«Контрабандисты Тянь-Шаня»

Контрабандисты Тянь-Шаня (fb2) - Контрабандисты Тянь-Шаня 526K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Павлович Сытин

Книга первая БОРЬБА В ТЫЛУ Глава I ПОРАЖЕНИЕ БУДАЯ

Гладкий рыжий пес жадно лакал кровь из железного таза.

Снаружи свежевали тушу барана.

Огромный костлявый пограничник в зеленой гимнастерке и в синих галифе лежал на шелковом одеяле и задумчиво смотрел на огонь. Его худое тело выступало из темноты углами. Плечо и согнутое калено были освещены. Он казался еще более худым, чем был в действительности. Крупное желтое лицо с синими глазами было одутловато. Большие губы, мясистый нос и мягкие спутанные каштановые волосы, неряшливо свесившиеся вперед, делали его лицо безвольным и нерешительными.

Древние мохнатые ветви можжевельника трещали на очаге посреди юрты. Седые иглы сгорали и свивались золотой проволокой. Блестки плыли в отверстие потолка и таяли в белом дыме.

Пограничник улыбался, и лицо его менялось. Настороженная хитрость светилась в синих глазах из-за чащи волос. Жесткая, насмешливая улыбка была проницательна и неожиданна. При ней сразу откровенно выступало его подлинное лицо. Она говорила о том, что этот человек с простоватой наружностью обладает скрытым терпением и твердой волей.

Пограничник оперся на локоть и прислушался. Рядом с его головой послышалось легкое царапанье. Детский голосок тихо проговорил за войлочной стеной юрты:

— Будай, ты слышишь?

— Да, — тихо ответил пограничник. — Это ты. Калыча?

— Уезжай скорей! Идет большая контрабанда! Я оседлаю тебе коня.

— Не надо, — спокойно сказал Будай. — Позови Джанмурчи.

— Хорошо.

Будай опустился на одеяло и отстегнул кобуру нагана. Полог юрты поднялся. Вошедший проводник-киргиз опасливо оглянулся и остановился. Блики костра бегали по его узкому желтому халату. Пятна теней и света трепетно дрожали на белом войлоке юрты и на фигуре вошедшего, и казалось, что он покачивается из стороны в сторону. Его тревожные, бегающие глаза сразу зорко оглядели всю юрту. Он повел носом и всхлипнул. Эта привычка была у него от анаши. Угловатые, худые плечи и длинное лицо склонились к Будаю.

— Командир, Калыча тебе сказала?

— Я знаю. Я приехал в гости, чтобы следить. Не бойся. До заставы близко.

В юрту вошла девушка. Она была в желтом бархатном халате. Серый мех выдры окаймлял фиолетовую бархатную шапочку. Полсотни косичек-шнурков стучали кораллами и серебром. Толстые браслеты — на руках и ногах. Смугло-розовое лицо ее было спокойно. Черные блестящие брови, равнодушный плутовской взгляд и пухлый рот делали ее красивой.

— Ну, ты, бесенок, что ты нас пугаешь? — спросил Будай.

— Сейчас придет отец, — сказала девушка и выбежала из юрты.

— Она говорит правду, — ответил Джанмурчи. — Нельзя варить в одном котле две головы. Это — закон. Ты, начальник границы, живешь в одной юрте с отцом контрабанды.

— Джанмурчи, шесть лет мы его ловим. Сегодня он будет наш.

— Командир, ты много захватил опия на перевалах. Никто не знает, ты знаешь. Весь опий был Байзака. Зачем тебе с ним ссориться? Ты думаешь так много, — как старик. Скоро твоя голова будет белая.

— Джанмурчи, до вечера далеко. Ты приведешь с заставы целый эскадрон. Сядь.

Джанмурчи сел.

— Ты спас меня под перевалом, когда я был контрабандистом. Помнишь, Будай, ты меня накормил и оставил мне мои желтые рубины. Я стал твоим проводником. Теперь ты сватаешь мне Калычу. Я верен тебе, как пес.

— Зачем ты говоришь все это?

— Байзак большой человек. Он председатель потребкооперации.

— Вот поэтому я и хочу посадить его в подвал.

За юртой раздался гомон. Кто-то спрыгнул с коня, и в юрту вошел рослый чернолицый красноармеец.

— Здорово, Саламатин, — сказал Будай и принял пакет. Он распечатал его, пробежал бумагу глазами и нахмурился.

— Сегодня я занят и назад не поеду.

— Товарищ начальник, просили передать на словах, что никак невозможно.

Будай долго смотрел на огонь и наконец сказал:

— Ладно. Я Дам тебе записку на заставу. Вези в карьер. А ты поедешь со мной.

Джанмурчи поклонился.

Толстый киргиз заглянул в юрту. Он был низкий и толстый, как шар. Его выхоленное лицо изображало любезность, и весь он казался добродушным и лукавым, как фарфоровый болванчик. Длинные усы шнурками и быстрый взгляд блестящих глаз еще более усиливали сходство. Однако при всем добродушии его лицо было замкнуто, как маска, и не меняло любезного выражения никогда.

— А-а, — приветливо протянул Будай.

Они ласково поздоровались и сели к огню. Красноармеец и Джанмурчи вышли.

— Ну, как живешь, Байзак… Тебе не скучно? спросил Будай.

— Разве я могу скучать, когда ты у меня в гостях? — сладко улыбаясь, проговорил Байзак.

Оба хитро заглянули в глаза друг другу и рассмеялись.

— Я сейчас уезжаю, — сказал Будай.

Байзак сделал испуганное лицо.

— Ты сегодня ничего не ел. Бердыбан, Юсуп, Джанвай!

Юрта наполнилась народом, и Байзак приказал подавать чай и мясо.

— Джанмурчи, седлать лошадей! — закричал Будай.

Он выпил сливок, съел кусок мяса и, попрощавшись с Байзаком, вышел.

— Эти люди поедут сзади. — Байзак указал на целую толпу всадников в халатах и острых шапках. — Начальник границы не может ехать один, как бедняк, без провожатых.

Потом он подал Будаю стремя, и, пожав друг другу руки, противники снова насмешливо заглянули друг другу в глаза.

«Сегодня вечером ты мне заплатишь за все», — подумал Будай.

Байзак осклабился и закивал головой с самым добродушным видом. Не глядя ни на кого, Будай тронул коня. В душе он проклинал всех и вся. За шесть лет службы не было никаких ревизий. Именно сегодня кого-то принес дьявол. Надо ехать назад. До города было верст сорок. Будай рассчитывал поспеть раньше вечера. Дорога была скверная, но он пустил коня галопом.

Тропа пошла через лес. Промытая дождями земля спускалась уступами. Камни и корни деревьев преграждали дорогу. Где-то внизу голубая вода билась о красные камни. Желтые цветы ослепительно горели под утесом. День был пасмурный, но издали казалось, что в этом месте на траву падало солнце.

Лошадь с легкостью танцовщицы проносила ноги меж острых камней. Будай покачивался в седле и думал о Банзаке. Шесть лет он боролся с безликим противником. Он чувствовал его повсюду. Скрытая воля врага предусматривала каждый шаг пограничника. Шесть. лет он громил на перевалах банды Байзака.

Сегодня он должен был его уличить. Контрабанда пройдет через становище Байзака. Другой дороги здесь нет. Правда, сегодня Будай отомстит. Саламатин приведет эскадрон. Вместе с добычей попадет и сам отец контрабанды. Но Будай сам хотел бы участвовать в этой последней победе.

Тропа змеей спустилась в долину. Всадники окунулись в траву, высокую, как камыш. Зеленый сумрак охватил их со всех сторон. Стебли стегали и царапали по всему телу. Кони прыгали через невидимые канавы. А Будай все думал и думал.

«Саламатин доехал. На заставе тревога. Седлают, как ошалелые».

Будай не заметил, как прошел день, и опомнился только у своего дома. Едва успел он войти и зажечь лампу, в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Будай.

— Вы, товарищ, командир полка? — спросил незнакомец в военной форме.

— Я.

— Прочтите.

Будай подошел к столу. Это было предписание об обыске. Будай выпрямился.

— Я ищу парчовый халат, который вы получили в качестве взятки, — сказал человек из темного угла. Он предъявил свои документы. Потом неопределенно улыбнулся.

— Я без понятых, я вовсе не хочу скандала. А, да вот и он, — и посетитель протянул руку к гвоздю.

— Этот халат был преподнесен мне публично, — сказал оскорбленный Будай.

— Я знаю только то, что он был предъявлен раньше, — холодно ответил следователь. — Посмотрите, вот моя метка.

Тут он протянул вторую бумагу. Это было заявление о взяточничестве Будая. Командир полка увидел, что вместо подписи за неграмотностью полсотни его почитателей пришлепнули свои пальцы.

— Ваш помощник примет ваши обязанности, — сдержанно поклонился следователь и вышел из комнаты.

Будай, не помня себя, без фуражки выбежал на улицу и направился к помощнику. Он быстро прошел два. дома, открыл дверь и огляделся.

В комнате разлился желтый полумрак. Оплывшая свеча мерцала, освещая троих людей.

На диване сидела женщина. Она обхватила колени руками и неподвижно смотрела в черный исчезающий потолок. Она молчала, но ее большие синие глаза казались слепыми от слез. Другая женщина сидела у стола, уставившись на огонь, и, не мигая, без движения, смотрела на свечу.

Пламя колебалось каждый раз, когда ходивший по комнате маленького роста кавалерист доходил до стола.

Помощник Будая шагал размеренно, как маятник, Шпоры обрывисто звенели, будто отбивая секунды. Когда он шел к столу, из темноты постепенно выступала его маленькая фигура. Небольшое, твердое, будто чеканное лицо было серьезно и холодно. Превосходный наездник, отличный товарищ, он пользовался всеобщей любовью.

Когда-то он был известным жокеем. На большом состязании неудачно упал и сломал обе ноги. Выздоровевши, служил в «дикой дивизии». Гражданская война сделала из него закаленного бойца, а любовь к простору и приключениям привела сюда, на границу. Он был женат и страстно любил жену и ребенка, но, когда требовала служба, ловко прыгал в седло и исчезал на целые месяцы.

Будай молча огляделся и тихим комом опустился в темный угол дивана. Его лица не стало видно. Только большая спина горбом выставилась из темноты.

Маленький кавалерист упорно шагал из угла в угол, попыхивая трубкой. Наконец женщина у стола заговорила. Она отбросила назад прядь волос, отливавшую золотом при каждом колебании пламени. Ее белое лицо казалось прозрачным. Губы были бледны и твердо сжаты. Большие глаза стали пустыми. Они будто смотрели вдаль и видели то, чего не могли видеть другие.

— Будай! — медленно проговорила она, обращаясь к мужу и еле сдерживая рыдания. — Как это могло случиться?

Общее молчание продолжалось. Звон шпор маленького кавалериста и движение его черной тени по стенам и потолку были единственным ответом.

Женщина на диване подалась вперед. Ее белое лицо, холодное и строгое, выступило из мрака. Рама черных волос сливалась с темнотой. Черный шелк ее платья зашелестел, как сухие листья, и с ее губ сорвался легкий крик:

— Да не молчите, не молчите же вы! Кондратий, перестань ходить по комнате.

Звон шпор продолжался. Кавалерист как будто не слышал. Вслед за ним по-прежнему плыли белые клубы дыма. Будай поднялся с дивана и выпрямился во весь свой могучий рост.

— Кто скажет, что я — человек нечестный? — сказал он громко.

Никто не ответил. Шагавший по комнате кавалерист прошел мимо.

— Будай, три года мы живем на границе, — раздался печальный голос. — Три года ты был начальником участка. Ты умен. Ты честен. Мы жили как одна семья. А теперь ты обвинен во взяточничестве? Будай…

Ее голос прозвучал как жалоба ребенка. Великан долго молчал, потом заговорил глухо и спокойно.

— Я рад, что моя канитель окончилась, — устало и безнадежно проговорил он. — Я устал. Пять лет я ходил здесь, как в лесу, между ловушками и капканами. Я не мог есть спокойно, меня всегда могли отравить. На ночь я всегда осматривал комнату. Под подушкой, за ковром, на стене я часто находил змею или какую-нибудь другую ядовитую тварь. К черту! Теперь я свободен. Я буду отдыхать в тюрьме. Я ни о чем не буду больше думать.

— Кондратий, поди сюда, не шагай!

Помощник Будая подошел к жене и сел на диван.

— Почему ты не поддержал Будая? — спросила она, обняв мужа своими теплыми руками.

— Он ничего не знал. Я ничего ему не говорил, — перебил командир полка, потом стал продолжать громко и убежденно: — Я вам говорю, что за мной охотились пять лет. Я шел за отцом контрабанды осторожно, как за тигром. Но тигр шел по моим следам. Это бывает. Как я ни оглядывался, все-таки нападение произошло сзади. Что делать! Это тоже бывает.

Он хотел продолжать, но жена его перебила.

— Ведь это ложь, это все ложь. Объясни им, что вся жалоба — только гнусная клевета.

— Больше пятидесяти свидетелей, Марианна, — коротко заметил маленький кавалерист.

Он проговорил эти слова безразличным голосом. Ольга опустила руки и отодвинулась. Она знала значение этого сухого тона у своего мужа. Она даже зажмурилась от страха.

Неделю назад, когда он вернулся с перестрелки с контрабандистами, она почему-то спросила про Иващенко. И Кондратий сухо, как сейчас, ответил:

— Пуля в живот.

Она кинулась бегом. В сером войлоке лежало на земле что-то завернутое, длинное, и оттуда шел тяжелый трупный смрад.

Она не решилась подойти к страшному тюку из серого войлока. Его только что привезли увязанным на шестах вдоль лошади. Теперь она будто заново увидела Будая. Командир выбыл из строя. Присутствующие считали его убитым. Будай, отвечая на взгляд, кивнул головой. Она облокотилась на стол и залилась слезами.

Будай снова заговорил:

— Со мной пытались играть в кости. Пробовали втянуть меня в пьянство. Я только теперь узнал, что опереточная актриса была выписана из Москвы для меня.

Он горько засмеялся и продолжал:

— Я был мальчиком, которого хотели развратить.

— Или монахом. Недаром тебя зовут Антоний, — оказал Кондратий.

Глухо, как будто думая про себя, Будай заговорил безразличным голосом:

— Будь это в начале моей службы, я бы так легко не попался. Но я устал. Отец контрабанды с глазу на глаз предложил мне примирение и позвал в гости. Я не думал, что он нарушит шариат. Он обещал прекратить свою деятельность. И я от великой усталости подумал, что это возможно.

— Ну, и дальше?!.. — перебила его жена, подняв к огню заплаканное лицо.

— Я пошел к нему в гости. Их было человек пятьдесят. Меня встретили с почетом. Кланялись в пояс. Я терпел всю эту комедию. Потом на меня набросили парчовый халат. Я его снял. За мной понесли его в дом. Гоа назад халат был предъявлен в центре. Гости были только свидетелями.

— Зачем ты пошел к ним? — спросил Кондратий.

— Было подано несколько жалоб о том, что я не считаюсь с местными обычаями.

— Позови сюда следователя, и мы объяснимся, — храбро проговорила жена Кондратия.

— Следователь должен сам установить, что я оклеветан, это его обязанность, — ответил Будай.

Он хотел сказать еще что-то, но дверь на улицу широко распахнулась, и чей-то голос громко проговорил:

— Посмотрите, какая чертовщина.

В квадрат двери были видны горы Тянь-Шаня. В городе давно наступил вечер, но над горами еще дрожала заря. Горбатый хребет черной зубчатой стеной тянулся поперек высокого неба. Пелена тьмы висела над городом. Уродливыми столбами уходили тополя вверх, в тревожное небо. Оно дрожало желтым светом. Нижней половины домиков, окрашенных в синюю краску, не было видно. Белые стены, казалось, повисли в воздухе. Звенящий арык бежал по черной земле и отсвечивал холодным железом от далекого неба. Прохожие в темном исчезали в двух шагах. Все белое казалось плывущим, как привидение без ног.

— Закройте дверь. Это невыносимо! — дрожащим голосом проговорила жена Будая. — Там, на черных склонах хребта, на границе, притаились банды-контрабандистов.

Вошедший закрыл дверь и подошел к Будаю.

— Товарищ командир. Сейчас привезли Саламатина.

Он тяжело ранен. При нем было ваше приказание. Выезжать или нет?

— Не надо, — спокойно сказал Будай. — Теперь поздно.

Он направился к столу, его помощник последовал за ним. Кондратий сел в кресло. Будай лег поперек стола.

Огромный, костлявый, он приблизил вплотную свое лицо к собеседнику. Спутанные каштановые волосы падали на его потный лоб. Хитрые синие глаза были тревожны и странно веселы. Присутствующие услыхали разговор, который их оглушил, хотя собеседники говорили вполголоса.

— Ну? — насмешливо сказал кавалерист.

— Кондратий, кого ты ловишь? — спокойно спросил Будай своего помощника.

— Контрабандистов, — удивленно ответил Кондратий.

— Кто занимается контрабандой?

— Бедняки, которые работают на проценты.

— Кондратий, кто ими руководит?

— Мелкие собственники.

— А ими?

— Будай, ты одурел! Ты везде видишь заговоры!

— Кондратий, я не одурел! Ими руководит председатель потребкооперации Байзак.

— Ты, может быть, пьян, — спокойно возразил Кондратий.

— Нет, я не пьян. Байзак подал жалобу о халате. Сегодня я видел его подпись. Учись у него расчету. Меня сюда провожали родственники Байзака. Я думал, что это любезность, что-то вроде почетной свиты. Ты ведь знаешь обычай. Но это был конвой, чтобы я не убежал. Они провожали меня к следователю. Сегодня я должен был арестовать Байзака по обвинению в контрабанде. Сейчас к нему пришел целый караван из Китая. Саламатин ранен. Я послал его за эскадроном.

Кондратий протяжно засвистел вместо ответа. Он встал и зашагал из угла в угол.

В комнате разлилось непрерываемое молчание.

Глава II МАСЛАГАТ МУДРЕЦОВ

— Марианна, успокойся.

— Ольга, я не могу. Наши мужья — идиоты.

— Кондратий, не сердись! Ты видишь, она-девчонка.

— Она — злая девчонка, — процедил сквозь зубы новый командир.

— Не хотите ли вы, чтоб я разыгрывала вдову?

Потом она повернулась к Кондратию и яростно завопила:

— Если бы я командовала полком… О, я нашла бы, как бороться с Байзаком.

Она задыхалась от гнева. Ее золотистые волосы горели при дневном свете. Красные пятна шли по лицу. Глаза сверкали.

— Моя деточка, — ласково и небрежно проговорил Кондратий. — С меня довольно разных истерик. Ты мне мешаешь.

И он показал на Джанмурчи, который стоял с бесстрастным лицом.

— Уйдем, Марианна, — сказала Ольга и примиряюще взяла ее руку.

— Говори, Джанмурчи, — сказал Кондратий, когда женщины вышли.

Маленького роста, тоненький и чрезвычайно опрятный пограничник сидел, уставив на Джанмурчи свое чуть красное, обожженное горным солнцем лицо. Тот с уважением следил за его медленными движениями. Он знал, что они могут стать быстрыми, как у змеи, и сохранить свою точность.

Было известно, что Кондратий никогда не охотился. Он носил немецкий карабин, и у него всего было около сотни патронов. Он стрелял только в бою, и то не всегда, но никогда не промахивался. Никто не знал его административных способностей. Однако теперь Джанмурчи видел упорные зеленоватые глаза, которые понимали все с полуслова.

— Командир, Будай как будто убит. А ты стал вместо него. Мне очень жалко Будая. Он мне спас жизнь.

— Дальше! — перебил командир.

— Я пришел сказать тебе, что пришло в мою голову.

— Говори.

— Какой опий есть-это все Байзак.

Джанмурчи с опасением оглянулся, сел на стул и стал говорить вполголоса.

— Байзак — только богач. У Байзака толстый карман и длинные руки. Байзак не аристократ. Если он станет бедным человеком, каждый на него пожалуется.

— Так надо разорить Байзака? — быстро спросил Кондратий.

— Йэ! — ответил Джанмурчи. Он был восхищен быстрым умом нового командира. — Тогда больше не будет контрабанды. Я поеду на ярмарку в Каркару. Ты приезжай ко мне завтра. Я соберу совещание, — закончил он и встал с места.

— Там торгуют коровами и баранами. Зачем я поеду на ярмарку?

— Там у Байзака много денег, — таинственно прошептал Джанмурчи.

— У него шайка? — перебил Кондратий.

— Тсс, командир, — прошипел Джанмурчи. — Я все сделал. Теперь ты найдешь мою юрту. Завтра я жду тебя в гости, — и, приложив палец к губам, он вышел, не прибавив ни слова.

Обе женщины вернулись.

Ольга шумела шелковым платьем и внимательно смотрела на мужа.

Марианна дерзко спросила:

— Ну, что же ты будешь делать теперь?

Взбешенный кавалерист уставился на нее неподвижными прозрачными глазами. Обе женщины невольно попятились.

— Уйдем от него, видишь, какой он злой, — мурлыкающим голосом проговорила Ольга, щуря свои кошачьи глаза.

Кондратий молча встал и направился к двери.

— Я вернусь послезавтра, — небрежно бросил он через плечо.

— Вот он всегда так, — мягко сказала Ольга. — Так с ним ничего не поделаешь. Ему надо советовать осторожно и между прочим.

— Где он пропадает? — перебила Марианна и, не дождавшись ответа, заломила руки. — Ты знаешь, Будай стал курить опий.

Ольга побледнела, но спокойно спросила:

— Ведь его выпустили на поруки?

— Да, — истерически рассмеялась Марианна. — Сперва Джанмурчи привел какого-то лавочника с ножом. Лавочник пришел, чтобы в присутствии следователя отрезать Джанмурчи голову. Так проводник хотел поручиться за Будая. Потом Кондратий взял его на поруки.

— Послушай, Марианна, зачем Джанмурчи зовет Коку на ярмарку.

— Я не расслышала, но хотела бы поехать.

— Так мы поедем кататься, в ту сторону, — ласково предложила Ольга.

Марианна бросилась ей на шею. Потом обе стали говорить о мести.

К утру подруги улеглись. Перед рассветом Ольга приказала седлать лошадей. Обе женщины сделали около тридцати верст и утром были на Каркаре.

Ярмарка была в разгаре. На несколько верст растянулась конная сутолока. Огромные пегие быки с протяжным ревом проходили по долине. Тонкорунные бараны шли тесным стадом. У каждого сзади раскачивался курдюк, похожий на подушку. На свободное пространство вторгались целые табуны полудиких лошадей. Они неделями шли через ледники и луга. Пробирались по наклонным карнизам над пропастями, и теперь их ждал отдых. Выкрики пастухов разрезали воздух, как удар бича. Разноплеменная гудящая толпа пестрела по всему полю.

Ольга и Марианна больше всего боялись встретить Кондратия. Поэтому они сразу замешались в толпу.

Дунгане привели караван лошадей из Китая. Кульджинская белая пыль, похожая на золу, седым прахом покрыла вьюки. Каракалпаки в сапогах с войлочными подошвами приехали за скотом. Они держались как хозяева ярмарки.

Всадники съезжались, галдели, собирались толпами, и разъезжались во все стороны. Красные, зеленые, синие халаты плыли и мелькали на пеших и конных. Китайцы гомонили и сновали в базарной толкотне. Только что прошел дождь. Солнце пригрело. От сырой кожи, халатов и вьюков шел легкий пар. Вонь кож, запах овечьего сыра, чад шашлыка растянулись над всем полем. Возле холма строилась деревянная гостиница.

Рядом начинался целый город из юрт. Каждый день появлялись новые. Их привозили, расставляли, и ожесточенный галдеж торга вспыхивал у пестрых развернутых тканей. Топот коней, гром походных кузниц, ругань торгующихся, толкотня и давка оглушали каждого попадавшего сюда. В самой гуще толпы, примостившись на кипе товара, сложив ноги калачиком, сидел старик узбек. Рядам расположился дунганский повар с походной харчевней. Он принес два столика, соединенные коромыслом. На одном колыхался перламутровый кисель. Другой был уставлен чашечками с пряным мясом и рдеющим перцем.

Конкурент дунгана, чайханщик, каждую минуту открывал решето с пельменями. От крика лошади шарахались у коновязи. Вкусный пар клубами валил из-под навеса. Недалеко от чайханы стояла одинокая богатая юрта. Ее опасались и объезжали. Вот уже две недели, как сюда заглядывали со всей ярмарки люди из Китая и Киргизии, из Ферганы и Кашгара. У местного населения превосходное зрение. Только темный делец покупает очки. Очки — это реклама, вывеска учености. Люди в очках днем и ночью подъезжали к этой юрте. Они никогда не собирались вместе. Замешанные во всякую уголовщину, они боялись друг друга.

К полудню в гудевшей кругом толпе раздался тревожный говор. С другого края поля медленно пробивался всадник. Это был Кондратий. Не глядя ни на кого, он подъехал к юрте, бросил повод сопровождавшему его красноармейцу и вошел внутрь. Джанмурчи сидел с каким-то смуглым пройдохой в черных очках. Они пили кумыс, развалившись на шелковых подушках. Когда командир вошел, Джанмурчи встал.

— Сегодня будет совещание мудрых, — сказал он.-

Но мне они не верят, и потому каждый хочет говорить с тобой.

— Все зависит от них самих.

— Он хотел тебе рассказать про Байзака.

— Какого Байзака? — удивленно спросил кавалерист и тут же резко добавил: — Если он будет врать, он сядет за решетку. Понятно?

— Зачем я буду врать, — вкрадчиво заговорил человек в очках. — Я буду говорить правду, только скажи, что мне за это будет,

— Третья часть.

Алчность искривила рот незнакомца.

Третья часть опия? — переспросил он, поблескивая стеклами очков.

— Нет, ты получишь деньгами, о мудрый, — ответил Джанмурчи, — потому что опий все продают в контрабанду.

Человек в очках молчал. Потом, как бы решившись, он уставился черными стеклами на Кондратия и подобострастно заговорил:

— На ярмарке есть большая курильня опиума. Уф, хорошая курильня. Только моя боиса. Байзак- большой человек.

Кондратий поднял брови.

— Не говори про Байзака, говори про курильню.

— Там десять, пятнадцать пудов опия. Я ему расскажу, — и человек в очках показал на Джанмурчи.

Кондратий кивнул головой. Проводник и его гость стали шептаться.

Потом Джанмурчи громко сказал:

— Приедешь на базар, получишь третью часть.

Незнакомец взглянул на пограничника, ожидая подтверждения.

— Да, да, в таможне, — сказал Кондратий, и человек в очках поспешно вышел.

— Еще кто-нибудь будет?

— Да, мы весь день будем советоваться с мудры» ми, — спокойно и мстительно ответил проводник.

В юрту вошел, поворачивая во все стороны голову, широколицый мужчина. Его глаза также были закрыты очками. Джанмурчи приветливо встал ему навстречу.

Кондратий с тайным отвращением пожал потную, лип-кую руку контрабандиста.

— Казы плохо поступил со своими деньгами, — сказал Джанмурчи, — и потому хочет посоветоваться с тобой.

Кавалерист приветливо улыбнулся. Джанмурчи продолжал:

— Казы хороший человек.

Новый посетитель фальшиво засмеялся, показал рукой на тонкий войлок юрты, который их окружал, и попросил не называть его так громко по имени.

Джанмурчи льстиво осклабился, приложил руку к пруди и закивал головой.

— Казы обманули. Один плохой человек уговорил его тайно посеять опий. На разных местах в горах они посеяли десять десятин. Тот человек обещал четвертую часть. Но теперь Казы видит, что поступил плохо. На этот посев нет разрешения. Собирать опий придется тайно. Надо отправлять его в контрабанду. Казы не хочет попасть в тюрьму. Он услышал, что ты даешь третью часть за каждый найденный тайный опий или посев. Казы — хороший человек. Он видит, что его обманули. За те же самые деньги он может получить не четвертую часть, а третью. Поэтому он все скажет тебе, и ты уничтожишь посевы, у которых нет хозяина и разрешения.

— Десять десятин? — переспросил Кондратий. — Ведь это целое состояние.

— Десять, — ответил по-русски Казы.

— Пускай придет в таможню и получит деньги. Но перед этим пусть укажет все посевы.

Казы торопливо поблагодарил, встал и исчез из юрты.

— Джанмурчи, ты молодец!

— Командир, я буду мстить за Будая. Поезжай домой. Там к тебе придут другие шакалы. За деньги они расскажут тебе все. Их так много, что они разорвут на части отца контрабанды.

Кондратий погладил Джанмурчи по лицу, вышел и сел на коня. Красноармеец ехал сзади и посвистывал от удовольствия. По толпе шел говор.

— Кок-Ару, Кок-Ару — Зеленая Оса!

Кондратий уже был знаменит и имел прозвище.

Недалеко от конского базара шел разгром курильни опия. Крики долетали даже сюда.

— Что, Саламатин, как твое плечо? — спросил кавалерист, обернувшись в седле.

— Ничего, спасибо, — отвечал красноармеец.

В это время почтительный ропот пролетел по толпе, и она широко расступилась. Навстречу Кондратию медленно ехал Байзак. Он приветливо улыбался, хотя его лицо было желтым от ярости.

— А вот и контроль едет, — и Саламатин указал глазами на Байзака. — Только немножко поздно, — насмешливо добавил он.

Кондратий оглянулся. Там, где был Джанмурчи, как на пожаре работали люди. Они разбирали юрту и грузили ее на верблюдов. Кондратий приветливо поздоровался и заговорил, чтобы дать время Джанмурчи скрыться.

— Хорошая милисыя, поймала много опия, — пробормотал Байзак, заглянув в глаза командиру.

— Да, да, слава богу, — сказал Саламатин, выехав вперед и нагло уставившись в темные глаза Байзака.

Темные глаза Байзака полыхнули молнией. Но красноармеец зловеще улыбнулся и твердо глядел на отца контрабанды.

Байзак отвернулся.

— Байзак, — сказал Кондратий, — я хочу завтра тебя увидеть. Я хочу твоего совета. Я служу недавно.

Байзак прижал руку к сердцу и закивал головой. Он пробормотал проклятие и повернул коня в толпу. Но сбоку раздался смех. Байзак оглянулся, как тигр. Жена Будая хохотала ему в лицо. Отвернувшись, он тронул коня, а Кондратий побелел от бешенства.

— Зря, зря, — неодобрительно проговорил Саламатин. — И зачем это бабы лезут? Нешто можно женщине на себя гнев такого зверя принимать! — И, покачав головой, он тронул коня за командиром.

Глава III ЗУБЫ ШАКАЛОВ

Заведующий опийной конторой сидел за своим рабочим столом. Среднего роста, крепкий и рассудительный, он словно создан был для работы. Несмотря на большую физическую силу и нелепое имя — Феофан, он напоминал хорошего ребенка, из тех, какие летом бывают на взморье. Круглая голова с загорелым выпуклым лбом и блестящие живые глаза с задорным мальчишеским взглядом совершенно не соответствовали черным, смоляным усам и густому басу. Феофан получал кучу денег, зато и работал так, что приводил в отчаяние сослуживцев. Весной он заключал по четыреста договоров в день с плантаторами опия. Выдавая разрешения на ссуды, успевал обмерять посевы. Его память поражала плантаторов. Обычно, приезжая с гор, они не имели вообще никаких документов. Но каждый, хоть раз обманувший доверие Феофана, не смел показываться ему на глаза. Заведующий конторой, не спеша, с расстановкой смеялся: «Ха… ха… ха…», и извлекал из своей памяти весь проступок со всеми подробностями.

Его маленькая жена, живая, как ртуть, называла его «трус неимоверный»: Феофан панически боялся собак и прятался от них за жену. Но там, где была смерть, трус неимоверный умел смотреть ей прямо в глаза. Когда Феофан решил произвести учет посевов в соседнем районе, он тронулся через Алатау. На вершинах от горной болезни у него хлынула горлом кровь. Проводник оттирал его снегом и недоумевал, зачем ему на* до ехать считать чужие дела. Феофан глотал снег, плевал кровью на камни и, кое-как отдышавшись, приказал вести себя вперед. Дело было осенью, и они чуть не погибли от лавины. Проводник перебросил своего начальника через седло, как тюк, и полдня вез его полумертвого от удушья через ледник. Феофан, добравшись до места, произвел ревизию, загнал под суд взяточников и вернулся долинами, проехав за месяц тысячи две верст.

Безукоризненно честный и прямой, с воловьим упорством в работе, Феофан детально знал промышленность опия. Однако последнюю неделю он все чаще уединялся и с бесконечным терпением перебирал бумаги. Отчетность конторы начала путаться безо всяких видимых причин. Настало время сдачи урожая. Во время сезона служащие работали по пятнадцати часов в сутки. Но никогда не творилось такой чертовщины, которая началась в этом году. Фальшивые сведения сыпались ворохами. Казалось, плантаторы хотели сорвать работу конторы. Ложные цифры о посевах захлестнули канцелярию, как сеть. Весовщикам стали доставлять дрянной, разболтанный опий. Целую неделю Феофан не мог разобраться в том, что происходило. Он встал и посмотрел в окно. Как и вчера, с раннего утра улица была сплошь запружена лошадьми. Унылые, маленькие лошаденки всех мастей были привязаны к коновязям, столбам или просто друг к другу. Необычайная толпа в красных и синих халатах занимала каждое свободное место между лошадьми. Толстые, на вате, с непомерно длинными, отвороченными рукавами халаты делали людей вдвое более толстыми.

Остроконечные шапки, отороченные мехом, ныряли в толпе вниз, потому что уставшие тут же присаживались на корточки, переговариваясь снизу вверх. Белые жесткие шляпы, обшитые черным бархатом, похожие на треугольники, скользили в толпе, кивали, а когда поднимались, из-под них выглядывали потные смеющиеся коричневые лица. Стволы тополей были обглоданы начисто. Голодные и изнуренные лошади обгрызали кору насколько позволяли повода. На целых два метра от земли тополя имели вид телеграфных столбов. Феофан поморщился: «Посохнут деревья», — и пошел по всем комнатам конторы, продираясь сквозь мягкую ватную цветную толпу.

Все эти два дня он, ведя главную работу, успевал глядеть за другими, желая дознаться причины безобразной путаницы. На крыльце была сплошная толпа. В комнате перед барьером сгрудились плантаторы. Острый запах конского пота и сырой дурман опия не давали дышать. За низенькими столами, выбиваясь из сил от табачного дыма, пыли, жары и вони, работали весовщики. Кувшины, банки, тазы, кружки, наполненные вязким коричневым тестом, стояли на барьере и колыхались в целом лесе поднятых рук. Гам стоял такой, что в голове звенело.

Кричащие ватаги одна за другой вторгались в набитую комнату. Над барьером был ряд лиц, как в картин» ной галерее. Они смеялись, кричали и улыбались. Лукавые сверлящие глаза смотрели на весовщиков. При каждой улыбке узкие, косо прорезанные глаза заплывали и исчезали. Весы непрерывно стучали. Когда выкрикивали фамилию, промокшая от пота расписка расплывшимися кляксами падала на стол и заносилась в журнал. Мокрая, потная спина весовщика в чесучевой рубашке выпрямилась. Ошалевший приемщик злобно посмотрел на Феофана и проговорил:

— От этой проклятой жары и морфия наверное кто-нибудь сегодня взбесится.

— Ха… ха… ха… — отвечал Феофан.

И с полчаса он работал на весах с точностью хороших часов. Потом приемщик сконфуженно стал продолжать работу.

— А сколько принято?

— Тридцать пудов, — послышался глухой ответ. — Весь дневной сбор надо принять: за пятьдесят-шестьдесят километров везут. Деньги-то нужны. Не примешь- все к черту — в контрабанду уйдет.

— Это уж как водится, — засмеялся Феофан и прошел в следующую комнату.

Тут он нахмурился: несколько человек сидели на корточках и вели совещание. Широкий ватный чапан закрывал человека кругом, белый войлочный малахай на голове скрывал лицо. Сидящие в кругу имели вид диковинных красных грибов с белыми шапками. В середине сидел плечистый мужчина. Он злобно грыз большими желтыми зубами конец хлыста. Он был похож на злую, надувшуюся жабу. Его пронзительные блестящие глаза бегали и перебирали лица. Шепотом он долго объяснял что-то, и его внимательно слушали.

Красные сидящие грибы придвигались один к другому. Белые шляпы таинственно наклонялись одна к другой. Сидевший в центре круга, не глядя, протянул руку назад. Ему подобострастно положили на ладонь плоский рожок. Он взял щепотку табака под язык и, так же, не глядя, не благодаря, протянул руку назад. Рожах исчез так же, как появился.

«Манан», — с неудовольствием подумал Феофан.

— Как у вас дела? — обратился он к сидящему за столом.

— Феофан Иваныч, одолели с глупостями.

— А что?

— Требуют разрешения на неизвестные, незаконные посевы. И даже не хотят сказать, где они есть.

Феофан зашел с другой стороны и попытался заглянуть в лицо сидевшего в середине круга.

— Странно, — пробормотал он, — неужели это Байзак?

Ои хотел заговорить с незнакомцем, но на улице зашумела толпа. Потом по всей конторе пошел гул.

— Кок-Ару! Кок-Ару!

Прежде чем Феофан успел разглядеть, весь кружок сидящих рассыпался по другим комнатам. Кондратий в зеленой гимнастерке вошел в контору. Сзади него шел Джанмурчи.

— Не бойся, мы еще не опоздали, — и проводник достал из рукава бумагу, покрытую мусульманскими иероглифами. — Вот, командир, зубы моих шакалов, — сказал он, пробегая глазами список.

— А-эх! — закричал кто-то у барьера.

Растолкав толпу, чьи-то руки протянули банку опия.

— Атын нема? — устало прокричал приемщик.

— Арсланбек.

Рука с блестящим алюминиевым кольцом протянула расписку.

Джанмурчи быстро повел пальцем по бумаге и, повернувшись к Осе, сказал:

— Дробь!

Пограничник быстро запустил в банку с опием левую руку и вытащил горсть мелкой ружейной дроби.

— Стой!

Арсланбек попятился, чтобы скрыться в толпе, но на него в упор глядело дуло револьвера.

— Атын нема? — грозно переспросил Кондратий.

— Юсуп, Юсуп, — с хохотом отвечала вея толпа.

Кондратий улыбнулся от удовольствия. Земледельцы явно не сочувствовали контрабандистам. Неизвестно откуда взявшийся милиционер увел мнимого Арсланбека. Приемка на всех столах продолжалась.

— Джанвай, — сказал за другим столом приемщик, — отчего у тебя так мало? У тебя ведь два гектара.

— Все мое тесто смыло дождем.

Джанмурчи улыбался и смотрел в свой список, Джанвай со страхом следил за его пальцем.

— Ты врешь, — сказал приемщик. — Дождя не было.

— Ну, значит, был только ветер. Головки мака стучали, и все тесто упало на землю. У меня есть бумага. Многие люди видели этот ветер. Вот здесь они приложили палец.

— Куда поехал твой ветер с твоим опием, Джанвай? — спросил Джанмурчи.

Ответа не последовало. Джанмурчи что-то сказал Осе. Снова раздался свисток, и снова появился милиционер.

— А вот я их обоих сюда запишу, голубчиков, — угрожающе сказал приемщик. — В будущем году не получат разрешения на посев. — Потом он положил книгу, вытер пот со лба и обратился к Кондратию:

— Сегодня чертовский день. Приводили барана в подарок. Не успел прогнать, притащили кумыс. Никогда этого не было.

— Надеялись, что при скандале засуетитесь и примете опий с дробью.

— А почему вы нагрянули именно сегодня? — спросил Феофан, пожимая руку Кондратия.

— Потому что именно сегодня пытаются рассовать все, оставшееся от курильни.

Они отошли в сторону и о чем-то быстро стали говорить вполголоса.

— Невозможно, совершенно невозможно, — густым басом говорил Феофан. — Для этого надо десяток рабочих. Это, конечно, надо сделать. Но людей у меня нет. Они заняты в сушильне.

Джанмурчи подошел и вмешался в разговор:

— Командир, я долго думал. Возьми большую палку.

Секунду Кондратий напряженно, с недоумением глядел на Джанмурчи. Потом улыбнулся и быстро проговорил:

— Недурно! — Обратившись к Феофану, он добавил:- Мы обойдемся. Вот список фальшивых доверенностей. Придут на днях.

Он подал список, бывший у Джанмурчи. Оба вышли и сели на лошадей. Они заехали в казарму. Оса приказал захватить побольше веревок и длинный шест. Когда они проехали один квартал, к ним присоединился человек в очках. Пятеро всадников бешеным карьером понеслись за город. Один из красноармейцев вез длиннейший шест. Они мчались около двух часов. Лошади были в мыле. Неожиданно человек в очках повернул за утес и показал рукой:

— Здесь!

Большие атласные цветы мака, в чайную чашку величиной, горели цветными огнями под жгучим солнцем. Белое и красное пламя, казалось, струилось по маленькой долине. Длинное поле приютилось среди утесов, и его совершенно не было видно. Кондратий осмотрел поле в бинокль. Столбов с надписями владельцев не было. Посев был анонимный.

— Сколько здесь?

— Три десятины, — отвечал человек в очках.

Оса подошел к краю поля. Местами мак был готов. Только что здесь вели работу. Созревшие головки были уже надрезаны. Молоко выступило густыми белыми каплями.

— Отец контрабанды очень торопится, — задумчиво сказал Джанмурчи. — К утру молоко уже потемнело бы и засохло. Завтра он собрал бы все тесто. Нам осталась бы одна трава.

— Остальные покажешь? — спросил Кондратий.

— Хорошо, еще семь десятин, — отвечал человек в очках.

— Косить, — коротко бросил Кондратий и пошел к лошади.

— Люди сколько работали, труда сколько положили, собирать ведь его по капельке. А теперь топтать жалко!

— Ничего не жалко. Ни черта прока от него не будет. Все равно в контрабанду уйдет. Сказано: косить — и коей. Ну, вы там, Скоро кончите разговоры! — закричал Кондратий красноармейцам. — Поторапливайтесь!

— Чиво? — недоумевающе спросил молодой красноармеец.

— Дурак, — заорал другой. — На веревку! Запрягай лошадь. Опять не понимаешь? Это же дуб, а не человек! Сделай постромку! Привяжи к концу шеста. Вот, а я Привяжу к другому концу.

— Золотая голова у тебя, Саламатин! — сказал Кондратий.

— Еще спрашиваете? Гони!

Кони с места взяли вскачь.

Длинный шест широкой полосой уничтожал посев. Хрупкие высокие цветы ломались и стлались к самой земле. Сильный одуряющий запах, наполненный парами морфия, тянул с поля.

— Командир! — сказал Джанмурчи.

— Чего тебе?

— Почему ты позволил на ярмарке, чтобы китайские купцы давали ткань в задаток контрабандистам? Почему ты не арестовал всех?

Оса задумчиво улыбался. Ему представилось лицо Будая в тот несчастный вечер. Теперь он сам мог дать урок Джанмурчи.

— Джанмурчи, как выливается вино из сосуда? — спросил он.

— Через горло, — с живостью ответил проводник.

— А где течет опий в Китай?

— Через перевалы.

— Правильно. Здесь Байзак может его спрятать, и мы его не найдем. На перевалах мы подставили кружку под вино, которое польется со всех этих полей. Понятно?

