«Трое для одного (СИ)»

Трое для одного (СИ) (fb2) - Трое для одного (СИ) (Лисы графства Рэндалл) 1261K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Софья Валерьевна Ролдугина

ТРОЕ ДЛЯ ОДНОГО Ролдугина Софья

Мир “Лисов графства Рэндалл”, примерно 70 лет после окончания войны Железа.

Когда лужи снаружи кроет хрустящая корочка,

Плотный мрак за окном наполняется белой горечью,

И движения примерзают к железным поручням,

То из старших ворот появляется часовщик.

Когда хрупкое “завтра” на стрелке минутной корчится,

Перетянутый нерв достигает предела прочности,

И на сорванном выдохе сон выгорает дочиста,

То фонарщик безмолвно выходит из средних врат.

Когда крошится тонкий лёд от хвостов русалочьих,

Поезда и сигналы играют друг с другом в салочки,

И химеры с карнизов слетают к проёмам арочным,

То из младших ворот проводник выступает в ночь.

***

Если ты их встретишь – не заговаривай.

Если заговоришь – не называй имени.

Они кажутся улыбчивыми и ранимыми,

Но в глазах у них золотое марево.

Их слова притягательны и обманчивы.

Их вино пьянее первой влюблённости.

Всё выглядит бессмысленным, отвлечённым, но

Поздней согласие обретает значимость.

***

Только шаг из холодной комнаты -

Твоё время навеки замерло.

Ты сжимаешь ключи от города.

Ключник выбран по старым правилам.

Глава I

Морган никогда не брал попутчиков. Ни-ког-да.

Но то ли зима была виновата – лютая, какой в округе не видели двадцать лет, то ли безумная луна над болотами, то ли кантри-блюз, что доносился глухо, словно бы не из колонок, а из бардачка… мимо проехать Морган не смог. Чертыхнулся под нос и вырулил к обочине, сбавляя скорость.

– Эй, там! – крикнул он в узкую щель над боковым стеклом. Горло тут же обожгло сырым холодом. – Вас до города не подвезти?

Незнакомец в коричневом пальто с хрустом вывернул голову под немыслимым, совиным углом и замер. Моргану стало слегка не по себе, но вдруг он услышал рассеянный ответ:

– До города? Да… Это было бы неплохо. А… ты не мог бы помочь мне подняться?

Округа просматривалась на добрый десяток миль во все стороны. Если коварные злоумышленники и могли где-то укрыться, то лишь в жидких кустах по краю болота, но в такую морозную ночь никто не протянул бы там и получаса. На всякий случай переложив шокер в карман, Морган щёлкнул центральным замком и вылез из машины. Ноги сразу поехали по обледенелой обочине. Он резко взмахнул руками, сделал несколько неуклюжих шагов и сам не заметил, как очутился аккурат рядом с будущим попутчиком.

– Эм-м… Вы здесь давно? – поинтересовался Морган, чтобы хоть как-то завязать беседу.

Незнакомец уставился на него из-под фетровых полей; глаза по-птичьи отсверкнули жёлтоватым в темноте.

– Как сказать. Ты как раз вовремя, вот что главное, – и заулыбался.

В этот момент Морган понял, что имеет дело с психом, и смирился: бросить недееспособного человека ему бы в любом случае совесть не позволила.

Незнакомец оказался рослым, но удивительно лёгким. Его можно было бы принять за отощавшего бродягу, если бы не руки – пусть и перепачканные в земле, но холёные, с аккуратными вытянутыми ногтями. Он крепко вцепился в протянутую ладонь Моргана и рывком поднялся с земли. При этом что-то металлически звякнуло, а во льду на обочине остался клок пальто.

Луна злорадно мигнула и нырнула в густое облако.

– В машине есть электроодеяло, если надо согреться. И виски, – скованно предложил Морган. – Мне нельзя, я за рулём.

– Значит, возишь для друзей? – сделал парадоксальный вывод незнакомец. – Какой славный юноша.

После этого Моргану сразу сделалось тревожно, без всяких причин. Так бывает, когда забираешься на незнакомый чердак, сплошь заставленный старьём, и крадёшься в темноте на ощупь, рискуя в любую секунду налететь на что-нибудь острое, грязное или хрупкое… Однако время текло, а ничего катастрофического так и не происходило. Незваный попутчик любезно позволил усадить себя на заднее сиденье и укутать одеялом, да и флягу принял с благодарностью. Пока Морган, стуча зубами от холода, пристёгивался и выкручивал звук радио до минимума, он только любопытно таращился из полумрака. Глаза у него оказались изжелта-карие, а ресницы – белёсые. Губы едва заметно шевелились. Сперва это напрягало, но затем стало ясно, что он всего лишь беззвучно повторяет слова песни.

– Нравится старая музыка? – спросил Морган.

Автомобиль плавно тронулся.

– Старая? А, да, Джон Хукер… Мне казалось, он не так давно начинал, – вздохнул незнакомец, отхлебнул виски прямо из фляжки и сморщился. – Горько.

– Конечно, горько, выпивка же, – согласился Морган. – Гм… А можно поинтересоваться, как вы добрались сюда? От нас до Сейнт-Джеймса автобусы не ходят.

– На поезде, – невинно улыбнулся незнакомец. – Он прибывает, когда надо, и отправляется точно в срок.

Прозвучало это сущим издевательством. Разумеется, никакие поезда между Сейнт-Джеймсом и Форестом отродясь не курсировали. Да там и вокзалов-то не было…

– А где вы живёте? Если назовёте адрес, я могу подкинуть вас прямо к порогу, – попробовал он зайти с другой стороны.

– Довези меня до Часовой площади. Это было бы в самый раз, – немедленно последовал ответ.

– Как вас зовут? – напрямую спросил Морган. Не вовремя вспомнилось, что с ненормальными лучше общаться спокойным, ласковым тоном и использовать простые фразы. На работе это помогало, но там была на крайний случай охрана и тревожная кнопка для полиции, а попробуй-ка дозовись помощи на пустынной дороге посреди ночи…

Незнакомец прыснул от смеха, будто подслушал его мысли.

– Чаще всего – часовщиком.

– Я имею в виду имя. – Раздражение всё-таки прорвалось, хотя он искренне пытался держаться благожелательно.

– А как звали твою канарейку? Ту, что ты похоронил в обувной коробке в моём саду за часовой башней?

– Уилки, – машинально ляпнул Морган и спохватился: – Постойте, откуда вы знаете про…

– Канарейку? Присутствовал на похоронах, – невозмутимо ответил незнакомец, болтая ногами под одеялом. Жёсткое коричневое пальто смешно топорщилось на плечах, словно под ним и впрямь были спрятаны птичьи крылья. – Что ж, пусть будет Уилки. Забавное имечко.

– Я не против называть вас так, – терпеливо согласился Морган, мысленно благодаря Провидение за обширный опыт работы с сумасшедшими посетителями в родной мэрии. Случайный попутчик и раздражал, и вызывал сочувствие одновременно и – самую малость, разумеется – пугал. А совесть настойчиво требовала узнать его настоящее имя и отвезти к родственникам, к лечащему врачу или от кого там сбежал новоявленный “Уилки”. – Но всё-таки не могли бы вы уточнить, куда именно мне вас доставить? Мне, право, совсем не сложно будет…

Чужие пальцы легонько прижались к пульсирующей артерии на шее – сухие, горячие, жёсткие.

– Помолчи, юноша. И просто поезжай, – тихо попросил Уилки и вернулся на своё место наискосок от водителя так же незаметно, как и приблизился.

В голове у Моргана воцарилась звенящая пустота.

Он по-прежнему видел, слышал, чувствовал и осознавал всё: тихий кантри-блюз на хрипящей радиоволне; щиплющий запах виски в тёплом воздухе салона; любопытную желтоглазую тень за левым плечом, подпевающую мрачной песенке; выбеленную инеем дорогу в лунном свете; кляксу разноцветных огней Фореста далеко впереди – за стылыми болотами, за облетевшим лесом… Но значение имело только невесомое прикосновение горячих пальцев и просьба: “Поезжай”.

Это было правильно. Именно так, как полагается.

Через какой-то час старенькая “шерли” наконец-то взобралась на горбатый мост над Мидтайном, поднырнула под эстакаду, попетляла по переулкам – и выскочила на Часовую площадь, с одной стороны подсвеченную голубоватыми, холодными фонарями, а с другой – тёплыми, рыжими. Аккуратно притормозив у закрытого кафе, Морган вышел из машины, открыл дверцу с пассажирской стороны и протянул руку Уилки, как раньше всегда поступал с дородными отцовскими гостьями, которых приходилось развозить после благотворительных приёмов.

– Спасибо, – поблагодарил Уилки, также невесомо, как и прежде, опираясь на протянутую руку, а потом внезапно крепче сжал пальцы, увлекая Моргана под розовато-оранжевый фонарь – единственный на этой стороне в череде новеньких молочно-голубых плафонов. – Ну-ка, посмотри на меня, – попросил он с улыбкой, и Морган послушно запрокинул лицо. Уилки растерянно огладил его скулы костяшками пальцев. – Какой славный юноша вырос… – повторил он вполголоса и спросил громче: – Как твоё имя?

– Морган Майер.

Губы у него к тому времени уже онемели от мороза, и ответ прозвучал совсем невнятно. Однако Уилки это вполне устроило.

– Очень хорошо, Морган Майер. Думаю, мы ещё обязательно встретимся. Главное – выбрать правильное время, – загадочно произнёс он и вдруг тонко, по-птичьи, рассмеялся. – Ступай домой.

Уилки напоследок склонился к нему, то ли обнимая, то ли шаря в карманах, и отстранился.

Розовый фонарь мигнул и погас.

Морган деревянно развернулся, доковылял до своей “шерли”, сел, тронулся, отъехал метров на триста – и лишь тогда осознал произошедшее и похолодел. Ночь раскололась надвое: по одну сторону оказалась скучная поездка в Сейнт-Джеймс за документами, а по другую – необъяснимое помутнение рассудка. На трассе он остановился по своей воле, а потом его словно заморочили. Зачем он усадил явно сумасшедшего к себе в машину? Зачем полез доставать одеяло и угощать незнакомца контрабандным виски? Всё казалось таким естественным… Даже когда “Уилки” приказал ему помолчать, он воспринял это как должное. Довёз до площади, покорно высадил и…

…и теперь что?

Морган открыл окна и сделал два медленных круга вокруг своего квартала, не решаясь поехать прямо домой. Постепенно из машины выветрилось остаточное тепло, а с ним и призрачный запах виски, и куда более реальное ощущение кошмара.

– А может, и не было ничего? Померещилось от недосыпа? – пробормотал Морган, механически щёлкая клавишами магнитолы. Хрипы, как назло, становились всё громче и противнее, словно радиоволна разбивалась о невидимый купол вокруг машины.

Нет, в самом же деле, не мог ведь он остановиться посреди ночи и подобрать на обочине незнакомца, особенно когда на заднем сиденье лежит дипломат с важными документами…

Тут Моргана второй раз за ночь бросило в холод, но уже по гораздо более прозаичной причине.

К счастью, дипломат остался на месте, и документы внутри – тоже. Стопки аккуратных листов – протоколы заседания Совета, выписки банковских счетов, распечатки городских планов… Луна пялилась на эти бумажки настырно, пробиваясь даже сквозь густое переплетение голых яблоневых ветвей, и Морган, как зачарованный, водил по строкам пальцем, не понимая ни слова. Когда часы на дальней площади пробили три пополуночи, он опомнился, завёл машину и быстро подъехал к дому. От холода мышцы сводило, руль выскальзывал из напряжённых пальцев и “шерли” с отвратительным скрежетом зацепила створку ворот. С трудом загнав машину под навес, Морган подхватил дипломат и побежал к дому.

Отец всё ещё не спал. Он ждал в гостиной – недовольный маленький человечек с обвисшими брылами, как у спаниеля.

– Наконец-то, – с мягким укором выговорил он вместо приветствия. У Моргана тут же болезненно сжался желудок. – Найджел звонил мне ещё час назад. Почему так долго?

– Дороги обледенели. Видимо, из-за вчерашнего тумана, – ответил Морган и сам на себя разозлился из-за мерзких заискивающих ноток. – Вот документы, пап. А я спать пойду, с ног валюсь. Дорога была тяжёлая.

– Да, да, – отмахнулся отец, похлопывая ладонью по холодному дипломату. – Иди… Погоди, куртку хотя бы сними!

Но Морган уже, шатаясь, поднимался по лестнице.

В спальне он в первую очередь включил весь свет и вывернул на максимум батарею. А потом – надолго завис у зеркала, ощупывая собственную шею в поисках следов от чужих пальцев. Конечно, так ничего не нашёл, зато осознал наконец, что по-прежнему стоит в куртке и ботинках. Торопливо разулся, а когда стал раздеваться, то обнаружил в кармане старинные бронзовые часы на цепочке. Стрелки замерли на четверти первого. Крышка изнутри была заполнена чем-то вроде зеленоватого янтаря, под слоем которого угадывалась размытая старинная фотография.

Морган закрыл часы, взвесил их на ладони и хотел было уже выбросить в окно, но вместо этого зачем-то положил на угол письменного стола и буквально рухнул на кровать – прямо в джинсах и свитере. Снилось в ту ночь нечто прекрасное и одновременно тревожное, как мельтешение рыхлых ночных мотыльков около зажжённой свечи, но утром он не смог вспомнить абсолютно ничего.

Часы же словно сами собой перекочевали во внутренний карман рабочего пиджака да так там и остались.

Кофейная чашка даже не лопнула – она опала фарфоровыми лепестками, как увядший тюльпан.

– Эй, Морган, ты застрял? Там по твою душу пришли… Ох, черти-сковородки! Не порезался?

– Нет, – с трудом выговорил Морган и начал машинально оттирать пальцами коричневые подтёки с жилетки. Впрочем, долго заниматься ему этим бесполезным делом не позволили.

– Давай, я помогу, – не предложила – приказала Кэндл тем особенным тоном, которого побаивались даже бывалые сутяжники. – Ну ты и клуша. Не выспался, что ли?

– Вроде того.

Спорить с Кэндл было абсолютно бесполезно. Пятнадцать лет в юридическом отделе при мэрии – это вам не мышь чихнула.

– Ну и сам себе дурак, значит, – проворчала она, оттирая пятно с жилета влажной салфеткой. От угрюмого панка, которого мать силой пристроила в “тёплое” местечко, у Кэндл остался только пронзительно-малиновый цвет волос вкупе с привычкой носить громоздкие ботинки. Не то чтобы Кэндл перестала бунтовать… Просто теперь это выражалось по-другому.

Например, в выбивании миллионных компенсаций у проштрафившихся компаний.

– Так кто там пришёл по мою душу? – поинтересовался Морган, сглатывая зевок. Горло на мгновение свело.

– Какая-то древняя клюшка с жалобой на соседей-инопланетян. – Кэндл запрокинула голову, глядя на него снизу вверх. Глаза были так сильно подведены, словно вместо карандаша она использовала маркер – значит, днём намечалась очередная деловая встреча, на которой нужно эпатировать, вводить в заблуждение и побеждать.

– Они испортили её лужайку своей летающей тарелкой?

– Ага, и спустили на селекционные розы в теплице гигантского космического слизня, – легко подтвердила Кэндл и недоверчиво сощурилась: – Слушай, с тобой точно всё в порядке? Обычно на этом месте ты делаешь мне замечание, что нельзя так неуважительно говорить о старших.

– О старших нужно говорить с почтением, особенно в стенах мэрии… – машинально откликнулся Морган и наконец опомнился: – Прости, что ты сказала?

– Ничего, – вздохнула Кэндл, встала и похлопала его по щеке. – Ты явно не в форме, красавчик. А жилет уже не спасти.

– Отдам вечером в химчистку. Пусть думают, как его воскресить, – отмахнулся Морган, снимая жилетку через голову. Кэндл с ухмылкой наблюдала за ним, сидя на краешке стола. – А посетительница правда жалуется на инопланетян?

– Кто её разберёт, – пожала Кэндл плечами. – Но розы у неё кто-то испортил – это точно… Слушай, а давай ты выйдешь в зал для приёмов и точно так же снимешь рубашку? Ме-едленно. Две трети посетителей точно забудут, зачем пришли.

– Сексуальные домогательства к подчинённому? Как некрасиво, мисс Льюис, – занудным голосом попенял Морган, пристраивая скомканный жилет в самый угол кожаного дивана. – Ладно, я за работу… Нет, погоди, сначала чашка.

Он наклонился было за осколками, но Кэндл вытянула ногу и несильно стукнула его по лбу мыском тяжеленного ботинка.

– Иди, – коротко приказала она. – Я лучше вызову уборщиков, всё равно здесь теперь ковёр чистить.

Морган спорить не стал – поднялся и вышел из комнаты, где обиженно булькал кофейный автомат и пахло мокрым ковром, но только в самом конце извилистого коридора позволил себе обернуться. Кэндл по-прежнему сидела на краю стола, болтая ногами. Разрез на узкой длинной юбке распахнулся почти до середины бедра, открывая кружевной верх чёрного чулка. Осколок чашки Кэндл прижимала к губам.

В этом была она вся – снаружи нечто среднее между армейской униформой и деловым костюмом, а за ними – кружево, битый фарфор и черти-сковородки.

Причём чертей гораздо больше, чем всего остального.

В приёмном зале по ту сторону окошек толпилось человек девять – явно перебор для пасмурного декабрьского понедельника. Ривс с его демофобией прилип к ноутбуку, стараясь не смотреть лишний раз в сторону посетителей. Оакленд пока храбро выдерживал натиск врага, но, видно, готов был уже сдаться. Поэтому явление Моргана он воспринял как избавление.

– …а вот и наш специалист, – с облегчением выдохнул он, отступая от окна. – Можете передать заявление ему, миссис Паддлз. А я, если вы не возражаете, вернусь к своей работе.

Оакленд умоляюще сверкнул очками – мол, спасай! – и позорно быстрым шагом направился в свой кабинет, на ходу ослабляя узел галстука. Толстая шея взмокла и покраснела, и даже на пиджаке в районе лопаток появилось тёмное пятно – видимо, в начале приёма было жарковато во всех смыслах. Морган сглотнул, перебарывая минутную слабость, и нацепил свою фирменную очаровательную улыбку.

Ривс украдкой показал под столом большой палец, побледнел ещё больше и снова уткнулся носом в экран.

– Миссис Паддлз, рад вас видеть, – поприветствовал Морган посетительницу, чувствуя себя ягнёнком на заклание. – Прошу прощения за задержку. Срочный вопрос требовал моего внимания, но теперь я целиком и полностью в вашем распоряжении.

Миссис Паддлз оказалась энергичной дородной леди неопределённого возраста с квадратным лицом. Над верхней губой у неё пробивались едва заметные рыжеватые волоски. Пальто в шотландскую клетку распирал устрашающий бюст, и пуговицы едва выдерживали натиск. По сравнению с верхом ноги казались тощими и куцыми. К груди миссис Паддлз прижимала пластиковый файл с фотографиями – его-то она и швырнула на стойку, стоило Моргану договорить.

– Вот, – прошипела она. – Полюбуйтесь. Ваша вина, между прочим. Тридцать лет селекции коту под хвост.

– Сожалею, миссис Паддлз, – покаянно опустил голову Морган. Посетительница немного смягчилась – и смутилась.

– Вы гляньте сперва, а потом извиняться будете, – пробурчала она, отворачиваясь.

– Сию секунду, мэм, – ангельски улыбнулся он, разворачивая пакет.

За два года работы в приёмной Морган чего только не перевидал. Сюда заходили проповедники свежеизобретённой религии, горячо вербующие неофитов и среди посетителей, и среди работников. Регулярно, весной и осенью, врывались люди-чайники, татуированные “леопарды” и хранители секретов спецслужб, изнемогающие от желания открыть всем страшную правду. Чернокожие матери-одиночки – естественно, без подданства – на ломанном английском умоляли о пособиях, а диковатые парни в камуфляже сурово требовали вывести откуда-то войска или, наоборот, ввести. В конвертах и файлах Моргану пихали слипшиеся старинные свидетельства о собственности, подшивки результатов теста на отцовство, гениальные рукописи об истории Фореста, компромат на премьер-министра, пакетики с белым порошком и порнографические фотографии. Три месяца назад сюда вошёл смертельно серьёзный старик в оранжевых лосинах и шапочке, а затем молча распылил перцовый баллончик. Сильней всего тогда пострадала Кэндл, которая стояла ближе к окошку…

Поэтому сейчас Морган открывал файл осторожно, жалея, что не успел надеть ни хирургических перчаток, ни маски. Так, на всякий случай.

К счастью, внутри действительно оказалось всего лишь несколько фотографий, наспех распечатанных на матовой бумаге.

– Ваши розы, мэм? – осведомился он со всем почтением, разглядывая месиво из битого стекла и цветов. – Красивые.

– Были, – раздосадованно отрезала миссис Паддлз. – До того, как по ним пробежала орава полицейских. Разве эти люди не должны нас охранять, а? А они наоборот, разрушают мою жизнь. Да, разрушают!

– А в полицию вы не пробовали обращаться?

Миссис Паддлз стала пунцовой, как переваренная свёкла.

– Они разгромили оранжерею! Мне что, нужно пожаловаться им на их же действия?

– Это ужасно, мэм, – опустил взгляд Морган. – Мы обязательно разберёмся. Вот вам бланк заявки, заполните его, пожалуйста. А уж я позабочусь о том, чтобы вашей жалобе уделили самое пристальное внимание. Вы не рассматривали вариант с обращением в суд?

– Но мои розы…

– Прекрасные розы, мэм. Настоящий шедевр селекции.

Спустя четверть часа уговоров грозная миссис Паддлз всё-таки изволила правильно заполнить бланк и удалилась, напоследок окрестив Моргана “способным юношей”. Её место тут же заняла чета Гроутов с жалобой на то, что сосед сбрасывал снег на их лужайку. За ними последовало зловещее описание внезапно разорвавшихся водопроводных труб, мрачное дело об исчезновении чихуа-хуа и – наконец-то! – вполне обычная просьба назначить пособие. В мэрию шли со всеми проблемами, часто минуя полицию и социальные службы. Уже потом, на месте, приходилось сортировать заявления и направлять их в соответствующие инстанции. Поэтому освободился Морган только ближе к вечеру, когда последний посетитель, наконец, благодарно раскланялся и покинул зал.

– Ты сегодня был неподражаем, красавчик! – с размаху хлопнула Кэндл по плечу. – Персональный ангел для мэрии, не иначе. Белокурая бестия! С меня два пива.

– А почему два? – мрачно поинтересовался Морган, потирая щёки. После нескольких часов с очаровательной улыбкой на физиономии мимические мышцы, кажется, задеревенели.

– С одного ты не захмелеешь, а с трёх – напьёшься, – фыркнула Кэндл и снисходительно почесала его под подбородком. – Так, мальчики, кто с нами? Кто хочет выпить за тяжёлый день и за нашего спасительного Моргана-Ангела?

– Я пас, – смущённо почесал пятернёй в затылке Оакленд. – Меня Мэгги ждёт.

– Ах, да, ты же у нас теперь женатый человек, – недовольно протянула Кэндл, окидывая его пронизывающим взглядом – от стриженных “ёжиком” чёрных волос до безупречно начищенных ботинок. – Ну, валяй, иди домой, мистер Клетчатый-Костюм-с-Распродажи. Ривс, а что насчёт тебя? Пойдёшь или оставишь беднягу Моргана мне на растерзание?

– Т-там люди б-будут, – мрачно предположил компьютерный гений, покачиваясь из стороны в сторону. Мелкие русые кудряшки, больше похожие на плотную мочалку, топорщились сегодня больше обычного – видимо, Ривс из-за переживаний постоянно мял и без того растрёпанную шевелюру.

– А мы отдельный кабинет возьмём! – радостно пообещала Кэндл. – Да брось ломаться, я тебя потом подвезу! А то мало ли, что я сделаю с бедняжкой Морганом, если он вдруг окажется в моих жадных руках…

– Я не поеду.

Морган сам удивился, когда понял, что всё-таки произнёс это вслух. Кэндл хмуро воззрилась на него:

– Бунтуешь?

– Молю о пощаде, – выжал из себя очередную ангельскую улыбку он. – Серьёзно, давай не сегодня. Я немного не в себе.

– До дома хоть доберёшься? – нарочито безразлично поинтересовалась Кэндл.

– Мне двадцать шесть лет, Кэнди-Кэнди, – в тон ей ответил он. – Поздновато носиться со мной, как с младенцем, не находишь?

За “Кэнди-Кэнди” можно было схлопотать подзатыльник, но сегодня Моргану повезло. Кэндл смилостивилась и отпустила его с миром, напоследок хорошенько взъерошив белокурые вихры. На улице по-прежнему стоял адский холод, но небо наконец-то заволокло тучами, и пошёл снег. От этого стало немного уютнее и светлее – как на чёрно-белых рождественских открытках в стиле ретро. Голова до сих пор гудела от спёртого офисного воздуха. Морган не торопился и старался хоть на сотню-другую метров растянуть обычный маршрут – сперва отнёс в химчистку жилет, а затем медленно побрёл домой, сворачивая во все переулки подряд, и сам не заметил, как вышел к парку.

Здесь фонари почти не горели.

По инерции Морган сделал несколько десятков шагов по аллее и только потом сообразил, что бродить в темноте около зарослей – не самое разумное занятие, особенно в дорогом пальто и с рабочим дипломатом под мышкой. Конечно, последнее ограбление в Форесте случилось аж осенью – в отличие от Сейнт-Джеймса, где каждый месяц пропадало по человеку – однако рисковать не стоило. Морган развернулся и направился обратно, к свету и более оживлённым улицам, и не сразу заметил, что навстречу ему идёт человек.

Желудок скрутило, как на аттракционе.

Вновь разворачиваться было глупо, ломиться в парк, под деревья – ещё глупее. На несколько секунд Морган замер на месте, а затем, поборов очередной приступ необъяснимого волнения, медленно пошёл вперёд, сжимая кулаки в карманах. Поравнявшись с незнакомцем, он коротко буркнул в шарф нечто среднее между “добрый вечер” и “здравствуйте”, и только перевёл дыхание, как на затылок ему обрушился мощный удар.

Мир померк.

Тошнотворная жара держится уже неделю.

Мидтайн с конца весны обмелел уже на треть. Обнажилась пологая часть берега, раньше скрытая под волнами. Высохший ил испещрили язвы трещин – глубоких, дышащих затхлыми испарениями. Кое-где торчат пивные бутылки и пластиковые стаканы из-под колы, а у самой кромки воды вздыбил искривлённое колесо ржавый велосипед.

– …чёртовы очистительные службы!

– Годфри, успокойся.

Голос отца – кипящее масло, голос матери – лимонный лёд. Моргана кидает то в жар, то в холод. В машине пахнет бензином, и от этого к горлу подкатывает завтрак.

– Что значит – успокойся?! А они потом скажут, что я не выполняю предвыборных обещаний… Этель, да прекрати так на меня смотреть! Я за рулём!

– Надо было взять водителя.

– И ты всегда знаешь, что лучше делать! Может, на следующих выборах выдвинешь свою кандидатуру в мэры?

Моргану хочется зажать уши руками, но он и двинуться не может. Слишком тесно. Справа – сестрица Гвен. Ей уже двадцать, она совсем взрослая; поездка к дяде Гарри ей даром не сдалась, но с отцом не поспоришь – это он платит за колледж. Гвен хмуро пялится в окно, прикусив прядь красно-рыжих волос. Жёсткий подол белого платья сестры царапает Моргану колени. Слева Дилан шушукается с Самантой; они азартно терзают приставку, и игра явно не относится к тем, что одобрил бы отец – кровь, части тела и визг бензопилы, отчётливо слышный даже через наушники.

Мама прикрывает глаза – спор окончен – и начинает плавно водить руками над коленями, словно играя на невидимом фортепьяно. Морган подаётся вперёд, угадывая неслышную мелодию по движениям пальцев.

Дебюсси. “Диалог ветра с морем”.

На губах у мамы всё та же лимонно-ледяная улыбка. Безупречное каре того же молочно-медового цвета, что и у Моргана, покачивается в такт движениям.

Отец старается на неё не смотреть.

Когда “шерли” паркуется наконец у дома дяди Гарри, Морган первым выползает из машины – прямо по жёстким коленкам Дилана, сминая платье Сэм – наружу, как бабочка из кокона. Распахивает дверцу, вываливается на хрусткий гравий, обдирая ладони, поднимается и бежит к дому – скучной белой коробке под синей крышкой. Жаркое марево расплывается перед глазами, дрожит; и сморгнуть бы пот, но отчего-то страшно закрыть глаза.

Там, позади, отец снова ругается, а мама играет беззвучную музыку.

Дверь открыта. Морган неуверенно толкает её и входит в холл. Здесь темно, прохладно и слегка пахнет гнильцой. В углу старый сундук – куда старше, чем сам дом. Над сундуком – захламлённая вешалка, где зимние куртки висят вперемешку с летними футболками на пластиковых “плечиках”. Одна футболка, с червяком в очках, валяется на полу. Морган подбирает её и медленно идёт по дому – из комнаты в комнату, пока не добирается до гостиной.

Дядя Гарри там. Он зачем-то сидит в кресле, накрыв лицо газетой. Тошнотно-сладковатый запах здесь такой густой, что слюна во рту становится вязкой.

– Дядя Гарри?

Морган окликает его, а затем подходит и касается тёплой, странно твёрдой руки.

Газета падает на пол.

…и даже в скудном освещении, с закрытыми жалюзи, видно, как в глазах что-то шевелится.

Морган очнулся оттого, что кто-то трогал его лицо. В голове некстати вертелись обрывки неприятных воспоминаний о том июле восемнадцать лет назад, когда убили Гарри Майера. Того, кто сделал это, так и не нашли, хотя отец поднял все связи. И вот теперь – снова…

“А меня могли убить сейчас”, – с лёгким удивлением осознал Морган, испугался и очнулся окончательно.

Затылок саднило. Губы спеклись и на вкус были солёными. Руки и ноги почти не чувствовались от холода. Шарф был размотан, куртка – расстёгнута… Но что хуже всего, над Морганом склонился огромный человек, который зачем-то ощупывал его голову.

– Жив, – ровно заметил он трескучим голосом, когда Морган рефлекторно дёрнулся. – Точно, жив. Ледышка. Греться надо, не дело тут лежать. Откуда часы?

– Мне их подарили, – ответил Морган автоматически и только потом схватился за карман куртки онемевшими пальцами. Но сувенир от Уилки действительно был на месте.

– Да кто бы сомневался, что подарили, – хмыкнул великан и протянул Моргану руку. – Поднимайся, чадо. Ещё чего не хватает – кишки студить. Ну!

Ладонь его тоже оказалась огромной. Рука Моргана по сравнению с ней выглядела даже не детской, а кукольной, и когда он поднялся, то обнаружил, что едва достигает незнакомцу груди.

“Какой же у него рост? – беспорядочно заметались мысли в голове. – Больше двух метров… Два и тридцать? Или больше? Или я брежу?”

– Ха, да он шатается! – хохотнул вдруг великан и несильно ткнул Моргану пальцем в плечо. – Эх, ты, тростиночка. А ну, полезай ко мне. Я тебя донесу, куда надо.

И прежде, чем он успел возразить или убежать, великан легко вздёрнул его за шиворот… и сунул себе за отворот пальто, как котёнка.

Улица зловеще накренилась. Хмурое небо резко съехало куда-то назад. Морган засучил ногами по бархатистой подкладке, одновременно цепляясь за меховую опушку на воротнике, чтобы хоть как-то удержаться на месте, но тут великан наконец-то поднял то, за чем наклонялся, и распрямился.

“Какие два метра, – с лёгким ужасом осознал Морган, прикинув рост. – Три. Никак не меньше трёх!”

А великан фыркнул, как лошадь, обдавая затылок Моргана тёплым воздухом, и притиснул руку к груди, чтоб пассажир под пальто не сползал. Во второй руке он сжимал фонарь, который выглядел совсем крошечным на его фоне – медный, с причудливо изогнутыми боковыми прутьями и огромным кольцом на крышке. Все четыре стекла были разными. Одно – густо-малиновое, с вкраплениями золотистых звёздочек. Второе – ярко-синее, более светлое в центре и тёмное по краям. Третье – жёлто-оранжевое, с крошечными красными рыбками в нижней части. Четвёртое – зелёное, как дубовый лист на просвет. А там, за стёклами, изгибался огненный силуэт, до оторопи напоминающий человеческий – словно танцовщица в шёлковом платье то заламывала руки трагически, то зябко обнимала саму себя.

– Это Чи, – трескучим шёпотом пояснил великан. – Трусиха та ещё. Но дело своё знает, уж поверь мне… Ты что притих, малец? Тоже струхнул, поди?

– Нет, – ответил Морган и с лёгким удивлением осознал, что это чистая правда. Великан не выглядел жутким. Да и вообще всё происходящее, скорее, напоминало сон, а во сне не может случиться ничего по-настоящему плохого. – Гм… Простите, но не могу ли я узнать, кто вы?

Великан хмыкнул.

– Отчего не мочь, можешь. Фонарщик я. А тебя, малец, как кличут?

– Морган Майер, – откликнулся он. В голове тут же легонько зазвенело, словно тронул кто-то самую тонкую гитарную струну.

Великану тем временем надоело стоять на одном месте и он, подняв повыше фонарь, широко зашагал по аллее. Каблуки огромных грубоватых сапог при каждом соприкосновении с брусчаткой глухо звякали, словно их подковали металлом. Полы длиннющего пальто с бумажным шелестом волоклись по земле, а когда задевали ветви кустов, то оставляли на них туманные клочья. Волосы у Фонарщика были чёрными, кудрявыми и густыми, и поэтому казалось, что на голову ему просто-напросто наклеили кусок выкрашенной овчины. Губы выглядели слишком тонкими для такого дикарского лица, нос – слишком прямым и правильным. Зато тёмно-жёлтые глаза под кустистыми бровями подходили как нельзя более кстати.

– Морган Майер, – задумчиво повторил Фонарщик и пожевал губами. – Славно, славно. И часы хранишь, значит… Даю добро, – заключил он загадочно.

– На что?

– Увидишь, малец. Ох, как ещё увидишь, – ухмыльнулся великан. В глазах у него отразились разноцветные грани фонаря – россыпь ярких бликов. – Значит, домой я тебя подброшу. Но по дороге, уж извини, своей работой займусь. Не дело городу в темноте простаивать. Выползает… всякое.

Последнее слово прозвучало так мерзко, что Морган почёл за лучшее не уточнять, что именно выползает в темноте.

Фонарщик ступал размеренно и за один шаг, кажется, покрывал десять человеческих вопреки всем физическим законам. Город раскрывался перед ним, точно калейдоскоп. Первое время Морган пытался ещё понять, что к чему, но затем бросил это бесполезное дело. Парковая аллея упёрлась не в череду однотипных домов, как ей полагалось, а как-то по-особенному хитро вильнула и обвилась вокруг замёрзшего пруда, которого здесь отродясь не было. На месте супермаркета обнаружилась полуразрушенная часовенка, за стадионом – солидный кусок самого настоящего древнего леса с могучими соснами, а между полицейским участком и библиотекой втиснулся чудом огромный особняк. В окнах его горел свет, и сквозь жидкие жалюзи видно было, как пары танцуют в просторном зале.

Иногда Фонарщик останавливался, цокал языком, трескуче выговаривал что-то вроде “Эх, непорядок” – и решительно шагал в какой-нибудь проулок, такой тёмный, будто в него выплеснули пару цистерн жидкой смолы. Там он проворачивал фонарь одной из цветных сторон, щёлкал по ней ногтём, и пламя на секунду угасало. Зато в глубине мрачного переулка тут же появлялся свой огонёк. Порой это было окно дома – мягкий оранжевый свет, пробивающийся сквозь занавески. В другой раз – сверкающая голубая витрина, или стайка алых мотыльков, или зеленоватый аквариум на подоконнике, или яркие искры бенгальской свечи… Однажды Фонарщик вдруг резко замер и приказал Моргану:

– А ну-ка, спрячься, – и сместил руку пониже, чтоб тот поглубже провалился под пальто.

Сквозь меховую опушку воротника Морган увидел, как из тёмного закутка между двумя помойными ящиками выплёскивается жидкий мрак, точно из пасти дохлого зверя вываливается почерневший язык. “Язык” изогнулся, вытянулся вверх фантасмагорической петлёй – и принял облик сухопарого человека в костюме и котелке, с провалом в ничто на месте лица.

– Брысь, – шикнул на него Фонарщик.

Силуэт изогнулся и хищно вытянул руки-плети. У Моргана тут же горло стиснуло, как обручем.

Фонарщик поднёс к лицу свой фонарь и дунул, что есть силы.

Чи заломила руки. Крылышки её затрепетали, а через секунду фонарь плюнул в сторону тени сгустком цветного света – малинового, синего, зелёного, жёлто-оранжевого…

Человекоподобное существо зашипело и втянулось обратно во мрак между мусорными ящиками, только и остался котелок на мостовой. Фонарщик смачно наступил на него всей подошвой и растёр по брусчатке.

– Это что было? – Морган любопытно высунулся из-за воротника, на коленях привстав на сгибе руки великана. Тот насмешливо фыркнул ему в затылок:

– А ты и впрямь не трус, я погляжу. Ай, зараза, хитрец, не прогадал, и впрямь хорошего человека нашёл… А это были крысы, Морган Майер. Только жирные больно. Наелись чужого горя, вот их и пучит. Мелочь, но гадкая. То, что из-под земли выползает, много хуже. И дотуда Чи не достанет, как ни старайся.

Стоять на коленях было неудобно, и вскоре Морган сполз вниз, в уютное тепло. Сердце у Фонарщика билось размеренно и гулко, и звук этот убаюкивал не хуже волшебной колыбельной. За меховой опушкой воротника мелькали улицы, знакомые и незнакомые, площади и парки… Но словно в другом мире, по ту сторону телеэкрана или на книжной иллюстрации. Наконец Фонарщик шевельнул рукой, расталкивая Моргана, и сообщил:

– Приехали, малец. Выгребайся оттуда.

Морган, к тому времени совсем разомлевший, послушно соскользнул под пальто на мостовую. Ему было сонно и тепло. Он вежливо поблагодарил Фонарщика за помощь, поклонился на прощание Чи и, пошатываясь, поплёлся к крыльцу. То, что в доме горят все окна на первом этаже, он осознал не сразу. Дверь была заперта, но стоило поскрестись ключом в замок, как её тут же распахнули.

– Боже мой, Морган, я так волновалась!

И только оказавшись в объятиях матери, заплаканной и пахнущей вместо обычного лимонного льда успокоительными, он в полной мере прочувствовал своё состояние. Лёгкий звон в голове обернулся тупой болью. Затылок и шею стянуло что-то липкое – очевидно, подсохшая кровь. Куртка была в грязи. Портфель с документами куда-то делся… Если бы не ощущение тепла и удивительно яркое воспоминание о Чи, танцующей в фонаре, то Морган мог бы подумать, что всё произошедшее – плод его больного воображения.

Кроме человека на аллее около парка и удара по голове.

– Мам, – виновато шепнул Морган ей в плечо. – Кажется, меня ограбили. И вызови врачей, пожалуйста.

Глава II

Вскоре в особняке собралась вся семья, чего не случалось уже, пожалуй, год.

На вызов из полицейского участка прибыл сам детектив Рассел в сопровождении кучки благоухающих кофе подчинённых – когда Саманта узнала, что на брата напали, то страшно разволновалась, растолкала возлюбленного супруга и заставила его поехать вместе с патрульными. На четверть часа полицию опередил доктор Дилан Майер. Пока он в холле выяснял, кому отдадут Моргана на растерзание в первую очередь – газетчикам в лице Сэм, полномочному представителю полиции Джину Расселу или ему, опытному медику – по звонку матери прибыла Гвен Майер и заявила, что если-де любимому младшему братику понадобится адвокат, она готова предоставить на выбор любого из своего агентства. После этого спорили уже в четыре голоса, и, естественно, никто никого не слушал. Когда же со второго этажа донеслись зловещие звуки “Скарбо”, а из спальни высунулся отец в ночном колпаке и поинтересовался, какого чёрта столько народу делает посреди ночи в его гостиной, Морган понял, что из этого дурдома пора бежать, и позорно ретировался на кухню.

Через некоторое время туда же заглянул и Дилан. Вид у него был откровенно помятый – рыжие волосы всклокочены, под глазами тени, подбородок острее, чем обычно, рубашка навыпуск. На главу хирургического отделения единственной клиники Фореста он сейчас походил мало.

– Тяжёлый день? – сочувственно осведомился Морган.

– Да не то слово, – поморщился Дилан и плюхнулся за стол напротив него. – Ты терял сознание, когда тебя ударили по голове? События до удара помнишь хорошо? Не тошнит?

– Да, да, нет… У меня нет сотрясения, не смотри так.

– Хм? – с сомнением откликнулся Дилан и нашарил рукой в кармане фонарик. Перегнулся через стол, ухватил брата за подбородок: – Ну-ка, не закрывай глаза… Та-ак… Хорошо. Но в клинику я тебя всё-таки заберу. Надо провериться.

– Зараза.

– Не дразнись. Тебе сколько лет, вредное существо? – хмыкнул Дилан и дёрнул его за прядь волос. – Доктор сказал – надо ехать, значит, надо ехать. Я обещаю тебе тихую, светлую, чистую палату. И никаких посетителей.

– Звучит соблазнительно, – вздохнул Морган. – Только мне завтра на работу.

– Обойдёшься. Постоит один денёк мэрия и без тебя, никуда не денется, – непререкаемым тоном заявил Дилан и поднялся. – Пойдём, у меня машина припаркована кое-как. Того гляди, Джин отправит своих парней штраф выписать.

– Саманта его потом за это поколотит. И напишет пафосную статью о коррупции в рядах полиции, – серьёзно ответил Морган.

– Да, Сэм такая, – кивнул Дилан. Затем прислушался к происходящему в гостиной и нахмурился: – И, похоже, они на пару с Гвен уже разгромили всех противников и готовы приняться за нас. Предлагаю тактическое отступление.

Морган слишком хорошо знал сестёр, чтобы отказываться.

В машине слабо пахло кедром и яблоками, и очень сильно – антисептиками. Над задним сиденьем болталась вешалка с двумя белыми халатами, только-только из химчистки. В ногах валялась большая спортивная сумка. А рядом с ней – несколько десятков папок с распечатками лекций, справочных материалов и научных статей.

– Ты не меняешься, я смотрю.

– Кто бы говорил, – хмыкнул Дилан и стащил с запястья резинку, чтобы стянуть волосы на затылке в куцый хвост. – Не волнуйся. До завтра тебя никто не побеспокоит.

– Ну да, ну да. Чувствую, ты всё недополученное беспокойство с лёгкостью мне компенсируешь, – недоверчиво откликнулся Морган, поудобнее устраиваясь на сиденье… и сам не заметил, как уснул.

В клинике, его, конечно, растолкали и заставили пройти добрую дюжину обследований. Дилан практически сразу сдал брата в руки подозрительно добрых медсестёр, а сам изредка заглядывал, забирал результаты очередной “хренографии” и исчезал. Ближе к утру Моргану сообщили, что он здоров, и позволили улечься в палате и проспать до трёх пополудни. Разбудила его пожилая медсестра, смутно знакомая по редким визитам в мэрию.

– Вставайте, мистер Майер, – немного виновато попросила она. – За вами приехали. И нужно освободить палату.

– Что? Ах, да, конечно, – зевнул Морган, прикрывая рот ладонью. Волосы на затылке так и склеились со вчерашнего дня – крови из пустяковой ссадины натекло достаточно. Несвежая рубашка будто бы липла к телу, но, конечно, это только чудилось. – Пора домой. Как раз вовремя…

Спросонья он забыл поинтересоваться, кто именно оказался настолько добр, чтобы заехать за ним, и изрядно удивился, когда обнаружил на обочине машину отца. Такая забота для Майера-старшего была отнюдь не свойственна.

– Пап? – окликнул его Морган, заглянув вовнутрь, и удивился ещё больше: отец приехал сам, без водителя.

– Садись, – сухо откликнулся Годфри Майер. Лицо у него было неприятно серым, как после тяжёлой болезни, а на щеках проволокой пробивалась рыжая щетина. – Нужно поговорить. До того, как ты пообщаешься с мужем Сэм.

– С Джином? – машинально переспросил Морган, забираясь в машину. Почему отец недолюбливал детектива Рассела, оставалось тайной для всей семьи. Только мать, кажется, что-то подозревала. Но когда её пытались расспрашивать об этом, она закрывала глаза и принималась наигрывать что-нибудь умеренно агрессивное.

– Да, он ждёт у нас в гостиной. – Отец нажал на брелоке кнопку центрального замка, однако трогаться не стал. Двигатель едва слышно фырчал; крупные снежинки постепенно заволакивали стекло, словно автомобиль наматывал на себя шифон слой за слоем, пытаясь замаскироваться под монохромный серо-белый Форест. – Что у тебя было в портфеле?

– В том, который украли?

– А в каком же ещё? – начал сердиться отец.

Толстые пальцы стиснулись на руле, и Морган в очередной раз подумал о том, каким же был молодой Годфри Майер, чтобы за него согласилась выйти такая красивая и талантливая женщина, как Этель Лэнг. Вряд ли её могли прельстить лишь политические амбиции и семейные связи.

– Документы, – начал перечислять Морган скучным голосом, не глядя на отца. Даже приземистое здание клиники за сизой можжевеловой оградой, похожее на сплющенную поделку из пластика, сейчас казалось более родным. – Кредитка, детектив, две шоколадки, зонт, бутылка с водой, страховка… А, чёрт, её же теперь восстанавливать!

– Позже, – сморщился отец и повернулся к нему лицом: – А из… из Сейнт-Джеймса ты ничего не захватил? Из той поездки?

– Например? – Морган насторожился. В мыслях замелькали варианты – один другого неприятнее. Ясно, что за документами, абсолютно чистыми перед законом, отец не стал бы отправлять его ночью. Но из-за мелкого налогового мошенничества никто не отважился бы подкараулить на тёмной аллее младшего сына мэра. – Так, погоди… Никаких копий твоих бумаг у меня точно там не было. Но я оставлял машину на стоянке, должен был сохраниться чек. И ещё, может, купон из кафе около тамошней мэрии. И… а, нет, мобильный у меня был в кармане, – с облегчением перевёл дух Морган. Засветить неизвестному грабителю рабочие номера телефонов или отцовские контакты ему совсем не хотелось.

– И только-то? – с лёгким раздражением переспросил отец, и машина наконец тронулась. – Хорошо, только в полиции об этом не говори.

– О купоне из кафе? – наивно поинтересовался Морган.

– О поездке в Сейнт-Джеймс и о встрече с Найджелом.

– Слушаюсь, сэр, – уже открыто зевнул он. – Хоть на завтрак я могу рассчитывать за свою покладистость? Ну, или на обед?

– Да, конечно. Донна обещала побаловать нас курицей в сливочном соусе…

Слушая благостные разглагольствования отца о кулинарных талантах домработницы, Морган смотрел в окно на быстро меняющийся городской пейзаж и размышлял о том, что часть правды он Джину всё же расскажет.

Не в рамках протокола, разумеется. По-родственному, как принято в дружной семье Майеров.

Правда, в тот день до приватной беседы дело так и не дошло. Детектив в присутствии Годфри Майера наскоро записал показания и отправился на дежурство, позёвывая после бессонной ночи. Морган только и успел, что уточнить номер его мобильного – на всякий случай. Остаток вечера прошёл под аккомпанемент классики. Мать ещё около девяти зажгла ароматические свечи и села за пианино. Отец при первых же аккордах побагровел и спустился вниз, к телефону. Через некоторое время он вернулся и сообщил, что Льюисы внезапно пригласили его на партию в бридж. После этого сосредоточенное выражение на лице матери сменилось улыбкой, а пальцы по-особенному легко запорхали над клавишами. Морган устроился в той же “концертной” комнате на втором этаже – прямо на широком подоконнике, подложив свёрнутый плед под спину и умостив кружку с горячим глинтвейном между ступней.

Декабрьский мрак за окном медленно заволакивало снегом. Расчищенные за день тротуары снова белели, густела зыбкая вуаль метели над городом, и потому улицы казались немного светлее. Дом стоял на холме, на самом краешке чаши, в которой уместился и парк, и русло Мидтайна. Очень ясно видна была граница, где старые желтоватые фонари переходили в новые, холодные, молочно-голубоватые. Морган смотрел на городские улицы, прижавшись лбом к стеклу, и иногда ему чудились разноцветные вспышки света – то там, то здесь, в самых тёмных уголках Фореста. А над всем этим парила часовая башня – призрак, исчезающий, стоит приглядеться к нему повнимательнее.

Морган лёг спать глубоко за полночь, однако проснулся на следующее утро ещё до звонка будильника. Позавтракал в одиночестве, выбрался из дома почти на час раньше обычного и думал, что в кои-то веки окажется в мэрии первым, но когда наконец добрался, то обнаружил, что Кэндл уже на месте.

– Привет, жертва разбоя! – радостно провозгласила она, сидя на столе и болтая ногами в воздухе. Запах кофе в офисе был такой густой, что мог бы мёртвого разбудить. – Как там твой грабитель, жив? Или ваша семейка уже спустила на него плотоядных мутантов из подвала?

– Зачем нам плотоядные мутанты, если у нас есть детектив, скандальная журналистка и адвокат? – кровожадно ухмыльнулся Морган. – Только, к сожалению, они пока никого не нашли. Значит, придётся восстанавливать страховку и всё остальное… Сделаешь мне кофе?

– Для тебя – что угодно, сладенький, – хихикнула Кэндл и вдруг спрыгнула со стола, шагнула и крепко стиснула Моргана в объятиях. – Черти-сковородки! Когда Дилан нам позвонил и сказал, что ты в клинике, мы тут все чуть с ума не посходили. Ривс даже предлагал навестить тебя, представляешь? И куда только демофобия подевалась… – Кэндл потёрлась носом о его щёку и ласково взъерошила волосы на затылке. Наткнулась пальцами на едва зажившую ссадину и вздрогнула. – Ты точно в порядке?

Морган прикрыл глаза. У неё были странные духи – солоновато-йодистые, как деревяшка, долго проболтавшаяся по морским волнам. Влажно блестели эмалевые серьги-трилистники: внизу крупный белый, чуть повыше – тёмно-зелёный, а над ним – самый мелкий, чёрный, и до головокружения хотелось обхватить мочку уха губами и перекатить их на языке.

“Вот это уже точно будет сексуальное домогательство”.

– Я в порядке, Кэндл, правда, – мягко заверил её Морган. – А ты-то как сама? Чего в такую рань на работе?

– Да так, – пожала плечами она, отстраняясь. Затем шагнула к кофемашине и принялась сосредоточенно щёлкать кнопками, настраивая режим “латте”. – Хотела кое-что обмозговать. Помнишь заявку миссис Паддлз?

У Моргана засосало под ложечкой от нехороших предчувствий.

– Побитые стёкла в розарии? А что с ней не так?

– Да в целом – ничего, – туманно откликнулась Кэндл. Кофемашина зашипела, обдавая паром новую синюю чашку, а затем неохотно прыснула молоком. – Просто мне до одной встречи вчера нужно было занять время, я залезла в план города… И вот что странно. По схеме территория миссис Паддлз заканчивается за пятнадцать метров до этой её стеклянной теплицы. А вся та часть сада вроде бы относится к городским землям.

Кофемашина раскашлялась и принялась по капле сцеживать кофе. Кэндл рассеянно наклонилась, открыла холодильник и достала карамельный сироп.

– То есть миссис Паддлз когда-то самовольно захватила городские земли?

– Я тоже так сначала подумала, – кивнула Кэндл, задумчиво перекидывая бутылку с сиропом из одной руки в другую. – А потом вспомнила, как лет шесть назад у нас была тяжба с одной семейной парой, Гриди, которые жили примерно там же. Помнишь, вскоре, после того, как запустили программу поддержки страхования земель от подтопления? По инициативе Совета? Так вот, некто Говард Гриди заметил, что у него изменилась сумма земельного налога. В меньшую сторону. Стал выяснять подробности и обнаружил, что кто-то отрезал у него часть территории. По крайней мере, сам он так утверждал. Но на судебном процессе выяснилось, что у него нет никаких документов, подтверждающих его слова. В свидетельстве о собственности значится та же цифра, что и в реестре, и в плане. Словом, Гриди ещё и виноваты оказались в том, что якобы построили свой гараж на земле, принадлежащей городу. И вот теперь эта Паддлз…

Кофемашина визгливо пропищала – латте был готов. Кэндл медленно отвинтила крышку от бутылки с сиропом и принялась вливать его в кофе понемногу. Тёмно-коричневая карамельная нить свесилась от горлышка до белой молочной пены.

– Интересно, – согласился Морган. Шесть лет назад он ещё не работал здесь, однако о программе поддержки страхования слышал достаточно – отец дома часто о ней говорил как о величайшей уступке со стороны Совета. – И где же располагаются эти заколдованные городские земли, на которые посягнула миссис Паддлз в сговоре с четой Гриди?

– Недалеко от Часовой площади, а что?

“Часовая площадь”. Два слова – как охапка снега за шиворот.

– Ничего, – улыбнулся Морган, сцепляя пальцы за спиной в замок. Руки мелко подрагивали, но показывать это Кэндл совсем не хотелось. – Так, любопытно стало. Знаешь, я бы тоже с удовольствием покопался в этом деле. Скинешь мне наработки?

– Да какие там наработки, – поморщилась Кэндл и вручила ему кружку с латте. Сверху, по молочной пене карамельным сиропом было выведено нечто условно приличное. Морган для собственного спокойствия решил считать это неудавшимся яблоком. – Пойдём вместе к моему лэптопу, я так покажу. Планы города, сам понимаешь, мне не добрые рождественские эльфы подкинули, так что лишний раз множить улики чего-то не хочется.

“Эльфом” почти наверняка был либо Ривс, либо загадочный поклонник из городского архива, который предоставлял Кэндл копии даже тех документов, которые теоретически и в природе не существовали. Имя его в своё время не смог выяснить даже прокурор, и с этим приходилось мириться.

Впрочем, на сей раз в запароленном лэптопе не оказалось ничего по-настоящему сенсационного. Интерес вызывал лишь один документ – блёклая, слепая копия плана Фореста сорокалетней давности.

– Видишь? – Кэндл азартно щёлкнула мышью, выделяя нужную область. – Это примерно та самая область, из-за которой вышел спор с Гриди. И здесь она обозначена как частная территория. Не городские земли! А вот новый план. И тут уже земля принадлежит городу. Что думаешь?

– Ну, после войны планы могли быть неточными… – покачал головой Морган. Ему показался интересным другой фрагмент карты – небольшой значок около парка.

– Ой, какие мы наивные! Тогда уже тридцать лет прошло после войны, – отмахнулась она. – Нет, план точный. Другой вопрос – почему дальше провал в двадцать лет, а затем на планах появляются эти чёртовы городские земли? И как миссис Паддлз умудрилась десять лет назад купить дом с садом, если хренова часть сада уже принадлежала городу?

– Кто-то подделал все карты в городе? – скептически предположил Морган и перегнулся через плечо Кэндл: – Дай-ка мне взглянуть…

Фрагмент плана с парком выцвел просто до неприличия. Однако даже с небольшим увеличением ясно просматривалось кое-что, чего не должно быть в современном Форесте.

Пруд в конце аллеи.

Тот самый пруд, которого никто никогда не видел и который появился позавчера вместе с Фонарщиком.

– Распечатай мне это.

– …да ты просто дурачишься. Кто бы смог изъять все планы, под каким предлогом? И к тому же… Прости, ты что сейчас сказал?

– Распечатай мне это, – повторил Морган уже громче.

Кэндл запрокинула голову. С такого ракурса под скромным бледно-розовым атласом блузы отчётливо были видны пронзительно-малиновые кружева.

– Зачем?

– Пока не могу сказать, – честно ответил Морган, усилием воли переводя взгляд. Кэндл заметила это и ухмыльнулась. – Слушай, я ведь не так часто о чём-то прошу, верно? Просто сделай мне копию. Буду у тебя в долгу.

– В вечном?

– Зависит от результатов. Тебе кто-нибудь говорил, что ты бессовестная?

– До хрена народу, – хмыкнула Кэндл. – Ладно. Будет тебе план. Возможно, даже сегодня, но взамен ты… ты… А, черти-сковородки, ты стоишь тут на всё готовенький, а я даже не знаю, чего пожелать. В общем, потом скажу.

– Уже трепещу, – серьёзно ответил Морган.

В этот самый момент внизу раздался робкий голос Ривса, приветствующего охранника, и Кэндл поспешно закрыла планы на лэптопе.

– Потом. А, как не вовремя…

На протяжении всего приёма Морган чувствовал себя как на иголках. Он внимательно выслушивал жалобы, отыскивая малейший намёк на Часовую площадь или на несуществующие закоулки Фореста – вроде злосчастного пруда. Однако люди, как нарочно, шли исключительно со скучными проблемами. Две заявки на пособие, одна жалоба на мировой заговор, уведомление о недобром взгляде соседа напротив… Интересным показался только один посетитель, мистер О’Коннор. Он был стар, худ, носил жёлтый твидовый костюм размера на три больше нужного и коричневый шарф, причём и то, и другое, кажется, сшили ещё до войны.

– Во-о… вот, – прошелестел О’Коннор и трясущимися руками выложил на стойку целую стопку сероватых листов. Тут мой…мои… мои записи, да. Мемуары. О моей, э-э… молодости. О молодости тут, в городе. И фотоснимки. Очень хорошие, правда.

– Какое сокровище! – на сей раз Моргану почти не пришлось изображать восторг и заинтересованность. – И вы хотите это издать, я так полагаю?

Вопрос смутил мистера О’Коннора до глубины души. Сморщенное лицо залила краска.

– Э-э… не… нет, – выдохнул он. Глаза у него выцвели от старости до совершенно неопределимого оттенка – не голубой, не серый, не желтоватый, как дешёвый молочный опал на просвет. – Не надо. Я хочу, чтобы машинистка… Ну, понимаете, машинистка… Он же рукописный.

– Понимаю, – кивнул Морган, раздумывая. Конечно, никакую “машинистку” для набора рукописного текста мэрия бы не выделила, однако и он сам печатал достаточно хорошо. На взгляд в пачке было не больше сотни листов – то есть на пару недель неспешной работы по вечерам. – Давайте, я помогу вам заполнить заявление. Вам нужно будет просто расписаться. Сколько экземпляров мемуаров требуется?

Тут мистер О’Коннор посмотрел на него своими выцветшими глазами, лицо его странно вытянулось – и он беззвучно заплакал.

Пришлось посылать Оакленда за сладчайшим горячим чаем.

Оказалось, что с этими “мемуарами” старик ходил по присутственным местам уже несколько лет и повсюду его вежливо отсылали либо давали контакты людей, которые за умеренные деньги – которых, конечно, у него не было – обещали перепечатать черновики.

– Ну что, понравилось играть в добрую фею для престарелых? – вкрадчиво поинтересовалась Кэндл после обеденного перерыва, когда поток визитёров окончательно иссяк. – Вот тебе тогда вознаграждение от судьбы. Оплату я ещё не продумала, так что живи пока, везунчик, – и она шлёпнула его по коленке сложенным вчетверо листом.

У Моргана горло перехватило от нетерпения.

– Это копия?

Кэндл фыркнула.

– Она самая. И даже, не поверишь, цветная – щедрость моя безгранична. Только не вздумай потерять эту бумажку. Лучше тогда сам потеряйся, и желательно с концами. Усёк?

– Вполне… – Морган аккуратно развернул план и сложил снова. Во рту пересохло. – Слушай, я прогуляюсь тут немного? Всё равно посетителей нет, а до конца дня осталось часа два… Я мобильный возьму.

– Так не терпится? – искренне удивилась она и оглянулась по сторонам. Оакленд подрёмывал в кофейной комнате, приёмный зал был подозрительно пуст, и только Ривс по-прежнему восседал за компьютером, уставившись в малопонятные простому смертному таблицы. Глаза у него при этом едва ли не горели от счастья. – Ладно, ступай. Но учти – твой долг растёт в геометрической прогрессии!

– Напомни, когда я тебе душу задолжаю, – ухмыльнулся Морган и, сунув план в карман джинсов, потянулся за курткой.

Ночное путешествие с Фонарщиком до сих пор вспоминалось изумительно чётко. И одно из тех мест-которых-не-могло-существовать было как раз недалеко от мэрии – небольшой сквер с яблонями и беседкой.

О том, что именно в сквере Чи шуганула одну из особенно мрачных теней, думать как-то не хотелось.

За день снегопад прекратился, и небо расчистилось. Зато стало холоднее – почти как в ту, первую ночь, на которую пришлась поездка в Сейнт-Джеймс. Там, где тротуары недостаточно тщательно отчистили, появилась ледяная корочка. Сперва Морган просто прогуливался, как часто делал после работы – мимо автомобилей, со свистом улетающих к ржавому закату, мимо источающих сдобно-шоколадные ароматы кофеен в центре, мимо прокуренной, изрыгающей музыку “Кегли” на углу… Затем, оказавшись достаточно далеко от мэрии, развернул план и удостоверился, что сквера на нём нет, зато имеется подозрительно схожий по размерам пустырь и узкий проход к нему между двумя домами.

“Я здесь ничего не найду, – стучало в висках упрямое. – Я хожу здесь уже лет пятнадцать, и никогда здесь не было никакого сквера. Никогда”.

Немного не доходя до отмеченного зазора между домами, Морган невольно замедлил шаг и уткнулся в план – слишком не хотелось разочаровываться заранее. До места он добрался аккурат в тот момент, когда солнце окончательно сползло за горизонт и зажглись фонари. Добросовестно протопал до прохода, мысленно приготовился упереться в тупик… и, к собственному удивлению, проскочил между домами насквозь.

Сквер находился именно там, где ему и полагалось. Яблони доверчиво клонились к перекошенной беседке.

Вокруг не горело ни одного фонаря.

Морган предельно аккуратно сложил план и спрятал его во внутренний карман, туда же, где уже лежали медные часы. Во рту было сухо. Запахи чувствовались невероятно остро, до мельчайших оттенков – остаточная сладость кофейных ароматов, морозная свежесть пустого сада, кисловатые нотки старого дерева, тошнотворная вонь размокших окурков из жестянки, прикрученной к забору где-то невероятно далеко, там, в человеческом мире по ту сторону прохода между заброшенными домами. Землю укрывал пышный слой снега, и лишь по дороге тянулась цепочка размашистых шагов.

В каждом таком следе могли уместиться два-три человеческих.

Черпая ботинками снег, Морган спустился к скверу. Солнце к тому времени окончательно исчезло, и свет исходил теперь лишь от желтовато-голубого края неба на западе. Но даже в сумраке можно было разглядеть, что ни в яблонях, ни в беседке нет ничего необычного. Снежная корочка на ветвях, облупившаяся розовая краска на перилах… Проводя ладонью по балке, Морган ощущал только шершавость рассохшегося дерева и холод ледяных наростов там, куда в оттепель с крыши капала вода.

“Интересно, что будет, если пригласить сюда Кэндл?”

Нервно хмыкнув, он достал из кармана телефон. Разум требовал доказательств, причём таких, какие потом нельзя списать на разгулявшееся воображение. Кое-как настроив режим, Морган сфотографировал со вспышкой сперва проход между домами, которого здесь прежде никогда не было, затем яблоневый сквер, заметённые дорожки с гротескно большими человеческими следами, обернулся к беседке – и отпрянул.

На верхней ступени, согнув одну ногу и склонив голову к плечу, сидел человек без лица.

Он выглядел непреложно, а потому ужасающе реальным – от чёрного костюма-тройки, тягуче-блестящего, как смола, и до аккуратного седого каре, видневшегося из-под котелка. Руки в великоватых перчатках были сцеплены в замок на колене. Воротник рубашки плотно примыкал к восково-бледной коже, подпирая подбородок, но выше начинался кошмар – гладкая, ровная поверхность, словно кто-то вырезал кусок спины и вклеил вместо обычной человечьей физиономии.

Морган сглотнул вязкую слюну и отступил на шаг, медленно и аккуратно.

Безликий покачнулся вперёд. Мысок его туфли гротескно вытянулся и потёк по обледенелой лестнице вязкой мазутной лужицей, вбирая сухие листья и ветки. По касательной задел яблоко под нижней ступенью – и оно вздулось, сморщенная кожица натянулась и лопнула, и через трещины тут же хлынуло такое же чёрное, густое, блестящее и влилось в поток.

С ошеломляющим ужасом Морган осознал, что не способен и двинуться с места.

“…твою мать, твою мать, твою мать!”

Вязкая чернота лениво ползла по дорожке, сжирая всё, кроме льда и камней, а он не мог даже рот открыть, чтобы закричать, позвать… кого?

“Чи?”

Мысли метались, как крысы в клетке.

“Фонарщик?”

Собственное хриплое дыхание слышалось точно со стороны.

“Фонарщик… Уилки? Уилки!”

– У… и-и… илки…

И в то же мгновение натянулась невидимая струна и зазвенела.

Вязкая чернота замерла.

А во внутреннем кармане куртки у Моргана вдруг ожили и начали отсчёт времени старые часы. Каждое “тик-так” отдавалось глубоко внутри, под рёбрами, и онемевшие руки и ноги начинали ощущать спасительное тепло.

Морган сделал шаг, другой – и опрометью кинулся по дорожке обратно, не оборачиваясь. Тело было как механическая кукла, но сейчас оно хотя бы слушалось. И уже там, на скудно освещённой улочке около прокуренной “Кегли”, снова накатила слабость, но теперь не мистически-неодолимая, а самая обыкновенная, какая бывает после долгого заполошного бега.

В кармане тренькнул телефон.

Это оказалось сообщение от Кэндл:

“Нашёл, что искал?”

Морган захлебнулся нервным смешком и негнущимися пальцами набрал ответ:

“И даже больше”.

Кэндл прислала бессовестно ржущий смайл. Морган долго пялился на него, а потом начал бессмысленно листать список контактов. Сначала хотел перезвонить Кэндл, но затем передумал и вместо этого набрал номер Джина Рассела.

– Детектив Рассел слушает, – раздался в трубке хриплый заспанный голос. На заднем фоне запищала микроволновка.

– Привет, Джин, – невольно улыбнулся Морган. – Опять в ночную смену?

– А, это ты, – зевнул он, явно расслабившись. – Ага. Шеф меня ненавидит, что ли? Уже третье дежурство за две недели… А, чёрт!

В трубке что-то одновременно звякнуло и влажно плюхнуло.

– Что там у тебя стряслось? Уронил что-то?

– Свой завтрак, – мрачно откликнулся Джин. – Это были оладьи с сиропом, если тебе интересно. Сэм сделала.

– Кто знает, может, ты только что избежал желудочных колик. Только ей это не вздумай говорить, – хмыкнул Морган. Нормально готовить Саманта была паталогически не способна, но экспериментировать на кухне очень любила. – Хочешь, угощу тебя пиццей в “Томато”?

Это был самый рискованный этап во всём разговоре – пригласить детектива на беседу так, чтобы посторонний наблюдатель ничего не заподозрил. Не то чтобы Морган всерьёз думал, что его телефон прослушивается, но…

Иногда Годфри Майер был отвратительно непредсказуемым.

– Лучше лазаньей, – мгновенно сориентировался Джин. – И кофе. Святая Мария, у них божественный кофе! Буду там через двадцать… а, нет, через двадцать пять минут. И с тебя какая-нибудь история на десерт.

– Хорошо. До встречи тогда, – с облегчением выдохнул Морган и повесил трубку. Уж что-что, а улавливать осторожные намёки Джин умел как никто другой.

“Остаётся только разобраться, что именно я хочу ему рассказать”.

До самой лучшей пиццерии Фореста от затерянного сквера было минут десять быстрым шагом. Поэтому к тому времени, как детектив Рассел толкнул стеклянные двери и вошёл в зал, озираясь по сторонам, Морган успел уже сделать заказ и даже немного задремать в ожидании.

– Разморило в тепле или тебя посетители сегодня уболтали? – поинтересовался Джин, плюхаясь на свободное кресло.

– И то, и другое, – фыркнул Морган, с трудом продирая глаза. Официантка, полная дива в чересчур короткой юбке, как раз поднесла кофейник, сливочник и две чашки. – О, спасибо. А остальное скоро будет?

– Через четверть часа, сэр, – по-кошачьи томно улыбнулась она и стрельнула взглядом в Джина. Потом снова обернулась к Моргану: – И вот вам комплимент от баристы, сэр. Приятного вечера.

Официантка плавно составила на стол блюдце с квадратным пирожным в глазури вырвиглазно-розового цвета, прижала опустевший поднос к пышной груди и медленно удалилась, покачивая бёдрами. Морган невольно проводил её глазами и только потому заметил в полумраке за кофейными автоматами баристу – высокую негритянку в тёмном спортивном костюме. Она поймала его взгляд и жизнерадостно помахала рукой.

– Подружка? – хмыкнул наблюдательный Джин.

– Иди ты, – беззлобно ругнулся Морган. – Наверняка кто-то из посетителей мэрии. Может, за пособием приходила.

– И ты героически помог ей преодолеть бюрократические препоны, – закончил за него Джин. – Не знал, что у вас теперь берут взятки пирожными.

– Интересно, что бы Сэм сказала об испорченных оладьях…

– Туше, – со смехом поднял руки он и продолжил уже серьёзно. – Так о чём ты не хотел говорить в присутствии отца?

Морган задумчиво надавил десертной вилкой на розовую глазурь. На блюдце брызнул красный сироп.

– Да так. Пара незначительных мелочей.

Намёк детектив понял правильно:

– Ну, раз мелочи, то вносить их в протокол необязательно, – с готовностью согласился он. – Выкладывай уже, чего тянуть.

Кофе оказался обжигающе горячим и невозможно крепким. Морган бухнул в свою чашку три куска сахара и вылил половину всех сливок; Джин следил за ним с понимающей усмешкой.

– Я не тяну. Просто думаю, с чего лучше начать… Ты знаешь Найджела Гриффита?

– Фактически второе лицо в Совете графства после председателя. Как там его, Диксон? – Джин прищёлкнул пальцами.

– Именно. Найджел Гриффит занимается собственностью, – кивнул Морган. Последняя фраза потянула за собой некие смутные ассоциации, но размышлять об этом было некогда. – Они с отцом учились в одном колледже. Гриффит иногда помогает отцу со сложными проектами. Помнишь, пару лет назад мы выбили финансирование под новую больницу? – Джин неопределённо пожал плечами. – Ну, неважно. В общем, я иногда по просьбе отца отвожу в Сейнт-Джеймс или в Пинглтон документы. Ничего такого, просто некоторые вещи не доверишь факсу или курьерам. Так вот, буквально за день до нападения я забирал у Гриффита комплект документов.

В это время волоокая официантка наконец принесла лазанью и поставила на стол. Морган благоразумно помалкивал, пока девушка не ушла. Джин тоже проводил её взглядом, слишком хмурым для такой красотки, и потом спросил сам, не дожидаясь продолжения:

– В той поездке было что-то необычное?

“Ну да. Я встретил чудовище на обочине и подвёз его до Часовой площади”, – подумал Морган, но вслух произнёс совсем другое:

– Отец настаивал на том, чтобы я встретился с Гриффитом после десяти вечера, якобы из-за заседания.

– То есть обратно ты поехал уже ночью? Когда был дома? – напряжённо спросил Джин. Нетронутая шпинатная лазанья так и стыла на тарелке.

– Около трёх. Точно не помню, я тогда был не в себе… То есть приболел, – быстро поправился Морган. – Но главное не это. После нападения отец сам забирал меня из госпиталя. И в машине, когда мы были наедине, он несколько раз уточнил, не оставалось ли в сумке, которую забрал грабитель, каких-нибудь намёков на поездку в Сейнт-Джеймс. И он явно не чеки с парковки имел в виду.

Только договорив, Морган обратил внимание на собственные руки и понял, что всё это время он тщательно размазывал злосчастное пирожное по блюдцу.

“Бариста обидится, если заметит”, – рассеянно подумал он и поднёс к губам кусочек розовой глазури в алых сиропных подтёках.

Сладко было до одури.

– Что ж, версия пока только одна, – произнёс наконец Джин, вертя в пальцах чистую вилку. – Ты довёз до отца неполный комплект документов. В таком случае возникает вопрос: на каком этапе пропали бумаги? Впрочем, не бери в голову, приятель, – дружелюбно улыбнулся он и хлопнул его по плечу через стол. – Спасибо, что сообщил мне. Если всплывут ещё какие-то подробности – обращайся. В протокол это не войдёт, я гарантирую.

– Становишься настоящим членом клана Майеров? – ухмыльнулся Морган.

Джин подмигнул ему и наконец принялся за лазанью.

Некоторое время они ели в молчании. Точнее, Морган нехотя соскребал с блюдца приторное пирожное, а вот Джин, кажется, целиком был поглощён трапезой. Сейчас он как никогда походил на шаблонного “плохого хорошего” детектива из сериала – серый плащ на спинке стула, скверно отглаженная рубашка с замятым воротничком, двухдневная щетина на подбородке, небрежно взъерошенные тёмные вихры с лёгкой проседью и особенный цепкий взгляд. На переносице виднелись две красноватые отметины – дома Джин носил очки, но на выход их никогда не надевал. Саманта была младше его на одиннадцать лет, и Годфри Майер в своё время этот брак не одобрил.

Морган же выбору сестры доверял…

Гораздо больше, чем собственному отцу.

Закончив трапезу, Джин Рассел так же непринуждённо попрощался и пообещал Моргану угостить его как-нибудь в ответ, а затем побежал на работу. Официантка принесла счёт и низко склонилась, демонстрируя роскошный вырез блузы.

– Может, ещё что-нибудь, сэр?

Морган стоически проигнорировал хулиганское желание потыкать в грудь пальцем, перевёл взгляд на кромешную мглу за окном и попросил нейтральным голосом:

– Вызовите для меня такси, если несложно.

– О-окей, – немного разочарованно протянула официантка. Затем оценила размер чаевых и повторила уже веселее: – Окей. Как скажете, сэр.

Бродить ночью по городу с риском наткнуться на что-нибудь безликое ему совсем не хотелось.

Уже дома, в своей комнате он открыл часы. Стрелки по-прежнему были недвижимы, только указывали они на десять ровно. Картинка под крышкой изменилась; впрочем, Морган не настолько хорошо её помнил, чтобы утверждать с уверенностью. Сейчас изображение немного напоминало дешёвый бар вроде той же “Кегли”, только вместо пошлой неоновой вывески над входом болталась деревянная, подсвеченная тусклым фонарём.

– “Шасс-маре”, – прочитал вслух Морган, оглаживая пальцами корпус. От металла исходило призрачное тепло. – Что бы это значило, интересно…

Часы в ту ночь он положил в изголовье кровати, на тумбочку. Не потому, что верил в их чудесную способность распугивать тени – просто рука не повернулась запереть их в ящике стола или сунуть обратно в карман куртки. Ближе к утру он проснулся от лёгкого шороха. За окном беззвучно кружились разноцветные огни – жёлто-оранжевые, малиновые, синие и зелёные. “Фейерверк”, – подумал Морган лениво и вновь сомкнул веки. А потом спохватился: “Какой к чёрту фейерверк?”, резко сел на кровати, щурясь.

Заунывно пищал будильник.

На улице опять завывала метель.

Когда он спустился в столовую, мать уже была там – как всегда, в безупречном домашнем платье цвета лаванды.

– Доброе утро, милый, – улыбнулась она, глядя сквозь него. – Донна сегодня приготовила омлет по-японски. Интересный вкус. Впрочем, если тебе не понравится, есть ещё телячий паштет с базиликом и тосты.

– Ага, спасибо, – зевнул Морган и плюхнулся на стул. Оттолкнулся пятками от перемычки стола, отклонился назад, зажмурился. – Всё замечательно. Даже не знаю, что выбрать.

– Тогда я сообщу Донне, чтобы она принесла что-то на своё усмотрение, – невозмутимо откликнулась Этель. – Как ты спал?

– Так себе. Хм… А отец ещё не вставал?

– Звонила Гвен, обещала заглянуть к тебе на днях на работу, – так же ровно ответила она. – Что же касается Годфри, то мне он о своих планах не сообщал… Морган, милый, что с тобой происходит?

– А? – Он с трудом разомкнул веки и уставился в потолок. – С чего ты взяла, мам?

– В последний раз ты так раскачивался на стуле, когда мисс Льюис сфотографировала тебя голым после хэллоуинской вечеринки.

– Ну, голым я не был, шляпу на меня всё-таки напялили, и вообще Кэндл тогда обещала… Мам! – Морган едва не свалился со стула, но вовремя дёрнулся вперёд и схватился за край стола. – Ты-то откуда про это узнала?!

Этель мягко улыбалась поверх чашки кофе. Едва заметные морщинки паутиной расходились вокруг глаз.

– Мисс Льюис прислала фотографии мне первой, разумеется. Мы с ней сошлись на том, что ты просто очарователен, но восемь коктейлей – это немного слишком. Так что беспокоит тебя на сей раз, Морган?

– Не фотографии, – только и смог он вытолкнуть из себя и отвёл взгляд. Глаза Этель, так похожие на его собственные и выражением, и особенным холодным цветом, словно душу вытягивали.

– Это связано с Годфри?

Морган хотел сказать нет, но потом вспомнил Кэндл, её расследование, исчезающие с плана земли, розарий миссис Паддлз, поручение отца, масляную улыбку Найджелла Гриффита… и немигающий птичий взгляд за плечом – под кантри-блюз в салоне старенькой “ширли” и мелькающие за окном болота.

– Не знаю, мам. Правда, не знаю. Надеюсь, что нет. – Морган ослабил узел галстука и поднялся со стула. – Я пойду на работу. Позавтракаю там, извинись за меня перед Донной.

– Хорошо, – кивнула Этель царственно, и взгляд её потеплел. Зимнее небо – весеннее небо. – Морган, я всегда на твоей стороне. Что бы ни случилось.

– Я знаю, мам, – махнул он рукой, чувствуя себя неловко. – Спасибо.

До мэрии он добрался быстрее, чем планировал, потому что выгнал “шерли” из гаража впервые за несколько дней. В офисе пока был только Оакленд, зевающий и потягивающий кофе. Морган бросил купленный по дороге пакет с фастфудом на стойку и запихнул мокрую куртку в пустой шкаф.

– С утречком, – пробасил Оакленд. Стандартная белая чашка с гербом Фореста казалась в его руках крошечной. – Чего так рано, а?

– Я на машине, – улыбнулся Морган невольно. – А ты?

– У Мэй зубки режутся, – мрачно сообщил Оакленд. – Думал, что хоть на работе с утра подремлю, но почему-то сел разбирать запросы. Привычки, чтоб их.

Морган не выдержал и расхохотался:

– Идеальный сотрудник. А Кэндл ещё не пришла?

– Её ж сегодня не будет, – удивился Оакленд. – И ещё дня четыре, как минимум. Она ж в Пинглстон упилила, там судебное заседание. Ты что, забыл?

– А… – растерянно откликнулся он, смутно припоминая разговор недельной давности. – Да, как-то из головы вылетело.

Без Кэндл офис не то чтобы опустел, но стал менее ярким – точно. Ривс первое время радовался, что над ним никто не подшучивает, но потом явно загрустил. Посетители тоже будто бы выдохлись – в один день пришло всего пятеро, а на следующий – вообще трое. Морган внаглую этим пользовался и ускользал домой раньше на полчаса, а то и на час. До ужина поднимался к матери и слушал, как она музицирует, а ближе к ночи садился перепечатывать мемуары О’Коннора. Почерк у старика был разборчивый, по-школьному аккуратный, но предложения часто обрывались на полуслове, а поля изобиловали пространными вставками, написанными вдоль. В основном О’Коннор живописал своё детство и юность, простые радости и печали, немало внимания уделял и красотам Форреста. Но некоторые пассажи настолько выбивались из текста по стилю и содержанию, что Морган подолгу зависал над ними, пытаясь понять, что к чему. Написанные на той же коричневатой бумаге, теми же выцветшими чернилами, тем же почерком, они напоминали фрагменты из художественной книги, случайно затесавшиеся в обычный дневник.

“…били его без всякой жалости.

Сперва кулаками, потом ногами, потом кто-то с жестокою радостью выдрал из забора жердь и начал охаживать несчастного по бокам. Другие вскоре последовали этому дурному примеру. А он только прикрывал рукою голову и приговаривал: “Пожалейте, чадушки, не берите греха на душу”.

Такой большой! Мог бы, пожалуй, любого из них одной рукой о колено переломить, но – терпел. Видно, именно потому, что мог.

Кто из них приволок револьвер из дому, я так и не понял. Да любой мог – после войны, чай, у каждого висело дома на стене ружьецо. А вот выстрелила дёрганная рыжая девица. По дурости выстрелила, сама первая испугалась и повисла на шее у М-ра, заливая ему жилетку слезами.

А тот, большой, сильный, завалился вдруг набок. Шея у него была разорвала пулей в лохмотья, а позвонок перебит.

Юными палачами сей же миг овладел глубокий страх. Они прыснули в разные стороны, как перепуганные цыплята. Остался только М-р, спокойный и равнодушный. Он подобрал револьвер, осторожно обтёр его платком, размахнулся и зашвырнул в середину пруда, а затем неторопливо направился к парку.

Впоследствии я долго выспрашивал у всех, рискуя быть уличённым в подглядывании, за что же били того, большого. И никто не мог мне толком ответить. Я так полагаю, что вся его вина была в безответности и доброте. Он жил в одиночестве у края болот, сам, по велению души, прибирал ближние улицы и превосходно тачал сапоги, коими не брезговал и господин мэр. По субботам он пил эль в пабе у площади, а затем ночью возвращался через весь город с керосинкой в руках, разгоняя мрачные тени.

Хоронили его нелепо. Подходящего по размеру гроба не сыскалось, да и могилу выкопали не слишком широкую. Его завернули в белое полотно, боком уложили в яму и засыпали землёй. Больше всех по нему убивалась та мелкая рыжая девица, которая его и застрелила. Она единственная надела не траур, а какое-то неуместное яркое платье, то ли оранжевое, то ли жёлтое, и сама стала как трепещущий на ветру огонёк. Она покачивалась, прижимая кулачки к груди, и плакала навзрыд. М-р пытался её приобнять, но она его оттолкнула; и, когда священник отчитал последнюю молитву, и все разошлись, осталась там, на кладбище. Пришла и на следующий день, и через день – тоже. А потом, кажется, подхватила на ветру лихоманку и слегла. Что было с ней дальше – не знаю.

М-р год спустя женился на какой-то своей троюродной кузине, точь-в-точь на него похожей.

Давеча я попробовал найти могилу того, большого, но не сумел. Одно место показалось мне похожим, но на памятнике было женское имя. Впрочем, в том могла быть повинна не моя дурная память, а привычки города – с каждым годом он всё больше отстраняется от нас.

Очень много теней в последнее время.

Страшно…”

Морган поставил точку и откинулся в кресле.

– Очень много теней, – повторил он вполголоса, словно пробуя слова на вкус. – Очень много теней…

Дневники так увлекли его, что он снова засиделся до полуночи. Часов в десять послышался тихий стук – сперва показалось, что со стороны окна, но затем выяснилось, что это Донна хочет узнать, не спустится ли он к чаю. Морган только отмахнулся, а когда снова посмотрел на часы, было уже четверть первого. Снилось ему что-то тяжёлое и липкое, и, наверно, поэтому он проспал, впервые за долгое время. На работу прибыл последним. Заглянул в приёмный зал, с облегчением убедился, что никаких разгневанных посетителей, штурмующих пустую стойку, и в помине нет, и, уже повеселев, прошёл в офис.

– …А потом он и говорит: “Кэндл, можешь выйти в зал и обнять меня там минут через пять?”. Ну, я думаю, черти-сковородки, а забавно ведь будет. Выхожу – а тот бугай уже стоит перед ним с розами… О, привет, Морган! Как, продержался без меня эти дни или по ночам в подушку рыдал? Я тут мисс Майер рассказываю про твой фан-клуб.

– Я уже слышал, – хмыкнул Морган. Кэндл была в своём репертуаре – безупречный почти-деловой-костюм с узкой юбкой до пят, из-под которой выглядывают тяжёлые ботинки, и густая подводка вокруг глаз. – Не носи чёрно-белое. Становишься похожа на панду. И, кстати, не забудь упомянуть, что того монстра с розами натравила на меня именно ты.

– Почему это натравила? – искренне возмутилась Кэндл. – Я просто помогла осознать его собственные чувства…

– В любом случае, периодические стрессы тебе на пользу. Привет, Морган.

– Привет, дорогая. Ты, как всегда, добра ко мне, – ворчливо откликнулся он и отвернулся к кофемашине, краем глаза наблюдая за сестрой. Гвен была безупречна – впрочем, как и всегда. Рыже-красные волосы укрощены строгим каре, тело – футляром тёмно-серого делового костюма, а мысли… кому какое дело до мыслей по большому счёту.

– Я по делу, – коротко произнесла она.

– Я и не сомневался. Кофе?

– Спасибо, мисс Льюис меня угостила, – вежливо отказалась Гвен, в упор глядя на него. И если цвет волос она унаследовала отцовский, то взгляд – матери. – Поговорим? Наедине.

Это “наедине” означало, что Кэндл нужно убраться из кофейной комнаты. И чем быстрее, тем лучше.

– Поговорим, – со вздохом согласился он. – Кэндл?

– Пойду посмотрю, как там дела в зале. Вдруг посетители уже грудью бросаются на стойку? – подмигнула она. – Не обижайте тут Моргана без меня, мисс Майер.

– В искусстве обижать его мне далеко до ваших высот, – ровно ответила Гвен и громко щёлкнула замком сумочки – точно выстрел раздался.

Кэндл фыркнула, подхватила свою пузатую чашку с кофе и бодро промаршировала в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

– И почему вы всё время ссоритесь? – риторически вопросил Морган, усаживаясь на диван рядом с сестрой.

– Глупый вопрос, мой дорогой братец. Мы с мисс Льюис слишком похожи, – с той же безупречной серьёзностью ответила Гвен. – Только она делает то, что хочет.

“А я нет” – это Гвен так и не сказала, но некоторым словам вовсе не обязательно прозвучать, чтобы отравить ноосферу.

– Жаль. Вы бы хорошо смотрелись вместе, если бы подружились, – вздохнул Морган и пригубил кофе. Было отвратительно горько. – Так зачем ты пришла?

– Поговорить. – Гвен качнула головой, и безупречно гладкое каре чиркнуло по плечу. Морган вздрогнул: на мгновение ему померещился длинный глубокий надрез в серой ткани, но это, конечно, был всего лишь аккуратный шов пиджака. – Ты знаешь мистера Диксона?

– Председатель Совета графства, – растерянно кивнул он, пытаясь отвести взгляд от бритвенно острой кромки ало-рыжих волос. – Вроде бы он помогал Найджелу Гриффиту в каких-то щекотливых делах. А что?

Взгляд Гвен был прозрачнее и холоднее ноябрьского неба.

– Диксон планирует нечто крупное. Ходят слухи о гигантском эко-парке аттракционов на болотах между Форрестом, Сейнт-Джеймсом и Тейлом.

– И где подвох? – Морган отвернулся и принялся бездумно водить пальцем по вытертым кнопкам кофемашины. На ощупь они были тёплыми и безупречно гладкими; нажмёшь посильнее – и огненный кофе сквозь решётку брызнет на стоптанный ворс ковра. – Вроде бы аттракционы – дело хорошее, а эко-парк – тем более.

Гвен медленно опустилась на диван, закинула ногу на ногу и похлопала по продавленной подушке рядом с собой. Морган без споров сел и наклонился к сестре.

– Не так давно я столкнулась в Пинглтоне с одним старым другом по юридическому колледжу, – произнесла она тихим, почти беззвучным шёпотом. Слова скорее угадывались, нежели слышались. – Он сейчас работает личным помощником Диксона… И, в общем, собирается уходить.

– Пускай уходит, если хочет, – легко согласился Морган. – Наверное, отыскал местечко потеплее.

Гвен поменяла ноги местами; теперь сверху была левая, и над коленкой сквозь колготки отчётливо просвечивало красное пятно.

“Сестрёнка-неженка”.

– Ты не понимаешь, – спокойно ответила она, так же глядя в сторону. – У Стива лисья интуиция, она никогда не подводит. И если он говорит, что Диксон замахнулся на кусок не по размеру, и надо линять – значит, так и есть. А если с этим эко-парком что-то не то… Ты ведь уже понял?

Морган кивнул.

– Отца подставят. Точнее, сделают крайним.

– Именно, – тихо подтвердила Гвен. – Гриффит – лишь посредник, и если Диксон начнёт тонуть, то сдаст его, не задумываясь. А Гриффит попытается выкрутиться и сдаст Годфри Майера.

– То есть отца.

– То есть отца, – с прохладцей согласилась Гвен. – Сомнительно, чтобы он ничего не знал о проекте, напрямую связанном с Форестом.

Морган повернул голову и уставился на сестру в упор – так, что видел сейчас каждую трещинку на её обветренных губах.

“Волнуется”.

– И чего ты от меня хочешь? Чтоб я предупредил отца?

– Как хочешь, – поморщилась она и добавила торопливо: – Главное – сам не вмешивайся. Я не хочу, чтобы ты…

– Что? – Моргану показалось, что он ослышался.

От Гвен словно шарахнуло электрическим разрядом – гнев пополам с нежностью, остро, ощутимо, до мурашек по спине.

– Не выполняй больше поручения Годфри. Слишком большие суммы на кону. Мне все равно, что будет с ним, но я не хочу, чтобы он и тебя потопил. Будь осторожнее, братец.

– Как скажешь, сестрица, – машинально ответил Морган в тон, а Гвен вдруг резко подалась к нему, стиснула в объятьях. Морган замер, чувствуя огненный жар её кожи даже сквозь доспех делового костюма. Сквозь два доспеха. – Идиот… Мало тебе было того удара по голове?

Этажом ниже пронзительно затренькал телефон.

Гвен отстранилась и поднялась, невозмутимо отвернув юбку – безупречная, холодная, словно какое-то сказочное ночное существо, случайно залетевшее в уютно-тёплую комнату отдыха в медово-молочных тонах. Даже оттенок волос сейчас напоминал апельсиново-клубничный лёд.

– Спасибо за предупреждение, – только и смог выговорить Морган.

Она махнула рукой и вышла; ковровое покрытие в коридоре впитало звуки шагов, как будто двигался призрак.

Через три минуты в комнату отдыха заглянула Кэндл и сообщила, что в приёмной по-прежнему никого, а Ривс с Оаклендом помирают от кофеиновой недостаточности, и хорошо бы захватить им пару чашек вниз, с собой. Морган кивнул, чувствуя, как наваливается тяжёлая, удушливая головная боль.

Слишком многое надо было обдумать.

– Пойдём сегодня в бар.

– Угощаешь? – живо среагировала Кэндл. – А после бара – ко мне?

– Да. Нет, – ответил Морган сразу на два вопроса и виновато улыбнулся.

– Дождёшься – затащу тебя в чулан со швабрами, – хмыкнула она и отвернулась к кофемашине – делать капучино для страдающих коллег.

После обеда в приёмной случился маленький апокалипсис – помятая восточная дива с весьма сомнительными документами пришла требовать пособие и привела с собой пятерых детей, причём самому старшему мальчику было всего семь. Пока Ривс пытался переупрямить базу и доказать ей, что “Салима” и “Салема” – на самом деле одно и то же имя, а Кэндл азартно потрошила документы и названивала в социальную службу, требуя переводчика с арабского, Морган нянчился с малявками и одновременно усмирял других посетителей, весьма недовольных задержкой. В итоге один из мальчишек всё-таки вырвался из-под контроля, уронил пальму в кадке и разбил лоб об угол, а восточная дива устроила истерику с подвываниями.

Когда Кэндл надоело это слушать, она подошла к диве и сказала ей на ухо нечто крайне неполиткорректное. Скандал закономерно пошёл на второй виток. К тому времени Морган умудрился кое-как занять детей друг другом и храбро кинулся спасать Кэндл от мести горячих восточных родичей дивы, а диву – от тюремного изолятора…

Разобрались в итоге только к семи часам – и, поразмыслив, двинулись в бар все вместе, вчетвером.

Где-то около десяти часов, между пятым коктейлем и шестым танго с Кэндл, Морган почувствовал, что в груди что-то скребётся. Он зашарил по карманам и с удивлением выудил на свет божий часы, которые совершенно точно утром оставлял на столике у кровати. Внутри бронзового корпуса будто ворочался большой сердитый жук. Откинуть крышку Морган так и не решился. Вместо этого он заказал шестой коктейль и, не дожидаясь, пока его принесут, утащил Кэндл на площадку, подальше от неумело танцующих пар и поближе к тоскливым саксофонам.

Ему было хорошо.

Глава III

На следующее утро Ривс на работу не вышел – выпивки и людей для него оказалось накануне слишком много. Кэндл с Оаклендом, зелёные от недосыпа и головной боли, шёпотом обсуждали несправедливость бренного мира. Морган, по возможности делая работу за всех, насвистывал себе под нос и мысленно благодарил Донну за её ужасающее, но такое действенное варево от похмелья. Посетителей, как это всегда происходит после больших наплывов, почти не было, солнце за окном светило восхитительно ярко… Но когда Морган поднял голову на очередное звяканье колокольчиков над дверью, он подумал, что, похоже, так и не протрезвел со вчерашнего дня.

На пороге стоял фонарщик. Тот самый, и не узнать его было невозможно, хоть ростом он теперь стал ростом с обыкновенного верзилу-баскетболиста. То же нелюдимое лицо, желтоватые глаза, слегка вьющиеся волосы, смоляно-чёрные и блестящие – точь-в-точь как мех на воротнике длинного, в пол, пальто. Только фонаря недоставало.

Увидев Моргана за стойкой, фонарщик кивнул ему, как старому знакомому, и скользящим шагом прошёл к окошку.

– Добрый день, – дежурно улыбнулся Морган. Кэндл всё также ипохондрически выговаривала что-то Оакленду на ухо; с её точки зрения, разумеется, не происходило ничего странного. – Чем могу помочь?

– И тебе привет, чадо, – широко ухмыльнулся Фонарщик. – А я по делу. Точнее, с советом.

– Буду рад выслушать.

В голове у Моргана зазвенело.

Фонарщик тяжело облокотился на стойку и щёлкнул ногтем по стеклу; оно мигнуло и растворилось в воздухе.

– Ты, это, перестал бы уже нос от приглашения воротить. Часовщик сердится, – доверительно прошептал он. В чёрных зрачках поочерёдно вспыхивали огни – малиновый, золотой, зелёный, синий, снова малиновый… Ритм завораживал и вызывал слабую дурноту. – А его лучше не сердить. Он ведь возьмёт и придёт, так-то, малец.

– Не представляю, о чём вы говорите, – ответил Морган спокойно, а в памяти всплыл странный стук в окно в десять вечера два дня назад и шорох в часах – вчера.

– Знаешь, – хмыкнул фонарщик. – Ступай сегодня в “Шасс-Маре”, часам к десяти. И не бойся, дурного ничего не случится. Так, кой-кто на тебя одним глазком посмотрит. До полуночи домой вернёшься.

Морган невольно улыбнулся.

– Как Золушка?

– Да навроде, только заместо феи я буду, – хохотнул фонарщик. – Приходи, Морган Майер.

– Я не знаю, где этот ваш “Шасс-Маре”, – откликнулся он, В голове вертелась одна и та же фраза: “Часовщик сердится”. От одной мысли о том, что Уилки может разгневаться, колени отчего-то становились как желе…

…а в голову бил дурной азарт.

– А тебя проводят, – подмигнул фонарщик. – Ну, бывай, чадо.

Он плавно отклонился и отшагнул. Морган понял вдруг, что ему ужасно много надо у него спросить – о том отрывке из мемуаров О’Коннора, о безликом в сквере, о городе, которого нет на картах – точнее, нет на новых картах… Он подался за великаном, чтобы окликнуть, вернуть, продолжить разговор – и смачно треснулся лбом о стекло над стойкой. Почти как тот чернявый мальчишка накануне, разве что кровь сейчас не пошла.

Когда спустя пару секунд Морган немного пришёл в себя, то фонарщика, разумеется, и след простыл. Зато Кэндл изволила отвлечься от жалоб Оакленду и уставиться тем самым тревожно-материнским взглядом, который не сулил ничего хорошего.

– Поскользнулся, что ли? – пробасил Оакленд, недоумённо поправляя очки.

– Да, – кивнул Морган. Оправдание попалось удачное, грех не воспользоваться. – Пойду приложу лёд.

– Ага, а то завтра будешь щеголять синяком во весь лоб, – хихикнула Кэндл и решительно поднялась: – Я с тобой. Свисни тогда, если кто придёт, – обернулась она к Оакленду. Тот махнул рукой и придвинул к себе лоток с неразобранной почтой.

Льда в морозилке оказалось четыре упаковки. Кэндл вытащила две – одну вручила Моргану, а другую плюхнула себе на голову и завалилась в кресло, утопая в мягких подушках. Узкая юбка задралась до середины бедра.

– М-м… Интересный был последний посетитель, да? – осторожно спросил Морган, стараясь не слишком пялиться на кислотно-зелёный верх чулок. С одной стороны кружево немного завернулось, и руки так и чесались его поправить.

– Издеваешься? Та пожилая леди с постной физиономией? – кисло переспросила Кэндл. – Или у неё один глаз стеклянный, а заявление написано на патуа?

– Кажется, я представляю, как ты будешь развлекаться на пенсии, – фыркнул Морган и едва успел уклониться от тяжёлой упаковки со льдом – даже с похмелья бросок у Кэндл был меткий.

“Пожилая леди, надо же”.

Определённо, фонарщик любил и умел пошутить.

Работы до самого конца дня так и не прибавилось. Кэндл продремала после обеда с час и полностью пришла в норму. Оакленд скинул на неё часть своих дел и сбежал домой пораньше, к ненаглядной Мэгги. Морган, пользуясь тем, что никто на него не смотрит, развернул старый план города и попытался разыскать на нём злосчастное “Шасс-Маре” – безрезультатно, разумеется.

Когда он вышел из офиса, было уже темно – только небо тускло светилось последним эхом заката и горели фонари. Под стекло к старенькой “шерли” кто-то засунул рекламу пиццерии. Морган тщательно изучил её, но никаких тайных знаков не нашёл, скомкал и выбросил в урну.

В кармане глухо тренькнул телефон. Писал Джин Рассел:

“Поболтаем на днях? Нужно обсудить подарок Саманте на г.п.п.”

Что такое “г.п.п.”, Морган и понятия не имел, однако тут же набил ответ с согласием. Вряд ли Джин стал бы вытаскивать его только ради того, чтоб в сотый раз поболтать о вкусах жены, которые не менялись уже лет двадцать.

“Шерли” лениво тащилась сквозь город, от одного тёмного пятна до другого, с неохотой выползая под свет фонарей. Не то чтобы Морган сознательно тянул время или ждал обещанного провожатого… Просто домой ему возвращаться не хотелось. Отец уже больше недели не заговаривал ни о каких поручениях – то ли берёг после нападения, то ли не доверял. Разговоры за ужином совершенно не клеились, если бы не безупречная стряпня Донны и сюрпризы погоды, то приходилось бы чопорно молчать.

“Замкнутый круг”.

Моргану не нравилось выполнять полупросьбы-полуприказы отца, но без них становилось совсем тошно.

Он безупречно загнал машину под навес, замкнул сигнализацию над калиткой. И в холле, и в гостиной было пусто. Наверху дробно, нервно рассыпалась “Ода радости”; пахло дорогими сигарами, которые отец доставал только к приходу гостей. Морган заглянул на кухню, стащил у Донны кусок мясного рулета и, жуя на ходу, пошёл переодеваться. Долго медитировал над выдвинутым ящиком, но в итоге достал не домашний костюм, а джинсы, майку с черепами – подарок Кэндл – и мышасто-серую флисовку с капюшоном.

Карман почти сразу потяжелел.

Без особенного удивления Морган сунул руку и обнаружил там часы Уилки. Картинка под крышкой осталась прежней, а вот время сдвинулось почти на час, к четверти десятого.

– Шасс-Маре, – пробормотал он. – Шасс-Маре…

Слово плавилось на языке морской ледышкой.

Ужин прошёл тихо – отец уехал играть в преферанс с кем-то из коллег. Этель, пользуясь моментом, пригласила Донну за стол и завела с ней долгий разговор о комнатных цветах. Где-то между монстерами и диффенбахиями Морган покончил с со стейком, благоразумно прикрыл недоеденную зелёную фасоль бумажной салфеткой и отправился на кухню за минералкой.

Но не дошёл.

В полутёмном коридоре, в самом конце, под аркой в холл вспыхнула искра – золотисто-малиновая, тёплая.

У Моргана ёкнуло сердце.

Искра плавно опустилась вниз, а затем взмыла к потолку, наливаясь всеми оттенками синего и зелёного, вновь полыхнула золотым – и юркнула под арку.

Морган кинулся следом.

Искра поддразнила его – зависла на несколько секунд над дверью, а затем шмыгнула в щель.

Он сунул ноги в кроссовки, не расшнуровывая, сдёрнул с вешалки парку, шарф и выскочил на улицу. Морозный воздух хлынул со всех сторон, обнял, сдавил грудь; Морган чертыхнулся под нос, пытаясь на ходу попасть в рукава, и подбежал к калитке.

Искра, насмешливо переливаясь пурпурно-синим, парила метрах в пятнадцати вниз по дороге, в полумраке между белёсыми фонарями. Света хватало на то, чтобы выхватить кусок занесённого снегом сада за можжевеловой изгородью и чучело с тыквенной головой, торчащее среди клумб ещё с Хэллоуина. Цветные отсветы бродили в провалах глазниц, словно туда были вставлены стекляшки.

– А машину взять нельзя?

Искра возмущённо позеленела и полетела вниз по улице.

Морган ринулся следом, оскальзываясь на заледенелой брусчатке и на бегу заматывая горло шарфом. Где-то далеко позади возмущённо пищала распахнутая калитка и мигала сигнализация в холле.

Ночной город разительно отличался от дневного – или искра вела иными путями. После третьего поворота Морган выскочил в абсолютно незнакомый парк. Ни одного лиственного дерева, сплошь хвойники, приземистые, искривлённые, будто какой-то великан взял огромное стекло, прижал им заросли сверху, да так и оставил на несколько лет. На поляне в центре сиротливо ютились развалины детской площадки; на подвесных качелях сидел кто-то тёмный и маленький. Морган хотел рассмотреть поближе, но искра нервно мигнула, метнулась наперерез и замельтешила перед глазами, меняясь с зелёного на фиолетовый и обратно.

– Намёк понял, – отмахнулся он. Искра отпрянула и нетерпеливо заплясала над дорожкой. – Далеко ещё идти? Я, гм… всего лишь человек и уже задыхаюсь. Сложно столько бежать.

Искра задумчиво мигнула, а затем плавно скользнула вперёд, мерцая то алым, то лимонно-жёлтым. Двигалась она по-прежнему достаточно быстро, но время от времени теперь замедлялась, позволяя Моргану перейти на шаг и немного отдохнуть. Они обогнули холм, прошлись по задворкам торгового центра, покружили по жилым кварталам и внезапно вынырнули в центре города. Фонари здесь горели цветные – некоторые голубоватые, другие белёсые, третьи старинные, желтоватые. Витрины кондитерских и ювелирных бросали яркие отсветы на вытертую брусчатку тротуара; из окон кофеен и пабов клубами вырвалось тепло – и музыка, почти физически ощутимая в густом от мороза воздухе.

Искра качнулась по широкой дуге, от стены к стене, и юркнула к тёмной лестнице между шляпным магазином и закрытой уже посудной лавкой.

В конце долгого, петляющего спуска была небольшая площадка. От неё разбегались в стороны две дорожки, в заснеженный палисадник и в жилой квартал. А лестница упиралась прямо в бледно-синюю металлическую дверь, над которой болталась старинная резная вывеска с двухмачтовым парусником. Крупные чёрные буквы гласили: “Шасс-Маре”, а внизу, под кораблём, змеилась изящная надпись, сплошь в завитках: “Охотник за приливами”.

Морган одёрнул перекосившуюся парку, немного пригладил спутавшиеся волосы и, обжигаясь от холода, потянул ручку двери на себя.

Внутри пахло морем.

Никаких алкогольных ароматов, кофе или выпечки – только вот это, особенное, неуловимое, как если выходишь ночью на палубу из каюты, из безвкусного кондиционированного воздуха – и захлёбываешься первым глотком.

И живёшь.

Пол мягко качнулся. Морган инстинктивно ухватился за стену и уже спустя несколько секунд понял, что ему не померещилось – доски и впрямь слегка ходили под ногами. С потолка по левой стене весьма широкого коридора, обшитого серо-коричневым деревом, спускались водоросли; время от времени буро-зелёная растительная масса колыхалась, и в глубине её показывались то бледно-розовые перламутровые раковины, то снулые рыбьи физиономии, то что-то коварное, с парой десятков щупалец и с хитрым прищуром единственного глаза. По правой стене на расстоянии метра в три друг от друга располагались иллюминаторы – штук шесть или семь, все разных размеров. Самый большой был вторым с краю, и сквозь него отчётливо виделось неспокойное море в белых пенных шапках, желтоватая, точно кость, луна в зените и очертания далёкого острова.

Морган хмыкнул и шагнул вперёд – сперва не слишком уверенно, но быстро приноравливаясь к качке. Он шёл, пальцами одной руки касаясь стены, а другой – перебирая водоросли. Примерно на полдороги буро-зелёная масса раздалась в стороны, и из темноты выкатились кольца щупалец. Двигались они плавно, красиво, и блестели застенчиво, совершенно по-девичьи – розовым нежным отливом по густой влажной черноте. Поддавшись порыву, Морган легонько пожал одно из упругих щупалец и улыбнулся глазу в глубине зарослей. Тот смущённо моргнул, и щупальца исчезли.

Коридор вильнул и упёрся в большой зал; стены его терялись в полумраке. С высокого потолка, затянутого водорослями, свисали гроздья фосфоресцирующих жемчужин. Народу за столиками было не так уж много, едва ли восьмая часть занята – Морган разглядел четыре парочки, одну компанию престарелых джентльменов за партией в домино да с десяток одиночек, по большей части лепившихся к барной стойке. На противоположной стороне от неё располагалась почти пустая сцена – лишь микрофон покачивался на тонкой изогнутой ножке и несколько инструментов ютились в чехлах у стены.

Одного гостя, впрочем, он узнал сразу.

– Привет.

– Привет, – заулыбался фонарщик и похлопал по стулу рядом с собой. – Думал, не придёшь уже, чадо.

– Я тоже так думал, – признался Морган, расстёгивая парку. – Но сказать “нет” провожатому было совершенно невозможно.

Великан широкой ладонью огладил фонарь на стойке.

– Молодчина, Чи! – похвалил он сердечно. И постучал ногтём по стеклу: – Погулять не хочешь? – Девичий силуэт качнулся из стороны в сторону и заалел. – Ну, дело твоё. А ты, чадо, не стесняйся, угощайся. И не робей – я тебя звал, я за тебя и плачу, а значит и веселиться ты должен, как я веселюсь, – и он добродушно рассмеялся.

Морган тоже невольно улыбнулся, задирая голову, чтобы смотреть ему в глаза, но тут послышался недовольный женский голос, низкий и красивый, как у оперной певицы:

– Угощаться? Ещё неизвестно, буду ли я ему наливать. Он напугал Кетхен.

– Я не напугал, – возразил Морган машинально. Вертящийся стул заело, а повернуться корпусом не давали жёсткие подлокотники. – Я поздоровался. Она милая. А её зовут Кетхен?

– Её тоже зовут Кетхен, – загадочно уточнил голос. – Только она пошла за своим рыцарем-видением не в огонь, а в воду. Большая глупость, на самом деле.

Стул наконец со скрипом провернулся.

Барменша пристально смотрела на Моргана, облокотившись на стойку – точнее, положив на неё грудь.

– Назовёшь меня прелестной леди – отрежу яйца, – сухо предупредила барменша, неуловимо напомнив при этом Кэндл.

– Не буду, – покорно согласился Морган, призывая на помощь всё своё обаяние. – Только если леди-пираткой. И если вы не скажете, как к вам иначе обращаться.

Барменша расхохоталась. Она и впрямь походила на пиратку – романтическая белая блуза, кожаный жилет, тёмные бриджи со множеством карманов и сапоги до колена. С одного плеча свисал коричневый китель, расшитый мелкими блестящими раковинами. Пышная русая коса толщиной в руку спускалась до самого пояса, а пальцы были густо унизаны массивными перстнями – так, что кастет показался бы детской игрушкой.

Самое удивительное, что при этом барменша вовсе не выглядела массивной – ростом едва ли с Моргана, а может, и меньше, да и талия тончайшая.

А глаза сияли жутковатой волчьей желтизной.

– Можешь называть меня Шасс-Маре. Так зовут это место, а не меня, но тоже сойдёт, – любезно разрешила она. – Ладно. Так и быть, на первый раз прощаю. Но больше ручонки не распускай, я своих девочек не для тебя берегу.

– Понял, – кивнул Морган, инстинктивно отзеркаливая позу Шасс-Маре и облокачиваясь на стойку. Фонарщик лихо хлопнул его по плечу:

– Ну, вот и славно, вот и познакомились. А теперь заказывай давай. Говорю ж, угощаю.

Морган только вздохнул. После загулов с Кэндл у него образовалась стойкая идиосинкразия на это “угощаю”. Обычно оно означало, что сейчас его будут поить всякой гадостью, и отказываться нельзя.

Шасс-Маре обладала дьявольской проницательностью.

– Не рискуешь пить в незнакомом месте? – спросила она с прищуром. – Правильно. Но у меня можешь не бояться… Ну, ладно. Ты думай пока, а я другими делами займусь. Ты-то что будешь, Громила? – обратилась она к фонарщику. – Как обычно?

– Хм… – Он, казалось, задумался, и от растерянности стал больше размером. Барный стул подозрительно треснул. – Нет, сегодня не надо. Смешай-ка мне тихий вечер в горах.

– Летний?

– Летний, но со льдом.

– Хороший вкус, – усмехнулась Шасс-Маре и, отлепившись от стойки, направилась к бару.

Сперва она достала бутыль с чем-то прозрачным, искрящимся, лиловато-голубоватым и налила треть бокала. Затем плеснула из медной фляжки тяжёлого, густого, зелёного – жидкость сразу опустилась на дно. С нижней полки достала коробку с чёрным порошком, понюхала, скривилась и поставила на место, а следом извлекла такую же, только внутри были неровные коричневые кристаллы, вроде леденцового сахара. Их она положила всего несколько штук, но в бокале они раздались и заполнили почти всё тёмно-зелёное дно. Удовлетворённо прицокнув языком, Шасс-Маре сыпанула щепотку мелкого цветного порошка, а затем накапала немного вязкой серебристо-молочной жидкости, очень лёгкой, зависшей почти под самой поверхностью. Напоследок добавила льда и небрежно отправила бокал к фонарщику по стойке.

Тот сцапал его своей громадной рукой, поднёс к лицу и с наслаждением втянул воздух. Потом отпил немного коктейля через трубочку – и блаженно зажмурился.

– Вкусно? – поинтересовался Морган.

– Очень. Славно, – длинно вздохнул фонарщик. – Эх, мастерица, что с неё взять… Ты сам понюхай, только не пей. Мне она крепко делает.

С некоторым опасением он придвинул к себе бокал и принюхался. Морской аромат на мгновение исчез, словно его и не было, а всё существо Моргана вдруг заполнилось ощущением лёгкости, словно он провалился в детство, когда можно было в сиреневых сумерках бежать с холма, и не существовало ни хлопот, ни забот – лишь небо, россыпь звёзд, узкий серп луны над горизонтом и ломанная линия гор, а ещё…

– Экий ты нежный! – необидно расхохотался фонарщик, отбирая бокал. – Гляди-ка, с одного запаха унесло. Нет, сестрёнка, налей-ка ты ему чего помягче.

Шасс-Маре задумчиво почесала подбородок.

– Может, чистого?

Морган поперхнулся вдохом:

– Нет, “чистого” мне не надо. Мне бы что-то… лёгкое. От чего нет похмелья и последствий.

– Без последствий… – протянула она. – Без последствий проходит только то, что было. А как ты относишься к пряному?

– Вину? Хорошо, – осторожно ответил Морган. – Глинтвейн люблю. Чем больше специй, тем лучше.

Взгляд у Фонарщика торжествующе вспыхнул.

– Ага. Я ж говорил.

– Иди ты, – ругнулась Шасс-Маре. – Сама знаю.

На сей раз она отправилась не к бару, а в подсобку, но вернулась быстро – и с бутылкой золотисто-вишнёвого цвета. Содержимое было под стать: густое, тёмно-красное, с искристыми отблесками. Пахло летом, имбирными кексами и ещё чем-то давным-давно знакомым, но забытым.

Язык защипало от одного аромата.

Шасс-Маре достала коктейльную рюмку на высоченной ножке, но очень маленькую, и наполнила её почти до краёв. Затем бросила туда ложку мелкого колотого льда – и протянула Моргану.

– Держи. Но пей мелкими глотками.

Он оглянулся на полутёмный зал; посетители сейчас представали видениями, призраками. Силуэты стариков, играющих в домино, отчётливо просвечивали. Луна за окном мягко покачивалась в такт волнам.

Морган закрыл глаза и сделал маленький-маленький глоток.

Было не пряно. Было сладко.

Он хорошо помнит момент, когда мир выворачивается наизнанку.

…Фффшухх – падает отрубленный бутон; на лезвии канцелярского ножа остаётся зелёный сок.

Новому лету – одиннадцать дней, ему самому – двенадцать лет, а Сэм лишь немногим старше. Она в бледно-розовом платье до колена – из такой тонкой и нежной ткани, что подол, кажется, можно пальцем порвать. Ноги у неё загорелые и длинные, как в рекламе крема от солнца. Жарко до одури. Сэм впихнула ему в руки свою вельветовую куртку и пакет с виноградом, а сама несёт огромную коробку с пирожными.

Сегодня в гости должны прийти Льюисы, и Донна с утра пропадает на кухне. Не хватает только десертов…

То есть не хватало.

Фффшуухх – со свистом рассекает лезвие воздух. Разлапистый зонтик болиголова планирует на дорогу; трубчатый стебель срезан по косой.

– Морган, да прекрати ты! Откуда ты его вообще взял?

Он бурчит что-то себе под нос. Сэм не слушает.

– Дома вернёшь на место, или…

– Отцу скажешь? – невинно интересуется он.

Сэм прикусывает язык.

Моргану скучно. Жара комом стоит где-то в горле, от вельветовой куртки чешутся руки, и хочется стащить из пакета хоть пару кислых виноградин. Но вместо этого он молча плетётся за сестрой. Не потому что желает этого, а потому что дома ещё скучнее.

Фффшуух – опадает головка пиона, рассыпая нежно-розовые, как платье Сэм, лепестки.

Лезвие зелено от разводов.

А потом Сэм словно вмерзает в воздух – только пышная юбка по инерции вздувается колоколом.

Морган поднимает взгляд.

В конце улицы стоит собака – и скалится. Огромная, чёрная, лохматая, со стоячими ушами. Затем она вдруг пригибается к земле – и бросается бежать навстречу ему…

Нет, к Саманте.

И Морган успевает подумать: “У Сэм такое тонкое платье”.

И ещё: “У неё красивые ноги”.

А больше он ничего не успевает – просто выскакивает на дорогу перед Сэм, наматывая куртку на руку, и сердце колотится в горле, ещё немного – и заполнит рот, и кислотным плевком размажется по брусчатке.

Собака несётся широкими скачками – и, приближаясь, точно выдавливает из Моргана страх.

Скачок – и пропадает комок в горле.

Скачок – и проясняется взгляд, обостряется вкус.

Скачок – и тело становится лёгким.

И нет уже Моргана – есть звенящая пустота, напряжённая, как пружина. Опасная.

…Он едва успевает вскинуть руку, защищая горло, и собака жаркой пастью вцепляется в вельвет.

Морган резко выдыхает – и бьёт.

Один раз, выдвинутым на полную лезвием – по чёрным глазам. Второй – в горло. И лезвие обламывается совсем коротко, и он снова бьёт – в шею, раз, другой, с нажимом.

Сочится кровь. Её очень, очень много. Собака выпускает изжёванный вельвет, отскакивает, трясёт головой, путается в ногах – и заваливается на брусчатку, подёргиваясь.

Морган отступает; вельветовая куртка падает.

Рука у него странно изогнута, но боли ещё нет.

Морган сжимает нож.

Сэм бледная, и глаза у неё мокрые. Коробка с пирожными лежит у ног.

– Позвони маме, – спокойно просит Морган.

Сломанная кость срастается два с половиной месяца. Всё это время ему снится чёрный монстр с собачьей головой и напряжённая пустота вместо тела.

Он скучает по ней.

…Теперь привкус во рту был пряным, островатым, и действительно походил на глинтвейн.

– Так вот какой ты на самом деле, прелестный белобрысый ангелочек.

Шасс-Маре сидела на стойке, по-индийски хитро вывернув ноги, и смотрела на него в упор. Фонарщик держал на сгибе локтя его парку, а аккуратно свёрнутый шарф лежал между двумя опустевшими бокалами – из-под “летнего вечера” и загадочного пойла вишнёвого цвета.

– Задолбали с этими ангелочками… – хриплым, низким спросонья голосом пробормотал Морган. – Ангелочки-хренгелочки… Меня зовут Мо…

Договорить он не смог: Шасс-Маре гибко наклонилась и прижала холодный палец к его губам. Глаза её сияли чистым закатным золотом.

– Т-с-с. Не разбрасывайся своим именем. Имя даёт власть. Ты не знаешь никаких законов, а поэтому ты – лёгкая добыча. Особенно для того ублюдка. Он ведь не как мы с Громилой, нет. Он из того племени. Из старого.

– Тихо ты! – шикнул на неё фонарщик. Чи беспокойно заметалась за стеклом, пульсируя всеми оттенками болезненно-лилового. – Рано ещё ему знать. Ты, чадо, как? Живой? – обратился он к Моргану. Жёлтые глаза сияли немного тусклее, чем у Шасс-Маре, но всё равно завораживали.

Морган с трудом выпрямился и прислушался к ощущениям. Тело затекло, словно после первого глотка из бокала прошло несколько часов. Мысли немного путались. Но в целом ему было хорошо, даже более чем: по венам бродил ещё отзвук той напряжённой пустоты, эхо адреналиновой вспышки.

Совсем как в детстве.

– Я в порядке, – признался он. Голос на сей раз прозвучал совершенно нормально. – А что это было за вино? И я правильно понял, что вы могли видеть… мои сны?

– Не вино, а память, – белозубо усмехнулась Шасс-Маре и ловко спрыгнула на пол, но уже в зале, а не за барной стойкой. – И это были не сны. А видели мы только отражение в бокале, и не спрашивай больше ни о чём. Поднимайся, красавчик. Я тебя провожу. Скоро утро, а у тебя сегодня долгий день выдался.

Спорить Морган не стал. Хотя сейчас он не чувствовал себя уставшим, всё равно уже было пора возвращаться. Дома наверняка всполошились из-за сработавшей сигнализации, а когда выяснили, что он ушёл куда-то без телефона и никого не предупредил, то наверняка запаниковали ещё больше. В конце концов, воспоминания о нападении в парке были слишком свежи.

Пока он застёгивал парку, фонарщик негромко обратился к Шасс-Маре:

– Так какой у тебя вердикт-то будет, милая?

На “милую” она, как ни странно, никак не отреагировала. Впрочем, и звучало это ровно так же добродушно и по-свойски, как “чадо” или “малец” по отношению к Моргану.

– Согласия не даю, – коротко ответила Шасс-Маре.

Фонарщик выгнул кустистые брови:

– Не по нраву пришёлся?

– По нраву, – вздохнула она, отводя взгляд в сторону. – Ещё как понравился. Поэтому и “нет”. И если ублюдок из башни против, то пусть попробует выбить из меня согласие силой. И, клянусь, ему это станет дорого.

– Не серчай, – улыбнулся Фонарщик и потрепал её огромной рукой по голове. Шасс-Маре поморщилась, но не оттолкнула его. – Ты девчушка славная, да и часовщик тоже неплох. Авось сдружитесь.

– Тебе легко говорить, у тебя есть Чи, – сквозь зубы процедила Шасс-Маре. Фонарь на столе обиженно мигнул зелёным и притух. – А у меня никого.

– Так и у него тоже, – вздохнул великан. – Вам бы помириться – нет, лаетесь, что те две собаки. А я должен…

– Потом договорим, – перебила его Шасс-Маре и, вцепившись пальцами Моргану в руку, потащила его из зала. Фонарщик только и успел, что махнуть на прощание. – Вот трепло… Не слушай его.

– Я не слушал. Слишком спать хочется, – дипломатично соврал Морган, следуя за ней. – Лучше скажи мне вот что. Насчёт имён – это серьёзно?

Водоросли, почти целиком затянувшие коридор, расступились. Шасс-Маре скосила взгляд.

– Более чем. Говоришь кому-то своё настоящее имя – отдаёшь себя в полную власть таким, как мы. Есть ещё правила: не открывать двери на стук, не бродить на улице после полуночи, не искать встречи с тенями, не танцевать под луной босиком… Много чего.

Они выскочили на порог. Морган тут же накинул капюшон: после сладкого сна в тёплом морском воздухе мороз на улицах Фореста казался нестерпимым. Небо ещё не посветлело, однако полоска между домами, там, над самым горизонтом на востоке приобрела особенный оттенок – более сияющий и лёгкий, а звёзды побледнели.

– Спасибо за совет, – искренне поблагодарил Морган. По всему выходило, что он уже трижды облажался – когда назвал своё имя часовщику, когда представился фонарщику и когда сунулся после заката в потайной сквер. – Слушай, а что Уилки от меня надо?

– Уилки? – Шасс-Маре нахмурилась.

– Типу с часами.

– А, ему, – расслабилась она и неопределённо качнула головой: – Лучше бы ты этого не знал. Выбрось из головы. Соблюдай правила, и он тебе ничего не сделает… Ну. Может быть. – Звучало это не слишком обнадёживающе, и Моргана передёрнуло. Вспомнилось тихое “Помолчи, юноша. И просто поезжай” – и собственная абсолютная покорность затем. – Носи с собой горсть рябины на всякий случай, только выкладывай, если ко мне соберёшься.

– Рябины? – Моргану стало немного смешно. – Как в сказке? А против теней она помогает?

– Не знаю, – досадливо отмахнулась Шасс-Маре. – После войны всё спуталось. Везде слишком много железа. А первыми просыпаются злые чудеса… – Она посмотрела на растерянного Моргана, и взгляд её потеплел. – Не думай об этом. Не твои заботы. Хочешь спросить о чём-то ещё?

Вопросов у Моргана было море – и в первую очередь о тенях, о безликих, и о затерянных фрагментах города. Но с губ слетело почему-то совершенно другое.

– А что пьёт Уилки, когда сюда приходит?

Шасс-Маре фыркнула – а затем рассмеялась, звонко и чисто.

– Чёрный эль он пьёт, самый обычный чёрный эль. Ты мне правда нравишься, – мягко добавила она и вдруг погладила его жёсткой ладонью по щеке. – А теперь возвращайся домой.

Морган сунул руки в карманы.

– У меня, кажется, нет денег на такси. И карточка дома осталась.

– Какие деньги? – хмыкнула Шасс-Маре, ужасно напомнив при этом Кэндл. – Не думай о транспорте, пока ты со мной. Я проводник.

Она отвернулась – и вдруг свистнула, да так громко, что вздрогнули стёкла в окнах и закачались разноцветные фонари. Вверху по улице что-то звякнуло в ответ; утробно задрожала брусчатка под ногами; стены домов раздались в сторону, как полотнища, раздуваемые невидимым ветром – и что-то понеслось с нарастающим грохотом вниз, вниз, и прежде, чем Морган успел осознать, что к чему, перед ним затормозила вереница из крохотных расписных вагонов без крыши, похожих на детские игрушки.

Или на вагонетки?

– На настоящем тебе пока рановато кататься, – весело подмигнула Шасс-Маре. – А этот я сняла с аттракциона. Боишься “американских горок”?

– Ещё чего, – улыбнулся Морган. От острого чувства предвкушения в ушах слегка зазвенело. – Обожаю.

– Тогда садись. И не забудь пристегнуться, – серьёзно посоветовала Шасс-Маре.

Морган легко перешагнул через низкую дверцу, умостился на узком, больше для детей подходящем сиденье, защёлкнул замок ремня безопасности – и едва успел схватиться за поручень, когда вереница игрушечных вагонеток выстрелила в небо.

Вслед ему летел смех Шасс-Маре, гремящий и тёплый, как морской прибой летом.

У Моргана перехватило дыхание. Крыши домов оказались на уровне пяток, а потом ещё ниже, ещё и ещё; “Боммм” – глухо ухнула часовая башня, и тоненько, щекотно отозвались часы в кармане: “Дзенннг”; вагонетка взбрыкнула, встала на дыбы – и рухнула в головокружительную мёртвую петлю, от которой желудок прилип к позвоночнику.

И – снова взмыла вверх.

Колючий ветер швырнул в лицо горсть инея с карниза – и безнадёжно отстал. Плохо замотанный шарф затрепетал и стал соскальзывать, и Морган на мгновение отпустил поручни, чтобы поправить его – и тут цепочка вагонеток ушла в крутой штопор. Плохо закреплённые ремни рвануло в разные стороны, Морган подскочил над сиденьем на метр с лишним, на долю мгновенья застыл в мучительно-сладкой невесомости – острые коньки крыш где-то под головой, небо над раскинутыми в полушпагате ногами, трескучие искры вокруг и запах моря – и ремни резко вытянулись, оплели, сжали до боли, притянули накрепко к сиденью.

Вагонетки взмыли над холмом, россыпью бусин обрушились в зимний парк, пронеслись мимо вздыбленной смолы теней над какими-то развалинами – Морган едва успевал уклоняться от опасно растопыренных веток и пригибаться, но заставить себя зажмуриться он не мог.

В последнюю минуту вагонетки ускорились до невозможного; от ледяного ветра лицо онемело, ресницы смёрзлись, шарф сбился куда-то под капюшон. А потом резко затормозили – и Моргана буквально вышвырнуло на брусчатку перед родной калиткой, только ремни немного смягчили падение.

Синяки на бёдрах, впрочем, всё равно наверняка остались.

– Спасибо.

Собственный голос он услышал точно со стороны. Губы побаливали от сумасшедшей улыбки. Улица покачивалась, как коридоры “Шасс-Маре”, и шуршала обочинами. Восточный край неба наливался светом.

Вагоны тренькнули на прощание – и взмыли в небо, на сей раз плавно и величаво, покачиваясь из стороны в сторону, как перекормленная утка.

Морган ожидал застать дома скандал, потоки материнских слёз и густой запах отцовских сердечных лекарств – но там царили тишина и покой. Он едва успел до завтрака отогреться в тёплой ванне, побрызгать на свежие синяки заживляющим спреем и надеть отглаженный костюм, когда зазвонил будильник.

Завтракали опять вдвоём – отец накануне вернулся очень поздно и теперь собирался на работу лишь к полудню. Мать ни словом не упомянула о вчерашнем происшествии, пока Морган с неожиданным для себя аппетитом изничтожал оладьи с кленовым сиропом. А когда подошло время кофе, попросила с улыбкой предупреждать в следующий раз заранее, если ему-де вздумается уйти на всю ночь.

– Конечно, твой друг перезвонил и всё объяснил, – добавила она ровно. – Однако в первый час мы с Донной поволновались. Ещё эта сигнализация…

– Я торопился, – абсолютно правдиво ответил Морган и пригубил крепчайший кофе. – Кстати, а кто из наших звонил?

Этель пожала хрупкими плечами.

– Я его не знаю. Он представился как Уилки. Новый друг?

– Что-то вроде, – вздохнул Морган.

Часы в нагрудном кармане тикали с просто неописуемым нахальством.

Глава IV

Сообщение от Джина пришло в четверть одиннадцатого.

“В “Цезаре” сегодня 13.10”.

– Подружка пишет? – Кэндл с любопытством взгромоздилась на стол и попыталась взглянуть на текст.

Морган перевернул телефон экраном вниз и невинно улыбнулся:

– Нет, родственник. Приглашает на деловой обед. Нужно решить кое-какие семейные вопросы.

– Когда ты так говоришь, то становишься похож на легализовавшегося мафиози.

– А что, больше ни у кого семейных дел быть не может? – Морган заломил брови. Кэндл уже открыто расхохоталась:

– Передай пинка этому родичу, который украл мою любимую компанию к обеду. Придётся теперь заказывать пиццу в офис и кидаться оливками в Ривса, чтоб со скуки не помереть.

В этот момент в зал вошёл посетитель, суховатый чернокожий старик в белом пальто. В руках у него был объёмный пакет. Кэндл проворно соскочила со стола и поцокала каблуками в свой кабинет, а Морган поднялся навстречу посетителю. После ночного визита в Шасс-Маре всё вокруг виделось слегка ненастоящим, как безупречно раскрашенная декорация. Даже Кэндл и её реакции – в другой раз она бы не отстала, пока не вытянула из него, где и с кем он встречается. А сейчас просто сбежала, словно у неё нашлись дела поважней.

…Посетитель оказался очередным недооценённым музыкантом. Морган провозился с ним до самого обеда, убеждая, что нет, в обязанности сотрудников мэрии не входит предоставление просителям звукозаписывающей студии, нет, и менеджера мы вам предоставить не можем. Он даже согласился выслушать пару блюзовых песен, которые старик исполнил а капелла – и не так уж плохо, надо сказать – а также выписал для него пару контактов благотворительных организаций округа. В итоге проситель удалился крайне растроганным и вдохновлённым, а на прощание всучил Моргану стопку своих дисков с автографами.

Морган посмотрел на часы, чертыхнулся и пулей вылетел из офиса, предоставив Оакленду закрывать жалюзи над приёмным окном

До “Цезаря” было всего минут десять быстрым шагом, но когда он вошёл в зал, то Джин уже приканчивал свою порцию баклажанов на гриле и подбирался к курятине в маринаде.

На другом конце стола сиротливо ютилась миска с подостывшей лапшой подозрительно сизого цвета.

– Не китайская, но тоже вкусно, – вместо приветствия сообщил Джин и указал вилкой на продавленное кресло. Сегодня он был при параде – чисто выбритый, в свежей форменной рубашке и даже с галстуком, правда, изрядно ослабленным. – Присаживайся. Скоро ещё чай принесут. По виду похож на помои, но бодрит лучше чёртова энергетика.

– Ты, я вижу, крутой знаток паршивых забегаловок? – хмыкнул Морган, устраиваясь среди безвкусно-алых подушек. Запах от лапши действительно исходил аппетитный, но здравый смысл подсказывал, что к плавающим там кусочкам моллюсков лучше не присматриваться.

– Зарплата обязывает.

– А почему “Цезарь”, кстати, если кухня азиатская?

– Хозяин – итальяшка, у него так собаку зовут. Старая такая брехливая такса.

– Сэм обожает старых брехливых собак, – хохотнул Морган и храбро зачерпнул лапши. На вкус оказалось просто божественно. – Кстати, что за “г.п.п.” такое? Второй день мучаюсь.

– Годовщина первого поцелуя, – серьёзно подмигнул Джин. – И, кстати, подарок я уже выбрал. Электрошокер от “Гризли”, последняя модель.

– Сэм оценит. Будет запугивать бездельников у себя в редакции до трясущихся коленей, – хмыкнул Морган. Как раз в это время неслышно подкралась узкоглазая официантка в чёрном, брякнула на стол обшарпанный бронзовый чайник, пару керамических пиал и так же бесшумно растворилась в полумраке забегаловки. – Слушай, они здесь как ниндзя.

– Итальяшка привечает иммигрантов, но конкретно эта цыпочка – его младшая дочь. – Джин вдумчиво поковырял во рту зубочисткой, искоса поглядывая в сторону барной стойки. – Поклонница восточных единоборств, между прочим.

– Смотрю, ты всех тут знаешь.

– Она просто попадалась на кое-чём не вполне законном, – махнул рукой он, и взгляд его внезапно стал цепким и холодным. – Я нашёл нечто любопытное.

Морган отставил полупустую миску с лапшой и нагнулся над столом. Время шуток закончилось.

Шум улицы за окном казался теперь таким же приглушённым, как свет, проникающий сквозь красноватое тонированное стекло.

– Вышел на человека, который напал на меня?

– Пока нет, – неопределённо качнул головой Джин и наконец отложил на край тарелки изжёванную зубочистку. И вспомнились некстати рассказы Сэм, что точно такими же изжёванными морально, а порой и физически избитыми были подозреваемые после личных допросов детектива Рассела. – Но, возможно, раскопал мотив. Ты знаешь, что твой отец – попечитель благотворительного фонда “Новый мир”?

– Разумеется. Фонд открыли, когда мне лет десять было…

Морган краем глаза уловил движение, но это оказалась всё та же официантка в чёрном. Она скользнула тенью, без видимых усилий держа одной рукой перегруженный тарелками поднос, и скрылась в подсобных помещениях.

– Примерно месяц назад в фонд поступило крупное пожертвование от Джерома Харриса. Это бизнесмен, не миллионер, но чертовски состоятельный. И почти всё своё состояние он перевёл “Новому миру”, а через два дня погиб. Точнее, застрелился в собственном кабинете, оставив безупречно разумную записку. Что-то там про неизлечимую болезнь и страх мучений. Вскрытие болезни не выявило. И знаешь, что интересно? – Джин понизил голос. – Незадолго до перевода средств на счета “Нового мира” он приезжал в Форест. Якобы по личному приглашению высокопоставленного чиновника.

Желудок у Моргана неприятно сжался. Привкус от лапши стал кислым.

– Моего отца?

– Возможно, – кивнул Джин. – Жена Харриса пытается сейчас оспорить перевод денег через суд, настаивает на том, что её муж был невменяем на момент совершения операции. И угадай, кто ведёт дело со стороны “Нового мира”.

– Ну и кто?

– Рональд Уэст. Личный адвокат мистера Гриффита…

– …с которым я встречался перед нападением и забирал какие-то документы, – мрачно подытожил Морган. В голове у него вертелась сплошная нецензурщина, но вслух он сказал только: – Плохо. И не говори мне, что очередное заседание суда было прямо перед моей поездкой или сразу после.

– Сразу после. И не буду говорить, ты сам догадался, – ухмыльнулся Джин и поднял пиалу с чаем, как бокал с шампанским: – Твоё здоровье, братишка Мо. Будь осторожен.

– Буду, – сухо пообещал Морган. Новости его не сильно удивили, потому что заподозрил неладное уже давно. Но одно дело – подозревать… – Неплохо было бы узнать, на что фонд собирается тратить эти деньги. В прошлом он занимался благоустройством города.

– Узнаю по своим каналам, – кивнул Джин. – А ты – по своим, у тебя тоже неплохие связи. И кстати, о связях… Заглядывай как-нибудь к нам с Сэм. Она по тебе скучает, а ходить к вам… Сам понимаешь.

– Как-нибудь загляну, – улыбнулся Морган. – И спасибо.

– Не за что, – как-то по-собачьи оскалился Джин. – Пока не за что.

К этому времени от обеденного перерыва осталось меньше четверти часа. Морган допил остывшую лапшу через край, зажевал мятными пастилками и сбежал на работу. По дороге он прикидывал, кто из его знакомых – хороших знакомых – может знать о внутренней кухне “Нового мира”. По всему выходило, что легче напрямую спросить у отца.

Кэндл полностью сдержала обещание: заказанную пиццу как раз доедали всей компанией, а Ривс, чертыхаясь, пытался выбрать у себя из капюшона оливки, не снимая толстовку.

– Кофе будешь? – безмятежно поинтересовалась Кэндл, салютуя полной чашкой. Ривс с мученическим видом вывернул капюшон, и оливки забарабанили по ламинату.

– С удовольствием. Там только чай был, – согласился Морган, подсаживаясь за стол. – Как у вас здесь, тихо?

– Да вроде, – зевнул Оакленд. Выглядел он откровенно невыспавшимся. – Сегодня же среда, в социалке приёмный день, половина городских психов сейчас там пасётся. Ладно, я пойду окно открывать, если кто придёт – звякну вам.

– И я т-тоже т-тогда пойду, – тут же поднялся Ривс, стискивая свою кружку с кофе. – Спасибо за у-угощение, мисс Льюис.

– Спасибо, что побыл мишенью, – безжалостно хмыкнула Кэндл. – Я тоже допью кофе и нагряну. Не скучайте пока, мальчики.

Молчать наедине с ней было так привычно и уютно, что адреналиновая волна после разговора с Джином постепенно схлынула. Идти в лобовую атаку на отца теперь казалось весьма глупым. Наверняка что-то о фонде можно было разузнать и косвенно, хотя бы и через рабочие связи.

– Кэндл, слушай, а ты про “Новый мир” ничего не знаешь?

– Секту или фонд? – живо откликнулась она. – Из секты я года три назад парня вытаскивала, а в фонде моя старушка работает. В смысле, мать.

– Серьёзно? – удивился Морган. – В первый раз об этом слышу.

– Ну, она у меня активная, – поморщилась Кэндл. Мать она любила, но юридический колледж не простила ей до сих пор. – То с твоим папашей в преферанс играет, то по этим своим клубам-кружкам шастает… Ну, и во всех фондах затычка. В “Новом мире” она замсекретаря. А что?

– Личное дело, – честно ответил Морган. – Хочу узнать, какие у них планы на ближайшие несколько лет. Развивающую детскую площадку в парке Гринз они ведь строили?

– Не помню такого, – нахмурилась Кэндл. – Ладно, я узнаю. Тебе срочно?

– Да не особо.

На это Кэндл ничего не ответила, только снова уткнулась в свою чашку с эспрессо. Морган целую минуту ждал коронной фразы про растущие долги и собственную душу, уже-де принадлежащую ей, Кэндл, но сакраментальные слова так и не прозвучали.

“Значит, мне не кажется”.

– Кэнди-Кэнди?

– М-м? – Она даже не попыталась сделать вид, что злится.

– Что у тебя случилось?

Некоторое время она молчала, баюкая в ладонях чашку с отколотым краешком, словно умирающую бабочку. А потом уставилась на него исподлобья:

– Никому не скажешь?

– Лучше сдохну.

Кэндл длинно выдохнула и зажмурилась, точно перед нырком в бассейн.

– Помнишь, я рассказывала про случаи с Гриди, Паддлз и ещё кое с кем? – Морган кивнул. – Так вот, я ещё два дела раскопала. И знаешь, что у них общее? У всех?

– Даже и не догадываюсь.

– Программа поддержки страхования земель от подтопления, – еле слышно ответила Кэндл. Скулы у неё были пунцовыми. – Я бы не заметила, если б Паддлзы не присоединились к этой программе на год позже других. А примерно за шесть месяцев до того выправляли какую-то справку, и там границы земельных владений были в порядке. От справки осталась одна ксерокопия, за документ это не считается, так что в суде ей просто подотрутся. Но сам факт. Сам факт.

И она снова умолкла.

Морган осторожно выждал почти минуту, а затем спросил:

– И что с того?

– Ну, я уже говорила, что моя старушка – затычка во всех фондах, – глухо откликнулась Кэндл. – Ладно. Не хочу об этом. Обними меня, а? Не будь поганцем, – добавила она грубовато.

Морган понял – без лишних слов.

Он снял пиджак и повесил его на спинку кресла. Подошёл к Кэндл, взял её за локоть и потянул на себя; она выскочила из кресла пружиной, точно только этого и ждала, и замерла.

На своих чудовищных каблуках она была немного выше его.

– Разуешься? – тихо попросил Морган. Кэндл отрывисто кивнула и переступила с ноги на ногу, неловко вылезая из туфель.

Когда она осталась босиком, Морган обнял её, одной рукой притягивая за плечи, а другой – гладя спину под пиджаком; сзади у кроваво-алой блузки был огромный вырез, почти до талии, и Морган бездумно водил сверху вниз – то с нажимом, слегка царапая ногтями, то легко, едва касаясь подушечками пальцев, то медленно-медленно, раскрытой ладонью.

Кэндл вздрагивала и покрывалась мурашками.

А потом он прижался губами к её шее, слегка прихватывая кожу – сперва за ухом, где сильнее всего пахло теми прохладными духами, напоминающими просолённое океаном дерево, потом к щеке и снова к шее, у подбородка. Кэндл дышала мелко и рвано, но не дотрагивалась до него – её руки были плотно притиснуты к бокам и сжаты в кулаки.

Морган очень мягко потянул её за волосы на затылке, заставляя запрокинуть голову, и поцеловал в губы.

Ужасная алая помада была на вкус как апельсины в шоколаде.

Они с Кэндл целовались минут пятнадцать и остановились только тогда, когда она в запале прокусила ему губу до крови.

– Жаль, что обед кончился.

– Да, жаль.

– Я старше тебя на одиннадцать грёбанных лет.

– Как будто это что-то значит.

– Зайдёшь ко мне? Вечером.

Панические нотки в голосе Кэндл сменились привычными трикстерскими, и Морган с облегчением выдохнул.

– Как-нибудь, – пообещал он легкомысленно. – Только матери своей не говори, иначе нас всё-таки поженят.

Кэндл фыркнула и больно ткнула его кулаком под рёбра.

– Вот мерзавец.

Вниз она ушла первой. Морган сперва перерыл аптечку сверху донизу в поисках нужных лекарств, затем долго замазывал ранку на губе “жидким клеем”. Выглядел результат не слишком приятно, но приемлемо.

А вот помада оттираться с воротника отказалась напрочь.

Ривс с Оаклендом, конечно, это заметили, но никто не сказал ни слова.

После работы Морган поехал сразу домой. С отцом ужинать не хотелось, но позвонила мать и сказала, что в гости заглянет Дилан, а значит вечер в баре с Кэндл и компанией отменялся. По дороге он заскочил в супермаркет и набрал фруктовых цукатов – Донна редко закупала такие вещи, а брат их обожал. Мрачно прокручивая в голове два разговора, с Джином и с Кэндл, Морган думал, что помощь хорошо знакомого врача ему наверняка понадобится в ближайшее время.

Когда “почти миллионер” переводит благотворительной организации всё своё состояние, а у простых горожан пропадают куски земли, пострадать может даже совершенно случайный человек.

“А я, к сожалению, не случайный”.

Ещё подходя к дому, он услышал музыку – нежный аккомпанемент фортепиано и мужской голос, выводящий старинную балладу о поэте, которого феи едва не заманили в своё царство. Звук искажался, проходя через приоткрытое окно, но не узнать дуэт было невозможно.

Морган разулся, пристроил пальто на вешалке и поднялся на второй этаж, стараясь не шуметь. Помедлил перед дверью, но затем толкнул её и вошёл.

Дилан допел куплет до конца и только потом сделал матери знак остановиться.

– Привет, Морган, – стиснул он брата в объятьях, ухмыляясь. – Давно вернулся?

Он был в великоватом перуанском свитере совершенно дикой расцветки – жёлтое с зелёным, оранжевое с малиновым, где-то посередине между этническим наивом и полной безвкусицей. Обычные линялые джинсы из-за этого смотрелись едва ли не элементом форменной одежды. От свитера пахло лавандой – похоже, его только что вытащили из шкафа, а рабочий халат и рубашка висели на спинке антикварного стула Этель.

– Только что с работы, – улыбнулся Морган. – Привет, мам. Развлекаетесь?

– Коротаем время до ужина, – пожала плечами Этель. Сегодня на ней было жемчужно-розовое платье из плотного атласа, больше подходящее для оперы или театральной премьеры – о, да, она и не собиралась скрывать, что воспринимает визит старшего сына как праздник. – Всё-таки тебе следовало закончить музыкальный колледж, – обернулась Этель к Дилану.

– Конечно, – хмыкнул он. – Как и всем нам. Кроме бедняжки Моргана, которому медведь на ухо наступил… Но я слишком люблю медицину.

– Поэтому я и не настаивала, дорогой, – повела она рукой. – И, к слову, Морган тоже талантлив, просто музыка – не для него. Впрочем, если все в сборе, то пора спускаться. Годфри наверняка так одиноко внизу.

Дилан, судя по выражению лица, порядком сомневался в этом, однако спорить не стал и последовал за матерью. Морган потянул за край перуанского свитера и, когда брат обернулся, пихнул тому в руки увесистый кулёк.

– И что тут? – скептически поинтересовался Дилан.

– Цукаты, – буркнул Морган и отвернулся, но всё же успел заметить, как брат расплывается в улыбке.

– Тебе надо было родиться старшим, – мечтательно заметил Дилан, шурша кульком.

– Почему это?

– Ты слишком любишь нас всех баловать, – вздохнул он. – Честное слово, мне даже стыдно.

Морган только отмахнулся и сбежал в свою комнату – переодеваться. Когда через десять минут он спустился вниз, то все уже сидели за столом. Этель, методично разделяя телячий медальон ножом и вилкой едва ли не на волокна, рассказывала об импрессионизме в музыке. Годфри было явно плевать и на Сати, и на Равеля, и на всех тех счастливчиков-композиторов, успевших прославиться до войны, однако он слушал благожелательно и даже временами задавал вопросы. Дилан пил мелкими глотками томатный сок с базиликом и блаженно щурился. Еда у него на тарелке была нетронутой.

– Ты не голоден, что ли? – хмыкнул Морган, присаживаясь рядом с ним.

Дилан слизнул каплю сока с края стакана и отставил его, придвигая к себе тарелку.

– Ничего не ел со вчерашнего утра, – признался он и звякнул вилкой о нож. – И спал часов шесть. Две операции, почти подряд, и Сьют на больничном, а Лоран ещё к такому не готова. Честно говоря, у меня сейчас такое чувство, словно пищеварительные функции уже атрофировались за ненадобностью.

– Может, тебе лучше выпить бульона, дорогой? – обеспокоенно вскинулась Этель, разом забывая об импрессионистах.

– Не надо, мам. Я в порядке, устал просто. Отосплюсь и пройдёт.

– Мне не нравятся порядки у вас в клинике, – нахмурился Годфри. На секунду в его лице промелькнуло нечто благородное и волевое, словно за оплывшей маской из полупрозрачной резины проступили живые черты. Моргана пробрало дрожью; вспомнились отчего-то свадебные фотографии родителей, которые он не просматривал уже давным-давно, но если молодая Этель виделась ясно, то образ отца был точно в густой тени. – Не хватает персонала? Я могу позаботиться о переводе нужных людей, только составь список.

– Не стоит, – отмахнулся Дилан, положил в рот кусок телячьего медальона и расплылся в блаженной улыбке. – М-м, Донна – просто богиня. Пап, не бери в голову, это форс-мажор, так случается.

– И часто “случается”? – скептически поинтересовался Годфри.

Дилан открыл рот, явно намереваясь сказать решительное “нет”, однако под внимательным взглядом Этель не решился лгать.

– Сейчас чаще, чем раньше, – признал он неохотно. – В последние восемь месяцев пациентов многовато. Причём не только у меня, но и в терапевтическом, и в инфекционном… Причём детей это не касается, только взрослых. Смертность зашкаливает, – добавил он опустив взгляд.

Этель прикоснулась к его руке:

– Тема, разумеется, не для беседы за ужином, но ты можешь говорить с нами откровенно, милый.

– Ни у кого не испортится аппетит от описания пары вскрытий, – поддержал её Морган. Годфри поморщился:

– Тебе надо меньше общаться с детективом Расселом. Он тебя портит.

Дилан едва не поперхнулся:

– Это нашего малютку Мо? Скорее, наоборот. А насчёт тем, не подходящих для ужина… Рассказывать нечего, в общем-то. Смерти естественные. Инфаркты, инсульты, обострения всяких застарелых болячек… – Он задумался. – Не знаю, как объяснить. Никаких особых патологий нет, но иногда привозят пациента, например, с язвой желудка, и я уже вижу, что до следующей недели он не доживёт. Нормально перенесёт операцию, пойдёт на поправку – а потом у него откажет сердце. Или почки. Или случится инсульт.

– Печать смерти на челе? – пошутил Морган, хотя ничего весёлого не было. Этель укоризненно взглянула.

– Нет. Или да, – парадоксально откликнулся Дилан. – Понимаете, они какие-то бесцветные, тусклые. И раздутые. Не располневшие, а точно воздухом накачанные. И никаких патологий при этом, – повторил он. И нервно улыбнулся: – Да ладно, не берите в голову. Я просто устаю, вот и мерещится. У врачей даже больше суеверий, чем у копов с пожарными вместе взятых.

– Это всё от усталости. Ты обязательно должен взять отпуск, – решительно произнёс Годфри, глядя исподлобья – маленький, обрюзгший, но очень сердитый и опасный человек. – Почему ты никогда не позволяешь позаботиться о тебе?

– Может, потому что мне уже тридцать один год, и поздновато родителям бегать за мной, подтирая сопли? – задрал брови Дилан. Этель неодобрительно качнула головой. – Ладно, проехали. Мы не так уж часто собираемся все вместе, можно найти тему и поаппетитнее детских соплей или там повышенной смертности.

– Разумеется, – покладисто согласилась Этель. – Ты ещё не нашёл себе достойную спутницу жизни? Мисс Ларсен была очень мила, когда мы случайно встретились с ней в госпитале.

Дилан закатил глаза:

– Мам, Лоран – просто коллега.

– Твой отец когда-то тоже был для меня “просто коллегой” в культурном центре Фореста…

Эту историю все слышали уже, наверное, тысячу раз, и обычно Годфри почти сразу мягко заставлял Этель замолчать. Однако сегодня он пребывал в каком-то ностальгически-благодушном настроении и только слушал. Морган разглядывал его исподтишка, пытаясь вновь уловить отблеск того изначального образа, который покорил некогда талантливую юную пианистку.

“…бесцветные, тусклые. И раздутые. Не располневшие, а точно воздухом накачанные…”

Слова Дилана звучали в голове снова и снова, точно испорченная пластинка, которая проигрывает только один фрагмент песни. Морган попытался примерить их к отцу, но никакой “бесцветностью” там и не пахло: рыжий, с яркими глазами и тёмными губами, Годфри был, скорее, не раздутый, а приспущенный, словно когда-то его накачали до предела, а затем, когда тело растянулось, выпустили часть воздуха.

“А ведь отец никогда не был большим или полным”, – осознал вдруг Морган. Там, в детских воспоминаниях, он выглядел почти на голову ниже Этель, маленький, юркий, и… и…

Образ ускользал.

– …мне компанию?

– А? – очнулся от размышлений Морган.

– Говорю, составишь мне компанию? – улыбнулся Дилан. Тарелка его опустела. – Хочу до чайно-кофейной перемены выйти на улицу и покурить.

– Я же не курю, – фыркнул Морган.

– Просто спать очень хочется, – невинно заметил Дилан, слегка щурясь. – Боюсь, что засну прямо там.

– Ну, раз так, то как добрый младший братишка, я тебе отказать не могу.

Они вышли из столовой, оставив родителей наедине. Всю дорогу до чёрного хода Дилан помалкивал и только мял в кулаке сигаретную пачку. На улице он сразу отвернулся от резкого ветра и прикурил, закрывая огонёк ладонью. Морган стоял рядом, прислонившись к дверному косяку, ёжился от холода и смотрел на замёрзший сад. Яблони, бессильно клонящиеся к беседке, были точь-в-точь, как в затерянном сквере с безликим. С одной лишь разницей – их освещала цепочка мелких молочно-белых ламп, растянутых между четырьмя столбами. И только в глубине беседки, за резной дверцей мрак оставался густым и липким, как гудрон.

– Я собираюсь уехать из Фореста.

Это прозвучало как гром с ясного неба. В первую секунду Морган растерялся настолько, что даже физически потерял равновесие и вцепился негнущимися пальцами в дверной косяк.

– Ты имеешь в виду именно то, о чём я подумал?

– Не знаю, – зло усмехнулся Дилан. – Я же не читаю твои мысли… Просто больше здесь не могу. Куда бы я ни шёл, что бы ни делал, чего бы ни добивался – везде торчит его хвост. Отца, в смысле. Или не торчит, а мерещится, но разницы никакой. Все думают, что я добился своей должности только за счёт семьи.

– А разве не так? – сухо спросил Морган. В висках что-то горячо пульсировало – не кровь, нет. Слишком едкое и жгучее для крови.

– Может, меня и повышают быстрее, чем следовало бы. Но, чёрт возьми, оперирую я сам, и я лучший хирург в этом городе! – Дилан тщательно растёр недокуренную сигарету и щелчком пальцев запустил её в нетронутый снег в саду. – Я же не глухой и слышу, что обо мне говорят. И знаю, что будут говорить всегда… В общем, на конференции я познакомился с одним человеком. Он обещал мне место в крупной клинике близ Уитшира.

– Это даже не соседнее графство.

– Чем дальше, тем лучше. – Дилан запрокинул голову и потёрся макушкой о стену. И без того слишком небрежно стянутые в хвост волосы превратились в растрёпанный веник. – Я туда, конечно, не рядовым хирургом иду, но и не шефом. Никто не будет мне заглядывать в рот, как здесь.

– И плевать в спину, когда ты отворачиваешься.

Морган хотел понять и посочувствовать, но ощущал только иррациональную обиду: его бросают здесь. Его. Бросают. Здесь.

И всю семью тоже.

– Как будто про тебя не говорят чего-то подобного. – Дилан зажмурился и с силой потёр веки. Лицо его сейчас казалось алебастровой маской – несмотря на мороз, на скулах не было и тени румянца.

– Не говорят, – одними губами улыбнулся Морган. – Я же безотказный ангелочек Майер, самый правильный парень во всём Форесте. Я делаю чёртову кучу неблагодарной работы, а должность у меня слишком маленькая, чтобы завидовать.

– Иди ты… – Дилан покосился на него и неловко притянул к себе одной рукой за плечо. – Тоже мне, ангелочек… Матери не рассказывай только, ладно? Я сам.

– Когда?

– Хотел сегодня, – тихо признался Дилан. – Но не смог. Мама такая счастливая, потому что я зашёл. И отец… ну, на удивление нормальный.

У Моргана вырвался смешок.

– Я тоже заметил. Слушай, а кто-нибудь ещё в курсе?

– Гвен, – еле слышно откликнулся он. – Сэм меня поколотит, если узнает. А Гвен помогла с документами. Ну, и с арендой там, в Уитшире.

– Я тебя тоже поколочу.

– Не сердись, мелочь, – хмыкнул Дилан и взъерошил ему волосы. – И пойдём в дом. Ты уже как ледышка.

Остаток ужина прошёл идиллически. Этель долго уговаривала Дилана остаться на ночь, но он был непреклонен. Морган проводил его до калитки, очень аккуратно выставил сигнализацию и вернулся сразу к себе в комнату, не заглядывая в столовую к родителям. В спальне он плотно задёрнул шторы, полностью разделся, влез под одеяло и свернулся клубком, насколько гибкость позволяла, и так проспал до тех пор, пока не затрезвонил будильник.

Во сне была сплошная, жуткая чернота, и в ней кто-то тонул: то рыжий и бесконечно усталый Дилан, то бесформенный, оплывший отец, то сам Морган – надтреснутая фарфоровая кукла с дырами вместо глаз.

Глава V

– Морган, задержись. Поможешь мне отнести дипломат в машину.

Компактный отцовский дипломат вместе со всеми документами и припрятанной флягой можжевелового ликёра весил килограмма три, и, разумеется, дело было не в нём.

– Как скажешь, пап.

Этель сделала вид, что ничего не слышит. С памятного визита Дилана прошло уже два дня, и, хотя прямо ничего сказано не было, она явно что-то подозревала. Не отъезд, наверное, а какую-нибудь обычную-и-безумную выходку, как тогда с Самантой, которая однажды притащила домой побитого жизнью детектива на десять с лишним лет старше её, и заявила, что через неделю они женятся, а затем улетают на Гавайи – наслаждаться медовым месяцем. Этель тогда выдержала жестокую трёхдневную войну с Годфри, отстаивая право дочери самой решать свою судьбу, и сейчас явно готовилась к чему-то подобному.

“Ей ведь тоже не понравится решение Дилана, – подумал вдруг Морган. – Но она точно так же будет за него драться”.

В груди заворочалось что-то тёмное, шипастое. Оно не хотело отпускать брата и нашёптывало, что если бы Морган захотел… если бы только захотел…

Он потряс головой и вышел из столовой вслед за отцом.

Тот поджидал в прихожей, у кадки с фикусом.

– Нужно подъехать к одиннадцати в бар на улице Макмёрфи. Он называется “Гнездо кукушки”. Там человек передаст тебе небольшой пакет. Всё уже оплачено, надо только доставить это к нам домой.

– Нет проблем, – пожал плечами Морган. Дурацкая ревность к брату временно отступила перед ощущением контролируемой опасности – как на американских горках. Этакая терапевтическая щекотка для нервов. – Надеюсь, там никаких наркотиков или отрубленных человеческих пальцев.

– Разумеется, нет, – сухо ответил отец. – Всего лишь несколько документов. Нужный человек будет в красной бандане и в свитере с Микки-Маусом.

Морган чуть со смеху не покатился.

– Вкус у него что надо. А чего сам не заберёшь, кстати?

– Мэр не может ходить по барам, а у нас дома такому субъекту делать нечего. – В переводе с языка политиков на человечий это значило: “Нельзя, чтобы нас видели вместе”. – Будь хорошим мальчиком, Морган. И не задерживайся потом, сразу возвращайся.

– Зависит от того, какие там будут коктейли, – фыркнул Морган и выбежал на улицу, на ходу застёгивая куртку. Липкие хлопья снега оседали на волосах, но почти не таяли; температура застряла немного ниже нуля, и это был самый тёплый день с начала декабря.

После работы он тянул время, как мог, но вышел всё равно около восьми, хотя вдобавок к обычным делам почистил кофе-машину и разобрал всю почту Оакленда на завтра. Пешком прогулялся до “Цезаря” и взял одну лапшу на вынос, затем сел в машину и вырулил к улице Макмёрфи, но потом глянул на часы и остановился на другом берегу реки. Поднялся на мост и потом долго ещё тянул лапшу из термостакана, глядя на отражение фонарей в никогда не замерзающем Мидтайне. Когда доел, снова взглянул на часы, чертыхнулся, отправился шататься по магазинам, но в конце концов так увлёкся, разглядывая виниловые пластинки в крохотном подвале под супермаркетом, что едва-едва успел в бар к одиннадцати.

Тип в бандане уже сидел за стойкой.

Если бы не очки, которые стоили как две зарплаты Моргана, то можно было бы легко принять его за маргинала.

– Мне, м-м… кофе с лавандой.

Заказывать что-то другое в месте, где сигаретный дым явно попахивал травкой, а к коктейлям почти в открытую подмешивали загадочные “усилители вкуса”, поднимающие цену раза в два-три, было бы не самым разумным решением.

– Сечёшь в кофе, чувак.

С близкого расстояния он выглядел куда моложе. Пожалуй, даже ровесником Моргана или чуть старше. Его изрядно портила пучковатая козлиная бородка, словно приклеенная к концу острого подбородка. Сильно подведённые глаза смотрели из-за тонированных стёкол цепко и ясно.

– У меня тут была назначена встреча, – негромко произнёс Морган.

Рядом на высокие барные стулья начали громоздиться две вдрызг пьяные девицы – одна ярко накрашенная, в чёрной коже, другая скромная, в джинсовом комбинезоне и свитере-лапше. Информатор похлопал по стойке, предлагая Моргану то ли придвинуться поближе, то ли наклониться.

– А знаешь, почему здесь, а? – жарко выдохнул он на ухо. Морган мотнул головой. – Тут чужие не ходят. Так-то, чувак.

Усатый бармен, свирепо улыбнувшись, плюхнул перед ними железную чашку, из которой выпирала плотная шапка пены. В пене тонули лиловато-голубоватые лепестки. Морган принюхался, но ничем кислым или подозрительно химическим не пахло – только молоком и лавандой.

Он сделал маленький глоток.

– Вкусно.

Тип только заржал:

– Хрен тебе в зубы, а не “вкусно”… Самый охрененный кофе тут, так-то, шпингалет.

– Мне должны были здесь… – начал было Морган снова, но тип опять по-идиотски заржал и ткнулся ему лбом в плечо. Практически одновременно в руку под стойкой лёг пластиковый пакет, размером в половину обычного листа бумаги, но пухлый и жёсткий. – Там всё, как уговорено, – шепнул тип. – Не хочу знать, для кого. Так и передай, что я не знал, для кого, понял, чувак?

– Угу, – кивнул Морган, делая ещё глоток кофе. Горечь почти забивал навязчивый привкус лаванды, даже сахара не хотелось. – А откуда вы узнали, что я…

– Не спрашивай, чувак. Вдруг отвечу? – щекотно хохотнул он в плечо. Морган рефлекторно поёжился. – Ну, вали отсюда. Говорю же, тут чужих не бывает.

К одному Морган успел привыкнуть: если странный парень говорит тебе, что лучше валить из бара, где пахнет травкой – надо не задавать уточняющие вопросы, а действительно валить.

– Сколько с меня за кофе? – окликнул он бармена.

– Я заплачу, – хмыкнул тип в бандане. Позёрские нотки исчезли из его голоса. – Удачи тебе.

Как раз в этот момент грохнула со всех сторон музыка – вязкая и одновременно дребезжащая, с запредельно низкими басами на фоне. Щурясь от ярких вспышек лазеров, Морган начал пробираться к выходу, прижимая к себе пакет под курткой. По дороге его несколько раз облапали и однажды попытались уволочь за ширму, но он, закалённый кутежами с Кэндл, вывернулся и ускользнул.

После душного наркотического дымка в зале воздух на улице показался ему свежим до горечи.

Ближайшие магазины и кафе с наступлением одиннадцати закрылись, как по команде. Работало только “Гнездо кукушки” и ещё круглосуточный супермаркет на углу. С неба по-прежнему летели крупные хлопья снега, но теперь они царапали кожу, словно были сделаны из стекла. По правую руку дорога ветвилась и карабкалась вверх по холму, упираясь в обшарпанные коттеджи за переплетением бузинных веток и ежевичных плетей. По левую – резко ныряла к мосту, и вдоль неё тянулась глухая кирпичная стена, огораживающая то ли школу, то ли больницу – давно, впрочем, закрытую. Старые желтоватые фонари горели через один.

Машина поблизости была припаркована только одна, и у той были разбиты боковые стёкла, а на капоте выразительно расположилась художественная композиция из четырёх кирпичей. Морган мысленно похвалил себя за предусмотрительность и, сунув руки в карманы, быстрым шагом направился к более цивилизованным местам за Мидтайном, где его любимой “шерли” ничего не угрожало. Когда он услышал за спиной тихий шорох, то сначала подумал, что это кто-то из посетителей бара захотел подзаработать на чужаке, и ускорил шаг.

А потом вдруг погас фонарь – прямо у него над головой. И следующий тоже.

И следующий.

Оборачиваться Морган не стал – с места кинулся бегом вниз по дороге, к мосту. Паники не было – только холодное взвешенное спокойствие и лёгкое опасение уронить отцовский пакет.

“Если они боятся рябины, то могут бояться и проточной воды”, – вертелось в голове.

Больше ему, в общем-то, надеяться было не на что.

Дорога резко вильнула прямо под ногами – и её точно надвое разодрало, и Морган оказался на одной половине, а к реке сбегала другая. А из разрыва выпирал густой, липкий, вязкий мрак – как мазут из надорванного пакета.

По дороге от клуба неторопливо плыла человекоподобная кукла без лица. Приплюснутый цилиндр был у неё в руке – непропорционально длинной, с крюками вместо пальцев.

Морган отступил к стене, прикидывая, успеет ли он перелезть через неё прежде, чем его затопит темнота из разрыва или настигнет безликий.

По всему выходило, что не успеет.

Понимая, что ничего другого не остаётся, он сунул руку во внутренний карман и достал часы на цепочке. Они тикали как сумасшедшие; стрелки неслись в обратную сторону. Крышка была горячая, а сам механизм в корпусе – ледяной.

До жидкой темноты оставалось три метра. До безликого – пять.

Чувствуя, как желудок стискивает изнутри, Морган намотал цепочку от часов на запястье и размахнулся. Тени заколебались.

“Значит, всё-таки действует”.

Страха по-прежнему не было – только пустота вместо позвоночника, звон в ушах, цветные пятна перед глазами. На границе сознания маячило заплаканное лицо Этель и почему-то образ позавчерашнего сна – фарфоровая кукла с выдавленными глазами, тонущая в гудроне.

Морган замахнулся часами и сделал ещё шаг вперёд – а потом его буквально швырнуло назад, притягивая к чужому жёсткому плечу.

– Не так, – раздался скрипучий голос над ухом. Слабо пахло тимьяном и ещё чем-то сладким, смутно знакомым, может, старыми книгами или пересохшим какао. – Я помогу.

– Уилки, – выдохнул Морган с дикой смесью облегчения и чего-то отдалённо похожего на страх.

– Уилки, – согласился голос. – Ты должен был меня позвать, юноша, а не бросаться в бой. Впрочем, это тоже неплохо. А теперь смотри.

Зрение у Моргана постепенно прояснилось, и звон в ушах исчез. Зато появилось чувство, будто его прижала когтистой лапой громадная и очень, очень агрессивная кошка, и он ей кажется по дурацкому недоразумению родным детёнышем. И сейчас она, конечно, разорвёт в клочья глупых слизней, которые посмели его напугать, а потом…

Коготки сжались на плече.

– Мне нравится ход твоих мыслей, – усмехнулся Уилки.

А затем он сделал что-то – и небо раскололось надвое, как дорога до того, но хлынул оттуда не мрак, а свет. И тени исчезли, как исчезают всегда – бесследно, но оставляя суеверное убеждение, что это не навечно.

Небо схлопнулось и вновь развернулось безупречным шёлковым полотном. Тучи куда-то подевались; только снег ещё сыпался, медленно и неохотно, словно по привычке.

…Они обязательно вернутся.

Последние слова Морган, кажется, произнёс вслух, потому что Уилки вздохнул и ответил:

– Вернутся, да не те. Отвернёшься – и придут другие, моложе и злее.

– И ничего нельзя сделать?

Моргана начало мелко потряхивать – организм приходил в норму после выброса адреналина. Но, как ни странно, разум при этом оставался ясным, как никогда: хоть цитируй по памяти городской устав, хоть высчитывай мысленно процентную ставку по жилищному кредиту с учётом инфляции, хоть строй разом по десять версий того, почему тени напали именно сейчас, если солнце село уже давно.

“Они ждали особого момента? Или им так важно отсутствие свидетелей? Любых, даже полуслепых старушек, которые вечерний моцион совершают? С этими, как их… с пуделями, корги, спаниелями?”

– Сделать можно, – ответил Уилки отстранённо, с нажимом оглаживая плечи Моргана – вниз, вверх, снова вниз. – Однако у меня нет пока нужного инструмента. Я всего лишь часовщик. К сожалению. К большому сожалению, добрый мальчик Морган Майер… Идём. Тебе надо согреться и успокоиться.

– Я в порядке.

– Неужели? – усмехнулся он и подцепил его пальцем за подбородок, заставляя запрокинуть голову. Колени у Моргана тут же подкосились, и Уилки едва успел его подхватить, прижимая к себе. – Эти крысы не просто запугивают. Они лишают тебя чего-то важного, даже не прикасаясь.

До машины Уилки дотащил его молча. Морган обвисал на нём, еле-еле переставляя ноги. Мост вихлялся из стороны в сторону, жадно раззявила пасть чёрная река, не отражающая ни звёзд, ни фонарей; небо дрожало и готово было в любое мгновение смяться бумажным фантиком, обнажая беспощадное и холодное сияние. Запоздалый страх перед смертью – или чем-то гораздо более страшным, чем смерть? – так и не пришёл, но Морган не чувствовал также ни эйфории от неожиданного спасения, ни хотя бы любопытства.

Только безразличие – тупое и утомительное.

Уилки нашарил у него ключ в кармане, открыл машину, помог сесть и даже вытащил из тайника под креслом электрическое одеяло.

– Включить? – спросил он негромко.

– А ты знаешь, как это делается? – улыбнулся Морган.

– Хорошо, что ты пытаешься язвить, – кивнул Уилки, подтыкая одеяло. – Значит, не так уж сильно тебя задело.

В занесённой снегом машине сохранялось ещё остаточное тепло. Освещение Уилки включать не стал, а вместо этого развесил под потолком горсть разноцветных искр. Они мерцали и переливались, как рождественская гирлянда, и Моргану начал даже мерещиться запах имбирного печенья и апельсиновой цедры. Уилки тоже забрался на сиденье, привалившись спиной к дверце, и уставился в упор – жёлтыми совиными глазищами, не мигая.

Часы в потайном кармане куртки тикали насмешливо и выжидающе.

– Хочется пить, – с лёгким удивлением констатировал Морган через пять минут. – И ещё я замёрз.

Уилки негромко рассмеялся.

– Наконец-то начало доходить. Я уже думал, что придётся забирать тебя в башню.

Хотя в этих словах не было ничего особенного, Моргана вдруг пробрало до самых костей – не ужасом даже, а чем-то более глубинным, первобытным, давящим, сродни врождённому чутью на опасность. Уилки выглядел совершенно обычным – не огромный, как фонарщик, не нарочито-волшебный, как Шасс-Маре. Однако он настолько выпадал из окружающей обстановки, что к этому никак нельзя было привыкнуть; словно кинематографическое изображение цвета сепии аккуратно вырезали по контуру и вклеили в реальный мир.

Морган отвёл взгляд. Размеренное мигание огонька сигнализации на приборной панели несколько успокаивало и гасило желание немедля выпрыгнуть из машины и бегом припустить вдоль реки, подальше отсюда.

– М-м… что это были за тени? – спросил он только для того, чтобы не молчать. – Фонарщик называл их крысами. И ты тоже.

“Ты” соскользнуло с языка легко, точно в разговоре с Кэндл. Уилки, впрочем, принял это как должное.

– Крысы – крысы и есть, – пожал он плечами. – Сложно объяснить. Это базовое понятие. Как запах. Когда описывают духи, то говорят – шипровый запах, мускусный. Это условные обозначения. Или – пахнет апельсином, фруктами, цветами, лесом после дождя… Это всё сравнения. А из чего состоит запах леса?

– Листья, свежие и сухие, земля, иногда грибы, цветы, трава, животный запах, – перечислил Морган, сосредоточенно хмурясь. Даже такая простая вещь, как аромат леса после дождя, вспоминалась сейчас с трудом.

– А чем пахнут листья? – без улыбки спросил Уилки.

– Зелёной свежестью? – осторожно предположил он.

– А зелень и свежесть? Какой у них запах?

Морган честно обдумывал ответ секунд тридцать, а потом сдался:

– Не знаю. Проще найти настоящий лист и дать его понюхать, чем объяснить.

– Вот именно, – легко согласился Уилки, склонив голову к плечу. Он по-прежнему глядел, не мигая, но по-птичьи жёлтый оттенок глаз потеплел и теперь больше напоминал расплавленное золото или солнце на закате. – Проще показать. Ты видел листья, ты почувствовал их запах. Теперь единственное, что я могу сделать – рассказать, где растут деревья. Насколько они ядовиты.

И Морган понял.

– Откуда берутся тени?

– Из темноты, – туманно ответил Уилки. – Сто лет назад всё было проще – вот холмы, а вот человечьи земли. А потом грянула война, и холмов не стало. Земля впитала железо, кровь и много смертей, стала рыхлой – и расслоилась. Я не знаю, что находится там, на другой стороне; может, холмы, хотя я и не верю в это. Но пустота между слоями порождает их, крыс из подвала мира.

Машина качнулась и поплыла – или так казалось из-за хаотического мельтешения искр над головой. Окна затягивала плотная белая пелена, куда более густая, чем могла быть из-за одного только снега.

Морган с трудом разогнул онемевшую руку и попытался разыскать под сиденьем флягу с виски, но едва не упал. Уилки подхватил его за шиворот, водворил на место.

– Пить хочу, – пожаловался Морган, кутаясь в одеяло. Он чувствовал себя как никогда маленьким и беспомощным. Последний раз такое было лет шесть назад, когда он подхватил какую-то жуткую разновидность гриппа и слёг с такой температурой, что не чувствовал собственного тела. Тогда не помогали никакие лекарства, но через три дня болезнь отступила – сама.

– Сейчас, – нахмурился Уилки. – Закрой глаза.

Морган уже научился отличать его приказы от просьб и ничего не значащих замечаний, и что-то подсказывало ему, что приказы лучше не игнорировать. Он послушно зажмурился; хлопнула дверь, и на минуту в салоне стало значительно холоднее, послышался плеск воды… Затем в ладонь ткнулся горячий бок бумажного стакана.

Запахло травами и чем-то кисловато-фруктовым, но не винным.

– Можешь открывать, – великодушно разрешил Уилки. – И пей. Это что-то вроде лимонада, но горячее. Так мне сказали.

Разглядев хорошенько добычу, Морган улыбнулся: в руке у него был фирменный стаканчик из “Томато” с “гипер-большой” порцией загадочного “гибискус+лем.цед.+апель.+ромашка/лемонграсс”.

– А почему нельзя было смотреть? – полюбопытствовал он и глотнул: в горло, кажется, пролилось чистое блаженство, пряное, горячее, в меру кисловатое.

– Голова закружится с непривычки, – усмехнулся Уилки.

Морган чувствовал себя, как до смерти голодные Ганзель и Гретель в пряничном домике: вроде бы вокруг чудесные и абсолютно ничьи сласти, но пробовать нужно осторожно, иначе проснётся злая ведьма. Только вместо ведьмы был часовщик, а вместо лакомств – информация.

– Хм… Ты сказал, что тени лишают жертву чего-то важного, – заметил он будто вскользь и выжидающе умолк.

– Верно, – кивнул Уилки и сощурился. – Но вот что именно… Возможно, души – если только душу можно отрезать по частям или крошить, как чёрствый пряник.

По спине у Моргана мурашки пробежали: если Уилки и не читал его мыслей буквально, то был очень близок к этому.

“Как выйти голым на городскую площадь”, – пронеслось в голове.

– А что ещё они, ну… делают?

Вопрос прозвучал слишком косноязычно даже с поправкой на пережитый стресс. Морган отвесил себе мысленно оплеуху и приказал собраться.

– То же, что и крысы, – без намёка на улыбку, но с убийственной иронией откликнулся Уилки. – Лезут из плохо заделанных щелей. Жрут что попало. Грызут проводку. Портят вещи. Гадят. Разносят чуму и блох. А самое мерзкое – они постоянно умнеют и придумывают новые фокусы.

Ощущение полёта усилилось; Моргану даже почудилось, что машина слегка накренилась вперёд.

– И… можно от них как-то защититься?

– Ты сам не справишься, – мягко, словно с сожалением, ответил Уилки. Смотреть в глаза ему сейчас было невозможно – золотистое сияние хоть и потускнело, но вызывало отчего-то физическую боль, точно над бровями медленно вворачивали ржавые шурупы. – Я не зря позволил тебе дать мне имя. Если почувствуешь беду – просто позови. Я приду.

Одеяло давно сползло под сиденье – Морган и не заметил, когда это произошло. Он сидел, зажав стакан между коленями, и пялился в белую пелену за окном.

В добрых волшебников из детских сказочек он не верил.

– Вы никогда ничего не делаете просто так. Что вам нужно от меня взамен?

Уилки ласково улыбнулся, обнажив полоску белых, исключительно ровных зубов.

– Добейся согласия от проводника.

– Согласия на что?

Несмотря на “гипер-большую” порцию травяного настоя от “Томато”, горло у Моргана было как пропылённая мешковина.

– Пусть она даст согласие, Морган Майер, – ровным голосом повторил Уилки. – А потом мы поговорим ещё. Будь послушным мальчиком.

Он протянул руку и с оттяжкой провёл ладонью по волосам Моргана. Это было почти больно и – Морган не хотел признаваться себе – страшно. Затем Уилки вылез из машины, оставив дверцу открытой. “Шерли” была припаркована аккурат около дома Майеров.

“Послушный мальчик”.

Морган слышал эти слова так ясно, словно они звучали у него внутри черепной коробки.

А ведь он действительно был послушным. Закончил юридический колледж, устроился в мэрию – так хотел отец. Остался жить дома, почти каждый вечер спускался к семейному ужину – ведь того желала мать. Выполнял странные поручения, ни о чём не спрашивая, как примерный сын. Пил приторные коктейли в баре с Кэндл и ребятами, хотя в принципе не любил алкоголь. Дружил с мужем Сэм. Подбрасывал Гвен выгодных клиентов. Регулярно проходил обследования в клинике Дилана.

Был идеальным.

Когда-то давно он ещё успокаивал себя мыслью, что если только захочет, то изменит жизнь в любой момент, ему ведь нечего терять. Он не боится ничего, а значит свободен.

Только с Уилки это не работало. Никак.

– Твою мать… – выдохнул Морган сквозь зубы и залпом допил холодный, сильно горчащий настой. А потом – достал из внутреннего кармана пакет, предназначенный для отца, и аккуратно взрезал бритвой по стыку.

Если потом аккуратно проклеить матовым скотчем с четырёх сторон, то никто не заметит, что его вскрывали.

Внутри оказалось девять фотографий – чётких, снятых с удачного ракурса, не допускающего двояких толкований. На трёх – мужчина лет пятидесяти, с бородкой, и с ним девчонка лет семнадцати. Лицо её было видно прекрасно. Поза не вызывала и тени сомнений в том, что именно происходило на снимке. На остальных фото – те же двое, но в менее интимной обстановке. В кафе, в парке и… Морган чертыхнулся, когда понял это… у ворот школы.

Лицо мужчины показалось ему знакомым.

Пятнадцати минут в интернете хватило, чтобы убедиться: память не подвела. На компрометирующих фото был запечатлён глава департамента по недвижимости при совете графства вместе – чтобы выяснить это, ушло ещё пять минут – со своей падчерицей.

Заклеивая конверт, Морган думал, что отец скоро попросит съездить в Пинглтон, например, и передать другу Найджелу несколько документов – в наглухо запечатанном пакете, конечно.

“Странно даже, что на меня раньше в парках не нападали”.

На то, чтобы просто загнать машину под навес, ушло позорно много времени. Конверт Годфри забрал с сухой благодарностью, ещё и попенял на задержку.

Много позже, в душе, стоя под опасно горячими струями воды, Морган решил, что, пожалуй, сунет нос в отцовские дела.

И что он никогда не назовёт своё имя Шасс-Маре.

“…А родилась она, как сказывали, на корабле.

Они говорили, что её мать подобрал на берегу судовой лекарь, когда войска отступали. Пожалел-де юную совсем бродяжку, которую снасильничал кто-то из солдат. Может статься, что из своих же. Через неделю она умерла родами, произведя на свет крикливую, болезненную малютку. Как её лекарь выхаживал, чем выкармливал – одному Богу известно, однако младенца оставили на борту.

На войне тогда было затишье; то самое, страшное, перед чудовищной бомбёжкой Йорстока. Мой добрый друг Симон Ландфрид погиб в тех местах; весь их взвод полёг, один командир уцелел – да и то лишь потому, что летал он на своём лёгком самолётике, как ангел, а удачлив был, как чёрт. Но и он исчез, и месяца не прошло; то ли сгорел в госпитале от лихорадки, то ли дождался-таки своей бомбы.

Но не о нём речь, а о том, что тогда, в затишье, все были словно пьяные. И капитан, в приступе омрачившей разум эйфории, дозволил старику-лекарю оставить младенца при себе. На берегу бы малютку никто не принял: голодали. Назвали её, кажется, по имени покойной сестрицы капитана, а фамилию дали чудную – “Люггер”, в честь стремительного парусника. Видать, лекарь был любителем старины.

Ну, а мы-то девочку так и звали – “Мисс Люггер” или просто “Морская Малютка”. И любили очень.

К нам она переехала лет в пятнадцать. Лекаря, чудом пережившего конец войны, годы согнули пополам; к старости он совсем обезножел, всё больше сидел на крыльце, курил трубку и смотрел вдаль. Пенсии его хватало только на самое-самое нужное, и ненаглядная его малютка быстро забросила школу и отправилась работать.

А через год старик умер, и мисс Люггер осталась одна.

Время тогда было неспокойное; города ох, как трясло, так трясло. Кое-где власть мародёры и убийцы взяли, да и грех было не взять – она за так на дороге лежала. Ну, наш-то городок семейство М. крепко в руках держало, за что им, прохвостам, спасибо, однако же и мы беды не избежали. Уж и не припомню, откуда зараза пошла – то ли с континента добрались лихие люди, то ли столичные бандиты в нашей глубинке схоронились, но начался сущий разбой. И дня не проходило, чтоб на кого-то не напали. И как-то случилось так, что шла Морская Малютка с подружкой – они, кажись, в пекарне тогда подмастерьями были – и столкнулась с дурными людьми.

Четверо их, говорят, пришлось на двух-то шестнадцатилетних девчонок.

И быть беде, да не зря Малютка в море родилась, среди моряков росла. Негодяи отпору не ждали, за то и поплатились: один без глаза остался, другой без уха, третьему живот еле-еле зашили, а четвёртый… Четвёртый помер.

А дружки его, вся банда, пришли потом за Малюткой. Но тут уж семейство М. не стерпело, а с ними шутки плохи были, со старшим особенно. В открытую против них бандиты идти струхнули, а вот ночью, когда отъезжали, устроили погром и дом мисс Люггер запалили. Лачужка заполыхала, а с неё огонь и на другие дома у реки перекинулся… Два квартала тогда выгорело.

А люди и без того бедны были; и кто-то возьми и ляпни, что это всё из-за Малютки. Мол, не вступись она тогда за подружку да за себя…

И не сказать ведь, чтоб ей потом житья не стало. Просто осталась она совсем одна – девочка ещё совсем, несмышлёныш. Даже подружка – и та её сторониться стала. Из пекарни Малютка ушла, а вскорости начала приторговывать настойками и ликёрами по рецептам своего старика. Так прошло пять лет; отстроили тот сгоревший квартал, давно горелая земля травой и цветами поросла. А люди всё отворачивались и на другую сторону дороги переходили, как Малютку видели.

…Помню, как зашла она ко мне как-то в зиму; сыру купить хотела, кажется. Пылала так, что издалека чуялось: лихорадка у неё была. А дышала Малютка через раз, и на каждом выдохе было: хр-р-р, хр-р-р.

“Я их так люблю, – сказала она, а сама глазками – в пол. Помню это ясно, точно вчера всё было. – За что же со мной так?”

А я, дурень, не нашёлся, что сказать.

Три дня она потом не заходила, да и в городе не появлялась. Люди шептаться стали; вспомнили и старика её, и как она девчонку ту спасла… Потом собрались самые сердобольные и отправились к ней домой. Думали, может, она совсем от лихорадки слегла.

А дом пустой оказался и выстывший.

Помню, как увидела это тётка Маккензи, так разом побелела, на колени повалилась и давай рыдать навзрыд, хоть за всю войну до того и слезинки не проронила. Мы её спрашиваем, чего она плачет, а она сама и объяснить не может. Только повторяет: “Поздно спохватились”.

Так и не нашли потом Морскую Малютку.

Я боялся, сказать по правде, что она всплывёт потом в Мидтайне. Или ещё где… Но ни весною, когда снег сошёл, ни осенью, когда её домишко развалился, и его по досточке разобрали, ничего не сыскалось.

Лишь один раз мне приснился сон; а может, и не сон это был. Словно бы шёл я ночью через город, на другой берег реки. И посередине пути услыхал за старой больницей гудок. Завернул за угол – и остолбенел: вижу, за деревьями – перрон, рельсы блестят, и стоит поезд, древний-древний; на ступеньке стоит Морская Малютка в кителе, а в руках у неё саквояж.

Она глядит на город и хмурится, а потом замечает меня – и улыбается.

“Я вернулась”, – говорит она.

И глаза у неё цвета старого золота.

Это уже не могло быть совпадением.

Морган с усилием потёр виски и вновь посмотрел на монитор. Если О’Коннор действительно являлся настоящим автором мемуаров, то ему сейчас стукнуло уже лет сто тридцать. Если же вписки в текст делал кто-то другой… Кто?

Некоторые заметки просто рисовали городские уголки: парки, пруды, улицы, бары, какую-то больницу, балетную школу… С карты они исчезли, видимо, давным-давно, а по старому плану определить, о каком именно парке, например, идёт речь, не получалось: слишком расплывчатые описания, ни одного названия. Все эти места могли с равной вероятностью исчезнуть естественным путём – закрыться, перестроиться, отойти в частную собственность и превратиться со временем в нечто иное – и непостижимо-волшебным способом провалиться в тот, другой город.

Как проверить догадки, Морган не знал.

Другие заметки – пока их нашлось всего две – рассказывали о людях. Точнее, о бывших людях: не узнать тех, кого сейчас называли “Фонарщиком” и “Проводником” было невозможно.

“Шасс-Маре и Люггер, – подумал Морган, улыбаясь против воли. – У неё странное чувство юмора. И она совсем не прячется”.

Но пугало даже не то, что записи попали к нему явно не случайно, а премерзкая тенденция: и Фонарщик, и “мисс Люггер” не просто исчезли в своё время из города.

“Неужели надо сдохнуть для того, чтобы перейти на ту сторону?”

Стоило только задуматься об этом, и спину точно сквозняком обдавало. И интерес Уилки выглядел совсем скверно.

Морган достал из кармана рубашки часы и открыл крышку. Сегодня они, как ни странно, показывали настоящее время – полпервого. С кухни на первом этаже даже через несколько закрытых дверей доносился умопомрачительный запах свежих оладий и чего-то карамельно-сливочного: Донна готовила полуденный чай для Этель. Годфри ещё не выходил из спальни.

А солнце на улице светило так ярко, что слезились глаза.

Глава VI

В третий раз просмотрев телефонную книжку, Морган убедился, что данные О’Коннора оставил на работе, и вздохнул. Идти сейчас в мэрию не имело смысла: на выходных главный вход был закрыт, внутри никто не дежурил. А светить по такому пустяку факт, что у него давно имелись запасные ключи, карта доступа и код от сигнализации, Морган совсем не хотел.

“С другой стороны, – пронеслась мысль, – почему бы не прогуляться просто так?”

На улице было даже лучше, чем казалось из окна.

После вчерашнего снегопада в воздухе витала та особенная свежесть, которая чувствуется в старых рождественских фотографиях – не просто вкус или запах, но ожидание чуда. Мостовые уже почистили, но с деревьев ветер ещё не успел стряхнуть невесомую белую опушку. Даже оскал хэллоуинского чучела в соседнем саду больше напоминал улыбку. Проходя мимо, Морган подмигнул тыквенной башке и начал спускаться вниз по улице. Машину он не взял: под таким синим небом, когда типовые дома походили то ли на открытки, то ли на пряники в сахарной глазури, это казалось почти святотатством.

Сначала ноги вели тем же путём, где летела Чи пару дней назад. Но в затерянный парк Морган так и не попал – вышел к вполне обычному переулку, по которому в детстве срезал путь в ближайшую кондитерскую. Она с тех пор осталась на том же месте, и витрина под ярким навесом издали бросалась в глаза. Морган решил было заскочить за горячим шоколадом, когда заметил на скамье под рябиной согбенную фигуру.

– Гм… Миссис Паддлз?

Женщина подняла голову и подслеповато сощурилась. На лице её застыло растерянное выражение. Сейчас она ничем не напоминала ту ходячую катастрофу, которая привела в панику даже Кэндл.

“Ну, ладно. Не привела в панику, – мысленно поправился он. – Просто заставила позвать меня на помощь”.

– Простите, вы?..

– Я из мэрии, – улыбнулся Морган, откидывая капюшон.

Зрачки её изумлённо расширились.

– Мистер Мейерс! Конечно, я вас узнала.

Первым порывом было поправить её. Но затем в памяти ясно зазвучал голос Шасс-Маре: “Не называй имени!”. Морган запнулся и произнёс вместо этого:

– Э-э… С вами всё в порядке? Наверно, в такую холодную погоду не очень приятно сидеть на железной лавке.

Он подсознательно ждал, что миссис Паддлз улыбнётся и заверит его, что всё хорошо, но она странно, точно придушенно охнула и вцепилась пальцами в сумочку.

– Всё ужасно, мистер Мейерс, – тихо созналась она. – Моя подруга… Я только что зашла к ней и узнала, что ночью её отвезли в госпиталь. А мы собирались пить чай с черничными кексами. Вчера созвонились, а сегодня…

Она умолкла.

Морган стоял рядом, всего в шаге, отчётливо ощущая в морозном воздухе привкус затхлых, сладковатых старческих духов. Миссис Паддлз была одета в то же самое клетчатое пальто, в котором заявилась почти две недели назад в мэрию. Рыжеватые волоски по-прежнему топорщились над верхней губой, черты лица выглядели грубоватыми, а телосложение – не по-женски мощным.

Но при всём этом она казалась такой… беспомощной?

Морган глубоко вздохнул.

– Миссис Паддлз, хотите навестить свою подругу? Я могу вас отвести. Идти тут недалеко, полчаса.

Выражение её лица оставалось таким же рассеянным, но теперь грубоватые черты словно светились изнутри.

– Вы правда хотите меня проводить?

– Конечно, миссис Паддлз. – Морган и протянул руку. – Одно из отделений госпиталя возглавляет мой брат. Мы обязательно узнаем, что именно случилось с вашей подругой. Возможно, вам даже разрешат передать ей угощение. Это ведь черничный кекс у вас в пакете? – и он кивнул на бумажную сумку с логотипом кондитерской.

Миссис Паддлз кивнула. Глаза у неё подозрительно сильно блестели; впрочем, они могли слезиться от яркого солнца и снежного блеска.

– Да, я зашла по дороге… Но… это правда нормально, мистер Мейерс?

– Абсолютно, – заверил он её и улыбнулся: – Я правда буду рад, если смогу помочь вам.

Морган не считал себя коротышкой, но когда миссис Паддлз поднялась, то оказалась ростом с него. Первые двести метров она действительно опиралась на его локоть почти полным весом. Но потом то ли немного пришла в себя, то ли ободрилась от прогулки – и вновь начала печатать шаг и перестала вцепляться пальцами в чужую куртку. Морган незаметно перевёл дыхание: отцовские гостьи оказывались иногда столь же прилипчивыми, но очень редко повисали на нём в буквальном смысле, поэтому вести их было не в пример легче. Дорога до госпиталя заняла даже меньше времени, чем он боялся. Брат оперировал и выйти навстречу не смог, однако его ассистентка узнала Моргана и сама вызвалась помочь.

Подружку миссис Паддлз звали Лили Митчелл, и она была вдовой семидесяти трёх лет отроду. Её госпитализировали из-за обморока, перед которым она почувствовала сильную и резкую головную боль и тошноту. Врачи подозревали субарахноидальное кровоизлияние, однако худшие предположения не оправдались. Миссис Митчелл оставили на несколько дней в палате для обследования, и сейчас она болтала с медсёстрами – всё ещё бледная, с синяками под глазами, но уже весёлая и бодрая. Плотные, как у пуделя, голубовато-седые кудряшки были выстрижены с одной стороны – там, где врачам пришлось зашивать рассечённую кожу. Увидев подругу в дверях палаты, Лили Митчелл попыталась прикрыть шов волосами и смущённо заулыбалась; лицо у неё сморщилось. А миссис Паддлз застыла, нелепо прижимая к груди свёрток с кексом, и расплакалась – тихо, без всхлипов и шмыганий, точно красавица героиня чёрно-белого кино.

Морган вышел и тихо притворил за собой дверь. В коридоре он поймал ассистентку Дилана, сердечно поблагодарил её за помощь и попросил отнести в палату к Лили Митчелл две порции чая, если не сложно.

Любезной ассистентке было не сложно.

На улице он привалился спиной к ограде и уставился в небо, не надевая капюшон. Ветер, ослабевший от плутания в переулках вокруг госпиталя, казался почти тёплым. Все автомобили, припаркованные на стоянке с другой стороны улицы, грудились в одном месте, точно грелись друг рядом с другом. Дома тоже стояли почти вплотную – между ними влезла только живая изгородь в два ряда и сточные желоба. Занавески на окнах были плотно задёрнуты, жалюзи – опущены.

“Никто не хочет жить с видом на больницу”, – пронеслось в голове тоскливое.

Часто после таких случайных визитов в госпиталь Морган задумывался о том, отчего его брат начал курить. И каждый раз – почти понимал. Почти.

Морозный воздух казался невообразимо сладким.

– Почему ты ей помог?

Ещё пятнадцать секунд назад поблизости не было ни одного человека. Но Морган сначала узнал голос, а затем только вспомнил, что вокруг никого, а потому даже не удивился.

– Здравствуй, Уилки. Слушай, а ни у кого ещё из-за твоих внезапных появлений сердце не отказывало?

– Таким наглым юнцам, как ты, это не грозит, а до других людей мне дела нет, – снисходительно отмахнулся он. – Ответь на вопрос. Я жду.

Морган любопытно скосил глаза.

При свете дня Уилки выглядел… тривиально. Он не переливался на солнце, как алмазами обсыпанный, и сквозь него не просвечивала кирпичная кладка дома напротив. Его коричневое пальто с чёрными пуговицами напоминало о сезонных распродажах в “Спенсерс”, а потёртые джинсы походили на безразмерные китайские подделки, которые Ривс постоянно заказывал онлайн с доставкой на дом – за тем исключением, что эти-то на часовщике сидели прекрасно. Смешная шапка крупной вязки была того самого тёмно-синего оттенка, который идеально подходит всем без исключения светловолосым.

Впрочем, классическим блондином Морган бы его не назвал – скорее, седым. Но не по-благородному, а некрасивой “пятнистой” сединой: волосы на ярком свету казались пегими. Определить изначальный цвет было невозможно. Как и оттенок кожи, словно Уилки долго-долго лазил по пыльным чердакам, а затем попытался умыться, но только размазал грязь по лицу. И лишь глаза оставались по-прежнему нечеловечески яркими.

“Он должен быть чистым светом, – пронеслось вдруг у Моргана в голове. Мысль казалась странно знакомой, словно он когда-то уже думал об этом, но позабыл. – Златоглазка из-под холма. Что он вообще забыл у нас в городе?”

Уилки заинтересованно выгнул бровь, точно мог знать, что за идеи вертятся в голове у визави.

– Почему помог? – переспросил Морган, растягивая время и пытаясь замять неловкость. Щёки точно загорелись, и хотелось верить, что это от холода. – М-м… Наверно, потому что мне так нравится.

– Какой славный юноша, – с усмешкой повторил Уилки свою любимую присказку, и прозвучало это изысканным издевательством. – Неужели?

А Морган понял вдруг, что случайный, наобум сказанный ответ и был той самой сокровенной правдой, которую обычно месяцами раскапывают психоаналитики.

– Да, – кивнул он уверенно. – И всегда нравилось. Может, поэтому я в мэрии чувствую себя на своём месте, а… – “Кэндл”, чуть не сказал он, но почему-то запнулся на имени; ему показалось опасным упоминать кого-то конкретного при Уилки. – …а одна моя коллега тихо паникует из-за посетителей. И начинает их драконить.

– Драконить? – фыркнул Уилки. Он по-прежнему стоял на одном месте, сунув руки в карманы. Солнце, бьющее прямо в глаза, нисколько ему не мешало; оно плавилось в зрачках чистым золотом.

– Терроризировать, – с улыбкой поправился Морган. При свете дня общаться с Уилки было не так уж страшно. Если бы не лёгкое, но навязчивое ощущение ирреальности, как в правдоподобном кошмаре, то можно было бы принять его за старого знакомого по колледжу. – Любимое словечко моей сестры.

Выражение глаз Уилки стало задумчивым.

– Ты ведь любишь свою семью, – произнёс он ровным тоном, но Моргана пробил озноб. – Очень сильно любишь.

Морган нащупал в кармане шокер, хотя точно знал, что против Уилки обычное оружие не поможет.

Просто так было спокойнее.

– Тебе тоже нужна помощь, как миссис Паддлз? – безмятежно улыбнулся он. Лицо словно онемело, и самое обычное действие требовало нечеловеческих усилий. – Если хочешь, я могу провести тебя в госпиталь. И устроить на обследование – даже без медицинской страховки.

– Восхищён твоими связями, – усмехнулся Уилки и по-совиному плавно повернул голову, уставившись на крыльцо госпиталя под массивным чёрным навесом. Моргану это сооружение всегда напоминало крышку от гроба. – Однако я пришёл сюда по другой причине. И даже не ради встречи с тобой, хотя она для меня, не спорю, стала приятным сюрпризом. Я просто слежу за разломом.

Если бы Морган был собакой, то сейчас он бы насторожённо поставил уши и завилял хвостом.

– М-м… Разлом?

Обернуться Уилки не удосужился – он всё так же смотрел на что-то незримое, и, кажется, очень страшное, потому что золото его взгляда стало меркнуть.

– Отдай своё имя и получи согласие у проводника, – Голос прозвучал странно, надтреснуто. – Как можно скорее. Я жду, Морган Майер.

В госпитале кто-то распахнул окно. Стекло поймало солнечный блик, и Морган рефлекторно зажмурился, а когда открыл глаза, Уилки уже исчез.

Кружная дорога домой, от кофейни до кофейни, от книжного до книжного заняла часа четыре. К вечеру ветер усилился; закат был красный и сюрреалистичный, словно картина сумасшедшего импрессиониста. Морган порядком устал и намёрзся, но совсем не чувствовал голода из-за бесчисленных порций латте и капучино. Он с некоторой долей удивления отметил, что отцовская машина выгнана из гаража, однако водителя поблизости нет, и прошёл в дом, аккуратно притворив за собой дверь.

Родители были в холле – вдвоём. Этель выглядела обеспокоенной, а Годфри – бледным; на лбу у него виднелась испарина.

– …может, отменишь визит?

– Не могу. – Годфри беспомощно скривил губы. – Там будет Франк Уэбб, я за ним уже месяц гоняюсь… Я просто вернусь пораньше. Чёрт побери, и мать Джона выбрала именно это время, чтобы заболеть! Мне нужен мой водитель, я сам болен! За что я ему плачу?

– Он полгода не брал выходных, дорогой, – спокойно заметила Этель и наклонилась, чтобы поправить мужу галстук. – Вызови лучше такси. И сходи завтра к доктору. Готова спорить, что у тебя та же отвратительная разновидность гриппа, что у миссис Салливан.

– Однако я еду на встречу, а за миссис Салливан ухаживает сын. В ущерб моим интересам, между прочим, – проворчал Годфри уже для проформы, явно успокаиваясь.

Моргану понадобилась всего секунда, чтобы просчитать все варианты.

– За тобой тоже может поухаживать сын, – улыбнулся он, выходя в холл из-за лестницы. – Привет, пап. Куда тебя нужно отвезти? Я сегодня совершенно свободен.

Годфри закусил губу. Было видно, что идея ему не нравится, но ехать на встречу в одиночку хочется ещё меньше. Этель смотрела в сторону, явно мучась выбором между ролью идеальной матери и безупречной жены.

– Ты ведь собирался пойти в кинотеатр, – произнёс наконец Годфри неуверенно и двумя пальцами отёр со лба испарину. Брезгливо посмотрел на собственную руку и полез в карман за платком. – Хорошо. Собирайся, жду тебя через десять минут. В конце концов, я не собираюсь находиться там до полуночи. А тебе будет полезно познакомиться с нужными людьми.

– Я тоже так подумал, пап, – серьёзно кивнул Морган. Этель закатила глаза – участие в политике она не одобряла никогда. – Ждите здесь, сейчас вернусь. Кстати, пап, а что с тобой случилось? Ты простудился?

– Не знаю, но похоже на грипп, – шумно выдохнул Годфри и опёрся спиной о перила. На фоне тёмно-синего костюма он выглядел уже смертельно бледным. – Иди быстрее. Этель, дорогая, раз я задерживаюсь, то разведи мне “гриппон”. Или “антифлу”.

– Конечно, Дилан оставлял что-то такое, – пообещала Этель и удалилась на кухню.

Морган буквально взлетел по лестнице, ног под собой не чуя. Сердце у него колотилось как сумасшедшее.

Когда-то давным-давно, лет шесть назад, отец пытался приучить его к светскому обществу. Не вышло: вист, преферанс и покер Морган тогда на дух не выносил, так же как дорогие сигары и любой алкоголь, а ни о чём серьёзном с ним, тогда ещё студентом, не заговаривали. Через две-три поездки он смертельно заскучал и стал манкировать обязанностями “негласного наследника Майеров”. Отец попытался настоять на своём, однако пары великолепных истерик в исполнении Этель хватило, чтобы он забыл эту идею.

Сейчас Морган как никогда жалел о том, что некогда предпочёл студенческую суету реальному политическому образованию.

Костюмов “на вечер” у него было два, и оба висели в самом углу шкафа – неглаженые и пропахшие лавандой. Подбирать носки и галстук в тон уже не оставалось времени, поэтому он схватил крайний, тёмно-коричневый костюм, и вчерашнюю зеленоватую рубашку, отчётливо отдающую конопляным дымком из “Гнезда кукушки”. Галстук Морган повязывал уже на ходу, но, судя по одобрительному взгляду отца, справился на высший балл.

– Уже опаздываем, – сухо заметил отец, как всегда, опустив благодарности и похвалы. Этель забрала у него пустой стакан из-под лекарства и нахмурилась:

– Не задерживайтесь допоздна. Помни, что у Моргана сегодня выходной.

– Как и у меня, – недовольно откликнулся он.

Этель молча закрыла глаза, давая понять, что разговор окончен.

Машина отца с виду была такой же древней, как “шерли” Моргана. Однако внутри она больше напоминала космический корабль. По сути, от старомодного седана остался только корпус, а техническую начинку и отделку Джон Салливан по требованию хозяина лет десять как заменил целиком и с тех пор только поддерживал на должном уровне. Даже заводилась она не ключом, а кнопкой на брелоке.

Первый километр Морган проехал с каменной спиной – после “шерли” руль казался слишком послушным, категорически не хватало одной педали и привычного рычага передач. Отец не утруждал себя подсказками; он молча вглядывался в снег, сверкающий под голубоватыми фонарями и, похоже, отчаянно пытался не заснуть. Лихорадка у него так и не прошла, но ему явно полегчало: испарина больше не выступала на лбу каждые две минуты, зато появился лёгкий румянец.

– М-м… И что это будет за мероприятие? – поинтересовался Морган небрежно, когда более-менее привык к отцовской машине.

– Обычный званый вечер у Костнеров. Для широкого круга, – подумав, добавил Годфри. – Как правило, мы собираемся по дюжине, не больше, сегодня будет десятка три гостей. Кое-кто приедет даже из Пинглтона. Формально – для того, чтобы поздравить Костнеров с юбилеем свадьбы, но на самом деле они уже отпраздновали неделю назад.

Морган нахмурился, сосредоточиваясь. Фамилия была ему знакома, однако лица из памяти стёрлись начисто.

– А Костнеры – это?..

– Дункан Костнер возглавляет попечительский совет школы Фореста. Так как школа у нас одна, то влияние у него приличное, – с видимой неохотой начал пояснять Годфри, но затем привычка взяла своё, и он разговорился: – Его жена Сесилия работает в благотворительном фонде. Она тоже весьма уважаемый человек.

– А фонд случайно не “Новый мир”? – наобум выстрелил Морган и попал в яблочко.

– Именно. Неужели ты всё же интересуешься немного собственным городом? – ворчливо откликнулся Годфри.

“Собственным городом” – прозвучало почти как “личным владением”.

– Временами, – уклончиво ответил Морган. – О фонде я слышал, но чем он занимается – не помню. Что-то там с благоустройством?.. – и он выжидающе умолк.

Машина подскочила на “лежачем полицейском”, и отец неодобрительно взглянул на спидометр. Морган сбросил скорость.

– Почти. Фонд нацелен на модернизацию Фореста и прилегающих областей. Весьма амбициозный проект… На следующем повороте направо и вниз, а дальше до кольца.

– Угу, – кивнул Морган, хладнокровно соображая, как бы ещё расспросить отца, не возбудив подозрений: обычно он политикой не интересовался от слова “совсем”. – Будете превращать наше болото в райский сад?

– Будем создавать комфортный инвестиционный климат, – пожал плечами отец. – Расчистим город от ветхих зданий. Кое-что придётся снести, конечно, но в целом проект направлен на реконструкцию.

– У нас что, много ветхих зданий? – задумчиво протянул Морган, окидывая Форест мысленным взглядом, и тут же ответил сам себе: – А, ну я видел одно. Какая-то школа около того клуба, где я вчера был. У “Гнезда кукушки”.

– Это не школа, а госпиталь, – раздражённо поправил отец. – Морган, ты совсем не учишь историю?

– Да как-то до сих пор не нужно было, – беспечно пожал плечами он и тут же напрягся: впереди показалось кольцо. – Нам какой съезд нужен?

– Третий. И дальше прямо и вверх, до самого конца улицы. Костнеры живут в Тупиковом проезде, одиннадцать.

Судя по названию улицы, располагаться там должны были исключительно те самые ветхие дома, подлежащие сносу по плану “Нового мира”. Однако причудливые кованые решётки и роскошные, пусть и занесённые пока ещё снегом сады, скорее, наводили на мысли об элитной недвижимости. Сами дома выглядели нарочито скромно, однако Морган готов был спорить, что крыльцо непритязательного особняка Костнеров не просто отделано “под мрамор”, а действительно сложено из настоящих мраморных плит. Фонари, впрочем, практически нигде не горели, только над самым крыльцом покачивался огромный шар из разноцветного стекла.

На улице автомобиль остановил суховатый усач в форменной одежде и предложил “джентльменам” отогнать его на стоянку. Морган по кивку отца вручил усачу брелок с ключами и тоже вылез из машины.

Здесь, на вершине холма, казалось, было ещё холоднее, чем внизу. Город расстилался мерцающим полотном. Среди бесчисленных огоньков Морган не сразу нашёл свой дом, но зато часовая башня в квадратной рамке фонарей бросилась в глаза сразу.

– Идём, – подтолкнул его в спину отец. – Нас уже ждут. И я представлю тебя Дункану и Сесилии. Они тебя должны помнить, впрочем. Сесилия училась вместе с Этель и раньше часто бывала у нас.

“А потом что случилось?” – хотел было спросить Морган, но не успел – они оказались внутри.

Холл – небольшой, прямоугольный, освещённый красными лампами – узким концом упирался в узорные двери, за которыми слышалась негромкая музыка и человеческие голоса. Пахло вином и горячим паштетом; кто-то смеялся надрывно, до всхлипов, но не в следующей комнате, а этажом выше. Другой усач, брат-близнец первого, забрал куртку Моргана и пальто Годфри, спрятал одежду в стенной шкаф, а затем услужливо распахнул двери.

В глаза ударил яркий свет, как в операционной.

– Вижу, мы немного опоздали… Что ж, подойдём и извинимся, – подытожил отец, с прищуром разглядывая огромный, на большую часть первого этажа, зал. Из колонок, замаскированных под барельефы у потолка, и лилась та самая ненавязчивая музыка. Людей было не три десятка – как минимум, в два раза меньше. И все они выглядели на удивление похожими – мужчины в дорогих тёмных костюмах, женщины – в платьях чуть ниже колен, минимум украшений, никакого яркого макияжа.

“Выставка восковых фигур”, – пронеслось у Моргана в голове.

– Интересные у тебя друзья, – пробормотал он под нос, пытаясь совладать с лёгким приступом головокружения.

– Что? – Годфри нахмурился. – Не говори ерунды… А вот и Костнеры.

Если бы Морган точно не знал, что Сесилия Костнер училась вместе с его матерью, то ни за что не поверил бы в это. Этель в свои пятьдесят шесть оставалась изысканной леди. Она не пыталась замазывать морщины около глаз, но это её нисколько не портило: ясный, холодный взгляд, безупречность останки и глубокий голос заставляли забыть обо всех знаках возраста.

Иной была Сесилия.

Она особенно не страдала от лишнего веса и явно не пренебрегала услугами пластического хирурга, однако выглядела неопрятно. Дорогое тёмно-серое платье скрывало недостатки фигуры, но подчёркивало безобразные мешки под глазами и обвисшие щёки. Перекачанные инъекциями губы из-за этого смотрелись как розовый пластик.

Мистер Костнер был похож на супругу как брат, за тем исключением, что носил брюки, а грудь у него была поменьше. Но даже оттенок глаз повторялся точь-в-точь: желтовато-серый, как выцветшее небо на фотографии.

– Рад заново познакомиться с твоим сыном, Годфри, – проговорил он, вяло пожав руку Моргана. Слова у Дункана Костнера клокотали в горле, и вместо “Годфри” получалось “Годфруа”. – Он меня, наверно, не помнит, но я-то – прекрасно, как будто вчера всё было. Всё тот же юный ангел, верно, Сисси?

– Копия Этель, – прошелестела она. – Я её помню в школе. Тот же невинный агнец. Только у неё волосы не вились.

Из уст миссис Костнер слащавый комплимент прозвучал на редкость пошло и цинично.

“Кажется, начинаю понимать, почему Кэндл считает, что после таких сборищ надо мыть уши с мылом”, – подумал Морган. Но вслух сказал, что, конечно, помнит визиты семейства Костнер так ясно, словно всё было позавчера. Отца это вполне удовлетворило. Он одобрительно кивнул и обратился к Дункану:

– Уэбб здесь? Хочу переговорить с ним сразу. Я не в лучшей форме сегодня.

– Тогда мог бы и не приезжать, – пожал плечами тот. – Он в гостиной, у него второй тур преферанса. Мы с Сисси тебя проводим.

– Ты его уже угостил виски, я надеюсь… – начал было Годфри, но скосил взгляд на Моргана и осёкся. – Можешь прогуляться пока тут. Но будь поблизости, скоро поедем, – приказал он подозрительно ровным голосом.

Дункан расхохотался:

– Да, сынок, наслаждайся праздником. Жаль, Роуз с мужем отказались приехать, вы почти ровесники… Вам вместе было бы веселее.

– В соседней комнате накрыт стол для фуршета, – придушенно добавила Сесилия. – Я обижусь, если ты ничего не попробуешь, – и она погрозила пальцем, демонстрируя маникюр а-ля натюрель.

– Непременно, – с улыбкой пообещал Морган. Супруги Костнеры ответили такими же светскими гримасками, а затем повели Годфри куда-то вверх по лестнице. Морган успел расслышать, как он говорит:

– Его Донна избаловала, конечно…

– Донна?

– Маккензи-младшая. Я же тебе рассказывал о нашей домработнице?

– Может быть…

Морган остался один.

Конечно, одиночество было условно. В зале бродило человек пятнадцать, почти все – с бокалами или тарталетками на блюдце. Компания под фикусом – два седовласых джентльмена и весьма округлая леди с глазами цыганки – обсуждала повышение налоговых ставок. На диванах перед большим монитором образовалось сугубо мужское общество: выключенный звук не мешал им болеть за крикетную команду графства и подбадривать игроков сдержанными возгласами. Смутно знакомая женщина с электронной сигаретой, тощая дёрганная блондинка, экзальтированно распиналась перед стайкой дам среднего возраста. Она явно узнала Моргана и помахала рукой, он махнул в ответ и сбежал в другую комнату, прежде чем блондинка вонзила в него багровые коготки.

В соседней комнате, как и обещала Сесилия, был накрыт стол. Людей здесь оказалось куда меньше, чем в зале. Две супружеские пары горячо обсуждали нечто связанное с “человеческим фактором”, но в присутствии Моргана сразу понизили голоса. В одном из мужчин он совершенно точно узнал отцовского заместителя, другой внешне напоминал директора банка “Дип Форест”, только выглядел более дородным. Морган поздоровался кивком и подошёл к фуршетному столу, делая вид, что хочет рассмотреть закуски. На этом краю теснились рыбные шедевры: обжаренные в специях кольца кальмаров, канапе из креветок, мягкого сыра и базилика, маринованное филе скумбрии на мягких ржаных хлебцах с сельдереем, тарталетки с пастой из тунца и с вялеными помидорами и, конечно, икра. Здесь же стояли бокалы с белыми винами.

– Вы в первый раз на подобном вечере? – раздался над ухом вкрадчивый шёпот.

Закалённый появлениями Уилки, Морган обернулся с безмятежной улыбкой. Ответа терпеливо ожидала женщина лет тридцати в чёрном атласном платье. Она была немного оплывшей и в то же время строгой, как потухшая траурная свеча. Без косметики лицо её напоминало полупрозрачный восковой слепок.

– Не в первый, – легкомысленно ответил Морган, примеряя маску милого, но слишком беспечного мальчика – рефлекторно, как всегда в предчувствии опасности. – Но обычно предпочитаю немного другие развлечения. А сейчас сопровождаю отца.

– А вы?..

– Младший сын Годфри Майера, – не моргнув глазом, ответил он.

В бесцветных глазах незнакомки мелькнула тень разочарования.

– Что ж, приятно познакомится, мистер Майер-младший. Зовите меня Кристин, просто Кристин, – и она протянула руку для поцелуя.

Морган склонился. В нос ему ударил влажный приторный запах, как от распаренной бумаги, и к горлу подкатила тошнота.

“Наверняка от голода, – подумал он, сглатывая. Во рту было сухо и кисло. – Надо было перекусить дома”.

Кристин улыбнулась; на опухших щеках появились ямочки – словно два следа от карандашного прокола в рыхлом пластилине.

– И как вы находите наше общество, мистер Майер-младший?

– В высшей степени изысканным, – ответил он и попробовал забросить удочки: – Давно не приходилось столько говорить о политике и бизнесе.

Кристин манерно засмеялась:

– До настоящей политики нам далеко. Мы всего лишь скромное благотворительное общество…

– С нескромными достижениями, – отвесил он опасный комплимент.

Головокружение усилилось. Запах мокрой бумаги стал гуще.

– Вы нам льстите, право… И где только Годфри раньше прятал такое сокровище? – улыбнулась она снова и погладила белёсыми пальцами тыльную сторону его ладони. Каждое прикосновение оставляло влажный след. – Принесите мне шампанского и тарталетку с фруктами. И себе что-нибудь возьмите. Ненавижу пить в одиночестве.

Он кивнул деревянно, как шарнирная кукла, и отошёл к столу. Комната дрожала так, точно готова была вот-вот опрокинуться. Лица квартета, обсуждавшего “человеческий фактор”, безобразно вытянулись. Креветки на шпажках ритмично сгибались и разгибались, а зеленовато-белый сыр под ними пузырился. Морган сглотнул насухо и попытался различить среди почти одинаковых бокалов те, что были наполнены шампанским, наконец опознал их по форме; в желтоватой жидкости ворочались живые прозрачные волоски, похожие на фунчозу. Стараясь не приглядываться, он переложил щипцами на блюдце две разваливающиеся тарталетки, поставил туда же бокал и вручил Кристин.

Пить хотелось так, что сводило горло. Но заставить себя пригубить тёплое шампанское с живой фунчозой он не мог.

– Что же это вы, мистер Майер-младший? – вкрадчиво прошептала Кристин, склонив голову набок. В бесцветных глазах дрожала сизоватая дымка. – Вы бледны. Съешьте что-нибудь сладкое, вам сразу станет лучше.

Она подцепила пальцами одну тарталетку, размякшую от сиропа, и протянула Моргану. Клубничный мусс выпирал из теста и выталкивал вверх шапку из растёртых бананов вперемешку с черникой.

Он успел зажмуриться прежде, чем до конца осознал, что видит в тарталетке раздавленный человеческий глаз.

“Меня сейчас действительно стошнит”.

– Совсем забыл, – выговорил Морган с трудом. Язык во рту ощущался как наждачка. – Мне же нельзя шампанское. Я за рулём. Пойду возьму что-нибудь безалкогольное.

Он отвернулся от Кристин, всё так же протягивающей лопнувший глаз в тарталетке, и поставил бокал между закусками. Все силы ушли на то, чтобы опереться на стол как можно менее заметно. Морган поднял взгляд, делая вид, что выбирает напиток, и упёрся взглядом в ту самую блондинку с электронной сигаретой.

Вблизи женщина оказалась совсем старой – лет семьдесят, не меньше – и очень сильно накрашенной. Впечатление молодости издалека создавалось за счёт потрясающей фигуры и порывистых жестов.

– Какой сюрприз! – громко возопила она, потрясая рукой с сигаретой. – Кристин, лапочка, я его у тебя забираю. Сто лет не виделись, а моя младшенькая все уши мне о нём прожужжала. Ну же, ну же, идём на улицу. Я мечтаю, нет, просто алчу настоящего табака, а компании всё нет и нет. Побудешь джентльменом, дорогуша.

И тут Моргана осенило, где он видел эту женщину.

– Миссис Льюис, – выдохнул он с облегчением. Креветки на столе завертелись быстрее, а в оливках прорезались алые зрачки.

– Узнал, – довольно констатировала она. – Привет от моей Кэнди. Ну, пойдём, пойдём. Душновато тут.

Кристин молча провожала их взглядом и посасывала фруктовую тарталетку.

На улицу Дебора Льюис выводила его кружным путём – не через зал, а по коридору, мимо кухни. Крыльцо с чёрного хода было не таким внушительным, как парадное – никакого мрамора или изящных перил. Зато у глухой стены дома притулилась скамья, а маленький сад, раскинувшийся на задворках, из-за обилия низкорослых круглых можжевельников походил на ежиное царство. Освещали его три голубоватых фонаря на длинных изогнутых ножках.

Дебора плюхнулась на лавку, закинув ногу на ногу, и закурила.

– Присаживайся, – буркнула она сквозь зубы, пытаясь одновременно поджечь сигару и поправить болеро на плечах. – Не бойся, замёрзнуть не успеешь. И вообще, холод тебе на пользу. – Морган сел, и она скосила на него взгляд. Морщинистое лицо её было слабо подсвечено огоньком сигары. – У тебя хорошие инстинкты. Повезло. Меня вот тошнило… с опозданием.

– Помолчите, а? – уже совсем невежливо попросил Морган, утыкаясь лицом в собственные колени. Дебора усмехнулась:

– Снежком умойся.

Морган поразмыслил – и послушался.

От снега тошнота прошла, и головокружение тоже. Лицо загорелось румянцем.

– Ну, как я выгляжу?

– Как сахарная фигурка с торта для новобрачных, – хихикнула Дебора.

– А вы выглядите как… как… Нет, не могу, я же за джентльмена, – фыркнул Морган, грея ладони между колен. – Кто такая эта Кристин?

– Хитроумная стерва с жирной задницей. – Дебора выдохнула целый клуб густого дыма. – Чёрт из коробочки. Не знаю, кто, но она сейчас везде. На всех благотворительных вечерах, на всех встречах… Отбивает мой титул первой тусовщицы Фореста. Дрянь, да?

– Редкая, – согласился Морган от души. – Вы знаете, в её присутствии я… я…

– Я видела, что “ты”, – передразнила его Дебора. – Не смотри на меня так. Сама ничего не понимаю. Заметила только, что от табака при ней тошнит меньше. И жрать не так хочется… Ты видел Сисси Костнер? – Морган кивнул. – Так вот, она раньше была похожа на твою матушку. Пока не начала знаться с этой… – Дебора затушила недокуренную сигару о лавку и выкинула в полумрак сада. – Ладно, посиди здесь ещё чуток, а потом иди в зал. Я вытащу твоего папашу. Как же он сдал, старый засранец, ах, как сдал… А всего-то лет пятнадцать прошло…

Ворча себе под нос, Дебора вернулась в дом. А Морган достал из-за пазухи часы, откинул крышку и уставился на стрелки: они дрожали слабо-слабо, точно пытались сдвинуться, но никак не могли.

Глава VII

На следующее утро Годфри Майер всё же отправился в больницу. Морган отвёз его, сдал с рук на руки брату и вернулся домой, а там наконец смог остаться наедине со своими мыслями – и с музыкой Этель, доносящейся с верхнего этажа.

Результаты вчерашней вылазки были неутешительными.

Холодно прокрутив всё в голове ещё раз, он нашёл мужество признаться себе, что с самого начала поступил глупо. Импровизация хороша для джаза, а не для политики.

“В итоге я так ничего и не узнал, – досадливо констатировал Морган, пялясь в потолок. – Кроме того, что Костнеры тоже по уши замешаны в дела фонда, а фонд действительно занимается благоустройством города”.

Витали в воздухе подозрения, что пропажа части земель после переоформления документов под страховку, постройка колоссального эко-парка по проекту Диксона, шантаж Кента Фелтона – главы департамента по недвижимости при совете графства – и деятельность “Нового мира” неразрывно связаны, однако нащупать эту нить он никак не мог.

А ещё был другой город, тени, безликие и загадочная Кристин, при одной мысли о которой желудок вновь скручивало, а к горлу подступала тошнота.

“…Жрут что попало. Грызут проводку. Портят вещи. Гадят. Разносят чуму и блох. А самое мерзкое – они постоянно умнеют и придумывают новые фокусы…”

Слова Уилки зазвучали как наяву.

“Новые фокусы”.

Предположение, что Кристин имеет отношение к теням, до отвращения походило на правду.

Чувствуя лёгкое головокружение, Морган распахнул окно – и едва не захлебнулся морозным ветром. Издалека слабо тянуло выхлопными газами и незамерзающей рекой, но воздух оставался свежим и хранил в себе и пряность выстывших болот, и пронзительную чистоту зимнего леса, и сладость кофеен из центра, и тот неуловимый, будоражащий снежный вкус, что составляет предчувствие Рождества. А поверх всего, лёгким флёром – он улыбнулся, когда понял это – неразбавленный морской бриз “Шасс-Маре”.

– Ну что ж, – пробормотал он, щурясь от яркого не по-декабрьски солнца. – Глупо в такую погоду сидеть дома и изображать великого мыслителя и детектива. Лучше поиграть немного в Тодда-Счастливчика.

Достав мобильник, Морган зачем-то дважды пролистал записную книжку и только затем набрал Кэндл.

Ответила она сразу.

– Соскучился? – В голосе звучали те самые протяжные, соблазнительные интонации, которые говорили о том, что Кэндл только что проснулась и всячески пытается это скрыть. – Не смог до понедельника дотерпеть, м-м-м?

– Просто изнываю от тоски, – сознался Морган с полной серьёзностью. Кэндл фыркнула в трубку. – Не желаешь насладиться прогулкой по городу в этот чудесный день?

– Смотря где гулять, – зевнула она.

– По дороге решим, – улыбнулся Морган. – Я заеду за тобой через полчаса.

– Ну и ладушки… А, нет, через полчаса ты в закрытую дверь упрёшься, я ещё буду в душе.

– Значит, воспользуюсь своим ключом, – подытожил он.

– Нахалёныш, – весело протянула Кэндл. – Только я не виновата, если вдруг нанесу тебе травму неподобающим видом, идёт? Никаких претензий.

– Я ещё не сошёл с ума – предъявлять претензии профессиональному юристу, – отшутился он.

– Бе-бе-бе, – подразнилась Кэндл в трубку. Послышались гудки.

Морган торопливо распихал по карманам джентльменский набор – личная карта, кредитка, ключи, электрошок и старый городской план. Уже переступая через порог, ощутил вдруг странную, тянущую пустоту над сердцем, прижал руку к груди – и с облегчением нащупал часы. А затем только осознал со всей ясностью, что в эту короткую секунду искренне пожелал встретить Уилки. Просто так, без повода.

Мысль была слегка пугающей.

Даже после морозной ночи “шерли” завелась без долгих уговоров. Дороги были практически пусты; Форест отсыпался после субботних попоек в барах и набирал силы для воскресных семейных пикников. До многоквартирного дома, где жила Кэндл – чуть в сторону от центра – Морган добрался быстро, но застать её врасплох так и не сумел: она уже запирала дверь, зажимая вечно спадающий рюкзак подмышкой.

– Ну, ну же, скажи, что я прекрасна! – с ходу заявила Кэндл, даже не оборачиваясь, и пнула дверь. Упрямый ключ наконец-то провернулся в скважине, и замок злорадно щёлкнул.

– Ты прекрасна, – автоматически ответил Морган, опираясь спиной на перила; они были исписаны, изрезаны и погнуты так, словно над ними веками издевались поколения трудных школьников. Стены тоже пестрили неприличными надписями, даже на стыке с потолком, куда обычному смертному дотянуться было невозможно. – Кстати, как догадалась, что это я? Вдруг на моём месте бы оказался какой-нибудь обкуренный маньяк? Или твой сосед? – он кивнул на дверь дальше по галерее, сплошь в выемках, подозрительно напоминающих следы от пуль.

Кэндл сунула ключ в задний карман и хлопнула себя по бедру, ухмыляясь через плечо. Сегодня она выглядела едва ли не строже и официальней, чем обычно – в офисной одежде. Тёмно-серые прямые джинсы с россыпью разномастных кожаных заплат, ботинки на массивной подошве и короткая пронзительно-жёлтая куртка – униформа бунтующих подростков и вечно молодых солисток рок-групп.

– У соседа другой парфюм, – сощурилась Кэндл. Она почти обошлась без косметики – только глаза были, как всегда, точно маркером подведены. – А маниаки, видишь ли, меня боятся ещё с пубертатного возраста.

– Твоего?

– Чьего же ещё? – снисходительно улыбнулась она. – Ну, веди, герой. Куда идём сначала?

– В “Томато”, – поразмыслив, решил Морган. – Я ещё не завтракал. А потом… потом я хотел бы с тобой кое-что обсудить. А где… Скажем, на мосту.

“Где не будет лишних ушей”, – повисло в воздухе недосказанным.

Кэндл кивнула:

– “Томато” так “Томато”.

Свободных столиков в забегаловке не нашлось – компания подростков бурно отмечала чей-то день рождения, и для посетителей оставили лишь несколько мест у окон. Морган заказал пиццу с пепперони и овощами на вынос, две порции кофе и упаковку свежевыпеченных “пальцев” из слоёного теста с корицей и фисташками. Кэндл присмотрела абсолютно пустой мост недалеко от главной площади – одну из бесчисленных перемычек, соединяющих берега извилистого Мидтайна. Ветер там гудел лютый, и пальцы быстро немели от холода, несмотря даже на перчатки и на тепло, исходящее от кофейных стаканов.

Зато можно было жаться бок о бок, прячась и пряча от ледяных порывов, и кормить друг друга ещё горячей пиццей из рук.

– И о чём ты поговорить хотел?

Морган поймал её взгляд, серьёзный и одновременно открытый до предела – и решился.

– Кэндл… Ты как относишься к чудесам?

– В летающие тарелки не верю, – хмыкнула она и тут же нахмурилась. – Хотя если сейчас ты скажешь мне, что твои родители – инопланетяне, наверно, задумаюсь. А что?

– Да так… – выдохнул Морган, не зная, с чего начать. Язык жгло – перца в пепперони и в томатный соус положили немерено. – Помнишь, ты мне план распечатывала?

– То старьё, за которое ты мне должен всего себя и коньки в придачу? Ещё бы, – кивнула она невозмутимо и облизнула припухшие губы. – И что с ним?

– Сложно объяснить, – опустил ресницы Морган. – Легче показать.

Обтерев пальцы салфеткой, он вытащил из внутреннего кармана изрядно потёртый уже план. Ветер рванул его из рук, и часы над сердцем зачастили.

– И? – Кэндл уткнулась в схему. – Что я должна увидеть?

– Ты сначала представь, что у нас вокруг в реальности. – Морган сам не был уверен в том, что говорит, но часы продолжали заходиться в предвкушении, ветер вгрызался в пальцы с исступлённой яростью. – Если спуститься с моста и пойти направо, что увидишь?

– Хм… – Она не стала смеяться, а действительно задумалась, прикрыв глаза. Стала видна зеленоватая полоска подводки над линией ресниц. – Сначала центр. Затем кольцо, от него можно поехать или вверх по холму, или вниз, к парку…

И Морган понял, как показать.

– У парка есть пруд?

– Какой пруд, шутишь? – возмутилась Кэндл. – Нет и не было никогда. Я там гоняла городских монстров, ещё когда ты пешком под стол ходил.

Он подумал, что настоящих монстров ей пока не встречалось – и это к лучшему.

– А на плане пруд есть. Хм… прогуляемся?

– Ты сумасшедший, – заявила Кэндл. И хмыкнула: – Почему нет?

Памятуя о прошлой встрече у реки, оставлять “шерли” на другом берегу Морган не отважился. До парка они доехали по безлюдным дорогам за несколько минут, там приткнули машину на стоянке и, вглядываясь в схему, попытались повторить маршрут Фонарщика. Точнее, попытался Морган, ощущая, как в горле перекатывается иллюзорный ком.

Сейчас, в ярком дневном свете существование другого города казалось немыслимым.

– Там ничего не может быть, – бормотала Кэндл под нос, – ничего не может быть, ничего…

А Морган шёл уже на чистых, диких инстинктах, одной рукой сжимая её запястье, а другой – стискивая часы сквозь куртку. Сердце билось часто и размеренно, в унисон с движением стрелок.

В самый последний момент, когда показалась впереди череда однотипных домов из красного кирпича, парковая аллея вдруг изогнулась, нырнула за густой кустарник в опушке из инея – и обвилась вокруг пруда, ровного, как зеркало.

На поверхности дремали водяные лилии, белые и розовые, и безжалостное декабрьское солнце высвечивало каждый восково-плотный лепесток, каждый изъян и сверкающую каплю влаги.

Пахло цветами и летом.

Кэндл застыла, как вкопанная. Она разомкнула губы, беззвучно выдохнула что-то – может, “невероятно” или “так не бывает”. А затем произнесла:

– Ты был прав. А ты знал, ну, насчёт всего этого, когда просил распечатать план?

Голос у неё был хриплый, и вряд ли от ветра и холода.

– Да, – признался Морган ровно. Сейчас он чувствовал спокойствие и лёгкость, словно только что победил в смертельно опасной игре. – Таких мест у нас в городе много. И сюда нельзя приходить в темноте, потому что тут обитает нечто вроде… вроде теней. Или крыс. Они пожирают… ну, наверное, всё. Меня сожрать пытались, по крайней мере. И спастись или убежать от них нельзя.

– И почему ты до сих пор тогда жив? – спросила она тихо.

Кувшинки медленно вращались против часовой стрелки – так, что человек едва ли смог бы заметить это движение, если бы не следил специально.

– Меня спасло чудо, – мягко ответил Морган, и из памяти плеснуло раскалённым золотом чужого взгляда. – Тебя оно вряд ли спасёт, с его-то сложным характером… Пойдём отсюда, хорошо? Я расскажу тебе остальное. У меня такое чувство, что эти места и отнятые земли как-то связаны, но я не могу понять, как именно.

– Отнятые земли? – задумчиво переспросила она с той нехорошей интонацией, которая появлялась аккурат накануне трудных судебных процессов.

– Миссис Паддлз, супруги Гриди…

– А. Да, точно.

Они вернулись в машину и в полной тишине доели уже остывшую пиццу. Кэндл глотнула виски из фляги, разом став ещё более сосредоточенной и рассеянной одновременно, точно погружённой в транс.

– Поехали к Часовой площади. А потом ко мне.

Это прозвучало так неожиданно, что Морган поначалу решил – он ослышался.

– Что?

– Оттуда ведь всё началось. Черти-сковородки… – длинно выдохнула Кэндл, прикрыв глаза. – А насчёт “ко мне” – я имела в виду мамин особняк. Её сегодня целый день не будет дома, а у меня есть ключи. И я знаю код её сейфа.

Морган плавно завёл машину и облокотился на руль, глядя на парковую аллею. За поворотом ему чудился спокойный блеск недвижной воды.

– И что в сейфе?

– Документы, – усмехнулась Кэндл и сделала ещё глоток. – Не представляю, какие именно. Но что-то по “Новому миру”.

По пути к Часовой площади Морган свернул на заправку и купил новую карту Фореста. Кэндл тут же отобрала её и принялась азартно сличать с устаревшим планом, изредка отпуская комментарии, с каждой минутой – всё более растерянные и задумчивые. Выходило, что город за последние пятьдесят лет не вырос, как уверяли чиновники в мэрии, а съёжился. Пропало несколько прудов, остров посреди Мидтайна, без счёта улиц, три площади, с десяток мелких парков и скверов.

– …и за часовой башней тоже должен быть пустырь, и немаленький. По размеру – с футбольное поле. Но его и следа нет, как будто город просто сдвинулся по географическим координатам. А на старом плане – вот вам пустырь, пожалуйста…

– Что? – Морган не поверил своим ушам.

– Пустырь за часовой башней, – повторила Кэндл механически, заглядывая то в одну карту, то в другую. – Он тоже исчез. Да я и не помню там никакого пустыря, там всегда сразу начинался частный сектор, к которому сейчас примыкает розарий бедняжки Паддлз…

– Погоди. – Морган аккуратно загнал машину на стоянку у супермаркета, заглушил мотор и откинулся на сиденье, глядя сквозь лобовое стекло. Часовая площадь была ровной, как гладильная доска, и даже концертный зал с северной стороны напоминал старинный утюг. Редкие прохожие семенили вдоль домов, не рискуя выйти на открытое пространство и отдаться во власть северного ветра. Только двое мальчишек носились наперегонки с огромным золотистым ретривером, оскальзываясь на обледенелой брусчатке. – Ты сказала, что там нет никакого пустыря. Но он точно есть. Я помню.

Кэндл пожала плечами:

– Ну, если посчитать за пустырь полосу городских земель сразу за башней… Но она же узкая.

– Да нет же! – Морган сосредоточенно помассировал точки над бровями, где угнездилась противная сосущая боль. Воспоминания утекали, как песок сквозь воронку – смотри не смотри, а взглядом не удержишь. Но Морган пытался. – Там были… заросли ежевики, да. Как лабиринт. И огромные поляны в промежутках. А на полянах… кажется, сизая такая трава, высокая. По колено. То есть по колено десятилетнему ребёнку, – поправился он и крепко, до золотых пятен в глазах, зажмурился. Зыбкая картина медленно прояснялась; над колючими плетями ежевики, сплошь покрытыми белыми цветами, тенью воздвиглась башня, огромная, точно подпирающая небо. – Земля там была… мягкая и рыхлая, я помню. И тёплая какая-то. И в траве – полно вьюнов, знаешь, ветвистых таких, прочных, как леска. Они цвели постоянно, белыми и синими цветами. А под ежевикой тоже росли цветы… – Морган рефлекторно сжал кулаки, словно на коже вновь проступили все царапины, полученные в детстве. – Пахли они мёдом. А похожи были на лилии или на орхидеи. Бледно-золотистые… как же они назывались… как же назывались…

…Теперь ему кажется, что самые страшные вещи случаются именно летом.

Может, из-за этой выматывающей жары; может, потому что зимой он реже бывает дома и не видит, как мама запирается в комнате на втором этаже и часами терзает фортепиано; или потому что Саманта с Диланом на долгих два месяца уезжают к морю, к Лэнгам, и дом делается странно пустым. Даже сейчас, когда Моргану так нужна помощь, позвать некого. Сначала он робко скребётся в дверь к матери, но в ответ лишь сердито, нервно колотятся изнутри звуки четвёртой симфонии Шнитке. Потом стучится к Гвен, но взгляд у неё такой злой и усталый, что слова прилипают к языку.

Донне на кухне тоже недосуг: вечером званый ужин, и меню для него длиннее, чем рождественский список покупок. Однако она – добрая душа – находит время выслушать рассказ о страшной беде, сочувственно поцокать языком и рассказать про похороны.

Не то чтоб Морган не знал, как хоронят умерших, но теперь всё отчего-то встаёт на свои места.

Он забирается в гардеробную и отыскивает на верхней полке бальные “лодочки” Гвен. Сами туфли ему без надобности, но вот коробка подходит как нельзя лучше: она небольшая, из плотного алого картона, снаружи блестящая, а изнутри обитая карминным шёлком.

Мёртвая канарейка в ней напоминает лоскуток солнца.

Никем не замеченный, Морган ускользает из дома и долго слоняется по городу с коробкой под мышкой. Жара такая, что кожа его, кажется, начинает плавиться. На площади он пьёт прямо из фонтана; женщина в джинсовых шортах хочет сделать ему замечание, но натыкается на обезоруживающую улыбку – и сама рассеянно улыбается в ответ.

Коробка становится тяжелее и тяжелее.

Морган заглядывает по пути во все сады и парки, но везде слишком людно и слишком много собак. Собаки носятся, бестолково лают, разрывают землю лапами и с подозрением косятся на коробку.

Часа через три он забредает в непролазные заросли. Ежевика – огромная, как деревья – цепляется за одежду и за обувь, прицельно бьёт по глазам, замирая лишь в последний момент. Но чем сильнее сопротивление, тем упрямее он лезет вперёд; по руке течёт кровь, алая, как обивка внутри коробки. И, когда силы уже на исходе, ежевика внезапно расступается в стороны, раскрывая широкий коридор.

Последняя ветка виновато касается щеки гроздью прохладных ягод.

Опрокинувшись навзничь в густую сизоватую траву, Морган бездумно вылизывает окровавленное запястье. Вкус кажется ему слишком пресным и слегка напоминает соусы Донны. А небо над головой не желтовато-голубое, как в городе, а ярко-синее, точно цветное стекло. Оно расчёркнуто надвое надломленным силуэтом башни. Жёсткая подушка вьюнов под плечами слегка пружинит.

Веки смыкаются сами собой.

– И как ты попал сюда, глупый человеческий ребёнок?

Плеча щекотно касается что-то лёгкое и сухое. Морган распахивает глаза.

Рядом с ним сидит на корточках создание из света и золота – и щекочет ему плечо длинной травинкой с метёлкой на конце. От него пахнет морем и листьями, тёплыми от солнца. Если сощуриться и посмотреть по-взрослому, то создание из света принимает облик долговязого человека в тёмно-синем свитере с высоким горлом и в джинсах.

– Случайно зашёл, – бесхитростно отвечает Морган, приподнимаясь на локте. – А ты кто? Тебе не жарко в свитере? А не холодно без ботинок? А почему ты светишься? Вот папа никогда не светится, он чёрный какой-то, а мама светится только когда играет, но не так ярко…

– Наглый любопытный ребёнок, – припечатывает создание и легонько хлопает его травинкой по носу. Морган в отместку прихватывает пушистую метёлку губами, и улыбается.

Создание тянет травинку на себя.

Морган не отдаёт.

Битва тянется целую минуту, пока они оба не валятся на траву; создание звонко хохочет, и Морган хохочет тоже, утыкаясь ему лицом в живот. Так морем и тёплыми листьями пахнет ещё сильнее, и кружится голова, и хочется плакать и улыбаться одновременно.

– Я… я место для канарейки искал. Чтобы не было собак и людей. Можно, я его здесь похороню?

– Его? – рассеянно откликается создание, поглаживая Моргана по голове.

– Канарейку. Он мальчик. То есть был мальчик, а теперь просто труп.

– Даже так, – усмехается создание. – И как его звали?

– Уилки, – тихо откликается Морган и вздыхает прерывисто. – Слушай… А ты мне поможешь его похоронить?

Рука на его затылке на секунду замирает.

– Почему нет? Здесь хорошее место. И совсем нет собак… А от чего он умер, этот твой Уилки?

– Не знаю, – Морган передёргивает плечами. – Просто перестал есть и пить. И петь. Донна говорит, что это от одиночества.

– От одиночества… – повторяет создание. – Да. Пожалуй, так.

Солнечный жар накатывает волнами.

Они вдвоём разгребают мягкую землю – прямо руками. Под взглядом сияющего создания вьюнки разбегаются. Морган только и успевает, что успокоительно погладить их по упругим стеблям. Здесь так тихо, что это даже немного пугает. Можно услышать звук собственного дыхания и биение сердца; но у создания нет пульса, точно оно и впрямь состоит из чистого золотого света.

Только тиканье доносится из кармана джинсов.

– У тебя там часы? – деловито интересуется Морган, аккуратно укладывая коробку на дно ямы. Он в последний раз расправляет крылья Уилки, чтобы получилось красиво, и закрывает его крышкой. Земля ударяется в неё с тем же звуком, с каким стучит по настоящему гробу. – Покажешь?

– В другой раз, – уклончиво отвечает создание. И, поддев кончиками пальцев подбородок, заставляет Моргана вскинуть голову. – Ты правда меня совсем не боишься?

Он смотрит во все глаза. Сначала обычным взглядом, потом снова тем, взрослым, и опять – обычным, пока не начинают течь слёзы.

Он видит только золотой свет и неуловимую улыбку – так улыбаются сердцем.

– Не-а. – Морган уворачивается от прикосновения и принимается тщательно прибивать холмик земли на могиле. – А ты меня?

Создание склоняет голову набок – и опять смеётся, тихо и щекотно. Моргану точно ветер под футболку забирается.

– Какой славный мальчик… Пойдём. Пора возвратить тебя любящим родителям. Не в том я уже возрасте, чтобы забирать красивых детей под холмы.

Создание легко поднимается на ноги и протягивает Моргану руку, помогая встать. Вдвоём они идут через пустынный сад, и колючая ежевика почтительно расступается, а дивные золотистые цветы тянутся навстречу, чтоб хоть вскользь прикоснуться. Башня не отбрасывает тени; они проходят мимо – и словно оказываются в другом мире. Здесь устало фырчат машины на дороге, женщина в кафе ругается из-за плохо вытертого стола, а дылды-пятиклассники трясут чьим-то рюкзаком над мусорным баком.

На мосту они останавливаются. Морган тут же взбирается на перила и осёдлывает их – так он оказывается ненамного ниже сияющего создания. Оно не спешит прощаться, впрочем – стоит рядом, глядит на реку и не дышит.

Морган смотрит на него взрослым взглядом.

– У тебя очень красивые руки. Даже красивее, чем у мамы, – с лёгкой завистью вздыхает он. – Только грязные – жуть. Дай мне!

И, не слушая возражений, перехватывает одну ладонь.

Создание с лёгким удивлением приподнимает бровь.

Морган вытягивает из кармана безупречно чистый платок, слюнявит край и принимается оттирать сияющую руку. На губах появляется привкус моря. И по мере того как исчезают с безупречной кожи застарелые грязные разводы, привкус становится крепче, а к глазам подкатывают слёзы.

Его не хочется отпускать, понимает Морган. Совсем не хочется. Хочется держать вечно, заботиться о нём, холить, лелеять и баловать. Быть рядом…

Создание словно чувствует это – и мягко высвобождает руку.

– Не надо. Ты хороший мальчик… Даже слишком хороший. – Создание наклоняется к его лицу и запечатлевает на лбу тяжёлый поцелуй. У Моргана тут же начинает кружиться голова. – Забудь. Скоро за тобой придут родители.

Как Морган оказывается не на перилах, а на тротуаре, он не помнит. Зато хорошо помнит бледное, заплаканное лицо матери и черноту, проступающую сквозь облик разгневанного отца.

Вот это по-настоящему страшно.

Он смотрит на отца взрослым взглядом и успокаивается понемногу – так жуткую черноту не видно.

…Часы бьют пять вечера. Башня отбрасывает непропорционально длинную, густую тень.

Морган очнулся от смачной пощёчины – и с отчётливым привкусом густого вина Шасс-Маре на губах.

– Идиот, – прошипела Кэндл и залепила ему вторую пощёчину – или даже третью, судя по горящему лицу. – Что с тобой? Издеваешься?

– А что со мной? – хрипловато переспросил он и потянулся. Кости ломило от летней жары, хотя на улице было от силы минус пять. – А… извини. Я плохо спал сегодня. Надолго отключился?

– Минуты на три, – зло ответила Кэндл. Как выплюнула. – Пялился открытыми глазами в пустоту и на вопросы не отвечал… И часто с тобой такое?

– Случается временами, – уклончиво ответил он. В голове слегка звенело, и вряд ли от пощёчин. – Так вот, насчёт пустыря… Он точно есть. Огромное поле, заросшее ежевикой. Я там похоронил канарейку, когда мне лет десять было. Знаешь, нам нельзя было заводить никакое зверьё – ни кошек, ни собак, ни даже хомячков… Но когда мне исполнилось восемь, я сильно заболел. Очень сильно. И мама, пока утешала меня, успела наобещать все сокровища мира. Я выбрал канарейку.

– И через два года она сдохла, – мрачно продолжила за него Кэндл, прикусив ноготь. Вид у неё был болезненный. – Лучше бы деньгами брал.

– Сейчас мне тоже так кажется, – улыбнулся Морган. – Ну что, рискнём взглянуть на пустырь?

– Спрашиваешь!

В её голосе звучал вызов.

На улице было даже холоднее, чем грозились накануне синоптики. Ветер вгрызался в любую полоску неосторожно обнажённой кожи – между перчатками и краем рукава, между шапкой и воротником, наотмашь хлестал по лицу. Кэндл, проклиная всё на свете, до самого верха застегнула молнию и надела капюшон, но уже через пару минут покрылась неестественным румянцем. Иногда порывы стихали, но спустя несколько секунд ветер снова бил тугим воздушным кулаком, словно пытаясь вытолкнуть чужаков с площади.

Часовая башня была огорожена яркими оранжевыми конусами, а между ними трепетали туго натянутые полосатые ленты.

– А это ещё что такое? – выкрикнул Морган, стараясь заглушить завывания ветра.

– Так она уже сто лет как аварийная! – проорала Кэндл в ответ. Глаза у неё слезились, на щеках стыли чёрные разводы от поплывшей туши. – В том году куском штукатурки женщину ранило!

– Угу, – кивнул Морган, чтобы показать, что он расслышал, и пригляделся к башне. С одного бока к ней примыкала мастерская по ремонту обуви, а с другого – жался к брусчатке длинный и плоский магазин канцелярских товаров, который никто и никогда не видел открытым. В промежутке торчали из густых шиповниковых зарослей чахлые сливы, а позади виднелась глухая стена какого-то серого от времени здания.

Кэндл бросила взгляд искоса, сунула руки в карманы – и ломанулась прямо сквозь заросли, отворачивая голову от колючих веток и ругаясь сквозь зубы. А потом – замерла разом, нелепо зажав ладони подмышками. Не выдержав, Морган бегом кинулся к ней, оставляя на шипах нитки из джинсов.

За башней ничего не было.

…то есть не совсем “ничего”, мысленно поправился Морган. Та же брусчатка, наледь и снег, а поодаль – высокий кованый забор и стеклянная крыша разгромленного розария, запущенные сады, одинаковые дома, гаражи и пожарный гидрант.

– Не слишком похоже на пустырь, – заметила Кэндл разочарованно. Ветер снисходительно фыркнул; Морган тут же обернулся, так резко, что шея заболела, но успел заметить лишь человекоподобный силуэт, растворяющийся в тени, и отблеск золотого сияния.

– Погоди минутку…

Он с трудом вырвался из цепких объятий шиповника и, на ходу выкусывая из перчаток глубоко засевшие шипы, пробежался обратно к башне. Около фундамента брусчатка была разворочена так, словно в неё экскаватором вгрызались. Густая, смолисто-чёрная тень падала почти отвесно и смыкалась с полумраком в щели между старинной кладкой и кирпичной стеной, торцом обувной мастерской. Морган сравнил мысленно свои мерки с шириной щели – и боком втиснулся в неё, молясь о том, чтоб куртка не зацепилась за какой-нибудь выступ.

На другом конце мучительно узкого проулка сиял свет – куда более тёплый и яркий, чем бывает обыкновенно в конце декабря, глубоко за полдень.

Стиснув зубы, Морган начал рывками продираться между стен. Некоторые камни неровной кладки были выдвинуты настолько, что ощутимо проходились по рёбрам. Ноги путались в сухих ежевичных плетях. Но зато свет впереди становился всё ярче, и сочился теплом, и проступали в нём постепенно очертания громадной поляны под бездонным синим небом, и сизая трава колыхалась от размеренного дыхания лета, и горели золотые цветы у изножья колючих зарослей…

Горячая, жёсткая ладонь появилась словно ниоткуда и накрыла Моргану рот. На разомкнутых губах появился тут же привкус морской соли и травяной горечи.

– Морган Майер, – шёпот Уилки стекал по шее расплавленным свечным парафином. – Возврата не будет, Морган Майер.

Это было физически больно. Как если сгрести в кулак белого лабораторного мышонка, чтобы снаружи торчал один хвост, и слегка сдавить. Морган покрывался испариной, еле держался на ногах и чувствовал себя той самой мышью в чужой ладони.

– …возврата не будет, мой друг.

Когда мягкое, но чудовищное давление исчезло, Морган прерывисто вздохнул, насколько позволял узкий проулок – и начал пятиться в зиму, путаясь в ежевике. Лето медленно таяло на щеках запахом травы и моря.

Кэндл ждала на площади, пританцовывая от холода.

– Ну, как?

– Ничего, – буркнул он, стараясь на неё не смотреть. – Давай лучше другие места посмотрим. Что там ещё есть на карте?

Вскоре выяснилось, что затерянный остров на Мидтайне можно разглядеть со смотровой площадки, если использовать крайний слева телескоп. Там тоже царила зима. А танцевальная школа близ центра города замерла в вечной осени, и в окнах плавно покачивались цветные огни и человекоподобные силуэты. От музыки, хриплой, как на старых граммофонных пластинках, под ложечкой начинало тянуть, а голову заполнял сладкий и бессмысленный туман. Подходить ближе Морган не рискнул и Кэндл не позволил. Последнее “потустороннее” место располагалось по другую сторону того холма, где жили Костнеры, и аккурат напротив старого дома миссис Льюис. Это был просто фрагмент улицы между двумя глухими стенами, затянутый поверху густо переплетёнными ветвями рябин. Проходя под ними, Морган встал на цыпочки, сорвал целую горсть обмороженных ягод и спрятал в карман. Ягоды не таяли, и это оказалось единственное чудо на той улице.

– Как насчёт кофе? – поинтересовалась Кэндл беспечно. Взгляд у неё был пьяным, счастливым и испуганным одновременно. – У меня уже голова кругом. Черти-сковородки, чтоб я сдохла… Это ж прямо рядышком, я каждый день мимо ходила, и никогда, никогда…

– Я не против кофе, – мягко перебил её Морган. – Не передумала насчёт этого? – и он кивнул на дом Льюисов.

– Прикалываешься, что ли? – огрызнулась она. – Я завелась только. И есть у меня одна мыслишка… Идём. Папаша в участке, а моя старушка ещё нескоро вернётся. Прислуги у нас нет, так что стучать будет некому. Если что.

Это “если что” не слишком воодушевляло, но делать было нечего.

Морган действительно хотел кофе.

Глава VIII

Огромный дом Льюисов насквозь пропах кошками.

Но это была не мерзкая кошачья вонь нечищеных туалетов и сухого корма, а нежный, молочный запах чистой шерсти и розовых подушечек на лапах двухмесячного котёнка, запах нагретой постели и войлочных шаров, набитых котовником. На всех углах здесь висели когтеточки: из мешковины, картонные, деревянные и верёвочные. В нишах по стенам вместо помпезных китайских ваз эпохи Цинь грудились разномастные подушки и меховые одеяла. Почти на всех подоконниках стояли горшки с травой.

– Много у вас теперь питомцев? – рассеянно поинтересовался Морган и, присев на корточки, принялся гладить по выгнутой спине поджарую бенгалку. Кошка в ответ урчала и ластилась так отчаянно, словно он растёр ладони корнем валерианы. С верхней ступени лестницы подозрительно щурился белый мейн-кун.

– Двенадцать пушистых тварей, – хмыкнула Кэндл и босой ногой отпихнула в сторону надоедливую кошатину. – И чего ты в них находишь, а?

– Я в детстве был одинокий и недолюбленный, – невинно ответил Морган, глядя снизу вверх. Кэндл фыркнула и наклонилась, трепля его по волосам:

– Ух ты, моя лапочка! Пойдём, угощу тебя чем-нибудь вкусным и утешу… А нет, иди лучше сразу в кабинет к моей мамаше, начинай рыться в столе. Кофе я принесу сразу туда. Помнишь маршрут?

У Льюисов Морган был в последний раз года два назад, но кабинет Деборы и, главное, огромный стол в этом кабинете помнил прекрасно, а потому кивнул. Кэндл превентивно пнула по-прежнему ластящуюся кошку и сбежала из холла в боковой коридор. За ней устремилась и любвеобильная бенгалка, и, спустя некоторое время, заносчивый мейн-кун – сперва степенным шагом, а затем вприпрыжку. Пробегая рядом с Морганом, он зловеще сверкнул разноцветными глазами.

– Не ревнуй её ко мне, дурачок, – ласково посоветовал Морган. – Мы же просто друзья.

Кот замер, оглянулся и недоверчиво мявкнул; затем, видимо, счёл беседу с каким-то человечишкой ниже своего достоинства и огромной белой тенью понёсся по коридору, высоко задирая хвост. А Морган направился вверх по лестнице, нащупывая кончиками пальцев знакомые выщерблины в мраморных перилах.

“Странно. Когда едешь вниз на заднице, они кажутся больше”.

Насколько экстравагантна была Дебора, настолько обыденным и аккуратным выглядел её кабинет. Деревянные шкафы у стены, где за стеклом по-солдатски ровными рядами стояли коричневые и зелёные папки с личной перепиской; подшивки законодательных актов графства и города за последние сорок лет; справочники – юридические, телефонные, по садоводству и этикету; переплетённые по двенадцать штук ежемесячные журналы Фореста – “Гримм” и “Вестник”; подборки статей из “Форест Сан”, вклеенные в альбомы… Самые важные документы хранились в сейфе на свободной стене, за натюрмортом, а простая текучка – в ящиках монументального стола из морёного дуба. Ящик запирался на ключ, а ключ лежал в шкафу, в крохотной фарфоровой вазе, расписанной сиренью и ландышами.

Кое в чём Дебора была ужасно старомодной.

В верхнем ящике лежал ноутбук. Его Морган аккуратно переместил на стол, не снимая перчаток; ниже пряталась папка со свежей корреспонденцией – почти все электронные письма Дебора распечатывала. Он успел мельком проглядеть верхние бумажки, когда в кабинет, согнав с порога любопытного абиссинца, вошла Кэндл.

– И удобно тебе так? – кивнула она на его шерстяные перчатки.

– Не особенно.

– Тогда сними, – интимным тоном посоветовала Кэндл. – Моя старушка не станет играть в детектива и вычислять по пальчикам, кто порылся у неё в столе. Она и так знает, что это я.

– Часто балуешься шпионажем?

Она пожала плечами и бросила ему ключ.

– Код – год моего рождения. На тебе сейф, на мне ноутбук, попадётся что-то интересное – свистнешь.

Массивная стальная дверца поддалась с первого раза. На верхней полке лежали два пистолета, почерневшее надкушенное яблоко, бутылка ликёра и детская фотография Кэндл – угрюмой восьмилетней девочки с толстенной косой, перекинутой через плечо. На средней, самой просторной, громоздились шкатулки с украшениями – обычные плоские деревянные коробки самого утилитарного вида, стоящие одна на другой. Морган осмотрел несколько наугад, но внутри действительно были только драгоценности – ни флэшек, припрятанных среди серёг и колец, ни подозрительных конвертов под крышками. Он погладил по шершавой спинке золотого паука-брошку с чудовищными турмалиновыми глазами и потянул с нижней полки объёмистую папку-коробку цвета цементной пыли.

Это оказалось именно то, что нужно.

Аккуратность Деборы не заканчивалась безупречным порядком на рабочем столе. Документы внутри были рассортированы по темам, каждый комплект – в отдельном файле или пластиковом конверте. В основном здесь хранились финансовые отчёты, банковская документация, несколько подозрительных дарственных с подколотыми чеками, документы на недвижимость, протоколы заседаний городского совета и с десяток подборок частных писем. Но когда Морган скользнул взглядом по шапке очередного занудного отчёта, то едва не выронил всю папку целиком.

Стилизованный монстр жрал человека, а чернота брызгала в стороны жутким комковатым месивом.

Запоздалое понимание накатило спустя секунду или две: это был просто логотип. Из-за дефекта распечатки казалось, что одна фигурка поедает другую, более мелкую, но художник наверняка задумывал что-то вроде материнских объятий на фоне восходящего солнца. Справа и слева от картинки угадывались витиеватые буквы “Н” и “М”.

“Новый мир”.

Морган вынул увесистую пачку листов из растянутого файла и принялся внимательно читать – подряд, стараясь не упустить ничего.

– У меня тут расписание заседаний совета этого грёбанного фонда. И список участников. Надо? – глухо поинтересовалась Кэндл, не отрываясь от компьютера.

– Давай.

Чем дальше Морган читал, тем явственнее ощущал холодок между лопатками.

Судя по распечаткам, на счета фонда ежемесячно переводились головокружительные суммы. Дарителями выступали, как правило, частные лица, но огромные потоки вливались также из городского бюджета. Немало денег шло и из совета графства – не так часто, раз в три-четыре месяца, зато сразу по пятьдесят тысяч фунтов. Несколько раз мелькнула подпись Годфри на приказах о перечислении средств; цели даже на дилетантский взгляд казались более чем подозрительными, хотя на документе имелись все нужные визы. Ближе к середине стопки Морган наткнулся на протокол заседания, на котором обсуждалось распределение сумм на текущее полугодие – и увяз в полузнакомых адресах. Из документов выходило, что для строительства какого-то бизнес-центра и нескольких его филиалов требовалось снести в ближайшее время полтора десятка ветхих зданий на левом берегу Мидтайна.

Заброшенный частный дом. Старый, ещё довоенный госпиталь, якобы оккупированный бездомными. Давно не функционирующий склад близ объездной дороги. И…

… Морган перечитал этот абзац четыре раза, не в силах осмыслить с первого…

… часовую башню на площади.

– Бред, – пробормотал он. – Не может быть. Она же наверняка включена в реестр памятников, и…

– Что там у тебя? – бесцеремонно поинтересовалась Кэндл, перегибаясь через стол. Выхватила у Моргана бумагу, пробежала глазами; он притянул к себе на колени отирающуюся у ног бенгалку и запустил пальцы в мягкую шерсть. – Что должно быть включено в реестр памятников?

– Часовая башня, – еле слышно откликнулся Морган и зажмурился на мгновение. Под пальцами у него было тёплое, мурчащее, живое; в памяти – синее небо, надвое расчёркнутое чёрным изломанным силуэтом, сизоватые ежевичные плети, вьюн и золотые цветы. – Это же чёрт знает какая древность, её не могут снести просто так.

Кэндл нахмурилась:

– Погоди секунду. Я кое-что видела, – и снова отвернулась к ноутбуку. Защёлкала мышкой, а через полторы минуты заговорила вновь, и голос её был задумчиво-мрачным: – Так и знала, что здесь что-то не то. Я нашла среди переписки по фонду перечень объектов недвижимости. Пять столбцов – номер, адрес, стоимость, правоустанавливающий документ, владелец. С госпиталем понятно, эту чёртову рухлядь давно под снос пора отправить. Причал на Мидтайне… Наверно, тоже, я его вообще не помню. Но теми двумя объектами владеет город, а насчёт башни… Смотри сам, в общем, – и она развернула к нему экран.

Нужную строчку Морган отыскал почти сразу.

Номер: 41.

Адрес: Тайм-аут сквер, 4.

Стоимость: 9 000 (девять тысяч) фунтов.

Правоустанавливающий документ: свидетельство о приобретении городского имущества через аукцион (подписано Р. Уэстом).

Владелец: мисс Кристин Хангер.

– Эта мерзавка…

– Кто? – Кэндл с любопытством развернула экран обратно к себе. – Хангер? Ты её знаешь? Что за птичка?

– Крыска, – машинально поправил её Морган и прикусил язык. Для Кэндл встретиться с Кристин было бы слишком опасно. – Не бери в голову. Сможешь сделать мне распечатку списка?

– Недвижимости? Легко, как на лысину плюнуть, – пожала плечами она.

– Спасибо, – тепло улыбнулся Морган и потянулся за телефоном, чтобы сфотографировать протокол заседания “Нового мира”, а заодно – несколько подозрительных счетов.

Что-то ему подсказывало, что неплохо бы показать их Джину.

“А что до башни… Я обязательно расскажу Уилки”, – решил Морган.

И добавил мысленно: “Потом”.

Потом.

Понедельник начался так лихо, что впору было заподозрить в нём тщательно замаскировавшуюся пятницу, тринадцатое.

Ещё рано утром, в самом начале приёма, в зал ворвался тощий и черноглазый парень с выбритой головой и кустистой, неопрятной бородкой. Прежде, чем охранник догадался отложить свой пакет с картошкой фри и колу, бородатый швырнул в стойку дымовую шашку, вопя что-то об обесчещенной сестре.

Сработала пожарная сигнализация.

Пока дебошира скрутили, выволокли из зала и передали полиции, Морган успел наслушаться о себе такого, что все грешники ада в сравнении казались невинными агнцами. Из причитаний вперемешку с угрозами выходило, что несчастную сестру по меньшей мере изнасиловали всем отделом, а затем жестоко насмеялись над её верой и происхождением. И лишь затем с трудом удалось выяснить, что речь идёт о той многодетной восточной диве, для которой несколько дней назад им пришлось выправлять документы на пособие.

– Ты ей сказала что-то особенное? – тихо спросил Морган у Кэндл, пока два охранника пытались удержать на месте извивающегося дебошира.

– Ну, намекнула, что детки у неё, похоже, от разных папаш, а побрякушки явно не карману для честной эмигрантки, так что лучше бы ей прикусить свой длиннющий язык и прекратить истерику. Раз уж мы так добры, что пытаемся всё-таки оформить нужные бумажки, – кисло улыбнулась Кэндл. Глаза у неё покраснели от едкого дыма и до сих пор слезились. – Она там попыталась что-то задвинуть про честную женщину и пятерых сильномогучих братьев…

– И ты?

Морган уже догадывался, что случилось дальше.

– И я ей рассказала, какой срок дают за проституцию, а какой – за угрозы представителям власти, – пожала плечами Кэндл. – Кто ж знал, что у неё действительно такой братишка имеется… поехавший.

Договорить она не успела – на втором этаже раздался вопль.

Кофейный автомат поперхнулся какой-то железкой, и его стошнило на Ривса кипятком.

Пришлось вызывать скорую.

После этого стало ясно, что приём не состоится. Оакленд распечатал объявление, приправленное щедрой порцией витиеватых извинений, заламинировал и вывесил на входную дверь. Кэндл с полчаса побродила по коридорам, вынюхивая следы химического дыма в воздухе, а затем и вовсе улизнула под предлогом очень важной и, разумеется, срочной встречи. Морган некоторое время пытался работать с заявлениями, но без ошпаренного Ривса и его волшебной базы данных дело почти не двигалось.

– Прибраться, что ли? – задумчиво пробормотал он, оглядывая общий стол в приёмной, заваленный исписанными бумажками вперемешку с увесистыми папками из архива и немытыми чашками из-под кофе. Оакленд, смекнув, куда ветер дует, поспешил спрятаться в своём кабинете.

Однако полноценной уборки не получилось. Вскоре среди скомканных черновиков, разноцветных стикеров и рекламных распечаток Морган наткнулся на то, что безуспешно искал у себя дома в бумагах всё утро воскресенья и о чём благополучно забыл после новой порции неприятных новостей о “Новом мире”.

Телефон О’Коннора.

Первая цифра была смазана – то ли тройка, то ли пятёрка. Морган попробовал оба варианта, но каждый раз вежливый механический голос сообщал, что такого номера не существует. Телефонная книга Фореста тоже оказалась бесполезной. О’Конноров в городе было девять, из них две женщины, но никто из них даже не слышал об однофамильце-старике по имени Дэрри. Лишь одна пожилая леди припомнила кое-что любопытное.

– Дэрри О’Коннор? Да, да, молодой человек, слушаю… моего дядю звали Дэрри, да… Умер. Лет сорок назад, а что? В газете… Что? Мемуары? Ох, не знаю… Может, кто-то из наших и принёс. Фотография? Фото дяди Дэрри? К сожалению, я… Ну, если вы настаиваете… Можете зайти недели через три. Что? Да-да, уезжаю. К детям. Чудесные детки у меня… Да. Конечно, заходите, молодой человек.

Когда Морган положил трубку, то почувствовал себя усталым до умопомешательства. После голодных теней, путешествия по улицам Фореста с Фонарщиком, сюрреалистического кафе Шасс-Маре и потерянных во времени фрагментов города поверить в то, что на приём к нему заглянул давно мёртвый фоторепортёр, было на удивление легко. Распечатанные в шести экземплярах мемуары и сама рукопись лежали в нижнем ящике стола, под замком, но разыскать их автора было сейчас не легче, чем ответить на загадки сфинкса или пройти Третьим путём.

– Почему это происходит именно со мной? – Морган до боли зажмурился и запрокинул голову. Комната словно раскачивалась из стороны в сторону, с каждым мгновением сильнее и сильнее. Сквозь веки пробивалось белесоватое сияние. – Почему?

– Что – почему? – Оакленд заглянул в кабинет на редкость не вовремя. – Говорил с кем-то?

– Угу. По телефону, – спокойно соврал Морган и беспечно улыбнулся. – Тебе чего? Помочь с перепиской?

– Помочь с пиццей, – широко ухмыльнулся Оакленд. – Из “Томато” заказ привезли. И кофе тоже. Горячий.

– Я думал, ты обедать не будешь и сразу домой пойдёшь… Нет, постой. Дай-ка угадаю. У Мэй очередной зуб режется?

– Угу, – зевнул Оакленд. – Я хоть в кресле отосплюсь… Если работка не подвалит.

Морган только улыбнулся сочувственно – дел и впрямь хватало.

Через Оакленда шла вся переписка мэрии, не только с обычными людьми, но и с организациями. Все столы в его кабинете были заняты – папками, коробками, стопками явно не относящихся к работе дисков, исписанными листами для заметок и аккуратными пухлыми конвертами, уже подготовленными для курьеров. Единственный свободный стул он приспособил под картонку с пиццей и высокие бумажные стаканы с капучино. Морган подцепил один кусок пиццы, взял свою порцию кофе и устроился обедать на подоконнике между чахлым кактусом и пышной геранью. Пыльные жалюзи были приоткрыты, но случайный прохожий вряд ли сумел бы разглядеть хоть что-то, кроме размытого человекоподобного силуэта, а вот Моргану открывался вид на улицу от взгорка и до самого спуска к сувенирным рядам.

С неба сыпал мелкий колючий снег. По седым тротуарам тянулись цепочки мокрых, продавленных до асфальта следов. В офисе туристической компании напротив окна горели только на верхнем этаже, а на первом было темно и глухо – наверно, решил Морган, с посетителями там складывалось сегодня ещё хуже, чем в мэрии. Он рассеянно скользнул взглядом вдоль цепочки металлически блестящих фонарных столбов, пригубил кофе…

…и едва не опрокинул остальное себе на колени.

В самом конце улицы, на перекрёстке стоял высокий сутуловатый мужчина в чёрном плаще и котелке. За плотной вуалью снегопада фигура его казалась гротескно вытянутой, ирреальной, а лицо – слишком белым. Издали не различить было ни глаз, ни губ. Человек не двигался. Но чем больше Морган смотрел на него, тем явственнее казалось, что блин лица под чёрным котелком становился ближе, ближе, точно шея у незнакомца бесконечно вытягивалась – лениво и вяло, как течёт по наклонной столешнице вязкий кисель.

Морган очень медленно и плавно слез с подоконника и направился к рабочему столу Оакленда, где виднелся за стопкой бумаг свободный угол, как раз под стакан с кофе. На душе было муторно.

Выходить на улицу совершенно не хотелось.

– Чего смурной такой, а? – доверительно поинтересовался Оакленд, глядя поверх лотков с документами. В отсутствие Кэндл он изрядно осмелел. – Если тоже голова разболелась от этого чёртова дыма, так иди домой. Никто не хватится, уж не сегодня – точно.

– Спасибо, – механически улыбнулся Морган, глядя на окно за плотной решёткой полуоткрытых жалюзи. Под ребром ворочалось мерзкое предчувствие, как в тягостном и сером дневном сне. – Дело не в дымовой шашке. Просто есть кое-какие проблемы, и я совершенно не представляю, как к ним подступиться, – признался он неожиданно для самого себя.

– Ну, посоветуйся с тем, кто знает. Дел-то, прости, Господи… – пожал плечами Оакленд и зевнул.

У Моргана вырвался смешок.

– Если б это было так просто. Впрочем… – перед внутренним взором промелькнуло лицо Шасс-Маре.

“Она ведь ненавидит тени. И знает о них достаточно. И не желает втягивать меня в неприятности, в отличие от… некоторых”.

Отчего-то Моргану казалось, что даже про себя лишний раз упоминать имя Уилки не стоит.

– Нашёл выход? – Оакленд поощрительно выгнул брови и откусил от треугольника пиццы разом половину. Помидорная шкурка свесилась с края и налипла на плохо выбритый подбородок.

– Возможно, – скупо ответил Морган, перебирая мысленно варианты действий. Когда отправиться в “Шасс-Маре”; о чём упомянуть и о чём промолчать; список обязательных вопросов и тех, с которыми можно рискнуть, если дело пойдёт на лад… Внезапно промелькнула одна идея, сколь абсурдная, столь и интересная. – Слушай, у Кэндл ведь нет сегодня никаких совещаний?

– Да вроде не было. – Оакленд почесал подбородок, с немалым удивлением воззрился на помидорную шкурку, повисшую на ногте, и стыдливо стряхнул её в урну под столом. – Хочешь с ней прошвырнуться по барам?

– Что-то типа того. Отведу её в одно очень любопытное заведение.

Оакленд поёжился и отвернулся к монитору.

– Когда ты так зловеще лыбишься, мне с тобой рядом сидеть страшно. Становишься похож на эту, как её… Рогатую ведьму из мультика про спящую красавицу.

– Меньше смотри телевизор с дочкой, – дружески посоветовал Морган, поднимаясь. Настроение у него разом скакнуло вверх. – И, кстати, у тебя соус над губой, – соврал он с невинным видом. – Вот тут. Нет-нет, левее…

Оакленд чертыхнулся и полез в стол за салфетками.

Мобильный с выключенным звуком лежал в приёмной. Кэндл за какой-то час успела накидать десятка два сообщений со всевозможными рецептами того, как можно законно улизнуть с работы. Морган добросовестно пролистал до самого конца, а затем набил ответ:

“Хочу отвести тебя в по-настоящему волшебное место. Сегодня, в девять”.

Реакция была незамедлительной.

“Как мне раздеться?”

“По-пиратски”.

Идея свести в одном пространстве Шасс-Маре и Кэндл казалась всё более гениальной.

Увидев на пороге Моргана, Кэндл скорчила обиженную физиономию:

– Во напялил! Черти-сковородки, ты даже для меня так не выпендривался.

– Мне сегодня нужно быть неотразимым, – с идиотской серьёзностью в голосе пошутил он.

Кэндл сощурилась:

– Да ну?

– Много вопросов и мало ответов, – со вздохом повинился Морган. – И с этим надо что-то делать.

– Ну ладно, – разочарованно протянула Кэндл, обходя его по сужающейся дуге, как осторожная кошка. – Пальто явно не в твоём стиле. Мать подарила?

– Нет. Гвен.

– Так и знала, – со странной смесью восхищения и неприязни откликнулась она. – Есть же вкус, а… А в детстве она тебя не пыталась наряжать?

– Пыталась. В свои платья.

– И ты?

– И я ей сломал палец… Не смотри так на меня, – Морган не выдержал и улыбнулся. – Мне шесть лет было. И мы делали домашний спектакль для мамы. Нам нужна была принцесса, которую Дилан смог бы взять на руки.

Кэндл многозначительно вздёрнула брови, но тему развивать не стала.

В машине оказалось достаточно тепло; Морган стащил ненавистное пальто и бросил его на заднее сиденье. У Гвен действительно разбиралась в моде, а ему всегда шли подобные вещи – тёмно-серый драп с сизоватым оттенком и покрой, напоминающий старинные военные мундиры; шарфы невообразимой длины и клетчатые кепи в стиле Бейкер-стрит, облегающие свитера всех оттенков синего, чёрные джинсы и массивные часы на тонком запястье.

Проблема заключалась в том, что так Морган даже сам себе начинал напоминать сахарного ангелочка или школьника.

“Я же не собираюсь совращать Шасс-Маре, – вяло размышлял он, пока Кэндл сосредоточенно гнала машину сквозь ночной город. – Впрочем, нет. Кого я обманываю. Именно это и собираюсь делать… Интересно, чем расплачиваются у неё в кафе?”.

– Ты уверен, что там есть поворот? – напряжённо поинтересовалась Кэндл, немного не доехав до знакомой тёмной арки между шляпным магазином и посудной лавкой.

Морган очнулся от размышлений.

– Здесь? Нет, конечно. Припаркуйся где-нибудь, дальше идём пешком.

Извилистая лестница оказалась на своём месте, как и площадка в конце спуска. Две дорожки по-прежнему расходились в разные стороны – в палисадник, укрытый сугробами, и в спящий жилой квартал. Вывеска с двухмачтовым парусником слегка покачивалась от неслышного ветра.

– “Охотник за приливами”, – нараспев прочитала Кэндл, широко распахнув глаза. – А что такое “Шасс-Маре”?

– То же самое, только по-французски, – улыбнулся Морган. – Тип корабля. У нас его ещё называли люггером.

– Красивый, – заворожённо откликнулась она, вглядываясь в парусник на вывеске. – Черти-сковородки, какой красивый…

– Наверное, я в кораблях не разбираюсь, – легко согласился Морган и предупредил: – Ничему не удивляйся внутри. И ничего не бойся.

Кэндл вслепую протянула руку и коснулась его лопаток. Иллюзорный жар ладони ощущался даже сквозь толстый драп.

– Я не боюсь. Уже очень давно.

Запах ночного моря, густой и живой, окутал их с первого шага, стоило только закрыться двери. Буроватая масса водорослей на правой стене беспрестанно колыхалась, точно колеблемая глубинным течением, и в ней мелькали серебристые рыбьи спины и раззявленные пасти. Лунный свет сочился через иллюминаторы и дрожал, как лимонное желе. Пол мягко колебался под ногами в согласии с пологими волнами.

– Это всё… настоящее? – хрипло выдохнула Кэндл и метнулась к ближайшему иллюминатору, затем к следующему и, немного запнувшись, к следующему… – Слушай, тут в каждом окне своя луна! Разные фазы, понимаешь? И здесь нет острова, а там есть! Это голограмма, проекция? Жидкокристаллический экран?

– Не думаю, – сдержанно улыбнулся Морган и придержал её за локоть. – Идём. Хочу тебя познакомить кое с кем.

Кетхен радостно выпростала осминожьи щупальца из переплетения водорослей, но, заметив ещё одну гостью, ревниво побагровела и спряталась. Свет в главном зале был приглушён; гроздья разноцветных жемчужин под потолком испускали ровное сияние, как далёкие звёзды. Пустых столиков сегодня почти не осталось, но посетители выглядели ещё менее реальными, чем в прошлый раз. Печальная волоокая невеста в старинном наряде подняла на Моргана взгляд, шагнула навстречу – и прошла насквозь, обдавая смутным ощущением печали и запахом ландыша. За крайним столиком четыре седобородых старика в колпаках играли в шахматы, но двигали фигуры наоборот, постепенно заполняя клетки и возвращая на места отброшенные пешки.

Шасс-Маре сидела на стойке, подогнув под себя одну ногу, и за спиной у неё таинственно мерцали жидкости в причудливых бутылках, заполняющих всю стену от пола до потолка.

– Всё-таки пришёл. – Она смотрела на него с равнодушным любопытством, как египетский Сфинкс – на заплутавшего путника. – И привёл ещё одного человека.

– Я же говорил, что буду заглядывать, – согласился Морган, перекидывая пальто через сгиб руки. Глаза Шасс-Маре засияли бледным золотом – вкус Гвен она явно оценила. – Хотел познакомить тебя со своим самым близким другом. Думаю, она тебе понравится… Да и ты ей – тоже.

– Ну, рискни.

Шасс-Маре вдруг спрыгнула со стойки – без предупреждения – и скользнула вплотную к нему, источая ощущение опасности и азарта.

– Это Кэндл, – произнёс Морган. Дыхание у него участилось, а в костях появилась звенящая лёгкость. – В прошлом панк, ныне адвокат и одна из самых красивых женщин этого города.

Они фыркнули одновременно и очень похоже – смертный человек Кандида Мэри Льюис и неведомое существо по прозвищу Шасс-Маре – а затем существо провокационно улыбнулось:

– А кто – самая красивая?

– Моя мать, разумеется, – не моргнув глазом, ответил он.

В школе и в колледже эта фраза всегда помогала, спасла и сейчас.

– Хороший мальчик, – рассмеялась Шасс-Маре, и нотки в её голосе неприятно напомнили об Уилки. – Ладно. Считай, ты меня купил. Рада познакомиться, девочка Кэндл, почти самая красивая в городе, – обернулась она, и улыбка неуловимо потеплела. – Зови меня Шасс-Маре. Так называется это место, а я – его хозяйка, значит, и имя в какой-то степени тоже моё. Куртку можешь повесить на любой стене, просто прислони к водорослям, и всё.

Кэндл, захмелевшая от впечатлений, даже не поняла, кажется, что её отсылают. Обвела восхищённым взглядом зал – и медленно, пританцовывая, направилась к ближайшей стене, скидывая на ходу пронзительно жёлтый пуховик. Под ним оказалась ярко-малиновая рубашка и чёрный кожаный жилет со шнуровкой.

– И о чём ты хотел поговорить? – Шасс-Маре всё ещё провожала взглядом Кэндл, но голос посерьёзнел.

– О том, что кое-кто купил часовую башню. И о тенях.

– Почему не спросишь его?

Уточнять, кого именно, смысла не было – имя витало в воздухе.

– Потому что тебе я доверяю, – произнёс Морган негромко, сильно наклонившись вперёд, почти соприкасаясь с ней плечом. Видимо, это было правильное решение; лицо Шасс-Маре на мгновение приобрело растерянное выражение, но затем она вновь стала похожа на дочь сфинкса и пиратки. – Кстати, чем у тебя тут расплачиваются за напитки? – добавил он торопливо – Кэндл уже шла обратно, а решить эту проблему он хотел до её возвращения.

– Снами, чудесами… интересными новостями, – ответила Шасс-Маре задумчиво. – Не бойся. Я не попрошу в оплату то, с чем тебе будет трудно расстаться. Обычно люди забредают сюда во сне, на грани смерти или сбившись с пути. Я даю им то, что нужно, и забираю то, что пригодится другим, вот и всё.

– Понятно, – кивнул Морган и продолжил тише, извиняясь: – Я по глупости втянул её в приключения. Ну, показал тот, другой город. Мне просто хотелось удостовериться, что я не сошёл с ума… К тому же Кэндл помогла мне найти кое-что важное. И для вас, наверное, тоже. Ты позаботишься о ней, если понадобится?

Шасс-Маре провела горячими пальцами по его щеке и отвернулась, возвращаясь за стойку.

– Я забочусь о каждом человеке в городе. И тем более всякий, кто найдёт путь в это место, получит помощь. Тебе даже не стоило просить меня… Что хочешь попробовать сегодня? – сощурилась она хитро. – Опять вина памяти? Или чего-то поинтересней?

– Поинтересней – это для неё, – хмыкнул Морган, собираясь расплатиться с Кэндл за все походы по барам, когда она, угощая, вливала в него литры безумных коктейлей. – А мне пока просто кофе. Сначала хочу поговорить.

В ответ она только кивнула и отступила, изображая обычную барменшу. Кэндл вернулась и легко вскочила на высокий стул рядом с Морганом, любопытно вертя головой.

– Здесь потрясно! А эти бурые штуки, они что, живые? Черти-сковородки… Я видела там настоящий скелет, представляешь, и он…

– Схватил тебя за руку? – в шутку предположил Морган, улыбаясь.

– Да ну тебя, – фыркнула Кэндл. – Нет. Куртку забрал. Слушай, у меня уже башку срывает, – зашептала она вдруг жарко, уткнувшись ему в плечо. Высокий барный стул опасно накренился. – Город этот, лето посреди зимы, теперь ещё бар – как оживший мультик, ну честно. Я словно оказалась в каком-то другом месте, где всё чужое… – Шасс-Маре бросила на неё странный взгляд, понимающий и недоверчивый одновременно, и отступила в сторону, к полкам с бутылями. А Кэндл продолжала бормотать, жмурясь и дыша слишком часто: – Знаешь, у меня уже было так. Когда всё достало, и чёртова мамашкина школа, и планы эти её тупые… В один кошмарный день я просто попрощалась с ребятами, схватила гитару и рванула по клубам. Не здесь, даже не в графстве… Моталась по всей стране. Сначала жила по друзьям, потом – по друзьям друзей… Ну, заявлялась, например, к Дэну, перебивалась пару дней, а потом выпрашивала у него адрес надёжного приятеля в соседнем городе. И везде – пела, пела, пела, по клубам и по кафе, пока хрипнуть не начала. За гроши, иногда бесплатно. Меня били, пытались подсадить на наркотики, и я никогда в жизни столько не целовалась с незнакомцами и не обжималась по углам. Но самое потрясное – знаешь, что было? – внезапно запрокинула лицо Кэндл. Взгляд у неё был удивительно ясный и трезвый, только губы горели, и Моргану сквозь пространство передавался этот жар. – Музыка. Я играла очень хреновую музыку, но всё – на надрыве, и песни особенно. И иногда, в каких-то занюханных клубах, народ этим проникался. И я тогда могла оборвать последний куплет – и прыгнуть со сцены вниз, в толпу эту… И меня ловили, черти-сковородки, ловили и передавали по рукам. Представь – много-много ладоней, как прилив, сначала относят тебя от сцены, а потом швыряют обратно, как море швыряет на пляж утопленника. Только я себя не мёртвой чувствовала, а живой. Действительно живой. Как последний выживший после кораблекрушения…

Кэндл застыла, не мигая и тяжело дыша. Морган чувствовал себя так, словно это он только что прыгнул в беснующееся человеческое море, безоглядно доверяя чужим рукам, захлёбываясь в запахах – дешёвый дезодорант, выпивка, жар тела, застарелый табачный дым, приторные девчачьи духи, мокрые волосы, пьяное дыхание…

Пальцы на ногах начинали сами по себе поджиматься и сладко неметь.

– Ты опять хочешь… – губы у него едва разомкнулись; язык не слушался. Волнами накатывало душное тепло. – Хочешь убежать?

– Очень. – Кэндл опустила взгляд. – Не представляешь, как.

Морган не нашёлся, что ответить.

Пол мягко качнулся, как палуба корабля; свет вновь изменил тональность, на розовато-лиловую. Шасс-Маре всё с тем же странным выражением лица поставила перед Кэндл высокий бокал, наполненный зеленовато-коричневой жидкостью, в глубине которой вспыхивали искры – как россыпь бликов от зеркального шара в провинциальном клубе.

– За счёт заведения.

– Спасибо, – улыбнулась Кэндл, придвигая к себе бокал. Пригубила – и застыла, уставившись неподвижным взглядом в пустоту.

Моргана передёрнуло.

– Со стороны похоже на наркомана, которому вкололи дозу.

– Думаешь, ты выглядел лучше? – жёстко усмехнулась Шасс-Маре. И хлопнула ладонью по стойке: – Ладно. Забудь. Это на мечту подсаживаются, а я плеснула ей кое-чего помягче. К утру выветрится.

“Меня бы кто проветрил”.

Морган с трудом отвёл взгляд от неподвижной Кэндл и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. После её торопливой исповеди в голове была каша. Зависть по-кошачьи лениво то выпускала коготки, то прятала. Собственная реакция на весь этот сумасшедший дом вокруг казалась ненормальной. Правильно было испугаться, прийти в восторг, ошалеть от новых впечатлений, да хоть бы свихнуться – но только не принимать всё, как должное.

“Как будто я знал с самого начала, – осознал Морган, леденея. По коже прокатилась волна мурашек. – Знал, но забыл. И ждал, когда меня позовут обратно”.

…Чашка с кофе появилась перед ним на столе внезапно, точно сама по себе.

– Это тебе, – негромко произнесла Шасс-Маре и осторожно провела кончиками пальцев по его запястью, вдоль ремешка часов. Морган почувствовал новый прилив жара, но совершенно иной природы – настолько привычной и объяснимой, что даже смешно стало. – И говори. У нас не так много времени.

– А… да. – Морган пригубил кофе и едва не поперхнулся от густого шоколадного вкуса и перечной остроты. – Ну и отрава, прости, конечно… Слушай, а тени могут появляться и днём?

Шасс-Маре пожала плечами.

– Никогда о таком не слышала. Вряд ли. Они и ночью не появляются, если рядом яркие фонари. Но фонари можно погасить, а солнце?

– Ясно, – нахмурился Морган, отгоняя привязчивое видение – безликий с бесконечно растущей шеей, который тянется к окнам мэрии. – Значит, показалось.

– А ты видел тень днём? – быстро переспросила Шасс-Маре, и в голосе у неё звякнули опасные металлические нотки. – Всё может быть. Они быстро учатся. Где это случилось? И когда? Я проверю.

– Сегодня днём. На перекрёстке за мэрией, если идти вниз с холма, – машинально ответил Морган и снова отхлебнул кофе. Со второго глотка напиток не казался таким уж невыносимым. – А почему здесь вообще столько теней? В других городах они тоже есть?

Шасс-Маре облокотилась на стойку и подперла щёку рукой.

– Встречаются, конечно. Но это место особенное… Точнее, три места. Знаешь, какие два ближайших города?

– Сейнт-Джеймс и… Тейл, вроде? – предположил Морган не слишком уверенно. В первый город он ездил достаточно часто, а вот во втором не был никогда, только слышал о нём что-то смутно нехорошее.

– Именно. Но в Сейнт-Джеймсе свой хозяин, – улыбнулась внезапно Шасс-Маре так светло и по-доброму, что на мгновение стала похожа на соседскую девчонку. – Влюблённый идиот, конечно, и весьма унылый тип, особенно в последнее время, но город держит железной рукой. Мимо него ни одна крыса не проскочит. А вот Тейлу и Форесту повезло меньше… – У неё вырвался вздох. – Понимаешь, точно ничего не известно. Ублюдок из башни молчит как убитый, а я знаю не так уж много. Но до кое-каких выводов дошла сама. Я думаю, что здесь, между тремя городами, было раньше что-то такое… Особое место. Переход. Когда началась война, всё изменилось, но особость этого места никуда не делась, она просто поменяла свойства, понимаешь?

Морган честно признался себе, что ни черта не понимает, но всё же кивнул.

– Уилки упоминал о разломах… Это оно самое?

– Не совсем, – качнула она головой. – Скорее, м-м… Все земли кругом – нечто вроде тонкого места. А где тонко, там и рвётся… Разрывы, разломы – называй, как хочешь, но оттуда прёт такая мерзость, что хоть стреляйся. Сейнт-Джеймс, как я уже сказала, и сам справляется. Тейл превратился в ад, и соваться туда опасно даже таким, как я. Но пока держится Форест, пока держимся мы – целы две точки опоры из трёх, и болота между Форестом, Тейлом и Сейнт-Джеймсом остаются просто болотами. А не становятся дверью… куда-то.

К горлу у Моргана подкатила тошнота. Он осторожно отставил в сторону чашку и зажмурился, пытаясь вытравить из-под век образ лопающейся, как сливовая кожица, земли, из-под которой начинает выпирать что-то чёрное, бессмысленное, голодное невыносимо жуткое.

– Ясно, – глухо произнёс он и с силой провёл костяшками пальцев вдоль бровей, совсем как мать, когда у неё начиналась мигрень. – Спасибо. Слушай, насчёт разломов… Если я тебе дам карту, ты сможешь их отметить?

– Могу, – рассеянно кивнула она, водя ногтями по стойке. – Только зачем это тебе?

– В каком смысле?

Шасс-Маре уставилась на него в упор; глаза у неё сейчас горели бледным золотом – не настолько ярко, как было у Уилки, но так же невыносимо.

– Ты ведь сам можешь их видеть. Иначе бы не заметил ублюдка из башни там, на дороге. Он ведь ждал меня, глупый ты мальчишка, а остановилась твоя машина.

Морган откинулся на спинку стула и залпом допил кофе, не чувствуя вкуса.

Губы жгло от перца.

– Почему я его вообще увидел?

– Не знаю, – пожала плечами Шасс-Маре. И добавила вдруг неожиданно горько: – Понимаешь, есть люди, с которыми изначально что-то не так. Но это ведь не значит, что нам не надо бороться?

“Нам”.

Морган чувствовал себя так, словно его ударили в грудь тараном. Нестерпимо хотелось наконец вздохнуть – и никак не получалось. В ушах звенели строки из мемуаров О’Коннора, точнее, чьи-то вписки в мемуары. О безобидном великане, которого забили насмерть просто из любопытства; о чужой девчонке в равнодушном послевоенном городе…

“Я другой. Другой. Я совсем обычный”.

Верить в это сейчас получалось уже с трудом.

Внезапно Кэндл по-совиному плавно повернула голову и моргнула. Глаза у неё были пьяные-пьяные.

– Как же здесь тихо, черти-сковородки… – протянула она тоскливо. – Свихнуться можно. Нельзя было, что ли… – и осеклась, потому что увидела сцену в глубине зала.

Морган в ту же секунду понял, что она задумала.

– Кэндл, нет. Не надо.

На губах у неё появилась блаженная, сумасшедшая улыбка:

– Надо, лапочка. Мне надо.

Кэндл спрыгнула со стула и вдруг схватила Моргана за волосы, притягивая к себе. Коротко хохотнув, прижалась ртом к его рту – то прикусывая чужие губы, то щекотно шаря языком по дёснам, то сталкиваясь зубами… Поцелуй это напоминало меньше всего, но Морган завёлся мгновенно, как будто в кофе ему подсыпали афродизиак, и едва сумел проглотить недовольный стон, когда Кэндл отстранилась и, пританцовывая и кружась, побежала к сцене.

– Чокнутая, – припечатала Шасс-Маре, и в голосе у неё звенела пронзительная тоска пополам с восхищением.

– Она всегда такая, – хрипло ответил Моргал и облизнул губы. Помада у Кэндл была со вкусом вишни и кока-колы. – Только обычно в глубине души, а сейчас тормоза слетели. Что ты ей подмешала?

– Намешала, – поправила Шасс-Маре. – Сон с явью. Знаешь, такое глупое пограничное состояние, когда ты позволяешь себе быть собой.

А Кэндл, кажется, было плевать, что происходит вокруг.

Она взобралась на сцену, оглядела ряд инструментов, а потом резко сцапала крайний чехол и рванула из него гитару. Пнула микрофон, чтоб он опустился на нужную длину, одновременно подкручивая колки. Тронула струны и замерла, облизываясь, словно пробовала звук на вкус. Вспыхнули над сценой разноцветные жемчуга – ярче софитов.

Кэндл болезненно выпрямилась – встрёпанная, тонкая и гибкая, в малиновой блузе точь-в-точь одного цвета с волосами. Томно оглядела зал, как рок-звезда под кайфом заломила брови, жмурясь – и ударила по струнам.

В этом грёбанном городе мне уже не за что уцепиться.

Хоть бы одно неравнодушное “Здравствуйте!” или там “Как ты?”…

Время летит. Дни – точно спицы в ободе чёртовой колесницы.

Жду, а судьба раздаёт, ухмыляясь, мразям краплёные карты…

Морган слышал эту песню раз триста, и но в каждое исполнение Кэндл импровизировала, сочиняя что-то вдобавок, и по новым строкам можно было угадать, что достало её на сей раз. Он попытался вспомнить, на каких “мразей” жаловалась она недавно, когда услышал вдруг сдавленный всхлип.

Шасс-Маре зажимала себе рот ладонью, а глаза у неё горели так ярко, что больно было смотреть.

– Ты чего? – спросил он ошарашенно. Только-только затвердевшая картина мира опять расплылась сырыми шматками глины. – Эй?

– Заткнись, – процедила она сквозь зубы. – Просто заткнись. Что бы ты понимал…

Что Морган умел хорошо, так это чувствовать момент.

– Не понимаю, – тихо согласился он, а затем перелез через стойку, едва не столкнув чашку из-под кофе на пол, и обнял Шасс-Маре со спины, выцеловывая шею и пытаясь распустить корсет.

Кэндл пела, как будто вокруг был стадион, который пел с ней в унисон. По лицу у неё текли то ли слёзы, то ли пот.

…А Шасс-Маре совершенно не умела целоваться. Или просто не любила.

Следующий день прошёл как в лихорадке. Кэндл в мэрию не явилась вовсе – позвонила около двенадцати и сообщила, что заболела, а потом отключила телефон. Оакленд явно что-то начал подозревать, особенно после того, как заметил на шее и на запястьях у Моргана характерные красноватые пятна, однако помалкивал.

– Трудный период, э? – сочувственно поинтересовался он, когда тишина за обедом стала неприлично давящей, и принялся уж слишком тщательно протирать очки.

– Вроде того, – улыбнулся Морган, перекатывая между большим и указательным пальцем смятую в комок бумажку.

После бессонной ночи ощущения были ирреально-яркими. Каждое случайное прикосновение отдавалось где-то глубоко в нервах. Тихая клавиатура стрекотала, как цикады в жару; клавиши, гротескно выпуклые и шершавые, прыгали навстречу движению и лупили по кончикам пальцев. Искусственный, холодный белый свет резал глаза, словно прямо в лицо дул ветер из пустыни. Обычный кофе из “Томато” расцветал на языке таким богатством вкусов, от насыщенно-шоколадного до затхло-земляного, что впору заподозрить галлюцинации.

С людьми было ещё хуже.

Каждая человеческая фигура сияла или, наоборот, представала сгустком мрака. Эти свет и тьма имели разную степень интенсивности и окраску, точно по-разному обработанные фотографии, вклеенные в один коллаж.

“Я схожу с ума, – думал Морган, механически перебирая бумаги в папке. Заголовки документов ускользали от сознания. – Я схожу с ума, но почему-то не боюсь”.

Без пятнадцати шесть он сбежал из офиса, оставив дела на Оакленда. Сперва долго ездил по тёмным улицам, в глубине души надеясь увидеть краем глаза разноцветные искры Чи. Попытался даже переехать мост и вырулить к заброшенному госпиталю, где встретил тени в последний раз, но так и не сумел: драный, злющий кот светло-палевого окраса выскочил вдруг на середину дороги и начал бросаться под колёса. Глядя на него, Морган ощутил вдруг приступ иррационального беспокойства, против всех правил развернулся по тротуару и поехал обратно к центру.

Как-то само собой получилось, что путь лежал мимо дома Кэндл.

В окнах на третьем этаже горел приглушённый свет.

“Втянул её в неприятности и бросил. Идиот”.

От укола совести Морган словно протрезвел. То, что происходило накануне, распалось на две неравные части – сначала ворох пугающей информации от Шасс-Маре и собственные идиотские действия потом.

Слишком это было похоже на попытку бегства от того, что он узнал. Разрывы и расколы, триада городов, мрак и ужас…

“Мне просто не хватает того, с кем можно поговорить обо всём. Не хватает… напарника?”

Мысль немного пугала.

Поколебавшись недолго, Морган поднялся по лестнице и замер у двери. Сквозь неё доносились гитарные переборы, и тянуло через щели слабым запахом дыма от ароматических палочек: иланг-иланг, пачули и ещё что-то сладкое, терпкое, отдалённо знакомое.

Он прислушался.

Кэндл пела – блюзово и удивительно чисто, но не старые заезженные песни, а нечто новое.

– Может, всё не так плохо, – пробормотал Морган, упираясь лбом в обшивку двери. Лихорадочная острота чувств постепенно угасала. – Может быть…

Но на кнопку звонка он так и не нажал.

А в среду Кэндл вышла на работу, как обычно – язвительная, буйная, вездесущая.

Глава IХ

– Привет, балбес! Чего прячешься от любимой сестры, а?

Морган отвёл трубку от уха, чтоб не оглохнуть, и виновато посмотрел на Оакленда. Тот лишь понимающе махнул рукой – семья так семья.

– Привет, Сэм. Я не скрываюсь, просто на приёме был. У тебя срочное что-то?

– Разумеется, да! – фыркнула трубка. – Я хочу тебя на ужин. Вместе с коробкой пирожных.

– Целый я, а потом ещё и сладкое? А ты не лопнешь? – коварным голосом поинтересовался Морган, переждал хихиканье и продолжил: – Так ты по делам звонишь?

– Да нет, – легкомысленно отозвалась Саманта. – Просто не виделись давно. Ну, ещё хочу узнать, что ты будешь дарить маме, чтоб не получилось, как в прошлом году.

Морган не смог удержаться от улыбки: у Сэм и её мужа были почти одинаковые способы выманить человека на важный разговор. То “гпп”, то подарок на Рождество…

– Конечно, я приду, раз всё настолько серьёзно. Какие пирожные захватить?

– Трубочки с кремом… Нет, лучше что-нибудь желейное, низкокалорийное, – исправилась Сэм со вздохом. – Ждём тебя к восьми.

“Ждём, а не жду. Значит, вместе с Джином”.

– Я приеду. До встречи, сестрёнка.

– До встречи, балбес!

Положив трубку, Морган вернулся к приёмному окну. В глубине души он надеялся, что О’Коннор вернётся за своей рукописью, но в то же время понимал – нет, этого не будет. Как нарочно, перед Рождеством словно затишье наступило. Посетители заглядывали лишь изредка; один слегка подвыпивший турист с материка перепутал мэрию то ли с почтой, то ли с сувенирным магазином и долго упрашивал продать ему пачку открыток – на ломанном английском, отчего-то называя Моргана “очаровательной блондинкой”.

Когда пьянчужку наконец выпроводили, в зале стало пусто и грустно.

– Вот бы что-нибудь взорвать, – сонно пробормотала Кэндл, тасуя визитки, точно колоду карт. – Эй, прекрасная блондинка, ты сегодня никуда прогуляться не хочешь?

– Меня сестра позвала на ужин, – откликнулся Морган рассеянно и только потом сообразил, что Кэндл спрашивала о Шасс-Маре. – Слушай, ты…

– Ничего, – ухмыльнулась она беззаботно. Смазанная красная помада в уголке рта походила на свежую кровь. – Я найду, чем заняться.

Уже после приёма, покупая пирожные в кондитерской на углу, Морган набрал номер Кэндл.

“Абонент недоступен, – с укором ответил мягкий женский голос. – Или находится вне зоны действия сети”.

Морган вернулся в машину, завёл двигатель – и уткнулся лицом в руки, сложенные крестом на руле. В груди ворочалось какое-то новое, незнакомое чувство.

“Сам виноват”.

Снова начал идти снег – мягкими огромными хлопьями, похожими на клочья сахарной ваты. К кондитерской выстроилась целая очередь; давешний турист, протрезвевший на холоде, азартно торговался с индийцем-лоточником из-за простенького кожаного браслета; за погнутой вывеской, вдали от желтоватого света фонарей целовались двое – с короткими стрижками, в почти одинаковых спортивных куртках и узких джинсах.

Морган всё яснее чувствовал, что ему здесь не место.

– Хватит, – заставил он себя заговорить вслух и нажал на педаль. “Шерли” тронулась с места. – Сэм ждёт. Нельзя опаздывать.

Расселы жили далеко от центра и, похоже, наслаждались уединением. Ещё до свадьбы Саманта переехала в крохотный дом Джина на берегу реки, в квартал, отстроенный на месте выгоревшего после войны. Весной и летом, несмотря на слабый запах гнильцы от Мидтайна, здесь было сказочно красиво. Цветущий шиповник на пустырях; в низинах – тимьян и клевер, сплетённые так прочно, что нельзя распутать стебли, не разорвав; одичавшие яблони и вишни, приносящие в срок мелкие, но удивительно сладкие плоды; простенькие дома, увитые едва ли не до самых крыш девичьим виноградом и плющом… В последние двадцать лет почти все жители перебрались из здешнего захолустья в более оживлённые районы, и на прежнем месте остались лишь три-четыре семьи – такие же убеждённые мизантропы, как Расселы. Гостей тут не любили и не привечали…

Впрочем, для родственников – за исключением отца, конечно – Саманта делала исключение.

Едва Морган подъехал к воротам, как она выскочила на крыльцо, как была, в домашнем костюме из серого флиса с капюшоном в виде кошачьей головы, и приветственно замахала руками. Следом вышел и Джин, тоже расслабленный, сонный и к тому же в очках. Не слушая возражений, он отправил Моргана в дом, а сам припарковал его машину в узком загоне под навесом.

– Долго ты добирался, – проворчала Сэм, близоруко щурясь. Она была совершенно не похожа на редактора “Форест Сан”. Этакая слегка инфантильная домохозяйка – рыжая, с безупречно женственной фигурой, ворчливая и улыбчивая, но никак не леди-босс, которую боялись даже небритые циники из отдела криминальной хроники.

– Забыл, как к вам ехать, – отшутился Морган. – Вы меня сто лет в гости не приглашали.

– Мог бы и без приглашения заявиться, – фыркнула Сэм – и наконец-то обняла его. От флисовки слабо пахло горьковатыми духами. – Как там мама?

– Вся в музыке. Ты могла бы чаще звонить.

– Трубку либо Донна снимает, либо Годфри, а их я и слышать не хочу… – Саманта отклонилась, заглядывая Моргану в лицо. Глаза у неё были тёмно-карие, в бабку по материнской линии, и потому прямой взгляд всегда казался сумрачным и недовольным. В четырнадцать-пятнадцать лет, когда она ещё оставалась тощим, голенастым подростком, это органично вписывалось в образ.

Сейчас контраст между обликом и взглядом бил по нервам.

– Тогда приезжай лично. Я могу тебе намекнуть, когда отца нет дома, – вздохнул Морган, поглаживая сестру по напряжённым плечам. Она так и не простила Годфри попытки сорвать свадьбу и лишить Джина работы, даже спустя столько лет. – Ну, ладно. Не будем о грустном. Вы меня вроде бы на ужин приглашали – так давайте его скорее сюда. Я в обеденный перерыв не успел толком ничего перехватить, – героически соврал он

– О! Тогда ты удачно попал! – оживилась Сэм и потянула его в столовую. – У нас паста по-средиземноморски, салат с горячими креветками и… да не бледней так, не я готовила. Джин.

– Это успокаивает, – хмыкнул Морган.

Столовая уже была украшена к Рождеству – омела и остролист, наряженная ёлка в углу, сплошь в бантах и бело-розовых леденцах, гирлянды вокруг лампы и фонарь в виде феи на подоконнике. На полосатом диване валялась незапакованная плоская коробка со стопкой желтоватых листков. Моргану сперва примерещились мемуары О’Коннора, и в груди болезненно кольнуло, но затем он разглядел ноты.

– Это маме, – пояснила Сэм, плюхаясь за стол и сходу вооружаясь вилкой. – Раритетный рукописный экземпляр “Детского уголка”, не авторский список, но примерно того же периода. Достала на аукционе ещё летом.

– Тогда вряд ли у нас могли совпасть подарки, – улыбнулся Морган краешками губ, предчувствуя занимательную беседу. – Но ты ведь меня не за этим позвала?

– А то ты не понял? – поинтересовался Джин, закрывая дверь. Оглядел столовую, обменялся взглядами с Самантой и вновь посмотрел на Моргана: – Ну, что, будем портить аппетит гадкими подробностями или сначала всё же поужинаем?

Сэм поёрзала на месте, глядя на брата исподлобья. Покосилась сперва на ёлку, затем на венок из омелы и остролиста над дверью, на уютно мерцающий электрокамин…

– Оставим сплетни на сладкое, – решился Морган. – В смысле, за чаем обсудим.

– Хорошо, – понимающе кивнул Джин. И хитро сощурился: – Учти, количество новостей зависит от качества комплиментов повару.

– Ты ещё в долгу останешься, муженёк, – фыркнула Сэм, толкая его в бок.

– Это мы посмотрим…

Впрочем, готовил Джин божественно, поэтому с комплиментами у Моргана проблем не возникло. Хотя ничего сложного в рецепте не было: паста в томатном соусе с пассерованным луком, запечённая в духовке с черри, базиликом и моцареллой. Салат оказался и того проще – те же помидоры, креветки, руккола, твёрдый сыр тонкой стружкой и бальзамический уксус, который Саманта обычно на дух не выносила, но тут почему-то пришла в восторг. Джин травил байки из своей богатой практики. Морган в лицах излагал историю восточной дивы и её горячих братьев…

“Похоже на Рождество”, – пронеслось у него в голове, когда Сэм начала убирать грязные тарелки со стола, чтобы освободить место для чайника с чашками. А потом как-то вспомнился следующий вечер после Рождества, когда праздник уже позади, и его снова нужно ждать – целый год.

– Понравилось? – поинтересовался Джин, лениво хрустя перчёными гренками.

– Изумительно, восхитительно, волшебно, – рассеянно кивнул Морган и придвинул к себе чашку с чаем. Тёмное отражение пошло рябью. – Слушай, я хотел тебя спросить кое о чём… Зачем ты Сэм втянул?

Джин покосился в сторону кухни, где его обожаемая жена насвистывала песенку под нос, выкладывая пирожные на красивую тарелку, а затем ответил, понизив голос:

– Потому что она тоже имеет право знать. Её тоже коснулось всё это.

Морган пожал плечами. Головоломка пока не складывалась.

– Отец ей не поручал ничего такого. Да она бы и не стала выполнять…

– Ты не понял. – Джин тоскливо обернулся в сторону кухни, снял очки – и с усилием нажал большими пальцами на точки над бровями. – Всё началось гораздо раньше, чем мы думали. Чем даже я думал. Тебе говорит о чём-нибудь имя Гарри Майера?

У Моргана к горлу подкатила тошнота – резко и беспричинно, как рефлекс.

Здесь темно, прохладно и слегка пахнет гнильцой. В углу старый сундук – куда старше, чем сам дом. Над сундуком – захламлённая вешалка, где зимние куртки висят вперемешку с летними футболками на пластиковых “плечиках”. …

…Дядя Гарри в гостиной. Он зачем-то сидит в кресле, накрыв лицо газетой. Тошнотно-сладковатый запах здесь такой густой, что слюна во рту становится вязкой.

Газета падает на пол.

…и даже в скудном освещении, с закрытыми жалюзи, видно, как в глазах что-то шевелится.

– Да, – Морган с трудом заставил себя разомкнуть губы. – Говорит, конечно. Он умер.

– Интересно, – ухмыльнулся Джин и закинул в рот ещё пару гренок, красных от перца. Крошки остались в уголках рта, и от этого тошнота у Моргана усилилась. – Знаешь, я люблю наблюдать за подозреваемыми. Точнее, за первой реакцией на имя жертвы. Особенно за глазами. Но и слова тоже бывают… занимательные.

– Сожалею, но я никак не мог быть убийцей дяди Гарри, – слабо улыбнулся Морган и потянулся за гренками. Рот обожгло, почти до боли, зато мысли прояснились. – Мне тогда едва восемь исполнилось.

– Видел я однажды, как семилетняя девочка укокошила мачеху, насмотревшись “Белоснежки”, – философски откликнулся Джин. – Но речь не об этом. Сэм! – вдруг крикнул он, повернув голову. – Не расскажешь ему то, что рассказывала мне?

На кухне отчётливо звякнул металл о кафель.

– Сейчас! – отозвалась Сэм после едва заметной паузы.

“Хорошо, что мы успели поужинать, – подумал Морган, глядя из-под прикрытых век, как в столовую медленно вплывает блюдо с пирожными. – Дядя Гарри, надо же… дядя Гарри…”

Саманта аккуратно поставила блюдо на стол, придвинула к себе чашку и зачем-то накинула капюшон, руками прижимая мягкие флисовые уши к голове.

– Ну, с чего бы начать… Морган, – позвала она вдруг, не глядя на него. – Ты помнишь, как я иногда уезжала на выходные? В общем, ну, у дяди Гарри не могло быть детей…

– Да, знаю, – мягко перебил сестру Морган, почувствовав, что ей нужна передышка. – Мама об этом упоминала несколько раз. А ещё он был твоим крёстным, поэтому хотел сделать тебя наследницей.

– Именно, – кивнула она. – Ну, отец к его словам серьёзно не относился, но не возражал. Он тогда первый год занимал пост мэра.

Морган нахмурился.

– Не понял, – наконец честно сознался он.

Саманта переглянулась с Джином.

– Да-а, – протянула она. – Иногда разница в три года значит очень много… Майеры всегда правили Форестом. С самой войны, а может, и раньше, кто теперь разберёт… Иногда эта традиция прерывалась, но очень редко – больше чем на десять лет. Наш дед, Гийом Майер, умер очень молодым. Годфри и Гарри были тогда ещё совсем маленькими, естественно, никто из них и близко не мог претендовать на пост мэра.

– Это я знаю, – кивнул Морган. История семьи ни для кого не была секретом, однако с его точки зрения увлечённость политикой всегда оставалась чем-то вроде разновидности фамильного таланта: Маккензи прекрасно готовят, Лэнги обладают безупречным слухом, а Майерам власть сама идёт в руки.

Так заведено.

Ничего особенного.

– Ну, да, – согласилась Саманта. – Все знают. Только в мэры по старшинству должен был идти Гарри. Но он слишком любил свои розы и коллекцию пластинок, а вот Годфри как раз не страдал от недостатка амбиций. Чтобы помочь любимому младшему братцу, Гарри тоже сперва устроился в мэрию, потом дослужился до главы совета – это в тридцать пять-то! И начал продвигать Годфри наверх.

И тут Морган начал понимать.

– Отца всё-таки выбрали мэром. Но реальная власть осталась в руках дяди Гарри, да?

– Вроде того, – вздохнул Джин, зачем-то протёр стёкла очков краем рубашки и спросил: – Я тут закурю?

– Да, пожалуйста, – вежливо ответил Морган.

– Через мой труп, – отрезала Саманта.

За сигаретами Джин так и не полез, зато снова ухмыльнулся – до ушей:

– Ну, вот так примерно всё и было. С разрешениями на всякие проекты приходили разговаривать сначала к Годфри Майеру, а затем к его старшему брату. И если Гарри говорил “нет” – проект клали под сукно.

– А разговаривать приходили домой? Иногда – в те самые дни, когда ты гостила у бездетного дяди на правах наследницы?

– Верно мыслишь, братец, – подтвердила Сэм и плавным движением подтянула коленку к груди, покачиваясь на стуле. – Знаешь, я ведь тогда видела тех, кто его потом убрал. Видела – но ничего не поняла. Паззл сложился, когда я разглядела вчера у Джина на столе тот самый план, которым трясли перед носом у дяди Гарри за три недели до его смерти. Я тогда засела в шкафу, меня не видели… Наверно, поэтому и не догадались потом убрать.

Морган поднёс кружку к губам и сделал глоток. Чай оказался совершенно безвкусным. Диетические желейные пирожные дрожали на блюде – Саманта механически и ритмично стучала по ножке стола босой пяткой.

– Что за план?

Джин только раз посмотрел на Моргана и фыркнул:

– Судя по твоей реакции, парень, ты его уже видел. Но взгляни ещё раз, если уж хочешь.

Он подошёл к книжной полке, достал альбом с детскими фотографиями Сэм – и аккуратно извлёк из щели под обложкой сложенную вшестеро бумажку. На ней оказался примитивный план города. Чем-то он напоминал старую карту, которую удалось заполучить Кэндл от информатора в архиве, но с одним отличием: часовой башни не было.

Вместо неё по площади расползался тот самый уродливый небоскрёб.

– Вот из-за этого проекта, эко-парк и высотный бизнес-центр, твой отец и влез в очень нехорошие делишки, дружок, – немного виновато произнёс Джин, внимательно наблюдая за реакцией Моргана.

“Держать лицо. Я должен держать лицо”.

– И он был задуман ещё двадцать лет назад? То есть восемнадцать, – хладнокровно уточнил Морган. Внутренности словно кто-то выкручивал, как сырое бельё – жутковатая смесь гнева, разочарования, тоски. – Что-то не верится.

– А придётся поверить, – нехорошо улыбнулся Джин. – Только Сэм говорит, что раньше был не “эко-парк”, а что-то вроде тематического парка ужасов. Аттракционы, пластиковые скелеты, настоящие трупы в фундаменте… Откуда ты узнал о плане, кстати? И не надо говорить, что видишь его впервые.

– Не буду, – беспечно улыбнулся Морган. Губы онемели от перца-чили на гренках.

Он рассказал, что успел выяснить, стараясь избегать даже малейших намёков на тени и другой город. Из-за этого история изобиловала дырами, но на сей раз Джин, кажется, списал всё на волнение и ничего не заметил.

А Морган говорил – и продолжал размышлять.

Сопоставлять.

Конечно, пасьянс у Джина не сходился. Опытный детектив никак не мог понять, зачем сперва убивать одного влиятельного политика, а затем втягивать в тёмные делишки другого, чтобы построить какие-то аттракционы. По его мнению, вся эта авантюра с отбором земель сперва в городской фонд, а затем продажей на закрытом аукционе, и яйца выеденного не стоила – в Форесте хватало пустошей и свободных территорий, взять хоть тот же старый госпиталь. Однако Джин и не подозревал о том, что слишком хорошо знал Морган.

“Тени. Дело в них. И только”.

Теперь уже было ясно, как день: за проектом стояли именно тени, а Кристин была их… эмиссаром? Доверенным лицом? И они желали заполучить не просто какой-то пустырь, а именно что Часовую площадь и сокровенное место прямо за ней. А после того, как Шасс-Маре поведала о разломах, сомнений у Моргана не осталось: если пройтись по городу и сверить план застройки с “тонкими местами”, то границы наверняка совпадут.

Когда рассказ подошёл к концу, навалилась тишина – вязкая, тяжёлая, невыносимо плотная.

– Джин, – произнёс наконец Морган, словно преодолевая чудовищное давление воды. – У меня к тебе просьба. Найди хоть какую-нибудь информацию о двух… людях. – Пауза была едва заметной, и вряд ли бы тот, кто не знал о настоящем положении вещей, придал бы ей большое значение. – Первый человек – Дэрри О’Коннор. На вид лет семьдесят-восемьдесят, пишет мемуары и истории о старом Форесте. У него есть… однофамилец или родственник, а, возможно, оригинал – то есть тот, у кого он позаимствовал имя. Журналист, умерший много лет назад… Второй, точнее, вторая – некая Кристин. Она присутствует на всех светских мероприятиях, замешана в делах фонда “Новый мир”. Такая… бесцветная личность, – с трудом подавил он новый приступ тошноты.

Живая фунчоза весьма некстати воскресла в памяти.

– Понял, – кивнул детектив. – Ещё что-то сообщить о них можешь?

Морган покачал головой:

– Нет. Только предупредить. Ради всех святых, не суйся к Кристин напрямую, она очень опасна. И О’Коннор, вероятно, тоже, – добавил он, сообразив, что старик мог быть связан с часовщиком. – Я даже не знаю, кто опаснее, – вынужденно признался Морган. – Может, я вообще зря тебя об этом прошу.

– Сэм? – выгнул брови Джин. Она подняла руки:

– Ясно, ясно. Не лезть в разборки больших мальчиков. Как всегда, ничего сложного, понадобятся информаторы из числа репортёров – обращайтесь, – пожала плечами она и вдруг бросила на Моргана тёмный, пронзительный взгляд: – Скажи… Ты ведь найдёшь того, кто виновен в смерти дяди Гарри?

– Я постараюсь, – солгал Морган.

Он отнюдь не был уверен в том, что тени удастся привлечь к ответу.

До чая Сэм так и не добралась. Она сходила в погреб, принесла бутылку вина, подаренную Диланом на прошлое Рождество, потом выпила два бокала и благополучно уснула на диване, обнимая коробку с нотами. Провожать гостя пришлось Джину.

– Спасибо, – негромко произнёс Морган, глядя на мельтешение снега над рекой. Боковое стекло было опущено, и дым от сигареты Джина тянулся в салон против всех законов физики. – Не только за машину.

– Чего там, – отмахнулся детектив. На вдохе сигарета коротко вспыхнула красноватым на конце, почти как искра Чи. – Я при Сэм не хотел говорить, но теперь скажу. Ты-то ведь понимаешь, у кого при таком раскладе был железный мотив для убийства, да?

– У отца. К тому же преступников так и не нашли, несмотря на все наши связи, – деревянно кивнул Морган. Шея у него затекла, словно он несколько часов к ряду просидел в скрюченном положении. Но хуже физического дискомфорта было чувство, что мир вокруг начал рушиться, точнее, что он рушится уже давно, но сейчас деградация стала необратимой. – Сэм не любит отца, но он часть семьи. Как Дилан, Гвен, мама или я.

Джин выдохнул облако дыма и склонился, несильно облокачиваясь на опущенное стекло.

– Я не идеалист, – сказал он просто. В глазах отражались огоньки приборной панели – алый, жёлто-золотой, синие деления на спидометре, зеленоватый индикатор топлива… – И не считаю, что правду всегда нужно открывать миру. А ты?

– А я – Майер, – улыбнулся Морган одними губами.

– Коротко и ясно, – фыркнул Джин. – Удачи. Надеюсь, свидимся после Рождества как-нибудь в “Томато”.

– Удачи и тебе.

Детектив махнул рукой и, сгорбившись, зашагал к дому. Морган поднял стекло и плавно вырулил на основную дорогу. Разнеженный метелью, город словно ластился к нему, тёрся пушистыми боками, оставляя шерсть на штанинах, и проникновенно заглядывал в глаза. В стандартных белых фонарях вдоль улицы вспыхивали разноцветные искры – зелёные, синие, малиновые, лимонно-жёлтые, оранжевые… Это было как обещание защиты.

В зеркало заднего вида Морган старался не глядеть.

Не то чтобы он боялся увидеть там сияющие равнодушным золотом глаза…

Просто чувствовал – не стоит.

…Ему снится сон.

Будто нет у него ни имени, ни памяти, ни цели; он лежит, обнажённый, в траве на склоне холма, и ждёт рассвета. Небо изжелта-серое, прозрачное, тёмное к западу и едва-едва начинающее тлеть на востоке. Травы и цветы сплошь в росе, и запахи дикого луга оглушают; по стебельку овсяницы карабкается большой зелёный жук с блестящими надкрыльями, срывается – и камешком ударяет его по плечу.

Полнота чувств ошеломляет.

А потом над горизонтом показывается край солнца – слепящего, жгучего, истинно летнего.

В сон врываются звуки. Сперва всплески над рекой; птичий гомон; гудение крыльев насекомых; шелест ветвей в лесу; шорох трав… И вместе с шумом с востока наползает свет. Когда он касается босых ступней, то дрожь прошивает всё тело. Свет не просто горячий – но тяжёлый, угнетающий. Кажется, что он вдавливает тело в мягкую землю, точно каток из раскалённого гранита

Хочется кричать, но голоса нет.

Солнечный каток проворачивается по животу – и выше, с хрустом сминая рёбра и останавливая дыхание, затем к шее… Но прежде, чем безжалостно-горячий свет выжигает глаза, кто-то накрывает их прохладной ладонью.

Морган проснулся в поту – и с ясным ощущением, что ноги у него что-то придавливает к кровати.

– Мучают кошмары?

– Только один, – хрипло выдохнул Морган, мгновенно узнавая голос. – Я думал, тебе нужно просить разрешение, чтобы войти в дом…

– Не путай меня с вампиром, – усмехнулся Уилки. Вспыхнул свет: под потолком закрутились золотистые искры. – Поднимайся. Мы идём на прогулку.

– Какого чёрта?.. – Морган сощурился и привстал на кровати. Память возвращалась быстро, захлёстывая потоком. Встреча с Джином и Сэм, затем невероятно скучный и долгий день в мэрии, странная сонливость после ужина… – Это ты отправил меня в кроватку в детское время, что ли? – грубовато поинтересовался он, пытаясь хоть немного прийти в себя.

Уилки наконец-то слез с его ног и прошёлся по комнате, то рассматривая фотографии на стене, то касаясь ногтями корешков книг на полке.

– Нет, – покачал он головой. – Просто у тебя хорошие инстинкты. Собирайся, Морган Майер. Я не стану повторять трижды.

Хотя голос Уилки оставался спокойным, даже с оттенком веселья, вдоль спины потянуло холодком.

– И куда мы отправимся? – поинтересовался Морган, скидывая одеяло. После нагретой кровати паркет казался сделанным изо льда, и пальцы на ногах рефлекторно поджимались.

– В одно крайне неприятное место, – откликнулся Уилки, зачарованно оглаживая извивы большой розовой морской раковины, которая лежала на столе вместо пресс-папье. – Но бояться не стоит. Вряд ли там будет кто-то страшнее меня.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Морган наконец-то за шкирку вытащил себя из постели и пошлёпал к резному комоду в углу. Почти вслепую нашарил в одном ящике свежее бельё, в другом – джинсы и свитер с оленями. Напялил на себя – и снова замер посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу.

После дурацкого сна в голове был сплошной жгучий солнечный свет, и ничего больше.

Уилки с сожалением отложил раковину и обернулся.

– Что на сей раз?

– Носки, – признался Морган, чувствуя, как щёки начинают теплеть от румянца. – Я же с вечера приготовил новые, но куда положил…

– Большая проблема, – без намёка на шутливость кивнул Уилки. – Посмотрим, что можно сделать.

Он с похоронной серьёзностью оглядел комнату, а затем остановил взгляд на кресле. Вытянул руку – и начал манить пальцем что-то невидимое.

Под креслом зашуршало.

Морган посмотрел вниз – и едва не подпрыгнул на месте: по паркету медленно ползли чистые носки, извиваясь, как две куцые змеи. Уилки дождался, когда они подберутся поближе, затем наклонился, подхватил их и с тем же невозмутимым выражением лица вложил Моргану в руки.

– Полезный навык.

– Ещё какой, – улыбнулся Уилки неожиданно светло. – Я тебя потом научу.

Это “потом научу” кольнуло сердце, точно полузабытое семейное воспоминание, обещание безоговорочной поддержки и тепла вместе с пониманием: то время никогда уже не вернётся.

Из дома они выходили в молчании. Ещё с утра в пятницу небо расчистилось, но зато воздух стал холоднее. Сейчас погода и вовсе напоминала о ночи в самую первую встречу: мороз, обжигающий лёгкие на вдохе, стеклянно хрупкие ветки деревьев, проколы звёзд в полупрозрачном иссиня-чёрном куполе, за которым словно таилось нечто непостижимое и внимательное… Единственным отличием было то, что снег теперь лежал повсюду – белый, свежий, хрусткий.

Так ночь казалась гораздо светлее.

Морган запрокинул голову к небу и замер, всей кожей впитывая безупречное спокойствие. Сонливость улетучилась, точно её и не было; беспощадный солнечный жар отступил от мыслей, оставляя неясное ощущение потери.

– Не отставай, – негромко напомнил о своём присутствии Уилки и зашагал вперёд, застёгивая на ходу пальто. – Идти ещё далеко.

Морган опомнился и принялся догонять его, едва успевая за размашистыми шагами. Такая знакомая дорога непредсказуемо двоилась под ногами, то ныряя в несуществующие дворы, то выстреливая сквозь заросшие парки, то карабкаясь на мосты. Уилки будто бы не обращал внимания ни на что вокруг; лишь изредка он приостанавливался, чтобы спутник мог его нагнать.

– И куда мы? – снова поинтересовался Морган, не выдержав, и, когда Уилки вдруг резко остановился – не успел сориентироваться и налетел на него. – Чёрт! Ты хоть предупреждай, когда…

– Помолчи, юноша.

Но Морган уже и сам видел.

В десяти шагах впереди, там, где узкая тропинка должна была влиться в расчищенный тротуар, под сплетёнными ветвями яблонь стоял человек в цилиндре.

“Не человек, – мысленно поправил себя Морган. – У него нет лица”.

– Как не вовремя. – У Уилки дёрнулся уголок рта. – Я рассчитывал, что это начнётся позже… Что ж, свидетели мне не нужны.

Безликий почувствовал опасность – и прянул назад, расплёскиваясь густой смолой по брусчатке. Цилиндр смялся в комок, словно из него откачали воздух, и почти мгновенно надулся вновь, но уже в форме крысы. Она дёрнула усами и юркнула в канализационную решётку.

Точнее, попыталась.

Железо вдруг сомкнулось, лязгнув рёбрами прутов – и вытолкнуло тварюшку обратно. Она суетливо заметалась по тротуару в поисках хоть малейшей щели. Вязкая чёрная смола вытянула щупальце к оголённому корню яблони на дороге…

Уилки небрежно зачерпнул в горсть лунный свет, слепил из него комок так же, как дети катают в ладонях снежки, и прицельно швырнул в крысу. Она взвизгнула и рассыпалась быстро гаснущими искрами, как прогоревший тополиный пух. Почти в то же самое время конус желтоватого света от уличного фонаря вытянулся – и захлестнул краем жидкую смолу. Поверхность тут же покрылась сияющей корочкой, отдалённо похожей на тонкий лёд, воздух над ней задрожал… Через минуту о тени не напоминало уже ничего.

– Значит, дальше открыто идти нельзя, – задумчиво подытожил Уилки и взял Моргана под локоть, одновременно притягивая к себе. – Правила просты. Не отходи от меня и не отпускай моей руки – тогда они тебя не увидят.

– Они? – Моргана окатило потусторонним холодком.

Глаза Уилки полыхнули золотом.

– Ты же хотел стать ближе к другому городу, правильный мальчик Морган Майер, – вкрадчиво произнёс он, едва заметно сжимая его локоть сквозь куртку. – Ты уже так сблизился с Шасс-Маре, о, да… И я подумал, что неплохо было бы показать тебе не столь прекрасные стороны бытия.

Целую секунду Морган честно соображал, причём тут Шасс-Маре, но разум упорно выдавал только один ответ.

– Уилки, ты что… ревнуешь?

Хватка стала такой сильной, что Морган мысленно смирился с гипсом, однако Уилки внезапно расслабился и перехватил его руку бережней, словно извиняясь. Золотой блеск в глазах померк.

– Видимо, ревную не того, кого следовало бы. Ты всегда был не одинок, любим и счастлив, Морган, и поэтому никогда её не поймёшь. Разве что когда сам… довольно, впрочем, – оборвал он себя. – Идём.

“Не понимаю? – машинально повторил Морган про себя. Перед глазами пронеслось видение – Кэндл на сцене, голова запрокинута, руки напряжённо сжимают микрофон. – Пожалуй. Но я знаю кое-кого, кто понимает”.

Но тут он споткнулся, невольно поднял взгляд – и мгновенно осознал, куда ведёт его Уилки.

В заброшенную школу того, другого города, где звучала приглушённая музыка, а тени в окнах бесконечно и механически повторяли танцевальные па.

– Стой, – тихо попросил он. Уилки никак не отреагировал. – Стой, хватит! – Откуда-то изнутри нахлынула волна – такая же густая, вязкая и чёрная, как тени. Сердце билось с натугой, словно преодолевая её сопротивление. Все инстинкты, какие только были у Моргана, сейчас захлёбывались криком – туда нельзя, нельзя, нельзя ни в коем случае. – Не так быстро хотя бы, я не успеваю!

Уилки неприязненно взглянул на него поверх плеча, но шаг замедлил. Здание в четыре этажа, облицованное серой плиткой, вырисовывалось всё чётче. Так изменяются очертания карандашного эскиза, когда бледный контур начинают обводить чёрной ручкой. Появилась глубина за мутными оконными стёклами; обозначились тёмными провалами дыры в черепитчатой крыше; разветвились трещины по стенам. Шаг – и навес-уголок над крыльцом перекосился, ещё один – и на лестнице из белого камня проступили коричневатые пятна. Двор был обнесён кованым забором. На чугунных остриях болталось нечто бесцветное, вроде рваных тряпок…

Когда Морган проходил мимо, то асимметричные складки, пятна и волны сложились вдруг в череду спаянных призрачных лиц, искажённых страданием.

Горло точно верёвкой передавило.

– Здесь раньше была школа танцев, – негромко произнёс Уилки. Морган невольно обернулся, и взгляд точно примёрз к нему; призрачные лица проплывали где-то на периферии, а он видел только уязвимое белое горло над распахнутым воротником, мочку уха с едва заметным следом прокола и спутанные пегие пряди волос, ныряющие под пальто. – Построили её примерно через двадцать лет после войны. Сперва здесь занимались не только танцами, но и гимнастикой… борьбой тоже, кажется. Но затем более модные уроки вытеснили всё остальное. Я в самом начале заметил, что котлован роют на тонком месте, но тогда ещё не представлял себе опасность разломов.

Морган кивнул, как зачарованный. Мочку уха пересекал золотистый волосок, всего один, тонкий и прямой… тонкий и прямой…

А череда искажённых лиц по правую руку отдалилась и почти исчезла.

– Ты позволил закончить строительство.

– Позволил. И наблюдал за школой пятнадцать лет, – сухо ответил Уилки. – Фонарщик бывал там каждую ночь. Несмотря на его усилия, теней становилось всё больше, но люди этого не замечали. Пока однажды в сентябре не произошло то, что газеты назвали взрывом газа.

Уилки наклонил голову; золотистый волосок соскользнул вперёд и чиркнул по шее с таким звуком, словно действительно состоял из металла.

А кожа – изо льда.

– Ты сказал – газеты назвали, – с трудом выговорил Морган. Губы зудели от холода и почти не слушались, но разум пока оставался ясным. – Что там произошло на самом деле?

– Появился разлом. Первый в городе. Те, кто находился тогда в школе, просто исчезли, – дёрнул плечом Уилки. – Мы пытались справиться с катастрофой, но смогли только облегчить страдания тех, кто потерял близких. Я забрал у них то, что им было не нужно… Точнее, сделал более тусклым и блеклым.

Морган смотрел, как он плавно кладёт ладонь на решётку прогнутой калитки; как шарахаются от узкой ладони призрачные лица; как металл поддаётся нажиму, и петли беззвучно проворачиваются.

За забором изменился, кажется, сам воздух. Сильно пахло застарелой пылью, слабо – осенью и дымом. Двор был наполовину в опавших листьях, наполовину – в чёрных пятнах.

Когда Уилки наступил на полузанесённую дорожку, утягивая за собой и Моргана, этот живой мазут стал растекаться в стороны, вновь смыкаясь за их спинами.

– Заставил поблекнуть… воспоминания?

– Да, – задумчиво согласился Уилки. Глаза его были слегка прикрыты. – Это несложно. В памяти остаётся смутно-светлое впечатление, как о событиях очень раннего детства. О трагедии начали забывать. Но ещё раньше я отделил школу от города.

Он настолько замедлил шаг, что Моргану теперь уже приходилось следить не за тем, чтобы не отстать, а за тем, чтобы снова не налететь по невнимательности на его спину, запнувшись о неровности дорожки.

– И как ты это сделал?

Говорливые, по-осеннему яркие и сухие листья под ногами сами подсказывали ответ.

– Остановил здесь время, конечно, – ворчливо отозвался Уилки. – Что ещё может сделать часовщик? Теперь сюда почти невозможно войти, а выйти – тем более. Обычному человеку – точно. Иногда я сомневаюсь насчёт теней, но лишь иногда. После этой школы, Морган, я уже не допускал ошибок. Если где-то появлялось тонкое место – я запирал его. Порой хватало временной петли вокруг, но чаще приходилось останавливать мгновение. Но это не выход, – добавил он ещё тише. В скрипучем голосе прорезались вдруг чистые, металлические ноты. – Совсем не выход…

Пятна на крыльце тоже оказались слишком тёмными и живыми для простой грязи. Иногда они ускользали из-под ног в самый последний момент. Разбитая дверь была покрыта чернотой уже сплошняком. Когда Уилки прикоснулся к ней, ручка на секунду блеснула золотом – и угасла.

Через порог Морган шагнул, словно преодолевая тугую мембрану.

И очутился в месте, где просто невозможно дышать.

Когда-то в холле было красиво и просторно. На второй этаж уводила широкая белокаменная лестница с гладкими перилами, по которым наверняка не десять раз, не сто и даже не тысячу лихо съезжали вниз ученики. Паркет цвета морёного дуба до сих пор сохранял благородный вид. Если б только не чернильная темнота за окнами, если б только не изодранные на ленточки портьеры и перевёрнутые люстры под потолком с вырванными проводами, если б не узкие, извилистые следы в пыли, слишком напоминающие отпечатки змеиных тел – можно было бы представить, что школа всё ещё работает.

Морган облизнул мгновенно пересохшие губы.

Холод, который царил на улице, сменился ненавязчивым теплом.

– Я думал, что здесь тоже будут тени.

– Ты почти угадал, – усмехнулся Уилки. – Нам дальше.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что никакой пыли нет ни на паркете, ни на ступенях, ни на площадке наверху. “Следы” же извивались, как живые, медленно дрейфовали от стены к стене, лишь вокруг Уилки образуя нечто вроде зоны отчуждения. Поднимаясь по лестнице, Морган хотел по привычке положить руку на перила, но заметил на поверхности белёсого камня тончайшую плёнку. Она то слегка отходила от поверхности, то вновь налипала, не оставляя ни малейшего зазора. Так, словно дышала.

“Здесь совсем нет света, – осознал вдруг Морган. – Нет света, но я всё вижу”.

От этого простого факта земля начала уходить из-под ног, причём не только фигурально – и буквально тоже.

Можно было поверить в волшебство. В голодных монстров из подворотни. В колдовской фонарь. В возвращение мертвецов в мир живых. В летучие поезда.

В Кэндл, пишущую новые песни, наконец.

Но не в возможность видеть без света.

– …я кто, по-твоему? – едва слышно проворчал Уилки.

– Что? – эхом откликнулся Морган и на мгновение крепко зажмурился, преодолевая дурноту.

Пол второго этажа прогибался под ногами.

– Ничего, – уже безразлично-ровным голосом ответил Уилки. – Открой глаза, пай-мальчик. И смотри.

– Я не пай-мальчик, – машинально огрызнулся Морган, однако послушался.

Они стояли в дверях зала. А за порогом были только зеркала – и тени.

Наверное, здесь располагался танцевальный класс. Просторный, светлый; маленькие балерины входили сюда с трепетом и с неясным предвкушением чуда. Кто-то потом уставал, злился и бросал занятия. Кто-то с восторгом принимал и нагрузки, и строгие окрики преподавательниц – ради мечты, своей или маминой. Кто-то хихикал, перешёптываясь с подружками. Кто-то сосредоточенно наблюдал за своим отражением…

– Не отворачивайся, – тихо произнёс Уилки. – Смотри внимательно. И запоминай.

И Морган смотрел.

Зеркала теперь отражали только друг друга – бесконечные коридоры, тьма по одну и по другую стороны стекла, пожирающая самое себя. Под потолком висела сероватая дымка, и в её изменчивых очертаниях проскальзывали то искорёженные лица-маски, то крохотные детские руки, беспомощно хватающие воздух. А внизу, вместо истёртого тысячами осторожных шажков паркета медленно вращалась огромная воронка. Откуда-то из непостижимой глубины карабкались тени – всплесками живой смолы, человекоподобными чудищами с гладкими чурбаками вместо лиц, долгорукими карликами… Они с механической настойчивостью лезли наверх, соскальзывали с гладких стенок, съезжали вниз, пожирали друг друга, давились – и всё это бесшумно, ритмично, словно их направляла одна безжалостная воля.

“Да я сейчас просто-напросто отключусь”, – подумал Морган, ощущая чудовищный приступ головокружения. Ноги постепенно немели. Он сделал шаг назад, инстинктивно вжимаясь спиной в единственную реальную опору посреди бессмысленно мельтешащего мира.

Уилки обнял его поперёк груди, словно отгораживая от теней, а другую руку положил на горло; дышать после этого отчего-то стало немного легче.

– Я часто прихожу сюда, – произнёс он до жути ровным голосом. – Наблюдаю за ними. Ищу изменения. И думаю: а можно ли вернуть их обратно? Тех, кого крысы уже поглотили? Почти человеческие движения и лица, бесконечное страдание – признаки того, что жертвы ещё существуют, в том или ином виде, или приманка, ловушка?

Разницы в росте хватало как раз для того, чтобы Уилки мог шептать Моргану на ухо, лишь слегка наклонив голову. Рука на горле двигалась вверх и вниз, пальцы скользили вдоль артерии. Воронка в полу медленно вращалась и затягивала в себя взгляд, дыхание, способность ощущать форму предметов, температуру и фактуру поверхности.

Тени пожирали друг друга. И, кажется, становились сильнее.

Одна чудовищно вытянутая рука в белой перчатке зацепилась за край воронки, но соскользнула.

– Я… не знаю.

Морган цеплялся за нить размышлений, как утопающий – за поверхность воды.

И с тем же результатом.

– Тебе страшно?

Это был конкретный вопрос – и на него вполне можно было найти ответ. Морган прикрыл глаза, откидывая голову на чужое плечо, костистое и жёсткое даже под слоем плотного зимнего драпа. Губы щекотала прядь волос с запахом розмарина, тимьяна, цветущего клевера и ещё чего-то такого… такого…

Даже сквозь плотно сомкнутые веки просачивалось копошение теней, словно они излучали нечто противоположное свету, но столь же всепроникающее.

“Мне страшно?”

– Нет, – ответил Морган наконец и сам удивился. Страшно не было. То, что он испытывал сейчас, нельзя было описать категориями обычных чувств, будь то ужас, гнев или неприязнь. – Но это… неправильно.

Всё, что находилось у него под кожей, от органов до костей, словно переплавилось в сплошную массу наподобие нагретого пластилина и теперь медленно вращалось против часовой стрелки, так же, как воронка в полу. Оно упрямо тыкалось в кожу изнутри, точно стремилось воссоединиться с тенями, встроиться в чудовищную пищевую цепь, но на правах не жертвы, а равного… хищника.

“Это тоже должно меня напугать, – подумал Морган, с безумным напряжением преодолевая оцепенение рассудка. – Но не пугает. Очень плохо. Очень плохо…”

– Не ускользай, – тихо попросил Уилки, и Морган ощутил другое прикосновение к губам, а затем к скулам – уже не прядь чужих волос, а пальцы, жёсткие и прохладные. – Кажется, я просчитался. Потерпи немного, сейчас мы выйдем. Сможешь идти?

Морган прислушался к себе. Ноги не чувствовались совсем. Способность ориентироваться в пространстве тоже атрофировалась – не различить было не только право и лево, но даже верх и низ.

Он заставил себя открыть глаза.

Тени были везде.

– Не уверен. Но попробую.

– Хороший мальчик, – пробормотал Уилки немного виновато.

Морган честно пытался переставлять несуществующие ноги, но в итоге позорно обвис на плече Уилки. Путь по коридору и спуск по лестнице слились в горячечный бред. Но по мере того, как отдалялась воронка, постепенно возвращались ощущения, будто просыпались один за другим органы чувств. Тёплый воздух, колючее шерстяное пальто Уилки, запах листьев и пыли, трещины на потолке и ряды чёрно-белых фотографий на стенде у выхода. Улыбчивые лица, красивые – детские и взрослые, женские и мужские… Одно из них показалось Моргану знакомым, но прежде, чем он смог облечь это смутное ощущение в слова, Уилки буквально выволок его за порог.

Дальше было уже легче.

Ноги начало покалывать – онемение проходило.

– Я сам, – хрипло выдохнул Морган, хватая ртом морозный воздух. Калитка в обрывках теней медленно закрылась. Снег ослеплял – в свете фонарей, под яркой луной. – Правда, сам.

– Умница, – устало похвалил его Уилки, но хватка его стала ещё крепче.

Шагов через пятьдесят, на ярко освещённой улице Морган собрался с силами и вывернулся из-под чужой руки. Уилки хмыкнул, но спорить не стал, только начал идти гораздо медленнее, подстраиваясь под его заплетающиеся шаги.

Хотя онемение прошло, но головокружение по-прежнему накатывало волнами – как и безнадёжное, тянущее ощущение, словно воронка продолжала и на расстоянии вытягивать кровь прямо сквозь поры кожи.

“Надо быть внимательнее, – подумал Морган, едва не налетев на фонарный столб, и даже эта простая идея потребовала титанических усилий. Сконцентрироваться ни на чём не получалось. Мысли словно увязли в той самой тьме, пожирающей саму себя. – Надо быть внимательнее…”

Напротив красивого псевдоготического дома, сверху донизу увешанного гирляндами, Морган споткнулся о выступающий булыжник, завалился набок и лишь чудом не насадился на выступающие пики низкой оградки. Уилки подхватил его в самый последний момент, встряхнул за плечи и попытался поставить вертикально.

Ноги предательски разъехались в разные стороны.

– Всё-таки тебя порядком зацепило.

Морган хотел возразить, но тут небо с землёй резко поменялось местами. Он зажмурился, цепляясь за пальто Уилки.

– Ага… Ч-чёрт… – Морган часто задышал, стараясь не уплыть в беспамятство окончательно. Кошмары с предвкушением оскалились на границе сознания. – Слушай, я просто всё время думаю об этом… то есть о них… то есть…

Договорить он не успел.

Уилки с размаху вжал его спиной в фонарный столб, безжалостно зафиксировал лицо в ладонях – и прижался лбом ко лбу, широко распахивая глаза.

– Не смей жмуриться.

Морган бы и не смог – даже если бы захотел.

Какую-то долю мгновения он ещё различал игольный прокол зрачка, золотистые искры в радужке, блёклые, но по-девичьи густые ресницы. А затем в него хлынул свет – такой же безжалостный и яркий, как в недавнем сне.

Это было почти больно.

Вязкая пластилиновая масса под кожей, заменившая кости и плоть, не выдержала и секунды. Морган вдруг увидел себя со стороны – сияющим, как стеклянная аромалампа со свечой внутри. И самый яркий сгусток света был почему-то не в глазах, как подсказывали рецепторы, а в груди, за частоколом рёбер – живой и пульсирующий, отсылающий искры в кончики судорожно скрюченных пальцев. Затем видение исчезло, а по телу прокатилась ошеломляюще яркая волна физических ощущений, словно каждая жилка, каждое мышечное волокно напряглось до предела.

А потом всё его существо обернулось звенящей пустотой, светлой и безупречно чистой.

Уилки медленно отстранился, удерживая зрительный контакт.

Острота ощущений слегка притупилась. Граница между болью и удовольствием сместилась в сторону удовольствия – того спокойного приятного чувства, которое иногда наступает незадолго до полного пробуждения от очень хорошего сна. Единственным отличием было то, что разум работал как часы.

– Так лучше? – лукаво поинтересовался Уилки. Губы у него слегка подрагивали, точно он пытался удержаться от улыбки.

Морган проглотил смешок.

– О, да. Гораздо. Как ты там говорил? Так вот, я себя тоже переоценил. Не думал, что меня может вырубить просто от… наблюдений.

Уилки повернул голову – в ту сторону, где осталась заброшенная школа.

– “Наблюдения”? Можно сказать и так. Ты ещё хорошо держался, – сдержанно похвалил он и признался вдруг: – Мне самому порой становится там не по себе. Иногда я думаю, что будет, если я шагну в ту воронку. Ни одна из теней по эту сторону не может причинить мне вреда. Но там их слишком много. И мне интересно, – голос его стал тише, – скольких я успею уничтожить прежде, чем погасну сам.

В том, как он произнёс это, было гораздо больше от обещания, чем от размышления.

“Как лётчик, который собирается протаранить вражеский бомбардировщик”, – понял вдруг Морган – и его вдруг окатило-ошеломило невероятно ярким и жутким образом.

Уилки лежит навзничь где-то на улице другого, тёмного города; длинные волосы паклей стелятся по растрескавшемуся асфальту; некто безликий в цилиндре нагибается и запускает тонкие многосуставчатые пальцы в глазницу, выпрямляется – и надкусывает погасший глаз, как сливу.

… безликий похож на самого Моргана, точно искажённое отражение.

– Заткнись! – По спине пробежал холодок, напоминающий о самом обычном человеческом страхе. – Если только попробуешь, я…

– Что “ты”? – с любопытством обернулся Уилки. Болезненная тяга к саморазрушению, до одури напоминающая задавленное чувство вины, ушла из его взгляда, и Морган теперь не знал, померещилась она ему или была там на самом деле. – Скажи, правильный мальчик. Я внимательно слушаю.

Он стоял слишком близко и смотрел слишком пристально. Соврать было невозможно.

Проблема заключалась в том, что Морган уже сам не знал, что сказать.

– Просто не делай этого, – наконец произнёс он вслух, сухо и скованно. – Есть гораздо более интересные способы самоубийства.

– Поделишься опытом? – вздёрнул бровь Уилки.

Щёки начало припекать, словно их перцем натёрли. Но это было так… по-семейному обыденно?

“Привыкаю чувствовать себя идиотом, – пронеслась в голове дикая мысль. – И, похоже, мне это нравится”.

– Обойдёшься. Лучше вот о чём поговорим… – Мысль, которая всё никак не могла сформироваться с того самого момента, как почти у самых ног разверзлась чудовищная воронка, наконец обрела конкретные очертания. – Насколько неодинаковыми могут быть тени?

Взгляд Уилки стал заинтересованным. Из-под ресниц коротко полыхнуло золотым.

– Поясни.

Морган зябко сунул руки в карманы, накинул капюшон и направился вниз по улице, соображая, где бы свернуть, чтоб поскорее добраться до дома. Уилки шёл рядом, попадая точно в шаг.

– Я в самом простом смысле. Вот есть что-то серое и человекоподобное – как те призрачные лица у забора. Они похожи на жертвы, переваренные не до конца, – медленно выговорил Морган и сам поёжился. Уилки неопределённо качнул головой, то ли соглашаясь, то ли поощряя к дальнейшим объяснениям. – Далее, существует нечто вроде живой смолы – это уже напоминает массу, из которой формируются другие тени. Некоторые только отдалённо похожи на людей, – уточнил Морган, вспомнив долгоруких карликов из воронки и безголовых кукол с растопыренными по-паучьи конечностями. – Другие… Ну, я их сам называю безликими. Они в точности как люди, но без лица и в этих чёртовых цилиндрах, которые превращаются в крыс. Так вот, а могут ли быть и другие тени? Ещё более похожие на людей?

На мгновение лицо Уилки приняло очень интересное выражение, нечто среднее между любопытством, одобрением и бесконечной тоской, но затем вновь стало непроницаемо-спокойным.

– Думаю, что есть. Тени постоянно изменяются…

– Я помню. Ты говорил, – кивнул Морган уверенно и приготовился слушать, потому что интонации подразумевали продолжение. Но Уилки отчего-то затянул паузу.

“Чего он ждёт?”

Дорога под ногами раздвоилась. Одна – обледенелая брусчатка; другая – узкая тропа с обочинами, сплошь заросшими красноватым тимьяном. Жёсткие тёмно-зелёные листочки были покрыты инеем.

Уилки без раздумий свернул на тропу. Морган последовал за ним. Вдоль позвоночника эхом прокатилось щекочущее ощущение – то ли предвкушение, то ли благоговейный трепет, сродни тому, что он испытывал в детстве, когда мать брала его с собой в парикмахерскую на углу между улицей Редфорда и спуском с холма. Это было, что называется, “респектабельное, элитарное заведение”, но тогда он не знал таких слов. Просто чувствовал, что оно отличается от всех остальных парикмахерских, где он уже бывал – неуловимым пудровым запахом дорогих шампуней; изобилием зеркал и неярких ламп, чей свет достигал парадоксальным образом самых дальних уголков зала; сложной системой расписных бумажных ширм на рамке из чёрного дерева; бесконечной мягкостью вращающихся кресел, обшитых замшей цвета молока.

Чаще всего Морган просто наблюдал, как стригут и укладывают дивные светлые волосы Этель. Но иногда она вдруг бросала небрежно: “Мальчика тоже приведите в порядок”. И тогда его усаживали в сладостно-мягкое кресло, где всё, от подлокотников до подголовника, подстраивалось под рост клиента, затем оборачивали в шелковистую ткань и велели держать голову прямо.

Морган неподвижно сидел и таращился в сияющее зеркало, обрамлённое лампами, и сверкали на столике жутковатые и таинственные склянки, пузырьки, металлически блестели парикмахерские инструменты, а около кресла вертелась светловолосая фея с асимметрично подстриженными белыми волосами и с ярко-голубыми глазами. Вокруг неё неуловимый пудровый запах был гуще, а ощущение запредельной, непостижимой, восхитительной чуждости – сильнее. От прикосновения её пальцев к голове и шее по всему телу прокатывалась волна дрожи и приятной, изматывающей слабости.

То, что показывал ему Уилки, было совсем иным – диким, запущенным, яростно-живым и мрачным. Однако ощущения будило те же.

Мир, который нельзя понять до конца, чужой даже в малейших деталях, вызывающий подспудный восторг… и немного стыдное желание обладать.

Не то чтобы Морган обожал элитные парикмахерские.

Не то чтобы он любил колдовские пути, пронизывающие город насквозь, и цветущий под снегом тимьян…

– Сначала появилось то, что ты называешь “смолой”, – заговорил вдруг Уилки, словно очнувшись от забытья, когда Морган уже сам решил было задать наводящий вопрос. – Вскоре после войны. Оно как будто зарождалось само по себе, в темноте, поэтому я так и называл его – тени. О разломах и тонких местах тогда никто ничего не знал. Достаточно было любого источника света, даже лунного блика, чтобы тени исчезли. Долгое время я считал их относительно безопасными, пока не увидел, как они сожрали старика. Он прошёл сквозь одну из таких теней, пьяный, как всегда – а на следующий день слёг. В нём погасло нечто важное. Родственники вздохнули с облегчением, когда он внезапно заболел и умер – как же, избавились от надоедливого пьяницы. Но я-то знал, в чём дело… Другой раз тень пыталась напасть на ребёнка – но растаяла сама. Девочка ничего не заметила, – улыбнулся Уилки, и резкие черты лица его на секунду смягчились. – Но так случалось не всегда. Иногда тени не без успеха нападали на детей. Не брезговали и животными – собаками, крысами… Только кошки их, похоже, видели. И рвали на части, когда могли.

– Интересная деталь, – усмехнулся Морган, но затем вспомнил дом Льюисов и посерьёзнел.

Дебора всегда держала в особняке с дюжину кошек, а самых флегматичных из них ещё и таскала с собой на светские мероприятия. Она явно сталкивалась с тенями, и не раз, но оставалась невредимой.

“Надо посоветовать Кэндл завести пару кошаков, – подумал он. – Может, спросить у Ривса? Он ведь работает волонтёром в каком-то приюте для бездомных животных…”

Уилки взглянул на него искоса и одобрительно кивнул. А затем продолжил, словно и не было этой короткой заминки:

– Интересная, но не столь важная. Я тогда каждую ночь бродил по городу и уничтожал тени. Их становилось больше и больше… Тогда-то я и нашёл Фонарщика.

– И Чи?

– Чи сама пришла, – хмыкнул Уилки. – Да они и были по сути единым целым, с самого начала. Как душа, разделённая на две части. Фонарщик взял на себя уборку города, и я наконец смог заняться более важным делом – наблюдениями. И вовремя, потому что ещё немного – и я бы упустил тех, кого ты назвал “безликими”. Я их назвал крысами, потому что они по-прежнему боялись кошек, но научились заражать людей.

Хотя капюшон с меховой опушкой был надвинут до самых бровей, затылок у Моргана обдало холодом.

– И чем же… заражать?

Уилки брезгливо поморщился.

– Грязью. Чёрными страстями, бесцветной апатией… Всё худшее они усиливали в несколько раз. И эту заразу, Морган, люди передавали друг другу, как грипп или простуду. А тот, кто наполнялся темнотой до краёв, рано или поздно попадался теням, и даже Фонарщик ничего не мог сделать. Избавиться от крыс гораздо сложнее. Они уже не так боятся света. Да и прячутся слишком искусно…

Он замолчал. Морган прокрутил в голове уже сказанное, сопоставил со своими воспоминаниями – и понял, что в истории зияет огромный пробел.

– А Шасс-Маре? Как работает Фонарщик – я видел, – осторожно уточнил Морган, когда увидел, что Уилки снова нахмурился. – Она тоже как-то связана с уничтожением теней?

Уилки рассмеялся, скрипуче и неприятно:

– Прибраться в городе может любой из нас. Но Шасс-Маре занята другим. Видишь ли, заражение чернотой останавливается, если человек сталкивается с чудом. Всё равно, с каким – радуга зимой, дивный сон, пронзительная песня со сцены в занюханном пабе… – добавил он словно между прочим, но Морган сразу вспомнил о Кэндл, и ему стало не по себе. – Эта девочка – проводник. Единственная, кто может отсюда пройти туда и вернуться.

Морган едва не споткнулся. Слова прозвучали по-особенному, но смысл ускользал.

– То есть?

– Ты не поймёшь, – качнул головой Уилки. – Просто запомни, что она – проводник чего-то очень важного. Того, без чего мир остановится. Или утонет в черноте. Одна из тех, кто с самого начала был на грани, на границе, не осознавая этого. Ты не поймёшь, – повторил он с лёгким сожалением.

А Морган вспомнил взгляд Кэндл там, в баре – и в груди словно вспыхнула жгучая и сладостная искра.

– Может, и не пойму, – согласился он, чтобы не спорить. – Но ты хотел мне рассказать ещё о чём-то, разве не так?

Ресницы Уилки дрогнули.

– Умный мальчик, – произнёс он с непонятным удовлетворением и замедлил шаг. Морган тоже – против собственной воли. Впереди была та самая аллея, за которой начиналась дорога к дому. – Я много наблюдаю за тенями. Поначалу они действовали хаотично. Укол там, укус здесь… Но с определённого момента нечто стало направлять их. Они всё успешнее избегают Фонарщика. Они научились делать отвлекающие манёвры – устраивают погром и какофонию в одном месте, а в то же время истончают границу в другом, и я едва успеваю зачищать все опасные пятна прежде, чем появляется разлом.

Аллея закончилась; улица выводила прямо к дому – мимо спящих окон, заснеженных садов и подозрительно ухмыляющейся тыквенной рожи в соседском дворе. Морган поймал себя на том, что теперь уже он замедляет шаг, оттягивая момент расставания.

“Это для расследования. Только для расследования”.

– Что-то их направляет… Хочешь сказать, у них появились вожаки?

– Генералы, – задумчиво опустил голову Уилки. – Я их называю генералами, потому что они знакомы со стратегией и тактикой. Это уже не просто противостояние, Морган Майер, это война. И я до сих пор понятия не имею, как они выглядят, хотя каждую ночь обыскиваю город.

Омерзительно-прекрасное лицо Кристин вспыхнуло в памяти и угасло.

– Я подумаю над этим, – механически пообещал Морган и наткнулся на удивлённо-настороженный взгляд Уилки. – Что такое? Ты разве не этого сам хотел?

Уилки нахохлился и сунул руки в карманы.

– Я от тебя хочу одного – отдай своё имя Шасс-Маре. А раньше и думать не смей о том, чтобы влезть на тёмную сторону.

Ещё неделю назад Морган бы разозлился на такие слова, но теперь вспомнил жуткую тоску в глазах Шасс-Маре, пение Кэндл и медленное вращение воронки в танцевальной школе – и спокойно кивнул:

– Посмотрим. Я не собираюсь заключать сделку по неведению.

– Начитанный мальчик, – усмехнулся Уилки. – Но не все сказки говорят правду.

Внезапно он остановился. Морган отвёл взгляд от его лица – и понял, что они уже перед калиткой. Особняк Майеров был тёмным и мёртвым; только в спальне Донны на самом верху размеренно мерцал ночник.

“Надо подняться по тёмной лестнице, – пронеслась в голове леденящая мысль, и память услужливо подкинула свежее впечатление – мраморную лестницу в заброшенной школе. – Надо просто подняться по лестнице и включить свет… или наоборот?”

– Проводить тебя?

– Что? – недоверчиво переспросил Морган, оборачиваясь к Уилки, но не нашёл ни намёка на улыбку или насмешку. – Я… Да как хочешь, – вспыхнул он из-за иррационального приступа раздражения пополам с неловкостью. – Мне-то что.

Морган развернулся и пошёл к дому, стискивая руки в кулаки. Щёки пылали – без всякой причины. Уилки безмолвно следовал за ним. Через холл, по лестнице, до спальни… Там он уселся в кресло, точно так и надо, приманил пальцем книгу со стеллажа, раскрыл посередине и углубился в чтение, нисколько не смущаясь отсутствием света. Морган переступил с ноги на ногу, чувствуя себя крайне по-дурацки, затем плюнул на всё, разделся донага и забрался с головой под одеяло. Постель оказалась нагретой, словно он отлучился из дома на минуту, самое большее.

Темнота спальни безмятежно шелестела книжными страницами.

Глава Х

Каждый раз предрождественское утро ознаменовывалось эпохальной ссорой Донны Маккензи с Годфри из-за праздничного меню – и каждый год Донна побеждала с разгромным счётом, воззвав к Этель, в будни сохраняющей нейтралитет. Крики спорщиков и звон посуды гарантированно поднимали на ноги всех обитателей и гостей дома не позднее десяти часов, однако в этом году Морган благополучно продрых до трёх пополудни, пропустив и грозную битву, и торжественное примирение. Он пробудился под сумасшедшую импровизацию на тему “Звона колокольчиков” и ещё десятка популярных рождественских мелодий одновременно, вымыл голову прямо в раковине, разгоняя тупую, болезненную сонливость, и спустился в столовую.

Завтрак в честь примирения, похоже, был роскошным, но теперь от него осталось только полчашки салата с авокадо, остывшие тосты и мягкий рыбный паштет в миске. Под стеклянной крышкой посередине стола прятался надкушенный яблочный тарт – судя по бледно-розовой помаде на поджаристом крае, к нему приложилась Этель.

Вдобавок ко всему кофе в машине закончился. Идти на кухню за новой пачкой Морган не рискнул бы сейчас даже под страхом смерти, а потому здраво рассудил, что самое время забросить подарки Кэндл, Ривсу и Оаклендам – и заодно перехватить что-нибудь по дороге в одной из кофеен.

Перед самым Рождеством город охватывало лёгкое, но всепроникающее безумие. Судя по толпам в магазинах, население разом увеличивалось раз в пять. Даже закостенелые домоседы и мизантропы выползали в торговые центры – или просто слонялись по оживлённым улицам, шарахаясь от прохожих. На центральной площади обязательно появлялось что-нибудь несогласованное с администрацией, но безумно притягательное для горожан – передвижной каток с музыкой и лазерной подсветкой, благотворительная ярмарка, простенькие аттракционы вроде каруселей… В этом году на неровной брусчатке воздвигся широкий круг из прилавков под разноцветными навесами. Сперва Морган только издали облизывался на это великолепие, но затем воткнул машину на переполненную бесплатную стоянку перед “Спенсерс” и окунулся в ярмарочный хаос – расписные деревянные игрушки, вязаные шарфы и шапки сумасшедших оттенков, сюрреалистические картины, жареные пирожки с начинкой на любой вкус, шкатулки, гребни, медные украшения, снова шарфы и варежки… Поддавшись на уговоры волшебно обаятельной старушенции необъятных размеров, он купил себе дурацкую белую шапку из очень мягкой и пушистой шерсти, такие же варежки и ярко-синий шарф – и дальше разгуливал уже в обновках.

В самом центре кольца из прилавков, на расстеленном прямо по брусчатке ковре выступали двое циркачей – мальчишка-акробат лет семнадцати, крашенный под седину, и высокий рыжий фокусник. Оба они были одеты не по погоде. Мальчишка – босой, в тонких облегающих джинсах и длинном объёмном свитере цвета молока, сползающем с одного плеча из-за широкого выреза. Рыжий фокусник – в узких чёрных брюках и в зелёной водолазке с очень высоким горлом. Стайка школьниц начинала восторженно пищать каждый раз, когда он оборачивался к ним; женщины постарше реагировали спокойнее, но тоже не могли оторвать взгляд от точёной фигуры.

Цилиндр, поставленный в угол ковра, был уже доверху наполнен мелкими банкнотами и монетами.

Морган сперва хмыкнул снисходительно, оценив немудрёные психологические приёмы авантюрной парочки, но затем подошло время очередного номера. Повинуясь плавным движениям рук фокусника, седой мальчишка разбежался на “привязи” ярко-жёлтого шёлкового шарфа… а потом вдруг отпустил его – и взлетел, плавно, по сужающейся спирали. Поднялся на полтора десятка метров, выгнулся – и, сделав такое же плавное сальто, опустился на вытертый ковёр.

Толпа, замершая на несколько секунд, разразилась бешеными аплодисментами и свистом. А Морган приподнялся на цыпочки, разглядывая мальчишку в поисках страховки, лески – чего угодно… и заметил, что, несмотря на мороз, пар изо рта у него не вырывается.

И у рыжего красавца-фокусника – тоже.

С извинениями и неотразимыми улыбками продравшись сквозь толпу, Морган выбился в первый ряд. Медленно опустил пятифунтовую купюру в цилиндр, искоса рассматривая артистов – и внезапно столкнулся с понимающим и лукавым взглядом рыжего волшебника.

Дохнуло чуждыми, тревожными ароматами – порох, сухая трава, сладкая вата…

– Доброго Рождества! – ляпнул он от неожиданности и попытался затесаться обратно в толпу, но рыжий ухватил его за рукав и со смехом выволок в центр.

– А теперь – наш особый фокус, специально для этого очаровательного молодого человека, – лукаво косясь на Моргана, заявил седой мальчишка. Глаза у него оказались ярко-зелёные. – Поддержите его аплодисментами, пожалуйста!

Морган обвёл глазами зрителей – лица улыбающиеся, румяные, недоверчивые, восторженные, детские и взрослые… Где-то в задних рядах промелькнула та самая необъятная старушка в очках, торгующая шарфами. И, неожиданно для самого себя, он отвесил полупоклон – и под хлопки и смешки отступил назад, отдаваясь во власть фокусников.

У него в рукавах нашли с десяток живых мышей, белых и чёрных, которых тут же раздарили детям на площади; за ухом – целую горсть мелких монет, и их хватило, чтобы купить у высокого угрюмого мужчины глинтвейна для самых замёрзших зрителей. Моргана подкинули в воздух на три метра, поставили на голову, раскрасили его шапку сперва в ярко-голубой, затем в жёлтый, в фиолетовый – и вновь сделали белой… А под конец рыжий фокусник с повадками убийцы сказал, подмигнув:

– Чуть не забыл самое важное, – и подобрал с брусчатки хрупкую веточку, изломанную и заледенелую. Затем погрел её в ладонях, дохнул… И ветка покрылась цветами магнолии – яркими, нежными и несомненно живыми. Нежные зелёные листья пахли весной.

– Спасибо, – только и смог выговорить Морган, принимая цветок.

– Подаришь своей возлюбленной, – подмигнул мальчишка-акробат.

– Может, в ответ какой-нибудь подарок получишь, – с откровенно порнографическими интонациями протянул рыжий фокусник и провокационно огладил себя по бедру. Толпа грохнула хохотом. А он вдруг добавил тихо-тихо: – Не бегай от себя слишком долго. В нашей компании не так уж плохо, поверь.

– Клермонт, заткнись, – еле слышно прошипел мальчишка и заехал фокуснику локтём по рёбрам – для зрителей получилось, что вроде как наказал за пошлое замечание. – А вообще-то он прав. Бегать от себя глупо. Удачи тебе.

Морган сам не понял, как оказался за кольцом прилавков – ошарашенный, потерянный и неприлично счастливый.

“Столкнуться с чудом, значит, – вертелось в голове. – Кажется, я понимаю, что Уилки имел в виду. Значит, Шасс-Маре тоже?..”

И, хотя глаза у той парочки на площади не сияли бледным золотом, он почему-то не сомневался, что ни один полисмен не осмелится арестовать этих двоих за несанкционированные фокусы в общественном месте.

И что завтра ни рыжего нахала, ни его напарника-мальчишку не отыщут во всём графстве, даже если перевернут каждый камень.

Когда Морган добрался наконец до машины, то даже не сразу вспомнил, куда собирался ехать до того, как случайно завернул на ярмарку. Пролистал карты, заглянул в записную книжку и. только наткнувшись на визитку Оакленда, вспомнил.

Ближе других от центра жил Ривс – и его же легче всего было застать дома. Он занимал верхний этаж в старинном доме напротив книжного. Окна выходили и во внутренний двор, и на оживлённую улицу, но плотные деревянные жалюзи никогда не открывались. Зато дверь после звонка распахнулась сразу.

– П-привет, – нервно переступил Ривс с ноги на ногу и машинально растрепал копну мелких кудряшек, стянутую на затылке. – Я тебя ждал. К-кэндл утром заскочила, потом Оакленд, потом ребята из к-компьютерного клуба.

– Утомился? – понимающе улыбнулся Морган. Из глубины квартиры волнами накатывала тяжёлая музыка. Щель вокруг двери в гостиную светилась попеременно синим, зелёным, красным – похоже, домашний кинотеатр был включён. – Ладно, не стану отвлекать тогда. Положишь под ёлку и раскроешь утром, хорошо?

– Окей, – кивнул Ривс, опуская взгляд, и принял бумажный свёрток. – Ты не думай, я тебе рад, п-просто… А, чуть не за-за-абыл.

Он метнулся в гостиную – Морган успел разглядеть на огромном экране что-то мрачное, монстроподобное в компании рыжей красотки с бензопилой – и тут же вернулся, но уже с маленькой плоской коробочкой в руках.

– Т-тоже утром п-посмотришь, – то ли улыбнулся, то ли скривился Ривс, сглотнул и уткнулся взглядом в собственные полосатые носки. Оттого что он постоянно щурился, азиатские глаза его казались ещё уже и темнее, чем обычно. Больше ничего он от матери-китаянки не унаследовал – если не считать, конечно, крайней формы демофобии.

Морган не стал его мучать – попрощался и сбежал вниз по лестнице.

Следующими на очереди были Оакленды. Но Питера не оказалось дома – Мэган отправила его в аптеку за лекарством. Маленькая Мэй опять разболелась перед Рождеством, но большое и дружное семейство всё равно героически пыталось устроить настоящий праздник. Судя по оживлённому гомону, приехали и родители Питера из Ирландии, и его брат с женой и сыном, и обе престарелые тётушки Мэган – сёстры, походящие друг на друга как две капли воды. Они и работали вместе – то ли в столичной галерее, то ли в музее, и напоминали невозможными вычурными платьями и причёсками старомодных аристократок или сбежавших со съёмок исторической драмы актрис.

Но готовили при этом великолепно.

Дверь открыла жена Питера, порядком измученная, но такая же яркая, как и всегда – в бирюзовом домашнем платье, удивительно подходящем к её коже цвета кофе и чёрным волосам, и с крупными голубыми топазами в ушах. Ногти покрывал блестящий лак в тон платью.

– Подождёшь Пита? – спросила Мэгги, оглядываясь на холл. Со второго этажа доносился детский плач. – Прости, мы тут все измотанные – страсть просто. Мэй уже час не замолкает, хоть вешайся, ну честно. Но ты заходи, попей чайку. С рождественским кексом. Всё равно его уже разрезали, а то Мэй с одного края надкусила, не ставить же на стол этакое страшилище.

– Нет, спасибо, мне ещё кое-куда заскочить надо, – вежливо отказался Морган, с опаской косясь на лестницу. За ним кто-то явно наблюдал – со второго этажа, из-за огромного фикуса, который стоял вплотную к поручням. Судя по блеску очков, это была одна из престарелых тётушек Мэган. – Я только подарки оставлю. Вскройте их утром, ладно?

– Ну, окей, утром так утром, – устало согласилась Мэгги, принимая коробки. – Огогошеньки… Тяжёленькие, а что в них? Мэй не поранится?

– Вряд ли, – хмыкнул Морган. – Для неё, кстати, самый большой подарок.

Мэган недоверчиво взвесила в руке огромную коробку, украшенную голубым бантом.

– И что внутри? Или не хочешь говорить, типа сюрприз-сюрприз?

– Там большой плюшевый мишка, который обнимает жестяную банку со сластями, – раскололся Морган. – Только не позволяйте Мэй съедать сразу всё.

– Обойдётся, – заулыбалась Мэган. – Слушай, а мы что-то закрутились, и того, про подарки… Подожди, а? – и она унеслась на кухню, только взметнулся бирюзовый подол.

Очки на втором этаже загадочно блеснули из-за фикуса.

Плач Мэй перешёл в надрывно-затяжную фазу.

Меньше чем через минуту Мэган вернулась – с огромным пирогом, завёрнутым в промасленную бумагу.

– Донна меня убьёт, если я это домой принесу, – честно признался Морган, принимая подарок. – Она жутко ревнивая.

– Ну, поскандалит малец, а потом к нам за рецептом прибежит, – подмигнула Мэган. – Счастливого Рождества! И матушке своей передавай, ага?

Пирог Морган пристроил на полу, не рискнув положить его на сиденье. Запах магнолии в салоне “шерли” вскоре прочно перебили дивные ароматы выпечки, и желудок стало немного тянуть от голода. Сразу накатили воспоминания о роскошных ужинах от Донны… К счастью, мучиться долго не пришлось: семейное гнёздышко Оаклендов располагалось всего в одном квартале от дома Кэндл. Уже подъезжая к нужной многоэтажке, Морган отвлёкся – и едва успел затормозить, когда на дорогу выскочил торопливый пешеход.

Впрочем, ярко-жёлтый пуховик нельзя было не признать.

– Ты с ума сошла? – проорал Морган, опустив стекло.

Кэндл замерла посреди дороги, откинула капюшон – и растерянно улыбнулась.

– Типа того. А ты по делу?

Он чертыхнулся под нос, нажал кнопку аварийки и выскочил из машины.

– Можно и так сказать. Счастливого Рождества, Кэнди-Кэнди.

– Ой, спаси-ибо, – протянула она с интонациями инопланетянки, безнадёжно заблудившейся на земном карнавале, и, приобняв Моргана за шею, вскользь поцеловала его в уголок губ. От неё пахло морем – не обычным солоноватым парфюмом, а именно что свежим морским бризом, которому в Форесте было не место. – А я тебе отправила с доставкой. В общем, ищи дома под ёлкой. Слушай, а почему два свёртка? – спросила она, немного очнувшись, когда наконец разворошила верхний слой бумаги.

– Потому что там два подарка, – подмигнул Морган. – Тот, что поменьше, утром откроешь. А это… В общем, на Рождество такое не дарят, так что можешь сейчас раздраконить.

– Попозже, – махнула она рукой, нетерпеливо оглядываясь на пустую улицу. – Что там?

– Нижнее бельё, – честно ответил Морган.

В другое время Кэндл или поцеловала бы его, или отшутилась, или позвала бы к себе в квартиру – но сегодня она просто пожала плечами, улыбаясь:

– Ну, на твой вкус вполне можно положиться. Я пойду, лады? А то меня ждут…

Морган вдохнул полной грудью морской бриз – и не стал спрашивать, кто и где.

– Если ждут, то иди, – улыбнулся он, чувствуя слабый укол ревности. – Хотя нет, погоди…

Он метнулся к машине и, перегнувшись через опущенное стекло, сдёрнул с зеркала ветку магнолии. Стукнулся затылком о дверцу, чертыхнулся, едва не поскользнулся на нечищеной дороге – но всё же не уронил цветы.

Кэндл приняла дар осторожно и недоверчиво. Руки у неё подрагивали, а взгляд наконец-то прояснился.

– Черти-сковородки… Откуда? У нас такое точно не продаётся…

– Кое-кто вручил сегодня. Со строгим наказанием передать… – Морган запнулся. Слова мальчишки о возлюбленной отчего-то не шли с языка и казались пошлее пьяных комплиментов. – Передать другу.

– Другу, значит? – Взгляд Кэндл, сияющий и неземной, угас. – Ты иногда такой правильный, что аж страшно. Но цветок я тебе не отдам, не надейся. Ладно, счастливого Рождества и привет семейке! – махнула она рукой и трусцой побежала через дорогу.

– Смотри по сторонам и будь осторожна, – эхом откликнулся Морган.

Ярко-жёлтое пятно куртки постепенно удалялось в сгущающихся сумерках. Под рёбрами начинало тянуть и дёргать – не боль ещё, так, предчувствие.

“Такое ощущение, словно кто-то отсудил дом Лэнгов, который мне достался по завещанию. Я там ни разу не был и вряд ли доберусь в ближайшее время, но всё же… но всё же…”

Кэндл исчезла в темноте – или скрылась окончательно в одном из переулков. Морган потоптался немного на тротуаре, ожидая неизвестно чего, а затем нырнул в салон “шерли” и начал разворачиваться.

До семейного ужина оставалось ещё часа два, не меньше, и время нужно было как-то убить.

Машину около дома он припарковал сразу, но заявлять о своём возвращении громко не стал. В прихожей уже валялись подозрительно знакомые сапоги – Дилан, как всегда, пришёл первым. Со второго этажа слышалось пение на два голоса под несложный аккомпанемент. Где-то рядом, то ли в гостиной, то ли в столовой, отец громко и недовольно отчитывал секретаря по телефону – за нерасторопность и какие-то утерянные документы. Морган свалил подарки на стол в холле, на цыпочках отнёс пирог на кухню, стараясь не попадаться Донне на глаза, переложил телефон и ключи в карман куртки – и так же беззвучно выскользнул на улицу.

Канун Рождества оказался на редкость каноничным – с лёгким морозцем, пушистым инеем на заледенелых ветвях, ясным небом и огнями на каждом доме. Во дворе по соседству наконец-то убрали хмурую тыквенную рожу, которая пугала прохожих с самого Хэллоуина. Её место заняла поистине чудовищная композиция из разноцветных фонариков, больше всего похожая на комок из намертво спутанных гирлянд, которые хозяева поленились расправлять и просто так водрузили на подпорку около клумбы. Морган полюбовался на мельтешение огоньков, щёлкнул композицию на телефон и скинул Ривсу с комментарием: “Популярный стрит-арт в стиле сюрреализма”.

В ответ Ривс прислал смутно знакомую картину с оплывающими на столе часами и искажённой перспективой, а вдогонку лаконично написал:

“Это сюрреализм”.

Морган сначала рассмеялся. А потом ему померещилось ни с того ни с сего, что стрелка нарисованных часов дрогнула. Он машинально прикоснулся к груди, нащупывая сквозь карман самый первый подарок Уилки, но не расслышал ни привычного тиканья, ни даже колебания шестерёнок, словно механизм уснул.

Где-то далеко хриплые радиоголоса запели рождественские гимны.

Дорога под ногами вдруг раздвоилась. Одна, по которой он привык добираться до работы, побежала с холма. Другая уткнулась в заброшенный парк, кратчайший путь к Шасс-Маре. Морган оглянулся на свой дом, отсюда такой далёкий и правильный, что уже, скорее, напоминающий сахарный пряник, чем настоящее здание, вспомнил запах морского бриза в волосах Кэндл… и свернул на вторую дорогу.

Сразу стало холоднее.

Памятуя о предупреждении Чи, он осторожно выбирал направление, чтобы случайно не выскочить на поляну с качелями и жутковатой тенью. Благо тропинок хватало на любой вкус. Парк словно распадался на фрагменты – детали паззла из разных наборов. Кое-где время текло по-прежнему и царила зима, такая же, как в обычном городе. Другие места застыли в янтаре вечной осени. От них веяло смутной опасностью, и Морган инстинктивно старался держаться в стороне.

…наверное, география в парке тоже была альтернативная, а не только время, потому что вскоре он выскочил аккурат на ту поляну, которой избегал с самого начала.

Качели были пусты, но всё ещё раскачивались из стороны в сторону со слабым, едва заметным скрипом.

“Я идиот, – пронеслось у него в голове. В затылок дохнуло холодом. – Так. Ничего ещё не случилось. Надо вернуться. Надо просто вернуться, и…”

– Бра-атик, – протянул вдруг детский голос прямо за спиной. Звук был искажённый, словно говорили в металлическое ведро. – Братик, ты ведь ко мне пришёл?

Морган обернулся так резко, что в глазах потемнело. Полуослепший, он сделал шаг назад, затем другой, запнулся о выступающий корень – и, нелепо взмахнув руками, плюхнулся на задницу.

Месяц в небе насмешливо скалился щербинами серых пятен.

У самой кромки поляны, в шаге от Моргана стоял ребёнок – мальчик лет двенадцати, среднего роста, черноглазый и очень худой. Он был одет в летние сандалии с ремешками крест-накрест, драные джинсовые шорты и оранжевую футболку с хищным солнышком на груди. Потревоженный иней осыпался с веток на его жёсткие чёрные волосы, на плечи и руки, но не таял.

Белоснежная кожа без единого изъяна казалась издали похожей на матовую ткань.

– Нет. Просто гулял тут неподалёку, – максимально честно ответил Морган. Память дребезжала тревожным звонком: не заговаривай, не называй имени, не ходи следом… Но из глубины души поднималось волной иррациональное сочувствие.

– Жалко, – вздохнул мальчик и на мгновение плотно сомкнул угольно-чёрные ресницы. А затем вновь уставился, не мигая: – Ты поиграешь со мной чуть-чуть, братик? Я буду вести себя хорошо.

“А если откажусь – поведёшь себя плохо?” – мрачно подумал Морган, а вслух произнёс:

– Если чуть-чуть, то, конечно, поиграю. Прямо здесь?

Мальчишка недоверчиво склонил голову к плечу, а потом вдруг улыбнулся, жутковато и счастливо:

– Ты правда добрый.

Он неуловимым движением приблизился к Моргану, схватил его за руку и вздёрнул на ноги одним движением, а затем потащил к качелям. Под грубыми подошвами ботинок хрустели промёрзшие ландыши. Детская рука на ощупь была холодной и твёрдой, как мрамор.

Осыпавшийся иней медленно возвращался на ветки.

– Любишь кататься?

– Очень, – снова улыбнулся мальчишка. – Меня зовут Уинтер.

Морган инстинктивно ждал продолжения, вроде “а тебя как?”, но мальчишка молчал, только любопытно косился через плечо.

Качели же вблизи оказались на вид самыми обычными. Вкопанные треугольники опор, перекладина, цепочки и широкое сиденье – доска со стёршейся краской. Под ногами опять что-то захрустело. Морган рефлекторно опустил взгляд и вздрогнул: это были не мороженые ландыши, а крысиные черепа.

А Уинтер вдруг остановился, развернулся и протянул к нему руки:

– Подсади меня, братик.

Лунный свет был таким ярким, что глаза слезились.

Мальчишка оказался лёгким, куда легче любого ровесника-школьника. Морган поднял его на вытянутых руках, покрутил, как на карусели – и торжественно усадил на качели.

– Так хорошо?

Уинтер засмеялся, так же металлически и гулко, как говорил.

– Очень. Раскачаешь?

– Конечно.

Морган улыбнулся и оттянул качели назад. Затем отпустил, дождался, когда они вернутся, и подтолкнул снова. Холод от цепей проникал даже сквозь пуховые варежки. В нагрудном кармане что-то слабо дёргалось, словно стрелки часов отчаянно силились сдвинуться с места, но никак не могли. Месяц в небе медленно вращался, едва заметно для человеческого глаза.

“Я поступаю правильно, – сказал себе Морган, ненадолго прикрывая глаза. Размеренный скрип качелей отзывался в костях долгим эхом. – Это просто ребёнок. Одинокий к тому же…”

– Тебе здесь не холодно? – спросил он неожиданно для самого себя.

Уинтер повернул голову – резко, почти на сто восемьдесят градусов, как сова.

– Иногда.

Ответ прозвучал грустно и растерянно. Морган отступил от качелей и прислонился к опоре. Уинтер наблюдал за ним, раскачиваясь по плавной дуге, пока не остановился совсем. Позу он при этом не менял – только наклон и поворот головы.

“А ведь футболка у него совсем тонкая, – промелькнула мысль некстати. – И шорты тоже… Он умер в этом? Или его сожрали? Или это такой идиотский способ вызвать сочувствие?”

– Ты меня жалеешь?

– Что? – очнулся Морган от раздумий.

– Жалеешь меня? – настойчиво повторил Уинтер. За мёртвым, чёрным стеклом его глаз то ли билась метель, то ли падали бесконечно осколки звёзд. – Не надо. Мне ведь парк отдали. Я могу играть и всё такое.

– И тебе не одиноко?

Морган чувствовал, что спрашивать опасно. Но остановиться уже не мог. Ему мерещился то сладкий запах магнолии, то морской бриз. Видения из теневой воронки чередовались с воспоминаниями об испепеляющем свете из сна. Молчали часы, подаренные Уилки, но те, оплывшие, с картины, присланной Ривсом, вращали стрелками с неимоверной скоростью. Снаружи накатывал волнами холод, но изнутри пробивался сквозь кожу неистребимый жар, словно горела кровь, и в каждой клетке пылала искра.

“Есть безопасные поступки. Есть бесполезные поступки, – звучал в голове чей-то голос, знакомый и незнакомый одновременно. – Есть правильные поступки”.

– Очень одиноко, – тихо сказал Уинтер. – Но ты ведь не останешься со мной, так… братик?

Заминка была едва заметной.

А Морган внезапно осознал, что странный голос в голове – его собственный. Только более…

“…взрослый?”

– Не останусь. Слушай… Сегодня ведь Рождество. Можно, я подарю тебе кое-что?

Мальчишка кивнул. Губы у него дрожали, точно он собирался вот-вот расплакаться, но в стеклянно-чёрных глазах не было и намёка на слёзы – лишь звёздная вьюга.

Ущербная луна теперь висела перевёрнутой чашей – ровнёхонько над изломанной кромкой горизонта.

Морган стянул шапку и надел на Уинтера; она оказалась ему велика, разумеется, зато на безупречно белых щеках появился румянец, слабый, но вполне заметный.

– Теперь давай сюда руки.

Варежки поначалу сваливались, но потом Морган отыскал шнурок и утянул их по запястьям. Уинтер недоверчиво поднёс руки к лицу и несколько раз сжал ладони в кулаки.

– Нравится?

– Очень.

– Тогда с Рождеством, Уинтер, – улыбнулся Морган. – И не грусти.

– Не буду, – эхом отозвался мальчишка. А потом попросил, глядя исподлобья: – Покатайся вместе со мной. Я потом тебя провожу. Честно.

Они забрались на сиденье вдвоём. Уинтер уселся Моргану на колени и вжался ему в грудь костлявой спиной. Качели задрожали разом, все до основания – а затем сдвинулись с места сами собою.

Амплитуда росла – резко, дёргано, неестественно быстро.

Луна была то под ногами, то над головой.

Морган не запомнил, в какой момент обхватил мальчишку одной рукой поперёк живота, бережно удерживая от падения. Но холод он перестал ощущать почти сразу. Течение мыслей замедлилось; некоторое время на периферии сознания вертелась мысль, что семейный ужин скоро начнётся, что Донна уже нашла пирог и наверняка устроила скандал, что Дилан наверняка вовсю пикируется с Гвен, а Этель ровным голосом жалуется Годфри, что-де Сэм не приедет на ужин из-за него…

А потом это всё померкло и стало неважным.

– Ты ведь останешься со мной, братик?

– Конечно, Уинтер. Поиграем?

Сердце билось через раз, медленно и натужно. Луна стекала к горизонту бесформенной лужицей, и за ней по выпуклой линзе неба каплями ползли звёзды. Качели скрипели тише, тише…

Стрелки часов в кармане жалобно царапнулись последний раз – и замерли.

…Ему пять лет. Гвен уже почти пятнадцать, и она кажется совсем взрослой. Почти как мама. Только мама иногда смотрит на Моргана так, словно боится его, а Гвен – никогда.

– Искупаемся? Тебе ведь жарко, да?

У Лэнгов есть не только скрипучий дом с зелёной черепитчатой крышей, запущенный до безобразия сад и подвал с бесконечными рядами жутковатых, тёмных бутылок, но и собственный выход к морю, узкий полумесяц галечного пляжа в крохотной бухте. По левую сторону – угловатые, словно топором вырубленные скальные уступы, по правую – длинная коса с острыми изломами камней.

Гвен стоит, нагнувшись, и протягивает ему ладонь. Моргану смешно: он-то знает, что сестра на самом деле сама хочет искупаться, просто боится оставлять его в саду без присмотра. Дилан три дня назад свалился со старой сливы, и теперь рука у него замотана от локтя до запястья и висит на дурацкой коричневой ленте. Отец с тех пор ходит с потемневшим лицом и бормочет, что надо бы нанять хорошую няньку, а мама каждый раз леденеет, когда слышит это, и громко говорит, что к своим детям она чужую женщину не подпустит.

Разве что Донну; но Донна осталась в Форесте.

– Мо, пойдём! Ну тебе ведь жарко, я вижу!

Моргану становится жаль сестру, и он кивает.

На пляже ещё более жарко, чем в саду. Гвен через голову стаскивает ярко-голубой сарафан, кричит, чтоб Морган был на виду – и вбегает в воду, поднимая мириады брызг. Потом ныряет, выскакивает из волн почти до пояса, трясёт головой, хохочет… У Гвен очень белые зубы, а в каждом ухе по пять крохотных серёжек-гвоздиков с блестящими разноцветными кристаллами.

Морган думает, что у него очень красивая сестра, гораздо красивее всех этих её подружек, которые целой толпой заходят с ней после школы в особняк Майеров – делать уроки, смотреть сериалы, болтать и клянчить у Донны десерты.

“И Сэм красивая, – повторяет он про себя, словно боится забыть их разом. – И Дилан круче всех друзей. И мама самая хорошая. И папа…”

На отце он спотыкается; почерневшее от гнева и беспокойства лицо воскресает в памяти – и пугает по-настоящему.

Чтобы прогнать его, Морган заходит в воду по пояс и начинает умываться. Морская вода немного щиплет ссадину на левой щеке. Камни под ногами совсем не острые, они гладкие и приятные. Некоторые – шершавые или с ямками… Сколы попадаются очень редко. Моргану становится интересно; он медленно-медленно идёт вперёд, запрокинув голову к зеленовато-голубому небу, и ощупывает дно ступнями. Намокшая футболка надувается пузырём и поднимается к поверхности.

Дно исчезает внезапно.

Морган даже не соскальзывает – он падает с обрыва и рефлекторно выдыхает, когда море жадно обхватывает его со всех сторон. Пытается вдохнуть – и горло заполняется водой, и нос, и, кажется, живот… Вместе с водой в него словно попадают сотни маленьких барабанов и начинают стучать в унисон. Морган не знает, что делать; кругом только вода, оттолкнуться не от чего. Он чувствует себя потерянным и бесконечно удивлённым. Бой барабанов замедляется и начинает затихать.

А потом в воде вдруг открывается путь.

Морган думает, что это похоже на туннель, ведущий вниз, в глубину, и даже начинает различать ступеньки. Растерянность и удивление растворяются в любопытстве.

Туннель сужается книзу и медленно вращается.

Так же, как раньше Морган непостижимым образом понимал, что сестра не заботится о нём, а сама хочет поплавать, он чувствует, что если позволит себе упасть в этот туннель, то ничего плохого не случится. Собственная кожа вдруг начинает ощущаться, как мокрая, грубая одежда в холодный день. Она царапает, и…

– …ну дыши! Какая же я дура… Дура…

Гвен всхлипывает.

Морган открывает глаза. Туннель всё ещё рядом. Вот он, вращается, втягивая мелкую гальку. Солнце такое горячее, что прожигает насквозь. Сестра рыдает, уткнувшись лицом в собственные колени, и Моргану становится очень жаль её – и стыдно за глупое желание уплыть в туннель.

Ветер царапает голую кожу.

“Будет больно”, – проносится мысль в голове, а затем Морган всё-таки заставляет себя выдохнуть – и перевалиться на бок, выкашливая тёплую, горьковатую воду.

И тут наваливается всё разом – солнечный жар, свет, выжигающий глаза, мешанина запахов и звуков, голубой лоскут платья на сизо-серой гальке… Объятья Гвен и её кипящие слёзы, из-за которых ссадина на щеке болит просто невыносимо.

– Ну не плачь, – тихо просит Морган, потяжелевшими руками оглаживая сестру по спине. – Всё хорошо ведь. Маме не скажем, да?

– Угу, – кивает Гвен.

Её трясёт.

– И папе?

– И папе тоже.

Они правда не говорят. Но каким-то непостижимым образом Этель узнаёт; она теперь ночует только в детской, до самого конца поездки, и ни на минуту не спускает с Моргана глаз.

К Лэнгам он больше ни разу не возвращается, а со временем вообще забывает, как выглядит море.

Гвен с тех пор почему-то не ездит тоже.

Он распахнул глаза и в первую, невероятно долгую секунду успел подивиться тому, как неподвижна его собственная грудная клетка, как мягка промёрзшая земля и тепла декабрьская ночь. На губах таял привкус вина Шасс-Маре.

А потом сверху обрушился целый сноп искр – золотых, малиновых, небесно-синих и яблочно-зелёных. Они обожгли, схлынули… Грудная клетка дрогнула, и лёгкие словно заполнились раскалённым песком.

“Значит, дышат – так?”

– Ах-ха…

Морган выгнулся дугой, загребая горстями крысиные черепа вперемешку с мёрзлыми ландышами. Чаша неба в обрамлении изломанных сосновых крон зашаталась и, кажется, разломилась. Звёздный свет потёк через длинную, глубокую трещину сияющим молоком.

Пахло землёй, оцепенелым от мороза деревом… и ещё отчего-то леденцами, теми самыми, полосатыми, с ярмарки в центре Фореста.

– Очнулся, малец? – Фонарщик, огромный, как никогда, склонился, закрывая собой всё небо. Фонарь в его руке казался совсем крохотным. Чи металась за стеклом, то прижимая ладони к толстому стеклу, то испуганно взбивая крыльями воздух. – Не болит ничего, нет?

Растирая озябшие щёки, Морган сел. В голове крутились обрывки воспоминаний. Постепенно они складывались в картинку, точно фрагменты паззла: канун Рождества, зачарованный парк, пустые качели, мальчишка в оранжевой футболке…

“Мальчишка?”

– Уинтер! – выдохнул Морган и попытался оглядеться по сторонам, но тут же охнул – в шее что-то хрустнуло. – Слушай, здесь был мальчишка, и он…

– Едва на тот свет тебя не утянул, что ли? – грубовато закончил фонарщик. Но губы у него дрогнули в намёке на улыбку. – Нет, чтоб о себе перво-наперво позаботиться… Да не строй ты такую рожу, здесь твой Уинтер, что ему сделается.

Фонарщик отступил в сторону, открывая часть поляны.

Уинтер сидел на снегу, обхватив колени руками. Глаза у него подозрительно блестели. В свете волшебного фонаря он больше походил на фарфоровую куклу, чем на человека.

У Моргана отлегло от сердца. Не то чтобы он забыл, как едва не переступил грань. Просто сейчас это воспоминание казалось ненастоящим, чем-то вроде плохого сна. А вот яростные разноцветные потоки света, стирающие со спокойной картины зимней ночи детский силуэт, представлялись даже слишком легко.

– Ты сердишься?

Голос его звучал даже более гулко и ирреально, чем раньше. Морган длинно выдохнул, не спеша отвечать. В глубине души он понимал, что снова поощрять Уинтера не просто глупо, а даже опасно, однако не мог отыскать в себе ни тени сомнения, страха или злости.

Поэтому сказал правду:

– Нет. Хотя надо бы.

И – отвёл руку в сторону, распахивая объятья.

Уинтер изумлённо распахнул глаза – чёрное-чёрное стекло, вьюга и звёзды – а в следующее мгновенье вспыхнул весь, как снег на солнце, и кинулся к Моргану на шею, едва не повалив его на землю.

– Спасибо… – металлически прошептал он, тычась носом куда-то под ухо. Дыхание было тёплым. – Братик…

Морган запрокинул голову к небу, осторожно проводя ладонью по костлявой детской спине.

– Всегда мечтал о младшем.

Некоторое время они сидели без движения. Мороз начал чувствительно царапать голую кожу. Наконец фонарщик почесал в затылке, шумно кашлянул и произнёс, глядя в сторону:

– Времечко-то поджимает. Прощайся, малец, потом ещё навестишь. А ты, пакостник мелкий, смотри у меня. Чтоб в последний раз такое было, ясно тебе?

– Ясно, – по-детски разочарованно протянул Уинтер, отстраняясь. И добавил совсем тихо: – Заходи, пожалуйста.

– Обязательно, – шёпотом пообещал Морган.

Состояние было такое, словно он выпил с десяток разноцветных коктейлей вместе с Кэндл, пытаясь забыть нечто очень грустное – и в итоге забыл, но к пьяному веселью примешивалась страшная тяжесть. Уходя с поляны, он оглянулся лишь раз и успел заметить, как фонарщик украдкой передаёт Уинтеру что-то подозрительно похожее на конфету и треплет его по голове. Чи за стеклом фонаря сочувственно трепетала крыльями, и свет менял оттенки, один нежнее другого – бледно-розовый, тёплый золотистый, лиловый…

“Я как будто подглядываю за чем-то личным”.

Морган зябко передёрнул плечами и отвернулся.

Через несколько секунд позади, в отдалении, раздались лёгкие, торопливые шаги; они становились всё ближе и ближе. Когда фонарщик поравнялся с ним, то скосил глаза и ухмыльнулся:

– Ну, спрашивай, малец. Ни в жисть не поверю, что ничего узнать не хочешь.

Сомнения не заняли и секунды.

– Этот Уинтер… кто он?

– Дитя, – просто и одновременно очень грустно ответил фонарщик. Свет его глаз слегка померк. – Мамка у него с тенью повстречалась аккурат перед тем, как понесла. Ну, он и уродился ни то, ни это… Нам, знаешь, таких всегда жальче прочих было, – доверительно сообщил он и вздохнул. – Они, детки, ведь по природе-то не злые. Но дел натворить могут. Уинтер из них самый, того, сильный… ну, я так раньше думал, – загадочно заключил он.

Моргану стало не по себе. Человек, в котором с рождения живёт тень… или тень в человеческой оболочке – неизвестно, что страшнее.

– Получается, вы его опекаете?

– Потихоньку, – виновато откликнулся Фонарщик. – Вишь, он очень хочет полезным быть. Теней чует издали, аж с одной окраины до другой, и всегда мне сказывает, коли что неладное заподозрит. Часовщик, вон, сам ему намедни леденец носил – благодарил за помощь. Да и Шасс-Маре с детишками нянчиться любит, у неё своих-то нет. Но если его в город выпустить – беда будет, большая беда… Вот и думай, что делать.

Незаметно за разговором они вышли из парка. Дорога ластилась к ногам, точно хотела услужить, и вскоре впереди показался дом Майеров – гораздо быстрее, чем должен был. На запасном месте во дворе монстром из металла и электроники дремал огромный внедорожник Гвен. Над крыльцом висели разноцветные фонарики…

…а у калитки ждал тот, кого Морган меньше всего сейчас хотел увидеть.

– Явился… идиот. Жить надоело?

Уилки выглядел так, словно выдернули из дома, не дав на сборы и минуты. Он был без пальто и без шляпы – зато всё в тех же узких джинсах, потёртых ботинках и в чёрной водолазке с очень высоким горлом и длинными, до самых пальцев, рукавами. И Морган наконец-то разглядел, что металлически громыхало в первую встречу там, у болот. Разгадка оказалась настолько проста, что даже смешно сделалось – несколько золотистых цепочек, украшающих джинсы вместо пояса. Цепочки были разной толщины, длины и звякали при каждом движении.

“Никакая это не китайская подделка, – пронеслась в голове глупая, но утешающе-забавная мысль. – “Тара”, предрождественская распродажа, пять лет назад. Я хотел такие же, но денег не хватило…”

Морган вспомнил давку у касс в единственном бутике “Тары” на весь Форест, обречённо-усталое выражение лица Сэм – “Да я лучше сдохну, чем туда полезу!”; блуждание по залу вместе с хохочущими приятелями и подружками по колледжу; лихорадочный подсчёт скудных средств, накатившее облегчение – не надо лезть в перевозбуждённую толпу и отстаивать длиннющую очередь, а затем – сожаление, что изменить образ пай-мальчика снова не получается.

И то ли воображение, то ли память услужливо дорисовали в той самой гомонящей очереди высокого незнакомца с растрёпанной пегой косой до лопаток.

“Что ж, волосы у него с тех пор определённо отросли”, – подумал Морган и понял, что бояться разгневанного Уилки у него сегодня не получится. Только не после мыслей о том, как волшебное существо на досуге шляется по распродажам, чтобы сэкономить на шмотках.

– Ты, того-этого, не ершись, – попытался тем временем урезонить приятеля фонарщик. – Ничего ж не случилось. Я присматривал, как уговаривались.

Взгляд Уилки прожигал не хуже раскалённого золота.

– У него остановилось сердце. Я почувствовал.

– Как остановилось, так и пошло. Подумаешь, большое дело, – развёл фонарщик руками. – Ты вообще иногда забываешь, что сердцу биться положено. Кабы мы с мисс Люггер всякий раз на помощь бросались…

“Мисс Люггер? – успел подумать Морган, а затем вспомнил фрагмент из мемуаров О’Коннора. – А. Шасс-Маре”.

Но почти сразу все мысли перекрыла вспышка холодной ярости Уилки:

– Я – иное дело. Он мог заплатить за свою беспечность дороже, чем думает.

В словах не было ничего особенного, но лунный свет почему-то померк, а Чи засияла приглушённым тёмно-багровым цветом.

– Но не заплатил, – сказал как отрубил фонарщик. – Хватит уже злиться, колючка ты наша. Подумаешь, заигрался с ребятёнком, на качелях прокатился разок. Говорю ж, присматривал я за ним.

– Да что ты вообще… – начал было Уилки. А Морган вдруг ощутил за всем этим ярким, жгучим, давящим гневом – сумасшедшее беспокойство и страх.

И шагнул вперёд, улыбаясь.

Что делать с перепуганными взрослыми, он знал с детства.

– Ты просто ревнуешь, – сказал Морган с потешной серьёзностью, на ходу разматывая шарф. – Уинтеру достался подарок на Рождество, а тебе нет.

Уилки смерил его убийственным взглядом.

– Не мой праздник, знаешь ли. Предпочитаю Самайн или Белтайн. И я ещё не…

Договорить он не успел. Морган подошёл вплотную – и накинул ему на шею дивный, невероятно пушистый шарф ярко-синего цвета, обмотал пару раз, расправил концы на груди, а затем крепко обнял Уилки, привстав на мыски.

– С Рождеством, – шепнул Морган ему на ухо.

И он застыл. Гнев исчез без следа, как и страх, а выражение лица стало растерянно-недоверчивым.

– Подарки разворачивают утром.

– Я люблю нарушать правила, – подмигнул Морган, отстранившись. – Не беспокойся. Я выучил урок и буду осторожнее. И, в конце концов, в рождественскую ночь просто не может случиться ничего плохого.

– Ты ошибаешься, – надтреснутым голосом произнёс Уилки и замолчал, поглаживая мягкий, как пух, вязаный шарф.

Морган махнул рукой – и боком просочился мимо, через калитку. Фонарщик замахал своей лапищей в ответ, а Чи рассыпалась трескучим фейерверком цветных искр, не гаснущих долго-долго. Услышав шум, из-за двери выглянул Дилан в безвкусном перуанском свитере, но, похоже, не увидел никого, кроме бессовестно припозднившегося брата.

– Ты где гулял? – весело поинтересовался он, пальцами расчёсывая волосы. Рыжие пряди были влажноватыми – похоже, Дилан сразу после дежурства приехал в особняк и уже здесь вымыл голову перед праздничным ужином. – Мама там с ума сходит.

– Подарки разносил, – честно ответил Морган и обернулся. Фонарщик исчез вместе с Чи; Уилки стоял, бедром прислонившись к забору, и меланхолично кутался в шарф. Глаза были прикрыты, и только по границе ресниц пробивалось тускло-золотое сияние. – Старым друзьям, новым друзьям… незнакомцам.

– Да ты у нас прирождённый Санта, – ухмыльнулся Дилан и втянул его в дом. – Пойдём-пойдём, все только тебя и ждут. Почему вином пахнешь?

– На ярмарке глотнул немного. Кстати, рекомендую, прекрасный глинтвейн там делают.

В груди разливалось приятное, тёплое чувство.

“Это не вино, – думал Морган, и губы начинало припекать, точно улыбка, сдержать которую становилось всё труднее, обернулась жарким июльским солнцем. – Это что-то покрепче…”

Проходя через холл, он заметил, что пальто Донны не было на крючке – значит, её уже отпустили к семье. Дилан болтал без умолку. О последних трёх операциях, совершенно разных, но адски сложных, о новом сорте пончиков в кафе напротив больницы, о том, как умопомрачительно Лоран смотрится на каблуках и в платье, что распродажи в “Спенсерс” начались раньше, чем обычно… От него пахло вином – гораздо сильнее, чем от Моргана.

А в столовой действительно собралась вся семья – кроме Сэм, которая приезжала теперь в родной дом только в экстраординарных случаях. Во главе сидел Годфри, немного похудевший и посвежевший за последнее время, несмотря на тяжёлый грипп и традиционный аврал в мэрии. А, может, так просто казалось, потому что впервые за несколько лет он оделся не в скучно-серое или коричневое – брюки и жилет были удивительно приятного, глубокого зелёного цвета. Этель сидела напротив и улыбалась, опускала взгляд, склоняла голову так, чтобы длинная серёжка с крупным аквамарином чиркнула по обнажённому плечу – словом, флиртовала с собственным мужем. Гвен в алом трикотажном платье раскладывала по тарелкам жаркое. Дилан сразу плюхнулся на стул рядом с ней и придвинул к себе тарелку, не переставая трепаться, а Морган сел на другой стороне стола. Справа от его места был запасной прибор и свёрнутая розой салфетка – на случай, если Саманта всё-таки придёт.

– Наконец-то! – улыбнулась Этель. – Дилан, милый, ты не сказал ещё брату радостную новость?

– Пусть Гвен сама говорит, – отмахнулся он. – М-м… Донна сегодня просто сама себя превзошла.

– Для меня островато, – качнула Гвен головой и искоса посмотрела на Моргана. – Я беременна. Его зовут Вивиан Айленд, и не надо говорить, что это старомодное имя. Для писателя – как раз. Мы собираемся пожениться весной. Разумеется, ты приглашён на свадьбу. Можешь даже позвать свою ужасную подружку.

– Кэндл напишет для вас самую трогательную песню в мире, – хмыкнул Морган. То ли из-за мерцания гирлянд, то ли из-за лёгкого чувства опьянения тревогой и счастьем, он никак не мог разглядеть изменений в фигуре сестры. Талия, обтянутая красной тканью, по-прежнему казалась тоньше, чем у половины моделей. – И даже споёт её под гитару. В стиле блюз. Слушай, я что-то никак не могу припомнить никакого писателя под именем Вивиан Айленд…

– Все заговорят о нём в следующем году, когда он получит “Идола” за свой дебютный роман, – невозмутимо откликнулась Гвен. – Я читала первые девятнадцать глав…

– И? – переспросил Дилан таким тоном, словно хотел услышать неновую, но обожаемую шутку.

– И сказала, что выйду за него замуж и дам ему контакты лучшего литературного агента в графстве, если Вивиан вышлет мне остальные главы. Он ответил, что женится только на матери своих детей… Результат вы видите, – на сей раз она не смогла сдержать улыбку.

– Поздравляю, – фыркнул Морган. – Пап, и ты даже не собираешься ничего возразить? Безработный писатель, не закончивший ещё ни одного романа – и наша несравненная Гвен?

На несколько секунд в столовой повисла напряжённая тишина. Гвен продолжила раскладывать жаркое, но теперь её движения были замедленными, нарочито плавными. Между бровей у Дилана залегла морщинка.

Годфри странно долгим взглядом посмотрел дополнительный прибор рядом с Морганом, на пустую тарелку, на полураспустившуюся розу салфетки…

– Дважды я стараюсь на одни и те же грабли не наступать, – произнёс он на конец и аккуратно поднёс вилку ко рту. Прожевал кусочек мяса, промокнул губы салфеткой и только затем продолжил: – Кроме того, у мистера Айленда есть недвижимость в столице, имеется неплохое образование и… Не надо так смотреть. В конце концов, не так часто меня ошарашивают известием, что я скоро стану дедом, – улыбнулся он вдруг, став лет на десять моложе. – Эта мысль оказалась на удивление приятной. И, да, соглашусь с Диланом, Донна сегодня превзошла себя. Жаркое великолепно.

Некоторое время Морган чувствовал себя виноватым из-за того, что задал неудобный вопрос. Но потом заметил, как посветлел взгляд Гвен – и успокоился.

“Наверняка она боялась, что повторится история Саманты, – подумал он. – Тогда отец тоже сначала не возразил, а потом полгода добивался, чтоб Джина уволили… Но сейчас, похоже, действительно дал добро”.

После этого атмосфера за ужином действительно стала напоминать праздничную. Дилан принёс со второго этажа старинный граммофон и поставил ещё дедовскую пластинку с рождественскими гимнами. Изобилие за столом сделало бы честь даже солидному ресторану, хотя Гвен иногда и начинала ворчать, что салаты слишком острые, а в пудинге чересчур много изюма. Затем, ближе к концу, Годфри ушёл на кухню, чтобы сварить глинтвейн, и вернулся с целым котелком ароматного пряного вина, исходящего паром. Морган выпил два стакана и начал медленно уплывать. Он даже не заметил, в какой момент музыка прекратилась, Дилан перестал болтать.

– Думаю, я могу вручить вам свой подарок заранее, – произнесла Этель, глядя почему-то в пол. – Но мне нужно фортепиано.

Опираясь на локоть брата, Морган с некоторым трудом добрался до кресла в маминой комнате. Этель уже звонила по телефону. Сквозь пьяную пелену доносились лишь отдельные слова:

– …Да, да, Сэм, дорогая, я понимаю. Просто не клади трубку некоторое время. Это очень важно. Я хочу, чтобы все мы собрались, хотя бы так.

Видимо, с Самантой она договорилась, потому что телефонная трубка перекочевала поближе к фортепиано. Затем Этель села, откинула крышку, положила руки на клавиши…

Через минуту Морган был трезв как стёклышко.

Он дышал через раз, захлёбываясь в накатывающей волнами музыке – то яростной, как “Аппассионата”, то нежной, как “Песня Сольвейг”, то наивной, как “Детский уголок”. Руки Этель то двигались с завораживающей скоростью, то почти замирали. Глаза её были закрыты с самого начала.

И в один мучительно-острый момент Морган понял: она знает.

Хотя Дилан ещё ничего не рассказал, она знает о его скором и окончательном отъезде. И ясно понимает, что Саманта уже никогда не придёт на семейный ужин – пока жив отец. И что Гвен наверняка последует за своим ещё не всемирно известным писателем в столицу, когда он закончит рукопись и поедет за вожделенным “Идолом”.

“Интересно, знает ли мама обо мне? – подумал вдруг Морган, и под рёбрами закололо. – Наверное… Может, даже больше, чем я сам”.

Он прикрыл глаза. Под ногами вращались иллюзорные дороги, всё быстрее и быстрее. Одна – широкий проспект, по которому сновали машины, вдоль которого шли люди, и кто-то говорил по телефону, а кто-то смеялся, кого-то бросали по смс, кому-то признавались в любви, стоя на коленях… Другая – чёрная воронка, где тьма пожирала тьму, но ничьё существование не было бессмысленным, а каждое движение направляла упрямая и безжалостная воля.

Третья тропинка была затянута серебряным туманом и уходила в никуда. Но по её обочинам росли тимьян и клевер, сплетаясь густо, как войлок, а издали доносился плеск воды и тонкий голос флейты.

– Я назвала её “Семейный ужин”, – голос Этель звучал ровно, но от этого почему-то мурашки бежали по спине. – Совершенно неподходящее название, Гвен, я согласна, дорогая моя. Может, твой возлюбленный подберёт что-то получше?

– И так хорошо, мам, – улыбнулся Морган. Часы в кармане рубашки тикали так быстро, словно пытались наверстать упущенное в парке время, и каждая секунда ощущалась чем-то неповторимым и драгоценным – как откровение с небес, как глоток воды ночью, после кошмара. – Правда, хорошо. Вон, Дилан даже расплакался.

– Молчи, вредное существо, – хмыкнул брат и запрокинул голову. – У тебя тоже глаза блестят.

– Это от глинтвейна.

Морган подумал, что, наверное, он должен сказать: “Останься с нами, идиот, ну пожалуйста”. Или убедить Гвен, что писателям лучше всего работать в провинции, а столицы их портят. Или уговорить Сэм, рыдающую в телефонную трубку, приехать наконец и помириться с отцом. И обязательно завести ребёнка, потому что Майеров в Форесте отчего-то становится ужасающе мало…

Но он ничего не сказал.

Этель попыталась сыграть мелодию снова, но руки у неё слишком сильно дрожали.

Глава ХI

Сон был тягучим, как мёд. Звуки утра доносились словно издалека – или даже из другого мира.

– Да, да, конечно, заеду… Дилан, садись, я тебя ждать не буду.

На улице громко хлопнула дверца машины. Секунду спустя – другая, гораздо тише. После этого ворчание работающего мотора начало отдаляться, заскрипели ворота – и всё затихло.

Морган рискнул высунуться из-под одеяла и с трудом удержался от того, чтобы юркнуть обратно. Окно было открыто, и за ночь воздух выстыл так, что в вазе на столе замёрзла вода, и нарциссы поникли. Стуча зубами и кутаясь в одеяло, он захлопнул створку и выкрутил обогреватель на максимум, затем сцапал с полки телефон и машинально пролистал список до знакомого имени. Прижимая трубку к уху плечом, влез в домашний костюм, прослушал гудки до безразличного голоса с просьбой оставить сообщение после сигнала и нажал кнопку сброса.

Кэндл не отвечала. Не то чтобы он надеялся, но всё же…

Столовая уже опустела. Кофейная машина, впрочем, работала, а на блюде под стеклянной крышкой лежали жалкие остатки пирога Мэгги Оакленд. Одна из чашек была пустой только наполовину. Морган пригубил тёплый ещё кофе и языком раскатал его по нёбу, вслушиваясь в оттенки вкуса – кардамон, перец, мускатный орех и ни грана сахара.

“Дилан, – подумал он и машинально поискал взглядом яркий перуанский свитер. – Торопился, похоже. Интересно, сегодня?..”

Память откликнулась начальными аккордами “Семейного ужина”. Морган тряхнул головой – и запретил себе думать об этом, по крайней мере до тех пор, пока не выяснится, что Дилан обо всём рассказал Этель и Саманте.

Кэндл не ответила ни на второй звонок, ни на третий. В четвёртый раз набирая номер, Морган принялся разворачивать подарки. Одна из коробочек подозрительно тикала. Подсунутая под ленту карточка гласила: “С любовью, отец”. Внутри оказались часы, не слишком дорогие, но подходящие для выхода в свет. Правда, стоило взять их в руки, как стрелки сперва замерли, потом завертелись в обратную сторону – и наконец остановились, изогнувшись под невозможным углом. А из нагрудного кармана послышалось ревнивое металлическое царапанье, в котором слышалось: “Так тебе, так тебе, так тебе”.

Уилки, похоже, конкурентов не терпел.

В плоской коробке от Ривса обнаружился музыкальный альбом группы с многообещающим названием “Академия мёртвых невест”. На обложке была изображена бледная солистка с длинными, до пояса, волосами землистого цвета и с синяками под глазами. Сэм с Джином подарили навигатор. Вложенная записка гласила, что на карте отмечены все места, где нет камер слежения и патрулей, а значит можно превышать скорость и, как скромно указывалось в посткриптуме, “выбрасывать трупы прямо из окон”. Дилан подарил чёрную толстовку со зловещей мышью в бронежилете и два билета в кино – “для тебя и твоей красотки К.”. Гвен традиционно преподнесла галстук и платиновые запонки, уже третий год подряд.

К свёртку от Кэндл он долго примеривался – уж слишком подозрительно идеальной выглядела ярко-алая обёрточная бумага с мелким орнаментом из бегущих оленей и надписью “Осторожно! Не переворачивать!” с соответствующими отметками наверху. Но внутри оказался всего лишь огромный кактус в горшке, для сохранности запакованный в пластиковую прозрачную коробку. Колючки были такими мощными и острыми, точно растение сперва подкармливали человеческой кровью, а затем перестали, а оно решило добыть пропитание самостоятельно – и преуспело, судя по размеру. А на верхушке, словно закутанной в вату, красовались нежно-голубые цветочки размером с мелкую монетку.

В сопроводительной записке значилось: “Он мне напомнил о тебе. Не забывай его поливать раз в пару месяцев. Навсегда твоя, Кэндл”.

Морган осторожно потыкал пальцем шип, слизнул выступившую на пальце каплю крови и в пятый раз за утро потянулся к мобильнику и отбил сообщение:

“А твой подарок меня ночью не сожрёт?”

Кэндл не ответила и на этот раз.

Остатков пирога оказалось маловато, даже после вчерашнего сытного ужина. Немного поразмыслив, Морган решил взять позавтракать где-нибудь в кофейне, а заодно и прогуляться по городу.

Как выяснилось уже через час, найти открытое рождественским утром заведение было той ещё задачкой. Работали только вездесущие “БакБургеры” – с традиционными очередями на половину зала, грязноватыми столиками и запахом пережаренного лука, и “Кофе-шейки”, где не умели готовить не только маккиато или капучино, но и обычный эспрессо. Двери любимой паршивой забегаловки Джина, “Цезаря”, на которую возлагались особые надежды, также были закрыты. Только на балконе второго этажа курил в окружении заснеженных горшков с сухими петуниями высокий горбоносый мужчина со жгучими глазами настоящего итальянца. Когда Морган несколько раз для верности дёрнул ручку на себя, он стряхнул пепел с сигареты и перегнулся через перила:

– Что-то рожа у тебя знакомая. Из постоянных?

– Не совсем, – честно признался Морган. – Но с тех пор, как друг показал мне это место, частенько обедаю здесь.

Итальянец выдохнул в серое небо клуб дыма.

– Что за друг?

– Джин Рассел.

– А, этот bastardo, – ухмыльнулся вдруг итальянец. – Погоди чуток.

Он затушил сигарету о перила и щелчком скинул окурок в цветочный горшок. Спустя полторы минуты в глубине кофейни брякнула щеколда, и дверь отворилась.

– Заходи, amico, – позвал итальянец и смачно зевнул. – Дверь прикрой, только дармоедов по утрам мне и не хватало.

Морган задвинул громоздкую щеколду и пристроил куртку с шапкой на вешалке у входа. Пустой зал “Цезаря” выглядел совсем по-домашнему, как огромная гостиная в доме где-то на берегу моря, только слишком плотно заставленная столами, полосатыми диванами и продавленными креслами. Сам хозяин восседал на высоком барном стуле с чашкой кофе и читал газету, близоруко щурясь.

– Сам себе нальёшь, – ткнул он костлявым пальцем в сторону кофейника. – L’ambrosia… Крепкий и сладкий, никакой вонючей дряни вроде мускатного ореха и ванили. Кружки там, у аппарата.

У кофемашины действительно высилась целая гора чистых чашек – разного цвета и размера, словно хозяева “Цезаря” не закупили разом всю посуду, а привозили её постепенно из разных городов, клянчили у соседей и таскали с прилавков у рассеянных старушек на благотворительных ярмарках. Морган выбрал обычную белую чашку с блюдцем. На ручке у неё виднелся едва заметный скол, а снизу, на донышке алел прорисованный маркером иероглиф.

– Дочкина любимая, – признался итальянец, скосив на секунду глаза. Глотнул кофе, прикрыл веки и длинно выдохнул. – Моя жена – чудовище. Красавица, конечно, но чудовище. Узнала вчера про любовницу пятилетней давности и поставила меня перед фактом – или я ухожу спать вниз, или мои кишки украшают люстру. Santo cielo, каков темперамент…

– Мне посочувствовать? – поинтересовался Морган, отпивая из чашки. Кофе и впрямь оказался изумительным, из аппарата такой не нацедишь – адская смесь горечи, сладости и терпкости. От первого же глотка по коже словно электрический ток пробежал. Морган инстинктивно потянулся за одним из здоровенных бутербродов на блюде, запустил зубы в хрустящую хлебную корочку и только потом сообразил, что разрешения у хозяина не спросил.

– Сочувствовать? Мне? Ещё чего, – хмыкнул итальянец, сверкнув чёрным глазом из-под ресниц. – У меня чудесная жена. Чудовищная. Не всякий может похвастаться тем, что рождественскую ночь провёл на диване внизу, э, amico? Да ты ешь, ешь спокойно, не отравлю. Это чиабатта с лучшими сушёными помидорами, маринованной грудкой, свежей рукколой и моим фирменным белым соусом. Пища богов, не то, что эта китайская… merda.

Морган улыбнулся.

– Почему же вы подаёте здесь китайскую еду, если настолько любите итальянскую?

– Бизнес, детка, – развёл руками он. – Дёшево и популярно.

Некоторое время они пили кофе молча. Сэндвичи по-итальянски действительно получились божественными – в меру острыми, сытными, с тающим на языке соусом. Завтракать в компании незнакомцев Моргану приходилось и раньше – в студенческие годы, когда он после какой-нибудь вечеринки первым просыпался в чужой квартире, на ощупь искал чистые стаканы на незнакомой кухне, а потом быстро готовил что-то незамысловатое вроде оладий или омлета. Разница была только в том, что сейчас угощали его.

– А ты почему не дома в рождественское утро, amico? – спросил вдруг итальянец.

Вблизи он немного напоминал Джина – по повадкам, конечно, не внешне. Щурился близоруко, так же проводил пальцем по кромке чашки или держал газету, цепким взглядом обшаривал помещение…

“Интересно, где можно приобрести такие привычки”.

– Проспал завтрак. И подумал, что оставшихся крошек мне будет маловато, – легкомысленно ответил Морган, однако итальянец продолжал на него смотреть – чёрными, непроницаемыми глазами. И в памяти обрывками закружились голоса, образы и сцены – белые руки Этель над клавишами фортепиано, недопитый кофе Дилана, хлопок автомобильной двери внизу, точно выстрел, слова Гвен – “да, да, конечно, заеду…”

“…заеду…”

– Дело не в крошках, э, парень?

Итальянец наконец отвернулся и уставился в опустевшую чашку так, словно собирался гадать на несуществующей кофейной гуще.

– Нет, – произнёс Морган. Сделал ещё глоток густой, терпко-сладкой “l’ambrosia”, и по коже снова прокатилась щекочущая волна, на сей раз ничего общего не имеющая с кофеиновым возбуждением. В ушах звучала мелодия, которую накануне играла Этель – та самая, нежная и воздушная часть, за которой следовала отчаянная и напряжённая. – Вы когда-нибудь видели, как распадается семья? Не из-за трагедии или внезапной катастрофы, а просто потому, что время пришло? Общий дом вдруг перестаёт быть домом. Связи истончаются, а потом вообще исчезают. И самое мерзкое, что это…

Он запнулся. Итальянец свистяще выдохнул, достал пачку и вытянул одну сигарету. А затем отправил обратно, щелчком, как тогда, на балконе.

– Что это естественно, правильно. Так, amico?

Морган деревянно кивнул.

– Да.

Итальянец глухо ругнулся сквозь зубы, всё-таки достал сигарету и закурил.

– Я знаю, как это бывает. Как, думаешь, меня занесло в эту глушь? Santo cielo… – Он выдохнул дым в потолок и закрыл глаза. – Всегда мечтал открыть свою забегаловку. Но не здесь. Не здесь… А каждый раз, когда хочется всё бросить и послать к чертям, я вспоминаю, что произошло с моей прежней семьёй… С обеими семьями. И иду мириться с Киу-Ю. У меня чудовищная жена. Просто чудесная… Ты ешь, ешь. Куда мне одному столько, э, amico? – рассмеялся итальянец вдруг и хлопнул его по плечу.

А Морган вдруг почувствовал себя так, словно знает этого человека давным-давно. И помнит его приезд в Форест, растерянный взгляд, окурки, брошенные мимо урны. Долгую, чёрную дорогу за спиной – палец на курке, тёмно-красные брызги на капоте машины, пластиковые пакеты с белёсым порошком, зелёное сукно на столе… И женщину на дороге впереди, усталую, но очень красивую, которая представляется: “Осенняя Луна”, повторяет тихо: “Киу-Ю”.

“Я совсем не знаю свой город, – подумал Морган, чувствуя жжение под рёбрами. – Но хочу знать. Весь. До конца. Каждого человека”.

Денег за завтрак итальянец с него не взял – фамильярно потрепал по волосам и заявил: за то, что “amico” терпел его болтовню, он-де готов и приплатить. Ещё и в дорогу сунул в руки бумажный стаканчик с тем самым божественным кофейным варевом.

– Выпьешь за моих друзей, – сказал он, криво улыбаясь. – Они все уже давно на semeterio, а поминать их мне одному… Они большего заслуживают, amico, хотя бы и доброго слова от такого славного парня, как ты.

Что такое “semeterio”, Морган не знал и полез выяснять, как только очутился в машине. Онлайн-словарь подсказал, что это кладбище.

По спине пробежали мурашки.

Он развернул старый план города и почти сразу нашёл то единственное место, где в Форесте хоронили мертвецов. На новых картах оно тоже было отмечено, хотя территория и выглядела меньше.

“Там ведь и многие из нашей семьи похоронены, – пронеслась шальная мысль в голове. – Дядя Гарри, и другие тоже. А я туда не заглядывал лет пять… Интересно, могила Фонарщика всё ещё цела?”

Часы в нагрудном кармане протестующе заскрипели. Морган накрыл их ладонью, успокаивая чужое, механическое сердцебиение, и повернул ключ зажигания.

Сомнений, где стоит провести рождественский день, теперь не осталось.

Издали кладбище Фореста можно было принять за островок леса, невесть как затесавшийся в исторический район. Оно начиналось сразу за банком. Напротив располагалось кафе. Однако необычный вид не смущал ни посетителей, ни хозяев: заведение под скромным названием “У Эльзы” процветало лет сорок подряд, хотя загадочная особа, чьё имя красовалось на вывеске, наверняка давно переселилась за высокий кованый забор на другой стороне дороги. Попасть на кладбище можно было через главные ворота, около которых в будке традиционно дежурил пожилой смотритель, или через калитку напротив кафе.

Морган загнал “шерли” на банковскую стоянку, уже на улице допил последний глоток остывшего кофе и выбросил бумажный стакан в урну. Калитка была заманчиво приоткрыта.

“Так, словно меня ждут”.

Эта мысль ему не понравилась.

На первый взгляд казалось, что смотритель с душою относился к своим обязанностям. Основные дорожки были расчищены от снега, а по боковым тропинкам тянулись цепочки одиноких следов, точно каждый день он и впрямь обходил вверенную ему территорию и следил за порядком. Однако приглядевшись, Морган заметил, что следы были разными – от тяжёлых женских ботинок, вроде тех, что обожала Кэндл, до детских кроссовок и классических мужских туфель. Участок, принадлежащий Майерам, находился в северном углу. Когда-то он прижимался к самой границе, однако теперь кладбище разрослось, и ограда отодвинулась на полсотни метров. Но громадный дуб, под которым по легенде похоронили первого мэра Фореста, до сих пор простирал ветви над старинными надгробными камнями. Многие памятники – а их здесь было несколько десятков, от огромных, в человеческий рост, мраморных ангелов, до едва заметных под снегом каменных прямоугольников – стояли криво.

“Дядя Гарри говорил, что это из-за древесных корней”, – вспомнил вдруг Морган. Когда-то в детстве его пугала мысль, что тела умерших лежат в земле, пронзённые сотнями дубовых отростков. Но теперь это казалось даже немного романтичным – стать пищей для дерева и устремиться в виде соков вверх по стволу.

Он прошёлся по территории, на которую нынешней зимой не ступала, очевидно, нога ни одного из Майеров. Счистил снег со скромного полукруглого камня, отмечающего могилу Гарри, и провёл кончиками пальцев по вырезанным в граните буквам: “Брату, которого я никогда не забуду”. Вторая надпись, с именем и датами, так и осталась под снегом.

– Интересно, хотел бы ты, чтоб мы нашли твоего убийцу? – тихо спросил Морган. – Я вот не уверен, что хочу этого. Но должен.

Камень молчал. От кофе во рту оставался кисловатый привкус. Морган уже собирался подняться и уйти, когда заметил за памятником тоненький прутик, торчащий из снега. Сначала принял за упавшую ветку, дёрнул – и понял, что это побег.

Находиться среди могил родственников дольше почему-то стало неловко. Морган наугад пошёл по тропинке, не выбирая направления. Могилу фонарщика не искал, но где-то в глубине души надеялся, что узнает её, если вдруг увидит. Некоторые из имён, высеченных на памятниках, выглядели знакомыми. Он отыскал нескольких родственников или однофамильцев Донны, помахал рукой помпезному склепу семейства Тигги, подумав, что предкам Кэндл по материнской линии такое приветствие больше пришлось бы по вкусу, чем что-либо иное. А потом, уже почти у самого выхода, взгляд зацепился за фамилию, выгравированную на проржавевшем металлическом конусе с крестом наверху.

Морган обошёл разросшийся куст жасмина, присел рядом с конусом на корточки – и осторожно смахнул снег и ржавчину с продавленных букв.

“Дэрри О’Коннор,

Ты любил правду сильнее, чем жизнь.

Но для нас ты был дороже, чем любая правда.

Покойся с миром”.

Эпитафия была странной, словно тот, кто её составил, хотел сказать больше, чем могло уместиться на памятнике. Строку, где значились годы жизни, почти съела коррозия, но уцелевшие цифры говорили, что умер Дэрри О’Коннор не меньше сорока лет назад.

Хотя новостью после разговора с престарелой родственницей мемуариста это не стало, вид ржавого памятника подействовал на Моргана, как удар под дых. Накатило призрачное воспоминание: пожелтевшие страницы в руках, хрупкость и рыхлость старой бумаги, выцветшие чернила, чужеродные вставки в тексте…

Пожалуй, впервые за всё время Морган остро ощутил, что его использовали.

Им манипулировали.

Его реакции предсказывали с унизительной лёгкостью – азарт, любопытство, желание докопаться до правды… И в итоге он завяз в чужих тайнах так глубоко, что выбраться сам бы уже не смог.

– Эй, Уилки, – негромко позвал он, сжимая часы сквозь куртку. Дыхание вырывалось облачками серебристого пара. – Ты ведь наверняка где-то поблизости… Я не спрашиваю, зачем всё это. Уже усвоил, что ты не ответишь. Но, может, скажешь хотя бы, почему именно я?

В горле запершило. Морган сам не понял, когда сорвался на крик. Если тогда, в машине, когда он вскрыл пакет, который обещал просто передать отцу, его охватила холодная, расчётливая, деятельная злость, то теперь она была горячей, невыносимой… беспомощной.

– Об этом ты тоже спрашивал. Пусть и не у меня.

Морган развернулся на голос.

Уилки спокойно восседал на массивном памятнике через две могилы, привалившись к бедру каменного ангела. Без шляпы, зато в подаренном шарфе, намотанном поверх стоячего воротника пальто – и от этого бурлящая злость немного поутихла.

– Я не помню, – соврал Морган, хотя помнил даже слишком хорошо – и свой вопрос, и проскользнувшее в ответе Шасс-Маре “нас”, от которого мурашки пробежали по спине. Он по-прежнему не ощущал себя кем-то особенным, зато обманутым и использованным – втройне против прежнего. – И не понимаю, зачем я мог тебе понадобиться настолько, что ты даже не ленишься посылать ко мне мертвецов с дурацкими мемуарами под мышкой.

– Всё ещё упрямишься? – с любопытством выгнул бровь Уилки. – Похоже, даже у правильных мальчиков бывают плохие дни. А ты никогда не думал, что я тебя вовсе не выбирал?

– Что?

Порыв ветра сорвал с памятника шапку снега и швырнул Моргану в лицо, заставляя инстинктивно зажмуриться. А когда удалось снова разлепить ресницы, то Уилки стоял уже вплотную к нему, так, что дыхание их смешивалось, а каждая искра света в золотистых глазах казалась ярче солнца.

– То, что слышал, – спокойно повторил Уилки. – Ты ведь сам говорил, что помогать – в твоей природе, Морган Майер. Ты никогда не задумывался о том, сколько посетителей из тех, что приходят к тебе на приём, из тех, кому ты бескорыстно бросаешься на помощь, чьи исповеди и жалобы ты выслушиваешь, чьи недописанные романы читаешь, чью музыку, кое-как записанную на диск, слушаешь в машине… Сколько из них – действительно обычные, живые люди?

Морган вспомнил – явственней, чем хотел бы – череду бесконечно разных лиц, рук, голосов, и воздуха резко стало не хватать. Он задышал чаще и глубже, до боли в груди, но в ушах всё равно звенело, а свет в глазах меркнул.

– Я не понимаю… что ты…

– Нет, понимаешь, – тихо возразил Уилки, придерживая его за плечи. Морган уткнулся лбом в колючую шерсть чужого пальто. Воздуха не хватало уже отчаянно, горло скрутило спазмом, кладбищенская земля колебалась под ногами, как огромные качели. – Ты жаловался своей смешной подружке, что не унаследовал никаких талантов. Ни музыкального слуха, ни деловой хватки, ни творческой жилки, ни способностей к медицине. Однако ты получил нечто куда более важное. То, что из поколения в поколение делало твой род настоящими хозяевами этого города.

– За… тк… х-ха-а…

Вместо грубого “заткнись” из глотки у Моргана вырвалось жалкое подобие придушенного кашля. Земля ткнулась в колени.

– И здесь нет никакого волшебства. Ты любишь этот город, чувствуешь ответственность за него – и он откликается, правильный мальчик Морган Майер. И если ты рискнул ночью остановиться у обочины, чтобы подобрать подозрительного бродягу, то почему бы давно погибшему старику не навестить тебя и не ответить на некоторые скользкие вопросы? Тем более что он действительно мечтал о том, чтобы его мемуары прочитал хоть кто-то.

Морган не хотел этого слышать.

Ощущение дурноты будто бы спрессовалось внутри в нечто физически ощутимое – расплавленный пластилин, медленно заполняющий грудную клетку. Мысли превратились в жуткую мешанину образов, белый шум, только внутри головы. Но когда показалось, что больше терпеть невозможно, Морган с необыкновенной ясностью осознал: Уилки не лгал. По крайней мере, сейчас.

“Я догадывался. Догадывался ещё тогда, когда забирал мемуары у старика. Или даже раньше. И убегать от знания в гнев, злость или дурноту… будет трусостью. А я не боюсь ничего. Ничего…”

Стоило проговорить это про себя – и сразу стало легче.

Мир вокруг начал проясняться. В нём всё было по-прежнему: ряды памятников, серое небо в облаках, бледное пятно солнца… Только зима куда-то исчезла. Уилки стоял на коленях рядом с Морганом – зеркально отражая позу, поддерживая за плечи и не давая ему упасть на землю. Земля была тёплой; снег куда-то подевался, зазеленела трава, и загорелись ярко-жёлтые цветы в плоских розетках одуванчиков. У заржавевшего памятника Дэрри О’Коннору покачивалась на ветру наперстянка, усыпанная ярко-алыми цветами.

Тишина вокруг была какой-то особенной, интимной, и от этого становилось не по себе.

– До того, как подобрать тебя на обочине, я в больницу заглядывал раз в пару лет, если не реже, – признался Морган только для того, чтобы не молчать. – А сейчас постоянно в полуобморочном состоянии. То из-за теней, то из-за детей-полукровок, то из-за выпивки Шасс-Маре… Сейчас вообще на ровном месте отключился. Ты на меня плохо влияешь.

– От панической атаки никто не застрахован, – пожал плечами Уилки, хотя взгляд у него был слишком цепким и напряжённым для такого небрежного тона. – Обычное явление. Особенно в стрессовой ситуации.

– Листаешь на досуге медицинские справочники? – с вызовом поинтересовался Морган.

– Надо же что-то делать между распродажами, – едко откликнулся Уилки и мстительно ущипнул его за щёку.

Морган почувствовал, что к лицу приливает жар.

– Ты мысли не читаешь случайно?

– Что-то мне подсказывает, что ответ на этот вопрос ты на самом деле знать не хочешь, – снисходительно ухмыльнулся Уилки и отстранился, поднимаясь. – Возвращайся домой, Морган. А если действительно решишь, что готов узнать всё – отдай своё имя Шасс-Маре.

Он отступил на шаг. Морган инстинктивно попытался ухватить его за полу пальто, но промахнулся. Ткань просочилась сквозь пальцы, словно туман.

Злость была солоновато-металлической на вкус – почти как кровь из прокушенной губы.

– Бросаешь меня, значит? Уходишь от ответа? Эй!

Но если Уилки и был где-то поблизости, он предпочёл не откликаться. Жизнерадостная зелень молодой травы на оттаявшем пятачке быстро скрывалась под ледяной коркой. Жёлтые солнышки одуванчиков безропотно вмерзали в наст, и лишь один цветок из последних сил напрягся, сжал в кулак слабые лепестки – и через несколько секунд разлетелся облаком семян.

Стуча зубами от холода, Морган выбрался с кладбища. “Шерли” завелась не сразу, и хорошего настроения это не прибавило. Чтобы немного отвлечься, он выкрутил наугад радио, ловя волну. Сперва слышались только хрипы и треск, но затем сквозь них пробился голос Джона Хукера под знакомые аккорды кантри-блюза.

– Опять… – простонал Морган, беспомощно откидываясь на спинку кресла. – Он нарочно, что ли?

Однако заподозрить давно умершего музыканта с другого континента в преследовании было слишком даже для такого дурацкого дня.

Дома, впрочем, расслабиться также не удалось. Этель спала наверху, сославшись на головную боль. Годфри расхаживал по гостиной, отчитывая секретаря по телефону. Речь шла о прибытии какого-то инспектора из столицы и о том, что никто не готов.

– Надеюсь, ничего незаконного? – в шутку поинтересовался Морган, перегнувшись через перила. Горло саднило – то ли от крика, то ли от ледяного воздуха.

– Разумеется, нет, – брезгливо поморщился отец, прикрыв трубку пухлой ладонью. Волшебство взаимопонимания рассеялось, не прошло и дня. – Ступай наверх. У меня важный разговор. И, возможно, вечером тебе придётся отвезти кое-что в офис, мне нужно быть на одном мероприятии, и я не успеваю.

“Всё возвращается на круги своя”.

Это было ожидаемо, но… обидно?

– Конечно, пап, – вздохнул Морган и начал подниматься по лестнице. До него донёсся обрывок фразы:

– …и нужно вызнать, кто нашептал в столицу. Да. Нет, Кристин пока извещать не нужно, справимся сами…

У Моргана холодок пробежал по коже.

А ещё вспомнилось почему-то: о том, что Кристин Хангер купила башню, знала только Шасс-Маре. Уилки он ничего не рассказывал.

Глава ХII

Если до праздников в мэрию ещё заглядывали посетители, то на следующий день после Рождества даже городские сумасшедшие предпочли остаться дома. Оакленд по традиции ушёл в мини-отпуск на три дня, чтоб подольше побыть с семьёй. Ривс отбил коротенькое сообщение с благодарностью за подарки и предупредил, что “слегка задержится” – это означало, что нагрянет он только после обеда.

Морган же заявился на работу первым, когда и девяти утра не было. Перебросился парой слов с уборщицей-индианкой, с тоской оглядел прибранный накануне выходных стол – документы лежали в идеальном порядке. Проверил вместо Ривса электронную почту, распечатал пачку писем и приготовился скучать в приёмной с чашкой апельсинового капучино, косясь из-под полуприкрытых век на улицу за стеклянными дверьми.

Но не тут-то было.

Звякнул колокольчик со служебного входа, пробасил что-то приветственное охранник, и Кэндл влетела в зал, как бракованная шутиха – в толпу, производя такой же хаос и разрушения. Разве что искры с неё не сыпались.

– Сидим? Бездельничаем? – хрипло поинтересовалась она. Помада была смазана, тушь с ресниц перекочевала на веки и скулы, но Кэндл это не смущало. – Черти-сковородки, как же есть хочется… Слушай, раздобудь мне что-нибудь? И выпить заодно. То есть попить, – поправилась она, глянув на часы. – Кофе покрепче, например. Я на пять минут отлучусь, умоюсь – и вернусь, лады?

– Хорошо, – кивнул Морган, стараясь хранить невозмутимое выражение лица. Получалось, кажется, не очень. – Ты не ночевала дома?

– Что? А, нет, – откликнулась Кэндл уже с лестницы, обвисая на перилах. – Я столько не пела… ну, не знаю, лет десять – точно. Лучшее Рождество в моей жизни. Ангел мой, шевели окорочками. Ты мне, между прочим, должен всего себя и коньки в придачу, а я прошу о ничтожном завтраке, – жалобно напомнила она, глядя исподлобья.

Морган хмыкнул, повесил на окошко табличку “Технический перерыв” и отправился в свой кабинет – делать заказ в “Цезаре”. После долгих семи гудков трубку сняла женщина с сильным акцентом. Вкусы и предпочтения клиента её интересовали мало, а вот характер и привычки того, кому предназначался завтрак, она выспросила досконально и заключила, что идеальным дополнением к кофе станет мятный сироп и солёная карамель.

– А он точно будет горячим? – осторожно поинтересовался Морган, прикинув расстояние до “Цезаря”. – Может, ограничимся салатом и рисовыми пирожными?

О том, что кофемашина в офисе есть, он умолчал и теперь сожалел.

– Не извольте сомневаться, – сахарно ответила загадочная леди на другом конце провода. – Главное – откройте коробку только перед тем, как накрыть на стол, не раньше. И, кстати, заплатить курьеру лучше наличными.

Обещанный заказ доставили сказочно быстро, минут через пятнадцать. Привезла его дочь владельца, та самая официантка, похожая на ниндзя. Наличные она запихнула в задний карман чёрных джинсов и молча поклонилась. Простая картонка-домик никак не походила на мистический агрегат, способный долго сохранять кофе горячим, но когда Морган распотрошил её на столе у Кэндл и содрал наклейку со стакана, то едва не обжёгся.

– А там что? – Кэндл с любопытством ковырнула маленький пакетик с коричневатыми полупрозрачными кругляшами.

– Солёная карамель? – предположил Морган. – Что-то вроде дополнения к кофе. Можно пару шариков бросить в стакан для эксперимента.

– Над собой экспериментируй, – фыркнула она, однако послушалась.

– Ну как? – поинтересовался Морган через пару минут, наблюдая, как Кэндл молча прихлёбывает кофе, уставившись в экран.

– Бодрит, – рассеянно отозвалась она. – Нет, правда, супер… Слушай, ты не знаешь, кто такой Чарли Лоаф?

Имя показалось знакомым. Ассоциации вертелись на границе сознания, но оформляться во что-то определённое никак не желали.

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Он приезжает сегодня с проверкой в “Новый мир” по делу Джерома Харриса. Ну, того, который перевёл на счёт фонда кругленькую сумму, а потом копыта откинул, – пояснила Кэндл, щёлкнула по фотографии, растягивая её на весь экран, и нахмурилась.

Чарли Лоаф выглядел типичным клерком среднего звена, разве что был старше большинства офисных мальчиков. Кругловатое беспомощное лицо, ровные жидкие брови, идеально выбритые щёки, тощая шея… Если бы не очень дорогие очки, то за преуспевающего юриста он ни за что бы не сошёл.

– Проверяющий, значит, – задумчиво повторил Морган. – Отец упоминал вчера о каком-то инспекторе. Видимо, имел в виду Лоафа. Но какое дело мэру города до проверки благотворительного фонда?

– Да у меня вообще такое чувство, что “Новый мир” стоит за каждым грязным делом в Форесте, – сощурилась Кэндл и щёлкнула мышью, снова увеличивая фотографию. Изображение попалось высокого разрешения; в растянутом на четверть экрана зрачке отражалась вспышка, белый экран отражателя и некая человекоподобная тень. – Властелины города какие-то.

Последняя фраза отозвалась в груди Моргана неприятным, ревнивым чувством, точно его обокрали. Глаз Чарли Лоафа глядел с экрана снисходительно и насмешливо.

– Подавятся.

– Городом? – иронично вздёрнула бровь Кэндл.

– И им тоже, – спокойно ответил Морган. – Слушай, а почему ты вообще заговорила о Лоафе?

Она допила кофе одним глотком, закрыла крышку ноута и потянулась, выгибаясь в кресле. Затем обмякла и уставилась в пространство. Воротник у неё замялся; уголок его выглядел так, словно вот-вот проткнёт кожу на шее.

– Матушка сегодня утром звонила и допытывалась, куда я на Рождество исчезала, – произнесла наконец Кэндл. – А заодно трепалась и о своих планах на ближайшие дни. Сегодня, например, она будет вместе с Костнерами умащивать Лоафа на ужине в “Рэйлиге”. Пафосный такой ресторанчик, туда без золотой карты постоянного клиента не пускают… у меня она есть, кстати.

Морган мгновенно сообразил, к чему она клонит.

– Предлагаешь заглянуть туда вечером?

– Естественно. У тебя ведь есть приличный костюм?

“Рэйлиг” действительно оказался элитарным местечком, из тех, куда не попадёшь без особого приглашения – попросту мимо пройдёшь и не заметишь. Тёмные окна и металлическая арка над входом навевали мысли о космических кораблях. Вывеска едва-едва подсвечивалась, ровно настолько, чтобы разглядеть её с тридцати метров. Внутри, за стеклянными дверьми, свернулась змеёй череда залов. Некоторые из них были настолько малы, что напоминали приватные кабинеты. В других легко разместились бы, не мешая друг другу, несколько больших компаний. Вместо обычных стульев – табуреты в виде мягких цилиндров, обтянутых серой кожей, либо кресла-вертушки, обитые овечьими шкурами. Приборы – лаконичные, но с эмблемой известного ювелирного дома, посуда – из густо-зелёного полупрозрачного стекла.

Вот только на освещении хозяин сэкономил. Тех ламп, что висели над столами, хватало только на то, чтобы не промахнуться мимо тарелки. Даже меню подавали на планшете с индивидуальной подсветкой.

– Два домашних лимонада и сладкие гренки с фруктами, – сходу заказала Кэндл, даже не заглядывая в список блюд. Когда официант удалился, она обернулась и пояснила: – Два единственных блюда без наценки. Я не собираюсь тратить целое состояние только для того, чтобы взглянуть на Лоафа… Вот и он, кстати, – понизила она голос и указала зубочисткой на стеклянную панель, за которой виднелся соседний зал, чуть более светлый и просторный.

Официант вернулся с заказом, и Морган на секунду отвлёкся, а когда повернулся к окну между залами снова, то Чарли Лоаф уже занял место за столом вместе с остальными. Их было шестеро. Дебора Льюис угадывалась в полумраке по блеску роскошных украшений и огоньку электронной сигареты, Костнеры – по грузным фигурам и манере почти одинаково наклонять голову. Спиной к окну сидел высокий неуклюжий секретарь, которого Годфри постоянно ругал, однако и не думал увольнять. А по правую руку, вполоборота, устроилась женщина, чьё лицо и фигура утопали во тьме, и лишь сверкание бриллиантов в вырезе платья обозначало её положение в пространстве.

К горлу подкатила тошнота.

– Здесь… эта, – севшим голосом произнёс Морган, старясь не глядеть в сторону лимонада. Цедра на краю бокала и так слишком уже напоминала высохшую шкурку экзотической гусеницы.

– Ты имеешь в виду Кри…

– Да. Но лучше не называй её по имени, хорошо?

– Суеверия? – хмыкнула Кэндл, но послушалась.

– Наблюдения, – качнул головой Морган и нащупал в кармане часы Уилки. Они сердито завращали стрелками, царапаясь изнутри в корпус, и гусеница в лимонаде неохотно превратилась обратно в цедру. – Отец вчера просил по телефону не вмешивать её, и вот она здесь.

Кэндл цокнула языком.

– Проныра. Ладно, не бежать же отсюда. Раньше я хотела нагло напроситься за стол к матушке, но теперь придётся хитрее действовать. Когда Лоаф отчалит в уборную, я его перехвачу на обратном пути. А ты будешь сидеть здесь. Если кто-то встанет и пойдёт за ним – наберёшь мой номер.

Кристин откинула голову и, кажется, засмеялась. Оттуда, из-за стекла, не долетало ни одного звука, движения – и те, скорее, угадывались, чем просматривались… Но Морган ощущал всё так ясно, словно сам сидел за столом рядом с Чарли Лоафом, окутанный приторным запахом распаренной бумаги.

– Мы зря сюда пришли, – слетело с языка вдруг.

– Что? – опасно тихим голосом протянула Кэндл и пихнула его кулаком в бок. – Ты хочешь упустить такой шанс? Лоаф – из столицы, он никак не связан с “Новым миром”. Наоборот, заинтересован в том, чтобы прикрыть к чёрту эту лавочку. Я хочу подсунуть ему кое-какие документы. Пока только копии, но если он заинтересуется…

– А если кое-кто заинтересуется нами?

– Ты что, трусишь? – уже откровенно вспылила она и мстительно ткнула ему зубочисткой в запястье. Острая боль будто отточила настройки восприятия: силуэт Кристин во тьме выглядел теперь не призрачным, а вполне реальным. – Хочешь просто так сдать им город?

Морган с усилием потёр виски пальцами. Мрак вокруг не давил, но обволакивал – мягкая сила, которой нечего противопоставить. А перед глазами отчего-то стояло залитое светом кладбище и дуб, простирающий голые ветви над лаконичными надгробными камнями семейства Майер.

И ещё – взгляд Уилки, слепящий и холодный, как зимнее солнце.

– Нет. Я ничего не собираюсь сдавать. – Слова звучали не то обещанием, не то клятвой. – Но и тебя втягивать не хочу. Это… может навлечь последствия.

Кэндл, не глядя на него, поднесла к губам бокал с лимонадом, принюхалась, но пить не стала.

– Я и так уже в последствиях по уши. И моя семья. Ты не хочешь вовлекать меня – значит, собираешься справляться один? Тоже мне, храбрый ковбой.

– Вовсе не храбрый, – вынужденно улыбнулся Морган. Место укола зубочисткой продолжало пульсировать болью, слабой, но настойчивой. – Не заводись. Но лучше в следующий раз наобум не соваться.

Она перегнулась через стол, опираясь на локти. Лицо её было невыносимо близко, но глаза отнюдь не казались чёрными: отсветы ламп причудливо дробились в зрачках и мягко покачивались – горящие зажигалки в тысяче воздетых рук посреди неровно, экстатически дышащей темноты концертного зала.

– Кто сказал тебе, что я не подготовилась, ангелочек? – прошептала Кэндл и подмигнула.

Морган подался вперёд ровно настолько, чтобы почти поцеловать её, и ответил в тон:

– А план ты мне просто забыла сообщить?

Терпкие, естественные духи, напоминающие просолённое океаном дерево, полностью перебили отвратительный запах старой сырой бумаги. Кристин вместе со всеми её пугающими силами и загадками оказалась вытеснена в другое измерение, и оттуда уже не могла ничем угрожать.

“Дурацкая иллюзия”.

– Мы с тобой похожи на влюблённых.

– Это и к лучшему, – хмыкнула Кэндл. – Значит, к нам не станут приглядываться.

Впрочем, шестеро в соседнем зале были заняты исключительно друг другом и, похоже, ни о каких шпионах не думали вовсе. Дебора говорила громко и много смеялась; одни блюда сменяли другие, чередовались белые и красные вина. Наконец, спустя почти час, Чарли Лоаф поднялся из-за стола.

– Вот тормоз, – прошептала Кэндл и облизнула губы. – Ладно. Телефон у меня в заднем кармане. Если кто-то из этих дёрнется, включая мою разлюбезную матушку, сразу набирай.

– Можешь на меня рассчитывать, – кивнул Морган.

Она склонилась и поцеловала его в висок, а затем бесшумно выскользнула в коридор. Пятеро в соседнем зале никак на это не среагировали. Дебора что-то живописала миссис Костнер, активно жестикулируя. Отцовский секретарь улучил момент и отошёл в сторону, чтобы сделать звонок. Мистер Костнер услужливо подливал вино Кристин…

Кэндл возвратилась через четверть часа, целая и невредимая.

– Валим отсюда. Всё прошло хорошо, но этот парень уже набрался, так что запросто может рассказать обо мне, когда вернётся. А матушка точно поймёт, что за журналистка подцепила его в тёмном коридоре.

– Вы не делали ничего неприличного? – неловко пошутил Морган.

– Я наступила ему на ногу. И, кстати, успела оплатить наш счёт, так что ты мне должен десять фунтов, – спокойно ответила Кэндл. – Но это всё как-то… Идём. На улице поговорим.

За час с небольшим погода разительно изменилась. Вновь началась метель, только снег был не мягким, ласковым, а колючим и жёстким. Щёки быстро загорелись от ветра.

Кэндл заговорила, только оказавшись в двухстах метрах от “Рэйлига”, рядом с машиной.

– Он странный. Чарли Лоаф, я имею в виду, – сходу сообщила она, кутаясь в расстёгнутую куртку и жадно дыша холодным воздухом. – Не потому, что пьяный или под веществами, уж поверь, на разных укурков я насмотрелась… Он определённо считает, что фонд играет грязно. Собирается представить соответствующий доклад начальству, возможно, даже подать на “Новый мир” в суд.

Мимо прогрохотал мотоцикл. Морган зашарил по карманам в поисках ключа от автомобиля и не сразу сообразил, что она замолчала.

– И что не так?

– Всё, – мрачно откликнулась Кэндл. – Считай это профессиональным навыком или женской интуицией, но я худо-бедно могу отличать заученную речь от естественной. Приставал ко мне Лоаф вполне натурально. А вот когда стал отвечать на вопросы по фонду, то словно включил пластинку. Нет, слова правильные вроде бы… Но ты смотри: он договаривает фразу, а потом делает такое удивлённое лицо, словно сам не понимает, что происходит. А ещё он полез лизаться, а я… В общем, меня затошнило.

Моргана пробрало дрожью от ощущения дежавю. Живая фунчоза, размятый глаз вместо фруктовой тарталетки, гусеница в лимонаде…

– Кого угодно затошнит, если к нему полезет лизаться пьяный мужик.

– Но только не рокершу, которая сбежала из дому и преизрядно помоталась по клубам в нежном возрасте, – дёрнула плечом Кэндл. Фраза прозвучала не цинично, а беспомощно. – Нет, я, конечно, страшно брезгливая, люблю только красивых мальчиков и всё такое, но так, чтобы рвотные позывы начинались от одного прикосновения… Дело дрянь.

Белёсое лицо Кристин точно отпечаталось на внутренней стороне век. Морган вспомнил собственную тошноту на приёме у Костнеров, оплывшие человеческие фигуры, рассказы Дилана – и паззл сложился.

“Бинго”.

– Они чем-то заражают людей, – произнёс он, и по спине прокатилась волна мурашек. – Передают через еду и контакт, наверное. Кошки это видят, чем бы оно ни являлось, и уничтожают, – добавил он, припомнив слова Шасс-Маре. – Твоя мать, кстати, тоже жаловалась на дурноту. И говорила, что с табаком ей легче дышать рядом с Кристин.

– Сам же просил не упоминать её имени, – вяло отозвалась Кэндл и пихнула его локтём в живот. – Ладно. Мысль я уловила. К Лоафу подселили малосимпатичного инопланетянина. Что делать будем?

– Держаться от него подальше, – пожал плечами Морган. – Ещё стоит рассказать Шасс-Маре и… и другим, – заключил он неловко. Почему-то делиться с Кэндл ещё и знанием об Уилки – или самим Уилки? – не хотелось.

Часы насмешливо царапнулись в кармане.

– Значит, надо ехать к Шасс-Маре. Желательно – прямо сейчас, – заключила Кэндл. – Ну, доблестный рыцарь, подгоняй своего белого коня, принцесса ждёт.

Морган ещё раз растерянно похлопал по карманам – и вспомнил с унизительной ясностью подозрительное звяканье, которое раздалось, когда он надевал куртку.

– Кажется, я уронил ключи в холле. Нет, подожди здесь, а ещё лучше – в магазин зайди, – ткнул он пальцем в сторону сияющей витрины кондитерской. – Я быстро вернусь. Они либо там же и лежат, либо их отнесли на стойку.

По дороге к ресторану ветер дул прямо в лицо, толкал с разбегу в плечи, точно пытался заставить повернуть обратно. От дурных предчувствий даже дышать было тяжело.

“Я только заберу ключи и сразу назад”.

Охранник на входе, очевидно, запомнил Моргана, потому что не стал требовать золотую карточку постоянного клиента. Первый же отловленный официант с готовностью подтвердил, что, да, примерно десять минут назад около гардеробной уборщик обнаружил ключи.

– Подождите немного, я сейчас принесу их, – с вежливой улыбкой добавил он и улетучился, оставив Моргана наедине с полумраком крохотного зала.

Во рту появился мерзкий привкус.

– Так-так. И что же здесь делает Майер-младший? – вкрадчиво поинтересовались из-за спины.

Не понадобилось долго вспоминать, кому принадлежит голос.

– Кристин.

– Как неприятно, – растянула она в улыбке бесцветные губы. – Ты знаешь моё имя, а я твоё – нет. А ведь такой милый юноша с виду… Что тебе понадобилось здесь, Майер-младший? – повторила Кристин, сощурившись.

Белёсое лицо казалось вылепленным из полупрозрачного воска.

– У меня было свидание, – невинно ответил Морган.

И – едва не задохнулся от резкого удара под рёбра.

– Какой строптивый, – протянула Кристин, легко вздёргивая его одной рукой за воротник и прижимая к стене. Мыски ботинок царапали паркет – тщетные попытки дотянуться до пола, но не более; грудная клетка начинала постепенно неметь. – Я долго терпела это ради твоего отца, но, пожалуй, хватит благотворительности. Гораздо полезнее будет привлечь тебя на нашу сторону. Годфри смирится, о, да, будто у него есть выход…

В глазах у Моргана уже плавали золотые пятна. Он беспомощно цеплялся за руку Кристин, но попытки высвободиться больше походили на щенячью возню. Тени вокруг сделались такими густыми, что заслонили и тусклую лампу, и подсветку вдоль оконного проёма, и сияющий контур двери…

А потом среди них появилась тень иного рода.

Морган не видел её, как не видел и Кристин, но ощущал всей кожей их обеих, как чувствуют холод, тепло, влажность. Тень спрессовалась в нечто плотное, затем липкая, стылая рука неторопливо расстегнула его жилет и задрала рубашку.

Стало смешно.

– Вы… д-домогаетесь… мисс Хангер? – выдавил он из себя.

– Конечно, миленький, – бесцветным голосом откликнулась Кристин. – Попробуй позвать свою няньку, кстати. Будешь удивлён результатом.

“Уилки?” – только и успел подумать Морган, а потом сгусток тени прижался к его рёбрам, аккурат между пятым и шестым.

Сердце пропустило удар.

Тошнота стала невыносимой – и вдруг исчезла, а вместе с ней и все остальные чувства. Онемение волной прокатилось от кончиков пальцев до затылка и схлынуло. В районе солнечного сплетения зародилась жуткая, тянущая боль, и не сразу получилось опознать в ней…

…голод?

Сгусток тени расплескался по груди и растворился в коже, как горсть пресной воды растворяется в океане. Короткой вспышкой пронеслось по нервным окончаниям чувство блаженной, томной сытости – и снова пришла боль, и утолить её можно было только одним способом. Морган инстинктивно подался вперёд, до кости проминая чужие пластилиново-мягкие руки, и точно издали услышал приглушённый женский вскрик.

– Интересно… – сипло прошептала Кристин, и он понял, что крик принадлежал ей. Тянущее чувство голода угасало. Ладони были слегка липкими от крови. – Как интересно… – и она расхохоталась.

Боль отступила, слизав напоследок все возможные эмоции. Так откатывается волна, смывая узоры с песка; так на юге отползает за край горизонта солнце, стирая границу между чёрным морем и чёрным небом. Единственным, что ощущал Морган, оставалось любопытство.

Женщина с размолотыми в кашу запястьями вызывала интерес.

В кармане у неё лежала чужая вещь.

Его вещь.

– Ключ, пожалуйста, – произнёс он, когда понял, и улыбнулся одними губами.

– Может, сам заберёшь, Майер-младший? – кокетливо развела изуродованными руками Кристин. – Ты же джентльмен.

– Да, конечно.

Морган шагнул к ней и запустил руку в карман жакета. В душе слабо шевельнулась тень чувства, чего-то вроде отвращения или брезгливости. Он растерянно оглядел ключ на своей ладони. Брелок с эмблемой “шерли”, прозрачный камушек на цепочке – подарок Гвен…

– Я не трону тебя, – глухо пообещала Кристин. Восковое лицо плавилось и дёргалось, пытаясь изобразить улыбку. – Даже подталкивать не буду. Ты всё сделаешь сам, сделаешь для нас, да. Это в твоей природе. В нашей природе.

Морган механически провёл пальцами по собственной груди, пересчитывая рёбра сквозь рубашку, и наткнулся на часы в кармане. Они тикали с бешеной скоростью, неравномерно, точно задыхаясь.

Накатил иррациональный ужас, пересиливая оцепенение чувств. Стиснув в кулаке потеплевший ключ, Морган опрометью кинулся к выходу, на ходу пытаясь застегнуть куртку, одним прыжком перескочил четыре скользкие ступени – и рухнул в метель. Колючий снег обнял со всех сторон, ветер загудел в ушах металлическим криком Уинтера, мостовая вывернулась из-под ног и швырнула навстречу фонарь.

Плечо влажно хрупнуло.

Шатаясь, Морган сел на бордюр. Холод обжигал, но в то же время ощущался чем-то потусторонним, неспособным причинить вред… разве что напугать. Ход часов замедлился и выровнялся. Сейчас казалось, что город несётся мимо на бешеной скорости, издевательски отсвечивая тусклыми огоньками.

Воспоминания о последних пяти минутах были тошнотворно чёткими. Гримасы Кристин, её запах, липкие руки… Морган задрал рубашку и провёл кончиками пальцев по границе рёбер. Сейчас, когда боль схлынула, он яснее понимал, на что она была похожа – на воронку, выкручивающую внутренние органы. Точно такую же, как та, что медленно вращалась в зеркальной комнате заброшенной школы.

Ему пытались подсадить тень.

Воронка её пожрала…

Перед глазами поплыли золотые пятна; он зажмурился до онемения век.

“Нет. Не воронка. Это я её сожрал”.

Тень, чем бы она ни являлась, растворилась в нём, в его крови.

“Я не смогу рассказать Уилки, – осознал Морган с пугающей ясностью. Уинтер, запертый в парке; школа, где время остановилось; безжалостный золотой свет, от которого становилось и жутко, и хорошо. Фрагменты головоломки соприкасались, но не складывались в единое целое. – Ни сейчас, ни потом”.

Страха по-прежнему не было – ни перед возможным карантином, ни перед смертью. Звучали эхом слова Кристин: “Попробуй позвать свою няньку. Будешь удивлён результатом”. И подспудно царапалась мысль: что, если Уилки просто не отзовётся?

– Нет, – глухо произнёс Морган вслух. – Отзовётся.

Он зачерпнул пригоршню снега и обтёр грязные от чужой крови руки, потом хлопнул себя по щекам, разгоняя кровь. Затем ощупал ушибленную ключицу и убедился, что травмы нет – по крайней мере, на первый взгляд. Встал, аккуратно застегнул куртку, накинул капюшон и спортивным шагом двинулся вниз по улице, к “шерли” и к тепло сияющим витринам кондитерской. Губы слегка болели и подрагивали, словно привычная улыбка пай-мальчика заставляла работать давно атрофированные мышцы.

Кэндл ничего не заподозрила. Она ждала его, уплетая горячий круассан с сыром за высокой стойкой у окна.

– О! Ты быстро. Успешно?

Вместо ответа Морган показал ключ от автомобиля и кивнул в сторону выхода – мол, хватит рассиживаться. Находиться в душном, жарком, слишком хорошо освещённом зале было почти невыносимо.

“Я меняюсь?”

За время поездки ощущение неправильности слегка развеялось. Воспоминания о стычке с Кристин оставались отвратительно ясными, однако теперь не тревожили.

– Думала, вы заглянете раньше.

Шасс-Маре ждала на пороге, скрестив руки под грудью. Снег обтекал улицу поверху, словно воздух здесь был плотнее и не пропускал его. Машину пришлось оставить наверху, на площадке, и лобовое стекло всего за полминуты едва ли не полностью затянулось рыхлым снежным рядном.

– А я не думал, что мы вообще заглянем, – честно ответил Морган. – Но кое-что произошло.

– Вижу, – непонятно отозвалась Шасс-Маре и скрылась за дверью.

Внутри Кэндл вела себя как дома. Она мимоходом погладила влажные щупальца Кетхен, точно одну из материных кошек, не глядя, швырнула куртку в переплетение водорослей на стене, перемахнула через барную стойку и направилась прямо к кофейному автомату.

Впрочем, хозяйку “Охотника за приливами” это не смущало.

– Мы были в ресторане и видели, как Кристин охмуряла проверяющего из столицы, – без предисловий начал Морган. Шасс-Маре оглянулась через плечо, прищёлкнула пальцами и автомат, к восторгу Кэндл, наконец задрожал, наполняя кофе высокую белую чашку. – Его зовут Чарли Лоаф. Кристин что-то сделала с ним. Думаю, она подсадила тень… такое возможно?

Шасс-Маре задумчиво провела пальцем по контуру губ.

– Ну, мне-то уже попадались люди, заражённые тенями. Больные страстями. Испорченные. Но ты имеешь в виду нечто иное, так?

– Марионетки, – ответила Кэндл вместо него и плюхнулась на стул с другой стороны стойки. Кофе в высокой чашке пах имбирным печеньем, карамелью, мёдом, корицей, песочным тестом, миндальной крошкой и ванильным суфле – чем угодно, только не кофе. – За милашку Чарли словно что-то говорило. Ну, а так как это всё началось после роскошной трапезы, есть подозрение, что его банально траванули. Кое-чем небанальным, правда.

– Тенью, – произнесла Шасс-Маре, не то спрашивая, не то подводя итог собственным мыслям. Глаза её засветились бледным золотом; голос стал глубже, а речь – правильней и ритмичней. – Тень смутит его разум, совратит его ложными суждениями, отравит плоть, размягчит кости.

– Типа паучьего яда – согласилась Кэндл. – Знаете, как в фильмах на “Дикой природе”. Паук впрыскивает ещё живой мухе какую-то гадость, а потом, когда все внутренности превращаются в однородный питательный супчик, протыкает оболочку и пьёт. Очень удобно, – и она с неприличным звуком втянула кофейную пену.

Моргана передёрнуло. А Шасс-Маре только усмехнулась:

– Наглядно. Кто ещё был на ужине, кроме этого самого Чарли Лоафа?

– Ну, моя мамаша, Костнеры, какой-то тощий хрен… – принялась перечислять Кэндл, загибая пальцы. Над верхней губой у неё остался след пены.

– Этот “хрен” – секретарь моего отца, – нехотя признался Морган. – Что до Костнеров, то, думаю, они заражены тенями.

Шасс-Маре сощурилась:

– И что тебя заставляет так считать?

Он раздумывал недолго. Фрагменты головоломки всё это время были поблизости – только руку протяни.

– Ощущения. И внешность. Они стали напоминать Кристин – такие же оплывшие, полноватые, как будто раздутые… – Морган осёкся. Одно слово потянуло за собой цепочку воспоминаний.

“…Смерти естественные. Инфаркты, инсульты, обострения всяких застарелых болячек. Иногда привозят пациента, например, с язвой желудка, и я уже вижу, что до следующей недели он не доживёт. Нормально перенесёт операцию, пойдёт на поправку – а потом у него откажет сердце. Или почки. Или случится инсульт”.

“Печать смерти на челе?”

“Нет. Или да. Они какие-то бесцветные, тусклые. И раздутые. Не располневшие, а точно воздухом накачанные. И никаких патологий”.

– Эй! Не зависай, а, черти-сковородки!

Оклик Кэндл прозвучал резко, как пощёчина.

– Прости, – виновато улыбнулся Морган. – Просто я понял сейчас кое-что важное. Мой брат тоже видел их – людей, заражённых тенями.

Выражение лица у Шасс-Маре стало… сложным. Освещение в баре сместилось по спектру в сторону холодных сине-зелёных цветов, а по морской глади за иллюминаторами пробежала рябь.

– Брат?

– Да, – кивнул Морган. – Он врач, заведует отделением. Около месяца назад он заметил, что в последнее время поступает много странных пациентов. И ещё участились внезапные смерти. Наверное, даже выражение я у него подцепил, это он тогда назвал их “раздутыми”. Как будто в одну оболочку…

– …пытаются уместиться две сущности, – закончила за него Кэндл, заглянула в кружку и скривилась. – А вот теперь мне хреново.

– Туалет прямо и направо, – безжалостно усмехнулась Шасс-Маре, а затем свет её глаз неуловимо смягчился: – Не бойся. Я видела твою мать на Рождество. Такую, как она, тень никогда не заразит. Убить – может. Изменить – нет.

– Ну вот спасибочки, успокоила, – саркастически ответила Кэндл и сползла со стула. – Я правда, что ли, схожу и освежусь. Святые тараканы, ко мне правда полез лизаться ублюдок с грёбанным пришельцем внутри…

Пол начал покачиваться под ногами. Рябь на море превратилась в белёсые гребешки; иллюзорный ветер играл с ошмётками пены и швырял их в слепое небо.

Когда Кэндл завернула за угол, Шасс-Маре перевела потяжелевший взгляд на Моргана.

– А теперь говори, что у тебя вертится на языке с самого начала.

Во рту мгновенно пересохло.

– Кристин поймала меня и попыталась подсадить тень.

– И обломалась?

Он поперхнулся смешком. Шасс-Маре щурилась, точно глядя на огонь.

– Более чем. Я… в общем, я, кажется, избавился от тени.

“Охотник за приливами” застыл, вмерзая в неподвижные воды. Море в иллюминаторе стало почти гладким, как в штиль, а лёгкая рябь напоминала нервную дрожь. Зал практически опустел, только за дальним, угловым столом растерянные старики мерно передвигали шахматные фигурки по доске, а грустная невеста кружилась под лунным лучом и шептала: “Прости, Лидия, прости, Лидия…”

Шасс-Маре выжидающе молчала и всё так же смотрела с прищуром.

Врать под таким взглядом не получалось даже себе.

– На самом деле не избавился. Я её съел. И мне понравилось.

Зал мягко качнулся. Из-под потолка полилось нежное золотистое сияние, размывая аквариумно-зелёный полумрак.

– И что же ты теперь хочешь от меня? – тихо спросила Шасс-Маре.

Морган почувствовал боль в груди и только через несколько секунд осознал, что он слишком сильно налёг на край стойки.

– Я такой же, как Кристин?

Она некоторое время смотрела на него, не мигая, а потом вдруг беззвучно рассмеялась.

– Ты идиот? Я бы никогда не переспала с тенью, какой бы симпатичной мордашкой она ни прикрылась.

– О, – только и смог выдавить из себя Морган, запоздало сообразив, что речь идёт о той ночи, когда Кэндл впервые добралась до микрофона на дальней сцене. – Правда… А Уинтер? На него я похож?

Шасс-Маре покачала головой.

– Не знаю. – В голосе проскользнули нотки вины. – Ублюдок из башни мог бы сказать точнее. Или Громила. Я воспринимаю мир иначе. И в тебе не чувствую ничего дурного. Ты… очень чистый и цельный. Если ты меняешься – то целиком. И мне это нравится.

Морган машинально подвинул к себе наполовину опустевшую чашку Кэндл и уставился на остывающий кофе, пытаясь разглядеть собственное отражение.

– Я не хочу ничего рассказывать Уилки.

– Он видел тебя, – заметила Шасс-Маре. – И выбрал тоже тебя, а не кого-то другого. Я понятия не имею, что произошло там с этой стервой Кристин, но догадываюсь, что она всё-таки подселила в тебя тень. Только не в буквальном смысле, а заронила зерно – словами, намёками, чтобы ты сам взрастил её. Но пока сам не поддашься, тень тобой не завладеет.

Он пригубил кофе; несмотря на умопомрачительный кондитерский запах, оказалось горько почти до оскомины.

– Мне нужно разобраться в себе.

Шасс-Маре невесомо спрыгнула со стула и отступила к стеллажу, где лежали бутылки. Вытащила одну, встряхнула, прислушалась – и вернулась, зажав её под мышкой.

– Вот разобраться в себе я могу помочь.

Горлышко звякнуло о край бокала, и густая вишнёвая жидкость начала выливаться толчками, словно нехотя. Призрачная сладость обожгла язык, стоило вдохнуть запах поглубже.

– Вино памяти? – хрипло переспросил Морган.

– Память, – недовольно дёрнула плечом Шасс-Маре. – Не вино. Но сейчас этого будет мало… Погоди.

Она бережно взяла полный бокал и отступила к дальней стене, а затем раздвинула водоросли, обнажая ещё один иллюминатор, огромный и вытянутый. Но за ним не было моря – только ночь, песчаная отмель и человеческие следы, уходящие в редкую травяную поросль под сенью деревьев. Деревья карабкались на гору, а вокруг неё вилась неровной спиралью дорога, серебристо блестящая в лунном свете.

Шасс-Маре поднесла бокал к иллюминатору, и в тёмно-вишнёвой поверхности на мгновение отразилось всё – и пляж, и следы, и густая сень деревьев, и сверкающая петля, обернувшаяся вокруг надломленного пика.

Резкие, пряные нотки в запахе стали сильнее.

– Теперь хорошо. Пей.

Морган осторожно принял бокал, прикрыл глаза и сделал глоток, затем ещё и ещё.

Горло онемело.

На вкус питьё было точно молотый лёд с перцем чили и кленовым сиропом.

…Сад перевёрнут; магнолии беспомощно свисают с земли к бледному, зеленоватому небу, и ветер расчётливо покусывает яркие лепестки, выдавливая последние нотки запаха перед тем, как с севера подступят дожди.

В открытой беседке – двое. Один, пламенно-рыжий и тонкокостный, покачивает колыбель. Другой, куда менее яркий и гораздо более грузный сидит рядом и курит. Он светится изнутри.

– Ты изменился.

Первый отмахивается:

– Ерунда. Сначала Этель, теперь ты туда же…

– Не ерунда, – выдыхает облако дыма второй. – Я тоже сначала решил, что у неё послеродовая депрессия. Но теперь вижу сам. Ещё хуже, чем было год назад… Святая Мария, Годфри, мне не нужен этот пост, но тебе ещё рано! У тебя сын только что родился, побудь с ним. Года через два я тебе сам уступлю место.

Первый, рыжий, упрямо склоняет голову и темнеет так, что становится похож на обугленную деревянную игрушку.

– Всё так, Гарри. Но мне нужно прямо сейчас.

…Жара удушающая.

– Плохая погода для похорон.

– Бедняга Гарри…

– Всё это так ужасно.

– Говорят, что его нашёл маленький племянник…

– О, бедный мальчик!

Листья дуба, распростёршего ветви над могилами, свернулись хрустящими трубками. Священник нависает над раскрытой могилой и размеренно начитывает речь. Вокруг много людей в чёрном – столько, что кладбище напоминает место свежего пожара.

Морган поворачивает голову и видит мать. Она прямая и строгая, и лишь пальцы подрагивают нервно. С одного бока её подпирает Дилан, до смешного нелепый в великоватом костюме с перекошенным галстуком, а с другого – заледеневшая Гвен. Его самого держит за руку Сэм, и глаза у неё заплаканные.

Отец стоит на другой стороне могилы, и жилет едва сходится у него на животе. Пуговицы впиваются в плоть так, что смотреть больно.

Священник бубнит себе под нос; холм земли над могилой вырастает сам собой; облака и птицы несутся в побелевшем от жары небе резвее гоночных болидов. Когда последний цветочный венок пристраивается у памятника, то гости начинают расходиться.

Первой уходит невысокая полноватая женщина в шляпке с густой вуалью – скользит мимо неподвижных фигур, бросает на могилу ветку омелы и походя касается запястья Годфри. Сердитый ветер отвешивает ей пощёчину, задирая вуаль кверху.

Лицо у неё бледное, точно восковое.

Морган очнулся, хватая воздух ртом. Нёбо горело; от всего изобилия привкусов остался только перец чили. Чашка из-под кофе исчезла, как и бокал из-под вина памяти. Кэндл притулилась на краю сцены, настраивая электрическую гитару с ярко-бирюзовой эмалевой отделкой.

А Шасс-Маре сидела напротив, и бледно-золотые глаза сияли так яростно, что дыхание перехватывало. Она разомкнула губы и произнесла едва слышно.

– Я видела её. Ту тварь.

– Кристин, – с трудом кивнул Морган. – Да. Она была на похоронах моего дяди Гарри. И нисколько не изменилась с тех пор.

– А первый сон?

– Годфри и Гарри. Мой отец и дядя, – ответил он после недолгой паузы. – Странно. Не думал, что смогу вспомнить такие вещи. Мне тогда от силы несколько недель было. И отец уже тогда… изменился? Судя по тому, что дядя Гарри сказал, отец сначала изменился в худшую сторону, потом пришёл в норму, но вскоре после моего рождения опять… Это связано с тенями? Ему кого-то подселили, перед тем как он…

Язык присох к нёбу.

“Слишком напоминает обстоятельства рождения Уинтера. Слишком”.

– Я не знаю, – ответила Шасс-Маре и виновато отвела взгляд. – Похоже на то. Я не скажу ублюдку из башни. В конце концов, он видит лучше меня. И я не обязана докладываться ему обо всём.

Морган слабо улыбнулся и поцеловал её руку, перебивая жгучесть ледяного перца морским бризом.

– Спасибо.

Чуть позже в зал вернулась Кэндл. По лицу её нельзя было сказать, слышала она что-то или нет. Так или иначе, по молчаливому соглашению о тенях больше в тот вечер никто не заговаривал. Чарли Лоафа тоже оставили в покое.

Он сам напомнил о себе через три дня.

– Эй, ангел на службе у народа. Оторвись-ка на секунду и загляни ко мне!

Кэндл редко вмешивалась, когда шёл приём. Разве что случалось нечто экстраординарное – например, когда проклеенный конверт с ответом из суда вдруг завонял и протёк, или ребёнок одного из посетителей пробрался в её вотчину и скинул монстеру с подоконника. Поэтому Морган вежливо дослушал реплику очередной претендентки на пособие, пообещал уточнить форму бланка по инструкции и приопустил жалюзи над окошком.

– Что случилось? – заглянул он в кабинет. Кэндл молча указала на экран ноута.

Была открыта электронная версия “Миррор”. В нижней части третьей страницы скромно приткнулся заголовок “Позиция эксперта”. Под ним виднелась фотография Лоафа и небольшой фрагмент интервью, предварённый двумя абзацами с вводной и мнением самого журналиста.

“…Проект бизнес-центра считаю весьма перспективным. Он откроет новые пути развития города, привлечёт инвестиции. Также это решит проблему пустующих территорий…”

Кэндл внимательно следила за его лицом и, когда он дочитал, зло спросила:

– Ну как, нравится? И когда, интересно, частные территории стали пустующими? Бедняжка миссис Паддлз, она и не знала, что её розарий стоит на пустыре.

Чарли Лоаф глядел с экрана беспомощно и доверчиво: мол, как такой человечек может кого-то обмануть? Дужки очков впивались в округлившиеся щёки, набрякшие веки делали взгляд сонным.

Морган щёлкнул клавишей, закрывая страницу. На душе было погано.

– Думаю, это не последняя хвалебная статья. После нового года их станет больше.

– И что нам делать? – с остервенением спросила Кэндл. – Устроить забастовку? Организовать слив информации в газеты?

– Посмотрим, – тихо ответил он. В голове проносились десятки вариантов – попросить об услуге Сэм, собрать досье и отправить через Гвен в столицу, припереть отца к стене и заставить его встать на правильную сторону, поговорить с Уилки… От последней мысли по спине пробежали мурашки. – Надо всё взвесить. Может, надёжнее будет ударить с той стороны. Ты понимаешь, о чём я.

– Шасс-Маре?

“Не только она”, – подумал Морган, но даже упоминать пока об Уилки и фонарщике не рискнул.

Тем же вечером позвонил Джин, прямо с рабочего места, и попросил о встрече. По голосу было ясно, что новости скверные.

– Опять в “Томато”? – уточнил Морган.

В трубке замолчали почти на полминуты.

– Давай лучше к нам. Сэм по тебе соскучилась. К тому же она наконец научилась готовить утиные грудки под брусничным соусом, и ей не терпится поскорее тебя поразить. Такой вкус, м-м… Таинственный. Или даже мистический.

– Что, серьёзно?

– Я сам в растерянности. Когда попробовал – не поверил.

Саманта с завидной регулярностью портила даже банальные оладьи, а мясные блюда и вовсе были её слабым местом, так что речь явно шла не о кулинарии.

– У тебя потрясающие воображение метафоры, – честно признался Морган. Он догадывался, что Джин говорит о результате расследования по одному из поручений, но вот по какому… – Жду не дождусь встречи.

– Ну, тогда завтра, в семь. К чаю чего-нибудь захвати.

В трубке послышались гудки.

Встречать гостя Джин вышел к самому повороту, сделал знак съезжать на обочину и, когда “шерли” остановилась, открыл дверцу и сходу заявил, даже не поздоровавшись:

– Я не хотел ничего говорить Сэм, ей-Богу. Она в папку сама влезла, надо было прятать лучше.

– Брось, – беспечно улыбнулся Морган, хотя при одной мысли о том, куда может встрять сестра, желудок у него сжался. – Мы ведь с тобой говорим о самой матёрой журналистке Фореста. Она умеет не только раскапывать чужие секреты, но и хранить их.

– Ты просто не представляешь, в какой секрет мы вляпались на этот раз, – мрачно откликнулся Джин.

Гирлянда над крыльцом уже не горела, но внутри дом пока ещё был украшен по-праздничному. Венки из остролиста и ветви омелы висели на каждой дверной притолоке, на окнах болталась мишура, а в гостиной гордо высилась рождественская ель, правда, несколько покосившаяся. Сэм сидела в кресле справа от неё и разглядывала содержимое большой папки в кожаном переплёте.

– Привет, братец Мо. Надеюсь, хоть ты разберёшься в этой чертовщине.

Морган забрал у неё папку и сел за стол. Саманта стянула с запястья цветастую резинку, собрала волосы в хвост и накинула на голову капюшон, словно прячась за мягким серым флисом. Она смотрела исключительно в сторону или на собственные колени, но ощущение напряжённого внимания, волнами исходящего от неё, только усиливалось.

К первому же листу анкеты скрепкой была пришпилена хрупкая чёрно-белая фотография. С неё смотрела женщина, страшно похожая на Кристин, только более смуглая и поджарая. Она улыбалась, как человек, который впервые увидел море или снег. Морган осторожно сдвинул фото в сторону и начал читать.

Её звали Кристин Анжела Хангер. Она родилась в Форесте шестого марта тысяча девятьсот двадцать седьмого года и благополучно пережила последние, самые безумные месяцы войны, затем с отличием окончила школу и ненадолго уехала в столицу. Видимо, охота за синей птицей счастья не увенчалась успехом, и вскоре мисс Хангер вернулась в родной город, и следы её затерялись.

Шестьдесят лет назад она погибла в результате несчастного случая.

А тридцать лет назад другая Кристин Хангер явилась из ниоткуда и учредила благотворительный фонд “Возрождение”, который позже переименовали в “Новый мир”.

– Я бы сказал, что они родственницы или однофамилицы, – устало сказал Джин, сдвигая очки на лоб и потирая переносицу. В растянутом домашнем свитере он казался сейчас лет на пять старше, чем обычно. – Или что Хангер номер два просто-напросто присвоила имя предшественницы. Но есть кое-что необъяснимое… Первой мисс Хангер не слишком везло с парнями. Один из них ещё в старших классах школы угнал автомобиль у соседа и покатал невезучую подружку. Конечно, отличницу и примерную девочку Хангер потом отмазали, и она дальше проходила как свидетель. Но пальчики-то взять успели. И знаешь, что? Они полностью совпадают с отпечатками Хангер номер два. Посмотри – это шестая страница и седьмая. Ну как, есть повод задуматься?

– Угу, – кивнул Морган, закрывая папку.

Перед глазами у него стояли совсем другие фотографии – те, которые он мельком увидел на стене заброшенной танцевальной школы.

“Я должен всё рассказать Уилки. Дольше затягивать нельзя”.

Мысль, что вдобавок придётся заложить собственного отца и признаться, что он может находиться под властью тени, вызывала тошнотворный холодок в районе диафрагмы.

– Ты хоть что-нибудь понимаешь? – спросила Сэм почти жалобно.

Морган поднял на неё взгляд и заставил себя ободряюще улыбнуться:

– Да. Но мне нужно проверить некоторые детали. Пообещайте мне, что на время забудете об этом деле.

– Я не верю в восставших мертвецов, – хмыкнул Джин, но видно было, что ему не по себе.

Он не боялся трудностей и высокопоставленных подозреваемых со связями, но только до тех пор, пока преступника хотя бы теоретически можно было взять за шкирку и повозить мордой по столу или пинком ноги послать под лестницу – собирать зубы.

– И не надо. Просто будь осторожнее, – тихо попросил Морган. – Надеюсь, ты не переступил границу, когда доставал отпечатки мисс Хангер номер два?

Джин машинально повернулся к Сэм.

– Я тоже надеюсь на это.

Глава ХIII

Семейного ужина не получилось. Этель внезапно позвонила старая подруга, которая училась в том же классе в консерватории, и пригласила встретиться в кафе. Отец уехал к Льюисам на партию в преферанс – как всегда по пятницам. Дома задержалась только Донна, и то ненадолго: около девяти она отправилась навестить детей, оставив в столовой ещё тёплую грибную лазанью и целый кувшин свежего морковного сока.

Морган выглянул в окно, полюбовался на мрачные, низко нависшие тучи… Достал из серванта вторую тарелку, пару приборов и стакан, затем сервировал стол на двоих, сел на своё место и вытащил из кармана часы.

– Привет… Уилки. – Он запнулся немного перед именем и от души понадеялся, что это не выглядело трусливо. – Не хочешь присоединиться ко мне за ужином?

С четверть часа ничего не происходило. Но когда Морган отчаялся дождаться гостя и потянулся к стеклянному колпаку, накрывающему лазанью, то обнаружил, что одного куска уже не хватает.

Уилки сидел на подоконнике и невозмутимо трапезничал, пристроив тарелку на коленях.

– Интересно знать, ты проверяешь старые правила или просто любезничаешь? – ворчливо произнёс он, на мгновение скосив взгляд, и подцепил вилкой кусочек гриба. – Если первое, вынужден тебя разочаровать: в этом веке не принято называть друзьями всех, с кем ты преломил хлеб.

– Ни то, ни другое, – с чувством невыразимого облегчения откликнулся Морган. Пальто Уилки загадочным образом материализовалось на спинке стула, а его тяжёлые, скорее потакающие вкусам Кэндл ботинки – под столом. – Нужно было поговорить. Но я не хотел, чтобы ты бежал ко мне как на пожар и всё такое… Подумал, что если просто позову тебя, ты решишь, что со мной что-то стряслось.

Из-под длинных ресниц вновь полыхнуло расплавленным золотом.

– Я всегда знаю, когда с тобой случается беда, независимо от того, что ты говоришь… или о чём молчишь.

Воспоминания о Кристин пронеслись яркой вспышкой. Во рту пересохло.

– Мне нужна твоя помощь, – с усилием произнёс Морган, уходя в сторону от опасной темы. Язык не слушался, точно что-то внутри сопротивлялось разговору, а в висках пульсом колотилось: “Он знает-знает-знает”. – Я должен убедиться кое в чём. Ты проведёшь меня в заброшенную школу?

Уилки аккуратно отложил вилку, затем повернул тарелку и провёл языком наискосок, слизывая с неё соус.

– Ты упрямый. Это хорошо, но утомительно.

– В каком смысле?

– В прямом, – хмыкнул он. – Ты просишь меня об одолжениях и не думаешь о том, что я могу затребовать свою цену. Прячешься за своим неверием, как ребёнок, который натягивает на голову одеяло, чтобы страшная бука его не тронула.

Морган почувствовал, что щёки у него теплеют.

– И как, не тронешь? – с долей вызова поинтересовался он.

– Я отведу тебя в школу, – вздохнул Уилки, соскальзывая с подоконника, и замолчал.

Пауза болезненно затянулась, и Морган не выдержал.

– Отведёшь, но…?

– Никаких “но”, “и”, “если”. Я просто тебя отведу. Лазанья, кстати, была неплоха. Передавай комплименты малютке Донне. А она ещё не верила, что у неё получится стать поваром…

Ехать решили на машине. Правда, парковать её пришлось за несколько улиц от места назначения. Остаток пути Уилки вёл Моргана за руку – по обледенелой дороге, по серому снегу, мимо испятнанных тенями домов и канализационных люков, больше похожих на дыры в преисподнюю. Туманные клочки на металлическом заборе вокруг школы были теперь темнее антрацита, и очертания человеческих лиц в них уже больше не проступали.

– Это место… изменилось? – тихо спросил Морган, стараясь не глядеть на тени. В отличие от прошлого раза, сейчас тошнота к горлу не подкатывала, но хорошим знаком это не казалось.

– Оно всегда меняется.

За калиткой по-прежнему царила осень – немая, ослепшая и оглохшая от горя и гари. Посеревшие листья сбились кучей в дальнем углу двора. Там, где ступал Уилки, на мгновение появлялись проблески цвета, но затем поверхность снова затягивалась густой патиной.

В холле было пыльно и тихо.

– И на что ты хотел взглянуть?

Голос показался Моргану ещё более скрипучим, нежели обычно, точно в механизм, и без того неухоженный, попала грязь.

– Стенд с фотографиями. Где-то здесь, у входа…

– Этот, может? – небрежно повёл рукой Уилки.

Стенд действительно обнаружился недалеко от двери, только теперь одна из его опор подломилась, точно пережжённая кислотой, и он валялся на полу. Но снимки остались целы. Время точно обошло их стороной. Они оставались чёткими, без желтизны и трещин. Некоторые карточки выглядели обугленными по краям. Другие были надорваны, а затем аккуратно подклеены – например, крайняя справа, с которой болезненно улыбалась очень красивая девочка лет четырнадцати, похожая на готическую русалку… Не отпуская пальцев Уилки, Морган присел на корточки и вгляделся в чёрно-белые изображения.

Нужное фото нашлось почти сразу.

Кристин почти не изменилась по сравнению с той, первой фотографией из досье Джина, сделанной в старших классах. Разве что щёки слегка округлились, да и волосы стали покороче. Но лицо оставалось ярким, контрастным – не чета бледному восковому пластилину, из которого были вылеплены черты нынешней мисс Хангер.

Впрочем, сходство не оставляло сомнений.

– Это она. Женщина, которая создала “Новый мир”.

– Судя по твоим интонациям, тут я должен лишиться чувств от невыразимого шока, – хмыкнул Уилки и оглянулся через плечо. – Идём. На улице объяснишь. Будешь забирать фотографию с собой?

– А можно?

Вместо ответа он наклонился, не сгибая колен, и без видимых усилий выломал деревянную ячейку из стенда, а затем потянул Моргана к дверям, на ходу вытирая фотографию и рамку о собственное пальто.

На улице, за резной оградой дышать стало легче. Тучи по-прежнему висели низко, едва не цепляясь за антенны на крышах, фонари горели через один, однако по сравнению с выхолощенными красками внутри школы всё вокруг казалось таким ярким, что в глазах защипало. Снег на обочинах выглядел таким рельефным, точно каждую его частичку вырезали из твёрдого минерала, а затем поместили на строго отведённое место.

Остановились они только около машины. От капота ещё исходило слабое тепло; на стекле поблёскивали капли воды.

– Итак?

Морган глубоко вздохнул, обжигаясь холодным морозным ветром.

– Я несколько раз встречал эту женщину с фотографии. Она нисколько не постарела, но поправилась и точно оплыла. А вчера Джин передал мне досье…

– И где оно? – быстро спросил Уилки.

– В машине, под сиденьем… И не смотри на меня так! Там специальный карман, потайной, я в нём отцовские документы возил. Вполне безопасно. Так вот, насчёт досье…

– Продолжишь в машине.

Морган с трудом подавил вспышку раздражения и полез в карман за ключами.

“Раскомандовался. Можно подумать, что он всё знает лучше всех”.

Уилки постучал ногтем по боковому зеркалу. “Шерли” в ответ нежно пискнула и мигнула сигнализацией, разблокируя двери. Он распахнул дверцу и непринуждённо устроился на сиденье. Сквозь неплотно сомкнутые ресницы сияло яркое золото. Краешки губ подрагивали.

“Сволочь”.

Однако стоило вспомнить о Кристин – и злиться на едва ли не единственного, кто мог ей противостоять, сразу расхотелось. Папка по-прежнему лежала в потайном кармане, только выступающие закладки немного замялись. Подкрутив внутреннее освещение на максимум, Морган раскрыл её и склонился к Уилки:

– Дай, пожалуйста, фотографию из школы.

Под изображением по нижнему полю шла надпись, сделанная аккуратным детским почерком:

“Лучшей в мире учительнице! Мы вас любим. Группа 6 – Анна-Лиза, Марисоль, Эужения, Джейн, Марта”.

Стоило поместить рядом три фото – из старших классов, преподавательское и современное – становилось ясно, что это один и тот же человек, только в разных стадиях жизни.

– Скажи, – тихо произнёс Морган, проводя пальцем вдоль строки в досье: родилась, окончила школу, уехала, умерла… Уилки следил за каждым движением. – Нас тут могут подслушать?

– Теперь – нет.

– Хорошо. Я думаю, что эта женщина, Кристин Хангер, была в танцевальной школе в тот момент, когда произошёл прорыв. Возможно, даже в том классе, где сейчас вращается воронка. Хотя причина смерти в досье не указана, здесь написано, что в землю опустили фактически пустой гроб с… с обгорелыми фрагментами. Опознали Кристин по зубным коронкам и по кольцу.

Уилки щелчком закрыл папку и отвернулся к окну.

– В школу нельзя было пускать людей. Но то, что осталось от тел, я выставил во двор. Когда их забрали, я замкнул время наглухо.

Откуда-то повеяло сырым холодом. Морган провернул ключ зажигания и, когда “шерли” заурчала, включил печку.

– Видимо, всё же не наглухо. Потому что Кристин вернулась тридцать лет назад. И вряд ли она уже так любила Форест, потому что первым делом организовала фонд “Возрождение”, который занялся скупкой пустырей. Потом он был реорганизован в “Новый мир”. Кристин постепенно подмяла под себя половину влиятельных людей города и начала проворачивать аферы с землёй и недвижимостью. На болотах она собирается построить эко-парк, а в самом Форесте – бизнес-центр. На месте часовой башни и территорий прямо за ней. Их она тоже купила, кстати…

Договорить он не успел. Под дых вдруг словно врезался кулак. Перед глазами заплясали искры. Сильно запахло тимьяном и цветочным мёдом.

Стёкла в машине звонко хрустнули – и покрылись сплошной сеткой трещин, дробясь на осколки не больше ногтя, затем выгнулись парусом, но за мгновение до того, как рассыпаться, внезапно передумали и начали вновь складываться, точно мозаика, фрагмент к фрагменту. Трещины исчезали. Нетронутых, прозрачных участков становилось всё больше, пока не исчез последний змеистый разлом.

Уилки сидел в кресле, запрокинув голову и крепко зажмурившись.

– Ты не знал, – севшим голосом сказал Морган, не понимая толком, что он сейчас чувствует: разочарование, злорадное удовольствие, жалость, сострадание? – Даже не подозревал.

– Нет. Но у нас, похоже, нашёлся один генерал. Точнее, у них нашёлся.

“А если он не единственный?” – повисло в воздухе.

– Что я могу сделать? – Вопрос сорвался с языка не вовремя и прозвучал жалко.

– Ничего. – Уилки на мгновение закрыл ладонями лицо, а когда снова сел нормально, то глаза у него сияли, точно раскалённый металл. – Езжай домой. Я провожу. Избегай встреч с этой Кристин любой ценой.

Уже подъезжая к дому, Морган подумал о том, что так и не сумел рассказать о сожранной тени и спросить о своей сущности. Отчего-то слишком ярко представлялось, как та сила, которая раздробила автомобильные стёкла, обращается против него. А в ушах звучали слова Шасс-Маре:

“Он видел тебя. И выбрал тоже тебя, а не кого-то другого”.

И вопрос “почему” становился всё менее приятным.

…В мае воздух от жары звенит, как натянутая струна.

В этот звук вплетается шёпот крон в буковой роще, гортанная молвь ручья в овраге, трескучие пересуды кузнечиков и орлиное клекотание в небесах.

Тень в такое время приносит усладу. К тени льнёт всё живое, а значит, и к нему тоже, потому что он – Тёмный. В правом рукаве у него ночь, напоённая запахом шиповника, а в левом – морская прохлада и мерный перекат волн. В полдень ему всегда хочется спать, и веки словно мёдом намазаны. И он бы уснул, если был бы на холме один.

– Долго ещё, Златоглазка? Госпожа ручьёв и долин, видно, мечтала о дочери, когда носила тебя под сердцем. Только девы могут так любить цветы.

Тот, второй, лишь насмешливо фыркает в ответ. У него волосы будто текучее золото, кожа белая и гладкая, а глаза сияют ярче солнца. Полевые цветы сами льнут к его пальцам и беззвучно поют, когда он надламывает длинные стебли.

Пахнет травяным соком.

– Они и предназначены девам. Точнее, одной деве. Я тебе покажу её. О, она прекрасна, словно королевна! У неё очи как молодая листва.

Тёмному становится смешно. Он откидывается на траву, распугивая задремавших в плаще белок и мышей, и улыбается в жаркое небо.

– Сколько таких королевен уже было? Готов спорить, к осени ты найдёшь новую. Только теперь уже кудри у неё будут словно огневеющая листва.

Второй оборачивается возмущённо, но сказать ничего не успевает.

Где-то бесконечно далеко, за шепчущим лесом, за говорливым ручьём в овраге, за высохшими болотами раздаётся чудовищный взрыв. Тёмный первым взвивается на ноги, щурится на белёсое небо…

Над горизонтом, у города, зависла точка. И это не птица.

Дурацкий сон привязался, точно москит. Невозможно было сосредоточиться ни на чтении, ни на беседе. Морган включил фильм, полузнакомый боевик с канонадой взрывов и кровавыми боями, но это не помогло. Наоборот, хуже сделало. Стоило хоть немного отвлечься, и комната растворялась, а вместо неё надвигались иссушенные жарой холмы, кондиционированный воздух наполнялся запахом диких трав, и неизвестно откуда накатывало ощущение скорой, неотвратимой катастрофы – разрушительной войны, обращающей город в руины, а окрестные земли в пепелище.

“Сумасшествие какое-то. Хорошо ещё, что сегодня суббота, – меланхолично размышлял он. – В таком состоянии вести приём…”

Телефонный звонок раздался словно на другой планете. Некоторое время Морган смотрел на дисплей, даже букв не различая, но затем опомнился.

– Привет, Кэндл. Знаешь, сегодня я не совсем…

– Заткнись и слушай, – резко перебила она. – Я около Часовой площади. Ехала в супермаркет, увидела на трассе вереницу строительной техники… Угадай, куда она направлялась? Часть площади огорожена. Башню, похоже, будут сносить. Прямо сейчас.

Остатки сна мгновенно выветрились из головы. Разум заработал чётко, как безупречно отлаженный механизм.

– Жди меня. Ничего не делай, – попросил он. Вспомнил, как вспучились автомобильные стёкла, когда Уилки услышал о покупке башни, и быстро добавил: – Вообще наблюдай откуда-нибудь издалека, близко не подходи. Скоро буду.

И отключился.

В любой другой день путь от дома до Часовой башни занял бы минут сорок. Сегодня – вдвое короче. По субботним пустым дорогам – как сквозь воронку, вниз, вниз, по спирали, на красный свет, едва вписываясь в повороты. Время замедлилось; цифры на электронных часах сменялись медленно, измождённо подрагивая.

Момент – и прозрачно-голубое небо вспухло уродливыми тучами. Форест застыл – и вдруг взвыл на разные голоса, сперва издали, затем ближе и ближе; ветер захлестал наотмашь. Рекламные щиты застонали, упруго кренясь; автомобиль занесло. Колесо налетело на бордюр, ремни безопасности врезались в грудь… и тут следом за ветром нахлынул снег – поверх крыш, ближе, ближе, кошмарной густой волной, как песчаная буря в документальном фильме.

Стёкла заволокло почти сразу.

Двигатель заглох.

– Чёрт, чёрт, чёрт, – бормотал Морган, проворачивая ключ. “Шерли” не реагировала. – Давай уже, сволочь!

С шестой попытки машина завелась. Он выкрутил руль, возвращаясь на дорогу, и покатил сквозь снежную бурю почти вслепую – дворники не успевали расчищать лобовое стекло. Въехал на Часовую площадь, чуть не порвав оградительные ленты, и принялся вызванивать Кэндл.

– Здесь какой-то ад! – проорала она в трубку два гудка спустя. – Я в переулке, около такого длиннющего синего дома! К центру ближе, около въезда!

– Сейчас буду.

Морган выскочил из машины и на несколько секунд оглох, ослеп, потерялся в колючем белом потоке. Дышать было трудно даже через шарф. Сперва мороз показался невыносимым, а затем ослаб, отступил, позволяя собраться с духом и сделать шаг в бурю, другой, третий… В мельтешении снега промелькнула вдали ярко-оранжевая детская футболка с оскаленным солнцем на груди, а мгновение спустя в окне дома отразился бледный черноглазый мальчишка; шапка сбилась набок, а великоватые варежки едва не спадали с голых рук.

– Уинтер? – прошептал Морган.

Мальчишка рассмеялся беззвучно, а потом лицо его стало сосредоточенно-злым, мгновенно, точно сменился кадр. Снежная волна дрогнула – и потекла в обратную сторону, к площади, игнорируя все законы физики. Заградительные ленты застывали, а затем разлетались на осколки, словно стекло. Фонарные столбы оплывали, как перегретый пластилин. Воздух электрически сверкал от чуждой всему человеческому ярости, и при каждом вдохе диафрагму сводило болью.

Продираться через метель было всё равно что пытаться идти по шею в ледяном киселе. Пока Морган добрался до угла продолговатого дома с бледно-синей штукатуркой, то успел одновременно взмокнуть от усилий и продрогнуть до костей. Кэндл ютилась в узком проулке, наполовину заваленном дощатыми ящиками. Ветер сюда почти не проникал, и потому тут можно было дышать свободно – и говорить, правда, напрягая изрядно голосовые связки.

– Здесь лютый ад! – повторила Кэндл. Её била крупная дрожь. – Началось всё в одну секунду, черти-сковородки… Бац – нет снега, бац – ураган, снег. Это из-за башни, да?

– Наверное, – кивнул Морган и поёжился. Ему вспомнилось потусторонне-жуткое детское лицо Уинтера; промелькнула неудобная мысль, что для мальчишки, запертого навечно в парке, снос башни мог стать всего лишь поводом выплеснуть свою кошмарную силу вовне. – В любом случае, техника вряд ли сможет продолжить работу в такую погоду. Какое-то время мы выиграли. Нужно выяснить, кто вообще додумался направить бульдозеры на Часовую площадь. Ты по своим каналам, я – по своим.

– Выясним, – ухмыльнулась она с дурным азартом в глазах. – А Шасс-Маре? К ней заглянем?

Тень ревности заинтересованно подняла голову. С такой надеждой и предвкушением Кэндл не говорила прежде ни о ком.

– Думаю, та сторона уже в курсе – в общих чертах. – Ответ прозвучал уклончиво и слегка раздражённо. – Лучше зайдём немного позже, когда узнаем что-то новое.

“Это в любом случае будет куда безопаснее, чем болтать с раздражённым Уилки”, – подумал Морган, но почёл за лучшее оставить последнюю мысль при себе.

Мало ли что.

– Попозже так попозже, – покладисто согласилась Кэндл и, подхватив его под локоть, храбро нырнула в колючий снежный поток.

Точнее, попыталась, потому что в тот же самый момент сквозь метель пробились крики.

Кто-то орал надрывно, до хрипоты. Тембр менялся непрерывно, и то один голос распадался на три-четыре, то несколько вдруг сливались в звериный вой. Человечьи голоса мешались с собачьим скулежом, искажаясь до неузнаваемости. Источник звука приближался. Морган предусмотрительно потянул Кэндл на себя и крепко обнял её, заставляя замереть. Белый поток всколыхнулся, точно по нему прошла волна, и там, за пеленой, показались фантасмагорически искорёженные силуэты людей – бегущих, размахивающих руками, шатающихся из стороны в сторону. Чувство трансцендентной ярости, пропитавшей сам воздух, сменилось таким же непостижимым ужасом, который сводил с ума, оставляя только оголённые инстинкты.

– Тс-с, – прошептал Морган, инстинктивно стискивая в кулаке часы на цепочке – прямо сквозь куртку и свитер. – Погоди. Что-то здесь не так.

Ветер замедлился; метель начала утихать, но ощущение кошмара наоборот стало ярче. Иллюзорные синеватые искры в воздухе становились вполне реальными; хотелось зажмуриться, чтобы не повредить глаза.

“Уинтер? Не похоже. Уилки? – Он прислушался к пульсу часов, траурно-спокойному и едва заметному. – Нет, вряд ли…”

Одна из искр разгорелась ярче и сменила цвет – кислотно-зелёный, медово-жёлтый, малиновый…

– Чи! – крикнул Морган наудачу. Имя коснулось языка свежей яблочной кислинкой. – Это ты?

В мельтешащем потоке снега появилось вдруг спокойное окно, и сквозь него шагнуло к проулку нечто огромное и жуткое, окружённое кольцом шипящих огней. За два шага оно сжалось до фонарщика – всклокоченного, с горящими глазами и побелевшим плащом, который волочился по мостовой со скрипом, как металлические пластины.

– Ты что тут делаешь, малец? – пророкотал он, щелчком загоняя искры в фонарь. – Разум не дорог, что ль?

– Узнал, что технику пригнали на площадь, и решил проверить, – ответил Морган, уже обеими руками обнимая притихшую Кэндл. – Вы здесь по той же причине, полагаю. Что тут произошло? Это вы что-то с людьми сделали?

– А то ж, – усмехнулся фонарщик. Зрачки у него отсвечивали багровым, и такие же страшноватые блики мелькали в волосах. – Я-то спервоначала за Уинтером махнул. Он ни с того, ни с сего взбесился вдруг, парк разомкнул, как бумажное кольцо. Силён парнишка, ох, силён. Так вот я за ним, значит, и тут, на площади, вижу этакое непотребство. Машины, крик… А Часовщик на крыше башни своей сидит, мрачный, как брошенный жених на свадьбе. Ну, думаю, не порядок. Уинтера я окоротил, но взамен от себя кой-что добавил. Авось пару дней теперь не сунутся.

Морган наконец рискнул отпустить часы и освободившейся рукой принялся осторожно гладить Кэндл по голове и плечам.

“Интересно, кого я так успокаиваю на самом деле – её или себя?”

– А сам Уилки ничего не может сделать с рабочими?

Фонарщик помрачнел.

– Эрхм, нет, – сконфуженно прокряхтел он. – Часовщик-то старого роду, у них, вон, правила. Законы. Зарок такой: людей не трогать, коли они его не видят и не знают. Мог бы – спрятал бы свою башню, да вот беда – нельзя её трогать. Она, вишь, как опора. Убрать её – и посыплется город, как пить дать посыплется. Зимний малец ловко придумал: в машинах баки заморозил, снегом площадь засыпал. Я по-своему человечков шугнул… Так ведь вернутся они.

– Это мы ещё посмотрим, – возразил Морган. В голове начал выкристаллизовываться план – точнее, пока всего лишь каркас, но весьма многообещающий. – Если нельзя решить проблему по-вашему – решим по-нашему. Через людей.

Фонарщик любопытно сощурился.

– Против крыс пойдёшь? А не боишься?

“Пойдёшь против – почти как пойдёшь в драку”.

При этой мысли нахлынул адреналиновый азарт. В костях образовалась та самая звенящая пустота, которая заставляла двигаться вперёд без сомнений и страха, пока целы ноги и руки.

А если переломаны – ползти на локтях.

– Им нужно бояться, не мне. Они крупно недооценивают связи Майеров.

– Значит, так? – Фонарщик расхохотался, запрокинув голову. На обнажившемся горле отчётливо виднелся уродливый круглый шрам. – Ну, дерзай. А я пока Уинтера в парк верну. Негоже мальцу по городу ходить свободно. Не ровен час, заморит кого-нибудь, сам не заметит.

Он махнул широкой ладонью и шагнул вбок, растворяясь в мельтешении снега. Метель стала затихать. Морган прикоснулся пальцами к бледному лбу Кэндл.

– Эй, ты как там, Кэнди-Кэнди?

– Отвянь, ангелочек, – огрызнулась та, но как-то хило. – И без тебя тошно.

Она развернулась, утыкаясь лицом ему в шею.

– Так плохо?

– Даже хуже… Этот твой дружок будет покошмарнее остальных вместе взятых, знаешь ли. Как ты там его назвал? Осветитель? По-моему, больше подойдёт “могильщик” или “гробовщик”. Или что-то типа того.

– Фонарщик? – Брови поползли вверх. – Шутишь? Да он куда добрее Шасс-Маре. Большой хороший парень и всё такое.

Кэндл поёрзала у него в объятиях. Капюшон съехал, открывая взмокший затылок; волосы немного слиплись от пота, но пахло от неё по-прежнему свежо, древесно-солоноватыми духами.

Он медленно выдохнул, пересиливая желание прикоснуться губами к бледному виску.

– Ты читал про Пана?

– Греческого бога с флейтой? Да, вроде бы, – от неожиданности Морган даже растерялся немного.

Кэндл запрокинула лицо. Яркие линии подводки, чёрной и бирюзовой, изрядно размазались, и потому глаза казались огромными, но непропорциональными. Губы сплошь были в трещинках.

– “Панический страх” – это от него пошло, знаешь ли. Неконтролируемые приступы ужаса, кошмарные видения, наваждения, бред… И я теперь лучше понимаю, в чём суть, – добавила она совсем тихо.

“Значит, наваждения… Логично, если задуматься. Тот, кто избавляет от кошмаров, может и насылать их”.

Морган замер, не решаясь даже вздохнуть глубже.

– Я могу спросить, что ты видела?

– Перебьёшься, – грубовато откликнулась Кэндл и ткнула его кулаком в грудь. – Ладно. Что толку раскисать… У тебя есть идеи, что дальше делать?

– Парочка имеется.

– И у меня. Сомневаюсь, что они совпадают. Так что действуем пока порознь, контачим по телефону. И если ты хоть раз не возьмёшь трубку – лично поджарю тебя на сковородке и скормлю чертям.

Она махнула рукой и побежала к автомобилю. Морган слишком хорошо знал её, чтобы навязываться и провожать. Но тайком проследил до самого конца, пока машина не скрылась за поворотом, и лишь затем вернулся к своей “шерли”, с правого бока занесённой снегом до верха колёс. В салоне по спине пробежал холодок – не то предвкушение, не то озноб.

“Кажется, пора действовать”.

Гвен сняла трубку только после десятого гудка и ответила очень тихо.

– Я всегда рада тебя слышать. Но через час буду гораздо более счастлива, чем прямо сейчас. – В шёпоте отчётливо слышались виноватые интонации.

– Заседание? – догадался Морган и ощутил укол совести. Дёргать сестру на работе было чревато неприятностями: ни судьи, ни клиенты не любили, когда адвокат отвлекался на звонки во время процесса.

– Нет, не совсем. Встреча с партнёрами. Я здесь подстраховываю кое-кого. У тебя что-то срочное?

Теперь она говорила громче; на заднем фоне слышалось эхо шагов, двери гулко хлопали, как в большом коридоре.

Угрызения совести принимали катастрофические масштабы.

“Башня, – пришлось напомнить себе мысленно. – Строительная техника. Тени. Кристин. Чёртова Кристин”.

– Срочное, к сожалению. И очень важное. Сможешь уделить мне минут десять?

Гвен не колебалась ни секунды:

– Когда?

– Так скоро, как возможно. Это не телефонный разговор. Ты в Форесте?

– В здании городского суда. Помнишь, где оно?

– Буду у порога через семь минут. Или через восемь.

– Договорились.

Сестра положила трубку. Он попытался дозвониться Сэм на ходу, но та не отвечала, и наконец скинул Джину сообщение: “Где твоя жена? Мне нужно с ней поговорить”.

Через полминуты на дисплее телефона отобразился звонок с незнакомым номером.

– Деньги закончились, это служебный, – сходу пояснил Джин. – Саманта дома, гриппует. Хочешь навестить её?

– Ага, – согласился Морган, выворачивая на улицу, ведущую к зданию суда. – Поболтать по-родственному. Как Майер с Майером.

Детектив понял намёк мгновенно.

– У неё теперь моя фамилия, так что как Майер с Майером не получится, приятель. Лучше все вместе потолкуем. У меня как раз смена кончается. Когда конкретно будешь?

– Минут через сорок.

– Ну и отлично, – хмыкнули в трубку. – Заодно прихватишь меня из участка, а то машина в ремонте.

– Идёт.

Договаривал он уже подъезжая к зданию суда. Гвен ждала на крыльце в пальто, наброшенном на плечи, и грызла зелёный леденец.

– Солёный шпинат, – пояснила сестра негромко вместо приветствия. – Даже не знала, что “Рэндом Кидз” такое делают. Второй день невыносимо хочется шпината, но не жевать же его прямо на работе.

– У всех порядочных людей в субботу выходной, тем более тридцать первого декабря, – хмыкнул Морган и оглянулся по сторонам. Людей поблизости не было, только из окна второго этажа беззастенчиво пялилась толстая блондинка с сигаретой. – Пройдёмся?

Гвен скосила взгляд на камеру наблюдения и понятливо кивнула.

– Я не прочь размять ноги.

Он с сомнением посмотрел на каблуки её алых офисных туфель, затем на скользкую дорожку, но возражать не стал и галантно предложил руку для поддержки. И, отойдя от здания на несколько метров, начал негромко:

– Ты много знаешь о “Новом мире”? Я имею в виду фонд.

Её шаги сделались шире.

– Достаточно, чтобы не соваться туда. Сомнительные дела с недвижимостью, два десятка влиятельных покровителей. И они переманили моего секретаря.

– Значит, у тебя с ними личные счёты. Хорошо. – Неуместный смешок едва удалось подавить. – Сделки с недвижимостью там не просто сомнительные, а откровенно жульнические… Но суть не в этом. Помнишь, ты рассказывала о проекте эко-парка?

– Да.

Ответ прозвучал предельно сухо.

– Дело в том, что всё связано. Фонд и его аферы с недвижимостью. Амбициозный проект Диксона. Отцовские спекуляции. – Он перевёл дыхание и затем посмотрел сестре в глаза: – Ты готова поверить мне, если я скажу что-то… необычное?

Алые туфли полыхали на фоне дорожки из серого камня, и каблуки остервенело крошили мутную наледь.

– Необычное… Ты определённо должен познакомиться с моим мужем. Выкладывай, – усмехнулась вдруг Гвен и склонила голову к плечу.

Ало-рыжие волосы рассыпались по блестящему драпу цвета молока – красное на белом, кровь и снег; появится эбеновое дерево – и можно будет просить судьбу о дочери-Белоснежке. Морган усилием воли отвёл взгляд.

“Хватит с меня пока из Златоглазки. Тем более что это чужой ворчливый парень, а не прелестная дочка”.

– Заинтересованные персоны, которые навели Диксона на проект эко-парка, замахнулись на нечто неприкосновенное. Очень важное. То, что откроет им массу путей и позволит заполучить Форест на блюдечке. Больше я пока рассказать не могу, но ты мне веришь?

Сестра плавно кивнула и провела рукой по своему животу – растерянным, инстинктивным движением.

– Предположим. Ещё пару месяцев я предложила бы тебе пройти обследование у Дилана в клинике, но ты вроде бы там недавно был и так.

– Ага, – хохотнул Морган, – причём из-за удара по голове. – И продолжил уже серьёзнее: – Люди “Нового мира” умудрились выкупить башню на Часовой площади и нагнали сегодня техники, чтобы сровнять всё с землёй. Им кое-что помешало, и, думаю, это “кое-что” попадёт в вечерние новости.

Гвен заметно напрягалась и сбилась с шага.

– Надеюсь, ты там не замешан?

– Как сказать… Прямо – нет, не беспокойся. Да там и не случилось ничего такого, в чём можно обвинить обычного человека. Просто невероятное стечение обстоятельств. Время до сноса ещё есть, но его слишком мало. Мне нужна твоя помощь. Кэндл уверяет, что в прошлом году башня была в реестре исторических ценностей.

– То есть её нельзя не то что сносить – даже продавать, – понятливо кивнула Гвен, переключаясь из режима заботливой старшенькой в более привычное для неё состояние хладнокровного адвоката. – Оптимально будет подать иск против “Нового мира”. Я могу его подготовить, но заявителем должен стать кто-то другой.

Часы под курткой сбились с ритма.

“Момент выбора. Точнее, один из”, – пронеслось в голове.

– Скорее всего, я. Или Кэндл, у неё достаточно полномочий, чтобы закатить иск от имени мэрии в обход отца.

– Всё так серьёзно, что ты готов рисковать своим положением?

– Более чем. И, если ты всё же возьмёшься за иск… будь осторожна, ладно?

Гвен опустила красноватые ресницы, а затем посмотрела на него в упор; застывшим, ледяным взглядом она сейчас напоминала собственную мать, только была ещё более отстранённой. Кончики волос при каждом шаге отчётливо царапали белый драп, точно рубиновые иглы.

– Мне достаточно хорошо известно, что такое “Новый мир”. И методы мистера Диксона я знаю. Не держи меня за маленькую девочку. Я и прежде бралась за дела, вокруг которых крутились грязные миллионы.

Память живо и слишком ярко воскресила текучую гуманоидную тварь из беседки в затерянном саду. К горлу подступила тошнота.

– Верю, – еле слышно произнёс Морган. – Но тёмные улицы могут стать для тебя опасными.

– Более опасными, чем для тебя? – сухо поинтересовалась она. И, оценив выражение его лица, смягчилась: – Не переживай так. Я теперь в ответе не только за себя, поэтому рисковать не стану. Попрошу Вивиана встречать меня. Твой уровень беспокойности понизился теперь, или стоит попросить у Дилана рецепт на релаксанты?

– Обойдусь, – улыбнулся он. – И ещё. Дурацкий совет, но всё же… Не ешь и не пей ничего в присутствии людей из “Нового мира”. Особенно Кристин Хангер.

– Учту, – серьёзно кивнула сестра. – Вполне разумно, кстати. Меня однажды пытались отравить на процессе. Мама до сих пор думает, что это был желудочный грипп.

Моргана передёрнуло.

Он довёл Гвен обратно до крыльца и заручился обещанием звонить, если что. Блондинка на втором этаже по-прежнему сверлила пространство взглядом и жевала погасшую сигарету. Проём окна выглядел слишком тёмным, словно за стеклом колыхался мазутно-густой чёрный дым.

“Похоже, у меня начинается паранойя”, – промелькнуло в голове. И мысль эта не была ни смешной, ни даже нервозной – спокойная констатация факта с лёгким флёром сомнения: а вдруг не подозрительность внезапно обострилась, а чутьё?

Джин поджидал на выезде со стоянки полицейского участка и выглядел весьма и весьма потрёпанным. Пикантная небритость перешла в неприличную щетину, в которой стала заметной седина; ношеной парке защитного цвета не мешало бы оказаться в химчистке – несколько крупных масляных пятен на рукаве никак не могли сойти за камуфляжный принт. Детектив жевал исходящий паром сэндвич, прихлёбывал из бумажного стакана с искусанным краем и, щурясь, поглядывал на дорогу.

– Трудная ночь, – пояснил он вместо приветствия и быстро поднял руку, перехватывая губами у запястья луковое кольцо, выпавшее из сэндвича. – Причём уже не первая. А ты как?

Морган вспомнил тупую апатию, охватившую его после сна о Златоглазке и Тёмном, сумасшедшую гонку через город, снежный буран, оглушающую ярость Уинтера, дрожь Кэндл, сложный разговор с сестрой – и честно признался:

– Весьма беспокойно. Спал хуже некуда, кстати. А потом ещё и побегать пришлось…

– Ну да, ну да, – скептически хмыкнул Джин и слизнул с края кофейную пену. – В первый раз вижу человека, у которого от недосыпа нежный румянец невесты и взгляд патологоанатома.

– Честное слово. Меня сегодня даже убить могли… наверное.

– Адреналиновый маньяк. Дверь-то отвори, а то я себе яйца скоро отморожу.

У Саманты, похоже, был сильный жар. Открывать дверь она выползла в необъятном пледе поверх заячьей пижамы, изрядно похудевшая и бледная в синеву. Джин сходу обнял её и смачно поцеловал в губы, сдвинув бесцеремонно медицинскую маску.

– Луком пахнет, – прогундосила Сэм, наморщив нос. – Даже я чувствую. Бедняжка Мо, и как он с тобой в одной машине ехал? А ну марш в ванную, пока зубы не почистишь – чтоб я твою рожу не видела. А потом глинтвейн свари, хорошо?

– Есть, мэм, – со вздохом отсалютовал Джин и с некоторым трудом протиснулся в холл мимо жены.

– И переоденься! – крикнула она вслед. – А теперь ты, братец… Что, по тому же делу?

– И да, и нет, – передёрнул плечами Морган. – У меня к тебе просьба. Нужно…

– Тс-с-с, не на пороге же, – просипела Сэм и за руку потянула его в гостиную. – Так, а дверь закрыть… Ну я балда…

Пока она хлюпала носом, искала под столом платки и капли, жаловалась вполголоса и вила гнездо из пледа, успел вернуться Джин с тремя кружками горячего вина, относительно чистый и выбритый. Одну он вручил гостю, а с оставшимися двумя взгромоздился на подлокотник кресла жены и блаженно прикрыл глаза.

– Знал бы ты, как неохота вечер портить… Ладно, рассказывай.

– Мне нужна статья, – без предысторий начал Морган. – Срочно. Если получится, то не только в “Форест Сан”.

Саманта прищурилась, делая глоток.

– Тема?

– Башню на Часовой площади сегодня попытались снести, чтобы освободить место под бизнес-центр.

– Проект грёбанного “Мира”? – подал голос Джин.

– Да. Сейчас башня в собственности… – Голос внезапно сел. – Кхм, в собственности той женщины из фонда. Куплена на аукционе городского имущества с нарушениями, потому что раньше входила в список строений, объявленных памятником архитектуры или чего-то вроде того.

– Хочешь сказать, являлась исторической ценностью? – быстро схватила Сэм и сделала ещё один долгий глоток. – Тянет на хороший скандал. Две недели назад как раз была шумиха, когда в Кемптоне снесли какую-то церквушку тринадцатого века, так что это дело наверняка срезонирует. Ещё что-то?

“Кое-что? Пожалуй…”

Новая идея вспыхнула в голове – безупречно логичная и достойная Брута и компании. В горле у Моргана пересохло. Он отпил вина, машинально копируя позу сестры. На одной чаше весов было благополучие города и Уилки; на другой – карьера и репутация отца.

Вдруг стало смешно.

“Это даже на выбор не похоже”.

– Да. Некоторые участки вокруг площади, в частности, фрагмент сада семьи Гриди и розарий миссис Паддлз, были отчуждены в результате аферы со страхованием земель. Позднее их выкупил “Новый мир”. У меня есть косвенные доказательства.

Саманта сгорбилась в приступе кашля. Джин молча поглаживал её по плечу, отставив пустую кружку.

– Ты ведь понимаешь, чем это твоему папаше аукнется, приятель? Он ведь курировал чёртов проект.

– Вполне.

– И ты готов?

– Да.

– А мама? – угрюмо спросила Сэм. – Она-то знает?

– Нет. Но поддержит… если я попрошу.

Морган чувствовал себя на редкость погано. Металлический привкус на губах не могло перебить даже горячее пряное вино. Очень хотелось провалиться в тёплую пьяную дремоту, но разум оставался холодным и чистым, как январское утро.

– Да, – пробормотала сестра, инстинктивно стягивая плед на груди. – Да, если ты попросишь… Статья будет. Точнее, статьи. Слушай, а остальные наши как?

– Дилан – не в теме, – ответил он, не уточняя, что скоро брат уедет и ему, в общем, будет уже не до семейных проблем. – Гвен сделает, что может, но по другой линии.

– Всё так хреново? – спокойно поинтересовался Джин.

Морган вспомнил разговор в машине – бесконечно, бесконечно давно. О том, кому выгодна была смерть дяди Гарри и том, что не каждый скелет нужно обязательно вытаскивать из платяного шкафа; о том, что Саманта не простила отца, но пока ещё считала себя его дочерью, даже если вслух говорила обратное; о том, как Майеры обычно решают проблемы.

Он прикрыл глаза, представляя город с высоты птичьего полёта. Город, под которым вращалась медленно чудовищная воронка, где мрак пожирал мрак.

“Это реально. Это правда существует”.

– Даже хуже, чем хреново, к сожалению.

– Значит, будем работать, – подытожил Джин скупо, не давая затянуться паузе. – От меня что-то требуется?

– Пока – нет. Я не стал бы просить, правда, Сэм. Но снос башни нужно остановить любой ценой. Любой, поверь мне.

Саманта молча выпуталась из пледа, сграбастала телефон и ушла наверх, на ходу набирая номер. Вскоре послышался её голос – по-прежнему сиплый, но с непривычными командными нотками. Джин вернулся на кухню, варить новую порцию глинтвейна. Звякнул мобильный; Гвен прислала сообщение.

“Видела новости про башню. Такое вообще возможно?”

Морган лизнул ободок кружки, ловя остатки пряного вкуса.

“Как видишь”.

Она не ответила, но через пятнадцать минут перезвонила.

– Привет, – звук доходил как через стекло. – Я в процессе, но есть одна загвоздка. Нужны внятные документы, которые подтверждают, что башня является исторической ценностью. Здесь странная ситуация: вроде бы всем это известно, однако ни одного документального доказательства нет.

В голову опять полезли неприятные мысли об афере со страхованием земель, когда все старые карты загадочно исчезли. Провернуть подобное было не под силу ни одному человеку…

“А тени?”

Морган стиснул зубы.

– У меня есть идея, где можно отыскать такие документы. До вечера это потерпит?

– И даже до утра, – позволила себе усмешку Гвен. – Я работаю из дома… – Послышалось шуршание, точно она положила трубку на что-то мягкое, приглушая звук. – Вив, нет, сюда не ставь, тут шпинат. Да, вон туда. Прости, Морган, – продолжила она уже громче. – Отвлеклась. Документы или заверенные копии, если таковые отыщутся, лучше сразу отвезти мне. По факсу или электронной почте ничего не высылай.

– Хорошо. До связи.

Он не стал дожидаться, пока в гостиную вернётся Джин, и сразу перезвонил Кэндл. Коротко изложил ей проблему, в общих чертах обрисовав свои действия, а в ответ получил задумчивое “Хм…” и вопрос:

– Ты на машине?

– Прямо-таки тема дня, – вздохнул Морган. – Да. Я пока у Сэм.

– Вот там и оставайся, – приказала она и повесила трубку.

Явилась Кэндл почти через полтора часа, взъерошенная и довольная, точно уличная кошка после драки. Радостно поздоровалась с Расселами, стащила из холодильника здоровый кусок пиццы и банку энергетика, а затем утянула Моргана на улицу, на ходу уведомляя:

– Машину ты пока здесь оставишь, я потом тебя подкину. На двух тачках ехать глупо. Что у нас, пустынный караван, что ли?

– Как скажешь… А куда мы едем, собственно? – Он едва успел влезть в ботинки, а куртку пришлось натягивать уже снаружи. Впрочем, Кэндл это не смущало.

– Сюрприз! К одному очень интересному человеку. Не всё же тебе меня знакомить с прекрасными психами, да, деточка?

Смятая банка из-под энергетика отправилась в забитый бумажками карман на двери автомобиля, и двигатель взревел. Снежная каша прыснула из-под колёс.

К тому времени стемнеть успело уже порядочно. Фонари отчего-то горели не везде; временами попадались абсолютно слепые участки, причём даже в центре города. Половина светофоров мигала тревожным жёлтым; обочины казались похожими на смазанные графические иллюстрации – искажённые очертания голых веток на фоне домов, чёрные жерла проулков, силуэты припозднившихся прохожих. Взлетая по излому длинного моста через Мидтайн, Кэндл немного сбросила скорость, а сразу за ним вывернула руль, съезжая с набережной на узкую боковую дорогу, виляющую между старинными домами, частью не жилых, очевидно.

– Нам точно сюда? – осторожно поинтересовался Морган, когда из всех возможных источников света остались только яркие фары их автомобиля.

– Короткий путь, – фыркнула Кэндл, кажется, намереваясь что-то пояснить, но не успела.

Дорога снова повернула и влилась в довольно широкую улицу, кое-как освещённую, которая упиралась в хаотическое скопление зданий за чугунной оградой. И в этот момент мир чудовищно исказился; тени в промежутках между фонарями сгустились в непроглядную черноту, масляную, подвижную. Она скрутилась в жгуты и хлестнула на асфальт, наперерез автомобилю, на лету облекаясь подобием плоти, обретая форму – длинные руки, вытянутые туловища, безупречно узнаваемые каре до плеч и приплюснутые цилиндры на головах, а вместо ног – перекрученные хвосты нагов.

Фонари погасли – разом.

Кэндл инстинктивно затормозила; ремни безопасности впились Моргану в грудь, и он зашёлся кашлем, не успевая ни выкрикнуть имя Уилки, ни нащупать часы. Сквозь сомкнутые веки тени в цилиндрах казались ещё черней, гуще. А потом Кэндл вдруг заорала, срываясь на визг, вдарила по газам, одновременно врубая дальний свет и противотуманные фары, и точно сама вспыхнула:

– Да подавись!

Моргана вжало в кресло.

Тени упруго выгнулись под светом, как чёрный полиэтилен под напором воды – и надорвались. Автомобиль влетел в эту дыру и так же, на скорости, ворвался в ярко освещённый двор, обрамлённый рябинами, притормаживая только у самого крыльца. Кэндл заглушила мотор и откинулась на спинку, тяжело дыша. Дорога позади была пуста; фонари снова горели.

– То самое, да? – тихо спросила она. – Про что ты говорил. Ну, крысы, тени и прочие сколопендры? Я даже испугаться не успела. Думаешь, обошлось?

– Не знаю, – честно ответил Морган. Сердце у него колотилось до обидного ровно, в такт тиканью часов в нагрудном кармане. Безликих в цилиндре видно не было; схлынуло и ощущение ирреальности, превращающее обычный вечерний пригород в жутковатый монохромный мир. – Похоже, что да. Будем надеяться, что их спугнула твоя решимость. И противотуманки.

– Я буду надеяться, что утром на том месте не найдут труп какой-нибудь сбитой старушки, – мрачно откликнулась Кэндл и, зажмурившись, отёрла руками лицо. – Ладно. Потопали. Времени у нас не так чтобы завались. Архив вообще-то закрылся в шесть часов, причём ещё вчера.

– Архив? – Морган перевёл взгляд на табличку над крыльцом. Стекло автомобиля запотело, но буквы были достаточно крупными, чтобы различить надпись. – А. Кажется, понял. Твой информатор?

– Он самый.

Идти пришлось не в основное здание, а в дальнюю пристройку. И, хотя света отчаянно не хватало, инстинкты не спешили вопить об опасности. Клумб на территории архива не водилось. Замшелые корпуса словно выросли посреди густого рябинового леса, ближе к ограде переходящего в сплошную стену из шиповника и бузины. Дорожки были аккуратно расчищены от снега, но здесь, судя по отпечаткам, поработала не спецтехника, а кто-то трудолюбивый и с лопатой. Отдельные фонари крепились не на столбах, а на длинных штангах, зафиксированных на опорах, и вся конструкция напоминала огромную гирлянду из полупрозрачных голубоватых шаров, винтажную ёлочную игрушку. Сквозь запах мороженых рябиновых ягод пробивалась едва заметная сладость – бумага, пыль и ещё что-то очень старое, даже, скорее, древнее.

Шли молча; о том, что случилось по пути, никто не упоминал, как по сговору. Ключ от хода через пожарную лестницу предсказуемо обнаружился в заднем кармане у Кэндл.

– Дубликат, – пояснила она тихо. – Камер наблюдения тут нет. Все копии будут заверены надлежащим образом, но не будь кретином и не спрашивай, откуда что взялось. Лады?

– Хорошо, – кивнул Морган и, поднимаясь по лестнице, бросил последний взгляд через плечо.

С высоты третьего этажа заросший рябиной и перетянутый лентами фонарей архив напоминал стеклянный шар с игрушечным домиком.

“Маленький безопасный мирок”.

Внутри здания далеко идти не пришлось. Информатор дожидался в первом же кабинете вправо по коридору от запасной лестницы. Большую часть помещения занимали металлические стеллажи с потасканными скоросшивателями и облупившиеся картотеки. За единственным столом, заваленным делами в обложках из сыплющегося картона, вглядывался в блеклую распечатку человек, одетый в свитер поверх водолазки. Клочковатая бородка клинышком потешно топорщилась; допотопные очки со сломанной дужкой то и дело съезжали к кончику носа, и незнакомцу приходилось постоянно их поправлять, чтобы продолжить чтение. Лицо у него было вытянутое, но весьма приятное, к тому же глаза из-за толстых стёкол выглядели просто огромными, как в мультике. Черты казались отдалённо знакомыми; впрочем, такой типаж среди вечно недоедающих мелких клерков встречался довольно часто.

Кэндл скинула свою сумку на свободный стул и перегнулась через столешницу, чмокая своего приятеля в небритую щёку.

– Привет, архивный крыс. Всё готово? Это, кстати, парень, о котором я говорила. Не смотри, что блондин, язык за зубами он держать умеет. Если припрёт, можешь к нему вместо меня обращаться.

Морган не совсем понял, что к чему, но на всякий случай улыбнулся и кивнул. Крыс поднял голову, подслеповато щурясь, и вдруг хохотнул:

– Верю, что умеет. А, так, насчёт просьбы… Всё готово. В трёх экземплярах, как обещал, – и он протянул пухлый пластиковый файл, споро откопав его под залежами папок.

Кэндл быстро проглядела документы и довольно цокнула языком:

– То, что доктор прописал. И даже без грифа “секретно”. Где нашёл?

Крыс зябко поправил съехавший с плеча свитер и снова зарылся в свою чрезвычайно интересную распечатку.

– Как всегда – в основных фондах голяк, а в списанных на уничтожение документах сплошная малина.

– На уничтожение? – уточнил Морган. В городском архиве ему прежде бывать не приходилось, разве что в новом офисе и очень давно, ещё в бытность студентом, и работу этого заведения он представлял весьма смутно.

Кэндл тем временем плюхнулась на стул и углубилась в чтение, бормоча что-то под нос. На происходящее она обращала мало внимания.

– Ну да, – кивнул крыс, по-прежнему избегая взгляда глаза в глаза. – Там что-то типа вторых экземпляров, справок и выписок. Ну, и всякое старьё, которое не внесено в описи – ответы наши, например, к которым приложены копии каких-то документов. Лет десять всё скопом внесли в акт на уничтожение, но запечатать это добро в бумажные мешки и отправить на сжигание руки ни у кого не дошли. Знаешь, что самое ошизенное в моей работе? – спросил он вдруг, оживляясь. – Это и рай, и ад для ленивых. Её всегда тонны. Горы. Целые долбанные Альпы работы по списанию, уничтожению, систематизации и прочей ерунде. Но она вся не срочная. Может месяц лежать, может год, может десять, и никто и не почешется тебя торопить. Так-то, чувак.

Последние слова прозвучали немного картинно, неестественно. Морган попытался вспомнить, где ему их уже приходилось слышать, и едва не рассмеялся.

“Гнездо кукушки” на улице Макмёрфи.

Он перегнулся через столешницу и, поймав взгляд крыса, улыбнулся:

– Бандана с Микки Маусом вам больше подходила. И другие очки – тоже.

– Я разносторонний человек, – откликнулся тот, откидываясь назад и слегка раскачиваясь на стуле. Металлические ножки скрипели, кроша древний паркет. – Платят в архиве мало. Фотографии – подработка, чтоб свободно заниматься делом жизни или типа того.

“Ну да. На фотографиях Фелтона Кента с падчерицей в откровенных обстоятельствах легко заработать аж на дело целых трёх жизней. Потому что одной может и не хватить”, – подумал Морган, а вслух уточнил только:

– И как, дело жизни стоит риска?

Крыс снял очки и принялся методично протирать стёкла; глаза у него по контрасту показались маленькими и бесцветными, и щурился он так, что сразу становилось ясно – подслеповатость не притворная.

– Как сказать. Я просто люблю свой город, чувак, так-то. А некоторых людей… не люблю. И себя в том числе.

Свет мигнул. Этого хватило, чтобы Кэндл встрепенулась и засобиралась. Крысу на прощание достался ещё один поцелуй в щёку. Уже в автомобиле Морган спросил, как вообще удалось раздобыть такого эксцентричного информатора.

– Да так, – пожала плечами она. – Вообще это давно было. Мне тогда громкое дельце попалось, про выселение клуба филателистов из крошечного домика рядом с площадью. Кто-то чего-то заложил, вовремя не выплатил и всё такое… Клуб жалко было, но выиграть – без шансов. В газете писали об этом. И вот как-то после заседания ко мне привязался чудной укурок в бандане с лупоглазой мышью. Типа посидеть, по коктейлю… Ну, а потом он мне подсунул копию одной любопытной дарственной. Вроде как домик-то давно к другому человеку перешёл, и закладывать его права не имели. Потом я уже узнала, что укурок работает в архиве. Он на старине повёрнут или что-то вроде, но от своей морды ему лезть в суды не с руки. Вот я у него получаю иногда редкие документы, несу возмездие и справедливость во имя старого Фореста. Ещё месяц назад сказала бы, что крыс мой просто фанатик, – задумалась она вдруг. – А сейчас подумала вот о чём. А мог он увидеть случайно другой город? Ну, бар “Шасс-Маре”. Или того верзилу с фонарём. Он, знаешь, похож на мальчишку, которого выкинули из парка аттракционов и который теперь пытается заработать на входной билет. Если понимаешь, о чём я. У каждого своя валюта.

Морган на мгновение задумался, как бы он сам поступил, если бы его поманили разноцветными огнями Чи – а затем вдруг отлучили от них. Если бы заповедные места, увязшие в безвременье, как ящерка в янтаре, нельзя было найти по устаревшим картам…

По спине пробежал холодок.

– Кажется, понимаю.

– Забей, – вздохнула Кэндл, выезжая на мост. – Может, я придумываю просто. Он ведь и на сторону секретами торгует. А с меня денег не берёт, потому что у него хобби такое дурацкое, может. И вообще он фрик какой-то. Ну кто будет на работе тридцать первого декабря в субботу штаны просиживать?

Морган вспомнил, как выдернул Гвен с какого-то совещания, а Джина забрал из вполне себе работающего участка, и хмыкнул, но не сказал ничего. Да Кэндл и не требовала ответов. Она действительно подвезла его до самого дома Расселов, махнула рукой и укатила к себе – отсыпаться. Порядком замёрзшая “шерли” завелась не сразу, но больше никаких неприятностей возвращение домой не принесло.

Тени словно затаились.

Глава ХIV

Утро первого января ничем не отличалось от любого другого воскресного утра. В половине девятого потянуло с первого этажа ароматами свежих мягких вафель в сахарной пудре и крепчайшим кофе. Через полчаса умопомрачительные запахи несколько ослабли, а под окном хлопнула дверца машины. Ещё десять минут спустя послышалась нежная фортепианная импровизация. Морган решил, что можно вставать и одеваться, потому что теперь столовая уж точно будет полностью в его распоряжении…

– Если бы я играл на скачках, то наверняка просадил бы кучу денег, – меланхолично произнёс он, застывая в дверях.

Уилки на секунду отвлёкся от утренней газеты, но лишь затем, чтобы переложить на свою тарелку ещё одну вафлю и полить клубничным сиропом. Пальто, аккуратно свёрнутое в два раза, покоилось на соседнем стуле. Синий шарф висел на спинке, едва не подметая концами паркет.

– Почему же?

– Потому что интуиция явно подводит, – со вздохом признался Морган, присаживаясь напротив. – Меньше всего я ожидал увидеть здесь тебя.

– Почему бы нет? – скрипуче удивился незваный гость и пожал плечами: – В конце концов малышка Донна правда научилась неплохо готовить, а ты и сам приглашал меня.

– Один раз.

– О, это такие мелочи… Передай сливочник. И кофе закончился, кстати.

Пришлось вставать снова и тащиться кофемашине. На две порции капучино ушло всего несколько минут, но Уилки успел расправиться ещё с одной вафлей и дочитать газетный разворот.

– Чем обязан визиту? – поинтересовался наконец Морган, устав ждать, пока часовщик соизволит назвать хоть одну причину для непринуждённого совместного завтрака.

– И сразу к делу, – усмехнулся он, глядя поверх газеты. Глаза его полыхнули закатным золотом. – И так вежливо. Правильный мальчик… Ты отведёшь меня в одно место.

Стеклянная крышка вывернулась из пальцев Моргана и едва не расколола блюдо, где лежали остывшие вафли. Радостная фортепианная мелодия этажом выше споткнулась и продолжилась уже а-ля минор.

– Я? Неужели есть места, куда ты не можешь проникнуть сам? – спросил он, чувствуя, как в затылке начинает слегка звенеть. Мысль о том, что часовщик неспособен справиться с чем-то, доставляла некое порочное удовольствие.

“Тебе надо было родиться старшим братом”, – вспомнилась отчего-то шутка Дилана.

– Случается и такое, – непринуждённо ответил Уилки, бросил взгляд искоса и зачем-то расправил горловину водолазки, раскатывая её самого подбородка.

Контраст белой, хоть и запачканной чем-то кожи и тёмно-синей ткани притягивал взгляд. Коса, заплетённая сегодня аккуратнее обычного, была перекинута через плечо и казалась скорее золотистой, чем седой.

Морган поймал себя на том, что пялится на собеседника, как на единственную неоново-яркую картину в зале с чёрно-белыми фото, и с усилием отвернулся. Мышцы шеи затекли буквально за несколько секунд. В голову лезли чересчур подробные воспоминания о сне, где потасканный, скрипучий часовщик с нелепо юным лицом ещё был светом и песней, ароматом луговых цветов и дыханием летнего ветра.

И о том, втором. Тёмном.

“Интересно, кем он ему приходился?”

– Железо, – произнёс вдруг Уилки и скривился, как от боли. – Всё здание обшито холодным железом. Даже между перекрытиями – металлические листы, в которых отражены тени. Не знаю, кто додумался до такого, однако он гораздо лучше знал правила, чем ты, хороший мальчик Морган Майер.

Пульс участился; движение стрелок часов в нагрудном кармане стало наоборот замедленным, неровным.

– И ты не можешь войти? Совсем?

– Могу. Если меня проведут.

Ни один из них не смотрел на другого: оба старательно отводили взгляд. Но у Моргана всё равно кожа покрылась мурашками, как если бы ему под водолазку запустили холодные руки.

“Мы одеты почти одинаково, – подумал он вдруг и проглотил неуместный смешок. – Интересно, у него другие вещи вообще есть?”

А вслух сказал:

– Я помогу, – и зачем-то добавил: – У тебя цепочки на джинсах тоже металлические, разве нет?

Глаза Уилки насмешливо вспыхнули.

– Разумеется, их заменили в день покупки. На белое золото, – сказал он мягко, с укоризненными нотками. Так объясняют прописные истины: вообще-то апельсины чистят прежде, чем съесть, ты не знал, мальчик?

– Разумеется, – светски повторил Морган, чувствуя себя идиотом.

В голове теперь вместо обрывков сна крутились ещё более дурацкие подсчёты стоимости чужих джинсов.

Как ни странно, против машины часовщик возражать не стал. Покидая дом Майеров, он столкнулся в коридоре с Донной Маккензи и кивнул ей, как старой знакомой. Та поглядела сквозь них обоих, озадаченно хмурясь, и проследовала в столовую, бормоча что-то про исчезнувшие вафли.

– Так куда мы едем? – спросил Морган, когда “шерли” вырулила на основную дорогу.

– Западный край, на той стороне Мидтайна, – рассеянно ответил Уилки, поглаживая кончиками пальцев боковое стекло. В пальто не по размеру, с намотанным до ушей шарфом он выглядел хронически замёрзшим и ещё более худым, чем на самом деле. – Сам увидишь – трёхэтажное тёмно-серое здание посреди большого асфальтового поля.

– Поля?

– Там вроде бы стоянка. Только без автомобилей. Это офис “Нового мира”.

Двигатель взрыкнул, и Морган с трудом удержал “шерли” на дороге.

– Только не говори, что собираешься ворваться к Кристин и уничтожить её.

Уилки неожиданно развеселился:

– Такой эталонно человеческий подход. Отучайся от подобного, не позорь мои седины. Отрубать гидре голову имеет смысл лишь тогда, когда ты точно уверен, что это – голова, а не приманка.

– Значит, обыскивать офис? – предположил Морган, игнорируя завуалированное оскорбление, и получил в ответ высокомерное молчание. – Похоже, угадал. Не только люди бывают предсказуемыми, как считаешь?

Часы в нагрудном кармане вновь сбились с ритма, но сам часовщик и бровью не повёл.

– Ты так ничего и не понял, – ворчливо откликнулся он, вглядываясь в очертания домов на том берегу Мидтайна. До моста оставалось не больше пятисот метров по безупречно пустой дороге. – В отличие от неразумных детей, я знаю, что искать, а не глупо мечусь в надежде наткнуться на что-то полезное.

Морган вздохнул, смиряясь с мыслью, что переспорить Уилки невозможно, и прибавил скорость.

Нужное здание отыскалось почти сразу. Действительно, пропустить квадратный километр голого, без единой снежинки асфальта было затруднительно. Серый, обильно остеклённый офис воздвигнулся посреди чёрного поля кубиком льда на ониксовом блюде. Ни о каком скрытном проникновении в такой ситуации и речи не шло. С попустительства часовщика припарковав “шерли” почти у самого крыльца, Морган направился к откровенно распахнутым дверям.

– Погоди. – Уилки нагнал его в полшага и крепко взял за локоть. – Так-то лучше… Не отпускай только.

Он говорил спокойно, без эмоций, но у Моргана отчего-то горло сжалось.

Внутри поджидал первый сюрприз. Ни охранник, ни девушка-менеджер, восседавшая за выхолощенно-белой стойкой, не обратили на вошедших никакого внимания. Но порадоваться этому не получилось: лестниц не было.

Огромная стерильная коробка вестибюля разбивалась колоннами на четыре части. В каждой – по огромной металлической трубе лифта.

– Всё предусмотрели, – ровно заметил часовщик, оглядев помещение. – Похвальное стремление создать наибольшее количество неудобств для меня.

– Интересно, сколько они потратили на взятки пожарной инспекции, – хмыкнул Морган, чувствуя ту самую смесь азарта и предвкушения, которая убивала страх, но заставляла действовать иногда неразумно.

– Взятки? О, полагаю, у них есть более действенные методы.

От предположения, какие именно, к горлу подкатила тошнота.

– Неважно, – произнёс он, сглотнув. – Слушай, ты правда думаешь, что это ловушка специально для тебя?

– Естественно, – ответил Уилки и шагнул к лифту. Красивое лицо заострилось – так, как бывает от болезни или от ярости. – Только меня слегка недооценили. Не задерживайся, правильный мальчик. У нас не так много времени.

Вскоре выяснилось, что архитектор здания оказался гораздо более коварным и жестоким, чем можно было предположить. Офис состоял из четырёх абсолютно изолированных секторов. В каждый из них вёл отдельный лифт – и так на всех трёх этажах. Поначалу Уилки вёл себя, как обычно, однако затем начал опираться на локоть спутника сильнее и в третьей шахте едва ли не обвис на нём, с трудом передвигая ноги.

– Ты в порядке? – тихо спросил Морган, хотя ответ был очевиден.

– Да, – проскрипел часовщик. Голос у него исказился больше обычного, сейчас уже до жути напоминая об Уинтере. – Просто иди. Осталось немного. Я чувствую.

Но всё пошло не так.

Между первым и вторым этажом свет вдруг мигнул, а затем вовсе погас. Мгновение абсолютной темноты – и включились аварийные красные лампы. Лифт замер.

В то, что это случайность, верилось слабо.

– Что будем делать? – полюбопытствовал Морган, пару раз без толку пройдясь по кнопкам.

Уилки ругнулся сквозь зубы и ткнул пальцем в ближайшую стенку. С усилием прокрутил в ней дырку, как мог бы обычный человек проткнуть брусок нежирного сыра, и что-то бросил туда.

– Ждать, – выдохнул он и, шатаясь, привалился к чужому плечу. – Стой так. Скоро поедем. Недооценивают…

Дыхание у него участилось, и щёки слегка запали. С трёх сторон вокруг были зеркала, с четвёртой – отполированные металлические створки. Глянцевая поверхность под ногами походила на застывшую воду, и такой же омут расплескался над головой. Это всё напоминало зеркальную коробку с крышкой, опрокинутую на бок. Искажённые отражения изгибались, даже если сам человек оставался неподвижным, как если бы стены дышали, сжимаясь и раздаваясь в стороны.

Морган смотрел на своё лицо, нелепо вытянутое; на дрожащие плечи Уилки, сгорбленного, а потому словно бы ставшего ниже ростом. И гипертрофированные образы в зеркалах постепенно формировали догадку – странную, будоражащую и невозможную.

– Слушай… Тебе ведь страшно?

Часовщик стиснул пальцы, сдавливая чужой локоть до синяков, и вдруг откровенно сознался:

– Очень.

Это было как удар под дых на дне бассейна. Морган воочию узрел стайку пузырьков воздуха, всплывающих к далёкой тёмной поверхности, и лёгкие начало саднить.

– Но как?

Уилки сипло рассмеялся, сминая пальцами куртку у него на груди, и мотнул головой; с утра аккуратная коса уже порядком растрепалась.

– Я же говорил, глупый мальчишка… Панические атаки бывают у всех. Такое… естественное явление. Мне не нравятся закрытые пространства. Никогда не нравились. Даже раньше, когда… Слишком много железа…

Он говорил всё тише и неразборчивей. Тело его весило куда меньше, чем казалось со стороны, словно и не долговязый мужчина цеплялся за чужую одежду, а десятилетний мальчик. Невыносимой была иная тяжесть – инфернального ужаса существа, погребённого заживо. В фанерном гробу на глубине двадцати метров, когда воздух вот-вот закончится; между бетонными перекрытиями в разрушенном здании, где одно неверное движение грозит обрушить на хрупкие кости всю многотонную тяжесть; в реке, под неподъёмным бревном, когда вода неумолимо прибывает, смыкается над искажённым лицом…

В металлической коробке, где каждая поверхность жжёт, как раскалённая, и аварийный красный свет уж слишком напоминает сполохи огня.

Морган чувствовал себя так, как если бы надёжная, неподвижная земля вдруг начала раскачиваться под ногами в ритме самбы.

– Но ты ведь управлял железом, – сказал он, старательно вытравливая из голоса всякий намёк на эмоции, но обида бесстыже сквозила за словами, как хлопья ржавчины – под слишком тонким слоем свежей краски на кладбищенской ограде. – Тогда, у заброшенной школы. Ты заставил решётку сомкнуться и не пустил крысу в канализацию.

Уилки придушенно рассмеялся:

– Не решётку. Я натянул между прутьями кое-что… лунный луч. Он похож на серебро. Блестит… – И добавил вдруг обречённо: – Больше не могу.

И – бессильно соскользнул вниз.

В голове у Моргана пронеслась дикая мешанина образов – раскалённые туфли из сказки про Белоснежку, запечатанные гробы, ряды белых коек в военном госпитале из какого-то фильма. В последний момент он успел извернуться, подхватить и съехать по зеркальной стенке лифта, но так, чтобы часовщик оказался не на полу, а у него на коленях. Как мог, обхватил руками, прижал к себе и замер.

Сердце в чужой груди не билось; дыхание тоже было едва ощутимым. Но часы в кармане упрямо процарапывали стрелками путь по циферблату.

– Ты как?

Уилки шевельнулся, сворачиваясь в комок так, чтобы касаться пола только мысками ботинок:

– Плохо, – откликнулся он сипло. – Но это временно. Они… недооценили. Уже проиграли. Надо только подождать. И я теперь точно знаю, куда идти.

Морган сместил руку и осторожно, самыми кончиками пальцев, погладил его по виску. Несмотря на неопрятный вид, седоватые волосы на ощупь оказались нежными, как кроличий пух, и гладкими, как шёлк.

– Долго ещё?

– Минут двадцать, если тебя интересуют человеческие аналоги, – пробурчал часовщик и слегка повернул голову, по-кошачьи подставляясь под ласку.

Красный свет сжирал другие цвета, превращая всё тёмное в оттенки чёрного, а светлое – в розовое. Но когда ресницы Уилки дрогнули, то под ними сверкнуло яркое золото. Искорёженные двойники в зеркалах вытянулись, теряя антропоморфные очертания, и растворились.

Без жутковатых отражений глянцевая коробка-ловушка превратилась в перекрёсток шести сумрачных дорог в никуда. А часовщик стал ещё легче, кажется, и сияние вдоль линии сомкнутых век начало угасать.

– Ты что-то сделал с ними? С отражениями?

– С тенями. Спугнул, – пробормотал Уилки. – Задрали пялиться.

Последние два слова были, скорее, из лексикона Кэндл, и Моргана внезапно накрыло волной иррациональной нежности. Снова вспомнились рассуждения Дилана о старших и младших братьях, и недавний сон – летний полдень, зелёные холмы с ало-бело-жёлто-малиново-голубой патиной диких цветов, и выматывающая жара, и чужое сияние, и тьма на собственных плечах, и белки, шныряющие из рукава в рукав…

– Ты просто устал, – сорвалось с языка. – Вымотался в край, Златоглазка.

Уилки вдруг словно молнией шарахнуло. По всему телу прошла судорога, он дёрнулся и запрокинул голову под невероятным углом, точно шею под укус подставляя, и широко распахнул глаза, полные закатного солнца:

– Что ты сказал? Повтори.

До этой секунды Морган всю жизнь считал, что “табуны мурашек” – неудачная метафора и художественное преувеличение.

– Ты просто устал, – прошептал он, чувствуя, как онемение разливается по коже холодным маслом. – Вымотался…

– Нет. Имя.

Это была не просьба, а требование.

– Златоглазка.

– Откуда ты вообще…

– Извини! – выпалил Морган, спешно перебивая, заставляя отвернуться, погаснуть, пока ещё не уехала окончательно крыша, и с трудом ослабил объятия, чтобы не оставить синяков. Если, конечно, у квинтэссенции волшебства и света вообще могли появиться синяки. – По-дурацки, фамильярно, я знаю, просто вдруг в голову пришло, и вот ляпнул. У вас троих глаза светятся, и я…

– У них светятся потому, что они пришли за мной, – ответил Уилки тихо, наконец опуская ресницы. – Кровь от крови моей, как сказали бы люди. Значит, совпадение… Ты знал, что каждого своя плата за переход чрез черту? – неожиданно спросил он.

– Нет, – выдохнул Морган с облегчением, что тема сменилась. Хотя новая представлялась если и менее опасной, то гораздо более пессимистичной. – Ты о фонарщике и Шасс-Маре?

– Да, – кивнул часовщик и наклонил голову, утыкаясь ему в шею. Поза была страшно неудобной, но при одной мысли о том, чтобы пошевелиться, мышцы разом деревенели. – Тот, кого ты называешь фонарщиком, платил всю жизнь. Он шёл и нёс на вытянутых руках своё сердце, но точно знал, что не найдётся того, кто подставит ладони и примет дар. Его ненавидели и боялись инстинктивно, как хищное чудовище, по недосмотру выпущенное на детскую площадку. Поэтому он и знает лучше других, что такое ужас… Плату зачли, и переход был лёгким, даже смерть пришла не от побоев, а от случайного выстрела.

Перед глазами встали строки из мемуаров О’Коннора.

– Это ведь Чи спустила курок, да?

Губы Уилки шевельнулись, обозначая улыбку; видеть её Морган не мог, но чувствовал кожей.

– Да. Она предала, пусть и невольно, и сожгла себя чувством вины. О, это была смерть более мучительная, чем любая древняя казнь. Но из пепла возродилась искра – плату зачли. Чи навсегда привязана к фонарщику. Те двое по сути – единое целое. И он получил в награду возможность делать то, для чего был рождён. А она – сладость искупления и лёгкость бытия за чертой, право быть клинком, пылающим в руках его. И их обоих это более чем устраивает.

Он замолчал – выразительно, явно давая возможность задать вопрос. Оставалось только покориться.

– А Шасс-Маре?

– О, с ней сложнее, – усмехнулся Уилки. – Я помню её ещё девочкой. Испытание завистью к тем, кто жил попроще, и гордыней из-за особенной судьбы она прошла, но на грани удержаться не сумела. Рухнула в пропасть, вычеркнула себя из памяти человеческой целиком. За неё поручились, но плата оказалась мала, и Шасс-Маре добирает сейчас – одиночеством в темнице корабля, севшего на мель. Проводников всегда двое, – добавил он. – Без напарника нет ни равновесия, ни смысла.

Морган немного расслабил плечи, откидываясь на зеркальную стенку лифта. Спустя столько времени в замкнутом пространстве, в красноватом сумраке сил поубавилось. Обострилось восприятие запахов. Теперь казалось, что аромат вафель налип на кончики пальцев, на губы и медленно испаряется, а химически-свежая отдушка стирального порошка облаком повисла вокруг.

Облегчение приносил слабый запах травы, солнца и пыли, исходивший от волос часовщика.

– А ты? Они платили за то, чтобы перешагнуть черту, чем бы она ни была. Но переводил-то через неё ты.

Уилки свистяще выдохнул. Стало неловко; так бывает, когда спрашиваешь у приятеля, как дела у его дочери в классе, и узнаёшь, что два месяца назад её сбила машина.

“Можешь не отвечать, извини”, – едва не сорвалось с губ, но часовщик заговорил:

– Я забыл кое-что важное. Помню только, что ценил это превыше всего, что с его исчезновением мир стал собственной тенью. Фантомные боли или что-то вроде, – щекотно усмехнулся он. – Такая выворачивающая наизнанку тоска по тому, чего толком не можешь вспомнить, и чувство потери.

Морган прикрыл глаза. Ему представилась чудовищная воронка из заброшенной школы, где тень пожирала тень. И вот это тянущее, изматывающее ощущение невосполнимой утраты показалось понятным и знакомым.

“Каково жить с ампутированной наполовину душой?”

– Похоже на ад.

– Не мой вариант, – проворчал часовщик, снова завозившись у него на коленях. – Разве что в качестве метафоры сойдёт.

На губах появился вкус вина Шасс-Маре; голову повело. На каждом вдохе в лёгких что-то свистело, словно аварийный красный свет постепенно выжигал сеточку мелких дырок в грудной клетке.

– А можно последний вопрос?

– Рискни, хороший мальчик.

– То, что ты забыл… – Морган сглотнул и облизнулся инстинктивно. Пить хотелось отчаянно. – Это было “что-то” или “кто-то”?

Температура резко упала. Уилки разом закаменел, сжался, пытаясь сделаться меньше, и под ресницами проступило ослепительно яркое золото, многократно отражённое в шести зеркалах.

– Кто-то. – Голос был похож на шелест жёсткого-жёсткого снега, скользящего по жестяному жёлобу. – Друг ли, брат, любовник… Не спрашивай. Я не знаю. Просто… болит.

“Значит, всё-таки он, – отрешённо подумал Морган. – Тёмный из сна. Тот, у кого в рукавах белки прыгали. На тень не похож, но есть ведь какая-то связь…”

Додумать он не успел.

Лифт содрогнулся – точнее, содрогнулось само здание, кажется, а это был только слабый отголосок – и буквально рванул кверху. От резкого движения оба распластались по гладкому полу, причём часовщик очутился снизу, шипящий и очень, очень недовольный. Когда дверцы разъехались, он извернулся ужом и выскользнул наружу, рявкнув:

– Я же просил поаккуратнее!

Морган приготовился было оправдываться, но внезапно понял, что обращаются не к нему. И почти сразу же окаменел, потому что открывшееся взгляду помещение мало походило на стерильный офисный коридор. Стены скрылись под густым переплетением водорослей, на полу блестела вода. Сильно пахло морем.

– Я аккуратно, – откликнулось пространство голосом Шасс-Маре, причём интонации были откровенно издевательские. – Трудно действовать незаметно на таком расстоянии. Ещё и на разломе. Впрочем, отдаю тебе должное. Не думала, что ты вообще туда проникнешь. У меня бы не получилось.

– Трудно? Да-да, конечно, – елейно пропел часовщик, напрочь игнорируя завуалированный комплимент. – Можешь порадоваться, что твой любимый мальчишка стукнулся лбом о моё плечо. Если бы врезался головой в пол или в стену, то мог бы получить сотрясение мозга.

– Кажется, кто-то опять начитался медицинских энциклопедий, – обиженно шевельнулись водоросли. В луже на полу мелькнул женский силуэт. – Лучше бы по-прежнему таскал модные каталоги из бутиков.

– Они там и лежат, чтобы их таскали, – с достоинством ответил Уилки, между делом успев подняться и расправить одежду. – Поднимайся, – нетерпеливо повернулся он к Моргану и протянул ему руку. – Времени уже не так много.

– Немного – так растяни, – посоветовала Шасс-Маре и, похоже, окончательно ушла, потому что запах моря исчез вместе с ощущением присутствия.

От солёной воды ботинки мгновенно промокли. Физическое неудобство отвлекало от мучительных размышлений над рассказом о плате. Напрашивался неутешительный вывод: для того, чтобы встать плечом к плечу с тремя хранителями города – четырьмя, если считать пламя Чи – нужно было как минимум погибнуть мучительной смертью. Или, как в случае с Лидией Люггер, заплатить ещё дороже.

И часовщик не лгал. По крайней мере, мемуары О’Коннора его рассказ подтверждали… если, конечно, были настоящими.

“Слишком много “если” для одного логического построения”, – мрачно подумал Морган и тут же заработал тычок под рёбра.

– Замечтался? – холодно осведомился Уилки. – Мы на месте. Будь осторожен и не отходи от меня ни на шаг.

Очень хотелось поинтересоваться, как можно отойти, когда тебя держат за локоть, но пришлось прикусить язык.

Во избежание.

Затянулся водорослями, как выяснилось, лишь коридор. В кабинетах было относительно сухо и чисто. Правда, двери отсутствовали. Вместо них зияли неаккуратные дыры, словно что-то большое и зубастое походя выкусило кусок-другой пластика. Искомая комната располагалась на равных расстояниях от лифта с одной стороны и тупика с другой. Окон в ней не было – такая огромная железная коробка, изнутри для приличия обшитая пластиком “под дерево”. Зато имелся большой книжный шкаф, два письменных стола с компьютерами и железный сейф от пола до потолка.

К нему-то и направился Уилки – бодро, словно и не было недавней слабости.

– И как ты его будешь открывать, если власти над железом у тебя нет? – спросил Морган, с трудом подстраиваясь под размашистый шаг.

– Я? – сощурился часовщик. – О, нет. Откроешь ты, – и сунул ему в руку золотистый ключ и мятую бумажку. – Если это закрыто по-человечески, то и открыть можно точно так же.

– Ого! – Брови сами поползли на лоб: на бумажке обнаружился замысловатый цифровой код. – Откуда такая полезная штука?

– Птички начирикали. И в клювах кое-что принесли, – последовал невинный ответ. – Не надо меня недооценивать. Я не только медицинские энциклопедии и модные каталоги читаю.

Прозвучало это упрёком.

Стало смешно.

– Ладно-ладно, примем за аксиому, что у тебя разносторонние интересы, – примирительно улыбнулся Морган и заработал подозрительный взгляд.

Сейф поддался не сразу. Пришлось поэкспериментировать с порядком набора и с поворотами ключа. К счастью, в мэрии стояла такая же металлическая громадина, так что общий принцип был ясен. Код разбивался на несколько равных сегментов по три или четыре цифры, каждый из которых полагалось вводить после оборота ключа. Сильно облегчало работу уже то, что при неправильном порядке действий ключ попросту не проворачивался. В мэрии верной была простенькая последовательность “оборот – фрагмент кода – оборот”. В офисе “Нового мира”, видимо, обитали параноики, потому что стандартную схему они усложнили до “два оборота – фрагмент – оборот – фрагмент – два оборота”. Уилки чутко прислушивался к механизму и после каждого движения давал команду остановиться либо продолжать. Выглядел он точь-в-точь как заправский взломщик.

Наконец, тяжёлая дверь поддалась. И, стоило только появиться крошечной щели между створкой и рамой, как оттуда выпорхнула крошечная ярко-жёлтая птица.

Канарейка. Настоящая канарейка – потрёпанная, но вполне живая.

Она сделала круг под потолком, поставила чёрно-белую кляксу прямо посредине дорогой столешницы и спикировала часовщику на плечо.

Морган наблюдал за ней во все глаза.

– Значит, насчёт птичек была не метафора?

– Как знать, – усмехнулся Уилки и дёрнул подбородком, указывая на сейф: – Открывай до конца.

Внутри он хозяйничал уже сам. Из многочисленных коробок, папок и файлов его заинтересовало одно тонкое дело в пухлой обложке из красной кожи, сплющенное под огромным металлическим контейнером, небольшая шкатулка из полированного дерева и связка писем. Письма он сунул Моргану, остальное зажал под мышкой и настойчиво потянул к двери:

– Идём. Я взял то, за чем явился, а стычка нам сейчас ни к чему. Мы с Шасс-Маре хорошо их потрепали, но я бы предпочёл встречу с крысами на открытом воздухе, а не в железной коробке. Которая, попрошу заметить, на две трети ушла в разлом.

Настроение у него, похоже, изрядно улучшилось. Выбираться обратно было куда как легче. Во-первых, пусть лифт изнутри оброс водорослями и двигался рывками, но зато железо уже не так давило. Во-вторых, почему-то опустел холл. Входные двери были закрыты, однако часовщика это не смутило: одного взгляда из-под ресниц хватило, чтобы стеклянные вставки разлетелись хрусткой мелкой крошкой.

На улице Уилки соизволил отпустить руку Моргана, но тот по-прежнему чувствовал себя привязанным. Даже когда “шерли” выехала на дорогу.

В голове крутились десятки вопросов, один глупее другого.

Если часовщик не любит металл, то как ездит в автомобиле? Неужели никто из тех, с кем сотрудничает Кристин, не замечает, что она не стареет? Кто проектирует и строит для “Нового мира” все эти дурацкие здания? Зачем такая большая стоянка, если нет ни одной машины?

Наконец, знает ли отец, что творится в его обожаемом фонде?

– Останови здесь, – потребовал вдруг Уилки.

Пришлось съехать на обочину и припарковаться у безымянного бара, естественно, закрытого. Отсюда всё ещё было видно здание “Нового мира”, расположенное в низине. Хлопнула дверца машины. Часовщик вышел на обочину и соединил под углом большие и указательные пальцы обеих рук так, чтобы видеть офис как через рамку, а затем улыбнулся – очень недобро.

Одну очень долгую секунду не происходило совсем ничего. А затем квадратный километр асфальта вдруг начал стремительно зеленеть и вспучиваться буграми, от края к середине. Эта волна чуть замерла под стенами офиса, а затем хлынула вверх, к самой крыше, частью окрашиваясь в алый и рыжий.

Морган поперхнулся и отчётливо пожалел, что в багажнике нет бинокля.

– Что там творится такое?

– Тимьян, – последовал малопонятный ответ. – Клевер. Ядовитый плющ. Девичий виноград. Камнеломка. Вереск. Полынь. Кислица. Луговой шафран. В общем, то, что я люблю. Правда, сомневаюсь, что крыски оценят. Но я ведь не для них стараюсь, верно?

– Ещё бы, – слетело с языка. – Только зачем мы с таким трудом проникали внутрь, если ты можешь что-то сделать и снаружи?

Уилки скрипуче рассмеялся; сейчас он сиял так, что ни грязь, ни седина не имели значения. Облаком расходился в январском воздухе аромат летнего разнотравья и мёда.

Моргана повело – резко и сильно, как от глотка яда или крепкого, горячего, сладкого коктейля.

Запах, который можно вдыхать вечно; свет, куда тянет – до одури, до зуда в костях – окунуться целиком. Или хотя бы шагнуть, преодолевая сопротивление стремительно теплеющего зимнего ветра, ткнуться лбом в плечо, запустить руки под распахнутый плащ, обнять до хруста рёбер.

“Вот только чьих рёбер?”

Мысль слегка отрезвила.

– Сломать монолит не так уж легко, особенно если хочешь сделать это тихо, – произнёс Уилки после короткой запинки и отступил, на ходу застёгивая пуговицы и тускнея. На скулах сквозь пятна сажи или пыли проступал едва заметный румянец. – Но если подточить его изнутри, образовать пустоты… Понимаешь? К тому же нужно было забрать храбрую птичку, которая столько для меня сделала.

Минутное наваждение схлынуло, оставляя чувство неловкости, кажется, обоюдное. Морган чувствовал себя так, словно мозги ему перепахали гипнотическим излучением. Возвращение к норме ощущалось болезненно, и пальцы всё ещё горели от желания касаться.

“Интересно, так себя чувствовали дети, которых танцы фейри уводили в холмы?”

– Да, кстати. А где сейчас канарейка? Я не заметил, когда она пропала, – заговорил Морган, через силу улыбаясь.

Его не отпускало ощущение, что сейчас, в этот самый момент течение жизни могло сменить русло или даже повернуть вспять, а он поддался слабости и оставил всё как есть.

Или оба они поддались?

– Вернулась в сад, полагаю, – неласково ответил часовщик, ровным счётом ничего не объясняя. Плечи его были немного сгорблены. – Спрашивай ещё, пока мне не надоело отвечать.

– Хорошо, – мгновенно сориентировался он и выбрал из всех вопросов наиболее безопасный. – Если ты боишься металла, то как передвигаешься в машине?

– Автомобиль вообще-то не глухая коробка из холодного железа. Но сомневаюсь, что ты поймёшь, – произнёс Уилки и отвернулся наконец от офиса.

“Наверное, пресытился видом плодов своей мести”.

– А…

– Всё. Надоело. Но, если желаешь, можешь посмотреть, из-за чего, собственно, мы рисковали, – милостиво разрешил он.

– Мы рисковали?

– Ты рисковал, если говорить конкретнее.

Уточнять дальше расхотелось.

В сплющенной красной папке оказалась небольшая подборка документов. В основном, правоутверждающие бумаги на собственность, в том числе на часовую башню, план-проект строительства эко-парка и карта на очень тонкой бумаге, вроде пергаментной, где розовыми чернилами были обведены некоторые фрагменты.

– Разломы, – сразу резюмировал Уилки, окинув её беглым взглядом. – Похоже, они уже больше двадцати лет прибирают к рукам здания, построенные на опасных местах. А я-то ещё думал, почему совету вздумалось переносить госпиталь…

– А можно я заберу эти документы? – набравшись наглости, попросил Морган.

– Зачем?

– Отдам сестре или Кэндл. Они могут что-то сделать по юридической части.

– Забирай, – великодушно разрешил часовщик и перешёл к связке писем.

Впрочем, содержание его явно разочаровало. В основном, дело касалось планов по бизнес-центру и эко-парку. Несколько раз упоминался мистер Диксон, но исключительно косвенно, сам он нигде не подписывался. Чаще мелькали Гриффит и его адвокат, Уэст. Ничего нового там не оказалось. Разве что одно послание девятилетней давности представляло некоторый интерес: Гриффит просил Костнера “покрепче привязать упрямца Годфри к проекту, пока всё не вскрылось, потому что саботаж со стороны власти никому не нужен”. Действовать предлагалось через секретаря.

Накатило облегчение.

“Даже если Гвен сумеет протолкнуть иск, а Сэм поднимет шумиху, по отцу это ударит не слишком сильно. Мы наверняка сможем доказать, что его просто использовали”.

Уилки же семейные проблемы Майеров ничуть не заинтересовали. Даже переписка Гриффита с Уэстом – не особенно, хотя он пообещал “посмотреть хорошенько” на адресатов, и ничего хорошего такое намерение им, разумеется, не сулило. Передав корреспонденцию Моргану в вечное пользование, он взял последнюю часть добычи, деревянную шкатулку. Огладил бережно ладонями крышку – и откинул.

Внутри оказался золотой венец из ажурных листьев очень тонкой работы. Никаких камней – только невесомые металлические паутинки, сплетённые в безупречный узор.

– Ублюдки, – тихо произнёс часовщик и опустил венец себе на голову – естественным движением без капли позёрства, точно каждый день короновался.

В горле мгновенно пересохло.

– Это?..

– Моя вещь, которую я оставил в месте, которое нельзя тревожить ни в коем случае, – ответил он так же бесцветно. Глаза полыхали закатным солнцем даже сквозь сомкнутые веки.

Смотреть было жутко.

– Нельзя тревожить, – механически повторил Морган и вдруг догадался. Сон и недавний рассказ сошлись в одной точке. – Слушай, ты ведь имеешь в виду место, где погиб, ну, или исчез, или ушёл тот, кого ты…

– Замолчи, – мягко попросил Уилки, отворачиваясь.

От незамерзающего Мидтайна вдруг налетел сырой ветер. Он опрокинул переносную рекламную стойку у кафе и закувыркал её вниз по дороге, к офису “Нового мира”, оплетённому вьюнами и дикими травами. Венец постепенно вбирал золотистое сияние и сам начинал светиться; пальто, синий шарф и брендовые джинсы должны были дисгармонировать с ним, но отчего-то наоборот странным образом дополняли.

“Так вот как бы выглядел князь фейри, если бы дожил до наших дней”, – пронеслась глупая мысль.

Очень хотелось назвать его Златоглазкой и погладить по голове, но жизнь была дороже.

– И что ты теперь будешь делать?

Часовщик вздрогнул от вопроса, точно очнулся.

– В первую очередь – сообщу обо всём одному влюблённому трусу и зануде. В конце концов, Сейнт-Джеймс это затрагивает так же, как и Форест, – ответил он, явно делая над собой усилие. – А там посмотрим. Можешь возвращаться, Морган.

– Но…

– Возвращайся домой, – прозвучало уже не разрешение, а приказ.

В салоне “шерли” пахло весенним лугом до самого вечера.

Понедельник начался хуже некуда.

Между четырьмя и пятью часами – утра ли, ночи? – отчётливо хлопнуло окно. Морган проснулся, выругался и зажёг свет. И первое, что увидел – не распахнутые створки, не очередных незваных гостей, а маленькую хрустальную рюмку на туалетном столике, доверху наполненную тёмно-красной жидкостью, густой, как сироп.

Нежно и дразняще пахло вином Шасс-Маре.

– Это намёк, да? – вздохнул он, в упор глядя на рюмку. – Только надписи не хватает – “Выпей меня”.

Рюмка вздрогнула, и по кромке пробежала серебристая надпись:

“Не намёк, а подарок. За тебя сегодня заплатили”.

Морган хотел спросить, не Уилки ли, но вовремя прикусил губу. Часовщика своенравная хозяйка бара не преминула бы в очередной раз обозвать “ублюдком из башни”, очевидно, черпая в этом некое удовольствие. Фонарщик же не склонен был будить порядочных людей по ночам… Оставался только один вариант.

“Хотелось бы знать, что делает Кэндл у Шасс-Маре в такое время… Глупый вопрос, впрочем”.

Вино оказалось горьким и острым, как зёрнышко чили, и вырубило его с одного глотка. Рюмка покатилась по столику, но исчезла, едва сорвавшись с края; разбитый хрусталь так и не зазвенел.

…Беду он замечает вторым. Непростительная ошибка.

Горизонт полыхает алым и золотым, хотя до рассвета ещё далеко. Рождённый познать только радость, свет и любовь, вытянулся в струну у межи, где город переходит в холмы. Ему плохо.

Мы обязаны были уйти со всеми, думает Тёмный, глядя на него. Это гордыня моя нашептала, что я смогу его уберечь.

Уже не смог, а это только начало.

– Они сожгут мой дом. Там в самолёты, а в самолётах бомбы.

Господин звонких флейт, багряных закатов и цветущих лугов не должен вообще знать, что такое бомбы, а говорит о них так естественно и сухо, как о ранних заморозках по осени. Тёмный молча кутается в меха; вина жжёт под сердцем, гарью скребёт в гортани.

Это не твой дом, хочется сказать ему. Люди заселили старую землю, их сменят мертвецы, сквозь мертвецов прорастёт трава и цветы, и тогда мы вернёмся.

Могли бы вернуться, если бы ушли вовремя.

А восток пламенеет; и дрожит, не в силах сдвинуться с места, стрелка часов на городской башне, и никак не разобьётся хрустальный ручей, застывший меж сырых порогов-клыков, и горит жутко всякая капля росы на пригнутой траве, и только быстрые птицы с белыми грудками носятся над головой златоокого принца.

Терпок аромат умирающих цветов; пергаментные лепестки хрупки.

Это моя ошибка, думает Тёмный. О мотылёк на моих ладонях; о свет и песня, и радость, и полдень, звенящий от медовых ароматов.

Ты познаешь зло и боль, думает он.

Но умереть я тебе не позволю. Если ты любишь этот город, исказивший холмы, – да будет так.

– Подойди сюда, Златоглазка, – просит Тёмный и смеётся, оглаживая пальцами похолодевшее лицо. Светлые ресницы дрожат, на дне зрачков трепещет искра грядущей муки, губы влажны и пахнут горечью. – Ты знаешь, что нет никого, кто смог бы отказать тебе?

Он хмурится нетерпеливо и ускользает от прикосновения – слишком близок к людям, слишком хорош для них. Они его недостойны, конечно, нет.

– Как-то сейчас не до комплиментов. Ты же слышишь? Самолёты уже близко. Надо сделать что-то…

– Я укрою тебя. Ничего не бойся.

Тёмный взмывает к небу, а меха оседают, укутывают мягкой волной потерянного принца в златом венце.

Боль на дне зрачков разгорается.

– Ты вернёшься? – кричит он, натягивая тёплую ещё накидку на плечи. – Вернёшься?

И солгать нет сил, а потому Тёмный молчит, поднимаясь выше.

Сумрак густеет. Молчат холмы. Прошлое и грядущее сходятся в одной точке, и точка эта есть он сам.

И по правую руку, далеко-далеко, сквозь дракона прорастает голодный город, и цветы оплетают оголённый хребет – синие лепестки, пурпурные тычинки, жёсткие красноватые плети, запах ржавчины и моря. Дракону суждено обрести не королевну, а чудовище; впрочем, это почти одно и то же.

А по левую руку, ещё дальше, кружат над чёрной воронкой одиннадцать чудовищных птиц, и под властью их равно и люди, и химеры. Появится двенадцатый, непохожий на прежних, а на зов его придёт ведьма – та, что станет и сестрой, и невестой для них.

Внизу же, под крылами, лежит город, который должен исчезнуть.

Судьбу изменить тяжело. Тёмный распускает полотно и ткёт заново, вплетая самого себя меж нитей основы.

Здесь не будет смерти, нет, нет. Лишь одиночество.

Здесь не будет смерти, о, нет.

Смерти нет, о свет мой.

Смерти нет.

Морган проснулся от острой боли под нижним краем рёбер, словно чёрная воронка открылась прямо в солнечном сплетении. Лицо было мокрое, руки дрожали. На языке таял призрачный вкус вина, сладкого и густого.

И никакого чили.

– Стерва, – пробормотал он, сгибаясь в три погибели и точно зная, что Шасс-Маре не услышит. Или сделает вид, что не слышит. – Маленькая мерзавка. Чтоб ты сдохла…

От чувства невосполнимой потери горло сжималось. Каждый вдох давался через силу, через всхлип, и это чужое, страшное горе отступало мучительно медленно, хоть вместе с куском лёгких его вырезай.

На часах было без двадцати семь.

Пошатываясь, он выбрался из кровати и поплёлся в ванную комнату. Включил душ так горячо, как можно было вытерпеть, и встал под воду, низко опустив голову и упираясь руками в стену.

Хотелось орать до сорванного горла.

Глава ХV

Формально до пятого числа никакие официальные учреждения не работали – рождественские каникулы.

Но, разумеется, правило не касалось ни полиции, ни пожарной службы, ни госпиталя.

Как в этот список затесалась ещё и мэрия, история умалчивала. Но сейчас Морган не возражал. Завтракать дома он не стал, чтобы избежать ненужных вопросов, а испугать кого-то мертвенной бледностью на работе было куда сложнее,

тем более что после выходных многие напоминали ожившие трупы – до третьей чашки кофе. Кэндл и вовсе взяла два выходных за свой счёт, и никого такой оборот событий не удивил.

Настоящие проблемы начались около четырёх пополудни.

Оакленд сунулся в комнату для отдыха красный, как ошпаренный:

– Слушай, тут звонок из офиса твоего отца. Требуют тебя, срочно.

– То есть я должен трубку взять?

– Ну да.

Спускаясь вниз, он готов был услышать на том конце провода голос Годфри, но говорил кто-то другой – вроде бы робко, запинаясь и путаясь, но фактически за показной неловкостью пряталась неумолимая жёсткость. Некогда было даже вставить слово, чтобы возразить.

Но Морган сумел – как только понял, кто звонит.

– Послушайте… Дрейк, кажется? Вы ведь секретарь моего отца, верно?

– Личный помощник, – сухо поправила трубка.

– Прекрасно. Во-первых, я не понимаю, зачем мне ехать в офис мэра, – немного слукавил он. – Во-вторых, когда папа хочет пообщаться, он звонит лично.

На том конце выразительно помолчали.

– У мистера Майера сейчас важная встреча.

– Да? С кем же?

– Это конфиденциальная информация, мистер Майер-младший.

Стало смешно.

Выводы напрашивались простые: кто-то – или Гвен, или Саманта – успел провернуть дело. И результат не понравился «Новому миру», а всемогущего господина мэра вызвали на ковёр.

«Хорошо бы не к Кристин».

От этой мысли делалось жутковато.

– Вы должны немедленно явиться в наш офис, – снова завёл шарманку секретарь. – Мистер Майер поговорит с вами, как только освободится.

– Я никуда не пойду один, – ответил Морган. Если та сторона принялась играть жёстко – значит, и он мог слегка приоткрыть карты. – Сомневаюсь, что распоряжение отдал господин мэр лично, а подчиняться кому-то из «Нового мира» я не собираюсь. – Трубка закашлялась. Похоже, выстрел угодил в яблочко. – С отцом мы поговорим вечером, дома. Всего доброго, мистер Дрейк, и не беспокойте меня больше по личным вопросам в рабочее время.

Он нажал на отбой и обернулся к Окленду, методично протирающему очки.

– Семейные проблемы, экхм? – поинтересовался тот, прокашлявшись.

– Что-то вроде. Точнее сказать, в мои семейные проблемы лезет кое-кто посторонний.

– Не завидую я этому постороннему, – фыркнул он.

Причина, по которой «Новый мир» зашевелился, обнаружилась на шести десятках новостных сайтов и в пяти крупных газетах, включая «Дейли Миррор». Известие о попытке снести старинную башню действительно попало в точку читательского интереса. Ссылку на публикацию в «Форест Сан» кинули в комментарии к блогу

ведущего «Вечере Керроу и Питом». Судя по завязавшейся полемике, у горячей новости были все шансы засветиться в пятничном шоу.

Скверная часть заключалась в том, что фонд отреагировал слишком быстро. Короткий звонок Саманте внёс немного ясности. Её для показательных бесед не вызывали. Морган поблагодарил сестру и отключился.

Что-то не сходилось. Первым напрашивался вариант, что люди из фонда успели размотать клубок до конца и выйти на «заказчика», но для этого прошло недостаточно времени. Другая версия, более правдоподобная, звучала ещё менее приятно: за ними следили, причём за всеми, и обычные «исполнители» ту

сторону интересовали мало. Уилки говорил, что бить нужно в голову гидры, и не распылял усилия на пешки вроде Уэста или Гриффита. Не исключено, что тени придерживались той же тактики.

Ощущать себя головой было приятно, однако немного нервно.

Перед тем, как вернуться домой, Морган заехал в «Томато» и взял в машину здоровый кусок пиццы с пепперони и белый кофе по-венски. Чутьё подсказывало, что поужинать нормально не получится.

Так и вышло.

Отец встретил его в холле, распухший от ярости, с пачкой бумаги в руке.

– Это что такое?! Какого чёрта это вообще появилось? Ты рехнулся?!

Он замахнулся и отвесил тяжёлую оплеуху. Морган не стал уворачиваться; в голове зазвенело. Мать стояла на верхней ступени лестницы, сжимая поручень до белых костяшек, и перепуганная заплаканная Донна цеплялась за её плечи – пухлая, растрёпанная, начисто растерявшая уютно-домовитую ауру.

– Может, сперва дашь мне взглянуть, папа?

Спокойный голос и непротивление подействовали на Годфри отрезвляюще. Он отдал изрядно помятые бумаги и отступил, скрещивая руки на груди. На белой рубашке под распахнутой жилеткой проступали влажные

пятна.

– Читай. И я жду объяснений.

«Этим» оказалась копия иска, безупречно составленного и заявленного от лица Кандиды Мэри Льюис, представляющей интересы мэрии Фореста и городского Исторического общества. Юридическую поддержку

оказывала контора «Гвенивер Ф. Майер и Ко». Ответчиком по делу о незаконном аукционе и попытке сноса часовой башни выступал фонд «Новый мир» и его попечитель Годфри Майер.

– Ну и? – поинтересовался отец, глядя исподлобья. Набрякшие веки наполовину закрывали глаза. Под

радужкой серела широкая мутная полоска белка.

Морган ангельски улыбнулся, сворачивая бумаги в трубку.

– Полагаю, в суде я буду свидетелем. Совершенно случайно проезжал в тот день мимо площади и видел, как вокруг башни собирается строительная техника. Я посчитал, что мэрии дорого обойдётся попустительство незаконным делам фонда. Вандализм нужно пресечь как можно скорее.

Вторая пощёчина оказалась ещё тяжелее. Этель вскрикнула, точно били её, а когда отец вышел из дома, бормоча себе что-то под нос и на ходу набирая номер по мобильному, кинулась вниз и обняла Моргана, притискивая его к себе.

– Тише, – попросил он, отстраняясь. – Я в порядке. А ты отойди, у меня кровь из носа течёт, кажется.

Донна, как насчёт салфетки? И льда.

Миссис Маккензи кивнула и, как могла быстро, кинулась на кухню, где лежала аптечка; низкие прорезиненные каблуки чёрных домашних туфель с силой вколачивались в паркет, но всё равно проскальзывали – так, словно щиколотки вдруг ватными стали. Этель вцепилась в плечи сына до боли; лицо её было бледно.

– Что происходит? – прошептала она. Нижняя губа у неё кровила, глаза стали чёрными от расширенных зрачков. – Милый, что происходит? Что вдруг стукнуло в голову Гвен? От мисс Льюис я давно ждала подобного, но наша Гвен… Ты поговоришь сней? Ей никак нельзя ссориться сейчас с отцом, он же только принял этого мистера Айленда. И к тому же ребёнок…

Морган отвёл растрепавшиеся волосы с лица матери так нежно, как только мог. Чудовищная боль Тёмного из сна, колдуна-фейри, отступила – её сменила новая, реальная. Но одна мысль осталась рефреном, дежавю, витком чудовищной спирали событий.

«Когда нельзя ни сказать правду, ни солгать, остается только недоговаривать».

– Я сейчас заеду к Гвен. – «Нам надо кое-что обсудить». – Но обещать ничего не могу… Всё будет хорошо, мам. Но, может, тебе лучше уехать ненадолго к бабушке с дедушкой? Ты вроде раньше любила зимнее море.

Этель отступила, выпрямляя спину.

– Ты меня отсылаешь? – Глаза сузились.

– Что-то типа, – со вздохом признался он. – И прости, что не сказал раньше.

– О чём? О том, что вы объявляете войну собственному отцу?

– Не ему, – улыбнулся Морган уже с порога, снова застёгивая куртку. Кровь успела подсохнуть и стянуть подбородок неприятной корочкой. – Не волнуйся. Всё будет хорошо.

На улице стало полегче. Температура стояла выше нуля, но из-за сырого ветра казалось, что холоднее градусов на десять точно. Не успевшая остыть «шерли» завелась быстро. Сестра на звонки не отвечала, однако в офисе сказали, что она уже час как уехала к себе. С домашнего тоже трубку не брали.

Но машина на гравийной площадке перед небольшим коттеджем стояла как ни в чём не бывало, и окна горели тёплым розоватым светом. Немного поколебавшись, Морган очистил тайник под водительским сиденьем «шерли», забирая все документы, включая украденные накануне из «Нового мира» письма. Напоследок быстро глянул в зеркало, чертыхнулся и не без труда оттёр рукавом засохшую кровь под носом и на

подбородке.

Двери Гвен открыла сразу – озябшая, домашняя, с ажурным покрывалом на плечах поверх тёмно-красного шерстяного платья до колен.

– Отвратительно выглядишь, – произнесла она, слегка наклоняя голову. – Как будто тебя избили.

– Что-то вроде, – улыбнулся Морган, чувствуя знакомую лёгкость в затылке. – Пообщался с отцом. Не пугайся, это не так больно, как

выглядит. Я могу войти?

–Да, конечно. Кофе? Вивиан чудесно готовит кофе… Впрочем, он сейчас в принимает душ. Давай тогда лучше горячего шоколада.

Спорить он не стал.

На удивление, Гвен отвела его не в свою комнату или кабинет, а в гостиную, всё ещё празднично украшенную. Вдоль верхнего края стен тянулись широкие гирлянды из еловых ветвей, переплетённых алыми и золотыми лентами. Потолок усеивали звёзды из зеркальной бумаги неоновых цветов. Между авангардистскими полками для книг, прикреплёнными под разными углами друг к другу, и белым кожаным

диваном красовалась небольшая сосна в кадке. На ветвях, слегка присыпанных блёстками и мишурой, покачивались от сквозняка орехи в фольге и конфеты. Почти беззвучно работал кондиционер. Пахло специями, как в индийской лавке, и ещё почему-то варёным шпинатом.

– Присаживайся, – пригласила Гвен, опускаясь на диван и привычным жестом подвигая к себе стеклянный столик. Колёсики струдом вращались на длинном ворсе ковра насыщенно-винного цвета, – Вещи можешь положить здесь. Шоколад сейчас принесу.

– Лучше я сам, – предложил Морган, покосившись на живот сестры. Теперь уже казалось, что беременность вполне заметна.

–А ты пока почитай, – добавил он, передавая документы. – У меня скопилось некоторое количество материалов, и я хочу знать, какие из них можно использовать против «Нового мира», а какие не стоит… С точки зрения юриста.

Гвен кивнула, сразу же углубляясь в бумаги.

Кухня с прошлого визита изменилась настолько, что легче было бы поверить в бесчеловечные эксперименты орды гурманов-

инопланетян по превращению бизнес-леди в домохозяйку, чем в появление одного-единственного нового жильца. Нет, мебель осталась та же самая – красный лак, металл и стекло. Но мойка была теперь безупречно чистой, на подоконнике поселилась целая вереница орхидей – белых, зелёных, насыщенно-фиолетовых и жёлтых в тигровых пятнах. Полупустой бар заполнился-преимущественно красными сухими винами и умеренно сладкими ликёрами. Из холодильника начисто исчезли полуфабрикаты. А самое главное – пропала из ниши в стене многофункциональная кофемашина космического вида, но зато на полках появилось обескураживающее количество приправ, по крайней мере восемь сортов кофе, четыре турки разного размера и штук пятнадцать приспособлений странного вида. В пружинке на длинной спице кое-как удалось опознать штуку для взбивания молочной пены на капучино, но остальное наводило, скорее,

на мысли о средневековых пытках.

Зато шоколадный порошок обнаружился в трёх вариантах. Морган выбрал тот, что слегка отдавал орехами с карамелью.

Возвращаться в гостиную не хотелось. Поговорить Гвен было необходимо, но…

Он тяжело опёрся на барную стойку, рефлекторно царапая рёбра свободной рукой. Лёгкие горели. Стоило немного отвлечься отдел, оказаться наедине с собой – и накатывало.

Кристин, насмешливо разводящая сломанными руками. Жажда насыщения, искажающая мировосприятие и исходящая чётко из невидимой воронки внутри.

Смерть из далёкого прошлого, заволакивающая город с востока; застывшее время и предчувствие боли в тускнеющих золотых глазах; невыносимая тяжесть вины и ещё какое-то тёплое, тягучее, сладкое и горькое чувство, составляющее самую суть Тёмного.

Обречённость, которой веяло от того, кто был песней и светом, кто не мог потом превратиться в потрёпанного, поседевшего часовщика Уилки – но превратился.

Тяжёлая рука отца.

Горящее от пощёчин лицо.

О матери получалось пока не думать, но лишь потому, что вязкая, горькая боль стояла уже в самом горле. Ещё немного – и стошнит.

Шоколад медленно закипал на плите. Морган с трудом поднял голову, высматривая своё отражение в поверхности затемнённого стекла неработающей микроволновки. Из-за косого освещения казалось, что волосы горят, окружая голову сияющим нимбом. На месте

глаз была чёрная полоса.

– Справлюсь, – пообещал он тихо. Голос звучал, против ожиданий, не жалко, а угрожающе. – Сдаваться каким-то крысам…

И умолк. Потому что дело было вовсе не в крысах и тенях.

«Просто слишком много всего».

Шоколад получился в меру сладким. Морган взял две чашки одной рукой, захватил пиалу с домашним печеньем и осторожно зашагал к гостиной. Г вен перебралась на пол и теперь сидела в окружении бумаг на полу, неловко поджав ноги под себя. Красное платье

задралось, шаль осталась на диване.

– Откуда это у тебя?

– Из разных источников, – со вздохом ответил он, присаживаясь на свободное место и протягивая чашку сестре. Та взяла, не глядя, и сразу сделала большой глоток. – Есть что-то полезное?

–Сразу видно, что в компромате ты не разбираешься. – Она прикусила губу. Безупречное каре слегка растрепалось, но, несмотря на выбившиеся волоски, нижний край всё равно казался бритвенно острым. – Судя по тому, что ты собрал, «Новый мир» -не

благотворительный фонд, а полукриминальная организация. Это кто тебе дал? – Гвен постучала ногтем по стопке разрозненных документов.

Он прищурился, разглядывая заголовки: страхование земель от подтопления, тяжба супругов Гриди, заверенная копия старой карты с печатью городского архива…

–Кэндл принесла.

– Оно и видно, – прошептала сестра. Взгляд у неё стал ледяной. – Не подкопаешься, оформлено безупречно. А это?

Стопку писем из вчерашнего сейфа он узнал сразу, нос ответом замешкался.

– Это от информатора.

– Ворованная переписка – сомнительный аргумент в суде, но для шантажа подойдёт. Это доказывает связь Диксона и Гриффита с

«Новым миром» и то, что они осознавали незаконность своих действий, – спокойно объяснила Гвен. – Участие Уэста немного осложняет

дело, но если дойдёт до суда, он легко сдаст и завалит обоих, лишь бы переквалифицироваться из соучастников в свидетели. Вот это, как

я понимаю, от мистера Рассела? – она кивнула на пухлую подшивку.

– Откуда ты знаешь?

– Доводилось уже просить его о помощи. Никак не отучится складывать документы в рабочие скоросшиватели с логотипом своего отдела… В общем, из существенного по его документам – странные обстоятельства гибели Джерома Харриса после крупного перевода на счёт «Нового мира» и статистика по смертям и самоубийствам. На судью подборка произведёт впечатление. Что касается документов относительно мисс Хангер. . Слишком туманно. Но можно попробовать обвинить её в присвоении чужой личности.

Морган немного поколебался – и покачал головой:

– Лучше не надо. Опасно.

– Хорошо, – кивнула Гвен, резко отставила опустевшую чашку искрестила руки на груди. Но всё равно он успел заметить, что пальцы подрагивают. – Слушай… Я готова перекомпоновать документы и добавить кое-что из своего архива, чтобы выстроить хорошо читаемую историю. Но ты должен знать одну вещь. Если эта папка попадёт в руки компетентных людей, то утопит не только «Новый мир» с Диксоном и Гриффитом заодно. Отец тоже пойдёт ко дну. Даже если его не осудят, то поста мэра он лишится. Если раньше были варианты, то с этим…

–Я знаю, Гвен.

– Тебе тоже придётся искать новую работу, скорее всего. Даже если ты будешь всего лишь свидетелем. Репутация семьи…

–Я готов.

– Саманта… Впрочем, кого я обманываю, – прерывисто вздохнула она. – Сэм скандалы только на пользу, такая у неё работа. Я сама на два года оставляю практику, буду получать проценты с дохода, а потом, возможно, продам свою долю и переберусь куда-то ещё. У меня давно уже планы завязать с практикой… Но Дилан ведь тоже собирается сбежать. Маму это добьёт.

Морган отвернулся. Дышать было тяжело.

– Я посоветовал ей переехать к Лэнгам. Ненадолго.

– Она не станет. – Гвен царапнула ногтями ковёр и прикрыла глаза. – Семья для неё значит очень много.

– Для меня тоже. И для всех Майеров. – Он помолчал, затем тихо добавил: – Это бы вскрылось рано или поздно. И лучше решить

вопрос по-семейному. Насколько возможно.

Г вен плавно кивнула, по-прежнему не размыкая ресниц.

– Согласна. Поэтому я и помогу. Некоторое время папка побудет у меня. Внутри города вопрос мы не решим. Если отважишься уехать, чтобы разрубить гордиев узел, я отдам тебе её и сообщу несколько надёжных контактов в столице и в Пинглтоне. Но с

того момента каждый будет сам за себя. Никакой семьи, никаких Майеров. Надеюсь, Дилан к тому времени устроится в клинике…

Правда, оставь это здесь, мой дом надёжнее, – дёрнула она подбородком, указывая на документы, и наконец открыла глаза. – Если хочешь, даже можешь переночевать в гостевой комнате. Представляю, что сейчас дома творится… Подумай, а я пока помою чашки.

– Нет, любовь моя, отдохни, – произнёс кто-то оперным баритоном. – Полагаю, мы с твоим прелестным братом вполне справимся с

какими-то жалкими чашками. Я ведь угадал насчёт брата? И правда очаровательный, как ты описывала.

– Да, – рефлекторно ответил Морган, испытывая острую неприязнь к обладателю глубокого голоса. Безнаказанно отпускать сомнительные комплименты вроде «прелестный» или «очаровательный» имела право только Кэндл, и то не всегда. Но огрызнуться он не успел, потому что мрачно-сосредоточенное лицо сестры вдруг расцвело такой неподдельной нежностью, таким счастьем, что за собственную колючесть стало стыдно.

– О, Вив! Ты уже всё? Я не успела предупредить, что у меня сегодня гость, так неловко вышло, – улыбнулась Гвен, поднимаясь на ноги кокетливо-гибким движением. – Слушай, я же вас не познакомила до сих пор…

– Справимся сами, – рассмеялся баритон. – И, кстати, загляни в спальню, тебя там ждёт сюрприз. Прямо сейчас.

– Новая глава?

– Именно, моё счастье. Беги, взгляни на неё, а мы пока побеседуем с твоим обворожительным братом.

И Гвен, авторитарная и холодная, хихикнула, как девчонка, и действительно выбежала, махнув рукой напоследок. Морган, стоически переборов неприязнь, обернулся и выдавил из себя дружелюбную улыбку. Она так и присохла к губам.

Будущий супруг Гвен производил впечатление, определённо.

С первого взгляда он больше всего напоминал греческую статую Аполлона – статью, ростом, мраморной белизной кожи… и практически полной наготой, если не считать узкого полотенца, небрежно повязанного на бёдрах. На плечах, правда, болталось ещё одно – видимо, чтобы не капало с мокрых волос. Лицо было узкое, вытянутое, но ровно настолько, чтобы красота из классически-скучной переходила в разряд интересной. Злодейски заломленные брови были тёмно-рыжими, как и волосы, а ресницы – на два тона светлее.

–Ну-с, познакомимся. Вивиан Теннеси Айленд, – представился новоявленный Аполлон, пальцем подзывая к себе Моргана с чашками. – Ты можешь не представляться, я о тебе знаю всё. Любовь моя исключительно болтлива. . Пойдём на кухню, немного

поработаем и поговорим. Совместный труд располагает к откровенности, как считаешь?

– Там дел на тридцать секунд. Можно подумать, что успеем сказать больше двух слов, – откликнулся Морган и прикусил язык, осознав, что копирует ворчливые интонации Уилки. – Ладно, идём.

На кухне Вивиан сделал знак сгрузить чашки в раковину, а сам достал с полки турку и принялся отмерять на глаз кофе и специи.

Полотенце неприлично перекосилось, открывая длинный старый шрам на бедре. Морган не успел отвести глаза, и заработал унизительно понимающую усмешку.

– Сразу удовлетворю твоё любопытство – это не боевая рана, – вкрадчиво произнёс Вивиан. – Катался на коньках с братом, а он не удержался, упал и пропахал мне ногу… Да, представь, у меня есть брат. Младше почти на двадцать лет. Ион похож на азиата.

Генетические чудеса, как думаешь?

– Я в этом не разбираюсь, – уклончиво ответил Морган. В голову почему-то лезли мысли о неверных жёнах и волшебных

подкидышах.

– И я, – не смущаясь, кивнул живой Аполлон и всё-таки поправил полотенце – украдкой, чтобы со стороны не заметно было. – Кстати, брат пропал прошлой зимой. И не думаю, что он вернётся.

–Соболезную… – начал было Морган, но собеседник его, похоже, не слушал:

– Мой брат прирождённый скрипач, и его зовут Сирил. Забавно, правда?Жаль, что побеседовать об упадке лжи у нас так и не получилось, – усмехнулся он. Последние слова прозвучали как старая-старая шутка, известная в узком кругу, или скрытая цитата. – А

ведь мелкий – прекрасный лжец. Как и ты, похоже.

В горле пересохло.

– Не совсем понимаю. – Голос прозвучал надтреснуто.

Кофейная пена начала подниматься. Вивиан щипцами выудил из неё чёрный стручок ванили и отложил на блюдце, затем уменьшил огонь и принялся гипнотизировать турку, скрестив руки на груди.

– Не понимаешь… Лжец, лжец. И, как мой маленький Сирил, пытаешься всё везти на себе. Гвен ведь не глупа, она осознаёт, как много ты недоговариваешь. И о чём умалчиваешь.

Кофе одуряюще пах ванилью, мёдом и кардамоном. Огоньки нагревательной панели отражались в красных глянцевых дверцах и шахматной чёрно-белой плитке на потолке. Жадно тянулись к свету глянцевитые орхидеи, и экзотические цветки походили на хищные пасти. Впервые кухня сестры напоминала не курсовую работу дизайнера-отличника, а языческий храм, и находиться здесь было

страшновато.

Морган инстинктивно облизнул губы.

– О чём же?

– О мистической подоплёке, – буднично произнёс Вивиан, не отводя глаз от кофе, лихорадочно вздыхающего в турке. – Г вен никогда не скажет этого. Она слишком рациональна. Придётся мне. Я писатель, то есть безумец по определению, значит, могу говорить странные вещи. В тебе что-то есть. Больше, чем во мне. Больше даже, чем было в Сириле. А значит, ты уйдёшь, рано или поздно, – он запнулся,

нахмурился; затем дунул на кофе и выключил панель. Ароматная пена слегка осела. – Когда Сирил исчез, мама смогла протянуть только несколько месяцев. Отец вроде бы держится, но разговаривать с ним невозможно. Меня он не узнаёт. Я вижу, к чему склоняется твоя история, и Гвен тоже. До того, как ты пришёл, я колебался: удержать тебя? Или вырезать, как нарыв, безболезненно для семьи?

Звякнули три крошечные чашки. Морган зачарованно смотрел, как серебряная ложка разделяет на части плотную пену, как льётся

кофе из турки – густой, словно сироп или застарелая кровь. Медово-пряный запах щекотал горло и делал разум кристально ясным.

– И что вы решили, Вивиан?

Он усмехнулся:

– Что глупо ловить бумажным сачком прилив. И немногим умнее – пытаться книжной страницей сравнять с землёй древний сид, поросший тимьяном и клевером. Я многого не понимаю; я мечтатель, и полагаться могу лишь на чувства, не на рацио. Я вижу нечто, чему не могу подобрать имени… Это лирика, впрочем. Рефлексия влюблённого эстета после двух суток без сна. Не бери в голову. Могу пообещать только, что о Гвен я позабочусь. Моих сил вполне хватит, чтобы не пускать в этот дом ничего лишнего, даже если это что-то не имеет лица и формы.

Моргана бросило в жар.

– Ты говоришь о тенях?

– Я не знаю, о чём говорю, – мягко улыбнулся Вивиан, оборачиваясь. Глаза у него оказались светло-светло зелёными, почти прозрачными. Между бровей залегла тревожная морщинка – Можешь считать, что это было завуалированное обещание поддержки, дать

которое напрямую мне не позволяет, предположим, ревность. Гвен слишком любит тебя… Когда допьёшь кофе, поставь чашку в раковину. Где выход, полагаю, найдёшь сам. Прощаться лично не обязательно, мы будем заняты.

– Так вежливо меня из дома ещё не выставляли.

– Привыкай. Быть может, скоро ты вообще не сможешь входить в чужие дома без приглашения? – бессовестно подмигнул он и вышел с двумя чашками кофе на подносе.

Полотенце окончательно соскользнуло и осталось лежать на пороге.

В холле некуртуазно чертыхнулись и ускорили шаг.

Возвращался Морган кружным путём; хотелось потянуть время. По прошествии получаса рыжий Аполлон, Вивиан, казался не столько загадочным, сколько потерянным. Он определённо знал что-то о тенях и, похоже, мог им противостоять, но на героя, приближенного к иному миру, ничуть не походил. Скорее, на жертву, которую те же силы некогда задели крылом – и оставили шрам. Такой

же, как от коньков младшего брата.

Последняя мысль отчего-то развеселила.

Посмеиваясь, он набрал короткое сообщение сестре:

«Твой парень-эксгибиционист?»

Г вен откликнулась сразу:

«Он интроверт! И очень рассеянный».

Морган автоматически набрал: «Так любишь его?», но помедлил и стёр. Ответ был очевиден.

Несмотря на позднее время, отец всё ещё не вернулся. Свет горел только в холле и в столовой – декоративные лампы из рисовой бумаги. Пахло сердечными каплями и лавандовым маслом. Донна, похоже, ушла: пальто исчезло с вешалки. Этель сидела за столом с кружкой ромашкового чая, болезненно выпрямив спину, и листала в полумраке альбом с репродукциями Сезанна.

– Ты встретился с Гвен?

– Да, – кивнул он и сразу попытался увести разговор в сторону от опасной темы: – Я познакомился с её парнем, точнее, с будущим супругом. Ты его ещё не видела?

– Только на фотографиях, – откликнулась мать, и глаза её с любопытством расширились. – И как тебе он?

–Очень любит её, – произнёс Морган, осторожно подбирая слова. – Эрудит. Разбирается в кофе. И в специях тоже, кажется, неплохо готовит. Полуфабрикаты из холодильника точно исчезли. Дома у Гвен стало очень уютно. Похоже, ценит семью – большую часть времени рассказывал о своём брате, Сириле.

Этель неожиданно рассмеялась:

–Вивиан и Сирил, надо же! Упадок искусства лжи… – добавила она загадочно, почти дословно повторяя слова рыжего Аполлона. Как

выяснилось, стеснительного интроверта. – Ах, у старшего поколения Айлендов определённо было чувство юмора. Возможно, этот Вивиан не такая уж плохая партия для нашей Гвен. Особенно если учесть, что он умеет готовить. К слову, дорогой, ты не голоден? Донна немного приболела, но ужин приготовить успела. Крем-суп из брокколи с острым перцем и паста из оливок на хрустящих хлебцах – то, что ты

любишь.

Оливки Морган любил только в коктейлях, но уточнять благоразумно не стал и сходил за чашкой супа. Этель словно бы позабыла о безобразном скандале с Годфри, об иске и маленькой внутрисемейной войне. Плотные шторы были задвинуты, отсекая звуки улицы и отсветы далёких фонарей. Запах лаванды, резкий поначалу, смягчался, уходил в нежную сладость. Часы в нагрудном кармане царапались размеренно и сонно.

А потом раздался телефонный звонок.

Это оказался Дилан. Он говорил отрывисто, точно перекрикивая помехи, хотя слышимость была идеальная.

– БратецМо? Что-то ты хрипишь, не простудился? – весело поинтересовался он. – У вас там вроде с погодой всё нормально… Отец

не дома?

Это «у вас там» отозвалось под диафрагмой, как отсроченная боль сильного удара.

«Только не продолжай. Пожалуйста, не сейчас».

– Нет.

– Вот и хорошо, – неподдельно обрадовался Дилан и завозился на другом конце провода. На заднем фоне запищала микроволновка.

– Передашь трубку маме?

Телефонный аппарат сейчас казался сделанным из некого сверхтяжёлого металла – неподъёмный и вдобавок излучающий что-то

смертельно опасное. Губы пересохли.

–Да… передам, конечно.

Этель шла через гостиную на негнущихся ногах. Розоватый подол наэлектризовался и стал путаться в коленях.

– Милый? Да, разумеется… Сейчас присяду. Хорошо. Уехал куда?

Она резко замолчала, побелела и до конца разговора больше не проронила ни звука – только слушала, дёрганно кивая и всё сильнее опираясь на хрупкий столик. А затем осела на пол с лёгким бумажным шуршанием. Трубка закрутилась на паркете и остановилась

только у ног Моргана. Он поднял её и приложил к уху.

На том конце некоторое время молчали. Потом Дилан очень тихо произнёс:

– Аптечка на кухне. Нашатырный спирт не бери, у мамы от него голова болит. Там есть маленький зелёный флакон. Там смесь масел розмарина и нероли. Пусть вдохнёт. И не позволяй ей пить успокоительные на ночь.

Морган сглотнул горький комок, мысленно заталкивая себе в глотку обещания приехать и начистить кое-кому физиономию. Вместо этого он заставил себя улыбнуться и пообещать:

– Я посмотрю за ней. Ты… – Язык точно прилип к нёбу – Как там? Освоился?

Трубка хмыкнула виновато:

– Более или менее. С шестого числа уже выйду на работу. Пока осмотрюсь, а потом… Адрес и телефон я потом сообщу, хорошо?

«Отец. Отец, иск, тени. Башня».

– Так даже правильнее. У настут небольшие семейные войны… Тебе действительно лучше не попадаться пока под руку

папе. Если будешь связываться, то звони сразу маме на мобильный.

Дилан помолчал.

–Тыочень зол, да?

Морган присел на корточки и скрючился, перекрывая себе дыхание. Комната расплывалась перед глазами.

– Нет, конечно, – солгал он тихо. – Я рад за тебя. Ты правда заслуживаешь большего. За маму не волнуйся, у нас просто был сложный вечер. Это не из-за тебя. Спокойно занимайся переездом и ни о чём не думай. Ты же знаешь, что мы всегда тебя поддержим.

Только перед Сэм извинись, ладно?

– Я уже. – вырвался у него смешок. – Ладно. Я тоже вас всех люблю. Обними маму.

В трубке послышались гудки. Неимоверных усилий стоило подняться и положить её на место. Этель, раскинувшаяся на полу, была похожа на увядший бледно-розовый цветок пиона. Чуть погодя она зашевелилась и медленно села, массируя висок.

– Вы договорили? – Голос звучал до странности высоко.

–Да, мам. Тебе принести что-то? Дилан говорил про эфирное масло в аптечке. .

–Заботливый, – улыбнулась она рассеянной нежно. Слипшиеся ресницы дрожали; под глазами образовались глубокие тени. Любую другую женщину это бы состарило, но Этель стала похожа на испуганную школьницу в бабушкином бальном платье. – Нет, не стоит. Я в полном порядке, милый. Помоги мне встать. Просто голова закружилась. У Донны тоже недомогание. Наверное, день такой, погода меняется…

Она говорила, не переставая. Потом сама поднялась в комнату с фортепиано и закрылась там.

Затем полилась музыка.

Когда Морган уходил на работу, пьяный от бессонницы, она всё ещё звучала – бесконечно повторяющаяся мелодия, жутковатый фрагмент, который начинался с пронзительно высоких, хрустальных нот, а заканчивался долгим низким аккордом, похожим на басовитый рык. К завтраку Этель так и не спустилась.

Глава XVI

Приёмная мэрии третьего января пустовала. С утра заглянула только одна пожилая женщина с коричневым лицом, точно у испуганного мопса, и оставила заявление с жалобой на городские службы. Морган проговорил с ней почти двадцать минут – выслушал целую лекцию о разведении герани на подоконнике с северной стороны и даже выдал несколько ценных советов, как отучить кошку жевать комнатные растения. Когда посетительница вышла, он выждал несколько минут и ушёл спать в комнату с кофемашиной. Ближе к обеду его разбудил Ривс, робко поскрёбшийся в дверь.

– Мы т-тут с Оаклендом заказали немного вредной еды. Крылышки в остром соусе, начос и лимонад. Будешь?

– Насколько острые? – Со сна голос прозвучал хрипловато. Запрокинутый потолок раскачивался в одном ритме с кудрявой шевелюрой программиста, под которой было не лицо, а какое-то слабо светящееся пятно.

– П-по мне, есть невозможно.

Он моргнул; иллюзия рассеялась, и вместо умеренно сияющего силуэта возник Ривс, такой же неуверенный и сумрачный, как всегда.

– Тогда, конечно, буду.

Перекус устроили прямое приёмной, благо ни один посетитель больше не заглянул. Оакленд то и дело запускал масляно блестящую руку в пакет с крыльями и хрустел тонкими костями, пока Морган потягивал тёплый лимонад, а Ривс слизывал чили с чипсов, машинально прикусывая припухшие губы, и зачитывал вслух новости с городских форумов.

– Ребята из школьного джаз-клуба п-пишут, что видели кого-то типа пэдфута, когда репетировали в гараже у своего ударника.

П-пэдфут на заднем дворе, ну, да, – скептически хмыкнул он, водя пальцем по сенсорной панели и проматывая страницу. – Наверное, д-дворняга забежала… В марте с гастролями п-приезжает «Удивительный цирк Макди П-пятого». Супер название, конечно. П-ойдёте?

–Мэгги любит цирк, – отозвался Оакленд. Очки у него слегка запотели, а на галстуке появилось жирное пятно. – Может, сходим, если будет на кого Мэй оставить. А ты?

– Подумаю, – откликнулся Ривс задумчиво, промахнулся мимо чипсов, угодив пальцем в соус, и ругнулся. – Там лисы.

Д-дрессированные. Интересно же… На развалинах старой больницы девочка пропала, собирают волонтёров для поиска. Твой п-папаша вроде хочет дать мини-пресс-конференцию на замороженной стройке. Т-тухляк какой-то… Около суда на какую-то женщину кошка напала, обалдеть! В п-первый раз слышу. К-кошки на людей нападают разве?

– Погоди, – Моргана как подбросило. Сонное оцепенение слетело. – «Папаша» -это ты про моего отца? Что там пишут? Можно поподробнее?

Ривс поёрзал в кресле и, отщёлкав несколько страниц назад, уступил ему место за ноутом. Новость обсуждалась вяло; кто-то скопировал кусок с форума «Форест Сан», где Бернадетта Вонг грозилась взять интервью у мэра и задать ему «пару неудобных

вопросов», и выложил в журналистской теме. Разгневанный читатель под ником «кат ши» обещал расцарапать лица строителей и нерадивых чиновников, «стерва-с-гитарой» советовала подать иск, потом был ещё один удалённый комментарий… Из достоверной

информации имелась только дата так называемой пресс-конференции и время: два часа, третьего января.

«…планирует прокомментировать слухи вокруг благотворительного фонда «Новый мир» и высказать официальную точку зрения на

присутствие аварийных построек в центре города», – перечитал Морган, беззвучно шевеля губами, и в груди неприятно похолодело. Отец явно не желал просто так отступать и, похоже, собирался использовать всё своё влияние, чтобы переломить ситуацию и разморозить работы по сносу часовой башни.

Учитывая, какой авторитет имел бессменный мэр Фореста, это могло и сработать.

Долго Морган не колебался.

– Слушайте, мне нужно отъехать на пару часов, – произнёс он, закрывая вкладку.

Оакленд пожал плечами:

–Эрхм, мы тут и так без Кэндл втроём крутимся… Хотя работы-то немного, если что, подменю тебя. А что случилось-то?

– Семейные дела, скажем так.

– Со вчерашним звонком как-то связано?

Иногда Оакленд бывал на диво проницателен. Чаще всего тогда, когда это причиняло максимальные неудобства. Морган улыбнулся

ангельски:

– Вроде того. Кое-что срочное, неприятное, но, увы, неизбежное.

– Ну, поезжай… Кофе на обратной дороге захвати, ладно?

Он не ответил – махнул рукой и выбежал из здания, на ходу застёгивая куртку. На часах было двенадцать пятьдесят пять. Учитывая склонность Годфри приезжать на официальные мероприятия немного заранее, он вот-вот должен был покинуть офис.

«Шерли» заносило на поворотах, стрелка спидометра дрожала далеко за границей допустимого, но всё же Морган едва не опоздал.

Когда он добрался до нужной улицы, господин мэр как раз садился в машину.

– Какая неожиданность – видеть тебя здесь, – произнёс Годфри, опустив стекло и отвернулся. – Джон, трогай.

Выглядел он весьма недружелюбно.

«Естественно, учитывая, как мы расстались».

– У меня в последнее время жизнь – сплошные сюрпризы, пап. Мистер Салливан, откройте дверь, я сяду.

Если водителя и удивили противоположные приказы старшего и младшего Майеров, то виду он не подал. Блокировку дверей снял, к неудовольствию господина мэра, и, лишь когда новый пассажир занял место на сиденье и пристегнулся, поехал. Раскисшие обочины замелькали за окном.

Во рту стало кисло, как бывает ночью, когда просыпаешься после тягостного сна.

«Ненавижу семейные разборки при посторонних».

– Итак? – Тон Годфри был сухим и неприязненным.

Морган медленно выдохнул, собираясь с мыслями. Играть в намёки смысла не было, как и идти напролом. В первом случае отец бы сделал вид, что ничего не понимает, а во втором заартачился бы. Конечно, родной сын посягает на авторитет, да ещё в присутствии

посторонних…

– Ты всерьёз собираешься защищать «Новый мир»?

Атмосфера в салоне стала холоднее ещё на несколько градусов. Джон Салливан поёжился, выруливая на оживлённый проспект с чередой чахлых вишен на разделительной полосе, и сделал музыку погромче. Голос Нины Симон, поющей о грешниках, глубокий и немного похожий на мужской, сменился модной ритмичной композицией из тех, что не отличишь друг от друга.

– Можно подумать, это тебя касается, – ответил Годфри после паузы. Взгляд у него был тяжёлый, мёртвый, глаза казались темнее обычного. – Я не позволю загубить дело своей жизни. Ты и представить не можешь, сколько фонд делает для города.

«О, я-то как раз хорошо представляю. И что именно творят эти милейшие люди – тоже в курсе».

– Ты совершаешь ошибку, поверь. «Новый мир» – вовсе не та организация, за которую стоит вступаться, – произнёс он спокойно.

Часы в нагрудном кармане начали царапаться стрелками вдвое громче. То был напряжённый металлический звук, словно нечто маленькое и сердитое скребёт крышку откованными когтями. – Я видел документы, земли захвачены незаконно. Это может ударить и по тебе, пап.

– Уже на угрозы переходишь? – наклонил голову Годфри ещё сильнее. Свет так падал из-за его плеча, что вся фигура казалась

окружённой тёмным трепещущим ореолом. Воротник шерстяного пальто не сходился на шее.

– Ты прекрасно понимаешь, что угрозы тут ни при чём. Я просто беспокоюсь. Те люди тебя используют.

– А я, наверное, вчера родился и ничего не понимаю. Кто тебя учил давать советы старшим?Та же крашенная стерва, которая подговорила подать иск?

«Так, ещё не хватало Кэндл подставить».

– Мисс Льюис ни при чём, это я её впутал, – быстро произнёс Морган. Отец нахмурился; явно не поверил. -И вообще – неважно.

Пап, остановись, пожалуйста, если ты увязнешь ещё сильнее, то…

– Что? – рявкнул Годфри, резко распуская узел галстука. Синяя блестящая ткань впивалась в складки кожи, оставляя красноватые

следы,– Что, меня где-нибудь подкараулят сумасшедшие активисты? Твои друзья, которые снос сорвали?Проект одобрен на высочайшем уровне, чёрт возьми, и никто уже не остановит строительство!

Запахло сладковато и тошнотворно, словно бы размоченной в кашу старой газетой. Морган рефлекторно подался назад, упираясь спиной в дверцу. Стало жарко. Отец шумно дышал, выпирая из своего жёсткого пальто, как перекисшее тесто из банки, и под кожей не то желваки от ярости бродили, не то переплывали с лица на шею слегка вспухшие синяки. Контур губ казался восковым. Аза хрупкой человеческой оболочкой проступало что-то чёрное, бездумно-голодное, бесформенное…

В горле пересохло.

А в следующую секунду Джон Салливан вдруг вскрикнул – и резко вывернул руль. Автомобиль едва не вылетел на обочину, но в последний момент его точно пришпилило огромной невидимой булавкой. Он завертелся волчком, как если бы под колёсами не асфальт был, а мокрый лёд. Резко запахло мёдом и цветущим разнотравьем, и почти в тоже мгновение по улице прокатилась волна света – так, словно вязкие серые тучи взрезал невидимый нож, и в открывшийся проём хлынуло испепеляющее и ослепительное летнее солнце.

Годфри Майер закричал страшно, разом осунулся – и его с чудовищным хрустом впечатало в дверцу автомобиля. Джон Салливан обмяк и подвис в сгустившемся воздухе, как червяк в желе, невредимый, но бессознательный.

Морган же на миг оцепенел от запредельной, выворачивающей внутренности боли, а затем его восприятие обрело кристальную ясность. Течение времени замедлилось в десять раз. Автомобиль подскочил, перевернулся в воздухе – голова водителя плавно

мотнулась из стороны в сторону – а затем приземлился на крышу. Брызнули во все стороны стёкла. Ремень безопасности врезался в плечо и грудь.

Жгучее летнее солнце схлынуло. А потом в опустевшем окне показались на фоне опрокинутой улицы и чахлых вишен разделительной полосы знакомые потёртые ботинки и узкие тёмно-синие джинсы.

– А я-то надеялся, что ты не станешь мешаться под ногами, – раздалось скрипучее.

– Уилки, – выдохнул Морган и, преодолевая приступ дурноты, защёлкал кнопкой, чтобы отстегнуть ремень. – Я-то думал, что ты не вредишь обычным людям.

– А я и не врежу.

Ремень со змеиным шипением выскользнул из гнезда и прилип к сиденью. Морган рухнул бы на осколки, если б его не подцепили за воротник и не выдернули одним движением наружу. Он с трудом встал, упираясь руками в колени, и закашлялся.

– А это тогда что? – кивком указал он на разбитую машину. Ни одной целой хрупкой детали не осталось. Фары выглядели так, словно по ним с кувалдой прошлись.

Уилки стоял, поглаживая раздвоённую вишню, и взгляд у него был весьма недовольным.

– А это, друг мой, сломанный механизм. Водитель не пострадал. Он очнётся через четверть часа. Но только он.

Морган замер. Только сейчас стало понятно, что дыхания Годфри не слышно. Между тем грудная клетка Джона Салливана поднималась и опадала ритмично, как во сне.

– Что ты сделал с моим отцом?

– Пока ничего фатального, – уклончиво ответил Уилки и отступил от разделительной полосы. Под его ботинками хрупнуло стекло. – Но сделаю, как только ты соизволишь отойти.

В костях появилась та же изумительная лёгкость, которая предваряла самые безумные, самые рискованные выходки. Дыхание выровнялось; исчезла усталость и боль в плече, куда врезался ремень.

– Почему? Ты же не трогаешь людей… – произнёс Морган и осёкся.

Озарение пришло внезапно, но верить в это не хотелось.

Обмякшее сложение. Восковые губы, как у Костнеров. Лицо и шея, точно опухшие. Запах мокрой бумаги, как от Кристин..

Уилки отвёл взгляд в сторону.

– Вижу, ты и сам всё понял. А сейчас просто отойди. Не смотри, если так будет легче.

– Нет.

Морган ответил прежде, чем успел подумать, но уже через секунду понял, что не отступится. Пока останется в сознании -будет

цепляться за колени Уилки, но не пустит его к машине.

Ради отца, который ещё существовал, пусть и чудовищно искажённый?

Ради Этель?

Ради себя самого?

Голова закружилась.

«Когда всё это началось? – подумал он отстранённо. Автомобили на встречной полосе дрожали на месте размытыми пятнами.

Нарастал хрустальный звон, словно медленно обрушивалась на асфальт гора бокалов – слой за слоем, ряд за рядом, больше и громче.

Белая разметка на асфальте, широкие прерывистые черты, загибалась спиралями, завивалась в узор – четырёхлистный клевер, цветок тимьяна, три дороги, три потока, три пути… – После визита к Костнерам? Или раньше? После смерти дяди Гарри? Или ещё

раньше? – Под ложечкой противно засосало от догадки. – Гвен, Дилан и Саманта нормальные. А со мной что-то не так. Всегда что-то было не так… Может, уже тогда?»

Моргана замутило.

Что-то было в Годфри давно. Оно появилось ещё до рождения четвёртого ребёнка. Этель Лэнг, прекрасная и безумно талантливая,

никогда бы не вышла за оплывшего мрачного человека, сколь перспективным политиком он бы ни был. Но одного из Майеров, как дед, как дядя Гарри – невысокого, подвижного, огненно-рыжего, жилистого, с живым умом, с благородными и немного островатыми, как у Дилана, чертами лица… Да, такого человека она могла бы полюбить.

«Я не помню ни одной фотографии отца до свадьбы. Но маму помню. Она улыбалась, везде улыбалась».

Что-то было в Годфри, когда он почувствовал, что отдаляется от обожаемой Этель, и задумался о четвёртом ребёнке. Что-то обитало внутри самой светлой и талантливой пианистки Фореста девять месяцев, а затем не выдержало звучания музыки, подобной

бесконечно могущественному колдовству, и покинуло чрево.

Так родился Морган Майер.

Тот, кто даже в пять лет воспринимал смерть как переход через воронку в иное пространство; тот, кто очень, очень долго не смеялся, не улыбался, не плакал, не боялся ничего; тот, чьим единственным достоинством и талантом была всепоглощающая любовь к семье; тот, кто хотел стать очень, очень хорошим мальчиком…

И преуспел.

Уилки смотрел, стоя в трёх шагах от него, и глаза его сияли расплавленным золотом.

– Отойди, Морган.

– Нет.

Он был готов спорить и даже драться. Но часовщик только пожал плечами:

– Выбери уже сторону.

– Я . – он осёкся. Что «я»? «Уже выбрал»? «Передумал»? «Хочу знать, что я такое»?

–Дети… – проворчал Уилки, и краешки губ у него дрогнули. – Приходи на часовую площадь сегодня, после полуночи. Там ты определишься с дорогой. И вызови скорую, если действительно хочешь спасти это ничтожество.

Часовщик шагнул на разделительную полосу – и растворился между облезлыми вишнями. Время пошло своим чередом; взвизгнули шины, кто-то бездумно давил на клаксон…

Морган стиснул зубы и полез в карман куртки за мобильным телефоном.

«Скорая» увезла Годфри Майера в больницу. Его поместили в реанимацию, но спустя несколько часов перевели в обычную палату.

Этель восприняла известие об аварии с удивительным хладнокровием,только стала совсем бледной, едва ли непрозрачной. В мягких серых брюках и светло-розовой блузе с алым орнаментом по воротнику она походила на призрак королевы с отрубленной и аккуратно

пришитой головой. От улыбки, что иногда появлялась на сухих губах, бросало в дрожь.

–Ты ведь не пострадал? – спросила Этель, когда увидела Моргана в холле больницы.

На работу он так и не вернулся. Но ни Оакленд, ни Ривс, испуганные сообщением о жуткой аварии, которое промелькнуло во всех лентах, и не подумали пенять ему на это.

– Нет, я…

Она не позволила ему договорить – обняла, поцеловала в обе щеки и потом тихо спросила, куда определили Годфри. Через полчаса подъехала Гвен вместе с Вивианом, серьёзным и внушительным в своём тёмно-зелёном костюме, одновременно похожем на траур и на одежды фейри. А ещё спустя час появилась Саманта, нахохленная, простуженная и явно только-только из редакции. Гвен вскоре почувствовала дурноту, и Этель уговорила её уехать домой, чтобы не рисковать здоровьем ребёнка. Когда Годфри пришёл в сознание, и его перевели в обычную палату, больницу покинул и Морган.

Ни смотреть на отца, ни тем более разговаривать с ним после всего, что произошло, он просто не мог.

Голова пухла – от догадок, от кошмарных теорий, слишком похожих на правду. История Уинтера представала в новом свете. Ему после рождения не повезло оказаться чуть более необычным, чем позволяли человеческие представления. Уилки или фонарщик рано обнаружили его, по-своему окружили заботой и подарили целый парк-тюрьму с игрушками.

«Сколько их ещё? – свербела в висках неприятная мысль. – Сколько их, таких же, как он? Как я?»

– Часовщик приказал выбирать, – бормотал он себе под нос, пока «шерли» ползла дороге, ныряя из одного облака света вокруг фонаря в другое.– Между чем и чем? Между жизнью отца и часовой башней? Но ведь не обязательно снос остановят

после смерти мэра…

Между человечностью и высшей справедливостью?

Между семьёй и удушающим одиночеством Шасс-Маре?

Между правдой Кристин и правдой Уилки?

Между обычным тихим провинциальным городом – и городом, где правят тени?

«Ответ очевиден, если подумать».

Он стиснул зубы и надавил на педаль газа. «Шерли» обиженно заревела и принялась резвее карабкаться в гору. По обочинам шмыгало что-то размытое, вроде оживших клякс; впрочем, это могла быть и игра воображения.

Дома царила давящая тишина. Свет горел только в прихожей. Морган прошёлся по всем этажам, бездумно включая лампы, поставил в гостиной джазовую пластинку в старый, шипящий проигрыватель. Попытался сварить кофе, но только обжёгся и испачкал плиту. Затем почему-то ввалился в студию Этель на втором этаже, сделал несколько заплетающихся шагов по слишком скользкому паркету и откинул крышку пианино.

Чёрно-белые клавиши блестели в свете торшера, как слегка подтаявший цветной лёд. Морган прикоснулся к ним и нажал несколько наугад; череда нестройных звуков заполнила комнату. В горле запершило.

«Дилан может сыграть что-нибудь простенькое. И поёт он неплохо. Гвен ходила в музыкальную школу. Саманта предпочитала флейту – до первого курса колледжа. Почему только я ничего не могу?»

Почему-то мысли крутились вокруг нерождённого ребёнка Гвен. Ему достались гены музыканта по двум линиям – от Этель и этого загадочного брата Вивиана, пропавшего скрипача. Или он мог унаследовать талант рассказчика…

«Только у меня ничего нет».

Крышка пианино опустилась с суховатым стуком. И почти одновременно этажом ниже захлебнулась, захрипела в проигрывателе

пластинка; на часах было без четверти полночь.

«Как быстро идёт время».

– Пора ехать, – прошептал он, и спину точно холодным ветром обдало.

Морган собирался медленно и как-то чересчур тщательно: сходил в душ, вымыл голову и просушил феном, даже ногти на ногах постриг. Надел лучшие джинсы, немного похожие на те, что носил часовщик, и серую кашемировую водолазку, подарок Гвен. Вместо куртки – тёплый плащ, перчатки и бесконечный длинный шарф. На пороге запнулся, развернулся на каблуках и бегом поднялся по лестнице. В своей комнате выдвинул несколько ящиков секретера, достал парфюм и слегка сбрызнул запястья и воротник.

Повеяло горьковатым морским ароматом.

Не оставляла почему-то глупая мысль, что смерть приходит внезапно, и патологоанатомам обычно плевать, насколько ухоженные у тебя руки и чем пахнет от твоих волос… Но вот в пользу Белоснежки как раз сыграло и красивое платье, и безупречная причёска.

Забравшись в автомобиль, Морган угрюмо посмотрел на своё отражение в зеркале заднего вида. Вместо глаз опять мерещились мёртвые тёмные провалы.

– Я не собираюсь подыхать, – сказал он чётко и провернул ключ зажигания.

Часовая площадь показалась внезапно, словно кто-то вырезал из города целый кусок прямо за мостом и наспех сметал края. По краю, вдоль пустых домов, тянулись цепочки фонарей – старых, с тёплыми розовато-оранжевыми лампами, и новых, стерильно-белых.

Уилки ждал рядом со своей башней, почти невидимый в полумраке. На голове тускло сиял золотой венец, и оттого волосы в кои-то веки казались не по-волчьи пегими, а просто светлыми. Из кармашка пальто выглядывал белесоватый цветок вьюна с жёстким стеблем и восковыми листьями.

Морган захлопнул дверцу машины, включил сигнализацию и, болезненно выпрямив спину, пошёл через площадь. Стремительно холодало; кажется, каждые полминуты температура падала на градус. Оттаявшие за день лужи покрывались тонкой корочкой, и

серебристая изморозь ползла по строительной технике близ башни, выбеливая громадные колёса, ковши, кузова и прозрачные стёкла, сквозь которые можно было ещё разглядеть – додумать? – полусвёрнутые листья клевера, пронзающие водительское сиденье.

– Всё-таки явился.

– Как видишь.

Часовщик заинтересованно вздёрнул брови:

– Неужели наконец повзрослел и решился сделать выбор?

К горлу подкатило противное, кислое, хотя во рту ни крошки не был с самого полудня.

– О, да. Можно подумать, у меня был выбор с самого начала, – сорвалось с языка.

Уилки рефлекторно дёрнул головой, как будто ослышался.

–Что?..

Пружина, которая сворачивалась всё туже с того момента, как автомобиль Годфри попал в аварию, наконец сорвалась. Моргану

показалось, что грудную клетку у него пробило насквозь, и в отверзшуюся дыру захлестала горячая, неудержимая злость.

«И ещё делает вид, что не понимает!»

– Что слышал. Ты с самого начала не давал мне выбора. Я-то думал, что та встреча на дороге – случайность, пока не вспомнил кое-что. А ты знал меня ещё стех пор, какя случайно забрёл к тебе в сад с чёртовой канарейкой! – Он захлёбывался словами, обжигающими гортань сильнее морозного воздуха. Кулаки были крепко сжаты, и ногти впивались в ладони. – И не ври, что не помнишь. Ты взял себе её имя, хотя сам же стёр мне память раньше, потому что решил, что ребёнок бесполезен, да? Я ведь не Уинтер с его чудовищной силой.

Зато теперь, когда мальчик вырос, его можно использовать, верно?

Часовщик поджал губы на секунду.

– Я бы предположил, что ты пьян, если бы не был полностью уверен в обратном. И до чего же ты ещё додумался, расскажи, прошу.

–Голос его звучал как скрип несмазанного флюгера на сильном ветру.

Морган перевёл дыхание. Сердце колотилось где-то в горле, а стрелки часов в нагрудном кармане замерли.

«Что я творю?»

Но перестать говорить было уже невозможно. Слишком много накопилось – боли, бессильной ярости, постоянного напряжения.

– Не знаю, что ты за существо. Но ясно понимаю одно: ты лицемер, Уилки. И чужую волю ты ломать умеешь. Не знаю, что там было с фонарщиком и Шасс-Маре, но со мной ты поработал на славу. Подбрасывал фрагменты информации, чтобы я проникся сочувствием к вашей компании… А когда Шасс-Маре пыталась предупредить, ты затащил меня в эту чёртову школу, чтобы показать в какой мы все грандиозной заднице вот-вот окажемся. Ага, просто замечательно. Мог бы и прямым текстом приказать ложиться на алтарь во имя спасения человечества. . или отдельно взятого города. И какой человек, считающий себя порядочным и нормальным, после этого сможет отказаться? Ответственность на других ты перекладываешь мастерски.

Глаза Уилки почти погасли.

– Я позволил тебе спасти отца сегодня.

На каждом вдохе в лёгкие впивались ледяные иглы. Слёзы, кажется, мгновенно вмерзали в ресницы. Но солнечное сплетение и голову жгло так, словно внутри кипело раскалённое желез . Морган прижал руку к животу и машинально царапнул ногтями вдоль нижнего края рёбер, но боль это не облегчило.

«Ублюдок из башни… Кажется, я тебя понимаю, Лидия Люггер».

Выхода не было. Была только иллюзия, что можно отказаться – недолгое время, но теперь он чувствовал себя связанным по рукам и ногам колючей проволокой.

–О, да, позволил, – откликнулся Морган. Горло у его сводило судорогой, и слова звучали хрипло, придушенно. Он почти ощущал чужую руку, каменной хваткой сомкнувшуюся у него на шее. – Может, затем, чтобы я сам потом его убил, когда понял, что другого выхода нет? И сломался бы, как тебе и надо. Чего ты хочешь? Чтобы я пожертвовал собой ради города, из которого сбежал мой брат? Из которого

скоро и сестра уедет? Кого ты уже положил на свой алтарь? Фонарщик, Шасс-Маре. эта рыжая девчонка, Чи… Я никого не забыл?

Перед глазами промелькнуло видение – пылающий горизонт и некто высокий, прекрасный, облачённый в меха растворяется в зареве, как тень…

Тот, второй. Тёмный.

Здесь не будет смерти, нет, нет. Лишь одиночество.

Здесь не будет смерти, о, нет.

Смерти нет, о свет мой.

Смерти нет.

Уилки на мгновение закрыл ладонью лицо, а когда снова посмотрел прямо, то был абсолютно спокоен. Глаза вновь сияли кипящим золотом, закатным золотом.

– Значит, вот что тебе нужно, – произнёс он тихо жутко – так, словно кто-то провёл гвоздём по ржавому столбу. – Оправдание. Как же

я раньше это не понял… Повод уйти. Да, тебе трудно жить, мальчик, не знавший страха. Даже сбежать нормально не выходит. Ничего, – повысил он голос. – Я дам тебе его.

Кипящий металл в груди и в голове точно остыл в одно мгновение и покрылся белой изморозью – такой же, как на экскаваторах и грузовиках на краю площади.

– Дашь – что?

– Выбор, – улыбнулся Уилки нежно, успокоительно. – Странное слово для того, что ты желаешь, но пусть будет такое. Подойди сюда, Морган Майер.

И в то же мгновение, как сто лет назад, на пустынной дороге между Сейнт-Джеймсом и Форестом, воля исчезла. Тело отныне подчинялось чужому слову и взгляду, а он, Морган, стал всего лишь наблюдателем, по-настоящему беспомощным.

– Подойди сюда, – повторил часовщик, всё так же улыбаясь, и глаза его сияли невыносимо, и горел венец в спутанных волосах. – Подойди сюда и разуйся. Да, да, так, совсем.

Моргану захотелось заорать: «Что?!», но он не смог. А вместо этого наклонился и аккуратно распустил шнурки и разулся, затем снял носки и, скатав, положил в правый ботинок. Обледеневшая мостовая в первое мгновение обожгла, но через несколько шагов ступни онемели. Между камнями поблёскивал маленький зеленоватый осколок от бутылки; на нём осталась тягучая красная капля.

А Уилки рассмеялся вдруг – и поклонился, как на балу:

– Потанцуем, красивый человеческий мальчик? Прежде это было излюбленное развлечение на холмах. Позвать такого юного, прекрасного и заставить его плясать, пока он не забудет себя или не упадёт замертво от усталости. И те немногие, кто выживал,

возвращались домой и весь остаток дней своих грезили о том, чтобы вернуться. Потанцуем, дружок? И это тебе тоже не нужно, кстати.

Пальто Моргана полетело на мостовую. Ошеломляюще холодный зимний ветер в одно мгновение пронизал кашемировый свитер, обласкал кожу. А в следующую секунду одна тёплая рука легла на талию, другая – плотно обхватила ладонь.

Уилки был совсем рядом – с улыбкой на устах, пылающий светом закатного солнца и очень злой.

– Беспомощность? О, ты не знал, что такое беспомощность, милый мальчик. А теперь запоминай, что ты чувствуешь, потому что это она и есть. Заносчивую королеву заставили плясать в медных туфлях по горячим углям, пока ноги её не почернели и не растрескались, и красный сок не потёк сквозь трещины, и тогда она умерла от боли. Я очень милосерден и потому дозволяю тебе танцевать босиком и

всего лишь на камнях в мороз. Твои ноги не почернеют; по крайней мере, не сразу. Ты ведь сейчас даже не чувствуешь ничего. Уже потом, дома, твои красивые белые ступни начнут гореть. . Или, быть может, омертвеют, и добрый врач заменит их на протезы. Ты

останешься жив и почти не будешь хромать, но навсегда запомнишь, что значит по-настоящему «нет выбора». Раз-два-три, раз-два-три…

Нравится? Я прекрасно танцую. Когда-то мне равных не было в этом.

Морган уже не ощущал почти ничего; ноги до колена потеряли чувствительность, а каждый шаг, каждый такт оставлял на мостовой след тёмно-красных капель, и левая ступня была измазана в крови. И ледяной ветер до онемения выстудил кожу, превратил лицо в фарфоровую венецианскую маску – улыбнись, и по щеке трещина пойдёт.

Реальными оставались только две горячие ладони – на талии и в руке, и пылающие золотые очи напротив. А ещё – вязкое, тёмное чувство, которое поднималось изнутри его существа.

Чувство, перед которым отступала звенящая адреналиновая пустота, тело становилось тяжёлым и неповоротливым.

«Страх?»

Это осознание было сродни мистическому озарению. Всё вдруг обрело смысл. Истории о диких зверях, которые отгрызали себе лапу, попав в капкан, больше не казались чем-то из разряда невероятного. И Морган понял, что желает только одного: оказаться как

можно дальше от Уилки. Любой ценой, пока ещё не слишком поздно.

«А если поздно?»

Страх разрастался, заполняя собой каждую клетку, застревал в горле и душил.

– Нет выбора. – задумчиво повторил Уилки, делая поворот и принуждая партнёра следовать за собой в танце. – Что ты можешь знать о выборе, глупый хороший мальчик? Выбирал ли ты – быть свободным ветром меж холмов или быть заточённым в башне? В каменной башне со скрипучим механизмом на верхнем этаже. С окном, из которого видно море, до которого ты никогда не дотянешься.

Морган уже почти не слышал его; звук доносился издалека, а реальным в целом мире был только страх. Онемевшие ноги передвигались деревянно, неловко, словно у марионетки.

Или уже омертвевшие?..

«Я хочу умереть, – понял он и даже немного удивился. – Только чтобы это закончилось».

А Уилки продолжал говорить.

– Мне шили одежды из рассветной дымки, из девичьего румянца, из росы, дрожащей в паутине, из солнечного света, утонувшего в капле крови ребёнка, которого ужалила змея. А теперь… Молнии и пуговицы, крючки и цепи – всё жжёт, всё кусается, и я даже одеться не могу сам. Что ты знаешь о выборе, милый мальчик? Что ты знаешь о том, каково это – отдать всё не ради того, чтобы сделать лучше или спасти, но ради того, чтобы иметь крохотный шанс собрать из осколков прежний мир? И потом целую вечность удерживать эти осколки, и в каждом видеть собственную искажённую тень, такую уродливую… и никогда, слышишь, никогда не отводить взгляда.

В какой-то момент Морган просто не выдержал. Точнее, не выдержало сердце. Сначала пришла спасительная боль – в верхней части живота, такая, что можно принять за резь в желудке. Потом воздуха стало шокирующе мало – и опустилась темнота.

Забытьё было мучительным, полным кошмаров. Жёсткая скамья под спиной, равнодушное звёздное небо – такое настоящее и близкое, что протяни руку и коснёшься. Мерещился фонарщик, разевающий рот в беззвучном крике, и трепещущие огненные крылья Чи. И целый ворох искр, которыми приходилось дышать, чтобы выжить.

А ещё почему-то Уилки, который стоял на коленях и бережно согревал дыханием его омертвелые ноги. И сосновая скамья, много раз перекрашенная и рассохшаяся, выпускала побег за побегом – смолистые, жёсткие. Глубокий разрез на стопе затягивался, а кожа слегка розовела, и оживающие сосуды покалывало.

Морган очнулся на заднем сиденье своей «шерли» незадолго до рассвета от внезапного включившегося радио. Играла песня Джонни Хукера, та самая, которая звучала по дороге из Сейнт-Джеймса в Форест. С зеркала заднего вида свисали незнакомые белые цветы на проволочно-жёстких стеблях с восковыми листьями.

Несколько секунд он пялился в потёртый потолок, а затем резко сел, скинул ботинки и ощупал собственные ноги. Но не было ни следа обморожения или порезов; только ментоловый запах мыла сменился медовым ароматом клевера с тимьяновой ноткой.

«Приснилось?»

Нет. Он это понимал совершенно ясно. Даже если Уилки уничтожил все следы, кое-что осталось. Коварное тягучее чувство в груди, прежде незнакомое: страх. И именно оно сейчас заставило перебраться на водительское сиденье, завести автомобиль и поехать… нет, не домой, а к Гвен.

Сестра открыла почти сразу, точно поджидала у двери.

– Т-с-с, – прижала она палец к губам и воровато оглянулась через плечо. – А то Вив проснётся. Я так и знала, что ты приедешь. Мама ночью позвонила и сказала, что тыне вернулся домой. Точнее, что вернулся и ушёл, только свет оставил включённым… – Гвен вдруг осеклась. – Господи, что с тобой произошло?

Морган вымучил улыбку.

–Так заметно?

– В декабре я вела дело с потерпевшей – жертвой изнасилования, – сухо ответила сестра, но за скупыми интонациями проступала даже не тревога – ужас. – У неё такие же глаза были, как у тебя сейчас.

Смех прорвался наружу резкими, лающими звуками, больше похожими на кашель. Грудь заболела от напряжения.

– Нет. можешь не беспокоиться, на моё тело никто не покушался… в обычном смысле. Всё в порядке, правда.

Гвен окинула взглядом пустую улицу, стройный ряд домов под светлеющим небом, на аккуратные клумбы и фигурно подстриженные кусты – и в упор посмотрела на заведённую «шерли», криво припаркованную поперёк газона.

– Не в порядке.

– Не в порядке, – покорно согласился Морган, продолжая улыбаться. Чувство страха шевельнулось в груди – слабо, ровно настолько, чтобы приглушить муки совести. – Ты отдашь мне папку с документами?

Сестра открыла рот и снова закрыла; наверное хотела спросить что-то вроде «а как же мама» или «даже после того, как отец побывал в реанимации, ты готов…», но прочитала ответ по глазам и не стала тратить время. Она скрылась в домена несколько минут,

оставив дверь приоткрытой, а затем вернулась с пухлым скоросшивателем.

– Вот, – произнесла Гвен, передавая документы, и рефлекторно прикрыла рукой живот. – Там всё, что нужно. Сверху я вложила конверт с контактными данными Стива Барроумэна. Ему можно доверять. Он сумеет провернуть это дело так, чтобы пострадало как можно меньше невиновных людей.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Морган и отступил на шаг. – Ну, я поехал… Маме привет.

Ресницы у сестры дрогнули.

– Ты ведь вернёшься, когда закончишь дело?

– Да, наверное, – легко солгал он и побежал к машине. Обернулся только тогда, когда занял водительское сиденье и заблокировал двери.

Гвенивер Майер стояла на пороге своего дома – босая, простоволосая, в красном шерстяном платье. На полшага позади неё

был Вивиан Айленд – в мягком синем домашнем свитере и брюках, такой взъерошенный и помятый, что ясно было: спать он не ложился.

Если закрыть глаза и посмотреть по-настоящему, то становилось видно, что он сияет, как матовая стеклянная аромалампа со свечой внутри, и благодаря ему Гвен тоже горела отражённым светом – искусственная луна, муза из прозрачного камня.

К таким тени не рискнут подступиться никогда.

Морган улыбнулся – впервые искренне за всё утро – и вырулил на пустую дорогу. Трусливо отстраняться он не будет, но оставаться в качестве жертвы на заклание – тоже. Путь до Пинглтона, где живёт Стивен Барроумэн, неблизкий. Да и вряд ли есть смысл ехать туда сразу, когда тени и люди Кристин наверняка бросятся в погоню…

Лгать себе было на удивление приятно.

Глава XVII

Между Чармин-Гроув и Корнуоллом было примерно шестьдесят миль, и бак опустел ровно на половине дороги. На уговорах и понуканиях «шерли», как верная дряхлая лошадь, с трудом дотянула до заправки, едва ли не полностью скрытой за частоколом молодых елей. Шоссе, до сих пор петлявшее меж холмов, дальше ныряло вгустую рощу; стремительно темнело, а фонарей здесь отродясь не водилось.

Морган заглянул в отощавший кошелёк, прислушался к ощущениям в желудке и со вздохом признал, что подкрепиться надо не только автомобилю. Вплотную к стойкам заправки примыкало кафе на три столика. Кафельный пол с выщербленной по краям синей плиткой, мебель из оранжевого пластика, полосатые занавески на окнах и две лампочки под плетёными абажурами – вот и весь интерьер.

За кассой громоздился на столе древний кофейный аппарат, чуть дальше стояла микроволновка, за ней напольный холодильник, как для мороженого, и стенд с чипсами и орешками.

За столиком в глубине помещения глушил пиво лысый бородач в джинсовом комбинезоне – очевидно, водитель фуры, припаркованной у заправки. Другой стол был залит чем-то липким и кислым. Оставался последний, у окна. Морган повесил на спинку стула пальто и вернулся к стойке. Заказы принимал тощий прыщавый подросток. Он с неохотой оторвался от планшета:

– Добрый вечер. – Тон его буквально сочился неприязнью.

– Добрый, – солнечно улыбнулся Морган. Обычно это помогало, помогло и сейчас. Негатива у парня поубавилось, и он даже соизволил встать. – Мне кофе с молоком и сэндвич.

– Сэндвичей нет, – буркнул продавец, щелчком опрокидывая меню. – Есть замороженные нагетсы, картошка-фри и лазанья. Сахар нужен?

– Да, пожалуйста. И тогда мне лазанью.

Стаканчик с коричневой бурдой, два пакетика сахара и порционные сливки парень вручил ему сразу, лазанью в магазинном пластиковом судке вытащил из холодильника, отогнул плёнку и сунул в микроволновку. Ждать нужно было пятнадцать минут.

Морган расплатился и отправился за столик у окна.

На улице уже темнело. На невидимом отсюда шоссе изредка проезжали машины, и тогда за частоколом елей проступало бледное пятно автомобильных фар. Снег почти везде сошёл, но дожди запаздывали, и в воздухе висела мелкая пыль. К югу на деревьях набухали почки.

«Интересно, как там, в Форесте?»

Морган прикрыл глаза. Без сахара кофе горчил до тошноты, но сейчас это оказалось то, что нужно. В голову лезла сплошная чушь, воспоминания мешались со снами.

После побега из города прошёл уже почти месяц. Сперва было совсем туго. Денег на карточке оказалось достаточно, но тратить их не хотелось. Кое-каких расходов избежать не удалось – например, на новую карту для телефона и атлас автодорог, но на такие мелочи он старался не обращать внимания. На ночь сперва останавливался в хостелах, затем, когда начал подрабатывать, открыл другой способ.

Нанимался официантом на пару вечеров, подменить кого-нибудь из заболевших работников, заводил знакомство с более-менее симпатичной девушкой и напрашивался на ночлег к ней. Отказывали редко, но до чего-то существенного дело дошло только однажды. Та девчонка по выходным играла в фолк-группе на скрипке, почти не красилась и стриглась почти налысо, но чем-то неуловимо

напоминала Кэндл.

С остальными удавалось балансировать на тонкой грани дружбы и флирта; его это полностью устраивало.

Он нигде не задерживался дольше трёх дней. Маршрут выбирал наугад, чаще всего по названию города. Старался передвигаться днём, в ярком сеете, а по вечерам находиться в людных местах. Раза четыре на всю ночь оставался в клубе, а потом днём отсыпался в

машине. Удивительно, но его никто не преследовал, точно так и надо – ни подчинённые Кристин, ни полиция, ни Уилки. Лишь однажды, в баре под Честером, во время паузы между выступлениями, почудился в дальнем углу чудовищный персонаж – длинные руки, деловой костюм, аккуратная стрижка-каре и пустота вместо лица под приплюснутым цилиндром. Но в тот же момент перерыв на сцене закончился, и на помост поднялся парень с флейтой. От него исходило слабое сияние. Когда полились первые звуки музыки, то в груди у Моргана защемило. Он обернулся, но безликий уже исчез. Парень продолжал играть на флейте, а девчонка в первом ряду, пылающая, как бенгальская свеча, пела тонкой высоко – о поезде, который мчит сквозь небеса, о серпе луны и рельсах, скрытых подо мхом.

Их было много, таких светящихся и чистых; куда больше, чем пустых и чёрных изнутри. Некоторые выглядели особенными, как тот музыкант из клуба. Другие казались совершенно обычными – клерки, школьники, угрюмые старики, располневшие, скверно накрашенные продавщицы в ночных магазинах. Но внутри у каждого горело что-то… что-то…

Морган пытался подобрать слово – и не мог, а потому просто наблюдал, зачарованный.

Со Стивом Барроумэном он всё-таки встретился, почти две недели назад. Это оказался высокий, атлетически сложенный парень,

темноволосый, улыбчивый, с ясным взором, похожий на какого-нибудь пилота межвёздного корабля. Тень у него была лисья, хотя в глаза несоответствие сразу не бросалось. Морган приспособился смотреть искоса, и тогда заметил, как двигается пушистый хвост в такт словам и как замирает насторожённо в напряжённые моменты.

– Вот так подарочек подкинула Гвен, да уж, – пробормотал Стив, отстукивая пальцем отрывистый ритм. Папка с компроматом успела перекочевать из потайного отделения под сиденьем в аккуратный дипломат. -Я какчуял,что там не так что-то. Надо сказать Джилл, чтоб забрала девочек и съездила погостить к маме. . то есть к моей маме.

–Джилл?

– Жена, – откликнулся Стив и нахмурился. – Но что же делать… У меня есть одна идея, но попробую сначала поговорить с мистером Диксоном. Он всегда был здравомыслящим человеком.

–Попробуйте, – со вздохом согласился Морган, особенно не рассчитывая на положительный исход.Он чувствовал одновременно облегчение, лишившись опасной ноши, и вину. – У меня с отцом не получилось.

– Иногда политики бывают на удивление недальновидны, – нервно стукнул хвостом Стив и совершенно по-лисьи фыркнул. – А у меня такое чувство, что рано или поздно по следам этой папки явится какой-нибудь монстр, – ткнул он пальцем в дипломат.

Дыхание перехватило; воспоминания резко нахлынули, но в них была не Кристин и не чудовищная воронка, а Уилки, склонивший голову перед танцем.

– Вы не представляете, что такое настоящий монстр, мистер Барроумэн.

– Надеюсь, и не узнаю, – кисло ответил Стив. – Ладно, спасибо тебе. Передавай привет Гвен.

– Обязательно, – легко солгал Морган.

Не мог же он признаться, что контакта с семьёй он не поддерживал?

Кэндл, однако, не сдавалась и продолжала стучаться на электронную почту – через день, максимум через два, обстоятельно описывая, как идёт процесс. Именно от неё он узнал, что Годфри Майер уже через неделю вернулся к своим обязанностям. Суд

состоялся, и башню всё же постановили снести; Кэндл подала апелляцию, и процесс снова заморозили. В последнем письме, от четвёртого февраля, она хвасталась, что накопала кое-что любопытное, и это наверняка переломит ход дела. Подробностей не

сообщила, что и понятно – наверняка почту мониторили…

Запищала микроволновка; Морган очнулся – за окном совершенно стемнело, только плавали в густых чернилах февральского вечера тусклые фонари вокруг заправки. Он отлучился забрать лазанью и взять пластиковую вилку из судка, а когда вернулся за столик, то дверь кафе беззвучно отворилась. Вошла молодая женщина небольшого роста, одетая в молочно-белое пальто до колен, расходящееся от пояса пышными складками. Талия из-за широкого тёмно-коричневого ремня казалась неправдоподобно тонкой.

Незнакомка была подстрижена под мальчика, а улыбалась загадочно и устало, как сфинкс в пустыне.

– Чёрный кофе, две порции. Хороший только. Сдачи не нужно, – попросила она. Морган успел заметить, как парень-продавец сгрёб со стойки и сунул в задний карман новенькую купюру, на которую можно было поужинать в хорошем ресторане. А потом незнакомка вдруг оказалась у столика рядом с окном. – Прости, я тебе не помешаю?

Бородач обгладывал женщину взглядом; соседняя же столешница всё так же блестела и попахивала кислятиной.

– Нет, конечно, – улыбнулся Морган. – Прошу.

Глаза у женщины оказались совершенно прозрачными. Любуясь бликами на стекле, она дождалась свою порцию хорошего кофе – действительно хорошего, сваренного в турке с корицей и ванилью – и только затем бросила, не оборачиваясь:

– У тебя не получится.

– Что?.. – растерянно откликнулся он.

– Сбежать, – ответила незнакомка просто и подвинула к нему вторую чашку. – Бери, бери, всё равно Ремус задерживается. У тебя такой славный взгляд, но совершенно потерянный. Давно убегаешь?

– Месяц, – признался Морган неожиданно для самого себя. Незнакомка ностальгически улыбнулась, пригубив кофе.

– И какуспехи?

–Гм. .

Она рассмеялась, мелодично, однако почти беззвучно.

– Я когда-то продержалась вдвое больше. И уронила дирижабль, чтобы избавиться от прошлого. Вон там, под Корнуоллом, – указала она в темноту за окном. -Четыре человека погибли, во всех газетах шум был. . А ему хоть бы что.

–Кому?

– Ремусу, конечно, – улыбнулась она снова, теперь мечтательно. – Мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять: бегу я не от него. У тебя такой славный взгляд, – повторила она тихо. Тонкие светлые волосы парили вокруг лица, как паутина, хотя ни намёка на сквозняк не было. – Пистолет не купил?

Вопрос почему-то не удивил.

– Нет.

– Хорошо, – вздохнула незнакомка. Её профиль на фоне тёмного стекла казался фарфоровым. – Значит, понимаешь, что не поможет.

Ты только не удивляйся, что я к тебе подошла. Горишь, как маяк, сложно удержаться. И так на меня похож… На всех нас.

– На кого? – спросил Морган, холодея. Неужели всё-таки догнали?..

В ней не было ничего волшебного. Просто очень состоятельная, а потому ухоженная и элегантная женщина без возраста, каких много. Свет, исходящий от неё, был мягким и ровным.

«Может, сумасшедшая?»

– ЛораЧимни умерла, – невпопад ответила незнакомка, продолжая пить кофеи любоваться темнотой за окном. – В доме для престарелых, почти десять лет назад. А я и не заметила. . Ты начинаешь бежать, чтобы сохранить себя, и не замечаешь, как теряешь

абсолютно всё. Куда больше, чем если бы остался. Но иногда надо всё потерять. Это как переболеть свинкой в детстве.

– Я не болел.

–Оно и видно, – усмехнулась женщина и снова пригубила кофе. Край чашки стукнулся о зубы.

– Кто вы? – снова спросил Морган. Она головой качнула:

– Фелиция. Просто Фелиция. Не бери в голову. Я ведь на самом деле не с тобой разговариваю, а с собой. Той, которая пыталась убежать.

Дверь кафе опять отворилась. На пороге показался светловолосый мужчина в приталенной чёрной куртке, похожий на Фелицию, как брат-близнец. Он медленно обвёл взглядом помещение, на мгновение задержавшись на бородаче, который так и пожирал глазами странную блондинку. Тот окаменел, боясь даже моргнуть; из приоткрытого рта потянулась нитка слюны.

– Мисс Монрей.

– Что с колесом? – непринуждённо осведомилась Фелиция, как на светском приёме.

– Всё в порядке, миледи, – ответил мужчина в чёрном, слегка поклонившись и прижав ладонь к груди. – Можем следовать дальше.

– Я в тебе не сомневалась, – повела она рукой и обернулась Моргану: – Что ж, прощай. Может, и увидимся когда-нибудь. Мир

тесен, так ведь?

Фелиция отставила полупустую чашку и беззвучно пересекла кафе. Приподнялась на мысках и шепнула что-то своему спутнику. Тот качнул головой и смерил Моргана долгим холодным взглядом, а затем произнёс спокойно:

– Скорее, на меня.

Пара вышла. Бородач тяжело закашлялся, навалившись на хрупкий стол. Парень за стойкой выронил планшет и сам рухнул следом, едва не повалив кофейный автомат. Морган отставил стаканчик с коричневой горькой бурдой. После настоящего кофе прикасаться к нему не хотелось. Думать о том, что видели бородач и прыщавый продавец на месте мужчины в чёрной кожаной куртке, – тоже.

Лазанья за время короткого разговора успела остыть, присохнуть к пластиковому лотку и стать совершенно несъедобной. Морган без особых сожалений отправил её в мусорный бак, затем подошёл к стойке и снова попросил сэндвич. На сей раз он нашёлся почти сразу, свежайший, с тонкими ломтиками копчёной курицы, сладковатого сыра и с листьями рукколы.

Денег парень почему-то не взял.

Корнуолл оказался больше, чем можно предположить по кружку на карте. Особенно сильное впечатление производили роскошные особняки на окраине, частью заброшенные, частью превращённые в отели. Нашёлся и один недорогой чистый хостел в самом центре. За завтраком Морган разговорился сего владельцем, который также устраивал экскурсии по округе, и невзначай спросил об упавшем дирижабле.

– Чего-то такое было, кажется, – нахмурился мужчина. – Но ещё до войны. Кажется, взорвался в воздухе экспериментальный

образец. А вы место падения ищете?

– Вроде того, – ответил он уклончиво.

Воздух в Корнуолле отчётливо пах весной. На чёрных клумбах проклюнулись белесоватые стрелки гиацинтов. Море здесь было недалеко, оно дышало теплом и запахом йода. Мощёные улочки в центре то упрямо карабкались в гору, то кубарем катились вниз,

разбиваясь на два-три рукава. Кафе открывались рано, около восьми, и посетителей, как ни странно, хватало. Подсчитав наличность, Морган решился взять себе латте на вынос, но в это самое время зазвонил телефон. Номер показался смутно знакомым.

– Слушаю.

– Морган, это я, – взволнованно зачастила Саманта. – Только не бросай трубку, умоляю…

– Откуда у тебя этот номер? – перебил он сестру. Грудь снова сжало невидимым обручем.

«Значит, так легко найти, отследить… Права была Фелиция – бежать некуда».

– Джин нашёл, – быстро ответила Сэм. – Я не спрашиваю ни о чём и не лезу, честно, я не хотела… Но, Морган, она в реанимации.

Твоя подруга, Кандида Льюис.

– Кэндл?

Телефон выскользнул из вспотевшей ладони и закувыркался по мостовой. Отлетела крышка, аккумулятор юркнул сквозь решётку канализации. Небо над Корнуоллом было ярко-голубым, высоким и весенним, и воздух полнился ароматами первых слабых ростков, сырой земли и далёкого моря, а из кофеен тянуло выпечкой и шоколадом…

Но в ушах раздавался писк аппаратуры в больничной палате, как пульс, что становится всё реже.

Прошедший в бегах месяц обрушился на Моргана всей своей тяжестью случайных знакомств и бессмысленных встреч, дорог без начала и конца, чужих городов и незнакомой музыки, так непохожей на обожаемую Этель классику, фантомных болей обрубленных связей и снов, где было бесконечное лето далёкого прошлого. Один повторяющийся день – разнеженные жарой холмы и военные самолёты на

горизонте…

– Хватит, – пробормотал он, зажимая уши. Мостовая ткнулась в колени; Корнуолл раскачивался, подобно палубе корабля в шторм. – С меня хватит. Хватит.

Кто-то подошёл, похлопал его по плечу и спросил, всё ли в порядке. Из горла вырвался истерический смешок. Мир вращался всё быстрее, и в этой центрифуге не мог удержаться ни страх, ни даже беспокойство о себе. Достать новый телефон было делом получаса, а цифры Морган всегда запоминал хорошо. Перезвонил он уже по дороге, выводя ревущую «шерли» на загородную трассу.

– Сэм, это я. Мобильный уронил, извини. Что там с Кэндл?

Сестра молчала несколько секунд, словно собираясь с духом.

– В реанимации. Её нашли сегодня в собственной квартире, сильно избитую. Дело взял Джин, он землю роет, честно… Морган, я была в госпитале. Врачи говорят, что больше недели она не протянет. Шансов никаких. Миссис Льюис запретила отключать её от

аппарата, но всё равно…

– Я буду завтра. Держитесь. И, Сэм… – он запнулся. – Прости, пожалуйста.

В трубке раздались гудки.

Форест изменился сильнее, чем может один маленький провинциальный город за месяц. Внешне это выражалось лишь в том, что появилось множество плакатов, пропагандирующих строительство эко-парка. Четыре на шоссе до Сейнт-Джеймса, один на въезде, а сколько по улицам – вовсе не сосчитать. Над мостом через Мидтайн трепыхалась растяжка с лозунгом: «Вперёд в будущее с Новым Миром!». Грани новеньких пластиковых урн и перегородки остановок тоже пестрели плакатами.

Некоторые из них выглядели так, словно все окрестные кошки собирались ночами и драли их когтями. В других сияли огромные, обгорелые по краям дыры.

Но, что ещё хуже, изменился сам воздух. Дышать стало тяжелее. Тошнотворно-сладковатый запах размокшей старой бумаги окутывал целые кварталы. Даже в свете золотого закатного солнца из-под моста глазели крысы, растерявшие всякий страх. Ясное небо без единого облака напоминало стеклянный колпак в бензиновых разводах, и не чувствовалось в нём ни глубины, ни беспредельности – крышка и есть крышка, пусть и красивая. Улицы слегка раскачивались под ногами, словно асфальтовое полотно и булыжные мостовые истончились, превратились в эластичную плёнку на поверхности вязкой, мазутно-чёрной жидкости.

И – словно в противовес – нахлынула раньше срока весна, безудержная и волшебная. Разворачивались в парках клейкие, ароматные листья, изумрудно-зелёные нити травы прошивали землю, точно скрепляя между собой рассыпающиеся слои лоскутного одеяла.

Распускались первоцветы, а трещины в асфальте были полны молодого клевера и жёстких стеблей ползучего тимьяна, и благоухание это кое-где заглушало мерзкую бумажную вонь.

«Город борется, – крутилось в голове, пока «шерли» наворачивала круги по знакомым улицам. – Он не сдаётся. Никто из них не сдаётся».

До больницы Морган добрался в шесть вечера. Ни Саманте, ни Гвен перезванивать не стал, признавая их право на презрение и ненависть, и потому не знал даже, в какой палате поместили Кэндл. Но дежурная на стойке у входа почему-то сразу вспомнила его – «А,

вы же младший брат Дилана! Как он там, на новом месте?» – и подсказала, куда идти. Он не слишком удивился, застав у прозрачной стены, отделяющей реанимационный бокс от помещения для посетителей, Оакленда и Ривса. Последний выглядел так, словно его

пропустили сквозь мясорубку и наскоро сшили. Нечёсаные и кое-как собранные в хвост волосы он прятал под капюшоном серой толстовки.

– Только не говори, что тебя тоже избили, – вырвалось у Моргана, когда он разглядел синяк на скуле.

– Не б-буду, -угрюмо ответил Ривс. Глаза у него горели звериной злостью, которой за ним отродясь не водилось. – Я ей п-помогал с последним делом. Мы взломали электронную п-переписку «Нового мира». На меня тоже дома напали.

–и?

–К-коллекция электрошокеров. И ложусь п-поздно.

Некоторое время слова просто не шли с языка. В голове была звенящая пустота.

– У вас здесь словно война – произнёс он наконец.

Оакленд шумно вздохнул и почесал в затылке:

– Вот что-то вроде того. Понять бы ещё, с кем… Или с чем.

Некоторое время они стояли и смотрели друг на друга. Морган был готов в любой момент к тому, что Ривс подорвётся с места и врежет ему кулаком в челюсть, но тот не сказал ни слова. Не спросил даже, где пропадал незаменимый сотрудник мэрии целый месяц в самое тяжёлое время. Наконец Оакленд нарушил молчание.

– От тебя никаких новостей не было. Ни почты, ни звонков. Мы боялись, что тебя тоже достали. Но Кэндл до последнего уверяла, что всё хорошо, и ты вернёшься. Что ты делаешь что-то важное там, куда уехал, эгрхм…

И тут бы самое время отрывисто кивнуть, соглашаясь и принимая незаслуженный венец героя в борьбе за часовую башню Фореста.

Тем более что Стив Барроумэн получил заветную подборку документов, пусть и с запозданием, а значит, беспорядочная езда по четырём графствам принесла хоть какую-то пользу… Но Морган всем своим существом ощущал, что так будет неправильно.

«Именно тот ответ, который понравился бы Кристин».

– Если бы… На самом деле я просто испугался. Не «Нового мира», а того, что надо сделать. Итого, к чему всё приведёт.

Стоило произнести это, как с плеч сорвалась та колоссальная тяжесть, которая нарастала весь последний месяц, а невыносимой стала в Корнуолле, чуть больше суток назад. Страх потерять себя, разрушить безвозвратно свой маленький и не слишком-то уютный мир – о, он никуда не делся, но вдруг потерял всякое значение.

Ривс отвёл взгляд в сторону и покрылся пятнами румянца, словно увидев что-то запретное.

– Нелегко тебе п-пришлось, да?

– Наверное.

Свет мигнул; звуки шагов, далёкие голоса, писк индикаторов – всё это нахлынуло в одну секунду, прорвав невидимый заслон. Морган рефлекторно тряхнул головой и шагнул к перегородке, касаясь раскрытой ладонью прохладного стекла.

Там, по другую сторону, была непроглядная темнота, и даже ярчайший свет направленных ламп не мог разогнать её. Она плескалась от стены до стены, густая и едкая, как кипящая смола. В ней плавали, колыхаясь, громоздкие медицинские аппараты с мигающими индикаторами и белый помост, больше напоминающий саркофаг, на котором лежала кукла, опутанная проводами. И даже сквозь стекло просачивался запах крови и безнадёжности, а если прикрыть глаза и посмотреть по-настоящему, то можно было увидеть, как трепещет на сквозняке маленький упрямый огонёк на кончике фитиля, рыжеватый и тёплый.

«Кэндл. Свеча на ветру».

Все свечи рано или поздно догорают и гаснут, остаются лужицей воска или парафина, чёрной спиралькой обугленного фитиля. Тепло и свет исчезают сразу, но запах дыма, запах смерти задерживается надолго – щекочущий горло и горький. Но если наблюдать за горящей свечой слишком пристально, то под веками останется потом пламенеющий отпечаток, который становится ярче в полной темноте.

Морган провёл по стеклу кончиками пальцев – нежно, как мог бы касаться шеи Кэндл или обнажённой спины. И в тот же момент рука переломанной мумии на белом пьедестале дрогнула, словно пытаясь сжаться в кулак.

– Гхм… Мы пойдём, – тихопроизнёс Оакленд. – Мне домой пора, Мэгги ждёт… А Ривс у наснекоторое время поживёт, пока всё не утихнет. Ты тоже один не ходи, что ли.

Он кивнул, не слушая на самом деле, и прижался лбом к перегородке. Стекло слегка затуманилось от дыхания. Часы в нагрудном кармане, молчавшие весь месяц, дрогнули, и стрелки пошли по кругу – сначала медленно, дёрганно и неровно, а потом всё увереннее и

быстрее, пока не отыскали свой верный ритм. Лекарственно-острый запах отступил, и на мгновение повеяло духами Кэндл, похожими на дерево, пропитанное морской водой.

– Все свечи догорают однажды, – прошептал он, и туманное пятно на стекле стало больше. – Все свечи гаснут. .

Решение постепенно складывалось – из образов, из воспоминаний о том, как трепетали крылья Чи в фонаре и как яростно разгоралось её пламя, когда тени густели, из скрежета часового механизма в кармане и дневников мертвеца О’Коннора.

Когда Морган обернулся, то уже знал, что делать. И то, что на скамье для посетителей сидела бледная Дебора, его совсем не удивило.

– Миссис Льюис.

– Ты всё-таки вернулся. Кэнди так тебя ждала, – улыбнулась она слабо, высохшая и постаревшая разом, в свободном белом платье до колена, похожем на саван. – Не пугайся, я не призрак, хотя близка к этому. Кэнди часто ругалась из-за того, что я курю. Я говорила, что ещё и её переживу. Кто же знал, что это не просто шуткой окажется?

– Она ещё жива.

– Ну да, – кивнула Дебора. Пальцы у неё дрожали. – Курить хочется до остервенения. Хотя бы и эту электронную дрянь.

– Так закурите, – тихо ответил Морган. -Думаете, вам рискнёт возразить кто-то?

Она беззвучно рассмеялась, а потом вдруг согнулась, точно ломаясь пополам, и уткнулась в собственные руки. Её острые плечи, едва прикрытые мягкой тканью платья, мелко тряслись. Морган смотрел, не зная, что сказать и что пообещать, а затем вышел.

Горло сжималось в сухих спазмах, под веками плавали оранжевые огоньки, но разум оставался ясным и спокойным, как никогда.

Глава XVIII

На улице было тепло не по сезону. Капризная «шерли» завелась сразу. Хотя до полуночи оставалось больше двух часов, выжидать он не стали сразу поехал на площадь. Всё пространство на расстоянии двадцати метров от башни оказалось оцеплено бело-

красными тревожными лентами. Мёртвую технику отбуксировали куда-то, оставив только проржавевший до сквозных дыр экскаватор.

Уилки в золотом венце, таком пугающе уместном на растрёпанных пегих волосах, сидел на отвалившемся колесе и крутил в пальцах белесоватый стебелёк фиалки. Бессменное коричневое пальто куда-то исчезло, остались только джинсы и водолазка, а ещё бесконечный ярко-синий шарф.

«Мой подарок на Рождество… Как странно».

– Ждал меня? – спросил Морган, пытаясь произнести это извиняющимся тоном, но всё равно получилось дерзко и с вызовом.

Часовщик скрипуче рассмеялся, отбрасывая полураспустившуюся фиалку:

– Какой самоуверенный юноша, надо же. Зачем вернулся? Мало было в прошлый раз?

При воспоминании о танце на площади пальцы на ногах поджались сами собой, рефлекторно. Морган сглотнул и упрямо вздёрнул подбородок:

–Мало.

В погасших золотистых глазах промелькнула искра интереса.

– И сколько же тебе надо?

– Столько, сколько ты решишь дать.

Часовщик вздохнул и отвернулся. Запястья его были такими бледными и тонкими, что казались прозрачными.

– Если ты пришёл из-за своей подружки, то лучше уходи.

Дышать стало больно. Воздух, который пах весной и прелой бумагой, на секунду показался невыносимо горьким.

–Ты не можешь ничего сделать?

– Могу, – спокойно ответил Уилки, всё так же глядя в сторону. – И ты знаешь цену. Для себя и для неё. Но если я сделаю это сейчас, ты меня никогда не простишь. Уходи, пока можешь.

«Он ранен, – нахлынуло вдруг жутковатое осознание. – Почти так же, как и Кэндл, просто по-другому. И… не хочет, чтобы я понял?»

Мышцы свело судорогой от одного всепоглощающего желания – подойти, сесть рядом и обнять его, стиснуть до хруста костей, защитить, сказать, что не до счётов и прощений теперь. . Морган сдержался в последний момент, стиснул кулаки и остался на месте, не

приближаясь, но и не отступая.

– Я готов. И не только ради Кэндл. Только скажи, что делать.

Часовщик усмехнулся, глядя искоса. Золотые искры в глазах стали чуть ярче.

– Чтобы спасти её?

– Чтобы спасти всех.

– Всех спасти не получается никогда. Ты меня не простишь, – пробормотал Уилки едва слышно.

– Ступай к Шасс-Маре. Отдай ей своё имя. И скажи, что поручаешь Кэндл ей. Она знает, что делать.

Морган медленно, глубоко вдохнул. Прохлада ранней, нежданной весны разлилась по лёгким, впиталась в кровь, расходясь по капиллярам до каждой клеточки. Почему-то стало очень легко, и даже непреходящая боль в груди казалась совсем не важной.

– А потом?

– Увидишь.

Когда он уходил с площади и садился в машину, то в висках стучало только: «Что я творю?», но остановиться было уже невозможно.

Ночной город крутился перед автомобильными фарами, насаженный на пучок света, как детская вертушка, показывая то одну блестящую грань, то другую, а между ними пролегали глубокие складки темноты. Двуцветные нитки фонарей, белых и розоватых, оплетали кварталы, сшивая их на живую. Нужная улица показалась слишком быстро – знакомый спуск меж двух домов, где никакой автомобиль не проедет.

Морган шёл, касаясь пальцами кирпичной стены, и старался не хватать воздух ртом слишком жадно.

«Пути назад нет».

Дверь под вывеской с двухмачтовым кораблём была на месте, но поддалась она не сразу. Внутри пол раскачивался, как палуба в шторм. За всеми иллюминаторами небо полыхало от молний, а волны беззвучно вздымались и обрушивались, огромные, как

многоэтажные дома. Водоросли стыдливо жались к стенам; глаза морских тварей смотрели с любопытством и с голодом, как на медленно опускающийся в пучину труп.

«Ждут пиршества», – пронеслось в голове.

Кетхен выглянула из переплетения бурых стеблей, и впервые лицо у неё было человеческим и печальным. В огромных голубых глазах отражался дальний берег с заброшенной церковью. Морган слабо улыбнулся в ответ и ускорил шаг.

Главный зал был полон призраков, но своими делами никто, в отличие от прежних ночей, не занимался. Все следили за входом.

Шасс-Маре, без обычного корсета, в свободной белой рубахе, сидела и тщательно полировала бархатным клочком антикварный револьвер.

– Не говори ничего, – тихо попросила она, не поднимая взгляда. – Подожди немного, я подберу тебе что-то сама …

–Меня зовут Морган Майер.

– Я ничего не слышу.

– Слышишь. Меня зовут Морган Майер, и я прошу твоего одобрения.

–Я ничего не. .

– И доверяю тебе Кэндл. Или надо сказать полностью – Кандиду Мэри Льюис?

– Не обязательно, – едва слышно ответила Шасс-Маре. – Она представилась в первый же вечер. Как будто уже тогда чувствовала, чем всё закончится. Ты зря пришёл, Морган. Она не простит, если…

– Многовато разговоров сегодня о прощении, – грубовато откликнулся он. Сердце ёкнуло.

«Да, это началось с той самой песни… Или с исповеди?»

– Не перебивай, – слабо улыбнулась Шасс-Маре, откладывая револьвер. Призраки разом отвернулись и задвигались хаотически, словно истлевшие до полупрозрачности листья меж двух потоков воздуха. Бормочущая невеста пролетела совсем рядом, раскидывая кружевные рукава, как сети, и обдала потоком ледяного воздуха. – Ты знал, что она любила тебя? Как сильно любила? И, когда ты ушёл,

стала пылать в десять раз ярче. Потому и сгорела так быстро. И она не хотела бы, чтоб ты попал из-за неё в ловушку.

Морган качнул головой, стараясь не коситься на море за иллюминаторами. Оно задралось до самого неба, словно корабль опускался на дно колоссального водоворота; небо в грозовых разрядах почти скрылось из виду.

– Это не из-за неё.

Шасс-Маре посмотрела в упор:

– Тогда почему?

Перед внутренним взором промелькнуло лицо Фелиции Монрей и её улыбка сфинкса, который знает все тайны, однако связан клятвой молчания.

До поры.

– Наверное, потому что бегством ничего не решить. И яслишком люблю этот город. И Кэндл. И… – это оказалось сказать сложнее всего – …Уилки тоже, кажется.

– Ублюдка из башни? – Шасс-Маре даже брови выгнула от удивления. – С каких это пор?

Морган сделал ещё один шаг, струдом, как через толщу воды. Призраки вились вокруг него, светясь ёлочной гирляндой – старики с нардами, рыдающая женщина, так похожая на Дебору, мальчики девочка с глазами-звёздами… Всё происходящее казалось нереальным и бесконечно важным одновременно, как пророческий сон.

– Пожалуй, с того случая, когда мы вместе хоронили канарейку.

– А, ну это всё меняет, – саркастически усмехнулась она. – Только ему не говори. В самодовольстве он ещё более невыносим, чем обычно. . Я услышала тебя, Морган Майер. И даю своё согласие. А теперь ступай.

Он развернулся и пошёл обратно по коридору, всё быстрее и быстрее; раздался выстрел, хруст стекла, а потом взревел ветер,

врываясь в зал, и волны морские ринулись следом. Вода заполняла пространство быстро, и ботинки вымокли почти сразу, а вскоре и джинсы отсырели до колена. На улицу, впрочем, не проникло ни капли. Дверь под вывеской с парусником схлопнулась в самое себя, оставляя сиротливый проём между домами.

Садиться в «шерли» Морган не стал и побрёл по улицам пешком; почему-то это казалось правильным. Слишком тёплый для февраля ветер высушил джинсы, но с ботинками ничего сделать так и не смог. Низкое стеклянное небо щерилось сколами звёзд, и трещины разбегались по линиям, образующим созвездия. Полумесяц медленно вращался по кругу, чуть покачиваясь, как наклейка на граммофонной пластинке. Свет фонарей рассеивался, не достигая дороги, но тени не спешили бросаться наперерез.

Знакомую футболку с оранжевым зубастым солнышком он разглядел издали и поднял руку в знак приветствия.

– Это ты, братик. – Голос был гулким, словно говорили в металлическое ведро или со дна колодца.

– Привет, Уинтер. Что делаешь?

Секунду назад мальчишка стоял в конце улицы, а теперь уже вышагивал рядом, и с губ его не сходила счастливая, немного голодная улыбка, а в бездонных глазах под опахалами ресниц закручивалась серебряная вьюга. Там, где его кроссовки касались земли, появлялась белая изморозь.

– Отпустили погулять, – бесхитростно ответил он. – Крыс много. Давить их весело. А ещё я поцеловал настоящую девочку. Живую.

Это короткое «живую» царапнуло куда сильнее и глубже, чем рассказы о любых ужасах. Морган едва не сбился с шага.

– Она тебе понравилась?

– Да, – серьёзно ответил Уинтер и, скинув варежку и заткнув её за пояс, уставился на собственную ладонь. – Очень красивая. И почти не кричала. Я к ней вернусь поиграть. А можно взять тебя за руку, братик?

– Конечно.

Пальцы оказались ледяными и твёрдыми, как камень. Уинтер улыбнулся безумно и счастливо-и потащил его вперёд, хохоча.

Обочины и стены ближайших домов покрывались ледяной коркой, и в ней можно было разглядеть крысиные силуэты и ошмётки сплюснутых шляп-котелков с узкими полями. Иногда он оборачивался, не останавливаясь, и переспрашивал снова и снова:

– Мы ведь поиграем теперь?

– Обязательно. – отвечал Морган каждый раз – Тебе ещё надоест.

Уинтер смеялся, и смех его превращался в ледяную вьюгу, от которой немело лицо.

«Бедная красивая девочка, – пронеслось в голове однажды. – Она даже не представляет, во что вляпалась. Мальчик-зима, надо же».

Он не слишком удивился, когда за очередным поворотом вьюга развеялась, и из темноты в круг света под фонарём выступил Уилки. Глаза его слабо сияли золотом. Уинтер ойкнул и остановился. Лицо у него стало потерянным.

– Ему пора, да? – спросил он гулко и металлически.

– Пора, – мягко ответил часовщик и поманил пальцем: – Идём, Морган.

– Время вышло?

–Нет, – улыбнулся он. – Время пришло.

– А что, есть разница?

– О, огромная.

Уинтер остался под большим тёплым фонарём, комкая в кулаке несуразно большую варежку. А они пошли дальше, и город стелился под ногами, выворачиваясь наизнанку и превращаясь в нечто совсем иное, как фигурка-оригами. Стеклянное

небо постепенно отдалялось, обретало глубину, и звёзды перескакивали с места на место, складываясь в незнакомые фигуры. По правую руку раскинулся парк, где огневеющие осенние фрагменты чередовались с заснеженными, спящими. А по левую заброшенные дома перемежались незнакомыми кафе, открытыми даже за полночь. В проёме между рыжим кирпичным особняком и мрачными развалинами водонапорной башни Морган увидел заросшую вереском платформу и рельсы, поблёскивающие в лунном свете. Там стояла Кэндл, облачённая в зеленоватую больничную робу, коротко остриженная и с заострившимся чертами лица, и в руках у неё был гитарный футляр.

– Идём, – тихо сказал Уилки и тронул его за локоть. – Не след тебе смотреть на это.

Он повиновался и ускорил шаг, но успел рассмотреть, как луна, дрожа, срывается с небосвода, как огромный поезд, и несётся вниз по призрачным рельсам. Но часовщик не оглядывался, словно и не происходило ничего особенного, и просто шёл дальше. Свернув

направо, они пересекли парк и вышли к дому, от которого остался один фундамент и арка там, где раньше, похоже, располагалась дверь.

Поднявшись по развалившемуся крыльцу, Уилки осмотрелся и указал на тёмный провал в полу:

–Тебетуда, Морган.

Звёздное небо отсюда казалось особенно далёким, тёмным и бездонным; белый камень фундамента в слабом свете напоминал россыпь костяных бус, оплетённую мёртвыми стеблями вьюнов. Запах размокшей бумаги сюда не проникал; тут царил аромат ранней

весны, до срока нагрянувшей в город. Сияние звёзд отражалось в крохотных лужицах воды, скопившейся в выемках на местах выпавших камней.

Место, исполненное спокойствия; и всё же сердце продолжало болезненно сжиматься.

– Я должен спускаться… один? – Губы почти не слушались.

Уилки виновато улыбнулся; сейчас он казался мягче и моложе, чем прежде.

–Да. И отдай мне часы, пожалуйста. Там я тебе помочь не смогу.

Одеревеневшими руками Моргане трудом расстегнул пальто и вытащил из внутреннего кармана часы на цепочке. Медный корпус был тёплым, словно живая плоть, а стрелки двигались размеренно, хотя и едва ощутимо. Он вложил часы в руку Уилки и сделал шаг в сторону провала, затем другой. . До слуха донёсся шёпот, больше похожий на вздох:

– Постарайся вернуться, пожалуйста.

У края провала обнаружились ступени -старые, выщербленные. Когда Морган спустился ниже уровня пола, то верхняя их часть резко вздёрнулась, смыкаясь, и отсекла от выхода – словно люк задраился. Прежний мир исчез; осталась только темнота и тишина, а ещё -лестница под ногами, которая выравнивалась постепенно, превращаясь в дорогу, ведущую. . куда?

«Значит, отсюда можно и не вернуться», – рассеянно подумал Морган, продолжая идти на ощупь. По обе стороны от пути зияли провалы, и во мраке не понять было, насколько они глубоки. Постепенно становилось холоднее; колени сгибались уже с трудом, а дорога

всё не кончалась.

Настала минута, когда идти дальше он уже не смог.

Силы просто закончились. И вспомнилось как-то не ко времени, что в последний раз он ел и пил что-то в хостеле, за завтраком, в Корнуолле, больше суток назад. Губы пересохли и растрескались до крови; мышцы ослабели и застыли, как пластилин на морозе; дышать становилось тяжелее и тяжелее. В ушах появился гул, словно дорога сама летела куда-то на колоссальной скорости.

«Зачем я вообще пришёл сюда? – пронеслось в голове. – Что хотел сделать?»

Морган задавал себе вопрос, а ответа найти никак не мог. И от осознания этого становилось ещё холоднее.

…затем, чтобы спасти Кэндл?

Она не нуждалась в спасении и сама выбирала свою судьбу. И не сомневалась, в отличие от него, ни секунды.

… потому что так просил Уилки?

Нет, он давно уже ни о чём не просил. С тех самых пор, когда вывернул душу на площади. И неизвестно, кому тогда было больнее: тому, кто босиком танцевал на обжигающе холодных, острых камнях, или тому, кто, может, впервые за сто лет обнажил своё сердце.

…из-за семьи, ради Гвен и её неродившейся дочери – он теперь точно знал, что это дочь-и Саманты, ради Этель и Годфри, так глубоко ушедшего во тьму, ради сбежавшего Дилана и Джина, который оставался до конца?

Нет. Им-то как раз лучше было бы оставить всё как есть. Особенно Этель – слишком многое она уже потеряла.

…потому что Кристин покусилась на город?

Близко, но не то.

…потому что Кристин покусилась на его город?

Вот оно.

Не просто город. Его город.

Моргану не досталось ни музыкального таланта, ни способностей к медицине, ни твёрдого характера Гвен, ни упрямства Саманты.

Но кое-что он умел с самого начала – слушать быть хорошим мальчиком там, где другие срывались. Поэтому ему и нравилось работать в мэрии, приходить туда каждый день и чувствовать, как каждое его слово и действие меняет жизни людей. Он умиротворял гневливых; он утешал тех, кому требовалась поддержка. Он действительно искал пути решения проблемы, касалось ли это испорченного розария

сварливой старухи или записей безумного музыканта, отчаянно нуждавшегося хотя бы в одном внимательном слушателе.

В нём изначально было что-то, кроме голодной и эгоистичной тени; что-то, способное открывать запертые сердца.

Ведь даже часовщик не устоял под конец – и раскрылся, к добру или к худу.

В нём было что-то…

Что-то…

– Нет, – выдохнул Морган беззвучно; хотя губы двигались, но здешний воздух поглощал любые шумы. – Я сам был чем-то. Ключом

для них. Опорой.

«Тебе надо было родиться старшим, – зазвенел в ушах голос Дилана. – Ты слишком любишь нас всех баловать. Честное слово, мне даже стыдно».

Губы растянулись в болезненной улыбке; трещинки наполнились солоноватой кровью.

Он пришёл сюда не потому, что хотел спасти кого-то особенного, а потому, что хотел стать старшим, защитником для всех них.

Брать за руку на тёмной улице и доводить до порога, вместе с ними смеяться на шумной ярмарке на площади под Рождество, выбирать подарки, баловать, отгонять хищную темноту от окон, открывать запертые двери и слушать сердца, уже настолько измученные молчанием, что неспособные позвать на помощь.

И стоило осознать это, как город упал на ладонь ключом, тёплым и живым. Смертельный холод сжался до искр на кончиках ногтей. Прерывистый стук в грудной клетке умолк, и воцарилась полная тишина; а затем сердце забилось снова, громко и ясно.

Морган открыл глаза. Над ним было только небо, чёрное, глубокое, в россыпи звёзд. Белые камни развалин на ощупь казались тёплыми. Уилки сидел, сгорбившись, на арке, оставшейся на месте дверного проёма, и размеренно открывал и закрывал крышечку часов.

– Добро пожаловать, ключник, – произнёс он негромко.

Морган хмыкнул; он давно не чувствовал себя так легко и спокойно.

– Вернее будет сказать «с возвращением».

– Разве?-выгнул брови Уилки. – Тебя не узнать.

– У тебя будет целая вечность, чтобы привыкнуть.

Уилки сунул часы в карман и спрыгнул на камни, неловко спружинив ногами и слегка пошатнувшись. Затем подошёл вплотную к Моргану, вглядываясь ему в глаза, и бережно провёл ребром ладони по щеке.

– Ты так похож на него, – заворожённо произнёс он.

На кого – уточнять не потребовалось.

Тёмный погиб в самом начале войны, изменил судьбу целого города и отвёл от него смерть. А сам растворился в темноте, и место его упокоения потом захватили иные тени, голодные и бездумные. И одна из них свила гнездо внутри Годфри Майера, а затем стала

частью младшего сына.

– Ты всегда будешь помнить его, – понял вдруг Морган и уклонился от прикосновения. От сравнения со столетним мертвецом, пусть до сих пор любимым, сделалось горько. – Но я – не он. Даже если тебе очень этого хочется.

– Знаю, – грустно улыбнулся Уилки и отвернулся. – Но выглядишь точь-в-точь как он. Я вспомнил вдруг… интересно, почему.

«Может, не вспомнил, а просто пожелал, чтоб так было? И уверил себя в этом?» – подумал Морган, но озвучивать мысли не стал. А

вместо этого прикоснулся к плечу Уилки, мягко подталкивая вниз по дороге, через парк, застывший между осенью и зимой.

– Пойдём, – кивнул он часовщику. – У нас ведь сегодня много работы, так?

Выражение лица Уилки стало недобрым. Ностальгически-печальная тень растворилась в яростном сиянии золотых глаз.

– О, да. Наконец-то время пришло. Надо вернуться на площадь, нас ждут.

Морган не стал спрашивать, на какую именно – он и сам чувствовал. От трёх дорог, расходящихся у порога, осталась только одна, и по обочинам её росла наперстянка с тёмно-красными цветами, и вился клевер с тимьяном вперемешку. Часы на старой башне

отбивали каждый шаг, и звёзды постепенно гасли. Когда он с часовщиком ступил на площадь, где всего месяц назад бушевала ярмарка, и

два странных циркача давали волшебное представление, то небо стало совершенно чёрным.

– Похоже на твои глаза теперь, – скрипуче рассмеялся Уилки, указав пальцем вверх.

– Значит, в зеркало мне лучше пока не смотреть, – подытожил Морган.

– Разумеется. Помнишь историю Нарцисса?

– Ах, так это комплимент? – вырвался смешок. – Учту. Странные у тебя вкусы.

– Скажем так, они не меняются…

На площади не было ни одного человека. Но всё же она не пустовала. Прямо посередине стоял фонарщик, и голова его была вровень с крышами домов, а фонарь в руке напоминал больше телефонную будку. По правую его руку опиралась спиной на бетонный

столб Шасс-Маре. в джинсам и свободной белой рубашке, стянутой на талии алым шёлковым шарфом. А рядом с нею смеялась, откинув голову, Кэндл, и волосы её полыхали чистым пурпурным пламенем, и огненными были струны на гитаре. Чехол валялся под ногами, никому не нужный и позабытый.

– Давно не виделись, ангелочек, – хмыкнула она. Глаза её горели чистым золотом, как солнце на закате.

– На самом деле, совсем недолго, – ответил Морган в тон. – Я приходил навестить тебя только вчера, Кэнди-Кэнди.

– Что поделать, – развела она руками. – Боюсь, я была не в лучшей форме и как-то пропустила сие знаменательное событие. Но какже хорошо-то, черти-сковородки. . – до хруста потянулась Кэндл, держа гитару на вытянутой руке легко, словно это была копия из пенопласта. И обернулась к фонарщику: – Ну что, пора начинать, громила?

– Пожалуй, – улыбнулся он в воротники обменялся взглядами с Уилки. Тот кивнул.

Великан расправил плечи задрал лицо к небу – и, не глядя, сдёрнул кольцо с фонаря. Цветные стёкла раскрылись на четыре стороны, словно опали лепестки диковинного цветка, и в медной клетке осталась рыжая девушка в алом платье до колена, тонкая и почти прозрачная. Запястья её были сплошь в браслетах из ярких ниток и бусин, а огнистые крылья трепетали на ветру.

– Вперёд, Чи, – негромко произнёс Уилки. – Теперь – можно.

Она топнула босой ногой, сердито и капризно, а потом оттолкнулась – и взмыла в небо. Заложила широкий круг, рассыпая искры. . и вдруг сложила крылья, рухнула с невероятной высоты в незамерзающий Мидтайн. Чи вошла в воду без плеска, и в ту же секунду, как она скрылась целиком, волны реки вспыхнули чистым светом – золотым, малиновым, синим, изумрудно-зелёным, голубым, лимонным и алым,

словно поток превратился в сплошной ворох яростных искр.

– Теперь мой ход, – прошептала Шасс-Маре. И, поставив ногу на гитарный чехол, повысила голос: – Ну, поплыли!

Чехол стреском раздался в стороны, выпячивая оголённые рёбра-доски, и начал обрастать обшивкой, как чешуёй. К небу выстрелили две мачты и облачились в белые паруса. Полотнища наполнились тёплым ветром, корабль взмыл в воздух, и Шасс-Маре с

Кэндл едва успели вскочить на палубу. Он величаво проплыл над притихшими домами, отражаясь в чёрном небе, как в стекле, и опустился в сияющие воды Мидтайна. Послышался нежный гитарный перебор, и почти сразу, без перехода – яростный аккорд. Над городом разнеслась песня на два голоса, тихая, но проникающая в каждый уголок.

А Морган стоял на площади, зажмурившись, но взглядом охватывал весь Форест целиком, до самых окраин, с высоты и из глубин, точно смотрел сразу тысячью глаз.

Он видел, как крысы, заворожённые песней, хлынули из щелей и подвалов сплошным потоком. Чёрно-коричневый зловонный вал докатился до Мидтайна – и сгинул в жарком многоцветном пламени, а за ним поднялся второй, и третий… И не было им конца, но река

разгоралась только яростней.

Он видел, как в городском архиве, закрытом и опечатанном на ночь, кружит по хранилищу меж шкафов информатор, и очки болтаются у него на одной дужке, а пластинка в антикварном граммофоне без всякой системы перескакивает с одной песни на другую. И, пока музыка льётся из-под иглы, тени шарахаются, прячутся по углам, корчатся и исчезают.

Он видел, как на верхнем балконе «Цезаря» хозяин-итальянец целует жену, грустную лисицу-азиатку с тремя хвостами, а позабытый кофе выкипает из турки, заливая плиту, но никому нет до него дела. Разве что теням, что панически мечутся и бегут прочь, куда угодно, лишь бы подальше.

Он видел, как старик О’Коннор вещает что-то, стоя на собственном памятнике, и страницы ветхой рукописи разлетаются на ветру. И на другом конце города ему вторит Вивиан Айленд, живой и прекрасный, как новый Аполлон, и Гвен слушает взахлёб двадцать первую главу недописанного романа, где, конечно, побеждает добро.

Он видел Ривса и Оакленда за партией в шахматы; миссис Паддлз и её окрепшую после болезни подругу; скандальных Гриди; Дебору, с изумлением и страхом взирающую на пустой реанимационный бокс; незнакомую женщину из книжного на соседней улице; мисс Ларсен, заплаканную и усталую, заснувшую с фотографией Дилана Майера под подушкой.

Он видел всё, но оставался на месте – до поры.

Когда схлынул последний вал крыс, Уилки наконец стронулся с места:

– Время. Сейчас в городе остались только генералы и одержимые. Нужно избавиться от них, а затем запечатать провалы навсегда.

Морган хотел спросить, как именно запечатать, но взглянул на свои руки – и всё понял.

– Поспешим.

Город, беззвучно поющий и утопающий в переливах света, обратился в поле битвы.

У парка фонарщик сцепился сразу с тремя чудовищами, едва сохраняющими человеческий облик. Оторванные руки и ноги у них отрастали в мгновение ока, но великан не сдавался и упрямо закатывал их в круг света от уличного фонаря, необыкновенно яркого и тёплого, пока свёрток не перестал дёргаться и не рассеялся.

Перед мэрией Уинтер кружился в подобии жутковатого танца с долговязым нескладным мужчиной, в котором можно было с трудом

опознать секретаря Годфри Майера, и один пожирал другого – вопрос лишь в том, кто успеет первым.

Судя по изморози, которая покрывала всю площадь, секретарь уже проиграл, хотя и не знал об этом.

Уилки же шёл, словно ориентируясь на неслышный для других запах, безошибочно отыскивая заражённых. Некоторые из них выглядели так, словно в одну оболочку пытались запихать сразу двоих – таких ещё можно было спасти, выдернуть паразита. От других оставался один сосуд, а внутри плескалось хищное, чёрное, бессмысленное. Таких часовщик не щадил. А Морган потерял к ним последнюю жалость, когда увидел, как распухшая, с виду похожая на восковую куклу тварь кормит младенца не молоком, а вязкой тёмной дрянью. Сам себя не помня от ярости, он поднял руку и ударил наотмашь; тень лопнула с гулким хлопком, оставив лишь чёрные, быстро сохнущие пятна на стенах.

Сложнее было справляться с разломами. Они прятались по всему Форесту, большие и маленькие. Уилки брался за края – и смыкал их, а Морган прикасался ко шву и запаивал створки навсегда. Тени, словно предчувствуя поражение, рвались из воронок, позабыв о

сварах.

– Брысь, брысь, – нервно бормотал часовщик, спихивая их обратно мыском ботинка. – Ненавижу слизняков, что же это такое…

Внутри школы танцев теней собралось столько, что он невольно отступил на шаг, и выражение лица у него сделалось стоическим, как у очень, очень храброй девицы, окружённой полчищами жирных, мерзких, пищащих мышей. Морган покачал головой, едва сдержав улыбку, прошёл мимо и заглянул в воронку…

…А потом позволил тем, кто полз наружу, просто увидеть то страшное, голодное, что с самого начала жило у него внутри.

Тени замерли на секунду, а затем с удвоенным энтузиазмом ринулись обратно в воронку.

– Теперь закрывай, – фыркнул он, отходя от края. – Мерзкие бяки ушли.

– Позадирай нос ещё, мальчишка, – ворчливо откликнулся Уилки, но уголки губ у него дрогнули.

Когда воронка исчезла, то школа рассыпалась в пыль за одно мгновение, и на её месте остался лишь огромный высохший пустырь.

На перекрёстке у холма часовщик приостановился и обернулся.

– Всё почти кончено. Из заражённых осталось только трое. Двое там, наверху, – указал он в сторону особняка Костнеров – А

третий…

Морган понял сразу.

– Мой отец. – Он помолчал несколько секунд, принимая решение. – Иди к Костнерам, наверх. Дома я сам справлюсь.

– Уверен?

Золотистый свет глаз Уилки померк от тщательно скрываемой тревоги.

– Да. Если у кого и есть шанс спасти его, то у меня.

– Ты можешь столкнуться с тем, что и представить себе не можешь, – тихо ответил часовщик. – Но если не сомневаешься, то иди.

– Можно подумать, что вам позволят, мальчики, – раздался рядом издевательский голос. – Слишком долго вы резвились. Я тоже кое-

что могу.

На лице Уилки появилось выражение брезгливой скуки:

– А, это ты.

Морган обернулся мгновенно:

– Кристин.

Она стояла в конце улицы. С момента последней встречи ничего не изменилось, только руки снова были целы. Всё тот же силуэт, словно у оплывшей траурной свечи; всё то же чёрное платье до колена, водянистые глаза и ямочки на щеках, словно карандашом ткнули в податливое тесто. Фонари вокруг неё не горели, а асфальт под каблуками серых лаковых туфель прогибался, подобно плёнке, плавающей на поверхности чана со смолой. Зарево Мидтайна не достигало этих улиц, и беззвёздное стеклянное небо спустилось ещё ниже.

Пахло мокрой бумагой, сладковато и отвратительно.

– Она самая, – скрестила руки на груди Кристин. – Вы порядком нахулиганили, мальчики. Пора и заканчивать, верно?

– Верно, – ответил Уилки холодно и выступил на шаг вперёд. – Иди домой, – обратился он к Моргану. – Я тут разберусь. Обычный генерал. Не всё же Уинтеру развлекаться.

Кристин ухмыльнулась:

– Ну, если называть того, кто изрядно потрепал вашего малыша, генералом, то я, скорее, маршал . .

Договорить ей Уилки не позволил.

Он резко воздел руку, и чёрное небо раскололось, осыпаясь сверкающей крошкой. А за ним было ещё одно, иное, высокое и тёмно-тёмно-синее, с полузнакомыми созвездиями, и колесница на нём катилась по-настоящему, а стрелец вздымал лук, и дева кружилась

в танце посреди цветочного луга. Но ярче всего сияла луна – безупречно круглая, ровная, больше похожая на отверстие, что ведёт в мир безжалостного холодного света.

Прикрываясь крокодиловым клачтем, Кристин взвизгнула, как от ожога:

–Ты, тварь!.. Мразь!

– Сойдёмся на ублюдке из башни, я как-то прикипел к этому прозвищу, – по-мальчишески фыркнул Уилки, машинально перекидывая растрёпанную косу через плечо и перебирая выбившиеся пряди. – Морган, ты ещё здесь? – повысил он голос, не оглядываясь. – Иди уже и разберись с ним. Если хоть одна крыса ускользнёт, то всё будет бесполезно.

Кристин растянула восковые губы в глумливой ухмылке:

– Ну, если так, то можете сразу опускать руки. Всех вам не поймать никогда. Нас слишком много.

Это было последнее, что она сказала. Потому что в следующее мгновение Уилки, не моргнув, уронил на неё луну.

Повинуясь взгляду, светило дрогнуло, сорвалось с небосвода – и, размазываясь в длинную черту, понеслось вниз. Остриё сияющего копья целилось в Кристин. Та завизжала, пытаясь двинуться с места, но куда там! Ноги до колен увязли в цепких плетях тимьяна.

Молодые ростки пробивали отёкшие искры насквозь и выпускали мелкие цветы, белые и красноватые. Кристин раскинула руки, и пальцы, извиваясь, оторвались и попытались червями зарыться в землю, но не успели. Лунное остриё вонзилось в то место, где была тень, и в стороны от него разбежалась череда сияющих трещин, поглощающих всё на своём пути.

А затем свет угас.

Уилки пошатнулся было, но затем быстро пришёл в себя и обернулся к Моргану.

– Так и не ушёл, значит? Тогда заштопай это быстро, а я пойду наверх. Как ты сказал, Костнеры? Знакомая фамилия. . Ах, да, -он выпрямил спину, и взгляд у него застыл. – Когда закончишь, приходи к моей башне. Я буду ждать там.

Прозвучало это потерянно и обречённо, точно часовщик знал что-то страшное. Вспомнилось, как безумно давно, половину ночи назад, он говорил: «Ты меня не простишь».

«За что прощать? – вертелось в голове, пока Морган поднимался по холму. – Кэндл спаслась, и я жив тоже. Всё ведь получилось… или нет?»

Дом, с детства знакомый до последнего скола на пороге, стал совершенно неузнаваемым. Словно для него прошёл не месяц, а двадцать лет – черепица растрескалась, порог провалился посередине, а большой куст розовой гортензии справа от крыльца почернел и засох. Дверь поддалась с натугой; пройдя внутрь, Морган с удивлением обнаружил выломанную щеколду.

– Что здесь произошло, чёрт возьми? – пробормотал он.

Лак на лестницах облупился, паркет стал ворчливо скрипеть. Занавески и жалюзи выглядели так, словно их год не чистили. Несмотря на поздний час, из комнаты Этель доносились звуки пианино – та самая мелодия «Семейного ужина», послушать которую все Майеры на Рождество так и не собрались.

Отец дожидался в кабинете – затянутый во всё серое, бесцветный снаружи и чёрный внутри. И одного взгляда на него хватило, чтобы понять: как обычно – не получится. Тень слишком глубоко пустила корни.

– Не подходи, – Годфри наставил на него пистолет. Сейф в стене был приоткрыт, и из него выглядывали стопки документов по «Новому миру» и несколько пачек крупных купюр. – Не знаю, кто ты, но ни шагу дальше. Я слышал, как ты выломал дверь, парень, и,

клянусь, я сейчас вызову полицию.

Морган поднял руки вверх, успокаивая его, и сделал ещё один шаг:

– Успокойся, пап. Это я. Давай сначала поговорим…

Годфри нажал на курок. Морган зажмурился, предчувствуя боль, но она так и не пришла. Пуля повредила ему не сильнейшем

солнечному свету вредит порыв ветра, а ночной тьме – взмах ножа, но всё же убила кое-что важное.

– Не подходи, – захрипел господин мэр, но Морган уже скользнул к нему и встал вплотную. Чувство вины перед родителем исчезло; осталось только лёгкое сожаление – не понял раньше, не распознал, не успел. .

Снизу вверх смотрел жалкий, распухший человечек, у которого седых волос было больше, чем рыжих, а шея покраснела от слишком тугого воротничка.

Избавиться от него – легко, но это значило бы просто сдаться. Оставить всё как есть и тихо уйти – ещё легче, но тогда усилия часовщика и остальных оказались бы бессмысленными.

Оставался один путь.

– Прости, пап, – вздохнул Морган, закатывая рукав пальто. – Я должен попытаться, но, наверное, тебе будет больно, – добавил он и

положил ладонь на лоб трясущемуся человечку. Тот успел ещё дважды спустить курок и лишь затем отключился.

Когда встречаются две тени, то большая пожирает меньшую.

То, что сидело внутри Годфри, сдалось не сразу. Оно визжало, царапалось, пыталось сбежать, но не имело достаточно сил, и постепенно полностью впиталось в ладонь, словно капля воды в слишком сухую кожу. А на полу осталась оболочка, опустевшая и

полуживая; кожа повисла складками. Но седые волосы на висках стремительно наливались цветом яркой меди.

Морган взял телефон и вызывал скорую. Диктуя адрес, он бездумно оглядывал отцовский кабинет и, когда понял, чего не хватает, чуть не выронил трубку.

– Алло, алло, сэр? – заволновалась девушка на другом конце провода.

–Дом одиннадцать. Приезжайте как можно скорее, – с трудом договорил он и нажал отбой.

Большая семейная фотография десятилетней давности всё так же стояла на столе Годфри между банкой для карандашей и монитором. С неё заносчиво улыбалась Гвен, выигравшая первое своё дело; Саманта обнимала огненно-рыжего Дилана в безразмерном

свитере с оленями; Этель сидела перед ними на стуле, изящно скрестив щиколотки, и её лиловое шёлковое платье цеплялось за розовый куст. А Годфри, намного более стройный, чем теперь, склонялся к её ногам, чтобы отвести колючую ветку.

И только Моргана не было. Между Самантой и Гвен висела надломленная плеть с увядшими цветами – и всё.

Трясущимися руками он набрал номер Расселов.

–Сэм на проводе, – сонно ответили в трубку.

–Это я, Морган. Только не вешай…

– Не знаю никаких Морганов, – буркнула сестра, и раздались гудки.

Гвен не признала его тоже. Но,так как была куда вежливей, осведомилась, не перепутал ли молодой человек номер…

Сердце превратилось в сплошной комок боли. Дышать стало трудно.

«Так вот что имел в виду часовщик, когда говорил о цене».

Звонить Дилану он не стал. Вместо этого спустился в гостиную, достал из верхнего ящика комода фотоальбом и торопливо пролистал его. Некоторые снимки просто-напросто пропали. Другие, где он был запечатлён с братом и сёстрами, изменились.

Так, словно не существовало никогда никакого Моргана Майера.

Он вздохнул раз, другой – и опустился на диван. Голова шла кругом.

«Ты меня не простишь, – стучало в висках. – Ты меня не простишь. Не простишь».

–Конечно, не прощу, – хрипло рассмеялся он. Бархатистая обивка дивана ткнулась в щёку и висок. Орнамент на потолке вращался против часовой стрелки, точно закручивался водоворот. Пахло чем-то странным – старым металлом или свежей кровью. За окном

полыхало зарево. – Как я могу простить, если меня нет?

Один.

Теперь становилось ясно, что имел в виду Уилки, рассказывая о настоящем кошмаре. Потерять дом, всех близких разом, стать пустым местом, тенью самого себя. Лишиться всего по-настоящему…

«Это бывает даже полезно – раз в жизни лишиться всего, – шепнул на ухо голос Фелиции Монрей, женщины, родившейся больше ста лет назад. – Как переболеть свинкой в детстве».

А из гостиной накатывала волнами музыка – «Семейный ужин», яростная бессильная тоска матери, предчувствующей невосполнимую потерю, катастрофу, которая грянула только теперь. И в мелодию вплетались далёкие сирены «скорой» -финальные

ноты.

– Я только посмотрю, – тихо произнёс Морган, чувствуя, что ещё немного – и грудь разорвётся от боли, слишком большой, чтобы её мог вынести обычный человек. Да и монстр – тоже. – Посмотрю на прощание.

Дверь комнаты Этель осталась приоткрытой. Не горели никакие лампы, кроме той, что стояла у пианино, но даже в этом скудном свете было ясно, какой хрупкой и маленькой стала хозяйка дома. Её пальцы так же быстро порхали по клавишам, волосы

отливали холодным золотом, а кожа оставалось почти гладкой. Но что-то внутри надломилось, и огонь, что раньше горел ровно и мягко, запылал нервно, то угасая, то обжигая на расстоянии.

Горло сжалось в спазме. От неосторожного жеста дверь распахнулась, и Этель оглянулась на движение, привставая. Музыка оборвалась на жалком, потерянном аккорде.

– Это ты?

Морган замер на месте. Мать неловко поднялась и, теряя домашние туфли, подбежала к нему, обняла, уткнулась в шею, всхлипнула.

– Ты меня помнишь? – ошарашенно прошептал он.

Этель кивнула, крепко сжимая объятия.

– Нет такого колдовства, которое заставило бы мать отказаться от собственного сына… Я думала, что с ума схожу. Годфри забыл вдруг, Сэм и Гвен точно обезумели, даже Дилан… Все фотографии… Я играла всю ночь, чтобы помнить, -прошептала она горячо, и слёзы её пропитывали горло водолазки. – Морган. Я назвала тебя в честь феи Морганы. Глупо, да? Я ведь думала, что жду девочку. Ты всё же вернулся…

Этель говорила взахлёб, а сирены «скорой» звучали ближе и ближе. Морган чувствовал, что кокон боли медленно осыпается, а изнутри него прорастает что-то иное, сильное, живучее.

– Мама, не плачь, – попросил он тихо. – Всё будет хорошо, обещаю. Я останусь рядом, не дома, но очень близко. Тебе достаточно только позвать по имени. В любое время. Ладно?

Она подняла заплаканное лицо и глубоко вздохнула, успокаиваясь.

– У тебя глаза чёрные. Как смола. Совсем ничего нет – ни белков, ни радужки…

Морган замер.

–Тебе страшно?

– Конечно, нет. – Этель растерянно погладила его по плечу. – Ты берёшь на себя слишком много, глупый. Во всех смыслах. А меня будут считать сумасшедшей.

– Какое нам до них дело?

– Никакого, – усмехнулась она и аккуратно вытерла слёзы согнутыми пальцами. – Обещай, что больше не пропадёшь слишком

надолго.

– Обещаю, мам, – улыбнулся он, проводя рукой по мягким волосам.

В дверь позвонили, затем постучали, требовательно и настойчиво. Этель испуганно отстранилась. Морган выглянул в окно; на

подъездной аллее стояла «скорая». – Приехали к отцу, – пояснил он. – Спустись и открой. Ему ты сейчас нужнее… Всё будет хорошо, правда.

Так упоительно сладко было обещать – и знать, что можешь сдержать обещание.

Когда Морган покинул дом, где родился и вырос… где ничто сейчас не напоминало о четвёртом ребёнке Майеров, кроме партитуры «Семейного ужина», то уже рассветало. Зарево Мидтайна угасло; Чи вернулась в фонарь, сложила крылья и уснула. Фонарщик

задумчиво гасил последние звёзды, сидя на берегу, прямо на влажной земле. Двухмачтовый корабль уносил Кэндл и Шасс-Маре вниз по шоссе, постепенно превращаясь в старенький автомобиль с откидным верхом.

Редакция «Форест Сан» уже проснулась и теперь в жуткой спешке переделывала утренний номер: на первую полосу должны были пойти две новости. Первая – радостная, об удивительном феномене, северном сиянии над Форестом. А вторая – тревожная: из тщательно охраняемой палаты в госпитале пропала важная свидетельница по делу «Нового мира», мисс К.М.Льюис. Следов похитителей никто не нашёл. Всё выглядело так, словно она встала, отключила медицинскую аппаратуру, напялила первый попавшийся балахон и ушла сама.

Камеры не зафиксировали ничего.

В ту ночь пропало ещё множество людей из самых верхов общества, однако об этом почему-то почти не говорили и забыли катастрофически быстро.

«Шерли» осталась там, где её и припарковали. Бак почти что опустел. Морган задумчиво провёл рукой по капоту, ожидая, что железо обожжёт, но так и не почувствовал боли, зато прикинул в общих чертах, как уговорить старую подружку ездить без бензина. Она вроде была не против; по крайней мере, высокое доверие ей льстило. До Часовой площади «шерли» доехала без проблем, а там послушно спряталась на прилегающей улочке – нежиться на солнце, не по-февральски тёплом.

Башня, ещё более мрачная, чем обычно, слегка раздалась вширь. У основания появилась деревянная дверь, открытая настежь. Из маленького холла вверх вела скрипучая лестница. Уилки сидел на нижних ступенях, прислонившись спиной к поручням. Сияние его почти угасло; тяжёлые ботинки и подаренный синий шарф валялись у входа вместе с золотым венцом.

– Теней я не чувствую, – еле слышно произнёс часовщик, бросив всего один взгляд искоса. – Значит, с отцом ты справился. И узнал обо всём.

Морган сбился с дыхания; боль пока была ещё слишком свежа. Но уже сейчас он чувствовал, что эта травма-не из категории неизлечимых. Просто нужно много времени и терпения.

«Я теперь старший. И должен быть сильнее».

– Если ты о том, что меня больше нет. . Да, я понял.

Часовщик отвернулся, прикрыв угасшие глаза.

– Дверь в башню закрывается так же, как разломы. Я не стану возражать. Лидия права: я заслужил это. Ты в своём праве.

Почти не чувствуя ног, Морган сделал шаг назад и привалился спиной к стене с той стороны, глядя на пустую площадь. Дверь в башню зияла слева чёрным провалом. Солнце медленно поднималось над крышами, лаская заблудившихся кошек и птиц. Где-то далеко,

невидимая отсюда, вилась меж берегов лента Мидтайна. Из первых, самых ранних кофеен тянуло ароматами выпечки и только-только смолотой арабики.

Он знал, что будет, если правда закрыть эту дверь.

– А от чего он умер, этот твой Уилки?

– Не знаю. Просто перестал есть и пить. И петь. Донна говорит, что это от одиночества.

– От одиночества… Да. Пожалуй, так.

Нет, конечно, сразу он не умрёт; подобные ему не умирают, как обычные канарейки. Он просто отпусти себя и позволит городу прорасти насквозь. Растворится в его улицах – без памяти, без цели, принося в ветер и волны привкус неизбывной печали. И

больше никогда не обернётся через плечо, прожигая расплавленным золотом из-под ресниц.

«И часы на башне, наверное, остановятся», – подумалось вдруг.

От этого почему-то было больнее всего.

Он стукнул кулаком по стене, отбивая костяшки, и, резко развернувшись, ворвался в открытую пока ещё дверь. Уилки лежал у подножья лестницы, и позвонки выгнутой спины можно было пересчитать даже сквозь водолазку.

– Мог бы сразу сказать, что тебе нужен я, – произнёс Морган; голос прозвучал придушенно. – И не городить всякую чушь о спасении города.

Часовщик не ответил – кажется, просто не смог.

Морган сделал несколько шагов по холлу, стараясь не вдыхать слишком глубоко затхлый воздух, и присел рядом с хозяином башни.

Тронул его лицо, затем провёл пальцами вдоль позвонков – тело было холодным, точно окаменевшим. Затем решился – и рывком поднял его на руки.

Весил Уилки немногим больше птицы – покрупней канарейки, помельче ворона.

– Ты – глупая курица, – шепнул Морган укоризненно. – И мозги у тебя куриные. Придумал себе проблем, а мне теперь возиться.

– Ну не возись, – мрачно откликнулся Уилки, поудобнее устраиваясь в чужих объятиях. – На ту лавку не садись, она мокрая.

– Ничего, высушу.

Это было совсем не сложно – всё равно что сдунуть пушинки с одуванчика. Морган тщательно застелил жёсткое сиденье своим пальто и уложил на него Уилки так, чтобы можно было видеть только город, но не башню, а сам сел рядом. Уилки тут же извернулся так, чтобы пристроить голову к нему на колени.

– Тебя не баловали в последние сто лет, – вздохнул Морган, рассеянно распутывая пальцами его волосы. Тёмные и белёсые пятна легко сходили с гладких прядей, обнажая светлое золото.

– Нет.

Он провёл кончиками пальцев вдоль бровей и ресниц Уилки, затем очертил скулы и губы; тот вздрагивал от прикосновений, но не отстранялся, а уродливая патина испарялась, точно её и не было.

«Он более юный, чем кажется из-за голоса», – подумалось ни с того ни с сего.

Часовщик усмехнулся, словно подслушав мысль, и затем сказал негромко:

– Я думал, что ты меня ненавидишь.

–Вот ещё, – хмыкнул Морган. – Пойдёшь ко мне в младшие братья?

– Обойдёшься, – ворчливо отозвался он. И всё-таки глянул из-под ресниц любопытно – точно золотом плеснул: – Зачем тебе?

– Ищу легальный и социально приемлемый повод баловать тебя и всячески потакать любым капризам.

Уилки всё-таки не выдержал и расхохотался – скрипуче, но абсолютно счастливо. Солнце окутывало его сиянием, но тот свет, что внутри, горел даже ярче.

– Дурацкая идея, – выдохнул он наконец, прикрывая глаза – уже не измученно, а просто сонно.

– Дурацкая, – согласился Морган. – А ещё я хочу отвезти тебя к морю. Надо зайти в «Спенсере», купить пляжные полотенца, шорты и всё такое.

– Да ни за что!

Морган только фыркнул в ответ и зажал Уилки рот ладонью. Пусть привыкает к мысли, что мир не ограничен одной только башней, подумал он; а ещё решил, что обязательно донесёт до глупой птицы мысль о том, что хорошо бы отправиться в путешествие, не обязательно сейчас, можно и потом, но обязательно, обязательно…

– Кстати, я тут говорил с Уинтером. Он сказал, что поцеловал какую-то красивую девочку.

–Давно пора. Может, подрастёт наконец. Впрочем, если ты волнуешься, я могу подарить ему медицинскую энциклопедию. Там есть глава про контрацепцию.

– Думать не хочу, зачем это читал ты.

– Вот только без грязных домыслов, попрошу…

Солнце поднималось над Форестом выше. Становилось теплее. Морган одним ухом прислушивался к болтовне Уилки и пропускал между пальцев текучие золотистые пряди, глазел на ранних прохожих и думал, что город жив, и на этот раз всё будет правильно.

Всё будет хорошо.

Эпилог 

Хорошему парню Стивену Барроумэну везло на случайные встречи. Скорее всего, виновато было в этом лисье наследство. Дорогая жёнушка Джилл, впрочем, предпочитала списывать все необычайные совпадения на широкий круг приятелей и врождённое умение быть затычкой в каждой бочке.

Это у него-то, у Стива! Который нюхом чуял неприятности и предпочитал пережидать их в самой глубокой норе! Как такое вообще о нём можно подумать! Легче поверить в колдовство.

Как, например, сейчас – когда на захолустной заправке на полпути к побережью, у всеми забытого кафе-мороженого, в самую жару, в какую разумный человек и носа не высунет на улицу, Стива окликнули:

– Простите, сэр, вы не могли бы подсказать, как доехать. . О, мистер Барроумэн, какая удача!

– Смотря для кого, – пробурчал он, оборачиваясь Парень в джинсах и тёмно-синей майке, который жарился на солнышке у старенькой «шерли», выглядел смутно знакомым. Внутри салона на пассажирском месте виднелся ещё один силуэт, против света и не поймёшь – мужской или женский. Вроде волосы длинные,

нопрофиль мужской… Сам же парень-водитель чем-то он напоминал миссис Майер, гениальную пианистку, матушку незабвенной ГвениверАйленд-светлые, почти льняные пряди, хрупкое сложение, музыкальные пальцы, ясный взгляд…

«Постой-ка, – одёрнул себя Стив. – А не тот ли это тип, который подбросил мне ту клятую папку? То ли брат Гвен, то ли её кузен…»

Память услужливо воскресила и встречу с монстром из ночного кошмара, и скандал с мистером Диксоном, который за той судьбоносной встречей воспоследовал. Хорошего парня Барроумэна посетило совсем не мужественное желание развернуться на сто

восемьдесят градусов и драпануть к стоянке за кафе, где была припаркована его машина.

Останавливало лишь то, что Джилл с девочками ещё сидела за столиком, приканчивая третью порцию мороженого, и знать не знала ни о каких проблемах или опасных встречах.

– Вижу, вы меня узнали, – фыркнул парень, и от его взгляда, вроде бы дружелюбного, по спине пробежали мурашки, точно тень закрыла половину неба. – Не бойтесь, я надолго вас не задержу. Хочу только поблагодарить за тот случай. Вы хорошо распорядились

документами. Можете рассчитывать на мою помощь в любое время.

– Надеюсь,она не понадобится, – искренне ответил Стиви прикусил язык, не вовремя сообразив, что ответ мог прозвучать грубо. Но парень вовсе не обиделся. Он расхохотался, и зловещий образ рассеялся как дым:

– Вы правы, мистер Барроумэн. Но всё-таки от помощи не отказывайтесь. Просто позовите по имени, если понадобится. . И, когда будете проезжать через Форест, передавайте, пожалуйста, привет миссис Майер.

– Хорошо, – с облегчением выдохнул Стив. Кажется, на сей раз пронесло. . И спохватился: – А от кого привет? Как вас зовут?

– Морган Майер, – серьёзно ответил парень и. развернувшись к своей машине, сунулся в окно, обращаясь к спутнику: – Слушай, если уж мы застряли на этой заправке, может, возьмём по мороженому? И по кофе. Заодно с картой разберёмся. Чёрт знает куда

заехали…

Совесть Стивена Барроумэна, обычно сладко дремлющая в подобные минуты, проснулась, ткнула влажным носом под локоть и проникновенно заглянула в глаза, крутя хвостом. И как с такой сладить?

–Гм… Парни, а вы куда едете? Может, я подскажу?

Морган обернулся, щурясь на солнце, и произнёс, улыбнувшись:

– Мы едем к морю.

END

Оглавление

ТРОЕ ДЛЯ ОДНОГО Ролдугина Софья

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IХ

Глава Х

Глава ХI

Глава ХII

Глава ХIII

Глава ХIV

Глава ХV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Эпилог  Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg