НОЧНЫЕ ТЕНИ 1
В предвечерней тайге вдруг стало тихо и глухо. Ни шелеста молоденьких листьев, ни восторженного пересвиста птиц, ни клокотанья весенних ключей, стремительно скатывающихся по каменистым желобам крутых распадков. Такая глухота в горах наступает перед самым закатом, словно и сопки, и деревья, и птицы напряженно следят, удачно ли приземлится солнце - этот красный парашютист.
Только зайца, щеголеватого после линьки в своем новом сером костюме, не тревожило это. Он лениво скакал из долины, где полакомился молодыми побегами иван-чая, к вершине каменистой сопки. Вскочив на плоский теплый валун, заяц погрел грудку и беспечно развалился, раскинув длинные задние лапы. Поглядывая на красный шар прищуренным глазом, он сладко позевывал маленьким смешным ртом. Ничего ему на свете не надо, только бы спокойно поспать на этой теплой шершавой плите…
Рядом с валуном тихо качнулась мохнатая ветка сизого стелющегося кедровника - стланика. Пегая волчица высунула острую морду и напружинила лапы, готовясь к прыжку. Сидевшая на сосне желна заметила хищницу, опрометью сорвалась с ветки и пролетела над зайцем так низко, что коснулась его крылом. Зайца как пружиной подбросило. Волчица от злости осклабила клыки и проводила желну ненавидящим взглядом. В следующее мгновение хищница оцепенела: не успел заяц сделать и десятка скачков, как что-то отбросило его на солончаковый плитняк. Инстинкт подтолкнул волчицу глянуть в сторону верхней тропы. Глаза ее встретились с холодными серыми глазами черного бородача. Прямо в переносицу волчице уставился темный смертельный глазок винчестера. Позади бородача седая горбатая старуха с трудом удерживала связку перепуганных оленей. Волчица растерялась, от страха у нее вздыбилась на загривке шерсть, лапы словно приросли к тропе, но выстрела не последовало. Волчица рванулась в сторону, прыгнула в колючие кусты и, обдирая пустые измусоленные соски, помчалась вниз по распадку.
- В другой раз под ноги не суйся, шалава,- погрозил вслед ей бородач и наставительно добавил:- Или не знаешь дороги к приисковому телятнику?
Бородач, не обращая внимания, что напуганные олени совсем измотали его немощную спутницу, медленно подошел к зайцу, поднял за лапы и полюбовался удачным выстрелом: метко посланная крупная пуля раздробила косому голову.
- Оставайся тута,- приказал бородач спутнице, но, заметив, что олени рвутся прочь, с издевкой проговорил: - Корячишься, как лягушка. Вяжи к кусту. Башки, што ли, нет у тебя, Варвара?
- Баска баска!-сердито выкрикнула горбатая, и ее желтое скуластое лицо исказилось гримасой ярости.- Сам ты, Баклан, баска нет! Один только борода вырастил.
Баклан взял ручищей оленя за рога, пригнул ему голову к земле и накрепко привязал к смолистому корневищу кедровника. Старуха сама справилась со своим учугом - ездовым оленем, замотав повод за другое корневище. Два других оленя, завьюченных тяжелыми кожаными тороками, были привязаны ременными поводками-алыками к седлам учугов.
Сняв с седла двух черных глухарей и присоединив к ним зайца, Баклан перекинул их через плечо и зашагал в сторону темного ущелья. Ровесник своей спутнице, он не походил на старика. В его дремучей бороде не светилось ни одной серебряной ниточки. Высокий, широкогрудый, он шел быстро, не сутулясь, размашисто шагая на ровных местах и смело сбегая под уклоны.
Горбатая жмурила свои вспухшие, без ресниц веки, стараясь разглядеть, куда направился Баклан, но напрасно: она была почти слепая. Только слух выручал. Вот и сейчас, когда солнце коснулось гребня горы и в тайге родилось вечернее эхо, Варвара чутко вслушивалась в мир звуков. Это просвистел крыльями табунок уток-мородушек, это барабанит стремительный ручей…
Из глубины долины доносятся отзвуки Золотореченского прииска. Варвара там ни разу не была. Почти полвека прячется она в тайге. Сначала совсем одна, потом появился Баклан. Скрежет драги или экскаватора в ее представлении не что иное, как рычание чудовищных зверей. Как-то лет тридцать назад - тогда глаза Варвары были еще зорки, как у орлицы,- над горами с громом пролетела краснокрылая птица. Варвара признала в ней железного ворона, прилетевшего из преисподней похитить ее. Упав на спину, она неистово отмахивалась руками и ногами, кричала самые страшные заклятия. Только заклятиями и спаслась… В допотопной линялой рубахе из выпоротков, в пыжиковых штанах и сыромятных ичигах, сейчас она сидела, сложив ноги калачиком, курила деревянную коротенькую трубку, часто и хрипло откашливаясь. По временам старуха вслушивалась в дальний рокот моторов и читала отрывки заклятий, чтоб не встретился на ее пути ни один такой чугунный медведь.
…В тенистом ущелье Баклан заметил оседланного вороного коня и сидевшего на камне человека в широкополой шляпе с опущенным темным накомарником.
- Здравия желаю, Начальник! - с явным недружелюбием пробасил Баклан и, бросив к ногам связку дичи, протянул свою грязную громадную лапу.
Тот, кого он назвал Начальником, не ответил на приветствие. Подмаргивая левым глазом (у него был тик), он сердитым тенорком спросил:
- Зачем стрелял?
- Зайца тебе подшиб. А что?
- Свяжешься с дураком - сам в дураки попадешь,- нервно вскочив и поддернув сползшие с толстого живота брюки, взвизгнул Начальник.- Вот хлынет вода в твою берлогу, тогда поумнеешь.
- В мою, можа, хлынет, можа, нет,- возразил Баклан, разглаживая окладистую черную бороду,- а в твою, чую, подпущают огонек… Но ты не пужайся. Поделишь свою тайну пополам - пущу в мою пещеру, не обижу, хоть сто годов живи…
- Гляди,- на плечо Баклана лег маленький, но тугой кулак. Начальник указал вниз, туда, где чуть в стороне от складских помещений перевалочной базы возвышалась над речным обрывом громадная лиственница.
Баклан взглянул без всякого интереса. Лиственница как стояла, так и стоит… Хоть бы ее громом разбило. Дурные воспоминания связаны у Баклана с этой таежной богатыршей, что уже лет триста красуется на тропе из сибирской тайги к восточному морскому побережью и с незапамятных времен считается у таежников священной. Здесь колчаковский полковник Ракитин чинил когда-то расправу над красными бойцами - колотушками дробил им руки и ноги. Сам Баклан дубинкой не размахивал, но и жалости не испытывал: одурманенный россказнями, он люто воевал против «большаков», к которым подался его младший брат. Да, раскололась тогда их семья…
В ту морозную ночь он по пьянке преподнес лиственнице щедрые дары - пять горстей золотых «николаевок» сыпанул, чтоб помогла добить «сатанинскую власть». А как вслед за полковником драпал под натиском красных обратно к морю, только плюнул в сторону «священной»: денег-то уже не соберешь, порты бы унести.
Недобрым прищуром скосились глаза у Баклана, глядевшего с горы на лиственницу.
- А чо? - столкнув с плеча руку Начальника, недоуменно прохрипел он.
- Теперь вижу - остарел ты! Не лучше своей слепой горбуньи стал,- съязвил Начальник.
Заходящее солнце бросило сквозь дальнюю седловину последний пучок лучей, позолотило лиственницу и все вокруг. И тут Баклан наконец разглядел под лиственницей палатку.
- Экспедиция готовится. Вверх по Ярхадане, слышал, пойдут. Понял, откуда вода в твою берлогу хлынет?
- Отговори, отступную дай!-выкрикнул ошарашенный новостью Баклан.
- Отступную… Эх, ты, дубовая голова,- безнадежно ответил Начальник. И прошептал, словно бы и деревья могли подслушать.- Один вроде податлив, да не в нем сила…
- Покупай! - рявкнул Баклан.- Иной раз и чирок могёт орлу шею свернуть!
- Не подумаю,- покачал головой собеседник.
- Жалеешь свои тратить - мои гроши бери.
- Да не в деньгах тут дело. Не подступишься к ним,- уже серьезно заговорил Начальник.- Главный у них - Белов, этакая комсомольская оглобля упрямая. Хоть целься ему из ружья в переносицу, не повернет обратно.
- Видали мы и таких!-угрожающе произнес Баклан и похлопал по винчестеру.
- Не скроешься. Разыщут,- отсоветовал Начальник и зашептал: - Они сушат дощаник над самым обрывом, да еще на кругляшах. Чуть бы подтолкнуть - щепок не соберут. Начнется волынка, глядишь, и разбредутся. Они-то не настоящие геологи, просто отпускники.
- Опять я должен свою дубовую башку совать?-в упор спросил Баклан.
- Пожалуй, лучше бы горбатой,- подумав, ответил Начальник,- она пошустрее тебя, подкрадется, как рысь…
- Кто на стрёме у них? - не поднимая головы, поинтересовался Баклан.
- Желторотый птенец охраняет,- бодро ответил Начальник.- Но учти: завтра утром отчаливают…
- Куда сгружать рыбу? - считая, что все решено, спросил Баклан.
- Сваливай хоть под корягу,- поморщился Начальник.- Не до этой гадости сегодня. С собой завьючьте всё, что в погребке припрятано,- указал он под куст ольхи и добавил: - Спирт, смотри, не распечатывай.
Сунув ногу в стремя, Начальник с трудом взгромоздился в седло, подождал, пока Баклан подаст зайца и, опустив черный накомарник, дернул поводья. Уже издали предупредил:
- Зимовье Игната обходи за сорок верст. А этих до скалы Тучэвула не трогай. Может, дальше Марлы не пойдут. Но уж потом действуй.
- Небось не кочерыжка у меня на плечах,- угрюмо процедил Баклан.
Зол Баклан и на Начальника, который так и не делится своей главной тайной, и на всю свою нескладную жизнь. Не вышла жизнь по его задумке. Другие больше грешны против власти, а живут в свое удовольствие. Хотя бы взять Начальника. Сын офицера-колчаковца, он семь раз сменил фамилию. В конце тридцатых годов сходил за инженера-геолога Волкова, теперь вот под новой фамилией живет не тужит, молодую жену-красавицу завел. Нет, несправедливо, досадовал Баклан, кто раньше как сыр в масле катался, тот и ноне… Его же, Баклана, как собаку, что вплелась хвостом в спицы колеса, крутит, крутит, и вырваться можно, только оттяпав хвост…
- Эх, жисть! - пробасил Баклан, и в его сузившихся глазах засветилась звериная ярость. Взглянув в сторону палатки под лиственницей, он зло выругался и погрозил кулачищем.- Ну, погодите, храпаилы! Не разминуться нам в тайге!
2
Кирька Метелкин бродил в сумерках белой ночи по краю обрыва, бесшабашно бил по струнам гундосой балалайки и звонко горланил озорные приискательские нескладушки. Вот уже неделю он караулит табор под лиственницей. Сергей Белов приезжал на велосипеде после работы, чтобы мастерить вместе с Кирькой дощаник, а к ночи катил обратно на прииск. Кирька же не отлучался, готовил снаряжение, конопатил и красил лодку, охранял мешки с мукой и сахаром, ящики с консервами.
Прозрачный сумрак ночи мягко кутал таежные чащи, впадины ключей и островерхие сопки, одетые бледно-желтым ягелем и мохнатым сизым кедровником. Кирька Метелкин, когда замолкала балалайка, слышал, как вверху, в недосягаемой высоте торжественно-тревожно вскрикивали журавли. Птицы спешили в родные края, к своим гнездовьям по берегам таежных рек и озер. Северная земля праздновала приход долгожданной весны.
Все это Кирьку не слишком трогало. По правде сказать, для него все времена года казались почти одинаковыми. Чем, например, плоха осень? Исчезает осточертевшее за лето комарье, появляются грибы, розовыми ковриками устилает склоны спелая брусника. И зима с ее морозищами и пушистыми снегами тоже хороша: то ли дело - промчаться в санках от прииска до прииска на резвом рысаке! Весна - тоже подходящая пора. А вот как относиться к лету, Кирька пока не решил: зеленое,красивое оно, да больно комарьем досаждает, одно спасение от гнуса - дымокуры. Потому-то и радость в сердце у Кирьки Метелкина не от этой прозрачной весенней ночи, не от половодья Ярхаданы, затопившей лесистую пойму от горы до горы. Радуется Кирька предстоящему походу к таинственным распадкам Туркулана, где скрыты удивительные клады. Не мог же он, сын потомственного старателя, усидеть на прииске, не попытать счастья - не найти своего заветного ручья, выстланного желтыми увесистыми самородками…
Парнишка то Садился на борт выкрашенного в голубой цвет дощаника с гордым именем «Альбатрос», то вновь широко вышагивал, выпятив подбородок, отчего казался сам себе выше, чуть не с долговязого Сергея Белова - начальника отряда таежных следопытов.
Под горой, на берегу Ярхаданы, белели тесовые крыши складских помещений перевалочной базы. Взглянув с перевала в другую сторону, где вилась по распадку узкая полоска мощеной дороги, Кирька угадывал сквозь туманную дымку свой Золотореченск. Прииск много лет гремел богатой добычей, но запасы золотоносных песков подходят к концу, а вокруг ничего хорошего геологи не открыли. Что ж, такова судьба многих приисков. Откочуют люди, сплавят по речке или перевезут на тракторах разобранные бараки, зарастут бывшие улочки и полигоны непроходимым фиолетовым иван-чаем…
Кирька Метелкин к этому привычен: на седьмом прииске пребывает он за свои восемнадцать весен. Он вырос в твердом убеждении, что если ты родился парнем, то обязан отыскивать свой золотой ключ. Одна беда: маловатый рост достался Кирьке по наследству. У Метелкиных даже обидная уличная кличка - Комарики. Зато гордится парень метелкинским характером, охочим до работы, цепким, как репей.
Кирька снял кепку, пощупал околыш. Его синие глазки хитро заулыбались. В околыше зашита завернутая в резину карта, добытая отцом под большим секретом у слепого старика копача, которому лет шестьдесят назад доверил ее за два фунта россыпи другой старик золотоискатель. На карте крестиком обозначен богатейший ключ. Только имени ключа и точного места не проставлено - по приметам надо установить его. Скорее бы в поход!
Кирька остановился перед могучей лиственницей, под которой лежало походное имущество и стояла палатка. Ствол лиственницы вздымался мощной темно-бронзовой колонной. Витые усыхающие ветви маячили на недосягаемой высоте. Со слов учителя истории Кирька знал, что под этой лиственницей стоял когда-то знаменитый мореход Беринг, что ею любовался возвращавшийся из кругосветного путешествия писатель Гончаров. Мимо лиственницы исстари пролегал зимник. Жители тайги считали лиственницу, пьющую своими корнями живую воду из земных глубин, священной. Ей, любимой дочери бога лесов Байаная, каюры и охотники приносили дары - вешали на ветви конский волос, костяные и деревянные фигурки, золотые монеты, ожерелья, цветные лоскуты. Проходили годы и десятилетия, сменялись века. Лиственница высоко подняла крону, красуясь необыкновенным нарядом. Но истлевали нитки, роняя ожерелья и золотые дукаты, ветер срывал атласные ленты. А когда лет двадцать назад здесь зародился прииск, озорные старательские мальчишки сняли с веток занятных идольчиков и приспособили их вместо шахматных фигур. Но топор старателя пощадил красавицу тайги, хотя все вокруг срублено на пожоги. Теперь неподалеку от лиственницы маячат лишь юные маленькие рощицы.
Задрав голову, Кирька долго разглядывал уцелевшие на самой вершине лиственницы пучки белого конского волоса. Ветви уже были покрыты шелковистым зеленым пушком. Глянув вниз, Кирька заметил в дальней дали, что уже по снеговой заоблачной вершине Туркуланского отрога забегали золотые зайчики - значит, где-то за горами уже всходило солнце. Скорее бы оно поднималось! Тогда придут с прииска участники похода, спустят голубой дощаник на воду, и табор снимется.
Кирька перетреножил светло-рыжую, почти лимонного цвета кобыленку Арфу и решил немного вздремнуть. Откинув дверной полог, он нырнул в палатку, бережно положил в самодельный фанерный футляр свою любимицу трехструнку, сбросил верхнюю одежду и припал щекой к мягкой оленьей шкуре.
…Из лиственничных зарослей на склоне горы высунулся Баклан с винчестером в руках и долго вглядывался в сторону палатки.
- Дрыхнет без задних ног,- прохрипел он, повернув голову к старухе.- Скачи на цырлах, Варвара. Да не теряйся там…
Варвара шла на цыпочках, навострив свой необыкновенно чуткий слух. Она растреножила кобылу и подстегнула ее, чтобы убежала подальше. К палатке приблизилась не слышней ветерка, проворно и крепко завязала тесемки дверного полога. Потом вместе с подкравшимся Бакланом подтолкнула дощаник к обрыву. Когда дощаник уже наполовину повис над пропастью, Баклан зашагал обратно в рощицу. Дрожа от страха, старуха долго придерживала дощаник, руки ее ныли. Наконец отпустила и с небывалой легкостью и проворством кинулась мимо палатки в рощицу. Она уже подбегала к рощице, когда снизу, с берега донесся грохот и треск.
Кирьку словно подбросило. Он кинулся было из палатки, но не нашел дверного полога. Парень метался из угла в угол. Запутался, как щуренок в вентере. Спросонья ему подумалось, что упала старая лиственница, под которой стояла палатка, и придавила полог ветвями.
- В-вот тебе и «священная»! - заикаясь, проговорил Кирька.
Он снова ткнулся лбом в прохладную парусиновую стенку палатки. Бесполезно. Наконец сообразил пронырнуть снизу. Вылез и оторопел: лиственница как стояла, так и стоит. Ее нежная шелковистая зелень чуть-чуть рдеет в лучах ранней зорьки. Экспедиционное имущество, сложенное под лиственницей и прикрытое зеленым брезентом, не тронуто.
- Ш-што же случилось, т-то-это? - недоуменно произнес Кирька. Хотя ему исполнилось все восемнадцать, он походил больше на мальчонку подростка, особенно сейчас, когда стоял в одних подштанниках и растерянно вертел головой. Сперва Кирька спохватился, что нет кобылы. В следующее мгновение он заметил исчезновение дощаника и от страшной догадки похолодел.
- Проспал, п-проворонил!
Кинувшись к обрыву, Кирька глянул вниз: под скалой валялся изуродованный и уже почти наполовину затонувший дощаник. Недолго раздумывая, он припал грудью и животом к холодным осклизлым выступам скалы и стал спускаться под обрыв. Внизу бешено кружился черный водоворот. В расщелинах скалы мерцал зернистый лед, и
Кирька несколько раз чуть не сорвался с головокружительной высоты.
Ступив босыми ногами на узенькую полоску каменистого берега, он ухватился за корму дощаника, чтобы вытащить его из воды, да не хватило силенки. Но в эти минуты Кирька сделал невозможное. Он залез чуть не по шею в ледяную воду, напрягся и вытолкнул лодку. Правый борт дощаника проломлен, уключины вывернуты, краска ободрана. Нет, теперь не оправдаться перед Сергеем Беловым. Конец их дружбе! Уж лучше бы умереть, да без позора…
Босой и промокший Кирька топтался на обледенелой глыбе. У ног бурлил мутный весенний паводок, изредка позванивали, будто пустые стаканы, проплывающие льдинки. Водоворот, словно гигантский удав, извивался и гипнотически манил в свою бездонную темную пучину. Узенькие белесые брови Кирьки туго сдвинулись, в маленьких синих, как ягоды голубики, глазах отразилось отчаяние. Кирька уже не мог оторвать взгляда от вихревой карусели водоворота….
…Варвара, задыхаясь и чувствуя дрожь в кривых старческих ногах, вбежала в заросли. Скорее бы сесть на своего послушного учуга и умчаться подальше отсюда. Но ни Баклана, ни оленей на месте не оказалось. По легкому потрескиванию в глубине рощицы она догадалась, что Баклан удрал. Теряя последние силы, подгоняемая страхом, старуха кинулась вдогонку.
- Сатана билюйский,- выругалась она, с трудом догнав-таки Баклана и взобравшись на оленя.
- Не подохнешь, ведьма старая,- огрызнулся Баклан и цыкнул:
- А ну, погнали!
Старухин олень сразу вырвался вперед и резво помчался по голому склону к перелеску. Надо было скорее проскочить в ущелье, где стояли под вьюками остальные олени, и удирать в горы. Хотя под Бакланом шел рослый крепконогий олень, чугунная тяжесть всадника не давала ему бежать прытко.
- Вернись! - прохрипел вдогонку Баклан, и старуха с ходу круто повернула своего ездового. Очутившись рядом, она услышала новую команду: - Держись сзади!
Выезжая из рощицы, Баклан вдруг соскочил с оленя, резко дернул повод, а старухиного учуга схватил за ветвистый рог и потащил обратно в кусты.
- Тихо, старая,- прошипел он, снял с плеча винчестер и, раздвинув куст, глянул вперед.
С горы спускался всадник на белом коне. Конь был сказочной красоты, с гривой до колен и пышным длинным хвостом. К седлу были приторочены кожаные сумки. Поверх вьюков восседал пожилой седоусый якут, на коленях он держал черного крупного пса. И всадник и пес спали. Судя по усталой походке коня, они преодолели немалый и тяжелый путь.
- Кого разглядел? - прошептала старуха.
- Якут какой-то проехал.
- Ой, худо: якут все узнает,- запричитала горбатая.
- Он сонный…
- Однако и так худо. Ехать хочу.
Вскоре они очутились в ущелье и, недосягаемые для постороннего взгляда, направили свой олений аргиш в глубь тайги, туда, где далеко на горизонте возвышались отроги Туркулана. Баклан обернулся и погрозил кулаком.
- Не поймете присказку,- угрюмо прохрипел он,- я вам сказку втолкую по-другому…
3
Приисковый поселок Золотореченск, расположенный в глубине узкой долины, мирно спал. Лучи зари сюда еще не проникали. Полумрак застилал и поселок и дражный полигон. От пекарни веяло дымком, пропахшим подгорелой пшеничной коркой.
Из калитки приисковой радиостанции, что красовалась высокими мачтами на скальной террасе над поселком, вышло трое парней.
Самый высокий из них - в армейской фуражке с черным околышем, в кирзовых сапогах и защитного цвета брюках - токарь ремонтных мастерских Сергей Белов. С ружьем и полевой рацией за плечами он шел размашисто и легко, как молодой лось.
За ним спешил парень цыганских кровей, маркшейдер Ромэн, или, как он сам всегда представлял себя, Ром Шатров, в телогрейке, широких старательских шароварах и желтых кожаных перчатках, хотя по погоде в них, кажется, не было уже никакой нужды. Он нес любительскую кинокамеру и малокалиберную «тозовку». Ветер шевелил смоляные барашки его кудрей.
Последним спускался по тропе инженер-связист Вадим Орлецкий. Черная вязаная куртка, рубаха в зеленую и черную полоску резко оттеняли его рыжую мохнатую голову и крупное веснушчатое лицо. Выпуклые светлые глаза Вадима были полуприкрыты редкими ресницами. На плече у него болтался транзисторный приемничек, на груди блестел серебром и белым перламутром аккордеон. В светлых брюках и легких туфлях, он мало походил на путешественника.
Парни подошли к общежитию учителей и остановились против крайнего окна. Сергей Белов собрался постучать, но Вадим остановил его. Он тихо-тихо проиграл на аккордеоне «подъем». Никто, однако, не показывался. Вадим проиграл еще раз. Окно наконец-то распахнулось, из него выглянула девушка с ярко-синими глазами и пышной замысловатой прической. Она подала Вадиму полосатый увесистый саквояж и, взглянув мимоходом в зеркало, вскочила на подоконник.
- Держи,- шепнула девушка Сергею и спрыгнула с подоконника. Тот подхватил ее и бережно поставил на землю, ощутив тепло дыхания и знакомый запах дорогих духов. В брюках, обтягивающих ее стройные ноги, в изящных мягких сапожках, она казалась ему, как всегда, прекрасной.
Девушку звали Зоя Савельева. Она преподавала литературу в приисковой школе.
Шатров небрежно взглянул на Зою своими миндалевидными глазами и тут же отвернулся. Зато Орлецкий не сводил с нее восторженного взгляда. Когда Сергей взял Зою под руку, он только вздохнул: «Вот повезло человеку. Другой такой Зои на свете нет…»
Зоя понимала его вздохи. Ей нравилось, что пижонистый Вадим сохнет от любви к ней. Так ему и надо! Пусть помучается.
- Вперед, друзья! - шепотом пробасил Сергей.
Не растягивая мехи аккордеона, Вадим начал отбивать на клавишах барабанную дробь. Зоя и Сергей в ногу зашагали по улочке поселка. Орлецкий тоже подладил свои шаги в такт. Только Ром Шатров не поддался озорному настроению. Наоборот, настроение его падало все ниже и ниже. Он разглядывал Зоину замысловатую прическу, длинные ногти под маникюром и думал, что учительница настроилась на короткую дорогу, малость подальше перевалочной базы. Говорил он Сергею, что зря берут ее, но тот сердился, уверял, что Шатров ошибается.
«Белые ручки любят чужой труд»,- припомнил сейчас Шатров любимую присказку отца.- Придется всем батрачить на эту персидскую княжну, да еще с полпути вертаться».
Они проходили мимо ремонтных мастерских, где токарил Сергей Белов. На огромном дворе виднелись тракторы, бульдозеры, канавокопатели.
Сергей снял фуражку, обнажив белобрысый, коротко стриженный ежик, и на ходу приветственно помахал машинам: «До осени, братцы!» Его сильные руки касались почти каждой их детали. Он любил машины, как живые существа. Особенно ему нравились машины-работяги, которые редко возвращались в ремонт. А два бульдозера и канавокопатель он считал лентяями: чуть маленькая поломка - опять отдыхают у мастерской…
Зоя вдруг остановилась и загородила Сергею дорогу. Вадим расслышал их короткий, но решительный диалог. И до этого они не раз спорили о том же. Зоя дружила с Сергеем, но переживала, что у него всего лишь десятилетка, а главное, что он работает простым токарем. Ну хотя бы, на крайний случай, бригадиром. Дело тут было не в заработке, зарабатывал Белов побольше иного инженера, а в звании. Сама Зоя гордилась своим пединститутским знач-ком-«поплавком» и всегда прикалывала его к костюму. Мама, убеждена Зоя, с ума сойдет, если узнает, что она собирается выйти замуж за обыкновенного рабочего. И сейчас она снова, в который раз завела речь о том, что пора Сергею подумать об институте.
- Обещай, Сережа, что уйдешь от станка.
Сергей растерянно повел плечом и, словно извиняясь, проговорил:
- А если не смогу?
- Почему же я все могу?- тоном капризного ребенка спросила девушка.- Ведь смогла же я уговорить мою упрямую директоршу отпустить меня досрочно? И ради чего? Чтобы пойти с тобой. А ты…
- Ты молодец,- весь просияв, сказал Сергей.- Это здорово, что с нами пошла.
- Мне дифирамбы не нужны,- отойдя на обочину дороги, сказала рассерженная Зоя и угрожающе спросила: - А хочешь, я не пойду?
Угроза огорошила Сергея. Он повернулся к Зое и смолк, растерянный и озадаченный. В его серых глазах застыл недоуменный вопрос.
Неужели он плохо поступает, делая трудную работу своими руками? Ведь не может же он переложить всю тяжесть на зеленых мальчишек и девчонок, а сам ходить по мастерским руки в брюки и с важным видом поучать их. Да он же со стыда сгорит! И куда девать силу, если она играет в нем?
Но когда вновь его взгляд встретился с Зоиным, Сергей понял, что их дружба может рухнуть. Если сейчас Зоя отвернется, то навсегда. Таежный рассвет казался теперь Сергею пасмурным осенним вечером, когда не видно ни земли, ни звезд. Потерять Зою - даже страшно подумать! Но институт… Он не думал о нем. Даже не мог представить, в какой именно институт ему хотелось бы. И к тому же он убежден, что поступает правильно…
«Ну и дубина ты, Белов! - мысленно обругал его Орлецкий.- Чего стоит пообещать!»
Чтобы хоть как-нибудь выручить товарища, Вадим весело подал команду:
- На песню - стройся!
Зоя еще раз смерила отчужденным взглядом приунывшего Сергея и подхватила под руки Орлецкого и Шатрова. Сергей оказался на отшибе. Теперь, когда Зоя шла между двух рослых парней, он еще раз убедился, как она хороша. Зоя слегка касалась щекой плеча Орлецкого. Но Сергей не придал особого значения этому жесту. Он понимал: Зоя мстит. Но уже за то, что не вернулась, готов был простить ей наперед любые капризы.
Орлецкий обернулся и, ободряюще кивнув Сергею, гордо откинул назад свою рыжую огромную голову. В его светлых глазах заиграли веселые искорки. Он заулыбался заразительно, блеснув белыми плотными зубами.
Бревенчатые аккуратные домики под тесовыми крышами остались позади. Лишь один коттедж виднелся в стороне от дороги, среди кустов рябины и топольков. В нем жили начальник Дорстроя Чугунов и его жена, врач-хирург. Надо бы не будить людей, протопать подальше, а потом уж горланить песни, но Вадим Орлецкий рванул аккордеон и запел звучным баритоном:
До свиданья, Аэлиты, Ждите наши корабли…Высокий Зоин голос слился с баритоном Вадима.
Окно в коттедже Чугуновых распахнулось. Хотя дом стоял далеко от дороги, остроглазый Ром Шатров успел разглядеть в окне смуглую черноволосую девушку. Тут же растворилась дверь застекленной веранды, и незнакомка выбежала на тропку, на ходу заплетая черную толстую косу.
- Кажется, к нам,- сказал Ром, повернувшись к товарищам. Они остановились, поджидая.
Девушка была невысокого роста, в простеньком ситцевом халатике и мужских стоптанных шлепанцах. Орлецкий, окинув ее наметанным взглядом, сразу заметил шрамик, пересекший левую бровь, и большой, давно заживший шрам на левой ноге. Ноги у нее были красивые, но цвет лица бледно-смуглый, без какого-либо признака румянца, и тонкий, с чуть заметной горбинкой нос, не понравились Орлецкому, и он даже не обратил внимания на ее выразительные карие глаза.
- Здравствуйте, ребята,- запыхавшись, проговорила девушка и, не дожидаясь ответа, тут же спросила:-Это вы отправляетесь в экспедицию?
- Да, мы,- за всех ответила Зоя, без всякого интереса разглядывая щупленькую и, по ее заключению, невзрачную дурнушку.
- А кто у вас начальник?
- У нас все начальники,- с усмешкой ответил Орлецкий, но все же указал: - Разве по росту нельзя догадаться? Вот он наш командарм - Сергей Белов!
- Возьмите меня с собой,- торопливо заговорила смуглянка.- Мне обязательно надо побывать в горах Тур-кулана. Обязательно!
- Девушка, это ведь не так близко и не так просто,- наставительно сказала Зоя.- Вы, вероятно, первый раз в тайге?
- Я?-растерянно переспросила смуглянка.- К сожалению, первый раз.
Холодными огоньками засветились Зоины голубые глаза. Конечно, эта чернушка-дурнушка ей не помеха. Но Зоя любила быть не только первой, но и единственной…
Проницательная незнакомка быстро сообразила, что Зоя ее не поддержит. И еще она поняла, что лучше ей в таком положении не говорить, что она - студентка геологического факультета. Зоя могла только больше заупрямиться. Значит, надо что-то придумать.
- Я вам пригожусь. Возьмите, я хорошо готовлю, буду вам вкусные обеды варить,- взволнованно заговорила она. Но слушали ее нехотя и явно намеревались отказать.
Из коттеджа вышли супруги Чугуновы. Обычно с веселинкой в открытых карих глазах, всегда аккуратный и подтянутый в своей полувоенной форме, начальник Дорстроя Александр Петрович Чугунов на этот раз предстал в полосатой пижаме, непричесанный, чем-то обескураженный.
- Наташа,- обратился он к девушке, и в голосе его прозвучали нотки обиды и упрека.- Только переночевала и уже пустилась в бега…
- Папочка Саня,- буквально взмолилась девушка,- нельзя иначе. Это же единственная возможность выполнить поручение профессора!
Почувствовав, что проговорилась, Наташа прикрыла ладошкой рот. Чугунова грустно покачала головой и прошептала:
- Бес меня дернул проговориться об этой экспедиции. Ну хотя бы недельку дома побыла.
- Не обижайся, мамочка Шура,- кинулась Наташа к Чугуновой и обхватила ее за шею.- Лучше, мамочка, помоги мне. Попроси, чтобы взяли…
- Они ведь пойдут только до Чулупчалыпского порога,- попробовал отсоветовать Чугунов.
- Все равно мне надо.
- Мы не настоящая экспедиция, неизвестно, что у нас подучится,- в тон Чугунову заговорил Сергей, но, встретившись глазами с Наташей, заметил в них готовые брызнуть слезы и нерешительно пробормотал:-Зачем вам эта поездка?
- Может, передумаешь? - безнадежно спросил Чугунов Наташу.
- Я не знаю, что тогда со мной случится,- проговорила трагическим голосом Наташа.
Чугунов умолк и стоял с опущенной головой. Сергей глядел на эту сцену и ничего не мог понять.
Откуда взялась у Чугуновых такая взрослая дочь? И такая бессердечная - за два года, что они живут в Золоторечье, ни разу не навестила, а сейчас только приехала и удирает. Нет, он ее не возьмет, просто из уважения к Чугуновым, которых в поселке знали как прекрасных людей и любили.
- Наш дощаник не Ноев ковчег,- снова начал Белов,- так что…
- Вот видите, что получилось! - выкрикнула с упреком Наташа.- И что же я такая несчастная!
Наблюдательный Ром Шатров увидел, с каким испугом переглянулись Чугуновы. Первой заговорила Александра Павловна:
- Прошу вас, ребята, возьмите нашу дочку.
- Наташа для вашего дела - полезный человек,- начал было объяснять Чугунов.
- Не расхваливайте,- боясь, что Чугуновы ее разоблачат, перебила Наташа.- Одно только скажу, что я выносливая, все буду делать…
Чугунова подошла к Зое.
- Повлияйте на парней, Зоя Аркадьевна.
Зое не хотелось отступать от своего первого решения, но отказать доктору Чугуновой не решилась. Она подняла руку.
- Мой голос -за. А как вы, товарищи?
Орлецкий небрежно махнул рукой в знак солидарности. К ним присоединился и Сергей, вызвав большое неудовольствие Зои, которая надеялась, что остальные воздержатся. Только Шатров не шевельнулся.
- Трое «за» при одном воздержавшемся,- прокомментировал Орлецкий и проиграл туш.
Наташа кинулась к Зое, обняла ее, но та лишь снисходительно кивнула.
- Придется вам, Александр Петрович,- обратился Сергей к Чугунову,- обуть и одеть Наташу по-туристски и дать продуктов на три месяца. Только это надо сделать срочно.
- Все будет доставлено к причалу,- сказал Чугунов с невеселой улыбкой и обернулся к жене.- Идем собирать нашу непоседу.
Чугуновы пошли в коттедж, а остальные направились по узенькой мощеной дороге к мостику через горную речку.
Утренняя свежесть воскресила в душе Рома Шатрова полузабытые картины. Рос он в цыганском таборе, все его детство прошло среди лугов и перелесков. И сейчас он вновь почувствовал, как хорошо встречать утро на воле. Молоденькие лиственницы на обочинах дороги были окутаны прозрачным зеленоватым дымком и источали медовый запах. Долгожданная весна в гористом северном краю волновала и пьянила сердце Шатрова. Весело насвистывая, он пошел впереди всех, восторженно разглядывая весенние кусты.
Зато Зоя Савельева с трудом скрывала испорченное настроение. Да, она сама предложила взять Наташу. Но зачем Белов и Орлецкий так легко согласились с ее предложением? Нет, нет! Белов неисправимый простофиля. Не повернуть ли ей назад? - рассуждала недовольная Зоя, и ее ноздри чуть вздрагивали. По этой примете Сергей догадался, какая буря происходит в ее душе. Он поравнялся с нею и собрался было успокоить, но Зоя опередила.
- Чудесно! Даже великолепно! - воскликнула она с необычной для нее живостью.- Мы с Наташей образуем полную автономию. Чур, к нам не касаться!
Орлецкий, поджав небольшие пунцовые губы, умоляюще проговорил:
- Прошу обходиться без автономий. Мы еще не сели в лодку, а уже начинаем делиться.
Призыв Орлецкого тронул ее. Зоя всегда отмечала умение Вадима среагировать на вспышки в ее настроении. Она благодарно улыбнулась ему.
Огорченный объяснением с Зоей насчет его работы и недовольством ее из-за Наташи, Сергей молча вышагивал по краю дороги. Он боялся, что Зоя вернется. Тогда месяцы странствий по тайге будут для него томительными и серыми. Но Сергей знал и другое - сам он, хоть вались камни с неба, не отложит этот поход.
Белов не был геологом, однако, готовясь в поход, он перечитал десятки книг по геологии. Ознакомившись с отчетами побывавших в верховьях Ярхаданы экспедиций, начисто отвергших золотоносность Притуркуланья, он не поверил им. Может, это было свойством его характера. Если ему говорили: «из этого ничего не выйдет», он брался и доказывал обратное. «Только бы не передумала Зоя, тогда все получится отлично»,- с тревогой и надеждой думал Сергей.
Дорога круто свернула вправо. В низине показался деревянный мостик с желтыми тесаными перилами. Прямо к мосту подступали высокие, с темно-красными ветками ивы, увешанные желтыми пучками сережек. Листья еще только проклевывались, и сквозь редкие ветви кустов виднелось свежее утреннее небо. Это чем-то напоминало Зое глаза Вадима. Он умел взглянуть сквозь редкие золотистые ресницы, и в этом была какая-то прелесть.
Когда Зоя разглядывала Орлецкого отдельно от других, он ей всегда нравился. Даже торчавшие во все стороны, как иголки у ежа, рыжие волосы, из-за которых голова казалась огромной, не мешали общему впечатлению. Но, переведя взгляд на шедшего чуть впереди Сергея, Зоя снова убедилась, как выигрывает Сергей рядом с Орлецким. Высокий, подтянутый, в туго перехваченной ремнем гимнастерке, Сергей Белов был хорош своей мужественной силой. Зоино сердце наполнилось теплом. Нет, не зря она предпочла робкое ухаживание Сергея настойчивым домогательствам других ухажеров. Ее будущее только с ним. И пусть она часто бывает недовольна Сергеем, портит и ему и себе настроение, но разлучиться с ним она никогда, никогда не захочет…
Глянув вперед, Зоя вздрогнула. Из зарослей противоположного берега выехал на мост всадник на белом сказочном коне: грива до колен, пушистый хвост чуть не до земли. Конь процокал коваными копытами по деревянному настилу моста и, заметив на дороге людей, перешел почти на рысь.
Вот конь уже совсем близко. Он прижал свои короткие, как у тигра, уши и хищно покосился темным оком. Через седло были перекинуты кожаные мешки, и всадник в меховой пыжиковой шапке, рыжей телячьей дошке и замшевых расшитых торбозах восседал, как в мягком кресле. На его коленях спал черный мохнатый пес. Пожилой всадник с изжелта-зеленоватым скуластым лицом тоже ехал с закрытыми глазами. Видимо, спал или просто дремал после утомительного пути и бессонной ночи. Одной рукой он крепко натягивал поводья, а другой опирался на заднюю луку седла.
- Надо разбудить! - шепнула Зоя.- Разобьется человек.
Орлецкий хотел было защелкать клавишами аккордеона, но Сергей удержал его.
- Не нужно,- проговорил он.- У этого старика кавалерийская закваска. Смотрите, как сидит!
- Вот это, братцы, лошадка!- теребя смоляные кудри и провожая всадника завистливым взглядом, восхитился Ром. В нем взыграло цыганское пристрастие к доброму скакуну. Эх, каким бы ветром взвился он на таком коне по горным тропам и помчался навстречу облакам, орлам, солнцу! Ему довелось мальчонкой гарцевать на тонконогом рысаке кабардинских кровей. А после, когда немного подрос, он ловил арканом и объезжал табунных коней в якутском совхозе. Иной четырехтравный дикарь чего только не вытворяет, когда на него первый раз взбирается цыганенок Ромка: и «свечки» ставит, и копытами из кремней искры высекает, и зубами лязгает; такая неистребимая сила играет в нем, что хватает на сотню километров головокружительного галопа через реки, через сопки. Ух, красотища!
Не успел всадник скрыться, как откуда-то из дальней рощи докатилось эхо.
- Ра-ра-фа-ар! - донесся высокий мальчишеский голос.
Все замолчали, вслушиваясь. Через минуту эхо вновь прокатилось по склону горы от рощи к роще. Орлецкий вдруг расхохотался.
- Ты что? - спросил его Сергей.
- От кого-то Марфа сбежала, вот ее муж и разыскивает в лесу,- не переставая смеяться, пояснил Орлецкий.
Но Белова эта шутка не рассмешила. Обеспокоенный, он приложил ладони трубкой ко рту и подал ответный голос:
- О-го-го!
Вскоре на дороге показался Кирька Метелкин. Это он окликал кобылу Арфу. Босой, в одних подштанниках, он весь был исхлестан и исцарапан ветками. Подбежав, Кирька уставился на Сергея. Подбородок его трясся, и парнишка никак не мог выговорить слова.
- То-то-то! - затотокал Кирька, как дятел выстукивает дробь о сухую лесину.
Выручил его Вадим. Он, как и все прочие, знал, что пока заика Кирька не выговорит свое «то-это», от него не жди речи.
- То…- опять начал Кирька.
- То-это,- подсказал Орлецкий.
- То-это,- повторил Кирька, благодарно взглянув на подсказчика, и продолжил:- К-кобылу увели. Л-лодку сбросили!
- Что ты сказал? - жестко переспросил Сергей.
- Л-лодку… под обрыв… об кам-мни,- подтвердил Кирька.- Я п-проспал.
- Эх, ты!..
Пусть Сергей не произнес больше ни слова, но Кирька представил, что он хотел сказать: эх, мол, комарик!
Белов взглянул на товарищей и увидел растерянные лица Зои и Вадима. Шатров, что-то соображая, потирал тонкими длинными пальцами рябинки на смуглой щеке.
- Сергей, поди-ка сюда,- позвал Вадим и направился за ближний куст ольхи, увешанный почернелыми листьями и шишечками. Оставшись наедине с Сергеем, он таинственно сказал:
- Подозреваю всадника…
- Чепуха,- возразил Сергей.- Да разве он показался бы после этого?
- Ты прав! -быстро согласился Орлецкий и тут же предложил второй вариант:- Помнишь наш спор о Шатрове? А ведь это, пожалуй, сделали его дружки.
Догадка Орлецкого смутила Сергея. Такое могло случиться. Шатров сам говорил, что над ним постоянно висит угроза воровской мести. Шестнадцатилетним мальчишкой он за кражу попал в колонию. Воры посвятили Ромку в свою веру Он давал клятву своей кровью, целовал лезвие ножа. Но воспитатели сумели убедить его, что зря губит молодую жизнь. Ромка вместе с дружком Тимой решили «завязать». Тиму воры прирезали в первый же день, когда тот вышел на свободу. С Ромкой Рябым им пока не удалось свести счеты: проворен и ловок Рябой - это знали бывшие его дружки и не рисковали нападать открыто. А вот сбросить лодку под обрыв они могли.
«Может, исключить Шатрова из отряда? - подумал Сергей.- Кто знает, что у него на душе…» Но в следующее мгновение он отогнал эту мысль. Поверив в человека, он никогда не менял мнение о нем. Тем более, что парень и так настороженно относился ко всем и как только заме-чал недоверие к себе, замыкался и неделями мог не проронить ни слова. Только желваки играли на скулах. Обидишь человека напрасно - толкнешь на прежнюю стежку.
- Нет, я не согласен,- решительно ответил Сергей и направился к остальным.
Шатров стоял, широко расставив ноги и чуть ссутулившись, словно рысь, приготовившаяся в прыжку. Из-под нависших на лоб кудрей смотрели желтые ненавидящие глаза. Он, похоже, догадался, о чем шла речь, и еле сдерживался. Теперь ему были противны все - гордая расфуфыренная Зоя, чересчур спокойный Белов и больше всех - этот пижон Орлецкий. Все они дрянь, не верят ему…
- Пошли, Ром,- кивнул Белов.
- Чего еще? - не разобрав, ощетинился Ром.
- Я говорю, пошли.
Ром выпрямился и кинулся вслед.
Кирьку Сергей не удостоил даже взглядом. Широкими шагами он стал подниматься в гору. Рядом с ним поспешал Шатров.
- П-побегу искать Арфу,- жалкий и обиженный проговорил Кирька и рысцой направился в сторону прииска.
На мосту остались только Зоя и Вадим. Под мостом шумно клубилась вода, обдавая холодком береговые кусты.
- Похоже, что наш таежный поход не состоится,- сказал Орлецкий.
- Я думаю о другом,- откликнулась Зоя.- Какой все-таки грубый Сергей. Я в нем этого не подозревала. Как он обрушился на беззащитного мальчишку…
Вадим только пожал плечами. Тут он пас. С Беловым он в дружбе. Пусть уж сама Зоя дает оценку поступкам своего чувака.
- Еще не ушли с прииска, а уже начались приключения,- покачал головой Орлецкий.
Взглянув на Вадима, Зоя заметила на его волевом лице с резко очерченным подбородком еле уловимую растерянность. Орлецкий перехватил ее взгляд и решительно сказал:
- Хватит прохлаждаться, пошли!
Когда они выбрались из рощицы и полоска дороги повела их по голому склону круто в гору, Зоя взяла Орлецкого под руку. Вадим начал наигрывать на аккордеоне. Играл он хорошо, слушать его можно было без конца. Так под музыку они незаметно поднялись на гору.
Под старой лиственницей, где размещался их табор, лежали на своих местах ящики, лопаты, геологические молотки, сохли на козлинах голубые весла и огромная кормовая гребь. Пустовало лишь место, где еще вчера подсыхал вместительный дощаник «Альбатрос».
Неприятным холодком обдало сердце Зои: кто же столкнул их судно? Беспокойство отразилось на ее лице. Вадим заметил это: он быстро положил на брезент аккордеон и, взяв кинокамеру, стал снимать Зою, ловя моменты, когда совсем рядом пролетали сизые речные чайки.
- Запечатлей и меня для потомства,- весело сказал Орлецкий и передал кинокамеру Зое. Он взобрался на острый выступ и, с трудом балансируя, ослепительно улыбался.
«Все-таки Вадька необыкновенный парень,- нацеливая на него глазок объектива, подумала Зоя.- Настоящий романтик».
4
На каменной полоске под скалой слезились обломки льда, блестел жидкий ил, валялись выброшенные паводком коряги. Среди этого хлама Сергей увидел дощаник. Еще вчера он любовался детищем своих и Кирькиных рук, а сейчас увидел его изуродованным и перепачканным, с трещинами в бортах и в днище. Белов снял фуражку и долго стоял с опущенной головой, словно перед покойником. Ром ощупал борта и присел у воды, чтобы ополоснуть перепачканные руки. Муторно было у него на душе: ночное происшествие и он считал делом своих бывших дружков и гадал, кто же из них побывал здесь…
«Вот и сорвался поход»,- с тоской подумал Сергей. В нем забурлил гнев, возникло яростное желание швырнуть дощаник в клубящийся поток Ярхаданы.
- Вижу, Белов, и ты труса празднуешь,- глядя исподлобья, зло усмехнулся Ром.
Сергей даже не нашелся сразу, что ответить. Он не привык бояться кого-либо. Наоборот, мысль о том, что кому-то нежелательна их экспедиция, вызвала в нем неистребимое желание ехать.
- Я за тебя беспокоюсь,- ответил наконец Сергей Шатрову.
- Строишь из себя героя, а других трусами считаешь? - в упор спросил Шатров, и в его глазах засветилась холодная усмешка.
- Вовсе не считаю,- возразил Сергей.
- Я вижу,- напирал Ром.- Ну, если на то пошло, давай потягаемся!
- С удовольствием!-весело воскликнул Сергей, протягивая ручищу.
Шатров выставил свою руку, не сняв перчатку. Ему вовсе не было так весело. Он понимал, что Сергей прав: дощаник могли сбросить только его бывшие друзья. Встреча с ними в тайге ничего доброго не сулила. Спором с Сергеем Ром хотел лишь заглушить свое беспокойство…
Разговор этот произошел еще до прихода Зои и Вадима. Когда же они появились на берегу, Сергей и Ром дружно стучали топорами. Исправив борт - наложив поверх переломленной доски другую, они приколачивали новые уключины. Потом Шатров принялся смывать с дощаника грязь, а Сергей закрасил свежую доску и поцарапанные места. Молча они спустили дощаник на воду и отвели из-под скалы к пологому берегу.
- Ну как? - крикнул издали Орлецкий, когда Сергей и Ром выбрались из-под горы к табору.
- Все в порядке,- нехотя ответил Шатров.- Будем собираться.
- Может, кто-нибудь передумал? - спросил Сергей.
- Я, например, никогда не передумаю,- весело откликнулась Зоя и, повернувшись в сторону белеющих на фоне голубого неба гор, горячо заключила: - Мне бы только скорее взобраться вон на те скалы за облаками.
В глазах Сергея отразилась благодарность. Как будто вдохновленный Зоиными словами, он легко взвалил на плечо мешок муки, подхватил под мышку ящик с консервами и пошел пружинящей походкой вниз, к причалу. Вслед за ним спускался с кулем муки на плечах Ром. Зоя взяла весло. Орлецкий отправился последним, запечатляя на пленку приготовления к отплытию.
Вскоре все вещи и палатка были перенесены и погружены в дощаник. Кирькина балалайка в голубом фанерном футляре лежала в лодке поверх мешков. Шатров насобирал веток, разжег около воды костер, и все уселись вокруг погреться перед дорогой.
- Э-кхэм!-послышалось вдруг чье-то покашливание.
Голос кладовщика перевалочной базы Липунцова был хорошо знаком Сергею и Рому: им приходилось получать со склада продукты для экспедиции. Не раз им надоедала болтливость кладовщика. Затеет сказочки-присказочки и пока не доскажет, не выпустит. А то на чай пригласит. Хочешь не хочешь - иди. Жена у него тихая, ласковая, всегда с грустинкой в глазах. Но принимала гостеприимно.
В широких бриджах и тапочках на босу ногу, Липунцов стоял, распахнув полы пиджака и выставив живот-бочонок. Он молча оглядел заплату на борту дощаника, удрученно покачал головой и посмотрел в глаза Орлецкому.
- От перегрузки лопнул, что ли?-поинтересовался кладовщик.
- С обрыва свалился,- пояснил Вадим.
- Веревка, что ли, лопнула, когда спускали?
- Нет,- мотнул мохнатой рыжей головой Вадим.- Подозреваем, какая-то сволочь столкнула.
Кладовщик удивился и тут же тоненько рассмеялся.
- Смешняки! - игриво сказал он, но тут же стал серьезным.- А впрочем…- Он звучно чмокал, работал языком за щеками, словно доедал непрожеванный кусок. Ребята замечали, что такое с ним бывало, когда он что-либо соображал.- Впрочем… черт его знает. Хотя вроде не должно бы…
- Дощаник не на крыльях, сам не летает,- расчесывая пятерней смоляные кудри, скептически ответил Шатров.
- Делайте новый, я вам отпущу со склада досок,- дружески предложил кладовщик, подмаргивая правым глазом.- А это корыто тут пригодится.
Орлецкий взглянул вопросительно на Белова: «Может, воспользоваться любезностью?»
- Время дорого,- ответил Сергей кладовщику.- Сегодня отчалим.
- Ярхадана - шальная река, рискуете, братцы, рискуете,- сокрушенно сказал кладовщик и, уже уходя, предупредительно посоветовал:-Обдумайте хорошенько, горячие вы головы. Не дай бог…
- Шел бы ты, дядя, отсюда,- отрезал Ром и, скосив в сторону удаляющегося кладовщика сердитые глаза, пояснил Сергею: - Добряком притворяется. А с чего бы? Не верю я таким добрякам. Каждый свою выгоду ищет.
С кручи до слуха следопытов донесся конский топот и тут же стих около лиственницы. Белов встал и полез на гору. Поднявшись, он сперва заметил Кирьку Метелкина. Паренек, срывая злость, сердито дергал за поводья Арфу, которая и без того стояла смирно. А рядом на белом коне восседал встретившийся им на заре седоусый якут. Сняв шапку и склонив голову, он молча осматривал площадку около лиственницы, и на его лице отражалась скорбь.
- Откуда он и зачем здесь появился? - тихо спросил Сергей у Кирьки.
- То-то-то-то,- весь покраснев от волнения, собрался было разъяснить Кирька, но так и не смог выговорить ни одного путного слова. Сергей понял, что парнишка сильно переживает случившееся, боится, что теперь его уже не возьмут в поход.
- Ладно, Кирилл, исправим ошибку,- протянул ему руку Сергей.
- В-вот, это п-по-мужски,- обхватив ее своими обеими руками, наконец выговорил Кирька.
Якут приподнял коричневую пушистую шапку и, достав из кармана записочку, подал ее Сергею. Директор прииска просил включить Ксенофонта Кыллахова в состав экспедиции. Видимо, считая, что вопрос решен, якут направил коня к крутому спуску.
- Нельзя спускаться на коне, сорветесь!-крикнул Сергей.
- Самай сёп - в самый раз,- успокоил якут, и его конь, осыпая каменья и комья глины, быстро пошел вниз. Арфу Кирьке и Сергею пришлось придерживать за хвост, чтобы не полетела кувырком.
В Шатрове, как только он узрел белогривого коня, опять взыграла цыганская кровь. Ох, и отвел бы он душу на нем! А то уже забывать стал, что есть на свете резвые, как горный поток, скакуны!
- Принимайте пополнение! - крикнул с горы Белов, почему-то обрадованный и довольный, хотя не знал еще, чем знаменито пополнение.
На дороге зафыркал новенький темно-зеленый самосвал. За рулем сидел Чугунов. В кузове на узлах притулилась Наташа и ее мать. Машина не смогла подойти к причалу, узлы и чемоданы надо было перетаскивать на руках. Наташа, в стеганке, черных сатиновых шароварах и резиновых сапогах, соскочила первой. Она бегала больше всех, на ходу утешала Чугуновых, но вид у нее был явно виноватый.
- Мамочка Шура… Папочка Саня…- металась на прощание Наташа, и лицо ее становилось бледным, шрамик некрасиво пересекал бровь. Она обняла Чугуновых, расцеловала и кинулась вслед за отчалившим и идущим вдоль берега на бечеве дощаником.
В лодку уселись только Зоя и Сергей, который управлял рулевым веслом. Орлецкий чуть не бегом пробирался по берегу и, не сводя с Зои объектива, снимал на киноленту. Его догоняла легкой походкой Наташа, «чернушка-дурнушка», как успела окрестить ее Зоя. Позади всех плелся черный пес, необщительный, с непонятным якутским именем Ытыс.
Наташа хотела скорее догнать новых товарищей, чтобы разделить с ними радость и волнение первых минут похода. Только зря спешила. Никто не оглянулся и не поинтересовался, идет или вернулась. Лишней и ненужной почувствовала она себя. Волнуясь, Наташа переплетала на ходу то одну, то другую косу.
- Наташа! - окликнула ее Зоя, когда девушка догнала дощаник.-Не надоели тебе эти косы? Мода моей бабушки,- насмешливо произнесла Зоя. Но тут же покровительственно пригласила:-Перебирайся в лодку, будем любоваться пейзажами.
- Спасибо, Зоя,- с признательностью откликнулась Наташа.- Я пока пройдусь.
В один миг она забыла обиду. Лишь одно огорчало ее: поход был скорее туристским, чем геологическим, и маршрут обрывался на полпути к главному хребту Туркулана. Не исполнит она просьбу профессора Надеждина…
Профессор геологии Виталий Иванович Надеждин уверял, что если Наташа выполнит его поручение, то она сделает немалый вклад в науку. Ей до подробностей вспомнилось сейчас его взволнованное лицо с добрыми бычьими глазами и крупной нижней губой. В тот вечер он поведал ей удивительную историю, которую ему рассказал умирающий сапер эвенк у стен рейхстага. Где-то в горах Туркулана есть Озеро Загадок, а посреди него сверкает золотой утес. Эвенк уверял, что Озеро Загадок не сказка, надо поехать к его сородичам и сказать, чтобы они, наконец, помогли открыть великую тайну. Пусть из того золотого утеса отольют памятник советскому солдату, чтобы он сиял на весь мир, как солнце…
Сам профессор Надеждин не мог уже отправиться в экспедицию: с войны он вернулся без ноги. Ей, своей ученице, поручал он проверить легенду. И не только легенду. У профессора были свои предположения об этих местах: он считал, что Туркулан, судя по всему, должен быть богат полиметаллами…
- Неужели не повезет? - прошептала Наташа, вглядываясь в даль, где белели молчаливые великаны хребты.
Но скоро она забыла обо всем. Весенние краски тайги - голубизна бездонного неба, зеленоватый дымок лесов, серый стальной блеск крутящихся вод Ярхаданы, красные осыпи береговых круч, затопленные по пояс леса, первые сережки, вплетенные в косы берез, низко пролетающие над водой на косых крыльях табунки белогрудых шилохвостов и красноголовых нырков - все это видела Наташа впервые, и все поражало ее и радовало.
Даже спутники показались Наташе сейчас необычными. Разве плох Кирька Метелкин, который звонко понукает Арфу, чтобы кобыленка пошустрее тащила дощаник? А идущие рядом чернокудрый Шатров и рыжий, как цветущий подсолнух, Орлецкий? А якут на сказочном белом коне! О Белове и говорить нечего, влюбиться можно в такого славного парня. Даже гордячка Зоя, которая ей сразу не понравилась, теперь представлялась ей не такой уж плохой.
Наташе казалось, что она уже полюбила их всех. И ей так хотелось поскорее стать среди них своей и вместе с ними ступить на берега Озера Загадок. В то, что озеро это существует, она твердо верила.
ДОМ НА СКАЛЕ 1
Высокий песчаный берег полого спускался к реке. Перед закатом солнца ветер стих, и зеркало воды издали казалось недвижимым. Берег и его четкое отражение были в этот час розово-золотистыми.
Уже шесть суток, делая лишь короткие привалы, пробирались следопыты вверх по перекатистой Ярхадане. Десятки раз на пенящихся шиверах дощаник чуть не захлестывало волной. Перед штурмом перекатов Белов высаживал всех на берег, а сам брался за кормовое весло. Когда же дощаник выходил на тихий плес, Сергей отдавал руль Орлецкому, а сам собирал по берегу образцы горных пород, загружая ими свой рюкзак.
Двести с лишним километров пройдено, но снеговые горы по-прежнему маячат далеко впереди, а за ними обозначились в небе еще более крутые и величавые.
В первые дни похода на реке довольно часто встречались люди: большие рыболовецкие бригады или просто рыбаки-одиночки, разжигавшие костры возле шалашей из лиственничного коричневого корья, любители весенней охоты, разгуливающие от острова к острову на моторках; однажды в берестянке, груженной до краев глухарями, проплыли два молодых бородача.
Но постепенно людей становилось все меньше.
Чем дальше уходили в глубь тайги, тем больше радовал Наташу поход, тем сильнее волновала ее первозданная красота севера. К вечеру Наташа с трудом тащилась по берегу, иногда далеко отставая от дощаника. Ее приглашали в лодку, но она жалела и боялась пропустить хоть километр пути. Пускай здесь бывали до нее десятки геологов, но ее учат в университете не бояться научного скепсиса, проверять старые истины и выводы предшественников. И она упрямо шла, зорко всматриваясь в скальные обнажения.
Кроме Наташи, поисками увлекался лишь Сергей. Скорый на ногу, он обычно вырывался далеко вперед и успевал до подхода лодки промыть лотком десятки проб песка. Орлецкого и Зою занимали лишь красоты диких скал. Замкнутый и настороженный Шатров, прихватив малопульку, пропадал в прибрежных чащах, изредка давая о себе знать появлением на береговой круче. Кирька Метелкин все время ехал верхом, погоняя Арфу. А якут Ксенофонт Кыллахов иногда подпрягал своего белогривого Магана в бечеву, но чаще покидал отряд и разъезжал по дальним сопкам.
Наташу удивлял этот «неколлективный коллектив», так не похожий на дружную студенческую компанию. В университете, если приходилось удирать с лекции, то заговор устраивался сообща. Начиналась сессия - сообща зубрили формулы, писали шпаргалки. Оттого и непонятно сейчас Наташе, как могли договориться эти парни пойти в геологическую разведку? И зачем они пошли, если большинству неинтересно? Вся эта их затея казалась теперь Наташе игрой. Почему-то они решили обследовать лишь один приток Ярхаданы - речку Марлу, которая впадала чуть пониже Чулупчалыпского порога.
Никто не интересовался ею и ее планами, и по-прежнему казалось, что она лишняя в отряде. Даже с Зоей они - две девушки среди пятерых мужчин - не сблизились. Наташа не однажды помогала ей укладывать волосы, стелила постель, а утром убирала ее пуховик в спальный мешок.
Но Зоя принимала все это как должное, и ледок неприязни между ними не таял.
Лишь Кирька Метелкин оказался настоящим рыцарем. Он взял шефство над Наташей, на привалах ставил в первую очередь цветную палатку для девушек, перед выездом собирал полог, иногда складывал постели в чехлы. Этому коренастенькому, с мелкими чертами лица парнишке хотелось выглядеть настоящим мужчиной. Уже на второй день путешествия он подошел к Наташе и, стараясь выглядеть солиднее и выше, сказал:
- Т-ты, Наталья, не стесняйся. Кто обидит тебя - говори!
- Спасибо, Киря,- незаметно улыбаясь, поблагодарила Наташа.
К вечеру на пути экспедиции встретился этот песчаный участок берега, который растянулся километров на десять. Песок чистый, сыпучий, ноги в нем тонут чуть не до колен. Даже лошади вспотели. Поэтому, как только кончились пески и зазеленела береговая лужайка, дощаник причалили, лошадей отпрягли и пустили пастись. Кыллахов взял оленью подстилку и полез на террасу над берегом. Он почему-то все ночи спал поодаль от табора, чаще всего со стороны тайги. Зато Шатров ложился между парней, да еще в обнимку с заряженной малопулькой.
Парни и Зоя пошли на песчаную отмель купаться, Наташе предстояло готовить ужин. К счастью, в первый раз, хотя с самого начала похода за ней закрепилось имя «наша повариха».
Готовить Наташа не умела и не любила. Мыть посуду - считала самым большим наказанием. Ее подруги по комнате в студенческом общежитии обходились на кухне без ее участия. Зато полы Наташа мыла ежедневно, за себя и за всех подруг. Их комната держала первенство по чистоте и не раз получала благодарности.
Но делать нечего, назвалась поварихой - надо держать марку. В общем-то ничего тут особенного. Пол котла воды - раз! Четырнадцать картофелин - по две на нос. Банка тушенки, пачка лапши… Остальное уж совсем просто - ложки и хлеб, рассуждала Наташа. Вот, оказывается, как быстро можно решить сложнейшую кулинарную задачу!
Наташа видела, как ловко Ксенофонт Кыллахов открывал консервные банки маленьким топориком. Но топорика под руками не оказалось. Тогда она сообразила воспользоваться колуном. Ударила покрепче - банка сплющилась. Второй раз рубанула - рассекла чуть не пополам. Хорошо, что неподалеку лежал угрюмый Ытыс. Наташа с трудом подозвала его, и пес, не торопясь, старательно подобрал все, что вывалилось из банки.
Костер разгорелся быстро и ярко. Забурлил, забулькал котел. Наташа еще в первые дни заметила, что Ксенофонт заправлял супы диким луком или чесноком. Он без труда находил их в любом количестве. Она побежала по берегу, перепробовала всю траву, но, как назло, ни одного лукового пера не попалось. Вылезла на террасу, где трава росла погуще, и тут нашла какие-то стебельки, похожие на чеснок. Но попробовала на вкус- не то…
«Наелась травы, как коза,- с досадой подумала Наташа,- а суп поставлю ребятам без заправки».
По пути на стан ей попались побеги, схожие с луком. Попробовала - горчат.
«Сгодятся!» - уверенно решила повариха.
Подбежала к костру, а в котле вода уже испарилась, лапша подгорает. Наташа сунула в котел зелень, сбегала с ведерком по воду. Змеей зашипела в котле вода, но тут же притихла…
Первыми вернулись в табор посиневший от купанья Кирька и Ром Шатров. Ром, видимо, нырял, и его черный чуб завился в мелкие кольца. Следом за ними подоспел и Белов.
- Ч-чем-то жареным пахнет? - поинтересовался Кирька.
Повариха молча быстренько разлила по чашкам содержимое котла, нарезала хлеба, положила ложки.
- Ешьте, ребята, на здоровье!
Белов с ходу подсел к костру, взял чашку на колени и принялся хлебать своей большой деревянной ложкой.
- Уф, чём это пахнет?-крикнула Зоя издали.
- Пахнет жареными копытами,- сострил Орлецкий, шедший рядом с Зоей.
Кирька пропустил их слова мимо ушей, исправно работая ложкой. А вот Шатров, кривя губы, налегал больше на хлеб с солью, а суп черпал по капле. Когда же ему в ложке попался распаренный побег тальника, он ошалело завертел своими цыганскими глазами.
- Что я, лось, что ли! - выпалил Шатров и бросил ложку.- Чего ты сюда понапихала?
Промолчала бы Наташа, и ссора могла не разгореться, но она решила блеснуть юмором:
- Подумаешь, цыганский барон! Не мог проглотить двух палочек, сваренных всмятку!
Рябинки у Шатрова налились краской, словно ему на лицо село множество божьих коровок.
- С завтрашнего дня беру продукты сухим пайком,- категорически заявил Ром и ушел от костра.
Белов наконец распробовал суп и тоже отложил ложку.
- Послушай, повариха,- беззлобно, но вполне серьезно сказал он,- так дело не пойдет. В следующий раз смотри, что в котел кладешь.
Только умница Кирька отчаянно дохлебал свою порцию.
- П-пре-большущее спасибо!
- Может, еще?
- М-маленько опосля.
Несколько раз Наташа звала на ужин Кыллахова, но тот все отнекивался. И до этого он часто пропускал обеды и ужины, уверяя, что у него есть таинственные якутские блюда, которые он поедает, сидя в седле. И сейчас Ксенофонт отделался присказкой:
- Один мудрый старик мне сказывал: завтрак съешь сам, половину обеда отдай другу, ужин отнеси соседу. Всегда здоров будешь!
Ром и Кирька нырнули в палатку и, видимо, сразу уснули. Зоя тоже скрылась в «теремке», (как прозвали ребята цветную девичью палатку. Старик отправился на лужайку, где паслись лошади. Белов настелил на каменистой площадке зеленые ветки ольхи, бросил на них волосяной матрас и улегся. Он доказывал, что нет ничего полезнее, как спать под открытым небом. Наташа заметила, что едва Сергей коснулся ухом постели, как сразу уснул крепким богатырским сном.
Орлецкий спать не собирался. Поверх костюма он надел теплый полосатый халат, подпоясался, кинул на плечо ружье и уселся за палаткой со стороны реки. Отсыпался он днем, лежа на дне дощаника. Чем его мысли были заняты в часы ночного бдения, никто не знал. Но то ли для отвода глаз, то ли вправду для дела, он всегда перед дежурством затачивал карандаш и доставал общую тетрадь.
Наташа перемыла посуду, вылила из котла суп в предназначенную для Ытыса посудину и поставила перед его носом. Пес, лежавший возле девичьей палатки, отвернулся, уставясь в нарождающиеся над скалами бледные звездочки. Наташа ткнула его носом в чашку. Разобиженный пес не стал даже облизывать усов. Он вытер их лапой и направился к мужской палатке. Испугавшись, что так совсем отпугнет надежного телохранителя, повариха перенесла угощение туда. Пес немедленно вернулся и спокойно улегся.
- Вадим, ты почему не спишь?-спросила Наташа, подойдя к Орлецкому.
- Чтобы вы спокойно спали,- ответил Вадим и, подняв полог палатки, указал пальцем на кудрявую голову Рома.
Наташа разглядела, что Ром спал в обнимку со своей малопулькой.
- Что же это такое? А если она заряжена?! - прошептала Наташа и, к ужасу Вадима, потянулась за ружьем.
Ром спал так крепко, что не расслышал, как Наташа взяла ружье. Оно оказалось незаряженным. Тогда Наташа положила его обратно.
- Это неспроста,- тихо сказал Орлецкий.- Я уверен, что он-то знает больше, чем мы.
Наташа не ответила, ушла в свою палатку, забралась в постель, укуталась с головой и притаилась. Полезли то грустные, то страшные мысли. «А вдруг медведь нападет ночью? И неужели не только зверя, но и людей надо бояться? А как оправдаться перед ребятами? Сказать, может, что не умеет готовить?» Может быть, долго еще она бы проворочалась, но речная прохлада быстро навеяла дремоту. И уже сквозь сон в ее сердце проникло теплое, радостное чувство: «Девчонки! - мысленно обращалась она к университетским подругам.- Вы не представляете, как хорошо в тайге. Честное слово!..»
На восходе солнца над табором тихо зазвучала протяжная якутская песня. Она звала куда-то далеко-далеко. Чем больше вслушивалась Наташа, тем сильнее трогал ее необычный гортанный напев с неповторимыми подголосками, с неуловимо меняющейся мелодией. Песня лилась легко и свободно, подобно журчанью горного ключа.
Старик Кыллахов сидел, поджав ноги калачиком, на верхней лужайке и строгал острым охотничьим ножом округлый корень лиственницы, вырезая замысловатую, с украшениями, трубку, похожую на медвежью лапу. Он изредка поднимал голову, вглядывался узенькими глазками в дальние горы, окидывал фиолетовую пойму реки. Лицо его оставалось недвижимым, как бронзовое изваяние, лишь в глазах вспыхивали искорки солнца. Заметив парящего над долиной беркута, Ксенофонт любовался его полетом. Беркут, ни разу не взмахнув крыльями, парил в сизом блеске неба над бескрайней гористой весенней тайгой.
Сначала голос Ксенофонта отдавал стариковской хрипотцой, но с каждой новой песенной строкой он становился чище, гортанные подголоски украшали мелодию необыкновенными форшлагами. Старый таежник вдохновенно импровизировал песню.
- Фу ты,- сморщился Вадим.
Шатров, привскочив с постели и тараща карие глаза, цыкнул:
- Не понимаешь - помолчи!
- Ром, переводи,- зная, что Шатров понимает по-якутски, попросила Наташа.
Старик самозабвенно пел, а Ром переводил рождающуюся песню строчку за строчкой:
На южных склонах нашей обширной земли. На лесных полянах моей тайги Запестрели цветами кочки.. На ветвях столетних лиственниц Развешаны мотки зеленого шелка.Голос Ксенофонта зазвучал высоко и переливчато, он казался бесконечным, как этот таежный край, как бирюзовое небо над ним:
Глядите и восторгайтесь! - Весна, ведь снова весна наступила, друзья! -пел Ксенофонт.
- Понял, что такое настоящая поэзия? -спросил Ром Орлецкого.
- Правильно, Ром! - крикнула Наташа, стоявшая у палатки с мохнатым полотенцем на плече. Она зааплодировала Кыллахову. Но старик сейчас походил на токующего глухаря, его песню мог прервать только выстрел. Еще долго он пел, восхваляя красоту родной земли.
- Хлопала шибко - плати за концерт,- окончив песню и первый раз за всю дорогу улыбнувшись, сказал Ксенофонт Наташе.
- С удовольствием! Почем билеты?
- Один песня - один комок сахара,- шуткой на шутку ответил Ксенофонт.
За шесть дней пути Ксенофонт пригляделся ко всем и теперь знал характер каждого. Будь на то его воля, он кое-кого вернул бы на прииск. Не выдержат они трудностей. Вчера, когда проезжали устье речки Хатын, он не случайно намекнул, что встретил рыбака, собирающегося плыть на прииск. Никто вслух не заикнулся о возвращении, но старому таежнику не надо слов, он умеет угадывать мысли даже по походке. Разные ребята. Сильно разные…
Белов проспал песню. Не разбуди его Кирька, он бы, наверно, еще не поднялся. Сбросив легкое одеяло, Сергей кинулся в одних трусах в ледяную воду. Несколько раз нырнув, побарахтался в воде и, порозовевший, мускулистый, вылез на берег. Выбрав два увесистых камня, он позанимался. ими как гирями и начал надевать свою солдатскую форму.
Кирька повторил его приемы, только в миниатюре. На тоненьких, как у кулика, ножках он нарочито Спокойно, соблюдая мужское достоинство, вошел в воду, поплескался и так же не торопясь вернулся на береговую кальку. Мурашки покрыли всю его кожу, зубы выстукивали дробь, но Кирьке казалось, что этого никто не замечает.
Наташа отошла подальше в сторону, устроилась на камне, побрызгала лицо, пополоскала ноги и быстро переплела косу.
Зоя умывалась только на ночь и только теплой водой. Из палатки она выходила с аккуратной прической, надушенная и с накрашенными губами. Но днем в лодке она оставалась в одном купальнике, а иногда появлялась в таком наряде даже у обеденного костра. Она знала совершенство своих форм и не стыдилась показать себя. Ксенофонту не нравилось это, от стеснения он даже не поднимал глаз. Его удивляло, почему Сергей не прикажет ей спрятать свое тело от глаз парней.
Однажды Наташа, горячась, сказала Зое:
- Я бы постыдилась в таком виде являться…
Зоя взглянула свысока на «чернушку-дурнушку» и ничего не ответила. Стоит ли реагировать на мелкую людскую зависть?
После купанья Ром и Кирька ушли искать Магана и Арфу. Следом за ними поплелся полусонный пес, пенсионер Ытыс, как звал его хозяин.
Сергея и Вадима Зоя увела прогуляться до завтрака по берегу, полюбоваться красотами таежного утра. И лишь Наташа осталась со своей неразрешимой заботой: что же приготовить на завтрак?
Ксенофонт поманил ее к себе и показал двух селезней, подстреленных им на зорьке.
- Готовь, Наталья, вкусную еду.
Наташе ни разу в жизни не приходилось щипать дичь. Она боязливо взяла увесистого селезня.
- Ксенофонт Афанасьевич,- взмолилась Наташа,- помогите…
- Таскай ведро глины,- приказал ей старик, а сам быстро выпотрошил селезней, посолил, поперчил и, заштопав брюшки, обмазал толстым слоем глины.
- Бросай их в огонь! - распорядился Кыллахов.
- Как же так? Сгорят ведь! - удивилась Наташа.
- Однако, не сгорят,- посмеиваясь в усы, спокойно ответил Кыллахов.
Вскоре глина подсохла и начала трескаться. Наташа недоумевала: куда же денутся перья, и вообще, что за блюдо они готовят?
- Печеные утки вкусные,- уже смаковал Ксенофонт.
- А не сгорят они? - никак не могла успокоиться Наташа.
Вытащив глиняные чушки из огня и дав им малость остыть, Ксенофонт с Наташей принялись разламывать глиняные черепки. Вместе с глиной отстало перо, и селезни остались в чистом виде - пропеченные, ароматные.
- Клади в кастрюлю,- сказал старик и, бросив в реку черепушки, отошел от костра подальше.- Сказывай - сама готовила.
Этим блюдом Наташа утвердила звание первоклассной поварихи.
2
Ежедневно перед снятием табора Белов проводил занятия по геологии - разбирали по книжкам приметы россыпей драгоценных металлов, минералов и их спутников. Сергей не терпел верхоглядства. Сам он еще зимой посещал камералки, где помогал обрабатывать данные экспедиций, слушал лекции геологов. За зиму он перечитал чуть не всю геологическую литературу в приисковой библиотеке.
Сегодня настал черед проэкзаменовать Наташу. На первых занятиях она упросила ее не спрашивать. Уклонялся от занятий по геологии и Вадим Орлецкий, но на нем и без того лежало немало забот: он и кинооператор, и радист, и неутомимый запевала-аккордеонист. Вот и сейчас Вадим с утра выстукивал по рации на_ прииск координаты отряда и таежные новости.
- Итак, наша прославленная кухарка…- обратился Белов к Наташе, хитро блеснув своими серыми глазами.- За завтрак ставим пять! А вот по геологии…
- Отвечать?-безобидно поинтересовалась Наташа, и шрамик над ее левой бровью покраснел, а по смуглому лицу пробежала тень смущения.
- Пора бы.
- На какой вопрос?
- Ну, хотя бы о спутниках алмазов,- глядя в упор на взволнованную Наташу, предложил Сергей.
Наташа замешкалась. Ее бледное худощавое лицо вытянулось, а чуть приоткрытые губы придали лицу глуповатый вид.
«Права Зоя,- подумал Сергей,- чернушка-дурнушка, да к тому же вроде и с глупинкой».
«Обидит же так природа»,- почти одинаково подумал Вадим. Но виду не подал. Наоборот, перестав выстукивать радиограмму, он ободрительно моргал Наташе своими золотистыми ресницами.
- М-может, я…- заикнулся Кирька, желая выручить девушку.
- Спасибо, Кирилл,- поблагодарила Наташа и с усмешкой спросила Белова:- Отвечать всерьез или в шутку? ,
- Мы глупостями не занимаемся,- отрезал Белов.
Наташа заговорила быстро и горячо, чуть округляя звук «о»:
- Самыми верными спутниками алмазов являются пиропы. Зерна пиропов бывают красного, лилового, оранжевого, зеленого, красно-лилового, темно-красного и бледно-розового цвета…
Перейдя на пулеметную скороговорку, Наташа начала перечислять кристаллы и почковидные образования магнетита, сростки актаэдрических кристаллов мохатита. Да еще как сыпанула формулами составов - у всех глаза округлились. Шатров даже подался вперед. Вадим как развел руками, так и застыл. Только Зоя смотрела холодно: «Чего особенного? Вызубрила - вот и строчит!»
Сергей удивленно разглядывал Наташу и не узнавал: глаза ее разгорелись, на лице выступил румянец, и оно уже казалось не глупым, а умным и даже красивым…
Бывает ведь так: снаружи человек вроде серый сланец, а загляни вглубь - сплошь прожилки чистого золота. А иной красив, как волчья ягода, но не вздумай довериться- отрава!..
Воцарилось молчание. Сергей усиленно растирал лоб, пряча под ладонью смущенный взгляд. Вот так «чернушка-дурнушка»! Выходит, он сам перед нею дурак-дураком. Разве он ответил бы на этот вопрос так, как ответила Наташа? Но откуда это у нее?
Зоя рассердилась на Сергея и язвительно заметила:
- Не знаешь, что сказать, хоть чихни.
Вадим горласто захохотал, рассмеялись и остальные. Наташа виновато посмотрела на Сергея. Она-то знала, что допустила большие вольности в формулах составов магнетита, надеясь, что «профессор» Белов не заметит. Еще неведомо, что поставил бы профессор Надеждин за такой ответ студентке четвёртого курса…
Выручил всех старик якут. Он неожиданно начал удивительную скороговорку - «чабыргах». Говорил он по-якутски, но даже для человека, не знающего языка, угадывались чеканные и звучные рифмы, богатейшие аллитерации. Это был настоящий слиток созвучий, сплошные жемчуга слов.
Ксенофонт говорил уже больше минуты на одном дыхании и закончил торжественным возгласом: «Гэ-буо!» Потом подошел к Наташе и протянул смуглую, почти коричневую руку.
- Кыллахов тоже артист,- с улыбкой произнес старик.- Буду маленько учить - Наталья заслуженной артисткой станет!
Утренние скалы потряс заразительный смех. Громче всех хохотал Сергей Белов. Он сунул в руки Наташе учебник и погрозил:
- Теперь с тебя спросим!
Быстро собрались и тронулись в путь. Наташа замешкалась, укладывая в рюкзак белый кварцевый камень. Когда она уже собралась догонять ушедших ребят, к ней подъехал Кыллахов на своем злом и проворном Магане.
- Погоди, Наталья, поговорить надо,- остановил он ее и, посмотрев пристально своими зоркими черными глазками, неожиданно спросил: - Сказывай, откуда про камни столько знаешь? Ты будто геолог.
Наташа, покраснев, молча теребила ремень рюкзака. И вдруг она решилась. Ведь все равно, рано или поздно, ей придется открыться. Она должна убедить их пройти дальше, к отрогам Туркулана, иначе экспедиция превратится в пустую прогулку, и поручение профессора Надеждина останется невыполненным. К тому же ей надоело притворяться и играть роль, которая у нее явно не выходила. Вот и сейчас, неужели ей нужно лгать этому старику якуту? Пусть уж он первый узнает: почему-то ей легче признаться именно ему.
- Ксенофонт Афанасьевич! Я и вправду геолог, будущий,- выпалила она и в двух словах досказала остальное.
Кыллахов слушал ее как будто безразлично, но Наташе в какое-то мгновение показалось, что он чем-то взволнован и даже обрадован. Она робко взглянула на Ксенофонта, словно ожидая себе приговора. Якут некоторое время оставался бесстрастным и серьезным, как будто думал о чем-то своем. Потом усы его тронула улыбка.
- А поварихой зачем притворялась?-спросил он.
- Чтобы взяли.
- А после-зачем? Суп-то шибко вкусный варила. Ох, девка! - уже откровенно смеялся Кыллахов.
И Наташа тоже засмеялась с радостным облегчением.
- Ну, Наталья, ты одна здесь геолог,- как-то торжественно начал Кыллахов после некоторого молчания,- с тебя главный спрос.
- Главный спрос с Зои Савельевой,- перебила Наташа.
- Почему так? - удивился старик.
- Она всем руководит. И Беловым тоже. Его только для шутки выбрали в начальники.
- Ошибаешься, Наталья,- возразил Кыллахов.- Этому парню посмоли руки - он и черта удержит.
- Удержит…
Дощаник маячил на синей заводи далеко впереди.
Кирька размахивал руками, как чайка крыльями,торопил Арфу: оставались считанные километры до устья Марлы. В притоках этой речки будет Кирька Метелкин искать заветный ключ, отмеченный крестиком на старой карте. По-чему именно здесь тот ключ, Кирька не знал. Но ведь должен он существовать где-то, не зря же говорилось шепотом, что тот ключ сбегает с крутых скалистых гор…
- Но-но! - покрикивал Кирька, и эхо повторяло его звонкий голос.
Скрылся за углом горы дощаник, потерялись из виду шедшие рядом Сергей и Ром. Кыллахов взял тяжелый Наташин рюкзак и повесил на луку седла. Сесть на коня Наташа отказалась - уж очень зло Маган прядет ушами и скалит по-тигриному зубы, когда к нему подходит посторонний человек. Только Шатрову с его цыганской хваткой покорялся дикарь Маган. Кыллахов потихоньку тронул коня. Наташа пошла рядом.
- Марла - длинная речка, да только пустая,- заговорил Кыллахов, разглаживая серебристые усы.- Зря Потеряем время. Из воды масла не спахтаешь.
- Разве вам приходилось бывать в этих краях? - спросила Наташа.
- Оленьим аргишем я управлял, каюром был,- стал рассказывать Кыллахов.- Мой дед задолжал тойону в голодный год. После сам всю жизнь отрабатывал, и отец мой тоже, и мне пришлось идти к тойону в хамначиты - батраки. Вот какой долг. У тойона много земель было недалеко от Якутска. А еще в верховьях Ярхаданы, отсюда двести верст, он почтовый станок держал. Там я и батрачил…
Наташа слушала, и глаза ее загорались любопытством.
- Ксенофонт Афанасьевич,- прижав руки к груди, спросила Наташа,- значит, вы Туркулан хорошо знаете?
Якут не спешил с ответом. Он задумался о чем-то своем. Его скуластое худощавое лицо сделалось угрюмым. Девушке показалось, что старик забыл о ее вопросе.
- Туркулан огромен как жизнь,- заговорил Кыллахов, и Натанга заметила, что его маленькая коричневая рука вздрагивает.- Горные эвенки вечно кочуют по его склонам, и то не знают всех ключей и тайных троп.
- А про Озеро Загадок вы слышали?-спросила Наташа и почувствовала, как гулко ‘заколотилось ее сердце.
- Откуда знаешь? - удивился старик.
- Профессор Надеждин рассказал.
- Ты меня не обманываешь, Наталья? - горячась, заговорил Кыллахов, резко осадив коня.- Это, однако, большая тайна, только кочевые эвенки знают да я слышал.
Больше никто. Эвенки говорят: если из другого племени человек ступит на золотые берега того озера, его сразу чудовище сцапает, а все туркуланские эвенки погибнут страшной смертью.
- Неужели и сейчас они так же думают?
- Давно я тут не был, сорок лет будет,- тихо ответил Кыллахов и закашлялся. Он пробовал продолжить разговор, но кашель прерывал его на полуслове. Наконец он махнул рукой в сторону дальних гор и с трудом договорил:- В тех горах я партизаном был. Тогда мне восемнадцатый год шел, как нашему Кирьке.
Обрадованная Наташа, забыв обо всем на свете, кинулась сообщить новость ребятам. Она несколько раз споткнулась о камни, больно зашибив сквозь резиновые сапоги пальцы, но это не остановило ее.
- Ребята! - закричала она издали.
- Т-ты что раскричалась, как гагара перед дождем? - идя навстречу, спросил Кирька. Он уже выпряг Арфу и пустил ее пастись.
- Наш старик вырос в этих местах! - выдохнула Наташа.
У Кирьки глаза округлились, как у суслика, только что выглянувшего из темной норы. Он даже присвистнул.
- Н-не врешь?
- Честное слово!
Трое парней и Зоя осматривали устье Марлы. Дно было каменистое и выше уровня Ярхаданы. Речка шумно плескалась. По берегам ее росли высокие остролистые тальники да изредка голубыми пятнами виднелись одинокие ели. На противоположном берегу разгуливал длинноногий серый журавль. Заметив людей, он потоптался немного и медленно удалился в красные заросли лозы. И было удивительным сочетание Зоиной современной высокой прически и всей ее изящной фигуры с этим первозданным нагромождением береговых скал, джунглями тальников и говором перекатов…
- Ребята!- снова радостно закричала Наташа.- Кыллахов знает эти места!
Парни обернулись.
- Именно эти? - спросил Белов.
- Еще дальше. До самого верховья Ярхаданы. Весь Туркулан знает!
Зоя спокойно сказала:
- Ну и что же? Он ведь местный житель, якут.
Наташа растерялась. Да, Кыллахов якут. Но Якутия велика, и вряд ли каждый якут бывал во всех уголках своей огромной и мало освоенной страны. Разве Зоя Савельева, родившаяся и выросшая в небольшой приокской области, знает ее всю? Наверняка даже не все районные центры видела. И тогда Наташа решила поразить другой подробностью:
- Ксенофонт Афанасьевич еще пареньком в гражданскую войну здесь партизанил!
Эта новость подействовала на всех, даже на Зою.
- Ин-те-рес-но,- произнесла она с расстановкой.
- А я думал, пристал к нам от нечего делать какой-то старикашка якут,- заговорил Ром Шатров, и его карие глаза вспыхнули улыбкой.
Белов, почесывая «ежик» и затылок, посмеивался над собой: после случая с дощаником он, сбитый с толку Орлецким, грешным делом, подозревал, что Кыллахов пристал к отряду с недобрым намерением. Когда старик заговаривал о маршруте и даже советовал подняться выше Чулупчалыпского порога, Белову приходило в голову, что он хочет увести их от притоков Марлы, от золотоносных ключей. Теперь все эти подозрения выглядели смешными и глупыми. Да к тому же старик и не отговаривал от разведки в русле Марлы, только советовал меньше тратить времени на нее…
Солнце перевалило только за полдень. Оно плыло меж редких облаков. В эту пору верхний слой вечной мерзлоты оттаивал, и над тайгой курилась белая, слегка подголубленная дымка. До вечера еще далеко…
Кыллахов подъехал к дощанику, кинул Наташин рюкзак с каменьями и круто повернул Магана в сторону овражка. По нему он выехал на ровное и почти безлесное плато. Его тревожили и огорчали неприятные приметы. Конечно, не ради пьяного озорства кто-то столкнул под обрыв дощаник. На третий день пути старый таежник заметил, что кто-то подъезжал ночью к табору на рослом учуге. Он тогда не стал пугать молодежь, умолчал. А еще через два дня заметил, что тот же учуг - с ущербленным задним копытом - переплывал на ту сторону Ярхаданы. Почему человек не пришел к ним? Недобрый человек. Старик предупредил парней, чтобы ружья держали в порядке: в тайге, мол, медведи водятся… А этой ночью, судя по следам, уже шестерка оленей переплыла на эту сторону и скрылась по каменистому откосу в тайгу. Ксенофонта удивляла слепота ребят: они ничего не заметили до сих пор. Выходит, надо самому зорче охранять. Ытыс сильно постарел, сонлив стал. Придется сказать парням, чтоб все по очереди дежурили в ночное время, одного Орлецкого мало…
Маган бойко шагал по каменистому плоскогорью, покрытому сухим прошлогодним бурьяном. Ветер трепал его гриву и длинный пушистый хвост. Конь рвался вперед, словно манили его высокие пики гор.
«Вот такого бы скакуна тогда,- подумал Кыллахов, увидев знакомые очертания гор и вспомнив давний партизанский поход. И ему показалось, что он вновь молод, и его молодые сильные мышцы так же весело играют, как у мускулистого четырехтравного Магана. Но, оглянувшись на отставшего и устало плетущегося пса, он спохватился и вздохнул.
«Мой бедный Ытыс! Не горюй, ведь и мои ноги тоже подгибаются, когда я хочу взбежать на горку. Видно, в последний раз поднимусь я выше облаков, взгляну ближе в лицо вечному огню жизни - лучезарному солнцу…»
Возле усохшей корявой сосны Ксенофонт заметил свежую опавшую кору и тут же разглядел вмятины оленьих копыт со знакомой щербиной. Он рванул поводья и поскакал по следу. Но вскоре след привел к ручью и скрылся под водой. Сколько ни метался Ксенофонт, так и не смог понять, куда повернули олени.
Гневом закипело сердце старого партизана. Не ожидал он, что через сорок с лишним лет после гражданской войны придется ему еще раз встретиться здесь с недобрыми людьми. Если б он знал такое, давно бы появился тут. Он поехал только чтобы помочь молодым узнать богатства этого края. Чтобы не дремали, как раньше, седые вершины Тур-кулана. Но, видать, придется старику Кыллахову проверить глухие уголки, а не просто прогуляться по старым партизанским тропам. О! Берегитесь, исчадия тьмы, эта тайга не для вас отвоевана кровью!..
К палаткам Кыллахов вернулся лишь под утро, когда над угловатой горой всплывала прекрасная Чолбон-звезда и небо на востоке становилось прозрачным, как вода горных ключей.
Он не стал никого будить, не прикоснулся к еде. Ему нездоровилось. Ноющая боль сжимала грудь. Старик вынул из пузырька две таблетки и проглотил их, не запивая. Поджав ноги, он сел у погасшего костра* зная, что сон не придет. Но когда солнце ослепило его первыми лучами, Кыллахов все же задремал.
В такой позе его и увидели ребята. Наташа собралась было подложить старику подушку, но Шатров остановил ее: мол, разбудишь.
- Сергей, тебе не кажутся все эти ночные исчезновения старика странными? - подозвав Белова, оглядываясь, спросил Орлецкий. И, не дожидаясь ответа, заключил: - В этом что-то кроется нехорошее.
- Я и сам так думал, но теперь понял, в чем дело,- ответил Белов.- Кыллахов здесь когда-то партизанил. Ему интересно вспомнить свою юность. Вот он и ездит по знакомым местам. Зря ты в нем сомневаешься. Старик правильный.
- Нет, ты меня не убедил. Подозрительный старик,- возразил Орлецкий и, поджав свои тонкие пунцовые губы, направился к рации.- Как хочешь, а я об этом сообщу на прииск.
Белов только пожал плечами.
В маленьком неглубоком заливчике Кирька ставил на ночь сеть и вынул утром трех крупных, с темно-синими спинами линков и пяток серебристых сигов. Как только запах свежей ухи разнесся по берегу, Ксенофонт проснулся.
- Хотели уху без старика съесть? А я нарочно сидя спал, чтоб не прозевать!
Никто не улыбнулся. Кыллахов оглядел всех и приметил: держатся как совы - каждая в своем дупле. Что случилось?
3
Если бы старый таежник подслушал накануне вечером их разговор, ему сейчас незачем было бы вглядываться в выражения лиц. Перед сном, когда все сидели у костра, Наташа наконец решилась открыться ребятам. Это оказалось не так уж страшно теперь, когда первый шаг был сделан. Она рассказала им все: и кто она такая, и почему так настойчиво просилась в экспедицию, и о профессоре Надеждине, и об Озере Загадок.
Новость приняли по-разному. Первым отреагировал Кирька.
- Ур-ра! Д-даешь Озеро Загадок! М-молодец, Наталья!- восторженно завопил он, едва Наташа окончила свой рассказ. Вот где он найдет тот заветный золотой ключ,- думал Кирька.
Белов выразил свои чувства более сдержанно, но и он загорелся предложением Наташи идти дальше по Ярхадане, искать Озеро Загадок. Это была цель!
Ром Шатров остался равнодушен. Он уже столько подглядел урожайных стланиковых зарослей, что можно сто мешков орехов набрать. Собственно, ради этого он и пошел в экспедицию, а разведку золотых ключей считал делом попутным и почти не верил в удачу.
Орлецкому в общем-то было все равно, куда идти, лишь бы только с Зоей… Но его, по совести говоря, пугала переправа через порог. Прогулка получилась прекрасная- зачем же испытывать судьбу? Он не трус, но и не дурак, чтобы зря рисковать.
Зоя была возмущена. «Сначала обманом втерлась чернушка-дурнушка, а теперь начинает хозяйничать,- думала она.- Сергею морочит голову, а он как бычок на привязи идет». И вообще, с нее хватит. Она и так устала, а тут еще тащиться неизвестно куда и зачем. Собирались идти вверх по Марле, и надо пройти немного да возвращаться. Подумаешь, геолог какой отыскался, чернушка-дурнушка!
Так они и не договорились ни о чем, и теперь между ними явно чувствовался холодок.
Кыллахов не знал всего этого. Но он видел: что-то не так, и очень пожалел, что упустил несколько дней, не сошелся с ребятами поближе, не постарался укрепить дух дружбы. Надеялся, что сдружат трудности пути… Что тут сделать? Словами, однако, не поможешь. И Кыллахов предложил сделать дневной привал и съездить в пустом дощанике полюбоваться порогом. Никто не возражал…
Кыллахов впряг Магана в бечеву, молодежь быстро расселась в просторном пустом дощанике. Как только выплыли за поворот, откуда-то издали донесся шум и грохот. Повернувшись в сторону шума, все замерли: там, впереди, отвесные скалы, сжав реку, нависали над водой черными гранитными глыбами. Белая пена волн клубилась, пенистое водяное поле тянулось на многие сотни метров. Волны высоко раскачивали легкий дощаник, обдавали холодком.
Но то, что увидели следопыты в следующее мгновение, поразило их еще больше. Над краем недосягаемой скалы развевалось на флагштоке красное полотнище, а чуть в стороне виднелся крохотный, будто игрушечный домик.
Заметив это первой, Наташа вся засияла и, боясь, что ее опередят, звонко прокричала:
- Ксенофонт Афанасьевич! Вы только взгляните!
Старик шедший по берегу рядом с Маганом, взглянул на реку, где из-под воды торчали черные отшлифованные валуны, но Наташа указывала рукой совсем в другую сторону.
- На скалу посмотрите! - сложив ладони рупором, крикнул Орлецкий.
Кыллахов осадил коня и, сняв шапку, с которой он не расставался даже в жару, долго вытирал ею лоб, не трогаясь с места. Да, это, видимо, зимовье Игнаша. Он знал этого железного латыша еще по гражданской войне. Это Ян Игнаш несколько верст нес по глубокому снегу на плече станковый пулемет, ворвался морозным утром в расположение пепеляевских белобандитов и нещадно косил их. Орден Красного Знамени получил тогда Игнаш. В тридцать седьмом по злобному навету он попал за решетку… После двадцатого съезда его полностью оправдали, восстановили прежний стаж в партии. Он попросился сначала буровиком в алмазную экспедицию, а несколько лет назад перекочевал сюда. Ныне ему под семь десятков. Что его привело сюда? И зачем он поставил дом на этой отвесной стосаженной скале? Туда ведь ни бревна, ни ведра воды не втащишь…
Дощаник причалил к берегу.
- Ян Игнаш там свое зимовье построил,- сообщил ребятам обрадованый Ксенофонт.
- П-побежали в гости! -вылезая из дощаника, крикнул Кирька и первым пустился к подножью скалы.
Грохот и плеск волн заглушали голоса. Ребята молча шли по берегу. Старик ехал на коне. Со стороны реки тропки на скалу не было - она оказалась в боковой расщелине. Узенькие, высеченные в гранате ступеньки круто шли вверх. Ущелье трубой уходило в небо. Кирька лез первый, за ним Наташа, потом Ром. Сергей тащил за руку Зою, а Зоя не выпускала руки Вадима - так они и взбирались цепочкой.
Кыллахов выждал, пока все поднялись к зимовью, понукнул Магана и припал к его шее, крепко держась за гриву. Конь с тигриной ловкостью, точно попадая копытами на ступеньки, быстро поднимался в гору. Глядевшие сверху ребята замерли: казалось, вот-вот конь опрокинется и вместе со всадником сорвется вниз. Но через минуту - две он выскочил на площадку, потный, тяжело дыша и кося злыми глазами. Ноги его подрагивали. Седок любовно похлопал коня по гриве.
- Спасибо, мой славный жеребенок. Ты помог бескрылому старику взлететь на скалу Тучэвула!
Все разбрелись по площадке. По краям ее была выложена невысокая каменная стена. Деревянный дом прилипал задней стеной к утесу, на котором стоял шестикрылый ветряной двигатель. От него к флагштоку тянулась нить радиоантенны.
- 3-здесь смородиновый сад! - закричал Кирька, забравшийся на скалу позади домика.- Смородина! Осмотрите: каменушка, моховка, ч-черная, к-кислица,- перечислял он сорта.- Цветет здорово!
На двери, врубленной в скалу, красовалась аккуратная надпись: «Холодильник Тучэвул-1». Рядом из расщелины по каменному лотку стекали хрустальные капли студеной воды и попадали в широкий квадратный резервуар, высеченный в граните. Вблизи виднелась другая яма с водой, заселенная мальками рыб.
Глянув вдаль, Наташа увидела утес-великан, возвышавшийся над всей страной заоблачных гор.
- Седой Туркулан смотрит на тебя,- услышала Наташа дрогнувший голос Кыллахова.- А вокруг него горы - его дети и внуки, они тоже ждут человека…
Зоя, держа под руки Сергея и Вадима, вела их по краю площадки. Она рассказывала о «Ласточкином гнезде» в Крыму.
- Здесь красиво, но слишком холодная и суровая красота,- говорила Зоя.- Вот в Крыму…
Подойдя к мачте, они увидели на ней металлический щиток и надпись: «Здесь будет город».
- Вот это размах! - восхитился Орлецкий.
- Игнаш загадал здесь электростанцию,- откликнулся Сергей.- Место самое подходящее.
- Просто человек решил себя увековечить,- остудила восторги Зоя. Она не любила, когда при ней чем-то восхищались, и всегда находила «но», чтобы поубавить пыл. Сама она никогда ничем не восторгалась, считая это признаком глуповатости.
У обрыва стояла металлическая лебедка с ручным приводом и длинным стальным тросом. Видимо, с ее помощью хозяин передвинул огромные валуны, лежавшие на краю площадки. Но и это не удивило Зою. Сама она не поднимала в жизни ничего, кроме ручного чемоданчика, и потому не могла даже представить, какая сила земного притяжения скрыта в этих камнях и сколько труда нужно было потратить, чтобы передвинуть их даже лебедкой…
- Техника!-воскликнул Вадим.- Все на современном космическом уровне.
- Кирилл! Покричи со скалы,- распорядился Кыллахов.- Может, хозяева рядом.
- Игнаш живет не один? -спросил Орлецкий.
- Зачем спрашиваешь, разве сам не видишь?-удивился старик.- Вон на стенке две пары охотничьих лыж сохнут!
Сколько ни аукал Кирька, никто не откликнулся ни с берега, ни из тайги.
- Хозяева нас заранее пригласили в гости,- указал Кыллахов.
И в самом деле, на дощечке над дверью домика было написано «Добро пожаловать!» Дощечка оказалась двухсторонней. Повернув ее, Орлецкий прочитал другую надпись: «Вход воспрещен!»
Вслед за Ксенофонтом вошли в зимовье остальные. Только Шатров остался на улице. Он все ходил вокруг Магана, хлопал ладонью по крупу, потом переседлал и, наконец, подвел к краю площадки, словно показывая коню, как высоко он взобрался. Сегодняшний «взлет» Магана окончательно покорил Рома и затмил для него все события. Эх, если бы ему такого крылатого коня! При одной лишь мысли, что старик вздумает по этой же трубе спускаться на Магане, Рому становилось дурно. Нет, он не позволит старику рисковать конем!
Наташа робко вошла в сенцы, заставленный банками и корзинками, и не решалась пройти дальше, словно входила в сказочную избушку. В распахнутую дверь она видела два столика у окон, вдоль задней стены стеллажи, уставленные от пола до потолка книгами. Настоящее царство книг!
На столе лежала записка: хозяева предупреждали, что отправились на дальние озера.
В простенке между окон висело несколько фотографий. Две были давние, выцветшие: на одной - Ленин читает газету «Правда», на другой - молодой красногвардеец Ян Игнаш на посту у Смольного, высокий, сероглазый, с решительным выражением лица. Рядом виднелась новенькая фотография, на которой стоял молодцеватый курсант летного училища. На фотографии была надпись: «Моим дорогим предкам от любящего сына Арнольда». Ниже висел плакатик с надписью: «Татьяниада», и под ним множество фотографий, запечатлевших одну и ту же женщину - в тайге с «тозовкой», на рыбалке, у обрыва, в доме. В этом жилье был настоящий культ Татьяны! С фотографий смотрела довольно молодая невысокая белокурая женщина, ее большие светлые глаза глядели внимательно и чуть с грустинкой.
- Какие у нее благородные черты лица,- заметила вслух Зоя. Увидев на столике фотографию пожилого мужчины с бритым черепом и глубокими морщинами, она поняла, что это и есть хозяин. Ей стало жалко симпатичную женщину, которую, видимо, старик Игнаш увез подальше от соблазнов. Зоя отступила на шаг и мелодраматично произнесла:
- О, Татьяна, как вы несчастны здесь. Я уверена, что сердце хозяина так же холодно и жестоко, как эта дикая скала!
Ксенофонт почувствовал, как у него сдавило дыхание, заколотилось сердце. Бледный, с дрожащими губами, он отвернулся от Зои и тихо, но внятно произнес, ни к кому не обращаясь:
- Ворона только «чулуп-чалып» кричит - «кар-р»!
Зоя поняла, что это о ней. По ее щекам пошли розовые пятна. У нее чуть было не сорвалось грубое слово, но она вовремя спохватилась и, гордо откинув голову, вышла прочь, только волосы прошуршали.
Сценка произвела впечатление на всех, но восприняли ее по-разному. Орлецкий, вскинув левую бровь и опустив, правую, как бы сказал тем самым: «Удивлен». Судя по опущенной голове Белова, он хотел сказать: «Грубовато». Наташа одобрительным взглядом высказала свое: «Правильно проучена!» У Кирьки Метелкина фантазия сработала по-своему. Он не раз видел, как широко открывает рот ворона, чтобы каркнуть, и перенес это представление на Зою. Хватаясь за живот, он громко захохотал.
Сергей и Вадим поспешили к Зое. Она стояла в двух шагах от обрыва, закрыв лицо руками. Плечи ее вздрагивали.
- Не надо, Зоя!-растерянно заговорил Сергей.
- Больше ни минуты не остаюсь,- выговорила с трудом Зоя.- Домой! Домой сегодня же!
Орлецкий вполне разделял обиду и возмущение Зои. Надо во что бы то ни стало ее утешить.
- Зоечка, товарищ педагог! Неужели ты приняла эту глупейшую присказку в свой адрес?-начал Вадим.- Я, например, никак не связываю с тобой. Во-первых, ты никогда не кричишь…
Зоя поняла и оценила этот тонкий ход. Ей и самой будет хуже, если она примет едкую фразу старика на свой счет. Она быстро смахнула беленьким батистовым платочком слезинки, достала пудреницу и открыла крохотное зеркальце. Шатров, если и видел ее слезы, так не знал причины. А к тому времени, когда из домика вышли Ксенофонт, Кирька и Наташа, от слез не осталось и следа. Зоя, держа под руки парней, весело вглядывалась. вдаль.
- Хорошо как! За далью - даль, как у Твардовского! - восторженно говорила Зоя и, круто повернувшись, с подкупающей улыбкой спросила Кыллахова: -Ксенофонт Афанасьевич, скажите, какая это речка начинается вон с той снеговой кручи?
Старик не собирался так быстро мириться с Зоей, но она застала его врасплох. Он молча приставил к глазам полевой бинокль и долго разглядывал даль.
- Однако, речка Белых Черемух.
- Какое поэтичное название! Кто это придумал, геологи?
- Деды дали такое имя.
Зоя с недоверием пожала плечами, но промолчала.
- П-покажите, где вы жили?-попросил Кирька.
- Отсюда еще не видать.
- А на ту синюю гору лазили?
- Бывал, поди,- ответил старик.
Решив до конца выдержать свою линию, Зоя подошла к старику и, глядя просительно своими ясными глазами, принялась умолять его:
- Расскажите нам про эти места что-нибудь интересное, Ксенофонт Афанасьевич!
- Два часа слушать будете - тогда расскажу, - пошутил, смягчаясь, старик.
- Будем! -первой откликнулась Зоя.
- С удовольствием послушаем,- поддакнул Вадим.
Кыллахов подошел к коню, возле которого стоял Шатров, достававший из-за пазухи свежую траву и скармливавший ее Магану. Старик подождал, пока конь подобрал зеленые пучки, и, взнуздав его, вскочил в седло.
- Ты, Ром, сказывай по-русски мою песню,- сказал он после раздумья Шатрову. Ром неплохо владел якутским, старик не раз отводил с ним душу разговорами на родном языке. По приказу Кыллахова все уселись на скамейке возле дома.
Почти шепотом запел Кыллахов, но с первых нот зазвучала в его голосе такая тоска и боль,.что у всех задрожали и сжались сердца. Взглянув на Ксенофонта, они не узнали его. За полминуты он неузнаваемо преобразился. Истерзанный и смертельно измученный бедняк предстал перед их глазами. Старик запел былину о Тучэвуле, одну из поэтичных таежных легенд, которые звучат как самые достоверные истории.
Беден был эвенк Тучэвул, все его стадо - единственный хромой олень. Не было у него ни ружья, ни настоящих капканов, и белку он промышлял деревянными ловушками. Голодная смерть угрожала ему. Однажды^ добыв полсотни белок, он решил свезти их в дальний город и хоть один раз в жизни поесть досыта.
По дороге возле горного озера Тучэвул увидел слегка припорошенный снегом желтый камень. На середине озера желтел высокий утес. Бедняк понятия не имел о золоте и решил, что нашел медь. Нагрузил все карманы самородками, вернулся к своей урасе, развел огонь и принялся ковать из золота разные необходимые вещи. Сковал золотые вязки к дырявой дошке, украсил оленью узду, выковал стремя, а каменные наконечники стрел заменил золотыми.
В городе купцы разглядели золото, поили Тучэвула водкой, выспрашивали, где взял. Дали Тучэвулу взамен его старой одежды новую, и даже лисью шапку в придачу. Догадался Тучэвул, что неспроста такие щедрые подарки. Кинулся ночью бежать на своем хромом олене, но купцы быстро его настигли в тайге и скрутили ременными веревками. «Говори, где золото копал,- будешь богачом. Не скажешь - закопаем самого»,- требовали купцы.
Ни к чему оно, золото, Тучэвулу. Его не сваришь, голод им не утолишь. А придут в тайгу купцы, захватят землю, и погибнет племя эвенков…
Не повел их Тучэвул к золотому озеру, а увел далеко в сторону. Купцы видят, что обманул их, пытать начали Тучэвула. Поклялся Тучэвул, что поведет правильно, вскочил на оленя, закричал-запел на всю тайгу прощальные слова и прискакал на этот утес, к водопаду по имени Чулупчалыпский, что значит «каркающий»…
Ром Шатров, не сводя глаз с рассказчика, переводил сбивчиво, но Кыллахов пел так выразительно и сопровождал пение такой мимикой, что даже без перевода можно было догадаться.
- Го! - часто восклицал Ром, и это слово подстегивало вдохновение сказителя. Вскоре и остальные в наиболее драматических сценах начали подбадривать певца восторженным «го!».
Вдруг Кыллахов опалил всех огненным взглядом. Над скалой прозвучал торжественный клич Тучэвула: «Мое племя никогда не умрет!» И уже грустно и тихо допел Кыллахов о том, что хромой олень не перескочил со скалы на скалу, и бедный Тучэвул потонул в пучине. Но гнев его клокочет водопадом. Тучэвул охраняет эти скалы, как ворота в родной край…
Конь под Ксенофонтом взвился на дыбы и застыл над пучиной.
- Ш-што вы!-не своим голосом крикнул Кирька Метелкин, бросившись вдогонку, но старик сам медленно осадил коня назад и устало слез с седла.
- Только чистых сердцем и добрых душой людей пропускает Тучэвул на просторы древней эвенкийской земли,- обращаясь к притихшей молодежи, проговорил старик и обратился к Наташе: - Пить хочу.
Наташа с эмалированной кружкой кинулась к родничку, а все остальные сгрудились вокруг Ксенофонта. Совсем новыми глазами смотрели они теперь на него. Перед ними был не просто старик якут, они поняли, что Кыллахов - настоящий таежный поэт.
По-иному глядели сейчас ребята и на скалу Тучэвула и на гневный водоворот порога. Закатное солнце подкрашивало волны. Огромные деревья, упавшие где-то в реку с подмытого берега, вода ставила «на попа», бросала в клокочущую пучину, и деревья не всплывали, словно проглоченные бездонной пропастью. И снова возникал перед ними образ верного сына тайги - Тучэвула…
- А озеро то далеко отсюда?-забыв недавнюю обиду, спросила Зоя, поверившая в легенду.
- Не знаю.
- Ж-жалко!-вздохнул Кирька.
- Где кузница у Тучэвула находилась, могу показать.
- Братцы!-выкрикнул Белов.- Ведь это же здорово! Пойдем по следу легенды! Меня теперь ничто не остановит!
- Я с тобой! -протянула ему Зоя руку.
Сергей схватил ее обеими лапищами. К ним присоединились Орлецкий, Шатров, Наташа, а Кирька Метелкин, как печать, положил сверху свой тугой кулачок.
- Веди ж, Буденный, нас смелее в бой! - пропел Белов, обращаясь к старому таежнику.
Ксенофонт сидел на камне, сжимая ладонями грудь. «Зачем подсыпать белке орехов,- с горечью думал он,- когда у нее выпадает последний зуб… Неужели опоздал я? Так, что ли?..»
ЕСЛИ ПРЯМО ПОЙДЕШЬ… 1
Черными узкими воротами нависли скалы над порогом. Следопыты пробирались по берегу цепочкой: они решили поглядеть, можно ли под скалой пройти вверх по реке и перетащить через грохочущий порог дощаник.
Щуплый и невысокий проводник шел впереди. Его легкие ичиги, перетянутые вязками у щиколоток, с войлочными стельками для тепла и мягкости, были очень удобны при ходьбе по каменистому берегу. Зое Савельевой нелегко было поспевать за ним на каблучках по скользкому галечнику, но она, гордо подняв свою красивую голову, не отставала. Шум воды оглушал Зою. Стоило ей взглянуть в гигантский котел водоворота, как начинала кружиться голова и невольно клонило в сторону темного улова. В другой раз Зоя на-верняка струсила бы, повернула назад, но сегодня в ней проснулась смелость, она верила и чувствовала, что с ней ничего не случится. Когда очутились под нависшей скалой, Зоя заметила тысячетонную глыбу, отколотую от скалы и державшуюся неизвестно на чем. Казалось, тронь ее пальцем, и глыба рухнет, придавит их…
«Нет, я не трусиха!» - ликовала в душе Зоя. Она обернулась. Наташа доставала из щели в глыбе осколок гранита. Сергей порывался обойти Наташу и догнать Зою, но сделать этого ему не удавалось: береговая полоска была слишком узка. Кирька Метелкин как муравей полз по наклонной стене под самым потолком каменного навеса. Орлецкий замыкал цепочку, осторожно пробираясь с кинокамерой. Зоя приветливо помахала им и двинулась дальше, вперед, где голубела широкая заводь, похожая на спокойное озеро.
Неукротимая водяная буря, оглушающая грохотом скалы и тайгу, понравилась Шатрову с первого взгляда. Он лю-~ бил скорость и необузданную силу. Любил очертя голову лететь с кручи на лыжах, любил вихревую скачку на диких необъезженных рысаках, любил шум и свист яростной пурги. Маркшейдер Шатров (он замерял выработки на дражных полигонах) частенько, присев где-нибудь в сторонке на отвале, набрасывал в своем блокноте вместо столбиков цифр строчки стихов. Потом он читал их с клубной сцены, изредка печатал в многотиражке. Вот и сейчас зрелище водопада вдохновило его на стихи. Он отстал, присел на серый валун и, покусывая химический карандаш, отчего кончик его языка стал фиолетовым, начал строчить и зачеркивать в своем блокнотике.
В тени отвесных скал-громад Грохочет и клокочет водопад. Ему, брат, не прикажешь: стой! Гремящая река, Ты так мне дорога Своею непокорной красотой.Появись эти стихи у Шатрова раньше, он, без сомнения, счел бы их украшением литературы. Но, ежедневно слушая песни-импровизации Ксенофонта, он заметил, к своему огорчению, насколько ярче и чеканней строки якутского сказителя-олонхосута. Научиться бы вот так воспевать таежную землю, которую старый якут как бы видит с высоты орлиного полета. У него лесные поляны подобны перевернутым лапкам белок, камышовые озера кажутся глазами крохалей, а речки уподобляются забытому в траве волосяному аркану. Не слова, а жемчуга нижет сказитель. Шатров часто жалел, что никто, кроме него, не понимает песен Кыллахова. Если бы понимали, пожалуй, меньше упрашивали бы Орлецкого поиграть на аккордеоне, а чаще слушали старика…
Спохватившись, что отстал, Ром вскочил, но увидел под скалой возвращавшуюся Зою и пробиравшихся за ней следом Белова и Орлецкого. Вместе с ними он повернул на стан.
- Ну, как с переправой? - поинтересовался Шатров, когда они удалились от водопада и шум воды стих:
- А ты как думаешь? -опросил Сергей.
- Куда вы, туда и я,- сдержанно ответил Ром.
- Я за поездку выше порога,- заговорила Зоя,- но, чур, без переправы. Если бы наш дощаник имел реактивный двигатель и подводные крылья, и то бы не поднялся на эту водяную гору.
Орлецкий промолчал. Он шел под впечатлением увиденного. Такой громадный напор воды и такая узкая скалистая горловина… Да, старый чудак Игнаш прав. Наверно, ни на одной реке не найти более, подходящего места для гидростанции. Если Игнаш еще не дал заявку на открытие, то это сделает он, Вадим Орлецкий. Ведь может так случится, что со временем появится нужда построить здесь гидростанцию. Обернувшись, Вадим еще раз снял общий вид порога.
- Я за геройство,- обращаясь к Сергею и Рому, вновь заговорила Зоя,- но за геройство для пользы дела, а здесь…
- Но ведь…- попытался что-то сказать Белов.
Зоя перебила его:
- Нет, нет, ни за что,- жестко сказала она и с той же решимостью добавила: - Я не разрешу тебе быть в лодке…
- -Недели две пропадет, если мы затеем постройку нового дощаника выше порога,- высказал. наконец свою мысль Сергей.- А где-то нас ждет золотая скала…
- Никуда твоя скала не уйдет,- отрезала Зоя.
Вечером у костра, который развели на берегу недалеко от порога, Кыллахов, к удивлению парней и Натащи, поддержал Зою. Риск велик, а необходимости в нем нет. Пока одни будут тесать тополевые доски и строить новый дощаник, можно вьючно на лошадях перевезти через перевал груз, а кто захочет, пусть в это время побродит по ближним ключам, разведает.
Старик не договаривал лишь одного. Будь он помоложе, он провел бы дощанир через порог. Да, пожалуй, и сейчас смог бы. Работать рулевым веслом на бурных перекатах ему приходилось сотни раз, риска он не боялся. Но то он, а рисковать жизнью ребят Ксенофонт не хотел.
- Споем? - спросил Орлецкий сидевших рядом Зою и Наташу.
- С удовольствием,- ответила Зоя.
Наташа согласно кивнула. Она сегодня прониклась уважением к Зое. Даже возражения Зои против переправы не могли помешать этому. Все-таки Зоя Савельева на самом деле решительнее и смелее, чем казалась до этого. А тому, что Зоя такая гордячка, Наташа легко нашла оправдание: красивые почти все такие.
Аккордеон звучал приглушенно. Вадим Орлецкий, склонив над мехами свою мохнатую рыжую голову, глядел на девчат сквозь редкие приспущенные ресницы. Играл он с каким-то особым упоением, его конопатое лицо пылало. Наташа присмотрелась и увидела, что Орлецкий по-своему красив, а заметив это, смутилась и до конца вечера уже не поднимала глаз. Лишь изредка и, как ей казалось, незаметно она следила за пальцами аккордеониста. Но от опытного глаза Орлецкого ничто не могло ускользнуть. Сперва он видел только Зою. Рядом с Зоей даже красивые девушки всегда проигрывали. Но сегодня совершенно неожиданно Вадим сделал открытие: казавшаяся такой дурнушкой Наташа сейчас, рядом с Зоей, будто засветилась ее светом, похорошела. Черные косы, перекинутые на грудь, черные блестящие глаза… Что-то в ней есть от черкешенки, но с примесью черт славянской мягкости. До этого Вадим посмеивался, что чернушка из трех прутиков связана. Но сейчас он находил, что Наташа совсем недурна. Он даже удивился, как это никто из ребят до сих пор не обратил внимания на такую девочку…
Орлецкий порой сливал свой теплый баритон с девичьими голосами, одобрительно кивая Наташе. Зоя незаметно спросила глазами: «Что это значит? Нравится Чернушка?» Вадим чуть скривил тонкие губы и поднял левую бровь: «Подбадриваю человека. Надо же понимать, Зоя. Ты же вне конкурса!» Но Вадим чувствовал фальшь в своем ответе. В эти мгновенья он знал, что может всерьез увлечься Наташей, как это бывало с ним не раз. Тогда ему плевать, кто и что будет говорить. Он никому не поверит, убежденный, что пришла настоящая и наверняка последняя любовь…
На таежной поляне горел другой костер, от него тянулся за реку белесый дымок. Кирька и Ром слушали таежные были Кыллахова. Старый якут, поглаживая смиренного пса, примостившегося возле хозяина, живописно рассказывал о давно забытых ловких охотниках, о силачах, которые приволакивали на замороженной шкуре огромного лося. Парням не терпелось узнать про партизанские походы, но старик обещал рассказать, когда приедут на место боев.
Сергей спал возле выгруженных на берег вещей, прикрывшись легким одеялом. После того как большинством голосов отвергли план штурма порога, он махнул рукой и раздосадованный ушел от костра. Уснуть он мог в любую минуту, приказав сам себе. О том, что можно этого добиться, он прочитал в книге Юрия Гагарина и еще в армии натренировал свою волю. Вот и сейчас, перед тем как лечь, Сергей завел свои ручные часы с будильником и, зевнув не больше двух раз, тут же заснул. Зоя называла его нервы веревочными. У нее же, по ее мнению, нервы были чуткими, как скрипичные струны. Впрочем, она считала такое сочетание наиболее удачным и гармоничным.
2
В полночь закатная зорька, дотлевая крохотным угольком, все же успела поджечь краешек неба на востоке. Искорка зари долго не могла воспламенить гребень горы. Наконец, словно раздуваемая потоком свежей утренней прохлады, искра заструилась пламенем, растекаясь алой узенькой полоской по зубчатому гребню.
Сергей не дождался, пока просигналят часы. Он сквозь сон слышал, когда смолкли девичьи голоса и в таборе воцарилась тишина. Не обувая кованых сапог, он босиком подкрался к мужской палатке, заглянул внутрь. Орлецкий сидя спал один - значит, Кирька и Шатров остались ночевать вместе с Ксенофонтом…
Имущество лежало в стороне от палаток. Это облегчало осуществление замысла. Сергей вскинул на плечо мешок
муки, в левую руку прихватил ведро с крупой и направился к порогу.
Хотя до рассвета было недалеко, под скалой еще стоял сумрак, скользкая гранитная кромка вдоль ревущего водопада едва различалась.
Сергей оставил ведро и пошел с одним пятипудовым кулем. Как ни храбрился он, но грохот воды вызывал в груди озноб. На полпути нога слегка скользнула, Сергей наклонился над водопадом и чуть не сбросил груз. Он до предела напряг мускулы и удержался почти на одной ноге - помогла армейская спортивная закалка. Выбравшись из-под скалы и очутившись на широкой береговой площадке заводи, Белов бережно опустил мешок и ласково похлопал его: «Молодец, что не свалился!».
Ободренный первой удачей, Сергей стал таскать груз с большей решимостью. Войдя в азарт, он перестал считать, сколько раз пройдет туда и обратно. Утренняя прохлада не успевала освежать его разгоряченное тело. Он каждый раз смачивал лицо в заводи, иногда, наклонясь к воде, окунал голову, и мокрые волосы кудряшками прилипали ко лбу. Хотя самые тяжелые тюки были перетасканы, под конец даже легкие вещи казались увесистей первых. Начала ныть спина, подрагивали ноги. В последний заход он собрал всякое тряпье, не тяжелое, но громоздкое, как копна сена.
Алым пламенем сияла заря над вершинами восточных гор. Тайга встречала весеннее утро. Сергей окинул улыбчивым взглядом цветную девичью палатку, вырвал листок из записной книжки, крупно написал: «Вещи перетаскал. Жду в гости.» - и приколол листок к пологу.
Медленно, как верблюд под вьюком, пошагал Сергей навстречу грохочущему водопаду. Из-за кривого среза горы всплыло солнце, зыбкое, будто из расплавленного золота. Оно ударило потоком лучей в глаза, ослепило. «Может, вернуться?» - заколебался Сергей, а ноги шли и шли…
Со скоростью гигантского маховика кружил у ног Сергея водоворот, вил водяные кольца, взбивая у берега пену. На отполированной глыбе зеленел невысокий краснотал. Рыжий муравей, уцепившись за лист, качался над шипучими волнами.
«Уработался, добрый молодец»,- заметив спящего муравья, улыбнулся Сергей.
3
Кирьку разбудила пищуха. Желтоперая, с белыми крапинами по спине, птица, издавая по временам резкий свист, выколачивала длинным загнутым клювом из сухих веток лакомство, роняя труху прямо на лицо пареньку.
- Кыш!- с трудом оторвав от подостланного в изголовье седла сонную голову, прошипел Кирька. Но птица перелетела на соседнее дерево и продолжала свое занятие. Тут же Кирька расслышал звонкую кукушечью «кузницу»: десятки кукушек беспрерывно куковали в ближних и дальних распадках.
- Никакого покоя от бездельниц,- недовольно проворчал Кирька. Но, открыв глаза, он тут же похвалил звонкоголосых птиц: в самом деле, пора вставать. Он собирался, пока все будут спать, поделиться своими соображениями с Беловым. Кирька вчера единственный стоял горой за переправу через порог на дощанике…
Размахивая плетеной нагайкой и тихонько, как синица-гаечка, насвистывая, Кирька погнал лошадей к реке на водопой.
- Цив, цив,- озорно пищала зеленогрудая гаечка, перепархивая с ветки на ветку, и Кирька, подражая ей, отвечал:
- Цив, цив, цив!
Паренек глубоко вдыхал запахи тайги и чувствовал, как грудь и мускулы наполняются силой, и даже как будто расширяются. Никому не удастся повернуть вспять Кирьку Метелкина. Если даже половина участников откажется от похода на вершины Туркулана, он не изменит своего решения. Что теперь ручей, где таится жалкая «россыпуха», в сравнении с золотой скалой! И еще хотелось Кирьке вместе с Ксенофонтом разыскать затерянные в тайге, заросшие бурьяном и кустарником безымянные могилы партизан, вместе со стариком поставить памятники на высоких горных тропах. Там лежат в земле его, Кирькины ровесники, которые останутся ровесниками восемнадцатилетних и через сто и через двести лет…
- Х-хорош т-теремок! - произнес Кирька, любуясь зимовьем Игнаша над гранитным обрывом. Завидное дело сотворил Ян Игнаш. Но Кирька Метелкин тоже на многое способен: возьмет и поставит дворец из тесаного гранита на заоблачном утесе. Приходите, таежные люди - оленеводы, охотники, геологи,-всем места хватит, всех обогреет Кирилл Метелкин!
Каково же было удивление паренька, когда он глянул с береговой террасы на место стоянки. Две палатки, пустой дощаник… А куда же девались мешки с мукой, ящики с консервами?I
- П-прозевали, т-тетери! - завопил Кирька и сломя голову покатился с горы. Он рванул полог брезентовой палатки и затотокал:
- То-то-это, п-проспали в д-доску!
- Хватит дурачиться,- промычал со сна Орлецкий, повернулся на другой бок и закутался в одеяло с головой. Зато вскочили девушки и метались по палатке, ища свою одежду. А Кирька спохватился, что потерялся Белов. Страшная догадка пришла ему в голову. Он .кинулся к тому месту, где спал Сергей,- нет ли там следов крови. Но там лежали лишь две дерюжные шаньки, наполненные овсом.
- Ч-черт-те что! - развел руками совершенно сбившийся с толку парнишка.
Высунула из палатки нерасчесанную голову Зоя. Кирька подбежал к ней и еле выговорил:
- С-сперли вещи, сперли Б-белова…
Пока Кирька заикался, выбралась наружу Наташа и сразу увидела записку Сергея. Когда Наташа взяла Кирь-ку за руку и подвела к записке, у того рот стал, как у карася, круглый-круглый.
Через минуту все хохотали, а сам Кирька пуще всех. Как он мог подумать, что и Белова вместе с кулями сперли?!
Заметив протоптанную по берегу дорожку, все поняли, какую работу проделал Сергей, пока они дрыхли в теплых постелях.
- Ну и Никитушка Ломов! - протирая сонные глаза и позевывая, сказал Орлецкий.
- Может, он отпрыск Микулы Селяниновича,- улыбнулась довольная Зоя и спряталась в палатке, чтобы навести порядок в своей прическе. «Что ж, теперь и мне суждено побывать на ледяных скалах Туркулана»,- гордо думала Зоя.
Вскоре на берегу появились Кыллахов и Шатров. Вернувшийся от скалы Кирька, неодобрительно кривя губы, доложил:
- В-валяется около скалы: з-заснул на ходу. Могло быть и похуже.
- Пошли полюбуемся спящим богатырем,- предложил Орлецкий и первым направился к водопаду. Все дружно тронулись за ним.
Белов, широко раскинув руки, спал прямо на каменной площадке, только под головой лежал узел. Рыжий муравей, упираясь всеми лапками, перетаскивал через его ладонь какой-то комочек. Наташа легонько взяла муравья и пересадила на траву. В то короткое мгновенье, когда она коснулась ладони Сергея, Наташа успела ощутить, что рука еще горела. Растрепанные волосы прилипли ко лбу, отчего лицо Сергея казалось простоватым. Хорошо это или плохо, Наташа не смогла решить…
Кирька Метелкин восхищенно глядел на спящего, неистребимо завидуя его росту и силе. Заметив разорванный сапог с прикрученной шпагатом подметкой, Кирька торжествующе подумал: «Поклонишься, сохатинушка, чтоб починил. Небось, знаешь, что лучше меня во всем Золоторечье сапожника нет!»
Пожалуй, Кирька малость прихвастнул, но в том была и правда. Окончив семилетку, он сразу пошел на конный двор. Конюх из Кирьки вышел способный и старательный. Вскоре все лошади полюбили Кирьку: едва паренек входил в ворота, они приветствовали его радостным ржанием. Кирька неутомимо кормил, поил, чистил, лечил их, а в свободные минуты из сторожки лились балалаечные трели - это Кирька наигрывал «Камаринскую» или вальс «Гибель «Титаника».
Кирькино пристрастие к музыке отразилось на лошадиных именах. Всем жеребятам он давал только музыкальные имена: Домра, Гитара, Кларнет, Саксофон, Скрипка, Гусляр, Баян, Хомус, Зурна, Там-там… Хоть составляй оркестр- симфонический либо духовой, на любой вкус. Таким образом появилась и Арфа. Эту кличку получила хилая от рождения и слабосильная до сих пор, даже в свои три года, кобыленка. Арфу отпустили в экспедицию на поправку. До появления в отряде Ксенофонта с его Маганом Кирька сильно гордился: все пешие, один он верховой… На конном дворе Кирька научился шить хомуты, чересседельники, постромки, а потом и подшивать валенки, чинить сапоги. Среди прочих конюхов он выше всех поднялся в сапожном искусстве. Само собой разумеется, Белову придется бить поклон: «Почини, Кирилл Терентьич! Уважь, братуха!»
Кыллахов позвал Кирьку и пошел по кромке берега под скалой, туда, где Сергей свалил имущество.
«Будем готовиться к переправе».- понял паренек и степенно зашагал вслед. Вскоре они уже пробирались обратно. Кирька тащил за конец длиннющий цинковый трос, а Кыллахов разметывал волосяную веревку, аккуратно укладывая близ воды.
- Ультиматум предъявлен! - прокомментировал Орлецкий.
- Какой ультиматум? - не поняла Зоя.
- Переправа состоится!
- Но кто же полезет в лодку на свою погибель? - у Зои глаза стали как голубые вопросительные знаки: она не понимала этого риска.
Наташа принялась помогать Кирьке. Тот спокойно отвел ее рукой: «Здесь мужское дело, тянуть трос - сила нужна».
Сорвав тоненькую травинку, Зоя пощекотала Сергею ресницы. Сергей мотнул головой, повернулся на бок, но не проснулся.
- Сергей, вставай! Тебе же неудобно,- прошептала Зоя и мягкой теплой рукой поправила ему волосы. Белов моментально вскочил. Сначала он никак не мог понять, почему очутился здесь, а не выше порога. Позднее сознание восстановило картину последнего рейса, и он от смущения даже покраснел. Ну и вид у него сейчас, должно быть!..
Кыллахову и Кирьке никак не удавалось провести лошадей под скалой. Животные упирались, шарахались и ни за что не шли на поводу. Тогда старик вскочил в седло и сердито произнес: «Ча! - Пошел!» Маган, мелко перебирая ногами, ринулся вперед по гранитной кромке над ревущим водопадом. Арфа кинулась за ним. Не ожидавший от рыжухи такой прыти Кирька выпустил повод и побежал вдогонку, балансируя руками. Пуще всего он боялся, чтобы Арфа не сорвалась в бучу. Изгрызет тогда Терентий Метелкин непутевого сына. Он запрещал брать лошадь «на съедение медведям» и согласился лишь с тем условием, чтобы Кирька выторговал лишний пай при дележке премий за открытие. Не дай бог, загинет кобыла - будет тогда Кирьке дома «пай»!
4
Когда вернулись Ксенофонт и Кирька, между участниками похода разгорелся короткий, но ожесточенный спор.
- Лодку поведу я,- сказал старик.
- Ничего подобного! - резко возразил Белов и подошел к старику. Щупленький Ксенофонт рядом с высоким молодым силачом выглядел совсем хилым.
- Как вы думаете, кому из нас браться за кормовое весло? -обернувшись к парням, спросил Сергей.
- К-конечно, тебе! - искренне воскликнул Кирька.
- Вопрос решен!-улыбаясь, сказал Белов и, положив руку на плечо старика, попросил:- Остальных расставляйте вы.
Зоя сердито проговорила:
- Если ты не дорожишь своей головой… В общем, я не хочу даже присутствовать при переправе.
Она круто повернулась и отошла в сторону, недовольная и обиженная. Сергей понимал, что надо бы поговорить с ней, убедить, что ничего страшного не случится, но началось распределение обязанностей, и ему пришлось включиться в спор. В конце концов было решено: Кирька и Ксенофонт выше порога впрягают лошадей в бечеву и двойной конной тягой поведут дощаник через порог. Главная трудность - вытащить его на крутой водослив. Около водослива надо поставить кого-то с длинным багром, чтобы можно было поправить трос, если он зацепится за подводный камень.
Шатров внимательно выслушал и, не дожидаясь команды, отправился рубить жердь.
Не у дел оставались двое: Наташа и Орлецкий.
- Надеюсь, кинолетопись героического штурма потребуется? - спросил Орлецкий.
Все промолчали. Кирька, прищурив глаз, прикинул в уме. «Наибольшее Вадима и не поставишь»,- рассудил он и снисходительно одобрил:
- П-пожалуй, п-потребуется.
Наташа нетерпеливо ждала, что вот-вот и ей предложат какое-нибудь дело, но никто не брал ее в расчет. А ведь сейчас решалась судьба ее мечты. Поднимутся выше порога - значит, она выполнит поручение профессора, даже если вернется без самородков. Она привезет образцы пород, которые могут подтвердить правильность гипотезы Надеждина о золотоносности Притуркуланья. О геологе Волкове, который в тридцатые годы обследовал верховье Ярхаданы, профессор не мог вспоминать без гнева. «Этот Волков или полный невежда в геологии или недобросовестный человек»,- не раз говорил профессор. Нет, Наташа все сделает, чтобы установить истину. Дни и ночи будет искать, только добраться бы…
Должны же ей поручить какое-то дело на переправе. Она вспомнила, что на перекатах кто-то обязательно садился в носовой части дощаника и поправлял трос. Здесь еще больший риск. Дощаник может стать боком под самым водосбросом, и его мигом захлестнет.
- Я тоже сажусь в лодку,- сказала Наташа.
- Ни за что! - решительно запротестовал Белов.
- Буду следить за тросами и отчерпывать воду,- ответила девушка.
- Не возьму! -упорствовал Сергей.
Девушка понимала, что она нужна в лодке, без нее может приключиться беда. Опрокинет дощаник - конец гребцу, не выбраться из клубящейся пучины. Даже если умеешь хорошо плавать, разобьет о торчащие в водовороте черные глыбы. Она решила сделать «заход» с другой стороны.
- Товарищ капитан!-приложив руку к виску и уставясь черными яркими глазами в глаза Белову, бойко обратилась к нему Наташа.- Прошу зачислить меня юнгой на ваше судно.
- Вашего брата д-девок в юнги не берут,- запротестовал Кирька.- Я бы, к-конечно, мог.
- Смотрел «Гусарскую балладу»?-не растерялась Наташа.- Сам Кутузов держал в адъютантах кавалер-девицу Александру Дурову. А я мастер спорта. Чемпион по плаванию!
- П-по какому виду?
- По баттерфляю.
Кирька считался большим знатоком спорта, и не случайно Орлецкий и Белов повернулись в его сторону: «Помнишь ее рекорды?» Честно признаться, Кирька не помнил портрета Наташи среди чемпионов. У него даже закралась мысль: «Не такой ли она пловец, как и повар?» Но пока он раздумывал, Наташа сообщила дополнительные данные:
- Да ты, Киря, вспомни. На первой странице «Советского спорта» моя фотография была. Такая черненькая, улыбающаяся. Это я после рекорда.
«После рекорда вы все улыбаетесь, у всех носы кверху,- подумал Кирька.- А как проиграете, носы будто у дятлов вытягиваются да еще клювом вниз». Лишь опасение, что может пошатнуться его авторитет спортивного знатока, заставило Кирьку нерешительно подтвердить:
- В-верно. Вспомнил. Она пловец… п-первоклассный.
Почти под скалой лежала огромная глыба. С нее хорошо просматривался весь отрезок пути через порог, видны были и лошади, впряженные в трос, и канат, и дощаник, находившийся ниже порога. Орлецкий взобрался на глыбу и припал к прицельному глазку кинокамеры, заряженной цветной пленкой. Он заметил, как Наташа, в желтом купальнике и голубой шапочке, легко прыгнула в дощаник и, подхватив ведерко, пробралась к форштевню. Ее вид не воодушевил Орлецкого: не колоритна для кадра.
Зоркоглазый, настороженный Ром поднял багор и, убедившись, что все готовы, махнул. Этот момент стал первым кадром киносъемки. Арфа, погоняемая Кирькой и шедшая по брюхо в воде, натянула трос. Маган тоже побрел по воде в нескольких шагах сзади, его гриву и хвост полоскали речные струи. Это впечатляло. Тем более, что на коне восседал необыкновенный всадник - седоусый, с восточной прорезью глаз…
Пока Орлецкий отснимал этот кадр, он многое прозевал. Повернувшись влево, он увидел, что дощаник стремительно скользит к середине воронки. Белов непрерывно бил по волнам увесистой кормовой гребью. Ему с трудом удалось отбиться от всасывающей пучины. Но в это время дощаник приблизился боком к водосливу. Алмазным градом забарабанили брызги по днищу. Вода заплескалась в лодке, перекатываясь из одного конца в другой, резко раскачивая дощаник. Наташа, поправив трос и чуть-чуть выровняв направление дощаника, кинулась к ведерку. Ее смуглые локти замелькали, как шатуны мотора! Выплеснув десяток ведер, девушка увидела, что трос почему-то ослаб, а волосяная веревка напряглась как скрипичная струна. «А что, если не выдержит, лопнет?» - мелькнуло в голове. Дощаник сильно накренило и начало поворачивать боком, под удар падающей воды.
Орлецкий оцепенел. Он понимал смертельную опасность этих мгновений, но, не зная, что ему предпринять, механически продолжал съемку. Он увидел и запечатлел кошачий прыжок Наташи с кормы к задранному носу дощаника. Словно льдинки, колотили ее студеные стремительные брызги, но девушка схватилась за волосяную бечеву и изо всех сил упиралась, выравнивая дощаник. Огромная волна ударила Наташу и сбила с ног, но через мгновенье девушка снова уцепилась за бечеву. А Сергей бил и бил веслом, бил яростно, отчаянно, но, казалось, безуспешно. Слишком несоизмеримы были силы человека и клокочущей водяной стихии. Орлецкий бросил киноаппарат и подбежал к Шатрову. Тот выбирал на берег ослабевший трос. Орлецкий кинулся помогать.
- Беги туда! - сверкнул глазами Ром и заорал вдогонку: - Вытаскивайте Арфу, а то пропадут!
Пробежав несколько метров под скалой, Орлецкий заметил на воде Кирькину кепку и похолодел от мысли, что парнишка утонул. Но тут же разглядел, что Кирька вылезает на четвереньках на крутой берег, зато Арфу сносит к порогу. Хорошо еще, что в горловине скорость воды невелика, а то бы лошадь утащило к водосливу и обрушило на дощаник. Раздумывать Орлецкому не было времени. Он рванулся в воду, схватил кобылу за узду и потащил к берегу. Его тоже сносило, но он барахтался. Подбежал Кирька, забрел по пояс в воду, подал руку, помог Вадиму ухватиться за берег, и наконец они вдвоем вытащили Арфу.
Кирька, отчаянно колотя кобыленку по бокам, погнал ее вдоль берега. Орлецкий, уцепившись за трос, тоже бежал. Он увидел как вкопанного, будто высеченного из белого речного камня, коня и припавшего к седлу седоусого смуглого старика. «Надо помочь!» - мгновенно мелькнула у Вадима мысль, и, когда Арфа натянула трос, он сам впрягся в него и со всей силой налег грудью.
…Нет, не крики у водопада заставили вскочить Зою с лужайки и кинуться к переправе. Сердцем она почувствовала беду. Зоя подбежала в тот момент, когда дощаник захлестывало каскадом крупных брызг и казалось, что судьба Сергея и Наташи решена. Волны клубились от берега, и вплавь добираться было бесполезно:все равно затащило бы в воронку. Заметив среди белых бурунов плоскую черную спину камня, Зоя решила: «Спасение может быть только там».
- Сергей! Видишь камень?! -стараясь перекричать грохот воды, показывала Зоя. Сергей оглянулся, и дорого ему обошлось потерянное мгновенье…
По выгнутой спине Магана Кыллахов понял, что упругость мышц коня на пределе. Еще немного - и лопнут сухожилия. Старик сидел в седле не шевелясь, крепко сжимая коню бока. Он лихорадочно соображал, что же делать. Обрезать канат, и пусть волны промчат дощаник по белым гребням порога? Нельзя! Когда он увидел парней, погоняющих рыжую кобыленку, у него на сердце полегчало. Он не понукнул, не ударил, а только ласково похлопал Магана по гриве своей смуглой рукой.
Конь напрягся до последнего предела, чуть подвинул вперед правое плечо. Потом сделал трудный шаг левой передней. Эти маленькие шажки стоили сотен верст. От них зависела жизнь людей. Если все кончится хорошо, Ксенофонт будет пасти Магана на самых лучших аласах и холить до последнего дня жизни. Третий шаг не удался: нога Магана ступила на скользкий валун. Конь упал, но тут же вскочил и рванулся вперед. Ломались подковы, крошились копыта, но не было уже такой силы, которая остановила бы его.
- Вп-перед! Вп-перед!- кричал Кирька Арфе. Случайно оглянувшись, он увидел в радужном нимбе водяной пыли Наташу, потом появился Белов, не перестававший грести, хотя перед дощаником уже расстилалась синяя гладь заводи.
- Сто-о-оп! - донесся голос Сергея.
Кирька бросил повод, отвернулся от Арфы и поспешил к Магану. Пощупав искрошившееся копыто, он рукавом вытер ему разбитые ноздри. Гулко билась кровь в напряженных венах коня, он все еще опасливо косил глазом в сторону водопада. Рыжуху дальнейшие события не трогали. Она беспечно бродила по берегу, пощипывая жесткими губами свежие побеги весенних трав.
Дощаник ткнулся в берег. Вода в нем перекатилась к корме, залила до колен Белова. Наташа с трудом вылезла на берег. Ее поташнивало, качало из стороны в сторону. Она боялась оглянуться на воду. Белов бросил гребь и обессиленно опустил руки. Выбравшись на берег, он помахал руками, чтобы наладить дыхание. И лишь когда отдышался, заметил стоявшую неподалеку Наташу. Волосатенькие ноги и руки, чересчур смуглый оттенок кожи… Но теперь все это показалось ему красивым. Не будь ее рядом в дощанике, несдобровать бы ему. Подбежал Орлецкий и крепко обхватил Сергея.
- Погоди,- мягко отстранил его Сергей.- Надо качать Наташу.
Сергей подхватил девушку на руки и рявкнул:
- Ура юнге! Ура!
Бледная и перепуганная подбежала Зоя. В другой раз она не простила бы Сергею такой сценки, но сейчас ей безразлично было все; кроме одного: Сергей жив! Жив! Она припала к его amp;apos;груди и твердила:
- Больше ты ни на шаг от меня… Как я жалею, что не была рядом с тобой.
Недоволен остался только Кирька. Он глядел со стороны на эту сцену, и все в нем кипело.
«Окружил себя бабами, не подойти»,- негодовал Кирька.- А по делу-то надо прежде всего пожать руку ему, Кириллу Метелкину, который и кобылу погонял и сам вез за двух лошадей… Но разве есть на свете справедливость?
РЯБИНОВАЯ НОЧЬ 1
Что за чудеса? - удивленно воскликнула Зоя, разглядывая на сыром песке следы широкой ступни.- Иди-ка скорее сюда, Метелкин!
Светлые волны Ярхаданы тихо плескались о гладкий берег, оставляя на песке легкие кружевца пены. Солнце просвечивало воду, в которой виднелись стайки хариусов, двигавшихся все время против течения. Короткая северная весна приближалась к границе лета. Зеленью сотен оттенков блистали кусты и деревья.
Три дня от зари до заката двигался отряд вверх по реке после штурма порога. Против этого стремительного броска никто не возражал. Вообще, после пережитых волнений под скалой Тучэвула между участниками похода возникли какие-то новые отношения. Все были обязаны чем-то
друг другу, и каждый гордился, что есть и его заслуга в благополучном исходе переправы.
По предложению Кыллахова решили сделать бросок до речки Юргачан, где Ксенофонт жил в юности. Он не знал, в каких именно ключах таилось золото, но что оно было - не сомневался. Его хозяин-тойон снабжал продуктами копачей-золотоискателей, которые тайно мыли золотоносные пески и, наверно, делили с тойоном добычу. До Юргачана оставалось два дня ходу. Сегодняшний полдневный привал - уступка настойчивой просьбе Наташи. Девушка упросила разбиться на две группы и обследовать небольшой ручеек. Сергей и Ром, взяв кайло, лопату и деревянный лоток для промывки песков, отправились по правобережью. Наташу и Орлецкого повел Ксенофонт. Только Зоя не захотела никуда идти, считая просьбу Наташи пустой причудой, поэтому и Кирьке пришлось застрять около нее в качестве телохранителя.
Когда до Кирьки донесся Зоин голос, он сидел на корточках возле воды и прополаскивал лотком добытый со дна песок. Он хорошо знал, что если в ручейке есть золотишко, то оно скажется хоть одной крохотной блесткой. И тут как раз что-то мелькнуло, засветилось на донышке лотка…
- С ч-чего бы я бросал п-промывку? - недовольно откликнулся парнишка.
- Здесь следы чудовища.
- С-сказочки?
- Честное слово.
Кирька положил лоток и не спеша направился к Зое. Он увидел ее взгляд, полный удивления и растерянности. И тут же сам изумился: ступни на песке отпечатались вроде бы человеческие, а по размерам - великаньи. Подбоченясь и держась правой рукой за подбородок, Кирька пробовал сообразить, что это такое, и не мог. Обычно богатый на догадки, тут он малость замялся.
- М-может, снежный человек п-прошел?..
- Откуда он взялся? - недоверчиво ответила Зоя.
- Говорят, они т-табунами ходят по горам,- не унимался Кирька.
Наверно, спор затянулся бы, если б разгадка не пришла сама. Донесся всплеск воды. Зоя и Кирька обернулись одновременно. По берегу шел вразвалочку рыжеватый, еще не причесанный дождями после зимней спячки медведь-муравьятник. Зверь, видимо, о чем-то размечтался и, не замечая близкого присутствия людей, тихонько мурлыкал себе под нос - напевал.
- И-и-и! - взвизгнула Зоя, схватив Кирьку за плечо. Но, почувствовав, что это не Сергеево плечо, а щупленькое, ненадежное,- за такое не спрячешься, она с небывалым проворством кинулась прочь, туда, где покачивался на воде дощаник.
Медведь-певун откачнулся назад. Кирька увидел ошалелые глаза зверя. Медведь глядел на Кирьку, а Кирька, наверно, такими же глазами впивался в него. «Пр-фыр!» - будто чихнул медведь. Кирька много раз слышал, что если с медведем обойтись уважительно, то он не тронет.
- Б-будь здоров, лесной д-дедушка! - дрожащими губами пролепетал Кирька. А зверю словно этого только и не хватало: он повернул и проворно поковылял в кусты. Кирька понял, что и ему пора давать стрекача. Зоя вон куда учесала. Летит Кирька легким мотыльком, а все чудится: вот-вот цапнет клыкастый за место пониже спины. Еще минута такого спринтерского бега, и Зоя останется позади, хотя и сбросила свои черные туфельки.
- И-и-и-и-и! - вновь завизжала Зоя, почуяв погоню. Понимает Кирька, что надо бы остановиться, чтобы не пугать трусиху, да не может, забыл, как выключать четвертую скорость.
- Н-не б-бойся, д-дуреха! -успел крикнуть Кирька, обгоняя Зою, и помчался к дощанику, где лежало ружье. Схватив его, Кирька грозным взглядом окинул горизонт и, не заметив медведя, пошел навстречу- задыхающейся от бега Зое.
- Стой, п-порядок! - остановил он выдвинутой ладонью бледную, перепуганную Зою.
- Ужас. У-ужас! - повторяла обессилевшая Зоя, и в ее глазах был отблеск того, медвежьего взгляда.
- Т-теперь разминку,- требовательно распорядился Кирька и начал показывать руками, как надо устанавливать дыхание: вверх, в стороны, вниз, вверх…
Присев на край дощаника, Зоя тихо плакала. Линяли черные ресницы, пачкая щеки. Но сейчас она «е думала о красоте: спасибо, что осталась живой.
- Какие у него клычищи,- сквозь всхлипы причитала Зоя.- Он не придет сюда?
- В-вот ему! - погрозил Кирька малопулькой и клацнул затвором. - Только п-пусть высунется!
- Сбегай, Метелкин, за туфлями,- попросила Зоя.
У Кирьки глазомер точный. До туфель шагов двести, а там столько же до кустов, в которых скрылся медведь…
- П-придут ребята, т-тогда и схожу,- пообещал Кирька.- Лучше мешковиной обверни.
Кирька достал пустой мешок и заботливо закутал загорелые, в порванных капроновых чулках Зоины ноги. Даже он, равнодушный к ее красоте, больше того, не любивший ее за эту красоту, так как Зоя мешала его мужской дружбе с Беловым, даже он отметил, какие у нее стройные ноги.
- М-малость отдышалась? - сердобольно спросил Кирька и принялся журить:- Н-нельзя же б-без тренировки так летать…
- А ты?
- П-по мне в этом деле не равняйся: я спортсмен п-почти первого разряда, вп-полне гожусь в олимпийские чемпионы!
Даже после такой нервной встряски Зоя не могла удержаться от улыбки.
- В олимпийских играх соревнуются мужчины с мужчинами, а ты со мной.
- М-можно по-всякому, - схитрил Кирька. - Нонна Гаприндашвили и мужиков в шахматы на лопатки кладет!
Из тайги донесся хохот. Кирька по голосу распознал Орлецкого, а увидев спускающегося к воде черного пса, поднял, что возвращаются все. Не теряя времени, он окликнул пса: «За мной, Ытыс!», но тот подошел к дощанику и лениво улегся. Парнишка отправился один и, подобрав туфли, быстренько повернул обратно. Все уже были около лодки. Зоя сквозь нервный хохот рассказывала о случившемся. На лице у Кирьки появилась кислая мина: «Сама панику развела а, поди, сваливает на меня, наводит тень».
- Черный зверь не такой уж злой,- успокаивал старый таежник.- Летом редко на человека нападает. Однако в тайге про ружье не забывай…
Кирька издали видит по окаменело-угрюмому выражению его лица - Ксенофонт Кыллахов чем-то очень недоволен. Это Кирька заметил сразу после переправы через порог. Раздражительным стал Кыллахов, торопит и торопит в пути. Вот и сейчас, не дав ребятам даже наскоро перекусить, он подцепил бечеву к седлу Магана и велел всем садиться в лодку. Значит, придется Кирьке опять подпрягать спотыкучую Арфу, которая с трудом успевает за резвым Маганом.
- Гони, Кирилл, к Красной скале,- распорядился старик.- Кому есть охота - жуй в лодке.
Шуршит дощаник, раздвигая встречный поток. Река заметно сузилась, скалистые берега стали круче и живописней: их контуры напоминают развалины древних, крепостей, башни замков, колонны дворцов.
Девушки сидели в обнимку. Наташа сочувствовала пережитому Зоей и старалась всячески успокоить ее. Она поминутно находила что-нибудь интересное на берегах: то березу, склоненную на утесе, как зеленое знамя, то гнезда черных стрижей.
- Наточка, милая! Полюбуйся! - первый раз за всю дорогу вырвались у Зои ласковые слова. Наташа удивленно взглянула на нее. Но, посмотрев вверх, поняла причину.
На крохотной терраске острого утеса появился кабаржонок - этакий пятнистый длинноногий невесомый дикий козленок. Став на коленца, он заглянул с головокружительной высоты вниз. Следом за ним скакнул его неумный братец и с ходу боднул сзади. Девушки не успели ахнуть. Кабаржонок должен был неминуемо свалиться в воду. Но этого не случилось. Мылыш, сделав изящный прыжок с крутым поворотом, очутился на соседней терраске и тут же приготовился даже бодаться. В это время на острие утеса появилась встревоженная кабарга-мать, топнула тонкой ножкой, и все они растаяли как легкий дымок.
- Замечательно!-восхищалась Зоя и, обернувшись к - парням, о чем-то тихо беседующим, сожалеюще сказала: - Эх, вы, какую картину прозевали.
- Теперь уже вторую,- съязвил Вадим, намекнув на визит бурого хозяина тайги.
«Еще неизвестно, как бы ты, храбрец Вадечка, повел себя…» - подумала Зоя, но ей не захотелось портить ему настроение.
Парни снова принялись обсуждать дела разведки. После переправы через Чулупчалыпский порог они как-то сразу сдружились. Нет, характеры их не переменились. Таким же скептиком остался Орлецкий, таким же обидчивым Шатров, и по-прежнему был добряком Сергей - ясная душа. Но переправа через порог проверила прочность характеров, верность дружбе. Никто не спасовал, не унизил своего мужского достоинства. Даже Кирька показал себя кремневым парнем. Старика с его чудо-конем парни обожали. Но что с ним происходит - непонятно. Одно видно - человек тяжело болен. Ему следовало бы вернуться к докторам, а он торопится в горы. И почему он исчезает ночами - оставалось загадкой. На вопросы парней старик отвечал неопределенно: «После много-много спать буду…»
Белогривый конь резво вышагивал по берегу или забредал в воду, чтобы лодка могл^ уйти подальше в реку, и снова рвался вперед. Он ощущал нетерпение хозяина.
Худо старику. И оттого, что с каждым днем становится тяжелее недуг. И оттого, что опять повстречал он следы оленя с ущербленным копытом. Да, будь тот человек добрым, он давно бы навестил экспедицию. А еще горше от сознания, что он, старый таежный коммунист Ксенофонт Кыллахов, многого не доделал на этой прекрасной земле. А ведь казалось - покоя себе не давал всю жизнь. Разве что последние три года на пенсии малость продремал. А нужно было приехать сюда и возродить погасший очаг. Он писал в Главзолото, что ошибся геолог Волков, зря навел худую славу на Туркуланские горы. Но этого мало, надо было делом доказать свою правоту. Ведь он, Кыллахов, знал доподлинно, что есть тут где-то золотой ручей. Мог бы поискать сам. Ведь отважились парни и девушки, даже не родившиеся в тайге и ничего не понимающие в таежной грамоте. Обидные прозвища давал себе Ксенофонт и признавал их справедливыми. Сорок лет он не навещал могилы своих дружков партизан. Поди, уже заросли они высоким лесом. Даже если отыщет их, поставит памятники, и то не искупит вины: ведь умирали красные бойцы, чтоб жизнь здесь зашумела, чтоб зажглись в горах огни поселков. Эх, нехорошо на сердце у старика. И, как на грех, снова подкатился приступ, всю грудь сковало, перед глазами заплясали красные пятна.
«Не упасть бы с коня»,- подумал Кыллахов и крепко вцепился рукой в пушистую гриву.
2
Оранжевые береговые кручи, стремительные аквамариновые воды горной речки, на сотни верст вокруг дикая, нехоженая тайга, и на этом фоне бесконечно милый силуэт Зои. Как это здорово! Как хорошо!
Сергей прервал на полуслове разговор с Орлецким и Шатровым и восторженно посмотрел на Зою. Но она не замечала его взгляда, увлеченная каким-то разговором с Наташей.
- Где больше двух, там говорят вслух,- попробовал вмешаться Орлецкий.
- Мы вам не мешаем, и вы нам не мешайте,- недовольным тоном ответила Зоя и продолжала вполголоса что-то рассказывать.
- Чего вы все к ней вязнете? - поморщился Шатров.
«Слепой ты, что ли? - удивился про себя Сергей.-
Да разве можно не любоваться Зоей?»
Три года назад встретил солдат Сергей Белов Зою Савельеву на молодежном диспуте в армейском клубе. Шел горячий спор: каким будет человек коммунизма. Поднимались на сцену один за другим бойцы, студентки, рабочие парни. Белов обратил внимание на сидевшую в президиуме девушку. Пышная прическа из русых вьющихся волос, огромные синие глаза и нежное белое лицо. На розовой жакетке приколка с цепочкой. Слушая ораторов, девушка недовольно и скептически поджимала губы.
«Маменькина дочка. В пуховых пеленках выращена»,- подумал с невольной неприязнью Сергей.
- Слово имеет студентка пединститута Зоя Савельева,- объявил председательствующий.
Гордая и красивая, Зоя взошла на трибуну и заговорила сдержанно и убежденно.
- Я вижу мысленным взором,- говорила она,- что труд при коммунизме станет легким и чистым…
«Ну и ну!» - ожесточился сидевший во втором ряду Белов и, не дожидаясь приглашения, полез на трибуну. Он высмеял студентку Савельеву. Если исчезнет физический труд, люди потеряют красоту, это будут головы на ходулях! Физический, труд доставляет человеку радость. Человек, отрицающий пользу простого труда, не способен на преодоление трудностей…
- Вас, Зоя, на целину не пошлешь,- рассекая ладонью воздух, заключил Сергей.
Зоя слушала, не перебивая, обворожительная улыбка обнажала ее белые зубы.
Когда Сергей, стуча сапожищами, пошел к своему ряду, Савельева поднялась и ответила с места.
- Придется огорчить горячего оратора,- сказала Зоя и достала из белой сумочки бумагу, -Это назначение. Хотите знать, куда? В якутское Заполярье!
Грохот аплодисментов потряс своды большого зала. Зоя выждала и учтиво добавила:
- А для такого героя, как вы,- обратилась она к Сергею,- могу дать адрес даже точнее. Говорят, там очень нужны настоящие ребята.
В раздевалке Зоя и Сергей «случайно» встретились. «Случайно» они пошли рядом и оказались в огромном городском парке Приокска. И весь тот вечер они спорили. Он клялся, что никогда не перестанет работать физически. Зоя с издевкой парировала: «Конечно, не умеешь головой - работай руками».
Вскоре Зоя уехала. Через год демобилизованный минометчик Белов предстал перед ней на прииске. И снова их спор продолжился. Не окончен он и сейчас. Стесняется Зоя написать матери, что ее жених простой токарь. «Пока техник, скоро станет инженером»,- врала она в письмах.
Зато Сергей был твердо убежден, что до тридцати лет каждый мужчина обязан заниматься физическим трудом. После десятилетки, во время службы в армии, он приобрел пять рабочих специальностей: токаря, слесаря-монтажника, машиниста экскаватора, шофера, электросварщика. Захотел изучить геологию - сел и перечитал десятки книг. Увлек его Орлецкий радиотехникой - и в ней он малость разобрался. Предлагали Белову стать начальником мастерских- не согласился. Неловко ему будет со своей медвежьей силой «руками водить»…
Разногласия с Зоей лишь изредка огорчали Сергея. Он любил Зою и восхищался ее красотой, ее умом. Это она наполнила его жизнь поэзией. Ему казалось, что все лучшие песни слагаются о ней и об их любви. Если бы Зоя попросила его перенести скалу на другое место, повернуть речку, он, пожалуй, смог бы - такие силы она разбудила в нем. И сейчас, в лодке, глядя на дикие берега, он пел про себя:
В далеких распадках огни засияют, Над реками встанут мосты. Я сделаю все - и мечты не скрываю,- Скорей чтоб приехала ты.Сергей один раз уже доказал это. Когда он приехал в Золоторечье и увидел, что нет по дороге в клуб тротуара и, значит, Зоя не может в хороших туфлях пойти на танцы, он предложил парням вымостить гравиевую дорожку. Парни то приходили, то отлынивали, а Сергей не унывал - возил тачкой из отвалов промытый галечник, копал канавки. Получился замечательный тротуар. Он и водяное отопление в общежитии учителей смонтировал бесплатно, в неурочное время. Смеялись Зоины подружки: «Вот это настоящий рыцарь!»
…Лодку легко покачивало, по днищу легонько барабанили камешки и песчинки, поднимаемые со дна клубящимся потоком. Сергею нравилась крутая напористость реки. Он всегда любил и гудящий встречный ветер, и разгулявшиеся волны, которые требовали подтянуться, напрячь мускулы и волю. Всегда в минуты испытания ему казалось, что Зоя рядом, он чувствовал ее теплое плечо, ее ободряющий взгляд. У него совершенно выветрился из памяти тот случай на вечере в Приокске, когда он сам назвал ее маменькиной дочкой, взлелеянной в пуховых пеленочках. Теперь он видел в ней только хорошее и удивлялся, как этого не замечают другие. Ведь поехала она в экспедицию, удивив маловеров. Оттого она еще дороже Сергею…
Сергей встал и, перешагнув через мешки, подсел к Зое.
- Не помешаю? -спросил он.
- Раньше спросил бы, а потом шел,- улыбнувшись, мягко упрекнула Зоя.
- Пойду-ка я к ребятам,- заговорщически переглянувшись с Зоей, сказала Наташа и мигом перебралась на корму к парням.
Зоя вопросительно посмотрела Сергею в глаза, и тот подумал, что они такие же светлые, как небо над речным плесом.
- Говори, что хотел сказать,- тихо предложила Зоя, сбрасывая с его гимнастерки невидимые пылинки.
- Какая ты красивая!
- Я уже это слышала,- лукаво усмехнулась Зоя.
- Мне хорошо с тобой…
- И мне…
- Но учти, после этой встречи с медведем я тебя не оставлю ни на минуту,- погрозил Сергей.
- Только рада буду.
- Всегда будем так, да?
Зоя прислонилась щекой к груди Сергея, пряча взгляд, взяла его руку и прижала к груди:
- Слышишь, как бьется?
Белогривый конь зацокал копытами, высекая искры из цветистой гальки. Сначала Кыллахову показалось, что ,у. него рябит в глазах, но, повернув голову вправо, он увидел Красную скалу. Старик хотел крикнуть, чтобы приставали, но спазмы сдавили горло. Тогда он придержал коня и махнул рукой Кирьке, а тот звонко подал команду:
- В-вот и Красная скала! П-причаливай!
Едва дождавшись, когда лодка коснется берега, Вадим Орлецкий с киноаппаратом выскочил на берег и заснял выступы, на которых белели кусты рябины. Потом взял в объектив верховых Кирьку и Ксенофонта. Пораженный экзотической красотой скалы, принялся снимать ее со всех сторон. Так он очутился в узеньком распадке. По каменистому дну весело журчал говорливый ручеек, а над ним склонялись отяжеленные цветами рябины и густые, праздничной белизны кусты черемухи. Вадим жадно вдохнул и захлебнулся ароматом.
- Сюда! Сюда!-позвал он.- Ну идите же скорее!
- С-самородок Орлецкий нашел с конскую голову, сам не поднимет,- сострил Кирька.
- Братцы, вы только взгляните! - взмолился Вадим.
Первым все же поддался соблазну Кирька Метелкин.
«А вдруг нашел самородок? Тогда, чур, пополам!» За Кирькой вслед направились девчата. Кыллахов, помня еще с детства это красивейшее место и надеясь хоть чем-нибудь отвлечься от мучительного приступа, медленно поковылял вдогонку. Только Сергей и Ром, разгружая дощаник, остались на месте.
Как только Кирька подбежал к Орлецкому, тот сунул ему в руки кинокамеру и приказал снимать его и девушек среди цветущих рябин и черемух. Орлецкий кинулся к Наташе и Зое и, восторженно жестикулируя, повел их навстречу объективу, а потом повернул в густые заросли над узеньким ручейком.
Увидев белое облако цветов, Наташа всплеснула руками и остановилась. Ничего подобного она не ожидала встретить в суровом студеном краю. Она видела буйное цветение вишневых садов на Украине. Но ведь там юг, и та красота взлелеяна человеческими руками, людскими сердцами, влюбленными в землю. А здесь творила чудо сама мать-природа. Рябины и черемухи переплелись, словно сестры. Но цветы на рябинах группировались пучками, отливая мутной желтизной. А черемуховые кисти, словно вылепленные из теплых, снежинок, висели над ручейком белыми-белыми рушниками. «Мне бы хоть такой простенькой рябинкой выглядеть рядом с черемуховой красой Зои»,- невольно подумалось Наташе, но она тут же выругала себя за нехорошую зависть и кинулась обнимать кипенно-белые кусты, пряча в них свое смуглое лицо. Необъяснимая радость охватила Наташу, хотелось сделать что-то необыкновенное. Сияя черными глазами, она оглянулась. Будь Сергей Белов рядом, она бросилась бы к нему глупой девчонкой и расцеловала при всех. Пусть глядят. Но Сергей возился с палаткой, а здесь, рядом стояла Зоя, полновластная хозяйка Сергеевой любви. Красивая и спокойная, Зоя странно отчужденно и даже, кажется, чуть насмешливо взглянула в сторону Наташи. И Наташа подумала: «Зоя красива, но сердце ее как эти прохладные черемуховые кисти». И ей стала даже неприятна пышно цветущая черемуха над ручьем.
Зою Савельеву не взволновал свадебный наряд таежной красавицы черемухи. Ей невольно вспомнились родные места в Приокске. Там по берегам степных речушек тоже растут высокие заломанные кусты черемухи. Но лучше всего запомнился Зое черемушник вокруг избы ее деревенской бабушки - папиной мамы. Бабушка почему-то называла черемуху засадихой или колоколушей. Она любила угощать внучку-горожанку пирожками с черемуховой ягодой. Но Зое редко приходилось бывать у бабушки в селе, мама обычно сопротивлялась этим поездкам. Она вообще говорила о «деревне» с пренебрежением, а отец заступался за свою деревенскую родню. Может, потому, что с деревней, а значит, и с черемухой, было связано много неприятных разговоров между отцом и матерью, Зоя с детства невзлюбила черемуху. Только поддакивала подружкам, когда они восторгались, чтобы не выглядеть белой вороной. Она не любила ездить в пригородных автобусах, пропахших по весенним воскресным дням черемухой. Опять-таки это мама внушила, что черемуховые букеты приносят вред,- от них можно до смерти угореть. Вот и сейчас ей пришла мысль, что надо подальше отодвинуть табор, а то, чего доброго, от черемухового угара уснешь так, что и не встанешь…
Кирька задирал голову и прикидывал в уме, какой урожаище ягоды - черной, сладкой, терпкой - можно будет собрать здесь осенью.
- В-вот это сад!
У каждого свои воспоминания. Орлецкому пришла на память последняя институтская весна, роща на Красной Пахре. Вспомнились доверчивые серые глаза Аси и ее жаркие слова: «Ты теперь мой, ты не должен меня бросить…» Он уверял, что они не расстанутся никогда. А сам вскоре уехал. На ее письма, которые Ася посылала в адрес его родителей, так как он не сообщал ей своего, не ответил ни строчкой.
Ася, Ася! Как она была робка в начале их встреч. Но то ли цветущая черемуха, то ли вера в счастье переменили ее, сделав отчаянной, озорной. Вместе с Вадимом она пела бесшабашную песню:
Пейте, пойте в юности, Бейте в жизнь без промаха - Все равно любимая Отцветет черемухой.Впервые за все время, только вот здесь, в диком ущелье, чувство вины перед Асей неприятно кольнуло Вадима. Но он тут же заглушил его, оправдывая себя тем, что и ему тогда опьянила кровь, вскружила голову белая черемуха…
Кыллахов, сняв шапку и заложив руки за спину, бродил, не поднимая седой головы, по черемуховой роще. Он даже не замечал, как Кирька снимал его на кинопленку.
- Что ты делаешь?! - заорал Вадим на паренька. Но он спохватился слишком поздно: пленка была целиком отснята. Вадим с яростью накинулся на Кирьку:
- Кретин! Думаешь, Ксенофонту нужны эти белые черемуховые веники?
Старик повернул удивленное лицо, в его узеньких глазах сверкнули молнии, но тут же угасли.
- Я, Однако, не просил Кирилла снимать,- сказал тихо Кыллахов, обиженный до глубины души.
Откуда Вадиму знать, что у человека с глубокими морщинами и седой, почти белой головой в эти минуты сладко сжималось сердце, как и в ту давнюю весну полвека назад, когда он, юный и робкий, повторял бесконечно дорогое имя, имя черноглазой Дайыс-Дарьюшки. Слова Вадима больнее стрелы ранили старика. Он сердито сплюнул и направился к лодке, бормоча по-якутски что-то в адрес Орлецкого.
Отобрав у Кирьки аппарат, Вадим подошел к Зое и недовольно сказал:
- Заставь дурака богу молиться, лоб расшибет…
Сжав кулак и пронзив Орлецкого косым взглядом, Кирька было собрался достойно ответить обидчику, но, тряхнув головой, круто повернул вслед за стариком.
- Пойдем побродим,- предложил Вадим Зое и закинул кинокамеру за спину. Зоя с усмешкой кивнула в сторону ручья. Там, с трудом держась на краю крутого берега, стояла Наташа и вглядывалась под белый свод черемушника.
- Рисуется!-произнес Орлецкий, подняв правую бровь и глядя через прищур редких золотистых ресниц.
- И тебя не трогает черемуха?- как-то обрадованно спросила Зоя.
- Нисколько. Все это сентименты.
- Значит, и ты урод? - сказала Зоя и пошла к лодке.
Вадим проводил Зою ошеломленным взглядом. «Что она сказала? Ну, уж это слишком!»
3
Отужинали рано, еще до заката солнца. Наташа уселась разбирать коллекцию, рисовать образцы. Сергей подсел к ней, чем очень обрадовал Наташу. Старик надел полудошку, перезарядил берданку, позвал пса и уехал в распадок. Кирька презрительно взглянул в сторону прогуливающихся по берегу Вадима и Зои, вооружился малопулькой, перекинул через плечо балалайку на веревочке и повел Арфу на пастбище.
Вернулась Зоя. Наташе совсем не нужно было, чтобы она так быстро возвращалась. А Зоя подошла к Сергею и мягко положила руку на его плечо. Он поднял глаза. Зоя взглядом позвала его: «Пошли».
Прислонясь к плечу Сергея, она прошла мимо Вадима, не удостоив его взглядом.
- Мы что, без Вадьки пойдем?-удивился Сергей. Он к таким прогулкам даже не привык. На прииске они бродили только втроем. Другие уверяют, что если любишь, обязательно ревнуешь. Сергею же не бередила душу ревность. Он неколебимо верил Зое. Часто отпускал ее и Вадима вдвоем на танцы. Или, приходя на танцплощадку, просиживал весь вечер на скамейке, не без гордости наблюдая, как вокруг Зои увиваются парни. Ну что же, пусть и другие радуются, глядя на ее красоту, а не только он!
Сергей невольно оглянулся. Хотя Орлецкий стоял и гордой позе, Сергею почему-то стало жалко друга, и он просительно обратился к Зое:
- Давай позовем Вадима.
- Никто мне не нужен, кроме тебя,- ответила Зоя дрогнувшим голосом, и сердце у Сергея тоже дрогнуло и забилось часто-часто. Пожалуй, никогда еще она не говорила с ним так.
Они медленно пошли к черемуховому распадку. Очутившись среди белеющих зарослей, Зоя ускорила шаг. Они поднимались по крутому склону и наконец оказались на маленькой площадке. До них донесся голос Вадима. Сергей чуть не позвал: «Иди сюда!» Но Зоя прикрыла ему рот ладонью, а потом припала губами. Сергей забыл обо всем на свете. Он прижал ее к груди и целовал жадно, ненасытно.
- Давай поднимемся на ту скалу,- тихо сказала Зоя.- Я хочу туда…
Сергей поднял Зою и на вытянутых руках понес в гору. Под ногами осыпались камни, кусты загораживали дорогу, но он шел и шел, не чувствуя усталости, пока не ступил на укромную площадку под оранжевой скалой. Огромный куст белой черемухи заполнял собой чуть не половину площадки.
- Сережа, родной, какой ты сильный,- прошептала Зоя и, обхватив его руками за шею, припала всем телом…
…Как только не обзывал себя Орлецкий. Дубиной, ослом, кретином. Он метался на опушке рябиновых зарослей, сгорая от ревности и от злости на себя. Сколько раз бывала в его квартире Зоя. Они пили коньяк, до полночи танцевали вдвоем под магнитофонные записи. Даже целовались,) и Зоя порой, казалось, готова была на все… Теперь бы она не брыкалась. Так он, видите ли, берег дружбу с Сергеем… Идиот! Идеалист паршивый!
Вадим звал попеременно то Зою, то Сергея, обращаясь то в один угол зарослей, то в другой.
- Ой-я,- отвечали эхом кусты, росшие вдоль русла ключа.
- Эй, эй! - откликались склоны, когда он звал Сергея.
Ломиться через заросли Вадим не стал, это было бы уж совсем глупо. Но и мириться со своим поражением ему не хотелось. Он подобрал игривый мотивчик и звонко насвистывая, беспечной походкой направился к костру. В доказательство своего веселого настроения Вадим кидал камешки, делая на воде «блины», и снова насвистывал. Он решил пригласить Наташу и бродить с ней до утра. Он будет бесконечно внимательным, его аккордеон не умолкнет. Утром он всем своим видом покажет, что счастлив, что унизить его невозможно. Видел он таких красавиц, как Зоя. Отныне она для него навсегда чужая. Он ее ненавидит. Ее огромные синие глаза, ее пушистые русые волосы - все ненавистно!..
4
Перед входом в небольшую пещеру жарко полыхал костер из сухих смолистых стланиковых кореньев. Горбатая старуха, пьяненькая и усталая, жарила на костре огромные куски оленины. Едва мясо обгорало сверху, она швыряла кусок сидевшему чуть в стороне Баклану. Тот поднимал его с земли и, не вытирая, рвал белыми сильными зубами. Мясо внутри куска было почти сырое, кровянило, но Баклан жадно чавкал и быстро расправлялся с недожаренным шашлыком.
- Пей-гуляй, Варвара! - рычал он.- Нынче свиньин праздник!
Баклан сидел в черной рубахе с расстегнутым воротом, обнажив сильную волосатую грудь. Рядом стояла двухведерная канистра со спиртом. Расплескивая спирт, он наливал его в кружку и пил неразведенный. Потом, тянулся рукой к уцелевшему в пещере снегу и хрустал льдистые зерна.
- Пришибет тебя Начальник,- гнусавила старуха.- Сам сказывал, не велено трогать спирт. Худо нам достанется.
- Не пугай черта головой совы.
- Однако ты у него батрачишь,- насмешливо прогундосила старуха, щуря свои близорукие глазки.
- Гады! Оба вы сплуататоры!-взревел Баклан. Старуха задела самое больное место баклановой души. В нем неистребимо жила волчья алчность, желание разбогатеть. Из-за этого он и очутился со старухой в тайге, узнав понаслышке, что она оберегает богатства тойонских лабазов, оставленные в тайге сбежавшими за границу хозяевами. Но Варвара не выдала ему этой тайны. Так же поступил с ним и Начальник, отец которого, колчаковский полковник, отступая к Охотскому морю, запрятал склад оружия и сколько пудов золота. К тому же Начальник с документами инженера-геолога Волкова бывал здесь и утаил богатейший золотой ручей. Сколько ни упрашивал его Баклан указать ручей,- тот не поддавался…
Смертельная ненависть ворочалась в груди Баклана к Начальнику и Варваре. Он рванул рубаху, располосовав ее пополам, и, сжав кулачищи, двинулся к Варваре.
- Ты долго будешь пить мою кровь? Хочешь, чтоб я тебя задушил? Этого просишь?
Пьяненькая старуха бросила куски мяса и кинулась в сторону, а потом полезла по крутому склону вверх. Ичиги ее скользили, приходилось карабкаться на четвереньках, но она знала, что в гору преследователь не догонит ее.
- Ну, погоди! - прохрипел Баклан и полез в пещеру за винтовкой. Осклизлые стены, лужицы воды и лоскуты снега по углам, нависшие глыбы над головой вызвали у него страх и отвращение. Баклан попятился и вылез на площадку. У него возникла мысль, как насолить Варваре и Начальнику. Сейчас он побредет в распадок, отыщет заброшенную медвежью берлогу, в которую они замуровали привезенные продукты, и выбросит их в ручей.
- Пусть сожрут рыбы! Вы у меня взвоете!
- Эй, парень, опомнись! Беда, однако, рядом,- донесся до Баклана голос Варвары.
- Мне терять нечего!
- Дурной ты!-взвизгнула старуха.- Люди пришли сюда. Дым чую от Красной скалы.
Весть ошеломила Баклана, хотя он знал, что экспедиция неуклонно движется к этим местам. Думал, что при переправе через порог потонут. Так нет же. Несколько раз, пробравшись ночью к табору, он хотел угнать и потопить дощаник, но старый якут появлялся на пути, и снова приходилось гнать учугов, чтоб не очутиться с ним лицом к лицу. А они шли и шли вверх по реке, в глубь тайги, к владеньям Баклана и Варвары. Шесть жилищ: землянки, пещеры, рубленые избушки спрятаны в недоступных местах, в каждом жилье что-то хранится, а вокруг - рыболовецкие и охотничьи угодья. Теперь всему конец…
Баклан дотянулся рукой до бинокля и приложил его к глазам. Горы, леса, распадки закружились в пьяной карусели. Но он снова и снова вглядывался и наконец на фоне розового заката различил прораставший в небо голубой дымок.
- Собачий нюх у тебя, Варвара,- похвалил Баклан. Он долго мял Грязной ручищей нечесаную черную бороду, морщил низенький лоб, насупив брови так, что они совсем спрятали глаза. И, наконец, заговорил сам с собой:
- Ежели дурьи головы под Красной скалой растаборились - получат подарочек. Прямо в котел валун свалится. Будет засчитано, что гора возгневалась. А кто цел останется - сразу оглобли повернут.
Пламя шипело, выбрасывало клубы дыма, а Варвара металась с берестяным туеском: то заползала в пещеру и черпала из лужицы ледяную воду, то лила ее на горящие сучья. В линялых меховых штанах и такой же куртке, она походила на проворного мальчишку, только морщинистое плоское лицо да седые сосульки волос выдавали ее пол и возраст.
- Топчи огонь! - прикрикнула старуха на Баклана, и тот послушно полез сапожищами на красные уголья: костер может выдать.
Варвара отнесла канистру со спиртом в пещеру и попробовала втащить лежавшую на шкуре половину оленьей туши, да не осилила. Баклан без труда швырнул тушу в угол пещеры. Оленью голову с ветвистым рогом бросил под откос, и она покатилась, пока не шлепнулась в мутный поток. Заделав стланиковыми ветками низенький лаз в пещеру, старуха прикрыла золу погашенного костра мхом и подошла к Баклану. Он сидел, запустив пальбы в кудлатую волосню, сопел, плевался и мурлыкал бессвязно свою единственную песню:
Из деревни Богучарово, Из постылого села Знаю я Кузьму Захарова, Знаю я его дела.- Худо тебе, парень,- с трудом откашлявшись, заговорила жалостливо старуха. Она знала, что если Баклан запел, значит, тоска в его печени заворочалась, небо в его глазах почернело. В такие минуты ей становилось жалко Баклана. Она достала из кисета иглу и принялась зашивать ему располосованную рубаху.
- Жисть, она не горшок, ее не склеишь,- расфилософствовался было Баклан и умолк. Попробовал привстать, да шлепнулся задом на сырую землю: отяжелел от спирта. Старуха оказалась сообразительнее. Зачерпнув туеском в яминке пахнущей снегом воды, она стала лить ее Баклану на голову.
- Ух, заморишь, падла! - фыркал Баклан, но не сопротивлялся. Чуть придя в себя, он взял винтовку, проверил патроны и прицелился, направив дуло прямо в голову пасущемуся на привязи оленю. Олень заметил, шарахнулся, но, не сумев порвать белую капроновую веревку, забегал вокруг стланикового куста. Баклан повернулся к старухе и осклабился.
- Глупая скотина, а чует нутром, что из черной дырочки смерть глядит… Пошто же эти, безголовые, лезут на рожон?
- Скорее поедем,- запросилась старуха.
- Куда?
- На Россомахино озеро, в зимовье.
- Чтобы эти туда добрались?
- Не придут они! Вот им!-выкрикнула старуха и принялась камланить, произнося шаманские заклятия и размахивая когтистой медвежьей лапой. Рыжая лапа способна отвести самые страшные беды и несчастья…
- Глупая ты! - покачал головой Баклан и приказал привести двух оленей.
Отсюда до берега Ярхаданы часа полтора пути. Олени с трудом пробирались меж мохнатых кустов по крутому склону распадка. Закат еще пылал, но краски его меркли, в распадке становилось сумрачно. Только острая вершина Красной скалы светилась отблесками заката. Оставалось не больше версты, когда с берега донеслись звуки аккордеона и звонкие молодые голоса.
«Весело живут» - безразлично подумала Варвара, но какая-то струнка в ее душе колыхнулась и больно-больно заныла. Когда-то давно она слышала гармошку. На ней играл сын тойона. Прислуживая пьяным гостям хозяина, она, тогда еще молодая и резвая батрачка, выполняя волю пьяных гостей, выходила на круг, а те хохотали и требовали без конца: «А ну, еще, горбатая, пройдись!» Скоро жизнь хозяина опрокинулась. Тойон и его сын воевали против людей, которых называли красными. В ночь, когда хозяева убегали, тойон пригласил Варвару на белую половину дома и заявил при всех: «Мы тебе оказываем великую честь - мы тебя берем в снохи».
Утром хозяева заторопились в дальнюю-дальнюю дорогу.
- Теперь ты наша сноха,- сказал толстый, с отвислыми щеками тойон.- Мы покидаем землю отцов, которую топчет красный бес. Но мы вернемся. Ты должна сберечь наши тайные лабазы. Ты обязана дождаться своего мужа. Или ты умрешь и вечно будешь терзаться в кипящих котлах преисподней.
О! Варвара помнит клятву, данную свекру. Сорок зим она ждет, не выдав никому тайны. Как только вернутся, она сразу прогонит этого приблудного парня Баклана. Зачем он ей при муже? Муж, наверно, теперь еще лучше играет на гармошке…
- Привяжи оленей,- буркнул Баклан и тяжело сполз с высокого учуга на белую мягкую полоску ягеля. Высокие кусты кедровника надежно скрывали оленей. Отсюда тянулся острый каменистый гребень, по которому можно добраться до края скалы.
Хотя старуха была подслеповата, Баклан пустил вперед ее, а сам, то и дело спотыкаясь, с ружьем в руке потащился вслед. В его мутной хмельной душе ворочалась звериная ненависть. Жизнь тех, что расположились под скалой, была для него не дороже комариной.
Старуха шикнула на Баклана и поползла к краю обрыва. Она оказалась под низенькой, в белых цветах рябиной, но не обратила на нее никакого внимания. Только услышав на реке частые всплески рыбы, она повернула близорукие глаза к рябине, и на ее плоском лице отразилось подобие улыбки. Еще девчонкой от матери она узнала, что когда цветет рябина, все ликует на земле: птицы, звери, рыбы. Это самый светлый праздник земли - в эти дни закипает любовь. К осени, когда рябину исхлещут грозы и обожгут заморозки, она станет печальной и горькой, а весной запах ее сладок, как березовый сок… Варвара потянулась к кисти, чтобы понюхать, но в тот же миг совсем рядом из-под скалы донеслись слова: «…родной мой!» - и послышался звук поцелуя. Старуха подползла к камню, валявшемуся у обрыва, и заглянула вниз. В прозрачном сумраке белой ночи она разглядела девушку в объятиях высокого белокурого парня. Они были красивы, будто из сказки. Белая черемуха, казалось, освещала каменную площадку. Как хорошо им, влюбленным…
Услышав приближающиеся шаги Баклана, старуха с ненавистью взглянула на камень над обрывом и бесшумно кинулась навстречу Баклану.
- Не ходи! Они любят!..- хватая Баклана за рукав, попробовала старуха удержать его.
- А тебе что?
- Они любят! - не отцепляясь, твердила старуха, жалко моргая голыми веками.
- Токующего глухаря легче подбить.
Варвара поняла, что уговоры не остановят Баклана. Через минуту будет поздно.
- Куот! Куот! (Бегите! Бегите!)-прошептала она.
- Удушу! - схватив ее за горло, прохрипел Баклан, но как только чуть отпустил, старуха снова глухо крикнула:
- Курэн! (Спасайтесь!)
Кулак Баклана угадал под дых, Варвара отлетела в сторону и беззвучно шлепнулась на камни.
«Кусок продажного мяса!» - выругался про себя Баклан и направился к валуну на краю обрыва. Но не успел он сделать и трех шагов, как Варвара рысью вскочила ему на спину и впилась зубами в ухо. Он знал этот ее прием. Теперь только лишившись уха, можно избавиться от этой ведьмы. Баклан кинулся прочь. Хрипя, ломился он через колючие заросли подальше от обрыва.
- Пусти-и, порешу! - рычал Баклан.
Только возле оленей старуха сползла наконец с его спины, выпустив ухо, и кинулась было прочь. Но Баклан сбил ее с ног и еще пнул сапожищем. Он готов был тут же истоптать ее и привалить камнем, но спохватился, что не видать ему тогда тойонских кладов. И не только этого. Стара и глупа баба, да другой в тайге не сыщешь. Один бирючьей смертью подохнешь…
Варвара ползала на четвереньках по белой ягелевой лужайке, кропила ее капельками крови и тоненько скулила, как побитая хозяином собака.
5
- Ром, помоги уложить минералы,- позвала Наташа.
Шатров лежал навзничь на брезентовых мешках и, подложив руки под голову, разглядывал редкие неяркие звезды. Он откликнулся не сразу. Нехотя встал, причесал гребнем жесткие кудри и вразвалочку подошел к костру.
- Не удержалась на скакуне - решила пересесть на бычка? - в упор взглянув на нее, невесело проговорил Шатров.
- Ты о чем? - удивилась Наташа.
- Так просто, к слову пришлось.
- Ничего не понимаю.
- Ладно, хотя я и цыган, но к подачкам не привык, ты это учти.
- Еще не легче!
Ром махнул рукой: мол, замнем, и присел на корточки рядом с Наташей. Вскоре они дружно перебирали камни. Наташа была довольна: приисковый маркшейдер неплохо разбирался в породах. Но свои желтые перчатки он так и не снял… Они сидели друг против друга и, укладывая образцы в ящик, стоявший между ними, чуть не сталкивались головами.
- Почему ты никогда не снимаешь перчатки? - спросила Наташа.
- Все великие скрипачи так делали,- хитровато глянув на нее, ответил Ром.
- Ты же не скрипач!
- Мне лучше знать, кто я,- раздраженно откликнулся Ром, давая понять, что ему не по душе эти расспросы.
- Эй, друзья! - крикнул им Орлецкий, подходя.- Хватит копошиться. Восславим вечер песнями! - И он достал из футляра белый аккордеон.
Мелодия с первой ноты всколыхнула Наташино сердце, она попыталась продолжать работу, чтобы скрыть волнение, но у нее ничего не получилось.
- Отложим до утра,- предложила девушка Шатрову. Тот ничего не ответил, но глаза его сказали: «А еще притворялась, что не ждала никого».
- Пойдем, Рома, побродим втроем,- сказала Наташа и как-то виновато взглянула в его недовольные карие глаза.
Эх, да выйдем на долинку, Да сядем под рябинку,-с наигранным цыганским акцентом пропел Ром и пошел первым вдоль берега, гордо подняв кудрявую черноволосую голову. Он так и проходил весь вечер. Когда шли вниз по течению - впереди, когда поворачивали - на почтительном расстоянии сзади. На призывы Наташи он отвечал одно и то же: «Вам что? Хуже так?» А Вадиму хотелось, чтобы он совсем покинул их.
Орлецкий был в ударе. Он пел песни одну за другой, его баритон звучал все горячее и выразительней. Каких
только песен он не знал, самых модных, самых современных!
«Вот бы на наш факультет такого парня! - восторженно думала Наташа.- С таким не соскучишься». Она вместе с Вадимом задорно повторяла припев песенки про черного кота:
Говорят, не повезет, Если черный кот дорогу перейдет.. А пока, наоборот, Только черному коту и не везет!«Пой, пой, пташечка…» - сердито твердил Шатров и клятвенно решал, что наедине их не оставит.
Когда подошли к черемуховому распадку, Орлецкий повернулся лицом к ручью и запел «Бирюсинку». И Наташа вдруг поняла, что это не для нее он играл на аккордеоне и пел. Она вся сникла, притихла и заторопила:
- Пойдемте в палатки. Я хочу спать.
- Рано еще,- попробовал удержать Орлецкий.
- Тогда до свиданья.
Выждав, пока Шатров и Орлецкий смолкли в палатке, Наташа переобулась в резиновые сапожки, тихо выскользнула из своей палатки и неслышно, на цыпочках побежала к черемуховому распадку. Зачем она это делала, Наташа не представляла. Но и улежать в постели не могла. Ей вдруг показалось, что в эту ночь навсегда отвернулось от нее счастье. Уже ничего нельзя поправить. До нынешней ночи теплилась надежда, что какой-нибудь случай повернет к ней сердце Сергея. Она в это верила наперекор всему. Иногда его взгляды выражали тепло, иногда в его словах прорывалась ласка… Наташа брела по крохотному ручейку, разбрызгивала студеные струйки, раздвигала низко нависшие белые кусты и задыхалась от черемухового настоя. «Где же они? Может, окликнуть?» - сгорая от стыда, терзалась Наташа, идя вверх по ключу. Забыв о медведях, она безбоязненно углублялась в чащу.
Наконец Наташа выбралась из распадка на косогор и заметила первый проблеск луча над горами на востоке. Стояла необыкновенная тишина, словно оберегавшая младенческий утренний сон каждого листика, каждой травинки. И вдруг произошло чудо.
Будто невидимый дирижер взмахнул палочкой: все вокруг зазвенело тысячами трелей, пересвистов, воркованья. Черный дятел в красной шапочке проиграл на сухой высокой сосне барабанную дробь. «Чур-чур-чур-чи»,- затрещала пеночка. Сидевший на вершине лиственницы лесной конек, взлетая круто вверх, закричал торопливо, а затем, плавно опускаясь на соседнюю вершину, пропел медленную нежную песню. И снова повторил с таким же искусством. А кукушки свое. Сколько их, и как отчетливо звучит их «ку-ку»! Дрозды, зяблики, синицы вплели свои переливчатые серебряные голоса в неумолчный лесной хор.
Наташа поворачивалась то в одну сторону, то в другую и не могла наглядеться и наслушаться. Такого утра она еще никогда не встречала. Отныне ей захочется снова и снова видеть это. Теперь навсегда привязано ее сердце к этой полянке, к этим рябиновым и черемуховым распадкам и синеющим вдали горам. Только кто разделит с нею эту радость? Ей вспомнилась мудрая присказка Кыллахова: «Рыбе нужна вода, птицам - воздух, а человеку - вся земля и все небо». Обнять бы сразу всю землю!
Где-то рядом тенькнула балалаечная струна и смолкла. Наташа побрела по росистой траве и вскоре разглядела под одиноким деревом посреди поляны Кирьку, замаскировавшегося ветками горной березки. Он сидел, припав спиной к дереву, в руках держал балалайку, а голова чуть не касалась колен: спал. На суку над головой висела мало-пулька. Стреноженная рыжая Арфа дремала стоя около погасшего дымокура. Через какой-то промежуток Кирька опять тенькнул: мол, не спим, бодрствуем, продолжая сладко посапывать.
Наташа не стала будить паренька. Она присела в сторонке на поваленном полусгнившем стволе лиственницы. На увешанную сережками горную березку прилетела маленькая красногрудая зорянка, уставилась бусинками глаз на разгорающуюся зарю и издала тихие переливчатые звуки. В них не было ни ритма, ни мелодии, но и они были приятны в это весеннее утро. Наташа взглянула на птичку. Грудка ее золотилась, освещенная зарей, и можно было подумать, что именно эта скромная птичка зажгла сияющую в полнеба розово-золотистую зарю.
- Здравствуй, Наталья,- послышалось сзади тихое приветствие Ксенофонта.- Видишь, как тебя тайга полюбила. Вон какое утро дарит,- сказал он с добрыми нотками в голосе, не слезая с усталого коня.
Кирькиного слуха коснулся говор. Еще не проснувшись, он тренькнул на балалайке и только после этого вскочил. Он никак не мог открыть глаза и понять, кто же его обнаружил при такой маскировке.
Разглядев старика и улыбающуюся Наташу, парнишка малость смутился, но ненадолго.
- Ч-чудаки вы,- удивленно покачал Кирька головой.- Х-хорошо, я не спал, слышал, как вы подошли. А то бы пальнул, п-пожалуй.
Кирька до хруста в плечах потянулся. Прищурив один глаз, другим оглядел зарю и сквозь зевоту распорядился:
- П-попасите, если выспались. Я п-пошел в палатку досматривать сны.
Он прихватил ружье и направился под гору, где за кустами цветущих рябин светилась синевой широкая речная гладь с отраженными на ней белыми облаками и розовыми пятнами зари.
- Однако, Наталья, теперь Туркулан можно рукой достать,- тепло проговорил Кыллахов, указывая на белые ледяные кручи.
Горы и в самом деле казались совсем рядом. В лучах восходящего солнца четко обозначились узкие ущелья, оголенные утесы, ледники. Все сверкало, золотилось, розовело. Тайга и заоблачные кручи манили своей величавостью, первозданностью и необозримыми просторами.
- Однако,- начал опять с любимого у якутов словечка Кыллахов и слез с коня,- с тобой, Наталья, хочу поговорить важное дело.
Наташа насторожилась. Не думает ли старик повернуть обратно? Вид у него очень больной. Конечно, ему надо лечиться. Но как же экспедиция без такого замечательного проводника? В кустах горной березки что-то зашуршало. Наташа оглянулась и увидела устало ковылявшего пса. Высунув язык, он тяжело дышал, в его умных глазах отражались недовольство и тоска.
- Теперь ты будешь главная хозяйка этой земли, Наталья,- торжественно сказал проводник.
- Почему я?
Старик пропустил без внимания Наташин вопрос и продолжал свое:
- Утренняя звезда зовет из дому, а вечерняя гонит в дом. Твоя звезда утренняя… Может так случится, Наталья, не дойду я до вершин Туркулана. Ты поднимись, Наталья, обязательно поднимись.
- Спасибо за добрые пожелания,- растроганная и взволнованная, ответила Наташа.- Постараюсь. Даю слово, постараюсь.
- Одна в тайгу не ходи, пусть парни охраняют тебя,- предупредил Кыллахов.
- Кому же я мешаю? - растерянно спросила Наташа.
- Недобрый человек за нашим отрядом подглядывает,- пояснил угрюмо Кыллахов и добавил:- Другим пока говорить не надо.
«Такие бескрайние просторы, а кому-то тесно здесь,- недоуменно рассуждала Наташа.- Что это за человек? Неужели можно ожидать из-за куста пули?»
- Почто приуныла, Наталья? Испугалась?
- Я не боюсь,- почувствовав решимость, ответила Наташа и, смутясь, закончила:- Как вы сказали, Ксенофонт Афанасьевич, так и будет, я постараюсь…- Она хотела сказать: «постараюсь стать хозяйкой», но у нее не хватило духу закончить так.
И все же Кыллахов понял. Он обхватил голову Наташи холодными и почему-то потными руками и долго нюхал ее Волнистую черную косу. Так «целуют» якуты только самых близких людей.
- Да сопутствуют твоим помыслам высокие удачи! - растроганно произнес он самое лучшее якутское благопожелание, каким благословлял народ былинных витязей.
ВЫСТРЕЛ 1
Плотик быстро сносило к пенистому перекату. Ром и Кирька поленились сколотить настоящий плот и теперь расплачивались за лень. Кирьке еще терпимо, он легонький, как муравей, стоит на сухом краю и отчаянно гребет шестом. Ром тяжелее, бревна под ним просели, и вода промочила его широкие шаровары чуть не до колен. Только шевельнется, чтобы тоже огребаться шестом - плохо скрепленные бревешки зыбятся, невозможно удержаться. Обдурил его Кирька, заняв тот край, где концы бревен потолще и устойчивей.
- Буду нырять в реку - тебя тоже шестом подцеплю! - погрозил ему Ром на середине реки. Оттого Кирька и старается грести за двоих.
Прибились они к правому берегу Ярхаданы чуть не на перекате. Что Шатров отвратительный человек, Кирька
Метелкин и раньше доподлинно знал. Вот и сейчас уставился своими бесстыжими коричневыми глазищами, душу Кирькину выворачивает наизнанку. Чего к человеку прискребаться? Простоял дубиной, а он, Кирька, за двоих жилы рвал, так нет, еще недоволен! Кудрями гордо потряхивает. А что они, кудри? У Кирьки, к примеру, волосенки как у цыпленка-вылупыша, да зато кремневый характер, хоть огонь высекай!
Но как ни напускал Кирька на себя храбрости, как ни оправдывал свою хитрость при выборе места на плоту, куда он заскочил первым, ему все же было совестно.
- Посидим на коряжине,- предложил Шатров.
- П-почему не посидеть!
Молчат. Кирька поправил за плечами «сидор», проверил вязку на деревянном лотке и уставился в струи торопливого прозрачного ручья. Округлые валуны на дне покрыты зеленоватыми водорослями. Водоросли шевелятся, как сомовьи усы, и камни кажутся головастыми сомами. С противным писком летают над водой чайки-рыболовы. Крылья у них, словно бумажные, как-то беспомощно колыхаются. Но падают «рыболовы» на воду точно, выхватывая зазевавшихся рыбешек.
- Д-дождь пророчат, стервецы,- удрученный молчанием Рома затевает разговор Кирька.
- Пошли обратно?
- Т-ты долго думал ?
- В тайгу можно отправляться с честным напарником. А я с кем иду?
- Д-да ч-честнее меня людей не бывает! - загорячился Кирька.
Шатрову нравилось «с пол-оборота» заводить парнишку.
- Железо испытывают огнем, а человека соблазнами: деньгами, вином и женщинами,- привел Ром слова, слышанные еще в цыганском таборе. В глазах у него засветились насмешливые огоньки: он приготовился «разоблачать» многогрешного Кирьку.
- Скажи, только не ври,- уставился на него Шатров пронзительным взглядом,- ты хоть раз от своей конюховской зарплаты отказался?
- Н-не додумался. Честно говорю.
- А от стопки отвернулся?
- М-может, когда и не брал. Т-тот раз вы не пригласили, я же в драку не полез.
- Ну, а про девушек прямо тебе скажу, парень - Повеса ты,- чеканил Шатров.- То уставишься взглядом в Зою, когда она загорает, то не сводишь глаз с Наташи, смущаешь их.
- Ты заметил?-удивился Кирька и порозовел до ушей.
- Теперь понял, кто ты? - как окончательный приговор, произнес Шатров и встал.- Пошли, бродяга.
Разоблаченный по всем статьям Кирька вяло поплелся за шустрым в ходьбе Шатровым. Они договорились брать пробу, как приказала Наташа, через каждые полкилометра. Пользовались они дедовскими методами - брали со дна русла и с песчаных кос пробы и промывали на лотке, ожидая, что на донышке заблестят золотые песчинки. Кирька любил и умел промывать породу. Он и на прииске часто ходил с лотком в отработанные карьеры, иногда намывая по нескольку граммов россыпи.
Шатров только камешки собирал, да не снимая своих желтых перчаток, вел записи. Он знал, что Кирька не пропустит, если хоть одна блестка или бусинка попадет к нему в лоток.
Ром не верил в золотую удачу: до них здесь наверняка тайно хожено-перехожено, и если б что было, докопались бы. А вот он разведал такие стланиковые заросли, что в один год можно миллионером стать. Но глаза завидущие, руки загребущие - не могут остановиться. И сюда, на этот ручей он пошел, увидев по гребням сопок мохнатые кусты. Захотелось уточнить, как цветет кедровник, богат ли ожидаемый урожай…
Плюнул бы Ром на всю эту волынку с заготовками орехов. Унижает его, приискового маркшейдера, печатающего в газетах стихи, торговля орехами, хоть и не стаканами он их продает на рынке, а кулями сдает ОРСу по государственной расценке. Да не может он содержать семью на зарплату. Запретил он отцу барышничать, а матери цыганить - Побираться. Настоял, чтобы три его младших сестренки и пятеро братьев учились в школе. Вот и попробуй всех обуй и прокорми. А сколько сил уходит у самого на учебу в вечерней десятилетке. От таких хлопот-забот поскребешь в затылке…
По берегу ручья кустилась смородина, увешанная бахромой крохотных, почти бесцветных кистей. Казалось, что даже вода в ручье пропитана терпким смородинным духом.
Брусничник тоже цвел, будто на него просыпали бело-розовые бубенчики величиной с горошину.
Шатров не раз за время пути пробовал изобразить в стихах увиденное, но убеждался в бессилии слов перед земной красотой. Может, потом, когда не будет перед глазами весеннего цветения тайги, слова покажутся правдоподобными, но не здесь… Вот и сейчас Ром разочарованно сунул записную книжку в боковой карман и принялся старательно наносить ручей на карту. Он любовался Кирькой, упоенно занятым промывкой. Комарье грызло ему руки, впивалось в лицо, но парнишка не замечал ничего. Когда Кирька нагибался к ручью, висевшее за плечами ружье ударяло его по затылку. Кирька только морщился, но не прерывал промывку. «Что им движет: любовь к делу или жадность?» - гадал Шатров, разводя на берегу костер и вешая на деревянный таган котелок с водой - для чая. Ром любил «дикий чай», заваренный травами. Видимо, сказалась на его вкусе таборная жизнь, приучившая потреблять то, что дарила сама матушка-земля.
Когда вода забурлила, Ром нащипал смородинных цветов и листиков и кинул в котелок вместо заварки.
- Иди, работяга, чаевничать,- позвал он Кирьку.
Кирька с трудом разогнулся и, не ожидая новых приглашений, явился к костру. Он глядел на товарища испытующе и даже чуть свысока. Шатров заметил это и догадался, что Кирька хочет продолжить спор.
- Что уставился, будто я тебе пятак задолжал? - схитрил Ром.
- М-малость побольше,- отчеканил Кирька и требовательно спросил:- Т-ты себя считаешь честным?
- Нет, не считаю.
Такого ответа Кирька не ожидал. Он думал, что Шатров начнет рисовать из себя ангелочка. А Кирьке только этого и нужно. Он такую разоблачительную речь приготовил- прокурор позавидовал бы. Все было расписано, как по нотам, а Шатров перепутал его карты своим откровенным признанием. Но не мог же Кирька Метелкин остаться в дураках.
- Т-тогда тебя надо вешать сегодня, б-без суда и следствия! - вынес Кирька приговор.
Ночевать они расположились по настоянию Шатрова под кустом ольхи на берегу ручья. Кирьку не устраивало место, он упорно стоял на своем - выбраться на открытий склон сопки, чтобы видимость была. Будь с Кирькой балалайка, он хоть в медвежью берлогу полез бы спать: трехструнка всех отпугнет. А ружье - чуть зевнул, да еще второпях не прицелился - и считай, что ты уже пошел медведю на рагу. Но переубедить Рома Кирьке не удалось. Вдобавок он проиграл, когда канались на палке, кому в первую половину ночи стоять на посту. Шатров наломал веток ольхи, устроил пышную подстилку и, кинув лоскут оленьей шкуры, разлегся, как губернатор. Посидел Кирька рядышком и решил примостить голову на краешек постели, всего лишь на минутку…
- Эй, часовой, чего засопел? - окликнул Шатров. Пришлось встать. Сон опять навалился, и голова кувыркнулась в постель. Ром вскочил, обозвал его сонным цыпленком. Чтобы больше не повторилось такого, потребовал сесть на обрыве, ногами к воде.
«До чего жестокий человек»,- обозлился Кирька, но возражать не стал. Думал, шум воды не даст уснуть, а за-дремалось еще слаще. Чудом только удержался от падения в омут. И тогда сообразительного Кирьку осенила Счастливая мысль: он привязал себя веревкой к веткам ольхи и преспокойно проспал до самого восхода солнца, не потребовав никакой смены. Проснулся Кирька в полувисячем состоянии, не теряя времени высвободился из веревки, припрятал ее в рюкзак и нагнулся на безмятежно спавшего Шатрова:
- Вставай, б-беспечная головушка! Обрадовался, нашел себе сторожа!
Вскоре они добрались до верховья ключа и очутились на длинном и ровном перевале. Сколько видел глаз, всюду мохнатились кусты, а над ними растекалось высокое синее небо. Ветви стланика были густо увешаны желтоватыми свечками цветов.
«Здесь бы раскинуть цыганские шатры,- размечтался, вспомнив детство, Ром и неожиданно для себя удивился: - Почему цыгане, вечные странники, не открывали новых мест на земле, а все время вьются вокруг обжитых?»
- Б-барыши подсчитываешь? - с усмешкой произнес Кирька.
Шатров недовольно сощурил свои миндалевидные глаза, но помолчал немного и ответил спокойно:
- Приходится, братуха, на орехах зарабатывать. У нас, цыган, уцелело много старых дурацких привычек. Я им объявил смертный бой. Уже отучил милостыню цыганить. Но думаешь, мать довольна? Каждый день меня клянет: «Выучили окаянного, заставил родную мать подыхать от скуки…» Так-то у нас водится…
Кирька понимал, что Шатров говорит от души, и внимательно слушал, согласно кивал головой.
- Вам, русским, что,- продолжал Шатров,- у вас и конюхи есть, вроде тебя, и академики. А у цыган ни одного академика! Позор! Неужели мы такие безмозглые?
- Н-наоборот, что ни цыган - то умарь, хитрован.
- Сплюнь, князь Метелкин.
- Т-так я же хвалю.
Глядя куда-то вдаль, за горизонт гор, Шатров поклялся:
- Привинчу вот сюда,- ткнул он себя в грудь,- университетский значок. И чтобы сестры и братовья кончали только университеты. Пусть хоть еще десять лет приторговывать на орехах придется, все равно добьюсь! Выйдут ученые из бывших таборных цыган Шатровых!
Кирька разволновался. В словах Рома он .усмотрел укор в свой адрес. Он кончил учебу на семи классах, потому что заленился. Часто ему мешало заиканье. Потом он понял свою выгоду. Не выучит задание, спросят, а он тотокает чуть не урок, мол, не могу выговорить! Учительница физики изловчилась: подсунула лист бумаги - пиши формулу. Как же ее напишешь, если не знаешь? Отец собирался на ремне дотянуть до десятилетки. Выручил завуч, добрым оказался. Посоветовал послать на конный двор ума набираться. Дескать, после догонит. За полверсты Кирька теперь снимает шапку, когда встречается с завучем. Видно, понял завуч душу Кирькину, для которой всего дороже покой и независимость. На кой ляд они на конном дворе, формулы, когда и без них хорошо спится и аппетит не портится! Чуточку бы подрасти (девки почему-то любят долговязых), и ни шиша больше Кирьке Метелкину не нужно. Но сейчас, слушая Романа, Кирька почему-то завидовал ему…
Они шли по хребту меж мохнатых кустов, под ногами похрустывал сизый ягель. А вокруг раскрывался бесконечный простор. Именно такой вот представлялась Кирьке вся его жизнь, и он все шире расправлял плечи, изрядно натертые лямками рюкзака.
В соседнем распадке начинался новый ключик. Он вырывался фонтанчиком из-под корневища кустистой горной березки-ерника. Озорной говорливый ручеек мчался вниз по каменистому желобу распадка, перескакивал через преграждавшие путь белые камешки.
- Наверняка под нами таится рудное золото,- произнес Шатров, нанося на карту точные координаты.
До ночи ползали по склонам распадка. Нежданно-негаданно хлестанул дождь. Ручей моментально помутнел, клубом покатились волны. Парни сползли по мокрым склонам в глубокую долину и облюбовали для ночлега старую ель. Под развесистыми лапами, увешанными бородатым мхом, не страшен был даже грозовой ливень. Рядом виднелась песчаная коса, еще не залитая клубящимся потоком.
- Дай лоток,- обратился Ром к Кирьке. Он нагреб песку и хотел уже промывать, но в елях послышался говорок рябчиков. Шатров бросил промывку и кинулся с малопулькой в ельник. Один, другой, третий выстрел. Кирька слышал легкие шлепки об землю и радовался: хороший ужин получится.
Нехотя он подошел к валявшемуся на песке лотку, брошенному Ромом, и принялся полоскать в ручье. Не ожидая ничего доброго, он безразлично смотрел, как стремительные струи вымывали из лотка песчинки. И вдруг весь взъерошился, как котенок, первый раз увидевший мышь.
На донце лотка обозначились желтые букашки. Кирька хотел заорать: «Сюда!» - но крик застрял в горле. Он гулко глотнул слюну, оглянулся и поспешно собрал с лотка четыре красных крупинки величиной с горошину. Взял на зуб - мнутся!
Он лихорадочно наскреб еще песку, быстро промыл и… обнаружил самородок чуть не с наперсток! У него задрожали руки, мгновенно пересохло во рту.
Как быть? Совесть подсказывает: «Позови товарища, запишите точно, где обнаружена россыпь, в каких породах. Потом расскажите остальным. Придется всем сюда явиться, прокопать несколько шурфов».
Но у совести голосок тихий-тихий, Кирька с трудом его слышит. У жадности, у той горло как у голодного ворона. «Ну и дур-рак! - каркает в оба уха жадность.- Купишь себе пальто с отложным воротником, шапку-пирожок, узенькие, как у Орлецкого, ботинки, костюмчик с иголочки…»
«Т-то-это, я месторождение не стану утаивать,- решил Кирька,- а самородки все-таки припрячу… Я же их откопал».
Но куда их деть? А, в носок сапога! Сапоги у него на-вырост, шапку можно затолкать, не то что крохотный узелок с золотом. Кирька шустро разулся, сунул узелок в носок сапога и, намотав портянку, спешно стал натягивать сапог, да руки дрожали, никак не получалось.
- Переобуваешься? - спросил возвращавшийся со связкой рябчиков Шатров.
- П-портянка скаталась, будь она неладна.
Не поднимая глаз, Кирька еще нагреб породы, небрежно промыл.
- П-пензенские песочки,- доложил Кирька, что означало на старательском языке: пусто.
Шатров выпотрошил рябчиков, сварил ужин. Угощает Кирьку лучшими кусками, как змий с добротой своей в душу лезет. Неудержимо хочется Кирьке признаться, а жадность: «Дур-рак!»
- Ну, я ложусь спать,- сказал Шатров и спокойно завернулся в одеяло.
«Тебе красота, можно дрыхнуть,- завидует Кирька Рому.- А меня, чую, затрясет эта самая золотая лихоманка».
Выбраться бы только на прииск. Там он для вида пороется с лотком в старых отвалах и припрет золото в кассу. Не забыть бы только это местечко…
Стемнело. Снова хлестанул дождь. Но под елью суше, чем у Метелкиных в халупе. Только земля сильно пахнет глухариным пометом. Видно, они тут часто ночуют. Не вздумал бы краснобровый ночью шлепнуться на спящих. С перепугу всякая чепуха может приключиться…
Утро выдалось хоть и светлое, а сырое. Неподалеку кусты голубики все мокрые. На каждой белой ягодке прозрачная капля висит, вспыхивает на солнце. Ручей бугрится мутной водой. Ром, лениво потягиваясь, сквозь зевоту говорит: надо бы переедать, пока подсохнет тайга, вода в ручье спадет. Кирьке все это до форточки, ему надо поскорее увести отсюда глазастого цыгана, чтобы не раскрылась тайна. Хитрит Кирька, торопит товарища, мол, потеряют их, чего доброго, искать кинутся.
- Пошли так пошли,- согласился Шатров и поднял голенища резиновых бродней. Кирьку-торопыгу пустил вперед. Идет сзади сухонький, насвистывает -весело. А Кирька в мокрых кустах, и травах на первой же версте выбродился по грудь. Да еще узелок в сапоге сдвинулся, волдырь натирает, ходу не дает.
Зашли в высокий осинник. Рубцеватые стволы у старых осин в три обхвата. Ветра нет, а округлые листики на длинных черешочках покачиваются, трепещут. Кирька доподлинно знал со слов бабушки, что осины боятся страшного суда: на осиновом кресте Христос повешен.
- Привал! - сбрасывая тяжелый рюкзак, предложил Кирька.
Поглядел Кирька на Шатрова и диву дался: забрал за-чем-то Кирькино ружье и ходит меж осин, что-то выискивает вверху, аж голову запрокинул.
- В-ворон считаешь? - съязвил Кирька.
- Сучок понадежнее ищу,- откликнулся Ром.
- 3-зачем?
- Грешника повесить хочу.
Ого! Кирька много слыхал подобных историй про копачей. Вот так вдвоем наткнутся на золотишко, а из тайги возвращается один…
Не дожидаясь трагической развязки, Кирька вскочил и на цыпочках прокрался за деревья, а потом припустил, что было прыти в ногах.
Оглянулся Шатров, а Кирьки и след простыл. Слышит, где-то впереди только кусты шуршат.
- Постой! Я пошутил!
«Н-не на шутника напал!» - лихорадочно соображал Кирька и несся с отчаянностью преследуемого олененка. На грех, преградил путь ручей. В сухую погоду его и не заметил бы, а сейчас не перескочить. Кирька пробежал шагов сто вверх, увидел наклоненную лиственницу и решил перебраться по ней. До середины дополз по мокрому стволу. Глянул вниз, а там кипит вода. Мигом закружилась голова, хотел ухватиться за гибкие ветви, но не удержался, свалился в поток.
- М-га-а! -успел выкрикнуть паренек.
По крику Шатров понял, что его дружок бултыхнулся в ручей. Кинулся на выручку, да на первых шагах ударился ногой о колодину. Доскакал на одной ноге до ручья, а Кирька - вот он. Вынырнул, схватился за берег, а его потоком смыло и потащило дальше, как в шутку говорят, в сторону ледовитых морей.
Ром пробежал вперед, наклонился над берегом, ухватил Кирьку за шиворот и вытащил на кручу. Маленький Кирька, а тяжелый, как рюкзак с камнями.
Не скоро пришел в себя беглец. Растелешил его Шатров, отдал ему свою куртку, подштанники. Костер под лиственницей развел. Вместе принялись сушить Кирькину амуницию.
- Т-тебе золото н-нужно?-сурово спросил Кирька, готовый отдать все свои драгоценности, чтобы только Ром сохранил тайну.
- Я твою честность проверил,- с презрением ответил Шатров.- На «туфту», что я отобрал у картежника, на самоварную медь ты клюнул!
У Кирьки Метелкина осины перед глазами закружились. Мог ли он подумать, что в такой глухомани этот черт подсунет туфту! Уж попался бы, опозорился, так хотя бы на чистом золоте. Теперь он готов был обрушить всю ярость на собственную совесть, что не удержала от соблазна. «Но ведь ты меня не послушался»,- шепнула совесть…
Босой, взъерошенный, Кирька отошел от костра, оглядел высокую осину и обернулся к Шатрову.
- П-повесь меня вон на том корявом суку,- произнес он с мрачной решимостью.
- Хватит чудить.
- П-прошу тебя, к-как друга, п-повесь!
2
Нет, недаром комаров и мошку таежные старожилы прозвали «чертова зола». Вечером на привале Кыллахов рассказал легенду о происхождении «чертовой золы». В отблесках костра лицо старика казалось выточенным из бронзы. Он сидел по-турецки, ноги калачиком, и неторопливо повествовал:
. - Часто на стойбище таежных кочевников нападал житель преисподней Аджарай. Он пожирал скот и похищал детей. Тогда собрались лучшие охотники и оленеводы, заарканили разбойника и сожгли на костре. Но второпях забыли зарыть золу в землю. Ветер разбросал пепел Аджарая по тайге и тундре. Даже зола дьявола оказалась кровожадной. В сырую погоду - у чертей все наоборот - зола разгорается, превращается в комаров и, словно углями, жжет все живое - людей, оленей, птенцов…
Кыллахов рассказывал легенду, а «чертова зола» звенела неумолчно по всей тайге. Она не давала покоя ни днем, ни ночью.
Зою Савельеву комары особенно допекали. Не спасали ни перчатки, ни густой накомарник, ни антикомарин, которым она смазывала одежду. Волдырями всплывали укусы то На щеке, то на шее. Зоя героически крепилась, хотя порой это было выше ее сил.
«Зачем, ну зачем мне все это испытывать?» - думала Зоя и сама удивлялась себе: вместо готовых уже вырваться слов: «Больше не потерплю ни минуты!», она улыбалась и твердила: «Зато я счастлива, зато я рядом с Сергеем».
Они впятером вели разведку на небольшой речке. Но Ксенофонт появлялся только на стоянках, доставляя две легонькие палатки и готовя на всех ужин. Днем они расходились парами: Вадим с Наташей, а Зоя с Сергеем. Зоя не скрывала своих чувств, ее не сковывало присутствие других. Она могла при всех обнять Сергея за шею, поцеловать в губы. Сергей краснел, смущался, но видно было, что ему нравится такая смелость. Его серые глаза все время сияли… Одно он не мог решить: за что жизнь подарила ему такое счастье? Чем он лучше других?
С помятым лицом и взлохмаченной шевелюрой вылезал утрами из палатки Орлецкий. За эти дни он похудел, на лице обозначились конопушки, а волосы из огненно-золотистых стали просто рыжими. Когда он встречался взглядом с Зоей, весь его вид выражал укор и обиду: «Видишь, что ты сделала со мной? А я верил и ждал…»
Но Зоя отворачивалась. Ей всегда мешали лишние поклонники. Только, бывало, понравится кто-нибудь, а рядом уже другой. Зоя выбирала его, а третий тут как тут. Так и не дали ни разу разгореться настоящему чувству. Недаром Зоя шутила меж подруг, что в ее груди бьется холодное сердце русалки. Исключением стал Сергей Белов. Теперь она твердо решила: больше никого на свете для нее не существует.
- Ты очень любишь Сергея?-спросила ее как-то Наташа, когда они остались наедине у костра.
- Очень! - искренне откликнулась Зоя.
- И он тебя?
- Разве ты не видишь?
Услышь это от кого-либо из университетских подружек, Наташа кинулась бы обнимать, расцеловала бы ее. Но сейчас она не испытала такого порыва. Она растерянно й грустно взглянула Зое в лицо, находя в нем какие-то новые черточки, и хотя это лицо было как всегда красиво, Наташе почудилось в нем что-то неприятное.
- Поздравляю,- еле выдавила из себя Наташа.
- Что-то без энтузиазма,- заметила Зоя и добавила покровительственно:- Да ты не унывай. Надеюсь, твой роман с Орлецким увенчается успехом.
- Обойдусь без романов! - резко сказала Наташа, и шрамик, перечеркнувший ее бровь, побагровел, хотя лицо сделалось бледным, даже желтым.
«Ух и злючка!» - подумала Зоя и принялась уговаривать ее:
- Я понимаю, что от счастья человек глупеет. Ты меня прости.
Но Наташа не собиралась ни прощать, ни судить. Какое ей дело до Зои с ее любовью…
День ото дня Орлецкий все больше нравился Наташе. Он оказался не таким уж лентяем. Копал, долбил камни, промывал породу, наравне со всеми, не жалуясь, делал большие переходы. Не приставал с ухаживаниями, хотя был всегда предупредителен. Хороший парень.
Иногда Вадим брал кинокамеру, снимал Наташу за работой, а потом она его… Они снимали птичьи гнезда, зверьков и просто понравившиеся уголки тайги. Одним только он надоедал: без конца мурлыкал песенку про черного кота.
Как-то Вадим отстал и явился часа через полтора. Давясь смехом, клянясь, что подглядел совершенно случайно, он картинно рассказывал, как ведут разведку в противоположном ключе «счастливейшие личности».
- Возле дымокура на валуне сидит царственная дева и восторженно любуется, как ее верный слуга крошит глыбы. Потом он приносит осколочек, а она повертит его в руке и спрашивает: «Милый, ну где же здесь золото?» На новом месте - опять та же сцена.
- Как тебе не стыдно подглядывать? - осуждающе произнесла Наташа.
- Ладно,- покорно ответил Орлецкий.- Больше не буду.
В палатке перед сном Зоя объявила:
- Мы с Сережей скоро покинем вас, поедем к маме.
- Он решил бросить экспедицию? - удивленно спросила Наташа.
- Я решила,- категорично ответила Зоя.
- Неужели он сам теперь ничего не решает?
- Так ведь он же мой,- сказала Зоя, выделив последнее слово.
- Рано забираешь власть, добра от этого не будет,- предостерегла Наташа и отвернулась.
Запахло кремом. Зоя долго натирала лицо, шею, руки, накручивала бигуди.
- Хочу тебя предупредить,- заговорила Зоя доверительно,- не обольщайся Орлецким. Это он с тобой притворяется котенком, а наступит момент - может и тигром обернуться… Он только себя любит.
«Откуда тебе известны такие подробности об Орлецком?» - хотела спросить Наташа, но промолчала.
3
В чуме, крытом облезлыми медвежьими шкурами, пахло гнилой рыбой и плесенью. Горбатая старуха валялась на отвратительном рванье, задыхаясь от кашля. Легкие у нее скрипели, как мехи у старой потрепанной гармошки. Вдобавок еще сильно ныл зашибленный горб. Неделю Баклан сидит у изголовья старухи, отпаивает ее чаем и разведенным спиртом, кормит глухариным мясом, да все не впрок. Тошно ему становится от мысли, что останется один, но и злоба не утихает: такой удобный случай упущен. Теперь хоть в землю зарывайся.
- Погубила и себя и меня,- бормочет себе под нос Баклан, как только старуха перестает кашлять.- Не сегодня-завтра нагрянут они сюда.
- Чего ты хочешь от умирающей старухи? - спрашивала Варвара.- Больше я ничего не смогу.
- Или ты не можешь насторожить на тропе тугой самострел? - с упреком говорил Баклан.
- Отстань, я умираю.
- Разве мне, живому, без тебя лучше будет? Тебе-то что в земле? Покой и тишина.
- Ты привези мне из амбара мои лучшие одежды,- приказала старуха.- Я хочу стать красивой в мои последние дни.
- Поедем вместе к амбару,- сдвинув угрожающе брови, стоял на своем Баклан.- Через Ярхадану переберемся в резиновой лодке. Я прихвачу лук и тетиву…
- Вези меня скорее,- вяло распорядилась Варвара.- Может, смерть моя так же стара и измучена, как я, тогда она отстанет от быстрых учугов.
- Дело говоришь;- обрадовался Баклан. Он вылез из чума, швырнул рыжей собаке тухлой рыбы, чтобы не завыла с голоду и не привлекла незваных гостей. Оседланные олени паслись на привязи. При виде черного бородача они шарахнулись в сторону, но Баклан взялся за поводья властной рукой и повел их к чуму.
4
Каким образом договорились Сергей и Зоя продолжать путь вместе со всеми, для остальных участников похода осталось тайной. Возможно, Сергей так горячо упрашивал, что Зоя поняла его стремление и уступила. А может, он проявил мужской характер, дав ей понять, что, кроме обязательств друг перед другом, есть еще долг перед товарищами?.. Но как бы то ни было, когда все собрались к дощанику и стали готовиться в путь, Зоя молчала.
Река в этом месте не бурлила шиверами, и в лодку впрягли Арфу. Ксенофонт поехал не по берегу, а, срезав крутой угол, направил коня по высокой террасе. Он не взял с собой Ытыса, приказав псу залезть в лодку.
- Садись верхом,- предложил Шатрову Кирька, словно делая ему великое одолжение. Шатров любил верховую езду. Он умел из спотыкучих кляч воспитывать настоящих скакунов.
- Поехали,- легко вскочив в седло, крикнул Ром.
Девушки с Орлецким примостились в дощанике, «настоящие мужчины», «закадычные дружки», как говорил Кирька, отправились пешком.
Кирька разглядывал Сергея как новую пожарную каланчу.
- Ты всерьез собрался жениться?-строго спросил Кирька.
- А разве в шутку женятся?
- Сколько угодно. Но учти, я баловаться тебе не позволю. Понял? И не лыбься!
Сергею нравился Кирька по всем статьям. Боевой и душевный паренек. В последние дни Сергей как-то забыл о его существовании и сейчас почувствовал себя виноватым.
- Шатров тебя не обижал?-поинтересовался он.
- Я, брат, к-как птица-скопа, на полтора метра в землю вижу,- прихвастнул Кирька.- Т-только человек задумает напакостить, я уже приказываю: тпру!
У Сергея шаги широкие, как у лося. Кирька тоже старается ступать пошире, брюки трещат.
- К-когда свадьбу справим?-как бы между прочим поинтересовался парнишка.
- Найдем золото, взберемся вон на ту белую вершину и закатим пир на виду у всего мира,- весело ответил Белов.
- Молодец! - похвалил Кирька и, приподнявшись незаметно «а цыпочках, похлопал друга по плечу.
Кобыленка, расшевеленная умелым ездоком, быстро перебирала ногами, на ее крупе обозначились темные струйки пота. Ром беспечно насвистывал, перекинув обе ноги на одну сторону.
- Гражданы верующие и неверующие! - вдруг озорно крикнул он.- Собирайтесь на молебен! Перед вами явилась чудотворная икона!
- Тоже мне, остряк,- усмехнулась Зоя, но, глянув на берег, действительно увидела «а склоненной над обрывом сосенке что-то похожее на икону. Шатров не стал задерживаться, не придав никакого значения находке. Но когда Зоя разглядела, что висело на дереве, глаза ее округлились.
- Товарищи, это страшная угроза! - крикнула она.
- Постой! - подал Сергей команду Шатрову.
Жестяной лист с изображением черепа, пронзенного ломаной молнией, тихо покачивался на ветерке, как бы кланяясь. Такие листы обычно висят на опорах высоковольтных линий и на трансформаторных будках. И надпись соответствующая: «Не входить - смертельно!» Но буква «в» соскоблена, и надпись здесь, в глухой тайге, приобрела совсем иное, зловещее звучание.
- «Н-не ходить»,- вслух прочитал Кирька и с большим трудом выговорил последнее слово,- смер-мер-т-тель-но! Т-то-это, что?
Такой «плакатик» неприятно действует, даже когда висит где положено, а здесь он ошеломил и Сергея. Тот растерянно разводил руками, не зная, как это истолковать. Потом полез на кручу, пригнул сосенку и, сорвав жестянку, со злостью швырнул ее подальше в реку.
- Видать, какому-то дураку делать нечего было.
- Меня поражает твое легкомыслие,- заговорил первым Вадим.- Лодку грохнул с обрыва какой-то дурак, эту штучку повесил тоже он…
- . Мама, хочу домой! - шутливо запросилась Наташа. Но она-то знала больше других и понимала, что кроется за этим знаком…
- П-по-моему, ерунда все это,- выказал мужскую храбрость Кирька.
После короткого спора решили ехать до назначенного Кыллаховым ручья и там сообща обсудить дальнейший путь экспедиции.
- По коням! -невесело выкрикнул Шатров и понукнул Арфу. До поворота реки оставалось совсем близко. Впереди показался густой ольховый куст с зеленой лужайкой вокруг него. Куст, видимо, сполз с крутояра и перегородил берег. Как только Арфа очутилась возле ольхи, она потянулась к высокой сочной траве. Шатров резко дернул за поводья и огрел кобылу плетью. Он ненавидел в лошадях разболтанность и никогда не позволял пастись на ходу. И тут из-за горы выскочил белогривый конь и понесся навстречу следопытам.
- Стой! - донес ветер крик проводника.
В то же мгновение Шатров расслышал щелчок, ветка ольхи чуть шевельнулась. Арфа тряхнула золотистой гривой, шарахнулась в сторону и опрокинулась на камни, подмяв под себя Шатрова, только «тозовка» отлетела далеко в сторону.
Ошалелая кобыла с торчащей в ухе стрелой вскочила, кинулась бежать, но запуталась в бечеве. Дощаник тянул ее в воду. Вадим вовремя сообразил, отвязал лодку. Под его командой девчата выгребали дощаник к берегу.
Если б не подоспел Сергей, Арфа затоптала бы Шатрова. Сергей подскочил, взмахнул ручищей перед взвившейся на дыбы кобылой и рванул за узду так, что она отлетела в сторону. В следующее мгновенье он пригнул голову кобылы к земле.
Подскакал старик. Оглядев вставшего Рома и убедившись, что тот не ранен, Кыллахов обратил внимание на стрелу, торчавшую в ухе кобылы. Он выхватил из ножен охотничий нож, отрезал ухо, сунул его вместе со стрелой в руки запыхавшемуся Кирьке, а сам принялся заклеивать смолой кровоточащую рану.
- Т-то-то…- без конца тотокал Кирька, глядя то на отрезанное ухо со стрелой, то на обезображенную кобыленку.
Потирая ушибленную ногу, Шатров прохромал к старику.
- Дальше ни шагу не еду,- заявил он категорически. Лицо его было бледным, только рябинки розовели, как горошины на дешевом ситце.
- Смотреть надо-та,- сбиваясь на якутский говор, сердито ответил проводник.
Зря упрекнул старик Шатрова. На его месте любой из ребят не разглядел бы замаскированный в ольхе резной старинный лук с волосяной тетивой. От спускового крючка тянулась такая тоненькая капроновая нить, что ее, пожалуй, не смог бы заметить и природный охотник. К тому же никто из ребят не подозревал, что бывают такие способы «охоты».
У Кыллахова постепенно стихала дрожь в губах, он начинал успокаиваться. То, что Арфа осталась без уха,- пустяки. Что, если бы стрела попала в Рома?.. Наконечник обычно смазывают сахарином, от него быстро свертывается кровь. Даже великан лось или силач медведь далеко не уходят…
- Эгей, Ром,- виновато обратился проводник к Шатрову.- Меня колоти. Старая голова глупой стала. Быстро соображай забыла.
- Больно? - спросила Наташа.
Саднило сбитый локоть и голень ноги, ныла косточка и мизинец правой ступни, но Шатрову не нужны были сочувствующие. Главное тут не ссадины. Уязвлена цыганская гордость - стать лихого наездника. Какой же он цыган, если на безногой черепахе чуть не свернул себе шею?!
- Давай перевяжем, не упрямься,- вслед за Наташей сказала Зоя.- У нас же есть аптечка.
- Идите вы!..
Самое невозмутимое спокойствие во всей этой истории сохранил пес Ытыс, получивший от ребят другую кличку - Молчун. С тех пор как появился он в отряде, пес ни разу не залаял. Спал много и крепко. Во время переездов плелся позади. Над ним надоедливо трещали кедровки, а он шел себе и ухом не вел. Сегодня девчата посадили его в лодку. Пес спокойно улегся и, пригретый солнцем, безмятежно посапывал. Ему шел одиннадцатый год. Кыллахов правильно называл его пенсионером. Зачем было брать в тайгу почти слепого и глухого пса, непонятно. О подвигах молодого Ытыса - сильнейшего на всю округу медвежатника и лосятника - ребята не слыхали. Ытыс не жадничал в еде. В глаза не заглядывал. Принесут (именно принесут: сам он не подходил) -спокойно поест, не вспомнят - так переспит.
Когда все уже сбежались к месту происшествия, Ытыс спокойно вылез из лодки, ступил на берег, обнюхал ольховый куст, лук и волосяную тетиву, не спеша, по-стариковски выбрался на обрыв, принюхался там к траве и, видимо, считая, что все необходимое сделано, поплелся к дощанику.
- Тохто! - подал Ксенофонт команду на якутском языке. Пес недовольно обернулся, открыл клыкастую пасть и сквозь зевоту что-то рыкнул, всем видом как бы говоря: «Зачем эти лишние приказания? Разве Ытыс сам не соображает?!»
Этот своеобразный диалог произвел большое впечатление на ребят. Всех умилило и рассмешило гордое достоинство, с каким ответил Ытыс на приказание. Ну и пес!
- Да наш Ытыс, оказывается, говорун!
- Вот так отчубучил!
Когда все насмеялись, проводник, горячась, мешая и путая русские и якутские слова, стал упрашивать не возвращаться. Он предлагал остановиться чуть повыше на хорошем месте и сделать большой привал. Он сам найдет виновных в сегодняшнем несчастье.
- Я за то, чтоб двигаться до конца,- твердо заговорил Вадим Орлецкий и, окинув строгим взглядом всех, твердо подытожил: -Трусов между нами не должно быть!
- Ничего не понимаю,- пролепетала Зоя.- Или мы самоубийцы или сумасшедшие.
- Трусам надо было оставаться на прииске. Сейчас же я предлагаю считать возвращение малодушием и предательством! - горячился Вадим.
Никак не предполагала Наташа, что в решающий момент главным героем окажется Вадим Орлецкий. В том, что экспедиция сейчас тронется дальше, а не кинется вспять, главная заслуга Орлецкого! Ну разве после этого случая можно верить тому, что говорила о нем Зоя?
Ошеломил Орлецкий своим поступком и Зою. Никогда не ожидала она такого от Вадима. Зоя с надеждой посмотрела на Сергея: что же ты молчишь? Почему не распорядишься отставить этот гибельный поход?
Заметив Зоину растерянность, Сергей подошел к ней и обхватил за плечи.
- Не горюй, Зайчонок, все кончится хорошо! - ласково проговорил он.
Зоя отвернулась от него, еле сдерживая слезы.
Кыллахов отвязал от куста лук, смотал капроновую нить, взял у Кирьки стрелу в ржавом зубчатом оперении и вместе с Арфиным ухом аккуратно сложил в брезентовый футляр от ружья.
«Грива от дождя отрастает, хвост еще быстрее,- рассуждал Кирька, глядя на обезображенную голову Арфы, и горестно думал, что нет таких дождей, от которых отрастали бы уши.- Быть взбучке. Опозорит батя на весь прииск».
Все еще волнуясь, старик подцепил к седлу Магана бечеву и махнул рукой:
- Ехай мало-мало туда, все сказывай буду.
Сразу за поворотом реки рос по берегу молоденький густой краснотал. Не доезжая зарослей, старик остановил коня и поманил остальных к себе. Когда все подошли, Кыллахов указал на куст, что был погуще и повыше других. Там оказался замаскирован настороженный лук. Старик сходил вынул стрелу, срубил ножом талину, к которой был привязан лук, и вручил Сергею.
- Судить будем,- пояснил Кыллахов.- Так высоко на медведя или на лося не ставит самострелы. Хотели человека стрелять. Не оправдаются поганые, закон спросит.
Первым пошел за проводником Шатров, вдогонку кинулась Наташа, потом все остальные. В кустах отпечатались только оленьи следы.
- Олень настораживал самострел,- пошутил Кыллахов и, видя недоуменные взгляды, пояснил; - Хитрый старый зверь, свой след прятал, верхом привязывал лук.
У воды проводник ткнул пальцем в песок и лукаво улыбнулся:
- Тут ошибку дали.
В песке, почти смытые волнами, виднелись отпечатки, по которым трудно было догадаться, что это следы человеческих ног. Парни присматривались и только пожимали плечами.
- Русский старик шел, шибко пятку продавливал,- расшифровывал вслух Кыллахов.- Молодой легко ходит, а охотник-эвенк совсем легко.
Девушки стояли в обнимку, слушали Кыллахова, и в их глазах растерянность постепенно уступала место любопытству.
- Седая старуха тоже здесь пакостила,- вглядываясь в отпечаток следа поменьше, повествовал проводник и в доказательство достал из воды пепельный волос. Оглядев и даже понюхав его, добавил: - Волос совсем мертвый. Ходит старая в кожаном, курит и вся рыбой провоняла. Однако, на озерах живут поганые…
- Вы как Шерлок Холмс разгадываете,- высказала свое восхищение Зоя.
Кыллахов чуть прищурил и без того узенькие глаза и, хотя похвала ему польстила, ответил с характерной якутской подначкой:
- Зачем сравниваешь с Шерлоком? Я только маленький таежный якут!
Осмотрев в руках Сергея ветку с привязанным к ней деревянным луком, Ксенофонт сделал еще одно открытие:
- Глядите, как привязан. Нитка спутана так себе. Старуха совсем слепая.
Снова нагнувшись над отпечатком на песке, Ксенофонт даже отпрянул.
- Оксе! (Вот как!)-воскликнул он.- Этот след с левой ступней внутрь я когда-то видел. Шибко давно встречал. Вспомните, мои старые глаза, где вы приметили первый раз?
- Н-не в кусты ли попрятались эти «охотнички»? - поинтересовался Кирька, озираясь с опаской и в то же время стараясь не подать виду, что робеет.
- В Ярхадану нырнули, прячут свою дорогу,- объяснил Ксенофонт.- Может, с того берега со скалы нас разглядывают.
Всем стало как-то неуютно: кому хочется быть мишенью? Следовало перебраться с открытого берега в кусты. Проводник так и посоветовал. Перетаскали вещи на опушку, палатки пристроили за кустами. И тут по настоянию проводника устроили соревнования по стрельбе. Он предложил выставить фанерный ящик. А сам стрелял из мало-пульки в лезвие охотничьего ножа. Для доказательства, что попасть в лезвие не так трудно, он дважды выстрелил, и дважды нашли рассеченные пульки. Но остальным по-чему-то не удавалось, только Кирька Метелкин угадал в рукоятку и раскрошил ее.
- В страхе и жук может показаться медведем,- сказал перед вечером Кыллахов.- Бояться не будем. Мы здесь хозяева.
Сергей предложил постоять всем парням ночью в дозоре. Но Ксенофонт отговорил. Во время стрельбы выяснилось, что Орлецкий близорук, и его следовало оставить с девушками в палатках. Старик на коне сам останется охранять этот берег. Сергею, Кирьке и Рому, как стемнеет, лучше всего перебраться в дощанике на противоположный берег и притаиться в кустах под скалой.
- Б-бить наповал или «языка» т-тащить?-деловито поинтересовался Кирька.
- Зачем стрелять,- спокойно ответил Ксенофонт.- Изловите ловкостью.
- П-посмотрим п-по их поведению,- храбрился Кирька.
С гор плыли на тайгу темные дымчатые облака, края их расползались и заволакивали распадки мглой. Похмурела и притихла тайга. Не увидеть теперь замаскированную в кустах палатку и за двадцать шагов. Костер развели далеко в стороне, для вида повесили на тагане ведро с водой. У костра никого, только иногда появляется Кыллахов. Он оставляет коня в кустах, подбрасывает поленья и снова садится в седло, скачет по перелеску, опоясывая полукруг вблизи стоянки.
Пес Ытыс лежит у входа в палатку, закрыв глаза, слушает непонятную ему речь. Но чутьем он понимает, что эта настороженность не случайна и не напрасно хозяин приказал лежать здесь: верно, ожидают, что появится черный мохнатый зверь - эгэ. Но ведь у Ытыса уже не те резвые лапы, и давно шатаются клыки. Единственно, на что он способен,- это умереть в схватке, дав людям несколько мгновений, чтобы навести ружье. Ытыс сможет… Что еще сможет, пес не додумал - он заснул глухо, по-стариковски…
У входа в палатку, держа ружье между колен, сидел Орлецкий. Он щурил глаза на свечку, привязанную к колышку, и прислушивался к шорохам в кустах.
- Неужели мы куклы с тобой?-обратилась Наташа к Зое.- Почему нас не взяли в дозор? - Орлецкий нас окарауливает, как овечек. Что уж мы такие трусихи? Я пойду.
- Боже мой! Ты меня хочешь свести с ума,- взмолилась Зоя.
- Тогда давайте песни петь,- предложила Наташа.
- Чтобы бандитам себя выдать? - с усмешкой спросил Орлецкий.
Томительное и долгое молчание воцарилось в палатке. Яснее доносится шелест листвы на березках, всплески волн под кручей. Лицо у Наташи грустное и задумчивое. Она думает и старается представить, чем в этот веч»ер заняты мама Шура и папа Саня. Вспомнились два портрета над кроватью, приготовленной для нее. Военный с двумя шпалами в петлицах упрямо смотрит ясными смелыми глазами. На другом портрете совсем молоденькая женщина с двумя жгутами черных кос, таких же, как у Наташи. Вопреки всем модам, Наташа сохраняет косы, чтобы походить на ту женщину.
- Хотите, я расскажу одну военную историю? - тряхнув косами, спросила Наташа.
Зоя промолчала, Вадим неопределенно пожал плечами: «Если так хочется, пожалуйста, займи время».
- Жили-были на маленькой заставе над Бугом начальник заставы Степан Прутько и его молодая жена Наталья. И была у них дочь, которую суровый командир в честь любимой жены тоже назвал Наталкой.
- Ты сбиваешься на сказовый лад,- заметила Зоя.
- Это она старика наслушалась,- сказал Орлецкий.
- Не спорю, возможно, так,- мягко согласилась Наташа и дрогнувшим голосом продолжала: - На рассвете двадцать второго июня сорок первого года на заставе взорвались первые бомбы. Хлынули фашистские танки с пехотой на броне. Завязался неравный бой.
Голос Наташи окреп.
- Трижды раненный, с простреленными легкими, командир Прутько сказал шепотом:
- Не отступать! Ни шагу назад!
Все бойцы услышали его шепот. И хотя их оставалась горстка, они удерживали заставу. Пуля пробила сердце командира Прутько. Дрогнули бойцы. Тогда его жена передала маленькую Наталку дочери комиссара заставы Шуре, а сама взяла пистолет мужа.
- За мной! - крикнула Наталья Прутько и повела бойцов в последнюю атаку…
Наташа помолчала и закончила тихо:
- Наталья Прутько и ее муж погибли и никогда не увидят свою дочь. Никогда…
- Я поняла, Наташенька,- обняв ее, сказала Зоя.- Это были твои родители?
- Папа и мама,- шепотом отозвалась Наташа.
- А кто же тогда тебе Чугуновы? - спросил Орлецкий. ^
- Боец Александр Чугунов и шестнадцатилетняя дочь комиссара Шура меня тогда спасли, а после войны отыскали в детдоме и удочерили,- ответила Наташа.- Но они всегда на дальних новостройках работают, ,и мне больше всего в интернатах приходилось жить.
«Трогательно. Но… банально»,- подытожил в уме Вадим.
Орлецкий органически не переносил, когда его сверстники хвастали особыми заслугами своих «предков». Его старики - просто хорошие инженеры. .Он, их единственный сын, не раз слышал из родительских уст, что хорошему инженеру партийность не обязательна. Это политикам для карьеры она необходима…
…Застава на Буге. Зеленые рассветные берега. Снаряды ломают синюю гладь, взметывают столбы воды… Женщина ведет бойцов в атаку… Картина за картиной рисовались в воображении Зои Савельевой. Она любила героическое, восторгалась героями войны и умела на уроках литературы зажечь юные сердца жаждой подвига. Ей верили. В ней самой угадывали будущую героиню. Такая гордая и красивая не склонит головы перед врагом.
Часто молодая учительница поднималась на клубную трибуну, когда шла речь о высокой нравственной чистоте, о стойкости характера нашей молодежи. Ею любовались парни, ей завидовали девчонки - так все прекрасно было в Зое. Она имела право требовать, чтобы все строго выполняли моральный кодекс строителя коммунизма. Не было случая, чтобы этот кодекс был ею нарушен, хотя не довелось и проверить, насколько крепка сталь в ее характере…
- Наташа,- спросила Зоя,- этот шрамик и швы на ноге у тебя, наверно, с Буга?
- Говорят, осколочные они,- нехотя пояснила Наташа.- Я, конечно, ничего не помню. Только по рассказам знаю.
- Тс-с! - шикнул Орлецкий, весь насторожившись. Девушки тоже прислушались.
С противоположного берега - донесся грохот бубна и гнусавое пение с гортанными переливами. Зоя зажала уши, чтобы не слышать этого ужасного пения. Вадим растерянно пригнул свою кудлатую рыжую голову. Наташа опрометью выскочила из палатки и кинулась сквозь черную сетку ветвей к берегу Ярхаданы.
Кирька первым услышал на скале тихий шорох, старческое покашливание и позвякивание погремушек на бубне. Но скала громоздилась слишком отвесно, чтобы добраться туда, придется пробежать метров двести по берегу до ущелья. Надо было улучить момент. Но вот на скале ударили в бубен, и загнусавил старушечий голос.
- О ч-чем это она?-прижимаясь к плечу Шатрова и скрывая страх, полюбопытствовал Кирька.
- Это она себя восхваляет,- пояснил Шатров.- Говорит, что она дочь водяного владыки Селикена, всесильная черная шаманка… Завтра в подводном царстве состоится пир. Будут приготовлены блюда из мяса парней…
- Х-хороша бабка…
- Де-буо! - звучным продолжительным возгласом откликнулся с противоположного берега Кыллахов. Он объявил старухе в стиле былинных сказов свою родословную. Он - Витязь света и добра, у его сказочного коня крылья сокола.
- Тебя, как пороза с кольцом в ноздре, ведут чужаки,- прогундосила в ответ старуха.
- Ну и солона же твоя поганая речь! - пропел с отвращением Ксенофонт и, сердито сплюнув, начал в песне доказывать, что шаманка и ее спутник нарушают закон тайги и будут за это пойманы и строго наказаны.
- Ты нарушил клятву Тучэвула,- исходя яростью, ответила Ксенофонту старуха и осыпала его градом проклятий.- Клыками горных медведей, кривыми когтями орланов, рогатиной с острым жалом проклинаю! Кости твои желтые ворон по горам разбросает!
- Залезла в свою железную шкуру! - насмешливо крикнул Кыллахов и в песне-импровизации стал доказывать, какой глупой и ненужной жизнью прозябает старуха, и на сколько было бы ей лучше жить среди людей.
В этот момент к Кыллахову подбежала Наташа. Она не понимала, что происходит, но по улыбке проводника поняла, что он не только не испытывает страха, но даже находит во всем этом что-то забавное.
- Мы тут мало-мало олонхо устроили,- сказал ей Ксенофонт с усмешкой и успокоительно добавил: - Сегодня мирно решим дело.
Кыллахов не стал терять времени на перебранку. Он запел хороводный танец «Огокай», восхваляя зелень полян и приглашая старуху, «одну из лучших таежных красавиц», в хоровод.
Видимо, давно соскучившись по родной речи, старуха забыла обо всем и запела что-то льстивым голосом.
Шатров, давясь смехом и зажав рот ладонью, перевел:
- Она говорит, печень ее наполнилась любовью к доброму витязю, пусть он скачет на своем крылатом коне к ней, его верной возлюбленной.
- Обрадовала, т-то-это!
Парни из-под скалы разглядели старуху, которая стояла, прижав ладонь к уху, и слушала искусный поэтический ответ. Рядом с ней маячила высокая фигура с ружьем в руках.
Белов, как бывалый солдат, оглядел кручу и махнул рукой, чтобы взбирались вслед за ним. Взбираться надо было безошибочно. Сорваться с такой скалы - значило разбиться насмерть.
Кирька легче всех, он полез, как муравей, и мигом оказался на краю обрыва, не решаясь высунуться. Но как доберется Сергей в своих сапожищах? Не догадался разуться…
Наташа тем временем успела вернуться в палатку.
- Идемте же! - теребила она то Зою, то Вадима. Но Орлецкий только поводил плечом: «Приказано сидеть в палатке…»
- Ну и сидите! - крикнула Наташа и вновь выскочила из палатки. Сумрачная ночь кутала деревья, реку, противоположный берег, с которого доносилось странное пение и гулкое звучание бубна. Где ребята, где проводник? Куда ей кинуться? А может, кто притаился рядом, за кустами? Она побежала к костру на береговой полянке. Костер прогорел, вода в ведерке чуть-чуть парила. Не от-давая отчета, зачем ей это нужно, Наташа сдвинула хворост, и огонь моментально вспыхнул.
- Дз-з-зи-ик! - просвистела пуля и чокнулась о стенку ведра. В пробоину хлынула вода, огонь зашипел, зашикал.
Наташа отпрянула к кустам, но остановилась, набрала побольше воздуха в легкие и изо всей силы крикнула в темноту, откуда прилетела пуля:
- Бандит!
На скале послышались голоса парней:
- Стой!
- А ну, вертайтесь!
- Н-не уйдете, д-догоним!
Но оленьи копыта уже далеко выстукивали дробь по крутой каменистой тропе. И оттуда, из темной чащи кустарника, донесся ненавидящий утробный бас:
- Ждите еще подарочек, храпаилы!
БЕГЛЕЦЫ 1
Всю ночь Зое снились кошмарные сны. Она с трудом дождалась, когда развеялся сумрак и сквозь полог палатки начал проникать рассвет. К утру Зоя услышала легкое пощелкивание полога палатки и догадалась, что накрапывает дождь. Под порывами ветра резко шелестели березки. На душе у Зои сделалось скверно.
И еще она вдруг ощутила, что в ней проснулась ненависть к Сергею. Да, да, она ненавидит его! Это он виноват во всем, он ее втравил в эту дурацкую экспедицию. Как она опрометчива и глупа! Но с этой минуты все станет на свои места, не такая уж она беззащитная. Увидев спящую Наташу, Зоя презрительно скривила губы: «В героини хочешь попасть? Смешно!..» Нет, хватит с нее.
Наскоро подобрав волосы, Зоя, разутая, в помятом платье, вылезла из палатки, чтобы разбудить Белова и вы-сказать ему возмущение. Выглянув, она сразу увидела Сергея. Он сидел под березой с двустволкой в руках. У его ног лежал пес, спокойный и неподвижный, как черное изваяние.
Увидев Зою, Сергей широко улыбнулся и хотел вскочить.
- Сиди,- показала она рукой. Сергей заметил бледность на ее лице и встревожился.
- Ты заболела?
- Нет, хуже,- тихо ответила Зоя и присела перед Сергеем на корточки. Глаза ее наполнились слезами. Она не всхлипывала, но слезы текли по щекам и падали на черную лохматую шерсть Ытыса. Сергей растерялся, он не знал, что в таких случаях делать мужчине.
- Сережа, родной,- зашептала Зоя.- Я предчувствую что-то страшное. Спаси меня. Ради мамы моей спаси. Она умрет, если что со мной случится…
Зоя прильнула мокрой щекой к лицу Сергея. Он,утешал ее, гладил по голове. Он не мог ей отказать ни в чем. Он выполнит ее просьбу…
Из мужской палатки вышел взлохмаченный Орлецкий. Видимо, он тоже не спал эту ночь. С мохнатым полотенцем на плече и мыльницей в руке он подошел к березе.
- Воркуете, пижоны? Пошли умываться.
- Я уже умылась,- не пряча свое заплаканное лицо, проговорила Зоя.
- Адью! - махнул Вадим и вприпрыжку скрылся под обрывом. Вдруг от реки донесся его громкий стон. Сергей и Зоя кинулись вниз и увидели Орлецкого распластанным у воды. Рядом валялось полотенце, а красную мыльницу тихо уносила река.
- Что с ним? - закричала Зоя.- Он разбился!
Сергей кинулся к товарищу. За ним прибежал Кирька и принялся горстями брызгать воду на лицо и грудь Вадима.
Вскоре Орлецкий открыл глаза, повернулся и попробовал встать, но, застонав от боли, тут же повалился наземь.
Взволнованная и решительная Наташа кинулась допытываться у Вадима, что и где болит. Ведь ее учили оказывать первую помощь. В чемодане имелась походная аптечка, бинты и накладки. Сергей хотел помочь другу по-своему: дернуть изо всей силы за ногу, чтобы вправить вывих, но Вадим замахал рукой.
- Отстань, медведь-костоправ,- корчась от боли, процедил он сквозь стиснутые зубы.- Я же чувствую, что у меня перелом.
Несчастный случай с Вадимом вконец расстраивал планы следопытов. Его на руках перенесли в палатку. Зоя села у изголовья.
- Очень болит? - допытывалась она и, обращаясь к Сергею, потребовала:- Надо немедленно, сейчас же везти его в больницу!
- Если перелом, тянуть нечего,- поддержал Шатров.
Наташа осмотрела вспухшую ногу, смазала щиколотку и пятку йодом, забинтовала.
- Вадим, по-моему, перелома нет, ты отлежись,- посоветовала Наташа.- Может быть, пройдет…
- Ну дайте же хоть глоток спирту боль притупить,- простонал Орлецкий,- или я завою на всю тайгу.
- Я отвезу на плоту,- решил Кыллахов, и парни взялись за топоры. Рубили сухие деревья, сбрасывали на берег и стаскивали к одному месту. Кыллахов нарубил лозы и, расправив ее на костре, навил кольца для связывания бревен. Приготовили козлины и греби. Плот сделали устойчивый - длинный и широкий, а для Магана поставили изгородь.
Ром и Кирька крепили на плоту последнюю стойку-козлину для гребного руля. Сергей тесал из длинной сухой лиственницы гребь. Наташе поручено было сварить обед, но она не занялась стряпней. То сидела возле плота, то уходила в палатку, где Зоя шефствовала над больным. Все почему-то молчали, словно в отряде появился покойник, и они отправляли его в последний путь.
Перед тем как сложить вещи Орлецкого на плот, собрались в палатке. И опять никто не решился первым начать разговор.
- Удивляюсь,- заговорила первой Зоя.- Вы глядите на больного человека, как на обузу. Разве можно так?!
- Мое слово тут не решающее,- волнуясь, сказала Наташа и сдвинула черные шнурочки бровей, отчего шрамик резко переломил левую бровь. Теребя косу, она резко повернулась к Орлецкому.- Вадим, ты меня извини… Но ты же понимаешь, что срывается наш поход… Отлежись… У тебя скоро пройдет.
Зоя презрительно сощурила глаза, лицо ее покрылось красными пятнами.
- Как не стыдно!
- Я ничего не требую,- вяло проговорил Вадим.- Хоть с кручи головой вниз. Мне все равно…
- Нет, нет! - словно кто собирался напасть на Орлецкого, загородила его собой Зоя и повернулась к Сергею.- Ведь ты не бросишь его? Мы вместе доставим его в больницу. Мы должны это сделать! Или я возненавижу и себя, и тебя. Ты поедешь?
Сергей промолчал. Неужели Вадим притворяется? Но если даже перелом настоящий - все равно он размазня, толку от него не будет… Сергей стал вытаскивать вещи Орлецкого. Они были аккуратно сложены в чемоданы с чехлами и рюкзаки, как будто Вадим заранее готовился в дорогу. Но об этом Сергей не подумал. Выносить Зоины вещи у него не хватило духу. Зоя уезжает? Нет, это невозможно! Он не хотел разлучаться даже на час. Ехать, ехать вместе! А как же товарищи? Ведь это он зазвал их сюда, он доказывал им, что поход надо совершить обязательно. А теперь, когда до цели рукой подать, бросить их просто невозможно…
Кирьке смертельно надоела эта канитель. Морщась, он небрежно затолкал в зеленый чехол Зоину постель и запихивал сверху всякие женские «штучки-дрючки», как он мысленно выражался.
Кыллахов и Шатров долго возились, пока заставили Магана ступить на плот. Взнузданного, с замотанными глазами коня привязали к крестовине, чтобы не сорвался и не потоптал людей.
Ступить больной ногой Орлецкий, конечно, не мог. Сергей подставил спину, и Вадим, ухватившись за шею, повис на нем.
«Ш-шилом бы тебя под зад - небось, поскакал бы!» - скривился Кирька, увидев Орлецкого верхом на Сергее.
- Зоенька! - кинулась к подружке бледная и взъерошенная Наташа.- Ты зря поддалась панике. Орлецкий через три дня, ну, от силы, через неделю будет здоров, вывих пройдет. Не уезжай, милая, я тебя умоляю!
Но Зоя молча отстранила Наташу и прошла на плот. Она в упор глянула в лицо Сергею, как будто говоря: «Значит, остаешься? Пожалеешь!»
Кирька отвязал чалку, слегка пнул ногой в корзину. Плот медленно стронулся с места, и проворные речные струи стали отдалять его от берега. И тут Зоя вдруг спохватилась и резко шагнула на край плота, чуть не свалившись в воду. Прижимая руку к груди, она выкрикивала отрывистые фразы:
- Сергей! Сережа! Береги себя! Я тебя жду!
Белов шел по берегу вслед плоту, и его все еще не оставляла надежда, что Зоя решит вернуться. Он бы кинулся в воду и вынес ее на берег… Но она больше ничего не кричала, только стояла на краю длинного плота и грустно смотрела на него.
Скоро плот, вышедший на широкое разводье, скроется за поворотом. Вот он и скрылся. Сергей так и остался стоять с поднятой рукой, как береговой створ, указывающий путь речным судам.
Неунывающий Кирька направился к Наташе и даже весело подмигнул.
- П-пускай улепетывают, т-трусы,- заговорил Кирька, но увидев заплаканные глаза девушки, разочарованно сказал:-Тоже мне, рёвушка-коровушка.
Сквозь всхлипы Наташа горько сказала:
- Я же их на всю жизнь из души вычеркиваю…
2
Весь распорядок в отряде теперь менялся. Стало меньше людей, да еще опасность подстерегала на каждом шагу. Ходить придется с оглядкой, имущество и дощаник постоянно охранять. Разглядывая пробитое ведро, Сергей сразу определил, что пуля винтовочная. Остроглазый Кирька долго шарил по траве, но все же отыскал пулю.
- Где б-бандюга раздобыл такое оружие? - удивлялся парнишка.
Оставаться на открытой площадке против скалы - значит рисковать, как и вчера. Кыллахов правильно посоветовал подняться по реке до устья ключика, загнать дощаник в глухой заросший заливчик и там же в кустах поставить палатки.
Старик думал проплыть с Зоей и Вадимом только до порога, а там попросить Игнаша проводить их дальше до рыбаков, а те уже отправят на прииск. Обратный путь на своем резвом Магане он рассчитывал преодолеть за двое суток.
По совету проводника парни перебрались в тополевые заросли к устью ключа, впадавшего в Ярхадану. Новое становье Кирька Метелкин для пущей безопасности решил обнести изгородью из тонких жердей. Он отхватил «усадьбу» довольно обширную, чтобы здесь же пасти кобылу, пока она не попала к бандитам на мясо. Бес с нею, хотя бы безухую представить ее на конный двор!
Проводник перед отъездом наказал им сделать долбленку для переездов по маленьким и стремительным ключам, где не мог развернуться дощаник.
Взяв поперечную пилу и топоры, Сергей и Ром направились к могучему тополю, осмотрели, нет ли признаков гнили, и принялись подрубать его с двух сторон, сначала с каким-то ожесточением, потом с упрямым азартом. Ром не забывал вызова Сергея померяться силами и не собирался уступать… Долго, до горячего накала шаркала пила. И вот в комле тополя хрустнуло. Вершина зеленого великана медленно поплыла мимо крон своих ровесников. Дерево с треском рухнуло, подмяв под себя несколько молоденьких топольков и разбрызгав в стороны ветки с белесой широкой листвой. Отмерив восемь шагов - длину будущей долбленки, как указал проводник,- парни снова принялись пилить. Скинув рубахи, они работали в майках, и Наташа любовалась их упругими мускулистыми телами.
Когда отпилили восьмиметровую «чушку», потребовался и Кирька - снимать толстую и прочную, как броня, кору. Парнишка старательно и ловко орудовал топором, и пока Сергей и Шатров, вытирая лбы, пили чай, «чушка» была ошкурена. Очертив по шнуру края, Сергей взял отточенное до блеска тесло с полукруглым долотом на конце и вонзил в ствол. Шатров начал долбить с другого конца.
- Зрители вам, наверно, не нужны,- обратилась Наташа к плотникам.- Мы с Кирькой побродим вблизи, занесем на карту ручеек.
- Далеко не уходить,-«не отрываясь от работы, распорядился Сергей.- Часа через два возвращайтесь, не позже.
Подпоясанный патронташем Кирька шагал рядом с Наташей солидно, по-мужски. Они шли в тени высоких деревьев по извилистому берегу ручейка. Тихо струилась вода желтовато-коричневого цвета, похожая на густо заваренный чай.
- Увидишь, он из мари вытекает,- говорил Кирька, выказывая свою осведомленность.
- Берега каменистые, откуда же будет болото?
- Скоро к-кончится лес, увидишь.
Вдруг Кирька насторожился, сдернул с плеча ружье и быстро спрятался за ствол осины.
- В-видишь, на верхушке дерева? - тыкал, он пальцем.- П-пожалуй, молодая рысь…
- По-моему, это сова.
Птица услышала голоса, лениво взлетела и, сделав круг, устремилась вверх по ручью.
- Д-до чего же схожа старая сова с молодой рысью,- оправдывался Кирька.
Чтобы не подумала Наташа, что он струсил, Кирька принялся рассказывать, будто свои приключения, всякие охотничьи байки, которых он вволю наслушался по вечерам в конюховской сторожке.
- Здешний м-медведь муравьиной породы, мелкий, трусливый, как заяц. Сколько их от меня убегло, просто в голове не держу.- Кирька свысока окинул спутницу мужественным взглядом и начал давать инструкции, как отбиваться от трусливого хозяина тайги:-К-конечно, хорошо бы не попадаться ему, а уж если встретился, на дерево не лезь - достанет: Лучше ляг лицом вниз и притворись мертвой. Медведь п-понюхает и отойдет: н-не будет же он жрать всякую п-падаль!
От Кирькиных разговоров Наташе становилось неуютно. До этого она проходила экспедиционную практику в степном Оренбуржье. Там за тридцать верст в округе все как на ладошке. Не то что волка, суслика видишь вон откуда. А тут ручеек окружила дремучая тайга. Где-то рядом бродят недобрые люди, да еще жди из-за каждого куста россомаху или медведя, задирай голову, чтоб не сиганула рысь…
Хрустнула ветка в темном густом ельнике. Кирька замер. Он проворно сунул в руки Наташе деревянный лоток, сдернул с плеча ружье и взял наизготовку.
- Ид-дем! - храбро кивнул он Наташе и пошел впереди на цыпочках, вытянув шею. Заметив на песке следы, Кирька понимающе оглядел их.
- К-кажись, волчьи.
- Совсем похожи на лисьи,- удивлялась Наташа и допытывалась:- А какие следы у горностая?
Воздух в тайге напоен прелью - повсюду истлевают стволы упавших столетних деревьев. На нижних ветвях -елей висит «ветошь» - длинные сизые бороды мхов…
Наташа часто останавливала своего спутника. Они набирали в лоток песку и старательно промывали. В этом деле Кирька блистал виртуозным мастерством. Обучая Наташу, он внушал ей старательскую истину: «В одних руках лоток - золотомойка, в других - что помойка - все золото порастеряет». Золото не попадалось, но это только подхлестывало их. Забыв об опасностях, они рылись на всех перекатах, доставали пробы с отмелей и глубин.
Кирька расхвастался, что безо всяких теорий видит в земле золото. У него от природы талант. Отец сказывал, Кирьке и двух лет не было, как он открыл золотую россыпь. Отец долго таскал его по ключу и спрашивал: «Здесь?» А он ему: «Нет!» Отец орал: «Может, тут?»
А он опять вертел головой. Потом запросился. Отец снял штанишки, посадил. Опосля на том месте забили шахту. Золотища черпанули - жуть сколько! Если б одна бабка не сглазила его талант, Кирька был бы самым прославленным золотоискателем.
Лес постепенно перешёл в кустарник. Перед следопытами раскрылась огромная заболоченная равнина. Лишь вдали болото обступали заросшие лесом сопки. Как зеленые пуховички, проседали под ногами кочки торфяного мха. Чуть не из-под ног с картавым криком выпорхнули куропатки в странном наряде: серые, как домашние курочки, с белыми-белыми крыльями. В двух гнездах оказалось чуть не десяток яиц.
- Б-будет яичница.
- Оставим, у них уже скоро птенцы выведутся,- отговорила Наташа.
Обширная марь выглядела живописно. На зеленом ковре повсюду голубели озера и озерца, на каменистых взлобках торчали одинокие старые корявые березы. Розовыми полосами выделялись лужайки цветущего вереска, да кое-где белели крупные цветы пушицы.
- Сейчас ты п-получииш букет,- пообещал Кирька, решив порадовать Наташу. Он кинулся к лужайке, но не успел пробежать и десяти шагов, как почувствовал зыбун. Едва успел он сообразить, что надо подаваться назад, а ноги уже до колен увязли в трясине. Кирька грудью упал на плавень и, чувствуя под собой бездонный омут, изо всей силы заработал руками и ногами.
- Н-ни шагу с м-места! - крикнул он бросившейся к нему на помощь Наташе.
В грязи и колючках мха выполз Кирька на берег ручья. Наташа кинулась к нему.
- Эх, ты, разве можно так! - начала она было отчитывать его, но, взглянув на парнишку, оборвала себя.- Давай искупаемся,- предложила она уже другим тоном.- Я выстираю твою одежду. А просохнет, быстренько вернемся к ребятам.
- П-пожалуй, можно,- растерянно согласился Кирька.
- Ты хорошо плаваешь?-поинтересовалась Наташа.
- П-подходяще, стилем «топорик». Н-нырять тоже умею. А выныривать пока не научился.
Наташу удивило, что такой знаток и ценитель спорта не преуспел в плавании. Она поинтересовалась, в чем же он преуспел.
- Я-б-болельщик! - гордо выпалил Кирька.- А т-ты, наверно, такой же мастер спорта, как и я? - решил он проверить свои сомнения.
- Ага! - чистосердечно призналась Наташа.
У парня от злости аж глаза побелели. А он-то поручился тогда, на пороге, что она мастер спорта!
- Обдурила и радуешься?
- Нисколечко. Наоборот, поняла, что геолог обязательно должен уметь плавать. Давай вместе учиться.
Для виду Кирька малость поломался.
- Сперва т-ты. Я тебя с берега на веревочке подержу.
Омут неглубокий, но вода студеная. Побарахталась Наташа по-лягушечьи, потом, подражая ее стилю, «плавал» Кирька, а Наташа водила его на привязи, как Бобика. Вылезли из омута озябшие, но довольные: каждый уверял, что немного научился. Развели огонь, высушили Кирькину одежду. Навьючив на себя груженный всякими каменьями Наташин рюкзак, Кирька с ружьем в руке пошел вслед за девушкой. Своей широкой спиной, как ему казалось, он отгораживал ее от всякого притаившегося позади них зверья. Уже подходя к месту, где Сергей и Ром все еще возились с долбленкой, Кирька приложил палец к губам:
- Что говорили, что д-делали - т-только между нами. Тайна. П-поняла?
3
На закате третьего дня вернулся проводник. Кобыла призывно ржала, но Маган не ответил. Как только Кыллахов слез, конь опустил голову и задремал. Арфа его обнюхивала, кусала за гриву, но он только поводил ушами и не просыпался. Видать, досталось ему в пути.
В палатках никого не оказалось. Кыллахов пошел к долбленке. Распорки стояли правильно, лодка обещала быть устойчивой. Оставалось обтесать ее снаружи, но без проводника парни не рискнули. Ксенофонта удивило, что табор оставлен без охраны. Лишь Ытыс блуждал возле палаток. Соскучившись, он теперь не отступал от хозяина, ходил по следам, обнюхивал ичиги. Взглянув на пса, старик обратил внимание, что тот тычет мордой вверх. В густых ветвях высокого тополя Кыллахов заметил подобие гнезда, а в нем сидел обвязанный веревкой Кирька и спал.
- Часовой! - громко окликнул проводник.- Кого там видел?
Кирька спросонья перепугался, а узнав Кыллахова, смутился. Развязал веревку, нарочно долго спускался, стараясь придумать хоть какое-никакое оправдание.
- Все д-дрыхнут по ночам,- пожаловался он Ксенофонту.- Приходилось одному с-сторожить.
Кыллахов без расспросов понимал, что в отряде ничего не случилось, если два парня с Наташей странствуют по ключу, а Кирька отсыпается в гнезде на дереве. Зато парнишку интересовали новости.
- Ну как эти беглецы?
- Оставил их в зимовье Игнаша,- недовольно и нехотя ответил старик.
- Зоя не просилась обратно?
- Так себе девка. Шалтай-болтай.
- Ой, погубит она Серегу,- огорчился Кирька.- Такого парня… У меня душа чуяла.
Из ближней рощи донеслась песня:
Мы с тобою сумеем руду дорогую Отличить от породы пустой…Пела одна Наташа. Парни шагали молча, неся за плечами тяжелее рюкзаки.
Сергею с отъездом Зои стало тоскливо и одиноко, он часто вслух вздыхал, не скрывая своей тоски. Наташа пыталась его утешать, а Ром негодовал: на черта он ей сдался, если ему, кроме Зои, никого и ничего не нужно.
Разглядев на стане белого коня, Сергей чуть не бегом кинулся к старику.
- Ну, как там?
- Жив-здоров,- ответил Ксенофонт и долго копался в кармашке, доставая листок.
Первое, что ощутил Сергей,- знакомый запах Зоиных духов, потом разглядел неровный ее почерк, обрадовавший его каждой буковкой. Он читал, даже не сняв рюкзак, оттягивавший плечи. Сперва его лицо засияло, но тут же погасло. Направляясь к берегу ручья, он снова и снова читал. Лишь у самой воды порвал в мелкие клочья листок письма и бросил в ручей. Поток подхватил обрывки, закружил и помчал вдогонку той, что послала обидные и несправедливые строки…
Только глубокой ночью вернулся Сергей в палатку и, не раздёваясь, завалился спать. Утром он проснулся, почувствовав запах жареных оладьев, а когда вылез из палатки, увидел Наташу в пестром фартуке со сковородкой в руке и завтракавших мужчин.
- К нашему шалашу - хлебать к-кулешу,- бодро позвал Кирька.
Молча прошел Сергей к ручью, скрылся в кустах, и долго от омута доносился плеск воды и покряхтывание. Вернувшись, он молча съел пару блинов, выпил залпом большую эмалированную кружку чаю и виновато сказал:
- Можно мне взять свой пай из «НЗ»?
- Б-бери и мой тоже! - великодушно предложил Кирька, радуясь, что хоть чем-то может помочь другу.
Шатров неодобрительно поджал губы.
Переглянувшись с Кыллаховым, Наташа молча поднялась и вскоре вернулась с кружкой, наполненной спиртом.
- П-пусть караулит стоянку! - предложил Кирька.- А мы сами управимся.
- Ты, Кирилл, с Шатровым кончай разведку тут,- сказал Кыллахов.- Мы с Натальей немножко скалы поглядим. Дня на два уедем.
- Ладно! - кивнул русой головой Сергей.
Дорога дальняя - значит, торопись. Кыллахов быстро оседлал белогривого Магана, привьючил постели, лопатку с коротким черенком и кайло. Кирька не спешил седлать Арфу - то щупал потник, то разглядывал стремя.
- С-мотри, собьешь Арфе спину, з-заработаешь по мягкому месту,- погрозил он Наташе.
Кыллахов позвал пса и направил коня вброд через ручей. Наташа пустила Арфу вслед. Лошади процокали копытами по каменистому берегу и выбрались на мягкое мшистое взгорье.
- Учись читать тайгу, геолог Наталья,- посоветовал старик.
Редкие невысокие лиственницы росли на огромной площади плоскогорья.
- Однако, пожар был лет сорок назад,- пояснил проводник.
- Как вы узнали?
- Деревья сказывают. Молодые они.
Серый бурьян и желтая прошлогодняя трава густо покрывали землю, и свежая зелень с трудом продиралась сквозь космы вымерших трав.
- Гляди, кабаржиное стадо! - крикнул проводник.
Наташа вертела головой, вглядываясь вдаль.
- Э, не туда глядишь, на землю надо. Вон помет орешками. Свежий. Мы их пугали.
Теперь она разглядела чуть примятую траву и даже отпечатки острых копытцев.
За плоскогорьем начался пологий подъем. Ехали долго. Наташа думала, что совсем скоро они взберутся на ту самую высокую вершину, которой любовались издали все эти дни. Но когда поднялись, увидели, как далеко еще до нее. Проводник оглянулся.
- Плащ свой прозрачный взяла?
- Дождя не будет,- возразила девушка.- Небо - чистая бирюза.
- Разве не видишь, Ытыс траву ест? Дождь ворожит.
На закате солнца они очутились в краю горных озер.
Кыллахов придержал коня и указал рукой на обрывистый берег озера, затерянного во впадине. Вдоль глинистого оранжевого берега плыли четыре белых лебедя и пять лебедят. Они четко отражались на глади спокойной воды. «Не убывает красота земли»,- порадовался Ксенофонт. Он тихо поманил Наташу, чтобы не спугнуть на озере лебединую стаю.
Глубоких провалов и впадин было много. На дне их светилась вода, очерченная то черными гранитами, то оранжевыми глинами, то опушенная свежей зеленью тальников и осоки. Гуси, как убедилась Наташа,- большие собственники: каждая семья безраздельно владела целым озером. Утки дружно соседствовали: на каждом утином озерке утят виднелось больше, чем кувшинок.
Наташа чувствовала, как привораживает ее эта молчаливая, чуть грустная, но такая прекрасная северная земля…
Закат дотлевал на зубьях гор, повеяло прохладой. Лошади двигались по тропе, проложенной копытами диких оленей и ступнями медведей. В одном месте, на крутом спуске в глубокий темный распадок, проводник вдруг соскочил с коня и нагнулся над пепельной пылью тропки. Он поднял что-то с земли, внимательно вгляделся, и лицо его исказила гримаса отвращения.
- Ай, сатана! Убивать таких надо…
Проводник передал Наташе находку - четыре рыбьих чешуйки.
- Что же тут плохого?
Ытыс вынюхивал следы и тихонько взвизгивал. Не дожидаясь, пока пес кинется по следу, Кыллахов привязал его на длинную ременную веревочку.
- Дурной человек,- горячась, пояснил старик,- больной рыбой торгует. Фэ! Пахай! Гадость! В этом озере рыбу никогда не ловили. Голодом сидели, а не ловили. Даже в старину. Червяк у нее в животе, солитер называется.
Низкие тучи заслонили небо. Иногда, чтобы не задевать их дымчатых косматых краев, Наташа даже пригибала голову. Темень, как и всегда бывает в горах, сгустилась моментально. Стланиковые кусты, бледно-зеленые днем, теперь походили на огромных черных глухарей, присевших по краю склона на ночлег.
- Кусаган-кёль,- донесся из темноты голос Кыллахова.- По-русски значит - Поганое озеро. Туда ехать придется теперь.
Наташа посмотрела вправо, в черноту провала, и вскрикнула от удивления:
- Костер!
Далеко внизу краснело загадочным цветком небольшое пламя, возле него угадывались люди.
Снизу донесся хриповатый лай и оборвался. Кто-то, видимо, пнул собаку. Она резко взвизгнула, но, отбежав, вновь завыла. Через мгновение донесся сдавленный визг, хриплое прерывающееся тявканье. Что-то плюхнулось в воду. И все смолкла
Огонь мигнул раз-другой, как глаз чудовища, и исчез. Надо мчаться вниз на всем скаку. Ксенофонт смутно помнил путь, очень рискованный, над стометровым обрывом.
Сам он отважился бы. Но amp;apos; оставить Наташу одну было рискованно. Они покричали в два голоса, чтобы незнакомцы их не боялись, и подождали. Никто им не ответил. Огонь больше не вспыхивал. Черным провалом зияла бездонная чаша впадины.
Медленно и осторожно сползали они по витой тропе, которую угадывали только лошади. В настороженной тишине Наташа слышала, как долго со стуком катятся камешки, сдвинутые копытами лошадей, пока булькнут в воду. Далеко лететь, если сорвешься. Кыллахов предупреждал Наташу на опасных поворотах, велел слезать и придерживать кобылу.
Спустившись в седловину, они остановились на ночлег. Старик не отпустил лошадей, привязал их на длинные волосяные веревки к стволу корявой лиственницы. Ытыса хозяин привязал к кусту стланика, под мохнатыми ветвями которого сбросил вьюки. Взглянув в настороженное, напряженное лицо Наташи, он шутливо припугнул:
- Погляди, не забрался кто в наш куст?
Не съев за всю дорогу ни крошки, Кыллахов и сейчас не стал ужинать. Он перезарядил берданку, велел Наташе оставаться на месте и хотел уже идти. Но девушка взмолилась: «Я тоже пойду…»
Старик с берданкой в руках быстро и ловко пробирался меж кустов. Он не задел ни одну ветку. Под его ногой ни камешек не стукнет, ни валежина не хрустнет. Так бесшумно может ходить только рысь. Но Наташа, как ни старалась, все время то спотыкалась о корневища, то раскаливала до скрипа ветки.
- С тобой хорошо пулю искать,- пошутил Кыллахов и добавил:-Ты дыши, а то взорвешься. Носком ходи, чувствуй землю, как слепой.
Обошли небольшой круг по седловине и вернулись к месту стоянки. Старик остался недоволен выбором стоянки - поляну окружали скалы. Он извлек большой темный полог, под которым собирался прятаться от дождя, и покрыл им, как попоной, Магана. Теперь белого коня не увидят и в пяти шагах.
На ужин он предложил по лепешке, испеченной на камне и пропахшей дымком, и вареному сигу, разлил по кружкам остаток воды из железной фляги.
- Садись ко мне спиной. Спать будем,- распорядился он после ужина.
Девушка поняла Ксенофонта. В таком положении - спина к спине - сильно не разоспишься. Она накинула плащ поверх голов и, слушая легкий шорох мелких дождинок, настороженно притихла. Кони звучно щипали траву. Пес доел остатки ужина, положил морду на носки Наташиных резиновых сапог и сразу засопел. Хорошо ему. Нет уж, она в эту ночь глаз не сомкнет…
Проснулась Наташа от тихого повизгивания. Привязанный Ытыс отпрашивался в кусты. Голова Наташи покоилась на седле, под боком лежала попона. Серое неприветливое утро только начиналось. Проводника рядом не было. Но вскоре его голос донесся издали: он звал Наташу к озеру.
С трех сторон над озером нависали гранитные кручи. Спустившись к берегу, заросшему кугой и осокой, Наташа словно попала на свиноферму во время кормления поросят. Кто-то в воде раздвигал кугу, чмокал, чавкал, пощелкивал.
- «Что это?» - удивленно, одними глазами спросила Наташа.
- Караси завтракают,- ответил проводник.
Под обрывом стоял чум, крытый облезлыми медвежьими шкурами и тряпьем. Наташа и проводник вошли в него. В чуме валялись лоскуты шкур, пожелтелые от времени берестяные туески, деревянная ступка, грязные узелки. На сушилке висел кожаный женский костюм с железными подвесками и птичьими засушенными головами. Тут же валялись колотушка для бубна и затрепанный, с выдранными на цигарки углами, журнал «Нива» за четырнадцатый год, заполненный портретами генералов, царских министров и всей царствовавшей семьи. Затхлой стариной повеяло от всего этого. А вот будильник с выпуклым стеклом, в прозрачной пластмассовой оправе был совсем новый. Но, видимо, завод его кончался, и он тихо и обидчиво достукивал свое «тик-тик», будто упрашивал: «Ну заведите же пружину, я не хочу отставать от времени!»
- Кто с человеческой дороги собьется,- брезгливо рассматривая логово, проговорил Кыллахов,- обязательно на волчью тропу попадет. Это они, оборотни, нам пакостят.
В стороне от чума стояли длинным рядом треноги, служившие опорой положенным сверху жердям. На жердях медно-красным ожерельем висели крупные копченые караси. Дымокуры под ними почти погасли. Над рыбинами ви-лись темно-синие мухи. Около корыт с грязным рассолом валялись вороха пойманных с вечера карасей с толстыми вздутыми брюшками. По брезгливому выражению проводника Наташа поняла, что вся рыба заражена. Скорее отсюда!
- Поехали,- указав на небольшой плотик в осоке, позвал проводник.
Они вооружились шестами и поплыли вдоль берега. Сразу же наткнулись на волосяную сеть, скомканную рыбой. Когда старик попробовал поднять карасиный «рой» на плот, сеть затрещала. Тогда он принялся кромсать ее ножом, сбрасывая клочья в воду. Со второй - капроновой - пришлось повозиться подольше.
Девушка вглядывалась в прозрачную воду и диву давалась: караси плыли и плыли откуда-то из глубин и, как голодная саранча, набрасывались на осклизлые коренья куги, чмокали в воде округлыми ртами, будто целовали корневища.
Они очутились под скалами. Черный гранит с косыми линиями сдвигов вздымался головокружительными кручами, а под плотом светилась невероятная глубина, и в ней виднелось , хаотическое нагромождение обломков гранита.
Вначале Наташа оробела: вдруг обвалится скала. Но вскоре расхрабрилась и попросила проводника править плот впритирку к скалам, чтобы получше вглядеться и прихватить образцы. Такого идеального обнажения коренных пород не встретишь в другом месте. Особенно обрадовалась она, когда увидела кварцевую жилу. Голубоватым дымком вилась жила на черном фоне скалы. Дымок этот уходил далеко вверх.
Наташа взяла осколок кварца, и вдруг сердце ее заколотилось: на осколке, как азбука Морзе, выделялись четыре золотые короткие черточки и еле заметная точка.
- Пустяк это, однако. До тебя тут проверяли,- огорошил Наташу старик и показал на скальные зазубрины.- Железным долотом долбили.
День ушел на осмотр скал, а к вечеру они очутились около чума. Наташа хотела скорее бежать отсюда, но проводник воспротивился: он считал свою миссию незаконченной. Осмотрев кучу хвороста и несколько бревен, сброшенных сюда со склона, он стал толкать хворост в чум, из которого вынес только будильник. Заполнив чум, Ксенофонт начал обкладывать его хворостом снаружи. Пришлось и Наташе помогать: вдвоем они таскали жерди с ожерельями копченых карасей и складывали на хворост. Собрали в плетеную корзину и ссыпали сюда же рыбу, валявшуюся около корыт, а потом бросили на хворост и корыта.
- Санитарный день на Кусанган-кёле устроили,- улыбнулся Ксенофонт.
В руках его чиркнула спичка. Заполыхал огонь. Извиваясь, лился он красными струйками по хворостинам и, наконец, охватил весь чум жарким пламенем. Караси взрывались подобно гранатам.
Кыллахов молча покосился на полыхающий чум и, убедившись, что он сгорит дотла, позвал Наташу в путь.
Пламя необычного костра терялось среди дневного света, но клубы угарного дыма врастали в небесную синь громадным черным деревом.
- Глупые они дураки,- не найдя в гневе других, более точных слов, раздраженно произнес Кыллахов;- Пьяный бандит да горбатая старуха. Кого пугать хотели?
Наташу вновь удивило: откуда все известно проводнику? Почему он знает, что люди, ставившие самострелы на берегу Ярхаданы и промышлявшие отвратительную рыбу,- одни и те же? Как он узнал, что старуха горбатая?
А для коренного таежника Кыллахова все было настолько просто, что он даже не стал разъяснять, считая это лишним. Разве по шаманскому костюму не виден горб? Или никаких следов не оставил пьяница? А мог ли добрый человек убить камнем свою собаку и швырнуть в озеро за то, что она известила лаем о приближении людей? И зачем убегать, если ты честный? В тайге честный человек рад встрече даже с незнакомым.
Наташа ночью спала крепко и не знала, что Ксенофонт ходил к чуму. Он окликал беглецов, приглашал вернуться, поговорить. Никто ему не ответил. Конечно, напакостив, они теперь убегут в другое дальнее логово, скорее всего, перевалят через Туркулан и скроются в заболоченной тайге. Все равно он еще разыщет их, никуда не спрячутся…
Утром, положив на колени планшет, Наташа быстро наносила карандашом контуры озера, зарисовывала характер скальных срезов. Она вновь и вновь вынимала из рюкзака кусок кварца с крохотными золотыми черточками и не могла оторвать от них восторженного взгляда. Конечно, это еще не означало богатого месторождения, но даже такие скромные находки окрыляли и радовали. Значит, может оказаться здесь золото не только рассыпное, но и рудное. В эти минуты Наташа забыла о тревожной ночи, о пережитом, о страхе. Все это мелочь в сравнении с тем, ради чего она рвалась сюда. Ее воображение рисовало картину за картиной. Вот после открытия золотоносных ключей она вернулась в университетскую аудиторию. Профессор Надеждин, опираясь на трость, медленно поднимается на кафедру. Он взволнованно поправляет очки и сообщает, что студентка Наталья Прутько…
- Твое лицо засияло утренним солнышком,- сказал проводник.- Обрадуй и меня своими радостями.
- Мы найдем россыпи! - Наташа вскочила и, подбежав к Кыллахову, снова показала на прожилки в кварце.- Вы только посмотрите.
Проводник спокойно глянул, не сказал ни слова и ушел седлать лошадей.
- Неужели вас это не радует? - с огорчением спросила Наташа. Проводник не откликнулся, он долго проверял и подтягивал подпруги, привязывал покрепче вьюки и лишь спустя несколько минут, слегка улыбнувшись, сказал:
- Э! Старый якут мало смеется, старый якут в душе радуется.
- Спасибо вам, Ксенофонт Афанасьевич,- весело сказала Наташа.- Вы настоящий таежный академик.
- Шибко перехватила, Наталья,- с нотками недовольства возразил старик.- Учись чирка называть чирком, а сокола - соколом.
Кыллахов помог Наташе взобраться в седло и велел ей ехать впереди.
Тропа круто вползала в узкое ущелье, сквозь которое, как в подзорную трубу, виднелась острая светло-желтая вершина. Ленивая и спотыкучая Арфа нехотя плелась в гору. Старик ее подхлестывал, Маган раза два хватил кобылу зубами за круп, чтоб не задерживала, но это мало помогло. Тогда проводник выехал вперед и привязал повод от уздечки к луке своего седла. Маган буквально поволок нерадивую кобыленку.
Площадка на вершине горы оказалась широкой, чуть заболоченной, травянистой. Сплошным розово-пламенным ковром на ней цвели крупные таежные цветы жарки. Но проводник не дал Наташе вдоволь налюбоваться цветами: ему хотелось, пока не скрылось за тучи солнце, показать ей всю окрестность, наметить отсюда маршруты. Он обвел горизонт биноклем, затем передал его Наташе. Десятки речек впадало в Ярхадану, и каждую Ксенофонт знал по имени, о каждой сообщал легенды или какие-нибудь интересные истории.
- Теперь это и твоя земля,- проговорил взволнованно и грустно проводник.- Хорошую землю тебе передаю…
Среди этих гор, таких же, как и он, седовласых, Кыллахов показался Наташе помолодевшим, окрыленным. Девушка достала карту профессора Надеждина и, разглядывая пометки, сравнивала на местности, сверяла с рассказами проводника. В памяти вновь живо возник разговор в профессорском кабинете. Взволнованный профессор оттолкнулся руками от валиков кресла и зашагал на протезе по кабинету. Почти просительно, что совершенно необычно было для его властного характера, профессор начал доказывать студентке, что речь идет не просто о проверке его гипотезы. Это пробуждение к жизни огромного пустующего края…
Спускаться верхом куда хуже, чем взбираться на любую кручу. Того гляди, свалишься под копыта. Бывалый наездник Кыллахов не слез с Магана, а Наташа долго вела Арфу в поводу. Они пробирались по гребню строго в направлении Ярхаданы. Перед спуском в узенькую, как корытце, долину, проводник все чаще стал прикладывать бинокль к глазам. Долина густо поросла нестарой, лет сорока - пятидесяти лиственницей. Зеленый шелк мягкой хвои сплошь заткал долину. Где-то внизу говорливо журчала вода, но отсюда ключ не был виден.
- Принимай, Наталья, шурфы! - кивнул Кыллахов на обвалившиеся и поросшие лесом ямы, которые пересекали долину поперек. Наташа схватила лоток и кинулась с лопаткой к шурфу.
- Не надо!-разочаровал ее проводник и пояснил: - Ищи широкий шурф. Если нашли золото, землю сильно ковыряли.
Около одной из ям увидели упавший и превратившийся почти в труху колодезный журавль, которым неизвестные старатели поднимали песок из шурфа.
- Корейцы копали,- определил проводник.-Их журавль.
«Вот бы научиться так читать тайгу»,- с завистью подумала Наташа. Ни в одном из шурфов докопаться до песка ей не удалось, а старик даже не слез с коня. Он не доверял этим шурфам. Копачи их для отвода глаз оставили. Найди они золото, все заровняли бы, покрыли бы сверху мхом.
Ночь они провели на вершине пологой сопки, а наутро прибыли к месту, где, по преданию эвенков, стояла кузница Тучэвула. Вблизи обрывистого берега темнела глубокая воронка совершенно правильной формы. Каково же было удивление Наташи, когда оказалось, что воронка всечена в чистые граниты. Что это, чудо ли природы или следы человеческой деятельности, следы предков?..
А Кыллахов с детства жил в убеждении, что именно здесь стояли наковальня и плавильня, упрятанные от завистливых глаз. Но где. добывал Тучэвул золотую руду, легенда умалчивала. Однако, видно, недалеко. Ведь у бедняка Тучэвула был всего лишь один хромой олень, много ли он мог привезти руды издалека? Да и не знал Тучэвул настоящей цены золоту, если вешал на свою полинялую дошку вместо деревянных застежек золотые…
Обмерив воронку по кругу, Кыллахов залез на дно и прикинул на глаз глубину. Почему же воронка стала мельче? Когда полвека назад он ступил сюда босой мальчишеской ногой, сказочная воронка показалась ему глубокой, как перевернутое небо…
В этом ручье обязательно должно быть золото. Первый раз за всю дорогу Кыллахов взялся за лопату и вместе с Наташей брал песок на пробу. Крупица в лоток не попала, но блестки виднелись в прозрачной воде даже на глаз.
- А все-таки колос легенды вырос из золотого зернышка,- сказала Наташа.- Притуркуланье наверняка окажется золотоносной землей.
От этих слов Кыллахов непривычно растрогался. Значит, он не пустые сказки сказывал? Ему можно верить! Значит, не зря он, больной и слабый, кинулся вдогонку за молодыми, услыхав по местному радио сообщение о походе к вершинам Туркулана. Он поможет юным разгадать древние тайны, отрыть подземные кладовые. Берите все - эти прозрачные реки, эти синие поймы, эти алмазные пики древнего Туркулана; берите в свои горячие сильные руки и берегите: для вас завоевана эта земля!
На склоне перед спуском в соседний ручей Кыллахов вгляделся в примятую траву.
- Выродки убегали здесь,- доложил проводник.- Путают след. Кружат, как вороны.
- Не пойму,- недоумевала девушка,- чем же мы им навредили?
- Ворон и Ворона решили: вся тайга принадлежит им,- продолжил Кыллахов почти в сказовой форме.- Не пустим, запугаем, напакостим, решили. Видят - не выходит. Теперь хотят следы заметать. Не хотят на людях жить нелюдимые вороны.
- А что их сюда привело?
- Грех перед людьми загнал в волчье логово. Честный любит людские глаза, а худому человеку темная ночь лучше всего.
- Это верно.
- Эх, Наталья,- сказал с огорчением старик.- Не думал я, однако, у подножий Туркулана нечисть встретить. Но я их все равно догоню!
Он сердито сплюнул на олений след, сдвинул шапку на глаза и повернул Магана на гребень между двумя небольшими ключиками. Долго они ехали молча, думая каждый о своем.
Наташа думала о Вадиме и Зое, все больше ожесточаясь против них. Мелочь, дезертиры. Особенно ей ненавистен Орлецкий. Лощеный пижон!
- Ты, Наталья, однако, рада, что Зоя и Вадим уехали?- неожиданно спросил Кыллахов, словно угадав ее мысли.
- Я презираю Орлецкого! -резко ответила Наташа.
- А Савельева лучше разве?
- Зоя?.. Зоя слишком любит себя. За это я просто ее не люблю.
- Вот какой я чудной старик: все наоборот думал,- сказал со скрытой иронией Кыллахов.- Старик думал: Вадим мало-мало лучше Савельевой. Зоя - как редиска, только сверху красная. Роскошь любит, работу - так себе. Раньше срока душа у нее, как старая редиска, сморщится.
- Выходит, Орлецкий лучше Зои?
- Вадим много учился,- начал, к удивлению Наташи, перечислять достоинства беглеца проводник.- Простую школу кончил, по музыке тоже. После инженером стал, всякую технику понимает. Молодой, а столько успел!
Наташа растерялась. Ей показалось, что старик бросает камешки в ее огород. Хотя, конечно, откуда он мог знать?..
Наташа Прутько в университете значилась в середнячках. От лекций ее чаще всего отвлекали заботы о других.
То Симе Ветровой нужно найти туфли, недорогие и модные. Кто же пойдет с Симой по магазинам? Наташа -добрая душа. Витя Кобычев ходит как в воду опущенный: Алка отвергла безумно влюбленного «четырехглазика» (Витя носит выпуклые очки, а без них сильно щурит глаза). Кто же докажет бездушной Алке, что парень в очках - это лучшее, о чем может девушка мечтать? Только Наташа Прутько! И полвечера опять ухлопала. Бывают посложнее вещи, когда приходится утешать человека в настоящем горе. Все умеет лечить добрая душа - Наталья Прутько. А в это время катастрофически надвигаются экзамены. Вот уже завтра первый. Ну хотя бы еще полсуток! Нет. Железный срок. Ба-бах!- как снежный ком. В зачетке появилась новенькая тройка. Кается Наташа. Но со следующим экзаменом то же: опять не хватает предательских полсуток. Товарищи оправдывают: человек серых способностей. Но Наташа-то знает: разболтанность, неорганизованность, несосредоточенность, матушка-лень! Привычка возиться с подружками помешала ей учиться и музыке. Зря Чугуновы поставили в ее комнатке пианино. Ремешка не нашлось - жалели.
Кыллахов прервал ее мысли, продолжив свою:
- Я так думаю: Орлецкий хорошим человеком будет, только ему одно надо…
- Это что же?- недоверчиво спросила Наташа.
- Жену хорошую, как Наталья.
Звонко и долго хохотала Наташа. Ну и насмешил же старик. Да она его ненавидит такого… такого… Даже думать противно. Ошибся старик в Орлецком. А вот о Зое, пожалуй, сказал правду.
- Ты рада, что они удрали?- снова в упор спросил проводник.
- Плохую траву с поля вон. Так ведь?
Зоркие глаза Кыллахова чуть прищурились, он покачал отрицательно головой:
- Выходит, Наталья, отсталых надо за границу выселять, а себе только сознательных оставлять? Легко будет жить!
- Я поняла,- попробовала уклониться от разговора на эту тему Наташа, но проводник не успокоился:
- Не гордись, Наталья, если горячих слов наговоришь. Гордись, если отсталого человека хорошим сделаешь.
Самые обыденные слова, которые в другом месте, по-жалуй, не слишком подействовали бы на Наташу, здесь, среди дремотных гор, произнесенные старым таежником, звучали как-то особенно значительно и западали в сердце. Навсегда запомнится Наташе Прутько эта поездка через перевалы на подступах к главной вершине Туркулана, этот мудрый старик, с которым совсем не боязно совершать рискованное путешествие.
Но чуть не каждую минуту среди этих разговоров девушка ловила себя на мысли: «Чем сейчас занят Сергей? Не кинулся ли он догонять Зою?» Она пробовала себя пристыдить: «А какое тебе дело до их любви, Наташенька?» Но бесполезно хитрить перед собой. Она была бы счастлива, будь Сергей здесь. Она мечтала найти богатый золотом ключ только вместе с ним. И не для какой-то корысти, а чтобы он потом всю жизнь, вспоминая таежный поход, не смог забыть ее, Наташу. Пусть он будет принадлежать Зое Савельевой или другой, она с этим мирится, но пусть только помнит ее. Как она сейчас каялась, что с Сергеем никто не остался. Ругала за это себя, Кирьку и даже Кыллахова. О Шатрове она не думала. Вернее, думала, но совсем не хотела, чтобы он оказался рядом, равнодушный к переживаниям Сергея и вообще не понимающий ничьих душевных терзаний…
Солнце снижалось к гребням дальних гор. Глубокие долины горных речушек, сбегающих с круч Туркулана, заполнялись густеющей синевой. Наташа снова вспомнила свой «девичий монастырь» - комнату в университетском общежитии. Вот бы сюда всей компанией - две Светки, две Наташки и две Алки - полюбоваться закатом в глубокой долине среди гор. «В чем же теперь Наташка Былкова ходит,- взволновалась Наташа,-ведь ее красненькие туфельки еще весной пить просили…» Припомнился выговор декана за лекцию, которую пропустила, когда бегала за билетами на концерт…
Далеко до подруг, а все думается о них, будто они рядом.
4
Оставшись один, Сергей пошел к ручью. Прозрачный беспокойный ручей пел и пел свою бесконечную песню. Сергей сидел на травянистом берегу, облокотившись на камни и загородив ладонями лицо. Говор ручья несколько успокаивал его и даже делал -безразличным ко всему случившемуся. Маленькая луговинка, где он сидел, пестрела разнотравьем. Зацветал розовыми точечками высокий и пушистый мятлик, в обнимку росли фиолетовый мышиный горошек и бледно-желтая луговая чина. Порхала над травами вся просвеченная солнцем, словно из синего стекла, стрекоза. Коричневая улитка с двумя рожками-антеннками присосалась к листу тимофеевки и сидела недвижимо. Цвела белая луговая кашка, издавая медовый запах, знакомый Сергею с детства по пасеке у деда в саду. На кашке лениво ползал черный, с оранжевыми опоясками шмель. Сергей сбил его щелчком и тут же понял, что это бессмысленно и глупо. Вот так же с ним поступила Зоя… В десяти строчках письма перечеркнула все, назвала его обманщиком, для которого ее жизнь дешевле какого-то похода. Написала, чтобы он забыл ее имя. Еще с плота кричала: «Я тебя жду!»,- а через двое суток написала такое. Сергей готов был помчаться за ней, успокоить, убедить, что все не так. Если он в чем виноват, он загладит свою вину. Но забыть ее имя - никогда!
Он порывисто встал и, топча сапожищами траву и цветы, размашисто зашагал по берегу. Два часа назад ему больше всего хотелось остаться наедине. Пусть никто не видит его беды, его горя! Но теперь он пожалел, что все разошлись. Хотя бы Кирька был. Впрочем, и Наташу он хотел бы видеть. Расспросить, как это у них, девчат, легко получается: была любовь, горела как солнце, но подул даже не ураган, а легонький ветерок - и все погасло…
Сергей перешел ручей и выскочил на косогор, надеясь, что всадники еще не успели отъехать далеко, и он успеет догнать их.
- Эгей!- закричал он в рупор из ладоней, но даже эхо не откликнулось. Сергей взял рюкзак, кайло и один на громоздком дощанике переплыл через Ярхадану. Долго, напрягая мускулы, вырубал он из скалы породу, нагружал рюкзак так, что лямки трещали, и таскал, таскал в лодку. Но ни утоления горечи, ни усталости он не почувствовал: так велика и незаслуженна была обида.
Всю ночь Сергей пил почти не разведенный спирт, горланил бессвязные слова. Первый раз в жизни нахлестался до дураков. Во второй половине дня его осенила странная затея - перетащить громоздкий дощаник со всем имуществом выше по Ярхадане, до следующего ручья. Он бесшабашно побросал в дощаник мешки и ящики, сложил как попало палатки, кинул гитару, которая недовольно пробубнила. Но Кирькину балалайку в треугольном футляре уложил аккуратно.
Срубив длинный шест толщиной с оглоблю, Сергей стал в корму и, крепко упираясь в речное дно толстым концом шеста, погнал дощаник против сильного течения. На перекатах шест трещал, сгибался, как талина, но дощаник продвигался плохо. Раза четыре Сергей вылезал из лодки, брел вдоль берега, перекинув бечеву через плечо, и втаскивал тяжелый дощаник против перекатной волны. На последнем перекате, вконец выбившись из сил, он прыгнул в воду, но глубина оказалась обманчивой. Пока он барахтался, выгребая к берегу, ноги обмякли, стали будто ватные, а тело каменно отяжелело.
Падая, он успел все же крикнуть:
- Где вы, люди!
Речное эхо тревожно раскидало крик на десяток километров вокруг, покатило по распадкам и ключам:
- Э-вы… люди-и!
5
Первыми вернулись на становье Кирька и Ром. Скинули с плеч осточертевшие рюкзаки с каменьями, огляделись - пусто. Поразмыслив, они решили, что товарищи поднялись выше по Ярхадане. Смущала только брошенная долбленка, но догадливый Кирька быстро решил и эту задачу:
- Для нас оставили. Б-без лодки к-как бы мы добирались? Даже этот ручеек вброд не одолеешь.
Возле долбленки валялось двухперое весло. Кирька сел, взял весло и начал усиленно грести. Но лодку сносило все ниже. Тогда сделали из ремней и рюкзачных лямок потяг и стали поочередно тащить. Где вода потише - Кирька вез Шатрова, где шумел перекат - впрягался Шатров. Тряхнет кудрями и прет, только волны шуршат. А Кирька рулит, блаженствует. Но когда наступал его черед впрягаться в лямку, Кирька крепко злился на ушедших, всем грозил нахлобучкой.
С верховьев донесся чей-то голос. Эхо прокатило его мимо и понесло дальше вниз. У Кирьки уши стали топориком: ага, где-то наши близко! Он так поднапрягся в лямке, что лодка только зашуршала по волнам,- не зевай, Шатров, подправляй веслом! Везет Кирька и сам себя хвалит: «Хоть Я я сибирская лошадка-коротышка, а прыти и выносливости на семь рысаков. Д-держись, Рома, к-как бы ветром тебя не сдуло!..»
Парнишка нечаянно глянул на середину реки, и глаза его округлились: плывет дощаник, а в нем никого нет! Сверху, на самом краю виднеется балалаечный футляр, торчит углом макаронный ящик. У Кирьки одеревенели ноги. Хочет шагнуть - не гнутся, как ходули. Попробовал заговорить с Шатровым - языка не почувствовал. Ткнув рукой в реку, чтобы привлечь внимание Рома, Кирька бросил потяг и кинулся »по берегу туда, откуда, как он теперь догадался, долетел голос Белова.
Ром, разрубая веслом воду, погнался за дощаником.
Старик и Наташа ехали по берегу Ярхаданы. Когда донесся крик, он лишь удивил Наташу. Но в то же мгновение она увидела, как рванулся вихрем Маган, только искры брызнули из-под копыт. Арфа затрусила вдогонку мелкой рысцой, но потом перешла на размашистую рысь. Наташа с трудом держалась в седле: ее то выбрасывало вперед, то она повисала чуть не на хвосте. Неумелая всадница расплачивалась синяками.
Кыллахов подскакал первым и увидел Сергея на краю воды - голова на галечнике, ноги в реке. Крови нет. Перевернул на спину- ссадина только на виске, видать, ударился, падая. Приложился ухом к сердцу - стучит.
Прибежал Кирька, ни вдохнуть, ни выдохнуть не может, мечется вокруг, заглядывает в бледное, с закрытыми глазами лицо Белова, а сам жужжит, как паут - таежный овод:
- Ж-ж-жи… Жу-жу-жи…
Проводник догадался, о чем спрашивает парнишка, и утвердительно кивнул: «Живой!»
Кепкой Кирька зачерпнул воды, вылил на лицо Сергею. Потом вторую, третью. Ксенофонт придержал его: «Однако, на берегу утопишь».
Тут появилась и Наташа. Решили перетащить Сергея на берег. Несли за руки, лишь слегка приподняв голову. Кирькины мышцы - что сталь. Наташину помощь он в зачет не ставил. Конечно же, главную силу, спасая друга, показал Кирька.
Кинулась Наташа оказать первую медицинскую помощь, но походная аптечка осталась в дощанике. Вскочила в седло - будто на топор села. А уж когда обратно скакала, казалось, что не кобыла скачет, а вращается под ней кривое наждачное точило. Сползла кое-как с рыжухи, идет - носок к носку ставит, пятки врозь на ширине плеч. Сунула Сергею в нос пузырек с нашатырным спиртом, а он вдыхает, но не шевелится. Натерла виски. Держит голову на коленях, гладит заросшие русыми колючками впалые щеки. Какой он беспомощный сейчас…
Белов шевельнулся, открыл удивленные глаза:
- Зоя, ты?
Он долго вглядывался в лицо девушки и, наконец, узнав, уронил голову, закрыл глаза и разочарованно пробормотал:
- А! Ты, Наташа…
В черных Наташиных глазах засветились серебряные огоньки. Хорошо, что в это же время упали первые капли дождя да и вообще никого не было рядом: Ксенофонт и Кирька поехали на лошадях за дощаником. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Наташа подняла руку Сергея, как это делала Зоя, и вытерла ею слезы со своих щек. Пусть хоть капельку почувствует, какая она несчастная. Даже покинутый и обманутый, он никого не замечает, все ждёт эгоистку Зою…
Наконец лошади притащили дощаник, с трудом перехваченный Шатровым «а пенистом перекате. Прямо над головой Наташи воздвигли палатку, уложили Сергея в постель.
Ночью вспыхнули зеленые молнии, гром разорвал в клочья черный небесный сатин. Наташа сидела у изголовья, поила больного густым чаем. Несколько раз заглядывал Кирька: «Ч-чего ему еще п-подать? Может, сводить, т-то-это, до ветру?»
«Одна-одинешенька, никому не нужная в этой тайге»,- горько сетовала Наташа, и в то же время надоедливо, в бесконечных вариациях в ее ушах звучала песенка, оставленная Вадимом Орлецким:
А пока наоборот, А пока наоборот - Только черному коту и не везет!Эта песенка изводила Наташу и ночью, когда она после дождя бродила по берегу, вслушиваясь в голоса перекатов, и утром у костра, на котором Ксенофонт варил налимью уху, растирая в нее каких-то сушеных малявок.
Днем Наташа, Ром и Кирька занимались разведкой поблизости. Сколько раз, встречаясь взглядом с Шатровым, она видела в его карих сузившихся глазах нескрываемое презрение. А за что? За то, что заботилась о Сергее? Но это же ее долг!
Лишь перед вечером Белов вылез из палатки, окинул незнакомую местность покрасневшими глазами и ничего не понял.
- Ешь горячую уху,- позвал Ксенофонт.
Сергей не стал противиться, быстро выхлебал уху и притих. Старик сидел напротив, помалкивал и не поднимал глаз.
- Слушай, Белов,- спокойно заговорил Ксенофонт.- У якутов пословица есть такая: великие горы имеют перевалы, синяя вода - броды, дремучий лес - тропы.
«К чему это?»- повел плечом Сергей.
Но старику и кивка достаточно. Так же спокойно и раздумчиво повел он речь дальше:
- И в человеческой беде, однако, просветы есть.
- О чем вы, Ксенофонт Афанасьевич, не пойму.
- Тебе не победить свое сердце,- сказал Ксенофонт.- Мы все понимаем. С любовью считаемся. Ехать тебе надо к ней.
Сергей не ответил, но в глазах его вспыхнула обида.
Кирька, который весь день издали следил, когда же его дружок очухается, подбежал, держа на голове лоток, наполненный камешками. Еще утром он настроил музыку, решив втянуть в концерт Сергея, чтоб излил тот душу на струны. Поставив лоток и еще не отдышавшись, Кирька исчез и тут же появился перед Сергеем с гитарой и балалайкой.
- Держи,- сунул он ему гитару. Белов механически взял ее, но тут же его лицо перекосилось, он чуть не швырнул гитару в реку. Только испуганный и растерянный вид Кирьки удержал его.
- Ладио, Кирилл, пойдем побродим.
У Сергея шаги лосиные - чуть не сажень. Кирька старается попадать в ногу, но у него от такого шага не то что брюки, все прочее трещину дает. Да это не помеха прогулке. Другое томит - об чем толковать с человеком, когда он в таком туманном настроении?
Они проскочили мимо шедших навстречу Рома и Наташи. Сергей или не видел их, или притворился. Кирька приметил обиду на лице Наташи, но не посочувствовал: «Чихали мы, на ваши девичьи глазки. Знаем вас!» Летит Кирька рядом и никак не придумает, с чего затеять разговор. Наконец догадался:
- М-мы что, в ходьбе соревнуемся? На д-двадцать пять или на т-тридцать к-километров?
Сергей спохватился, что и впрямь летит неведомо куда. Придержал шаг. Кирька не стал терять времени даром.
- Друг, ну будь мужчиной!- тронув Сергея за локоть, сказал внушительно Кирька.- Возьми хотя бы с меня пример. Когда у Арфы ухо оттяпали, честно скажу, я решил: бултыхнусь в омут - и вся недолга! Потом думаю: мужчина я или не мужчина? Ухо оттяпали, понял? А с твоей-то Зойки никто волосинки не выщипнул…
Сергей так глянул на него, что Кирька чуть в песок по уши не ушел,. Не в точку попал. Решил с другой стороны заход сделать.
- Лично я чихал на баб.- с веселой ноты продолжал он.- Им только подай вид, что влюбился,- пощады не жди. Я тебе могу надежную инструкцию преподнести. Из личного опыта.
Однако «личный опыт» он передавать не стал. Вспомнил обидную шутку и предпочел замять. А было так. Признался он соседке по парте, долговязой Соньке Макутиной. Дернуло же, его! И влюбился-то больше из сочувствия - никто на нее не обращал внимания, так он решил быть рыцарем. А Сонька в перемену рассказала всем девчонкам. Они,, дуры, «хи-хи! хи-хи!» Вбежал Кирька на урок зоологии последним, а на доске мелом крупно Сонькиной рукой написано: «Комары тоже влюбляются». Кличка у Метелкиных «Комарики» - тут ясно, в кого удар. Учитель, вроде бы ничего не подозревая, спрашивает: «Кто это сделал такое великое научное открытие?» - «Я!» - встала нескладная долгорязая Сонька.-«Садись! Двойка! Комары имеют только инстинкты. Любовь присуща высшим - мыслящим существам. Сотри с доски эту глупость!»
С того урока Кирька признал: биолог - умнейший человек. А у Соньки он на перемене выдрал из косы пучок волос: пускай знает, как над любовью надругиваться!
Сергей опять прибавил шаг. Кирьке хоть на ходу «шпагат» делай, а отставать нельзя: нужна человеку сейчас сильная мужская рука.
- Глянь, какое диво дивное!-восклицает Кирька, тыча рукой в крутой берег.
- Отстал бы ты!..- огрызнулся Сергей.
Но Кирька не обиделся. Нельзя обижаться на хворого человека.
Они поднялись на невысокую кручу на берегу старой, заросшей лесом протоки, взобрались на выступ, свесили ноги в сторону булькающей внизу воды. Парнишка, тренькнув балалайкой, вопросительно взглянул в глаза другу: «С какой песни начнем?» Сергею не хочется ни с какой. Да жалко Кирьку. Измотался парень с его бедой. Знал Сергей: небогат Кирькин репертуар, хотя Кирька значился чуть не заглавной скрипкой в ансамбле братьев Метелкиных.
Да, был такой ансамбль на прииске. Терентий Метелкин всех своих сыновей приучил к музыке. Сам Терентий - на тульской гармошке, Кирька, старший сын,- балалаечник, Игнашка - барабанщик, Сенька - на трещотке, Венька - на ложках, а самый младший, трехлетний Илюха - на оловянном свистке. Выйдут Метелкины на сцену приискового Дома культуры - будто куколки-матрешки, только что в мужское одеты. Батя - метр сорок, Кирька чуть не с него вымахал, ну, а остальные - мельче и мельче. Бутуз Илюха хоть ростом мал, да щеки зато розовые, мячиками. Терентий в красной атласной рубахе под шелковый плетеный поясок с кистями, синие старательские шаровары заправлены в хромовые сапожки. На Кирьке тоже красная рубаха под поясок, и на Игнашке того же цвета, и на Сеньке с Венькой. А для Илюхи особый почет - у него рубаха розовая, с золотыми петухами.
Встанут в ряд - что чеканные медяки похожи, только разных размеров. Все в отца остроглазые, смешливые. Разве что Кирилл посдержаннее: все же соло на балалайке. Да еще Илюха сурьезный человек: глаза в потолок уставит, на аплодисменты не кланяется, а только легким кивком отвечает. Хотя зал кричит лично ему: «Молодец, Илюха! Браво!»
Приисковые старухи глаз не сводили с Илюхи, руки отбивали, аплодируя. Когда же Терентий «чучелил»-сочинял на ходу конферанс на местные непорядки, изображая в лицах, хохоту не было конца.
- Да погодь ты, юмора,- умоляли изнемогавшие от смеха старухи.- Животы порвали!
Кирька не случайно напомнил Сергею про их домашний ансамбль. Он знал его силу. Кирька головой мог ручаться, что лишь дважды - и то не совсем - их затмили приезжие артисты. Один раз увезли гору аплодисментов Ростропович и Вишневская, а в другой заработал овации на хрипучем рояле Эмиль Гилельс. До Кирьки, как решил сам
Кирька, Гилельс не дошел. Ну какое это искусство, ежели в зале было тихо, как в пустом погребе, а врачиха и училка терли платками глаза? Расстройство это, а не музыка. То ли дело, когда заиграют Метелкины барыню-сударыню, да как батя подкинет частушечку - мертвый вскочит и в пляс пойдет!
- Наш бы ансамбль сюда,- сожалеюще сказал Кирька.
- Силен у вас Илюха,- одобрительно откликнулся Сергей.
«Причем тут Илюха, если главное соло я?» - обиженно подумал Кирька и, недовольный, спросил:
- Так с чего начнем?
- «Гибель «Титаника».
- Гибель так гибель.
Кирька исполняет самозабвенно, все старается изобразить: вот пароход сияет огнями, вот он ударился о льдину, вот пошел ко дну. Ему кажется, что утес под ними оседает в воду…
- Д-давай что-нибудь пос-современнее,- предлагает балалаечник, спохватившись, что с этим вальсом попадешь, пожалуй, в Гилельсы - плакать друга заставишь.
Самый современный репертуар у Метелкиных - «Светит месяц», «Коробочка», «Выйду ль я на реченьку».
Звучно растекается музыка по реке. На ветках появились рыжие белки, насторожили слух. А глупый зайчонок выскочил на берег, косыми-то своими зенками ничего не может разглядеть. Прядает длинными ушами, как локаторами: наверно, хочет мотив запомнить. Уж для него-то Кирька постарался, сыпал дробь в «заячьем» стиле.
- Кирька! Дружище ты мой!-обняв парнишку за щуплые плечи, благодарно произнес Сергей.
Кирька встал.
- П-пошли?
- Пошли, братуха, к людям!- чуть повеселевшим голосом произнес Сергей.
Они медленно шли по берегу, и их отражения в зеркале вечерней спокойной воды были длинными, как сосны, как гранитные столбы на противоположном берегу.
МЕДВЕЖИЙ ЛОГ 1
Ром, кель мана! (Поди ко мне!) -: припав усами к парусине палатки, шепотом по-якутски позвал Кыллахов. Он расслышал, как Шатров повернулся с боку на бок и опять спокойно засопел. Старик еще раз присел, чтобы угадать именно к изголовью Шатрова, и настойчиво повторил вызов. Парень расслышал, тут же вскочил, чуть не оттоптав ноги спящим товарищам, и, раздвинув обеими руками полог, высунул наружу взлохмаченную курчавую голову.
Кыллахов поманил его рукой, давая понять, чтоб обувался потише, не тревожил остальных: вчера после
десятидневного похода по глухим окрестным ключам все вернулись поздно.
Спросонья Ром никак не мог сообразить, куда и зачем зовет его старик. Ранняя побудка встревожила его. После выстрела он опасался новой беды, ходил по тайге настороженно. Лишь в палатке расслабился, зная, что проводник будет охранять, и разоспался беспечно и крепко. Сейчас, еще не понимая, что случилось, он прихватил ружье и на цыпочках побежал догонять Ксенофонта, который торопливо удалялся в сосновую рощу.
Пройдя шагов сто, Ром увидел привязанных к дереву Арфу и Магана. Пес Ытыс лежал в сторонке, поглядывая на неоседланных лошадей, и ждал, что же будет дальше: готовиться ли ему к скитаниям по густым зарослям или располагаться около палаток и спать, пока не надоест.
- Копыта надо рубить,- сказал старик, когда подбежал Ром.
Возиться с лошадьми для Шатрова было одно удовольствие. Старик уже облюбовал четыре дерева, удобных для станка. Ром подвязал повыше волосяные веревки и привел первой Арфу. К своему удивлению, он заметил, что кобыла заметно поправилась, и шерсть на ней из лохматой, не разбери-поймешь какой масти, стала лимонно-золотистой. Чищенная, с постриженной гривой и хвостом, Арфа уже не походила на клячу.
- Смотри ты, как похорошела! - воскликнул Ром.
- Обуем в туфли на шпильках, совсем красавица будет,- шутливо откликнулся старик.
Они подтянули кобылу на веревках, и Ксенофонт взял свой универсальный (и рыбу чистить пригоден, и дерево рубить, и из камня высекать огонь, и от зверя защищаться) охотничий нож. Зажимая конскую ногу меж колен, Кыллахов быстро и искусно обрубал жесткую роговицу на отросших «блинами» некрасивых копытах. Через полчаса веревки ослабили, кобыла стала на землю круглыми, как стаканы, копытами и кокетливо прошагала перед Маганом в модных «туфельках».
Белогривый конь, видимо, считал, что, он и так достаточно хорош. Он даже не привык, чтобы хозяин чистил его скребницей. Выросший в таежном табуне, Маган был осторожен и пуглив, как зверь. Пришлось сначала задрать ему голову и прикрутить к дереву, да так, что трещала узда. Повиснув на подтянутых веревках, конь разъяренно брыкался. Но разве справиться ему с двумя прирожденными коноводами - якутом и цыганом? Они прикрутили к стволам сосен упругие ноги коня и бесцеремонно стали обрубать его твердые, как железо, копыта. Старик ставил нож, а Ром бил по нему молотком, отсекая куски копыта. Вновь наточив нож, Ксенофонт обрезал Магану большой пучок пушистого хвоста и, ловко орудуя лезвием, подровнял могучую гриву. Потом, не жалеючи взрагивающего всем телом коня, крепко прошелся скребницей по белой лоснящейся шерсти. Когда Магана отпустили, он недовольно перебирал копытами и стрелял злым лиловым глазом, будто говоря: «Кто вас просил лишать меня моей несравненной дикой красы?!»
- Купай их,- приказал старик. Обрадованный Шатров тут же разделся, и ловко вскочил на Магана. Конь взвился, но почувствовав, что седока не сбросить, поскакал меж редких деревьев и прямо с разлету врезался в реку. Конь долго плавал, понукаемый седоком, а тот ополаскивал, хлопал его молодой сильной рукой.
- Нам бы с тобой сейчас взвиться вон туда, до самого Туркулана,- ласково уговаривал Ром упрямого коня, чувствуя, как под его кожей, словно металлические стержни, работают упругие мышцы.- Сразу согрелись бы. А то хозяин твой уже стар, и ты с ним теряешь крылатую силу…
Потом Шатров искупал Арфу, пугливую и безвольную. Даже около берега она чуть не ушла под воду. Проводив ее на берег, Ром долго плавал. Лишь совсем окоченев от утренней студеной воды, побежал в лес одеваться.
А вернувшись, вытаращил от удивления глаза.
Перед ним стоял человек в широких галифе, заправленных в желтые хромовые сапоги, в полувоенной фуражке, темно-зеленой суконной гимнастерке, Перетянутой широким ремнем. Шатров знал только по кинофильмам, что такую форму любили носить партийцы в двадцатые и тридцатые годы. А для Кыллахова не было костюма, который мог бы считаться наряднее этого. Отправляясь в тайгу, он извлек из сундука эту дорогую для него одежду, которую давно приберегал для своего последнего пути…
- Перед кем фасонить собрался, Ксенофонт Афанасьевич?- чуть насмешливо сказал Шатров и тут только разглядел на груди старика ордена. Их было три. Первый сиял знакомым всем людям земли силуэтом. Рядом с ним - не на ленте, а привинченный, потускневший от времени, поблескивал орден Красного Знамени, дальше висел «Знак Почета» на желтой ленте. Ром заметил, как покоробил старика его вопрос. Он понял, что «фасонить» было сказано совсем не к месту. Но слово - не воробей… Непонятно все же, в честь чего старик так принарядился?
- Ксенофонт Афанасьевич, что за праздник?- натягивая резиновые сапоги, сказал Шатров.
- Э! Что говорить зря!-раздраженно ответил старик.- Иди поднимай всех. Чтобы amp;apos; все хорошую одежду одели.
Уже подходя к палаткам, Ром расслышал голос старика:
- Сказывай, сегодня парад будет.
Понять ли молодым, почему так волнуется Ксенофонт Кыллахов? Разве для них что-нибудь значит вон тот взгорок над стремительным Юргачаном? На том берегу стояли когда-то три юрты, ледяными окнами на реку, а мимо того двора пролегала зимняя тропа. В туманы и морозы тащились по ней вереницами скрипучие сани и нарты. Горько, шибко плохо жилось ему, безродному батрачонку. В полинялой дырявой дошке он день-деньской бегал на дворе, кормил хозяйских и чужих лошадей, гонял их поить на прорубь. А когда не шли обозы, ездил на дальние поляны за сеном, привозил долготье, рубил для топки. И летом тоже не знал отдыха. Пропадал на покосе. Места заболоченные, комариные. В холодной воде сводило ноги, от комариных укусов заплывали глаза. А тойону все казалось мало. От его плетеной ременной нагайки на спине лежали полосами синяки.
Однако не только это вспоминалось. Разве после долгой зимы не наступала весна? Она появлялась над отрогами Туркулана, раскинув широкие золотисто-розовые крылья зари. Тогда березы наряжались в сережки, клейкие листья тополей наполняли воздух горьковато-сладостным ароматом. На реках и озерах шумно плескались черные лебеди и серые гуси, сизые гагарки и белые крохали. Забывалось горе. Посланный пасти лошадей батрачонок восторженно мчался навстречу голубизне озер, в неведомые дали.
А как мечтал он в свои семнадцать лет о встрече со своей ровесницей - черноглазой Дайыс! Но как он был глуп, назначая ей свидание то в сосновом бору, то под старой елью на крутом повороте Юргачана. Дайыс, услышав такое приглашение, каждый раз убегала со слезами на глазах. Оказывается, он не знал родного обычая. Не знал, что назначать свидание под елью или сосной не положено, так как этим говорилось, что парень не любит, насмехается.
Ах, весна! Ты все же помогла встретиться с пугливой горностаюшкой!.. Дайыс тогда стояла под березкой. Под белой березкой на краю овражка. А потом они еще раз встретились среди цветущих черемух. И тогда он осмелился сказать ей ласковые слова: «Милая Дайыс, я так сильно люблю тебя!..»
В тот же год, в морозный декабрьский вечер к хозяину прискакал на тройке гонец. Он сообщил, что с Охотского моря отступает сюда красный отряд и что надо устроить засаду и истребить его. Ксенофонт не знал, кто такие красные, но если хозяин решил их убивать, это люди хорошие. Хозяин только с плохими, богатыми дружил. И Ксенофонт ночью сквозь туман поскакал на лучшем хозяйском рысаке предупредить отряд.
Дайыс, избитая и истерзанная, через несколько дней догнала отряд на лыжах… После они поженились. Счастливо прожили долгие годы. Хороших детей вырастили. Внуками гордятся. И до сих пор вспоминают берега Юргачана. Седенькая Дайыс очень просила поклониться березе, старым черемухам и их зеленым отросточкам. Это Вадим глупо думал,- вспомнил с обидой Ксенофонт,- что простой человек не понимает красивое. Зря он тогда обидел старика. Золотой самородок сверху не так красив…
Сергей сразу понял затею старика и со всем старанием принялся драить на гимнастерке пуговицы и армейские значки. У Наташи оказался значок медсестры, Кирька повесил на грудь медаль участника республиканского смотра самодеятельности. И только Ром не пожелал переодеваться в парадную форму, даже свои «пушкинские» баки не причесал. Сергей было пожалел, что решил отращивать бороду, и хотел сбрить ее, но вспомнил о кубинцах-бородачах и принялся аккуратно подрезать невзрачную пегую щетину, окаймившую подбородок.
- Эй, молодежь, поехали! - позвал Кыллахов.
Первый раз он трогался с места, не попив чаю, нарушив священный закон якутов,- так он торопился и волновался.
Парни быстро свернули палатки, Кирька впряг в бечеву Арфу и засвистал клестом. Вскоре все увидели крутой горный выступ над широким разливом реки. На краю его виднелись какие-то развалины. Кыллахов отпустил поводья, и пришпоренный конь помчался вскачь. Но вскоре всадник повернул коня: ему хотелось поклониться братской могиле вместе с молодежью. Один-то он что? Старое трухлявое дерево. А те, что прибыли с ним, молоды, как весенний лес, сильны, как стремительные горные ключи…
«Эх ты, Ром,- опять с обидой в душе подумал Ксенофонт, вспомнив неуместную шутку Шатрова.- Умный парень, а недогадлив».
Ксенофонт и в самом деле готовился к параду. Он пришел отчитаться перед своими друзьями, спавшими вечным сном в этом безмолвном краю. Ксенофонт знал их, молодых, .смелых, красивых, ровесниками своих нынешних спутников, пожимал их теплые руки… Сейчас он, старик Кыллахов, любуется солнышком, шелковистой тайгой, дышит лесной прохладой, а они давно-давно, в двадцатом году, разутые и раздетые расстреляны бандитами на льду Юрга-чана… Наверно, не гулять бы и вам, молодым, по этой веселой зеленой земле, если б друзья ваших отцов не умирали на хребтах седого Турку луна, не подняли над ним красное знамя…
Проводник, конечно, не сердился на своих молодых спутников. Наоборот, он рад, что они прибыли в край его юности, в места его партизанских троп. Но старик волновался, не зная, как выразить свои чувства при встрече с этими дорогими сердцу берегами.
Там, наверху, было когда-то несколько построек - три убогих юрты и рубленый высокий хозяйский дом. В доме проездом бывал тойон или его дурковатый сын. Они принимали тут почетных гостей. В длинных приземистых юртах с крохотными ледяными оконцами обитали батраки и ночевали каюры. Скудная постель батрачонка Ксенофонта лежала на нарах в одной из юрт. Когда проезжего люда набивалось до отказа, ему приходилось уступать свое место какому-нибудь дорожному человеку и спать сидя около камелька. Сотни раз он гонял скот к проруби - в начале зимы на Юргачан, а потом, когда ручей промерзал до дна, надо было долбить лунки, каждое утро пробивая метровый лед на середине Ярхаданы. Крутой пыльный въезд вился летом от реки в гору. По этому въезду Дайыс часто бегала с ведрами брать воду для хозяйского самовара. Здесь у дымокуров Дайыс и горбатая батрачка Варвара допоздна доили хозяйских коров…
Не слезая с Магана, Кыллахов вглядывался в берег и не мог обнаружить даже малейшего следа прошлого. Весь берег зарос травой и кустами ерника - горной березки с маленькими листиками и шершавыми темно-малиновыми ветками. Вразброс стояли одинокие молодые лиственницы. Оказывается, коротка память земли, намного короче жизни человеческой. Совсем заровняла следы молодых резвых ног Дайыс и Ксенофонта!..
Проводник спешился. Начали подниматься в гору. Странно ему: там, где он бегал с легкостью бурундука, теперь поднимается медленно и трудно, чувствуя, как сердце напряженно стучит, дыхание становится сдавленным, а ноги подкашиваются. Он старается хитрить, свалить на свое волнение: не хочется признаваться, что ступил он на землю своей юности спустя сорок лет уже доживающим век стариком…
Юрты давно рухнули, сровнялись с землей и заросли кустарником. Даже хозяйский дом, сложенный из толстых лиственничных бревен, сгнил, лишь две стены с пустыми проемами окон уцелели. В зиму двадцатого года, когда Ксенофонт уже партизанил, тойон переселил отсюда батраков, перегнал скот, а юрты раскрыл и в доме выломал все окна. Отступавшие партизаны не могли даже обогреться. И все же горстка отважных партизан, среди которых была женщина, превратила дом в крепость. Голодные, поедая ружейные ремни, целую неделю держали они оборону. Трое ценой своей гибели дали возможность остальным товарищам уйти подальше сквозь метельную тайгу. Их, оставшихся, схватили, прибили гвоздями к полу, вспороли животы…
Наташа и парни смотрели на развалины, обнажив головы, и каждый по-своему рисовал себе картину того, что произошло много лет назад в этом пустынном морозном краю.
На том месте в доме, где пролилась горячая кровь, выросли две лиственницы, подняв к солнцу зеленые шелковистые ветви. Почти целая стоит голландская печь, облицованная белым кафелем. Из щели высунулся рыжий колонок, сердито профыркал: «Откуда такие объявились?» - и скрылся.
Недолго задержался Кыллахов в развалинах. Раздвигая непроходимые мохнатые кусты стланика, он поспешил к обрыву. С трудом отыскал сровнявшуюся с землей братскую могилу. В железную мерзлую землю мартовским утром были захоронены останки партизан. Красные бойцы тогда гнали белобандитов к морю, им некогда было ставить памятники… Могила так заросла пушистым кедровником, что о ее существовании никто другой не мог бы даже предположить. И Кыллахову стало горько от мысли, что он до сих пор не мог попасть сюда и восстановить живые имена своих побратимов.
Наташа вглядывалась, слушала старика и невольно сравнивала подвиг таежных героев с обороной заставы на Буге. Но там, на братской могиле, в которой покоятся ее мать и отец, лежат живые цветы. А здесь… кто их положит, если нет вокруг человеческого следа? И вызревало в ней горячее желание сделать все, чтобы никогда больше не безмолвствовала земля, политая кровью героев. Ведь это зависит и от них - от нее, от Сергея, от Рома… Только надо взяться, надо полюбить эту землю так, как любили ее люди, что лежат здесь.
Издолбленные пулями бревна сделались трухлявыми. Кирька гвоздем выковыривал пули и собирал в горсть, как горох.
- П-подлые б-бандюги, не жалели зарядов!
- Низко кланяюсь вашей памяти, друзья мои,- дрогнувшим голосом заговорил Кыллахов.- Это я, Ксенофонт Кыллахов. Привел ваших ровесников. Они совсем молодые, какими вы были. Верьте им. Они тут новую жизнь делать будут, построят поселки, горы Туркулана разбудят, огнями тайгу зальют. И вас, красных храбрецов, таежных соколов, не забудут…
Кирька протянул Кыллахову свою маленькую и крепкую руку. За ним Наташа. Сергей молча стоял в стороне с опущенной головой. Гвардии солдат, на всю жизнь принявший присягу на верность, он молча повторил ее перед этими развалинами, перед затерянной могилой.
Потом они долго бродили вокруг, старик рассказывал про жизнь давно отзвучавшую, про горести и скромные радости, выпавшие ему здесь. Чувствовалось, как дорога ему каждая веточка, выросшая на земле его юности, и его волнение передавалось и было понятно всем.
- У тойона тайные копачи-золотоискатели быков покупали на мясо, угоняли в тайгу,- рассказывал Ксенофонт.- Однажды хозяин послал выследить, я пошел. Вдруг из куста мне прямо в лицо ружье глядит. Вышел бородатый русский, говорит: «Ладно, паря, живи. Но забудь эту дорогу, понял? Пускай твой тойон не сует сюда нос»… Они вон туда шли,- показал старик.- Может, нарочно путали следы.
Проводив молодежь к лодке, Ксенофонт пошел навестить места, где впервые вышла на свидание с ним робкая Дайыс. Черные косы, казалось, оттягивали ее голову назад. Лицо ее пылало, словно ягода рябины… Кыллахов тер седые виски и жадно искал глазами березку. Но ее не было. Он долго топтался возле старой березы с морщинистой и почернелой внизу, у комля, корой. Ветер раскачивал ее редкие косы. И вдруг Ксенофонт узнал в ней ту, что когда-то шумела густой молодой листвой… Он тихо коснулся ее коры седыми усами, бережно сорвал два листика-сердечка…
Потом старик заглянул в знакомые черемуховые заросли. Они поднялись чуть не вровень с ветлами над ручьем. Горсть этих ягод, пусть еще не зрелых,- разве маленький подарок для Дайыс!
Пройдя по заросшим тропам, он тяжело побрел на стан и устало прилег. Болезнь снова напомнила, предупредила: «Торопись, старик!..» Превозмогая новый приступ боли, Кыллахов поднялся, тяжело добрел до пасущегося коня и, взнуздав, медленно поехал по косогору. Ему хотелось до вечера осмотреть все в округе километров на десять. Рожденный в глухой тайге, Ксенофонт первый раз за всю жизнь испытал тяжесть безмолвия и безлюдья. И где? В краю, который был ему таким дорогим и близким…
Парни и Наташа долго бродили вдоль крутой долины Юргачана. Повсюду зеленели кусты кедрача, густо увешанные шишками.
- Т-твое хозяйство, Рома! - съязвил Кирька и тут же покаялся, что зря задрался: вдруг цыган расскажет про «туфту», опозорит.
Шатров скосил глаза. У Кирьки сердце в пятки ушло: ох, рубанет сейчас Ром языком, что поленом по спине огреет. Но тот не разразился злым ответом, долго молчал, шел, чуть опустив курчавую голову.
- Заработанное на орехах - не краденое,- тряхнув головой, сказал он наконец. И, помолчав, заговорил быстро и сбивчиво: - Думаешь, мне это весело? Будь что другое… Ребят вырастить надо? А что я могу сделать? Что? - в упор спросил он Кирьку.
Но Кирька Метелкин молчал, втянув голову в плечи и виновато моргая.
В Наташе вдруг вспыхнуло чувство зависти к Шатрову. У него столько сестер и братьев. Как это, наверное, хорошо, весело. А вот она совсем одна. И ей вдруг пришла в голову мысль: через два года она доучится, приедет на прииск геологом и так станет относиться к шатровской детворе, что все признают ее за родную сестру. Ведь стала же она дочерью для Чугуновых, так почему же тут не примут ее за сестру?..
- Выручим, Ром! - сказал Сергей, кладя руку на плечо Шатрову. Тот сбросил его руку и,недовольно ответил:
- Подачки цыгану предлагаете? Не возьму! Слышите? Не хо-чу!
- М-мы же от доброй души,- ввязался Кирька.
- Ну ат отвяжитесь от меня, если вы такие добряки! - распаляясь пуще прежнего, выкрикнул Ром и, не оглядываясь, пошел к лодкам.
- Подожди, Рома,- остановила его Наташа и побежала вдогонку.- Мне тоже туда.
Хитренький Кирька брел рядом с Сергеем по высокой траве, незаметно заглядывая ему в лицо. Белов будто невзначай, но частенько бросал взгляды на берег Ярхаданы, где у лодок стояли, мирно беседуя, Наташа и Ром.
- Интересно, о чем это они там? - как бы между прочим поинтересовался Сергей.
«Попался, голубок!»- обрадованно зафиксировал Кирька и с наивным выражением лица сказал:
- Об чем же им говорить? Ясное д-дело, про любовь!
- Думаю, что не о любви они толкуют.
- Т-тебе лучше знать. Т-ты целых три недели с ней у костров ночевал.
- Кремневая девка,- похвалил Сергей.- Характер будь здоров!
- Д-давай тебя поженим,- заикнулся Кирька.
Сергей невольно улыбнулся бесхитростным стараниям
Кирьки. Наташа - хорошая девушка. Надежнее и честнее друга вряд ли можно найти. А как она влюблена в свою геологию, с каким волнением может говорить о самом простом сером обломке скалы! Сергей постепенно стал даже завидовать ей. Как увлекательные страницы, листала она пласты горных пород. Нет, геолог - это необыкновенная профессия, пришел к заключению Сергей. Все чаще он стал подумывать об учебе. И почему-то представлял, что в далекие и трудные походы он будет всегда отправляться вместе с Наташей. Да, ее никакие трудности не испугают, она не подведет. Хорошая девушка Наташа.
- Пропащий я человек,- ответил Кирьке Сергей.- Ничто меня не исправит. Буду ждать Зою. Она, в конце концов, поймет…
- Эх, ма!- сожалеюще вздохнул Кирька и поделился своими тайными переживаниями: - Мне бы всего на два каблука подрасти - к-клянусь, ж-женился бы на Наташке. С закрытыми глазами! Т-такая девка!
Хохот, которым взорвался Белов, жестоко оскорбил Кирьку.
- Ну, чего ржешь? Эх ты, отрастил на подбородке п-помело и б-бахвалишься!
Вчетвером они долго таскали вещи на бывшее подворье, ставили палатки рядом с развалинами, убрали дощаник и лодку в прибрежные кусты и, наконец, развели костер. Наташа готовила ужин. Ром и Сергей упорно сражались в шахматы, и с ними бесполезно было разговаривать. Кирька сидел и «фантазировал» на балалайке. Наташе нравилась задушевная игра Кирьки, она несколько раз подсаживалась к нему и слушала, положив руку ему на плечо.
«Н-нечего завистничать! - гордо рассуждал Кирька, видя, как парни поглядывают на них.- Всякому свое. Для вас пока самое подходящее - п-пешечки переставлять!»
Прохладный ветреный вечер заволок тайгу мраком и сыростью. Кыллахов возвращался по верхней террасе долины Юргачана, спускаясь к устью. Темный кустарник перегораживал путь. Коню часто приходилось перепрыгивать через низкорослый ерник. Знакомая и незнакомая земля. Долина покрылась высоким тенистым лесом, к которому давно не прикасались ни топор, ни пила, былые Покосы заросли кустарниками. Лишь очертания заоблачных гор оставались неизменными.
Сперва старик учуял дымок, а потом и запах кулеша, заправленного поджаренным салом и луком. Когда же он увидел костер вблизи развалин, волнение охватило его. Костер! Костер на земле, которая столько лет не знала человеческого тепла, несказанно обрадовал сердце старика. Ветер трепал языки, освещавшие небольшую группу людей, пламя взвивалось на ветру, как алый стяг.
2
Кошмарные сны вконец одолели Баклана. Без спирта не получался у него сон - валялся до полночи, а то и до утра, ворочался, чертыхался, но глаза, хоть зашивай, не закрывались. Когда же напивался вдрызг, то во сне бредил, буйствовал, иногда вскакивал и бросался бежать. Два раза саданулся головой о дверной косяк низенькой избушки, в которой обычно они запирались с горбатой на зиму, предварительно заготовив с десяток оленьих туш и всякой другой провизии. Даже лед для воды запасали они сразу. Зимой дальше десяти шагов от избушки не было следов - чтобы случайно не обнаружили охотники. А сейчас очутились они здесь, скрываясь от появившихся в тайге чужаков.
Баклан плюнул бы на свои кошмары, но они слишком походили на случаи из его многогрешной жизни. И даже не этим плохи были сны: совесть в его дремучем нутре не просыпалась и не мучила. Но пугало возмездие за то, что было содеяно когда-то, и о чем беспощадно напоминали видения.
- Ваш бродие! Ваш бродие! - бормотал растерянно Баклан и даже во сне тянул руку к виску.- Не смогу я его достать…
И сейчас он явственно видит во сне то, что произошло сорок лет назад.
…Боец прикрывал отступление партизан. Он, угнездившись на неприступном утесе, косил пепеляевцев, не давая возможности взобраться на перевал. Штабс-капитан впился в Баклана ненавидящими глазами, но обратился без крика:
- Десять золотых николаевок и георгиевский крест второй степени!
Сообразительный Баклан прикинул в уме и протянул руку: «Плати, ваш бродие, сразу».
Хитростью решил взять партизана. Без ружья медленно пошел он под серый каменный столб.
- Не стреляй, братуха, я тебе не враг!-крикнул издали Баклан.- Может, чем тебе пригожусь, ты же раздет совсем.
То ли боец вконец продрог, то ли заело ручной пулемет, но выстрелы прекратились. Баклан понимал, что к себе на утес тот не подпустит, поэтому он взобрался на первый выступ и тихо проговорил:
- Лови-ка мои теплые мохнашки.
Он кинул вверх рукавицу, и боец поймал ее… Грохнул взрыв: вложенная Бакланом в рукавицу граната-«лимонка» сработала. С края скалы свалился ручной пулемет. А за партизаном нечего было и лезть - ясно, что наповал.
С криками «ура» проносились мимо Баклана оленьи упряжки. Он стоял и во весь рот улыбался, выпятив грудь с георгиевским крестом. Да, тогда получилось неплохо, а вот сейчас снится какая-то муть. И с чего бы, кажется? Потому, что обманул партизана? Нет, не то. Или из-за того, что тогда по пьянке вскоре разбросал золотые червонцы? Да нет же. Чего жалеть? Погулял он тогда с дружками крепко. Так что же это за окаянство привязалось?
…Баклану вдруг показалось, что он вроде бы уже не человек. Вроде бы на нем выросла густая волчья шерсть, его лапы когтисты и крепки, клыками он перегрызает кость годовалого лосенка. Он гладил лапой свою мохнатую шкуру и довольно думал: «Теперь отыскать стаю - и в горы». Он поскакал по снежному склону обрадованно и прытко. Но что такое? В перелеске огоньками замаячили флажки. Он в другую сторону - и там краснеют флажки. «Облава! На меня облава!» - чувствуя, как на холке вздыбилась от страха шерсть, понял волк-Баклан. Откреститься бы ему от волчьей шкуры, да не может. Хочет крикнуть: «Я не волк, не стреляйте, я человек!» Тоже не выходит, забыл человеческую речь.
- У-у-у! Ы-у-у! - завыл Баклан во сне, разбудив воем перепуганную старуху.
- Очнись, бирюк,- потрясла его за бороду Варвара. Баклан прытко вскочил, долго пыхтел, скрежетал зубами, наконец зажег сальник, стоявший на дырявой железной печурке. Тусклый фитилек осветил задымленные бревенчатые стены с единственным глазком, нары, укрытие оленьими шкурами.
- Ну, падлы, или вы, или я!-прохрипел Баклан.- Вместе нам земля тесна!
Сняв с деревянного колка подсумок с обоймами, Баклан повесил его через плечо и, прихватив старую, с полинялой ложей винтовку, ушел в ночь.
3
- Ну что золото? Далось оно тебе! - громыхал Белов, потрясая бородищей.- Пойдем посмотрим,- показывал он на мерцавшие вдалеке на солнце скалы. Может, там что поинтереснее найдется!
- Не понимаю,- пожала плечами Наташа.- Нельзя так разбрасываться. Золото прежде всего.
- Сама виновата,- громко возражал Белов.- Ты же уговаривала: ребята, учитесь открывать подземные сокровища… Так чего же ты?
В последние десять дней Сергей не знал покоя. Он часто оставлял Наташу где-нибудь в русле ключика, а сам лез в распадки, ползал но кручам. И всегда возвращался с находками. Он обнаружил огромный хребет юрских известняков, богатых кальцитами. А теперь вел Наташу вверх по ручью к удивительным скалам, которые заметил с горы вчера вечером, перед самым заходом солнца.
По пути к скале они задержались на ягодах. Таежное лето было в самом разгаре. Солнечные полянки манили запахом спелой земляники. На островках дозревала охта, увешанная, подобно винограду, темно-синими кистями кислых терпких ягод. Будто укрытые красным кумачом стояли кусты невкусной, но всегда урожайной кислицы. Зелеными горошинами ягод красовалась черемуха; на верхушках, куда чаще доставало солнце, эти горошины стали уже бордовыми, а иные даже Лаково-черными. Коврами лежали на крутых склонах полоски брусничника. У брусники пока что розовый подпал на одной только щечке, дозреет она с первыми заморозками - тогда и черпай ее горстями. Царицей ягод в эту пору была голубика. Никогда ею не насытишься. Особенно хороша она утром, в капельках росы, или днем, согретая и чуть привядшая на солнце.
Наташа ловко пробиралась сквозь низенькие заросли голубики, стараясь поменьше топтать сапогами кустики, завладевшие пространством километра на три в длину.
- Будто осколочки неба просыпались на землю,- обернувшись к Сергею, сказала Наташа. Она черпала сизо-голубую ягоду всей пятерней, от удовольствия жмурила свои черные сияющие глаза, звучно чмокала и счастливо улыбалась.- Ух, вкусно!
Сергей загребал ягоду на ходу и, наклоняясь со своим громадным рюкзаком на спине, становился похож на одногорбого верблюда.
«До чего же он хороший»,- думала Наташа, но вслух произнесла совсем другое:
- Жалею тех, кто ни разу в жизни не увидит такой красоты, не полакомится с этих кустов.
«Опять в Зоин адрес шпилька»,- решил Сергей и пожалел, что действительно Зоя никогда не увидит этот необыкновенный уголок земли. Иной раз за день голубика так намелькается, что когда ложишься спать, перед глазами долго огромным роем носятся голубые бусинки. Потом они разделяются на два круга. Уже когда Сергей засыпает, ему нередко кажется, что это откуда-то издалека смотрят на него то насмешливые, то такие грустные, то ласковые Зоины глаза. Тогда он просыпается и до рассвета шумно вздыхает. «Ты как лось вздыхаешь, когда он свежего тальника переест»,- однажды подметил Кыллахов.
Гора становилась круче. Наташа обогнала Сергея и полезла первой.
- Скачи быстрей, кабарга! - подбадривал он ее, стараясь не отстать с громоздкой ношей. В рюкзаке лежали образцы пород и длинный тонкий цинковый трос. Сапоги у Сергея скользили, он часто сползал на несколько шагов.
- Давай руку,- предложила Наташа.
- Сам справлюсь,- улыбнулся Сергей, но руку подал и заметил, что хотя помощь и невелика, а взбираться они стали быстрее.
На вершине хребта сбросили рюкзаки и, ложась грудью на край обрыва, долго заглядывали вниз, под головокружительный срез скалы. Наташа никак не могла понять, из каких пород сложен серый, с какими-то розоватыми прожилками утес.
- Спущусь туда,- сказала она.
Сергей опоясал ее крепким кушаком, натуго затянул узлы, подвязал к кушаку трос и испытующе взглянул:
- Не боишься?
- А ты трос не бросишь? - пошутила она.
- Наоборот, что случится - я тоже вслед за тобой вниз головой!
- Тогда поехали!
Обмотав вокруг себя трос, Сергей стал метрах в десяти от обрыва. Наташа, осыпая глинистые края, спустила ноги с обрывами сердце ее замерло. Через секунду она висела над бездонной пропастью, и до Сергея доносился ее спокойный голосок: «Хорошо! Еще! Еще, ну, еще!»
Поворачиваясь, как живой ворот, Сергей разматывал трос и с каждым поворотом ощущал все большую тяжесть.
- Еще-о!
Он догадался, что Наташа пропустила первый выступ и спускалась на острие нижнего утеса. Пятидесятиметровый трос размотался до конца, можно было только приближаться к обрыву. Оставалось четыре, три шага. Уже зияла пропасть… Но вот трос ослабел. Сергей замотал конец вокруг серого валуна, покрытого бледно-желтыми лишайниками, завязал узел и прилег на край обрыва.
Внизу, еле держась на острие выступа, стучала молоточком Наташа. А под ней зиял еще обрыв. Сорвется - конец. Отчаянная девка. А он тоже хорош! Сергей поймал себя на мысли, что никогда бы не позволил Зое пойти на такой риск. Даже сейчас, после всего, что произошло. Неужели и теперь она дороже всех?..
Он разглядел в отвесной стене скалы множество стрижиных гнезд. Но странное дело: в воздухе не было видно ни одного стрижа. Забытый и опустелый «замок» стрижей произвел на Сергея неприятное впечатление. Почему они покинули его? Ведь время перелета еще не наступило? Но, взглянув на один из выступов, Сергей увидел громадное гнездо из прутьев, глины и пестрых перьев. Внутри копошились два крупных птенца. Маленькая площадочка ниже орлиного гнезда белела множеством птичьих и заячьих костей.
«Орлиное гнездо!» - сообразил он и сразу же крикнул, шаря глазами по небу:
- Наташа, поднимайся!
- Ни за что! - прокричала в ответ Наташа.- Киноварь здесь! Ты слышишь?
Не дожидаясь, пока она соберется, Сергей потащил Наташу наверх, перекинув трос через плечо. Схватить бы ружье, но нельзя отпустить трос… Оглянувшись, он увидел, как из-под облачной сини резко пикирует под скалу златоперая птица. Сергей побежал, под ногами хрустели желтые лишайники, подошвы сапог скользили, но он не останавливался ни на секунду.
- Отбивайся молотком!-закричал он что есть силы.
И в этот момент Наташа сперва увидела на скале в гнезде двух орлят, а потом летящую прямо на нее страшную птицу. Свистя крыльями, орлица через мгновенье очутилась над ее головой и зловеще выпустила кривые когти. Наташа увидела клюв и яростные, ненавидящие зеленоватые глаза.
- А-ай! - закричала она махая молотком.
Орлица взмыла и очутилась над Сергеем. Он не мог отбиваться: руки были заняты тросом. Сергей знал: орлы бьют грудью, и втянул голову в плечи. Свист и ветер обдали его, сбитая фуражка покатилась под обрыв.
«Если она меня собьет, я выроню трос, и Наташа погибнет»,- лихорадочно соображал Сергей. Он остановился и стал обкручивать трос вокруг бедер и груди. Орлица яростно и грозно клекотала, но он не двигался с места, только грозно рявкал: «Прочь!» Увидев, что Наташа наконец-то выбралась из-под скалы, Сергей кинулся к ружью и выстрелил дуплетом. Он слишком волновался и не попал, но птицу отбросило в сторону. Она еще раз обернула к ним свой хищный клюв, но все же удалилась и стала кружить над гнездом, откуда доносились призывные клики орлят.
Обмотанный тросом Сергей, чем-то схожий с катком, на который связисты наматывают кабель, пошел к Наташе. Исцарапанная, обсыпанная пылью и растрепанная, она, не отвязывая троса, поднялась и, протягивая руки, как впервые вставший на ноги ребенок, двинулась к нему навстречу. Ей так хотелось, чтобы вот сейчас, после пережитых страхов, он крепко прижал бы ее к своей сильной мужской груди: «Ничего, мол, дуреха. Все в порядке». Но Сергей сбрасывал с себя мотки троса и сердито глядел громадными серыми глазами.
- Ну, знаешь что? Твое упрямство прощаю в последний раз! - гневно пробасил он.
- Какое упрямство?-изумилась Наташа.- Ведь я рисковала ради нашего дела! А что замешкалась…
- С меня бы голову сняли,- сказал Сергей.
«И это все, что ты перечувствовал,- с горечью подумала Наташа.- За себя только переживал».
Еще минуту назад она чувствовала, как надежно связала их совместная схватка с опасностью. Ей казалось, что прочнее всякого троса соединит их с этого дня крепкая дружба. Но эти холодные, глядящие со злым укором глазищи сказали совсем другое: он не пережил того, о чем думала Наташа. Нисколько! Значит, она для него не дорога… Наташа торопливо развязала кушак, к которому был привязан трос, швырнула его на камни и пошла прочь. Присела в сторонке, жалкая, пришибленная, ссутулив свои худенькие плечики. Она представила, что было бы с Сергеем, каким бы счастливым блеском горели его глаза, если бы на ее месте очутилась Зоя. Сердце сжала обида.
А ведь казалось - так много общего у них.
Виновато улыбаясь, Сергей подошел к Наташе и присел рядом.
- Перепугалась? - заботливо спросил он.- Я ведь тоже боялся за тебя.
Девушка вскинула на него ненавидящие глаза, в которых словно отразилась ярость взгляда орлицы.
- Больше я с тобой не пойду,- твердо и решительно сказала она.
«Ну и ну! -подумал с досадой Сергей.- Лихой характерец!»
Орлица снова закружилась над горой.
- Спускайся в лес,- приказал Сергей и начал укладывать рюкзак. Наташа медленно пошла наискосок крутого склона, потом побежала.
Он не скоро отыскал ее на лесной полянке возле родничка. Грустно взглянув, Наташа подала ему пучок княженики, очень схожей с земляникой, но еще слаще и душистей.
- Спасибо,- поблагодарил Сергей.
- На здоровье…
Наташа, не торопясь, развязала свой рюкзак и вынула несколько серых камней с красными прожилками и пятнами.
- Киноварь,- безразлично сказала она, хотя там, под скалой, представляла, какую радостную бурю вызовет открытие. Но сейчас она сама хотела представить это невероятно счастливое открытие самым прозаическим событием.- Думаю, что содержание руды не очень богатое,- равнодушно сказала она..
- Не чуди! - выкрикнул Сергей, схватил ее на руки и несколько раз подбросил.- Ура Наталье Прутько!
Наташа, покраснев, отбивалась.
Долго обсуждали, какое название дать скале.
- «Наташа»! - настаивал Сергей.
- «Орлиное гнездо»,- упорствовала она.
Так и не договорились.
- Разреши, я малость вздремну,- попросил Сергей. Ему действительно неодолимо захотелось спать - наверно, это была реакция после пережитого за короткие минуты схватки с орлицей.
- Клади голову мне на колени,- предложила Наташа.- Буду комаров отгонять.
Сергей уснул быстро и крепко. Наташа вглядывалась ему в лицо. Борода нисколько не старила его, наоборот, оттеняла свежесть кожи. Прядь русых: волос чуть завилась и прилипла ко лбу. Наташа осторожно подправила ее и помогла завиться еще нескольким прядям.
«Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея»,- вспомнила Наташа романс и уже вслух произнесла его последние строки:
- И улыбалась ему, тихие слезы лия.
Ей почему-то очень понравилось необычное слово «лия», пожалуй, именно из-за него запомнился весь куплет. «Тихие слезы лия»…
Наташа, боясь потревожить спящего, осторожно дотронулась рукой до веточки желтой пижмы, сорвала ее, пересчитала цветы и бросила в родничок:
- Счастливого пути!
- Чево-чево? - переспросила коричневая сойка, не выпуская из клюва орех, и полетела через ручей в лиственничную рощу.
4
Хуже горькой редьки надоело Кирьке Метелкину бродить по тайге с Шатровым. Лентяем теперь Шатрова не назовешь. С некоторых пор, приметил Кирька, Рома как подменили. С лопаткой, кайлой и лотком носился он по руслам ручьев и ключиков, брал пробы и самым старательным образом наносил на карту. Но Кирька тоже не из слабаков. Тут у них нога в ногу. Надоел ему Шатров по другой причине - никак и ни в чем его не обдуришь, за полторы минуты раньше знает, что собирается Кирька предпринять. А особенно в картах.
Картежную игру затеял Кирька сам. Он не расставался со старенькой колодой карт на конном дворе и прихватил ее с собой в тайгу.
- Рома, тряхнем колодой,- заводил Кирька. Шатров морщил губы и отказывался. Наконец Кирьке удалось его уломать. Затеяли игру в очко. Крупно повезло Кириллу Метелкину. Он выиграл мелочь, что валялась в кошельке у Шатрова, выиграл куртку, бродни, кольцо. Проигравший не упирался, отдавал безропотно и клялся, что не пожалуется никому. Кирька ликовал. Надо бы остановиться, да азарт одолел.
А потом все повернуло наоборот. Отыграл цыган свои вещи и начал раздевать и разувать Кирьку.
- К-карта не лошадь, к утру п-повезет,- уверял Кирька и снова проигрывал. Пиджачок, брюки, обе рубахи, накомарник - до ненужного гвоздя в кармане проигрался. Предложил свои полосатые порты. Шатров приказал повернуться кругом, оглядел, скривился и покачал отрицательно своей кудрявой головой:
- Стирать долго придется.
Последнее, что проиграл Кирька,- обязательство самому таскать узел с проигранными вещами. Пришлось полдня таскать. А места болотистые - комары изожгли Кирьку, голой спиной почувствовал он, чего стоит «чертова зола». И хотя бы капельку жалости проявил Шатров!
- Учите, учите дурачка,- подмаргивал цыган комарью.
И Кирька страшно клялся, что когда-нибудь разоблачит картежника.
Перед сном у костра Шатров показал на своей карточной колоде такие фокусы, что у Кирьки глаза на лоб полезли. Кирька держал в руках колоду, тасовал, как попало, а Шатров угадывал карту за картой.
- Меченые они! - взъерепенился Кирька.
- «Ковать» карты старо,- пояснил Шатров.- За это картежники финское перо могут сунуть под ребро.
- Значит, ты колдун.
- Руки у меня колдовские,- смеялся Шатров.
- Т-так вот зачем ты желтые перчаточки носишь, в-великий музыкант!
- Догадался - помалкивай.
- Н-нехорошо же честных людей обдуривать,- наскакивал Кирька.
- Честных я не трогаю. А жулье жалеть незачем: любой выигрыш у них идет на пропой.
Отхлебывая из горячей кружки душистый чай, Ром искоса посматривал в сторону Кирьки, который, отгоняя комаров от покрывшихся волдырями плеч, работал березовой веткой, как в бане на полке.
- Каюсь тебе в большом грехе,- признался Шатров.- Сразился бы я с одним честным человеком в карты. Конь его не дает покоя…
Ну, уж это переполнило чашу Кирькиного терпения. Он понял, о чьем скакуне речь, и вскочил, намереваясь проучить картежника.
- Сиди, не рыпайся,- стрельнул злыми глазами Шатров, и от этого взгляда Кирьку дрожь прошибла. С издевкой Ром приказал:-Одевайся, сосунок. Я тебе урок преподнес на будущее. Понял?
- П-понял, еще бы! - безропотно согласился Кирька, рад-радешенек, что кончились его муки.
- Поклянись, что никогда не возьмешься за карты.
- Провались они, ок-каянные, во веки в-веков!
- Аминь! - подмигнул Ром, крестя Кирьку кукишем в желтой перчатке.
Пригрелся Кирька у костра, вроде и комаров не стало, и от души отлегло.
«Вздремну минуточку»,- подумал он и скрыл зевок, чтобы не выдать своего намерения раньше крикнуть: «Чур - я первый!»
- Чур-чур! - зачурал первым Шатров и повалился, закрыв глаза.
Мог бы и Кирька задремать, но дозор нужен, лиха беда по пятам ходит.
- Ладно уж! - открыл глаза Шатров.- Послушай мое стихотворение и дрыхни.- И стал декламировать:
Впервые такую я встретил В тайге на крутом берегу, Шепни ты ей на ухо, ветер, Что жить без нее не могу.Кирька хитро сощурил глаз.
- Д-давай лучше я п-подскажу ей.
- Кому?
- Н-наташе.
- А вот не ей! - попытался хитрить Ром.- Слушай другие стихи.
- Р-развелось вас, поэтов, как в сухое лето оводов. «Ж-жуж», уснуть доброму человеку не даете! - рассердился не на шутку Кирька.- Есть же учебник по геологии, читай про себя, запоминай.
- Пожалуйста, читаю,- ухватился за подсказку Шатров и стал жарить на полный голос. Кирька знал, что теперь его не остановить. Шатров рассказывал не раз, как с самого малого детства вытворял штучки - на вред старшим.
Но как ни «камланил» над Кирькиной душой Шатров, парнишка задремал, и охота дурачиться пропала. Вчитался Ром в учебник и обо всем забыл. Не проснись Кирька, до вечера читал бы…
5
Вечером у палатки состоялся большой совет. Обсуждали последний маршрут. Тайга огромна, речек и ключей много, а продуктов в обрез, да и северная осень на носу,- август уже. Надо успеть вернуться на прииск до ледостава на Ярхадане.
В оставшиеся три недели решили добраться до главных распадков Туркулана - одна группа по Юргачану,- другая по Медвежьему ключу, который протекал километрах в десяти параллельно Юргачану. Где-то там должно быть, по предположениям проводника, Озеро Загадок.
Кирька упросил, чтобы его отправили с Кыллаховым в Медвежий лог. Старик обещал ежедневно наведывать вторую группу, которая пойдет в верховье Юргачана.
…Маган и Арфа шли рядом, сзади плелся Ытыс. Кирька восторженно вглядывался в незнакомые сопки, а старик рассказывал были-небыли про горы, распадки, про удивительное, с золотым утесом посредине, Озеро Загадок, населенное, по словам таежных стариков, злыми чудовищами.
Когда они подъехали к ручейку, над которым склонялись старые ивы, Ксенофонт заволновался.
- Здесь, здесь! - он указал на пять старых корявых ив, которые росли от одного корня, как пальцы из ладони. Старик придержал коня.- Здесь на меня копач дуло наставил. Пожалел, однако, мальчонку. Землю есть велел. Я ему клятву давал забыть сюда путь. А нынче ее нарушу. Худо это, однако.
- Т-то была клятва в царскую эпоху,- решил Кирька подбодрить Кыллахова.- После революции она недействительна, к-как николаевские деньги.
- Верно ты рассудил,- ответил старик и дернул поводья.
- П-почему назвали Медвежий лог? - поинтересовался паренек.
- Стлаником шибко зарос, а в нем берлоги,- разъяснил Кыллахов и надолго замолчал. А Кирьку начали одолевать сомнения: стоит ли ехать к медведям в гости, если даже на перекатах сверкают в воде самородки? К тому же старик сам говорит, что старатели наверняка не в этом ключе добывали, а сюда вели, чтоб только запутать след.
- Н-не могу ко рту поднести кусок медвежатины, сразу т-тошнит,- начал издалека Кирька.
- Э, парень, ты, видно, весеннего ел, который только из берлоги встал. Тот, верно, псиной пахнет,- согласился Ксенофонт.- А летом медведь ягоды ест, орехи ест, мясо вкусное получается, полезное.
- Д-для меня что весенний медведь, что осенний - один пес,- философствовал Кирька.- У обоих к-когти и к-клыки б-будь здоров!
Седые усы чуть шевельнулись, Кыллахов незаметно улыбнулся. Он понимал Кирькино настроение: ведь встреча с черным зверем не вызывает веселости даже у бывалых таежников. Нет, он постарается, чтобы парнишку не напугал косолапый хозяин тайги. Если же встретится, то Ксенофонт докажет, что черного зверя бояться не надо, человек сильнее. Очень хочет старик, чтобы Кирька без страха ходил по тайге и горам. Он доверит ему тайну, о которой не говорил никому. Тогда он ел землю и поклялся земле, что не приведет сюда человека. Сегодня он привели знает, что земля не обидится: человек пришел с добрым сердцем. «Ты посмотри, матушка-тайга, у парня глаза, как ягоды твоей голубики, его щеки словно брусника с твоих склонов, он горласт, как твои весенние дрозды, его помыслы чисты и стремительны, как твои студеные ключи,- давал Ксенофонт характеристику парню, едущему рядом с ним, и заверял свою древнюю таежную землю: - Кирилл - вестник хорошего и радостного, он станет твоим любящим нежным сыном»…
Они подъехали к узкой и глубокой долине, заросшей сверху донизу сплошным непролазным стлаником высотой в два человеческих роста. Кирька жался поближе к старику: рискованно пробираться в непролазных стланиковых джунглях.
- Кирилл!
- Ась?
- Старик Ксенофонт скоро утуп барда - пойдет совсем спать,- вздохнул Кыллахов.
«Не хватало еще тут этого разговорчика»,- сморщился Кирька, но вслух решил взбодрить старика:
- Говорят, дерево скрипучее - шибко живучее.
Кыллахов не возразил. Ему и самому хотелось «поскрипеть» еще годиков десяток, поглядеть, что за люди вырастут из внуков, увидеть электрические зори- на склонах древнего Туркулана… Но не придумала еще медицина лекарства против его хвори, обидно на медицину… Глядишь, годиков через десяток научатся лечить, да тех, кто не дожил, не воротишь…
- Кирилл! - снова окликнул старик.
- Слушаю, Ксенофонт Афанасьевич.- Я на тебя оставлю свою старую мать-тайгу,-тихо продолжил Кыллахов.- Ты не обидишь ее?
Кирька Метелкин даже задохнулся. Никак он не думал, что старик затеет такой разговор с ним, и растерялся.
- Б-белов больше годится в ее сыновья.
- Нет! - категорично сказал старик и пояснил:- Он бы мог стать сыном тайги. Однако женщина его уведет. Худая женщина: невзлюбила тайгу, как плохая сноха старую свекровь.
Против справедливости Кирька не спорщик. Уж он, Кирилл Метелкин, будет жить настоящим мужчиной, полным хозяином, никому не поддастся. И старик, конечно, прав, что доверился именно ему, Кирьке Метелкину.
- Наталья и ты, Кирилл,- мои зеленые побеги на этой просыпающейся земле,- почти песней повествовал старик. Видимо, в нем снова проснулся поэт.- Нельзя истреблять зря ни огнем, ни топором ни одного кустика, взлелеянного отцом-солнцем и матерью-землей, нельзя зазря убивать зверюшку или птицу, веселящих этот холодный обширный край.
Каждое слово старика словно отяжеляло Кирьку. Не так, как отяжеляли бы положенные в карманы самородки, а совсем по-другому: грудь наполнялась грузом забот, сразу заставлявших его взрослеть.
Неглубокий ручей вился восьмерками меж мохнатых кустов, темнел в тени и просвечивал насквозь, когда вырывался на солнце. Кирька глянул, еще не слезая с лошади, и заметил, что все дно вспыхивает золотыми блестками. Он сорвался с седла, запустил руку прямо в воду и вынул горсть песка. Промыл осторожно - в горсти ничего не осталось. Схватил лоток, нагреб там, где еще гуще сверкали блестки, но вместе с мутью, даже раньше, чем он смыл песок, блестки куда-то исчезли.
- 3-заколдованные, что ли?
- Наталья сразу бы поняла,- откликнулся Кыллахов.
- К-как сказать!
- Э, Кирилл! Погляди на свою тень - не кривая ли? Замечай свои изъяны, паря, а то глупым станешь. Не знаешь, как ответить,- зачем говоришь?
Кирька не мог терпеть поучений. Он недобро взглянул? «Чем учить ученого, лучше карауль, старикан, чтоб мед-, ведь не обнял». Но вслух он только сказал:
- Нагрузим п-песочков в рюкзак, пусть ваша ак-кадемиха поломает ученую г-голову!
Чуть не до вечера пробирались они по руслу вверх. Блестяшки в воде светились, а золотого зернышка в лоток не попало.
- К-космическая п-пустота,- сделал окончательное заключение Кирька, когда они устраивались закусить.
Костер Ксенофонт развел на песчаной косе, возле плоского отполированного валуна. Когда камень накалился, старик замесил лепешки и положил их печься. Он любил пресные лепешки. Потом густо заварил кипяток плиточным чаем. Достав берестяной узорчатый туесок с маслом, он бросил кусочек масла в огонь, высыпал щепоть соли в воду, заварным чаем плеснул на кустик кислицы. Таков уж обычай у таежного человека, от дедов ведется. Нет, Кыллахов давно не суеверен и не богов балует подачками. Он благодарил тайгу, которая украсила мерзлую каменную пустыню и щедро одаряла всем, чтобы северный человек мог жить. Он выказывал свою любовь к огню за ласковое тепло в летние серебряные ночи и в лютую вьюжную стужу. Он делился солью со студеной водой - за то, что всегда освежала его и наполняла тело бодростью. Нельзя быть неблагодарным.
Кирька проделал то же, обрадовав старика: «Понятливый и отзывчивый человек, много доброго совершит»,- подумал он.
Опять они пробирались по ключу, брали пробы, безнадежно пустые. Старик иногда недалеко отлучался вместе с Ытысом. Пес неторопливо шарил по крутым склонам долины. Кирька в таких случаях настораживался, вытягивал, как журавль, шею и прислушивался к каждому шороху, держа наготове теперь не малопульку, а врученную Ксенофонтом двуствольную «тулку», заряженную крупной картечью и жаканами.
Перед закатом солнца Ксенофонт еще раз покинул Кирьку, а вернувшись к руслу, таинственно поманилз
- Бросай лоток, иди за мной.
Пес вышагивал рядом со стариком, терся о голенище ичига и не выказывал ни малейшего беспокойства. Раздвигая руками лохматые сизые кусты, Ксенофонт взбирался на крутой склон, часто останавливаясь для передышки, а Кирька мог бы на одной ноге проскакать эту дорогу.
- Эгей, добрый дедушка, Миша Михайлович, гостей встречай! - подняв нависшие ветки и заглядывая в черный проем, заговорил Кыллахов. Он прекрасно знал, что если нет вокруг следов, то и «хозяина» наверняка нет. Лаз в берлогу зарос травой, пообвалился, значит, давно не ремонтирована медвежья квартира, заброшена.
- Ча!-приказал он псу. Ытыс, не задерживаясь, нырнул в берлогу и вскоре вернулся жив-живехонек.
- Возьми, глянь в берлогу,- подавая парнишке электрический фонарик, предложил Кыллахов.
Кирьку как будто шилом кольнуло пониже спины. Но он виду не подал.
- П-подожду пока,- сказал он независимо.
Кыллахов не стал упрашивать его. Вынув из ножен охотничий нож, он спокойно отковыривал лезвием комья земли и тихонечко сдвигал ладонью, расширяя лаз: видимо, решил забраться сам. Кирьке и такой вариант не нравился: вдруг там отыщется что-то необыкновенное?
- Хватит, я п-пролезу,- глотнув побольше воздуха, словно собирался нырять под воду, произнес парнишка и строго предупредил:-Гляди, не обмишулься, Ксенофонт Афанасьич. У меня б-брюки серые в полоску, кинусь выползать, не прими за медведя, не пальни д-дуплетом!
Раз десять Кирька пробовал «нырять»: сунет голову - и обратно. Все ему казалось, будто кто-то рысьими или волчьими глазами светит из дальнего угла. Когда же влез, все страхи пропали, хотя под ногами пищали десятки мышат. Берлога оказалась продолговатой, метров пять в длину, и вместительной. Но не это поразило Кирьку. Даже при неярком дневном свете, что проникал через узкий лаз, стены и потолок отсвечивали и мерцали. Когда же парнишка зажег электрический фонарик, вокруг и над головой будто засверкали удивительные самоцветы. Кирька начал хватать их, но они не отрывались. Не жалея ногтей, он сумел отломить несколько пластинок.
- Н-нож!-запросил Кирька. Старик, не спрашивая для чего, кинул рож. О берлогах на медвежьем ручье он еще мальчонкой слыхал удивительные истории, которые рассказывались охотниками в великой тайне. Но никто из них ни разу так и не мог поведать членораздельно, что же скрыто в таинственных берлогах.
- Что там нашел, Кирилл?
- М-мышей т-топчу!
Полные карманы набил Кирька странными пластинками, а в руке зажал блестящую темную глыбу.
- Знаменитая находка - залежи слюды! - Кирька торжественно протянул старику правую руку, держа на левой глыбу: - Сп-пасибо и поздравляю!
Долго разглядывал Кыллахов лоснящийся, будто сложенный блинами камень. Он понимал, что это хорошо, но не ликовал, потому что надеялся на большее - ну, скажем, на драгоценные каменья. Значит, надо еще искать, искать Озеро Загадок с его золотой скалой.
И вдруг он вспомнил то, что сверлило ему мозг полдороги и что он никак не мог вспомнить. Этот отпечаток ступни левым носком внутрь…
- Варвара! Батрачка горбатенькая у тойона Варвара!- воскликнул Ксенофонт, тормоша Кирьку.- Она подружкой Дайыс была.
- К-какая Варвара? - уставился на него Кирька непонимающими глазами.- К-какая еще Варвара?
- В твою кобылу стреляла! - воскликнул Ксенофонт.- Она, верно, бродит в этих местах.
- Я ее б~близко не п-подпущу,- категорично заявил Кирька.- Слюда - это государственная т-тайна, для самолетов и т-танков нужна, н-наверно, и космическим кораблям требуется.
Разговор их шел совсем на разных языках. Кирька недоуменно вертел головой: «Что-то старик накручивает?» Кыллахов, волнуясь, соображал, как же отыскать Варвару. Он верил, что устыдит ее за преступные проделки с самострелами. Она должна знать, где Озеро Загадок. Только бы напасть на ее след да встретиться с ней…
- П-поехали к своим,- хмурясь и делая грозный вид, произнес Кирька.
- Смотри приметы,- посоветовал старик, показав на дерево у берлоги и на зубец дальней горы.
- Не забуду,- заверил парнишка.
- Тогда иди седлай лошадей,- распорядился Ксенофонт и начал заделывать лаз. Кирька повесил на плечо ружья, взял кусок слюды и, позвав Ытыса, отправился к пасущимся на склоне долины лошадям. Арфу было трудно сразу заметить: легкие заморозки уже перекрашивали зеленое в желтое, и она сливалась с цветами осенней тайги.
Но зато Магана, будто вылепленного из снежной глыбы, видно издалека. Он оседлал их и нетерпеливо ждал проводника. Парнишке скорее хотелось предстать перед Наташей с необыкновенной и нежданной находкой. Ох, и позавидуют Сергей и Ром!
- Оголо! - донесся до Кирькиного слуха странный возглас. Кирька оглянулся и прирос на месте: ни рукой, ни ногой не может двинуть. Он увидел, как в нескольких шагах от старика медленно поднялся на задние лапы неуклюжий брюхатый бурый зверь с черными лапами и ушами. Зверь втянул воздух, разинул пасть, высунув длинный красный язык, и потряс долину ужасающим ревом, в котором, как комариный писк, потонул голос Кыллахова. Ярясь, медведь зашагал, ломая и приминая стланиковый куст и сближаясь со стариком. Кыллахов бросил взгляд вокруг - ружья не было. Он моментально стащил с себя полудошку, кинул ее на голову медведю. Медведь мотнул тяжелой головой и располосовал полудошку лапами. Ксенофонт хотел воспользоваться этим моментом, в руке его блеснул нож, нацеленный зверю под сердце. Но уже были утеряны какие-то доли секунды, которых ни разу не упускал Ксенофонт в молодости, охотясь на черного зверя… Медведь махнул лапой; откачнувшись, старик упал.
Мимо Кирьки с яростным лаем черной молнией пронесся Ытыс. Он кинулся на зверя, загородив вскочившего на ноги хозяина.
- Стреляй, Кирилл! - крикнул Кыллахов.
Кирька, почти не целясь, выстрелил раз, другой. Жаканы, прожужжав, шлепнулись где-то в кустах. Кирька лихорадочно стал перезаряжать ружье. Проводник, бледный, задыхающийся, бежал к нему, и лишь пес героически дрался с громадным неукротимым владыкой тайги.
Обычно псы-медвежатники держат зверя за «галифе»- хватают за бедра. Так всегда поступал и Ытыс. Но сегодня у него не было времени выбирать приемы: мог погибнуть хозяин. Пес кидался спереди, увертываясь от ударов могучих лап. Но медведь все же настиг его. Он ударил пса по спине, содрав костистой лапой лоскут кожи. Ытыс^ камнем покатился под гору. Ослепленный яростью, медведь искал Ксенофонта. Бывалый таежник не торопился с выстрелом. Кирька собрался взбираться на жиденькую листвяшку, медведь уже пыхтел совсем рядом, когда грянул выстрел. Зверь шагнул, споткнулся и рухнул почти к ногам охотника. Пуля, пущенная Ксенофонтом, попала ему в левую глазницу и сразила наповал.
Кирьку долго трясло. Потом он уверял себя, что дрожал по двум причинам - от холода и от радости: медведь-то лежит у ног! О страхе Кирька не вспоминал, с ним страхов не случалось.
Немного оправившись и с опаской оглядев медведя (еще вздумает очнуться), он поставил ногу и ружье на тушу и, картинно подбоченясь, свысока посматривал на все вокруг.
Кыллахов исчез меж кустов и вскоре появился с Ытысом на руках. Пес жалобно и беспомощно скулил, лоскут содранной кожи болтался, обнажив окровавленную спину. Старик приложил пса к глазнице зверя, из которой текла густая темная кровь. Раньше бы Ытыс жадно накинулся на такое лакомство, но сейчас он остался безучастным. Лишь нехотя ткнулся мордой и поморщился, как больной от горькой пилюли. Кыллахов вспорол медведю брюшину, достал еще лучшее лакомство - мягкую теплую печень. Но и от нее пес отвернулся. Осторожно врачевал старик верного друга, прикладывая содранный лоскут шкуры. Печаль светилась в его глазах. Пес попробовал отползти. Скуля, он двигался на передних лапах, волоча задние.
- Не сердись на никчемного старика,- попросил Кыллахов своего Ытыса.- И старик Ксенофонт, наверно, последний раз охотился, последний раз угостит сладкой медвежатиной своих молодых друзей, привезет кусочек сала старенькой Дайыс - подарок родной тайги, внуков угостит - пусть оживет в них дух охотников… А эту мохнатую шкуру,- продолжал старик,- мы пошлем профессору Надеждину, чтоб помнил о Туркулане. Холодна земля таежная да щедра дарами.
Пес будто и в самом деле слушал хозяина: положил морду на вытянутые лапы, закрыл глаза и даже перестал повизгивать. Но вскоре он незаметно отполз в кусты, тихонечко поскулил и умолк навсегда.
Вдвоем с Кирькой старик принялся свежевать матерого зверя. Кыллахов оживился, ловко работая острым, как бритва, ножом, в глазах его светился охотничий азарт! Еще бы! В краю, где земля помнила его юность, он снова показал охотничью удаль. Еще раз, по обычаю предков, он положит на лесной лабаз серебряные кости клыкастого - отблагодарит тайгу за ее дары.
- Это не я тебя убил,- повторял старик старинное заклятие,- убил тебя^ питающийся тальником,- так называл он лося. -
На длинных хворостинах Кирька жарил ароматный шашлык. Он то угощал старика, то сам, обжигаясь, глотал мягкую, чуть подгорелую жирную медвежатину. Яркое пламя костра отгоняло прочь плотную темень августовской ночи. Кирьке все это казалось сказкой. Ему хотелось, чтобы никогда не кончалась эта сказка, чтобы в ней он был главным героем и чтобы все будущие сказки кончались вот так же, у ночного костра, пахнущего свежим шашлыком, и чтобы так же, как сейчас, горели-переливались яркие звездочки над величавой грядой Туркулана…
6
Ранним утром они подъехали к долине Юргачана в том месте, где склон круто обвисал над рекой и не укрывался ни лесом, ни кустарником. Кыллахов приложил бинокль к глазам и тут же передал его Кирьке. Первым Кирька увидел Сергея. Он стоял в корме долбленки и сильными движениями шеста толкал лодку против течения. Немного впереди шли по разным берегам Наташа и Ром. Кирька готов был голову сломать, лишь бы скорее очутиться возле них. Но Арфа семенит ногами, попробуй ее поторопить, споткнется, и сразу очутишься под ее копытами.
- Вст-тречайте, ч-черти! - заорал Кирька во всю глотку.
Подъехав, он даже не слез с кобылы, ожидая почестей.
- Кирюшенька, как мне скучно было без тебя! - кинулась к нему Наташа.
Но он даже не дрогнул: «Заслужил геройством, вот и почитает!»
Снова начался пир горой, снова запахло шашлыком. Сергей уплетал больше всех.
- Ну, угодили! - восхищался он.
Ребята рассказали, что ночью видели на склоне Туркулана огни. Что бы это значило?
- Ч-четыре? - поинтересовался Кирька.
- Да!
- Видно, Ксенофонт потерял свои глаза,- огорчался старик,- проглядел я… Люди зовут нас в гости, до них сорок верст… Очень хорошо, если зовут огнями.
А мы боялись,- призналась Наташа.
Через час Кирька собрал «тайный совет»: показывал обломки слюды и призывал хранить государственную тайну строжайше. Ксенофонт, иззябший в лоскутьях изодранной медведем полудошки и не спавший всю ночь, отдыхал и не слышал, как Кирька рисовал свой подвиг: сперва вытурил из берлоги медведя, а потом обнаружил этот необыкновенный богатый клад.
- Флогопит - черная слюда,- разглядывая пластинки, пояснила Наташа.- Прозрачная слюда - мусковит, конечно, ценнее, но и это здорово. Молодец, Кирька! - Девушка обняла и расцеловала его в щеки. Кирька окинул парней победным взглядом и подбоченился: кто теперь дотянется до его славы?!
В это время на поляне показался крупный верховой олень. Из-за ветвистых рогов выглядывал мальчонка в нарядной меховой шапке тугутовой праздничной дошке и расшитых бисером унтах. Олень быстро вымахивал ногами, словно спешил к палатке. Но метрах в ста он круто повернул и кинулся наутек. Напрасно соскочил ездок и тащил учуга за повод. Тот упирался: он уловил запах медвежьего мяса.
- Надо пацаненку помочь,- важно произнес Кирька и с гордой осанкой направился к незадачливому ездоку. Оказалось, ездок не добирает до Кирькиного роста на целые полголовы. Мелочь!
- Что, губастик, не справляешься? - снисходительно произнес Кирька и, не обращая никакого внимания на недружелюбные взгляды, взял повод в свои руки. Учуг словно только этого и ждал. Приняв по запаху Кирьку за новую медвежью породу, он рванул вскачь. Понесся Кирька Метелкин через кочки и кусты. Плюнуть бы ему на этого черта дикого, да повод морским узлом на руке захлестнулся. Хоть руку отсекай. Вдруг на пути встало дерево. Олень решил проскочить по одну сторону, Кирька - по другую. Хлоп - полетел парнишка кувырком и радуется на лету, что живой, а учуг по другую сторону дерева шлепнулся, пыхтит, отдышаться не может.
Подбежал хохоча ездок. Кирьку взорвало. Так бы он еще полежал, но задета мужская гордость! Потряхивая малость вывихнутой рукой, он грозно приказал:
- Б-бери, сопляк, своего д-дурака и к-катайся на нем мимо нас!
Но тут перед ним раскрылось такое, что у него подбородок отвис-
Маленькая смуглая рука покопалась за воротником дошки и вытащила две косищи чуть не до колен. На Кирьку гневно уставились глазенки, словно нарисованные черной тушью. И без того маленькие, а еще с прищуром глядят: почто, мол, обзываешься? Эх, спутать такую девчонку, назвать ее сопливым пацаном! Другой бы на Кирькином месте захныкал, а он взял и расхохотался. Сначала, правда, не получалось, вроде прокашливался, а потом наладился:
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Девчонка смотрела на него, как на дурачка, брезгливо оттопырив алые бантики пухлых губ. Такой оборот Кирьку не устраивал, в дурачках ходить ему не к лицу.
- Т-тебе нисколько не смешно?-заикаясь, со скорбным лицом обратился к ней Килька.
- Т-теперь смешно!-подхватила незнакомка и разразилась удивительно звонким смехом.
Он одобрительно хлопнул ее по плечу.
- М-молодец, характер у тебя мой - никогда не унывать. Со мной, брат, не пропадешь. Сегодня м-медведя укокошил!
Услышав такое, девушка поглядела на него удивленными глазами и быстренько представилась:
- Меня зовут Кучуй. Катя значит. Туркуланова Катя.
Кирька протянул свою мужскую руку.
- Кирилл Метелкин.
Привязанный к дереву олень покосился им вслед и, чтобы забыть пережитый страх, принялся щипать отсырелый в ночных росах зеленоватый ягель. Парень вел Катю на стан, земли под собой не чуя. Даже пробовал брать ее под руку, да больно уж семенила она в своих расшитых красным и синим бисером унтах, не попадала в такт его широким шагам. Не будет же он, взрослый мужчина, перебирать лапками, как речной кулик…
Когда они пришли на стан, Катя достала из дошки бумажный треугольничек и передала вышедшему из палатки старику. «Непорядок!» - дал Кирька понять Кате своим строгим взглядом. Неужели не могла вручить ему? В экспедиции он не последний человек, а если потоньше разобраться, то поглавнее других-прочих.
- Оленеводы в гости зовут,- сказал с улыбкой Кыллахов, прочитав письмо.
- Приезжайте соревноваться в танцах и играх,- от себя добавила Катя.
- Т-тогда б-берегитесь!
- С радостью побываем у вас,- сказала Наташа. Ей никогда не приходилось видеть стойбище, и, судя по этой девочке в таком экзотическом наряде, там было очень интересно.
- Ты чья? - внимательно вглядываясь в лицо Кати, спросил Кыллахов.
- Я - мамина и бабушкина,- хитровато улыбнувшись черными глазками, ответила таежница.
- У вас в стойбище горбатая Варвара не живет? - поинтересовался старик.
- Ты, наверно, спрашиваешь про дикую Варвару? - переспросила Катя.- Она давно одичала и ото всех бежит. Говорят, она по ночам, как рысь, подкрадывается к стойбищу и подслушивает. Ее в старину хорошо знала моя бабушка Хачагай.
- Хачагай жива? - изумился Ксенофонт, и волнение охватило его стариковское сердце.- Передай ей поклон от бывшего батрачонка Кены. Она должна вспомнить мое имя. Увези ей подарок - кусок свежей медвежатины.
Катя пообедала и засобиралась в обратный путь. Сначала Ксенофонт, а затеял Кирька хотели проводить ее хоть до полдороги, но Катя отказалась от провожатых. Она ловко вскочила в седло и легким ветерком помчалась на своем резвом черном учуге. Кирька стоял на поляне и приветно махал ей вслед.
- Н-ну и д-девчонка! Ч-чистейший самородок!
Два дня с утра до ночи -они работали не разгибаясь. По всем признакам не должно быть русло Юргачана пустым, а в лоток ничего не попадает. Одна морока…
Шатров съездил к спрятанному в кустах дощанику и привез праздничные наряды для предстоящей встречи с оленеводами. Больше всех переживал Кирька, сам себя назначивший главным дирижером предстоящего концерта. Был бы ансамбль братьев Метелкиных в полном составе - первый приз наверняка достался бы геологам! А тут из кого склеишь музыкальный коллектив? Кинулся он к своей бруньке-балалайке, а та отсырела, гундосит, будто три месяца насморком болела. Гитара хрипела, как старый пропойца. Шатров заупрямился: не хочет цыганские пляски репетировать, он, мол, уже не цыган. Ксенофонт расхворался, ему и вовсе не до песен. Кирька от расстройства из себя выходил. «Во саду ли, в огороде» никто петь не соглашался, а «Бирюсинку» он не мог подобрать на своей бруньке. Но Кирька не собирался вешать голову. Греет сердце балалайке, лупит всей пятерней по струнам, подпевает: «Выйду, выйду я в рожь высокую»,- а у самого перед глазами все время стоит черноокая Катя Туркуланова. Отвел он в песне душу.
Уснули далеко за полночь, но встали с первыми признаками рассвета, быстро оседлали лошадей, подвязали вьюки. Ксенофонт и Наташа отправились верхом, парни зашагали вслед. Кыллахов, как и тогда, в устье Юргачана, ехал в лучшем своем костюме, при всех наградах. Путь им предстоял на перевал - все время в гору, но Кирька шел с балалайкой в руках, наяривал залихватские переборы и пускался чуть не в припляс. Сергей, выставив русую бороду, шагал широко и без устали, но и Шатров не отставал ни на шаг. Оба они молчали. Кирька догадывался почему, но сейчас его это абсолютно не интересовало: он радовался предстоящей встрече с Катей. А вокруг зеленела тайга, голубели склоны гор, чуть-чуть тронутые осенней позолотой.
ЗЕМНЫЕ ЗВЕЗДЫ 1
Всю дорогу Кыллахов разучивал с Наташей якутскую скороговорку - чабыргах. Требовалось на одном дыхании с пулеметной скоростью произнести несколько десятков слов. Наташа оказалась способной ученицей, быстро запоминала слова, и под конец у них стал получаться довольно веселый диалог: сварливая жена выводит своего молчаливого мужа из терпения, и тот переходит на такую скороговорку, что бедная говорунья слово вставить не успевает.
- Если расскажешь чабыргах, тебя сразу за таежную девушку признают, как. своя будешь,- сказал старик. Он был доволен ученицей. Конечно, Наташа многие слова выговаривала неточно, но ведь это еще больше могло рассмешить.
- Мне самой интересно,- призналась Наташа.- Я запишу текст, студентам продемонстрирую.
- В стойбище есть столетняя бабушка Хачагай,-сказал Ксенофонт.- Она, однако, знает про Озеро Загадок…
Старик не договорил. Они уже выбирались на седловину. Слева круто дыбился в небо скалистый неприступный Туркулан в белой горностаевой шапке снегов. Справа тянулся длинный обрывистый отрог, идущий далеко-далеко на северо-запад. Но не они завладели вниманием Кыллахова. Он не сводил глаз с утеса, который поднимался гранитной пирамидой посредине перевала. Голый серый камень. Лишь на одном выступе виднелся кустик горной березки. Стиснув зубы, старик хмурил короткие широкие брови, тер воспаленные глаза. С того метельного морозного дня двадцатого года не бывал он здесь…
Наташу утес ничем не привлек. Она с интересом разглядывала маленькую палатку с приподнятым над землей пологом, а за ней целый палаточный городок. Ее поразил колыхавшийся над одной из палаток высоко на ветру красный флаг. Здесь, в царстве тайги и заоблачных гор, алое полотнище имело особый смысл.
Наташа ожидала увидеть кожаные или берестяные чумы, людей в меховой одежде. Но оленеводов возле палаток не оказалось, а все, что она замечала, удивляло ее все больше и больше. Блестящие металлические антенны над продолговатой палаткой, легкие синие столики и желтые стулья с металлическими ножками, какие можно встретить во всех городских кафе, здесь, на широкой горной поляне, казались необыкновенными. Бак, поднятый на четырех столбах, закрытых брезентом, судя по всему, служил душем. Большие поправки внесли люди в кочевую жизнь.
Маган нетерпеливо гарцевал, пятясь к палаткам, но Кыллахов повернул его к утесу. Вместе с ним Наташа объехала утес. Убедившись, что на коне не взобраться, Кыллахов развъючил его. Он достал из сумы ящичек, позвал Наташу и устало полез на утес. Они часто останавливались, отдыхали, пока наконец не взобрались на крохотную площадку. Почти на самом ее краю лежал розоватый громоздкий камень, напоминающий по форме сердце. Наташа решила, что он всегда лежал, но Ксенофонт понял сразу, что камень-сердце поставлен как памятник. Рядом с ним в каменной щели виднелась маленькая пушистая лиственница-двухлетка. Откуда берет она соки и как выстаивает в лютые морозы, когда лопаются даже гранитные скалы?..
- Здравствуй, Василий… Я пришел…- обратился Кыллахов к камню-памятнику.
Наташа не слышала его. Перед ее глазами распахнулись необозримые таежные дали. Утес стоял на водоразделе. Здесь брали начало реки, впадающие в Охотское море, и реки, несущие воды в суровый Ледовитый океан. Далеко до морских просторов, но тайга сама подобна океану, и Наташе казалось, что она не только видит, но даже слышит шум морского прибоя вон там, по краю горизонта, где расплескалась густая лиловая дымка.
Глянув вниз, Наташа заметила на тропе парней. Впереди, раскачивая плечами, легко шел Ром, за ним с гитарой и ружьем на спине следовал бородатый Сергей, последним вприскок спешил Метелкин. Взглянув в другую сторону, Наташа увидела внизу старушку в национальном костюме. Желтые замшевые унты и жилет у нее были расшиты цветными узорами, на груди висел огромный зеркально сияющий медальон. Заметив людей на скале, старушка шустро направилась к маленькой, отдельно стоявшей палатке.
«Испугалась, наверно»,- подумала Наташа.
А в это время Кыллахов молча расстегнул гимнастерку, отвинтил старый поцарапанный орден Красного Знамени и, подержав его на ладони, бережно положил на камень.
- Этот орден твой, Василий… Ты его заслужил… Мне его выдали, наверно, как твоему другу,- сказал Кыллахов камню, словно живому Василию.
Камень и в самом деле был сейчас для старика как живой - так свежи были его воспоминания. В тот морозный день двадцатого года они вдвоем - семнадцатилетний Ксенофонт Кыллахов и его сверстник Василий Слобожанкин - взобрались с ручным пулеметом и берданкой на этот утес. Они должны были вместе встретить врага огнем, чтобы остановить погоню белобандитов. Но Василий именем революции приказал таежному пареньку спуститься со скалы и вести отряд дальше, потому что никто, кроме Кыллахова, не знал горных троп. Обняв Ксенофонта на прощание, Василий отдал ему свои теплые рукавицы, взяв нагольные, отдал сухари и взамен попросил махорки. Он глядел ему вслед синими неунывающими глазами, как будто оставался тут полюбоваться со скалы красотой горного края… Видать, орлиное сердце было у этого русского парнишки: целые сутки удерживал он перевал, много врагов скосил своим пулеметом. Эта могила не безымянная. Знайте, люди гор: здесь похоронен герой - Василий Слобожанкин!
2
С того дня, когда Катя Туркуланова вернулась от геологов, в стойбище закружилась такая карусель, от которой никому ни днем, ни ночью не было покоя: все готовились к встрече гостей, во всем наводился идеальный порядок, шли тренировки к спортивным состязаниям.
Но самые большие хлопоты достались старенькой Хачагай - бабушке выдумщицы и фантазерки Кати. Несмотря на такую разницу в возрасте, они были в чем-то схожи, бабушка и ее любимая внучка. Хачагай по-эвенкийски означает Шустренькая. И в самом деле Хачагай непоседа. Зимой еще кое-как она мается в колхозном поселке, а с приближением весны и глядеть на дома не хочет. Душно ей в светлом просторном деревянном жилье. А чтобы в это поверили другие, она часто изображала задыхающуюся от жары птицу, вынуждая сына и сноху поскорее отправить ее к оленеводам в горы. Тогда ей запрягали пару смирных оленей, ставили кожаный ящик с продуктами и отпускали в горы. Однако старая хитрила. Как только переставали смотреть ей вслед глазастые окна поселка, она круто поворачивала оленей и нещадно гнала их в другой поселок, где в школе-интернате жила ее самая младшая внучка Кучуй, что означает по-эвенкийски Малышка.
- Серьга моего сердца! - обращалась растроганно старуха к внучке, появляясь в классе.- Ты же знаешь, что мое сердце потому только и держится, что есть ты. Так бы оно давно оторвалось.
- Бабушка, сейчас урок,- вся сгорая от смущения, но в душе довольная, произносила Катя, выбегала из-за парты и выходила в коридор. Там она чистосердечно признавалась: - Молодец, бабушка, вовремя пришла. А то бы меня сейчас спросили по-английски. Получила бы «лебедя».
- Давно я не видала лебедей, ты сходи получи,- предлагала Хачагай.
- Там, в горах посмотрим,- хитрила внучка.
Однако сразу увезти Катю в горы не удавалось. Хачагай долго околачивалась в интернате, подшивала нитками из сохатиной жилы унты ребятишкам. Наконец детвора надоедала своей возней и шумом пуще осенних крикливых гусей, и старуха, взяв слово с внучки, что та приедет немедленно, отправлялась по раскисшему пути через набухшие водой заснеженные овражки в горы. Северная весна тороплива. Хачагай скорее поднималась к «белкам» - на ледники и с большим риском пробиралась по кручам вечных снегов. Когда же она въезжала в долину, где паслись оленьи стада, кругом уже зеленела трава и приветливо кивали желтыми и лиловатыми головками северные подснежники. В июне на скачущем олене являлась в стойбище внучка, улыбающаяся, звонкоголосая, и для Хачагай наступали самые радостные дни. Любые проделки Кати вызывали в добром сердце Хачагай восторг. Она не сводила с внучки своих крохотных черных глазок и часто громко смеялась.
Удивительную весть привезла в этот раз Катя от молодых русских парней, которые собирали в ручьях цветные камешки. Хачагай такое занятие казалось пустячным: ведь камень в рот не положишь, не съешь. Но там ее Кучуй встретила необыкновенного парня. Он скоро явится к ним в гости. У него звучное, подобающее настоящему мужчине имя - Кирилл! Он настоящий богатырь: в честь Катиного приезда задушил своими ручищами черного зверя. Если бы Катя прискакала туда на несколько минут раньше, то своими глазами увидела бы эту страшную схватку. .У парня руки были еще в крови.
- Ешь, бабушка, ароматное медвежье сало,- торжественно преподнесла ей подарок Катя.- Кирилл просил тебе передать.
- Алаке! - испробовав свеженинки, произнесла бабушка Хачагай.- Алаке! (Вкусно!)
Повествование о Кирькиных подвигах на этом не кончалось. Оказывается, Катин противный учуг хотел удрать, помчался на вершину гольца. Парень заметил, кинулся вдогонку, быстро догнал и схватил за задние копыта. Олень с трудом отдышался, а Кириллу только смешно. И смеется он громче весенней куропатки, от его хохота листья осыпаются с берез.
- Как же мы поместим такого богатыря в нашу палатку?- допытывалась бабушка.- Тогда надо поставить повыше опоры?
Катя легко достала рукой верхнюю перекладину и успокоила бабушку:
- Ничего, усядется.
И теперь вот уже три дня суетится бабушка Хачагай. Хоть лицо у нее все из морщинок - глаза зоркие, как у мышки. Заметила бабушка большой непорядок в палатке, надо прибрать, вывесить лучшие вещи - расшитые дошки и унты. Пусть думает парень, что Катя своими руками все это сшила и вышила. Хотя, по правде сказать, у внучки ни разу не хватило терпения нанизать цветистый бисер на нитку из сохатиной жилы. Но ведь у Кати другие заботы. Она по всем горам грядки вскопала. Где редиску посадила, где картошку, где капусту. По-своему: долго не возится. Найдет получше полянку, разрыхлит несколько лунок и уложит туда картофелины. К осени по туеску из каждой лунки набирается. Бригадир Ерчан Кетандин уверяет, что из Кати получится самый знаменитый овощевод по всему Северу: никто до нее не додумался сажать картошку, не вспахивая вечной таежной целины, да еще в горах, у самых ледников.
- Скажи, Кучуй,- обратилась к Кате бабушка с недоуменным вопросом,- если мы забьем нашего пестрого оленя, парню хватит на дневную еду?
- Он и картошкой будет сыт,- успокоила Катя.
Хачагай недоумевала: картошку даже олени не особенно любят..,
- Знаешь, бабушка, у моего парня ледяные глаза,- похвастала Катя. Она хотела сказать, что глаза у Кирьки светлые. Но это только расстроило старуху.
- Фа! - сморщила она и без того сморщенное лицо.
- Ты не видела, какие это красивые глаза,- заступалась Катя.- Лед бывает разный - болотный, речной. У него глаза подобны льду горного озера, голубые. Даже синие, как вот этот бисер.
Катя сняла с колышка выставленные напоказ унты и бросила в угол бабушке, чтобы та получше разглядела. Бабушка выбрала самую яркую бисеринку.
Такой цвет?
- Да!
- Это самый красивый. Конечно, разве ты могла невзрачного парня полюбить?- говорила бабушка и с гордостью вспоминала: - Я тоже была разборчива. Не подходи бурундук, мне приглянулся соболенок!
Большой переполох среди парней и девушек стойбища вызвали Катины рассказы о геологах. Провалом, полным поражением оленеводов, по Катиным прогнозам, должна закончиться спортивная встреча. Оказывается, у геологов парень Курчавая Борода поднимает камень чуть не с палатку величиной.
- Какой показатель у Бороды по троеборью? - допытывались парни из стойбища.
- Не хочу вас огорчать,- отмахивалась Катя.- Лучше не говорить.
В общем, заставил^ Катя пастухов надрываться, все глыбы по склону перекидали. Тренировки по волейболу перенесли прямо к оленьим стадам, что бродили по кручам и распадкам Туркулана. Сетку натягивали в любом месте, где росли деревья. Репетиции и спевки проводились там же. Кена-радист, закончив сеанс, сразу же брал баян и ехал к пастухам. Катя Туркуланова участвовала во всем: и в играх, и в танцах, и в спевках. Она готова была принять участие даже в подъеме тяжестей, да сказали, что женщинам не положено.
Бабушка Хачагай совсем истосковалась по внучке. Шибко озаботил ее наказ достойно встретить знаменитого гостя - Кирилла Метелкина, с ног сбилась Хачагай. И вот надо же - этот торжественный момент все же застиг ее врасплох!
3
Сперва Хачагай заметила людей на скале и кинулась было туда. Но в этот момент совсем рядом послышались балалаечные трели. Хачагай подумала, что говорящая тарелка-репродуктор заработал, но, взглянув на тропу, тут же встретилась глазами с незнакомцами.
Их оказалось трое. В середке - великан с золотистой бородой, справа шагал чернявый парень, чуть пониже ростом, а слева от бородача тащился маленький, как трехнедельный лосенок, мальчонка и, гордо выпятив подбородок, дребезжал на трехструнке.
Хачагай, конечно, решила, что самый ожидаемый гость идет в середине.
- Однако, ты Кирилл? - обратилась Хачагай к Сергею, с любопытством разглядывая его, как высокое дерево.
- К-кирилл - я,- ткнул себя пальцем в грудь Кирька и поморщился: совсем выжила из ума старуха, ежели его спутала с другим.
Хачагай сильно удивилась. Она обошла Кирьку кругом и, прищурив правый глаз, недоверчиво разглядывала его: уж сильно крошечный, как стланиковый орешек.
- Как же ты клыкастого задушил? - поинтересовалась удивленная старуха.
Еще не хватало Кирьке объяснять при всех победу над медведем 1 Пригласила бы отдельно - он бы все рассказал по порядку.
- Вг-горячах один дядька гору опрокинул,- иносказательно пояснил он.
- И оленя ты догнал? - прицепилась старуха.
- В-во всяком разе, не отстал.
Неизвестно, в какие дебри завел бы Кирьку разговор с чересчур любознательной старухой. Но тут, совсем рядом, заиграл баян. Кирька круто повернулся и увидел цепочку скачущих друг за другом светло-серых оленей. На переднем восседал смуглолицый широкоплечий мальчишка с черными озорными глазами. Он растягивал баян, наигрывая веселый марш. Поравнявшись с геологами, парнишка соскочил, не переставая играть, а рослый, украшенный лентами олень, как хорошо обученный цирковой конь, поскакал дальше.
Один за другим мчались олени, и с такой же ловкостью спрыгивали с них парни и девушки. И Катя тоже соскочила как белка.
- Парень-крошка и есть твой Кирилл? - спросила по-эвенкийски Хачагай.
- Неужели он тебе кажется маленьким? - пожимая плечами, удивилась Катя и направилась к Кирьке. Стала рядом, малость съежилась.- Гляди, на целую ладонь выше меня!
Наташа наблюдала всю эту сцену со скалы и жалела, что с отъездом Орлецкого не осталось не только кинокамеры, но даже фотоаппарата. Как было бы здорово запечатлеть все это.
Вдруг Наташе показалось, что противоположная гора сдвинулась и поползла вниз вместе с валунами и кустарниками. Лишь мгновенье спустя она поняла свою ошибку. То спускалось с горы многотысячное стадо ветвисторогих разномастных оленей. Бежали крутобокие оленюхи, к ним липли тонконогие оленята, терлись рядом подросшие, но не забывшие своих матерей пыжики и годовалые лончаки. Среди молодняка заметно выделялись породистые широкогрудые хоры - племенные самцы. Стадо катилось, толкалось, стукалось рогами, шарахалось.
Впереди ехал на пегой неказистой коняшке оленщик с ременным чаутом на плече. Почти под ногами лошади суетилась белая дворняжка и тявкала отрывисто и звонко. Олени пробегали неподалеку от палаток, но ни один не приблизился к ним: с двух сторон сопровождали стадо тунгусские лайки, почти все черной масти.
Оленщик ехал, высоко подняв голову, с лица его не сходила улыбка. Наташе почему-то его выправка показалась похожей на позу слепого.
- Большое стадо, крепкое,- похвалил Кыллахов, разглядывая живую лавину, и обратился к седой вершине: - Таких стад, однако, никогда раньше не приходилось тебе держать на своих каменных плечах, дедушка Туркулан.
Передние олени пересекли седловину и, не сбавляя скорости, направились в гору, покрывая ее склоны лоснящимися пестрыми спинами и узорчатыми кустарниками рогов. А конца стада еще не было, словно оно образовывалось из дымчатого облака, прилипшего к ледяной папахе Туркулана.
Глянув в сторону палаток, Наташа увидела среди оживленно беседующих парней и девушек высокую фигуру Сергея. Даже издали видно было, как золотилась его борода. Девушка замахала руками, призывая Сергея взобраться на скалу. Белов заметил, но вместо того, чтобы кинуться к ней, сам поманил рукой: «Спускайся сюда!» И Наташа в радостном возбуждении кинулась вниз по крутому ущелью, не боясь, что сорвется. Ей казалось, что у нее за плечами крылья. К счастью, она не поскользнулась. Навстречу ей бежали девчата из стойбища. Они сразу обхватили Наташу, расцеловали и наперебой стали знакомиться, протягивая смуглые руки и сияя черными глазами:
- Анча.
- Ирма.
- Ярхадана.
Малышка-Катя стояла рядом с Наташей и своим гордым видом подчеркивала, что они давно уже знакомы и никакие новые знакомства не поколеблют их проверенной временем дружбы.
- Мы теперь ни за что не отпустим вас,- горячилась Анча. Ее глазки-бусинки горели на скуластом коричневом лице.
- От нас можно радиограммы посылать, доложила, тряхнув короткой прической, Ирма и доверительно шепнула Наташе: - Можешь хоть любовные: наш Кена-радист никому не скажет.
- Вот хорошо! Я сейчас же отправлю,- обрадовалась Наташа. Но ей хотелось бы не только строчками радиограммы, а живыми словами поделиться с мамой Шурой. Ой, как нужна мама Шура! Странное творится в сердце у Наташи, не слушается оно, никакие умные советы не принимает. Идет над пропастью и ничего не боится. Все, все оно знает - к кому рвется, почему болит, терзается, а отвернуться не хочет. Может, мама Шура помогла бы…
- Лучше бы душ устроили для Наташи,- наставительно сказала высокая, красивая Ярхадана. Синий пиджачок и синяя узкая юбка «рюмкой» плотно облегали ее тонкую прямую фигуру. Черные чулки и черные румынские сапожки подчеркивали, что Ярхадана от моды не отстает даже здесь, среди диких камней, комарья и звериных троп. Ее взгляд веял ледниковым холодком. Наташа почувствовала, как у нее почему-то пробудилась неприязнь к девушке. За что и почему? Ведь Ярхадана не сделала ей ничего плохого, наоборот, проявила заботу. Она попыталась подавить в себе это чувство и не смогла. И вдруг поняла, в чем дело: Ярхадана напомнила ей Зою…
«Неужели Сергей пошлет ей радиограмму?»- с холодеющим сердцем подумала Наташа, и весь этот праздничный фейерверк необыкновенных событий дня неожиданно померк, как меркнут краски земли, когда солнце тонет в туче. Она плохо слушала, что говорили ей таежные девчата. Лицо ее потускнело, в глазах отразилась тоска.
- Я вижу ты, Наталья, заболела,- прощебетала Катя.- Идем к нам, бабушка Хачагай быстро вылечит.
- Для этого существует медпункт,- указав на себя, поправила Катю Ярхадана.
- Ярхадана у нас медсестра,- пояснила Ирма.
- Нет, нет, девочки, не беспокойтесь,- спохватилась Наташа.- Давайте устроим душ.
- На хвойном настое,- предложила Катя.- Разжигайте котел, а я сбегаю за стланиковыми ветками.
Сизые кусты стланика росли довольно высоко. В другой раз Катя вскочила бы на оленя, но сейчас она придумала другое.
- Эй, Кирилл, ты мне нужен!- крикнула она. Кирька сунул в руки Сергею балалайку и направился к Девчонке. Вскоре их фигуры уже маячили на склоне. Они быстро наломали веток прямо с шишками и пустились под гору. Над их головами горланили разжиревшие на орехах кедровки, чем-то похожие на базарных торговок.
«Надо тут денечка полтора заняться заготовками орехов,- подумал Кирька.- Вот и выручим Шатрова».
На самом спуске с горы Кирька спросил, краснея:
- К-катя, т-ты скучала?
Сквозь ветки кедровника в ответ прозвучал хитренький голосок:
- Даже бабушка Хачагай по тебе извелась.
- Б-бабушкам д-делать нечего, в-вот они и изводятся,- осуждающе заметил Кирька.
Жизнь в стойбище забила ключом. Вскоре началась волейбольная баталия. Поначалу оленеводы боялись ударов Сергея. И правильно боялись: его мяч невозможно было удержать, гасил он, как кувалдой бил. Но никто ему не подыгрывал. Кирьке все самому хотелось, а «мастер спорта» Наталья Прутько и здесь не показала себя. С той стороны сетки парни-прыгуны, снегирями над сеткой взлетают. Вздумал Кирька подпрыгнуть навстречу, а мяч бац по носу! Нос во все лицо расплылся, но не до пустяков. Катя перешла на сторону геологов, стала рядом с Кирькой. Шустрее горностая кидается, подхватывает мяч. А Кирька все на полсекунды опаздывает. Надоело голы считать.
- К-кончаем! - подал Кирька команду.
В шахматы та же история: лишь Сергей принес единицу, остальные проигрались в пух и прах. Зато в шашки Кыллахов преподнес урок: дал сеанс одновременной игры на пяти досках и всех победил. В состязании по прыжкам на одной ноге геологи просто опозорились. Но зато взяли реванш в игре «Кто сильнее?». От геологов впереди стоял Сергей, сзади его обхватил Кирька, за него держался Ром, последней цеплялась Наташа. Как ни упирались девчата и парни из стойбища, перетянуть им не удалось.
- Д-держись, Сергей! - приказывал Кирька.- Меня-то они не сдвинут!
Кыллахов незамеченным снова поднялся на скалу побеседовать с Василием Слобожанкиным. Он тихо рассказывал ему про стойбище под скалой, про оленьи узорчатые рога, которых больше, чем кустов на древних склонах Туркулана, про молодежь. Ведь прежде совсем угасало племя эвенков. Приятно видеть умные смелые глаза молодых, сильные руки парней, стройных смуглолицых девушек.
- Не надо, Василий, жалеть, что старые просеки и тропы заросли, эти парни и девушки прорубят новые!..
Катя тихонечко взяла Кирьку за руку. Они побежали в палатку Туркулановых. За ними поковыляла недовольная Хачагай: не дали дослушать всех новостей. Усадив парня на олений клетчатый коврик, Катя куда-то скрылась. Гость с уважением оглядел выставку вышивок меховой одежды и обуви. В углу заметил наметанную, но не прошитую подметку торбоза с торчавшей в ней толстой «цыганской» иглой. Сапожничать для Кирьки что песенку на балалайке наигрывать. Трень-брень рукой, игла, как молния, только сверкает! Зашла старуха, пригляделась - ловко шьет, будто у нее учился. Морщинки у Хачагай растеклись по лицу, как солнечные лучики. Но, не умея говорить по-русски, она лишь причмокивала губами, щелкала языком и похвально кивала седенькой головой.
Вбежала Катя с огромной, как таз, сковородкой. Посередке кусок мяса жиром пенится, а вокруг картошка парит. А еще Катя подсунула гостю чашку с редиской. У Кирьки глаза полезли на лоб. Если б Катя преподнесла ему на сковородке голову льва, он не удивился бы так: в тайге всякое может случиться. Но редиска?!
- Вот это ч-чудо! - восхитился Кирька.
Хачагай, возбужденно жестикулируя, что-то говорила по-эвенкийски, а Катя весело поддакивала ей.
- Бабушка тебя хвалит,- перевела Катя.- За твое старание она тебя наградила лучшей кличкой: Этерген - Муравей.
Кирька от неудовольствия покраснел:
- П-придумайте что-нибудь п-покрупнее!
Ел, ел Кирька - не лезет больше, а Катя опять упрашивает, и Хачагай гладит его по голове, приглашает доесть. Знал бы он, так поберег бы один уголок пуза за общим столом. Тут нельзя дать отказ: первый раз в гостях, еще подумают: «Ест, как цыпленок, и в работе, поди, такой же». Что ж, придется доказывать обратное.
Кусок мяса только сверху поджарился, а внутри с су-кровинкой. Как заправский таежник, гость берет кусок в рот, отрезает у самой губы и жует. Чует, что чуть не живого оленя жует, а виду не показывает, чтобы не обидеть знаменитую стряпуху - Катю. «Ск-корей бы к-конча-лось»,- молит в душе Кирька, а на живот хоть обручи накладывай, чтоб клепки не разошлись.
- Я расхвалила твой громкий смех,- сказала Катя.- Ты похохочи.
- П-пожалуйста,- как заводная игрушка, согласился Кирька и захохотал что было силы.
- Ай, шайтан! - заткнула уши Хачагай.- Так надрываться не умеет даже ночной филин.- И, удивленно оглядев паренька, с восхищением произнесла: - Беда, какой ты отчаянный да красивый, Кирилл!
4
Приближался сеанс работы рации.
- Готовьте приветы,- обратился к гостям Кена-радист, тот самый паренек с глазами озорного чертенка, что первым прискакал с баяном на высоком сером учуге.
Записную книжку и авторучку Наташа припасла заранее. Она первой кинулась в палатку, над которой поднимались тонкие металлические антенны. Быстро настрочила телеграммы Чугуновым, профессору Надеждину и университетской подруге. Кыллахой послал несколько скупых строк своей Дайыс.
В слюдяное окошечко Наташе хорошо было видно, как вышагивал по площадке взволнованный Сергей, то направляясь прочь от палаток, то круто поворачивая обратно.
«Если он унизится перед Зоей, я стану его презирать,- твердо решила Наташа.- Значит, он не мужчина, а тряпка».
«Неужели у меня нет гордости? Да, я тряпка, тряпка!» - гневно осуждал себя Белов..
Конечно же, прав Ксенофонт: в камень стрелять -
только стрелы терять. Но что делать, если не может он возненавидеть Зою, полюбить другую? Дружба Наташи и то теплое чувство, которое он питал к ней, ничего не значили в сравнении с тем, что он чувствовал к Зое. Нет, он не может обмануть Наташу. Идти к ней с половинкой души - низко и подло. И себя он тоже не сможет обмануть. Он понимал: позови его Зоя хоть через десять лет - он придет к ней. Уже оттого, что Зоя живет с ним на одной земле, под одним небом,- ему светлее и теплее. Ему есть что вспоминать, и он верит в будущее…
Сергей зашагал прямо на окошечко, против которого сидела Наташа. Она все поняла. Следовало бы убежать, но что-то еще удерживало ее. Сергей вошел, виновато втянув голову в плечи, присел напротив Наташи и, не загораживаясь, написал: «Зоя, вернись. Твой Сергей».
«Вот и все,- горько подумала Наташа.- Так мне и надо дуре!»
К вечеру радист Кена вместе с товарищами огородил сосновыми колышками ровную лужайку и натянул синюю ленту -г- танцевальная площадка была готова. Быстро убрали камешки, валявшиеся на лужайке, притащили стулья для зрителей и даже стол, на который поставили магнитофон, чтобы записывать выступления.
Девушки не показывались из палатки, наряжались. Наташа сидела на стульчике и любовалась необычными кофтами, расшитой мягкой обувью, украшениями, выполненными в старинной эвенкийской манере. Все это изготовила бабушка Хачагай. Без нее молодежь и представления не имела бы о прежних нарядах.
- Наташенька, наряжайся и ты,- взмолилась Ирма.
Наташа с Ирмой с первых слов почувствовали друг к другу симпатию. Может, потому, что Ирма тоже студентка. Правда, она заочница, и учится в ветеринарном институте. Но все равно студентка, и по законам студенческого общежития Ирма сразу признала в Наташе родню.
- Мне что-то не хочется,- призналась Наташа.
- Может, мы чем обидели? - насторожилась Анча.
- Нет, не вы…- Вздохнула Наташа. Чтобы не портить общего настроения, она все же решила нарядиться. Вышла и нехотя направилась к палатке, где разместились парни. Там лежали в сумке ее вещи. Но как ей сейчас не хотелось видеть никого! Ни Сергея, который не мог оценить ее сердца, ни Рома - просто за то, что знал обо всем. Только с Кирькой она могла бы пошутить, чтоб отвести душу. Да и тот занят сейчас Катей, и никакого ему дела нет, что другие страдают. Пожалуй, можно бы поделиться с Ксенофонтом. Старик не раз намекал, что лучшей пары, чем она и Сергей, не сыщешь… «Какая уж там пара, Ксенофонт Афанасьевич,- мысленно жаловалась ему девушка.- Он и смотреть на меня не хочет».
- Можно войти? - окликнула Наташа.
- Даже просим,- донесся мягкий бас Сергея, и он распахнул дверной полог.
Войдя, Наташа сразу увидела свои начищенные кем-то красные сапожки. На спинке стула висела разглаженная юбка, а Ром доглаживал маленьким утюгом ее льняную сорочку с вышитыми рукавами и манишкой.
- Что ты, я сама! - кинулась Наташа.- Давайте я вам, ребята, что-нибудь поглажу.
- У нас руки подюжей,- отстранил девушку Ром и подал ей белоснежную сорочку. Пряча лицо, Наташа положила ее на руку, подхватила сапожки и убежала.
Шатров скосил свои коричневые глаза в сторону Сергея, и тот прочитал в них жестокий укор себе: «Такую девушку оттолкнул». Но что он, Сергей, мог сделать? Зоины глаза, как небо, всегда перед ним…
Однако Сергей неверно понял укор Шатрова. Ром судил его за другое: не надо было давать повод, чтобы девушка надеялась. Ведь было такое, когда Сергей поклялся во всеуслышание, что он свое сердце вырвет из груди, если вспомнит Зою. Так почему же не вырывает он свое сердце? И по какому праву топчет другое сердце?
Шатров усердно разглаживал шаровары, жилет и рубаху. Долго и тщательно брился. Он сбрил бы и «баки», да слишком много скрывалось под ними рябинок. Его отросшие волосы, на зависть всем таежным парням, лежали огромной волнистой копной. Когда он принарядился и вышел из палатки в темно-синих плисовых шароварах, бледно-зеленой рубахе, в белых, на мягкой подошве сапогах, девчата из стойбища так ахнули. До этого они отметили по красоте Белова, но сейчас это мнение поколебалось. Даже гордячка Ярхадана не могла скрыть симпатии, хотя всем своим видом пыталась показать безразличие.
Молодежь вместе с Ксенофонтом направилась к лужайке, обнесенной лентой и уставленной березками.
Солнце медленно тонуло за высоким гребнем горы, над лужайкой повисала зыбкая тень. Лишь на гранях утеса вспыхивали отблески, да розовел камень-сердце.
Неожиданно раздался дробный перестук копыт. Наташа оглянулась и увидела того самого оленщика на пегой коняшке, что вел стадо. Широколицый плечистый мужчина, подъехав, легко соскочил на землю.
- Наш бригадир,- шепнула Наташе Ирма.- Ерчан Чолгокирович Кетандин.
- А у нас геологи! - поделилась новостью Анча.- Сейчас они все здесь.
- Привет, товарищи геологи! - весело, с хрипотцой откликнулся Кетандин.
Гости ответили вразнобой. Кетандин двинулся к ним, сияя белизной плотных крепких зубов. Его широкая, во все лицо, улыбка как-то сразу располагала к нему. Старик стоял с краю, и Кетандин первым протянул ему руку. Когда Ксенофонт назвал свою фамилию, Кетандин от неожиданности даже отпрянул.
- Кыллахов Кена? - переспросил Кетандин, не выпуская его руки.- Тот Кыллахов, который здесь партизанил в двадцатом?
- Он и есть.
Ерчан Кетандин обхватил старика, нюхал его седую голову, щупал лицо и наконец звонко, по-ребячьи закричал:
- Братцы! Вы понимаете, кто у нас в гостях?! Живой Ксенофонт Кыллахов! А мы думали, что он только в песне о двух соколенках жив!
Поздоровавшись с Шатровым, Кетандин повернулся к Сергею и, взяв его руку, пошутил:
- С таким медведищем страшно задираться.
Когда же в руке бригадира очутилась Наташина рука, он смутился.
- Простите,- сказал он.- С девушкой раньше надо бы здороваться.- Но тут же поборол смущение и снова пришел в прежнее радостно-возбужденное настроение:
- Значит, Хозяйка Медной Горы прибыла в наш край? А может, назовем Хозяйкой Золотых Скал?
- Верно! - дружно откликнулась молодежь.
Наташа, вглядываясь в орденские планки на простеньком костюме Ерчана Кетандина, заметила чуть не десяток разных медалей за освобождение и взятие городов. Видать, досталась ему война. А вот в волосах лишь одинокие сединки. И весь он как на пружинах - подвижный, энергичный. Но, вглядевшись еще раз в сияющее улыбкой лицо, Наташа от неожиданности даже вздрогнула: перед ней стоял слепой. «Слепой пастух - это же невероятно, это же сказка какая-то?!»
Кетандин спросил гостей, как разместились, посмеялся, узнав, что хозяева переиграли гостей.
- Невежливо так поступать,- укорял он своих молодых оленеводов.
С бугра, где около кустиков паслась Арфа, шел вразвалку, как сытый селезень с озера, Кирька Метелкин, а по
бокам, словно две уточки, ковыляли бабушка Хачагай и Катя.
- Ого, наш зять! Слышал, слышал! - шутя сказал Кетандин и потряс Кирькину руку.- Милости прошу к нашему оленеводческому шалашу!
- П-посмотрим, кто к чьему перекочует,- желая показать свою мужскую независимость, ответил Кирька.
- Люблю мужчин с характером,- поддакнул Кетандин, видимо, смекнув, в чем дело, и решив поддержать парня.
Бабушка Хачагай подошла к Кыллахову, оглядела его и сокрушенно покачала головой:
- Мальчонка, когда же ты оброс зимними усами?
- Пора уже, сорок четыре зимы не виделись.
- Поди, и Дайыс стара? Неужели и у нее голова как заиндевелая кочка? Зачем только годы так летят? Будто чирки от заморозков…- сокрушалась Хачагай.
Кетандий, попросив не начинать концерт без него, отправился в палатку и вскоре вышел с мохнатым полотенцем к умывальнику. Долго плескался, фыркал. На столе для него была приготовлена посуда, но к печурке, где подогревался суп, он пошел сам.
- Ему нужно помочь,- предложила Наташа. Но девушки сообщили, что этого он никому не позволяет.
Следя за бригадиром издали, за каждым его движением, за тем, с каким аппетитом тот ел мясо, ловко орудуя охотничьим ножом у самой губы, Сергей и сам захотел присесть к столу.
- Хочу поддержать компанию,- сказал он подойдя-
- Люблю компанейских,- засмеялся Кетандин и, разделив большой кусок мяса пополам, спросил: - В каких частях, солдат, служил?
- В минометных,- ответил Сергей.
- А я со снайперкой от Курска до Берлина пробирался. -
Для Сергея все было поразительно в Кетандине: и эта неугасимая веселость, и это умение все делать точно, будто он совсем как зрячий,- мясо обрезает безошибочно, хлеб достает неопрометчиво. Какой человек!
- Как там наши минометы, точно нацелены? - поинтересовался Кетандин.
- Думаю, да.
- Люблю точность. Как снайпер, знаю ей цену.
Сергей обратил внимание, что Кетандин к слову «снайпер» не подставил «бывший». А спроси он у ребят, те подтвердили бы, что их бригадир и сейчас стрелять не разучился. Он подстреливает на слух - по шороху в кустах, по всплеску на озере - не только лосей, но даже уток и гусей.
- Вечером устроим совет старейшин,- сказал Кетандин и пояснил: - Бабушка Хачагай знает, где Озеро Загадок, только она страшную клятву давала, ни за что не хочет нарушить, боится.
Начинался концерт. Кетандину предложили стул, но он отказался, так и простоял все время. Он живо реагировал на все, что происходило на «эстраде», постигая это внутренним зрением и тончайшим обостренным слухом.
Девчата из стойбища, к неудовольствию Кирьки, почему-то запросили выступить первым Шатрова в его ярком цыганском костюме. Кирька схватился за балалайку, чтобы подыграть, но Ром отмахнулся, чем еще больше поверг Кирьку в смятение: «Н-неужели стишки свои будет читать? П-провалится ведь, непутевый цыган!»
- Даешь цыганочку! - заорал изо всей силы Кирька, и все захлопали в ладоши.
Ром попробовал отказаться, но Кена заиграл на баяне, и плясун не смог устоять против соблазна. Плясал он виртуозно. Наташа и не подозревала, что обычно вяловатый Шатров может откалывать такие коленца. Снова и снова вызывали его восторженные зрители. Ром выходил и плясал по-новому.
- Я прочитаю свое стихотворение, посвященное присутствующей здесь девушке,- объявил наконец Ром, переводя дух.
Девчата переглянулись: кому же это?
А стихи уже зазвучали на площадке у костра.
В майский день на лесной тропинке, Как случилось, я сам не постиг,- На ладонь мне упала снежинка И растаяла в тот же миг.Рябинки зарделись на бледном лице _ Шатрова, но он смело взглянул в сторону девчат и звонко дочитал:
Там же встретился я с украинкой, Жар души от людей тая, Я прошу: не растай снежинкой, Украинка - любовь моя!«С ума сошел!» - сгорая от смущения, твердила про себя Наташа. И в то же время радовалась, не смея признать эту радость: стихи о ней, для нее! Никто в жизни не посвящал ей стихов…
Слушатели дружно требовали ещё, но таежный поэт отошел в сторонку и не откликнулся.
Молодежь стойбища показала танцы, поставленные по всем правилам хореографического искусства: не зря же Кена-радист посещал семь лет танцевальный кружок при Дворце пионеров. Это его постановка. И баянист он прекрасный.
Когда Ксенофонт и Наташа исполнили чабыргах, изображающий, как ссорилась сварливая жена с мужем, бабушка Хачагай от смеха чуть не померла. Она закрывала обеими ладошками беззубый рот и все же не могла удержаться от хохота. Эвенки почти все хорошо понимают якутский язык.
Бабушке вторил Кетандин.
- Вот бы мне так научиться! - выкрикивал он.- А то жена с двумя дочками как замолотят языками, не успеваю на седьмое слово отвечать!
Узнав, что Кирька - солист из ансамбля братьев Метелкиных, о котором звонкая слава гуляет по всей тайге, присутствующие весело переглянулись. Балалайка гундосила, спускала струны, балалаечник сбивался, но его вызывали снова и снова. Он с достоинством откланивался, наспех подтягивал струны и опять усердно бил всей пятерней.
Под конец вечера, когда уже программа была исчерпана, Кетандин окликнул баяниста, вышел на круг и, подтягивая голенища ичиг, весело выкрикнул:
- Покажем, как Василий Теркин на фронтовых привалах плясал!
Честно признаться, Наташе хотелось отвернуться. Тяжело, когда калека бодрится, а у него ничего не получается. Но через минуту, увидев с какой легкостью, с каким залихватским видом, заломив фуражку набекрень, бригадир пошел по кругу, она забыла и свои опасения, и то, что он слепой. Сверкая белизной зубов, гордо вскинув голову, Ерчан Кетандин откалывал коленце за коленцем, да с такими вывертами, какие умеют делать только лихие солдаты, да еще с разбойным присвистом. Казалось, расступись круг, так он вприсядку пропляшет до самой вершины Туркулана. Вот тебе и слепой! Вот тебе и калека! Да в нем радости столько, что если разделить,- для всех людей на земле хватило бы.
Кетандину долго и горячо хлопали.
- Смотрите, не слишком восхваляйте,- осторожно выбираясь с круга, сказал бригадир.- А то я нос в космос задеру!
Не успел бригадир отдышаться, молодежь стала просить:
- Ерчан Чолгокирович, станцуем хороводный!
- Ну что же, стройтесь.
Парни и девушки взяли под руки гостей и стали в круг, образовав пестрый венок. Не оставили в стороне даже Кыллахова, а бабушка Хачагай подцепила Кирьку.
Переступая в такт песне, хоровод плавно раскачивался. Ерчан Кетандин звучно выводил мелодию эвенкийской хороводной:
Дялян, Дялян - дя, Песня-пляска - дя, Запоем мы - дя, Да запляшем - дя.Хоровод дружно повторял каждую строку, только бабушка Хачагай часто зевала и пела, когда все голоса уже умолкали. Кетандин запевал следующий куплет:
Дялян, Дялян - дя, Хороша ты - дя, Наша пляска - дя, Пляска «Дялян-дя».- Ну спасибо, товарищи. Хороший вечер был,- проговорил Кетандин, покидая круг.- Может, скоро теперь тут поселок выстроится, тогда будем чаще встречаться. А сейчас до свидания, пора мне к стаду.
- Как же вы поедете ночью? - изумилась Наташа.
- Мне ночью еще лучше,- улыбнулся Кетандин.- Э! - спохватился вдруг он.- Давайте-ка просигнальте Игнату, что гости прибыли.
Вместе с Кеной на утес поднялись почти все. Запылал костер, и вскоре из мрака блеснула ответная звездочка. Кена махал факелом, то заслоняя собой костер, то открывая его, и пристально всматривался в таежную даль.
- Игнаш зовет к себе с оленями. Что-то у них случилось неприятное.
У Сергея словно что-то оборвалось в груди.
- Сколько отсюда до Игната? - спросил он.
- По журавлиной тропе пятьдесят километров, по кабаржиной в два раза больше, а по медвежьим зигзагам все полтораста будет,- ответил радист и тут же успокоил: - Шибко плохого там не произошло. Игнаш только о чем-то предупредить хочет.
Но Сергея не покидала тревога. Ему не терпелось самому побывать у Игнаша, узнать от него о Зое. Может быть, кто-то напал на его зимовье?.. Он готов был прямо сейчас, ночью, через горы и буреломы кинуться туда.
Крикнули со скалы Кетандину. Он сразу же распорядился, чтобы два парня собирались в дорогу.
Кетандин дважды негромко свистнул. Под ноги ему белым клубком подкатилась собачонка и получила из рук хозяина комочек сахару. Прибежала на свист и пегашка. и за отличное несение службы заработала хрустящую галету.
- Молодец, конек-горбунок,- похлопал ее Кетандин по гриве и повернулся к собачонке.- Ну как, моя радарная установка, уши у тебя в порядке?
- Бери меня с собой,- тяжело поднимаясь с травы, обратился к Кетандину Кыллахов.
- Отдыхай, Ксенофонт Афанасьевич,- запротестовал бригадир.- Мне самому там делов немного.
- Поеду,- настоял Ксенофонт.
Вскоре два всадника растаяли в темноте августовской ночи. Три молодых оленевода, прихватив ружья, ушли в противоположную сторону. Девчата пояснили: они - таежные дружинники, хотят, чтобы с гостями ничего плохого не случилось. Кто знает, может, нападут на след тех недобрых, что преследовали геологов…
Долго слышался шепот в девичьей палатке. Все же девушки единогласно решили, что самый красивый парень - Ром Шатров с его миндалевидными глазами и бесподобной шевелюрой. А как пляшет! Даже Ярхадана признала это.
А Наташа допытывалась про Кетандина. Ей все казалось, что он явился из сказки.
- Как он сейчас едет по кручам, через кустарники?
- Это что! - отвечали девушки.- Посмотрела бы, как он оленя ловит чаутом. И все ему будто просто. А когда вернулся с фронта слепым, двух шагов не мог ступить, чтоб не споткнуться. Говорят, он слышит, как рыбы в озерах поют, как травы растут, как птенцы вылупляются из скорлупки…
Катя и Кирька, не выпуская рук друг друга, всю ночь бродили по лужайкам. На рассвете они поднялись на скалу, к памятнику. Камень-сердце за ночь сильно остыл.
- Давай согреем его! - предложила Катя и положила на камень свои горячие маленькие ладошки. Кирька последовал ее примеру. Катя вскоре шепнула:
- Потеплело сердце…
- Т-точно!
Они долго стояли молча, разглядывая, как прорисовывались в рассветном небе контуры величавых гор, обозначались ближние рощи.
- Тебя дома целуют?-поинтересовалась Катя.
- Н-нет.
- Меня тоже бабушка не целует,- пожаловалась на свою горькую судьбу Катя.
Кирька не дурак, он понял намек, повернулся к Кате и чмокнул в губы. Катя зажмурила глаза, а у самой на. лице выражение, будто шоколадку сосет.
- Сладко как!
- Еще бы!-пояснил с видом знатока Кирька.- Было б горько, зачем бы тогда люди придумывали п-поцелованья?!
Катя радостно вскинула голову, только косы вразлет.
- Пойдем покажем бабушке, что мы уже умеем целоваться,- нетерпеливо предложила она.- Бабушка Хачагай сильно обрадуется. Она очень переживала: не дождусь, говорит, когда ты взрослой девушкой станешь.
- П-почему бы не п-порадовать,- не совсем храбро согласился Кирька. Они сползли с кручи и, снова взявшись за руки, направились к маленькой белой палатке, которая сейчас, в рассветной полумгле, походила издали на парус или на серебряное крыло взлетающей чайки.
5
Всю ночь Кетандин и Кыллахов вместе окарауливали стадо, грелись у костров. Разговорам не было конца. Но к утру старику стало плохо - его сковал тяжелый приступ.
Когда Ксенофонт отлежался, они решили вместе вернуться в стойбище и попросить бабушку Хачагай хотя бы намекнуть, где же расположено Озеро Загадок.
- Крепись, Ксенофонт Афанасьевич, крепись,- твердил Кетандин, подгоняя свою пегашку и придерживая старика за плечо. Их лошади шли рядом по узенькой горной тропке. Впереди обозначалась седловина. Эвенки называли ее Партизанский перевал. Гранитной колонной возвышался над седловиной утес. Старик придержал Магана и долго вглядывался.
- Кто памятник ставил Василию? - спросил он.
- Мы, комсомольцы,- ответил Кетандин.- Еще в тридцатом году дело было. Только мы называем памятником неизвестному партизану.
К радости спутников, бабушка Хачагай встретилась им возле тропы, в самом начале спуска.
- Кхе, кхе! - откашлялась Хачагай и стала весело рассказывать: - Оказывается, наш Кирилл, как осенний олень, любит грибы поедать. Хочу его накормить.
В берестяном туеске виднелись розовые сыроежки, опенки, один белый гриб и несколько цветастых, как японские зонты, мухоморов.
- Отравишь парня,- разглядев мухоморы, сказал Ксенофонт.- Выбрасывай.
Огорченная Хачагай перетрясла туесок, но грибы не выбросила: решила отправить в стадо своей паре учугов: олени сильно любят грибы.
- У тебя, однако, плохой вид, Кена,- заметила старуха.
- Ничего, теперь мало-мало полегчало,- ответил Кыллахов.
Они присели на краю горы - бабушка Хачагай примостилась в середке, мужчины по бокам.
- Шибко плохо поступила Варвара,- затеяла разговор Хачагай и живо обратилась к Кыллахову: -Ты, Кена, помнишь ее? Они с твоей Дайыс вдвоем целое стадо коров доили.
- Еще бы!
- Сын тойона насмеялся, назвал ее женой, а сам в Японию убежал,- продолжала старуха.- Бедненькая Варвара. Все его ждала, от тоски с ума спятила.
- С тех пор ни с кем из нас не хочет встречаться,- подхватил Кетандин.- Пробовали поймать ее, так она чуть со скалы не бросилась. А с Бакланом сошлась. Мы уж его не трогали из-за Варвары,
- Кто такой? - спросил Кыллахов.
- Забулдыга,- коротко объяснил Кетандин.- Откуда взялся, черт его знает. Еще в двадцатых годах на Охотское побережье пришел. Работал каюром. Проиграл в карты целый олений аргиш вместе с мукой и консервами. Лет шесть в тюрьме сидел, а после сюда прибился. На Варваре «подженился» - это он так говорит. На выборы приезжает в наш поссовет. Упьется, ляжет на нарты, рявкнет медведем и катит, куда олени довезут.
- Плохо вы за ним смотрели,- пожурил Кыллахов.
- Теперь видим,- признался Кетандин.- Отыщем и спросим за все. Тайга не для бандитов, ее богатства честным людям должны доставаться.
- Моя Малышка целовалась сегодня с парнем,- как о самом важном событии доложила старуха.- И в ее сердце засветилось солнышко. Еще один жаворонок запел над землей.
Зная, насколько трудный разговор предстоит с бабушкой Хачагай, Кыллахов порадовался лирическому настроению старухи.
- Бабушка Хачагай,- горячо обратился он к ней,- мы все знаем, много ты сделала для родного племени, а можешь, однако, еще больше сделать.
- Верно, мне внучка говорила: сшей костюм человеку, что гагаркой к звездам полетит,- охотно откликнулась старуха.- Скоро будем забивать пыжиков, у них мех самый теплый. А еще я беличий подклад доставлю...
- Наш уважаемый гость о другом говорит,- вступил Ерчан Кетандин,- он и его молодые друзья просят указать Озеро Загадок.
Старуха резко повернулась к Кетандину, потом уставилась в глаза Кыллахову. Лицо ее отразило ужас и смятение. Она хотела бежать, но ноги онемели. Ничего страшнее она не могла бы услышать. О, это Озеро Загадок! Хачагай узнала про золотую скалу на озере еще десятилетней девчонкой. Утес из золота долго не давал ей покоя, и она решила тайно заглянуть туда. Увидела сверкающий на солнце посреди озера утес и хотела уже перебраться туда, чтобы отщипнуть кусочек золота на серьги и дукаты. Но волны неожиданно всколыхнулись с шумом и грохотом, покатились и захлестнули берега. Только на выступе скалы спаслась она… Три дня потом бил в бубен над нею шаман. Он требовал сбросить девочку в озеро. Если бы не слезы матери, не жить бы Хачагай. Но зато были отданы шаману все олени. А Хачагай поклялась даже в мыслях не вспоминать об этом страшном озере. Ни один эвенк не должен думать о нем…
- Тьфу, тьфу, тьфу! - отплевалась старуха на все четыре стороны и гневно закричала: - Уйдите шайтаны, подосланные преисподней! Отстаньте от старухи, кекулы!
- Из того золота отольют памятник солдату, всем солдатам, и твоему погибшему внуку Ыркею тоже,- начал было объяснять Кетандин, но старуха заткнула уши.
- Я пойду жаловаться моей Малышке,- угрожающе произнесла она и, забыв туесок, чуть не бегом кинулась по тропе к своей палатке.
Смущенные случившимся, мужчины чувствовали себя неловко. Как теперь успокоить бабушку Хачагай?
- Кучуй, Крошка! Серьга моего сердца,- издали закричала старуха.- Ты привела в наше стойбище недобрых!
- Милая бабушка, я сплю,- ответил голосок Кати.
- Вставай,- Хачагай сдернула с нее одеяло, первый раз в жизни позволив такую грубость по отношению к внучке.- Нам надо сейчас убегать! - тормошила Катю старуха.
- Куда? Зачем? - переполошилась Катя.
- Они хотят из меня выпытать про Озеро Загадок, где Тучэвул рубил от утеса золото! - вся дрожа, выкрикнула старуха.
Катя моментально вскочила, ее хитренькие глазки засветились, как у лисички, заметившей зазевавшегося рябчика, и она ласково прижалась к бабушке:
- Значит, ты знаешь, где Озеро Загадок?
- Тьфу, тьфу! Не говори про-это проклятое эвенками место!
Но удержать теперь Катю было невозможно. Она тоже сморщила, как бабушка, лицо, и по щекам ее потекли капельки артистических слез.
- Ох, отчего ты плачешь? - забыв про свои переживания, кинулась Хачагай к внучке.
- Т-ты, б-бабушка,- подражая Кирькиному заиканию, произнесла сквозь всхлипы Катя,- сама любовалась золотым утесом, а мне даже сказать не хотела!
- Зачем тебе это худое озеро? Там птицы не садятся, туда звери не подходят, даже глупая рыбешка не заплывает туда,- запричитала Хачагай.
- Хо-очу туда! - пищала Катя, окончательно расстраивая старуху.- Теперь вижу, ты меня не любишь.
Горше этих слов для Хачагай не было. Она опустила голову, плотно сжала беззубый рот и, замерев в горестной позе, казалось, даже перестала дышать.
- Бабушка, я пошутила,- кинулась к ней Катя.- Я тебя люблю, моя добренькая бабушка Хачагай!
Старуха словно ожила и даже попробовала улыбнуться.
- До чего же хочется на Озеро Загадок посмотреть. Ну хотя бы с высокой горы? - как бы про себя прошептала Катя.
Хачагай поколебалась, но ответила:
- Однако, тогда Кирилла возьми.
- Его одного не отпустит Курчавая Борода. Он сердитый начальник.
- Ладно, бери и Курчавую Бороду.
- А у них настоящий геолог только Наташа.
Старуха поморщилась, но не возразила.
- А зачем ты так шибко хлопала красивому цыгану Рому? - канючила внучка.
Хачагай снова сморщилась, сердито сплюнула и, махнув безнадежно рукой, покинула палатку: скоро придет будущий зять Кирилл, с ним надо потолковать. А эту синицу не переговоришь. Пускай он ее слушает. А то иногда Хачагай устает от внучкиных проказ.
Хозяйки девичьей палатки, еще не одевшись, собрались вокруг Наташиной постели, наперебой показывали ей разноцветные камешки. Глаза у Наташи разбегались от множества самоцветов.
- Это дымчатый топаз, это - малиновый кварц, этот - черный марион,- объясняла Наташа Ярхадане.- Где ты их набрала?
- Поклонники подарили.
У тихони Анчи оказался кубик горного хрусталя.
- Хватит меня с ума сводить, девчонки! - вскочив с постели, воскликнула Наташа.
В это время послышался топот оленьих копыт. Девушки увидели сквозь оконце вернувшихся пастухов. Их встречали щеголеватый Ром и вялый грустный Сергей.
«Тряпка ты, Серега, а не мужчина,- осудила Наташа Сергея за вчерашнюю телеграмму Зое.- Но жалеть тебя больше не стану!»
Ярхадана заметила, что Шатров изредка бросает взгляды в сторону палатки, и хотя на ней была всего лишь розовая нейлоновая рубашка, подошла ближе к оконцу. Она причисляла себя к тем самоцветам, которые рождены радовать глаз.
Шатров достал блокнот, вырвал оттуда лист и быстро направился к девичьей палатке. Встретившись взглядом с Ярхаданой, он поманил ее к дверному пологу и, просунув сквозь полог руку, вручил ей бумажку.
- Это просто стихи,- крикнул он, чтобы слышали остальные девчата и, прежде всего, Наташа.
- Стихи называются «Ярхадана»,- объявила медичка и стала читать вслух:
С горных круч, где льды сверкают, На цветущие поляны Мчатся воды Ярхаданы… С горных круч, где льды сверкают. И зачем все так совпало - Девушке моей желанной Дали имя Ярхадана… И зачем все так совпало? Я сравнил бы облик милой Не с холодной Ярхаданой, С жарким солнцем над поляной Я сравнил бы облик милой.Наташино сердце больно сжалось и неприятно заныло. «До чего же, видно, все поэты - ветреные люди,- с досадой думала она.- Вчера мне посвятил, сегодня… А я дура поверила».
Оглядев свысока подружек, Ярхадана с чувством превосходства подытожила:
- Уверена, такие стихи пишутся неспроста…
ГОЛОС ГОР 1
Синее утреннее небо над горами неожиданно заволокли густые облака. Хмуро сделалось в стойбище. Или это показалось бабушке Хачагай, что все примолкло и насторожилось. Старуха из-под ладони вглядывалась в неприступные кручи и примечала, что скалистый Туркулан насупил свои седые косматые брови, дышит сухим холодом…
- Ветры мои, ветерки,- отойдя подальше от палатки, тихо и ласково заговорила Хачагай.- Заверните, ветры, шумно на верх неба, взвейте тучи-облака, пусть солнце подарит земле свой светлый зной.
Но напрасно старалась древняя таежница. Облака плыли все ниже и гуще. Старуху терзала тревога и страх. Видно, обиделся Туркулан, что разглашена великая тайна.
Пробовала Хачагай оправдать себя: она сделала это, пожалев любимую внучку. Пока ни одна душа, кроме Кати, не знает, где Озеро Загадок, она, Хачагай, готова умереть, если надо исправить ошибку…
Старуха вглядывалась в скалы, стараясь угадать, о нем думает древний старец Туркулан, но он только хмурился и молчал. Растревоженная, кинулась она в гору, чтобы подойти поближе и спросить.
Не прошла Хачагай и ста шагов, как заметила сидевшего на камне Кыллахова.
- Ты что здесь, Кена, высматриваешь?-сердито спросила она.
Мысли Кыллахова были далеко, он не сразу понял, кто его окликнул. Но, увидев старуху, обрадовался, на его худом землистом лице засветилась улыбка.
- Садись, бабушка Хачагай, послушаем голос гор,- предложил он.
- Что-нибудь дурное сказывают горы? - насторожилась Хачагай.
- Да нет же! - воскликнул Кыллахов.- Сейчас горы радостное рассказывают.
Хачагай нехотя присела и, сдвинув беличий треух, приложила ладонь к правому уху.
- Опять девки завели на вертушке «Мало-мало двойку» - все уши процарапали этой музыкой,- поморщилась Хачагай.
- Меня тоже внучки извели этакими песнями,- в шутку пожаловался Кыллахов.- Думал, в тайге отдохну, так и здесь песни догнали.
- Кто это стучит? - вновь испуганно спросила Хачагай.
- Мои парни на скале высекают имя партизана Василия.
- Кена! - окликнула Кыллахова старуха.- Может, ты слышишь, что Туркулан нынче говорит?
- Седовласый древний Туркулан любуется новыми людьми,- мечтательно ответил Кыллахов.- Молодцы, говорит, что покрыли его скалы оленьими стадами, оживили распадки радостными песнями.
- Правильные слова! - закивала старенькая Хачагай, позабыв про все свои тревоги.- Я тоже заметила - горы стали ласковей. Что, бывало, слышали эвенки в своих рваных чумах? Волчий вой да похоронные всхлипы пурги. Дерево стонало. Филин чертом хохотал. Да еще, бывало, шаман голосил.
- Мудро сказываешь, бабушка Хачагай!-поддакнул Кыллахов.
- Вся наша земля помолодела,- продолжила старая таежница.- Парни стали умнее стариков.
- Так ли?
- Может, у кого и не так, а у нас, эвенков, так,- подтвердила старуха.- Я помню своих дедов. Совсем дикими были. Всего на свете боялись. Грязно жили. Наверно, и я такой бы осталась, да у детей и внуков научилась новой жизни.
- Молодые грамотнее.
- Вот и признал, что они умнее нас,- воскликнула Хачагай, и глазки ее засветились хитрецой. Она что-то вспомнила, тихонько похохотала и принялась рассказывать давнюю историю про своего, жениха.
- Заявится, бывало, он в гости, придет пеший через три перевала. Я спрашиваю: «Здравствуй, молодец! Что нового знаешь?» Он сидит бедняжка, чешет голову и ничего не может ответить. А потом спрашивает: «Что ты знаешь?». Такими вот мы росли. Теперь чудно вспомнить.
- Ты когда-нибудь рассказываешь молодым про старину? - спросил Кыллахов.
- Они не верят, вроде бы я выдумываю неправдош-ные байки,- отмахнулась Хачагай и тут же, как радостную тайну, прошептала: - Моя Крошечная вчера целовалась с Кириллом. Если они поженятся, все скалы Туркулана нарядят, звонкие песни сложат.
- Удивительные песни ныне над Туркуланом парят,- сказал Кыллахов, расслышав звеневший на склоне горы голос пастуха, импровизировавшего слова и мелодию.
Бабушка Хачагай расправила лучики-морщинки, вслушалась в песню. Она теперь не испытывала прежнего страха: если Туркулан не сердится, так чего же ей бояться? И зачем бы обижаться Туркулану на добрых людей? Приятно старому, если его окружает веселая гурьба внуков и правнуков.
2
В тот пасмурный вечер, когда Кыллахов, возвращаясь в экспедицию, покинул Вадима с Зоей в зимовье Игнашей одних, Орлецкий сразу оробел. Будь Зоя наблюдательней, она заметила бы. Конечно, то, к чему рвался Вадим, теперь сбывалось. Но вдруг Белов кинется вдогонку и нагрянет сюда? Чего доброго, в гневе сошвырнет с кручи в пучину водоворота. Но опасения оказались напрасными. За двое суток никто их не потревожил.
И в этот раз они проспали до позднего завтрака, когда солнце уже основательно пригрело каменистые утесы.
Крепко опираясь на палку, Вадим проковылял до самодельного жесткого кресла и, сильно морщась, бережно положил забинтованную ногу на теплый камень у самого обрыва. Ему приятно было, что солнце неистощимо лучилось, и весь он был опьянен небывалой радостью, которая так неожиданно явилась к нему.
Вскоре появилась Зоя, положила ему на колени белый аккордеон, облокотилась на спинку кресла.
Отсюда, с каменной площадки, раскрывалась во все стороны величавая панорама тайги. Постоянно сквозящий ветерок начисто сгонял комаров, поэтому можно было совершенно безмятежно любоваться поднебесными горами и блестевшими на солнце речками. Правда, Вадима мало увлекало такое занятие, но раз это нравилось Зое, он составлял ей компанию. Не будь под скалой грохочущего водоворота, может быть, Вадим предался бы созерцанию. Но грозный шум клубящихся вод вызывал в нем смутные тревожные чувства.
«Тут в три дня с ума сойдешь,- сетовал он на порог.- И названьице-то ему дали подходящее - Чулупчалыпский - «Каркающий, как ворон».
Вадим держал аккордеон, но не трогал клавишей. Стоявшая позади кресла Зоя положила руки Вадиму на плечи и тихо касалась лицом его огненной шевелюры. Для Зои эти дни кажутся сказкой. Настоящее счастье она» обрела только здесь, вместе с Вадимом. Будущее ей представлялось таким же необъятным и прекрасным, как вид с этой кручи. Потому-то она без конца любовалась просторами и заставляла делить свои восторги Орлецкого.
- Вадька, почему ты приуныл? - заботливо спросила Зоя.- Опять нога заныла?
- Пустяки, стерплю,- дотянувшись до ее руки, успокоил Орлецкий, но закончил с раздражением: - Где шляются столько дней эти Игнаши? Ведь так можем застрять черт знает на сколько!
- Ты заскучал? - насторожилась Зоя.
- Хочу к людям! - взмолился Вадим.- Пусть все завидуют мне - ты со мной!
Зоя благодарно прижала его косматую голову к своей груди. Значит, она не ошиблась в чувствах Вадима. Если так, она тоже рада поскорее выбраться отсюда. На прииске они быстренько соберутся и выедут к родителям. Ей не хотелось объяснять подружкам, почему она отвергла Сергея. Поймут ли они, что Белов слишком примитивен?
Зоя, еще не расслышав приближающихся шагов, спиной почувствовала, что кто-то смотрит на них. И не испугалась. Но краска стыда почему-то залила ее щеки. Зоя воровато отдернула свои руки, словно позволила себе что-то нехорошее. Оглянувшись, увидела на тропке спускающуюся к дому коренастую женщину в синем комбинезоне и черных ичигах. Из-под откинутого на спину накомарника виднелись русые, почти белые волосы. В руках женщина несла крохотного зверька. Видимо, обрадованная появлением гостей, женщина еще издали улыбалась.
- Здравствуйте,- заметно шепелявя, радостно произнесла хозяйка.-«Какими ветрами?
- Из экспедиции, по несчастью,- пояснила Зоя.
- Перелом? - всполошилась хозяйка, увидев забинтованную ногу.
- Не повезло,- страдальчески поморщился Вадим.
- Могу помочь, я ведь костоправ,- предложила хозяйка и показала беспомощного, еле живого бельчонка.- При-несла в ремонт. У бедняжки перебиты задние лапки.
- А выживет он? - спросила Зоя.
- Вылечу,- ответила уверенно хозяйка и спохватилась,- что же мы не познакомимся? Меня зовут Татьяна Васильевна.
- Вадим и Зоя,- сказала Савельева.
- Ну, приготовьтесь, Вадим. Я вымою руки и наложу жесткую повязку,- предупредила деятельная хозяйка.
- Спасибо, я до больницы дотерплю.
- Вы зря шутите с переломом.
- Не будь ребенком, Вадька,- потребовала Зоя.- Тебе же легче будет.
Но Орлецкий не согласился, доказывая, что лишний раз тревожить ногу - еще хуже. Хозяйка быстро переоделась в легкое летнее платье, надела передник и принялась готовить ужин. Изредка она бросала взгляд из-под белесых реденьких бровей, и с ее лица не сходила улыбка. Ей нравились гости. Хорошая пара. Пусть поживут, пока поправится Вадим.
- Иван Иваныч вам будет очень рад,- подойдя к гостям, сказала она.- Он очень любит молодежь.
- За нами, Татьяна Васильевна, скоро приедут из Золотореченска,- сообщила Зоя.
- Разве вы в экспедицию не вернетесь? - удивилась хозяйка.
- У нас экспедиция не настоящая,- пояснила Зоя.- Просто следопыты-любители. Мы помогли перебраться через порог, а теперь почти лишние там.
- Вот как!-неопределенно проговорила Татьяна Васильевна и принялась усердно взбивать тесто на оладьи. Когда Зоя ушла с эмалированным синим ведерком по воду к желобку в скале, хозяйка повернулась к Вадиму и, глядя ему в лицо открытыми светлыми глазами, тихо спросила: - Вы муж и жена?
- По-существу, да,- чуть замявшись, ответил Орлецкий.
Это словечко «по-существу» неприятно резануло слух хозяйки. У нее сразу испарилось праздничное настроение, пропал интерес к разговору.
Орлецкий заметил это, ему захотелось исправить свою оплошность. Опираясь на суковатую палку и сильно хромая, он перетащил кресло ближе к железной печурке, что дымила узенькой трубой неподалеку от обрыва, и принялся с видимым интересом расспрашивать хозяйку, как и почему они поставили зимовье на этой скале.
- Ивану Иванычу так понравилось,- объяснила хозяйка.- Он под скалой держит водомерный пост, надеется, что со временем здесь соорудят ГЭС. Два раза в сутки ходит туда замерять уровень реки. Говорит, ему прогулка нужна, чтобы не терять спортивную форму.
Шепелявинка в говоре хозяйки раздражала Орлецкого, но он скрывал это. Широко улыбаясь, он деланно восхищался:
- Это же здорово - не терять спортивную форму, когда тебе семьдесят.
- У него душа молодая,- тепло сказала хозяйка.- Завтра встретитесь - сами убедитесь.
Спать легли рано. Вадиму хозяйка отдала кровать мужа, Зое уступила свою, сама устроилась на раскладушке и сразу уснула.
Проснувшись от легкого стука, Зоя увидела, что хозяйка спешно собирается.
- Заспалась сегодня,- шепнула хозяйка и, сообщив, что завтрак для гостей готов, вышла из дому, снова оставив их наедине.
Рыжая лохматая голова Орлецкого лежала на высокой подушке. Он притворялся спящим, но губы его улыбались.
- Встаем! - воскликнула Зоя и первой выбежала за дверь. Опираясь обеими руками на палку, Вадим появился в одних трусах и подставил шею под ковш. Зоя лила родниковую воду, Вадим фыркал и плескался. Его спина, сплошь покрытая рыжими «коноплюшками», порозовела, как поросячий пятачок.
- Тупа, тупа хозяюшка,- обтираясь мохнатым полотенцем, говорил Орлецкий.- Не знает простого закона: где двое влюбленных - третий лишний.
Зоя, улыбаясь, погрозила ему пальцем.
В середине дня Орлецкий хлопнул себя ладонью по лбу и быстро заковылял в дом. Сняв висевший на стене фотоаппарат, он вышел на площадку и начал все подряд фотографировать. Усевшись на каменную оградку над обрывом, он снимал порог кадр за кадром, затем правый отвесный берег. Отсюда, со скалы Тучэвула, он детально разглядел окрестность и понял, что выбор места под зимовье Игнаш сделал не случайно. А в это время скучающая Зоя начинала сердиться: почему он не звал позировать. Вадим отщелкал всю пленку и вернулся в дом. Зоя застала его за списыванием заметок Игнаша из толстой тетради в синем переплете. Ей это страшно не понравилось. Она взяла Вадима за руку и вывела во двор. На двери на проволоке висела жестяная вывеска «Добро пожаловать».
- Поверни вывеску,- приказала Зоя.
Вадим послушно выполнил приказание и на оборотной стороне оказались совсем другие слова: «Вход воспрещен».
- Это для таких свинтусов, как ты,- и ноздри ее вздрогнули.
Орлецкий решил нейтрализовать Зоино раздражение. Ослепительно улыбаясь, он обхватил ее за шею и сочно поцеловал:
- Чудо ты мое! Все, что я делаю, отныне делаю для тебя, только для нашего с тобой счастья.
3
Солнце уже утонуло за горами, когда. Зоя и Вадим заметили на тропе хозяев. Они шли рядом - высокий в парусиновой робе Игнаш и, кажущаяся совсем маленькой рядом с мужем, хозяйка. Походка их была утомленной. До слуха гостей донеслась тихая песня, исполняемая в два голоса:
Вот уж звезды зажглись, Мы с работы шагаем устало. Любим мы тебя, жизнь, И хотим, чтобы лучше ты стала.Зое понравилась подредактированная строка, в которой вместо «окна» пелось «звезды зажглись». Под звездным пологом летнего вечера песня звучала особенно к месту.
- Будем знакомы,- протянул Зое руку Игнаш, и она почувствовала железную костлявость и жесткость его руки, которая одновременно выдавала и возраст и силу старого кавалериста-рубаки. Ростом Игнаш напоминал Белова.
«Белов будет таким же грубым верзилой»,- с неприязнью подумала Зоя.
- Говоришь, малость покалечился?- похлопал Игнаш Орлецкого по плечу.
- Да, не повезло,- посетовал Орлецкий.- От самого интересного места пришлось вернуться.
Игнаш внимательно взглянул на него своими жесткими коричневыми глазами и, помедлив, спросил:
- Товарищи, поди, ждут тебя?
- Кому нужна в тайге обуза?-уклонился Орлецкий от прямого ответа.
- Пойдем послушаем последние известия,- не скрывая, что в ответе он разгадал фальшь, предложил Игнаш и направился к маленькому шестилопастному ветродвигателю. Он повернул его против ветра, и через минуту в доме вспыхнула лампочка. Радиопередача заняла внимание Игната целиком, он слушал, не разговаривая и не слыша других-
- Неплохо как будто день прожит! - подытожил Игнаш и отправился в ледник, высеченный в скале, за припасами к ужину. Он принес бутылку шампанского, графинчик спирту, берестяной туесок с икрой домашнего посола и банку маринованных огурцов.
За ужином Игнаш, одетый в белоснежную рубашку й темный костюм, разлил себе и Орлецкому по стакану неразведенного спирта. Хотя спирт для Вадима не диковинка, но столько пить не доводилось. Он отлил полстакана и развел пожиже.
- Я пью один раз,- извинительно сказал хозяин и опрокинул стакан в рот.- За ваше здоровье!
Игнаш закусил огурцом, съел жареного сига и сидел молодец-молодцом, усиленно ухаживая за женщинами, весело пошучивая и каламбуря.
Захмелевший Вадим скис и без удовольствия слушал разговор за столом. Он раза два брался за подбородок, показывая этим Зое, что шутки хозяина вот с такой бородой. Зоя соглашалась с Орлецким.
- Говорят, вы брали Зимний? - спросил Орлецкий заплетающимся языком.
- Участвовал.
- А в тридцать седьмом вас зарешетили…
- Была такая беда. Не доглядели мы, старые коммунисты.
Разговор этот, видимо, бередил душу хозяина. Чтобы прервать его, он встал, взял блещущий белизной аккордеон и поставил на колени Орлецкому.
- Дай гостю закусить,- заступилась хозяйка.
Но Орлецкий сам обрадовался аккордеону. Он долго и с азартом играл песню за песней, одну современнее другой, естественно, все их посвящая Зое. Хозяева изредка подпевали, «о больше слушали. Зато не умолкал звучный баритон Вадима.
- Сыграй-ка «Смело, товарищи», а мы с Танюшей подпоем,- попросил Игнаш и даже встал - высокий, головой под потолок.
- Вам р-ре-во-лю-ционную? Пожалуйста! - пьяно выкрикнул Орлецкий. Он сбивчиво заиграл. Игнаш переглянулся с женой, и брови его сдвинулись.
- Садись, Иван Иваныч,- тихо попросила Татьяна Васильевна. Игнаш посмотрел в глаза Татьяне, потом перевел взгляд на Зою, шумно вздохнул и, помрачнев, грузно опустился на стул. Зоя поняла, как неуместен был выкрик Вадима, но и чересчур принципиальный хозяин от этого не стал в ее глазах лучше.
«Вот бы Игнаш с Сергеем сошлись,- подумала Зоя.- Оба они такие правоверные…»
- Мо-локосос! - медленно проскандировал хозяин, не обращаясь ни к кому, и вышел на улицу.
Он долго ходил по площадке. Зоя наблюдала за ним в окно, а в ушах звучало обидное слово. Ей захотелось как можно скорее уехать отсюда.
Орлецкий отпил несколько глотков спирту и, дотянувшись до палки, поковылял к Игнашу.
- Не надо бы натружать ногу,- предупредила хозяйка.
- Я на одной доскачу,- расхрабрился Вадим.
- Прошу вас, Татьяна Васильевна, помогите нам выбраться на прииск,- обратилась Зоя к хозяйке.
- Быстро надоело у нас,^- ответила та и откровенно спросила:-Тебе, Зоя, не нравится мой Иван Иваныч? Зря: он очень честный и прямой человек. А вот к другу вашему советую приглядеться попридирчивее. Вы уж простите меня…
- Вы о Вадиме?
- Да, о нем.
- Вы что-нибудь дурное заметили?
- Заметила,- не стала скрывать хозяйка.- Вадим - мелкая натура. Даже если он любит вас - немного радостей подарит.
- Странно! - пожала плечами Зоя.- Вадим образован, воспитан, музыкален.
- Образован и музыкален, я согласна,- подтвердила Татьяна Васильевна и, от волнения еще сильнее шепелявя, горячо возразила: - Отвратительно воспитан Вадим. Он плюнул в душу человеку. И вы в нем видите порядочность?
- Нельзя старомодно подходить к молодежи,- запротестовала задетая за живое Зоя.- Молодежь сегодня ершистая, но хорошая.
- Да Орлецкий внутренне стар, как баптист!
- Еще не легче!
- Меня Иван Иваныч научил понимать людей.
«Что она со своим старцем носится?» - обозлилась
Зоя и в упор спросила:
- А вы счастливы?
- Очень.
- Я сомневаюсь.
- Напрасно,- возразила Татьяна Васильевна.- Представьте, что разница в возрасте - далеко не главное.
- И все-таки мне не верится.
Татьяна Васильевна умолкла, опустив русую голову.
- Пойдемте любоваться звездами,- примирительно предложила Зоя, считая себя победительницей.
- Нет, посидим,^- возразила хозяйка, и Зоя заметила, что она волнуется.- Послушай, Зоенька, историю моей жизни. Может, чему-нибудь научит.
- Расскажите.
- Мой первый муж был красив, много зарабатывал, все нес в дом. Не курил. Пил только по праздникам и в компаниях. Любил и наряжал меня. Гордился сыном,- перечисляла Татьяна Васильевна достоинства своего первого мужа.- Соседи считали меня счастливой. А я все десять лет, прожитых с ним, изо дня в день проклинала свою жизнь.
- Но почему же?!
- Дальше четырех стен квартиры он сам ничего не хотел знать и мне не позволял.
- Так многие живут,- заметила Зоя.
- Не завидую им. Это как в гробу. Без людей-то! Без больших идеалов?
- И вы из-за этого бросили его?
- Вспоминать не хочу вычеркнутые из жизни годы! - ответила хозяйка и доверительно добавила.- Мой сын Арнольд теперь уже военный летчик, недавно съездил к родному отцу. И ты знаешь, что он мне написал: «Сейчас еще больше люблю Ивана Иваныча. Всем лучшим в моем характере я обязан ему». А родного отца он назвал мелким человечком.
- Но какое отношение имеет эта история ко мне или к Вадиму? - недоуменно спросила Зоя.
- Вадим циник.
- Сейчас такие сплошь и рядом.
- Неправда. К примеру, наш Арнолька настоящий парень. И друзья у него такие. Я бывала в их летном подразделении, знаю.
- Значит, по-вашему, я ошибаюсь в Вадиме?
- Если не удастся перевоспитать его с первых дней, вы проживете бескрылую жизнь.
Зоя затихла и задумалась. Общие истины, которые она знала и до этого разговора, вдруг обернулись конкретно. А как они будут жить с Вадимом года через два? Что их связывает? Сохранится ли их чувство? Не слишком ли глупо она поступила, отвернувшись от Сергея?.. Сердцем она уже начинала понимать, что бездумно совершила непоправимую ошибку. Ведь если признаться, то она струсила идти в глубь тайги навстречу новым опасностям, и это объединило ее с Вадимом. Выходит, ее ненависть к Сергею беспричинна.
- Давайте выпьем еще! - тряхнув высокой прической, предложила Зоя. Молча выпили холодное пенистое вино. И вдруг Зою одолели слезы. Они текли мелкие, как росинки, делая Зоино лицо еще милее: ей шли даже слезы!
- Боже мой! Боже мой! - сквозь всхлипы шептала Зоя и укоряла Татьяну Васильевну: - Почему вас не было дома, когда мы плыли вверх? Ну, почему?
Она не досказала, что произошло за эти немногие дни. Но хозяйка своим женским чутьем о многом догадывалась.
- Может, я некстати вмешалась? - сожалеюще спросила Татьяна Васильевна.
- Очень кстати,- ответила Зоя и вытерла батистовым платочком последние слезинки.
За окном шел жаркий спор между мужчинами.
- Тогда скажи мне, во что ты веришь, Орлецкий? - донесся гневный голос Игнаша.
- Ни во что! - отрубил Вадим.- Ни в бога, ни в дьявола. Возраст не тот.
- Чему ж тебя учили?
- Я лоялен. Ко мне никакие придирки не пристают,- ответил Орлецкий.
- Говоришь, лоялен? Так это же чистейшая эсеровская терминология! - загремел Игнаш.- Мы же вас учим, чтобы вы вырастали бойцами, черт возьми!
- Не будем потрясать воздух высокими словами,- скептически ответил Орлецкий.
- Разве высокие слова - это пустые колосья? Нет, братец! Если их не попусту произносить, они необходимы человеку,- напирал Игнаш.- Неужели для тебя ничего не значат слова: родина, коммунизм, служение людям?
Орлецкий только пожал плечами и промолчал.
- Значит, хочешь жить особняком от человечества? - сдержанно, но гневно допытывался Игнаш.- Выходит, это о тебе писал Бальмонт: «Я ненавижу человечество и от него бегу спеша, мое любимое отечество - моя пустынная душа». Так, что ли?
- А товарищ Игнаш не сбежал ли сам в тайгу из гущи человеческой? - язвительно спросил Орлецкий.
Игнаш не только не рассердился, наоборот, заразительно и неудержимо расхохотался.
- Слышишь, Танюша, мы оказывается с тобой сбежали от людей,- все еще смеясь, крикнул он в распахнутое окно.
И, положив длинную ладонь на плечо Вадиму так, чтобы можно глядеть глаза в глаза, он заговорил спокойно и убежденно:
- Слыхал про такую породу людей, как разведчики, следопыты?
- Сам целые три недели был таковым.
- А мы восьмой год здесь с Татьяной Васильевной. В городе на пенсии что бы я смог? Сидел бы в скверике, почитывал газеты. А тут мы обрыбили сотни озер и речек, развели соболя, ондатру, норку. Наш таежный участок самый богатый пушниной в Притуркуланье, сюда зимой съезжается множество охотников,- пояснял Игнаш, держа Вадима за плечо и не давая ему отвернуться. Потом добавил: - А еще мы ждали вас, геологов. И верим, вырастут в этой глуши сияющие огнями поселки. Готовим стартовую площадку для них. Так-то, Орлецкий! А вот вы, мне кажется, хоть и стремитесь в поселок, но бежите вы от людей, от своих друзей-товарищей.
- Ни от кого я не убегаю и ни к кому не бегу,- возразил Вадим.
- Так не бывает. Скажи, тебе Зоя кто: враг или друг?
- Здесь другой вопрос… Это любовь…
Игнаш посмотрел на него проницательным взглядом, но Орлецкий его выдержал.
Даже публичное признание Вадима, что он любит ее, в этот раз не обрадовало Зою. Мелковатым выглядел Вадим в стычке с Игнашем. В самом деле, во что он верит? И верит ли он в любовь?
Ощущение внутренней пустоты еще сильнее овладело Зоей утром. Хозяев уже не было. Вадим направился к Зое. Зоя с неприятным чувством поглядела на его конопатые плечи. Еще вчера она ласково называла их «солнышками». Сегодня они были неприятны, как и все его упитанное, пышущее здоровьем тело. «Неужели он мне стал противен?» - со страхом спросила себя Зоя.
Я по макушку счастлив! - заорал Вадим. Он снова ночью мечтал, как предстанет перед своими родителями вместе с Зоей. Вот, мол, ваш безумец Вадька, наконец, остановил свой выбор. Недурна ведь? Одно только бередило его сердце - рябиновая ночь у скалы, когда Зоя с Сергеем до утра скрывались вдали от табора. Ту ночь он не простит Зое. Он твердо потребует никогда не произносить имя Сергея…
Постелив на каменной площадке двора простыню, Зоя и Вадим долго загорали. Вадим, прищуря глаза, разглядывал флажок, вслушивался, как он плескался на ветерке, и кривил губы, вспоминая вчерашний разговор.
- Хозяин мыслит как абсолютный кретин,- заговорил он.- Видишь ли, такие, как Игнаш и ему подобные, представляют молодежи единственное место, куда она может совать нос,- это носовой платок.
- Наоборот, Игнаш сердился, что ты размазня, а не боец,- подковырнула Зоя. Вадим удивленно воззрился на нее. Он приложил руку к ее лбу, потом к затылку.
- Холодный? - спросила Зоя.
- Не станем комментировать,- с усмешкой ответил Вадим.- Одно вижу - сильно,е покраснение твоего сознания.
- Не нравится?
- Восхищен! - притворно весело воскликнул Орлецкий, прижимая обе руки к груди, и в таком же тоне закончил: - Надеюсь, крошка, все это только шутка?
- Мне уже, Вадька, не до шуток,- горько ответила Зоя и взглянула ему в лицо. Вадим «гипнотизировал» ее своим взглядом сквозь приспущенные редкие ресницы. Еще вчера этот взгляд казался Зое необыкновенным. Теперь - раздражал. Она резко спросила:
- Ты что уставился, как лунатик?
Огорошенный Вадим только повел плечами.
- Ну и ну, Зоя Аркадьевна!
4
Игнаш поправил мотор от лодки, который он нес на плече, и размашисто зашагал на новый перевал, прямо в синеву неба. Со вчерашнего вечера он был взвинчен: не стиляг он ждал в тайгу, не для них обживал он эти дремучие распадки. Он внутренне продолжал спор с Орлецким, гневно на него негодуя.
- Сытая, нахальная рожа! Он, видишь ли, делает одолжение Советской власти тем, что лоялен к ней! - вслух произнес Игнаш, и жена сразу поняла состояние мужа.
- Зачем ты, Ваня, так расстраиваешься,- попыталась успокоить его Татьяна Васильевна.- У тебя подскочит давление. Не надрывай сердце из-за какого-то уродца.
- Я его так просто не отпущу,- погрозился Игнаш.- Грош цена будет мне, старому коммунисту, если я не выбью дурь из его башки.
- Бери тогда и меня в помощницы.
- Беру, Танюша,- обернулся к ней Игнаш и, заметив, что в горячке совсем запарил жену, остановился.- Давай сегодня отставим наш дальний поход? Подумаешь, отошли каких-нибудь десяток километров.
- Но чур, не взвинчиваться.
- Вот еще тебе заботушка. Ничего, я умею сдерживаться. Небось, сама знаешь, какой у меня пропагандистский стаж!
Зою и Вадима они застали на скале выше домика, где Игнаши развели таежный сад. В эту пору особенно густо висели бледно-зеленые кисточки соцветий на смородине. Полыхали кусты шиповника, усыпавшие все вокруг алыми лепестками. Здесь же были разбиты грядки земляники. На низеньких кустиках яблонь и вишен белело всего по два - по три цветка, но как они были необычны и прекрасны на этой каменной глыбе!
- Вы думаете, будет какой-нибудь прок от сада? - спросила Зоя у спустившегося с пригорка Игнаша.
- Обещают космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести!-ответил словами песни Игнаш, и глаза его блеснули молодо и даже озорно.
Воистину, Игнаш начинал Зое нравиться. Она подарила ему восхищенную улыбку.
- А тебе, Орлецкий, по душе наша красавица-тайга? - повернувшись к Вадиму, спросил Игнаш.
- Предпочитаю созерцать полотна Рокуэла Кента,- откликнулся Орлецкий.
- Не верю твоей болтовне! - резко возразил Игнаш и заслужил осуждающий взгляд жены: «Обещал не горячиться». Но остановить себя Игнаш уже не мог, только чуть смягчил тон.- Не верю, что кто-то может понимать прекрасное и топтать зеленый земной стебелек, плевать на красоту звезд. Для взлета ввысь нужна надежная стартовая площадка. Так и в искусстве.
Орлецкий криво улыбался, давая понять, что ему все это давно известно и что все эти истины безнадежно устарели.
В бездонном небе высоко над горами обозначились три белые стрелки. Они беззвучно двигались с запада на восток, изредка поблескивая на солнце и оставляя за собой светлые полоски дыма.
- Реактивные истребители,- кивнул Игнаш.- Может, наш Арнолька.
- Мы мирные люди…,- воскликнул Орлецкий и добавил:- Конечно, на словах.
- Стыдно, Вадим! - выпалила Зоя и направилась прочь.
- Сдаюсь! - крикнул вдогонку Вадим.- Перед вашим революционным натиском поднимаю лапки вверх!
- Ты храбрец на словах,- презрительно сказал Игнаш.- А душонка у тебя заячья. Что же-ты не кинулся на негодяя, который решил вас припугнуть выстрелом? Симулировал перелом ноги и драпаешь!
На синем разводье ниже пенистого порога что-то ярко вспыхнуло. Это поднимался полуглиссер. Орлецкий, понимая, что Игнаш раскусил его до конца, и чувствуя, что ему нечего возразить, жестоко раскаивался за свои бесконечные «sоs!», «sоs!», которые он передавал по рации. Но делать теперь нечего, надо поскорее убираться с глаз.
К своему удивлению, он заметил, что Зоя не обрадовалась появлению полуглиссера и как будто не собиралась в дорогу.
- Я не поеду! - жестко ответила она на встревоженный взгляд Орлецкого.
- Прости! Прошу тебя, Зоя! - задыхаясь, произнес Вадим и разрыдался взахлеб. Жалость сдавила Зое горло. Но тут она увидела на скале Игнаша с женой, и ей вдруг захотелось стоять вот так же рядом с Сергеем… Сергей! Как она могла забыть о нем, променять его на этого пижона?! Нет, она вернется к Сергею, чего бы ей это ни стоило, только к нему!
Вещи Орлецкого уложили в большой кованый совок, сверху посадили их хозяина и прикрутили веревками,_ чтобы не вывалился. С помощью лебедки совок на тросе заскользил вниз, под стометровую скалу. Зоя кинулась в дом, упала на кровать и заревела.
Старшина полуглиссера и больничная санитарка подхватили Вадима на носилки и быстро донесли до трапа. Заплаканный Вадим стонал и весь дрожал. Он видел, как спускались по крутым ступенькам Игнаши, и торопил:
- Поехали! Поехали!
Надо было и без понукания торопиться: дорога дальняя, через десятки опасных перекатов, и старшина, оставив на берегу мешок с почтой для Игнашей и следопытов, помахал рукой и оттолкнулся от берега.
- Ничего, я его и на прииске отыщу! - погрозился Игнаш.- Прямо в клубе поговорим, с комсомольцами.
Тем временем Зоя лежала, уткнувшись лицом в подушку, плечи ее вздрагивали. И опять она не могла решить: верно ли сейчас поступила? Или только еще хуже сделала, оттолкнув от себя Вадима.
5
Два дня Игнаши обрабатывали сад и огородик. На высоких грядках уже виднелись шершавые листики редиски, взошел лук-батун, проросла картофельная ботва. Зоя приходила в сад, садилась возле яблонек и по целым дням «пасла» бельчонка, оберегая его от ястребов. Недели через две лапки у зверька срослись. Хитрец прямо на глазах у Зои дал стрекача в тайгу. «И бельчонок меня разлюбил»,- погоревала Зоя.
- Зоенька,- подошла к ней Татьяна Васильевна.- Все поправится. Если Сергей такой, как ты о нем говоришь, он поймет, поверит.
У хозяев нашелся комбинезон, черные пахнущие дегтем ичиги. Зоя переоделась, распутала свою замысловатую прическу и заплела ее в косу. Глянула в зеркало и сама себя не узнала - оттуда глядела на нее простая рабочая девчонка, каких она встречала на стройках и называла Нюшками.
- Вот и я стала Нюшкой,- улыбнулась она.
Хозяйка прихватила из дому тростниковые початки. По
дороге они вместе с Зоей надергали в маленьком озерке куги. Игнаша догнали на тропе с огромной вязанкой корневищ осоки и начали спускаться к длинному кривому озеру. Берега его были абсолютно голы,
- Удобное место для ондатры, а корм не растет,- пояснила Татьяна Васильевна и, разувшись, полезла в воду. Она высаживала корешки вдоль берега, как высаживают рис на залитых водой полях. Зоя последовала ее примеру. Вода в озере оказалась теплой, почти парной.
- Тогда сажайте вдвоем, а я пойду еще принесу,- предложил Игнаш и отправился по крутой тропе через перевал к дальнему озеру.
- Почему здесь рыбешки не плавают? - поинтересовалась Зоя, вглядываясь в прозрачные пласты воды.
- Щуки всех истребили. Теперь сами доедят друг друга. В тех озерах, где мы разводим карпов и других рыб, прежде всего вылавливаем щук, а иначе напрасный труд - сожрут молодь.
Скоро у Зои заломило спину. Татьяна Васильевна заметила и предложила заняться другим - сеять тростник. Зоя шла по берегу, теребила коричневые початки и разбрасывала легкий пушок на илистые берега.
- Смотри ты, как старается,- вернувшись с соседнего озера, отметил довольный Игнаш.
- Завтра возьмем ее на соболиные участки,- посоветовала Татьяна Васильевна.
Наработавшись, они устроились отдыхать на укромной поляне, которую прогревали яркие жгучие лучи. Пахло цветами и лесной сыростью. Игнаш рассказывал, как он строил первые бараки на том месте, где сейчас красуется город Магадан. Даже в то лихолетье он занимался правильным делом, не продавал совесть коммуниста за похлебку…
- Иван Иванович,- смущенно попросила Зоя.- Помогите мне вернуться к своим в отряд.
- Я плохой следопыт,- признался Игнаш.- Если только они свернули в боковые ключи, зря проплутаем.
- Жаль,- уныло опустила голову Зоя.
- Но ты не отчаивайся,- утешил Игнаш.- Скоро белые ночи кончатся, и мы поговорим кострами с оленеводами в горах. Пастухи подскажут, куда забрались твои друзья.
- Буду очень ждать.
- На прииск не поманивает? - поинтересовалась Татьяна Васильевна.
- Не агитируйте, не поеду.
- Тогда командируйте меня,- предложил Игнаш.
Игнаш уехал на своей легонькой моторке. Через неделю он привез газеты и журналы за целый месяц, кое-что из продуктов. Пакет от Орлецкого и письма Зоиной матери он положил на столике отдельно.
Предчувствуя, что Игнаш вернулся с прииска, Зоя и Татьяна Васильевна поспешили возвратиться с гор. Взяв пакет от Орлецкого, Зоя подошла к обрыву и нераспечатанный швырнула в водоворот. С трепетом она распечатала письмо от матери, буквы прыгали в ее глазах, а строчки расплывались - на них капали слезы. «Я не знала, что у меня сумасшедшая дочь, что она добровольно полезет к медведям в пасть…» - упрекала мать.
…В первую темную ночь Зоя вместе с хозяевами раскладывала на площадке костры, вглядывалась в дальние распадки, ища ответную точечку огня. Но все напрасно. Никто не ответил. И в последующие разы то же самое.
- Невезучая я! - жаловалась Зоя.
6
В погожий amp;apos;августовский день Игнаш и его спутницы, разглядывая с ягодной горы долину Ярхаданы, заметили на реке ниже порога большой катер, который тащил за собой баржонку, а на ней пестрели кофты, косынки и звенели голоса. Это поднималась к Игнатам первая экспедиция продснабовских заготовителей.
- Наконец-то! - радостно воскликнула Татьяна Васильевна.- А то сколько в тайге добра пропадает.
Палатку заготовители поставили чуть пониже порога и сразу рассыпались по тайге. Их повели Игнаши и Зоя. Рыбаков - по карасевым озерам, по горным ручьям и речкам, богатым хариусом, сигом, тайменем; грибниц, ягодниц и заготовителей орехов - по склонам сопок. Приехавшие сперва не признали в Зое фасонистую учительницу, задававшую тон всем приисковым модницам, но, приглядевшись к ней здесь, ахнули:
- А вы молодец! - откровенно хвалили ее женщины, любуясь, как Зоя легко гребет веслами, готовит обеды, разбирается в тайге.
Зою это еще больше подзадоривало. С некоторых пор она и сама поняла, что простая физическая работа бывает приятной. И теперь в диспутах о труде при коммунизме она готова была, как когда-то в Приокске Сергей, утверждать, что нельзя человека лишать радости физического труда. Эх, Сергей, Сергей!..
Пребывание Савельевой у Игнашей многому научило. Эта немолодая чета была озарена какой-то юношеской романтикой. Масштабы их деятельности необозримы, результаты - невероятно большие. Зимовье их не выглядело заброшенным, наоборот, казалось, стоит в самой середине планеты, и волны жизни плещутся вокруг. Здесь велись диспуты о книгах, танцевали под патефон, корпели над записями, составляли карты пушных, рыбных, пастбищных и ягодных угодий. Порой вспыхивали споры, жаркие, напористые. В спорах Татьяна Васильевна походила на курицу, налетающую на орла. Но если правда была на ее стороне, Игнаш уступал:
- Убедила! Согласен!
Поздно вечером Игнаш выходил на площадку над обрывом, усаживался в кресло и слушал в тишине голос гор, тайги, водопада.
- Он у меня лирик! - не без гордости говорила Татьяна Васильевна Зое.
Игнаш мечтал. В такие минуты перед его мысленным взором проходили картины его горячей нелегкой жизни. И всегда вспоминалась октябрьская ночь Петрограда. Перед утром он стоял в охране около Смольного. После грохота и пальбы во время взятия Зимнего, установилась к утру вот такая тишина. Это была необычная, величавая тишина, когда, казалось, слышны были еле уловимые голоса дальних звезд, голоса миров. Тогда впервые Игнашу захотелось побывать на дальних планетах, рассказать о радостях, которые завоевал в боях трудовой люд России под руководством Ленина…
Часто вспоминался Перекоп, ледяная осада под Амгой, гибель лучших друзей. И тогда он сожалел, что рассказал об их беспримерных подвигах, об их неповторимых жизнях лишь в маленьких газетных заметках… Революция ушла далеко вперед, ее волны плещут над всей планетой. Люди, свершившие революцию, стали легендой. Но ведь он, Ян Игнаш, знал этих людей в лицо, пожимал их крепкие руки, делился последним сухарем, последней щепотью махры. Потому так ревниво он всматривается в глаза молодых, мечтая увидеть в них отблеск тех живых огней революции.
И снова Игнаш вслушивался и тишину и явственно слышал звучание в ней неудержимой, как водопад, зовущей к подвигам и деянию величавой симфонии. Он готов был отдать свою кровь, каплю за каплей, лишь бы записать ее, ибо верил, что, услышав эту торжественную музыку жизни, человечество никогда бы не допустило черных гроз…
Однажды днем вдалеке от зимовья Зоя первой заметила всадника на гнедом коне. А потом втроем они замахали руками и закричали, чтобы всадник подъехал к ним. Незнакомец резко обернулся, быстро накинул накомарник и, пришпорив коня, скрылся за деревьями.
- Недобрый гость!-сурово проговорил Игнаш.- Мимо нашего зимовья крадется только дрянь.
Как ни уговаривала Татьяна Васильевна, Игнаш стоял на своем: идти в погоню. И он ушел, вскинув на плечо «тулку». Договорились сигналить кострами.
Прошла ночь. Татьяна Васильевна даже не сомкнула глаз, все вглядывалась в темень. Огонек не появился. Еще тревожнее стало во вторую ночь.
- С Ваней что-то случилось,- твердила Татьяна Васильевна.- Будь у него все благополучно, он бы дал о себе знать…
К середине ночи на дальнем перевале замигали непонятные огоньки. Хозяйка плеснула керосин на кучу хвороста, подожгла и, схватив факел, размахивала им, твердя одни и те же слова:
- Это ты, Игнаш? Ответь, Игнаш!
Но в ту же минуту надвинулись тучи, звездочки огней в горах исчезли, так и не ответив на тревожные вопросы. Горы дохнули сырым холодным ветром и таинственно смолкли.
ОЗЕРО ЗАГАДОК 1
Ночью в горах завыли волки. Наташа первая услышала их. Сначала прозвучал одиноко молодой баритон. Через полчаса донесся слаженный дуэт. К полуночи унылый тягучий хор нагонял жуть на все живое. В нем неумело, по-щенячьи тявкали волчата, гнусавили волчицы, а над всеми голосочками и голосами властвовал хриплый, жаждущий горячей крови, утробный бас старого вожака стаи.
В непроглядном омуте таежной ночи, под покровом легонького полога неуютно и тоскливо стало не только Наташе, но даже парням. Кыллахова не было: он совсем разболелся и остался в стойбище под наблюдением Ярхаданы, бабушки Хачагай и Кати.
Хачагай не поехала с отрядом на поиски Озера Загадок и- не отпустила внучку. Она заклинала не появляться в том краю без нее и выпросила для себя три дня, чтобы приготовиться к верной смерти.
Как заведено у эвенков от дедов, человек перед смертью наряжается в лучшие одежды, ест самые вкусные блюда. Так поступила и Хачагай. Она надела атласную кофту, вынула из ящика кованные из железа «солнышки» - огромные дукаты, натянула легкую, с бубенчиками на локтях, малицу из лисьих лапок.
Старуха знала характер внучки и не спускала с нее глаз. Даже когда шла проведать Ксенофонта, вела Катю с собою за руку.
- Кучуй; слышишь, Крошечная! - окликала старуха, лишь только внучка исчезала. По-своему старуха была права. Сумей Катя ускользнуть, через пять минут она мчалась бы на олене вдогонку экспедиции. Но Хачагай даже во сне беспокойно повторяла: «Ты здесь, Кучуй?»
Ребята хотели подождать выздоровления Кыллахова, но приступы совсем измотали старика, он настолько ослабел, что не мог подняться с постели. Бессильным оказалось и врачевание Ярхаданы. Тогда он призвал к себе Наташу и парней, поднялся на локте и медленно произнес мудрые слова, которые уже говорил однажды Сергею:
- Не бойтесь ходить по земле, даже по диким дебрям,- сказал он.- Знайте, великие горы имеют перевалы, мать-земля - дороги, синяя вода - броды, дремучий лес - тропинки.
Кирька Метелкин, узнав от Кати, где примерно скрывается в горах Озеро Загадок, ни за что не соглашался сразу открыть эту тайну всем.
- П-пожалуйста, я же вас п-поведу!
Оставив Кыллахова в стойбище, они два дня назад отправились в путь.. На груди у Кирьки висел компас. Еще до выхода он вместе с Катей определил с утеса направление и решил, что все будет в порядке.
- Однако, не горячись, Кирилл, если тропы спутаешь,- напутствовал перед дорогой Кыллахов.- Оглядись спокойно.
Кирька вышагивал впереди, за ним - Наташа, затем Ром и Сергей. Парнишка то и дело сверял путь с компасом.
По перевалу шли хорошо, но потом залезли в чащобу, очутились в таком темном ельнике, что не видать ни неба, ни сопок. Кирька вдруг почувствовал, что сбился с пути. Один раз ему показалось, будто вновь вышли к знакомому месту, по которому проходили часа три назад. Даже вроде бы следы отпечатались. Оттого и заночевали они в буреломе, где прихватила темень.
- Ну, как твое самочувствие, наш зоркий проводник? - спросил с издевкой Шатров.
- Б-будь спок,- утешил Кирька.- Утро вечера мудренее.
Волки завыли совсем рядом, где-то на скалах, прямо над их головами. Наташа уселась среди парней, с опаской поглядывая на шевелящийся от ветра полог палатки. Ром и Сергей впотьмах перезарядили ружья.
- Ш-шатров, ты погрелся в середке, ложись с краю,- предложил Кирька.- К-комаров нет, и воздух чище.
Ром вылез из-под полога, оглушительно свистнул и выстрелил в сторону скал. Волчий хор смолк, но ненадолго. А костер почти дотлевал, нужно было подбросить дров. Ром пошел искать обломки стволов. Под его ногами Затрещали сухие ветки.
- Ром, вернись сейчас же! - высунувшись из палатки, окликнула его Наташа.
- Без огня волки скорее съедят! - донесся из чащи голос Шатрова.
Сергей проворно поднялся и тоже побежал в рощу. Вдвоем они приволокли несколько толстых замшелых валежин. Огонь запылал вровень с деревьями, стреляя искрами. Зато темень вокруг стала еще плотнее.
За ночь парни вставали еще несколько раз, шуровали костер, махали головешками, чтобы отпугнуть зверье, но к утру волки выли совсем близко. Недаром Кыллахов говорил, что в пору листопада зверю трудно подкрасться к оленю - выдает шорох листьев под ногами, поэтому волки голодные и могут напасть на человека.
Так и не пришлось спать. На рассвете заморосил дождь, монотонно стуча по тонкому пологу. Не хотелось выходить из палатки, покидать ласковое пламя костра.
- Ты от меня не отставай,- мягко проговорил Белов, обращаясь к Наташе.
- Спасибо за родительскую заботу,- насмешливо взглянув на него, кивнула девушка.
- Я тебе серьезно.
- И я без шуток.
Они шли долго и упорно. Взбирались на горы, скользя по раскисшим тропкам. Кирька каждый раз уверял, что как только поднимутся, там и увидят таинственное озеро, а сам в душе проклинал «изменницу» Катю, которая обещала догнать их и показать дорогу. «Залезли в дыру, и через год не выберемся об эту пору»,- сокрушался Кирька, но виду не подавал.
Они поднимались с горы на гору, но заветного озера с золотым утесом все не было…
На каменистой вершине крутого голого отрога парни сбросили с плеч рюкзаки и уселись у самого обрыва. Тучи касались их голов, обдавали лица холодным паром. Сергей, подобрав под себя ноги, уныло посматривал на ровный облачный потолок, раскинувшийся над узкой и глубокой порыжелой долиной, к которой, словно ветки к стволу, примыкали с обеих сторон распадки. Кирька, как мокрый бурундук, съежился, прячась от ветра и дождя под деревянным лотком. Притихшие и усталые сидели в сторонке Наташа и Ром, тихо переговаривались.
- Здесь должны быть аллювиальные россыпи и могут даже оказаться золотые руды,- говорила Наташа.- Видишь, сколько на утесах кварцевых жил? Это лучшее доказательство, что профессор Надеждин прав. Но где же это озеро? Неужели мы его не найдем?
- А что, если вон за той горой и есть Озеро Загадок? - бодро проговорил Сергей, чтобы развеять общее уныние.
- Н-не за той, а за этой,- поправил Кирька, указывая на ту же самую вершину.
Сергей сидел без шапки, ветер трепал его рыжеватую бороду и русую копну волос. По молчаливому уговору с Шатровым они не носили в холод шапок, испытывая, кто крепче. Осень властно гнала геологов домой. Но душа Сергея не насытилась поисками, наоборот, он только вошел в азарт. Теперь он сознавал, что без тайги, без ночных костров, без этих недоступных круч жизнь ему будет не в жизнь, и будущее представлялось ему в переплетении бесконечных троп, от которых гудят ноги и ломит плечи. Не миновать ему геологического факультета! Да, все было бы впереди хорошо и ясно. Одно только: найдет ли он счастье без Зои?..
Остроглазый, как стриж, Кирька вгляделся куда-то под реденький куст ерника и соскользнул туда. Странную находку преподнес он.
- Ч-человеческий ч-череп.
- Вот это местечко! - испуганно воскликнула Наташа.
Под кустом, раскопав серый мох, отыскали еще порыжелые истлевшие кости и каблук от сапога.
- Русский он,- осматривая каблук, высказал догадку Сергей.- Наверно, копач-старатель.
Останки золотоискателя ребята решили похоронить около горной березки. Шатров взял топорик и спустился в распадок срубить деревцо на столбик, а Сергей кайлой стал рыть в каменистом грунте могилу.
Кирька продолжал поиски. На размытом дождями буром склоне вдруг блеснул желтый комочек. Кирька замер: самородок! Он выдрал находку из земли. Это оказалась медная, позеленевшая от времени солдатская пряжка. На внутренней стороне ее была выцарапана дата «1897» и две буквы «3. И.».
- Н-не все золото, что блестит,- степенно заметил Кирька, хотя за минуту до этого дрожал как в лихорадке.
Парнишка передал находку Наташе и снова побрел в кусты.
- Захар Иванов… Зыков Илья,- вглядываясь^ в буквы, старалась Наташа отгадать тайну имени.- Наверно, отважным человеком был, если один так далеко забрался.
- На той вон лиственнице затесь заметна,-сказал Шатров.- Видать, он сделал. По ней путь его можно восстановить.
Наташа побежала осматривать искривленную ветрами корявую лиственницу. Но больше никаких знаков не нашли. Видно, ровесницы старой лиственницы давно повалены бурей и превратились в труху.
Неугомонный Кирька ползал по склону, залезал в кусты и наконец извлек из-под корневища стланика обрывок старого ременного патронташа, истлевшего от времени и источенного мышами. Потянул за конец - патронташ рассыпался, как труха, а на его месте остались желтые комочки.
- Золото!
Кирька обезумел от радости: «В-вот это да! Б-батя всю жизнь мечтал о кладе, а клад мне достался! Узнает о таком счастье, кондрашка его хватит. Метелкины самыми богаты.-ми людьми на прииске станут!»
Кирька рассовал самородки в карманы, горстью ссыпал золотой песок. Отяжелели карманы, того и гляди прохудятся. Оглянулся - рядом никого», все ушли вниз разглядывать затесь. Кирьку еле держали ноги, он лихорадочно соображал: «Может, часть закопаю, потом вернусь? Н-ни-чего, унесу. На век? жизнь хватит…»
Мысли бурей кружили Кирькину душу. Неизбывное счастье привалило! Только в старательских сказках слыхано такое…
Но как же ребята? Кирька почувствовал стыд.
«П-поделюсь п-потом с Сергеем»,- решил он успокоить свою совесть, но тут же понял, что Белов просто прибьет его, если предложить ему такое. А вот он, Кирька, оказывается, способен на подлость. Стыдом, как пламенем, охватило душу. «Сейчас отдам, сейчас… Только домой тогда не вертайся, у батьки пощады не проси…»
Но тут Кирька вспомнил про Катю и моментально повзрослел. «Всю жизнь/что ли, буду бояться батю?» И еще вспомнил: «Правда - дороже золота».
- С-сюда! Сюда! - заорал он, словно на него набросился волк.
Сергей и Ром с ружьями в руках кинулись на крик. Бежала и Наташа.
- Ж-желтое железо… Рассыпуха… Ч-черт знает сколько!- метался, как в бреду, Кирька, совал полные горсти золотого песку Наташе, Сергею, Рому и опять кричал: - Б-берите! Н-наше! Общее!
Наташа обхватила Кирьку и расцеловала:
- Кирька, умница!
- Значит, рядом золотоносный ключ! - не разделяя Наташиного восторга, Проговорил позавидовавший Кирь-киной удаче Шатров.
Золотую россыпь собрали в брезентовую сумочку. Ром крепко завязал ее замысловатым узлом и кинул Сергею в рюкзак. Невелика с виду прибавилась ноша, а на плечах чувствительно…
- Нынче Кирьку положим спать в середину,- пообещал Сергей. Он обнял парнишку за плечи, и они зашагали по каменистым осыпям.- Ну, что ж, веди нас, Кирилл Метелкин, к Озеру Загадок! Вперед!
Встречный ветер натужно сопел, кружил подхваченные на скалах холодные песчинки, швырял ими в лица следопытов. Но спустились в распадок, и сразу стало тихо. Они заметили внизу, под скалой, молодого лося с широкими зубчатыми рогами. Лось настороженно нацеливал уши, ловил ноздрями воздух, но проглядел, что делалось над его головой.
- Можно бы п-полакомиться мяском, да великовата порция,- проговорил Кирька и хлопнул в ладоши.- П-пасись, сохатинушка, п-подрастай!
Кирька сейчас чувствовал себя самым сильным и самым добрым человеком. Сын старателя, он видел с детства, как трясутся люди над крупинками драгоценного металла. Он знал десятки старательских хитростей, с помощью которых крали золото из промывального прибора. Например, спускали в дырочку под железный грохот жука-волосопрызку, держа за длинные усы, и жук вытаскивал увесистую золотинку, которой хватало на «гусыню» - так называли старатели литровую бутыль спирта. Были такие старатели, которые рисковали всем, унося с прииска граммы рассыпухи. А вот он, Кирька Метелкин, мог бы законно припрятать находку, а после сдать в кассу и получить огромные деньги. Но он победил в себе жадность и может честно глядеть товарищам в глаза. Оттого ему так хорошо и радостно. И так хочется обо всем этом рассказать Кате, черноглазой замечательной Кате… А деньги он всегда заработает. «Не то дорого, что красного золота, а то, что доброго мастерства стоит»,- вспомнил он поговорку старого конюха дяди Евдокима.
Была бы с Кирькой балалайка - гремела бы она сейчас по окрестным распадкам. Но холод есть холод, а ветер есть ветер. Невзирая на доброе настроение, они насквозь пропекают Кирькину одежонку, парень подрагивает, цокая зубами. И все же шутит, еле двигая губами:
- Н-напиться бы где к-ключевой водицы!
- Ты что нас кружишь? - сердито крикнул Шатров.
Парнишка непонимающе глянул на компас, поскреб в затылке. И в самом деле, когда вышли они в обнимку с Беловым, ветер бил прямо в лицо, а теперь дует в спину. Или ветер круто повернул, или Кирька замечтался-захвастался. Чем больше он вглядывался в очертания гор, служивших ему ориентиром, тем меньше узнавал их и убеждался, что теперь ни вперед, к Озеру Загадок, ни назад, в стойбище, он не отыщет пути.
- Б-бес попутал, что ли? - разводил Кирька руками и виновато моргал.- П-попробуйте сами. В-вот вам мой т-точный к-компас…
2
Ворон ворону глаз не выклюет, уверяет поговорка. Может, она для тех воронов, что на деревьях ночуют, и правильная, а вот для иных - совсем наоборот…
Баклан сидел на пне в глубине овражка и точил «пику» - так называл он на своем блатном наречии длинный охотничий нож. Как и всегда в минуты смертельной тоски, он нечленораздельно мычал одни и те же слова своей странной песни:
Знаю я Кузьму Захарова, Знаю я его дела…Злость сдавливала ему горло. Он злился на все: на осклизлую землю под ногами, на обвалившийся в землянке потолок, который он и не собирался починять, на оленей, сбежавших к своим диким сородичам. Но больше всего злился на старуху и Начальника. Это они втравили его в историю с сопляками, забредшими в тайгу прогуляться. Что они ему, мешали? Ну, откочевал бы от Ярхаданы в любую сторону на сто верст, и живи! Переждал бы, пока те нагулялись. Так нет же, послушался Начальника. Сошвырнул дощаник, самострел насторожил на тропе. И в этом беды немного: не Баклан отвечает. Горбатую пусть судят. Настоящую дурь он выказал, когда стрельнул из винтовки в ведро над костром? Поймают и спросят: где взял? Сами догадаются, как дударга добыта..
«Уток бьют после Петрова дня, а дураков - круглый год»,- костил себя Баклан.
А пуще всех Варвара виновата. Байские лабазы до сих пор не показала ему. Завладеть бы кладами, уехать в жилуху, хоть ночью взглянуть на родное село… Так нет же, до сих пор, балда, верит, что она тойонская сноха, называет Баклана не мужем, а парнем. Под семь десятков парень! Значит, правильно, что не сознался ей в своем настоящем имени. Эх, найти бы те клады и сбежать отсюда, спрятаться в других краях. Слепая куропать - Варвара уже двое суток как уехала проверить, не к ее ли лабазам направляются геологи. Баклан хотел кинуться вдогонку, да не догадался раньше привязать оленя. Когда же бросился ловить без старухи, олени близко его не подпустили. Обозлился, одного пристрелил, остальные сбежали в сопки к оленям-дикарям.
- Вернется горбатая - припужну,- недобрым глазом осматривая острое лезвие и пробуя его черным, как копыто, ногтем, цедил сквозь зубы Баклан.
И вдруг перед ним будто из-под земли возникла старуха на олене. Вид у нее был страшно растерянный. Она походила на желну, попавшую в капкан: странно вертела головой, пялила глаза.
- Они там! Они совсем там!- заверещала горбатая.
«Наступил и мой праздничек»,- злорадно подумал
Баклан и для пущей важности не шевельнул даже бровью. Он любил дразнить старуху своим ледяным спокойствием, когда на вконец выходила из себя. Надвинув ниже на глаза козырек черной суконной фуражки, Баклан невозмутимо пробовал лезвие ножа.
- Ча баре! - вне себя закричала старуха.- Поехали!
- Мне-то куда торопиться?
- Я бы тебя не взяла, да не подниму сундуки.
- Пусть парни поднимут, они дюжие, молодые,-бросил злорадно Баклан.
Но произошло совсем не то, чего он ожидал.
Старуха спохватилась:
- Ай! У меня же на Юргачане ключи от сундуков в дупле спрятаны!-И, не дожидаясь «парня», повернула учуга.
- А ну, стой! - Баклан ручищей цапнул за повод и рванул так, что олень припал на колени,. Варвара поняла - худо ей придется.
- Поклянись, парень, что ничего не тронешь из вещей моего свекра,- потребовала Варвара. Баклан про себя пустил сорокаэтажным, но клятву дал:
- Чтоб мне, гаду, язык вырвали!
Старуха отправилась разыскивать сбежавших оленей. Баклан пошел к подстреленному учугу, отрезал кусок стегна, достал в землянке котел и поставил варево.
Лишь к вечеру старуха привела на длинном чауте тройку оленей. Они сразу же отправились к дальним лабазам.
Липунцов увидел их, когда без тропки спускался на своем гнедом коне по крутому склону среди пожелтевших лиственниц. И маскхалат у него был бледно-зеленый, с желтыми кривыми пятнами. В такой одежде его в эту пору трудно было заметить даже в ста шагах. Чтобы конь неожиданно не заржал, он надел на него намордник.
Он давно пробирался по следу Баклана и старухи. По тому, как они спешили, Липунцов понял цель их поездки. Он бывал в этих краях и хорошо знал, в каких ключах есть золото. А вот на тойонские амбары до сих пор не напал.
У Липунцова, которого Баклан величал Начальником, это уже пятая фамилия. Два раза ему удавалось получить фамилию жен, дважды воспользовался он паспортами тех, кого отправил на тот свет. Кладовщик Липунцов, инженер-геолог Волков, начальник автобазы Золототреста Сорокин - одно и то же. Он всегда умел ловко прятать концы и сейчас не мог себе простить, что два дня назад попался на глаза Игнашу. Пусть тот не узнал его, но в дальнейшем могут размотать ниточку… А ведь как все было здорово сделано. Для всех кладовщик Липунцов улетел в отпуск. Действительно, он взял билет на самолет, а потом подыскал уезжающего с прииска старателя и за полцены продал ему билет: мол, забыл дома путевку, упросив старателя откликаться по списку Липунцовым.
С горы Липунцову видно было даже выражение лиц Варвары и Баклана. Старуха рвалась птицей, а Баклан сидел как мешок с грязью, прогибая спину оленю. Липунцов брезгливо поморщился. Они ему теперь только мешали: могут выдать. Он мог пристрелить их, но в его холодной жестокой душе сложился иной план. Варвару и Баклана признают убийцами, а геологов - поджигателями тайги. А еще погибнет оленье стадо. Эвенки возненавидят геологов, не позволят больше появляться в оленьих краях. А тем временем Липунцов придумает, как выгрести богатейшие золотые россыпи хотя бы в двух ключиках, разведанных настоящим геологом Волковым, которого он упрятал под вывороченными корнями лиственниц…
Не выпуская из виду аргиш, Липунцов поправил на взмыленных боках коня длинные жестяные банки и поехал вслед за Варварой и Бакланом. Часто подмаргивая левым глазом, он улыбался: все складывалось для него как нельзя удачнее.
3
Кирька Метелкин, сутулясь от встречного ветра и прикрывая грудь золотомойным лотком, как рыцарским щитом, вел отряд все выше в скалы. Он давно потерял уверенность, что ведет правильно, но и повернуть его назад никто бы сейчас не смог. Кажется, вдоволь находился по тайге, намерзся, пережил немало страхов, вместе с проводником открыл слюду, нашел богатейший клад - пуда полтора золотой россыпи. _Чего бы, казалось, человеку дальше ломиться? Поворачивай на прииск, получай премиальные за найденное золото и открытые, хотя и бедные, золотоносные ключики! Пируй-гуляй, ходи в клуб во всем новеньком и принимай в свой адрес разные похвальные слова. О таком счастье и мечтал Кирька в начале похода. А теперь, когда оно далось в руки, понял: нет, мало этого. Нужно ему найти Озеро Загадок да еще кое-что. И тогда уже по весне в этих горах возникнет новый поселок, и строить его будет с первого колышка он, Кирька Метелкин, и рядом с ним неразлучно будет черноглазая Катя. А вокруг, заживут одной большой семьей друзья - Сергей, Наташа, Ром и сотни других таких же добрых парней и девчат. Ксенофонт со своей старенькой Дайыс будут у них главными советчиками. Со всей окрестной тайги станут приезжать в гости оленеводы: Кетандин, Анча… Кирька было подумал о Кене-радисте, но усомнился: глаза у него, как у бесенка, зырит ими на Катю. В конце концов все же решил, что против него, Кирьки, Кена во многом проигрывает, да и Катя не дура, выбрала Кирьку неспроста. Можно даже пригласить Кену в приисковые радисты.
Сергей, Наташа и Ром шли рядом. Они не особенно верили в проводника и примечали ориентиры для обратной дороги. Скальные обнажения давали все основания предполагать, что здесь должно быть рудное золото,- косыми белыми линиями кварцевые жилы пересекали обрывы скал. Парни залезали на кручи, брали образцы пород, дробили их, оставляя лишь самые малые осколки, чтобы можно было донести.
- Какой же геолог этот Волков? - вслух размышляла Наташа.- Не верю, чтобы он бывал в этих краях. Тут что-то не так. Или он не геолог, или не был здесь.
- Откуда же профессор Надеждин узнал, что тут золото? - спросил Сергей.
- Он знал возраст горы,- пояснила Наташа.- Рассказ солдата-эвенка только подтвердил его догадку.
- А скажи, Наташа, правда, что может в природе образоваться утес из чистого золота? - недоверчиво спросил Ром.- Ведь если найти такой утес… Ни у кого в мире столько золота не будет; как у нас!
Конечно, это Вряд ли может быть,- подумай, ответила Наташа.- Но все-таки будем искать. Так просто легенды не родятся.
Следопыты спустились в глухой глубокий распадок, поросший высоким лесом, и пошли вдоль прозрачного ручейка. Под ногами оседала зеленая перина мхов. Пахло опадающей хвоей лиственниц, грибами, терпким тополиным листом, но особенно сильно - сырым снегом. Снег витал в клочковатых тучах, которые заволокли крутые скалы Туркулана. Где-то выше туч ветер трепал улетающие на юг гусиные косяки. Их тревожный крик напоминал: близится холодная и метельная пора.
- Б-братцы, а к-куда я вас веду? - озадачил всех Кирька.
- На Озера Загадок,- весело откликнулась Наташа.
- Б-без смеху,- обеспокоенно заметил «проводник».- Я могу еще три дня вести, да т-только кто нас выведет обратно?
Кирьке Метелкину рядом с Кыллаховым казалось, что быть проводником - дело пустячное. Пригляделся к горе или речке - и дуй вперед, только носом не верти, чтоб не потерять направления. А сам повел - иначе обернулось. Издали гора кажется голубой, а подойдешь - она серая. Вот и гадай - та гора или не та.
- О храбрый землепроходец Кирилл Метелкин,- бесстыже уставился на него своими цыганскими зенками Шатров.- Неприятно слышать твои паникерские речи. Будь кормчим, а не слепым котенком!
- Т-тошнит меня от твоих шуточек,- показал Кирька на кадык.
Сергей уже замечал, что Кирька от самого геройского настроения мог легко впадать в панику, и наоборот, где можно было от него ждать робости, проявлял стойкость и даже храбрость.
Сергею стало жаль растерявшегося паренька. В самом деле, долго ли заплутать в этом незнакомом гористом краю!
- Разведем огонек, погреемся,- предложил Сергей и первым стал ломать сухие ветки с высокого сука лиственницы.
Все потянулись руками к костру. И погода сразу будто потеплела, хотя по-прежнему небо плотно кутали клубящиеся тяжелые облака, и лишь вдали голубела полоска чистого неба.
Из кустов послышался вдруг треск и фырканье. Парни схватились за ружья. Но треск и топот быстро удалялись. Кусты помешали разглядеть, что за зверь ускакал. Одно ясно - что нарушил тишину тайги не сохатый, который никогда не скачет.
- П-похоже на к-конский топот,- высказал догадку Кирька.
- Арфа по тебе соскучилась, да разглядела, как ты посинел от холода, и удрала обратно в стойбище,- усмехнулся Шатров.
Шутка никого не тронула. Вспомнился день выезда, сброшенный дощаник, самострел на берегу Ярхаданы, пуля, посланная со скалы…
- Проверьте ружья,- распорядился Сергей.
Тревога насторожила всех, и тайга и горы стали казаться суровыми и даже угрюмыми. Порывистый злой ветер бросал пламя костра из стороны в сторону и с такой же яростью трепал пышную бороду Сергея.
4
Бабушка Хачагай три дня надевала лучшие свои одежды, заказывала самые вкусные блюда. Девушки из стойбища понимали, конечно, что нечего с нею не случится, но не перечили старухе, не хотели оскорбить ее чувства. Они готовили ей взбитые оленьи сливки со сладкой янтарной морошкой, жарили печень годовалого оленчика, привезли берцовую кость сохатого и, раздробив, преподнесли бабушке на белой бересте ароматный жирный мозг.
Иногда старушка появлялась в красном чуме и доставала наперсток. Ярхадана безропотно наливала в него несколько капель спирта. Бабушка прикладывала наперсток к языку, чмокала и быстро веселела, становилась разговорчивой, вспоминая имена таежных красавцев, чей прах давным-давно смешался с землей и превратился в зеленые листья берез и тополей. По вечерам исполняли для нее хороводные танцы, в которых непременно участвовала и сама Хачагай.
Поначалу молодежь принимала все это с усмешинкой. Но кто-то сказал: а вдруг бабушка в самом деле умрет? И все поняли, как много в их жизни значила бабушка Хачагай, маленькая, старенькая, вся в лучиках морщинок, такая добрая и справедливая. С ее приездом в бригаду будто и цветов в тайге становилось больше, и птицы звонче пели, солнышко и ветерок ласковей становились. Молодежь начинала зорче видеть и лучше слышать, глядя в ее черные маленькие глазки, в которых всегда горела великая любовь к земле, птицам, травам и самым чудесным обитателям подлунного мира - людям.
Теперь парни и девушки обсуждали, как поступить, чтобы с бабушкой Хачагай не случилось беды. Они напрашивались в провожатые, но Хачагай и слышать не хотела.
- Меня проводит в последнюю дорогу мой медногрудый жаворонок, моя крошка Кучуй,- заявляла она.
Хачагай часами сидела около больного Ксенофонта Кыллахова. Он пробовал успокоить ее, но Хачагай оставалась непреклонной.
- Я помираю, ты собираешься помирать, кто же поможет молодежи? - спросил он.
- Зря, Кена, бормочешь на себя,- сердилась Хачагай.- Ты намного моложе меня. Тебя перелицевать можно, не совсем износился. Сказывала мне внучка, есть доктора такие - разрежут лягушку на кусочки, потом сошьют по рисунку - она опять живая! Скоро людям смерть совсем не, страшна станет, прогонят ее.
Она говорила, стараясь отвлечь его от хвори.
- Сын Кыллаха,- обращалась она к Ксенофонту.- Ты лучше меня знаешь парней, собирающих камни. Если им показать золотой утес, смогут они из него выковать облик солдата?
- Им помогут,- пояснял Кыллахов.
- А золотой солдат будет похож хоть одной волосинкой на моего погибшего старшего внука?
- Он будет похож на твоего храброго внука, на моих двух соколят-сыновей, на многих других дочек и внуков, погибших в войну. Надо им обязательно памятник поставить. Ведь они спасли от смерти людей, тайгу, небо, солнце…
Бабушка понимающе кивала.
- Тогда и помереть можно для такого доброго дела.
Ночью в красном чуме состоялось экстренное совещание с Кыллаховым.
- Наши парни возвращаются от Игнаша,- доложил Кена-радист.- С Улахан-горы просигналили кострами, что в наши места крадется злой неизвестный. Мы проверим все вокруг, но тайга велика…
- Кто же поможет геологам? - со слезой спросила Катя.- Они наши гости, мы в ответе. Их надо вернуть.
На рассвете бабушка Хачагай и Катя сидели в расшитых гарусом седельцах, под ними нетерпеливо переминались рослые учуги. Провожали их все, кто был в стойбище.
Быстроногие учуги легко брали крутые подъемы и ловко спускались по извилистым ленточкам тропок. Но Катя непрерывно торопила.
- Зачем так спешишь, Крошечная? - спросила Хачагай.
- Боюсь, Кирилл заблудился.
- К чему тебе, однако, такой жених, что плутает в трех кустах, как новорожденный олененок? - осуждающе сказала бабушка.- Когда он станет мужем, ты не оберешься мороки, каждый день будешь его в тайге разыскивать.
- Ты же хвалила, что он хорошо шьет торбоза.
Хачагай хитренько посмотрела на внучку.
- Когда Кирилл станет твоим мужем, ты его сразу приучай к дому. Мужчины страсть любят лесной воздух и не желают глотать домашнюю копоть,- наставительно заговорила старуха, вспомнив, как она приучала мужа.- Лучше сама ходи на охоту или паси оленей!
Доведись Кате искать одной отряд теологов, вряд ли отыскала бы - она была так рассеянна, что забывала читать «лесную грамоту». А вот Хачагай не упустила ни одной приметы, ни одной примятой травинки или сдвинутой веточки.
- Эти парни петляют, как спугнутые лоси,-~ говорила бабушка, тыча пальцем в незримые следы.
- Правильно ли они держат путь?
- Маленько туда, маленько не туда.
Хачагай долго ехала молча, разглядывая очертания высоких утесов Туркулана, осеннюю порыжелую тайгу, синеватые полоски речек.
- Ты обо мне не жалей,- заговорила она, обращаясь к Кате.- Мои старые кости устали, им нора отдыхать.
- Не выдумывай глупостей, бабушка! - закричала сердито Катя.
- Однако, если глупости, тогда не буду. Нехорошо старому человеку придумывать глупости,- спокойно согласилась Хачагай и даже повеселела.
На рассвете, проскочив мимо волчьего хора, они подъехали к костру геологов. Кирька был на седьмом небе. Он не знал, куда усадить родню, суетился, разливая чай.
- К-как вы нас отыскали?-спрашивал Кирька, торжествующе глядя на товарищей.- Значит, т-точно вел?
Чуть рассвело, Хачагай подняла молодежь. Она повернула отряд и повела в гору. К середине дня перед глазами следопытов распахнулась широкая и глубокая гранитная чаша. На дне ее отсвечивало яркой синевой длинное изогнутое озеро с островком на середине. Три берега озера были скалисты, а один пологий - он казался устланным серебром. Горы сбрасывали в озеро десятки ледниковых ручейков, они бисером осыпались с круч, отсвечивая на солнце радужными переливами. На пологом берегу поднимался высокий лес. Из озера вытекали две маленькие речки. Русла их напоминали лиру, сначала разбегаясь в разные стороны, а потом соединяясь. В долинах речек густо росли кустарники.
- Здравствуй, последнее пристанище Туркулана - Озеро Загадок! - низко поклонилась Хачагай.- Я привела к тебе молодых витязей. У них золотые сердца и золотые руки. Они, поди, дороже целой золотой горы. Прими их ласково, как своих родных детенышей!
- Ромка! - бесцеремонно окликнула вдруг Катя стоявшего в стороне Шатрова.- Ты зачем обдурил в карты наших парней?
Шатров побледнел. Он вытаращил на Катю диковатые свои глаза. Но девчонка не обратила на это никакого внимания. На нее даже не подействовал кулак в желтой перчатке, которым погрозил Ром.
- Ваш Ромка-картежник выиграл двух оленей у Чолгора, а трех проиграл ему Удэгир,- сообщила Катя огорошенным неприятной новостью парням и Наташе.
- Это правда? - спросил возмущенно Сергей.
- Врут они. Мы играли в шутку. Я ничего с них не взял.
- Так они же пригонят тебе на прииск оленей сами,- опровергла Катя оправдания Шатрова.
- Уходи из отряда! - рявкнул Белов. Его обычно доброе лицо пламенело гневом.
Шатров сощурил желтые рысьи глаза и потянулся к прикладу малопульки. Но тут же круто повернулся и бросился в кусты. У Наташи гулко забилось сердце.
- Ром! Остановись, Ром! - крикнула она отчаянно и побежала вдогонку. Шатров не остановился, даже не оглянулся.
- Все правильно говорили старики,- печально произнесла бабушка Хачагай.- Они сказывали, ступившие на этот берег обязательно погибнут: или озеро проглотит, или сами уничтожат друг друга. Скорее надо бежать отсюда.
- Моя славная бабушка,- кинулась Катя на шею Хачагай,- никуда мы не побежим. Здесь остались только честные парни.
Наташа, бежавшая за Шатровым, задыхалась. Ноги ее подгибались и слабели.
- Да остановись же, дурень несчастный! - выкрикнула девушка.- В последний раз говорю: остановись!
Шатров остановился и повернулся боком, словно приготовившись для драки. Он глядел исподлобья. Густыми красными точками пылали на его лице рябинки. К вспотевшему лбу прилипли черные завитки волос.
- Я с ними посчитаюсь,- выпалил Шатров.- Сами втравили, обыграли краплеными картами. Костюм содрали, кушак содрали. А теперь жалуются.
- Эх ты, великий «музыкант»,- кивнув на желтые кожаные перчатки, с которыми не расставался Ром, горько упрекнула Наташа.- А я-то поверила…
Во что она поверила, Наташа не договорила. Шатров-гулко глотнул слюну и сдавленным голосом безнадежно спросил:
- Еще раз можешь поверить?
- Трудно.
- А ты поверь!
- Пошли к озеру,- позвала Наташа.
Не поднимая головы, Ром послушно поплелся следом.
В душе он ни в чем не каялся. По картежным законам виноват тот, кто разболтал тайну. Значит, виноваты Удэгир и Чолгор. С Кати какой спрос - несмышленыш. Но Белов слишком много берет на себя. Надо бы проучить. Вообще-то он давно плюнул бы на затянувшийся поход, не будь в отряде Наташи. С ней он расставаться никогда бы не хотел. Его горячее цыганское сердце бьется отныне для нее. Гордый он, Ром Шатров, а вот под ее власть пошел бы, на всю жизнь пошел! Ради этого он вернется и даже пойдет на унижение, попросит у Сергея и Кирьки, чтобы простили эту муру.
Так они и подошли к озеру: Наташа впереди, а Ром с опущенной головой - чуть поотстав.
На берегу, плотно покрытом белым ягелем, отчего берег казался серебряным, Хачагай показала два засохших дерева и велела срубить их для плота. Сама она пошла вдоль берега, вглядываясь в бездонную глубь воды, посматривая на заросший ольхой и одинокими лиственницами остров с желтеющим на нем утесом. Она вернулась, когда плот уже был связан. Парни тесали длинные шесты.
Где-то высоко в горах шумел ветер, но здесь, на дне котловины, лишь изредка струились воздушные потоки, тихо колебля тонкие ветви золотистых лиственниц. Нависшие над озером черные гранитные скалы придавали чистой озерной воде темный густой оттенок. Изредка то в одном конце озера, то в другом вода вздыбливалась, бурлила, словно со дна бил мощный ключ. Или играло в воде то чудовище, о котором говорилось в легенде?.. Но постепенно волны утихали, и водяная гладь снова отражала своим черный зеркалом неяркое осеннее солнце.
Озеро казалось настороженно таинственным, и Наташа в душе робела перед его темной бездной. Ни разу в нем не всплеснула рыба - значит, ее и в самом деле кто-то истребил; на деревьях вокруг озера не щебетали птицы, на ветках не было видно ни одной белки…
Хачагай взошла на плот, достала из кармана новенькой меховой малицы несколько связок цветного бисера и кинула в озеро.
- Дарю твоим милым дочерям, водяной царь Шелекен,- сказала старуха.- Если ты их приучил работать, они сделают свои наряды красивыми, привлекут всех водяных парней.
Сергей и Наташа переглянулись, на их лицах промелькнула улыбка. Зато Кирька смотрел на эту картину, крепко сдвинув брови.
- Оттолкните плот,- приказала Хачагай.
- А мы?
- Никогда не огорчайте матерей и бабушек своей гибелью,- спокойно пояснила старуха.
- Нет, так не пойдет,- запротестовал Сергей.- Мы вас одну не отпустим.
- Напрасно вас, упрямцев, я похвалила Шелекену. Сейчас Туркулан услышит и разгневается.
- Вы нас витязями назвали, а получается, что мы трусы,- заговорил Кирька, округлив сердитые синие глазки.
Хачагай заколебалась. Оглядев всех по очереди, она остановила выбор на Сергее. Его высокий рост и пышная борода внушили ей уверенность в силе парня.
- Ты можешь ехать со мной,- указала старуха на Сергея.
- А меня, бабушка, не берешь? - запищала Катя и плаксиво сморщила свое личико.- Значит, я не первая попаду? Не первая? Да?
Катя вскочила на плот и, обнимая бабушку, просила:
- Возьми меня. Я тебе расчесывать буду голову, мыть, когда вернемся. Возьми, бабусенька!
Понимая, что против Катиных слез ей не устоять, Хачагай прикрикнула:
- Бери тогда заступника.
Катя поманила обеими руками Кирьку, а потом и Наташу. Шатров оттолкнул ногой плот и прыгнул последним. Бревна осели и скрылись под водой. Парни гребли шестами. Попытались достать дно десятиметровой лесинкой, да напрасно: под ними зыбилась морская глубина. Взволнованная, растерянная бабушка Хачагай то с великим любопытством вглядывалась в берега островка, то звонко уговаривала водяного:
- Шелекен, ты ведь весел и добр, как эти молодые люди. Ты не поступишь худо, не причинишь им зла?
Плот еще не коснулся гранитного зализанного волнами берега, а бабушка Хачагай с необычайным проворством выскочила на островок и шепотом приказала:
- Стойте. Не выходите на берег.
Она потопталась, словно пробуя прочность земли под ногами, и снова зашептала:
- У вас глаза молодые, зоркие. Поглядите, не уходит остров под воду?
- Ч-честное слово, нет!
- Тогда вылезайте, только от плота не уходите,- распорядилась Хачагай.
Хачагай никогда не ступала на этот остров, она знала его лишь по легендам, но в таких подробностях, что сейчас шла как по знакомому аласу. Вот бездонное озерко с золотыми кувшинками (они из настоящего золота! - уверяла легенда); вот две бронзовые лиственницы с витыми ветвями, склоненными к воде; вот невысокий обрывистый утес, покрытый серым ягелем. Но ягель только кажется серым, а на самом деле под его серебряным покрывалом таится скала из чистого золота. А вот торчат из-под земли кости погибших богатырей. Все правильно. Это светлый витязь добра Туркулан поразил насмерть чудовище, пытавшееся завладеть кладом Озера Загадок. И эти неожиданно прилетевшие красногрудые снегири, эти зеленые крапчатые лягушки - все они сказочные, обитают здесь неспроста. Хачагай видела живую правду старинной сказки.
Кирьке островок показался обыкновенным. Он поднял с земли вышелушенную лиственничную шишку и ловко прицелился в громадную зеленую лягушку. Но слишком неосторожно ступил и чуть не бултыхнулся в омут.
- Свяжись только с этими п-пучеглазыми тварями - обязательно тины нахлебаешься!
Солнце вырвалось из туч и, словно лучами прожектора, осветило островок, позолотило темную гладь озера.
Хачагай поманила молодежь и первой подошла к маленькому утесу, чем-то, напоминающему богатырский шлем. Она осторожно раздвинула густой ковер серебряного мха. Наташа увидела золотое мерцание. Все кинулись разгребать мох. Быстро оголили угол утеса. Хачагай спохватилась:
- Хватит, однако. Придется потом снова укрывать.
Бабушка Хачагай глядела то на утес, то в восторженные лица ребят, и гордостью наполнялось ее сердце.
- Молодец, бабуся! - приплясывала Катя.
- Д-деловая б-бабушка! - похвалил Кирька.
Наташа, тюкая молоточком, отколола от скалы крошки.
Долго вглядывалась в них, и горькое разочарование отразилось на ее смуглом лице. От волнения даже шрамик, пересекший бровь, покраснел.
- Это не золото,- упавшим голосом сказала она наконец.
- Неужели Наталья не видит самородки? - изумилась Хачагай, решив, что девушкины глаза кто-то заколдовал.
- Это обманка… пирит,- выдохнула Наташа.
- Что? - вскрикнул Сергей.
- Б-брось, Наташенька. Т-темнишь!
Сердце Хачагай сжалось, закололо и будто перестало биться. Обидно слышать подобные слова. Позором ложатся они на ее седую голову.
- Парни,- произнесла она дрожащими^губами,- скажите честно, вы видите золото?
- Настоящая золотая руда,- тряс Сергей на огромной ладони желтые кристаллы.
- Нет,- возразила мягко Наташа.- Перед нами типичный «золотник» - железный колчедан, или, по-другому, пирит.
Кирька так и сел. Втянул голову в плечи, уставился в сверкающий золотистый утес.
- Не верю! - запротестовал Сергей.- Все-таки это золото!
Наташа молча посочувствовала ему. К сожалению или к счастью, но в университете ее научили отличать дорогую руду от пустой- породы. Ну что ж, может, хоть эта «обманка» послужит Сергею добрым уроком…
Наташа попросила Кирьку поковыряться ломом у основания утеса. Они разрыли мох и почувствовали, что земля скована льдом. Сергей начал помогать им, высоко взмахивая кайлой. Но мерзлый ил так же крепок и неподатлив, как гранит. Сергей, усердно молотя кувалдой по головке кайлы, едва отбил небольшой черный ком смерзшегося ила. Заметив какой-то странный корешок вмерзший в ком, он осторожно выковырял его. На ладони оказалось что-то похожее на ящерицу, холодное, твердое, льдистое.
- Братцы, это же тритон! -крикнул Сергей, и все сбежались к нему.
Бабушка Хачагай не стала разглядывать тритона: вдруг это оборотень - притворившийся мертвым злой дух преисподней. Схватив Катю за руку, она потащила прочь. Внучка заупрямилась и подошла к Белову.
- Дай разглядеть,- подставила Катя свою маленькую ладонь.
На лице Хачагай отразились ужас и брезгливость. Но она быстро приблизилась к внучке, чтобы в случае беды спасти любимицу.
- Удивительное место! - восхищенно пробасил Сергей, обращаясь к старухе.- Большущее вам спасибо, что показали.
- Скажи им,- обратилась Хачагай к внучке,- Озеро Загадок не замерзает даже в жгучие морозы. Сказывают, в нем есть родники живой воды.
- Давайте искупаемся, сразу станем бессмертными,- откликнулся стоявший чуть поодаль -Шатров. Но его никто не поддержал: слишком темны и таинственны глубины Озера Загадок.
В нескольких метрах от утеса следопыты наткнулись на частокол мамонтовых бивней. Похоже, здесь было целое кладбище мамонтов. Осколки бивней валялись в траве.
- Не будем трогать ничего,- настояла Наташа.- Сюда должны прийти палеонтологи. Озеро Загадок пока останется загадкой.
Теперь бабушку Хачагай ничто не радовало. Даже то, что осталась жива. Ведь на верную гибель, нарушая самую великую клятву эвенков, она шла, чтобы только поставили золотой памятник ее погибшему внуку Иркею, сыновьям Ксенофонта, другим богатырям. Стара Хачагай, бессильна помочь молодежи. Пусть теперь Кирилл и его друзья ищут золотой утес в другом месте…
Вдвоем с Катей Хачагай быстро обошла остров и повернула к плоту.
- Пошли, пошли! - заторопила она. После всех волнений Хачагай очень устала и теперь хотела поскорей вернуться в свою палатку.
Снова медленно двигался плот. Когда они уже приблизились к берегу, в дальнем углу озера взбурлила вода, волны раскатились во все стороны, прошумев вдоль берега.
- Ай, видно, водяной пробудился,- испуганно сказала Хачагай.- Уходите отсюда.
- Вы должны сейчас же вернуться в стойбище,- потребовала Катя.- Ксенофонт Афанасьевич приказал.
- Есть вернуться! - ответил Сергей.- Догадываемся, в чем дело. Но все-таки один денек мы покопаемся тут в речках.
- И ты, Кирилл, остаешься? - спросила жалобно Катя.
- Б-без меня все дело станет,- оправдывался Кирька.- Ты не скучай, мы б-быстренько обернемся.
5
Липунцов торжествовал. Он наблюдал с горы, как за дальним перевалом бушевало пламя пожара, устроенного им вблизи оленьего стада. О, как он будет доволен, если олени поджарятся в пекле пожара! Но это только начало. Он уничтожит участников экспедиции, а вместе с ними Баклана и Варвару…
У взмыленного коня, ставшего из гнедого карим, дрожали ноги. Седок загонял его по горам и распадкам. И опять пинал под бока, хлестал плеткой.
Липунцов пересекал долину в том месте, где сливались речки. Через небольшие промежутки он сыпал на сухой ягель кучу пороха, подкладывал бикфордов шнур, зажигал его и мчался дальше. Километров на пятнадцать охватил он круг, усыпав землю порохом и разбросав зажженные шнуры. Порывистый низовой ветер был ему очень кстати. Скоро вспыхнут костры и заклокочет яростный прожорливый огонь, закутает все вокруг багрово-дымным покрывалом. Не выскочат ни люди, ни звери.
Липунцову теперь не нужны помощники. Сейчас одна забота - унести отсюда ноги, выбраться через тысячеверстные горы к железной дороге, а там он знает, что ему, делать. Он сохранит тайну этих речек, устланных по дну самородным золотом. Тридцать лет назад он закопал вон там, под скалой, инженера Волкова, до этого выспросив всю его родословную. С его дипломом и паспортом он пожил всласть. И сейчас не пропадет…
- Но, но! - торопил Липунцов сиплым тенорком гнедого, озираясь по сторонам и кому-то невидимому подмаргивая. В последний раз он чиркнул спичку и бросил в сухой ягель. Огонь, шипя и извиваясь, красной змеей пополз навстречу другому огню. Липунцов выпрямился в седле.
- Ну что ж, гори, земля! Пошла ты к черту на золу!
6
- Давайте сверим часы,- предложил Сергей, перед тем как разойтись. Он уходил с Кирькой. Наташа на этот раз выбрала в спутники Шатрова.
- Значит, ровно через три часа встречаемся на стыке речек? - уточнила Наташа.
- Не запаздывать, далеко в сторону не уходить,- подтвердил Сергей и выжидающе посмотрел в глаза Наташе, как бы спрашивая, не лучше ли ей пойти с ним? Наташа поняла этот взгляд и отрицательно покачала головой: нет, она пойдет с Шатровым.
- Пошли, Ром,- кивнула она.
Ручеек тек неторопливо, унося на своих волнах опавшие с лиственниц тонкие иголочки, острые поблеклые листья тальника, зубчатые резные пластинки смородинных листов.
Наташа шла по берегу, а Ром, повесив кайлу на плечо, брел в резиновых сапогах по мелкому руслу, склонив свою курчавую голову к воде.
Наташа несла вместо лотка жестяной противень. Изредка она набирала песок и промывала в студеной воде. Шатров только поглядывал издали и помалкивал. Две невысокие скалы стиснули ручеек, и он стал напористым и глубоким. Геологи поднялись на крутояр.
- Дай руку,- попросил Шатров. Он долго разглядывал иззябшую обветренную руку Наташи.
- Гадать собрался? - посмеялась Наташа.
- У тебя без гадалок все ясно,- ответил Ром, прижал руку к губам и поцеловал.
- Ты что? - смутилась девушка.
Шатров отпустил Наташину руку. Молча снял кожаную перчатку и бросил с обрыва в ручей, потом вторую. Достав из заднего кармана новенькую колоду карт, распечатал ее и высыпал в воду. На проворных волнах понеслись, обгоняя друг друга, кокетливые дамы, угрюмые бородачи-короли и всякий мизер.
- Навсегда?! - радостно сияя глазами, воскликнула Наташа.
- Буду зарабатывать хлеб вот этой музыкой,- потряс Шатров кайлой.
Вскоре они брели рядом по маленькому говорливому перекату. Вдруг Наташа вскрикнула и схватила Рома за руку.
- Смотри, золотой утенок!
Шатров вгляделся и заметил на изломе волны отсвет. В бирюзово-хрустальной воде купался самородок, действительно похожий на крохотного утенка. Запустив руку в воду, Ром достал его и подал Наташе.
- Бежим показывать ребятам!
В тот же миг неподалеку что-то шлепнулось в воду. Присев за кустом и нацелив ружье, Шатров тихонько раздвинул ветви. Он приготовился к встрече с медведем, удивляясь тому, что его не сковывает страх, а наоборот, хочется, чтобы зверь показался скорее. Но сквозь кусты он увидел черного, дремуче заросшего человека. Бородач тяжело ступал, направляясь от берега в густой высокий ельник, среди которого Ром разглядел на высоких столбах амбарчик, крытый корьем.
Наташа высунулась из-за головы Рома.
- Что это? Кто этот,человек? - удивленно и испуганно спросила она.
- Тише!
Черный бородач возвращался, таща старого образца пулемет. Дотащив, он швырнул его в омут.
- Гады таились, а мне отвечать,- чертыхнулся он и снова побрел в ельник. На этот раз он приволок и столкнул в омут ящик с Патронами и связку винтовок.
- Ищи золото, Варвара, ищи,- бормотал он.- Чуешь ты! Золотые червонцы шмонай!
Откуда ему было знать, что золото у него под ногами! Знал бы - когтей не пожалел, зубами вскопал бы землю…
А вверху над раскрытым лабазом кружила волосяная метель. Седая горбатая якутка в затрепанном рванье выхватывала со дна лабаза меховую одежду. Одежда тут же рассыпалась в ее руках. Вот прахом осыпалась медвежья доха на лисьем меху, в труху превратились когда-то белоснежные горностаевые шкурки. Котиковые и собольи шапки стали гнездовьями моли. Бесценный клад обернулся мусором. Старуха морщилась, как от зубной боли, и все ожесточенней швыряла и пускала по ветру это былое богатство. Не так ли распалась, превратилась в труху и ее глупая, ненужная жизнь?..
- Я сейчас их возьму,- предупредил Ром и собрался кинуться на бородача.
В этот миг старуха вдруг куда-то уставилась сощуренными глазами и, сморщив нос, понюхала воздух.
- Баклан, тайга горит!-крикнула она.- Близко совсем!
Чернобородый выпрямился и кинулся к привязанным оленям. Но и старуху как ветром сдуло. Она вцепилась в другого оленя и поскакала рядом с бородачом, быстро скрывшись с глаз.
И тут же Ром и Наташа, наблюдавшие всю эту картину не столько со страхом, сколько с удивлением и любопытством, увидели огонь. Сильный порыв ветра высоко подкинул желтый вал и сразу пододвинул его к ним. Над лесом раздался пронзительный вороний грай. Словно снаряды, проносились над головой косачи. Мчались, перемахивая с дерева на дерево, белки. Улепетывали зайцы.
- Бежим! - крикнул Ром и схватил Наташу за руку. Он сжал ее, словно клещами, но Наташа, не чувствуя боли, бежала и бежала. Огненный вал катился неудержимо. Еще минута, и он захлестнет их. Ветер высоко вскидывал голо-вешки, красными галками кружили они над лесом, падали, вызывая новые очаги пожара. Сухой ягель вспыхивал как порох.
«Куда бежать? Как выскочить отсюда?» - бился в голове Шатрова вопрос. Густой дым заволакивал все вокруг. Ром вспомнил, что мельком видел ближе к косогору большую голую поляну, примыкавшую к сопкам. «Туда!» - решил он. Сорвав с Наташиных плеч рюкзак, Шатров сошвырнул и свой, толкнул девушку в ручей и сам прыгнул за нею.
Наташа глядела на все это как сквозь сон, безвольно подчиняясь Шатрову. Мокрые, они» пробежали сквозь низенький огонь и выскочили на поляну. Но она вся дымилась. Под ногами тлел толстый слой торфа. Деваться было некуда.
- Надо пробиться к скалам! Бежим!
- Не могу! - задыхаясь и обессилев, проговорила Наташа. Она упала прямо в дымящийся торф. Но, обжегшись, вскочила, окончательно отчаявшаяся.
Шатров, с опаленными бакенбардами, рябой и страшный, подхватил Наташу на спину и, вдыхая горький ядовитый дым, побежал через огненное болото к спасительным скалам. Его резиновые сапоги плавились и прилипали к ногам. Он испытывал нестерпимую боль и обессиливал под тяжестью Наташи. Если бы оставить ее, может, хватило бы сил выбраться… От угара тошнило, кружилась голова.
- Только бы не упасть… Не упасть…- стиснув зубы, в угарном бреду твердил Шатров.
7
Белый гривастый конь мчался стрелой, перемахивая через огромные валуны, не теряя скорости даже на крутых извилистых тропках. Он мчался туда, где вдали клубился в небо черно-багровый дым.
Зоя Савельева в последний раз увидела, как Маган, словно на соколиных крыльях, взмыл над вершиной сопки и, казалось, полетел за невидимую грань.
Оставшись посреди тайги одна, Зоя со страхом оглянулась - не вернуться ли в стойбище? Но вместо этого она принялась усердно понукать Арфу, нетерпеливо дергая поводья и направляя кобылу туда же, где скрылся Маган…
Зоя приехала от Игнаша вместе с молодыми оленевода-ми вчера поздно вечером. Ничего отвратительнее езды на олене для нее теперь не существует. Шустрый учуг несколько раз сбрасывал незадачливую наездницу, и под конец парням пришлось поддерживать ее с двух сторон. Зоя надеялась, что ее муки кончатся, как только она доберемся до стойбища. Ей так хотелось скорее увидеть Сергея. Как он встретит ее, неважно. Только бы выслушал… Она расскажет все-все, она согласится даже, если он потребует, остаться на зимовье в горах. Но только чтобы он был рядом.
Когда Зоя, вбежав в палатку, увидела в постели больного Кыллахова, ей что-то сжало горло, и она не смогла даже выговорить приветствие.
- Где Сергей?… Скажите, где он?- шепотом допытывалась Зоя у проводника.
- Там,- вяло махнул худой желтой рукой старик.
- Далеко отсюда?
- Однако, далеко.
- Он здоров?
- Здоровый.
По односложным ответам, по тому спокойному равнодушию, с которым Ксенофонт встретил ее, ни о чем не расспрашивая, Зоя поняла, что ее возвращение для проводника не только безразлично, но даже неприятно.
В палатку вошли парни, о чем-то возбужденно заговорили со стариком. Они говорили не по-русски, но часто произносили слово «геологи». Это насторожило Зою. Кыллахов сделал какие-то распоряжения, а сам, с трудом преодолевая слабость и боль, поднялся с постели и начал куда-то собираться.
- Вы куда, Ксенофонт Афанасьевич? - робко спросила Зоя.
- Поеду в отряд,- угрюмо ответил проводник.
- Возьмите меня! - попросила Зоя, и в ее больших синих глазах отразились мольба и решимость.
- Надо быстро, ты отстанешь.
- Все равно поеду!
Кыллахов только сейчас внимательно взглянул на Зою и заметил, как она изменилась. Похудела, на высоком чистом лбу пролегла морщинка, глаза смотрят грустно. Вместо пышной прически - коса, одета в синий комбинезон и сапоги… И его сердце дрогнуло. Видно, многое передумала Зоя в зимовье Игнаша, и недаром вернулась она в покинутый ею отряд.
- Туда страшно ехать,- все еще сопротивлялся Кыллахов.
- Для меня страшнее всего на свете - потерять Сергея,- упрямо и открыто сказала Зоя.
В полночь им привели оседланных лошадей. Кыллахов прихватил берданку и бинокль. Его подсадили в седло. Когда они уже покидали стойбище, Зоя заметила уезжавших по двое в противоположные стороны вооруженных дробовиками парней. И ей почему-то стало страшно.
Старик на Магане ехал позади, понукая ленивую Арфу. Ехать на ней после тряски на олене для Зои показалось истинным удовольствием. Но вдали от стойбища, среди черных кустов, на нее со всех сторон нацелился рысьими глазами страх. Лишь к утру, хотя она страшно устала и еле преодолевала сон, Зоя вздохнула легче. Сквозь рыжие кусты и лиственничные рощи тайга хорошо просматривалась, и страхи пропали. С восходом солнца потеплело, но сон буквально склеивал веки. Не смея просить Кыллахова об отдыхе, она мечтала о той минуте, когда приляжет хоть на полчасика вздремнуть. Вглядываясь в лицо проводника, Зоя замечала его восковую желтизну. Старик, и до этого худой и маленький, теперь стал еще меньше. «Что заставило его, тяжелобольного подняться с постели?» - тревожно думала. Зоя. И словно в ответ на ее вопрос, Кыллахов выкрикнул:
- Урт! Огонь!
Зоя вздрогнула, подняла глаза и увидела вдали над седловиной космы огня и клубы рвущегося в голубизну неба черно-серого, с багровыми подпалами дыма. Сердце Зои сжалось.
- Гони обратно! -крикнул Ксенофонт, а сам пришпорил Магана.
Зоя в последний раз увидела на взгорье белую летящую точку и поняла, что теперь ей самой надо решать, куда ехать. Страх поворачивал ее вспять, но сердце властно подсказало: «Только туда, только к Сергею!» Забыв про страх и усталость, она трясла поводья, дергала ленивую кобылу за гриву. Но Арфа не торопилась, наоборот, почувствовав слабую власть, она выщипывала придорожные травы, сворачивала в сторону, если замечала на пути хоть крохотную ветку.
- Эх, ты, кляча паршивая! - ругала ее Зоя.
Она поднялась на сопку, нечаянно оглянулась и увидела там, где оставалось стойбище, высокие клубы дыма. Гонимая страхом,. Зоя ударила Арфу хворостиной и пустила её вскачь по тропе, уходящей в глубокий распадок, не думая что можно разбиться.
8
Сергей и Кирька отыскивали в зарослях следы землянки, про которую им рассказала бабушка Хачагай: она видела ее здесь еще девчонкой. Колдобин встречалось много, но они больше всего походили на ямы от вывороченных бурей лесных великанов-елей.
Неожиданно до их слуха донесся сорочий стоголосый крик. В то же мгновенье, как черные снаряды, полетели над лесом глухари. Закружилась, засвиристела всякая птичья мелочь. Словно полковой барабанщик, выбил тревожную дробь черный, в красной шапке, дятел, поднимая в атаку все лесное царство.
Сергей вытянул голову и заметил над ближней рощей клубы дыма.
- Там пожар! - крикнул он Кирьке.
Они кинулись назад, но высокий огненный вал преградил им дорогу и с невероятной скоростью покатился на них…
Всего час назад Кирька Метелкин, промывая в холодной осенней речке пробу за пробой, весело осматривал заросли черемушника над невысокими обрывистыми берегами. На щедрый урожай собрались тысячи таежных пернатых и четвероногих «заготовителей». Пригибая ветки, клевали ягоду черные краснобровые глухари. Мелькали картавые куропатки, с белыми крыльями, но еще в летних серых «джемперах». Звонко перекликались желтоперые сойки. Сплошным частоколом торчали беличьи хвосты - белки срывали ягоду с веточками и, перескочив на ели, прятали под кору заготовки на зиму. Прямо на Кирьку выскочил пучеглазый мышонок с каким-то корешком в зубах и от неожиданной встречи растерялся, виновато уставившись на Кирьку немигающим взглядом.
- Б-беги, успевай запасы делать,- добродушно посоветовал Кирька.- Скоро снежок все попрячет.
Он заметил безмолвно пролетающую над черемушником сову и звонко свистнул.
- Эй, вы, заготовители,- предупредил Кирька всю эту братию,- смотрите, не п-попадитесь в когтистые лапы!
Это было час назад. А сейчас вокруг кипела ярко-желтая огненная лава. Парням ничего не оставалось, как ринуться вспять. Дым густо заволок лес, и деревья словно потонули в густом горьком молоке. В груди и горле запершило, в висках гулко застучала кровь. Парни бежали наугад. Когда замечали, что сквозь дым просвечивают багровые пятна огня, сразу кидались в другую сторону.
- Крепись, Кирька!-приказывал Сергей и тащил парнишку вслед за собой.
- К-кинь з-золото! - стуча зубами, процедил Кирька. Сергей, не раздумывая, сошвырнул груз и даже не оглянулся, куда его бросил. Они бежали, задыхаясь и теряя всякую надежду на спасение…
9
Маган напрягал последние силы. Взмыленный - с него клочьями спадала пена - он старался скакать с прежней прытью, но это ему плохо удавалось.
- Маган, мой верный Маган! - взывал тихо Кыллахов.- Не упади! Не разбейся о камни, мой белокрылый мотылек!
Впереди зыбилась желтая линия пламени. Только в одном месте, на голой скале, огонь не сомкнулся. Но опытный таежник понимал, что со скалы разгоряченный конь не спустится в котловину. Подняться в том месте Маган сможет. Надо запомнить. А сейчас?.. Ксенофонт вгляделся в неширокую полоску огня и решил направить коня туда. Не дать только Магану опомниться, иначе никакой силой не заставишь кинуться в огонь.
Не разглядев огня, Маган ворвался в него. Сразу затрещали грива и хвост, запахло паленым. Конь взвился на дыбы, пронзительно заржал, готовый ринуться назад. Но, почувствовав жар под задними копытами, снова рванулся вперед, чуть не разбившись о горящее высокое дерево. Полоса огня оказалась куда шире, чем виделась издали. Понукаемый хозяином конь метался по дымной котловине.
- Оголо! - из последних сил, беспрерывно кашляя, подавал голос проводник. И, едва отдышавшись, снова взывал во всех направлениях:
- Ого-ло-о!
- М-мы т-тут! - откликнулся вдруг совсем рядом Кирька.
Проводник еле сполз с коня и кивнул Кирьке:
- Лезь в седло! Скоро лезь!
Парнишка оглянулся на Сергея.
- А вы?
- Некогда болтать! - прикрикнул Сергей.- Сказано тебе - лезь!
Кирька взобрался на понурого, тяжело дышавшего Магана. Старик повесил парнишке на шею берданку, бинокль и пнул коня кулаком в пах.
- Туда!-указал он рукой направление, и Кирька вцепился в поводья.
- Кирька, если что… скажи ей…- крикнул вдогонку Сергей…- Сам понимаешь…
Сергей и Кыллахов с трудом добрели до маленького ручейка. Сергей упал прямо в воду. Он жадно глотал воду и никак не мог насытиться.
- Вот здесь и отлежимся.
- Из нас здесь получится вареная похлебка,- прохрипел Кыллахов.- Скоро пойдет кипяток и сварит.
Сначала до Сергея не дошли слова старика, но тут же он почувствовал, как на смену теплой хлынула горячая вода.
- В озеро скорей, в озеро,- тормошил Сергея старик, сам сидя с опущенной головой. Но, очумев от угара, готовый хоть сейчас уснуть, Сергей только мотал своей русой головой.
- Одну минуточку отдохнем и тронемся,- отговаривал он старика, тут же крепко засыпая.
- Эй, Серега! - потряс его за плечо проводник.- Она здесь, тебя ждет! Зоя здесь, понял?
- Зоя? - уставясь в него красными бессмысленными глазами, переспросил Сергей.
- Ночью приехала от Игнаша.
Сергей вскочил:
- Бежим напрямик! Выберемся!
- Нет. Ходи на озеро. Бери мокрый мох, дыши через него,- и Ксенофонт показал, как надо это делать, прижав к усам пучок болотной ряски.
Они дошли до Озера Загадок и залезли в воду по самую шею всего за несколько минут до того, как мшистые берега засверкали позолотой пламени и над озером сомкнулся огненный гудящий шатер.
На высокой ветвистой лественнице, нависшей над обрывом, Сергей заметил мятущихся белок. Язык пламени лизнул дерево с корня. Ветви еще не запылали, но вся крона засветилась магниевыми вспышками. Вниз посыпались, какие-то комочки. Это вспыхивал мех на бельчатах, и их обугленные тельца осыпались, как черные шишки…
Другие зверьки прыгали в воду. Подняв пушистые хвосты, как паруса, они плыли к противоположному берегу. Но, заметив и там огонь, кружились на середине. Дикий олень на мгновение задержался над обрывом и взвился в воздух, выбросив вперед ноги. Таким стремительным и прекрасным он и исчез в Озере Загадок…
Комья и комочки шлепались в озеро. Вода шипела и поглощала обгорелых глухарей, синиц, кедровок. И опять то в одном конце, то в другом водоворотом бугрилась вода. Казалось, что водяное чудовище, охваченное страхом, носилось по дну. А со скал грохотала вода: плавилась вечная мерзлота.
Что-то несуразное, обезображенное выползло из дымной тайги и, покачиваясь, полезло к воде. Сергей с трудом узнал - это был лось. Зверь весь обгорел, шкура потрескалась до мяса, дымились клочья шерсти. Пустые глазницы кровоточили. Лось добрел до озера, вполз в него, и вода зашипела. Жадно хлебнув, он поперхнулся и ушел в пучину озера.
Жуть охватила Сергея. Дым все гуще заволакивал озерную гладь. «Досидимся, пока задохнемся», - подумал Сергей. Нет, так просто он не сдастся. Кинуться бы сквозь огненный ураган…
- Мало-мало еще сиди,- откашливаясь, тяжело выдохнул проводник.
В то же мгновение прямо на глазах у Сергея и Кыллахова вспыхнул островок на Озере Загадок. Но не это поразило Сергея. Горящий остров начал тонуть. Вскоре над водой, как мачта затонувшего корабля, остался лишь пиритовый утес. Вода шумно заплескалась о берега, захлестнула русла речек и хлынула по всей долине.
- Лучше к черту в пекло, чем здесь! - крикнул Сергей и полез на берег. Старик схватил его за пиджак.
- Нельзя идти на глупую гибель! Сын тайги Ксенофонт сквозь дым видит, по ветру чует.
Еще тягостнее потянулось время. Но вот проводник достал из шапки коробок и чиркнул спичку. Спичка моментально погасла. Но то, что нужно было, старик узнал.
- Кто-то повернул огонь. Поди, это придумала мудрая
Хачагай,- перехваченным горлом просипел Кыллахов.- Можно идти. Был бы жив Ытыс, он наверняка спас. Шибко надежный друг был…
Едва они отошли от озера, старик вконец обессилел. Глотнуть бы ему свежего ветра. Но вдыхать приходится угарный горячий воздух…
- Сердца, нет,- едва слышным шепотом выговорил Ксенофонт, держась за грудь.- Иди сам, зачем двоим погибать?
Сергей подхватил проводника под мышки и понес на руках.
- Слышишь выстрелы? - спросил через некоторое время проводник.
- Нет!
- Здесь копай мох, пить будем,- указал старик на расщелину в скале и подал нож. Сергей содрал мох и стал откалывать грязные, смешанные с илом куски льда. Они грызли их как леденцы.
Выстрелы повторились ближе, теперь и Сергей услышал их. Он набрал полные легкие воздуха и крикнул:
- Идем!
С горы подул резкий ветер и придавил дым к земле. Теперь он клубился волнами по черной обгорелой земле. Сергей и Кыллахов брели по пояс в дыму, как в воде.
- Ерчан ожидает нас,- указал Кыллахов. Сергей поднял голову и увидел на краю пожарища слепого. Приложив ладони к ушам, он напряженно вслушивался.
Внизу, в глубокой котловине, все еще клокотал огонь, но обгорелые края пади уже не давали ему разрастаться. На опушке чадил синий дым. Оставалась какая-то сотня шагов до выхода из полосы гари, но в это время позади послышался чей-то призывный голос.
- Может, Ром зовет? - спросил Сергей и, покинув Ксенофонта, зашагал сквозь дым назад.
- У! У-у! - неслось из-под горы. Звуки были глухие, низкие, словно «бутила» выпь. Сергей, идя на крик, залез в болотце. Вновь чуть не под ногами у него раздалось жуткое «У! У-у!»
Что-то ворочалось под мокрым мхом и ряской. С опаской раскопав мох, Сергей обнаружил черного страшного бородача.
- Вставай! - приказал Сергей, не теряя времени на расспросы.
- Не могу, силов нет,- утробным голосом ответил незнакомец.
Сергей взвалил его на плечи, потащил с трудом в гору, задыхаясь от усталости и угара. Будто мешок мокрой глины, нес он на себе. Черный бородач обхватил Сергея за шею как железными клешнями. Не дойдя нескольких шагов до Кетандина, Сергей разнял руки незнакомца и сбросил его на землю.
Это был Баклан. Увидев в протянутой руке Ерчана флягу, приготовленную Сергею, Баклан вскочил и выхватил ее. Звучно глотая, он выпил воду до последней капли.
10
Как очутился Кирька Метелкин на скале, знал только Маган. Опаленная грива, обгорелый хвост, обожженные копыта, порыжелые бока сделали Магана неузнаваемым. А куда девалась его гордая и злая осанка! Низко опустив к земле голову, упираясь губами в выступ тропинки, конь стоял, широко расставив полусогнутые ноги, и с храпом ловил ноздрями горный ветерок.
Не менее жалок был и всадник - Кирька Метелкин, в прожженной в нескольких местах телогрейке, перепачканный сажей. Он сплевывал сгустки горькой слюны, тер и без того, словно натертые наждаком, режущие глаза и никак не мог вздохнуть полной грудью.
Кирька не знал, куда ему ехать. Там, в котловине, как в гигантской топке, свирепо трещал и гудел огонь, там остался друг - Сергей и больной старик, которые могут или сгореть или задохнуться. А он? Как он мог оставить их? Посадили на коня- скачи! «За сопливого мальчишку меня считают!» - с обидой подумал Кирька, готовый ринуться обратно. Уж лучше бы сгореть там! На любой подвиг способен Кирька, но чем помочь друзьям? Он вглядывался в синее небо, в черный покосившийся столб дыма над котловиной, не зная, что сообразить.
Неожиданно под горой Кирька заметил скачущего на гнедом коне всадника. Сначала он решил, что это кто-то из стойбища едет на его Арфе. Но кобыленка никогда не выказывала такой прыти. К тому же всадник правил коня не к пожару, а мимо горящей котловины, да еще почему-то часто оглядывался, будто удирал от погони. Недобрая до-гадка насторожила Кирьку. Он прицелился биноклем и от удивления замер: на гнедом лысом скакуне удирал Липунцов! Как он оказался в этих краях? Почему скачет так, будто за ним гонятся?
- Эй, Липунцов, сво-ворачивай сюда! - заорал Кирька, не отнимая бинокля от глаз. Всадник круто обернулся. Парнишка даже разглядел выражение страха и злости в его глазах. Липунцов хлестанул коня плеткой и направил его в заросший кустами распадок.
- С-стой, з-застрелю! - вдруг ожесточаясь, крикнул Кирька и потянулся к берданке. Надежнее всего стрелять в коня, но Кирька пожалел его, рассудив, что конь совсем ни при чем: кто его запряжет или оседлает, того он и везет. Как приисковый конюх, он-то хорошо знал это. Хотя бы взять этого же Гобоя - Кирька узнал лошадь Липунцова. Не нарадуется, бывало, Кирька, когда на Гобое гарцевал настоящий кавалерист, главный инженер прииска, и плевался, когда влезал в седло заместитель директора по хозяйственной части. Не дал бы ему Кирька вовек Гобоя, но разве с начальством поспоришь? Вот и здесь - зачем же стрелять в коня? Да и в человека тоже ни с того, ни с сего нельзя пулять,- опомнился Кирька.
- П-подожди, м-малость! - позвал он Липунцова и тронул поводья. Маган нехотя сдвинулся с места, перешел на тряскую рысцу. Из распадка донесся короткий хлопок выстрела, мимо Кирькиного уха прозвенела пуля. Парнишка изо всей мочи крикнул:
- Д-догоню, г-гад!
Да, надо во что бы то ни стало догнать и задержать его. Не случайно он оказался здесь, не случайно удирает, словно вор, не случайно послал пулю ему, Кирьке.
Кирька хотел было спуститься со скалы и гнаться за Липунцовым по распадку, но быстро сообразил, что таким путем он упустит его. Лучше подняться по кабаржиной тропе повыше и добраться до того места, где начинается распадок, по которому Липунцов попробует удрать через перевал. Он дернул повод. Маган повернулся и вяло пошагал по каменистой, едва приметной тропке.
Кирька тормошил его, но Маган плелся словно в полусне.
- Аллюр три креста! - выкрикнул в отчаянии Кирька фразу, услышанную когда-то в кино. И эта малопонятная самому Кирьке фраза возымела магическое действие. Конь будто проснулся, вскинул голову, взглянул на Кирьку. Поняв, что это не настоящий хозяин, он жалобно заржал и засеменил проворной рысью. Маган торопился скорее увидеть смуглое доброе лицо хозяина…
Взобравшись на вершину, Кирька привязал коня в кустах стланика, а сам, пригибаясь, с берданкой в руках побежал к обрыву. Каково же было его удивление, когда он глянул в глубину распадка: ни гнедого коня, ни Липунцова там не оказалось.
- Х-хитрый черт, повернул в другую сторону,- раздосадованно подумал Кирька, каясь, что не погнался следом. Но в тот же миг сзади раздался выстрел, пуля обожгла шею около правого уха. Еще не успев ничего сообразить, Кирька упал и прижался к колючему лишайнику за невысоким валуном. Он выставил берданку навстречу невидимому врагу, не поднимая головы. Над ним, одна за другой дзенькая о, валун, рикошетили пули. Потом Липунцов на какое-то мгновение перестал стрелять, Кирька вскочил и кинулся вперед.
- Ура-а! - не помня себя, закричал он, целясь на бегу в широкое переносье Липунцова.
С искаженным лицом и ненавидящими ледяными глазками Липунцов лихорадочно перезаряжал пистолет…
11
Кыллахов неподвижно сидел на порыжелой поляне, сложив ноги калачиком. Можно было подумать, что он спит сидя и совершенно безучастен ко всему происходящему. Но старик изредка открывал глаза и вглядывался то в одну, то в другую сторону, будто пытаясь разглядеть сквозь дым, что же там осталось живого, на дне котловины. И с каким . облегчением он вздохнул, когда увидел двух женщин, ведущих на поводу оленя, а в седле - Рома Шатрова с забинтованными ногами. Бабушка Хачагай, едва ковыляя, что-то говорила Наташе. Ничего не понимая и плохо соображая после пережитого, девушка выщипывала из косы обгорелые волосы и механически поддакивала Хачагай, согласно кивая головой.
Заметив их, бродивший по краю гари Сергей кинулся навстречу, обнял Наташу, потом Шатрова.
Наташа побежала к Ксенофонту, но на пути заметила черного бородача, сплошь облепленного болотной ряской.
Девушка сразу опознала в нем того самого лесного незнакомца, что за несколько минут до пожара спешно сбрасывал оружие в омут. Глаза у него какие-то землистые, бесцветные, спрятаны под черными кустами нависших бровей. Она вспомнила, как трещали патроны, взрываясь от огня, когда пламя охватило лабазы. Хорошо, что они успели отбежать от лабазов, а то бы не выбраться живыми.
Девушка пробежала мимо Баклана и присела на колени перед Кыллаховым, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Ксенофонт поднял усталые глаза и положил горячую руку девушке на голову. Он понимал, как много пережила Наташа за эти часы.
- Хорошо, очень хорошо, Наталья! - ласково проговорил Кыллахов.
- Как же вы оказались на пожаре? Ведь вы больны? - допытывалась Наташа.- Может, вам чем-нибудь помочь?
- Обо мне не. тревожься, Наталья,- произнес Кыллахов и с беспокойством окинул взглядом дымящуюся опушку.- Куда вот Кирилл ускакал на моем коне? Худо ему, долго не появляется. Может, Маган захромал…
- По горам едут Кена-радист и Катя,- сказала успокаивающе Наташа, но тут же побегала к Сергею.- А где же Кирька? Почему ты так спокоен?! - набросилась она на него.
Сергей поднялся, ощущая в ногах свинцовую тяжесть и тяжелый угар в голове. Его мутило. Он потер виски кулаками и махнул рукой:
- Ладно, еще раз пошел.- И направился, пошатываясь, под гору к дымящимся обгорелым кустам.
Теперь Наташа испугалась за Сергея.
- Постой, я тоже иду. Ну подожди же…
Со склона горы донесся свист. Наташа увидела двух верховых на белом и гнедом конях, девушку на олене и пешехода.
- А вот и Кирька!
Сергей круто повернулся и побежал навстречу, словно забыв про усталость.
- Кирька, друг! Эх, Кирька, молодчина! - широко раскинув ручищи, твердил Сергей, и белозубая улыбка раздвигала его задымленные усы.
Наташа вернулась к Кыллахову: ее тревожил совсем больной вид проводника.
В это время из кустов выскочила на олене горбатая старуха в отвратительном засаленном кожаном наряде с подвесками и очутилась возле Ксенофонта. Тыча костлявой рукой и брызгаясь слюной, она выкрикивала страшные проклятия:
- Ты, поганый, нарушил клятву предков! Ты устроил пожар! Твои кости не примет земля, их растащат по тайге звери и вороны!
- Ай, стыдно, Варвара,- спокойно возразила, бабушка Хачагай.- Зачем проклинаешь доброго человека? Это не он, я привела молодых к Озеру Загадок.
- Будь проклята и ты! - завопила горбатая.
- Я не боюсь твоих проклятий,- к удивлению Ксенофонта, ответила без тени страха бабушка Хачагай.- Я всю жизнь людям добро делала, меня не за что карать злым духам!
- Вы погубили мое добро, мои лабазы! - не унималась горбатая.
- Бедная ты женщина,- сочувственно ответила Хачагай.- Тойон над тобой посмеялся, невесткой назвал. А разве не он надорвал тебя непосильной работой? Разве не ты стала из красивой девушки горбатой уродиной?
- Варвара, помнишь свою подружку Дайыс? - глядя старухе в подслеповатые глаза, спросил Ксенофонт.
Старуха приложила ладонь ко лбу, сильно сощурившись, долго разглядывала Кыллахова, и постепенно на ее выразительном морщинистом лице возникало выражение удивления, страха и какой-то давно утраченной и позабытой радости.
- Ты, поди, Кена-батрачонок?-нерешительно спросила Варвара.
- Бывший батрачонок,- поправил Кыллахов.
- Разве Дайыс жива?
- Она моя жена.
- И ты жив?
- Пока жив.
Горбатая потерла глаза и снова уставилась на Ксенофонта, словно проверяя - не привиделось ли?
- Парень, иди-ка сюда,- окликнула она Баклана и, покачав седой головой, упрекнула: - Зачем врал, что убил тогда Кену-батрачонка на скале?
Страшный гнев охватил Кыллахова. Вставая, он чувствовал, как сердце его гудит. Будь у него под руками берданка, он выстрелил бы, не раздумывая.
- Значит, ты убил Васю Слобожанкина? - задыхаясь, спросил Кыллахов.
Баклан уставился на него тяжелым взглядом и не ответил. Ему теперь все равно, хоть в расход. Плевал он на все и на всех! И лишь немного спустя до него дошли последние слова Кыллахова.
- Кого, говоришь, убил я?-хрипло переспросил Баклан.- Тебе ведь там камень тесан.
- Ты погубил молодого орленка - Васю Слобожанкина,- ответила за Ксенофонта бабушка Хачагай.
- Откуда он, твой дружок-то был? - приподымаясь с земли, уставился в лицо Кыллахова чем-то взволнованный Баклан.
- Из России.
- А деревню его как звали?
- Не знаю,- ответил нехотя Кыллахов, удивленный странной заинтересованностью Баклана, но немного погодя, добавил: - Что-то про мясо помнится…
- Мясоедово? - прохрипел Баклан.
- Да, Мясоедово, где-то недалеко от Москвы.
В груди у Баклана вдруг что-то забулькало, словно в потревоженном болоте. Выпуклый кадык задвигался, Баклан начал хватать ртом воздух. И в глазах его, до этого черных, как земля, проступил холодный отсвет, как бывает в конце осенней ночи.
- Васятка мой… братенок,- всхлипнул Баклан.- Может, он узнал меня, когда я его братухой окликнул. Выходит, я тебя… И могилу твою топтал… Гад я болотный, гад! - Он повалился на землю и завыл дико и страшно.
Все молчали, потрясенные внезапно открывшейся историей двух братьев.
Подъехали парни из стойбища и гордо восседающий на Магане Кирька. У него под глазом расплылся синяк, который появился таким образом: когда Кирька с криком «ура!» кинулся на Липунцова, тот не успел перезарядить пистолет, и парнишка оглушил его, ударив берданкой по голове. Пока Липунцов приходил в сознание, Кирька успел скрутить ему руки за спину и связать их ремнем. Но тут же он стал помогать Липунцову подниматься. Тот саданул его головой в скулу так, что парень отлетел в сторону, выронив берданку. Неизвестно, чем бы кончилось дело, да подоспели парни, которые гнались за Липунцовым. И вот теперь они его вели сюда.
- Отведите меня, люди добрые, на могилу к брательнику,- плачущим утробным голосом обратился ко всем Баклан, и его бородатое лицо исказила гримаса.- Потом хоть каменьями заколотите меня…
Все промолчали. Баклан повернул к стойбищу и тяжело зашагал в гору, туда, где за хребтом возвышался над перевалом утес. Его никто не остановил.
12
Захваченный всеми этими событиями Сергей не сразу заметил стройную девушку в кирзовых сапогах и синем комбинезоне. Из-под коротенькой косынки выбивалась коса. Девушка вела на amp;apos; поводу рыжую кобылу. У нее было бледное лицо, усталая . походка. Еще бы!-Зоя слезла с лошади, а снова влезть в седло не смогла и полдороги прошагала пешком.
Девушка бросила повод и кинулась к Кирьке. Парнишка оторопел, узнав Зою. Он тоже хотел было броситься ей навстречу, но, вспомнив обиды, причиненные Сергею и всему отряду, наклонил голову. Зоя обернулась к сидевшему с перебинтованными ногами Шатрову, но прочитала в его глазах такое презрение, что больше не посмела взглянуть. Даже Наташа отвернулась. И Зоя со всей силой почувствовала, какая она сейчас чужая и ненужная среди этих людей, переживших вместе страшную беду. Она глянула на Сергея и не узнала его.
- Где Сергей? - закричала со слезами Зоя.
- Вот же я! - отозвался Сергей.
Зоя вгляделась серыми прищуренными глазами и, узнав, ужаснулась. Этот человек, которого она приняла за старика, был ее Сергей! Она не отважилась кинуться к нему на шею. Глядя ему в глаза, но обращаясь ко всем, она прошептала еле слышно:
- Простите… простите меня!..
Перед ее заплаканными глазами дымилась черная гарь. По обезображенной пожаром земле шел навстречу Зое русый бородач с серыми глазами, которые казались сейчас Зое огромными, как небо над тайгой. Она с отчаянием смотрела в эти глаза, стараясь угадать, что сулит ей его взгляд, есть ли в нем хоть слабый отсвет весеннего черемухового утра на Красных скалах…
ЭПИЛОГ 1
На исходе третьей ночи после всех этих событий Кыллахов, Наташа, Кетандин и Шатров подъезжали к устью Юргачана. Старику сильно нездоровилось, он с трудом удерживался в седле, оберегаемый с двух сторон спутниками. Им часто приходилось делать привалы, разводить костры.
- Хочу от всех нас просить тебя, Афанасьевич,- неловко откашлявшись, заговорил Ерчан Кетандин.- Большая просьба будет.
- Говори, что надо,- глухо отозвался Кыллахов.
- Хотим ключу Юргачан дать твое имя. Уважь нас.
Старик окинул всех недовольным взглядом и заговорил громко и запальчиво, хотя, казалось, у него уже не было сил на это:
- Стыдно у земли отнимать настоящие имена. Противно даже,- горячился Кыллахов.- Юргачану давали имя деды наших дедов. Хорошо назвали. Пусть это имя узнают и внуки наших внуков…- Он закашлялся, схватился за сердце.
- Простите,- поспешила успокоить старика Наташа.- Мы не хотели вас обидеть.
Перебинтованные обожженные ноги не давали покоя Шатрову ни днем, ни ночью. Он нетерпеливо помахивал ими, отчего гнедой конь, отобранный у Липунцова, то рвался вперед, то шарахался в сторону. Ром злился, его раздражал этот разговор. «Человек еще живой, а они ему надгробный памятник показывают, да еще хотят, чтоб похвалил»,- осуждающе подумал он и покосился в сторону Наташи.
- Сильно болят? - решив, что Шатров сморщился от боли, мягко спросила девушка.
И настроение у Рома, как стрелка барометра, сразу повернуло с «пасмурно» на «ясно».
- Пустяки. Стерплю.
- До свадьбы заживет,- поддакнул Кетандин.
«Слепой, а все видит»,- подумал Шатров и незаметно
улыбнулся Наташе.
Кыллахов повернулся в седле и долго вглядывался в побелевший на востоке горизонт, туда, где одиноко светилась низко над зубьями гор Чолбон-звезда. Как часто он любовался ею, вставая на рассвете во все времена года! И доныне она дорога ему. Сердце старика наполнилось невысказанной любовью к людям, к рекам, к этой бескрайней таежной земле…
- Завещаю вам, молодым, мою утреннюю звезду,- сказал он тихо, указывая на горизонт над горой, и добавил: - Встречайте ее каждый день, тогда много успеете.
- Она вон там светит,- показал рукой Ерчан Кетандин, но изрядно ошибся, хотя высоту показал точно. Наташа заметил»а ошибку, но не стала поправлять.
- Нет, не там. Чуть левее,- возразил Кыллахов и, взяв руку Кетандина, помог ему точно прицелиться в звезду.
- Теперь запомню,- благодарно сказал Кетандин.
Беленькая дворняжка, бежавшая все время впереди, навострив ушки, звонко залаяла, словно зазвенела колокольчиком.
- Людей учуяла, Белянка? - ласково спросил Кетандин и, прислушиваясь, сказал: - Ни свет, ни заря топорами стучат.
Лишь когда они выехали из рощи и разглядели костры и палатки, до слуха Наташи донесся с реки стук топоров. Значит, те, кто отправился через стойбище и спускался по Юргачану на лодке, обогнали их и теперь сколачивали под крутым берегом Ярхаданы огромный плот. Среди кочкарника под копытами коней похрустывал ледок. Стоявшая у костра девушка, видимо, услышала и быстро обернулась. По силуэту Наташа узнала Зою. И снова она не почувствовала к ней никакой жалости. В уме всплыли навязчивые строки песни, напомнившие о Вадиме Орлецком: «Только песня сейчас не о том, как встречалася кошка с котом»… Наташа гнала эти слова, а они, как заведенная карусель, снова и снова лезли непрошенно.
Но Зоя обхватила Наташу, обцеловала всю и даже смочила щеку слезинкой.
- Дура я… Ты понимаешь, какая дура!..- говорила, всхлипывая, Зоя. И отзывчивая Наташа вдруг разревелась вместе с ней.
- Неужели Сергей от тебя отвернулся?
- Да нет! Даже не упрекнул. А мне от этого еще горше: он такой, а я…
Девушки в обнимку пошли по крутому склону к реке, где усердно работали топорами парни из стойбища и Кирька. Двое высоких мужчин несли на плече длинное бревно.
- Ты посмотри, как они похожи,- с гордостью произнесла Зоя.
- Кто?
- Игнаш и… мой Сергей.
2
Кирька, увидев Наташу и поняв, что все прибыли, воткнул топор в бревно и отправился к палатке, где лежал Шатров. Справившись о его здоровье, он тут же заговорил тихо и таинственно:
- Г-государственная т-тайна. Мне надо К-кате письмо в стихах послать. Напиши.
- Да о чем же я напишу?
- Н-не ты, а я,- поправил Кирька.- Я же потом перепишу. Только чтоб там были слова «белочка м-моя».
Шатров принял заказ. И, на удивление, стихи получались. Может быть, потому, что у него самого сердце готово было к стихам. Но родились сперва последние строки, и поэт показал их:
Не во вторник, значит - в среду, Но в твои края По весне я вновь приеду, Белочка моя.- Т-точненько!-Кирька даже причмокнул, и его синие глазки заискрились улыбкой.- Г-гонорар уплачу на прииске!
Щелкнув себя ладонью по лбу, Кирька вскочил и побежал на реку.
- Девчата! - окликнул он Зою и Наташу, и когда те пошли к нему навстречу, держась за руки, предложил: - Хватайте мешки и айда за орехами. Н-небось, видели, сколько шишек висит на стланике по-над Юргачаном?
- А вы без нас перетаскаете вещи?
- Н-на этом деле сам справлюсь.
Девушки, не теряя времени, занялись собиранием стланиковых шишек. Кусты невысокие, доставать легко, только хвоя, колется да смолистые шишки прилипают к горячим ладоням.
На склоне возле овражка они заметили Кыллахова. Старик медленно шел к палаткам. Часто останавливаясь, он гладил рукой колючие зеленые чубчики сосенок-двухлеток, нагибался над крохотными пожелтевшими березками и что-то приговаривал по-якутски.
- Знаешь, Наташа,- заговорила потрясенная догадкой Зоя,- это же он с родной землей прощается. Плох наш старик здоровьем.
Солнце плыло над вершиной Туркулана, то погружаясь в облако, то по-осеннему скупо посылая свои гаснущие на ветру лучи. Из-за горы наплывала густая, почти сиреневая снеговая туча. Наташа заметила падающую с высоты одинокую снежинку, она спускалась плавно, словно оброненное лебединое перышко.
- Снегом запахло,- сказал Кетандин.- Не мешкайте на реке.
Плот был уже загружен. В отгороженной жердями стайке топталась рыжая одноухая Арфа. Кирька с досадой глядел на ее обезображенное ухо, предвкушая объясне-ние на конюшне. Приковылявший с костылем Шатров увидел на плоту кроме ящиков несколько кулей и догадался, чем они набиты (орехи собирали не только Наташа с Зоей, но и парни из стойбища, Кирька и даже Ярхадана).
Для Кыллахова посредине плота на ящиках и мешках устроили удобную постель из палаток и оленьих шкур. Но старик не спешил взойти на плот. Он держал Магана за повод, подставлял ему на ладони кусочки сахара. Конь хрумкал их, тряс обгорелой гривой и косился на посторонних недоверчивым темно-голубым оком.
- Ерчан,- позвал старик Кетандина и, когда слепой подошел, протянул ему повод.
- Не возьму,- отдернул руку Кетандин.- Ты приедешь на Магане следующей весной.
- Я прилечу на вертолете,- улыбнулся старик.- И ты мне дашь покататься.
Кетандин помолчал и, переборов противоречивые чувства, горячо сказал:
- Ну, спасибо тебе. Я твой большой должник, Ксенофонт Афанасьевич. А за коня не беспокойся, не обижу.
Ром отвернулся и пошел по берегу…
Старик давно, с первых дней, похода приметил, какими глазами смотрит Шатров на Магана. Но он мудро рассудил, что добрый конь может стать помехой в стремлениях Рома. Пусть не обижается на него молодой друг.
Арфа, почуяв расставание с Маганом, заржала нежно и переливчато. И всем стало тоскливее.
Гордая медичка Ярхадана, побледнев, не сводила глаз с Шатрова, стоявшего одиноко на берегу. Ей казалось, что с этим кудрявым парнем уплывает ее судьба, безвозвратно, навсегда. Наташа заметила ее состояние и смутилась, будто была виновата в чем-то перед этой красивой и такой несчастной сейчас Ярхаданой…
- Тебе, Наталья, мой старый бинокль,- распоряжался Кыллахов. - А медвежью шкуру передашь профессору.
Старик подозвал Кену-радиста и молча повесил ему на плечо берданку. Парнишка выпрямился и сверкнул в сторону Кирьки такими озорными и гордыми глазами, что Кирьке стало завидно чуть не до слез.
Кена вскочил на коня и повернул в стойбище: там ждали оперуполномоченного, который должен был провести следствие на месте преступления, и Кене предстояло держать радиосвязь.
- Эй, п-погоди! - остановил его Кирька и вручил радисту конверт, заклеенный хлебным мякишем.- К-кате отдай: Н-не вздумай только читать, н-нос оторву!
3
За первым поворотом реки яростно зашумел встречный ветер. По всей реке колыхались огромные волны, они захлестывали края широкого плота, подмачивали мешки. Костер, разведенный на плоту, метал искры на вещи. Огонь пришлось загасить, хотя тепло его было необходимо старику.
Игнаш в огромных сапогах, серой долгополой шинели и ондатровой коричневой шапке сидел возле постели Кыллахова, загораживая его от ветра. Кыллахов разглядывал латыша и не переставал восхищаться, как это он смог пешком дойти за сутки к месту пожара. Лицо у Игнаша будто выковано из стали - ни отвислого подбородка, ни дряблой кожи. Только две глубокие морщины над переносьем да тронутые сединами виски выдавали возраст.
Реку заволокло снежной пеленой, ударили мокрые хлопья. Игнаш прилег с наветренной стороны, защищая Кыллахова.
- Сам лезь под одеяло,- потребовал старик, но Игнаш не подчинился. Ему вспомнились строки, сочиненные кем-то из бойцов в ледяной осаде под Амгой. Отряд оказался в окружении. Бойцы, героически погибая, завещали, чтобы из их тел возводили вал. Стихотворение называлось «Завещание орла». Умирающий боец обращался к товарищам:
Я дрался отважно с ордой оголтелой, Я верю - врагов все равно победим. Пусть крепостью станет остывшее тело, И флаг пусть багряный пылает над ним.Кыллахов слушал Игнаша с закрытыми глазами, но усы шевелила тихая улыбка.
Непроглядная снежная карусель кружила плот, забивала его снегом. Плыть становилось опасно. Единогласно решили прибиться к берегу, переждать.
В просторной парусиновой палатке, поставленной под кручей, Сергей дул на озябшие Зоины пальцы с облезлым маникюром, глядел на гладенькую прическу и заплетенную русую косу и тяжело вздыхал.
- Ты чем, Сережа? - насторожилась Зоя.
- Уложи, пожалуйста, прическу по-прежнему,- попросил он.
- А ты бороду оставишь?
- Надоела она мне, как оленю бубенец. Сегодня сбрею. Потом будем стареть…
Всю ночь шуршал снег, палатка обвисла под его тяжестью. А когда утром вышли, по реке сплошь плыло «сало». Плот походил на ледяную глыбу. Не сегодня-завтра река могла стать. Быстро собрались, наскоро попили чай, потеплее укутались.
Последним ступил на плот Сергей. Он взял шест, чтобы оттолкнуться, но, взглянув вверх по реке, удивленно вскинул свои белесые брови.
- Кто-то нас догоняет на олене!
- К-катя! - заорал Кирька, выскочил на берег и побежал навстречу всаднице.
В двух шагах от Кирьки Катя остановила учуга и, не слезая, сказала:
- Подай сюда свою истрепанную шапку.
Кирька сдернул и послушно подал. Шапка тут же полетела в реку. Покопавшись в цветной сумке, висевшей на плече, Катя вынула пушистый ком, расправила его и надела на Кирькину голову. Теперь Кирька красовался в треухе из темно-красных лисьих лапок, на мягком, как пух, беличьем меху.
- Ты стал еще красивее, и . синяка не видно,- оглядев его, сказала Катя.- Знай, это моя бабушка оценила тебя, как лучшего парня.
- Спасибо! - растроганно проговорил Кирька, но относительно синяка он не согласился. Синяком он гордился, как медалью за отвагу, а так чем докажешь, что именно Кирька Метелкин победил бандюгу.
- Бери еще подарок,- подала Катя рыжий меховой колпачок, очень похожий на лошадиное ухо.- В поселке надень ухо Арфе, никто не заметит, что ненастоящее.
- Д-давай с нами на прииск,- затормошил ее Кирька, но Катя отрицательно покачала головой.
- Нет, я сразу уезжаю,- с неприступным видом произнесла она.- Ты видишь, мои глаза не отсырели? Мне бабушка Хачагай сказала, как надо прощаться с парнем.
Катя повернула учуга, прикрикнула, он быстро побежал по мягкому нетронутому снегу, и вот уже она скрылась в заиндевелых кустах рябины.
Кирька огорченно посмотрел ей вслед. Но ощупав шапку, с гордым видом зашагал к плоту.
4
Река подхватила плот и понесла навстречу крутым красным скалам. Обрамленные снегами, они выглядели еще ярче. И так же ярко рдели тяжелые гроздья рябин. Зоя первой увидела знакомый выступ, узкую долину ручья. Но черемуховые кусты сейчас прогибались не от обилия цветов, а под тяжестью снега.
- Ты только посмотри, Сережа, земля под снегом будто чистая страница…- шепнула Зоя.- Если бы человеку. можно было так…
- Зачем? - глянул испытующе в ее глаза Сергей.- Тогда бы человеку слишком многое прощалось. А этого делать нельзя.
Впереди шумел перекат, тонко позванивали льдинки. Игнаш встал и положил руку на переднюю гребь. За другую взялся шершавыми покрасневшими руками Ром. Одинокие снежинки путались в его густых кудрях, ветер трепал их, но Ром не замечал этого.
- Поднавалимся? - улыбнулся Игнаш.
- Поднажмем!-откликнулся Шатров и взбугрил воду гребью. К нему на помощь подошел Сергей.
- На будущий год ждать вашу компанию в наших краях? - спросил Игнаш, когда миновали перекат.
- Обязательно! Здесь же несметные сокровища! А нашу компанию теперь водой не разольешь. Правду я говорю, ребята? - откликнулась Наташа.
- Т-точненько! - поручился за всех Кирька.
- Значит, электростанция будет стоять! - возбужденно воскликнул Игнаш, и его стальные глаза засветились молодо и задорно.
Но хотя они уже говорили о будущем походе, сейчас им хотелось скорее вернуться, чтобы рассказать на прииске о своих открытиях. Воды стремительной Ярхаданы казались медлительными, а плот походил на едва дрейфующую льдину…
Кирька вдруг кинулся на край плота и, уставясь на вершину Красной скалы, закричал во все горло:
- Эй, не озоруй т-там!
Все оглянулись и увидели высоко над обрывом, между белыми скалами и голубым небом, девушку на олене, Катю Туркуланову.
Кыллахов приподнялся на локте, долго глядел на скалу горящими воспаленными глазами. Его исхудалое, обтянутое желтой кожей лицо оставалось неподвижным, лишь седые усы чуть шевелились.
- Дайыс! Ты что там делаешь? -тихо спросил он.- Взгляни, Дайыс, какими яркими огнями засияли распадки Туркулана! Ты видишь?
Седая голова беспомощно упала на постель. Наташа кинулась к чайнику, быстро налила в кружку теплой воды и подала больному. Старик сделал глоток и бессильной рукой погладил руку Наташи.
- Спасибо, бедненькая Дайыс,- чуть слышно произнес он.- Не обижайся, Дайыс…
Засмотревшись на Катю, Кирька поскользнулся и едва удержался на обледенелом краю плота, но его лисья шапка шлепнулась в воду. Схватив шест, он ловко подцепил ее, вытащил и снова замахал, разбрызгивая воду.
- К-катя! К-крошечная! Жди, б-белочка моя! - оглашал Кирька тайгу.
На перекате плот быстро понесло мимо белых берегов, мимо облепленных снегом кустов и деревьев, мимо сверкающих белизной утесов. На краю скалы крошечной фигуркой вырисовывалась девушка на олене.
От этой маленькой точечки всем вдруг стало на обледенелом плоту удивительно тепло и солнечно: ей, этой девочке, предстояло познать впервые хмельную сладость любви и горечь ошибок, радость успехов и тяжесть забот, первые разочарования и счастливую уверенность в будущем - все то, что вмещает в себя коротенькое, но такое огромное слово - жизнь.
Комментарии к книге «В долине белых черемух», Александр Григорьевич Лаврик
Всего 0 комментариев