— Ой-бо-бо, шайтан! — с восхищением прошептал ошеломленный Джанмурчи.

Поезжай косить дальше, у меня и так много дела, — проговорил маленький кавалерист.

Он сел на коня и повернул к Караколу.

— Байзак! — проговорил Джанмурчи. — Клянусь тебе, что когда-нибудь Зеленая Оса укусит тебя прямо в сердце и ты умрешь!

Глава IV СНЫ БУДАЯ

На берегу Иссык-Куля, в верстах двадцати от города, находился летний поселок. Это был целый городок из юрт. Издали юрты похожи были на семью грибов. Они росли и исчезали так же быстро, как маслята. Осенью приезжали верховые, и городок исчезал. Шум, крики, сплетни, пестрота лиц и костюмов. Сзади желтый песок, заросший колючками, впереди синь озера. Вдалеке от пляжа, почти у самой воды, стояла одинокая юрта. Сюда привезла Марианна Будая, чтобы он отдохнул и забылся.

Лодка плыла по синей воде. Озеро расстилалось бесконечным темно-синим пространством. Впереди местами выступали желтые песчаные отмели. Вправо и влево далеко были видны горы. Берегов не было видно. Горы как будто поднимались из воды. Тяжелая и неуклюжая рыбачья лодка двигалась медленно. Юрта позади белела на сером песке. Будай медленно греб и с удовольствием слушал скрип весел. Вода стекала прозрачными каплями. Когда он смотрел за борт, были видны камни на дне. Вода была такая прозрачная, что казалось — дно поднимается и опускается при каждой легкой волне.

Впереди черной полосой начиналась глубина. Будай забыл про удочку. Он все продолжал грести. Оглянувшись, увидел, что берега с юртой почти не видно. Холодной черно-синей пропастью стала вода за бортом. Теперь было недалеко до того места, которое он посещал ежедневно. Впереди туман поднялся из воды. Там, где было серо и мглисто, по озеру протянулись полосы, сверкающие, как сталь. В небе плыли круглые летние облака. Их тени изменяли цвет воды. Вдали под солнцем все водное пространство засияло ослепительным зеркалом. Далеко у берегов вода была зеленая, как морская, и отливала в синее.

Позади в черно-синей поверхности озера отражались белые облака с обтаявшими серебряными краями. Они медленно плыли одно за другим к далекому берегу. Будай поднял весла и долго слушал звон капель. Теперь он был на месте. Он встал и чуть не упал. Неустойчивая лодка качалась при каждом движении. Будай лег грудью на борт и стал смотреть в озеро. В прозрачной зелени на желтом песке лежали каменные плиты. Будай долго смотрел на них, потом лениво ударил веслами, и лодка поплыла дальше. С невольным волнением он зорко глядел вглубь. Пересекающиеся полосы стен беззвучно поплыли внизу. Будай остановил лодку. Она медленно повернулась на одном месте. Большие квадратные тени протянулись по желтому дну в прозрачной воде.

— Где она? Ах, вот! — пробормотал Будай.

Он жадно глядел в сторону, вниз. Из темной глубины поднималась башня минарета. По углам от нее тянулись тени от черных боковых башен. Дальше виднелись какие-то постройки. Их желтые стены уходили вглубь, и тени делались все более смутными. Легкий ветер незаметно погнал лодку, и дома внизу стали опускаться в синюю пропасть.

Будай медленно плыл над древним затонувшим городом и, все более волнуясь, глядел, как стены внизу опускались. Вот недалеко под лодку медленно проплыло ярко-желтое пятно. Это свет солнца сквозь воду упал на купол минарета или вершину башни. Потом второй большой ярко-желтый круг проплыл и исчез в синем мраке. Черно-синяя, будто ночная мгла поглотила все. Будай вздохнул и взялся за трубку опия. Он сделал несколько глубоких затяжек. Потом еще. Медленно он по» вернул лодку назад. Ее погнало ветром, и снова внизу беззвучно поплыли желтые здания. Сперва они были хорошо видны в зеленом сумраке, потом стали опускаться, и синяя глубина поглотила их всех. Будай курил и слушал.

Снизу доносился глухой звон языческих чугунных колоколов. Будай хорошо знал их. Некоторые из них были извлечены со дна озера лет пять назад. Он видел их в музее Алма-Ата. Они были вместе с серебряными, позеленевшими монетами и черно-золотой чашей. Самый большой колокол имел вид полушария. Кружевные прорезанные края его были покрыты легкими зелеными водорослями, тонкими, как волосы русалки.

— Бу-ум-бум!

Будай слушал. Глухой звон расплывался в воде. Потом снизу стал подниматься глухой городской шум. Где-то в сознании слабо промелькнула мысль об опасности. Как будто кто-то другой сказал ему, что он пьян от опия. Лодка может перевернуться, и он утонет. Тогда он лег на дно лодки. Он так делал всякий раз. Каждый день. Он всегда слушал тихие приказания этого далекого, безразличного голоса. Потом, как и вчера, ему показалось, что лодка все-таки перевернулась. Будай задыхался. Ему казалось, что он опускается туда, в холодную синюю ночь. Потом сразу стало светло. Он пришел в себя. Так легко и прохладно было дышать.

Он был здесь совсем недавно. Глиняные стены домов, площадь, арбы — все было так знакомо.

Куда он идет? Да, ведь в прошлый раз он недослушал рассказа муллы. Будай пошел, легко расталкивая толпу и не чувствуя земли под ногами. Глиняный дом. В окнах железные решетки. Но почему кругом сумрак? И небо — темно-зеленое, как стекло бутылки. Как в прошлый раз, он повернул за угол. Кто его впустил? Он не заметил. Да это и не было интересно.

Перед ним был высокого роста старик с зелеными глазами.

— Ха-ха-ха!

Он рассказывает всегда такие потешные истории. Будай слушал его с большим удовольствием.

— Почему ты опоздал? — говорит старик.

Будай хочет ответить. Он хочет говорить много, много, но не может. Он пришел слушать, а не говорить.

— Сегодня я расскажу тебе с нашем хане. Я расскажу тебе, как погиб город Кой-Сары. Хе-хе, это забавная история.

Неподвижно сидящий старик расплывается в мутное пятно. Потом Будай видит в упор его смеющееся лицо.

— Мы сейчас с тобой находимся в Кой-Сары, на дне большого моря.

Будай хохочет. Этот старик такой потешный, так откровенно врет.

— В нашем городе царствовал хан, — говорит старик. — Когда он брил голову, цирюльник не возвращался домой. Никто не знал, куда деваются цирюльники. В конце концов не осталось ни одного цирюльника. Когда хан нашел еще одного, то после бритья хотел его убить. Цирюльник стал плакать: «Я никому не скажу, только оставь мне жизнь». Хан его отпустил. Цирюльник терпел два дня. Он владел тайной, и ему хотелось объявить ее всем. Он посоветовался с одним мудрецом. Мудрец сказал:

«Если тебе не терпится, ночью открой крышку городского колодца и прокричи туда свою тайну. Только не забудь закрыть крышку. Иначе колодец не будет хранить твоего секрета. Он выбросит его назад. Берегись, чтобы он не выплеснул всю воду вместе с твоей новостью».

Ночью цирюльник пришел к колодцу, поднял крышку и стал кричать:

«У нашего хана ослиные уши! А у нашего хана ослиные уши! Э-э, ага! А вот у нашего хана ослиные уши!»

Он кричал во все горло. Он был так рад, что освободился от тайны. Бегом направился он домой. Теперь он мог спать спокойно.

Уходя, он забыл закрыть крышку колодца. Жерло колодца не могло хранить тайну так же, как горло цирюльника. Ночью из колодца пошла вода, и теперь мы с тобой на дне моря.

Ты слышишь, как ревут бараны. Рыжие бараны на площади. Они скучают без пастбищ. Недаром город назывался Кой-Сары.

Будай хохочет. Ему очень смешно, но он сам чувствует, что его смех звучит трагически. Удушье давит ему горло крепкой рукой. Старик тоже смеется. Его смех — как щекотка.

Будай задыхается, хрипит и приходит в себя. Он весь в поту.

С трудом поднявшись, Будай сел на скамью и медленно повернул лодку назад к берегу, туда, где была юрта. Снова сделав несколько затяжек опия, он почувствовал, что опять опьянел, и стал торопиться. Оглядевшись, он увидел, что провел здесь целый день. Солнце склонялось к закату. Желто-золотые облака плыли по синему небу и по синему озеру. Снеговые горы занялись пламенем. Малиновым и оранжевым заревом полыхали льдины, высоко повисшие в небе. Горы потускнели и почти не были видны. Казалось, изломанные, горящие хребты льда висели в воздухе. Ледники нельзя было отличить от облаков, и лишь местами темно-зеленые сумрачные отсветы глубоких впадин обозначали горы и струились в расплавленном цветном огне. На севере теневые, холодные тусклые льды острыми пиками вонзались в синее небо. Казалось, что черные пятна утесов удерживали и мешали всей массе льда растаять и распуститься в воздухе без следа, как погасшее вечернее облако.

Весла неустанно скрипели, и прозрачная вода текла с них, падая в синюю глубину. Будай греб изо всех сил, но тяжелая лодка двигалась медленно и до берега было далеко. Солнце сразу опустилось за высокий хребет. Облака загорелись красным пожаром и заклубились, как дым ночью над горящей деревней. Вода и небо стали зелеными. Серый песок на берегу отливал красным от облаков, а по зеленому небу, как длинные прямые лучи, протянулись темные тени. Горы потемнели до вершин, озеро блестело и светилось.

Высоко над юртой в мягком дымном зеленом облаке выступила и повисла луна. Рыбачий парус маячил на сумеречной воде. Стемнело, но озеро продолжало блестеть, как будто покрытое льдом. Казалось, парус бесшумно плыл по сплошному полярному льду. Озеро дрогнуло, потемнело, и последний свет поглотил темные го ры. Блестящая Луна потеряла ореол и четким диском засияла в тусклом зеленом воздухе. Темное небо опустилось и стало ближе. Погасшее озеро черной пропастью расступилось позади, и далеко по воде было слышно с берега каждое слово.

— Антоний!

Будай выпрыгнул на мокрый шуршащий песок и подтащил лодку.

Стройная Марианна с распущенными волосами бежала к нему.

Она только что выкупалась. От нее пахло соленой свежестью озера.

— Милый!

Она поцеловала мужа, но заметила, что он еле стоит на ногах, и отшатнулась.

— Ты опять накурился!

При лунном свете она показалась ему бледной и беспомощной в своем белом платье на берегу темного бесконечного озера.

— Ты понимаешь, — сказал Будай, — старик очень смешон.

Марианна посмотрела на жалкую, бессмысленную улыбку, которая блуждала по его лицу, и взяла мужа за руку.

— Идем в юрту, — ласково заговорила она, стараясь сдержать слезы. — Я ждала тебя целый день. Кондратий прислал бурдюк кумыса и много вкусных вещей. Джанмурчи не явился. Я сама собирала для костра хворост и исколола себе все руки. А тебя все не было.

— А, Кондратий… Да, это было так давно…

Что-то похожее на воспоминание скользнуло по пьяному лицу Будая.

— Кондратий хотел, чтобы ты поправился, — горячо заговорила Марианна. Она нагнулась и ввела Будая в юрту. — Кондратий устроил тебя здесь. Кондратий хочет, чтобы ты отдохнул, а ты куришь. Посмотри, сколько у тебя седины в волосах, Антоний! — Марианна расплакалась и стала целовать мужа.

Он молчал и глядел на огонь. Марианна гладила его по голове и усадила на подушки.

«Правда, он совсем пьяный, — подумала она, разогрев на очаге ужин. — Но ничего, это пройдет, ведь он перенес такое горе!»

Она опустилась на колени и стала раздувать огонь. Угли тлели и бросали красный отсвет на ее белое платье, похудевшее лицо и золотые волосы.

Наконец огонь вспыхнул. Тени весело заплясали по всей юрте.

— В Караколе я была в кино. Так потешно. Они установили во дворе фабричный гудок. Он гудит часами, пока соберутся все. Это напоминает большой город. Ведь это единственный гудок в Караколе.

Ее голос прервался.

— Будай, я боюсь. Там кто-то ходит, — прошептала она.

Будай бессмысленно улыбался. Марианна встала, приподняла полог, выглянула наружу и вдруг отчаянно закричала. Две руки просунулись в юрту, обхватили Марианну поперек тела, и она исчезла.

Будай одну секунду осоловело глядел. Потом все опьянение слетело с него.

Стиснув зубы, он огляделся, хватаясь за наган, и выскочил из юрты.

На вороного коня грузили что-то белое. Ослепленный блеском костра, Будай не мог хорошенько разглядеть и стал стрелять почти наугад. Из темноты раздался хохот, и кони затопотали по берегу. Будай побежал за ними и остановился. Мимо промчался всадник. Пограничник тщательно прицелился и выстрелил. Ему послышался крик, но всадник не остановился. Будай понял, что последняя надежда добыть коня погибла. Тогда, забыв обо всем, он бегом бросился в степь. Ноги вязли в песке, но он бежал, пока не свалился.

Далеко впереди послышались выстрелы. Глухие, настойчивые, следовавшие один за другим. Сердце его забилось от радости и надежды. Но кругом него были тишина и мрак. Отдышавшись, он встал и то шел, то бежал, сам не зная куда.

Когда же наступил пасмурный рассвет, Будай увидел вдали человека и, собрав последние силы, побежал к нему. Около коня, лежавшего на земле, неподвижно сидел Джанмурчи.

— Начальник, это был я. Ты попал мне в ногу, но я продолжал за ними ехать. Позор на мою голову. Я гнался от самого города предупредить тебя, но не успел.

Джанмурчи снял шапку, взял горсть песку и высыпал его себе на голову. Оба долго сидели молча. Загнанный конь не мог даже стоять. Он лежал и, не имея сил держать голову на весу, уперся мордой в землю. Джанмурчи перевязал рану на ноге и покачал головой. Кто-то проехал по дороге. Будай и Джанмурчи посмотрели друг на друга. Потом проводник с тоской сказал вслух то, что каждый думал про себя:

— На телеге нельзя догонять. Они поехали в горы без дорог, туда!

Он сделал безнадежный широкий жест рукой в сторону далеких снеговых хребтов.

— Отпусти подпругу, издохнет, — сказал Будай, кивнув головой на загнанного коня.

— Все равно.

Несколько всадников показались на дороге. Они ехали в Каракол на базар. Приблизившись, они долго, внимательно смотрели на коня. В начавшейся агонии рыжий конь задрал голову и оскалил зубы, как будто засмеялся. За несколько минут он весь опал. Кости выставились, и кожа на них натянулась, дрожь непрерывно дергала рыжие тонкие ноги.

— Если сейчас зарезать, еще можно есть.

— Все равно, — повторил Джанмурчи.

Проезжий спрыгнул с седла на землю и быстро подошел к лошади. Это было простое движение, но почему-то от него Будаю стало не по себе. Он хотел отвернуться и не мог. Киргиз поднял с земли рыжую голову коня и подпер ее коленом. Будай увидел, как маленький острый нож что-то проворно сделал около горла. Киргиз отскочил: Зияющая черная рана разлезлась по шее коня, и голова безобразно откинулась назад. Остальные всадники слезли с коней и тут же начали свежевать еще дрыгающуюся тушу. Будай увидел белые жилы на красном и отвернулся. Только тут он понял, что лошадь зарезали. Черная кровь широкой лужей разлилась по желтому песку. Под самой лошадью она была ярко-красная, а поодаль впиталась в песок. Покоробленное заскорузлое темное пятно на земле было страшным и отвратительным. В небе закружился орел. Путники срезали все мясо и завернули его в шкуру. Потом самый старый обратился к Джанмурчи и коротко спросил:

— Сколько?

Джанмурчи даже не ответил и молча пожал плечами. Тогда старик сказал:

— Нехорошо обидеть в дороге путника. Мясо, кожу, седло я продам на базаре. Деньги оставлю чайханщику, — знаешь, около дунганской чайханы.

— Хорошо! — ответил Джанмурчи.

— Себе я возьму немного, — сказал старик и подошел к своему коню.

Они все сели и поехали в город.

— Лучше бы эго была моя кровь! — сказал Джанмурчи, указывая взглядом на лужу.

Будай молчал. Джанмурчи продолжал:

— Тюра курит опий. Его душа беседует с аллахом. Он видит всякие сны. Он не виноват. Мариам украл Байзак. Зачем молодая женщина смеется? Нехорошо, когда ребенок подходит к золку, а Джанмурчи повинен смерти, Джанмурчи забыл, что Калычу тоже увезли неизвестно куда. Калым пропал. Сердце Джанмурчи пусто. Для кого будет его юрта? Но Джанмурчи повинен смерти. Тюра спит. Джанмурчи должен беречь Мариам. Айда!

Он взял Будая под руку и поднял с земли. Они оставили лужу крови на земле, разряженный револьвер и пошли к городу. Будай застонал. Он вспомнил, что на берегу осталась юрта. Там были платья Марианны и ужин, который она ему приготовила.

Глава V ЗОЛОТОЙ РОТ

Карагач в целую сажень в обхвате покрыл своей тенью угол двух улиц базара. Выбеленная печь чайханы выбрасывала облака пара и дыма. Навес за углом оперся на карагач. Кора дерева почернела от копоти и лоснилась от жира. В чайхане с земляным неровным полом стояли длинные скамьи и столы. В углу — бочка с водой, белые бутыли с кумысом. На маленьком столике возле печи работали несколько человек. Один размешивал тесто для пельменей, другой заворачивал в тесто мясо с ловкостью фокусника. Сделав два пельменя, он щелкал ими в ладонях как кастаньетами и с криком бросал третьему. Повар месил тесто, как будто хотел развеселить весь базар. Большой, тяжелый ком он схватывал за концы и взмахивал им, словно хотел выбросить на улицу в грязь. Тесто вытягивалось в воздухе. Повар размахивал руками, и глядел то вверх, то вниз, как жонглер. Тесто белыми петлями развертывалось над его головой, кружилось у самих ног внизу и плавно пролетало кругом него. Это был какой-то танец с тестом.

Вся готовка сопровождалась выкриками и пожеланиями здоровья посетителям. В чайхане было радушно и весело. Всех встречали с достоинством и благожелательством. Проворно, почти бегом разносили посетителям пельмени, плов, кавардак (мелкие куски мяса). Тонко нарезанная редиска, томленная в китайском уксусе, зеленый накрошенный лук и целое блюдо красного перца подавались в виде приправы.

Разноплеменный говор с утра до позднего вечера не замолкал в чайхане. Приветливость хозяев задерживала: всех. Киргиз, который полгода не видел людей, глазел на пеструю толпу базара. Русский ел палочками рис с ловкостью заправского китайца. Две бабы в пестрых платьях выпили бузы и решили сплясать под гармонику. Все они старались пробыть в чайхане как можно дольше. А большая беленая печь варила прямо на улице, на виду у всех посетителей, и с утра до вечера выбрасывала из-под навеса клубы дыма и вкусного пара. Перед чайханой стояли нары, покрытые коврами. На них каждый проходящий мог сесть и сидеть, сколько ему вздумается. Дощатая оштукатуренная чайхана не имела окон. Свет и люди вливались в двери, которые были открыты круглый год. На улице был непрерывный крик и толкотня целый день.

Арбы, пешие и конные сновали, теснились, пробирались кое-как, чуть не давя друг Друга, но каждый перешагнувший чайхану с улицы был как дома. Базарный нищий целый день молча стоял с протянутой рукой рядом с зеленщиком. Он обедал поздно. Но когда у него набиралось достаточно денег, он важно входил, и ему подавали как всем. В чайхане обычно знали про всех все. В это раннее время почти никого не было. Поэтому три человека, сидевшие в углу, свободно разговаривали между собой.

Они все-таки сдерживали голоса, но зато смеялись очень громко. В самом углу, где сходились две скамьи, сидел Ибрай. Его борода была типична для настоящего правоверного. Длинная и жесткая, как конский хвост, она была такая редкая, что подбородок просвечивал сквозь нее. Бледные щеки были выбриты, и борода казалась приклеенной. Она придавала его желтому лицу и тусклым глазам жестокое выражение. В чайхане хорошо знали, что Ибрай промышляет контрабандой.

Второй собеседник, по имени Шавдах, пил бузу. На днях он должен был выступить в Китай с большой контрабандой. Это был красный толстяк с бабьим тоненьким голосом. Третий был одет под европейца. Поперек френча тянулась медная цепочка от часов — знак культуры. Он был известен под кличкой «Золотой Рот». Обычно никто не называл его по имени. Робкий и несмелый, он никогда не был замешан ни в одну историю. Он дружил с контрабандистами, но умел молчать и потому получил свое прозвище. Было известно, что когда-то, до революции, он промышлял контрабандой по ореховому наплыву в Фергане. Он спиливал наросты и вывозил их в Китай. Золотой Рот так умел делать свои дела, что лесообъездчики и даже лесничие были у него на жалованье. Богатство его окончилось тем, что он пришел полуголым и избитым в Каракол. Теперь Золотой Рот занимался странным, но доходным делом. Когда он узнавал о большой контрабанде, то ехал в горы за лошадьми. Там выхаживал брошенных, загнанных коней и пригонял их в город на базар. Бывало, что иной раз за лете ему удавалось продать целый десяток. Толстый Шавдах долго и убедительно говорил своим бабьим певучим голосом. Он доказывал, что Золотой Рот должен ехать с ним в Китай.

— Ты знаешь дороги. Ты даже не будешь охранять караван. Если настигнут пограничники, я дам тебе пьяную лошадь. Давно я уже даю ей опий. Иншаллах! Она не боится выстрелов и никакой дороги.

— Зато я боюсь, — коротко отвечал Золотой Рот.

Ибрай и Шавдах покатились со смеху.

— Он хороший человек только потому, что всего боится, — сказал Ибрай.

Золотой Рот медленно ответил:

— Однажды, вы помните, я получил в дороге подарок.

— Это правильно, — перебил толстый Шавдах. — Если не дать встречному подарка, то аллах не даст счастья. Нельзя нарушать обычая. Я сам испытал это.

Золотой Рот продолжал:

— Вместе с подарком они отдали мне свою беду. Меня встретили пограничники и обыскали. За один джин (600 грамм) опия я целый месяц просидел в тюрьме и подметал двор комендатуры.

— Ты поедешь в Китай и привезешь оттуда целый фунт золота, — продолжал убеждать Шавдах. — Целый год ты будешь как бай. Но, конечно, ты привезешь больше.

— Шавдах, — сказал Золотой Рот, — если тебя поймают, что ты будешь делать?

— Я буду отставать, — Шавдах оживился. — Когда меня поймали два года назад, пограничники были молодые и неопытные. До города было двадцать три дня пути. Меня поймали на Пикиртыке.

Слушатели кивнули головой. Шавдах выпил полчашки бузы и продолжал:

— Мы затянули подпруги как можно туже. — Слушатели расхохотались. — Мы хотели, кроме того, забить гвозди в копыта лошадей, но это нам не дали сделать. Довольно было и того, что мы сделали. Мы пошли быстро и хотели показать, что спешим вместе с пограничниками.

Золотой Рот и Ибрай хохотали, закатывая глаза под лоб. Шавдах захлебывался от удовольствия.

— Через два дня полного пути от рассвета до ночи у всех лошадей на животе было вот…

И он протянул свои ладони, чтобы показать, какие раны были у лошадей. Шавдах отдышался от смеха и запищал дальше:

— Я думал, что подпруги перережут наших лошадей пополам.

Слушатели помирали со смеху.

— Товар переложили на казенных лошадей, а всех наших пограничники бросили. Они думали, что лошади заболели, потому что мы торопились. Кроме того, они не умели привязывать вьюки. Поэтому мы сами грузили товары на их лошадей. Через неделю дороги из пятнадцати казенных лошадей десять остановились. Товар и коней мы бросили на дороге. Еще через неделю лошадей не было. Ночью мы все убежали. Кто стал бы догонять нас? На каких конях? Мы шли назад и собирали товар и лошадей, которые тихо паслись на траве. И мы спокойно продолжали наш путь, — закончил Шавдах.

Золотой Рот подмигнул, и толстяк побагровел.

— Берегись, — сказал он, — в прошлый раз я бросил в Аксайской долине восемнадцать лошадей. Я знаю, что там волков нет. Кто увел их, когда к ним вернулись силы?

— Найди! — невозмутимо отвечал Золотой Рот.

— Шавдах, — сказал Ибрай, — когда ты поедешь?

— Через неделю, — гневно отвечал толстяк.

— Шавдах, сегодня ты богатый. Судьба! Завтра ты будешь ободранный, как вот этот нищий, — с лицемерным участием сказал Золотой Рот.

Шавдах важно покачал головой.

— Ты знаешь, манап никогда не теряет. Я — манап. Если я стану нищим, завтра придут пастухи и приведут скот. Ты знаешь обычай: пока я богат, обо мне никт9 не помнит. Но если меня посадят в тюрьму, сотни людей продадут последнюю корову, чтобы помочь мне убежать. Ведь это уже было не один раз. Я — маленький человек, по когда я попадаю в беду, то весь мой род вспоминает, что я — манап. Поэтому я ничего не боюсь. Кроме того, если меня три раза поймают, но один раз я пройду — и то все будет хорошо. Сейчас дают за пять фунтов опия полфунта золота.

— Ты привезешь столько золота? — переспросил Ибрай.

Его желтое лицо стало еще более жестоким и алчным,

— Да, я привезу столько, — нерешительно, как будто с опасением проговорил Шавдах.

— Байзак — не манап, — упрямо сказал Золотой Рот.

— Тс… — в один голос зашипели Шавдах и Ибрай.

— Если манап теряет, то каждый человек приносит ему, что может. Я знаю все. Когда пять лет назад один большой человек — вы знаете, о ком я говорю, — потерял караван контрабанды, он стал богаче, чем был. Вы тоже это знаете. Он разорился и стал нищим, но ему пригнали больше тысячи коней. Но твой господин — не манап, — закончил Золотой Рот, обращаясь к Шавдаху.

— Он больше манапа, — ответил Шавдах. — Манапы сидят за решеткой. Все, что он говорит, люди обязаны исполнять. Вот кто он. Он покупает людей. Они его ненавидят, но повинуются.

— Это правда, — спокойно возразил Золотой Рот. — Но если завтра он станет бедным…

Ибрай и Шавдах расхохотались на всю чайхану. Ибрай повторил, гогоча во все горло:

— Если он станет бедным…

Золотой Рот спокойно продолжал:

— Тогда все его враги подымутся как один. Никто ему не поможет. У него будут только одни долги. Он на манап. Он бай. Вы знаете, что это значит.

Шавдах долго смотрел, вытаращив глаза, как будто не понимал. Это была его манера показывать презрение к глупости собеседника. Потом горячо заговорил:

— У него таких, как я, столько, сколько красноармейцев у начальника границы. В Китае он имеет дома и землю и всегда может уехать туда. И я, ах, я только у него служу. Если бы ты знал, сколько у него богатства! Он делает, что хочет.

На минуту Шавдах замолчал, потом еле слышно прошептал:

— Теперь он отсылает в Китай жену Будая. Говорю тебе, что он могуществен.

Теперь Золотой Рот выпучил глаза и долго молчал, потом оглядываясь от страха, тихо спросил:

— Мариам поедет с тобой?

— Найди, где она, — ответил Шавдах, и все трое стали хохотать.

Потом толстяк сквозь смех прибавил:

— Она там же, где восемнадцать лошадей.

И снова все расхохотались.

Золотой Рот смеялся льстиво и заглядывал в глаза Шавдаху:

— Ты мне нужен, — снова заговорил Шавдах. — Никто, кроме тебя, не знает дороги через Кизыл-Су. Если ты поедешь со мной, ты получишь невесту. Так сказал он.

Золотой Рот навострил уши и слушал, не переводя духа. Шавдах продолжал:

— Она богатая. Всех твоих лошадей будет мало для половины калыма. Одно ее желтое бархатное платье стоит коня. У нее на косах столько серебра, что не влезет тебе в пояс. Ее шапка из выдры стоит двух коней. Кроме того, она совсем молода, ей пятнадцать лет. Она родственница манапа. Ты, нищий конокрад, сразу станешь манапом, получив такую жену и десять юрт. Десять юрт и стадо баранов. В юртах будут жить твои пастухи. Ты — бедняк, а живешь теперь в городе. Йэ? Все это он даст тебе, только один раз проведешь нас через Кизыл-Су.

Золотой Рот уклончиво ответил:

— Я все-таки не знаю, о ком ты говоришь.

Шавдах заглянул ему в глаза и увидел предательство.

— Ты знаешь, что ты можешь всегда умереть, — свирепо сказал он. — Ты слишком много знаешь,

— Зачем ты молчишь? — сказал Ибрай. — Смотри, а то Шавдах откажется.

Ибрай наклонился за коробкой спичек, которую он уронил на землю. Из-за пазухи его чапана выпало письмо. Мгновенно три руки протянулись за ним. Золотой Рот первым схватил письмо и, спрятав его за пазуху, рассмеялся воркующим смехом. Ибрай и Шавдах оглядывались по сторонам. Золотой Рот тихо проговорил:

— Плохо возить казенные пакеты, Ибрай. Кто возит казенные пакеты с красной печатью, тот их ворует.

Ибрай молчал, Золотой Рот повернулся к Шавдаху и продолжал:

— А теперь расскажи мне все. Ты сказал правду кто мало знает, тому лучше совсем ничего не знать, тот может умереть каждый день. Поэтому я хочу знать все.

Шавдах молчал и свирепо глядел в землю. Золотой Рот продолжал:

— Если меня ударят ножом, я подыму крик. Алла! Сейчас же это письмо я отдам начальнику границы.

Ибрай и Шавдах продолжали молчать. Золотой Рот снова заговорил. На этот раз голос его стал ласковым и убедительным.

— Вы меня знаете десять лет. Я про вас знаю все. За десять лет я ни разу не купил денег вашей кровью. Я никогда не предавал вас.

Потом он жалобно проговорил:

— Но теперь вы хотите меня убить, — и, лицемерно улыбнувшись, он ласково спросил Шавдаха:

— Как зовут мою будущую жену?

Калыча, — беспомощно отвечал Шавдах.

Золотой Рот присвистнул и обратился к Ибраю:

— Расскажи мне про это письмо, и я верну его тебе.

— Три дня, как я приехал из Фрунзе, — сказал Ибрай.

— Клянусь аллахом, ты лжешь, — возразил Золотой Рот. — Я сам видел тебя здесь.

Ибрай настойчиво продолжал:

— У тебя уши глухие, как у осла. Слушай. Три дня назад я приехал из Фрунзе. Скоро большой отряд поедет в горы. Не понимаешь? Отряд поедет ловить Шавдахя чтобы поймать опий. Я поеду с отрядом, как проводник.

— Но ведь ты плохо знаешь дороги, — стадясь казаться наивным, возразил Золотой Рот.

— Я хорошо знаю те дороги, какие мне надо, — мрачно ответил Ибрай.

— Кто вез это письмо из Фрунзе? — прямо спросил Золотой Рог.

Ибрай молчал.

— Ты хочешь, чтоб я сейчас пошел к начальнику границы? Смотри, Ибрай, здесь не горы, вы меня не убьете. Тут чайхана.

— Он убит, — тихо ответил Ибрай.

— Ты поедешь вместо него?

— Да, — ответил Ибрай.

Золотой Рот протяжно засвистел, потом сказал:

— Я сейчас же отдам тебе письмо, но что мне от тебя будет хорошего?

Приятели, припертые к стене, вздохнули с облегчением, но увидели, что торговаться бесполезно.

— Золотой Рот, — сказал Ибрай. — Около Карабеля пограничники захватили двести контрабандистов. Сюда приехал один хороший человек и говорил мне, что они отстают. Они хорошо отстают от пограничников. Он обогнал их. Они бросили сорок лошадей.

Золотой Рот, по-видимому, удовольствовался этим выкупом.

— Обо! — сказал он. — Сорок лошадей. — И, достав пакет с сургучной печатью из-за пазухи, Золотой Рот протянул его Ибраю.

Шавдах сразу повеселел и сказал:

— Золотой Рот, ты — хороший человек. Когда я поеду с опием, Ибрай поведет моих врагов совсем в другую сторону. Пусть ему поможет аллах. Скажи, ты поедешь со мной?

Золотой Рот молчал.

— Шавдах, — с раздражением сказал Ибрай, — наш господин сейчас играет в кости с начальником границы. Золотой Рот боится. Он всегда боится и только поэтому он хороший человек. Ты знаешь, что говорит мудрость: «Оставь труса. Он погубит тебя скорее, чем лгун».

Золотой Рот медленно и задумчиво заговорил, как будто думая вслух:

— Я возьму Калычу, но у Джанмурчи длинные руки и верный взгляд, Джанмурчи хорошо стреляет. Я поеду с опием, но начальник границы будет мой враг. На всю жизнь я буду как будто прикован цепью к Байзаку, и всю жизнь, как архар, буду бегать по горам. Зачем? Я возьму сорок лошадей и продам их. У меня будет столько денег, что я буду иметь восемнадцать плохих друзей вместо двух хороших врагов. Йэ?

Ибрай и Шавдах захохотали.

— Когда ты поедешь за лошадьми? — опросил Ибрай.

— Завтра, — сказал Золотой Рот.

— Хорошо! — весело закричал Шавдах. — Выпьем бузы, а потом пойдем в одно место. Я куплю русской водки.

Он закричал чайханщику, и все трое начали пьянствовать.

Глава VI ВЫСТУПЛЕНИЕ ОСЫ

Маленький кавалерист ползал на животе по разостланной на всю комнату карте. Тишина глухой ночи разлилась по всему дому. Изредка звенели его шпоры, когда он двигался, перенося с собою свечу. Он тщательно читал названия и делал пометки цветным карандашом. Перед утром раздался стук в дверь и вошел Будай. Он был бледен и похудел. Резкие морщины легли на его лицо. Волосы совсем почти стали седыми. Глаза поблекли, а голос был усталым и безразличным.

— Кондратий, что ты делаешь?.

— Я собираюсь в поход.

Будай молчал.

Они смотрели друг на друга.

— Видишь ли, — заговорил Кондратий, поднявшись на колени, — пространство огромно. Я изучал карту и вижу, что завтра могу выступить.

— Я ничего не понимаю, — сказал Будай. — Куда ты собираешься?

— Вот послушай. Ты устраивал засады на перевалах. Засады зевали, контрабандисты проходили. Теперь я решил действовать иначе. Я поеду вдоль границы по всем перевалам.

Кондратий показал на коричневую полосу, обозначающую горы. Она проходила из угла в угол через всю карту.

— Чем силен Байзак? Он посылает банды разными дорогами в разное время. Я пересеку все пути и встречу половину из них. Для начала с меня будет довольно.

— Да, но ведь они-то не пожелают с тобой встретиться, — возразил Будай.

— Люди в очках дали мне все сведения. Я составил расписание их движения по числам. Посмотри, на карте цветные цифры. Это — дни, когда приблизительно каждая группа достигнет своего перевала.

— Но ты должен невероятно быстро двигаться. Это невозможно, — твердо сказал Будай.

— Вот в этом вся и штука. Это будут скачки, которые будут тянуться несколько недель, но нам дорог будет каждый час. Это будут скачки шагом. Дело в том, что я много работал, подготовляя эту экспедицию. Каждый день я буду выигрывать три часа во времени.

— Каким образом?

— Ты знаешь, что наши лошади требуют именно столько времени выстойки, прежде чем их можно пустить на траву.

— Да, — отвечал Будай, — но казенных брать невозможно, так как для них надо запасать овес. Кто его повезет? А киргизским надо давать даже четыре часа. Иначе они подохнут. Этим и объясняется медленное движение контрабанды.

Кондратий вскочил на ноги, и глаза его сверкнули.

— Правильно, но я приучил пятьдесят лошадей к корму без всякой выстойки. Даже овсом. Ты знаешь, так кормят своих лошадей русские грузчики.

— Кондратий, ты — настоящий полководец, — восторженно сказал Будай, и оба засмеялись.

Кондратий продолжал:

— Я сделал все расчеты, как мог. Во времени, в силах, во встречах. Дорог нет. По всему пути нет даже кочевий. Но клянусь, что я обороню границу! Я рассчитал каждый фунт груза и подобрал людей. Смотри!

Он взял свечу и пополз по карте. Он вел линию и рассказывал. Будай изумлялся.

— Откуда ты знаешь все это?

— Я делал сводки разъездов.

Глаза Кондратия были красны от бессонной ночи, но он выглядел бодро. Седой и сутулый, Будай перед ним казался бессильным и старчески беспомощным. Кондратий рассказывал ему о дорогах и перевалах, о пастбищах и возможных встречах. Он учитывал не только свое движение, но и дороги врагов, а Будай все стоял и слушал своего друга. Маленький кавалерист говорил не менее двух часов, и его поразительная память ошеломила Будая. Наконец он умолк, встал и расправил затекшие ноги.

— Дороги идут только по рекам. Летом после четырех часов дня вода с ледников прибывает, и в ущельях опасно. Ты это знаешь, — сказал он. — Не всегда можно подняться наверх и спастись от половодья. Все зависит от грунта. Но я беру с собой Джанмурчи. По цвету воды он определяет почти безошибочно почву перевалов. Поэтому мы всегда вовремя можем свернуть в другое ущелье и всегда будем знать, можно проехать или нельзя.

Он задумался и замолк. Потом с ясной улыбкой закончил:

— Конечно, мы сильно рискуем. Ведь все это очень гадательно, но, как ты видишь, у нас есть надежда проехать. И на каждой контрабандной тропе, которую мы пересечем, нас будут ждать менее, чем во Франции. Соревноваться мы будем каждый день, каждый час. Ты ведь знаешь, как быстро в горах распространяются слухи, но двигаться мы будем только шагом.

Он с сожалением вздохнул и добавил:

— Ты ведь сам знаешь, что по этим горам не очень-то раскачешься.

В дверь постучали, и Джанмурчи шагнул через порог.

— Чего тебе? — спросил Кондратий.

— Командир, я пришел говорить с тобой.

— Послушай, сейчас ночь. Мы поговорим завтра.

— Не гони его, Кондратий, он зря не придет, — сказал Будай.

— Тюра, я пришел с тобой говорить о крови.

— Сядь и говори скорей, в чем дело, — устало перебил командир полка.

Джанмурчи важно сел и, не спеша, спросил:

— Какая кровь у твоих лошадей?

— Я езжу, на породистых лошадях, ты ведь это знаешь, — не теряя терпения, отвечал Кондратий, но в голосе его был легкий упрек, потому что он устал до последней степени.

— Хорошая лошадь, у которой хорошая кровь, — упрямо сказал Джанмурчи, хотя никто с ним не спорил. — Командир, — продолжал он, — сейчас в тюрьме сидит Алы, сын Джантая.

— Я знаю, — со скукой сказал Кондратий. — Из-за этой новости ты вламываешься ночью ко мне и не даешь спать?

— А в чем дело? — спросил Будай.

— А это все та старая разбойничья история, которую ты знаешь.

Кондратий не стал продолжать, потому что Джанмурчи страстно его перебил.

— Старый Джаитай — хороший человек. Русский пристав его жену взял. Самого крепко бил. Зачем? Джантай пристава убил, в горы ушел. Тридцать пять лет в горах живет. Теперь говорят: Джантай — плохой человек!

— Он — разбойник, — сказал Кондратий.

— Зачем за пристава заступайса? — яростно спросил Джанмурчи.

— Болван! — закричал взбешенный Кондратий и подбежал к проводнику.

Однако Будай схватил его поперек туловища и удержал.

Джанмурчи дружелюбно засмеялся:

— Теперь моя глупая голова понимает все. Командир не любит пристава. Джантай — тоже не любит. Джантай не знает, что пристава нету. Он сидит и боится.

— А зачем он стрелял в пограничников? — спросил Кондратий.

— Когда нападают, надо стрелять, — рассудительно ответил проводник. — А в кого Джантай не стрелял? В казаков стрелял, в купцов стрелял.

— Зачем ты все-таки пришел? — миролюбиво спросил Кондратий.

— Я хочу сказать тебе, чтобы ты поехал к Джантаю. Нам это по дороге. Поезжай, поговори, и Джантай больше не будет разбойником, когда узнает, что пристава больше нет.

— Что же он за девять лет не узнал?

Джанмурчи взволнованно встал с места.

— Нет, иншаллах! Он этого не знает. До Джантая при месяца пути. К Джантаю можно проехать только летом. Кругом него коровы, быки, лошади. Кого будет спрашивать?

Кондратий продолжал насмешливо улыбаться, и Джанмурчи вдруг неистово завопил на весь дом:

— Ты к нему человека посылал? Ты ему сказал?

Потом, сразу успокоившись, он презрительно протянул:

— Даже дороги никто не знает к Джантаю.

Он кивнул головой на Будая и продолжал:

— Пограничники дорогу к Джантаю искали. Туда ехали шагом, а назад, у кого коней не было, десять дней бежали впереди конных.

Потом он успокоился и, как бы извиняясь за свою выходку, тихо добавил:

— Джантай не знает, но его сын Алы, который сидит в тюрьме, он знает.

— Алы — мальчишка, — сказал Кондратий, — пока он у меня в руках, Джантай скорее сдастся. Я слышал, он его любит.

— Алы — не мальчишка. Алы — большого рода Арыков. Арык-Аксуяк — белая кость — аристократ. Когда Джантай с вами воевал, Алы тоже воевал. Он джигит. Какой он мальчишка?

Проводник встал с места и торжественно заговорил?

— Арык был пастухом киргизских племен. Арык имел такое сердце, что ездил без дороги. Он имел такую голову, что запоминал и называл горы.

Будай и Оса скептически улыбались.

Джанмурчи продолжал:

— Ты поедешь туда, где нет дорог. Твой конь будет идти, где никогда не были люди. Возьми Алы. Он — арык. Он никогда не пил вина, не курил табаку. Он чует дорогу, как волк. На скаку он сбивает ворона пулей из ружья. Возьми Алы, и ты приедешь в долину его отца. Старый Джантай поверит тебе и придет на русскую пшеницу.

— Так ведь ты сам будешь у меня проводником, да еще, кроме тебя, несколько красноармейцев из разных районов — они такие же киргизы, как твой Алы, и дороги знают ничуть не хуже.

— Мои глаза никуда не годятся перед его глазами. Он знает все дороги. Кроме того, он знает все, что знают архар и волк.

— Хорошо, я подумаю.

— Почему тебе его не взять? — спросил Будай. — Лишний хороший проводник не повредит.

— Ты думаешь? — переспросил Кондратий. — А если он заведет в засаду?

— Нет, эгого не может быть, — сказал Будай. — Скажи Алы, что ты едешь к нему в гости. И ты будешь в полной безопасности.

Кондратий секунду подумал, потом сел к столу и написал записку.

— Возьми это и отнесу на гауптвахту, — сказал он Джанмурчи и тут же прибавил: — А он не убежит?

— Куда побежит арык? — гордо сказал Джанмурчи. — Разве он заяц?!

— Ну, хорошо, ты мне надоел, — проворчал Кондратий, и Джанмурчи, почтительно поклонившись, взял записку и исчез за дверью.

— Уже день, нам пора, — сказал Кондратий.

Он задул оплывшую свечу, распахнул ставни и вышел из душной комнаты. Солнце ослепительным светом заливало деревья и двор. Оса с наслаждением вздохнул всей грудью. Черные, будто малеванные, тени тополей легли на тесовые крыши. Тополя лопотали серебряными листьями, радостный гам наполнял весь двор. Погрузка уже началась. Как всегда перед выступлением, Кондратий испытывал легкое радостное волнение. Он чувствовал себя, как охотник перед большой охотой. Но теперь в присутствии Будая он сдерживал радостную улыбку, Между ними не было сказано ни одного слова, но Кондратий чувствовал, что Будай всей душой рвется с ним. Поэтому он пожал его большую руку, которая от горя стала бессильной и дряблой, и сказал:

— Будь спокоен, я сделаю все, что смогу, и, может быть, верну Марианну!

Будай посмотрел на рослых пограничников, которые возились около лошадей, и взглянул в глаза своего Друга. Он увидел холодную, спокойную волю и с благодарностью пожал ему руку. Потом молча повернулся и понуро пошел из ворот. Кондратий бегло оглядел двор и хитро улыбнулся. Уже давно он распустил слух, что поедет с научной экспедицией на изыскания в горы. Весь город знал, что комический старик с протодьяконовскими кудрями поедет вместе с командиром полка. Почтенный академик уже гарцевал на лошади посреди двора,

Против ворот толпились на конях любопытные в пестрых халатах. Эго были люди Байзака. Кондратий приказал распахнуть ворота, и они могли смеяться сколько угодно.

Урус бабай вносил беспорядок повсюду. Пограничники совсем не умели грузить. Тяжелые патроны и лег-" кие халаты вьючили на одну лошадь. Уже сейчас ящики кривили вьюк набок. Тогда четыре человека стали стягивать веревкой вьюк и пропустили ее внизу вместо подпруги.

Зрители надсаживались со смеху. Завтра к вечеру на животе лошади будут раны. Многие слезли с лошадей, перешли через дорогу и уселись на корточки.

— Чего не понимаешь? — орал Саламатин, добродушно перемигиваясь с сидящими на земле зрителями. — Сказано: грузи через номер — и грузи!

Волосатый академик пробовал вмешаться, чтобы внести порядок, но его никто не слушал. Фотографические аппараты и тяжелые мешки с сухарями взвалили рядом и прикрутили так, что конь ржал от боли. Оса видел все и посмеивался.

— Я поеду вперед. Мне надо заехать домой. Потом я вас догоню, — недовольно заявил академик.

Оса благодушно отпустил его, и погрузка продолжалась. Через час со двора комендатуры вереницей тронулись всадники и вьючные лошади.

Контрабандисты радовались.

Этот человек и вполовину не был так страшен, как Будай. Конечно, он едет в горы искать камни, как и разные другие ездили.

Караван имел как раз такой вид. Длинные палки палаток торчали и мотались. Звон котелков, стук внутри тюков и какое-то дребезжание были слышны за целую улицу.

Ха-ха-ха! Действительно, они не собирались прятаться. Можно ли сделать засаду, грохоча и звеня на каждом шагу?

Пограничники хохотали. Дисциплины не было никакой. Шесть вьюков были заняты фокусными штучками бабая.

— Они собьют своих лошадей за неделю, — сказал один.

— Нет, — отвечал другой, давясь от смеха. — Они не смогут ехать целую неделю.

Потом они продолжали разговор между собой.

— Куда ты поедешь сейчас?

— Вперед, — отвечал толстый человек в очках. — Я буду говорить, что они едут отнимать лошадей. Юрты перекочуют и уйдут. Они не найдут ни одной лошади и ни одного человека.

Собеседник хихикнул и ответил:

— Эти будут негодны через неделю, а переменить будет нельзя. Нам придется ехать за ними в горы, чтобы привезти их домой. Они даже вернуться сами не смогут.

Беседовавшие сели на лошадей и шагом двинулись по улице. Они повезли Байзаку хорошие новости.

— Новый командир — дурак, — сказал один них. — У него хороший нос, но плохие зубы, потому что голова глупая.

Научная экспедиция, грохоча и звеня, по-дурацки растянулась на целый квартал. Она направилась в Покровку. Это видели все. Кондратий стоял у ворот и, смеясь, глядел вслед уезжавшим. Он не торопился. Они ехали так медленно, что он всегда мог их нагнать. Потом он повернул во двор. Он был исполнен радостной торопливой решимости. Игра была отчаянная.

Было уже позднее утро. На балконе его встретила Ольга. Она бережно держала маленький комочек белых кружев и бантов. Это была дочь Кондратия.

— На меня, на меня! — услышал он, подходя к балкону.

Ольга бледно улыбалась. После похищения Марианны у нее появилась целая прядь седых волос. — Уезжаешь, Кока? — грустно проговорила она.

Ее большие карие глаза, похожие на кошачьи, сузились, потускнели и стали обыкновенными, человеческими, а смуглое лицо — бледным.

— Я еду на большую охоту, — возбужденно сказал Кондратий.

— На меня, на меня! — повторяла девочка, протягивая крошечные ручки.

Кондратий засмеялся. Он оглянулся и увидел, что во дворе никого нет. Тогда он стал гримасничать, как это делают все отцы. Он прищелкивал языком, гудел, изображал жука, страшно таращил глаза, и девочка пищала от удовольствия. Суровое, острое, обожженное солнцем лицо бойца было теплым и мягким. Он бережно расцеловал нежные пальчики, обнял жену и озабоченно пошел в угол двора. Там стоял привязанный рыжий горбоносый конь с разбойничьей гривой и дикими глазами. Ольга подошла с ребенком к коню.

Кондратий нагнулся с седла. Его глаза сияли веселостью и решимостью. Он тихо сказал:

— Я все сделаю, чтобы привезти Марианну! Присматривай на Антонием!

Его слова наполнили Ольгу радостью.

— Кондратий! — с мольбой и надеждой слабо проговорила она.

Вместо ответа он стегнул коня плетью. Полудикий конь рыжим пятном метнулся по солнечной улице и исчез с глаз женщины. Кондратий вел коня галопом. Широкие пустынные улицы, засыпанные пылью, тротуары, поросшие травой, маленькие белые хаты под соломенными крышами медленно поплыли мимо него. Справа и слева по дороге звенели арыки и белыми колоннами подымались тополя. Их могучая листва высоко вверху тянулась вдоль улицы сплошной зеленой стеной. Потом хаты и маленькие домики стали реже. За глиняными дувалами с коня были видны сады, а когда город окончился, развернулись зеленым веером посевы. Вдруг Кондратия остановили. Какой-то нищий в отрепьях подал ему записку. Прежде чем пограничник ее распечатал, нищий скрылся за изгородью из колючих кустов. На записке было нацарапано русскими каракулями:

«Если повернешь назад, через два дня она придет домой. Если нет, ты получишь вместе с опием ее труп».

Лицо кавалериста словно окаменело, и минуту он думал, удерживая коня на месте. Потом громко сказал вслух, оглянувшись на пустынную улицу.

— Ну, это еще мы посмотрим!

Его лицо стало грозным, и, стегнув коня плетью, он снова понесся во весь дух вперед. Он мчался галопом верст десять и только перед обедом у Покровки догнал весь отряд и приказал остановиться. С боковой проселочной дороги Джанмурчи и пятеро пограничников пригнали табун лошадей. Это были киргизские скакуны, о которых Кондратий говорил Будаю.

Без приказания пограничники принялись за работу. Казенные кони были развьючены в пять минут. Шпионы Байзака не увидели настоящей работы. На каждых двух всадников пришлась одна вьючная лошадь, как надлежит в дальнем походе. Верховые кони были тоже переседланы.

— Вьючить по номерам, — резко и громко приказал Саламатин.

Это были единственные слова, сказанные при перегрузке. Все остальное произошло в молчании. Тюки были помечены мелом. Каждый знал своего коня. Груз навьючили в новом порядке.

Кондратий поднял руку. Суета прекратилась.

— Товарищи, я хочу предупредить вас: дорога будет тяжелая. Задача, которую мы должны выполнить, очень трудна. Вы знаете, что я подбирал добровольцев. Если кто передумал, пусть скажет сейчас.

— Да ладно уж пугать-то, — сказал кто-то. — Говори о деле.

— Давайте поговорим о деле. Мы поедем добывать лекарство.

По лицам всадников разлилось недоумение. Кондратий невозмутимо продолжал:

— Из опия изготовляются медикаменты. Они необходимы стране. Опийный мак очень хорошо растет здесь. Но пока существует контрабанда, мы рискуем не получить ничего. Склады опийной конторы пусты. Каждый фунт опия, который мы добудем, драгоценен. Контрабандисты распространяют курение опиума, где только могут. Кроме того, они грабят плантаторов и всячески мешают наладить дело, чтобы было прибыльнее торговать.

— Короче говоря, в свой карман, — вставил кто-то.

— Как же его курят-то? — спросил молодой пограничник.

— А вот на базаре сидел желтый, как дьявол, мужик из Покровки — видел?

— Может быть, удастся захватить много опия, поэтому берегите коней. Больше всего берегите коней.

— Так ведь кавалеристы же!

— Ну, ну, нос-то вытри!

Не поворачивая на село, отряд крупным аллюром тронулся туда, где синели горы. Ни один тюк не звякал. Расседланные казенные кони как будто с недоумением смотрели вслед уехавшим. А те спешили, боясь упустить каждую минуту. Оса задержался. Он отдавал приказания коноводам:

— Пасти их тут не меньше недели, понятно? И смотрите, чтобы вас никто не видел.

Коневод лукаво ухмыльнулся в знак того, что все понял..

— Ну, вы, нахлебники, — грубо закричал он, стегнув кнутом ближайшую лошадь, целую неделю жрать будете.

— А бабая куда денем? — спросил другой коновод. — Куда нам его?

— Бабай через неделю поедет искать камни, — ответил Кондратий и, попрощавшись, направил коня вдогонку.

— Джанмурчи, — сказал Оса, — сегодня мы начинаем большую игру.

— Мои глаза не видали мудрости, большей твоей, — с искренним восхищением отвечал проводник.

Когда Оса подъехал к передовым, он услыхал, как двое всадников спокойно переругивались между собою. Один другого с украинской рассудительной язвительностью уверял, что у того вместо головы тыква.

— Вы чего лаетесь? — ласково спросил Оса.

— Та вин кажеть, що проихалы контрабандисты оси за тим бугорком. Я кажу: чого ж ты мовчав? — А вин лается. Чи не дурень? — неторопливо отвечал пограничник, подняв на командира свои синие детские глаза.

— А кто проехал? — забеспокоился Оса.

— Так кто ж! — с неудовольствием отвечал рослый красноармеец, шпоря коня. — Шавдах проклятый!

Оса молчал, покачиваясь в седле.

— Пущай пчела летит за медом. Понятно? — вмешался Саламатин и хитро подмигнул, ка, к бы спрашивая командира.

Оса улыбнулся, а товарищи с недоумением посмотрели на своего завхоза.

Через три часа пути холмы исчезли. Каракол, оставшийся позади, с его тополями и белыми точками хат имел вид обширной деревни. Облачко пыли появилось позади. Кто-то догонял отряд. Оса приказал остановиться. Ибрай подъехал и подал пакет. Оса вскрыл сургучную печать и достал бумагу. Это было уведомление следователя о том, что следствие по делу Будая прекращено и целый ряд лиц привлекается по обвинению в клевете. Кондратий пожирал глазами сообщение, но Байзак ка среди обвиняемых не было. Он дочитал до конца и уперся своими пронзительными глазами в желтое лицо Ибрая.

— Ты откуда приехал? — жестко и с недоверием спросил Кондратий.

— Из Фрунзе, от следователя, — отвечал Ибрай.

— А почему у тебя конь свежий? — спросил Саламатнн.

— Я переменил в городе,

Джанмурчи внимательно смотрел на него, но контрабандист не смутился под огнем перекрестных взглядов и вопросов. Он отвечал просто и весело. Кондратий на минуту задумался, потом сказал:

— Ты поедешь с нами; я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, куда я поехал. Понимаешь?

Молния мстительной радости сверкнула в глазах Ибрая. Несколько раз он рисковал жизнью, рассчитывая именно на эту ошибку Кондратия. Но даже Джанмурчи ничего не заметил. Контрабандист сделал испуганное лицо и возразил:

— Я не могу ехать, следователь будет ждать.

— Вот навязался, дьявол, — пробормотал Саламатин.

— А почему ты поехал за нами по этой дороге? — спросил Кондратий.

— Я искал вас по всем дорогам, — уклончиво отвечал Ибрай.

— Ты не видал людей там, сзади? — вкрадчиво спросил Джанмурчи.

— Нет, — с удивлением ответил Ибрай, и лицо его не дрогнуло, хотя полчаса назад он разговаривал с Шавдахом. — Разве там кто-нибудь есть?

Кондратий с сомнением покачал головой и повторил:

— Ты поедешь с нами. Как тебя зовут? — пытливо спросил он, заглядывая в письмо.

— Юмиркан, — отвечал Ибрай.

Он знал, что это имя написано в письме. Так звали проводника, которого рекомендовал следователь из Фрунзе, как надежного человека.

— Саламатин, — сказал Кондратий, — гляди за ним. Рысью ма-арш!

Отряд тронулся вперед.

— Ну, смотри, кум, — пробормотал ежели чего, прямо пулю в затылок.

Саламатин, погнал коня

Ибрай пугливо посмотрел на него и погнал коня за всеми.

Книга вторая СКАЧКИ ШАГОМ Глава I ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Рядом с Кондрагием впереди отряда ехал Алы. Стройный, с неподвижным, высокомерным лицом, он держался как почетный пленник. Темно-смуглое лицо с крепким румянцем и правильным носом, с трепещущими тонкими ноздрями было красиво, как у девушки. В первый раз в жизни он увидел дома. Выпущенный на свободу, он так радовался простору и каждой птице, что вызывал сочувствие. Он дичился всех, и пограничники говорили с ним особенно ласково. Он был одет в узкий черный бешмет, похожий на подрясник, и сапоги из очень гонкой кожи с кожаными калошами или, скорее, шлепанцами. На голове у него была тонкая европейская шляпа. Он купил ее перед отъездом, и она придавала его юношескому лицу необычайно милое, мальчишеское выражение. Ехал он на собственном коне, которого сберег для него Джанмурчи. Очень обыкновенный с виду конь сразу показал такой неутомимый шаг и крупную рысь, что кавалеристы поглядывали на него с удивлением и завистью. Алы был крайне любезен и с легкой молодцеватостью поворачивался в седле при каждом вопросе, но избегал всяких разговоров как только мог, и его скоро оставили в покое.

Дорога шла по ровному берегу Иссык-Куля, и Оса amp;apos; старался выиграть время. С первыми лучами рассвета отряд двинулся вперед и останавливался только в глубоких сумерках. Безотрадные глиняные пространства тянулись цветными полосами. Голые холмы, лишенные всякой растительности, дымились белой или красной пылью. Справа унылое соленое озеро неподвижно млело под жгучим солнцем. Палящим зноем дышали молчаливые холмы. Здесь не было даже птиц. Местность была настолько однообразна, что казалось, будто кони топчутся на одном месте. За четырнадцать часов непрерывной езды всадники дошли до полного изнеможения. Сперва они пели песни, потом пробовали рассказывать анекдоты. Ночевали на пыльной траве. Через два дня однообразного пути по раскаленной пустыне все надоели друг другу. Каждая шутка встречалась грубым, хриплым ответом, похожим на рычание. Казалось, никогда не окончится эта дорога.

Едкая удушлива пыль целый день окутывала всадников. Усы и брови были словно седые. От пота по лицу растеклись грязные полосы. Оса останавливал, отряд. Люди и кони, как ошалелые, спешили в воду. Через час пути пот снова выступал, и рослые, испытанные бойцы томились, проклиная все на свете. Убогие деревушки с жалкими зелеными посевами, полузаброшенные чайханы оставались в стороне. Оса не хотел обнаружить свое присутствие. Он знал, что по всей долине рыщут шпионы Байзака. На пятый день дорога пошла в гору. Холмы стали подыматься все выше и выше. Подъемы и спуски стали круче, но по-прежнему всюду была глина. Копыта коней вязли в пыли. Дорога шла в сторону от воды. Как-то на заре стало видно позади огромное синее пространство. По нем плыли облака, и местами были видны темные полосы, протянувшиеся от черных туч. На Иссык-Куле шли проливные дожди. Снеговые горы надвинулись и поднялись чуть не до зенита. Пронзительный ледяной ветерок охватывал разгоряченных людей.

— Тьфу, бисова ерунда: в рубашке холодно, в чапане жарко, — ворчал кто-то, торопя коня.

Однако через полдня пути отряд достиг предгорья, и всем пришлось надеть теплые чапаны. Оса взял для похода халаты, отбитые у контрабандистов. Он был крайне бережлив. Кроме того, пограничники в красных халатах с вьючными лошадьми в поводу издали имели вид контрабандистов. Это было выгодно; в случае встречи противник до последнего момента не знал бы своей ошибки. Еще через два дня подъема стало холодно. Рядом с густой высокой травой лежал снег. Нежная сиреневая пятилистка, ослепительно желтые подснежники и белые пятна эдельвейса стлались на проталинах. Внизу шумел Нарын. Река и дорога неустанно боролись между собой. Иногда дорога уступала. Она поднималась на целую версту, потом упрямо сбегала к берегу и шла по ущельям, прорытым водой.

Отвесные горы сдвинулись. Река, зажатая скалами, загрохотала. Чахлые желто-зеленые сосны, как свечи, стояли по обрывам. Смолистый кустарник, цепляясь за камни, спускался куда-то вниз. Веками пробитая тропа сворачивала перед каждой глыбой. Она пересекала реку, взбиралась зигзагом на скалы, терялась глубокими выбоинами между камней. Потом ущелье сделалось шире. Ржавый оранжевый ручей с ярко-желтыми цветами по бережку побежал по долине рядом с рекой. Серебряные лохматые кусты непроходимой колючей изгородью преградили дорогу. Тропа поднялась. Грохот реки остался где-то внизу. Всадники в красных халатах подтягивались и догоняли друг друга. Очи мелькали один за другим между утесами и спускались, вися друг у друга над головой. Тропа сбежала к реке, и красные халаты заалели на снегу. Грязный снеговой наст в несколько метров высотой накрыл реку от берега до берега. Вода билась и шумела под льдом в промытых скалах.

— Если бы мне кто сказал, что сейчас июль, я плюнул бы ему в глаза, — проговорил Оса, перебирая повод посиневшими пальцами.

— Купаться будем, — робко заметил кто-то. — Снег-то провалится.

Оса спокойно встал. Люди приближались, выныривая из-за утеса. Кони щипали траву, пока спешенные всадники поджидали остальных. Луговые цветы, похожие на жасмин, росли возле снега. Огненные маки просвечивали на солнце высоко впереди на бугре. На зеленых стеблях как будто горело пламя, то оранжевое, то желтое.

— Куда они, к дьяволу, подевались?

Кондратий сел на коня и, не спеша, направил его прямо на снег.

— Скорее ты, черт! — где-то послышалась брань, и показались последние верховые. Они приближались и с сомнением смотрели на гору рыхлого снега.

— Поезжай!

— Поезжай сам! В пещеру провалимся!

— Командир, подожди, будем класть попоны! — закричал Джанмурчи.

Оса даже не оглянулся. Алы погнал коня за ним. Оса провалился по грудь вместе с конем и несколько раз ударил его по голове плетью. Джанмурчи закричал от страха. Конь забился, выскочил на ледяную кору и через несколько шагов выбрался на твердую землю. Оса и Алы беззаботно улыбались. Сзади медленна двигались остальные. Они расстилали чапаны, кожухи и попоны по снегу, проводили коней и проходили сами. Через полчаса отряд перебрался и тронулся дальше.

Тени столпившихся гор темными покрывалами заволакивали ущелье. Высоко в небе догорал бледной зарей день. Оса остановил отряд на ночевку. Красноармейцы получили по горсти сухарей и стали готовиться ко сну. Расседланные лошади были выпущены на траву и разбрелись. Цигарка дневального горела огненным глазом. Истомленные люди спали на мокрой земле, завернувшись в халаты и кожухи.

С наступлением утра всадники потянулись гуськом по узкому гребню хребта над глубоким ущельем. Слева снизу ярко светило восходящее солнце. Оно освещало красными лучами фыркающих коней и толстых от халатов, похожих на красные комья всадников, горело на торчащих стволах винтовок. На той стороне узкого ущелья стеной вздымался массив. Где-то в глубоком тумане глухо шумел Нарын. Туда не проникали утренние лучи солнца. Тени всадников и коней протягивались через бездну, и по отвесу скал двигались одна за другой гигантские четкие фигуры. Привычные кони спокойно шли над дымной от тумана пропастью, осторожно ступая по темным от сырости, скользким камням. К полудню ущелье расступилось и стало глубже. Всадники двигались поперек ската щебня. Гора влево подымалась так высоко и круто, что вершины не было видно. Спереди раздался тихий свист. Это был сигнал об опасности. Всадники осторожно смотрели под ноги лошадям. Веками поперек ската проходили стада и караваны. Щебень сползал, и от времени образовалась плотно убитая тропа. Местами она обрывалась. Тогда сверху полоса щебня плыла каменным потоком. Скат кончался обрывом. Лавина камней дробно стучала по утесам. Из-за обрыва шумел, как из берлоги, невидимый Нарын. Кони останавливались перед каменным ручьем, потом, решившись, перебегали. Они перебирали ногами, как на карьере, но еле успевали выбраться на тропу.

Вдруг в середине отряда раздался вопль. Седок и вьючная лошадь не успели выскочить на дорогу. Их понесло. Пограничник закричал и спрыгнул с коня. Гравий набежал ему по колено. Человека и обоих коней потащило к обрыву. Все трое отчаянно бились, но чем быстрее кони перебирали ногами, тем скорее двигались камни.

Режущий ухо переливный свист трелями прорезал грохот реки, выходивший как будто из-под земли. Веревка плавными петлями развернулась в воздухе и хлестнула на дымные от пыли камни. Пограничник схватил веревку. Теперь, когда он всей тяжестью висел на веревке, его походка стала легкой и ноги почти не погружались в гравий. Забыв о себе, он бросился к коням. Одна за другой, распластываясь в воздухе, летели сверху веревки. Пограничник обвязал за шею одного коня, потом другого. Он чуть не опоздал. Теперь все трое были на самом краю пропасти.

— Товарищи, братцы, коней не бросьте! — с отчаянием кричал он, глядя вверх на тропу.

Веревки натянулись, как струны. Черные от пота кони с дикими усилиями били ногами. Десяток спешившихся людей тянул веревки.

— Га-га-га! Што, напустил цикорию?

Суровые лица смотрели сверху и приветствовали неудачника такой бранью, что, вероятно, лошади покраснели бы, если бы поняли. Пограничник выбрался на тропу и отряхивался от пыли. Сейчас же за ним вытащили коней.

— А конь-то, гляди, лопнет! Ишь ты, запыхался!

Коричневые, загорелые всадники с яркими синими глазами хохотали и перемигивались. Под шуточки и прибаутки отряд тронулся дальше. Однако через полкилометра стало еще хуже, и смех замолк. Узенькая твердая тропа была наклонена к пропасти и чуть присыпана песком. От этого она была скользкой. Снова спереди, оттуда, где ехал Кондратий, раздался свист. Теперь каждая ошибка была бы непоправимой.

Лошади так чутко заботились о равновесии, что каждый всадник чувствовал, как его конь качается под ним из стороны в сторону. В полном молчании, шаг за шагом красные чапаны пробирались друг за другом над пропастью. Как будто яркие красные цветы нависли на серых скалах.

Саламатин, не спускавший глаз с Ибрая, неотступно следил за ним. Но в одном месте, где дорога стала шире, Ибрай проехал вперед. Скоро тропа раздвоилась. Одна пошла белой полосой вверх, карабкаясь чуть ли не по отвесной стене, другая — прямо. Кондратий хотел посмотреть, что делается в отряде, и на широком месте отстал.

— Наверх, туда надо! — отчаянно закричал Алы, обращаясь к нему.

— Сто-ой! — скомандовал Кондратий.

— Туда не надо, туда нехорошо, — продолжал кричать Алы, — вверх надо!

Он заволновался и стал путать русские и киргизские слова. Передние всадники не могли слышать приказания командира полка, но почему-то остановились.

— Что там такое? — закричал Кондратий.

— Река, ничего не слышно! — заорал всадник впереди и оглянулся.

— Юмиркан! — закричал Кондратий.

Ответа не последовало. «Засада, — мелькнуло в голове Кондратия. — Начнут сверху бить, — пропали!» Он хотел проехать вперед, но его опередил Саламатин.

Пограничник был убежден, что Юмиркан что-то натворил, потому что он пропустил его вперед. Мысль о том, что товарищи его могут погибнуть из-за его оплошности, обожгла Саламатина как огнем. Он рванул коня за повод и съехал с тропы вниз. Конь скачками прошел по острым камням. Щебень посыпался вниз из-под копыт, но конь, как дикий зверь, выскочил на тропу. Саламатин увидел, как Юмиркан полез вверх по тропе.

— Стой! — закричал Саламатин и взялся за клинок.

Стрелять было нельзя, так как кони и без того дрожали всем телом, еле удерживаясь над бездной.

— Почему там стоят?

— Не знаю, — ответил Ибрай.

— Там дорога есть?

— Конечно, — подтвердил контрабандист.

— Не врешь? Наступи ногой, если правду говоришь! — сказал Саламатин и, достав из кармана, бросил на землю сухарь.

Лицо Ибрая сделалось совсем желтым. Он присел, загородился от удара конем, потом бросился в кусты и полез вверх по тропе.

— Пропали, пропали! — закричал Саламатин и тронул коня. — Вперед!

Он уже почти догадался, в чем было дело. Он знал, на какой риск идет, но о себе больше не думал. Он считал себя виновным во всем. Он хотел приблизиться к впереди стоящим, но сверху показалось лицо Ибрая, и вслед за тем на тропу упал камень. Конь испуганно бросился вперед. Саламатин бледно улыбнулся. Теперь он знал, что погиб. Кондратий прорвался вперед так же, как Саламатин, и приблизился.

— Ты чего стоишь?! — закричал он в спину Саламатину.

Впереди что-то кричали. Спина Саламатина дрогнула, потом Кондратий еле услышал глухие слова:

— Товарищ командир, пропадаем.

— Почему стоите?

— Впереди дороги нету! — ответил Саламатин.

— Как нету? — в ужасе закричал Оса.

— Оборвалась тропинка. Нету. Завел проклятый!

— Поверни назад!

— Нельзя, конь дрожит, узко!

— Подождите, сверху веревки спустим.

— Нельзя, скала над нами, веревки вперед уехали.

Оса с холодным отчаянием поглядел вверх и погнал коня. Секунду он висел вместе с конем над пропастью, но взобрался туда, куда скрылся Ибрай. Однако уже было поздно. Передовой всадник доехал до конца тропы и увидел гибель. Карниз обрывался. Дальше, шагов через сто, снова начиналась тропа, но прямо впереди была отвесная стена. Повернуть назад было нельзя. Прямо под ногами была бездна. Над головой навис утес, и веревки сверху ждать было нечего. Прошло несколько минут. Истомленный смертной тоской, пограничник приложил ладонь ко рту и прокричал назад:

— Дороги нет.

Вот этот-то ответ и дошел до Кондратия,

— Эй, смотри наверх, — раздался голос сзади.

Наверху показалась голова Ибрая.

— Ну, как, будешь контрабандистов ловить? — сказал предатель.

Пограничники молчали. Кони дрожали всем телом.

— Эх, вдарить бы его, — сказал передний.

Он шевельнулся в седле и вместе с конем сорвался в бездну. Конь и всадник мелькнули в воздухе и исчезли, только протяжный крик прозвенел в стороне от тропы.

— Пропал! Пропал! — раздались отчаянные крики, и вторая лошадь нелепо прыгнула вместе с седоком.

Ибрай смотрел и смеялся. Потом сказал:

— Прощай!

Видно было, что он сейчас уйдет.

— Ну, все равно. Не хотел я коня пугать, — Сказал третий всадник.

Он вскинул винтовку. Треснул короткий выстрел. Тело Ибрая тяжело пролетело сверху, а за ним прыгнула обезумевшая лошадь и увлекла с собой стрелка.

— Колька, — кричали Саламатину сзади, — слезай через круп.

— Нешто попробовать?

Он один остался живым из всех въехавших в западню Ибрая.

— Слазь, черт, назад! — повелительно кричали сзади. — Очумел?

Саламатин вынул ноги из стремян и пересел на круп лошади. Потом он быстро спрыгнул на землю и удержался на скользкой тропе, схватившись за хвост коня.

— Стой, стой! Куда?! Э-эх, голова закружилась! — закричал он вслед коню.

Конь без всякой видимой причины сорвался вниз. Отряд уже был наверху. Изнемогающему Саламатину сверху бросили веревку. Его посадили на запасную лошадь, и все в молчании двинулись дальше.

Вдруг Кондратий остановил коня. Навстречу шагом плелся какой-то всадник.

Когда он приблизился, несколько голосов закричало от изумления:

— Будай, Будай!

Всадник приблизился. Он еле ворочал языком.

— Как ты нас догнал? — спросил Кондратий.

— Напрямик, — отвечал Будай. — Я помнил твой Маршрут, Кондратий, я загнал трех лошадей и не ел два дня. Я приехал предупредить вас. Сейчас же прикажи задержать проводника из Фрунзе.

По лицу Кондратия прошла судорога.

— Что ты молчишь? — тупо спросил Будай.

— Он завел нас на оборванную тропу. Трое пограничников погибли, — отвечал Кондратий.

— А какой он был из себя?

— Такой: лицо широкое, борода будто приклеенная, — сказал ближайший красноармеец.

— Ростом высокий?

— Высокий!

— Кондратий, — печально сказал Будай, — из Фрунзе проводник привез пакет, но проводника убили. С вами поехал Ибрай. Ты здесь. недавно и не мог его знать. Ибрай работал на другом участке. Его ловили лет десять.

— Антоний, прочти, — сказал Кондратий и протянул своему другу бумагу.

Будай прочел ее и опросил:

— Что же ты теперь будешь делать?

— Сдам тебе командование и поеду назад, — печально сказал Кондратий. — Я буду ожидать твоих приказаний.

— Ты их можешь получить сейчас, — ответил Будай. — Я приказываю тебе быть во главе отряда и довести дело до конца. Я поеду с тобой.

Глаза Кондратия сверкнули гордостью. Он благодаря но пожал руку Будая.

— Но только прежде накорми меня, а то я издохну, — закончил Будай и покачнулся в седле.

— Слезай! — протяжно скомандовал Кондратий и, понизив голос, добавил, обращаясь к Джанмурчи: — Возьми пять человек и поезжай искать трупы. Мы сделаем дневку.

Глава II ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Прошло еще несколько дней. Отряд затерялся среди необозримых лугов и ледников Небесных Гор. Взошло горячее солнце. Обжигающие горные лучи сразу залили светом бивуак. Под маленьким холщовым навесом, чтобы ночью снег не падал на людей, вплотную лежали пограничники. Оса блаженно опал на потнике, подложив деревянное киргизское седло под голову. Каждый раз он раздевался до белья и укутывался тулупом. Ниже по бугру под кошмой спали Джанмурчи и Алы. Проводник всякий раз сам стлал кошмы, седлал обеих лошадей и держал себя, как слуга.

— А вон с горы часовой камушки пущает, — проговорил пограничник, открывая глаза.

Дневальный на вершине сбрасывал от скуки камни, и желтый прах горел золотым дымом под лучами восходящего солнца.

— Вставай, пять часов! — закричал сверху дневальный.

— Рры! — отвечал пограничник.

Он открыл глаза и смотрел в синее небо. Избыток сил не давал ему покоя. Не желая вставать, он просто перекатился через всех спящих и покатился под бугор. Воркотня и проклятия посыпались ему вслед, но он накатился на Алы и Джанмурчи.

— Вы, арыки, белеки рры! — И, нырнув под кошму, он поднял такую возню, что все трое вместе с кошмами покатились по откосу вниз.

— Га-га-га! — хохотали проснувшиеся, глядя сверху на катившийся тюк, из которого мелькали голые ноги и руки.

— Саламатин, черт, раздавай мясо! — закричал Оса.

— Сейчас, — раздался из катящегося тюка придушенный голос.

Кошмы развернулись. Трое голых с хохотом побежали одеваться.

— Седлать коней, грузить вьюки! — весело закричал Оса, и маленький лагерь ожил.

Торопливо разбирали седла и потники, на которых спали. Кто-то стал свистать так, что в ушах звенело; издали гнали стреноженных коней. Они отдохнули за ночь и теперь бодро ковыляли спутанными ногами к лагерю.

— И чего эго они не уйдут? — задумчиво спросил молодой пограничник.

— Небось, скотинка умнее тебя, — отвечал другой. — Куда пойдет? На тыщу километров никого нет.

— Кому грива, кому хвост, остальное взял завхоз, — весело распевал Саламатин, деля на равные куски вареную конину.

— Саламатин, сегодня по одной ландринке дашь? У тебя ведь целых две коробки монпансье осталось, — просительно сказал, улыбаясь. Оса.

— Ну, да, нацелились… — сурово ответил завхоз, потом, смягчившись, он добавил: — Ну, уж так и быть, по одной дам. Только потом три дня чтобы никто не просил. — И, небрежно открыв коробку, он стал выламливать слежавшиеся кусочки монпансье и осторожно раскладывал рядом с кусками конины.

— Осторожно, куда лезешь, дьявол, не видишь чихауз?

Пограничник захохотал.

— Где же это чихауз? Восьмой день ни одного человека не видим!

— Раз казенные вещи лежат, это и есть чихауз, — твердо ответил домовитый Саламатин. — Ну, вы, арыки белеки, получай, — и он начал раздавать мясо.

— И для чего конфеты, не понимаю, — ворчал молодой пограничник, хрустнув леденцом. — Чая пить — все равно нету. Восьмой день огня не видали. Хоть бы веточка тебе кругом.

— Вот постой, — сказал Оса, — через два дня будем пересекать дорогу контрабандистам. Там много кизяку будет. Тогда и чай согреем.

И все принялись гадать, на каких дорогах будет конский навоз и где можно будет напиться чаю.

— А почему тут ни лесу, ни кустов нет? — спросил молодой пограничник.

Он в первый раз ехал в дальнюю экспедицию.

— Куда тебе лес, когда ты сам дерево!

Дружный хохот заглушил слабые протесты молодого пограничника. Оса улыбнулся и серьезно ответил:

— Лес тут растет полосой; помнишь, мы проезжали. Ни выше, ни ниже нет.

— А, так, так…

— А-а, ворона… — дружно подхватили несколько человек, прожевывая конину.

Через минуту началась погрузка, и отряд бодро тронулся дальше.

— Ишь ты, — сказал молодой пограничник, задирая голову кверху, — ежели с той скалы, да как жжакнуться вниз, вон на тот камень, так мячиком и подскочишь.

— Под тым каменюкам одним чертям издыть, а не добрым людям, — неодобрительно проговорил украинец, оглядываясь назад.

Все ехали не спеша и болтали друг с другом. Хорошая дорога, ясное небо, теплое солнце, бодрые кони — все способствовало хорошему настроению всадников. Огромная земляная гора была прорезана поперек узенькими канавками. Они были не шире конского копыта. Эти канавки назывались дорогами и, как большие пути, были отмечены на карте. Веками проходили здесь караваны и всадники. Одним нравилось ехать выше, другим — ниже. Двое, желая поговорить, ехали по верхней и нижней канаве. Голова одного всадника была у стремени другого. Некоторое время ехали по ровной долине. Роскошная мягкая трава была по колени коням. Оса прибавил ходу, и отряд пошел рысью. Зеленые стебли шумели под ногами, и подковы сверкали серебром в зеленой траве. Молчаливый и печальный Будай ехал позади всех. Вот уже четвертую неделю в хорошую погоду он видел одну и ту же картину.

Седой полосой убегала вперед примятая трава. Человеческие спины в красных чапанах мерно покачивались. Могучий круп, украшенный ремнями с серебром. Серые и черные лошадиные ноги, иногда рыжие, и волнующийся длинный хвост как будто были продолжением тела всадника. Казалось, впереди бежали кентавры. Весь день до самой вечерней зари они неутомимо перебирали в своем беге высокими конскими ногами, странно качая острыми суставами конских колен. Монотонно сверкали кони подковами копыт, напрягали круп, прыгая через канаву, и обмахивались хвостами от мух. Впечатление усиливалось тем, что люди и кони вполне понимали друг, друга. Никто не правил поводом. Не давая себе отчета, всадник давил коленами, и лошадь повиновалась. Иногда кони капризничали или мстили. За несправедливый удар конь топтался почти на одном месте или рвался в сторону и, нагибая голову на ходу, старался захватить траву. Всадник отъезжал в сторону. Можно было видеть, как бледный от бешенства, потерявший всякое терпение человек полосовал животное куда попало. Упрямство скакуна хуже ослиного. Остальные всадники, как будто не замечая, проезжали мимо. Это была семейная сцена, и никому не было интересно вникать в чужие домашние дела. Потом всадник кричал:

— Ну, полюби!

Конь клал ему голову на плечо и ласкался, как будто просил прощения. Всадник прыгал в седло и снова присоединялся к этому неукротимому бегу, который тянулся неделями. Никто не говорил: «Твой конь хромает».

Люди и кони как бы составляли одно целое, пока человек — был в седле. Иногда Будай слышал, как кентавры переговаривались:

— Гляди, у тебя правая задняя пошкрябана, кровь идет.

Передний кентавр спокойно отвечал:

— А это я вчера на перевале поскользнулся. Дай покурить, что ль?

И на скаку бережно вынимался кисет и сворачивалась цигарка из газеты. Ни одна крупинка махорки не просыпалась зря. Сизый ароматный дымок вился следом, и неукротимые люди с конскими ногами продолжали свой бег перед ним.

Оса смотрел вперед около часа. Он старался поймать в бинокль далекий луг впереди, но бинокль прыгал на ходу, и он ничего не мог рассмотреть. Алы приблизился вплотную, так что звякнули стремена, и спокойно протянул руку вперед.

— Лошади! — сказал он.

— Стой! — коротко скомандовал Кондратий.

Кони осели на полном скаку на задние ноги и остановились. Оса передал бинокль.

— Ну, да! — сказал Будай. — Белая, черная, рыжая, только очень далеко.

Оса слез с седла и приказал оставить вьючных лошадей. Говор и смех оборвались. Суровые тени близкой схватки пробежали по лицам. Сосредоточенное внимание и твердо сжатые губы обострили смеявшиеся веселые лица пограничников. Торопливо развязывали и сбрасывали на землю притороченные позади седла чапаны и кожухи. Каждый упорно смотрел вперед. Видно было плохо: там надвигалась проза. Впереди небо было черное от туч. Как будто распространилась ночь. В спину ярко светило солнце.

Развалины мазара высились недалеко на низком холме впереди. Стены и камни сверкали бело-розовыми пятнами на черном грозовом небе.

Вдруг рядом с мазаром показались два всадника,

— Разъезд! — крикнул Оса.

Команда прозвучала, как удар бича, когда выпускают гончих. На приказание ответил бешеный, сорвавшийся топот коней. Пять всадников рванулись вперед.

— А-а! Пошли, пошли! Нет, теперь не уйдет, врешь! — заговорили кругом.

Всадники, как тень, исчезли за бугром. Оса оставил коноводов и крупною рысью тронулся вперед. Когда он въехал на перевал, местность открылась перед ним как на карте. Короткий горный день уже клонился к закату. Склонившееся солнце наполнило медным светом грозовые тучи. Вдали прояснилось, и стало видно, что по зеленому склону потянулась вереница коней. Теперь их было видно без бинокля. До них было верст шесть. Неизвестные всадники двигались к черным скалам, которые были впереди. Кони пограничников чувствовали общее возбуждение и рвались с места.

— Айда, товарищи! — весело сказал Кондратий.

Все повода ослабли. Отряд пошел вскачь. Далеко впереди разбросанными пятнами неслись всадники разъезда. Еще дальше мелькали два наездника в черном.

— Вон, вон, ихние уйдут! — тревожно кричали кругом.

Кондратий не успел ответить. Впереди слабо цокнул выстрел, и было видно, как конь одного из беглецов сделал несколько прыжков и потом вместе с всадником покатился по земле. Второй несся как ветер. Раздались несколько выстрелов, но он продолжал скакать.

— Будай, — сказал Кондратий, — возьми половину и гони налево к скалам, чтоб не ушли.

На полном скаку отряд разделился пополам. Все упорно смотрели вперед, хотя от ветра слезы закрывали глаза. Равнина окончилась. Оса приказал перейти на рысь. В небе стало темнеть. Кони шли галопом все время и теперь задыхались. Широкая тропа пошла в гору. Будай исчез в стороне далеких черных скал, и там загрохотали выстрелы.

— Как бы разъезд не напоролся, — ворчал Оса. — Зарываются, прохвосты.

Тропа стала широкой и свернула за утес. Оса глянул и бешено погнал коня. Разъезд погибал. Несколько коней, на которых сидели пограничники, по-видимому, раньше принадлежали контрабандистам.

Они упорно поворачивали сами назад, боясь выстрелов. Один горячо понесся вперед, и одинокий пограничник врезался в толпу контрабандистов. Оса видел, как его сорвали арканом с седла и как обнаженный клинок бесполезно сверкнул в воздухе. Пограничник грохнулся на землю, и несколько человек навалились на него.

— Убивают! Голика убивают! — закричали четверо.

Они старались справиться с обезумевшими конями. Но из толпы контрабандистов частым градом посыпались выстрелы, и один конь завертелся на месте. Кони расстилались в карьере, но Кондратий видел, что остается еще не менее двух минут ходу. Позади контрабандистов вдруг часто забили выстрелы.

— Ур-ра! — вырвалось у атакующих.

Все поняли, что Будай зашел сзади. Кондратий подал команду. Холодная сталь обнаженных клинков красными зеркальными полосами сверкнула в лучах заходящего солнца. Разведчик впереди спрыгнул с коня. Под выстрелами он поправил подпругу и хотел вскочить в седло, но в коня хлопнула пул. Конь рванулся вперед, пограничник зацепился за переднюю луку деревянного седла ремнем шашки, и конь поволок его карьером к толпе контрабандистов.

— Плоц, Плоц пропал! — раздались крики. — Убьют!

Второй пограничник влетел в толпу контрабандистов, но следом вломился Оса. Несколько торопливых выстрелов прогремели в упор. Несколько страшных, размашистых ударов клинка обрушились на кого-то. Потом раздался взрыв разноголосого вопля, и все было кончено.

— Сдались! Голик жив?

— Щеку прорезали.

— Плоц?

— Ничего, отделался.

— Та-ак, разворачивай тюки! Сколько вьючных лошадей?

— Забирай прежде винтовки! Мало тебе еще?

— Давай, дьявол!

Торопливо обезоруживали и считали задержанных. Алы протискивался сквозь толпу своих и чужих и быстро заговорил:

— Когда мы бросились вперед, я видел след, который пошел в сторону. Туда ушло лошадей пятьдесят.

— Будай, возьми десять человек и карауль, — возбужденно сказал Кондратий.

— Сидай, скорей, черт! Уйдут, дьявол! — торопил кто-то товарища. — Увезут все твое лекарство к черту!

Ближайший контрабандист бросился с ножом на Алы, но беззвучно упал вперед от страшного, хряснувшего удара прикладом.

— Не зевай! — холодно сказал Саламатин.

Алы засмеялся, приложив руку к сердцу, и вскочил в седло. Кондратий и почти весь отряд тронулись за Алы и Джанмурчи. Тьма сгустилась. Тропа под ногами коней разделялась на каждом шагу. Белые полотна тропинок уходили в сторону за утесы, скрывались в кустарнике и иногда ползли куда-то вниз, в пропасть. Алы ехал впереди всех. Он впился глазами в тропу и, тихонько посмеиваясь, уверенно сворачивал то на одну, то на другую тропинку. Они ехали недолго. Перед ними открылась ложбина, и Оса закричал от радости: больше сотни вьючных животных, из которых многие были нагружены опием, связанные поводами, стояли тесным табуном.

— За это он хотел меня убить, — засмеявшись, сказал Алы. — Вот! — И он приблизился к табуну.

Стали считать коней.

— Восемь, девять, десять.

— Саламатин, сколько тут опия?

— Сейчас! Десять, пятнадцать! По двадцать фунтов считайте!

Оса боялся внезапного нападения в темноте и потому приказал вести коней немедленно. Когда он вернулся, уже горели костры. Поодаль сидели задержанные. У другого огня весело болтали пограничники. За десять последних дней в первый раз встретился кустарник. Оса выставил караул около задержанных и лег спать. Сквозь сон он слышал, как пограничники переговаривались о чем-то и хохотали. Как только стало светать, Оса вскочил на ноги. Более тридцати пограничников с тревогой смотрели на своего командира. Никто не хотел ехать назад с задержанными.

Оса приказал бросить жребий. Два старых и три молодых пограничника, огорченные и недоумевающие, подошли к нему. У них был такой вид, как будто их жестоко одурачили.

Оса ободряюще улыбнулся и сказал:

— Ладно. Кому-нибудь ведь надо ехать назад. Пятьдесят человек задержанных да сотня лошадей, — прибавил он, улыбаясь от удовольствия.

Потом он подозвал Алы, разостлал небольшую карту и стал советоваться.

— С сегодняшнего дня дорога кончается. Дальше поедем, как придется. Когда мы будем на перевале Койлю?

— На Койлю очень много снега, — отвечал Алы.

— Ты когда-нибудь там был?

Алы улыбнулся.

— Кто может знать все дороги? — сказал он.

Круглолицый, с оливковым румянцем, темными глазами, необычайно ловкий, Алы стал любимцем отряда. Суровые бойцы были с ним приветливы и ласковы. Может быть, потому, что он был самым молодым. Кондратий задумчиво смотрел на него и улыбался, сам не зная чему. Алы долго молчал, потом сказал:

— Будем идти, как можем… не знаю.

Кондратий стал ему что-то объяснять, водя пальцем по карте. В стороне собирали караван. Как всегда, при погрузке была возня и ругань. Кто-то из старых бойцов подавал советы.

— Подпруги держите слабже да не давайте коням отставать. Кормите их с выстойкой, растирайте спины, а то раны будут. А контрабандистов нипочем к коням не подпускайте. Попортят коней, все растеряете. Главное- не спешите.

Оса приказал седлать. Через полчаса отряд выступил дальше.

Глава III ЧЕРНЫЙ ЛЕДНИК

Несколько раз в день шел снег. Как только тучи сходили, солнце жгло. Чапаны, кожухи и промокшие кони дымились паром.

От резкой смены тепла и холода с лица слезала кожа. Губы у всех потрескались и имели вид ободранного апельсина. У многих вместо рта была Запекшаяся сплошная рана. При каждом слове струпья сочились кровью. А люда подымались все выше и выше. Плоскогорья в несколько верст скрадывали подъем. Потом через день пути отряд оказывался у подножия снеговой горы. За неделю не было ни одного спуска. Все чаще страдали горной болезнью и припадками удушья. Дышать было» тяжело.

Начиналась какая-то невиданная страна. Там, где карта показывала семь тысяч футов над уровнем моря, тянулись болота, пропитанные глауберовой солью. Иногда кто-нибудь по целым часам плевал и задыхался так, что не имел силы выругаться. На пятый день после захвата контрабанды Кондратий, ехавший впереди, поднялся на плоскогорье. Дикие скалы со льдом, черные и ржавые, покрытые изморозью, громоздились впереди. Легкие облака проходили рядом с ними. Светлые тени окутывали скалы, и налет инея сверкал серым серебром. Направо на полверсты вверх поднимались ледники. Люди с конями были как мухи на этом огромном пространстве. Черная каменноугольная грязь была под копытами коней.

— Койлю! — сказал Алы и протянул руку вперед.

Там чудовищными ступенями спускались изломанные льды. Грязные черные сугробы, оползавшие с каменноугольных хребтов, громоздились, как горы. Где-то высоко вверху шумел черный, грязный водопад. Вода пробивала снег, потом ниспадала по леднику и снова исчезала под снегом. Грязный от каменного угля снег и черный искрящийся лед производили необыкновенно мрачное впечатление. Черные льдины железным шлаком горели на солнце вверху. Кондратий слез с коня и пошел пешком.

— Будай, — сказал он, — я думаю, мы перейдем только там, — и он показал вперед на черный ледник. — Дорога скверная, но здесь не должно быть контрабанды. Зато по ту сторону Койлю нас не ждут.

— Да, вообще раздумывать не приходится.

Кондратий смотрел на уступы гор. Они были так обширны, что на каждом поместилось бы целое селение с посевами.

— Мы должны идти быстро, сказал подошедший Алы. — Старые люди говорят, что тут очень высоко. Летом падает снег сразу на целые три сажени.

— Сколько у тебя по карте-то? — спросил Будай.

— Хватит! Выше Монблана, — ответил Кондратий.

— Ну, что ж, это может быть, — ответил Будай. — На такую высоту зимой облака со снегом не подымаются, потому что воздух редкий. А летом здесь выпадает много снега. Однажды я был по ту сторону Койлю…

Оса вдруг разозлился.

— Может быть, я — школьник, и мне будут читать урок географии? — спросил он, побледнев от гнева.

— Но ты же сам просил совета, — спокойно возразил Будай.

— Я не могу ехать на советах, как на лошади. Я должен перейти этот проклятый ледник. Я вовсе не желаю перетопить весь отряд в этом снегу или провалиться куда-нибудь к чертям. Посмотри, вон целый водопад скрывается под снегом.

— Да, там промоины на целый километр в глубину, — согласился Будай. — Если мы пойдем и снег провалится, так ни один черт никогда не узнает, куда мы делись.

Джанмурчи вмешался в разговор.

— Товарищ командир, — просительно сказал он. — Пускай Алы едет вперед.

Кондратий хотел его перебить, но Джанмурчи умоляюще продолжал:

— Он все знает. Где пройдет волк, там пройдет и Алы!

Оса колебался. Потом тронул коня вперед и сказал:

— Хорошо, я поеду с ним, а остальные пусть двигаются позади. Да подальше, — прибавил он, отважно улыбаясь. И, помолчав, добавил:

— Будай, ты поведешь их.

Потом он слез с коня и тщательно осмотрел подпругу, седло и поводья. Будай спешил отряд и также приказал осмотреть подпруги и седла. Кондратий с тревогой поглядел на пограничников, потом вскочил на коня и поехал вслед за Алы. Будай выждал, пока они отъехали на полкилометра, и тронулся за ними следом. Потом он приказал раздать все конфеты и папиросы, которые Саламатин так тщательно берег для этого случая. Все знали, что на этой высоте бывают безвоздушные ямы и, чтобы не задохнуться, необходимо сосать конфету или курить. Он с беспокойством, смотрел вперед, ругая себя за то, что забыл об этом предупредить Кондратия, но потом увидел синий дымок и понял, что тот курит. Кондратий скоро исчез за сугробом и Будай повел отряд по снегу. Кондратий ехал следом за Алы и невольно поражался чутью этого человека. Черный лед со снегом подымался столбами на несколько сот метров. Шуршащий шум слышался от ручьев, которые текли внутри снега. Они кипели, соединяясь в речонки, и иногда грохотали где-то внизу, чуть не под ногами, в толще снега. Алы медленным шагом с крайней осторожностью двигался вперед. С одного взгляда он оценивал все. Нависшие сочащиеся сугробы над головой обдавали дождем всадников и коней при каждом легком порыве ветра. Иногда снег стоял колонной между скалами. Грязные потоки промывали его, и он имел вид обтаявшего сахара.

Алы двигался по черным мокрым пятнам, где выступала земля. Каждый раз ему удавалось миновать залежи снега. Он упорно подымался вверх, сворачивая то вправо, то влево. Как только они подымались на новую площадку, снова перед ними открывались гигантские сугробы, громоздившиеся на десятки саженей кверху. И снова терпеливо и с бесконечной осторожностью Алы направлял коня на проталину. Вдруг он остановился. Кондратий с тревогой увидел, что Алы смотрит то вправо, то влево. В ту же минуту послышался какой-то шорох, который усилился и наполнил весь воздух. Потом раздался возрастающий гул, как от землетрясения, и громовой удар потряс землю. Кондратию почудилось, что даже почва под ногами заколебалась. Оба коня отчаянно забились от ужаса.

«Лавина!» — мелькнуло в голове у Кондратия. Он стиснул ногами коня и, затянув повод, удержал его на месте. Потом поднял голову и увидел зрелище, которое навсегда запечатлелось в его памяти: снеговой столб впереди вдруг наклонился. Огромные сталактиты льда, с которых бежали ручьи, оторвались и на секунду повисли в воздухе. Потом вся масса черного снега и льда рухнула вниз. Ледяным ветром пахнуло на прогалину, и в следующее мгновение раздался второй удар, от которого загрохотало где-то под землей. Конь Алы, как дикий козел, метнулся вправо со своим всадником, и Кондратий последовал за ним. Целый час они бились в снегу, проваливались по грудь, перебираясь по проталинам, и вдруг выбрались наверх. Перед ними расстилалось ровное ледниковое пространство, пересеченное черными полосами. Кондратий подъехал и с искренним восхищением пожал руку Алы. Он не был завистлив и умел ценить людей.

— Ишь ты, ветерком-то как подмело. Каток! — сказал приблизившийся и запыхавшийся пограничник.

— А коньков-то нету, — отвечал другой, погоняя коня.

— Ладно зубами-то ляскать, — сурово сказал Будай.

Кони осторожно тронулись, но ноги у них стали разъезжаться, и несколько человек боком брякнулись на лед.

— Слезай! — скомандовал Будай.

Он медленно слез с седла, чтобы не покачнуть коня, и взял его за повод. Когда остальные приблизились, Бу» дай увидел, что юноша и Оса стоят на краю пропасти. Трещина шириною больше двух метров открывалась во льду. Кондратий приблизился к краю и заглянул вниз. Стены льда блестели как стекло. Дальше в сумраке выставлялись блестящие ледяные уступы, а еще глубже был мрак, и дна не было видно. Оттуда еле долетал однообразный звон воды, переливавшейся во льду. Звук был похож на звон струи, наполняющей кувшин. Насколько видел глаз, трещина уходила вправо и влево.

— Это, наверное, от землетрясения, — задумчиво сказал Будай.

— Ну тебя к черту, тут не академия наук, — дружелюбно огрызнулся Оса, упорно думая о чем-то.

Джанмурчи подошел и робко тронул Осу за рукав. Алы несмело заговорил:

— Тут долго быть нехорошо. Сегодня кони совсем воды не пили. Снег пойдет: смотри, вон идет облако.

Кондратий молчал, потом подозвал Будая и показал ему планшетку.

— Посмотри, тут показана тропа через ледник, но ледник сдвинулся. Вот смотри, на той стороне обрыв.

Он показал рукой вперед, где зиял черный крутой скат. — Я еще в долине об этом слышал.

— Зачем же ты сюда поперся? — спросил Будай.

— Опять сначала, — со злостью сказал Оса.

Он снял перчатки и подул на посиневшие пальцы.

— Раз я проеду здесь, я выиграю семь дней и накрою еще две шайки. Ведь я тебе сказал, что разорю отца контрабанды!

— Воля, конечно, у тебя железная, — с уважением сказал Будай, глядя на красное, обветренное непогодой лицо Кондратия. — Но все-таки, что мы будем делать дальше?

— Саламатин! — позвал Кондратий вместо ответа.

— Чего изволите, товарищ командир? — с легкой насмешкой откликнулся завхоз.

Пограничники прыгали по льду, стараясь согреться, толкались, гладили коней и дули в посиневшие кулаки.

— Постели-ка свою попону вот сюда, на край, — сказал Кондратий.

Он хотел что-то прибавить, но кругом загудели протестующие тревожные голоса.

— Кондратий, не дури! — сказал Будай.

— Товарищ командир, да нешто ж можно?

Оса, не обращая ни на кого внимания, подошел к краю. Подтянув подпругу, он потрепал скакуна по шее и легко, одним плавным движением сел на седло. Будай взял коня за повод, но Кондратий ласково отстранил его рукой.

— Больше ничего не остается. Не бойся, ты ведь знаешь, что я в прошлом жокей. Я взял на своем веку столько призов, что, право, возьму и этот.

Холодная, как лед кругом, непреклонная воля была в его голосе. Будай пожал ему руку и отошел в сторону. Оса спокойно поправил перчатки, как делал это когда-то перед скачками. Потом повернул коня назад. Он отъехал шагов на двадцать и повернулся к пропасти. При полном молчании окружающих он смотрел на разостланную попону на краю расселины, как будто прицеливался. Потом сразу тронулся рысью вперед. Не переводя дыхания, все смотрели на него. Если бы конь хоть раз поскользнулся, то, даже упав на лед, он съехал бы в пропасть вместе со своим седоком. Перед попоной Оса резко ударил коня плетью. Конь напрягся всем телом и. подобрав ноги, оттолкнулся. Попона чуть отъехала назад, и прыжок ослабился наполовину.

Конь и всадник взвились над пропастью и рухнули на лед.

— Батыр! — в один голос воскликнули Алы и Джанмурчи.

— А-а! Здорово! Молодец! — раздались отрывистые возгласы.

Оса высвободил ногу; конь поднялся, дрожа всем телом от страха.

— А ну, давай! — сказал он, оборачиваясь назад.

Ему перебросили несколько веревок, топор и два кола. Оса забил колья в лед и быстро прикрутил веревки. Один за другим, вися над пропастью, перебирались люди по. веревкам, потом настлали палки, палатки и брезент, перевели лошадей и перетащили вьюки через двухметровую трещину.

Будай руководил переправой. Оса и Алы снова тронулись вперед. Они прошли через весь ледник. Лед кончился обрывом.

По ту сторону глубокого рва подымалась мокрым блестящим отвесом черная земля. Ров круто спускался вниз, и было слышно, как подо льдом бушевала вода, уходившая вбок от оврага. Алы повернул вправо. У самого края ледника по льду бежал ручей. Он прорезывал ледяную кору и широко разъедал лед внутри.

Алы опасливо оглянулся на Кондратия, потом остановился у ручейка, как будто собираясь прыгать через пропасть. Он слез с коня и мягко прыгнул через ручей. Потом, отойдя дальше от края, потянул коня за веревку. Конь перепрыгнул, и оба быстро пробежали полосу льда. Кондратий последовал примеру Алы. Но когда его конь перепрыгнул через ручей, Кондратий почувствовал, что куда-то проваливается вместе с конем. Лед зазвенел, как стекло, ломаясь вокруг. Кондратий вместе с конем бухнул в воду и не успел даже закричать.

Он захлебывался, кувыркался в черной ледяной воде. Потом его пронесло подо льдом шагов двести. Несколько раз коня перекатило через него. Жестокая боль в ногах почти лишила его сознания, потом что-то ударило его в живот, и на мгновение он перестал понимать все происходящее. Очнувшись, он увидел, что лежит в черной грязи. Рядом с ним лежал конь. Вся грудь у коня была расшиблена. Окровавленный кусок кожи висел и был выпачкан черной грязью.

Ослепленный и полузадохшийся, Оса встал на ноги. Прямо от него вниз шел крутой скат под ледник. Вода бушевала и сбивалась в грязную пену. Потом вся уходила куда-то в дыру, под лед. Кондратий стоял и ждал помощи сверху. Он старался не шевелиться, чтобы поскользнувшись, не слететь в поток. Земля была такая скользкая и подъем такой крутой, что взобраться самому нечего было и думать. Через некоторое время сверху сидя съехал человек, волоча за собой веревки.

Это был Джанмурчи. Лицо его было все забрызгано грязью. Кондратий привязал коня, обвязал себя, и все трое начали восхождение по мокрому, скользкому отвесу. Веревку тянули вверх, но на каждом шагу Оса и Джанмурчи падали в грязь. Конь так изнемог, что, когда падал, еле поднимался на ноги. Прошло не менее часа, прежде чем они выбрались наверх. Кондратий приказал промыть рану и отрезать у коня мотавшийся кусок кожи.

— Ой, бой-бой! — сказал Джанмурчи. — Плохо! Ты мог умереть! Когда вода идет по льду, она режет его туда и сюда. Бывает так: лед, потом пустое, как дом, и опять лед, и опять пустое. В прошлом году один купец упал. Пять или шесть раз под ним сломался лед, и никто больше его не видел.

Алы тревожно показал на небо. Кондратий решил продолжать подъем; до вершины оставалось не более полукилометра.

— Сегодня проехали пять расстояний, на которые слышен человеческий голос, — сказал Алы.

Это была правда. Кондратий увидел, что только теперь начались скачки шагом, которые он предсказывал

Будаю. Лица пограничников налились кровью от недостатка воздуха; губы стали синими.

— Ну, чего ж, так и будете черными чертями ехать? — грубо сказал Саламатин и, расстелив на мокрой земле кошму, подал сухую, чистую одежду и белье Кондратию и проводнику.

Оба переоделись, и отряд торопливо тронулся на подъем. Скоро стало легче: не надо было больше наклоняться вперед. Кони пошли по ровному месту, а колоссальные отвесные утесы красного гранита подымались, как колонны и стены развалин. Ровный, как пол, сплошной красный камень тянулся на несколько верст. По камню ровным слоем бежала вода. Утесы гранита образовывали лабиринт переходов и коридоров. Сверху все затянула серая мгла. Повалил крупный мокрый снег. Он падал бесшумно и так густо, что всадник не видел головы лошади. Снеговая скользящая слякоть зачавкала под копытами коней. Алы проехал вперед. Джанмурчи кричал Кондратию, толкаясь стременем, но через массу валившегося снега Кондратий еле слышал его голос. Потом кто-то сунул веревку в руки маленького кавалериста, и он, схватившись за нее, закивал головой. Теперь он знал, что товарищи не разбредутся. Веревка все время дергалась во все стороны. Потом она протянулась вперед и назад. Кондратий понял, что всадники вытянулись гуськом, а Джанмурчи приблизил лицо к его уху и сказал:

— Алы поедет вперед, у него нос волка. Тут никогда не было никакой дороги.

Кондратий не спорил. Он держался за веревку я как будто плыл в белой струящейся мгле. Кони скорым шагом шли куда-то один за другим. Их ноги уже стали грузнуть в снегу почти по колено. И вдруг снег перестал падать. Мокрые от пота и снега кони тяжело вздували бока. Скалы выступили из белого потопа. Целые водопады обрушивались с утесов и уходили в откосы щебня.

Мокрые скалы нависали, ежеминутно грозя обвалом.

Ослепительно сверкнуло солнце. Весь камень, окружавший людей, стал дымиться от пара. Через полчаса пути сплошной туман закрыл все, и снова Кондратий, держась за веревку, чувствовал, что конь сворачивает в лабиринте среди утесов. Сильный, почти ураганный порыв ветра качнул коня. Кондратий невольно натянул повод. Как-то смутно он почувствовал, что впереди открывается большое пространство. Белым дымом заклубился вокруг туман. Конь захрапел и остановился. При следующем порыве ветра у самых ног коня открылась бездна. Конь спокойно глядел вниз. Где-то далеко внизу под яркими лучами солнца сверкала зеленая долина. Кондратий увидел, что он ехал вторым. Впереди был Алы. В следующее мгновение ему показалось, что Алы падает. Юноша вместе с конем скользнул куда-то вниз. Всадник и конь исчезли. Мелькнул только круп коня. Кондратий понял, что они перевалили черный ледник и теперь начался почти отвесный спуск.

— Не слезать! — закричал он, повернувшись назад. — Пешком не пройдешь!

И храбро направил коня вслед за Алы. Он сразу же откинулся назад, а конь головой вниз стал спускаться почти по отвесному уклону… Голова коня была между ступней человека. Откинувшись спиной на круп лошади, всадник полулежал на спине. Гравии плыл ручьем вслед за конями. Следом оставалась глубокая канава. Кони еле перебирали передними ногами и ползли на задних, но при каждом движении съезжали на целую сажень. Вместе с целой лавиной камней они ползли вниз, кружась петлями, чтобы не ускорять движения щебня. Красные халаты стремились к зеленой долине, которая казалась близкой. Иногда сверху протяжно кричали:

— Ка-амень!

Тогда бывшие впереди глядели и давали дорогу обломку, который катился и прыгал по щебню. Ударившись о глыбу, он рассыпался на мелкие камни, и верхние с хохотом гадали: попадет или нет. Потом движение продолжалось до следующего окрика. Кони весело фыркали, мимоходом стараясь сорвать былинку. Чем дальше, тем спуск становился более отлогим, и все прибавляли шагу.

— Бисмилла! Мы хорошо проехали, — сказал Джанмурчи.

Сзади загудела метель, и белая пелена застлала красные утесы. Они исчезли где-то вверху, позади, как будто растаяли в тяжелых снеговых тучах. Ветер усилился и стал непрерывным. Впереди внизу заклубились тучи, закрывая целые хребты гор. Иногда лучи солнца прорывались длинными желтыми полосами и освещали внизу огромные круги местности, как прожектором. Тогда было видно, на какой колоссальной высоте находились всадники, а грандиозный простор еще более увеличивался во все стороны, открывая целые панорамы. Люди были подавлены почти безграничным открывшимся пространством, и даже смех и шутки, вспыхнувшие после избавления от опасности, прекратились сами собой.

Глава IV ПЛЫВУЩИЕ БОЛОТА

Всадники двигались, разъединенные темнотой,

— Хчо-хча-чча! — разрозненные гортанные крики, подбадривающие лошадей, раздавались сзади сверху и впереди снизу. Солнце опустилось. Высоко в небе вверху снег был белый и светлый и все удерживал уходящий день. Впереди открывалась ямой сумрачная котловина. Потом стало темно. По крутому уклону за два часа беглым шагом спустились куда-то вниз.

— Ишь ты, вверху-то! Гляди-шапка свалится!

На перевале разлилось зимнее голубое сияние. Оно исходило от льда. Потом стало понятно, что это был лунный свет. Ледники горели, посылая вниз, во мрак, слабое отражение. Взошла луна. Узкое ущелье, засыпанное сплошными камнями, только в насмешку можно было назвать долиной. Впереди ярко заблестел костер. Кондратий направился к огню. Это были пастухи. На протяжении лета они пасли скот на ледниковых лугах.

Из мрака один за другим выныривали измученные всадники и приближались к костру. Густой белый удушливый дым валил из горевшего кустарника. Потом сразу взметывалось красное трескучее пламя, и серебряная луна на мгновение казалась синей. Кондратий приказал остановиться. Он решил сделать дневку. Расседланные лошади фыркали в темноте. Работавшие пограничники двигались черными тенями. А когда луна поднялась высоко и свет проник в ущелье, костер померк. Стало видно, как при лунном свете тускло блестит медь на седлах. В темноте вспыхнул второй огонь. Там варили барана, и пограничники, толпившиеся вокруг костра, говорили о хлебе, как о лакомстве. Оса сидел и рассматривал карту. Он с наслаждением съел кусок дымящегося горячего мяса и продолжал что-то обдумывать.

— Алы, почему ты отстал? — с упреком спросил Оса.

Джанмурчи выступил вперед.

— Командир, моя голова как будто сделана из дерева. Я виноват: лошадь упала и разбилась.

— Так мы ехали чуть не по ровному месту, — сказал Оса.

— Да, но там был обрыв. Она забилась и упала. Она сломала себе ноги, и я ее зарезал. Пастухи уже пошли за мясом. Я сел на коня Алы, и мы ехали вдвоем, поэтому он отстал.

Оса нахмурился. Джанмурчи продолжал:

— Товарищ командир, ты приказал брать казенные потники, но я взял у чайханщика, и потому лошадь погибла. Это было предательство. Посмотри.

Джанмурчи протянул потник. Оса взял его, развернул и стал глядеть, нагнувшись к огню. Что-то слегка блестело в сером войлоке. Оса провел рукою и засвистел. В потник была закатана очень тонкая проволока. От времени она проколола войлок и стала царапать спину коня.

— Ну, что ж, достанешь лошадь у пастухов, — сказал Оса. — Я заплачу.

— Куда пойдет наш завтрашний путь? — спросил Джанмурчи.

— На Карабель, — сказал Кондратий.

Алы услышал название перевала и, сделав шаг вперед, торопливо заговорил:

— Он говорит, — сказал Джанмурчи, — что там нет дороги, куда ты хочешь ехать. Там болота.

— Я поеду, — твердо сказал Кондратий. — На Кара» беле через три дня будет большая контрабанда.

— Командир, — сказал Джанмурчи, — если мы пойдем вперед, наша спина будет открыта для удара. Эти пастухи контрабандисты. У них кошма белая с черным. Алы видел у них одну лошадь. Он говорил так, что хочет ее купить, и потому хорошо рассмотрел. У нее шрамы от пуль, она была ранена. Эти люди — контрабандисты.

— Будай, — сказал Кондратий, — когда мы поедем вперед, оставь двух позади. — Потом он добавил: — Ну, дела больше никакого нет? Спать!

— Холодная темная ночь затянула ущелье. У погасших костров вповалку лежали изнемогшие люди. Часовой медленно ходил вдали от костра, чтобы огонь не ослеплял глаз, и зорко всматривался в темноту. Потом его молча сменил другой, потом третий. Полное молчание разлилось по ущелью. Даже стадо баранов спало без одного звука. Через несколько часов темнота стала редеть. Отвесные скалы выступили из мрака. Они как будто выплывали и устанавливались одна возле другой, все новые и новые, все более изломанные, громоздились одна на другую.

Рассвело, и все стало обыкновенным. Песчаные безжизненные холмы и желтые утесы окружили тесным кольцом долину. На севере виднелись хмурые хребты с грязным холодным снегом. Над желтой горой поплыло медное облако, и небо стало синим.

Взошло солнце. За ночь иней покрыл все. Красные чапаны стали розовыми, трава серебряной. Иней искрился и сверкал на оранжевых и зеленых лишаях камней.

Торопливо погрузили вареную конину и выступили туда, где высились красные горы глины. Огромного роста красноармеец-киргиз с маленьким тщедушным украинцем не спеша седлали коней. Это были двое, назначенные Будаем для охраны тыла. Они выждали с полчаса и, когда отряд впереди скрылся за холмом, медленно тронули коней. Проехав километра два, они остановили коней за утесом и оглянулись.

— Не спеши, — лениво проговорил великан. — Лучше смотри, чтобы нас кто-нибудь не догнал.

— Юлдаш, гляди: едут! — торопливо проговорил маленький пограничник.

Тише! Пусть приблизятся} Постой! Останься, а я отберу у них винтовки.

— Ишь ты! — сказал маленький пограничник. — Гляди, какой медведь! Прямо тебе под пару.

Последние слова были сказаны тихим шепотом. Через две минуты всадники подъехали к утесу. Юлдаш приблизился к ним вплотную. Огромный встречный киргиз на вороном коне поднял плеть, похожую на дубину, но увидел второго пограничника с винтовкой и остановился.

— Бросай камчу! — закричал Юлдаш.

Второй киргиз был маленький старичок. Юлдаш слез с коня, подошел и обыскал обоих.

— Опия целый мешок, — весело проговорил он. — Айда с нами, командир разберет!

Великан-контрабандист что-то быстро проговорил старичку, тот ему ответил. Юлдаш побледнел и второй раз закричал:

— Брось камчу! Богаченко, ты знаешь, кто это?

Украинец подъехал и в упор прицелился в контрабандиста. Плеть упала на камни.

— Старик ему говорит: «Не трогай», — взволнованно переводил Юлдаш, — а он говорит: «Ударю! Сколько я побил их этой камчой!»

— Так неужто он это самый и есть?

— Джаксалы! — ответил Юлдаш.

Контрабандист услыхал, и лицо его стало бурым. Он рванулся к пограничникам, но Богаченко вскинул винтовку, а Юлдаш подошел и крепко связал руки Джаксалы назад. Оба хорошо понаслышке знали этого богатыря. Оса вообще не верил в его существование, хотя Джанмурчи с клятвой уверял, что Джаксалы убивает человека одним ударом плети по голове. Джаксалы резко свистнул. Оба коня контрабандиста повернули назад во весь мах.

— Не стрелять! — строго сказал Юлдаш. — Наши назад вернутся или контрабандисты догонят и нападут. О-о, шайтан!

Джаксалы расхохотался. Юлдаш на мгновение задумался, потом мрачно проговорил:

— Будешь идти пешком за то, что украл казенный опий!

Он взял конец веревки и сел в седло. Связанный Джаксалы покорно пошел следом.

— Напрасно ты думаешь, что на нас нападут и тебя освободят, — твердо проговорил Юлдаш. — Я убью тебя прежде, чем это случится.

Они тронулись на подъем. Впереди расстилалось ровное снежное поле. Молчании шагали весь день по снегу. Синие и лиловые тени легли на снег. Впереди красным, расплавленным золотом горел закат, бросая отсветы на бесконечный белый снег.

— Сегодня мы командира не догоним, — сказал Юлдаш.

— День-то какой короткий, как зимой!

Юлдаш остановил коня у проталины и жадно глядел на кустарник.

Богаченко боязливо заговорил:

— Огонь разводить страшно. Далеко видно. Как бы ихние не подошли на огонек в гости. — И неожиданно мечтательно добавил:- Эх, на Украине-то теперь косят!

— Если придут — будем стрелять. Без огня мы умрем. Разожги огонь.

Богаченко повиновался. Связанный старик что-то быстро заговорил.

— Он говорит: руки отморозил. Пусти, говорит, погреться, а то пальцы отвалятся, — перевел Юлдаш.

— Ты, слышь, не дури, не развязывай, ну его к черту, — опасливо сказал Богаченко.

— Ничего, не бойся. Развяжи, — добродушно распорядился Юлдаш.

Он был в кожухе, и поверх еще был надет тулуп. На руках у него были толстые рукавицы.

Тяжелый, неповоротливый, неуклюжий, он стоял у костра, хлопая руками себя по бокам, чтобы согреться.

— Слышь, кум, — сказал Богаченко, обращаясь к Юлдашу. — В прошлом году я в разъезде был, так вот где холод. Сквозь тулуп как дунет-насквозь. В декабре ездили, градусов сорок было. Да чего уж там — хлеб клинком рубили.

Джаксалы и старик подошли к другой стороне костра и дружелюбно ухмылялись. Они расправляли затекшие пальцы, оттирали их снегом, потом уселись на корточки к огню.

— Вот они всегда так, — сказал маленький пограничник. — Непременно садятся.

Он не успел договорить. Джаксалы сбросил чапан и одним прыжком ринулся на Юлдаша. Маленький пограничник нагнулся к винтовке, но старик обхватил его вокруг туловища и прижал руки. Гигант Юлдаш, закутанный в тулуп, сразу свалился в снег. Он не выпустил Джаксалы, и оба, барахтаясь, провалились в сугроб. Юлдаш закричал и с воловьей силой сбросил с себя Джаксалы. Контрабандист выхватил у него из ножен шашку. Пограничник хотел вскинуть винтовку, но контрабандист приблизился вплотную. Тогда, бросив ружье, Юлдаш закрыл голову полой тулупа и обхватил Джаксалы, чтобы не дать ему размахнуться.

— Рубит, рубит! — кричал Юлдаш. Но Богаченко помочь не мог.

Старик судорожно держал его в своих объятиях, и они вертелись в снегу. Несколько ударов клинка упали на плечи Юлдаша и глубоко поранили руку. Схватившись в обнимку, враги затолклись по костру. Пламя задымилось, тулуп затрещал на огне. Юлдаш невольно глянул вниз, и Джаксалы вырвался. Кровавой полосой блеснул кверху клинок, но в момент удара Джаксалы оступился и пошатнулся в снегу. Юлдаш уклонился от слабого размаха и схватил шашку руками. Контрабандист рванул клинок и располосовал руку, но Юлдаш крякнул и, не выпустив клинка, согнул его пополам. Оба бросили шашку и схватились врукопашную. Вдруг пограничник закричал от ярости и боли. Джаксалы начисто откусил ему два пальца левой руки. Снова он его отпустил. Джаксалы выхватил из-за пояса опийный ножичек, и Юлдаш прижал подбородок к груди, чтобы закрыть горло. Ножик разрезал ему всю щеку. В ту же минуту нога Джаксалы попала на камень. Юлдаш навалился всем телом, и снова оба рухнули в снег. Но теперь пограничник был сверху.

— Довольно, отпусти! — хриплым рычанием послышалось из сугроба.

— Нет! — задыхаясь, ответил великан.

Он заливал своей кровью лицо противника и изо всей силы давил локтем на его горло. Джаксалы забился, но через несколько минут остался неподвижным. Юлдаш, шатаясь, подошел к товарищу.

— Наша взяла, кончай! — хрипло сказал он, сбрасывая тулуп.

Маленький пограничник оторвался от старика и схватил винтовку, но контрабандист понял, что значили слова победителя, и упал на колени. Маленький, тщедушный, он совсем провалился в снег. Из ямки было видно только спину. Юлдаш засмеялся. Правда, его смех был похож на рычание, но старик залепетал слова благодарности и поднял руки к небу.

— Скорее, разводи огонь, чтоб тепло было.

Старичок суетливо завозился у огня.

— Сними с него сапоги, а то мои совсем сгорели, — добавил Юлдаш.

Старик снял с Джаксалы сапоги. Богаченко отвязал от клинка индивидуальный пакет и перевязал раны товарищу. Старик, с ужасом косясь на длинный черный труп позади, заговорил, обращаясь к Юлдашу:

— Ты меня не убил, пожалел мою седую голову. За это я покажу тебе одно место недалеко отсюда. Там много опия. На двадцать пять лет хватит для контрабанды.

— А легко туда проехать? — спросил Богаченко.

— Плохая дорога, — отвечал старый контрабандист, кланяясь подобострастно и прижимая руки к груди, как бы извиняясь за дорогу.

Пограничники подобрали винтовки, разостлали потники и улеглись спать, положив старика в середину. Утром Юлдаш проснулся от боли и разбудил остальных. Старик сел на лошадь позади Богаченко, и все трое треснулись рысью. Вскоре снеговая равнина кончилась. Пологий скат, покрытый травой, уходил далеко вниз, докуда видел глаз, и недалеко показалась палатка.

— Наши! Наши! — закричал Юлдаш. — А мы мерзли в снегу!

Через полчаса они доехали до стоянки. Юлдаш подвел старика к Осе и сказал:

— Этот человек контрабандист. С ним был Джаксалы. Я его убил в схватке.

Кондратий заставил подробно рассказать, как все было, и внимательно выслушал донесение. Все столпились вокруг старика. Он что-то рассказывал Джанмурчи. Потом проводник сказал:

— Товарищ командир, надо менять дорогу: недалеко много опия.

— Чей опий? — коротко спросил Оса,

— Байзака, — ответил старик-

Глаза Осы сверкнули.

— Он поедет с нами, — продолжал Джанмурчи, — и поведет нас, хотя там нету дороги, — и проводник протянул руку на север.

Оса посмотрел по карте. Здесь не было никакого подобия дорог. Все место на карте было показано сплошным темно-коричневым пятном.

— Куда я, к черту, полезу на такие горы!

— Он говорит, он проведет нас, только надо ехать сейчас, до полудня.

Оса внимательно поглядел на старика и потом приказал седлать.

«Зачем он спешит? Может быть, есть засада?» — подумал Оса, но, поглядев на жалкую фигуру старика, отбросил всякие подозрения.

— Он говорит, чтобы ты отпустил его домой, — он боится Байзака.

Оса рассмеялся.

— Когда у Байзака не будет ни копейки, он будет смирным, как баран, и другом всех.

Спешно оседлали коней и тронулись на север. После первого небольшого перевала открылись невиданные горы. Сплошная серая и красная глина тянулась кругом пыльными холмами. Во все стороны справа и слева были видны ледники.

— Будай, — сказал Кондратий, — я на эту затею потрачу два дня, но потом мы, конечно, двинемся по маршруту.

Он погнал коня за стариком, не доверяя его никому после истории с Ибраем. Старик сворачивал из одного оврага в другой и все больше торопился. Они ехали по ручьям и подымались к красному глиняному хребту. Несколько раз Алы принимался спорить со стариком.

— Командир, — сказал Алы, обращаясь к Осе, — на-до ехать вправо. Видишь, с правой стороны идет белая вода. Там твердая земля, можно ехать. А оттуда идет красная вода, там глина! Мы все погибнем!

Кондратий не спорил, и отряд- повернул туда, куда показывай Алы. Еще через два часа ручьи зашумели. Вода от ледников покатилась вниз. Каждый ручей вздулся и загрохотал, увлекая с собой огромные камни. Ехать по речке больше было нельзя, но подняться кверху также было почти невозможно. Чуть не отвесным скатом спускалась твердая, как железо, глина. Вода прибывала с каждой минутой, и положение делалось опасным.

— Понесет прямо как по трубе, — раздался чей-то испуганный голос. — Гляди, вода коню по колено!

С отчаянными усилиями горные кони карабкались почти на отвесный склон. Алы недовольно, с сомнением качал головой и тревожно глядел вперед. Наконец отряд выбрался на самый хребет. Ущелье стало глубоким и узким. Внизу грохотал вздувшийся поток, и пограничники, глядя вниз, со страхом переговаривались о предстоящих испытаниях. Впереди показалась темно-красная полоса глины. Глина с гравием, промокшая от тысячелетнего таявшего льда, расстилалась сплошным болотом. Однако иного пути не было. Оса тревожно тронул коня вперед. Когда проехали по снегу шагов двести, вдруг, пробиваясь из-под снега, побежал грязный, красный ручей глины. Снег расползался. Поток глины все увеличивался. Оса погнал коня, и остальные заторопились за ним. Вот он достиг темной глины. Вдруг его конь провалился по уши. Ноги в стременах оказались на земле и подогнулись коленями к подбородку.

— Слезайте, товарищ командир! Конь ноги переломает! — отчаянно закричал сзади Саламатин.

Оса высвободил ноги из стремени и стал на камень. В то же мгновение от тяжести всадников вся масса глины медленно тронулась к пропасти.

— Оплывина! Гей! Га! Скорей! — раздались крики сзади.

Всадники тронули за собой вьючных лошадей. Одни вязли в грязи, но двигались вперед. Другие, провалившись по грудь, бились на одном месте. Еще дальше погрязшие всадники молча ждали своей участи. Вместе со всей массой земли они медленно двигались к пропасти.

И тут Оса увидел, что Джанмурчи был прав, когда говорил, что Алы — не мальчишка. Вместе со своим конем он вырвался вперед, как серна. Конь прыгал с камня на камень, как человек прыгает в ледоход с одной льдины на другую. Обезумевшие кони, увидев спасение, не ожидая приказания всадников, прыжками пошли за ним. Вьючные кони прыгали вслед за седоками. Эта скачка продолжалась несколько минут. На лицах людей и на мордах лошадей был исступленный ужас. Алы забирался все выше и выше и наконец выбрался к твердым утесам и остановился. Всадники один за другим выезжали на твердый грунт, а сзади слышался глухой шум. Глина долго широкой рекой текла в пропасть. Потом раздался грохот обвала, и все затихло.

— Командир, карман Байзака хорошо спрятан, но мы его найдем, — весело сказал Джанмурчи.

«А все-таки старик врет, — думал Кондратий, — но в чем? Можно ли будет отсюда уйти назад? Почему он хотел идти по красному ручью?!»

Кондратий содрогнулся всем телом, вспомнив о том, что он колебался, не зная, следовать совету Алы или нет. На секунду ему представился глубокий овраг, по которому половодьем несло утопающую толпу коней и людей. Потом он вспомнил оплывину и почему-то твердо решил, что старик врет. Безопасный, хотя и крутой спуск открывался перед ними. Выглянувшее солнце далеко осветило окрестность, и Оса с изумлением смотрел вперед. Ярко-желтые утесы и скалы образовали замкнутую долину. Ничего, кроме желтого камня, не было впереди.

— Сегодня мы будем там, — сказал старый контрабандист, показывая рукой вперед.

Через два-три часа они спускались к утесу, и Оса с удивлением увидел маленький домик, стоявший одиноко и незаметно среди этих желтых обрывов и скатов. Они были как декоративные полотна, и солнечные лучи, отражаясь от желтых масс, наполняли всю долину каким* то странным желтым светом так, что каждый невольно, желая отдохнуть, поднимал глаза к синему небу.

Глава V ЖЕЛТЫЙ МРАК

По крутой тропе с винтовками в руках осторожно приближались пограничники, Наконец они достигли домика. Он стоял на вершине утеса и с трех сторон был почти недоступен. Он был сложен из плит желтого известняка. Крыша была сделана из бревен, которые здесь были драгоценными: леса вокруг не было на несколько сот верст. Оса постучал в дверь, но никто не отозвался.

— Тюра, — сказал старый контрабандист, — не ищи здесь никого. Пойдем, я покажу тебе то, что ты ищешь.

Старик отвел Кондратия в сторону. Недалеко в земле была тяжелая дверь, обитая железом. По-видимому, здесь был погреб.

— Опийная контора Байзака, — сказал он.

Старик еще не договорил, а пограничники уже сбили

замок.

Оса и несколько человек спустились в подвал. Большая душная комната от пола до потолка была завалена бурдюками с твердым опием. Дурман сразу ударил в голову.

— Очумеешь! Хуже, чем в кабаке! — подмигнув, с радостным изумлением сказал Саламатин.

Кондратий осмотрел склад и приказал подсчитать Опий. Потом он вошел в дом. За ним ввалилась половина Отряда. Оса решил дать отдых людям и коням.

Подошел Саламатин и, плутовски улыбаясь, жалобно проговорил:

— Чаю-то две недели не пили. Только сухари со снегом жрали! Жисть проклятая!

— Ладно, ладно, валяй! — коротко разрешил Кондратий.

Два топора дружно застучали по крыше, и пила стала визгливо пилить бревна. Оса прогуливался около дома. Тонкие плиты песчаника ломались и звенели, как ледок под ногами. Кругом шла радостная суета. Разводили костер, чистили оружие, зашивали дырки, натягивали брезент на дом вместо разрушенной крыши. Кондратий отошел в сторону и сел на камень. Задумчиво, усталым взглядом он окинул местность вокруг. Желтые утесы от брасывали солнечные лучи. Внизу в котловине желтый сумрак тоскливо застилал чахлую траву. Красными отеками сбегали полосы глины. Мокрые от растаявшего снега скалы блестели, как будто сплошь были покрыты серебряными одуванчиками. Старик контрабандист подошел и тихо сел рядом. Суровый и жесткий, с запавшими тусклыми глазами и непроницаемым лицом, он долго сидел как изваяние и о чем-то думал.

— Почему здесь никого нет? — спросил Кондратий.

— Байзак выбрал такое место, куда ни пройти, ни проехать!

Оса кивнул головой и пошел к дому, а старик, покорно сложив руки на груди, поплелся за ним. Алы и Джанмурчи шли навстречу Осе и кланялись. Потом Джанмурчи приблизился, а юноша остался стоять на месте.

— Он зовет вас к себе в гости, — сказал Джанмурчи. — Он говорит: теперь лошадей много надо, чтобы отвезти опий. У Джантая есть. Он говорит: который Марианну украл, всех поймаем. Теперь Джантай близко. Папа; там ему есть, мамушка есть, домой хочет он, говорит.

В торжественных случаях Джанмурчи любил прибегать к русскому языку.

— Ну тебя к черту, говорит, говорит, — передразнил Оса и, подозвав Алы, положил ему руку на плечо.

— Алы, я поеду к тебе в гости через три дня. Я хочу, чтобы все отдохнули. Мне нужно триста лошадей, чтобы взять отсюда весь опий.

— У Джантая табун в две тысячи, — просто и любезно сказал Алы.

Кондратий поблагодарил его и вошел в дом. Саламатин подал кружку горячего чая и горсть ландрина.

— Живем! — захохотали вокруг.

Оса прислушался. В углу кто-то монотонно рассказывал:

— Ну, вот, значит, это самое и есть гостиница мертвецов.

— О чем бы там говорите? — спросил Оса, прихлебывая чай и поудобнее усаживаясь на седло, лежавшее на полу.

— Да вот тут недалеко место. Старик рассказывает, много контрабандистов пропало.

— А ну, зови его сюда, — сказал Кондратий.

Старик подобрал полы чапана, перешагивая через протянутые на полу ноги, подошел и сел рядом. Саламатин дал ему консервную банку, наполненную чаем. Старик, медленно прихлебывая, стал говорить.

— Тут, за горой, сразу перевал Кизил-Су.

— А, так он тут, — сказал Кондратий и взял карту.

— Что ты врешь? — перебил он, — Здесь ровное место.

— Йэ? — удивился старик, забыв про чай. — Кизил» Су Здесь.

— Товарищ командир, — заговорил кто-то из темного угла. — Еще в прошлом году покровские мужики сказывали, что тут много народу пропало. Зимой воздуха нету. Высоко очень. Если с лошади сошел — и конец, даже силы нету на коня сесть. Трещины во льду очень глубокие. Там и кони, и люди, и опий. Всего много.

— Что же ты думаешь, я полезу вытаскивать?. — сказал Оса.

— А вот мы в разъезде были, — заговорил кто-то, — так по юртам нам сказывали: шла, понимаешь, целая семья. И стали на Кизил-Су замерзать. Сели в круг. А поодаль трое легли, а старик поперек сверху лег, чтобы согреть. Буран был, отлежаться думали. Так всех и за» несло. Весной, как растаяло, ездили их убирать. Сидят, понимаешь, мертвые кругом льда, все равно, как за столом.

На минуту наступило молчание.

— А помнишь, мы видели…

— Ну да, — отозвался сосед, перекладывая ногу. — Мы едем, а они идут.

— Пешком? — спросил кто-то.

— Пешком. Двое босиком там по снегу и жарят. Летом-то снег на горах не такой холодный.

— Да, сам бы попробовал!

— Ну где же! Без привычки разве вытерпишь? Ну, идут. Двух ишаков гонят, а на ишаках вещи. А наверху, как в люльке, на спине лежит ребенок грудной, привязанный. А рядом пешком мать идет. Мы их доставили. Ну, там им документы проверили. А голь какая перекатная. Одни тряпочки.

— Ты вот что скажи: как они По речкам с ишаками не потопли?

— Черт их знает. Тут и конем не переедешь, а они б ишаком прут.

— Место, значит, выбирают.

— Да, выбирают, а которые потопли, ты про их знаешь?

— Да тут если бы дороги хорошие, совсем бы другое дело. И манапы бы не расправлялись так с пастухами. А то едешь — конца краю нет. Пока до него, до манапа, доберешься — он чего хочешь сделает.

— А то во еще: помню, мы ездили зимой. Так куда. Градусов сорок мороза, никакого терпения нет. В снегу целую неделю зубами лязгали.

— А мы в позапрошлое лето ездили, и так хорошо вышло. На дороге всяких костей было до черта. Так мы с навозом клали, костер разводили. Ничего, горит.

— Ты расскажи лучше, отчего ты вчера на подъеме кричал.

— Закричишь: конь вперед, а вьючная — назад. Думал, пополам разорвут.

— А кричал-то чего?

— На коня и кричал.

— Скажи лучше, испугался.

— Ну, и испугался! А ты никогда не пугаешься?

— Он перед бараниной первый храбрец!

Раздался общий хохот.

Спустились сумерки. Спешить было некуда. Пограничники добродушно зубоскалили. Снаружи грянул выстрел, и сразу оборвался смех. Все бросились к винтовкам и затолпились у выхода. По долине часто загрохотали выстрелы. Выбежав из дома толпой, красноармейцы, как горох, рассыпались за камнями. Внизу по ложбине ехали человек триста вооруженных всадников.

— Кто первый стрелять стал, черт вас возьми?! Обнаружили! Врасплох надо было! — закричал Оса.

— Старик тут, что Юлдаш поймал, кинулся до их бежать. Я его и ударил. Ну, они и засыпали, — объясни! Кондратию пограничник, сидевший за соседним камнем.

— Вот и выходит, что старый дьявол надо мною посмеялся, спокойно повествовал другой невидимый в темноте. — Он же мне вчера сказал: когда ястреб в барана вцепится, всегда, говорит, пропадает. Потому, силы у него нет. Это, значит, он про нас. Дескать, куда вам столько опия. Невмоготу вам взять. Это он на них надеялся. Ну, куда ж! Тут сила! — спокойно с уважением закончил он, выглядывая из-за обломков вниз.

— Так чего же ты командиру не сказал, растяпа?

— Что ж, я так и буду с каждым словом лезть? — спокойно отвечал пограничник.

Кондратий быстро перебежал в дом и приказал достать из вьюка пулемет. В то же время он с тревогой смотрел вниз. Контрабандисты захватили почти всех казенных лошадей, которые паслись на траве. Пулемет настойчиво забил по долине, и вся орава подалась назад.

— Кондратий, ударь за ними, — спокойно сказал Будай. — У тебя ведь еще остались лошади. — И он показал на шестерых коней, которые были около дома.

— Нельзя.

— Почему?

— Может быть, это еще не все. Сверху спустятся. Ведь они будут стараться занять дом, чтобы вернуть или поджечь опий.

Как бы в подтверждение его слов, откуда-то сверху протяжно и звонко пропела пуля и ударилась в камень. Потом другая, третья.

— Эх, скверно, сверху побьют всех за камнями, — сказал Кондратий. — Будай, оставайся тут, а я полезу.

Он позвал несколько человек. Они сбежали вниз, потом стали подниматься в гору, перебегая от камня к камню. Это было трудное дело. Их обстреливали сверху и снизу, но пока все обходилось благополучно. Будай приказал оставшихся коней ввести в дом, и они там были в безопасности. Наконец пулемет втащили на вершину горы. Звонко подряд забили выстрелы. И было видно, что контрабандисты перебегают вниз. Потом быстро стало темнеть. Оса вернулся и собрал людей в дом. Коней вывели. Огня не зажигали. Изредка в долине или вверху бахал выстрел, и пуля, ударившись о камень, заунывно пела в темноте.

— Теперь не опасно. Сверху не обстреливают, все равно ничего не видно, — сказал Оса.

Он сидел и думал. Тихий говор слышался со всех сторон. — Да, вот тебе и отдохнули! Уж чего говорить, дневка!

— Он, этот старик, если бы увел на красную глину, всех бы перетопил.

— А теперь он где?

— Да там валяется.

Потом все стали разговаривать о посторонних вещах. Всем было понятно, что позднее, ночью, придется идти в наступление, но никто не хотел думать об опасности.

— Вот у меня письма: все жалел, не хотел курить, а теперь и покурил бы — и не жалко, да нельзя.

Оса гладил бархатный нос своего скакуна. Саламатин жевал что-то в темноте и божился, что если он не поест до утра, то подохнет с голоду. Шутки и смех не прекращались. Потом Джанмурчи что-то тихо сказал в темноте. Оса с удивлением услышал мелодичный звон струн. Все голоса стихли. Снова Джанмурчи что-то забормотал. Оса вгляделся. Он видел, что проводник кладет земные поклоны.

— Джанмурчи, — сказал Оса, — что ты делаешь?

Киргиз не отзывался. Кто-то гыгыкнул, потом снова стало тихо. Только струны рокотали все сильнее. Джанмурчи окончил молитву, подошел и тихо сказал:

— Сегодня аллах дал нам плохую дорогу. Скоро мы пойдем в бой.

— А как ты думаешь, — спросил Оса, — я буду радеть тут, пока всех пограничников перестреляют?

Джанмурчи молчал. Оса спросил:

— Это кто играет — Алы?

— Да, командир, — отвечал проводник. — Это ста» рая песня Давно арыки ходили в бой. Это их песня. Ее пели на войне.

Он почему-то вздохнул и умолк. Звуки струн делались все настойчивее и звонче. Потом вдруг полилась свободная песня. Это пел Алы. Отрывистые аккорды жильных струн забили как глухие удары боевых бубнов. Песня зазвучала призывом. Гром копыт проходящей конницы слышался в ней. Звонкий металлический голос пел и звал на запад, туда, где синее небо висело над снежным перевалом. Песня лилась, ока как будто развертывала и делалась все полнее.

На мягких вьюках На спинах длинногривых хоней Спеленуты будущие воины. В конном беге качаются бунчуки, На них гремят серебряные монеты. Наши кони бегут туда, Где опускается солнце.

Голос умолк. Струны зарокотали грозный и буйный танец победы. С этой песней когда-то всадники неслись вихрем на неприятельский строй. На секунду струны замолкли и снова настойчиво и монотонно забили, как будто звали к конному бою. Потом раздалось несколько быстрых аккордов и музыка оборвалась. Слушатели были возбуждены. Оса заговорил. Он старался приказывать тихо и деловито, не желая поддаваться впечатлению музыки, но сам не мог овладеть своим голосом.

— По коням! — приказал он.

Пять человек подошли к лошадям, кроме него. Вдруг Оса услышал брань. Алы ругал Джанмурчи, и слышно было, как несколько раз подряд ударил его плетью.

— Что такое? — спросил Оса, останавливая коня. — Что он тебе сказал.

— Так, он говорит разные неинтересные слова, — отвечал по-русски проводник.

Потом, помолчав, продолжал на своем языке:

— Я хотел ехать вперед, чтобы арык был жив, но он меня крепко побил камчой.

Джанмурчи не договорил и опасливо осадил коня. Алы проехал вперед и стал рядом с Кондратием. Медленным шагом тронулись кони вниз по крутой тропе, беззвучно ступая обмотанными копытами. Сзади бесшумно шли пешие и несли пулемет. На середине спуска тропа стала шире, и стали слышны топот внизу и глухая отрывистая речь. Оса ударил шпорами коня и понесся сломя голову во весь опор вниз по камням.

— Галл-а-ла, — закричали наперебой внизу, и град выстрелов посыпался на тропу.

— Га-а! Рубай!

Пограничники оттеснили толпу и дали место пулеметчику. Огненным кнутом захлестал пулемет. Сразу стало просторно. Цепь рассыпалась. Рассеянные выстрелы винтовок засверкали в темноте, Через несколько минут пограничники дорвались до своих коней.

— Уходят, уходят, уйдут за перевал! — раздались крики, полные отчаяния.

Тридцать всадников в темноте гнались, не видя земли под ногами. Разрозненный залп двухсот винтовок громыхнул им навстречу.

— По верху пошло, рубай! — яростным воплем раздалось в ответ.

Настигнутые контрабандисты приняли бой. Глухие удары, выстрелы в упор, топот коней, дикие выкрики и вопли раненых несколько секунд наполняли темноту. Потом стало тихо. Раздались выкрики:

— Пощады!

Кого-то вязали, кто-то еще пытался сопротивляться, и иногда в темноте слышалось проклятие и потом удар или выстрел, за которым следовал звук падения тела или стон. Потом окончательно все стихло. Люди галдели, бранились, стонали. Но после грохота выстрелов казалось, что они говорят вполголоса, Разожгли костер. Выслали караул для охраны опия и подсчитали потери. Трое были ранены и двое убиты. При дымном свете костра, сложенного из остатков крыши, поблескивал пулемет. Ловила брошенных коней, ломали о камни винтовки задержанных, а у самого костра, где сидел Алы, как боевые бубны, били аккорды струн, и еще долго, пока не взошла луна, лилась свободная песня, и опять грозный, мерный топот конницы слышался в неукротимом напеве:

Наши кони как ветер! Если золото обременяет твоего коня, Сожги его! Пусть душа твоя будет свободна!

Книга третья БРОДЯЧИЕ ЖЕНИХИ Глава I ХАН ЧЕРНЫХ УТЕСОВ

Впереди толпой ехали задержанные. За ними двигались пограничники. Позади всех ехал Саламатин. На длинной веревке была привязана вьючная лошадь. По бокам у нее мотались два длинных серых тюка. Они качали из стороны в сторону тощую лошаденку, Это были трупы погибших красноармейцев. Оса не хотел хоронить их в этой долине. Зеленые мухи, которые обычно не бывают на этой высоте, звенели роем. Иногда сзади дул легкий ветерок. Лошаденка храпела под своим страшным грузом и мотала головой. Легкий тошнотворный трупный запах пробивался из серых тюков.

Саламатин вспомнил о письмах, которые были в карманах мертвецов. Письма с Украины не давали ему по» коя. Он не имел своей семьи и никогда не получал писем. Теперь ему почему-то казалось, что он везет страшный подарок в дом людей, которых он хорошо знал.

Обычно все старые пограничники читали свои письма Саламатину, и он до того к этому привык, что, если не писали подолгу, беспокоился. В душе Саламатина письма товарищей создали целый особый мир. Он представлял себе Украину в виде белых мазанок под соломенной крышей, утопающих в вишневых садах, и добродушных украинцев с широкополыми соломенными брылями на головах.

За невысоким перевалом открывалась глубокая долина. Туман клубился, пронизанный золотыми лучами солнца. Саламатин закурил, чтобы перебить трупный смрад.

Незаметно для себя он отстал. Никого близко не было. Горе взяло его за горло, и, не заметив сам, он запел на слова с одного романса:

А у нас на Сыртах Мужа вашего нет: Под горой чьи-то кости белеют..?

Потом он почувствовал на глазах слезы.

— Н-но, проклятая! — закричал он на лошадь, оборвав песню, и погнал вперед.

Тюки снова замотались, качаясь вверх и вниз, и мухи зазвенели. Впереди вдруг остановились, и Саламатин сразу нагнал своих. Здесь земля была мягкая; можно было выкопать глубокую могилу, и Кондратий приказал остановиться. С недовольным и хмурым видом он курил, рассматривая карту, и советовался с Будаем.

— Ведь их двести восемьдесят человек. Куда мне, к черту, их девать? Они в один день сожрут все консервы.

— Можно резать их лошадей и кормить кониной, — сказал Будай.

— Нельзя, — отвечал Оса, — я их видел. Их сейчас перестреляют. У них сап. Ты ведь знаешь.

Оба умолкли. Около утесов загремели выстрелы, Саламатин исполнял обязанности ветеринара. Вдруг, раздвигая толпу всадников, приблизились Джанмурчи и Алы. С ними был какой-то незнакомый человек в темных очках. Предстояли похороны убитых, и потому юноша старался быть сдержанным и строгим, но улыбка и радость сияли на его оливковом круглом лице.

— В чем дело? — спросил Оса, нахмурив брови.

— Он говорит, что это его дядя, — сказал Джанмурчи, показывая на человека в очках. — От Джантая приехал. По юртам пошел слух, что вы едете. Джантай навстречу едет, а его вперед послал.

Оса оглядел новоприбывшего. Он хорошо знал цену черным очкам. Джанмурчи, угадывая его мысль, сказал вслух:

— У него от снега глаза болят. Прямо по горам пять суток ехал, двух коней загнал.

Он что-то сказал гостю. Тот снял очки, угодливо задрал загорелое острое лицо и залился отвратительным воркующим смехом. Большой кадык двигался на его хулой шее. Он жмурил гноящиеся белым гноем глаза и все продолжал смеяться.

— Чего он смеется? — спросил Оса.

— Очень рад, что тебя увидел, — отвечал Джанмурчи и, повернувшись в седле, добавил Кондратию на ухо: — Это слуга Джантая. Не подавай ему руки. Он человек без сердца.

— А рожа-то какая, тьфу! — откровенно сказал Оса и, повернувшись с конем, поехал к могиле.

— Э, да это Кучь-Качь — Черный баклан, — сказал кто-то из пограничников, и все. заговорили наперебой, обступив гостя.

— Ну да, в прошлом году из тюрьмы убежал.

Он у Джантая палач, — прибавил кто-то.

Но поднявшийся говор оборвала команда:

— Слеза-ай!

Пограничники бросили повода коноводам и пошли отдать последний долг товарищам. Алы отвел в сторону джигита Джантая.

Кучь-Качь, — сказал он, — где отец?

— В половине дня пути отсюда. Он пришел со всеми юртами. Уже два месяца он идет навстречу командиру.

— Поезжай, скажи, что мы идем, — сказал Алы. — Если, будет плохое мясо, мало кумысу или плохие юрты для наших гостей, позор падет на наш род. Если ты не успеешь или забудешь, знаешь, что Джантай сделает с тобой?

Кучь-Качь не стал слушать дальше. Он приложил руку к сердцу, прыгнул в седло и как тень исчез за утесом.

Над свежей могилой прогремели традиционные залпы. Раздалась торопливая команда, и. не оглядываясь, полным ходом, с задержанными впереди, пограничники тронулись в галоп.

— Н-но, проклятая, легко идешь?! — закричал Саламатин, волоча в поводу свободную лошадь.

Желтая пыль глины клубилась под ногами всадников. начавшийся ветер стлал ее к земле, и далеко позади она подымалась, и расплывалась в облако. При каждом ударе копыта земля от ветра как будто дымилась желтым дымом. Неожиданно открылся обрыв. Внизу бы-эта река. Крутыми зигзагами всадники стали спускаться по откосу.

— Затанцювал, — недовольно сказал кто-то, сдерживая бившегося коня.

— А ты сыграй ему на губах, — насмешливо сказал снизу другой всадник, поднимая голову вверх.

Первый висел у него над головой и ежеминутно мог сорваться.

— Та я ж не пьяный, — недовольно отвечал верхний.

Бурная река грохотала, сбивая пену у прибрежных камней. Всадники торопливо спустились к воде. Несколько человек бросились в реку. Их понесло и завертело.

— Та я ж боюсь, — дурашливо сказал молодой пограничник, направляя коня прямо в воду за остальными,

— А вот я тебя зачепу арканом за шею, шоб вода в горло не лилась, — ответил сосед.

Людей вместе с конями несло и окунало в ледяной воде. Однако через несколько минут всадники один за другим выбрались на берег. Вода текла с них на камни.

— Я смотрю, а волна накрыла — сладко. Ну, думаю, пропал сахар, промыло, а теперь, смотрю — ничего в кобурах нет.

— Вот тебе и сберег, а у меня дочиста табак вымыло.

Болтовня, смех и шутки не прекращались. Хмуро и сосредоточенно переправлялись задержанные. Кондратий с Будаем проехали вперед. Из-за скалы показались двое всадников.

— Джантай! — коротко сказал Алы и почтительно направил коня позади Осы.

Всадники впереди спешились. Оса остановил отряд, приказал слезть с коней и пошел пешком. Алы шел позади, не смея опередить гостя.

Маленький старик с желтым лицом в огромной черной шапке шел навстречу, ступая неуверенно и тяжело, как ходят люди, всю жизнь проведшие в седле. Он подошел, протянул руку Осе и, обняв его крепко, поцеловал в обе щеки. Потом они долго трясли друг другу руки. Оса с любопытством смотрел на знаменитого разбойника.

Тридцать пять лет Джантай занимал целую местность Кой-Кап и грабил купцов. В свое время он разгромил сотню казаков. Три года назад Будай пять суток уходил с боем от него, потеряв половину людей. Теперь этот человек пожелал вступить в переговоры и с изумлением увидел, что Оса не похож на пристава.

Джантай гладил его по руке своей высохшей, как старая ящерица, рукой. Огромные скулы казались еще больше от мохнатой шапки. Глубоко запавшие щеки и пронзительные молодые глаза делали его лицо жестким. Жесткая белая борода висела длинными клочьями. Глубокие морщинистые складки шли кругом по всему лицу. Оса оглянулся. Алы стоял позади него как подчиненный, почтительно склонив голову. Это странное проявление верности тронуло Осу. Он выпустил руку Джантая и сказал по-киргизски:

— Вот твой юноша!

Джантай благодарно улыбнулся и. пошел дальше. Медленно и с достоинством он подходил к каждому пограничнику и пожимал руку. Позади него неотступно шел второй старик. У него были воспаленные красные глаза, лишенные ресниц. Он непрерывно моргал голыми зенками.

— Это его советник, — тихо сказал Джанмурчи.

Наконец Джантай обошел всех и вернулся к Кондратию. Он кивнул головой на задержанных и спросил:

Командир, что это за люди?

— Эта контрабандисты, — ответил Оса.

Джантай засмеялся так жестоко, что Кондратию сделалось холодно.

— Уже давно идет по горам слух, что ты едешь, — медленно заговорил он скрипучим голосом. — Когда идет слух, никто не может перегнать его. Ни сокол в небе, ни Конь на земле. О, как ты быстро ехал! Наши уши еле успевали слышать топот копыт твоих коней. Но, чтобы ты ехал медленно, один большой манап послал вот этих людей. Это не контрабандисты, здесь десять человек контрабандистов. Я знаю их всех. Остальные пастухи. Манап послал их, чтобы остановить бег твоих коней, чтобы ты кормил пастухов, охранял их и двигался медленно. Все юрты вперед ушли. Манап приказал им уйти, чтобы ты сам кормил эту саранчу.

Оса был ошеломлен и молчал. Джантай подъехал к пленным и громко прокричал несколько имен, В толпе раздались проклятия и вопли, и несколько человек выступили вперед, подталкиваемые остальными.

— Вот контрабандисты, — сказал Джантай, показывая на кучку людей сухим желтым пальцем, похожим на орлиный коготь. И потом добавил:»- Они были как начальники у этих пастухов.

— Взять их! — приказал бледный, взбешенный Оса. — Пастухов отпустить!..

— Кум, гостей-то проводить надо, — сказал Саламатин Юлдашу.

С криками и хохотом толпа запуганных манапом бедняков бросилась врассыпную. Некоторые поскакали в гору, остальные кинулись с конями в воду и поплыли назад через реку. Джантай смеялся.

— Не бойся, — сказал он, взяв Осу за руку, — они не умрут с голоду. За каждой горой идет юрта, чтобы помочь им, когда будет надо.

Оса не мог отделаться от мысли, что он выгоняет людей в пустыню на голодную смерть. Но беглецы, переплыв реку, скакали по берегу, хохотали и размахивали руками. Из-за холма на той стороне реки показались новые конные, которые везли юрту. Оса увидел, что Джантай был прав, и с благодарностью пожал его сухую руку. Потом он сел на коня, и пограничники тронулись вперед. Как только въехали на холм, у всех вырвался, единодушный крик.

Белые, нарядные юрты стояли в котловине. Стадо баранов, рассыпанное по лугу, паслось, оглашая воздух блеянием. Запах дыма, подымавшегося из юрт, показался вкусным голодным, усталым людям. Целая толпа вооруженных всадников ожидала гостей.

В стороне одним кричащим пятном пестрела толпа женщин в красных, зеленых, желтых одеждах с огромными белыми тюрбанами на головах.

Когда Оса переезжал по дороге через маленький ручей, Джантай сбоку почтительно держался за его руку. Он хотел этим показать, что без помощи Осы он не в состоянии переправиться даже через этот ручей. Оса понял любезность, и у него появилась надежда, что переговоры приведут к миру. Джигиты, женщины и дети брали в повод коней, а пограничников отводили к свободным юртам. Оса, ухмыляясь, быстро отбрасывал пологи и заглядывал внутрь, желая знать, как расположились товарищи.

Он увидел, что все юрты были сплошь застланы коврами, шелковыми одеялами, поверх которых были разбросаны цветные шелковые подушки. Кондратий поблагодарил Алы и пошел вслед за Джантаем.

Старик повел его и Будая к самой большой юрте. Здесь вокруг очага лежали одеяла — несколько десятков, одно на другом. По всему внутреннему деревянному переплету юрты, который поддерживал войлок, были развешаны яркие шелковые ткани. У входа сидел пастух с целым мехом кумыса. Он налил большую чашку и с поклоном передал Алы. Когда пограничники вошли и разлеглись на одеялах, юноша, улыбаясь, подал чашку Осе, а потом вторую отцу.

Джантай скромно на корточках сидел у входа. Алы Подавал кумыс и улыбался. Сам он не решался ни пить, Ни есть, ни сидеть в присутствии старших.

В юрту вошла маленькая сморщенная старушка с белым тюрбаном на голове величиной с подушку. Она, была похожа на индианку. Желтое лицо с орлиным носом и резкими морщинами напоминало лицо Джантая. Целая связка ключей, показывавшая, что она старшая жена, звенела у нее сзади на косах. Будай и Кондратий поднялись с мест. Старушка робко подошла, всхлипнула и обняла Алы. Потом поклонилась гостям и скрылась из юрты.

Пограничники наслаждались отдыхом и тянули кумыс.

Соблюдая приличия, Джантай заговорил о дорогах. Это единственно важное дело, о котором говорят солидные люди. Оса отвечал подробно. Джантай сочувствовал. Потом старик хлопнул в ладоши. В юрту внесли несколько деревянных блюд с вареным мясом и печеньем, пропитанным сливочным маслом.

Малыш трех лет босиком, в маленьком кожухе, надетом на голое тело, с ревом вбежал в юрту и бросился на колени к Джантаю. За ним вбежала девочка, одетая в яркое платье. Дети кричали, возились. Потом свернулись, как котята, и, положив головы на колени старика, уснули. Джантай задумчиво улыбался.

— Это дети моих джигитов. Вот я теперь совсем старый, как нянька. Мои глаза видят далеко, а близко ничего не видят. Ноги и руки слабые. Старый орел не может летать далеко. Со мною ушли в горы двадцать юрт. Много детей родилось за это время. Я хочу, чтобы они жили спокойно. Я пойду в долину на пшеницу.

— Он говорит: хочет земледелие занимайса, — подсказал Джанмурчи.

До сих пор он не проронил ни слова, но теперь слегка опьянел от кумыса, и у него явилось тщеславное желание блеснуть знанием русского языка.

Не обратив на него внимания, Оса сказал, обращаясь к Джантаю:

— Я могу дать тебе разрешение, Ты поедешь и будешь жить спокойно.

— Отец мой, командир говорит правду, — сказал Алы. Джантай продолжал:

— Пей кумыс, хорошо спи. Потом будем разговаривать.

Он вышел из юрты. Алы и Джанмурчи последовали за ним. Юноша сел снаружи около юрты. Этого требовал обычай. Проснувшись, почетный гость мог сразу, позвать хозяина. Оса пробормотал что-то Будаю, растянулся, обняв свой карабин, и заснул как убитый. Будай не мог спать. На походе по ночам он то беседовал с часовыми, то просто молчал по целым часам, глядя в костер. Когда никого не было кругом, он курил опий. Все знали о его горе, и потому никто не обращался к нему с вопросами и не заговаривал. Будай ехал как будто сам по себе. Теперь, оставшись один, он тороплива достал из кармана опий и закурил. Алы услышал запах опия, но даже не шелохнулся. Джантай подошел и сел на корточки около сына. Он хотел поболтать с ним, но услышал знакомый запах, строго посмотрел на юношу и сказал:

— Нехорошо тревожить достойного человека, если он делает что-нибудь тайное.

— Я не смотрел туда, отец мой, — ответил Алы;

После этого они долго тихо разговаривали о чем-то.

Вдруг полог юрты поднялся, и Кондратий шагнул наружу.

— Ты чего тут сидишь? — обратился он к Алы.

Джантай и Алы, видя, что теперь они не помешают, вошли в юрту. Будай неподвижно сидел у огня. Перед этим он раздувал угли, и теперь по всей юрте летела зола. Его седая голова стала совсем белой. Джантай с сочувствием посмотрел на него.

— Джантай, — сказал Оса, — я нашел много опия, мне нужно триста лошадей.

— Лошади есть, я перевезу тебе весь опий, только ты пошли своих людей, чтобы его охраняли.

— Я сейчас вышлю караул.

— Пусть мои гости отдыхают, — возразил Джантай.

Дай двух человек, и этого будет довольно. Я пошлю своих джигитов, чтобы они берегли опий.

Оса прижал руку к сердцу. Джантай повернулся к Будаю:

— Не кури опий, пусть утешится твоя душа, мы найдем твою жену.

Будай протрезвел и вскочил на ноги.

— Ты знаешь, где она?

— Я поймал одного шакала. Кто знает, когда шакал говорит правду. Но я думаю, мы ее найдем. Гей! — закричал он и хлопнул в ладоши.

Два рослых джигита ввели связанного человека. Это был Золотой Рот. Исцарапанный, покрытый синяками, он нагло улыбнулся, но, взглянув в лицо Джантая, тоскливо Огляделся и сразу присмирел.

Глава II ПОИСКИ МАРИАНЫ

Командир, — проговорил Джантай, разглаживая жесткие, как проволока, усы. — Он ходит позади каждой большой контрабанды и собирает лошадей. Он знает Много.

Лицо Кондратия заострилось и стало твердым. Молчание в юрте длилось несколько минут. Оно было хуже самых диких угроз. Оса о чем-то думал и невидящим взглядом уперся в лицо шакала. Медленная улыбка Кондратия отразилась, как в кривом зеркале, на лице пленника. Оно исказилось и побледнело. А глаза расширились, сделавшись почти бессмысленными от ужаса.

— Ну, что же, будем торговаться? — медленно и зловеще спросил Оса.

— Эту женщину украл Шавдах, человек Байзака! — сразу же выпалил Золотой Рот.

Он совершенно не желал торговаться с Осой, который так перебирал пальцами, как будто отсчитывал пули для Головы бедного шакала.

— Где он теперь? — спросил Кондратий, не обрадовавшись и не удивившись.

— Не знаю, — ответил Золотой Рот.

Это была ложь. Он был уверен, что Марианна в Китае. Шавдах сам говорил ему в чайхане, что отвезет ее туда и она будет заложницей. Но Золотой Рот боялся. Он ясно видел, что его заставят искать Марианну. Наживать таких врагов, как Шавдах и Байзак, ой не хотел. Однако от Осы не легко было избавиться. Золотой Рот сидел и улыбался, но в первый раз в жизни почувствовал, что попал в руки людей, от которых улизнуть не сумеет.

— Командир, — сказал Джантай, — Алы — человек молодой, ему нужна жена, пускай он поедет по юртам. Заодно должен найти Мариам. Пусть вместе с ним поедет шакал.

Кондратий улыбнулся, юноша встал с места и, покраснев, прижал руку к сердцу. Будай, молчавший до сих пор, вмешался в разговор:

— Кондратий, ты можешь это сделать, пока будут перевозить опий. Все равно, твое место тут, иначе его разграбят.

— Я хочу послать с ними хоть одного красноармейца. Он ведь не помешает.

— Нет, это будет хорошо, — отвечал старый разбойник.

— Развяжите этого плута, — сказал Кондратий и крикнул: — Саламатин!

— Я! — заорал рядом за легким войлоком во все горло озорной голос. Вслед за тем лукавое, ухмыляющееся лицо заглянуло в юрту.

— Вот поедешь с ними, — сказал Кондратий. — Понял?

— Понял больше половины, хоть отбавляй, — озадаченно и серьезно ответил Саламатин, слышавший весь разговор сквозь тонкую стену юрты.

— Ну, чего ты смотришь? — спросил Кондратий. Саламатин нерешительно переминался.

— А если он тикать будет? — спросил завхоз, поглядывая на шакала.

— Стреляй в него, и все! — подмигнув, сказал Кондратий, и лицо шакала сделалось серым.

Джантай засмеялся скрипучим смехом.

«Ну, значит, стреляй, не стреляй, а по шее накласть можно!» — решил про себя Саламатин.

— Собирайся в дорогу, — сказал Джантай, и Али быстро вышел из юрты.

Вошел Джанмурчи и сел рядом.

— У Джантая жена очень добрая, мамушка Алы, — сказал он. — Мне давала ленты, зеркала, пуговицы, много товару. Я буду подарки делать и везде спрашивать про Мариам.

Кондратий вышел из юрты проводить товарищей.

Путники тронулись по цветущим пастбищам. Через несколько часов показались юрты. Путешественники медленно приблизились. Несколько мужчин нехотя вышли им навстречу и, не здороваясь, остановились.

— Вы что, дьяволы, злые какие? — с недоумением проговорил Саламатин.

Джанмурчи слез с коня и молча вошел в юрту. Все остальные последовали за ним. Негостеприимные хозяева без всяких приветствий молча вошли и сели на корточки, оглядывая исподлобья гостей. Это было тяжкое

Оскорбление и полное нарушение законов гостеприимства. Гости сидели и молчали.

Один из хозяев, как бы желая объяснить причину такого приема, сказал:

— А вы много опия у Байзака, украли?

— Много, — спокойно ответил Джанмурчи.

Больше никто не проронил ни Слова. Джанмурчи вышел из юрты. Недалеко стоял огромный казан, и в нем была туша. В котле было слишком много крови, и опытный киргиз сразу увидел, что для них готовят дохлого барана. Он вошел спокойно в юрту и сел на свое место. Хозяева, как бы исполняя тяжелую обязанность, постелили на земле скатерть и внесли несколько блюд с вареным мясом.

— Спасибо, — сказал Джанмурчи и пошел к выходу.

Остальные встали и вышли за ним. Не оглядываясь, они тронулись прочь. Позади раздались крики. Несколько мужчин просили прощения, предлагали зарезать самую лучшую лошадь и другого барана, но Джанмурчи был неумолим. Он сел на коня, и оскорбленные путешественники тронулись дальше. Какой-то седой старик прибежал, торопливо раздал хозяевам несколько пощечин а побежал за гостями, не смея сесть на коня. Впереди ехал Алы. В его посадке было столько оскорбленного достоинства, что старик бросился к нему. Он хотел схватить стремя и закричал:

Впереди было пустынно и тихо. Ярко-зеленая трава и глиняный желтый откос опускались глубоко вправо. Канавы, прорезанные дождевыми ручьями, затрудняли дорогу. Путешественники решили отдохнуть и пообедать. Джанмурчи спустился вниз и принес в мехе с полведра воды. Медленно и бережно он отсчитал комков десять сухого, Похожего на камень, овечьего сыра и бросил в мех, Потом всыпал две пригоршни поджаренной, грубо смолотой пшеницы. Золотой Рот и Джанмурчи стали встряхивать мех. Вода бухала точна в бубен. Куски сыра стучали, как камешки. Это был обед и завтрак на всех. Саламатин кисло посмотрел на постное угощение и плюнул, но вдруг оживился.

Из-за бугра показались несколько всадников. Джанмурчи, сблизившись, быстро заговорил с ними о чем-то. Потом всадники тронулись вперед, а путешественники за ними следом. Они проехали немного вперед и снова увидели юрту. На этот раз Саламатин был доволен. Он не успел опомниться, как у него взяли коня, самого ввели в юрту и сразу же внесли два блюда вареного мяса. После еды Джанмурчи развернул свой тюк. Он развесил внутри юрты красные, зеленые, желтые ленты, от которых горело в глазах. Потом разложил целые коробки перламутровых пуговиц и маленькие зеркала с картинками на обороте. По подушкам разостлал куски цветного китайского шелка и тут же положил несколько банок зеленого табаку.

Потом щедро стал раздавать подарки хозяевам. Гудели мужские голоса, визжали от восторга женщины и дети и хихикали старики. Когда из ближайших юрт хлынула целая толпа, Джанмурчи сделал недоуменное лицо и стал пить кумыс. Обычай запрещал задавать вопросы гостям, но каждому хотелось получить подарок. Поэтому все наперебой стали говорить новости. Рассказывая, хозяева внимательно заглядывали в лица гостей, но путешественники были молчаливы и бесстрастны.

Прежде всего им рассказали о том, что один манап хотел одурачить пограничников. Саламатин успокоился. Он понял, что здесь нет контрабандистов и никого из бывших пленников. Потом красноармеец услышал точное изложение всех приключений экспедиции. Джанмурчи все молчал. Какой-то старик медленно стал говорить о женщинах. Джанмурчи подмигнул Алы и рассмеялся. Этого было довольно. Их засыпали сплетнями. Но проводник собрал все подарки в тюк, завязал и сел сверху. Он как будто не замечал легкого недовольства и разочарования.

Скоро их снова стали кормить, и Джанмурчи, как бы

нехотя, дал одно зеркальце. С этого дня началось беспечальное житье. Несколько дней подряд Саламатин жил как в раю Магомета. Его кормили как на убой. Все остальное время, когда он не ел и не пил кумыс, он спал, держа около себя винтовку и заботясь только о ней. Через неделю Золотой Рот с утра стал шептаться с посетителями. Зарезали трех баранов. На дымок ехали издалека. После того как была съедена целая гора мяса, Золотой Рот позвал с собой всех спутников, и они отошли подальше от юрты.

— Сегодня или завтра Шавдах вернется из Китая. Говорят, Марианна идет с ним. Люди видели их по ту сторону границы. Женщину отдадут командиру, если командир отдаст весь опий.

— Саламатин!.. — сказал Алы и не договорил.

Все трое оседлали коня для пограничника. Завхоз; прыгнул в седло и понесся, как ветер.

Глава III В СЕТЯХ БАЙЗАКА

По всему пространству снег сверкал под полуденным летним солнцем. Ослепительное серебряное сияние колыхалось по снегу и резало глаза, как ножом. Ни скал, ни оврагов не было заметно. Снег в несколько метров заполнил все ложбины и сгладил все выступы. На самом хребте перевала голубые, прозрачные плиты льда поднимались ребром, как гигантские перевернутые, разбросанные ступени. При подъеме они были похожи на стеклянные утесы. Лед и снег, точно огромные зеркала, бросали поток лучей солнца во все стороны, поэтому очертания ледяных скал, выступов и краев нельзя было разглядеть.

Нестерпимый расплавленный блеск был разлит под ногами. Бесформенное, сверкающее пространство тянулось далеко вперед и резко ограничивалось черно-синим небом, как будто за этим светом был край земли.

Панорама гор внизу за перевалом была скрыта ровным снежным полем.

Несколько затерявшихся всадников медленным шагов двигались со стороны Китая. Кони храпели и задыхались от усилий и разреженного воздуха. Зернистый обледенелый снег, похожий на мокрый сахар, на каждом шагу проламывался под копытами. Его крупные зерна горели, как алмазы, радугой и белым пламенем. Острые края продавленной коры ранили до крови ноги лошадей. Под тонким льдом был рыхлый, мокрый снег, и лошади иной раз проваливались по грудь. Верховые были закутаны в чапаны, и поверх у каждого был толстый тулуп.

Шаг за шагом они упорно прокладывали себе дорогу в снегу. Кони в изнеможении падали на колени, но всадники не слезали и нещадно били их плетьми. Всадники только что перешли границу и теперь торопились. До безопасной долины, где можно было укрыться от пограничников, предстоял целый день тяжелого пути.

Чтобы не ослепнуть от снега, они закрыли лицо по старому обычаю контрабандистов. Отрезанный конец конского хвоста был заложен у каждого спереди под шапку. Вместо лиц у закутанных красных фигур издали видны были черные, блестящие пятна.

Даже с завешенным лицом надо было ехать зажмурившись. При каждом шаге коня волосы встряхивались и дрожащий ослепительный свет резал глаза. Позади всадников влачились два осла с вьюками. Рядом с осла* ми еле переставляли отмороженные ноги два жалких существа: мужчина и женщина. На первый взгляд их нельзя было отличить друг от друга. Оба были закутаны в цветное отрепье. Клочки ваты торчали из всех дыр старых халатов. Босые ноги были завернуты в тряпки. Огромные ступни плечистого мужчины, завернутые в тряпки, оставляли в снегу глубокие ямки, похожие на след медведя.

Женщина, подпоясанная волосяной веревкой, была Марианна. С открытым лицом, посиневшими руками, она, как во сне, вытаскивала ноги из глубокого снега и, шатаясь, шла, придерживаясь рукой за вьюк, качавшийся!на спине осла. Ее незащищенные глаза стали полуслепыми от солнца. Она шла пятый перевал пешком. Белый гной покрывал ее красные, воспаленные веки. Иногда она падала. Шедший рядом поднимал ее, и они снова шагали, держась сбоку за вьюки.

— Мариам, когда мы умрем, я хочу долго-долго спать.

Он проговорил эти слова, зажмурив глаза. Казалось, он предвкушал наслаждение отдыха.

— Я просила Шавдаха, чтобы он меня убил, но он не хочет, — еле шевеля губами, отвечала Марианна. — Они хотят получить за меня много опия. Так он говорит.

— Шавдах мне должен много, много крови, — отвечал ее спутник. — Столько, сколько есть в моем теле.

— Как ты попал к нему, Батрхан? — спросила Марианна,

— Я убежал в Китай во время восстания. Я ничего не знал. Десять лет я боялся пристава. Шавдах поклялся, что отвезет меня назад. Я для него работал.

Батрхан остановился.

Тряпка на ноге Марианны сползла. Он стал на колени в снег, быстро обмотал ее ногу промокшим тряпьем, снова завязал обрывки бечевки, и они тронулись дальше. Так он помогал ей на каждом перевале. Когда они отставали шагов на сто, кто-нибудь из всадников поворачивал коня и бил обоих плетью. Тогда Марианна молчала и закрывала глаза.

— Не открывай глаз, — сказал Батрхан, — держись рукой за осла и иди. Ты будешь слушать, как будто во сне, а я буду говорить.

Марианна зашагала и закрыла глаза, а Батрхан продолжал глухим, безразличным голосом, как будто говорил о ком-то другом:

— Шавдах дал мне ар земли. Ты знаешь, сколько это? Это столько, чтобы похоронить человека: три шага туда, шесть сюда — все. Четыре года я носил торф в корзине на это поле. Я сеял рис по одному зернышку. Шавдах говорил, что столько стоит новая бумага, на которой он написал не мое имя, а другое, и потому я буду жить спокойно. Только неделю назад на перевале он сказал, что пристава нет и бумага не нужна.

— Помню, он тогда тебя долго бил. Ты сказал, что он — лгун, — перебила Марианна.

Да, я сказал это, — проговорил Батрхан. — Но теперь я говорю, что Шавдах должен мне много крови. Столько, сколько высосали из меня пиявки и комары на этом рисовом поле. Обо! Мы опять идем кверху.

Марианна молчала.

— Мариам, где лепешка, которую я тебе дал? — спросил Батрхан.

Что-то похожее на легкий румянец выступило на грязных, бледных щеках женщины.

— Я съела, — сказала она.

— Я не Шавдах, мне не жалко, но у меня нет даже маленького камня для тебя.

— Зачем тебе камень? — спросила Марианна.

— Тут очень высоко. Шавдах взял для всех в Китае сень-сень. Они его жуют, им легко дышать. Если мы попадем в безвоздушную яму, мы умрем. Подожди.

Он полез за пазуху халата и достал коричневую ягоду сухого урюка.

— Возьми, — сказал Батрхан, — она сладкая.

Урючина была черная и грязная от пота. Марианна со слезами смотрела на Батрхана, но не решалась взять ягоду в рот.

— Возьми скорей, — сказал Батрхан. — Смотри, Шавдах закурил табак. Он боится. Он хорошо знает дороги.

Марианна, преодолев отвращение, не глядя, взяла в рот ягоду и стала ее сосать. Она снова закрыла глаза. Она даже не имела сил поблагодарить Батрхана. Вдруг она услышала хрипение. В ту же секунду ее легкие лишились воздуха, как будто ее ноздри и рот плотно придавили подушкой. Оба осла конвульсивно, прыжками рванулись вперед. Марианна увидела, что Батрхан лежал черный, как чугун, закатив глаза под лоб… Женщина, не выпуская тюка, схватила рукой руку спутника, выставившуюся из грязного рукава. Она почти потеряла сознание, но обе ее руки замерли в судороге. Все ее тело было наполнено болью, как будто ее разрывали на части, но она не могла разжать руки. Осел, выбиваясь из сил, проволок по снегу обоих люден шагов десять, и воздух хлынул в легкие Марианны. Она лежала на снегу и слабо стонала. Рядом свистнула плеть и раздался вой. Марианна оперлась на локоть. Шавдах бил Батрхана.

— Вставай, собака, — крикнул Шавдах. — Или ты хочешь, чтобы нас перестреляли пограничники?

Марианна вскочила и вцепилась зубами в руку Шавдаха. Он несколько раз ударил ее по голове, но она не выпустила руки. Другой контрабандист спокойно достал револьвер, но Шавдах покачал головой и сильно ударил женщину по лицу. Марианна упала в снег, заливаясь кровью. Кровь из прокушенной руки густо закапала на снег.

— Убей, убей, подлец!

В исступлении она бросилась на Шавдаха и плюнула ему в лицо. Шавдах зловеще улыбнулся, вытер щеку и молча пошел к коню.

— Батрхан, я не пойду дальше, лучше я умру, — в Марианна легла в снег.

Батрхан приподнял ее и стал снегом растирать ей лицо. Потом он поднял ее, взял под руку, и они пошли дальше. Вскоре перед ними открылся спуск. Снеговые горы громоздились вдали в голубом небе. Они, как льдины из воды, выставлялись из голубого тумана.

— Идем! Идем! — твердил Батрхан.

Измученный, голодный, избитый, он не находил для нее больше ласковых слов. Но Марианна повиновалась и шла, сама не понимая, как она еще может двигать распухшими ногами. Несколько часов продолжался спуск. Потом началась бесконечная серая долина, усыпанная гравием. Сиреневые цветы без листьев стояли букетами на серых камнях. Потом начался песок — белый, сыпучий. Ни одной травинки не росло на нем. Кони оставляли за собой такой глубокий след, будто прошел караван. Солнце жгло Марианну сквозь ватные лохмотья. Лицо мучительно болело от солнечного ожога. Губы запеклись и почернели. Ледяные струи легкого ветра ядовито ползали по спине.

Скоро путники увидели несколько юрт. Со стороны перевала на них были снеговые нашлепки. Под каждой кочкой лежали комья снега. Солнце не успело еще его растопить. На этой высоте довольно было, чтобы туча закрыла солнце, как уже начинался снегопад. Шавдах остановился возле юрты, выпил кумыс, не сходя с седла, потом о чем-то поговорил с хозяином юрты, спрыгнул с коня и велел Батрхану пасти ослов. Марианна в первый раз увидела по-настоящему нищету своего друга, и горло ее сжали спазмы.

Батрхан выпустил ослов на траву, достал мешок о вьюка и стал перебирать свое богатство. Это было сплошное тряпье, пересыпанное мягкой белой пылью. Головка чеснока была завернута в отдельную тряпочку. Потом какие-то две белые деревяшки. В маленькой тряпочке тщательно была завернута щепотка пепла опия. Батрхан стоял на коленях и беззлобно перебирал эту дрянь, думая о чем-то. Потом он лукаво подмигнул Марианне и сказал:

— Когда-нибудь я устрою себе праздник. — Он протянул тряпочку с пеплом и радостно сказал: — Это опий.

Марианна невольно улыбнулась.

— Я намешаю его в воду и выпью. Целый день я буду спать и видеть хорошие сны.

Потом он достал два тонких сыромятных ремня. Они были не толще веревочки. Батрхан полюбовался ими и снова бережно спрятал в тряпочку. Марианна отвернулась, чтобы не разрыдаться, но Батрхан окликнул ее и с торжеством показал ей коробку китайских спичек. Марианна заплакала. Батрхан нагнулся лицом к самому снегу и заглянул ей в глаза. Он оставил тряпье и придвинулся к ней.

— Мариам, — сказал он дрогнувшим голосом, — раньше я был богатым человеком. У меня была жена, двое детей и восемь юрт с пастухами. Теперь у меня никого нет. Они все умерли. Я один.

Он замолк, а Марианна сдержала слезы. Батрхан ушел.

В Уч-Турфане Марианна пыталась обращаться к властям. Городок был лагерем контрабандистов. Они въезжали туда как победители. Китайский администратор брал с каждого вьюка опия по одному джину. В городе было несколько европейцев, два-три эмигранта и двое подозрительных англичан, которые все время якшались с контрабандистами. Эти люди не приняли в ней участия. Когда Шавдах выступил назад, Марианна пыталась бежать. Но он накинул ей на шею аркан и проволок за собой целую улицу. А вечером на стоянке отхлестал плетью.

После перехода границы она продолжала думать о побеге и старалась уберечь ноги. Но за ней тщательно следили. Как только она подходила к площади, Шавдах пускал в ход плеть. Он следил также за тем, чтобы Марианна не запасла ни одной лепешки. Сухари, которые ей давал Батрхан, Шавдах отбирал. Когда-то контрабандист побывал в лапах Будая. Теперь возможность мучить жену своего врага доставляла ему острое наслаждение. Ни разу он открыто не сказал об этом, но Марианна видела торжество в его глазах всякий раз, когда его толстая рука поднималась с плетью в воздухе. Много раз Батрхан за нее принимал на себя побои. И все-таки все тело Марианны было покрыто багровыми и синими полосами.

— Мариам, Мариам! Мы лежим, как псы, и зализываем наши раны, — сказал Батрхан.

Марианна молчала. Батрхан подполз к юрте и стал слушать, припав ухом к нижнему переплету, где войлок не достигал земли. Он слушал долго, потом вернулся, назад и быстро стал шептать:

— Мариам, я сейчас убегу. Недалеко есть пограничники, они тебя ищут!

Мариам схватилась руками за грудь и сдержала крик. Ее глаза сверкали.

— Пограничники ищут тебя, — продолжал Батрхан. — С ними джигиты Джантая! Наверно, будет бой! Не бойся, я вернусь и приведу пограничников. Еще не придет время ночного намаза, как я уже буду тут.

Он беззвучно поднялся и пошел к прогалине, где паслись ослы. Полог юрты отпахнулся.

— Мариам, — грубо закричал Шавдах. — Иди сюда!

Марианна встала и пошла. Ее сердце билось, занимая

всю грудь. Она боялась обнаружить свое волнение. Она посмотрела на свирепое лицо Шавдаха, и ее охватил ужас. Робкая и жалкая, она шагнула в юрту и стала у входа. Теперь она знала, что это — место всякой киргизской женщины. Кто-то дружелюбно протянул ей обглоданную кость. Марианна не обиделась и стала ее грызть. Рядом с ней киргизская женщина так же жадно глодала объедки.

Снаружи раздался топот коней и залаяли собаки.

— Стой! — закричал приближающийся голос в темноте.

Контрабандисты переглянулись. Уже наступила ночь. Один из них схватил котел и вывернул его весь в костер. В ту же минуту несколько человек бросились на Марианну. Она закричала, отчаянно отбиваясь, но ей мгновенно заткнули рот, потом подняли край юрты и выволокли наружу. Приехавшие бросились в юрту, но там было темно и тихо. Удушливый дым застлал все.

Джанмурчи, Алы и Золотой Рот рыскали в темноте на конях во все стороны, но никого не могли найти.

— Мариам, Мариам! — отчаянно кричал Батрхан, беспомощно бегая в темноте.

Вдруг чуткое ухо Алы услышало топот в стороне.

— Джанмурчи! — закричал он, и все кинулись на его крик.

Через минуту, слыша рядом топот коней, сын Джантая бросил аркан. Петля захлестнула толстого Шавдаха, и сорванный с седла толстяк грохнулся с конем наземь. Джанмурчи плакал, разрезая веревки на Марианне. Она была в обмороке. Батрхан чиркал свои драгоценные спички одну за другой. Золотой Рот вглядывался в темноту, желая скрыться. Потом он подъехал к Джанмурчи и сказал:

— Нам надо ехать к Зеленой Осе.

Джанмурчи не успел ответить. В темноте послышался такой топот, будто скакала целая орда. Алы поднял бесчувственную Марианну и рванулся с ней на коня. Но было поздно. Густая толпа всадников окружила их тесным кольцом.

— Кто, кто? — закричал безоружный Алы, но ему не отвечали.

Он нанес подряд два страшнейших удара плетью, и два всадника грянули на землю. Джанмурчи выхватил из-за пазухи револьвер и стал стрелять. Алы поднял на дыбы коня и рванулся вперед, надеясь прерваться. Но в ту же минуту Джанмурчи слетел с седла, так как аркан охватил его поперек тела. Целая орава спешившихся сбила с ног Батрхана, а Золотой Рот орал где-то на земле внизу, как будто с него сдирали кожу. Голос из темноты сказал:

— Сын Джантая, закон не позволяет тебя обидеть. Пусть эта женщина будет с тобой, но ты — пленник. Мы поедем назад и будем говорить.

Несколько человек, повисшие на поводу одержавшие коня Алы, отступили в сторону. Марианна пришла в себя и слабо стонала. Какой-то всадник растолкал толпу, приблизился и зажег спичку. Джанмурчи, который стоял на земле и держался за стремя Алы, закричал от ужаса.

При вспыхнувшем пламени спички из темноты выступило лицо Байзака.

— Когда-то на ярмарке ты засмеялась мне в лицо, — сказал отец контрабанды, обращаясь к Марианне. — С тех пор ты меня не видела. Почему же ты теперь не смеешься?

Никто ему не ответил, и пленные, окруженные со всех сторон контрабандистами, двинулись куда-то в темноту.

Глава IV АЛЫ. СЫН ДЖАНТАЯ

Яркое пламя костров освещало юрты. При каждой вспышке огня они выступали из темноты белыми грудами. Когда кто-нибудь подходил к огню, ярко-красный чапан, белая треуголка и смуглое лицо вырисовывались так, что было видно каждую черточку. А когда люди отходили в тень юрт, они исчезали, как будто проваливались сквозь землю. Около полуночи послышались говор и топот коней. Впереди всех ехал Алы с Марианной. Она сидела боком на коне, и юноша бережно поддерживал ее. Он был похож более на предводителя, чем на пленника. Его встречали с почетом, чтобы не оскорбить сына Джантая. Цветные ковры стали поспешно расстилать на траве перед самой большой юртой. Они казались дырявыми, так как темных пятен узора не было видно при свете костров. Зато желтые и красные узоры рдели и выступали на земле при каждой вспышке огня. Костры горели по всему пастбищу. Издали он, и сияли красным пламенем, и вокруг них далеко брезжило красное зарево. Алы повернул коня в сторону и проехал по разостланным коврам. Потом остановился около самой большой юрты и бережно снял Марианну с коня. Байзак подъехал к Алы. Его выхоленное смуглое лицо загорело и было обветрено. Небрежно помахивая плетью, он сказал:

— Будем ли мы ссориться из-за этой женщины?

Алы молчал. Байзак все больше затягивал повод коня, будто хотел поднять его на дыбы, чтобы обрушиться вместе с конем на юношу и Марианну. Алы обнял женщину одной рукой и бестрепетно смотрел в глаза Байзака. Потом неторопливо и надменно он еще больше поднял голову и сказал:

— Ты знаешь, что я — арык?! Ты забыл, что я сын Джантая?! Берегись! — И, секунду помолчав, он бросил коротко и повелительно: — Долой с коня!

Это было приказание манапа, за которым стояли обычаи рода.

Марианна, замершая от ужаса, увидела, что слова юноши были как окрик укротителя, который заставляет пятиться тигра. Байзак ослабил повод, медленно вынул ногу из стремени и слез с коня.

— Я хочу говорить с тобой, сын Джантая, — злобно проговорил он, подойдя к Алы с конем в поводу.

Иншаллах! — сказал юноша, подняв глаза к небу. — Пусть эту женщину вымоют, оденут и накормят — или ты не услышишь от меня ни одного слова!

Марианна закричала от страха и вцепилась в руку Алы. Юноша грустно улыбнулся и сказал:

— Я буду около юрты. Тебя никуда не увезут. Или мы вернемся, или умрем оба.

Потом он взял ее за руку, проведя несколько шагов, и отдал на попечение женщин.

Когда Марианну увели в юрту, Джанмурчи и Золотой Рот уселись с разных сторон и смотрели на юрту, не спуская глаз. Судьба заставила шакала сделать выбор, и теперь Золотой Рот был вполне предан Алы. Он знал, что это все-таки лучше, чем быть посредине между такими большими врагами.

— Идем, — пренебрежительно бросил Алы и прошел впереди Байзака.

Они вошли в юрту и молча сели к огню. Толстый, злобный Байзак сидел по другую сторону очага, Сквозь пламя и дым по временам было видно его свирепое лицо. Алы сидел неподвижный и прямой. Казалось, он в своей печали не замечал врага, который смотрел на него в упор и злобно. Наконец Байзак заговорил:

— Оса захватил опий, но теперь у меня в руках жена Будая и ты. Если я не получу опия, я убью вас обоих и вернусь в Каракол.

Алы молчал.

Лицо Байзака, исковерканное гневом и похожее на маску, подалось вперед. Он хрипло продолжал:

— Ты можешь все исправить. Забудь об этой жене пограничника. Я говорю с тобой, как с Джантаем. Пообещай мир, и мы будем вместе. Если мы отобьем опий и поделим его пополам, ты можешь уехать в Китай. Ты будешь очень богат.

Алы поднял тонкие брови. По его оливковому лицу прешла презрительная улыбка.

— Старые люди хорошо говорили: саяку и сороке пощады нет.

— Да, я знаю, что честь арыка больше саяка, — покорно сказал Байзак. — Ты будешь со мной или умрешь. Повторяю это тебе, как самому Джантаю.

— Ты сказал Джантаю, чтобы он изменил другу? — " медленно проговорил юноша. — И ты думаешь, что Джантай тебя не найдет?!

Потом он встал и молча вышел из юрты. Байзак хлопнул в ладоши. Несколько вооруженных джигитов беззвучно появились в юрте. Отец контрабанды в первую минуту хотел приказать перебить пленных. Но не решался отдать страшного приказания. Кроме того, он понимал, что такое месть Джантая. Вековые традиции о неприкосновенности арыков передавались из рода в род. Байзак бесился на самого себя. Он сидел и раздумывал.

Женщины вывели Марианну из соседней юрты. Она была одета по-киргизски: красная юбка с желтыми цветами, черная бархатная безрукавка поверх синей кофты. На голове ее был платок.

— Ханум, — сказал Алы, — ты очень голодная, пойдем к огню.

Он взял ее пальцы и. вытянув свою руку, почтительно привел и усадил ее около очага. Потом, поглядев мимо Байзака, важно проговорил:

— Саяк! Пусть подадут кумыс и мясо.

Алы как будто гипнотизировал Байзака своим повелительным голосом и уверенностью. Отец контрабанды хлопнул в ладоши, и в юрту внесли вареное мясо. Джанмурчи вошел в юрту и остановился у входа. Он с нежностью и волнением глядел на Марианну, но не посмел подойти и сесть рядом. Смеет ли простой смертный сидеть рядом с пленным арыком, у которого такое большое горе?

Джанмурчи стоял и кланялся. Потом сказал:

— Может быть, ханум нуждается в моей помощи?

— Калыча! — закричал Байзак.

Джанмурчи пошатнулся, как будто его ударили но» жом. Желтая бледность разлилась по его лицу. Мимо него, робко понурив голову, прошла его невеста. Она посмотрела на проводника и закричала от радости, но Байзак остановил ее взглядом. Девушка закрыла лицо руками и вздрагивала при каждом слове, так что косички с серебром звякали на затылке.

— Джанмурчи, ты человек маленький; возьми Калычу, поезжай с ней к Осе и скажи, что завтра Мариам и сын Джантая умрут, — сказал Байзак.

— Без Калычи мое сердце пусто, но я не могу смутить дух Осы, — сказал Джанмурчи. — Кроме того, я- слуга Алы, потому что он сейчас в плену.

— Останься здесь, — небрежно проговорил Алы, прожевывая мясо.

Джанмурчи почтительно поклонился и, не взглянув на Байзака, сказал:

— Хорошо.

Джанмурчи встал рядом с Алы. Они стояли с бесстрастными лицами, потупив глаза в землю. Алы про Себя читал стихи корана и кланялся в землю, лицом к западу. Джанмурчи, слегка скосив глаза, следил за каждым его движением. Вместе с ним он клал земные поклоны, затыкал уши и закрывал глаза.

Когда они окончили намаз, Алы повернулся и, ласково улыбнувшись Марианне, обратился к Джанмурчи:

— Пусть ханум спит здесь.

Джанмурчи вышел и долго с кем-то препирался в темноте. Потом вошли пестро одетые женщины с целым ворохом шелковых одеял. Алы быстро укутался, лег и моментально уснул. Марианна сидела и глядела на огонь.

— Джанмурчи, Алы — батыр?

— Батыр.

— Расскажи, что такое батыр?

Джанмурчи секунду колебался, глядя в огонь. Потом выпрямился и заговорил.

— Старики рассказывают по-разному. Давно-давно был властелин, который много стран постелил себе под ноги как ковер. По древним могучим родам он ходил, наступая на них ногой, как на полевые цветы. Сила огромная была собрана у него в руках, как драгоценные камни в кольцах женщин. Он хотел идти со своим войском туда, где опускается солнце. Его войско было как саранча. Горы не могли закрыть кочевников и их скот от той лавины, которая проносилась над ними. Он сам назначал начальников над своими отрядами. Одни стояли над тысячами, другие — над сотнями, третьи — над десятками. Потом он умер. От трех самых больших военачальников произошли Арык, Белек и Бугу. Отец моего отца и прадед моего деда держали стремя коня, когда они садились на седло. Поэтому я должен повиноваться, когда мне говорит арык.

На минуту он задумался. Потом грустно продолжал:

— Днем в моем сердце нет горя: я берегу батыра. Но ночью я вижу лицо Калычи, и мне скучно. Когда-нибудь мы прольем кровь Байзака, как воду.

Вдруг он поднял голову. В юрту заглянул Золотой Рот.

— Пусть все оденутся, Байзак уезжает далеко в горы. Так он приказал, — сказал Золотой Рот.

Алы выставил голову из-под одеяла.

— Ханум, ханум! — с горечью сказал Джанмурчи.

— Привяжи свой длинный язык ремнем и никогда не показывай горя при детях и женщинах, — медленно проговорил Алы.

За стеной юрты начался шум, который бывает, когда поднимается целое кочевье. Плакали разбуженные дети, ревел скот, блеяли бараны. Большие овчарки бегали в темноте и бестолково лаяли. Потом рев верблюдов покрыл все, только рядом слышались возня и голоса женщин, которые переругивались, разбирая соседнюю юрту.

— Алы, этот саяк — вор, — сказал Джанмурчи, — он хочет взять твоего коня, чтобы ты шел пешком с женщинами и детьми. А если ты потеряешь силы, тебя поволокут на аркане. Так мне сказал Байзак.

Алы молчал. Он взял Марианну за руку, и все вышли из юрты. Байзак не сдержал своей угрозы. Пленникам подали коней, но, когда они сели, их окружила целая толпа контрабандистов. Байзак не стал ждать медленного табора и двинулся с джигитами вперед.

Глава V КОЗЫРНЫЙ ТУЗ БАЙЗАКА

Саламатин загнал коня и явился в табор Джантая. Его короткий рассказ подействовал, как труба горниста, когда она ночью в спокойной казарме, разрывая уши, ревет тревогу. Кондратий выслушал его и приказал седлать лошадей. Будай в первый раз за полгода оживился. Джантай слышал об унижениях сына и поглядывал на Черного Баклана. Тот, смеясь, задирал голову к небу. Джантай слушал воркующий смех Баклана, разглаживал седые клочья бороды и глядел, как возились у лошадей его джигиты.

В несколько минут все было готово. Пограничники, оставив вьюки, выглядели бодро и весело. Они знали, что им предстоит короткая прогулка и схватка. Кондратий, сверкая глазами, осмотрел свой знаменитый карабин и только что хотел подать команду, как Джантай поднял руку.

По пастбищу приближались двое. Всадник шагом ехал на коне и без всякого милосердия тащил за собой пешего человека. Эго был посланный Байзака. Он волок на аркане Батрхана. Перед рассветом он поймал беглеца недалеко от Джантая.

Несколько часов Батрхан, сам не зная куда, шел, судорожно вцепившись в петлю, которая обвивала его шею. Всадник приблизился и важно сошел с коня. Аркан ослаб. Батрхан сорвал его со своей ободранной шеи и опустился на траву. Он озирался бессмысленными, налитыми кровью глазами и тяжело дышал. Гонец низко поклонился Джантаю, презрительно глянул через плечо на Кондратия и сказал:

— Меня прислал один большой человек. Я не буду называть его имя, но все, что я скажу, — правда.

Потом он бегло оглядел вооруженный отряд и обратился к Джантаю:

— Если пограничники поедут в погоню, то ханум умрет, Алы тоже умрет.

Парламентер хотел еще что-то сказать, но Джантай ударил в ладоши, и его скрипучий голос крикнул:

— Кучь-Качь!

Несколько джигитов мгновенно сбили с ног посланца. Черный Баклан с ножом в руке сел ему на грудь. Посланный без всякого испуга стал читать молитву.

Джантай нагнулся, заглянул ему в глаза и прохрипел:

— Я дам тебе семь днем смерти, и семь дней ты будешь говорить со мной. Каждый день я буду отрывать по куску твоего тела.

— Все, что ты сделаешь со мной, будет с твоим сыном и с ханум, — без всякого страха ответил гонец.

Джантай задумался. Кондратий посмотрел на него и сказал:

— Сейчас они сильнее нас. Будем слушать, что они говорят.

— Хорошо, будем слушать, — проговорил медленно Джантай и сел на корточки рядом с задержанным.

Ои долго и внимательно смотрел в глаза посланца. Кругом все молчали. Сперва на лице гонца погасла наглость. Потом лицо стало желтым, и дикий, животный ужас появился в вытаращенных глазах, а Джантай все сидел и смотрел. Гонец чувствовал себя вещью в руках старого разбойника, и это сознание было хуже всякой пытки. Кондратий ласково положил руку на плечо Джантая.

— Может быть, этот человек встанет и будет говорить.

— Пусть разрежут на куски моего сына, но эта собака не будет говорить со мной как с равным.

Гонец с усилием поднялся на локте и сказал:

— Если я не успею рассказать тебе все и вернуться до намаза, Алы умрет!

— Судьба, — коротко ответил Джантай и вынул из-за пояса нож.

Пленник захрипел от ужаса, но Кондратий остановил руку Джантая.

— Кучь-Качь, отпусти этого человека, — твердо сказал он.

Гонца освободили, и он сел. Кругом на конях сидели пограничники. Недоумение и беспомощность были на их лицах. Кондратий был бледен, но спокоен.

— Господин, — сказал гонец, — твои лошади могут быть как ветер. В груди людей может быть сердце барса. Но удар ножа в грудь быстрее твоих коней. Выстрел в голову женщины будет самый первый в этом сражении.

Зеленые, ядовитые глаза Осы спокойно смотрели в глаза гонца. И при последних словах гонец невольно опустил голову.

— Мы все когда-нибудь умрем, — холодно сказал Оса. — Говори, зачем приехал.

Гонец встал на ноги и под общими взглядами ненависти заговорил уверенно и спокойно. Он понял, что будет жив, и мало-помалу вся его наглость вернулась к нему.

— Ты сам должен выбрать. Когда ты уезжал из города, ты получил письмо.

— Это все?.. — холодно сказал Кондратий.

Гонец молчал.

— Что получу я, если отдам опий?

— Тебе отдадут всех пленных, — ответил гонец.

— А если я не соглашусь?

— Их убьют, и он перейдет границу, — сказал гонец.

Этот простой, короткий ответ заставил содрогнуться старых пограничников, стоявших кругом. Оса стоял, опершись на карабин, и думал. Джантай безучастно смотрел на него и ждал его решения. Наконец Оса поднял лицо, и лукавство скользнуло по его губам, то веселое лукавство, которое приводило в томительный трепет Байзака. Оса мягко посмотрел на гонца и сказал:

— Твои слова большие, про них надо, долго думать. Сколько дней я имею для ответа?

— Пять, — ответил гонец.

По лицу Осы разлилась приветливая улыбка. Он понял, что не ошибся. Он хотел выиграть время, но отец контрабанды также нуждался в нем, чтобы успеть уйти. По-видимому, скачки шагом должны были продолжаться, и Кондратий мог надеяться на победу. Отдышавшийся Батрхан бросился вперед, упал на колени перед ним и завопил:

— Мариам, Мариам!

Судорога прошла по лицу Будая. Оса быстро оглянулся на Батрхана и с одного взгляда понял, что перед ним бежавший от контрабандистов.

— Что это за человек? — спросил он у гонца.

— Это твой враг, — ответил посланец. — Он мог погубить тебе все дело. Он хотел убежать вперед и позвать вас. Алы и ханум были бы убиты, если бы я его не догнал.

— Ты хороший человек, — сказал Оса и пожал руку гонца… — возьми этого человека себе.

Ропот недовольства послышался кругом.

— Что же это?.. Своих выдавать… — проворчал кто-то.

Оса огляделся кругом, и все затихли.

— Я не знаю этого человека, — равнодушно сказал Оса гонцу. — Он мне не нужен.

Оса видел, что гонец не верит ни одному его слову, но, однако, добавил еще более откровенно:

— Говорю тебе, я его не знаю. Возьми его на аркан и веди, куда хочешь. Передай мой поклон твоему господину, и скажи, что через неделю я буду отвечать. Иди с миром.

Гонец вскочил на коня, набросил веревку на Батрхана и крупным шагом тронулся назад. Следом бежал Батрхан. Он держал веревку обеими руками. Оса неподвижно стоял на месте и смотрел им вслед. Через каждые десять- двадцать шагов посланец оглядывался и дергал веревку. Батрхан спотыкался и падал, снова вскакивал и опять бежал, чтобы не быть задушенным.

— Кондратий, ты — предатель, — сказал Будай. — Ты предал этого человека. Он был за нас.

— Зачем ты послал назад этого человека? — спросил Джантай.

— Чтобы он сказал твоему сыну, что мы имеем пять; дней времени, — любезно улыбнулся Оса.

— Ничего он не скажет, гонец его задушит за первым бугром, — возразил Будай.

— Он привел его на аркане, — медленно заговорил Оса. — Только враг может волочить на веревке моего друга. Но я не знаю этого человека. Я сказал правду. Гонец мне не поверил именно потому, что я не солгал.

— Раз он тебе не поверил, он его задушит, — упрямо возразил Будай.

— Именно этого он не сделает, чтобы не портить отношений в самом начале, и поэтому мой вестник дойдет до Алы.

Будай неодобрительно качал головой. В это время гонец скрылся за холмом. Оса порывисто повернулся к пограничникам и звонко скомандовал:

— Шагом ма-арш!

— Что ты делаешь?! — спросил Будай.

— Антоний, я отдал этого несчастного только для то» го, чтобы гонец двигался медленно. Как ты думаешь: мы на своих конях за пять дней сможем проследить, куда пошел человек пешком, или нет?

Оса приблизился к строю и, обращаясь к пограничникам, сказал:

— Если вы упустите его из вида, это будет очень плохо. Но если он увидит, что вы за ним следите, будет еще хуже, он задушит этого бедняка и уйдет сам.

Пограничники на ходу рассыпались и тронулись к холмам. Это был необычайный разъезд, который выслеживал лисицу. Оса ехал позади, посередине растянувшихся всадников, и ему было видно всех. Одни подолгу стояли на месте. Другие спешились и прятались вместе с конями за утесами и ползли к гребням скал, оставив внизу коней, третьи долго неслись вскачь и вдруг замирали на Одном месте.

Так прошло часа два. Вдруг рассеянные крики раздались впереди. Оса пришпорил коня. Один из пограничников во весь опор мчался к нему.

— Он его на коня посадил сзади себя, рысью поехали! — кричал пограничник.

— В карьер пошли! — орал другой.

«Неужели он все понял?» — подумал Оса и приказал Преследовать гонца, не теряя его из виду.

Джигиты Джантая рассыпались по местности. Кони пошли полным ходом.

Далеко впереди открылась ложбина, и показалось несколько юрт. Кондратий созвал пограничников и сказал Джантаю:

— Пусть джигиты подождут до ночи. Если от юрт кто-нибудь поедет, мы перехватим каждого. А пока пошли кого-нибудь и узнай, чьи это юрты. Мы никуда не двинемся до ночи.

Пограничники и джигиты Джантая собрались в лощине. Никогда со дня отправления экспедиции не было такого тяжелого, подавленного настроения. Оса сидел на камне и чертил шомполом по земле. Будай, растянувшись в стороне за камнем, курил опий. Несколько человек залегли между камнями и неотступно следили за юртами. Никто не произносил ни слова.

День клонился к вечеру, но никто не вспомнил о еде. Кондратий приказал открыть несколько банок консервов, но сам есть отказался. Пограничники повиновались неохотно, а многие вовсе не стали есть. Лошади понуро стояли на голых камнях.

Кондратий долго о чем-то думал, потом подозвал Будая.

— Сядь! — сказал Кондратий. — Хочу поговорить с тобой.

Будай молча повиновался.

— Джантай. — сказал Оса, — пять дней мы имеем впереди. Если мы ничего не сделаем, пусть случится так, как угодно судьбе, но я не отдам опия. Ведь его уже повезли в город.

Суровое лицо Кондратия стало теплым, обыкновенным, и весь он как будто обмяк.

— Будай, мы принесли — большие жертвы. Нам подставили под удар незнакомых людей, запряженных в кабалу, и мы прекрасно знали, что делали, потому что иначе действовать не могли. — Он горько улыбнулся и добавил: — Мы связаны временем и необходимостью. Поэтому силой мы добывали опий и добыли его. — Лицо Кондратия стало жестким, и глаза заблестели металлическим блеском. — Если я вынужден заботиться об аптекарских складах, то я буду делать это как следует. Я утешаюсь только тем, что, вероятно, года через два все наладится. Феофан — дельный малый. Кооперирование налаживается, а пока что мы вынуждены бороться и отнимать опий силой, иначе население будет отравлено. Кабала, черт возьми, разрастается в какое-то крепостное право, а два-три негодяя набьют карманы золотом и уедут в Китай, чтобы там продолжать свое дело.

— Правда твоя, — ответил Джантай. — Я знаю, тыне торговец опиумом. Ты не можешь продавать его туда и сюда.

— Алы умрет, — честно и прямо сказал Оса.

— Да! — глухо ответил старик.

— Марианна погибнет, — проговорил Оса, обратившись к Будаю.

— Может быть, она уже умерла. Разве они не могут солгать? — ответил Будай.

Его большое тело дрожало. Он предпочитал считать ее мертвой, чем выносить ей смертный приговор.

Кондратий минуту помолчал, потом добавил:

— Мне жаль всех: Марианну, Алы, Джанмурчи и вот этого бедняка, которого я не знаю. Но клянусь, я не отдам опия!

Он был бледен, как полотно, но голос его звучал твердо, а меняющиеся глаза сверкали.

— А если бы вместо Марианны была твоя жена? — глухо спросил Будай.

Оса побледнел еще больше, потом твердо проговорил;

— Не отдал бы!

— И с ребенком?

— С ребенком, — еле внятно пролепетал Оса.

Снова потянулось томительное молчание. Оно продолжалось так долго, что им самим стало казаться, будто они сидят тут уже несколько дней, потупив глаза в землю.

Сумерки спускались на серые скалы. Холмы и утесы стали менее видны. Они как будто отодвигались и уходили в даль. День догорал медленно и бесцветно. Легкий ветерок, подувший из долины, принес с собой запах затхлой пыли.

Серые тени ложились на лица трех людей, а они все сидели, опустив глаза в землю, и молчали. Наконец Джантай тихо встал и безразличным голосом отдал несколько приказаний. Его джигиты пешком, с конями на поводу бесшумно стали скользить, как тени, вниз в лощину.

Прошло два томительных часа. Оса выслал всех пограничников, чтобы окружить юрты с другой стороны и не пропускать никого, кроме посланца. Потом он сел между Будаем и стариком, молчаливый, как истукан.

Прошло еще два часа. Вдруг Джантай поднялся; он прислушался, потом лег ухом на землю.

— Кок-Ару, — сказал он. — Я слышу далекий топот

Он не успел договорить, как в лощине послышался говор. Потом в темноте появились два всадника. Их кони шли вплотную, и поперек седел они везли длинный тюк.

— Так что пропустили того поганца, а этого сграбастали, — весело сказал грубый голос.

— Там больше никого нет? — спросил Кондратий.

— Никак нет, товарищ командир. Джигиты говорят юрты пустые стояли. Контрабанду ждали. Говорят, пришла, недалеко где-то шляется.

— А это кто? — взволнованно спросил Кондратий.

— Шавдах? — сказал один из джигитов.

Кондратий разочарованно пожал плечами, как после проигранной игры, и, приказав зажечь костер, чтобы пограничники могли погреться, обратился к Джантаю.

Отец, — сказал он, — я думал, что мы захвати

Байзака. Я думал, что он боится нас и прячется недалеко, отдельно от своих юрт.

Джантай хотел ответить, но где-то раздался вопль, который перешел в рев, а потом в хрипение.

Ближайший пограничник мгновенно бросился в темноту. Потом было слышно, как он выругался и, подойдя к Кондратию, проговорил виновато:

— Вот минутку не досмотрел — и убили.

— Что ты мелешь? — сурово спросил Кондратий.

— Ну, да. Шавдаха убили.

Из темноты вышел Черный Баклан. Он был залит кровью, как мясник. Пограничники отворачивались и плевали.

— Джантай, я спросил его обо всем, как ты приказал, — сказал Черный Баклан.

— Палач, черт, таким и сдохнешь! — сказал Саламатин.

Черный Баклан задрал голову кверху и засмеялся. Потом обратился к Джантаю и долго о чем-то ему говорил. Разбойник выслушал его и сказал, обращаясь к Осе:

— Поедем к юртам, возьмем много мяса и пять дней будем искать. Найдем!

Кондратий сел на коня и шагом повел отряд. Джантай подъехал к нему, коснулся стременем его ноги и сказал:

— Ты человек молодой. После того как я тебя поцеловал, ты мне — как сын. Черный Баклан хорошо сделал. Шавдах водил в Китай ханум. Зачем нам пустая голова Шавдаха? Шавдах — верный человек Байзака. Алы убьют, ханум убьют, сами жить будут? Не надо!

Джантай долго еще расхваливал Черного Баклада и, сидя в седле, горячо размахивал руками.

Книга четвертая В ПЛЕНУ Глава I СТАНОВИЩЕ БАЙЗАКА

Всходило солнце. Белые козы ходили по бугру и были ярки, как снег. Козлята, привязанные к веревкам, звали их вниз, в ложбину, где было еще сыро и сумеречно. Лошади поднимались одна за другой на бугор. Бесцветные и серые в тени, они выныривали на солнце и фыркали от удовольствия. Поток теплого света грел и освещал их от головы до копыт. Золотистые и светло-серые, вороные и пегие, они сбивались в табун и тревожно поводили большими глазами. Там в сумерках звонко, по-детски, ржали привязанные жеребята.

Солнце поднялось выше. Желто-красные утесы с белыми покрывалами снега выступили совсем близко. Изломанными зубьями они поднялись на темно-синем небе. Ледник серой горой спускался к самой траве. Бодрым холодом тянуло от него, и стадо баранов, стоявшее возле юрт, зашевелилось. Заблеял черный козел, и отдельные голоса, жалобные и протяжные, стали перебивать друг друга.

Стадо тронулось к реке. Вода шумела и бухала меж камней, как на мельнице. Волны сворачивали за каждым камнем, прорывались в глубокие ямы, сбивались в шипучую пену и тут же, соединившись, мчались прозрачным слоем по гладкой спине утеса. Ручей, отбежавшие в сторону, звенели в пустоте между камней, как струи фонтана. Они наполняли глубокую каменную чашу, а дальше жгучая ледяная вода снова прыгала по камням и протягивалась, как белая пряжа.

Запоздавшие собаки торопливо, с деловым видом бежали от юрт к стаду, высунув языки. Марианна вышла из юрты вместе с Калычей. Еще никто не вставал, кроме Пастухов; им никто не мог помешать. Марианна любила горы. Утром она забывала обо всем, вздыхала всей грудью чистый воздух, как будто лившийся из синего бездонного неба, и спешила к реке. Калыча подарила ей два куска мыла, которое здесь было драгоценно. Каждое утро они раздевались на большом плоском камне и купались. Марианна, как всегда, огляделась. Высоки вверху причудливые утесы были похожи на развалины зданий. Она взглянула на глыбу, напоминавшую по форме обезьяну. Марианна отчетливо видела ее каменное лицо; она улыбнулась и пошла к воде. Женщины уселись на камнях и быстро разделись. Бледное белое тело Марианны казалось прозрачным рядом с темно-золотым и гибким телом Калычи. Рыжие золотистые волосы у Марианны были завязаны узлом на затылке. Прищурив глаза, она вошла по колено в каменную чашу потока. Калыча пищала от страха, глядя на холодную воду. Она долго не решалась, потом с криком бросилась за подругой.

Теплое летнее солнце грело камни, траву и воздух, рассеивая холод близкого ледника. Шершавая трава грела ноги после купанья, а полынь, и мята пахли горьким пьяным запахом. Калыча долго и тщательно плела свои косички с лентами и монетами, к снова, как вера и третьего дня, рассказывала о Джанмурчи, а Марианна неподвижно сидела и глядела на воду. Темно-смуглая, как старое золото, и белая как снег, сидели они рядом на большом камне и переговаривались отрывистыми, короткими фразами.

— Мариам, — сказала Калыча, — ты белая, как цветок. Твои золотые волосы, как желтые цветы, я очень люблю быть около тебя и говорить с тобой.

Марианна хотела ответить, но оглянулась и быстро стала одеваться, В этом углу около реки все дышало по коем и безопасностью, но пришел день, и надо было идти в юрту.

— Мариам, не плачь, а то я тоже заплачу, — жалобно проговорила Калыча своим детским голосом.

И, подбадривая друг друга, они оделись и пошли К юрте. У берега к колышку, вбитому в землю, был привязан орленок. Ему было всего два года. Марианна подошла и села около него. Молодой орел был коричневый с белыми пятнами, а возле рта еще была желтизна. Он непрерывно целыми днями переступал связанными лапами и осматривал каждого проходящего, склоняя голову набок. Когда к нему подходили, он тоскливо кричал, взмахивая крыльями, и беспомощно падал вперед. Марианна придвинулась к нему и, не обращая внимания на удары его сильного клюва, мужественно развязала веревку. Орленок хлопнул два раза крыльями, мелькнул над бугром и исчез. Марианна встала на ноги и взволнованно смотрела ему вслед. Потом она побледнела от испуга и оглянулась. Она выпустила охотничьего, боевого орла, который стоит не меньше двух коней.

— Мариам, Мариам!

К ней бежала Калыча. Ее цветное длинное платье вздувалось пузырем от бега, серебро звенело в косах. Девушка добежала и, еле переведя дух, быстро проговорила:

— Мариам, я тебе не сказала: два дня назад старуха приказала тебе сделать кошму, но я жалела твои руки, а одной сделать нельзя. Сейчас старуха пришла, и я боюсь, что нас будут бить. Отец меня ненавидит, также как тебя.

Страх искривил ее рот. Обе быстро пошли к юрте. Там их ждала работа. Груда шерсти, от которой пахло бараном, лежала на ковре. Две старухи, страшные, сморщенные, как ведьмы, били по маслянистой, блестящей шерсти тонкими палками и разбивали ее до пуха. Калыча быстро подошла и, вздохнув, взялась за дело. Марианна ей помогала. Они разостлали разбитую шерсть пушистым слоем на тонкий ковер. Старухи принесли ведро кипятку и обрызгали шерсть. Горячая шерсть обжигала пленницам руки. Жесткий, колючий ковер резал и колол кожу, но старухи торопили отрывистыми приказаниями, похожими на карканье ворон. Наконец Марианна и Калыча свернули весь ковер в трубку. Калыча беспомощно засучила рукава на своих полудетских руках и привязала Марианне и себе кожаные налокотники. Потом вздохнула и сказала:

— Мариам, я буду делать одна.

Она настойчиво отстранила Марианну и, присев на корточки, стала катать тяжелый ковер. Через несколько минут на лбу у нее выступил пот и она остановилась. Марианна села рядом с Калычей. Они катали ковер вперед и назад до полного изнеможения, а старухи время от времени полизали его кипятком, чтобы шерсть внутри легче свалялась. Через два часа руки обеих были обожжены и ободраны. Старухи принесли еще ведро кипятку.

— Не ленись, — прокаркала одна из них и ударила Марианну гибкой палкой.

Марианна упала лицом вперед и не могла даже подняться. Она бессильно лежала на земле и плакала от обиды и боли. Калыча ей вторила. Скоро они обе подняли такой плач, что могли растрогать даже каменное сердце.

— Отдохните и идите делать кумыс, — сказала старуха.

Марианна вошла в юрту. Три дня прожила она здесь вместе с Калычей, и ей, бездомной, избитой, казалось, что она имеет свое жилище.

Однако ей не дали ни плакать, ни размышлять. В углу юрты был черный кожаный сосуд ведер на десять. Внизу он был большой, как сундук. Черный, расшитый цветным сафьяном, сосуд лоснился от жира. Большое кожаное горло подымалось, как труба.

Марианна взяла палку, которая торчала из жерла, и стала сбивать кумыс. Когда она зыбилась из сил, ее сменила Калыча и продолжала работу. Наконец обе в полном изнеможении опустились на ковер.

— Теперь я вижу, что вы устали, — сказала старуха, ударив однако еще раз Марианну. — Но когда вы отдохнете, вы будете заготовлять на зиму сыр.

В стороне от юрты были сложены седла. Черноглазые полуголые ребятишки возились и играли на солнышке. Недалеко от них были привязаны жеребята. Здесь же

был растянут навес, на котором сохли комья белого сыра.

Марианна сидела на земле, бережно уложив на коле* — ни свои обожженные, непривычные к работе руки. Вздувшиеся пузыри от ожогов на руках стали лопаться. Рядом сидела Калыча и прикладывала к ожогам мокрые тряпки. Вдруг подошел Байзак. Свирепый и исступленный, он был так непохож на любезного и выхоленного Байзака, что пленницы со страхом глядели на него и не узнавали. Густые, будто наляпанные брови сдвинулись над дикими, грозящими глазами. Лицо было грубо и как будто вырублено. Он потрясал кулаками и грозил. Потом приказал Марианне идти в юрту. Байзак опустился на подушки, а женщина осталась стоять.

— Когда цветок попадает под копыта коня, он бывает втоптан в землю. Кок-Ару бессилен, — сказал Байзак. — Я дам бумагу, и пусть Мариам пишет письмо Осе, чтобы он не спорил со мной. Она должна написать, что она хочет целовать его сапоги, землю от его ног, чтобы только он вырвал ее из моих рук.

Марианна опустила голову. Она вспомнила серый вьюк, в котором когда-то был завернутый труп Иващенко. Лица погибших пограничников выплывали в ее памяти одно за другим. Добродушные украинцы и широкоскулые киргизы один за другим возвращались в долину, завернутые в серый войлок.

Неужели теперь, ради спасения своей жизни, она посягнет на их победу? Нет! Никогда! Марианна повернула свое бескровное лицо к Байзаку. Она хотела закричать, что она никогда не остановит коней Кондратия, но тут у нее мелькнула мысль, что по словам Батрхана осталось еще два дня времени, и потому она спросила с мнимой покорностью:

— Что я могу написать моими руками?

— Хорошо, я пришлю тебе женщин, и они тебе помогут, — как будто спохватившись, сказал Байзак и вышел из юрты.

Глава II ПРЕДЛОЖЕНИЕ АЛЫ

Алы сидел связанный в своей юрте. Третий день ему не отпускали рук даже для отдыха. Срок уже кончался, но Оса не присылал ответа. Алы сидел, упорно глядя в одну точку. Красно-синий узор циновки третий день был у него перед глазами. Руки за спиной были крепко перетянуты сыромятным ремнем. Ноги были также связаны. В землю был вбит кол, и юноша в сидячем положении был привязан к нему руками назад. Рядом с Алы, спиной к нему, таким же образом был привязан Джанмурчи.

Оба пленника томились целыми днями и не произносили ни одного слова. Перед глазами Джанмурчи была та часть юрты, которая составляет кухню. Большой кол в рост человека с сучками был со всех сторон обвешена посудой. Повернув голову вбок, Джанмурчи мог видеть вход в юрту и все, что делается снаружи. Но ему было хуже, чем Алы. Женщины стряпали окаю него, сидя на корточках. Они не обижали его, но, когда проходили между ним и посудой, то каждый раз платьем задевали по лицу. Когда раздували костер, зола летела на проводника, и он сидел весь белый, обсыпанный пеплом. Если женщины месили тесто или резали сало на мелкие кусочки, чтобы бросить их в котел, их лица были совсем близко от Джанмурчи. Он так упорно смотрел в землю, что даже не узнавал, кто это.

Двое суток пленным почти не давали есгь. Опозоренные своей неволей, Алы и Джанмурчи сидели с поникшими головами и молчали целые дни. Золотой Рот шлялся где-то на свободе. Он согласился исполнить то, о чем его когда-то просил Шавдах в чайхане. Он обещал провести караван контрабанды через Кизыл-Су. Джанмурчи целый час проклинал его, когда узнал от женщин обо всем этом, но потом замолк. Три дня назад Байзак принес клочок бумаги и сообщил Алы, что это — письмо, якобы написанное Марианной к Будаю. Юноша заявил, что это правда контрабандиста. Никакие угрозы не поколебала его. Он отказался передавать что-нибудь Джантаю или Кок-Ару и теперь сидел и готовился к смерти. Вдруг в юрту вошел Золотой Рот. Он присел на корточки около

Джанмурчи. В юрте никого не было. Проводник поднял лицо и плюнул в глаза своему приятелю. Золотой Рот не обиделся. Он спокойно утерся и сказал:

— Я понимаю, тебе очень плохо.

Потом он обратился к Алы и заговорил торопливо. Оба пленника вздрогнули, но не проронили ни одного слова.

— Алы, совсем недалеко спрятаны мои лошади. Там есть туркменский скакун, которому нет цены. Скажи Байзаку, что ты согласен послать письмо Кок-Ару! Скажи, что ты веришь, что это письмо написала Мариам. Скажи, что хочешь сделать кутерма-байгу и вызываешь весь род саяков. Ты знаешь обычай: старейшины рода не откажут тебе в этом, если даже Байзак не захочет. Я поеду с письмом, но не к Кок-Ару, а для того, чтобы привести коней. Скажи, что ты требуешь свободы для всех нас, если победишь на байге.

Молчание длилось несколько минут. Потом Джанмурчи робко сказал:

— Батыр, этот человек наш друг. Больше мы ничего не можем сделать.

Алы долго пронзительно смотрел на хитрое улыбающееся лицо шакала, и отважная улыбка появилась на его губах.

— Позови Байзака! — сказал он.

— Я верю, что это письме написала Мариам, — сказал Алы подошедшему Байзаку.

Он солгал, и его лицо залилось краской. Но с отчаянием в голосе он продолжал:

— Пусть это письмо отвезут к Джантаю.

Байзак не дал ему договорить. Он перерезал ножом ремни, связывавшие пленников, и поднял крик, В юрту вбежали несколько человек. Они стали растирать затекшие ноги и руки пленных, наперебой стали угощать их кумысом и мясом, и по всему становищу скоро пошел говор о том, что сын Джантая будет вместе с отцом контрабанды.

Когда Алы насытился и почувствовал себя бодрее, он обратился к Байзаку и сказал:

— Я хочу говорить со старейшими.

Байзак отдал несколько приказаний, и юрта медленно стала наполняться стариками. Они входили один за другим и усаживались в круг. Бодрые и румяные, высохшие и подслеповатые, они скоро наполнили всю юрту. Даже сам Байзак не смел противоречить старейшинам рода. Алы и Джанмурчи сидели в середине круга. Алы встал и обратился к старикам.

— Я в плену у Байзака, — сказал он.

Байзак с неудовольствием поглядел на него и слишком поздно понял свою ошибку. Он полагал, что сын Джантая будет предлагать мир и союз против Зеленой Осы, но по тону юноши понял, что ошибся.

— Три дня я был связан ремнями, — с достоинством продолжал Алы. — Старейшины не виноваты в том, что сделал Байзак, но меня оскорбили. Нас только двое, и он указал на Джанмурчи, — но я вызываю вас всех на кутерма-байгу!

Присутствующие отвечали возмущенным ропотом на эту речь. Мальчишка со своим слугой вызывал на конное состязание целый род. Обычно в кутерма-байге участвовали целые десятки всадников с каждой стороны. По старому обычаю к байге прибегали для решения спорных дел, как к божьему суду или поединку. Алы, не дожидаясь ответа старейшин, осыпал их отборной бранью, и после этого отказать в вызове было нельзя. Байзак, мрачный как ночь, поднялся с места и сказал:

— Жаль, что я не отрезал тебе голову раньше!

Старый, дряхлый старик спросил:

— Сын Джантая, чем ты будешь платить, если проиграешь байгу?

— Нашими головами! — отвечал Алы, показав на себя и проводника. — Кроме того, — продолжал он, Джантай даст тысячу баранов и табун коней.

— А что ты хочешь получить, если победишь? — спросил старик.

Его слова покрыл общий хохот.

— Свободу для всех нас, — коротко сказал Алы.

Старик обратился ко всем присутствующим и сказал:

— Эта хорошо. Арык хочет умереть с честью. Мы не должны ему мешать в этом. Если он проиграет…

Снова общий взрыв хохота перебил его речь, и, когда все умолкли, он закончил:

— Я сам отрежу ему голову.

Ропот одобрения прошелестел в кругу старейшин, и Алы понял, что вызов принят.

— Завтра будет кутерма-байга, — сказал старик.

Юноша поклонился, прижав руку к сердцу, и вышел из юрты. Золотой Рот ехал на коне навстречу ему и нагло улыбнулся, завидев Байзака. Он никакого письма не возил, зато привел в поводу такого скакуна, что кругом прошел ропот восхищения. Старейшины рода дали свое обещание и изменить его или взять назад уже не могли. Высокий туркменский скакун, беспокойный и тревожный, как дикий зверь, рвался на длинном поводу и смотрел в даль. До самых копыт он был весь закрыт чехлом. Он все время подымал бархатый черный нос и нюхал воздух. Длинный белесый хвост почти доставал до земли. Золотой Рот спрыгнул с коня и одним движением ловко сорвал с него покрывала. Конь захрапел и взвился на дыбы. Алы подошел и нежно стал гладить его по шее. Скакун повел глазами и успокоился. Светло-песочного цвета, с такой гонкой кожей, что сквозь нее проступала каждая жилка, с крутыми копытами, он перебирал ногами от нетерпения.

— У него нет ни шага, ни рыси, — сказал Золотой Рот, — успокой твое сердце. Кроме него, у меня есть в запасе более тридцати лошадей. Я оставил их там.

Он показал рукой на край пастбища и расхохотался в лицо Байзаку. Старейшина подошел к Алы и сказал:

— Байга будет на пятьдесят верст. Чтобы начать ее рано утром, мы сейчас пошлем мужчин, и ты поедешь с ними.

Алы поклонился.

— Золотой Рот, где находится ханум?

Вместе с Джанмурчи все трое пошли к юрте. Алы позвал женщин, приказал забинтовать руки пленницы,

— Ханум, завтра я буду бороться за нашу честь и жизнь. С тобой будет Золотой Рот, не бойся.

Он попрощался и вышел вместе с Джанмурчи, а Золотой Рот стал ухаживать за измученной, но повеселевшей женщиной.

Глава III КУТЕРМА-БАЙГА

Пестрая толпа гудела. Оглушительный крик ругающихся людей вырывался из общего шума. Шли последние приготовления к скачкам. Одни торопливо седлали коней, другие сбрасывали чапаны, чтобы ехать налегке, третьи обсуждали дорогу. Толпа возбуждалась все более и более. Женщины бегали и суетились. Дети вертелись под ногами и, получив шлепка, визжали, увеличивая общий шум. Все они приехали на жеребятах, чтобы видеть начало скачек. Подростки после бесконечной перебранки выехали вперед. За несколько верст они должны были остановиться, чтоб оказать первую помощь и подгонять лошадей. После них выехала вперед партия мужчин на лошадях. Потом десяток лихих наездников с гиком сорвался с места. Они должны были помочь в самом конце скачек. От них зависел исход борьбы. Везде сквозь орущие, кричащие голоса звучали одни и те же слова: «Саяк! Арык!»

Предстояла не простая скачка. Многие старики не помнили на своем веку такой кутерма-байги. Перед началом скачек Алы дал клятву старейшинам сдержать слово в случае поражения и играть честно. Такую же клятву он получил от них. По правилам кутерма-байги скакуна должны были вести в поводу без всадника. Лошадь передают от одной группы всадников к другой. Алы знал все это.

Он также знал, что некому вести в поводу его жеребца и потому он должен будет ехать на нем сам. По дороге он мог рассчитывать только на помощь Джанмурчи, так как Золотой Рот остался с женщинами. Поэтому он послал Джанмурчи с вечера к середине пути и приказал почти всех лошадей оставить возле юрты. Юноша готовился к байге, как это было принято у. него в роду. Он снял чапан, сапоги и остался в саном белье. Потом долго смотрел на запад и совершил намаз. Сделав земной поклон, он вскочил и спокойно пошел к коню. Погода не благоприятствовала скачкам. Тяжелые грозовые тучи затянули небо. На рассвете они клубились у вершины ледника. Потом обрывки их скатились вниз, разорвавшись на утесах, и оставили клочья тумана на больших колющих кустах. Кусты и скалы как будто дымились. Обрывки тумана долго не могли рассеяться в сыром воздухе. Белье сразу промокло на юноше и стало прилипать к телу. Он вздрагивал от холода, но не хотел обременять коня лишним грузом. Повернув голову к толпе, он закричал:

— Саяк, я готов!

Толпа загудела, зашевелилась.

Вперед выехал всадник с пустым конем в поводу. Кто-то закричал в ответ:

— Когда будет выстрел, поезжай!

Слова только что успели прозвучать, как сейчас же грянул выстрел, и всадники рванулись вперед. Толпа хохотала и свистела, видя, что Алы упустил начало скачек. Конь поднимался на дыбы, и с большим трудом Алы повернул его вслед за своим противником. Алы знал, что он не может дать противнику времени вперед ни одного мгновения; поэтому он не стал сдерживать коня и, засвистев у него над ухом, бросил повод. Конь сделал прыжок, потом еще и еще.

Наступила тишина. Алы зорко глядел вперед на холмы, стараясь ехать по прямой линии и не делать зигзагов. Скалы плыли мимо него, а конь шел все быстрее и быстрее. Скоро Алы увидел впереди своих противников и засмеялся. Он так быстро нагонял их, что можно было подумать, что они нарочно сдерживают коней. Через несколько минут Алы ровно и быстро проехал вперед.

Оглянувшись, он увидел разъяренное лицо и, наддав ходу, припал к шее коня. Прямо над ним, коснувшись спины, плавно развернулся аркан. Алы еще прибавил ходу. Сзади послышалось проклятие и, оглянувшись, Алы уже не увидел своего врага: он отстал за холмом. Впереди раздались крики и громкое ржание. Подростки на жеребятах ждали своего наездника, чтобы подогнать его лошадь. Алы вздохнул и направил коня в сторону. Он хорошо запомнил аркан и теперь решил сделать крюк. Скоро он увидел, что не ошибся. Несколько юношей протянули крепкую вереску и пытались пересечь ему дорогу, но не успели. Однако этого промедления было довольно. Всадник, оставшийся позади, вихрем промчался вперед, и Алы снова направил коня за ним.

Теперь он догонял его гораздо медленнее.

— Если впереди будут контрабандисты, я останусь сзади как баран! — с отчаянием подумал юноша.

Если бы с ним было хоть несколько человек, он проложил бы себе дорогу. Конь потемнел от дождя и был почти вороным, но дышал совершенно спокойно и ровно. Теперь он взял полный разбег и шел таким карьером, что у всадника слезились глаза от ветра. Спокойно держась в стороне, Алы снова обогнал противника. Опять впереди показалась толпа конных. На этот раз застава была из взрослых. Кони рвались от нетерпения и бесились. Алы уверенно направил коня прямо в толпу. В стороне были камни, и широкая промоина пересекала дорогу. Всадники расступились, так как иначе скакун убил бы несколько человек и Алы вихрем пролетел вперед. Пять человек сменили вожатого и, взяв повод коня, помчались следом. Алы оглянулся на них и с ужасом увидел, что они держатся на одном расстоянии и не отстают.

Скакун дышал по-прежнему ровно, но на удилах уже была пена. Впереди оставалось около тридцати верст. Алы огляделся. Камни плыли в бешеном беге, и кусты проносились с шумом мокрыми темными пятнами. Трава зеленым полотном стлалась под ровно бьющими копытами. Утесы и скалы в стороне как будто медленно повертывались боком на одном месте. Алы потрогал руками свои ноющие, затекшие ноги. Он старался рассчитать свои силы.

Сразу остановив коня, он спрыгнул с него и, поспешно расстегнув подпругу, сбросил седло. За эти несколько мгновений всадники с криками и улюлюканьем пронеслись вперед. Алы прыгнул на теплую спину коня и перегнал их в одну минуту. Конь, освобожденный от седла, снова далеко ушел вперед. Но зато теперь было труднее всаднику. Обгоняя контрабандистов, он увидел, что у коня, которого вели в поводу, уже были вытаращены глаза. Конь задирал голову, сопротивляясь тем, которые неумолимо тащили его вперед, и хотел замедлить шаг, чтобы передохнуть хоть на одно мгновение. Но его беспощадно хлестали плетьми и гнали вперед и вперед. Снова впереди показалась группа всадников. Алы знал, что Джанмурчи недалеко, и неистово гнал коня, хотя с его боков и удил клочьями летела пена. По закону кутерма-байги побеждает не всадник, а конь. Смерть не унижает победителя. Поэтому, если конь падает от изнеможений; ему отрубают голову и везут ее вперед, передавая один другому. Алы гнал коня и дорожил каждой секундой, хотя позади никого не было видно. По тому, как мимо ползли кусты и медленно двигались камни, он знал, что скакун теряет последние силы. В первый раз в жизни Алы заплакал. Он не стыдился своих слез и не сдерживал их, так как ему было жалко коня. Более сорока верст он пронес его впереди пустой лошади. Если бы были вожатые, которые передавали бы его из рук в руки, он без труда пришел бы первым. Тяжкий, прерывистый храп разрывал его ноздри.

Вдруг показалась ложбина. Одинокий всадник держал в поводу целый десяток лошадей и кричал, размахивая руками. Эго был Джанмурчи. Сердце Алы наполнилось горькой радостью. Победа делалась возможной, но смерть коня была неизбежна. Он чувствовал ногами его вздымающиеся бока и знал, что гонит его на смерть. Собрав последние силы, скакун понесся в бешеном карьере, но это была агония. Он пробежал несколько сот шагов и на всем скаку грохнулся оземь.

Алы кувырком слетел на траву, выхватил нож, висевший на поясе поверх белья, и побежал к коню. Конь дрыгал ногами. Изо рта у него широкой струей лилась кровь. Юноша стиснул зубы, перерезал ему горло и, пока отделял голову, кричал и звал Джанмурчи. Через несколько секунд он скакал вперед на свежей лошади, держа под мышкой свою страшную ношу. Залитый кровью, бледный и страшный, он мчался вперед, не жалея лошадей. Джанмурчи, не говоря ни слова, летел рядом, ведя в поводу вереницу рослых лошадок. Через две-три версты слабые лошади стали уставать. Оба всадника на карьере пересаживались с одной лошади на другую и перерезали повода, бросая тех, которые ослабели.

Джанмурчи нещадно хлестал лошадей плетью, но даже без седоков и седел они не могли идти достаточно быстро. Преследователи вынырнули сзади из-за холма и быстро стали приближаться. Вдруг Джанмурчи закричал от радости, У кустов впереди стояли привязанные три хорошие лошади. Их привязал Золотой Рот.

— Айда, айда, — как безумный, кричал Алы,

Он забыл гибель коня и стоически переносил острую безумную боль, которая охватила его ноги, сведенные судорогой. Его легкие, раздувавшиеся от встречного ветра, казалось, готовы были лопнуть. Сердце билось так, что его глухие удары отдавались в ушах, но, прищурив слезившиеся от ветра глаза. Алы стремился вперед, весь отдавшись мысли о близкой победе. Беспощадно избивая плетьми обезумевших, спотыкающихся коней, они домчались до привязанных лошадей и пересели, прежде чем преследователи успели их догнать. Сильное тело Алы дрожало каждым мускулом от усталости и, увидев впереди юрты пеструю толпу, он, не понимая, что делает, погнал коня прямо на людей. Онемевшей рукой он держал конскую голову и мчался, пока его взмыленный конь не врезался в толпу. Джанмурчи снял юношу с коня. Кто-то из толпы дал ему пиалу с кумысом. Но гробовое молчание толпы было единственной похвалой победителю. Босой, в одном белье, вымазанный кровью, Алы искал глазами Байзака и не нашел.

Тогда он обратился к старикам и потребовал у них коней, чтобы взять женщин и немедленно уехать. Никто не ответил ему ни слова. Джанмурчи снял халат с ближайшего старика и сказал:

— Батыр, эти псы даже не накроют наготы твоей!

Потом он набросил халат на юношу. Алы, еле переставляя затекшие ноги, пошел к юрте, вывел оттуда Марианну. Золотой Рот от ближайшей юрты отвязал несколько коней и подвел их к юноше. Недавние пленники хотели сесть на коней, но их окружила целая толпа, и Алы понял, что им добром не уехать. Тогда он сел на коня. Джанмурчи подал ему на седло Марианну, и юноша направил коня прямо на толпу. Отдельные тревожные голоса перешли в говор. Несколько человек схватились за повод и коню проехать не дали.

Глава IV РАЗГРОМ

Где-то недалеко грохнул выстрел, потом другой. И совсем близко загромыхала стрельба. Из-за холма ровным строем вынеслись пограничники. Они летели прямо к становищу. Ровным карьерам они шли вперед, Й отдельные выстрелы контрабандистов не замедлили их движения. Мимо Марианны замелькали знакомые лица| красное обожженное лицо Кондратия, сурово ухмыляющийся Саламатин.

— Будай! Будай! — закричала Марианна, увидев мужа.

Дикий вопль нескольких сот контрабандистов словно приветствовал пограничников. Через несколько минут на пастбище стало тихо. Бледные, растерянные контрабандисты бросали оружие и отходили в сторону. Пограничники окружили Марианну, Калычу и ухаживали за ними, как могли. Алы и Джанмурчи сияли от счастья. Кондратий с несколькими пограничниками рыскал по всему пастбищу. Он мельком взглянул на целый караван опия, «а толпу задержанных, на пруду оружия, сваленную на землю, и продолжал носиться на коне от одной юрты к другой.

— Байзак, где Байзак! — яростно бормотал он, но отца контрабанды нигде не было. Кондратий оцепил всё пастбище пограничниками и решил обыскать юрты. Когда собрали старейшин рода и они сели в круг, Оса позвал Алы и обратился к старикам:

— Где Байзак?

— Какой Байзак! — хором ответили старейшины.

— Разве я не разговаривал с Байзаком? — сказал Алы.

— Ты разговаривал со мной! — сказал старческий голос, и Алы увидел старика, которого напрасно искал столько времени.

— Кондратий, ты зря затеваешь все эти разговоры, — сказал сияющий Будай, появившийся рядом на коне.

Впереди него боком сидела Марианна с забинтованными руками, и он бережно поддерживал ее рукой.

— Я приеду в город, буду доказывать, что Байзак виноват, опрашивать свидетелей, а потом его посадят в тюрьму и сделают из него мученика. Я носился как черт по горам совсем не для того, чтобы увеличить его авторитет. Пойми ты это, — резко возразил Оса.

— Ты хотел разорить его и добился этого, — сказал Будай.

— Но популярность его от этого не уменьшилась. Пойми, о его бедности никто не знает. И если ты скажешь это им, — тут он показал рукой на стариков, — они не поверят.

В это время, расталкивая всадников, к Кондратию подъехал Джантай. Где-то сзади неожиданно раздался отчаянный крик:

— Уйдет, уйдет, товарищи!

Несколько всадников мчались как буря по зеленому полю. Вороные и рыжие кони уносились цветными пятнами в сумасшедшем карьере. Смех оборвался. Вся толпа пограничников кругом Осы мгновенно пришла в движение. Через несколько секунд все рассыпались лавой и летели вслед за контрабандистами. Из толпы беглецов грянул выстрел, и Юлдаш навзничь опрокинулся на круп лошади. Потом свесился и, прежде чем коня задержали, несколько раз ударился головой о землю. Лица пограничников стали более ожесточенными. Но никто не проронил ни слова. Кондратий снял с плеча свой карабин и, почти не целясь, выстрелил. Ближайшая лошадь взвилась на дыбы. Всадник вылетел из седла и, прокатившись по земле, остался неподвижен.

— На переймы, не пускай! — раздались крики.

Оса увидел, что джигиты Джантая и десяток пограничников мчались наперерез беглецам. Рослый скакун вывернулся в сторону из толпы беглецов. Все приняли его за Байзака. Подобно тому, как переливчатым лаем звенят гончие, когда уходит затравленный зверь, так преследователи разноголосыми дикими криками, перемешанными с выстрелами, огласили все поле. Кондратий снова вскинул свой карабин, но беглец скрылся за холмом. Пришпорив коня, во весь бешеный скок Оса взлетел на горку. Вороной конь мчался как ветер и был далеко. Алы. Вырвался вперед Кондратия и погнал коня за беглецом.

— Стой, стой, убьет! — кричали тревожные голоса.

Но Алы увлекся и продолжал хлестать коня плетью.

Услышав окрики, он хотел взять в сторону, но тут же увидел, что лошадь его была не взнуздана. Погорячившись, он не заметил этого. Всадник впереди на секунду задержал коня и сразу оказался в десяти шагах от безоружного Алы. Поднятые винтовки и клинки опустились в руках пограничников. Незнакомый контрабандист, пьяный от опия, направил револьвер прямо на юношу и глядел по сторонам, сдерживая коня на месте. Пограничники замерли. Все кони остановились как вкопанные. Кондратий хотел незаметно поднять карабин, но контрабандист повернул коня назад и свирепо закричал:

— Убью!

Потом он обратился к Алы:

— Твоя жизнь, как яйцо, которое я могу бросить на камень. Проси меня, чтобы я этого не сделал!

Алы побледнел, но молчал.

— Стой! — закричал Джантай. — Я отдам тебе тысячу баранов.

Кондратий что-то тихо сказал, и Джанмурчи закричал вслед за Джантаем:

— Кок-Ару отпустит тебя, не стреляй!

Пьяный грубо расхохотался. Кондратий мгновенно вскинул карабин. В ту же минуту бухнул выстрел, и Алы, взмахнув руками, упал с коня. Контрабандист рванул коня вперед, но кругом ожесточенно захлопали выстрелы, и конь завертелся на месте. Убийца спрыгнул с падающего коня и, шатаясь, побежал, припадая за камни. Из-за камня поднялся какой-то человек в отрепьях и бросился на него. Это был Батрхан. Он отлеживался здесь, спасаясь от Байзака. Снова закричали и загалдели всадники, торопя коней во весь дух, но было поздно. Батрхан обхватил изнемогающего беглеца, и они оба упали на землю. Умирающий контрабандист рычал, задыхаясь от гнева, и стрелял в упор в беззащитного беднягу. Батрхан отчаянно кричал, но не выпускал противника. Его ватные отрепья тлели от выстрелов. Когда все подъехали, оба еще дышали.

Кондратий спрыгнул, взял в повод коня Джантая и медленно повел его назад. Около Алы возились лекпом и несколько пограничников. Они поддерживали раненого в сидячем положении. Лицо юноши сразу осунулось, стало землистым и под глазами легли синие тени. Пешие и конные стояли толпой вокруг и молча смотрели. Вся грудь Алы была забинтована.

— Будет жив, — сказал лекпом, взглянув на Кондратия. — У него плечо прострелено навылет.

— А остальных поймали?

— Ну да!

— А Байзак там?

— Нету!

— Ну, чего стали? Поднимай! Особого приглашения ждете? — закричал какой-то грубый голос, и Алы унесли на шинели.

— А Юлдаш жив? — спросил Кондратий.

— Тому бок задело, — отвечал лекпом. — Ну, и руку пробило.

— А не опасно?

— Выживет! Крови много потерял.

Кондратий поехал вперед, остальные последовали за ним. Четко и быстро он отдавал приказания и ни о чем не забыл. Он приказал подсчитать опий, перевязать Марианну и Калычу, переломать винтовки контрабандистов и собрать всех мужчин становища. Его спокойный властный тон, уверенные манеры и распорядительность быстро привели все в порядок. Женщины перестали голосить. Трупы были убраны, и через какой-нибудь час Джанмурчи позвал Кондратия. Пастухи молча стояли сплошной стеной, образуя огромный круг. Маленький наездник был сосредоточен, и взгляд его выражал решимость. Позади него шли несколько пограничников и Будай с Марианной. Теперь они не расставались и краснели от сочувствующих улыбок. Кондратий рассеянно глянул на цепь пограничников и джигитов Джантая, вошел в круг, подошел к старикам и сел на подушки. Старики смотрели в землю. Вид у них был понурый. Ни один взгляд не поднялся на начальника экспедиции. Красные, желтые, синие халаты, клочковатые белые бороды и темные липа с надвинутыми остроконечными шапками были неподвижны.

— Все ли старики здесь? — спокойно спросил Оса.

Все головы повернулись к нему. Внимательные темные глаза смотрели на него со всех сторон. Сморщенные старческие лица были неподвижны и бесстрастны, как маски. Была гробовая тишина, хотя несколько сот человек стояли сплошной стеной. Кондратий говорил раздельно и четко, взвешивая каждое слово. Его твердое, суровое лицо было спокойно.

— Отец контрабанды взял бедных людей и дал им в руки ружья, — сказал Оса.

Послышался покаянный вздох сгрудившейся толпы.

Кондратий продолжал:

— Разве они плохо жили, когда у них в руках были палки, чтобы гонять баранов?

Мертвое молчание было ответом на его вопрос.

— Они имели много мяса, а шерсть они возили на’ базар в город, — продолжал Кондратий, — но их позвал отец контрабанды, и они оставили свои юрты. Одни пошли через снежные горы и понесли в руках опий. Другие имели ружья, чтобы стрелять в пограничников. Вы — люди старые. У вас белые бороды и у многих на голове нет волос. Скажите мне, много они получили за это от отца контрабанды?

Никто не поднял головы. Никто не проронил ни слова. Кондратий снова заговорил, и старики склонялись все ниже и ниже к самой земле, как будто его слова пригибали их головы.

— Эти голодные люди работали для отца контрабанды, не имея для себя куска мяса. Они стреляли в пограничников, пограничники, обороняясь, стреляли в них.

Он замолчал, как будто предъявил обвинение, и ждал, что старики будут оправдываться. Незаметный старичок с тусклым лицом вдруг поднялся в середине круга, повернул к Кондратию бледное, измученное лицо и закричал:

— Мы все боялись отца контрабанды. Мы всегда у него в долгу. У меня два сына ушли в Китай и не вернулись. Если бы я сказал хоть одно слово, он выгнал бы меня здесь на траву, как барана. Куда я должен идти? Без юрты, без коня, без детей, которые повели бы меня, старого человека.

В ответ на слова старика сплошным воплем загремели голоса, перебивая друг друга. Все чуть ли не обвиняли Кондратия.

— Ты был далеко, а Байзак близко!

— Ты заплатил наши долги Байзаку?

Старик замолчал и сел на место. Оса не пожелал сразу же ответить на вопрос. Наоборот, он сам продолжал спрашивать:

— Отец контрабанды взял других пастухов и послал их в долину. Летом там много мух и жарко как на огне. Люди долины имеют плохой кумыс, испорченный от долгого пути. Они не едят мяса и потому худые как палки. Но он заставлял этих людей работать на опийных полях. С утра до позднего вечера они кланялись каждому цветку и собирали опий по капле. Что они получили за это?. Пусть они скажут.

Гробовое молчание повисло над всей толпой.

— Пусть они придут и похвалятся, — с язвительной улыбкой сказал Оса, — сколько каждый из них получил ударов по спине от Байзака. Пусть придут они, худые, голодные, похожие на вьючных ослов, которые прошли через большой перевал. Я буду слушать их плач об отце контрабанды.

Несколько минут прошло в молчании.

Вдруг какой-то старик вскочил. Его речь дышала страстным негодованием. Он бил себя в грудь после каждой фразы и оглядывал остальных.

— Отец контрабанды — хозяин всего скота, — сказал старейшина. — Завтра Зеленая Оса, уйдет отсюда. Кто будет хозяин на тысячу верст? Отец контрабанды. Когда мы хотели сеять пшеницу, мы не имели земли. Поэтому мы работали на опийных полях.

Помолчав минуту, он закричал снова:

— Что будет с теми, кто стрелял в пограничников? Мы все теперь обречены. Мужчин возьмет Кок-Ару! Останутся женщины и дети. Алла, мы погибнем в этих горах!

Он замолчал и сел.

Теперь наступил момент, которого Кондратий так долго ждал. Поэтому он громко и медленно проговорил:

— Кто придет в долину, получит землю. Это говорю я, Кок-Ару. Но нельзя сеять пшеницу и бегать по го рам, как архар. Если же захотите сеять опий, то казенная контора будет его покупать, но вы должны торопиться, или землю возьмут другие.

Он замолчал, улыбнулся и спокойно сидел, не обращая никакого внимания на адский шум, который поднялся кругом. Он думал о том, что опийная контора будет наводнена плантаторами, которые по крайней мере первые годы будут честно выполнять свои обязательства… Десятки голосов исступленно кричали, обвиняя его в издевательстве и укоряя за насмешку над погибающими людьми, но он сидел и молчал.

— Мы не знали, что ты можешь дать землю, но у нас были мужчины! Теперь ты даешь нам землю, но берешь наших мужчин! Ты делаешь нехорошо, ты смеешься, над людьми, которые должны умереть с голоду!

— Я ни над кем не смеюсь, — отвечал Кондратий, и никто не умрет с голоду. Со мной поедут лишь пять человек, которые были с отцом контрабанды. Пусть остальные идут работать и никогда не приближаются к границе!

Радостный крик толпы покрыл его слова.

Он хотел говорить и не мог. Тогда он закричал на ухо Будаю, стараясь перекричать гул, визг и крики:

— Кажется, все-таки я отнял у Байзака этих людей.

По всему пастбищу стоял гул. Люди бегали в разные стороны, как будто гонялись в перегонки. С юрт поспешно срывали кошмы, вели верблюдов, разбирали остовы юрт, похожие на просвечивающий скелет, и растаскивали их по палочке. На земле оставались правильные втоптанные круги с пятнами золы от очагов. Гремели посудой, увязывали скарб, тороплива сгоняли в одно место стада, и над всей этой возней стояли непрерывающиеся гам и крик. Пограничники переглядывались и ухмылялись.

— Ишь ты, поддали жару-то.

— Бегут. Лучше, чем от пули!

— Побежишь за землей-то! На свободу от Байзака!

Будай обнял Марианну, подошел и весело проговорил:

— Ты благополучно закончил экспедицию, ты забил все склады конторы опием и разгромил контрабандистов!

Он протянул руку своему другу, но лицо Кондратия омрачилось.

— Я разорил главу контрабанды, но это только половина дела. Я должен как-то воспользоваться нашей победой. Теперь Байзак нищий. Помнишь, ты сам говорил, что, если он обеднеет, все его враги подымутся против него, но это пока не так. Контрабандисты все равно будут группироваться вокруг него, и я не знаю как, но я должен разрушить его авторитет.

Кондратий замолчал и вместе с Марианной пошел посмотреть на Алы. Юноша был бледен от боли, но улыбался и не стонал. Калыча и несколько джигитов не отходили от него. Недалеко в больших котлах варилась баранина для отряда. В медных кунганах кипятили чай, и вкусный горьковатый дым тянулся далеко по пастбищу. Пригревшись на солнышке, один из пограничников достал иглу и тщательно штопал штаны.

Книга пятая ВОЗВРАЩЕНИЕ Глава I СОСТЯЗАНИЕ ПЕВЦОВ

Снова потянулись дни в непрерывном конном беге. Всадники Джантая шли впереди. С утра до вечера слышался говор в тесной толпе, которая где-то внизу словно перебирала в быстром беге конскими ногами. Следом рысью шли носилки, в которых лежали раненые. На двух лошадях плавно покачивались гибкие длинные шесты. Бледный Алы, потом Марианна с перевязанными руками и гигант Юлдаш. Длинные носилки колыхались вереницей, а по бокам ехали всадники. Они поили раненых кумысом и угощали последней карамелью, которую выискал Саламатин в недрах «чихауза». Кондратий шел только по благополучным долинам. Он избегал даже незначительных перевалов.

Высокие холмы из сплошной глины дышали жаром, вызывая испарину по всему телу. Желтая пыль клубилась под копытами коней и покрывала желтым налетом одежду и лица. Потом приходила молчаливая душная ночь.

С каждым днем отряд спускался все ниже и ниже. Люди томились в тяжелом сне, а с первыми лучами солнца возобновлялся бег вниз, и опять носилки плавно покачивались и, как будто скользя, сворачивали за холмы. Кони шли легко, не сбавляя рыси. Пологие спуски открывались за каждым холмом, и перед путниками развертывались красные, желтые пространства глины с зелеными пятнами пастбищ. Предстояло около восьмисот верст пути, и Оса рассчитывал покрыть все расстояние в две недели. Будай словно вернулся к жизни за эти дни. Он все время был около Марианны. Целыми часами, пока она спала, убаюкиваемая плавным качанием носилок, Будай рядом покачивался в седле. Он поправлял покрывало из легкого шелка, закрывавшее ей лицо, подавал ей кумыс, когда она просыпалась, и, не отрываясь, глядел на ее бледное лицо. Пограничники сочувственно перемигивались и держались поодаль, чтобы не мешать. Но если встречались родниковая вода или кислый щавель, который едят от жажды, кто-нибудь из них догонял и со словами: «Товарищ командир!» — протягивал Будаю.

Через несколько дней топочущая толпа в триста человек спустилась версты на полторы. Лица горели от солнечного жара, как будто после зимы сразу пришло жгучее лето. Ненужные кожухи и чапаны завьючили позади седел, и неуклюжие фигуры всадников стали тонкими и гибкими. Снеговые горы проходили в стороне, и ледники далеко вверху, казалось, поворачивались на одном месте. Теперь их прохладному ветерку были рады, как свежей воде. Бесконечные ручьи и речонки беспрестанно пересекали дорогу. Небо стало темно-синим и теплым. Когда спустились еще ниже, ущелья стали глубокими и начались звериные тропы. На карте они были обозначены как большие проезжие дороги. Оса злился, часами выгадывая путь. Он не хотел ни малейшего риска и в то же время торопился. Мерный топот коней тянулся до конца дня. На пологих местах пестрая перемешанная орда пограничников и джигитов шла развернутым строем: на тропах вытягивались гуськом, не останавливаясь и не замедляя бега.

Перед вечером по черно-синему небу разливалось кровавое зарево и плыли золотые облака с расплавленными краями. Косые лучи солнца на поворотах над пропастью касались всадников, а кони оставались в тени. Темное ущелье от мрака казалось бездонным провалом, а над ним на повороте вдруг ярко выступала фигура всадника в цветном халате пли в зеленой гимнастерке. Один за другим они мелькали, освещенные до мельчайших подробностей, и мгновенно за поворотом исчезали в темноте. За каждым слышался только лязг копыт. Продольные тени сни-;у все гуще закрывали расщелины скал. Тогда Оса выбирал безопасную лужайку над пропастью и разбивал лагерь.

Близко и мирно звенел ручей. Пока успевали развьючить лошадей и уложить раненых, наступала полная темнота. Зеленоватый свет луны стлался белыми полотнами по ребрам скал, дрожал бронзовым туманом над пропастью и делал мертвенно-бледными лица людей. Отрывистые голоса, фырканье коней, пущенных на траву, — все казалось необычайным и таинственным. Марианна и Калыча шли и усаживались около Алы. Потом вспыхивал костер, грели чай и жадно пили его, обжигая рот и наслаждаясь запахом дыма, который напоминал жилье.

Марианна ожила. Вокруг были такие близкие, родные люди! И улыбающийся на носилках Алы, и хмурый, грозный Джантай, сидевший по целым часам у изголовья сына, и смутные, таинственные фигуры часовых, скользившие над бездной по опасной тропе. Джанмурчи пел о подвигах молодого батыра, о блестящих глазах Калычи, о Кок-Ару, который чуть не погиб на Черном Леднике, и про злого Ибрая, который погубил трех бойцов.

Жильные струны тосковали и радовались, грозили и тут же начинали колыбельную детскую песенку, а Марианна лежала в стороне и смотрела на огонь костра, на двигавшиеся фигуры людей. Иногда слышался лязг стремян и воркотня, когда кто-нибудь копался в сложенных седлах, стараясь найти махорку. Рядом сидел Будай и вздрагивал, слушая рассказы Марианны о пережитом, а недалеко в темноте одинокий Кок-Ару посапывал трубочкой, которая вспыхивала как огненный глаз.

Он часами сидел один и думал о Байзаке. Пограничники долго с перебранкой расстилали потники и одеяла, которые поднимались буграми от упругой гривы. Марианна и Калыча старались лечь клубочком, чтобы камень не давил бок. Марианна лежала, боясь пошевелиться и потревожить соседей, прищурив глаза, замечала над собой озабоченное, сочувственное лицо Джантая. Потом забывалась крепким сном и, открыв глаза от предутреннего холода, видела, что костер уже догорал. Около него еле было видно людей, которые лежали вповалку.

Белый дым протягивался и клубился над пропастью. Потом туман подымался и горел зеленым и оранжевым золотом под лучами луны. Перед самым рассветом наступала холодная тьма и тишина. Только по тропе были слышны тихие голоса или покашливание часовых. Серый холодный рассвет, сырость от крупной росы будили всех. По окрику часового мужчины просыпались как один. Полуодетые джигиты в белье и пограничники перебрасывались шутками и седлали коней.

Марианна просыпалась, когда уже весь лагерь был в движении. Она выпивала горячий, дымный чай, терпеливо переносила перевязку и через минуту снова спала в качающихся носилках. На двенадцатый день с утра джигиты перевалили небольшой гребень.

За ними рассыпанной лавой с гиком и свистом помчались бойцы. Далеко внизу стало видно черно-синее пространство Иссык-Куля. Теперь все знали, что они дома. Джантай, ехавший рядом с Кок-Ару, вдруг тронул его ногу стременем и показал вперед. Снизу мчались всадники, рассыпанные по полю. Они держались в одну линию и летели прямо навстречу. Джантай испугался и торопливо заговорил, обращаясь к Кондратию:

— Кок-Ару, победитель должен петь свою победу!

Оса ничего не понимал, но лицо его стало тревожным и озабоченным. Он знал, как много значит обычай в Азии. Джантай продолжал:

— Они выставят певца, который будет смеяться над нами. Если мы не победим их в песне, они отвернутся от нашей славы. Таков обычай. Они будут помогать контрабандистам. Если аллах даровал победу воину, то уста его открыты и так же грозны, как и меч в руке.

Оса внимательно слушал и пыхтел трубкой. Он решил быть любезным и выиграть время, чтобы осмотреться и выйти из затруднения. Всадники приближались головоломным карьером, растянув поперек пути длинную веревку.

— Кок-Ару, не переходи аркана, — сказал Джантай.

И Кок-Ару на всем скаку осадил коня.

Какой-то молодой человек в вывороченной меховой шапке весело приблизился. За ним ехал другой, постарше. Передний всадник оскалился во весь рот так, что его узкие глаза заплыли. Он ехал, приветливо протянув правую руку вперед для рукопожатия. Оса незаметно глянул на Джантая. По сморщенному лицу старика мелькнул испуг. Оса понял. Выпрямившись в седле, он проехал мимо протянутой руки, глядя вперед перед собой. Потом он так же проехал мимо второго приветствовавшего его всадника. Оглянувшись, он, к своей великой радости, увидел, что Джантай сделал то же самое. Сзади раздались крик и одобрительный хохот встречавших.

— Ты молодец, — сказал Джантай, — ты избавился от унижения: это были шуты, которых выставили навстречу. Я хотел предупредить тебя, но не успел.

Встречавшие громко издевались над неудачей паясничавших скоморохов. Кондратий решил быть еще более осмотрительным. Всадник, с которым он не поздоровался, обогнал его, слез с коня, взял его лошадь под уздцы и с покорным, почтительным видом повел коня в сторону. Джантай утвердительно кивнул головой, и Кондратий не противился. Он понял, что его зовут в гости. Весь отряд свернул за ним.

Через несколько сот шагов в котловине открылось становище. Оно имело вид спокойный, благополучный. На бугре паслось стадо; над белыми большими юртами вился дым, но все население-мужчины, женщины, дети- стояло толпой и ожидало гостей. Впереди были старики верхами на отличных лошадях. Старик с длинной белой бородой, в парчовом серебряном халате, выехал вперед и подал руку Кондратию. Кавалерист улыбнулся. Теперь он не нуждался в подсказке. Он увидел, что вся толпа ждала какого-то зрелища.

На траве были разостланы ковры. Джигиты Джантая тесной толпой на конях наполовину окружили это небольшое пространство. Все население юрт столпилось с другой стороны. Приветливо улыбаясь, старик с одутловатым желтым лицом показал рукой Кондратию на свободное место.

— Откупитесь! Откупитесь! — кричали и визжали жены и дочери хозяев.

Джантай важно покачал головой в знак отрицания и пошел в круг вместе с Кондратием. Будай и пограничники последовали за ним. Вместе со стариком в парчовом халате вое уселись на ковре в круг. Из толпы хозяев вышел тщедушный юноша. Вначале он пропел несколько былинных куплетов, как это обычно бывает, когда встречают гостя. Потом без всякого предисловия сделал насмешливую гримасу и запел:

Мы видели побежденных! Они со стыдом влачились в долину. Они шли, как будто сзади Их подхлестывал кнут.

На секунду певец замолк, насмешливо поглядев на Кондратия. Оса побледнел от гнева, но сдержался. Певец продолжал:

После побежденных Мы увидели победителей. У них были красные лица, От солнца кожа слезла до мяса, Часть победителей утопил Ибрай. Победшели ловили отца контрабанды. Не им бегать по горам, преследуя контрабанду! Они радуются опию, который захватили, И довольны, что видели спину контрабандиста. Так ребенок радуется полету орла.

Взрыв хохота прервал песню. Джантай с беспокойством оглядывался. Джанмурчи с гордо поднятой головой вошел в круг, чтобы отвечать, но в толпе произошло движение и общее замешательство. Послышался ропот удивления и испуга.

Толпа расступилась, и показался Алы. Он был в одном белье, бледный как призрак. Чапан был наброшен ему на плечи. Босой, с непокрытой головой, качающийся от слабости как в день своей победы на байге, он шагнул вперед, отстранил рукой Джанмурчи и взял у него из рук инструмент. Кондратий готов был послать всех к черту и уложить Алы на носилки, но Джантай удержал его за руку и сказал:

— Бала будет петь о своей чести.

Кондратий остался сидеть. Еле перебирая струны, так как у него болело плечо, Алы запел слабым, но твердым голосом:

Два человека скакали На кугерма-байге И победили семьсот, И это правда.

Ропот одобрения пронесся по толпе. Алы перевел дух и продолжал:

Зеленая Оса и тридцать орлят Взмылись над тучей ворон! Они били их когтями и клювами, Пока не одержали победы. Вороны каркали и просили пощады. И это — тоже правда!

Он снова перевел дух, и снова громкий ропот одобрения заглушил бой жильных струн.

Робкие пастухи С языками, длинными, как коса женщины, Не видали мужских дел. Они слыхали про Джаксалы, Который был подобен скале и дубу, Но Джаксалы убит В честной схватке один на один!

Он замолк и, ударив несколько раз по струнам, повернулся, чтобы уйти.

Сорвавшийся неистовый гром аплодисментов и рев толпы приветствовали победителя. Щеки Алы порозовели от тщеславия. Джанмурчи бережно взял его под локоть и повел, чтобы уложить.

Джантай смеялся от радости, но продолжал сидеть. Тогда старик в парчовом халате изобразил недоумение на своем припухлом лице. Он указал рукой на своих собственных родственников, стоявших тесной толпой, и с негодованием сказал, обращаясь к Кондратию:

— Чего хотят эти люди? Они — как дети, которые смотрят на орлов в небе, спускающихся с гор, и говорят глупые слова!

Потом вскочил и с шутливым гневом закричал:

— Убирайтесь, убирайтесь!

Толпа брызнула во все стороны по пастбищу с хохотом и визгом, и состязание окончилось. Старик приветливо показал рукой на юрты. Смешанная хохочущая толпа пограничников и джигитов рассыпалась по юртам, и гости приступили к еде. Старик позвал к себе Кондратия и Джантая. Марианна и Будай последовали за. ними. Вся юрта была заставлена блюдами с едой. Тонкая высокая девушка с плоской гибкой фигурой и угловатыми плечами кланялась гостям и здоровалась за руку.

— Хорошая? — спросил старик, шурша Парчовым халатом.

Джантай закивал головой. Девушка была в самом деле красива. Ее темные влажные глаза с длинными ресницами смотрели ласково и немного насмешливо. А тонкий хищный нос с горбинкой придавал лицу слегка надменное выражение.

— Я требовал за нее пятьдесят коней, сказал старик. — Но твой сын может ее взять без калыма.

— Да, да, он сейчас же возьмет ее! — закричал Джантай, и старики схватили друг друга за руки.

Девушка вспыхнула и убежала из юрты. Кондратий расхохотался и хотел заступиться за своего юного друга, но посмотрел на Джантая и передумал. Он философски пожал плечами и сел к блюду с бараниной. А когда после обеда все стали отдыхать на шелковых одеялах, он услышал, как ворковали Марианна и Будай. Он снова запыхтел своей трубкой, и его мысли невольно вернулись к Байзаку.

Глава II ОСЕННИЙ СУД

На другой день конный бег продолжался. Джантай был встревожен. Он беспокойно оглядывался по сторонам. Кондратий поглядывал на старика, но не задал ни одного вопроса. Он узнал, что Джантай, по выражению

Саламатина, имеет неприятности в семейной жизни. Покачиваясь в седле и попыхивая трубкой, Кондратий скромно молчал, а старый разбойник оглядывался по кустам, как будто ждал Нападения. Алы и его невеста уже успели поссориться, и Алы даже, кажется, ударил ее камчой. Джантай был мрачен. До Каракола оставалось не больше сотни километров. Кондратий полагал на другой день к вечеру быть дома и теперь, как Будай, избегал насмешливо-сочувствующих взглядов пограничников.

Началась жгучая долина. От жаркого солнца растоптанная полынь приятно ударяла в голову острым, горьким ароматом. Саламатин, у которого не было никого на свете, жалобным тенором запевал украинские песни о доме, и хор подхватывал. Джантай щурился ог яркого солнца, сдвигал на глаза меховую шапку, из-под которой по морщинистым щекам струился пот, и все продолжал оглядываться.

— Он проехать хотел, — сказал наконец Джанмурчи, хитро посмеиваясь, — но теперь не может.

Проводник не договорил: на повороте внизу открылось большое становище. Джантай сдержал коня.

— Чего ты останавливаешься? — спросил Кондратий.

— Лето прошло, — отвечал разбойник, — трава уже стала желтая. Когда летом тепло, киргизы бывают далеко. Кто убьет, ничего не будет. А осенью, когда вниз уходят, старики каждому роду суд делают. Я тридцать пять лет в долину не ходил. Стариков не видел. Теперь судить будут.

— А ты не останавливайся! — сказал Оса. — Поедем со мной.

— Нельзя нарушать обычай, — твердо ответил Джантай и повернул в сторону.

Кондратий приказал Будаю вести весь отряд в город, а сам свернул за Джаитаем. Носилки Алы тоже повернули за стариком Несколько рослых пограничников, которых выделил Будай, со спокойным любопытством ждали, что будет дальше. Вся колонна протопотала вперед и скрылась в желтой туче нависшей пыли.

— Разве можно спрятаться от народа? — сказал Джантай.

Он слез с коня и, тяжело ступая по длинной скользкой траве, пошёл в гору.

— Если я не пойду на суд, пшеницу вытопчут, воду отведут, коней раскрадут.

— Хорошо, я буду с тобой, — сказал Оса, идя за ним.

Только тут он заметил, что впереди них шел старик. Джантай, следуя за ним, продирался через колючие кусты, пока наконец они не поднялись до большого камня. Перед ними открылась небольшая ложбина, поросшая кустарником. Пять или шесть стариков, таких древних, что казалось, будто они вросли в землю, торжественно и молча сидели на камнях. Их бороды позеленели от времени. Казалось, что они сидят здесь всегда, молчаливые и неподвижные, с застывшими глазами, похожие на идолов. Парчовые халаты горели на солнце. Джантай подошел с опущенной головой, сложив руки, как подсудимый. Оса легко взбежал за ним. Дно ложбины поднималось круто вверх, и старики сидели один над другим. Командир спокойно сел на камушек и закурил трубку.

— Джантай; — слабым, детским голосом заговорил старичок, сидевший ближе других, — ты хорошо сделал, что пришел сюда. Ты соблюдаешь обычай; это хорошо. Но кровь, которую ты пролил, не высохла в нашей памяти.

Он умолк и остался по-прежнему неподвижен.

— Я покоряюсь! — сказал разбойник.

Тогда старик, сидевший на камне выше всех, начал называть какие-то имена одно за другим — киргизские и русские, китайские и дунганские. После каждого имени Джантай говорил:

— Да, я готов заплатить за его кровь!

Потом Джантай замолк и только кивал головой в знак согласия. Казалось, что это никогда не окончится. Старик шамкающим голосом бормотал наверху имена, а Джантай все кланялся. Вдруг он перебил судью и сказал:

— Этих двух людей я не убивал, они упали в пропасть. Я только взял их товары. Людей кругом не было.

Старик не стал прекословить, и его речь, состоявшая из одних имен, полилась дальше. Когда наконец он умолк, Джантай сказал:

— Больше половины этих людей я не убивал.

— Так какого же ты черта молчал! — вскричал Кондратий.

— Йэ! Кто может перебивать судью?! — со страхом спросил Джантай.

После этого совершенно неожиданно для Кондратия судья и разбойник вступили в торг Джантай отказывался от целого ряда приписываемых ему преступлений. Он ссылался на многих свидетелей, которые, оказывается, уже были известны судьям. Наконец дело свелось к тому, что Джантай обещал уплатить пятьсот баранов. Он снял шапку, вытер пот со лба и хотел уходить, но в это время один из судей сказал:

— Два дня назад твой сын обидел свою невесту. Она дочь манапа. Но, кроме того, нехорошо, когда обижают женщину. Пусть молодой человек три дня молится в мазаре, чтобы искупить вину. Так решил суд..

Джантай ухмыльнулся, поклонился и пошел к дороге.

— Что же, это хорошо! — сказал он, обращаясь к Кондратию.

Кондратий что-то пробормотал о проклятой комедии, Ко Джантай его не понял. Все молча сели на лошадей и поехали догонять отряд. Через полчаса пути они увидели у дороги глиняные развалины мазара. Здесь была могила святого. Длинный шест саженей в пять длиной поднимался из-за стены, и на шесте висел конский хвост в знак того, что это место свято. Джантай остановил коня с носилками Алы, и юноша с усилием опустился на землю.

— Ты совсем больной, — сердито сказал Оса. — Все это глупости, пусть старики сами сидят в этой дыре.

Алы упрямо улыбнулся и пошел к мазару. Джантай последовал за ним. Кондратий плюнул от злости и ударил коня камчой. Красноармейцы с сожалением поглядели на юношу и тронулись за командиром. Алы медленно вошел в мазар. Это была небольшая постройка. Высокая глиняная стена, наполовину развалившаяся от времени, окружала четырехугольным забором большую, поросшую травой могилу. Ветхая деревянная дверь в глинобитной стене была вся изъедена червоточиной. На могиле стоял глиняный кувшин с водой и лежало несколько лепешек. Алы понял, что это все его пропитание на три дня. Как надлежит кающемуся, он сел на могилу и остался неподвижен. Потом ему стало скучно. Он снял чапан, разостлал его в тени около раскаленной стены и, съев лепешку, заснул как убитый.

— Алы-батыр! — сказал женский голос.

Алы открыл глаза. Была ночь. Луна, спокойно поднявшись над мазаром, сияла вверху. Алы зажмурился и не шевелился. Холодный ужас прошел у него по всему телу. Он решил, что святой хочет с ним побеседовать. Голос звал его все более настойчиво. Алы не выдержал и открыл глаза. Через стену смотрело на него миловидное лицо Батмы. Он понял, что девушка сидит на коне, и рассердился на нее за свой испуг.

— Здравствуй!..

— Мне жаль, что ты сидишь здесь, — печально заговорила девушка, пытаясь лучше заглянуть через стену и рассмотреть Алы. — Я чуть не загнала коня, чтобы накормить тебя. Если ты позволишь, я внесу это тебе, — и она положила на верх стены сверток, который сняла с седла.

Она нагнулась и мгновенно исчезла. Потом ее лицо снова появилось над стеной, и она проговорила с улыбкой:

— Кроме того, я привезла много мяса.

— Ты пришла нарушить мой пост?

Лицо девушки исчезло. Юноша услыхал ее плач и потом хрумканье коня в темноте. Он знал, что конь должен поститься вместе с ним. Прежде чем заснуть, он тоскливо слушал, как голодный конь бил копытами в землю, но теперь решил, что шайтан хочет, чтобы он выглянул из мазара.

— Скажи, правда ли, что мой конь ест траву? — обеспокоенно спросил он.

— Да, — отвечала Батма, смеясь сквозь слезы. — Он умнее своего господина и потому ест, когда ему предлагают.

Она замолкла, потом заговорила, понизив голос:

— Я приехала к тебе, чтобы спасти твоих друзей. Я знаю, что ты их любишь, но ты сделался муллой, и я сейчас уйду.

— Куда ты уходишь? — закричал Алы.

— Мои женщины охраняют стадо, — с притворной печалью отвечала Батма. — Сейчас лунная ночь, и волков нет. Мужчины устали за день и спят. Молодые девушки ждут своих пастухов. Пастухи приходят и говорят слова любви. Я пойду к пастухам. Мой любимый стал святым, но я — не гурия и потому ухожу.

— Подожди! — закричал Алы. — Правда ли, что моим друзьям угрожает опасность?

— Байзак собирает долги. Он будет прощать всем, кто ему должен, но за это собирает их подписи против Кок-Ару. Тогда Джантай не сможет быть и одного дня на пшенице. Он уйдет в горы, и вместе с ним ты. Поэтому я пришла, чтобы предупредить тебя.

— Я, останусь здесь, — угрюмо ответил юноша.

— Джантай уйдет в горы, если несчастье случится с Кок-Ару, — сказала девушка. — Джантай никому не верит, кроме Осы. Поэтому я буду его спасать. А ты, если можешь сделаться святым за три дня, сиди здесь.

Алы видел, как ее тонкая фигура скользнула по холму, и сам, не понимая хорошенько, что делает, вышел из мазара. Девушка помогла ему подняться и лечь на носилки, взяла в повод коней и помчалась к городу. Скоро черными колоннами показались тополя и замигали огоньки домов. Они протопали по пустынным улицам и остановились около маленького домика Осы. Комната была набита народом. Пограничники и джигиты разговаривали и смеялись, а Джантай сидел в кресле, поджав под себя ноги. Когда какая-нибудь нога свешивалась, старик подтягивал ее рукой, подминал ее под себя и снова устраивался так же удобно, как на полу. Кондратий попыхивал трубкой и слушал разговоры, которые гудели по всем углам комнаты. Его жена еле успевала наливать чай из самовара такой величины, что он делал комнату похожей на чайхану.

Глава III ОХОТНИКИ ЗА БАРМАКАМИ

— Кок-Ару! Они хотят взять тебя на бармак, — коротко сказал Алы.

В комнате воцарилось молчание. Все присутствующие хорошо знали, что значат эти слова. Под всякой клеветой вместо подписи за неграмотностью прикладывается бармак. Выражение «взять на бармак» обозначало безысходную, непоправимую клевету. Сотни порабощенных, забитых пастухов подписывали по приказанию бая или манапа какую-нибудь кляузу. Целые аулы младших родственников клятвенно подтверждали клевету и брали врага на бармак. История Будая живо всплыла в памяти всех, и ни один голос не прерывал молчания в маленькой комнате.

— Кто? — спросил Джантай.

— Байзак. Он говорит, что половину опия украли, что пограничники без денег брали баранов в юртах.

— Алы, — перебил Джантай, — так они будут говорить для русских начальников, которые ничего не понимают, Но как он хочет говорить тем, кто приложит пальцы?

— Байзак простит им все долги, — отвечал юноша.

— Что же ему должны пастухи? — спросил Кондратий.

— Опий, — отвечал юноша. — Они могут заплатить скотом или деньгами, так как у них нет черного теста. Но если он простит долг, они сделаю для него все.

— Пусть при мне никогда не говорят всех этих глупостей, — твердо сказал Оса. — Мне все равно, какая сорока бегает по пастбищам с бумагой. Я отвечаю только перед законом.

Никто ему не ответил. Несколько человек тихонько вышли на улицу, не прощаясь. Остальные не разговаривали. Все были подавлены очевидной беспомощностью Осы и надвигающейся опасностью. Джантай попрощался с Кондратием и сказал, что спать он будет в чайхане. Потом вместе с сыном вышел на улицу. Они шли, тихо разговаривая о чем-то. Потом к ним присоединилась Батма. Джантай постучал в чайхану, и при тусклом свете лампы начался маслагат, а через минуту по улице бешенно промчались несколько всадников. — Это были джигиты Джантая.

— Эх, возьмут командира на бармак! — сказал Саламатин, глядя вслед всадникам.

Юлдаш, шедший рядом, вздохнул и ничего не сказал. Больше они не обмолвились ни одним словом и вошли в казарму. Сонный дневальный впустил их в чистые, но душные комнаты с каменным полом. Расставленные кровати виднелись белыми смутными пятнами, и на них под одними простынями беспокойно спали пограничники.

Друзья вышли на двор и прошли в конюшню, где большой фонарь висел под навесом и слабо освещал ближайших коней.

Животные фыркали и задумчиво вздыхали, опустив головы в ясли.

— Вы чего шляетесь? — спросил дежурный.

— Прошляешься, когда человек службу бросает, — ответил Саламатин.

Дежурный сокрушенно покачал головой и ушел в казармы. Юлдаш потрепал по шее коня и горько сказал:

— На пастбища приду, даже коня не будет, ничего не заработал. Ты знаешь, у нас от юрты к юрте и то пешком не ходят.

Потом он потрогал рукой свои штаны.

— Казенные сниму, своих нет.

— Ты Лазаря-то не пой, в таможне около тысячи премиальных получить придется, — сказал Саламатин, но потом тихо добавил: — Конечно, для твоего хозяйства это немного. Одна юрта этих денег стоит. Конечно, такая, чтоб жить можно было. Ну, лошадь там, конечно, баранов, и останешься ни при чем. Ну, вещички у тебя все-таки есть?

Юлдаш не ответил. Оба пришли в казарму, вытащили из-под кровати обитый жестью сундук, и Юлдаш достал из-за пазухи ключ. Замок звонко щелкнул два раза, и великан открыл крышку.

— Давай посмотрим приданое, — сказал Саламатин.

Он хотел ободрить товарища, но ему было не по себе.

На дворе забрезжил рассвет, и кругом поднялась суета. Полуодетые пограничники вытирались после умыванья, оправляли постели и переругивались во дворе. Юлдаш чувствовал себя оторванным от всей этой жизни и задумчиво глядел в сундук. На крышке изнутри была набита гвоздиками картинка из какого-то журнала. Из сундука крепко пахло самодельным киргизским сукнам и мылом. Поверх всего лежали старые порыжелые сапоги.

— Что же, разве и обуться не во что, берегешь? — без насмешки, деловито спросил Саламатин, потянув за носок рыжий сапог.

— Казенные сгорели, а эти сапоги я снял с него.

— С Джаксалы?

— Да.

— Ну, и здоров был, ноги-то как у медведя! — сказал Саламатин с поддельной веселостью, шмыгнув носом.

Юлдаш улыбался с печальной радостью и смотрел на свою изуродованную руку.

— Теперь конем как буду править?

— Ехать-то тебе сколько?

— Иллик чакрым. (Пятьдесят расстояний человеческого голоса.)

— Ну, это по-вашему как будто и близко, а я так думаю, что недели три. Один этот чакрым едешь, едешь с утра до вечера, к вечеру спросишь, сколько осталось, один чакрым. Провались он совсем.

Юлдаш улыбнулся.

— Оно што главное, — заговорил Саламатин, критически перебирая и оглядывая белье и дешевенькие подтяжки, — начни костить, три года собирать будешь, а глянешь — и нет ничего.

Потом он стал рассматривать порыжелые сапоги, как будто не замечая печального взгляда Юлдаша.

— Ишь ты, каблуки железом подбиты, а До чего стер! Это он все по горам бегал. Постой-ка, постой! — продолжал он, разглядывая еле заметные кружки на железе. — Ведь это винты!

Юлдаш безразлично молчал. Саламатин вдруг поднялся с места, одним прыжком бросился к ружейной стойке.

Он стал тарахтеть какими-то цинковыми ящиками и, достав отвертку, принялся ковырять ею каблук. Саламатин был возбужден до последней степени. На лбу у него выступил пот. Юлдаш по-прежнему сидел безразличный и неподвижный. Саламатин поддел отвертку под железную пластинку и нажал ее изо всей силы. Что-то треснуло, и Юлдаш вскочил с места. У обоих заняло дух. Железная пластинка отскочила. Внутри каблука показалась белая чистая вата.

— Коробочка железная, — пробормотал Саламатин и, глядя на кивающего в такт словам Юлдаша, дрожащими пальцами бережно вытащил вату.

В коробке не было ничего. Разочарование показалось на лице завхоза, и он как будто сразу похудел и осунулся. Потом, пощупав вату, он почувствовал что-то твердое и мгновенно стал малиновым. Бережно он высвободил из ваты два крупных, прозрачных камня, каждый величиной с горошину.

— Бриллианты! — прошептал Саламатин, глядя веселыми безумными глазами на Юлдаша.

Великан ничего не успел ответить, как завхоз взломал второй каблук. Он сделал это так поспешно, что слегка поранил себе руку. Снова вытащив вату, он так же бережно достал еще два камня.

— Алла, алла! Джаксала наследство принес! — заорал Саламатин во все горло и выбежал во двор…

Он крепко зажал пальцы в кулак, а другой рукой как клещами тащил за собой Юлдаша. Он не слышал окрика взводного и чуть не бегом бросился на улицу. В воротах он натолкнулся на Кондратия и остановился как вкопанный.

— Ты куда это летишь, как обозный конь? — холодно проговорил Кондратий и, презрительно оглядев смущенного дежурного, который прервал рапорт, медленно добавил: — Черт знает, что такое!

Как только Кондратий прошел во двор, безупречный по службе Саламатин бросился бежать вдоль по улице. Он продолжал волочить за собой Юлдаша. Оба остановились у чайханы, где ночью происходил маслагат Джантая. Золотой Рот сидел на кошме, а кругом волновалась и кричала целая толпа народа.

— Ты — конокрад! Все лошади, которых ты продаешь, имеют разное тавро? — кричал какой-то старик, наступая на «шакала» и указывая на лошадей, которые были привязаны недалеко и занимали половину улицы.

— Да, я конокрад, — спокойно сказал Золотой Рот, — и это большое горе для аллаха. Но если эти лошади принадлежат вам, окажите мне. Я подобрал их от контрабанды.

Толпа замолкла и быстро рассеялась.

Саламатин подошел к «шакалу» и долго горячо что-то ему рассказывал. Золотой Рот выслушал до конца и вскочил. Тогда Саламатин разжал левый кулак и, взяв один камень, протянул его шакалу.

— Смотри, чтобы все бармаки были здесь, — бодро сказал завхоз и хлопнул себя по карману. -

Золотой Рот что-то сказал чайханщику о своих лошадях и, не теряя времени, прыгнул в седло.

— Так смотри не обмани! На расходы у тебя теперь есть, — закричал Саламатин.

— Если обманешь — встретимся! Я скоро оставлю службу и уеду на джайляу! — крикнул вдогонку Юлдаш.

Шакал кивнул головой, ударил коня плетью и исчез за углом улицы.

— Ты поступил хорошо! — сказал Юлдаш.

— То-то, хорошо, дура, держи! — сказал великодушный завхоз и протянул два камня товарищу. — Ну, а один мне за работу, — захохотав, подмигнул он и спрятал камень в карман. — Не жалко?

Юлдаш, широко улыбаясь, отрицательно покачал головой.

— А теперь идем под арест садиться, — добродушна закончил завхоз, и приятели^бодро зашагали к казарме.

Глава IV ПОБЕДА ОСЫ

Прошло две недели. Улыбающийся, выхоленный, приветливый Байзак, с немного обожженным от горного солнца липом пришел к Кондратию.

Он два месяца пробыл в отпуску и теперь был приветлив и ласков более, чем всегда.

Кондратий, верный своему решению не делать, как он выражался, из отца контрабанды мученика и не причислять его к лику святых, встретил его приветливо и ласково. Правда, в комнате в это время, кроме Кондратия, никого не было. Друзья маленького кавалериста не обладали его железными нервами и не могли целых полчаса разговаривать спокойно с отцом контрабанды о погоде.

Приятный и любезный Оса выпроводил гостя и пошел на занятия в казарму. Казалось, это был счастливый день.

Утреннее солнце зализало обмытые ночным дождем тополя, сверкало в звенящих арыках и грело пожелтевшие осенние сады. Оса был всем доволен. Сегодня он не ругался, никого не обещал посадить за грязь под арест. Даже тараканы на кухне, приводившие его в бешенство, как будто попрятались куда-то.

Маленький, безупречно опрятный, спокойный и сдержанный, как всегда, он осмотрел всю казарму. Движения его были размеренны и сдержанны, и только в зеленоватых глазах, где-то в глубине, была печаль.

Кондратий знал, что авторитет отца контрабанды остался нерушимым и что он, Кондратий, несмотря на всю борьбу, потерпел полное поражение. Винтовки в стойках блестели, как стеклышко. Оса прошел на конюшню. Вдруг дежурный побледнел. Два коня еле могли отдышаться, переводя опавшими боками. С головы до копыт они были обрызганы махрой грязью.

— Саламатин, Бердыбаев! — холодно закричал Кондратий.

Пограничники переглянулись. Не вычистить коня было самое тяжелое преступление по службе, которого Кондратий не прощал никогда. Кроме того, было совершенно очевидно, что оба пограничника ночью во время дождя ездили так много, что едва не загнали обоих коней.

— Дрыхнут, товарищ командир! — с возмущением в голосе отрапортовал дежурный, приложив руку к фуражке.

Через минуту, сонные и не успевшие как следует прийти в себя, Юлдаш и Саламатин стояли перед Кондратием. На их лицах был испуг, но в то же время они еле заметно улыбались насмешливо и лукаво.

— Опять под арест? — грозно спросил Кондратий и, не получив ответа, добавил: — На гаутпвахту на две недели!

Потом он приказал начать занятия и, недовольный и мрачный, вышел на улицу. Грязные мальчишки играли в пыли. Гуси и утки поласкались в арыках. Оса прошел на улицу, которая вся представляла собою ряд кузниц. Эта улица имела такое же значение, как доки в портовом городе.

Здесь приводили в порядок все необходимое для дальнего пути: подковывали коней, чинили телеги, готовили колеса, ковали ободья, и у каждой кузницы толпился народ. Оса свернул за угол и скоро оказался у опийной конторы. Выбритый смуглый Феофан в расшитой белой косоворотке с расстегнутым воротом сиял своим круглым лицом и, как всегда, был похож на мальчика со взморья. Он приветливо протянул руку Кондратию, и они поздоровались.

— Ха-ха-ха!.. — медленно рассмеялся Феофан. — Очень рад вас видеть! Ну, и надавали вы нам работы — все сушильни я превратил в склады, а загорели как, батюшки! Пройдемте в комнату.

Кондратий вошел и сел. В опийной конторе было пустынно. Сезон окончился, урожай опия был сдан, и пустые комнаты, освобожденные от толпы, казались большими. Только стены и чисто вымытые полы были пропитаны сладким дурманом опия, кислым запахом чапанов и острого конского пота. Феофан задал несколько вопросов об экспедиции. Кондратий ответил сдержанно и неохотно.

— Я звал вас вот по какому делу… — начал Феофан.

Он подробно и долго стал развивать мысль о кооперации среди возделывателей опия.

— Вы понимаете, — говорил Феофан, — если мы проведем кооперирование, то будем иметь дело не с отдельными лицами, а с коллективами. Тогда отпадет всякая возможность эксплуатации бедняков. И мы изживем контрабанду в самый короткий срок. Но это только половина дела. Люди будут иметь постоянную работу, и можно будет бороться с этой чертовой нищетой, которая переворачивает все кверху дном.

Кондратий выслушал до конца, и Феофан спросил:

— Вы дадите мне несколько конных, чтобы они раз везли по аулам объявление о кооперативах? Как только земледельцы будут объединены, главари останутся без людей. Это легко провести, так как рядовой контрабандист получает гроши. Вы знаете это.

Кондратий задумчиво кивал головой и глядел в пыльное окно, по которому звенели мухи. Вдруг на улице послышался шум. Он был так необычен в это время, после сдачи урожая, что оба встали и подошли к окну. Гул все приближался и рос. Отдельные голоса сливались в какой-то сумасшедший крик. Кондратий распахнул окно и выглянул.

Из боковой улицы хлынула пестрая толпа. Кого только тут не было: пешие и конные местные жители и пограничники, кузнецы и праздные зеваки с базара. При виде Кондратия в толпе закричали, загикали. Поднялся один сплошной вой. Оса ничего не понимал. Люди бесновались, размахивая руками, и старались что-то объяснить. Разгоряченные лица глядели из толпы вытаращенными глазами. Какие-то незнакомые люди, старые и молодые, толстые и тонкие, поспешно слезали с коней и перли на крыльцо.

Толпа ввалилась в комнаты и затопила всю контору. Гомон и крик был такой, что разобраться в происходящем было совершенно невозможно. Оса пробовал кричать, на его голос тонул в воплях бесновавшейся толпы. Где-то в тесных рядах позади началась давка, перешедшая в драку. В середине толпы на улице Кондратий увидел Саламатина и Юлдаша, которые должны были сидеть под арестом. Они гарцевали на грязных лошадях и слонялись с толпой вместо того, чтобы сидеть на гауптвахте. Оса побелел от бешенства и, замахав им рукой, стал звать их, но оба сделали вид, что не заметили его распоряжения.

Толпа вытолкнула вперед несколько человек. Джантай и Алы тащили за собой кого-то. Человек упирался, хватался за других и отворачивал лицо. Наконец все разразились таким хохотом, что стекла задребезжали, и перед Кондратием предстал Байзак. Он был общипан, помят, имел довольно жалкий вид. Стараясь храбриться, он улыбался. В его улыбке была смесь наглости и трусости.

— Вот, вот! — кричал, захлебываясь, Джантай.

Он пробирался к Кондратию, размахивая какой-то бумагой. Алы, красный и злой, что-то кричал Байзаку, но: Оса даже вблизи не мог разобрать, что именно.

— Бармаки, бармаки! — закричал Джантай у самого уха.

Толпа ревела и хохотала. Кондратий поднял руку, и через несколько минут стало тихо. Тогда несколько пастухов-киргизов обступили его и заговорили наперебой.

— Мы должны были ему деньги и потому на чистой бумаге прикладывали пальцы, — заговорил один.

Его лоб лоснился от пота, он дико таращил глаза.

Кондратий не успел его дослушать, как другой схватил кавалериста за плечи, повернул к себе и стал кричать, продолжая рассказ первого.

— Когда мы приложили пальцы, то он вместо счета денег написал, что мы его выбрали председателем. Теперь он нас совсем ограбит!

Кричавший вцепился руками в Кондратия, чтобы договорить до конца, но его силой оторвали от командира. Кто-то новый, с серебряной серьгой в ухе, продолжал рассказ.

— Золотой Рот сказал нам, что мы выбрали Байзака, а мы этого и не знали. Мы Байзака не выбирали! Байзак тут, и бумага тут. Только он один против всех! Ударь Байзака по голове!

Байзак оглядывал всех, как затравленный волк. Он смотрел исподлобья и тянул Кондратия за рукав. Он хотел что-то сказать. Но тут в первый раз за семь лет кто-то вслух, всенародно, при нем выкрикнул его грозное прозвище:

— Отец контрабанды!

Толпа подхватила эти слова, сопровождая их бранью и таким свистом, что уши резало.

Кондратий вспомнил знаменитый ответ старейшин и, помахав рукой, заставил толпу замолчать. Потом он встал на табурет, чтобы его лицо видели все, и, мягко улыбнувшись, сказал:

— Какой отец контрабанды? Отец контрабанды умер!

При этом он показал на Байзака, который стоял рядом.

Громовой хохот потряс здание, и Кондратий понял, что он нанес первый удар авторитету Байзака, потому что здесь могут простить все, но не глупое, позорное положение. Теперь Кондратий увидел, что он не в состоянии утихомирить толпу. Пограничники протолкались к нему и стали вытеснять всех на улицу. Когда в комнате стало сравнительно тихо, Кондратий поднял бумагу кверху и спокойно сказал:

— Я передам ее следователю. В ней больше правды, чем в бумаге о взятке Будая. Как ты думаешь, Байзак? — И, не дождавшись ответа, добавил про себя: — К тому же писал ее ты сам, и потому тебя не будут считать мучеником.

Байзак снова потянул его за рукав. Оса понял, что он хочет говорить наедине, и отрицательно покачал головой.

— Говори здесь, или ни одно твое слово не попадет в мои уши.

— Теперь я должен буду купить деревянную чашку для собирания милостыни, — с отчаянием сказал Байзак. — Я умру с голоду.

Кондратий медлил с ответом. Лицо его стало твердым и жестоким, а зеленоватые глаза ядовито глядели на Байзака. Джантай с удовольствием оглядывался кругом, как бы призывая свидетелей, и смеялся. Он с наслаждением смаковал каждое слово и ронял их медленно одно за другим.

— Ты — ненужный человек, я дам тебе денег на эту чашку.

Джантай, Алы, Байзак и целая толпа пограничников смотрели на Кондратия, ожидая его решения. Снаружи у опийной конторы шумела толпа, которая и не думала расходиться. Совсем наоборот! Новость о том, что Байзак стал ненужным человеком, собирала все новых любопытных. В толпе говорили о всех его неудачах, о том, что он потерял опий и теперь мужчины не пойдут за ним через границу, о том, что Джантай пришел на русскую пшеницу и будет защищать Кок-Ару; борясь с контрабандой. Находились и такие, которые говорили, что Байзаку никаких долгов платить не надо, потому что на него и так все работал почти задаром. Вея прибыль от контрабанды шла ему.

В углу в комнате оживленно шептались Юлдаш и Саламатин.

— Зря бриллиант истратили, — торопливо убеждал завхоз. — Он, видишь, в председатели опять хотел пролезть, а его никто и не выбирал, и коней загнали зря, и сидеть будем зря. Добеги до этого шакала, возьми ты у него назад камень.

Юлдаш отрицательно покачал головой.

— Золотой Рот сделал большое дело. Сперва были приложены бармаки на чистую бумагу. Ты слышал, как рассказывали люди, а потом Золотой Рот узнал, что написал Байзак, и украл эту бумагу. И рассказал им. Никогда они не узнали бы, что Байзак сам себя выбрал. Больше половины из них живет на джайляу. За одну ночь Золотой Рот и чайханщик оповестили всех. Они загнали несколько лошадей. Золотой Рот — молодец.

— Ну, тогда другое дело, — недовольно пробурчал завхоз.

Около крыльца конторы сидел на корточках Джанмурчи. Он рассказывал про Черный Ледник. Вокруг него на земле важно сидели престарелые наездники. Это были люди испытанные и поседевшие в странствованиях. Их ничто не интересовало, кроме дорог, потому что у всех был скот, который приходилось перегонять с одного пастбища на другое, и они умели ценить чужое мужество. Джанмурчи сидел посреди старейших как почетный гость и рассказывал про храбрость Кох-Ару. Такие же разговоры шли по всем углам улицы, и тут же имя Кок-Ару делалось легендарным и грозным. А пограничник все стоял в конторе посреди комнаты и молчал. Наконец, медленно раскурив трубку, он заговорил, как бы думая вслух:

— Отец контрабанды имел много людей. Сейчас ему отрезали все когти и посадили на цепь, как волка. У него было много денег. Целый сарай опия. Тысяча лошадей и много верблюдов для того, чтобы ходить через границу. Почему люди боялись его? Почему, голодные, с ружьями в руках, они возили его опий и работали на его тайных полях? — Он на минуту замолк и потом ответил самому себе: — Потому, что все думали, что он очень умный. Умнее Будая, умнее Кок-Ару. Умнее всех. Завтра Отец контрабанды пройдет по базару. Его змеиный язык прошипит, что вчерашний день прошел, что все эти унижения были необходимы, а неудачи он может преодолеть. Он напомнит всем, что он — отец контрабанды и что он очень умный. И ему поверят. И опять он наберет людей!

Оса замолк и задумчиво выпускал клубы дыма.

— Я не буду этого делать, — просто сказал Байзак.

— Я тебе не верю, — так же просто ответил Оса.

Джантай расхохотался и горячо заговорил:

— Алы — человек молодой, красивый. Ему надо очень долго жить. Но в него всадили пулю, и Алы чуть не умер. Кто виноват? Байзак.

— Джантай, что сделал бы ты, если бы мы в горах поймали Байзака? — спросил Кондратий.

Лицо Байзака стало желтым, и пот выступил на его щеках.

— Я заставил бы его нести во рту живую мышь целый день, и потом убил бы его, — с живостью отвечал Джантай.

— Вот видишь, Байзак, — сказал Оса. — Я гораздо добрее его и не хочу тебе так много зла. Но я клянусь тебе, что я обороню от тебя границу. И ты не соберешь больше людей. Поэтому я хочу, чтобы сказка о твоем уме развеялась, как дым костра. Ты поедешь в гости по юртам с Джантаем и будешь как слуга Джанмурчи и Будая, у которых ты похитил женщин. При чужих людях, которые приехали на выборы, ты сегодня расскажешь обо всем, как ты послал Ибрая и он погубил несколько человек на тропинке, но мы пошли дальше; как ты хотел за жизнь женщины и юноши вернуть опий и остановить наших коней; но мы пошли дальше. Одним словом, ты расскажешь обо всем. Там будут старейшины многих родов. При них целый день и всю ночь ты будешь твердить, что ты жалеешь, что налгал на Будая и носил опий через границу. Тогда все люди увидят, что нельзя больше с тобой возить контрабанду, потому что ты сам не веришь в себя. Если же об этом скажем мы, то завтра же ты откажешься от всего, и многие тебе поверят!

Байзак молчал. Потом он достал платок, вытер пот струившийся с лица, и спросил:,- Что ты обещаешь мне за позор этого дня?

— Ничего, — сказал Кондратий, пожимая плечами,

Байзак повернулся, чтобы уйти. Джантай схватил его за руку, но Оса сказал:

— Отец, не держи его. Ему нужно много времени, чтобы набрать на базаре милостыни на обед.

— Правда, ты человек умный, — беспомощно сказал Байзак и остановился. — Ты сразу понял, что я лгу и уйти мне некуда.

На минуту он замолчал. Потам заискивающим голосом добавил:

— Может быть, ты не передашь следователю этой бумаги? Тогда я буду верно служить тебе.

— Сейчас же я отдам ее следователю, — засмеялся Оса.

— Он меня арестует, — в отчаянии сказал Байзак.

— Правда, но перед этим ты поедешь в гости, — насмешливо сказал Кондратий.

Минуту все молчали. Потом Байзак тихо и безнадежно заговорил.

— Что стоит человек-бедняк? Кок-Ару, ты заплатишь мне, если я принесу тебе весь остальной опий и скажу имена всех, кто ходил со мной за перевалы?

— Заплачу, — спокойно сказал Кондратий и снова неумолимо добавил: — Но, кроме этого, ты поедешь в гости.

Байзак кивнул головой и, шатаясь, вышел на крыльцо. Затихшая толпа мгновенно пришла в движение. Джан., тай и Алы последовали за Байзаком, Кондратий остался в комнате и, спокойно пуская клубы дыма, глядел в окно. Байзаку подвели ободранную клячонку, из тех, ка каких обычно возят пойманных конокрадов задом наперед. Он сел на нее, и толпа смолкла. Байзак ударил себя в грудь и, тронув лошадь шагом, громко нараспев сказал:

— Напрасно я лгал на Будая и возил опий!

Рев и свист покрыл его слова. Толпа тронулась вдоль

по улице в сторону базара.

— Вот это здорово, — радостно сказал Феофан, который до сих пор не проронил ни одного слова. — Лет десять у нас не будет контрабанды. Ведь теперь ни одни черт не пойдет.

Оса задумчиво продолжал курить и молчал.

— Ну, а в гости не поедете? — полюбопытствовал Феофан.

Отвращение передернуло лицо Кондратия.

— Конечно, нет, и Будай не поедет. Довольно того, что он покажется при Джантае! Теперь я разрушил авторитет Байзака!

Он повернулся, чтобы уходить. На улице было тихо. Вся толпа ушла на базар.

— Куда вы спешите? — спросил Феофан. — Оставайтесь обедать. Все прошло так хорошо. — И он медленно, как всегда, с расстановкой рассмеялся.

Кондратий скучающим взглядом окинул пустую комнату, любезно поблагодарил и сказал:

— Я с удовольствием остался бы пообедать. Но сегодня вечером я уезжаю в разъезд…

Он пожал руку Феофану, повернулся, мелькнул зеленой гимнастеркой в освещенном квадрате открытой двери, и в соседней пустой комнате послышались его четкие шаги и звон шпор.

Оглавление

Книга первая БОРЬБА В ТЫЛУ Глава I ПОРАЖЕНИЕ БУДАЯ

Глава II МАСЛАГАТ МУДРЕЦОВ

Глава III ЗУБЫ ШАКАЛОВ

Глава IV СНЫ БУДАЯ

Глава V ЗОЛОТОЙ РОТ

Глава VI ВЫСТУПЛЕНИЕ ОСЫ

Книга вторая СКАЧКИ ШАГОМ Глава I ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Глава II ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Глава III ЧЕРНЫЙ ЛЕДНИК

Глава IV ПЛЫВУЩИЕ БОЛОТА

Глава V ЖЕЛТЫЙ МРАК

Книга третья БРОДЯЧИЕ ЖЕНИХИ Глава I ХАН ЧЕРНЫХ УТЕСОВ

Глава II ПОИСКИ МАРИАНЫ

Глава III В СЕТЯХ БАЙЗАКА

Глава IV АЛЫ. СЫН ДЖАНТАЯ

Глава V КОЗЫРНЫЙ ТУЗ БАЙЗАКА

Книга четвертая В ПЛЕНУ Глава I СТАНОВИЩЕ БАЙЗАКА

Глава II ПРЕДЛОЖЕНИЕ АЛЫ

Глава III КУТЕРМА-БАЙГА

Глава IV РАЗГРОМ

Книга пятая ВОЗВРАЩЕНИЕ Глава I СОСТЯЗАНИЕ ПЕВЦОВ

Глава II ОСЕННИЙ СУД

Глава III ОХОТНИКИ ЗА БАРМАКАМИ

Глава IV ПОБЕДА ОСЫ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg