тела больного. Днем она занималась сбором и приготовлением настоев, а ночью сидела у ног своего пациента, произнося нараспев непонятные молитвы, зародившиеся в глубине веков в исчезнувших храмах, над которыми сейчас перекатывались волны могучего океана. И пока она всеми доступными средствами пыталась изгнать демона недуга, который овладел этим человеком из чужого мира, Джад-бал-джа, Золотой Лев, охотился за троих и хотя, бывало, убивал добычу далеко, неизменно приносил тушу жертвы в укромное место, где женщина выхаживала мужчину.

Медленно тянулись дни горячечной лихорадки, дни бреда, лишь изредка прерываемые проблесками ясного сознания Зачастую в голове Коулта возникала мешанина причудливых видений, в которых Лэ превращалась то в Зору Дрынову, то в небесного ангела-спасителя, то в сестру милосердия Красного Креста, но какое бы обличье она ни принимала, глядеть на нее было всегда приятно, а когда Лэ отлучалась, что было неизбежно, то он испытывал уныние и депрессию.

Когда она на коленях у его ног молилась восходящему солнцу, либо солнцу в зените, либо заходящему солнцу, что она по обыкновению делала, или же когда выводила нараспев странные песни на незнакомом языке, сопровождая их загадочными жестами, являвшимися составной частью ритуала, он был уверен, что жар усиливается и снова начинается бред.

Так тянулись дни. И пока Коулт лежал в беспомощности, Зверев шел в итальянское Сомали, а Тарзан, оправившись от ранения, следовал напрямик за экспедицией с малышом Нкимой на плече, который бранился и верещал весь день напролет.

Оставшаяся в лагере заговорщиков горстка негров разлеглась после завтрака в тени дерева. С того дня, как погиб Дорский и бежал пленник, прошла неделя. Страх, вызванный тем, что человек-обезьяна оказался на свободе, практически исчез. Будучи психологически близкими к обитателям джунглей, они скоро забывали свои страхи и не изводили себя ожиданием новых, которые могли угрожать в будущем, как это свойственно цивилизованному глупцу.

Поэтому картина, которая внезапно предстала их взорам в то утро, застала негров врасплох. Они не слышали никакого шума — животные джунглей, независимо от размеров или веса, ходят бесшумно — и вдруг на границе лагеря возник громадный слон, а на голове у него восседал недавний пленник, который, как они уже знали, был Тарзаном из племени обезьян, и на его плече примостилась маленькая обезьянка.

С воплями ужаса негры повскакали на ноги и пустились наутек в джунгли в противоположную сторону.

Тарзан легко спрыгнул на землю и вошел в палатку Дорского. Он шел туда с определенной целью, и его предположение оправдалось: в палатке русского он нашел свою веревку и нож, которые были отобраны у него, когда его схватили. Лук, стрелы и копье он без труда отыскал в хижине негров. Найдя все, что ему было нужно, он удалился так же беззвучно, как и пришел.

Наступило время, когда Тарзан должен был не теряя времени отправиться по следам своих врагов, оставив Тантора наслаждаться тишиной и покоем.

— Я ухожу, Тантор, — сказал Тарзан. — А ты поищи молодые деревья с самой нежной корой да остерегайся людей, ибо они одни во всем мире являются врагами всего живого.

И Тарзан углубился в лес с малышом Нкимой, прильнувшим к его бронзовой шее.

Выйдя на след отряда Зверева, человек-обезьяна не стал идти тем же маршрутом, ему и без того все было ясно. Несколько недель тому назад, когда он наблюдал с дерева за лагерем, он слышал, как руководство обсуждало свои планы, и поэтому знал их цели, а также знал, с какой скоростью они движутся, и мог приблизительно определить, в каком месте сумеет их перехватить. Не имея при себе носильщиков, сгибающихся под тяжестью грузов, и не прикованный к земным тропам, Тарзан двигался в несколько раз быстрее, чем экспедиция.

Колонну он нагнал, когда стемнело, и усталый отряд разбил бивуак. Люди поужинали и повеселели, многие пели. Непосвященному могло показаться, что перед ним военный лагерь французских колониальных войск — костры, временные навесы и палатки офицеров были расставлены с военной четкостью, чего не стала бы делать охотничья или научная экспедиция, к тому же, лагерь патрулировали часовые в форме. Все это было заслугой Мигеля Ромеро, с чьим отличным знанием военного дела Зверев был вынужден считаться, что, впрочем, не умаляло ненависти, которую оба испытывали друг к другу.

Тарзан с дерева наблюдал за сценой внизу, пытаясь по возможности точно определить количество вооруженных людей, составлявших боевой отряд экспедиции, в то время как Нкима, выполняя его секретное поручение, проворно бежал по деревьям на восток. Человек-обезьяна увидел, что отряд Зверева представляет угрозу миру в Африке, так как его ряды значительно пополнились представителями многочисленных больших и воинственных племен, которых ничего не стоило уговорить последовать за этим сумасшедшим главарем, пообещав им барыши от победы. Но именно победы Питера Зверева Тарзан из племени обезьян никак не мог допустить, и сейчас ему открылась еще одна возможность сокрушить мечту русского об империи, пока та оставалась лишь мечтой и ее можно было разрушить простым способом — с помощью суровых и жестоких методов джунглей, на которые Тарзан из племени обезьян был непревзойденным мастером.

Тарзан приладил стрелу к луку и медленно оттянул назад правой рукой тетиву, пока наконечник стрелы не сравнялся с левым большим пальцем. Его движения отличались легкостью, естественной грацией. Казалось, что Тарзан совсем не прицеливается, но когда он выпустил стрелу, она вонзилась в бедро часового — именно туда, куда и метил Тарзан из племени обезьян.

С криком удивления и боли чернокожий свалился на землю, не столько из-за боли, сколько от испуга. Когда же его обступили товарищи, Тарзан уже растворился во мраке джунглей.

Привлеченные криком раненого, Зверев, Ромеро и Другие предводители поспешили из своих палаток и присоединились к толпе возбужденных негров, окруживших жертву террористического акта Тарзана.

— Кто в тебя стрелял? — спросил Зверев, когда увидел стрелу, торчавшую из бедра часового.

— Не знаю, — ответил тот.

— Есть ли у тебя в лагере враг, который задумал убить тебя? — спросил Зверев.

— Даже имей он врага, — произнес Ромеро, — тот не смог бы выстрелить из лука, потому что мы не взяли ни луков, ни стрел.

— Об этом я не подумал, — проговорил Зверев.

— Значит, стрелял кто-то чужой, не из наших, — заключил Ромеро.

С большим трудом и под аккомпанемент воплей своей жертвы Ивич и Ромеро вырвали стрелу из ноги часового, а Зверев и Китембо между тем строили различные предположения относительно того, что же произошло на самом деле.

— Очевидно, мы столкнулись с враждебными туземцами, — сказал Зверев.

Китембо уклончиво пожал плечами.

— Дай мне взглянуть на стрелу, — обратился он к Ромеро. — Может, она расскажет нам что-нибудь.

Мексиканец передал стрелу чернокожему вождю, который поднес ее к костру и стал внимательно рассматривать. Окружившие его белые с нетерпением ждали результата.

Наконец Китембо выпрямился. Лицо его сделалось серьезным, а голос, когда он заговорил, слегка дрожал.

— Худо дело, — сказал он, качая своей пулевидной головой.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Зверев.

— На этой стреле есть знак воина, которого мы оставили в базовом лагере, — ответил вождь.

— Но это невозможно! — вскричал Зверев. Китембо дернул плечом.

— Знаю, — сказал он, — и тем не менее, это так.

— Стрелой был убит индус, — напомнил негр, стоявший рядом с Китембо.

— Заткнись, болван, — огрызнулся Ромеро, — иначе весь лагерь запаникует.

— Верно, — подхватил Зверев. — Мы должны замять это дело.

Он повернулся к негру, вспомнившему про смерть индуса.

— Ты и Китембо, — приказал он, — не должны болтать об этом своим людям. Пусть все останется между нами.

Китембо и воин согласились хранить тайну, но не прошло и получаса, как все в лагере уже знали, что часового ранили стрелой, остававшейся в базовом лагере, и воины моментально настроились на то, что впереди на долгом пути их ожидают несчастья.

Воздействие этого инцидента на поведение негров сказалось уже на следующий день. Они стали молчаливее и задумчивее, переговаривались тихими голосами. Но признаки их нервозности в дневное время не шли ни в какое сравнение с их душевным состоянием, наступившим с приходом темноты. Испуг сквозил и в поведении часовых, они то и дело замирали, прислушиваясь к звукам, исходившим из окружавшей лагерь темноты. Большинство из них были храбрыми воинами и не дрогнули бы перед видимым врагом, но они, все без исключения, были убеждены, что имеют дело со сверхъестественной силой, против которой бесполезны оружие и смелость. Они чувствовали, что за ними следят глаза призрака, и в результате были деморализованы не меньше, чем если бы столкнулись с ним лицом к лицу, а, может, и больше. Однако беспокоились они зря, поскольку виновник их суеверных страхов быстро удалялся по джунглям в нескольких милях от них, и с каждой секундой расстояние между ними увеличивалось.

Другая же сила, которая могла вызвать у них большую тревогу, если бы они знали о ней, находилась еще впереди, на тропе, которую им предстояло пересечь по дороге к месту назначения.

Вокруг крошечных костерков с готовившейся пищей сидела на корточках сотня чернокожих воинов. Белые перья в головных уборах колыхались в такт любому их движению. Их охраняли часовые, которые никого и ничего не боялись, так как люди эти не испытывали страха перед демонами или духами. Они носили с собой амулеты в кожаных мешочках на шее и молились чужим богам, но в глубине души относились к тем и другим с растущим недоверием. Из собственного опыта и настояний мудрого руководителя они поняли, что для достижения победы полагаться нужно на себя и свое оружие, а не на бога.

То была веселая, жизнерадостная компания — ветераны многочисленных экспедиций, и, подобно всем ветеранам, они пользовались любой возможностью отдохнуть и отвлечься. Смеху и шуткам не было конца. В центре же веселья была маленькая обезьянка, которая то дразнилась, то ласкалась, и которую в ответ также то дразнили, то ласкали. Было очевидно, что между ней и чернокожими гигантами существуют узы глубокой привязанности. Когда ее дергали за хвост, то не сильно, а когда она нападала на них с кажущейся яростью и кусала острыми зубами за пальцы или руки, то было заметно, что делает она это играючи. Их забавы были грубыми, ибо сами они были существами грубыми и примитивными, но все это было игрой и основывалось на взаимной привязанности.

Эти люди только что закончили ужин, как вдруг какая-то фигура, материализовавшись словно из прозрачного воздуха, бесшумно упала в толпу с веток нависшего над лагерем дерева.

Сотня воинов мгновенно схватилась за оружие и так же мгновенно успокоилась. С криками: «Бвана! Бвана!» они столпились вокруг бронзового гиганта, молча стоявшего посреди них.

Они опустились перед ним на колени, словно перед императором или богом, а те, кто был поближе, почтительно касались его рук и ног, ибо для вазири Тарзан из племени обезьян был не только вождем, а чем-то большим, и они по собственной воле поклонялись ему, как своему живому богу.

Но если воины были рады видеть его, то малыш Нкима просто обезумел от счастья. Он поспешно поскакал по спинам коленопреклоненных негров и запрыгнул на плечо Тарзана, где уцепился за его шею, возбужденно тараторя.

— Вы хорошо выполнили мое поручение, дети мои, — промолвил человек-обезьяна, — и Малыш Нкима тоже сделал все хорошо. Он доставил вам мое сообщение, и вот вы все собрались в условленном месте, готовые к действиям.

— Мы все время опережали чужаков на один день пути, бвана, — ответил Мувиро, — а привалы делали далеко от тропы, чтобы они не заметили наших следов и ничего не заподозрили.

— Они и не подозревают о вашем присутствии, — сказал Тарзан. — Вчера вечером я спрятался на дереве над их лагерем и не слыхал ничего, что свидетельствовало бы о том, что они догадываются об отряде, идущем по тропе впереди них.

— Там, где почва была мягкой, шедший в хвосте колонны воин затирал наши следы веткой с листьями, — объяснил Мувиро.

— Завтра мы будем ждать их здесь, — сказал человек-обезьяна, — а сегодня вечером вы будете слушать Тарзана, который расскажет, что вам предстоит делать.

Когда колонна Зверева на следующее утро выступила в путь после ночи отдыха, которая прошла без происшествий, то настроение у всех в заметной степени поднялось. Негры не забыли зловещее предупреждение, которое прилетело к ним прошлой ночью из темноты, но они не умели долго предаваться унынию.

Руководители экспедиции радовались тому, что более трети расстояния до цели было уже пройдено. По разным причинам им хотелось поскорее завершить эту часть плана. Зверев верил, что от успешного выполнения задуманного зависит вся его мечта об империи. Ивич, прирожденный смутьян, был счастлив при мысли, что успех экспедиции причинит неслыханное беспокойство миллионам людей, а также надеялся вернуться в Россию героем, причем героем богатым.

Ромеро и Мори желали окончания экспедиции по совершенно иным причинам. Русского они ненавидели всей душой. Они потеряли всякое доверие к искренности Зверева, который, кичась собственной важностью и будущим величием, слишком много говорил, и Ромеро вскоре понял, что имеет дело с мошенником, и не с одним. Люди этого пошиба, как осознал Ромеро, стремятся осуществить свои эгоистические цели с помощью одураченных простофиль, ставя под угрозу спокойствие и благосостояние народов. Ромеро было нетрудно убедить Мори в истинности своих выводов, и сейчас, полностью разочаровавшись, эти двое продолжали следовать с экспедицией, поскольку считали, что задуманное ими дезертирство может успешно совершиться только тогда, когда отряд снова обоснуется в базовом лагере.

Поход продолжался после снятия лагеря почти час, как вдруг один из чернокожих разведчиков Китембо, ведущий колонну, остановился как вкопанный.

— Посмотри! — сказал он Китембо, шедшему следом.

Вождь подошел к воину. Перед ним на тропе, воткнутая прямо в землю, торчала стрела.

— Это предупреждение, — сказал воин. Китембо осторожно выдернул стрелу из земли и осмотрел. Он был бы рад оставить свои наблюдения при себе, хотя увиденное и потрясло его основательно, но воин также успел разглядеть стрелу.

— Та же самая, — сказал воин. — Одна из тех, что оставались в базовом лагере.

Подошел Зверев, и Китембо передал ему стрелу.

— Точно такая же, — сказал он русскому. — Нас предупреждают, чтобы мы повернули назад.

— Ха! — высокомерно скривился Зверев. — Это всего лишь стрела, торчащая в земле, и ей не остановить колонну вооруженных людей. Я не думал, что ты такой трус, Китембо.

Негр нахмурился.

— Я посоветовал бы вам выбирать выражения, — укоротил он Зверева. — Мне лучше вас известны лесные сигналы опасности. Мы пойдем дальше, потому что мы — смелые люди, но многие уже никогда не вернутся назад. И ваш план тоже провалится.

При этих словах Зверев впал в один из своих частых приступов ярости, и, хотя люди двинулись дальше, они помрачнели и часто бросали злобные взгляды на Зверева и его офицеров.

Вскоре после полудня экспедиция остановилась на отдых. Шли они густым лесом, сумрачным и удручающим, и теперь расселись маленькими группками, поглощая холодную пищу, составлявшую их обеденный рацион. Не было слышно ни песен, ни смеха, разговаривали мало.

Вдруг откуда-то сверху до них донесся голос. Таинственный и жуткий, он говорил на диалекте банту, который понимали большинство воинов.

— Вернитесь, дети Мувиро, — взывал голос. — Идите назад, не то умрете. Покиньте белых, пока не поздно.

Голос затих. Люди в страхе припали к земле, таращась вверх на деревья. Тишину нарушил Зверев.

— Что за чертовщина? Что он сказал? — спросил Зверев.

— Он велел нам повернуть назад, — ответил Китембо.

— Ни за что! — рявкнул Зверев.

— Сами же пожалеете, — произнес Китембо.

— А я-то думал, что ты хочешь стать королем, — закричал Зверев. — Из тебя получился бы отличный король.

Китембо тотчас же вспомнил о пленительной награде, которой Зверев соблазнял его на протяжении месяцев: стать королем Кении. Ради такого стоило рискнуть.

— Мы пойдем дальше, — сказал он.

— Возможно, вам придется применить силу, — сказал Зверев, — но не останавливайтесь ни перед чем. Мы должны идти вперед, невзирая ни на что.

Затем он повернулся к другим офицерам.

— Ромеро и Мори, пойдете позади колонны и будете стрелять в каждого, кто откажется идти вперед.

Люди пока не отказывались идти, и, когда был отдан приказ выступить в путь, они угрюмо заняли свои места в колонне. Так они шли около часа, а потом далеко впереди раздался странный крик, который многие из них слыхали в Опаре, а несколько минут спустя голос в отдалении воззвал к ним:

— Покиньте белых!

Негры принялись перешептываться, и стало очевидным, что назревают беспорядки. Китембо все же уговорил их следовать дальше, чего Звереву ни за что бы не удалось.

— Хотел бы я добраться до того смутьяна, — сказал Зверев Зоре Дрыновой, идя с ней рядом в голове колонны. — Если бы он только высунулся разок, и мы смогли бы в него выстрелить, — вот и все, чего я хочу.

— Это человек, который хорошо знает психологию туземцев, — произнесла девушка. — Вероятно, шаман какого-нибудь племени, по территории которого мы идем.

— Надеюсь, что это так, — отозвался Зверев. — Я не сомневаюсь, что человек этот туземец, но, боюсь, что он действует по указке либо англичан, либо итальянцев, которые надеются таким образом дезорганизовать и задержать нас, пока не мобилизуют силы для нападения.

— Это, конечно, деморализовало людей, — сказала Зора. — Ведь все эти странные события, начиная со смерти Джафара и кончая нынешним днем, они приписывают все той же самой силе, в которой из-за своего суеверия видят сверхъестественное начало.

— Тогда тем хуже для них, — сказал Зверев, — ибо, хотят они того или нет, им предстоит идти дальше, а когда обнаружат, что попытка дезертирства означает смерть, до них дойдет, что с Питером Зверевым шутки плохи.

— Но их много, Питер, — напомнила девушка, — а нас мало. К тому же, благодаря тебе, они хорошо вооружены. Мне кажется, ты создаешь на свою голову Франкенштейна, который нас же и погубит.

— Ты такая же суеверная, как и негры, — проворчал Зверев, — делаешь из мухи слона. Ведь я же…

Позади колонны, явно сверху, снова зазвучал пред — 1 упреждающий голос:

— Покиньте белых! Вернитесь!

Маршировавшую колонну снова охватила тишина, но люди продолжали шагать, подгоняемые Китембо и запугиваемые револьверами белых офицеров.

Вскоре лес кончился на краю небольшой долины, по которой тропа шла через заросли буйволовой травы выше человеческого роста. Люди уже углубились в нее, как вдруг впереди послышался выстрел, потом еще и еще. Казалось, стреляли из длинной цепи и стреляли в них.

Зверев приказал негру срочно отвести Зору в конец колонны, где безопаснее, и сам двинулся следом за ней якобы для того, чтобы найти Ромеро и подбодрить людей.

Жертв пока еще не было, но колонна встала, и строй стал быстро распадаться.

— Скорей, Ромеро! — крикнул Зверев. — Принимай командование впереди. Я с Мори прикрою тыл и не допущу дезертирства.

Мексиканец бросился вперед и с помощью Ивича и нескольких чернокожих вождей развернул одну группу в длинную цепь, с которой медленно двинулся вперед, в то время как Китембо с оставшимися последовал за ним в качестве прикрытия, оставив Ивича, Мори и Зверева организовывать резерв.

После первых беспорядочных выстрелов стрельба прекратилась. Наступила тишина, еще более зловещая для расшатанных нервов чернокожих воинов. Абсолютное молчание врага, отсутствие какого-либо намека на движение в траве впереди них, в сочетании с таинственными предупреждениями, все еще звучавшими у них в ушах, убеждали негров в том, что перед ними не обычный враг.

— Назад! — зловеще раздалось из травы впереди. — Это последнее предупреждение. За непослушание — смерть.

Линия дрогнула, и, чтобы успокоить ее, Ромеро дал команду открыть огонь. В ответ из травы раздался треск ружей, и на этот раз дюжина воинов упала убитыми или ранеными.

— В атаку! — закричал Ромеро, но вместо этого люди повернулись и бросились назад.

При виде передовой линии, спасавшейся бегством и побросавшей винтовки, прикрытие повернуло и побежало, увлекая за собой и резерв. Белые тоже были унесены беспорядочным потоком.

Ромеро с негодованием отступил один. Врага он не видел, никто его не преследовал, и этот факт вызвал у него тревогу, гораздо более сильную, чем та, которую вызывали свистящие пули.

Когда он брел, далеко отстав от своих товарищей, то почувствовал, что в какой-то степени разделяет чувство безотчетного ужаса, охватившего его чернокожих спутников, или, по крайней мере, если не разделяет, то сочувствует им. Одно дело — стоять лицом к лицу с врагом, которого видишь, и совсем другое — столкнуться с невидимым врагом, даже не зная, как он выглядит.

Вскоре после того, как Ромеро снова вошел в лес, он увидел на тропе впереди себя идущего человека. Приглядевшись, он узнал Зору Дрынову. Он позвал ее, и та обернулась и подождала его.

— Я боялась, что тебя убили, товарищ, — сказала она.

— Я родился под счастливой звездой, — улыбнулся он. — Вокруг меня падали люди. А где Зверев? Зора пожала плечами.

— Не знаю, — ответила она.

— Наверное, пытается организовать резерв, — предположил Ромеро.

— Несомненно, — коротко сказала девушка.

— В таком случае надеюсь, что у него быстрые ноги, — пошутил Ромеро.

— Очевидно, так, — резко ответила Зора.

— Ты не должна оставаться одна, — произнес мексиканец.

— Я могу постоять за себя, — ответила Зора.

— Возможно, — сказал он, — но если бы ты принадлежала мне…

— Я никому не принадлежу, товарищ Ромеро, — прервала она ледяным тоном.

— Прости меня, сеньорита, — сказал он. — Я знаю это. Я просто неудачно выразился. А хотел я сказать, что если бы девушка, которую я люблю, была здесь, она не оказалась бы одна в лесу, особенно когда нас преследует враг, и Звереву это должно быть известно.

— Тебе не нравится Зверев, не так ли, Ромеро?

— Даже тебе, сеньорита, — ответил он, — должен сознаться, раз уж ты спрашиваешь.

— Я знаю. Он многих настроил против себя.

— Он настроил против себя всех, кроме тебя, сеньорита.

— Почему я должна быть исключением? Откуда тебе знать, что он не настроил против себя и меня?

— Не всерьез, я уверен, — сказал он, — иначе ты не согласилась бы стать его женой.

— С чего ты взял, что я согласилась? — удивилась Зора.

— Товарищ Зверев часто похваляется этим, — ответил Ромеро.

— Ах вот как?

Больше она не сказала ни слова.

XVII. МОСТ НАД ПРОПАСТЬЮ

Бегство отряда Зверева завершилось только тогда, когда воины добрались до своего последнего бивуака, да и то лишь для части людей, ибо, когда наступила ночь, обнаружилось, что четверть состава отсутствует, в их числе Зора и Ромеро. Когда подошли отставшие, Зверев спросил каждого о девушке, но никто ее не видел. Он попытался организовать отряд на ее поиски, но воины не соглашались идти с ним. Зверев угрожал и умолял, пока наконец не понял, что потерял власть над людьми. Может быть, он и пошел бы за ней один, как он твердил всем каждую минуту, но был лишен этой необходимости, когда поздно ночью эти двое пришли в лагерь вместе.

При виде их Зверев успокоился и вместе с тем обозлился.

— Почему ты не осталась со мной? — набросился он на Зору.

— Потому что я не умею бегать так быстро, как ты, — ответила она, и Зверев промолчал.

Из вышины, откуда-то с дерева послышалось уже знакомое предупреждение:

— Покиньте белых!

Последовало долгое молчание, нарушаемое только нервным шепотом негров, и тогда голос заговорил снова:

— Дороги в ваши страны свободны от опасностей, а с белыми людьми всегда ходит смерть. Выбросьте свою форму и оставьте белых в джунглях на мое попечение.

Один из чернокожих воинов вскочил на ноги, сорвал с себя французский мундир и бросил его в ближайший костер. Моментально и другие последовали его примеру.

— Прекратите! — закричал Зверев.

— Молчать, белый человек! — зарычал Китембо.

— Бей белых! — крикнул обнаженный воин из племени базембо.

Воины мгновенно бросились к белым, сгрудившимся вокруг Зверева, и тут сверху раздался предупреждающий крик:

— Белые — мои! Оставьте их мне!

Воины на миг приостановились, но один из воинов, разъяренный ненавистью и жаждой крови, снова двинулся вперед, угрожающе подняв винтовку.

Сверху зазвенела тетива. Чернокожий выронил оружие и пронзительно закричал, пытаясь вырвать стрелу, торчащую из его груди. Как только он упал лицом вперед, остальные чернокожие отступили, и белые остались одни. Негры же сбились кучкой в дальнем конце лагеря. Многие из них дезертировали бы в эту ночь, если бы не боялись мрака джунглей и угрозы того, кто скрывался в вышине.

Зверев в гневе шагал взад-вперед, проклиная судьбу, проклиная негров, проклиная всех.

— Если бы мне помогали, — бурчал он, — этого не случилось бы. Я же не могу делать все один.

— Вы и добились всего этого один, — съязвил Ромеро.

— Что ты имеешь в виду? — вскинулся Зверев.

— А то, что вы выставили себя полнейшим ослом и настроили против себя всех в экспедиции, но даже и в этом случае они оставались бы с вами, если бы были уверены в вашем мужестве. Но никому не хочется следовать за трусом.

— Ты называешь меня трусом, ты, желтая обезьяна! — заорал Зверев, хватаясь за револьвер.

— Бросьте, — произнес Ромеро. — Вы у меня на мушке. И вот что я вам скажу — если бы не сеньорита Дрынова, я убил бы вас на месте и избавил бы мир по крайней мере от одного психопата. Сеньорита Дрынова однажды спасла мне жизнь. Я не забыл этого, и поскольку она, кажется, любит вас, то вы в безопасности, если только я не буду вынужден убить вас в порядке самозащиты.

— Это чистейшее безумие, — вскричала Зора. — Нас здесь только пятеро среди неуправляемой толпы негров, которые боятся и ненавидят нас. Завтра, без сомнения, они нас покинут. Если мы хотим выбраться когда-нибудь из Африки живыми, то нам следует держаться вместе. Позабудьте свои ссоры и давайте отныне действовать сообща, в полном согласии, ради нашего общего спасения.

— Ради вас, сеньорита, я согласен, — сказал Ромеро.

— Товарищ Дрынова права, — проговорил Ивич.

Зверев убрал руку с револьвера и угрюмо отвернулся, в оставшуюся же часть ночи в дезорганизованном лагере заговорщиков царило если не согласие, то покой.

Когда наступило утро, белые увидели, что негры все как один поснимали французские мундиры, а из листвы ближайшего дерева это тоже заметили и другие глаза — серые глаза, в которых мелькнуло насмешливое выражение. Чернокожие слуги и те отказались прислуживать белым, примкнув к людям своей крови, поэтому белым пришлось самим готовить завтрак после того, как попытка Зверева призвать слуг к повиновению получила резкий отпор.

Пока они ели, к ним приблизился Китембо в сопровождении вождей других племен, входивших в состав экспедиции.

— Мы уходим со своими людьми на родину, — объявил вождь племени базембо. — Оставляем вам пищу из расчета, чтобы ее хватило для возвращения. Многие наши воины хотят убить вас, и мы не сможем им помешать, если вы попытаетесь пойти с нами, ибо они боятся мести духов, которые сопровождают вас уже много лун. Останьтесь здесь до завтра. После этого можете идти, куда угодно.

— Но вы не можете бросить нас вот так, без носильщиков, без аскари, — возразил Зверев.

— Вы больше не можете приказывать нам, белый человек, — сказал Китембо, — так как вас мало, а нас много, и ваша власть над нами кончилась. Вы во всем потерпели провал. За таким руководителем мы не пойдем.

— Китембо, ты не прав! — зарычал Зверев. — Вы все будете за это наказаны.

— Кто нас накажет? — усмехнулся негр. — Англичане? Французы? Итальянцы? Вы не посмеете пожаловаться им. Они накажут вас, а не нас. Может быть, вы пойдете к Рас Тафари? Да он вырежет ваше сердце, а тело бросит собакам, если узнает, что вы замышляли.

— Не можете же вы оставить эту белую женщину в джунглях без слуг, носильщиков и достаточной защиты, — настаивал Зверев, осознав, что его первый аргумент не произвел впечатления на черного вождя, который сейчас держал в своих руках их судьбы.

— Я не намерен оставлять белую женщину, — сказал Китембо. — Она пойдет со мной.

И только теперь белые впервые поняли, что вожди окружили их и взяли на прицел.

Во время разговора Китембо подошел ближе к Звереву, рядом с которым стояла Зора Дрынова, и теперь чернокожий вождь протянул руку и схватил девушку за запястье.

— Пошли! — сказал он, и в тот же миг что-то пропело над их головами, и Китембо, вождь племени базембо, схватился за стрелу, вонзившуюся в его грудь.

— Наверх не глядеть, — раздался голос в вышине. — Смотреть на землю, а кто поднимет глаза, тот умрет. Послушайте внимательно, что я вам скажу, черные люди. Расходитесь по домам, а белых оставьте здесь. Не трогайте их. Они принадлежат мне. Я все сказал.

Выпучив глаза и дрожа, чернокожие вожди отшатнулись от белых, оставив Китембо корчиться на земле. Они поспешили через лагерь к своим товарищам, которые обезумели от ужаса, и прежде чем вождь племени базембо испустил дух, чернокожие туземцы похватали заранее распределенную меж собой поклажу и, толкаясь, поспешили выбраться на звериную тропу, которая вела из лагеря на запад.

Белые в ошеломлении наблюдали за бегством воинов, храня молчание до тех пор, пока не скрылся последний чернокожий, и они остались одни.

— Как вы полагаете, что имел в виду голос, говоря, что мы принадлежим ему? — хрипловато спросил Ивич.

— Откуда мне знать, — проворчал Зверев.

— Может, это привидение — людоед? — предположил, улыбнувшись, Ромеро.

— Он нам так уже навредил, — сказал Зверев, — что мог бы на время оставить нас в покое.

— Не такой уж он и злой, — произнесла Зора, — ведь он спас меня от Китембо.

— Спас, чтобы самому попользоваться, — возразил Ивич.

— Ерунда! — воскликнул Ромеро. — Намерение этого таинственного голоса столь же очевидно, как и тот факт, что это голос человека. Кто-то хочет расстроить планы нашей экспедиции, и я думаю, что Зверев был близок к истине вчера, когда сказал, что за этим стоят англичане или итальянцы, которые пытаются задержать нас, пока не соберут достаточно сил.

— И это доказывает то, что я давно уже подозревал, — заявил Зверев. — Среди нас есть предатель и не один.

Он многозначительно посмотрел на Ромеро.

— Это означает лишь то, что сумасбродные идиотские теории всегда терпят крах на практике, — сказал Ромеро. — Вы полагали, что все негры Африки сбегутся под ваше знамя и сбросят всех иностранцев в океан. Теоретически вы, возможно, были правы, а на практике же вашу мечту, словно мыльный пузырь, разрушил один-единственный человек, знающий то, чего не знаете вы — психологию туземцев. Любая идиотская теория обречена на провал. Такова реальность.

— Ты рассуждаешь, как предатель, — угрожающе произнес Ивич.

— Ну и что вы сделаете? — спросил мексиканец. — Я по горло сыт всеми вами и вашим мерзким корыстным планом. Ни у тебя, ни у Зверева нет ни капли чести. Насчет Тони и сеньориты Дрыновой я склонен сомневаться, так как не могу представить себе, что они мошенники. Их ввели в заблуждение, как и меня, а обманули нас вы и вам подобные, морочащие головы миллионам людей.

— Ты не единственный предатель среди нас, — вскричал Зверев, — и не один поплатишься за свою измену.

— Ни к чему сейчас об этом, — сказал Мори. — Нас и так слишком мало. Если мы начнем выяснять отношения и убивать друг друга, то не выберемся из Африки живыми. А если вы убьете Мигеля, то вам придется убить и меня и я не уверен, что вам это удастся. Может, я убью вас.

— Тони прав, — сказала девушка. — Давайте заключим перемирие, пока не выберемся к цивилизации.

Итак, достигнув некоего вооруженного перемирия, все пятеро отправились на следующее утро назад в базовый лагерь, а тем временем Тарзан и его воины вазири, обогнав их на целый день пути, двигались кратчайшей дорогой к Опару.

— Может, Лэ там и нет, — объяснил Тарзан Мувиро, — но я намерен наказать Оу и Дуза за их предательство и тем самым подготовить почву для безопасного возвращения верховной жрицы, если она еще жива.

— А как насчет белых врагов, которые остались в джунглях? — поинтересовался Мувиро.

— Никуда они не денутся, — ответил Тарзан. — Они слабы и плохо знают джунгли. Передвигаются медленно. Мы можем нагнать их в любой момент, когда захотим. Больше всего сейчас меня волнует Лэ, потому что она — друг, а те — всего лишь враги.

Во многих милях от Тарзана предмет его дружеской заботы приближался к поляне в джунглях, — поляне, вырубленной человеком и предназначавшейся для стоянки многочисленного отряда, но сейчас несколько грубых хижин были заняты горсткой негров.

Рядом с женщиной шел Уэйн Коулт, полностью восстановивший свои силы, а за ними по пятам — Джад-бал-джа, Золотой Лев.

— Наконец-то мы нашли лагерь, — сказал Коулт. — Благодаря вам.

— Да, но он покинут, — ответила Лэ. — Все ушли.

— Нет, — возразил Коулт. — Вон там, справа, возле хижин сидят негры.

— Очень хорошо, — сказала Лэ. — А теперь я должна покинуть вас.

В ее голосе прозвучала нотка сожаления.

— Не хочется прощаться, — сказал мужчина, — но я знаю, что ваше сердце далеко отсюда и что ваша доброта задержала ваше возвращение в Опар. При всем желании я не могу словами выразить мою благодарность, но думаю, вы понимаете, что у меня на душе.

— Да, — ответила женщина, — и этого достаточно, чтобы знать, что я нашла себе друга, я, у которой так мало верных друзей.

— Позвольте мне пойти с вами в Опар, — предложил Коулт. — Вас там поджидают враги, и моя скромная помощь может вам пригодиться.

Лэ покачала головой.

— Нет, это невозможно, — ответила она. — Кое-кто из моего народа стал относиться ко мне с недоверием и даже ненавистью из-за дружбы с человеком из другого мира. Если вы вернетесь со мной и поможете мне завладеть троном, это еще больше усилит их подозрительность. Если Джад-бал-джа и я не сможем добиться успеха вдвоем, то и втроем мы вряд ли способны на большее.

— Но тогда хотя бы останьтесь на день, будьте моей гостьей, — попросил Коулт. — Правда, я не смогу предложить вам особого гостеприимства, — добавил он, грустно улыбаясь.

— Нет, друг мой, — сказала она. — Я рискую остаться без Джад-бал-джа, а вы без негров. Боюсь, что им нельзя находиться вместе в одном лагере. До свидания, Уэйн Коулт. Но не говорите, что я иду одна. Со мной Джад-бал-джа.

Лэ знала дорогу из базового лагеря в Опар, и Коулт глядел ей вслед с комком в горле, ибо прекрасная девушка и огромный лев казались ему воплощением красоты, силы и одиночества.

Он со вздохом вернулся в лагерь и пошел к неграм, которые тем временем улеглись спать на полуденной жаре. Он разбудил их, и они опешили, так как участвовали в походе с побережья и немедленно его узнали. Давно считая Коулта погибшим, они сначала испугались, пока не убедились, что это действительно он, а не привидение.

Со времени гибели Дорского у них не было хозяина, и они признались Коулту, что всерьез подумывали покинуть лагерь и пробираться домой, поскольку не в состоянии забыть те таинственные и сверхъестественные происшествия, свидетелями которых им довелось стать в этой чужой местности, где они чувствовали себя одинокими и беспомощными без руководства и защиты белого хозяина.

* * *

Через равнину Опара к разрушенному городу шла девушка и лев, а позади них, на вершину скалы, с которой они спустились, поднялся мужчина и, глядя на равнину, заметил их вдали.

За ним на скалистый утес вскарабкалась сотня воинов. Они окружили высокого человека, и тот показал пальцем и сказал: «Лэ!»

— И Нума! — добавил Мувиро. — Странно, бвана, что он не нападает.

— Он и не нападет, — ответил Тарзан. — Почему, не знаю, но уверен, что не нападет, потому что это Джад-бал-джа.

— Глаза Тарзана, как глаза орла, — сказал Мувиро. — Мувиро видит только женщину и льва, а Тарзан видит Лэ и Джад-бал-джа.

— Мне не нужны глаза, — сказал человек-обезьяна. — У меня есть нос.

— У меня тоже есть нос, — возразил Мувиро, — но это лишь кусок плоти, торчащий на моем лице. Толку от него никакого.

Тарзан улыбнулся.

— В детстве тебе не приходилось полагаться на чутье, чтобы спасти свою жизнь или добыть пищу, — объяснил он, — а мне приходилось всегда, тогда и теперь. Пойдемте, дети мои. Лэ и Джад-бал-джа обрадуются, когда увидят нас.

Джад-бал-джа первым уловил слабые звуки сзади. Он остановился и обернулся. Огромная голова его величественно поднялась, уши напряглись, кожа на носу наморщилась, чтобы помочь обонянию. Лев издал низкий рык. Лэ остановилась и поглядела назад, чтобы выяснить причину его недовольства.

Увидев приближающуюся колонну, Лэ почувствовала, как сердце у нее сжалось. Даже Джад-бал-джа не смог бы защитить ее от такого количества врагов. Тогда она решила попытаться раньше их достигнуть города, но когда снова взглянула на разрушенные стены на краю долины, поняла, что это бесполезно. У нее не хватит сил пробежать такое расстояние, а среди этих черных воинов наверняка немало тренированных бегунов, которые с легкостью настигнут ее. Поэтому, покорившись судьбе, она стояла и ждала, между тем как Джад-бал-джа, пригнув голову и подрагивая хвостом, медленно двинулся навстречу людям, и по мере приближения, его злобное рычание перерастало в оглушительный рев, от которого дрожала земля. Так он пытался отвести опасность от своей любимой хозяйки.

Но люди продолжали идти, и вдруг Лэ заметила, что шедший впереди человек был светлее остальных, и сердце ее затрепетало. А когда она узнала его, то на глаза дикарки, верховной жрицы Опара, навернулись слезы.

— Это Тарзан! Джад-бал-джа, это Тарзан! — крикнула она, и ее прекрасные черты озарились светом великой любви.

В тот же миг лев также, видимо, узнал своего хозяина, ибо его рычание стихло, глаза перестали сверкать, и, вскинув голову, он потрусил навстречу Тарзану и, словно большая собака, встал перед ним на задние лапы. Малыш Нкима с криком ужаса спрыгнул с плеча человека-обезьяны и, пронзительно визжа, задал стрекача назад, к Мувиро, так как нутром чуял, что Нума есть Нума. Положив громадные лапы на плечи Тарзана, Джад-бал-джа лизнул бронзовую щеку, а затем Тарзан отстранил его и быстро подошел к Лэ. Нкима же, чей страх уже улегся, неистово скакал на плече Мувиро, награждая льва множеством бранных кличек за пережитое волнение.

— Наконец-то! — воскликнул Тарзан, глядя в глаза Лэ.

— Наконец-то, — повторила девушка, — ты вернулся со своей охоты.

— Я вернулся в тот же день, — ответил Тарзан, — но ты уже ушла.

— Вернулся? — переспросила девушка.

— Да, Лэ, — повторил он. — Я прошел долгий путь, прежде чем нашел добычу, но наконец добыл мясо и принес его тебе, а тебя уже не было, и дождь смыл твои следы, и хотя я искал тебя много дней, но найти не смог.

— Знай я, что ты намерен вернуться, — произнесла она, — то дождалась бы тебя.

— Тебе следовало бы знать, что я не оставляю друзей, — ответил Тарзан.

— Лэ огорчена, — сказала она.

— И в Опар ты с тех пор так и не возвращалась? — спросил он.

— Мы с Джад-бал-джа как раз идем туда. Я долго плутала и лишь недавно нашла дорогу в Опар. А кроме того, мне встретился белый человек, который заблудился и был болен. Я оставалась с ним, пока у него не прошел жар и не восстановились силы, потому что думала, что он, наверное, друг Тарзана.

— Как его имя? — спросил человек-обезьяна.

— Уэйн Коулт, — ответила она. Человек-обезьяна улыбнулся.

— Оценил ли он то, что ты сделала для него? — спросил Тарзан.

— Да, он хотел пойти со мной в Опар и помочь мне вернуться на трон.

— Значит, он тебе понравился, Лэ?

— Очень понравился. Но совсем не так, как нравится мне Тарзан.

Тарзан коснулся ее плеча, словно хотел погладить.

— Верная Лэ! — пробормотал он, затем резко вскинул голову, словно желая прогнать грустные мысли, и повернулся лицом к Опару.

— Пошли, — сказал он. — Королева возвращается на свой трон.

Невидимые глаза Опара наблюдали за приближением колонны. Они узнали Лэ, Тарзана и вазири, а некоторые узнали Джад-бал-джа. Оу испугалась, Дуз задрожал, а юная Нао, которая ненавидела Оу, была почти счастлива, насколько может быть счастлив тот, у кого разбито сердце.

Оу правила деспотически, а Дуз был слабовольным глупцом, которого никто уже не воспринимал всерьез. И сейчас среди руин пронесся шепот, который напугал бы Оу и Дуза, если бы они слышали его, и шепот распространился среди жриц и воинов-жрецов, вследствие чего, когда Тарзан и Джад-бал-джа провели вазири во двор храма, там не оказалось никого, кто оказал бы сопротивление. Вместо этого из темных арок галерей послышались голоса, молившие о пощаде и заверявшие в верности Лэ.

Двинувшись дальше, они услышали в глубине храма внезапный взрыв шума. Высокие голоса прорывались громкими криками, затем наступила тишина. Когда же они вошли в тронный зал, стала очевидной и причина шума: в луже крови плавали трупы Оу и Дуза, а также нескольких жрецов и жриц, остававшихся им верными. Кроме трупов, в тронном зале никого не было.

И тогда Лэ, верховная жрица Пламенеющего Бога, снова взошла на трон как королева Опара.

В эту ночь Тарзан, Повелитель джунглей, снова ел из золотых тарелок Опара, а молодые девушки, готовившиеся в скором времени стать жрицами Пламенеющего Бога, подавали ему мясо и фрукты, а также вина, настолько старые, что никто из ныне живущих не знал, какой они выдержки и в каком забытом винограднике вызрели гроздья, из которых они были сделаны.

Но подобные вещи мало занимали Тарзана, и он был рад, когда на следующий день смог сменить обстановку и повести воинов вазири через долину Опара к ограждавшим город скалам. На его бронзовом плече восседал Нкима, а рядом с человеком-обезьяной вышагивал золотой лев. Сзади строем маршировала сотня воинов вазири.

* * *

Усталая и разочарованная, приближалась к базовому лагерю группа белых после долгого и утомительного перехода. Зверев и Ивич шли впереди, за ним следовала Зора Дрынова, а далеко позади бок о бок шагали Ромеро и Мори. В таком порядке они шли все эти долгие дни.

Уэйн Коулт сидел в тени хижины, а негры лежали на земле неподалеку, когда показались Зверев и Ивич.

Коулт поднялся и пошел им навстречу, и тут Зверев заметил его.

— Проклятый предатель! — закричал он. — Сейчас я с тобой расправлюсь, даже если это будет последнее, что я сделаю на земле.

С этими словами он выхватил револьвер и выстрелил в безоружного американца.

Первый выстрел слегка задел бок Коулта, но второго выстрела Зверев сделать не успел, так как почти одновременно со звуком его выстрела раздался другой, и Питер Зверев, выронив оружие и схватившись за спину, зашатался на ногах, словно пьяный. Ивич обернулся.

— Боже мой, Зора, что ты наделала? — вскричал он.

— То, чего ждала двенадцать лет, — ответила девушка. — То, что хотела сделать, когда еще была почти ребенком.

Уэйн Коулт подскочил и подхватил револьвер Зверева с земли, и тут же подбежали Ромеро и Мори.

Зверев осел на землю и обвел людей бешеным взглядом.

— Кто стрелял? — вопросительно прошептал он. — Я знаю, это сделала проклятая желтая обезьяна.

— Это сделала я, — заявила Зора Дрынова.

— Ты?! — выдохнул Зверев.

Зора резко повернулась к Уэйну Коулту, словно он был здесь один.

— Вам можно рассказать правду, — проговорила она. — Я не большевичка и никогда ею не была. Этот негодяй убил моего отца и мать, убил старшего брата и сестру. Мой отец был… Впрочем, неважно. Теперь он отомщен.

Она гневно обратилась к Звереву:

— Я могла бы много раз убить тебя за последние несколько лет, но я выжидала, поскольку хотела большего, чем твоя жизнь. Я хотела помочь сорвать гнусные планы, с которыми ты и тебе подобные стремятся разрушить счастье людей.

Питер Зверев, сидя на земле, уставился на нее широко раскрытыми глазами, которые медленно стекленели. Вдруг он закашлялся, изо рта хлынула кровь, и он упал мертвым.

Ромеро придвинулся вплотную к Ивичу и ткнул дулом револьвера в ребра русскому.

— Бросай оружие, — приказал он. — Настал и твой черед.

Ивич, побледнев, подчинился. Он увидел, как рушится его маленький мирок, и испугался.

На противоположной стороне поляны, на опушке леса, возникла фигура, которой секунду назад там не было. Она появилась молча, как бы из воздуха. Первой человека заметила Зора Дрынова. Она удивленно вскрикнула, признав его, и когда остальные обратили взгляды в ту же сторону, то увидели шедшего к ним бронзовотелого человека, почти обнаженного, в одной лишь набедренной повязке из леопардовой шкуры. Он двигался с легкой величавой грацией льва, и многое в его облике говорило о том, что идет царь зверей.

— Кто это? — спросил Коулт.

— Я не знаю, кто это, — ответила Зора. — Но это тот самый человек, который спас мне жизнь, когда я заблудилась в джунглях.

Человек остановился перед ними.

— Кто вы? — спросил Уэйн Коулт.

— Я — Тарзан из племени обезьян, — ответил тот. — Я видел и слышал все, что здесь произошло. План, задуманный этим человеком, — он кивнул на тело Зверева, — провалился, а сам он умер. Эта девушка призналась, кто она такая. Она не из вашей среды. Мои люди расположились недалеко отсюда. Я провожу ее к ним и позабочусь, чтобы она благополучно выбралась отсюда. До остальных же мне дела нет. Выбирайтесь из джунглей сами, если сумеете. Я все сказал.

— Они не все такие, как вы думаете, друг мой, — возразила Зора.

— Что вы имеете в виду? — спросил Тарзан.

— Ромеро и Мори стали другими. Они открыто выступили против Зверева, когда нас покинули негры.

— Я слышал их, — сказал Тарзан. Зора удивленно взглянула на него.

— Слышали? — переспросила она.

— Я слышал многое из того, что происходило во многих ваших лагерях, — ответил человек-обезьяна, — но не уверен, могу ли я верить всему, что слышал.

— Мне кажется, вы можете верить тому, что слышали от них, — уверила его Зора. — Я считаю, что они были искренними.

— Очень хорошо, — согласился Тарзан. — Если хотят, они могут пойти со мной, но эти двое пусть позаботятся о себе сами.

— Только не американец, — сказала Зора.

— Нет? Почему же? — поинтересовался человек-обезьяна.

— Потому что он секретный агент правительства Соединенных Штатов, — ответила девушка.

Вся группа, включая Коулта, уставилась на нее в изумлении.

— Откуда вы узнали? — требовательно спросил Коулт.

— Записка, которую вы послали по прибытии в лагерь, попала к одному из агентов Зверева. Теперь вы понимаете, откуда мне это известно?

— Да, — сказал Коулт. — Вполне ясно.

— Вот почему Зверев назвал вас предателем и пытался убить.

— А что с этим? — спросил Тарзан, указывая на Ивича. — Он что, тоже овца в волчьей шкуре?

— Он — один из парадоксов, которых так много в жизни, — ответила Зора. — Он из числа тех красных, которые от трусости меняют окраску и блекнут.

Тарзан повернулся к неграм, собравшимся в стороне и прислушивавшимся к разговору, которого не могли понять.

— Я знаю, где ваша страна, — сказал он на их диалекте. — Она находится там, где кончается железная дорога, что ведет к побережью.

— Да, бвана, — ответил один из негров.

— Вы возьмете с собой этого белого человека и отведете к железной дороге. Смотрите, чтобы у него было достаточно еды и чтобы его никто не обижал, а потом скажете ему, чтобы он уходил. Отправляйтесь немедленно.

Затем Тарзан обратился к белым:

— Остальные пойдут со мной в лагерь. Повернувшись, он пошел по тропе, по которой явился в лагерь. За ним последовали четверо белых, которые еще плохо понимали, чем в действительности они обязаны его гуманности. Они также не понимали и даже не догадывались, что его великая терпимость, смелость, находчивость и защитный инстинкт, который часто оберегал их, происходят не от его человеческих прародителей, а от постоянной связи с дикими животными джунглей, у которых эти качества развиты гораздо сильнее, нежели у цивилизованных людей, утративших эти благородные свойства полностью или частично из-за алчности и борьбы за первенство.

Позади других бок о бок шли Зора Дрынова и Уэйн Коулт.

— Я думала, что вы погибли, — сказала она.

— А я думал, что погибли вы, — отозвался Коулт.

— Хуже того, — продолжала Зора, — я думала, что, мертвы вы или живы, я никогда не смогу рассказать вам, что у меня на сердце.

— А я думал о той страшной пропасти, которая разделяла нас. Боялся, что не сумею перекинуть через нее мост и спросить вас о том, о чем хотел, — тихо ответил он.

Зора повернулась к нему с глазами, полными слез. Губы ее дрожали.

— А я думала, что никогда не смогу утвердительно ответить на этот вопрос, если бы вы мне его задали, — прошептала она.

Поворот тропы скрыл их от глаз других, и тогда он заключил ее в объятия и крепко поцеловал.

Тарзан и чемпион

— Шесть… Семь… Восемь… Девять… Десять! — Рефери отступил в нейтральный угол и поднял правую руку Малларгана.

— Победитель и новый чемпион! — провозгласил он.

Какое-то мгновение публика, лишь частично заполнившая Мэдисон Сквер Гарден, словно окаменев, сидела в напряженной тишине. Затем раздался взрыв аплодисментов, перемежаемый однако язвительными выкриками. Дело не в том, что кое-кто пытался поставить под сомнение справедливость победы, просто Малларгана недолюбливали, ибо он пользовался дурной славой нечестного бойца. Кроме того, многие из публики поставили свои денежки на чемпиона.

Джоуи Маркс, менеджер Малларгана, и еще один мужчина пробрались через канаты и теперь похлопывали чемпиона по спине; фотографы, спортивные журналисты, полицейские, болельщики заполнили ринг. Захлебывающиеся комментаторы спешили сообщить миру эпохальную новость.

Экс-чемпион, пришедший в себя, но все еще нетвердо стоящий на ногах, пересек ринг и протянул Малларгану руку, поздравляя с победой. Но новый чемпион руки не принял.

— Вали отсюда, задница, — процедил он сквозь зубы и отвернулся.

Малларган, по прозвищу «Железный кулак», прошел тернистый путь от любителя до профессионала, чемпиона мира в тяжелом весе чуть больше, чем за год, и заслужил свое прозвище по праву. В самом деле, для победы ему хватало одного удара — смертельного удара правой в челюсть. Иногда ему приходилось выжидать в течение нескольких раундов, но в конце концов своего шанса он не упускал. Вот и экс-чемпион, на которого принимались ставки в расчете один к десяти, продержался всего три раунда. С тех пор как Малларган включился в борьбу за звание чемпиона, ему довелось провести всего девять раундов, в результате чего в шести боях трое противников получили перелом челюсти, а один — травму черепа.

Теперь Малларган решил устроить небольшие каникулы и осуществить наконец свое давнишнее желание. Несколько лет тому назад ему на глаза попалось рекламное объявление, гласившее: «ПОСТУПАЙ НА ВОЕННО-МОРСКОЙ ФЛОТ — И ТЫ УВИДИШЬ ВЕСЬ МИР».

Этот плакат запал ему в душу, и сейчас, когда заслуженный отпуск был у него, что называется, в руках, Малларган решил посмотреть мир самостоятельно, без помощи военно-морского флота или морской пехоты.

— Никогда не видел Ниагарского водопада, — сказал его менеджер. — Чудное место для отдыха. Если мы туда поедем, это прибавит Ниагарскому водопаду немножко популярности.

— Ниагара? Дерьмо! — откликнулся Малларган. — Мы отправимся в Африку.

— Африка… — мистер Маркс наморщил лоб. — Это же где-то у черта на куличках, кажется, в самом низу Южной Америки… И кой черт тебя туда понесет?

— Охота! Видал трофеи в доме того парня, где мы были на днях после боя? Головы льва, буйвола, слона… Здорово! Вот это спорт!

— Да сдались нам эти львы, малыш, — в голосе Маркса послышались умоляющие нотки. — Послушай, малыш, если ты проведешь здесь еще несколько боев, у тебя будет достаточно «фанеры», чтобы вообще закончить выступления и рвануть хоть в Африку, хоть на край света — но без меня.

— Я еду в Африку, и ты едешь со мной. Если хочешь на этом заработать немножко популярности, поторопись растрезвонить об этом газетчикам.

Спустя десять дней спортивные обозреватели и операторы роились вокруг чемпиона на палубе корабля. Юпитеры сияли; затворы щелкали; репортеры выстреливали вопросы; пассажиры толпились, вытягивая шеи; какая-то девушка пробивала локтями дорогу сквозь толпу, сжимая альбом для автографов.

— А он что, и расписываться умеет? — поинтересовался репортер из «Дейли Ньюз».

— Ах ты умник, — прорычал Малларган.

— Передай от меня привет Тарзану, когда доберешься до Африки, — подхватил другой.

— И не задирай его, иначе он разорвет тебя на куски, — воскликнул репортер из «Дейли Ньюз».

— В гробу я видал эту задницу, — сказал Малларган, — никого ему не разорвать.

— Ставлю десять против одного, что он послал бы тебя в нокаут в первом же раунде, — съехидничал репортер из «Дейли Ньюз».

— Ты их, задница, никогда не получишь, — рявкнул чемпион.

Тяжело груженный грузовик громыхал вдоль границы обширной равнины. Казалось, она находится под постоянным прицелом леса, остановившегося у самой кромки и выславшего вперед разрозненные пикеты, чтобы разведать территорию, занятую неприятелем. Почему древесная армия не наступает и равнина остается незавоеванной, оставалось загадкой.

Являлся загадкой и сам грузовик для человека, наблюдавшего за его медленным продвижением. Вероятно, со дня сотворения мира это был первый колесный экипаж, передвигающийся по местному бездорожью.

За рулем грузовика находился белый человек в потертом пробковом шлеме, рядом с ним сидел негр. В кузове поверх грузов разместились еще несколько чернокожих. Удлиняющиеся тени, отбрасываемые деревьями, уже накрывали ползущий анахронизм, возвещая о наступлении коротких экваториальных сумерек.

Человек, идущий по равнине, изменил свой курс, чтобы встретить грузовик. Он шел мягким пружинистым шагом, напоминающим кошачью поступь. На нем не было одежды, не считая набедренной повязки из шкуры льва; его оружие было примитивно: колчан со стрелами и лук на спине, охотничий нож в грубых ножнах на бедре, короткое толстое копье в руке и свернутое лассо, переброшенное через плечо. Кожа у человека была очень темной, но он не был негром. Жизнь под жарким африканским солнцем придала его коже бронзовый оттенок.

На плече гиганта примостилась маленькая обезьянка, обхватив его бронзовую шею одной рукой.

— Тармангани, Нкима, — сказал человек, глядя в сторону грузовика.

— Тармангани, — проверещала обезьянка. — Нкима и Тарзан убьют Тармангани.

Она приподнялась, надула щеки и приняла свирепый вид. Находясь на приличном расстоянии от противника или расположившись на плече у хозяина, малыш Нкима чувствовал себя львом. Его отвага была обратно пропорциональна дистанции, отделяющей Нкиму от Тарзана, и прямо пропорциональна дистанции, отделяющей Нкиму от источника опасности. Будь малыш Нкима человеком, он непременно стал бы гангстером и забиякой, оставаясь при этом трусишкой. Но обезьянка Нкима мог вызвать лишь улыбку. Однако он обладал такой чертой характера, которая в определенных случаях возвышала его. Это была беспредельная преданность своему хозяину — Тарзану.

Наконец человек в грузовике заметил идущего и сообразил, что вот-вот их пути пересекутся. Он поправил кобуру и нащупал пистолет, затем взглянул на карабин, который сидящий рядом с ним парень держал между колен, и решил, что готов к любым неприятностям. Прежде ему не доводилось бывать в этих краях, и он не знал местных обычаев. Поэтому меры предосторожности казались не лишними. По мере того, как дистанция между ними сокращалась, он все пристальнее вглядывался в незнакомца.

— Мту мвеуси? — спросил он у парня, сидевшего рядом и так же пристально вглядывавшегося в приближающего незнакомца.

— Мзунгу, бвана, — откликнулся бой.

— Похоже, ты прав, — согласился водитель. — Похоже, белый человек, верно; только одет как дикарь.

— Меньи вазимо, — усмехнулся парень.

— У меня на руках и так два психа, — сказал мужчина. — С меня довольно.

Тарзан приближался. Водитель остановил грузовик. Малыш Нкима верещал и яростно бранился, обнажив зубы в пугающем, как ему казалось, оскале. Никто не обращал на него внимания, но он не успокаивался до тех пор, пока Тарзан не приблизился к грузовику футов на пятьдесят; тогда Нкима счел свою задачу выполненной, спрыгнул на землю и бросился к растущему неподалеку дереву. В конце концов какой смысл испытывать судьбу?

Тарзан остановился рядом с грузовиком и взглянул в лицо белому человеку.

— Что вы здесь делаете? — спросил он. Мелтон, увидев перед собой почти голого человека, испытал чувство превосходства, и дерзкий вопрос обидел его.

— Да вот кручу баранку, приятель, — бросил он.

— Отвечайте на мой вопрос! — На сей раз в голосе Тарзана послышались резкие нотки.

У Мелтона был трудный день. И предыдущие дни были не легче. У него пошаливали нервы, и настроение приближалось к нулевой отметке. Его рука потянулась к пистолету, чтобы с помощью оружия высказать незнакомцу все, что накипело на душе, но пистолету не пришлось вступить в беседу. Резко выбросив руку вперед, Тарзан перехватил запястье Мелтона и выдернул человека из кабины. Спустя мгновение он был разоружен.

Нкима пританцовывал и подпрыгивал на ветке дерева, осыпая врага грубой бранью и призывая Тарзана убить Тармангани. Но никто не обращал на него внимания. Этот крест Нкима нес постоянно. Он был столь мал и незначителен, что никто не обращал на него внимания.

Негры в кузове грузовика застыли в растерянности, широко раскрыв глаза. Все произошло так неожиданно, что они ничего не успели сообразить. Они видели, как незнакомец выдернул Мелтона из кабины, и теперь смотрели, как Тарзан трясет белого бвану, словно собака крысу. Тарзан по собственному опыту знал, что лучший способ добиться от человека подчинения — хорошенько встряхнуть его.

Мелтон был крепким парнем, но и он оказался беспомощным в железных тисках незнакомца; к тому же он здорово струхнул. Его испугала не столько сверхчеловеческая сила, сколько ужас, который вселяла эта тварь. Мелтон почувствовал себя в объятиях дикого зверя. Когда много лет назад его сильно помял лев, он уже пережил это чувство — чувство фатального подчинения неизбежности.

Тарзан перестал трясти Мелтона и взглянул на парня, выпрыгнувшего с карабином из грузовика.

— Брось винтовку, — сказал Тарзан на суахили.

Юноша помедлил.

— Брось! — приказал Мелтон, затем обратился к Тарзану. — Чего ты хочешь?

— Я спросил вас, что вы здесь делаете. Я хочу получить ответ.

— Сопровождаю парочку процветающих янки.

— Где они?

Мелтон пожал плечами.

— Бог их знает. Они выехали с утра пораньше на легковушке, а мне велели держаться опушки леса. Сказали, что вернутся и встретят меня позже днем.

— Что они здесь делают? — спросил Тарзан.

— Охотятся.

— Почему ты привел их сюда? Ведь это закрытая территория.

— Я их не приводил, это они меня привели. С Малларганом спорить бесполезно. Он из тех, кому хоть кол на голове теши. Ему нужен не проводник, а загонщик. Он чемпион мира в тяжелом весе, и это ударило ему в голову. Попробуй сказать ему что-нибудь поперек, живо схлопочешь. Кое-кто уже попробовал — не позавидуешь. В жизни не встречал такого скандалиста. Второй — поспокойнее. Менеджер Малларгана. Умора. Тоже мне менеджер! Только и твердит: «Да, малыш!» «О'кей, малыш!», а сам все время думает, как бы поскорее вернуться в Нью-Йорк. И постоянно трясется от страха. Эх, избавиться бы от них.

— Они поехали одни? — спросил Тарзан.

— Да.

— В таком случае у тебя есть шанс избавиться от них. Это край львов. Я никогда не встречал их в таком количестве.

Мелтон присвистнул.

— Тогда я должен двигаться и попытаться найти их. Они мне не нравятся, но я отвечаю за них. А ты… — он помедлил, — ты не будешь мешать мне?

— Нет, — ответил Тарзан, — Иди и найди их. Скажи, чтобы убирались отсюда и больше никогда не возвращались.

Затем он направился в сторону леса. Когда Тарзан немного отошел, Мелтон окликнул его.

— А вообще-то ты кто такой? Человек-обезьяна остановился и обернулся.

— Я — Тарзан, — сказал он.

Снова Мелтон присвистнул. Он залез в кабину грузовика и включил мотор; и когда тяжелая машина медленно двинулась по дороге, Тарзан исчез в лесу.

Солнце садилось на западе, и удлиняющаяся тень леса наползала на равнину. Легковая машина тряслась и подпрыгивала на ухабах. В машине были двое. Один сидел за рулем, другой расположился рядом. Его глаза покраснели, он чихал почти беспрерывно.

— Ради всего, малыш, ты не можешь ехать помедленнее? — хныкал Маркс. — Хватит с меня сенной лихорадки, а тут еще ты хочешь из меня кишки вытрясти.

Вместо ответа Малларган чуть-чуть придавил педаль газа.

— Ты или рессоры потеряешь, или шины, или менеджера, если не сбавишь скорость.

— Я в менеджере больше не нуждаюсь. — Эта мысль показалась Малларгану настолько забавной, что он повторил ее: — Я в менеджере больше не нуждаюсь; итак, я оставляю его в Африке. Вот ребята повеселятся!

— Не забивай свою головку дурацкими идеями, малыш. Ты нуждаешься в таком смышленом парнишке, как я. Кулаки у тебя действительно железные, но лоб-то медный.

— Значит, так?

— Именно так.

Малларган поехал чуть медленнее, поскольку внезапно сгустилась тьма. Он включил фары.

— Здесь быстро темнеет, — прокомментировал чемпион. — Интересно, почему?

— Из-за широты, умник, — объяснил Маркс. Некоторое время они ехали молча. Маркс нервно поглядывал по сторонам, поскольку с наступлением темноты все вокруг настолько изменилось, что складывалось впечатление, будто они внезапно перенеслись в иной, странный мир. Равнина слабо освещалась мерцающим светом звезд, лес казался сплошной непроницаемой темнотой.

— Неплохо бы сейчас очутиться на 42-й стрит, — заметил Маркс.

— И чего-нибудь пожевать, — сказал Малларган. — У меня уже живот к спине прилип. Интересно, куда они запропастились? Говорил же я ему: не останавливайся, пока не встретишь нас. Эти англичане такие самоуверенные и строят из себя всезнаек: «Не делай то, не делай се!» Я думаю, чемпион мира способен сам о себе позаботиться, не так ли?

— Конечно так, малыш.

Тишину равнины нарушил рев льва, вышедшего на охоту. Несмотря на достаточное расстояние, этот звук явственно донесся до ушей обоих мужчин.

— Что это было? — поинтересовался Малларган.

— Кабанчик, — ответил Маркс.

— Было бы светло, мы смогли бы подстрелить его, — вздохнул Малларган. — Дюжина свиных отбивных сейчас пришлась бы кстати. Знаешь, Джоуи, мы могли бы запросто обойтись и без этого англичанина.

— А кто сидел бы за баранкой грузовика?

— Твоя правда. Но он ведет себя, словно нянька, опекающая пару сосунков. Скоро мое терпение лопнет, и я ему врежу.

— Смотри, — перебил его Маркс. — Видишь свет? Это, должно быть, грузовик!

Когда автомобили встретились, усталые люди повалились на землю, растирая затекшие конечности и сведенные судорогой мышцы.

— Где это тебя черти носили? — недовольно спросил Малларган.

— Я все время на ходу, — ответил Мелтон. — С тех пор, как мы покинули лагерь. Но вы же знаете, что эта колымага не может ехать так же быстро, как ваша машина. А вы сегодня наколесили не мало. Вам хоть повезло?

— Увы. Мне уже кажется, что здесь вообще нет никакой дичи.

— Есть и много. Если разбить постоянный лагерь, как я советовал, можно кое-что добыть.

— Нам встретилось несколько буйволов, — сказал Маркс, — но они убежали.

— Ушли в какой-то лесок, — объяснил Малларган. — Я попробовал их догнать, но не достал.

— Ваше счастье, — заметил Мелтон.

— О чем это ты? Мое счастье?

— Если бы вы подстрелили одного из них, вас, вероятно, уже не было бы в живых. Предпочел бы встретиться со львом, нежели с раненым буйволом.

— Может, ты и предпочел бы, — бросил Малларган, — что же касается меня — я коров не боюсь.

Мелтон пожал плечами, повернулся и дал команду разбивать лагерь.

— Придется ставить лагерь здесь, — сказал Мелтон. — Воды нам сейчас не найти, правда, запасы у нас есть. Ну а завтра в любом случае нужно возвращаться.

— Возвращаться?! — возмутился Малларган. — Кто тут произносит это слово? Я приехал охотиться и буду охотиться!

— По дороге я встретил человека, который предупредил, что это закрытая территория и нам лучше убраться отсюда подобру-поздорову.

— Что-что? Да кто он такой, чтобы приказывать мне? Ты сказал ему, кто я?

— Да, но мне кажется, это не произвело на него особого впечатления.

— Ладно. Когда мы встретимся, я произведу на него особое впечатление. Кто он?

— Его зовут Тарзан.

— Эта задница? И он полагает, что может выгнать меня из Африки?

— Если он говорит, что нам нужно покинуть эти края, значит, лучше так и поступить, — посоветовал Мелтон.

— Я уеду только тогда, когда сам этого пожелаю, — ответил Малларган.

— Лично я готов уехать сию же минуту, — пробормотал Маркс, чихая непрерывно. — Африка не для человека, страдающего сенной лихорадкой.

Слуги разгружали грузовик, торопясь разбить лагерь. Кто-то разводил огонь для приготовления пищи. То и дело то тут, то там возникал смех. Один из слуг, несший тяжелый груз, случайно толкнул Малларгана, и тот пошатнулся. В ту же секунду чемпион нанес негру тяжелый удар ладонью ниже уха и сбил его с ног.

— В следующий раз смотри, куда прешь, — рявкнул он.

Мелтон подошел к нему.

— Все! Достаточно! — сказал он. — Я терпел это сколько мог. Отныне вы не посмеете тронуть никого из этих ребят.

— И ты хочешь заработать? — заорал Малларган. — Что ж, получай.

Но прежде чем он успел нанести удар, Мелтон выхватил пистолет и прицелился.

— Продолжайте, — пригласил он насмешливым тоном. — Я жду не дождусь повода признать себя виновным в том, что убил вас в порядке самозащиты.

Несколько мгновений Малларган стоял, уставившись на пистолет, затем резко отвернулся. Позже он признался Марксу: «У этих англичан совсем нет чувства юмора. Мог бы сообразить, что я просто пошутил».

Во время ужина настроение у всех было подавленным. Беседу нельзя было назвать даже вялой, поскольку до конца трапезы практически никто не проронил ни слова. Вдруг неподалеку раздался львиный рык.

— Опять этот кабанчик, — сказал Малларган. — Может, поймаем?

— Какой кабанчик? — поинтересовался Мелтон.

— Прочисть уши, — съязвил Малларган, — не слышишь что ли?

— О, Боже! — заорал Маркс. — Посмотрите на эти глаза! Они светятся! Вон там, в темноте!

Мелтон вскочил, бросился к грузовику и, включив фару-прожектор, направил луч в сторону глаз. Пятно яркого света выхватило из темноты неподвижно стоящего взрослого льва. Но лишь на секунду. Через мгновение лев исчез в темноте.

— Кабанчик! — произнес с отвращением Малларган.

Бабанго — племя людей с шоколадным оттенком кожи, у них правильные черты лица и голова нормальной формы. Зубы у бабанго здоровые и крепкие, хотя все они убежденные людоеды. В их каннибализме нет никаких религиозных или ритуальных предрассудков. Они пожирают человеческое мясо просто потому, что оно им нравится. И как истинные гурманы они знают, как его готовить. Они охотятся за людьми точно так же, как люди охотятся за дичью.

И во всех краях, на которые они совершают набеги, их ненавидят и боятся.

Не так давно ушей Тарзана достиг слух, что бабанго захватили отдаленную часть обширной территории, которую он с юношеских лет считал своей, и Тарзан, проделав немало долгих переходов, пришел сюда, чтобы разобраться в ситуации на месте. Вслед за ним, но более медленно, продвигался отряд его воинов вазири во главе с известным вождем Мувиро…

На следующий день после встречи Тарзана с Мелтоном человек-обезьяна двигался своим обычным способом по верхушкам деревьев, держась самой границы между лесом и равниной. Каждый нерв его был напряжен, но в его раскованных движениях и уверенном поведении нельзя было заметить и тени осторожности. И все же он двигался бесшумно, словно тень. Он заметил африканскую гадюку и питона на дереве, готового напасть на добычу, и обошел их. Он сделал небольшой крюк, минуя бутылочное дерево, с которого на него могли упасть и покусать черные муравьи.

Наконец он остановился и всмотрелся вдоль границы между лесом и равниной. Ни вы, ни я не смогли бы услышать то, что слышал Тарзан, поскольку наша жизнь не зависит в такой степени от остроты слуха. Некоторые дикие животные печально известны своим плохим зрением — но вы не встретите животного с плохим слухом или обонянием. Будучи по рождению человеком, Тарзан самой природой не был приспособлен для жизни в джунглях, поэтому ему пришлось развивать все органы чувств, чтобы выжить в этом диком мире. Вот почему он услышал сейчас в отдалении стук копыт задолго до того, как вы или я смогли бы услышать его. Услышал Тарзан и другой звук, настолько необычный для этих мест, насколько львиный рык был бы необычен на Парк-авеню: надрывный рев мотора.

Звуки приближались и довольно быстро. Теперь к ним прибавился еще один, заглушающий все остальные: треск автоматных очередей. Наконец он увидел стадо мчащихся зебр и легковую машину, прижимающую их с фланга. Один мужчина сидел за рулем, другой поливал свинцом обезумевших животных. Зебры падали, одни убитые, другие раненые. Но машина только увеличивала скорость — ее седоки не обращали внимания на мучения животных.

Тарзан, не имея возможности прекратить бойню, в холодном гневе наблюдал за происходящим. Ему и раньше приходилось сталкиваться с жестокой кровожадностью подобных «охотников», но с такой — никогда. Его оценка людей вообще была не слишком высокой, сейчас же она упала до самой низкой отметки. Тарзан вышел на равнину и из сострадания прекратил мучения тех животных, которым уже ничем нельзя было помочь. Что ж, когда-нибудь он еще встретиться с этими людьми!

Далеко впереди остатки охваченного ужасом стада нырнули в каменистый овраг и, взбежав по противоположному склону, скрылись из виду. Малларган остановил машину, не доезжая дна оврага.

— Вот это я понимаю! — вскричал он. — Вот это по мне! Когда я развешу эти головы по стенам, тот жлоб с Парк-авеню загнется от зависти.

— Здорово ты их, малыш, — сказал Маркс. — Охота — что надо!

— Не зря же я служил в морской пехоте, Джоуи. Эх, попадись мне сейчас стая львов…

Лес спускался вниз по склону и стоял сплошной стеной в сотне ярдов от машины. Среди деревьев возникло легкое движение, но ненаблюдательная пара не обратила на него никакого внимания. Они раскурили сигары и расслабились, наслаждаясь отдыхом.

— Думаю, пора возвращаться и собрать добычу, — сказал Малларган. — Не хотелось бы потерять ни одной зебры. Пожалуй, если мы здесь задержимся на месячишко и дело пойдет таким же образом, я привезу домой не меньше тысячи голов. Вот уж задам работенку этим газетным задницам. Попрошу, чтобы меня сфотографировали на куче голов в разных позах. Я не я буду, если эти фотки не появятся во всех газетах Штатов!

— Конечно, малыш, — согласился Маркс, — мы прибавим этой Африке немножко популярности.

Когда он говорил это, он поднял глаза наверх и внезапно нахмурился.

— Эй, малыш, глянь-ка, что там?

Малларган посмотрел и осторожно взялся за автомат.

— Т-с-с-с, — предупреждающе прошипел он, — это слон, вот так удача!

Он поднял ствол и нажал на курок. Слон затрубил и, пошатываясь, вывалился на открытое пространство. За ним последовал еще один и еще… пока семь огромных животных не вышло из зарослей. Вдруг автомат заклинило.

— Черт возьми, — заорал Малларган, — они уйдут до того, как я налажу эту машинку!

— Они и не собираются уходить, — прошептал Маркс, — они идут на нас.

Близорукие животные наконец-то заметили автомобиль. Их уши и хоботы поднялись, они затрубили и бросились в атаку. К этому моменту Малларган устранил неисправность и вновь принялся поливать их свинцом. Один слон упал, остальные дрогнули и отступили. С них было достаточно. Но громадный самец, ослепленный болью от множества ран, помчался на людей.

Автомат смолк. Малларган в ярости отшвырнул оружие.

— Смываемся, Джоуи, — крикнул он. — Трещотка пуста!

Мужчины успели выскочить из дверцы, когда самец нанес ужасный удар, опрокинувший машину вверх колесами. После этого самец зашатался, качнулся, упал поперек шасси и испустил дух.

Охотники молча вернулись к машине.

— Ничего себе, — пробормотал Малларган, — глянь-ка, что он учудил с нашей тачкой. Генри вряд ли узнает ее.

Он опустился на четвереньки и попытался заглянуть под раздавленную машину.

Маркс дрожал, как осиновый лист.

— А если бы он не отдал концы? Что бы с нами было? И что теперь делать?

— Будем ждать грузовик. Наше оружие запрессовано в тачке. Может, грузовик оттащит эту толстую задницу, ведь без винтовок мы как без рук.

— Боже, как бы я хотел сейчас оказаться на Бродвее, — воскликнул Маркс, чихая непрерывно. — Там нет ни слонов, ни сенной лихорадки.

Малыш Нкима был сильно взволнован. Автоматные выстрелы настолько напугали его, что он покинул свое традиционное убежище — плечо хозяина и повелителя и в мгновение ока вознесся на верхушку высокого дерева. Но когда Тарзан вышел на равнину, пришлось спуститься, хотя Нкима и не любил находиться на равнине под палящими лучами жаркого африканского солнца. Кроме того, его пугал нервирующий звук, доносившийся как раз с той стороны, в направлении которой они шли. Ковыляя следом, он бранил своего хозяина, поскольку малыш Нкима не видел смысла в том, чтобы искать опасность, когда она сама подстерегает тебя.

Тарзан слышал выстрелы, стоны раненых слонов и трубный рев разъяренных животных. Перед его мысленным взором, словно воочию вставала картина разыгравшейся трагедии. Его охватил такой гнев, что он забыл законы белого человека: ведь слон Тантор был лучшим его другом. Теперь Тарзан больше походил на зверя, убийцу, мчавшегося быстрой рысью в том направлении, откуда доносились звуки.

Звуки, дошедшие до ушей Тарзана и Нкимы, донеслись и до других ушей. Обладатели этих ушей двинулись бесшумной крадущейся поступью на разведку.

Подобные звуки могли означать только одно — присутствие белого человека. Но они же свидетельствовали о том, что белые люди вооружены, а оружие, как известно, — плохая приправа даже для самой лакомой пищи. Правда, оставалась надежда, что их не так уж много.

В то время, как Тарзан, добравшийся до склона оврага, рассматривал открывшуюся его взору жуткую картину, за ним самим наблюдали другие глаза. Среди густой листвы их невозможно было заметить, да и ветер дул Тарзану в спину, и запах наблюдавших не достигал его ноздрей.

Из двух людей, находившихся на дне оврага, первым заметил Тарзана Маркс. Он ткнул Малларгана, и теперь оба смотрели на человека-обезьяну, медленно спускавшегося к ним. Нкима, почуяв опасность, заверещал и принялся браниться. Тарзан молча приближался.

— Что надо? — спросил Малларган, положив руку на кобуру, висевшую на правом бедре.

— Ты убил? — спросил Тарзан, указывая на слона. Гнев переполнял человека-обезьяну, и он перешел на простейшие фразы, напомнившие то время, когда он только-только овладевал английским языком.

— Да. Ну и что? — грубо ответил Малларган.

— Тарзан убивать! — сказал человек-обезьяна, приближаясь.

Он находился футах в пяти от Малларгана, когда тот выхватил пистолет из кобуры и выстрелил. Но как ни быстр был Малларган, Тарзан оказался быстрее. Он ударил снизу по руке, державшей пистолет, и пуля, пролетев мимо, не причинила ему вреда. Он вырвал пистолет и отбросил его далеко в сторону.

Малларган презрительно осклабился.

«Болван, — подумал он. — Много себе позволяет. Что ж, я научу его уважать чемпиона мира в тяжелом весе».

— Значит, ты и есть эта задница Тарзан? — сказал он и тут же провел свой коронный удар прямой правой, целясь в подбородок.

Он был очень удивлен, когда вдруг осознал, что промахнулся. Он был удивлен еще больше, когда человек-обезьяна нанес ему ужасную оплеуху ладонью в область виска — удар, повергший его наземь наполовину оглушенным. Маркс приплясывал рядом в паническом ужасе.

— Поднимайся, задница, — кричал он Малларгану. — Поднимись и убей его.

Нкима прыгал на краю оврага, осыпая Тармангани язвительной бранью. Малларган медленно поднялся на ноги. Машинально он сосчитал про себя до девяти. Теперь его сердце наполнилось жаждой смерти. Он бросился на Тарзана, но человек-обезьяна снова ускользнул. Тогда Малларган вошел в клинч и, сковав правую руку Тарзана, принялся наносить ему ужасные удары по почке, стараясь измотать противника и причинить ему боль.

Свободной рукой Тарзан оторвал Малларгана от себя, с силой швырнул на землю и бросился на него сверху. Тот попытался высвободиться, но это было бесполезно. Из глотки лежащего на нем человека вырвалось низкое рычание. Это было рычание дикого зверя, и душа чемпиона наполнилась доселе незнакомым ему чувством ужаса.

— Помоги, Джоуи! Помоги! — закричал он. — Эта сволочь убьет меня.

Маркс выглядел воплощением беспомощности. Он мог только бестолково метаться, выкрикивая: «Поднимайся, задница! Поднимись и убей его!»

Нкима тоже метался и тоже кричал, но совсем по другой причине, нежели Маркс, поскольку он увидел то, что не могли видеть трое мужчин, захваченных дракой. А увидел он толпу дикарей, спускавшихся из леса по противоположному склону оврага.

Бабанго, понимая, что люди внизу заняты своими делами и не замечают их присутствия, спускались молча, намереваясь захватить их живыми и невредимыми. Они шли быстро и бесшумно — сотня крепких и мускулистых воинов с лоснящейся кожей. Сотня прекрасных опровержений теории, согласно которой каннибализм ведет к деградации человека, у него выпадают волосы и портятся зубы.

Маркс заметил их первым. Он предостерегающе крикнул, но было уже поздно — дикари бросились в атаку. Дюжина лоснящихся тел навалилась на Тарзана и Малларгана. Но через мгновение человек-обезьяна поднялся, стряхнув с себя нападавших. Малларган видел, как он схватил темнокожего воина и швырнул его в соплеменников. Чемпион ужаснулся подобному проявлению физической силы, неизмеримой по сравнению с его собственной.

Однако эта победа оказалась кратковременной — бабанго было многовато даже для Тарзана. Двое чернокожих схватили его за лодыжки, трое придавили к земле. Но прежде, чем им удалось связать Тарзана, он убил одного воина голыми руками.

Малларгана взяли с меньшими трудностями, а Маркса вообще без оных. Бабанго крепко связали им руки за спиной и, подталкивая сзади копьями, погнали по крутому склону оврага вверх.

Маленький Нкима недолго наблюдал за происходящим. Повернувшись, он бросился назад по равнине.

Мрак леса окутал их, что окончательно сломило дух обоих американцев. Мириады сомкнувшихся деревьев, чьи переплетающиеся кроны с густой листвой застилали небо и солнце, вселяли в их сердца ужас. Деревья, деревья, деревья! Деревья различных размеров и высоты — некоторые поднимались почти на двести футов над ковром из фирний, амом и низкорослого кустарника, выстилавших землю. Петли лиан провисали между деревьями или змеились вдоль стволов. Некоторые лианы свисали с верхних веток, чуть не касаясь почвы. Их спутанные концы едва заметно покачивались в неподвижном воздухе. Другие же, в форме тонких шнуров, были похожи на кисти с бахромой — воздушные корни эпифитов.

— Что они собираются с нами сделать? Как ты думаешь? Потребуют выкупа? — спросил Маркс.

— Почем я знаю. И кто будет платить? Да и как они собираются его получить? Маркс покачал головой.

— Что же тогда они сделают с нами?

— Почему бы тебе не спросить об этом у той большой задницы? — Малларган кивнул в сторону Тарзана.

— Задница?! — Маркс сделал презрительную гримасу. — Это он из тебя сделал задницу, оболтус. Хотел бы я иметь такую задницу в Нью-Йорке. Тогда у меня был бы настоящий чемпион. Он почти нокаутировал тебя голой ладошкой. Хорошую плюху он тебе выдал!

— Удачный удар, — ответил Малларган, — но это простое стечение обстоятельств.

— Ну да… Он тебя уделал так, будто ты выступаешь в весе «петуха», зато грохнулся ты как настоящий тяжеловес. Ладно! Будем считать, что ему повезло.

— Но он не человек. Слышал, как он рычал? Как лев или другая зверюга.

— И все же, что они собираются с нами сделать?

— Не думаю, что они собираются убить нас. Если бы они хотели сделать это, они кокнули бы нас на том же самом месте, где схватили. Какой смысл тащить нас с собой, чтобы убить?

— Надеюсь, в этом ты прав.

Пешеходная тропа, по которой бабанго вели своих пленников, причудливо вилась по лесу. Она едва достигала восемнадцати дюймов в ширину — узкий глубокий желобок, вытоптанный ногами бесчисленного количества людей и лапами животных за бесчисленное количество лет. В конце концов тропа привела их к некоему подобию лагеря, раскинувшемуся на обоих берегах ручья в месте его впадения в реку. Некогда здесь стояла деревня, в которой жили люди. Тогда она располагалась на вырубке, теперь же этот участок был почти полностью вновь отвоеван джунглями.

Когда троих мужчин вели через лагерь, их окружили вопящие женщины и дети. Женщины плевались, дети бросали палки в пленников до тех пор, пока конвоиры не отогнали их. На шеи пленников набросили петли из веревок, концы которых привязали к небольшому деревцу.

Маркс, окончательно выбившийся из сил, рухнул на землю. Малларган сел, прислонившись спиной к дереву. Тарзан продолжал стоять, внимательно осматривая все вокруг и явно сосредоточившись на мысли о побеге.

— Черт возьми, — простонал Маркс, — я совсем выдохся.

— Ты никогда не напрягал свои ходули, — безжалостным тоном ответил Малларган. — Заставлял меня пробегать каждый день по шесть миль, а сам колесил за мной в автомобиле.

— Что это? — внезапно спросил Маркс.

— Что именно?

— Разве ты не слышишь эти стоны? Звуки доносились со стороны ручья, который они не могли видеть из-за разросшейся растительности.

— У кого-то болит живот, — буркнул Малларган.

— Ужасные звуки, — поморщился Маркс. — Как я хотел бы вернуться в цивилизованную страну. Да, прекрасная мысль пришла тебе в голову — съездить в Африку… Хотелось бы все-таки знать, что они собираются с нами сделать?

Малларган взглянул на Тарзана.

— Этому хоть бы хны, — сказал он. — А ему должно быть известно, что они собираются с нами сделать. Он ведь и сам дикарь.

Хотя они разговаривали шепотом, Тарзан слышал весь разговор.

— Вы хотите знать, что они с вами сделают? — спросил он.

— Ну да, — ответил Маркс.

— Они собираются съесть вас. Маркс рывком сел. Почувствовав внезапную сухость во рту, он облизнул губы.

— Съесть нас? — поперхнулся он. — Шутите, мистер? Людоеды бывают только в книжках…

— В книжках? Вы слышите стоны, доносящиеся с реки?

— Конечно.

— Есть вещи похуже, чем просто быть съеденным. Они вымачивают мясо, чтобы было помягче. То, что вы слышите — голоса мужчин, или женщин, или детей. Там их несколько человек. Дня два-три назад им дубиной перебили руки и ноги в трех-четырех местах и опустили в реку, оставив над поверхностью воды лишь головы. В таком положении их держат три-четыре дня. Затем свежуют и готовят.

Малларган покрылся мертвенной бледностью, Маркс повалился набок в приступе тошноты. Тарзан смотрел на них без жалости.

— Испугались, — произнес он. — Вы боитесь страданий. А там, на равнине и в лесу остались зебры и слоны, которых вы обрекли на мучения. И мучения эти продлятся не один день.

— Но ведь они всего лишь звери, — возразил Малларган, — а мы — люди.

— Вы тоже звери, — сказал человек-обезьяна, — и когда вам причиняют боль, страдаете так же, как другие звери. Я рад, что бабанго заставят вас пострадать прежде, чем съедят. Вы хуже их. У вас не было причин охотиться на зебр и слонов. Вы не смогли бы съесть все, что убили. Бабанго же убивают только ради пищи и убивают ровно столько, сколько могут съесть. Они лучше вас, находящих в убийстве удовольствие.

Долгое время они молчали, погруженные в свои мысли. Шум лагеря заглушали вопли с реки, становящиеся все более отчетливыми. Маркс начал всхлипывать — выдержка изменила ему. Малларган тоже не выдержал, но его реакция была иной.

Он взглянул на Тарзана, спокойно возвышающегося над ним.

— Я обдумал ваши слова, мистер. Раньше я никогда не задумывался над тем, что убивать животных ради удовольствия — отвратительно, и теперь сожалею об этом.

Маленькая обезьянка мчалась по раскаленной равнине. Она сделала круг, чтобы обогнуть грузовик, ползущий по следам охотников. Вскоре она забралась на дерево и продолжила путь по веткам, придерживаясь границы между равниной и лесом. Нкима был маленькой обезьянкой, испытывающей постоянный страх перед многими существами, для которых обезьянье мясо являлось особым деликатесом. Самое печальное заключалось в том, что исконный житель леса вынужден был бояться его, ибо и Шита-пантера, и Гиста-змея тоже обитали на деревьях. А еще здесь жили большие обезьяны, отличающиеся весьма скверным характером, и их тоже следовало избегать. Так что малыш Нкима двигался предельно тихо и осторожно. Но никогда в жизни он не действовал с такой целеустремленностью; сегодня ни сочные гусеницы, ни соблазнительные плоды, ни даже птичьи яйца в гнездах не вводили его в искушение и не отвлекали внимания. Малыш Нкима торопился…

Мелтон увидел трупы зебр, указывающие путь, по которому прошли охотники. Он выругался про себя — гнев и отвращение переполняли его.

Добравшись до склона оврага, он обнаружил изувеченную машину, покоящуюся под огромной тушей слона, но следов двух мужчин не было нигде. Он вышел из кабины и спустился в овраг.

Мелтон был опытным следопытом. Примятая травинка или сломанная ветка могли рассказать ему о многом. Беглый осмотр почвы вокруг поверженного автомобиля наполнил его беспокойством за себя самого. Взяв винтовку наперевес, он пустился в обратный путь вверх по склону оврага, поглядывая на лес на противоположной стороне. Добравшись до грузовика, он облегченно вздохнул, развернулся и тронулся в обратном направлении.

«Поделом им, — подумал он. — Мне не остается ничего другого, как доложить обо всем произошедшем, а к тому времени все будет кончено».

В эту ночь бабанго пировали, и из обрывков разговоров Тарзан понял, что в следующий вечер они примутся за него и двух американцев. Но перспектива оказаться с переломанными руками и ногами мало устраивала его. Он прилег на землю рядом с Малларганом.

— Ляг на бок и придвинься ко мне спиной к спине, — прошептал он. — Попробую развязать узлы на твоих запястьях. Потом ты развяжешь меня.

— О'кей, — отозвался Малларган.

Со стороны равнины из леса раздался львиный рык, и мгновенная реакция бабанго обнаружила их страх перед царем зверей. Они подбросили хворост в костры, зажженные для защиты лагеря, и принялись бить в барабаны, чтобы отогнать мародера. Эти охотники на людей не отличались львиной храбростью, но через некоторое время, не слыша более рычания, они, позабыв про бдительность, продолжили свой пир, и Тарзан получил возможность несколько часов работать без помех. Дело продвигалось медленно, поскольку руки его были связаны столь крепко, что он мог шевелить только пальцами одной руки. Но в конце концов настойчивость была вознаграждена, и один узел удалось распутать. Дело пошло веселей, и через полчаса руки Малларгана оказались свободными.

Тарзан считал, что двумя руками Малларган мог бы работать и побыстрее: время шло. Было уже за полночь, и оргия должна была вот-вот закончиться. Тарзан знал, что тогда к ним приставят охрану. Наконец он освободился. Путы Маркса поддались куда легче.

— Ползком за мной! — шепотом скомандовал Тарзан. — И не звука!

То, что Малларган признал свою вину и выразил сожаление по поводу расправы над зебрами, позволило Тарзану дать обоим американцам шанс на спасение, к тому же Малларган помог ему освободиться. Однако он не чувствовал ни признательности, ни ответственности за них. Он не считал их собратьями по крови, а существами, более далекими, нежели дикие звери, с которыми он общался с детства, — они были его родственниками и друзьями.

Тарзан осторожно крался через прогалину к лесу. Если бы он был один, он во весь дух пустился бы к спасительным деревьям, где ни один бабанго не посмел бы преследовать его по высоким тропам, пользоваться которыми его научил Керчак. Но те двое, что ползли за ним следом, могли рассчитывать в лесу лишь на свои ноги.

Они проползли всего лишь сотню с небольшим футов, как Маркс громко чихнул. Видимо, его аллергия на пыль или пыльцу растений дала о себе знать. Он чихал, как заведенный, и ответом на его чихание были крики, донесшиеся из лагеря.

— Поднимайтесь и бегите! — крикнул Тарзан, вскакивая на ноги. Все трое бросились к лесу, преследуемые толпой вопящих дикарей.

Первым бабанго схватили Маркса — результат пренебрежения бегом во время спортивных занятий. Но им удалось захватить и Малларгана, не успевшего добежать до леса. Они поймали его потому, что он на мгновение замешкался, чему причиной был, вероятно, первый в его жизни героический порыв — попытка спасти Маркса. Когда его окружили, надежды на побег и спасение растаяли, как дым. «Железный кулак» Малларган рассвирепел.

— Ну-ка, задницы! — кричал он, проводя свои знаменитые правые боковые по черным челюстям. Все остальное отошло для него на задний план — только серии ужасных быстрых ударов правой и левой.

— Я покажу вам, — ревел Малларган, — как связываться с чемпионом мира в тяжелом весе!

Тут один из воинов подкрался к нему сзади и изо всех сил ударил Малларгана дубиной по голове. «Железный кулак» оказался в нокауте впервые в жизни.

Тарзан, оседлавший высокую ветку на границе прогалины, был заинтересованным зрителем и правильно истолковал причину задержки Малларгана.

Это был второй положительный штрих, замеченный им в поведении одного из Тармангани и заставивший его более активно осмыслить нависшую над ними угрозу.

Смерть ничего не значила для него — если это не была смерть друга — ибо она являлась ежечасной реальностью джунглей; его психология была психологией зверя, живущего со смертью бок о бок и не очень задумывающегося над ней.

Но героическое самопожертвование не характерно для дикого зверя. Оно принадлежит исключительно людям. Это качество Тарзан мог понять и оценить. Оно образовало связь между этими двумя столь непохожими людьми и подняло Малларгана в глазах Тарзана выше бабанго, которых он считал своими естественными врагами. А ведь совсем недавно Малларган был рангом ниже бабанго, ниже Унго-шакала, ниже Данго-гиены.

Тарзан по-прежнему не чувствовал никаких обязательств перед этими людьми, которых он чуть было не бросил на произвол судьбы, однако теперь, принимая во внимание оказанную помощь, а может, желая позлить бабанго и разрушить их планы, он решил помочь Малларгану и Марксу.

Нкима в очередной раз пересек равнину, но теперь уже на широком смуглом плече Мувиро — вожде отряда вазири. Он опять верещал и бранился, и сердце у него было как у Нумы-льва. С высоты плеча Мувиро так же, как и с плеча Тарзана Нкима мог послать весь мир к черту, что он и делал.

Из медленно двигающегося грузовика Мелтон заметил вдали большую группу людей. Он остановился и взял бинокль.

Сфокусировав прибор на интересующем его объекте, он присвистнул.

«Будем надеяться, что они настроены дружелюбно», — подумал он. Один из слуг рассказал ему, что где-то в этих краях бесчинствуют бабанго, и то, что он увидел возле поверженного автомобиля, казалось, подтверждало эти предположения. Убедившись, что слуга, сидящий рядом с ним, держит карабин наготове, он включил двигатель.

Подъехав, он увидел, что отряд состоит из нескольких сот воинов, украшенных белыми плюмажами. Они изменили направление движения, чтобы перехватить его. Мелтон подумал, что ему следует разогнать грузовик и попытаться прорваться сквозь отряд. Ситуация нравилась ему все меньше. Отряд был явно экипирован для ведения боевых действий. Он приказал слугам приготовить оружие и в случае чего стрелять по его команде.

— Не стреляй в них, бвана, — сказал один из слуг, — иначе они перебьют нас. Они прекрасные воины.

— Кто это? — поинтересовался Мелтон.

— Вазири. Они не тронут нас. Мувиро встал перед грузовиком и поднял руку. Мелтон остановился.

— Откуда вы? — спросил вождь вазири. Мелтон рассказал об овраге и о том, что он обнаружил на его дне.

— Не видели ли вы других белых людей, кроме ваших друзей? — поинтересовался Мувиро.

— Вчера я видел белого человека, назвавшегося Тарзаном.

— Был ли он с теми двумя, когда их схватили?

— Не знаю.

— Следуйте за нами, — приказал Мувиро, — и разбейте лагерь на опушке. Если ваши друзья живы, мы вернемся вместе с ними.

Поведение Нкимы подсказало Мувиро, что Тарзан попал в беду. А полученная только что информация подсказывала, что его могли захватить или даже убить те же самые людоеды, которые захватили и двух американцев.

Мелтон наблюдал, как вазири удалялись быстрой походкой, затем завел двигатель и поехал следом…

Бабанго отсыпались в лагере после оргии и очнулись только в полдень. Настроение у них было отвратительное. Они не досчитались одной из жертв, многие потирали поврежденные челюсти и сломанные носы — результаты деятельности Малларгана.

Белые выглядели ненамного лучше. У Малларгана раскалывалась голова, у Маркса болело абсолютно все, и всякий раз, когда он вспоминал, что с ним сделают прежде, чем предадут смерти, ему становилось дурно.

— Они перебьют нам руки и ноги в четырех местах, — шептал он, — и будут вымачивать три дня, чтобы мы стали помягче!.. Гады!..

— Заткнись, — перебил его Малларган, — я стараюсь об этом не думать.

Тарзан, зная, что вазири на подходе, вернулся к опушке леса, чтобы встретить их.

Он понимал, что в одиночку, да еще днем, даже ему не под силу спасти американцев. Весь день бродил он у опушки леса в ожидании вазири, но безрезультатно. Тогда Тарзан бросился в лес и помчался высотной тропой к лагерю каннибалов, стремясь достичь его прежде, чем сумерки накроют лес темнотой.

На сей раз он приближался к лагерю с противоположной стороны, двигаясь вдоль неширокого ручья, в котором продолжали сидеть в воде оставшиеся жертвы. Около лагеря его ноздри уловили запах льва Нумы и львицы Сабор. Они бесшумно крались на запах человека. Хищники были очень голодны. Человек-обезьяна хорошо знал это, поскольку лев с пустым желудком пахнет иначе, чем с полным. Каждый дикий зверь знает это, поэтому не так уж редко можно увидеть сытого льва, спокойно проходящего сквозь стадо пасущихся травоядных.

Молчание и голод этих двух крадущихся хищников не предвещали ничего хорошего их будущим жертвам.

Дюжина воинов приблизились к Малларгану и Марксу. Они разрезали веревки и грубо поставили американцев на ноги. Затем потащили их в центр лагеря, где под большим деревом сидели вождь племени и шаман. Воины выстроились полкругом лицом к вождю, женщины и дети стояли за ними.

Американцев бросили на землю лицом вверх. По двое воинов навалились на их руки и ноги так, что те оказались распятыми на земле. С вершины дерева за этой сценой наблюдал почти обнаженный белый. Он взвешивал шансы американцев на спасение, но не собирался безрассудно жертвовать собой во имя их освобождения. Однако он видел не только пленных, позади костра за людьми следили две пары немигающих желто-зеленых глаз, кисточки двух нервных хвостов подрагивали. От устья ручья донесся жалобный стон, и львица повернула голову, но огромный лев с темной гривой продолжал внимательно вглядываться в толпу, собравшуюся в центре лагеря.

Знахарь встал и приблизился к двум жертвам. В одной руке он держал хвост зебры, украшенный перьями, в другой — тяжелую дубину. Увидев его, Маркс захныкал:

— Малыш, помоги, спаси меня, помешай им! Малларган бормотал полузабытую молитву. Шаман плясал вокруг них, размахивая хвостом зебры и бормоча ритуальную тарабарщину. Вдруг он нагнулся к Малларгану и занес тяжелую дубину над распятым человеком. Но тут Малларган, чемпион мира в тяжелом весе, собрав все свои силы, рывком освободился от кучи воинов и вскочил на ноги. Всей силой своих мускулов, всем весом своего тела он нанес шаману такой удар в подбородок, которого не видывал ни один ринг мира. Шаман рухнул на землю со сломанной челюстью и лишился чувств. Раздались вопли разгневанной толпы дикарей, и через секунду они набросились на Малларгана.

Львица приблизилась к берегу ручья и протянула когтистую лапу к голове женщины — одной из несчастных жертв бабанго. Бедная женщина в ужасе вскрикнула, львица злобно зарычала, замахнувшись лапой. Охваченные ужасом, бабанго повернули головы на этот звук, и в ту же секунду их атаковал лев, потрясая окрестности громоподобным рычанием. Дикари дрогнули и в панике бросились прочь, оставив на произвол судьбы и пленников, и шамана.

Все это произошло столь неожиданно, что лев оказался над Малларганом прежде, чем тот успел вскочить на ноги. Какое-то мгновение громадный зверь стоял, глядя вниз на распростертого, парализованного страхом человека, не отводящего взгляда от его немигающих глаз. Человек чувствовал его зловонное дыхание, видел желтые клыки и слюну, стекающую с них. Но он увидел еще кое-что, удивившее и потрясшее его. Он увидел Тарзана, спрыгнувшего с дерева прямо на спину чудовища. Малларган вскочил на ноги. Он собрался было бежать, но продолжал стоять в зачарованном оцепенении, ожидая, когда зверь растерзает человека. Маркс тоже поднялся и теперь пытался вскарабкаться на дерево, цепляясь за толстенный ствол в припадке страха. Львица вытащила из ручья женщину, крики которой заглушали все остальные звуки, и понесла ее в лес.

Малларган, который, казалось, превратился в столб, увидел невероятное зрелище: ноги Тарзана сомкнулись, замком опоясав туловище льва, стальные пальцы впились в темную гриву. Лев встал на задние лапы, пытаясь стряхнуть человека со спины. Лев зарычал, и, вторя ему, зарычал человек, отчего у Малларгана застыла кровь в жилах. Он увидел, как лев, в неистовой попытке освободиться, бросился на землю и принялся кататься, стараясь раздавить человека, но когда хищник поднялся, человек был на том же самом месте. Малларган повидал немало боев, вызывающих восхищение силой и храбростью участников, но никогда в жизни не встречал такой силы и храбрости, какую проявил сейчас этот почти обнаженный человек в схватке со львом.

Выносливость льва ни в коей мере не сопоставима с его силой, и вскоре огромная кошка начала уставать. Зверь на миг замер, пытаясь отдышаться, и в тот же миг Тарзан, ослабив хватку, выхватил охотничий нож из ножен. Лев изогнулся, стремясь схватить зубами своего Противника. Лезвие блеснуло в пламени костра и погрузилось в рыжеватое плечо зверя. Взорвавшись жутким ревом, зверь прыгнул и выгнулся, но нож блеснул еще раз. В пароксизме ярости и боли огромная кошка высоко подпрыгнула, но лезвие вновь вонзилось в ее бок.

Трижды пронзало лезвие сердце льва, пока он не свалился на бок, конвульсивно дернулся и затих.

Тарзан выпрямился, наступил ногой на труп поверженного врага и, подняв лицо к небу, издал жуткий победный клич обезьяны-самца. Колени Маркса подкосились, и он медленно осел на землю. Малларган почувствовал, как на его голове волосы встали дыбом. Бабанго, укрывшиеся в лесу, в паническом ужасе бросились по сторонам.

— Пошли! — скомандовал Тарзан и повел американцев к равнине, прочь от плена, смерти и людоедов бабанго.

На следующий день Маркс и Малларган находились в лагере вместе с Мелтоном. Тарзан и вазири готовились в поход против бабанго, чтобы отомстить им и навсегда изгнать из этих краев.

Прежде, чем отправиться в путь, человек-обезьяна подошел к двум американцам.

— Отправляйтесь из Африки вон, — приказал он, — и никогда больше сюда не возвращайтесь!

— Никогда — это для меня слишком скоро, — ответил Малларган.

— Послушайте, мистер, — предложил Маркс, — даю вам сотню кусков. Приезжайте в Нью-Йорк, будете драться для меня…

Тарзан повернулся и молча пошел догонять вазири на марше. Нкима сидел на его плече, обзывая Тармангани нехорошими словами.

Маркс развел руками.

— Представляешь, малыш, — сказал он, — добровольно отказаться от сотни кусков! Считай, что тебе повезло, ведь он отобрал бы у тебя звание чемпиона в первом же раунде.

— Кто? — удивился Малларган — «Железный кулак». — Эта задница?

Тарзан и затерянная империя 

Глава 1 ДОКТОР ФОН ХАРБЕН

Маленькая мартышка по кличке Нкима возбужденно подпрыгивала на обнаженном смуглом плече своего хозяина. Она ворчала и гримасничала, поглядывая то на него, то в густые заросли.

— Бвана, Нкима что-то видит там, в джунглях,— обратился к Тарзану Мувиро, предводитель воинов-вазири.— Он учуял посторонних.

— И Тарзан тоже,— пробормотал человек-обезьяна, поглаживая рукой вертящуюся на его плече обезьянку.

— Глаза Большого Бваны остры, как глаза Бары-оленя,— почтительно сказал Мувиро.— Мать Кала научила его пользоваться всеми чувствами, данными живому существу богом Малунгу. Так кто же идет по джунглям?

— Группа мужчин,— ответил Тарзан.

— Может, они пришли сюда не с дружескими намерениями?— настаивал чернокожий.— Должен ли я предупредить воинов, чтобы были готовы к схватке?

Тарзан оглянулся и окинул взглядом бивак, в котором двадцать вазири занимались кто чем придется. Одни отдыхали, другие хлопотали у костров, занятые приготовлением пищи. Он отметил, что хотя в лагере дарило время отдыха, оружие было в полном порядке и как всегда под рукой.

— Нет, Мувиро, не тревожь людей понапрасну,— сказал Тарзан.— Незнакомцы идут спокойно и уверенно, это говорит о том, что им нечего скрываться. Злодеи бы крались потихоньку. Кроме того, их число не так велико, чтобы их бояться.

Однако Нкима, пессимист по природе, всегда ожидал худшего. Это свойство мартышки было легко объяснимым — когда у тебя столь малый рост, что просто уж кажется нет никого мельче в джунглях, кроме жуков и муравьев, то приходится отовсюду ждать неприятностей. Вот и сейчас, сидя на плече у Тарзана, Нкима все равно тревожился. Он дергал его за волосы, за уши, подпрыгивал высоко в воздух, соскакивал с теплого плеча наземь, вновь взбирался к самому лицу хозяина и, вереща, заглядывал ему в глаза, как бы пытаясь объяснить беспечно сидящему на травке Тарзану очевидную вещь.

— Беги же, беги,— кричал он на языке джунглей.— Я чую, идут сюда один Тармангани и два чужих Гомангани. Они убьют маленького Нкиму и съедят его.

— Не бойся, малыш, ведь я с тобой,— улыбнулся ему Тарзан.— Тарзан и Мувиро не дадут своего Нкиму в обиду чужим людям.

— Там идет Тармангани,— не унимался зверек,— он еще хуже Гомангани. Он злой, у него гремящая палка, Нкиме он не нравится. Нас всех убьют из гремящей палки. Тармангани — плохой!

Для Нкимы, как и для других обитателей джунглей, Тарзан не был белым человеком, Тармангани. Он принадлежал к лесному народу и был одним из них. Нкима никогда не задумывался о том, кем был его любимый хозяин, а если бы ему пришлось напрячь свои крохотные мозги, решая этот неведомый для него вопрос, он отнес бы Тарзана к Мангани, лесным людям — большим человекообразным обезьянам. Племя Мангани и вырастило Тарзана. Его приемная мать Кала была родом из этого племени.

Чужие подошли настолько близко, что уже не только мартышка и Тарзан слышали, как они продираются сквозь колючие заросли, но и весь отряд вазири чутко прислушивался к звуку шагов, доносившемуся из чащи. Заслышав приближение чужих, воины как по команде, обернулись и воззрились на Тарзана, ловя на его лице признаки беспокойства. Не обнаружив таковых, они успокоились и вернулись к своим занятиям. Близился час ужина. От костров доносились аппетитные запахи пищи.

Первым на полянку вышел высокий стройный негр. На нем был костюм воина.

Увидев лагерь вазири, он нерешительно замер на опушке. Мгновение спустя рядом с ним появился бородатый белый человек. Он немного понаблюдал за тем, что делается на территории лагеря и, удовлетворившись увиденным, шагнул вперед, подняв вверх руки миролюбивым жестом.

Из джунглей, выглядывая из-за листвы, за этой сценкой наблюдала дюжина чернокожих. Почти все они были носильщиками, о чем свидетельствовали тюки с поклажей. Но у двоих-троих в руках были ружья.

Даже Нкима успокоился, сообразив, что к ним вышла небольшая мирная группа путешественников. Задрав хвост, он соскочил с плеча Тарзана и взобрался по стволу на ближайшее дерево. Попрыгав на ветке, он скорчил гримаску, свидетельствующую о том, какое презрение он испытывает к прибывшим. Гримаски ему показалось недостаточно. Нкима шумно плюнул в сторону незваных гостей. Этот собственный поступок сам же и счел слишком безрассудным. Он, отчаянно труся, вновь соскочил с дерева и устроился на плече хозяина, где, пожалуй, было безопаснее всего. Прижавшись всем тельцем к сильному плечу, Нкима затих, подрагивая от страха.

Тарзан улыбнулся, рассмотрев как следует белого пришельца.

— Доктор фон Харбен! — воскликнул он, как только чужак приблизился.— Я вас не узнал сразу.

— Здравствуйте, Тарзан из племени обезьян,— сказал незнакомец, протягивая руку для пожатия,— Бог был добр ко мне. Я, собственно, вас и ищу и достиг цели на два дня раньше, чем рассчитывал.

— Мы тут выслеживаем страшного убийцу,— объяснил Тарзан.— С некоторых пор он повадился ночью навещать наш лагерь. Хитрая бестия! Ему удалось убить двух лучших наших воинов. Это должно быть старый коварный лев. Но не думаю, что он долго сможет разбойничать в моих краях. А что вас привело ко мне, доктор? Надеюсь, вы просто по-дружески захотели повидаться со мной? Мы ведь старые приятели. Не так ли? Хочется надеяться, что плохого ничего не случилось. Правда, у вас такой озабоченный вид...

— Я тоже хотел бы, чтобы мой приход был лишь дружеским визитом,— вздохнув, ответил доктор фон Харбен,— но реальность, увы, не такова. Я пришел за помощью, потому что попал в беду, и боюсь, в очень серьезную беду. Только вы способны мне помочь.

— Неужели вновь на деревню ваших подопечных произвели набег головорезы-арабы, охотники за слоновой костью и живым товаром? Или, может быть, каннибалы устраивают ночные засады и ловят детей в тропических джунглях?

— Нет, это ни то и ни другое. Нечто совсем иное. Причина глубоко личная. Я пришел к вам из за моего сына Эриха. Вы с ним не знакомы?

— Нет, я не знаю вашего сына,— ответил Тарзан.— Но, может, вы голодны. Располагайтесь. Кликните ваших людей, они могут не прятаться, а спокойно присоединиться к моим воинам. Ужин, я чувствую, уже готов. Разделите со мной трапезу, а за едой вы все мне расскажете, и мы вместе подумаем, чем я смогу быть вам полезен.

Пока вазири, по приказу Тарзана, помогали чернокожим доктора фон Харбена устраиваться на новом месте, доктор и человек-обезьяна уселись, по-турецки скрестив ноги, на мягкой травке. На расстеленной салфетке вскоре стоял нехитрый ужин. И пока доктор ел, не чувствуя вкуса, механически пережевывая пищу, приготовленную поваром-вазири, Тарзан внимательно разглядывал его.

Он заметил, что мысли гостя сосредоточены на чем-то одном, что, по-видимому, и заставило его отправиться на поиски человека-обезьяны. Тарзан не стал дожидаться конца ужина и предложил фон Харбену начать свой рассказ прямо сразу, а не тогда, когда подадут кофе.

— Я хотел бы кратко пояснить цель моего визита к вам,— начал фон Харбен.— Как я уже сказал, у меня есть сын Эрих. Это мой единственный сын. Четыре года тому назад в возрасте девятнадцати лет он окончил университет и получил звание бакалавра.

С тех пор я видел его мало. Он совершенствовал свои знания в лучших учебных заведениях Европы. Особенно привлекали Эриха география, история и архитектура. Все свободное время он проводил в Альпах, занимаясь излюбленным видом спорта, покоряя горные вершины.

Неожиданно несколько месяцев назад он прибыл в Африку по делам и заехал в мое поместье. Сразу же по приезде он принялся изучать язык банту, на котором говорит почти все чернокожее население этих земель. Эрих — мальчик способный, очень быстро он уже мог разговаривать на языке банту и долгие часы проводил в беседах с туземцами.

Вот тогда-то он и пленился легендой о затерянном народе гор Варамааза. Да вы, должно быть, прекрасно знаете эту легенду...

Доктор вопросительно глянул на Тарзана.

— Да, я хорошо ее знаю,— ответил тот.— Туземцы рассказывают ее с такими впечатляющими подробностями — волей-неволей начинаешь думать, что за красивой сказкой скрыта реальная подоплека. Мне даже как-то хотелось отправиться в горы Варамааза и поискать затерянный народ, да все как-то случая не представлялось.

Доктор обрадованно закивал.

— И Эрих мой, послушав рассказы чернокожих, решил, что легенда основана на чем-то, что в самом деле существует. Как Шлиман открыл Трою, прочитав внимательно «Илиаду», так же Эрих решил разыскать потомков древнего добиблейского народа.

— Должен сознаться,— продолжал доктор,— у меня самого тоже несколько раз возникало точно такое желание. Я беседовал с туземцами племени Вагого, живущими на склонах гор Варамааза, они рассказывали, что им часто приходится видеть людей из затерянного племени. Будто бы они иногда появляются из-за хребтов — то с мирными целями, а то совершают разбойничьи набеги на племя Вагого.

Поэтому, когда Эрих предложил мне отправиться вместе с ним в экспедицию на Варамааза, я согласился. В конце концов, мы с сыном оба — ученые. Подобные приключения — мечта каждого, кто хотел бы оставить след в науке. Тем более сын изучил уже диалект банту, что давало ему немалое преимущество перед другими исследователями, прибывающими в Африку со всего света. Да не забывайте, мой сын — альпинист высокого класса. Короче, я подумал, что он идеально подходит для осуществления нашей общей мечты. Сопровождать его в горы Варамааза я отказался — не те мои годы, чтобы переносить трудности восхождения, да и врачебная практика не позволяет отлучаться надолго. Но экспедицию оснастить и укомплектовать людьми всячески помогал.

Довольно долго сын проводил предварительные исследования. Наконец добротно экипированное сафари двинулось в путь.

Поверьте, я ничуть не тревожился, разве что самую малость... Люди с сыном отправились проверенные, надежные. Сам он здоровый спортивный малый, умеющий за себя постоять. Я приготовился ждать его возвращения с какой-нибудь научной сенсацией.

Но тут вдруг узнаю, что несколько чернокожих из его экспедиции вернулись в свои деревни. Вернулись и не принесли мне никакой весточки от сына. Я попытался разузнать что-нибудь о нем. Но эти чернокожие сперва скрывались от меня, а потом, когда я припер их, что называется, к стенке, принялись темнить, рассказывая всякую чепуху.

Тут-то внутреннее чутье и подсказало мне — с сыном случилось что-то нехорошее. Я решил, несмотря на возраст, снарядить экспедицию и отправиться на поиски моего Эриха.

Представьте себе, чернокожие, которые всегда не прочь заработать, сопровождая белых людей в путешествиях по Африке, узнав, куда я собрался, наотрез отказывались со мной идти. Я смог уговорить только горстку этих людей, что пришли со мной сюда. Видите, едва дюжина наберется. Вот этот маленький отряд и отважился сопровождать меня в горы Варамааза. Туземцы испокон веков считают эти горы местом обитания злых духов, неким адом, а затерянное племя в их понимании — вампиры, жаждущие крови. Вдобавок беглецы из сафари моего сына своими россказнями посеяли ужас и панику в ближайших деревнях, вот я и не могу укомплектовать экспедицию достаточным числом человек. Поэтому я решил обратиться к вам, Владыка Джунглей. Поймите чувства отца, сын которого находится в опасности, и не откажите в помощи,— фон Харбен поднял на Тарзана умоляющие глаза.

— Я, конечно, помогу вам, доктор,— успокаивающим тоном сказал Тарзан.

— О, как я благодарен! —воскликнул фон Харбен.— Я знал, что вы пойдете мне навстречу. В вашем отряде более двух десятков воинов, и нас, вместе со мной и вожатым сафари, четырнадцать человек. Мои люди могут быть носильщиками, как и часть ваших. Но в основном вазири славятся как храбрые воины. Они будут служить аскари — охраной. Под вашим руководством, дорогой Тарзан, мы сможем проникнуть куда угодно, в самый дальний уголок страны Варамааза. Если с нами пойдет Владыка Джунглей, нам не страшны даже злые духи.

Тарзан в ответ на восторженные речи фон Харбена протестующе тряхнул головой.

— Нет, доктор,— ответил он.— Я отправлюсь один. Одному легче найти правильный путь. Да и когда я прихожу в джунгли без сопровождения, они принимают меня как своего и открывают все тайны. Я получу гораздо больше сведений, если со мной не будет попутчиков. Лесной народ думает, что я один из них, я могу разговаривать со всеми зверями и птицами. Они не разбегаются при виде меня, как они это обычно делают, завидев вас, к примеру, и ваших чернокожих.

— Я полностью доверяю вам, Тарзан,— сказал доктор Харбен.— Делайте, как считаете нужным. Мне бы очень хотелось сопровождать вас и быть хоть чем-то полезным — все-таки речь идет о судьбе моего сына. Очень трудно сидеть сложа руки и ждать. Но если вы решили идти на поиски Эриха в одиночку, мне остается лишь подчиниться и не настаивать на своем участии.

— Возвращайтесь, доктор, в свое поместье, к своей миссионерской деятельности,— улыбнулся Тарзан дружеской улыбкой.— Ваша жена томится без вас, утешьте ее и ждите от меня вестей. Надеюсь, они придут скоро и будут добрыми.

— А когда же вы отправитесь в путь? — спросил доктор.

— Тотчас же,— ответил человек-обезьяна.

— ?!

— Сегодня полнолуние,— объяснил. Тарзан, заметив немой вопрос в изумленных глазах гостя,— я хочу использовать естественный светильник и передвигаться ночью. А выспаться смогу в жаркие дневные часы.

Тарзан повернулся и кликнул Мувиро.

— Сворачивай лагерь,— скомандовал Тарзан.— Отправляйтесь с отрядом домой, но дома будьте наготове, чтобы не пришлось тратить время на сборы, если мне-понадобится войско и я пришлю за ним гонца. А сейчас я ухожу, Мувиро, к горам Варамааза. .

— Сколько времени, бвана, мы должны ждать вестей? — спросил Мувиро, — Когда нужно двинуться в путь на подмогу?

— Я беру с собой Нкиму,— ответил Тарзан.— Если мне понадобится вазири, я пришлю Нкиму за вами. Он будет проводником. А ждите, как обычно, до новой луны.

— Слушаюсь, бвана,— ответил Мувиро.— Все воины в любой день и час будут готовы тронуться в путь.

Тарзан закинул за плечо лук и колчан со стрелами. На мгновение он замер, как только он один умел, недвижно, как изваяние, затем окликнул Нкиму, обратившись к зверьку на языке Больших обезьян.

Пушистый комок соскочил с дерева и трусцой кинулся к хозяину.

Владыка Джунглей не стал дожидаться, пока Нкима заберется на его плечо. Он круто развернулся и, не говоря ни слова, большими шагами пересек полянку и скрылся в джунглях. 

Глава 2 ОДИН СРЕДИ ГОРНЫХ ВЕРШИН

Эрих фон Харбен выглянул из палатки и осмотрелся вокруг. Его лагерь был безлюден. Никого, кроме него самого, не осталось в палатках, поставленных на склонах гор Варамааза.

Величавое спокойствие, царившее вокруг, наполнило душу молодого человека тревогой. Казалось, кто-то недобрый наблюдает в тиши за одинокой фигуркой, бродящей по территории покинутого лагеря. Эрих поежился от дурного предчувствия. Уже утром, когда слуга Габула не ответил на зов, Эрих понял, что случилось недоброе. Катастрофа назревала всю неделю.

Пока сафари приближалось к наводившим на округу страх исполинским кручам, равнодушно белевшими вершинами в небесах, люди дезертировали по двое-трое каждую ночь. Когда же был разбит прямо на горном склоне этот лагерь, из всего персонала осталось лишь несколько объятых ужасом чернокожих.

Сейчас же эти трясущиеся от страха, полные суеверий невежественные парни, отважившиеся дойти до зловещих мест, сдались. Они ушли под покровом темноты, явно стыдясь посмотреть в глаза белому бване, которого бросали на произвол судьбы. Но страх оказался сильнее совести. Негры бежали, оставив хозяина один на один с обитающими в горах духами, мертвецами и колдунами. К тому же Эрих произвел поверхностный осмотр снаряжения и имущества и выяснил, что чернокожие его подчистую ограбили. Наверное, они решили, что дни белого бваны сочтены, и провизия, и оружие ему больше не понадобятся.

Почти все продукты исчезли, и не нашел Эрих ружей и патронов. У него остался только люгер, который был в его палатке да боезапас к нему.

Юноша не стал ничего предпринимать. Да и что он мог сделать? Хорошо понимая логику мышления туземцев, Эрих не осуждал их за предательские, с его точки зрения, поступки. Это малоопытному человеку поведение негров показалось бы подлым. Но не Эриху фон Харбену, изучившему жизнь, быт и суеверия негров-банту. К тому же он сам был с ними не вполне искренен. Когда они нанимались для похода, он посвятил их не во все детали. Поэтому сам был виноват в том, что мужество чернокожих уменьшалось с каждой милей, приближавшей их к горам Варамааза.

Ну, а уж когда сафари подошло к подножию страшных гор, рассудок туземцев не выстоял перед ужасами, связанными с этим местом. Они потеряли контроль над собой и в панике бежали.

Провизию и ружья негры прихватили с собой, зная, что мертвому бване все это не понадобится. А в том, что бване осталось жить считанные дни, а то и часы, чернокожие были глубоко убеждены. Участь Эриха не вызывала у них никаких сомнений.

Ну и как было их за это осуждать? Кроме того, чернокожие знали — оружие смертных, даже белых людей бессильно против злых духов. Значит, такие хорошие винтовки и патроны в. предгорьях Варамааза было бы бесполезной и неоправданной роскошью. Тяжелая, полная лишений жизнь туземцев не располагает к безрассудным поступкам. Неразумно оставлять большой запас пищи тому, кого считаешь мертвецом, когда пищи вечно не хватает живым. То же и с оружием.

Фон Харбен, прищурясь, всматривался в черневшую внизу стену леса. Где-то там по звериной тропе спешат к своим хижинам его носильщики и аскари. Потом поднял глаза вверх, к изрезанным морщинами ущелий обветренным вершинам гор. Он пришел сюда издалека, стремясь достичь заветной цели. То, к чему он стремился, находилось там, за этими древними кряжами. Эрих не имел ни малейшего желания уйти отсюда несолоно хлебавши. Он терпеть не мог проигрывать.

Кто знает, сколько времени потребует решение задачи? Может, день в горах принесет разгадку, а может, неделя. Вдруг и месяца не хватит, чтобы найти затерянное племя или убедиться в том, что древняя легенда основана на чистом вымысле, и нет на земле никакого древнего народа, сохранившего в неизменном виде обычаи и привычки с тех пор, когда еще никому не было известно, что Бог сотворил Адама из глины.

Эрих размышлял, что, если повезет, он может, исследуя горные массивы, натолкнуться на следы древних людей. Это уже само по себе было бы величайшей удачей и прославило бы его имя в научном мире. Да и горы манили. В этих девственных местах не ступала нога человека. Эрих по очертаниям утесов видел — восхождение на них будет весьма увлекательным.

А что касается затерянного племени, то если оно когда-нибудь существовало, это подтвердят археологические находки. Всегда остается пара раздробленных костей, груда черепков и какие-нибудь мелкие изделия из кости и камня. Но даже если он ничего не найдет, отрицательный результат даже сам по себе может удовлетворить ученого. Опытный и интеллигентный Эрих это понимал. К тому же ему очень не хотелось отступать. Позавтракав в одиночестве скудными остатками провизии и запив еду прозрачной родниковой водой, Эрих фон Харбен вошел в палатку и принялся собираться в дорогу. Он уложил в маленький рюкзак самые необходимые вещи, привязал к нему патронташ, все остальное решив оставить тут же в палатке.

Покончив с нехитрыми сборами, Эрих вышел наружу, повернулся лицом к горным склонам и долго пристально вглядывался туда, где по каньонам и ущельям скрывались тайны Варамааза, так пугающие местных туземцев.

Кроме люгера, автоматического пистолета, у Эриха висел за поясом острый охотничий нож. Он вытащил его из ножен и срезал тоненькое деревце, подобными деревьями порос весь склон. Древесина их отличалась особой крепостью. Остругав ствол, Эрих превратил его в дорожный посох. Когда с работой было покончено, молодой человек вновь тронулся в путь, оставляя за собой опустевший лагерь.

Он шел, поглядывая по сторонам, так как завтрак его был весьма легким из-за отсутствия провизии. Следовало подстрелить из люгера какую-нибудь дичь и утолить голод.

Неожиданно прямо на него из жесткого кустарника выскочил кролик. Меткий выстрел — и животное свалилось замертво. Эрих мысленно еще раз возблагодарил небеса за то, что так много времени посвятил тренировкам в стрельбе из пистолета. Ведь патроны в его положении следовало беречь.

Он развел костер, изжарил кролика, насадив его на деревянное подобие вертела, и с аппетитом поел душистого, отдающего дымком мяса. Насытившись, он закурил трубку и принялся размышлять, ведя счет своим неприятностям и сортируя их на важные и пустяковые.

Характер у Эриха был веселый и жизнерадостный. Он не терял мужества ни при каких обстоятельствах. Вот и сейчас он решил, что нет повода впадать в уныние. Нужно беречь силы, так как трудности в одиноком походе предстоят немалые, но впадать в отчаяние пока нет причин.

Долго Эрих карабкался вверх, к перевалу. Он нарочно выбирал путь подлиннее. Опытный альпинист берег силы, ибо кратчайшая дорога требовала предельного напряжения. Обходя крутые кряжи, он часто присаживался в тени на отдых.

Ночь застигла его на подступах к перевалу, почти у самой вершины. Опыт подсказывал, что за этой вершиной откроется неведомый горный кряж, а что будет там, за ним? Эрих предвкушал то зрелище, которым он насладится уже завтра, а пока следовало позаботиться о ночлеге.

Завернувшись в грубошерстное одеяло, которое лежало в походном рюкзаке, Эрих улегся прямо на земле, укрывшись от ветра за скоплением валунов. Снизу из леса до его ушей долетали знакомые звуки джунглей, несколько приглушенные расстоянием. Где-то там, в ночной тьме, ныли голодные волкb, яростным рычанием заявлял о себе вышедший на охоту лев, безумными голосами хохотали гиены.

Перед рассветом Эриха разбудило ворчание голодного леопарда. Этот звук раздавался откуда-то поблизости — похоже, что из соседнего ущелья. Леопард — опасный сосед. Эрих пожалел о том, что с ним нет его крупнокалиберного винчестера. Встретиться с голодным свирепым хищником, имея в руках лишь люгер, совсем не улыбалось молодому человеку.

Но Эрих не испугался, а лишь озаботился. Он знал — маловероятно, что леопард выберет его в качестве добычи и нападет. Дикие горные кошки хитры и расчетливы. Но осторожность не мешала. Огонь отпугнет хищника.

Хрустальный горный воздух за ночь остыл. Эрих развел костер. Тепло костра показало ему, как он продрог. Эрих порылся в рюкзаке и натянул на себя шерстяной свитер. Он сидел, подкармливая прожорливое пламя сухими стеблями горной травы, жесткой, как дерево, и сучьями, собранными накануне. Он услышал в ночной тиши какой-то подозрительный шорох, будто крадущиеся шаги. «Леопард»,— подумалось Эриху. Но как он ни всматривался в темноту, не заметил зеленых точек фосфоресцирующих глаз.

Потом он, должно быть, уснул, разморенный теплом костра. Первое, что он увидел, открыв глаза, был слепящий дневной свет. Костер погас. Эриха бил озноб. Он быстро встал и, не теряя времени на завтрак, продолжил свое восхождение.

Вершина хребта манила к себе. Какие горизонты откроются за ней его беспокойному взору? Хотя рассудок охлаждал фантазию, предупреждая, что за одной горной грядой, скорее всего, последуют вторая и третья, но вопреки рассудку очень хотелось, чтобы с вершин перевала глазу открылось нечто волшебное — затерянная земля, населенная необычным племенем из легенды банту.

Такие мечты скрашивали долгий и трудный путь альпиниста. Наконец Эрих фон Харбен преодолел последний подъем, и вот, обвеваемый резким ветром, дующим с ледников, он стоял на самой вершине.

Перед ним простиралось довольно ровное, кое-где пересеченное расселинами плоскогорье. То тут то там на чахлой почве росли небольшие жалкие деревца. Местность выглядела унылой и бесплодной. А за плоскогорьем вставал новый хребет. Все, как и предвидел трезвый рассудок. Чудес пока не было. Только странное смещение перспективы как-то настораживало. Казалось, что между плоскогорьем и встающим за ним горным кряжем пространство теряет геометрическую четкость и залито каким-то молочным туманом. Сердце юноши забилось от предчувствия тайны.

Что же находится между плоскогорьями и скалистыми утесами? Неужели лощина? Юноша, забыв о голоде и усталости, двинулся на север, пересекая плоскогорье наискось, туда, где клубился белесый туман.

Пройдя половину дороги, Эрих забеспокоился. Местность, по которой он шел, была иссушенной и бесплодной. Никаких следов живых существ он не заметил на протяжении всего пути. Так можно и с голоду умереть, если картина не изменится и по достижении северной границы этой каменной пустыни.

Такие мысли начали угнетать жизнерадостного юношу. И вот его глазу предстала волшебная картина. Горы как бы вырастали перед ним из пустоты. Пространство, по которому он шел, обрывалось — дальше следовал провал, заполненный как бы морем. Морем не воды — воздушным, но бездонно глубоким.

Дойдя до границы, разделяющей каменную стихию и воздушную, юноша замер, пораженный. Плоскогорье отвесной стеной обрывалось у самых его ног. Он стоял на краю огромного каньона. Чудовищный каньон был подобен тому, который образован знаменитым американским ущельем Колорадо, но этот выглядел даже грандиознее.

Мрачные стены каньона были исполосованы трещинами, образованными ветрами и промытыми водными потоками. Скалы поднимались вверх причудливыми куполами и островерхими минаретами. Хорошо просматривался огромный простор дна ущелья, казавшегося с громадной высоты плоским, как биллиардный стол.

Эрих, охватив восхищенным взглядом величественную панораму, принялся рассматривать детали этой картины, напоминавшей ему детство и книжку, подаренную на именины... Тонкой папиросной бумагой прикрыта иллюстрация-гравюра. Книжка дорогая, иллюстрация выполнена замечательно, цветными штрихами. Сколько ни смотри, все новые и новые детали улавливает восхищенный взгляд...

Так и здесь. Тонкий, как папиросная бумага, туман понемногу таял под горячими лучами солнца. Эриху казалось, что противоположная стена каньона находится в милях пятнадцати-двадцати от него, а он стоял в самом узком месте гигантской расселины. Даже примерно не удалось ему определить истинные размеры земли, раскинувшейся между двумя горными стенами. Она простиралась с востока на запад не менее, чем на 25—30 миль.

Почти под ним было то ли большое озеро, заросшее глянцевитой зеленью, то ли болото. Оно занимало приличную часть восточного края каньона. Несколько водных потоков стремились к нему. Их берега окаймляли тростниковые заросли. А в самом озере, ближе к северному берегу, находился довольно' широкий остров сухой земли. Три извилистые водные ленты были хорошо заметны. Имелась еще одна, песчаная, по-видимому, дорога. Западную часть каньона занимал густой лес, а между лесом и озером виднелось пастбище. Крохотные сверху, как муравьи, двигались по зеленому полю фигурки — это паслись животные.

Зрелище неведомой земли вызвало у Эриха прилив энтузиазма. В нем заговорил исследователь. Что-то подсказывало ему — легенда банту берет начало именно в этом каньоне. Здесь должно обитать затерянное племя гор Варамааза. Природа идеально оградила эти земли и сохранила тайну за стенами отвесных гор, совершенно неприступных для того, кто не знаком с приемами альпинизма. Суеверия невежественных негров окрасили в зловещие гона то, до чего добраться, не рискуя жизнью, было невозможно. Жители внешних горных отрогов наделили злой силой обитателей затерянной земли.

Юноша вгляделся в отвесные скалы, протянувшиеся глубоко вниз, насколько хватал глаз. Казалось, одолеть спуск невозможно, но Эрих знал — он найдет дорогу в зачарованную долину, он должен попасть туда во что бы то ни стало.

Медленно шел юноша вдоль обрыва, ища какую-нибудь лазейку, оставленную природой для спуска. К началу сумерек он одолел только малую часть пути вдоль каньона. Но ничего подходящего пока не нашел. Казалось, зачарованный каньон неприступен, кругом лишь вертикальные гладкие стены, человеку не найти на их поверхности ничего, напоминающего точку опоры.

Солнце уже почти зашло, когда Эрих все-таки нашел то, что искал. Узкая щель рассекала гранитную стену. Обломки выкрошившейся породы частично закрывали ее, однако она уже годилась для спуска. Но тьма сгущалась, и установить, глубоко ли вниз ведет вертикальная складка, было невозможно. Если она достигает террасы, расположенной в трехстах ярдах ниже, тогда все в порядке; спустившись по этой ненадежной тропинке, можно было бы отыскать следующий ход. Там внизу скальную породу подмыли ручьи, а в гранитных стенах четко просматривались уступы, достаточно широкие для опытного альпиниста.

Голодный и озябший, уселся он на краю обрыва у облюбованного места. Дно каньона уже затопил мрак, ледники вершин еще отражали последние закатные лучи.’ Но вот и они погасли.

Тьму в долине прорезали огненные точки. Радостное возбуждение охватило Эриха. Эти светлые пятнышки выдавали присутствие там, внизу, человека.

Костры загорались тут и там, больше всего их вспыхнуло на том месте, где находился песчаный остров посреди озера или болота.

Кто были эти люди, что грелись сейчас у пляшущих языков пламени? Дружелюбны они или враждебны? Может, это просто племя африканских скотоводов? А вдруг перед глазами Эриха фон Харбена оживает древняя легенда банту, и костры зажигает неведомая цивилизация, сохранившая свои обычаи и традиции с допотопных времен? Вдруг это жители затерянной страны Варамааза готовят свой ужин и не знают, что за ними наблюдает пришелец из другого мира? Легенда гласит, что затерянное племя составляют белые люди. Что, если это они сидят у далеких костров?

Ночную тишину нарушил еле слышный знакомый звук. Человеческие голоса? Эрих был уверен, что не ошибся и ясно слышит далекий говор, доносящийся снизу. Потом глухим громом прозвучал рев дикого зверя, идущего по следу, явно из того леса, что был виден в глубине каньона днем...

Эти звуки успокоили Эриха. Он улыбнулся счастливой улыбкой, отошел подальше от края обрыва и улегся на жесткую землю, плотно закутавшись в одеяло. Благодатный сон избавил его от мук голода и холода, унося в волшебную страну его мечты.

Как только наступило утро, Эрих фон Харбен проснулся, весь продрогший, и бросился собирать сучья карликовых деревьев для костра. Его одежда отсырела и ледяным компрессом охватывала тело. Желудок терзали голодные спазмы. Пищи у него не было, и с тех пор, как поднялся на вершину, он ничего не ел. На всем пустынном плоскогорье не наблюдалось ни малейшего признака жизни. Дичь водилась только внизу, в каньоне, на страшной глубине, куда он вознамерился начать спуск, как только согреется. Попасть на дно каньона было просто необходимо. Оставаясь на плоскогорье, Эрих фон Харбен рисковал погибнуть голодной смертью, ибо сил вернуться туда, где оставался покинутый лагерь, уже не хватит. Он воззрился вниз, куда собирался спуститься по узкой расщелине в отвесной стене. Она нижним концом упиралась в скальный выступ, дальше просматривались какие-то пороги, террасы, словом, для альпиниста невозможного в этом маршруте ничего не было. Но отважиться на такое путешествие, будучи усталым и голодным, не посмел бы ни один знакомый Эриху скалолаз. Это молодой фон Харбен понимал. Отдавал он себе отчет и в другом — чем дольше он будет сидеть у обрыва и размышлять, тем меньше решимости у него останется, а силы все равно будут убывать, и подкрепить их нечем. Пища находилась в миле от него, и вел туда один путь — вниз по скалам.

Молодой, уверенный в себе Эрих фон Харбен попадал в горах в тяжелые ситуации, но всегда находил выход. То, что он собирался сейчас сделать, весьма смахивало на самоубийство, но он решил довериться своей счастливой звезде.

Эрих наклонился над краем пропасти, примеряясь, куда сделать первый шаг, и тут услышал за спиной шорох. Он резко повернулся на шум, выхватывая из кобуры люгер... 

 Глава 3 НКИМА ИСПУГАН

Малыш Нкима вихрем пронесся по верхушкам деревьев и, возбужденно вереща, прыгнул прямо на грудь Тарзану, который отдыхал, растянувшись на толстой ветке огромного исполина, явно помнившего те времена, когда джунгли были юным подлеском. Тарзан недавно хорошо поохотился, сытно отобедал, а теперь блаженствовал в тени широких разлапистых листьев. И вот послеобеденную сиесту прервало шумное появление перепуганного зверька.

— Гомангани! Гомангани! — верещал Нкима. Они идут, идут сюда!

— Успокойся,— попытался урезонить дружка нарзан,— Ты надоел всем Гомангани и Тармангани джунглей. Они обходят тебя стороной, ты слишком криклив!

— Они убьют маленького Нкиму,— кричала обезьянка.— Это чужие Гомангани, с ними нет Тармангани. Они наверное едят обезьян!

— Ты слишком мнителен, Нкима,— усмехнулся Тарзан,— Думаешь, что у всех обитателей джунглей только одно на уме — убить тебя и слопать. Однако ты живешь уже много лет, не умер пока и, судя по твоему виду, еще не скоро собираешься умереть.

— Сабор-львице, самому Нуме-льву, Шите-леопарду очень хочется съесть маленького Нкиму,— не унимался зверек.— И Хиста-змея любит мартышек, и Гомангани их едят, если удается поймать и убить... Вот почему я боюсь...

— Не бойся, Нкима,— Тарзан ласково потрепал пушистую спинку.— Я не позволю никому обидеть тебя, ведь ты — мой маленький дружок. Помни об этом и успокойся.

— Но ты понял? — Нкима уставился круглыми глазами на Владыку Джунглей.— Там чужие Гомангани. Убей их на всякий случай. Они Нкиме не нравятся.

Тарзан приподнялся на широкой, как лежанка, ветви.

— Я пойду взгляну на них,— сказал он,— А Нкима может спрятаться на верхушке самого высокого дерева, а может идти со мной.

— Нкима не трус! — зверек напыжился и выпятил грудку.— Нкима покусает Гомангани. Я буду сражаться с врагом вместе с тобой. Ты Тарзан из обезьяньего племени, и я, Нкима,— тоже. Мы с тобой братья.

Нкима вспрыгнул на плечо своему названному брату и с гордым видом вздернул мордочку.

— Вперед! — скомандовал зверек, но на всякий случай тесно прижался к бронзовой от загара шее человека-обезьяны.

Маленькое пушистое тельце подрагивало от страха. Пока Тарзан перепрыгивал с ветки на ветку, устремляясь туда, откуда Уша-ветер нес запах чернокожих людей, Нкима несколько раз менял позицию и выглядывал то из-за одного плеча Тарзана, то и-за другого — все не мог решить, какое же место самое безопасное. Нелегко жить на свете, если ты так мал ростом.

Тарзан молча и сосредоточенно пробирался среди ветвей. Наконец он увидел группу из двадцати чернокожих. Они беспорядочной гурьбой шли по тропинке. У некоторых за плечами болтались винтовки. Все несли увесистые тюки с походным снаряжением. Поклажа явно принадлежала богатой экспедиции белого человека. Тарзан это понял фазу. Он окликнул негров, из-за ветвей. Они испуганно остановились и задрали вверх голову с изумленно вытаращенными глазами.

Я Тарзан из племени обезьян,— обратился к ним Владыка Джунглей,—Не бойтесь меня,—и он с ловкостью и грацией зверя спрыгнул на тропу, представ перед чернокожими во всем своем великолепии, полуобнаженный, бронзовый от солнца гигант с шапкой густых черных кудрей. Он выглядел лесным божеством, добрым духом джунглей. Сходство с мифологическим существом довершал маленький Нкима, восседавший на его шее, вцепившись всеми четырьмя лапками и опасливо поглядывая вниз на остолбеневших негров.

Но почему-то такое близкое соседство с Гомангани Нкиму не устроило. Он покинул шею своего хозяина и перепрыгнул на ветку дерева повыше, где почувствовал себя в относительной безопасности. Трусишка забыл свое бахвальство, когда собирался воевать с врагами плечом к плечу с Тарзаном. Он сидел на ветке, раскачиваясь от волнения, и бормотал тихонько какие-то ругательства в адрес Гомангани, время от времени корчил им рожи и плевал вниз с ветки на тропу.

— Где ваш хозяин? — обратился Тарзан к чернокожим.

Негры с угрюмым видом опустили глаза и принялись ковырять землю большими пальцами босых ног. Они явно были в замешательстве, не зная, что ответить.

— Где фон Харбен, ваш бвана? — настаивал Тарзан.

Один из носильщиков, тот, кто стоял поближе, нервно переступил с ноги на ногу.

— Он умер,— пробормотал носильщик.

— Какой смертью?

Негр снова замялся, не зная, что ответить.

— Слон, у которого была большая рана, разъярился и затоптал его,— торопливо ответил он.

— Где тело вашего бваны?

— Мы не нашли тела.

— Тогда откуда ты знаешь, как умер твой бвана? Почему ты решил, что его убил раненый слон? — допытывался человек-обезьяна.u

— Мы так думаем,— вмешался в разговор другой носильщик.— А как на самом деле было, мы не знаем. Бвана ушел из лагеря и не вернулся. А поблизости кружил раненый слон, вот мы и подумали, что он и убил бвану.

— Вы говорите неправду,— констатировал Тарзан.

— Я расскажу тебе правду,—выступил вперед еще один негр.— Наш бвана поднялся на гору Варамааза. Злые духи растерзали его и унесли с собой.

— А теперь слушайте меня,— ледяным тоном начал Тарзан.— Я расскажу вам, как было дело. Вы бросили своего хозяина и убежали, оставив его одного, и вдобавок еще ограбили.

— Мы боялись,— жалобно заныл один из негров.— Мы просили его не подниматься на Варамааза и вернуться назад. Он не захотел нас слушать, и духи мертвецов унесли его к себе.

— Сколько времени прошло с тех пор, как это произошло? — спросил человек-обезьяна.

— Шесть, семь, а может быть, десять дней.

— Где вы были, когда видели своего хозяина последний раз? Где место вашего лагеря?

Как могли, обстоятельно, негры описали место лагеря на склоне горной цепи Варамааза и дорогу к нему.

— Возвращайтесь в свои деревни в страну Урамби, сказал Тарзан.— Когда вы мне понадобитесь, я вас там найду. Если ваш хозяин мертв, будете наказаны.

С этими словами он повернулся к неграм спиной и, запрыгнув в крону дерева, исчез из глаз потрясенных встречей чернокожих.

Нкима, истошно вопя, бросился за ним вдогонку.

Из путаных объяснений дезертиров сафари фон Харбе на человек-обезьяна понял, что юноша был предательски брошен на произвол судьбы. Наверняка Эрих будет вынужден вернуться домой. Не пойдет же он в одиночку штурмовать горные кручи! А если он будет возвращаться, то наверняка по той же тропе, что и чернокожие. Тарзан всматривался и вслушивался в неумолчно звенящую мириадами насекомых зеленую толщу джунглей. Ноздри его чутко раздувались, пытаясь уловить в сонме различных запахов один, присущий белому человеку, но тщетно — нигде не было и следа фон Харбена.

Все еще надеясь на встречу с юношей в лесной чаще, Тарзан продвигался очень медленно. Лишь на третий день своего путешествия после встречи с чернокожими он вышел к склонам Варамааза.

С большим трудом удалось ему отыскать место стоянки экспедиции молодого фон Харбена. Сильный ветер пригнал тучи, они пролились на землю обильным дождем, размывшим и уничтожившим все следы. Наконец Тарзан набрел на брошенную юношей палатку. Ветер растрепал ее и повалил шест, на котором она крепилась. Никаких следов пребывания юноши в палатке не осталось, не было там и вещей Эриха фон Харбена. Как мы знаем, часть снаряжения он забрал с собой, а остальное подхватил ветер и сдул в пропасть. Кое-что растаскали шакалы. В общем, время потрудилось, уничтожая следы.

Тарзан, подумав, решил, что если Эрих фон Харбен не умер, то с ним наверняка случилось что-то особенное — может, он встретился с обитателями горной страны, наводящими ужас на негров-банту. Но как бы там ни было, живой или мертвый Эрих фон Харбен находится здесь, среди мрачных утесов Варамааза. Поиски следовало продолжать.

— Нкима! — позвал пушистого дружка человек-обезьяна.— В этих горах разыскать одного Тармангани, все равно, что иголку в стоге сена. Как ты думаешь, мы найдем юношу?

— Давай вернемся домой,— шепотом сказал Нкима, округляя глазки.— Дома тепло. Здесь дует холодный ветер. Нкима простудится. А наверху еще холоднее. Это место неподходящее для мартышек.

— И все-таки, Нкима, мы пойдем вверх в горы.

— Нкима простудится и умрет,— жаловался мнительный зверек.— Нкима боится. Шита-пантера прыгнет на Нкиму и на Тарзана со скалы. У Щиты тут логово, Нкима чует ее запах.

Тарзан принялся взбираться к вершине по крутому западному склону, как раз противоположному тому, по которому проложил свой путь молодой фон Харбен. Человек-обезьяна намеревался достичь вершины и поискать следы юноши. В случае, если он их не обнаружит, Тарзан решил спуститься по более пологому восточному склону, где рассчитывал встретить молодого человека или обнаружить его тело.

Тропа, по которой он поднимался, становилась все обрывистее. Наконец она запетляла по краю пропасти и сделалась такой узкой, что передвигаться по ней можно было, лишь плотно прильнув к каменной стене. К пропасти вел почти отвесный склон, кое-где поросший чахлыми деревцами, крепко вцепившимися корнями в иссохшую каменистую почву. То и дело на тропе попадались валуны, преграждавшие путь. Внизу островерхими кронами ощетинился дремучий лес.

Внимание Тарзана было сосредоточено на тропе. Он не отвлекался и все время глядел себе под ноги, боясь пропустить хоть какой-нибудь след фон Харбена. Если бы он не был так занят поисками отпечатков ног юноши, он бы заметил группу вооруженных чернокожих, пристально следивших из укрытия за его передвижением по горной круче.

Даже Нкима, обычно такой бдительный, не заметил их. Он, как и его хозяин, пристально вглядывался в тропу и очень желал, чтобы трудная дорога наконец осталась позади. Нкима чувствовал себя совсем скверно. Он попросту был несчастен. Дул резкий ветер, а Нкима ветра терпеть не мог. Кроме того, ветер приносил с собой явственный запах Шиты-пантеры. А в случае, если Шита вслед за запахом явится сюда собственной персоной, Нкиме спрятаться будет негде. Он с недоверием взирал на жалкие карликовые деревца, раскорячившиеся на крутом склоне. Такое деревце не спасет от когтистой лапы. Стоит Шите привстать, и ее морда поравняется с верхушкой любого из этих деревьев.

С болью в сердце Нкима отмечал скальные выступы, с которых Шита могла свободно прыгнуть на них с Тарзаном. Маленький зверек дрожал от холода и страха и негодовал на хозяина, выбравшего такой нелегкий и опасный путь.

Но вот они добрались до самого труднопроходимого места. Тропа сузилась настолько, что стала величиной с человеческую ладонь. При этом она круто сворачивала за торчащий выступ и исчезала из поля зрения. Может, за поворотом она станет шире?

Обрывистая стена почти отвесно спускалась от тропы вниз. Тарзан продвигался медленно, напрягши мускулы ног и цепляясь босыми ступнями за узкую шероховатую поверхность тропки. Скальный выступ затруднял обзор.

Тарзан понимал, что, может, за поворотом и вовсе нет пути. Значит, придется возвращаться. Но надо хотя бы заглянуть за каменную стену. Он продолжал движение, прильнув спиной к бугристой поверхности горы. Вдруг, почти у самого поворота, его нога наступила на острый камень, боль заставила отдернуть ступню, Тарзан потерял равновесие. Злополучный камень с шумом полетел вниз. Тарзан покачнулся. Нкима, перепугавшись, что хозяин падает, истошно закричал и спрыгнул с его плеча, сильно оттолкнувшись при этом. Если бы не Нкима, Тарзан наверняка удержался бы на узкой дорожке, но толчок обезьяньих лапок довершил дело, начатое камнем. Тарзан покатился головой вниз по крутому склону. Падение остановил колючий куст, в котором запуталось падающее тело.

Нкима подскочил к хозяину, застрявшему меж ветвей. Жесткое растение прочными корнями намертво уцепилось за склон, выдержав немалый вес человека-обезьяны. В ужасе от случившегося, Нкима дул в уши Тарзану, дергал его за нос, пальчиками пытался раскрыть ему глаза, возбужденно стрекотал. Все напрасно. Хозяин не отзывался. Кровь сочилась из маленькой рваной ранки на виске.

Пока Нкима плакал и сокрушался, чернокожие воины, которые наблюдали за Тарзаном снизу, быстро вскарабкались по крутизне и приблизились к неподвижно лежащему человеку.

 Глава 4 ВОЗВРАЩЕНИЕ ГАБУЛЫ

Фон Харбен круто повернулся на шорох и выхватил пистолет. Он увидел негра, идущего к нему с ружьем наперевес. Эрих сразу же узнал его.

— Габула? — радостно воскликнул белый человек.— Что ты здесь делаешь?

— Прости меня, бвана,— сказал Габула.— Я не смог покинуть тебя умирать среди злых духов, которых полным полно в этих горах. Мы умрем вместе.

Фон Харбен с недоверием и изумлением наблюдал за негром.

— Ты ведь веришь в духов, Габула? И тебе не жаль своей жизни?

— Я знаю, что умру, бвана,— кротко ответил Габула.— Не могу понять только, почему ты все еще жив. Духи не растерзали тебя за две ночи, что ты провел в горах. Наверное, нас убьют в третью ночь.

— И ты последовал за мной, несмотря на смертельную опасность? Почему?

— Ты был добр ко мне, бвана! — ответил негр.— Твой отец был добр ко мне. Все негры были полны страхами перед духами Варамааза. Меня тоже обуял страх. Я ушел имеете со всеми, когда они сбежали. Но потом я вспомнил нее хорошее, что видел от тебя, бвана, и от твоего отца, и вернулся. Я не смог бросить тебя, вот и все.

— Но ведь другие бежали, спасая свои жизни...

— Габула, не как другие,— гордо сказал негр.— Габула умеет помнить добро.

— Габула — храбрый воин,— сказал с доброй улыбкой фон Харбен.— Я не верю в духов, и поэтому у меня нет причин бояться гор Варамааза. Но ведь ты веришь в нечисть, населяющую эти места, и все-таки преодолел свой страх. Ты совершил по-настоящему мужественный поступок, Габула. Я восхищен тобой. Тем более у меня нет причин задерживать тебя при себе. Ступай, Габула, догони своих товарищей, возвращайся домой.

— Правда? — радостно воскликнул Габула.— Бвана решил вернуться? Это прекрасно. Бвана и Габула вернутся вместе.

— Нет, ты не понял. Ты возвращайся один, а я пойду вниз.

Габула заглянул в пропасть и отшатнулся. Когда он после взглянул на Эриха, в глазах его застыло изумление.

— Даже если бы человеческое существо сумело спуститься там, где нет ни малейшей опоры для ноги, оно все равно не достигло бы дна. Души мертвецов, которые населяют землю внизу, поднялись бы вверх и растерзали его на полдороге. Это же земли затерянного племени, там, в глубине. Те самые, помнишь, бвана? Туда ходить нельзя. Никому не позволено спускаться в самое сердце гор Варамааза.

— Не ходи со мной, Габула,— увещевал фон Харбен слугу,— я спущусь один, а ты возвращайся и догоняй своих.

— А каким образом ты хочешь спуститься? — спросил Габула.

— Я еще и сам толком не знаю. Сейчас я попытаюсь сойти вниз по этой узкой расщелине. Если упираться спиной в одну ее стенку, а ногами в другую, можно достичь той террасы внизу. Оттуда, по-моему, есть спуск еще ниже.

— А если нет? — спросил Габула.— Если с того выступа нет пути вниз, как ты вернешься наверх?

— Ну, я постараюсь найти ход вниз, наверх вернуться будет очень трудно...

— А если, бвана, ты спустишься на дно ущелья, и духи не убьют тебя, как ты собираешься вернуться домой? — любопытствовал негр.

Фон Харбен пожал плечами и улыбнулся. Он протянул чернокожему руку:

— До свиданья, Габула! — сказал он негру.— Ты смелый человек.

— Я иду с тобой,— твердо отрезал Габула.

— Даже в том случае, если ты знаешь, что, достигнув дна, можешь не найти пути обратно? — недоверчиво спросил Эрих.

— Да,— коротко кивнул Габула.

— Я тебя не понимаю,— пытался отговорить его Эрих.— Ты боишься злых духов и больше всего на свете хочешь вернуться домой, в родную деревню. Что же заставляет тебя идти со мной навстречу опасности, когда я даю тебе возможность уйти?

— Я поклялся служить тебе, бвана. Я — баторо (человек чести),— гордо ответил Габула.

— Мне остается лишь поблагодарить Бога за то, что ты — баторо,— сказал фон Харбен.— Только небу известно, как важна дружеская помощь в горах. Вперед, мой добрый Габула! Мы должны спуститься вниз, иначе умрем здесь с голоду.

— Я принес пищу,— Габула указал на сверток за плечами.— Я знал, что ты голоден. Тебе понравится, давай, поешь.

Он развернул пакет, и фон Харбен увидел плитки шоколада и набор пищевых концентратов. Тут же была фляжка с питьем и другие припасы, которые так любовно подбирал в дорогу сыну отец фон Харбен.

Голодному юноше все это изобилие показалось манной небесной. Он тут же принял предложение предусмотрительного, запасливого Габулы. Оба они уселись за трапезу.

Когда муки голода были утолены; фон Харбен повеселел. К нему вернулась его всегдашняя уверенность в своих силах. С легким сердцем он начал спуск в каньон, чуть ли не насвистывая веселый мотив. Вот уж чего нельзя было сказать о Габуле.

Род Габулы в течение многих поколений обитал в джунглях. Это обстоятельство еще больше увеличивало страх высоты, который постоянно мучил Габулу в горах. Прибавьте к этому ужас перед злыми духами, населяющими, по его мнению, ущелья Варамааза, и можете представить себе его состояние в момент спуска.

К чести чернокожего надо сказать, что он вовсе .не обнаруживал снедающего его страха, ибо был, как он уже говорил, баторо, что означало благородство происхождения. Его родовая гордость и чувство чести не позволяли бросить фон Харбена и убежать куда глаза глядят, чего ему хотелось больше всего на свете. С тяжелым сердцем Габула следовал за хозяином.

Спуск по расщелине оказался гораздо менее трудным, чем представлялся сверху. Шероховатая поверхность, тут и там попадавшиеся уступы давали хорошую опору рукам п ногам. Только в некоторых местах скалолазам пришлось страховать друг друга. Очень скоро они достигли выступа, который заметили, будучи наверху.

Фон Харбен лег на живот и подполз к краю узкой террасы. Он заглянул за край и почувствовал, как сжимается его сердце — отвесная стена, гладкая, как стекло, круто падала вниз на добрую сотню футов. Ни малейшего уступа, ни трещинки до следующей узенькой полки.

Эрих, тренированный скалолаз, мог бы вернуться наверх тем путем, каким попал сюда, в эту ловушку. Было бы очень трудно одолеть подъем по узкой расщелине, но возможно. Однако с ним был Габула, и подъем исключался. Негр не смог бы этого сделать самостоятельно, а тащить его на себе у Эриха просто не получилось бы. Гак что особого выбора не было. Или голодная смерть на узенькой скальной кромке, или путь вниз, который тоже не сулил счастливого конца.

Эрих принялся исследовать террасу очень внимательно. Особенно тщательно осмотрел он то место, где они с Габулой «высадились» из расщелины. Там громоздился массивный валун, одним боком закрывая двадцатидюймовой ширины щель, спускающуюся, как выяснил юноша, вниз,— она была вполне пригодна для спуска. Другим краем многофунтовая глыба нависала над пропастью. Для того, чтобы войти в расщелину, нужно было перелезть через валун. Это требовало немалых акробатических способностей. Еще наличие прочной веревки как-то спасло бы положение, но, увы, веревку унесли сбежавшие негры.

Габулу трясло от ужаса и отчаяния. Он был весь в поту, голова бедняги кружилась от одного взгляда в разверстую пропасть. Даже помыслить о тех трюках, которые понадобятся для преодоления злополучного валуна, несчастный не мог. Это было свыше его сил. Но если бы его бвана решился на такое, Габула, преодолев себя, двинулся бы вслед.

«Нужно искать другое решение,— задумался Эрих,— иначе мы погибнем либо здесь, либо спускаясь по валуну... А что, если...» — И он сунул палку в узкую щель под тяжелый камень. Палка вошла на всю длину и уперлась в очень подходящий для спуска уступ. Если бы не было этого валуна, путь был бы свободен почти донизу. Но только динамит мог избавить их от огромной глыбы. Рядом с камнем валялось множество осколков гранита. Крупные куски и помельче. Эрих посмотрел на них, потом задержал взгляд на каменном монолите, и тут он нашел возможный вариант избавления от тяжеленной махины. Главную роль в этом действии должны были сыграть скальные обломки.

— Иди сюда, Габула,— позвал фон Харбен.— Помоги мне. Нужно сбросить вниз несколько этих камней. Мне кажется, это единственный способ нам выбраться из ловушки, в которую мы попали по моей вине.

— Хорошо, бвана,— ответил Габула.— Приказывай, Габула все сделает.

Негр принялся за дело. Он не понимал, зачем нужно собирать разбросанные по террасе камни, но деловито начал ворочать тяжести. Оба они, и слуга и хозяин, сносили камни к подножью валуна и сталкивали вниз. Камни тяжело катились, грохоча, ударяясь о выступы скалы далеко внизу. Это понравилось Габуле. Он с восхищением следил за полетом каменных глыб и с удовольствием подтаскивал к обрыву все новые и новые снаряды.

— Ну вот, кажется, появляется возможность выбраться отсюда,— утирая выступивший на лбу пот,— сказал Эрих фон Харбен.— Только, если я ошибся и вопреки моим расчетам эта громадина не сдвинется,— Эрих похлопал рукой по валуну,— тогда, что ж, тайна затерянного племени перестанет нас интересовать. И уже скоро...

— Смотри, бвана! — Габула указал пальцем на расширяющуюся щель у основания валуна.— Смотри, он падает!

— Отойди скорее, Габула,— юноша схватил негра за руку и оттащил в сторону.

Медленно накренясь, многотонный валун, как в замедленной киносъемке, выломился из своего гнезда и тяжело пошел, переваливаясь, вниз по расщелине, углубляя и торя себе русло.

— Молись своим богам, Габула! — радовался фон Харбен.— Этот камешек продолбит для нас дорогу прямиком в долину. Он сейчас расчищает нам спасительный путь, мы спустимся по этой трещине, как по лестнице. Поможем камешку еще немного.

И двое мужчин, окрыленные, принялись сбрасывать вниз острые обломки, которыми была забита трещина.

Пока осколки, с шумом ударяясь о стенки расщелины, неслись вдогонку за большим камнем, внизу, в долине, высокий стройный негр, сидящий с товарищами в большой пироге, сделанной из странного серебристого материала, поднял голову и прислушался к шуму, возникшему в горах. Негр окликнул своих товарищей, таких же стройных чернокожих, как он сам.

— Большая Стена рушится,— сказал он.

— Нет, только несколько камней... Ничего особенного, так уже бывало.

— Там, наверху, должно быть, прошел дождь, вот камни и подмыло,— наперебой стали возражать ему товарищи.

— Было предсказание, что большой камень упадет и стена рухнет,— не сдавался первый, услыхавший шум.— Пойдем, расскажем хозяевам.

— Да что мы им скажем? Что несколько камешков упало с гор? Может, это проделки демона, который живет на внешних отрогах? Мы пойдем, когда будет что сообщить, а пока ведь ничего не случилось. Над нами только посмеются и будут правы,— сказал один из собеседников.

— Подождем и посмотрим, что будет дальше,— вторил ему другой.

Они опустили весла и стали ждать, задрав головы вверх и вглядываясь в нависшие над ручьем скалы.

Габула и фон Харбен расчистили трещину от острых обломков. Эрих заглянул в нее и увидел шероховатую поверхность, очень удобную для передвижения по ней,— масса зацепок для рук и ног. До следующего выступа, лежащего в ста футах ниже, путь свободен.

— Мы будем спускаться по одному, Габула,— сказал фон Харбен.— Я умею ходить по горам, поэтому пойду первым. Ты смотри, что делаю я, и старайся повторять мои движения. Но, думаю, здесь тебе будет легче, чем когда мы спускались первый раз. Этот путь намного удобнее.

— Да, бвана, иди вперед, Габула не боится,— сказал негр, пытаясь сдержать предательскую дрожь губ.— Габула посмотрит, как делает бвана свои шаги и будет делать точно то же...

Фон Харбен спустился вниз, крепко уперся спиной в одну из стенок расщелины, а ногами — в другую и принялся передвигаться в таком положении. Габула последовал его примеру, когда увидел, как хозяин спрыгнул на небольшую скальную полку внизу и весело помахал ему рукой. Через несколько минут Габула уже стоял рядом с хозяином на нетвердых после перенесенного напряжения ногах.

Негритянский воин, сидящий в пироге, увидел, как на скале появился фон Харбен, и сказал своему товарищу: «Погляди, вон демон в человеческом облике!»

Пирога была скрыта от глаз, наблюдавших сверху, широченными листьями папируса, росшего по берегам ручья. Негры затаились и принялись следить за демоном. На их глазах, откуда ни возьмись, появился второй — это Габула вышел из расщелины.

— Ну теперь-то мы должны поспешить к хозяевам и рассказать им о демонах. Они идут сюда,— обратился один из сидящих в пироге к остальным.

— Нет,— сказал первый, тот, кто услышал шум.— Возможно, они все-таки люди. Подождем, пока спустятся вниз — уже недолго, узнаем, кто они такие и почему пришли сюда.

Последняя сотня ярдов не представляла трудностей даже для Габулы. Большой камень, падая, выбил некое подобие ступенек в выветрившейся и промытой дождями породе. Наши друзья, весело перепрыгивая с уступа на уступ, опускались туда, где ярко зеленела сочная растительность, выдавая присутствие воды и тучную почву.

Озеро, в которое впадали ручьи, лучами расходившееся в разные стороны, было скрыто от глаз путешественников, ибо их путь шел между валунов, загораживавших обзор.

И из глаз наблюдателей двое мужчин на время исчезли, скрываясь за огромными камнями.

Скоро фон Харбен спустился к истоку ручейка, бившего ключом из трещины в камне. Он напился сам и кликнул Габулу. Тот тоже утолил жажду чистой холодной струей. Решено было сделать привал прямо здесь. Оба спутника уселись на нагретых солнцем камнях, достали остатки провизии и подкрепились, восстанавливая потраченные на тяжелый спуск силы. Так, расслабившись, провели они минут сорок, после вновь тронулись в путь, стремясь поскорее добраться туда, где призывно раскинулось зеленое море тропической растительности.

Наконец скалы перестали загораживать обзор. Фон Харбен первым вышел на открытое место и ахнул.

Заросшее болотной зеленью озеро с впадающими в него потоками было весьма живописным. Зелень лугов плавно переходила в голубовато-серый лес камыша. То тут, то там пышно цвели огромные букеты водяных лилий, а открытая поверхность воды ярко голубела, отражая чистые небеса. Голубые полосы среди зелени и ярких пятен цветов были геометрически ровными и казались дорогами, ведущими в неведомое царство.

Габула и фон Харбен молча любовались чудесным зрелищем. Таинственные негры в пироге тоже не сводили глаз с пришельцев, затаясь под листвой папируса.

Чужаки были довольно далеко. Неграм не удавалось рассмотреть их лица, но старший маленького отряда продолжал настаивать на том, что перед ними не демоны, а люди из внешнего мира.

— Почему ты думаешь, что это не демоны? — спрашивали его другие негры.

— Если бы демоны захотели спуститься к нам, разве они выбрали бы самый трудный путь? Они обратились бы в птиц и слетели сюда без всяких хлопот.

Негры смущенно почесали затылки. Такому аргументу трудно было что-либо противопоставить. И правда, зачем демону, обращаясь в человека, лазить, рискуя головой, по отвесным скалам? Так или иначе, но нужно было спешить и доложить хозяевам о двоих пришельцах. Что негры и сделали. Несколько пар черных рук налегли на весла, и пирога, надежно скрытая густой зеленью, покрывавшей речные берега, бесшумно заскользила туда, где лежал остров, виденный фон Харбеном со скал.

Когда наши путешественники ступили на зеленый ковер равнины, почва под их ногами заколыхалась. Фон Харбен понял —  к горам вплотную подходит опасное болото. Не зная троп через трясину, можно погибнуть, так и не найдя твердой земли.

Пришлось вернуться на скалы и идти вдоль болота в западном направлении. Путь им преградил водный поток, сбегающий с гор и разливающийся речушкой по равнине.

Фон Харбен заметил, что, хотя речка и неширокая, но течение в ней довольно быстрое. Значит, дно должно быть твердым — стремнина явно смыла вязкую грязь, вода в речушке была прозрачной. Если дно не слишком глубоко, то вполне может служить дорогой для путников, ведущей к озеру.

Чтобы проверить правильность своей догадки, фон Харбен вошел в воду, держась за один конец палки. Стоя на камне, Габула крепко вцепился в другой ее конец.

Вода дошла юноше до пояса и была приятно холодна. Дно под ногами ощущалось твердым и крепким.

— Ну, Габула, идем! — скомандовал фон Харбен.— Думаю, эта водная дорога приведет нас к озеру.

Двигаясь вперед по воде, наши друзья заметили, что ню почти не углубляется, а остается примерно на одном уровне. Раз или два попадались глубокие ямы, и они должны были пускаться вплавь, но в некоторых местах встречались и мели, где вода едва достигала путникам до колен. Озера видно не было, так как берега его покрывала буйная растительность. Ее верхушки сплетались над головами путешественников, образовывая высокую, футов в двадцать, зеленую арку. Листья растений были глянцевитыми и мясистыми, это говорило о том, что растут они не па твердой земле, а получают избыток питания из болотистой почвы.

— Похоже, у этой реки нет берегов, она течет среди болот,— сказал фон Харбен.— Этот папирус на суше не растет. Но я видел сверху — у западных границ озера растения меняют цвет, там более вероятен твердый берег. Видишь, Габула, корни папируса сплелись, будто ковер. Они должны выдержать наш вес. Попробуем пройти по ним. Явно уже скоро будет сухое место. Ложе речки мелеет.

Осторожно ощупывая путь перед собой палкой, фон Харбен ступил на сплетение корней и палых листьев. Пружинистый ковер неприятно прогнулся под его тяжестью, но он был достаточно прочен. Габула двинулся следом за господином. Они медленно пошли по колеблющемуся настилу, стараясь ступать на толстые корни. Оба внимательно смотрели под ноги, поэтому не сразу заметили, как из-за прибрежных кустов бесшумно выскользнула пирога, полная вооруженных копьями темно-бронзовых воинов.

 Глава 5 ДУХ ПРЕДКОВ

Дуденда, чернокожий мальчишка из племени Вагого, принес тыквенную бутыль, полную молока, в тростниковую хижину, стоящую на отшибе деревни. Два рослых воина, вооруженных копьями, стояли на страже у входа. Они загородили дорогу Дуденде.

— Шаусто прислал пленнику молока,— сказал посыльный,— если тот, конечно, пришел в себя.

— Иди посмотри,— милостиво кивнул один из копьеносцев.

Дуденда вошел в хижину и при тусклом свете, просачивающемся сквозь маленькие оконца, увидел, что мускулистый белый гигант сидит на грязном полу, прислонившись спиной к столбу в центре хижины. Руки гиганта были связаны за спиной. Лодыжки тоже перехватывала крепкая веревка, сплетенная из жестких травяных волокон.

— Я принес тебе молока,— сказал Дуденда, ставя подле пленника тыквенный сосуд, налитый до краев. Попей.

— Как же я смогу, если у меня руки не свободны? — сказал пленник на диалекте банту.— Развяжи мне их.

Дуденда поскреб в затылке, размышляя над проблемой, неожиданно вставшей перед ним.

— Не знаю,— протянул он,— Шаусто послал меня отнести молоко, но ничего не сказал про то, развязывать ли тебе руки или нет.

— Разрежь веревки,— велел Тарзан.— Шаусто приказал тебе накормить меня, вот и корми. Связанные руки будут мешать мне поесть.

Один из копейщиков вошел в хижину.

— Что он говорит? — обратился воин к Дуденде.

— Он говорит, что не может есть со связанными руками,— пожаловался Дуденда.

— Шаусто сказал, чтоб ты развязал ему руки на время еды? — осведомился воин.

— Нет,— ответил Дуденда.

Копьеносец пожал плечами.

— Тогда оставь еду и уходи. Это все, что приказано тебе сделать.

Дуденда повернулся к выходу из шалаша.

— Погоди,— окликнул его Тарзан.— Кто такой Шаусто?

— Вождь племени Вагого,— ответил Дудендо.

— Иди к нему и скажи, что я желаю видеть его. Скажи также, что я не могу поесть со связанными руками.

Дудендо отсутствовал чуть меньше получаса. Когда же он вернулся, то притащил с собой старую, ржавую цепь с ошейником для содержания рабов и висячий тяжеленный замок.

— Шаусто сказал,— говорил Дуденда копьеносцам,— мы можем посадить его на цепь, приковав к центральному столбу внутри хижины. А веревки можно разрезать. От ошейника ему не освободиться.

Трое мужчин занялись делом — они укрепили цепь у с тола, пропустив ее через кольцо, ввинченное в дерево.

Ошейник надели на шею пленнику и, соединив его с концом цепи дужкой амбарного замка, с трудом повернули в нем ржавый ключ. Подергав замок и убедившись, что он зaкрыт, Дуденда вытащил из-за пояса нож и воззрился на веревки, стягивающие запястья и лодыжки пленника. Но, поразмыслив, обратился к одному из воинов.

Разрежь ему путы,— попросил Дуденда.

— Сделай это сам,— отказался воин.— Шаусто не просил меня освободить пленнику руки и ноги. Он послал тебя к нему.

Дуденда колебался. Он явно боялся гиганта.

— Мы будем рядом,— успокоили его копьеносцы.— он не сможет сделать тебе ничего плохого.

— Я не стану обижать тебя,— вмешался в их разговор Тарзан.— Кто вы такие? — спросил он воинов.— И как вы думаете, кто я такой?

Стражники переглянулись и глупо хихикнули.

— Он думает, мы не знаем, кто он такой,— сказал один копейщик.

— Я Тарзан из племени обезьян,— представился пленник.— Я ничего не имею против людей племени Вагого.

Стражники снова засмеялись, уже откровенно издевательски.

— Возможно, твое имя и вправду Тарзан. У людей из Затерянного племени бывают странные имена. Может, ты и ничего не таишь против людей Вагого, но Вагого злы на тебя и твое племя.— Они, продолжая смеяться, вывалились из шалаша. Смех еще долго не смолкал, видимо, двум дружкам собственная шутка показалась весьма удачной.

Но молодой Дуденда не смеялся вслед за стражниками. Видно было, что облик белого силача заворожил его взор. Он рассматривал пленника восхищенным взглядом, будто неведомое божество, представшее перед ним наяву.

Тарзан взял тыквенную бутыль и приложил ее к губам.

Дуденда не отрываясь смотрел, как пленник глотает молоко.

— Как тебя зовут? — спросил Тарзан, отставляя в сторону пустой сосуд и утирая тыльной стороной ладони губы.

— Дуденда,— ответил юноша.

— А ты, Дуденда, ничего не слышал о Тарзане из племени обезьян, Владыке Джунглей?

— Нет, ничего...

— Как ты думаешь, кто я такой? — спросил юношу Тарзан.

— Мы знаем, ты из Затерянного племени, из-за гор...

— А я думал, Затерянное племя — это духи мертвых.

— Я не знаю этого,— отвечал Дуденда.— Некоторые считают, что, да, затерянные — это не настоящие люди, а мертвецы, те, кто давно умер, превращаются в подобие живых, но другие думают, по-иному. Ты же ведь сам из Затерянного племени, ты знаешь правду...

— Нет, я не из Затерянного племени,— ответил Тарзан.— Я иду издалека, из страны, лежащей на юге, но я слышал о Затерянном племени и о людях Вагого.

— Я тебе не верю,— с сомнением в голосе прошептал Дуденда.

— А я говорю правду,— твердо отчеканил Тарзан тоном, не допускающим сомнений.

Дуденда вновь поскреб в затылке, как проделывал всегда в минуты сильного замешательства.

— Может, ты не врешь, но одежда на тебе такая же, как и на них. И оружие у них похожее на то, что было при тебе...

— А тебе доводилось видеть людей из Затерянного племени? — спросил Тарзан.

— Много раз,— обрадованно заверил юноша.— Раз в году они приходят из глубины гор Варамааза и торгуют с нами. Они приносят вяленую рыбу, вкусных улиток и оружие, а взамен получают соль, коз и коров.

— Так почему же, если вы торгуете с ними, меня захватили в плен и связали? Если вы думаете, что я принадлежу к Затерянному племени, нужно было бы принять меня с большим почетом, чем это сделал твой Шаусто.

— Мы торгуем с людьми из-за гор только раз в году. В остальное время у нас с ними идет война. Часто они нападают на селения Вагого, приходя большими отрядами. Они захватывают в плен наших мужчин, женщин и детей и уводят с собой. Оттуда они не возвращаются. Мы не знаем, что случается с ними в горах Варамааза. Может, люди Затерянного племени их съедают...

— А что собирается сделать со мной ваш вождь Шаусто? — поинтересовался Тарзан.

— Не знаю,— покачал курчавой головой Дуденда,— но, думаю, тебя сожгут живьем на главной площади деревни, чтобы твой дух улетел с дымом в небеса и больше не смог спуститься и тревожить наш покой.

— Ты что-нибудь слышал о еще одном белом человеке, который проходил тут недавно?

— Нет. Когда-то, когда я был младенцем, мне рассказывали, что в нашу деревню забрели двое белых. Их схватили. Они говорили, что не принадлежат к Затерянному племени, но им не поверили и сожгли на костре. Вот и все, что я знаю. А теперь я должен идти. Завтра принесу тебе еще молока.

Дуденда захватил опустевшую тыквенную бутыль и пыбрался наружу из шалаша, оставляя Тарзана наедине « невеселыми мыслями.

Человек-обезьяна не привык растравлять себя неприятными предположениями и решил вздремнуть, пока суть да дело. Сперва шум снаружи мешал ему, но потом сон смежил его веки. Долго ли спал, он не знал, но проснулся от того, что лунный луч упал на его лицо. Тарзан сохранил способность, подобно зверям, среди которых он вырос, просыпаться сразу и полностью. Он тут же осознал, что дыру в тростниковой крыше, сквозь которую просачивался тусклый свет, проделало какое-то животное. Запах пищи, и долетавший от костров, на которых варился нехитрый ужин племени Вагого, так напоил воздух, что, как ни принюхивался, Тарзан не смог распознать, что за зверь проделал брешь в крыше хижины.

Но почему зверь не спускается в шалаш? Тарзан пристально вглядывался во все расширяющееся отверстие. Прямо над его головой светил лунный серп. Дыра приходилась на то место, где в крышу упирался центральный столб, от которого отходили брусья, поддерживающие всю конструкцию строения. Тот, кто выдергивал тростниковые прутья из кровли, явно делал это специально.

Тарзан внимательно следил за действиями живого существа. Наконец в дыре мелькнула тень, и улыбка озарила лицо человека-обезьяны.

Он увидел маленькие сильные пальчики, сосредоточенно орудующие в темноте, наконец мохнатое тельце появилось в проеме и, извиваясь, протиснулось внутрь. Еще минута, и темный комочек соскользнул на пол рядом с Тарзаном.

— Нкима! Это ты? Как ты нашел меня, дружок? — прошептал Тарзан.

— Нкима бежал за тобой,— ответила обезьянка.— Я весь день просидел на дереве рядом с хижиной и наблюдал за всем, что делалось, дожидаясь ночи. Почему ты сидишь здесь, Тарзан? Почему не уходишь? Пойдем домой! Маленький Нкима боится...

— Я прикован цепью к столбу,— ответил Тарзан.— Мне невозможно уйти.

— Нкима пойдет и позовет Мувиро. Он с вазири освободит тебя,— сказал Нкима.

Маленький зверек разговаривал с Тарзаном на языке джунглей. Они отлично понимали друг друга, хотя сказанное Нкимой звучало вовсе не так, как мы тут приводим. Например, вазири на языке Ыкимы назывались большими черными обезьянами с острыми палками. Имя Мувиро вообще не имело аналогов в человеческой речи.

— Нет, так не получится,— ответил Тарзан.— Мувиро не подоспеет вовремя мне на помощь. Иди, Нкима, возвращайся в лес и жди меня на опушке. Я постараюсь что-нибудь придумать и добраться до тебя побыстрее.

Нкима захныкал. Он не хотел уходить в страшный незнакомый лес. Жизнь маленького Нкимы была целой цепью страхов и опасений. Освобождался от тревоги он только тогда, когда всем своим пушистым тельцем прижимался к теплой груди хозяина или находился под надежной защитой прочных стен его бунгало.

Один из караульных услышал шум внутри хижины и заглянул внутрь.

— Вот,— указал Нкиме Тарзан,— посмотри, что ты наделал. Сейчас же беги, слушайся Тарзана. Пока тебя не изловили и не съели.

— С кем ты разговариваешь? — спросил пленника караульный. Он поднял голову вверх, так как услышал легкий топоток маленьких лапок по тростниковой крыше. В дыре у столба промелькнула тень.

— Это был дух твоего предка,— ответил Тарзан, храня серьезность.— Он пришел сообщить мне, что твоя жена, твои дети и все сородичи заболеют страшной болезнью и умрут, если со мной случится что-нибудь плохое. Он велел передать Шаусто, что подобная участь угрожает и ему.

Караульный задрожал от страха.

— Позови духа еще! — попросил чернокожий.— Я сам с ним поговорю, скажу, что не я намерен убить тебя — это Шаусто задумал, а я ни при чем.

— Нет, дух является, когда сам хочет,— сказал Тарзан.— Я не могу позвать его. Тебе лучше пойти и передать Шаусто то, что услышал от меня.

— Я не могу увидеть Шаусто до наступления утра, протестовал негр.— Он не впустит в свою хижину.

— Утром будет поздно,— упорствовал Тарзан.

Караульный, объятый ужасом, бросился к своему товарищу, и Тарзан слышал, как он что-то с жаром втолковывает ему. Человек-обезьяна усмехнулся, устроился поудобнее на грязном полу и уснул снова.

Утром его разбудил Дуденда. Он вошел в хижину, неся в руке тот же тыквенный сосуд, полный молока.

— Верно, что тебя ночью посетил дух предка Луанды? — спросил он очень возбужденным голосом.— Луанда с рассветом прибежал к Шаусто и сказал ему, что сам его видел и слышал, что дух убьет всех жителей деревни и самого Шаусто, если тебе причинят вред.

— А что ответил Луанде Шаусто? — поинтересовался Тарзан.

— Шаусто не боится ничего,— ответил чернокожий юноша.

— Даже духов предков?

— Нет, он и их не боится, один Шаусто из всего племени Вагого не боится людей Затерянного племени. Он очень зол на тебя за то, что ты напугал его воинов, и говорит, что этим вечером ты взойдешь на костер. Вот, посмотри! — Дуденда указал рукой на дверной проем. Оттуда хорошо была видна площадь.— Там столб, к которому тебя привяжут, а вот и вязанки хвороста. Его еще мало, но юноши деревни отправились в лес и к вечеру принесут много сушняка.

Тарзан указал пальцем на дыру в кровле.

— Вот отверстие, проделанное духом предка Луанды,— сказал он.— Напомни ему об этом. Позови Шаусто, пусть сам увидит эту дыру, может, тогда он поверит, что я не шучу.

— Это уже ничего не изменит,— возразил Дуденда.— Даже если Шаусто увидит тысячу духов своими глазами, он не испугается. Шаусто очень храбр и страшно упрям. Он не любит менять решения. Шаусто — глупый человек. А когда мы все умрем?

— Скоро...

— А меня ты не сможешь спасти? — с трепетом надежды спросил Дуденда.

— Если поможешь мне бежать, я попытаюсь уговорить духов не делать тебе и твоим родным ничего плохого.

— О, если бы я только мог помочь тебе,— сокрушался Дуденда, забирая опустевшую бутыль.

— А кроме молока, ты мне ничего не принесешь? — поинтересовался Тарзан.

— В нашей деревне существует закон Буливо, он накладывает табу на молоко и мясо Гамбы, черной коровы. Мы держим эту пищу только для гостей или пленников, таких, как ты.

Тарзан был рад, что тотем Буливо — черная корова, а не саранча или дождевая вода, или тысяча других предметов, почитаемых разными племенами. Ему, как говорится, крупно повезло с питанием. Правда, в детстве, среди обезьян Керчака ему приходилось в голодные годы питаться саранчой, но, став взрослым, он отвык от такой неприятной пищи и даже брезговал насекомыми. Но одного молока ему было недостаточно, и голод терзал его внутренности.

— Я хочу, чтобы Шаусто пришел сюда и поговорил со мной, сходи за ним, Дуденда. Может, то, что я ему скажу, заставит его изменить планы, и он поймет, что лучше видеть меня другом, чем врагом. Многие пытались убить Тарзана, более могущественные вожди, чем твой Шаусто. Эта хижина не первая, где мне доводилось быть пленником, и не первый костер готовится для меня на площади. Но все те, кто хотел убить меня, сами давно мертвы, а я все еще жив. Иди же к Шаусто и посоветуй ему обращаться со мной, как с другом, потому что я не принадлежу к Затерянному племени гор Варамааза. Ступай...

— Я пойду и скажу,— Дуденда яростно скреб обеими руками курчавую поросль на затылке,— но, боюсь, что Шаусто не послушает меня...

Выйдя из шалаша, Дуденда заметил взволнованную толпу, собравшуюся посреди деревни. Тарзан тоже услышал шум и детский плач. Громко звучали гортанные выкрики воинов, приказывающих всем разойтись по домам.

В дверном проеме появилась испуганная мордашка Дуденды.

— Бежим, бежим,— закричал он и исчез.

Тарзан припал ухом к земле и услышал гул шагов обутых ног и отдаленную барабанную дробь. Караульные покинули свой пост около хижины и тоже умчались куда-то вслед за Дудендой.

Тарзан не знал, что Дуденда не в силах бежать от сковавшего его тело страха, свернулся калачиком у задней стенки хижины, где сидел на цепи он сам.

 Глава 6 СТРАННОЕ НАРЕЧИЕ

Фон Харбен, оторвав взгляд от переплетений узловатых корней папируса, заметил наконец пирогу, полную эбеново-черных воинов. Он уставился на них, не веря своим глазам.

Во-первых, пики. Эти тяжелые оружия были совсем не такими, какими пользуются негритянские племена этой части Африки. Молодой бакалавр голову был готов отдать на отсечение, что подобную конструкцию пики он видел в учебнике истории, причем истории античных времен. Но это было еще не все. Кроме странных пик, чернокожие воины были вооружены широкими короткими мечами, вложенными в ножны. Ножны крепились на кожаной перевязи, пересекавшей грудь через левое плечо.

— Если это не короткий меч римского легионера,— подумал Эрих фон Харбен,— тогда мое университетское образование гроша ломаного не стоит.

— Спроси их, Габула, кто они такие? — попросил фон Харбен слугу.— Скажи им, что мы пришли с миром. Может, тебя они поймут.

Пирога тем временем быстро приближалась.

Габула поднял руки вверх миролюбивым жестом и обратился к черным воинам на диалекте банту.

— Мы пришли как друзья,— начал он.— Что хотите вы от нас?

— Мы прибыли с визитом в вашу страну,— включился в беседу фон Харбен, неплохо владевший языком банту.— Отведите нас к вашему вождю.

Высокий негр, сидящий на носу пироги, покачал головой.

— Не понимаю,— ответил он.— Вы наши пленники. Мы отведем вас к хозяевам. Поднимайтесь на борт. Если окажете сопротивление, мы убьем вас.

— Какой странный язык,— удивился Габула, ни слова не понимая.

А у фон Харбена от удивления челюсть отвисла. Он не ожидал услышать в дебрях Африки латынь, которая свободно лилась из уст чернокожего. Впечатление это производило такое, будто ожила после трехтысячелетнего небытия музейная реликвия.

Не думал Эрих фон Харбен, склоняясь в тиши университетских библиотек над изъеденными временем пергамен-тами, что те звуки, которые, казалось, замолкли на века, оставаясь лишь запечатленными графически, когда-нибудь зазвучат для него наяву.

Он был страстным исследователем античной истории, многое знал о древнем Риме и хорошо изучил его мертвый язык. Живая речь, конечно, отличалась от той, изучению которой он посвятил многие часы, но все же то, что сказал ему негр, восседавший в пироге, юноша понял.

Переведя дух, Эрих заговорил сам.

Будучи студентом, фон Харбен частенько воображал себя гражданином Великой Римской империи и мысленно произносил на чеканной латыни речи на форуме или обращался со страстным словом к легионерам на полях Галии или в африканских землях. Откашлявшись и еле ворочая пересохшим от волнения языком, он обратился к величавому негру на языке Цезаря.

— Мы не враги вам,— сказал он, и речь его звучала странно для него самого.— Мы пришли как друзья, чтобы посмотреть вашу страну,— он помолчал, почти не веря в то, что негр сможет понять его, и продолжил: — мы не желаем вам зла.

— Ты — римский гражданин?—спросил негр.

— Нет, но моя страна находится в мире с Римом,— ответил юноша.

Казалось, негр пришел в недоумение от услышанного.

— Вы явились из Кастра Сангвинариуса? — вновь задал он вопрос. В его голосе звучал вызов.

— Я пришел из Германии,— ответил Эрих фон Харбен.

— Никогда не слышал о такой стране,— удивился негр,— Должно быть, ты, пришелец, гражданин Кастра Сангвинариуса.

— Веди меня к своему начальнику,— попросил фон Харбен.

— Это я и хочу сделать. Поднимайтесь сюда. Наши хозяева знают, что делать с вами.

Фон Харбен и Габула взобрались на борт пироги довольно неловко, так что чуть не перевернули ее, вызвав тем самым презрение сидевших в ладье нефов. Они грубо толкнули пришельцев на дно, велев им сидеть и не высовываться.

Ладья развернулась мощными ударами весел и быстро заскользила по водной глади вдоль извилистых берегов канала, густо поросших кустами папируса, достигавших в высоту трех-четырех футов.

— К какому племени вы принадлежите? — попытался завести разговор фон Харбен, повернувшись к главному негру.

— Мы варвары с побережья Восточного моря, подданные Валидуса Августа, императора Востока,— ответил тот.— Но почему ты спрашиваешь о том, что тебе должно быть хорошо известно?

Фон Харбен не нашелся, что ответить, и прекратил расспросы. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь плеском ритмично опускаемых в воду весел.

Через полчаса впереди показалась группа конических построек, покоящихся на плотном сплетении корней папируса. Это были явно жилые шалаши. Ладья подплывала к деревне.

— Здесь фон Харбен и Габула стали объектом любопытства местных жителей, высыпавших из хижин и возбужденно переглядывавшихся между собой. Фон Харбен услышал из разговоров, что дозор взял в плен шпионов из Кастра Сангвинариуса и через день пути их отконвоируют в Маре, так, очевидно, называлось поселение таинственных «хозяев», у которых чернокожие состояли на службе.

Пленников высадили из пироги и отправили на берег. С ними обращались неплохо, но было ясно — их считают врагами. Допрашивать пленных явился сам вождь деревни. Фон Харбен спросил, почему ни его, ни Габулу не побили, раз вся деревня смотрит на них с опасением, как на врагов.

— Ты римский гражданин,— ответствовал вождь,— А чернокожий — твой раб. Хозяева нам не велят плохо обращаться с белыми римлянами, если те попадают к нам в качестве пленников во время войн или другим путем. То же относится и к рабам римских граждан — ведь это их собственность, а законы империи стоят на страже собственности ее граждан.

— Кто же ваши хозяева? — полюбопытствовал фон Харбен.

— Как кто? Римские граждане, которые живут в Каст-рум Маре, ты должен это хорошо знать. В Кастра Сангви-нариусе все известно о нас и наших хозяевах.

— Но мы пришли не из Кастра Сангвинариуса,— настаивал фон Харбен.

— Расскажешь это должностным лицам в Каструм Маре, может, тебе и поверят,— пожал плечами вождь.— Но я хоть и подданный Валидуса Августа, не верю ни одному твоему слову.

— Люди, которые живут в Каструм Маре, тоже чернокожие? — вновь задал вопрос фон Харбен.

Вождь не удостоил его ответом. Презрительно скривив губы, он хлопнул в ладони. На пороге хижины возникла вооруженная стража.

— Уведите пленных,— распорядился вождь.— Заприте их в пустой хижине. Пусть задают свои дурацкие вопросы друг другу. У меня нет желания выслушивать дерзкие бредни.

Группа воинов отвела фон Харбена и Габулу в дальний конец деревни, где они были помещены в пустой шалаш. Вскоре пленникам принесли ужин. Он состоял из рыбы, вкусных жареных улиток и горячей запеченной сердцевины папирусных стеблей. Все это пришлось весьма по вкусу проголодавшимся путешественникам, и они быстро расправились с ужином. Поев, растянулись на плетеных циновках и погрузились в сон.

Поутру пленникам подали завтрак, точь-в-точь повторявший ужин. Когда трапеза была кончена, их вывели из шалаша. Вверх по течению реки двигалось не менее полудюжины пирог, битком набитых воинами в полной боевой раскраске. У плывущих был такой вид, словно они отправлялись на войну. Вдобавок Эриху фон Харбену показалось, что чернокожие нацепили на себя все имевшиеся у них украшения — грубые ожерелья из зубов и когтей животных, толстые костяные браслеты. Над курчавыми головами колыхались султаны из разноцветных перьев. Носы пирог были украшены рисунками воинственного содержания.

Воинов было много больше, чем могли принять деревенские хижины. Позднее фон Харбен узнал, что они собрались здесь из окрестных деревень. Фон Харбена и Габулу усадили в пирогу вождя, и через минуту небольшая флотилия двинулась в путь вниз по течению реки, несущей свои воды на северо-восток. Мощными взмахами весел гребцы заставляли пироги скользить по воде с большой скоростью.

В течение первого получаса они миновали несколько небольших поселений, расположивших тростниковые хижины по обоим берегам реки, делавшейся все шире по мере продвижения пироги. Из хижин на берег высыпали детишки и радостным визгом приветствовали лодки, плывущие вдоль берегов. Но вот деревушки кончились, и ладьи поплыли меж однообразных зеленых стен, образуемых зарослями папируса.

Фон Харбен пытался заговорить с вождем, стремясь получить побольше информации о стране, в которую они с Габулой попали. Ему очень хотелось узнать, кто такие эти таинственные «хозяева», в чьи руки их собираются передать. Но вождь презрительным молчанием отвечал на каждую реплику молодого человека. Наконец фон Харбе-ну надоело спрашивать впустую, и он принялся молча рассматривать однообразные берега.

Гребцы сгибали и разгибали спины в мерном ритме уже почти час. Монотонный пейзаж навевал тоску на непоседливого юношу. «Это невыносимо,— думал он,— так сидеть и молчать. Если такая пытка продлится долго, я сойду с ума.» Но вдруг ландшафт изменился. Перед глазами путешественников заблестела широкая водная гладь — ладья выплыла из канала в чистые озерные просторы. Прямо по курсу лодки из воды поднимался как бы искусственно созданный холм, увеличенный чем-то вроде бастиона, обнесенного неприступным частоколом по всему периметру. Пирога направилась к двум симметрично расположенным башенкам, которые являли собой как бы столбы, на них крепились массивные ворота. Несколько вооруженных воинов стояли на верхних площадках обеих башенок. Наверняка это была стража.

Дозор с башен заметил подплывающую флотилию. Раздался звук трубы. Дверца в стене одной из башен распахнулась, и человек тридцать воинов при полном вооружении высыпали на узкую кромку берега и столпились у самой воды. По команде одного из легионеров, как их мысленно назвал про себя фон Харбен, пирога, в которой находились наши друзья, остановилась, не дойдя до берега полсотни футов, и вождь чернокожих туземцев принялся громко кричать тем, кто был на берегу, зачем они явились и кого везут.

Последовал разрешающий взмах руки с берега, и пирога с пленниками продвинулась ближе к стоящим на суше. Другим лодкам велено было оставаться на местах.

Вождь хотел было причалить и выйти из ладьи, но легионер, видимо, младший командир, приказал никому не двигаться. Лодка мягко ткнулась носом в песок, но вождь, пленники и гребцы, повинуясь команде унтер-офицера, сидели по-прежнему на скамьях.

Унтер-офицер успокаивающе помахал рукой:

— Я послал за центурионом,— сказал он.

Вождь удовлетворенно кивнул.

Фон Харбен с любопытством разглядывал солдат, столпившихся на берегу у их лодки. Все они были одеты в короткие туники и широкие плащи, какие, он помнил из описаний, носили легионеры Цезаря. Ноги солдат были обуты в высокие кожаные сандалии на шнуровке. На головах их красовались украшенные металлическими гребнями шлемы, грудь и спину охватывала кованая кираса. Довершали экипировку щиты, пики и уже знакомые фон Харбе-ну широкие «испанские» мечи.

Самое удивительное заключалось не в снаряжении, как бы позаимствованном из реквизита киностудии, снимавшей фильм на античные темы, а в цвете кожи этих легионеров. Это были не совсем белые люди. В их жилах явно текла большая доза негритянской крови, вызолотившая их тела до цвета темной бронзы. Но черты лиц были по-европейски правильными и тонкими.

Солдаты не проявляли особого интереса к пленникам, даже на фон Харбена смотрели довольно равнодушно. Габула их уж и совсем не интересовал. А в целом прибытие водной флотилии вызвало у гарнизона лишь досаду. Недовольные гримасы фон Харбен заметил на многих лицах.

Унтер-офицер расспрашивал вождя о деревенском житье-бытье, но таким тоном, что было понятно — он снисходит, проявляя внимание к жителю болотных низин. От фон Харбена не укрылось и то, что раз лишь одной пироге было позволено подойти к берегу, а все другие так и остались посредине реки, значит, в иные времена между темнокожими, явно цивилизованными обитателями поселения за частоколом и чернокожими жителями тростниковых хижин отношения не всегда складывались наилучшим образом.

За частоколом угадывались и другие строения. Их крыши виднелись на фоне отвесных скал, образовывающих противоположную сторону каньона.

Немного погодя из той же дверцы сторожевой башенки вышли двое и направились к тому месту, куда причалила пирога с пленными. Один из вновь прибывших явно был офицером в довольно высоком звании. Сопровождал его простой солдат, скорее всего — ординарец.  ^

Фон Харбен, уже уставший удивляться, в очередной раз подумал, что лимит чудес, видимо, далеко еще не исчерпан.

Офицер принадлежал к белой расе.

— Что здесь происходит, Руфинус? — обратился белый офицер к унтеру.— Кто такие? — он указал на пленников в лодке.

— Вождь варваров с западных берегов. Он и его воины захватили этих двоих в Нумее Флумен. Они привезли пленного нам, а в награду хотят, чтобы им позволили войти в город и увидеть императора.

— Сколько всего варваров?

— Около шестидесяти.

— Варвары могут войти в город,— разрешил офицер.— Но оружие они должны оставить в своих пирогах и находиться в городской черте лишь до темноты. Отправь с ними двоих человек, Руфинус. Я не пойду в город, мне незачем видеть Валидуса Августа.

— Могли бы и сами подойти к дворцу, в крайнем случае спросить у префекта, — с досадой крякнул Руфинус.

Офицер поморщился, явно сочувствуя хлопотам унтера.

— Высадить пленных на землю! — приказал офицер чернокожим воинам. Те повиновались. Когда Габула и фон Харбен ступили на берег, офицер оглядел их с ног до головы, и на лице его отразилась растерянность.

— Кто вы такие? — спросил он.

— Меня зовут Эрих фон Харбен,— представился юноша.

Офицер с раздражением потряс головой.

— В Кастра Сангвинариусе нет семей с таким именем.

— Я не из Кастра Сангвинариуса.

— Ты, говоришь, не из Кастра?..— переспросил офицер недоверчиво.

Негр, сопровождавший пленников, вмешался в разговор:

— Эту историю он рассказал и мне, и нашему вождю,— сказал он.

— Я допускаю даже, что пленный будет утверждать, что  не является римским гражданином,— усмехнулся офицер.

— Это как раз он и говорил,— подтвердил догадку белого чернокожий.

— Однако погоди,— прервал его офицер и вновь обратился к Эриху: — Может, ты прибыл из самого Рима?

— Нет, я не из Рима,— уверил его фон Харбен.

— Возможно ли, чтобы в Африке жили белые варвары? — воскликнул офицер.— Конечно, одет ты странно, твое платье не такое, какие носят в Риме. Так что либо ты белый варвар, либо вводишь нас в заблуждение, скрывая, что прибыл из Кастра Сангвинариуса.

— Может быть, он подосланный шпион? — подсказал Руфинус.

— Нет,— отчеканил фон Харбен.— Я не шпион и даже не враг.— Он улыбнулся и добавил:—Я, наверное, варвар, но варвар дружественный.

— А этот человек кто? — офицер указал на Габулу.— Это твой раб?

— Он мой слуга, но он свободный человек, не раб. Его зовут Габула.

— Пойдем со мной,— приказал офицер.— Мне хочется побеседовать с тобой, ты, должно быть, знаешь много интересного. Речь твоя звучит непривычно и верится в твои слова с трудом, но сам ты возбуждаешь мое любопытство .

Фон Харбен улыбнулся как можно приветливее.

— Я не ставлю- тебе в вину твою ложь,— продолжал офицер,— этому должна быть причина, и она непременно разъяснится. Я приглашаю тебя в мое жилище.

Габулу офицер велел временно отправить в тюремную камеру, а фон Харбен в сопровождении ординарца вошел в одну из сторожевых башен, закрывающую вход в бастион.

Кабинетом офицеру служила маленькая пустая комнатка, располагавшаяся рядом с большим помещением кордегардии, где размещался караул. Меблировку офицерской комнаты составляли грубый стол, скамья и пара неуклюжих стульев.

— Садись,— велел офицер, когда фон Харбен переступил порог его обиталища.— Расскажи мне о себе. Если ты не лжешь, говоря, что пришел не из Кастра Сангвинариуса, то откуда же ты явился? Как сумел попасть в нашу страну?

— Я прибыл сюда из Германии,— ответил Эрих фон Харбен.

— Да ну! — воскликнул офицер.— Германцы — такие свирепые варвары! Они невежественны и вовсе не знают языка, на котором говорят в Риме. Даже так, как ты, не умеют.

— А давно ли ты видел германцев? — спросил офицера фон Харбен.

— Сам я, естественно, их никогда не видел,— усмехнулся офицер,— но наши историки подробно описывали их облик и нравы.

— А историки когда в последний раз их наблюдали? — не унимался фон Харбен.

— Да полно тебе! Сам Сангвинариус упоминает о германцах в своем жизнеописании.

— Сангвинариус...— пробормотал озадаченно Эрих. Он даже не слышал этого имени. Видимо, труды славного Сангвинариуса затерялись в веках и не дошли до нынешних времен.

— Сангвинариус сражался против германских племен в 832 году по римскому летосчислению,— пояснил офицер.

— Это приблизительно тысяча восемьсот тридцать семь лет тому назад,— мысленно подсчитал фон Харбен.—

Согласись же,— обратился он к офицеру,— довольно много времени прошло. Германцы очень продвинулись в своем развитии.

— А почему бы вдруг? — удивился офицер.— Никаких известий в нашу страну об этом не поступало. Последний, кто рассказывал о германцах, был Сангвинариус, а он вот уже тысячу восемьсот лет, как умер. Но мне кажется маловероятным, чтобы варвары сильно изменились. Перемены к лучшему происходят только с римскими гражданами. Они цивилизованный народ.

— Может, ты хочешь сказать,— с надеждой продолжал офицер,— что попал в Рим из Германии в качестве пленника и там, очутившись в культурной среде, получил образование и выучился нашему языку? Правда, платье на тебе странное... Наверное, это варварские одежды. Ни в Римской империи, ни в каком другом месте такой одежды не носят. Но продолжай свой рассказ.

— Мой отец — врач-миссионер в Африке,— продолжал юноша.— Часто, когда навещал его африканское поместье, я слышал легенду о затерянном народе, издавна живущем в горах, которые местные негры именуют горами Варамааза. Туземцы рассказывали странные истории о белых людях, обитающих в сердце гор. Они считают их ожившими духами умерших предков. Легенды изобиловали потрясающими реалистическими деталями. Вот я и отправился в горы проверить, что дало основу столь красочным рассказам. Мы собрались исследовать горы Варамааза в сопровождении отряда чернокожих, но негры банту очень суеверный народ. Древние предания, связанные с этими местами, наводят ужас на их невежественные души. Негры крепились, пока мы не подошли к отрогам гор и стали там лагерем. Они выдержали вблизи колдовских, по их понятиям, мест всего одну ночь. Наутро все сбежали. Правда, потом мой личный слуга Габула, тот, кого ты распорядился посадить в тюрьму, вернулся, мучимый угрызениями совести. Вместе с ним мы дошли до каньона и по узкой расщелине спустились вниз, чуть не утонув в болоте, потом отыскали речушку и отправились по ее руслу туда, где еще с вершины горы я заметил остров и строения на нем. Но не прошли мы и четверти дороги, как нас захватили воины, плывшие в пироге. Они и доставили нас сюда.

Некоторое время офицер обдумывал услышанное.

— Может, ты и говоришь правду,— наконец нарушил он молчание.— Твоя одежда не похожа ни на одежду жителей Кастра, ни на какую другую, когда-либо виденную мной. Разговариваешь ты на странном языке — вроде бы он и похож на латинский, но акцент выдает в тебе чужестранца. Сразу чувствуется — наш язык для тебя не родной. Я должен доложить о тебе императору, а сейчас тебя отвезут в дом моего дядюшки Септимуса. Если он поверит твоему рассказу, то может помочь тебе. Он имеет большое влияние в императорском дворце.

— Ты очень любезен,— учтиво сказал фон Харбен.— Можно попросить тебя об одолжении? Я чужой в вашей стране и, как ты понял, очень нуждаюсь в дружеской поддержке. Назови мне твое имя, ибо, кажется, мы могли бы стать друзьями. Римские обычаи, которым следуют в вашей стране, не должны воспрепятствовать нашей дружбе. Итак, расскажи о себе, сейчас твой черед.

Офицер улыбнулся и вздохнул.

— Моя исповедь будет краткой, ибо мало событий произошло в моей жизни. Зовут меня Маллиус Лепус. Я центурион императорской центурии Валидуса Августа. Если ты знаком с обычаями Рима, тебя удивит, что патриций командует центурией. Но здесь мы не во всем соблюдаем традиции, принятые в метрополии. Сангвинариус положил этому начало. Он допустил командующих центуриями в класс патрициев. С тех пор вот уже тысячу восемьсот с лишним лет мы носим патрицианский титул и служим центурионами — весь род Лепусов. А вот и Аскир! — с этими словами двери отворились, и в комнату вошел еще один офицер.

— Аскир пришел сменить меня на дежурстве,— пояснил Маллиус Лепус,— как только он примет караул под свою команду, мы отправимся на виллу моего дяди Септимуса.

 Глава 7 ПЛЕННИК РИМЛЯН

Человек-обезьяна постарался выглянуть из хижины, насколько позволяла цепь. То, что он увидел, на деревенской площади, заставило его сердце тревожно забиться. Из входного отверстия его шалаша просматривался отрезок дороги, буквально забитый войском. Плотная масса вооруженных людей надвигалась на деревню.

Сперва, заслышав шум, Тарзан подумал, что жители взбунтовались против жестокого приговора, вынесенного ему вождем Шаусто. Суеверные туземцы племени Вагого не усомнились в том, что белого пленника точно посетил дух предка Луанды и наобещал множество бед, если загорится затеянный вождем костер на площади. Но нет — жители с криками ужаса разбегались кто куда перед надвигающейся бедой. Войско, ощетинившись пиками, явно имело дурные намерения.

Какое-то враждебное племя шло войной на деревеньку Вагого. Тарзан приготовился ждать развязки драматических событий, не ориентируясь в их причине.

Но какова бы ни была подоплека суматохи, все на удивление быстро успокоилось. Только изредка топот убегающих ног да оборванный злой рукой вопль ужаса завершали мрачное действо, творившееся в деревне.

Тарзан вновь выглянул наружу. На площади, рядом с вязанками хвороста, сбились в кучу жители деревни, охраняемые вооруженным конвоем пришельцев. Матери прижимали к себе детишек, затыкая им плачущие рты ладонями. Угрюмо набычившись, стояли мужчины. Кое-где валялись трупы убитых жителей деревушки Вагого.

Воины-захватчики обшаривали хижины, проверяя, не остался ли там кто. Тарзан с интересом рассматривал вооружение и одежду напавших на деревню людей. В их облике ему мерещилось что-то знакомое, что-то уже виденное когда-то. Но что — он припомнить не мог, как ни силился. Время от времени захватчики отдавали какие-то приказы — в лязгающих звуках непонятной речи тоже было что-то знакомое.

Наконец трое вооруженных людей заглянули в его шалаш. Тем временем Тарзан, отпрянув от двери, уселся у центрального столба в свободной позе. Трое вошедших остановились в замешательстве и обменялись какими-то бурными тирадами. Один из них вышел наружу, но вскоре вернулся, толкая перед собой насмерть перепуганного Дуденду. Юноша пытался укрыться, свернувшись клубком в жесткой траве на задах хижины, но был обнаружен врагом.

Воин толкнул Дуденду так, что тот пролетел через всю хижину и упал плашмя на заплеванный пол у ног Тарзана. Юноша, глядя на пленника белыми от ужаса глазами, только пошевелил разбитым ртом, но страх парализовал гортань — ни звука не вырвалось из кровоточащих губ.

Воины тем временем делали Тарзану приглашающие жесты, требуя, чтобы он вышел из хижины. В ответ, усмехнувшись, он показал на ошейник, запертый пудовым амбарным замком.

Воины вновь обменялись репликами. Тарзан опять с удивлением почувствовал, что язык захватчиков чем-то ему знаком.

Один из воинов вышел и вскоре вернулся, неся в руках два увесистых булыжника. Подойдя к Тарзану, он велел ему лечь на пол так, чтобы замок свесился и отдалился от шеи. Орудуя камнями, воин ловко сбил замок. Разомкнув ошейник, сделал Тарзану знак следовать за ним. Разминаясь и потягиваясь, с удовольствием выбрался Тарзан из зловонной хижины на свежий воздух. Тут, при ярком свете дня, он хорошо рассмотрел тех, кто захватил врасплох деревню Вагого.

Около ста воинов с кожей темно-бронзового цвета, но с лицами, не носящими признаков негроидной расы, а скорее наделенными европейскими чертами, окружили толпу пленных туземцев. Тарзан внимательно осмотрел пики, щиты и кожаные шнурованные сандалии воинов и мысленно ахнул — вот откуда знакомы ему эти доспехи! Римляне! Так одевались и вооружались римские легионеры, сражавшиеся в Африке. Рисунки, изображавшие их, он видел в учебнике истории. И речь знакома потому, что это же латынь! Правда, латынь, которую пришлось изучать лорду Грейстоку среди всякой прочей премудрости цивилизации, звучала не совсем так, потому он ее сразу и не узнал. Но все же-это была латынь, хотя и сдобренная большой порцией диалекта банту.

Наконец-то перестала мучить неразгаданная загадка. Тарзан с удовольствием, почувствовал себя освобожденным от раздражающего чувства, наверняка знакомого и вам, читатель. Когда что-то мучительно вертится в мозгу, силясь пробиться через преграду забвения, отвлекая силы и внимание и все-таки не даваясь пытающемуся выхватить это что-то напрягшемуся сознанию, чувствуешь себя не лучшим образом. И вот — вспыхивает свет памяти и неуловимый образ получает утраченное было имя. Какое облегчение! Вот именно это облегчение испытал Тарзан, узнав в завоевателях римских легионеров. У него даже пропала тревога по поводу дальнейшего развития событий. Он стал вслушиваться в разговоры темнокожих легионеров, мысленно радуясь, что в свое время получил весьма основательное образование и, кроме живых европейских языков, освоил и мертвый — латынь. Настроившись, он понимал почти все услышанное.

Тарзана втолкнули в толпу из пятидесяти туземцев Вагого, туда же подпихнули и несчастного Дуденду. Цепь легионеров окружила пленников. С другого конца деревни к толпе быстрыми шагами приближалась фигура мужчины, облаченного в белые широкие одежды. Когда мужчина приблизился к тому месту, где стоял Тарзан, человек-обезьяна снова ахнул — лицо мужчины было точной копией лица статуи Юлия Цезаря, украшающей одну из площадей Рима. Та же массивная плешивая голова, гордый нос, тяжелые складки вокруг рта. Только скошенный подбородок говорил о том, что в роду его владельца давно не было притока свежей крови. На шее римлянина сверкало драгоценное ожерелье, а тога была сколота на плече массивной бриллиантовой брошью. Подобие Цезаря обратилось к легионерам с речью. Тарзан, припомнивший некогда прочитанные строфы Вергилия, дивился про себя нереальности происходящего. Он, конечно же, спит, и ему снится страшный Сон. Его, Тарзана, Владыку Джунглей, захватили в плен легионеры римского императора! Быть этого не может! Он огляделся по сторонам. Да нет, все происходит наяву. Вот вязанки для костра, который должен был стать его могилой. Вот жмущаяся друг к другу толпа перепуганных пленных туземцев. А эти бронзовые воины, говорящие на странной латыни, тоже не фантомы, порождение воображения, а живые люди из плоти и крови.

Легионеры принялись заковывать пленных в ошейники, соединенные попарно цепью и замыкающиеся на висячие замки.

К белому человеку, облаченному в тогу, присоединилось еще двое белых, одетых так же. Все трое выделили Тарзана из чернокожей толпы и подошли к нему, явно желая расспросить его о том, кто он такой.

Тарзана жестами выманили из толпы, в результате чего на него не был одет ошейник, его не сковали ни с кем в пару, только рядом с ним пошел вооруженный легионер, явно приставленный к белому гиганту для присмотра.

Тарзан жестами показал белым римлянам, что не понимает их языка. Он решил так заявить на всякий случай: при пленнике, не владеющем речью захватчика, языки болтают свободно, можно получить нужную информацию. Римляне с сожалением покивали головами, затем спросили солдат, обнаруживших Тарзана, что еще они нашли в хижине. Те указали на съежившегося от страха Дуденду. Белые римляне, едва глянув на негритенка, почти •сразу же утратили к нему интерес.

Старший махнул рукой, и колонна двинулась. Пленные вынуждены были тащить на себе награбленное легионерами добро — тяжелые тюки, бьющуюся в страхе живую домашнюю птицу и прочий скарб. Скованным цепями людям это доставляло невероятные мучения. Лишь Тарзан шествовал свободно, явно получив свои преимущества благодаря цвету кожи. Вслед за толпой пленных легионеры гнали захваченный скот. Пыль облаком накрыла всю колонну. Дышать было тяжело. Облегчение пришло, когда дорога нырнула в джунгли, разросшиеся на склонах гор Варамааза. К этому времени Тарзан, чтобы не задохнуться от пыли, вместе со своим конвоиром перебрался в голову колонны. Бедный. Дуденда, скованный в пару с многодетной мамашей, отягощенной малолетними отпрысками, тащился в хвосте процессии.

Тарзан тихонько спросил оказавшегося рядом негра-вагого:

— Кто эти люди?

— Это духи гор Варамааза,— ответил негр.— Странно, что ты об этом спрашиваешь. Они ведь пришли, чтобы помешать Шаусто убить тебя. Мы говорили Шаусто, что он накличет на племя беду, но вождь нас не послушал. Теперь Шаусто мертв — духи Варамааза убили его.

— Все же ему лучше,— вмешался в разговор другой вагого.— Его убили в собственном доме, а нас уведут в гнездовье демонов и убьют там.

— Может быть, вас не убьют,— усомнился Тарзан.

— Они не убьют тебя, потому что ты — один из них, а нам пощады ждать нечего,— был ответ.— Нам отомстят за то, что мы посмели захватить тебя — демона Варамааза и замышляли сжечь на костре.

Дуденда, услышав разговор, подался вперед, подтягивая цепь и волоча за собой свою внушительную напарницу.

— Но ведь они захватили и его,— кричал Дуденда,— его ведет вооруженный воин. Разве вы не видите — он не один из них, он даже языка их не понимает!

Другие негры, услышав резонное замечание, неуверенно закивали головами. Они все-таки думали, что Тарзан имеет отношение к духам, но это мало что могло изменить в их судьбе.

После двух часов хода по джунглям тропа вдруг нырнула в какой-то скальный коридор, скрытый перелеском так, что неосведомленный глаз его никак не смог бы обнаружить.

Проход был настолько узок, что человек, раскинув руки, мог коснуться каменных стен. Тропа под ногами была усеяна гранитными обломками, больно ранившими босые ноги пленников. Кроме того, кое-где с высоты скатывались такие же камни с острыми гранями, что было весьма опасным явлением. Скорость колонны замедлилась .

Как только процессия углубилась в каменистый проход, Тарзан понял, что их ведут все глубже в горы. Путь шел вниз, а не вверх, а отвесные скалы по обеим сторонам тропы вздымались все выше и выше, почти скрывая собою небо. Процессия как бы двигалась по дну глубочайшего сухого русла, оставленного некогда пересохшим потоком. Несмотря на то, что время еще только подходило к полудню, на тропе царил полумрак, а над головой в немыслимой дали темно-синих небес зажглись звезды — то же самое бывает, если днем смотреть на небо со дна глубокого колодца.  .

Более часа брела колонна извилистым мрачным коридором, затем последовала команда остановиться. Процессия замерла на несколько минут, потом движение возобновилось. Тарзан увидел явно рукотворную арку, на которой крепилась дугообразная дверца. Сейчас она была открыта. Дверь была сделана из очень прочного дерева, явно за века существования превратившегося в камень.

За дверью путников встретила хорошо утрамбованная дорога, она спускалась в густой лес, в котором из растительности преобладали старые кряжистые дубы. Но кое-где встречались и кедры, а по низу весело кудрявилась листвой акация в цвету, наполняя воздух своим нежным ароматом.

Вскоре колонна прибыла в деревушку из нескольких приземистых хижин. Вновь последовал приказ остановиться. В деревушке обитали негры, обликом похожие на пленников-вагого. Но вооружены они были римскими копьями и мечами, такими же, какие были у легионеров.

В деревне колонна расположилась на отдых. Местные негры с явной неохотой уступили свои хижины легионерам. Те же завладели тем, что пожелали, из скромного скарба хозяев и вообще вели себя бесцеремонно, с властной наглостью хозяев положения.

Пленникам были розданы крошечные порции вяленой рыбы и по куску пресной лепешки. Им позволили набрать сушняка и развести костры, так как только легионерам предстояло провести ночь под кровлей. Всем остальным пришлось ночевать под открытым небом.

Тарзан не принял участия в коллективном сборе топлива. Он, предоставленный самому себе, уселся под дубом и принялся наблюдать за окружающей природой.

Множество птиц распевало весенние песни в кронах дубов, резвились и что-то бормотали, прыгая по ветвям, стаи мартышек. Эту фауну глаз Тарзана отметил машинально, его куда больше интересовали люди, захватившие его в плен. Ему было любопытно все, связанное с ними,— их язык, нравы, костюмы. Он размышлял, как случилось, что в сердце гор Варамааза оказался уголок давно исчезнувшей с лица земли Римской империи.

Размышления человека-обезьяны прервал желудь, упавший с дуба и ударивший его прямо по макушке. Бывает, конечно, что с дубов падают желуди прямо на головы людям, сидящим под их сенью. Но не весной же. Тарзан с удивлением поднял голову, всматриваясь в сплетения ветвей над головой. Еще один желудь звонко щелкнул его по лбу. Рядом упал в траву третий. Нет, это не совпадение. Кто-то сверху обстреливает его прошлогодними желудями, сохранившимися на верхушке дуба. Тарзан увидел юркое серое тельце, мелькнувшее среди листвы.

— Нкима! — воскликнул он.— Это ты, мой маленький дружок? Скажи-ка, как тебе удалось добраться до этих мест?

— Я увидел, что тебя уводят из деревни, и пошел за тобой,— ответил зверек голосом, хриплым от перенесенных волнений.

— И ты бежал за нами по проходу в скалах?

— Нкима боялся, что камни сойдутся и раздавят его,— сказала обезьянка,— и поэтому взобрался на вершину и пошел по гребню.

— Нкиме лучше бы отправиться домой,— ласково предложил Тарзан.— Этот лес полон чужих обезьян.

— Я их не боюсь,— хвастливо задрал хвостик Нкима.— Они маленькие уродливые дурачки и сами боятся храброго Нкиму, а еще они восхищены красотой замечательного Нкимы, они сами так сказали. Тут неплохое место для Нкимы. А что сделают чужие люди с Тарзаном?

— Не знаю.

— Тогда я пойду и приведу сюда Мувиро с войском.

— Нет,— решительно сказал человек-обезьяна.— Подожди, пока я не найду того человека, кого мы отправились искать. Я уверен, что он где-то здесь. Когда я обнаружу молодого фон Харбена, ты и отправишься домой с вестью для Мувиро.

Эту ночь Тарзан провел, лежа на голой земле, под ярким звездным небом, как и другие пленники. Когда все кругом забылись тяжелым сном, маленькая серая тень соскользнула с дерева и опрометью кинулась к лежащему Тарзану. Нкима свернулся клубочком на груди у любимого хозяина и безмятежно заснул, блаженствуя под защитой надежных рук и доброго сердца. Маленький теплый комочек согревал и Тарзана, наполняя его чувством уюта и нежности. Оба они — хозяин и Нкима — были счастливы.

На рассвете Луанду, которого захватили в плен вместе с другими жителями деревни, разбудила утренняя сырость. Он открыл глаза и сел, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь, сотрясавшую промерзшее до костей тело.

Мало-помалу озноб утихал, и Луанда стал оглядываться вокруг, на спящих, жмущихся друг к другу людей. Вдруг он заметил, как из-за плеча спавшего белого гиганта выглянула маленькая головка. Еще минута — и легкая серая тень выскользнула из объятий того, кто еще недавно был пленником Шаусто. То, что покинуло объятия спавшего белого человека, в мгновение ока взлетело по стволу на раскидистый дуб и исчезло в его кроне. Луанду вновь прошиб озноб — на этот раз от страха. Он не смог сдержать крика ужаса. Его услышали легионеры, тоже проснувшиеся и выходившие в этот момент из тростниковой хижины.

— Что стряслось? — окликнул Луанду один из них.

— Дух, дух умершего предка,— ответил, трясясь, Луанда.— Я сам его видел. Он вышел из груди белого человека, который называет себя Тарзаном. Белый человек зол на нас, потому что мы держали его на цепи. Он наслал на нас проклятие — скоро всех убьют и съедят

Легионер расхохотался, слушая сбивчивый монолог до смерти перепуганного вагого.

Вскоре лагерь проснулся, и пленным раздали завтрак — точь-в-точь такой же, как ужин. Когда все справились с едой, легионеры построили пленных в колонну, и она двинулась на юг по пыльной дороге.

Цепочка скованных попарно пленников, охраняемых вооруженными легионерами, миновала по пути несколько деревушек, похожих на ту, где они провели предыдущую ночь. Потом колонна свернула на восток по проселочной дороге, которая отходила от детрального тракта. Вскоре Тарзан увидел высокие крепостные бастионы, соединенные неровной стеной из острых кольев. Стена простиралась и вправо, и влево, насколько хватал глаз. Дорога, по которой двигалась колонна, упиралась прямиком в дверь, похожую на ворота, в основании одного из бастионов. Перед самым входом ее перерезал ров явно искусственного происхождения. Через ров был перекинут подъемный мост.

Возле моста колонна затормозила. Офицер — начальник отряда, что-то согласовывал с офицером— начальником караула. Наконец, какие-то формальности, связанные с приходом отряда, были выполнены, и пленные вместе с конвоирами вереницей последовали в провал ворот. Тарзан прошел за ограду вместе со всеми.

Примитивные городские строения предстали взорам вошедших. Простые глинобитные здания высотой в один этаж имели явно внутренние дворы, так как из-за их крыш виднелись верхушки деревьев. Сами же дома щурились на пыльную улицу подслеповатыми окошками. Но подальше просматривались здания более внушительные, по два-три этажа.

Из домишек окраины высыпало множество любопытного народа. Обитатели слободы были в большинстве своем темнокожие, но встречались и белые люди. Большинство было облачено в туники и плащи, но некоторые, преимущественно чернокожие, расхаживали нагишом.

В кое-каких домах располагались лавчонки, торгующие снедью и примитивной утварью. Но чем дальше от слободы удалялась колонна, тем респектабельнее становились кварталы. Дома поднимались выше, магазины выглядели опрятнее, и вещи в них предлагались более взыскательным покупателям, не таким, как обитатели городской окраины.

В этой части города цветная публика почти исчезла, на улицах в основном встречались белые люди. Но количество народу, населявшего богатые кварталы, явно было меньше, на улицах не было оживленно. Редкие прохожие останавливались, глазея на толпу пленных.

Детишки, собиравшиеся на перекрестках, бежали вслед за колонной, но отставали, зато в другом месте к идущим пленникам присоединялись новые малолетние провожатые. Взрослые окликали легионеров, конвоировавших колонну и расспрашивали, кого и куда они ведут. Особое любопытство вызывал Тарзан. Остальные чернокожие пленные служили объектом довольно злых шуток.

Тарзан все время с любопытством приглядывался к окружающей его чужой жизни. Он понял, что чернокожие в городе занимают второсортное положение. Они явно являются слугами. Люди с кожей бронзового цвета стояли, по-видимому, на ступеньку выше чернокожих на социальной лестнице. Они служили в легионе, а также держали лавочки и даже были хозяевами больших магазинов. Белые же составляли класс патрициев.

Дойдя до центра города, колонна свернула на широкую улицу и подошла к большому зданию. Фасад здания был полукруглой формы и облицован полированными гранитными плитами. Выдающиеся вперед колонны из того же гранита поднимались в высоту на сорок-шестьдесят футов, не меньше. Они поддерживали галерею, тянущуюся вокруг странного здания. Галерея была лишена крыши, и Тарзан подумал, что архитектурой это здание напоминает римский Колизей.

Голова процессии нырнула меж колонн в проход под низкой аркой. Пленников повели по лабиринтам коридоров и путанице лестниц с пологими гранитными ступенями. Весь путь проходил в полумраке, внутренность здания почти лишена была света, лучи солнца просвечивали лишь сквозь кое-где пробитые в каменной толще узкие щели. Наконец путь оборвался в коридоре, прорезанном несколькими узкими дверями. Пленников по четверо вталкивали за каждую такую дверь. За той дверью, куда попал Тарзан вместе с Дудендой и еще двумя вагого, оказалась довольно тесная камера. Единственное окошко, пробитое в гранитной стене, было забрано решеткой и находилось высоко под потолком. Из него просачивалось немного света и чистого воздуха, чуть освежавшего затхлую сырость тюремного помещения. Тяжелая дверь закрылась, лязгнув засовом.

Пленники оказались надежно заточенными в каземате. Оставалось только гадать, какая их ждет судьба. 

Глава 8 В КАСТРУМ МАРЕ

Маллиус Лепус вывел фон Харбена из комнаты в сторожевой башне, предоставленной начальнику городской стражи островного поселка Каструм Маре, и направился с ним к выходу из бастиона в город. По пути центурион кликнул солдата и велел привести сюда негра по имени Габула, содерлсащегося в тюрьме.

— Ты теперь мой гость, Эрих фон Харбен,— заявил Маллиус Лепус,— и я думаю, дядя Септимус будет вне себя от радости, когда увидит, кого я к нему привел. Дядя обожает всяческие новости, а такой рассказчик, как ты, для любопытного старика — просто клад. Он уже исчерпал все возможности для пополнения знаний, что предоставляет Каструм Маре. У него в гостях побывал даже вождь одного из негритянских племен, обитающих в западных лесах. А однажды он созвал местную аристократию, чтобы продемонстрировать им большую обезьяну, специально пойманную для него в джунглях предгорий.

А уж как поразит воображение старика и его друзей знакомство с германским варваром! Да еще наверняка вождем варварского племени — ведь я не ошибаюсь, мой добрый фон Харбен? У себя на родине ты наверняка принадлежишь к местной знати.

Фон Харбен раскрыл рот, собираясь ответить, но Маллиус Лепус нетерпеливым жестом остановил его.

— Не важно! Если я и ошибаюсь,— пылко заявил Лепус,— это вовсе неважно. Дядюшке и его гостям ты будешь представлен как вождь. И если я не узнаю, кто ты на самом деле, я и не буду повинен во лжи. Так что не говори мне ничего, опровергающего мою версию.

Фон Харбен только улыбнулся тому, что человеческая порода всегда и во все времена одинаково подвержена тщеславию.

— Вот и твой раб,— указал Маллиус Лепус, кивая на приближающегося Габулу в сопровождении солдата.— В доме Септимуса к твоим услугам будут и другие рабы, сколько пожелаешь, но ты, наверное, привык к обществу своего слуги и удобнее всего тебе будет пользоваться его помощью.

— Я благодарю тебя, Маллиус Лепус, за то, что ты вернул мне моего Габулу,—поблагодарил фон Харбен.— Я бы и впредь хотел больше не разлучаться с ним.

Маллиус Лепус повел гостя во внутренний двор, где под длинным невысоким навесом стояли носилки. Восемь рабов подхватили их и подбежали к белым людям.

— Скажи мне, германец,— спросил римлянин,— ты ведь недавно посетил метрополию?

— Да,— ответил Эрих, садясь в носилки,— а что тебя интересует?

— Мы, конечно, провинциалы,— продолжал Лепус,— но от моды отставать не хочется. Скажи, сильно отличаются по форме паланкины, которыми пользуется знать в Риме, от тех, что ты видишь здесь?

Эрих усмехнулся, не зная, с чего начать объяснения. Ведь простодушный житель затерянного островка давно исчезнувшей с лица земли могущественной империи и представить себе не мог, какие перемены в модах и способах передвижения принесли прошедшие века.

— Ну, конечно,— не унимался Лепус,— форма носилок больших изменений претерпеть не могла, она слишком функциональна, но вот отделка...

— Маллиус, со времен посещения Рима Сангвинариусом пролетели почти два тысячелетия. Перемены коснулись многого. Даже расскажи я тебе о незначительной части, ты сочтешь меня за умалишенного. Что касается носилок, то они вообще вышли из употребления. Люди придумали много новых способов перемещаться в пространстве.

— Да что ты говоришь! Я и в самом деле не могу поверить, чтобы патриции с берегов Тибра отказались от носилок.

— Их носилки разъезжают по Риму на колесах,— сказал фон Харбен.

— Это же пытка — громадные деревянные колеса немилосердно подпрыгивают на ухабах — ведь булыжные мостовые такие неровные! Нет, Эрих фон Харбен, ты что-то путаешь. Твой рассказ невероятен.

— Булыжные мостовые сохранились на сегодняшний день только в самых глухих местах, да и то они более-менее ровные. Дороги залиты гладким покрытием, а носилки современных граждан бегают по ним с большой скоростью на надувных колесах. Нигде уже не увидишь колесниц, о которых ты подумал.

Офицер отдал приказание рабам прибавить шагу. Те пустились бегом.

— Уверяю тебя, Эрих фон Харбен, во всем Риме не найдется рабов-носилыциков, равных моим. Они способны развивать большую скорость,— заявил Маллиус Лепус, раскачиваясь на сиденье.

— Ну, как ты думаешь, какова скорость, с которой мы движемся? — спросил Эрих.

— Более восьми тысяч шагов в час,— с гордостью ответил римлянин.

— Наши носилки, которые мы, кстати, называем автомобилями, бегают раз в пятьсот быстрее.

— Ты будешь иметь огромный успех в обществе, собирающемся за трапезой у моего дядюшки Септимуса,— усмехнулся Маллиус Лепус, не поверивший ни единому слову Фон Харбена.— Да поразит меня Юпитер, они сочтут тебя настоящим открытием. Ты расскажи им только, что ваши носилки бегают со скоростью в пятьдесят тысяч шагов в час, и они станут шумно приветствовать тебя, как величайшего комика и самого дерзкого лжеца, которого когда-либо видели в Каструм Маре.

Фон Харбен от души расхохотался.

— Но, друг мой, я ведь вовсе не говорил, что рабы бегают с носилками, делая пятьдесят тысяч шагов в час,— напомнил он Маллиусу Лепусу.

— Ты же уверял, что носилки разъезжают с такой скоростью по Риму. Каким же образом они движутся, если их не таскают рабы? Может, в них впрягают лошадей? Но где найдется такая лошадь, что способна пробежать пятьдесят тысяч шагов в час?

— Носилки двигают и не лошади, и не люди.

Офицер откинулся на мягкие подушки, изнемогая от смеха.

— Тогда, я полагаю, они летают, как птицы! Клянусь волчицей, ты должен рассказать это Септимусу. Обещаю, он полюбит тебя.

Рабы несли их по дороге, обсаженной старыми деревьями по обеим сторонам. Булыжной мостовой здесь не было, плотно утрамбованная земля пылила под ногами носильщиков. Вдоль дороги то и дело попадались жилые строения, огороженные высокими заборами от досужих взоров. Каждый дом представал перед путешественниками гладким фасадом с закругленной сверху аркой, венчающей вход, закрытый тяжелыми дубовыми воротами. За массивной стеной угадывался зеленый внутренний дворик, а за подслеповатыми, закрытыми тяжелыми ставнями окошками явно находились просторные жилые покои.

— Кто живет в этих домах? — поинтересовался фон Харбен у римлянина.

— Патриции,— был ответ.

— Дома укреплены так, что можно догадаться — эти тяжелые ворота и массивные стены служат защитой от преступников...

— Нет, напротив, у нас в Каструм Маре спокойные нравы и преступников мало. Виллы укреплены на случай восстания рабов или нашествия варваров,— объяснил Маллиус Лепус.— За время существования города такое случалось несколько раз, поэтому аристократы строят свои дома наподобие крепостей, где можно спрятаться и защититься от беды. Возможно, что восстание черни или нашествие варваров повторится. Тогда крепкие стены и тяжелые ворота спасут их хозяев. А пока царит спокойствие, ворота даже по ночам не запираются на ключ, потому что в городе нет преступников, способных серьезно угрожать жизни и имуществу наших граждан.

Если один человек причинит другому зло, он с полным основанием может ожидать убийц в своем доме. Но если твоя совесть чиста — можешь жить спокойно, без опасения быть убитым.

— Как же это — город и без преступников? Не укладывается в голове,— усомнился фон Харбен.— Разве такое возможно?

— Очень даже, мой друг,— ответил Маллиус Лепус.— Когда Кассиус Аста восстал против существовавшей власти и основал в 936 году Каструм Маре, он поклялся, что в нем не будет ни одного преступника. В то время в Кастра Сангвинариусе никто из граждан не мог чувствовать себя в безопасности даже в своем доме. Жители не осмеливались выходить в сумерках без вооруженной охраны.

Кассиус Аста стал первым императором Каструм Маре, который обнародовал такое законодательство, что преступникам стало неповадно заниматься своими черными делишками — воров, грабителей, убийц ждала смерть на арене за самый мелкий грешок. Кроме того, Закон Кассиуса Асты коснулся не только самих преступников, но и членов их семей. Так что в живых не осталось никого, кто бы перенял злые наклонности или же освоил в семье разбойное ремесло.

Многим кажется, что Кассиус Аста был жестоким тираном, и много невинных людей по ложному навету сложили головы, но время показало, что законы его были мудрыми и, конечно же, отсутствие преступности в Каструм Маре объясняется тем, что уложение этого императора помешало рождению новых преступников взамен казненных. И сейчас у нас так редко случаются грабежи и бесцельные убийства, что это считается из ряда вон выходящим событием. Преступника быстро ловят, и весь город собирается посмотреть на его смерть. По этому случаю день уничтожения преступника и его семьи объявляется в Каструм Маре свободным от дел днем.

Виллы по бокам дороги становились все роскошнее. Носильщики остановились перед изукрашенной причудливой резьбой полированной дубовой дверью одного из особняков. Лепус и Эрих сошли с носилок. Один из рабов по приказу Лепуса распахнул тяжелые створки.

Фон Харбен последовал за своим новым другом через коридор, ведущий во внутренний дворик, и оба очутились в тенистом, прекрасно ухоженном саду, где под деревом за низким столиком восседал и что-то писал пожилой мужчина, облаченный в белоснежную тогу.

Фон Харбен затрепетал в возбуждении, видя античную чернильницу, тростниковое перо и свиток пергамента, которым человек за столиком пользовался с непринужденной естественностью. Словно и не исчезали с прошедшими тысячелетиями эти предметы, а применялись всегда в повседневной жизни.

— Приветствую тебя, дядюшка! — крикнул Лепус. Пожилой человек оторвался от работы и повернул к вошедшим свое широкое, изборожденное морщинами бритое лицо.

— Я привел к тебе гостя,— продолжал Лепус,— человека, подобного этому юноше, никогда не было в наших краях. Это Эрих фон Харбен, он германец. Он рассказывает обо всяких диковинных чудесах, виденных им в Риме. Он вождь одного из германских племен. Позволь представить тебе моего дядюшку Септимуса,— обратился Лепус к Эриху.

Септимус встал, приветствуя фон Харбена. Правда, гордый патриций, стремясь не уронить свое достоинство, держался весьма сдержанно с представителем варварского племени. Варвар, даже если он знатен и среди своих является гостем, не мог рассчитывать на равенство в доме богатого римского аристократа.

Лепус вкратце изложил события, приведшие к встрече с фон Харбеном. Хозяин любезно, но сдержанно предложил молодому варвару быть его гостем. Затем дядюшка кликнул рабов и те сопроводили Лепуса и Эриха в предоставленные в их распоряжение апартаменты, где Эриху была дана новая одежда и приготовлено все для умывания и бритья.

Спустя час Эрих, свежевыбритый и переодетый в тунику и тогу, вошел в покой, смежный с тем, что он занимал. Там его поджидал тоже освеженный и принарядившийся Лепус.

— Идем вниз. Ты ступай первым, мне еще надо поправить кое-что в моем костюме.

Эрих прошел по дому, направляясь к выходу в сад. Его поразила смесь стилей в архитектуре и убранстве комнат. Влияние Африки чувствовалось во всем. Правда, центральное здание было крыто черепицей, искусно уложенной замысловатым узором, но оба крыла имели тростниковые крыши, а в саду находилось летнее бунгало, представляющее собой точь-в-точь хижину племени Ваго-го. Те же неоштукатуренные тростниковые стены, конусообразный верх. И мебель в доме была покрыта искусной резьбой, в которой очевидны были африканские мотивы.

Септимуса в саду не было. Эрих фон Харбен воспользовался одиночеством, чтобы побродить по усыпанным гравием дорожкам, среди благоухающих цветущих кустов и нарядно подстриженных деревьев. Деревья в основном были очень старыми и, как понял Эрих, весьма редких для здешних мест пород.

Ум, глаза и воображение юноши были захвачены всем окружающим так, что сердце его билось учащенно, пока он исследовал сад, двигаясь по извилистой дорожке, вдоль куртины, полной цветов. Он был настолько поглощен увиденным, что не сразу заметил женщину, с которой чуть не столкнулся нос к носу.

Она тоже была удивлена и смущена встречей. Об этом свидетельствовал растерянный взгляд и яркий румянец, заливший ее щеки. Молодая незнакомка широко раскрытыми глазами уставилась на юношу.

Фон Харбен подумал, что более красивого лица он не 1 встречал нигде — ни в Европе, ни в Америке, а тем более в Африке.

Девушка первой нарушила молчание.

— Кто ты? — спросила она тихим голосом, почти шепотом.

— Я иностранец,— ответил фон Харбен.— Извини меня за то, что я нарушил твое одиночество. Я не хотел мешать тебе отдыхать, просто думал, что в саду никого нет.

— Кто же ты? — повторила девушка свой вопрос,— я нигде не встречала никого похожего на тебя.

— И я никогда не встречал девушки, похожей на тебя,— улыбнулся фон Харбен.— Может, я сплю и мне снится чудесный сон? Ведь такая красота не может существовать в мире реальных вещей. Это просто невероятно.

Девушка покраснела еще гуще.

— Ты не из Каструм Маре, это ясно,— сказала она холодным тоном. Личико ее утратило смущенное выражение, и подбородок надменно вздернулся.

— Неужели я тебя обидел? — всполошился фон Харбен.— Приношу свои глубочайшие извинения. Я не хотел оскорбить тебя ничем, но ты появилась передо мной так неожиданно, а лицо твое так прекрасно, что у меня дух захватило.

— Ты считаешь, что ведешь себя учтиво? — лукаво улыбнулась незнакомка.— Ты произносишь странные речи, а глаза твои веселы.

— Ты простила меня? — спросил фон Харбен.

— Ты должен сперва сказать мне, кто ты такой и почему находишься здесь. И только тогда я смогу ответить на твои вопросы. Ибо вдруг окажется, что ты варвар или враг...

Фон Харбен рассмеялся.

— Маллиус Лепус, который пригласил меня в дом своего дядюшки, утверждает, что я варвар, но даже если это и так, я все-таки гость патриция Септимуса.

— Это меня не удивляет,— девушка дернула плечиком.— Мой отец славится своим гостеприимством.

— Ты дочь Септимуса?

— Да, но ты еще не рассказал ничего о себе...

— Меня зовут Эрих фон Харбен, я родом из Германии,— ответил юноша.

— Германия! — воскликнула девушка.— Цезарь много писал о Германии, и Сангвинариус тоже. Кажется, это очень далекая северная страна...

— Никогда мне она не казалась столь далекой, как сейчас,— серьезно сказал Эрих фон Харбен.— Но все же расстояние в пятьдесят тысяч километров — ничто по сравнению с тысячелетиями, что пролегли между нами.

Девушка нахмурила тонкие шелковистые брови:

— Не понимаю тебя...

— Да, разумеется,— кивнул фон Харбен.— Я не могу поставить тебе этого в вину — я сам сопротивляюсь пониманию происходящего...

— Ты, конечно, вождь племени? — спросила красавица.

Фон Харбен не стал отрицать и разуверять девушку в ее догадках и предположениях. Из поведения старого патриция он извлек урок, что в Каструм Маре сильны сословные предрассудки. Варвара уважали там меньше, чем меньше был венчавший его титул. Фон Харбен гордился народом, к которому принадлежал, но он понимал — разницу между варварскими племенами германцев времен Цезаря и их потомками, просвещеннейшими людьми двадцатого века, никогда не оценят выпавшие из реки времени жители Затерянной империи. Даже убедить этих людей, что с тех пор, на которых остановилась их история, в остальном мире произошли глубокие перемены, было делом почти невозможным. А кроме того, ему не хотелось, чтобы в прекрасных глазах девушки, стоящей перед ним, пропал огонек интереса и сменился презрительным равнодушием к человеку, стоящему неизмеримо ниже на ступенях социальной лестницы. Фон Харбен был пленен прелестным лицом и грациозной фигурой дочери Септимуса, патрицианки, принадлежащей далекой эпохе.

— Как же тебя зовут? — спросил он.

— Фавания,— ответила девушка.

— Фавания,— повторил про себя фон Харбен.— Имя это, такое необычное для человека его эпохи, звучало музыкой.— Фавания!

— Что? — вопросительно вскинула на юношу глаза обладательница музыкального имени.

— Как прекрасно звучит,— сказал Эрих,— никогда раньше не встречал девушку, которую бы так звали.

— Тебе нравится, правда?

— Очень, на самом деле.

Девушка вновь свела к переносице свои чудесные брови. Лоб ее, белый и выпуклый, который явно скрывал за собой недюжинный ум, прорезала вертикальная морщинка. Лишь глаза хранили теплое выражение, опровергая суровость гримаски. Девушка явно была незаурядной натурой. В ее поведении не было ни капли жеманства и фальши, так свойственных недалеким представительницам прекрасного пола во все эпохи. Наоборот, в манере изъясняться и гордой осанке дышали живой ум и твердый неординарный характер.

— Я рада,— сказала она,— что тебе пришлось по нраву мое имя. Но я не знаю, почему это меня так обрадовало. Ты сказал, что ты варвар, но у тебя внешность и манеры патриция, несмотря даже на дерзость твоего поведения по отношению к молодой женщине, которую ты раньше не знал. Я приписываю этот промах твоему варварскому воспитанию и прощаю тебя.

— Оказывается, быть варваром не так уж плохо, в пом есть свои преимущества,— пошутил фон Харбен.— Может быть, ты снова простишь меня, потому что я не могу удержаться чтобы не сказать тебе, что ты — самая красивая девушка, которую я когда-либо видел. Кроме того, ты наверняка единственная, кого я... кого я мог бы,— тут Эрих заколебался, поняв, что зашел слишком далеко в своих откровениях.

— Мог бы... что?

— Даже варвар не должен говорить того девушке, что я хочу сказать той, которую знаю всего лишь пять минут...

— Кто бы ты ни был, ты проявляешь недюжинную прыть,— произнес саркастическим тоном голос за спиной фон Харбена.

Девушка удивленно подняла глаза, а фон Харбен резко повернулся. Оба они, и он, и девушка, увлекшись беседой, не заметили рядом с собой присутствия третьего человека. Невысокий черноволосый юноша со слащавыми чертами лица и жеманными манерами откровенно смеялся, опираясь одной рукой на рукоять меча, висевшего у него на боку. В другой он двумя пальцами сжимал стебелек сорванного цветка, время от времени поднося его к носу. Глаза юноши с явной насмешкой уставились на фон Харбена.

— Кто же твой новый друг? — спросил жеманный юноша у Фавании.

— Эрих фон Харбен, гость Септимуса,— гордо,задрав подбородок, ответила девушка. Повернувшись к фон Харбену, она не без колебания представила ему незнакомца.

— Это Сульфус Фупус, который пользуется гостеприимством Септимуса столь часто, что уже чувствует себя вправе критиковать других гостей.

Фупус побагровел.

— Никогда не угадаешь,— оправдывался он,— когда следует воздать почести гостю Септимуса, а когда над ним нужно пошутить. Прошу прощения, я не хотел ставить вас в смешное положение. Но поймите и вы меня — последний гость уважаемого Септимуса, как я хорошо помню, был обезьяной, а до нее наше общество почтил своим присутствием негритянский варварский царек. Такой, знаете ли, весь в перьях. Гостей в этом доме обожают, и, я думаю, фон Харбен займет достойное место в ряду вышеперечисленных персон.

Извинение вышло таким ядовитым, вдобавок произнесено было противным скрипучим голосом, что фон Харбен с трудом удержался от резкостей, которые вертелись у него на языке. К счастью, по дорожке к ним уже спешил Маллиус Лепус. Его круглое румяное лицо дышало неподдельным добродушием, что и разрядило несколько накаленную атмосферу.

Фон Харбен был официально представлен Фавании, Сульфус Фупус демонстративно не обращал внимания на гостя-варвара, все время обращался лишь к прекрасной римлянке. Из реплик, которыми они обменивались, фон Харбен понял, что Отношения между жеманным юношей и дочерью Септимуса весьма дружеские, если не сказать больше. Он даже предположил, что неприятный Фупус влюблен в Фаванию. Вот это предположение отчего-то сильно расстроило Эриха фон Харбена. Он сперва даже не понял, почему у него так испортилось настроение, но, поразмыслив, догадался. Дело в том, что за пять минут знакомства с Фаванией Эрих сам влюбился в нее без памяти. Ему уже приходилось подпадать под чары представительниц прекрасной половины рода человеческого и он думал, что хорошо осведомлен во всем, что касается любви. Но чувства, подобного тому, что вспыхнуло в его сердце при виде прекрасной римлянки и при первых звуках ее нежного, чуть глуховатого голоса, были ему внове. Оказалось, он возненавидел Сульфуса Фупуса, еще не познакомившись с ним должным образом, только за то, что тот поглядывал на Фаванию с любовью, а вовсе не за ядовитый сарказм в его репликах, адресованных Эриху.

Вскоре к молодым людям присоединился и сам хозяин виллы — достопочтенный Септимус Фаваний. Он предложил всей компании направить свои стопы в дом, в зал для пиршеств, где уже собрались остальные гости и ждут кворума, чтобы начать, как выразился дядюшка Септимус, симпозиум. Эрих вовремя сообразил, что так на греческий лад назывались во время оно трапезы в кругу друзей в знатных римских домах. Патриции принимали пищу, лежа на удобных кушетках, их слух во время пиршеств услаждался музыкой или изысканной беседой, в зависимости от замысла хозяина.

Когда все проследовали за дядюшкой внутрь виллы, Лепус, смеясь, шепнул на ухо Эриху, что Септимусу не-терпится щегольнуть перед местной знатью своим открытием — а именно вождем германских варваров.

По обычаю, принятому в римских домах, гостей сопроводили перед началом трапезы в термы — так именовались бани, бывшие обязательным атрибутом каждого богатого дома в империи.

Термы в доме Септимуса занимали часть внутреннего дворика и представляли собой довольно большой и глубокий бассейн, наполненный чистой и явно проточной водой. Эрих заметил трубы, по которым она поступала.

Слуги сопровождали гостей в купальни — что-то вроде раздевалок, размещенные в самой вилле. Бассейн примыкал прямо к дверям купален. Слева раздевались женщины, справа — мужчины.

Слуга помог фон Харбену сбросить одежду, умастил его тело ароматическим маслом и отвел в жарко натопленный маленький зал. Дверь этого наполненного сухим паром зала вела прямо в бассейн, к которому уступами спускались скамьи из темного гранита.

В бассейне купались вместе мужчины и женщины. Фон Харбен предвкушал освежающее прикосновение к телу чистых водяных струй, но еще больше прельщала его мысль о том, что в -бассейне он снова окажется рядом с Фаванией. Поэтому, покинув парную, он вышел к гранитным скамьям и увидел, как девушка медленно входит в воду со стороны женской купальни.

Разбежавшись, юноша совершил прыжок и грациозно, почти без брызг вошел в воду, как нож в масло. Двумя-тремя мощными гребками он преодолел расстояние, отделяющее его от Фавании.

Шум восхищения сопровождал его действия. Эрих фон Харбен не знал, что прыжки в воду и стиль плавания, который современным людям известен под названием «кроль», были неведомы римлянам. Он очень подивился шумным аплодисментам, которыми наградили его гости Септимуса, собравшиеся на гранитных сидениях терм и наблюдавшие за юношей варваром.

Сульфус Фупус, который вышел к бассейну из парильни вслед за Эрихом, разозлился. Ему показалось, что варвар сорвал аплодисменты легким способом. Со стороны выглядело так просто — прыгнуть в воду, помахать руками — и все. Фупус решил повторить действия Эриха. Он разбежался и... Конечно, незадачливый юноша шмякнулся в воду плашмя. Над ним взметнулись тучи брызг, да, кроме того, он больно ушиб живот при ударе о поверхность воды. Он ведь не подозревал, что искусством прыжков в воду надо овладевать долго и под опытным руководством. Дух у бедного Фупуса захватило, он погрузился в глубину, вынырнул, задыхаясь и нелепо размахивая руками, а затем снова ушел под воду. Под смех от души веселившихся патрициев и их небезобидные шуточки Фупус едва добрался до края бассейна и цепко ухватился руками за гранитный бортик. Он решил, что фон Харбен тоже взирает на его барахтанье с презрением и смеется над ним, поэтому метнул в сторону удачливого варвара испепеляющий, полный ненависти взгляд.

С грехом пополам выбравшись из бассейна, Фупус не стал продолжать купания. Он быстро ушел в раздевалку и оделся.

— Ты уже искупался, Фупус? — спросил его молодой патриций, только что сбросивший одежду и умащавшийся ароматным притиранием.

— Да, ухожу,— проворчал Фупус.

— Я слышал, Септимус заполучил нового гостя,— любопытствовал патриций.— Ты уже видел его? Что он из себя представляет?

— Слушай меня внимательно, Металлиус,— оживился Фупус.— Этого человека зовут Эрих фон Харбен. Он говорит, что является вождем одного из племен германских варваров, но, по-моему, все это ложь — от первого до последнего слова.

— Ты так думаешь? — мягко спросил Металлиус, явно не проявлявший большого интереса к мнению Фупуса.

Фупус придвинулся к юноше вплотную и жарко зашептал тому прямо в лицо:

— Я думаю, что этот варвар никакой не германец и вдобавок не варвар вовсе. Он — шпион из Кастра Сангвинариуса.

— Я слышал, он плохо говорит на нашем языке,— Металлиус отодвинулся от наседавшего на него Фупуса.

— Он говорит, как человек, который притворяется, будто плохо владеет языком.

Металлиус покачал головой.

— Септимус Фаваний далеко не глупец. Я не думаю, что выходец из Кастра Сангвинариуса смог бы его провести.

— Ну, так есть в Каструм Маре человек, который лишь один имеет право судить о том, что происходит,— сухо сказал Сульфус Фупус.— И мой долг сообщить ему правду, что я и сделаю. Часа не пройдет, как все станет известно, где следует.

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Металлиус .

— Валидус Август, император Востока, должен быть поставлен в известность о том, что происходит в доме Септимуса. Я тотчас иду к нему.

— Не будь глупцом, Фупус,— посоветовал патриций,— не горячись. Ты же знаешь — Септимус пользуется огромным доверием при императорском дворе. Тебя только на смех поднимут, если не случится чего похуже...

— Может быть, Септимус и в фаворе у императора. Но это до поры до времени. Мне отлично известно, что он был в тесной дружбе с Кассиусом Астой, племянником императора, которого Валидус Август обвинил в предательстве и изгнал из страны. Мне не хотелось бы убеждать Валидуса Августа, что этот фон Харбен — тайный агент Кассиуса Асты и прибыл с вестями от него. Говорят же, что племянник императора после позорного изгнания нашел убежище в Кастра Сангвинариусе и плетет там злокозненные интриги.

С этими словами Сульфус Фупус простился с оторопевшим патрицием и вышел вон. 

 Глава 9 ИМПЕРАТОР ЗАПАДА

Прислонившись спиной к холодной каменной стене и подтянув колени к груди, Тарзан смотрел в окошко под потолком, откуда, еле видимый, просачивался в тюремную камеру звездный свет.

Будучи по своей деятельной природе и человеком, и зверем, Тарзан и страдал вдвойне, запертый в тесной клетушке. Все его свободолюбивое естество противилось заточению. Но он не жаловался и не позволял себе впадать в уныние. Как всякий зверь, он обладал безграничным терпением и не тратил силы в бесплодных терзаниях. Он умел ждать, понимая, что нет страдания, длящегося вечно. Смерть тоже может избавить от мук, как и счастливая случайность.

Но все-таки, глядя с тоской на вольные звезды, человек-обезьяна завидовал им. От грустных дум его отвлекло какое-то царапанье. Тарзан огляделся. Дуденда и двое его товарищей по заключению спали, прижавшись друг к другу, делясь теплом своих тел. Звук повторился. Наконец на решетке окна появилась маленькая тень.

Тарзан улыбнулся и тихо окликнул того, кто вырисовывался на металлических перекладинах в лунном свете. Он прошептал призывные слова так тихо, что обычное человеческое ухо не в состоянии было бы уловить даже колебание воздуха, но тот, кто находился за окошком, откликнулся. Он протиснулся между прутьями, и через минуту крошечная обезьянка уже сжимала своими тонкими ручонками шею Тарзана и тыкалась холодной мордочкой в его лицо.

— Пойдем домой, мой любимый хозяин,— плакал Нкима.— Почему ты сидишь в этой страшной норе?

— Ты помнишь клетку, в которую угодил Джалбал-Джа, Золотистый лев? — спросил у зверька Тарзан.— Он, большой и сильный, не мог выйти оттуда сам, без нашей помощи. Ты ведь еще помогал мне открыть дверцу клетки. Вот и я тоже заперт, как Джал-бал-Джа, и мою клетку тоже оставить непросто — нужно, чтобы кто-нибудь открыл дверь.

— Я позову Мувиро,— зашептал Нкима.— Его Гомангани с острыми палками придут и выпустят тебя из твоей-клетки.

— Нет, Нкима,— увещевал зверька Тарзан,— я должен выбраться отсюда сам. Мувиро не успеет вовремя. Ему еще нужно будет прийти сюда, а это долго. Да еще, если Мувиро с отрядом явится ко мне на помощь, завяжется бой, и многим славным воинам-вазири придется умереть. Я же этого не хочу. Да и Мувиро может тоже оказаться в клетке, его отряд не справится со здешними воинами, вазири слишком мало. Так что давай спать, малыш, подождем до утра, может, утро принесет перемены в судьбе.

Еще подрагивая от невыплаканных слез, Нкима свернулся клубком на груди у Тарзана и засопел, согревая теплом своего дыхания озябшего хозяина. Тарзан тоже смежил веки. Наутро, проснувшись, он обнаружил, что Нкима убежал.

Как только солнце поднялось над горизонтом, залязгал и заскрипел дверной засов — пришли солдаты. Ими командовал молодой белый офицер, офицера же сопровождал черный раб.

Войдя в камеру, офицер обратился к Тарзану на латыни, но человек-обезьяна отрицательно покачал головой в знак того, что не понимает вопроса. Тогда офицер обратился к негру-рабу, и тот заговорил с пленником на диалекте банту, в той форме, какой пользуется племя Вагого. Он спросил, понятен ли ему такой язык.

— Да,— ответил Тарзан.

С помощью чернокожего переводчика офицер приступил к допросу.

— Кто ты такой, и что делал белый человек в хижине деревни Вагого? — спросил офицер.

— Я Тарзан, человек-обезьяна,— ответил пленник.— Я отправился на поиски белого человека, который пропал в горах Варамааза. На крутом откосе я поскользнулся и упал, ударившись при падении головой. Вследствие удара лишился чувств, и меня, беспомощного, захватили в плен чернокожие из деревни вождя Шаусто. Когда ваши солдаты напали на деревню, они нашли меня там, прикованного цепью к столбу хижины. Вот ты и узнал все про меня. Надеюсь, теперь ты отпустишь меня на свободу?

— Почему же? — спросил офицер.— Разве ты являешься гражданином Рима?

— Конечно, нет,— ответил Тарзан.— Но какое это имеет значение?

— Если ты не римлянин, то, вероятнее всего,— враг римлян. Кто может поручиться, что ты пришел не из Каструм Маре?

Тарзан в ответ лишь пожал плечами.

— Не знаю, как сделать, чтобы ты понял,— я даже не слышал никогда такого названия «Каструм Маре».

— Ты говоришь так, чтобы обмануть меня,— сказал офицер,— но меня не так-то легко одурачить, как это тебе могло показаться. Мы не глупцы, какими нас считают в Каструм Маре.

— А где этот Каструм Маре находится и что это такое?— спросил Тарзан.

Офицер засмеялся.

— Ты думаешь, что очень умен,— сказал он в ответ.

— Ты уверяешь, что я не смогу обмануть тебя. Будь по-твоему. Но на минуту представь себе, что я говорю правду и ответь на мой вопрос. Если я, как ты думаешь, пришел из Каструм Маре, то никакой тайны ты мне все равно не выдашь.

— Что ты хочешь знать?

— Не приходил ли в последнее время сюда белый человек? Если да, то где он сейчас находится? Я ищу :>того человека.

— Ни один белый человек не побывал в этой стране г тех пор, как Маркус Трибус Сангвинариус ввел третий Отряд десятого легиона в эту долину, завоевав земли вар-паров и одержав множество убедительных побед. Все это было тысячу восемьсот двадцать три года тому назад.

— А если бы иностранец все-таки попал в твою страну, ты узнал бы об этом? — допытывался Тарзан.

— Да, если бы он попал в Кастра Сангвинариус,— ответил офицер.— Но если бы он попал в Каструм Маре, юрод в восточной части долины, то мне не было бы об :>том известно. Оттуда сведения к нам не поступают. Идем же. Меня послали сюда не для того, чтобы отвечать на твои вопросы, а привести тебя к тому, кто станет сам их тебе задавать.

По приказу командира солдаты вывели Тарзана из тюремной камеры и под конвоем повели по коридору, которым он вчера пришел к месту своего заключения. Вскоре, воспользовавшись той же дверью, конвоиры и пленник очутились на городской улице. Поплутав по каким-то узким лабиринтам городских кварталов, они дошли до внушительного здания, охранявшегося вооруженными людьми. Латы, щиты, шлемы, украшенные позолоченными гребнями, давали понять, что караульную службу несет какое-то отборное воинское соединение, что подчеркивало важность учреждения.

Тарзану даже показалось, что металлические детали облачения воинов сделаны из чистого золота, так ярко сверкали они под солнечными лучами. Рукояти мечей и ножны, в которых они покоились, были покрыты искусной резьбой и усыпаны разноцветными каменьями. Прекрасные багряные плащи довершали наряд необыкновенного караула.

Тарзана без проволочек ввели внутрь здания. Пройдя широким коридором, он очутился в большом прямоугольном зале, окаймленном величественными колоннами. В глубине зала в огромном кресле, стоящем на некоем подобии сцены, восседал тучный мужчина.

Кроме сидевшего в кресле, в зале толпилось множество людей. Они выглядели весьма живописно в своих ярких одеждах — кто был в туниках, кто носил ниспадающую до земли тогу. В основном публика состояла из белых людей, но сквозь толпу тут и там сновали темнокожие военные и чернокожие слуги, явно выполняя какие-то поручения.

Конвой отвел Тарзана за одну из колонн и расположился там, ожидая чего-то.

— Где мы сейчас находимся? — спросил Тарзан у чернокожего переводчика.— Кто этот человек, что сидит там, на подмостках?

— Это тронный зал,— ответил негр,— и в кресле сидит император Запада Сублатус.

Некоторое время Тарзан с интересом наблюдал сцену, разворачивающуюся перед его глазами. Люди, очевидно, представители разных сословий, приближались к трону и обращались к императору с различными просьбами. Тарзан почти не слышал слов, да если бы он их и слышал, то, наверное, не все понял, так как латынь ему давалась в свое время не так легко, как живые языки. Но по униженным позам просителей и заискивающим взглядам было ясно, что просьба, с которой обращается человек к начальству, очень важна.

Среди просителей были и белые патриции, и темнокожие воины, и варвары-негры во всем великолепии по-туземному пышных одеяний, встречались даже рабы — бедно и плохо одетые чернокожие.

Сублатус, сидя на троне, имел внушительный вид не только благодаря своей неимоверной толщине. На белоснежной тунике червонным золотом сверкала украшенная резьбой кираса, с плеч струилась пышными складками пурпурная тога императора. Довершали наряд плетеные сандалии, украшенные золотыми пряжками, усыпанными драгоценными каменьями.

Вышитая золотыми нитями льняная повязка, пересекающая лоб императора, была единственным знаком его высокого звания.

Человек, явно дворцовый служащий, приблизился к колонне, у которой расположился конвой и пленник.

— Ты Матеус Прокус? — осведомился служащий у старшего конвоира.

— Да,— был ответ.

— Подойди к трону вместе с пленником.

Когда процессия приблизилась к сидящему на помосте императору, Тарзан не стал ждать церемонии представления. Он громогласно обратился к чернокожему переводчику.

— Спроси у Сублатуса,— голос Тарзана гулко гремел в притихшем от неожиданности зале,— по какому праву захватил он меня в плен и держит в заточении? Скажи ему, что я требую немедленной свободы.

Негр испуганно шарахнулся, прячась за спины воинов.

— Делай, что тебе говорят! — вновь загремел Тарзан, обращаясь к струсившему переводчику.

— Чего хочет этот человек? — спросил Сублатус с высоты своего трона.

— Я боюсь повторить его слова, о император,— дрожащим голосом проблеял негр-переводчик.

— Я приказываю тебе — повтори!

— Он хочет знать, почему ты сделал его своим пленником и просит отпустить его.

— Кто осмеливается задавать вопросы императору в таком тоне? — раздраженно прокричал Сублатус.

— Скажи ему,— произнес Тарзан, после того как ему перевели реплику толстяка,— что я Тарзан из племени обезьян, а если мое имя мало что значит для него, то пусть знает, что его имя значит для меня еще меньше. Добавь также, что я требую, чтобы мне оказывали такие-же почести, как и ему, ибо положение мое мало чем разнится от его, и разница эта — не в его пользу.

— Увести дерзкого пса! — фыркнул Сублатус, как только ему перевели речь Тарзана.

Солдаты схватили человека-обезьяну за руки, но он рывком стряхнул их с себя.

— Скажи ему,— прорычал Тарзан сжавшемуся и посеревшему от ужаса переводчику,— что как белый человек требую от человека, принадлежащего к той же расе, ответа на свой вопрос. Скажи ему, что я пришел в его страну не как враг и рассчитываю на его помощь в моем деле. Скажи ему, что я заслуживаю приема, на который имею право как свободный человек с дружественными намерениями. Если мои требования не будут выполнены, я покину эту комнату и не стану разговаривать с невежей на троне.

Лицо императора, когда ему перевели слова Тарзана, приняло цвет его пурпурной мантии.

— Уберите его! — завизжал он.— Позовите стражу! Закуйте в цепи Матеуса Прокуса за то, что он позволил пленнику так распоясаться перед лицом императора Сублатуса.

Два солдата схватили Тарзана, один за правую руку, другой — за левую, но он оттолкнул их от себя с такой силой, что они отлетели к стене и, стукнувшись головами о камень, упали без сознания.

Человек-обезьяна с кошачьей грацией запрыгнул на помост, на котором восседал Сублатус. Его прыжок был настолько неожиданным, что никто не смог ему помешать. Тарзан схватил императора за плечо и сдернул с трона. Несколько копьеносцев, опомнившись, бросились к помосту. Тарзан, прикрываясь ошалевшим от страха Сублатусом, как щитом, оскалился в своей сумрачной улыбке.

Сублатус орал как резаный. Копьеносцы не посмели атаковать, боясь пропороть насквозь жирные телеса своего владыки.

— Скажи всем,— перекрывая своим мощным голосот» визг Сублатуса, обратился Тарзан к переводчику,— скажи, что, если кто-нибудь вознамерится мне помешать вы браться на улицу, я сверну их императору его жирную шею. Скажи Сублатусу, чтобы он сам приказал пропустить меня и не чинить препятствий — это в его интересах Как только я выйду отсюда за городские ворота, я его отпущу. Если он не сделает, как я велю,— пусть пеняет на себя.

Когда эти слова были переведены на латынь, Су блату с прекратил визг и потребовал, чтобы стража пропустиле человека-обезьяну и тот смог беспрепятственно покинуть дворец.

Легко неся увесистую тушу Сублатуса над головой Тарзан со звериной грацией спрыгнул с помоста и направился к выходу.

Все присутствующие по приказу императора повернулись к ним спиной, дабы не видеть оскорбительного положения, в котором оказался их государь.

Тарзан со своей ношей прошагал через весь тронный зал, прошел по коридору до выхода, впереди бежал негр-переводчик, оповещая многочисленные караулы о приказе императора пропустить белого гиганта с его необычной ношей. Сублатус подтверждал его слова дрожащим от испуга голосом.

У ворот караульные спросили императора, могут ли они попытаться спасти его и отомстить наглецу за неслыханное оскорбление. Император же велел им ничего не предпринимать, а дать захватчику выйти из дворца целым и невредимым, только бы тот сдержал слово и выпустил его у городских ворот, не причинив вреда.

Город Кастра Сангвинариус был окружен непроходимым лесом, который еще молодой фон Харбен приметил, находясь на верху скал, образующих каньон. Строители города вырубили пространство для дворца и улиц. Деревья, отличающиеся красотой и крепостью, были сохранены. Они дарили свою прохладу дворцовым аллеям, росли вдоль проспектов, а за городскими воротами сразу начинались непроходимые дебри, листва городских исполинов, свешиваясь с зубчатых гребней городского вала, смешивалась с листвой их дикорастущих собратьев.

Человек-обезьяна остановился посреди широкой аллеи, проложенной меж двумя рядами вековых дубов. Он поставил толстяка-императора на землю, сам оглянулся на толпящихся в нескольких шагах гвардейцев.

— Скажи им,— кивнул он на солдат переводчику,— чтобы убирались во дворец. Я тогда прямо здесь отпущу императора.

Он заметил копья, нацеленные на него. Ясно было, что как только тело не будет защищено живым щитом, тут же острия сотен пик изрешетят его.

Когда переводчик передал ультиматум Тарзана, охрана заколебалась, не зная, как поступить, но Сублатус вмешался и велел повиноваться, так как, будучи добычей варвара и проехавшись добрый кусок дороги на его стальном плече, понял, что никакой надежды живым выйти из передряги, в котору^о попал, не предвидится, если караул ослушается и нападет.

Едва за последним гвардейцем захлопнулась дубовая дверь, Тарзан освободил императора. Пока тот тяжелой трусцой бежал к спасительным стенам, солдаты, подсматривающие в щелку, выскочили за ворота. Но жертва на их изумленных глазах совершила мощный прыжок. Миг — и бронзовая фигура исчезла в раскидистой кроне огромного дуба.

С дюжину копий полетело в древесную крону, но, будучи пущенными с большого расстояния, они явно не достигли цели. Варвар исчез, скрытый листвой.

Солдаты подбежали к дубу и силились рассмотреть, что делается на его верхушке. Сублатус тоже решил повременить с возвращением в тронный зал. Он подкатился к дереву и закричал:

— Быстро! Тысяча динаров тому, кто заставит варвара спуститься на землю.

— Он там,— закричало несколько голосов,— у вершины!

— Нет, его там нет,— другой голос заставил всех обернуться и глянуть на противоположную сторону аллеи.— Вот он! Уходит!

Солдат с другой стороны бессильно тыкал копьем в воздух. Вершина дальнего дуба подозрительно колебалась в недвижном воздухе.

Тем временем человек-обезьяна, перескакивая с дерева на дерево, добрался до крыши одного из строений, пробежал по ней, спрыгнул на верхушку дерева, растущего во внутреннем дворике и приостановился, чтобы прислушаться к шуму преследования, доносившемуся с улицы. Он двигался бесшумно, как дикий зверь, становясь по необходимости незаметным, словно тень, выбирая для себя такие места, где он мог затаиться и стать невидимым для глаз погони. Так и сейчас, он растворился среди листвы и замер. Шум и лязг оружия разносились по всем направлениям городских улиц.

В саду находились двое —мужчина и женщина. Женщина была молода и хороша собой. Мужчина явно был пленен ее красотой и пытался добиться взаимности. Холодная отчужденность на лице девушки яснее слов сказала Тарзану, сколь тщетны попытки ухажера. К тому же, когда он присмотрелся к внешности влюбленного юноши, то понял, кого он ему напоминает. В профиль молодой человек был точь-в-точь Намба-крыса.

Крысоподобный юноша сознавал, что дела для него складываются не лучшим образом и ухаживание терпит крах. Маленькие глазки его сверкали яростью, а верхняя губа то и дело задиралась по-звериному, обнажая мелкие, как у грызуна, зубки.

Девушка, улучив благоприятный момент, встала с гордым видом и хотела уйти. Она стала холодно прощаться с поклонником, но тот вскочил на ноги со скамьи, на которой сидел, и грубо схватил девушку на руки. Гримаса негодования исказила прелестное лицо. С отвращением девушка пыталась выдернуть руку и уже раскрыла рот, чтобы позвать на помощь, как юноша другой ладонью зажал ей уста и притянул к себе, стремясь повалить на скамью.

Казалось, какое дело было Тарзану до этой омерзительной сцены, разыгрывающейся у него на глазах в чужом саду? Все женщины незнакомого города Кастра Сангвинариуса значили для него не больше, чем самки обезьяньих племен Акута или Таната, не больше, чем жены туземцев Вагого или супруга Нумы Сабор-львица. Даже, если на то пошло, прекрасные дамы затерянного римского городка значили для него намного меньше, чем знакомые обитательницы родных джунглей.

Но Тарзан, воспитанник обезьяньего племени, часто действовал импульсивно, повинуясь симпатии и антипатии и очень развитому в нем эстетическому чувству.

Сцена была мерзкой, а к тому же, крысиная мордочка юнца очень не понравилась Тарзану. Девушка же, напротив, своим обаянием вызвала у человека-обезьяны глубокую симпатию.

Тем временем крысоподобный негодяй уложил почти лишившуюся чувств девушку на скамью и уже намеревался впиться своими мокрыми губами в ее губы, как звук за спиной заставил его прервать свое недостойное занятие и обернуться. Он с ужасом увидел перед собой мускулистую бронзовую фигуру полуобнаженного гиганта.

Стальные глаза неподвижным взором уставились в его пуговичные черные глазки, а мощная рука свинцовой тяжестью опустилась на хилое плечо. Юнец почувствовал, как неодолимая сила отрывает его от распростертого на скамье столь вожделенного тела девушки — и вот он уже летит по воздуху и с шумом обрушивается на клумбу с цветами.

Ничуть не ушибшись, угодив на мягкую землю, юноша быстро пришел в себя и с радостью заметил, что склонившийся над ним незнакомец безоружен. Он тут же выхватил из ножен висевший у него на боку меч.

Девушка, полностью овладевшая собой, поняла намерения Фастуса (так звали крысенка) и предостерегающе крикнула. Тарзан увернулся от обнаженной стали.

Девушка вскочила со скамьи и встала во весь рост, защищая своим телом Тарзана. Одновременно громким голосом она кричала:

— Ану! Сартус! Итингу! Сюда! Скорее!

Тарзан мягко взял девушку за плечи и отодвинул в сторонку.

Фастус тут же налетел на него, размахивая мечом. Римлянин рассчитывал на легкую победу над безоружным и дал выход своей ярости. Но, к его удивлению, оказалось, что победить гиганта совсем не просто. Он уже готов был рассечь своим острым испанским мечом бронзовое тело надвое, как враг вдруг исчез.

Фастус в недоумении озирался. Такого с ним еще не случалось.

Варвар возник, как из воздуха соткавшись, совсем в другом месте. Проворство, которым обладал безоружный противник, было сродни чуду. Еще три раза обрушивал свои атаки задыхающийся от гнева Фастус, и все три раза его меч поражал пустоту.

Девушка широко раскрытыми глазами наблюдала за этой странной дуэлью, где противники находились в отнюдь не равных условиях.

Сердце девушки наполнилось восхищением при виде силы и ловкости этого красивого безоружного чужака. Он явно выигрывал в ее глазах, нежели вооруженный, ощерившийся в яростном крысином оскале Фастус.

Наконец, после неуклюжих попыток Фастуса пронзить мечом обнаженный торс противника, смуглая рука сделала какое-то неуловимое движение — и вот уже мощным захватом зажато дергающееся запястье, а меч со звоном летит в сторону и подпрыгивает на каменных плитах двора.

И в эту же минуту двое темно-бронзовых слуг и один чернокожий выбежали из дома и устремились к центру событий. У белых в руках были зажаты кинжалы, а чернокожий воинственно размахивал мечом.

Вся троица замерла на месте, увидев обнаженного варвара, сжавшего, как тисками, руку Фастуса, девушку с испуганным лицом и валяющийся на плитах меч. Спешившие на зов о помощи, они решили, что варвар напал на госпожу, а Фастус пытался защитить ее и теперь терпит поражение. Все трое ринулись в бой.

Тарзан, поняв, что соотношение сил складывается не в его пользу, схватил Фастуса и, прикрываясь им, как щитом, приготовился удирать. Но тут девушка вышла из оцепенения. Она бросилась к троим вбежавшим в сад людям, делая отчаянные знаки остановиться. Потом, возбужденно тараторя, принялась им объяснять, что произошло на самом деле. Тарзан почти ничего не разобрал из ее сбивчивой скороговорки и, пока девушка говорила, на всякий случай крепко сжимал запястья Фастуса.

Немного погодя девушка повернулась к Тарзану и заговорила с ним, но он отрицательно покачал головой в знак того, что не понимает. Но тут его взгляд упал на чернокожего. Ему пришло в голову, что негр наверняка может служить переводчиком.

— Ты вагого? — обратился Тарзан к негру.

— Да,— ответил тот удивленно.— А ты кто такой?

— Ты можешь разговаривать на языке этих людей? — спросил Тарзан, не отвечая на вопрос чернокожего.

— Конечно,— ответил негр,— я в плену здесь уже много лет.

— Хорошо,— сказал Тарзан.— С твоей помощью эта молодая госпожа сможет побеседовать со мной.

— Она хочет знать, кто ты и как попал в ее сад. Еще ей интересно, почему ты стал защищать ее от Фастуса и сколько времени находился рядом с ними... И еще...

Тарзан поднял руку.

— По порядку! Я не могу ответить на все вопросы сразу. Итак, я Тарзан, человек-обезьяна, чужеземец из далекой страны. Я пришел сюда с дружественными намерениями, потому что ищу одного человека и рассчитываю на помощь в своих поисках.

Его ответ прервали сильные удары в дверь, кто-то колотил молоточком в медный гонг что есть силы.

— Посмотри, что там происходит, Ану,— обратилась девушка к темнокожему слуге.

Тот покорно засеменил к воротам. Разговор через переводчика продолжился.

— Меня зовут Далекта,— сказала девушка.— Ты заслужил благодарность. Мой отец вознаградит тебя должным образом.

В этот момент вернулся Ану, а за ним в сад вошел молодой офицер. Когда взгляд новоприбывшего остановился на могучей фигуре Тарзана, офицер в изумлении раскрыл рот, а рука его непроизвольно легла на рукоять боевого меча. Тарзан тут же узнал в нем Матеуса Прокуса, который утром отконвоировал его во дворец.

— Убери свой меч, Матеус,— сказала девушка,— этот человек — не враг.

— Ты в этом уверена, Далекта? — спросил офицер.

— Да, вполне. Он защитил меня от негодяя, намеревавшегося причинить мне зло,— девушка бросила полный презрения взгляд в сторону съежившегося в сторонке Фастуса.

— Ничего не понимаю,— открытое лицо Матеуса Прокуса выражало полнейшую растерянность.— Этот варвар, как он утверждает, по имени Тарзан, уже успел натворить немало дел. Я утром привел его из Колизея во дворец. Император хотел самолично взглянуть на странное существо, пойманное в туземной деревне. Кое-кто считает, что это шпион из Каструм Маре.

— Но если он шпион, то почему разгуливает на свободе? — перебила офицера девушка.— И почему ты, Матеус, явился сюда?

— Я продолжу, с твоего позволения,— поклонился девушке Матеус.— Этот человек напал на самого императора в тронном зале, захватил Сублатуса заложником и бежал. Приказано обыскать весь город и найти беглеца. Мне с отрядом солдат поручен этот квартал. Я тут же отправился в твой дом, Далекта, из опасения, что с тобой может случиться беда. Вдруг, думал я, варвар ворвется к тебе и причинит зло.

— Зло мне хотел причинить патриций Фастус, сын императора Сублатуса,— гордо вздернув головку, сказала девушка.— Этот, по-твоему, опасный варвар защитил меня от покушений подлеца.

Матеус бросил растерянный взгляд на Фастуса, который в этот момент как никогда напоминал загнанную в угол крысу.

— Это тот, кого ты ищешь,— проскрежетал Фастус, глядя на офицера.— Хватай варвара и тащи в тюрьму.

— Матеус Прокус не собирается выполнять приказов Фастуса Сублатуса,— сказал юноша.— К тому же Матеус Прокус хорошо знает, в чем заключается его долг, и не нуждается в подсказках со стороны.

— Ты посмеешь арестовать этого человека,— возмутилась Далекта,— после того, как я рассказала тебе о его благородном поступке? Опомнись, Прокус!

— Что же я могу поделать? — огорчился Прокус.— Это мой долг...

— Ну и выполняй долг, не медли,— осклабился Фастус издевательской крысиной ухмылкой.

Прокус побледнел.

— Фастус, мне с большим трудом удается держать себя в руках,— сказал он глухим от волнения голосом.— Даже будь ты сыном самого Юпитера, я бы не менее желал задушить тебя. Я думаю, кое-кому следует убраться отсюда подобру-поздорову, пока я не потерял власти над собой!

— Итингу! — позвала девушку чернокожего слугу.— Проводи Фастуса до дверей.

Фастус побагровел.

— Мой отец узнает о том, что происходит в твоем доме немедленно,— сказал он с бешеной яростью в голосе.— Помни, Далекта, твой отец не пользуется уважением императора Сублатуса.

— Уходи сейчас же! — девушка вспыхнула, глаза ее метали молнии.— А не то я прикажу рабам выбросить тебя на улицу.

Фастус поклонился и одарил побледневшую от гнева Далекту гнусной ухмылкой.

— Прощай, красавица, не забудь моих слов,— с этим крысенок покинул наконец сад.

После того как он ушел, Далекта обратилась к Прокусу:

— Что же нам делать? Я должна отблагодарить этого благородного чужеземца: он спас мою честь от посягательств Фастуса, а ты должен исполнить свой долг и арестовать его... Сублатус не помилует того, кто унизил его в присутствии многих людей.

— У меня есть план,— оживился Матеус.— Но сперва надо поговорить с чужеземцем.

— Итингу может переводить его слова,— девушка поманила черного раба.

— А ты доверяешь Итингу? — спросил у девушки офицер.— Он не выдаст меня?

— Ни в коем случае,— заверила девушка.— Итингу предан мне.

— Тогда отошли других слуг,— велел Матеус.

Когда слуги ушли, в саду остались Прокус, Далекта, Тарзан и черный раб Итингу.

Прокус обратился к негру:

— Скажи чужеземцу, что меня послали арестовать его. Но за услугу, которую он оказал Далекте, я хочу его выручить. Пускай доверится мне и в точности делает так, как я скажу.

Тарзан выслушал перевод и спросил:

— Что ты хочешь, чтобы я сделал, рассказывай.

— Я хочу, чтобы ты пошел со мной как пленник. Я поведу тебя к Колизею, в ту тюрьму, где ты провел прошлую ночь. Но по дороге возле моего дома я дам тебе удрать на дерево, как ты проделал это недавно, когда покинул дворец Сублатуса. Только очень важно, чтобы ты понял, какой дом по дороге в Колизей является моим. Возле него я подам тебе сигнал. Как только суета после твоего нового побега уляжется, спускайся с дерева и заходи в мой дом. Там ты будешь в безопасности ждать моего возвращения. Далекта пошлет Итингу, он предупредит моих слуг, чтобы те не поднимали панику при твоем появлении. А в случае чего слуги будут защищать тебя не щадя своей жизни. Ты меня понял?

— Понял,—кивнул Тарзан.

— Позднее,— закончил Прокус,— при первой же возможности я найду способ вывести тебя из Кастра Сангвинариуса, и ты уйдешь в горы.

 Глава 10 ИМПЕРАТОР ВОСТОКА

Пребывание у кормила власти не тяготила Валидуса Августа. Хотя звание носил он высокое, страна его была маленькая и подчиненные малочисленны.

Островной городок Каструм Маре гордился населением чуть более двух десятков тысяч людей. Три тысячи из этого числа составляли белые люди, остальной народ был смешанной крови и разных оттенков кожи — от темно-золотого до эбеново-черного. Подданные Валидуса Августа в основном селились в городе и за его пределами. Вокруг озера и вдоль восточного берега Маре Ориентум жили примерно двадцать пять тысяч чернокожих — вот и все население Восточной империи. Валидус Август правил своей страной без особых хлопот.

Вот и сегодня, покончив с аудиенциями и просмотром донесений, император удалился в дворцовый сад, чтобы провести часок за приятной беседой со своими друзьями.

Музыканты, искусно укрытые за розовыми кустами, звуками, извлекаемыми из инструментов, почти не мешали дружеской болтовне. Денек выдался на редкость приятный, нежаркий. Ласковый ветерок разгуливал по тенистому саду. Император предавался наслаждениям тонкой риторики, как вдруг к нему приблизился адъютант и доложил, что патриций Сульфус Фупус просит аудиенции.

— Скажите ему, что час аудиенций давно прошел,— поморщился император.— Пускай приходит завтра.

— Он настаивает, славнейший Цезарь,— склонился почтительно адъютант.— Он говорит, что пришел сообщить нечто важное, имеющее государственное значение, и нарушил твой покой лишь из боязни за то, что светлейший Цезарь в опасности.

— Ну, так зови его сюда,— недовольным тоном велел Валидус Август.

Адъютант ушел за посетителем, а император повернулся к компаньонам.

— Ни минуты покоя,— пожаловался Валидус Август.— Только соберешься выкроить время для чего-нибудь приятного, как явится какой-то глупец с государственными заботами. Зная Сульфуса Фупуса, могу представить себе, что его важное дело не более, чем глупая блажь и не стоит потраченного времени.

Когда появился Фупус, император встретил его холодным взглядом и не пригласил сесть, ясно давая понять, как он некстати.

— Я пришел, славнейший Цезарь, исполнить свой долг,— начал Фупус,— долг римского гражданина...

— Ближе к делу,— поморщился Валидус Август.

— Первой заботой римского гражданина должна быть безопасность императора,— тянул Фупус.

— Не понимаю, о чем ты толкуешь. Поясни,— торопил его Валидус Август.

— В Каструм Маре появился чужеземец. Он говорит, что является вождем варваров из Германии, а я думаю, что это шпион, засланный к нам из Кастра Сангвинариуса. А ты ведь знаешь, светлейший Цезарь, что Кассиус Аста — почетный гость в этом городе.

— При чем тут Кассиус Аста? Какое отношение он имеет к твоему чужеземцу?

— Говорят... Ходят слухи...— лепетал Фупус.

— Слишком много слухов ходит о Кассиусе Асте,— перебил его император,—Я не могу послать по делам своего племянника, каждый глупец в Каструм Маре ночами не спит и выдумывает причины, по которым отсутствует Кассиус Аста, и приписывает мне чудовищные намерения.

— Я слышал в термах,— заикался Фупус — что...

— Ну, что ты там слышал, выкладывай!

— Будто светлейший Цезарь обвинил своего племянника в предательстве и выслал его из города, а тот направился прямиком в Кастра Сангвинариус и был там тепло принят императором Сублатусом. Будто они с Сублатусом планируют военный поход на Каструм Маре.

Валидус Август насупился.

— Эти слухи безосновательны,— сказал он.— Но что ты знаешь о чужеземце? Какую роль он играет во всей этой истории? Почему мне не сообщили о присутствии вождя германцев в моей империи?

— Не знаю,— ответил Фупус. — Я потому и решил информировать тебя о его пребывании, так как мне показалось странным, что человек, оказавший гостеприимство чужеземцу, не поставил тебя в известность об этом. А это, между прочим, весьма могущественный и честолюбивый патриций.

— Кто же он?

— Септимус Фаваний.

— Септимус Фаваний и заговор? Невозможно! — воскликнул император.

— Не так уж невозможно,— нагло заявил Фупус,— если славный Цезарь захочет, он наверняка вспомнит о тесной дружбе, связывающей Кассиуса Асту с Септимусом Фаванием. Дом Септимуса для Асты был как родной. К кому же он может обратиться за поддержкой своих злодейских планов, как не к лучшему другу, чье честолюбие давно известно и славится за пределами дворца. Не может быть, чтобы молва о честолюбии Септимуса Фава-ния не коснулась ушей императора.

Валидус Август вскочил со скамьи и принялся нервно расхаживать взад и вперед по дорожке. Его собеседники пристально следили за императором. Глаза Сульфуса Фупуса злобно сузились.

Император повернулся к одному из придворных:

— Да поразит меня Юпитер, если нет правды в том, что сказал Сульфус Фупус.

Придворный неопределенно кивнул, не зная, что ответить .

Валидус Август вновь повернулся к доносчику:

— Кто этот чужеземец?

— Это человек с белой кожей, однако тип лица его отличается от патрицианского. Он притворяется, что плохо говорит на нашем языке. Он думает, что достиг у слушателей впечатления, будто речь наша ему чужая. Скорее всего, он делает это, чтобы ввести всех в заблуждение.

— А как он вошел в Каструм Маре? Почему никто из караульных офицеров не доложил мне о его прибытии? — вновь задал вопрос Валидус Август.

— Это светлейший Цезарь может узнать у Маллиуса Лепуса,— улыбнулся Фупус.— Потому что именно Маллиус Лепус командовал караулом у ворот Декумануса, когда несколько пирог с варварами подплыли и доставили этого чужеземца, взятого ими в качестве пленника, прямо в руки стражи. Цезарь знает, как легко подкупить дикарей, чтобы они согласились сыграть любую роль.

— Ты все так хорошо объясняешь, Фупус! — сказал император.— Можно даже заподозрить, что ты сам и являешься подстрекателем заговорщиков, или, по крайней мере, уже задумывался над подобными планами.

— Блестящая интуиция Цезаря подскажет ему верное решение,— криво улыбнулся Фупус. Его губы побледнели от волнения.

— Тотчас же пошлите кого-нибудь из офицеров арестовать Септимуса Фавания,— скомандовал император своему адъютанту. А заодно схватите и Маллиуса Лепуса, и чужеземца и доставьте их сюда, во дворец.

Но не успел адъютант выйти, чтобы отдать необходимые приказания, как появился камергер и доложил:

— Септимус Фаваний просит аудиенции. Он пришел во дворец с племянником Маллиусом Лепусом, С ними какой-то чужеземец.

— Пусть войдут! — сказал Валидус Август, а адъютанту, застывшему в недоумении, велел: — Сядь, повремени с арестом. Посмотрим, что прибывшие нам скажут.

Минуту спустя вся троица вышеназванных посетителей предстала в саду перед императором.

Септимус и Лепус тепло приветствовали своего Цезаря. После церемонии приветствия Септимус представил императору Эриха фон Харбена, называя его при этом вождем варваров Германии.

— Мы уже слышали о вожде варваров,— насмешливо бросил Валидус Август.

Септимус и Лепус воззрились на Фупуса.

— Мы немного опоздали, Цезарь. Нужно было, чтобы чужеземец вымылся в бане и подкрепился с дороги. Также и одежда, в которой он прибыл в наши края, была неподходящей для высокой аудиенции. Вот нас, как я вижу, и опередили с докладом...

— Нужно было сразу привести варвара сюда,— сказал Валидус Август,— в Каструм Маре найдутся тюрьмы для шпионов из Кастра Сангвинариуса.

— Он вовсе не оттуда,— вмешался в разговор Септимус Фаваний.

— Откуда ты пришел и что делаешь в моей стране? — обратился Валидус Август к фон Харбену.

— Я пришел из страны, которую ты и твои люди знают как Германию,— ответил Эрих.

— Я полагаю, ты выучился нашему языку в Германии,— недоверчиво усмехнулся Валидус Август.

— Да, именно там.

— И ты никогда не был в Кастра Сангвинариусе?

— Никогда.

— А может быть, ты бывал в Риме? — засмеялся император.

— Да, и много раз.

— А кто там сейчас император?

— Там нет императора,— ответил фон Харбен.

— В Риме нет императора? — воскликнул Валидус Август.— Если ты не шпион Сублатуса, ты — сумасшедший. А может, ты и то и другое. И ты подумал, что я поверю, будто в Риме нет императора! Разве такое возможно?

— В Риме нет императора, потому что самой Римской империи больше не существует,— ответил фон Харбен.— Маллиус Лепус рассказал мне, что ваша страна вот уже около двух тысячелетий не имеет контактов с внешним миром. Многое случилось за такой длительный срок. Ни один народ не говорит теперь на языке великой империи — он известен лишь священникам и исследователям. Варвары Британии и Германии создали свои империи и цивилизации, превосходящие могуществом античную, а Рим сейчас — лишь столица государства Италии.

Маллиус Лепус сиял, видя, какое впечатление производят слова варвара на Валидуса Августа.

— Я говорил, дядюшка, что он будет иметь грандиозный успех. Хорошо, чтобы он еще рассказал о носилках, которые бегают сами со скоростью пятьдесят тысяч шагов в час.

Тон и манера разговаривать Эриха фон Харбена внушали доверие к его словам. Даже недоверчивый Валидус Август с интересом прислушивался к странному рассказу и стал задавать вопросы необычному гостю. Эрих обстоятельно отвечал на них.

Валидус Август на время отвлекся от интересного варвара и повернулся к Сульфусу Фупусу.

— На каком основании ты обвиняешь этого человека в шпионаже в пользу Кастра Сангвинариуса?

— А откуда же он еще мог явиться сюда? — спросил Фупус.— Мы же знаем, что он не из нашего города, так что, сообразуясь с логикой, он должен быть пришельцем из Кастра Сангвинариуса.

— Следовательно, у тебя не имеется никаких доказательств, подтверждающих тяжелые обвинения, которые ты предъявляешь чужестранцу, а всю вину его выводишь из логических умозаключений?

Фупус заколебался, не зная, что возразить.

— Выйди вон,— раздраженно приказал Валидус Август.— Я займусь тобой позже.

Подавленный и униженный, Фупус покинул сад императора. По дороге он полыхнул злобным взглядом в сторону Септимуса и его племянника, а уж доставшийся Эриху взгляд вообще не предвещал тому ничего хорошего.

После ухода Фупуса Валидус Август долго пристально всматривался в Эриха фон Харбена, как бы силясь заглянуть ему прямо в душу.

— Так, значит, в Риме больше нет императора? — задумчиво пробормотал Валидус.— А когда Сангвинариус привел свой отряд в Египет, он тут же объявил себя императором... Это случилось за шесть дней до наступления февраля восемьсот сорок восьмого года. С тех пор никаких известий из метрополии не доходило до Сангвинариуса и его потомков.

Фон Харбен подсчитал в уме время. Порывшись в памяти, сопоставил даты и исторические события и включился в разговор.

— За шесть дней до февральских календ,— сказал он,— значит, двадцать седьмого января 848 года по римскому летосчислению. Это как раз дата смерти императора Нервы Первого.

— Ах, если бы Сангвинариус знал об этом,— воскликнул Валидус Август.— Но Египет так далек от Рима. Сангвинариус находился на юге, у самых истоков Нила, поэтому весть о том, что его враг умер, достигла Фив слишком поздно. А кто же стал императором после Нервы? Тебе известно его имя, чужестранец?

— Да, конечно, после Нервы императором стал Траян.

— А откуда тебе, варвару, так хорошо знакома история Рима? — поинтересовался Валидус Август.

— Это тема моей диссертации на соискание докторской степени,— ответил Эрик фон Харбен,— я достаточно изучил материалов по этому вопросу.

— А мог бы ты написать труд о том, что произошло после смерти Нервы?

— Конечно, мог бы. Я многое помню из того, о чем читал в книгах, написанных авторитетными историками античной эпохи и современности. Но для такой работы нужно время.

— Оно у тебя будет,— ответил Валидус Август.— Времени у тебя будет сколько угодно.

— Но я не предполагал задерживаться в твоей стране,— возразил фон Харбен.

— Ты должен будешь остаться,— тоном, не допускающим возражений, заявил Валидус Август.— И еще ты начнешь писать историю правления императора Востока, то есть, моего...

— Но...

— Никаких но,— отрезал Валидус.— Я — Цезарь, и это приказ Цезаря. Он не подлежит обсуждению.

Фон Харбен пожал плечами и улыбнулся. Причудливые коленца порой выкидывает жизнь. До сих пор Римская империя с ее цезарями казалась ему чем-то заплесневевшим и ассоциировалась с древними пергаментами и полуистершимися надписями, выбитыми на камнях руин. А здесь ему приказывал настоящий живой император. И ничего, что империя его размещалась всего лишь на нескольких квадратных милях заболоченной земли и парочке островков в глубине каньона. О существовании этой империи никто в цивилизованном мире и не подозревал, а подданных у славного цезаря было лишь тысяч пятьдесят от силы.

— Идем,— сказал ему Валидус Август,— я покажу библиотеку, в которой тебе предстоит работать.

Он привел фон Харбена в прохладный сводчатый зал, где с гордостью показал ему сотню пергаментных свитков, тщательно хранящихся в особом порядке на полках.

— Вот, посмотри,— с гордостью произнес Валидус Август, сняв с полки свиток.— Это записки Сангвинариуса. История основания нашей страны и города Каструм Маре. Возьми с собой этот пергамент и прочти его. Ты останешься у нас. Жить будешь в доме Септимуса Фавания. Его и Маллиуса Лепуса я назначаю ответственными за тебя. Каждый день ты будешь являться во дворец, и я буду тебе излагать историю моего правления. Сейчас ты отправляйся домой с Септимусом и Лепусом, а завтра я жду тебя к этому часу. Отныне ты состоишь на службе у Цезаря.

Когда фон Харбен со своими новыми друзьями оказался за пределами дворца, он с печальной усмешкой сказал Лепусу:

— Остается установить, пленник я или гость?

— Может быть, и то, и другое,— ответил Лепус.— Но дело в том, что ты счастливо отделался: Фупусу почти удалось погубить нас троих. Имей в виду — Валидус Август спесив, подозрителен и жесток. Он знает, что не пользуется популярностью у своих подданных, а тщеславие прямо-таки распирает его. И то, что по своему капризу он отменил приказ о нашем аресте, можно объяснить лишь тем, что божественный цезарь хочет запечатлеть свое имя в анналах истории. В общем, тебе повезло, а заодно и нам тоже.

— Но нужны долгие годы, чтобы написать труд по истории Рима от Нервы до наших дней,— сказал Эрих.

— Если ты откажешься от работы, то будешь медленно умирать — самое малое в течение года. И этот год покажется тебе вечностью.

Дядюшка Септимус вмешался в разговор:

— В Каструм Маре, в общем, приятно жить,— сказал он с ласковой улыбкой.

Эриху эта улыбка напомнила прелестное личико его дочери.

— Может, вы и правы, достопочтенный Септимус,— признал Эрих.

Оказавшись в комнате, отведенной для гостя радушным хозяином, Эрих фон Харбен сразу же развернул пергамент и погрузился в чтение. Развязав шнурок, он обнаружил неровные строки, испещренные помарками. Манускрипт был написан на древней латыни и не напоминал те ветхие рукописи, которых молодой бакалавр касался трепетной рукой в знаменитых европейских библиотеках.

Те, впитавшие пыль веков памятники культуры, что встречались Эриху, были сохранившимися чудом трудами литераторов и историков. Этот манускрипт вышел из-под пера грубого солдата, более сведущего в военных действиях, чем в изящной словесности. Текст изобиловал крепкими словечками, явно бывшими в употреблении у ветеранов, сражавшихся на окраинах громадной империи. Труд был написан на том особом диалекте римских легионеров, воевавших в Египте, который до сих пор лишь упоминался в специальных работах исследователей, но не сохранился до наших дней.

Эрих поудобнее улегся на диване. Сердце его учащенно билось — он понимал, что держит в руках бесценный перл, способный сделать революцию в исторической науке. Он принялся разбирать древние каракули.

Со все возрастающим интересом вчитывался Эрих в жалобы Сангвинариуса на неприязненное отношение к нему Нервы — вследствие гнева императора воин оказался в раскаленных песках Египта, где-то возле древних Фив, командуя отдаленным небольшим гарнизоном. Сангвинариус писал о себе в третьем лице:

«Сангвинариус, префект третьей когорты десятого легиона гарнизона на юге Египта. В 2846 году по летосчислению Вечного города был обвинен в заговоре против императора сразу же после восхождения Нервы на трон».

Юноша узнал, что императорский гнев не оставил изгнанника и в жарких египетских землях. Там Сангвинариус объявил себя наместником и центурионом. Об этом стало известно в Риме. Тут же Нерва выслал верную армию, чтобы уничтожить мятежную когорту. Сангвинари-усу пришлось отойти вверх по Нилу, дабы найти земли, где не настиг бы его смертоносный гнев императора. Спасаясь от ревнивого внимания Нервы, когорта двинулась в долгий поход.

«Случилось так,— писал старый воин,— что несколько ранее флот из ста кораблей пристал к берегам Кносериса, египетского порта в Аравийском заливе...»

В караване, как следовало далее из записок, находилась сотня рабов из Индии и далекого Китая. Были на судах даже люди со светлой кожей, взятые в плен на далеком северо-западе монголами и купленные у них за бесценок. Большей частью пленницами были молодые девушки, предназначенные для продажи на аукционах Рима.

Когорта Сангвинариуса захватила этот караван, присвоив всех рабов и рабынь, а также сокровища, бывшие на кораблях. Пять лет после ограбления каравана воины кочевали по Африке, не рискуя нигде осесть постоянно. Но по прошествии этих лет была найдена долина, со всех сторон защищенная неприступными скалами, лишь несколько путей, хорошо скрытых от посторонних глаз, вели в край вечной тропической весны. Там и был основан в 853 году по римскому летосчислению город Кастра Сангвинариус.

— Ты увлечен манускриптом! Неужели это так интересно? — раздался с порога веселый голос.

Эрих поднял голову от пожелтевших страниц и улыбнулся Маллиусу Лепусу.

— Это очень интересно,— ответил он.

— Мы подозреваем, что вышло бы куда интереснее, напиши старый разбойник правду. Он действительно мог порассказать много увлекательного о своем правлении. Его убили после двадцати лет пребывания у власти. Это случилось в тридцатом году по летосчислению Сангвинариуса, а по римскому календарю — где-то в 873-м.

Старик-пират дал свое имя городу, ввел собственный календарь и вычеканил свой профиль на золотых монетах, которые, представь себе, еще кое у кого сохранились.

— А город его имени, он существует?

— Представь себе, да. Тебя даже заподозрили в шпионаже в пользу этого города. Это первый основанный Сангвинариусом населенный пункт. Пока правил пират, жить еще можно было в центре основанной им провинции, которая стала именоваться империей. Но уже через сто лет после основания города преступность все более стала заявлять о себе. Императоры, пришедшие на смену старику, Сангвинариусу, не обладали и теми немногочисленными достоинствами, присущими этому разбойнику, но зато с лихвой могли перещеголять его по части недостатков.

Никто из жителей — ни простолюдины, ни знать не чувствовали себя в безопасности. Исключение составляли лишь те, у кого было достаточно вооруженных рабов, п еще те, кто, забыв о чести и достоинстве, беззастенчиво льстил императорам.

Так продолжалось долгие годы, пока не нашелся смельчак, патриций по имени Кассиус Аста. Он восстал против тирании и увел несколько сотен знатных семей на остров посреди озера — мы зовем это озеро Маре Ориентум — Восточным морем. Там он основал свое поселение — город, в котором мы находимся,— Каструм Маре. А империя Сангвинариуса разделилась на две части — Западную и Восточную. Обе части находятся почти в беспрерывном состоянии войны.

При взаимной необходимости оба города торгуют между собой, но эти торговые отношения часто прерывают военные набеги, то с одной, то с другой стороны. Подозрение и ненависть, которые питают друг к другу жители обеих частей расколотой империи, всегда поощрялись императорами. Каждый из них боится, что дружеское сближение между двумя ветвями одного народа поведет к падению одного из тронов.

— А как относятся жители Каструм Маре к правлению своего императора Валидуса Августа? Счастливы ли они под его мудрым руководством? — испытующе поглядел на Лепуса Эрих фон Харбен.

— Ты задал вопрос, на который небезопасно отвечать искренне,— шепотом, озираясь по сторонам, будто в комнате мог спрятаться некто, подслушивающий разговор, ответил Маллиус Лепус.

— Если мне придется каждый день приходить во дворец и писать историю Восточной империи и лично Валидуса Августа, мне хотелось бы знать побольше об этом человеке,— сказал Эрих фон Харбен. Ведь он будет сообщать лишь то, что может прославить его деяния, а историк, мой друг, должен быть объективен. Уж поверь мне, если я возьмусь за эту работу, то постараюсь дотошно исследовать всю информацию и не допустить ложь на страницы этого труда. Вот тут-то я, как мне показалось, и могу попасть в неприятное положение, а заодно крепко . навредить тебе и твоему почтенному дядюшке Септимусу Фаванию.

Лепус, прислонившись к притолоке, лениво поигрывал рукояткой кинжала. Он задумался, прежде чем ответить.

— Я испытываю к тебе доверие,— наконец нарушил он молчание.— Во-первых, в тебе есть нечто располагающее, во-вторых, тебе нет никакой пользы в причинении мне и Септимусу зла. Поэтому я удовлетворю твое законное любопытство.

Каструм Маре несчастен под бременем тирании своего цезаря. Это тем более обидно, что долгие века правители островной империи отличались мудростью, благородством и отеческой заботой о подданных. И последний, до Валидуса, император был мягким и просвещенным человеком.

Когда он умер, его законному наследнику исполнился всего лишь год. Поэтому на трон взошел брат императора — нынешний цезарь Валидус Август. Законного наследника, кстати, зовут Кассиус Аста, как и далекого предка — основателя Каструм Маре. Юноша подрастал и благодаря своей популярности в народе вызывал зависть и ненависть Валидуса Августа. Вот недавно молодой Кассиус Аста был послан с опасным поручением в Западную империю. Многие сочли эту миссию изгнанием. Валидус отрицает это. Никто не знает, какой приказ получил Кассиус Аста. Он отбыл тайно, ночью, в сопровождении лишь нескольких рабов. Думаю, ему поручена шпионская миссия в Кастра Сангвинариусе при дворе Сублатуса. Если я прав в своих догадках — такое поручение равносильно смертному приговору, ибо в Западной империи царят еще более жестокие нравы, а император Сублатус вздорен и кровожаден. Шпиона такого знатного происхождения казнят с особым удовольствием.

Если народ проведает, что самый популярный человек в Каструм Маре и его окрестностях послан ненавистным правителем фактически на мученическую смерть, не миновать восстания. Но достаточно, я тебе уже надоел огорчениями, сыплющимися на Каструм Маре.

Если то, что ты читаешь с таким упоением, тебе интересно, то вот мой совет—спустись в сад, там еще светло от закатного солнца и вдобавок прохладнее, чем здесь. Устраивайся под сенью деревьев, а я скоро к тебе приду.

Фон Харбен последовал совету молодого патриция и вышел в сад. Там все дышало негой. Он с удобством разлегся на мягкой траве и углубился в чтение манускрипта. Его внимание снова обратилось к истории Сангвинариуса. Но вскоре юноша заметил, что только его глаза пробегают по древним строчкам, а мысли заняты вовсе не тем, как правил своей империей префект когорты. Фон Харбен обдумывал планы побега из Затерянной долины.

Будучи исследователем и научным работником, Эрих фон Харбен был бы просто счастлив долгое время находиться среди древних рукописей, а также воочию наблюдать и изучать быт и нравы жителей Восточной империи — почти не нарушенной временем копии Римского государства. Но быть запертым здесь в качестве пленника и писать тростниковым пером на свитке папируса историю итого фантастического явления — Затерянной империи, да еще на латинском языке! Такая миссия вовсе не приводила в восторг молодого деятельного фон Харбена.

Шелест пахнущих свежестью полотняных одежд и хруст гравия под легкой сандалией прервал ход его мыслей. Фон Харбен поднял голову, и дерзновенные планы побега испарились из его головы, как тает утренний туман, под ласковыми лучами встающего солнца — на него смотрело улыбающееся лицо прелестной Фавании, единственной дочери дядюшки Септимуса.

 Глава 11 В БЕЗОПАСНОСТИ

Матеус Прокус вывел из дома Деона Сплендидуса белого варвара. Солдаты, ожидавшие у ворот, разразились одобрительными возгласами. Они сыпали крепкими словечками в адрес пленника и шумно радовались удаче своего командира. Солдаты любили Матеуса Прокуса за веселый нрав и полное отсутствие чванства. Они гордились, что Матеус в одиночку захватил свирепого варвара.

Прокус приказал им прекратить выкрики. Солдаты построились, и процессия направилась к Колизею, где размещалась городская тюрьма.

Отряд недолго шагал по улицам Кастра Сангвинариуса, когда Прокус остановил движение. Он пересек магистраль и направился к дверям большого красивого дома. Минуту постояв у входа, как бы в раздумье, командир решительно повернул обратно и вновь возглавил отряд, ведя пленника в тюрьму.

Тарзан понял, что Прокус указал ему на свой дом, где человек-обезьяна должен был найти приют после побега.

На пути следования отряда предстал питьевой фонтанчик, бивший чистой струей под сенью огромного, в три обхвата, дуба. Крона исполина простиралась над дорогой в одну сторону, а в другую свешивалась над крышей жилого здания, смешиваясь с зеленью за стеной.

Прокус остановился на бульваре перед фонтанчиком и принялся утолять жажду. Он жестами спросил у пленника, не хочет ли и тот напиться. Тарзан выразил горячее желание, убедительно покивав головой. Прокус приказал конвою, чтобы пленнику было дозволено подойти к фонтану.

Тарзан медленным шагом направился к другой стороне бульвара. Он склонился к струе и долго пил. Позади него находился толстый древесный ствол, густая крова низко нависшими ветвями надежно защищала от дротиков охраны.

Тарзан отошел от фонтана и внезапно одним прыжком оказался на ветвях исполина. Солдаты закричали и бросились к дереву. Но пока они добежали до фонтана, пленник исчез.

Молодой патриций, командовавший солдатами, принялся отдавать распоряжения. Он велел тщательно обследовать древесную крону, насколько позволял взгляд. Естественно, ничего там не обнаружили среди густой листвы. Прокус обошел кругом ствола, как бы ища следы беглеца. В это время несколько солдат принялись карабкаться на ветви старого дуба.

Отставить,— скомандовал Прокус.— Беглеца давно там нет. Пользуясь толщиной ствола, укрывшей его от наших глаз, он, конечно, спрыгнул с дерева и ушел вон туда, и бравый офицер указал солдатам направление, противоположное его собственному дому. Подавая пример, он, придерживая меч в ножнах, бросился бегом вниз по бульвару. Солдаты, бряцая амуницией, пустились за своим командиром.

Осторожно перемещаясь в гуще ветвей, сплетавшихся над бульваром в самом центре Кастра Сангвинариуса, Тарзан держал направление к дому Матеуса Прокуса. Наконец, он добрался до дерева, чьи ветви свисали во внутренний двор этого дома, и замер, прислушиваясь, что творится внутри.

В саду стояла почтенная матрона. Гордая осанка и тонкие черты лица сразу выдавали знатность происхождения этой немолодой уже, но еще весьма красивой седовласой женщины.

По едва заметным морщинкам в уголках больших глаз да по особенной складочке у губ Тарзан понял, что эту женщину отличают смешливость и добрый нрав.

Высоченный негр что-то с жаром втолковывал матроне, страшно смущаясь под ее пристальным взглядом. Позади женщины толпилась челядь — чернокожие мужчины и женщины, вытаращив глаза, жадно вслушивались в то, что рассказывал негр.

Тарзан сразу узнал в черном ораторе Итингу — посланника прекрасной Далекты. Хотя и не полностью, но он понял, что Итингу рассказывает матроне о скором прибытии белого варвара и сообщает инструкции, которые дал ему на этот случай Матеус Прокус. Темпераментные жесты Итингу и широко раскрытые рты слушателей служили ясным доказательством того, что неф постарался сделать спой рассказ увлекательным.

Матрона, слушавшая внимательно и сохранявшая при этом полный достоинства вид, кажется, в душе тоже весьма забавлялась. Но Тарзан не мог решить, что так веселило почтенную даму — комичность ситуации, в которую угодили все действующие лица, или возбуждение рассказчика.

По мере наблюдения Тарзан проникался к даме все большей симпатией. Ее фигура дышала спокойствием и величавостью. Седые локоны были аккуратно и не без изящества уложены в очень идущую ей прическу. Одежда п манеры матроны выдавали личность незаурядную во всем. В общем, перед Тарзаном была аристократка с головы до пят в лучшем смысле этого слова.

Очевидно, Итингу в своем повествовании дошел до описания варвара, спасшего его хозяйку от наглых посягательств Фастуса. Руки рассказчика летали, помогая хозяину изображать в лицах происходившее в саду Далекты. Тут Тарзан и прервал пантомиму, спрыгнув с ветвей прямо на дорожку, где стояла вся группа.

Неожиданное появление варвара рядом с рассказчиком насмешило чернокожую прислугу. Матрона же, силясь сохранить бесстрастное выражение лица, невозмутимо спросила Итингу:

— Это тот самый варвар?

— Да, это он.

— Скажи ему, что я Феофилата, мать Матеуса Прокуса,— приказала матрона чернокожему.— И еще добавь, что я благословляю его появление в моем доме от имени сына и самолично.

С помощью Итингу в качестве переводчика Тарзан обменялся приветствием с Феофилатой и поблагодарил ее за гостеприимство.

Затем прислуге было велено сопроводить Тарзана в отведенные для него покои и проследить, чтобы чужестранец ни в чем не нуждался.

Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда Матеус Прокус возвратился домой. Он сразу же отправился в комнату к Тарзану. С ним был Ану — тот негр, которого человек-обезьяна уже видел в саду у Далекты.

— Я останусь здесь с тобой в качестве переводчика,— сказал Ану,— заодно буду прислуживать тебе.

— Осмелюсь заметить,— обратился к Тарзану Прокуд— что во всем городе мой дом — это единственное место, которое не обыскивают. Уже целых три центурии посланы обшаривать все строения и городские парки, а также лесные опушки возле городских стен. Хотя Сублатус убежден, что дерзкого варвара и след простыл, но поиски не велено прекращать. Тебе придется провести в моем доме несколько дней, после чего, я думаю, удастся найти возможность переправить тебя за городскую стену.

Тарзан улыбнулся:

— Мне ничего не стоит уйти отсюда, когда я захочу. Днем или ночью это безразлично. Но я этого не сделаю, пока не буду уверен, что человека, которого я разыскиваю, в вашем городе нет. Но прежде всего я хотел бы выразить тебе свою благодарность за заботу обо мне. Правда, я не совсем понимаю причину такой заботы...

— Это легко объяснить,— сказал Прокус.— Молодая женщина, чью честь ты спас нынешним утром,— моя невеста, Далекта, дочь Деона Сплендидуса. Вот почему я испытываю к тебе огромную признательность.

— Понятно,— сказал Тарзан.— Я рад, что появился в саду в нужный момент.

— Не радуйся, ибо, если тебя вновь поймают, это происшествие еще более отяготит список твоих провинностей, так как человек, от докучливых посягательств которого ты избавил Далекту, не кто иной, как Фастус Сублатус — единственный сын нашего императора. Теперь у цезаря есть две причины отомстить тебе — собственное унижение и унижение сына. Но пока ты останешься гостем этого дома, тебе нечего опасаться мести Сублатуса. Маловероятно, что тебя обнаружат.

— Но если вдруг тайна моего пребывания здесь каким-нибудь образом откроется, и станет известно, что ты мне помогал, гнев императора падет на тебя, не так ли?

Матеус пожал плечами.

— Каждый день я жду,— вот случится что-нибудь, и император даст волю своему гневу против меня. Ибо гнев этот имеет причину, но пока не имеет выхода. Дело в том, что императорский сынок Фастус влюблен в Далекту и хотел бы на ней жениться, а Далекта помолвлена со мной и расторгать помолвку не желает. Сублатус спит и видит, как бы уничтожить меня. Так что моя помощь тебе не слишком ухудшает мое положение — оно и так хуже некуда.

— Тогда, может быть, я смогу помочь тебе? — спросил Тарзан.

Не представляю, каким образом,— засомневался молодой патриций.— Каждый житель Кастра Сангвинариуса, будь то женщина, мужчина или ребенок, будет следить за тобой в оба, ибо за твою голову обещано огромное вознаграждение. Да и за городскими стенами тысячи чернокожих тоже заинтересованы в твоей поимке.

— Сегодня ты дважды убедился, как легко я могу уйти от солдат Сублатуса,—улыбаясь, сказал Тарзан,—С такой же легкостью я могу покинуть город в любое время, а уж обмануть бдительность чернокожих варваров из лесных деревень, поверь, мне ничего не стоит.

— Почему же ты решил остаться? — с недоумением спросил Прокус.

— Я пришел сюда в поисках пропавшего молодого человека. Это сын моего друга. Его отец просил меня разыскать его. Юноша отправился в экспедицию несколько педель назад. Он собирался исследовать здешние горы, которые жители внешних отрогов именуют горами Варамааза. По пути с ним случилась неприятность — суеверные пегры-носилыцики бросили его одного. Они боялись духов, которые, по их поверьям, населяют здешние ущелья. Я думаю, юноша не прекратил исследований и добрался до вашей долины. Весьма вероятно, что он находится где-то поблизости.

— Если сын твоего друга вошел в долину с восточной стороны, он непременно был бы схвачен и доставлен во дворец Сублатуса. Я был бы осведомлен о белом пленнике — это здесь большая редкость. Да, к тому же, меня назначили на службу в Колизей, где содержатся заключенные,— своего рода мстительные происки императора, ибо это самые неприятные обязанности, которые приходится исполнять офицеру.

— Возможно ли, чтобы молодой человек вошел в долину с западной стороны?

— Нет,— ответил Прокус.— Этот путь, которым тебя привели сюда,— единственный. Он хорошо охраняется. На восточном краю наших земель есть еще один город — Каструм Маре. Он расположен на острове посреди озера. Берега этого озера покрыты топкой трясиной, несущей гибель несведущему путнику. А выйти лесом к берегам болот Каструм Маре невозможно. Если чудом удастся преодолеть кордоны, выставленные Сублатусом у горного прохода, в лесах незнакомца непременно схватят варвары и тоже доставят во дворец.

— Ну, так я на некоторое время воспользуюсь твоим гостеприимством,— решительно заявил Тарзан.

— Ты будешь желанным гостем,— с улыбкой ответил Прокус.

Три недели пребывал в гостеприимном доме Матеуса Прокуса человек-обезьяна. Феофилата прониклась большой симпатией к обаятельному варвару, тем более, что в скором времени оба они — и гость и хозяин — решили отказаться от услуг переводчика. Несколько занятий с почтенной Феофилатой обновили знания латыни, полученные Тарзаном, и он, чтобы практиковаться ^ разговорной речи, пускался в долгие беседы с любезной хозяйкой. Та не уставала слушать увлекательные истории о чудесах внешнего мира, о достижениях цивилизации, о модах и обычаях, о политических событиях и о прочем.

Тарзан же ловил малейшие сообщения о пребывании незнакомых людей в Затерянной долине. Он все ждал, что объявится след Эриха фон Харбена, но таких сведений не поступало.

Тем временем тот, кого так стремился отыскать человек-обезьяна, вел жизнь римского патриция при дворе императора Востока в Каструм Маре. Большую часть своего времени он проводил под библиотечными сводами. Правда, сердце щемило, когда молодой человек вспоминал, что знакомится с древними папирусами не в качестве свободного исследователя, а как пленник императора. Он частенько мысленно строил планы побега, но забывал их, как только переступал порог дома своего хозяина Септимуса Фавания и его встречал теплый взгляд прелестных глаз милой девушки, дочери любезного дядюшки Септимуса.

Так шли дни, а где-то в другой части мира маленькая перепуганная обезьянка неслась по верхушкам деревьев, спеша к одной ей известной цели.

 Глава 12 БОЛТЛИВЫЙ ИТИНГУ

Склонность к похвальбе нельзя отнести к одному какому-то племени или расе. Весь род человеческий в определенной мере подвержен этому пороку. И ничего нет странного в том, что Итингу, гордившийся особым доверием, оказанным ему белыми господами, поделился со своей семьей тем, что посвящен в страшную тайну.

Итингу никому не хотел причинять зла. Он просто от природы был одаренным рассказчиком и очень любил свой успех у слушателей. Те же подначивали Итингу, чтобы он пустился в разговоры и угостил их какой-нибудь забавной историей. А тут еще и особое отношение к нему со стороны белых патрициев, посвятивших Итингу в столь важное дело. Ни за что на свете не хотел бы навредить верный слуга своей госпоже, а тем более симпатичному Матеусу Прокусу, но... Те, кто много болтает, почти всегда приносят зло, а Итингу, конечно же, имел очень длинный язык.

И вот настал день, когда, будучи на рынке, куда он был послан за покупками для кухни своего хозяина Деона Сплендидуса, Итингу почувствовал, как на его плечо легла тяжелая рука. Он обернулся и оказался лицом к лицу с центурионом дворцовой охраны, которого сопровождал отряд легионеров.

— Ты Итингу, раб Деона Сплендидуса? — спросил центурион.

— Да,— испуганно кивнул негр.

— Следуй за мной.

Итингу попятился, так как до смерти боялся свирепых легионеров императора.

— А что я такого сделал? Чего вы от меня хотите? — заныл он, стремясь оттянуть неминуемый арест.

— Двигайся, варвар,—цыкнул на него офицер,—без разговоров! Меня послали за тобой, чтобы привести во дворец, но не приказывали арестовывать. Может, с тобой поговорят и отпустят.

Он подтолкнул Итингу к солдатам. Вокруг них уже собиралась толпа, как обычно бывает, когда кого-нибудь хватают на базаре. Центурион не обратил на толпу ни малейшего внимания и стоял с отсутствующим видом, пока солдаты уводили Итингу с рыночной площади.

Никто не задал центуриону ни единого вопроса. Толпа молча проводила взглядом небольшую процессию и стала расходиться. Аресты в Кастра Сангвинариусе были делом привычным, и кто бы стал навлекать на себя беду, допытываясь у офицера, за что легионеры взяли чернокожего раба? И кто бы настолько осмелел, чтобы вступиться за арестованного? Таких, естественно, не нашлось.,

Итингу плелся под конвоем, как он думал, к Колизею, где находилась тюрьма, но вскоре понял, что его ведут в другом направлении. Когда он стал соображать, что конечным пунктом назначения является дворец, то пришел в неописуемый ужас. Никогда до этого Итингу не переступал дворцового порога. Когда тяжелая кованая дверь, ведущая в императорские чертоги, захлопнулась за его спиной, он был в состоянии, близком к помешательству. Наслышанный историй о болезненной жестокости Сублатуса, о страшной мести, настигавшей врагов императора, негр прямо корчился в страхе, почти теряя сознание. Когда Итингу ввели в просторный зал и он оказался перед сановным придворным, то снопом повалился к ногам патриция.

Начальник караула, доставившего раба во дворец, брезгливо поднял распластавшегося на каменных плитах чернокожего.

— Это Итингу,— сказал он,— раб Деона Сплендидуса. Доставлен по вашему приказанию.

— Хорошо, вы свободны,— сказал сановник,— стража пусть подождет за дверью, пока я буду допрашивать этого малого.

Сановник повернулся к Итингу и спросил его, знает ли он, какие наказания полагаются за помощь врагам императора?

Рот чернокожего импульсивно задергался, словно он хотел ответить, но голос не повиновался ему.

— Они умирают в мучениях,— страшным голосом закричал сановник.— Даже в мрачных пропастях Аида они помнят свои предсмертные муки, вот как ужасна смерть врагов цезаря!

— Я ничего не сделал,— завопил в отчаянии Итингу, внезапно обретя власть над своим голосом.

— Не лги, варвар! — сказал чиновник сухим тоном.— Ты помог бежать опасному преступнику, которого зовут Тарзан. Даже сейчас ты помогаешь прятать его от императора.

— Я не помогал ему убежать! Я не прячу его,— зарыдал насмерть перепуганный Итингу.

— Опять ложь. Ты знаешь, где он находится и хвастал этим перед другими рабами. Скажи мне, где Тарзан сейчас?

— Я не знаю...

— Вот когда тебе вырвут язык, ты уже ничего не сможешь сказать. А когда твои глаза выжгут каленым железом, ты не сможешь привести нас в логово преступника, но если мы найдем его сами, нам не нужны будут ни твой язык, ни твои глаза. Пользуйся случаем, пока еще есть время. Ты понял меня, раб?

— Я... я не знаю, где...— заикаясь повторил Итингу.

Римлянин ударил молоточком в медный гонг, раздался густой звук, тут же в комнату вбежал раб и изогнулся в почтительном поклоне.

— Поди, принеси щипцы,— приказал римлянин рабу,— и заодно жаровню с раскаленными угольями.

— Подожди! — в ужасе завопил Итингу.

Сановник сделал знак рабу остановиться и повернулся к чернокожему.

— Так что же, память к тебе вернулась? — ехидным голосом спросил римлянин.

— Я только раб,— задыхаясь, зачастил Итингу.— Я должен делать то, что велит хозяин.

— А что велел тебе хозяин?

— Я переводил слова белого варвара, он говорил на языке вагого, моего народа. Они говорили с хозяйкой.

— О чем они говорили?

— Я забыл,— опустил глаза Итингу.

Сановник сделал знак рабу. Через минуту комната наполнилась солдатами. Они схватили беднягу за руки и за ноги и растянули его на полу.

— Щипцы! — громко приказал римлянин, и раб протянул ему инструменты.

— Подожди! — закричал Итингу.— Я тебе все расскажу!

— Поднимите его,— велел солдатам сановник.— Это

твой последний шанс,— добавил он, обращаясь к Итингу.— Если снова станешь запираться, тебе вырвут язык и выжгут глаза.

— Я буду говорить,— всхлипнул чернокожий.— Я был только переводчиком и не сделал ничего, чтобы белый варвар смог убежать и спрятаться.

— Если будешь говорить правду, я не стану тебя наказывать,— уже мягче проговорил римлянин.— Так где же спрятался варвар по имени Тарзан?

— Он живет в доме Матеуса Прокуса.

— А твой хозяин,знает обо всем этом?

— Деон Сплендидус ни в чем не виноват! Эго Матеус Прокус помог варвару бежать и спрятал его в своем доме.

— Вот и все,— сказал сановник и сделал знак солдатам. Жаровню унесли.— Уведите чернокожего. Постарайтесь, чтобы он ни с кем не переговорил.

Несколько минут спустя человек, который допрашивал бедолагу Итингу, вошел в апартаменты Сублатуса. Император как раз беседовал со своим сыном Фастусом.

— Мне известно, где находится белый варвар, о цезарь! — сказал чиновник.

— Очень хорошо,— осклабился Сублатус.— Так где же он?

— В доме Матеуса Прокуса.

Фастус сделал удивленную гримасу.

— Этому чудаку, видимо, приснился дурной сон,— хихикнул сын Сублатуса, указывая на чиновника.

— Кто еще замешан в измене? — игнорируя реплику сына, спросил император.

— Он бежал с помощью людей Деона Сплендидуса,— залопотал Фастус.— Светлейший цезарь знает — Сплендидус давно примеряет на себя императорский пурпур...

— Раб сказал, что помог бежать варвару только Матеус Прокус,— невозмутимым тоном продолжал чиновник.

— Этот раб из дома Сплендидуса? — не унимался Фастус.

— Да,— неохотно подтвердил чиновник.

— Тогда ничего странного нет в том, что он хочет выгородить хозяев,— Фастус вопросительно взглянул на своего папашу.

— Арестуйте всех,— приказал Сублатус.

— Подожди, цезарь,— подсказал Фастус.— Варвару дважды удалось бежать от легионеров. Если он что-либо заподозрит, то сбежит и в третий раз. Нужно разработать план... Вот, послушай.

Через час в дом Деона Сплендидуса явится гонец с приглашением сенатору и его дочери Далекте явиться на пир, который дает императорский чиновник особых поручений — вот хоть бы и он,— и Фастус рукой указал на присутствующего.— Другой гонец посетит дом Матеуса

 Прокуса с письмом, в котором молодого патриция пригласят на увеселение в другой богатый дом.

Оба приглашения будут исходить от лиц, пользующихся доверием императора, значит, будут в какой-то мере приказом явиться туда, куда зовут в гости. Никакого сомнения не должно быть в том, что приглашения примут. А уж остальное вы проделаете с легкостью.

Фастус гнусно захихикал, потирая ладони.

Ночь опустилась на Кастра Сангвинариус. Деон Сплендидус и его жена сошли с носилок перед домом пригласившего их в гости сановника, а Матеус Прокус уже осушил первую чашу вина в пиршественном зале одного из самых богатых граждан города. Среди приглашенных на пир был и Фастус. Матеус Прокус подивился и даже немного растерялся от того, каким дружеским было приветствие императорского сына — будто никогда они и не соперничали друг с другом из-за прекрасной Далекты.

— Очень подозрительно выглядит Фастус, когда расточает кому-нибудь такие лучезарные улыбки,— сказал Матеус Прокус одному из своих друзей, тоже участвующему в пирушке.

А в отцовском доме Далекта сидела у очага в кухне, окруженная рабами, и слушала их незатейливые рассказы. Один из чернокожих слуг описывал свою африканскую деревню и могущественного старика-колдуна.

Мать Матеуса Прокуса, достопочтимая Феофилата внимала, затаив дыхание, повествованию о далеком мире, широко раскинувшемся за гребнями гор Варамааза, изредка перебивая речь чужестранца, гостящего в ее доме, дополнительными вопросами. Вдруг тишину нарушил громкий стук в дверь. Через некоторое время слуга, вышедший узнать, кто пришел, вернулся и заявил, что раб Деона Сплендидуса Итингу явился от хозяина с поручением.

— Приведи его сюда,— велела матрона.— Молодой хозяин ушел в гости. Может быть, ему что-то понадобилось из домашних вещей. Я выслушаю его.

Вскоре в комнату вошел Итингу.

Если бы Феофилата и Тарзан хорошо знали Итингу, они сразу же поняли бы, что он находится в весьма возбужденном состоянии. Но они не стали присматриваться к рабу Деона Сплендидуса, и напряжение, владевшее Итингу, ускользнуло от их внимания.

— Я пришел сопроводить чужеземца в дом моего хозяина,— сказал раб.

— Странно...— пробормотала женщина.

— Сегодня, уходя на пир, твой сын заглянул в наш дом, а когда уходил, позвал меня и велел прийти и отправить вашего гостя в дом Деона Сплендидуса. То, что его нет, неважно — он предупреждал, что может задержаться. Он хотел, чтобы чужестранец покинул его дом и перебрался в дом моего хозяина под покровом темноты. Вот и все, что я знаю. Идемте.

— Это Матеус дал тебе такое поручение? — недоверчиво спросила Феофилата.

— Да.

— Не знаю, что за причины появились к тому, чтобы тебе пришлось покинуть наш дом, но, наверное, есть все основания сделать так, как хочет Матеус. Он едва ли без особой нужды стал бы подвергать тебя риску быть вновь, схваченным,— сказала Феофилата Тарзану.

— Снаружи уже очень темно,— вмешался Итингу,— никто нас не увидит...

— Наверное, особой опасности нет,— успокаивал Тарзан женщину,— Матеус не послал бы за мной, если бы не было на то особой необходимости.

Он встал и откланялся Феофилате. Затем быстро вышел вслед за Итингу. Они пошли безлюдной аллеей, свернули на бульвар, и негр сделал знак Тарзану подойти к кованой двери в беленой стене одного из зданий, выходившей на бульвар.

— Нам вот сюда, проходи,— сказал Итингу.

— Но это не дом Деона Сплендидуса,— воскликнул Тарзан, мгновенно заподозривший неладное.

Итингу был поражен, что чужеземец так хорошо запомнил место, где находится дом, в котором он был всего лишь раз, да и то более трех недель тому назад. Он ведь не знал, что детские и юношеские годы человека-обезьяны прошли в джунглях, где опасности, подстерегавшие на каждом шагу, развили и обострили его способность ориентироваться в пространстве — очень важное качество в ежеминутной борьбе за жизнь. Эта борьба постоянно идет в лоне девственной природы, никогда не прекращаясь, и победу одерживает тот, кто многое умеет, в том числе и запоминать места, где был хотя бы раз.

— Это не главный вход, мы идем через потайную дверь,— торопливо ответил Итингу.— Матеус все продумал. Он не хотел, чтобы тебя заметили слуги. Эта дверь ведет в трапезную. Она сейчас пуста. Трапезная соедине на проходом с жилыми помещениями одного из домов Деона. Мы пройдем через двор и незамеченными попадем в главное здание. Нет причины тревожиться.

— Хорошо, я понял,— кивнул Тарзан,— Иди вперед.

Но Итингу сделал вид, что не расслышал конца фразы.

Он, услужливо согнувшись, отворил дверь и приглашающе взмахнул рукой. Тарзан шагнул в темноту и сразу же понял, что его предали.

Нападавшие действовали так быстро, что на запястьях человека-обезьяны наручники замкнулись прежде, чем он сделал хотя бы малейшее движение. Случилось то, что Тарзан ненавидел больше всего на свете,— он снова был скован. Его опять лишили свободы.

 Глава 13 КАССИУС АСТА

Чудесной лунной ночью, пока юный фон Харбен наслаждался в цветущем саду виллы Септимуса в Каструм Маре обществом прекрасной Фавании, на другом краю Затерянной долины отряд темнокожих легионеров тащил скованного Тарзана через весь город, направляясь к Колизею — зданию, где помещалась местная^ тюрьма.

Далеко на юге, на самой верхушке гигантского дерева дрожала от страха и одиночества маленькая перепуганная мартышка, ибо в этот самый момент под деревом в густом мраке бесшумно двигалась гибкая тень Шиты-леопарда.

Матеус Прокус возлежал на пиршественном ложе во вновь отстроенном зале своего богатого приятеля. В голове юноши приятно шумело от выпитого вина. Несимпатичная крысиная мордочка Фастуса мелькала где-то далеко. Матеус специально устроился так, чтобы его не видеть.

Фастус же, казалось, был в самом лучезарном расположении духа. Обычно брюзгливый и невоздержанный на язык, императорский сынок прямо источал удовлетворение. Он несколько раз заводил разговор о чужеземном белом варваре, оскорбившем его отца, весело вспоминая, как тот дважды ухитрился сбежать от конвоировавших его легионеров.

— Ну, если он попадется мне, то так легко ему не улизнуть,— хвастливым тоном заявил Фастус.

Матеус Прокус не сдержался.

— Но ведь он уже был в твоих руках,— напомнил он хвастуну,— в саду Далекты. Почему же ты его не задержал?

Фастус покраснел и насупился.

— Но на этот раз уж я не позволю ему сбежать,— заявил он после минутного молчания.

— На этот раз? — удивился Прокус,— Его снова схватили?

В голосе молодого патриция не было смятения, один лишь интерес, хотя слова Фастуса прозвучали для него как гром с ясного неба.

— Я хочу сказать,— объяснял Фастус немного сконфуженно,— что если его схватят вновь, я лично позабочусь, чтобы он не смог удрать.

Но это не успокоило Прокуса. Хвастливое заявление Фастуса посеяло тревожные опасения в сердце юноши. Хорошего настроения как не бывало. Весь долгий обед Матеуса мучили скверные предчувствия. Прокус подметил скрытую неприязнь хозяина дома, пригласившего его на сегодняшний праздник. Быстрые наблюдательные взгляды дружков Фастуса, которые он время от времени ловил, тоже не сулили ничего хорошего.

Как только позволили приличия, Матеус Прокус откланялся, поблагодарив хозяина за теплый прием, и покинул пирующих. В сопровождении вооруженных рабов он заспешил по темным улицам Кастра Сангвинариуса, стремясь поскорее очутиться под крышей родного дома. Он сошел с носилок у главных дверей и нахмурился — вход никем не охранялся, и двери были полуоткрыты. Дом был странно молчалив и безжизнен. Ночной фонарь, который обычно держал зажженным раб-привратник, если кто-либо из домочадцев отсутствовал и должен был вернуться затемно, не горел.

Прокус помешкал на пороге, потом решительно сбросил на руки одному из носильщиков с плеч плащ, сковывавший его движения, открыл дверь и решительно вошел внутрь.

В доме чиновника для особых поручений при императоре гости от скуки прятали зевоту, закрываясь рукавами. Но никто не осмеливался уйти, пока не встанет с подушек цезарь, почтивший своим присутствием жилище своего сановника.

Поздним вечером на пир явился префект дворцовой стражи и что-то потихоньку сказал императору. Весть, видимо, была приятной, Сублатус с удовлетворением выслушал ее и даже не старался скрыть радость.

— Я получил очень важное известие,— сказал он хозяину дома,— Это касается дела, интересующего благородного сенатора Деона Сплендидуса и его жену. Я хочу побеседовать с ними наедине. Прошу всех, кроме этих двоих, удалиться.

Гости потянулись к выходу, спешно прощаясь с хозяевами и цезарем.

Когда все покинули пиршественный зал, император обратился к Деону Сплендидусу:

— Ходят слухи, сенатор, что ты мечтаешь о пурпурной мантии,— сказал он.

— Это лживые слухи, Сублатус,— ответил сенатор.— Тебе негоже повторять их.

— А у меня есть основания думать иначе,— отрезал император.— И ты знаешь, какое наказание предусмотрено для предателей.

— Если император из каких-то соображений решил меня уничтожить, то и обсуждать ничего не нужно,— сказал Сплендидус высокомерно.

— Но у меня совсем иные планы,— продолжал император.— И если все пойдет, как мне хочется, твоя жизнь будет в твоих руках, сенатор. Ты сам распорядишься ею.

— Говори же.

— Мой сын хочет жениться на твоей дочери Далекте. Я вовсе не против этого брака. Далекта красива и умна, из нее выйдет хорошая жена будущему императору. Да к тому же этот брак объединил бы два могущественных клана Кастра Сангвинариуса. Окрепнет династия, а тем самым упрочится и будущее империи. Как ты на это смотришь, Деон?

— Но моя дочь помолвлена с другим,— ответил Сплендидус.

— Этот другой — Матеус Прокус?

— Да, цезарь.

— Ну так знай же, она никогда не станет женой Прокуса,— твердо сказал император.

— Почему же?

— Потому что Матеус Прокус должен умереть.

— Не понимаю...

— Может, поймешь, когда я скажу тебе, что белый варвар Тарзан схвачен.

Деон Сплендидус отрицательно покачал головой, всем видом выражая недоумение.

— Мне жаль, цезарь, но я не понимаю смысла твоих слов.

— А мне кажется, что ты все отлично понимаешь, Сплендидус,— продолжал император.— Но это не имеет большого значения, ибо, если твоя дочь войдет в императорскую семью, на ней не должно быть ни малейшего подозрения на неблаговидные дела и поступки. Ведь впоследствии она станет императрицей и первой дамой Кастра Сангвинариуса.

Так что позволь мне объяснить тебе то, что, я думаю, ты и так хорошо понимаешь. Матеус Прокус помог бежать вторично белому варвару по имени Тарзан, хотя сделал вид, что сам арестовал его. Мой сын Фастус присутствовал при этом. Все случилось в твоем саду, почтенный Сплендидус. Прокус дал приют варвару в своем доме. Об этом поведал твой раб, служивший переводчиком у варвара в доме Прокуса. В этот вечер Тарзана арестовали там, где он снискал убежище и прятался в течение трех недель. Матеус Прокус тоже схвачен и водворен в тюрьму Колизея.

Маловероятно, чтобы ты не знал о том, что творится у тебя в доме. Но я даю тебе слово, что забуду о твоей измене, если Далекта выйдет замуж за Фастуса. В противном случае, сенатор, ты знаешь, что тебя ждет.

— На протяжении всей истории Кастра Сангвинариуса,— ответил Деон Сплендидус,— нашим главным достоянием были гарантированные права свободных граждан великой империи. Все вольны распоряжаться своей личностью по собственному усмотрению. Наши дочери выходят замуж за тех мужчин, кого выбрало их сердце. Даже цезарь не имеет права приказать свободной женщине взять в мужья того, кто ей не по нраву.

— Это верно,— согласился Сублатус,— и по этой причине я не приказываю, а просто советую.

— Я не могу тебе ответить вместо дочери,— сказал Деон Сплендидус.— Пускай сын цезаря поухаживает за ней, как и подобает мужчине и вытеснит из ее сердца соперника. Я ничего не буду иметь против...

Сублатус встал, показывая, что аудиенция заканчивается.

— Я даю совет,— загремел он, тем самым опровергая смысл своих слов.— Благородный сенатор и его супруга могут возвращаться домой и обдумать то, что им поведал цезарь. Через несколько дней Фастус придет за ответом.

При неверном свете факела, который выхватывал из тьмы внутренность тюремной камеры, куда Тарзан был брошен своими похитителями, он увидел нескольких чернокожих, прикованных к стене цепями. Среди них был и Дуденда. Юноша-вагого не узнал в новичке бывшего пленника вождя Шаусто. Он лишь безразлично скользнул глазами по бронзовой фигуре. Тюремное заключение привело его в состояние тупого равнодушия ко всему на свете.

Среди чернокожего населения камеры исключение составлял один белый. Рядом с ним и приковали Тарзана.

Сосед проявил живейший интерес к новому узнику. Он следил взглядом за Тарзаном с того самого момента, как отворилась тяжелая дверь и до последнего, пока тюремщики не удалились, прихватив с собой факел. Человек-обезьяна отметил этот интерес товарища по заключению.

Тарзан, будучи гостем в доме Матеуса Прокуса, одевался в тогу поверх своей обычной набедренной повязки из шкуры леопарда. Делал он это из уважения к почтенной матроне Феофилате, которой неприятно было видеть перед собой полуобнаженного мужчину. Когда Итингу, которого, кстати, тоже арестовали и бросили в ту же камеру, привел Тарзана в западню, стражники в пылу борьбы сорвали с него тогу. В тюремные чертоги он уже попал полунагим, и вид его привлек любопытные взоры других узников.

Едва стража удалилась, как прикованный к стене рядом с Тарзаном белый человек заговорил.

— Возможно, ты и есть тот самый белокожий варвар, чья известность проникла даже под эти мрачные своды?

— Меня зовут Тарзан,— отрекомендовался Владыка Джунглей,— я из племени обезьян.

— Это ты вынес из дворца толстяка Сублатуса, подняв его тушу высоко над головой, и насмехался при этом над солдатами? — воскликнул один из закованных негров.— Как же получилось, что ты оказался здесь?

— Меня предали,— ответил Тарзан.— Без этих украшений,— и он потряс железными браслетами наручников,— им бы ни за что со мной не справиться.

Он обернулся к белому узнику.

— А ты кто такой? Каково твое преступление, приведшее тебя в темницу цезаря?

— Цезаря! — фыркнул белый  заключенный.— Эта жирная свинья, что сидит на троне Кастра Сангвинариуса, не имеет права именоваться цезарем. Так что я в тюрьме кого угодно, только не цезаря.

— Вот как? — протянул Тарзан.

— Только император Востока имеет право носить высокое имя Цезаря,— не унимался белый узник.

— Тогда я догадываюсь, что ты не здешний.

— Да, я из Каструм Маре.

— А почему ты все-таки в тюрьме?

— Потому что я из Каструм Маре. Да, да! Мы всегда воюем между собой. У нас есть то, что очень нужно жителям Кастра Сангвинариуса, а у них — то, что пригодилось бы нам. Время от времени мы поднимаем с обеих сторон белые флаги и торгуем, но чаще предпринимаем военные набеги, и победители силой забирают себе необходимое, вдобавок бесплатно.

— А что же в этой маленькой долине есть, чего не хватает одним и в избытке у других?

— В Каструм Маре есть рудные копи на острове. Мы добываем легкий и прочный металл, который не подвержен ржавчине. На болотах в изобилии растет папирус. Кроме того, озеро дает много такого, чего нет у наших противников,— рыбы, улиток, целебных водорослей. В реках водится жемчуг, чернильные водяные орехи тоже добываются только у нас. У обитателей западного края долины есть зато золотые прииски. Они держат под контролем единственную дорогу, ведущую во внешний мир. По этой дороге доставляют в долину рабов и домашний скот.

Жители Сангвинариуса в большинстве своем разбойники. Они по натуре слишком ленивы, чтобы работать, слишком невежественны, чтобы обучить рабов каким-либо ремеслам, поэтому предпочитают жить грабежами, да кое-какой приварок дают золотые копи, где трудятся рабы, добывая ценный металл. Золото обрабатывают наши ювелиры, ибо мы, в отличие от соседей, народ трудолюбивый и славимся своими ремесленниками. Но вот уже на протяжении многих поколений жители Каструм Маре зависят от грабителей из Сангвинариуса. Всех рабов и все золото мы получаем от них в обмен на готовые изделия, а иногда и в виде военных трофеев.

Сейчас мы, островитяне, немного богаче соседей с материка. Мы более образованы и живем лучше. От этого они все сильнее ненавидят нас.

— Если ты так осведомлен обо всем,— спросил Тарзан,— то почему же пришел в страну врагов, где тебя схватили?

— Я предательски был отдан на расправу Сублатусу моим дядей императором Востока Валидусом Августом,— ответил узник,— меня зовут Кассиус Аста, я сын императора, который правил до Валидуса. Валидус боится, что я могу пожелать пурпурной мантии. По этой причине он и решил избавиться от меня, не обагряя руки моей кровью. Он ловко придумал — отправил меня с разведывательными целями во враждебное государство, а сам подкупил через третьих лиц слугу, который и передал меня в руки Сублатуса.

— А что сделает с тобой Сублатус?

— То же, что и с тобой,— усмехнулся Кассиус Аста.— Нас заставят выступить в гладиаторском поединке на празднике по случаю триумфа Сублатуса. Эти празднества проходят ежегодно. Мы будем сражаться на арене, пока нас не убьют.

— И когда же это произойдет?

— Все давно готово для торжеств,— ответил Кассиус Аста.— В тюрьму посажено столько узников, что увлекательные бои уже обеспечены. Я знаю об этом, так как тюремщики вынуждены запирать в одни и те же камеры белых и чернокожих, в обычное время такого смешения не происходит.

— Так и этих негров держат здесь для той же цели?

— Конечно.

Тарзан окликнул Дуденду, которого приметил сразу, как вошел в камеру.

— Послушай-ка, малый, эти негры тоже из твоего племени?

— Нет,— ответил Дуденда слабым голосом.— Они все из деревни возле Кастра Сангвинариуса.

— Вчера все уже решили,— вмешался один из негров в разговор.— Нас завтра заставят убивать друг друга, чтобы развлечь Цезаря.

— Вы, должно быть, слабые и жалкие людишки,— сказал Тарзан,— покоряетесь такому произволу...

— Мы храбрые воины,— возмутился негр.

— Тогда вы просто глупы. Вас же вдвое больше в городе, чем белых. Я видел, пока шел в колонне пленников по улицам.

— Мы не всегда будем глупцами,— негр хмыкнул.— Уже многие ненавидят Сублатуса, да и белых из города тоже... Но еще не настал час.

Замечание негра заставило Тарзана погрузиться в размышления. Он догадывался, что в городе проживает, в общем, не одна тысяча чернокожих — свободных и рабов. Да и в окрестных деревеньках — десятки тысяч. Если бы среди них появился вожак, тирании белых во главе с цезарем, скорее всего, пришел бы конец.

Обдумав такой поворот событий, Тарзан вполголоса поговорил об этом с Кассиусом, но тот уверил его, что такому вожаку неоткуда взяться, да он никогда и не появится.

— Мы так много веков господствуем над ними,— говорил молодой патриций,— что они испытывают перед нами чувство священного трепета. Оно превратилось уже в инстинкт, передающийся из поколения в поколение. Наши чернокожие не посмеют восстать против своих хозяев.

— Ну, а если бы они это сделали? — допытывался Тарзан.

— Только в том случае восстание могло бы произойти, будь у чернокожих белый вождь.

— Тогда почему же они не выберут себе белого вождя?

— Это невозможно,— только и ответил Аста.

Их разговор был прерван появлением отряда солдат, которые втолкнули в камеру нового узника. Пока они тащили и приковывали его к стене, Тарзан при свете факела разглядел, кого привели. Это был Матеус Прокус. Прокус тоже узнал Тарзана. Человек-обезьяна заметил, как блеснули глаза Матеуса в пляшущем свете пламени. Но Прокус не обратился к нему с приветствием, и Тарзан решил не подавать виду, что знаком с новым заключенным.

Солдаты покончили с укреплением цепей узника и ушли. Камера вновь погрузилась во мрак. Тут молодой офицер заговорил.

— Вот сейчас я сообразил, почему на меня напали в вестибюле моего дома, скрутили и бросили в тюрьму,— он невесело хохотнул.— Хотя следовало догадаться, когда это ничтожество Фастус расточал в мой адрес улыбки на пиру. Правда, у него вырвался один намек, но я вовремя не сообразил...

— Я знал, что принесу тебе беду, когда принимал твою дружбу,— сказал Тарзан.

— Не обвиняй себя,— ответил Прокус.— Я был обречен с того момента, когда глаза крысенка-Фастуса задержались на лице Далекты, Чтобы достичь своей цели, ему нужно было устранить меня. Вот и все, мой друг. Тут ничего хитрого нет. Одно меня волнует — кто же оказался предателем?

— Это я,— раздался голос из темноты.

— Кто это говорит? — спросил Прокус.

— Это Итингу,— подсказал Тарзан.— Его арестовали вместе со мной, когда мы входили в дом Деона Сплендидуса, куда ты решил переправить меня.

— Переправить тебя?! — воскликнул Прокус.

— Я солгал,— вновь раздался голос Итингу.— Но меня заставили, они грозили раскаленными щипцами...

— Кто же тебя заставил? — спросил Тарзан.

— Офицеры Цезаря и его сын...

— Теперь все ясно,— сказал Прокус.— Я не ставлю тебе в вину твое поведение, Итингу.

Жесткие камни, которыми был выложен тюремный пол, были неудобны для сна, но Тарзан с детства привык к превратностям судьбы. Он заснул и спал крепко, пока с рассветом его не поднял приход тюремщика. С ним вошли несколько рабов, неся кувшины с водой и подносы с хлебом. Хмурый субъект в форме легионера раздал всем в камере по куску сырого, плохо пропеченного хлеба из отрубей и по кувшину воды. Узники принялись за скудный завтрак.

Тарзан, пока ел, рассматривал своих товарищей по несчастью. Рядом с ним находились наследник престола Каструм Маре, сын покойного императора Кассиус Аста и молодой патриций, командир центурии офицер Матеус Прокус. Эти двое были единственными белыми. Чуть дальше был прикован к стене Дуденда, чернокожий юноша из деревни вагого. Он выказывал к Тарзану дружеские чувства. Еще в камере был Итингу, раб Деона Сплендидуса, тот, который его предал.

В тусклом свете, лившемся из зарешеченного оконца, Тарзан заметил еще одного негра, который косился на него испуганными глазами. Это был Луанда, который недавно увидел, что белого гиганта связывают близкие отношения с духом его, Луанды, предка. Ему было чего бояться.

Кроме троих уже знакомых Тарзану чернокожих, в камере сидели еще пятеро сильных воинов из лесных деревень в окрестностях Кастра Сангвинариуса. Это были мускулистые здоровяки, явно схваченные из-за своего телосложения. Они обещали быть замечательными гладиаторами на завтрашних играх. Цезарь очень любил такие кровавые развлечения, да и горожане тоже предвкушали удовольствие от предстоящей забавы.

Маленькая тесная камера была заполнена, но в стене еще пустовало одно кольцо для закрепления цепей, и одиннадцать мужчин могли завтракать, сидя достаточно свободно.

Медленно текло время. Товарищи по заточению бодрились как могли, только негры были слишком подавлены предстоящей кровавой забавой, в которой им отводилась столь печальная роль. Они почти не реагировали на происходящее в камере.

Тарзан попытался растормошить их, заговаривая со всеми поочередно. Особенно его интересовали пятеро воинов из пригородных деревень. Он очень долго прожил в окружении чернокожих, хорошо понимал их образ мыслей и чувств, поэтому, хотя и не сразу, смог добиться расположения заключенных негров и перелить в их сердца немного своего мужества. Владыка Джунглей был по своей натуре победителем и его естество не хотело принять поражения, как бы ни была реальной угроза плохого конца.

Кроме душеспасительных бесед с чернокожими, человек-обезьяна беседовал с белыми соседями и узнал немало интересного от Кассиуса Асты. Он, как раньше Матеуса Прокуса, расспрашивал наследника престола о его родном Каструм Маре. Кроме того, оба патриция просветили Тарзана насчет предстоящих празднеств. День триумфа обычно сопровождался военными играми и гладиаторскими боями. Эта традиция была общей для двух частей расколотой империи.

Никогда не говорил Тарзан столь много, как в эти часы в полутемной камере. Люди, знавшие его раньше, подивились бы такой болтливости, которая была не присуща раньше человеку-обезьяне. Однако ни одного вопроса не задал он бесцельно и ни одного слова не произнес зря.

Позднее к вечеру в камеру втолкнули нового пленника. Это тоже был белый человек, совсем юноша, в тунике и кирасе офицера.

Обитатели камеры встретили нового соседа молча, но когда последнее кольцо, приковывающее узника к стене, было закреплено и стража удалилась, Кассиус Аста приветствовал его:

— Квинт Металлиус! — воскликнул Аста.— И ты здесь!

Новичок повернулся к говорящему и звякнул цепями во мраке.

— Кассиус Аста? — его глаза еще не привыкли к темноте, и в голосе звучали вопросительные нотки.— Я узнал бы твой голос, если даже услышал бы, как ты взываешь ко мне из черной бездны Аида.

— Ответь, мой добрый Металлиус, какая злая судьба забросила тебя сюда, в эту дыру, что весьма сродни Аиду?—допытывался Аста.

— Многое случилось с тех пор, как ты покинул Каструм Маре,— ответил Металлиус.— Сульфус Фупус так втерся в доверие Валидусу Августу, что все твои друзья находятся под серьезной угрозой немилости императора. А ты знаешь, чем это грозит. Фупус уничтожил бы почтенного Септимуса. Гнить старику в тюрьме, если бы не дочь.

— А при чем здесь дочь Септимуса?

— Фупус влюблен в Фаванию. А Валидус, как бездетный, усыновил Фупуса и вознамерился передать ему по наследству пурпурную мантию.

— Фупус станет цезарем! Что за вздор? — захохотал Аста.— А кроткая Фавания? Невозможно, чтобы она была расположена к Фупусу.

— Нет, конечно,— ответил Металлиус.— В том-то и вся беда. Она любит другого, а Фупус в своем желании обладать ею дает все новую пищу подозрительности Валидуса Августа и растравляет его ненависть к тебе, а тем самым и к твоим друзьям, первым из которых и является Септимус Фаваний. Этот интриган готов погубить многих достойных людей, дабы достичь своей цели.

— А кого же любит Фавания? Своего двоюродного брата Маллиуса Лепуса? Очень славный патриций этот Лепус и красив хоть куда.

— Нет, Фавания отдала свое сердце другому. Ты его не знаешь.

— Да как такое возможно? — воскликнул Аста.— Я знаю всех знатных граждан в Каструм Маре.

— Избранник Фавании чужестранец.

— Что за чудеса! Откуда он взялся?

— Он прибыл из Германии, вождь варварских племен.

— Вот еще глупости!

— Я говорю правду, Аста,— ответил Металлиус.— Он прибыл к нам вскоре после твоего отъезда. Этот варвар — большой знаток истории Древнего и современного Рима. Он пользуется благосклонностью Валидуса Августа, но, скорее всего, навлечет погибель на Септимуса Фавания и Маллиуса Лепуса. Любовь прекрасной Фавании слишком заметна,, она разжигает ненависть Фупуса. Чужестранца, как любимого собеседника цезаря, он пока затронуть не смеет, но копит зло против людей тому близких и приятных.

— Как же зовут варвара?

— Он говорит, что имя его — Эрих фон Харбен.

Тут настал черед встрепенуться Тарзану. Он привстал и, насколько позволяли цепи, подтянулся к говорящим.

— Эрих фон Харбен? — переспросил он.— Этого-то человека я и ищу. Где лее он сейчас?

Металлиус повернулся в сторону нового собеседника.

— Откуда вы можете знать Эриха фон Харбена? Вы же не из Каструм Маре,— с удивлением сказал он.— Если

Эрих фон Харбен известен в Кастра Сангвинариусе, значит, Фупус не лжет, и истории, коими он потчует цезаря, правдивы. Варвар — шпион враждебного государства.

— Да нет же,— сказал Матеус Прокус.— Успокойся. Твоему возмущению нет основания. Эрих фон Харбен никогда не появлялся за стенами Кастра Сангвинариуса. Мой друг Тарзан тоже чужестранец. Он белый варвар, и я не имею права сомневаться в правдивости его слов. Именно в поисках Эриха фон Харбена он и пришел в Затерянную долину.

— Ты можешь поверить этой истории, Металлиус,— вмешался Аста.— Оба эти человека честны и порядочны. Мы стали добрыми друзьями здесь, в тюрьме.

— Расскажи мне о фон Харбене,— попросил Тарзан Металлиуса.— Ты сказал, что ему грозит опасность. Какая?

— Его друзья в тюрьме Валидуса Августа. Он сам был еще на свободе, когда я бежал из города, дабы меня не постигла та же участь. Но, думаю, и его не минует железная клетка. На нынешние календы Валидус намечает празднества. Обычно в такие дни публика любуется гладиаторскими боями. Эти развлечения тождественны тем, что предстоят завтра жителям Кастра Сангвинариуса. Но в Каструм Маре нет преступников, а рабов мы покупаем, и они слишком дороги, чтобы губить их на аренах.

Вот к таким дням и приурочивается какой-нибудь политический заговор, чаще всего выдуманный. Иногда бывает пойман шпион из Кастра Сангвинариуса, но обычно Валидус Август, существо неуравновешенное и подозрительное, очень переменчив в своих симпатиях и антипатиях. Он раньше терпеть не мог жеманного Фупуса, но тот с таким бесстыдством лез ему в глаза, что вскоре покорил его сердце. Он даже стал приемным сыном цезаря. А варвар, прежде любезный императору, по наветам Фупуса утратил доверие. Особенно после того, как стал исследовать окрестности города и шахты, где происходит добыча руды. Валидус Август поверил, что Эрих фон Харбен и вправду шпион в твою пользу, Аста. Фупус нашептывал ему, что ты готовишь войско при поддержке Сублатуса и хочешь силой захватить Каструм Маре, а для изготовления лодок тебе нужен легкий металл, который добывают негры на островных копях.

Валидус Август поверил такой ерунде, и вот Маллиус Лепус и еще несколько молодых патрициев, твоих приятелей, брошены в тюрьму. Септимус остался на свободе, но возле его виллы неусыпно дежурит стража и дом родной стал для него хуже темницы. Я был предупрежден верным человеком из придворной челяди и скрылся. Знаю только, что варвар среди ночи был вызван во дворец к Валидусу Августу. Я же поспешил сюда на твои поиски, Аста, но, увы, ты в еще более плачевном положении, нежели твои друзья в Каструм Маре. Тебе суждено погибнуть завтра на потеху жирному Сублатусу. Торжества Валидуса начнутся через неделю.

— Через неделю,— прервал горестный монолог Тарзан.— Тогда мы успеем спасти невинных и моего друга фон Харбена.

Тарзан в темноте не мог видеть ироничной улыбки на лице Металлиуса, но тон его ответа не оставлял сомнений.

— Ты намерен отправиться в Каструм Маре? — изрек Металлиус ехидным тоном.— Может, и нас захватишь с собой?

— А ты друг фон Харбена? — не обращая внимания на иронию, серьезно спросил Тарзан.

— Я друг его друзей,— был ответ.— И враг его врагов. Больше всего на свете мне хотелось бы сейчас оказаться в Каструм Маре с когортой отважных воинов и сокрушить тюрьму, где томятся лучшие люди города.

— Ты не любишь Валидуса Августа? — допытывался Тарзан.

— Нет. Он жесток, коварен и капризен. Под его правлением Каструм Маре неуклонно разоряется и идет к упадку.

— Ты полагаешь, Кассиус Аста также не любит своего дядю? — продолжал Тарзан.

— Да, ты прав, не люблю, согласился Аста, подав голос из своей ниши.

— Тогда я возьму с собой вас обоих,— сказал Тарзан.

Дружный хохот сокамерников был ему ответом.

— Мы готовы идти с тобой, когда ты пожелаешь,— давясь смехом, произнес Аста.

— Можешь зачислить и меня в свой отряд,— вмешался Прокус.— Если, конечно, в Каструм Маре Кассиус Аста останется моим другом.

— Я обещаю тебе не нарушать нашей дружбы,— ответил Аста Прокусу.

— Когда же мы отправляемся? — спросил Металлиус, выразительно позванивая цепями.

— Я смогу уйти, как только мне снимут наручники,— сказал человек-обезьяна.— А это они должны будут сделать перед выходом на арену.

— Можешь быть уверен — огромное количество легионеров охраняет Колизей и следит за тем, чтобы никто из узников не избежал своей участи.

— Прокус подтвердит, что я легко бежал от легионеров Сублатуса дважды — первый раз из тронного зала, а второй — с людного бульвара ясным полднем.

— Это правда,— подтвердил тот.— Тарзан покинул тронный зал, неся Сублатуса над головой, словно пушинку...

— Забрать вас с собой будет делом трудным, но выполнимым,— размышлял вслух Тарзан.— А увести вас отсюда мне хочется по двум причинам — мне не нравится Сублатус и я буду рад разрушить его планы, а, кроме того, по крайней мере двое из вас помогут мне в поисках фон Харбена в Каструм Маре.

— Ты заинтриговал меня,— произнес Кассиус Аста.— И почти заставил поверить в то, что мы в состоянии осуществить твой безумный план.

 Глава 14 ИГРЫ

Яркое утреннее солнце заиграло на песке арены, возвещая о славном дне триумфа императоров Рима, который Сублатус приспособил для своих торжеств. Но разровненная граблями песчаная площадь внутри Колизея еще была пуста. Толпы горожан еще только двигались к центру по главной улице, делившей надвое Кастра Сангвинариус.

Воздух был полон гомона и смеха. Бродячие торговцы водой, сластями и свистульками торили себе локтями дорогу среди празднично разряженной публики, громко нахваливая свой товар.

Легионеры, стоящие по обочинам улицы на всем протяжении от дворца до Колизея, регулировали движение, держа центр бульвара свободным от людей. Вдали, где-то у дворца зазвучали звуки военных труб. Люди сразу примолкли. Движение замедлилось. Все повернулись на эти звуки.

Кортеж императора медленно двигался по центру бульвара. Впереди колесницы, на которой восседали тучный цезарь и его худосочный отпрыск Фастус, вышагивал оркестр из двадцати трубачей. Носилки плотным кольцом обступили легионеры императорской охраны.

Там, где проходила эта процессия, толпа разражалась гулом. Гул возгласов катился от стен дворца по людскому морю вслед за колесницей, где сверкал золотой кирасой облаченный в пурпурную мантию важный Сублатус. Колесницу тянули четверо львов, их за золоченые ошейники придерживали мощные мускулистые негры.

Естественно, Сублатусу хотелось бы, чтобы приветственные возгласы раздавались в его честь, но сомнения не было — здравницы были обращены к пленникам, привязанным сзади к колеснице.

Каждый раз, сколько помнили горожане, Сублатус приберегал к триумфальному шествию именитых пленников. И сейчас так было — прикованные цепями, брели за императорской повозкой вожди чернокожих варваров из окрестных племен, а также наследник престола из враждебного Каструм Маре Кассиус Аста и его сподвижник центурион Квинт Металлиус, затем следовал, успевший стать легендарным, белый варвар. Он-то и вызывал особое любопытство и восхищение в восторге галдящей толпы.

Странное дело — этот великан с правильными чертами мужественного лица и густой шапкой черных кудрей был, так же, как и все остальные, прикован цепями, идущими от ошейника к задку колесницы. Но в его походке и всем облике было что-то такое, что даже цепи не унижали его. Скорее было похоже, что триумфатор — он.

Его сходство то ли с царственным зверем джунглей, то ли с богом Аполлоном внушало окружающим благоговейный восторг.

Сублатус нервно озирался, а его тщедушный сынок беспокойно ерзал в колеснице.

Кроме знатных пленников, за триумфальным выездом шествовали крепкие бойцы-гладиаторы, сверкая новенькими доспехами. За ними поспешали летописцы, создающие труды по истории Кастра Сангвинариуса, рабы несли в носилках офицеров и сенаторов. Шествие замыкали стада овец и коз, угнанные во время последнего набега на деревни вагого по ту сторону гор.

Но среди всей этой пышной процессии не было Матеуса Прокуса. Сублатус не посмел приковать благородного патриция к своей колеснице — слишком тот был популярен среди граждан Кастра Сангвинариуса. Далекта, наблюдавшая за кортежем с крыши дома своего отца, сильно встревожилась, когда заметила отсутствие своего возлюбленного среди пленников Сублатуса. Никаких известий из подвалов Колизея не поступало, и девушка не знала, жив ли тот, о ком болело ее истерзанное сердце. Она быстро собралась и вместе с матерью отправилась к Колизею, чтобы присутствовать на открытии игр. Там надеялась она узнать хоть что-либо о судьбе жениха.

Она страшилась увидеть Прокуса, обагряющего своей кровью песок арены, но еще тяжелее было бы узнать, что никогда больше ей не увидеть юношу. Матеуса Прокуса вполне могли убить в тюрьме люди Фастуса.

В Колизее собралась огромная масса людей. Большинство расселось на трибунах, ожидая въезда цезаря и открытия игр. Места патрициев еще пустовали — празднества должны были начаться в полдень.

Ложа, предоставленная Деону Сплендидусу, находилась рядом с императорской. Оттуда хорошо просматривалась и арена. На каменных скамьях были расстелены ковры и разбросаны во множестве узорчатые подушки для удобства благородных зрителей.

Далекта впервые почтила Колизей своим присутствием — она ненавидела жестокие кровопролитные забавы, которые цезарь устраивал каждый год для потехи черни и собственного удовольствия. Утонченная натура Далекты противилась этому варварскому, по сути, зрелищу. Но сейчас ее глаза неотступно следили за происходящим на арене.

Первыми на желтый песок тяжело ступили профессиональные гладиаторы. Эти крепкие мускулистые парни по происхождению были простолюдинами, и девушке того круга, к которому принадлежала Далекта, никто из них не был знаком. Поэтому их кровавые схватки с дикими зверями вызвали в ней лишь смутное чувство жалости к самим гладиаторам и их четвероногим противникам.

Безусловно, будь эта красивая и добрая девушка нашей современницей, она была бы глубоко задета жестокостью игры в регби между студенческими командами и гораздо живее выражала бы свои чувства по этому поводу. Благородной римлянке полагалось сдерживать страсти, поэтому Далекта с каменным лицом следила за тем, что происходит на арене.

Однако внутренне девушка дрожала от ужаса. В кровавых трагедиях, происходящих у нее на глазах, она видела угрозу собственному счастью. Жизнь человека, которого она любила, подвергалась смертельной опасности, если, конечно, он еще пребывал в живых. Однако внешне прекрасная Далекта, дочь сенатора Деона Сплендидуса, восседала в ложе спокойная и с ясным взором.

Сублатус занял свое место и воззрился на арену. Он брезгливо морщился, ожидая конца профессиональных выступлений. Самое интересное для тирана должно было начаться потом.

И вот под трибунами распахнулись решетчатые двери, и на арену вышли те, кто тоже должен был принять участие в играх.

Трубачи вскинули трубы к губам. Над стадионом поплыл резкий звук фанфар. Рабы вывезли на арену клетки, где метались ошалевшие от шума и запахов дикие звери, главным образом львы и леопарды, но, кроме них, была пара остророгих массивных буйволов, а в одном вольере сгрудилось несколько огромных свирепых на вид обезьян.

Участники выстроились плотной шеренгой перед ложей Сублатуса. Цезарь заговорил, медленно роняя фразы. Он обещал в награду победителям свободу, затем, подавленных и угрюмых пленников вновь втолкнули в клетушки под трибунами.

Глаза Далекты лихорадочно шарили по лицам несчастных. Но того, кого она страстно мечтала увидеть, среди пленников не было. Вся напрягшись, девушка подалась грудью на каменный барьер ложи, почти не дыша от волнения.

— Его нет,— раздался рядом с ней мужской голос.

Далекта обернулась, вздрогнув от неожиданности. Не замеченный ею, мужчина вошел в ложу и уселся рядом.

— Фастус! — гневно воскликнула Далекта.— О чем ты говоришь? Кого нет?

— Ты сама знаешь кого. Его здесь нет по моему приказу,— ответил Фастус и в голосе его звенели торжествующие нотки.

— Он умер? — еле слышно спросила Далекта.

— Нет,— ухмыльнулся Фастус.— Он в безопасности, сидит в своей камере.

— Что с ним будет?

— Его судьба в твоих руках, Далекта. Позабудь о нем, обещай стать моей женой, и я сделаю так, что он не появится на арене.

— Нет, я не приму этого условия.

Фастус пожал плечами.

— Как хочешь,— сказал он.— Но запомни — ты сама обрекаешь его на смерть.

— В боях с мечом или копьем Матеус не имеет себе равных,— презрительно покосившись на Фастуса, промолвила Далекта,— а цезарь обещал свободу победителю. В бою Матеус Прокус завоюет свободу.

— Цезарь заставит безоружных людей драться с голодными львами,— напомнил насмешливо Фастус.— Прекрасная Далекта не посещает ежегодных игр и плохо осведомлена о существующих правилах на арене.

— Но ведь это убийство,— вскричала девушка.

— Вот как судит патрицианка о поступках цезаря? — с угрозой в голосе произнес Фастус.

— Я говорю, что думаю,— продолжала Далекта.— Цезарь он или нет, но подобное достойно презрения, и кто позволяет вершиться кровавому злодейству над безоружными, тот негодяй. Сейчас у меня нет сомнений, что цезарь и его сын способны на еще большую подлость...

Ее голос дрожал от еле сдерживаемого гнева, сарказм звучал в каждом слове, разящем Фастуса, как бичом.

Крысенок встал, его глазки злобно блеснули.

— Ты слишком разгорячилась, Далекта. То, что я сказал тебе, требует осмысления. Я не тороплю с ответом. Нельзя решать судьбу Прокуса, не подумав,— он поклонился и направился к выходу из ложи. У двери задержался и добавил как бы нехотя: — Кроме того, твой ответ касается не только Прокуса, тебя и меня...

— Что ты хочешь сказать?

— Есть еще твой отец Деон Сплендидус, его жена, твоя матушка и Феофилата, мать Прокуса...

С этими словами Фастус исчез.

Игры проходили под грохот фанфар, звон мечей, звериный рык и вопли умирающих. Весь этот шум перекрывали возгласы и аплодисменты разгоряченных зрелищем зрителей. Они часто вскакивали на скамьи и, неистово вопя, приветствовали победителей. Не менее бурно выражала толпа и свое негодование — над трибунами повисал глухой и злобный рев.

Над свирепым тысячеглазым чудовищем, в которое превратилась масса зрителей, реяли знамена, поднимались и опускались в мерном ритме опахала, которыми рабы остужали горячечный пыл возбужденных хозяев.

Мерно жевали сласти тысячи челюстей, лились в тысячи глоток прохладительные напитки, чьи-то уши внимали похабщине, которую им нашептывали, пока на арене в страшных муках прощалась с жизнью очередная жертва.

Рабы оттаскивали в сторону мертвые тела и сметали запачканный кровью песок, посыпая арену новым слоем, чтобы не было заметно алых пятен.

Сублатус вместе с префектом Кастра Сангвинариуса вовсю потрудились над программой игр, дабы чернь получила как можно более впечатляющее зрелище. Таким путем нелюбимый цезарь хоть раз в году заслуживал популярность плебса.

Праздник шел по нарастающей. Самую широкую известность приобретали те бои, в которых вынуждены были участвовать опальные патриции. Сублатус рассчитывал на Кассиуса Асту, но, конечно, для той цели, которую наметил для себя коварный цезарь, необходим был белый гигант-варвар, который своими легендарными подвигами успел снискать себе любовь народа.

Действовать следовало осторожно, постепенно подводя втянутых помимо своей воли людей к кульминации плана. Поэтому уже сразу после полудня Тарзан оказался на арене вместе с безоружным, как и он сам, дородным убийцей. Убийцу обрядили в набедренную повязку из леопардовой шкуры, похожую на ту, что носил Тарзан.

Распорядитель отвел их к ложе Сублатуса и, надрывая связки, завопил так, чтобы его слышал весь Колизей:

— Эти двое по велению цезаря будут биться голыми руками. Кто останется в живых, тот будет объявлен победителем. Но ворота тюрьмы для победителя не откроются. Поэтому, если тот или иной противник не хочет драки, он может покинуть арену, отдав тем самым победу другому.

Толпа, запрудившая Колизей, бешено засвистела. Черни надоели пустяковые схватки, не опасные для участников. Оно жаждала крови. Никому не было интересно наблюдать, как ослабевший противник спасается бегством.

В адрес благородного патриция, распорядителя игр, полетели оскорбления, а на голову посыпались огрызки фруктов и прочий мусор. Так зрители выражали свое недовольство. Толпа ревом подбадривала Тарзана и низколобого убийцу, пытаясь стравить их в смертельной схватке.

По сигналу к началу битвы Тарзан внимательно оглядел своего противника. Это была мощная туповатая скотина. Глубоко посаженные глазки убийцы горели злобным огоньком. На груди и плечах перекатывались мощные шары мускулов. Тарзан подумал, что такой малый привык выходить из любых стычек победителем.

Ростом он был пониже Тарзана, темнокожий. Оттого, что его плоть была чересчур мощной, он производил впечатление урода — слишком маленькой казалась голова с низко скошенным лбом. Толстенные узловатые ноги как бы вросли в песок арены. Силач буравил Тарзана злобным взглядом маленьких глаз, ища у соперника уязвимое место.

— Вот дверь, варвар,— прокаркал он хриплым голосом,— беги, пока жив!

Толпа шумно приветствовала высказывание убийцы. Раздался одобрительный свист. Кряжистый силач, хоть и был преступником, явно пользовался поддержкой горожан.

— Я тебя сейчас на куски порву,— заорал убийца, и толпа вновь радостно загоготала.

— Посмотрю, как ты это сделаешь. Приступай,— невозмутимо сказал Тарзан.

— Я предупреждал — беги,— крикнул еще раз убийца и, нагнув по-бычьи голову, двинулся на штурм.

Тарзан выждал положенное и, когда убийца уже протянул свои лапы, неожиданно отпрыгнул, как это умел он один, в сторону.

Дальнейшее произошло так быстро, что на трибунах ничего не успели понять. Убийца распростерся на песке, а Тарзан стоял над ним со спокойным лицом, скрестив руки на груди. Дыхание его было ровным, а лицо даже не раскраснелось.

Восхищенная толпа заревела в тысячу глоток. Многие вскочили на скамьи, силясь разглядеть, жив ли убийца.

Чернь подпрыгивала, бесновалась, опустив большие пальцы вытянутых рук вниз.

— Убей! Убей! — раздавались дикие крики. Но Тарзан просто спокойно дождался, пока убийца придет в себя. Тот с трудом поднялся на песок арены, тряся головой, дабы прояснить мозги. Его налитые кровью глаза остановились на Тарзане. Силач издал яростный вопль и бросился в атаку, но снова мощным рывком был отброшен в сторону. Убийца ткнулся носом в песок и затих.

Толпа вопила и улюлюкала. Она требовала еще одного удовольствия — увидеть смерть. Опущенные вниз большие пальцы указывали Тарзану, что он должен сделать. Человек-обезьяна поднял глаза на императорскую ложу, отыскивая взглядом распорядителя игр.

— Может, этого достаточно? — спросил он у префекта, указывая на ничком лежащую фигуру гладиатора.

Префект тоже сделал жест, требующий смерти.

— Они хотят его смерти,— добавил он.— Если ты оставишь его в живых, то не будешь считаться победителем.

— Цезарь, ты тоже требуешь смерти этого человека? — спросил Тарзан, глядя Сублатусу прямо в глаза.

— Ты слышал, что тебе сказал благородный префект? — высокомерно процедил Сублатус.— Выполняй!

— Хорошо,— ответил Тарзан.— Правила битвы не будут нарушены. Вставай!—тряхнул он противника. Тот лежал без движения. Тарзан схватил бесчувственное тело и высоко поднял его над головой на вытянутых руках.

— Вот так я вынес тушу вашего императора из тронного зала на улицу! — крикнул он зрителям.

Рев удовольствия показал, как оценила чернь шутку Тарзана. Сублатус переменился в лице, его пухлые щеки медленно заливала мертвенная бледность. Самолюбие императора было больно задето. Он уже приподнялся, чтобы встать и отдать какое-то распоряжение. Но тут Тарзан, раскачав огромное тело, метнул его прямо в ложу Сублатуса. Пущенное со страшной силой, оно сбило с ног императора и оба они повалились на каменный пол.

— Я жив и я один на арене,— громко прокричал Тарзан, обращаясь к трибунам.— Цравила битвы гласят, что я вышел победителем.

Даже цезарь, с трудом поднявшийся и отряхивающий свои помятые одежды, не посмел ничего возразить. Префект сдавленным от замешательства голосом объявил победу за Тарзаном. Толпа разразилась приветственными криками. 

Глава 15 ПРИГЛАШЕНИЕ

На этом первый день триумфальных игр был закончен. Все оставшиеся в живых обитатели знакомой нам камеры были водворены на место. Блохи и мыши, объединив усилия, дружно мешали отдыху арестантов.

Утром, когда конвой выводил узников на арену, в камере было двенадцать человек. После первого дня игр Тарзан насчитал три пустующих кольца для цепей. Он подумал с грустью, что следующий день потребут новых жертв.

Никто не упрекнул Тарзана, что он не освободил их, как обещал. Ведь его заявление не восприняли серьезно. Даже нельзя было себе представить побег с арены — такого никогда не случалось. Следовательно, и случиться не могло.

— Мы понимаем, ты говорил искренне,— ободрил Тарзана Прокус.— Но мы лучше тебя знаем обстановку — побег невозможен.

— Просто сегодня не было благоприятных условий,— ответил Тарзан.— Но, я думаю, нужный момент наступит, я уже начинаю понимать в играх кое-что.

— Какого же момента ты ждешь? Более половины всех легионеров оцепили Колизей, а внутри кишмя кишит от преторианцев,— хмыкнул Кассиус Аста.

— Должно случиться так, чтобы все мы собрались на арене вместе, да еще и побежденные противники. Тогда мы ворвемся в ложу Сублатуса и утащим его на арену. С цезарем в качестве заложника потребуем, чтобы нас выслушали, и тогда добьемся своего. Я уверен, нам дадут свободу в обмен на цезаря.

— Но как мы попадем в ложу цезаря? — спросил Металлиус.

— Кто-то из нас подставит другим согнутые спины. По спинам, как по ступенькам, мы взберемся в ложу. Так делают солдаты, когда штурмуют крепостные стены. Может, кому-то из нас предстоит умереть, но нужное количество людей непременно доберется до Сублатуса. А схватить его и сбросить вниз — задача не из трудных.

— От всей души желаю тебе удачи,— воскликнул Прокус.— Клянусь Юпитером, в твоем плане что-то есть. Я думаю, все получится. Как мне хотелось бы при этом присутствовать! Я охотно пошел бы с тобой.

— А ты разве не будешь на арене? —удивился Тарзан.

— Как же я сделаю это? Я заперт в камере. Непонятно, почему они не выставили меня на позорное шествие и не собираются допустить к играм. Я имею в виду Сублатуса и его сына. Они берегут меня для чего-то другого. Тюремщик сказал, что моего имени нет в расписании схваток.

— Мы найдем способ увести тебя с нами,— ободрил юношу Тарзан.

— Да, я верю, что вы попытаетесь, но, похоже, нет никакой возможности мне выйти отсюда,— печально покачал головой Прокус.

— Погоди расстраиваться,— перебил его Тарзан.— Ты был начальником охраны Колизея, ведь так?

— Да.

— А у тебя были ключи от камер?

— Были,— отвечал Прокус.— И от ошейников тоже.

— Где же эти ключи? Их отобрали при аресте?

— Нет, не отобрали. Сказать по правде, их у меня при себе в тот вечер не было. Я одевался для пира и оставил связку ключей в своей комнате.

— Может быть, за ними послали...

— Действительно, их пошли искать, но не нашли. Тюремщик потребовал их у меня на другой день, но я сказал, что их забрали солдаты. А ответил я так, потому что ключи лежат в тайнике в моей комнате, где я держу важные бумаги и драгоценности. Тайник найти непросто, и я не сказал тюремщикам о нем, так как посыльный наверняка ограбил бы меня.

— Очень хорошо!—воскликнул Тарзан.— Это упрощает дело. С ключами мы тебя быстро спасем.

— А как ты их получишь? — спросил Прокус с улыбкой.

— Еще не знаю,— весело ответил Тарзан.— Но я знаю одно — мы их непременно раздобудем.

— Но для этого нам нужно обрести свободу,— сказал Кассиус Аста.— Пока мы сидим на цепи и только мечтаем о ней.

Их разговор был прерван шагами солдат, приближающимися по коридору.

Немного погодя взвод дворцовой охраны остановился перед дверью их камеры. Заскрежетали петли, в дверном проеме возник человек в сопровождении двух факельщиков. Это был Фастус. Он спросил:

— Где же здесь Прокус?

Ответом ему было молчание.

— Ты здесь? — снова повторил Фастус. Прокус вновь не отозвался.

— Встать, рабы! — визгливо крикнул Фастус.— Всем стоять! Кто посмел сидеть в присутствии цезаря?

— Это ты цезарь? — усмехнулся Прокус.— Крыса ты, это самое достойное для тебя звание.

— Хватайте его! Бейте! — вопил Фастус.— Палками!

Начальник тюремной охраны загородил дверь камеры, не впуская солдат.

— Назад! — сказал он легионерам, уже двинувшимся было на зов Фастуса.— Здесь приказывают только цезарь или я. Ты, Фастус, еще не император.

— Я скоро им буду, и ты пожалеешь об этих словах,— прошипел Фастус.— Для тебя настанут печальные дни.

— Печальные дни настанут для всего Кастра Сангвинариуса,— парировал начальник тюрьмы.— Ты что-то хотел сказать Прокусу. Говори же и уходи. Даже сыну цезаря нельзя прикасаться к заключенным моей тюрьмы. Здесь распоряжаюсь я.

Фастус дрожал от унижения и ярости. Он понял, что бессилен против этого гордого офицера. Начальник охраны был наделен полномочиями самим императором. Сдержав злобу, Фастус обратился к Прокусу:

— Я пришел пригласить моего друга Матеуса Прокуса на торжественную церемонию бракосочетания,— с усмешкой заявил он.

Прокус хранил молчание.

— Мне кажется, ты не должен быть так равнодушен, Прокус! Разве тебе не интересно, кто будет моей счастливой супругой? — продолжал он.— Ты не хочешь узнать, кто дал согласие стать будущей императрицей Запада?

Сердце Прокуса замерло в груди. Он понял причину прихода Фастуса в тюремные казематы. Но честь патриция не давала Прокусу проявить обуревавшие его чувства. < )п молча сидел на заплеванном полу, прислонившись • пиной к сырой стене.

— Ты не спрашиваешь, на ком я собираюсь женить-’< я? — голос Фастуса сорвался на визг.— Ну так я скажу тебе сам. Моя избранница — прекрасная Далекта, дочь плагородного сенатора Деона Сплендидуса. Она расторга-<т помолвку с предателем и государственным преступником. Отныне она — невеста наследника престола и в будущем разделит с цезарем пурпурную мантию! Вечером последнего дня игр Далекта и Фастус сочетаются священными узами брака в тронном зале императорского дворца.

Со злобным удовлетворением во взгляде Фастус смолк. Он ждал реакции на свои слова, но если он надеялся на то, что Прокус даст волю своим чувствам, то крепко просчитался. Гордый патриций сидел с отсутствующим видом, как будто никого постороннего в камере не было.

Более того, Матеус повернулся к Металлиусу и о чем-то заговорил с ним абсолютно спокойным голосом. Это оскорбление до такой степени усилило злобу Фастуса, что он потерял над собой контроль. Одним прыжком достиг он Прокуса, схватил его за волосы и плюнул в лицо скованному патрицию. Но при этом он оказался слишком близко к Тарзану. Тот протянул руку и дернул Фастуса за лодыжку. Вмиг негодяй очутился на полу, пребольно ударившись при падении.

Императорский сынок изрыгнул чудовищное проклятье и схватился за ножны, пытаясь вытащить меч. Но Тарзан перехватил кисть его руки. Хрустнули кости в стальном захвате. Меч очутился у Тарзана, он с силой метнул его в легионеров, которые, оттолкнув начальника тюрьмы, ввалились в камеру.

Но начальник резким криком остановил солдат. Те попятились, не смея ослушаться.

— Уходи, Фастус,— скомандовал начальник.— Ты достаточно здесь набезобразничал.

— Вы мне за это заплатите,— прошипел сын Сублатуса, потирая изувеченную руку и бросая злобные взгляды то на пленников, то на офицера.— Все попомните меня, я обещаю вам это.

Спустя некоторое время после ухода незваных гостей Кассиус Аста рассмеялся вполголоса:

— Император,— давясь смехом пробормотал он,— такой крысенок в пурпурной мантии!

Друзья принялись обсуждать, чем чреват неожиданный визит императорского сынка, какие еще беды сулит он беспомощным узникам, как вдруг в дверной щели замерцал свет факелов.

— Ожидается следующий визит,— промолвил Металлиус, указывая на отблеск пламени.

— Может, это Фастус вернулся, чтобы плюнуть в лицо Тарзану? — предположил Кассиус Аста.— Заручился папочкиным позволением и...

Все засмеялись.

Свет двигался по коридору, но топота солдатских башмаков не было слышно.

— Кто бы это ни был, он идет в одиночку и старается двигаться бесшумно,— заметил Металлиус.

— Может быть, это подосланный к нам убийца? — предположил Кассиус Аста.

— Тогда встретим его должным образом,— заверил Тарзан.

Мгновение спустя дверь отворилась, и на пороге возник началькик тюремной стражи.

— Аппиус Аполлоний! — воскликнул Прокус.— Это не убийца, друзья мои!

— Нет, мой добрый друг,— сокрушенным тоном сказал офицер,— я пришел не для того, чтобы лишить тебя жизни, но наверняка то, что я скажу, лишит тебя покоя.

— Что за дурную весть ты принес? Говори,— Прокус подался вперед.

— Фастус в гневе проговорился и сказал больше, чем следовало.

— Что же он сказал?

— Он сказал, что Далекта согласилась стать его женой, она надеется таким образом спасти своих отца и мать, да и твою матушку, Прокус, всеми любимую Феофилату, от гибели. Сублатус и Фастус поставили перед ней такое условие.

— Назвать Фастуса крысой — значит, оскорбить несчастное животное! — загремел Прокус.— Передайте Да-лекте, что я предпочел бы видеть ее мертвой, чем женой этого ничтожества.

— Я сочувствую тебе, мой добрый Прокус,— сказал Аппиус Аполлоний.— Может быть, я чем-нибудь могу тебе помочь? Далекта сама знает, что в ее положении смерть — лучший выход, но она вынуждена думать о своих близких и о твоей матери.

Прокус поник в цепях, опустив голову на грудь.

— Я об этом не подумал,— сдерживая стон, пробормотал он.— Но должен же быть способ помешать негодяю.

— Он сын императора,— напомнил Аста.

— Да знаю, знаю! — закричал Прокус.— Но мне страшно подумать, что будет с Далектой! Этого недолжно произойти!

Тарзан указал на офицера и спросил:

— Это твой друг, Прокус?

— Да,— ответил тот.

— Ты доверяешь ему?

— Я готов доверить ему свою жизнь,— торжественно заявил Прокус.

— Тогда скажи ему, где лежат ключи, пусть он принесет их тебе,— сказал Тарзан.

Лицо Прокуса на мгновение застыло.

— Я не сообразил сразу! — вскричал он.— О,нет, он не станет рисковать своей жизнью.

Офицер вмешался в диалог.

— Моя жизнь уже в опасности,— сказал он с кривой усмешкой.— Ты разве забыл, что обещал мне Фастус? А такие обещания он выполняет с особым удовольствием. Можно считать, что я уже приговорен к смерти. Так говори же, что тебе нужно. Какие ключи? Я их тебе принесу.

— Может, когда ты узнаешь, от каких замков эти ключи, ты передумаешь? — увещевал друга Прокус.

— Я уже понял,— сказал офицер.— Говори, где они.

— Ты бывал в моем доме, Аполлоний,— помнишь полки у окна, на которых лежат свитки пергамента?

— Помню.

— Задняя часть третьей полки открывается, как дверца, если нажать на выступ. Он еле заметен и находится is левой стороне поверхности. За дверцей есть тайник. Там, среди прочего, лежат и ключи.

— Я принесу их тебе, Прокус,— кивнул в знак согласия офицер.

Дверь закрылась. Друзья следили за тем, как удалялось по коридору мерцание факела. Это Аполлоний шел к выходу.

Наступил последний день игр. Чернь жаждала крови. Алчная и возбужденная толпа собралась в Колизее, чтобы утолить свои низменные инстинкты и снова изведать сладкую дрожь ужаса при виде мучительной смерти обреченных людей. Арена еще блестела свежим песком. Вчерашние багряные лужи были убраны, ничто пока не напоминало о прошлых трагедиях.

Матеус Прокус провожал своих друзей. Он вновь оставался в камере.

— Проклятье! — сетовал он.— Те, кто сегодня останутся в живых, обретут свободу. Мы не увидимся больше. Прощайте. Я желаю вам удачи. Пусть боги дадут силу вашим рукам. А мужества вам не занимать.

— Аполлоний не сдержал слова,— вздохнул Кассиус Аста.

Тарзан против обыкновения казался взволнованным.

— Если бы ты пошел с Аполлонием, тебе не нужны были бы ключи.

До камеры доносился шум поединков и вопли зрителей. Друзья отчетливо слышали лязг мечей, стоны умирающих и неистовый свист черни.

Служители выводили узников, иногда по двое-трое сразу. Не все, далеко не все, возвращались с победой... Пока на место втолкнули только двоих.

Нервы тех, кто еще не побывал на арене, были напряжены. Ожидание становилось невыносимым. Двое чернокожих попытались лишить себя жизни, они с размаху бились головой о стену. Кровь заляпала камни. Другие узники злобно перебранивались, не в силах сдержать раздражение. Стражники не обращали внимания на происходящее в камере — это было им не в новинку. Такое случалось каждый год. Они лишь выволокли трупы самоубийц, да отвесили пару оплеух самым задиристым. Пленники томились в ожидании неизбежного. Время тянулось медленно.

Уже миновал полдень. На арену был вызван Металлиус. Ему было выдано полное воинское снаряжение — значит, поединок должен был закончиться смертью одного из участников. Таков был закон арены. Из маленького зарешеченного оконца не было видно, что творится на стадионе, но ход событий можно было представить себе по шуму, ясно доносившемуся в камеру.

Тарзан и Аста прислушивались к возбужденным воплям толпы. Непрерывный рев восторга и аплодисменты говорили им, что бой идет вовсю, и партнеры являют зрителям мужество и ловкость. Вот только кто одерживает победу?

— Смерть! Смерть! — ревела толпа.

Наступила зловещая тишина — это чернь притихла, наслаждаясь последними судорогами умирающего.

— Все кончено,— еле слышно прошептал Кассиус Аста.

Тарзан не ответил. Он полюбил этих людей. Они были храбры, честны и не высокомерны. Он с тревогой ожидал, кто же вернется в камеру. Аста нервно прохаживался взад и вперед, насколько позволяла цепь. Прокус сидел молча и неподвижно.

Дверь открылась, и стражники втолкнули в камеру Металлиуса. Кассиус Аста испустил ликующий вопль и подался к вошедшему. Друзья обнялись.

— Теперь все остальные,— выкрикнул стражник.— Ты тоже,— он ткнул пикой в Металлиуса.— Это последний бой. Все победители выходят на арену и бьются между собой. Кто останется жив, получит свободу.

За дверью в небольшом коридорчике узников освободили от оков. Им раздали короткие испанские мечи, щиты и пеньковые сети. Один за другим они выходили на арену. Там собрались все победители предыдущих схваток. Всего набралось человек сто.

Их разделили на равные группы. Одним повязали на плечо красные ленты, другим — белые. Тарзан оказался среди «красных». С ним вместе были Аста, Металлиус и Дуденда, юноша из деревни вагого, а также раб Итингу.

Тарзан порадовался, что никто из его друзей и знакомых не попал в шеренгу «белых» — было бы невыносимо сражаться с тем, кого успел хорошо узнать.

Правила последнего боя предписывали каждому сразиться с тем из воинов, кто оказался напротив в строю «врагов». Кроме того, разрешалось, одолев противника, приходить на помощь ближнему бойцу своего отряда, если на того нападает сильнейший. Сражение должно было вестись до тех пор, пока в живых остаются бойцы с обеих сторон.

Шеренги начали сближаться. Тарзан присмотрелся к будущему противнику. Им оказался мускулистый негр, явно житель пригородной деревни.

Бой все не начинался. Участники инстинктивно медлили, оттягивая неминуемое. Более нетерпеливые вырвались вперед, расстроив ровные ряды. Наконец противник Тарзана решился. В воздухе просвистело копье. Человек-обезьяна уклонился, одновременно бросая свое оружие. Он вложил в бросок всю силу, тяжесть тела и скопившееся в мускулах напряжение. Одновременно он поднял левой рукой щит. Сухой треск возвестил, что копье противника достигло цели. Оно вонзилось в щит с такой силой, что наконечник, пробив его, сломался. Но бросок Тарзана был удачнее. Его копье, пронзив насквозь деревянный щит, вонзилось в сердце противника. Негр рухнул бездыханный.

Рядом с негром еще двое «белых» упали, обагряя песок арены. Один умер сразу, другой еще был жив, но корчился в предсмертных муках.

Неистовый рев трибун и сводящий с ума треск хлопушек заполнили воздух над стадионом.

Тарзан, лишившийся противника, бросился на помощь одному из своих товарищей. Но ему наперерез кинулся другой «белый», одолевший своего врага. «Белый» замахнулся мечом.

Пеньковая сеть мешала Тарзану, он отшвырнул ее в сторону, попав ею в лицо одного из «белых», с которым бился Дуденда, чем и предрешил участь «белого». Меч Дуденды оборвал жизнь чернокожего из предместий Кастра Сангвинариуса.

Тем временем новый противник наседал на Тарзана. Это был опытный боец, явно поднаторевший во владении разными видами оружия. Человек-обезьяна понял, что, только собрав все свои силы и умение, может одолеть этого осторожного и хитрого врага.

Темно-бронзовый воин не бросился на него, он наступал медленно, яростно фехтуя мечом. Внимательные глаза пристально изучали Тарзана. Воин явно отыскивал слабое место в обороне противника. Он был немолод, но крепок. Его обуревало желание выжить во что бы то ни стало. Ни свист трибун, ни насмешки, доносящиеся до его ушей, не имели для него значения. Он не жаждал аплодисментов и не испытывал ненависти к случайному противнику, которым оказался Тарзан. Если кого-то и ненавидел этот мулат, так только цезаря Сублатуса,— это он по своей прихоти отправил его на смерть. Но для того, чтобы выжить, требовалось убивать. А убийство было ремеслом воина-мулата. И он достиг в нем отменного мастерства.

Скоро мулат заметил, что Тарзан не рвется в атаку, а так же, как и он сам, принял чисто оборонительную тактику. Он подумал было, что Тарзан стремится ввести его в заблуждение и, усыпив бдительность, уложить неожиданным ударом.

Но уже многие пытались застать мулата врасплох и кончили свое земное существование на погребальном костре. К тому же мулат видел, как ловко белый варвар расправлялся со своими прежними противниками, поэтому сам не предпринимал решительных действий. Он выжидал, когда Тарзан перейдет в наступление и раскроется для удара. Только оплошность человека-обезьяны могла дать битве благоприятный для мулата исход. Мулат был крайне терпелив и умел надеяться.

Случайность не заставила себя ждать. Сзади на Тарзана налетел с сетью в руках юркий чернокожий с белой повязкой на плече. 

 Глава 16 ОДИН НА АРЕНЕ

Кассиус Аста рассек надвое шлем огромного чернокожего противника. Тот упал, заливаясь кровью. Аста огляделся в поисках нового врага и увидел, что один из «белых» накинул на голову Тарзана пеньковую сеть. А профессиональный гладиатор уже заносит меч для решающего удара. Кассиус Аста поспешил на выручку. Он с яростным криком бросился на мулата. Тарзан, увидев это, повернулся лицом к другому врагу, набросившему на него сеть.

Гладиатор, на которого напал Кассиус Аста, был опытным бойцом, однако наследник императора Востока непревзойденно владел мечом. Схватка была жаркой, но короткой. Мулат пал, пронзенный умелой рукой.

Тарзан дрался с «белым», разрубив ячейки и выпутавшись из сети. Исполинская полуобнаженная фигура приковывала к себе взоры толпы. Его помнили. Помнили, как в первый день игр он швырнул тело противника в императорскую ложу, а также все ценители заметили, как раздробило щит врага пущенное его рукой копье.

Но сейчас трибунами овладело раздражение. Белый гигант бился без должного азарта, и темп поединка не удовлетворял распаленную толпу. Свистки и бранные слова сопровождали поединок Тарзана с мулатом-гладиатором. На трибунах повеселели, когда гигант попался в сеть. Ободряющие крики понеслись со всех сторон.

Глупая и жестокая публика подбадривала «белого», который рискнул сразиться с гигантским полуголым варваром. «Белый», воодушевленный поддержкой зрителей, вихрем налетел на Тарзана. Сверкнула сталь кинжала.

Руки Тарзана были заняты — он разрывал прочные волокна, из которых была сплетена сеть. Ручеек крови побежал по бронзовой груди. Смерть прошла в дюйме от его сердца.

Но реакция Владыки Джунглей была реакцией дикого зверя, спасающего свою жизнь,— стальные пальцы перехватили руку, сжимающую нож, в момент удара. Хрустнули кости. Нападавший взвыл от нестерпимой боли.

Тарзан свободной рукой схватил орущего «белого» за глотку и встряхнул, как делает обычно хищник со своей жертвой. Тело врага обмякло и упало на песок, словно мешок с костями.

Трибуны взорвались торжествующим ревом. Они уже позабыли, как науськивали на белого варвара того, кто бездыханный валялся на испачканном кровью песке. Сердца толпы вновь принадлежали Тарзану. Охапки цветов полетели на арену.

Тарзан, подхватив с земли щит и меч, вновь включился в кипевший вокруг бой.

Каждая группа старалась достичь численного превосходства, чтобы смести оставшихся в живых противников.

Кассиус Аста, покончив с мулатом-гладиатором, вступил в новый поединок на мечах. Но на помощь врагу подоспел товарищ. Силы оказались неравными. Аста попытался маневрировать между двумя нападавшими и оттянуть их в гущу битвы. Он надеялся, что кто-либо из своих придет ему на помощь. Вся троица сместилась из центра поля к трибунам. Но «белым» только того было и нужно.

Они удвоили напор, намереваясь прикончить Кассиуса, пока к тому никто не подоспел.

Сражаясь на два фронта, Аста случайно раскрылся. Меч противника сверкнул, как молния, и обрушился на его шлем. Сталь шлема выдержала, но сила удара была такова, что Аста, теряя сознание, повалился наземь прямо у барьера.

— Убей! Смерть ему! — неистовствовала толпа, видя, что упавший жив и силится подняться.

Стоя над ним, один из «белых» ткнул в лежавшего указательным пальцем и вопросительно поглядел на трибуны.

Сотни рук взметнулись и повернули большие пальцы вниз, указывая в землю, что означало смертный приговор.

«Белый» с улыбкой занес меч, но замешкался, гордо взирая на беснующиеся трибуны. Это его и погубило.

Тарзан, увидев, что его другу грозит неминуемая гибель в тот момент, когда он, оглушенный и беспомощный, барахтается в песке, силясь встать,— отбросил меч и щит. Весь налет цивилизации вмиг слетел с человека-зверя. Подобно льву, одним прыжком он преодолел расстояние, отделявшее его от того места, где упал Кассиус Аста.

Толпа замерла в оцепенении, увидев, что на арене происходит что-то необычное. Эту тишину нарушал лишь скрип песка под ногами борющихся, да хруст костей гладиатора «белых», на спину которого прыгнул дикий хищник. Все это длилось какую-то минуту. Тарзан поднялся, держа одной рукой на весу бездыханное тело врага. Он отшвырнул его от себя и склонился над лежащим Кассиусом Астой.

Толпа взревела. Поднявшись на ноги, чернь приплясывала на каменных скамьях. К ногам Тарзана полетели охапки цветов.

Кассиус постепенно приходил в себя. Тарзан обрадовался тому, что друг не убит, и бережно помог ему подняться.

Он окинул взором арену — пятнадцать «красных» с воодушевлением гоняли по всей арене десятерых «белых». Но исход сражения еще не был ясен — борьба шла без всяких правил, ибо ставкой в ней была жизнь. Тарзан, оставив Кассиуса Асту, уже полностью оправившегося от обморока, включился в битву. Он напал на самого сильного и ловкого из «белых». Вскоре тот замертво пал на песок.

Тарзан возглавил неравное сражение. По его приказу «красные» разделились на четыре отряда — по четверо бойцов в каждом. Выбрав себе противников, четверка вместе нападала на них, яростно атакуя. Кровавая схватка закончилась быстро. Все «красные» уцелели, а последний «белый» сам бросился грудью на мечи навстречу смерти.

Толпа, ликуя, выкрикивала имя Тарзана. Сублатус, однако, был взбешен. Оскорбление, нанесенное диким варваром императору, не было отмщено. Даже наоборот. Полуголый гигант заставил зрителей позабыть про цезаря. Лишь Тарзан владел сердцами черни и в данный момент мог повелевать ею. Сублатус понимал,— скажи Тарзан хоть слово, весь стадион ответит ему восторженным ревом согласия. То, что любовь толпы преходяща и зависит от многих, капризных случаев, не утешало Сублатуса. Его душой владела лишь одна мысль: «Тарзан должен быть уничтожен».

Он повернулся к префекту и что-то шепнул ему на ухо. Толпа меж тем, беснуясь, требовала увенчать победителей лавровыми венками, а Тарзана отпустить на свободу прямо здесь, на стадионе. Все выигравшие битву за жизнь выстроились в шеренгу. После по распоряжению префекта всех, кроме Тарзана, увели с арены.

Зрители подумали, что белого варвара ждут какие-то особые почести. Усевшись поудобнее, они принялись ждать церемонии.

Пришли рабы и крючьями уволокли с площадки окровавленные трупы убитых. Затем граблями разровняли поверхность. Тарзан все это время стоял прямо перед ложей Сублатуса, где ему велено было оставаться.

Он неподвижно возвышался, скрестив на груди мускулистые руки, его угрюмое лицо говорило о том, что он не ждет ничего хорошего от странных приготовлений, но тем не менее ко всему готов.

Со своего места он не мог видеть то, что заметила толпа со своих скамей. Неразборчивый гул на трибунах окреп и ясно можно было слышать, как люди кричат: «Трус!», «Тиран!», «Подлый предатель!», «Долой Сублатуса!»

Тарзан воззрился на кричащую толпу и увидел, что люди пальцами показывают в дальний угол арены. Он пригляделся и увидел то, что вызвало их гнев: вместо лаврового венка и свободы его ждало еще одно, а может, и не одно, испытание.

На человека-обезьяну недвижным взглядом уставился его извечный враг — Нума-лев. Хищник был матерый, крупный, с густой черной гривой. Его голодные глаза горели, как угли.

Сублатус, сидя в своей ложе, хранил надменный и презрительный вид. Его взгляд безразлично скользнул по беснующимся в гневе трибунам. Но, несмотря на показное равнодушие, Сублатус шепотом приказал трем центурионам, чтобы они послали своих подчиненных усмирить не в меру расходившуюся чернь. Тут же вооруженные легионеры отправились по рядам, выискивая тех, кто громче других протестовал против императорской воли.

Лев двинулся к Тарзану. Эгоистичные зрители, забыв, что они только что возмущались дополнительным испытанием, выпавшим на долю варвара, затаив дыхание, уставились на арену. В конце концов ради кровавой потехи они и собрались сюда, а сейчас им представлялось дополнительное зрелище этой программы.

Те, кто минуту назад громко приветствовал Тарзана, принялись подстрекать льва. Потом, если хищник падет, они с той же непосредственностью наградят победителя аплодисментами и будут искренни в своем порыве. Однако никто на трибунах не принимал в расчет возможность победы белого человека. Слишком неравны были силы. У Тарзана не было никакого оружия, кроме кинжала. Все остальное он растерял в предыдущих боях.

Обнаженный, лишь в набедренной повязке из леопардовой шкуры, Тарзан олицетворял собой само физическое совершенство. Люди Кастра Сангвинариуса искренне восхищались им. Что еще привело толпу в восторг, так это отсутствие отчаяния во взоре. Чернь, собравшаяся в Колизее, повидала приговоренных к смерти преступников на арене со львами и леопардами. Всегда наслаждение от зрелища портил слишком жалкий вид обреченных людей. Белый же гигант стоял молча и являл собой образец мужества и отваги — он ждал прыжка хищника сосредоточенно, но без страха, явно готовясь к яростному сопротивлению надвигающейся гибели.

Опустив голову, припадая к земле, хищник двинулся к жертве, его нервный хвост хлестал по бокам, а на клыках вскипела желтоватая слюна, обильно выделявшаяся в ожидании лакомой добычи.

Тарзан ждал. Он, казалось, сам обратился в льва. Трудно угадать, что происходило в его полудиком сознании, какие чувства обуревали полузвериную душу. Он точно знал, когда хищник взмоет в прыжке. От того, кто из них будет проворнее, зависит исход предстоящей молниеносной схватки.

Он следил, как напрягаются мускулы на мощных лапах, увидел хвост, до того извивавшийся, а сейчас замерший и одеревеневший, словно прут. Мелькнули в воздухе мощные клыки и выпущенные кривые когти. Но страшные железные руки уже были готовы: в одной зажат нож, другая вот-вот охватит и сдавит пульсирующее горло.

Тарзан знал, что хищник тоже очень рассчитывает на свой прыжок. Поэтому пригнулся и всю тяжесть тела перенес на кончики ног. Он понимал, чтобы получить преимущество в страшном бою, нужно привести зверя в замешательство и сделать то, чего меньше всего ожидает нападающее животное.

Нума-лев уверен, что жертва всегда ведет себя одним из двух способов: либо цепенеет, парализованная страхом, либо поворачивается и бежит. Он даже в расчет не мог взять, что человек нападет на него первым. Поэтому Тарзан опередил льва и прыгнул сам.

Толпа сидела молча, затаив дыхание. Даже Сублатус вцепился в барьер своей ложи побелевшими от напряжения пальцами. Он замер с раскрытым ртом. В эти минуты Сублатус совсем забыл о том, что он цезарь.

Нума забарахтался на песке, пытаясь сбросить с себя этого нахала и в наказание растерзать его на куски. Но большая лапа, пытавшаяся зацепить Тарзана, соскользнула, удар пришелся по воздуху.

Нуме было достаточно доли секунды, чтобы понять — положение изменилось. Жертва, на которую он рассчитывал, как на лакомый кусочек, стала грозным врагом.

Стальные когти сжали бока хищника, громадная мощная рука сдавила горло. Нума тщетно пытался вывернуться из железных объятий и зубами стащить с себя оседлавшую его бестию.

Рука, вцепившаяся в горло, сжималась все сильнее, перекрывая зверю доступ воздуха. Лев сделал мощный прыжок, вверх, стремясь сбросить того, чей запах только что столь сладостно дразнил обоняние голодного хищника. Человек издал глухое свирепое рычание. Зверь пытался стряхнуть непрошеного седока.

Нума задыхался, и движения его понемногу слабели. Человек занес нож... Нума бросился на спину и принялся кататься по арене, вдавливая своего врага в песок.

Толпа, снова обретя голос, хриплыми криками выражала свою радость. Трибуны никогда еще не видели столь великолепной битвы. Этот варвар показывал поистине чудесное искусство — он защищался от неминуемой гибели и продержался некоторое время. Зрители понимали, что в конце концов победителем выйдет лев, но они не думали, что варвар сможет противостоять хищнику, и были потрясены невиданной отвагой. Они спешили выразить свое восхищение, пока варвар был еще жив.

Наконец Тарзан улучил подходящий момент и вонзил лезвие в бок Нумы, как раз под левую лопатку. Несколько раз поднималась и опускалась сверкающая сталь, но казалось, удары лишь прибавляют свирепому хищнику силы — такие громадные прыжки совершал Нума после каждого проникновения лезвия в его трепещущую плоть. Из пасти льва текла кровавая пена, дыхание зверя сделалось прерывистым и хриплым. Наконец, задрожали сильные лапы, и огромное тело медленно повалилось набок. Последняя судорога волной прокатилась по золотистой шкуре.

Лезвие выпало из раны, и кровь широкой багровой лентой хлынула, пятная уже умершего зверя.

Тарзан одним прыжком вскочил на ноги. Дикая схватка, запах крови, смешанный со зловонным дыханием хищника — все это сорвало с его сознания последние покровы цивилизованности, обуздывавшие дикую натуру. Сейчас на арене находился вовсе не английский лорд. Попирая стопой свою жертву, с вызовом из-за полуприкрытых век озирая вопящие трибуны, на арене стоял дикий зверь. В подтверждение этому зловещий звук перекрыл вопли толпы. Ликующий клич победителя, вожака племени Больших обезьян полетел над ареной, заставив содрогнуться в ужасе сердца замерших от неожиданности людей.

Но мгновение спустя чары рассеялись. Лицо разгладилось, сбросив звериную личину. Тень улыбки скользнула по губам. Тарзан поклонился публике и вложил кинжал в ножны, счистив с него предварительно кровь Нумы.

Ярость Сублатуса превратилась в ужас, когда до него дошел зловещий смысл оваций, которыми награждала толпа одержавшего победу варвара. Он прекрасно понимал, что как император не пользуется любовью у народа и что сын его тоже снискал всеобщее презрение и ненависть. Но это положение дел удавалось удерживать в рамках повиновения усилиями легионеров и преторианцев. Сейчас же на стадионе творилось нечто невообразимое. Варвар был другом Прокуса. Это знали все жители Кастра Сангвинариуса. Прокуса, которого любили все, народ знал как жениха Далекты, дочери популярного сенатора Деона Сплендидуса, известного своей мудростью и справедливым отношением к простому народу. Этот Сплендидус, если бы пожелал, мог с легкостью завладеть пурпурной мантией императора.

Сублатусу стало страшно. Несомненно, так и случится, если Тарзана отпустить на свободу, согласно законам состязаний. Тарзан, завладев сердцами черни, легко может повести ее за собой и добудет Сплендидусу императорский трон. Этого нельзя было допустить. Сублатус тут же принял новое решение.

В это время, пока Тарзан ждал на арене лаврового венка, а народ возглашал, деря глотки, здравицы в его честь, легионеры заняли проходы между трибунами и ощетинились копьями.

Цезарь тихо совещался с префектом. Зазвучали трубы. Распорядитель игр встал и поднял руку, требуя тишины. Постепенно шум прекратился, и люди замерли, ожидая, что сейчас будет объявлена церемония награждения победителя. Но префект произнес совсем не то, чего ждали люди.

— Этот варвар показал такой изумительный спектакль, какого не видели древние стены со времен основания Колизея. В знак особой милости к своим подданным божественный цезарь решил продлить удовольствие и добавить к играм еще одно состязание, где доблестный варвар сможет еще раз явить свою силу и ловкость. Этим состязанием будет...

Ропот толпы заглушил конец тирады. Удивление, недовольство и ярость звучали в шуме, издаваемом тысячами глоток. Люди догадались о низменной цели, которую поставил перед собой вероломный Сублатус. Он решил погубить их любимца во что бы то ни стало.

Народ больше не хотел видеть никакой борьбы своего идола. Он нужен был черни живым и невредимым. Толпа, разгоряченная кровью и чужой отвагой, хотела действовать сама, а не наблюдать с трибун за еще одной схваткой.

Крики и угрозы в адрес цезаря, несущиеся с трибун, не предвещали ничего хорошего. Только копьями удавалось заставить толпу оставаться на местах. Атмосфера потихоньку накалялась. Скоро кипящие страсти дойдут до такой степени, что острия копий станут бессильными и горячая лава толпы выльется из берегов, сметая легионеров, как незначительную преграду. Солдаты чувствовали опасность, исходящую от трибун.

Рабы меж тем вновь работали на арене. Они сметали окровавленный песок, унесли труп Нумы, разровняли и подмели площадку. Когда последний раб исчез из поля зрения, решетчатые двери в другом конце Колизея растворились еще раз.

Глава 17 ПРАВОСУДИЕ ЦЕЗАРЯ

Тарзан увидел шесть больших обезьян, гурьбой высыпавших из клетки под трибунами в противоположном конце арены. Обезьяны были возбуждены шумом и свистом, несущимся с трибун и действовавшим на них, подобно грому. Они были перепуганы, а страх всегда добавлял Мангани агрессивности.

Длительное заключение, оскорбления и побои служителей, а также скудная пища, которой их кормили, сделали обезьян жестокими и злобными. Им не терпелось выместить обиду на первом попавшемся человеческом существе. И вот они увидели Тарзана.

— Я Го-ят! — оскалил зубы один самец.— Я убью!

— Я Да-уто! — зарычал другой.— И я убью!

— Мы все убьем Тармангани,— с таким кличем все шестеро затрусили на мощных кривых ногах прямо к Тарзану. Они шли враскачку, помогая себе длинными передними лапами, упираясь суставами пальцев в песок арены.

Толпа закричала, заволновалась.

— Долой цезаря! Смерть Сублатусу! — мощно неслось с трибун. Все повскакивали с мест. Сверкающие копья легионеров еще пытались сдерживать их, но самые бесстрашные и глупые уже умерли, пронзенные насквозь, не успев добраться до императорской ложи. Их трупы, оставленные валяться в проходах, несколько охладили всеобщий пыл.

Сублатус повернулся к одному из патрициев, сидевшему в его ложе, и заметил неодобрительный взгляд.

— Это должно послужить уроком тем, кто покушается на власть цезаря,— пояснил император недовольному гостю.

— Что ж, справедливо кричит толпа, что великий цезарь струсил. Я это теперь и сам вижу,— поморщился патриций.

Цезарь хотел возмутиться, но не посмел. Он поглядел на трибуны, и губы его побелели. Толпа была огромной и грозной, а золоченые копья выглядели хрупкими игрушками среди волн людского моря.

Но взгляды толпы отвратились от императорской ложи и устремились на арену.

Обезьяны приближались к человеку, во главе их стаи бежал Да-уто, громко возвещая о своем намерении убить Тармангани.

— Подожди, Да-уто! — вскричал Тарзан.— Подумай, прежде чем убьешь своего друга.

Дауто притормозил и прислушался.

— Я Тарзан из племени Эйнов, Больших обезьян.

Сконфуженные обезьяны столпились вокруг своего вожака.

— Тармангани говорит по-нашему,— удивленно воскликнул Да-уто.

— Я знаю его,— вмешался Го-ят,— он был вождем племени Керчака, когда я был младенцем.

— Ты и в самом деле Тарзан? — спросил Да-уто,— ты — белокожий воспитанник Калы?

— Да,— ответил Тарзан,— таково мое имя — «Белая кожа». Я такой же пленник здесь, как и вы. Злые Тармангани хотят, чтобы мы убивали друг друга. Они мне такие же , враги, как и вам. Мы не будем драться между собой и доставлять им удовольствие.

— Хорошо,— сказал Дауто.— Мы не станем биться с Тарзаном.

Обезьяны обступили белого человека и принялись обнюхивать его и трогать своими загрубевшими лапами. Они хотели, чтобы их носы подтвердили то, что увидели их глаза и услышали уши.

— Что там происходит? — заворчал Сублатус.— Почему обезьяны не нападают на варвара? Что случилось?

— Он заколдовал их, божественный цезарь! — с изумлением поведал придворный льстец.— Этот варвар — великий маг.

Толпа продолжала кричать и бесноваться. Она слышала, как человек и звери обмениваются какими-то странными звуками. Как можно было догадаться, они разговаривали на странном языке и прекрасно понимали друг друга.

Бронзовый торс гиганта хорошо выделялся на фоне черных косматых тел его диких собеседников. Вопль ликования пронесся над толпой, когда она поняла, что ее любимец повелевает страшными обезьянами, а те беспрекословно подчиняются ему. Таким могуществом не обладал никакой император за всю историю их города.

Тарзан двинулся к ложе цезаря, по бокам шли, неуклюже раскачиваясь, шесть громадных зверей.

Человек-обезьяна окинул быстрым взором трибуны и увидел копья легионеров, торчащие повсюду. Даже он не смог бы пробраться сквозь такой кордон в императорскую ложу. Следовало действовать иначе. Он посмотрел прямо в глаза Сублатусу, навалившемуся грудью на барьер своей ложи.

— Твой план потерпел неудачу, цезарь,— дерзким то ном начал Тарзан.— Эти существа — мои друзья. Они по твоему коварному замыслу должны были растерзать меня на куски, но тому не бывать. Мой народ не причинит мне никакого зла, а эти звери принадлежат моему народу.— Он, переждав овации, продолжал:

— Если ты хочешь и дальше испытывать мое терпение и выпустить на арену какого-нибудь зверя или человека — поберегись. Шутки кончились. Я зол на тебя, цезарь. Одно мое слово — и обезьяны ворвутся в твою ложу, тогда от тех, кто там находится, останется лишь мокрое место.

Тарзан несомненно отдал бы такой приказ, но его сдерживали копья легионеров. Он понимал, что чернь сейчас на его стороне, и легионеры в своей массе тоже присоединятся к толпе против Сублатуса, но нужно было освободить друзей, а именно Кассиуса Асту и Квинта Металлиуса, принадлежащих к враждебному черни народу Каструм Маре. И уж когда те окажутся вне опасности, идти войной на тирана. Тем более, что Тарзан вовсе не ставил своей целью смену правления в Кастра Сангвинариусе. Ему хотелось поскорее покинуть стены этого злополучного города и направиться в Восточную империю на поиски Эриха фон Харбена.

Поэтому когда распорядитель игр приказал ему и его шестерым сопровождающим покинуть арену, Тарзан повиновался. Решетчатая дверь захлопнулась за ним и его свитой. А с трибун все еще несся неистовый крик: «Долой Сублатуса!»

Когда тюремщик отвел Тарзана в камеру, он с удивлением обнаружил внутри одного лишь Прокуса.

— Добро пожаловать, Тарзан,— радостно приветствовал его узник.— Я уже не надеялся увидеть тебя снова. Ты не мертв и не на свободе? Почему?

— Таково правосудие цезаря,— усмехнулся Тарзан.— Но по крайней мере наши друзья свободны. Я вижу, их здесь нет.

— Ты заблуждаешься, варвар,— вмешался в разговор тюремщик.— Твои друзья закованы в другой камере.

— Но ведь они завоевали свободу! — возмутился Тарзан.

— И ты тоже,— с ехидной улыбкой ответил тюремщик.— Может быть, тюрьма тебе снится?

— Какая несправедливость! — вскричал Прокус,— Этого нельзя допустить.

— Почему же? — пожал плечами тюремщик.— Если это уже сделано.

— Но в чем причина коварства? — допытывался патриций,— Раньше даже такая свинья, как Сублатус, соблюдал обычаи древнего состязания. Кто добывал себе свободу в кровавом бою, мог ею воспользоваться, невзирая на то, какое преступление привело его в тюрьму, а потом — на арену.

— Я всего лишь простой солдат,— ответил тюремщик.— Но на плечах у меня голова, а не болванка для ношения каски. Я соображаю так, что цезарь боится тебя, варвар, и твоих друзей. В воздухе пахнет бунтом черни. Народ на стороне варвара, а варвар и его друзья — на стороне Сплендидуса. Вот какие дела.

— Понимаю,— пробормотал Прокус.— И поэтому мы задержимся в этих стенах на неопределенное время.

— Я бы не сказал, что надолго,— с каким-то странным выражением в глазах ответил тюремщик, закрывая дверь на все замки и оставляя узников одних.

— Мне не понравился тон, каким он сделал свое последнее замечание,— обратился Прокус к Тарзану.— Боги против нас, даже друг отказался помогать нам.

— Ты имеешь в виду Аполлония? — поинтересовался Тарзан.

— Именно его,— ответил Прокус,— Он обещал принести мне ключи от камер и до сих пор не явился. Если бы он выполнил обещание, мы могли бы бежать.

— Еще не все потеряно,— ободряющим тоном произнес Тарзан,— Пока я жив, я не могу считать себя мертвым. Подождем, что произойдет дальше, не будем терять надежду.

Ты не знаешь вероломства и коварства Сублатуса,— возразил патриций.

— И цезарь не знает, на что способен Тарзан,— усмехнулся человек-обезьяна.

Ночь окутала город, отняв даже слабенький лучик, еле просачивающийся сквозь зарешеченные окна. Но ненадолго. Сквозь отверстие в двери, так называемую кормушку, стал виден отблеск пламени. Кто-то шел по коридору, освещая себе путь факелом.

Днем было мало тех, кто наведывался в тюремную камеру. Рабы дважды приходили, принося пищу и воду. Время от времени в кормушку заглядывала охрана. Иногда на шум в камере являлся тюремщик. Но вот ночной визит заставлял думать о неприятных новостях.

Прокус и Тарзан, обмениваясь безмятежными репликами, на самом деле с напряжением ждали, кто же придет. Ибо догадывались, что намерения ночного визитера скорее пагубны, чем дружественны. Может, это идут не к ним?

Ждать долго не пришлось. Шаги замерли перед их дверью. Послышался скрежет ключа в замке.

Вошедший возник на пороге. Прокус обрадованно вскрикнул:

— Аполлоний! Это ты? Наконец-то!

— Тише,— предупредил ночной гость. Он быстро закрыл за собой дверь камеры и потушил факел, погрузив его в бадью с водой.— Какое счастье, что вы одни,— он сел рядом с узниками.

— Ты дрожишь? — удивился Прокус.— Что случилось?

— Случилось неизбежное, но оно все-таки не испугало меня, хотя я ждал чего-то подобного со дня на день,— ответил Аполлоний.— Вы, вероятно, ждали меня днем, и наверное думали, что я предал вас. Дело в том, что у меня не было возможности прийти в тюрьму до этого момента. Хотя я был готов рискнуть своей жизнью, как, собственно, и поступаю сейчас.

— Но разве ты не начальник тюремной стражи? — удивился Прокус.— Отчего же так опасно начальнику посещать камеры с заключенными? Ничего не понимаю...

— Мой добрый Матеус,— ответил Аполлоний,— я больше не начальник тюремной стражи. Что-то, должно быть, вызвало подозрения цезаря. Скорее всего, донос подлого Фастуса. Меня отстранили от должности. Как только днем я покинул вас и поднялся к себе, туда сразу же явился гонец с приказом. Я назначен командиром преторианцев, охраняющих дворцовые ворота. Целый день мне пришлось нести новую службу. Лишь сменившись, я поспешил туда, куда обещал. Цезарь боится бунта варваров окрестных деревень, и мне запрещено покидать пост. Теперь моя жизнь зависит исключительно от того, сболтнет ли лишнего молоденький офицер, которого я оставил у ворот вместо себя, сославшись на неотложные домашние дела.

— Тебя видел новый начальник тюрьмы? — спросил Прокус.

— Конечно я не мог бы явиться сюда незамеченным. Пришлось пойти поинтересоваться, как идет его служба.

— Он что-нибудь сказал про нас?

— Да.

— Что же?

— Ничего утешительного. Он получил приказ пропустить ночью отряд доверенной гвардии императора и не задавать гвардейцам лишних вопросов. Можно предположить, что готовится убийство. Вас, закованных в цепи, перережут, как ягнят. Но я перед тем, как идти сюда, зашел к Феофилате. Мы вместе открыли твой тайник за книжными полками. Вот ключи. Возьми их. Поторопись! Я думаю, час прихода убийц уже близок. В городе неспокойно. Пока я пробирался сюда по ночным улицам, заметил подозрительные тени, скользящие вдоль стен. Мне пора на свой пост. Боюсь, остаток ночи будет еще тревожнее ее начала. Я могу чем-нибудь помочь вам?

— Нет, мой добрый друг. Поспеши. Ты и так многое поставил на карту. Возвращайся. Постарайся, чтобы цезарь не пронюхал о том, что ты навещал нас. Иначе тебе не сдобровать.

— Прощайте. Желаю удачи от всей души,— тепло промолвил Аполлоний.— Если вы решитесь покинуть город, знайте — стражей у преторианских ворот командует Азиний. Он честный малый.

— Я не забуду твоей помощи, мой друг. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь расплатиться с тобой за щедрость той же монетой. Но знай, мое сердце полно благодарности,— со слезами в голосе произнес Прокус.— Спеши же.

— Поздно! Слишком поздно. Охрана! — прошептал Аполлоний.

Слабый свет далекого факела подтвердил правоту его слов.

Аполлоний одним прыжком оказался у дверей и замер, спрятавшись так, чтобы его нельзя было заметить, отворив их. Он обнажил свой короткий испанский меч.

Ослепительный свет факела, колеблясь, быстро приближался. Отчетливо стало слышно шарканье подошв солдатской обуви и лязг амуниции. Те, кто направлялся в их камеру, были вооружены.

Человек, закутанный в длинный темный плащ, распахнул дверь и вырос на пороге. За ним толпились солдаты, держа в руках смоляные факелы.

— Матеус Прокус здесь? — спросил вошедший.

— Да,— ответил Прокус.

— Хорошо. Я не был уверен, что ты в этой камере. Дверь почему-то не заперта.

— С какой целью ты явился сюда,— спросил Прокус.— И кто ты такой?

— Я пришел с поручением от цезаря. Кто я, неважно. Просто посыльный. Соблаговоли выслушать распоряжение императора.

— Такое срочное распоряжение, что не может подождать до утра?

— Да, срочное, но ты бы предпочел, чтобы оно было не таким спешным,— засмеялся человек в плаще.

— Мы уже поняли,— ответил Прокус без страха в голосе.— Мы ждали кого-то вроде тебя.

— Вас кто-нибудь предупредил?

— Нет, нам просто известен нрав цезаря.

— Тогда, молитесь своим богам,— сказал вошедший, выхватывая из ножен меч.— Я пришел известить вас о том, что вам предстоит умереть этой ночью. Таков приказ цезаря.

Свет факелов упал на лицо говорящего и осветил холодную улыбку. Цезарь послал с ужасным поручением того, кто был готов исполнить его с радостью. Это был один из дружков Фастуса, человек, питавший зависть и ненависть к блестящему патрицию, каковым был Матеус Прокус.

С этой улыбкой вошедший и умер, когда Аполлоний всадил ему в спину свой меч по самую рукоять. Другой рукой он толкнул дверь камеры, и она захлопнулась перед носом у солдат. Те побежали прочь по коридору, унося с собой свет факелов. Их напугала неожиданная смерть командира.

— Теперь нельзя терять ни минуты,— шепотом скомандовал Прокус.— Бежим!

— У вас есть ключи и время, чтобы убежать, пока станет известно о случившемся,— пробормотал Аполлоний.— Да хранят вас всемогущие боги. Я пошел. Прощайте,— и он растворился во тьме тюремного коридора.

Прокус осторожно разомкнул ошейник Тарзана. Потом человек-обезьяна избавил от оков своего товарища. Двое мужчин распрямились и вскочили на ноги. Им не нужно было разговаривать друг с другом — всю неделю они обсуждали план побега. Теперь оставалось претворить его в жизнь.

Главной целью было найти и освободить Кассиуса Асту и Квинта Металлиуса, на чью отвагу и честность друзья могли положиться. Да еще требовалось собрать вокруг себя остальных пленников и принять бой. А после надлежало приступить к исполнению дальнейших замыслов.

Молча, как тени, скользили друзья по коридору, отпирая камеру за камерой — большинство их пустовало. Дуденда, Луанда и Огонно, их прежние соседи по заключению, были уже отпущены на свободу по закону арены, который цезарь велел соблюсти в отношении безобидных туземцев-ваг ого.

Время поджимало. В глубине тюремных стен слышалась подозрительная возня. Тарзан и Прокус уже отчаялись найти своих товарищей, как вдруг случайно обнаружили их в камере-клетке с выходом на арену. С ними вместе сидели несколько профессиональных гладиаторов, которых по непонятному капризу цезаря почему-то задержали в тюрьме. Это настроило бравых вояк еще более враждебно к Сублатусу, если такое было возможно. Все они радостно пообещали пойти с Тарзаном, куда бы он ни приказал.

— Некоторые из вас простятся с жизнью этой ночью,— предостерег их человек-обезьяна, когда лишенные ошейников и наручников бывшие узники собрались в одном из пустующих помещений. Стража тем временем, гулко топая, в недоумении носилась по коридорам тюрьмы.

— Те, кто выйдет из переделки живым,— продолжал Тарзан свою проникновенную речь,— отомстят цезарю за все нанесенные обиды.

— Погибших боги встретят как героев,— сказал один гладиатор,— Мы идем на святое дело, лишь бы битва была хороша...

— Она будет хорошей, это я вам гарантирую,— пообещал Тарзан.— Будет жаркий и долгий бой.

— Тогда мы идем с тобой,— заявили гладиаторы — Вперед!

— Только я еще должен освободить своих друзей,— сказал человек-обезьяна.

— Мы же очистили каждую камеру, — удивился Прокус.— Все люди здесь.

— Да, мой друг,— люди здесь,— усмехнулся Тарзан.— Но обезьяны еще взаперти.  

Глава 18 СВАДЕБНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ

А на другом конце Затерянной долины в тюремной камере томились два узника — Маллиус Лепус и его друг Эрих фон Харбен, заточенные по навету Сульфуса Фупуса ждали завтрашнего утра, когда должны были начаться триумфальные игры в честь торжеств императора Валидуса Августа.

Нам надеяться не на что. Разве только смерть принесет свободу,— мрачно философствовал некогда жизнерадостный Лепус.— Все наши друзья кто в изгнании, а кто в соседних камерах. Негодяй Фупус постарался вовсю использовать зависть своего приемного отца к Касту су Асте.

— И во всем я виноват,— казнился Эрих фон Харбен.

— Не принимаю твоего самобичевания,— возразил Лепус.— Фавания подарила тебе свою любовь. Ты ее куда более достоин, нежели это ничтожество Фупус. Уверяю тебя, он никогда бы не добился благосклонности моей двоюродной сестры, и случилось бы то же самое — все мы очутились бы за решеткой. Завистливая душонка Фупуса не выносит существования рядом людей красивых и благородных.

— Моя любовь причинила боль Фавании и^ заставила страдать благородного Септимуса и его друзей,— сказал фон Харбен.— А я прикован цепью к каменной стене и поставлен в такие условия, что даже пальцем не в силах пошевелить, не то что защитить любимую девушку и верных друзей...

— Ах, если бы Кассиус Аста был в городе,— сокрушался Лепус,— Сейчас, когда Фупус объявлен официальным наследником престола, народ безмолвствует только потому, что нет более достойного претендента. Будь Аста здесь, непременно вспыхнул бы мятеж, и мы очутились бы на свободе.

— Судя по твоим словам, будь этот Кассиус Аста не в отлучке, мы бы и за решетку не угодили,— усмехнулся Эрих фон Харбен.

— Да, ты прав. Только отсутствие истинного наследника позволило так возвысить ничтожного Фупуса. Но что поделаешь — Кассиус Аста объявлен изменником, и неизвестно, жив ли он на самом деле. Так что и надеяться не на что.

Пока узники темницы Каструм Маре перебрасывались печальными репликами, в другом конце долины, в Кастра Сангвинариусе во дворце Сублатуса собрались гости. Знатные сенаторы в белоснежных тогах, отделанных багряной каймой, высокие должностные лица в кирасах и туниках, знатные патрицианки, увешанные сверкающими драгоценностями — все пестрой надушенной толпой сгрудились в тронном зале. Расталкивая гостей, повсюду сновали нарядные детишки — их присутствие подчеркивало пышность приема. В этот вечер столь знатное общество прибыло на торжественную церемонию бракосочетания наследника престола Фастуса с дочерью богатого и любимого народом сенатора Деона Сплендидуса.

А на бульваре перед дворцовыми воротами гудела угрожающе огромная толпа народа. Легионеры, нервничая, еле сдерживали мощное колыхание огромной разъяренной массы людей. Неслись выкрики: «Смерть тирану!»,«Долой Сублатуса!», «Выпустить кишки крысенку-Фастусу!»

Эти и еще более уснащенные непристойными выражениями пожелания достигали ушей праздничной толпы в зале, и лица гостей выражали вместо ликования глубокую озабоченность. Патриции сами себе не хотели признаться в том, что они перепуганы. Разве Сублатус не раздал сегодня черни богатые подарки? Глашатаи оповестили город до самых окраин, что после свершения брачной церемонии на всех площадях народу будет устроено угощение, для чего из императорских погребов выкатят бочки со старым фалернским вином, а отцам семейств раздадут по мерке пшеницы на каждого едока. Да и легионеры вооружены крепкими копьями и острыми мечами и готовы защищать свое благополучие, а заодно благополучие всей знати...

Страх проник в тронный зал вместе с известием о том, что носилки запоздавшего сенатора перевернули, вывалив в пыль хозяина, а рабы, которые пытались защитить сенатора были избиты. Сам сенатор, грязный и плачущий от унижения и страха еле спасся от жуткой смерти. Легионерам с большим трудом удалось отбить беднягу у алчущей крови толпы.

Смолкли вымученные пересуды о пирах и сплетнях. Затихла веселая девичья болтовня.

Невеста, которая и так сидела, сурово сдвинув брови, резко выделявшиеся на ее бледном лице, вдруг поднялась. Ее голос прозвучал очень звонко в наступившей зловещей тишине.

— Нет,— заявила смертельно бледная Далекта,— я никогда не стану женой Фастуса! В складках моего свадебного наряда спрятан нож. Моей смертью закончится это ужасное торжество.

Мать невесты ахнула и упала без чувств на руки рабов.

А возле Колизея Тарзан отдавал последние распоряжения своему небольшому войску. Он призвал к себе Дуденду и еще одного чернокожего, вождя племени, обитавшего в пригородах Кастра Сангвинариуса. Этот вождь хорошо успел узнать человека-обезьяну, так как перед играми сидел с ним в одной камере и бок о бок бился в последней кровавой схватке.

— Идите к Преторианским воротам, — говорил Тарзан обоим чернокожим.— Если стража попытается задержать вас, вызовите начальника Азиния. Ему объясните, что вы от Матеуса Прокуса. Пусть выдаст всем пропуска за городские стены. Бегите в деревни, поднимайте народ. Этой ночью мы начнем штурм императорского дворца. Расскажите людям, что если они хотят жить свободно и счастливо то должны взять в руки оружие и добыть свое счастье в бою. Смерть тирану! Поторопитесь! Когда подойдете к воротам, скажите Азинию, что идете подмогой, дабы защитить Прокуса от гибели — он пропустит отряды. А как только окажетесь в городе, следуйте прямиком к императорскому дворцу. Но пока постарайтесь не производить шума.

Отправив посланцев вперед, Тарзан и Прокус построили остальных и во главе колонны двинулись туда, откуда доносился до Колизея нестройный шум голосов.

Надвигалась гроза. Небо то тут, то там прорезали зигзаги зарниц. Маленький отряд, состоящий из гладиаторов, торгующих своей и чужой смертью на аренах, рабов, осужденных своими хозяевами за ничтожную провинность, и чернокожих варваров из пригородных деревень, среди которых были убийцы и воры, молча и сосредоточенно двигался по затаенно притихшим улицам, направляясь к императорскому, дворцу.

Впереди шли Прокус, Кассиус Аста и Квинт Металли-ус. Тарзан в сопровождении шестерых больших обезьян руководил отрядом. Огонно, туземец-вагого, уверовал в то, что Тарзан и есть демон, его сосед по камере чернокожий Луанда рассказал, что сам видел, как дух его, Луанды, предка посещал ночью Тарзана и разговаривал с ним. Огонно тогда не поверил Луанде, а теперь убедился, что гот был прав. Кто же еще смеет отдавать приказания волосатым лесным страшилищам?

Даже легионеры опасливо косились на Го-ята, Да-уто и других обезьян, а те, ни на шаг не отставая от Владыки Джунглей, враскачку поспевали за ним.

Матеус Прокус на ходу произносил речи. Он, еще сидя в камере, знал что кому говорить.

Уже давно возмущение против тирана зрело среди простого люда. Даже привилегированное сословие легионеров затронуто было бунтарскими настроениями. Только уважение, которое солдаты питали к некоторым офицерам, удерживало их в повиновении. Среди их любимцев был и Прокус. И сейчас легионеры радостно приветствовали его и готовы были последовать за молодым патрицием куда угодно.

Сейчас Прокус, претворяя в жизнь давно обдуманный план, отправил группу легионеров под командованием доверенного офицера к Преторианским воротам — на тот случай, если Азинию не удастся убедить охрану открыть доступ в город мятежникам из деревень. Тогда ворота придется захватить силой и обезвредить ^караул.

Тарзан повел свой отряд по главной улице города, обсаженной гигантскими вековыми деревьями, образовывавшими темную, особенно ночью, тенистую аллею. Отряд шел ко дворцу. Впереди вышагивали факельщики. Они освещали дорогу. Когда цель была уже близка, в толпе, окружавшей дворец, пронесся слух, что цезарь послал за подкреплением и что ко дворцу стягиваются верные Сублатусу воинские части. Эта весть вызвала всеобщий гнев. Некоторые забияки вышли из рядов окружавших дворец, и направились к новоприбывшим.

— Стой! Кто идет! — крикнул один из них.

— Это Тарзан,— ответил человек-обезьяна.

Радостный вопль, вырвавшийся в ответ, показал, что чернь не забыла своего кумира. Внутри дворца этот крик заставил цезаря поморщиться от досады, большинство патрициев сделали то же самое. Но если бы собравшиеся на свадьбу Фастуса знали истинную причину народного ликования, их реакция, наверное, была бы более бурной.

— Зачем вы здесь? — послышались голоса из толпы,— Что вы намерены делать?

— Мы пришли вызволить Далекту из рук Фастуса,— ответил Тарзан,— а заодно сбросить с трона тирана Сублатуса и вернуть свободу гражданам Кастра Сангвинариуса.

И это сообщение было встречено одобрительными криками.

— Смерть тирану! Долой охрану дворца! Убейте их! — кричали тысячи глоток.

После непродолжительного штурма толпа ворвалась внутрь дворца. Офицер охраны, видя, что в ряды штурмующих влилось подкрепление, среди которого было множество легионеров, приказал охране прекратить сопротивление и отступить за ворота. Тяжелые створки захлопнулись. Охрана изнутри задвинула засовы.

Толпа с яростью набросилась на дубовые двери, петли предательски затрещали.

Дежурный офицер с бледным от страха лицом поспешил в тронный зал. Он подошел к цезарю:

— Народ восстал,— произнес офицер хриплым шепотом. — С народом во дворец ломится множество солдат. В толпе есть гладиаторы и рабы. Двери, хотя и прочные, долго не продержатся.

Цезарь вскочил с места и нервно забегал по помосту. Затем он остановился и подозвал присутствующих в зале высших офицеров.

— Отправьте гонцов во все казармы,— распорядился Сублатус.— Соберите все войска, до последнего человека. Даже тех, кто находится в охране дворца, мобилизуйте. Необходимо напасть на этот сброд, что ломится сейчас во дворец, и уничтожить всех до последнего. Ни один человек не должен болтаться по ночным улицам. Каждый встреченный умрет. Пленных не брать!

По всему дворцу пожаром разнеслась весть, что Сублатус приказал собрать легионеров для уничтожения мятежников.

Тем временем народ, воодушевленный присутствием в их рядах популярного военачальника Матеуса Прокуса, продолжал атаку на дворцовые ворота. Охрана колола нападавших пиками сквозь решетчатую ограду. Многие пали, пронзенные насквозь, но это не остановило остальных. Двери гнулись под напором тысячи тел, но Тарзан видел, что дуб и железо еще долго способны выдержать ярость толпы. Если продолжать бесплодные атаки, можно дождаться, что подоспеет подкрепление, за которым наверняка послали сторонники цезаря. Обученные легионеры легко одолеют недисциплинированную и безоружную чернь.

Собрав вокруг себя тех, кого он знал получше, Тарзан сообщил свой новый план, который был встречен возгласами одобрения. Кликнув обезьян, он отправился на темный бульвар, захватив с собой Прокуса, Кассиуса Асту, Металлиуса, а также раба Итингу и полдюжины гладиаторов, с которыми успел познакомиться в тюрьме.

Бракосочетание Далекты и Фастуса должно было состояться на ступеньках императорского трона. Верховный понтифик, храмовый жрец, стоял перед брачующимися. Фастус ждал невесту, преклонив колени. Далекта в сопровождении эскорта девственных весталок медленно шествовала по залу, направляясь к трону, где уже был установлен треножник с пылающим священным огнем.

Далекта была бледна как полотно, но шаг ее был тверд. Она медленно и величаво двигалась к своему жениху.

В толпе гостей шептались, что невеста уже выглядит императрицей, настолько благороден был ее облик и царственная осанка.

Никто из гостей не видел тонкого кинжала, скрытого в складках подвенечного платья.

Далекта прошла к трону, но не остановилась перед жрецом, как того требовал обычай. Она миновала удивленного Фастуса и опешившего понтифика и замерла перед Сублатусом, глядя ему прямо в глаза.

— Народ Кастра Сангвинариуса издавна верит в справедливость цезаря,— звучным голосом начала Далекта.

 С детства каждого гражданина учили, что в случае беды и несправедливости он может попросить у императора защиты. Он либо воплощение справедливости, либо жестокий тиран. Кто же ты, Сублатус?

Цезарь вспыхнул.

— Что за нелепые фантазии, дитя мое? — строгим голосом спросил он,— Кто научил тебя так обращаться к цезарю?

— Никто мне не подсказывал. Я обращаюсь к тебе, ибо в этом моя последняя надежда. Хотя я заранее знаю, что чаяния мои тщетны, но должна проверить свои догадки.

— Иди, дитя, иди! — замахал руками Сублатус.— Довольно глупостей. Займи свое место перед жрецом и произнеси слова брачного обета.

— Ты не смеешь отказать мне в ответе,— настаивала девушка.— Я обратилась к цезарю. Это мое право римской гражданки, право свободной женщины, питающей уважение к законам, изданным в Вечном городе, которого мы никогда не видели, но чьи заветы мы чтим. Ты отказываешь нам во многом, Сублатус, ты стремишься погасить святое пламя свободы, но ты не в праве нарушить древний закон. Я прошу защиты и правосудия. Цезарь, отвечай мне!

Сублатус побледнел, а затем кровь прилила к его пухлым щекам.

— Приходи завтра,— ответил он.— Я выслушаю тебя как подобает цезарю, в приемные часы. Тебе не будет отказано в справедливости.

— Если ты не выслушаешь меня сейчас, никогда завтра не будет, по крайней мере для меня,— сказала Далекта.— Я требую правосудия немедленно.

— Хорошо,— холодно прервал ее цезарь.— Каких милостей ты просишь?

— Я не хочу милостей,— ответила девушка.— Я требую права знать, будет ли выполнено условие, за которое я плачу столь страшной ценой. Ты сделаешь, Сублатус, то, что обещал? Клянись!

— Что ты хочешь сказать? Каких еще клятв ты требуешь?

— Я хочу видеть Матеуса Прокуса здесь, в этом зале, живым и здоровым. Прежде чем произнесу слова брачного обета твоему сыну Фастусу. Ты хорошо знаешь, Сублатус, что такова цена моего согласия на этот брак. Выполняй же обещание.

Цезарь в бешенстве поднялся с трона. Он не нашелся, что ответить, лишь, словно рыба, молча открывал и закрывал рот.

Гости прекратили пересуды и примолкли. Вдруг в тишине раздался голос с верхнего балкона, галереей опоясывающего тронный зал.

— Матеус Прокус здесь! Вот он!  

Глава 19 МИЛОСТЬ БОГОВ

Все головы повернулись и глаза уставились на галерею, откуда раздался возглас. Сдержанный ропот удивления прокатился по залу.

— Стража! Стража! — завопил Сублатус, когда Тарзан легко спрыгнул с балкона и, словно леопард, перелетел по воздуху пространство, отделяющее перила от одной из массивных колонн, образующих портик возле тронного помоста. Гибкое тело соскользнуло по гладкому мрамору, и человек-обезьяна оказался рядом с троном.

Сублатус при виде ненавистного варвара шмыгнул в золоченое кресло и забился в угол, как бы даже став меньше в объеме.

Черные косматые обезьяны последовали за Тарзаном тем же путем. Мгновение — и они уже стояли рядом с Владыкой Джунглей: свирепые клыки оскалены, маленькие глазки чудовищ горят злобным огнем.

Патриций из числа гостей, обнажив меч, прыгнул на помост, загораживая парализованного ужасом императора. Он попытался помешать Тарзану пройти дальше. Но Го-ят, рыча, бросился на смельчака. Желтым клыкам достаточно было сомкнуться один раз. Огромная обезьяна вскочила обеими задними лапами на окровавленный труп, и стены зала потряс победный клич.

Остальные патриции попятились. Фастус с воплем ужаса бросился наутек. Тарзан подскочил к Далекте.

Обезьяны молча неотвратимо надвигались на объятого ужасом Сублатуса, скорчившегося на троне Волосатая лапа пнула жертвенный треножник. Священное пламя погасло. Цезарь взвизгнул и, переборов оцепенение,^ проворно соскочил с трона и спрятался за его высокой резной спинкой. Сейчас это был не могучий император, владеющий жизнью и смертью подданных, а жалкая дрожащая тварь, ищущая спасения за символом своего былого величия.

Тем временем в рядах гостей произошли перемены. Патриции, среди которых большинство были храбрыми боевыми офицерами, обрели понемногу присутствие духа. Они увидели, что им угрожают всего шестеро зверей и один безоружный человек. Выхватывая мечи из ножен, патриции кинулись к помосту.

Как раз в этот момент отворилась потайная дверь под балконом, откуда спустился Тарзан, и из нее вышел Матеус Прокус в сопровождении Кассиуса Асты, Квинта Металлиуса и небольшого отряда гладиаторов и рабов — всех тех, кого Тарзан отобрал для осуществления своего дерзкого плана — проникновения за дворцовую стену.

Бросившихся на врага защитников цезаря встретили лучшие мечи двух империй. В первой линии шли настоящие гладиаторы, привыкшие побеждать в смертельных битвах, следом сражались патриции, доказавшие свое ратное мастерство на недавнем празднестве.

Тарзан передал Далекту в руки Итинге и велел тому спешно увести девушку из дворца. Сделав это, он тоже вступил в сражение, подхватив меч убитого Гоятом патриция.

Но знатным гостям на подмогу явились солдаты из дворцовой стражи. Силы были слишком неравными, и Тарзану с друзьями пришлось отступить. Пока они про двигались к потайной двери за спинкой трона, все-таки успели нанести немалый урон силам противника. В этом немало преуспели большие обезьяны, сеющие повсеместно ужас. Правда, зверей так разгорячили схватки, что они уже с трудом различали, где свои, а где чужие, и нападали на всех без разбору.

Снаружи народ продолжал напирать на главные дворцовые ворота. Они не выдержали наконец и с шумом повалились. Толпа раскаленной лавой влилась за ограду, смяла и опрокинула охрану и, топча всех, кто зазевался, заполнила коридоры дворца.

Гвардейцы императорской стражи, большинство которых составляли закаленные в битвах ветераны, оказывали черни яростное сопротивление. В ход пошли катапульты, с помощью которых метали камни в обезумевшую толпу, но она продолжала прибывать, катясь волной по сотням мертвых тел, напарываясь на копья и падая под градом булыжников. Каменные полы в коридорах стали скользкими от крови.

Со стороны боковых ворот послышался звук военных труб. В толпе его сперва встретили аплодисментами. Мятежники подумали, что до казарм докатилась весть о восстании, и солдаты спешат к ним на помощь. Но, увы, все было совсем не так.

Первая же центурия, которая подошла ко дворцу со стороны бокового входа, врубилась в толпу, сея смерть обнаженными мечами. Чернь, воя от боли и ужаса, разбежалась в разных направлениях, оставляя своих убитых и раненых.

Центурии подтягивались ко дворцу одна за другой. Они очистили главную улицу, вошли во дворец и принялись крушить мятежников, пока в живых не осталось лишь несколько вопящих от ужаса человек, ищущих какую-либо лазейку в ограде и стремящихся спастись от обагренных кровью солдатских мечей.

Тарзан и его соратники отступили из тронного зала и укрылись в маленькой комнате с окнами, выходящими в сад. В комнату вела узкая дверь, которую легко было оборонять. Друзья выглянули из окна, за которым темнели вековые раскидистые деревья. Они намеревались покинуть дворец тем же путем, которым пришли,— по древесным ветвям, простирающимся но обе стороны ограды. Но беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — этот путь закрыт. Сад кишмя кишел легионерами. Стало ясно, что мятежная чернь перебита, и восстание захлебнулось в крови.

Комнатка, в которую втиснулся небольшой отряд, с трудом вмещала столько народу, но она служила отличным укрытием — лучшего Тарзан с товарищами не могли найти во всем дворце.

Каменные стены могли спокойно выдержать удары булыжников, выпущенных из катапульт. Узкое окно, ведущее в сад, изнутри запиралось стальной решеткой. Дверь была крепкая и оснащена, опять же изнутри, массой тяжелых засовов. Продержаться в этом убежище можно было довольно долго.

Но зачем, если легионеры не поддержали восставший народ, как надеялись Прокус и Тарзан? Мятеж потоплен в крови, и комнатка эта должна стать для укрывшихся в ней камерой пыток, а впоследствии и могилой.

Итингу не успел увести Далекту из дворца и вместе^ со всеми находился в комнате. Прокус наконец мог подойти к своей возлюбленной.

— Ах, Далекта,— воскликнул он,— я обрел тебя только затем, чтобы снова потерять. Быть может, пройдет пара часов, и мое легкомыслие станет причиной твоей гибели.

— Твой приход спас меня от смерти,— ответила девушка, вытаскивая из складок платья тонкий стилет и показывая его Прокусу.— Я не стала бы женой Фастуса. После произнесения брачного обета я вонзила бы этот стилет себе в сердце. Раз я не умерла час назад и живу дольше, чем надеялась, это уже счастье. Вдобавок, если придется умереть, то мы умрем вместе, мой любимый. Я благодарна богам за это.

— Не время сейчас говорить о смерти,— прервал их беседу Тарзан,— Вспомни, Прокус, несколько часов назад ты думал, что обречен. Но вот мы здесь. Все меняется с каждой минутой. Может быть, когда взойдет солнце, мы посмеемся вместе над теперешними страхами.

Гладиаторы, сидевшие рядом, услышали слова Тарзана и недоверчиво покачали головами.

— Всякий, кто выйдет из этой комнаты живым, отправится на костер и будет сожжен заживо или послужит пищей голодным львам в императорском зверинце. Мы, конечно, обречены, но битва была прекрасной. Я первый,— сказал немолодой гладиатору с лицом, пересеченным глубокими шрамами,— я первый благодарю тебя, варвар, за наслаждение, испытанное в чудесном бою. И за славную смерть тебе спасибо.

— Но мы еще живы,— возразил Тарзан.— Скажешь спасибо, когда умрешь. Теперь же следует подумать о том, как выбраться отсюда.

Прокус невесело рассмеялся.

— Ты, наверное, прав в своем жизнелюбии. Так что же ты предлагаешь? Я готов следовать за тобой, ибо мне совсем не хочется быть зверски убитым в этой западне. Только как же мы выйдем отсюда, ведь мы окружены?

— Если сейчас у нас нет никакой возможности покинуть эту конуру, подождем, что предпримут враги,— беспечно ответил Тарзан.— Иногда их действия дают такое направление событиям, которое можно использовать для собственного успеха. Надо только положиться на волю судьбы и не падать духом. Что бы ни случилось, помните — хуже не будет.

— Я с тобой не согласен,— возразил Металлиус,— смотри, что за возня поднялась в саду. По-моему, солдаты устанавливают баллисту. Они намерены разрушить стены комнаты и перебить нас каменными снарядами. И в коридоре слышен шум.

— Стены дворца прочны,— возразил Тарзан.— Едва ли с помощью баллисты их удастся разрушить. Каково твое мнение, Прокус?

— Да, стены, конечно, не поддадутся, но если они начнут обстреливать окна, то нанесут нам ощутимые потери — ведь нас сюда набилось столько, что каждый влетевший внутрь камень неминуемо в кого-нибудь попадет, а спрятаться нам негде.

Легионеры, занявшие тронный зал, явно что-то затевали. Тяжелая, окованная металлом дверь, ведущая в комнату, где засели бунтовщики, казалась неприступной. Солдаты притащили таран. Мятежники ясно слышали команды, отдаваемые офицерами солдатам, устанавливающим нехитрый механизм.

Легионеры в саду решили попробовать ворваться в комнату через окно. Мятежники остановили штурм. Легионеры отошли и предоставили поле действия баллисте. В стену ударил первый снаряд. На головы сидящих в помещении посыпались куски штукатурки.

— Отведите кто-нибудь Далекту в дальний угол,— приказал Тарзан.— Туда камни не достанут.

— Они целятся пока в стену,— успокоил Тарзана Металлиус,— чтобы попасть в окна, нужно развернуть баллисту под другим углом. Легионеры явно вознамерились пробить брешь в стене, чтобы отряд солдат мог ворваться внутрь и перебить тех, кто останется в живых. Они не учитывают крепости стен. Это их ошибка. Но они скоро поймут, что действуют неверно.

Глухой удар в противоположном конце потряс стены комнаты. Это вступил в дело таран. Дубовая дверь выдержала удар, хотя и слегка прогнулась. Новые пласты штукатурки обрушились с потолка.

Наружная стена снова сотряслась — это вновь выстрелила баллиста. Затем ухнул таран — дверь затрещала.

Осажденные услышали, как в тронном зале легионеры запели гимн тарану — он помогал налаживать ритм. Войска в саду тоже выполняли свой долг.'Каждый раз, когда тяжелый камень, выпущенный из баллисты, ударял в стену, солдаты издавали радостный крик.

Но баллиста наносила урон пока что только штукатурке, в то время как таран медленно, но верно разрушал дверь на противоположном окну торце комнаты.

— Смотрите! — воскликнул Металлиус.— Наконец-то догадались! Меняют траекторию баллисты. Сейчас примутся лупить по окну. Вот тут-то нам и придет конец. Они заметили, что стенам не удалось причинить никакого вреда.

— Те, кто находится у окна, должны немедленно лечь на пол,— скомандовал Тарзан.— Скорее, может, уже нажат рычаг спуска. '

Следующий снаряд ударил в косяк окна, отлетел кусок камня. Крики легионеров в саду были полны энтузиазма.

— Это они должны были сделать с самого начала,— прокомментировал Кассиус Аста.— Если станут бомбить стены по краям окна, то быстро проделают брешь.

— Очевидно, так они и намерены поступить,— сказал Металлиус, когда второй снаряд ударил в то же место, что и первый, откалывая здоровенный кусок стены. Решетка отскочила.

— Осторожнее у двери! Берегись! — крикнул Тарзан.

Ослабленные петли прогнулись под мощным ударом тарана.

Дюжина вооруженных гладиаторов приготовилась вступить в бой, когда дверь под натиском ударов упадет.

В углу комнаты скалили зубы, свирепо рыча, шестеро больших обезьян. Их удерживали от действий непрестанные уговоры Тарзана, внушавшего, что в комнате собрались свои.

Дверь тяжело повалилась. На мгновение в комнате и за нею воцарилась тишина. Обе стороны ждали, что будет предпринято. В этот момент затишья воздух сотрясся от зловещего звука летящего снаряда. Легионеры за окном дружно завопили, перекрывая всякий иной шум.

Брешь в окне стремительно увеличивалась. Трещина пронизала стену у окна от пола до потолка. Громадный кусок каменной кладки рухнул. Сразу же легионеры, бывшие в саду, бросились в атаку, явно по намеченному заранее плану. Другая группа солдат попыталась ворваться в комнату через освободившийся дверной проем.

Тарзан повернулся к обезьянам и указал на разлом в стене возле окна:

— Да-уто! Го-ят! Остановите их! Там враги! Убейте!

Люди, бывшие рядом с Владыкой Джунглей, ужаснулись свирепому реву, исторгавшемуся из его груди. Гигантский варвар рычал, как дикий зверь. Но все тотчас же поняли, что он так разговаривает с косматыми чудовищами. Обезьяны прыгнули в разлом одна за другой.

Страшно оскалившись, они набросились на первых легионеров, показавшихся в окне. Две обезьяны рухнули, пронзенные солдатскими копьями, но это не остановило их косматых собратьев. Перед звериной яростью дрогнули и отступили солдаты цезаря.

— За ними! Скорее!—закричал Тарзан Прокусу.

Быстрее в сад! Захватите баллисту, потом приходите на помощь остальным.

Следом за Прокусом в окно попрыгали Металлиус, Кассиус Аста и несколько гладиаторов. Они воспользовались преимуществом, завоеванным для них косматыми друзьями.

Тарзан вместе с оставшимися в комнате гладиаторами сдерживал натиск рвущихся сквозь дверной проем солдат, не давая им захватить помещение. В пылу битвы он заметил, как Итингу уводит Далекту через пролом в темнеющий сад, следуя за другими пленниками.

Вместе с отважными бойцами Тарзан удерживал дверь до тех пор, пока не убедился, что баллиста уже в руках друзей. Он скомандовал отход. И оставшиеся в живых гладиаторы вмиг очутились в саду.

Опустился рычаг баллисты. Прокус направил камень прямо в окно. Тяжелый удар обрушился на ворвавшихся в комнату легионеров.

Еще некоторое время судьба благоприятствовала Тарзану и его друзьям. Но очень скоро стало ясно, что положение их немногим лучше, чем в запертой комнате.

В саду их окружали со всех сторон солдаты цезаря. Копья со свистом рассекали воздух. Несмотря на баллисту и острые мечи, никто не думал, что сможет продержаться долгое время против многочисленного и хорошо вооруженного врага.

В битве наступила пауза. Такое затишье случается перед рукопашной схваткой. Обе стороны примолкли, как по обоюдному согласию. Трое белых людей молча взирали на своих противников.

— Они готовят атаку копьями,— сказал Прокус.

— Это положит конец всему,— заметил Кассиус Аста.

— Боги примут нас в свои объятия, ликуя,— поддержал беседу Металлиус.

— Я думаю, богам придется ликовать при виде наших врагов, нас встретят во вторую очередь,— усмехнулся Тарзан.

— Почему ты так решил? — удивился Аста.

— Потому, что этой ночью на небо попадет гораздо больше наших врагов,— он указал на разбросанные по саду трупы легионеров.

Аста согласно улыбнулся.

— Они нападут через минуту, когда построятся,— ска1 зал Прокус и обнял Далекту.— Прощай, любовь моя,— добавил он, горячо целуя девушку.— Как мимолетно счастье, как тщетны надежды смертных!

— Не прощайся со мной, Прокус,— ответила Далекта.— Я пойду туда, куда и ты,— и она показала тонкий кинжал, который сжимала в руке.

— Нет,— воскликнул Прокус,— обещай мне, что ты не сделаешь этого!

— Почему же? Разве объятия Фастуса предпочтительнее объятий смерти? 

 Глава 20 ТАРЗАН ДАРИТ ИМПЕРИЮ

В глубине сада вдруг раздались странные звуки. Это был шум битвы. Дикие крики, гортанные возгласы привлекли внимание Тарзана и повергли в ужас противников с обеих сторон.

Тарзан резко поднял голову, его ноздри раздувались, втягивая воздух.

Он узнал эти голоса и запахи и почувствовал, как надежда заполняет сердце радостью. Его глаза с удивлением всматривались в темноту.

С возрастающей силой шум обрушился на императорский сад. Легионеры повернулись в ту сторону, откуда неслись крики. Им навстречу вышел авангард необычной армии. Толпа воинов эбеново-черного цвета кожи бросилась в атаку. Закачались султаны из белых перьев. Тысяча глоток издала до боли знакомый Тарзану воинственный клич. Слезы радости навернулись на глаза человека-обезьяны.

«Спасены! Спасены!» Он издал радостный крик, приветствуя чернокожих воинов.

Это пришли его верные вазири!

Во главе их Тарзан увидел Мувиро, рядом с ним вприпрыжку бежал Дуденда, на ходу жестикулируя и бормоча что-то. За отрядом вазири поспешали толпы варваров из деревень, окружавших Кастра Сангвинариус. Они были в полной боевой раскраске и имели весьма решительный вид.

Воины-туземцы ворвались во дворец, чтобы совершить то, чего они так долго ждали,— отомстить жестокому тирану за все перенесенные унижения.

Вскоре в саду все затихло. Последние оставшиеся в живых легионеры побросали оружие и пали на колени, прося пощады у Тарзана.

Мувиро подбежал к Владыке Джунглей и, склонившись в глубоком поклоне, облобызал его руку. В это время крошечная обезьянка кубарем скатилась с дерева и уцепилась ручонками за шею Тарзана.

— Боги наших предков были добры к вазири,—  сказал Мувиро.— Если бы не их милость, мы бы явились слишком поздно.

— А я-то думал, как это вам удалось напасть на мой след,— усмехнулся Тарзан.— Но тут подоспел Нкима, и я все понял.

— Да, Нкима прибежал к нам,— продолжал свою речь Мувиро.— Он вернулся один в землю вазири и привел всех сюда. Много раз мы хотели возвратиться домой и думали, что Нкима сошел с ума, но он теребил нас и убеждал идти за ним. И вот мы здесь. Сейчас великий бвана может возвращаться к своему народу.

— Нет,— покачал головой Тарзан.— Меня еще держат здесь дела. Я не выполнил того, что обещал своему другу. Его сын все еще находится в Затерянной долине, и ему угрожает опасность. Мувиро, ты привел людей вовремя. Ты поможешь спасти мне Эриха фон Харбена.

Во дворце раздавались стоны и крики умирающих, легионеры улепетывали кто куда, стремясь оказаться подальше от страшного места. На улицах у дворцовых стен не смолкал возбужденный галдеж толпы.

Прокус подошел к Тарзану.

— Варвары окрестных деревень напали на город и чинят разбой. Они убивают всякого, кто попадается им под руку. Нужно положить конец бесчинствам. Те негры, которые пришли нам на помощь, смогут остановить бунт?

— Они будут следовать моим приказам,— ответил Тарзан.— Но мне кажется, нет необходимости драться с варварами. Дуденда! Скажи, где офицеры, которые ими командуют?

— Когда подошли к дворцу,— ответил чернокожий юноша,— варвары так разъярились, что поубивали белых офицеров и пошли за вождями своих племен.

— Беги и призови сюда всех главных вождей,— приказал Тарзан.

Дуденда исчез в темноте.

В течение получаса Тарзан с Мувиро собирали свое войско. К ним присоединились уцелевшие легионеры. Из дворца доносились жуткие крики пьяных от крови варваров, и Тарзан уже отчаялся дождаться Дуденду. Но тут из темноты возникла его юркая фигурка. Следом за ним появились двое богато украшенных чернокожих. Их облик показывал, что это люди высокого звания.

— Это ты — Тарзан? — спросил один из них.

— Да.

— Мы разыскивали тебя. Этот вагого сказал, что ты обещаешь больше не брать в рабство наших людей и что наши воины не будут умирать на арене для потехи белых господ. Это так? Кто может поручиться за тебя? Ведь ты только варвар, хотя кожа твоя и белого цвета.

— Если ты считаешь, что моего слова недостаточно, есть человек, который подтвердит тебе все сказанное,— ответил Тарзан.— Я со своими вазири помогу его найти. А ты и твой товарищ соберите воинов и прекратите разбой и бесчинства. Я даю вам ровно час.

Наконец, толпы разбушевавшихся негров были кое-как успокоены и собрались на главной площади города у дворца. Вазири охраняли разрушенный вход в императорские чертоги. Они выстроились шпалерами вдоль коридора, ведущего в тронный зал. Тарзан прошествовал по проходу и взошел на трон. Он уселся в золоченое кресло. Рядом расположились Прокус с Далектой, Кассиус Аста и Квинт Металлиус. Мувиро уселся на ступеньках у ног великого бваны, а маленький Нкима прочно оседлал шею хозяина. Он тихонько жаловался ему на ухо. Как всегда, Нкима боялся шума, к тому же он озяб и проголодался.

— Пошлите за Сублатусом и Фастусом,— приказал Тарзан.

Прокус кликнул легионеров, те отправились на поиски.

— Нужно побыстрее навести порядок в городе,— сказал Тарзан.— Через час я должен быть в Каструм Маре.

Легионеры, посланные Прокусом, вернулись в большом волнении.

— Сублатус мертв! Фастус мертв! — воскликнули они.— Варвары зверски убили их. Все комнаты наверху полны изувеченных тел сенаторов и консулов.

— Что же, в живых никого не осталось? — бледнея спросил Прокус.

— Да,— подтвердил легионер.— Правда, мы осмотрели не все покои. В дальних комнатах люди забаррикадировались от чернокожих варваров. Мы сообщили им, что опасность миновала, и они сейчас спустятся в тронный зал.

Меж двумя рядами воинов двигались по коридору уцелевшие патриции. У мужчин были окровавленные лица, а одежда свисала клочьями, женщины были растрепаны, на их побледневших лицах ясно читался перенесенный ужас. Дети, всхлипывая, жались к матерям.

Впереди шествовал Деон Сплендидус. Далекта, увидев отца, вскрикнула с облегчением и радостью. Она бегом бросилась к нему навстречу, прижалась к его груди и расплакалась от пережитого волнения.

Тарзан просиял, увидев старого сенатора. Он поднялся с трона и протянул Деону Сплендидусу руку для пожатия.

— Цезарь мертв,— сказал Тарзан.— Но кто-то должен облачиться в пурпурную мантию.

Один из гладиаторов закричал, потрясая копьем:

— Да здравствует Тарзан! Да здравствует наш новый цезарь!

Толпа сразу же: подхватила этот крик. Тарзан, улыбнувшись, покачал головой. Он поднял руку, требуя внимания. Крики смолкли.

— Нет,— сказал Тарзан.— Я не смогу быть вашим императором. Есть человек, которому я с удовольствием вручу багряную мантию и императорский жезл, при условии, что он сдержит обещание, данное мною варварам окрестных деревень. Он повернулся к старому сенатору, стоящему рядом с троном.— Деон Сплендидус! Обещаешь, что варвары, населяющие деревни империи, будут пользоваться всеми правами и свободами римских граждан?

Старик величаво кивнул в знак согласия.

— Обещаешь, что юноши и девушки с черным цветом кожи не будут больше обращаться в рабство, а воины из деревень не станут умирать в боях на арене для забавы городской черни?

— Обещаю,— последовал ответ.

— Тогда прими пурпурную мантию и золотой жезл и займи место на троне, которое тебе отныне будет принадлежать по праву. Будь справедливым и великодушным цезарем, и имя твое прославят в веках благодарные подданные.

Деон Сплендидус, склонив седую голову, торжественно принял из рук Тарзана знаки императорского величия.

 Глава 21 СМЕРТЬ ТИРАНА

Ежегодный триумф Валидуса Августа, императора Востока выглядел намного беднее по сравнению с аналогичными празднествами в честь Сублатуса во враждебном Кастра Сангвинариусе, хотя божественный цезарь Валидус был весьма рад, что прикованный к его колеснице варвар придает церемонии некую пышность, соответствующую важности момента. Эта мысль наполняла тщеславную душу императора крошечной империи ликованием.

Эрих фон Харбен посмеивался в душе над непомерными притязаниями на величие злополучного императора. Смеялся бы он и сейчас, если бы не серьезность положения, в котором он очутился. Эрих мерил длинными ногами пыльные версты дороги и под скрип огромных деревянных колес размышлял о тирании.

Ни один из пленных, прикованных к триумфальной колеснице Валидуса Августа, не находился в столь отчаянном положении. Они были в своем мире, в своем времени и не ощущали так болезненно нелепость ситуации. Им не приходили в голову мысли об отряде десантных войск или эскадроне улан, способных в считанные секунды захватить всю империю, не понеся никаких потерь. Мысли об ограничении императорской власти были тщетными и только бередили душу. Бесполезно было задумываться над тем, что любой мэр европейского города командовал куда более многочисленными силами, чем этот жалкий императоришка.

Бесспорным оставался тот факт, что высшим главой в Каструм Маре оставался Валидус Август, и не было никакой силы, способной потребовать у него объяснений по поводу грубого обращения с гражданином суверенного государства, государства, способного в мгновение ока, без всякого напряжения справиться со всей армией, подвластной Валидусу Августу.

Торжественное шествие, проплыв по пустынным улочкам, наконец закончилось. И Эриха фон Харбена вновь водворили в камеру, которую он занимал вместе с Маллиусом Лепусом.

— Ты быстро вернулся,— приветствовал друга молодой патриций,— ну и как тебе торжественное шествие в честь нашего Валидуса Августа?

— Унылое зрелище,— ответил фон Харбен.— Да и не только я так думаю, судя по реакции горожан на это шествие.— Он помолчал немного и после спросил:— А игры тоже будут жалкими и убогими?

— Ну, что до игр,— ответил Лепус,— то, конечно, разгуляться не на чем. Преступников у нас почти нет, рабы покупные и весьма дороги. Никто не хочет губить их на арене. Наловят, наверно, диких зверей и стравят их между собой. Да еще ты да я...

— Как? — задохнулся от удивления Эрих фон Харбен.— И мы будем драться? С кем же?

— Да друг с другом. Может, в соседних камерах тоже есть заключенные, так и с ними. Валидус Август приберегает политических узников к торжествам в свою честь, дабы обратить их в гладиаторов и позабавить чернь. Может, кроме нас, еще кого-нибудь схватили. Вот и будут обеспечены кровавые забавы. Мы и наши рабы перебьем друг друга на потеху толпе.

— Но если мы победим и останемся живы, нам будет дарована свобода?

— Мы не победим. Об этом позаботится Фупус, можешь быть уверен.

— Но ведь такой конец ужасен!

— Ты боишься смерти?

— Отнюдь,— ответил фон Харбен.— Я думаю о Фавании.

— Хорошо бы подумать о нас,— сказал Лепус.— Моя дорогая кузина счастлива была бы умереть, нежели выйти за Фупуса.

— Я чувствую себя таким бессильным,— сокрушался фон Харбен.— Нет друзей. Все в заточении и в изгнании. Даже верного слуги нет. Где-то мой Габула?

— О! А я вспомнил, его как раз утром искали. Стражник так громко выкрикивал его имя, пока ты шествовал по городу, прославляя Августа своим униженным видом. В нашей темнице поднялся переполох. Исчез твой Габула. Негров содержат в общей камере, а там ветхие стены из рыхлого камня. Сырость подточила их. Он проделал дыру, которую до него начали рыть крысы, и сбежал. Его хотели вместе с другими пленными рабами отправить подметать арену и не нашли. Сокамерники рассказали, что он тихо всю ночь возился в углу. В общем, твой Габула на свободе, но его ищут.

— Как хорошо! — воскликнул фон Харбен.— Я чувствую себя лучше уже при одной мысли, что преданный мне человек не подвергнется жестокой участи. Куда, как ты думаешь, он может податься?

Каструм Маре плохо охраняется вдоль берега, но само озеро кишит крокодилами. Они сто очков дадут вперед любой охране. Скорее всего, твой Габула прячется в негритянских лачугах на городской окраине. Там беглецу всегда дадут приют и укрытие. Может, он пробрался в дом к Септимусу Фаванию...

— Мне бы хотелось быть уверенным, что славному парнишке удастся покинуть Затерянную долину и вернуться домой, к своему народу.

Лепус с сомнением покачал головой.

— Боюсь, что это невозможно,—сказал он.— Ты вот спустился с отвесной скалы, но подняться наверх тем же путем вряд ли бы смог. Ведь так? А другой дороги из Каструм Маре во внешний мир нет. Нужно переплыть озеро, идти лесом, пересечь границу Западной империи... И если беглеца не съедят крокодилы, то наверняка схватят лесные варвары и доставят ко двору Сублатуса. Предположим даже, что судьба и боги будут милостивы к твоему Габуле, и он минует хижины варваров и доберется до прохода в скалах, ведущего через горы. Там его непременно остановят легионеры Сублатуса. Они бдительно охраняют дорогу во внешний мир. Нет, твоему Габуле бежать не удастся.

Время летело быстро, даже, по мнению Эриха фон Харбена, слишком быстро. Не успели друзья оглянуться, как забрезжил рассвет сквозь щели тюремных стен, и в камеру явилась стража. С узников сняли кандалы и повели на арену.

Стадион был набит людьми. Ложи патрициев тоже были полны. Надменный император Востока сидел, закутавшись в пурпурную мантию, и озирался по сторонам, надутый, как индюк.

Септимус Фаваний тоже присутствовал на празднестве. Он сидел в своей ложе, понурив седую голову, рядом с ним были жена и дочь. Лица обеих женщин носили следы слез.

Фавания подняла глаза и увидела, как решетчатые двери тюрьмы под трибунами стадиона распахиваются и из них выходят, щурясь на солнышко, ее брат и тот, кого она полюбила всем сердцем, милый, долговязый германский варвар. Девушка вздрогнула, слезы сами собой хлынули из ее прекрасных глаз.

Кроме Маллиуса Лепуса и Эриха фон Харбена, на арену вышли еще человек двадцать опальных патрициев и их слуг. Кроме того, к битве готовилась пара дюжин профессиональных гладиаторов, грубых и жестоких людей, чьей профессией было убивать и умирать на арене. Из них особой наглой дерзостью выделялся один — белый борец, сохранявший за собой чемпионское звание и тем самым жизнь последние пять лет.

Если у народа Каструм Маре был кумир, то этим кумиром являлся белый гладиатор. Его встретили взрывом аплодисментов.

— Клавдий Тарус! Клавдий Тарус! — скандировала толпа.

Эрих фон Харбен некогда был очарован историями о спортивных играх античного Рима. Он часто представлял себе такую картину: Колизей заполнили тысячи людей. Он с гладиаторским мечом застыл на белом песке арены. У его ног — поверженный враг. Как далеки от реальности были картины, созданные буйным воображением! Народ в этих мечтах был чем-то вроде фона, цветовым и звуковым оформлением честолюбивых фантазий мечтателя. Когда на белом песке воображаемой арены происходило нечто, достойное восхищения, зрители затихали, потом они нужны были для того, чтобы разразиться аплодисментами или опустить вниз большой палец руки — приговорить к смерти врага героя. Лиц их фантазия не предусматривала. Ни лиц, ни глаз, ни разинутых в вопле ртов, ни острого запаха потных, не совсем чистых тел. А между тем наяву хохочущие, свистящие и улюлюкающие трибуны выглядели омерзительно. Песок на арене тоже не дотягивал до воображаемого. Он был серый, свалявшийся, и весь усеян огрызками, ореховой скорлупой, кое-где поблескивали плевки. В общем, на таком песке ни побеждать, ни погибать не хотелось.

Лица патрициев видны были отчетливее — их ложи находились у самой арены. Эрих фон Харбен с отвращением замечал струйки пота, стекающие по щекам, темные пятна подмышками на несвежем полотне туник...

Участники битвы построились на арене. Клавдий Тарус, белый гладиатор, стоял прямо перед Эрихом фон Харбеном. Юноша с брезгливостью увидел, что у любимца публики ноги давным давно нуждаются в мытье. Кроме того, от негров, стоявших рядом с Эрихом и вплотную прижавшихся к нему плечами, жутко разило потом. Бедняги явно перетрусили и покрылись смертельной испариной. У Эриха даже закружилась голова от дьявольского коктейля запахов. Он-то думал, что гладиаторы поражают своим великолепием, что их тела и души чисты. На самом деле игры выглядели антисанитарно. «Интересно,— спрашивал сам себя юный фон Харбен,— а в древнем Риме все происходило так же?»

Он поднял глаза на императорскую ложу, против которой выстроили бойцов. Цезарь в ярком плаще восседал в золоченом кресле. За его спиной и по бокам обнаженные негры мерно помахивали опахалами из пышных перьев, осушая пот, струившийся по челу Валидуса Августа. Глаза юноши скользнули дальше по ряду лож патрициев. Распорядитель игр что-то вещал. Эрих не вникал в смысл его слов. Он вообще отключился от происходящего. Его взгляд встретился со взглядом Фавании. Он ощутил тревогу и безысходность, переполнявшие ее душу, и попытался улыбнуться, вложив в улыбку, предназначавшуюся любимой, весь имеющийся в нем заряд оптимизма.

Фавания увидела теплоту и нежность во взоре юноши. Но тут непрошенные слезы размыли дорогой облик, и вместо улыбающихся глаз и веснушчатого носа перед ней задрожало радужное пятно. Боль пронзила ее сердце. Фавания что есть силы прикусила белыми острыми зубками нижнюю губу, чтобы не разреветься в голос.

Движение на трибунах позади императорской ложи отвлекло внимание фон Харбена от плачущей Фавании. Он недовольно нахмурился, пытаясь убедить себя, что глаза подводят его. Но нет, он не ошибся.

По рядам зрителей, подгоняемый пинками и щипками, решительно протискивался, направляясь вниз, туда, где сидел император... кто бы вы думали? Сам Габула, верный слуга Эриха фон Харбена, рискуя жизнью, появился на переполненном стадионе. «Он сошел с ума!» — думал Эрих, не понимая, что замыслил Габула.

Распорядитель игр все продолжал свою пространную речь, восхваляя доблести и мужество божественного цезаря Валидуса Августа, лучшего друга гладиаторов всех времен и народов. Монотонные звуки голоса усыпляли присутствующих. Обреченные гладиаторы переминались с ноги на ногу на песке арены, как вдруг раздался ужасный крик. Все головы повернулись к императорской ложе, откуда он прозвучал.

Легионеры копьями стали загонять бойцов в решетчатую дверь под трибуной. Среди публики поднялся переполох. Фон Харбен обернулся и, подгоняемый копьем, вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что же произошло на трибунах. Сцена, представившаяся его глазам, была слишком нелепой, чтобы быть реальной.

«Может, я сплю и вижу сон,— подумал Эрих,— может,

Каструм Маре и Валидус Август не существуют?» Он крепко зажмурился и вновь раскрыл глаза.

Каструм Маре стоял на месте, а что касается Валидуса Августа, то он действительно закончил свое существование. Бренное тело почившего императора суетливо выносили из ложи преторианцы. Действительность выглядела почище любой буйной фантазии.

Негр, схвативший одной рукой Валидуса Августа за плечо, другой дважды вонзил в императорскую грудь кинжал с криком: «Ты отомщен, бвана! Неважно, что со мной сделают, ты отомщен!» Это был Габула.

Цезарь успел издать только жуткий крик, прервавший цветистую речь префекта, и душа его рассталась с телом. Преторианцы и легионеры охраны замешкались — такого дерзкого покушения не помнила вся история Каструм Маре. Ловкий Габула перемахнул через барьер, спрыгнул на песок и подбежал к своему хозяину, уже почти скрывшемуся в проходе под трибунами.

В публике поднялся ропот, затем раздался взрыв оваций и чей-то голос радостно пропел:

— Ц-е-з-а-р-ь умер!

Легионеры бросили пленных и устремились к трибунам. Эрих фон Харбен схватил за руку Маллиуса Лепуса.

— Цезарь умер! Не зевай,—шепнул он.

— Что ты хочешь сказать? — спросил недоуменно Ленус. 

  — Во всеобщем замешательстве мы сможем бежать. Спрячемся в городе, а когда настанет ночь, заберем Фаванию и удерем отсюда.

— Куда?

— О Боже! Да откуда я знаю?! Не задавай глупых вопросов. Любое место лучше, чем то, где правит Сульфус Фупус. Ты соображаешь — ведь он получил от Габулы пурпурную мантию. Бежим, а то будет слишком поздно!

— Ты прав,— согласился Маллиус Лепус.

— Скажем всем — чем больше народу бросится в бега, тем труднее будет нас изловить. Тогда, может быть, кто-нибудь и спасется.

Легионеры и преторианцы кинулись к трибунам усмирять разбушевавшуюся чернь. Им было не до гладиаторов. Мало того, они совсем позабыли про Габулу.

Маллиус Лепус крикнул, обращаясь к тем, кто был на арене:

— Боги добры к нам! Цезарь умер, мы можем бежать и спасти свою жизнь и честь от позорной гибели. Скорее!

Он опрометью кинулся к решетчатой двери и помчался по проходу, ведущему в камеры под Колизеем.

Пленники, горланя от возбуждения, последовали за ним. Только профессиональные гладиаторы держались отчужденно — им некуда было бежать. Более того, выступления были сорваны, и они испытывали досаду. Они не делали попыток остановить беглецов, так как внутренне были независимыми людьми и ненавидели вздорного императора. Гладиаторы сочувствовали патрициям, которые должны были погибнуть сегодня от их мечей, и желали им удачного побега.

— Всего хорошего вам! — крикнул вдогонку Клавдий Тарус, когда Эрих фон Харбен пробегал мимо него.— Вот бы здорово было, если бы кто-нибудь пристукнул и Фупуса. В Каструм Маре появился бы тогда настоящий цезарь, ради которого стоит биться на мечах...’

Небольшая охрана Колизея потеряла голову от событий. Беглецы легко одолели стражников и, разоружив их, заперли в одной из камер.

Еще немного, и бывшие узники высыпали на улицу Каструм Маре.

— А сейчас куда? — воскликнул один из них.

— Нам нужно рассеяться по городу,— ответил Маллиус Лепус.— Пусть каждый позаботится о себе сам.

— Но мы останемся вместе, Лепус? — спросил Эрих фон Харбен.

— До конца!

— Габула тоже пойдет с нами.

— Мы не оставим в беде храброго Габулу,— ласково улыбнулся патриций.— Но прежде всего надо подыскать убежище.

— Вот, смотри, там, на другой стороне улицы есть стена. А возле нее растут ветвистые деревья, они свешиваются за стену. Давай перелезем по веткам туда. Посмотрим, может, там и найдем укрытие.

— Что ж, это место не хуже любого другого,— согласился Лепус.

Трое мужчин вскарабкались на стену и один за другим попрыгали в сад. Сад был запущен и изобиловал разросшимся терновником. Сразу было видно, что он заброшен. Продираясь сквозь колючие заросли, беглецы подошли к задней стене дома. Полусгнившая дверь чудом висела на одной заржавленной петле. Изнутри тянуло сыростью и гнилью. Дом явно пустовал.

Наша троица вошла внутрь. Кучи мусора, рой потревоженных мух, солнечные лучи еле пробиваются сквозь неплотно прикрытые ставни... Подгнившие ступени вели на чердак.

— Может быть, это подходящее место, где мы сможем дождаться ночи,— сказал Эрих.

— Самое большое достоинство этого дома, что он расположен совсем рядом с тюрьмой. Никому и в голову не придет искать нас здесь. Давай поднимемся наверх и осмотрим чердак. Нужно быть уверенными, что дом необитаем.

На чердаке находилась каморка для прислуги. Развалившаяся печурка, покосившийся стол и грубая скамья составляли убранство помещения. Единственное окно, выходившее на бульвар, было плотно заколочено досками. В комнате царил полумрак.

В углу друзья заметили приставную лестницу. Она вела к люку, очевидно, выходившему на крышу здания. Под балками крыши имелся дощатый настил, образуя как бы еще один, очень низенький чердачок. Явно это место использовалось прежними жильцами в качестве тайника.

Более тщательный осмотр не показал ничего, кроме кучи грязного тряпья возле стены: может, эта ветошь служила постелью какому-нибудь бродяге или нищему.

— Если бы этот дом был построен специально для нас,— усмехнулся Лепус,— клянусь Юпитером, он не мог бы быть лучше. У нас есть три выхода на случай опасности — один в сад позади дома, другой на бульвар, и третий — на крышу.

— Можем быть спокойными до наступления ночи,— подытожил осмотр фон Харбен.— Отдохнем, нам понадобятся свежие силы, чтобы прокрасться в потемках в дом Септимуса и вытащить оттуда Фаванию.

 Глава 22 НЕУДАВШЕЕСЯ ПОКУШЕНИЕ

Огромная толпа народа вышла из Кастра Сангвинариуса и спешила по дороге, именуемой Виа Маре, на восток. Возглавлял шествие Тарзан. Белые перья вазири развевались в голове колонны. Следом за вазири Матеус Прокус вел легионеров, а чернокожие варвары от окрестных деревень замыкали процессию, образуя арьергард.

Взмокшие от натуги рабы волокли на себе баллисты, стенобитные орудия, огромные бревна, служившие таранами, и другие орудия для ведения античных войн. Тяжелые механизмы замедляли движение, и Тарзан сердился про себя, но вслух не высказывал своего раздражения. Он вынужден был прислушиваться к мнению Кассиуса Асты и Квинта Металлиуса, уверявших его, что единственный способ захватить Каструм Маре — это сокрушить городские стены. Ворота слишком хорошо охранялись.

Войско двигалось, вздымая ногами горячую пыль Виа Маре. Над строем неслись воинственные песни народа вазири, которые те распевали во все горло, приплясывая в такт мелодии.

Закаленные легионеры сбросили с разгоряченных голов тяжелые медные шлемы, и они болтались на ременных завязках у них за спинами. Воины ворчали, проклинали жару и тяжесть походной амуниции. Особенно неудобны в пути были тяжелые громоздкие щиты, обтянутые дубленой воловьей кожей. Чернокожие варвары бежали вприпрыжку, весело болтая и смеясь. Жара и пыль им были нипочем. Их души веселил предстоящий набег на богатый островной город.

В то время как разношерстная армия приближалась к укрепленному городскому валу, рабы внесли тело Валидуса Августа в усыпальницу цезарей и, воскурив благовония, оставили там царственного мертвеца.

Тем временем во дворце несколько ошарашенный происходящим Фупус, сидя на троне в пурпурной мантии, принимал немногочисленные поздравления и размышлял над дальнейшими перипетиями собственной судьбы.

Фупус был далеко не глуп и понимал, что на троне он оказался случайно. У многих патрициев Каструм Маре было куда больше прав на императорский пурпур, чем у него. Но нужно было отдавать распоряжения, и Фупус приступил к исполнению императорских обязанностей.

Первым долгом он отправил легионеров на поиски разбежавшихся заключенных. Особенно новый цезарь настаивал на поимке злодея, убившего кинжалом Валидуса Августа. Задача осложнялась тем, что в суматохе никто не разглядел убийцу, и было неизвестно, кто он и кого следует искать.

Несколько беглых рабов и преступников, бежавших со стадиона, объединились в компанию и попытались найти убежище в той части города, где ютилась беднота и в изобилии теснились лавчонки, в которых торговали дешевым вином и дурманной травкой. В одном из грязных трактиров и приютилась эта компания. За чашей пенного вина и завязался такой разговор:

— Что за император этот новый Сульфус Фупус? — просил один раб.

— Я думаю, он будет не лучше Валидуса Августа,— ответил другой.— Я служил в его доме и знаю прекрасно нового цезаря. Его никто не любит. Он жесток и груб. Даже патриции его презирают. Никто не ходит к нему в гости, и его это страшно злит.

— Говорят, он женится на дочери Септимуса Фавания?

— Я видел ее сегодня в Колизее. До тюрьмы я был с ней знаком. Она со своей рабыней приходила в лавку моего отца за покупками,— вмешался в разговор рабов преступник, посаженный за воровство.

— А в доме Фавании ты никогда не был? — спросил другой преступник.

— Что ты! Это знатный дом, туда простолюдинов не допускают. Только на кухню. Я приносил раза два посмотреть товар. Меня приглашали во внутренний сад. Туда дорогу я хорошо знаю.

— Если такая патрицианка ненароком попадет в лапы беглых каторжников, таких, как мы, например,— осклабился преступник, расспрашивавший о доме Фавания,— то родня все сделает, чтобы возвратить нежной штучке свободу. А уж женишок, император, отвалит большой выкуп за свою любушку,— и преступник расхохотался.

Это был отвратительный тип, на его лице лежала печать вырождения. Злобные глазки алчно горели. В ухмылке он обнажал гнилые корешки зубов.

— Так что, если мы похитим прекрасную Фаванию...— продолжал гнилозубый дегенерат.

— ...то будем четвертованы разъяренной толпой,— докончил за него один из собеседников,— или нас разорвут на части бешеные быки...

— Если поймают, конечно, придется умереть,— осклабился дегенерат.— Но придется умирать все равно. А при наличии денежек поймают не так скоро, и смерть будет легче, если перед нею сможешь вспомнить всякие удовольствия, которые можно получить в тавернах...

— Хорошая мысль,— процедил молчавший до сих пор крупный негр.

Все сидящие за столом примолкли. Они обдумывали услышанное.

— Новый цезарь должен заплатить выкуп за невесту,— промолвил юноша-вор.— Я провожу вас в дом Фавании. Уверяю вас, мне откроют дверь, так как они явно не знают, что я в тюрьме. Мне только нужен будет объемистый сверток. Я скажу, что принес из отцовской лавки образцы товаров. А когда Фавания спустится в сад посмотреть на ткани и украшения, вы схватите ее и утащите через стену. Только за эту услугу я хочу половину выкупа.

— Не будь глупее, чем ты есть!

— Мы поделим выкуп между всеми поровну.

На этом шайка и порешила. Все деятельно принялись мастерить правдоподобный сверток, будто бы принесенный из галантерейной лавки.

Весь день пылило по дороге войско Тарзана. Ранним вечером Кассиус Аста и Квинт Металлиус приняли на себя командование штурмом городских стен. Пока легионеры ухая настраивали тяжелые механизмы, чтобы долбить вековую кладку, Эрих фон Харбен и Маллиус Лепус тихонько совещались н заброшенном доме рядом с Колизеем. Им необходимо было выработать план дальней игах действий.

По мнению Лепуса, лучше было бы спокойно дождаться полуночи, а уж потом попытаться выйти из убежища.

— Ты не учитываешь, что по ночам на улицах города дежурят патрули. А в такое время, как сейчас, когда убит цезарь и на престол вступил ненавистный народу Сульфус Фупус, дозор наверняка усилен,— доказывал другу Эрих фон Харбен.

— Да ну,— не сдавался Маллиус Лепус.— Патрули редко дежурят на пустынном бульваре в патрицианских кварталах. Ночью мы спокойно проберемся в дом дядюшки Септимуса. Там нас покормят и спрячут хорошенько.

— Может, это и неразумно — покидать такое уютное убежище,— сказал Эрих фон Харбен,— но ожидание наводит на меня тоску, тем более что я просто умираю от голода и жажды. Кроме того, мне не дает покоя судьба Фавании. Теперь, когда волею случая Фупус стал императором, ее ждет масса неприятностей.

— Но не сегодняшней ночью, друг мой,— возразил Лепус.— Фупус наверняка занят массой дел. Похороны Валидуса Августа, поимка беглецов, собственная коронация, приведение к присяге легионеров, да мало ли что еще. Ему придется обождать с женитьбой. Я гарантирую Фавании пару свободных дней.

Пока они так беседовали, на Каструм Маре опускался вечер. Юноша-вор, обремененный тяжелым свертком, постучался в дверь дома Септимуса Фавания. В тени садовых деревьев уже притаились темные тени. Раб с лампой в руке вышел к двери и, приоткрыв ее слегка, через внутреннюю решетку осведомился, кто пришел и зачем.

— Я сын Теберикса-лавочника,— сказал юноша.— Принес образцы новых тканей для хозяйской дочки. Скажи, пусть спустится в сад посмотреть.

Раб колебался:

— Госпоже сейчас не до покупок...

— Но ты помнишь меня,— настаивал юноша.— Я уже приходил в ваш дом, и прекрасная Фавания всегда что-нибудь покупала.

Раб поднял лампу и внимательно вгляделся в лицо юноши.

— Да,— ответил он.— Я тебя помню. Пойду, спрошу молодую хозяйку, захочет ли она посмотреть твой товар. Подожди.

— В этом свертке очень дорогие ткани,— сказал юноша.— А на дворе темнеет. На меня могут напасть воры. Ты не слышал, они сегодня сбежали из тюрьмы. Пусти меня лучше в сад. Там я и мой товар будем в безопасности.

— Хорошо,— согласился раб.— Идем.

Он отворил дверь, и юноша проскользнул за ним в прихожую, а затем в сад.

Когда раб ушел наверх звать госпожу, юноша откинул засов от наружной калитки, оставив ее просто прикрытой.

Темные фигуры зашевелились за стволами деревьев. Юноша предостерегающе поднял руку — тени затаились.

Возвратился раб.

— Дочь Септимуса Фавания не припоминает, чтобы она заказывала товар в лавке Теберикса. Госпожа велела передать, что ей сегодня не хочется рассматривать ткани. Уноси обратно свой сверток и передай отцу, что если госпожа захочет сделать покупку, она сама навестит его лавку.

Это было вовсе не то, чего ожидал незадачливый сын Теберикса. Он лихорадочно принялся искать выход из создавшегося положения. Раб подумал, что малый ленив и глуп — так медленно доходит до него смысл сказанного.

— Иди же,— подтолкнул его раб к дверям.— Тебе пора.

Он уже взялся рукой за щеколду и хотел распахнуть двери перед юношей, как тот окликнул его:

— Погоди! Это еще не все,— юноша перешел на шепот.— У меня есть записка. Я должен ее отдать твоей госпоже. Никому нельзя говорить об этом. Ткани — только предлог.

— Какая записка? Кто написал ее? Давай сюда,— сказал раб подозрительно.

— Никак нельзя. Нужно отдать в собственные руки твоей госпоже. Ты знаешь, сегодня из Колизея сбежали заключенные,— юноша испуганно озирался по сторонам.

Раб заколебался.

— Позови госпожу,— настаивал юноша.— Скажи ей, пусть спустится в сад. Будет лучше, если она выйдет незамеченной, не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из домашних застиг нас.

Раб недоверчиво покачал головой.

— Я передам ей твою просьбу,— проговорил он.— Она знает, что ее брат, Маллиус Лепус, и варвар фон Харбен убежали из Колизея. Наверное, записка от них.

Раб снова поднялся по ступенькам и скрылся в глубине дома.

Наглец Теберикс-младший ухмыльнулся. Он недостаточно осведомлен был о личной жизни Фавании и радовался, что попал в точку. Преступники не знали, от кого могла бы получить весточку прекрасная патрицианка. Словоохотливый раб помог разыгрывать спектакль и дальше, если понадобится.

Прошло немного времени. Послышались легкие шаги, кто-то торопливо сбегал по ступенькам в сад. На пороге возникла Фавания.

— Скажи мне скорее,— щеки девушки пылали румянцем,— ты принес весточку от них?

Сын Теберикса приложил палец к губам, советуя быть осторожнее.

— Никто не должен знать об этом, госпожа,— прошептал негодяй.— Только твоим ушам предназначаются слова, которые мне велено передать. Отправь раба в дом.

— Можешь идти,— кивнула Фавания рабу.

Тот, ворча что-то себе под нос, медленно исчез за дверью. Он был рад отправиться куда подальше и не участвовать в опасном деле. Рабу не хотелось нести ответственность за поступки госпожи, и он плотно притворил за собой дверь, удаляясь решительно с места действия, как обычно поступают рабы, когда становятся не нужны хозяевам.

— Где записка,— настаивала Фавания.

— Здесь,— юноша похлопал себя по груди.— Идем, госпожа, тебя ждут.

— Кто?

— Сама знаешь.

— Где они?

Юноша пальцем указал на наружную дверь.

Фавания решительно направилась к выходу, но не успела она переступить порог, как молодой негодяй одной рукой обхватил ее, плотно прижав к себе, а другой зажал ей рот. От кустов отделились тени, и грубые руки подхватили оторопевшую девушку. Хлопнула входная дверь, и только удаляющийся топот ног свидетельствовал о том, что недавно в доме Септимуса кто-то побывал.

Фавания попробовала вырваться из цепких лап, но вскоре поняла, что все попытки освободиться тщетны.

Похитители переговаривались между собой приглушенными голосами.

— Мы разделимся здесь,— сказал один.— Двое из нас отведут ее в тайное место и присмотрят, чтобы пташка не упорхнула, а ты, Теберикс, составишь записочку для Фупуса и отнесешь ее во дворец. Все остальные разбегаются и разными дорогами сходятся в заброшенный дом, тот, что рядом с Колизеем. Все знают, где это!

— Да, да, мы хорошо знаем, ночевали там не раз.

— Идите,— сказал первый, по-видимому, главный в шайке.

— Не будем терять времени понапрасну.

— Подожди,— сказал сын Теберикса.— Мы еще не решили, как будем делить выкуп. Я играю главную роль. Мне сейчас идти во дворец. Представляете, какой это риск. А без меня никто не справится — среди вас я один грамотный. Мне принадлежит по крайней мере половина выкупа, если не две трети.

— Ты заткнись лучше, пока цел. Радоваться будешь, если хоть что-то получишь.

— Ну, так дело не пойдет. Я отказываюсь.

— А ножа под ребро не хочешь? Отказывается он! — грубо захохотал главарь.

— Значит, я не получу того, что мне причитается? — настаивал юноша.

— Прекрати! — отрезал главарь.— Идем, ребята!

Завернув Фаванию в засаленный плащ, они подхватили ее с обеих сторон и понесли, стараясь скрываться в тени деревьев, которыми был обсажен бульвар. Сын Теберикса постоял на перекрестке, раздумывая о чем-то, затем решительно развернулся и пошел в другую сторону.

Юноша в разорванной несвежей тунике и истоптанных сандалиях подошел к императорскому дворцу. Солдат преградил ему копьем дорогу.

— Чего ты бродишь по ночам возле покоев цезаря? — строго спросил легионер.

— У меня есть известие для Сульфуса Фупуса,— ответил юноша.

Легионер расхохотался:

— Сам войдешь или вызвать цезаря сюда, к тебе? — издевательски осведомился он.

— Ты можешь отнести ему эту записку сам, солдат,— не обращая внимания на грубый смех, сказал юноша,— если знаешь, что тебе следует делать, не теряй времени даром.

Серьезный тон пришельца заставил легионера внимательнее присмотреться к нему.

— Хорошо, я записок передавать не стану. Скажи на словах, что за весть. Я сообщу цезарю.

— Быстро отправляйся к нему и скажи, что дочь Септимуса Фаванию похитили. Если он поспешит, то найдет ее в заброшенном доме рядом с Колизеем — он стоит на Углу.

— А кто ты такой? — поинтересовался солдат.

— Неважно. Завтра я приду за вознаграждением. Не медли. Ступай,— и юноша убежал раньше, чем легионер сообразил, что хорошо бы его задержать и проверить, откуда у него такие сведения.

— Кажется, полночь никогда не наступит,— бормотал себе под нос фон Харбен.

Маллиус Лепус положил другу руку на плечо.

— Ты нетерпелив, но, пойми, нужно выждать. Для Фавании будет лучше, если мы явимся попозже. Сейчас улицы полны патрулей. Беглецов, то есть нас, наверняка ищут. Ты сам слышал, как весь день туда-сюда шастали по бульвару, бряцая амуницией, солдаты. Еще чудо, что они не обыскали этот дом.

— Тише,— прервал его фон Харбен.

— Что это было? Кажется, заскрипела калитка...

— Солдаты идут,— прошептал фон Харбен.

Трое мужчин выхватили мечи, которые им выдали для схватки на арене. Но почти сразу передумали — драться следовало лишь в крайнем случае. Что могли они сделать, трое против вооруженного отряда легионеров? Быстро вскарабкавшись по приставной лесенке, они втянули ее за собой на низенькие антресоли и растянулись плашмя на пыльных досках. Люк был оставлен открытым. Если преследователи приблизятся, можно будет выбраться на крышу дома.

Фон Харбен свесился вниз, зорко вглядываясь в темноту.

Послышались голоса.

— Здорово мы провернули это дельце,— говорил один из вошедших в дом.— И никто нас не видел. Скоро остальные придут, я уже слышу шаги.

Дверь снова тихонько скрипнула.

— Заходите, братцы,— раздался все тот же грубый голос.— Тащите ее сюда. Она жива? Я не слышу дыхания.

— Убери кляп у нее изо рта.

— Да она начнет кричать и звать на помощь. Живо солдаты сбегутся.

— Мы сможем заставить ее молчать. А мертвая она нам и даром не нужна.

— Ну ладно, вытаскивай кляп.

Послышалась какая-то возня. Снова грубый голос сказал, обращаясь к кому-то:

— Слушай, ты! Мы вытащим кляп у тебя изо рта, но горе тебе, если вздумаешь кричать.

— Я не закричу,— раздался женский голос.

Фон Харбен вздрогнул от неожиданности. Голос показался ему знакомым, но это было слишком невероятно.

Мужчина заговорил снова:

— Если будешь вести себя хорошо, а цезарь пришлет выкуп, мы не сделаем тебе ничего плохого.

— А если он его не пришлет?

— Тогда, может быть, твой отец Септимус согласится заплатить за жизнь любимой дочери ту сумму, которую мы потребуем. У твоего папаши денежки водятся.

— О небо,— прошептал Эрих фон Харбен.— Ты слышишь, Лепус?

— Слышу,— прошептал патриций.

— Тогда вперед! — скомандовал фон Харбен.— Габула, и ты с нами! Там внизу — Фавания.

Отбросив всякую осторожность, Эрих ринулся вниз и с шумом спрыгнул с антресолей, за ним последовали Лепус и Габула.

— Фавания! — вскричал Эрих.— Это мы! Где ты?

— Я здесь! — зазвенел девичий голос.

Фон Харбен поспешил на звук и столкнулся в темноте с одним из похитителей. Он схватился с ним врукопашную. Оба в яростном объятии покатились по полу. Другие разбойники в ужасе, решив, что нагрянули легионеры, разбежались, топая, как стадо слонов.

Беглецы оставили дверь открытой, и в дом проник свет полной луны. Лепус и Габула обнаружили, что Эриха фон Харбена схватил за горло кряжистый тип и при этом пытается выхватить кинжал из ножен.

Друзья сразу же бросились на помощь. Точный удар меча Маллиуса Лепуса положил конец схватке. Толстый громила простился с жизнью.

Эрих, освобожденный от объятий противника, вскочил на ноги. Он подбежал к Фавании. Она лежала на куче тряпья у стены. Эрих быстро разрезал веревки, которыми было стянуто тело девушки. Фавания сразу же принялась рассказывать обо всем, что с ней случилось.

— Если бы не твой страх, который тебе пришлось перетерпеть,— сказал Маллиус Лепус,— следовало бы поблагодарить этих негодяев. Они упростили нашу задачу. Мы готовы бежать хоть сейчас.

— Тогда не будем терять времени,— поторопил фон Харбен.— Я вздохну с облегчением лишь тогда, когда окажусь вне стен этого дома.

— Думаю, сейчас нам нечего бояться,— возразил Маллиус Лепус.— Шайка разбежалась, город уснул. Надо пробираться к выходу, к оборонительному валу. Мне известно множество мест, где почти нет охраны. А по берегам озера всегда найдется рыбачья лодка. Ну, а что ждет нас впереди, знают лишь боги!

Габула, стоявший на пороге, рывком закрыл дверь. Он одним прыжком пересек комнату и подскочил к фон Хар-бену.

— Огни на бульваре, бвана! — сказал негр.— Множество людей направляются сюда. Мне кажется, это солдаты.

Все четверо прислушались и уловили мерный шум шагов.

— Это патруль совершает обход,— сказал Лепус.— Подождем, пока они пройдут.

Огни факелов замерцали совсем близко. Их хорошо было видно сквозь щели полусгнивших ставен.

— Остановились перед нашим домом,— пробормотал Лепус.— Часть заходит за угол, остальные остаются.

Некоторое время друзья молчали, слушая звуки, доносившиеся из сада. Свет факела появился в проеме открытой двери черного входа.

— Дом оцеплен,— прошептал Лепус.— Они идут к главному входу. Явно намереваются обыскивать помещение.

— Что же делать? — встревожилась испуганная Фавания.

— Крыша! Вот наша единственная надежда! — воскликнул фон Харбен.

Но только он успел проговорить это, как послышался шум шагов по черепице, и свет факела блеснул сквозь открытый люк.

— Мы погибли,— вздохнул Лепус.— Справиться с целой центурией немыслимо.

— Но мы будем драться! — вскричал Эрих.

— И рисковать жизнью Фавании понапрасну,— охладил его пыл Лепус.

— Ты прав,— сокрушенно пробормотал фон Харбен.— Но подожди, у меня есть идея. Фавания, быстро сюда! Ложись на пол, а я забросаю тебя тряпьем. Незачем тебе делить с нами нашу участь. Я, Габула и Лепус убежать не сможем, а солдатам и в голову не придет, что ты здесь, с нами. Когда нас уведут, ты выберешься и потихоньку отправишься домой.

— Я хочу с вами,— взмолилась девушка.

— Это не принесет никакой пользы. Нас схватят как беглецов, а если тебя найдут вместе с нами, то еще, чего доброго, заподозрят твоего отца в содействии преступникам.

Не споря больше, девушка покорно легла на пол и сама укрыла себя вонючим прелым тряпьем.

 Глава 23 СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

Кассиус Аста закончил расстановку стенобитных машин перед укреплениями на валу Каструм Маре.

Было слишком темно, чтобы начинать бой. Поэтому Аста решил попытаться осуществить другой план. Он двинулся к воротам сторожевой башни в сопровождении Тарзана и Квинта Металлиуса. Вместе с ними шел и Матеус Прокус. Впереди двигался легионер с белым флагом в сопровождении факельщика. Внутри форта давно заметили приближение войска. Там царило волнение. Гарнизон охраны был уверен, что на город надвигаются силы Сублатуса, как уже случалось и раньше. Легионеры готовились отразить атаку противника. Это были храбрые ветераны. Они надеялись нанести поражение агрессорам из Кастра Сангвинариуса.

Когда офицер, командующий гарнизоном, увидел белый флаг, он был весьма удивлен. Офицер спустился со смотровой площадки на верху башни и вышел к парламентерам .

— Кто вы такие и какова ваша цель? — спросил он.

— У меня два требования к Валидусу Августу,— заявил Кассиус Аста.— Первое — сейчас же дать свободу Маллиусу Лепусу и Эриху фон Харбену, а второе — позволить мне войти в Каструм Маре и пользоваться правами, присущими моему высокому положению.

— Кто же ты такой? — осведомился офицер.

— Я — Кассиус Аста, законный наследник престола. Ты бы должен меня знать.

— Да благословят тебя всемогущие боги, Кассиус Аста! — воскликнул офицер.

Солдаты, столпившиеся за спиной своего командира, дружно закричали:

— Да здравствует законный император Кассиус Аста! Долой Сульфуса Фупуса!

— Что все это значит? — спросил недоуменно Аста.— Что произошло в мое отсутствие?

— Валидус Август мертв. Он был убит сегодня во время церемонии открытия игр. Сульфус Фупус взошел на престол. Ты вернулся вовремя. Весь Каструм Маре встретит тебя с радостью. Мои легионеры на руках внесут тебя в императорский дворец.

Войско, ведомое Кассиусом Астой, перешло по понтонному мосту водное заграждение. Ворота форта раскрылись настежь, впуская пришедших. Впереди бежали легионеры, оповещая жителей о возвращении законного императора. Вскоре большая толпа горожан присоединилась к армии. С ликующими криками масса народа двинулась к центру, где находился императорский дворец.

А в заброшенном доме у Колизея четверо, затаив дыхание, ждали появления легионеров Фупуса. Было ясно, что солдаты медлили, не желая подвергаться риску нападения. Они окружили здание и не спешили входить внутрь. Фон Харбену хватило времени надежно замаскировать Фаванию вонючим тряпьем.

— Мы не окажем сопротивления, ибо это бесполезно,— сказал Лепус появившемуся в дверях офицеру.— Веди нас в тюрьму. Мы сдаемся.

— Не торопись? — одернул офицер Лепуса.— Где девушка?

— Какая девушка? — удивленно спросил Лепус.

— Дочь Септимуса, Фавания.

— А почему она должна быть здесь?

— Вы похитили ее и притащили сюда,— ответил офицер.— Мы все знаем. Обыщите комнату! — скомандовал он солдатам.

Через минуту легионеры извлекли Фаванию из-под тряпья.

Офицер, посмеиваясь, приказал обезоружить пленников.

— А что ты намерен сделать с дочерью Септимуса,— осведомился фон Харбен.— Мне кажется, ты должен дать ей провожатых и поскорее отправить в дом отца — время уже позднее.

— Я исполняю приказ цезаря,— уклончиво ответил офицер.

— А цезарь тут причем?

— Он приказал забрать Фаванию и доставить ее во дворец, а похитителей убить на месте.

— Ну, так ему это дорого обойдется. Он не досчитается своих легионеров,— закричал фон Харбен и бросился на офицера, хватая того за горло.

Маллиус Лепус и Габула, движимые тем же стремлением — дорого продать свою жизнь — напали на легионеров, спускавшихся в этот момент по приставной лесенке из люка.

Захваченные врасплох легионеры, растерялись. Офицер, которому удалось вырваться из объятий фон Харбена, выпрыгнул из комнаты и захлопнул за собой дверь. Он громко стал звать солдат.

— В этой комнате — трое мужчин и одна девушка. Убейте мужчин, девушку не трогать! Ей не должно быть причинено ни малейшего вреда!

Но тут на бульваре раздались громкие крики. Из-за поворота показалась многочисленная толпа людей, засверкали факелы. Офицер остановился в недоумении. Солдаты тоже не стали выполнять командь:.

Послышались крики: «Ура! Да здравствует император!» Запели военные трубы.

— Что случилось? — спросил офицер у бегущих людей.

Он слышал топот множества ног и понял, что по бульвару движется войско.

Офицер знал по донесениям, что к городу приближается армия Сублатуса. Но звуков битвы не было слышно. Ему показалось странным, что людям Сублатуса удалось взять город без боя.

— Что происходит? — снова спросил он.

— Кассиус Аста возвратился в Каструм Маре! — последовал ответ.— Фупус бежал из дворца и скрылся.

Вопрос и ответ, произнесенные громким голосом, были услышаны в доме.

— Мы спасены! — закричал Маллиус Лепус.— Аста не причинит вреда своим друзьям. Руки прочь! — скомандовал он солдатам.— Уносите ноги, да поживее, пока целы.— Он оттолкнул легионеров, которые молча расступились, пропуская пленников к дверям.

— Назад, ребята! — скомандовал офицер солдатам.— Отставить! Приказ Фупуса недействителен. Айда в казармы! Маллиуса и тех, кто с ним, не трогать! Да здравствует законный император Востока Кассиус Аста!

— Виват! — дружно откликнулись солдаты и, потрясая пиками, присоединились к войску, шагающему вдоль бульвара. ^

— Ну, вот, какой сообразительный малый этот офицер,— улыбнулся фон Харбен.— Сразу понял, откуда ветер дует...

Фавания, Лепус, Эрих и Габула вышли из заброшенного дома. Они увидели, как приближается голова колонны. Пылающие факелы освещали бульвар. Было ясно видно, что впереди вышагивают несколько патрициев и мощный полуголый гигант, на плече которого сидела крошечная обезьянка.

— Кассиус Аста и Металлиус! — вскричал Маллиус Лепус.— А кто же остальные? Смотрите, один одет, как варвар. Но это белый человек. А за ним чернокожие не из нашей долины. Вон те, в белых перьях! Никогда в жизни не видел ничего похожего.

— И я тоже,— откликнулся фон Харбен.— Но, по-моему, я знаю, кто это такие.

— Кто же? — спросила Фавания.

— Белый гигант — это Тарзан, человек-обезьяна, знаменитый на всю Африку Владыка Джунглей. А мощные негры с белыми султанами на головах — его воины-вазири.

При виде четверых людей, выстроившихся у ворот дома, Кассиус Аста остановился. К нему подскочил офицер, намеревавшийся арестовать наших друзей.

— Я центурион дворцовой охраны,— отрекомендовался он.— Был послан на поимку похитителей Фавании, дочери Септимуса. Вот они.

— Хвала богам! — обрадовался Кассиус Аста.— Мы спешили спасти их. Здравствуй, Лепус,— обратился он к своему другу.— Как поживаешь? А это, наверное, вождь варваров из Германии Эрих фон Харбен? — Аста улыбнулся, глядя на долговязого незнакомца, стоящего рядом с Маллиусом Лепусом.

Эрих фон Харбен протянул руку для пожатия.

— Вы тот самый знаменитый историк, чья слава докатилась даже до Кастра Сангвинариуса? — тепло осведомился Кассиус Аста, пожимая протянутую руку.

Тарзан подошел к ним поближе:

— Здравствуйте, Эрих фон Харбен,— приветствовал он юношу по-английски.

— Вы, конечно, Тарзан из племени обезьян,— радостно поздоровался с Владыкой Джунглей Эрих фон Харбен. Он тоже говорил по-английски.— Я давно мечтал познакомиться с вами, но и не предполагал, что наше знакомство состоится при таких фантастических обстоятельствах.

— Вы настоящий римлянин, с головы до пят,— усмехнулся Тарзан, оглядывая юношу.

— И все же чувствую себя варваром до мозга костей,— жизнерадостно смеясь, ответил Эрих.

— Ваш отец будет счастлив увидать вас у домашнего очага.

— Так вы пришли в Затерянную империю разыскивать меня? Я правильно догадался?

— Да. И кажется, я подоспел вовремя.

— Я в неоплатном долгу перед вами,— юноша устремил восхищенный взгляд на человека-обезьяну.— Не знаю, как мне отблагодарить вас! Вы спасли жизнь мне и моей любимой девушке!

— Не благодарите меня, друг мой,— ответил Тарзан.— Не я главный герой этой истории. Своим спасением вы обязаны вот кому,— и он потрепал по спинке подпрыгивавшую на его плече крохотную обезьянку.— Благодарите малыша Нкиму.

Нкима горделиво задрал хвостик и приосанился, победно озираясь вокруг: он любил, когда его хвалили!

Оглавление

Тарзан и город золота 

  ГЛАВА I

  ГЛАВА II

  ГЛАВА III

  ГЛАВА IV

  ГЛАВА V

  ГЛАВА VI

  ГЛАВА VII

  ГЛАВА VIII

  ГЛАВА IX

  ГЛАВА X

  ГЛАВА XI

  ГЛАВА XII

  ГЛАВА XIII

  ГЛАВА XIV

  ГЛАВА XV

  ГЛАВА XVI

  ГЛАВА XVII

  ГЛАВА XVIII

  ГЛАВА XIX

Тарзан непобедимый

  I. МАЛЫШ НКИМА

  II. ИНДУС

  III. ВОССТАВШИЙ ИЗ МОГИЛЫ

  IV. В ЛОГОВЕ ЛЬВА

  V. ПОД СТЕНАМИ ОПАРА

  VI. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

  VII. НАПРАСНЫЕ ПОИСКИ

  VIII. ВЕРОЛОМСТВО АБУ БАТНА

  IX. В ТЕМНИЦЕ СМЕРТИ ОПАРА

  X. ЛЮБОВЬ ЖРИЦЫ

  XI. ЗАТЕРЯННЫЕ В ДЖУНГЛЯХ

  XII. ТРОПОЙ СТРАХА

  XIII. ЧЕЛОВЕК-ЛЕВ

  XIV. РАНЕНИЕ

  XV. «УБЕЙ, ТАНТОР, УБЕЙ!»

  XVI. «ВЕРНИТЕСЬ!»

  XVII. МОСТ НАД ПРОПАСТЬЮ

Тарзан и чемпион

Тарзан и затерянная империя 

  Глава 1 ДОКТОР ФОН ХАРБЕН

  Глава 2 ОДИН СРЕДИ ГОРНЫХ ВЕРШИН

   Глава 3 НКИМА ИСПУГАН

   Глава 4 ВОЗВРАЩЕНИЕ ГАБУЛЫ

   Глава 5 ДУХ ПРЕДКОВ

   Глава 6 СТРАННОЕ НАРЕЧИЕ

   Глава 7 ПЛЕННИК РИМЛЯН

  Глава 8 В КАСТРУМ МАРЕ

   Глава 9 ИМПЕРАТОР ЗАПАДА

   Глава 10 ИМПЕРАТОР ВОСТОКА

   Глава 11 В БЕЗОПАСНОСТИ

   Глава 12 БОЛТЛИВЫЙ ИТИНГУ

   Глава 13 КАССИУС АСТА

   Глава 14 ИГРЫ

  Глава 15 ПРИГЛАШЕНИЕ

   Глава 16 ОДИН НА АРЕНЕ

  Глава 17 ПРАВОСУДИЕ ЦЕЗАРЯ

  Глава 18 СВАДЕБНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ

  Глава 19 МИЛОСТЬ БОГОВ

   Глава 20 ТАРЗАН ДАРИТ ИМПЕРИЮ

   Глава 21 СМЕРТЬ ТИРАНА

   Глава 22 НЕУДАВШЕЕСЯ ПОКУШЕНИЕ

   Глава 23 СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg