Владислав Крапивин Звёзды под дождём
* * *
Дождь шёл давно.
Отражения фонарей растекались по чёрному асфальту, как яичные желтки по сковороде.
Деревья, дома, газетные киоски и гипсовые горнисты у входа в маленький сквер привыкли к такой погоде. Они уже вымокли как только могли, и теперь им было всё равно. И каждый продолжал заниматься своим делом: деревья качали ветками, заборы держали на себе сырые афиши о приезде Московского цирка, дома хлопали парадными дверями и светили разноцветными окнами, а горнисты держали у губ свои фанфары и готовились затрубить, если что-нибудь случится.
Только газетные киоски ничего не делали. Они уже были закрыты и тоскливо глядели тёмными стёклами.
А трамваям дождь нравился. Вымытые вагончики так сверкали красными боками, словно их только что выпустили с завода. Они бегали по городу особенно резво, звонили весело-весело и на каждом стыке проводов рассыпали изумрудные влажные искры. Это были даже не искры, а лоскутки зелёного пламени. Они сыпались на мокрые крыши трамваев, на блестящий асфальт и шипели.
К маленькому скверу, который охраняли гипсовые горнисты, подкатил трамвай из трёх вагонов. Пассажиров было немного, и кондукторша хвостового вагона дремала, опустив подбородок на грудь. Это была опытная кондукторша и, даже задремав, сохраняла строгий вид. Со стороны казалось, что она просто рассматривает висящую на груди сумку со сверкающим запором и голубыми катушками билетов.
Она проснулась, как только в вагон вошёл мальчик.
— Бери-ка билет! Ну, живенько!
Мальчик сунул руку в карман куртки. Потом пошарил в карманах брюк. Он не нашёл трёх копеек и молча повернулся, чтобы уйти.
— А ну постой…
Кондукторша уже совсем прогнала дремоту. Она глянула вслед мальчику и поняла, что он долго шёл под дождём. Волосы его слиплись в длинные пряди, а на шее склеились в тонкую косичку. Капли скатывались по косичке за воротник разбухшей от дождя куртки. В ботинках, конечно, хлюпало.
— А ну постой! — прикрикнула кондукторша. — Гордый какой… Куда едешь-то на ночь глядя?
— До цирка, — сказал мальчик и обернулся. Ему было всё равно. Он даже не помнил точно, идёт ли этот трамвай до цирка.
Кондукторша, ворча, оторвала билет:
— Возьми. А то пойдёт контролёр…
Мальчик взял билет мокрыми пальцами. Он не сказал спасибо: наверно, забыл. А может быть, не хотел. Он стоял и, прищурившись, смотрел, как за окном плещется дождь. Мальчик не боялся дождя и в трамвай сел только для того, чтобы дальше уехать от дома.
Куда? Хоть куда. Его гнала обида.
Вагон дёрнулся и пошёл.
Кондукторша снова опустила на грудь подбородок. И снова стало казаться, что она рассматривает сумку с голубыми роликами билетов.
Трамвайные лампочки горели дрожащим светом. Во время дождя лампочки всегда светят слабее. А по мокрым стёклам пролетали разноцветные пятна — от зелёных и красных букв на горящих вывесках магазинов. Это было красиво. Но мальчик совсем не думал о разноцветных пятнах. Он смотрел, всё так же прищурившись и опустив уголки губ. И думал совсем о другом.
Потом ему захотелось сесть. Он почувствовал, что устал. Человек быстро устаёт, если у него обида. Она оттягивает плечи в сто раз сильнее, чем тяжёлая намокшая куртка. Куртку, в конце концов, можно снять и выжать. А что делать с обидой?
Мальчик решил ехать. Просто сидеть и просто ехать, пока идёт трамвай. А что будет потом, он и сам не знал. В вагоне было много свободных мест, но мальчик не хотел садиться рядом со взрослыми. Они будут сердито поджимать губы, хмуриться и отодвигаться от промокшего насквозь мальчишки.
На одной из скамеек устроилась у окна девчонка.
Мальчик видел светлые завитки на её затылке, маленькие косы с растрёпанными концами и откинутый серый капюшон, усыпанный тёмными крапинками дождя.
Мальчик шагнул к скамейке и мельком глянул на девчонку. Она оторвалась от окна, чтобы тоже взглянуть на незваного мокрого соседа. И от неожиданности мальчик чуть не сказал «здравствуй».
Это была знакомая девчонка.
Правда, не очень знакомая. Мальчик её знал, а она его, наверно, не знала.
Осенью, зимой и весной он встречал её почти каждый день.
Он учился в двадцать первой школе, а она, видимо, в тридцать второй. И, наверно, тоже в шестом классе. По крайней мере, уроки у них всегда кончались в одно время. Домой мальчик шёл по Садовой, а девочка — по Чехова. На Первомайской они попадались навстречу друг другу.
Мальчик сначала не обращал внимания. Обыкновенная девчонка. И запомнил её он только потому, что у неё была чёрная меховая шапка, похожая на свернувшуюся кошку. И было немножко смешно смотреть, как большая шапка наползала на лоб, когда девочка спешила. А она почти всегда спешила: ходила быстро, чуть наклонялась вперёд и нетерпеливо глядела на подруг. И куда торопилась? Из-под шапки маленькими соломенными кольцами выбивались волосы и перепутывались с длинным чёрным мехом. В общем, самая обыкновенная девчонка. Мальчик просто привык видеть её по дороге из школы. Так же, как привык видеть, например, милиционера в стеклянной будке на углу или часы на здании сельхозтехникума. А может быть, и не так… По крайней мере, когда сняли часы, он не чувствовал никакого беспокойства, а когда целую неделю не встречал на Первомайской эту девчонку, шевелилась какая-то тревога. А когда встретил снова, почему-то стало весело. И тогда он разозлился, покраснел и украдкой глянул на Серёгу Дерябина, который вышагивал рядом. И решил с тех пор на девчонку ни разу больше не смотреть. Больно ему надо таращить глаза на встречных девчонок!
Но человеческий характер устроен очень глупо. Только что-нибудь решишь — сразу же хочется сделать наоборот.
А однажды в конце марта, когда была уже настоящая весна, вдруг юго-западный тяжёлый ветер забил небо серыми облаками, и начал падать липкий снег. Падал и падал, гнул тополя, затягивал чёрные лужи, цеплялся за провода. Сам просился в ладони, которые ловко лепят скрипучие шарики снежки.
— Полундр-ра! — процедил Серёга, когда шли из школы. — Прямо по курсу противник!
Противник в чёрной шапке шёл навстречу. Он, как всегда, торопился и о коварных дерябинских планах не догадывался.
Серёга нагнулся за снегом. Нагнулся и мальчик. Взять да и засадить по мохнатой шапке! Тогда узнает… А Дерябин уже щурил левый глаз и отводил назад руку со снежком. Рука у него была точная, глаз тоже точный. И как это получилось? Мальчик вмиг распрямился и, будто случайно, закрыл девчонку.
А потом, повернув к Серёге заляпанное снегом лицо, сказал сквозь зубы:
— Глядеть надо!
Ничего не ответил раздосадованный и смущённый Дерябин. Разве он мог догадаться?..
Пришло лето, и мальчик перестал её встречать. И забыл. Но сейчас он сразу узнал её, хотя не было шапки, похожей на лохматую кошку.
Мальчик сел рядом. Он садился осторожно и всё-таки зацепил ногой зонт, который лежал на коленях у девочки. Нахмурился, отвернулся и неловко мазнул её мокрым рукавом по плащу.
— Не бойся, он непромокаемый, — сказала девочка, потому что мальчик суетливо прижал свой локоть и отодвинулся на самый краешек.
— Никто и не боится, — пробормотал он и стал рассматривать пол трамвая.
Пол был покрыт решёткой из тонких реек. К рейкам прилипли намокшие билетики.
— Плохо, когда без зонта, — негромко сказала девочка.
В её словах не было девчоночьей жалости. Было только скуповатое сочувствие. И мальчик, подумав, ответил:
— Чего ж хорошего…
— А дождь всё хлещет.
Это было уже лишнее. Видно, ей просто хотелось поговорить. И, кроме того, дождь не хлестал. Он сыпал частые капли. Мальчик так и сказал:
— Ой, «хлещет»… Не сочиняй.
— Это я сочиняю? — обиделась она. — Ну и пусть. На небе ни облачка, на улице сухо. И ты совсем сухой.
— Тебе хорошо, — сердито усмехнулся мальчик. — В плаще да ещё под зонтом. Как под крышей.
— Мне хорошо, — сразу согласилась девочка и почему-то вздохнула. Потом сказала: — Зонтик не мой. Мамин. Она впереди сидит, вон там… А ты почему без зонтика?
— У меня нет зонта, — отчётливо произнёс мальчик. — А если бы он был, я сейчас сидел бы дома. В том-то и дело.
Он с удовольствием увидел, что девочка удивилась.
— Без зонта ходишь под дождём, а с зонтом… дома?
— Да, — сказал мальчик. Сжал губы и прищурился. — Что, непонятно?
— Ты вообще какой-то… — немного обиженно сказала она.
— Какой? — хмуро спросил он и добавил: — Что я, виноват? Раз так получилось…
— Как?
Это слово девочка произнесла очень равнодушно. Будто просто из вежливости. Но мальчик видел, что ей интересно. Он перестал сердито щуриться.
Всё-таки это была немного знакомая девчонка и разговаривала с ним, как со знакомым. И однажды он спас её от прямого попадания снежком. А снежок был крепкий. Правда, она ничего не знала, но это, подумал мальчик, даже лучше. А рассказать про свою неудачу хотелось. Ведь даже самым сильным и гордым людям хочется иногда поделиться с кем-нибудь своей горечью. От этого делается легче.
— Понимаешь… — вздохнул мальчик и пошевелил раскисшим ботинком. — Понимаешь, — повторил он уже решительнее, — я сделал открытие.
Он хотел сказать «изобретение», но получилось не так. Слово «открытие» само спрыгнуло с языка. И, может быть, мальчик был прав.
Для него это и в самом деле было открытием. Оно случилось три дня назад. Тогда ещё не было дождя, а было яркое солнце. Мальчик стоял на крыше сарая и держал над собой зонт.
— Прыгай! — кричали внизу мальчишки.
Мальчик не прыгал.
— Забоялся, — сказал самый маленький и толстый из приятелей и презрительно оттопырил губу.
Мальчик молчал.
С земли сарай казался очень обыкновенным: старым и невысоким. До нижней кромки пологой крыши всего три метра. Обыкновенным был и мальчик. Невысокий, тонкорукий, с выгоревшими волосами, по которым уже скучали ножницы. Загорелый, как и все мальчишки в августе. В майке, которая выбилась из-под ремня. Конечно, он не очень походил на героя. Но ведь и трусом до сих под, кажется, не был.
А сейчас стоит и не прыгает.
— Забраться да как дать ему! — предложила тощая белобрысая девчонка, одна из тех девчонок, которые всегда вместе с мальчишками участвуют во всех опасных делах. — Тебе говорят! Прыгай давай! Или съезжай на брюхе! А других не задерживай.
Мальчик не отвечал.
В небе двигались облака. Большие, круглые, как жёлтые аэростаты. И сарай, который казался с земли очень обыкновенным, плыл навстречу облакам, будто поднятый в небо корабль.
А двор напоминал поверхность планеты, увиденную с космической высоты. Островки пыльной травы, пересыпанной седыми шариками одуванчиков, были похожи на зелёный архипелаг, а дождевая вода в бочке у сарая, словно круглое озеро в отвесных берегах, светилось голубой синевой.
Мальчик любил всему на свете давать имена и названия. Они всегда придумывались сразу. Зеркальце воды в бочке он назвал Озером Синего Света, а пятна травы Архипелагом Неизведанных Лесов…
— Да прыгай же! — Это изо всех сил крикнула белобрысая девчонка.
Мальчик наконец спохватился: да, пора.
И поднял зонт.
Чёрный зонт был похож на купол цирка, уменьшенный в сотни раз. Только под куполом всегда сверкали лампы, а здесь было темно. Лишь одиноко светилось крошечное отверстие. Как прокол иголки. Микроскопическая капля неба горела в нём, словно синяя звезда на тёмном небосводе.
— Синий Сириус, — шёпотом сказал мальчик, и в нём шевельнулось предчувствие близкой радости.
Он опустил зонт совсем низко, так что волосы на макушке коснулись шуршащего полотна. Теперь мальчик видел только землю, а вместо неба везде была чёрная материя, насквозь прогретая солнцем и почему-то пахнущая клеем. Лишь в звёздном проколе по-прежнему горела яркая синева. Потом в него попало солнце. Звезда вспыхнула ослепительным огнём и рассыпалась на тонкие лучи и радужные кольца.
— Вспышка сверхновой, — прошептал мальчик.
— Ха, он, кажется, шепчет «господи, спаси!» — съязвила внизу тощая девчонка и отвернулась в знак негодования.
— Какой толк, что он знает наизусть звёздную карту? — пожал плечами самый старший и рассудительный из мальчишек. — Он не может прыгнуть с высоты трёх метров. Видали мы таких космонавтов!
— Что? — спросил с крыши мальчик. Он понял наконец: они решили, что он боится!
Мальчик неторопливо закрыл зонт: его нужно было теперь беречь.
— Я и так могу!
Он прыгнул без всякого зонта-парашюта! Перелетел через поленницу и упал руками и коленями на траву — прямо на самый большой остров Архипелага Неизведанных Лесов…
— Подумаешь… — сказала тощая белобрысая девчонка. Когда нечего сказать, девчонки всегда говорят «подумаешь».
Самый толстый и самый маленький из приятелей закусил свою большую губу.
— Думаешь, другие не могут? — спросил он. И, пыхтя, стал карабкаться по шаткой поленнице на крышу.
Мальчик не ответил. Раскрыл зонт и снова поймал отверстием солнце. На матерчатом небе заиграла звезда. Мальчик подмигнул ей и тихо засмеялся.
Так родилось открытие.
Он не мог всё это рассказать девочке. Было бы долго и непонятно. Он только объяснил:
— Я хотел сделать планетарий. Маленький планетарий, складной. Надо на зонт нанести все созвездия. Понимаешь? Раскрыл зонт — и над тобой звёзды. Надо только на месте звёзд сделать иголкой проколы. И можно будет днём узнавать, где какие звёзды, хоть их и не видно. Только нужно заранее высчитать, как установить зонт…
— А ты знаешь все звёзды? — удивлённо спросила девочка. — И высчитал, да?
— Да. Я проверял ночью.
Ночь пахла травами, речным туманом и остывающим асфальтом тротуаров.
Мальчик сошёл с крыльца. Три этажа погасших окон тускло блестели. От нагретых за день стен веяло теплом. Дом был похож на большой пароход, приплывший из жарких стран, и уснувший у знакомого причала. А старый сарай в глубине двора выступал, как большая тёмная скала.
Мальчик пересёк двор и взобрался на сарай.
Сейчас всё было на так. Травяные пятна-острова исчезли в темноте. Дождевая вода в бочке совсем не напоминала маленького озера. Она была чёрной, и в ней неподвижно висели две звезды. Словно кто-то прорыл земной шар насквозь, и сейчас из этого круглого колодца на мальчика смотрели звёзды южного неба.
Под майкой у мальчика стучал будильник. Стучал испуганно, как сердце спрятанной за пазуху птицы. Он не понимал, зачем его стащили с уютной тумбочки, сунули между майкой и голым животом и понесли неизвестно куда. Маленький комнатный будильник не догадывался, что ему придётся стать астрономическим хронометром.
Мальчик вытащил его и поставил рядом на доски. Оказавшись на свободе, будильник сразу успокоился, застучал деловито и совсем по-домашнему.
Потянуло сыростью. Это проснулся на минуту не сильный, но прохладный ветер. Мальчик поёжился, подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Светящиеся стрелки показывали, что до полуночи ещё десять минут.
Мальчик стал смотреть в небо.
Оно казалось таким бесконечным, что было страшно дышать.
В чёрной глубине влажно сияли звёзды. Мальчик хорошо знал карту северного неба. Он мог даже по памяти нарисовать её. Но, конечно, он помнил только главные, яркие звёзды, Те, из которых складываются ломкие контуры созвездий. А сейчас, будто стараясь помочь мальчику, небо опрокинуло на него все запасы звёздного искристого света.
Чем дольше он смотрел, тем больше звёзд проступало в бесконечной черноте. За самыми близкими и горячими светились другие — не такие яркие, но зато их было больше. А за ними мерцала целая россыпь далёких искр. Но это не всё. Приглядевшись, мальчик увидел, что небо сплошь усеяно тончайшей звёздной пылью. Эта пыль сгущалась в туманную полосу Млечного Пути и светлые островки других галактик.
Мальчик растерялся. Он не мог запомнить столько! Этого не было на карте!
Это нельзя было нарисовать…
Но потом он заставил себя успокоиться. Он подумал, что ему нужны только главные звёзды. Вот те, из которых сложены Медведица, Кассиопея, Персей. По крайней мере, для начала… Это благодаря им ночное небо кажется знакомым. Они, как большие деревья, по которым находят дорогу в густом мелколесье; как главные острова, по которым моряки узнают очертания архипелагов.
Он думал так, но продолжал отыскивать глазами всё новые и новые искры. В каждой из них светилась, дрожала тайна.
Лениво шевелился ветер, сырой и зябкий. Казалось, что космический холод тяжёлыми каплями просачивается в тёплый воздух Земли и растворяется в нём влажной свежестью. Мальчик вздрагивал. Но холодное дыхание неба для него было всё равно что для морехода ветер, зовущий в дорогу. Резкий трезвон безжалостно распорол тишину. Мальчик вздрогнул и пяткой прижал кнопку звонка. Будильник опрокинулся и обиженно замолчал. Пришла полночь.
Мальчик отыскал в небе Полярную звезду и взглядом провёл от неё точную линию на север — до тёмного горизонта. Потом на юг, на восток и на запад.
Мальчик запоминал.
Конечно, он не был силён в астрономии, но кое-что знал и рассуждал просто. Небо вращается вокруг Полярной звезды и за двадцать четыре часа делает полный оборот. Так кажется с Земли. Значит, за час звёзды проходят двадцать четвёртую часть круга. И можно определить, где они находятся в любое время дня и ночи, только для начала надо знать, как они стоят в полночь. Теперь мальчик знал и это.
Созвездия были у него в плену.
— Я всё проверил и высчитал, — сказал мальчик.
— А дальше? — спросила девочка.
— А дальше… всё. Ведь зонта у меня нет.
Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.
Глупо всё получилось. Из-за этой сушёной скуки — Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдёт к друзьям своего мужа. У неё, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.
— А может быть, завтра, Вероника Павловна? — осторожно спросил отец.
— О, нет, нет! — сказала она.
У неё был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И ещё большие цыганские серьги — золочёные полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.
Он спросил об этом у отца.
— Не твоё дело. Нечего хихикать над старшими! — рассердился отец.
Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днём она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но всё-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.
Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?
Смешно!
Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак её не звал.
— Почему ты с ней не разговариваешь? — спросил отец.
— О чём?
— Ты вот порассуждай! — пригрозил отец. — Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя…
— Ой, — тихонько сказал мальчик.
Такая была у него привычка. Он сам её не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил своё «ой»: то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то ещё как-нибудь. Иногда громко, иногда шёпотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.
А с Вероникой Павловной мальчик всё равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.
Но сегодня ей понадобился зонт. А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От толстой иголки — побольше, от тонкой — поменьше. Ведь и звёзды на небе разные.
Но не всем интересны звёзды.
— Это вандализм, — сухо произнесла Вероника Павловна, — так обращаться со старинными вещами!
Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.
— Вы подумайте… Одна, две, три… Он сделал восемь дыр, — аккуратно подсчитала Вероника Павловна.
Созвездие Большой Медведицы было для неё просто дырами!
— Семь, — сказал мальчик. — Одна была раньше.
— Ты поговори! — вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: — У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.
Вероника Павловна оскорблённо поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!
— У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.
У неё не было детей.
— Это само собой, — заверил отец.
Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.
— Только и знаешь, что позорить перед людьми! — с непонятным отчаянием произнесла мать.
— «Перед людьми»… — сказал мальчик.
У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.
Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:
— Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!
— Тише, — умоляюще сказала мама.
— Если бы вам жалко было зонта, — чувствуя закипающие слёзы, сказал мальчик. — а то вам ведь не жалко. Вы для неё стараетесь… Боитесь, что ли?
— Молокосос! — тонким голосом закричал отец. — Щенок! Вон!
Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лёг животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий чёрный пролёт. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.
Он ничего не имел против того, чтобы простудиться насмерть. Ну, не совсем насмерть, а так, до воспаления лёгких. Тогда бы все узнали… Но дождь оказался добрым. Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял его под тёплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворялась, от неё оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благодарен дождю. Теперь они оказались вдвоём против тех, кто укрывался под зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.
Мальчик долго шёл по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в подъезд или под навес книжного киоска. А потом сел в трамвай, чтобы уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.
— Зонта у меня нет, — сказал мальчик. — А так всё очень просто было бы. Надо нанести звёзды на зонт, как на карту северного неба, и всё в порядке. Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое созвездие!
Он оживился. Обида немного притихла, и снова начинала звенеть в нём радостная струнка. Ведь можно отобрать зонт, но отобрать открытие нельзя.
— Я объясню, как это надо делать, — говорил мальчик. — Главное, запомнить, где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а потом…
— Ох, подожди, — перебила девочка. — Я же совсем бестолковая! Ты сначала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.
— Как… нарисуй?
— На зонте, — просто сказала она. — Вот. — Вынула кусочек мела, который есть в кармане у каждой девчонки, чтобы чертить на асфальте «классы». — не обязательно же иголкой. Можно и мелом звёзды отметить. Да? Мне такой зонтик знаешь как пригодится!
И как он сам не догадался? Мелом даже лучше! Ведь проколы ночью не увидишь, а меловые точки можно рассмотреть при самом слабом отблеске света. Значит, и пасмурными ночами он сможет отыскать в небе звёзды!
Девочка открыла зонт.
— Ты правда помнишь все созвездия?
Мальчик снисходительно промолчал.
— Рисуй, — сказала она.
Но рисовать не пришлось. Мальчик даже не успел взять мел. Мать девочки нависла над ними, высокая и неумолимая, в коричневом плаще с торчащим капюшоном, как инквизитор — грозный и страшный судья.
— Татьяна! Я так и знала. Тебя ни на минуту нельзя оставить одну! Пошли, мы сейчас выходим. Нужно зайти в гастроном. На мальчика она не взглянула. А девочка взглянула. И, уходя, нарочно громко сказала ему:
— До свиданья.
— До свиданья, — резко ответил мальчик и отвернулся. Ему показалось, что он опять краснеет. А что он такого сделал? Хотел научить девочку узнавать, где какие светят звёзды, если их даже не видно на небе…
Мальчик придвинулся к окну. Что-то острое надавило ему бок. Поморщившись, он сунул руку в карман куртки и нащупал кусочек мела.
На конечной остановке, у цирка, мальчик вышел из трамвая. Светлый цирковой купол был похож на громадный серебристый зонт. А под его карнизом сияли длинные, как стеклянные ленты, окна, и в них мелькало что-то цветное, стремительное. Там под защитой серебряного зонта искрилось и звенело пёстрое веселье. Наружу выплёскивалась музыка, на сразу утихала, будто прибитая к земле тяжёлыми каплями. Сильно пахло сырыми досками. Над входом в цирк ощеривали красные пасти громадные фанерные львы дрессировщицы Бугримовой. Львы отсырели и были совсем не страшные, облинялые и грустные, как бродячие коты. Мальчик пожалел их.
Было тоскливо стоять так и прислушиваться к чужому празднику. Мальчик вернулся к остановке и сел на «четвёрку», идущую от вокзала в Городок Металлургов.
Молодая добродушная кондукторша посмотрела, зевнула и ничего не сказала. Пусть едет человек. Места хватает.
В вагоне было почти пусто. Лишь похрапывал, привалившись к окну, какой-то дядька в надвинутой на глаза кепке да на передней скамейке сидел капитан.
Это был красивый капитан. Он сидел прямо, положив ногу на ногу. Он сидел прямо, положив ногу на ногу. Когда вагон встряхивало, носок сапога покачивался. и по нему бегало отражение лампочки. Было удивительно, что в такую погоду сапоги капитана оставались сухими и блестящими. Всё остальное тоже было блестящим: коричневая портупея, пуговицы, козырёк фуражки и даже выбритый подбородок. И звёзды на зелёном погоне горели жёлтыми искрами. Вместе они были похожи на среднюю часть созвездия Ориона.
На коленях у капитана лежал потемневший от сырости плащ, а поверх плаща — зонт. Большой чёрный зонт с выгнутой ручкой. Мальчик смотрел на зонт и не мог решиться сказать капитану. А что сказать, он знал. Он не мог и не хотел больше один владеть своей удивительной выдумкой. Одному ему она не нужна. Всякое открытие, даже самое крошечное, должно радовать других — это мальчик чувствовал. Но он боялся. что не сможет рассказать, как надо.
— Товарищ капитан… — сказал мальчик. — Разрешите обратиться, товарищ капитан.
Капитан поднял глаза. Если он и удивился, то мальчик этого не заметил. Лицо у капитана было невозмутимым. Наверно, так полагалось.
— Валяй, — разрешил он. — Обращайся.
— Хотите, я нарисую на вашем зонте звёзды? — спросил мальчик и коротко вздохнул.
— Что за звёзды?
— Как на небе, — сказал мальчик. — Это чтобы определять…
У капитана шевельнулась левая бровь.
— Ты подожди. Непонятно. Ты докладывай по порядку. На каком небе, с какой целью?
— Хорошо, — согласился мальчик. — Я объясню. Вот в чём дело. Если открыть зонт и нарисовать на нём изнутри звёзды, точно как на карте неба, то получится маленький планетарий. Это я сам придумал, — не удержался он.
— Зачем? — спросил капитан.
— Ну… я не знаю… Это само придумалось. — Мальчик неловко улыбнулся и шевельнул плечами.
— Я не о том, — пояснил капитан. — Какая задача у твоего планетария? У каждой вещи должна быть задача. — Он говорил негромко, и каждое слово было похоже на сдержанный зевок. И выбритый подбородок почти не шевелился.
— Ну… какая задача. Вот какая. Можно определять днём, где какие звёзды. Или ночью, если тучи, тоже можно. Надо только правильно держать зонт над собой… Направить на Полярную звезду, а потом…
— Хорошо. А зачем?
— Зачем на Полярную? Потому что она в небе всегда на одном месте. Она будто ось. Ведь с Земли кажется, что все звёзды вращаются вокруг неё.
Неужели капитан не знал про это?
— Не в том дело, — чуть поморщился капитан. — Зачем знать, где какие звёзды? Для ориентировки? Это же несерьёзно — зонт. Есть более точные методы. Или для другого? Для чего?
Действительно, для чего? Какая польза? Мальчик не знал. Он был рад своему открытию и совсем не думал, какая от него польза. И вообще, что такое польза?.. Знакомые звёзды, которым можно подмигнуть как друзьям, — это польза? Или это просто так?
А знать, в какой стороне Персей, Возничий, Лев, Андромеда, знать это, если даже в небе нет ни одной звезды, это нужно кому-нибудь?
Или это никому не нужно?..
— Не знаю… — сказал мальчик и перестал смотреть на капитана. — Я думал… если запустят, например, корабль на Луну или на Марс и будут передавать: сегодня он в таком созвездии, а завтра в другом… а в небе тучи, ничего не видать, тогда зонт открыл, направил как надо, и сразу видно, где какие созвездия, и можно знать, где летит ракета…
— Лишь бы долетела, — сказал капитан. — А проследят локаторы.
Сонный дядька у окна зашевелился и сдвинул вверх козырёк.
— Чего, опять ракету али спутник запустили? М-м?
— Сиди уж! — сонно прикрикнула кондукторша. — Да остановку не проспи.
Трамвай затормозил, и капитан легко поднялся. Высокий, прямой. Набросил на плечи зелёный плащ.
— Не положено разрисовывать зонты, — сказал он и шагнул к выходу. А зонт спрятал под плащом. Наверно, капитанам не положено ходить с зонтами и он взял его не для себя, а вёз кому-то другому.
— Не положено, — с усмешкой проговорил мальчик.
Неудача его не испугала. Радость открытия, приглушённая раньше обидой, снова пробивалась в нём, как тёплый ключик. Мальчик ждал: вдруг встретится человек, которому нужны будут звёзды.
Двое поднялись в вагон и остались на задней площадке, хотя почти все скамейки были пустыми.
Один был молодой и высокий, в коротком светлом плаще. Лицо его словно состояло из больших очков с толстыми стёклами и крутого лба, над которыми копной курчавились тёмные волосы, пересыпанные дождевыми брызгами. Второй выглядел гораздо старше и обыкновеннее: лицо пожилого и уставшего за день человека, чёрная сатиновая спецовка, серая кепка. И зонт, который он сунул под мышку.
Если мальчик не знал чьих-нибудь нестоящих имён, он придумывал свои. Придумывал сразу. Это получалось само собой.
«Шахматист», — подумал мальчик про первого. А второму — так показалось мальчику — очень подходило имя «Мастер».
Они разговаривали. Вернее, говорил Мастер, а Шахматист только слушал — вежливо, но, кажется, без особого интереса.
— Я ему как человеку, практически, говорю: «Ты что же это, Архимед разнесчастный, где глаза у тебя, на каком месте? Тут какой допуск разрешается? Ноль-ноль три! А у тебя ноль один.» А он мне: «Идите, говорит, и жалуйтесь начальнику цеха. И придираться понапрасну, говорит, я не позволю…»
— Понапрасну, значит? — усмехнулся очкастый.
— Понапрасну, говорит… Ну, тут уж я дипломатию отбросил. «К начальнику, говорю, я не пойду, я и сам для тебя начальник, а чтоб ты это, практически, усвоил, я сейчас возьму вот этот шланг, пополам сложу и тебе пониже поясницы ка-ак…»
Он слегка развернул руку с зонтом, чтобы показать, как собирался проучить зловредного спорщика, но показать не смог: зонт обо что-то ударился, и сзади послышался короткий вдох, вернее, не вдох, а звук, с которым при неожиданной боли втягивают сквозь зубы воздух.
— Виноват!.. — Он сказал это очень торопливо, раньше, чем успел обернуться. А обернувшись, увидел мальчика.
Мальчик прижимал к ушибленному колену ладонь.
Целую секунду лицо Мастера было растерянным и добрым. Потом Мастер нахмурился:
— Ну вот… Вроде, не тесно, мог бы и подальше стать. Зашиб?.. Экий же ты мокрый!
Под сердитостью он хотел скрыть испуг за мальчика и, может быть, смущение от того, что так поспешно бросил своё «виноват». Ведь перед мальчишками не принято извиняться.
— Не тому, кому надо, попало, — излишне весело проговорил Шахматист. — Не разглядели, Виктор Семёнович.
Мальчик разогнулся.
— Я сам виноват… Стою тут… — сказал он, глядя в лицо Мастеру. И в этом взгляде уже была невысказанная просьба.
— Ладно… Сам…
— Правда сам… — почти жалобно повторил мальчик. — Я задумался.
— Задумчивость в трамвае — свойство натуры глубокой и поэтической, — произнёс Шахматист уже без улыбки. Наоборот, подчёркнуто серьёзно. — А нога заживёт… Ну, и как дальше развивались события, Виктор Семёнович? Вы остановились на шланге…
— Дяденька, послушайте, — негромко и быстро сказал мальчик, — давайте я вам на зонте нарисую созвездия. Как в планетарии. Развернёте зонт — и сразу видно, где какое созвездие, если даже на небе тучи. Или днём. Только надо направить ручку зонта на то место в небе, где Полярная звезда, а потом повернуть… — Он говорил теперь всё сразу, не дожидаясь вопросов, чувствуя, что надо первыми же словами объяснить своё желание.
Ведь он дарит людям созвездия!
Мальчик нарочно говорил теперь не «звёзды», а «созвездия». Это избавляло его от лишних объяснений. Сразу было ясно. что речь идёт о небе. И, боясь, что не дослушают, он торопился, глотая слова, повторял их и
снова торопился объяснить всё скорее и понятнее.
И вдруг умолк. Он внезапно понял, что сказал всё. И его не перебили. Он молчал и растерянно ждал ответа.
— Дела-а, — сказал Мастер. — Ты это сам, что ли, изобрёл?
— Ну да… А что? Это легко… Зато будут звёзды. — Последние слова мальчик произнёс упавшим голосом. Он подумал, что Мастер сейчас тоже спросит: «А зачем?» И, опустив глаза, стал смотреть на его забрызганные тупоносые сапоги.
— Любопытно, — проговорил Шахматист.
Мастер подумал и спросил:
— Это, практически, выходит что-то вроде небесной схемы?
— Ну да, вроде карты! — обрадовался мальчик. — Только лучше. Как походный планетарий. И можно узнать, где какое созвездие в небе, будто увидеть его сквозь тучи…
— Постой, постой. — Мастер сильно потёр подбородок жёлтым от курева пальцем. — Что-то не совсем понятно. Вообще-то понятно, да не совсем… Про Полярную звезду, например. Это как тут разобраться?
— Виктор Семёнович, я так понимаю, — вмешался Шахматист, и очки его оживлённо заблестели. — Оригинально придумано, хотя принцип довольно простой: небесный свод мысленно делится на двадцать четыре части. В сутках, как известно, двадцать четыре часа…
— Это-то известно… — усмехнулся Мастер.
— Значит, продолжал Шахматист, — за это время небо над нами делает полный оборот. Так?
— Так! — радостно откликнулся мальчик. — Я это и хотел…
— Подожди. Значит, и зонт с созвездиями надо поворачивать над головой в зависимости от времени. Только надо заранее рассчитать…
— Я рассчитал, честное слово! — Мальчик теперь с надеждой глядел на оживлённого Шахматиста. — Я проверял. И по карте, и по небу… Всё будет правильно. Я же всё объясню. И как Полярную звезду находить для начала…
— Нет, это действительно любопытно, — снова сказал Шахматист.
— Да… А не любопытно тебе, что моя Марья Павловна скажет, когда увидит такое дело?
— А, ну что вы, Виктор Семёнович! Что она скажет… Ей понравится. — И Шахматист, потеряв на секунду солидность, подмигнул мальчику.
Мастер этого не видел. Он держал перед собой на ладонях зонт, поворачивал его, разглядывал и всё ещё не решался. Словно этот зонтик был живой и хозяин боялся, что мальчик его обидит.
— Чем рисовать-то будешь?
— Мелом. Не бойтесь, я осторожно.
— Ну, и как ты это планируешь? — спросил Мастер. — Все звёзды до единой отмечать?
— Ну что вы! Все разве запомнишь! Я только самые крупные, чтобы отметить созвездия.
— Тогда уж и названия пиши, — вздохнул Мастер. — А то какой прок? Я, кроме Большой Медведицы, отродясь ни одного созвездия не знал. Даже Малую Медведицу… Напишешь?
— Есть написать названия! — весело отчеканил мальчик.
Он уже шарил в намокшем кармане, нащупывая мел.
— Дела-а, — снова протянул Мастер и неожиданно улыбнулся, приоткрыв крупные жёлтые зубы. — Пойдёт Марья Павловна на рынок, заглядится на какого-нибудь там Сириуса и, практически, в лужу носом. Будет история. Ну, ладно, рисуй. Ехать нам далеко. — И он открыл зонт.
Зонт был не чёрный.
Он казался чёрным при неярком свете лампочки, свёрнутый и намокший. А теперь все увидели, что он коричневый, с серыми зубцами.
Разве бывает коричневое небо с серыми зубцами?
Мальчик молча сунул в карман мелок.
— Тьфу ты, будь она неладна! — Мастер стукнул открытым зонтом о затоптанный мокрыми подошвами пол. — Ручки, понимаешь, одинаковые, — объяснил он Шахматисту. — Который раз путаем. Это Клавдии зонт, нашей нормировщицы.
— Жаль, — сказал Шахматист…
Устало дребезжал трамвай. Сонно мигала на площадке жёлтая лампочка.
Дремали в вагоне редкие пассажиры. И только дождь за окнами плескался весело и неутомимо.
Трамвай номер семь шёл от Городка Металлургов к центру. Долгое время никто не входил в вагон, ехали только те, кто сел на первой остановке.
Потом появился малыш. В коротеньком пальтишке, в резиновых сапогах. Широкие голенища хлопали малыша по ногам: сапоги были слишком большие.
«Мамкины», — подумал мальчик.
Малыш забрался на переднюю площадку. В одной руке он держал бидон для молока, другой тащил за собою открытый зонт.
Маленький зелёный бидон вёл себя спокойно. Только один раз он зацепился дном за ступеньку и недовольно звякнул крышкой, но это было не страшно: крышка держалась на тесёмке и нигде никогда не могла потеряться отдельно от своей посудины.
А тяжёлый зонт сопротивлялся. Он широко растопырил прутья с натянутым чёрным полотном и не хотел пролезать в дверь. И разве мог малыш справиться с ним — таким большим и упрямым — одной рукой?
Трамвай тронулся. Малыш вздрогнул от толчка. Потом рассердился и дёрнул зонт изо всех сил.
— Сломаешь, — сказал мальчик. — Ну что ты делаешь, в самом деле…
Он шагнул на площадку и перехватил ручку зонта.
— Закрыть же надо. — И закрыл. Зонт съёжился и стал послушным.
Малыш глянул из-под сломанного козырька старой школьной фуражки, виновато моргнул и объяснил:
— Он туго закрывается.
— «Туго»… Посылают таких козявок на ночь глядя куда-то!.. Зачем едешь? — строго спросил мальчик. Рядом с этим первоклассником, а может быть, даже дошколёнком он был сейчас большим и сильным.
— За сметаной, — робко сказал малыш и снова поднял глаза.
Испуганные и широко открытые, они казались в тени козырька очень тёмными и большими. Малыш не знал: может быть, нельзя ему вечером, да ещё под дождём, ездить в дежурный магазин за сметаной, и, может быть, этот большой хмурый мальчишка имеет полное право его допрашивать. Вот возьмёт и скажет сейчас: «А ну пойдём, разберёмся в милиции!» Или ещё что-нибудь страшное скажет…
— Хочешь, я нарисую на твоём зонте ночные звёзды? — сказал мальчик.
Он и сам не понимал, зачем это надо. Ведь малыш не знает, как движутся звёзды. Но слова сорвались сами по себе, неожиданно. Наверно, они сидели на кончике языка и готовы были спрыгнуть при виде любого подходящего зонтика.
Глаза малыша стали ещё темнее и шире.
— Ночные звёзды? — переспросил малыш и сдвинул коротенькие брови.
— Ну да, звёзды, — повторил мальчик и подумал, что сейчас нарисует созвездия малышу. Может быть, хоть здесь повезёт.
— Зонт будет как маленькое небо, понимаешь? — объяснил он. — Кругом тучи, а над тобой звёзды. Как на настоящем небе. Хочешь?
— Маленькое небо? — чуть нараспев повторил малыш.
— Ну конечно! Давай…
Не надо было спешить. Поспешность испугала малыша.
— Нет! — громко сказал он и прижал зонт к себе. — Не надо. Не трогай!
Две женщины, сидевшие неподалёку, услыхали, наверно, испуганный голос малыша — разом обернулись. Кто обижает ребёнка?
— Ты совсем глупый, — устало проговорил мальчик. — Будто я тебя граблю… Я хотел, чтобы у тебя был зонт, каких ни у кого нет. Да ну тебя…
Он ушёл с площадки и сел на пустую скамью.
Трамвай дребезжал и катил вдоль тёмного парка. За окном не было фонарей, и оно казалось непрозрачным. В стекле, как в чёрном зеркале, мальчик разглядел себя.
А за собой он увидел малыша.
Малыш подошёл незаметно. За железным стуком колёс не было слышно хлопанья резиновых голенищ. Он подошёл и теперь стоял у скамейки, маленький и какой-то виноватый.
— А ты… много звёзд нарисуешь?
— Много, — обрадованно сказал мальчик и обернулся. — Садись. Я тебе всё объясню.
И малыш сел рядом.
Мальчик открыл зонт, уткнул его острый конец в спинку переднего сиденья, а ручку положил себе на плечо. Теперь перед ним была чёрная внутренность маленького купола.
— Смотри. — Мальчик ткнул мелом в тугое полотно. — Вот здесь, где палка, в самой середине неба, всегда на одном месте стоит Полярная звезда.
— Всегда? — переспросил малыш и снова сдвинул коротенькие светлые брови.
— Всегда.
— А днём? — хитро улыбнулся малыш.
— И днём. Только при солнце звёзд не видать.
Малыш замигал.
— Смотри, — продолжал мальчик. — Вот здесь семь звёзд. Будто ковшик. Это Большая Медведица…
— Медведица?
— Да. — Мальчик нетерпеливо поморщился. — Ты что, никогда не слыхал?
Малыш склонил к плечу голову.
— Это звёзды? — он показал пальцем на меловые точки.
— Ну… да, — осторожно сказал мальчик.
— Нет. — Малыш энергично замотал головой. — Такие не надо. Нарисуй с лучиками.
— С какими лучиками?
— Вот с такими! — И малыш нарисовал в воздухе пятиконечную звезду. — Большие.
Мальчик опустил руку с мелом и отвернулся к окну.
— Такие не бывают.
— Нарисуй, — тихо попросил малыш.
— Большие, все не влезут, — не оборачиваясь, ответил мальчик.
— Ну всё равно. Немного влезут.
— Они будут ненастоящие.
— Сам обещал… — с трудом проговорил малыш.
Мальчик наконец взглянул на него. Тень козырька теперь не падала на лицо малыша, и в тёмных влажных глазах плавали отражения трамвайных лампочек.
Словно искорки обиды.
Мальчик вздохнул. Он знал, что такое обида.
— Ладно, — сказал он.
Погромыхивал, дребезжал, звенел полупустой вечерний трамвай. Останавливался и бежал дальше. Входили и выходили пассажиры. А на скамейке, где сидели двое мальчишек — маленький и постарше, — тихо совершалось чудо: чёрный зонт превращался в сказочное небо.
Мальчик рисовал большие белые звёзды: пятиконечные, восьмиконечные, десятиконечные. Они складывались в созвездия, каких не знал ни один астроном. Малыш сидел, приткнувшись к плечу мальчика, и не шевелился. Рот у него был приоткрыт, и нижняя губа повисла маленьким розовым полумесяцем. Не отрывая взгляда от звёзд, малыш вынул из сапог ноги в коричневых чулках, поставил пятки на скамейку и обнял колени. Так было удобнее. А покинутые сапоги качались, толкали друг друга. И широкие голенища с красной подкладкой были похожи на большие, удивлённо открытые рты. Сапоги не могли понять, что там происходит.
На самом краю сиденья нетерпеливо звякал забытый бидон. Вагон потряхивало, и казалось, что кто-то маленький и любопытный прыгает в бидоне, подбивает головой крышку и хочет выглянуть: в чём там дело?
Мальчик рисовал быстро и умело. Сначала это было нелегко: мел плохо приставал к влажному полотну. Но мальчик приспособился. Рисовал контуры, а потом лёгкими частыми штрихами плотно закрашивал звезду.
— Слушай, — вдруг спохватился он. Только сейчас спохватился. — А дома тебе не влетит?
— Нет! Не влетит.
Глаза малыша сияли. Разве могло влететь за такую красоту!
— А ты можешь ещё луну? — радостным шёпотом спросил он. — Вот здесь…
— Круглую или месяц?
— Круглую… и месяц. Можно?
— Ну нет, — отрубил мальчик. — Так уж совсем не бывает.
— Ну, тогда круглую.
Мальчик нарисовал большое белое полнолуние, и матерчатое небо стало ещё удивительнее.
— И ракету, — попросил малыш.
Ракета получилась похожей на морковь, с пушистым хвостиком ботвы, но малыш был доволен. Он поднял над собой зонт и завертел ручку. Ракета помчалась по краю маленького неба, а звёзды и луна закружились в сказочном хороводе…
— Ой! — сказал мальчик. — Эх ты! — и схватил за руку малыша. Небо остановилось. — Ты знаешь, где мы едем? Где твой магазин?
Небо качнулось.
Малыш прыгнул в сапоги. Глаза его были теперь совсем круглые и рот сделался похожим на букву «о».
— Не вздумай реветь, — сказал мальчик.
Ну что с ним было делать, с этим малышом? Нельзя же так — подарить человеку звёзды, а потом его бросить.
— Ладно, никуда не денется твоя сметана.
И они поехали назад, отыскали магазин, купили сметану и снова пошли на остановку — ждать трамвая. Ждали долго, стояли под одним зонтом. Капли дождя стали реже и крупнее. Они дробно колотили по зонту.
Лучи фонарей отражались от мокрого асфальта и высвечивали под зонтом колючие белые звёзды и луну.
Мальчик сошёл с тротуара, чтобы взглянуть, не показалось ли за деревьями огоньки трамвая.
— Куда ты? Стой под нашим небом, — обеспокоенно сказал малыш.
А когда уже подходил трамвай, он спохватился:
— Я забыл бросить три копейки!
Он забыл опустить в кассу три копейки и оторвать билет, когда ехал в трамвае. И никто не напомнил — трамвай был без кондуктора.
— Ерунда, — успокоил мальчик. — Сейчас поедешь и бросишь два раза. Это ведь всё равно.
— Это ведь всё равно, конечно, — повторил малыш.
Мальчик помог ему взобраться на площадку вагона. Помог и пошёл с остановки.
Малыш хотел махнуть ему рукой. Но как? В одной руке был зонт, в другой — посудина со сметаной. И он просто смотрел вслед большому доброму мальчишке, который подарил ему такое удивительное небо.
Проводив малыша, мальчик вернулся в магазин. Когда мальчик первый раз уходил отсюда, ему показалось, что у порога блеснула трёхкопеечная монета. Он почему-то постеснялся поднять её при малыше. А три копейки были нужны: ехать зайцем больше не хотелось, противно. И мальчик вернулся.
Монетки у порога не было. Мальчик хотел выйти на улицу, но там в это время рванул ветер и дождь приударил так, что асфальт будто закипел.
Это было слишком даже для промокшего насквозь мальчишки. Он остановился в тамбуре — в проходе, решил переждать неожиданный дождевой шквал. Прислонился к узкой стенке, чтобы не мешать людям, которые торопливо забегали в магазин, спасаясь от потоков.
Лишь один человек не спешил. Это была довольно грузная тётя в прозрачном плаще с капюшоном. Она вошла, заполнив собой тамбур, и остановилась, шумно дыша. В руке у неё была тугая кошёлка, сплетённая из цветных пластмассовых полосок. Они весело блестели в свете тамбурного плафона. Сверху из кошёлки торчали, как зелёные фазаньи хвосты, пучки лука.
Спешили мимо люди, задевали эти хвосты, кошёлка дёрнулась, и мокрые перья лука мазнули мальчика по штанам.
Владелица кошёлки повернула к мальчику большое набрякшее лицо. У неё были красные, как у гусыни, глазки.
— Это ещё зачем? — Она выбросила слова такой скороговоркой, что получилось непонятно: «Эт-ще-зчем?» — Эт-ще-зчем? — повторила она и машинально сжала в круглом кулаке плетёные ручки кошёлки. — Чево тут надо? Чево стоишь-то?
— Какое ваше дело? — сказал мальчик.
— Знаем мы вас таких! — задохнулась хозяйка пёстрой кошёлки. — Стрельцов по чужим карманам!
Злость, захлестнувшая мальчика, была холодной и прозрачной, как снеговая вода. Он не крикнул и не ощетинил глаза.
Он помолчал секунду и отчётливо сказал, глядя прямо в гусиные глаза:
— Слониха. Мешочница.
Сорвался и выскочил из магазина. Он услышал за собой захлёбывающийся крик, оборванный хлопком двери. И побежал, не оглядываясь и отчаянно размахивая руками. Бежал он не потому, что боялся, а потому, что в горле закипали слёзы. Однако и сейчас дождю удалось успокоить мальчика. А потом дождь и сам успокоился, стал опять несильным и ровным.
Мальчик бежал всё тише и наконец остановился на углу улиц Чехова и Павлика Морозова. Здесь была остановка трамвая. Мальчик решил поехать домой. Без билета так без билета. Он знал, что дома беспокоятся и ждут и будет сегодня ещё много неприятностей, но думал об этом устало и равнодушно.
Он стоял и ждал.
Проходили разные трамваи: старые, расхлябанные и новые, с автоматическими дверцами и серебристыми звонками. Но нужного номера всё не было.
Сыпались, сыпались крупные круглые капли…
И вдруг они перестали сыпаться. Плясали на асфальте, щёлкали по листьям, но не падали на мальчика.
Он поднял голову. Два тёмных зубчатых круга сошлись над ним и закрыли от дождя.
Вот ещё! Он хотел уйти из-под зонтов и уже сердито качнулся вперёд, но его остановил голос:
— Ты же промок до костей.
Это был голос девушки. И мальчику показалось, что в словах её скользнула усмешка. Он сунул в сырые карманы кулаки и резко повернулся.
Сзади стояли двое. Это они держали зонты. Мужчина и девушка. Лица их были почти неразличимы. Свет фонаря только чуть касался волос девушки, выбивавшихся из-под косынки. А мужчина весь был в тени. Высокий, в тёмном костюме, молчаливый.
— Ты же промок до нитки, — повторила девушка.
— В самом деле? — ядовито сказал мальчик. — А я думал, что я абсолютно сухой.
Она усмехнулась.
— Тебе показалось. А на самом деле ты абсолютно мокрый. Как цыплёнок, упавший в лужу.
Надо было сразу бросить в ответ что-нибудь едкое и злое. Но мальчика опередил мужчина.
— Леночка, перестань, — сказал он хрипловатым низким голосом.
И мальчик подумал, что у этого человека, наверно, твёрдое, но немного усталое лицо с резкими прямыми морщинами.
— Перестань, пожалуйста, — сказал мужчина. — Если ты и с кавалерами своими так разговариваешь, я им, честное слово, сочувствую.
— Кавалер! — фыркнула она.
Мальчик медленным, но решительным шагом ушёл из-под зонтов.
— Зря ты ходишь под дождём., — сказал ему в спину незнакомец.
— Я не виноват, что идёт дождь, — ответил мальчик.
— Пожалуй… Но сейчас ты мокнешь зря. Или кому-нибудь назло?
— А хотя бы! — сказал мальчик.
— Дело хозяйское, — вздохнул мужчина.
— Конечно, — сказал мальчик.
— Папа, не тронь его, — вмешалась девушка. — Он укусит.
Очевидно, у неё был нетерпимый характер.
А трамвай всё не показывался…
Промокшая насквозь куртка мальчика стала плотной и блестящей, как клеёнка. Дождь часто и звонко щёлкал по ней водяной картечью.
— Я долго не был в родных краях и отвык от дождей, — заговорил отец девушки. — Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, стоять так и мокнуть — неприятное занятие.
«Долго нет трамвая, — подумал мальчик. — Придётся идти домой пешком.»
И он пошёл.
— Подожди, — услышал он всё такой же спокойный и глуховатый голос. — Возьми зонт. В самом деле. Нам хватит одного. Можешь даже не возвращать.
«Хочет показать, какой он добрый», — подумал мальчик. И сказал:
— Мне не нужен зонт. По крайней мере для того, чтобы прятаться под ним.
Последние слова сами слетели с языка. Но жалеть мальчик не стал. Сказав это, он ждал ответа. Но мужчина и девушка молчали. Может быть, они удивились?
Тогда он спросил в упор:
— Думаете, зонты нужны, только чтобы прятаться под ними от дождя?
— Нет, почему, — сказал мужчина вполне серьёзно, — мы так не думаем. С зонтом, например, очень удобно прыгать с крыши… Или выдёргивать из него спицы…
— А если ручка выгнутая, можно кого-нибудь цеплять за ноги, — так же серьёзно добавила девушка. — Это очень удобно.
И оба засмеялись негромко и как-то очень необидно. Мальчик почувствовал, что необидно. Однако ему хватало и старых обид и неудач.
— Вы смеётесь, — бросил он. — Вам даже не жалко зонта. Для того чтобы меня не мочило, вам не жалко…
— Вот нисколечко, — поддакнула Лена.
— А для другого всё равно бы пожалели…
— Чем ты лучше других? — удивился отец девушки.
— Я не о том, — хмуро сказал мальчик. — я о деле другом, а не о человеке… Ну, давайте я вам нарисую звёзды! Хотите?
Он совершенно этого не ожидал. Они хотели. Они сразу поняли, в чём дело.
Сначала мальчик решил, что его просто жалеют.
— Вон идёт ваш трамвай, — сказал он. Мальчик испытывал судьбу. Он был уверен, что сейчас девушка с отцом поспешат в вагон, где сухо и где светят яркие лампы.
— Не последний… — ответил мужчина.
— Пойдём к киоску, — предложила девушка. — Там светло… А ты правда знаешь все созвездия?
«Девчонка!» — подумал мальчик. Или нет, не подумал, а, кажется, шёпотом сказал, потому что её отец возразил:
— Ну что ты. Она уже почти невеста.
— Папа!
— Ну что «папа»? Я же сказал «почти».
В пустом закрытом киоске сияла яркая лампочка, и сквозь стеклянные стенки глупо таращились на прохожих пластмассовые куклы-голыши.
Здесь мальчик разглядел своих новых знакомых. У мужчины действительно было твёрдое лицо с резкими морщинами и крупными складками у рта. Немного, чуть-чуть знакомое лицо. А девушка была похожа на их отрядную вожатую Люсю, которая уехала во Владивосток.
Мальчик прислонил зонт к стенке. Девушка и её отец стали за спиной и держали другой зонтик так, чтобы дождь не падал на мальчика.
Мальчик вынул мел.
— Не надо, — остановил его мужчина и протянул складной нож. Мел сотрётся. И не видно на просвет. Здесь есть шило, делай проколы…
Наплывали с железным гулом, уходили и стихали в темноте улиц яркие трамваи. Шуршал, звенел, плескался вокруг дождь. И эти звоны и шорохи были весёлыми, как неумелая, но радостная песенка.
Мальчик острым шилом, сверкающим, как тонкий луч, прокалывал в чёрном небе звёзды.
Иногда рядом останавливались прохожие, чтобы подивиться на трёх сумасшедших, дырявящих почти новый зонт.
Иногда за спиной отец девушки шёпотом называл созвездия: — Орион… ага… так… Кассиопея…
— Теперь ты возьмёшь этот зонт с собой? — тоже шёпотом спросила девушка…
— Да, — сказал мужчина.
Их слова были непонятны, но спрашивать мальчик не решился. Он только сказал, продолжая работать шилом:
— Мел всё-таки лучше. А так, видите, зонт дырявый.
— Не беда, — ответил мужчина. — Там, куда я еду, не бывает дождей.
«Наверно, это в пустыне», — решил мальчик. И, чтобы проверить догадку, спросил:
— Это на юге?
— Что верно, то верно. Южнее некуда.
«Там нет дождей, — радостно подумал мальчик. — Значит, он берёт зонт только ради моих звёзд». И ему стало весело. И вспомнилось всё хорошее, что было в этот вечер. Оказывается, было и хорошее: немного знакомая девчонка, смешной малыш в сапогах… И эти двое…
Но тут снова появилась беспокойная мысль.
— Ведь на юге очень тёмные ночи. Вы же не увидите проколы. Небо не будет сквозь них просвечивать!
— Будет, — ответил мужчина. — Там, куда я собираюсь, будут очень светлые ночи.
«Странно», — подумал мальчик, но дальше спрашивать постеснялся. И не хотелось казаться любопытным при насмешливой, острой на язык Лене.
— Я объясню сейчас, — сказал он, потому что кончил уже свою работу. — Всё это просто. Надо палку зонта направить на полярную звезду…
— Ладно уж, — тихо сказал отец девушки. — Объяснять не надо. Я и сам разбираюсь в этой механике.
Мальчик смущённо замолчал. Он не поверил и решил, что этот человек просто ничего не понял.
— Это легко, — нерешительно сказал мальчик. — Главное — запомнить, где Полярная звезда…
— Я знаю, — повторил этот странный человек. — Я знаю, малыш. Не в этом дело. Ты, кстати, многого не учёл.
— Что не учёл? — встревоженно спросил мальчик. Он даже забыл обидеться на «малыша».
— Небо — штука сложная. Видишь ли, положение звёзд меняется и в зависимости от времени года, а не только от времени суток. И соотношения у тебя не очень точны. Да и запомнишь ли ты с точностью, где должна быть в небе Полярная звезда?.. Мало знать карту, надо знать небо.
— Значит, всё зря… — упавшим голосом сказал мальчик. — Зачем вы тогда…
— Не зря, — ответил незнакомец. — Ты молодец всё-таки. И ошибки твои для меня не беда… К тому же там всё равно не будет Полярной звезды.
— Где это «там»? — удивлённо произнёс мальчик.
И человек сказал:
— В Антарктиде.
Мальчик молчал. Это ведь не просто — сказать что-нибудь, когда встретишь т а к о г о человека. Уплывающего в Антарктиду. На другой край земли. Где другие звёзды. Где Южный крест. И люди не могут увидеть Полярную звезду.
— Вы… не смеётесь? — прошептал мальчик.
— Нет, — сказал человек, уплывающий в Антарктиду. — Конечно, может быть, это смешно: везти с собой дырявый зонт. Но там… понимаешь. Это будет приятно — вдруг развернуть его и увидеть наши северные созвездия. Честное слово. Они всё-таки очень похожи на настоящие.
— У тебя точная рука, — заметила девушка.
Мальчик не сразу решился спросить о главном.
— Вы только не сердитесь, — попросил он. — Ладно? Знаете что… Вы можете сказать вашу фамилию?
— Допрос с пристрастием, — чуточку улыбнулся мужчина. — Ну что ж…
И ответил.
— Ой… — прошептал мальчик. И, конечно, в этом «ой» не было теперь ни насмешки, ни обиды. Было только удивление и растерянная улыбка. Мальчик помнил эту фамилию.
Нет, он не знал точно, где и когда её слышал. И всё-таки помнил. В памяти мальчика имя этого человека сливалось с тем, что он очень любил: с книгами о дальних архипелагах, с непонятными и звучными названиями морских ветров, с загадками звёзд и Земли. Оно, как слово из полузабытой, но хорошей песни, заставило вспомнить многое. Ведь можно вспомнить и ярко представить даже то, что никогда не видел. Можно, если только очень хочешь, увидеть: серебристые эскадрильи летучих рыб над пологими волнами экватора; туманные ущелья фиордов, где эхо многократно повторяет беспокойные выкрики сирен; и мерцающий сумрак глубин, прорезанный широким лучом батисферы; и заиндевелый такелаж ледоколов и теплоходов, идущих к той земле, где ледяные утёсы медленно отделяются от берега и с нарастающим грохотом сползают в зелёный океан…
— Я понимаю… Вы капитан, — тихонько сказал мальчик. Он не хотел говорить громко, словно боялся расплескать радость этой удивительной и немного таинственной встречи. — Вы капитан…
— Ну что ж, — спокойно ответил незнакомец. — Да, пожалуй. В своём деле капитан.
— Вы видели пингвинов? — спросил мальчик и тут же отчаянно смутился: это был совершенно детский вопрос, достойный не шестиклассника, а малыша, которому он рисовал сказочные звёзды.
Капитан улыбнулся.
— Я передам им от тебя привет. Они будут довольны. Или вот что: лучше я привезу тебе пару пингвинят. Идёт?
Мальчик не обиделся на шутку. Он представил двух смешных пингвиньих детёнышей, важно ковыляющих на красных лапах и засмеялся. Засмеялся и Капитан. И девушка…
За квартал от остановки, у тёмного поворота, забренчал, засветился окнами и рассыпал зелёные обрывки пламени трамвай. Тот самый, пятнадцатый, с зелёным и красным огоньками. Его и ждал Капитан.
«Ещё минута, — подумал мальчик. — Ну, может быть, две, если трамвай задержится у светофора».
Трамвай не задержался.
Радость мальчика не погасла. Она стала чуть глуше, с лёгкой тенью печали. Таким делается свет, когда в комнате на яркую лампу надевают зелёный абажур.
— Вот и всё, — глядя на Капитана, шёпотом сказал мальчик. Он хотел сказать: «Вот и ваш трамвай», но это было слишком длинно.
— Да, — ответил Капитан, и мальчик почувствовал, что на левом плече куртка на секунду стала тяжелее: Капитан коснулся его плеча ладонью.
— Хочешь, я привезу тебе… ну, скажем, чёрный камень с того берега? Настоящий антарктический камень. Край там сувенирами не богат.
Это уже не было шуткой.
— Конечно! — звонко сказал мальчик.
— А не забудешь? Я вернусь через полгода.
— Я? — сказал мальчик. — Забуду?!
— Тогда слушай адрес…
— Не надо! — почти испугался мальчик.
Он не хотел так просто узнать адрес. Через полгода он сам найдёт Капитана. Так будет лучше. А найти он сумеет. Разве можно не отыскать такого человека?!
Подошёл трамвай, и, зашипев, разъехались двери.
— Вот увидите, я найду вас, — торопливо сказал мальчик.
— Я знаю. Спасибо за звёзды.
Капитан пропустил вперёд девушку и сам поднялся на подножку.
— Слушай, возьми! — вдруг закричала девушка и протянула через плечо отца зонт, который был без созвездий. — Возьми! Мы всё равно живём рядом с остановкой.
— Возьми, — кивнул Капитан.
— Зачем? Всё равно я уже как мокрый цыплёнок. — Мальчик сказал это и вдруг испугался, что девушка подумает, будто он до сих пор не забыл её насмешку. — Дождь совсем тёплый, — объяснил он поскорее. — Пустяки.
Дверь угрожающе зашипела, готовая сдвинуть створки.
— Как тебя зовут? — крикнул Капитан.
— Славка, — сказал мальчик и зашагал домой по блестящему асфальту.
А дождь сыпал на него крупные капли, и каждая капля несла в себе искорку света. Словно оттуда, сверху, они захватили с собой по крошечной звезде, которыми в безоблачную ночь, как пылью, усеяно небо.
Славка шёл, смеялся и ловил звёздные капли губами.
1964 г.
Комментарии к книге «Звёзды под дождём», Владислав Крапивин
Всего 0 комментариев