Стеклянное проклятие (epub) - Стеклянное проклятие [Перевод: Светлана Колесник] (Хроники искателей миров - 3) 1316K (скачать epub) - Томас Тимайер

Аннотация

Высоко в горах Бандиагары во Французском Судане (современном Мали), этнограф Рихард Беллхайм в октябре 1893 года обнаружил заброшенный в течение многих столетий город таинственного народа теллем, прибывшего в эти края из Центральной Сахары. Согласно преданиям, эти люди обладали удивительными астрономическими познаниями. Возвратившись в Берлин несколько недель спустя, Беллхайм делает доклад, на котором присутствует Карл Фридрих фон Гумбольдт. Но, как ни странно, Рихард Беллхайм больше не узнает друга своей юности. Больше того — с тех пор, как этнограф вернулся из Африки, он поразительно изменился, — даже, похоже, начал питаться стеклом. Супруга Беллхайма, Гертруда, умоляет Гумбольдта выяснить, что же на самом деле произошло с ее мужем в Африке. И вот «Пачакутек», воздушное судно путешественника и исследователя, уносит Гумбольдта, Оскара, Шарлотту и Элизу в горы, где им предстоит отыскать след Стеклянного проклятия…

Томас Тимайер

Хроники искателей миров. Стеклянное проклятие

Посвящается Леону

Александр фон Гумбольдт был величайшим путешественником и ученым-натуралистом конца 18 — середины 19 веков. Маршруты экспедиций увели его далеко за пределы Европы — в Центральную Азию, Южную и Северную Америку. Он умер в 1865 году, не оставив после себя прямых потомков.

Герой этого романа Карл Фридрих фон Гумбольдт не имеет к нему отношения и является плодом воображения автора.

Пролог

Западная Африка, октябрь 1893 года

Удивить Рихарда Беллхайма было нелегко: он слишком много видел и испытал на своем веку. Но сейчас его словно заворожили.

Над городом взошло солнце, и его золотистый свет залил колонны и крышу храма. Легкий восточный ветерок уносил покрывало ночных облаков, и глинобитные жилые постройки одна за другой выступали из дымки, словно призраки. Хищная птица кружила высоко в небе, и ее протяжные крики затихали где-то в горных ущельях.

Этнограф на секунду прикрыл глаза.

Столовые горы Бандиагара — место, овеянное легендами. По преданию, здесь некогда обитал народ, обладавший невероятными знаниями о звездах и планетах. Народ, который загадочно появился в этих краях и так же таинственно исчез. Бесчисленные сказания о нем передавались из уст в уста, и некоторые из них были настолько странными, что едва ли могли оказаться правдой.

Но это еще предстояло выяснить, а Рихард Беллхайм был не из тех, кто легко сдается. В кругу коллег его считали самым известным исследователем Африки, и не без причины. Он не раз пускался в опаснейшие путешествия и проникал в тайны коренных оби­тателей Черного континента гораздо глубже, чем кто-либо до него.

На некотором расстоянии впереди виднелись каменистые выступы, высотой метров по сто каждый. Те, кто побывал здесь до него, всегда отзывались о них со сдержанным почтением. Эти скалы даже на рассвете казались мрачными и неприступными. Но этнограф забрался слишком далеко, чтобы повернуть назад. Если бы страх и благоразумие были его советчиками, он никогда бы не покинул Берлин. Другое дело — время от времени возвращаться туда, в свою университетскую аудиторию, чтобы поведать удивленным слушателям о том, какие чудеса таит в себе Африка.

Он остановился и осмотрелся.

Густая тень инжирных и гранатовых деревьев делала путешествие по заброшенному городу довольно приятным. Стрекотали цикады, время от времени мимо пролетали бабочки.

Помедлив всего мгновение, этнограф продолжил путь. Теперь он шел мимо оград и заброшенных садов, поднимаясь вверх по ступеням, ведущим к главному входу в храм. На самом верху ему пришлось задержаться. Тяжелая каменная дверь оказалась запертой. Окон в здании не было, и оставалось только гадать, что ждет его внутри.

Впрочем, ему понадобилось не так уж много времени, чтобы обнаружить устройство, с помощью которого открывались храмовые врата. Собравшись с силами, Беллхайм налег на рычаг. Раздался громкий скрежет, тяжелый каменный диск тронулся с места и заскользил в сторону, в воздух взвилась многовековая пыль. Легкие путешественника наполнились промозглым спертым воздухом. Пахло пылью, сухим камнем и землей. В этом запахе ему даже почувствовался легкий цветочный аромат, но это, вероятно, было просто игрой воображения. В таких местах нередко случаются подобные обманы чувств.

Этнограф поднял воротник и отвернул закатанные рукава рубахи, после чего шагнул через порог храма.

Внутри царил полумрак. Свет скупо проникал сюда через отверстие в куполе, забранное каким-то проз­рачным материалом — слюдой или горным хрусталем. В бледном полусвете плясали мириады пылинок. Понадобилось немало времени, чтобы его глаза привыкли к странному освещению.

Храм был заброшен давным-давно. Целую вечность сюда не ступала нога человека. На покрытом слоем пыли полу был бы заметен любой, даже самый легкий след. В центре, — там, куда падал луч света, — Беллхайм заметил странное округлое возвышение, достигавшее полутора метра в ширину и около полуметра в высоту. Оно также было покрыто песком и пылью, но в некоторых местах сквозь этот покров проступали едва заметные зеленоватые проблески. Издали очертания возвышения напоминали верхнюю часть огромного шара, погруженного в песок и как бы слегка светящегося изнутри.

Исследователь осторожно приблизился — и звуки его шагов эхом отразились от стен. Откуда это явственное ощущение, что за ним наблюдает добрая дюжина глаз? И что за призрачный шепот слышится в воздухе?

Беллхайм продолжал продвигаться вперед, пока не оказался у самого возвышения. Теперь он мог рассмот­реть его в деталях. Действительно — под слоем песка поблескивает некое зеленое вещество. Присев, он смахнул рукавом пыль и песчинки. Открывшаяся под ними поверхность оказалась гладкой и блестящей.

Что же это такое, во имя всего святого?

В пол храма был намертво вмурован громадный зеленый монолит из неизвестного материала, обрамленный черным обсидианом и украшенный золотым кольцом с вытянутыми лучами. При взгляде на этот камень первым делом возникало ощущение, что его поверхность как бы оплавлена, а сам монолит напоминает стекло особой выработки. Однако это совершенно определенно не стекло. Может быть, изумруд? Или какой-то другой зеленый драгоценный камень?..

Беллхайм внезапно затаил дыхание. А что если это — то самое «Стеклянное проклятие»? Ему было знакомо одно из древнейших сказаний народа догонов о «Стеклянном проклятии», но никогда раньше он не придавал ему особого значения. И вот он стоит в древнем храме, а перед ним — эта странная вещь, словно явившаяся из легенды! Миф и реальность сплелись воедино!

Если верить догонским преданиям, «Стеклянное проклятие» — это гигантский изумруд, прибывший на Землю из глубин Вселенной. И если это в самом деле он, то подобная находка стала бы сенсацией, сравнимой с открытием Генрихом Шлиманом остатков Трои и обнаружением сокровищ царя Приама. Подобное открытие принесло бы ему всемирную славу, а его значение для науки просто неоценимо. И тогда ему, Рихарду Беллхайму, больше не пришлось бы клянчить деньги на новые экспедиции и время от времени потуже затягивать пояс. Не то чтобы он был беден, но этот камень сделал бы его по-настоящему богатым — настолько богатым, что он даже не решался предположить размеры своего будущего состояния.

Этнограф попытался остановить лихорадочную скачку мыслей. Кристалл слишком велик для транспортировки и, кажется, намертво вмурован в фундамент храма. Может быть, ему удастся отколоть хотя бы часть от него?

Он вынул из наплечной сумки небольшой геологический молоток и осторожно ударил по гладкой поверхности камня. В ответ раздался металлический звук. Похоже, этот материал необычайно прочен. Он ударил еще раз, гораздо сильнее. И снова без какого-либо результата.

Путешественник уже готов был прекратить эти попытки, когда до него донесся странный шум — словно ветер колышет ветви деревьев или где-то далеко шумит морской прибой. Но поблизости не было ни деревьев, ни моря. И воздух под куполом храма оставался совершенно неподвижным.

Беллхайм выпрямился.

Что-то происходило.

Понадобилось довольно много времени, прежде чем он понял, в чем дело.

Пол!

В сумеречном свете зеленоватые песчинки, устилавшие пол храма, зашевелились. Они сталкивались, сновали из стороны в сторону, слипались, словно были живыми существами. При этом слышался легкий шорох, и вскоре Беллхайм почувствовал странный запах, который с изумлением узнал.

Пахло так, как пахнет в физической лаборатории после мощного электрического разряда.

Он поднял несколько крохотных крупинок и поднес их поближе к свету. Песчинки гудели и приплясывали у него на ладони. Он вглядывался в них до тех пор, пока у него не закружилась голова. Поразительно красивые, словно микроскопические изумруды! Настолько прек­расные, что ему захотелось взять их с собой.

Внезапно один из кристалликов впился в кожу ладони. Боль была, как от укуса насекомого, но быстро прошла. Только на ладони осталось красное пятнышко. Исследователь вскрикнул и принялся отряхивать руки, чтобы избавиться от зеленых песчинок, и вдруг почувствовал, что его ноги словно обдало кипятком. Он опустил глаза и с ужасом увидел, что крис­таллики один за другим проникают сквозь кожу его сапог. Их становилось все больше и больше, и вскоре его обувь была изрешечена в тысяче мест.

Охваченный паникой, задыхаясь и судорожно размахивая руками, он бросился к выходу. Однако сумел сделать всего несколько шагов и остановился. Ноги словно приросли к полу. Песок бурлил, словно Беллхайм угодил в гигантский муравейник. И неизвестно, что было хуже: жжение и зуд, которые поднимались вверх по его ногам к бедрам, или осознание того, что эти крошечные зеленые кристаллы — живые.

С отчаянным криком он рванулся к храмовым вратам, но было слишком поздно. Песок всячески препятствовал ему. В конце концов этнограф споткнулся, упал ничком, и волны песка сомкнулись над ним…

Часть 1

Незнакомец

1

Берлин, два месяца спустя

Колючий холод проникал с улицы в кабинет. Стекла покрылись ледяными узорами, которые переливались в лучах утреннего солнца, словно алмазы. Ветер нес танцующие снежинки, осыпал ими ветви де­ревьев и припорашивал античные статуи в саду Гумбольдта словно сахарной пудрой.

Оскару было холодно. Ноги стыли, будто он стоял босиком на земле. Огонь, пылавший в камине, не помогал, его потрескивание только напоминало звуки новогоднего фейерверка. Перед юношей лежал лист чистой бумаги, слева — промокашка, справа стояли чернильница и перо. Он тщетно пытался согреть руки и, стиснув зубы, силился сосредоточиться на занятиях.

Сегодня утром по расписанию была латынь. Предмет, с которым и в обычные дни у Оскара вечно возникали проблемы. А сегодняшний день не был обычным. Как-никак — Сочельник.

Ему вспомнилось, как в сиротском приюте воспитанники в этот день всегда пели песни, а потом им читали вслух рождественские истории. И, конечно же, фрейлейн Браунштайнс раздавала праздничное печенье. Эти сухие и твердые кусочки сдобного теста хрус­тели на зубах, как гипс. Но потом, когда он несколько лет подряд жил на улице, даже и этого не было. Воришка-карманник не мог позволить себе ни елки, ни свечей, ни подарков к Рождеству. Единственное отличие праздника от обычных дней заключалось в том, что добыча была чуть обильнее — карманы и сумки у прохожих были набиты деньгами и провизией, а сами они теряли осторожность.

Если вдуматься, то именно сегодня и был настоящий праздник — Святой вечер. Неужели же в такой день надо учиться? Оставалась еще целая куча дел: сделать покупки, привести дом в порядок, украсить елку, упаковать подарки. А теперь на все это вряд ли хватит времени. Он и без того занимался каждый день, так неужели же сегодня Гумбольдт не мог сделать исключение?

Всего несколько недель назад Оскар был официально усыновлен Карлом Фридрихом фон Гумбольд­том — ученым и исследователем, пользовавшимся в официальных кругах неоднозначной репутацией. А задолго до того Гумбольдт обнаружил, что в результате его давней связи с покойной актрисой Терезой Вегенер семнадцать лет назад на свет мог появиться ребенок мужского пола, и энергично взялся за поиски, которые и завершились усыновлением Оскара. Отныне ученый стал его отцом и опекуном, и каждый день не уставал напоминать юноше об этом.

Оскар застегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Черт побери, он привык жить по-своему. Пока Гумбольдт не подобрал его на улице, он всегда сам распоряжался собой. Пусть жилось ему голодно, зато свободно, и теперь он с трудом заставлял себя подчиниться жестким правилам. К тому же, у него была масса обязанностей в этом доме. Вот кто бы ответил на вопрос: почему Гумбольдт покинул его мать и почему так поздно разыскал его? Удовлетворительного ответа пока не было. А теперь еще и чертова латынь! Как будто она может когда-нибудь ему пригодиться!

Заложив одну руку за спину и жестикулируя другой, Карл Фридрих фон Гумбольдт расхаживал по кабинету. Он склонял латинское существительное «доминус» — «господин», но произносил каждое слово так медленно и монотонно, что глаза сами собой закры­вались.

— Доминус, домини, домино, доминиум, домине… — Дойдя до окна, Гумбольдт разворачивался, да так резко, что половицы взвизгивали под его подошвами. — Доминус, домини, домино, доминиум, домине!..

Прозрачно-голубые глаза ученого смотрели в пол, а брови подрагивали, словно он ими дирижировал в такт. Его внушительная фигура отбрасывала на стены причудливые тени.

Оскар чувствовал, как на него наваливается непомерная усталость. Что за семейка! За соседним столом сидела его кузина Шарлотта, племянница его приемного отца. Ее перо усердно скребло бумагу, она добросовестно записывала каждое слово преподавателя. Оскар покосился на ее выпуклый лоб, маленький, правильной формы носик и припухшие губы. Зимнее солнце мягко освещало белокурые волосы девушки, и в эту минуту она была больше всего похожа на ангела. Но внешность, как известно, обманчива.

Шарлотта была далеко не ангелом. Она была несдержанной, злопамятной и дерзкой. Девушкой, которая точно знает, что ей нужно и как это получить. Кроме того, последнее слово всегда должно оставаться за ней. Одному небу ведомо, почему он так глупо улыбается всякий раз, когда смотрит на нее.

Чуть поодаль сидели Берт, Мышонок, Вилли и Ле­на, — его друзья, с которыми он жил на улице. Гумбольдт и их пригласил к себе, чтобы решительно доказать Оскару, что желает ему только добра. Конечно, его приемный отец вовсе не был святым или бескорыстным благотворителем: он дал им работу и всего один шанс, но Оскар и за это был ему бесконечно благодарен. С тех пор, как здесь поселились его друзья, дом наполнился молодыми голосами и смехом. Они выполняли свои обязанности весело и словно играючи, а тишина, которая прежде заполняла комнаты и коридоры, куда-то исчезла. И все было бы просто замечательно, если бы не занятия, которыми Гумбольдт изводил его изо дня в день.

Настоящей душой дома была Элиза, темнокожая уроженка Гаити. Она была верной спутницей ученого, его ближайшим другом и помощницей. Вдобавок Элиза обладала таинственными способностями, которые казались граничащими с волшебством. Например, она могла установить связь с другими людьми с помощью одного лишь усилия мысли. Оскар понятия не имел, как это происходит, но, тем не менее, факт оставался фактом. Он и сам не раз испытал это на себе.

В доме имелась еще одна дама — киви Вилма. Эта странная нелетающая новозеландская птица и сегодня составляла компанию молодежи. С помощью портативного переводчика — лингафона — птичьи звуки и сигналы удавалось перевести на человеческий язык, но Вилма была не слишком многословной. Ее словарный запас был довольно ограниченным, и состоял преимущественно из слов, которыми киви описывала свое состояние: «голод», «жажда», «устала», «весело», «груст­но» и прочих в том же роде. Так что на долгие беседы с Вилмой рассчитывать не приходилось. И тем не менее, птица умела говорить, пусть и при помощи технического изобретения, сделанного Гумбольдтом и особого витаминного корма, который Вилма ежедневно получала, — и само по себе это было удивительно. Кроме того, витаминизированный корм изменил естественный биологический ритм жизни птицы, и вместо того, чтобы быть активной по ночам, как ее родичи в Новой Зеландии, Вилма приспособилась к дневному существованию и стала спутницей Гумбольдта во всех его экспедициях.

Вот, собственно, все, кто обитал под этим кровом. Не такая уж большая семья — в Берлине можно найти и побольше.

Оскар покосился на друзей. Несмотря на то что они уже могли бы считаться молодыми людьми, в отличие от него, им пришлось только сейчас начинать учиться читать и писать. На улице обучают совсем другим вещам. Однако им разрешалось присутствовать на занятиях по латыни, если, конечно, у них имелось желание проникнуть в тайны этого нелегкого языка. И как они умудряются делать такой заинтересованный вид? Неужели только ради того, чтобы угодить своему работодателю?

Но спорить с Гумбольдтом по этому поводу было бессмысленно. Все равно, что тушить огонь нефтью. Эта мысль заставила Оскара улыбнуться. Наверное, немножко огня сейчас не помешало бы, чтобы прогнать холод, от которого коченеют руки и ноги. Юноша как раз собирался продолжить записывать под диктовку строгого наставника, когда с кончика его пера сорвалась капля чернил и шлепнулась на бумагу. Вязкая жидкость потекла по наклонной плоскости парты. Оскар молниеносно отодвинулся, чтобы струйка чернил не угодила на брюки, и при этом толкнул Шарлотту. Раздался грохот — на пол свалилась чернильница, расплес­кав все свое содержимое по дубовому паркету.

— Нельзя ли поаккуратнее! — Шарлотта вскочила, в ужасе уставившись на свое платье. — Посмотри, что ты натворил! Я же хотела надеть его сегодня вечером!

Тут же над ними вырос Гумбольдт, грозно сверкнув глазами.

— Что тут происходит?

— Мне очень жаль, — растерянно пробормотал Оскар. — Я… я задумался. Мне было холодно, и я перестал следить за своей ручкой.

Гумбольдт, взглянув на чернильную лужу на полу, поджал губы.

— Принеси тряпку и убери это безобразие. Шарлотта, ступай к Элизе. Она знает, что делать. В остальном не вижу никаких причин для смеха. Я хочу, чтобы вы просклоняли слово «домина» — «госпожа» — в единственном и множественном числе. И поживее!

Оскар принес ведро, тряпку и принялся оттирать чернила.

— Неужели необходимо заучивать все эти склонения? — недовольно ворчал он. — Кажется, сегодня Сочельник, все готовятся к Рождеству. Везде праздничное настроение, кроме нашего дома. А ведь столько всякого еще нужно сделать! — быстро добавил Оскар, заметив складку, появившуюся между бровями ученого.

— Сочельник — не повод для безделья, — ответил Гумбольдт. — По крайней мере, первая половина этого дня ничем не отличается от всех остальных. Не только вам приходится сегодня работать. На праздники я ничего вам не задаю, но сегодня мы занимаемся до полудня. Обсуждение закончено.

Но Оскар не сдавался:

— Тогда почему бы не заняться чем-нибудь интересным? Географией, например, или химией? Даже в университетах читают специальные рождественские лекции. По крайней мере, мне об этом рассказывали, — добавил он.

— Чем тебя не устраивает латынь?

Оскар сполоснул тряпку и выжал ее.

— Такая скучища! Мертвый язык, на котором никто больше не говорит.

— Чепуха! — возразил Гумбольдт. — Латынь — язык большинства наук о природе. Даже в зоологии, не зная латыни, ты не сможешь разобраться в названиях тех или иных видов или правильно классифицировать их. Кроме того, владея латынью, гораздо легче освоить большинство романских языков. Ну, а теперь все-таки продолжим, — он повернулся к доске.

Но Оскар не сдавался.

— А зачем тогда лингафон, — заметил он, — если все равно приходится изучать языки?

— Как тебя понимать?

— Я говорю о нашем приборе-переводчике. Почему мы должны зубрить слова и грамматику, если у нас есть устройство, которое может переводить с любого языка — даже с такого, который в Европе до сих пор не известен. С его помощью «заговорила» даже Вилма. Почему бы не пользоваться лингафоном, а сэкономленное время потратить на что-нибудь более полезное?

Гумбольдт скрестил руки на груди.

— Ни один, даже самый совершенный прибор не может заменить изучение языка. При этом в первую очередь развивается логическое мышление и организуется мыслительный процесс, — ответил Гумбольдт. — Что помогает сохранять голову ясной. Кроме того: а как быть, если отсутствует источник электрического тока или лингафон испортится? Техника — вещь очень хрупкая, и далеко не всегда исправно служит в тех мес­тах, куда нас время от времени заносит. Вы же не хотите закончить жизнь в котле у каких-нибудь полудиких аборигенов только потому, что поленились как следует развить языковой центр своего мозга? — Он протянул руку Оскару, помогая ему подняться. — Довольно тебе возиться с этим. Иди садись, и продолжим.

Оскар уселся на место, чувствуя себя круглым идиотом. Нашел с кем ввязаться в спор! Гумбольдт был человеком, который привык добиваться того, чего хотел. Так сказать, прирожденным победителем. Это было у него в крови. Как и у его отца, знаменитого натуралиста Александра фон Гумбольдта. Если, конечно, они и в самом деле были отцом и сыном. Он уже совсем было решил, что этот Святой вечер — худший в его жизни, когда раздался громкий стук в парадную дверь.

Гумбольдт помедлил, выглянул и только после этого покинул кабинет, ворча на ходу:

— Дадут ли мне в этом доме хоть полчаса покоя!

2

Выглянув из окна кухни, Шарлотта увидела всадника — курьера Прусской почты. Синий форменный сюртук с красными кантами, узкие брюки с лампасами, на голове — фуражка с красным околышем. Лошадь посыльного всхрапывала и вздрагивала, с удил срывались клочья пены — очевидно, она всю дорогу неслась галопом.

Шарлотта опустила занавеску.

— Кажется, это курьер экстренной доставки.

Элиза, которая в эту минуту пыталась оттереть специальным мылом чернила с платья девушки, подняла голову.

— Почему ты так решила?

— Я видела у него в руках письмо. Такие конверты используют только для очень срочной корреспон­денции.

Желто-серый длинный конверт был запечатан красным сургучом.

— Пойду-ка взгляну, — Шарлотта поспешила к две­ри, где ее дядюшка уже здоровался с курьером.

Почтальон приподнял фуражку и поклонился.

— Герр Донхаузер?

Девушка заметила, как ее дядя сердито поджал губы при упоминании имени, которое официально носил. Она-то не сомневалась, что он действительно был внебрачным сыном Александра фон Гумбольдта, хотя этот факт до сих пор оставался не доказанным. И вообще этой темы в его присутствии не следовало касаться.

— У меня для вас приглашение. — Латунные пуговицы с имперским орлом сверкнули на солнце. — Распишитесь о получении, пожалуйста.

Курьер протянул ученому официальную бумагу и ка­рандаш. Гумбольдт поставил подпись и взял конверт.

— И еще письмо — для фрейлейн Шарлотты Ритмюллер. Это вы, барышня?

— Да, — Шарлотта взяла письмо и быстро взглянула на обратный адрес. — Я тоже должна расписаться?

— Нет, благодарю. В этом нет необходимости.

Гумбольдт сунул руку в карман и протянул курьеру несколько монет.

— Премного благодарен, — поклонился почтовый служащий. — Желаю приятного дня. С Рождеством вас!

С этими словами он вскочил в седло, и подковы его лошади снова защелкали по брусчатке.

— Что там внутри? — поинтересовалась Шарлот­та. — Кто нам пишет?

— Нам? — ученый насмешливо покосился на племянницу. — Если мне не изменяет зрение, на конверте стоит только мое имя.

Девушка не сдавалась:

— Но ведь оно из Берлинского университета, я ви­жу печать его канцелярии. А значит, скорее всего, адресовано всем нам.

— Ты так думаешь? — Гумбольдт приподнял бровь.

С тех пор, как ученый в знак протеста против научной рутины и замшелых ретроградов-академиков повернулся спиной к университету, ему удалось создать нечто вроде маленького частного исследовательского отряда, задачей которого стало расследование и объяснение необычных, а порой и совершенно невероятных событий и феноменов. Началось все с открытия ранее неизвестного индейского народа в Перу, умеющего строить летательные аппараты, за этим последовала экспедиция в восточную часть Средиземного моря, где исследователям довелось столкнуться на дне морском с гигантскими механическими монстрами. Оба дела вызвали острый интерес прессы во многих странах, и если руководство университета прислало приглашение, значит, весть об открытиях и приключениях Гумбольдта и его спутников достигли самых влиятельных научных кругов.

— Ну, давай же! — не выдержала Шарлотта. — Открывай!

Гумбольдт не спеша проследовал в кабинет, взял нож для разрезания бумаги и вскрыл конверт. Извлек оттуда листок дорогой бумаги ручной работы и развернул его. А затем, сведя брови на переносице, принялся за чтение. Внезапно его лицо прояснилось.

— Беллхайм! — наконец воскликнул он. — Не может этого быть!

— Кто?

— Рихард Беллхайм. Один из крупнейших этнографов нашего времени. Мы вместе проучились несколько семестров. Превосходный парень! Целую вечность его не видел!

— Почему?

— Ты же знаешь, что я постоянно путешествую, да и он тоже. Рихард — специалист по Африке, и проводит там большую часть жизни. Но это не его почерк. Должно быть, официальное приглашение. — Он перевернул листок. — Ага, вот: «Два года в Сахаре», — Гумбольдт слегка присвистнул. — Долго, однако!

— А что пишут в приглашении?

— Через три дня он сделает доклад о своей экспедиции. Нам прислали два билета. Загляни-ка в конверт!

Шарлотта заглянула. Там действительно лежали билеты, отпечатанные на бумаге с золотым обрезом.

— О чем еще говорится в письме?

Гумбольдт поправил очки и сразу сделался серьезным.

— Что там? Не мучай меня!

— Похоже, там будет присутствовать сам император. Здесь сказано, что он окажет университету эту высокую честь. Приглашены только придворные и официальные лица. — Он с сожалением бросил письмо на стол. — Какая жалость. Я бы с удовольствием послушал отчет старого приятеля…

— Что ты имеешь в виду?

Гумбольдт печально улыбнулся.

— Ты разве не понимаешь? На протяжении нескольких последних лет Германия пытается завладеть колониями на Африканском континенте. При этом мнение самих коренных жителей Африки никого не интересует — ее кромсают, как именинный пирог. Прискорбная глава в истории Германии, но все как всегда пытаются оправдать «национальными интересами», — последние слова он произнес так, словно у них был отвратительный вкус. — Если Беллхайм в присутствии императора докладывает о своих исследованиях в Северной Африке, то речь, скорее всего, идет о возможности приобретения новых колоний, а меня это совершенно не интересует. Постараюсь встретиться со старым приятелем в другой обстановке — с глазу на глаз и в самой непринужденной атмосфере.

— Но ведь император… — Шарлотта смотрела на дядю, широко открыв глаза. — Я еще никогда не видела его величество Вильгельма вблизи.

— Даже если ты туда попадешь, тебе это вряд ли удастся, — ответил ученый. — Он будет окружен целой армией агентов службы безопасности. Кроме того, вблизи он выглядит далеко не так импозантно, как на парадных портретах.

— Мне все равно. Только представь, столько там будет интересных людей! Парадные сюртуки и фраки, роскошные платья дам! Я еще никогда не бывала в таком обществе! Ну пожалуйста, давай сходим! Дядя!

Гумбольдт возвел глаза к небесам.

— Мне больше не нравится университет. И я испытываю отвращение к подобным сборищам. Ничего не имею против хорошего доклада, но тут попахивает политическими играми. Императорские прислужники будут льстить, пресмыкаться и лизать сапоги. Все будут толпиться вокруг Вильгельма и его супруги, стараясь подобраться как можно ближе. Ничего общего с наукой. Сплошная политика, а уж она — дело грязное.

— Ну пожалуйста, — не сдавалась Шарлотта. — Все-таки Беллхайм вспомнил тебя. В приглашении еще что-нибудь говорится?

— Погоди-ка… — Гумбольдт снова развернул пись­мо. — О! Здесь есть приписка, но уже другим почерком. Это… ох, черт! — Он поднес бумагу к свету и поправил очки. — Мне, кажется, пора к окулисту. Ты не могла бы прочесть?

Шарлотта взяла письмо.

— Подписано Гертрудой Беллхайм. Это его жена?

— Понятия не имею. Наверно, все-таки женился, пока я разъезжал по белу свету. И что же она пишет?

Девушка начала читать:

— «Глубокоуважаемый господин фон Гумбольдт! От имени моего мужа я хочу пригласить Вас и одного из Ваших постоянных спутников на доклад, который состоится двадцать седьмого декабря в восемь часов пополудни в Большой аудитории университета Фрид­риха Вильгельма. Мне известно, что в свое время вы были близки с моим мужем, и поэтому я сочла своим долгом обратиться к Вам лично. Прошу Вас, окажите мне любезность и скажите моему мужу хотя бы несколько слов. Буду Вам бесконечно признательна. С уважением — Гертруда Беллхайм».

Гумбольдт взял письмо из рук племянницы и еще раз внимательно перечитал.

— Странно, — наконец пробормотал он.

— Что именно?

— Почему он сам не написал ни слова? И каким образом я окажу ей любезность, поговорив с Рихардом? Складывается впечатление, что она чем-то обеспо­коена.

Шарлотта согласно кивнула:

— Ты прав. Действительно странно. Мне кажется, ты должен в этом разобраться. Но ты сможешь это сделать, только если сходишь туда. А я отправлюсь с тобой! — И она улыбнулась дяде самой лучезарной из своих улыбок.

Ученый скептически поднял бровь:

— Ты говоришь это, потому что тебе в самом деле любопытно, или просто хочешь попасть на прием?

Он поднес письмо к глазам, словно пытаясь отыс­кать разгадку между строк, но в конце концов сдался.

— Ладно, — вздохнул он, — уговорила.

— Спасибо! — Шарлотта обняла дядюшку и чмокнула в щеку. — Ты самый лучший!

В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и в проеме показалось веснушчатое личико, обрамленное рыжими косами. Лена собственной персоной.

— Мы продолжим занятия, герр Гумбольдт, или нам можно разойтись?

— Все свободны, — ответил ученый. — О занятиях можете пока забыть. Помогите Элизе на кухне, накормите лошадей и начинайте украшать елку. Но не забудьте прибраться в кабинете и вытереть доску. Преж­де чем начать раздавать рождественские подарки, я хочу, чтобы все сияло.

— Ур-ра-а! — за этим воплем последовали шум и топот, а чуть позже к ним присоединились хихиканье и смешки.

Гумбольдт вытер платком взмокший лоб:

— Если бы я знал, что мне достанется мешок блох, я бы сто раз подумал, прежде чем приглашать к себе дружков Оскара.

— Думаю, ты с этим справишься, — заметила Шарлотта. — И мне кажется, тебе это только на пользу. С тех пор, как в доме появились дети, ты стал чаще смеяться.

— Ты серьезно? — вздохнул Гумбольдт. — Главное, чтобы моя основная работа от этого не страдала. А что за письмо адресовано тебе? Ты его так и не распечатала.

— И в самом деле, — Шарлотта снова взглянула на конверт, который все еще держала в руке. От волнения она совсем про него забыла. Адрес и имя отправителя обнаружились на обратной стороне конверта: Мария Ритмюллер, курортный отель Хейлигендамм.

Хорошее настроение девушки как ветром сдуло.

3

Сэр Джейбс Уилсон был живой легендой. Сама королева Виктория признала его заслуги в изучении звездного неба, а коллеги-астрономы не только почитали, но и побаивались. Кроме того, Уилсон считался самым знаменитым собирателем объектов внеземного происхождения в Великобритании. Он был, как это называется, страстным «охотником за метеоритами». Настолько страстным, что частенько даже забывал о том, как приличествует себя вести джентльмену.

— Что там он сказал? Ну-ка повтори!

Ассистент ученого Патрик О’Нил побледнел.

— Мсье Лакомб с астрономического факультета Парижского университета ответил, что ни в коем случае не передаст вам копию этого документа. При этом он заявил: это равносильно тому, что подарить вам всю коллекцию. Однако он надеется, что вы сможете присутствовать на его докладе в Обсерватории в эту пятницу. Там вы и сможете взглянуть на документ.

— Какая наглость! — Уилсон вскочил. От ярости у него даже дыхание перехватило. — Он позволяет себе насмехаться надо мной. Но я не его лакей, и он не может решать, как мне поступать! Что ж, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

О’Нил отступил подальше. Уилсон был силен как бык. Коренастый, плотный, краснолицый, мускулис­тый, с низким лбом и взъерошенной седой шевелюрой. Одним лишь видом он мог напугать кого угодно. К тому же у астронома был всего один глаз — правый, а левый он потерял в стычке с туземцами в Патагонии, когда местные вожди отказали ему в доступе к месту падения метеорита. В отместку Уилсон и его люди сравняли деревню патагонцев с землей.

Вместо утраченного глаза Уилсон вставил в пустую глазницу отшлифованный обломок метеорита, и этот поблескивающий серебристый шарик, казалось, смот­рит одновременно во всех направлениях. Как известно, в состав железных метеоритов входит иридий — металл, имеющий огромную прочность и служащий компонентом самых жаростойких сплавов. Эти сплавы применяются в таких точных измерительных приборах, как хронометры и секстанты. Не удивительно, что иридий считается очень ценным сырьем, во много раз более ценным, чем золото. Поэтому шарик, вращавшийся в глазнице Уилсона стоил столько же, сколько небольшое немецкое княжество.

— Отмените все запланированные встречи, я немедленно отправляюсь к Лакомбу!

— Но сэр, ваш обед с министром внутренних дел…

— Отменить, я сказал!

Уилсон схватил пальто, застегнул пояс и поспешно вышел из кабинета. За кого его принимает этот наглый французишка-лягушатник? Хочет отделаться от Джейб­са Уилсона, как от назойливой мухи? Скорее ад покроется льдом, чем ему это удастся!

Он торопливо сбежал вниз по лестнице. Его кабинет находился на последнем этаже Британской Ко­ролевской академии в Берлингтон Гарденз. Это одно из самых великолепных лондонских зданий с видом на прекрасные зеленые парки.

По пути ему встретились несколько коллег, которые почтительно с ним раскланялись:

— Доброе утро, сэр Уилсон!

— С Рождеством, милорд!

— Не окажете ли вы нам честь и не посетите ли сегодня вечером клуб «Афины»?

Астроном, однако, оставил без ответа приветствия и приглашения и продолжал путь. Каблуки его до блес­ка начищенных башмаков отсчитывали мраморные ступени. Он вышел из здания академии, под проливным дождем пересек площадку перед фасадом и уселся в одну из карет, поджидавших за оградой.

— Гайд Парк Корнер, 48. И поживее! — бросил он кучеру, откидываясь на спинку сиденья.

Оскар направлялся в гостиную, когда дорогу ему преградила Шарлотта, нагруженная горой папок с документами и вырезками, нот и писем. Выглядела девушка крайне рассерженной. Вообще-то говоря, Оскар планировал поудобнее устроиться в кресле перед камином и углубиться в чтение нового приключенческого романа Карла Мая. Он с нетерпением ожидал продолжения приключений краснокожего вождя Виннету, но теперь, увидев Шарлотту в таком настроении, невольно остановился.

— Ты собралась переезжать?

Девушка удивленно взглянула на него, будто только что заметив. Но быстро пришла в себя и ответила:

— Ах, ты об этом! Нет, просто поднялась на чердак и кое-что откопала.

— Кое-что? — Оскар вытянул шею, разглядывая то, что Шарлотта держала в руках.

Чердак в доме Гумбольдтов был настоящим золотым дном. Там можно было отыскать необычайные и редкие экспонаты со всего света. При желании, этими диковинками можно было бы заполнить экспозицию целого музея. Кроме того, наверху находился еще и сундук, в котором хранились сувениры из прошлого: афиши, дневники, письма и документы. И пока Оскар увлеченно разглядывал туземные маски, музыкальные инструменты и оружие, Шарлотта рылась в содержимом сундука с энтузиазмом настоящего исследователя. Гумбольдт не возражал, и в своих экскурсиях на чердак они были предоставлены сами себе. Но как он отнесется к тому, что Шарлотта решила перенести часть содержимого сундука в свою комнату?

— Что это за бумаги? — снова спросил Оскар. — Тебе помочь?

— Нет, не стоит, — Шарлотта отвернулась, чтобы Оскар не мог рассмотреть ее ношу. Но ему все-таки удалось заметить лежавший сверху лист со старинным генеалогическим древом и толстый том в кожаном переплете.

— Родословные и старые семейные альбомы? — поинтересовался он. — Зачем они тебе?

— Это тебя не касается! — огрызнулась девушка. — Не суй нос не в свое дело.

— Ладно-ладно, — Оскар примирительно вскинул руки. — Не хочешь говорить — не надо. Я всего лишь хотел помочь.

— Пропустишь ты меня или нет? — сердито пробормотала Шарлотта.

— Нет ничего проще. — Он сделал шаг в сторону, и девушка быстро прошла мимо.

При этом из груды, которую она тащила, выпала небольшая кожаная папка, раскрывшаяся на полу. Оскар быстро наклонился, чтобы поднять ее, — это оказалась та самая папка, в которой Гумбольдт хранил все свидетельства о рождении. Когда он протянул папку Шарлотте, та моментально захлопнула ее и присоединила к другим документам. Ее глаза сердито сверкнули, но затем взгляд девушки смягчился.

— Спасибо, — сказала она. — И ради Бога — не выдавай меня. Я хочу разобраться в одной странной истории и не хочу, чтобы все вокруг об этом знали. Обещай никому не рассказывать.

Оскар кивнул.

— А мне-то потом расскажешь?

— Как только пойму, что тут к чему. Обязательно! — С этими словами она повернулась и исчезла в своей комнате.

4

Нетерпеливо барабаня пальцами по рукояти шпаги, Джейбс Уилсон поглядывал в окно. Мимо проплывал мокрый от дождя Лондон. Люди прятались под навесами домов, поднимали над головами портфели и раскрывали зонтики, чтобы хоть как-то защититься от падающей с неба воды. Повсюду царила рождественская суматоха. Витрины магазинов были празднично украшены, а у дверей торчали уличные музыканты, во все голоса распевавшие рождественские гимны.

Уилсону никогда не нравился этот праздник. Запах печеных яблок, карамели и пряников заполнял все улицы города. А эти чертовы ряженые и детишки с распахнутыми глазами и улыбками до ушей! Будь его воля, он бы уже давно отменил Рождество.

Наконец экипаж добрался до парка, развернулся и направился в сторону Триумфальной арки. Еще несколько минут — и он уже стоял перед домом номер сорок восемь. Уилсон выпрыгнул на мостовую, сунул кучеру двадцать шиллингов и, пригнув голову, понесся к двухэтажному зданию в классическом стиле, служившему для размещения иностранных гостей факультета. Обычно все апартаменты здесь были заняты, но сегодня, в канун Рождества, большинство пустовало, и Франсуа Лакомб оказался единственным постояльцем. Он занимал две комнаты в восточном крыле, одну из которых превратил в рабочий кабинет.

Этот французский астроном напоминал собаку на сене: держал крайне важную для Уилсона информацию при себе и не желал поступиться ею ни на йоту. Британец уже получил два категорических отказа, пытаясь подобраться к столь желанным документам. Для начала он обратился к Лакомбу лично, сопроводив свою просьбу подарками и лестью, — и нарвался на любезный отказ. Затем к французу был отправлен Патрик О’Нил, — и на сей раз отказ звучал гораздо жестче. И теперь оставался последний, решающий шанс.

В холле никого не оказалось, и Уилсон незамеченным поднялся на второй этаж. Лестница была устлана ковром, так что поднимался он практически бесшумно. На верхней площадке титулованный астроном прислушался. Где-то звучала музыка. Он осторожно прошел по коридору и, наконец, оказался перед дверью апартаментов Лакомба. Музыка доносилась из кабинета: там играл граммофон. Вальс «Голубой Дунай» Иоганна Штрауса, как ни странно, пользовался у астрономов особой популярностью. Похоже, Лакомб с головой погрузился в работу.

И тогда Уилсон принял решение. Как знать, возможно, маленькую кражу никто даже не заметит.

Он осторожно приблизился к двери, положил руку на ручку замка и легонько нажал. Не заперто. Приоткрыв дверь, он осторожно заглянул внутрь. Спальня и гардеробная Лакомба были освещены только узкой полоской света, пробивавшейся из кабинета. Уилсон проскользнул внутрь и прикрыл за собой дверь. Пока все в порядке. Сквозь щель он мог видеть, что Лакомб находится в кабинете. Ученый сосредоточенно склонился над столом. Кажется, чистит линзы своего телескопа, извлекая их по одной из креплений и полируя мягкой замшей. И при этом весело насвистывает мотив вальса.

Уилсон осмотрелся. Он знал, что французский астроном хранит документы в продолговатой деревянной шкатулке. На полках виднелись только звездные карты и книги. Может быть, шкатулка в платяном шкафу?

Он бесшумно прокрался к тяжелому шкафу красного дерева и открыл его. Дверца скрипнула, и Уилсон затаил дыхание. Хоть Лакомб все равно бы не услышал. Музыка продолжала звучать. Англичанин начал поспешно рыться в недрах шкафа. Ничего — только рубашки, брюки и сюртуки. Чудовищно старомодные, как такое можно носить в наши дни?

С отвращением Уилсон закрыл шкаф. Где же эта чертова шкатулка? Может, в кабинете? Если так, то у него серьезные проблемы.

Он снова начал красться к приоткрытой двери. Но, минуя кровать, заметил, как под матрасом что-то блеснуло. Гладко отполированная ореховая древесина с начищенными латунными петлями. Уилсон присел и осмот­рел находку. Проклятый лягушатник! Надо же — хранить шкатулку под матрасом, словно кто-то здесь собирается его ограбить!

Британец ухмыльнулся. Вечно эти французы все драматизируют!

Он вытащил шкатулку и открыл. Внутри находились три убористо исписанных листа бумаги. Единственное доказательство существования легендарного метеорита, именуемого «Стеклянным проклятием». Уилсон удовлетворенно кивнул, вынул документы и уже собирался закрыть шкатулку, как в комнате вспыхнул свет.

— Мне послышался какой-то шум!

В дверном проеме стоял Франсуа Лакомб, уперев руки в бедра.

— Могу ли я полюбопытствовать, что вы здесь делаете, мсье Вильсьен? — Лакомб произнес имя ученого на французский манер, словно намеренно исказив его.

— А вы как полагаете?

— Именно так, как все обстоит на самом деле, — ответил француз. — Я только хотел убедиться, что не совершу ошибки, если позову полицию.

— На это вам не стоит особенно рассчитывать, — Уилсон выпрямился и отряхнул брюки. — На Рождество почти никого не остается, а Филби, здешний привратник, слишком стар, чтобы прийти вам на помощь.

Лицо Лакомба потемнело.

— Немедленно верните мои бумаги и убирайтесь отсюда!

— Кажется, вы не разобрались в ситуации. Мне нужны эти записи, и я их возьму с собой, нравится вам это или нет. Вы совершили серьезную ошибку, скрывая их от меня. Вместо союзника вы приобрели врага в стране, которая не слишком заботится о поддержании хороших дипломатических отношений с Францией.

— Вы мне угрожаете? — Лакомб побагровел. — В апартаментах, которые мне предоставила академия? Лучше бы вам поостеречься! — Он сделал стремительный шаг в сторону и схватился за свой палаш — разновидность шпаги с широким клинком. Молниеносным движением Лакомб выхватил клинок и направил его острие на британца. — А теперь вам придется вернуть то, что мне принадлежит по праву.

Уилсон хищно улыбнулся и распахнул пальто. Под полой блеснул эфес его шпаги.

Глаза ученого-француза округлились — должно быть, он понял, что одними угрозами дело не кончится.

— Прошу вас, мсье, одумайтесь!

Улыбка застыла на губах Уилсона. Он не спеша вытащил шпагу из ножен — и оба клинка столкнулись с сухим лязгом.

— Должен предостеречь вас, мсье! — прошипел Лакомб. — При Наполеоне Третьем я получил офицерский патент и принимал участие в битве при Седане в 1870 году!

— Это в том самом посмешище, когда французов наголову разбили пруссаки под гром труб и литавр, если не ошибаюсь, — заметил Уилсон. — Да и прошло уже больше двадцати лет. Не заржавела ли ваша шпага с тех пор?

Он сделал короткий выпад и вернулся в исходное положение.

— Ваши рефлексы все еще свежи, — констатировал он. — Хотелось бы посмотреть, сколько вы продержитесь. К бою! — Он принял боевую позицию.

Уилсон достаточно хорошо знал историю фехтования, в том числе и те приемы, которым обучают во французской армии. Лакомб попытался достать его на расстоянии, не сходясь вплотную. Выпад — шаг назад. Выпад — шаг назад. Весьма элегантно, на открытой местности этот прием был бы вполне эффективным, но в тесном помещении не работал. Уилсон, напротив, подпустил противника как можно ближе, выжидая удобного случая, чтобы нанести разящий удар. Наконец он внезапно шагнул вперед, описал шпагой дугу и сделал глубокий выпад в сторону противника. Лакомб попятился, наткнулся на стул и потерял равновесие. Чтобы исправить свою ошибку, он вскочил и отступил в смежную комнату.

В свои сорок пять он был еще довольно быстр, но сил и дыхания ему уже явно не хватало. А как раз этого у Уилсона было с избытком, и он уже готовился выбить клинок из руки Лакомба. Британец сделал новый выпад, но промахнулся, и его клинок обрушился на разобранный телескоп, стоявший на столе. Лакомб в ярости взвыл и бросился на Уилсона, беспорядочно размахивая шпагой и горя желанием отомстить за повреждение ценнейшего прибора. Теперь его выпады стали бессмысленными и непредсказуемыми. Уилсон парировал их, отклоняясь то в одну, то в другую сторону, чтобы окончательно измотать противника.

Дальнейшее произошло стремительно.

Франсуа Лакомб ринулся в атаку, споткнулся и тут же наткнулся на клинок Уилсона. Издав гортанный возглас, француз начал оседать, заваливаясь на бок. Шпага британца пронзила грудь француза.

Уилсон извлек клинок, вытер его о брюки Лакомба и вложил в ножны. А затем, даже не взглянув на противника, распахнул дверь.

В коридоре стоял привратник Филби, уставившись на него широко открытыми от страха глазами.

— Сэр Уилсон? — Он посмотрел на лежащего на полу француза. — Я слышал шум… Бог мой, что здесь случилось?

— Дело чести, — ответил астроном. — Мы беседовали, и мсье Лакомб внезапно потерял голову — он осмелился затронуть честь нашей королевы. Я попросил его взять свои слова назад, но он отказался. Пришлось применить крайние меры.

Филби растерялся.

— Но ведь это просто ужасно! Мы должны немедленно поставить в известность полицию.

— Конечно, должны. Но для этого у меня слишком мало времени. Не могли бы вы сделать это вместо меня?

— Я… Разумеется, сэр!

Старик тотчас удалился, а по лицу Уилсона скользнула довольная улыбка. Никто и слова ему не скажет — ведь он отстаивал честь королевы. Наоборот! О не­почтительности и злоязычии французов в Лондоне ходили легенды, и общественное мнение будет на его стороне. Кроме того, он в самых добрых отношениях с начальником полиции, а тот всегда поможет повернуть дело в его пользу.

Но самое главное: документы теперь у него. И можно начинать то, чего он ждал столько лет…

5

Три дня спустя

В солидном здании Берлинского университета шла подготовка к докладу об экспедиции в горные районы Северной Африки. Доступ посторонних на территорию был перекрыт, в округе через каждые сто метров стояли конные полицейские. Фасад университета освещался факелами, которые бросали свой теплый свет на зевак и гостей. У ограды толпились тысячи любопытных, ожидающих прибытия императорской четы, и когда, наконец, на аллее показалось великолепное ландо, сопровождаемое пятнадцатью всадниками из личной охраны венценосца, раздались неудержимые возгласы ликования. Император Вильгельм II и его супруга Августа Виктория любезно приветствовали собравшихся и торопливо проследовали в здание. Снег прекратился, но вечер был довольно морозным.

Вслед за царственной четой Большую аудиторию начали заполнять приглашенные. Привратники в парадных ливреях тщательно осматривали каждого гос­тя, и только после этого пропускали в двери. У входа образовалась очередь, и прошло немало времени, пока последний из приглашенных наконец-то оказался внутри.

В здании все, казалось, говорило об особой торжественности события. В люстрах и канделябрах сияли тысячи свечей, образуя сплошное море огней. Хотя в университете, как и почти повсюду в Берлине, уже установили газовые рожки, в честь императора было решено зажечь свечи. По сравнению с холодным светом газовых светильников, их живое пламя гораздо выгоднее оттеняло лица дам и подчеркивало блеск их нарядов.

Шарлотта еще никогда не видела такой роскоши. Стоя рядом с дядей, она во все глаза смотрела на собравшихся здесь аристократов, дипломатов и их супруг. Дамы облачились в придворные платья и уложили волосы в элегантные прически. Мужчины надели фраки, завили бороды и напомадили волосы, подражая самому императору. Переходы и залы наполнились запахом редких духов и дорогих сигар, повсюду рекой лилось шампанское.

Раскрасневшаяся Шарлотта, едва дыша, внимательно прислушивалась к беседам гостей. Конечно, многие из этих речей были всего лишь пустой и поверхностной трескотней, но в атмосфере всей этой роскоши, каждое слово казалось золотым или, по крайней мере, позолоченным. От волнения девушка даже забыла о письме, которое получила три дня назад. О письме, которое могло привести к серьезным последствиям.

— Дядя, я бы с удовольствием выпила глоток шампанского.

Гумбольдт оказался единственным человеком, который не улыбался. Его взгляд, устремленный поверх голов гостей, вернулся к племяннице.

— Что ты сказала?

— Шампанское, — ответила Шарлотта. — Я бы охотно его попробовала.

— Но тебе всего лишь шестнадцать!

— Дядя, пожалуйста!

Ученый фыркнул, остановил пробегавшего мимо официанта и взял с подноса два бокала.

— Держи, — сказал он. — Второй — для меня. — Они легонько чокнулись. — Впрочем, сегодня ты выглядишь просто обворожительно.

Девушка почувствовала, что краснеет, и торопливо отпила глоток. Она еще никогда не пила шампанского, и сегодня для этого был самый подходящий случай. Шипучий напиток оставил во рту странный вкус.

— Ну и как? — поинтересовался Гумбольдт.

Шарлотта прислушалась к своим ощущениям.

— Чуть-чуть кисловато, — заметила она, откусив кусочек сырного печенья, а затем сделав еще глоток. Но и на этот раз результат был скорее неудовлетворительным. — Не знаю, — пробормотала девушка, заглядывая в бокал. — Как-то не хочется допивать.

— И мне тоже, — ученый поставил стакан на поднос. — Ничего особенного. Но все-таки лучше, чем бессмысленные разговоры. Пойдем, уже пора в аудиторию.

Большая аудитория уже почти заполнилась. Они отыскали два свободных места в четвертом ряду, неподалеку от ступенек, ведущих на сцену, и уселись. Шарлотта оглянулась. Имератор Вильгельм с супругой восседали в ложе в окружении охраны. Шарлотта видела, как сверкают белизной безупречные манжеты, сияют пуговицы мундиров и знаки различия офицеров в свете свечей. Над касками телохранителей покачивались плюмажи.

Дядя оказался прав. Все, что происходит вокруг нее — всего лишь демонстрация, призванная произ­вес­ти впечатление на императора. Гумбольдту и в самом деле нечего здесь делать. Оставалось надеяться, что докладчик сумеет внести хоть какой-то смысл в эту великосветскую затею.

Как раз в этот момент на сцене появился Рихард Беллхайм в сопровождении ректора университета и нескольких высокопоставленных особ. Это был стройный, мужчина лет сорока, с окладистой бородой, редеющими волосами и утомленным лицом. В руке у него поблескивали очки в позолоченной оправе. На этнографе был свободный коричневый костюм с кожаными заплатами на локтях и простые ботинки, благодаря чему он являл собой полную противоположность всем этим нарядным господам. А когда Беллхайм за­говорил, голос у него оказался глубоким и приятным.

Шарлотта откинулась на спинку стула, сложила руки на коленях и принялась внимательно слушать рассказ ученого о путешествии в неизведанные районы Черного континента. И с каждой минутой он все больше ее захватывал.

6

Спустя два часа доклад был окончен. Этнограф поблагодарил аудиторию, подписал книги и буклеты и исчез за кулисами вместе с организаторами только что открытой выставки, посвященной Африке. Говорил Беллхайм, в основном, о малоизвестных народах и их многообразных культурах, а не о колониальной политике, так что опасения Гумбольдта оказались нап­расными. Публика начала расходиться. Император и императрица уже удалились, поэтому у большинства присутствующих теперь не осталось причин задерживаться здесь. Шарлотта и Гумбольдт дождались, пока толпа поредеет, после чего поднялись со своих мест и направились туда же, где исчез докладчик.

Им преградил дорогу служитель.

— Что вам угодно?

Гумбольдт возвышался над этим человеком почти на голову, поэтому для ответа ему пришлось наклониться.

— Я бы хотел побеседовать с профессором Беллхаймом, — проговорил он. — А также поздравить его и выразить свое восхищение столь удачным и содержательным докладом.

Служитель покачал головой.

— Очень жаль, но мне было велено никого не пропускать за кулисы.

— Для герра Гумбольдта можно сделать исключение, — внезапно раздался голос откуда-то слева. К ним приблизилась бледная дама в розовом платье и белых туфлях и протянула ученому руку. — Меня зовут Гертруда Беллхайм.

— Значит, это вам мы обязаны приглашением?

— Совершено верно. Надеюсь, доклад вас не разочаровал.

— Было чрезвычайно интересно, — Гумбольдт поклонился и поцеловал руку дамы. — Это моя племянница Шарлотта.

— Как мило! Вас тоже интересует Африка, моя дорогая?

— Не только Африка, — ответила Шарлотта. — В первую очередь меня интересуют естественные науки — физика, химия, биология, география. В мире так много всего интересного!

— Я вижу, герр Гумбольдт, яблоко от яблони падает недалеко, — госпожа Беллхайм одарила Шарлотту сердечной улыбкой. — Я провожу вас к моему мужу. Представляю, как любопытно вам будет увидеться, ведь прошло столько лет…

— Вы правы, — подтвердил Гумбольдт. — Когда-то мы в самом деле были задушевными друзьями.

— Тогда следуйте за мной, пожалуйста, — супруга этнографа быстрыми шагами направилась вглубь служебных помещений.

Пока они шли по коридору, а затем спускались по лестнице в полуподвальный этаж здания, госпожа Беллхайм оживленно беседовала с Шарлоттой. Оказалось, что их взгляды во многом сходны. Так, жена ученого считала позорным тот факт, что многие женщины все еще не могут получить фундаментального образования. Шарлотта, тут же оживившаяся, едва была затронута эта тема, горячо соглашалась с ней. Совсем недавно в Германии был отклонен законопроект, разрешающий женщинам учиться в университетах. И это при том, что в Швейцарии девушки были допущены в высшие учебные заведения с 1840 года, в Великобритании — с 1849, и почти по всей остальной Европе — с 1870 года. И только в Пруссии и Австро-Венгрии ситуация осталась прежней.

— Это просто скандально! — воскликнула госпожа Беллхайм, когда они достигли нижней площадки лестницы.

С этими словами она остановилась перед одной из дверей.

— Ну, вот мы и пришли. Прошу прощения, если я надоела вам своей болтовней. В последнее время я немного нервничаю и порой говорю бог знает что.

— Нет-нет, — живо возразила Шарлотта. — Мне было только приятно узнать ваше мнение. Надеюсь, когда-нибудь мы еще поговорим об этом.

— С удовольствием, дорогая моя! Но теперь пусть и мужчины обменяются хотя бы парой слов.

Она постучала в дверь.

— Войдите! — раздалось из глубины помещения.

Супруга этнографа открыла дверь и пропустила гос­тей вперед. Рихард Беллхайм как раз складывал карты и документы, которыми пользовался во время доклада, в объемистый чемодан. В комнате царил страшный беспорядок.

— Рихард, это Карл Фридрих фон Гумбольдт и его племянница Шарлотта. Они сегодня присутствовали на твоем докладе.

Этнограф рассеянно кивнул.

— Гумбольдт? Знакомое имя. Вы, случайно, не родственник Александра фон Гумбольдта?

Исследователь удивленно нахмурился, но все же ответил:

— Александр фон Гумбольдт был моим отцом.

— Тогда вам невероятно повезло. Большая честь, но и большая ответственность. И чем же вы зани­маетесь?

— Я естествоиспытатель.

— Да-да, понимаю…

Шарлотта растерянно переводила взгляд с дяди на этнографа. Беседа принимала совершенно неожиданный оборот. И ее дядя, похоже, тоже так считал.

— Рихард, — наконец произнес он. — Это же я, твой друг Карл Фридрих.

Во взгляде Беллхайма мелькнуло недоумение. Он отложил в сторону материалы лекции и шагнул к Гумбольдту.

— Как, вы говорите, ваше имя?

— Гумбольдт. Карл Фридрих фон Гумбольдт. Но, может быть, фамилия Донхаузер покажется тебе более знакомой?

— Карл Фридрих Донхаузер? — Беллхайм внимательно всматривался в лицо ученого. — Где мы с вами познакомились?

— Как ты мог забыть? — Гумбольдт выглядел потрясенным. — Мы же проучились вместе почти четыре года. Неужели ты не помнишь семинаров у Алоиза Круммнагеля? А однажды вместе пробрались в выставочный зал университетского зоологического музея и стащили оттуда звериные чучела? То-то было веселья!

Беллхайм по-прежнему выглядел недоумевающим. Помолчав, он сказал:

— Думаю, вы меня с кем-то путаете. Извините, но, боюсь, ничем не смогу вам помочь.

— Рихард!..

— Я был бы вам очень признателен, если бы вы больше не занимали мое время, — продолжал Беллхайм с заметным раздражением. — Мне очень жаль, но у меня еще полно работы. Надеюсь, вы придете на один из моих следующих докладов. В любом случае, благодарю, что порадовали меня сегодня своим посещением. Гертруда, не могла бы ты проводить господ?

Гумбольдт растерянно смотрел на друга. Похоже, в его душе происходила какая-то борьба, но он молчал.

— Что ж… Большое спасибо, герр Беллхайм, — ученый вышел из комнаты, и Шарлотта последовала за ним.

В коридоре их нагнала супруга этнографа. Как только дверь комнаты захлопнулась, Гумбольдт круто повернулся к женщине.

— Что здесь происходит? Я требую объяснений!

Гертруда Беллхайм виновато улыбнулась:

— Мне бесконечно жаль. Я так надеялась, что хотя бы вас он узнает. Если хотите, я все объясню. Но только не здесь. Пойдемте в салон — там мы сможем выпить по чашке чаю.

В салоне было малолюдно — лишь немногие из приглашенных задержались, чтобы выпить бокал вина или чашку кофе. Слышался приглушенный смех, в отдалении позвякивала посуда, в воздухе витал легкий запах хорошего табака.

Гертруда Беллхайм указала на кресла, обитые красным бархатом, и махнула официанту.

— Не желаете ли что-нибудь заказать?

Шарлотта выбрала подогретый лимонад, Гумбольдт — чай, а женщина попросила принести ей красного вина и стакан холодной воды. Когда официант удалился, она начала свой рассказ.

— Я заподозрила, что с Рихардом что-то произошло, недели через две после его возвращения из экспедиции. Он никогда не страдал забывчивостью, но теперь ничего не помнит и спит до десяти или одиннадцати часов утра. Сначала я решила, что сказывается усталость после изнурительного путешествия, но спустя какое-то время начала беспокоиться. Он и раньше постоянно путешествовал, но очень быстро восстанавливал силы и снова возвращался к активной работе. На этот раз все было по-другому. Он забыл даже самые элементарные вещи: например, как завязывать шнурки на ботинках, как держать нож и вилку, как раскурить трубку. Больше того — он забыл и о тех чувствах, которые раньше так много значили для нас, не помнил, как мы познакомились, нашу первую встречу, первый поцелуй… — На глазах женщины заблестели слезы. Она открыла ридикюль, вынула кружевной платок и промокнула уголки глаз.

— Я понимаю, как тяжело вы переживаете все это, — сочувственно произнес Гумбольдт. — Вы советовались с врачом?

— Разумеется, — вздохнула женщина. — Мы даже ездили в клинику «Шарите». Я отвезла туда Рихарда под предлогом необходимости в медицинском осмот­ре, и лучшие специалисты полностью проверили его организм. Надо сказать, что отнесся он к этому спокойно и нисколько не сопротивлялся.

— И каков результат?

— Никакого. Врачи заверили меня, что муж здоров, как двадцатилетний юноша. Память, правда, ослаб­лена, хотя это не так уж удивительно для людей за сорок. Но я-то лучше любых медиков знаю, какой была его память еще год назад! — она покачала головой. — Эта забывчивость меня отчаянно беспокоит. Ведь он забывает не бытовые мелочи, которые не имеют никакого значения, нет. Он забывает то, что составляет основу и смысл нашей жизни. Раз! — она прищелкнула пальцами, — и словно никогда ничего не было. Зато многое другое Рихард помнит очень отчетливо. Так, он знает, сколько ступеней ведет в нашей двери, сколько книг в нашей библиотеке. Даже может страницами цитировать многие из них без малейшей ошибки. А вот мой день рождения не может вспомнить!

— Может, это какая-нибудь редкая форма ослабления памяти, — проговорила Шарлотта. — Патологическая забывчивость.

— Я первым делом об этом подумала, но врачи категорически не согласны. Они утверждают, что в таких случаях первым делом страдает оперативная память, а она у Рихарда в полном порядке. — Женщина потянулась за бокалом и торопливо отпила. — Теперь вы понимаете, почему я обратилась именно к вам?

Шарлотта видела, как тяжело говорить Гертруде Беллхайм. Удивительно, как ей удается в таких обстоятельствах сохранять выдержку.

— Чем же мы можем вам помочь? — спросил Гумбольдт.

Женщина отставила бокал и в упор взглянула на ученого.

— Я хочу пригласить вас провести вместе с нами новогодний вечер. Я созвала гостей, в большинстве — знакомых Рихарда. Может быть, в окружении старых друзей его память проснется. А ваше присутствие будет иметь особое значение. И не только потому, что вы его старый друг, но и потому, что, как я слышала, у вас невероятный дар распутывать всевозможные загадочные ситуации. — Поймав удивленный взгляд Гумбольдта, она продолжала: — Да-да, совершенно верно: я наводила о вас справки. Кажется, вы единственный человек, который способен разобраться в этом деле. Разумеется, все ваши труды будут хорошо оплачены, а расходы возмещены. Что вы на это скажете?

Гумбольдт откинулся на спинку кресла и задумался. Затем он негромко проговорил:

— Не знаю, что и ответить. Если честно, все это мне не по душе, ведь Рихард мой старый друг. Но я принимаю ваше предложение. То, что я видел сегодня вечером, очень меня обеспокоило. И не исключаю, что мне удастся кое-что выяснить.

— Спасибо! Огромное спасибо! Вы даже не представляете, как все это для меня важно.

— Еще не время благодарить. Пока мы не знаем, что делать и в каком направлении двигаться. Результат может оказаться гораздо хуже, чем вы можете себе представить. Могу ли я задать еще один, последний вопрос?

— Конечно!

— Какого цвета глаза у вашего мужа?

Фрау Беллхайм умолкла, затем на губах у нее появилась легкая улыбка.

— Светло-карие. Теплые, сияющие глаза цвета лесного ореха.

— Я бы тоже так ответил, так как прекрасно помню цвет его глаз, ведь мы довольно долго жили вместе в одной комнате.

— И что же?

— Дело в том, что глаза у человека, которого вы называете своим мужем, зеленые. Изумрудно-зеленые, цвета молодой травы.

7

В то же время в Нью-Йорке

Макс Пеппер озабоченно взглянул на север. На Пятой авеню до самого Центрального парка царил полнейший хаос. Повозка пивоварни, которая тащилась в трехстах футах впереди, угодила в сугроб и опрокинулась. Сотни литров пива вылились на плотно укатанный снег, превратив улицу в пропахший солодом каток. Экипажи, повозки и омнибусы скользили и останавливались вдоль и поперек улицы, перегораживая проезд, а кучера, пешеходы и полисмены тем временем спорили о том, кто виноват в неразберихе и кого следует немедленно привлечь к ответственности. Как будто от этого что-то изменится! Шум и ругань не мог заглушить даже густо поваливший снег.

Двигаться вперед было решительно невозможно, а Макс торопился на важную встречу. Отсюда он даже видел вдали здание «Глобал Эксплорер» на перекрестке Пятьдесят восьмой и Ист-авеню. Фирменный логотип знаменитого журнала, гигантская буква «Х», сверкал в бледном небе сотнями новомодных электрических ламп, а десятки флагов, окружавших гигантский глобус, уныло свисали вниз.

Еще раз взглянув в заледеневшее стекло кэба, Макс принял решение. Он выпрыгнул из омнибуса в колючий холод улицы и зашагал вдоль шеренги магазинов и ресторанчиков. Дорога оказалась скользкой, а гладкие кожаные подошвы его ботинок совершенно не годились для ходьбы по льду. И все же ему удалось преодолеть оставшиеся полтора километра до «Глобал Эксплорер» и ни разу не упасть. Только на широкой лестнице, ведущей к главному входу, он споткнулся, но вовремя ухватился за перила.

Кабинеты редакторов располагались на втором этаже, и Макс порядком запыхался, пока взбежал наверх. Чудо, но двери в зал заседаний были все еще открыты. Их шеф, Альфонс Т. Вандербильт, раз и навсегда велел запирать их точно в момент начала заседаний, и тот, кто опаздывал, вынужден был бродить по коридорам в ожидании нахлобучки, которая неминуемо настигала нерадивого. После трех опозданий следовало незамедлительное увольнение, поэтому для того, чтобы явиться не вовремя, нужно было иметь веское оправдание.

Тем не менее, сегодня все обстояло иначе. Макс сразу же приметил Алоизиуса Винкельмана, камердинера Вандербильта, который не предпринимал никаких попыток запереть дверь конференц-зала.

Очень странно!

Лишившись такой важной функции, Винкельман торчал у входа и разочарованно полировал замшей латунную щеколду. Макс прошествовал мимо него в конференц-зал и деликатно кашлянул. Только после этого послышался звук запираемой задвижки.

Стрелка стенных часов показывала семнадцать минут шестого, тогда как совещание было назначено на пять. Вандербильт стоял у окна, глядя на заснеженный Нью-Йорк. Каждый раз при виде массивного тела и лысой, как бильярдный шар, головы газетно-журнального магната, Макс представлял огромного младенца, наряженного в твидовый костюм. Но это впечатление было обманчивым. Вандербильт обладал холерическим темпераментом, и едва Макс появился в зале, обернулся и въедливо уставился на него поверх очков в золотой оправе.

— Так, вот и вы, Пеппер, — зловеще произнес шеф, при этом его двойной подбородок укоризненно подпрыгнул. — Вам известно, что вы снова опоздали?

Макс уселся на обычное место и поставил рядом портфель. Поросячьи глазки шефа сопровождали каждое его движение.

— И что прикажете с вами делать?

Макс подумал, не поведать ли ему об аварии на Пятой авеню, но предпочел промолчать. Подобные отговорки здесь не принимались. На губах Вандербильта появилась улыбка.

— Может быть, вам это известно, мистер Босуэлл?

Макс удивленно покосился туда, куда смотрел шеф. Поначалу ему показалось, что он в зале один, но теперь стало ясно, что это ошибка. В тени книжного шкафа стоял рослый мужчина, держа в руках раскрытый том. После слов Вандербильта он вернул книгу на полку и направился к ним.

Седина в волосах, седая борода, вельветовый пиджак и синие техасские штаны. На лице, изборожденном глубокими морщинами, сияют насмешливые синие глаза.

— Привет, Макс!

Макс изумленно вскинул брови.

— Гарри?

— Собственной персоной!

Мужчина шагнул к редактору и сердечно его обнял. У Макса камень с души свалился. Гарри Босуэлл — фотограф и добрый друг. Макс побывал вместе с ним в Южной Америке, но уже давненько не встречал. Какой-то заказ на Ньюфаундленде, если он не оши­бается.

Босуэлл хлопнул Макса по плечу:

— Ну, старина? Как дела? Ты все еще примерный семьянин?

— Так было и будет, — рассмеялся Макс. — Глава семьи — это работа, которую никогда не бросишь.

— Поэтому у меня и нет жены и детей.

— Ты даже не представляешь, чего лишился. А я-то думал, что ты все еще на севере. Когда вернулся?

— Вчера вечером, — ответил Босуэлл. — Почтовым судном. Довольно ухабистая поездка, но если вызывает шеф, я должен быть на месте в срок.

Вандербильт улыбнулся и сделал приглашающий жест.

— Присаживайтесь, господа!

— Разрешите закурить? — спросил Босуэлл.

— Да, конечно. Чувствуйте себя как дома.

Макс пригладил усы. На его памяти шеф еще никогда не был таким любезным. Сама приветливость! Это весьма подозрительно.

Макс проследил взглядом за тем, как глава фирмы направился к окну и задернул шторы. Затем он прошагал к торцу стола, где громоздились какие-то деревянные ящики. На трехногом штативе был закреплен прибор, из которого торчала трубка, напоминавшая орудийный ствол, в котором вместо жерла поблескивала стеклянная линза. Внезапно внутри прибора вспыхнул яркий свет, и на стене появилось изображение человека — отчетливое и очень яркое. Босуэлл удивленно вскрикнул, а Макс невольно отодвинулся подальше.

— Спокойно, господа, — усмехнулся Вандербильт, чрезвычайно довольный результатом демонстрации. — Это всего лишь фотографическая проекция. Новое веяние в области фотографии.

Несмотря на заявление Вандербильта, у Макса возникло впечатление, что человек на стене шевелится. Возможно, из-за дыма, поднимавшегося от сигары Босуэлла. Он еще раз внимательно вгляделся в изображение: перед ним был полный широколицый мужчина с высокими скулами и густой шевелюрой. На нем было что-то вроде офицерской униформы, лакированные сапоги, у пояса — дорогая на вид шпага.

— Это, господа, сэр Джейбс Уилсон, мой добрый друг. Фотография была сделана два года назад, когда он получил дворянский титул. Возможно, вы кое-что слышали об этом выдающемся человеке.

Босуэлл вынул сигарету изо рта и выпустил облачко дыма.

— Уилсон? Охотник за метеоритами?

— Именно! — Вандербильт шагнул вперед, и на стене появилась его огромная тень.

— Джейбс — очень популярная личность в Англии. Отличный парень, который знает, как надо вести себя с прессой. При случае я помогаю ему и забочусь о том, чтобы его имя регулярно мелькало в газетах. За это он снабжает меня великолепными рассказами и очерками. Джейбс — настоящий сорвиголова, он знает, как делать дела.

Вандербильт высморкался и спрятал в карман носовой платок.

— Два дня назад я получил от него телеграмму. Он затевает новую экспедицию. Авантюрное и крайне опасное предприятие, по его словам. После того как он сообщил мне некоторые подробности, я сразу ухватился за эту идею, и когда он спросил, не могу ли я порекомендовать ему пару хороших репортеров, я сразу вспомнил о вас, — шеф заговорщически улыбнулся.

Макс поперхнулся. Нет, только не это!

Какого дьявола Вандербильт без конца подсовывает ему такие рискованные приключения? Неужели он похож на любителя авантюр? У него хорошая работа, регулярный доход, социальная страховка. Все в порядке, но ничего особенного, чему стоило бы позавидовать.

— И куда направляется эта экспедиция? — осторожно спросил он.

Вандербильт ухмыльнулся.

— Пеппер, вы меня радуете! Я до сих пор помню, какую истерику вы закатили, когда я отправил вас в Южную Америку. Сегодня вы уже не вопите, как припадочный, а интересуетесь целью экспедиции. Думаю, из вас со временем получится настоящий искатель приключений. А теперь отвечу: на этот раз вас ждет Северная Африка!

На столе появилась географическая карта, и Вандербильт указкой очертил район площадью примерно в тысячу квадратных километров.

— Это Сахель, — пояснил он, — один из самых сухих регионов Земли. На юге он граничит с Сахарой и тянется от Атлантики до Красного моря. Ничего, кроме пустынь, полупустынь и сухих саванн. На западе Сахеля расположен Французский Судан. Джейбс убежден, что там его ждет сенсационное открытие. Я хочу, чтобы вы сопровождали его и строго документировали каждый шаг экспедиции. Конечно же, добавив капельку драматизма и экзотики. — Он повернулся к репортерам: — Вы, Гарри, отвечаете за иллюстрации, а вы, Макс, позаботитесь о текстах. Мне требуются фотографии, рисунки, отчеты, — абсолютно все.

Босуэлл поднял голову:

— Это будет большая статья в журнале или целый цикл статей?

— Больше того — книга. — Вандербильт выключил проектор и поднял шторы. — Мы с Джейбсом давно подумывали о чем-то в этом роде, да только достойный сюжет все не подворачивался. А эта экспедиция отлично подходит в качестве сюжета, да и цель у нее довольно интригующая. Кроме того, вас ждет приличное вознаграждение. В отношении собственной безопасности можете не беспокоиться — вы в надежных руках. Джейбс повсюду путешествует с вооруженной охраной.

Макс откашлялся.

— И когда мы отправляемся?

— Я забронировал для вас две каюты на «Кампанье». Пароход отправляется из Нью-Йоркской гавани завтра утром и проведет в пути шесть дней. По прибытии в Лондон вы должны сразу же направиться к ассистенту сэра Уилсона в Астрономическое общество, и он сообщит вам прочие подробности. — Он подал каждому из журналистов по пухлому конверту. — Здесь билеты, деньги, визы и рекомендательные письма. Все, что может понадобиться в пути.

Он поднялся и крепко пожал обоим руки.

— Удачи вам, господа!

8

Вечер в канун нового 1894 года

Оскар смахнул пот со лба. Где же эти проклятые ботинки? Он обыскал всю комнату, заглянул под кровать, обшарил все углы. Колдовство какое-то! Еще сегодня утром они были на месте. Наверно, Лена куда-то их унесла. Эта рыжеволосая девчонка всегда распоряжается его вещами так, как ей заблагорассудится. Конечно, у Лены есть на то свои причины, но только не сегодня.

Он еще раз осмотрел все закоулки и сдался. Распахнул дверь:

— Лена!

Ни звука в ответ. Тогда он повысил голос:

— Лена!

Наконец на лестнице раздались шаги. Запрыгали рыжие косички.

— Что ты тут делаешь? Тебя уже ждут, даже лошади начинают нервничать.

— Не могу найти ботинки! Куда ты их засунула?

— Туда, где им и положено стоять — рядом с остальной обувью. — Она прошла через комнату и распахнула дверцу шкафа.

Действительно — на нижней полке стояли его ботинки.

— Вот, пожалуйста! Все на своих местах.

Оскар прикусил губу, не находя подходящих слов. О том, что ботинки стоят в шкафу, он мог бы догадаться и сам. Ворча, он натянул их и зашнуровал.

— Оскар! Ты заставляешь нас ждать! — раздался снизу голос Гумбольдта.

— Поторопись! — присоединилась к нему Лена. Она обмахнула щеткой его куртку, поправила воротник рубашки и потуже затянула узел галстука. — Ты нервничаешь?

— Еще бы, — нахмурился Оскар.

Конечно, он нервничает. Кто бы смог сохранять спокойствие в такой ситуации?

— Ничего страшного, — сказала Лена, сопроводив свои слова легким шлепком. — На твоем месте я бы тоже жутко волновалась. Я тебя понимаю.

— Спасибо, — буркнул Оскар и скатился вниз по лестнице.

— Наконец-то! — с облегчением воскликнул Гумбольдт, увидев его на ступенях. — Мы уже решили, что придется ехать без тебя.

На новоиспеченном отце Оскара было длинное черное пальто, подбитые стальными подковками сверкающие сапоги и высокий цилиндр. В руке он держал свою неизменную трость с золотым набалдашником в виде львиной головы.

— Ты сядешь с дамами или со мной на козлах?

Оскар покосился на соблазнительно теплый закрытый экипаж, однако покачал головой.

— Четыре глаза лучше, чем два. Я с тобой!

— Прекрасно! — Гумбольдт зажег керосиновый фонарь, вспрыгнул на козлы и подвинулся, освобождая место для сына.

Экипаж тронулся, и Оскар, оглянувшись, заметил лица своих друзей, прижимавших носы к стеклу.

— Не натворите глупостей и никого не впускайте! — крикнул Гумбольдт. — Постарайтесь оправдать мое доверие. Увидимся в новом году!

Лошади перешли на бодрую рысь. Гумбольдт подобрал вожжи и повернул к центру города.

В четверть девятого они остановились у дома Рихарда Беллхайма.

Четырехэтажная ратуша на Доротеенштрассе, неподалеку от Бранденбургских ворот, была празднично освещена. Въезд во внутренний дворик дома был открыт, и Гумбольдт направил свой экипаж туда, где еще оставалось не занятое другими каретами и ландо мес­то. Похоже, большинство гостей уже прибыли.

Спрыгнув с козел, он бросил поводья конюху и помог дамам выйти. Оскар с восхищением взглянул на кузину. Сегодня Шарлотта выглядела просто очаровательно. В длинном пальто, белой меховой шапочке и мягких пуховых рукавичках она походила на принцессу из старой русской сказки. Трудно даже вообразить, что это та самая девушка, почти подросток, которая в тяжелых башмаках и мужских брюках еще совсем недавно поднималась на высочайшие горы и спускалась на морское дно.

— Какой красивый и богатый дом, — удивленно проговорила Шарлотта, осматриваясь. — Никогда бы не подумала, что этнографы зарабатывают столько денег!

Гумбольдт рассмеялся.

— Рихард — член Немецкого географического общества, одного из богатейших в мире. Чтобы стать его членом, нужно уже иметь серьезные научные заслуги. Он на протяжении многих лет проводил исследования в Алжире, Тунисе и Ливии, помогал раскапывать в пус­тыне античные города. Науки о природе и человеке далеко не всегда приносят одни убытки!

Гумбольдт потопал ногами, чтобы отряхнуть снег с сапог, и взялся за дверной молоток. Оскар с некоторой опаской последовал за ним. Ему еще не доводилось бывать в гостях у столь образованных и высокопоставленных людей. Впрочем, Шарлотта сказала, что вовсе не стоит тревожиться по этому поводу, ведь Гумбольдт с Элизой чувствуют себя здесь совершенно свободно. Но как быть, если кто-нибудь поинтересуется его происхождением или прошлым?

В этот момент дверь отворилась. Старый чопорный дворецкий холодно осмотрел гостей с ног до головы. На нем был хорошо пригнанный фрак с длинными фалдами, брюки с лампасами и до блеска начищенные туфли. Голову старика украшал венчик коротко остриженных седых волос, а на верхней губе красовались тонкие, безупречно подбритые усики.

— Как прикажете вас представить? — осведомился он.

— Карл Фридрих фон Гумбольдт, Элиза Молина, Шарлотта Ритмюллер и Оскар Вегенер.

Дворецкий слегка поклонился и отступил в сторону.

— Прошу следовать за мной. Вас уже ждут.

Даже в прихожей чувствовался запах табака и спиртного. Из-за двери доносился раскатистый хохот. Кажется, праздник был в полном разгаре.

Оскар осмотрелся.

Повсюду были расставлены и развешаны сувениры и экспонаты, привезенные из дальних стран. Маски, тотемы, щиты и оружие, — все удивительно тонкой работы. Большинство предметов было изготовлено из древесины различных пород и украшено мелкими ракушками или полудрагоценными камнями. В углу высилась скульптура, вырезанная из цельного ствола дерева. Сотни переплетенных человеческих тел, держащих в руках корзины и вазы. У Оскара даже перехватило дыхание — никогда раньше он не видел ничего подобного.

Дворецкий предложил им снять пальто и проводил в просторный салон.

— Глубокоуважаемые дамы и господа: Карл Фрид­рих фон Гумбольдт и сопровождающие его лица!

В салоне находилось десятка три гостей — мужчины и женщины самого разного возраста. Перед Оскаром замелькали платья с рюшами, жилеты, очки в никелированных оправах, крахмальные манжеты, золотые часовые цепочки. В небольшой смежной комнате толпилась группа мужчин. Они пили бренди и дымили сигарами.

Постепенно шум в гостиной смолк. Все глаза устремились на вновь прибывших. Воцарилась неловкая тишина. Можно было расслышать даже шипение газовых ламп.

Неожиданно дверь, расположенная справа, открылась и в салон вошла красивая элегантно одетая дама.

— Почему у нас такая гробовая тишина? — с улыбкой спросила она, но, заметив новых гостей, просияла:

— Герр Гумбольдт! Я и не слышала, как вы подъехали.

Ученый поклонился. Фрау Беллхайм протянула ему руку для поцелуя.

— Бесконечно рада снова видеть вас! И, конечно же, фрейлейн Шарлотту. Надеюсь, мы с ней сможем продолжить нашу прерванную беседу. — Она повернулась к Элизе. — А вы, должно быть, фрау Молина. Герр Гумбольдт рассказывал мне о вас. Для меня огромное удовольствие — познакомиться с вами!

— Пожалуйста, называйте меня Элизой. Я не привыкла, чтобы ко мне обращались столь официально. В таких случаях я начинаю себя чувствовать невероятно старой.

— Прелестно! Тогда и вы называйте меня Гер­трудой.

— Согласна! — Обе женщины рассмеялись.

Появление хозяйки подействовало на собравшихся, как свежий ветерок.

Затем госпожа Беллхайм перевела взгляд на Оскара.

— Добро пожаловать в наш дом, молодой человек. Кажется, вы — герр Вегенер?

Оскар, не зная, как следует вести себя в таких случаях, тут же, следуя примеру отца, схватил руку женщины и поцеловал.

— Как галантно! — смеясь, заметила фрау Беллхайм. — У вас очаровательный сын, герр Гумбольдт. Мои поздравления, — она незаметно подмигнула исследователю. — А теперь, когда все уже собрались, нет никаких причин страдать от жажды. Бертольд, у гос­тей есть что выпить? Прекрасно! Я призываю вас поднять бокалы за здоровье моего мужа, который вернулся после долгого и изнурительного путешествия!

При этом она указала на высокого, худого и очень серьезного мужчину, сидевшего в кресле у самого камина. Вокруг него собралось несколько коллег, пытавшихся завязать с ним беседу. Но мысли мужчины, казалось, витали далеко отсюда. Его взгляд то и дело перемещался с предмета на предмет, словно он что-то сосредоточенно искал. Казалось, что он все время зябнет, несмотря на жар, исходивший от камина. Рихард Беллхайм был бледен и едва сдерживал дрожь.

Оскар взял у дворецкого два бокала и подошел к Шарлотте.

— Я принес тебе фруктовый сок. Хочешь?

Кузина обворожительно улыбнулась.

— Как галантно! — проговорила она, в точности копируя интонацию фрау Беллхайм, и взяла бокал. — Ты просто душка.

— Не говори глупостей, — Оскар почувствовал, что краснеет. — Ты знаешь, что это вовсе не так.

— Ты слишком ранимый, — улыбнулась кузина. — Я сказала это без всякой иронии. Мне кажется, ты держишься просто великолепно.

Оскар глотнул соку и принялся осматривать комнату и тех, кто в ней находился. На Беллхайме его взгляд задержался. Что-то невыразимо странное было в этом человеке. Но что это, он не успел понять, потому что к нему подошла Шарлотта и шепнула:

— Удивительно, правда? Ты только посмотри, как все о нем заботятся. А он ведет себя так, будто никого из присутствующих даже не знает.

— Но ведь Гумбольдт говорил, что сюда приглашены только самые близкие друзья семьи?

— Да, и это еще более странно. Тебе стоило бы самому увидеть, как он держался с Гумбольдтом — словно с незнакомцем.

— Может, это переутомление? Помнится, я чувствовал что-то в этом роде после нашего последнего путешествия.

Шарлотта покачала головой.

— Не думаю. Он вернулся уже довольно давно. Скорее всего, это проблемы с психикой.

— Что ты имеешь в виду?

Девушка пожала плечами:

— Не имею ни малейшего понятия. Но что-то явно не так, и на месте фрау Беллхайм я бы тоже встревожилась. Кстати, ты не знаешь, по какой причине у людей может меняться цвет глаз? Я имею в виду взрослых, потому что у всех новорожденных глаза поначалу молочно-голубые.

Оскар нахмурился.

— Странный вопрос! Почему ты решила, что я в этом разбираюсь?

Шарлотта пригубила сок и покачала головой:

— Ты видел много всякой всячины. Может, кто-нибудь рассказывал о подобных вещах.

— Никогда не слышал ничего подобного. Как-то даже жутковато…

Шарлотта кивнула. Она хотела еще что-то добавить, но тут в дверях возникла домоправительница с колокольчиком в руках. В салоне раздался мелодичный звон, заглушивший все голоса.

— Почтенные дамы и господа! Приглашаю вас в столовую. Ужин подан!

9

Стол был сервирован празднично. Дорогой фарфор, серебряные приборы и хрустальные бокалы переливались в свете бессчетных свечей. Рядом с каждым мес­том лежало меню с указанием имени гостя.

Оскар с ужасом обнаружил, что ему придется сидеть между двумя совершенно незнакомыми людьми. Остальным было не лучше — всех их рассадили далеко друг от друга, смешав с незнакомыми гостями.

Он собрался было запротестовать, но госпожа Беллхайм уже подняла бокал.

— Дорогие друзья, многоуважаемые гости! Я рада приветствовать вас на этом новогоднем вечере. Благодарю вас, что вы приняли мое приглашение и согла­сились встретить Новый год вместе со мной и моим супругом. Пожалуйста, не удивляйтесь, что я вас разделила — в этом нет никакого особого умысла. Просто мне хотелось, чтобы все мы поскорее стали хорошими друзьями. Добро пожаловать в наш дом!

Все подняли бокалы.

Рихард Беллхайм сидел во главе стола, рядом с женой. Складывалось впечатление, что он вообще не понимает, где и по какому поводу находится. Когда жена шепнула что-то ему на ухо, он неловко поднялся и медленно обвел взглядом присутствующих.

— Уважаемые дамы и господа, как выразилась бы Гертруда, — голос этнографа звучал слабо и надтреснуто. — Для меня большая честь оказаться за этим столом, даже если я не могу в полной мере исполнять свои обязанности хозяина. — Он ненадолго умолк. — Некоторые из вас, может быть, заметили, что в пос­леднее время я изменился. К сожалению, не в лучшую сторону. И мне приходится это признать. Врачи считают, что это временное состояние, вызванное нервным истощением. Надеюсь, они правы. Поверьте, для меня эта ситуация крайне неприятна. Прошу вас быть снисходительными, если мне не удастся припомнить имя и лицо кого-либо из присутствующих. И хочу заранее поблагодарить вас от всего сердца за то, что вы решились составить компанию рассеянному профессору.

Гости подняли бокалы и снова выпили за здоровье ученого.

Оскар перехватил взгляд Гумбольдта. Тот внимательно наблюдал за Беллхаймом. Одному Богу было известно, что происходило у него в голове. Начался ужин, сидевшие за столом постепенно оживились, и Оскар сосредоточился на угощении. В качестве за­куски были поданы грудки перепелов в соусе из порт­вейна, за ними последовал традиционный для новогоднего ужина карп, а на десерт — сливы в бургундском вине и ванильное мороженое. Выбор вин был необычайно широк, и вскоре за столом завязалась легкая и непринужденная беседа. Казалось, все идет хорошо.

Однако в конце концов наступил момент, которого все они так опасались. Оскар давно приметил за столом полного мужчину с пышными бакенбардами и лысиной, лоснившейся в сиянии свечей. Похоже, этот гос­подин был весьма неравнодушен к спиртному. Все признаки были налицо: неестественно блестящие глаза, раскрасневшиеся щеки, пористый нос и влажная нижняя губа. Осушив шестой или седьмой стакан, мужчина приподнялся, опираясь о край стола, и проговорил так, чтобы его слышали все сидящие за столом:

— Мне говорили, что вы теперь оказываете особого рода услуги, герр Донхаузер?

То, как он произнес имя ученого, свидетельствовало о глубоком презрении.

В столовой повисла тишина. Казалось, именно этого момента все только и ждали.

Гумбольдт прервал беседу с соседкой по столу и бросил быстрый взгляд на толстяка. На его губах появилась хищная улыбка.

— Боюсь, у вас ошибочные сведения, декан Вал­ленберг.

— Вы так полагаете?

— Именно. Мое имя — Карл Фридрих фон Гумбольдт, и я ношу его уже довольно давно. Александр фон Гумбольдт был моим отцом, но вам, может быть, это еще не известно. Математический факультет всегда был прибежищем тугодумов.

Раздался смех.

Красные щеки Валленберга стали багровыми.

— Что-то подобное я слышал, — ответил герр Валленберг, разглядывая свои отполированные ногти. — Однако сомневаюсь, что восьмидесятилетний старик мог стать отцом ребенка. — Он выплеснул остатки вина из бокала в глотку и со стуком поставил его на стол. — И полагаю, что Александр фон Гумбольдт был более достойным человеком, чем вы.

Оскар задержал дыхание. Похоже, Валленберг даже не догадывается, что играет с огнем.

Однако, к его удивлению, Гумбольдт остался совершенно невозмутимым. Все еще улыбаясь, он прого­ворил:

— Вы правы — именно таким он и был. По сравнению с ним, все мы просто молокососы. А что касается вашего вопроса: да, я действительно предлагаю свои услуги компаниям и частным лицам, если у них возникают необычные проблемы. Мы смогли разобраться уже в двух уникальных случаях, причем, к полному удовлетворению всех сторон. А сейчас работаем над еще одним. Если у вас имеются проблемы, я охотно помогу вам с ними разобраться.

— Нет-нет, премного благодарен, — Валленберг пренебрежительно махнул рукой. — Мои сотрудники прекрасно справляются со всеми делами. Кстати, я нахожу возмутительным тот факт, что нам приходится сидеть за одним столом с чернокожей осо…

Закончить декану математического факультета не удалось. Он привстал со стула и вытаращил глаза, хватая ртом воздух, словно подавился рыбьей костью.

— Господин декан? — Гертруда Беллхайм озабоченно взглянула на гостя. — С вами все в порядке?

— Я… — Валленберг вновь рухнул на стул, не в силах произнести ни слова.

Оскар украдкой взглянул на Элизу. Гаитянка не спус­кала с толстяка своих загадочных темных глаз, что-то шепча при этом и касаясь пальцами своего амулета.

Валленберг все-таки попытался закончить свою мысль, но лишь растерянно покачал головой.

— Кажется, я забыл, что хотел сказать…

— Вы, должно быть, выпили лишнего, — заметил Гумбольдт. — При вашем высоком давлении это не слишком полезно.

— Возможно, вы правы, — Валленберг налил в стакан воды и жадно выпил. — Мне уже гораздо лучше, — добавил он, отдышавшись. — Спасибо. Прошу меня извинить, если я позволил себе грубость. Я, собственно, хотел сказать, что желаю вам удачи в ваших начинаниях и всегда готов снова видеть вас на службе в университете.

— Всем сердцем присоединяюсь к вашим словам! — воскликнула госпожа Беллхайм, удивленная, что беседа приобрела столь неожиданный оборот. Как и все присутствующие, она опасалась, что разговор двух ученых закончится совсем иначе. — А теперь я предлагаю всем оставить в покое стол и выпить по стакану пунша в салоне. Там вас ожидают музыка и танцы.

Она поднялась и хлопнула в ладоши. Прислуга помогла гостям встать — и весьма своевременно, так как некоторые из приглашенных едва ли смогли бы обойтись без помощи.

Когда столовая почти опустела, Оскар спросил:

— Это твоих рук дело, Элиза?

— Что ты имеешь в виду?

Оскар кивнул на толстяка с бакенбардами, который как раз наполнял бокал пуншем.

— Ах, это, — гаитянка лукаво улыбнулась. — Маленькое колдовство. На моей родине такие вещи случаются сплошь и рядом.

— Ты удивительным образом все устроила, — шепнул Гумбольдт. — Кто знает, как повернулось бы дело, если бы этот кретин высказал все, что думает. — Он наклонился и поцеловал черные вьющиеся волосы на макушке Элизы. — Как настроение? Хочешь потанцевать?

— Я думала, ты никогда этого у меня не спросишь, — Элиза протянула руку своему близкому другу, и под звуки вальса они направились в соседнюю комнату.

10

Только в половине двенадцатого Оскар почувствовал усталость. Ему и в голову не приходило, что танцы могут доставить столько удовольствия. Танцором он был совсем неопытным, но Шарлотта оказалась снисходительной партнершей и не жаловалась, когда он наступал ей на ногу или сбивался с такта.

— Кажется, вы оба неплохо проводите время, — улыбнулась Элиза. — Смотрите, чтобы не закружилась голова.

— По-моему, Шарлотта вообще не знает усталости, — проговорил Оскар, отдуваясь. — Я-то думал, что я в хорошей форме, но за ней мне точно не угнаться!

Он взглянул на кузину, которая как раз отплясывала мазурку с каким-то немолодым господином.

— Это, конечно, существенно, — заметил Гумбольдт, — но я бы хотел, чтобы ты все-таки сосредоточился на нашем деле.

— Что? — Оскар с трудом оторвал взгляд от девушки.

— Я говорю о том, что фрау Беллхайм рассказала мне после доклада мужа. Она упомянула дневник, который он вел в Африке. Там содержатся два важных момента. Во-первых — упоминается народ догонов, а во-вторых — некий метеорит.

Оскар моментально очнулся.

— Метеорит? Кусок горной породы, попавшей на Землю из космоса?

— Совершенно верно, — Гумбольдт оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. — Я хочу показать тебе кое-что. Следуй за нами.

Оскар проскользнул вслед за Гумбольдтом и Элизой в одну из боковых дверей, за которой оказалась библиотека.

— Вот! — исследователь указал на высокий старинный шкаф с застекленными дверцами. — Тебе ничего не бросается в глаза?

Оскар вплотную приблизился к шкафу. На первый взгляд он выглядел безупречно, но вблизи оказалось, что некоторые стекла в дверцах выбиты или покрыты трещинами. Часть инкрустации отсутствовала, а в одном из стекол прямо посередине зияло круглое отверстие с оплавленными краями.

Юноша вопросительно взглянул на исследователя, и тот кивнул.

— Странно, не так ли?

— Что же это может означать?

— Понятия не имею. Все, что мне известно, — подобные отверстия имеются в стеклах во всем доме. Особенно в таких местах, которые малодоступны и не сразу бросаются в глаза. Фрау Беллхайм показала их мне, но сама она не может объяснить их происхож­дение.

— И что вы об этом думаете?

— Ничего. Сейчас этап накопления информации. Известно только то, что все эти повреждения появились только после того, как Рихард Беллхайм вернулся из экспедиции.

Исследователь скрестил руки на груди и выпрямился.

— Ты знаешь, что фрау Беллхайм поручила мне выяснить причину недуга ее мужа?

— Шарлотта мне рассказала.

— Хорошо. Тогда ты можешь представить, насколько для нас важно заполучить этот дневник. Я уверен: там мы найдем факты, которые нам нужны. Я уже просил фрау Беллхайм разрешить мне ознакомиться с записями ее мужа, но она наотрез отказала под предлогом, что там содержатся сведения исключительно личного характера. Однако мне кажется, что она просто боится взглянуть в лицо правде.

— И чем же я тут могу помочь? — Оскар заглянул в прохладные и насмешливые глаза своего новообретенного отца. — Минуточку… Ты… Ты хочешь, чтобы я его украл?

— Я хочу, чтобы ты его одолжил, — с улыбкой ответил Гумбольдт. — Я не могу приказать тебе сделать это, но у меня такое странное чувство… Словом, интуиция подсказывает мне, что в Африке с Беллхаймом что-то случилось. Что-то такое, о чем нам совершенно необходимо знать. Беллхайм делает все возможное, чтобы казаться обычным больным, но чем больше усилий он для этого прилагает, тем больше у меня сом­нений. Знал бы ты его раньше! Это был отчаянный сорвиголова, полный неудержимой энергии и честолюбия. Он всегда точно знал, чего хочет и как этого добиться. На этом пути он набил себе множество синяков и шишек, но женщины боготворили его. Тот человек, которого мы видим здесь, — всего лишь жалкое подобие Рихарда Беллхайма. Или кто-то другой, пытающийся выдать себя за него.

Оскар не слишком хорошо понял, что его отец имеет в виду, зато прекрасно уловил, чего от него ждут.

— Ладно, — вздохнул он. — Дневник так дневник. Но я должен знать, где его искать и, что еще важнее, когда мне этим заняться?

Гумбольдт взглянул на циферблат напольных часов, стоявших в дальнем углу.

— Сейчас одиннадцать тридцать. Через четверть часа музыка смолкнет, и все гости покинут дом, чтобы встретить Новый год под открытым небом и полюбоваться фейерверком. В твоем распоряжении окажется целых полчаса. Начни со спальни — обычно там хранят самые интимные вещи и бумаги. Загляни в ночной столик, потом в шкаф и секретер. Это должна быть старая тетрадь, довольно сильно потрепанная, — ведь она провела почти два года в Африке.

— А когда я ее найду?

— Меня интересуют только самые последние записи — нет ли там каких-либо упоминаний о метеорите. Вот тебе карандаш и лист бумаги, — Гумбольдт извлек из жилетного кармана письменные принадлежности и протянул Оскару. — Если найдешь что-то важное, скопируй запись.

— Но что будет, если меня там застанут?

— Придумай какую-нибудь отговорку. С твоим-то опытом! Ступай, а я пока придумаю подходящую причину, чтобы объяснить твое отсутствие.

11

Едва Оскар ступил на лестницу, как за окном грянули первые разрывы хлопушек и петард. Как и рассчитывал Гумбольдт, гости толпой повалили во двор, за ними последовали горничные и служанки. Близился торжественный момент — до Нового года оставались считанные минуты.

Оскар, до сих пор прятавшийся за массивным футляром напольных часов, теперь бесшумно, как кошка, поднимался на второй этаж. Ни одна ступенька не скрипнула под его ногами.

Наверху он остановился и осмотрелся. Перед ним был длинный коридор, в который выходили двери шес­ти комнат. Коридор был освещен газовыми рожками, горевшими вполсилы, и казался пустым. Оскар постоял, внимательно прислушиваясь.

Действительно — никого.

Он решительно направился к первой двери слева и толкнул ее. Комната оказалась темной. Тем временем небо за окном осветили сполохи разрывов ракет. Крыши соседних домов отчетливо обрисовались на их фоне. В окнах напротив горел свет, там двигались люди, кое-кто выходил на балконы.

Оскар обвел комнату взглядом. Гардеробная. Огромный платяной шкаф, зеркало, два стула и туалетный столик. Здесь просто негде хранить документы, в особенности важные. Не то.

Юноша вернулся в коридор и перешел к следующей двери. Ванная. Большая, сверкающая и невероятно чис­тая. Следующая комната представляла больший интерес. Должно быть, спальня самого Беллхайма. Вот здесь хозяин вполне мог кое-что спрятать. Оскар проскользнул внутрь и прикрыл за собой дверь. Теперь нужно быть крайне осторожным. Если он видел людей в домах напротив, то и его могли увидеть. Нет ничего хуже, чем быть пойманным на месте преступления в такой праздничный вечер!

Оскар еще раз внимательно взглянул на окна соседних особняков, чтобы окончательно убедиться, что не привлек к себе ничьего внимания. И только после этого принялся рыться в шкафу и ночном столике.

— Куда это запропастился Оскар? Уже почти полночь! — Грея ладони о чашку с горячим пуншем, Шарлотта нетерпеливо поглядывала в сторону дома. — Если он не поспешит, то пропустит все на свете.

— Должно быть, у парня слегка закружилась голова от того, как ты кружила его в вальсе, — посмеиваясь, ответил Гумбольдт. — Дай ему время прийти в себя.

— Может, ему нужна помощь?

— Он справится сам.

Шарлотта взглянула на часы на церковной колокольне. До Нового года еще две минуты. Если Оскар опоздает, самый важный миг наступит без него. А она так ждала этого! Вдруг он отважится на поцелуй?..

Внезапно она перехватила пристальный взгляд Гумбольдта. На лице его было то особое выражение, которое она хорошо знала.

— В чем дело? — взволнованно спросила девушка.

— Ты же любишь Оскара, правда?

Кровь бросилась ей в лицо.

— Конечно, — согласилась она. — Ведь он мой кузен.

— Само собой, — больше Гумбольдт не проронил ни слова.

Шарлотта отвела взгляд. Что пытался сказать дядя? Может, он считает, что она испытывает к Оскару какие-то особые чувства? Но на такой вопрос она и сама не смогла бы ответить.

Тут все собравшиеся перед домом принялись считать:

— Пять… четыре… три… два… один…

В небо над Берлином взвились разноцветные ракеты. Сверху обрушились водопады искр, а грохот стоял, как на поле битвы. Со свистом и шипением вверх рванулась следующая партия ракет — и тотчас во всех церквях ударили в колокола. Крики «Ура!» смешались с колокольным звоном и треском фейерверка.

Наступил новый год…

Оскар сцепил зубы. Он уже обыскал всю комнату, обшарил каждый угол, каждый ящик. Безрезультатно. А ведь Гумбольдт был совершенно уверен, что дневник спрятан в спальне этнографа. Однако он потратил на поиски целую четверть часа, и все впустую.

Времени оставалось совсем мало.

Выйдя из спальни, он сразу же свернул налево. Следующая комната, похоже, служила чем-то вроде кабинета. Книжные полки, письменный стол, несколько стульев и секретер. На нем — письменный прибор и стопка чистой бумаги.

Оскар с надеждой направился к секретеру, но тот оказался заперт. Пальцы юноши скользнули в брючный карман и нащупали причудливо изогнутый металлический стерженек. Он вытащил его, поднес поближе к глазам, и на его губах появилась улыбка. Не так-то просто расстаться со старыми привычками. В те времена, когда он добывал себе пропитание карманными кражами и мелким воровством в лавчонках, этот кусочек металла всегда был его постоянным спутником.

Он вставил отмычку в замок и стал поворачивать до тех пор, пока не почувствовал сопротивление. Теперь — максимум осторожности. Одно неверное движение, и тонкий стерженек сломается. К счастью, замок секретера был хорошо смазан. Вскоре послышался легкий щелчок. Юноша вытащил отмычку из скважины и выдвинул ящик. При свете фейерверков его содержимое было хорошо видно. Почтовая бумага, воск для запечатывания писем, карандаши и — у Оскара на миг перехватило дыхание, — старая записная книжка в покрытом пятнами переплете. На дне ящика поблескивали песчинки.

«Откуда тут взялся песок?» — успел подумать он, и тут же услышал звук шагов. Кто-то шел по коридору, приближаясь к дверям кабинета. Оскар выпустил дневник из рук и мгновенно задвинул ящик, повернув отмычку в замке. Затаил дыхание и сделал вид, будто увлеченно смотрит в окно. Отражение в стекле подсказало — незнакомец заметил его и остановился в дверном проеме.

— Как ты сюда попал, мой мальчик?

Хозяин дома собственной персоной!

Оскар обернулся, изобразив удивление.

— О, герр Беллхайм! — голос у него подрагивал, и с этим ничего нельзя было поделать.

— Что ты здесь делаешь?

— Я заблудился, — солгал Оскар. — Туалет внизу был занят, и я подумал, не поискать ли мне другой на втором этаже. А тут начался фейерверк. Правда, красиво? — Он и сам понимал, что звучит все это не слишком правдоподобно, но больше ничего не пришло ему в голову.

Этнограф закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов. Кровь торопливо застучала в висках у Оскара.

Беллхайм перевел взгляд с Оскара на секретер, затем протянул руку и ощупал замок. В это мгновение мужество окончательно покинуло юношу. Он кое-что заметил. То, что должен был заметить гораздо раньше.

— Тебе понравился праздник?

— Что?.. О, да! Очень!

— Твоя кузина — очаровательная барышня. Думаю, ей тебя сейчас не хватает. Ступай к ней.

— Да, вы, конечно, правы. — У Оскара пересохло в горле. Не самая приятная беседа.

— И поспеши. С Новым годом, мой мальчик!

— И вас также. От всего сердца поздравляю вас и вашу жену!

Беллхайм кивнул и повернулся к окну.

Вот и все. Никаких обвинений, никаких упреков. Оскар отступил к двери.

— Пожалуйста, простите меня, что я вошел в ваш кабинет без разрешения.

— Ничего страшного, мой мальчик. Только не забудь передать всем мои поздравления. А я, пожалуй, останусь здесь и посмотрю на фейерверк из окна. Тут гораздо уютнее, — улыбнулся он.

Оскар почувствовал, что у него словно гора с плеч упала. Попытка взлома осталась незамеченной.

— С удовольствием, — выпалил он. — Желаю вам успеха в ваших новых выступлениях для публики! Думаю, рассказ о метеорите вызовет еще большой ин­терес.

Он прикусил язык. Ему не полагается это знать. Но слова уже сорвались с языка.

Этнограф повернулся так медленно, будто находился в тесной бочке с медом. Глаза его замерцали зеленью.

— Ты что-то сказал про метеорит, мой мальчик?

12

Шарлотта больше не могла скрывать разочарование. Оскар не появился. Волшебный момент упущен, можно возвращаться в дом. И, к тому же, это неуместное дядино замечание! Неужели он в самом деле думает, что она влюблена в Оскара?

Смех да и только.

В ее душе смешались разочарование и тревога. Что происходит с этим мальчишкой? Иногда она его просто не понимала. Неужели так трудно быть пунктуальным, хотя бы в такой момент? Оскар и раньше этим грешил, но сейчас превзошел самого себя.

Но если он все-таки не виноват? Может, ему нужна помощь?

Девушка уже была готова направиться в дом, но на ее плечо легла сильная рука.

— Нет, сейчас не стоит.

Гумбольдт! И лицо у него очень серьезное.

— Оставь его в покое. С ним все в порядке.

Оказывается, он не только прочел ее мысли, но и точно знает, где Оскар и что с ним случилось.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все.

Шарлотта нахмурилась:

— Не хочешь объяснять?

— Он выполняет мое поручение.

Шарлотте понадобилась всего секунда, чтобы осо­знать слова дяди.

— Поручение? — Она помолчала. — Ты имеешь в ви­ду… О, нет! Ты заставил его сделать что-то ужасное?

— Только ради благой цели, — ответил ученый. — Он должен кое-что для нас разыскать. И только Оскар способен сделать это за столь короткое время.

— А если его поймают?

Гумбольдт отвел глаза в сторону.

Шарлотта почувствовала, как холодная рука все крепче стискивает ее сердце…

— Откуда тебе известно про метеорит? — голос Беллхайма звучал с непреклонной твердостью.

Оскар и хотел бы ответить, но не мог. Горло сдавил спазм. Беллхайм подошел вплотную и остановился. На его лице промелькнуло удивление. Он вернулся к сек­ретеру, пристально осмотрел его, а затем снова перевел взгляд на Оскара.

— Теперь понимаю, — с расстановкой проговорил он. — Мои записи…

Оскар попятился.

— Это… Это совсем не то, что вы думаете!

— Надо же! Боюсь, что именно то. Тебе не повезло, мой мальчик… — он не договорил, внезапно оборвав фразу.

Теперь Беллхайм стоял в центре комнаты, выпрямившись, как палка, с лицом, поднятым к потолку, и судорожно сжатыми кулаками. Из-за его стиснутых зубов доносилось только нечленораздельное ши­пение.

Оскар окаменел. Что с ним? Какая-то судорога или приступ болезни?

Он хотел было броситься к двери, но тут Беллхайм внезапно начал изменяться. Верхняя половина его тела наклонилась вперед, изогнулась и снова откинулась назад. Лицо этнографа исказила жуткая гримаса. Рот распахнулся, словно он пытался закричать, но при этом не издал ни звука.

Едва сдерживая ужас, Оскар следил за тем, как ученый хватает ртом воздух. Затем раздались шелест и потрескивание, словно неподалеку что-то горело. В кабинете появился запах электрического разряда. Этнограф раскрыл рот еще шире, схватился обеими руками за нижнюю челюсть и оттянул ее далеко вниз. Ни один человек не в состоянии сделать ничего подобного.

И хотя страх почти парализовал Оскара, ему удалось отчаянно закричать.

Этот крик услышала не только Шарлотта, но и все, кто находился на улице.

Такой вопль мог издать только человек, находящийся в крайней опасности.

Шумные поздравления мгновенно умолкли. Кто-то уронил бокал, разбившийся со звоном. Все взгляды обратились в сторону дома.

В едва освещенном окне второго этажа мелькали два слившихся в один силуэта. Там явно боролись.

Первым очнулся Гумбольдт.

— Оскар!

Он отшвырнул трость и бросился к парадному входу. Шарлотта и Элиза не отставали. Втроем они взбежали по лестнице, и наверху Гумбольдт еще раз позвал сына. Никакого ответа — только грохот, доносящийся из-за дверей комнаты, расположенной в самом конце коридора. Из-за запертой двери.

— Открой замок! — выкрикнул Гумбольдт.

— Я… я не могу… — донесся голос Оскара.

Не раздумывая ни секунды, ученый ударом ноги вышиб дверь и ворвался в помещение. Шарлотта последовала за ним.

Картина, представшая перед ними, могла поразить кого угодно. Пальцы этнографа стискивали шею юноши. Ноги Оскара почти не касались пола. Он извивался, пытаясь вырваться, но не мог освободиться от этого смертельного захвата. Какой же силой нужно было обладать, чтобы оторвать от пола шестнадцатилетнего парня?

Элиза поспешно зажгла лампу. Сверкнула искра, вспыхнул газ.

— Ради всего святого!

Гумбольдт попятился, Шарлотта зажала обеими руками рот, а Элиза по-птичьи вскрикнула.

То, что они увидели при свете газового рожка, невозможно описать словами. Нижняя челюсть Беллхайма свисала чуть ли не до груди, а из открывшегося отверстия выползало, извиваясь, нечто, что с большой натяжкой можно было бы назвать языком. Толщиной с руку и длиной с крупную змею, этот «язык» жадно тянулся к лицу Оскара. Он поблескивал, словно стеклянный, и раздваивался на конце, образуя пару тонких подвижных щупальцев, которые уже проникли в нозд­ри юноши с неизвестной целью.

Ясно было только одно: Рихардом Беллхаймом завладело ужасное создание, а теперь оно готовилось проделать то же самое с Оскаром.

— Все назад! — Гумбольдт выхватил из ножен шпагу, и на чудовищного противника обрушился могучий удар.

Клинок легко рассек стеклянную змею на две части. Извиваясь и корчась, она с шипением упала на пол. Звук был такой, словно на раскаленную плиту плеснули воды, и тотчас кабинет наполнился нестерпимым смрадом.

То, что лежало на полу, еще раз изогнулось, вздрогнуло и превратилось в облачко дыма. На паркете осталась только пригоршня песка.

Беллхайм отпрянул. Его хватка ослабла, и Оскар рухнул вниз, кашляя и хватая ртом воздух. Ему понадобилось немало времени, чтобы восстановить дыхание, и первое, что он сделал — поспешил убраться подальше. Беллхайм в это время продолжал стоять неподвижно, а затем двинулся к Гумбольдту. Лицо этнографа напоминало ужасающую маску, рот был широко распахнут, а руки со скрюченными пальцами судорожно вытянуты вперед.

— Прекрати, Рихард, — твердо произнес Гумбольдт. — Это скоро пройдет. Я умертвил паразита.

Но этнограф, казалось, не слышал ни слова. В его глазах горело пламя безумия, а сам он продолжал неотвратимо надвигаться на бывшего друга.

— Остановись! Ни шагу вперед! — Гумбольдт вытянул руку, и острие шпаги коснулось груди Беллхайма. — Рихард, прошу тебя!

Шарлотта тем временем с ужасом следила за тем, что происходит с кожей на лице и шее этнографа. Сначала она поблекла, а затем и вовсе стала прозрачной. Прошло несколько секунд, и все его тело стало словно стеклянным.

Из горла Беллхайма вырвался жуткий смех. Такой смех не мог принадлежать человеку. Он сделал еще один шаг вперед, и острие вонзилось в его грудь.

Шарлотта и хотела бы отвести взгляд, но не смогла. Страх был так велик, что она продолжала смотреть на все происходящее, не отрываясь ни на миг. В следующую секунду клинок с лязгом вышел из спины мужчины.

Однако тот продолжал смеяться.

— Кто ты? — слегка заикаясь, спросил Гумбольдт. — Что ты собой представляешь?

— Я поглощу вас, — пробулькало кошмарное существо, извлекая из груди лезвие шпаги. — Вам понравится… Скоро мы будем петь вместе. Понимаете? Мы будем пе-е-еть!!!

Он повысил голос, превратившийся в тонкое дребезжание стекла.

Гумбольдт выругался. Ярость и отчаяние овладели им. Он бросился вперед и начал теснить противника к окну. Беллхайм, смеясь и булькая, вскинул обе руки и готовился атаковать. Шарлотта видела, как на кончиках его пальцев вырастают все новые щупальца, готовые проникнуть в тело ее дяди, но Гумбольдт не сдавался. Он продолжал наступать, и вскоре противники переместились в противоположный конец комнаты. Коротким ударом Гумбольдт разнес широкое окно, доходившее почти до пола, и с яростным возгласом вытолкнул противостоявшее ему существо наружу.

Но и это не решило исход дела. Беллхайм мертвой хваткой вцепился в Гумбольдта и увлек ученого за собой. Крепко сплетясь и продолжая бороться, оба противника рухнули в заснеженный сад. Донесся звук глухого удара.

Шарлотта бросилась к окну. Гумбольдт и Беллхайм барахтались в сугробе. Силы ученого были на исходе, его движения явно замедлились. Беллхайм же, напротив, извивался и яростно визжал, словно сквозь него пропустили электрический ток.

— Холодно! — вопил он, пытаясь вырваться и вскочить на ноги, но Гумбольдт все еще удерживал его.

Гости, в особенности дамы, которые уже направлялись в дом, подняли полный ужаса крик, когда Гумбольдт и этнограф вывалились из окна. Затаив дыхание, все застыли, следя за смертельной борьбой, и лишь Гертруда Беллхайм сохранила самообладание. Она стремительно бросилась к борющимся мужчинам.

— Гумбольдт! Рихард! Прекратите немедленно! Что это на вас нашло?

Но ее слова не оказали никакого воздействия, и женщина не выдержала:

— Это чудовищно! В новогоднюю ночь! Бертрам, разнимите же их. Быстрее!

Дворецкий бросился выполнять приказ хозяйки, и в этот миг снова ударили церковные колокола.

В Германии лишь с недавних пор ввели единое летоисчисление, и в эту ночь все колокола впервые звонили в полночь. Но сестры-монахини из расположенного неподалеку женского монастыря только сейчас преклонили колени в молитве, и их колокол монас­тырской церкви в свою очередь приветствовал наступ­ление нового года.

Звон этот раздался совсем близко, эхом отразился от стен домов и произвел совершенно непредсказуемый эффект. Неведомая сила подняла Гумбольдта в воздух и швырнула на снег, где он и остался лежать неподвижно. Беллхайм же, напротив, повел себя так, будто в него вселился сам дьявол. Он зажал уши руками, задергался и закричал так, что все присутствующие, окружившие место схватки, начали пятиться. А затем этнограф вновь преобразился: съежился, становясь с каждой секундой все меньше и меньше, и, наконец, совершенно исчез.

Воцарилось потрясенное молчание.

Непостижимо! Никто не мог объяснить того, что только что произошло у всех на глазах. Гумбольдт поднялся, отряхнув пальто от снега, и присоединился к остальным. Вокруг уголка заснеженного сада, где только что кипела странная схватка, образовалось плотное кольцо людей, словно ожидавших, что Рихард Беллхайм снова возникнет из ниоткуда.

Однако ничего подобного не происходило. Этнограф исчез, не оставив следа. Ни горькие рыдания его жены, ни взволнованные возгласы, изумленные взгляды и перешептывание гостей ничего не могли изменить. Вскоре появились жандармы и двинулись на поиски в окрестностях, но результатов их усилия не дали никаких.

Рихард Беллхайм исчез. Все, кто в последний раз видел его новогодним утром 1 января 1894 года, ясно понимали, что он никогда больше не вернется.

Часть 2

Острова времени

13

Лондон, неделей позже

Фехтовальный клуб королевских стрелков считал­ся одним из старейших в Лондоне. Основанный во времена лорда Нельсона и его легендарной победы в битве при Трафальгаре, клуб необычайно строго относился к соблюдению своих правил и к составу членов. Быть принятым туда означало обзавестись связями в высших кругах, близких к королевскому двору. Можно даже сказать, что этот клуб предназначался исключительно для представителей высшего общества и тех, кто стремился в него войти.

Круглое кирпичное здание с позолоченным куполом и беломраморной колоннадой возвышалось на берегу Темзы неподалеку от Вестминстерского собора. Колонны были увиты плющом, а платаны, росшие рядом, отбрасывали на фасад густые тени. Из недр здания беспрестанно доносился звон клинков.

Макс Пеппер никогда не любил шпаг. И не только их. Он испытывал острую неприязнь к любому оружию. Стремление иметь при себе шпагу или револьвер журналист считал признаком инфантильности. По его мнению, того, кто вечно кичится длиной клинка или калибром ствола, Господь лишил уверенности в себе или большей части мозгов. А чаще, и того, и другого сразу.

Зато себя он считал человеком, способным справиться с любой ситуацией силой собственного разума и крепостью духа. К тому же, он вовсе не был без­защитной жертвой. В Андах, в Городе Заклинателей Дождя, он не раз доказывал, на что способен. Но убивать ему никогда не нравилось.

— Лорд Уилсон всегда в это время тренируется.

Патрик О’Нил, ассистент ученого, оказался симпатичным рыжеволосым ирландцем, болтавшим и смеявшимся без устали. Похоже, сэр Уилсон, что бы о нем ни говорили, должен быть приличным парнем, если рядом с ним такой славный человек. С другой стороны, кто может поручиться? Что ж, поживем — увидим.

Так оно и оказалось, и опасения Пеппера вовсе не были напрасными. О’Нил провел журналистов в клубную раздевалку и попросил переодеться.

— Что мы должны сделать? — вытаращился Макс на ассистента, который уже стоял в одних кальсонах.

— Вы должны снять свою одежду и облачиться в специальные костюмы для фехтования. Этого требуют правила клуба, — пояснил О’Нил. — Без спортивной одежды вход сюда воспрещен.

— Тогда я подожду снаружи.

— Однако сэр Уилсон ясно дал понять, что ожидает вас внутри, господа. Полагаю, было бы нецелесо­образно…

— Но ведь я не собираюсь ни с кем сражаться, — гнул свое Пеппер. — Просто тихо посижу в уголке и поглазею.

— Это не имеет значения. Может случиться так, что вам бросят вызов. Поверьте, если нечто подобное случится, вы будете только рады, что на вас фехтовальный костюм.

О’Нил натянул брюки, достал мягкий, подбитый ватой жилет и с улыбкой натянул на себя.

— Кроме того, это выглядит весьма элегантно, не так ли? — с этими словами ирландец широко развел руки.

— Ну, давай, Макс, не робей! — похлопал журналиста по спине Босуэлл. — Ты же не хочешь, чтобы нас приняли за каких-то там молокососов. Если мистер Уилсон ждет нас внутри, не стоит его разочаровывать.

— Совершенно правильное решение, — подхватил О’Нил. — Сэр Уилсон предпочитает беседовать с теми, кого нанимает на службу, в необычной обстановке. Ведь только за пределами привычного круга человек показывает свое истинное лицо.

— Его самого это тоже касается?

О’Нил ничего не ответил, но улыбка, появившаяся на его губах, сказала многое.

Пеппер натянул фехтовальную униформу.

— Ходят слухи, что сэр Уилсон родом из простой рабочей семьи. Правда ли, что его отец работал в шахте?

О’Нил только испуганно взглянул.

— Откуда вам это известно?

Макс пожал плечами.

— У меня было достаточно свободного времени во время путешествия через океан, чтобы навести кое-какие справки. Искать информацию — мое призвание.

— Если дорожите здоровьем, не касайтесь этого. Реакция сэра Уилсона на упоминание о его прошлом может оказаться весьма резкой. Лучше забудьте все, что когда-либо слышали или читали. — Он оценивающе оглядел журналистов: — Ну что, костюмы сидят хорошо, нигде не жмет? Вот и отлично, можно идти.

Тренировочный зал Фехтовального клуба королевских стрелков имел впечатляющие размеры. Круглое помещение имело в диаметре метров тридцать и достигало двадцати метров в высоту. В сущности, оно было уменьшенной копией знаменитого Альберт-холла, тем более, что его построил тот же архитектор. Этот зодчий так гордился самым удачным из своих проектов, что решил воплотить его в жизнь еще раз.

Теплый полуденный свет проникал сквозь узкие, как амбразуры, окна, и косыми лучами освещал помещение. Воздух был полон звона клинков и возгласов фехтовальщиков. Сейчас здесь их было полтора десятка — крепкие, сосредоточенные и очень уверенные в себе джентльмены, с глубокой серьезностью занятые своим делом. Узнать среди них Джейбса Уилсона было легко — он был самой импозантной фигурой. Длинные густые волосы астронома были собраны на затылке в хвост, на лбу от усилий выступил пот. Каждое движение свидетельствовало о недюжинной силе и выносливости. Выпад, удар, обманный маневр, перемена позиции. Точный расчет, молниеносные атаки.

Его противник был чуть ли не на голову ниже и значительно стройнее Уилсона. Волосы у него были коротко подстрижены, под кустистыми бровями поблес­кивали стального цвета глаза. Длинный бледный шрам пересекал его лицо от виска к подбородку. Оба бойца фехтовали без масок.

Едва Пеппер и Босуэлл вступили в зал, как Уилсон их заметил. Он поднял шпагу, отдал честь своему парт­неру и направился к ним.

— Ага, вот и джентльмены из Нью-Йорка, — проговорил он, слегка запыхавшись. — Подходите-ка поближе. Рад возможности наконец-то познакомиться с вами лично.

Макс пожал крепкую руку охотника за метеоритами, не в силах оторвать взгляд от его невероятного иридиевого глаза.

— Для меня это большая честь, сэр Уилсон.

— И для меня также, — добавил Босуэлл. — Мы чрезвычайно рады возможности отправиться в экспедицию вместе с вами.

— Рановато радоваться, — ответил Уилсон. — Это далеко не увеселительная прогулка. У вас имеется опыт работы за рубежом?

Взяв у О’Нила полотенце, он вытер пот со лба.

— Гарри Босуэлл, пожалуй, опытнее меня, — ответил Макс. — Он немало путешествовал по Европе и Азии. Я же побывал только в Перу.

— А в Африке вам не случалось бывать?

— Нет, — Макс покачал головой.

— А вам, мистер Босуэлл?

Гарри пожал плечами:

— Только проездом. Южная Африка и Намибия. Ничего особенно интересного.

Уилсон улыбнулся:

— Не беда. Займемся вашим перевоспитанием. К тому времени, как наша экспедиция завершится, вы превратитесь в заправских бедуинов. Вы правши или левши?

— Оба правши. А разве это имеет значение?

Уилсон обернулся:

— Джонатан, принесите нам пару шпаг, клинки номер три, для правшей.

Человек со шрамом направился к оружейному шкафу и вскоре вернулся с двумя шпагами. Вблизи он выглядел даже старше, чем казался, — минимум сорок пять, а то и все пятьдесят, но был жилистым и поджарым. Такого человека не хотелось бы иметь среди врагов.

— Позвольте представить вам моего адъютанта — мистера Джонатана Арчера. Превосходно зарекомендовавший себя офицер британской пехоты в Индии, имеющий отличия за битву при Кандагаре. Ему я обычно передаю руководство своей оперативной группой.

Мужчина едва заметно поклонился и протянул журналистам шпаги. Макс взглянул на оружие так, словно оно было переносчиком опасной заразной болезни.

— И что нам с ними делать?

— Естественно, защищаться! — с усмешкой ответил Уилсон. — Посмотрим, как вы владеете клинком. Насколько я успел понять, вам потребуется несколько тренировок до того, как мы погрузимся на судно, отплывающее в Сенегал.

Пеппер рассек воздух клинком. Оружие великолепное, отлично сбалансировано, рукоять и эфес удобные.

— Хорошо, — согласился он. — С кем вы предпочитаете начать?

— С вами обоими, — последовал ответ.

Ослепительно белые зубы сэра Уилсона сверкнули.

14

Когда сани добрались до Шпандау, давно минуло одиннадцать. Окрестности окутывал густой туман.

Оскар радовался, что они наконец-то на месте. Из-за метелей и снежных заносов, сопровождавших их в этой поездке, лошади двигались с трудом. В последние несколько дней выпала масса снега. Берлин был буквально погребен под толстым белым покрывалом.

Судя по грохоту и скрежету, сани с поклажей следовали вплотную за ними. И это хорошо. Если бы что-нибудь сломалось, устранить неполадку в темноте и лютом холоде было бы непросто.

Элиза и Шарлотта спали, прижавшись друг к другу и закутавшись в одеяла и пальто. Взглянув на них, Оскар не смог удержаться от улыбки. Хорошо тому, кто спит таким безмятежным сном. Сам он еще не вполне пришел в себя после бурных событий той новогодней ночи. Невероятное преображение Беллхайма и допросы в полиции не выходили у него из головы.

Комиссар уголовной полиции Обендорфер — маленький жилистый человек с внимательными светлыми глазами и аккуратно подстриженной бородкой, похоже, знал свое дело. Он опросил их спокойно и тщательно, добросовестно записав каждую деталь. Со стоическим спокойствием комиссар собрал во­едино все невероятные детали происшествия, сравнил и оценил их, и пришел к выводу, что случай Беллхайма объяснения не имеет. Газеты, правда, утверждали, что это всего лишь одна из версий, но факт оставался фактом — криминалисты не смогли установить, что же произошло на самом деле. Убийство исключалось. С Гумбольдта и его спутников были сняты все подозрения, и они снова могли вздохнуть свободно.

Два вечера Гумбольдт провел с Гертрудой Беллхайм, убеждая ее в том, насколько важно сейчас действовать быстро, чтобы разобраться в трагической судьбе ее мужа. Бедная женщина все еще была потрясена. Рыдая и обвиняя себя во всем случившемся, она все же согласилась отдать ученому дневник мужа — ведь именно в нем могла содержаться разгадка тайны. Она даже заявила о готовности организовать экспедицию и оплатить большую часть возможных расходов.

С этого момента события начали развиваться стремительно. Гумбольдт, взяв руководство на себя, следил за подбором приборов и технических приспособлений и занимался подготовкой «Пачакутека» к длительному перелету. Элиза засыпала разнообразными поручениями Вилли, Берта, Лену и Мышонка, а сама занялась заготовкой провианта. И девятого января, то есть сегодня, они оказались на пути в Шпандау — то есть, к новому приключению.

Оскар открыл глаза. В темноте впереди замерцали огни. Факелы отбрасывали на снег желтоватый свет и указывали дорогу. Чуть в стороне, на краю леса, виднелся стог сена. Его темный силуэт возвышался на доб­рых пятнадцать метров. Рядом маячили фигуры нес­кольких мужчин. Кажется, их уже поджидают. Оскар окликнул Шарлотту и Элизу:

— Просыпайтесь! Мы прибыли.

Вилма, тоже в конце концов задремавшая, вынула замерзший клюв из перьев.

— Большая птица? — донесся голос из портативного лингафона, прикрепленного к ее спине.

Оскар погладил Вилму по голове:

— Да, малышка. Большая птица тебя ждет. Полезай в корзину, я тебя понесу.

Киви не требовалось повторять дважды. Она мигом спрыгнула с рук Шарлотты и забралась в корзину. Шарлотта моргала и щурилась спросонья.

— О, уже приехали, — пряча зевок, проговорила девушка. — Который час?

Оскар поднес поближе к глазам карманные часы:

— Одиннадцать тридцать.

— Полчаса до полуночи, — снова зевнула Шарлотта. — При такой погоде просто чудо, что мы вообще добрались. Наконец-то попадем в теплую, уютную каюту.

Вилли, восседавший на козлах, спрыгнул и помог пассажирам выйти. Оскар придержал дверцы саней, и только после того, как дамы покинули сани, достал оттуда корзину с Вилмой. Тем временем подкатили Берт и Мышонок на грузовых санях. Лена сидела рядом с Мышонком, но ничего, кроме лохматой меховой шапки и рукавиц разглядеть было нельзя. Гумбольдт распорядился относительно разгрузки и заговорил с поджидавшими их мужчинами.

Огромные ворота ангара, тщательно замаскированного под стог, распахнулись, и перед ними предстал воздушный корабль. Свет факелов бодро заплясал на его ярко раскрашенных бортах. Всякий раз, когда Оскару приходилось видеть «Пачакутек», он поражался мощи и изяществу этого детища индейских инженеров. Благородные обводы пассажирской гондолы, огромный баллон, наполняемый газом, подвесные моторы и воздушные винты просто поражали. «Пачакутек», подарок народа, который другие племена называли «заклинателями дождя», был расписан древними символами — змеями и драконами. Те, кто видел его впервые, испытывали понятную робость, но люди, которым Гумбольдт поручил охранять корабль и следить за его готовностью, уже привыкли к этому фантастическому зрелищу. Поговаривали, что граф Фердинанд фон Цеппелин близок к тому, чтобы построить подобный летательный аппарат, но на это уйдут еще годы и годы.

Сани уже разгрузили, а поклажу перенесли в багажные отсеки. Гумбольдт поднялся на борт и запустил горелки. Часть водорода, хранившегося под давлением в емкостях на корабле, устремилась в оболочку баллона, другая привела в действие моторы. Корабль вздрогнул, как застоявшаяся молодая лошадь.

Когда все механизмы были проверены, прозвучал сигнал. Гумбольдт сложил ладони рупором и крикнул:

— Все в порядке! Поднимайтесь на борт!

Оскар подышал на пальцы. Ну и закоченели же они! Наконец-то он окажется в теплой утробе воздушного корабля!

Он простился с друзьями, поднялся по веревочной лестнице и помог подняться женщинам. Канаты были отпущены, и «Пачакутек» под мелодичное урчание двигателей взмыл в небо. Оскар, Шарлотта и Элиза свернули причальные концы и устремились в тепло. Гумбольдт установил автоматический гирокомпас и последовал за ними.

Оскар еще раз напоследок помахал друзьям и присоединился к остальным. Несмотря на ледяной встречный ветер, воздушный корабль легко развернулся на девяносто градусов и поплыл на юго-запад — прямо в звездную ночь.

15

На следующее утро. Столовые горы Бандиагара

Солнце уже поднялось над горизонтом, когда Йатиме достигла края утеса и оказалась прямо над ущельем. До плато на его противоположной стороне оставалось не больше пятидесяти метров, но нужно было стать птицей, чтобы преодолеть глубокую расщелину. Лишь узкий каменистый карниз вел к Зап­ретному городу, а мост, созданный самой природой на головокружительной высоте, соединял два песчаниковых массива.

Девушка из племени догонов знала, что поступает вопреки воле отца, ступив на этот мост, но у нее были на то особые причины. Сегодня ее отец, деревенский кузнец, попытается раздуть свой горн, но не найдет для этого ни дров, ни древесного угля. Из-за нескончаемой засухи топлива в округе становилось все меньше, и собирать его становилось все труднее. У подножий гор почти не осталось деревьев, а те, что были, принадлежали другим хозяевам. Как только они замечали, что у них воруют хворост, то сразу же бежали с жалобами к старейшине деревни. Поэтому чтобы раздобыть дрова приходилось либо отправляться далеко в глубь Сау — пустынной местности, поросшей кустарником, либо с большим риском подниматься в горы. Пребывание на плато было строжайше запрещено. С тех пор, как много сотен лет назад таинственный народ теллем доставил в Запретный город тот самый камень, над этим местом тяготело проклятие. Согласно преданию, из-за этого обитатели города изменились, превратившись в чудовищ. Догонам пришлось вступить с ними в кровопролитную войну, и лишь одержав победу, они положили конец угрозе с гор.

С тех пор догонов считают хранителями великой тайны. Они следят за тем, чтобы никто не поднимался на плато, какими бы безобидными ни были его намерения и какие бы дары он не преподносил старейшинам. Того, кто, вопреки запрету, все же решался на это, навсегда изгоняли из сельской общины. Но такого еще никогда не случалось. Безумцев, желающих добровольно подняться на гору Теллем, среди их народа не находилось. Тем более, что живущие там духи предков превращают всякого, кто осмелится приблизиться к их обиталищу, в камень.

Йатиме считала все это вздором. Люди просто боятся гор и ищут оправдание своим пустым страхам. История о таинственном камне наверняка выдумана.

Ей уже исполнилось двенадцать лет, она была второй дочерью кузнеца. В сообществе, где ей приходилось жить, Йатиме находилась на самой низкой ступени — даже ниже, чем ее старшая сестра. А ведь та была просто пустышкой и не интересовалась ничем, кроме собственной красоты. Наверняка не от большого ума она хвастала всем и каждому, что в один прек­расный день выйдет замуж за мясника и нарожает ему кучу детишек.

Йатиме считала это несправедливым.

Едва научившись думать, она почувствовала себя совсем другой. В деревне ее считали чудаковатой. И не только потому, что по ночам она пела звездам и разговаривала с животными. Нет, она вдобавок видела сны о том, чего еще не было. И совсем недавно ей снова приснился такой сон. Она видела людей со светлой кожей, спустившихся с неба на огромном животном, — а ведь именно об этом говорилось в древнем пророчестве. Но мать, как всегда, отвесила ей основательный подзатыльник и проворчала, что в нее вселился дух женщины из народа теллем.

Другие дети тоже ее дразнили, но Йатиме это было безразлично. Она избегала их и предпочитала проводить время в зарослях кустарников. Она любила тишину и уединение, когда никто не мешает думать. И, между прочим, никогда не оставалась одна — рядом всегда был Джабо. Джабо — дворняжка, помесь собаки и шакала, которого Йатиме нашла еще совсем щенком. Целую неделю ей пришлось выхаживать раненую псину. У Джабо уцелел только один глаз, уши у него скорбно висели, вдобавок он заметно прихрамывал. Но это не имело никакого значения. Он был лучшим защитником, которого только можно пожелать. Чуткий, с отменным нюхом, бдительный и отважный, как лев. Другие дети Джабо не жаловали из-за его безобразия, агрессивности и обидчивости, но Йатиме его просто обожала, и пес отвечал ей взаимностью. Похоже, он чувствовал, что эта девочка — такая же отверженная, как и он сам.

Йатиме храбро ступила на узкий каменный мост. Она бы охотно делала шаги пошире, но мешала длинная юбка. Девочка остановилась и подвязала подол юбки к поясу, а затем сунула в рот два пальца и отрывисто свистнула.

Из кустарника появился Джабо. Он трусил, свесив язык на сторону и зорко обозревая окрестности единст­венным глазом.

— Где ты пропадал? — Йатиме погладила друга по голове и потрепала висячее ухо. — Снова охотился на кроликов? Ты же знаешь — эта мелюзга слишком проворна для тебя. Но не огорчайся: у меня всегда найдется для тебя кусочек вяленого мяса, — девочка похлопала по сумке, висевшей на ее плече. — Но тебе придется его заслужить. Я хочу сходить в Запретный город. Ты со мной?

Джабо вопросительно склонил голову набок.

— Это недалеко. Он начинается за теми зелеными кустами. Там есть тень. Идем!

Джабо коротко тявкнул и захромал к мостику. Йатиме подхватила сумку и поспешила за ним.

16

Путешествие «Пачакутека» проходило благополучно. Попутный ветер помог дирижаблю быстро преодолеть альпийские хребты и понес его дальше на юг. Справа осталась Монте Лимидарио, слева — Монте Тамаро. Обе вершины достигали высоты более двух тысяч метров. Между ними тянулась синяя лента озера Лаго Маджоре. Впереди уже можно было разглядеть полноводную По, самую длинную реку Италии, а дальше голубело Адриатическое море.

Хотя светило солнце и небо было чистым, воздух все еще оставался холодным. Оскар стоял, укутавшись в толстую зимнюю куртку, в носовой части воздушного корабля и наблюдал за Гумбольдтом, который возился с измерительными приборами.

— Рад, что хотя бы ты составляешь мне компанию, — проговорил ученый. — На остальных рассчитывать не приходится. Сегодня я их даже не видел.

— Кажется, наши дамы уютно устроились в кают-компании с чашечкой чаю, — ответил Оскар. — Если не ошибаюсь, они изучают дневник Беллхайма. Шарлотта говорит, что поднимется на палубу гондолы только тогда, когда температура достигнет десяти градусов.

— Ждать придется недолго, — заметил исследователь. — Мы уже в Италии. Впереди Милан, а там и до Итальянской Ривьеры рукой подать.

— А мне нравится здесь, на большой высоте, — сказал Оскар. — Солнце и совершенно чистый воздух. Эти берлинские туманы кого угодно сведут с ума.

Юноша машинально потер предплечье. После схватки с Беллхаймом там постоянно чувствовался какой-то зуд.

— Если хочешь, можешь помочь мне с измерениями, — предложил Гумбольдт. — Хотелось бы точно определить, с какой скоростью мы сейчас движемся.

— И что мне делать?

— Возьми хронометр с секундомером. Он лежит в деревянном футляре. И поосторожнее — это очень ценный прибор. А я займусь теодолитом.

— Но каким образом мы определим скорость «Пачакутека»?

— Примерно следующим образом, — пояснил ученый. — Я выбираю две точки на карте и отмечаю их. Вот, например, соборы в городках Луино и Вальтавалия. Согласно карте, колокольни обоих расположены на расстоянии 5,4 километра одна от другой. Как только мы окажемся точно над первой колокольней, ты нажмешь кнопку секундомера и остановишь стрелку над второй. Зная время и расстояние, мы легко вычислим нашу скорость. Но поторопись, мы уже приближаемся до Луино.

Оскар направился к рундуку, в котором Гумбольдт хранил измерительные приборы. Шкатулка с хрономет­ром оказалась на самом верху. Он открыл ее и достал инструмент — восхитительный образец мастерства швейцарских часовщиков, сверкающий золотом и бронзой. На пестром циферблате располагались дюжины стрелок, двигавшихся с различной скоростью и отсчитывавшие время в разных точках мира. Прибор жужжал и подрагивал, как живой.

— Готов?

— Готов!

— Начинаем, — Гумбольдт поднял указательный палец. — Три… два… один… Нажимай!

Оскар надавил на кнопку и стал сосредоточенно следить за тем, как секундная стрелка медленно описала полную окружность. Затем еще одну, и еще. Когда почти истекла четвертая минута, ученый вскинул руку, помедлил и скомандовал:

— Стоп!

Оскар снова нажал кнопку.

— Четыре минуты пять секунд, — доложил он.

Гумбольдт взялся за карандаш и принялся вычислять. Получив результат, он улыбнулся.

— Восемьдесят километров в час, — произнес он. — Неплохо, а?

— Как это нам удается развивать такую скорость, если моторы выключены?

— Дело в том, что сейчас мы движемся вместе с воздушным течением. Оседлали ветер, так сказать. И до того, как стихнуть, это течение доставит нас к самому морскому побережью. Потом мы запустим двигатели. В остальном погода продолжает нам благоприятст­вовать.

— И сколько еще осталось до нашей цели?

Гумбольдт бросил взгляд на карту.

— Всего нам необходимо пролететь около четырех тысяч километров. Восемьсот уже позади. Разделим три тысячи двести на нашу скорость… — Он черкнул на листке блокнота несколько цифр и удовлетворенно кивнул. — Почти два дня. Но не похоже, чтобы мы могли держать такую скорость на протяжении всего полета, поэтому — дня три. И это очень неплохой темп, скажу я тебе.

— Три дня! — Оскар просто не мог поверить своим ушам.

Всего три дня, чтобы попасть из Берлина в самое сердце Африки! Невероятно! От одного только слова «Африка» по спине начинают бегать мурашки. Колыбель человечества, край миллионов диких животных и сотен тайн, остающихся неразгаданными. События, описанные в одной из самых любимых им книг — романе «Копи царя Соломона», вышедшем из-под пера Генри Райдера Хаггарда, разворачивались именно здесь. В романе отважный и хитроумный Алан Квотермейн обнаруживал легендарные алмазные россыпи и счастливо избегал всевозможных опасностей.

А что ждет впереди их экспедицию?

Тем временем Гумбольдт аккуратно сложил навигационные инструменты и спрятал в рундук. Вернувшись, он уселся рядом с Оскаром, раскурил трубку и выпустил в воздух облачко синеватого дыма.

— Хочу потолковать с тобой кое о чем, Оскар.

— Слушаю, отец.

Гумбольдт бросил быстрый взгляд в сторону кают-ком­пании, чтобы удостовериться, что их никто не слышит.

— Это несколько щекотливый вопрос. Дома, в Берлине, творилась такая суматоха, и вечно кто-то вертелся рядом. Но здесь нам ничто не помешает.

— Интригующее начало.

Гумбольдт потер подбородок:

— Даже не знаю, как начать. Дипломат из меня посредственный, поэтому сразу перейду к главному.

Оскар удивленно вскинул брови. Он еще никогда не видел отца в таком замешательстве.

— Это касается твоей кузины… и тебя.

— Шарлотты и меня?

— Возможно, тебе не слишком приятно касаться этой темы, — продолжал ученый. — Скорее всего, так оно и есть. Но я считаю своим долгом поговорить с тобой об этом. Как старший друг, но прежде всего — как твой отец.

— И… и в чем же дело? — Оскару внезапно стало жарко.

— От меня не укрылось, что вы с Шарлоттой испытываете друг к другу известные чувства. Более, чем дружеские. Я заметил это еще в Перу и во время нашего путешествия ко Дворцу Посейдона. Но во время инцидента с Беллхаймом это проявилось особенно явно. — Он откашлялся. — Я не обсуждал этого с Элизой, потому что она смотрит на некоторые вещи совсем иначе, чем я.

У Оскара пересохло горло.

— Очевидно, что вас тянет друг к другу, — продолжал Гумбольдт. — Я долго думал, стоит ли вмешиваться, но после новогодней ночи считаю своим долгом…

— Что ты имеешь в виду?

Лицо ученого скрылось за очередным облаком табачного дыма.

— Да ладно, ты ведь и сам знаешь, о чем я говорю. Танцы, прикосновения, обмен взглядами… Видел бы ты лицо Шарлотты, когда она смотрела на твою схватку с Беллхаймом! Еще немного, и она сама бросилась бы в бой.

У Оскара слегка закружилась голова. Зачем отцу понадобилось вмешиваться? Ведь он и сам до конца не понимает, что происходит между ним и Шарлоттой. В том, что он влюблен, сомнений быть не могло, а вот в чувствах Шарлотте он вовсе не был уверен. Она гораздо лучше умела скрывать свои чувства.

— При всем уважении к тебе… — негромко проговорил он. — Знаешь, мне кажется, что это касается только меня и Шарлотты.

— Теперь уже не совсем, — Гумбольдт печально улыбнулся. — Пока ее мать в санатории и девушка находится под моей опекой, я несу за нее ответственность. Это касается и тебя, и всех наших домашних. И как ответственное лицо, я считаю своим долгом предотвращать любые глупости.

«Вот, значит, как, — подумал Оскар. — Теперь, официально став моим отцом, он будет диктовать мне, с кем мне любезничать, а с кем нет!». Нужна ли ему такая жесткая опека? И если таковы последствия его усыновления, то — извините, и до свиданья!

Похоже, Гумбольдт прочитал его мысли.

— Тебе, конечно, непросто с этим смириться, — мягко проговорил он. — Но я желаю вам обоим только добра. Я совершенно не представляю, как должен вес­ти себя отец. Долгие годы я жил сам по себе, занимаясь своими исследованиями и изобретениями и не подозревая о твоем существовании. А теперь у меня появились не только сын, но и дочь. Думаю, ты понимаешь, что ситуация непростая, даже для меня, но мы не должны ее запутывать еще больше.

— Не знаю даже, что сказать, — кровь бросилась в лицо Оскару, горло перехватил спазм, и стало невероятно трудно говорить. — Думаю, Шарлотте я не очень-то и нравлюсь, — пробормотал он. — После новогодней ночи она меня просто избегает. Без конца торчит на чердаке, а если я хочу поговорить с ней, отмалчивается и уходит.

— В самом деле? — удивился Гумбольдт. — А я и не знал. Жаль, конечно, но это меняет дело. Но что ей понадобилось на чердаке?

— Даже не представляю, — с трудом выдавил Ос­кар. — Возможно, это связано с письмом, которое она недавно получила. Однажды я застал ее с заплаканными глазами. — У него самого на глазах стояли слезы — попытка справиться со своими чувствами ничем не кончилась. — Короче, в последнее время мы почти не говорили и не виделись с глазу на глаз, — закончил он.

Ученый снова потер подбородок.

— Весьма странно. Ну да ладно, разберемся с этим по возвращении в Берлин. — Он с облегчением перевел дух. — Значит, я могу быть спокоен, что дело не зашло слишком далеко. За вами, молодыми, не уследить, и путь от заинтересованных взглядов до страстных поцелуев и объятий часто оказывается очень коротким… — Он смущенно прочистил горло. — Я, как ты понимаешь, не специалист в подобных вопросах, но хорошо знаю, чем это может закончиться. И не смотри на меня с таким разочарованием — существуют и другие девушки. Ты хорош собой и неглуп. Тебе будет легко найти другую, — он с видом заговорщика покосился на Оскара. — А как насчет Лены? Мне кажется, ты ей нравишься. И она то и дело тебе улыбается.

— Лена… — пренебрежительно обронил Оскар. — Но ведь она еще совсем ребенок!

Черт побери, неужели отец и в самом деле считает, что он способен включать и выключать свои чувства, как какой-нибудь электрический прибор в лаборатории? Упоминание Лены прозвучало просто насмешкой. Но как бы там ни было, у него нет ни малейшего желания продолжать эту беседу.

— Это и все, что ты хотел мне сказать? — спросил юноша.

— Все, — Гумбольдт глубоко затянулся напоследок и подошел к краю палубы, чтобы выколотить пепел из трубки.

Оскар поднялся и молча поспешил на корму.

17

Йатиме наконец вступила в пределы Запретного города. Вокруг высились одни руины. Темные, покрытые пятнами лишайников глинобитные постройки, крыши которых, казалось, тянутся к золотистым песчаниковым скалам. В темных оконных проемах зияла пустота. Словно ослепшие глаза, они следили, как одинокая путница, вооруженная только палкой, в сопровождении искалеченной собаки шагает по некогда оживленным улицам.

Чем дальше она продвигалась, тем яснее понимала, что свое имя это место получило не без причины. В мертвом городе царила невероятная тишина. Везде чувствовалось дыхание смерти. Кроме шагов девочки и фырканья Джабо, не доносилось ни звука. Ни стрекотания кобылок и сверчков, ни щебета птиц, ни ше­леста травы. Как будто духи жизни раз и навсегда покинули эти руины.

Она остановилась и положила ладонь на ствол граната. У каждого живого существа, будь то человек, животное или дерево, есть свой голос. Деревья говорят с деревьями, львы со львами, а догоны — с догонами. И если люди обычно слышат и понимают только людей, Йатиме понимала всех без исключения. Она всегда знала, что хочет сказать растение, едва коснувшись его пальцами.

И теперь ей тоже это удалось. Дерево было старым, кора толстой и потрескавшейся, но она услышала, как оно беззвучно предостерегло ее. «Уходи отсюда, — говорило гранатовое дерево. — Возвращайся. Это место не для таких, как ты. Возвращайся и больше никогда не приходи сюда».

Йатиме вздрогнула. Слова были произнесены намного громче, чем обычный шепот деревьев. Это был почти крик. Прищурив глаза, она взглянула на солнце и обнаружила, что оно словно затянуто сумрачным покрывалом. Джабо взволнованно повизгивал.

— Не бойся, — шепнула Йатиме. — Дерево тревожится, но теперь все снова в порядке. Идем дальше, — успокаивая, она погладила своего верного спутника, но в ее голосе уже не было прежней уверенности.

Покрепче сжав палку, девочка двинулась дальше.

Спустя короткое время она уже стояла посреди площади. Руины зданий расступились, и перед ней открылось почти уцелевшее строение, которое могло быть только храмом или святилищем.

Джабо казался перепуганным насмерть. Поджав хвост, он тихонько скулил, однако продолжал бежать за девочкой. Йатиме улыбнулась. У этого песика больше храбрости, чем у десятка воинов-догонов. Если бы понадобилось, он преградил бы путь даже льву.

Внезапно она остановилась. На песчаной почве прямо перед ней отчетливо виднелись следы. Йатиме хорошо разбиралась в следах, и сразу поняла, что им не меньше полугода. Дождя не было уже несколько месяцев, а окрестные скалы защищали город от ветров, поэтому отпечатки неплохо сохранились. А самое главное — они не принадлежали человеку из ее народа!

Ей удалось различить насечки на толстой подошве и оттиски подковок. Такие следы оставляют ботинки белых людей: искателей древних сокровищ, землемеров или солдат. Но как этому незваному гостю удалось миновать посты, выставленные догонами? Единственный подъем на плоскогорье находился к востоку отсюда и строго охранялся. Конечно, можно было проникнуть в Запретный город по узкому каменному карнизу, как это сделала сегодня она, но о его существовании нужно было заранее знать. Другой дороги не было. Или все-таки была?

Она вспомнила свой сон. Прилетели белые люди, а за ними пришла смерть.

Это открытие необычайно взволновало ее. Поднявшись на ноги, девочка направилась туда, куда вели следы. Отпечатки обогнули храм, а затем поднялись по широкой лестнице ко входу в него.

Сердце у нее бешено колотилось, когда она взяла пса на руки и поднялась на самый верх. Дверь храма осталась приоткрытой, и можно было без труда заглянуть внутрь.

— Не трусь, малыш, — шепнула она на ухо Джабо. — Это всего лишь заброшенный дом. Не надо ничего бояться. Следы ведут прямо туда. Что здесь искал чужестранец?

Наверху она спустила Джабо на каменные плиты и сразу же почувствовала: с этим местом явно что-то не так. Такое чувство, будто за ней следит целая дюжина недобрых глаз. Какое-то зло обитало в этом святилище, и оно было живым. Поэтому никакие силы не смогли бы заставить ее переступить порог здания, за которым ветер намел немало песка — такого же, как и снаружи.

Откуда-то прилетела пустынная саранча и опустилась на порог прямо перед ней. Насекомое расправило крылья и пошевелило усиками. А затем двинулось в поисках тени вглубь храма. Внезапно песок под его лапками пришел в движение. Раздался шелест, и саранча исчезла.

Джабо взвизгнул и отступил на несколько шагов. Йатиме застыла, не в силах отвести взгляд от того мес­та, где только что сидела саранча. От нее не осталось ни следа: ни ножки, ни усиков, ни крылышка. Но в глубине песка что-то продолжало шевелиться, и это невозможно было не заметить. Насекомое, тщетно пытающееся выбраться на поверхность, или нечто, сейчас пожирающее это насекомое?

Йатиме собралась было ковырнуть песок концом палки, но тут в нос ей ударил странный запах. Резкий и отталкивающий.

И тут же на поверхности песка возникла исчезнувшая саранча. Но теперь она была значительно крупнее. Вернее сказать, это существо только очертаниями напоминало саранчу, однако прозрачные, как стекло усики, лапки, брюшко, а главное — челюсти насекомого, заставили Йатиме вскрикнуть от ужаса. Стеклянное существо поползло по песку, оглянулось на девочку и отвратительно запищало.

Девочка инстинктивно отпрыгнула. Ее нога соскользнула со ступеньки, она потеряла равновесие и покатилась по ступеням. К счастью, руки и ноги остались целы, но она получила несколько болезненных ушибов. Волосы, лицо и одежда покрылись песком. Вскочив на ноги, она начала судорожно отряхиваться. Затем схватила Джабо, зажала его подмышкой и со всех ног бросилась обратно — к каменному мосту.

18

Три дня спустя

Ботинки Макса Пеппера громыхали по стальной палубе грузового судна. Узкий коридор, ведущий к каюте Босуэлла, был выкрашен в грязно-серый цвет. Пароход сильно качало, и Максу приходилось то и дело хвататься за поручни.

«Хелена» была небольшим пароходиком, совершающим регулярные рейсы между Лондоном и Дакаром. Они шли уже третий день, и сейчас судно находилось примерно на траверзе Португалии. Взглянув в иллюминатор, можно было различить вдали крутые горы в окрестностях Лиссабона. Но Максу было не до пейзажей. То, что он обнаружил, требовало немедленного обсуждения.

Наконец он постучал в дверь каюты Босуэлла:

— Гарри!

— Кто там?

— Это я, Макс. Позволишь войти?

— Дверь заперта. Погоди, я открою.

Через несколько секунд перед ним предстал бледный и осунувшийся Гарри Босуэлл.

— Боже правый, — поразился Макс. — Что это с тобой?

Гарри вытер рот тыльной стороной ладони.

— Проклятая морская болезнь.

— А мне-то казалось, что у тебя нет этой проблемы.

Гарри покачал головой.

— Меня воротит от одного вида волн. Вообще-то говоря, я рассчитывал провести остаток дня в постели. Что тебе понадобилось?

— Ты не смог бы пойти со мной? Хочу кое-что тебе показать.

Гарри опустил глаза, и только теперь Макс сообразил, что друг стоит перед ним в одном нижнем белье. Репортер улыбнулся. Тонкие ноги, бледная кожа, намечающееся брюшко, — вид у фотографа был довольно плачевный. И все-таки то, о чем он хотел ему сообщить, не терпело отлагательства.

— Одевайся быстрее, — сказал он. — Буду ждать тебя в коридоре.

Через некоторое время Гарри появился — теперь уже в своих техасских штанах и вельветовой рубахе. Мокрые волосы фотографа были зачесаны за уши.

— Неужели это так важно, что нельзя было подождать до завтра?

— Решишь сам. Мне показалось, что тебе будет интересно.

— Ты обнаружил в трюме сокровища?

— Что-то в этом роде, — сухо ответил Макс.

Вместе они спустились в трюм, и Пеппер внимательно осмотрелся, чтобы убедиться, что за ними никто не следит. Экспедиция Уилсона в большинстве состояла из крайне вспыльчивых наемников, которые заводились с пол-оборота, если им казалось, что кто-то посторонний сует нос не в свое дело.

— Это здесь, — произнес Макс.

Он открыл засов и толкнул тяжелую железную дверь. Раздался скрежет. В нос ударил горячий, насыщенный нефтяными парами воздух. Шум двигателя стал громче. Макс щелкнул выключателем, и вспыхнуло несколько тусклых ламп. Помещение имело около десяти метров в длину и не меньше четырех в ширину. Кроме обычного груза тут находилось несколько деревянных ящиков, на которых были проставлены черной краской инициалы Уилсона.

Гарри разочарованно фыркнул.

— Ты это хотел мне показать? Так я уже видел. Принимал участие в погрузке, ты забыл?

Макс иронически склонил голову к плечу:

— А ты, случайно, не поинтересовался, что там внутри?

Гарри наморщил лоб, припоминая.

— Я видел список. Палатки, кипятильники, продовольствие и оружие. Все, что необходимо для экспе­диции.

Макс многозначительно поднял палец.

— Если ты знаком со списком, то тебя ждет забавный сюрприз.

Он обошел два первых же ящика и остановился с их тыльной стороны. Одна из планок расшаталась, поэтому понадобилось совсем немного усилий, чтобы снять крышку. Проделав эту манипуляцию, Макс жес­том подозвал друга поближе.

— Взгляни-ка!

Когда фотограф понял, что находится в ящике, у него округлились глаза. Он сунул руку внутрь и извлек продолговатый предмет, упакованный в коричневую промасленную бумагу.

— Что это, ради всего святого?

— Поосторожнее! — торопливо предупредил Пеппер. — Откуда нам знать, как эта штука реагирует на тряску и толчки!

— Ты думаешь, это…

— Ни малейших сомнений. Динамит. Поэтому на твоем месте я бы вернул его на место.

На лице Гарри мелькнул испуг. Он осторожно уложил сверток обратно в ящик и перевел дух.

— Что еще Уилсон здесь прячет?

— Винтовки со штыками, револьверы и боеприпасы к ним. И еще кое-что весьма хрупкое. Тебе станет еще интереснее.

Макс указал на толстую трубу, оканчивающуюся металлическим коробом с двумя рукоятками. Конст­рукцию дополняли два небольших колеса со спицами и поворотное устройство.

— Да ведь это же… — Босуэлл тут же прикусил язык.

— Верно, пулемет системы Хайрама Максима с водяным охлаждением. Скорострельность — пятьсот выстрелов в минуту. Последняя новинка американской военной промышленности. Недавно мне довелось писать об этом оружии. Британцы собираются применить их в Судане. Жуткая штука!

Гарри недоуменно покачал головой.

— Взрывчатка, пистолеты, пулеметы… Похоже, Уил­сон собрался не в научную экспедицию, а на войну.

— У меня тоже сложилось такое впечатление, — согласился Макс. — Вопрос только в том, против кого?

Он не успел ничего добавить, потому что снаружи раздался грохот.

— Вниз! Быстро! — шепнул Макс.

Оба репортера моментально вернули крышку ящика на место и нырнули в тень. И как раз вовремя.

В дверном проеме возникла подтянутая фигура Джонатана Арчера. За ним появились еще пара таких же сухощавых и мускулистых парней: Хорэйс Баскомб и Мелвин Паркер — самые отпетые головорезы из свиты Уилсона.

— Эй? — крикнул Арчер. — Есть тут кто-нибудь?

Молниеносно приняв решение, Макс покинул свое убежище. Стараясь казаться невозмутимым и расслаб­ленным, он небрежно помахал рукой:

— Это мы, Джонатан. Уже собирались отправиться на палубу.

— Что вы здесь искали? — в голосе Арчера звучало недоверие.

— Ничего особенного, — Пеппер прилагал огромные усилия, чтобы его голос звучал нормально. — Маленькая ревизия. Проверили, хорошо ли закреплены ящики, а теперь поднимаемся наверх.

— Да и ноги хотелось немного размять, — с улыбкой добавил Босуэлл. — Не знаю, как у вас, но у меня такое чувство, что я без движения скоро заржавею на этой барже.

— Хм, — Арчер смерил обоих подозрительным взглядом. Похоже, он не поверил ни единому слову, но, за неимением улик, предпочел оставить репортеров в покое. — Мы вас повсюду искали, — недовольно проворчал он. — Сэр Уилсон хочет вас видеть. Сле­дуйте за нами.

Наемники уже были в сборе. Джейбс Уилсон приветствовал американцев кивком и сцепил руки за спиной, покачиваясь с пяток на носки.

— Теперь, когда все собрались, я хотел бы посвятить вас в истинную цель нашего предприятия, — коротким жестом он пригласил всех присутствующих подойти поближе к столу. На разложенной здесь карте западного побережья Африки Макс различил очертания Мавритании, Сенегала и Гамбии. За ними лежал Французский Судан. Уилсон указал на тонкую ленту, как бы опоясывающую эту страну.

— Здесь находится нагорье Бандиагара, — начал он, тыча указкой в белое пятно на карте. — Арабские купцы рассказывают о длинной горной цепи столовых гор, носящей название Гомбори. У ее подножия живет народ догонов. На юге этой территории преобладают сухие саванны, на севере — заросли колючих кустарников, переходящие в мертвую пустыню. В этом месте мы и начнем свои поиски.

Макс достал блокнот, чтобы сделать пометки.

— Что мы намерены там искать?

Уилсон полез в карман жилета и вытащил три пожелтевших листка бумаги. Они выглядели грязными и были сильно измяты, но охотник за метеоритами обращался с ними так, словно в руках у него был драгоценный пергамент.

— Вот сообщение, которое французские геодезисты отправили своему начальству лет десять назад. В нем излагается содержание предания, которое уже много столетий передается из уст в уста в этой местности. Якобы несколько тысяч лет назад здесь произошла катастрофа вселенского масштаба. Нечто ворвалось из околосолнечного пространства в атмосферу Земли и достигло ее поверхности примерно там, где сейчас расположена пустыня Сахара. Наскальные рисунки коренных жителей этого региона подтверждают, что у объекта имелся огромный хвост — примерно такой же, как у кометы. Он тянулся по всему небосводу, но что интересно, предание не упоминает ни о взрыве, ни о сотрясении поч­вы. Нет в этой области и крупных ударных кратеров. Место падения объекта так и не было обнаружено, и официальная наука вскоре забыла об этой истории. Тем не менее, именно этот объект стал причиной того, что некогда зеленая, цветущая, богатая водоемами и реками Северная Африка превратилась в самую обширную пустыню на планете. Позже там поселился народ, называвший себя теллем. Эти люди жили в Сахаре за тысячу лет до нашей эры, именно они обнаружили там необычный метеорит и перенесли его в другое место. Зачем они это сделали, никому не известно. Но камень якобы и сегодня покоится в надежном месте на вершине одной из столовых гор. Позже, уже во втором тысячелетии нашей эры, эту территорию заселили догоны, спустившиеся с соседних гор. Там они обнаружили существ, внешне напоминавших людей, но кошмарных по своей сущности. Эти «стеклянные люди» обладали способностью как бы заражать обычных людей, и те превращались в таких же чудовищ, как и они сами. Когда догоны поняли, что происходит, то решили защищаться. Они напали на теллем, осадили и разрушили их город, а затем заблокировали все подступы к нему. И до сих пор никто не может подняться на запретную гору без их согласия. То, что люди народа теллем принесли из пустыни, до сих пор находится там. Возможно, в храме или каком-либо святилище. Догоны даже дали название этому объекту — «Стеклянное проклятие».

Пеппер улыбнулся.

— Да, история действительно потрясающая. И прек­расно подходит для книги.

— Я рад, что она вам понравилась.

— И вы в это действительно верите?

Уилсон удивленно поднял бровь.

— Почему бы и нет? В Африке полным-полно легенд, но ни одна из них не прожила столько столетий. Французские геодезисты, похоже, пришли к тому же мнению, если записали эту историю и отправили записи в Париж. — Уилсон сунул руки в карманы брюк и выпятил широкую грудь. — Нам предстоит получить ответы на ряд вопросов. Во-первых: дейст­вительно ли существует метеорит или иной космичес­кий объект, и если да, то почему отсутствует кратер от его падения? Во-вторых: кто такие теллем и зачем они переместили камень? — Глава экспедиции сделал паузу, и его серебристый незрячий глаз испытующе уставился на собравшихся в каюте. — Лично я не верю в басни о привидениях, но не сомневаюсь, что теллем обнаружили нечто совершенно необыкновенное. Несомненно одно — мы вышли на охоту за самым загадочным метеоритом, когда-либо падавшим на поверхность нашей планеты. Остается только надеяться, что он все еще покоится в Запретном городе и ждет нас там.

Воцарилась тишина. Должно быть, все мысленно подсчитывали, сколько может стоить такая находка. Не говоря уже о той славе и признании, которые ждут людей, совершивших эпохальное открытие.

Единственным, кто не помышлял ни о славе, ни о деньгах, оказался Макс Пеппер.

— У меня еще один вопрос, сэр!

Уилсон едва заметно улыбнулся:

— И какой же?

— Как вышло, что французы расстались с этими ценнейшими документами? И почему они не отправили туда собственную экспедицию? Ведь нагорье Бандиагара частично находится на территории их колонии — Французского Судана.

— На что вы намекаете?

Макс пожал плечами:

— Я просто реально смотрю на вещи и удивляюсь. Ведь документы в течение многих лет находились у французов. Почему они уступили их вам?

Взгляд Уилсона стал жестким и непроницаемым:

— Мне не нравится этот вопрос. Не хотите ли вы сказать, что я похитил документы?

— Разумеется, нет. Я…

— Собирайте информацию, это ваша профессия, но избавьте меня от нелепых подозрений. Факт остается фактом: мы здесь, а французы — нет. Все остальное несущественно. От вас требуется одно: документально фиксировать все этапы работы экспедиции и сопровождать ваши репортажи как можно более эффектными фотографиями. Это отчет для любителей читать о приключениях, а не министерства иностранных дел Франции. Если вы смотрите на свою задачу иначе, вы и ваш коллега можете пересесть в Дакаре на корабль, возвращающийся в Европу.

Макс закашлялся. Такой бурной реакции на свои слова он совершенно не ожидал. Как будто угодил рукой прямиком в осиное гнездо.

— Я бы предпочел остаться и делать свое дело, если не возражаете. Возможно, вы и правы. Освещение этого вопроса может сделать мой репортаж неоправданно длинным.

— Хорошо, — процедил Уилсон. — Тогда перейдем к деталям нашего путешествия.

Макс многозначительно взглянул на Гарри. Интуиция подсказывала ему, что впереди их ждет немало интересного. Гораздо более интересное, чем какой-то там допотопный метеорит.

19

Словно хищная птица «Пачакутек» прорезал тонкий слой облаков и ринулся вниз. Он спускался все ниже и ниже, пока не завис в сотне метров над землей.

Вечерело, низкое солнце окрашивало саванну в теп­лые охристые тона. Во всех направлениях разворачивался один и тот же однообразный пейзаж. Сухую землю бороздили рвы и трещины, сплетающиеся в сети и лабиринты. Кое-где виднелись отдельно стоящие скалы или деревья. Животных почти не было, только стадо мелких антилоп унеслось прочь при виде снижающегося воздушного корабля.

Оскар стоял у поручней, глядя вниз и задумчиво потирая руку. То место, которого коснулся своим стек­лянным языком Беллхайм постоянно зудело. На коже даже появилось темное пятно. Трудно понять — это синяк или результат того, что он постоянно почесывается. С уверенностью можно было сказать только то, что кожа в этом месте загрубела, а под ней чувствовалась припухлость. Можно было бы обратиться с этим к Гумбольдту, но после недавней беседы у юноши не было желания ни говорить, ни видеться с отцом. Между ними словно выросла стена молчания. На его стороне была только Вилма. Птице было безразлично, как он жил раньше и что с ним случалось в прошлом. Она принимала его таким, каким он был. А вот Гумбольдт так не мог. С какой стати он вмешивается в дела Оскара?

Вилма внимательно уставилась на него своими черными глазами-пуговками. Ей даже не надо было говорить, чего ей хочется — настолько выразительными они были.

— Иди сюда, малышка, — сказал Оскар. — Нечего топтаться внизу, если наверху гораздо интереснее.

Он поднял птицу и усадил на фальшборт рядом с собой.

— Теперь видишь?

Вилма задумчиво взглянула вниз и произнесла:

— Земля, сухо.

— Еще бы, — согласился Оскар. — Это Сахель. Самая большая степь на Земле. В такое место без солидного запаса воды лучше не попадать.

«Пачакутек» опускался все ниже и ниже. Внезапно горячий шквал подхватил корабль и понес на небольшой высоте. Гумбольдт из всех сил пытался удержать «Пачакутек» на курсе. Канаты стонали и скрипели, воздушное судно раскачивалось. Внизу ветер подхватывал песок и вихрями вздымал его вверх, отчего воздух казался пылающим. Наконец вдали из-за завесы песчаной мглы проступили странные очертания. Над са­ванной, словно призраки, высились на полкило­метра странные прямоугольные силуэты. Как туземное ожерелье, они тянулись с запада на восток.

Гумбольдт их тоже заметил. Сверившись с картой, ученый кивнул.

— Это, должно быть, горы Гомбори. Западнее находится плато Бандиагара. Мы почти у цели.

Обе женщины уже вышли на палубу.

Шарлотта прищурилась.

— Видишь эти силуэты на горизонте? — проговорил ученый, указывая на запад.

— Да. Похожи на разрушенную крепостную стену. И долго нам еще до них лететь?

Гумбольдт, снова сверившись с картой и взглянув на компас, сказал:

— Осталось километров тридцать. Но эти чертовы песчаные вихри… В общем, сложно сказать.

Тем временем силуэты горных массивов стали отчетливее. Ученый поманипулировал рулями высоты, и воздушный корабль пошел на снижение.

— Ты собрался приземляться здесь? — удивилась Шарлотта.

— А я-то думал, что мы сядем прямо у подножия Гомбори! — добавил Оскар.

Гумбольдт покачал головой:

— Это слишком опасно. Помните, что Беллхайм писал в своем дневнике про эти горы? На их склонах и в узких долинах живут догоны, гордый и своеобразный народ. Они никогда не видели воздушных судов, и нам не следует их пугать. Вступим в контакт, и если между нами завяжутся дружеские отношения, переберемся поближе. — Он взглянул на небо. — Да и погода меня тревожит. Ветер с каждой минутой становится все сильнее. Он может понести нас прямо на песчаниковые утесы, и если мощности двигателей окажется недостаточно, мы разобьемся о скалы. А этого я до­пустить не могу.

Горы проступали все четче. Уже можно было различить кусты и деревья, росшие в складках и трещинах отвесных утесов.

Новый порыв ветра резко встряхнул «Пачакутек». Исследователь беспокойно оглянулся на рундук с инструментами и приборами.

— Все в порядке? — спросил Оскар.

Гумбольдт покачал головой:

— Не нравится мне атмосферное давление, — сказал он. — И показатели ионизации воздуха крайне неблагоприятные. Похоже, в ближайшее время нас изрядно поболтает. Пора бросать якорь и сажать корабль на грунт.

— Не лучше ли подняться повыше и переждать непогоду там?

Ученый указал прямо в зенит.

— Видишь те тонкие перистые облака? Это означает, что на больших высотах сейчас сильный ветер и адский холод. И чем выше мы будем подниматься, тем сильнее будет воздушный поток. Нас может от­нести за сотни километров от цели. Уж лучше приземлиться. Держитесь все, спускаемся!

Вилма спрыгнула на палубу и прижалась бочком к ботинкам Оскара. Гумбольдт повернул штурвал, и «Пачакутек», кренясь, совершил полный разворот на сто восемьдесят градусов. Ветер свирепо рвал такелаж. Гумбольдт нажал на рычаг и дал полный вперед. Моторы взвыли. Скорость резко упала; еще секунда, и все, кто находился на палубе, поняли, что мощи моторов не достаточно, чтобы сопротивляться ветру. Воздушный корабль начало снова разворачивать.

— Якорь! — рявкнул Гумбольдт. — Бросьте якорь! Элиза, необходимо как можно быстрее уменьшить давление газа в баллоне!

— Бежим, Шарлотта! — Оскар бросился в носовую часть корабля. Они не раз тренировались бросать якорь в самых различных условиях, но сейчас опасность была более чем реальной, и каждое движение должно быть точным. Пока Шарлотта фиксировала цепь на барабане лебедки, Оскар начал отвязывать конец, которым якорь крепился к борту. Якорь «Пачакутека» напоминал плуг с четырьмя лемехами, а узел был затянут намертво, и юноше понадобились немалые усилия, чтобы развязать упрямую веревку. Но в конце концов якорь свободно висел на цепи.

— Готово! — крикнул он и поднял вверх большой палец.

Шарлотта нажала рычаг. С воем и дребезжанием цепь устремилась вниз. Тридцать метров… сорок… Снизу донесся глухой удар.

Оскар перегнулся через фальшборт и выругался. Проклятие! Якорь плясал над самой землей, ударяясь о камни и стволы деревьев, пока наконец-то не застрял в расселине между двух скал. Шарлотта зафиксировала цепь. Металлический стержень с хрустом остановил вращение шестерни, и мотор лебедки умолк.

Последовал толчок. Цепь туго натянулась, и воздушный корабль остановился. Ученый отвел рычаг назад и перевел моторы на самый малый ход. А затем поспешил к своей команде.

— Превосходно! — похвалил он, оценивающе взглянув вниз. — Теперь осталось только дождаться подходящего ветра и развернуть «Пачакутек».

20

Когда слабина цепи была выбрана, пассажирская гондола оказалась на высоте всего десяти метров от поверхности земли. Вскоре вниз удалось спустить веревочную лестницу и закрепить швартовы. Шарлотта взглянула на прибор, показывающий температуру двигателей. Ей было поручено следить, чтобы моторы ни в коем случае не перегревались, но и не заглохли.

Гумбольдт вскинул руку.

— Пока все идет нормально! — крикнул он. — Выключай подачу водорода, а мы попробуем посадить корабль вручную.

Шарлотта нажала педаль. Кашляя и хрипя, двигатели умолкли. Она вздохнула с облегчением: первый этап позади.

Оставалось как можно более надежно закрепить «Пачакутек» и опустить его на грунт. К счастью, ветер начал как будто слабеть. Оскар выбросил швартовочные тросы за борт. Необходимо зафиксировать корабль на земле как минимум в четырех точках. Только тогда ему не будут страшны порывы ветра. Но ветер с новой силой обрушился на воздушное судно, якорная цепь натянулась. Гумбольдт второпях бросился к лестнице, позвав с собой Элизу и Шарлотту.

— Скорее! — крикнул он. — Цепь не сможет долго удерживать корабль. Вы нужны внизу, чтобы помочь натянуть канаты. На счету каждая секунда!

С этими словами он перебрался на веревочную лестницу. Шарлотта последовала за ним. Держась за поручни, она ступила на тонкую деревянную ступеньку. Корабль сильно качало. Рядом оказалась Элиза.

— У тебя все отлично получится, — стоя у борта, ободряюще проговорила она. — Только не смотри вниз.

Шарлотта собралась с духом и отпустила поручни. Лестница беспорядочно болталась в воздухе. Ступенька, еще одна, еще полдесятка — и вот она уже почти внизу. Сердце колотится, дыхание прерывается. Наконец под ногами снова твердая почва.

Вскоре спустилась и Элиза.

— Странно, что это с ветром? — Гумбольдт озадаченно озирался.

Воздух вдруг стал совершенно спокойным. Трава, которая еще мгновение назад стелилась по земле, выпрямилась. Песок и пыль покрывали землю тонким равномерным слоем. Над саванной висела глубокая тишина. Только якорная цепь «Пачакутека» негромко позвякивала, все еще раскачиваясь.

Гумбольдт сорвал несколько сухих стебельков и отбросил, бормоча:

— Очень, очень странно… Этот внезапный штиль…

— Что тебя смущает? — спросила Шарлотта.

— Я уже видел нечто подобное в пустыне Гоби много лет назад.

— И что за этим последовало?

— Нечто кошмарное! — Гумбольдт вытащил из сумки с инструментами барометр. Стрелка колебалась у нижнего деления шкалы. Он недоверчиво постучал по корпусу и приложил прибор к уху. — Очень интересно… — Сложив ладони рупором, ученый крикнул вверх: — Оскар!

Над фальшбортом появилась голова юноши:

— Да?

— Ты видишь что-нибудь необычное?

— Что именно я должен видеть?

— Какие-нибудь атмосферные явления. В особенности в той стороне, откуда дул ветер.

— Но ведь он прекратился!

— Это-то меня и беспокоит. Внимательно осмот­рись и доложи, если что-то заметишь.

— Хорошо.

Шарлотта нахмурилась:

— Я не понимаю…

В этот момент с палубы «Пачакутека» донесся возг­лас. Оскар указывал на восток:

— Там… вот оно!

Головы тех, кто находился на земле, повернулись, как по команде.

— Что? — крикнул Гумбольдт. — Что ты видишь?

— Я… я не знаю… это трудно описать… Очень жутко!

Шарлотта взглянула на восток. Горизонт окрасился в мрачные тона. Высотные слои облаков приобрели оттенок горючего сланца и продолжали темнеть. Там, где кончались облака, небо было тусклого зеленовато-бирюзового цвета, а дальше становилось почти черным.

Девушка прислушалась.

Ей почудилось, или это действительно раскаты грома?

— Что это? — прошептала она.

Ученый поднялся на несколько ступеней по веревочной лестнице. Прикрыл глаза ладонью, как козырьком, и вгляделся в северную часть небосклона. После чего процедил сквозь зубы:

— Боже правый! Только этого нам и не хватало!..

Беда приближалась со скоростью железнодорожного состава. Темная полоса на севере вскоре превратилась в мрачную стену. Оскар наблюдал за этими изменениями с затаенным страхом. Казалось, что над саванной катился гигантский вал, постепенно поглощающий дневной свет. В недрах облачной стены все кипело и клокотало. Там сверкали молнии, доносилось глухое урчание грома.

— Быстро спускайся вниз! — распорядился Гумбольдт.

— Почему вниз? — крикнул в ответ Оскар. — Может быть, мы еще успеем взлететь и уйти от бури!

— Поздно! — прокричал ученый. — Пока мы снимем судно с якоря, нас накроет шквал. Надо немедленно найти какое-нибудь укрытие. Поторопись!

— А «Пачакутек»?

— Забудь о нем! Нам еще повезет, если мы останемся в живых. Уцелеть в песчаной буре очень трудно. Быстрее! Бросай рюкзаки через борт и спускайся!

Тон, каким отец произнес эти слова, свидетельствовал, что ситуация крайне серьезная. Оскар уже собрался спуститься за борт, но вдруг вспомнил о Вилме.

Киви уже давно не было видно. Должно быть, она спряталась в своем излюбленном месте — темной каморке рядом с постом рулевого на мостике.

Буря была уже совсем рядом. Оскар мог разглядеть, как клокочут массы песка в недрах тучевой стены. Он бегом пересек палубу и поднялся на мостик. Каморка была пуста. Куда же подевалась эта птица?

— Вилма!

В бушующем воздухе его голос прозвучал слабее комариного писка. В центре палубы находился люк, ведущий в трюм. Оскар на ходу заглянул туда — в глубине мелькнула длинноклювая головка Вилмы. Юноша скатился по трапу, сгреб киви в охапку и прижал к груди.

Но времени оставалось чертовски мало. Небо превратилось в ад. Песок, смешавшись с воздухом, окончательно затмил солнце и погрузил саванну в глубокий мрак.

Юноша перекинул ногу за борт и шагнул на ступеньку. Ветер бешено трепал веревочную лестницу. Внизу Гумбольдт отчаянно пытался удержать ее за конец.

— В чем дело? Почему ты… Впрочем, сейчас это неважно. Бросай Вилму вниз — я ее поймаю. Мы все-таки нашли укрытие.

Оскар сделал так, как было сказано, взглянул напоследок на палубу и начал спускаться. Бешеный шквал налетел на «Пачакутек». Тонны песка обрушились на корабль, и юноша мгновенно оказался в самом центре бушующей стихии. Гумбольдт сейчас казался ему всего лишь темной тенью, беспорядочно размахивающей руками и что-то кричащей. Кажется, отец хочет, чтобы он спрыгнул, но до земли еще оставалось не меньше трех метров. Однако времени на размышления и колебания уже не было: над его головой раздался жуткий треск, за которым последовал металлический лязг. «Пачакутек» дрогнул — вдруг сдвинулся с места и начал набирать высоту.

Якорная цепь, она лопнула! Корабль поднимался все выше и выше. Теперь он был настолько высоко, что и думать нечего спрыгнуть.

Оскара окутала тьма. Песок забил глаза и уши. Крохотные песчинки, несущиеся с огромной скоростью, впивались в кожу, словно жала. Ослепленный, оглушенный и до смерти испуганный, он едва сумел заползти обратно на палубу и забиться под брезент, которым был покрыт брашпиль. Конечно, брезент — неважная защита от песчаной бури, но все же лучше, чем ничего. Всхлипывая и дрожа, он подтянул колени к груди, обхватил их руками и стал прислушиваться к реву бури.

21

Шарлотта и Элиза сидели на корточках между выступающими из земли корнями баобаба. Ветер гудел так, будто норовил с корнями вырвать тысячелетнее дерево из земли. Огромные массы песка, поднятые с места бурей, обрушивались на его ствол дерева, а там, где имелась хоть малейшая преграда, песок скапливался, образуя песчаные сугробы — барханы. Даже поч­ва вздрагивала под яростными ударами стихии.

Шарлотта сжала губы. Где Гумбольдт, где Оскар? Им уже давно пора появиться. Она взглянула на свою спутницу. Лица Элизы почти не было видно в темноте, но в глазах блестела тревога.

Спустя минуту до них донесся крик. Долгий отчаянный звук, перекрывший завывание ветра.

Крик оборвался так же неожиданно, как и возник. Сердце Шарлотты бешено заколотилось. Испуганная донельзя, она выглянула из убежища.

Видимость не превышала трех метров. Девушка нацепила защитные очки, закрыла рот носовым платком и начала всматриваться в окружающий хаос. Но так и не сумела ничего разглядеть, кроме желтоватой песчаной мглы.

Внезапно в этой мгле возникло нечто, напоминающее человеческую фигуру.

Гумбольдт!

Зажимая рот и нос платком, исследователь медленно приближался. Подмышкой у него было нечто вроде сумки, из которой торчал длинный клюв.

Шарлотта переместилась на подветренную сторону и помогла дяде забраться в углубление между корнями. Он был весь засыпан песком. Обессиленно опустившись на сухую траву, ученый поставил перед собой сумку с Вилмой. Птица дрожала и попискивала.

— Где Оскар?

Гумбольдт убрал с лица носовой платок. В считанные минуты его губы обветрились и растрескались, а сам ученый выглядел сникшим и мгновенно постаревшим. Вместо ответа он горестно покачал головой, но не проронил ни слова.

— Почему ты молчишь? — спросила девушка. — Что-то случилось?

Оскар оказался во власти песчаной бури. «Пачакутек» метался, как мышь в когтях чудовищной кошки, трещал, стонал и мало-помалу разрушался. Вокруг сверкали молнии, то и дело гремели оглушительные раскаты грома. Спрятав голову между коленей, Оскар каждую минуту ждал конца. Либо буйства стихий, либо собственного.

Брезент над ним яростно бился и хлопал на ветру. Юноша проверил карманы, но не нашел в них ничего особенного. Нож, платок, защитные очки и карандаш в нагрудном кармане. На всякий случай он достал очки. К латунной оправе был прикреплен кожаный ремешок, стекла затемнены, чтобы оберегать глаза от ослепительных лучей африканского солнца. Гумбольдт утверждал, что в пустыне вероятность так называемой «снежной слепоты» так же велика, как в горах и в арк­тических снегах. Но у этих очков было еще одно важное достоинство: они защищали от песка.

Оскар натянул очки и быстро выглянул наружу. Мягкие края оправы идеально прилегали к лицу. Затем юноша достал носовой платок, плотно прикрыл им нижнюю часть лица и затянул концы узлом на затылке. Теперь он мог свободно дышать. Понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темным стеклам, но в конце концов он и с этим освоился. Выполз из-под брезента и встал на ноги. Буря тут же вцепилась в него своими острыми песчаными когтями и принялась терзать одежду юноши.

Оскар ухватился за деревянные поручни, с трудом удерживаясь вертикально. Видимость не превышала нескольких метров, и сориентироваться было почти невозможно. Куда бы он ни взглянул, повсюду было одно и то же — желтая мгла и сумасшедший рев ветра.

Его единственный шанс заключается в том, чтобы попытаться вывести корабль из опасной зоны. А для этого надо поднять «Пачакутек» как можно выше. А когда ветер утихнет, он спустится и разыщет своих спутников.

К счастью, он знал, как управлять «Пачакутеком» — в этом ему помогли не только пояснения Гумбольдта, но и его собственная острая наблюдательность. Первым делом надо выровнять корабль. Если это ему удастся, то он окажется на пути к победе.

На четвереньках добравшись до трапа, ведущего на мостик, он вскарабкался по нему наверх. Здесь повсюду лежал песок, да и весь остальной корабль был им покрыт. Брошенный штурвал беспорядочно вращался сам по себе. Горизонтальные и вертикальные рули болтались, как крылья подбитой птицы, и скрипели на ветру, но, кажется, были в порядке. Даже если бы тонкая кожа, которой они были обтянуты, мес­тами порвалась, Оскар все равно бы справился.

Преодолеть последние метры до штурвала оказалось труднее всего. Буря словно почувствовала, что у нее хотят отнять добычу, которую она уже считала своей. Она ярилась и завывала, раскачивая воздушный корабль с боку на бок.

Оскар изо всех сил навалился на штурвал и попытался удержать корабль против ветра. Тут же раздались скрип и скрежет. Могучая сила, действующая на рули, не собиралась отступать. Юноше пришлось пошире расставить ноги, упереться в палубу и мобилизовать всю свою энергию до последней капли. Только тогда ему удалось развернуть «Пачакутек». Рев ветра стал как будто тише, и болтанка уменьшилась.

Еще тяжело дыша, Оскар принялся осматривать навигационное оборудование. Все приборы и рычаги были покрыты песком, и их пришлось срочно очищать. Вскоре все регуляторы и переключатели снова были в рабочем состоянии. Легкое движение рычага вперед — и главный двигатель заработал. Завращались винты, и корабль начал неторопливо подниматься все выше и выше.

Оскар встряхнул головой, вытряхивая песок из волос. Нет, еще не все потеряно!

Он дал полный вперед и встал к штурвалу. Внезапно вокруг еще больше потемнело. Судно накрыла огромная тень.

Оскар отчаянно вскрикнул.

Стена! Скалистая стена!

Она была совсем рядом. Трещины и расщелины бороздили поверхность песчаникового массива, делая ее похожей на чешую сказочного дракона. От испуга он выпустил штурвал — и тут же последовал удар, от которого юноша перелетел через весь мостик и ударился о фальшборт. Сверху на него посыпались небольшие камни и галька. Он вскочил на ноги, а от скалы отделилась огромная глыба горной породы и рухнула на палубу рядом с ним. Доски затрещали, палубный настил проломился. «Пачакутек» охнул, застонал и начал крениться.

Совсем рядом с бортом пронесся еще один валун, повредив один из рулей. Что же теперь делать?

Корабль снова ударился о скалу. Раздался треск рвущейся ткани. Газ начал со свистом вытекать из баллона. В этот момент поблизости сверкнула молния. В воздухе запахло озоном. Водород и электрический разряд — несовместимые вещи. Или чересчур со­вместимые. Достаточно одной искры, и все взлетит на воздух.

Оскар затравленно озирался.

Нужно убираться отсюда, и как можно скорее.

Пошатываясь и спотыкаясь, он бросился в противоположный конец корабля. Внизу виднелась земля, но до нее было далеко — метров десять или даже пятнадцать. Вполне достаточно, чтобы сломать себе шею. Мимо, свистя, пролетали камни, ветки и обломки стволов. Воздушный корабль еще раз ударился об эти прок­лятые скалы. Новый удар был так силен, что Оскара опять швырнуло на фальшборт. Ему удалось вцепиться в поручень и удержаться, но «Пачакутек» так накренился, что он практически повис над пропастью. Теперь Оскар боролся за жизнь, цепляясь за латунный стержень побелевшими от напряжения пальцами. Сил для того, чтобы подтянуться, не оставалось, и он с ужасом ожидал нового удара, который либо расплющит его, либо сбросит вниз.

В этот момент он принял решение — пожалуй, самое безумное из тех, которые ему когда-либо приходилось принимать. Но другого выхода не было. Внизу находился крутой склон — скала переходила в длинную осыпь, состоявшую, в основном, из песка и гальки. На осыпи росло несколько чахлых деревьев и кустарников, которые могли затормозить и смягчить его па­дение.

Оскар закрыл глаза и разжал пальцы. Ветер засвис­тел в ушах. Желудок сжался, словно его изо всех сил ударили кулаком в живот.

Падение продолжалось целую вечность. Когда он уже решил, что оно никогда не закончится, его по­дош­вы коснулись земли. Удар был так силен, что ноги отнялись. Юноша упал, дважды перевернулся через голову и покатился по крутому склону.

Песок и пыль запорошили глаза. Он ничего не видел и не понимал, где верх, а где низ. Все на свете поменялось местами. Оскар чувствовал лишь острую боль в груди, толчки и удары. У самого подножия склона он налетел на угловатую каменную глыбу и потерял создание. Последним, что он запомнил, были неизвестно откуда взявшиеся листья и ветки. Шум, треск, шелест — и весь мир поглотила тьма.

22

Спустя несколько часов

Шарлотта сидела, прижавшись к стволу могучего дерева и вглядываясь в ночь. Ей было холодно. Песчаная буря закончилась, небо расчистилось, на нем высыпали звезды. Над саванной повисла тишина.

Гумбольдт развел небольшой костерок. Элиза опус­тилась на корточки рядом с ним, согревая руки у огня. Слышалось только стрекотание сверчков и потрескивание валежника в пламени.

— Надо надеяться, что Оскару все-таки удалось приземлиться, и теперь он ждет нас, — сказала Шарлотта. — Мы должны начать поиски.

Гумбольдт отложил прутик, которым пошевеливал угли, в сторону.

— И как ты это себе представляешь? Отправиться куда глаза глядят по саванне, в которой царит полная темнота? Мы даже не знаем, в каком направлении его унесло. — Он покачал головой. — Нет, это не годится.

— Но должны же мы сделать хоть что-нибудь! — Шарлотта до боли стиснула зубы. — Это лучше, чем просто сидеть и ждать.

Рука ученого легла на плечо девушки. В неверном свете костра лицо его казалось скорбным и бесконечно усталым.

— Мне очень жаль, — проговорил он. — Если бы мы могли что-то сделать, я бы не мешкал ни минуты, поверь. Передо мной все еще стоят его лицо и глаза в ту минуту. Никогда этого не забуду!

— А если он ранен? — не унималась Шарлотта. — Лежит где-нибудь в одиночестве и ждет помощи. — Она посмотрела на Элизу, словно ища поддержки. — А что если попробовать установить с ним контакт? У тебя же не раз получалось. Ты могла бы найти его и передать короткое послание.

Элиза сокрушенно покачала головой.

— Я пробовала. Ничего не выходит. Только тишина.

Темнокожая женщина крепко сжала свой амулет.

— А может попробовать снова?

— Нет. В некоторых случаях связь просто невозможно установить. Это дар, которым невозможно управлять по желанию. Но не будем терять надежды. Рано или поздно я его отыщу. А сейчас я чувствую кое-что другое… — Гаитянка прикрыла глаза. Ее губы шевелились, но с них не слетело ни звука.

Шарлотта не сводила от нее глаз.

— Что ты слышишь?

Довольно долго Элиза молчала, потом снова открыла глаза.

— Пение, — прошептала она.

— Пение?

Элиза кивнула:

— Словно кто-то проводит влажным пальцем по краю хрустального бокала. Печальная мелодия. Не­обычная и полная одиночества. Слышу ее всякий раз, как закрываю глаза.

— Ты определенно знаешь, что это не Оскар?

— Никаких сомнений. Я никогда еще не слышала ничего подобного. Это не из нашего мира.

Шарлотта нахмурилась. Что Элиза имеет в виду?

Вопрос уже был у нее на языке, но в этот момент Гумбольдт поднялся и отряхнул песок с колен.

— Я знаю, как мы можем помочь Оскару, — объявил он.

— И как же?

— Мы подадим ему знак, — ученый утомленно улыбнулся. — Давайте разведем огонь на какой-нибудь ближайшей возвышенности. Пусть он послужит ему маяком в ночи. В саванне большой костер виден на многие километры. А днем мы можем сделать дым погуще. Как вам эта идея?

— А догоны? — возразила Шарлотта. — Если огонь заметит Оскар, то они и подавно.

— Придется рискнуть. У нас осталось всего две фляги воды, а все продовольствие — на борту «Пачакутека». Без посторонней помощи нам не выжить.

Шарлотта кивнула, соглашаясь.

— Чего же мы тогда ждем?

23

Оскар открыл глаза. Золотой шар солнца уже поднялся над горизонтом. Его лучи залили саванну теп­лым светом, подчеркивая сдержанную красоту ландшафта: несколько скал, в тени которых прятались чахлые кустарники и трава, огромные песчаные плеши и бескрайнее небо, в западной части которого еще мерцали последние звезды.

Некоторое время юноша лежал неподвижно, потом поднялся и сел. Буря миновала. Над саванной дул легкий утренний ветерок. Его одежда оказалась мокрой и тяжелой, кожу покрывал слой песка. Дрожа от холода, Оскар ощупал себя. Голова была тяжелой и словно набитой ватой, но все остальное как будто в порядке, не считая нескольких синяков на бедрах и здоровенной шишки на голове.

Что произошло вчера?

Он вспомнил, как буря швырнула воздушный корабль на скалы. Этот толчок, вероятно, и выбросил его за борт. Он попытался собрать воедино обрывки воспоминаний, но думать было трудно. Наконец он сдался и стал прислушиваться к звукам саванны.

Слева в траве послышалось негромкое стрекотание, затем позади прозвучал хриплый лай. Когда он умолк, ему ответило отдаленное уханье совы. Справа что-то шелестело в кустах. А тем временем к нему начала возв­ращаться память.

Оскар оглянулся — позади грозно вздымались отвесные склоны гор. Окрашенные утренним светом, они поднимались высоко к небу. «Пачакутек» бесследно исчез. Должно быть, судно унес ветер.

Юноша неуверенно поднялся на ноги. Бог ты мой, как же они дрожали! Он принялся оглядывать окрестности. Где теперь искать друзей? Может, они по-прежнему скрываются в каком-нибудь убежище и ждут его возвращения? Столовые горы были здесь единственным ориентиром, и спустя некоторое время ему удалось примерно определить направление, в котором должно находиться место, где они пытались совершить посадку.

Оскар с трудом двинулся вдоль крутого склона, но с каждым следующим шагом силы возвращались к нему. А немного позже и мысли пришли в порядок.

Сейчас самое главное — вода. С тех пор, как началась песчаная буря, во рту у него не было ни капли. Он наклонился и подобрал гладкий камешек. Вытер о брюки и сунул за щеку. Вскоре жжение в горле исчезло. Этот фокус он вычитал в одной из своих приключенческих книжек.

— Отлично, парень, — сказал он сам себе. — А теперь еще раз осмотримся!

Продолжая спускаться по каменистому склону, он наконец добрался до места, откуда можно было подняться на одну из отдельно стоящих скал. Воздух был еще прохладным, подъем дался ему без труда, и вскоре он оказался на плоской вершине.

У подножия столовых гор простиралась сухая равнина. Ни реки, ни озера. И ни малейших признаков жилья. Не считая нескольких кривых акаций и колючих кустарников, местность была абсолютно пустынной. На горизонте воздух уже начинал дрожать, разогреваясь. Солнце поднялось заметно выше. Все цвета поблекли, зато очертания предметов стали отчетливее. Оскар достал из сумки защитные очки и надел. Левое стеклышко треснуло при падении, но в целом очки вполне еще могли послужить.

Как же найти дорогу в этой пустыне, где нет никаких ориентиров?

Он попытался вспомнить, с какой стороны нагрянула песчаная буря, но чем дольше вглядывался в равнину, тем больше сомнений его одолевало. Все вокруг было одинаковым. Он помнил, что они прибыли к подножию гор с севера. Если встать спиной к восходящему солнцу, то север должен оказаться справа. Где-то там они и высадились. Столовые горы — единственный ориентир в этих местах. Если он отклонится от предгорий, то рискует заблудиться. Воды у него нет, поэтому он должен точно знать, куда двигаться.

Оскар присел на корточки и задумался. Друзья понятия не имеют, куда его унесло, и не знают, что «Пачакутек» разбился о скалы. Он не может подать им сигнал, так как у него нет ни спичек, ни увеличительного стекла, чтобы развести костер. Костер?

Глаза юноши обшарили горизонт. Это обман зрения, или он действительно видит дым? Точно! Посреди пус­тынной саванны к небу поднималась тонкая струйка дыма. Несколько левее, чем он предполагал. Кто-то пытался подать ему знак.

Оскар почувствовал, как жизнь возвращается к нему.

24

— Нужно добавить зелени — что-то дыма становится все меньше, — Гумбольдт подтащил к огню ветку, которую только что с большим трудом выломал в кроне баобаба. Несколькими ударами ножа он отделил от нее сочные побеги и бросил в огонь. Костер затрещал, дым повалил с новой силой.

— Думаешь, этого достаточно, чтобы указать Ос­кару дорогу сюда? — спросила Шарлотта.

— Надеюсь. Вероятность довольно велика. Небо ясное, дым поднимается почти вертикально. Его должно быть видно на большом расстоянии.

«Конечно, если он остался в живых», — промельк­нуло у него в голове.

Никогда еще ученый не чувствовал себя таким беспомощным и бессильным. И почему он не почувствовал приближение опасности раньше? Ведь налицо были все признаки: резкое падение давления, высокая концентрация электричества в атмосфере… Нужно было просто сложить один и один, чтобы понять, какая угроза над ними нависла. Но теперь уже поздно. Оскар затерян посреди саванны, совершенно один в этом диком краю.

— Дядя?

Гумбольдт вздрогнул от неожиданности.

— Я слушаю.

Рядом стояла Шарлотта, опираясь на палку. Кожа девушки блестела от пота.

— У меня вопрос. Если мы найдем Оскара, то что делать дальше? Ты думал об этом?

Ученый потер небритый подбородок.

— Разумеется, — ответил он. — Учитывая, насколько ограничены наши запасы воды и продовольствия, остается всего два варианта. Первый: мы ищем и находим «Пачакутек», а затем поднимаем его в воздух. Второй: нам необходимо найти более надежное убежище и воду. — Гумбольдт подбросил в огонь еще одну ветку. — Вероятно, ты помнишь запись в дневнике Беллхайма, где говорится о голландских миссионерах, которые будто бы обосновались на южном склоне этой горы. Я сверился с картой и пришел к выводу, что это место находится на расстоянии однодневного перехода отсюда. Если повезет, мы их найдем.

— Я совсем забыла о них, — Шарлотта сорвала с ветки несколько побегов и бросила их в костер. Повалил едкий белый дым. — Отличная мысль! А вдруг мы раздобудем там и воду, и продовольствие!

— Непременно, — вставила Элиза. — Это приветливые люди, всегда готовые прийти на помощь.

Гумбольд бросил на нее скептический взгляд.

— Тебе приходилось часто общаться с миссио­нерами?

— На Гаити они занимаются благотворительностью, оказывают медицинскую помощь и открывают школы.

— А еще, — добавил Гумбольдт, — искореняют местные религиозные культы и содействуют европейской колонизации. В особенности здесь, в Африке. — Он вздохнул. — Ты знаешь мое мнение на этот счет. Я убежден, что вмешательство в чужую культуру недопустимо, но сейчас речь не о том. У нас есть гораздо более важные проблемы.

Время шло к полудню, и температура в тени достигла тридцати градусов. Солнце беспощадно жгло пыльную землю. Цикады наполняли воздух оглушительным стрекотом. И где-то там, на раскаленной равнине, находился Оскар, который мог рассчитывать только на себя.

Внезапно Гумбольдт принял решение. Направившись к рюкзакам, он отыскал и прикрепил к поясу свою флягу с водой.

— Что ты задумал? — спросила Шарлотта.

— А ты как полагаешь? — он проверил, при нем ли карта и компас, и наклонился за своей тростью. — Я отправляюсь на поиски.

— Но ведь ты сам говорил, что это опасно!

— Да, но сидеть здесь сложа руки я больше не могу. Мне необходимо действовать. Кроме того, сейчас светло, а я хорошо ориентируюсь на местности, — он похлопал по сумке, где лежали компас и карта.

Элиза кивнула:

— Только обещай быть осторожным. Обойдись без лишнего риска, ладно?

— Обещаю! А вы ни при каких обстоятельствах не двигайтесь с места. Я скоро вернусь, и если повезет — вместе с Оскаром.

Поцеловав Элизу, он круто повернулся и направился на юг, к горам.

25

Оскар с трудом продвигался вперед. Шаг за шагом — все дальше и дальше на север. Горы постепенно становились ниже и ниже. Вокруг расстилался все тот же унылый пейзаж. Песок, камень, глина, чахлые кустарники, иногда — баобаб. А в промежутках — ничего. Где сейчас находится замеченный им со скалы столб дыма, он мог только догадываться. Конечно, можно было бы взобраться на дерево и осмотреться, но на это у него уже не было сил.

Сейчас, должно быть, часов одиннадцать. Жара просто невыносимая. Она не только раскалила саванну, но и лишила его ощущения времени. Ни ручья, ни лужи, — только трещины, сетью покрывающие поч­ву. Некоторые из них достигали полуметра в глубину, и нужно было постоянно следить за тем, чтобы не оступиться и не угодить в одну из них ногой. И вдобавок этот оглушительный стрекот насекомых! С каждой минутой цикады и кобылки распевали все громче и громче, мешая сосредоточиться и выбрать верное направление.

Может, он движется по кругу? По крайней мере, некоторые кусты казались Оскару очень знакомыми. Влезть на дерево? Но этому мешает рука. Зуд под кожей превратился в невыносимое жжение, а кожа предплечья загрубела, став похожей на чешую какой-то рептилии.

Оскар взглянул на небо.

Солнце стояло почти в зените. Его собственная тень превратилась в небольшое темное пятно у ног. Еще час-другой, и он просто сгорит, как саванна вокруг.

Усталый и обессиленный, он поплелся дальше, не обращая внимания на странный шум — сначала едва слышимый, но становящийся все более явственным. Поначалу юноша решил, что это все те же цикады, но затем обнаружил, что незнакомые звуки складываются в странную мелодию. Это был голос, и он пел.

Оскар остановился, вслушиваясь.

Вот опять — но теперь уже совсем ясно и отчетливо. Причем кажется, что голос не доносился извне, а звучит прямо у него в голове.

Он потер виски. В этой мелодии было что-то неуловимое и прозрачное, словно ее издавали стеклянные голосовые связки.

«Сосредоточься! — приказал он себе. — У тебя уже начинаются галлюцинации. Музыка в голове, стеклянные голоса… Так ты вскоре увидишь танцующих маленьких человечков. Думай только о дыме, который указывает тебе цель!»

С огромным трудом ему удалось разорвать гипнотические чары стеклянного голоса и двинуться дальше. Спустя какое-то время голос начал затихать. Еще несколько минут — и он окончательно умолк. Оскар взглянул вперед.

Перед ним были заросли баобабов. Серая кора и толстые, причудливо искривленные стволы делали их похожими на каких-то доисторических существ из тех времен, когда люди еще считали животных своими предками. По собственной воле в такое место он ни за что не сунулся бы, но тут выбирать не приходилось. Оскар вступил под своды таинственного леса, с трудом преодолев внутреннее сопротивление.

Огромные деревья отбрасывали жидкую тень, но не позволяли сориентироваться. Ему снова и снова приходилось обходить исполинские морщинистые стволы и змеящиеся корни, то и дело меняя направление. Прошло всего несколько минут, а юноша уже не понимал, где находится.

Преодолев внезапно нахлынувшее отчаяние, он все-таки продолжал идти. Все баобабы были похожи друг на друга. Их голые ветви, похожие на костлявые руки скелетов, смыкались над его головой, жидкая листва трепетала на горячем ветру.

Оскара охватила паника. Надо немедленно выбираться отсюда. Интуиция подсказывала: что-то подстерегало его среди этих стволов. Оскар споткнулся о корень и остановился.

Впереди, шагах в двадцати от него, возникло небольшое животное. Четыре лапы, широкий череп, уши торчком. Похоже на собаку. Шерсть клочковатая, желтая с темными полосами. На боках у зверя имелись проплешины, сквозь которые сквозила черная кожа, а в нижней челюсти угрожающе поблескивали сахарно-белые зубы. Вытянутая морда устремлена к Ос­кару, а из пасти доносится злобное рычание.

Хотя животное было невелико — не выше колена юноши, вид у него был весьма грозный. Неподалеку Оскар заметил высохший сук и уже собрался было его схватить, когда заметил еще одну желто-полосатую тварь. Она пряталась за деревом, следя за ним крупными, непроницаемо черными глазами.

Оскар подхватил сук и торопливо обломал мелкие веточки. Древесина оказалась прочной, и он повертел своим оружием в воздухе, прикидывая вес. Оставалось надеяться, что его дубинка внушит страх этим дворняжкам.

Он собрался было продолжать путь, но заметил еще одну собаку, слева, и еще одну — позади, и похолодел. Среди стволов возникали все новые черные морды.

В общей сложности их было не меньше восьми. И все твари смотрели на него так, словно он был привидением, и располагались в зарослях так, что ему просто некуда было бежать.

Он окружен!

Странная собака, которую он заметил первой, была, вероятно, вожаком стаи. Она была заметно крупнее других, а в ее глазах светились ум и хитрость.

Не успела эта мысль промелькнуть в сознании Оскара, как она подняла голову и испустила короткий гортанный вой.

Охота началась.

26

Сверившись с компасом, Гумбольдт зашагал дальше. Голову он повязал носовым платком и засучил рукава рубашки. То, что его ботинки изготовлены из самой грубой кожи, только радовало ученого — здесь то и дело попадались змеи и крупные скорпионы.

В эти минуты он не анализировал, что же в конце концов толкнуло его отправиться на поиски Оскара. Скорее всего — слепая надежда в сочетании с нечис­той совестью. Но здесь, в безграничной саванне, попытка отыскать сына выглядела чистым безумием.

Вдали тянулись к небу грозные скалы, за которыми стеной возвышался горный массив, на склонах которого жили догоны. Кто они, по каким законам живут? Не отнесутся ли враждебно к людям, оказавшимся в беде, только из-за цвета их кожи? Скоро все это станет известно, а сейчас главное — выяснить, что же случилось с Оскаром.

Полный решимости, ученый продолжал идти, пока не услышал странные звуки — что-то отдаленно напоминающее перезвон колоколов.

Колокола? Это немыслимо. Голландская миссия находится в сутках пути отсюда. Звук мог принадлежать только животному, но какое животное способно издавать такие звуки?

Он порылся в памяти и внезапно застыл, охваченный ужасом.

Теперь Гумбольдт знал, что это такое, и его сердце стиснула ледяная рука.

Собаки, похожие на небольших гиен, обступали юношу все теснее, и ближе всех теперь находилось чудище с угловатым черепом и торчащими ушами — вожак. Морда его хищно тянулась вперед, с отвислых губ капала слюна, за ними белел ряд клыков, способных в два счета разгрызть бычью лопатку.

Оскар с силой рассек воздух своей дубинкой. Ближайшие собаки вздрогнули и слегка отступили, но этого оказалось недостаточно, чтобы их прогнать.

— Назад! — крикнул Оскар. — Убирайтесь прочь, грязные твари!

Он сделал шаг и снова взмахнул дубинкой.

Никакой реакции. Наоборот: одна из тварей решилась атаковать и цапнула его сзади за икру. Юноша потерял равновесие и едва не упал.

— Проклятая зверюга! — импровизированная дубинка снова просвистела в воздухе и обрушилась на морду нахальной собаки. Раздался глухой удар, ушас­тая тварь заскулила, метнулась прочь и исчезла между деревьями. Ее место тотчас заняла пара других.

От них не отделаться, нечего и думать.

«Успокойся! — твердил голос в его голове. — Возьми себя в руки. Не происходит ничего такого, чего следовало бы бояться».

— Легко тебе советовать, — произнес Оскар громко, словно возражая реальному собеседнику. — Эти дворняги жутко настырные. И, кажется, не ели целую вечность.

Он смахнул пот со лба. От жары и напряжения мысли путались. Предплечье горело огнем.

Снова одна из собак попыталась схватить его за лодыжку, он нанес еще один меткий удар, и животное с визгом скрылось. Но долго такого напряжения ему не вынести. Каждый шаг давался с трудом, движения становились все медленнее. Но, как ни странно, страха он совершенно не чувствовал. Голос в его голове звучал успокаивающе, но говорил странные вещи. «Прекрати сопротивляться, — говорил он. — Это бессмысленно. Ты только заставляешь их нервничать».

— А как же я? Что тогда будет со мной?

«Чертовщина, — подумал Оскар. — Я беседую сам с собой. Похоже, я просто схожу с ума!»

«Перестань с собой бороться, — без конца гнул свое голос. — С тобой ничего не случится, поверь, прошу тебя!»

— Вранье! — не сдавался Оскар. — У нормальных людей никаких голосов в голове не бывает. Исчезни!

Голос умолк.

И сразу же вожак изготовился к нападению. Не обращая внимания на дубинку, он бросился на юношу. Его зубы впились в ботинок и оторвали кусок подош­вы. Оскар потерял равновесие и упал на пыльную землю. И тут же вокруг него сомкнулось кольцо ушастых тварей. Две собаки вцепились в его ботинки, челюсти остальных сомкнулись на брюках и рубашке. Вожак, самый сильный в стае, схватил его за воротник рубахи и поволок по земле.

Оскар барахтался, отбивался и пытался встать на ноги, но ничего не выходило. Наконец, отчаянно вскрикнув, он взмахнул дубинкой и опустил ее на угловатый череп вожака. Животное отпрыгнуло, но уже через секунду его зубы щелкнули у самой шеи Оскара. Острые, как лезвия, они всего лишь на несколько миллиметров не достигли цели. Пес застыл над юношей, уставившись ему прямо в глаза. С его губ падали клочья пены, а в глазах горела жажда убийства.

Мысли Оскара спутались. Боль и жара стали почти невыносимыми. Он понимал, что сопротивление бессмысленно, и ему все равно предстоит умереть. Стоит ли защищаться? Но если уж умирать, то так, чтобы противник знал, с кем имеет дело.

Он поднял руку, выставив вперед локоть, чтобы защитить лицо.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Вожак вздрогнул и подался назад, словно получил удар электрического тока. Его испуганный взгляд не отрывался от руки Оскара. Другие собаки тоже отступили, опустив головы и поджав хвосты. Кажется, у него появился какой-то шанс!

В голове юноши снова зазвучал голос.

«Подними руку, — проговорил он. — Если поднимешь руку, станешь свободным».

Оскар с трудом верил происходящему. Словно видишь страшный сон и не можешь проснуться. Собаки, которые минуту назад были готовы разорвать его в клочья, все до единой с визгом прижались к земле. Что случилось? Рука… Ах да, рука…

«Все будет хорошо, вот увидишь».

Медленно, превозмогая боль, Оскар поднял руку. Длинноухие псы завизжали и заскулили. Извиваясь от ярости и страха, они жались друг к другу. Оскар подполз к вожаку. Тот сначала глухо зарычал, а затем отрывисто залаял, донельзя испуганный. Когда же Оскар приблизился к животному на расстояние вытянутой руки, пес стремительно развернулся и бросился прочь. Стая последовала за ним.

Юноша некоторое время провожал их помутневшим взглядом, а затем ничком рухнул на пыльную землю.

Элиза застонала от ужаса. Ее глаза закатились так, что видны были только полоски белков.

— Нет, нет! Убирайся, не смей! Оставьте его в покое… Уходите! Прочь отсюда!

— Что случилось? — Шарлотта схватила ее за ру­ку. — Что-то с Гумбольдтом? Ты видишь Оскара?

Элиза не отвечала, покачиваясь из стороны в сторону, как огорченный и растерянный ребенок.

— Все… будет… в… порядке, — пробормотала она, и голос у нее стал каким-то чужим. — Ты станешь свободным.

— Свободным? — Шарлотта окончательно запуталась. — От чего?

— Все будет хорошо, вот увидишь…

Гумбольдт остановился. Доносившееся издали агрессивное тявканье сменилось трусливым воем. В нем звучал панический страх. В чаще послышался шум и треск ветвей, потом все стихло. Ученый увидел, как из зарослей баобабов выскочила смутная тень. За ней другая, потом еще и еще.

То, от чего убегали животные, очевидно, находилось в гуще зарослей. Гумбольдт прикинул, стоит ли рискнуть и взглянуть на это собственными глазами, но решил воздержаться. Столкновение с неизвестной опасностью не входило в его планы.

Он уже собрался повернуть, когда до него донесся новый звук. Его источник находился где-то побли­зости.

Человеческий стон!

Ученый выхватил шпагу из ножен. На отполированном клинке сверкнул луч солнца. Крепко сжимая оружие, он осторожно вошел под лесной свод. Деревья здесь росли так тесно, что продвигаться вперед Гумбольдту приходилось очень медленно. Сердце бешено стучало. Он был готов к тому, что в любую секунду на него может броситься гиеновая собака — однако ничего такого не произошло. Вокруг стояла тишина, не было слышно сверчков и цикад, умолк птичий щебет.

Внезапно он увидел нечто, лежащее в пыльной сухой траве. С первого взгляда ученый решил, что это труп мертвого животного, но подойдя поближе понял, что перед ним человек. Убитый или тяжело раненный.

В следующую секунду у него перехватило дыхание.

— Бог мой! — только и смог прошептать он, поняв, кто перед ним. — Оскар!..

27

Макс Пеппер никогда раньше не попадал в такие места. Телеграфная станция в Дакаре оказалась крохотной лачугой, в которую набивалось столько народу, что едва можно было дышать. Люди вплотную друг к другу сидели на табуретах и ящиках, на полу, на подоконниках и, не отрывая взгляда, смотрели в соседнее помещение, где в поте лица трудились начальник телеграфа и оба его служащих.

Толпы посетителей являлись сюда вовсе не затем, чтобы отправить телеграмму, а для того, чтобы хоть одним глазком взглянуть на волшебные машины и ленты с сообщениями, которые выползали из двух блестящих металлических ящиков. Местный телеграф обладал такой силой притяжения, что даже начальник не мог прогнать темнокожих зрителей из своего офиса. Единственное, чего ему удалось добиться, — соблюдения полной тишины.

Пеппер едва отыскал местечко между двумя очень разными людьми. Слева от него восседала пышная темнокожая женщина, закутанная в пеструю национальную одежду. Женщина беспрестанно грызла слоеное печенье. Справа оказался низенький пожилой мужчина в чалме и с реденькой бородкой. Женщина шепотом предложила Максу угощаться, но он вежливо отказался.

Воздух здесь был таким спертым, что хоть топор вешай. Через открытую дверь можно было видеть обоих операторов и их старые телеграфные аппараты с начищенными до блеска бронзовыми и латунными деталями. Один из операторов сидел за аппаратом, усердно колотя по клавишам, другой вытягивал бумажную ленту из приемного устройства и зачитывал то, что было на ней написано.

Макс взглянул на часы. Ну почему они там так во­зятся?

Ему едва удалось оторваться от сопровождавших обоих журналистов наемников под предлогом, что на корабле промокли все его запасы бумаги. Гарри вызвался проводить Макса в квартал, где торговали принадлежностями для письма. Убедившись, что за ними не увязались люди Уилсона, оба круто изменили маршрут и со всех ног пустились на телеграфную станцию. Пеппер благоразумно рассудил, что им с Гарри будет спокойнее, если охотник за метеоритами не будет знать об этом.

К счастью, об американцах на некоторое время забыли. Весь отряд был занят перегрузкой багажа и снаряжения экспедиции в поезд. Экспресс Дакар—Нигер отходил в три часа, и в их распоряжении оставалось чуть меньше часа.

Макс снова посмотрел на циферблат. Уже около получаса они торчат в этом переполненном помещении, чтобы отправить его коллеге Малкольму Эрнстону из «Лондон Таймс» телеграмму с просьбой проверить, не было ли в последнее время каких-либо происшествий или недоразумений с участием французских и английских ученых. Шансы получить ответ столь быстро ничтожны, но здесь, в Дакаре, у них был последний шанс раздобыть эти сведения. Как только они сядут в вагон поезда, то окажутся отрезанными от всего остального мира на несколько недель.

Малкольм был давним другом Пеппера. Они с Максом вместе учились в колледже и порой обменивались информацией. Правда, сейчас Макса одолевали сомнения. Малкольм был британским подданным и патриотом. Станет ли он делиться сведениями, которые могут дискредитировать его отечество?

Внезапно заработала машина, принимающая сообщения. Между резиновых валиков появилась бумажная ленточка. Оператор вскочил и направился к аппарату. Прочитал начало и кивнул Пепперу:

— Мсье, это для вас!

По толпе зевак пронесся шелест. На Макса устремились десятки любопытных взглядов. Тощий старичок в чалме одарил его беззубой улыбкой.

Когда оператор убедился, что сообщение получено полностью, он оторвал ленточку, разделил на строки и приклеил к чистому телеграфному бланку. Затем сложил листок, запечатал в конверт и передал его своему начальнику. Макс торопливо поднялся, уплатил по счету, забрал сообщение и покинул здание телеграфа.

Босуэлл торчал на углу улицы под пальмой, дымя своей зловонной сигарой.

— Слишком долго, — укоризненно заметил он. — Если до сих пор Уилсон ни о чем не подозревал, то теперь у него будут основания для подозрений. Удалось что-нибудь выяснить?

Макс устало улыбнулся.

— Мы получили ответ, а это главное, — он помахал конвертом.

— Что там?

Макс вспорол конверт длинным ногтем мизинца и вытащил бланк.

— «Привет, Макс, — прочитал он. — Точка. Получил твою просьбу. Точка. Найти информацию оказалось непросто. Точка. Дело окружено завесой секретности. Точка. Французский астроном Франсуа Лакомб убит дуэли Джейбсом Уилсоном. Точка. Ее высочество назначила судебное разбирательство. Точка. Газеты молчат. Точка. Дипломатические отношения между Францией и Англией прохладные. Точка. Вы должны быстрее покинуть Дакар. Точка. Всего наилучшего. Точка. Малкольм».

— Дай взглянуть! — Босуэлл выхватил бланк из рук Макса. — Не может быть! — взволнованно продолжал фотограф. — Ведь Франсуа Лакомб был одним из корифеев астрономической науки наших дней! Он совсем недавно прибыл в Лондон из Парижа, чтобы прочитать свой доклад…

— И чем все это для него закончилось? — мрачно заметил Макс. — Но как такое дело могло сойти с рук Уилсону? В Соединенных Штатах его бы задержали до тех пор, пока не были бы выяснены все обстоятельства дела.

— Но ведь речь идет о Великобритании, дружище, — в словах Гарри прозвучала нескрываемая гордость. — Это означает, что тут замешаны очень высокопоставленные лица. И не забывай, Уилсон обладает громадным авторитетом. Малкольм пишет, что состоялась дуэль, а в таких случаях следствие часто становится в тупик, а за ним и суд. Хотя это и варварский способ разрешения споров, в таких странах, как Англия, Франция и Испания, к дуэли все еще относятся с почтением. Вопросы чести — что тут скажешь!

— Ты и вправду считаешь, что здесь все дело в задетой чести? — Макс покачал головой. — Уилсон хотел получить информацию, и он это сделал. Говорю тебе, этот человек крайне опасен.

Босуэлл угрюмо кивнул.

— Вопрос в том, как нам поступить с тем, что мы выяснили? Не собираешься же ты предъявить Уилсону эту телеграмму?

— Этого только не хватало! Конечно, нет. Жить мне еще не надоело. Мы должны помалкивать и наблюдать. Кроме того, необходимо попытаться найти союзников среди участников экспедиции. Может, в конце концов отыщется пара человек, которым мы сможем открыться.

— Сомневаюсь, — усмехнулся Босуэлл. — Все они в его власти и безоговорочно преданы хозяину. Одним он спас жизнь, другим дал денег взаймы, третьих вытащил из тюрьмы. Одно неосторожное слово и… — он резко чиркнул ребром ладони по своему острому кадыку.

— Но должны же мы хоть что-нибудь сделать! — От ярости у Макса перехватило горло. — Ведь из сообщения Эрнстона вытекает, что Уилсон убил Лакомба, чтобы завладеть информацией о метеорите. Он убийца!

— Это-то и делает его столь опасным. Убивший один раз, убьет снова. Советую вести себя потише. Вот что самое главное.

Макс еще раз пробежал глазами телеграмму:

— А что может означать совет как можно быстрее покинуть Дакар?

— Сенегал управляется французской администрацией. Если факт получит огласку, всех нас ждет тюрьма, — Гарри глубоко вздохнул. — Я скажу тебе, что нам следует делать. Сейчас мы купим эту чертову писчую бумагу и помчимся на вокзал. Экспресс отходит через полчаса. Понадеемся, что подозрительность Уилсона еще не проснулась. А телеграмму надо сжечь. В конце концов, это просто слова, за которые Вандербильт нам не заплатит ни цента.

28

Оскар открыл глаза. Он лежал на белых простынях, под головой была подушка. Над ним висела москитная сетка, а на стене напротив кровати — большое распятие. Сквозь небольшое окно в комнату проникал рассеянный свет, на полке под распятием виднелись статуэтки святых.

На стуле рядом с кроватью лежали его вещи, выстиранные, выглаженные и аккуратно сложенные. Он приподнял простыню и осмотрел себя: на нем только тонкая рубашка и полотняные штаны, предплечье туго забинтовано, из-под повязки выглядывают только пальцы. Он поднял руку, пошевелил пальцами и с облегчением понял, что она его слушается. Но главное — не было ни зуда, ни боли.

На ночном столике рядом с кроватью стоял кувшин с водой. Он приподнялся, откинул москитную сетку, наполнил стакан и с жадностью осушил. Вода показалась ему невероятно вкусной.

Открылась дверь, и в комнату вошла девушка в простой белой одежде. Увидев, что Оскар пришел в себя, она моментально исчезла.

Через пару минут дверь снова распахнулась, и на пороге появились Гумбольдт, Шарлотта и Элиза. На руках у девушки сидела Вилма.

— К тебе можно?

Не успел Оскар ответить, как птица вырвалась из рук Шарлотты, пересекла комнату и вспрыгнула к нему на кровать. Юноша улыбнулся.

— Кажется, кто-то по тебе очень соскучился, — заметил ученый.

— Оскар проснулся, — донеслось из динамиков портативного лингафона.

— Да-да, конечно проснулся, — он погладил оперение киви, похожее на шерстку. — Если бы вы знали, как я рад снова вас видеть!

— Выбирайся из гнезда! — птица нетерпеливо клюнула москитную сетку.

— Не торопи его, Вилма! — усмехнулся Гумбольдт. — Еще рановато. Прежде чем поднимать больного с постели, надо убедиться, что он в полном порядке. — Он присел на край кровати. — Как ты себя чувствуешь, мой мальчик?

Наклонившись, Гумбольдт взял руку Оскара и сжал его. На глазах ученого блеснули слезы. Впервые Оскар видел отца таким, и это его смутило.

— Мы уже опасались, что ты никогда не очнешься. Ты очень долго был без сознания.

Оскар удивленно поднял бровь:

— Действительно долго?

— Больше двух суток. Мы пытались привести тебя в чувство, но без всякого успеха.

— Двое суток? — Оскар не мог поверить. — Но что, собственно, случилось? Я помню, как повернул от гор и двинулся туда, где заметил дым. Потом все как-то смутно.

— Ты хоть что-нибудь припоминаешь? — спросила Элиза.

Оскар задумался, но воспоминания давались ему с трудом. Словно в памяти возникла запертая дверь, которая ни за что не хотела открываться.

— Мне кажется, я видел каких-то ушастых собак… — проговорил он. — Но я не очень уверен. И еще я слышал голос у себя в голове. Как когда-то с Элизой, но звучал он совсем по-другому.

— Похоже, ты немного заблудился, — вставил Гумбольдт. — Я нашел тебя в часе ходьбы от нашего лагеря. Воды у тебя не было. Еще немного — и ты бы умер от обезвоживания. К счастью, вода была у меня во фляге. Я взвалил тебя на плечи и принес в лагерь. Ты чертовски крупный парень, тебе это известно? — Ученый усмехнулся. — У меня и сейчас ноет каждая мышца. Похоже, стряпня Элизы идет тебе на пользу.

Оскар молча смотрел на отца и улыбался. У него не было слов — его захлестнула волна нежности и благодарности. Этот человек рисковал жизнью, чтобы его спасти. Разве поступил бы он так, если бы не испытывал подлинных отцовских чувств? Едва ли. Может, Оскар ошибался, считая его бесчувственным сухарем, и им просто нужно было больше времени, чтобы привыкнуть друг к другу?

— Где мы находимся? — наконец спросил юноша. — Когда я увидел всех этих святых, то решил, что я уже на небесах.

— Ты не слишком ошибся, — рассмеялся Гумбольдт. — Но тебе следует все увидеть своими глазами. Как по-твоему, ты в состоянии встать?

Оскар кивнул.

— Чувствую себя, как новорожденный младенец. И, к тому же, голодный как волк.

— Тогда следуй совету Вилмы: выбирайся из гнезда! Твоя одежда здесь. Мы подождем снаружи.

Когда все вышли из комнаты, Оскар вскочил и торопливо оделся. Затем подошел к двери и толкнул ее.

Перед ним находилось несколько светлых деревянных построек, расположенных по периметру ухоженного сада. Пахло розами и тимьяном, плоские кроны акаций отбрасывали на траву мягкую тень, а скамьи, расположенные по обе стороны посыпанной гравием дорожки, словно приглашали присесть и передохнуть. За постройками виднелся белый шпиль колокольни, а дальше вздымалась могучая стена столовых гор.

— Что это такое? — пробормотал Оскар. — Похоже на монастырь…

Гумбольдт кивнул.

— Беллхайм упомянул об этой миссии в своем дневнике. Она расположена у самого подножия гор, гораздо ближе к ним, чем я предполагал. Я был очень удивлен, обнаружив здесь столь благоустроенное миссионерское поселение, но это далеко не первая моя ошибка, — с улыбкой добавил он. — Поначалу я был против того, чтобы мы направились именно сюда, но теперь рад, что мы так поступили. Местный настоятель производит впечатление уравновешенного и ра­зумного человека. Он француз по происхождению, но по-немецки говорит совсем неплохо. Хочешь с ним познакомиться?

— С большим удовольствием.

— Отлично, — кивнул ученый. — Тогда идем к нему.

29

Дом настоятеля располагался справа от церкви. Это было великолепное двухэтажное белое здание с широкой лестницей и резными балюстрадами из эбенового дерева по обе стороны от входа. Гумбольдт, шедший впереди, первым поднялся по ступеням и уже собрался было постучать, как дверь распахнулась, и на пороге появился худощавый мужчина в черной сутане. На вид ему можно было дать лет шестьдесят с лихвой, а его волосы были совершенно седыми. Высокие скулы и крючковатый нос делали приора похожим на ястреба, но улыбка оказалась дружелюбной и приветливой.

— Добрый день, друзья мои! — он по очереди пожал всем руки. — Этот молодой человек, должно быть, Оскар, и я рад видеть его снова здоровым и бодрым. Думаю, он даже не представляет, как мы беспокоились за него и сколько молитв вознесли.

Голос настоятеля был глубоким и мелодичным, а рукопожатие теплым. И Оскару он сразу же понравился.

— Я чувствую себя замечательно, большое спасибо, — сказал он.

— С вашей рукой все в порядке?

— Да, — Оскар взглянул на настоятеля с удивлением. — Почти не болит.

— В нее угодил осколок стекла, — пояснил приор. — Началось заражение, которое вызвало что-то вроде столбняка. Мы удалили осколок и очистили рану. Скоро все заживет, и через несколько недель вы забудете об этом. Вы уже завтракали? Нет? — Настоятель улыбнулся. — Тогда позвольте предложить вам дары нашего сада и монастырского хозяйства — спелые плоды, хлеб и яйца, напитки. — Он широким жестом пригласил всех к столу в гостиной, где уже было сервировано скромное угощение.

Оскар благодарно улыбнулся. Похоже, приор из тех людей, которые сразу располагают к себе. И едва они оказались в гостиной, как юноша схватил тарелку и наполнил ее поджаренным хлебом, беконом и яйцами.

Приор рассмеялся.

— Приятного аппетита, друзья мои! Прошу вас, присаживайтесь и угощайтесь без всякого стеснения, а я пока выпью чашку чаю.

Пока все отдавали должное чудесному завтраку, в гостиной царила тишина, нарушаемая лишь позвякиванием посуды и вилок. Оскар ел за двоих и чувствовал себя на седьмом небе.

— Восхитительно, — бормотал он, накладывая себе очередную порцию. — Просто божественно!..

— Мы сами печем хлеб, сбиваем масло, варим ва­ренье и пиво, делаем ветчину. Все, что вы видите на столе, — результаты трудов нашей братии.

Гумбольдт промокнул уголки рта салфеткой.

— Почему вы приняли решение основать свою миссию в столь отдаленных местах? Вероятно, ее содержание обходится невероятно дорого?

— Недаром сказано: неисповедимы пути Гос­подни,— приор наполнил чашки гостей душистым чаем. — У моего отца было небольшое хозяйство в Бамако, я вырос в этих местах. История моей семьи тесно связана с Африкой, и решение основать здесь миссию для меня было совершенно естественным. — Он отпил глоток и продолжал: — Первые годы были самыми трудными. Мы жили и работали в очень жестких условиях. Рыли колодцы, налаживали орошение полей, сажали деревья, строили дома. Все это требовало не только усилий, но также знаний, опыта, а главное — людей, готовых посвятить этому всю свою жизнь. Первое наше поселение состояло из двух бараков и крошечной церквушки. Мы жили только тем, что приносили нам в дар туземцы. Стоит ли говорить, что эти дары были крайне скудными, так как здешнее население постоянно живет на грани голода. Но мы не сдавались. А со временем наши поля начали приносить щедрые урожаи, поголовье скота и птицы умножилось, и мы наконец-то смогли вернуть людям то, что они давали нам по своей доброте. Словно сам Господь простер над нами свою благословляющую длань.

— Но почему именно здесь? — спросил Гумбольдт. — Разве нет других мест, где жизнь значительно легче?

— Конечно, есть. Но мы обосновались здесь неспроста. И главная причина этого — догоны.

Оскар с любопытством прислушался к словам настоятеля.

— Я поставил перед собой цель — привести этот таинственный народ к Богу, — на губах приора появилась печальная улыбка. — Мне казалось, что если я справлюсь с этим, то смогу добиться чего угодно. Но мои надежды оказались призрачными.

— Почему?

— Племена, живущие на равнине, охотно внимают слову Божьему, но догоны крепко держатся за свои традиции и верования. Дошло до того, что их старейшины запретили своим соплеменникам общаться с нами. — Он пожал плечами. — И это несмотря на то, что раньше мы вели с ними торговлю. Они приносили глиняную посуду, резные деревянные украшения, изделия кузнецов, а мы расплачивались с ними козами, хлебом и пивом. Балюстрада у входа в этот дом — работа догонских резчиков.

— Я сразу обратил на нее внимание, — заметил Оскар. — Удивительно красивая!

— Да, но теперь приобрести нечто подобное совершенно невозможно. После запрета наши отношения прервались. Но я не жалуюсь. Начало было положено: мы завоевали их доверие. И если я не ошибаюсь, принятие догонами Слова Божьего — всего лишь вопрос времени. Капля камень точит, как говорится, — улыбнулся настоятель.

— По крайней мере, вам удалось создать здесь настоящий оазис, — сказал Оскар. — Здесь все так благоустроено и чисто, словно только вчера построено. Даже дома выглядят как новые.

— Вы, молодой человек, весьма наблюдательны.

Настоятель снова улыбнулся.

— За минувшие полгода мы все отремонтировали — покрасили, починили крыши, привели в порядок сады. Работы завершились всего несколько недель назад. Словно специально к вашему прибытию, — в глазах приора заплясали теплые огоньки.

— Какое совпадение! — удивилась Шарлотта.

— О, это больше, чем совпадение, — возразил настоятель. — Здесь явно видна рука провидения. Гос­подь послал мне знак.

Гумбольдт откашлялся.

— Я не совсем понимаю…

— Это довольно необычная история, — приор поднялся из-за стола и подошел к окну. — Однажды утром, примерно полгода назад, я работал в саду, и мне было видение. Сначала я увидел нечто подобное вспышке молнии. Затем небо наполнилось трубными звуками, а земля задрожала. В этот момент мысленным взором я увидел новую миссию, гораздо больше и прекраснее, чем эта. Я видел, как туда приходили люди и внимали Слову Божьему. И каждый, на кого я возлагал руку, становился служителем Господа, словно я обладал огромной, почти сверхчеловеческой силой. — Он снова обернулся к гостям. — В тот день я словно заново родился…

В гостиной повисла неловкая тишина. Никто не знал, что на это сказать. Лишь Оскар, намазывая маслом очередной ломтик поджаренного хлеба, размышлял о том, что видение, посетившее настоятеля, как раз совпадает по времени с пребыванием в этих краях Рихарда Беллхайма. В конце концов общее молчание стало тяготить юношу, и он спросил:

— А что, пиво у вас получается неплохое?

Настоятель буквально просиял:

— О, да! Это наша особая гордость. Если хотите, вечером можете попробовать, но немного, потому что оно очень крепкое. И, разумеется, с согласия вашего отца.

— Не возражаю, — заметил Гумбольдт. Кажется, он тоже был рад, что неловкий момент остался позади.

— Просто великолепно! — настоятель даже захлопал в ладоши. — Тогда больше ничто не может нам помешать устроить маленький праздник. Но прежде я попрошу вас хоть немного рассказать о себе, друзья мои! У меня к вам накопилось множество вопросов.

— С удовольствием на них ответим, — Гумбольдт сложил салфетку и поднялся. — С еще большим удовольствием принимаем ваше любезное приглашение.

— Ну что ж, тогда не стану вас задерживать. Возможно, вы хотели бы заняться поисками вашего воздушного корабля. Если я смогу быть чем-то полезен, немедленно дайте знать. Прощайте, и надеюсь видеть вас у себя снова сразу после вечерней службы!..

30

В этом унылом и диком пейзаже поезд был чужим. Хотя, если взглянуть сверху, он мог бы показаться всего лишь крохотной щепочкой, затерянной посреди бескрайней африканской саванны.

Две тысячи километров песка, гальки и зарослей кустарника разделяли Дакар и Тимбукту. Две тысячи километров изнурительного безделья, когда остается только читать, курить, спать и потеть. Макс Пеппер и вообразить не мог, что эти края окажутся такими скучными и безлюдными. Ни земледельцев, ни пастухов, ни торговцев — на протяжении многих часов пути. Не было и животных; лишь изредка в кронах мертвых деревьев можно было заметить стервятников или коршунов, выжидающих, пока какой-нибудь грызун не высунется из норы. Над равниной переливалась жара. Воздух был неподвижен, и даже небо словно выгорело и поблекло. Ветер, врывавшийся в открытые окна купе, приносил не прохладу, а перестук колес, запах гари и сажу.

Внезапно откуда-то донеслась ирландская мелодия. Гарри Босуэлл, сидевший напротив Пеппера, углубившись в старый номер «Геральд Трибун», навострил уши. Макс также оторвался от своих заметок.

— Это, случайно, не голос Патрика О’Нила?

— А заодно и Уилсона, — добавил фотограф, пряча газету в карман. — Идем посмотрим. Я давно хотел немного размять ноги.

Пеппер снял очки, отложил блокнот и авторучку и выпрямился, хрустя суставами. Он пытался работать, но монотонность пути лишала его всякого вдохновения. Хоть какое-то разнообразие сейчас весьма кстати.

За дверью купе в нос обоим ударил запах пота, черного табака и дешевого одеколона. Поезд был набит битком. В первом классе было немного свободнее, зато второй и третий заполняли мелкие торговцы и рабочие. Были среди них и туземные головорезы, скрывавшиеся от полиции и решившие попытать счастья в чужих краях. Макс еще никогда не видел такого пестрого смешения лиц и племен. То, что у него на родине называли «Диким Западом», по сравнению с экспрессом Дакар—Нигер было просто детским садом.

Гарри направился прямиком к купе Джейбса Уилсона. К его удивлению, оно оказалось пустым. Никого не было и в соседних купе. Он остановил кондуктора и спросил, куда подевались англичане. Тот скроил гримасу и указал куда-то вверх.

Гарри удивленно поднял брови.

— На крыше вагона?

Пеппер не мог поверить.

— Что им там понадобилось? Разве это не опасно?

Выражение лица у кондуктора стало горестным. Босуэлл, наоборот, заухмылялся до ушей.

— Ох уж этот О’Нил! Вечно он что-нибудь выдумает. Жаль, что нас не позвали. Идем скорее, Макс! Такое зрелище нельзя пропустить.

Пеппер не успел возразить, как Босуэлл оказался в конце вагона и толкнул дверь тамбура. Пришлось последовать за ним.

Горячий ветер сразу растрепал волосы. Мимо стремительно неслась саванна. Странное дело — если смот­реть из окна купе, скорость поезда казалась гораздо меньшей.

В тамбуре Босуэлл уставился куда-то наверх и объявил:

— Да вот же она, чертова лестница! Сейчас увидим, насколько я был прав.

Он потянул к себе металлическую раскладную лестницу и начал подниматься.

— Ты же знаешь, что я терпеть не могу высоты, — начал было Макс, намекая на их приключения в Перу, но Босуэлл уже исчез. Спустя несколько секунд в проеме крыши снова показалась его взлохмаченная голова.

— Поднимайся скорее! — крикнул он. — Они здесь — и О’Нил, и Уилсон. Похоже, они совсем неплохо устроились.

Затем фотограф снова исчез.

— Неплохо… — с сомнением пробормотал Макс. — Ну почему всем так не терпится сломать себе шею?

Он бросил взгляд на проносящиеся внизу шпалы, собрался с духом и последовал за приятелем.

Уилсон и его команда топтались на крыше вагона. К ним присоединились и местные жители, хлопая в ладоши и одобрительно покрикивая. Макс подошел поближе. Железная крыша оказалась скользкой и покатой. Ветер с силой бил в лицо. Не было ни поручней, ни другой опоры, за которую можно было бы ухватиться.

Теперь Макс понял, откуда доносятся ирландские напевы. Патрик О’Нил наигрывал на гитаре, а Джонатан Арчер и кое-кто еще из людей Уилсона отбивали ритм и приплясывали на раскаленной крыше. Казалось, что высота и скорость их ничуть не смущают.

— А вот и наш Пеппер! — воскликнул Уилсон при виде журналиста. — Отлично, что вы решили к нам присоединиться. Нам стало невмоготу торчать в душных купе, и мы решили устроить себе небольшой праздник. Присоединяйтесь!

Макс вовсе не был расположен что-либо праздновать, но прослыть нелюдимым мизантропом ему тоже не хотелось.

— Хотите пива, Пеппер?

— Пиво? — удивился Макс. — Где, ради всего святого, вы раздобыли пиво?

— У бельгийского торговца, который попытался заломить за него астрономическую сумму, — посмеиваясь, ответил Уилсон, похлопывая по деревянному ящику. — Отведайте этого пойла! Теплое, как коровья моча, но мы у себя в Англии к такому привыкли. — Раздался дружный смех. Уилсон передал Максу бутылку и приподнял свою: — За успех экспедиции!

— С удовольствием! — Макс сделал большой глоток.

Пиво оказалось неожиданно хорошим и, несмотря на свою температуру, освежало.

Еще пару добрых глотков, и Макс уже держался гораздо увереннее. Больше того — он даже получал удовольствие от пребывания на крыше вагона. Солнце обжигало кожу, пиво веселило душу, а страх куда-то испарился.

— Прямо как в Индии, — со смешком заметил Арчер. — Там мы только так и путешествовали. Однажды попробуешь, и ездить по-другому уже не захочется.

Патрик О’Нил сделал паузу, чтобы промочить горло, и снова взялся за гитару. Откуда-то появилась скрипка, и два голоса затянули веселую ирландскую песенку «Каменистая дорога». Макс знал и любил ее с детства и с воодушевлением подхватил припев.

Затем, допив пиво, он швырнул бутылку в саванну, где она со звоном разлетелась на тысячу осколков. Все вокруг хохотали и горланили, отбивали по железу ритм, да так, что ноги сами просились в пляс.

Гарри взглянул на него с улыбкой.

— Ну, что? Похоже, тебе здесь уже нравится!

— Еще бы! — ответил Макс. — Просто здорово! Это самое лучшее, что случилось за всю эту поездку! Присоединяйся!

— Ну уж нет, дорогой. И тебе советую быть поосторожнее. Поезд может резко затормозить, и тогда ты отправишься прямиком на обед к гиенам.

Но Макс уже не слушал. Музыка гремела вовсю, его волосы развевались по ветру. Давно уже он так не веселился. В нью-йоркских тавернах журналист был хорошо известен своей джигой, старинным ирландским танцем, и даже несколько раз побеждал в танцевальных состязаниях. Сейчас у него не было подходящей обуви, но дело все равно ладилось.

Очень скоро все заметили, что репортеришка из Нью-Йорка мастак отплясывать джигу, и стали обод­рять его возгласами и хлопками. Джонатан Арчер танцевал рядом с ним до тех пор, пока не понял, что тягаться с Максом ему не под силу. Ноги журналиста взлетали все выше, прыжки становились все рискованнее.

Темп пляски стремительно ускорялся, пальцы Патрика О’Нила летали над струнами.

Тут-то все и произошло. Макс оказался слишком близко к краю вагонной крыши. Зацепив носком башмака ее жестяной край, он покачнулся и судорожно замахал руками, пытаясь избежать падения. Но было слишком поздно. Пеппер успел заметить, как окаменела улыбка на лице Босуэлла, как в ужасе расширились его глаза, — и начал падать.

Внезапно его подхватила и удержала сильная рука. Рядом стоял Уилсон.

Все произошло слишком быстро, почти неуловимо для глаза. Он почувствовал только острую боль в локте, железную хватку на запястье и снова ощутил под ногами крышу вагона.

Музыка оборвалась.

Все ошеломленно молчали, уставившись на него.

Гарри заговорил первым.

— Господи, Макс! Еще миг, и ты свернул бы себе шею! Я же тебя предупреждал!

— Я круглый идиот, — Пеппер отбросил со лба мок­рую прядь волос. Он мгновенно протрезвел, только ноги продолжали дрожать в коленях так, что ему пришлось опуститься на ржавое железо.

В следующую секунду Гарри оказался рядом.

— С тобой все в порядке?

— Да. Просто хочу немного перевести дух, — Макс оглянулся на своего спасителя.

Уилсон стоял рядом с ним, спиной к солнцу. Журналисту пришлось прищуриться, чтобы разглядеть лицо охотника за метеоритами. Но все равно он ничего не увидел, кроме блеска серебристого искусственного глаза.

— Благодарю, — проговорил Макс. — Вы спасли мне жизнь. Я у вас в неоплатном долгу.

— Не стоит благодарности, — обронил Уилсон с загадочной улыбкой. — Просто помните об этом, когда в следующий раз решитесь за мной шпионить.

31

На следующий день около десяти утра Оскар и его спутники уже направлялись к западной границе столовых гор. Ехали они верхом на мулах, предоставленных главой миссии, и в седельных сумках каждого мула находился солидный запас воды и продовольствия. Значительная часть их пути представляла собой довольно крутой подъем, тропа была усеяна щебнем и камнями покрупнее, поэтому путникам порой приходилось покидать седла и вести терпеливых животных в поводу.

Оскар и Гумбольдт помалкивали, а женщины обсуждали подробности разговора, который состоялся накануне вечером во время ужина у настоятеля. Как только они оказались на возвышенности, перед ними как на ладони открылась вся долина. Ее противоположный склон круто взмывал вверх. Скальная стена была отполирована свирепыми ветрами и, на первый взгляд, казалась совершенно неприступной.

Глядя на нее, Оскар с трудом мог представить истинные масштабы здешних гор — вокруг не было ни одного подходящего ориентира для сравнения. Разве что рощица пальм, сиротливо жавшихся у их подножия, позволяла глазу хоть за что-то зацепиться. Но как здесь пустынно и одиноко! Словно они остались единственными людьми на планете. До них доносился только клекот хищной птицы.

— Невероятно, правда? — Шарлотта прикрыла глаза рукой. — Словно заглянул в доисторические времена!

Ее щеки раскраснелись, на лбу выступил пот. Оскар бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся. Перед ним снова была прежняя Шарлотта, которая ему отчаянно нравилась. В горных ботинках, коротких брюках и широкополой шляпе. Как же она отличается от той строптивой и капризной молодой дамы в Берлине!

— Если верить дневнику Беллхайма, где-то там должна быть дорога, — сказала она, указывая наверх. — Но точных указаний в его тексте нет.

— Там сказано, что это тайная дорога, — заметил Гумбольдт. — Найти ее будет не так-то просто. И ты не права — Беллхайм все-таки оставил указания, но они почему-то зашифрованы. Осталось только добраться до скал и попытать счастья у их подножия.

Однако отыскать тропу, ведущую на плато, оказалось намного сложнее, чем они ожидали. Добрых полчаса путники провели в поисках хоть каких-то зацепок: характерных трещин, расселин или уступов, но так ничего и не обнаружили. В конце концов Гумбольдт решил сделать привал.

— Так дело не пойдет, — заявил он. — Надо поработать головой, а не ногами. Давайте еще раз заглянем в записи Беллхайма. — Он вытащил из кармана сюртука пухлую книжицу в кожаном переплете, раскрыл на заложенной странице и передал племяннице. — Пожалуйста, прочитай еще раз то, что там написано.

Шарлотта сдвинула брови к переносице:

— «Пять пальцев правой руки вдоль каменного желоба, — начала она. — Далее — слоновий хобот».

Оскар заглянул через плечо девушки:

— И это все? Никакого рисунка или чертежа?

Гумбольдт покачал головой:

— Согласен, не так уж и много. Есть карта на той же странице, но она нам не помощник. Это просто грубый эскиз местности. Никаких пометок, ничего такого, что позволило бы помочь расшифровать то, что кроется за этими двумя строчками.

— Ох, уж мне эти ученые с их пристрастием к сек­ретности! — недовольно проворчал Оскар. — Вечно они опасаются, что кто-то только и ждет, чтобы украсть у них открытие. Что же теперь делать?

— Я ломал над этим голову с самого отъезда, — проговорил Гумбольдт. — Хотя больше надеялся на то, что решение придет, когда мы окажемся на месте.

— Пять пальцев правой руки… — Оскар уставился на свою руку. — Что он мог иметь в виду?

— Может быть, форму скалы, напоминающей растопыренные пальцы, или что-то в этом роде? — предположила Элиза.

— Не думаю, — возразил Гумбольдт. — Возможно, догонам известно, где начинается тропа, но к моменту открытия Беллхайм еще не сталкивался с ними, а следовательно, отыскал тропу самостоятельно. Да и от догонов нам вряд ли удалось бы чего-нибудь добиться. Если верить главе миссии, они крайне сдержанны в отношениях с чужестранцами.

— А может, Беллхайм все это сочинил только для отвода глаз! — брякнул Оскар. — И все-таки предлагаю разделиться и поискать скалу, хоть немного похожую на пятерню.

Поскольку других идей не было, путешественники разошлись и принялись осматривать окрестности. Спустя десять минут все снова были на прежнем месте, не обнаружив нигде ничего подобного.

— Холостой выстрел, — вздохнул Гумбольдт. — Все скалы похожи одна на другую. Крутые и гладкие, словно их сработали в шлифовальной мастерской. О том, чтобы взобраться по их склонам не может быть и речи.

— А что, если мы ошиблись? — предположила Шарлотта. — Горы тянутся на десятки километров. Может, тропа расположена в совершенно другом месте?

Гумбольдт молча указал на набросок, где Беллхайм схематически изобразил очертания гор и предгорий:

— Видишь стрелку? Подъем должен находиться на западной стороне, примерно там, где с главной долиной сливаются ее боковые ответвления. Эти ответвления вы можете видеть невооруженным глазом прямо отсюда, а значит, никакой ошибки нет. — Он скрестил руки на груди. — Но я не понимаю…

— Боковые ответвления? — пробормотал Оскар. — Те, что похожи на узкие каньоны?

— Именно их я и имел в виду, — подхватил ученый, — но это нам ничем не поможет. Какое из боковых ответвлений — вот в чем вопрос. Только справа их три, а слева, за скальными выступами, я насчитал шесть. Это древние каньоны, образовавшиеся в результате эрозии там, где еще в незапамятные времена текли водные потоки. Все они довольно глубокие.

— Пять пальцев правой руки… — у Оскара зачесался затылок. Знакомое чувство. Так бывает, когда чувствуешь, что совсем рядом с разгадкой тайны. — Может, Беллхайм, написав «правая рука», просто хотел сказать — «справа»?

— И какой нам от этого толк?

— Значит, искать надо только справа от того места, которое он называет «пять пальцев».

Юноша отошел на несколько шагов и остановился, глядя на рощицу пальм, тесно прижавшихся друг к другу. Он машинально пересчитал их — и замер. Боже правый!

— Я знаю, что он хотел сказать! — закричал Ос­кар. — Идите сюда, скорей!

Схватив мула за повод, он направился к пальмам.

От тряски проснулась Вилма, выставила длинный клюв из седельной сумки и осмотрелась.

— Уже пришли? — протрещало в динамике.

— Еще нет, малышка! — бросил на ходу Оскар. — Но уже скоро!

Через несколько минут путешественники стояли прямо перед рощицей. Юноша указал на деревья:

— Глядите — пять стволов! — он резко вскинул руку с растопыренными пальцами. — И все они находятся справа от нас. А за ними скрывается устье одного из каньонов.

— О, небо! Да ты, кажется, прав! — Глаза Гумбольд­та заблестели от волнения. — Все так просто.

— Если, конечно, знаешь ответ, — улыбнулась Элиза. — Молодчина, Оскар!

Гумбольдт, посмеиваясь, хлопнул сына по плечу:

— Присоединяюсь к Элизе!

Он провел своего мула к рощице и привязал к стволу одной из пальм.

— Каньон слишком тесен, а подъем по нему слишком крут для мулов, — проговорил ученый. — Поэтому дальше придется идти пешком. Берите все самое необходимое — и вперед.

Повсюду скалы поднимались почти вертикально. Каньон же представлял собой узкую и глубокую щель, прорубленную в доисторические времена мощными потоками, стекавшими в дождливый сезон с плато. Вода проложила себе дорогу в мягком красноватом песчанике, а заодно принесла сюда множество подхваченных по пути каменных глыб и обломков. Кое-где они образовывали завалы и лабиринты, пробраться сквозь которые можно было только с огромным трудом. Гумбольдт оказался прав: мулы бы здесь не прошли, да и без них было нелегко.

Поднявшись повыше, путешественники остановились, чтобы осмотреться. Шарлотта сделала глоток из фляги.

— Не знаю, — задумчиво произнесла она. — У ме­ня большие сомнения насчет этого каньона. Выше он обрывается, не доходя до края плато, а мы все еще не обнаружили ни тропы, ни лестницы. По отвесным склонам без альпинистского снаряжения нам, конечно, не подняться и на сотню метров.

Гумбольдт взглянул наверх. Небо из глубины каньона казалось узкой синей полоской.

— Не забывай, мы так и не расшифровали вторую часть указаний Беллхайма, — сказал он. — Там сказано: «Далее — слоновий хобот».

— Я полагала, что каньон — это и есть «хобот», — возразила Шарлотта. — Он такой же узкий и извивающийся.

— Каньон? Вряд ли, — ученый покачал головой. — Беллхайм загадал непростую загадку. Думаю, нам следует искать то, что хотя бы косвенно можно соотнести со слонами.

— Может, он имел в виду какую-нибудь глыбу особой формы, — предположил Оскар. — Правда, единст­венная глыба, смахивающая на лежащего слона, находится в самом низу, у тропы, по которой мы сюда пришли. Она расположена вплотную к склону горы, и мы с трудом протиснулись мимо нее, помните?

— Верно, — в глазах Гумбольдта вспыхнул зна­комый блеск. — Идем, посмотрим на нее повнима­тельнее.

Он повернулся и начал спускаться. Оскар, охваченный азартом поисков, последовал за ним.

Через четверть часа они снова стояли у тропы. Глыбу выветрившегося песчаника причудливой формы не пришлось долго искать — она резко выделялась среди окружающих скал. Гумбольдт обошел вокруг в поисках подходящего выступа, который помог бы ему взобраться, и вскоре уже стоял наверху. Едва он выпрямился, чтобы окинуть взглядом окрестности, как раздался его крик:

— Прямо в точку, Оскар! Поднимайтесь скорее ко мне!

Один за другим путешественники вскарабкались по крутому боку скалы. И еще не успев отдышаться, все поняли. Прямо перед ними в скальной стене, к которой была обращена «голова» слоноподобной глыбы, зияла темная дыра. Расстояние между глыбой и горным склоном не превышало полуметра.

— Похоже, это он и есть — слоновий хобот, — Гумбольдт указал на пещеру.

Оскар приблизился и заглянул внутрь:

— Эй, да здесь сквозит! Похоже, у этого тоннеля есть другой выход… — Он неожиданно запнулся. — Смотрите, что я нашел! — Юноша наклонился и поднял обрывок промасленной бумаги, застрявший между камней. — Что это такое?

Гумбольдт взял находку и поднес поближе к глазам.

— Это, если не ошибаюсь, часть упаковки от магниевого факела. — Он открыл свою наплечную сумку и вынул оттуда прямоугольный пакет. — Примерно такого же, как этот. Входит в комплект снаряжения любой серьезной экспедиции, потому что могут гореть не только на воздухе, но и под водой… Глядите-ка, здесь сохранилась даже часть этикетки и печать!

— «Берлинский университет, — шепотом прочитала Шарлотта. — Профессор Рихард Беллхайм».

— Еще какие-нибудь доказательства требуются? — спросил исследователь. — Нет? Тогда вперед. Оскар, как ты думаешь, мы протиснемся в эту дыру?

— Проще пареной брюквы, — небрежно махнул рукой юноша.

— Будем надеяться, что так оно и есть.

С этими словами Гумбольдт зажег факел, и все четверо двинулись вглубь скалы.

32

Впереди мерцало крохотное светлое пятнышко. Сердце Оскара бешено колотилось от напряжения. Факел Гумбольдта погас минуту назад, и в туннеле стало совершенно темно. Оскар не любил темноты и терпеть не мог находиться в замкнутом пространстве, не иметь точки опоры, не понимать, где находятся верх и низ. Такое чувство, будто тебя похоронили заживо.

— Осталось совсем немного, — раздался голос ученого. — Метров тридцать-сорок.

В ушах эхом отдавался стук его подкованных металлом сапог. Сверху сыпались мелкие камни. Пыль забила нос и рот. Кашляя и пыхтя, он стрался не отставать от своих спутников.

Постепенно светлое пятно начало увеличиваться. Гумбольдт и Шарлотта, шедшие впереди, уже выбрались наружу и теперь помогали Элизе. Приближаясь к выходу из тоннеля, Оскар видел их лица. Рюкзак с Вилмой и сосудами с водой, казалось, весит полтонны. Он тянул его вниз, словно неведомая сила старалась удержать его во тьме и не позволяла снова увидеть солнечный свет. Юноша стиснул зубы и рванулся вперед. Еще несколько метров. Солнце на миг ослепило его. Он почувствовал, как его обхватили сильные руки, подняли из отверстия в скале и снова опустили на землю.

— Отлично, мой мальчик! Ты в порядке? — голос Гумбольдта вернул его к действительности.

Оскар кивнул.

— Без проблем, — с трудом улыбнулся он. — Только малость наглотался пыли!

— Мы тоже, — Элиза расстегнула его рюкзак и выпустила на волю Вилму. Киви тут же отправилась исследовать окрестности. — Не заходи слишком далеко, слышишь? — добавила женщина, обращаясь к птице. — И будь осторожна, чтобы нам не пришлось вытаскивать тебя из какой-нибудь трещины!

Вилма возмущенно пискнула и исчезла за ближайшим кустом.

— Очень не любит, когда ей указывают, — заметила Элиза. — Всегда делает только то, что ей хочется. В этом отношении она похожа на своего хозяина. — Она кивнула в сторону Гумбольдта, который взобрался на большой валун и смотрел в бинокль на юг.

Оскар рассмеялся и начал карабкаться вслед за отцом.

Хорошо укрытый лабиринтом крутых скал и нагромождениями песчаниковых глыб, там лежал город, в центре которого возвышалась башня странной формы. Между домами росли раскидистые деревья, дающие тень. Отсюда, с высоты, город больше всего напоминал детские постройки из влажного песка, возведенные с помощью ведерка и лопатки.

Оскар надвинул шляпу на брови и спросил:

— Это город догонов?

Гумбольдт не отрывался от бинокля.

— Догонов? Нет. Они селятся в других местах. Здесь когда-то жили теллем, но покинули свой город много столетий назад.

— Ты в этом уверен?

— Убедись сам, — Гумбольдт протянул бинокль Оскару.

Внешне город выглядел вполне сохранившимся, за исключением того, что его улицы были совершенно пусты на всем протяжении. Отец был прав. Здесь больше никто не жил. Оскар вернул бинокль Гум­больд­ту, и четверо путешественников направились к обиталищу легендарных теллем.

Городские ворота оказались первым свидетельством того, что некогда здесь произошла жестокая битва. Их створки были разбиты в щепы руками человека и свисали на кованых петлях, как крылья подбитой птицы. Многие здания носили следы пожаров. Вокруг царила абсолютная, противоестественная тишина.

У Оскара заныло сердце.

Этот город отличался от всех виденных им раньше. Здесь не было прямых линий и вертикальных плоскос­тей. Ни один дом не походил на другой — эти параллелепипеды со скругленными углами, конические башни, цилиндры, полусферы, кегли и пирамиды имели самые разнообразные размеры и когда-то были окрашены в различные цвета. Некоторые здания рухнули от старости, но большая часть сохранилась. Судя по всему, здесь обитали чрезвычайно низкорослые люди: дверные проемы едва доходили Оскару до плеча, а внутри невозможно было выпрямиться, не ударившись об потолок. Это еще больше усиливало сходство с детскими игрушечными постройками.

По мере того, как они углублялись в хитросплетение улиц и проходов, постройки поднимались все выше на скалы. Они лепились к песчаниковым склонам, как гнезда ласточек или стрижей. Иногда между домами попадались темные провалы, ведущие куда-то вглубь земли.

По обе стороны одной из таких пещер высились высеченные из камня массивные колонны, украшенные загадочными символами. Гумбольдт достал из сумки еще один магниевый факел и начал спускаться. Вскоре до тех, кто остался наверху, донесся его голос:

— Идите сюда! Вы должны это увидеть!

Войдя, Оскар, Шарлотта и Элиза ошеломленно остановились у входа. Перед ними открылся просторный подземный зал, в глубине которого находилась еще одна дверь. Потолок и стены быль сплошь покрыты странными изображениями.

— Вглядитесь! — Факел в руке ученого отбрасывал на стены трепещущие блики. — Это же подлинная сенсация!

— Что означают эти рисунки? — спросила Шарлотта.

— Я полагаю, что перед нами — звездная карта. Вот созвездия, — он прошел вдоль стены и остановился рядом с особенно четким изображением. — Это, например, Орион, он же Небесный охотник. Созвездие напоминает букву Х с тремя малыми звездами в центре. Их называют Пояс Ориона. — Он снова вгляделся в рисунок. — А видите это светило? — Он указал на маленькую звездочку в созвездии Большого Пса. — Если мысленно продлить линию, соединяющую звезды Пояса Ориона, то она укажет на Сириус, самую яркую звезду ночного неба. Но, похоже, теллем придавали какое-то особое значение не самому Сириусу, а этой маленькой звездочке.

— Почему ты так решил? — полюбопытствовал Оскар.

— Она явно выделяется среди других. В центре у нее даже был вмонтирован драгоценный камень, видишь? — Он указал на углубление в центре изобра­жения, передал факел Оскару и быстрыми шагами обошел пещеру по периметру. — Очень странно! — взволнованно произнес он, вернувшись.

— Что ты хочешь этим сказать? — Оскар понятия не имел, что могло так взволновать отца.

— Взгляни сам, — ответил Гумбольдт. — Изображения звездного неба на всех четырех стенах располагаются так, что эта звездочка, в которой когда-то сверкал драгоценный камень, является как бы центром Вселенной, вокруг которого вращаются все светила.

— Это, вероятно, и доказывает ее особое значение для тех, кто построил этот город.

— Несомненно, — кивнул ученый. — Странно другое. Дело в том, что они не могли ничего знать об этой звезде.

Элиза и Шарлотта подошли поближе.

— Почему не могли? — поинтересовалась Шарлотта.

— Потому что ее невозможно увидеть невооруженным взглядом.

— Ты же сказал, что Сириус — самая яркая звезда ночного неба!

— Я говорил о Сириусе А. Но здесь изображен Сириус В, его крохотный тусклый спутник, белый карлик, который можно разглядеть только в восемнадцатидюймовый телескоп. Но здесь изображен именно он. То, что Сириус является двойной звездой предположил еще в 1844 году немецкий астроном Фридрих Бессель, а в 1862 году американец Альван Грэхем Кларк обнаружил эту звездочку при испытаниях своего нового телескопа большой мощности. Теллем ни при каких обстоятельствах не могли этого знать, если конечно, не умели создавать самые современные астрономические приборы. Но пойдем дальше… — Ученый указал факелом в сторону следующей двери, за которой обнаружилась винтовая лестница, высеченная в скале и ведущая куда-то вверх. Пригнув голову, Гумбольдт начал подниматься, а все остальные последовали за ним.

Подъем длился целую вечность. Наконец вверху забрезжил дневной свет, и вскоре путешественники достигли цели — круглой площадки, на которой обрывалась лестница. Оскар зажмурился от яркого света и огромного простора, открывшегося перед ним. Они находились на вершине той самой башни, которую видели со скалы.

Юноша с осторожностью приблизился к краю площадки. Весь покинутый город лежал у его ног. От такого зрелища просто перехватывало дыхание. Глинобитные постройки казались отсюда детскими кубиками, дюжины улочек и переулков пересекались и перепутывались, образуя подобие паучьей сети, и в конце концов сходились на главной площади в центре города. В самом сердце этой паутины возвышалось странное куполообразное здание с четырьмя башнями по углам и широкой лестницей, ведущей к центральному входу.

Должно быть, это и был тот самый храм, о котором Рихард Беллхайм оставил немало записей в своем дневнике. Но все они были либо наполовину зашифрованы, либо содержали намеки, понятные только автору дневника. Что же находится внутри?

Вопрос этот уже вертелся у Оскара на языке, когда он внезапно заметил смутное движение по соседству с храмом. Он даже зажмурился и тряхнул головой, чтобы убедиться, что это не оптический обман. Нет, никаких сомнений: еще минуту назад там никого не было.

Юноша тронул плечо Гумбольдта.

— Отец! Кажется, ты говорил, что город необитаем?

— Верно. А в чем дело?

Вместо ответа Оскар указал вниз.

33

Йатиме не мигая, как завороженная, смотрела вверх, на верхушку Звездной башни. Там стоял белый человек из ее сна. И он был не один. Рядом с ним стоял юноша, почти подросток, тоже светлокожий, и две женщины. Одна бледная, как лунный диск, другая такая же темнокожая, как сама Йатиме.

Девочка с дрожью вспомнила свой сон о летающем животном с огромным брюхом и широкими крыльями и опасливо огляделась. Как эти четверо оказались здесь? Не прячется ли зверь, который доставил их сюда, поблизости?

В этот момент юноша взволнованно обернулся к белому мужчине и указал прямо на нее. Пришельцы ее заметили!

Йатиме отрывисто свистнула, и они с Джабо нырнули в тень развалин.

Оскар торопливо сбежал вниз по наружной лестнице и вскоре оказался на площади у подножия башни — примерно там, где видел темнокожую девочку лет одиннадцати или двенадцати. На ней была цветастая юбка, пестрый головной платок и кожаные сандалии. За плечами девочки болталась вязанка хвороста. И собаку он тоже хорошо рассмотрел — маленькое животное, которое явно не годилось в качестве защитника или бойца.

Теперь оба — и девочка, и пес — исчезли.

— Здесь! — крикнул он, задрав голову. — Они стояли здесь! Тут повсюду их следы. У девочки была в руках палка, а сопровождала ее маленькая тощая прихрамывающая собачонка, это хорошо заметно по отпечаткам на песке.

Через несколько минут Гумбольдт и обе женщины спустились на площадь. Ученый то и дело оглядывался, словно ожидал снова увидеть ребенка, одетого так, как догоны одевают девочек-подростков.

— Странное дело, — проговорил он. — Я был совершенно уверен, что догоны избегают этого плато. И в дневнике Беллхайм подчеркивает, что они наложили табу на Запретный город.

— Вернее, он пишет, что в прошлом бывали случаи, когда люди, поднявшиеся сюда, жестоко пострадали, — уточнила Шарлотта. — Поэтому старейшины наложили строжайший запрет на посещение города и плато.

— Что же это за случаи? — спросил Оскар.

Гумбольдт только покачал головой.

— Не знаю. Но мы пришли сюда именно для того, чтобы это выяснить.

— Не похоже, чтобы эта девочка боялась каких-то там запретов, — заметила Шарлотта.

— Она еще здесь, — негромко проговорила Эли­за. — Я ее чувствую. Она спряталась и следит за каждым нашим движением.

— Нам следует вести себя совершенно спокойно, — сказал Гумбольдт. — Если она убедится, что у нас нет враждебных намерений, то скоро покажется. Я по­чему-то уверен, что она явилась сюда без ведома родителей. — Он скрестил руки на груди. — Давайте-ка пока вернемся к храму. Я хотел бы получить ответы на кое-какие серьезные вопросы.

Вместе они миновали засохший сад и оказались у подножия широкой лестницы. Отсюда здание храма выглядело еще более величественным. Высокое сооружение из красноватой глины венчал купол в виде полусферы с отверстием в верхней части. Сквозь это отверстие в здание проникал солнечный свет. Врата храма были открыты, и им удалось заглянуть внутрь. Там простирался зал — огромный и совершенно пус­той. Ни колонн, ни статуй, ни каких-либо других украшений. Никаких деталей, которые могли бы даже намекнуть на то, для каких целей служило это здание и каким божествам в нем поклонялись. Там, куда падал свет, виднелось возвышение, словно там было вмуровано в глинобитный пол нечто очень массивное. Возвышение мерцало травянисто-зелеными отблесками, его опоясывало кольцо из черного обсидиана и золота, не утратившего своего солнечного блеска за столетия. Что это было? Алтарь или какой-то монолит, служивший объектом почитания?

Оскар уже собрался переступить порог храма, когда до него донесся знакомый голос:

— Здравствуй, мой мальчик!..

Юноша застыл как вкопанный. Голос звучал очень близко. А уж если быть точным — прямо у него в голове.

— Как хорошо, что ты пришел сюда! Я уже почти потерял надежду увидеть тебя снова.

У него перехватило дух. После блужданий в саванне Оскару удалось убедить себя, что все это чистый бред, связанный с перенапряжением и жарой, но теперь сомнений не оставалось: чужой голос действительно существовал.

Элиза мгновенно почувствовала неладное. Она подошла к нему и обняла за плечи.

— С тобой все в порядке?

— Я… я не знаю. Немного голова кружится.

Женщина помогла ему спуститься на несколько ступеней вниз по лестнице.

— Ты, должно быть, немного перегрелся. При­сядем?

— Спасибо, нет, — пробормотал мальчик. — Все хорошо. Мне бы глотнуть воды…

Элиза протянула ему флягу. Оскар отпил и вернул ее женщине.

— Уже лучше, — успокоил он Элизу. — Какое-то короткое помрачение. Мне почудилось, что я слышу чужой голос.

— Голос? — Элиза нахмурилась.

— Хоть это и звучит глупо, но могу поклясться, что со мной только что кто-то говорил. Нет, не думаю, что мне показалось, потому что голос звучал совершенно отчетливо.

Элиза оглянулась.

— Ты прав, — шепнула она. — Я тоже кое-что слышала.

— В самом деле?

Женщина кивнула.

— Только это был не голос, а, скорее, мелодия. Я постоянно слышу этот напев с тех пор, как мы угодили в песчаную бурю.

Оскару стало не по себе. Если Элиза тоже что-то слышит, значит, дело вовсе не в его расстроенном воображении.

— Но что это такое?

— Не знаю. Знаю только одно: мы должны быть предельно осторожными. Здесь что-то не так. Я ощущаю постороннее присутствие. Мне не известно, человек это или животное, но настроено оно к нам далеко не дружественно.

— Кажется, я знаю, что это такое, — голос Гумбольд­та донесся словно издалека. Ученый стоял у врат храма, пристально разглядывая странный камень. — «Стеклянное проклятие», которое также известно как «Небесный Огонь», или «Глаз Медузы». — На губах у него заиграла таинственная улыбка. — Камень из глубин космоса!

— Тот самый метеорит, который упоминает Беллхайм! — догадался Оскар.

Гумбольдт кивнул.

— О нем сложены десятки легенд. Я и не предполагал, что он существует на самом деле. А еще меньше я ожидал, что мы на него наткнемся. Только когда я ознакомился с записями Беллхайма, у меня появились некоторые догадки и подозрения. Но мне не хотелось слишком обнадеживать вас, поэтому я до поры до времени помалкивал.

— Что же это за легенды?

— Примерно десять тысяч лет назад Северная Африка была зеленой и плодородной. Там, где сегодня находится самая большая пустыня Земли, Сахара, простирались обширные озера, устремлялись к морю полноводные реки, а среди густых трав бродили громадные стада антилоп, жираф, слонов, которые сопровождали львы, гепарды и гиены. Но однажды небо разверзлось, и с него что-то упало на землю — примерно там, где сегодня располагается Алжир. С тех пор все изменилось. Дожди иссякли, озера и реки высохли, земля потрескалась от засухи. Первыми погибли животные, за ними последовали люди. Выжить удалось только самым сильным, воинственным и жизнеспособным племенам. Вся Северная Африка превратилась в горячее песчаное море. — Гумбольдт сделал глоток воды и продолжал: — Теллем были выходцами из Сахары, ее коренными жителями. Каким-то образом они установили, что причина грандиозной засухи, растянувшейся на целые столетия, заключается в необычном камне, упавшем с неба. Теллем отыскали его, выкопали из песка и увезли как можно дальше от их родины, в надежде, что уж теперь-то Сахара возродится. Камень был поднят высоко в горы, чтобы он больше не смог никому навредить, но Сахара так и осталась пустыней. Зато сами теллем заплатили за свой отважный поступок страшную цену: камень изменил их природу. Он высосал из них жизнь и превратил в безвольных рабов. В марионеток, способных по желанию менять обличье. Они стали так называемыми «стеклянными людьми», — при этих словах ученый многозначительно взглянул на Оскара. — Теперь-то вы понимаете, что после происшествия с Беллхаймом я не смог бы успокоиться, не докопавшись до сути случившегося.

— Значит, именно эта штуковина изменила Беллхайма? — Оскар с отвращением покосился на зеленый монолит внутри храма, который будто бы стал причиной возникновения грандиозной пустыни. Это, конечно, нелегко представить, но ведь потусторонний голос и загадочную мелодию он слышал наяву. — Думаю, нам стоит вести себя поаккуратнее и семь раз подумать, прежде чем что-либо предпринять по отношению к ней.

— Согласен, — Гумбольдт окинул своих верных спутников твердым взглядом. — Никто из вас ни в коем случае не должен входить в это здание. Это касается и тебя, Вилма. Никаких попыток проникнуть туда. Даже если все эти истории лишь на полпроцента правдивы, этот камень крайне опасен.

Вынув из кармана записную книжку Беллхайма, ученый раскрыл ее.

— Я провел немало часов, пытаясь собрать воедино части этой мозаики. Многое мне до сих пор не ясно, но в одном я уверен: Беллхайм здесь побывал. Он входил в храм и вышел из него другим человеком. Его личность, его мысли, даже его почерк полностью изменились. От того открытого и сердечного парня, с которым мы учились в университете, ничего не осталось. Даже его записи стали отрывочными, а мысли спутанными. Если сравнить заметки, сделанные до и после посещения храма, в глаза бросается масса различий. Он позабыл грамматику, начал неверно употреблять самые распространенные слова. Такое впечатление, что он вел дневник лишь для того, чтобы никто не заподозрил, что в оболочке его тела поселилось какое-то совершенно иное существо.

Последние слова потрясли Оскара. Он вспомнил о своей руке, пострадавшей в столкновении с Рихардом Беллхаймом.

— Как же нам теперь быть? — спросил он, едва сдерживаясь, чтобы окончательно не запаниковать.

— Прежде всего — осторожность и еще раз осторожность, — Гумбольдт сбросил с плеча сумку, снял с пояса шпагу и положил рядом с собой. — Штука, которая способна превратить благодатный край в пус­тыню, способна и на многое другое. — Он открыл сумку, извлек оттуда несколько небольших металлических контейнеров с герметичными крышками, шпатель и пинцет. Все это он разложил на расстеленном носовом платке.

Оскар не понимал, зачем отец это делает. Ему хотелось одного — поскорее убраться отсюда. И храм, и весь этот заброшенный город, построенный неве­домым народом, действовали на него очень странно. Элиза и Шарлотта тоже нервничали.

Сохранять спокойствие удавалось только Гум­больд­ту. Прихватив свою трость, он поднялся.

— Ждите меня здесь.

С этими словами он переступил порог храма. Возможно, это был всего лишь обман зрения, но Оскару почудилось, что зеленый монолит слегка запульсировал. Свет под сводами храма стал как будто ярче.

Гумбольдт сделал еще шаг и остановился. Теперь он находился в полутора метрах от порога. Запрокинув голову, ученый прислушался.

— Что там? — крикнула Шарлотта. — Ты что-нибудь слышишь?

— Не уверен. Как будто обрывок какой-то мелодии. Или перезвон бокалов.

Элиза быстро взглянула на Оскара. Юноша молча кивнул.

— Выходи оттуда, и поскорее! — встревожилась Шар­лотта. — С камнем что-то происходит.

— Не только с камнем. С храмом в целом, — ответил Гумбольдт. — Я его слышу. Он говорит со мной.

В этот миг по полу сооружения пробежала дрожь. Ученый опустил глаза. Место, на котором он стоял, теперь напоминало воду, на которой ветер поднял рябь. Гумбольдт отступил на шаг, но за это время его ноги успели погрузиться в зеленоватый песок по лодыжки. Оскар схватил его за рубашку, рванул к себе и вытащил из опасной зоны.

Когда ученый снова оказался на солнце, все трое с ужасом уставились на его сапоги. Грубая кожа была усыпана крохотными кристалликами, которые издавали тихий звон и при этом суетливо перемещались. Словно Гумбольдт наступил на муравейник, полный светло-зеленых муравьев. Некоторые песчинки уже начали вгрызаться в кожу. Заметив это, ученый молниеносно сдернул обувь и отшвырнул как можно дальше в сторону.

Все завороженно уставились на сапоги. Их кожа странно побледнела, как бы выцвела, но с ними как будто ничего больше не происходило, и через несколько минут путешественники решились подойти поближе.

Гумбольдт взял палку, поддел один сапог и поднял его к свету. На нем повсюду виднелись сотни крохотных отверстий — толстая воловья кожа превратилась буквально в решето. Но и от звенящих песчинок не осталось ни следа.

Оскар отступил. Ему казалось, что земля под ним колеблется. Куда бы он ни взглянул, ему мерещились живые кристаллики. Сердце бешено стучало, горло сдавило.

— Прочь… Надо бежать отсюда, — пробормотал он.

— Успокойся, мой мальчик. Эти кристаллы просто исчезают.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Можешь убедиться сам. Никаких следов ползучих песчинок. И на сапогах их тоже больше нет. Похоже на то, что они не выносят солнечного света. Или способны существовать только на определенном расстоянии от зеленого монолита. Мы обязаны понять, что это такое.

Оскар глубоко вздохнул и спросил:

— Это предмет или живое существо?

— Пока не знаю, — Гумбольдт осмотрел сапоги, убедился, что все кристаллы действительно исчезли, и снова их натянул. Даже изрешеченные, как сито, они вполне еще могли послужить. Он сделал несколько шагов, притопнул и скомандовал:

— Оскар, бери контейнеры и следуй за мной.

— Что ты задумал? Ты же не собираешься туда вернуться?

— В том-то и дело. Это необходимо. Я должен взять пробы для более тщательного изучения, и без твоей помощи мне не обойтись. И не паникуй — тебе не понадобится входить в храм.

Оскар замешкался. Ему понадобилось время, чтобы справиться со страхом, но разочаровать отца он не мог. Сейчас слишком многое зависело от Гумбольдта и от него самого. А что, если удастся найти противо­ядие от действия изумрудно-зеленой штуковины, дремлющей в храме?

Прихватив один из контейнеров, юноша зашагал за ученым. У врат храма Гумбольдт обнажил шпагу и погрузил кончик клинка в песок за порогом. Песчинки моментально зашевелились и зазвенели. Несколько зеленых кристалликов прилипли к металлу и принялись сверлить его. Гумбольдт вытащил шпагу из песка и поднес поближе к глазам.

— Отлично, — наконец проговорил он. — Они ничего не могут поделать с металлом. Так я и думал. Оскар, подай сюда контейнер!

Юноша отвинтил крышку и протянул сосуд отцу. Ученый вытащил нож и сбросил зеленые песчинки с кончика шпаги в контейнер. Оскар мгновенно накрыл его крышкой и туго завинтил. Из контейнера сразу же послышались царапанье и странный шелест.

Гумбольдт проверил, плотно ли завинчена крышка, и кивнул:

— Можем возвращаться.

Уже на обратном пути он добавил, потирая ладони:

— А теперь мы проведем пару-тройку несложных экспериментов с этими кристаллами!

34

Когда Оскар открыл глаза, стояло позднее утро. Он лежал в своей кровати, ветерок из окна слегка шевелил москитную сетку над ним. Квадрат солнечного света на полу касался ножки стула, а значит уже как минимум десять.

Он выскочил из постели и торопливо оделся. Вчера он едва добрался до своей комнаты, с трудом переставляя одеревеневшие ноги, рухнул в постель и, даже не раздеваясь, провалился в сон без сновидений.

А сейчас, даже толком не умывшись, он выскочил из хижины и отправился на поиски отца. В саду, как обычно, собралась для молитвы миссионерская братия, но, несмотря на то, что руки монахов были бла­гоговейно сложены, а головы опущены, Оскару почудилось, что двое-трое из них проводили его подозрительными взглядами.

Он замедлил шаги, но вскоре уже мчался на всех парах — любопытство гнало его вперед. Главное сейчас — выяснить, какой результат дали эксперименты Гумбольдта с зелеными кристалликами.

Занавески в окнах домика, в котором разместился ученый, все еще были задернуты. Это показалось Оскару несколько необычным. Обычно отцу достаточно нескольких часов сна. Приблизившись к двери, юноша постучал.

Ответа не было.

Он постучал еще раз и позвал отца.

Монахи-миссионеры по-прежнему следили за ним. Солнце жгло затылок, но между лопатками выступил холодный пот. Оскар постучал еще раз — ни звука.

Он уже собрался уйти, голос Шарлотты негромко спросил из-за двери:

— Кто там?

— Это я, Оскар. Открой!

Дверь слегка приоткрылась, и показалось лицо девушки. Она бросила быстрый взгляд на монахов, схватила юношу за рукав и втащила в дом. Едва он переступил порог, девушка захлопнула дверь и щелкнула задвижкой.

— Что происходит? — ошарашенно спросил Ос­кар. — И что это за манера из всего делать тайну? Почему вы заперлись? Я уже подумал было…

— Тс-с-с! — Шарлотта приложила палец к губам, кивнув на Гумбольдта. Ученый в задумчивости стоял перед ярко освещенным столом, на котором были разложены инструменты. На нем были защитные очки и какая-то старая одежда вроде рабочего халата.

— Он проработал всю ночь без отдыха… — прошептала Шарлотта, подводя Оскара к столу. Элиза, сидевшая на скамье в углу, кивнула ему. — Мы решили, что это кто-то из миссионеров, поэтому и не открывали, — пояснила девушка.

— Но почему?

— Нельзя, чтобы они знали о том, что здесь происходит. Помнишь, как прощаясь с нами позавчера вечером, глава миссии настоятельно советовал нам ни в коем случае не подниматься на плато?

— Что-то припоминаю.

— Он ясно дал понять, что хоть сам и не верит во всякие россказни, но его братию такой поступок может настроить против нас.

— Действительно, — подтвердил Оскар. — Теперь и я вспомнил… Думаешь, они что-то пронюхали?

— Похоже на то. По крайней мере, ведут они себя очень странно. Поэтому понадобились занавески и запертая дверь.

Оскар вытянул шею.

— Вы что-нибудь выяснили? — его взгляд упал на стальную крышку контейнера, в которой продолжала приплясывать и перемещаться щепотка зеленых крис­талликов.

— Гумбольдт предполагает, что это что-то вроде растений, — сказала Шарлотта. — Абсолютно неизвестных науке. Такой формы жизни просто нет на Земле.

— Откуда же они взялись?

— Возможно, из глубин Вселенной.

— И как вы пришли к такому выводу?

— Взгляни сам! — Гумбольдт снял защитные очки и указал на ведро из оцинкованной жести, стоящее в темном углу. Оскар его уже заметил краем глаза, но не обратил особого внимания. Теперь он с любопытством приблизился к этой емкости. На дне что-то поблескивало.

— Что это такое?

— Я посадил их прошлой ночью, и смотри, как быстро они развились, — не без гордости заметил исследователь.

Оскар приблизился. Содержимое ведра выглядело довольно зловеще. Со дна тянулись вверх тонкие ростки, похожие на иглы, изготовленные из зеленого стекла. Пока он их разглядывал, одна из игл с треском расщепилась вдоль, и из нее появился новый побег, длиннее и толще первого. Обе половинки первого побега исчезли в почве на дне ведра. Не прошло и нес­кольких минут, как на этом месте появилась пара новых ростков. Воздух наполнился звоном и пением. Эти стебельки выглядели настолько хрупкими, что, казалось, могли переломиться от малейшего ветерка. Но Оскар понимал, что это ощущение обманчиво, и они вполне способны постоять за себя.

— Значит, это в самом деле растения?

Ученый кивнул.

— Да, но не обычные а, так сказать, стеклянные. В основе их строения лежит не углерод, как у всех земных существ, а кремний. А кремний преобладает не только в составе минералов, образующих песок, но и в стекле.

— Как же тебе удалось так быстро их вырастить? — не без отвращения поинтересовался Оскар.

— С помощью воды. Нескольких капель оказалось вполне достаточно.

— И все? Только вода?

Гумбольдт снова кивнул.

— Я выяснил, что этой форме жизни для развития требуется всего три вещи: вода, кремний, которого полным-полно в здешнем песке, и тепло. Прямой солнечный свет не дает им развиваться, зато в тени или в полумраке они растут прямо на глазах.

— И это всего несколько капель? А что могло бы случиться, если бы кристаллики угодили в какой-нибудь источник или водоем?

— Боюсь даже подумать об этом. Последствия бы­ли бы просто ужасными. Но взгляни сюда — ведь самого удивительного ты еще не видел. Мы убедились, что эти создания способны принимать облик других живых существ. Они проникают внутрь их организма и заменяют обычные клетки кремниевыми. Первый опыт с домашней мухой оказался, мягко говоря, не слишком удачным, но он натолкнул меня на некоторые размышления.

— С какой еще мухой?

— Их здесь хватает, — проговорила Шарлотта, — и одна умудрилась усесться прямо на край контейнера с кристалликами. Внезапно одна зеленая песчинка подобралась к ней и молниеносно проникла в брюшко насекомого. Муха даже не попыталась улететь — просто сидела и сучила лапками.

— И что дальше? — Оскар с опаской покосился на свое предплечье.

— Через несколько секунд она вздрогнула, подскочила и упала на стол. Мы уже решили, что насекомое погибло, но тут муха снова зашевелилась. Зажужжала и полетела туда. — Шарлотта указала на окно. Подойдя вплотную, Оскар увидел отверстие в стекле, словно прожженное каким-то едким химическим соединением. — И вообрази: она принялась пожирать стекло и при этом росла и становилась все более прозрачной. Кошмарное зрелище!

— И что вы с ней сделали?

Гумбольдт смущенно откашлялся.

— Я прихлопнула ее, — ответила Шарлотта. — Настоящий ученый так бы не поступил, я знаю, но видел бы ты ее! Сущее чудовище! — Девушка вздрогнула.

— Маленькая неудача, — заметил Гумбольдт. — Но в следующий раз мы уже будем знать, как себя вести, и наверняка найдем способ справиться с подобными существами.

— Что вы задумали?

Гумбольдт постучал по коробке, стоявшей рядом с металлическим контейнером. Внутри что-то зашуршало. Ученый надел перчатку и приоткрыл крышку. Внутри находилась обычная рыжая полевая мышь — одна из тех, которые во множестве сновали по территории миссии. Утром, едва солнечные лучи нагревали почву, эти зверьки выбирались из своих нор и резвились в траве.

— Согласен, для начала и муха совсем неплохо, но это всего лишь насекомое, а не животное, и на ее примере нельзя сделать однозначных выводов, — сказал исследователь. — Насекомые слишком далеки от теп­локровных животных, в особенности, от млекопи­тающих. А вот эта зверушка поможет нам найти ответы на многие вопросы. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. — Он взял мышь за хвост и извлек из коробки.

Оскар открыл было рот, чтобы спросить, так ли уж это необходимо, но отец уже опустил маленького грызуна в контейнер с зелеными песчинками.

Движение песчинок тут же прекратилось. Кристаллики застыли, словно выжидая. Мышь, принюхи­ваясь, просеменила по дну контейнера и поднялась на задние лапки. Крохотные коготки заскользили по гладкой стальной стенке, а в следующую секунду мышь ока­залась в непосредственной близости от одного из кристалликов. Тот прыгнул, нырнул в ее шерст­ку и скрылся. Мышь остановилась, словно при­слушиваясь к новым ощущениям. И тут на нее набросились все остальные песчинки. Мгновение — и все они бесследно исчезли.

Мышь с недовольным видом отряхнулась, пискнула и вдруг упала на спину. Ее пухлое тельце вытянулось, лапки неподвижно торчали вверх.

Оскар поморщился. Мышей он не особенно любил. В Берлине они были его заклятыми врагами, потому что регулярно уничтожали припасы в его скудной кладовке. Но даже самой хитрой и пронырливой мыши он ни за что не пожелал бы такой участи.

Маленькое тельце грызуна снова вздрогнуло, словно через него пропустили ток. Лапки задергались, усы зашевелились.

Оскар хотел было погладить несчастную жертву, но Гумбольдт резко его одернул:

— На твоем месте я бы не стал этого делать!

Мышь медленно возвращалась к жизни. Она перекатилась на брюшко, встала на лапки и ошеломленно осмотрелась. Все четверо экспериментаторов придвинулись ближе, чтобы следить за малейшими изменениями, которые происходили с животным.

Оно и в самом деле изменилось, но Оскар все еще не мог понять, в чем тут дело. Шерстка сохранила свой рыжевато-бурый цвет, нос и лапки остались розовыми. И тем не менее, это была совершенно другая мышь. Наконец он понял — глаза!

Они стали зелеными. Глубокого изумрудно-зеленого цвета, который в тени казался почти черным.

Он хотел было сказать об этом всем, но тут мышь высоко подпрыгнула и выскочила из контейнера. Приземлившись на все четыре лапки, она молнией промчалась через комнату и юркнула под кровать.

— Ловите ее, скорее! — Гумбольдт схватил жестяную банку и бросился к кровати. — Ни в коем случае нельзя дать ей ускользнуть. Шарлотта, Элиза, заходите с другой стороны и гоните ее ко мне. А ты иди сюда, Оскар!

Вчетвером они силились поймать преобразившуюся мышь, но это оказалось задачей не из простых. Животное вело себя совершенно иначе, чем его обычные сородичи. Вместо того чтобы панически метаться, оно сидело под кроватью и спокойно наблюдало за суматохой, которую устроили вокруг нее люди.

И лишь тогда, когда Гумбольдт забрался под кровать и попытался схватить мышь рукой в перчатке, она отреагировала. При этом действовала она абсолютно хладнокровно. Перепрыгнув через протянутую руку ученого, она пробежала мимо Элизы и устремилась прямиком к Вилме. Птица уставилась на приближающегося грызуна и опасливо попятилась.

Тут намерения мыши стали совершенно ясны.

— Дверь! — вскричал Гумбольдт. — Она хочет прошмыгнуть в щель под дверью. Шарлотта, быстрее!

Но мышь оказалась проворнее. Пока Шарлотта бежала за полотенцем, чтобы заткнуть щель, маленький грызун уже был у цели. На прощание мелькнул только его голый хвостик.

— Дьявол! — Гумбольдт на четвереньках подполз к двери, распахнул ее — и ошеломленно застыл.

Перед ним стоял глава миссии. Между его большим и указательным пальцами неподвижно висела та самая мышь. А позади настоятеля толпилась миссионерская братия — мужчины и женщины с каменными от едва сдерживаемого негодования лицами.

35

— Могу я поинтересоваться, чем вы здесь занимаетесь, господа? — Настоятель по-прежнему стоял неподвижно, глядя на ученого сверху вниз.

Гумбольдт смущенно откашлялся и поднялся с четверенек. Затем отряхнул пыль с колен и произнес:

— Прошу меня извинить. Я… я как раз охотился.

— Случайно, не на мышь? — Приор приподнял грызуна. — Может, это она?

Животное висело спокойно, не пытаясь сопротивляться. Оскар видел, как сверкают его крохотные зеленые глазки.

Гумбольдт кивнул.

— Она самая, чертовка. Узнаю ее по черному пятнышку за ухом, — он несколько натянуто рассмеялся. — Какая удача, что вы ее поймали. Могу я получить животное обратно?

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Э-э… — Ученый растерялся, явно не ожидая, что от него потребуют объяснений, но все-таки нашелся: — Мы… мы подозреваем, что эта мышь утащила сережку моей племянницы.

— Неужели? — прищурился настоятель. — И вы собираетесь одурачить меня этой неуклюжей ложью?

— Ни в коем случае! — энергично вмешалась Шарлотта. — Это серьги моей матери, и они мне бесконечно дороги.

Настоятель поднес мышь к самому лицу, словно хотел заглянуть ей в глаза. Внезапно он открыл рот, положил туда мышь и проглотил ее.

Затем с наслаждением прикрыл глаза и облизал губы.

Путешественники окаменели от ужаса. Когда глава миссии снова повернулся к ним, в его глазах мерцали зеленоватые огоньки.

— Вы совершили страшную ошибку, не прислушавшись к моим предостережениям, — произнес он изменившимся голосом. — Вам не следовало вмешиваться в дела, которые вас не касаются. Как ни прискорбно, но я больше не в состоянии оказывать вам гостеприимство. — На его лице появилась холодная отрешенная улыбка.

Миссионеры приблизились. Только сейчас Оскар заметил, что глаза у всех до единого отливают зеленью.

Гумбольдт молниеносно захлопнул дверь.

— Скорее! Мы должны бежать. Окно в ванной комнате…

— Но… что будет с монахами-миссионерами?

— Забудь о них. Они больше не люди.

— Не люди? — Шарлотта недоумевала. — Кто же они тогда?

— Кремниевые существа, такие же, как Рихард Белл­хайм и эта несчастная мышь.

— Что? Как это может быть? Они же так радушно приняли нас и оказали всяческую помощь!

— Чтобы при случае превратить нас в подобие себя, — Гумбольдту едва удавалось удерживать дверь, на которую снаружи сыпались тяжелые удары. — Может, их инфицировал сам Беллхайм, а может, это произошло гораздо раньше, теперь это уже неважно. Нам нужно убираться и поживее! — Дверь снова затряслась. — Довольно разговоров — они идут на приступ!

Шарлотта и Элиза, прихватив рюкзаки и Вилму, устремились в ванную. Но Оскар все еще не мог сдвинуться с места.

— Что ты медлишь, мой мальчик? Беги к своему мулу, садись в седло и гони его по направлению к горам. Только так мы сможем избавиться от погони.

— Без воды, без крошки еды? Это же безумие!

— Выбора у нас нет. Хватай свой рюкзак — и вперед. Я не могу целую вечность удерживать эту чертову дверь… — От нового удара извне задвижка затрещала, а верхняя филенка двери покрылась трещинами.

Оскар схватил рюкзак и бросился к ванной. Женщины уже выбрались через узкое оконце и нетерпеливо ждали.

— Давай рюкзак! — крикнула Шарлотта. — Где Гумбольдт?

— Сейчас появится. Бегите к конюшне и седлайте мулов. Встретимся там.

— А ты?

— Я дождусь отца.

Шарлотта и Элиза побежали, стараясь держаться в тени домов. Оскар осторожно выглянул из-за угла дома. Перед входной дверью уже собралась внушительная толпа — человек двадцать монахов, которые пытались общими усилиями взломать дверь. Видимо, бегство женщин пока еще было незамеченным. Оставалось только молиться, чтобы так продолжалось как можно дольше.

Конюшни располагались метрах в ста, сразу за зданием церкви.

— Это я во всем виновата, — сокрушалась на ходу Элиза. — Я до того обрадовалась, что нас так хорошо здесь приняли, что совершенно потеряла бдительность…

Шарлотта хорошо понимала, что имеет в виду Элиза. С ней произошло то же самое. Чересчур щедрое гостеприимство настоятеля, странная безучастность остальных членов миссии, — только теперь она понимала, что все было тревожными знаками. Лишь бы не было слишком поздно!

Пригнув голову пониже, чтобы скрыть лицо, она понеслась дальше и вдруг застыла, как вкопанная, заметив небольшое отверстие в стекле окна на тыльной стороне миссионерской школы. Раньше она не обратила бы на него внимания, но в минуту опасности ее чувства невероятно обострились.

— Что случилось? — оглянулась Элиза.

— Смотри! — Шарлотта подобралась ближе к окну.

В стекле зияла дыра с оплавленными краями. Точно такие же отверстия она видела в стеклах шкафов в доме Рихарда Беллхайма. Шарлотта осторожно провела по окну пальцем.

— Они питаются кремнием… — прошептала она. — Если и были нужны какие-то доказательства, то они перед нами! Гумбольдт прав. Вся миссия заражена.

Еще одна перебежка, и обе добрались до конюшен.

Двери были распахнуты, изнутри доносилась какая-то возня. Элиза приложила палец к губам и подкралась поближе. Широкоплечий конюх грел воду в жестяном ведре.

— Что же теперь делать? — прошептала Шарлотта.

Элиза долго присматривалась и, наконец, кое-что заметила. Она указала на стоявшую в углу деревянную лопату и выразительно взмахнула рукой.

— Ты хочешь оглушить его?

— Иначе ничего не получится.

— Только будь поосторожнее, — попросила Шарлотта.

Элиза прикусила губу и нырнула в темноту конюшни. Конюх находился метрах в пяти от нее. Стоя спиной к ней, он наливал воду в поилки и подкладывал в кормушки охапки свежего сена.

Элиза схватила лопату. Еще пару метров… Еще шаг…

Женщина замахнулась — и в то же мгновение конюх оглянулся. Его зеленые глаза вперились в лицо Элизы, и она слегка замешкалась. Момент был упущен.

Рот мужчины распахнулся. Оттуда выскочила длинная стеклянная змея и обвилась вокруг рукоятки лопаты. Мгновенный рывок — и Элиза лишилась своего орудия. Шарлотта с ужасом наблюдала, как этот человек, вернее, как это существо приближается к ее по­д­руге. И когда ей стало казаться, что не остается никакой надежды, внезапно закричала Вилма. Лингафон многократно усилил звук. Он оказался настолько пронзительным, что Шарлотте пришлось зажать уши руками.

Реакция конюха была совершенно неожиданной. Он вздрогнул, задергался и рухнул на землю, как мешок с мукой. По его телу пробежала длинная судорога.

Элиза не стала мешкать. Она перешагнула через тело мужчины и распахнула ворота в противоположном конце конюшни.

— Шарлотта, быстрее! Бери под уздцы пару мулов и выводи их из стойл! Не забудь седла!

Через несколько минут сытые и отдохнувшие мулы уже стояли за конюшней в ожидании седоков. Шарлотта бросила последний взгляд на лежащего на земле конюха. Приступ судорог у него уже прошел, но он даже не попытался остановить женщин. Его грудь высоко вздымалась, широко распахнутые глаза незряче смотрели в потолок.

Из-за угла показались Оскар и Гумбольдт. Заметив мужчину, ученый крикнул:

— Скорее! Нам удалось слегка оторваться от них, но неизвестно, на сколько. По седлам — и вперед!

36

Только когда они удалились почти на километр от миссии, Шарлотта впервые решилась оглянуться, и ее наихудшие опасения подтвердились. Обнаружив их побег, монахи-миссионеры бросились в погоню, и теперь расстояние между беглецами и преследователями составляло около пятисот метров.

Шарлотта пришпорила мула. Животное неслось, не разбирая дороги и спотыкаясь о камни и корни. Колючки кустарника рвали ее одежду и царапали в кровь руки и ноги. По пути стали все чаще попадаться огромные глыбы песчаника, которые приходилось объезжать.

Все четверо с максимально возможной скоростью продвигались на север, держась русла высохшей в незапамятные времена реки. Воздух был наполнен жужжанием насекомых. Вскоре беглецы оказались в со­вершенно незнакомой местности, но столовые горы становились все ближе. Нещадно палило солнце, и Шарлотте временами казалось, что ее поместили под гигантское увеличительное стекло. Пот ручьями тек по ее лицу, заливая глаза. Вдали висело облачко пыли, которую поднимала погоня.

— Непостижимо, как они умудряются выдерживать такой темп, — крикнула девушка. — Ведь жара и жажда должны быть для них и их мулов такой же проблемой, как и для нас.

— У них и мулов-то нет, — заметил Гумбольдт. — Монахи преследуют нас на своих двоих. Но не забывай, что они не люди, не такие, как мы. Больше всего эти существа похожи на автоматы, которые неуклонно движутся к цели, пока не достигнут ее. И сейчас удача явно на их стороне.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Смотри — это старое русло поднимается все выше в горы. Еще несколько сотен метров, и нам придется бросить мулов и карабкаться по скалам. А это дает нашим врагам огромное преимущество.

Предположение исследователя подтвердилось, когда они обогнули высокий, похожий на шпиль, утес. Тропа обрывалась в сотне метров впереди, а дальше высилась крутая скалистая стена. У подножия скал лежала полоса песка, принесенного потоками воды.

Гумбольдт стиснул зубы и выругался.

— Этого я и опасался! — воскликнул он. — Дьявольщина!

— Но ведь должна существовать тропа, ведущая наверх, — Оскар сбил шляпу на затылок. — Ведь там, как ты считаешь, живут догоны. Должны же они как-то подниматься и спускаться!

Гумбольдт покачал головой.

— Скалы слишком крутые, и я не вижу ничего похожего на тропу или ступени. — На его лице появилось выражение отчаянной решимости: — Но все-таки давайте продвигаться вперед. Может, в конце ущелья мы что-нибудь обнаружим.

С этими словами он направил своего мула к сухому руслу.

Последний отрезок пути оказался особенно трудным. Дно ущелья было завалено крупными камнями, поэтому пришлось спешиться и вести животных в поводу. Скалы обступали их так тесно, что неба почти не было видно.

Одолевая метр за метром, беглецы через четверть часа достигли конца долины. Теперь горы окружали их с трех сторон. Настоящая западня.

— Конечная станция, — мрачно пошутил Гумбольдт.

— А вот и наши преследователи, — Элиза указала назад.

Из-за глыб песчаника показались монахи-миссионеры. Они продвигались неспешно, но уверенно и без малейших признаков усталости. Не говорили между собой, не смеялись, — просто шли, преодолевая расселины, карабкаясь на скалы и обходя заросли колючек. Лица их выглядели бледными и сосредоточенными, а глаза мерцали зеленым огнем. Во главе отряда двигался настоятель, опираясь на посох, и его тощая фигура в просторной черной сутане напоминала огородное пугало, но далеко не столь безобидное.

Гумбольдт обнажил шпагу — единственное оружие, которое у них имелось.

— Да поможет нам Бог! Без боя мы не сдадимся!

Шарлотта с ужасом следила за тем, как монахи подступают все ближе и ближе к ним. В бесчувственном молчании этих бывших людей сквозило что-то зловещее. Они не проявляли ни эмоций, ни признаков утомления. Несмотря на жару, на их лицах нельзя было заметить ни капли пота. Машины, сделанные из песка и стекла, которые ничто не может остановить.

Вот они уже у последнего подъема. Еще немного, и…

Шарлотта подняла камень поувесистее, и в то же мгновение рядом с беглецами, разворачиваясь на лету, упала веревочная лестница, сплетенная из растительных волокон. Гумбольдт быстро взглянул наверх — лестница достигала двадцати метров в длину, но того, кто сбросил ее с нависавшего над площадкой в скалах выступа, не было видно.

— Наверх! — крикнул он. — Живо! Женщины вперед!

Элиза среагировала моментально. Ухватившись за нижнюю перекладину, она начала ловко карабкаться вверх. За ней последовали Шарлотта и Оскар. Гумбольдт вернул клинок в ножны и начал подъем, когда монахи-миссионеры сообразили, что добыча ускользает. Удвоив усилия, они понеслись по каменным осыпям, глухо рыча, словно одержимые. Одному или двум удалось-таки схватиться за конец веревочной лестницы и проползти по ней несколько метров, когда Гумбольдт, не колеблясь, одним ударом шпаги перерубил веревки ниже той ступени, на которой стоял сам.

Не издав ни единого звука, эти существа вместе с обрывком лестницы рухнули на камни и остались лежать неподвижно. Уцелевшие задрали головы и провожали взглядами беглецов. В их глазах пылало зеленое пламя.

Шарлотта едва дышала.

— Ужас, — наконец проговорила она. — Еще мгновение, и они бы схватили нас.

Оскар дернул ее за рукав и указал вперед. Там, где заканчивался выступ скалы и высился новый скальный обрыв, стояла темнокожая девочка-подросток. Ее темная кожа блестела на солнце, в волосах позвякивали металлические пластинки. На девочке была длинная пестрая юбка, на ногах — кожаные сандалии, а в руках — палка. Через ее плечо была переброшена сумка, сплетенная из тонких кожаных ремешков, оттуда выглядывала довольно безобразная собачонка. Слева от нее находилась еще одна веревочная лестница, исчезавшая между выступами скал где-то высоко над их головами.

— Это та самая, из мертвого города, — прошептал Оскар.

37

Девочка не произнесла ни слова — только с опас­кой смотрела на четверку незнакомцев. Ученый присел на корточки и протянул руку.

— Как тебя зовут, малышка?

Она немного помедлила, а потом назвалась:

— Йатиме Бунгера.

— Йатиме? Красивое имя. А меня зовут Гумбольдт. Карл Фридрих фон Гумбольдт.

— ‘Умбольт?

— Совершенно верно. А это мои спутники: Элиза, Шарлотта и Оскар. Да, чуть не забыл Вилму, — он потянулся к рюкзаку Шарлотты.

Оттуда вынырнул длинный клюв, а потом и растрепанная головка с глазами-пуговками. Йатиме удивленно подняла брови. Она осторожно приблизилась и легонько погладила киви по голове. Вилма серьезно осмотрела девочку, потом из лингафона раздался ее воркующий голос:

— Йатиме…

От изумления девочка раскрыла рот. Потом зажала рот рукой и хрипло рассмеялась.

— Сиги со канага! Сиги со канага! — воскликнула она. Слова были странными, но звучали мелодично. — Ама, дудугону…

Гумбольдт указал на песика:

— Это твоя собака?

Девочка посмотрела на приятеля и кивнула.

— Джабо.

— Джабо? — Гумбольдт подмигнул Оскару. — Видишь? Иногда можно обойтись и без лингафона. Тебя зовут Джабо, дружок? Какой же ты худенький! — Он хотел было погладить песика, но блеснувшие острые зубы и злобное рычание остановили его. Гумбольдт отдернул руку. — Похоже, он не любит нежностей.

— Это и я понял, — ухмыльнулся Оскар. — А теперь попробуй переубедить его на латыни.

Гумбольдт покосился на сына и снова обратился к девочке. Хлопнув себя по груди, он слегка поклонился:

— Йатиме, я сердечно признателен тебе. Ты выручила нас из большой беды. Но не могла бы ты теперь проводить нас к своим родителям? Я бы с удовольст­вием с ними познакомился.

Девочка уставилась на него с недоумением. И только когда Гумбольдт указал наверх, на ее лице мелькнуло понимание. Ухватившись за ступеньки второй лестницы, она начала подниматься наверх, а путешественники последовали за ней. Оскар должен был подниматься последним и не смог удержаться, чтобы не бросить последний взгляд на преследователей.

Монахи-миссионеры все еще находились там же, где и несколько минут назад. Их лица абсолютно ничего не выражали. Оскар помахал им рукой и послал шутливый воздушный поцелуй. Внезапно настоятель оживился. Обращаясь к своим спутникам, он указал сначала на Оскара, затем на его руку, после чего на его губах заиграла ледяная улыбка.

Оскар вздрогнул и отвернулся, уже жалея о своей нелепой шутке.

Путь наверх оказался нелегким. Туда можно было забраться только по веревочным лестницам, свисавшим с острых уступов. Но вскоре начали попадаться первые признаки жизни — крохотные хижины, лепившиеся к скалам, как ласточкины гнезда. Так же, как дома в Зап­ретном городе, они были построены из глины и дерева, но выглядели куда веселее. Вместо дверей вход в каждую хижину закрывал пестрый ковер, дворики были украшены керамическими сосудами и вырезанными из твердого дерева изваяниями догонских божеств. Все это свидетельствовало о высоком уровне развития ремесел. То и дело в крохотных оконцах мелькали любопытные лица, которые поспешно исчезали, едва кто-нибудь из путешественников поворачивался в ту сторону. Сдержанный шепот сопровождал их шествие.

Вскоре они добрались до лестницы, показавшейся им бесконечной. Ее верхний конец терялся где-то высоко вверху. Одежда путников прилипла к телу, волосы на головах были мокрыми от пота. Оскар снял шляпу и встряхнул волосами. С северо-востока как раз задул приятный свежий ветерок.

Наконец перед ними открылась панорама города догонов. Десятки глинобитных строений карабкались на скалы и лепились к ближним склонам. У некоторых из них были плоские глиняные кровли, но большинство были покрыты сухой просяной соломой и напоминали забавные шапочки с кисточками. В тени деревьев прятались крошечные поля, на которых догоны выращивали просо и овощи. Мальчишки с длинными палками пасли коз и кур. На порогах домов тут и там можно было видеть женщин за работой, по тесным переулкам с криками и смехом носились малыши.

Вскоре чужестранцев заметили. Раздались крики, и новость с быстротой молнии облетела весь город. Женщины и дети мгновенно исчезли.

В центре поселения их поджидали несколько рослых вооруженных мужчин. Возглавлял эту группу высохший сгорбленный старик с жидкой седой бородой. На нем был коричневый балахон и остроконечная шапка. В руке он держал посох из черного дерева. По правую руку от него стоял широкоплечий мужчина с могучими мышцами. На его плече лежало сразу два копья, а пояс был увешан разнокалиберными ножами. Заметив Йатиме, он на мгновение застыл, затем что-то крикнул девочке и взмахнул рукой, давая понять, чтобы она подошла поближе. Йатиме направилась к мужчинам. Возник короткий, но ожесточенный спор, в течение которого девочка только и делала, что качала головой. Когда мужчина попытался схватить ее за руку, она отпрыгнула в сторону.

— Похоже, что наша Йатиме — дочь этого воина, — прошептала Шарлотта.

Оскар машинально потер предплечье:

— Кажется, он чего-то требует от нее.

— Но она явно не соглашается.

— Смелая девочка, — заметил Оскар, тем не менее сомневаясь, что та выйдет из спора победительницей.

Мужчина все больше сердился. В конце концов он размахнулся, чтобы отвесить малышке оплеуху, но тут вмешался старик:

— Брима! — отрывисто проговорил он.

Мускулистый мужчина помедлил, но все-таки опустил руку. Девочка застыла, низко опустив голову и сжав кулаки. Казалось, она с трудом сдерживает слезы.

Старик положил руку ей на плечо и повернулся к чужеземцам. Затем он молча подошел к каждому из них и, наконец, остановился перед Гумбольдтом. Старый догон был почти на голову ниже ученого, но в каждом его движении сквозило чувство собственного достоинства. По-видимому, он пользовался здесь непререкаемым авторитетом.

Первым делом он жестами дал понять Гумбольдту, что хочет, чтобы тот открыл рот и высунул язык. Ученый подчинился, слегка недоумевая. Осмотрев Гумбольдта, старик удовлетворенно кивнул и направился к Элизе. Затем пришел черед Оскара и Шарлотты. После этого осмотра старейшина обменялся с Йатиме несколькими словами. Голос его звучал сухо, словно шелест листвы. Йатиме кратко поведала о том, что произошло на равнине и в ущелье. Жесты ее были чрезвычайно выразительны: она то указывала в землю, то изображала действия беглецов, то имитировала движения монахов-миссионеров. Внимательно выслушав рассказ, старейшина повернулся и жестом предложил путешественникам следовать за ним.

— Похоже, первый барьер мы благополучно преодолели, — прошептал Гумбольдт. — Посмотрим, что нас ждет дальше.

— Не очень-то они радуются нашему появлению, — скептически заметил Оскар.

— Еще бы! — усмехнулся Гумбольдт. — Надо полагать, что до сих пор они имели дело с такими, как наш гостеприимный настоятель…

— А что это за процедура с языками? — поинтересовалась Шарлотта. — Мы словно у врача побывали. Они боятся, что мы принесем с собой какую-то заразную болезнь?

— Эти люди относятся к чужеземцам с большим и вполне обоснованным недоверием, — ответил Гумбольдт. — К тому же, они нас боятся.

— Боятся? — поразился Оскар. — Почему? Что в нас такого страшного?

— Здесь дело совсем в другом, — вмешалась Эли­за. — У меня возникло странное чувство, что они нас ждали. И что наше появление отбрасывает какую-то сумрачную тень.

Как это понимать? Оскар оглянулся на Йатиме. Девочка, опустив плечи, плелась следом за ними. Песик пытался ее утешить, но, похоже, у него ничего не выходило. В глазах малышки блестели слезы.

Вскоре они достигли круглой площади в центре города догонов. Площадь была обсажена по периметру раскидистыми и невероятно старыми деревьями, а посреди нее располагалось нечто вроде помещения для собраний, покрытого соломенной кровлей. Стен не было, только фундамент и вымощенный песчаником пол, а сама кровля опиралась на дюжину великолепных резных колонн из черного дерева.

Там, в тени, восседали несколько темнокожих старцев. Когда чужеземцы приблизились к ним, старцы прервали беседу и воззрились на них. Их изборожденные морщинами лица выражали смесь любопытства и недоверия.

— Совет старейшин, — обронил Гумбольдт. — По-видимому, нам предстоит убедить их, что мы не представляем для догонов ни малейшей угрозы. Если у нас получится, можете считать, что этот день мы благополучно пережили.

38

Вся деревня собралась поглядеть на чужеземцев. Мужчины, женщины и дети тесным кольцом обступили тогуну, — так называлось помещение для собраний, — и напряженно ожидали решения старейшин. Никто не произносил ни слова. Над площадью висела тишина, лишь где-то плакал младенец.

Гумбольдт и Шарлотта минут двадцать лихорадочно провозились с портативным лингафоном Вил­мы. У них не было никаких инструментов, кроме перочинного ножа. Не слишком благоприятные условия, чтобы перенастроить тонкий и чувствительный аппарат. По лбу ученого градом катился пот.

Лингафон, которым они обычно пользовались во время экспедиций, остался на борту «Пачакутека» и сейчас валялся где-нибудь в пустыне. Все, чем они располагали, — маленький переводчик Вилмы, и весьма сомнительно, что с его помощью им удастся договориться с догонами.

Вилма, между прочим, обиделась на то, что у нее отобрали устройство, позволявшее ей «говорить». Она сердито затопала лапами и спряталась в рюкзаке, явно намереваясь провести там весь остаток дня.

Шарлотта не удержалась от улыбки.

— Наша капризная птичка так привыкла к переводчику, что не желает с ним расставаться, — заметила она.

— Не обращай внимания — это ненадолго, — сказала Элиза. — Как только проголодается, снова выйдет.

Ученый очистил рулон магнитной пленки и заново вставил его в аппарат. Теперь придется все начинать с нуля. Язык догонов не похож ни на один из известных языков. Чтобы произнести некоторые особо сложные догонские слова, язык приходится чуть ли не узлом завязывать.

Как обычно, Гумбольдт начал с того, что зафиксировал соответствующие понятия для чисел, цветов и оттенков цвета. Затем последовали такие понятия, как «огонь» и «вода», «свет» и «тьма», «да» и «нет». Он предпринимал все новые и новые попытки, сравнивал и фиксировал, одновременно регулируя точный механизм. Лишь через четверть часа он наконец-то вздохнул с облегчением. Догоны, которые поначалу следили за его манипуляциями с острым любопытством, к этому времени начали выказывать нетерпение.

— Более-менее, — сказал Гумбольдт. — Лучше в таких условиях не выйдет.

— А если не заработает? — встревожилась Шарлотта.

Гумбольдт защелкнул крышку прибора и, не отвечая племяннице, включил его.

Раздалось легкое гудение, вспыхнула красная лампочка. Ученый наклонился и произнес в аппарат:

— Меня зовут Карл Фридрих фон Гумбольдт. Рад с вами познакомиться!

Устройство обработало его слова и выдало перевод. То, что прозвучало в результате, особого доверия не внушало. Какая-то тарабарщина.

Догоны удивленно переглянулись и наперебой заговорили, обращаясь к старейшинам.

— Не похоже, чтобы у нас получилось, — сказала Шарлотта. — Может, ты что-то упустил?

— Не торопись, — ответил ученый. — Давай сначала подождем, что они на это ответят.

Догоны продолжали говорить, перебивая друг друга. Слишком много слов, чтобы лингафон мог справиться с ними. Наконец старейшина, очевидно, считавшийся главным в совете, поднял руку и велел всем замолчать. Потом откашлялся, наклонил голову к аппарату и произнес:

— Я… Меня зовут Убире.

Шарлотта удивленно вскинула брови. Голос из аппарата звучал ясно и отчетливо. У Гумбольдта гора с плеч свалилась. Широко улыбаясь, он поклонился и отчетливо произнес:

— Здравствуйте!

Старик ответил с улыбкой:

— Иве по!

«Приветствую тебя!» — донеслось из раструба лингафона.

Члены совета прислушивались, разинув рты. Жители поселения взволнованно шептались.

Старик довольно долго думал, а потом спросил:

— Как твои дела?

— Спасибо, хорошо.

— А у твоей жены?

— Тоже. Правда, Элиза?

Элиза кивнула.

— А у второй жены?

Гумбольдт иронически кашлянул и покосился на Шарлотту:

— Тоже. Мы пришли сюда для того, чтобы…

— А у твоего сына? — Убире указал на Оскара.

— У него все просто отлично. У нас у всех полный порядок в делах. По крайней мере, я на это надеюсь. Я хотел сказать…

— А у твоей матери?

— У моей матери? Она… — Гумбольдт на секунду задумался, потом покачал головой. — Думаю, что там, где она сейчас, ей хорошо.

— А у твоего отца?

— Тоже.

— А у остальных жен твоего отца?

— Благодарю вас за заботу, — в голосе исследователя послышалось легкое раздражение.

Убире кивнул с удовлетворенным видом. Он сложил руки и склонил голову, жестом показывая, что теперь должен говорить чужеземец.

Ученый оглянулся в поисках поддержки.

— Что мне сказать старейшине?

Элиза поднялась и что-то шепнула ему на ухо. Гумбольдт удивился.

— Думаешь, стоит?

— А ты попробуй!

— Ладно. Все равно хуже не будет.

Он тут же обратился к старику:

— Приветствую вас!

— Спасибо.

— Как ваши дела?

— Сэва (Очень хорошо).

— А у вашей матушки?

— Сэва.

— А у вашего отца?

— Сэва.

Похоже, старик был доволен. Он прикрыл глаза и слегка кивал при каждом ответе.

Шарлотта начала догадываться. Эта странная и совершенно бессодержательная беседа была частью ритуала, который имел какое-то особое значение для догонов. При этом не важно, соответствуют ли ответы действительности. Главное, чтобы все условности были соблюдены.

— А у вашей семьи?

— Сэва.

Гумбольдт сложил ладони перед грудью:

— Большое спасибо.

Убире открыл глаза и просиял.

— Благодарю тебя. Ты приветствовал меня, как догон. Теперь я могу тебе доверять. Мы можем говорить как люди одной крови. — Он снова сложил руки перед грудью: — Добро пожаловать в наш город!

— Сэва!

Убире повернул голову, словно пытаясь кого-то отыскать взглядом:

— Йатиме!

Из толпы вынырнула девочка. Рядом с ней, как всегда, вертелся пес.

— Я хочу задать тебе вопрос. Подойди ко мне.

Темнокожая малышка подошла, опустив голову.

— Ты видела, как за этими людьми гнались?

Йатиме кивнула.

— Кто?

Девочка произнесла слово, которое лингафон не смог перевести. Но старик хорошо знал, о ком идет речь. С озабоченным видом он повернулся к путешественникам:

— Вы побывали у христиан?

Гумбольдт кивнул.

— Мы останавливались у них. Они помогли нам после того, как с нами случилась беда.

— Но почему они преследовали вас?

Гумбольдт помолчал.

— Это сложно объяснить.

— Они ваши друзья?

— Миссионеры? Нет. Они нас приютили, но потом…

Старик внимательно следил за лицом ученого.

— Что случилось потом?

Гумбольдт перевел взгляд на Оскара:

— Может быть, ты попытаешься объяснить?

Оскар склонился к лингафону, подыскивая нужные слова.

— Потом они начали вести себя очень странно, — начал он. — Когда они думали, что мы их не видим, они совершали бессмысленные поступки.

— Какие именно? — в глазах старика вспыхнул загадочный огонек.

— Например, останавливались и смотрели в небо, хотя там ничего не было видно. Или неправильно держали книги. А некоторые поднимали руки к небу и заводили странные песни, не похожие на обычные церковные песнопения. Звучали они скорее как жалобы. Все это мелочи, если смотреть на каждую в отдельности, но если собрать все вместе, выходит что-то очень и очень странное. Но самое странное — их глаза. Они у всех миссионеров зеленые.

При упоминании цвета глаз монахов-миссионеров, многие догонские женщины испуганно вскрикнули, а некоторые спрятали лица в ладонях. Убире мгновенно стал серьезным и печальным.

— Значит, это произошло, — веско проговорил он.

— Что? Что произошло? — спросил Гумбольдт.

— То, о чем предупреждали наши предки. Древние звездочеты оказались правы. Зло все-таки спустилось к нам.

Шарлотта взглянула на спутников. Те растерянно молчали. Кажется, никто не понял, что означают эти слова. Ясно было только одно: ничего хорошего они не сулили.

39

Старик знаком велел догонам, толпившимся на площади, разойтись. Как только площадь начала пус­теть, он обратился к путешественникам:

— Войдите в тогуну!

Кровля сооружения оказалась довольно низкой, и Оскару пришлось пригнуть голову, чтобы не ушибить макушку. Теперь, кроме членов совета и чу­жестранцев здесь никого не осталось. Убире про­шествовал по каменным плитам и поднялся на возвышение.

— Наш народ очень древний, — начал он свою речь. — Давным-давно мы пришли сюда из страны, лежащей на юге. Почти пять веков нам пришлось скрываться от врагов, пока мы, наконец, не обрели покой. Горы стали нам надежной защитой. В ту пору люди теллем были нашими соседями, — старейшина указал на плато по другую сторону ущелья. — Их тоже можно считать чужаками, так как пришли они из пус­тынных мест на севере. Старейшины теллем были муд­рыми звездочетами, они постоянно занимались изучением и толкованием движения небесных светил. Между нами установились самые сердечные отношения, но однажды мы заметили, что с теллем происходит что-то неладное. Мы испугались, сильно испугались. Наши разведчики сообщили, что в городе теллем хранится нечто, не принадлежащее к этому миру. Какой-то магический предмет, похожий на большой камень…

Убире спустился с возвышения, молча вышел из тогуны и ступил на дорогу, ведущую на высокий холм. Вымощенная каменными дисками, она показалась путешественникам очень крутой.

— Теллем не очень понравилось то, что мы прослышали о таинственном камне. Они боялись. По их словам, именно он когда-то превратил их плодородную и цветущую землю на севере в жестокую пус­тыню. Поэтому они взяли камень с собой, чтобы спрятать его здесь, наверху, и соорудили для него усыпальницу, где он должен был покоиться вечно, защищенный от солнца и дождя и недоступный для людей. Теллем дали ему имя: Стеклянное проклятие… — Старейшина остановился, чтобы перевести дух. — Догоны, жившие в те времена, не понимали, почему теллем всегда говорят о своем камне, как о живом существе, но со временем разгадали и эту тайну. Камень обладал способностью подчинять себе людей и животных. И всякий, кто касался его поверхности, сам превращался в бездушный камень. Нет, не в каменную статую, — человек внешне оставался таким, как и прежде, но внутри у него воцарялись холод и пустота. Эта таинственная сила, как гласит наше предание, была предназначена для того, чтобы завоевать все до единого миры. И это ей удалось в случае с нашим соседом — красной пла­нетой…

— Вы говорите о Марсе?

— Мы называем его Ару — Красный вождь. Когда-то и он был цветущим и полноводным, пока на него не обрушилось Стеклянное проклятие.

— Но как камень мог попасть оттуда на Землю? Ведь ему пришлось бы преодолеть огромное расстояние в космическом пространстве?

— Звездочеты теллем говорили нашим старейшинам, что в незапамятные времена он прибыл из невероятно отдаленных областей Вселенной. Зеленый камень откололся от маленькой планеты, вращающейся вокруг маленькой звезды, которая соседствует с другой звездой — огромной и невероятно яркой. Они называются Сиги-Толо и По-Толо. Планета совершает полный оборот вокруг своей звезды за пятьдесят лет.

— Сириус А и Сириус В, — задумчиво пробормотал Гумбольдт. — Значит, вот он откуда. Довольно длинный путь для камня…

— Но ведь это не просто зеленый камень, — покачал седой головой Убире. — Это живое существо, способное преодолевать огромные расстояния силой своей могучей воли. И как только оно попадает туда, где есть подходящие для него условия, из него появляется растение, которое, в свою очередь, дает многочисленные семена. Умножаясь, они пожирают воду и камень, и способны в короткое время уничтожить целый мир. Поэтому так важно держать его взаперти, лишив пищи и воды.

Гумбольдт кивнул.

— Теперь понятно, почему теллем переместили этот камень сюда. Опасность, что кто-нибудь, кроме них, наткнется на него, была слишком велика.

Убире кивнул.

— Но потом теллем начали меняться: бессмысленно бродили по окрестностям, не узнавали других людей, по ночам выли на луну. То есть, вели себя так, как описал твой сын. И глаза у них стали того же цвета, что и камень. Затем они начали нападать на наших людей. Тогда наш вождь собрал лучших воинов и отправился в Запретный город. Разгорелась ожесточенная битва. О том, что там происходило, предание умалчивает, но теперь мы кое-что знаем о том, какими стали теллем, соприкоснувшись с зеленым камнем и перестав быть обычными людьми. Думаю, они сражались с помощью своих стеклянных зубов и щупалец, но как бы там ни было, в тот день погибла половина мужчин нашего народа.

Тем временем они добрались до вершины холма. Широкие ступени, высеченные в песчанике, вели к могучему гранатовому дереву, крона которого отбрасывала на землю густую тень. Рядом стояла прос­тая хижина, рядом с которой из расщелины бил источник. На краю маленького водоема лежал деревянный черпак, а вокруг располагались простые каменные скамьи. Убире пригласил путешественников присесть.

— Это место — священное для догонов, — сказал он. — Здесь встречаются Леве, Ама и Номо — боги земли, неба и воды. Именно здесь наш вождь получил весть.

— Какую весть?

— О том, как одолеть стеклянных людей. Узнав, в чем они наиболее уязвимы, он собрал уцелевших воинов и повел их за собой. Этот день вошел в историю нашего народа как День Сиги. Когда вождь вернулся, стеклянные люди были истреблены все до единого, и догоны спаслись. С тех пор раз в пятьдесят лет, когда Сиги-Толо завершает свой оборот вокруг По-Толо, мы вспоминаем победу над теллем и чудесное спасение нашего народа.

Гумбольдт подался вперед:

— Что же позволило одолеть стеклянных людей? Что за весть получил ваш вождь на этом холме?

Убире сокрушенно покачал головой.

— Никто не знает. До нас дошло лишь несколько песен, смысла которых мы не понимаем. И вы тоже их услышите… — На лице старейшины мелькнула лукавая улыбка. — Ты ведь хочешь спросить, зачем я рассказываю тебе это?

— Совершенно верно, — Гумбольдт удивленно вскинул глаза. — Тем более, что мне известно как вы, догоны, оберегаете свои тайные знания. Знаю я и о том, что чужеземцам строго запрещено посещать ваш город.

— Так и было до этого дня.

— Почему?

— Ваше появление все изменило. Оглянись! Что ты видишь?

Гумбольдт осмотрелся. С вершины холма открывался ошеломляющий вид. На горизонте собирались грозовые тучи.

— Я вижу необозримую саванну, в которой, словно острова, возвышаются горы. Я вижу древний народ, живущий в страхе. В страхе, который, не позволяет этому народу открыто общаться и обмениваться знаниями с другими людьми. Я вижу тех, кто прячет свое знание от мира и не замечает, что сами они постепенно становятся заложниками этого знания. То же самое однажды случилось с теллем.

— Ты мудрый человек. Среди нашего народа ты стал бы великим жрецом. Но сейчас ты ошибаешься, — улыбнулся Убире. — Мы, догоны, не заложники и не пленники. Мы последние из тех, кто останется в живых. Посмотри вокруг еще раз. Наша гора — словно корабль среди бесконечного моря. И когда-нибудь она станет единственным убежищем человечества, — старейшина сложил руки на груди и выпрямился. — Наши предки предрекли, что наступит день, когда сила, которую теллем принесли из Великой пустыни, уничтожит мир. И только догоны на своем скалистом корабле переживут катастрофу и вернут человечеству надежду на будущее. Боюсь, этот час настал.

Гумбольдт пожал плечами.

— Чрезвычайно туманное предсказание. У многих народов существуют подобные мифы. Взять хотя бы историю праведника Ноя. Получив известие о том, что Господь задумал покончить с греховным миром с помощью Всемирного потопа, Ной построил ковчег и укрылся в нем вместе с женой, сыновьями и их женами, прихватив вдобавок по паре всех видов животных. Человечество, погрязшее в грехах, было уничтожено, а потомки Ноя заселили Землю заново.

— Вот как? — Убире пристально взглянул в глаза ученого. — Оказывается, и тебе известна эта история. Разница только в том, что нашему миру грозит не вода, а мертвая пустыня. Где бы ни находился зеленый камень, он все обращает в песок. Земля становится бесплодной и голой. Поэтому мы здесь и поэтому не пускаем к себе чужестранцев. — Старик зачерпнул горсть песка и задумчиво проследил за тем, как он струится между его тонкими, как ветви кустарника, пальцами. — Ты уже знаком с Йатиме?

— Ты имеешь в виду девочку с собакой?

— Да. У Йатиме редкий дар. Она прорицательница и часто узнает о событиях до того, как они произойдут. Так же, как и ты, — он проницательно взглянул на Элизу и сразу же отвел глаза. — Меня обманула ее молодость. Я полагал, что ее дар — всего лишь игра воображения или хвастовство, присущее многим в юности. Большая ошибка! Когда же я понял, о чем она пыталась нас предупредить, было слишком поздно. — Он вздохнул. — Наверно, то, что случилось, неизбежно должно было случиться.

— Я не понимаю. Вы говорите загадками, почтенный Убире.

— Мы нашли в предгорьях огромное животное. Далеко отсюда. Оно наткнулось на гору и осталось висеть на скалах, тяжело раненное. Красно-черное чудовище с извивающимися на боках змеями.

Гумбольдт вскинул голову:

— «Пачакутек»?

— Это его имя?

Гумбольдт кивнул.

— Это не животное, а воздушное судно. Корабль, который плавает не по воде, а по воздуху. На его бортах изображения змей. — Глаза ученого счастливо заблестели: — Вы слышали, друзья? «Пачакутек» нашелся!

Убире, однако, не разделял его радости.

— Корабль? Возможно, наш звездочет ошибся, пытаясь постигнуть суть этого существа. Но во всем остальном он прав. Вы — предвестники конца света, а ваше прибытие предвещает наступление темной эпохи.

— Темная эпоха, конец света… Что это значит, по-вашему?

Старейшина печально улыбнулся.

— Сегодня, как и ровно пятьдесят лет назад, По-Толо завершил свой оборот вокруг Сиги-Толо. Завтра начнется праздник Сиги, самый важный для догонов. Повсюду на вершинах столовых гор вспыхнут огни, извещающие о начале торжеств. Они будут непрерывно гореть в течение пяти лет — периода, символизирующего цикл смерти и возрождения. Но есть и другой цикл, гораздо более длительный и важный. Он равен шестистам пятидесяти годам, и сегодня он также завершается. Согласно давнему пророчеству, начало следующего большого цикла ознаменуется прибытием по воздуху четверых посланников на летающем животном.

— Четыре всадника апокалипсиса… — прошептала Шарлотта.

— Но эти четверо, — продолжал Убире, — всего лишь предвестие. Следом за ними придут вооруженные непобедимым оружием люди — армия зла. Они захватят зеленый камень и унесут его с собой. Если это произойдет, осуществится и пророчество. Лишь через тысячелетие тьмы и хаоса мир очистится и возродится заново. За эти десять веков человечество подвергнется самому трудному испытанию за всю свою историю.

На вершине холма повисло молчание. Слова старейшины, словно каменная плита, опустились на плечи путешественников.

Первым нарушил тишину Гумбольдт:

— Остается надеяться, что это пророчество окажется ложным, как случается сплошь и рядом. Но, честно говоря, я уже начинаю жалеть, что мы отправились в путь на «Пачакутеке». — Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла безрадостной. — Думаю, в следующий раз мы воспользуемся железной до­рогой…

Часть 3

Всадник апокалипсиса

40

Путешествие верхом порядком утомило Макса Пеппера. Седалище невыносимо ныло, руки и ноги деревенели, затылок ломило, будто его обухом огрели.

Солнце поднялось над саванной и залило холмы густо-розовым светом. Отряд находился в пути уже довольно долго, но овеянных легендами столовых гор не было и в помине. Конечно, наивно было бы рассчитывать, что горы Гомбори начинаются сразу за Тимбукту, тем более, что, взглянув на карту, журналист обнаружил, что впереди еще двести километров пути по высохшей равнине.

Двести километров в седле среди нескончаемых пес­ков, камней и гальки! Даже для опытного всадника многовато. И это одуряющее однообразие ландшафта!

С тех пор, как экспедиция покинула зеленые берега Нигера, Макс потерял ощущение времени. Все слилось в бесконечную серо-рыжую ленту. На привалах они торопливо ели, утоляли жажду, снова садились в седло и продолжали путь. Иногда Уилсон позволял им передохнуть несколько часов, но выспаться как следует никогда не удавалось. Даже беседы с Гарри Босуэллом в конце концов сошли на нет. Оба репортера теперь ехали молча, мрачно уставившись в покачивающиеся спины всадников, возглавлявших караван.

Пеппер чувствовал, что начинает клевать носом. Ночлег снова оказался слишком коротким, а его ложе чересчур жестким, и сейчас он с тоской вспоминал о ровных полах, удобной постели и крыше над го­ловой.

Глаза его почти закрылись, когда впереди раздался резкий возглас. Джонатан Арчер, который обычно ехал в авангарде, теперь развернул коня и направлялся к ним.

— Всем спешиться! Живо!

Макс вздрогнул, вынырнув из полудремоты.

— Что там случилось?

— Берберы! Около дюжины. Направляются прямо к нам.

Уилсон придержал свою норовистую лошадь за поводья.

— Вооружены?

— До зубов!

Макс моментально очнулся. О воинственности берберов — кочевого народа, обитающего большей частью в таких странах, как Алжир, Марокко и Тунис, он был наслышан. Некоторые берберские племена, такие, как туареги, обитали в глубине Сахары и славились беспримерной отвагой и жестокостью. Если туареги решались совершить разбойничий набег на караван, то в живых не оставляли никого.

Репортер спрыгнул с седла и вместе с остальными побежал в укрытие — за песчаную дюну. Известно, что главной приманкой для берберов являются лошади. Среди кочевых племен эти животные невероятно высоко ценятся — в особенности такие превосходные породистые экземпляры, как серый в яблоках жеребец Джейбса Уилсона.

Макс еще не успел добраться до дюны, когда откуда-то справа прозвучал первый выстрел. Просвистела пуля, фонтанчиком брызнул песок.

— Они уже на расстоянии выстрела! — крикнул Арчер. — Идите сюда и разбирайте винтовки, если хотите показать этим дикарям, кто есть кто!

Раздался еще один выстрел, за ним еще один. Пули ложились довольно близко, но пока, насколько мог видеть журналист, никого не зацепило. Наконец Макс заметил противника. На гребне песчаной дюны, располагавшейся справа от них, показались несколько фигур в длинных темных накидках и синих платках, закрывавших лица.

— Пеппер, лучше бы вам укрыться и взять винтовку. Если будете продолжать там торчать, рискуете схлопотать пулю в лоб. Не забывайте, что имеете дело с первоклассными стрелками!

Журналист пригнулся и побежал к Арчеру, который выдал ему оружие. Винтовка Генри сорок четвертого калибра. Шестнадцать выстрелов в минуту, солидное и надежное оружие. И все же Макс не собирался никого убивать. Может, берберы отступят, если поймут, что имеют дело не с какими-то там торговцами, а с опытными солдатами.

Люди Уилсона моментально рассредоточились по близлежащим склонам и повели ответный огонь. Вокруг загрохотало, и вскоре над дюнами уже висело облако порохового дыма. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь него.

Вскоре появились первые раненые. Макс услышал болезненный возглас Руперта, рослого и грузного парня, в прошлом — докера в Ливерпуле. Руперт сидел на песке, держась за ногу. На его светлых брюках расползалось темное пятно, постепенно увеличиваясь в размерах.

Берберы тем временем подбирались все ближе. Положение экспедиции было крайне невыгодным: приходилось стрелять вверх, тогда как кочевники вели огонь с гребней песчаных возвышенностей.

Внезапно Макс почувствовал тупой удар. Невидимая сила отшвырнула его на несколько метров, и репортер рухнул на песок. К нему сразу же бросился Гарри.

— С тобой все в порядке?

— Да все нормально, — репортер с удивлением разглядывал собственные ноги. — Подними мою наплечную сумку, пожалуйста. Проклятые разбойники, эта штука обошлась мне в четыре марки, а теперь в ней здоровенная дыра. Ты заметил, кто в нас стрелял?

Гарри покачал головой:

— Нет, не успел.

Макс удивленно взглянул на друга:

— А где твоя винтовка?

Гарри виновато покосился на свой фотоаппарат.

— Я решил, что, может, мне удастся сделать пару снимков. Каждый должен делать то, что у него лучше получается, разве не так? — ухмыльнулся он. — Кое-кто требовал от нас побольше драматизма, а тут как раз самый подходящий случай.

— Ну, если тебе фотоаппарат дороже жизни, тогда конечно! Но вот что я тебе скажу: всем нам надо убираться отсюда, и поживее. Здесь мы у берберов как на ладони. Если нам удастся пробраться сквозь цепь их стрелков, мы сможем атаковать этих парней с тыла.

— Я готов.

Пригибаясь, друзья короткими перебежками направились к неглубокой ложбине. Ложбина вела на запад, и когда они одолели метров триста, Макс остановился.

— Нужно осмотреться, чтобы уточнить, где мы находимся.

Потея и задыхаясь, репортеры взобрались на ближайшую дюну, подползли к гребню и стали вглядываться туда, откуда доносились выстрелы.

— Дьявольщина! Ты только посмотри! — Гарри указал на атакующих, растянувшихся в редкую цепь. — Их куда больше, чем я думал. Минимум тридцать человек. Думаю, нам еще повезло, что мы выбрались из окружения.

— Может, кто-то еще в Тимбукту заприметил нас и дал знать кочевникам?

Макс задумался:

— Поначалу я решил, что их интересуют лошади, но теперь мне кажется, что все дело в оружии. Для этих воинственных людей наш арсенал — настоящее сокровище. — Он покачал головой. — Проклятое оружие! Вечно от него одни неприятности.

— И что нам теперь делать?

— Погоди.

Макс вытащил из нагрудного кармана бинокль и внимательно осмотрел позиции противника. Метрах в ста ниже по склону за песчаным бугром лежал человек, который и одеждой и поведением резко отличался от всех прочих. Среди коричневых и черных накидок рядовых берберов его одежда выделялась ослепительной белизной, а головной платок охватывало темно-синее кольцо, напоминавшее диадему. Оружие его также было не из простых — винтовка с длинным прикладом, инкрустированным слоновой костью и украшенным драгоценными камнями.

— Что ты скажешь об этом парне? — прошептал Макс.

Гарри выхватил у него бинокль.

— Похоже, это их предводитель. Посмотри, как оберегают его остальные! Если бы нам удалось его убрать, поле боя осталось бы за нами. Ты же хороший стрелок, Макс. Всего один выстрел — и наши проблемы позади.

— Ты хочешь сказать, что я должен стрелять ему в спину? Об этом и речи быть не может!

Гарри насмешливо поднял бровь.

— Может, ты еще не заметил, но берберы вот-вот сдерут с нас шкуру. Не знаю, сколько еще смогут продержаться наши ребята. А по своей воле эти дикари не оставят нас в покое, даже если мы очень вежливо их попросим.

Пеппер молчал. Он понимал, что друг прав, но все его существо противилось хладнокровному выстрелу в беззащитную спину человека, каким бы он ни был.

В этот момент произошло нечто, резко изменившее ход событий. Раздался глухой взрыв. Огненный шар вспыхнул над пустыней, подняв столб песка ввысь. Бедуины заметались. Несколько человек бросилось к предводителю, обменялись с ним несколькими словами и снова вернулись на прежние позиции.

— Что это было? — спросил Макс.

— Должно быть, мистер Уилсон решил прибегнуть к более суровым мерам. Если я не ошибаюсь, это динамит.

Макс облился горячим потом. Если Уилсон решил использовать бомбы с динамитом, то дела действительно плохи.

— Вряд ли это поможет, — пробормотал он. — Метать их прицельно почти невозможно.

— Гляди, берберы меняют позиции! — воскликнул Гарри. — Они окапываются и ищут более надежные укрытия. Так они продержатся еще целый день, а к тому времени перестреляют поодиночке всех наших. Если, конечно, к тому времени ты не разберешься с их вожаком. Если тебе это дело не по душе — давай я попробую. Правда, стрелок из меня никакой, но все равно — давай винтовку!

— Погоди немного, — Макс пристально следил за тем, как воины пустыни занимают новые позиции. Все берберы находились в движении за исключением их предводителя.

Наконец, справившись с собственным страхом, Макс вскочил и помчался по гребню дюны.

— Ты куда? — услышал он хриплый возглас Гарри, но отвечать было некогда.

Действовать следовало предельно быстро, и сейчас от успеха его безумной затеи зависело все дальнейшее развитие событий. Все внимание Макса было направлено на вожака бедуинов. Пригнувшись и сжимая ложе винтовки, он бросился вперед. Если кто-либо из врагов его заметит и попытается поднять шум, волей-неволей придется застрелить их предводителя. Но по какой-то случайности в это мгновение взгляды всех бедуинов были устремлены к подножию бархана, ни один из них не оглянулся. Возможно, динамит произвел на них более сильное впечатление, чем казалось журналисту.

Макс находился всего в нескольких метрах от человека в белом, когда тот внезапно обернулся. Его пронзительные черные глаза уставились на репортера. Змеиным движением он потянулся к своей винтовке и даже успел схватиться за оружие, но Макс был готов к этому. Он направил ствол вниз и выстрелил в песок у ног предводителя. Затем прицелился точно в его грудь.

— Брось оружие, немедленно!

Предводитель заколебался. Похоже, в эту секунду он оценивал свое положение и прикидывал, не сможет ли опередить Макса. В итоге ствол его винтовки опус­тился к земле.

— Положи оружие на землю, или я стреляю!

Бедуин небрежно бросил винтовку в песок. Рядом с Максом уже стоял Гарри.

— Теперь нож, — проговорил Макс, указывая на пояс мужчины. — Только медленно.

Кривой кинжал с двадцатисантиметровым клинком выглядел довольно внушительно.

Смерив репортеров ледяным взглядом, бербер вынул кинжал из ножен и тоже бросил на землю. Гарри наклонился и поднял оружие.

— Хорошо! А теперь мы вместе отправимся в гости к нашим друзьям. Ты, Гарри, пойдешь первым. Потом наш влиятельный друг. А я замкну это шествие. Бьюсь об заклад, что такое построение заставит берберов отказаться от мысли напасть на нас.

— Я тебе уже говорил, что ты парень без тормозов? — Гарри подошел к бедуину и связал его руки за спиной своим поясным ремнем.

Макс усмехнулся.

— Повторишь это еще раз, если нам удастся выкарабкаться. А теперь — вперед!

К этому времени Уилсон и его отряд находились в отчаянном положении. Трое раненых лежали за лошадьми, остальные прятались за скалами и кустарниками и без разбора палили во всех направлениях. При виде Макса и Гарри, спускающихся по песчаному склону, они прекратили огонь, и бедуины последовали их примеру. Выстрелы становились все реже и реже, и, наконец, стихли окончательно.

Все то время, пока они вели плененного предводителя, их сопровождали гневные гортанные выкрики бедуинов. Однако те были так ошарашены случившимся, что даже не пытались отбить своего вожака.

Только когда они достигли своих позиций, Макс вздохнул с облегчением. Гарри оказался прав. Главным звеном атаки был человек в белом.

Джонатан Арчер кинулся им навстречу. За ним Уилсон и остальные наемники. Знатного бедуина отвели в укрытие за крупами лошадей.

Макс коротко рассказал обо всем, что с ними случилось. Все это время Уилсон помалкивал и все больше походил на воздушный шар, из которого выпустили воздух. К тому моменту, когда репортер закончил, ему все же удалось справиться с собой. Иридиевый глаз серебристо заблестел.

— Макс Пеппер! — объявил он. — Я вынужден просить у вас прощения. Сказать по-правде, я считал вас тюфяком, неженкой-янки из большого города, который даже шнурки самостоятельно завязать не сможет. Я был неправ. С сегодняшнего дня я вам полностью доверяю. Отныне вы и ваш друг — полноправные члены этой экспедиции, имеющие право на долю всех сокровищ, товаров и ценностей, которые попадут в наши руки. — Он повернулся к своим людям: — Друзья! Я требую, чтобы вы относились к этим джентльменам с таким же уважением, как и ко мне. Парни спасли вам жизнь!

Макс почувствовал, что краснеет. Он испытывал неловкость от столь громких слов, и, тем не менее, чувствовал себя польщенным.

— А что с нашим пленником? — спросил он.

Сэр Уилсон окинул взглядом фигуру предводителя бедуинов, осмотрел его винтовку и кинжал.

— Мы прихватим его с собой. Пока он здесь, его люди не решатся напасть на нас.

— А дальше?

— Пять-шесть дневных переходов, и мы его отпус­тим. Вы это хотели от меня услышать?

— Да, сэр.

— Отлично! Тогда не будем терять времени. По коням!

Едва Уилсон с Арчером, ведя пленника, направились к лошадям, наемники окружили обоих репортеров. На них обрушился шквал эмоций. Их благодарили, хлопали по плечам, дружески пожимали руки.

Никогда еще Макс Пеппер не чувствовал в себе такой полноты жизни.

41

«Пачакутек» Оскар заметил издалека. Словно выброшенный на рифы кит, воздушный корабль висел на крутом выступе скалы. Оболочка баллона, все еще наполненная остатками газа, раздулась на солнце. Гондола лениво покачивалась на ветру. Поскрипывание снастей напоминало стоны, что еще больше усиливало сходство с раненым животным.

Догоны зашептались. Гумбольдт постарался их успокоить, но у этих людей страх рос по мере приближения к кораблю. Только Йатиме и Джабо, державшиеся рядом с путешественниками, казалось, ничего не боятся. Девочка с любопытством глазела на невиданное чудище.

— Они очень напуганы, — словно извиняясь за соплеменников, произнесла девочка в лингафон. — Во всем виновато пророчество.

— Суеверия обладают огромной силой, — с улыбкой ответил Гумбольдт. — Даже в тех местах, откуда мы родом, при виде воздушного корабля многих людей охватывает ужас. Тебе не стоит огорчаться. Я пытался объяснить им, что «Пачакутек» — это всего лишь дерево, ткань и металл, но они не хотят расставаться с мыслью, что перед ними летающий дракон. Что ж, пусть так и будет. Главное в том, что мы вернем себе свой корабль.

«Или то, что от него осталось», — подумал Оскар, задирая голову.

Даже издали было заметно, как тяжело пострадал «Пачакутек» во время бури. В оболочке баллона зияла дыра, через которую вытекла большая часть водорода. Хвостовые рули беспомощно свисали, удерживаемые только рулевыми тросами. Корпус треснул сразу в нес­кольких местах, и в пробоины виднелась внутренняя часть трюма. Воздушные винты безнадежно испорчены: их лопасти еще кое-как можно было бы восстановить, но стальные оси, согнутые и искореженные, восстановлению не подлежали, разве что в современном кузнечном цеху. С палубы искалеченного корабля к земле свисала якорная цепь, а сам якорь застрял между каменными глыбами, не дав летательному аппарату окончательно разлететься в щепки.

Гумбольдт не стал медлить. Сбросив сюртук, он натянул перчатки и, отдуваясь, полез вверх по цепи. Подъем давался ему нелегко, что неудивительно при массе больше сотни килограммов. Сам Оскар взлетел бы по цепи, как белка, но раненая рука, которая все еще не зажила окончательно, не позволяла ему это сделать.

Наконец ученому удалось схватиться за поручни фальшборта, подтянуться и перебраться на палубу. Гондола при этом опасно накренилась. Только теперь юноша заметил, что оболочка аэростата запуталась в ветвях корявого дерева, прилепившегося к скале. Оставалось надеяться только на то, что, пока Гумбольдт остается на палубе, дерево выдержит дополнительный вес.

Ученому понадобилось всего несколько минут, чтобы сориентироваться, после чего он сбросил вниз веревочный трап. Оскар схватился за веревки и поставил ногу на деревянную ступеньку. Шарлотта, Элиза и Йатиме последовали за ним. Трап раскачивался и подозрительно скрипел, но Оскар не останавливался.

Когда все они оказались на палубе гондолы, Гумбольдта там уже не было. Вероятно, он спустился в подпалубное помещение, чтобы взглянуть, как обстоят дела с оборудованием.

Оскар сбросил с плеч рюкзак и выпустил Вилму из заточения. Киви весело пискнула и принялась сновать по знакомой палубе, заглядывая во все закоулки. Джабо не отставал от нее. Песик, казалось, нашел себе подружку. Во всяком случае, в последние несколько дней они не отходили друг от друга ни на шаг. Выглядело это довольно забавно, но Оскар даже немного завидовал. Эти двое принадлежали к разным, очень далеким видам, но могли быть вместе. Почему у людей все не так просто? Зачем все эти безумные сложности?

Он перевел взгляд на Шарлотту, которая осматривала палубу. Между бровями девушки залегла глубокая складка — так бывало всегда, когда она сильно волновалась.

Оскар не знал, в чем тут дело, поэтому просто наблюдал за кузиной. Как и прежде, что-то пронзительно шевельнулось в глубине его сердца. Это любовь? И если да, то чувствует ли Шарлотта то же, что и он? Как же он ненавидел это состояние неизвестности и неопределенности! Если бы он не был таким трусом…

Шарлотта закончила обход палубы и приблизилась к юноше.

— На первый взгляд, все очень плохо, — сказала она. — Приводной вал сломан. А шестерни редуктора… — Она указала на коробку переключения передач. — Такое впечатление, что над ними поработал спятивший молотобоец. Чтобы все это починить, нужен целый завод. — Девушка покачала головой: — Не думаю, что «Пачакутек» когда-нибудь взлетит.

Оскар помолчал, а затем произнес:

— Не стоит отчаиваться. Что-нибудь придумаем. До сих пор мы всегда находили выход. Из самых отчаянных положений.

Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривоватой.

В этот момент на палубе показался Гумбольдт.

— Все ясно! — оживленно провозгласил ученый. — Внизу полный хаос, но могу с уверенностью сказать, что все основные агрегаты и механизмы уцелели, а те, что повреждены, можно подлатать. Лингафон тоже уцелел, — он кивнул на серую металлическую коробку, зажатую у него подмышкой. — Как только я перенесу на него магнитные ленты, Вилма получит обратно свой «голос».

— Похоже, она и без него вполне довольна жизнью, — Элиза указала на парочку, с аппетитом уплетавшую сухари из разорванной коробки.

Джабо яростно крошил сухой хлеб своими белыми зубами, а Вилма быстро-быстро склевывала крошки.

Гумбольдт улыбнулся:

— Похожи на влюбленную парочку, правда?

Юноша бросил на отца хмурый взгляд. По отношению к ним с Шарлоттой отец не был таким терпимым. «Выбрось ее из головы!» — именно так он и сказал, и Оскару этого ни за что не забыть.

Между тем Гумбольдт направился к машинному отделению в кормовой части воздушного корабля. Он проверил солнечные коллекторы и баки с горючим. При этом его лицо выглядело сосредоточенным, но довольным.

— Насколько я понимаю, — наконец заметил он, — здесь все в порядке. Солнечные элементы не повреждены, и слава Богу. Этого я боялся больше всего. Без них у нас не было бы водорода, а следовательно, и электричества. А поскольку элементы в рабочем состоянии, у нас хватит энергии, чтобы произвести ремонт. Начнем с того, что освободим корабль. Весь багаж, инструменты и продовольствие нужно спустить на землю и аккуратно сложить. Затем заделаем пробоины в корпусе. Молоток и гвозди у нас есть, дерево раздобудем у догонов. Впрочем, можно затянуть отверстия и непромокаемой тканью, — он взял карандаш и лист бумаги и принялся делать заметки. — Хуже дело обстоит с горизонтальными и вертикальными рулями. Их нужно демонтировать, спустить вниз и отремонтировать. Восстановим каркасы и обтянем их дублеными козьими шкурами. Должно сработать.

— А где это мы раздобудем выделанные козьи шкуры?

— У догонов полным-полно умелых ремесленников, в том числе и кожевников. Они нам помогут, как только перестанут нас бояться. Сложнее с оболочкой аэростата. Придется выпустить остатки газа. После того, как мы это сделаем, можно попробовать залатать дыры. И в этом догоны нам помогут.

— Почему ты так в этом уверен?

— Я предложу им обмен.

Оскар удивился:

— И что ты можешь им предложить?

Гумбольдт скрестил руки на груди, глаза его сверк­нули:

— Мы уничтожим зеленый камень!

42

Джейбс Уилсон передал бинокль Максу. Лицо его исказило нечто похожее на улыбку.

— Вы сами увидите, если посмотрите на восток. Столовые горы и Запретный город на верхнем плато. В точности так, как сообщают в своих документах французы. Это там, за скалой.

Макс схватил бинокль, поднес к глазам и навел резкость. Так оно и есть: среди нагромождения скал проступают очертания башен и куполов.

— Что скажете?

— Похоже, город неплохо сохранился, — сказал Макс. — Словно никто не пытался его захватить и разрушить. Может, потому, что он лежит в котловине?

Уилсон рассеянно кивнул.

— Вы даже не представляете, как долго я охочусь за этим камнем. Я ищу его полжизни. И сообщение французских геодезистов — первое конкретное указание, попавшее в мои руки. А до того — нескончаемые мифы, всяческие бредни, нелепые истории, не имеющие под собой никаких реальных оснований. — Уилсон вздернул подбородок: — Он здесь, наверху! Я это чувствую. И я завладею им, даже если это будет стоить мне жизни.

В душе Макса тоже проснулся охотничий азарт. Теперь, когда они находились так близко к цели, ему хотелось знать, оправданны ли те усилия и лишения, которые им пришлось вынести во время долгого и опасного пути.

После рискованного пленения предводителя берберов, репортер неизмеримо вырос в глазах наемников. Он сделался любимцем Уилсона, постоянно ехал рядом с ним и принимал участие во всех обсуждениях. Следует признать — Максу это нравилось. Раньше ему и в голову не приходило, что он может проникнуться симпатией к такому человеку, как охотник за метеоритами. Но факт оставался фактом.

Гарри, напротив, был полон скепсиса. Поначалу он еще пытался предостеречь друга, но, поняв, что это бесполезно, постепенно отдалился от него. Макс недоумевал: почему Гарри ведет себя так странно, ведь они по-прежнему остаются друзьями? Однако в сложившейся ситуации в конце концов предпочел держаться поближе к Уилсону.

— Как мы туда поднимемся? — спросил журналист, опуская бинокль. — Судя по всему, скалы почти от­весные.

Уилсон указал на соседнюю столовую гору:

— Видите узкую тропу на противоположном склоне? Этим путем мы и воспользуемся.

— Но ведь это совсем другая гора! Между нею и плато, где расположен город, зияет широкая расселина.

— Если верить французам, между этими двумя горами должен находиться каменный перешеек, что-то вроде моста. Он достаточно прочен, чтобы выдержать нескольких человек. Я его пока не обнаружил, но абсолютно уверен, что он существует. До сих пор вся информация французских геодезистов подтверждалась с большой точностью.

Макс задумчиво кивнул.

— Хорошо, предположим, что этот мост действительно существует. Но ведь его охраняют догоны. Позволят ли они нам вторгнуться на их территорию?

Джейбс Уилсон хлопнул журналиста по спине и расхохотался:

— Из вас получится отличный охотник за метеоритами! Вы всегда мыслите на два хода вперед, и мне это по душе. Но мне кажется, что догоны — вообще не проблема. Если они не пожелают сотрудничать с нами, их ожидают крупные неприятности. Мы доберемся до своей цели, хотят они того или нет, и любой ценой. А теперь — в путь!

В полдень экспедиция достигла подножия столовых гор. Здесь стало ясно, что между двумя горами действительно существует что-то вроде моста. Разумеется, это был не рукотворный мост, как предполагал Макс, а естественный выступ скалы, распо­лагавшийся на высоте пятидесяти метров над пропастью. У Макса кружилась голова от одной мысли, что ему предстоит по нему пройти. Но другого пути на плато Запретного города не существовало.

Однако возвышенность, которая в бинокль выглядела вполне пригодной для начала подъема, на поверку оказалась всего лишь грудой гальки и щебня. Этот путь был совершенно непригоден для подъема. Тем не менее здесь сохранились признаки того, что в прошлом существовала широкая дорога, ведущая к поселениям на плато. Кое-где попадались выруб­ленные из песчаника диски, которыми догоны обычно мостят улицы, и полузасыпанные дренажные канавы. Разумеется, все это было давным-давно заброшено. Ветра из пустыни и редкие, но яростные ливни разрушили скалы, их склоны осыпались, и постепенно весь этот путь стал непроходимым.

Джейбс Уилсон спешился и повел свой отряд к мосту.

Гарри, Макс и Патрик О’Нил следовали за ними на некотором расстоянии. Они вели лошадей и вьючных мулов, что было далеко не простой задачей. Животным приходилось подниматься по скользкому склону, их копыта то и дело соскальзывали вниз. Максу достались четыре нагруженных припасами лошади, и только невероятная настойчивость помогала ему удерживать животных от панического бегства. Когда он догнал Уилсона, то был насквозь мокрым от пота.

— Что случилось? Почему мы остановились? — задыхаясь, спросил он.

— Конечная станция, — охотник за метеоритами указал на груду камней высотой около трех метров. — С лошадьми нам тут не пройти.

Макс внимательно осмотрел преграду. Не похоже, чтобы она была естественного происхождения. Огромные глыбы были сложены у скальной стены, образуя крутой уступ, преодолеть который было далеко не просто даже пешему путнику.

— Кажется, кому-то не по душе, что мы собираемся перебраться на другую сторону, — заметил он.

— Так оно и есть. — Уилсон указал на землю: — Видите? Старая тропа проходила именно здесь. Раньше тут не было никаких стен, но догоны попытались заблокировать дорогу. Кроме того, за завалом мы заметили парочку этих черномазых негодяев, которые ясно дали нам понять, что мы здесь не слишком желанные гости.

— Как же вы с ними объяснились?

— Этого не потребовалось, — Уилсон поднял с земли метательное копье. Наконечник был совершенно новым, остро отточенный металл сверкал на солнце. Точно такие же копья виднелись слева и справа.

Макс удивленно поднял брови:

— И в самом деле, какие уж тут объяснения!

В этот момент подоспел Гарри со своими мулами. На его холщовой рубашке цвета песка темнели пятна пота.

— Что тут у вас? Почему не идем дальше?

Макс указал на блестящие острия.

— И что теперь?

Уилсон вынул из жилетного кармана сигару, откусил кончик и выплюнул его в пыль. Чиркнул спичкой и несколько раз подряд с наслаждением затянулся.

— Джонатан, приведите сюда лошадь, навьюченную деревянными ящиками. Посмотрим, понравится ли догонам, как мы превратим их заграждения в пыль и щебень. Думаю, сейчас самое время для небольшого фейерверка.

43

Шарлотта и Оскар запустили лебедку и первым делом отправили вниз ящики с научной аппаратурой Гумбольдта. Там находились приборы, без которых невозможно было исследовать химические и физические свойства зеленого камня. С их помощью можно было определить его плотность, электропроводность и многие другие качества. Гумбольдт напомнил, что, хотя он и относит необыкновенный метеорит к растениям, растением в обычном смысле слова тот не является. Прежде всего потому, что состоит не из воды и соединений углерода, как земные растения, а из кремния и его соединений. Кремний, элемент, который на Зем­ле чаще всего встречается в составе горных пород и песка, имеющих твердую стекловидную структуру. Именно так выглядит и метеорит. Энергия и питательные вещества в этом организме циркулируют, скорее всего, в виде электрических импульсов и све­товых волн.

Складывалось впечатление, что у ученого появился какой-то план, так как в последние дни он продвинулся в своих исследованиях дальше, чем за минувшие две недели. Теперь, когда он наконец-то получил свои приборы, можно начинать эксперименты, которые он до того был вынужден откладывать. А их результат, возможно, поможет Оскару, состояние руки которого снова ухудшилось. Юноша даже не решался снять повязку, опасаясь увидеть под ней что-то ужасное.

Снизу донесся голос Гумбольдта:

— На сегодня хватит, дети мои! Последний ящик — все!

— Идем, Шарлотта, — сказал Оскар. — Нужно принести еще один ящик, а без твоей помощи я не справлюсь. Если честно, я рад, что мы закончили. Что-то мне стало тяжело находиться на солнце.

Девушка пристально взглянула на него.

— Ты уверен, что это все из-за жары?

— Что ты хочешь сказать?

Она указала на его предплечье:

— Ты отмалчиваешься, но я же вижу — с тобой что-то происходит. Элиза тоже это чувствует. Но она слишком деликатна, иначе бы давно вмешалась.

Оскар сделал вид, что не догадывается, о чем речь.

— Я не понимаю…

— Я говорю о твоей руке. Миссионеры утверждали, что излечили рану, но мне кажется, это далеко не так. Ведь воспаление обострилось, правда?

Оскар сжал губы. Шарлотта читала его мысли, как открытую книгу.

— Нужно осмотреть ее, пока у нас есть время, — продолжала девушка. — А вдруг у тебя острое воспаление? Не хватало только заражения крови! К счастью, у нас теперь есть лекарства и перевязочный материал. Я ничего не имею против методов догонских знахарей, но в таких вопросах я больше доверяю европейской медицине.

Она ободряюще улыбнулась Оскару.

Он промолчал, не найдя, что сказать. Что-то неприятное было в том, что Шарлотта вот так запросто касалась самых болезненных тем. Но, с другой стороны, это ему даже нравилось. Она уделяет ему больше внимания, чем можно было бы ожидать. Хороший знак?

Шарлотта потянула к себе ящик. Оскар ухватился за него, и их руки встретились. Он быстро отдернул ладонь и покраснел. Девушка отвела глаза, но потом снова на него взглянула. Теперь они смотрели друг другу прямо в глаза, и продолжалось это так долго, что оба забыли дышать. Оскару почудилось, что время остановилось. Неизвестно, прошло несколько секунд или несколько дней, но вдруг Шарлотта сделала шаг вперед и обвила его руками. Он почувствовал тепло ее тела, стройного и сильного. Казалось, он даже слышит биение ее сердца. Девушка прижалась лицом к его плечу. У ее волос был удивительный запах — смесь мяты и лимона.

Шарлотта подняла голову. В глазах у нее плавало выражение, которого он никогда раньше не замечал. Можно ее сейчас поцеловать или нет? Мысли юноши путались, словно он был пьян.

В это мгновение до него донесся глухой звук. Поначалу Оскар решил, что так бьется его сердце, но Шарлотта внезапно разомкнула объятия.

— Ты слышал?

— Да. Как по-твоему, что это было?

— Не знаю. Похоже на отдаленный раскат грома. Но на небе ни облачка.

Оскар покачал головой.

— Нет, на грозу это не похоже. Скорее, на артиллерийский залп.

44

Уилсон подал сигнал к атаке. Макс вместе с остальными наемниками должен был преодолеть заграждение. Со склона все еще сыпали мелкие обломки, пахло каменной пылью и взрывчаткой.

Он видел, как наемники ворвались в брешь и начали торопливо подниматься вверх по тропе. Не­ожиданно журналист почувствовал на плече руку Уилсона. Охотник за метеоритами ободряюще осклабился и бросился вперед. Макс вскочил и последовал за ним. Он мчался словно безумный, размахивая своей винтовкой. Атака была заранее подготовлена, и вскоре наемники начали занимать новые позиции выше по склону, прячась за каменными глыбами и выступами скал.

И вовремя, потому что теперь пришел черед догонов вступить в бой. На отряд обрушился смертоносный ливень стрел и копий, за которым последовал камнепад. Тяжелые валуны засвистели в воздухе. И тут ботинок журналиста угодил в узкую трещину в скале.

Пеппер взмахнул руками и рухнул плашмя. И тотчас же из укрытия выскочил один из догонов. В одной руке у него сверкал боевой топор, в другой был щит. Лицо воина покрывала боевая раскраска. Скаля ослепительно белые зубы, он вскинул топор, и Макс оцепенел от страха. Винтовка лежала под ним, журналист понимал, что спасти его может только точный выстрел, но продолжал беспомощно глядеть на догонского воина, словно кролик на удава. Еще мгновение, и лезвие топора раскроит его череп!

Звук грянувшего неподалеку выстрела заставил его очнуться. Догон дернулся, застыл и рухнул в пыль как подкошенный. Глаза темнокожего воина так и остались удивленно раскрытыми.

Защелкали новые выстрелы. Наверху послышались гортанные крики и проклятия. Оборона догонов дрогнула, в их рядах началась паника. Иногда в воздухе еще слышался свист стрел, но ни одна не зацепила людей Уилсона.

Вскоре все стихло. Сражение было окончено.

Макс попытался принять вертикальное положение, но ботинок основательно застрял в каменной щели. Пришлось с силой дернуть его несколько раз, чтобы освободить ногу. Вскоре поблизости появился Уилсон. По его лицу градом катился пот.

— Ну, приятель, у вас все в порядке?

— О’кей! — хрипло отозвался Макс. — Но в какой-то момент мне почудилось, что пробил мой последний час.

— Вот они, издержки профессии! Но вы живы, и это главное, — засмеялся Уилсон. — По крайней мере, мы задали жару этим черномазым, а? Удрали врассыпную, как перепуганные зайцы. Недурно сра­ботано!

Макс глубоко вдохнул. Он еще никогда не сражался по-настоящему. Сердце стучало так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, ноги подкашивались, как ватные. Отвратительное чувство.

Уилсон с размаху хлопнул его по спине:

— Вы бились, как настоящий мужчина. Я горжусь вами! А теперь мы должны вернуться за лошадьми. Догоны еще не скоро оправятся, но я сильно сомневаюсь, что мы отделались от них окончательно. Это гордый и воинственный народ, и следующий удар не заставит себя долго ждать. Надо постараться побыстрее пересечь мост и закрепиться на другой стороне ущелья. Дел предстоит немало!

С этими словами он исчез в еще не рассеявшемся пороховом дыму.

Макс преисполнился гордости, но, обернувшись, обнаружил позади себя Гарри. Тощие руки фотографа сжимали винтовку, а глаза были устремлены в пыль на тропе.

— Ты чего такой хмурый? — спросил Макс. — Мы одолели их. Разве тебя это не радует?

Уголки крепко сжатого рта Гарри дрогнули.

— Радует? Что за вздор ты несешь, Макс? Нам должно быть стыдно. То, что здесь случилось, достойно только варваров. Это не победа, а бойня, — он бросил быстрый взгляд на окровавленные тела раненых и убитых догонов. — Никогда еще я не чувствовал себя такой ничтожной скотиной, как сейчас.

Макс растерялся:

— О чем ты толкуешь? Они же напали на нас, разве не так?

— После того как мы разрушили их укрепление.

Макс покачал головой:

— А до того? Уилсон пытался вступить в переговоры, но ему ответили метательными копьями. Ты же сам это видел! — Макс не на шутку рассердился. — Ты просто ревнуешь, как мальчишка! Завидуешь, что Уилсон мне доверяет. Догоны — это не добродушные дикари из книжек для подростков, с которыми можно шутки шутить. Смотри, — он указал на свой ботинок, словно призывая его в свидетели. — Один из этих негодяев едва не прикончил меня, когда я угодил ногой в трещину между камнями и упал. Он подобрался ко мне вплотную. Его топор уже готов был расколоть мою башку, как перезрелую тыкву. И если бы не чей-то удачный выстрел в последнюю секунду, мои мозги сейчас лежали бы на песке. Да благословит Господь того, чья рука в тот миг не дрогнула.

— Упоминать имя Божье в таких обстоятельствах — кощунство.

Макс окончательно потерял терпение. Уилсон спас ему жизнь на крыше поезда, и журналист чувствовал себя обязанным руководителю экспедиции.

— Знаешь, что я тебе скажу? Можешь отзываться об Уилсоне и его людях как угодно, это твое право. Но лучше делай это тогда, когда меня нет рядом. Может случиться так, что я ненароком забудусь.

С этими словами он повернулся к другу спиной.

45

День клонился к закату, когда путешественники в сопровождении Йатиме добрались до столовых гор. Хотя они и решили, что проведут ночь рядом с «Пачакутеком», никто так и не смог уснуть. Всех мучила тревога: что происходит в городе догонов?

Еще издали Шарлотта поняла, что случилось что-то страшное. По склонам горы стелился густой дым. Заграждение, воздвигнутое догонами для защиты от внешнего мира, исчезло — только по двум валунам характерной формы можно было определить место, где оно находилось. Подойдя ближе, они увидели, что склоны покрыты копотью и усеяны обломками камней. Йатиме, шедшая впереди, переступила вал из щебня и вскрикнула. Почва вокруг была покрыта отпечатками подошв. Там и сям чернели пятна засохшей крови. Валялись обломки копий и щитов, растоптанных тяжелыми армейскими ботинками. Те, кто напал на догонов, действовали с неукротимой жестокостью.

Гумбольдт, тяжело ступая, направился в сторону поселения. Губы его были крепко сжаты, брови сошлись на переносице. Кто знает, о чем он думал в эту минуту.

Прежде чем они увидели уцелевших догонов, Шарлотта услышала их голоса. Догоны пели. Их печальная погребальная песнь тоскливо разносилась над хижинами. На город словно накинули саван.

Рядом с девушкой внезапно раздался стон. Оскар! Лицо у него стало мертвенно бледным, юноша задыхался.

— Что случилось? Ты… ты нездоров?

— Я… не знаю, — едва смог ответить Оскар, стис­кивая зубы, чтобы не закричать. — Это началось, когда я услышал… пение. Может быть, из-за этих звуков…

— Твоя рука?

Он кивнул.

Шарлотта поискала глазами дядю. Гумбольдт, Элиза и Йатиме уже ушли вперед.

— Позвать Гумбольдта? — спросила она. — Мне кажется, тебе срочно требуется помощь.

Оскар попытался ее остановить:

— Не стоит, мне уже гораздо лучше. А у отца сейчас дела поважнее. Помощь нужна не мне, а догонам. Посмотри туда!

В тени тогуны стояли десятки носилок с ранеными. Рядом суетились женщины в черной одежде и многочисленные дети. Они меняли повязки, подносили раненым воду и немудреную еду.

— Тогда позволь мне самой снять повязку и осмотреть рану, — предложила Шарлотта.

Но Оскар покачал головой.

— Нельзя терять времени, — возразил он. — То, что произошло с догонами, гораздо важнее.

Шарлотта заколебалась. Она понимала, что, быть может, совершает ошибку, но ведь ее дядя был действительно по горло занят. Он уже находился среди раненых и беседовал со старейшинами.

— Хорошо, — наконец решила она. — Но как только первая помощь раненым будет оказана, мы осмотрим твою руку. Обещаешь?

— Конечно!

В это время к ним, устало опираясь на посох, приблизился Убире. Казалось, старейшина движется из последних сил. Лицо его, обычно живое и умное, сейчас казалось серым и изможденным, веки припухли, словно от долгих слез.

— Что здесь произошло? — сразу спросил Гумбольдт.

— То, о чем я и говорил тебе, — старик с горечью взглянул на раненых соплеменников. — Они пришли с огнем и громом. Из их пальцев вылетали молнии, и наши воины не смогли им противостоять.

Он умолк.

— С огнем и громом? — нахмурился Оскар.

— Винтовки и ручные гранаты, начиненные динамитом, — пояснил ученый. — Смахивает на хорошо вооруженную банду. Кому это так не терпится попасть в Запретный город? Вы запомнили лица этих людей?

Убире кивнул:

— У них такая же кожа, как и у тебя. Их предводитель — большой коренастый мужчина с густыми волосами. У него резкий голос и очень злобный взгляд, а один глаз холодный и серебристый, как осенняя луна.

Гумбольдт явно встревожился:

— Как осенняя луна?

Убире кивнул.

— Что это значит? — Шарлотте показалось, что Гумбольдту известно, о ком говорил старейшина.

— Существует один-единственный человек, соответствующий этому описанию, — негромко прого­ворил Гумбольдт и обратился к Убире: — Где они сейчас?

— Засели на противоположной стороне ущелья.

Лицо Гумбольдта осталось невозмутимым, несмотря на то что в эту минуту он испытывал самый настоящий ужас.

— Я обязан с ним поговорить. Судя по всему, мы имеем дело с исключительно опасным и бессовестным негодяем…

— Кажется, кто-то идет!

Хорэйс Баскомб вынул трубку изо рта и схватил винтовку. Только что он заметил на противоположной стороне ущелья какое-то движение. От жары воздух вибрировал, контуры предметов расплывались.

— Эй, просыпайся!

Рядом под фиговым деревом дремал Мелвин Паркер. Спелый инжир на обед и стрекот цикад убаюкивали его, но едва заслышав голос друга, наемник тут же вскочил.

— Что там у нас?

— Гости. Там, на другой стороне.

— Ты заметил, сколько их?

Баскомб прищурился. Слишком яркий свет. Африканское солнце всегда действовало ему на нервы.

— Сложно сказать. Человека два-три, а может, и больше.

— Два, — недовольно проворчал Паркер. — Высокий и пониже. И они уже на мосту.

С этими словами он передернул затвор. Баскомб последовал его примеру.

Место, откуда они наблюдали за скальным мостом, было расположено во всех отношениях идеально. Отсюда, с небольшого холмика в тени фиговых деревьев, можно было отчетливо видеть всех, кто рискнул бы приблизиться к мосту. Даже кролик не прошмыгнул бы незамеченным.

— Странно, — пробормотал Паркер, когда незнакомцы проделали половину пути. — Что-то они не похожи на африканцев…

Баскомбу пришлось признать, что приятель прав. Незваных гостей можно было даже принять за людей из их экспедиции. На одном, несмотря на жару, был длинный сюртук, в руке он сжимал трость. На втором были рубаха и штаны на подтяжках, а на голове красовалась фетровая шляпа. Оба были светлокожими, а тот, что пониже, мальчишкой лет шестнадцати. Его правая рука болталась на перевязи, а сам он выглядел болезненно бледным. Оба были как будто безоружны, но настроены крайне решительно.

Когда до их укрытия оставалось метров пять, Баскомб поднялся на ноги.

— Стоять! Ни шагу дальше. Кто вы и что вам здесь понадобилось?

46

Макс Пеппер с трепетом взирал на старый город. Дома сохранились так, как словно в них еще вчера жили люди. В комнатах с низкими потолками уцелели столы и стулья, спальни были устланы соломенными циновками. На полках были расставлены кувшины и блюда, на стенах висели оружие и украшения, под ногами валялись детские игрушки. Только сами жители, казалось, растворились в воздухе.

Но самое сильное впечатление оставлял храм в центре города. Ни Макс, ни Гарри никогда не видели ничего подобного. Поражало и то, что архитектура храма ни в чем не походила на архитектуру других домов и общественных зданий. Словно этот храм возвел другой народ, носитель иной культуры.

Однако это обстоятельство, похоже, нисколько не удивляло мистера Уилсона.

В душе у Макса снова зашевелились старые сомнения. Действительно ли Уилсон все им рассказал? Был ли он с ними откровенен? И зачем эта зверская жестокость по отношению к догонам? Несомненно, охотник за метеоритами честолюбив и решителен, но разве нельзя было решить все проблемы с помощью подарков и лести?

После бойни у каменного заграждения Макс и Гарри едва ли перекинулись парой слов. Фотограф избегал бывшего друга и старался держаться от него подальше. Молчание, воцарившееся между ними, угнетало Макса. В прошлом их многое связывало, и раньше они никогда не ссорились, но теперь все было иначе.

Журналист уже собрался было отправиться на поис­ки Гарри, но заметил, что к нему направляется Джонатан Арчер.

— А, Макс, вот и вы! Мы, кажется, обнаружили то, что может вас особенно заинтересовать.

Макс поколебался, но решил разыскать фотографа попозже. И еще не известно, может, Гарри даже не захочет с ним говорить. Он вскинул на плечо свою репортерскую сумку и последовал за Арчером, который вел его к главному входу в храм.

Уилсон запретил всем членам экспедиции доступ не только во внутренние помещения, но и к самому зданию храма. Должно быть, хотел сохранить его тайны только для себя. И пока Макс шел через полузасохший сад и поднимался по широким ступеням, его сопровож­дали завистливые взгляды наемников.

Охотник за метеоритами поджидал его на верхней площадке лестницы.

— Ага, вот и вы! Надеюсь, отдохнули после стычки с догонами? Злобные и коварные дикари, скажу я вам. Согласны?

— О да, сэр.

— А как поживает ваш друг Босуэлл? У него еще не пропало желание сопровождать экспедицию и в дальнейшем?

— Не берусь отвечать за него. Гарри не любит кровопролития, он очень мягкий и добродушный парень.

— Как и все мы, — ухмыльнулся Уилсон. — Но иногда это не стоит демонстрировать. А в случае с догонами и выбора не было: победителями должны были стать либо они, либо мы.

— Вы правы, сэр!

Разговор вполне беспредметный. Так что же понадобилось от него охотнику за метеоритами?

Джейбс Уилсон похлопал журналиста по спине.

— Вот и прекрасно! Вы, конечно, сейчас спрашиваете себя, зачем я вас сюда позвал. У меня для вас есть сюрприз.

— Для меня?

— Конечно. В знак признательности за то, что спасли нас от берберов.

— Но ведь это было несложно, сэр.

— Для закаленного вояки — да. Но вы же совершенно штатский человек. Собственно говоря, это мы должны были защищать вас, а не наоборот. Поэтому я решил вас немного порадовать. И для этого, кажется, представился подходящий случай.

— Вообще-то говоря, в этом нет особой необходимости, сэр.

— Вы неправы, дорогой мой! Иначе и быть не может. Глядите — храмовые врата сейчас открыты. Загляните, пожалуйста, внутрь. Что вы видите?

Максу понадобилось немало времени, чтобы глаза привыкли к темноте за порогом здания. Только тогда он заметил зеленоватое, слегка присыпанное песком возвышение в центре просторного зала.

— Что это там такое? — с легким недоумением спросил он.

— Это, приятель, и есть то, ради чего мы сюда стремились. Воспетый в легендах зеленый камень теллем — то самое Стеклянное проклятие!

Макс присмотрелся. Теперь он уже различал детали. Камень был довольно массивен. Вмурованный в пол храма, он был окружен кольцом из черного, как бархат, обсидиана и золота. Откуда-то, словно из-под поверхности камня, исходил изумрудный свет. Зрелище было просто волшебное.

— Завораживает, правда? — донесся до журналиста голос Уилсона.

— Он еще прекраснее, чем я мог представить, — ответил Макс. — Потрясающая находка!

— Вам принадлежит честь преподнести ее в дар британской короне.

Макс перевел удивленный взгляд на охотника за метеоритами.

— Мне, сэр?

— Именно!

Уилсон извлек из кармана документ, подтверждающий, что камень переходит в собственность английской королевской семьи. Под ним стояли подписи премьер-министра страны и королевы Виктории. Но там, где должно было стоять имя дарителя, оставалось незаполненное место.

— Без вас, Макс, нас бы здесь не было, — Уилсон вынул из сумки небольшой геологический молоток и показал его журналисту. — Поэтому все, что от вас требуется сейчас, — войти в храм, отколоть с помощью этого молотка крохотную частичку камня, вернуться сюда и поставить свою подпись под этим документом. Старая традиция, которую до сих пор чтут в нашей стране. Вам предстоит войти в историю науки в качестве первооткрывателя, обнаружившего этот замечательный артефакт. — Он с вызовом уставился своим здоровым глазом на Пеппера. — Ну, как — вам это по душе?

— Не знаю, право, что и сказать…

— И не говорите. Наслаждайтесь моментом молча. Возможно, это один из самых значительных эпизодов в вашей жизни.

Макс пребывал в смятении. Сэр Уилсон оказывал ему, человеку, в сущности, постороннему и, вдобавок, американцу, неслыханную честь.

— Благодарю вас, сэр, — с трудом произнес он. — Я безмерно польщен.

Уилсон переглянулся с Арчером и протянул Максу молоток.

— Вперед, Пеппер! Творите историю!

Макс взял инструмент и уже занес было ногу, чтобы переступить порог храма, когда где-то неподалеку раздался топот сапог. На площади перед храмом появился один из часовых, которым было поручено охранять мост через ущелье — Хорэйс Баскомб. Лицо у него пылало, рубаха была мокрой от пота.

— Сэр, — задыхаясь, прокричал он. — Новости с моста!

Уилсон спустился к Баскомбу, и они о чем-то зашептались. Макс заметил, что лицо охотника за метеоритами на мгновение выразило крайнюю степень удивления.

— Ты уверен? — услышал репортер его слова. — Никаких сомнений?

Баскомб покачал головой.

Уилсон подбоченился.

— Черт побери! Это становится интересным. Приведите сюда обоих!

— Будет исполнено, сэр.

Как только Баскомб скрылся, Уилсон вернулся на верхнюю площадку лестницы. При этом он выглядел весьма задумчивым.

— Кто бы мог подумать? — время от времени бормотал он.

— Какие-то проблемы, сэр?

— Никаких проблем, — улыбнулся Уилсон. — Но, боюсь, Пеппер, минута вашей славы немного откладывается. У нас гости.

— Гости?

— Да. И это человек, с которым я уже давно хотел бы познакомиться лично.

47

Оскар с опаской косился на дула, которые смотрели прямо ему в грудь. Крупнокалиберная армейская винтовка Генри способна проделать в теле дыру размером с кулак. Правда, отец успел шепнуть ему, что опасаться им нечего, но ни за что на свете он не стал бы любезничать с этой парочкой бородатых громил.

Здоровенные парни, с ног до головы покрытые татуировками и, похоже, непроходимо тупые. Бойцовые псы, такие же, как Берингер — берлинский ростовщик и бывший боксер. Они говорили на кокни, жаргоне лондонских трущоб, но с английским, в особенности, просторечным, у Гумбольдта проблем не было, и в конце концов ему удалось поладить с головорезами.

Из всей их беседы Оскар не понял ни единого слова. Хорошо, что Шарлотта, Элиза и Вилма остались у догонов. По крайней мере, они в безопасности, даже если у них с отцом ничего не выйдет.

Вскоре часовые повели Гумбольдта и Оскара к храму. Оказывается, отряд разбил лагерь в саду у подножия величественного здания, в тени старых гранатов. Все наемники были крупными суровыми с виду мужчинами, явно побывавшими в разных переделках. Некоторые из них валялись в палатках, другие вполголоса беседовали. Пахло жареным мясом. Оскар при­метил деревянные ящики, рядом с которыми были составлены пирамидой винтовки с примкнутыми штыками. Правее, у каменного корыта для водопоя, располагалась коновязь.

Вне всяких сомнений, эта военная экспедиция была серьезно подготовлена. Гораздо лучше, чем их собственная.

При виде чужаков, наемники умокли, проводив их настороженными и враждебными взглядами.

— Не теряй мужества, мой мальчик, — ученый стиснул локоть Оскара. — Все будет хорошо!

Оскар молчал. Время покажет, прав ли отец.

Неподалеку от входа в храм их поджидали двое мужчин. Один из них был высок и худощав, с лицом, изборожденным старыми шрамами, второй немного пониже, но крепкий и мускулистый, как бык голштинской породы. Под его широкими кустистыми бровями сверкали глаза, причем один был обыкновенным карим, а второй — невиданным, серебристо-серым, отливающим металлом.

Гумбольдт, долго не раздумывая, приблизился к кряжистому мужчине и протянул руку:

— Сэр Джейбс Уилсон, я полагаю?

По широкому лицу охотника за метеоритами скользнула довольная улыбка.

— Вы совершенно правы, господин Гумбольдт! Какое неожиданное удовольствие! Мало сказать, что я удивлен, увидев вас здесь. — Немецкий язык Уилсона был несколько неуклюжим, но понять его было несложно.

— Мое удивление еще глубже! — Гумбольдт секунду помолчал, а затем произнес: — Позвольте представить вам моего сына и ассистента Оскара Вегенера.

Оскар протянул руку. Удивительно, как Гумбольдту удается сохранять этот светский тон! Учитывая, что эти люди готовы разорвать в клочья. Но у отца, похоже, есть какой-то план.

— Весьма рад, — мужчина крепко пожал руку юноши. — Джейбс Уилсон. А это мой адъютант и правая рука Джонатан Арчер. Заслуженный ветеран войн в Индии и Афганистане.

Гумбольдт кивнул:

— Рад познакомиться!

Мужчины обменялись рукопожатием.

— Вы говорите по-немецки? — спросил Гумбольдт у Арчера.

— Прошу прощения?

Уилсон улыбнулся:

— К сожалению, Джонатан вас не понимает. Боюсь, что я единственный среди наших людей владею не­мецким.

— Ну что ж, — бодро откликнулся Гумбольдт. — Тогда придется перейти на английский. Не ручаюсь, что мой сын все поймет, но по мере необходимости я буду ему переводить.

— Разрешите выразить вам свое глубокое уважение! — Уилсон готов был продолжить, но тут раздалось изумленное восклицание. Голос показался Оскару необыкновенно знакомым.

— Карл Фридрих! Какими судьбами?

Оскару пришлось прищуриться, чтобы убедиться в том, что ошибки быть не может. В нескольких шагах от них стоял не кто иной как… Гарри Босуэлл!

— Бог ты мой! — Гумбольдт бросился к фотографу, и друзья обнялись. Затем Гарри сердечно обнял Оскара.

— Вот уж не думал, что встречу вас в таком месте, — ухмыльнулся Гарри. — Неужто нет таких уголков на Земле, куда бы вас не заносило?

— Нет, если речь идет об уникальных событиях и фактах, — ответил Гумбольдт. — Страшно рад тебя видеть, старый бродяга!

— Да вы оба, как я погляжу, совсем не изменились. Разве что Оскар чуть-чуть подрос. — Он похлопал юношу по плечу. — Как поживают дамы, Шарлотта и обворожительная Элиза? Они с вами?

Гумбольдт кивнул:

— Остались на другой стороне ущелья.

— И вы по-прежнему суете нос в дела, которые вас не касаются? — рассмеялся Гарри.

Оскару показалось, что фотограф смеется с чувством облегчения. Любопытно, что его связывает с Уилсоном и чем он здесь занимается. Что вообще здесь делают все эти люди? Но время ответов еще не пришло. Пока была только радость от встречи с давним приятелем.

— Как твои дела, парень? Все в порядке?

— Все отлично, — широко улыбнулся Оскар.

Гарри Босуэлл ему всегда нравился. Вместе они пережили незабываемые приключения в Городе Заклинателей Дождя.

— Что с твоей рукой?

— А, пустяки, — отмахнулся Оскар. — Царапина.

— Никак не ожидал встретить здесь тебя. — Похоже, Гумбольдт был удивлен не меньше Оскара. — Что ты здесь поделываешь?

— Работаю. А ты?

— Наверно, тоже… Но чем конкретно ты занимаешься?

— Все тот же Вандербильт, — усмехнулся Гарри. — Он поручил мне сопровождать экспедицию Уилсона, чтобы сделать фотографии для журнальных репортажей и будущей книги. Макс Пеппер тоже здесь: ведет регулярные записи и пишет статьи в «Глобал»… Да вот он и сам идет сюда!

Из-за угла храма появился поджарый мужчина с тонкими, словно приклеенными усиками, и направился прямо к ним. Оскар мгновенно узнал сотрудника «Глобал Экспресс», с которым судьба впервые свела его еще в Перу.

Уилсон не пропустил ни одного слова из этого непринужденного разговора. Наконец он проговорил:

— Я вижу, господа давно знакомы?

— Невероятный случай, — кивнул Гумбольдт. — Оба журналиста — наши добрые друзья. В совсем недалеком прошлом нам довелось вместе пережить массу приключений.

— Какая забавная неожиданность… — Уилсон на мгновение запнулся: — Джонатан, не приготовите ли вы нашим гостям что-нибудь перекусить. И, пожалуйста, вино из моего ящика. Не ошибитесь: «Шато Петрус» номер пятьдесят восемь. Мы просто обязаны отпраздновать такую встречу!

48

Трапеза продолжалась недолго, но даже за это короткое время Гумбольдт успел изложить, что именно привело его сюда, — естественно, опуская многие важнейшие подробности. Джейбс Уилсон отмалчивался и внимательно слушал. Со стороны в эти минуты он напоминал кошку, изготовившуюся к прыжку.

— Вы рассказали увлекательнейшую историю, господин Гумбольдт. Но вот что, в частности, меня интересует. Почему вы выбрали такой окольный путь: над Французским Суданом? Вы хотели отыскать камень, или есть еще какие-то причины?

Гумбольдт спокойно выдержал мертвенный взгляд иридиевого глаза.

— Вы внимательный слушатель, сэр Уилсон. Разумеется, такая причина у меня была. Вам говорит о чем-нибудь имя Рихард Беллхайм?

— Вы имеете в виду знаменитого этнографа?

— Именно. Беллхайм был другом моей юности.

— Был? Что же с ним случилось? Он умер?

— Даже не знаю, можно ли это назвать смертью…

И Гумбольдт поведал историю своего старого дру­га — начиная с их первой встречи и заканчивая странным и чудовищным превращением во время празднования Нового года.

Уилсон слушал с глубоким вниманием, но и тут не обронил ни слова. Оскар не мог отделаться от ощущения, что охотник за метеоритами уже знает обо всем, о чем рассказывает Гумбольдт. Что касается Гарри и Макса, то они бледнели с каждой минутой. В особенности их напугало происшествие на новогоднем празднестве. Макс даже подлил себе вина, при этом его рука заметно подрагивала. Когда же ученый добрался до описания подъема в горы, находки в храме и пребывания у монахов-миссионеров, Макс окончательно утратил самообладание.

— О, небо! — хрипло выдавил он. — А я, идиот, едва не сунулся в этот проклятый храм! Скажите, вы знали об этом, Уилсон?

Охотник за метеоритами вздернул подбородок.

— Естественно, нет. И откуда бы? Я потрясен, не меньше, чем вы.

Оскар нахмурился. Похоже, здесь кто-то лжет. И этот кто-то — Уилсон. Его адъютант Арчер того же поля ягода. Оскар мог бы поклясться, что оба едва заметно перемигнулись, когда Гумбольдт рассказал историю с мышью и миссионерами.

Отец прав: эти люди очень опасны. А то, что у них на уме, опаснее вдвойне.

Макс залпом осушил свой бокал — третий или четвертый по счету, запустил пальцы в волосы и начал раскачиваться.

— Я был в каких-то десяти шагах от этой дьявольской штуки! — простонал он. — И при этом полагал, что это самый обычный метеорит…

— Никогда я не говорил вам ничего подобно­го, — не выдержал Уилсон. — Мне с самого начала было ясно, что речь идет об исключительном феномене. Легенды о нем столь же невнятны и таинственны, как предания о Святом Граале. Но вот чего я не знал, так это его подлинных свойств и возмож­ностей.

— И поэтому решили использовать меня в качестве подопытного кролика? — Макс побагровел. — Хотели взглянуть, что случится, если попытаться повредить поверхность камня, да?

— Вздор! — прорычал Уилсон, причем Оскару показалось, что он слегка переигрывает. — Я хотел порадовать вас, вот и все. Кроме того, готовность идти на риск — неотъемлемое свойство настоящего исследователя. И уж тем более, когда вы выполняете поручение королевского дома. Тому, кто не переносит жары и чада, нечего делать на кухне.

— Вы бессовестный человек, мистер Уилсон!

— Похоже, вы немного перебрали, — Уилсон поднялся и похлопал Макса по плечу. — Думаю, вам стоит отправиться в вашу палатку и отоспаться как следует. Завтра все встанет на свои места, а в храм отправится кто-нибудь другой.

Макс стряхнул с плеча руку охотника за метео­ритами.

— Прекратите обращаться со мной, как с младенцем! Я отправлюсь с вами. Я хочу знать, что именно едва не сожрало меня.

— Это неточно, — поправил Гумбольдт. — То, что вы называете камнем, могло вас ассимилировать, но не сожрать. Невероятная удача, что вы все-таки не вошли в храм.

— Может быть, вы несколько преувеличиваете, гос­подин Гумбольдт? — усомнился Уилсон. — Вы говорите так, словно речь идет о живом существе. Я понимаю, что Стеклянное проклятие обладает некими необычными способностями, но это уж чересчур.

— Вы все еще не верите? — улыбка Гумбольдта стала острой, как бритва.

Уилсон умолк, затем внезапно фыркнул:

— Отлично, Пеппер! Если вы непременно хотите отправиться с нами, мы осмотрим метеорит вместе. Чтобы вы не верили всякому досужему вздору.

Группа людей снова двинулась по направлению к храму, к ней присоединился еще один человек — рыжеволосый ирландец с веселыми глазами и открытой сердечной улыбкой. Он представился гостям как Патрик О’Нил и пожал обоим руки. Оскар сразу решил, что этот парень — очень славный, и беседовать с ним куда приятнее, чем с наемниками или ко­нюхами.

— У меня есть вопрос, сэр Уилсон, — уже на ходу спросил Гумбольдт. — Мы пришли сюда из поселения догонов. Там много раненых, есть убитые. Не могли бы вы пояснить, что произошло?

— Ах, это… — Уилсон извлек из глазницы свой серебристый глаз и принялся полировать его носовым платком. — Эти чернокожие не пожелали нас пропус­тить. Все, что нам требовалось — просто подняться наверх, на плато… — Он вернул глаз на место. — Но теперь, я думаю, они уже поняли, что становиться на нашем пути было тяжелой ошибкой.

— Но ведь вы передвигались по их территории!

— Хм, что значит — «их территория»? Если так рассуждать, то вся Африка — территория тех или иных племен. Если рассуждать, как вы, господин Гумбольдт, по континенту стало бы вообще невозможно перемещаться. Но нам подобные предрассудки не помеха. Мы исследователи, а не политики или дипломаты. А сами-то вы как умудрились сюда попасть?

— Я постарался завоевать их доверие. Догоны — наши друзья.

Уилсон удивленно поднял брови:

— Вот как? Ну, в таком случае, я очень сожалею, но, как говорится, не мы начали первыми. Я старался причинить им минимальный ущерб, можете это передать своим друзьям.

— Я сообщу им об этом, как только они похоронят своих мертвых.

Остаток пути они проделали молча. Уже поднимаясь по лестнице к храму, Гумбольдт спросил.

— Вам известно, что догоны предвидели наше появление?

Охотник за метеоритами остановился на верхней площадке.

— Предвидели? Что вы имеете в виду?

— В их среде из уст в уста на протяжении многих поколений передается старинное пророчество. В нем идет речь о четырех полубогах, которые прибудут сюда на крылатом животном. Это событие знаменует собой начало новой эпохи. Старый цикл заканчивается, начинается новый. Вам, конечно, знакома история с Сириусом?

— Само собой, — Уилсон выпятил квадратный подбородок. — Каждый, кто попадает сюда, знает ее. Догоны поклоняются звезде, которая вращается вокруг Сириуса А. Один ее оборот продолжается пятьдесят лет. Но это звезда, Сириус Б, обнаружена только в нашем столетии с помощью современных астрономических инструментов. Догонам же она известна уже много сотен лет. Не понимаю только, какое отношение это имеет к вам.

— А вам известно, что существует еще один, более длительный цикл? Местные звездочеты убеждены, что новая эпоха наступит по завершении тринадцатого цикла. Тринадцать — несчастливое число для догонов. Тринадцать раз по пятьдесят — шестьсот пятьдесят лет. С этого момента, который приходится на сегодняшний день, у догонов начинается новый отсчет времени. Согласно древнему предсказанию, в этот день страну ожидают неописуемые бедствия, прежде всего — нашествие врагов, после которого наступит тысячелетие тьмы. За это время земля должна очис­титься, и начнется новый цикл жизни.

— Ну и?

Гумбольдт рассеянно взглянул на охотника за метеоритами.

— Вы до сих пор не поняли? Благодаря вашему жес­токому вторжению пророчество исполнилось. Это же очевидно.

Уилсон в течение нескольких минут молчал, сохраняя каменное выражение лица. А затем от души расхохотался.

49

Фасад храма эхом отражал этот заразительный смех, и через минуту его подхватили Джонатан Арчер и его люди. Рядом с могучим и грозным сооружением, посреди мертвого города с таинственной судьбой, он звучал неуместно, но прошло немало времени, прежде чем Уилсону удалось успокоиться.

— Ей-богу, господин Гумбольдт, — все еще отдуваясь и вытирая слезы, проговорил он, — у вас, немцев, особенное чувство юмора! Совсем не такое, как у анг­лосаксов.

Гумбольдт нахмурился.

— Я рассказал вам об этом вовсе не для того, чтобы позабавить.

— Значит, вы действительно верите в эту чепуху?

— Ни секунды не сомневаюсь.

— Недалеко же вы ушли от этих туземцев. Тысячелетие тьмы! Что за бредни!

— Значит, вы не хотите считаться с фактами?

— О каких фактах может идти речь, господин Гумбольдт? Мифы и легенды, а если уж быть точным — дикарские сказки. — Уилсон с деланным разочарованием покачал головой. — Если бы вы знали, сколько их мне пришлось выслушать за все эти годы, не говоря уже о мнимых пророчествах! Появление комет и падение крупных метеоритов с глубокой древности считались предвестниками бедствий. Так думали в Древнем Китае и в Египте, в Месопотамии и средневековой Европе. Нет такого метеорита, при виде которого кто-нибудь не осенил бы себя крестом и не пролопотал «Отче наш». Но если бы я всякий раз прислушивался к глупой болтовне, то и по сей день трудился бы лаборантом где-нибудь в пыльных запасниках Лондонского музея естественной истории, и в моем сейфе не было бы ни пылинки иридия. Не говоря уже об этом… — он слегка щелкнул ногтем по серебристому шару в собственной глазнице.

Неприятный звук заставил Оскара вздрогнуть.

— Если я верно вас понял, сэр, вы решительно настроены изъять Стеклянное проклятие из храма и вывезти его за пределы страны? — спросил Гумбольдт.

— Ни малейших сомнений. Но то, что вы рассказали, крайне интересно. Пожалуй, придется еще раз основательно обдумать нашу стратегию. Вместо того чтобы выкатить метеорит из храма с помощью наклонного деревянного настила, мы, пожалуй, будем действовать сверху. Видите это круглое окно? — Он указал на вершину купола храма. — Там мы смонтируем нечто вроде подъемного крана и попросту выдернем метеорит из креплений, как морковь из грядки. Что вы на это скажете?

Ученый отступил на шаг.

— Я не могу этого допустить, и вы понимаете это не хуже меня.

Его рука потянулась к трости со скрытым клинком, но Джейбс Уилсон был начеку. В его руке сверкнула шпага. Одновременно Оскар почувствовал прикосновение холодной стали. Рядом стоял Джонатан Арчер, приставив к его виску револьвер. Среди наемников послышался глухой ропот.

— Ну же, господин Гумбольдт! Вы действительно хотите сражаться? — Уилсон кивнул на Оскара. — На вашем месте я бы все-таки подумал.

Ученый оглянулся. При виде револьвера в руке Арчера его глаза похолодели.

— Жалкий трус!..

Уилсон воспользовался моментом и точным движением выбил оружие из рук противника.

— Не стоит выходить из себя по пустякам, коллега. Нет никаких причин так сердиться. Ничего личного, речь идет только о деле.

— Не пытайтесь меня переубедить, — прорычал Гумбольдт. — Тот, кто приставил оружие к виску моего сына, может быть уверен, что с этой минуты он — мой личный враг.

— Тогда мне остается только одно — взять вас под стражу. Патрик, заприте эту парочку в одной из хижин. Может, там они быстрее придут в себя.

— Тогда арестуйте и меня вместе с ними, — выступил вперед Гарри Босуэлл. — Я больше не буду молчать и мириться с вашими злодеяниями. С меня довольно! — Его очки подпрыгивали на переносице от гнева и негодования.

Уилсон побагровел.

— У вас контракт, проклятый нытик! Немедленно займитесь своей работой!

Гарри покачал головой.

— Снимать ваши бесчинства? Поищите другого идиота. Я увольняюсь! И тебе тоже следовало бы так поступить, Макс!

Оскар перевел взгляд на Пеппера. Сотрудник «Глобал Эсплорер» в эту минуту выглядел потрясенным. Он открыл было рот, словно рыба, выброшенная из воды, но лишь спустя полминуты ему удалось выдавить из себя несколько слов:

— Давайте возьмем себя в руки и успокоимся, гос­пода! — Макс примирительно вскинул руки. — Ду­маю, существует немало способов уладить конфликт мирно.

— Ох, Макс! — Гарри сочувственно взглянул на друга. — Может, напомнить тебе, что было написано в телеграмме? Ты же видел ее своими глазами!

— Что за телеграмма? — осведомился Гумбольдт.

— В Дакаре мы получили телеграмму от приятеля Макса, британского журналиста. В ней говорилось о том, что сэр Уилсон под предлогом дуэли убрал со своего пути известного астронома Франсуа Лакомба, чтобы завладеть материалами французских геодезистов…

— Беспочвенная клевета! — прорычал охотник за метеоритами.

— …Кроме того, там было сказано, что этот случай был квалифицирован лондонским судом как «оскорб­ление ее величества». Типичный случай неправедного судебного решения, если вас интересует мое мнение.

— Но ведь сэр Уилсон спас мне жизнь… — смешался Макс.

— А ты ему. Разве вы не в расчете?

— А выстрел во время сражения с догонами? — спросил Макс. — Если бы его стрелок не был начеку, я бы давно валялся в какой-нибудь яме с расколотым черепом. Фактически, он спас мне жизнь дважды!

— Это я стрелял, идиот, — ответил Гарри с печальной и насмешливой улыбкой.

Макс широко распахнул глаза.

— Ты?!

— Я прикончил того догона, который бросился на тебя с боевым топором, — фотограф сочувственно взглянул на друга. — Из-за тебя я впервые в жизни убил человека. И я бы всеми силами постарался этого избежать, но не мог же я просто смотреть, как тебя убивают.

Макс Пеппер застыл, словно громом пораженный. Самообладание окончательно его покинуло, и Оскар это заметил. Журналист уставился в землю и лишь после продолжительного молчания поднял голову. В глазах у него стояли слезы.

— Прости меня, Гарри, но я ничего не знал об этом.

— Ты и не мог знать. Я сам не хотел тебе говорить, но ситуация слишком резко изменилась. Теперь ты нужен нам.

Макс колебался всего секунду, после чего твердо проговорил:

— Сэр Уилсон, боюсь, что и мне придется подать в отставку. Прошу с пониманием отнестись к тому факту, что в сложившихся обстоятельствах я не могу больше на вас работать. — Немного помедлив, он продолжил. — Если угодно, я лично уведомлю мистера Вандербильда, что разорвал контракт исключительно по собственной воле. Вы не понесете ни малейших ма­териальных убытков.

Уилсон молчал, никак не реагируя на его слова. Тогда Пеппер медленно направился к друзьям и встал рядом с ними.

Теперь все глаза были устремлены на Уилсона. Лицо охотника за метеоритами постепенно наливалось кровью — гнев душил его. Одному Богу известно, кого из троих в эту минуту британец ненавидел больше: Гумбольдта, Гарри или Макса.

Наконец он нарушил молчание:

— Какая трогательная сцена! Я едва не прослезился. Мне плевать на этого взбалмошного немца и его команду, но вам, Пеппер, я доверял. После вашего мужественного поступка во время атаки берберов, я уже решил было, что из вас получится дельный парень. Однако я жестоко ошибся.

— Мне жаль, что я разочаровал вас, сэр.

Уилсон шагнул вперед и отвесил журналисту тяжелую пощечину. Пеппер рухнул на землю, словно мешок с мукой.

— Патрик, уберите этих предателей с моих глаз и надежно заприте! — отрывисто скомандовал Уилсон. — Выставьте круглосуточную охрану. В случае побега ответите головой. Сейчас у меня куда более важные дела, но как только мы извлечем из храма метеорит, дойдет черед и до них, клянусь всеми святыми!

50

Йатиме тихо вскрикнула и схватилась за щеку. Шарлотта, склонившаяся над раненым догоном с тыквенным сосудом, полным свежей воды, удивленно оглянулась. И сейчас же испугалась.

Левая половина лица девочки вспухла и горела, словно обожженная огнем.

Шарлотта бросилась к ней.

— Что с тобой? — она попыталась обнять Йати­ме. — Что случилось?

Девочка молчала, по ее щекам текли крупные слезы. Джабо тихонько повизгивал.

— Позволь мне взглянуть… Боже правый! Кто тебя ударил?

Йатиме вытерла слезы.

Шарлотта удивленно оглянулась. Не считая раненых, поблизости никого не было. Они с Элизой уже несколько часов подряд возились в импровизированном лазарете, и все это время Йатиме провела, сидя под фиговым деревом и погрузившись в свои мысли. Шарлотта не знала, что и подумать.

— Элиза!

Темнокожая спутница Гумбольдта меняла повязку раненому буквально в двух шагах.

— Что случилось, дорогая?

— Я не понимаю… Ты должна сама это увидеть.

Элиза, оставив раненого, подошла к Шарлотте.

— Что тут у вас?

Девушка указала на щеку Йатиме.

— Похоже на пощечину, правда?

Элиза кивнула:

— Действительно. Даже отпечатки пальцев проступают, — женщина указала на отчетливые красные полосы.

— Кто это сделал, малышка?

Йатиме покачала головой. От боли она так стиснула губы, что те посерели.

— Мы знаем этого человека?

— Странно, — сказала Шарлотта. — Йатиме все время была здесь рядом, и к ней никто не подходил.

Элиза в задумчивости склонила голову, а затем проговорила:

— Должно быть, она не хочет говорить. Но есть и другой способ.

Она коснулась кончиками пальцев висков девочки и прикрыла глаза. И тут же их открыла:

— Всемогущие лоа!..

— Что ты увидела?

— Идем скорее! — Элиза вскочила и заспешила к тогуне, где как раз находились Убире и другие старейшины. Уже на ходу она бросила через плечо: — Беда, Шарлотта! Ужасная беда!..

— Руки прочь! — сердито бросил Макс Джонатану Арчеру. — Я уже не раз говорил, что не терплю, когда меня хватают. Тем более это касается вас.

— А мне плевать, нравится тебе это или нет, — Арчер и в самом деле сплюнул под ноги журналисту. — Я тебе с самого начала не доверял. Просто не понимаю, как это старик умудрился клюнуть на такого тупицу-янки!

Щека Макса все еще пылала от оплеухи, которую отвесил ему Уилсон.

— Должно быть потому, что я спас ваши немытые задницы, — огрызнулся он. — Без меня ваши кости так и валялись бы в песке между дюнами. Как же я жалею теперь, что черт меня дернул помочь вам. Вы просто жалкая кучка грабителей, охотников за славой и деньгами!

Арчер вместо ответа сунул Пепперу под нос ре­вольвер.

Гумбольдт оттащил журналиста подальше:

— Это не имеет смысла, — шепнул он по-немецки. — Пока удача не на нашей стороне. Но мы выберемся из этой переделки, уж поверьте мне, Макс.

— Надеюсь, вы правы, — так же тихо отозвался Пеппер. — Не могу дождаться момента, когда поквитаюсь с этим парнем… — Он прикусил губу. — Но я и в самом деле самовлюбленный тупица. Как я мог доверять Уилсону? Его слова — сплошное вранье. Если бы не ваше появление, он бы отправил меня в храм, чтобы выяснить для себя, на что способен метеорит!

— Вы не единственный обманутый, — ответил ученый. — Такие люди, как он, обладают способностью быть очень убедительными. У них хватает и обаяния, и силы убеждения. Они мастера манипулировать другими людьми. Но едва вы польститесь на наживку, — щелк! — и вам предъявят счет. Мне хорошо знакомы подобные личности. Их полно повсюду: в науке, в политике, в банках и правлениях крупных коммерческих компаний. Для них важно только одно — власть. Никогда не следует их недооценивать!

Арчер и О’Нил привели всех четверых к глинобитной хижине с массивной дверью из твердого дерева. Внутри было жарко и душно, как в кувшине, выставленном на солнце. Внутри не оказалось ни стульев, ни стола, ни кроватей. Только в углу в полу зияла дыра, которая, очевидно, когда-то служила уборной.

Арчер указал стволом револьвера на дверь:

— Входите. И без всяких глупостей. Если кто-то попытается убежать, схлопочет пулю. Это ясно?

— Но здесь жарко, как в печи, — заметил Гарри. — Оставьте нам хотя бы немного воды.

Арчер отстегнул с пояса флягу и бросил в хижину.

— А теперь — вперед!

Входя первым, Макс едва не упал, споткнувшись о порог. Гумбольдт, Гарри и Оскар последовали за ним. Тяжелая дверь захлопнулась, и они оказались в плену.

Макс осмотрелся. Единственным источником света и воздуха здесь служило небольшое квадратное отверстие в стене задней части хижины. Оно располагалось чуть пониже крыши, но вскоре четверо пленников поняли, что для вентиляции этого отверстия недостаточно: уже через полчаса все они были мокрыми от пота. Температура в хижине была не меньше пятидесяти градусов.

Пеппер поднял с глиняного пола флягу и встряхнул.

— Тут всего несколько глотков, — разочарованно заметил он. — Арчер и в этом нас надул.

— Неудивительно. Такой же бессовестный негодяй, как и его хозяин, если не хуже, — проговорил Гумбольдт, продолжая обследовать помещение.

Помимо отверстия высоко в стене, других окон в хижине не было. Кровля состояла из плотно пригнанных балок, покрытых толстым слоем глины, а стены оказались гораздо прочнее, чем могло показаться на первый взгляд.

— Как же мы отсюда выберемся? — В полумраке фигура Оскара походила на тень.

— Пока не представляю, — мрачно ответил Гумбольдт. — Но мы что-нибудь придумаем. Должны придумать, иначе дело кончится невиданной в истории катастрофой.

51

Шарлотта переводила озадаченный взгляд с Убире на Элизу. Разговор между ними оказался коротким, но этого хватило, чтобы старейшина пришел в невероятное волнение. Вокруг собрались жители поселения, и когда Убире сообщил им новости, в ответ зазвучали проклятия. Стало ясно, что настроение у догонов крайне воинственное.

В эту минуту появился отец Йатиме, кузнец, во­ло­ча за собой тележку, нагруженную только что изго­товленным оружием. Сталь тускло поблескивала на солнце.

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Убире отдал команду, воины расхватали копья, дротики и щиты и бросились к мосту. К ним присое­динились Шарлотта и Элиза, за которыми бежали Йатиме, Джабо и Вилма. Вскоре у края ущелья собралась половина селения.

— Что, что там случилось? — пыталась понять Шарлотта, с трудом поспевая за Элизой.

— Гумбольдта и Оскара взяли в плен. С ними еще двое — эти люди наши друзья. Йатиме видела внутренним взором, как это произошло, и я тоже это почувствовала.

— В плен? Но почему?

— Пророчество! — задыхаясь, проговорила Эли­за. — Все развивается так, как говорил Убире. Воины хотят предпринять последнюю попытку — заставить врагов отказаться от их намерений.

— Намерения? Какие намерения?

— Эти люди хотят увезти с собой зеленый камень.

— В самом деле? Но ведь это же безумие!

— Именно поэтому их надо остановить.

Шарлотта внезапно поежилась от порыва холодного ветра и взглянула вверх. Небо уже не было бездонно синим — с запада надвигались темные тучи. Было ясно, что вскоре прольется дождь.

Воины затянули боевую песнь.

Это была странная мелодия. Она состояла всего из пяти нот, которые бесконечно повторялись, то затихая, то набирая силу. Шарлотте стало не по себе.

Первые воины уже достигли скального моста. Прозвучали первые выстрелы, в воздух взметнулись фонтанчики песка. Догоны рассыпались и укрылись за скалами. В просвет между камнями Шарлотта заметила фигуры людей на противоположной стороне ущелья. Похоже, те ожидали атаки догонов и заняли самые выгодные позиции.

Огонь с той стороны стал плотнее.

Догоны отвечали стрелами и метательными копьями, но без особого успеха. Чтобы метко поразить противника, нужно было покинуть укрытие, и некоторые воины попробовали сделать это, но были тут же застрелены. Их тела рухнули в пропасть, и пока они летели, переворачиваясь, вдоль стены обрыва, Шарлотта прикрыла глаза и успела прочитать краткую молитву…

— Пошевеливайтесь! Мы должны спешить!

Джейбс Уилсон, стоя у врат храма и широко расставив ноги, руководил работой импровизированного подъемного крана. Примитивная конструкция была наскоро собрана из нескольких блоков, канатов и брусьев, на которые пошли стволы деревьев, недостатка в которых в Запретном городе не было. Крану предстояло поднять метеорит через отверстие в куполе и поместить его в толстостенный деревянный контейнер.

Все уже было почти готово к подъему. В распахнутые настежь врата Уилсон мог видеть метеорит. Зеленый светящийся камень находился так близко от него, что, казалось, протяни руку, и коснешься его граней.

Что там болтал Гумбольдт? Зеленоватый песок у основания метеорита — это якобы семена, которые рассыпает камень, которые проникают сквозь любую защиту. Достаточно просто наступить на них…

Он перенес ногу через порог и попробовал подошвой песок, покрывавший песчаниковые плиты. Ничего не произошло. Может быть, стоит пройти чуть дальше? Он огляделся. На площадке лестницы валялась сломанная ветром зеленая ветка. Уилсон поднял ее, очистил от побегов и поковырял концом зеленоватый песок там, где его собралось больше всего. Снова ничего.

Вздохнув с облегчением, он швырнул ветку внутрь храма. И в этот же миг послышался шум. Ветка зашевелилась сама собой. Зашелестели листья, и в следующее мгновение она скрылась в песке. Уилсон невольно отпрянул. Похоже, Гумбольдт ничего не преувеличил.

В это время появился Джонатан Арчер. Лицо его выглядело довольным.

— Как дела у наших гостей?

Арчер ухмыльнулся:

— Превосходно. Правда, имеется несколько незначительных претензий, но ничего другого мы и не ждали. Патрику они не станут докучать: хижина по­палась очень прочная.

— Хм, — Уилсон почесал небритый подбородок.

— В чем дело, сэр? Может, усилить охрану?

— В этом нет необходимости. Но не следует забывать, что наш главный пленник — далеко не простой человек. Я кое-что слышал об этом Гумбольдте. Весьма опасный тип.

— Если хотите, я лично займусь его охраной…

— Не стоит, Джонатан. Это уже паранойя. Займемся лучше нашим сокровищем. Как вы полагаете, сколько должен весить камень?

— Сложно сказать. Вероятно, от пятисот до восьмисот килограммов. Я вижу, он обрамлен чем-то вроде каменного кольца с украшениями из золота. Кроме того, там имеется несколько острых выступов, напоминающих лучи, за которые можно закрепить стропы основного каната.

Уилсон кивнул.

— Отправьте кого-нибудь сделать это. Тогда задача упростится до предела: останется только вытащить нашу штуковину оттуда.

— Для меня было бы большой честью лично закрепить стропы!

Уилсон удивленно поднял бровь:

— Для вас?

— Разумеется, сэр.

— Но вы же знаете, что это крайне опасно! Вы слышали все, о чем говорил Гумбольдт, и все-таки хотите рискнуть?

— Именно поэтому. Я не буду приближаться к зеленому песку — попытаюсь спуститься к камню сверху. И буду очень осторожен: жить мне пока еще не надоело.

— Ну, не знаю… — с сомнением покачал головой Уилсон.

— Я настаиваю, сэр! Вы окажете мне особую честь, позволив прикоснуться к этому легендарному камню первым. — Арчер откашлялся: — Я слышал, как вы всего несколько часов назад предлагали сделать это Пепперу. Но теперь он больше не может претендовать на роль первооткрывателя, и строка в документе останется пустой. Это непорядок, как мне кажется.

Уилсон размышлял всего мгновение.

— Хорошо. И да поможет вам Бог! — Он крепко хлопнул своего адъютанта по плечу: — Не зря я всегда так высоко ценил вас, Джонатан. А теперь просто горжусь вами!

52

Первым делом Джонатан Арчер попросил здоровяка Руперта помочь ему взобраться на купол храма. Бывший докер был настоящим силачом, а его рана, полученная в стычке с берберами, практически зажила, и теперь он умело руководил работой импровизированного крана.

— Благодарю, — крикнул Арчер бывшему докеру, оказавшись наверху. — Как дела с подъемным механизмом?

— Все готово! Осталось смазать блоки, и можно приступать. — Руперт помолчал и осторожно осведомился: — А кто из нас первым отправится в львиную пасть? Надеюсь, это буду не я?

Он сопроводил эту реплику нервным смешком.

— Нет, ваша помощь не понадобится. Туда спущусь я.

— Вы, сэр?

— Я не могу требовать от своих людей того, чего не могу сделать сам, — ответил Арчер.

— Понимаю, сэр…

— Кроме того, мне нужен надежный человек в тылу, на которого я смогу положиться в случае возникновения непредвиденных обстоятельств. — Он рассмеялся. — Вы нужны здесь, наверху. Если появится опасность, я буду уверен, что вы меня вытащите оттуда с максимальной скоростью.

— Так быстро, как позволит подъемник! Клянусь, сэр!

— Хорошо, тогда не стоит терять время.

Арчер поднялся на вершину купола и заглянул в темный провал. Наемники разбили остекление круг­лого отверстия и вытащили осколки из рамы. Пол храма вокруг метеорита был усыпан битым стеклом. Камень переливался всеми оттенками зеленого и в самом деле напоминал спустившуюся с небес звезду.

Если бы помощник Уилсона заявил, что на душе у него спокойно, он бы солгал. Джонатан Арчер был человеком трезвым, даже скептическим, однако за последние годы выслушал столько историй об этой зеленой глыбе, что готов был поверить во что угодно.

Одолжив у Руперта толстые кожаные перчатки, Арчер по локоть обмотал руки толстой шерстяной тканью. Таким же образом он защитил и ноги, чтобы ни одна зеленая песчинка не смогла проникнуть под кожу. Быть съеденным изнутри — что может быть ужаснее? Затем он натянул кожаную куртку, и Руперт обвязал его канатом вокруг пояса, надежно затянув все узлы.

Вот и все. Арчер взялся за канат, оканчивавшийся четырьмя стропами с петлями, спустил ноги в отверстие и кивнул докеру:

— Пошел!

Руперт нажал на рычаг, и натяжение каната ос­лабело.

Арчер соскользнул вниз и повис в воздухе, продолжая медленно спускаться. Метеорит наполнял пространство под сводом купола таинственным зе­леным светом и выглядел прекрасным, как зеленый оазис посреди безжизненной пустыни. Угольно-черный обсидиан и золото выгодно подчеркивали основной цвет камня. В этом изумрудно-зеленом сиянии хотелось полностью раствориться. Арчер довольно долго разглядывал камень, пока не почувствовал рывок каната.

— Эй, Джонатан! Вы там не уснули? — донесся издалека голос Уилсона.

— Что? — он вздрогнул и открыл глаза.

В отверстии купола чернел силуэт докера. Руперт продолжал мало-помалу вытравливать трос.

— Уже две минуты вы не отвечаете на вопросы!

— Как вы сказали? — встрепенулся Арчер.

— Вы болтаетесь там, будто вас огрели по темени. Я решил, что стоит поинтересоваться, все ли в порядке.

Арчер затряс головой. Что с ним случилось? Он вполне пришел в себя, сознание было ясным, но казалось, что из его тела ушла половина жизненных сил. Словно кто-то внутри нажал самый главный выключатель. Клац! — и готово…

— Все в порядке, сэр! — крикнул он. — Немного задумался.

Задумался? Вранье. Скорее, отключился, но признаваться в этом он не хотел. Проклятый камень! Арчер припомнил, как всматривался в его зеленую бездонность, а потом…

— Значит, продолжаем?

— Разумеется, сэр!..

Он протер глаза. Камень был уже совсем близко. Отсюда он мог хорошо рассмотреть золотые лучи и обсидиановое кольцо. Только бы успеть накинуть на них петли — и прочь отсюда. Остается три метра, два… Зеленый камень сиял прямо под ним. Ну и монолит! Справится ли с ним подъемный кран?..

Ага, вот и острия лучей! Сверкающими копьями они тянутся навстречу Джонатану Арчеру, чье имя вскоре станет известно самой королеве Великобритании…

Он слегка раскачался, чтобы достать до них, и приготовил первую петлю. И уже собрался набросить ее на первый луч, как что-то произошло. Метеорит засиял намного ярче. Зелень сменилась алым, а затем желтым пульсирующим светом. Со свистящим шипением из недр монолита вырвался белый луч, и беспомощный человек, болтающийся на канате, оказался прямо на его пути.

Арчер успел почувствовать, как луч коснулся его лба, и вздрогнул. В считанные мгновения перед его внутренним взором пронеслись бесчисленные звезды и планеты, а затем все погрузилось во тьму…

Оскар возился с повязкой. Теперь уже было просто необходимо взглянуть, что происходит с рукой. За последние полчаса боль многократно усилилась.

Там что-то было. Что-то чужое. И оно рвалось наружу. Совсем как в ту пору, когда у него увеличились мышцы и на теле в самых неожиданных местах начали расти волосы. Эти ощущения были сходными, только гораздо болезненнее.

Боль охватила уже всю левую половину тела и отдавалась в ноге. Мускулы были напряжены, как при судорогах. Еще несколько минут — и он просто не выдержит.

Остальные пленники собрались в другой части хижины и тихо переговаривались между собой. Скорее всего, Гумбольдт рассказывал о результатах проведенных им опытов, а может быть речь шла о нем и о его состоянии. Время от времени то один, то другой украдкой поглядывали на него. Надо быть предельно осторожным.

Внезапно снаружи раздался странный шум. Глухой хлопок, за которым последовал сдавленный крик. Все вскочили на ноги и прильнули к щелям в двери. Самое время, чтобы освободиться от проклятой повязки!

Оскар расстегнул булавки, которыми были закреп­лены концы бинтов, и потянул зубами освободившийся конец. Повязка сразу ослабла. Юноша проделал это так быстро, что никто не обратил на него вни­мания.

Еще миг — и повязка начала поддаваться. Миссионеры не пожалели перевязочного материала — его хватило бы, чтобы забинтовать его с ног до головы. Кроме того, бинты были наложены каким-то неизвестным Оскару способом. С какой стати братья-монахи так усердствовали? Может, пытались что-то скрыть?

Юноша вспомнил зловещую ухмылку руководителя миссии. Она еще долго преследовала его во сне. Оставалось надеяться, что ничего слишком плохого она не предвещала.

Сцепив зубы, он продолжал разматывать бинт. Оставалось всего несколько витков. Еще немного — и дело сделано. Наконец он сорвал повязку и ощутил кожей горячий воздух. В нос ударил тяжелый запах.

Оскару пришлось перевести дух, и лишь после этого он решился взглянуть на собственное предплечье. Кожа на руке потемнела и странно лоснилась. Здесь, в полумраке хижины, нельзя было точно понять, что было тому причиной. Пожалуй, лучше подойти поближе к отдушине. Даже тонкой полоски дневного света будет достаточно.

Оскар протянул руку к свету.

То, что он увидел, заставило его отчаянно закричать.

Джейбс Уилсон отшатнулся.

Перед его глазами все еще полыхал электрический разряд — сине-белое щупальце, метнувшееся к Арчеру. Затем раздался шипящий свист, и тело его адъютанта забилось в конвульсиях. Могучий поток света прошел насквозь через все его тело. Синие сполохи пробежали по одежде англичанина, взбежали по канату и с сухим треском исчезли. Вниз посыпались искры. Канат обуг­лился и оборвался, безжизненное тело его верного друга и спутника рухнуло вниз.

Кран был непоправимо поврежден, песок внизу, вокруг неподвижно лежащего тела Арчера, усыпан щепками и обломками балок.

Уилсон с ужасом следил за происходящим. Он едва не рванулся в храм, чтобы помочь Арчеру, но мгновенно осознал, что это было бы роковой ошибкой, и отдернул уже занесенную было над порогом ногу.

И вовремя: по поверхности песка уже бежали волны, расходясь концентрическими кругами, словно кто-то бросил камень в стоячую воду. Тело его друга лежало под обломками крана, но теперь песок вокруг него пришел в бурное движение. Взвились вихри мелких кристаллов и скрыли под собой Джонатана Арчера. Что-то зашипело, раздался гул, словно где-то рядом образовался огромный водопад. Песок вспучился, как в переполненном сосуде, воздух стал плотным, как во время песчаной бури, из храма пополз нестерпимый смрад. Уилсону пришлось зажать нос, но запах был таким сильным, что слезились глаза.

Ему впервые стало по-настоящему страшно. Прок­лятый метеорит! Надо было прислушаться к интуиции и заставить пленников выполнить эту задачу. Но теперь уже слишком поздно.

Прошло не больше тридцати секунд, и все стихло. Зеленоватый песок снова стал гладким, мгла рассеялась. Лишь в воздухе остался висеть едва уловимый запах серы и озона. Вот и все. Ни Джонатана Арчера, ни обломков подъемного крана. Исчезли, словно их смела незримая рука.

Охотник за метеоритами, чье неукротимое мужество и стойкость были известны всей Англии, почувствовал, что у него дрожат и подгибаются колени.

53

Сквозь узкую щель в двери Гумбольдт безуспешно пытался разглядеть, что происходит в городе. И в самом деле: что-то странное творилось в храме и вокруг него. Там внезапно полыхнул ослепительный свет, послышался странный свист, дрогнула почва, но вскоре эти колебания прекратились.

Затем ученый увидел, как по лестнице, ведущей к вратам храма, спускается Уилсон, и вид у него при этом такой, словно он только что пережил жестокий нокаут на ринге. Несколько наемников бросились к своему руководителю и подхватили его под руки. Однако Уилсон быстро пришел в себя и начал отдавать команды, яростно жестикулируя и то и дело указывая на храм.

Что там могло случиться? Где Арчер?

Только сейчас Гумбольдт сообразил, что помощник Уилсона уже давно не показывался в поле его зрения. Он уже собрался сообщить о своих наблюдениях остальным пленникам, как в глубине хижины раздался пронзительный крик.

Оскар!

Ученый стремительно обернулся.

Дрожа всем телом, юноша сорвал с себя рубашку. Свет, пробивавшийся из вентиляционного отверстия под крышей, выхватывал из полумрака его бледную кожу и мучительно искаженное лицо. У ног юноши лежала груда бинтов.

— Взгляните на это! — Макс указал на руку Оскара.

Гумбольдта бросило в холодный пот. В нескольких местах кожа руки Оскара ороговела, как у змеи. Но это была не чешуя, а тонкий стекловидный слой, поблес­кивавший и переливавшийся в неверном освещении. Изменения начинались у запястья и тянулись почти до самого плеча, захватывая часть шеи и груди. Ученому едва удалось справиться с ужасом и жалостью.

— Бог мой, Оскар! Когда это началось?

— Я… я не знаю… Еще в Берлине, — голос Оскара с трудом можно было узнать. — Схватка… Возможно, инфекция…

Гумбольдт потрясенно смотрел на сына.

— Беллхайм?

Юноша кивнул. Каждое движение причиняло ему боль.

— Это… был… осколок…

— Но почему ты молчал?

Оскар опустил глаза:

— Мне… мне было стыдно…

Гумбольдта охватил страх. Он схватил руку Оскара и поднес ее ближе к свету. Конечность стала наполовину прозрачной, как некоторые виды рыб из Юго-Восточной Азии. Кое-где сквозь остекленевшие ткани виднелись даже кости и сосуды. Болезнь зашла уже очень далеко.

— Я не понимаю… — пробормотал ученый. — Миссионеры… они должны были заметить. Они же тебя осматривали!

— Они… все… видели… — ответил Оскар. — Поэтому… ничего не сказали.

Гумбольдт проглотил комок, стоявший в горле. Затем снова взял Оскара за руку и мягко пожал ее:

— Все будет хорошо, мой мальчик.

Гарри бросился к двери и заколотил в нее обоими кулаками.

— Послушайте, О’Нил! Немедленно откройте! Это срочно! Нашему парню нужна медицинская помощь. Скорее откройте дверь!

Ответом было молчание.

Патрик О’Нил с тревогой поглядывал на храм. Насколько он мог видеть отсюда, дела там шли из рук вон плохо. Кран рухнул, Арчер куда-то исчез. Наемники суетились, словно муравьи в разворошенном муравейнике.

Ему нестерпимо хотелось понять, что там происходит, но о нем, кажется, все забыли. В качестве мальчика на побегушках и охранника он был хорош, но если речь заходила о серьезных вещах, его никогда не считали нужным посвящать в них.

Еще совсем недавно он не терял надежды, что уж в этой экспедиции сэр Уилсон доверит ему важную миссию. Но и тут он оказался парнем на подхвате.

Приходилось сознаться самому себе, что его преданность хозяину в последнее время основательно пошатнулась. У Джейбса Уилсона у самого рыльце в пушку, теперь это совершенно ясно. Он лгал, изворачивался, попирал закон и безжалостно манипулировал судьбами людей. И при этом всегда оправдывая свои поступки тем, что делает это только ради науки. Но и в этом Патрик уже начал сомневаться. Истребление догонов ничем нельзя было оправдать, как и способ, с помощью которого Уилсон раздобыл французские документы. Действительно ли он убил французского астронома, защищая свою жизнь и оскорбленную честь британской королевы?

В этот момент позади раздался громкий стук.

— Послушайте, О’Нил! Немедленно откройте! Это срочно! Нашему парню нужна медицинская помощь. Скорее откройте дверь!

Голос Гарри Босуэлла, фотографа. В дверь забарабанили с новой силой, и Патрику пришлось встать.

— Что там у вас случилось? Почему вы кричите?

— Вы должны выпустить нас немедленно! — отчаянно выкрикнул Босуэлл. — Мальчику очень плохо. Речь идет о жизни и смерти!

— Что с ним?

— Точно неизвестно. Что-то с рукой и плечом. Нам нужна помощь. Срочно!

О’Нил медлил. Похоже на подвох.

Наконец он покачал головой.

— Прошу простить меня, но я не могу ничего для вас сделать. По крайней мере сейчас. Со мной никого нет, а в одиночку дверь я вам не открою.

— Тогда позовите кого-нибудь, ради всего святого! И как можно быстрее!

По голосу отчаянного фотографа Патрик понял, что дело и в самом деле нешуточное. Немного поразмыслив, он проговорил:

— Ну, хорошо. Я схожу за подмогой. Но дайте слово не делать глупостей и не пытаться сбежать, иначе Уилсон пристрелит вас на месте.

— Можем поклясться! — донеслось из хижины. — Тем более, что голыми руками нам все равно не открыть дверь изнутри. Но поторопитесь ради Бога!

— Надеюсь, я об этом не пожалею… — пробор­мотал О’Нил и затрусил по направлению к храмовой площади.

54

Джейбс Уилсон был вне себя от гнева. Арчер погиб, кран, на который потрачено столько усилий, разрушен. Все его планы пошли прахом. Эта штука из другого мира, похоже, даже не собиралась покидать свое гнездо в центре храма, словно и она обладала собственной волей и правом голоса.

Пора с этим кончать, тем более, что охотник за метеоритами не терпел ни малейшего сопротивления. И если до сих пор он был спокоен и рассудителен, с этой минуты ситуация с зеленым камнем стала для него вопросом чести.

Никогда еще он не проигрывал, и несмотря на то что этот монолит обладал такими загадочными свойствами, не собирался проигрывать и теперь. Эта глыба из бездны Вселенной была здесь чужаком, пришельцем, мигрантом. А на планете Земля существовали свои правила. Здесь нельзя делать то, что взбредет в голову, в особенности чужакам.

— Принесите сюда ящик с динамитом, — приказал Уилсон.

Здоровяк Руперт, и без того изрядно напуганный, вскинул глаза на руководителя экспедиции:

— Динамит, сэр?

— Да, черт бы побрал! Ты разве оглох? Я разнесу эту глыбу на тысячу кусков, если сочту это необходимым.

— Вы хотите уничтожить зеленый камень? — Этот Руперт, тугодум с бычьими мышцами, ничего не по­нимал.

— Не уничтожить, идиот, а разделить! Я убежден, что каждый его обломок будет обладать теми же свойствами, что и целый камень, но не столь ярко выраженными. Для наших экспериментов будет достаточно обломка размером с кулак. Остальное мы продадим. Уверен, что крупнейшие музеи и общества естествоиспытателей будут расхватывать их, как горячие пирожки, и по той цене, которую назначим мы. Твое вознаграждение окажется куда большим, чем ты можешь себе представить. Мы будем купаться в золоте!

Выражение лица Руперта изменилось. Наконец-то до него дошло. Прочие тоже не остались в стороне. Наемники почти бегом бросились за динамитом.

Уилсон был здесь единственным человеком, в душе которого тлело сомнение. Риск очень велик. Динамит — новое изобретение. Он стал причиной уже нескольких несчастных случаев с катастрофическими последствиями. Взлетел на воздух даже цех по производству этого вещества, и только потому, что какой-то кретин пренебрег правилами безопасности. Удержать ситуацию под контролем мог только опытный человек. Небрежность может стоить жизни и им — достаточно сильного толчка или искры…

Динамита у них оставалось уже совсем немного. Уилсон вообще сомневался, стоит ли брать столь опасное вещество с собой в экспедицию, где неизбежны всякие случайности, и в конце концов ограничился двумя ящиками, из которых две трети были уже израсходованы. Кто бы мог подумать, что им снова понадобятся динамитные шашки?

— Сюда! — крикнул он своим людям, махая рукой. — И поаккуратнее, не вздумайте уронить!

Вскоре подоспели взмокшие наемники.

— Отлично, — похвалил их охотник за метеоритами. — Теперь подставляйте лестницу и поднимайте наверх.

Он руководил работой до тех пор, пока ящик не был установлен на нужное место. Подошел Руперт. Глаза бывшего докера были полны страха, хотя небольшой деревянный ящик с надписью «Динамит Нобеля» был примерно таким же по величине, как и коробка с бутылками виски.

Уилсон приподнял крышку, и в нос ему ударил сладковатый запах нитроглицерина. Коричневые бруски шашек были завернуты в несколько слоев промасленной бумаги и, безопасности ради, пересыпаны кремнеземом. Динамит оказался в отличном состоянии.

Он вынул одну шашку и прикинул ее вес на ладони. Затем добавил к ней вторую, третью и четвертую. Четырех должно хватить. Запал лежал рядом: деревянная основа, в которую был засыпан черный порох и вставлен бикфордов шнур. Как только запал будет прикреплен к бруску динамита, он окажется готовым к взрыву.

С неба упали первые капли дождя. Все это время Уилсон был так занят, что не заметил, как небо заволокли тучи. Надо поторапливаться. Вскоре запал был установлен на место, и охотник за метеоритами велел своим людям отнести ящик с оставшимся динамитом на безопасное расстояние от храма.

55

— Сюда нельзя. Босс занят, — дорогу О’Нилу преградили трое мужчин с деревянным ящиком в руках.

— Что он задумал? — Патрик перевел взгляд с надписи «Динамит Нобеля» на лица наемников, а потом на лестницу, ведущую на крышу храма.

Рядом с ней стоял сэр Джейбс Уилсон собственной персоной, и в руках у него виднелось что-то похожее на удилище. Но куда запропастился Арчер? И что произошло с краном?

— Мне необходимо с ним срочно поговорить, — он оттолкнул Руперта и бросился вверх по лестнице. — Речь идет о наших пленниках! — бросил он через плечо.

— Стой! — Руперт бросился за ним, но Патрик оказался быстрее. — Назад!

Когда он взбежал на верхнюю площадку, Уилсон обернулся.

— Прошу прощения, босс! — крикнул на бегу Руперт. — Я предупреждал парня, что вам нельзя мешать, но он не стал меня слушать.

— Хорошо, Руперт, — ответил Уилсон. — Возвращайтесь к своим, я сам разберусь. Что случилось, Патрик?

— Пленники, сэр… — Патрик с трудом перевел дух. — Босуэлл утверждает, что юноше очень плохо, он чуть ли не при смерти. Могу ли я взять пару человек, чтобы открыть дверь и взглянуть, в чем там дело?

Уилсон смерил его скептическим взглядом:

— И ты в это поверил?

— Да, сэр. Мальчику, как мне кажется, действительно куда хуже, чем тогда, когда мы их заперли.

Уилсон задумался на миг, но все же отрицательно покачал головой.

— Нет. Или позже. Сейчас у нас есть дела поважнее. Впрочем, это хорошо, что ты здесь, Патрик. Ты мне понадобишься.

О’Нил удивленно поднял брови:

— Что вы задумали, сэр? Где Арчер?

— Арчер? Так ты еще ничего не знаешь? — глаза Уилсона свирепо сверкнули. — Джонатан мертв. Погиб, когда мы пытались извлечь метеорит из его гнезда. Вот, держи, — он протянул свою наплечную сумку Пат­рику.

— Погиб? — Эта новость повергла молодого человека в шок. — Но… как это случилось?

— Сейчас неподходящее время для рассказов, — охотник за метеоритами указал глазами наверх. — Мы должны все закончить до того, как хлынет дождь. Потом все узнаешь. — Вспыхнула зажигалка, Уилсон поднес огонь к фитилю бикфордова шнура. Раздалось шипение, шнур вспыхнул. По земле пополз белый дым. Прихватив снаряженный динамитный заряд, Уилсон направился к вратам храма. — Пойдем, поможешь мне!

Лицо его стало очень серьезным. Патрик взялся за связанные вместе четыре динамитные шашки, они размахнулись и на счет «три» бросили заряд внутрь. Он угодил точно на метеорит. Патрик зачарованно следил за тем, как догорает шнур.

— А теперь прочь отсюда! — хрипло выкрикнул Уилсон.

Толкнув Патрика в спину, он бросился вниз по лестнице. Молодой человек замешкался на пару секунд и успел заметить, как зеленоватый песок вокруг метеорита пришел в движение — словно под ним двигалось какое-то живое существо. А затем ему почудилось, что из-под поверхности песка вынырнула пара стекловидных щупалец, однако он не поверил собст­венным глазам.

— Черт побери, О’Нил!!!

Патрик с трудом оторвал глаза от происходящего и бросился за боссом. Метрах в пятидесяти от храма возвышался небольшой холм. На нем росло корявое дерево, на котором, несмотря на продолжительную засуху, все еще оставалось немного зелени. За его стволом и притаились двое мужчин в ожидании взрыва.

Взрыв разорвал тишину в клочья, словно гром от одновременного удара тысячи молний. Оскар почувствовал, как от удара взрывной волны до основания содрогнулась их тюрьма. С потолка посыпалась сухая глина. Дверь едва устояла, но сквозь ее щели в хижину с такой силой ворвались песок и пыль, что им пришлось закрыть лица руками. Грохот еще не умолк, а Гумбольдт уже вскочил и бросился к двери. Прижавшись к щели, он выглянул наружу.

— Боже мой! — пробормотал он, когда пыль немного осела. — Эти люди окончательно спятили. Они разнесли храм динамитом, от здания практически ничего не осталось. Взгляните!

Все, кроме Оскара, приникли к щелям. Только юноша, прислушиваясь, смотрел вверх. На кровлю хижины упали первые капли, и вскоре дождь барабанил по ней вовсю…

С расположенной неподалеку скалы сорвалась небольшая лавина.

Ствол и ветви корявого дерева жалобно заскрипели. Волна раскаленного воздуха подняла тучи песка, и О’Нил с Уилсоном едва не задохнулись, и сразу же за ней сверху на них посыпались камни. Патрик изо всех сил втиснулся под выступ скалы, чтобы камнепад его не зацепил. Обломки были величиной с кулак и больше, и если один из них угодит в голову, его жизнь не будет стоить ни гроша.

Еще несколько секунд вокруг царил кромешный ад, затем все понемногу успокоилось. В городе воцарилась тишина. Слышен был только шум дождя.

Патрик осмотрелся. Один за другим наемники выбирались из своих убежищ. У него самого тряслись ноги, а рубашка насквозь промокла от дождя и пота.

Молодой человек взглянул в сторону храма, и то, что открылось его глазам, заставило О’Нила затаить дыхание. Ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы убедиться, что это не обман зрения.

Здание исчезло, словно его никогда и не бывало. На его месте к небу поднимался столб дыма. На фоне грозовых облаков он казался неописуемо мрачным, как предвестник еще больших бед. Земля вокруг была усеяна осколками камня и щепками. Близлежащие деревья взрывная волна вывернула с корнями, их кора почернела от копоти. В воздухе стоял запах гари.

Джейбса Уилсона также поразила невероятная мощность взрыва. Когда он осмотрел останки храма, на его лице появилось выражение недоверчивого удивления.

— Ну и ну! — бормотал он, перешагивая через обломки. — Вот так силища! Если бы я знал, что за дьявольская штука этот динамит, я бы выбрал заряд поменьше. С другой стороны… — он удовлетворенно осмотрелся, — это именно то, что нам требовалось. Смотрите! — он указал на обломок странного ме­теорита.

Патрик О’Нил осторожно приблизился к развалинам. Ему было не по себе от одной мысли, что здесь повсюду валяются куски этого таинственного зеленого камня. Он остановился. Вот один из них — размером со спичечный коробок. Камешек слабо светился зеленым светом. Ба, да они здесь повсюду!

Уилсон с улыбкой обернулся к ассистенту:

— Ну что, Патрик? Пора сушить подштанники?

— Если честно, сэр, то да… А вот и еще осколок!

Уилсон вынул из сумки перчатки, надел и достал жестяную коробку из-под сигар. Наклонившись, он поднял осколок метеорита.

Патрик замер.

— Но, сэр… Вы уверены, что это не опасно?

— Более чем. Я запомнил, как этот немец-ученый утверждал, что эта штука не может совладать с металлом, — он захлопнул крышку. Замок защелкнулся с тихим щелчком. — Видишь? Теперь он в надежном месте.

Он уложил сигарную коробку в свою и взглянул на своих людей, озадаченно наблюдавших за его дейст­виями.

— Ну что, парни? Тащите-ка сюда все металлические коробки, которые у нас найдутся. Жестянки от боеприпасов, фляги, портсигары, консервные банки и тому подобное. Все, что сумеете найти. А потом начинайте собирать осколки. Но будьте осторожны: пользуйтесь перчатками и следите, чтобы камень не прикасался к коже. Взрыв ослабил его мощь, и еще некоторое время он будет совершенно безвредным.

56

— Бог мой, вы только посмотрите, что с ним происходит!

Гумбольдт стремительно обернулся. Оскар корчился в судорогах. Лицо его приобрело цвет пепла, а руки и ноги болтались, словно у восковой куклы, которую поставили слишком близко к огню. По его коже пробегали волны, плечи, руки и кисти рук, казалось, становились все меньше, а ноги наоборот — вытягивались. Брюки были уже коротки, а ботинки сваливались со ступней.

Ученый лихорадочно размышлял, можно ли каким-то образом остановить эти изменения, но было поздно: процесс трансформации уже зашел слишком далеко. Время потеряно — в последние четверть часа, с того момента, когда прозвучал взрыв, на Оскара почти не обращали внимания. Чужеродный организм с фантастической скоростью захватывал тело юноши.

Оскар продолжал меняться. Рост его уже почти достигал двух метров, тело вытянулось и стало тонким, как жердь. Конечности выглядели совершенно проз­рачными, словно состояли из жидкого стекла. Внезапно он ухватился за края узкого вентиляционного отверстия и подтянулся. Никто не успел произнести ни слова. Гумбольдт ошеломленно следил за тем, как в проеме исчезла сначала голова юноши, затем плечи и верхняя часть туловища.

Зрелище было кошмарным и одновременно заво­раживающим. Казалось, что тело Оскара стало растяжимым, как каучук и способным принимать любую форму. Еще мгновение — и он исчез.

— Будь я проклят… — Гумбольдт бросился к окну и крикнул: — Оскар, останься! Не уходи, может быть, мы сможем тебе помочь!

Ответа не последовало.

— Не сдавайся, мальчик! Будь с нами!

Тишина.

Ученый еще долго не сводил глаз с отдушины, а затем в одно мгновение сник. Им овладели жгучая скорбь и чувство полной беспомощности. Он опустился на глинобитный пол у стены и спрятал лицо в ладонях.

В следующую минуту за дверью раздался шум. Что-то скрежетало и потрескивало. Затем на глинобитный пол хижины упала тонкая полоска света.

Макс опустил руку на плечо исследователя:

— Господин Гумбольдт! Смотрите!

Ученый поднял голову:

Дверь приоткрылась уже на несколько сантиметров.

Макс и Гарри бросились к ней и расширили щель, но открыть тяжелую створку, сорванную с петель, им удалось лишь после того, как к ним присоединился Гумбольдт.

Небо снаружи было затянуто набухшими дождевыми облаками. Дождь, редкий гость в этих засушливых местах, продолжался. Перед ними стоял Оскар. Несмотря на поблескивающую, почти прозрачную кожу и на то, что на нем теперь не было ни рубашки, ни ботинок, он выглядел совершенно так же, как обычно. Только глаза стали другими — они горели зеленым светом.

Гумбольдт поймал себя на том, что хочет прикоснуться к юноше, но отказался от этой мысли.

— Это ты, Оскар? — спросил он.

Юноша молчал, слегка склонив голову, словно не мог понять, кто к нему обращается. На его губах играла странная улыбка.

— Началось, — наконец произнес он…

Патрик О’Нил не знал, что поразило его больше всего. Вид разрушенного храма или то, что метеорит расколот взрывом на сотни обломков. И здание, и космический камень сами по себе были бесценными для науки. И то, что они превратились в пыль и осколки, валяющиеся под ногами, послужило для него окончательным доказательством того, что его босс — безумен. Этот человек больше не отвечает за свои поступки и способен пожертвовать жизнью любого из спутников ради достижения своих честолюбивых целей.

Внезапно его пронзила ясная, как дневной свет, мысль: все они погибнут еще до того, как им заплатят хотя бы фунт стерлингов. Из головы у него не выходили стеклянные щупальца, тянувшиеся из глубины песка, устилавшего пол храма.

— Делай хоть что-нибудь, — прервал его размышления Уилсон. — В нашем распоряжении совсем немного времени. У тебя под ногами целых два осколка!

Патрик неохотно открыл металлическую банку из-под консервов и вынул из сумки щипцы. Касаться осколков метеорита голыми руками едва ли стоило.

Он наклонился вперед и уже собрался было поднять пару небольших зеленых камешков, но озадаченно замер. Они двигались!

Патрик прищурился. Никаких сомнений: один из осколков увеличивался на глазах. По его смоченной дождем поверхности побежали трещины, и внезапно камешек раскололся на две части. Они распались, обнажив точно такой же по форме осколок, только гораздо крупнее. Затем весь процесс повторился — и с тем же результатом.

Молодой человек едва смог оторваться от этой картины.

— Сэр! — позвал он срывающимся голосом. — Вы не взглянете на это, сэр?

Охотник за метеоритами не реагировал. Взгляд его был устремлен в землю, глаза широко раскрыты. И не у него одного: отовсюду доносились возгласы удивления и ужаса. И в самом деле: от того, что происходило у них на глазах, кровь стыла в жилах. Капли дождя падали, издавая странный звук, словно барабанили по стек­лянному шкафу, наполненному хрустальной посудой.

Тем временем зеленые полупрозрачные камни продолжали расти и размножаться. Некоторые уже достигли размеров футбольного мяча. Повсюду на землю сыпались все новые и новые осколки. Площадка, где прежде стоял храм, теперь была усеяна сотнями и сотнями мерцающих и пульсирующих камней. Похоже, метеорит распался на куда большее число обломков, чем они предполагали вначале.

Патрик чувствовал себя карликом в инопланетной оранжерее. Один кристалл начал расти прямо под подошвой его сапога, и он не выдержал и бросился прочь — туда, где находилась хижина пленников. Он и сам не понимал, почему выбрал именно это направление, но ноги сами понесли его туда.

Пробежав метров сто, О’Нил остановился, с трудом переводя дыхание. И внезапно увидел прямо перед собой четверых пленников, один из которых показался ему незнакомым — необычайно высокий и хрупкий, с заостренными чертами лица.

Молодой человек схватился за нож — единственное оружие, которое было при нем.

— Гумбольдт! — невольно вырвалось у него. — Как вам удалось выбраться оттуда?

— Разве это сейчас важно?

— Но… Вы же дали слово!

— Нам вернуться в хижину?

— Я… О, нет! — О’Нил вернул нож в ножны. — У нас очень серьезные проблемы, и вы, я полагаю, могли бы…

— Я тоже так думаю, — ученый быстро взглянул в сторону храма. — Дождь, верно?

Патрик кивнул.

— Обломки метеорита под дождем растут и множатся. Никогда не видел ничего подобного!

— Что же тут удивительного? Это действительно растение, хоть и с далекой звезды. Разрушив кристалл, вы запустили процесс размножения. Каждый осколок — семя, из которого развивается новое растение. Я уже рассказывал вашему боссу, как это происходит. Вы по-прежнему мне не верите?

— Сэр Уилсон полагал, что…

— Сэр Уилсон — клинический идиот. И при этом беспринципный и жестокий человек. Крайне опасное сочетание.

Патрик хотел было что-то возразить, но вместо этого опустил голову и проговорил:

— Вы оказались правы. Так оно и есть…

На губах Гумбольдта появилась скупая улыбка:

— Отрадно слышать трезвую оценку.

— Я глубоко заблуждался, — продолжал Патрик. — И если бы существовала хоть малейшая возможность изменить ситуацию к лучшему…

— Боюсь, слишком поздно. Все самое худшее уже произошло. В точном соответствии с догонским пророчеством. Сейчас я вижу единственный выход — как можно быстрее убраться отсюда.

— Значит… вы думаете, нам не удастся остановить этот сбесившийся метеорит?

Гумбольдт покачал головой.

— Не вижу, каким образом это можно сделать. Все, что этому существу необходимо для развития — вода, тепло и кремний, имеется здесь в изобилии. И так будет продолжаться до тех пор, пока не окончится дожд­ливый сезон. Кроме обломков метеорита и их потомства, здесь не останется ничего живого. Очень жаль, что не могу сообщить вам что-нибудь более утешительное.

Только теперь Патрик перевел взгляд на Оскара. Странно изменившийся юноша, дрожа всем телом, неподвижно застыл рядом с отцом.

— Что с вашим сыном? Он очень плохо выглядит. Могу чем-нибудь вам помочь?

Гумбольдт плотно сжал губы.

— Благодарю, но, боюсь, и в этом случае уже слишком поздно. Мы ничего не знаем о подобных трансформациях. Просто надо убираться отсюда, и по­быстрее.

В следующее мгновение с центральной площади города донеслись неистовые крики, к которым вскоре присоединились оглушительные звон и треск.

57

Джейбс Уилсон смотрел, как рушится его мечта. Полупрозрачные светящиеся камни росли как на дрожжах и множились. Некоторые уже достигали нескольких метров в диаметре. Они уже скрыли под собой развалины храма и продолжали захватывать площадь.

Проклятый немец оказался прав, и вдвойне прискорбно, что он, Уилсон, не прислушался к его пре­достережениям. Что ж, он поплатился за свое высо­комерие. А пока камни множатся с фантастической скоростью, и вскоре доберутся до хижины, в которой заперты Гумбольдт и его спутники. Не надо обладать слишком богатым воображением, чтобы представить, что при этом случится с пленниками.

Можно считать, что этой проблемы больше не существует.

Остаются догоны. Попытаются ли они препятствовать им, когда придется отступать по скальному мосту? Как знать. Все зависит от того, насколько они смогли собраться с силами после жестокого разгрома. Но его люди торопятся покинуть плато, да и оружия у них вполне предостаточно.

Мысли об этом привели его к еще одной проблеме. Что на сегодня осталось от его отряда? Арчер погиб, О’Нил исчез и, похоже, окончательно струсил. Все прочие — пушечное мясо, как говорится. Туповатые исполнители, которые годятся только для того, чтобы сложить голову, защищая его от мести догонов. Ни для чего другого они не пригодны.

В коробке из-под сигар, спрятанной в его сумке, лежит осколок метеорита. Если он доставит его в Лондон в целости и сохранности, то сможет с помощью воды и кремния вырастить его до необходимых размеров. Вопрос только в том, как туда добраться. Шансы будут гораздо выше, если он отправится в путь в одиночку. Большая часть запасов продовольствия экспедиции уже уничтожена зелеными кристаллами, а оставшегося не хватит на всех. Если удастся прихватить с собой пару вьюков и незаметно исчезнуть, то он сможет добраться до Тимбукту и погрузиться на судно, плывущее вниз по Нигеру. Решено.

Отбросив сомнения, он торопливо направился к коновязи.

Лошади были вне себя от волнения. Они фыркали и рвали поводья, их морды были в клочьях пены. Единственным, сохранявшим относительное спокойствие, был его серый в яблоках конь. Убедившись, что за ним никто не следит, охотник за метеоритами отвязал поводья и приторочил к седлу вьюки с провизией. Затем забросил за спину пару винтовок и полный патронташ и скрылся в переулках Запретного города…

Шарлотта пряталась за скалой, прислушиваясь к странному шуму, доносившемуся с противоположной стороны ущелья.

Там происходило что-то невообразимое. Все началось со взрыва, после которого в небо поднялся гигантский столб дыма. Оба часовых, охраняющих подступы к скальному мосту, исчезли. Но догонские воины не покидали своих укрытий до тех пор, пока не начался дождь, и лишь после этого решились выйти.

Одной из первых из-за скалы показалась Йатиме, за которой последовали Джабо и Вилма. На противоположной стороне при этом не было замечено никаких движений.

— Что это такое? — спросила Шарлотта. — Будто взлетел на воздух целый склад боеприпасов.

Элиза, встревоженная происходящим, проговорила:

— Похоже на динамит. Ты что-нибудь видишь, Йатиме?

Девочка прикрыла глаза. А когда вновь их открыла, лицо ее выражало беспомощность.

— Не могу сказать, — прошептала она. — Слишком много всего, слишком много образов. Все происходит одновременно. И страх, я чувствую страх. Мужчины в панике. Но там есть еще что-то. Голос! Он говорит стеклянными словами, но я их не понимаю.

— Голос? Что за голос?

— Я его уже слышала. Несколько дней назад, рядом с храмом. Но тогда он звучал намного тише. Мужчины в страшной опасности.

Элиза сжала губы.

— Мы не должны терять время. Убире, ведите воинов на ту сторону!

Брови старейшины удивленно взметнулись:

— Ты хочешь идти туда? Разве ты не слышала, что говорит Йатиме? Там находится то, что способно всех нас уничтожить.

— Но наши друзья в опасности, и мы обязаны им помочь!

Убире задумался, потом направился к своим воинам, чтобы посоветоваться. Вскоре он возвратился.

— Хорошо, — сказал он. — Мы готовы вас сопро­вож­дать. Хорошие друзья не бросают друг друга.

— Спасибо, Убире.

С большой осторожностью женщины и воины приблизились к скальному мосту. Но когда они добрались до его середины, снова раздался грохот, за которым последовали треск и стеклянное дребезжание. Звуки достигли такой силы, что, казалось, сама гора дрогнула, а скальный мост ощутимо заколебался под ногами.

Шарлотта уже собралась продолжать путь, но старейшина остановил ее, взяв за руку.

— Ты слышала?

Девушка кивнула.

— Что это, по-вашему?

— Я знаю этот звук. И слышал его гораздо раньше, в вещем сне. Он возвещает наступление конца света!

Внезапно воины затянули песню. Но не хором — казалось, что каждый из них поет свое, но, сливаясь вместе, их голоса дополняли друг друга и резко контрастировали с дребезжанием и грохотом, доносившимися с другой стороны ущелья. Похоже, они, совершенно точно знали, как петь, чтобы мелодия звучала сильно, энергично и как бы уравновешивала звуковой хаос, надвигавшийся со стороны Запретного города.

Элиза, остановившись рядом с Шарлоттой, внимательно вслушалась.

— Странно, — вдруг проговорила она. — Я чувствую, что в этой песне заключена магическая сила.

— Как знать, — отозвалась Шарлотта. — Думаю, что и это вовсе не случайно…

58

На месте, где раньше высился храм, царила полная неразбериха. Наемники метались между возникающими словно из-под земли зелеными монолитами, пытаясь поймать сорвавшихся с привязи лошадей и мулов. Перепуганные животные угодили в самый эпицентр катастрофы и оказались в окружении стены зеленых камней, ощетинившихся острыми кристаллами и растущих с каждой минутой.

Макс Пеппер видел, как лошадь ударила копытом в грудь одного из наемников, пытавшегося ее поймать, и унеслась прочь, оставив мужчину истекать кровью в пыли. Его приятелям пришлось спешно эвакуировать раненого, чтобы его не затоптали взбесившиеся кони.

Единственным, кто казался невозмутимым в этом аду, был Гумбольдт. Раскинув руки, он преградил путь несущейся лошади:

— Стой, стой же! Спокойно, дорогая моя! Я выведу тебя отсюда, только доверься мне…

Гордая каурая кобыла, раньше принадлежавшая Джонатану Арчеру, тряхнула гривой и вскинулась на дыбы. Она была напугана до смерти, но все-таки остановилась. Когда ее передние копыта снова коснулись земли, лошадь опустила голову, тяжело дыша, и позволила Гумбольдту огладить ее шею и поймать поводья.

— Ну, вот и хорошо, красавица! Бояться нечего. Теперь я тебя поведу, только не вздумай чудить!

Однако наемники, судя по всему, имели свои планы в отношении пленников, и не собирались отпускать их восвояси. Путь им преградил Мелвин Паркер с винтовкой наперевес.

— Эй, парни, скорее сюда! — заорал он. — Эти типы, которые явились сюда от догонов, вырвались на свободу и собираются унести ноги!

— Опусти оружие! — Патрик О’Нил гневно ударил по стволу пляшущей в ручищах головореза винтов­ки. — Где Уилсон?

Наемник осмотрелся, будто спросонья, и покачал головой:

— Понятия не имею. Его уже давно не видно. Говорят, исчезли также его лошадь, один из мулов и большая часть оставшегося у нас продовольствия.

— А в коробке из-под сигар у него кусок метеорита! — вмешался один из мужчин.

— Проклятье! Эта трусливая свинья бросила нас на произвол судьбы! — выкрикнул Патрик. — Чего и следовало ожидать.

— Не забывай, что ты говоришь о сэре Уилсоне, — прохрипел Паркер. — Это человек чести. Сама королева возвела его в рыцарское достоинство!

— Это доказывает только то, что и королева может ошибаться, — насмешливо покачал головой Патрик. — Думаю, он уже на пути к Тимбукту, вместе с осколком метеорита и всей нашей провизией.

— Но… Что же теперь делать?

Отряд энергичных и деловитых негодяев в мгновение ока превратился в кучку беспомощных сопляков, потерявших няньку. Один О’Нил сохранял хладнокровие.

— Угомонитесь! — выкрикнул он, подняв руки над головой. — Я беру руководство отрядом на себя. Отныне вы будете делать то, что я скажу. Для начала нам нужно выбраться отсюда. Возвращайтесь в лагерь, хватайте все, что стоит унести с собой, и двигайтесь к скальному мосту. Встретимся там.

Никто не осмелился возразить. Наемники поспешно кинулись выполнять приказ.

— А вы? — спросил Паркер.

— Я помогу Гумбольдту собрать лошадей и мулов. Затем мы тоже направимся к мосту. За дело, Мелвин, и не советую вам медлить!

Если бы ситуация не была настолько драматичной, Макс непременно рассмеялся бы. Из Патрика вышел бы совсем неплохой предводитель. Кто бы мог подумать, что в этой кудрявой голове скрывается ум настоящего стратега. И только отчаянная ситуация позволила ему раскрыться в полной мере.

Гумбольдт уже вывел кобылу Арчера из лабиринта зеленых монолитов. Остальные животные, поняв, в чем их спасение, последовали за ними. Тем временем монолиты стали уже настолько высокими, что сквозь них едва пробивался солнечный свет. И пока бывшие пленники покидали пределы города, их то и дело настигали характерный треск и звон, а осколки делящихся надвое кристаллов летели им вслед. Теперь главным было — не терять бдительности и своевременно уворачиваться от них.

Лишь чудом им удалось невредимыми добраться до границы стеклянных джунглей.

— И что нам делать теперь? — поинтересовался Патрик.

— Перейдем через мост и вернемся к догонам, — ответил Гумбольдт. — Это наш единственный шанс. Никакой альтернативы.

Патрик нахмурился:

— Вы хотите, чтобы мы полезли прямо в логово врага?

— Догоны нам не враги. — Гумбольдт кивнул в сторону стеклянного леса: — Вот он, наш главный враг. И если еще осталась надежда на спасение и победу над ним, то только с помощью догонов. В прошлом им уже удалось справиться с этой чудовищной формой внеземной жизни. Но Уилсон не понял этого, и результат налицо.

Патрик кивнул.

— Согласен! Тогда к догонам! Будем надеяться, что они не откажутся говорить с нами и не перебьют всех без разбора…

Они уже почти добрались до условленного места, когда впереди послышались возбужденные голоса, прозвучали крики, и грохнул выстрел.

— Что там происхо… — Еще не успев договорить, Макс обнаружил, что подтягивающихся к мосту наемников окружил отряд из полусотни догонских воинов. На всех были устрашающего вида маски, в руках у каждого сверкала пара копий с длинными, хорошо отточенными наконечниками.

Наемники вскинули винтовки, готовясь обороняться.

— Остановитесь! — крикнул Гумбольдт. — Патрик, прикажите своим людям опустить оружие.

— Но…

— Делайте, что сказано, иначе всем нам конец.

— Хорошо…

О’Нил поспешно направился к вооруженным мужчинам и принялся их убеждать. В конце концов ему удалось втолковать им, насколько сложна ситуация, и те без лишних слов побросали оружие и сдались догонам. Вперед вышел старец, закутанный в коричневую накидку, с резным посохом черного дерева в руке. При виде Гумбольдта его лицо прояснилось.

— Друг!

— Убире! — Гумбольдт бросил поводья Максу и заторопился навстречу старику. — Рад видеть вас в доб­ром здравии!

Старик искренне обрадовался.

— Мы слышали гром и опасались беды…

— Увы, мы опоздали. Все обстоит гораздо хуже, чем я предполагал. Видите? — Он указал на Запретный город. Не только над хижинами, но и над окрестными скалами уже высились верхушки зеленых монолитов. — Зло наступает, как и предрекает пророчество!

Макс хотел бы услышать, что ответит старейшина, но его отвлек шум. Из-за щитов воинов показались две женщины.

— Гляди-ка, Гарри! — он ткнул друга в бок. — Это же Шарлотта и Элиза!

Растолкав наемников, друзья бросились к жен­щинам.

Встреча вышла сердечной. И сам этот миг был бы прекрасен, не будь положение всех, кто здесь находился, столь отчаянным. Звон разлетающихся во все стороны кристаллов ежесекундно напоминал, как велика опасность.

— Не время радоваться, — обронил Гумбольдт. — Нам надо действовать, и действовать решительно. Патрик, переведите своих людей через мост. Необходимо также выяснить, куда девался Уилсон. Видел его кто-нибудь?

— Я видела, — кивнула Шарлотта. — Мы еще только собирались перейти через мост, когда мимо нас пронесся всадник. Он летел, словно за ним гналась вся преисподняя, и мгновенно исчез из виду. Мы не успели его остановить.

Гумбольдт сжал кулаки.

— Тогда у нас одной проблемой больше. У него находится один из осколков метеорита. Если он ухит­рится добраться до Англии, все пропало.

— Предоставьте это мне, сэр, — вмешался Пат­рик. — Я неплохой наездник. Кроме того, я хорошо знаю сэра Уилсона и ход его мыслей. Дайте мне винтовку, и я верну его сюда вместе с осколком.

— Прихватите с собой и меня, — вызвался Гарри. — У меня с этим парнем особые счеты.

— И у меня тоже, — подхватил Макс, памятуя, как Уилсон едва не отправил его на верную гибель. — Втроем шансов у нас куда больше.

Гумбольдт кивнул.

— Так и быть. Берите лошадей, оружие и отправляйтесь. Не думаю, чтобы он успел уйти чересчур далеко. И берегите себя.

— Не беспокойтесь, — с улыбкой ответил Макс. — Мы справимся. И позаботьтесь о мальчике. Кстати, где это наш Оскар?

Гумбольдт растерянно обернулся.

Его сын исчез.

59

Поняв, что отец и все прочие направляются к скальному мосту, Оскар повернул обратно. Все были так заняты, что никто не заметил его исчезновения. Почему он так поступил, он и сам не сумел бы объяснить. Просто почувствовал, что так будет правильнее. Его звал голос, и он был слишком властным, чтобы от него отмахнуться.

Место, где стоял храм, было полностью покрыто зелеными кристаллическими глыбами. На их блестящих гранях поблескивали капли дождя и время от времени возникали странные узоры из мерцающего света и теней. То и дело стекловидные монолиты, обелиски и колонны трескались, раскалывались и снова начинали тянуться к небу. Всякий раз они становились выше и массивнее прежних. Земля гудела и по­драгивала под ногами, воздух был полон звуков чуждой жизни.

Здесь ему и самому захотелось запеть. Тело вибрировало, как туго натянутая струна. Голова кружилась, он едва ощущал собственные руки и ноги. Ему казалось, что он превратился в белое, полное света облако, невесомо парящее в вышине. Не осталось ни обычных слов, ни страха — только звуки и образы, видения чужих миров и бескрайней пустоты между ними. Он ощущал присутствие существа, жаждущего гармонии и единства. Оно искало близости, вернее, больше, чем близости — оно стремилось полностью слиться с ним. Тысячу лет провело оно в полном уединении, одержимое только одной мыслью: никогда больше не оставаться в одиночестве. Оно прибыло из неизмеримой дали и ожидало этого мгновения бесконечно долго.

— Привет, Оскар!

Голос прозвучал гораздо отчетливее, чем раньше. Тот самый голос, который спас его от гиеновых собак.

— Наконец-то ты нашел дорогу ко мне. Почему так долго?

— Я не мог просто так все оставить, — ответил Оскар. — Я связан. У меня семья и близкие.

— Семья! — Существо издало несколько звуков неземной красоты. — Как хорошо это звучит! Тот, у кого есть семья, никогда не бывает одиноким.

— Да, это правда. Но семья создает и проблемы. Ты не можешь поступать только так, как тебе хочется. Есть неписаные законы и правила. И с ними приходится считаться. Если ты их нарушишь, то причинишь боль другим.

— Что верно, то верно. Тяжелое бремя. Но отныне тебе больше не придется об этом думать. Теперь я твоя семья, и ты не должен предавать меня.

Оскар подошел к самому высокому зеленому монолиту и положил на него руку. Несмотря на то что стек­ловидное вещество казалось невероятно твердым, рука по локоть ушла внутрь.

— Чувствуешь единство?

Оскар кивнул. Ему вдруг показалось, что он со всех сторон окружен людьми. У многих была темная кожа, они были совсем невелики ростом. Во всяком случае, не выше его самого. Все они носили пестрые штаны и рубашки, а головы покрывали остроконечными шапочками, напоминающими детские колпачки. Люди обступили его и протягивали к нему руки, разглядывая юношу с острым любопытством.

«Должно быть, это теллем, — подумал Оскар. — Народ, который когда-то доставил метеорит из Сахары на вершину столовой горы. Какие они славные — как добрые и хорошо воспитанные дети!»

Только сейчас он заметил, что среди темнокожих попадались и белые люди. Горделивые рослые мужчины и женщины в светлых одеждах. В руках у них были книги, они оживленно переговаривались между собой. Оскар узнал настоятеля миссии, и тот одобрительно кивнул ему.

Его внимание привлек еще один мужчина. Дочерна загорелое лицо, куртка и брюки песочного цвета с огромным количеством карманов. На голове — широкополая шляпа, на носу очки, за которыми поблескивают умные, полные любопытства глаза. Именно так должен был выглядеть Рихард Беллхайм до своего превращения, а вовсе не тем холодным и неприступным господином, какого Оскар видел в Берлине. При виде юноши он раскинул руки и крикнул:

— Иди к нам! Стань одним из нас!

Чуть поодаль от остальных сидел мальчик. Он был очень красив, хоть кожа его и казалась алебастрово-бледной. В руках у мальчика была палка, которой он чертил на песке какие-то фигуры. Заметив Оскара, он поднялся и направился к нему.

Юноша затаил дыхание. Одежды на мальчике не было, но и назвать его голым было нельзя. Его окутывало нечто вроде покрывала из тонких энергий, скрывающее от глаз большую часть тела. Несмотря на свой юный облик, он выглядел мудрым и опытным, а в его глазах плескалась вечность.

Внезапно Оскар понял, что этот мальчик здесь — самый главный.

Когда он приблизился, стало ясно, что только издали он казался маленьким и хрупким, в действительности же был вдвое выше Оскара.

Юноша растерянно разглядывал незнакомца.

— Кто ты? — наконец спросил он.

На бледном лице появилась улыбка.

— Разве ты не знаешь? Мое имя — Сиги-По. Так называется моя родина, которая находится очень далеко отсюда.

— Ты… просто мальчик?

— Тебя это удивляет?

Оскар был как в тумане. Этот голос, это видение. Все так странно, что можно окончательно голову потерять.

— Ты действительно так выглядишь?

— Мой истинный облик, скорее всего, испугал бы тебя. Поэтому я и принял такую форму. Тебе нравится?

— Ты один такой?

— В твоем мире — да. В других — нет. — Мальчик-гигант указал на небо. — У меня множество братьев и сестер, обитающих в космических сферах. Мы ищем общности и единства. Некоторым везет, и они оказываются в таких густонаселенных мирах, как ваш. Мне определенно улыбнулась удача.

Оскар тоже улыбнулся. Он должен быть с ними. В присутствии этого существа весь мир внезапно засиял райской красотой. Да, ему очень хочется быть с ними…

И тут он вспомнил Шарлотту. Что она будет делать, если его больше не будет рядом? Станет ли грустить о нем? Перед его внутренним взором всплыло заплаканное лицо любимой — и оно вернуло его к действительности.

— Чего ты хочешь от нас? — спросил он, с трудом выговаривая слова.

Мальчик слегка наклонил голову и с высоты своего роста посмотрел прямо в глаза Оскару.

— Разве ты еще не понял? Я здесь, чтобы соединиться с тобой. И не только с тобой, но и со всеми живыми существами на этой планете. Я должен бесконечно много вам рассказать. О Вселенной, о других звездах и планетах, обо всех мирах, которые я и мои братья и сестры посетили во время наших несконча­емых странствий. Вы, вероятно, думаете, что вы единственные разумные существа во Вселенной, но это заблуждение. Разум рассеян повсюду. Сейчас вы словно костер в ночи, но, соединившись со мной, вы больше никогда не будете одни. Никогда, понимаешь?

Оскара охватило странное чувство. Голова шла кругом, и одновременно возникло странное ощущение — будто какая-то часть его «я» отделилась от тела.

— А если мы этого не хотим?

Мальчик удивленно поднял брови. Оскару никогда еще не доводилось видеть бровей столь безупречной формы.

— Что ты имеешь в виду?

— А если нам безразличны ваши единство и общность? Если мир, в котором мы живем, нравится нам таким, какой он есть? — При этом Оскар снова подумал о Шарлотте и о том, каким счастливым порой чувствовал себя в своей реальности.

— Но ведь вы глубоко несчастны, и я это чувствую. В ваших душах живет стремление к защищенности и гармонии. Вам нужны семья, материнское тепло, любовь и многое другое. И далеко не у каждого это есть.

Оскар почувствовал, как по его телу начинает разливаться тепло. Оно поднималось от кончиков пальцев ног все выше и выше. Он словно в одно мгновение перенесся в теплую пещеру — и одновременно понял, что мальчик может манипулировать его чувствами.

Оскар сосредоточился и стряхнул с себя это сладостное ощущение.

— Какая-то часть наших душ тоскует, это правда, — сказал он. — Но другая стремится к свободе. Чтобы чувствовать себя счастливыми и довольными, нам иногда нужно побыть одинокими и печальными. Все это вместе взятое и делает нас такими, какие мы есть. Если отнять у нас то или другое, мы лишимся половины души. Только тот, кто познал горечь скорби, способен оценить радость.

О Боже! Что он говорит? Откуда в его голове эти мысли? Или его устами говорит кто-то другой? Например, Элиза?

На лице мальчика было написано крайнее удив­ление.

— Я не понимаю, — проговорил он с недоумением.

— Хорошо, я попробую сказать иначе. Догоны говорят: «Если солнце будет на небе днем и ночью, все вокруг превратится в пустыню». То же самое и со смертью и жизнью. Только наш изменчивый характер придает всему смысл. В нашем распоряжении всего лишь краткий отрезок времени, поэтому каждое мгновение должно запомниться. Если бы мы были бессмертными, то все стало бы нам безразлично, а жизнь окончательно потеряла смысл.

Глаза мальчика стали огромными, как блюдца.

— Никогда бы не подумал, что у тебя могут быть такие печальные мысли. Ты меня просто поразил.

Оскар понял, что чужое существо колеблется. Он физически ощущал волну его неуверенности. Выходит, оно не такое уж могущественное и сверхразумное, каким хочет казаться, и его можно убедить отказаться от задуманного?

— Знаешь, — начал он, — раньше я был очень несчастлив. Я вырос один, без матери и отца. И я всегда думал, что если у меня когда-нибудь появится семья, я автоматически стану самым счастливым человеком на свете. Но это оказалось не так. Я нашел семью, но мало что изменилось. Внутри я по-прежнему тот же уличный мальчишка, вечно голодный и обор­ванный.

— Почему так происходит?

— Наверно, все дело в том, что в каждом человеке с самого начала в разных пропорциях смешаны счастье и несчастье. И они остаются с ним на всю жизнь независимо от того, что меняется вокруг. Даже если осыпать каждого золотом и завалить подарками, от этого пропорция не изменится. Потому-то я и опасаюсь, что твой план потерпит неудачу. Оставь нас в покое, и это будет самое лучшее, что ты сможешь сделать.

Глаза мальчика потемнели.

— Но я не могу, и ты это уже знаешь. Я прибыл сюда, чтобы соединиться с вами, даже если это произойдет против вашей воли.

— Но почему?

— Те, кто сейчас живет на Земле, еще не способны принимать решения самостоятельно. По меркам Вселенной, вы еще совсем дети. Вас нужно взять за руку и показать дорогу, иначе вы окончательно заблу­дитесь.

— А как же право на собственный опыт? Право совершать ошибки и учиться на них? Разве они ничего не значат?

— Ах, это! — Мальчик отмахнулся, словно отгоняя назойливую муху. — Так может рассуждать только зеленый юнец. Поверь, когда ты будешь так же стар, как я, ты начнешь думать совсем иначе.

— Но ведь тебе была предоставлена свобода, которую ты использовал, чтобы самостоятельно накапливать мудрость и опыт. Почему же ты отказываешь нам в этом? Где логика?

Мальчик снова склонил голову. Его взгляд уже не был приветливым.

— А ты упрямый, тебе говорили об этом?

— Отец говорил, и не раз.

— Неприятное качество. Ты упрям и слишком остер на язык. Тебе следует как можно быстрее избавиться от этих недостатков.

Оскар вздернул подбородок:

— Могу я говорить откровенно?

— А до сих пор ты разве не был откровенен?

— Не в такой степени. Но теперь скажу. Мне кажется, что ты заботишься не о нас, а, в первую очередь, о собственной персоне.

— То есть?

— Ты постоянно говоришь только о себе. Ты не выносишь одиночества, поэтому мы должны всегда быть рядом, словно домашние зверьки. Под предлогом того, что желаешь нам добра, ты собираешься запереть нас в позолоченную клетку, кормить, заботиться, иногда вытаскивать оттуда, чтобы погладить или поиграть с нами.

— Но ведь это…

— И дело вовсе не в том, чтобы мы хорошо себя чувствовали. Дело в том, что тебе нужен контроль. Ты стремишься контролировать нас и манипулировать нами, словно мы комнатные собачонки. Разве я не прав?

Оскар чуть не захлебнулся в захлестнувшей его волне ярости и возмущения. Люди, до сих пор дружелюбно окружавшие его, после этих слов с отвращением отвернулись. Мальчик тоже явно начал сердиться.

— Как ты можешь? Оказывается, ты такой же, как эти злобные догоны!

— А чем тебе не угодили догоны?

— Они убили теллем, которых я любил, и заперли меня в храм — гробницу из стекла, глины и камня. И тоже без конца твердили, что хотят быть свободными. До сих пор победа оставалась за ними, но я всегда добиваюсь того, чего хочу. Время — мой главный союзник.

Оскар молчал. Он и раньше догадывался, что с этим существом невозможно договориться, а теперь эта догадка подтвердилась.

— Я не могу допустить этого, — прошептал он. — Не могу пойти против моих друзей и семьи.

— Ты должен понять: отныне — я твоя семья. Мы будем вместе до скончания веков. Следуй за мной, и ты увидишь чудеса самых отдаленных галактик. Планеты из льда, огненные океаны, зеленые луны Умбры и фиолетовые моря Селара. Я поделюсь с тобой невероятными знаниями. Мы будем петь и танцевать. Ты познакомишься с цивилизациями, которые поразят твое воображение. И для этого тебе нужно просто сказать «да».

Оскар покачал головой.

— Мне хватает этого мира. Он достаточно большой для меня. И если тебе нужен мой ответ, я говорю «нет»!

В то же мгновение он убрал руки с поверхности изум­рудного монолита.

60

— Я должен отправиться за ним, — отрывисто произнес Гумбольдт. — Он мой сын!

— Но ты ничем не сможешь ему помочь! — с отчаянием в голосе возразила Шарлотта. — Просто превратишься в стеклянного человека, как и все прочие. Что будет тогда? — Она покачала головой. — Мы совершили огромную ошибку, сразу не обратив внимания на то, что происходит с Оскаром. Но если мы и дальше будем действовать вслепую, мы его окончательно погубим. Должен найтись способ его спасти!

— Спасти? От чего?

— Тебе известно, что догоны собираются разрушить скальный мост? Убире говорит, что подготовка уже заканчивается. Они сделают это, как только мы вернемся.

Для Гумбольдта это сообщение оказалось новостью. Он сразу же вернулся к действительности.

— Они хотят разрушить мост?

— Да.

Гумбольдт обернулся, чтобы взглянуть, как догонские воины переводят пленников по мосту на свою сторону ущелья.

— И как они намерены это сделать? Ведь для этого придется сдвинуть с места несколько сотен тонн камня.

— Они сконструировали какое-то устройство, сложную комбинацию из канатов и рычагов, — сказала Шарлотта. — Если механизм приведут в действие, то его уже не остановишь. Я видела это устройство. Уверяю тебя — оно сработает.

— Но зачем? Тогда они окажутся полностью изолированными на вершине своей столовой горы.

— Таков их план. Неужели ты не понимаешь? Вспомни: эта гора — их Ноев ковчег. У них есть вода, клочки пахотной земли и скот. Они могут бесконечно долго существовать совершенно независимо. Даже если зеленые кристаллы захватят всю сушу, догоны останутся в безопасности. Они уже приступили к уничтожению всех лестниц и мостов, ведущих на равнину. Скальный мост — последняя нить, связывающая их с внешним миром. Если его разрушить, они окажутся отрезанными. Но Оскар никогда не сможет к нам вернуться.

— Этого нельзя допустить ни в коем случае.

— Я тоже так думаю. Поэтому так важно, чтобы ты остался. И знаешь, у Элизы появилась необычная идея насчет того, как можно остановить эту зеленую чуму. А может, и полностью обезвредить. Элиза! — позвала девушка.

Гумбольдт стремительно обернулся к своей спутнице и подруге.

— Я уже давно задавала себе вопрос: как догоны могли одержать победу над теллем, — начала женщина. — Как им удалось их одолеть, если преимущество — и в духовном, и в материальном плане — было на стороне противника? Если верить преданию, у догонов не было ни малейших шансов.

— Убире утверждает, что их предводитель получил знак богов, — напомнил Гумбольдт.

— Верно, — кивнула Элиза. — Но что это был за знак? Нечто материальное, чего можно коснуться или взять в руки? Оружие? Едва ли. Вероятно, это было какое-то знание, которое позволило догонам одержать победу. — Ее лицо стало очень серьезным: — И мне кажется, я знаю, что это. Звуки догонских песен.

— Песен? — недоверчиво переспросил Гумбольдт.

Они ступили на скальный мост, и Элиза взяла ученого под руку.

— Посуди сам, — продолжала она. — Их странные песни — единственное, что в точности дошло до нас сквозь века. Не существует ни записей, ни рисунков, ни преданий, в которых говорилось бы о том, чем на самом деле был этот знак богов. Странно, правда? Если бы речь шла о необычном оружии или каком-то особом заклинании, то этот секрет хранился бы как зеница ока и передавался от старейшины к старейшине. И тем не менее, догоны умудрялись держать ситуацию в храме под контролем. А единственное, что они вынесли из прошлого и сберегли в первоначальном виде — это их песнопения.

— Ты думаешь, что за ними скрывается нечто большее, чем обычные колдовские ритуалы?

Элиза кивнула:

— Я убеждена в этом. Вспомни, что произошло, когда Шарлотта столкнулась с конюхом в миссии. Вилма неожиданно подняла крик, и этот сильный мужчина внезапно оцепенел. Это и позволило нам увести мулов. Тогда я впервые заподозрила, что зеленые кристаллы по-особому реагируют на некоторые звуки.

— Боже правый! — пробормотал ученый. — Ты права! Помнишь, что случилось в саду у Беллхаймов, когда неожиданно ударил монастырский колокол?

— Точно, — усмехнулась Шарлотта. — Не случайно же догоны постоянно поют. Думаю, эти мелодии тормозят какие-то процессы в кристаллах, не причиняя никому, кроме них, никакого вреда. Ведь и оперные певцы, как рассказывают, могут разбить стеклянный бокал, взяв высокую ноту!

Они уже стояли у дальнего края скального моста. Гумбольдт обернулся. На мгновение женщинам показалось, что он вот-вот бросится обратно. Шарлотта заметила, как изменился его взгляд: глаза ученого заблес­тели, в них появилась искра надежды.

— Оперные певцы, говоришь? — Гумбольдт остановился, криво усмехаясь. — Если так, то мы устроим этой твари концерт, какого мир еще не видывал!

61

Джейбс Уилсон вытер мокрое от дождя лицо и взглянул на гору. Плоская вершина скрывалась за низкими тучами.

Первая часть побега позади. Он миновал вражеских воинов, пересек мост, промчался через плато и ущелье, где они взорвали возведенное догонами заграждение. А затем по узкой тропе он спустился на равнину.

Здесь он позволил себе передышку. Склон был слишком крутым, а почва слишком мокрой, чтобы спус­каться верхом на лошади. Рисковать он не мог. Нельзя было допустить, чтобы его лошадь или навьюченный мул повредили ноги. Оба они были для него на вес золота. Без них до Тимбукту не добраться.

Он привязал животных под кроной баобаба и спешился. Достал флягу с водой и принялся жадно пить, запрокинув голову. Мул недовольно фыркнул.

— Ничего не получишь, — отрезал Уилсон. — Только когда доберемся до места ночевки, понял?

Воды с собой у него было литров тридцать — в бурдюках и флягах. Расходовать ее придется очень осторожно, если он хочет благополучно пересечь саванну.

Мул снова фыркнул и недовольно стукнул копытом. Уилсон убрал флягу, поднял хлыст и огрел упрямое животное по спине. Мул ответил жалобным ревом.

— Не понравилось? Теперь будешь вести себя спокойнее. А если не угомонишься, то и вечером ничего не получишь. Будешь пить вонючую жижу из какой-нибудь лужи.

Мул успокоился, но теперь заволновалась серая в яблоках кобыла. Она беспокойно стригла ушами, ржала и испуганно озиралась.

Уилсон вышел из себя.

— А ну-ка успокойтесь! — рявкнул он. — Что это на вас нашло, дьявол бы вас побрал!

Внезапно он заметил какое-то движение неподалеку. Хищник!

Зверь был не слишком велик, но его появление заставило охотника за метеоритами насторожиться. Желтоватый мех, усеянный черными пятнами, большие торчащие уши. В нос ударил отвратительный запах падали.

Уилсон стремительно обернулся, чтобы схватить винтовку, но мул, напуганный присутствием зверя и его резким движением, рванулся и поскакал, не разбирая дороги, прочь. Вместе с оружием, продовольствием и всем запасом воды.

Одновременно и лошадь взвилась на дыбы. Копыто и стальные шипы подковы пронеслись буквально в миллиметре от виска Уилсона. Он увернулся, кобыла перепрыгнула через него и скрылась в зарослях.

Оставшись в одиночестве, Джейбс Уилсон медленно выпрямился, поднял голову и осмотрелся. На него пристально смотрели десятки безжалостных, непроницаемо-черных глаз.

«Гиеновые собаки, — промелькнуло у него в голове, — хозяева саванны…»

Макс, Гарри и Патрик услышали эти звуки еще издали. Сквозь посвист ветра и мерное лопотание дождя доносились истошный визг и резкое, сердитое тявканье.

По спине Пеппера поползли мурашки. Привстав на стременах, он спросил:

— Что это по-вашему, парни?

Патрик О’Нил прислушался.

— Похоже на гиеновых собак. Опасные твари! Нам лучше держаться от них подальше.

— Погоди! — Гарри Босуэлл напряженно прислушивался. — Я узнаю этот звук! Так они тявкают, когда загнали жертву. Однажды в Южной Африке мы натк­нулись на этих тварей, окруживших раненую антилопу. Этот лай означает: «Все сюда, ужин готов!».

— Давайте уносить ноги отсюда, — сказал Патрик. — А не то мы сами окажемся в их меню!

Гарри и ирландец уже готовы были повернуть лошадей, но тут до ушей Макса донесся звук, не похожий на визг собачьей стаи.

— Минутку! Кажется, я слышу человеческий голос. Кто-то зовет на помощь.

— Человек? — всадники переглянулись. — Уж не Уилсон ли там?

Охотник за метеоритами угодил в ловушку. Гиеновые собаки не позволяли ему сделать ни шагу. Особенно выделялся вожак стаи, хитрый и злобный дьявол. Уилсон уже пару раз достал его острием шпаги, но либо эта тварь не чувствовала боли, либо шкура у нее была такой толстой, что клинок не причинял ей вреда.

Около четверти часа он отражал атаки хищников, но силы его шли на убыль. Собаки вели себя так, как обычно: предпринимали ложные атаки до тех пор, пока жертва не вымотается, защищаясь, и только после этого собирались нанести решающий удар. То, что Уилсон знал об этих животных, не утешало. Они, будто бы, неохотно поедают мертвечину. А чтобы мясо оставалось свежим как можно дольше, они не убивают свою жертву, а сбивают ее с ног и разрывают клыками брюшную полость. А уж затем принимаются за другие части тела. Уилсон знал, что даже со вспоротым животом человек способен прожить довольно долго, несколько часов и даже дней. Поистине мучительная смерть!

Но с ним это не случится. Лучше уж самому броситься на шпагу. По крайней мере, такая смерть будет быстрой и не слишком болезненной.

Он уже приготовился отразить очередную атаку злобных псов, но тут слева прогремел выстрел. Послышался жалобный визг, одна из собак упала. Следующий выстрел свалил вторую. Стая занервничала. Вожак принюхался, но дождь смыл все запахи. Из подлеска раздалась еще пара выстрелов, и собаки начали отступать. Наконец, повинуясь сигналу вожака, они развернулись и бросились прочь.

Тяжело дыша, Уилсон оперся на шпагу.

Среди баобабов показались трое всадников, и он с удивлением узнал в них Гарри Босуэлла, Макса Пеппера и Патрика О’Нила. Патрик держал в руках еще дымящуюся винтовку. Уилсон бросил шпагу в ножны и направился к своим спасителям.

— Вы подоспели вовремя, — натужно посмеиваясь, проговорил он. — Рад тебя видеть, Патрик. Эти твари собирались мною поужинать, и вы появились буквально в последнюю минуту. Спешивайтесь и составьте мне компанию, пропустим по стаканчику. Если, конечно, нам удастся поймать мою лошадь.

— Ни шагу вперед! — Дуло винтовки смотрело точно в грудь охотника за метеоритами. Глаза Патрика были холодны как сталь. — Вы арестованы, сэр. Макс и Гарри, будьте любезны, свяжите мистеру Уилсону руки и привяжите конец ремня к моему седлу. В ваших же интересах, сэр, не советую вам сопротивляться.

Охотнику за метеоритами показалось, что он ослышался.

— Что у вас на уме?

— Мы отведем вас обратно. А там найдется кому решить, что с вами делать.

Уилсон готов был принять все это за шутку, но лицо Патрика О’Нила ясно свидетельствовало: он говорит крайне серьезно.

— Что за вздор? — возмутился он. — С каких это пор ты здесь отдаешь приказания?

О’Нил расправил плечи и сухо усмехнулся.

— С того момента, как взял на себя руководство экспедицией. После гибели Арчера и вашего дезертирства, я оказался среди оставшихся старшим по рангу.

— Дезертирство? Ты просто спятил! — Уилсон до сих пор сомневался, не розыгрыш ли все происходящее. Ирландский юмор, как известно, весьма своеобразен. — Смех да и только! — фыркнул он. — А теперь слезай с коня. Если поможешь найти мою кобылу и мула, я, может быть, и забуду этот нелепый инцидент. А если нет — твори молитву. Я по-прежнему командую экспедицией, и не надейся, что в дальнейшем что-либо изменится.

— Вы жалкий трус и дезертир, — невозмутимо возразил Патрик. — Самовольный уход из отряда карается арестом и заключением в тюрьму — это ваши собственные слова. Поэтому не заставляйте нас применять силу и подчинитесь приказу.

— Ни черта у вас не выйдет! — Уилсон выхватил шпагу. — Первого же, кто сунется ко мне, я заколю, как свинью.

Грянул выстрел. Рука охотника за метеоритами дернулась, а шпага отлетела далеко в сторону.

О’Нил опустил винтовку.

— Не делайте глупостей, сэр. Вы всегда считали, что я посредственный стрелок. Так что следующая пуля может серьезно повредить какую-нибудь более важную часть вашего тела. А теперь — руки вверх!

62

Шарлотта с сомнением взглянула на груду мелких деталей, над которыми склонялся Гумбольдт. Перед ученым лежали оба лингафона, выпотрошенные до основания. Его лоб пересекала глубокая морщина, а нижняя губа была крепко прикушена. Удастся ли ему смонтировать из этого хлама то, что он задумал?

Времени оставалось катастрофически мало. Если ничего не выйдет, зеленые кристаллы доберутся до подступов к скальному мосту, и догоны его обрушат. Несколько воинов из числа самых сильных, уже были готовы навалиться на рычаги, управляющие канатами и противовесами механизма, предназначенного для разрушения моста. Если привести его в действие, обратного хода не будет.

— Как у тебя дела? — нетерпеливо спросила девушка. — Убире только что сказал, что некоторые монолиты уже занимают главную тропу, ведущую к мосту.

— Терпение, моя дорогая. Мне нужно удалить еще один рулон магнитной пленки из памяти большого лингафона и собрать все прочее воедино. Эта штука требует слишком много энергии. Все, что мне сейчас требуется, — образцы догонских песнопений, настройка необходимых частот и динамик помощнее. Все остальное нам ни к чему.

— А когда все будет готово, что нам делать с твоим прибором?

— Ты же когда-то собиралась стать оперной пе­вицей?

— Да, но это в прошлом…

— Помнишь усилитель голоса, который я сконструировал для Берлинского университета? Это устройство напоминает его, но его задача — воспроизводить песни догонов. Я и сам пока еще не знаю, окажется ли оно работоспособным… Вот и все, осталось вставить на место батареи, закрыть крышку и…— Гумбольдт приподнял перед собой серый металлический ящик и полюбовался на свое творение.

Шарлотта недоверчиво следила за ним.

— Хорошо, давай попробуем! — наконец проговорила она.

Гумбольдт нажал красную кнопку и подождал несколько секунд. Вспыхнула электронная лампа, которую ученый окрестил «волшебным глазом». Постепенно нагреваясь, она светилась все ярче. Из динамика донеслось легкое шипение и потрескивание.

— Пока все идет неплохо, — заметил Гумбольдт. — Усилитель прогрелся. А теперь я бы посоветовал тебе на всякий случай заткнуть уши…

Оскар вздрогнул. Он дремал, сидя у подножия гигантского монолита, когда до него донесся странный звук. Но не просто звук, а целая мелодия. Комбинация высоких и низких звуков.

Он поднял голову.

Опять!

Что-то странное было в этой музыке. Неизвестно почему, но простая мелодия вызывала тоску и меланхолию, отдающуюся болью в сердце. Перед его мыслен­ным взором вихрем пронеслись воспоминания детства и закружились, как снежные хлопья, подгоняемые ледяным ветром. Он увидел себя в классной комнате в доме Гумбольдта за латынью. В груди что-то затрепетало, словно птица, пытающаяся вырваться из когтей хищника.

На глаза навернулись слезы.

Пошатываясь, он встал на ноги. Чтобы не упасть, пришлось опереться на монолит, и юноша почувствовал, как он гудит и вибрирует под его ладонью…

Шарлотта зажала уши и с изумлением уставилась на серую коробку в руках Гумбольдта. Мыслимо ли, чтобы такая маленькая штуковина издавала такие могучие звуки? Просто волшебство!

Догоны тоже застыли в изумлении. Одни не сводили глаз с прибора, другие в священном ужасе распростерлись на земле, вознося молитвы богам.

— Я бы сказал, что испытания прошли успешно, — осторожно улыбнулся Гумбольдт. — Пора попробовать прибор в деле.

— И поскорее! — согласилась Шарлотта. — Хотя скажу тебе, что лично я едва устояла на ногах. Боюсь, после этой музыки Вилма до конца дней не выберется из своего убежища, — девушка кивнула на сумку на своем плече, из которой торчал только кончик клюва. — Хоть слух у киви и не очень острый, но и для нее это было чересчур.

Гумбольдт кивнул.

— Слава Богу, что мне удалось увеличить мощность динамиков. А теперь пора опробовать устройство на зеленых кристаллах. Мне нужен доброволец.

Шарлотта поднялась, отряхивая брюки.

— Рассчитывай на меня, дядя.

— Тогда начинаем. — Гумбольдт шагнул вперед и поцеловал Элизу. — Пожелай нам удачи, дорогая!

— Пусть удача всегда будет с тобой! — шепнула та. — Я буду молиться за вас обоих!

Через несколько минут дядя и племянница уже стояли у скального моста.

Зеленые монолиты почти вплотную приблизились к пропасти. По-прежнему сыпал дождь. С противоположной стороны ущелья доносились звон и треск — там появлялись на свет все новые и новые камни.

Гумбольдт взглянул в сторону Запретного города.

— Еще не поздно отказаться от этой затеи и повернуть обратно, — произнес он, и нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. — Но тогда эта штука захватит весь наш мир.

— У нас все получится, дядя. Ради Оскара!

Гумбольдт улыбнулся.

— Не знаю, откуда в тебе столько оптимизма. Во всяком случае, не от матери. Мария вечно всем недовольна. Я рад, что сейчас ты со мной.

Шарлотта поморщилась.

Неужели стоило говорить об этом именно сейчас? С тех пор, как они высадились в Африке, она не вспоминала ни о матери, ни о полученном от нее письме. Которое ставило под сомнение все, во что она до сих пор твердо верила и считала естественным положением вещей. Интересно, что скажут все остальные, когда узнают о ее, Шарлотты, прошлом?

Отогнав от себя эти печальные мысли, девушка сказала:

— Начинай! Включай свой ящик!

Гумбольдт опустил прибор на землю, вставил в отверстие воронку, служащую для создания плотного потока звуковых волн, и направил ее в сторону зеленого воинства. До плотной стены кристаллов оставалось метров десять, подойти ближе он не решился, так как не мог избавиться от ощущения, что иноприродное существо наблюдает за каждым его движением. Кто знает, как оно поведет себя, когда заработает прибор?

С этой мыслью Гумбольдт нажал красную кнопку.

63

Мелодия состояла всего из пяти нот. Соль, ля, фа, затем фа на октаву ниже и, наконец, до.

Мощные и чистые звуки взлетели к небу, пробили пелену туч и отразились от горных склонов. Эхо подхватило мелодию, перебрасывая ее от скалы к скале и дробя.

Все стихло. Только ровно шумел дождь.

Шарлотта с тревогой смотрела на монолиты. Над скальным мостом и ущельем висела напряженная тишина. Даже зеленые камни, казалось, прислушивались.

— Ты что-нибудь замечаешь?

Шарлотта вытерла слезы, выступившие на глазах.

Исследователь снова нажал на кнопку, и девушке показалось, что звуки проникли в самую ее душу. Внезапно раздался треск. Словно на каменную плиту посыпались мелкие камешки. Затем еще и еще.

— Смотри! — Шарлотта указала на небольшой монолит. Он располагался у самого края обрыва и имел совершенно безупречную форму. Внезапно на одной из его граней возникла тонкая трещина. Она тянулась от самой земли и мигом добралась до острой вершины камня. За ней появилась вторая, третья, еще и еще.

Мерцающая поверхность монолита поблекла. Изум­рудная зелень сменилась тусклым мышино-серым тоном. В конце концов он рухнул, рассыпавшись на мелкие осколки, а там, где он стоял, осталась лишь горка песка. С другими зелеными камнями происходило то же самое. Шарлотта видела, как они один за другим превращаются в сероватый песок.

Воздух наполнился шипением, словно кто-то открыл клапан парового котла. Порыв ветра донес до них неприятный запах, напоминающий запах хлора. Шарлотта прижала к носу носовой платок.

— Кажется, получилось! — пробормотала она. — Невероятно, но у нас получилось! Еще раз, дядя!..

Оскар с необыкновенной остротой чувствовал, как в нем что-то происходит. Будто его отмороженные руки и ноги погрузили в горячую воду, и теперь они нестерпимо зудят. Казалось, все его тело, превратившееся в лед, начало оттаивать.

Юноша не смог сдержать болезненный стон. Пришлось изо всех сил сжать кулаки и стиснуть зубы. Вокруг него содрогались и покрывались трещинами монолиты. Инопланетное существо испытывало на себе действие неведомой, но могучей силы. Вибрация становилась все сильнее, но и его тело зудело все болезненнее. Воздух, который Оскар судорожно вдыхал, казался ему обжигающим, как огонь. Наконец, не в силах и дальше терпеть эти мучения, он запрокинул голову и испустил отчаянный вопль.

— Ты слышал? — Шарлотта повернулась в ту сторону, откуда ветер принес отзвук протяжного крика. Он перекрыл шорох дождевых капель и треск лопающихся кристаллов, после чего умолк.

— Как жутко, — задумчиво проговорила девуш­ка. — Словно кричит умирающее животное.

— Животное? — в голосе Гумбольдта прозвучало сомнение. — Скорее, человек.

Шарлотте не понадобилось усилий, чтобы понять, что кроется за этими словами.

— Боже праведный, — взволнованно прошептала она. — Ты думаешь, что это…

Ученый кивнул:

— Это Оскар, никаких сомнений.

Держась друг за друга, они вступили во враждебную каменную чащу. Гумбольдт еще раз нажал кнопку прибора. Монолиты вокруг таяли, как лед в раскаленной пустыне. В их лабиринте образовалось что-то вроде широкой просеки, покрытой светлым песком. Там, куда проникали могущественные пять нот, инопланетные гости рассыпались в прах. Но как знать, что может случиться, когда эти звуки коснутся человека, инфицированного чужой формой жизни? Шарлотта невольно вспомнила несчастного Рихарда Беллхайма, от которого осталась только пригоршня песка и содрогнулась. Оставалось только молиться, чтобы изменения в организме Оскара не зашли так же далеко.

Впереди располагался особенно крупный монолит. Он казался чуть ли не вдвое больше остальных и поднимался в высоту почти на двадцать метров. Он располагался там, где раньше находился храм, а у его подножия виднелась крохотная скорчившаяся фигурка, прижавшаяся к холодному камню. Одежда на теле юноши была изорвана в клочья, кожа покрыта бесчисленными ссадинами и царапинами. Страх и отчаяние полностью овладели им, и он, словно потерпевший кораблекрушение, из последних сил цеплялся за обломок мачты.

— Оскар!!!

Шарлотта находилась еще довольно далеко от него, но и отсюда могла различить изумрудное сияние его глаз. Лицо юноши казалось бесстрастным и неподвижным, как маска. Ни улыбки, ни каких-либо признаков того, что он узнает своих близких. Девушка уже была готова броситься к нему, но Гумбольдт ее остановил.

— Не делай этого! — резко проговорил он, хватая ее за руку. — Оскар все еще находится во власти ме­теорита.

— Но мы обязаны ему помочь! Посмотри, что с ним творится. У меня сердце разрывается, когда я это вижу!

— Мне не легче. Но мы не должны отступать от нашего плана.

— А если ничего не выйдет?

Гумбольдт нахмурился:

— Тогда, по крайней мере, он навсегда избавится от этого проклятия!

С этими словами он в очередной раз нажал кнопку прибора.

С беспощадной отчетливостью звуки мелодии обрушились на Оскара, отразились от стекловидных граней монолита и снова вернулись к юноше.

Результат оказался ужасающим. Тело его изогнулось, словно сквозь него пропустили мощный элект­рический разряд. Рот раскрылся, как в крике, но оттуда не вырвалось ни звука. Кулаки сжались с такой силой, что ногти до крови вонзились в ладони. Широко раскрытые глаза смотрели в небо.

Шарлотта не могла этого вынести.

— Прекрати! — выкрикнула она. — Выключи прибор, ты же убьешь его!

Но ученый остался непреклонным.

Шарлотта с ужасом следила за тем, что происходило с телом Оскара. Оно билось и корчилось в судорогах, становясь все длиннее и тоньше. Вскоре оно стало напоминать резиновую ленту, и когда девушка решила, что хуже уже быть не может, Оскар внезапно стал проз­рачным. На короткое время стали видны все его внутренние органы — сердце, легкие, желудок, проступили очертания скелета.

Но уже в следующее мгновение все изменилось. Под слоем стекловидного вещества проступили знакомые черты. Теперь юноша выглядел так, будто его облили прозрачным маслом. Лицо, грудь, руки и ноги заблестели, как покрытые глазурью, странная субстанция сочилась из всех его пор. Не успела Шарлотта подумать, что это за вещество, как оно сползло с тела Оскара и ушло в землю, оставив на поверхности только темное пятно.

Перед ними стоял прежний Оскар, растерянный, слабый и ничего не понимающий в происходящем. Еще миг — и он упал как подкошенный.

Гумбольдт сунул прибор Шарлотте, бросился к сыну и опустился перед ним на колени.

Шарлотта поспешила за ним. Ее сердце бешено колотилось.

— Ну что?

Гумбольдт пощупал пульс, прислушался к дыханию и приложил ухо к груди юноши.

— Жив! — с огромным облегчением выдохнул он. — Кожа теплая, сердце работает нормально, дыхание слабое, но ровное.

Шарлотту немного отпустило.

— Но это существо? Оно покинуло его? Он свободен?

Гумбольдт неуверенно улыбнулся:

— Не могу судить с полной уверенностью, но мне кажется, что перед нами прежний Оскар…

Он наклонился, поднял безвольное тело сына и взвалил на плечо. В глазах ученого стояли слезы радости.

— Идем отсюда, — проговорил он. — Вернемся позже и закончим то, что еще не успели. Сейчас Оскар для нас важнее.

Шарлотта подняла глаза к вершине огромного крис­талла. Оттуда стекала струйка песка. Еще немного, и эта громадина тоже превратится в пыль.

Чужак побежден.

Губы девушки беззвучно зашевелились, шепча благодарственную молитву.

64

— Они возвращаются! — Элиза взволнованно указала в сторону скального моста.

На противоположной стороне ущелья показались две фигуры: Гумбольдт и Шарлотта.

Джабо с лаем бросился к ним. Вилма тоже не смогла усидеть на месте. Заслышав голос хозяина, она выпрыгнула из сумки и понеслась за своим четвероногим приятелем. Элиза вздрогнула — на мгновение ей почудилось, что Карл Фридрих ранен, но потом она поняла, что на плече у него тяжелый груз.

Оскар!

Элиза прижала руки к груди и закрыла глаза. Ей не понадобилось много времени, чтобы почувствовать мальчика. Его жизненная сила была слаба, но уже можно было с уверенностью сказать, что время, когда он оставался не более, чем тенью, позади. Оскар снова был среди живых.

Ученый и его племянница в сопровождении Джабо и Вилмы торжественно пересекли мост. Н краю ущелья их шумно приветствовали догоны. Обратившись к старейшинам, ученый кратко поведал о том, что произошло в Запретном городе. Поскольку лингафона у них больше не было, Элизе пришлось переводить его слова, а в особенно трудных местах ей помогала Йатиме.

Наконец Гумбольдт остановился, снял очки и протер линзы.

— Мы обнаружили нашего мальчика у подножия самого крупного монолита, — пояснил он. — Но нам придется вернуться, чтобы довести дело до конца и уничтожить случайно уцелевшие камни. Мне потребуются добровольцы.

Элиза просияла:

— Значит, я была права? Моя идея сработала!

— Сработала? — Гумбольдт, шагнув к женщине, взял ее руки в свои. — Ты — наша спасительница. Эти звуки по все еще неясной причине заставляют кристаллы вибрировать, и они раскалываются изнутри. Это надо видеть: они превращаются в самую обычную пыль! В песнях догонов кроется огромная сила, намного более могучая, чем все мы могли представить. И ты единственная, кто сумел это понять. Если бы это зависело от меня, я присудил бы тебе самую главную награду Берлинской академии, дорогая!

Женщина сдержанно улыбнулась:

— Зачем мне какие-то награды? Люди гораздо важнее. И что теперь будет с Оскаром?

— Пусть догоны отведут его в какую-нибудь хижину и дадут парню выспаться. Попозже я его осмот­рю. Мне кажется, что его тело полностью очистилось. — Ученый глубоко вздохнул. — Но был момент, когда мне показалось, что мы потеряли его навсегда. Этого я никогда не смог бы себе простить. Я даже не представлял, насколько он мне дорог.

— Мы все чувствовали то же самое, — сказала Элиза. — Но теперь с ним все будет хорошо, я точно знаю.

Гумбольдт улыбнулся.

Улыбка все еще играла на его утомленном лице, когда раздались взволнованные крики догонских воинов и послышался перестук копыт. В селение въезжали трое всадников. Впереди скакал Макс Пеппер, за ним следовал Гарри Босуэлл. Последним ехал Патрик О’Нил, за которым трусил на своих двоих Джейбс Уилсон со связанными руками. Тонкий ремень тянулся от его шеи к луке седла О’Нила.

Глаза ученого стали холодными, как сталь. Он решительно направился к всадникам.

— Поздравляю, господа! Вижу, вам изрядно повезло!

— Нам подсобила стая диких собак! — крикнул с седла Пеппер. — Они его слегка придержали и не позволили скрыться. Мы подоспели как раз в тот момент, когда они готовились растерзать нашего друга в клочья. Вот он, собственной персоной!

— Буду весьма признателен, если, упоминая меня, вы будете называть и титул, пожалованный мне самой королевой! — свирепо прорычал охотник за метеоритами. — Сэр Уилсон — именно так надлежит меня именовать.

— Прошу простить меня, достопочтенный сэр, — шутовски поклонился Макс. — Правда, у меня нет ни малейшей уверенности, что вам и в дальнейшем удастся сохранить почетное рыцарское звание.

Рванув ремень, он заставил Уилсона выйти вперед. Тот споткнулся, сделал несколько поспешных шагов и остановился, обводя собравшихся полным нена­висти взглядом.

— Как только я вернусь в Англию, то немедленно позабочусь о том, чтобы вас, О’Нил, упрятали подальше, — проскрежетал он. — У меня есть связи за рубежом, в том числе в Соединенных Штатах и Германии. И вам еще не раз придется пожалеть о своем обращении со мной.

— Мы позаботимся о том, — ответил Гумбольдт, — чтобы ваши «связи» были полностью информированы о том, как в критической ситуации вы бросили своих людей на произвол судьбы и пытались скрыться, словно жалкий воришка!

Уилсон сплюнул. Его широкое багровое лицо было покрыто пылью и грязными разводами, отчего выглядело особенно злобным.

— Моя находка способна опровергнуть любую клевету!

— Ах, ваша находка, — Гумбольдт быстрым движением извлек из потайного кармана куртки охотника за метеоритами жестяную коробку из-под сигар. — Боюсь, мне придется изъять ее у вас. Слишком опасная вещь, чтобы оставаться в руках такого негодяя, как вы.

Он повертел в руках коробку и открыл ее. Внутри, слегка пульсируя и переливаясь, лежал осколок зеленого кристалла. Гумбольдт поставил коробку на плос­кий камень и отступил на шаг.

— Что ж, я думаю, нам придется решить эту проб­лему прямо сейчас.

Через полминуты от зеленого кристалла осталась лишь дымящаяся горстка песка. Ветер быстро унес неприятный запах.

Воцарилась потрясенная тишина. Пеппер не верил своим глазам.

— Фантастика!.. — наконец выдавил он из себя. — Как… вы… Когда?

— Чуть попозже я охотно отвечу на все ваши воп­росы, — улыбнулся ученый. — А сейчас мне придется вернуться на ту сторону ущелья, чтобы уничтожить еще уцелевшие монолиты и отдельные кристаллы. Кто-нибудь из вас хочет пойти со мной?

Никто не успел ответить, потому что рядом раздался полный бешенства крик. Элиза обернулась, и от того, что она увидела, кровь застыла в ее жилах.

Уилсону удалось разорвать путы. Одним прыжком он оказался рядом с Патриком О’Нилом, выхватил у него из-за пояса нож и бросился на Гумбольдта. В пос­леднее мгновение ученому удалось увернуться, но лезвие все же зацепило его запястье. Обильно хлынула кровь, но верная шпага уже была в руке Гумбольдта, занявшего оборонительную позицию. Нож Уилсона снова мелькнул в воздухе, и если бы ученый не отразил этот удар, наверняка вонзился бы ему в плечо.

Элиза пораженно следила за происходящим. Сыромятный ремень, которым были связаны руки Уилсона, был в полсантиметра толщиной. Какой же сверх­человеческой силой нужно было обладать, чтобы разорвать его?

Англичанин снова ринулся на исследователя. Раздался лязг стали, брызнули искры.

— Вы разрушили мою находку! — Вены на шее и лбу Уилсона вздулись так, что грозили лопнуть. — И вы заплатите мне за это, клянусь!

Элиза видела, что рана мешает Гумбольдту. Раз или два шпага едва не выпала у него из рук. Ученый был отличным фехтовальщиком, и тем не менее ему все время приходилось отступать и защищаться. Только тогда, когда он перебросил клинок в другую руку, дело пошло на лад. Он начал теснить титулованного охотника за метеоритами.

— Впервые вижу человека, одинаково хорошо владеющего правой и левой рукой, — пропыхтел Уилсон. — Это что-то новенькое. Вам выпала честь оказаться первым из тех, кто равно владеет обеими руками, кого я убил.

— Рановато подводить итоги, мистер Уилсон, — проговорил Гумбольдт, продолжая теснить противника. — Может, вам и удастся меня убить, это не иск­лючено, но как вы рассчитываете выбраться отсюда после этого?

— А разве вы не догадываетесь? Мои люди не привыкли действовать самостоятельно, так уж они вышколены. Арчера больше нет, и они могут довериться только мне. Если я вас уложу, они примут мою сторону и приползут, скуля, как нашкодившие псы, — ухмыльнулся он. — У нас с вами старая добрая дуэль, и любой суд в цивилизованной стране меня оправдает. Я прав, Патрик?

Ирландец молчал. Элиза внезапно почувствовала, что он все еще находится под влиянием личности этого харизматичного негодяя. Как и прочие наемники.

— Не забывайте о догонах, — парировал Гумбольдт. — Неужели вы надеетесь, что они отпустят вас восвояси.

— Восвояси? Едва ли, — по лицу Уилсона ручьями лил пот. — Но я могу убить их предводителя и взять девчонку в заложницы, — он кивнул в сторону Йати­ме. — Малышка, кажется, пользуется здесь авторитетом. Нам уже случалось проворачивать нечто подобное в других экспедициях.

— Ну да, дети и старики — это как раз по вашей час­ти, — Гумбольдт сделал быстрый выпад, но англичанин, похоже, именно этого и ожидал. Он стремительно наклонился, схватил горсть песка и швырнул его в лицо ученого. Гумбольдт, на мгновение ослепший, не заметил атаки англичанина, и охотник за метеоритами нанес ему сильнейший удар сапогом в колено.

Гумбольдт опустился на землю, лицо его посерело от боли, а шпага выскользнула из пальцев. Элиза зажала рот руками, чтобы сдержать крик. Ученый попытался снова взяться за оружие, но Уилсон отшвырнул его шпагу ногой. Широко расставив ноги, он двинулся на противника, выставив широкое лезвие ножа перед собой.

— Я еще ни разу не проигрывал, — процедил он. — Хотите знать, почему?

— Хочу я или не хочу, но, боюсь, вы все равно скажете, — ответил Гумбольдт с насмешкой.

— Нельзя выиграть, не запачкав при этом рук. Возьмите этот совет с собой в могилу, господин Гумбольдт!

Раздался тупой удар. Элиза уже решила, что с таким звуком нож вонзился в грудь Гумбольдта. Но зашатался не ее друг, а Уилсон. Медленно, словно во сне, он обернулся.

— Что за чертовщина?..

За его спиной стоял Патрик О’Нил с винтовкой в руках. Молодой человек снова вскинул оружие, на этот раз целясь прикладом в переносье Уилсона. Опять прозвучал глухой удар, и охотник за метеоритами рухнул навзничь и остался лежать, широко раскинув руки и устремив невидящий взгляд в небо.

— Сэр Уилсон, я арестую вас по обвинению в убийстве Франсуа Лакомба, члена Парижской академии наук и попытке убийства профессора Карла Фридриха фон Гумбольда. Кроме того, вы обвиняетесь в следующих преступлениях: дезертирство, соучастие в гибели мистера Джонатана Арчера, попытка убийства журналиста Макса Пеппера, а также в ряде кровавых преступ­лений в отношении народа догонов. Вы предстанете перед французским провинциальным судом в Тимбукту, а затем в Дакаре, откуда вас переправят для окончательного вынесения приговора в Париж. Чтобы вы снова не предприняли попытку бежать, я прикажу заковать вас в кандалы, а Макс Пеппер и Гарри Босуэлл помогут мне доставить вас в суд. Конечно, если эти господа не против.

— С живейшим удовольствием, — сверкнул глазами Гарри. — Если понадобится, я лично доставлю этого негодяя в Париж. Уж больно не хочется, чтобы он снова ускользнул.

Макс коротко кивнул:

— Чем раньше мы отправимся, тем лучше.

Уилсон продолжал лежать, ощупывая сломанный нос и бормоча проклятья, но на него уже никто не обращал внимания.

— Решено, — О’Нил опустил оружие и с облегчением вздохнул. — Ах да, чуть не забыл… — он снял с шеи жетон, который носили все люди Уилсона, и швырнул его под ноги охотника за метеоритами. — Можете считать, что я уволился.

Пеппер помог ученому подняться на ноги.

— С вами все в порядке, мистер Гумбольдт?

— Чепуха, — тот осмотрел рану. — Пустяковая царапина. Женщины об этом позаботятся. — Он улыбнулся Элизе и Шарлотте. — Мне грустно так быстро расставаться с вами, друзья, но, действительно, следует побыстрее увезти Уилсона отсюда. Пока этот человек здесь, он по-прежнему очень опасен. Догоны помогут вам конвоировать его. А как только вы доберетесь до Тимбукту, передайте его в руки французских властей. Добейтесь личной встречи с губернатором, и попомните мое слово: он будет необычайно рад.

— А вы?

Прихрамывая, Гумбольдт сделал несколько шагов.

— Для начала мы полностью очистим плато от обломков метеорита. Они могут скрываться в расселинах и трещинах скал. Потом осмотрим окрестности. За сотни лет в храме побывали насекомые и птицы, которые стали носителями инфекции. Нельзя забывать и о монахах-миссионерах. С этим созданием и его порождениями мы должны покончить раз и навсегда.

— Но как этого добиться? — все еще недоумевал Пеппер. — Эта зараза могла распространиться на много миль!

Несмотря на боль, Гумбольдт улыбнулся:

— С воздуха, любезный Макс, с воздуха!

65

Несколько дней спустя

Ремонт «Пачакутека» был закончен. Догоны сняли крепления, удерживающие воздушный корабль на скале, и спустили его вниз. Теперь только канаты и колышки удерживали его на зеле, и «Пачакутек» лениво покачивался под легким южным ветерком. Дождь прекратился, небо покрыли легкие облака, сквозь которые там и сям уже проглядывало солнце. Саванна, напитавшись желанной влагой, зазеленела и покрылась цветами.

Как и было решено, Макс, Гарри и О’Нил в сопровождении небольшого отряда догонов несколько дней назад покинули поселение. Прощание было коротким, но Оскар твердо верил, что видит находчивого репортера и отважного фотографа не в последний раз.

Теперь красавец «Пачакутек» притягивал все взгляды. Оболочка баллона, правда, походила на лоскутное одеяло, но женщины догонов постарались на славу: в ней не осталось даже крохотной дырочки. Каркасы рулей изготовили из жердей и обтянули козьими шкурами. Удалось даже отреставрировать изображения змей и драконов на бортах. Воздушное судно сверкало чистотой.

Страх перед кораблем покинул догонов. Даже малыши уже не разбегались, завидев его, а охотно играли в тени корпуса судна. «Пачакутек» стал своего рода центром селения, чем-то вроде ярмарки, куда собираются все жители.

Снова появилось солнце, топливные элементы заработали, и газообразный водород беспрепятственно потек в оболочку баллона, возвращая огромный аэростат к жизни.

Для Оскара наступило время покоя и отдыха. Пока все остальные занимались ремонтными работами, он проводил дни рядом с Шарлоттой. С тех пор, как ему был предписан постельный режим, она не отходила от него ни на шаг.

Инопланетное существо покинуло его тело. И наряду с этим к юноше вернулась радость жизни. Оскару становилось страшно, когда он вспоминал, каким одиноким и потерянным чувствовал себя в последние недели. Теперь у него было время поразмыслить о том, что с ним произошло. Беседа и спор с чужаком не выходили у него из головы. Сколько миллиардов километров, сколько лет! И все ради того, чтобы преодолеть одиночество. Как ужасно, должно быть, когда у тебя нет ни одной близкой души!

Оскар покосился на Шарлотту, которая уткнулась в книгу. На губах девушки играла легкая улыбка — она улыбалась прочитанному. Теперь ему было ясно, что они подходят друг другу. Он любит ее, а она — его. И неважно, что думает отец по этому поводу. Юноше больше не хотелось ломать голову над этим. Конечно, Гумбольдт взял с него слово. Но ведь это всего лишь слово, договоренность между двумя людьми считать ту или иную точку зрения важной. Такое соглашение легко соблюдать тем, кто едва знаком друг с другом. А если они живут бок о бок, в одном доме? Ради чего себя мучить?

Оскар нащупал руку Шарлотты и нежно ее пожал. Девушка ответила на пожатие и отложила книгу. Скоро должен прийти Убире.

Старейшина еще утром прислал посыльного — сообщить, что он вскоре прибудет, чтобы сообщить важную новость. О чем идет речь, посыльный не расп­ространялся. Только Гумбольдт, кажется, что-то подозревал, но упорно помалкивал.

— Тогда это уже не будет новостью, — заявил он в ответ на расспросы, как всегда говорил в подобных ситуациях.

Оскар снова коснулся руки Шарлотты: с севера приближалась маленькая группка догонов. Он уже разглядел мулов Уилсона и деревянную повозку. Следом бежало несколько носильщиков с поклажей. Впереди шествовали Убире и отец Йатиме. На мускулистом плече кузнеца болтался джутовый мешок, в котором лежало что-то тяжелое.

— Без догонов у нас ничего бы не вышло, — заметил Оскар. — «Пачакутек» снова в отличном состоянии. Осталось только найти, чем заменить вконец разбитый приводной вал. Без него «Пачакутек» — всего лишь беспомощный баллон, заполненный газом.

— Я думаю, надо подождать, — улыбнулась Шарлотта. — Мне кажется, догоны что-нибудь придумают…

Группа темнокожих людей приблизилась к воздушному кораблю. С палубы спустили канаты и веревочные лестницы, и мужчины ловко вскарабкались наверх. В повозке осталось лежать что-то массивное, закутанное коричневой тканью. Этот предмет обвязали канатами, подняли на борт и бережно опустили на палубу. Следом поднялись Убире и кузнец.

Среди догонов вертелись и Йатиме с неизменным Джабо, и, заметив девочку, Оскар искренне обрадовался. Всего за неделю она далеко продвинулась в изучении немецкого и говорила уже довольно сносно.

Шарлотта с Оскаром подошли поближе, чтобы не пропустить торжественный момент. Когда все были в сборе, Убире сдернул с таинственного предмета покрывало. Как только юноша увидел, что под ним находилось, от удивления у него округлились глаза. Это был совершенно новехонький, только что выкованный приводной вал. Сталь лоснилась на солнце и пахла маслом и окалиной. Затем вперед вышел кузнец и вытряхнул на палубу содержимое мешка — пять превосходно отшлифованных шестеренок.

— Наш подарок людям с небес, — проговорила Йатиме. — Необходимые вещи, чтобы вернуть ваше летающее животное к жизни.

Гумбольдт опустился на колени и с трепетом погладил детали. Затем поднес к глазам одну из шестерен и внимательно ее осмотрел.

— Превосходная работа, — похвалил он. — Даже следы литья не видны. Как же вам это удалось?

— Мой отец не только копья умеет делать, — Йатиме гордо взглянула на отца. — Он лучший кузнец в горах Гомбори. Руду мы взяли в наших карьерах…

— А формы для литья?

— Он сделал слепки с ваших деталей из воска диких пчел. Потом обмазал их огнеупорной глиной и нагрел. Воск вытек, глина стала твердой. Так и получились формы для литья.

Гумбольдт кивнул.

— Передай своему отцу, что он просто волшебник. — Ученый низко поклонился: — Благодарю вас, друзья! Я и мечтать об этом не мог. А теперь, с вашей помощью, мы очистим землю от следов незваного гос­тя. — Он подмигнул девочке: — Хочешь с нами?

Йатиме отчаянно закивала, хотя в ее глазах и промелькнул страх.

— Хорошо. Тогда я тебя приглашаю! Мы поднимаемся над саванной завтра утром, сразу после восхода солнца. И ты сама все увидишь!

66

«Пачакутек» заложил крутой вираж и направился к столовым горам.

Йатиме видела, как сбегаются жители поселения, чтобы поглазеть и приветствовать летающее чудовище. А заодно пристально следила за действиями ученого. Медленное движение рычага, управляющего двигателем, гул воздушных винтов, сброс лишнего газа, лязг опускаемой якорной цепи… Крепко прижимая Джабо к груди, девочка смотрела на смеющиеся лица и машущие руки сородичей и со счастливой улыбкой махала им в ответ.

Полет на «Пачакутеке» что-то в ней изменил. Она увидела мир сверху. Обе столовые горы, саванну вокруг, заросли баобабов, реки и участки пустыни. Она помогала Гумбольдту исцелять миссионеров, и в их домах, садах и церкви зазвучала песня догонов. Она помогала обрабатывать колдовскими звуками окрестности, чтобы не осталось ни одного, даже самого ничтожного осколочка метеорита, который мог погубить все вокруг.

Опасность отступила. Пророчество не исполнилось. И Йатиме понадобилось довольно много времени, чтобы осознать значение этого момента. Но когда она во всем разобралась, то была глубоко потрясена. Оказывается, ничего не бывает предопределенным окончательно. Время — не застывший монолит, и будущее постоянно меняется. Поэтому нужно учиться распознавать знаки свыше и действовать. Нельзя просто сидеть и ждать, пока что-нибудь случится. И никогда еще справедливость этой мысли она не ощущала так глубоко, как тогда, когда птицей парила в небе.

Йатиме подняла голову и взглянула на Оскара и Шарлотту. Они были счастливы, и она это чувствовала. Им придется преодолеть еще много препятствий, но их будущее освещает счастливая звезда.

— Осторожно! Держитесь крепко, мы идем на посадку! — прогремел голос исследователя.

Последовал толчок — корабль опустился на землю, а на плечо Йатиме опустилась рука отца. Высокий молчаливый мужчина стоял рядом с ней и тепло улыбался.

— Ты должна простить меня, — наконец произнес он.

— Простить? За что?

— Я не хотел, чтобы ты шла своей дорогой, — ответил он. — Мне казалось, что ты должна быть такой же, как и другие мои дети: послушная дочь, послушная жена своего мужа. Мне и в голову не приходило, что у тебя особый дар. Грех его губить, и я дал Убире свое согласие.

Йатиме удивленно распахнула глаза.

— Согласие?

— Завтра начнется твое обучение. Ты станешь жрицей. Главный звездочет будет тебя ждать, поэтому не опаздывай.

Йатиме всплеснула руками и схватилась за обе щеки. Ей всегда хотелось быть жрицей, но она и думать не могла, что отец на это согласится. Вот так новость!

Она заглянула в его глаза и увидела в них тепло и нежность. Жесткие складки вокруг его губ разгладились. Видно, полет на «Пачакутеке» подействовал и на него.

— Спасибо! — едва смогла пробормотать девоч­ка. — Спасибо тебе за все!

Как только «Пачакутек» был пришвартован, ученый и все, кто принимал участие в пробном полете, сошли с корабля, а догоны, многие из которых пришли в традиционных масках, обступили судно и затянули свою песнь.

Наступило время прощания, и у Йатиме защемило сердце.

Гумбольдт пожал руки старейшинам, воинам и женщинам, благодаря их за помощь и редкостное мужество. Ради этого он даже выучил несколько слов на догонском и старательно произносил их, чтобы все его понимали. Люди смеялись, пели и плакали, обменивались подарками. Прошло немало времени, прежде чем Гумбольдт, Оскар, Шарлотта и Элиза предстали перед Убире и Йатиме.

— Мои дорогие друзья, — начал ученый. — Я буду краток. Прощаться с вами мне особенно тяжело. Для меня было великой честью быть вашим гостем и другом, и я не теряю надежды, что мы с вами когда-нибудь еще увидимся. Опасность миновала, чужак изгнан из вашей страны. Но перед вами лежит долгая дорога. Вашему народу предстоит освободиться от призраков прошлого и устремиться в полное надежд будущее. Я уверен, что все у вас получится, потому что именно вы — мудрая старость и талантливая юность — будете стоять во главе своего народа. Счастья вам, друзья мои, и вспоминайте иногда о «людях с неба».

— Так и случится, — ответила Йатиме. — А вы станете частью наших преданий, и отцы будут рассказывать детям о всадниках из облаков, явившихся, чтобы спасти нас от Стеклянного проклятия. Вот мы стоим тут и беседуем, а легенда тем временем начинает жить своей жизнью. Да пребудут с вами наши боги!

Гумбольдт сложил руки на груди и поклонился, Элиза, Шарлотта и Оскар последовали его примеру.

— Спасибо за все и прощайте!

С этими словами он подхватил Вилму и начал подниматься по веревочной лестнице. Киви барахталась и разгневанно пищала, словно не хотела расставаться со своим приятелем Джабо. Следом начали карабкаться Шарлотта с Оскаром. Элиза замешкалась, подошла к Йатиме и взяла ее за руку.

— Прощай, маленькая жрица, — сказала она. — Да хранит тебя Великий Змей Дамбала!

Она поцеловала девочку и поднялась на палубу. Веревочный трап подняли, и «Пачакутек» начал нетороп­ливо набирать высоту.

Когда лица путешественников, видимые с земли, превратились в почти неразличимые точки, зажужжали моторы. С клекотом и ворчанием небесное чудище поплыло на север по знойному небосводу африканского полудня.

67

Берлин, март 1894 года

Дом выглядел нежилым. Дверь была заперта, ставни закрыты. Деревья и живая изгородь не ухожены, из дома не доносится ни звука. Пока кучер выгружал их багаж, Оскар успел осмотреться.

— Что тут случилось? — пробормотал он, направляясь к дому по усыпанной гравием дорожке. — Такое впечатление, что все выехали.

— Да, похоже, что уже несколько недель подряд здесь никого не было, — добавила Шарлотта.

Элиза коснулась пальцами гравия:

— Я чувствую, что внутри кто-то есть. Да и этой колее здесь не больше двух дней.

Гумбольдт сложил руки раструбом и крикнул:

— Эй! Кто-нибудь дома? Это мы, Карл Фридрих, Элиза, Шарлотта и Оскар. Мы вернулись!

Все застыли в ожидании. Вдруг замок на парадной двери щелкнул и ручка повернулась. Дверь слегка приотворилась, в щели выглянули два больших глаза. Затем целиком появилось юное личико: веснушки, рыжие волосы, задорный носик.

— Лена! — воскликнул Оскар.

Дверь распахнулась. Оттуда выбежала девочка и бросилась прямиком в его объятия. Если бы он не был готов к этому, то плюхнулся бы прямо на гравий.

— Что здесь произошло? — спросил он. — Почему днем закрыты ставни? Зачем вы заперлись?

— Ох, это все из-за той ужасной дамы, — ответила Лена. — Она побывала здесь уже не то четыре, не то пять раз. И каждый раз, уходя, грозится, что вернется с полицией.

— Дама? — нахмурился Гумбольдт. — Какая дама?

Лена покосилась на Шарлотту.

— Она утверждает, что она твоя мать. Это ходячий ужас, а не женщина!

— Моя мать? — Шарлотта побледнела. — Она не говорила, что ей нужно?

В ответ девочка покачала головой.

— Нет. Но сказала, что еще вернется. Сегодня ровно в четыре. И на этот раз с ней будет жандарм.

Оскар удивленно уставился на Шарлотту. Девушка растерянно взглянула на часы и проговорила:

— В четыре? Значит, у меня есть еще три часа. Достаточно, если поторопиться. — Девушка вскинула подбородок: — Ты не против, дядя, если я не поучаст­вую в разгрузке чемоданов?

— Что ты задумала?

— Мне необходимо съездить в город. Кучер меня отвезет.

— Зачем?

— Не могу сейчас сказать. Но это очень важно, поверь. И, пожалуйста, не говори «нет»!

Ученый пожал плечами.

— Ну хорошо, если тебе без этого не обойтись. Мы сами справимся. Только смотри, возвращайся вовремя. Сама знаешь, что может устроить твоя мать, если ей придется ждать.

— Именно поэтому мне и нужно торопиться.

С этими словами Шарлотта снова села в экипаж. Оскар придержал дверцу:

— Тебе не нужна компания? Я мог бы поехать с тобой.

Девушка подарила ему самую обворожительную улыбку:

— Нет уж, спасибо! Есть вещи, которые женщинам приходится делать без мужчин. Но я постараюсь вернуться побыстрее и с добрыми вестями. Держи пальцы скрещенными, чтобы меня не покинула удача!

Щелчок кнута, и лошади помчались в город.

Гумбольдт посмотрел вслед экипажу:

— Что ж, думаю, так будет лучше. А теперь за дело! Лена, мигом зови своих приятелей! Нам нужно внести в комнаты багаж, открыть ставни и приготовить чай. Быстрее, быстрее! У нас полно дел!

Ровно в четыре по гравийной дорожке защелкали копыта четверки лошадей. К парадному подъезду подкатило роскошное открытое ландо. В нем сидел полный мужчина с бакенбардами и в цилиндре и утонченная дама в фиолетовом платье и широкополой шляпе, декорированной перьями белой цапли. За ними следовал конный жандарм в синей униформе с начищенными пуговицами.

Гумбольдт хмуро наблюдал за незваными гостями, стоял у окна. Когда в дверь постучали, он расправил плечи и пробормотал:

— Время пришло. В бой!

Оскар последовал за отцом. Тяжелая дверь распахнулась. На пороге стояла Мария Ритмюллер, мать Шарлотты. Высокая румяная дама с пышными формами и стальным характером. До сих пор Оскар знал о ней только по рассказам Шарлотты. Глядя на гос­пожу Ритмюллер, невозможно было поверить, что здоровье у нее настолько хрупкое, что весь прошлый год ей пришлось провести в санатории в Хайлигендамме. Подозрение это только усилилось, когда женщина заговорила:

— Где моя дочь?

Никаких приветствий и вежливых слов. Она даже не представила своего спутника, господина в цилиндре.

— Здравствуй, Мария, — ответил Гумбольдт с прох­ладной улыбкой. — Рад, что твои дела идут хорошо. Надеюсь, дорога не показалась тебе утомительной?

— Оставь эти пустые слова, Карл Фридрих! — бросила госпожа Ритмюллер. — Я здесь для того, чтобы забрать Шарлотту. Если понадобится, я потребую от представителя власти применить силу. — Она указала на полицейского, который не сводил взгляда с носков своих сапог. Вся эта сцена, похоже, не доставляла ему удовольствия.

— Я здесь уже шестой раз и без дочери больше не сдвинусь и с места!

— Шарлотта уехала, — проговорил Гумбольдт. — У нее дела в городе, но она обещала скоро вернуться. Мы только что вернулись из далекого путешествия. Прошу вас, проходите! Элиза сейчас подаст чай с булочками. Приглашение, естественно, касается всех… — Гумбольдт отступил, пропуская гостей в дом. Госпожа Ритмюллер горделиво прошла первой, за ней молча последовали мужчины, сняв шляпы.

Аромат свежезаваренного чая и только что испеченных булочек с корицей заполнил гостиную. Вошедшая Элиза приветствовала всех радушной улыбкой. Друзей Оскара предусмотрительно отправили в кухню — одним своим видом они могли вызвать приступ гнева у его сестры. Госпожа Ритмюллер смерила Элизу брезг­ливым взглядом и опустилась в одно из кресел.

Оскар втихомолку фыркнул: до чего же эта женщина напоминала до неприличия выросшую курицу! И ее провожатый был не лучше. Усевшись, он, время от времени покашливая, принялся начищать рукавом тулью цилиндра. Похоже, он был в полном подчинении у своей спутницы. Только жандарм производил впечатление вполне приятного человека. Он с благодарностью принял чашку чаю и булочку и уселся к столу.

— Ты не хочешь представить мне своего спутника? — Гумбольдт взял чашку из рук Элизы и сделал глоток.

— Это Бернхард Игель, мой жених.

Гумбольдт едва не поперхнулся.

— Ты обручена?

Губы женщины тронула холодная улыбка:

— Совершенно верно. Мы познакомились в санатории. Бернхард — агент по продаже недвижимости. Он живет в Бремене. Мы собираемся пожениться через полгода.

— Что ж, желаю счастья! — Гумбольдт промокнул губы салфеткой. — И, пожалуйста, прости мое удивление. Я не был готов к тому, что ты так скоро соберешься выйти замуж еще раз.

— Оставь свой сарказм при себе, — вскинулась госпожа Ритмюллер. — Я не из тех женщин, которые подолгу могут оставаться одни. — Ее взгляд остановился на Оскаре. — А это что за молодой человек?

— О, забыл представить! Это мой сын — Оскар Вегенер. Я усыновил его несколько месяцев назад, с тех пор он живет со мной. Из мальчика получился отличный помощник.

Если госпожа Ритмюллер и удивилась, то не подала и виду.

— Вегенер? — поджала она губы. — Уж не сын ли он той нищей актриски?

— Именно так.

Оскар стиснул кулаки. Гумбольдт же, напротив, повел себя так, будто ничего особенного не происходит.

— Мне понадобилось довольно много времени, чтобы его разыскать, но теперь он рядом, и я этому чрезвычайно рад.

— Чернокожая девица, уличный мальчишка и киви. Прекрасная компания для моей дочери. Ни секунды больше я не стану мириться с ее пребыванием в этом доме! — женщина хлопнула ладонями по пухлым коленям. — Ну, так где же она? Я хочу видеть Шарлотту немедленно. Если она не появится здесь через пять минут, я официально заявлю, что ее похитили.

Гумбольдт отставил чашку и выглянул в окно.

— Нет никаких причин, чтобы так волноваться. Кажется, она только что подъехала.

Оскар видел, как распахнулась дверца экипажа. Оттуда выпорхнула Шарлотта и торопливыми шагами направилась к дому.

Вскоре девушка уже входила в гостиную. Щеки ее пылали, в глазах светилась решимость.

68

— Шарлотта! — госпожа Ритмюллер бросилась навстречу дочери с распахнутыми объятиями. — Наконец-то я тебя вижу!

— Здравствуй, мама! — Шарлотта уклонилась от объятий и остановилась рядом с Гумбольдтом, бросив на стол черную кожаную папку, которую принесла с собой. Элиза подала ей чашку чаю и булочку.

— Ты успела сделать все, что собиралась?

— Разумеется, — ответила Шарлотта.

Госпожа Ритмюллер опустилась на прежнее место. Возможно, ее и удивила прохладная встреча с дочерью, однако она была слишком опытной светской дамой, чтобы долго демонстрировать растерянность.

— Кстати, ты знакома с моим женихом, Бернхардом Игелем? — защебетала она как ни в чем не бывало.

— Нет. Ты же знаешь, я долго путешествовала. Но я рада, что ты наконец-то встретила человека, готового соединиться с тобой навсегда. Очень приятно, господин Игель, — Шарлотта протянула спутнику матери руку.

Оскар никак не мог отделаться от чувства, что с Шарлоттой происходит что-то неладное. Она вела себя так, словно с трудом справлялась со злостью и разочарованием.

— Мне тоже, — Игель поднялся, пожал девушке руку и снова опустился в кресло.

На лбу у него появились морщины. Должно быть, он напряженно пытался понять, не насмехается ли над ним Шарлотта. Но даже если он и почувствовал себя уязвленным, то не подал виду. Похоже, он относился к не слишком разговорчивым мужчинам, да и трудно быть разговорчивым и общительным рядом с такой женщиной.

Отполировав тулью цилиндра, он усердно принялся за свои карманные часы.

— Ты получила письмо, мой ангел? — пропела фрау Ритмюллер. — То, которое я отправила тебе в декабре?

— Конечно, получила, мама! — резко откликнулась девушка.

— Почему же ты ничего не ответила? — темные ресницы женщины укоризненно дрогнули.

— А почему я должна была отвечать? Ты же меня об этом не просила. Если я верно тебя поняла, ты велела мне собирать вещи и отправляться в Бремен, в ваш новый дом. Но я не хочу ехать в Бремен.

— Но ты… — фрау Ритмюллер задумалась, подбирая слова. — Ты моя дочь. И совершенно естественно, что ты должна жить с нами. Я права, господин жандарм?

Полицейский закашлялся.

Ответить он не успел, потому что Шарлотта вдруг спросила:

— А что здесь делает полицейский, мама? Ты же не собираешься увезти меня отсюда силой? Мне уже почти семнадцать.

— Вот именно, почти. И пока тебе не исполнится двадцать один год, тебе придется делать то, что говорю я. Собирайся, мы едем немедленно. Ты и без того провела в этом доме слишком много времени.

Она поднялась, но Шарлотта даже не двинулась с места. Взяв со стола черную папку, она вынула оттуда несколько документов.

Фрау Ритмюллер снова села. Глаза у нее стали злыми.

— Что это у тебя?

— Это, любезная матушка, документы, которые свидетельствуют о том, что мое происхождение является весьма сомнительным.

В тишине, наступившей после этих слов, можно было бы услышать звук упавшей булавки. Оскар видел, как эта самоуверенная и самодовольная женщина внезапно побледнела.

— Что ты такое говоришь?

— В дневнике моей бабушки Катарины я обнаружила одну занятную запись, — продолжала Шарлотта. — Она пишет, что зимой семьдесят второго года ты сильно заболела. Воспалением брюшины, если я правильно ее поняла.

— Дневник бабушки? — в голосе госпожи Ритмюллер зазвучали истерические нотки. — Почему я ничего об этом не знала? — набросилась она на Гумбольдта. — Почему ты никогда не говорил мне, что наша мать вела дневник?

Ученый пожал плечами.

— Я храню старые документы в сундуке наверху. Они меня никогда особо не интересовали. Ты знаешь, что я не такой уж большой охотник копаться в истории нашей семьи.

— Еще бы! — фыркнула женщина.

— Потом я отправилась в больницу Шарите и попросила разрешения ознакомиться с записями, касающимися твоего пребывания там, — продолжала Шарлотта. — Хоть я официально и являюсь твоей дочерью, получить доступ к этой информации оказалось не так-то легко. Но ты же знаешь, что я умею быть очень настойчивой, если захочу чего-то добиться. Когда я поручила это дело моему адвокату, руководство больницы сдалось. Сегодня в полдень я туда наведалась. Документы были готовы. Вот их копии. Исключительно захватывающее чтение. Взгляни сама, — девушка подвинула бумаги матери.

Мария Ритмюллер даже не взглянула на них. Она сидела очень прямо и, не отрываясь, смотрела на дочь. Бернхард Игель и жандарм заинтересовались бумагами куда больше.

— Если не возражаешь, могу кратко изложить присутствующим их содержание. Фактически, оно сводится к одной фразе: вероятность того, что я не твоя дочь, весьма высока.

— Что это значит? Почему ты решила, что ты не дочь Марии? — встревожился Гумбольдт. — Объясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду!

Щеки у Шарлотты полыхали. Оскар достаточно хорошо ее знал, чтобы понять: еще немного — и она взорвется, словно паровой котел высокого давления.

— В медицинском заключении ясно сказано, что госпожа Мария Ритмюллер никогда не сможет иметь детей. Острое воспаление брюшной полости привело к образованию спаек в фаллопиевых трубах. Как мне объяснил врач, лечению такие изменения не поддаются. Следовательно, родить кого бы то ни было естественным путем женщина, которую я считала своей матерью, не могла. Вопрос: откуда же тогда взялась я?

Все глаза устремились к даме в фиолетовом платье. Госпожа Ритмюллер растерялась и все же ей удалось взять себя в руки. Она порылась в сумочке и достала папиросы. Попросила огня и с наслаждением затя­нулась.

— Мы тебя удочерили, — коротко произнесла она.

В гостиной снова повисла тишина.

— Удочерили? — голос Шарлотты звучал так, словно ее это заявление не устраивало. Вместе с тем у Оскара сложилось впечатление, что именно такого ответа она и ожидала.

— Но почему ты никогда мне об этом не говорила?

— Не сочла нужным.

— Не сочла нужным! — возмущенно повторила Шарлотта. — Я думала, ты начнешь оправдываться или придумаешь еще что-нибудь в том же роде, поэтому и подготовилась к такому повороту событий. И знаешь что? Это ведь тоже ложь! Не существует ни документов об удочерении, ни свидетельства о моем рождении. Все, что мне удалось разыскать, — отчет акушерки. Ребенок родился дома, а не в больнице, если я все правильно поняла… — Шарлотта оперлась о стол и наклонилась к женщине. — Я спрашиваю тебя, Мария: ты можешь предъявить доказательства, что мое удочерение было произведено законным путем?

Госпожа Ритмюллер театральным жестом поднесла платочек к глазам.

— Документы затерялись при переезде. Мы с твоим отцом весь дом перевернули, но так и не нашли их.

— Очень удобно, правда? — рассмеялась Шарлотта. — Но даже если документы пропали, должны же были где-то остаться копии. У семейного врача, в мэрии, у акушерки. Но их нет. Странно, правда? Кстати, об акушерке. Потребовалось немало усилий, чтобы ее разыскать. Очень неприятная дама. У меня сложилось впечатление, что за деньги она готова на все. И теперь я задаю себе вопрос: что же является правдой? Я твоя дочь, или меня усыновили законным путем? А может, есть еще и третий вариант? — на глазах у девушки заблестели слезы.

Госпожа Ритмюллер высокомерно вскинула брови:

— На что ты намекаешь?

— На то… — Шарлотта всхлипнула, — что ты инсценировала беременность, а меня купила, как вещь, у какой-то нищей матери за гроши? Такое порой случается в обществе, где люди имеют достаточно денег и власти. — Она вытерла глаза.

Женщина шумно вздохнула.

— Это чудовищно! Я не позволю обвинять меня в подобных вещах! Особенно в присутствии представителя власти и брата. — Она выхватила часы из рук оторопевшего жениха и сунула их в его жилетный карман. — С меня довольно, вот все, что я тебе скажу. Ты еще пожалеешь, что решилась шпионить за моей спиной! Я этого так не оставлю, моя дорогая фрейлейн! А теперь отправляйся собирать вещи!

Шарлотта высоко подняла голову. Сцепив зубы, с трудом справляясь с душащими ее слезами, она проговорила:

— Никуда я с тобой не поеду!

Госпожа Ритмюллер вскочила, шелк ее платья угрожающе зашелестел:

— Хочешь войны? Отлично! Тогда придется применить силу. Господин жандарм, будьте любезны, проведите мою дочь к карете. А я тем временем уложу ее вещи.

Полицейский надел фуражку и разгладил усы.

— Мне очень жаль, фрау Ритмюллер. Я не судья, но документы и заявление фрейлейн Шарлотты вызывают сомнения в том, что она действительно ваша дочь. Единственное, что я могу вам посоветовать: обратитесь в суд и с его помощью внесите ясность в ваши семейные дела. Больше ничем не могу быть вам полезен. Меня ждут неотложные дела. — Коснувшись двумя пальцами козырька, жандарм покинул гостиную, при этом Оскару показалось, что он откровенно рад возможности убраться отсюда подальше.

Госпожа Ритмюллер проводила полицейского сердитым взглядом. Она понимала, что проиграла. И все-таки остановилась и бросила на Шарлотту последний взгляд.

— Это твое последнее слово?

— Да. Я остаюсь здесь.

Женщина подхватила жениха под руку.

— Идем отсюда, Бернхард!

С этими словами она величаво поплыла к двери.

Все присутствовавшие при этой сцене дождались, пока ландо отъедет от подъезда, и разом повернулись к Шарлотте. Гумбольдт выглядел так, словно его поразило громом. Оскар тоже растерялся.

— Это правда? — наконец спросил ученый.

— До последнего слова, — ответила девушка. — Я хотела рассказать вам все это в спокойной обстановке, но тут прикатила… эта дама, и мне пришлось действовать более энергично. Жаль, что все так получилось.

— Не о чем жалеть, — Элиза взяла ее руку и погладила.— Так гораздо лучше, чем все время носить эту тайну в себе. Бедная девочка! Ты знала об этом во время всего нашего путешествия! Как, должно быть, тяжело, когда не с кем поделиться!

— Мой отец умер два года назад… — с трудом проговорила Шарлотта и разрыдалась. Оскару больно было видеть ее такой, как сейчас. — А теперь у меня и матери больше нет. Мое появление на свет — сплошные ложь и подлог. Теперь я чувствую себя еще хуже, чем Оскар когда-то: ни матери, ни отца, ни семьи.

Оскару мучительно хотелось обнять ее и утешить, но он не решался.

Гумбольдт скрестил руки на широкой груди.

— Ни матери, ни отца, — это, может, и так, — проговорил он. — Но насчет семьи ты ошибаешься. Мы твоя семья, и ничто на свете этого не может изменить.

Шарлотта вытерла слезы.

— Значит, я могу остаться?

— Что за нелепый вопрос, девочка! Конечно! Что же мы будем делать без такого талантливого исследо­вателя?

На лице девушки появилась горестная улыбка.

— Спасибо тебе, — она поцеловала Гумбольдта в щеку.

— Но ведь это же само собой разумеется! Один за всех и все за одного, разве не так? — и он смущенно откашлялся.

— Я разберусь с Марией, клянусь. Не сегодня — завтра все прояснится. А пока буду радоваться тому, что у меня есть, — она покосилась на Оскара. — Осталось только одно.

— Что ты имеешь в виду?

Шарлотта подошла к юноше, обвила его шею руками и поцеловала.

Прямо в губы.

У Оскара земля ушла из-под ног, и он почувствовал, что взлетает все выше и выше над землей.

Об авторе

Томас Тимайер — немецкий писатель, художник и дизайнер — родился в 1963 г. Он изучал живопись и геологию в Кельне, много лет работал в области книжной графики и дизайна для таких крупных европейских и американских издательств, как «Харпер энд Коллинз», «Рэндом Хаус», «Гейне», «Арена» и других. Оформленные Тимайером детские книги и настольные игры не раз удостаивались престижных немецких и международных премий.

В 2004 г. увидел свет его дебютный роман «Медуза», заслуживший международное признание. Это была первая книга из серии научных триллеров для взрослых, получивших широкое признание и переведенных на множество языков. Такая же блестящая судьба ожидала его книги для подростков, в частности, цикл «Хроники искателей миров».

Томас Тимайер живет с женой и двумя сыновьями в Штутгарте.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg