«Танганайский лев»

Танганайский лев (fb2) - Танганайский лев (пер. А. Крымов) (Африканский Кожаный чулок - 2) 980K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Карл Фалькенгорст

Карл Фалькенгорст Танганайский лев

Глава I Симба

Залив Лувулунгу. — Укрепленные замки в скалах. — Обломки судна «Утка». — Попытка мятежа. — Гребец Инкази. — Лесные грабители и разбойники Ндэрее. — Ночные звуки. — У крепостных ворот.

— Судно! Судно! Ура! Сузи возвращается! — кричали в один голос гребцы на каноэ, рассекавшем тихие воды озера Танганайка, направляясь к устью Лувулунгу.

При этих словах своих чернокожих слуг белый молодой еще человек, правивший рулем, быстро поднялся на ноги и устремил вдаль, на север, пытливый взор. Действительно, на самом краю горизонта виднелась какая-то темная точка над обширной, ярко освещенной вечерним солнцем водяной поверхностью. Негры подняли весла и, оживленно жестикулируя указывали на темный предмет. Они прикладывали руки ко лбу, и некоторые снова воскликнули:

— Да, да, это судно! Большое судно! Очень большое. Без сомнения, это — Сузи!

Между тем белый, вооружившись бывшей при нем зрительной трубой, внимательно вглядывался в продолжение нескольких минут в показавшееся вдали судно. Гребцы притихли и с тревожным ожиданием смотрели на своего господина. Но напрасно старались они прочесть радостное удивление в мужественных, красивых чертах своего повелителя.

— Господин, — осмелился, наконец, выговорить один из них, — ведь это арабское судно! Ты узнаешь Сузи? Пора ему вернуться! Уже десять дней прошло с тех пор, как он отправился в Удшидши. А водой путь свободен, ничто не могло задержать его; бури за это время не было, водяные духи безмолвствуют!

— Да, да, конечно! — вмешался другой. — Нанять судно в Удшидши не так трудно, чтобы на это потребовалось много времени, а принять груз на судно он мог и в один день!

— Без сомнения, это — Сузи, который вытащит нас из этого глухого угла, — вымолвил третий, — да и пора уж нам выбраться отсюда: Руга-Руга уже пронюхал про нас. Не подлежит сомнению, что никто, как злой дух, прибил именно сюда нашу бедную «Утку», потому что на всем свете нет другого такого страшного, неприветливого места.

Теперь их господин медленно опустил свою зрительную трубу, и взгляд его скользнул по окрестным берегам озера. Как могли эти люди назвать «страшными и неприветливыми» эти места? Впрочем, для таких дикарей, как они, непонятны красоты природы.

В этот момент лодка остановилась у входа в глубокую бухту, далеко врезавшуюся в берег. На заднем плане, точно вырастая из воды, вырисовывались крутые высокие горы. Подножье их было скалистое, размытое и прорванное местами водой. Эти вековые гиганты, отражавшиеся в водах прозрачного озера, носили густо-зеленые покровы: местами их опоясывали темные леса, местами украшали роскошные луга с высокими, нежными травами. Даже вершины их не были вполне обнаженными и между темными зубчатыми скалами весело выделялась свежая яркая зелень трав и кустов. Казалось, эти громадные горы дышали могучей, жизненной силой; повсюду из недр их выбивались веселые обильные ключи, бурные гордые потоки и длинными, извилистыми серебристыми струйками устремлялись в широко раскрытые для них объятия голубого озера. А лесные великаны-гиганты древесного царства неподвижно стояли по берегу, точно погруженные в тихую, глубокую думу. Уже много веков, с ранней молодости своей, стоят они здесь и прислушиваются к вечному неумолчному шуму бурных потоков, и, верно, знают, что близок тот час, когда они, теперь уже старые и дряхлые, под напором могучих порывов сердитого ветра должны будут рухнуть и скатиться в глубокие волны, плещущие теперь у их ног.

Только шумные горные потоки оставались вечно юными и неизменно веселыми, оживляя угрюмые скалы и придавая ландшафту ту чарующую прелесть, которая невольно приковывает взгляд и волнует душу каждого сколько-нибудь впечатлительного человека.

Эта живописная бухта Танганайского озера была не менее величественна, чем норвежские фиорды, и не менее прекрасна, чем знаменитейшие горные озера Швейцарии, роскошный убор богатой тропической растительности делал ее еще более привлекательной и романтичной, чем ее северные сестры.

Тем не менее эти прекрасные места казались гребцам-неграм «страшными и неприветливыми», и, быть может, они были правы, потому что самый чудный ландшафт кажется нам мертвым и безжизненным, если мы не встречаем в нем признаков человеческого присутствия. Рыбачий челн оживляет прекрасный фиорд, затерянная хижинка альпийского охотника придает жизни снежным вершинам Альп. Но здесь глаз напрасно бы искал отрадных признаков близости человека. Лишь на самых вершинах, на недосягаемой, как казалось, высоте, ютились, прячась в расщелинах скал, едва заметные человеческие жилища. Но они не придавали местности уютного и приветливого характера, а наоборот, скорее возбуждали недоверие и опасения. При виде этих жилищ невольно хотелось спросить, почему эти люди бегут из прекрасной долины, селятся там, на этих недоступных высотах, где гнездятся одни только хищные птицы?

Казалось, что над этой прекрасной живописной местностью тяготеет какое-то проклятие.

Это тяжелое впечатление отразилось и на лице белого, который медленно перевел свой взгляд, сиявший восхищением при виде пенящихся вод горных потоков, и теперь озабоченно остановился на одной из зубчатых вершин, где высилась к небу грязная и неприступная маленькая крепость на высокой голой скале.

— Так это не Сузи? — нетерпеливо прервал один из негров тягостное для всех молчание.

— Нет, — коротко отвечал белый, — это лишь маленькая лодочка, которая при свете вечерней зари кажется вам довольно крупным судном. Как видно, вам еще придется потерпеть, хотя я, право, не вижу, чем вам худо здесь. Ведь в крепости Мудима спится хорошо и спокойно; там вам не грозит никакая опасность; туда не осмелится подступить ни один Руга-Руга!

Негры молча взялись за весла, и лодка быстро понеслась по гладкой поверхности тихого озера. Никто не проронил более ни слова до того момента, пока киль маленького судна не врезался в мокрый береговой песок.

Все высадились на берег, неподалеку от устья горного потока Лувулунгу, который, пенясь и бурля, перескакивал широким каскадом с одной каменной глыбы на другую, бешено устремляясь в тихие воды Танганайки. В каких-нибудь тридцати шагах от того места, где пристала лодка, виднелись на берегу обломки злополучного судна «Утка».

— Проклятая «Утка»! — воскликнул один из негров, грозя кулаком по направлению разбившегося судна. — Ей одной мы обязаны своим пребыванием в этой проклятой разбойничьей норе!

— Будь проклят и этот араб Магомет, который навязал нашему господину «Ленивую!» — вымолвил другой и при этом разразился целым потоком ругательств по адресу бедной «Утки», точно та была живое и разумное существо.

Негр, изливавший таким образом свою тщетно сдерживаемую досаду, был одет в полосатую белую с красным рубашку и белую феску, а за спиной у него было ружье. Остальные четыре негра носили тот же форменный костюм, по которому не трудно было узнать, что все они состояли на службе при какой-нибудь экспедиции. Кроме белого и его пяти негров, в лодке находился еще один негр, не имевший на себе никакого другого одеяния, кроме пояса из козлиной шкуры, и не носивший при себе ружья, которое ему заменяли лук и копье. Но наружность его была более внушительной и мужественной, а в лице было больше благородства и достоинства, чем в лицах тех пяти пестро одетых негров, которые, столпившись в кучу, злобно проклинали злосчастную «Утку».

Сойдя на берег вместе с остальными, этот шестой негр оставался вблизи белого, который в первую минуту окинул грустным взглядом обломки разбившегося судна, затем, сдвинув брови, стал наблюдать за пестрой группой негров.

— Вытащите лодку на сушу, Фераджи! — крикнул он тому из группы, который кричал и ругался громче всех. — Да поторапливайтесь, чтобы нам успеть еще до захода солнца пуститься в путь.

Но ни один из негров не шевельнулся, словно не спешил исполнить приказание своего господина.

— Поняли ли вы меня? — крикнул им белый, и жилы на высоком лбу его напряглись.

— Господин! — вымолвил тогда Фераджи. — Не прогневайтесь на нас, если мы осмелимся высказать вам свое мнение! Мы обязались за известное вознаграждение следовать за вами и служить вам… Но о том, что мы должны остаться в горах Кунгве, не было речи, иначе ни один из нас не согласился бы поступить к вам на службу. Ведь вы сами знаете, что влево бесчинствуют разбойники Ндэрее, вправо засел грозный Муриро, а все окрестные леса кишат бесчисленными Руга-Руга. Правда, в крепости Мудима можно спать спокойно, но путь туда далекий, гора крутая, лес темный, и на всем пути никто не может поручиться за свою жизнь. Вот уже десять дней, как мы беспрестанно находимся между жизнью и смертью. Конечно, все мы знаем, что вы носите имя Симба, то есть Лев, но Руга-Руга нисколько не боится спутников Льва. Им прекрасно известно, что нас всего-навсего девять человек, и потому не станут церемониться с нами и не задумаются отнять у нас ружья и рубашки, хотя подступиться к белому Льву они не так-то скоро осмелятся! Вот почему мы хотели предложить вам следующее: мы впятером отправимся теперь, же в Удшидши, чтобы узнать, почему Сузи не возвращается, и непременно захватим с собой остальную часть вашего каравана, которую привезем сюда на вновь нанятом нами для вас судне. Таким путем все мы будем выручены из беды; ведь, как знать, не случилось ли с Сузи какого-либо несчастья… Тогда нам долго придется его ожидать, а вы, господин, останетесь не одни: ведь в крепости Мудима находятся еще четверо ваших слуг!

Имя Лев было вполне заслуженным прозвищем для того белого человека, который носил его. Его мощная, сильная фигура, рельефно выделявшаяся в этот момент, когда он неподвижно стоял, опершись на свое ружье и выпрямясь во весь рост, производила поистине сильное впечатление. Густые волосы его спадали, подобно львиной гриве, на его сильную шею и широкие богатырские плечи. Густая борода обрамляла кругом его лицо, дышавшее энергией и вместе с тем кротостью. Человек этот казался еще молодым; глаза его светились юношеской отвагой; на высоком лбу не было ни одной морщинки. Ему могло быть около тридцати лет, хотя на вид он казался старше этого возраста, потому что густые кудри были седы так же, как и борода.

Симба, как звали его и туземцы и арабы в Удшидши, спокойно выслушал речь негра. Презрительная улыбка мелькнула на его устах, и, когда Фераджи закончил, он обратился к нему с вопросом:

— Итак, вы хотите вернуться в Удшидши? Но скажите, каким путем? Через леса, которые кишат Руга-Руга, или же берегом, мимо самой разбойничьей деревни Ндэрее?

— О, нет! Мы отправимся озером Танганайка на этой самой лодке! — поспешно ответил Фераджи.

— На этой лодке? — медленно переспросил белый. — Да разве она наша? Что ты на это скажешь, Инкази? — обратился он к молодому туземцу, вооруженному луком и копьем и стоявшему за его спиной. — Согласен ты одолжить этим людям свою лодку?

— Я не смею этого сделать, не спросясь у отца! — ответил юноша.

Саркастический шепот послышался из группы негров экспедиции.

— Я отлично понимаю вас, ребята, — спокойно продолжал белый, — вы рассчитываете, конечно, на то, что вас пятеро против одного. Прекрасно! Но скажи мне, Инкази, что же ты сделаешь в том случае, если эти люди не захотят дожидаться разрешения твоего отца, а сейчас же с места возьмутся за весла и отчалят?

— Пусть только попробуют! — вызывающе воскликнул Инкази, поставив левую ногу на край лодки и угрожающим движением подняв кверху свое копье.

— Что же, Фераджи, — продолжал белый, — не хочешь ли сразиться с сыном нашего гостеприимного хозяина, приютившего нас у себя, за обладание этой лодкой? В таком случае ты ничем не лучше какого-нибудь Руга-Руга, и пуля из моего ружья мигом уложит тебя на месте!

Фераджи молчал, а его товарищи стояли, опустив головы. После минутного молчания белый продолжал:

— Как видно, вам ничего более не остается, как еще раз взобраться вместе с нами на гору к Мудима и попросить его одолжить вам лодку. Я же охотно отпускаю вас, потому что в трусах, подобных вам, не нуждаюсь, и когда захочу, лучше отправлюсь вдвоем с Инкази в Удшидши, чем с вами, на которых не могу положиться!

Тем временем Инкази вытащил лодку на берег, взвалил себе на плечи сеть, наполненную рыбой, и поравнялся с белым, который крупными шагами пошел вперед по крутому подъему горы. Экспедиционные негры издали следовали за ними. Они оживленно жестикулировали и с большим воодушевлением переговаривались о чем-то между собой. Слово «Руга-Руга» особенно часто повторялось в их разговоре.

Когда все это маленькое общество вступило под прикрытие леса, уже наступали сумерки. Возбужденные голоса негров постепенно смолкали, и глаза всех старались проникнуть в таинственный сумрак обступавшей их со всех сторон лесной чащи, а слух жадно ловил каждый подозрительный звук. Каждый невольно крепче сжимал в руке свое ружье, как будто за каждым кустом лежал в засаде какой-нибудь невидимый во мраке враг.

С заходом солнца невозмутимая тишина, царившая на берегу залива, сменилась множеством разнообразных звуков.

Прежде всего путнику могло показаться, что там, на берегу, какой-нибудь кузнец принялся весело ковать кусок железа. Симба — так вместе с туземцами будем называть белого — на минуту приостановился и стал прислушиваться к этим звукам, затем, весело улыбаясь, зашагал дальше: ведь этот шум издавна был знаком ему; это лягушки озера Танганайка затянули свой ночной концерт.

Между тем шум этот разрастался, а к стуку кузнецов присоединился сильный храп нескольких сотен храпунов и пильщиков и какой-то протяжный свист на самых высоких тонах. И все это сливалось в такой странный концерт, что путник невольно начинал думать, что находится вблизи громадной корабельной верфи. Чем выше наши путники подымались в гору, тем глуше доносился до них этот шум. Постепенно усиливавшийся западный ветер качал верхушки деревьев, и даже самый бор завел свою глухую заунывную песню. Ночные птицы и животные просыпались повсюду, а по временам до слуха наших путников доносился то крик дикой птицы, то рев какого-нибудь хищного зверя.

Недоставало только могучего басового аккорда в этом ночном концерте самых разнохарактерных звуков. Но вот пронесся в воздухе глухой раскат, подобный отдаленному раскату грома, и с равномерными перерывами он повторялся во всех горах и ущельях. То был прибой Танганайки, разбивавшийся с глухим ревом и стоном о прибрежные скалы и рифы мыса Кабого: озеро бушевало и бурлило, как море.

Вся природа как будто ожила и пробудилась к новой жизни: воды и горы заговорили, звери и птицы вели между собой для них одних понятный разговор, а месяц, медленно выплыв из-за горы, осветил таинственным, сказочным светом этот ночной ландшафт и плыл, точно крошечный серебряный челнок, над зубчатыми вершинами гор Кунгве. Здесь, близ экватора, он лежит горизонтально и, подобно легкому челноку, плывет по небосклону.

Симба и его спутники медленно подымались в гору по крутой тропинке. Инкази служил им проводником. Беззвучно, как тень, скользил он между кустами и деревьями темного леса, сквозь чащу тростников и высоких густых зарослей легкой, уверенной, эластичной походкой. Так пробирались они более часа, подымаясь все выше и выше в гору. Вдруг стройная фигура проводника явственнее выделилась на как бы посветлевшем фоне горизонта, и бледный серебряный свет луны осветил его голову и лицо. Он приостановился на минуту и, вытянув шею, стал вглядываться вдаль пытливым взглядом, точно выслеживая и выглядывая что-то; затем, утвердительно кивнув головой, бодро пошел вперед, сделав знак остальным следовать за ним. «Путь свободен», казалось, говорил им этот жест.

Теперь Симба и его спутники вышли на возвышенную прогалину, оставив позади себя темную чащу леса, перед ними расстилался громадный косогор, покрытый обработанными полями, а влево зияла бездонная пропасть в глубокой расщелине темных скал.

Сюда-то именно и направился Инкази. Этот страшный, опасный путь вел к жилищу его отца Мудима. По ту и по другую сторону узкой тропы громоздились высокие, неприступные отвесные скалы, — и горе тому, кто осмелился бы спуститься на дно этой лощины или ущелья, если там, вверху, на скалах, караулил враг. Эти громадные обломки скал нагромоздили на самом краю обрыва не природа, а человеческие руки, которые всегда были наготове в неприступной крепости Мудима по первому его слову скатить эти громадные каменные глыбы в пропасть в случае, если бы кто-нибудь осмелился против воли Мудима ступить на узкую и тесную тропу на дне ущелья.

Ущелье это делало два резких поворота и крутым подъемом шло в гору. Только после довольно продолжительного, крайне опасного и утомительного перехода наши путники прибыли, наконец, к крепким и сильно огражденным воротам крепости Мудима, которые с готовностью распахнулись перед ними.

Глава II Крепость Мудима

Мудима мрачный и Коко. — Курочка. — Счастливая невеста-негритянка. — Легенда Танганайки. — Заколдованный колодец. — Разгневанный водяной. — Преследуемое племя. — Надежды и предчувствия.

Войдя в ворота, Симба и его спутники очутились посреди довольно обширного тэмбе, то есть негритянского селения. В сущности говоря, это тэмбе следовало назвать негритянской крепостью, так как весь этот поселок был с трех сторон обнесен высокими плетнями и заборами, наглухо запертыми со всех сторон, точно стены настоящей крепости. К этой-то ограде прислонились мазанки слуг и рабов, стойла, конюшни, и хлева, загоны для скота и всякого рода строения. Только со стороны, обращенной к озеру, не было ограды; но здесь сама природа позаботилась преградить доступ каждому, даже самому отчаянному смельчаку, так как здесь скала спускалась отвесно в пропасть прямой гладкой стеной на несколько сот футов. Как раз над этой отвесной стеной скал лицом к расстилавшемуся далеко внизу озеру стояла самая большая и пригожая хижина, жилище самого владельца этой своеобразной крепости, этого африканского укрепленного замка — старого Мудима.

Сам он лично отворил ворота вновь прибывшим и приветствовал их ласково, но сдержанно и с достоинством. В противоположность ему молодая девушка, стоявшая рядом с ним, особенно шумно выражала свою радость гостям.

— Поздно же ты возвращаешься, Инкази! — воскликнула она. — Мы уже соскучились по вас, Белого нам очень недоставало. А, да вот и ты, Симба! — продолжала она. — Смотри, видишь, я сделала себе запястье из тех бус, что ты подарил мне!

— Да, Коко, поздно мы вернулись, твоя правда, но зато с добрыми вестями: поджидай завтра большой караван, который приведет коз, овец, сукна и бусы, но захочет кого-то увезти с собой. Знаешь ли ты, кого? — проговорил, улыбаясь, Инкази.

— Эге, да разве вы были там, внизу, в долине, у Лугери?! — воскликнула молодая негритянка.

— Ты угадала, Коко! Ну, а теперь свари нам еще раз вкусный ужин, ведь скоро нам придется подыскивать новую стряпуху. Сестра, вот возьми рыбу, да смотри, сеть тяжела! — С этими словами он передал ей свою ношу.

— Милый, добрый Инкази! — воскликнула Коко. — Я изжарю для вас жаркое в самом лучшем масле, я уж постараюсь угодить тебе и Симбе! — добавила она и упорхнула по направлению к одной из маленьких хижинок, над которой клубилось легкое облачко дыма.

Симба с видимым удовольствием посмотрел вслед удалившейся девушке. Счастливая невеста-негритянка — это такое редкое явление. В сотнях различных деревень, там в долине, насмотрелся Симба на то, как негры добывают себе жен; совершается торг, как на любую вещь или скотину, и этим дело кончается. Но тут, очевидно, говорило и молодое чувство девушки; ее миловидное черное личико сияло счастьем и любовью при одном напоминании о ее женихе.

Даже угрюмый Мудима с улыбкой смотрел вслед дочери. Волосы его были уже убелены серебристой сединой; лицо, мрачное и строгое, пересекали глубокие морщины, но телом он был крепок, как юноша, сильные, выдающиеся мускулы и теперь еще обличали в нем атлетическую силу. С улыбкой на лице проводил он глазами Коко, но улыбка эта недолго удерживалась у него, сменившись озабоченным, почти грустным выражением.

— Это, право, просто чудо, что вы добрались сюда сегодня без беды, — сказал он, обращаясь к Инкази и Симбе. — Сегодня Руга-Руга целый день шатались по лесу!

— Это ничуть не чудо, Мудима, — возразил Симба. — эти Руга-Руга отъявленные трусы, они — гиены, нападающие лишь на слабого и бессильного, но избегающие сильного смелого льва! Впрочем, не станем более думать о них. Подумай лучше, добрейший Мудима, что путь к твоему горному гнезду не из удобных и приятных, и что у нас нет крыльев за спиной, а ноги наши устали и болят от крутого подъема в гору, да и желудок заявляет о своих правах.

— Рыба, блины, лепешки и пальмовое вино ожидают вас, — ответил Мудима и пошел вперед к своему дому.

Симба и Инкази последовали за ним, а негры направились к хижинам слуг и рабов.

Ужин продолжался недолго. Полчаса спустя Симба, Мудима и Инкази сидели уже на каменной террасе перед домом Мудима, с которой открывался великолепный вид на озеро, горы по ту сторону Танганайки и бесконечные террасы скал, громоздящихся над озером с южной и северной стороны. Такого грандиозного зрелища нельзя встретить нигде в Европе: посеребренная луной громадная площадь озера раскинулась на пространстве многих тысяч квадратных километров.

Сидя на природной каменной террасе, представлявшей собой высокую и большую площадку на вершине громадной выдающейся скалы, мужчины мирно курили трубки. В тропиках ночи длинны и приятно прохладны, и африканцы любят поболтать, сидя у порога своих хижин, в первые часы этой длинной ночи и даже вплоть до полуночи. Мудима также не был исключением из общего правила и потому недолго прислушивался к мощному шуму прибоя, доносившемуся даже и сюда, на эту недосягаемую высоту.

— Симба, — сказал он, — на протяжении пяти дней пути слышно повсюду голос Муциму, когда по его воле волны Танганайки ударяются в скалы и ущелья Кабого. Я знаю, что вы, белые, чародеи и колдуны, и что у вас есть сильные и могучие духи, но Муциму еще сильнее и могучее вас!

— Не он ли создал мир? — спросил Симба.

— Нет, но он создал это озеро, и власть его простирается над всеми водами, — возразил Мудима, — если хочешь, я передам тебе рассказ, который из рода в род передают друг другу люди из племени Вавенди об озере Танганайка.

— Охотно буду слушать тебя, Мудима, — ответил белый, — происхождение этой громадной площади вод должно быть чем-то величественным и необычайным!

Мудима сильно затянулся из своей трубки, выпустил струю дыма и некоторое время задумчиво следил за его голубоватыми кольцами, медленно расплывавшимися в тихом ночном воздухе.

— То было много-много лет тому назад, — начал он, — бесчисленное множество поколений народилось и вымерло с тех пор. В то время на том месте, где теперь раскинулось наше озеро, вовсе не было воды. Из конца в конец, от одних гор до других, расстилалась громадная цветущая равнина, населенная множеством различных племен и наррдов, владевших громадными стадами волов и овец. В этой большой долине стоял прекрасный город, обнесенный крепкими неприступными стенами, изгородями и бревенчатыми заборами. Кроме того, по обычаю того времени жители городов обносили свои дома высокими частоколами и плетнями из тростника, в ограде которых находились обширные дворы, служившие местом загона для скота. В этих дворах скот был в полнейшей безопасности от диких зверей и разбойников. Вот в одном-то из таких домов жил некий человек со своей-женой и дочерью, которая была самой красивой девушкой во всей стране. За нее сватался главный вождь и предводитель самого могущественного и богатого племени. В их ограде был глубокий колодец. Из него ключом била вода, образуя большой светлый ручей, из которого утоляли жажду все соседи и весь скот их.

Это был не простой колодец; в нем находилось бесчисленное множество рыб, которые доставляли этой семье все, что только было необходимо для их существования, в большом избытке. Но так как она могла пользоваться всеми этими благами лишь до тех пор, пока тайна существования в их дворе чудесного колодца была неизвестна другим, то никто не подозревал даже о его существовании. Уж много поколений подряд передавалось из рода в род в этой семье предание, что в тот день, когда кто-либо из членов семьи покажет чужому человеку чудесный колодец или расскажет кому-нибудь постороннему о нем, вся семья погибнет и будет стерта с лица земли.

Случилось так, что эта молодая девушка, которую родители предназначали для вождя, отдала свое сердце одному юноше из своего племени, но открыться в этой любви родителям не решилась. Любовь эта крепла в ней с каждым днем, и не было такой вещи, которой бы она не сделала бы для своего возлюбленного. Она же не раз крадучись носила ему отведать превосходных рыбок из чудесного колодца. Это блюдо показалось молодому человеку столь лакомым и вкусным, что он стал добиваться от нее, откуда и каким путем она достает этих рыб. Однако страх перед ужасными последствиями ее нескромности долго удерживал ее; не скоро решилась она уступить его настояниям, но, в конце концов, несмотря на свой беспредельный страх перед духами колодца и родительским гневом, все же обещала открыть возлюбленному свою тайну.

Однажды родителям ее пришлось предпринять довольно продолжительное путешествие в Увинда. Перед отъездом они призвали свою дочь и приказали ей строго-настрого смотреть в их отсутствие за всем их добром, караулить дом и скот, строго хранить тайну чудесного колодца и ни под каким видом не впускать в ограду никого постороннего. Дочь, понятно, обещала последовать в точности всем эти наставлениям, но едва успели удалиться ее родители, как она тотчас же поспешила к своему возлюбленному и сказала:

— Родители мои уехали в Увинда и пробудут в отсутствии долгое время. Ты часто настаивал, чтобы я сказала тебе, откуда у нас берутся те прекрасные рыбки, которыми мы с тобой иногда лакомимся, так пойдем же со мной, я покажу тебе.

Тот с радостью последовал за ней. Они вошли в дом, и молодая девушка принялась угощать своего возлюбленного всем, что было лучшего в доме.

Когда они попили и поели вдоволь, молодой человек сказал:

— Вот мы теперь попили и поели, сыты и довольны. Покажи же мне, откуда у тебя берутся эти вкусные рыбки!

— Уж так и быть, я тебе покажу, так как люблю тебя больше всего в жизни и ни в чем не могу отказать тебе, — отвечала девушка. — Но знай, что это важная тайна, и родители строго запретили мне говорить кому бы то ни было об этом. Поэтому прошу тебя никому не открывать этой тайны, чтобы всех нас не постигло какое-нибудь ужасное несчастье.

— Будь спокойна, моя дорогая, — заметил юноша, — меня тебе опасаться нечего, уста мои будут замкнуты, а язык прикован к гортани.

Тогда, взяв его за руку, девушка повела во двор, где обнесенный со всех сторон высоким плетнем из тростника возвышался колодец. Отперев калиточку, проделанную в этом плетне, она впустила в ограду своего возлюбленного и указала ему на маленький круглый прудик, по-видимому, страшно глубокий, в котором вода была чиста и прозрачна, как кристалл.

— Смотри, — сказала она, — вот это наш чудесный колодец или ключ! Неправда ли, как он хорош? Вот в нем-то и водятся те вкусные рыбки, о которых ты спрашивал.

Молодой человек еще ни разу в своей жизни не видел ничего подобного, так как в окрестностях нигде не было рек, кроме того большого ручья, который вытекал из этого родника. Восхищению его не было границ: он присел и стал любоваться рыбками, которые то плескались и играли на поверхности, то вдруг ныряли вглубь и снова всплывали. Но в тот момент, когда одна из особенно смелых рыбок подплыла совсем близко к нему, он вдруг опустил руку в воду с намерением схватить ее. И вот всему настал разом конец! Дух колодца Муциму, разгневанный таким поступком, потряс всю землю, весь мир, — и вся роскошная, плодородная, цветущая долина стала опускаться все ниже и ниже, а колодец переполнился водой, которая стала заливать все кругом. На месте громадной равнины образовалась глубокая впадина, которая заполнилась водой, и вот теперь вы видите перед собой не равнину, а громадное озеро — нашу Танганайку!

Все люди, населявшие ту равнину, погибли в его волнах; весь их скот, сады, дома и весь громадный богатый город — все это поглотило озеро. Между тем родители девушки, покончив со своими делами в Увинда, пустились в обратный путь и вдруг наткнулись на громадные горы, которых раньше никогда не видали.

Взойдя на вершину одной из гор, они остановились в недоумении: перед ними раскинулось на всем протяжении их родной равнины громадное бурное озеро. И вдруг им стало ясно, что дочь их выдала кому-нибудь тайну чудесного колодца и что за ее грех все живущее здесь погибло безвозвратно.

Мудима умолк и задумался, окутав себя целым облаком легкого табачного дыма.

Симба не стал беспокоить его ненужными расспросами: он уже раньше читал где-то эту легенду про Танганайку, но тогда она не произвела такого впечатления, как теперь, когда он слышал ее из уст туземца над самым озером. И ему невольно припомнились старые сказки и преданья его далекой родины, слышанные им в детстве.

Между тем Мудима сердито покачал головой и сказал:

— И по сей час еще дух колодца (водяной) гневается на нас, так как вода в озере прибывает с каждым годом и поглощает все большее и большее пространство земли.

Скоро она поглотит весь берег. Кроме того, вечные войны и разбои беспрерывно опустошают несчастную страну Вавенди!

— Отец, — вмешался Инкази, — настанет время, когда озеро перестанет расти и шириться; тогда мир и спокойствие водворятся снова в стране!

— И я когда-то так же надеялся и утешал себя такой мыслью, Инкази, — проговорил старик. — Но тогда я был молод, как ты. Теперь же годы и опыт лишили меня этой сладкой веры в будущее и надежды на что-то лучшее. Я был еще ребенком, когда на севере и юге хозяйничали Ватута и только одна Вавенди сопротивлялась им. Только наши поля красовались в полном уборе, только мы наслаждались плодами от своих трудов, только наши стада паслись спокойно на зеленых лугах и только в наших деревнях и селеньях слышались звуки веселых песен, бубна и барабана. Мы были тогда сильнее и смелее воинов Ватута, а наши копья острее их и стрелы — метче.

Но вот пришли арабы с востока со своими бесконечными караванами. Они явились скупать рабов и предлагали взамен сукна, бусы и жемчуг. У них было также громовое огнестрельное оружие, которое они вложили в руки воинов Ватута. И вот началась эта страшная травля на нас (войной этого никак нельзя было назвать). Сотни из наших падали под градом пуль, сотни уводились в рабство. Наши села и деревни стояли опустевшие и покинутые или сожженные дотла, а Ватута рыскали по всей стране, но не возделывали поля, не разводили скот, а укрывались в лесах и грабили окрестности. Мы прозвали их Руга-Руга, то есть лесные грабители.

Рута-Руга вытеснили нас из долины, и мы искали убежища в этих неприступных горах. Отец мой, умирая, думал, что оставляет мне в наследство могучий, сильный род и что я стану после него князем над племенем Вавенди, но, простреленный несколькими ружейными пулями, он пал у порога своего дома, а сын его бежал в горы и, как хищный орел, свил себе гнездо на неприступных высотах этих грозных скал!

— Да, отец! То были страшные, ужасные времена, но на Востоке уже занимается новая заря: тот белый человек с длинной белой бородой [3]говорил людям, что уже недолго здесь будут свирепствовать огонь и меч; что угнетенные люди вскоре вздохнут опять полной грудью, потому что сильные и могучие народы там, за дальними морями, не хотят более терпеть, чтобы нас продавали в рабство, не хотят терпеть, чтобы на свете были люди-рабы. Занзибарский султан также присоединился к ним, — и когда арабы будут приезжать сюда только с тем, чтобы скупать у нас слоновую кость, несчастная страна Вавенди станет цветущей и богатой, как прежде! — восторженно проговорил Инкази.

— Не глупи, сын мой! — наставительно проговорил старик. — Белые люди приезжают и уезжают, но они не в силах ничего изменить. Разве ты сам не знаешь, что они должны уплатить дань вождям, чтобы получить разрешение проехать через эту страну, что они должны иметь убежище в горах в доме последнего Вавенди?

— Отец! — воскликнул юноша. — Люди были правы, когда назвали тебя Мудима, то есть мрачный: ты видишь только зло и невзгоды и умышленно закрываешь глаза на то, чего нам уже удалось достигнуть в последнее время. Ты не хочешь видеть, что с горных вершин сыны Вавенди снова начинают спускаться в долину и вновь строят свои деревни и селенья на прекрасном берегу Танганайки. Молодой Лугери положил уже начало; тэмбе его обширна и богата и надежно ограждена высокой неприступной стеной от нападения врага, а люди его вооружены множеством ружей, сильны, отважны и смелы. Он не боится Руга-Руга, возьмет над ними верх и победит их, и тебе следовало бы радоваться вместе с нами этому торжеству Вавенди, тем более, что завтра Лугери явится сюда, чтобы увезти себе в жены нашу милую Коко.

— Вот именно эта-то ваша самоуверенность, ваш молодой задор и смущают меня, — горестным тоном произнес старик. — Вы забываете, что на расстоянии всего одного дня пути от тэмбе Лугери раскинулся грозный лагерь Муриро. Люди, быть может, были действительно правы, прозвав меня «мрачным», но они не менее были правы, дав этому Муриро его прозвище — Муриро, что значит «огонь». Каждое селенье или деревня, вблизи которых он появится, неминуемо становятся жертвой огня, то есть пожара, а лютый пес Индша, этот известный разбойничий атаман, тоже живет в ближайшем селенье, Ндэрее. Знай, Инкази, что только здесь, в глубоких ущельях, на вершинах неприступных скал, да на гладкой поверхности Танганайки мы можем считать жизнь свою вне опасности, потому что как тут, так и там нас охраняют наши древние боги, боги Вавенди. А духи равнин и долин враждебны нам! И будь Лугери какой хочешь быстроногий, как гласит его имя, все же я очень того опасаюсь, стая собак может загнать даже самую быстроногую антилопу. Я боюсь, что Коко, наша бедная «курочка», избрала себе весьма ненадежную участь. Но все вы молоды и вам хочется попытать счастья, вы не хотите слушать умудренного горьким опытом старца. Я не хочу вам мешать! И дай-то Муциму (Бог), чтобы на этот раз светлые надежды и отвага молодости взяли верх и восторжествовали над осторожностью и мудростью старости!

— Да! Муциму даст восторжествовать нам! — воскликнул юноша с сияющим взором.

Оба Вавенди встали, намереваясь отойти ко сну и только теперь снова вспомнили о своем госте. В пылу забот и надежд о будущности своего родного народа они совершенно забыли о нем. Но он с грустным участием внимал их разговору, потому что то, что развертывалось теперь перед его мысленным оком, было лишь небольшим отрывком из истории Африки, — этой жалкой, несчастной страны.

Глава III Арабы

Сон Симбы. — Возвращение Сузи. — Как уплатили за наем. — «Змея» и ее господа. — Старые знакомые. — Тайные замыслы. — Мировой порядок арабов. — Изменник. — Прошлое Фераджи. — Тайный наблюдатель.

Над вершинами Кунгве давно уже взошло солнце, и лучи его с любопытством проникали сквозь щели и трещины высоких тростниковых стен одной из хижин тэмбе Мудима. Они падали прямо на голову спящего Симба, дрожали на шелковистых отливах его густых вьющихся волос, играли на его сомкнутых веках и слегка разгоревшихся щеках, как бы желая разбудить этого соню. Но он не пробуждался. Ему снился длинный сон.

Сон этот был совершенно чужд всякого рода обманчивых картин и образов, и жизненной правдой было все то, что постепенно развертывалось и как бы выплывало из мглы прошедшего перед его мысленным оком. Сон этот был не что иное, как внезапно ожившее в душе его воспоминание о его бурно прожитой жизни.

Как быстро и вместе с тем как явственно проходили перед ним долгие годы его раннего детства, юности и первой поры возмужания.

Он увидел родительский дом, а себя самого молодым лесничим, бродящим по лесам и полям, затем странствующим по белу свету, по чужим землям и морям. Много лет тому назад он впервые отправился в Африку и проплыл вверх по священному Нилу в самое сердце «черного» материка. Много приходилось ему тогда бороться, много пришлось и выстрадать, и пережить в ту пору, недаром же темные кудри его поседели в самые молодые годы. Он был свидетелем ужасных злодеяний и покинул тогда Египетский Судан с исключительной целью созвать мстителей за оскорбленные права человечества и стать в ряды тех, кто всеми силами старался побороть торг рабами и стремился к окончательному искоренению рабства.

Однако все вышло иначе, чем он желал и надеялся. Оказалось, что в то время в Каире отнюдь не спешили набирать спасительную армию для облегчения участи истязаемых негров. Его тотчас же с большой готовностью приняли и зачислили в ряды египетской армии, но муштровка турок не была делом, которое было бы ему по душе. Отчислившись из египетской армии, он снова ухватился, как истый охотник, за ружье, став еще раз охотником и торговцем. Теперь он уже на свой собственный счет странствовал по следам Ливингстона, Спика и Буртона. Подобно им, он предпринял это дальнее путешествие с целью открытий, но только не рек и озер, а хотя бы маленького клочка земли на всем этом громадном материке, где бы царили мир, тишина и спокойствие, где бы он мог спокойно поселиться среди чернокожих и преподать им первые начатки культуры. Те белые, которых он встречал и с которыми делился своим намерением, называли его в глаза мечтателем, а за глаза смеялись над ним. Но это не смущало его; он был вполне проникнут своей идеей; в его жилах, в его крови был тот же священный светоч любви к человечеству, какой воодушевлял испокон веков всех миссионеров, заставляя их смело идти и к дикарям, и к людоедам.

И вот после продолжительных странствований он полагал, что нашел, наконец, то, чего искал.

Угнетенные и преследуемые коренные обитатели Вавенди были именно того сорта люди, какие были нужны для его целей. Люди с душой более возвышенной и благородной, чем соседние племена, люди трудолюбивые и смелые, они, казалось, как нельзя лучше были способны основать у себя государственную жизнь, которая отличалась бы от жизни других племен известным строем и порядком, способствующим благосостоянию всего племени. Они уже начинали спускаться с высоты неприступных гор в прибрежную долину Танганайки, они опять собрались с духом, в них снова пробудилась смелость и вернулась надежда. А смелым Бог помогает! С ними-то и хотел теперь остаться Симба. Он хотел стать их другом и советником, помогать им словом и делом, а в случае стычек и сражений хотел стоять на их стороне и способствовать их победе.

И во сне он увидел осуществление этой мечты; увидел высоко над крепостью Мудима сияющий на солнце золоченый крест, а, взглянув вниз, увидел веселые луга, покрытые стадами, и пышные всходы на полях. Там, где теперь раскинулся пустынный и безлюдный берег, стояли живописные хижинки рыбацких деревень, а на гладкой поверхности голубого озера мелькали во всех направлениях лодки рыбаков, возвращающихся домой, веселых и довольных после счастливого лова.

Но недолго дано было Симбе даже во сне наслаждаться этой отрадной картиной мира, довольства и счастья. Фераджи постучал к нему в дверь и позвал взглянуть своими глазами на озеро.

Проворно вскочив с ложа, он вышел на порог хижины и стал смотреть вниз, в глубину долины. Там, в заливчике Лувулунгу, стояло небольшое судно, только что успевшее причалить. С этой высоты, где стоял Симба, разглядеть людей, которые в этот момент сходили на берег, конечно, не было никакой возможности. Но негры Симбы ликовали, зная наверняка, что приставшее к берегу судно привезло Сузи, что это Сузи и ни кто иной, что он привел, наконец, желанное новое судно. На этот раз предчувствие не обмануло их; час спустя они увидели перед собой Сузи, этого рослого занзибарского негра, молодца и красавца, который явился доложить своему господину, что приказание его исполнено.

— Арабы в Удшидши охотно отдали нам в наем судно, — рассказывал Сузи, — и я без труда нашел самое подходящее для нас. А все же мне пришлось так долго задержаться, потому что с платой за наем была страшная возня. Судно это принадлежит арабу Сайду, и он потребовал, чтобы я уплатил ему за наем слоновой костью, а вы ведь знаете, господин мой, что слоновой кости в наших запасах и кладовых нет. И вот я отправился в город, чтобы там купить слоновую кость, и после весьма продолжительных поисков мне, наконец, удалось узнать, что у Магомета-ибн-Салиба есть слоновая кость. Я отправился к нему, но его не было, и мне пришлось двое суток ожидать его возвращения. Он согласился продать мне часть своей слоновой кости, но хотел получить за нее сукно, а вы знаете, господин, что сукна у меня не было, потому что наши запасы сукна лежат здесь, в крепости Мудима. Я стал просить его согласиться принять что-нибудь другое в уплату, но он требовал непременно сукна. Тогда мне пришлось снова вернуться в город и обходить одного араба за другим, узнавая, у кого из них есть продажное сукно. В конце концов мне сказали, что у Гариба есть сукно и что он согласен продать его. Я пошел к нему, и на мое счастье тот не запросил с меня слоновой кости, а проволоки, которой у меня было много. Купив за проволоку сукно, а за сукно — слоновую кость, я, наконец, уплатил за наем судна, с которым и прибыл сюда. Да, как ни говори, а в Каире все же лучше, там за деньги можно купить все, что только пожелаешь!

Товар наш я весь привез в целости; он лежал у Магомета-ибн-Салиба и не мог никуда сбежать. Но из людей наших я привез сюда едва пятую часть. Все они сбежали, кроме тех пяти человек, которые были так пьяны, что не только бежать, но даже и перевернуться с боку на бок не были в состоянии. Но так как родина этих беглецов лежит всего на расстоянии каких-нибудь двух дней пути от Удшидши, то Магомет-ибн-Салиб предлагал, если Симба того пожелает, вернуть их силой: арабы не хотят допускать подобного бегства.

— Господь с ними, Сузи, мне они вовсе не нужны! — сказал Симба презрительно. — Теперь зайдем в хижину, я хочу сообщить тебе нечто важное. А вы, ребята, — обратился он к остальным неграм, — идите вниз и ждите нас там на берегу.

Симба и его верный раб скрылись за дверью, а остальные негры стали собираться не вниз идти, как им было приказано, а подналечь на яблочное пиво, и, конечно, расселись бы тут же во дворе, если бы один из них не воскликнул:

— Смотрите, смотрите: еще одно судно! Большое судно идет сюда! Пойдем, посмотрим, что оно везет!

Любопытные зеваки, какими являются по природе своей негры, бросились со всех ног бежать вниз в долину: ведь там теперь было на что поглазеть, было о чем поточить язык.

Действительно, в бухту Лувулунгу входило со стороны озера второе судно. Владельцы его, двое арабов, удобно и спокойно расположились под красивым навесом на корме. Один из них был уже далеко не молод: ему могло быть более пятидесяти лет, и черную густую бороду его во многих местах серебрила седина; другой был еще почти юноша.

— Неужели ты в самом деле узнаешь эту бухту, Солиман? — спросил последний.

— Да, узнаю, Осман! — отвечал тот. — Я был в то время в твоем возрасте, когда мы праздновали здесь, на этом берегу, нашу первую победу. Но горы не изменились за эти многие десятки лет; вон, на той вершине, виднеется крепость Мудима. Один он был умнее других и забрался туда, в эти горы, куда залетают разве одни только коршуны да горные орлы. Только одна его крепость могла устоять против нас; все остальные тэмбе остались в наших руках. Эти Вавенди — сильное, жизненное и способное племя, не то, что другие соседние племена. И утомительные переходы, и голод, и холод, и зной, и жажда — все им нипочем; даже болотные лихорадки их не берут. Они страдают только от тоски по родине, когда их оторвут от берегов родной Танганайки. Да и не мудрено: в целой Африке нет другого такого клочка земли, который мог бы похвастать такими чудными горами и лугами, такими светлыми и звонкими ручьями, такой благодатной прохладой в тени густых лесов. Понятно, что сюда, в этот райский уголочек земли, невольно стремится все племя Вавенди и не может жить вдали от этих берегов.

— Что же, они все умирают от тоски по родине? — насмешливо спросил Осман.

— Умирают? Нет! — ответил Солиман. — Но тупеют, становятся не похожи на людей. Они, которые сражаются здесь, на своей родине, точно львы, при наших караванах оказываются всегда плохими солдатами. С потерей воли и свободы они теряют и свое мужество, так что из них можно делать только носильщиков да хлебопашцев: для полевых работ они весьма пригодны. Это, конечно, придает им тоже большую цену, и в Занзибаре их покупают весьма охотно. Жаль только, что эти орлы стали теперь так редки и вьют гнезда так высоко.

— Их уже долгое время оставляли в покое, и они, вероятно, успели сильно расплодиться! — сказал Осман. — Они стали теперь доверчивее, смелее, чем прежде. Мало-помалу они начинают спускаться со своих горных вершин в долину; их горные долины и ущелья кажутся им тесны. Невдалеке отсюда, немного южнее, ты увидишь прекрасно укрепленный со всех сторон тэмбе. В нем укрывается несколько сот человек, как говорят. Этот-то тэмбе и является целью нашей поездки. Ты, конечно, слышал о тэмбе Лугери?

— Да, конечно! — отвечал Солиман. — Но, скажи, понимают наши гребцы, когда мы с тобой говорим по-арабски?

— Ни слова! — проговорил Осман.

— Ну, так слушай! Этот Лугери — друг и приятель Мудимы и потому имеет громадные связи в стране.

— Я этого не слышал! — воскликнул Осман. — Напротив, он в очень стесненных обстоятельствах: ему грозит опасность со всех сторон. Он это знает и потому так сильно укрепил свое тэмбе. Муриро пялит на него глаза, как пантера на антилопу, а Индша, лютый пес из Ндэрее, бродит вокруг его двора и караулит добычу. Тебе придется поспешить, не то один из этих двух непременно опередит тебя!

— Будь спокоен! — ответил, улыбаясь, Солиман. — Неужели ты думаешь, что я в участке досточтимых вождей буду охотиться, не испросив их разрешения? Индша мой лучший друг, а Муриро скоро станет им. Оба они должны будут исполнить для меня роль гончих, которые загонят для меня дичь.

— Но что ни говори, у этого Мудимы есть-таки один сильный союзник: там, в этом нагорном гнезде, он приютил у себя гостя, того самого белого христианина, которого ты видел в Удшидши. Ты еще сам описывал мне его. Но я знал его раньше тебя. Когда ты поедешь со мной к Газельей речке, туда, на дальний Север, где священный Нил омывает берега, то многое услышишь о нем, об этом госте Мудимы; там его имя у всех на устах. Здесь его зовут Симба, а там у него было другое имя, там его звали Белая Борода-Нежное Сердце.

Некоторое время Солиман молчал, как бы собираясь с мыслями, затем продолжал.

— Да, они звали его Белая Борода, а побелела его борода не от времени, а от ужасов и неслыханных приключений, которые ему пришлось переживать. Одни уверяют, будто он поседел, когда боролся с глазу на глаз с громаднейшим рассвирепевшим быком. Другие говорят, что ужасы заколдованной пещеры, в которой укрывались черти и змеи, заставили его поседеть в одну ночь. Как бы то ни было, но человек этот — смелый, отважный до безумия. Я поручусь тебе, чем хочешь, что он не задумается и здесь проникнуть в глубь самых страшных ущелий и пещер, жилищ злобных духов этого озера и не побоится вызвать их!

— Разве человек этот колдун? — воскликнул Осман.

— Может быть, как знать! — ответил Солиман. — Но колдовства его я не боюсь, зато ружья его пусть бережется каждый: Симба целит так метко, что может на выбор сбить любой волос с головы человека!

— Ну, что касается этого, то беда еще не очень велика, — сказал Осман с видимым облегчением. — Еще не было случая, чтобы европейцы дрались или сражались с арабами, только в том случае, если мы нападали на них. Но мы не имеем ни малейшего повода нападать на Симбу!

— Ах, ты его не знаешь! И все вы не знаете его, — воскликнул немного раздосадованный Солиман. — Белая Борода-Нежное Сердце — таково его прозвище! Ну, а знаешь ты, почему он прозван Нежное Сердце? Потому, что он не может видеть, когда ловят негров, и, как это ведется испокон веков, уводят и увозят в рабство.

По его мнению, эти неверные черные псы — такие же люди, как сам он и как мы, правоверные, истинные поклонники Пророка. Он принадлежит к числу тех людей, которые требуют, чтобы мы повесили на стенку свои ружья и навсегда прекратили торг рабами; чтобы мы торговали только слоновой костью, перьями страусов и тому подобным пустым товаром.

— Ты просто басни рассказываешь, Солиман! — смеясь, воскликнул юноша. — Скорее все люди вымрут и исчезнут с лица земли, чем прекратится торг рабами. Твой Белая Борода-Нежное Сердце, верно, не в полном уме!

— Времена переменчивы! — серьезно возразил Солиман. — Точно так же, как ты теперь смеешься, смеялись и мы лет десять-двадцать тому назад в Бахр-эль-Газале. Но христиане сумели заставить египетского хедива изменить свой взгляд на дело, и целые громадные отряды войск были высланы им из Каира в Хартум, а из Хартума в Бахр-эль-Газаль. Все те пути и дороги, по которым до того мирно и спокойно шли наши караваны невольников, теперь заняты войсками; нас задерживают и принуждают возвратить свободу рабам, являющимся нашей собственностью, нашим источником богатства.

— Но такой образ действий немыслим! Это тот же насильственный грабеж! — с возмущением воскликнул Осман.

— Правильно ты сказал, — вздохнул старый араб. — Эти европейцы хотят перевернуть весь мировой порядок! Сначала они засылали к нам своих ищеек и соглядатаев. Эти ищейки разузнали все пути и дороги, по которым мы гоним свои караваны невольников, и затем стали проводниками или вожаками военных отрядов, воспрещающих нам вывоз рабов. Одним из таких ищеек был и этот Белая Борода-Нежное Сердце или Симба, как они называют его теперь. Он один-одинешенек идет в самый глухой девственный лес, вступает в дружбу с чернокожими и говорит им: вы такие же люди, как и арабы! Вы родились свободными и должны быть свободными. Мало того, он доставляет им оружие, порох и пули; учит их владеть этим оружием и говорит им: защищайтесь! Но это еще не все. Он становится сам в их ряды и побеждает арабов.

Когда он научит их стрелять без промаха и оставит громадные запасы оружия, пороха и пуль, то покидает их и идет дальше из одного селения в другое, из одной деревни в другую, всюду восстанавливает против нас этих чернокожих псов!

Лет десять тому назад он поселился у одного из самых смелых и отважных племен на берегу Газельей реки в далеком Судане в племени динки. Там он выстроил крепость, обучил их военному искусству, поставил вождем над ними рослого негра и дал ему в жены колдунью, которая своими чарами околдовала весь народ и управляла им, как хотела. В результате вышло, что эти динки восстали все, как один человек, сожгли несколько сериб и пролили немало арабской крови, а сами крепко держались в своей крепости.

Его уже давным-давно не было больше в тех краях, когда нам, наконец, удалось овладеть крепостью Сансуси. Ты видел того громадного невольника, который теперь мой первый слуга? Так это и есть тот самый комендант крепости, которого оставил после себя Симба в Бахр-эль-Газале. Мы хитростью взяли его, а то он дрался, как лев, и не сдавался до конца. Мы думали, что нам придется казнить неукротимого, но в нем сказалась природа негра: он был рожден для рабства, и мой хлыст вышколил его и сделал из него отличного раба.

— Ну, а с колдуньей что вы сделали? — осведомился Осман. — Здесь она у тебя или же вы ее сожгли?

— Об этом расскажу тебе после, — ответил старик, — теперь у нас нет времени, скоро наше судно врежется в песчаные берега этого живописного залива, а мне необходимо внушить тебе еще нечто.

Раба моего Лео, — как зовут этого бывшего любимца Белой Бороды, — Лео, — то есть Лев, — он носит то же имя, что и его бывший господин, я хочу отослать подальше с письмами, чтобы он не столкнулся здесь как-нибудь с этим Белой Бородой и чтобы сердца обоих не слишком размякли при свидании! А Симбе я хочу подстроить ловушку, из которой он не должен уйти живым, потому что, если ему удастся снова вернуться к себе на родину, то знай, что через год, два, здесь, на берегах Танганайки, будет то же, что и в Бахр-эль-Газале. Лишь тогда, когда Симба не станет более потрясать своей седой гривой, мы обратимся к Мудиме и Лугери, но не раньше. Однако, помни, если ты хочешь, чтобы нам удалось это, ты должен молчать обо всем, как могила, и не рассказывать ни одному арабу, что я сейчас сказал тебе. Знай, что слово страшная вещь: оно слишком легко, слишком охотно перелетает из уст в уста и гнездится в сотнях ушей. А арабы, когда они болтают между собой, часто забывают всякую осторожность. Если же Симба узнает о том, что нам известно, кто он такой, если он только раз услышит прозвище Белая Борода-Нежное Сердце, он уже будет настороже. Тогда напрасны будут все наши усилия и ухищрения, он никогда не попадет в наши сети.

— Солиман, ты велик и велика мудрость твоя! — воскликнул торжественно Осман. — Я буду безмолвен, как могила! Клянусь тебе в том!

— Подумай только о том, сын мой, — продолжал старик, — что на нас лежит священный долг. Мы идем на неверную собаку, который не верит святым словам Пророка и состоит в тесной связи с нечистым, с которым сдружился, чтобы уничтожить и искоренить арабов!

— Солиман! — воскликнул молодой араб. — Слова эти пали на добрую почву. Как посев в благодатный дождь всходит и дает обильную жатву, так и твои слова принесут обильный плод в моем сердце! Непримиримую ненависть посеял ты в моем сердце к этому Симбе. А я умею ненавидеть, тому порукой Бог!

— Иншаллах! Дай то Бог! — вздохнул старик, и в глазах его мелькнула радость. — Я знал, что найду в тебе верного друга и союзника. Но знай, что чем сильней ты будешь его ненавидеть, тем искреннее я буду любить тебя, единственного сына моей сестры!

Оба араба смолкли. До берега оставалось всего еще несколько шагов. Два-три удара весел — и маленькое судно пристало к берегу. Все находившиеся в лодке один за другим вышли на сырой песок прибрежья.

На берегу уже толпились и суетились негры Симбы. Фераджи и его товарищи оживленно беседовали с теми пятью неграми, которые прибыли вместе с Сузи из Удшидши, расспрашивая их об участи бежавших. Судя по их словам, нетрудно было заметить, что и им самим очень хотелось последовать их примеру.

Солиман внимательно разглядывал группу негров; вдруг его спокойное, невозмутимое лицо оживилось на мгновение, и он быстрыми шагами направился прямо к Фераджи.

— Что, друг Фераджи! Разве ты не узнаешь меня? — спросил он.

Вырвавшееся из уст Фераджи восклицание сразу дало понять, что тот узнал его.

— Раньше он состоял у меня на службе, — сказал Солиман, обращаясь к Осману, — здесь, на берегах Танганайки, на каждом шагу встречаешь старых знакомых!

— Господин! — воскликнул между тем Фераджи. — Если бы я только знал, что вы здесь будете!

— Ведь ты же теперь служишь более сильному и могущественному господину, чем я! — сказал Солиман с легким оттенком насмешки в голосе. — С Симбой Солиман не может равняться!

Обмениваясь этими словами, Солиман, Осман и Фераджи незаметно удалились от общей группы и молча пошли вдоль по берегу.

— Ты идешь за нами, Фераджи? — сказал Солиман. — Разве ты хочешь что-нибудь сказать мне?

— Я хотел только спросить вас, господин, не понадобятся ли вам опять когда-нибудь люди? — не без лукавства спросил негр.

Солиман удивленно взглянул на Фераджи, затем с минуту как бы обдумывал что-то. В глазах его разгорался какой-то удивительный блеск, но мало-помалу блеск этот померк и лицо старика приняло обычное невозмутимое спокойное выражение. Минуту спустя он спросил, по-видимому, совершенно равнодушно:

— А что, разве в Вавенди имеются грузовщики или солдаты?

— Пошлите же меня, господин! — продолжал негр.

— А, тебе не нравится у Симбы, понимаю! Но что же скажет на это Симба?

Негр сделал только презрительный жест.

— Я для него слишком труслив, такими трусами он не дорожит! — насмешливо добавил он.

— Ты? Труслив! — с нескрываемым удивлением воскликнул Солиман и даже отступил на шаг. — Фераджи — трус! Да как это могло случиться? Ты возбуждаешь мое любопытство, открой свои уста и расскажи мне, как все это было?

— Не я один, а все мы у него трусы, потому что не хотим более оставаться в этом проклятом углу, где нам приходится дружить с Мудимой и потому постоянно подвергать свою жизнь опасности от нападений Муриро и Руга-Руга из Ндэрее!

— Вы хотите дружить с Мудимой? Да разве вы так слабы, что ищете убежища там, в этом сорочьем гнезде? — продолжал выпытывать Солиман.

— С людьми, прибывшими сегодня, нас всего-навсего шестнадцать человек. С этим мы едва ли сможем управиться с Муриро, а потому было бы много разумнее пристать к Муриро, а не к Мудима. Но Симба ненавидит всех, кто охотится на негров и ведет торговлю рабами, это для меня стало совершенно ясно!

— Слышал, Осман? — шепнул Солиман своему юному спутнику. — Он остался все тем же, каким был прежде. — Затем он быстро обернулся в сторону Фераджи и спросил: — Ну, а как относится к нему Сузи?

— Господин, ведь вы сами все знаете, что же вам еще говорить?

— Я видел Сузи в Удшидши, дурак! — досадливо оборвал его Солиман. — Какое мне в сущности дело до вашего каравана?!

Фераджи не обратил никакого внимания на сердитый окрик и продолжал, как ни в чем не бывало:

— Сузи, как сами вы знаете, вольноотпущенный. Он носил на себе невольничье ярмо, которое натерло ему шею, и он, конечно, ненавидит его. Сузи, конечно, следит за порядком!

— Посмотри, Солиман, — вдруг воскликнул Осман, прерывая Фераджи, — будь Сузи здесь, эти собаки не посмели бы так бесцеремонно грабить груз! — и он указал рукой на судно Симба, приведенное сюда Сузи несколько часов тому назад. Там оставленные в качестве охранников негры распарывали тюки, выбирали из каждого часть их содержимого: бусы, жемчуга, проволоку, затем снова зашивали.

Солиман смотрел с насмешкой на эту картину.

— Что, друг Фераджи, — сказал он, — не упускай и ты там своей доли. Ведь Симба не так ловко владеет хлыстом, как я, или как мы, арабы.

При этих словах Фераджи невольно схватился рукой за спину и слегка сгорбился, как будто ощутил что-то на спине.

Солиман рассмеялся.

— Видишь ли, Осман, — сказал он, — этот Фераджи, когда поступил ко мне на службу в качестве вожака носильщиков грузов, был самым отъявленным вором, на которого когда-либо светило занзибарское солнце. Целых две недели ему все удавалось проводить меня, и уж, конечно, он в то время от души посмеивался надо мной себе в кулак, когда вместо него я с полным усердием порол других.

Но вот и настоящий вор попался, и тогда я притянул его к ответу. Там, в Узагаре, я дал ему такое наставление, так проучил его, что, наверное, не забудет этого всю свою жизнь. Два дня он пролежал, не вставая, но, в конце концов, еще благодарил меня за то, что я не велел его повесить. Когда он снова был в состоянии стоять и ходить, то сделался честным и верным, и на него я всегда мог положиться. Я знаю, что у Солимана он не украдет ни одной бисерины!

Между тем негр успел уже оправиться и воскликнул самым искренним, задушевным тоном:

— Да, Фераджи никогда не забудет Узагары, но и Килиманджаро тоже!

— Ах! — воскликнул удивленный Осман. — Так это он, твой Фераджи, который, как ты говоришь, помог тебе добыть не десятки, а сотни невольников! Тот Фераджи, который, точно пантера, дрался с туземцами. Видишь, твое желание осуществилось, Солиман: ты только что желал, чтобы этот Фераджи был теперь подле тебя, — и вот он стоит теперь перед тобой!

Солиман гневно взглянул на своего племянника, подыскивая в то же время слова, чтобы сгладить необдуманную речь Османа. Но было уже поздно: Фераджи слышал сказанное и успел принять к сведению. Он изогнулся действительно, как пантера, и, прижавшись близко к Солиману, шепнул ему в самое ухо:

— Я это чуял, Солиман! Поезжай же туда и осмотри хорошенько вблизи тэмбе Лугери. Он прекрасно укреплен, имеет и ограды, и рвы, и сторожевые башни, и метких стрелков. Сам Симба обучал их военному делу, но все же поезжай и осмотри внимательнее эту крепость! Не забывай, однако, что и Фераджи отлично знает это место. Сейчас нам нельзя подробно обо всем этом беседовать, но сегодня ночью, когда там, на горе, негры будут нить и плясать, а Лугери возьмет себе в жены молоденькую Коко, приезжай со своей ладьей как можно ближе к тому мыску! — и он указал ему рукой влево. — Тогда и я явлюсь туда и многое порасскажу тебе. А пока прощай, мне надо спешить, а то словоохотливые люди скажут Симбе, что Фераджи тайно совещался с Солиманом.

И, не дождавшись ответа старика, негр повернулся и пошел к своим товарищам. Но в грабеже их он не принял участия. Та жалкая горсть бус или жемчуга, которой он мог бы поживиться здесь, не представляла для него никакого интереса: он имел в виду несравненно более крупную добычу, и взгляд его со злобной насмешкой и злорадством устремился вверх, на крепость Мудима.

Между тем Солиман грузно опустил свою руку на плечо своего племянника и строго обратился к нему.

— Еще одна такая глупость с твоей стороны, и я немедленно отошлю тебя от себя! Счастье наше, что этот Фераджи ненавидит Симбу, а то твой болтливый язык мог бы окончательно разрушить все мои планы, и все это далекое путешествие к берегам Танганайки было бы напрасно!

Затем он быстро направился к своей ладье, а пристыженный Осман последовал за ним в некотором отдалении.

— Фераджи! — крикнул Солиман, сев на свою ладью, которая уже отчаливала от берега. — Скажи Симбе, славному, грозному и могучему, что Солиман весьма жалеет, что не имеет возможности побеседовать с ним. Солиман очень желал бы его видеть, потому что много наслышался о нем хорошего. Но Солиман — бедный торговец и не имеет времени оставаться подолгу на одном месте, где нет ни слоновой кости, ни сукон, а одни только рабы!

Легкий попутный ветер вздул паруса его ладьи, и она плавно понеслась по тихим водам озера. Это была не «Утка», а первоклассное парусное судно. Легко и уверенно рассекало оно волны, точно птица-фрегат, которая не имеет себе равных в искусстве плавать и нырять. Вероятно» строитель этого судна мысленно представлял себе змеиную шею это» удивительной птицы, когда окрестил стройное, ходкое судно «Змеей».

Фераджи восхищенным взором следил за удалявшимся судном и затем перевел взгляд, полный презрительного сожаления, на ладью, приведенную Сузи для его господина. Ладья эта была едва ли многим лучше погибшей «Утки», которая, теперь валялась в виде жалких обломков тут же неподалеку, на берегу.

Но за удаляющейся «Змеей» следила с не меньшим вниманием еще другая пара глаз.

На близко прилегающем к берегу холме, притаившись в частом кустарнике, стоял Инкази и недоверчиво следил за приставшей к берегу ладьей. Увидев высадившегося на берег Солимана и его спутника, он был крайне удивлен, видя, что Фераджи разговаривает с этими двумя арабами, точно старый знакомый. От его меткого взгляда не ускользнула странная группировка и движения этих трех личностей. С присущим дикарю инстинктом он сразу угадал, что эти люди говорят не о пустых, безразличных вещах. Он знал, что эти арабские торговцы, являющиеся охотиться на людей, точно на диких зверей, были смертельными врагами его племени. Они уплыли и, дай Бог, чтобы никогда более не возвращались сюда. Но Фераджи остался здесь; Фераджи жил и спал под кровлей его отцовского дома, и это тревожило теперь молодого Инкази. Он стал упорно следить за каждым малейшим движением этого негра, будто решил никогда более не выпускать его из вида. Спустя немного времени Инкази сошел к берегу, сел в свою лодку и поплыл по заливу с намерением наловить рыбы для вечерней праздничной трапезы, которая должна была состояться сегодня в тэмбе Мудимы.

Негры Симбы расположились тем временем поудобнее в новой ладье на тюках и ящиках, собираясь заснуть до прихода их господина, который должен был распорядиться выгрузкой и переноской грузов.

Полнейшая тишина царила на заливе и на берегу; только Лувулунгу с шумом мчала свои бурные воды по камням и скалам, образуя каскады и катаракты, да издали доносились однообразные звуки рыбацкой песни Инкази. Растянувшись во всю длину на дне ладьи, Фераджи не спал, но с широко раскрытыми глазами бесцельно смотрел вверх, между тем как сквозь тесно сжатые зубы его злобно вылетали слова:

— Пой, пой гордая птица! Скоро мы ощипаем твои перья!

Глава IV Раб Солимана

Странная встреча в садах Удшидши. — Раб и его господин. — Лживый Фераджи. — Самое быстроходное судно Танганайки. — Свадебные гости. — Добро пожаловать! — Мечтательница.

Солнце стояло уже очень высоко на небе; время близилось к полудню, когда Симба и Сузи появились на берегу залива.

Трудно себе представить удивление негров, когда они узнали, что весь груз судна они должны внести наверх, в тэмбе Мудимы.

— Неужели мы навсегда должны будем остаться здесь? — бормотали они. — Вот и судно пришло. Мы могли бы плыть дальше, продолжать свое путешествие, а господин наш задумал устроиться окончательно в этом проклятом закоулке! Так мы не уславливались!

— Я останусь здесь и построю свой собственный тэмбе здесь в долине, — заявил Симба своим людям, — а вы, ребята, кто хочет, может остаться со мной, а кто предпочитает вернуться на родину, тот может отплыть на этой самой ладье в Удшидши, но не ранее как завтра или послезавтра, когда все тюки и товары до последнего ящика будут снесены наверх, в крепость Мудимы, и сложены в его кладовых.

Негры начали охать и ахать, выражать свое неудовольствие, но в то же время принялись, хотя и очень медленно, разгружать судно. Только один Фераджи, который накануне первый выявлял недовольство, теперь молчал. Когда первое волнение в толпе его товарищей улеглось, он приблизился к Симбе и сказал:

— Когда мы пришли на берег по вашему приказанию, здесь пристала другая ладья одного арабского купца, по имени Солиман; ему необходимо было плыть дальше, потому что он скупает слоновую кость, а здесь ее не было. Он поручил мне сказать тебе, что низко кланяется славному и могучему Симбе!

— Солиман? — переспросил Сузи.

— Да, так его зовут! — удивленно ответил Фераджи.

— И он ничего более не приказал передать мне, кроме поклона?

— Ничего! — коротко ответил Фераджи.

— Ну и прекрасно! Иди и принимайся за свою работу! — сказал Симба.

Фераджи отошел и хотел было взвалить себе на плечи тюк, лежавший неподалеку от него, как вдруг услышал, что Сузи говорил своему господину.

— Солиман? Ну, да, именно так его и звали! Я чуть было не забыл этого имени. Когда я собирался уже отплыть из Удшидши и пробирался между одиноко разбросанными по берегу домишками к пристани, то заметил, что непривычного вида негр как будто догоняет меня. Я приостановился, и когда он нагнал меня, совершенно запыхавшись, то прежде чем выговорить хоть одно слово, он оглянулся с таким видом, как будто боялся, чтобы кто-нибудь не подслушал нас. Только убедившись, что кругом не было ни души, он шепотом спросил меня:

— Ты, Сузи, — тот Сузи, который теперь служит у белого Симбы?

— Да, это я! — сказал я.

— Ну, так скажи ему, — прошептал он, — что ты здесь видел Лео из страны Динка, что он три дня тому назад прибыл в Удшидши с работорговцем Солиманом. Скажи, что он — раб Солимана!

Он хотел сказать мне еще что-то, но в этот момент из-за угла одного из строений показался его господин, и он со всех ног бросился ему навстречу.

При этом он кинул на меня такой умоляющий взгляд, что я сейчас же понял, что он не желает, чтобы Солиман знал о нашем разговоре. Я так и сделал, и нарочно наклонился над каким-то цветком, как будто разглядывал его в то время, когда Солиман и его раб проходили мимо меня. Я ведь и сам был когда-то невольником и знаю, как не сладка такая участь. Мне от души было жаль этого бедного парня. Когда они прошли, и я пошел своей дорогой. Судно мое было уже готово к отплытию, мы подняли паруса и пустились в путь.

Сузи сообщил обо всем этом весьма равнодушно, все время следя за работой негров, и, едва докончив доклад, крикнул сердито:

— Что ж ты, Фераджи? Как это ты до сих пор все не можешь справиться с этим тюком! Ты уже второй раз роняешь его на землю, экий ты неуклюжий!

За все это время Сузи ни разу не взглянул на своего господина, иначе весь рассказ его был бы, вероятно, иным. Тогда он понял бы, что то, о чем он говорит, не пустая случайность, а важное событие, имеющее, по-видимому, громадное значение для Симбы.

Едва успел он произнести имя Лео, как Симба невольно сделал шаг назад; на лице его выразилось сперва недоумение, затем удивление и, наконец, чувство глубокого сожаления, почти скорби. Мало того, тяжелая слеза выкатилась из его глаз и медленно скатилась по щеке. Он молча опустил голову и прошептал чуть слышно: «Значит, Сансуси пала, Сансуси, моя гордость и моя надежда… бедный Лео, бедная Зюлейка!»

Когда же Сузи, наконец, взглянул на своего господина, то в лице его не оставалось и следа этой минутной скорби и печали. В глазах его светился гнев, он судорожно сжимал в руке ствол своего ружья и крикнул: — Фераджи! — таким громовым голосом, что негр невольно содрогнулся и в третий раз уронил свой тюк.

— Видел ли ты людей в ладье Солимана?

— Да, господин, — отвечал Фераджи.

— Что это были за люди?

— Солиман и с ним еще один молодой человек, которого он называл Османом, и десять человек вадшидши, — проворно отвечал негр.

— Ты верно знаешь, что все это были вадшидши? И что между ними не было никакого другого негра?

— Точно знаю, — отвечал спрошенный, — я готов поручиться своей головой, что все это были вашидши!

— Фераджи, быть может, прав, господин, — вмешался Сузи, — потому что я слышал, когда Солиман проходил мимо меня там, в саду, что он сказал: «Сегодня я с Османом уезжаю, а ты останешься здесь и будешь отвечать мне головой за то, чтобы я, вернувшись, нашел все в должном порядке!»

Симба, по-видимому, обдумывал что-то и затем продолжал допрашивать Фераджи:

— В каком направлении отплыл Солиман?

— В южном! — ответил Фераджи, не упускавший ни одного слова из того, что говорил Сузи.

— Не говорил ли он, когда думает вернуться?

С минуту Фераджи молчал; ему очень хорошо было известно, что еще в эту ночь он увидится здесь с Солиманом. С минуту он колебался, не зная, что сказать, но затем отвечал поспешно:

— Он говорил, что поедет далеко к югу, но что через три дня вернется и тогда надеется приветствовать Симбу, могучего и славного.

— Через три дня? Не раньше? — воскликнул Симба. — Скажи, Фераджи, как было оснащено его судно? Лучше, чем наша ладья?

Фераджи сразу понял, чего хотел Симба; ему хотелось нагнать Солимана. Но если только он направится к югу на своей ладье, то, наверно, должен будет встретить араба, который намеревался только изучить повнимательнее окрестности тэмбе Лугери, отстоявшее всего в нескольких часах пути отсюда, и, вероятно, расположился теперь где-нибудь на берегу до тех пор, пока он с наступлением ночи не появится опять в Лувулунгской бухте. Этого-то никак не хотел допустить Фераджи, а потому он воскликнул не без хвастовства:

— Господин, Солиман плывет на «Змее»! А разве вы не знаете этого судна? Быстрее голубя по небу несется оно по волнам; это лучшее судно на всей Танганайке. Гариб никому не хотел отдать в наймы это судно, но, вероятно, Солиман его друг, потому что он был сегодня здесь на нем.

— Да, «Змею» нам не нагнать, господин, — снова вмешался Сузи, — тем более, что она опередила нас на несколько часов. К тому же не забудьте, что Мудима будет ужасно огорчен, если вас сегодня не будет в его доме!

Симба не отвечал, Фераджи же навострил уши. Что значило это напоминание о Мудима? Что должно было произойти сегодня и почему это присутствие Симба было так необходимо? Все это ему надо было знать, и потому он обратился к Сузи и презрительным тоном сказал ему:

— Как можешь ты, Сузи, равнять нашего господина с Мудимой? Если господин наш хочет отлучиться, то ему нечего спрашиваться у Мудимы. Что он такое, в сущности, этот Мудима?

— Он — вождь и предводитель племени Вавенди! — резко ответил за Сузи Симба. — И в эту ночь станет моим побратимом!

С этими словами он отвернулся и стал подыматься в гору, между тем как Фераджи раскрыл рот от удивления, но затем молча улыбнулся и принялся за свое дело.

На первой же возвышенности, откуда открывался обширный кругозор, Симба остановился и, вооружившись зрительной трубой, стал смотреть на открывшуюся перед ним обширную поверхность озера. Там, вдали, он увидел парус. «Да, нагнать «Змею» не было никакой возможности, Фераджи и Сузи были правы! — прошептал он. — О, бедный Лео, тебе придется подождать еще несколько дней, но это кажется мне так бесконечно долго! Как долги и мучительны должны были тебе казаться годы твоего рабства! Я выкуплю тебя, чего бы это ни стоило!»

Тем временем в доме и во дворе Мудимы шли приготовления к предстоящему торжеству. В громадных кувшинах было заготовлено пальмовое вино и банановое пиво, женщины и теперь еще продолжали варить бананы, из которых изготовлялось пиво, рассчитывая, что сегодня придется напоить много жаждущих глоток.

Затем стали съезжаться свадебные гости, которых радушно встречали хозяева и, смотря по тому, какое они занимали положение в местной общественной иерархии, приветствовали их с большей или меньшей церемонией.

В числе гостей явился и более молодой вождь, чем старик хозяин. Войдя, он низко склонился перед ним и, преклонив колена, уперся ладонями обеих рук в землю, между тем как Мудима, стоя над ним, раз шесть или семь ударил в ладоши. После чего молодой вождь встал, а Мудима склонился перед ним и затем так же опустился на колени, а юный вождь проворно ударил себя сперва под левую, а затем под правую подмышку. Этим и окончилась церемония приветствия чернокожих вождей.

Затем приблизились к Мудиме спутники его гостя, обычные люди, которые на всякие лады отвешивали перед хозяином поклоны, тот милостиво отпускал каждого, похлопав над ним в ладоши.

После того гости могли приветствовать друг друга. При этом глазам Симбы предстало интересное зрелище: мужчины кидались друг к другу, ударяли один другого по животу, затем старательно шлепали друг друга по спине и, в конце концов, принимались трясти друг другу руку.

Так как новые гости все прибывали одни за другими и никто не хотел обойтись без взаимного приветствия, то хлопанье и шлепанье не умолкало ни на минуту, напоминая усердные аплодисменты восторженной зрительной залы где-нибудь в Европе, так что Симба невольно воскликнул: «Браво! Брависсимо!»

Таково было взаимное приветствие негров. При этом надо заметить, что все эти мужчины и женщины были очень разряжены по местным понятиям. Особенно щеголяли женщины своими прическами. У одной из этих дам все волосы были собраны громадным шиньоном на голове и связаны затейливым венком из раковин. У многих волосы были расплетены на четыре косы и замысловато уложены на голове; у некоторых были заплетены в бесчисленное множество тоненьких косичек, связанных на макушке и разубранных продетыми в них стальными ножами, стрелами и тому подобными украшениями. Кроме того, у всех косы были смазаны маслом и красной глиной.

Уже одни прически женщин придавали этому собранию какой-то странный, своеобразный характер. Но и наряды гостей были не менее оригинальны. Пестрые юбочки женщин как-то бледнели и терялись перед яркими леопардовыми шкурами мужских плащей. Браслеты из хвостов зебры, железные кольца на щиколотках и ожерелья из зубов разных зверей — все это еще более увеличивало впечатление чего-то дикого и странного для непривычного глаза европейца.

Не было недостатка и в музыкантах при этом пестром маскараде. Они явились во всеоружии своего искусства, с дудками и другого рода духовыми инструментами и, очевидно, были настоящими африканскими виртуозами.

В стороне от всего этого шума и пестрой веселой толпы гостей стояла молодая девушка и задумчиво смотрела на видневшееся вдали озеро, как будто хотела отыскать там что-то.

— Эх, Намотэра, ты уже опять замечталась! — окликнула ее Коко.

— Нет, — отвечала та, — я только смотрю на Музуму-Эйланд, о котором мне столько рассказывал Инкази. Неужели тебе не хочется когда-нибудь побывать там, Коко? О, как бы я хотела там увидеть самого Муциму!

Коко снисходительно посмотрела на молодую девушку, а Симба внимательно прислушался к ее словам. Что-то особенное слышалось в звуке голоса и в словах этой девушки; он хотел было вступить с ней в разговор, когда к ней подошел Инкази и они вместе сели на самом краю плато, служившего террасой. Инкази стал что-то с жаром рассказывать ей, а она слушала его как будто в забытьи.

Симба, улыбаясь, смотрел на них, затем отошел, чтобы не мешать своему юному другу Инкази.

Глава V Побратимы

Увеселительные огни. — На берегу. — Загадочный сигнал. — Крик совы. — Двойной семейный праздник. — Празднование побратимства. — Лео выдан. — Предостережение Инкази. — Он не является.

Наступила ночь, но не тихая ночь, какую обыкновенно воспевают поэты, а темная, мрачная, и раскинула свой покров над громадной поверхностью Танганайки, над вершинами и ущельями гор Кунгве и над прекрасной прибрежной долиной. Как всегда кричали лягушки, трещали и стрекотали цикады, стонал и рокотал прибой и даже на вершинах гор кипела жизнь. Яркие огни пылали в тэмбе Мудимы, и так велики, так громадны были эти костры, что можно было подумать, что на дворе ночь на Ивана Купала, когда черные духи празднуют и пируют всю ночь в таинственных ущельях и на неприступных вершинах гор. Далеко-далеко на долину простирали эти огни свой кровавый отблеск и отражались дрожащим светом на зыби беспредельной Танганайки. Они казались тем ярче, что только они одни светились в непроницаемом мраке таинственной ночи, потому что луна не успела взойти, а бледные, трепетные звезды не в силах были соперничать с ярким пламенем громадных костров.

То были свадебные огни: Лугери и Коко праздновали в эту ночь свою свадьбу. И на всей далекой округе в одиноко разбросанных тэмбе бедные негры, поглядывая вверх, на вершины гор, восклицали:

— Смотрите, как могущественны и богаты и смелы стали опять Вавенди!

Даже там, где берег узкой косой далеко вдавался в озеро, выделяя Лувулунгскую бухту, были восторженные зрители этой грандиозной своеобразной иллюминации. Шагах в ста от косы стояла на якоре «Змея», и ее экипаж с восхищением смотрел вверх, на горы, любуясь свадебными огнями в крепости Мудимы. Они мысленно представляли себе веселье и разряженную толпу гостей, обильную трапезу и лакомое угощенье, которое предлагали гостям в тэмбе Мудимы. Там, наверное, не было недостатка в жареных козочках и козлятах, был там, конечно, и бараний бок, и дикие курочки с жареными бананами, а из полных доверху кувшинов обильно лилось банановое пиво и пальмовое вино. И в трубке с душистым табаком тоже не было никому отказа.

Как хорошо было бы теперь сидеть там, перед домом Мудимы, и смотреть на пляску черных девушек, которые в честь новобрачной Коко, наверное, исполнят танец Вавенди!

На судне были только одни вадшидши; хозяева и господа их сидели теперь на берегу, на косе, в густой чаще кустарника, и поджидали Фераджи.

Осман задумчиво смотрел в даль на громадную поверхность озера, над которым клубился легкий туман. Очевидно, он заметил там что-то, потому что упорно смотрел в одну точку, черневшую на воде. Спустя немного времени он тихонько толкнул своего спутника и шепнул ему:

—. Смотри, Солиман! Видишь, там плывет лодка.

Солиман посмотрел в указанном направлении. Темный предмет медленно приближался к ним. Продолговатую форму его легко можно было различить, несмотря на царившую кругом мглу и туман.

— Это не лодка и не челнок! — сказал Солиман. — Танганайка часто выбрасывает на берег старые прогнившие стволы. И ты увидишь, как через несколько минут он поплывет к берегу и затем будет качаться на волнах прибоя. Часто эти старые стволы походят на плавучие сады, — их грубая кора порастает целым лесом паразитов, ползучих растений и трав. Теперь уж каждую минуту может взойти луна и тогда осветит этот плавучий сад. Смотри, она уже серебрит своим отблеском те белые облачка, что плывут по небу, точно стая диких лебедей.

Действительно, луна вдруг выплыла из-за темных гор и разом залила ярким светом все окрестности. Громадный ствол прибило к берегу, и теперь он мерно покачивался на волнах прибоя, то подплывая ближе, то снова удаляясь немного от берега.

— Увидишь, он пробьет себе дорогу и завтра утром будет лежать на берегу, пока сильным волнением снова не унесет его куда-нибудь!

И в самом деле, старый ствол пробил себе дорогу и теперь лежал уже в более спокойной воде, шагах в десяти от берега, где уже было сравнительно мелко.

Вдруг внимание обоих арабов было отвлечено от старого ствола раздавшимся вблизи их окриком совы.

Солиман прислушался.

— Что это? Неужели здесь в самом деле водятся совы или же этот парень не забыл еще наш условный сигнал? — И не долго думая, старик ответил таким же подражанием крику совы.

Вслед за тем послышался опять такой же крик, и слева от того места, где они сидели, раздался плеск, как будто кто-то шел по воде, а минуту спустя вынырнула из тростников какая-то темная фигура.

То был Фераджи, расставшийся на этот раз со своей форменной одеждой ввиду того, что яркие белые полосы его рубашки были слишком заметны в темноте, а в костюме негра его трудно было узнать.

— Нелегко было незаметно улизнуть оттуда сегодня, — проговорил он, запыхавшись, — да и путь неблизкий!

— Как видно, люди Мудимы уже не так беспечны, как раньше, — проговорил Солиман. — Я видел тэмбе Лугери; честь и слава строителю этой крепости. Как видно, комендант ее — парень смышленый. Он не забрал всех своих людей с собой на свадьбу, а оставил там гарнизон, с которым не так-то легко справиться. При таких условиях можно спокойно пировать в этом орлином гнезде. Но ты молчишь, Фераджи! Ведь тебе надо непременно вернуться туда еще до восхода солнца — времени остается не так много! Говори же, что ты хотел рассказать мне?

— Радуйся, Солиман! — начал Фераджи, с легким оттенком насмешки в голосе. — Как великий воитель, ты, конечно, будешь рад померяться со смелым и сильным врагом. Симба остается здесь в долинах Вавенди и будет строить здесь, на берегу, свой собственный тэмбе!

— Черт бы его побрал! — гневно воскликнул Солиман.

— Мало того, — продолжал Фераджи, — знай, что сегодня мы там справляли двойное торжество. Самая свадьба Лугери чуть не стала делом второстепенной важности из-за другого торжества. Туда собралось немало воинов из племени Мудимы, и, когда настал вечер, все они уселись вокруг большого костра. Под балдахином поместились друг подле друга Мудима и Симба. Ну, а затем ты сам, конечно, знаешь, что именно должно было произойти. Зарезали курицу и, вынув из нее только печенку, поджарили последнюю на огне.

Когда печенка уже изжарилась, подошел старейший из воинов и стал размахивать острым большим ножом. Тогда Мудима, сидевший в полном одеянии вождя, сбросил свой плащ из шкуры леопарда, скрывавший ему спину и плечи, а также отчасти и грудь. Симба также расстегнул свой пиджак и ворот рубашки и обнажил свою грудь. Затем подошел другой воин с небольшой чашкой, после чего старейший, воин приблизился к Мудиме и сделал ему ножом надрез на груди, причем капли крови закапали в чашку, которую другой воин тотчас же поспешил подставить. Теперь настала очередь Симбы.

Если бы тебе, Солиман, пришлось держать твой нож так близко к груди Симбы, ты, конечно, вонзил бы его глубже, чтобы взглянуть на кровь из сердца твоего врага. Вот что я при этом подумал! Но старый воин осторожно сделал необходимый по обычаю надрез, и кровь Симбы закапала в другую маленькую чашку. Затем принесли жареную куриную печенку и два других воина подошли и возложили на головы Мудимы и Симбы два скрещенные широкие копья. Тогда Симба обмакнул свой кусок печенки в крови Мудимы, Мудима свой — в крови Симбы, — и оба они съели эту печенку в то время, как тот нож, которым им надрезали груди, оттачивали о другой нож. И в то же время один из воинов громко произносил проклятье тому, кто нарушит данную клятву или обет: «Горе! Горе тому из вас, кто нарушит этот заключенный сегодня братский союз. Горе! Горе ему! Лев да встанет ему поперек пути и да растерзает и сожрет его!

Змея да подползет к ложу его и да отравит его своим ядом! Пусть пища его станет горечью! Пусть, покинутый всеми, родными и друзьями, бродит он одиноко по свету! Пусть ружье его обратится против него и путь разорвется в его руке! Пусть пламя пожрет его дом и двор!»

— Что ты пустое болтаешь, Фераджи! — окликнул его Солиман. — Точно все мы не знаем этого!

— И пока тот выкликал все эти проклятья, остальные палили из ружей, а женщины выли и кричали, Симба же и Мудима с этого момента побратались.

Этим и окончилось торжество! А как ты полагаешь, Солиман, способен ли Симба когда-либо нарушить свою клятву? Я готов поручиться, что он будет более верным слугой и другом для Мудимы, чем раб твой Лео!

— Лео? А ты откуда знаешь его? Что известно тебе о нем?

— Что мне известно? Спроси лучше у Симбы» как ему дорог этот человек. Ведь Симба хотел гнаться за тобой, чтобы ты отдал ему этого невольника.

— Как! Разве Симбе известно, что Лео теперь в Удшидши? — спросил Солиман дрогнувшим голосом.

— Солиман, — со злобной насмешкой выговорил Фераджи, — пороть своих рабов ты можешь, но знай, что одним хлыстом нельзя управиться с людьми: надо, кроме того, еще зорко присматривать за своими рабами. А ты — слепой рабовладелец! Да! Ха, ха, ха, ха! Ведь они у тебя же на глазах разговаривали между собой. Этот Сузи, слуга Симбы, и твой старший раб Лео. Да, у тебя на глаза, под самым твоим носом, в садах Удшидши!

— Проклятый! Уж он поплатится у меня за это! — злобно прошипел Солиман.

— Ты видишь, Солиман, что Фераджи чего-нибудь да стоит; у него острый слух! Он все слышит, все знает. Я уверен, что ты теперь не отпустишь меня обратно к моему господину, а увезешь с собой на своей ладье!

И Фераджи подробно рассказал Солиману весь подслушанный им сегодня разговор, а под конец добавил:

— Всем нам приказано следить за «Змеей», и тот, кто первый увидит ее и первый донесет о том Симбе, получит от него крупный подарок, целую кучу стеклянных бус. Не пойти ли мне к нему, Солиман, и не сказать ли ему, что «Змея» здесь? Быть может, ты теперь желаешь побеседовать со славным и могучим Симбой?

Солиман молчал, очевидно, обдумывая свой план. Как Осман, так и Фераджи поняли это, и никто из них не посмел тревожить его. Спустя немного времени старый араб проговорил:

— Фераджи, ты теперь молчи! Мы должны немедленно вернуться в Удшидши. Когда придет время, я напишу Симбе, что готов продать ему того невольника, который так стремится к нему. А тем временем, как он уйдет в Удшидши, чтобы покончить со мной это дело, мы будем иметь возможность беспрепятственно хозяйничать здесь. Ты же пока оставайся здесь, у Симбы, прислушивайся ко всему, замечай все, что говорится и делается, а когда опять увидишь «Змею», то приходи скорее на это самое место! Относительно вознаграждения тебе беспокоиться нечего; с сегодняшнего дня ты числишься у меня на службе, а ты знаешь, что Солиман всегда держит слово! Пойдем, Осман, — обратился он к своему племяннику, не обращая более никакого внимания на Фераджи, — пойдем, нам надобно как можно скорее вернуться в Удшидши!

И оба торопливо пошли вдоль берега, вплоть до места, где у них был запрятан в камышах тоненький челнок, на котором они направились к ожидавшей их «Змее».

Фераджи, который с этого момента служил двум господам, простоял еще некоторое время на прежнем месте и следил за удалявшимися до тех пор, пока, наконец, не убедился, что «Змея» действительно пошла по направлению к Удшидши. Тогда и он направился в гору, в крепость Мудимы.

Сегодня он был смел, отважен и не страшился никаких Руга-Руга.

Прибрежье снова опустело, здесь не оставалось теперь ни души; только волны тихо плескались о берег да старый ствол по-прежнему медленно и плавно покачивался в волнах прибоя. Но что это? Разве налетела буря или образовалось новое обратное движение? Ствол вдруг повернулся и поплыл. Нет, озеро оставалось по-прежнему спокойно и течение не изменилось. Значит, что-либо особенное неудержимо влекло куда-то этот старый ствол, который теперь поплыл от берега и плыл не медленно, как раньше, а быстро и в определенном направлении, поплыл против течения, точно им управляла чья-то опытная рука.

Сказал ли бы и теперь Солиман, следя за темным движущимся предметом: «Нет, Осман, это не челнок!» Если это и был челнок, то в нем не было видно гребца. Уж не Муциму ли, этот озерной дух, могучий местный водяной, забавлялся с этим стволом? Быть может, его тащили за собой рыбы или крокодилы, подвластные Муциму?

Как бы то ни было, но старый ствол уплывал все дальше и дальше, пока не скрылся, наконец, в тумане.

Между тем в тэмбе Мудимы угасли огни, и желание петь и плясать понемногу гасло в участниках празднества: все же утомились, пора было подумать и о сне. Очевидно, гости уже готовились проплясать прощальный танец и затем разойтись.

Побратимы сидели немного в стороне от остальных, и не мудрено: ведь оба они были уже люди степенные, а то была все больше молодежь. Они сидели над чашами с пальмовым вином, пенившимся и искрящимся, как шампанское, и Мудима рассказывал Симбе о своих виноградниках, то есть о тех горных долинах, на которых росли и красовались его маслины; из цвета их и добывался этот дивный напиток, известный под названием пальмового вина. Симба пил его особенно охотно; оно напоминало ему родное пиво, и ему казалось, что он снова пьет кружку за кружкой со старыми приятелями и друзьями, йенскими студентами. Ведь он сегодня выпил на брудершафт, к тому же он был почетным свадебным гостем! Как же ему было не веселиться и радоваться в этот день? И все это происходило на вершине громадной горы, высоко-высоко над землей, так высоко, что ему казалось, будто отсюда можно руками хватать звезды; так высоко, что здесь самому месяцу можно было прямо в лицо глядеть и разглядывать его забавную, смешную физиономию.

«Что ты там делаешь, месяц мой милый!» — запел было под этим впечатлением Симба и вдруг оборвал песню на полуслове. Перед ним точно выросла из-под земли чья-то темная фигура и выступила на середину светлого круга перед колеблющимся пламенем догоравшего костра. Симба тотчас же узнал любимца своего Инкази, но какой у него был странный вид! Как много говорили его глаза, в упор глядевшие на Симбу.

— Инкази, друг мой, что с тобой? — невольно воскликнул Симба, — не свадебное у тебя лицо! Уж не подступили ли Руга-Руга к воротам нашего тэмбе? Или Муриро штурмует тэмбе Лугери?

Инкази скрестил на груди руки и сказал:

— Симба, я вижу, ты весел, но знай, что здесь воркуют не одни голуби; здесь кричат и ночные совы; здесь хохочут и воют гиены. Помнишь ты данную клятву? Сегодня ты стал нашим братом; я доверяю тебе, как брату, и пришел теперь предупредить тебя!

— Э, Инкази, — добродушно воскликнул Симба, — уж не похитил ли кто там на берегу мою старую ладью?

— Я только что пришел оттуда, — серьезно продолжал Инкази, — и видел там внизу «Змею»; она стояла на якоре в бухте Лувулунгу. А на берегу я видел Солимана и Османа и твоего слугу Фераджи. Фераджи долго разговаривал с ними, но что именно они говорили, я понять не мог; только имена Мудимы, Симбы и Лео часто доносились до меня ветром. И как они подплыли сюда во мгле и в тумане, так точно и отплыли в тумане и во мгле, а Фераджи, прячась, как вор, побежал в гору и прокрался опять в надежное убежище Мудимы. Седина украшает ваши головы, Симба и отец; то, что я видел, является для меня загадкой. Вы имеете больше опыта и мудрости — разгадайте же мне ее!

Теперь лицо Симбы было серьезно, глаза смотрели строго и сурово, а сквозь сжатые губы он пропустил всего одно только слово: «Предатель!» Но нет! Как мог Фераджи выдать или предать его Солиману? Как мог этот совершенно незнакомый ему арабский торговец быть враждебно настроен против него? Надо было поговорить с Фераджи и узнать причину их тайной встречи и совещания. Быть может, последний хотел только заслужить обещанную награду за извещение о прибытии «Змеи»? Но в таком случае что же ему мешало поступить открыто, прийти и сказать Симбе: «Господин, «Змея» возвращается, я первый увидел ее и первый доношу вам об этом!» Нет, видно, Инкази прав: поведение этого негра загадочно.

Старый Мудима также погрузился в глубокую думу и молчал, но для него разгадка не представляла никаких затруднений. Солиман — это имя было ему знакомо, тяжелые, мрачные воспоминания были связаны для него с этим именем.

В кровавой войне, в которой из-за коварства и измены пало несчастное, но храброе и гордое племя Мудимы несколько десятков лет тому назад, это имя играло важную, выдающуюся роль. Мысль об этом чело-, веке вызвала в душе Мудимы лишь мысль о нападениях, о войне и грабеже. Едва только эта несчастная страна успела немного очнуться и коренные обитатели ее стали мало-помалу вновь спускаться в долину; и там стал уже вырастать первый городок, тэмбе Лугери, эти кровожадные, алчные люди решили, что теперь в этой долине снова есть подходящая для них дичь, и явились поохотиться на людей, как истые работорговцы.

— Ты говоришь, что твое сердце не чует здесь ничего доброго, Инкази, и ты прав, сын мой, — сказал Мудима. — Предчувствие твое не обмануло тебя, я могу разгадать тебе эту загадку. Солиман явился сюда обозреть и исследовать местность, чтобы еще раз ограбить и разорить ее вконец. Фераджи — его лазутчик и шпион. Ему известна здесь каждая тропа; известно число людей, которыми мы можем располагать, — и все это он выдал Солиману. Он останется среди нас и будет продолжать все выпытывать и выглядывать до того момента, когда, наконец, настанет урочный час, а тогда он разом сделается проводником врагов наших, которые нападут на нас во время сна и попытаются захватить врасплох гарнизон Лугери. Что я не ошибаюсь, это не подлежит сомнению. Пусть этот мерзавец незамеченным проскользнет опять в наш тэмбе. Если он не затеял предательства, то сам придет и заявит Симбе о возвращении «Змеи». Если же он не скажет никому об этом, то ясно, что он затеял измену и что нам следует быть с ним настороже и постараться сделать его безвредным для себя, как это делают с ядовитыми змеями, которым раздавливают голову.

Симба одобрил решение своего названного брата, а Инкази указал рукой на расположившуюся у одного из костров группу пирующих и сказал:

— Смотрите, вот, он сидит, пьет банановое пиво и ничуть не спешит сообщить своему господину радостную весть, за которую ему обещана награда. Почему же он не идет объявить тебе, Симба, что «Змея» с особой поспешностью поплыла обратно в Удшидши?

— Я это знал, — сказал Мудима. — Итак, то, что было говорено сейчас между нами, пусть останется тайной для всех, только Лугери следует предупредить, чтобы он с особой бдительностью охранял свой тэмбе. А этого негодяя не следует теперь ни на минуту терять из вида. Мы трое будем чередоваться и постоянно следить за ним!

— Быть может, он еще придет, — заметил Симба, которому было ужасно неприятно, что один из его людей мог быть предателем по отношению к столь радушно приютившим его людям. — Но, если он действительно окажется негодяем, Мудима, то ты знаешь, что Симба — твой побратим и готов положить жизнь за тебя и за твой народ!

После этого они молча пожали друг другу руки и не говорили уже ни слова. Но вино потеряло для них свой вкус, праздничное настроение пропало, а вместо него в душу закралась невеселая дума и забота.

На обширной площадке тэмбе становилось все менее и менее шумно; не только музыка и пляски, а даже и говор понемногу стихал. На небе уже появилась утренняя звезда. А Фераджи все еще не приходил. Но вот он поднялся со своего места у костра и, по-видимому, направился под тот навес, где находилась его постель. Ему приходилось пройти мимо Мудимы и Симбы. Быть может, он подойдет теперь и скажет?

Но нет, он равнодушно и спокойно прошел мимо, лишь искоса взглянув на своего господина и его друзей.

Какие еще нужны были улики?

Симба встал и крикнул своего верного Сузи, которому тут же приказал схватить и связать Фераджи.

Сузи в первый момент как будто недоумевал, но видя, что господин его не шутит, приготовился исполнить его приказание.

Фераджи стоял на пороге одной из тростниковых хижин и видел, что Сузи и Инкази идут к нему, а Симба следует за ними на некотором расстоянии. Какое-то безотчетное чувство овладело им, но он все-таки не сдвинулся с места.

— Пусть только спросят! — думал он.

Но они ничего не спросили у него, только рука Сузи грузно опустилась на его плечо и в тот же момент, прежде чем он успел сообразить что-либо, Инкази точно железными тисками стынул ему руки. Дикий, отчаянный крик вырвался из груди Фераджи. Началась отчаянная борьба, но длилась всего одну минуту, а затем Фераджи бессильно скрежетал зубами, лежа связанный на земле, и обводил кругом диким блуждающим взглядом, полным невыразимой ненависти. Над ним стоял Симба и говорил самым спокойным голосом:

— Теперь ты связан и останешься связанным до тех пор, пока я не переговорю с другом твоим Солиманом.

Фераджи издал стон, но ни одного слова не промолвили его дрожащие губы. Затем, согласно приказанию Симбы, его подняли на руки и снесли в хижину, в которой спал Инкази.

Негры, которые еще не ложились и были свидетелями этой сцены, в большом волнении сбежались посмотреть, что будет дальше, но вскоре успокоились.

— Это вор, он обокрал Симбу! — слышался общий голос, и затем все перестали интересоваться им.

Но одного друга Фераджи все же имел среди экспедиционных негров. Этот негр, по имени Мабруки, мрачно смотрел, как связывали Фераджи, а теперь так же сумрачно расхаживал взад и вперед перед своей палаткой и, сжимая кулаки, бормотал себе под нос:

— Ведь еще не все кончено, Симба, и дорогу к старому Солиману я найду не хуже Фераджи!..

Опять любопытные солнечные лучи заглядывали в щели и скважины тростниковой стенки хижины, в которой лежал названный брат Мудимы. Но на этот раз подкрепляющий освежительный сон не смыкал усталые веки Симбы. Разные невеселые думы и заботы не давали ему заснуть, и даже светлый день не мог рассеять их.

В Удшидши, к Лео, неслись теперь все его мысли. Бедняга ждал там от него помощи и спасения, и Симба решил немедленно отправиться в Удшидши, чтобы поспеть туда раньше, чем Солиман, благодаря какой-нибудь случайности успеет узнать о том, что Фераджи разоблачен. Приняв это решение, Симба вскочил с постели, чтобы сейчас переговорить со своими друзьями о своем отъезде.

Глава VI Остров озерного духа

В путь в Удшидши. — Утренняя молитва. — Банкиры «черного материка». — Остров Муциму. — Добрый гений преследуемых. — Тихая молитва. — Жертва. — Черт и его жена. — Примирение. — Ранняя трапеза. — Кладбище невольников в Удшидши. — В доме Солимана. — Бегство Лео. — Угрозы Солимана. — Сокровища.

На следующий день — это был четвертый с того момента, как мы познакомились с Симбой на берегу Танганайки, — наш герой встал очень рано поутру. «Сегодня последний день октября, — прошептал он про себя, — скоро наступит и мафика, дождливое время года, с его ливнями, грозами и зарницами. Пора уже мне избрать подходящее место для постройки тэмбе. Конечно, сегодня и в следующие за этим дни мне этого не сделать, мне необходимо немедленно отправиться в Удшидши и повидать Лео.

С ним ли здесь, на берегах Танганайки, его верная Зюлейка, или жестокий рабовладелец разлучил эту семью? Что-то поделывает теперь тот маленький парнишка, которого я спас от смерти? Сколько теперь может быть лет сыну Зюлейки? Лет четырнадцать или пятнадцать! Каким, однако, я стал любопытным; ведь речь идет о простых неграх! Да, но эти люди когда-то служили мне верой и правдой и никогда не забывали Белой Бороды-Нежного Сердца. Я слышу, твой призыв, дорогой Лео, и спешу выкупить тебя из тяжкой неволи. Ты снова будешь бродить со мной по лугам и лесам, по горам и долам, и, право, природа здесь прекрасней и богаче, чем там, на твоей дальней родине, в стране Бори или Динка, ставшей твоей второй родиной. Но что я медлю? Скорее в путь! Одного дня пути, полагаю, будет достаточно, чтобы добраться до Удшидши. Ведь мы — гребцы отменные, и тогда, друг, ты порасскажешь мне о своих радостях и горестях!»

С этими словами Симба вышел за порог своей хижины. Там, на дворе, Инкази уже ожидал его; за спиной у него была котомка со съестными припасами, а в руке — грозное копье.

— Мы уж позавтракаем в лодке, — сказал он, указывая на свою котомку, — сейчас ведь еще слишком рано! К тому же, отправляясь в дальний путь, мы никогда не должны кушать раньше, чем принесем обычную в этих случаях жертву Муциму. С восходом солнца мы будем на его острове.

Симба усмехнулся. Как богата была эта страна богами и духами! В каждом лесу водились лесные духи или лешие, на каждой горе обитали горные духи, во всех реках и озерах имелись свои водяные или духи реки и духи озера. Множество холмов, островов, пригорков и ущелий были посвящены этим духам и избраны ими в качестве излюбленных мест пребывания. Так, по крайней мере, рассказывали друг другу негры по сберегу Танганайки, и не только они, а даже и арабы научились верить в духов озера, и многие из них уверяли, что явственно слышали голоса этих духов. Даже и Симбе казалось теперь, что он слышит их голоса в то время, когда он вместе с Инкази спускался с горы. Шум прибоя торжественно раздавался по лесу, доносясь снизу могучими мерными раскатами. Симба мысленно творил свою утреннюю молитву, видя повсюду проявление премудрого всемогущего Божества, Творца этой природы и всей обширной вселенной.

Инкази, шедший впереди, вдруг остановился.

— Послушай, Симба, ведь ты едешь в Удшидши, чтобы выкупить там у Солимана твоего друга, но у тебя нет при себе товаров. Чем же ты заплатишь Солиману? Уж не забыл ли ты захватить их второпях?

— Не беспокойся об этом, Инкази, — ответил, улыбаясь, Симба, — в Удшидши я могу получить у арабов столько всякого товара, что могу выкупить не одного, а сотни и больше невольников!

Инкази успокоился, но тем не менее никак не мог понять, почему арабы должны были доставить ему сукно, бусы и жемчуг. Бедный негр полагал, что Симба держал при себе все свое имущество.

Этот простой рыбак с озера Танганайки не был еще посвящен в тайны торговых и финансовых оборотов восточной Африки.

Симба ничуть не хвастал. Действительно арабы, начиная с Занзибара, перекрещивающие во всех направлениях всю восточную Африку, являются своего рода банкирами, которые по рекомендации их деловых приятелей снабжают путешественников всем необходимым. Симба также имел немало таких рекомендательных писем, иначе говоря, векселей, как раз на Удшидши, являвшемся важнейшим торговым центром на берегу Танганайки. Между этими рекомендациями были и такие, которые относились к самому влиятельному из местных арабов, игравшему роль вождя, или главаря, и через него он надеялся без труда заставить Солимана уступить ему Лео.

Густой туман заволакивал озеро Танганайку, когда наши приятели пустились в путь. Но фарватер его был так хорошо знаком Инкази, что тот без малейшего затруднения быстро гнал вперед свою маленькую лодочку из древесной коры, легкую и ходкую, как перышко, которая, вскоре выйдя из залива Лувулунгу, очутилась в открытом озере. Теперь Инкази установил и поднял небольшой парус, и крошечное судно, гонимое попутным ветром, быстро понеслось по волнам родного озера.

Солнце начинало всходить и мало-помалу разгонять туман; там и сям этот млечный покров как бы разрывался, и глаз мог обнять все больший и больший горизонт этой, казалось, беспредельной водяной поверхности. Вдруг налетел резкий порыв ветра, разом разорвал туман, согнал его в громадные клубы, и в несколько минут, точно по колдовству, на глазах Симбы совершилось чудо.

По обе стороны челнока, справа и слева, точно высокий белый вал, клубился густой туман, а посреди, между этими двумя белыми стенами, открывалась широкая, совершенно открытая полоса воды и над ней ясное голубое небо, точно большая столбовая дорога, ярко освещенная солнцем.

Вода на всем протяжении этого открытого пути сверкала и искрилась под лучами солнца, точно затканная серебряными нитями. Эта прямая, как струна, широкая дорога тянулась далеко-далеко, и, наконец, глаз останавливался на цветущем зеленом островке, кругом поросшем зелеными тростниками, украшенном тенистыми деревьями, цветущими кустами. Точно заколдованный замок, построенный из свежей живой зелени, выплывал из сверкающей воды этот зеленый остров. Густая сеть прибрежных тростников, точно решетка, окружала со всех сторон зеленый замок, клумбы кустов в цвету обступали главный корпус его, который состоял из густолиственных пальм и акаций, тогда как два громадных хлопковых куста по правую и по левую стороны стояли, точно две сторожевые башни.

Симба не мог оторвать глаз от этой дивной картины, залитой первыми лучами восходящего солнца, а Инкази, указав веслом на остров, сказал:

— Это остров Муциму! Он один обитает на нем. Ни один человек не смеет поселиться на нем или построить там свою хижину, даже рвать цветы или охотиться на зверей. Здесь вечно должен царить мир и тишина, такова воля Муциму. Но Муциму бывает доволен, когда Вавенди пристают к его острову и сходят на берег, чтобы принести жертву могучему, кинуть горсть бус в озеро и горсть хлебных крошек в воду для его рыб.

Тогда просветляется его лик и небо остается ясным и светлым, не гремит гроза, не ревет буря, и озеро остается спокойным, так что пловец смело может рассчитывать на счастливое плаванье. Но всякий, кто сходит на остров, даже для принесения жертвы, не должен оставаться на нем более, чем это необходимо! Только потерпевший кораблекрушение или преследуемый людьми человек может укрыться на этом острове, и Муциму охотно примет несчастного под свое покровительство: Муциму так же милостив в своей доброте, как страшен в своем гневе. Он сжаливается над бедными людьми и для голодных убивает жирного буйвола, посылая иногда подвластных ему духов в деревни и села, чтобы они навели бедных Вавенди на след дичи.

Он ненавидит лесных разбойников, воров и Руга-Руга и ставит им повсюду сети и ловушки; выманивает их на ровную, спокойную, как зеркало, поверхность озера и затем нахлестывает резким ветром сердитые волны, которые с ревом и смехом поглощают их челноки.

Но коренных обитателей страны, Вавенди, он любит и хранит любовь к ним в своем сердце, и нам нечего опасаться его, если только мы сами не забываем о нем!

Видишь, Симба, Муциму уже знает, что мы направляемся к его острову, чтобы принести ему жертву, потому что он улыбается и лик его приветливо обращен на нас; туман рассеивается и безоблачное, голубое небо приветливо глядит на нас; Муциму сулит нам благополучный путь.

Торжественно звучали эти слова Инкази, и даже Симба с благоговением ступил на этот священный остров.

Инкази всыпал в озеро горсть бус и хлебных крошек, затем, достав из своей котомки сушеную рыбу и домашний хлеб, снес эти яства с благоговейным видом под одно большое развесистое дерево, стоявшее среди зеленой лужайки невдалеке от берега. У подножья этого дерева он сложил свое приношение, набожно шепча какие-то слова, которых Симба, конечно, не понял. Вероятно, дерево это считалось священным и слыло за обиталище какого-то доброго духа.

Симба терпеливо ждал, когда Инкази исполнит свой несложный религиозный обряд.

Он не сорвал ни одного цветочка; привычный глаз охотника не искал следа дичи; даже на самую траву нога его ступала осторожно, чтобы не затоптать ни одного растения, даже и сорного, в саду милостивого и вместе грозного духа озера. В полном безмолвии он и Инкази вернулись к своей лодке и по окончании жертвоприношения покинули Священный остров.

Только тогда, когда они отъехали шагов на тысячу от острова, Симба решил обратиться к Инкази со следующими словами:

— Ну вот, жертва принесена. Бог твой умилостивлен, ветер для нас благоприятный, и теперь я полагаю, что мы к вечеру благополучно достигнем Удшидши!

— Ну, это еще неизвестно, — сказал Инкази, — мы умилостивили только Муциму, но нам следует еще умилостивить черта w его жену!

Белая Борода недоумевал: ведь это было настоящее сказочное путешествие, точно из «Тысячи и одной ночи». И если так должно было продолжаться и далее, то едва ли им удастся добраться до захода солнца в Удшидши. Его утешало только одно, что эти церемонии жертвоприношений были весьма не сложны и не продолжительны, и, вероятно, черту и его жене не придется приносить более продолжительной жертвы, чем Муциму, величайшему из духов озера, которому все остальные были подвластны.

Симба хотел было обратиться к Инкази с несколькими шутливыми вопросами относительно дьявольской четы, но лицо юноши, который теперь опять готовился пристать к берегу, было так серьезно, так торжественно, что он невольно удержался от вопроса и промолчал. Между тем человек приближался к совершенно отвесной стене громадной скалы, словно колдовством выросшей прямо из воды; вокруг этой скалы озеро было особенно бурно и волны ударялись в нее с шумом и плеском.

— Здесь обитают черт и его жена! — сказал Инкази, указывая на отвесную скалу.

Симба утвердительно кивнул головой. «Пусть себе Инкази сам справляется, как знает, со своими чертями», — мысленно решил он, остерегаясь оскорбить каким-нибудь необдуманным словом черта и его супругу, зная, что Инкази долго не простит ему этого.

Но вот человек остановился вблизи прибоя. Инкази положил на весло несколько бисерин, муки и одну сушеную рыбку и, опустившись на одно колено, протянул далеко вперед это весло, громко воскликнув: «О, черт! Дай нам тихие воды на озере! Дай нам мало ветра, дай нам мало дождя! Пусть наш челнок идет легко и быстро!»

Произнося эти слова, он опустил в воду весло со своими приношениями и затем стал прислушиваться. Симба машинально последовал его примеру. Вдруг произошло нечто такое, отчего лицо Инкази озарилось внезапной радостью, а Симбу повергло в сильное удивление и недоумение. Среди шума волн и плеска могучего прибоя послышался какой-то странный голос, произнесший несколько незнакомых слов. То было своеобразное эхо, которое Инкази, очевидно, принял за ответ дьявола. И не мудрено, потому что даже Симбе показалось в первый момент, что там, в скале, запрятался какой-то человек и отвечает глухим голосом на слова Инкази.

Между тем последний снова направил свой челнок в открытое озеро и еще некоторое время молчал. Симба начинал терять терпение, у него стало уже бурчать в желудке; свежий утренний воздух развивал аппетит. Поэтому, указав на кошель со съестными припасами, он сказал:

— Теперь мы уже принесли жертву Муциму и подарили жене черта бусы и накормили самого черта. Не пора ли подумать о себе и позавтракать?

Инкази весело кивнул головой и принялся доставать припасы из своей котомки.

— Ведь он нам ответил! — сказал Инкази многозначительно и при этом откусил кусок сушеной рыбы.

Симба ничего не сказал и принялся есть, не ожидая приглашений.

Очевидно, что Муциму и супруга черта охраняли наших путешественников во время их пути. Солнце только что начало склоняться к закату, когда они увидели Удшидши.

— Теперь уже недалеко от Коршунова места! — сказал Инкази и указал рукой на песчаное место, где Симба действительно увидел кучу коршунов или ястребов.

— Что же это за место? — спросил он. — Я его почему-то не заметил, когда плыл из Удшидши к вам, в залив Лувулунгу.

— Может быть, тогда коршунам не было здесь работы, — отвечал Инкази, — это место отведено для успокоения негров-невольников, когда сердце их перестает биться. Но, как ты видишь, они и здесь не покоятся. Коршуны съедают их тела, а солнце отбеливает только остов! Смотри, сюда легко может попасть и твой Лео, Симба, если Солиман найдет нужным избить его до смерти!

Теперь только Симба понял, в чем дело. Между тем их челнок с быстротой птицы летел прямо к тому месту, которое носило название невольничьего кладбища Удшидши. Все яснее и яснее выделялись мельчайшие подробности этого печального места.

На этом кладбище не было ни одного могильного холма, ни одного креста, как у нас, ни могильной плиты, ни кипарисов, как это водится у магометан; ведь это было место погребения невольников, а невольники, по мнению арабов, не люди!

Покойников-невольников без всяких хлопот вывозили за город и бросали на песок, а коршуны и гиены, зная прекрасно это место, постоянно являлись сюда и исполняли обязанности могильщиков, справляя в то же время и поминки по усопшим. Симба невольно содрогнулся и почувствовал некоторое облегчение лишь тогда, когда заходившее в этот момент солнце разом скрылось, и быстро спустившаяся на землю темнота закрыла от него эту отвратительную картину. Он вздохнул с облегчением, когда, наконец, это кладбище осталось далеко позади.

Таково было первое приветствие Удшидши, этой торговой метрополии Танганайки и резиденции богатых арабов, торговцев живым товаром, которые с ловцами невольников держали в своих руках всю Африку и наводили страх и ужас на всю страну, совершая повсюду вопиющие злодеяния. Симбе вспомнилось, сколько крови пролито было и сколько ее еще проливается каждый раз при ловле невольников. Кажется, этой кровью можно было бы окрасить всю Танганайку! И в руках одного из таких извергов, одного из самых жестоких ловцов невольников находится теперь и его Лео!

Под влиянием этой мысли с поспешностью выскочил он из лодки, когда та, наконец, причалила к одной из пристаней гавани Удшидши. Осведомившись у первого встречного о жилище Солимана, он торопливым шагом направился туда.

Инкази последовал за ним, неся за спиной свою котомку; что же касается челнока, то негр знал, что в гавани никто не может украсть его.

В душе он очень удивлялся, что Симба не сказал ему ни одного слова благодарности за тот поистине диковинный подвиг, какой он сегодня совершил для него! Так быстро он еще ни разу в жизни не поспевал в Удшидши. Пусть-ка белый поищет другого такого гребца, который доставил бы его так быстро из бухты Лувулунгу сюда!

Таких гребцов пришлось бы долго поискать, потому что подобную мастерскую штуку не всякий способен проделать.

Дом, в котором жил Солиман, подобно всем другим домам арабов в Удшидши, был грубой массивной мазанкой, имевшей со стороны улицы довольно обширную прохладную веранду.

На этой-то веранде находились в данный момент Солиман, Осман и несколько рабов-невольников. При свете небольшой масляной лампы и нескольких факелов можно было видеть, что арабы оживленно жестикулировали и находились, по-видимому, в крайне возбужденном состоянии.

— Псы! — крикнул как раз Солиман. — Плетью бы всех вас перепороть! Вы плохо его искали, если не сумели найти. Завтра я сам лично выеду отсюда. Держите «Змею» наготове!

Негры поспешно удалились, благословляя судьбу за то, что могли уйти с глаз своего разгневанного господина.

Теперь Симба взошел на веранду в сопровождении своего верного спутника Инкази и подошел к Солиману и его племяннику. Солиман был положительно поражен в первую минуту, но затем радостно воскликнул:

— Велик Аллах! Он привел Симбу в мой дом! Чего ты желаешь от меня и чем я могу служить тебе? — обратился он к гостю.

Симба, не теряя ни минуты, прямо пошел к цели своего посещения:

— Я хотел бы купить у тебя одного из твоих рабов, Солиман, — сказал он, — именно Лео, которого знавал раньше и который мне теперь был бы очень нужен.

— Лео! Этого негодяя Лео?! — гневно воскликнул Солиман. — Не издевайся надо мной, Симба! Ты, вероятно, уже слышал! Ведь все в Удшидши говорят о нем!

— Как мог я слышать что-либо, — возразил Симба, — когда я всего несколько минут как прибыл в Удшидши и прямо с гавани пришел сюда. Скажи мне, что он совершил такого ужасного?

— Так ты еще ничего об этом не знаешь? — сказал Солиман, понемногу успокаиваясь. — Знай же, что Лео бежал и мои люди тщетно ищут его. Но я должен во что бы то ни стало разыскать его и примерно наказать этого подлого раба. И я сделаю это, видит Бог! На нем я покажу страшный пример всем беглецам и покараю без милости этого негодяя, которого я одарил своим доверием, сделав его своим первым, старшим рабом!

— Зачем ты так волнуешься, Солиман, — проговорил Симба, — мало ли у тебя рабов и невольников? Одним больше или одним меньше — для тебя все равно! Я помогу тебе разыскать его, если ты обещаешь мне, что продашь мне, когда он отыщется. Назначь сейчас же цену, и я уплачу тебе теперь же за него. Пусть этот беглый раб будет моим, а тебе не придется и заботиться о нем!

Солиман отступил на шаг назад и смерил Симбу удивленным, недоумевающим взглядом, затем стал прохаживаться взад и вперед по веранде, очевидно, обдумывая что-то. Лицо его становилось все гневнее и злобнее, а под конец он разразился громким, раскатистым смехом.

— Ха, ха, ха, ха! Солиман старый дурак: он ищет Лео здесь, в окрестностях Удшидши, а птичка упорхнула куда дальше! Он укрывается в горах Кунгве, но я сумею разыскать его и там, и тогда отомщу ему, и месть моя будет ужасна. За находящегося в бегах раба еще никто никогда не предлагал ни одного куска ткани! Ты видел его и знаешь, где он находится, и явился, чтобы: спасти его от заслуженной кары, купив его у меня. Но нет, ты ошибаешься, Симба! Знай, что я никогда ни за какие сокровища не соглашусь продать тебе его; Лео останется у меня и будет моим рабом до тех пор, пока не попадет на коршуново поле!

Симба мрачно посмотрел на араба.

— Солиман, — сказал он по-прежнему невозмутимо спокойно, — мне чужда всякая ложь, и я смею тебя уверить именем Бога Всемогущего, что я не знаю, где теперь скрывается Лео. Я не видел его ни в Удшидши, ни на берегах Танганайки. Тебя, быть может, удивляет, что я принимаю такое участие в этом человеке. Но, если хочешь, я скажу тебе, почему. Много лет тому назад на берегах далекого Нила он был мне верным, преданным слугой. Я подарил ему свободу и обещал всегда помогать и содействовать ему за то, что он в трудное время не покидал меня и делил со мной всякое горе, нужду и опасности. Правда, мне представился случай облагодетельствовать его, что я, конечно и сделал, и Лео не забыл меня. Когда мой Сузи был здесь, в Удшидши, чтобы нанять барку для моих товаров, он случайно встретился с Лео, и тот послал мне с ним, поклон, поклон и ничего более, уверяю тебя; Солиман. И вот, я приехал сюда, чтобы, повидать его и перекупить, если можно, так как теперь имею надобность в слуге.

— На которого ты мог бы вполне положиться, не так ли? — насмешливо добавил Солиман. — И ты все же хочешь купить его, хотя сейчас только слышал, что он беглец и ненадежный человек? Я охотно верю тебе, Симба, но для меня это дело другого рода, чем для тебя. Я владею огромным числом рабов, и только путем жестокой строгости могу держать их в должном порядке. Кража и даже убийство в моих глазах меньшие преступления, чем бегство. А ты желаешь, чтобы я оставил его безнаказанным! Нет, это положительно невозможно!

— Великодушие красит человека! — наставительно проговорил Симба.

— Да, но и справедливость также красит его! — глухо возразил Солиман.

— А если у него здесь жена и ребенок? Неужели он бросил их на произвол судьбы? — вдруг спросил Симба, хотевший также узнать что-нибудь о судьбе Зюлейки и ее сына.

Солиман удивленно отступил на шаг.

— Ты, я вижу, интересуешься и всей его семьей! — сказал он, улыбаясь. — Лео единственный из всех моих рабов, который не имеет ни жены, ни семьи. Он все еще, кажется, тоскует по своей колдунье, на которой был женат там, в стране Динка.

— Ты ее знал? — с живостью спросил Симба. — Она была когда-то моей невольницей!

— Ты, может быть, желал бы купить и ее? — сказал Солиман. — Но в таком случае ты обратился не к тому человеку, к кому тебе следовало. Зюлейка, так зовут эту колдунью, предалась дьяволу. Она скрылась тогда же в пещере, обитаемой дьяволами и охраняемой змеями, и с тех пор ее больше не видели.

— Ты бывал в Бахр-эль-Газале, Солиман? — перебил его Симба.

— Да, я не отрицаю этого, — ответил тот, — мало того, смею тебе сказать, что Лео я сам лично захватил тогда!

В этот момент к Солиману подошел Осман и, отозвав его немного в сторону, шепнул:

— Ты выдал себя, Солиман!

— Не прерывай меня! — досадливо и вместе с тем презрительно оборвал его старик, а затем продолжал, обращаясь к Симбе.

— Да, я захватил его, и потому-то он мне особенно дорог и я не могу и не хочу продать его ни за какие сокровища в мире!

Симба молчал некоторое время, а старик между тем, казалось, все более и более успокаивался.

— Но что же мы здесь стоим и говорим друг с другом, точно враги! — вдруг спохватился Солиман. — Войди в мой дом, покурим, выпьем кофе и побеседуем!

Симба последовал его приглашению, а Инкази, не понимавший ни слова по-арабски, отошел в сторону и прислонился к одному из столбов веранды.

— Солиман, — начал снова Симба, — знаешь ты пещеру злых духов в стране Динка?

— Слышал я о ней много, даже видел и вход в нее! — ответил тот.

— Но ты, конечно, не решился войти в нее?

— Иншаллах! — воскликнул араб. — Конечно!

— А я в ней был! — медленно произнес Симба.

— Ты? — спросил Солиман с деланным удивлением.

— Разве ты не слыхал в Бахр-эль-Газале о Белой Бороде-Нежном Сердце?

— Он там живет в сердцах и памяти всех! — сказал араб, на лице которого виднелось напряжение.

— Он сидит здесь, — перед тобой! — сказал спокойно и просто Симба. — И я мог бы многое рассказать тебе о той пещере и той стране. Ты, верно, знаешь, если был в Бахр-эль-Газале, что Белая Борода-Нежное Сердце никогда не лжет: так слушай же, что я скажу. Ты только что с насмешкой сказал, что не уступишь мне Лео, даже если бы я предложил тебе за него все сокровища Удшидши. Здесь, конечно, я не могу предложить их тебе, но в Бахр-эль-Газале я мог бы дать тебе более того, потому что там я знаю места, где скрыты громадные сокровища.

При этих словах глаза Солимана разгорелись от алчности; Осман также придвинулся к говорящим. Известно, что все жители востока — большие охотники до сказок и различных сказочных таинственных рассказов со всякой небывальщиной и страхами. Симба сразу заметил это, но молчал.

— Слышал и я об этом, — сказал немного погодя Солиман, — но скажи, почему ты не вырыл эти сокровища, если знаешь, где они зарыты?

— Потому что тому, кто нашел этот клад, мужественному другу моему, Гассану, он стоил жизни! — глухо промолвил Симба.

— Да, это также правда, — об этом говорят все в Бахр-эль-Газале! — воскликнул Солиман, удивление которого возрастало с каждой минутой.

— Так расскажи же нам об этом, Симба! — прибавил он.

— К чему?! — отвечал Симба. — Все равно ни один человек не решится теперь войти туда. И сейчас еще меня пронимает дрожь от одного воспоминания о тех ужасах, которые мне пришлось пережить там!

— Ах, расскажи, расскажи нам! — воскликнул теперь, в свою очередь, и Осман, с нетерпением ожидавший рассказа и уже заранее предвкушавший несказанное удовольствие при мысли о том, что он сейчас услышит.

— Теперь уже поздно, в другой раз когда-нибудь! — улыбаясь, уклонился Симба.

— Ах, все это сказки! — презрительно воскликнул Осман. — Ни один человек, даже и ты, никогда не видал этих сокровищ.

— К чему мне лгать? — ответил Симба. — Что нам за польза от сокровищ, зарытых за многие сотни миль отсюда?

— Как, что за польза? — воскликнул Осман. — Ведь мы вскоре опять вернемся в Бахр-эль-Газаль!

— И потому ты хочешь, чтобы я указал тебе место, где зарыты эти сокровища? — с едкой иронией сказал Симба. — Солиман не желает даже оказать мне пустой услуги и продать одного раба, а я должен вам с первого слова указать путь к тому месту, где вы найдете средство приобрести сотни рабов? Да что нам торговаться? Ведь раб этот уже не в твоих руках, Солиман, или ты все еще надеешься, что твои люди разыщут его в окрестностях Удшидши?

— Теперь находится на поисках еще один отряд моих людей, они должны вернуться завтра утром! — отвечал старый араб, изменивший теперь свое мнение о Симбе.

— Ну, так я зайду к тебе завтра поутру осведомиться, — сказал Симба, вставая. — А теперь пойду к другу моему Магомету, где намерен переночевать! Да умерит Господь твой гнев и да склонит Он сердце твое к добру! — добавил он, прощаясь.

Оба араба долгое время смотрели вслед удалявшемуся гостю. Симба и Инкази давно уже успели скрыться в темноте, а Солиман и Осман все еще не обменялись между собой ни словом. Наконец, младший заговорил первый.

— Продай ты ему этого раба! — сказал он.

Солиман злобно расхохотался.

— Болван! — воскликнул он. — Теперь-то именно для меня особенно важно вернуть этого негодяя Лео, так как все, что известно Симбе, известно и ему, и я заставлю его во всем сознаться. Если оба сообщат мне одно и то же, то мы из их сообщений сумеем извлечь пользу, вернувшись в Бахр-эль-Газаль; если же эти собаки лгут, то оба они поплатятся за это жестокой смертью!

Глава VII Гонка

Рынок в Удшидши. — Большое портмоне. — Из Тюрингенского леса к берегам Танганайки. — Приготовления на берегу. — Носовые платки вместо денег. — «Стрела» и «Змея». Гонка начинается. — Заколдованная тростинка. — Враждебные рыбаки. — Соко, лесной человек. — Вновь у Мудимы.

Гавань Удшидши является в то же время и местным рынком, и с самого раннего утра здесь начинают кипеть жизнь и оживление. Одним из первых прибыл сюда в этот день Симба, когда Инкази еще спал.

К югу от рынка, раскинувшегося на пространстве приблизительно в 2,500 квадратных метров, виднелись тэмбе арабов, обширные, массивные мазанки с плоскими крышами и прохладными выходящими на улицу верандами. Пальмы и дынные деревья зеленели вокруг этих домов, гранаты и бананы грациозно склоняли свои ветви над крышами и стенами жилищ, в числе которых стояло и тэмбе Солимана. С рынка тэмбе его было прекрасно видно, и Симба мог проследить с рыночной площади возвращение отряда, высланного на поиски Лео. Весь берег был занят арабскими судами. Здесь были и торговые, и военные суда, в числе их находился и «Лентяй» шейха Абдуллаха, большое, громоздкое, неуклюжее судно, имевшее до пятнадцати метров в длину, около трех в ширину и не более полутора в глубину. Это было, если можно так выразиться, козырное судно Танганайки; оно имело на передней части нечто вроде маленького укрепления, производившего на туземцев впечатление настоящей плавучей крепости и внушавшего им большое уважение, не чуждое известной доли чувства страха.

Большинство этих арабских судов были крайне неуклюжи и, без сомнения, парусность их не могла считаться отличной. Только одна «Змея» с первого же взгляда производила впечатление легкого быстроходного судна. Это был настоящий крейсер озера Танганайки. «Змея» считалась самым ходким судном, не имевшим себе соперников в этих водах, но Инкази уверял, будто он на своем маленьком челноке из коры может обойти любую парусную яхту, в том числе и «Змею», хотя до сих пор ему не представлялось случая.

Между тем рынок начинал мало-помалу оживляться. Картина становилась все пестрее и разнообразнее. Начинали прибывать поселяне и торговцы из окрестных селений с бобами, пшеном и кафрским зерном. В больших горшках и чанах стояло вывезенное на продажу пальмовое вино и мед их Укарангских лесов; везде виднелись груды всевозможных плодов, бананов, дынь, огурцов, хлебных плодов и сахарного тростника. Прибывали сюда также одни за другими жители Увира с издали слышным лязгом и звоном своих железных изделий, браслетов и колец для щиколоток ног и проволоки всех сортов. Тут же мычали быки, блеяли козы и овцы и квохтали куры…

За ними явились и покупатели с большими «портмоне», представлявшими немалый груз, так как здешняя ходячая монета состояла из кусков синего и белого холста английских фабрик, клетчатых тканей и стеклянных бус Софи, напоминающих тоненькие стеклянные дудочки длиной в полдюйма, сливая в одно беспредельное море торговых сделок глубину Тюрингенских лесов с прибережьем Танганайки.

Теперь уже повсюду шел оживленный торг и устанавливались цены на товар. За козу давали два метра полотна, за десять литров пальмового вина — два метра, за меру маиса — один метр и т. д. В другом углу площади уплачивались более высокие цены. Там был товар другого рода: торговали живым товаром, живыми людьми. За молодую девушку, почти ребенка, просили восемьдесят метров холста, за другую, более взрослую, полтораста; за мальчика-невольника десяти лет предлагали пятнадцать метров, за старика пятидесяти лет — только десять метров. Таковые были в этот день цены на этом африканском рынке.

Но Симба не обращал внимания на кипевшую кругом него жизнь и суету; он поминутно поглядывал по направлению тэмбе Солимана, поджидая возвращения людей, высланных на поиски. «Куда бы мог бежать Лео? — размышлял он. — Конечно, только к нему, в горы Кунгве, а ближний путь туда вел по озеру Танганайке». Этим именно путем и ушел Лео. У Симбы почва горела под ногами, ему хотелось бы сейчас сесть в свою лодку и отплыть обратно, но ему надо было непременно переговорить еще раз с Солиманом и убедиться окончательно в том, что бегство Лео удалось.

Симба окружил себя в глазах арабов ореолом обладателя тайнами кладов, и, зная прекрасно этих людей, сознавал, что вызвал в них большее уважение к себе. Этим он надеялся до известной степени смягчить участь Лео в случае, если бы тот опять попал в их руки. Грубые и жесткие люди были все эти арабские торговцы, но алчность и суеверия не уступали в них чувству жестокости, и потому-то Симба и противопоставил зверской жестокости и злобе Солимана его алчность к наживе и его суеверный страх перед всем, что таинственно и непонятно для него.

Правда, между Симбой и Солиманом лежал еще один огромный камень преткновения: предполагалось вооруженное нападение на Лугери в самом непродолжительном времени, и друг его Магомет сообщил ему под видом строгой тайны, что Солиман и Осман снарядили целый отряд, и что к югу от Удшидши недолго будут царить мир и тишина.

Но теперь, конечно, об этом не стоило говорить. Нападение следовало отразить силой оружия, а не переговорами; в данный же момент Симба и Солиман еще не стояли на враждебной почве друг против друга.

Размышляя таким образом, Симба окинул рассеянным взглядом гавань и берег и к немалому своему удивлению увидел, что на «Змее», готовятся к поспешному отплытию, ставят паруса, грузят товары и припасы. Инкази, также совершенно готовый к отъезду, сидел в своем маленьком челноке и с видимым интересом следил за работой вадшидши, находящихся на службе у Солимана и хлопотавших теперь над снаряжением «Змеи» в далекий путь.

Значит, старик не шутил вчера, когда сказал, что отправится завтра в горы Кунгве отыскивать Лео. К чему же иначе это спешное приготовление к отъезду?

В это время на рыночной площади появилась кучка измученных, заморенных негров, направлявшаяся к жилищу Солимана. Очевидно, это были люди, высланные для поимки Лео и возвращавшиеся после бесплодных поисков. Симба последовал за ними и, придя к Солиману, услышал из его уст подтверждение своего предположения, что Лео еще не удалось захватить.

На этот раз Солиман казался более спокойным и был более предупредителен по отношению к Симбе, чем вчера.

— Как видно, мой невольник избрал водный путь. Я сам поеду сейчас на юг и буду расспрашивать о нем во всех прибрежных селениях, а также побываю в тэмбе Мудимы и там поспрашиваю о нем! Кстати, я узнал, что ты прибыл сюда в жалком челноке, и так как моя «Змея», вероятно, придет гораздо раньше в залив Лувулунгу, то, если хочешь, я с готовностью предлагаю тебе отправиться вместе со мной на моей барке, — проговорил Солиман.

— Весьма благодарен тебе за твое предложение, Солиман, — отвечал Симба. — Но я обещал Инкази, что вернусь с ним, а так как ты, наверное, меня догонишь, то в случае, если бы мой челнок действительно оказался неудобным, я с большой радостью воспользуюсь твоим любезным предложением. Итак, до скорого свидания!

Он с облегченным сердцем распростился с работорговцем и поспешил в гавань.

— Инкази, — крикнул он, — нам следует как можно скорее вернуться!

— Хорошо, Симба, — ответил тот, — но нам надо захватить с собой что-нибудь из пищи; Ты ведь хотел купить рабов, а у тебя нет даже двух-трех бус, чтобы выменять курицу.

Симба смутился, однако вспомнил, что при нем есть «деньги», два не бывших еще в употреблении носовых платка. Это была самая настоящая африканская мелкая ходовая монета. Достав их из кармана, он передал Инкази и сказал:

— Думаю, что тебе этого хватит! Беги скорее и купи на рынке все, что тебе покажется нужным!

Инкази не заставил себе повторять дважды это приказание; в одну минуту он исчез и вслед за тем почти тотчас же возвратился бегом к своему челноку, неся довольно объемистый узел со съестными припасами. Спустя всего несколько минут маленький челнок из древесной коры уже покинул гавань Удшидши, весело покачиваясь на волнах.

— Инкази, — проговорил Симба, — ты видел, что «Змея» готовится к отплытию. Как ты думаешь, когда она снимется с якоря?

— Да она может сняться хоть сейчас! — отвечал негр.

— Ну, а скажи, кто идет быстрее — «Змея» или же твой челнок?

— Симба, — ответил укоризненным тоном юноша и в голосе его слышалась затаенная обида, — ты даже не спросил о названии моего челнока. Зовут его «Стрела», а теперь суди сам, кто из двух проворнее: «Змея» или «Стрела»?

— Прекрасно! — воскликнул Симба. — Знай же, друг мой, что Солиман сейчас направляется в Лувулунгу. Он полагает, что Лео бежал туда, да и я сам того же мнения, а потому мы должны во что бы то ни стало вернуться прежде него в нашу бухту!

— Да, он намеревается уехать из Удшидши, — сказал Инкази, — смотри, они уже отчалили от берега. Ну, так посмотрим, Солиман, — крикнул он, вскочив в своем челноке, — ведь мы вышли немного вперед!

— Обойди его, Инкази! — подзадоривал его Симба. — Я щедро вознагражу тебя!

— Хо! Хо! — крикнул Инкази, воодушевляясь. — Победа останется за нами! Посмотри только, сколько он народа забрал с собой, да и товар у него тоже есть; смотри, они ведь слишком нагрузили судно! С таким-то полным брюхом «Змее» трудно будет быстро плыть! Прекрасно. Нам необходимо поспеть раньше Солимана к Мудиме и к Лугери, потому что Солиман ищет в горах Кунгве не одного только Лео. Я знаю, он хочет посетить и Муриро, и Индша и ведет с собой всех своих воинов. Вперед! Ветер для нас попутный! — И, упав на колени, юноша поднял руки к небу, воскликнув: — О, Муциму, защити землю и народ Вавенди!

Симба тоже мысленно творил молитву, обращаясь к Единому Истинному Богу и Творцу всей вселенной. Но Инкази окликнул его.

— Наляг на весла, Симба! Наляг сильнее, нам нельзя терять даром ни одной минуты!

Они уже поравнялись с печальным кладбищем невольников; Удшидши начинала скрываться из вида, а «Змея» с раздутым ветром большим парусом устремлялась вперед. Но и «Стрела» быстро неслась по волнам, и Инкази поминутно измерял взглядом расстояние, отделявшее его от «Змеи».

— Ну, гонка началась!

Медленно уходил из глаз гребцов восточный берег Танганайки; холмы сменялись долинами, долины — холмами.

Прошло около часа с тех пор, как началась эта гонка, когда Инкази со вздохом облегчения сказал:

— Теперь мы можем отдохнуть: «Змея» ни за что не нагонит нас!

Действительно, расстояние между двумя судами значительно увеличилось. Теперь даже Симба, славившийся своей необычайной зоркостью, не мог уже различать отдельных фигур на деке «Змеи» невооруженным глазом.

— Посмотри-ка, Инкази, эта трубка у меня не простая: она может приблизить к нам «Змею», — проговорил, улыбаясь Симба, передавая своему спутнику бывшую при нем небольшую зрительную трубу.

Нерешительно и как-то боязливо приблизил ее Инкази к своему глазу.

— Закрой другой глаз! — поучал его Симба, и послушный Инкази забавно закрыл его всей ладонью, так что Симба невольно громко расхохотался.

— Что же ты видишь теперь? — спросил он.

— Воду, кажется… да, это вода! — ответил тот.

— Ну, а теперь? — продолжал расспрашивать Симба, поправив подзорную трубу.

— Все еще воду! — ответил молодой негр, но голос его уже звучал как-то сдавленно и глухо.

— А теперь?

Вместо ответа Инкази вдруг откинулся назад так внезапно, что «Стрела» покачнулась и чуть было не перевернулась. Закрыв лицо обеими руками, молодой негр воскликнул полным ужаса голосом:

— Симба, Симба! Это злое колдовство! Брось скорей в воду эту гадкую трубу; она приближает к нам «Змею»!

— Не болтай глупостей, — смеясь, возразил Симба, — эта труба только помогает мне лучше видеть и различать то, что надо. Я полагал, что ты обрадуешься, когда увидишь, что Солиман стоит на палубе и с поднятым хлыстом подгоняет своих вадшидши грести сильнее! Он понял, что перегнать нас не так легко!

— Да, я видел Солимана с плетью! — сказал Инкази, немного успокоившись. — Но прошу тебя, Симба, задвинь и убери твою заколдованную трубку; она какая-то страшная, когда так блестит и отсвечивает на солнце!

— Погоди, милый мой Инкази, — отозвался Симба, — прежде всего эта зрительная труба должна сказать мне, сколько человек воинов везет с собой Солиман в горы Кунгве; мне надо сосчитать их! — И, приставив к глазу трубу, он продолжал медленно говорить. — Осман тут же с ним… эти черномазые парни с ружьями, это, очевидно, его солдаты… погоди! сколько их?.. пять, семь… одиннадцать… пятнадцать… семнадцать… ну, около двадцати, никак не больше… прекрасно! остальные просто вадшидши, они не сойдут на берег! — Симба замолчал и еще в продолжение некоторого времени смотрел все в том же направлении, а затем, сдвинув трубу, сказал: — Да, их человек двадцать, не более, я не ошибся!

Тем временем Инкази совершенно успокоился, видя, что зрительная труба скрылась в кожаной сумке Симбы, и немного погодя сказал:

— С двадцатью человеками Солиман не начнет войны. Вслед за ним прибудут еще другие двадцать человек.

Между тем Симба развязал узел с припасами и принялся закусывать; его примеру охотно последовал и Инкази.

Подкрепившись и отдохнув немного, наши гребцы с новыми силами и новым рвением взялись за весла.

Солнце поднималось все выше и выше, а «Змея» становилась все меньше и незаметнее на дальнем горизонте: «Стрела» с честью вышла из боя!

Около полудня на «Змее», очевидно, поняли, что им за «Стрелой» не угнаться; «Змея» стала все больше и больше отставать; вскоре от нее на горизонте остался только один парус, а после полудня и он скрылся из вида.

— Они не сходят с места! — заметил Инкази. — Верно, там случалось какое-нибудь несчастье.

Теперь наши гребцы уже не так спешили. Инкази приходилось часто держаться поближе к берегам, потому что Симба в каждом рыбачьем челноке полагал встретить то утлое судно, которое несло по озеру бежавшего от Солимана Лео.

При этом им не раз приходилось начинать отчаянную погоню за этими встречными челноками, так как местные рыбаки принимали чужеземца за своего, опасного врага и, завидев его, уходили от «Стрелы», как только могли. Но каждый раз, прежде чем им удавалось скрыться в густых тростниках прибережья, подзорная труба Симбы успевала доставить ему возможность разглядеть рыбаков; и каждый раз бедный Симба разочарованно опускал трубу, так как те, кого он видел в лодке, были чужие люди, а не Лео.

Пришла, однако, и «Стреле» очередь бежать вместо того, чтобы гнаться, как до тех пор, за рыбачьими челноками. В окрестностях мыса Кабого выходила в озеро маленькая флотилия рыбацких челноков, числом около шести. По приказанию Симбы Инкази должен был подойти к ним поближе, чтобы спросить этих людей, не видали ли они в окрестностях своего селения незнакомого, пришлого негра, или не встречали ли его здесь, на озере, держащим путь к горам Кунгве. Но рыбаки почему-то возымели недоверие к «Стреле» и, вероятно, предполагали в тех, кто в ней сидел, ловцов невольников и полагали, что им нетрудно будет победить этих двоих и ограбить их, благодаря тому, что рыбаков было много и что все они могли действовать сообща.

С дикими криками и гиком собирались они окружить со всех сторон «Стрелу», махали копьями и положительно осыпали бедный челнок целым градом стрел.

Ввиду этого с ними никак нельзя было вступить в переговоры, а приходилось только с возможной поспешностью удаляться. Инкази сумел ловко увернуться от них, и, несмотря на все военные хитрости и уловки рыбаков, маленькая «Стрела» вскоре опять неслась, подгоняемая попутным ветром, по волнам открытого озера.

Нападающие остались далеко позади и напутствовали беглецов тщетными угрозами, в которые и сами, конечно, не верили.

Под вечер «Стрела» снова проходила вблизи густо поросшего лесом берега, и вдруг Инкази показалось, что он видит там, на опушке леса, странного вида чужеземного негра.

— Смотри, Симба, — проговорил он, — видишь, он сидит там, притаившись в кустах!

Симба с лихорадочной поспешностью схватил свою зрительную трубу и направил ее в указанном направлении.

Инкази, действительно, был прав; странно выглядел этот человек, сидевший на самом берегу на суку свесившегося над водой дерева и любопытным взглядом следивший за маленьким судном. Конечно, он был весьма мало похож на жителей побережья Танганайки, хотя и был коренным местным жителем. Это был соко, как его называют туземцы, или, иначе говоря, шимпанзе.

Вероятно, этому лесному человеку, как и Инкази, зрительная труба Симбы также показалась страшной, потому что одним проворным скачком он исчез и скрылся в густолистых вершинах деревьев.

Но в душе Симба этот соко вызвал особенно живое воспоминание об одной охоте на этого «лесного человека», во время которой Гассан ловким выстрелом спас жизнь Лео. И уйдя в свои воспоминания, Симба молча сидел в лодке, погрузившись в задумчивость.

Ночь уже успела совершенно опуститься на землю и на озеро, прежде чем наши путники достигли жилища черта и его супруги и острова Муциму. Из-за постепенно свежевшего ветра озеро начинало волноваться, и утро едва начиналось, когда «Стрела» вошла, наконец, в залив Лувулунгу.

Инкази проехал немного дальше к тэмбе Лугери, чтобы предупредить своего зятя о грозившей ему опасности.

Симба же прямо поднялся в гору к тэмбе Мудимы.

— Лео здесь? — было его первым вопросом, обращенным к выбежавшему встретить его Сузи.

Тот удивленно смотрел на него.

— Лео? Да как же он может быть здесь? — спросил он.

Теперь и Симба опустил голову. В самом деле, как мог Лео найти дорогу к неприступной твердыне Мудимы? Совершенно чужой среди местных племен, едва ли успевший достаточно изучить местный язык и наречие, как мог он добраться сюда? Судьба его была почти что решена. Он должен был или умереть в этой дикой пустыне гор и лесов, или же попасть, в конце концов, в руки Солимана.

Целый день вплоть до глубокой ночи просидел Симба на каменной площадке скалы перед домом Мудимы, но паруса «Змеи» и «Стрелы» не появлялись в водах залива Лувулунгу.

Между тем в тэмбе все готовились к военным действиям; в пылу возбуждения войны Мудима хотел подвергнуть Фераджи жестокой пытке, так как теперь заподозрил в нем изменника и предателя. Он хотел выпытать у него какое-то признание, но Симба воспротивился этому, и Мудима уважил волю своего названного брата. Измученный и телом, и душой решился, наконец, Симба кинуться на свою постель, чтобы заснуть. Это была бесплодная мучительная погоня, розыски, не приведшие ни к чему. Солиман, вероятно, поступил гораздо разумнее; он действовал не так поспешно, но систематически, заходил в каждую деревню и повсюду расспрашивал о своем беглеце, выведывая, не видал ли кто чужеземно-го негра, — и таким путем он, конечно, скорее мог если не разыскать Лео, то хотя бы напасть на след беглеца.

Глава VIII Под защитой Муциму

Арабская армада. — Салют «Лентяя». — Черное знамя. — Солиман и Мудима. — Чистосердечно. — Пусть бегут, Господь с ними! — Лео под защитой Муциму. — Встреча на острове Муциму. — Преследуемый. — Тихий залив и его тайна. — Ибрагим и Мабруки.

На следующий день взошедшее солнце осветило пеструю картину, полную оживления, в заливе Лувулунгу.

При самом входе в бухту расположилась целая армада арабских судов. Действительно, Солиман не стал начинать войны, имея в своем распоряжении всего двадцать человек воинов. В числе его судов кроме «Змеи» был и грозный «Лентяй», и еще два небольших судна, на которых прибыло до ста человек наемных солдат или воинов. А такие четыре судна да сотня воинов являлись для берегов Танганайки и его мирных рыбаков громадной силой.

Гордо развевались на верхушках мачт красные вымпелы, а большой красный флаг (штандарт) с золотым полумесяцем красовался на «Змее».

Симба, стоя на горном плато перед домом Мудимы, считал врагов. Конечно, твердыне Мудимы эта грозная сила не могла нанести вреда, но его страшила участь тэмбе Лугери.

Вдруг с палубы «Лентяя» блеснул огонек и затем показался дымок; звук выстрела из маленькой мортиры, единственного орудия в Удшидши, ясно донесся до той высоты, на которой находился Симба.

Собственно говоря, это орудие было не что иное, как маленькая потешная пушка вроде тех, какие употребляются в Германии на праздниках стрелков для придания большей торжественности виватам и для того только, чтобы производить шум. Но здесь эта потешная пушка носила громкое название «Громобой», и с помощью ее Солиман надеялся посеять настоящую панику среди туземцев.

Но Симба иначе понял значение этой пальбы; по его мнению, тот страшный выстрел, повергший бедных вадшидши на «Лентяе» в неописуемый ужас, был просто салютом, а так как сам он, Симба, не мог отвечать на него отсюда ружейными выстрелами, которые не были бы слышны там, внизу, то он распорядился поднять на своей хижине, стоявшей на самом краю обрыва, свой собственный флаг, привезенный им из Европы, — черный с изображением большого золотого льва, которому он был обязан своим прозвищем — Симба.

Вскоре после этого ответного сигнала Солиман и Осман в сопровождении человек тридцати вооруженных негров сошли на берег и направились к крепости Мудимы.

Однако последний решил не допустить их к себе и поспешил вметете с Симбой к тому месту, где начиналось узкое ущелье и где доступ в него преграждали естественные ворота узкого прохода.

На вершине горной стены как по правую, так и по левую сторону ущелья были уже расставлены люди, готовые не только осыпать вторгавшихся против воли Мудимы в его владение людей градом стрел, но и скатить на их головы громадные каменные глыбы, нагроможденные над обрывом.

Мудима и Симба в сопровождении нескольких вооруженных негров остановились посередине ущелья и поджидали своих непрошеных гостей. Те вскоре вышли из леса на открытую поляну, расстилавшуюся перед самым входом в ущелье, и вдруг остановились при виде воинственного вида Мудимы и Симбы и грозных фигур, замеченных ими на горных высотах по обе стороны ущелья.

— Настороже и наготове, как всегда! — пробормотал про себя Солиман и затем крикнул громким голосом: — Мы идем к вам с мирным намерением и названный брат твой Симба может смело дозволить нам войти в его дом! Мы не тронем волоса с головы его, ручаюсь тебе в том своей головой, мы хотим только говорить с тобой!

— Мудима охотно примет вас и окажет вам полное радушие, если ты и Осман захотите одни взойти в гору. Но эту толпу вооруженных негров он не желает впускать к себе во двор! — отвечал Симба. — И ты не вправе претендовать на то, что Вавенди не доверяют Солиману; вспомни, что в прежние годы ты в этих самых долинах совершал неслыханные ужасы и зверства!

— Как хотите, — отозвался Солиман, — если так, то мы оставим здесь своих верных негров и пойдем к вам одни. — Идем же, Осман! — обратился он к племяннику. — А вы, ребята, можете идти обратно на берег! — добавил он, обращаясь к своим воинам.

После того Мудима сам повел их в гору, указывая им путь, тогда как Симба с неграми Вавенди составили арьергард. С нескрываемым любопытством разглядывали арабы страшное ущелье и приспособленные в нем средства к защите и обороне.

— Как видишь, Солиман, — насмешливо заметил Симба, — это гнездо в скалах надежно. Но скажи, удалось тебе изловить Лео и согласен ли ты уступить его мне? Ведь ты сказал, что хочешь поговорить со мной!

— Да, но не теперь, не во время пути, а там, наверху, мы поговорим обо всем этом! — отвечал араб, причем окинул Симбу проницательным, испытующим взглядом, как бы желая угадать, какого рода впечатление произвели на белого его слова. Но тщетно отыскивал он в лице своего собеседника хотя бы слабый след любопытства или тревоги и нетерпения. Лицо того оставалось невозмутимо спокойно, так что араб невольно пришел к убеждению, что Симба, наверно, знает, что Лео спасен. «Быть может, этот беглый невольник укрывается теперь там, в этой горной твердыне!» — думалось ему.

Молча вошло все маленькое общество во двор тэмбе Мудимы и так же молча все расселись для отдыха.

— Что же ты хотел сказать мне, Солиман? — спросил, наконец, Симба. — Теперь мы сидим здесь и ничто более не мешает нам говорить о деле!

— Будем мы откровенны друг с другом? — спросил араб.

— Я всегда откровенен, — ответил Симба, — как с друзьями, так и с врагами!

— И я хочу быть откровенным с тобой, — сказал Солиман. — Я знаю, где Лео провел эту ночь… — при этом он вдруг остановился и проницательным взглядом впился в своего собеседника, но хотя сердце Симбы при этом судорожно забилось, ни один мускул его лица не дрогнул и не выдал его внутреннего волнения. — Да и ты, — продолжал араб, — ты тоже это знаешь!

Симба пожал плечами.

— Неужели ты это называешь откровенностью, Солиман? — насмешливо спросил он.

— Да, так подай ты первый пример! — воскликнул Солиман, постепенно начинавший волноваться.

Симба смерил его холодным, строгим взглядом и сказал:

— Что это значит, Солиман? Ты явился сюда, значит, у тебя есть ко мне какое-нибудь дело, отчего же не сказать прямо, чего ты от меня хочешь? Скажи мне правду, и я тебе отвечу тем же! — проговорил Симба. Ему стало ясно, что араб не поймал еще Лео; быть может, ему удалось напасть только на след бежавшего невольника, но, очевидно, он снова потерял его.

Солиман продолжал.

— Послушай, Симба, Лео — драгоценный раб. Я теперь знаю, почему он слыл самым богатым негром во всей стране Динка; он знал о существовании тех сокровищ слоновой кости, о которых ты рассказывал мне, и, по мере надобности, брал оттуда сколько ему было нужно. Скажи, как ты думаешь, успел он овладеть всем сокровищем?

Симба мысленно улыбнулся; как видно, таинственная пещера духов имела и здесь свое магическое влияние и как много лет тому назад она спасла его, так точно и теперь ей было суждено смягчить участь Лео.

— Как ты полагаешь, мог ли Лео отважиться проникнуть в эту заколдованную пещеру? — возразил он. — Ты же должен знать негров не хуже меня, Солиман!

— Значит, он ничего не знает об этих сокровищах слоновой кости? — спросил тот.

— Мы обещали друг другу откровенность, — проговорил Симба, — и я говорю тебе, Солиман, он ничего не знает!

Оба араба быстро переглянулись с видом полного разочарования.

— Ну, а если я прикажу его пытать, — лукаво спросил Солиман, — он и тогда ничего знать не будет?

Тут Симба в раздражении вскочил на ноги и гневно воскликнул:

— Сделай только это и ты совершишь непростительный грех, потому что подвергнешь пытке человека безвинного! Клянусь, он не знает этого места!

— Белая Борода-Нежное Сердце! — прошептал, улыбаясь, Солиман. — Таким именно мне его и описывали. — Затем он продолжал уже вслух: — Ты выдал себя, Симба, я хотел только выпытать, не запрятан ли Лео где-нибудь здесь, у тебя, но теперь вижу, что и ты не разыскал его, хотя твоя «Стрела» и обогнала намного «Змею». Теперь я рад и доволен, так как знаю, что теперь он уже не уйдет от меня. Да, он бежал к тебе, он разыскивал тебя; его видели здесь, вблизи залива Лувулунгу, всего в нескольких часах расстояния отсюда. Но он не дошел до тебя, потому что путь к твердыне Мудимы скрыт со всех сторон и найти его мудрено. Мои люди зорко охраняют и берег, и озеро; сам я не спускаю глаз с этих мест, а друзья мои, бандиты Ндэрее, устраивают на него облавы. Они обязаны привести мне его живым, так как Лео — драгоценный невольник!

Солиман поднялся со своего места и торжествующим взглядом смерил Симбу. Но последний сказал все так же невозмутимо спокойно:

— Судьба каждого человека в руках Божьих. Кого Он захочет спасти, того спасет, хотя бы тысячи врагов ополчились на него!

На это Солиман только пожал плечами и сказал:

— Ты говоришь, точно какой-нибудь факир, Симба! Благодарю тебя, что ты был настолько же откровенен со мной, как и я с тобой. А теперь мне пора вниз; нам предстоит еще обыскать долы и горы, но я уверен, что твои друзья, Вавенди, с радостью выдадут мне за пару бус этого беглого невольника! — И он пошел к воротам тэмбе, но вдруг остановился на полпути и, указав на группу негров, стоявших поодаль и отличавшихся по одежде своей от остальных жителей тэмбе, спросил:

— Это все твои люди, Симба?

Симба сразу понял, что Солиман не досчитывается Фераджи — и отвечал спокойно и небрежно:

— Да, они всё тут налицо, все до единого! Как видишь, толпа редеет, наемные слуги изменяют и бегут так же, как невольники.

— О! — воскликнул Солиман. — Если я при случае встречу их на своем пути, то прикажу связать и доставить к тебе немедленно!

— Благодарю, но я не желаю иметь у себя людей, которые раз изменили мне; таких мне совсем не надо. Пусть себе с Богом бегут на все четыре стороны!

— Как знаешь! — отозвался тот. — Я пробуду здесь еще несколько дней и, как только изловлю своего Лео, возвещу тебе о том пушечным выстрелом. А до тех пор, пока я здесь, прошу тебя, приходи, когда вздумаешь, на мое судно, и там мы на свободе поболтаем с тобой о Бахр-эль-Газале.

Вслед за тем арабы распрощались, и их проводили вниз по ущелью вплоть до долины.

Симба же вошел в свою хижину и зарядил свою двустволку; он не мог более спокойно оставаться здесь, наверху, в то время, когда Солиман там, внизу, в долинах устраивал облавы на Лео. И он не думал, так же как и арабы, охотиться за ним; быть может, он случайно наткнется на своего чернокожего друга. Как знать, ведь все может случиться!

Размышляя таким образом, он вышел за порог своей хижины и собирался крикнуть Сузи, которого хотел взять с собой, как к нему подошел Инкази. Молодой негр был, видимо, сильно взволнован; он порывисто схватил руку Симбы и сказал:

— Симба, Муциму велик и могуч! Не удивляйся тому, что я скажу! Я нашел того беглеца!

— Лео! — радостно воскликнул Симба. — Где он? Предупредил ли ты его? В надежном ли он месте?

— Да, он под надежной защитой, под защитой сильнейшего на Танганайке! Никто не посмеет тронуть волоса с его головы, потому что сам Муциму охраняет его!

— Я не понимаю тебя, Инкази, скажи мне, где же он находится теперь? Далёко отсюда? — спросил немного досадливо Симба, волнуясь еще более от темных намеков Инкази.

— Это настоящее чудо, как я нашел его! — продолжал Инкази. — Сегодня ночью я покинул Лугери, предупредив его о грозящей всем нам, а ему особенно, опасности, и направился к острову Муциму, которому должен был принести благодарность за счастливое плавание. Я успел уже давно миновать залив Лувулунгу, когда заметил при тусклом свете луны невдалеке от меня парус. Я подумал, конечно, что это суда Солимана и направил свой челнок к западу, рассчитывая таким образом обойти их, описав большой крюк. Солнце выслало уже своим предвестником утреннюю звезду, когда я достиг острова Муциму. Я пристал к священному берегу и, сойдя на остров, от всего сердца принес благодарственную жертву Могучему духу озера. Как тебе известно, мы не смеем оставаться на этом острове дольше чем необходимо, и я хотел уже вернуться к своему челноку, как услышал за собой легкий шорох, напоминавший звук тихих шагов. Вообрази же мой испуг и мое удивление, когда я, обернувшись, увидел перед собой совершенно незнакомого мне человека. Что это был чужеземец, я увидел с первого взгляда: человек этот родился не на берегах Танганайки, потому что волосы на голове его отливали при свете взошедшего уже солнца совершенно иным цветом, чем волосы людей тех племен, которые живут по берегам великого озера. Кроме того, и роста он был громадного, и сложения сильного, и голова совсем иная, чем у местных туземцев. Я даже отскочил назад, но он сделал мне знак, чтоб я остался, и я остался, а он спросил меня таким молящим голосом, который тронул меня до глубины души: «Добрый человек, не можешь ли ты мне сказать, где здесь живет Симба, белый человек с седой головой и белой бородой?»

Я взглянул на него; всякая тень сомнения исчезла из моей души, и я воскликнул радостно: «Так это ты! Тебя зовут Лео?»

Но он вместо того, чтобы обрадоваться так же, как я, отпрянул назад; я же воскликнул снова:

— Да, ты Лео, раб Солимана, Лео, которого мы ищем!

Он вдруг бросился бежать. И я, забыв, что я нахожусь на священном острове, пустился догонять его, кричал вслед:

— Да остановись же, ведь мы ищем тебя! Послушай ты! Куда ты бежишь?

Но он все продолжал бежать, пока не достиг священной рощи, а я, наскучив кричать ему вдогонку мои уверения, двумя громадными прыжками нагнал его. Он принял оборонительную позу, но было заметно, что он сильно устал и ослаб, так что я без труда выбил у него из рук нож и отбросил его в сторону. Неужели молодое солнце, только что выглянувшее из-за наших гор, должно было увидеть кровопролитие?

— Симба — мой друг, — сказал я ему, — а с проклятым Солиманом у меня нет ничего общего. С Симбой вместе мы искали тебя в Удшидши; ведь ты же Лео, сознайся!

И он сознался. Тут только я вспомнил, где я, и объяснил ему, какое это священное место, а потом повел к своему челноку. Мы сели и отчалили, а выйдя в открытое озеро, долго и много разговаривали с ним.

Инкази перевел дух, он говорил так быстро и с такой поспешностью, что совершенно задыхался. Симба схватил его за обе руки и воскликнул:

— Инкази, ты добрый и благородный юноша, не мучь же меня, скажи, где теперь Лео!

— В надежном убежище, Симба, как я уже сказал тебе! Но дай мне рассказать все по порядку!.. Итак я взял Лео к себе, в свою лодку, и мы долго разговаривали между собой. Сперва мне пришлось много рассказать ему о тебе; он часто прерывал меня, говоря что ты всегда был такой, что всегда ненавидел тех арабов, которые наезжают в негритянские деревни и селенья, чтобы уничтожить и увести в рабство несчастных жителей, что всегда и всюду делал много доброго. Он рассказал мне…

— Ну, да, — прервал его Симба, — но, вероятно, он рассказал тебе о своей судьбе.

— Да, он убежал из Удшидши вскоре после того, как господин его, Солиман, отплыл со своим племянником в первый раз на «Змее». Он бежал в маленьком челноке прямо к тебе. Путь к горам Кунгве он заранее подробно разузнал, но не осмеливался открыто плыть по Танганайке, опасаясь повстречать Солимана или кого-нибудь из его друзей. Он пробирался все время вдоль самого берега, потому, что тут всегда мог укрыться в камышах, а в крайнем случае даже бежать в леса, которыми был окаймлен весь берег. Только тогда, когда на всем необозримом пространстве озера не виднелось нигде ни одного паруса, тогда он смело перерезал бухты и заливы, минуя их на своем пути.

В ту самую ночь, когда мы вернулись назад, он так же благополучно достиг наших гор и мечтал под покровом темной ночи поскорее добраться до залива Лувулунгу и крепости Мудима. Но ты знаешь, Симба, что в ту ночь озеро стало ходить высоко, и вот с ним случилась такого рода беда, что волной его против воли прибило к песчаной отмели, о которую, ударившись, челнок сильно пострадал. С большим трудом ему удалось добраться до берега и маленькой рыбацкой деревеньки. Здесь Лео за бисер и сукно, которые были при нем, нанял себе другой челнок и на следующий день с наступлением ночи покинул деревню, думая продолжать свой путь. Но едва только он успел оставить за собой эту прибрежную деревню, как увидел невдалеке суда Солимана при бледном свете луны. Одна из барок пристала на его глазах к берегу, и Лео понял, что ему грозит страшная опасность, что рыбаки, вероятно, выдадут его Солиману, и потому считал единственным спасением выплыть на середину Танганайки, потому что был уверен, что преследователи будут искать его вдоль берега. Вдруг он увидел остров Муциму и подумал, что там, в высоких тростниках, ему легче всего будет укрыться; он с полным доверием стал грести к острову. Видя это, Муциму сам пришел к нему на помощь. Он выслал к нему навстречу громадного бегемота, который незаметно приблизился к самому челноку Лео; последний хотел было отогнать его веслом, но бегемот схватил своими могучими челюстями челнок, раздробил его и подбросил высоко вверх, так что Лео был выброшен прямо в волны и, конечно, поспешил вплавь добраться до острова Муциму. Остров был тут же, в нескольких шагах от него.

Тут он был уже в совершенной безопасности и мог считать себя спасенным, потому что, ты знаешь, Симба, всякий, приставший к острову в момент гибели или вообще спасаясь от беды, вправе прийти под покров Муциму, который принимает всех преследуемых под свою защиту. И вот, когда на небе заблестела утренняя звезда, Муциму привел и меня на берег своего священного острова, и я нашел того, кого мы с тобой так долго искали!

Там, под охраной могущественного духа озера я и оставил Лео, так как среди белого дня не решился привезти его сюда. Я знал, что суда Солимана будут охранять все входы в бухту, а его солдаты — весь берег Лувулунгу, но когда настанет ночь, я отправлюсь туда в своем челноке и привезу его. Я бы охотно остался там с ним, но меня неудержимо тянуло к тебе с радостной вестью. Мне хотелось сказать тебе: «Симба, я его нашел!»

Симба стоял неподвижно, но глаза его были влажны от слез, а губы чуть слышно шептали:

— Да, Всемогущий спасает, кого захочет спасти, если даже сотни врагов стараются погубить его! — Затем горячо обнял Инкази и, улыбаясь сквозь слезы, сказал: — Ты не должен более подвергать себя опасности, Инкази! Я знаю путь к острову Муциму; найду туда и сам дорогу, и сам привезу моего Лео сюда, мимо всех судов Солимана.

Теперь улыбнулся Инкази:

— Я знаю, Симба, что ты смел и решителен, — сказал он, — но мимо судов Солимана ты не должен проезжать! Подожди только вечера, и тогда я тебе скажу, каким образом мы, незамеченные никем, можем добраться до острова Муциму и вернуться обратно оттуда. Ведь путь не дальний, а ночь темна и длинна!

Несмотря на полученные им сведения, Симба все же отправился с Сузи на охоту.

Он знал, что весь лес кишит теперь людьми Солимана, но был уверен, что эти люди не посмеют тронуть его. Симба надеялся направить погоню на ложный след.

Люди Солимана получили приказ обыскать весь лес вдоль и поперек и, конечно, последуют по пятам за Симбой, полагая, что он разыскивает своего Лео.

— Инкази, — сказал он, — я хочу ввести в заблуждение этих ищеек!

Ты ведь знаешь такую бухту, отделенную от озера высокой изгородью тростников и представляющую собой скорее пруд, расположенный между гор, чем бухту.

Мы отсюда, с нашей возвышенной террасы, отлично можем видеть эту живую изгородь. Мне стоило громадного труда найти доступ к ней, а теперь я хочу пойти туда и сделать вид, что я там с кем-то переговариваюсь, я готов поручиться, что в послеобеденное время люди Солимана обыщут весь этот тихий пруд.

Но Инкази при этих словах Симбы проявил признаки тревоги и беспокойства.

— Нет, Симба, это не годится, — сказал он, — к этим тихим водам нельзя никому указывать дорогу!

— Разве они также посвящены Муциму?

— Нет, не то, но эти тихие воды хранят такую важную тайну, о которой известно было до сих пор только отцу моему и мне. Сегодня ночью я сообщу ее и тебе, а пока скажу, что оттуда, из этой тихой бухты, мы и отправимся сегодня ночью за Лео!

— А-а! — воскликнул удивленный Симба. — Но как мы доберемся незаметно туда, в эту бухту? Ведь внизу повсюду расставлены часовые Солимана, а у нас нет крыльев, чтобы прямо слететь с высоты наших заоблачных скал на воды тихой бухты.

— После я объясню тебе все это, — проговорил Инкази. — Тогда ты узнаешь также, каким путем я подслушал Солимана и Фераджи. А теперь мы уже не можем более говорить об этом: вон и Сузи идет!

— Мы возьмем с собой только двоих, Сузи, — сказал Симба, обращаясь к своему верному занзибарскому негру. — Мы пойдем недалеко; Мабруки стреляет недурно: пусть он идет с нами.

Вслед за тем маленькая группа покинула тэмбе и вскоре скрылась в густом лесу.

Спустя несколько времени они наткнулись на небольшой отряд людей Солимана под предводительством полукровного араба Ибрагима. Встреча была отнюдь не враждебная, а, напротив, вполне дружественная. Ибрагим почтительно приветствовал Симбу, и затем люди его присоединились к эскорту Симбы, хотя последний был не особенно доволен этим обществом. Он хотел, по крайней мере, чтобы его спутники не отходили, и оставались все время около него, однако, негры Солимана постоянно успевали оттеснять их, а Ибрагим пустился даже с неграми Симбы в длинный разговор, которого Симба не мог хорошенько расслышать. Это показалось ему довольно подозрительным, и он остановился, поджидая, чтобы его негры поравнялись с ним.

Ибрагим, от которого не укрылось беспокойство Симбы, улыбнулся и сказал:

— Путь наш лежит теперь в другую сторону, господин, и нам нужно с тобой расстаться!

Симба не заметил, что араб перед тем долго разговаривал с Мабруки и теперь обменялся с ним многозначительным взглядом, а потому вздохнул свободнее, когда эти непрошеные спутники наконец совершенно отстали от него, избрав другое направление.

— Это общество мне не совсем-то было по душе, — обратился он к Сузи, — и если бы наши мясные запасы не истощились, то я сейчас же после встречи с ними повернул обратно! Но я знаю здесь одно место, где мы без труда сумеем уложить одного или двух буйволов. Нам надо спешить! — и Симба быстрыми шагами пошел вперед в сопровождении Сузи.

Спустя несколько часов, когда Симба еще охотился на буйволов, а Инкази в своей хижинке еще крепко спал после трудов минувшей ночи, пара злорадных темных глаз, выглядывая из густых тростников, обрамлявших таинственный пруд, устремилась вверх к крепости Мудимы. То был не кто иной, как метис Ибрагим, который с дьявольским злорадством прошептал по адресу невидимых врагов: «Ну, теперь нам известны ходы и выходы. Спокойной ночи вам, орлы и коршуны на горной вершине».

Вслед за тем тростники на берегу едва заметно заколыхались, и Ибрагим, как кошка, прополз и скрылся. А на берегу тихого пруда воцарилась снова невозмутимая тишина, лишь изредка нарушаемая криком какой-нибудь птицы.

Глава IX Потайные ворота

Предатель-часовой. — Наконец-то, на воле! — Подслушиватель. — Тайные ворота. — Вниз в бездну. — Потайная лодка. — Плывущий беглец. — Удары весел. — Во время бегства. — Бегемоты — спасители крепости. — Беспечные стражи. — Военный совет. — Западня. — Разбойники приближаются. — Смерть Османа.

Вечер, которого с таким нетерпением ожидал Симба, только что наступил. Во дворе тэмбе негры занялись сушкой и засолкой мяса убитых утром буйволов; другие стояли на своих сторожевых постах, в том числе и у одного старого козьего сарая, примыкавшего к хижинке Инкази. У этого сарая стоял часовым Мабруки, один из тех двух негров, которые ходили поутру с Симбой на охоту. В его обязанности входило сторожить заключенного Фераджи.

С момента прибытия флота Солимана по приказу Мудимы предателя связали особенно крепко и стерегли особенно усердно. Он никоим образом не мог освободиться от своих уз; кроме того, к дверям сарая постоянно ставили часового. Мабруки, который на этот раз был здесь, считался особенно верным и надежным стражем. Прислонясь спиной к дверям сарая, он зорким взглядом обводил кругом, желая убедиться, что поблизости нет никого.

Симба и Инкази сидели перед домом Мудимы, а негры работали в дальнем конце двора. Мабруки незаметно обернулся лицом к двери и сквозь дверную скважину прошептал:

— Фераджи!

— А, это ты, Мабруки! — послышался глухой голос из сарая.

— Воздух чист, ничем сомнительным теперь не пахнет, мы можем говорить с тобой. Симба, этот дуралей, брал меня сегодня с собой на охоту в долину! Мне удалось говорить с людьми Солимана. Они будут поджидать нас сегодня ночью, и мы сумеем уйти отсюда, если ты действительно знаешь какой-то потайной путь.

— Об этом не заботься! — прошептал голос Фераджи. — Инкази был круглый болван, что приказал запереть меня в своей хижине. Мы можем уйти в любой момент и совершенно незаметно, если только мне удастся прокрасться в хижину Инкази, и если в ней не будет никого.

— Теперь уже совсем стемнело и хижина пуста! — тихо прошептал Мабруки. — Притиснись поближе к щели двери, чтобы я мог перерезать своим ножом твои путы.

Спустя немного времени дверь подалась под давлением сильного нажима и щель значительно расширилась. Мабруки, не теряя времени, стал перерезать путы, которыми были связаны руки Фераджи. Это было не так легко, но в конце концов все же удалось.

— Ну, вот, — сказал Мабруки, — теперь возьми нож и с остальным управься сам. Но вдруг он прошептал тревожно: — Тихо! Ложись скорей в свой угол и притворись, будто спишь. Симба и Инкази идут сюда!

Почти тотчас же из сарая послышалось громкое храпение.

Инкази подошел к сараю и отпер дверь, чтобы заглянуть в него, но увидел Фераджи, свернувшегося на земле в самом темном углу, и храпевшего что есть мочи.

— Да, — промолвил со вздохом Мабруки, — ему, собаке, лучше, чем нам: он может спать вволю, а мы здесь карауль его да сторожи!

— Сузи сейчас сменит тебя! — сказал Симба и пошел вместе с Инкази в хижину последнего.

Кругом вновь воцарилась полнейшая тишина. Мабруки тихо кашлянул в щель двери сарая.

— Фераджи! — чуть слышно прошептал затем часовой. — Они пошли в хижину Инкази. Сузи сейчас придет сменить меня.

До слуха Мабруки донеслось глухое проклятие; в следующий за тем момент дверь сарая широко распахнулась, и Фераджи стоял на пороге.

— Фераджи! В уме ли ты? — воскликнул, обезумев от ужаса, Мабруки.

— Теперь или никогда! — ответил тот. — Наконец-то, я снова свободен и могу выпрямить свои члены!

— Войди в сарай, Фераджи! Войди скорей, — задыхаясь от страха, прошептал Мабруки, дрожа от волнения, — войди, не то мы погибли!

— Тогда я дорого продам им свою жизнь, — прошипел Фераджи, — оставайся ты здесь, а я должен послушать, что там эти двое говорят между собой. — И не взирая на опасность, которой он подвергал себя, Фераджи подкрался к двери хижины Инкази и стал подслушивать. То был тихий, певучий голос Инкази, говоривший следующие слова:

— Да, через этот тайный ход я спустился и в ту ночь, когда подслушал Фераджи и Солимана. Спускайся ты вперед, ведь Лео ждет нас, а к острову Муциму сегодня не так легко будет добраться!

Затем некоторое время царила полнейшая тишина. Но вот послышался изнутри хижины какой-то глухой звук, точно закрылся трап, и снова стало тихо.

Фераджи, приложившись ухом к двери, с жадностью ловил каждый звук. Весь он сосредоточен был в этот момент в слухе, а сердце билось все скорее и скорее, тем более что в продолжении последних секунд он уже не слышал в хижине ни малейшего звука.

Мабруки же, который опасался, что вот-вот отворится дверь, и Симба и Инкази неминуемо наткнутся на Фераджи, дрожал, как лист, неподвижно стоя на своем посту. Неизъяснимый страх, овладевший им, не только лишил его языка, но даже и сознания; он положительно не понимал и не мог дать себе отчета в том, что происходило вокруг него.

Вдруг он почувствовал, что Фераджи схватил его за руку и задыхающимся от радости, торжествующим голосом крикнул ему в самое ухо:

— Иди же! Путь свободен! Мы можем бежать!

Мабруки, не сопротивляясь, дал себя увлечь и машинально вошел вслед за Фераджи в темную хижину. Фераджи плотно запер за ним дверь.

— Видишь, дружище, — заговорил он, — когда меня связанного бросили сюда, я в неизъяснимом бешенстве катался по земле и головой ударился о стену. Вдруг та стена, что в самом темном углу, дала такой звук, как будто эта тоненькая перегородка, а не стена, и будто проломить ее ничего не стоит. Ах, будь у меня тогда руки свободны! Но этот Инкази скрутил меня так крепко, что я положительно не мог шевельнуться; когда я попытался ослабить свои путы, то они до крови врезались в мои руки. Пришел Симба, увидел мои окровавленные руки и приказал ослабить путы. Тогда, дружище, мне удалось высвободить одну руку, так что я мог пошатать эту стенку. Оказалось, что это род трапа, ведущего в глубокую пропасть или ущелье между двумя черными скалами.

Я заглянул в глубь этой зияющей пропасти — и мороз пробежал у меня по коже: более двадцати футов в глубину спускались отвесные черные стены скал, пока, наконец, нога могла найти твердую точку опоры, и на страшной глубине я увидел дневной свет, врывавшийся во мрак ущелья. Там ждала меня свобода, и я внутренне ликовал при одной мысли об этом. И вот я увидел на краю этой пропасти толстый канат, надежно привязанный к стволу большого дерева. Канат этот был свернут, но не подлежало сомнению, что он достаточно длинен, чтобы хватить до дна. Итак, я случайно нашел потайной ход, но тогда не мог бежать, потому что правая рука моя и нога были связаны крепко и я с трудом мог шевелиться. Не успел я освободиться окончательно от своих пут, как явился Инкази и приказал запереть меня в этот проклятый хлев. Но теперь, теперь ничто не помешает нам бежать через это ущелье! Симба и Инкази только что удалились этим самым путем; мы последуем их примеру! Идем же, друг! У меня для Солимана важные вести, надо спешить!

Спустя несколько минут в хижине Инкази воцарилась мертвая тишина, пока вспугнутые людскими голосами крысы не появились вновь и не принялись опять за свою обычную возню около стен и над потолком.

Между тем Симба и Инкази, спустившись по канату, очутились на скалистой площадке, окруженной со всех сторон густым кустарником. Отсюда шла круглая тропинка, спускавшаяся вниз, вплоть до берега тихого пруда, и терявшаяся в густых зарослях тростника, запрудивших почти до половины эту бухточку Танганайки.

— Это такая глушь, такое непролазное болото, — сказал Инкази, — что ни одна душа не заподозрит здесь тропы, ведущей к нашему нагорному тэмбе. Допустим даже, что кто-нибудь найдет эту тропу, что из того? Ведь на голый утес в двадцать футов вышиной не так легко взобраться.

— Нет, Инкази, я нахожу, что вы весьма беспечны, — отвечал Белая Борода. — Я сам исходил эту бухту вдоль и поперек, и если бы только приложил некоторое старание, то конечно, не преминул бы найти эту тропу, ведущую к ущелью. Двадцать футов не так уж много, чтобы ловкий гимнаст не мог взобраться вверх, а раз удастся взобраться одному, то ничто не мешает ему сбросить другим веревку или канат, по которому подымутся без труда все.

Инкази улыбнулся со свойственной всем неграм беспечностью.

— Это все кажется тебе так легко и возможно, — сказал он, — потому что ты все это знаешь! Ничего не стоило бы воздвигнуть здесь крепкие ворота, но лучше, если никто не подозревает об этом месте. Таким образом мы имеем хотя бы один потайной ход, которым в случае надобности всегда можем пользоваться и никем незамеченные входить и выходить из своего тэмбе. К тому же не далее как всего каких-нибудь полгода тому назад мне пришла в голову мысль спускаться по канату через это ущелье в долину.

— Тем хуже! — воскликнул Симба. — Значит, ты даже не можешь знать, не заметил ли кто в последнее время твоего таинственного появления и исчезновения из тэмбе и не проследил ли за тобой этот ход.

Инкази отрицательно покачал головой, упорно отрицая подобную возможность.

— Вернемся и скажем, по крайней мере, Мудине, чтобы он вытащил канат до нашего возвращения, — продолжал настаивать Симба.

— К чему? — возразил Инкази. — Могу тебя уверить, что нам нечего беспокоиться.

Теперь они вошли уже по колено в воду, пробираясь туда, где бухта узким каналом соединялась с озером Танганайка. Здесь, в самой чаще кустов, низко склонявшихся над водой, была спрятана лодка, которая могла свободно вместить трех человек. Инкази, не задумываясь, вскочил в лодку и предложил Симбе последовать его примеру, причем таинственно шепнул ему:

— Видишь ты там этот старый поросший мхом и различными паразитами ствол? Это мой потайной челнок; в нем я часто отправляюсь по волнам Танганайки, когда хочу в ночную пору незамеченным побывать где-нибудь. Ствол этот выдолблен внутри, и я удобно могу лежать в нем, закрывшись крышкой; в ней есть спереди небольшое отверстие, через которое можно обозревать окрестность и видеть все, что происходит вокруг, а сзади есть другое отверстие для весла, сделанного из живых ветвей. Вот в этом-то самом челноке я и подслушал тогда Солимана и Фераджи!

При этом Симба не проявил ни малейшего удивления, как того ожидал Инкази, но оставался по-прежнему погруженным в глубокую задумчивость.

Тайны бедного Инкази были прикрыты весьма прозрачной пеленой. Всякий, кто обладал некоторой долей проницательности и хоть сколько-нибудь был знаком с хитростями и приемами войны дикарей, без труда мог раскрыть все его тайны. Участь тэмбе Мудимы не на шутку заботила и тревожила теперь Симбу. Ему вдруг вспомнилось, что здесь, в этой самой тихой, стоячей бухте, были с ним и Сузи, и Мабруки, и Фераджи. Весьма возможно, что кто-нибудь из них, вернее всего Фераджи, отличавшийся особенной хитростью и коварством и чрезвычайно зорким глазом, заметил более того, чем видел даже сам Симба.

Мало того, люди Солимана, обыскивавшие весь этот берег, каждый камень и каждый куст, весьма легко могли проникнуть и сюда, в этот узкий пролив, и при дневном свете разглядеть эту тропу, которая вела в гору к ущелью. И вот Симба стал размышлять и соображать, что если какая-нибудь отважная горсть смельчаков из числа рабов Солимана сделает попытку взобраться на верх под покровом темной ночи. Ведь они найдут даже канат, готовый к их услугам для облегчения довольно затруднительного подъема в узком ущелье, — а тогда крепость Мудимы безвозвратно погибла!

В то время как подобные мысли тревожили Симбу, Инкази молча следил за переливами теней, которые бросал на зыбкую поверхность озера всплывший высоко бледный месяц.

— Скоро луна зайдет, — беззаботно заметил он, — и тогда нам можно будет пуститься в путь.

Вдруг послышался плеск в воде, и Симба и Инкази одновременно нагнулись вперед и стали вглядываться вдаль, в том направлении, откуда раздался шум. Как раз перед глазами Симбы расстилался узкий пролив, соединявший стоячую бухту с озером Танганайка, над которым два мощных дерева сплетали свои ветви, образуя ворота. Последние теперь казались черной разинутой пастью и только в одном месте, где ветви раздваивались в сплошной зелени ворот, образовывалось небольшое отверстие. Бледный луч луны, прокрадываясь сквозь это отверстие, освещал узкую полоску воды в проливе. И вот в тот самый момент, как Симба смотрел на эту светлую полосу воды, ему показалось, что на этой светлой полосе показалась чья-то голова и тотчас же исчезла в темноте. Что это было? Обман зрения? Он стал всматриваться пристальнее, но теперь только светлый луч месяца дрожал на зыбкой поверхности воды.

— Инкази, — шепнул ему Симба, — видел ты что-нибудь?

Молодой негр взглянул на Симбу с выражением крайнего удивления.

— Я думал, что мне это только показалось.

— Но что ты видел? — спросил напряженно Симба.

— Человека, который плыл в сторону Танганайки, — сказал Инкази.

— Так значит, это не было обманом зрения! — встревоженно отвечал Симба. — Мы были не одни здесь, Инкази, нам надо спешить обратно к Мудиме!

Инкази молча понурил голову и выразил знаком свое согласие; они готовы были уже направиться в обратный путь, как вдруг послышался опять тихий плеск в воде. Привычный слух Инкази тотчас же уловил этот звук.

— Это удары весел! — прошептал он дрожащим голосом. — Они доносятся сюда с озера; вот теперь лодка въезжает в пролив!

— Это Солиман, он хочет захватить вас врасплох! — сказал Симба сквозь зубы. — Нам надо спешить, чтобы раньше их добраться до тропы в ущелье!

Вдруг со стороны пролива послышался шум голосов и разом смолк, точно по команде.

— Вперед! — сказал Симба. — Нам нельзя терять ни минуты!

И они пустились в обратный путь, сперва осторожно — из опасения, чтобы плеск воды не выдал их, а затем уже смело, потому что всякая предосторожность стала излишней. Из чащи тростников, росших вдоль берега, вышло целое стадо бегемотов. Очевидно, Муциму посылал их на помощь своему верному Инкази. Адский шум, который производили эти громадные чудовища, сопевшие, храпевшие и ломавшие все на своем пути, делал всякого рода осторожность при ходьбе совершенно излишней. Они по шуму слышали, что бегемоты направились через пролив в озеро, что несказанно обрадовало Симбу: он знал, что перед этим стадом и судам Солимана поневоле придется отступить, а это во всяком случае част им, то есть Инкази и Симбе, возможность выиграть время. Поднявшись на известную высоту по горной тропинке, ведущей к ущелью, Симба стал оглядываться назад. В зеленых воротах при входе в тихую бухту освещенная месяцем полоса воды все еще находилась в таком волнении, что была совершенно недоступна для какого бы то ни было судна. «Спасибо вам, милые бегемоты! — произнес мысленно Симба. — Гуси спасли некогда Капитолий, а вы спасли сегодня твердыню Мудимы». В этот момент луна зашла за горы и наступила совершенная тьма. И это было дело Муциму, и этим он помогал своему избраннику. Теперь наши друзья намного опередили своих врагов: непроглядная тьма совершенно скрывала от глаз последние действия Симбы и Инкази.

— Бедный Лео, тебе никто не может помочь в это время! Те, что выехали, чтобы спасти тебя от грозящей опасности, сами бежали теперь, как спугнутые серны по горной тропе вверх к зубчатым вершинам гор! — прошептал Симба.

Наконец они достигли скалистого плато. Канат по-прежнему висел на своем месте. Кругом царила мертвая тишина.

— Живо, живо! — сказал Симба.

Инкази проворно стал взбираться вверх. Симба держал канат, раскачивавшийся из стороны в сторону; когда же, по его расчету, Инкази должен был быть уже наверху, он и сам, недолго думая, последовал за ним.

В хижине Инкази царила тоже полнейшая тишина.

— Смотри, — сказал Симба, — через этот потайной ход может сюда пробраться целое войско, между тем как воины спокойно спят в своих домах!

Он вышел за дверь, а Инкази поспешно втянул наверх веревку: он стал теперь осторожным.

Во дворе тэмбе ничто не давало повода подозревать, что здесь случилось нечто особенное. Разведчики и часовые стояли за оградой крепости, а Сузи преудобно расположился у дверей сарая, присев на земле и глядя куда-то вдаль. Сидя? Да, в Африке существует своеобразная военная дисциплина: там часовые могут не только сидеть, а даже лежать.

— Все в порядке? — спросил Симба у часового.

— Да! — ответил Сузи.

Симба с облегчением вздохнул.

— Приведи Фераджи в мою хижину, — приказал он, соображая, что место заключения никак не должно было находиться в столь близком соседстве с хижиной Инкази и ее потайным ходом. Как наивны и простодушны были действительно эти негры; не мудрено, что ловкие охотники-работорговцы с такой легкостью разоряют их села и деревни и уводят их в плен!

Отворив дверь сарая, Сузи крикнул:

— Фераджи!

Ответа не последовало.

— Фераджи! — крикнул он еще громче.

Но в сарае по-прежнему не раздавалось ни звука.

Тогда Сузи вошел в него, а минуту спустя вышел опять на двор с выражением полного недоумения на лице.

— Он исчез! — прошептал он.

Инкази, который как раз подошел к этому времени к сараю, в свою очередь заглянул туда и затем тоже вошел в него. Симба ждал, пока не выйдет, не шевелясь, не проронив ни слова.

— Его там нет! — сказал Инкази, выйдя из сарая и, видимо, удивляясь этому обстоятельству.

— А видел ты Фераджи или по крайней мере слышал ли ты, что он в сарае, когда ты занял место караульного? — спросил Симба своего слугу.

— Нет! — простодушно ответил тот.

— А Мабруки был на своем посту, когда ты пришел сменить его? — продолжал допрашивать Симба.

— Нет, когда я пришел, его уже не было! Я полагал, что вы, господин, услали его куда-нибудь! — оправдывался Сузи.

Симба сжал кулаки: все та же ограниченность и беспечность; та же неосторожность и непредусмотрительность! Этот Инкази со своей простодушной беспечностью и этот Сузи со своим непростительным легкомыслием были типичнейшими представителями своей расы.

— Скорее разбуди всех людей и приведи ко мне Мабруки! — приказал Симба. — А ты, Инкази, — обратился он к юноше, — зови скорей сюда Мудиму. Нам надо сейчас же держать совет, что теперь следует делать!

Сузи забил тревогу. Негры повыбегали из своих хижин; там и сям показались женщины, которые, крича и бранясь, развели огни. Началась перекличка и беготня, но Мабруки нигде нельзя было найти: его, а также и Фераджи, след простыл.

Тем временем Симба вышел на край каменной террасы перед домом Мудимы, чтобы взглянуть оттуда на залив Лувулунгу, где расположился неприятельский флот. Но над озером Танганайка расстилался легкий белый туман, и среди прозрачного мрака ночи не было видно ни следа судов Солимана. Симба глядел вперед в совершенно пустое пространство и в мозгу его созревал постепенно план. Он мелькнул у него в голове еще по пути к тэмбе Мудимы, когда он вместе с Инкази возвращался из тихой бухты, но тогда он отверг его. Ведь это был не честный, открытый бой, не явная открытая война. Тут хитрость играла главную роль, а Симба презирал всякие уловки там, где возможно было обойтись без них. Теперь же этот план напрашивался как бы сам собою. И почему, в самом деле, не осуществить его? Кто были те, с кем ему приходилось вести борьбу? Гурьба разбойников, для которых все средства хороши, которые нимало не гнушались изменой и самым подлым предательством и сами прибегали ко всякого рода хитростям и уловкам! Разве эти люди не старались перехитрить его, обойти? Так хорошо же! Если они могли на то решиться, могли дерзнуть одурачить его, так пусть же на себя пеняют, если сами попадутся в ту самую ловушку, которую хотели подставить ему! И твердым шагом Симба направился к Мудиме, который шел к нему навстречу вместе с Инкази.

Не теряя ни одной минуты, все трое стали совещаться.

Симба вполголоса открыл Мудиме свой план, а тот утвердительно и одобрительно кивал головой, между тем как глаза Инкази разгорались живым огнем.

Затем Мудима удалился от них; собрав всех своих воинов, он расставил их в известном порядке по стенам крепости, назначил часовых и сторожевых ко всем входам и выходам тэмбе и приказал значительно усилить отряд сторожевых воинов, расположенных по обе стороны громадного оврага или ущелья, по которому пролегал путь к главным воротам крепости Мудимы. Затем и сам отправился туда, чтобы принять на себя командование над этим отрядом на случай если бы отважный Солиман решился напасть на его крепость с этой стороны.

Тогда должны были скатиться на головы нападающих те страшные каменные глыбы, которые были предусмотрительно нагромождены по обе стороны ущелья на самом краю обрыва, неся с собою смерть и гибель всему живому там, внизу.

Между тем Симба и Инкази вошли в хижину последнего и основательно исследовали тот толстый, громадный ствол дерева, перекинутый над отверстием узкого колодца ущелья, на котором был укреплен канат, служивший вместо лестницы. Они довольно долго возились над ним с ломами и крепкими дубинами и затем спустили в ущелье канат. Симба долго прислушивался, но там, на дне ущелья, царила мертвая тишина.

Между тем там, снаружи, к хижине Инкази подошел довольно многочисленный отряд негров под началом Сузи и неслышно оцепил ее со всех сторон.

Тем временем Инкази обмотал крепкой толстой веревкой тот ствол, что лежал над пропастью, и, пропустив концы этой веревки в небольшую щель в тонкой тростниковой перегородке, стоял теперь неподвижно на своем посту, держа обеими руками концы этой веревки.

В тэмбе было опять уже совершенно тихо и спокойно; людям строго было запрещено переговариваться и перешептываться между собой; женщинам приказано было оставаться в своих жилищах и не перебегать к соседкам. Ничего, кроме шума прибоя расходившейся Танганайки, не было слышно здесь, на этой недосягаемой высоте, куда этот шум доносился из ущелий Кабого.

В темной хижине Инкази Симба притаился, присев у самой дверки трапа потайного хода. Он немного приподнял эту дверку и жадным ухом ловил каждый малейший звук там, в глубине ущелья. Но все было тихо и беззвучно; ни один кузнечик не трещал там, а в самой горнице бегали крысы, несмотря на присутствие здесь человека; эти грызуны были настолько смелы, что, не стесняясь, перескакивали и перебегали по спине человека, прижавшегося, точно кот, к щели приподнятого трапа.

Однако тем, кто был снаружи, наскучило неподвижно стоять на своих местах, тем более, что они не были посвящены в подробности самого плана, и им казалось весьма странным, что их заставили так строго караулить хижину Инкази.

Начинало светать. Вдруг Симба услышал нечто похожее на шум приближающихся шагов. Он дальше сунул голову в щель дверцы и заглянул вниз, на дно ущелья, но ничего не мог разглядеть. Там царил полнейший мрак. И сколько он ни напрягал зрение, все его усилия оставались тщетными. Кровь прилила у него к голове, светящиеся точки и кроваво-красные пятна запрыгали перед глазами.

Он закрыл на минуту веки, поняв, что в данный момент зрение бессильно, что теперь он может рассчитывать только на свой привычный чуткий слух.

Затем снова стал прислушиваться и теперь услышал, что происходило там, на глубине двадцати футов, слышал даже каждое слово, которое произносилось там. Узкое ущелье доносило до него каждый звук, как настоящая звуковая труба, так что даже и самый шепот казался громким говором.

— Чш! — послышался звук, подобный шипению змеи.

— Чш! — отозвался кто-то. — Мы здесь! Канат висит! — Это был голос Фераджи.

— Смирно! Тихо взбирайся вверх! — прозвучала команда Османа.

Затем послышался мерный шум многочисленных тихих шагов, да еще раздававшийся время от времени звук скатывавшегося вниз камня.

— Все здесь? — послышался снова голос Османа.

— Мабруки нет! — отозвался один из ловцов невольников.

— Подлый трус! — презрительно выругался Фераджи.

— Теперь взбирайтесь все по очереди! — скомандовал Осман. — Фераджи подымается первый, я — за ним, а там и вы все, один за другим! А теперь тихо! Никто ни звука ни здесь, ни там, наверху!

Все стихло внизу. Прошло несколько жутких секунд. Канат качался из стороны в сторону. Очевидно, Фераджи колебался.

— Ах ты трус! — прошипел Осман. — Вот я покажу всем вам, что значит смелость. Я пойду первый, но вы последуете за мной все до одного, иначе я сам первый размозжу вам череп, клянусь Аллахом!

— Мы идем за тобой! — тихо отозвалось несколько голосов разом; то были, без сомнения, отважные ловцы рабов, служившие у Солимана.

— Да, на вас я могу положиться! — тихо сказал Осман. — Знайте, что Солиман хочет изловить Симбу и Инкази, ему легко будет добраться до острова Муциму, — и там они в его руках. Нам же предстоит несравненно более трудная задача: мы должны овладеть неприступной твердыней Мудимы, и слава наша прогремит надо всем озером Танганайка! Вперед, ребята! Честь и слава смелым и отважным! Мы идем на неверных; сам Пророк поможет нам и вознаградит того, кто поднял меч свой на неверных!

— Позволь мне быть впереди всех, Осман! — шепнул ему теперь Фераджи!

— Нет, ты будешь вторым! — ответил молодой раб, сгоравший от нетерпения прославить свое имя, связав его с каким-нибудь отчаянно отважным делом.

— Тихо! Молчать и следовать за мной! — скомандовал еще раз Осман, и затем Симба заметил, что канат, который он легко пропустил между пальцами, туго натянулся. Очевидно, Осман взбирался по нему вверх.

Наступила решительная минута.

Симба осторожно спустил дверцы трапа и сам на цыпочках удалился в тот угол, где стоял, прислонясь к стене, Инкази.

— Все в порядке, Инкази, — прошептал он. — Осман подымается первый. Солиман ищет нас на Танганайке. Мы впустим только одного Османа!

Он достал из кармана заряженный револьвер.

Прошло еще несколько секунд, но вот скрипнула дверка трапа, и Осман вошел в горницу. Защитники тэмбе Мудимы, несмотря на весьма недостаточный свет, ясно различали очертания молодого араба, потому что глаза их успели привыкнуть к темноте.

Осман остановился, глядя вперед и только что хотел обернуться назад, вероятно для того, чтобы осмотреть и остальные углы хижины или же чтобы подать знак следовавшему за ним Фераджи, когда за стеной, у самых дверей хижины, раздался странный шум. Казалось, будто безмолвные стены домика готовы были обрушиться.

Осман невольно содрогнулся.

На секунду шум и треск смолкли, но вот уж снова что-то загремело и загрохотало под землей точно в момент землетрясения; затем послышался еще один глухой страшно сильный удар, сопровождаемый стонами и криками ужаса и отчаяния, которые как будто исходили из-под земли.

Все это было делом нескольких секунд, но впечатление этого страшного треска, грохота где-то под землей и отчаянные человеческие голоса, доносившиеся из глубины, — все это производило такое потрясающее впечатление, что Осман стоял, точно окаменелый, в тот момент, когда Сузи широко распахнул дверь хижины и первые лучи рассвета озарили розовым блеском стройную фигуру араба.

— С добрым утром, Осман! — насмешливо приветствовал его Симба, выступая из мрака.

Это приветствие показалось Сузи и трем сопровождавшим его неграм столь забавным, что все они громко расхохотались и в свою очередь насмешливо приветствовали пленника теми же словами:

— С добрым утром, господин!

Тогда только очнулся и пришел в себя ошеломленный всем происшедшим Осман. Он отступил назад к открытой дверце трапа, смерив Симбу надменным взглядом, полным непримиримой вражды и ненависти, и грозно замахнулся кинжалом, который держал в руке.

Это было поистине величественная фигура, молодой араб в своем ярко-красном тюрбане и зеленой затканной золотом одежде, с выражением самой отчаянной решимости на красивом, надменном лице.

Симба тотчас же понял, что Осман будет сопротивляться до последнего, и ему стало жаль его. Там, внизу, и без того уже было пролито немало крови. Не подлежало сомнению, что низвергнутый в глубину ущелья громадный ствол, на котором держался канат, убил наповал Фераджи, а многих из его товарищей, частью убил, частью ранил. К чему было еще проливать и эту кровь без всякой пользы для себя?

Что выиграл бы с этой смертью Мудима или сам он?

Напротив, только тогда, когда любимец Солимана, его ближайший родственник находился в их руках в качестве пленного, они могли ставить Солиману какие им заблагорассудится условия и отвратить войну.

Поэтому рассудок и доброе сердце одновременно повелевали Симбе пощадить жизнь молодого араба.

— Осман, — сказал он почти дружелюбным тоном, — брось свой кинжал и сдайся! Ты — наш пленник. Я возьму тебя к себе и, вероятно, возвращу Солиману!

Но действие этих слов невольно поразило даже самого Симбу.

— Осман не сдается никогда! — гневно и хрипло крикнул он. — Чтобы я был рабом? Я! Осман?! Нет! Лучше я разом кинусь вниз головой в эту пропасть! — И он уже сделал движение, чтобы откинуть трап, но в этот самый момент к нему проворно подскочил Инкази, намереваясь помешать ему, а также и Сузи с ружьем в руках.

В этот момент произошло нечто, в чем никто не мог дать себе ясного отчета.

Все видели, что Осман вдруг обернулся в сторону Инкази и, ловко увернувшись от него, вонзил кинжал глубоко в грудь своего врага. Громко вскрикнув, Инкази повалился на землю, но в тот же самый момент на голову его противника грузно опустился приклад ружья здоровенного Сузи, — и сраженный этим ударом Осман упал с раздробленным черепом на своего поверженного врага.

Симба не успел воспротивиться случившемуся, не успел предотвратить ни того, ни другого рокового удара; все это произошло с быстротой молнии.

Он склонился над своим юным другом; из страшной раны в груди струилась темная густая кровь; на губах тоже выступала кровавая пена.

Симба бережно поднял его на руки и вынес, как ребенка, на порог хижины.

Первые лучи восходящего солнца ласково заиграли на мертвенно бледном лице умирающего юноши. Инкази медленно сомкнул веки. Неужели он в последний раз видел солнечный свет? Неужели этой молодой жизни пришел конец?

Глава X Муциму гневается

Предчувствие Мудимы. — Солиман колеблется. — Потрясающее событие. — Святотатство против Муциму. — У тела Османа. — Смертельные враги. — Возвращение в Удшидши. — Осторожный капитан. — Муциму гневается. — Последний взгляд на «Змею».

С восходом солнца вернулся Мудима со своего поста. Враг не показывался с той стороны. Теперь его ужасно тревожила мысль о том, что произошло в эту ночь там, у потайного хода. Удался ли план его названного брата? Попался ли Солиман в западню? О, если бы только он мог увидеть Солимана пленником в крепости Мудимы. Этого Солимана, с которым он уже столько лет имел счеты, видеть его в своей власти! О, какой радостью, каким упоением наполняла эта мысль душу старого Мудимы!

Но не даром звали его Мрачным. При входе в ворота тэмбе сердце его стало сжиматься каким-то тягостным предчувствием. Почему никто не спешил возвестить ему радостную весть? Никто не вышел встретить его, порадовать! Почему в его доме и во дворе царила такая мертвая тишина? Почему не раздавалось здесь ни криков радости и торжества, ни веселой пальбы из ружей, какою негры знаменуют всякое радостное событие? Вон часовые; все они стоят молча и неподвижно на своих местах… он ускорил шаг — предчувствие не обмануло его: случилось какое-то несчастье.

О, как спешил он теперь через ворота и широкий двор прямо к хижине Инкази, где тесной толпой стояли, скучившись, точно стадо баранов, и негры Симба, и его воины, и женщины. Кто же лежит там распростертый на земле? Над кем склонился Симба?

Кажется, он узнает его! Это — Инкази, единственный сын его!

Да, вот он перед ним! Душу раздирающий крик вырвался из груди старика — затем, не сказав ни слова, он опустился на землю подле любимца.

Он не спросил, кто его ранил насмерть; он видел только изнеможенное лицо и тяжело вздымавшуюся грудь, жадно впивался глазами в своего любимца, как бы желая убедиться в том, предсмертны ли это муки, или же есть еще хоть какая-нибудь надежда.

Немного погодя он взглянул на Симбу, и в его взгляде было нечто такое, что Симба не в силах был вынести; казалось, его названный брат безмолвно упрекал его в том, что он лишил его единственного сына.

Одновременно с этим другая пара глаз с мучительной тревогой глядела с палубы «Змеи» в заливе Лувулунгу наверх, к тэмбе Мудимы: то Солиман беспокоился о своем любимце!

Накануне к Солиману явился Ибрагим и доложил, что он, кажется, нашел потайной ход к тэмбе Мудимы. Из одной отдаленной и незаметной бухты Танганайки ведет таинственными изворотами едва заметная крутая тропа прямо в гору, и, насколько можно судить, от подножия скал в долине чуть не к самому тэмбе.

Вследствие этого сообщения, Солиман решил в эту же ночь сделать неожиданно нападение на крепость Мудимы. Далее Ибрагим одновременно сообщил ему неожиданное известие о том, что Фераджи находится в заключении, но что он еще в эту ночь потайным ходом думает бежать и явится к нему. Фераджи поручил передать Солиману, что просит ожидать его у тесного пролива, ведущего к скрытой бухте озера Танганайки, которая лежит близ той косы или мыса, где они встретились и беседовали в ту памятную ночь.

Понятно, Ибрагим предварительно выслушал рассказ Мабруки о таинственной бухте и затем отправился на розыски последней, которую и нашел весьма благополучно. Но чтобы выслужиться в глазах своего господина, он передал ему это в обратном порядке, желая удержать всецело за собой славу открытия таинственной бухты.

С двумя меньшими судами и сорока воинами из числа храбрейших Солиман отправился с наступлением ночи к маленькому проливу, ведущему в бухту, и столкнулся тут с Фераджи.

От вето он узнал, что Симба и Инкази отправились на остров Муциму, где скрывается Лео, — узнал также и все подробности о потайном ходе к тэмбе Мудимы и тут же решил разом уничтожить врага. Осман должен был взять на себя менее трудную и опасную часть этой задачи, как полагал Солиман, а именно: захватить врасплох Мудиму в его тэмбе; сам же он намеревался отправиться на «Змее» на священный остров и там сделать опасного для всех них Симбу безвредным.

Тридцать своих отборных солдат отдал он в распоряжение Османа; такой военной силы было более чем достаточно, чтобы овладеть застигнутым врасплох тэмбе. Ведь в настоящий момент там не было никого, кроме одних простых негров; Грозный Лев плыл теперь по волнам Танганайки за своим другом и любимцем Лео.

Однако достигнув залива Лувулунгу и пересев на «Змею», Солиман вдруг предался опасениям и сомнениям. Ведь нападение на крепость Мудимы было уже само по себе дело нелегкое и небезопасное, и его особенно удивляло, почему он до сих пор не видит зарева пожара. Ведь пожар тэмбе был бы для него самым очевидным и несомненным доказательством успеха нападения. Но на вершине зубчатой горы было по-прежнему темно и мрачно, и озабоченный все более и более участью своего любимца Солиман отплыл не в сторону острова Муциму, как намеревался, а обратно, к узенькому проливчику, ведущему в тайную бухту, рассчитывая служить здесь прикрытием тыла отважных смельчаков, отправившихся брать приступом неприступную крепость Мудимы.

Когда уже рассвело, к нему прибежало несколько человек из его людей, бывших с Османом, бежавших под впечатлением страшной паники и сообщивших ему печальную весть о том, что Осман первый поднялся наверх, за ним последовал Фераджи. Они рассказали, как с высоты обрушился громадный ствол, убивший наповал Фераджи и Ибрагима и ранивший некоторых других, после чего все бежали.

Солиман был положительно убит этой вестью. Какая страшная участь постигла его любимца? Что случилось с ним? Жив ли он еще? Старик забыл даже свой кровожадный план относительно Лео и Симбы; он рвал на себе волосы в порыве гнева и отчаяния и бессмысленно лавировал взад и вперед перед тихой бухтой.

Но вдруг он вскочил со своего места и воскликнул:

— Что я сетую и колеблюсь? Ясно, что он теперь в руках Мудимы и я могу еще спасти его, если мне самому удастся захватить в плен его единственного сына!

Быть может, он теперь еще сидит там, на острове Муциму! Он приказал поднять паруса, и «Змея» быстро понеслась по голубым волнам озера, направляясь к священному острову.

Тихо и безмолвно было на острове, как и в то утро, когда Симба и Инкази посетили его. Но грубые ловцы невольников приблизились к нему не с подобающим уважением, а с шумом и гамом. Напрасно остерегали их гребцы из Удшидши, напрасно увещевали не гневать всесильного духа озера и отказаться от преследования беглеца, который нашел себе убежище в этом святилище. Солиман первый сошел на берег; за ним гурьбой последовали его люди. Цветущий сад Муциму они затоптали святотатственными ногами, птиц его распугали и громкими криками нарушили царившую здесь тишину и спокойствие. Но, несмотря на то, что эта разбойничья орда обыскала всякий куст и каждый камень, ни беглеца, ни Симбы, ни Инкази не было.

— Их больше нет здесь! Бегство им удалось! — воскликнул, наконец, Солиман, вынужденный сознаться, что все его дальнейшие усилия отыскать их останутся бесплодными.

Мрачный и расстроенный вернулся он обратно в залив Лувулунгу.

Безмолвные и подавленные каким-то тяжелым предчувствием сидели на своих скамьях вадшидши (гребцы). Святотатство Солимана взывало к небу об отомщении, и они опасались, что Муциму грозно подымет свою голову и непременно постарается уничтожить их.

Но что происходило там, на берегу, у самого устья Лувулунгу?

Подле обломков «Утки» стояла толпа негров. Солиман узнал в том числе и своих людей, и одетых в полосатые рубашки негров экспедиции Симбы. А вот и сам он стоит, прислонясь к корме разбившегося судна.

А что это, что лежит там, на опрокинутом киле этого судна? Какой-то продолговатый предмет, завернутый в белое.

Страшное предчувствие сдавило вдруг грудь Солимана. Почему так судорожно, так болезненно забилось его сердце? Какую весть принес ему Симба? Конечно, ничего радостного он не мог ожидать, но во всяком случае он теперь узнает нечто положительное об участи, постигшей его любимца.

Солиман сошел на берег, чувствуя, что колени у него подгибаются. Несмотря на страшное усилие овладеть собой, он, шатаясь, подошел к группе, среди которой выделялась мощная фигура Симбы.

Кучка негров поспешно расступилась и сквозь двойные шпалеры друзей и врагов, столпившихся вместе, Солиману пришлось идти навстречу Симбе. Тот стоял неподвижно, с выражением несомненной скорби на лице, и голос его прозвучал мягко и ласково, когда он первый обратился к Солиману.

— Мужайся, Солиман! Я принес тебе невеселые вести. Тот, кого ты любил, погиб, но он погиб геройской смертью и ты можешь гордиться им! Это был смелый воин, и все мы отдаем ему эту честь!

— Осман! Осман! — вырвался душераздирающий крик из груди Солимана. — Я знаю, ты покоишься здесь, под этим белым покрывалом! — И он приблизился к мертвецу; рука, которую он протянул к покрову, чтобы сдернуть его, сильно дрожала.

Симба продолжал:

— Мужайся, Солиман! Ведь ты мужчина и воин, поседевший в боях! Тебе ли падать духом? Ты сам хотел этой войны, а война всегда требует жертв?

И Солиман собрался с духом. Твердой рукой откинул он покров и долго смотрел на безжизненное, но прекрасное лицо своего любимца; смотрел долго-долго, и слезы катились по его щекам, но затем он с горечью воскликнул:

— Я давал клятву твоей матери, что буду беречь тебя, как зеницу ока, и послал на верную гибель и смерть! Прости мне это безумие! Мой смелый, мой отважный Осман! Прости, что я не сумел удержать твой юношеский пыл, что уступил твоим мольбам, твоему воинственному задору!

При этом он взял руку умершего и долго держал ее в своих, молча опустив глаза в землю.

— Теперь клянусь тебе, Осман, ты будешь отомщен! Я не покину этих мест прежде, чем не обращу в прах и пепел селенья и деревни Вавенди! Как я теперь горюю по тебе, так будут горевать сотни отцов о своих убитых сыновьях, сотни матерей оплакивать своих погибших детей! Да, Осман, клянусь тебе всемогущим Аллахом, ты будешь отомщен!

Затем он накрыл мертвеца покровом и, гордо подняв голову, бросил Симбе взгляд, полный непримиримой ненависти и вражды.

— Прими мою благодарность, Симба, за то, — произнес он глухим, подавленным голосом, — что ты отдал мне его тело, а не бросил его коршунам и гиенам. Прими же мою благодарность за это и иди к твоему названному брату! Но берегись, Симба, знай, где бы я тебя ни встретил, я буду стараться убить тебя; буду подстерегать тебя, как охотник подстерегает леопарда; буду неутомимо идти по твоему следу, потому что с этого момента мы с тобой смертельные враги!

— Солиман, — возразил на это Симба, — проклятие за проклятием вызываешь ты на свою голову этими словами! Милосердный Бог не примет твоей клятвы и не допустит, чтобы ты мог ее исполнить. Под его всесильной охраной я чувствую себя в полной безопасности и не боюсь ни тебя, ни твоих сообщников. Даю тебе добрый совет, Солиман: удались скорее из страны Вавенди, потому что здесь беда за бедой и напасть за напастью будут преследовать тебя на каждом шагу. Теперь мне достоверно известны твои намерения, но помни, что если ты встанешь на моем пути, то я сумею сразить тебя. Я также дал клятву, клятву охранять и защищать друзей моих Вавенди и быть им верным другом и братом и в радости, и в горе, и в счастье, и в несчастье, и сдержу свою клятву, как жив Бог, который сам поможет мне в этом! Друзья Вавенди — мои друзья, и враги их — мои враги! — добавил он и повернулся, чтобы идти в гору, но вдруг остановился и еще раз обратился к Солиману:

— Прими и ты мою благодарность, Солиман, за то, что оказал мне великую услугу, быть может, сам того не подозревая: за то, что ты переманил к себе тех из моих людей, которые были склонны к измене и предательству! Но остерегайся продолжать далее эту коварную игру. Я — не бесправный негр, я стою под высоким покровительством Занзибарского султана, и шейх Удшидши сумеет поговорить с тобой, если я захочу ему пожаловаться на тебя!

Солиман отвечал на это злобным хохотом.

— О, шейх Удшидши! — воскликнул он. — Я сам сумею навязать его тебе на шею. Я знаю, что ты скрываешь там, в этом орлином гнезде, того раба, который бежал от меня; он — моя собственность, и ты украл его у меня. Я скажу об этом шейху Удшидши, и все арабы, как один человек, восстанут на тебя и ты станешь бесправным в этой стране. Только в горах ущелья будешь ты влачить свое жалкое существование, подобно друзьям твоим, проклятым псам Вавенди! А когда истощатся твои запасы, когда ты израсходуешь свой порох и пули, тогда, Симба, ты попадешь ко мне в руки: я заморю тебя здесь голодом до тех пор, пока ты не спустишься вниз, в долину, вымолить кусок хлеба и сдаться мне на мою милость или кару.

Какую радостную новость сообщил ему, сам того не подозревая, Солиман! Симба думал, что в эту ночь врагу его удалось схватить Лео, и считал друга своего и прежнего слугу погибшим, а теперь из слов самого Солимана ясно, что Лео еще не пойман, что надежда найти его еще не потеряна для Симбы.

Следовало во что бы то ни стало поддержать в Солимане уверенность в том, что Лео действительно скрывается теперь в тэмбе Мудимы, и потому Симба не стал возражать Солиману на это, а только коротко заметил:

— Языком я не люблю сражаться, Солиман! О человеке судят лишь по его поступкам и делам, а не по словам. Как известно, кто много обещает, тот мало исполняет, кто много говорит, тот мало делает! — И Симба стал подниматься в гору. Сузи и его негры последовали за ним.

Неужели гнев Солимана так скоро прошел? Около полудня вся его грозная армада покинула берега залива Лувулунгу и двинулась к Удшидши. Как мало было похоже это возвращение флота Солимана на торжественное прибытие в бухту Лувулунгу! Тогда Солиман возвестил о себе громким выстрелом из единственного орудия, виданного когда-либо на берегах Танганайки; теперь он уходил молча, тихо и незаметно. На «Змее» был теперь покойник: Солиман сознавал, что он разбит. Погибни двадцать человек из его отборных воинов, он не признал бы себя побежденным, но смерть Османа сразила его.

Он не позволил похоронить его там, на берегу; нет, он увозил его в Удшидши, желая показать это мертвое тело всем арабам на площади Удшидши.

— Смотрите! — хотел он воскликнуть. — Симба убил одного из наших братьев! И за что? За то, что Осман хотел отнять у него из берлоги его бежавшего у меня раба, который скрывается в тэмбе Мудимы. Он и теперь еще находится там под защитой двух названных братьев. Друзья мои! Неужели вы допустите безнаказанно совершать такие дела? Неужели и здесь должен водвориться тот же новый порядок, благодаря которому мы изгнаны теперь с берегов Нила и области Занзибара? Можем ли мы позволить, чтобы каждый белый, явившийся сюда, оказывал покровительство беглым рабам и укрывал их у себя! Берегитесь, друзья арабы с берегов Танганайки! Берегитесь, говорю вам. Симба вооружает негров против нас; он снабжает их порохом и оружием; он поведет их войной на нас и станет здесь властелином, а вы — его рабами!

Взгляните на этого мертвеца! Его убил Симба! Если вы не бабы, то снаряжайте свои суда и пойдем вместе со мной войной на Симбу и проклятых негров Вавенди! Взгляните на него, на этого убитого! Кровь его вопиет о мщении!

Там хотел он обратиться к своим единоплеменникам в Удшидши и был уверен, что все они подымутся, как один человек, и пойдут войной на его врагов. А тогда тэмбе Лугери должно пасть, а горное гнездо Мудимы должно будет сдаться от голода. Тогда гордый, надменный Симба попадет в его руки. Иначе не могло быть. Да, но Солиман не подумал о том, что арабы завидовали ему и втайне радовались его поражению. Он не допускал возможности, что большинство из них отвернется от него и осыпет его насмешкой и презрением. Разве не могли они ответить ему:

— Почему же ты, Солиман, отправился в горы с такими запасами пороха и пуль, с таким множеством воинов для того только, чтобы изловить Лео? Не втирай нам очки! Не рассказывай сказки! Что нам за нужда доставать для тебя каштаны из огня; у нас свои дела и свои интересы. Каждый из нас охотится сам для себя! Пускай твое несчастье послужит тебе уроком, Солиман: будь осторожнее в другой раз, а на нас не рассчитывай!

Да, если бы Солиман мог рассуждать спокойно, он, вероятно, сам сказал бы себе, что его братья и единоплеменники издавна имели привычку покидать в нужде своих ближних и братьев. Но горе лишило его рассудка, и он действовал исключительно под влиянием своих чувств, а отнюдь не своего рассудка или здравого смысла, не принимая во внимание, что его чувства легко могли ввести его в заблуждение.

Он приказал теперь немедленно двинуться в путь и выйти из залива Лувулунгу, невзирая на ропот вадшидши, которые указывали на небо, уверяя, что видят на горизонте несомненные признаки близкой непогоды. Но Солиман не видел ничего, кроме безоблачного неба и легкой дымки тумана, и повторил еще раз свое приказание: немедленно сниматься с якоря и выходить в открытое озеро. Вадшидши продолжали роптать:

— Он оскорбил сегодня Муциму! Он вызывал его, и Муциму гневается. Поплывем как можно ближе к берегу, ведь мы идем прямо навстречу буре!

«Лентяй» плыл у самого берега вместе с двумя остальными судами, только «Змея», которой командовал сам Солиман, далеко ушла в озеро и быстро неслась на всех парусах по синим волнам громадной водяной равнины.

— Смотри, как почернела вода, — сказал капитан «Лентяя», — я хорошо знаю, что это означает — «Будь осторожен и береги мое судно», — говорил мне господин мой, шейх Магомет. — Знаете, ребята, мы возьмем курс на Ндэрее и там пробудем, пока не пройдет буря. Залив прекрасно защищен, а там нам нечего опасаться. Ведь наш «Лентяй» не такой проворный, как «Змея», и не вынесет, если сердитые волны станут слишком бурно ударяться о его бока. Его шпангоут так же дрябл, как и ребра того злополучного судна, которое теперь отдыхает навсегда от всех своих трудов там, на берегу, у залива Лувулунгу.

Все воины и гребцы одобрили разумную речь капитана. Никто из них не хотел рисковать жизнью на волнах бурного озера, которое теперь уже начинало волноваться. Да, к тому же, какая нужда была так спешить обратно в Удшидши?

— Смотрите, «Лентяй» пошел к Ндэрее, — воскликнули на двух остальных барках. — Это в самом деле разумная мысль; там мы можем переждать, пока Муциму сведет свои счеты с Солиманом! — и оба судна последовали примеру «Лентяя»; гребцы приналегли на весла, чтобы скорей добраться до тихой бухты. Несмотря на полное затишье, там, на севере, поднималась темная грозная туча, точно каменная стена, выраставшая из воды все выше и выше. И вот уже изредка на темном фоне этой грозовой тучи стали вздрагивать огненные зигзаги молний.

Вскоре прибой у Кабого стал раскатистей и громче.

— Уу! Буря уже добралась до Кабого! — крикнули рыбаки-гребцы. — Смотрите, как он спешит. Смотрите, «Змею» уже захватил ураган. Вперед, ребята, вперед! Еще тысяча шагов, не больше — и мы будем у берега!

И работа закипела; залив был уже близко, когда первые мощные порывы бурного ветра налетели, закрутили и вспенили воду.

Но до вершин гор Кунгве не долетела буря, разыгравшаяся над озером: черный флаг Симбы едва приметно колыхался над его хижиной. На этот раз торчали еще высоко в воздухе над домом Мудимы на высоких шестах две мертвых головы. Это были облепленные мухами головы Фераджи и Ибрагима — трофеи победы Вавенди. Голова Османа также должна была бы красоваться тут же, но Симба настоял на том, чтобы тело отважного молодого воина было возвращено Солиману нетронутым.

Из дома Мудимы, куда внесли и положили раненого Инкази, вышли теперь Симба и Мудима.

— Не отчаивайся, Мудима, — сказал Симба, — он теперь заснул, а это добрый признак: он молод и силен, в нем много силы и здоровья; он еще, быть может, оправится!

Мудима молча кивнул головой, а затем, указав рукой к северу, сказал:

— Смотри, Симба, Муциму выплывает из озера!

Нельзя было более красочно и вместе с тем верно определить приближение бури в том виде, каким оно представлялось отсюда, с этой высоты. Казалось, что темные грозовые тучи выплывают прямо из подернутых дымкой тумана как бы дымящихся вод Танганайки.

Одаренный долей воображения человек мог легко различить всевозможные образы и очертания в клубах разорванных туч. Точно громадная голова великана, вздымались над горизонтом верхние облака; под ним клубились темные массы туч, точно могучий торс великана, а вправо и влево, точно два огненных крыла, раскинулись ярко освещенные солнцем серебристо-серые волокнистые облака над самым озером. Подобно развевающимся покровам тянулись по горизонту остальные обрывки туч и облаков, то сцепляясь, то отрываясь и исчезая в общей массе.

— Смотри! Смотри! Он выплывает! — воскликнул Мудима. — Он схватит своими мощными руками «Змею». Вон она виднеется там, точно белое перышко на волнах. Она далеко от берега, и ей нет спасения. О, Солиман, Муциму гневается на тебя! Он мечет молнии! Спасибо тебе, Муциму, что ты караешь этих нечестивых арабов!

Симба, точно прикованный, смотрел вдаль. Действительно, было что-то сверхъестественное в проявлении этой разбушевавшейся стихии. То была буря, какой он еще ни разу в жизни не видел. Солнце еще освещало своими лучами облака, подоспевшие в главной массе черных туч, особенно ярко выделялся их свинцово-черный цвет. Грозные огненные стрелы молний ежеминутно прорезали эту черную, почти сплошную массу, а там, где уже выпадал дождь, казалось, что Танганайка вздымалась к самым небесам, а на гребне этого грозного пенящегося вала, точно ореховая скорлупа, виднелась «Змея». Симба навел туда свою подзорную трубу, но было уже поздно, чтобы рассмотреть; он видел только, что «Змея» вдруг бесследно скрылась в пене ужасного водоворота.

— Он погиб! — воскликнул Мудима ликующим голосом. — Погиб несомненно!

В этот самый момент и над вершинами гор Кунгве разразились ураган и гроза. Сузи едва только успел спустить и убрать черный флаг Симбы, иначе буря сорвала бы его и унесла Бог весть куда, в озеро Танганайку. Тучи заволокли теперь все небо и заслонили солнце, а тяжелые крупные капли дождя начали падать на землю. Все жители тэмбе спешили укрыться в своих хижинах, где они могли рассчитывать, что будут хоть сколько-нибудь защищены от разразившегося теперь сильного ливня.

До глубокой ночи неистовствовала и бушевала гроза: настала Мафика, то есть дождливая пора года.

Глава XI После бури

Разрушение судов. — Предательская семья обезьян. — Потайная лодка и Мабруки. — Коршуны на острове Муциму. — Посещение Лео. — Жилище Муциму. — Гибель «Змеи». — Старая Шооль. — Блеклые листья.

— Видишь, — сказал Мудима, обращаясь к Симбе, — Муциму окончил свой полет над родной стихией! Там, на севере, выплыл он со дна озера, а теперь там, в южном углу Танганайки, уходит опять на дно своего царства!

Это было на следующее утро после бури, когда остатки разорванных туч заметно таяли и точно уходили в волны на южной части горизонта, а все остальное небо было уже безоблачно и ясно.

— Ты хочешь отправиться туда, на остров Муциму, и отыскать Лео, — продолжал старик, — да, теперь ты смело можешь это сделать, потому что «Змея» Солимана, наверное, не вынесла этой бури: я точно знаю; я родился, вырос и состарился на Танганайке и знаю, что когда могучий дух озера так гневается, как в эту ночь, тогда он губит все суда, находящиеся на его волнах. Помни только одно, Симба, если ты ступишь на остров Муциму, не забудь принести ему жертву!

— Не беспокойся, брат мой, — отвечал Симба, — я никогда не сделаю ничего такого, за что ваше божество стало бы гневаться на Вавенди! — и, пожав руку своему названному брату, он в сопровождении Сузи спустился вниз к заливу Лувулунгу.

Здесь, на берегу, лежала ладья, нанятая Сузи в Удшидши, а также и челнок Инкази, знаменитая «Стрела».

— Мы возьмем «Стрелу», — сказал Симба, — а эта грузная, неповоротливая ладья только затруднит нас.

— И я так думаю, господин! — отозвался Сузи и старательно принялся сталкивать в воду челнок Инкази.

— Стой! — крикнул Симба. — Эти разбойники привели его в негодность! Смотри, какую дыру они пробили в нем! Впрочем, нам и следовало ожидать, что капитан «Змеи» никогда не простит «Стреле» своего поражения! Ну, делать нечего, придется мириться и с этим неповоротливым увальнем! Спускай ее на воду, Сузи!

Сузи послушно направился к громадной ладье и осмотрел ее со всех сторон.

— Господин, — крикнул он, — и это судно приведено в негодность: смотрите, у него киль проломлен в двух местах!

— В самом деле! — сказал Симба, осматривая, в свою очередь, громоздкую ладью, законтрактованную для него в Удшидши. — Солиман умеет мстить! Прежде чем удалиться, он уничтожил весь наш флот!

— На починку наших судов потребуется немало времени, — жалобно сетовал Сузи, — придется вернуться опять наверх за разными орудиями! Как видно, сегодня нам с вами не побывать на острове.

Симба все еще продолжал разглядывать повреждения.

— Что пользы разглядывать? — промолвил Сузи. — Дыры громадные: их не заткнешь ничем! Впрочем, надо еще сказать спасибо Солиману, что он не увел с собой наши суда!

С минуту Симба стоял в задумчивости, как бы соображая что-то, затем радостно воскликнул:

— Слушай, Сузи! Я знаю еще одну лодку; она запрятана там, в потайной бухте! Надо полагать, что люди Солимана не сумели разыскать ее!

И они проворно зашагали вдоль берега до того места, где узкий пролив соединял бухту с озером Танганайка.

Дойдя до устья этого пролива, Симба невольно остановился: на ветвях, низко нависших над водой деревьев, весело забавлялась целая семья обезьян.

Почтенный отец семейства уселся на одном из более крупных и надежных суков, повыше остальных, и серьезно смотрел на веселую возню своей многочисленной семьи. Несколько самок и целая куча молодых резвились и забавлялись, перепрыгивая с ветки на ветку или перебегали взад и вперед по большому толстому стволу, лежавшему в воде у самого берега. Они отламывали от него прутья и срывали пласты мха, которые затем кидали в воду и чрезвычайно радовались, глядя, как эти маленькие кусочки и веточки купались и ныряли на мелкой зыби залива.

Однако ствол этот показался знаком Симбе, и чем больше он присматривался к нему, тем больше убеждался в том, что шаловливые обезьянки разрушают искусственное произведение Инкази, его потайной челнок. Наконец произошло нечто такое, что разом положило конец всем его сомнениям. Один из самых здоровенных детенышей, крупный и бойкий парень обезьяньего рода возился у верхнего конца ствола и, очевидно, заметил там щелку, в которую тотчас же, со свойственным всей его породе любопытством, засунул лапу и убедился, что верхнюю часть ствола можно слегка приподнять. Он долгое время раздумывал и осматривал этот ствол со всех сторон, точно опытный плотник, пока, наконец, в голове его не созрел план, который он тут же с удивительной быстротой привел в исполнение. Приняв возможно удобное для себя положение, он обеими передними лапами ухватил крышку и разом опрокинул ее, так что большая часть обезьяньего общества полетела в воду. Эта неожиданная ванна, которую пришлось принять его товарищам, по-видимому, ужасно радовала веселого парнишку, но при этом он совершенно забыл, что над ним царит высшая власть родителя. Действительно, в тот момент, когда он менее того ожидал, отец семейства очутился у него за спиной и наделил его сперва здоровой затрещиной, затем принялся трепать его. Только благодаря вмешательству Симбы прекратилось это проявление родительской строгости, и все с визгом разбежались в одно мгновение.

Сегодня Симба не смеялся над забавной дракой и проказами обезьян, всегда смешившей его; его занимали теперь гораздо более серьезные мысли Ведь этот потайной челнок был спрятан в глубине тихой бухты, и, как он отлично помнил, крепко привязал к кустам росшим на берегу. Каким же образом мог он очутиться здесь? Буря не могла оторвать его, да и обезьяны вряд ли сумели совершить такое дальнее плаванье на челноке.

Может быть, люди Солимана, обыскивая тихую бухту, случайно увидели этот челнок и сволокли его сюда. Если так, то они, вероятно, догадались, что этот древесный ствол в сущности потайной челнок и, быть может, привели и его в негодность. Симба хотел теперь убедиться, может ли этот маленький челнок вместить двух человек; с этой целью он вошел в него, и вдруг ему бросился в глаза маленький блестящий предмет на дне лодочки. Он нагнулся, чтобы поближе рассмотреть его, и убедился, что это одна из тех металлических пуговиц, какие имели на своих рубашках негры его экспедиции.

Как могла очутиться здесь эта пуговица? Прежде всего Симба подумал, что Фераджи был убит стволом там, в ущелье под потайным ходом. Но вдруг ему стало ясно: ведь кроме Фераджи бежал еще и Мабруки, и его при нападении на крепость Мудимы не досчитывались в числе нападающих. Вероятно, во время бегства стрелков Солимана из злополучного ущелья он побоялся пристать к ним из опасения, что Солиман припишет ему неудачу предприятия этим изменникам и так как Фераджи был убит, то выместит весь свой гнев на нем, на Мабруки.

Этот трус скрывался здесь у тихой бухты, а затем намеревался воспользоваться потайной лодкой для бегства. Придя к этому убеждению, Симба тщательно исследовал берега тихой бухты и, к немалому своему удивлению, нашел на мокром песке побережья совершенно свежий след негра. Значит, Мабруки был где-нибудь здесь поблизости!

Он хотел было позвать Сузи, как вдруг услышал за собой громкий возглас: «Мабруки!» и вслед за тем один за другим два выстрела.

Симба кинулся к тому месту, откуда раздались выстрелы, и очутился лицом к лицу с Сузи, который преспокойно заряжал свое ружье.

— Что это было, Сузи? — спросил он, запыхавшись от быстрого бега.

— Этот негодяй промахнулся, — равнодушно ответил негр, — а я угодил ему прямо в сердце. Вон он там, под кустом растянулся. Что он готов, за это я ручаюсь, господин. А теперь пойдемте дальше. Что время-то даром терять?!

— Как это вышло, что ты с ним повстречался, — спросил Симба, — ведь я шел впереди тебя?!

— Он прямо побежал на меня; вероятно, он увидел вас и, полагая, что вы один, наскочил прямо на меня. Теперь ничто не мешает нам: мы расчистили себе дорожку! — добавил Сузи и беспечно закинул ружье за плечо.

Симба молча двинулся к тихой бухте, а Сузи следовал за ним на некотором расстоянии.

Оказалось, что тайная лодка Инкази цела, и вскоре Симба и Сузи очутились на озере, тихом и спокойном, как зеркало. От страшной бури прошедшей ночи не осталось и следа.

Симба искал на гладкой поверхности озера какой-нибудь парус, ожидая увидеть одно из судов Солимана или, быть может, даже «Змею», но гордая армада Солимана исчезла бесследно, и маленький челнок Инкази беспрепятственно достиг острова Муциму.

— Разве здесь водятся коршуны, на этом маленьком островке? — осведомился Сузи, указывая рукой на одно место на самом берегу, где, действительно, собралась целая стая этих хищных птиц.

— Они, как видно, за делом, — продолжал он, — здесь водятся такие крупные животные, что целые стаи этих отвратительных птиц собираются сюда для своих трапез!

Лодка направлялась как раз к этому месту берега.

— Господин! — воскликнул вдруг испуганно Сузи. — Смотрите, ведь это человеческий труп! На него и насели птицы! Уж не Лео ли это?

И по безмолвному согласию оба они приналегли на весла и погнали лодку, что было мочи; вскоре они уже настолько приблизились к острову, что Симба мог выстрелить по коршунам, чтобы спугнуть их.

Эхо, вероятно, впервые повторило глухой раскат выстрела в маленьком лесу священного острова. Грузно подымаясь вверх, громадные коршуны разлетелись во все стороны, тяжело размахивая большими крыльями. Немного спустя Сузи и Симба стояли над мертвым телом, распростертом на берегу. Лицо нельзя было уже узнать, до того оно было обезображено, но по ярко-красному тюрбану, зеленой затканной одежде и богато украшенным ножнам кинжала нетрудно было угадать, кто был покойный.

Труп Солимана лежал на берегу, выброшенный волнами на съедение коршунам.

— «Змея» погибла, очевидно, — прошептал Симба. — Мудима был прав!

— Какая радость, господин, — воскликнул Сузи, — смертельный враг наш умер! Страна свободна от него, и путь свободен! Крепости Мудимы не грозит голод, и нам не придется спускаться к устью Лувулунгу, чтобы вымолить кусок хлеба у того, который сам теперь лежит здесь на берегу и служит пищей для жадных коршунов.

Почему же Симба не принимал участия в этой радости своего верного слуги? Он стоял, мрачный и задумчивый, неподвижно, точно каменное изваяние. В этот момент он вовсе не думал о себе; думал только, что и здесь, в дальней Африке, существует та же могучая карающая длань, которая теперь тяжело опустилась на Солимана. Этот человек, на совести которого лежали жизнь и счастье тысяч бедных негров, встретил теперь сам страшный конец в волнах разъяренного озера; жизненный путь его был пройден, и теперь он стоял перед судом вечного нелицеприятного Судьи. Симба чувствовал глубокое сожаление к несчастному, и в душе его невольно слагалась молитва за него, за своего смертельного врага.

— Пусть он останется здесь, господин, — сказал, наконец, Сузи, которому наскучило ждать, — у нас есть с вами более важное дело: нам надо отыскать нашего беглеца. Эй, Лео! Лео! Лео! — крикнул он во всю мочь и сделал несколько шагов вперед, в кусты.

Этот громкий призыв вывел Симбу из задумчивости, и, следуя примеру Сузи, он крикнул в свою очередь: «Лео! Лео!»

Когда они успели уже значительно удалиться от того места, куда озеро выбросило несчастную жертву вчерашней бури, то услышали над своими головами тяжелые взмахи крыльев. Самый смелый из стаи коршун возвращался к прежнему месту, за ним последовали вскоре и другие. Над телом Солимана уже вновь собралась и кружилась, точно темная туча, стая коршунов, спускавшаяся все ниже и ниже над трупом. Наконец один из хищников с шумом опустился на соседнее дерево, как бы подавая тем знак остальным сделать то же. Со всех сторон слышались тяжелые взмахи крыльев, треск сухих веток; громадные птицы с распростертыми крыльями как-то разом спускались на деревья, чтобы сесть тут или там на сук. И вот один громадный коршун камнем слетел на землю и, расправив крылья, с вытянутой вперед шеей устремился на свою жертву.

Еще минута, и на том месте, где еще так недавно стояли Симба и Сузи, теперь не было ничего видно, кроме громадной копошащейся крикливой черной тучи; поминутно слышались удары мощных крыльев, жадные коршуны толпились, теснились и сгоняли друг друга, судорожно цепляясь когтями и неистово работая клювами.

Над ними в воздухе стоял шум, гомон и резкий каркающий звук сотни хриплых злобных голосов, напоминающих скрежет и хохот.

Таков был конец гордого, надменного и самоуверенного Солимана, этого бессердечного и безжалостного работорговца; таковы были похороны, какие готовит африканская глушь своим мертвецам!

И тут же рядом гнездились добродушные робкие ткачики; зеленоватые дикие голуби ворковали в верхних ветвях деревьев; крикливые, но безобидные попугайчики весело перепархивали с дерева на дерево и с куста на куст. Вокруг ярких чашечек цветов, жужжа, роились пчелы, а солнце лучезарно светило с высоких голубых небес, изливая свои ласковые лучи на скорбь и радость, на жизнь и смерть.

Природа воспитывает человека, и он легко свыкается с пестрым рядом картин, которые она проводит перед его глазами. Даже самое страшное становится со временем заурядным явлением, а среди дикой природы и человек дичает.

Вот почему и Симбу в этот момент нисколько не тревожила дальнейшая участь трупа Солимана. Он спокойно шел по берегу острова и звал:

— Лео! Лео!

Но никто не отвечал на его призыв.

Тогда он стал спокойно заряжать свое ружье, думая при этом:

— Прости мне, могучий Муциму, если я еще раз позволю себе нарушить твой покой и тишину здешних мест громким выстрелом. Но этот выстрел не принесет смерти ни одному живому существу: я не убью ни одной пташки, так доверчиво ютящейся на твоем зеленом острове; выстрел мой должен только возвестить радость и спасение несчастному беглецу, нашедшему здесь у тебя надежное убежище и защиту от страшного врага.

И вот над тихим, мирным островом пронесся второй громкий выстрел, и Симба вышел на открытое место, образующее небольшой выступ берега.

— Отсюда он скорее всего увидит нас, — сказал белый, обращаясь к Сузи, — дай-ка и ты выстрел-другой из своего ружья: надо дать понять Лео, что мы ищем его.

С равным промежутком раздалось несколько выстрелов подряд.

— Это девятый, — сказал, наконец, Симба, — а девять священное число. Муциму, наверно, обратит внимание Лео на наши выстрелы!

— Ура! Вы правы, господин, — крикнул Сузи. — Вон он идет сюда! Он узнал нас! Смотрите, как он спешит к нам!

Симба мигом вскочил на ноги и бегом побежал навстречу негру.

— Белая Борода!

— Лео!

С этими словами белый и негр упали в объятия друг друга и долго оставались так. Неизъяснимое чувство наполняло их души, и это было весьма понятно.

При встрече с другом детства или другом молодости на одной из оживленных улиц города, где толпятся сотни и тысячи людей, мы останавливаемся, пораженные необъяснимо радостным чувством, потому только, что не ожидали встретить этого друга здесь; хотя все мы в цивилизованных странах так легко переносимся с помощью пароходов и железных дорог на многие сотни верст в самое короткое время, тем не менее смотрим на такую встречу, как на чудо, и радуемся ей, как чему-то совершенно невероятному.

Что же должны были испытывать в первые моменты встречи эти друзья, встретившиеся в глухих дебрях Африки за тысячу миль от того места, где они расстались навсегда? Они встретились здесь среди совершенно чуждых им племен на берегу еще почти никому неизвестного озера в стране, которой раньше не знал ни тот, ни другой из них. Разве это не было странной, удивительной случайностью?

Нет, не странной случайностью называл это Симба: для него встреча с Лео имела особое значение; он видел в ней чудесный промысел Божий.

А в душе Лео жило теперь иное чувство. Его надежда осуществилась: человек, на которого он некогда в стране Динка взирал, как на доброго гения, — человек этот не изменился с годами, оставшись все тем же, и пришел теперь, как пришел бы тогда, — спасти его. Но не чувство радости о своем спасении наполняло теперь душу Лео; нет, одно только чувство беспредельной благодарности к своему благодетелю испытывал он в эти минуты.

И когда Симба выпустил его из своих объятий, Лео упал к его ногам и обхватил его колени. Он не мог выговорить ни одного слова, а только громко всхлипывал, как ребенок. Слезы радости и глубокого умиления стояли в глазах Симбы, когда он поднял Лео с земли.

Да, много, много лет прошло с тех пор, когда Лео и Симба вместе сражались и боролись на берегах Газельей реки, но человек этот остался тем же: Симба — Лев был все тот же Белая Борода-Нежное Сердце!

Сузи стоял немного поодаль, не решаясь прервать это безмолвное приветствие двух друзей. Но глаза его горели от радостного волнения. Ведь и сам он когда-то носил ярмо рабства и потому умел ценить доброту и ласку; в этот момент он гордился своим господином. Только тогда, когда они все трое уже сидели в лодке и плыли обратно по направлению к крепости Мудимы, Лео мог подробно рассказать Симбе происшествия последних дней.

— Как могло случиться, что Солиман, обыскавший весь этот остров вдоль и поперек, не мог найти тебя? — спросил Симба.

— Этим я всецело обязан милой девушке, которая приезжала сюда в то утро вместе с Инкази, так, кажется, зовут твоего друга! — сказал Лео.

— Той девушке? — удивленно переспросил Симба. — Да разве Инкази был здесь не один?

— Нет, — простодушно ответил Лео, — с ним была здесь какая-то девушка, которая все время приставала к нему, чтобы он показал ей Муциму. Инкази сначала упорно отказывался сделать это. И только после того, как он объяснил мне, кто такой Муциму, и я торжественно обещал ему, что не сделаю ничего такого, что могло бы оскорбить могущественного духа, покровительствующего ему, и обещал сам принести этому духу жертву, он, наконец, решился показать Муциму той девушке и мне. Весь этот разговор мы вели с ним на озере, сидя в его маленькой лодочке, а затем опять пристали к священному берегу острова, высадились на него, и Инкази повел нас к громадному развесистому хлопчатнику, у которого он осторожно вынул часть внешней коры, скрывавшую громадное дупло и весьма искусно приставленную. В этом дупле, которое хотя и не столь велико, как бывают дупла в наших мбую [4]в Судане, в которых могут укрываться в непогоду целые стада овец, стояла громадная высеченная из дерева фигура. Последняя была, по-видимому, очень старая, и Инкази рассказывал девушке, которую он называл Налотэрой, что это и есть Муциму, унаследованный его отцом от его деда и которого он, то есть отец, завещал Инкази. По словам последнего, это изображение обладает громадной силой и могуществом, и в качестве благодарной жертвы, он сложил к его ногам все съестные припасы, какие только имел при себе.

— Ну, теперь ты видела Муциму, — сказал он, — пойдем! — и мы вышли из дупла.

В его лодке было достаточно места для нас троих, но он уверял, что не может взять меня теперь с собой, потому что я неизбежно должен буду попасть в руки Солиману, если попытаюсь днем добраться до жилища его отца.

— Но, Инкази, — сказала Налотэра, — ведь мы можем сделать большой крюк, обогнув суда Солимана, и пристать прямо у Лугери.

— Нет, это невозможно! — возразил тот. — Солиман зорко подстерегает его и непременно будет следить за нами, как бы далеко мы не объехали его суда: у него на всем берегу расставлены сторожевые и лазутчики.

— Но если так, — сказала девушка, — то он, вероятно, явится и сюда, на этот остров, и найдет этого бедного человека.

— Весьма возможно, тогда Лео должен от него спрятаться! — сказал решительно Инкази. — Придумал, — продолжал он, немного погодя, — я нашел средство, которое наверняка спасет его. Мы сплетем тебе, Лео, из тростника и водорослей громадный шлем, который ты наденешь на голову, если явится Солиман, а сам влезешь по горло в воду и будешь смирно стоять в тростниках: ни одна душа не найдет тебя.

И вот он с Налотэрой сплел мне такой шлем и заставил меня на пробу влезть по горло в воду.

Когда я вышел из воды, Инкази был, очевидно, очень доволен, но Налотэра сказала:

— Но Инкази, если Солиман вздумает пробыть на острове целый день, тогда ведь этот бедный человек не в состоянии будет выдержать все время в воде!

То, что она сказала, казалось мне весьма разумным, тем более, что я видел крокодилов у берега; но Инкази гневно нахмурил брови и крикнул:

— Он должен будет выдержать, потому что ничего другого не остается ему! Как и где ему иначе укрыться от них?

— Лучше всего, — ласково возразила она, — было бы для него спрятаться в жилище Муциму: там для него и места много, и люди Солимана наверное не разыщут его.

Но Инкази совсем рассвирепел и стал кричать на Налотэру:

— Ты святотатствуешь, девушка! Ни одно живое существо не может обитать в этом дупле, кроме Муциму, и я говорю тебе, Лео, если ты осмелишься укрыться там от твоих врагов, то сам Муциму покарает тебя за это!

Девушка, видя, что Инкази так ужасно разгневался, совершенно притихла, а я обещал ему, если Солиман явится сюда, спрятаться в воде, но при этом усиленно просил его приехать за мной в эту же ночь. Он остался, по-видимому, совершенно доволен, и оба они весело покинули остров, обещая не забыть обо мне.

Когда они уехали и я остался опять совершенно один на острове, то стал обдумывать все виденное и слышанное, и мне стало совершенно ясно, что Инкази не вернется за мной в эту ночь, потому что он хотел еще отвезти домой Налотэру и, вероятно, не особенно спешил вернуться в отцовский дом.

Но девушке той я во всяком случае был весьма благодарен, потому что только в силу ее просьб и настояний я увидел прекрасное жилище Муциму. Когда их лодка скрылась из виду, а голод стал нестерпимо мучить меня, я вспомнил о съестных припасах, сложенных Инкази к ногам Муциму, и решился воспользоваться ими.

Муциму не дотронулся еще ни до чего, и я, прося у него извинение за свою дерзость, принялся поедать его припасы, а затем, основательно закрыв искусно приделанную висевшую дверку, расположился тут же, у ног Муциму, и заснул крепким сном впервые после многих бессонных и тревожных ночей.

Всю ночь я наблюдал за берегом, но никто не приехал за мной, как я того и ожидал…

— Ах, Лео, Лео! — воскликнул Симба. — Ты не прав, друг мой, Инкази приехал бы со мной в ту ночь на остров, но он был ранен насмерть и только это помешало ему исполнить его обещание. Но обо всем этом после, а также и о том, почему ты ни одним словом не должен упоминать, что был в жилище Муциму, чтобы не огорчить этим моего друга Инкази, а теперь рассказывай дальше.

— Поутру, как только рассвело, — продолжал негр, — я увидел «Змею» и заметил, что она приближается к острову. Тогда я скрылся в жилище Муциму. Солиман и его люди обыскали каждый куст и каждый камень и пригорок, но меня не нашли. И кому я этим обязан, как не милой и доброй Налотэре?!

Лео смолк и, немного погодя, продолжал:

— Кроме того, жилище Муциму укрыло меня от бури в прошедшую ночь. Когда еще тучи начинали лишь собираться на севере, в южной стороне я увидел «Змею». Я залег в прибрежные кусты и решил пролежать там, пока надвигавшаяся гроза не заставит меня укрыться в жилище Муциму.

На моих глазах буря схватила и закружила «Змею»: Я не могу описать тебе этого страшного момента: в одно мгновение ветром сорвало парус, мачту сломало, руль и весла перестали слушать людей, гребцы напрасно истощали свои силы, а Солиман приходил в бешенство. Долго «Змея» боролась с разъяренной стихией; волны нещадно били ее, бросая, как мяч, из стороны в сторону. Я, конечно, мог видеть только отдельные эпизоды этой страшной борьбы не на жизнь, а на смерть, когда яркие молнии на мгновение освещали гибнущее судно и сердитые волны, готовившиеся поглотить его. И я лежал на берегу, точно застыв от ужаса при виде того, что происходило на моих глазах; не думая, что это мой смертельный враг, что он с каждой минутой ближе и ближе ко мне. Но вот сверкнули одна за другой несколько молний подряд, — и я увидел, как две громадные волны, точно гигантские объятия, обхватили с обеих сторон «Змею» и могучим взмахом сперва подняли ее высоко-высоко, а затем расступились, образовав под ней глубокую пропасть, которая разом, точно жадная пасть, поглотила судно. И поверишь ли, в тот же самый момент огненная молния ударила в разверзшуюся пропасть вслед за злосчастным судном, точно желая добить его до конца и нанести ей последний смертельный удар…

Лео глубоко вздохнул и долгое время молчал, затем продолжал.

— Я был окончательно ослеплен этой молнией, а когда опять стал различать окружающие предметы, то «Змеи» не было и следа; только громадные волны громоздились одна на другую да огненные стрелы молний освещали хаос брызг и пены. Тогда мной овладел вдруг такой необъяснимый, безотчетный страх, такой ужас, что я вскочил и бегом побежал в жилище Муциму, чтобы не видеть и не слышать ничего… Сегодня же с рассветом озеро выкинуло трупы на берег. Вон там, в той стороне они лежат поодиночке или попарно, обхватив друг друга, гребцы и воины Солимана, — все до одного мертвые. Только одного Солимана выбросило сюда на этот остров, и коршуны, которые невесть откуда взялись, слетелись к его трупу и тотчас же принялись за работу.

Во время дальнейшего пути Лео рассказал Симбе о падении Сансуси, о своих страданиях, о многочисленных странствиях с Солиманом и о жизни у этого богатого араба.

— А о Зюлейке ты ничего не слышал? — спросил его Симба.

— Да, в Униоро, там мы встретились с одним купцом, который прибыл из Бахр-эль-Газаля. Он рассказал нам, что Мэшера-эль-Рег, в стране Динка, теперь царствует женщина, которая повелевает многочисленными стадами волов и что все окрестные племена чтут ее! Он говорил, что люди называют ее старая Шооль. Но я не верю этому; не может быть, чтобы это было ее настоящее имя. Женщина, которая может править и повелевать в стране Динка, не может быть не кто иная, как моя Зюлейка.

— Ну, а ее сын, которого я тогда спас от смерти? — продолжал расспрашивать Симба, который прекрасно знал по разным путевым заметкам и отчетам старую Шооль и потому нимало не сомневался, что она не могла быть Зюлейкой, но не возражал, не желая огорчить Лео.

— Спроси ветра, куда он разносит по осени листья! — мрачно отвечал негр. — Сумеет ли он ответить тебе? Так и нас развевает и разносит судьба по обширному миру Божьему. Кому только известно, где мы, блеклые листья, жалкие рабы, невольники, гибнем и пропадаем!

В этот момент киль лодки с легким скрипом врезался в мокрый песок прибрежья. Лодка причалила, и Лео вышел на берег своей новой родины.

Глава XII Новый год

Без сюртука. — Рождественский подарок. — «Отрада охотника». — Патриарх. — Странное известие. — Налотэра колдунье — Соломонов суд. — «Мечтательная» за столом. — Странный век. — На охоте. — Новолуние. — Охотничий жаргон в Африке.

Время быстро идет. Мы застаем Симбу в день Нового года. Новый год! Что приводит нам это слово на ум? Деревья в снежном уборе, с блестящими кристаллами ледяных сосулек; ясный морозный день, когда всем почему-то бывает особенно весело; яркое январское солнце; громадные равнины, покрытые девственно белым снегом, и ровный санный путь, по которому весело несутся санки со звенящими бубенчиками; слышится задорное щелканье бича по воздуху и звонкий молодой смех! Или же вам приходят на память неподвижно лежащие под ледяной корой озера и реки, по которым скользят, описывая красивые вольты, блестящие стальные лезвия коньков! Или вам вспоминаются новогодние поздравления и приветствия, звон колоколов в церквах, новогодний пунш!

Нет, господа, выкиньте все это из головы! Ведь мы с вами теперь в Центральной Африке, в самом сердце «черного» материка.

В эту пору на берегах Танганайки дождливое время года подходит к концу, и природа смотрится иначе, чем у нас, на севере.

Посмотрим, как проводит Симба этот день первого января, день Нового года!

Он сидит перед небольшим бревенчатым домом, который ничуть не похож на жалкие хижины негров; сидит за своим утренним кофе и курит трубочку. Но не халат и не ночной колпак украшают его; на ногах не красуются также новенькие, с иголочки, вышитые туфли, какой-нибудь рождественский подарок милой рукодельницы. Нет, Симба сидит первого января в легких нанковых брюках, без сюртука, в одном жилете, на дворе перед своим домом и пьет свой кофе. И не мудрено, ведь уже около восьми часов утра; термометр, прибитый там, на стене бревенчатого дома, уже теперь показывает 20 °C в тени. Симба не читает газеты за утренним кофе, как это делаем все мы здесь, у себя на родине: в Центральной Африке газеты не печатаются, но переходят из уст в уста под названием «Новейших новостей». Они не появляются, конечно, ежедневно, как у нас, так как за недостатком материала, то есть новостей, редактора устраивают забастовки по несколько недель. Но Симба не скучает.

И ему рождественский дед тоже принес подарок, — и теперь мы видим, как он забавляется с ним. Это две хорошенькие кошечки, которые несмотря на то, что им всего несколько недель, могут похвастать изрядными когтями и зубами. Эти маленькие зверьми как-то забавно неуклюжи в своих движениях, и цвет их сплошь мутно-желтый. Замечательно, что эти малютки почему-то внушают всякому, кто их видит, невольный страх и уважение. Это не кошечки, господа, а два маленьких львенка, с которыми теперь забавляется Симба.

В самый день Рождества он неожиданно повстречал старую львицу с двумя маленькими детенышами. Он совершенно случайно набрел на нее, спустившись с холма, и та, увидев его, сразу приняла такое грозное, боевое положение, что ему ничего более не оставалось, как, не задумываясь, пустить ей пулю в голову.

Осиротевших детенышей изловили и принесли домой. Они скоро к нему привыкли и теперь играли, как со старым приятелем. Они как будто знали и понимали, что Симба после гибели Солимана и его флота звался теперь повсюду «Танганайским львом».

Этот бревенчатый дом, перед которым он сидел теперь в тени широкого навеса, стоял не в тэмбе Мудимы; отсюда не было видно вод прекрасного Танганайка. Насколько хватало глаз повсюду виднелись одни дикие горы и даже на самом краю горизонта громоздились вершины над вершинами, точно волны громадного застывшего моря. Там влево, в глубоком ущелье, по самому дну его, с шумом несся сильный горный поток, вдоль берегов которого возвышался настоящий бамбуковый лес, целый дремучий бор. По громадным уступам, образуя пороги, страшный, дикий горный поток с бешеной быстротой несся в долину. На возвышенностях повсюду рос дикий кустарник, а в долинах высился темный девственный лес во всей своей тропической красе, и на расстоянии двух дней пути нигде не было никакого жилья, ни малейшего признака присутствия человека.

В этой глуши можно было бродить целыми днями по следам носорогов и буйволов, проложивших глубокую тропу сквозь чащу бамбуков и кустарников к воде. Здесь нельзя было встретить ни одного живого человека, и единственными звуками, нарушавшими тишину и безмолвие этой девственной природы, были крики лесных птиц с металлически блестящим и переливающимся оперением да шум и звонкое журчание вод. А это именно и нравилось нашему охотнику.

Здесь, среди этого грандиозного величия гор Кунгве, в полном уединении, вдали от всего мира Симба построил свой тэмбе.

На том холме, где теперь стоял его дом, была некогда небольшая негритянская деревенька, но жители давно покинули ее, потому что кабаны нещадно разоряли и опустошали их поля. Но для охотника это, конечно, не могло служить причиной пренебрежения местностью, и вот вскоре на этом самом холме вырос тэмбе Симбы, прозванный им «Отрадой охотника». Это был прочный, надежный и красивый бревенчатый дом, в котором он поселился сам, а полуразвалившиеся, заброшенные хижины бывшей деревни, разбросанные кругом него на расстоянии нескольких шагов друг от друга, послужили жилищами для его негров.

Мало-помалу он раскрыл свои ящики и устроил себе лабораторию и рабочий кабинет, потому что теперь он странствовал в дебрях Африки не для того только, чтобы охотиться и искать приключений, как в молодые годы на берегах Бахр-эль-Газаля; теперь он посвятил себя еще и служению науке. Он заносил теперь в журнал все свои наблюдения, отыскивал и изучал редких неизвестных еще представителей флоры и фауны дебрей Африки и старался подслушать и уловить жизнь и звуки тропической природы.

Наряду с двустволкой, которой он мастерски владел, он привез с собой и другого рода «оружие»: микроскопы, термометры, барометры и т. п.

Все это во время его пребывания в тэмбе Мудимы лежало упакованное в ящиках, потому что в военное время музы молчат. И во время долговременных странствований Симба не мог предаваться научным исследованиям. Но теперь, когда у него был свой тихий уголок, воинственный герой превращался в скромного ученого и производил свои исследования и наблюдения с большой любовью и преданностью делу. Здесь у него был такой рабочий кабинет, в котором ему никто не мешал; тысячи натуралистов и ученых позавидовали бы ему в этом. Его рабочий кабинет был и велик, и просторен, — куда только не хватал глаз, вплоть до дальних вершин высоких гор. Горы и долины, потоки и болота, — все это было его рабочим кабинетом.

Но кроме научных исследований у него были еще и другие обязанности. Как названный брат Мудимы он считался наряду с ним соправителем страны, и слава о его великой мудрости разошлась так далеко, что к нему приходили люди из самых дальних деревень за советом, а также в затруднительных спорных случаях за решением спора или за высшим приговором.

Вот и сегодня, в первый день нового года к Отраде охотника направлялась такого рода делегация.

Лео, занимавший теперь опять почетный пост управляющего, доложил об этом своему господину, который отдал приказание допустить к нему пришедших.

То были несколько человек из числа воинов Лугери. Все они были наряжены по-праздничному и вооружены копьями и стрелами. Они привели к Симбе молоденькую связанную девушку, почти ребенка.

Почтительно приблизившись к Симбе, делегаты положили дары к его ногам: молоденькую козочку и пару кур. Симба угадал уже, в чем, собственно, заключается дело: очевидно, от него ожидали приговора, а обвиняемой являлась эта молоденькая негритянка. Ей было не более четырнадцати лет; черты лица ее не только не имели отпечатков злобы или коварства, а, напротив, скорее отличались кротостью и миловидностью. Большие черные глаза выражали беспредельный страх и ужас, а крупные рубцы с кровоподтеками, видневшиеся на ее спине, говорили о том, что она еще очень недавно была жестоко избита.

Симба посмотрел на нее с глубоким сожалением. Какое страшное преступление должна была совершить эта молоденькая девушка, если негры для объявления приговора над ней не поленились прийти из такой дали?

Теперь Симба смотрел на нее даже с некоторым любопытством. Он был старым путешественником по Африке и издавна привык распознавать негритянские лица и под черной личиной узнавать старых знакомых.

Кроме Симбы еще один из его негров также узнал девушку.

Лео незаметно подкрался к своему господину и шепнул ему что-то на ухо.

— Знаю, Лео, знаю, — сказал Симба своему верному слуге на языке Динка, которого Вавенди не понимали, — ты ей обязан многим. Мы посмотрим, что можно будет сделать для нее. А пока молчи и оставайся спокоен, предоставь мне все это дело!

— Развяжите ее, — приказал он пришедшим Вавенди. Те повиновались беспрекословно, хотя и покачивали недоуменно головами. Девушка же устремила на Симбу свои большие испуганные глаза. Симба прочел в них искреннюю благодарность. — Что привело вас ко мне, друзья мои? — спросил он воинов Лугери.

— Мы привели к тебе Налотэру-мечтательную, чтобы ты произнес над ней свой приговор! — отвечал старейший из Вавенди.

— В чем же вы обвиняете эту девушку? — снова спросил Симба.

— Она колдунья! — хором воскликнули все обвинители.

— А есть у вас доказательства этого? — продолжал спрашивать Симба, хмуря брови: он прекрасно знал, что означает такого, рода обвинение. Вера в колдуний существует во всей Африке и повсеместно за это определяется смертная казнь. Здесь суд над колдунами также распространен теперь, как был некогда в средние века и у нас, в Европе. Это суеверие является прекраснейшим средством для вождей избавляться раз и навсегда от нежелательных для них личностей и вместе с тем дает тайным врагам наилучшее средство отомстить врагу. Симба прекрасно знал, что в основе почти каждого подобного процесса всегда скрывались такого рода причины, и потому путем самого подробного допроса хотел выяснить, кто именно оклеветал бедную Налотэру в колдовстве. Ему с самого первого момента было ясно, что девушку следует оправдать и выгородить.

— О, да, мы имеем доказательства! — воскликнул один из негров по имени Вамби.

— Дайте мне эти доказательства! — сказал Симба.

— На моем дворе околело множество кур, из моего загона леопард унес молодую козу, отец мой умер и ребенок мой занемог! — быстро проговорил Вамби.

— И все это случилось разом, в один день? — насмешливо спросил Симба.

— В один день? Нет! — злобно ответил негр.

— В течение одной недели? — продолжал Симба.

— Нет, и не в одну неделю! — отозвался Вамби, очевидно, весьма расстроенный этим подробным допросом.

— Ну, так в течение месяца? — допрашивал Симба.

Вамби молчал.

— Отвечай же, Вамби! Значит, в течение одного месяца?

— Да, пожалуй, это случилось в течение месяца! — отвечал не совсем решительно негр.

Симба продолжал допрашивать свидетелей.

— Ну, а каких лет был твой отец? Вероятно, преклонный старец, не так ли? Старше Мудимы, если не ошибаюсь? Правду я говорю, мужи Вавенди?

— Да, да, — послышалось хором со всех сторон, — он был уже очень стар, слаб и дряхл.

— А что ты называешь множеством кур? Сколько их погибло у тебя в течение этого месяца?

— Около дюжины, пожалуй! — поспешил ответить Вамби.

— Бедняжки! — насмешливо воскликнул Симба. — В течение месяца часто гибнет много больше дюжины кур на птичьем дворе, и больше одной козы или ягненка выкрадывает леопард: их плохо оберегают загоны в любом негритянской деревне. А дети, в особенности маленькие дети, вообще часто хворают: это ведь все вы знаете! — И Симба пристально уставился в лицо Вамби, наслаждаясь смущением этого негодяя, который тотчас же сообразил, что перед этим судьей ему не добиться своего.

Затем Симба обратился к остальным Вавенди и спросил их:

— И вы полагаете, что все эти беды случились по вине Налотэры? Что она в самом деле колдунья?

— Да, мы так думаем! — воскликнули в один голос Вавенди.

— Но почему же вы так думаете? Почему именно всему виной Налотэра, а не другая какая-нибудь женщина?

— Нет, нет! — воскликнул старший из пришедших Вавенди. — В нашей деревне нет колдуньи. Это не может быть никто другой, как Налотэра.

— Почему же? Скажите мне! Почему вы обвиняете именно ее? — спросил их Симба.

— Она не такая, как все другие девушки, поэтому мм и полагаем, что она колдунья! — сказал старший Вавенди.

— А, вот как! — вымолвил Симба. — Но каковы же другие девушки и какая разница между ними и Налотэрой?

— Видишь ли, Симба, — сказал старший Вавенди торжественно, серьезным тоном, — другие молодые девушки помогают в хозяйстве своим матерям и не интересуются духами, а Налотэра вся полна ими и вот уже более года как только и говорит о них, рассказывая такие вещи, какие знают у нас одни только старцы.

— А что это за духи, о которых она говорит, и какого рода рассказы знает она? — спросил заинтересованный теперь не на шутку Симба.

— Муциму, черт и его жена — это те духи, о которых она говорит чаще всего! — говорил обвинитель. — Она рассказывает, как Муциму создал нашу Танганайку из какого-то ключа или колодца, как он оказывает покровительство всем преследуемым и всем потерпевшим крушение на водах. Она говорит, что в Танганайке есть рыбы, которых не следует ловить, потому что они принадлежат Муциму, и т. п. Ты сам видишь теперь, Симба, что все это вещи очень серьезные, о которых обыкновенно девушки ровно ничего не знают! А Налотэра знает и говорит, и это лучшее доказательство того, что она колдунья. Все эти рассказы совершенно новы даже для нас, людей старых; мы только смутно помним, что слышали нечто подобное от отцов наших, которые рассказывали нам это в детстве. Откуда же может знать об этом такая молоденькая девушка, как Налотэра?

Симба взглянул на девушку, которая теперь стояла перед ним с мечтательным задумчивым лицом. И судьба как будто нарочно устроила так, что ее можно было в данный момент принять за колдунью: оба маленькие львенка, на которых Симба перестал обращать внимание, ласкались теперь к ней, смиренно улегшись у ног, что заставило негров трепетать от ужаса. Симба молча поглядел, как они испуганно переглядывались между собой.

Для него все эти рассказы молоденькой колдуньи были давно знакомы, и он отлично помнил, от кого уже раньше слышал их. Там, высоко в горах, в тэмбе Мудимы и перед лицом залитого первыми лучами солнца острова Муциму слышал он их из уст Инкази.

Теперь ему вдруг стала ясна вся эта загадка; он вспомнил об Инкази и улыбнулся, взглянув на Налотэру.

Почему же вы, мужи Вавенди, пришли ко мне за приговором над ней, — внезапно спросил Симба, — а не обратились к Мудиме?

— Мы не могли этого сделать, — сказал старейший из пришедших, — потому, что все знаем, что Мудима любит эту девушку. Мы знаем еще, что она должна стать женой Инкази, как только он окончательно поправится от своей раны. Поэтому Мудима не мог быть справедливым судьей над ней, а взял бы эту колдунью под свое покровительство. Но так как Мудима могуч и влиятелен во всей этой стране, а мы опасаемся и боимся его мести, то и пришли к тебе, еще более сильному и могущественному, чем он, чтобы ты решил наше дело. Мы полагаемся на твою мудрость и твою справедливость, Симба! — закончил пожилой негр.

— А, вот в чем дело! — сказал Симба. — Вы не ошибаетесь во мне: мудро и справедливо постараюсь я решить ваше дело, а теперь отступите немного и дайте мне одному поговорить с Налотэрой.

Негры удалились, проявляя при этом знаки величайшего уважения и почтительности; они, действительно, верили и полагались на мудрость и справедливость Симбы. Только Вамби остался недоволен всем ходом этого дела. Не будь он так же черен лицом и всем телом, как его душа, на лице его наверное выступила бы злобная бледность, но теперь он только посерел от злобы: лицо его приняло какой-то мутный пепельно-серый оттенок, колени дрожали. Он боялся исхода этого процесса; совесть не давала ему покоя; он знал, что клеветал на Налотэру, а также и то, что в Африке клеветников жестоко карают.

— Налотэра, — обратился к молодой обвиняемой Симба, — не бойся меня и скажи всю правду. Рассказывала ты людям о духах? — Голос его звучал так мягко и так ласково, что невольно ободрил девушку.

— Да, я рассказывала! — ответила она с глубоким вздохом.

— А тебе кто рассказывал все это? — спросил опять Симба.

Налотэра молчала.

— Отчего ты молчишь? — продолжал Симба. — Это — прекрасные рассказы, и я тоже знаю их; там наверху, на вершинах горы Кунгве, я слышал их из уст Мудимы. Уж не Инкази ли пересказал тебе все это?

— Да, он! — призналась девушка.

— А ты любишь Инкази и желала бы стать его женой? — улыбаясь спросил ее Симба. И хотя не получил ответа, но в сущности и не имел никакой надобности в том, ведь он и без того знал все это.

Теперь он снова призвал людей из тэмбе Лугери и объявил, что должен испытать Налотэру, чтобы убедиться в ее колдовстве. Потому они должны оставить ее у него на время; через несколько дней Симба обещал сам прибыть в тэмбе, чтобы объявить приговор над Налотэрой.

Вавенди удивленно переглянулись, но не смели ничего возразить на это решение: им волей-неволей пришлось одним вернуться назад, и, отдохнув немного после дальнего пути, они немедленно удалились восвояси, тогда как мнимую колдунью pro forma пришлось отвести в тюрьму или карцер, заменявший тюрьму.

Однако здесь был человек, на которого вся эта сцена произвела тягостное впечатление. Лео, бывший свидетелем, не мог не вспомнить при этом о другой колдунье, которая теперь была где-то далеко-далеко и о судьбе которой он, вероятно, никогда в жизни не узнает ничего положительного. Симба заметил это. «Бедный Лео, — подумал он, — это горе тебе придется нести одному. Я, к сожалению, ничем не могу помочь тебе!»

Симбе предстояло теперь испытать и проэкзаменовать маленькую колдунью. Где же и когда должен он был назначить первое испытание?

Теперь, когда Вавенди успели уже совершенно удалиться, белый охотник не находил более нужным относиться к обвиняемой как к настоящей подсудимой. В его глазах она была избранной невестой его мужественного и мечтательного юного друга Инкази. Поистине эти двое, то есть Налотэра и Инкази, как нельзя более подходили друг к другу.

Симба пригласил Налотэру к своему столу, полагая, что за обедом ему удобнее всего будет проэкзаменовать ее.

Теперь белый обедал за массивным простым столом в одной из комнат своего бревенчатого дома, которая, в отличие от всех негритянских домов, имела еще кроме двери окно. Мало того, это окно было украшено маркизой из грубого холста, защищавшей одновременно и от солнца, и от дождя; не хватало только зеркальных стекол в рамах.

Сузи ввел гостью. Налотэре пришлось сесть к столу. Супа на этот раз не было, и хорошее жареное воловье мясо с поджаренными бананами являлось главным блюдом.

— Ешь этого досыта, дитя мое! — ласково уговаривал Налотэру Симба.

Бедняжка, вероятно, очень проголодавшаяся во время дальнего пути, не заставила долго упрашивать себя. Не обращая внимания на нож и вилку, она протянула свои маленькие черные ручки к лакомому блюду. В один миг маленькие пальчики ухватили солидный кусок мяса, а белые зубки грызли и рвали его, как будто то была сухая краюха хлеба.

— Ешь же, ешь на здоровье, дитя мое! — подбодрял ее Симба, улыбаясь при виде этой простодушной жадности, с какой она набросилась на мясо. — Ведь путь был дальний, а ты, видно, давно ничего не ела! — И ему самому кушанье казалось сегодня гораздо вкуснее при взгляде на нее; к тому же он был весел и доволен, так как хотел приготовить Инкази и Налотэре приятный сюрприз.

Сначала он молчал и только тогда, когда Мечтательная утолила свой голод и запила обед порядочным количеством холодной ключевой воды, обратился к ней, закурив предварительно маленькую походную трубочку.

— Налотэра, — сказал он, — я обещал тем людям, что испытаю тебя, чтобы убедиться, колдунья ты или нет. Ведь все колдуньи лгут, я это знаю. И вот я должен прежде всего убедиться, правда ли, что все эти прекрасные рассказы ты слышала от Инкази. Чтобы решить этот вопрос, мы завтра ранним утром отправимся в крепость Мудима, а пока постарайся хорошенечко отдохнуть.

При этом он лукаво улыбнулся и вышел на двор.

«Воображаю, — думал Симба, прохаживаясь перед своим домом, — какие глаза сделает наш выздоравливающий, когда я приведу к нему его невесту! А Вамби положительно треснет от злобы и досады, когда я отдам Налотэру-мечтательную под покровительство Коко-курочки! Таким образом эта маленькая бедняжка останется у них в семье».

Несмотря на это важное событие, охота, назначенная на этот вечер, не была отложена. В горных лесах Вавенди не было недостатка в разного рода дичи, так что охотникам не приходилось долго бродить, прежде чем представится случай для первого выстрела.

«Буйволы! Буйволы!» — послышались вскоре крики негров, и Симба очутился перед громадным стадом буйволов голов в четыреста или пятьсот. Они заметили его и теперь мчались с шумом и ревом, сокрушая все на своем пути.

— Наверх! Наверх! — кричали негры, стоявшие подальше на пути бегущего буйволиного стада, поспешно вскарабкиваясь на деревья. Между тем раздался выстрел Симбы — и один из крупнейших буйволов с грохотом ударился о дерево, затем, точно сраженный молнией, повалился на землю и остался недвижим, а остальные все скрылись в лесу. Тогда черные дикари с ликованием соскочили с деревьев, разом набросились на несчастное животное, тщетно старавшееся подняться на ноги, и с жадностью пили теплую кровь, хлынувшую из перерезанного горла убитого животного, зарезанного согласно обычаю со словами «Аллах Хуакбар!» (то есть Велик Аллах!).

Затем охотники углубились в самую чащу акаций, мимоз и колючего терновника, прозванного охотниками «погоди немного».

Все дальше и дальше, все глубже и глубже, проникали они в чащу, преследуя носорога или свирепую бородавчатую свинью.

Охотникам было немало дела, не раз им приходилось менять пули на мелкую дробь, так как кроме зверя они встречали здесь целые стада цесарок и вообще пернатой дичи. В продолжение нескольких часов было набито дичи столько, что этого запаса должно было хватить на несколько дней.

Со свежей зеленой выточкой, воткнутой в шляпу, вернулся Симба домой. Здесь продолжалось дело охотников; мясо пластали и раскладывали сушить на длинных шестах, чтобы оно не подверглось порче в следующие дни. Затем женщины, жены экспедиционных негров, притащили громадные кувшины пальмового вина и плодового пива, и когда стемнело, лагерные костры осветили ряд живописных групп.

На небе взошла новая луна, и солдаты-магометане, находившиеся при экспедиции, приветствовали ее появление согласно строгому обычаю мусульман. Они принялись бить в литавры и стрелять из ружей, причем выстрелы их долгим, громким раскатом проносились над дремлющей местностью.

Вокруг костра собрались и расселись охотники-туземцы, стройные темные фигуры, не лишенные своеобразной красоты. Волосы их были забавно убраны в высокие прически; пучки зебровых хвостов украшали локти и щиколотки, а яркие шкуры леопардов прикрывали спину и грудь этих сынов Центральной Африки. Свежий ветерок веял приятной прохладой с соседних гор, а звезды разгорались все ярче и ярче в ночном небе, и желание поболтать и послушать удивительные сказки все сильней и сильней стало овладевать чернокожими, которые вообще охочи до россказней.

И вот Лео начал рассказывать о тех местах и странах, где ему пришлось побывать с Солиманом. Один из туземцев подробно рассказал о погребении вождя, недавно умершего в соседнем Унямвези, повествуя о том, как над могилой могучего вождя были убиты женщина, девушка и юноша, потому что нехорошо, если душа вождя переселится в иную жизнь одна. В кругу охотников и в Африке, как и у нас в Европе, в большом ходу разные небылицы, и в этот вечер Сузи рассказал весьма забавную историю.

Однажды он подкрался к громадному буйволу, который только что собрался утолить свою жажду у вод могучего потока. Но прежде чем рассказчик успел сделать выстрел, из чащи соседнего леса выскочил громадный лев и вскочил буйволу на спину. Злополучный бык был конечно обречен на погибель. Но в этот самый момент из воды вылез гигантский крокодил и своими громадными челюстями схватил сразу и буйвола и льва. Тогда завязалась ужасная борьба: лев и буйвол утащили крокодила далеко от реки и в двухстах шагах от берега все трое полегли и нашли свой конец. Еще много лет спустя туземцы показывали проезжим путешественникам остовы трех страшных животных.

Пока Сузи рассказывал эту удивительную историю, на соседних высотах действительно рычали львы, а молодые львята в Отраде охотника отвечали своим царственным родственникам протяжным мяуканьем. Там, в глубине ущелья, квакали и перекликались лягушки, а на соседнем лугу, в высокой траве, стрекотали кузнечики, точно звонкие маленькие колокольчики, звеневшие вдалеке.

Симба с улыбкой слушал рассказы своих людей, прислушиваясь в то же время к таинственным звукам и голосам тихой тропической ночи. Около полуночи и он, и его слуги почувствовали утомление и разошлись по своим местам. Охотник с наслаждением лег на свою походную кровать и тотчас же заснул крепким сном. Но навсегда незабвенным для него остался этот день нового года, проведенный им в Отраде охотника.

Глава XIII Испытание колдуньи

Бедная Налотэра. — Жрецы и знахари. — На остров Муциму. — Буря надвигается. — Симба возвещает Вавенди волю Муциму. — Жертва Налотэры. — Поездка в бурю. — Чудо. — Счастливая Налотэра.

Бедная Налотэра! С сияющим радостным лицом вступила ты в тэмбе Мудимы, где тебя ожидал Инкази. Но как горько ты разочаровалась, как быстро радость сменилась мучительным чувством обиды при виде того приема, который ожидал здесь тебя, а также и друзей твоих, Симбу и Лео. Мрачный и суровый стоял Мудима у порога своего дома, а Инкази робко взглядывал на тебя, бледный и невеселый.

Дело в том, что Вавенди остались недовольны решением Симбы; они требовали, чтобы тебя судили по старому обычаю, и жаловались Мудиме на его названного брата. Не тайно, не при закрытых дверях должно было происходить твое испытание, а всенародно, у всех на виду!

Со всех ближних и дальних деревень собрались жрецы и знахари, которым доверял народ, и напомнили своему вождю Мудиме о той святой обязанности, которую он должен был исполнить, грозя ему всякого рода карами разгневанных духов. Тут даже и Инкази овладел суеверный страх, и Мудима вынужден был уступить.

Налотэру немедленно по прибытии связали и, несмотря ни на какие возражения Симбы, хотели везти на остров Муциму, чтобы там, перед лицом старейшего и важнейшего божества Вавенди, совершилось ее испытание и суд.

Один только Симба старался ободрить и утешить ее, он подробно расспрашивал знахарей о предстоящем ей испытании с целью изыскать какое-либо средство к спасению бедной девушки. Но установленные правила испытания колдуний и суда над ними были строго определены и обойти их было невозможно.

Белый охотник взглянул тогда на Инкази; тот стоял молча и неподвижно, не удостаивая Налотэру ни одним взглядом. Вероятно, и он верил тому, что она колдунья, так как это соответствовало его верованиям и убеждениям, входило, так сказать, в программу его миросозерцания, населявшего все духами и чертями и приписывавшего все их таинственному влиянию.

Двадцать лодок отчалило от берега залива Лувулунгу, направляясь к прекрасному острову Муциму; Симба также отправился туда вместе со своим названным братом, желая быть свидетелем предстоящей мрачной церемонии.

Молча сидели на веслах гребцы. Мрачно и угрюмо смотрели все лица; только глаза Вамби горели злобным огнем самодовольства и злорадства, так как ему удалось поставить бедную Налотэру на край гибели.

Она ехала в первой лодке под стражей двух воинов в полном вооружении. За ней следовала самая большая ладья с вождями всего племени; здесь же были поставлены большие кувшины с оливковым маслом и пальмовым вином, предназначавшиеся для жертвы Муциму. А в темном мешке находилась кора ядовитого дерева, которую колдунья должна была съесть. Если она оставалась после этого невредима, то это было доказательством ее невинности; если же яд начинал на нее действовать, то, не дожидаясь конца этого действия, несчастную убивали самым жестоким образом.

Уже на полпути к острову, Симба, сидевший до сих пор с опущенными глазами, вдруг поднял их вверх. При взгляде на небо ему вспомнилось, что сегодня поутру спорили о том, будет ли нынче буря; теперь незачем было уже спорить. Там, в южной стороне, Муциму вздымал свою грозную голову над водой, чтобы вновь на крыльях бури пронестись над родной стихией.

«Муциму опять гневается!» — так говорили всегда Мудима и Инкази при приближении бури. И на этот раз грозный и мощный дух озера был в самом деле вправе гневаться, потому что люди собирались совершить на его священном острове такое страшное дело.

«Может быть и Вавенди подумают так же и отложат испытание и суд над несчастной, — мысленно говорил себе Симба, — или же суд над колдуньей должен был совершаться под удары грома и при блеске молний?!»

Надвигающаяся буря заставила гребцов приналечь на весла, так что маленькая флотилия пристала к острову еще до начала грозы.

— У нас есть еще время! Мы не хотим ждать и откладывать! — воскликнули знахари и жрецы, направляясь прямо к большому дереву, в котором скрывался идол Муциму.

Дерево раскрыли, и затем жрецы вынесли оттуда грубо высеченную из дерева фигуру величиной в рост человека, ярко раскрашенную в красный цвет каким-то красящим веществом.

Ее водрузили на большой лужайке у берега, а кругом расселись народ и судьи. Только Вамби и Налотэра остались на ногах в середине круга, а Симба и Лео сели на лужайке вне круга.

— Суд будет скорый, как видно, если они хотят покончить с этим делом прежде, чем успеет разразиться гроза! — сказал Симба, обращаясь к своему верному Лео. — Смотри, как озеро потемнело и как запенились волны!

В этот момент раздался глухой голос Мудимы.

— Перед лицом могучего Муциму и всего народа Вавенди повтори свое обвинение, Вамби!

Вдруг на этом голос его смолк: поднялся страшный вихрь. Волны Танганайки, высоко вздымаясь, запенились и злобно заревели; в священной роще островка затрещали сломанные бурей деревья, а на лужайке, где совершался суд, идол Муциму повалился на землю лицом вниз.

Страх и ужас охватили бедных суеверных негров, считавших такое явление очень дурным признаком. Но не успели они опомниться от удручающего впечатления, произведенного на них падением идола, как Симба смело и гордо вошел в круг и стал между Вамби и Налотэрой. Удивленно смотрел на него народ, а знахари и жрецы повскакивали со своих мест, возмущенные тем, что чужой пришелец осмеливался нарушить святое дело правосудия. Даже Мудима сердито взглянул на своего названного брата.

Но Симба не обратил внимания на ропот и недовольные лица собравшихся. Глаза его светились торжеством победы: в несколько секунд в голове его создался смелый план спасения Налотэры.

План этот был плодом мгновенного наития, но Симба чувствовал, что он приведет его к желанным результатам и решил, не задумываясь, привести его в исполнение.

— Мужи Вавенди! — воскликнул он мощным звучным голосом, заглушавшим шум расходившихся волн и начинавшегося прибоя. — Почтенные жрецы и знахари, умеющие понимать богов этой страны, смелые воины, умеющие отражать врага! Симба, Танганайский лев, этот Симба, брат ваш, обращается к вам! Он хочет сказать, что узнал посредством всесильного колдовства белых. Послушайте же его! Мужи Вавенди, вы, сражавшиеся с нами против Османа и Солимана, взгляните — Муциму являет вам знак своей воли. Он вышел из глубины вод Танганайки, на дне которой покоится всегда, когда ничто не возмущает его и не возбуждает его гнева; теперь же он вооружился своими бурными крылами и, взяв в руку свою грозные молнии, несется над горами и водами. Изображение его, которое все вы так чтите, поверглось на землю, потому что он не хочет, чтобы вы судили Налотэру; он хочет сам судить ее!

Поверьте мне, храбрые мужи Вавенди, и не возбуждайте в еще большей мере гнев Муциму!

Взгляните только на озеро! Уж и теперь высоко и грозно с шумом вздымаются гребни валов! Вода бурлит и кипит, как в котле, и скоро могучие, страшные волны начнут свирепствовать в диком бешенстве, как в тот памятный день, когда Муциму поглотил «Змею» Солимана! Неужели вы решитесь в такую бурю вернуться обратно к тэмбе Мудимы? Кто из вас решится на это? Кто хочет бороться с этой бурей и грозными волнами, готовыми ежеминутно поглотить все, что им попадется на пути! Кто тот смельчак, который сейчас вот сядет в свой челнок? Если есть среди вас хоть один такой, пусть он выйдет вперед!

Все вы молчите? Что же, сами вы видите, что несравненно опаснее вступить в бой с разъяренными волнами озера, нежели съесть кору ядовитого дерева! Страшно даже взглянуть вглубь разверзающейся между волнами страшной темной бездны! Страшно метаться из стороны в сторону в легком утлом челноке по пенящимся волнам озера!

Безумной решимости требует теперь от человека попытка достигнуть берега!

Тем не менее такова воля Муциму! Он требует, чтобы мы сделали это, он дал разыграться этой страшной буре, чтобы мы воспользовались ею для испытания Налотэры. Она должна переплыть это взбаламученное, бушующее озеро! Такова воля Муциму! Если она невинна, то он сам сохранит ее невредимой; если же на ней тяготеют грехи, то он погубит ее и навсегда погребет в волнах Танганайки. Вот то испытание, которого требует Муциму! Согласны вы ему повиноваться?

Кругом послышался глухой ропот одобрения; затем Симба продолжал:

— Так что же, мужи Вавенди? Снаряжайте «Стрелу». Поставим в лодку кувшин с оливковым маслом, чтобы пловцы на тяжелом пути своем могли приносить жертву Муциму, и посадим в эту лодку Налотэру.

— Да! Да! — раздалось со всех сторон. — Так мы и сделаем!

— Но так как я сообщил вам эту волю Муциму, то я и должен в качестве свидетеля, что Налотэра невинна, отправиться вместе с ней. Я должен быть ее гребцом и готов быть им!

В кругу Вавенди раздался крик отчаяния и ужаса; затем воцарилась мертвая тишина. Инкази выступил вперед и, высоко подняв руку, воскликнул:

— И я хочу быть свидетелем ее невиновности!

Но Симба отклонил его готовность.

— Нет, мужи Вавенди! — сказал он. — Инкази не должен этого делать, потому что Муциму любит вашу страну и ваш народ и не захочет погубить одного из вашего племени, даже если бы он хотел поразить виновную! Чужих же, пришельцев, он не щадит, а потому только чужеземцы могут сопровождать Налотэру, то есть я и Лео.

Слова эти прекрасно подействовали на негров. Они видели страшные молнии, ежеминутно грозившие разразиться над их головами, слышали глухие раскаты грома и содрогались при одной мысли о страшной опасности, которой подвергались те, кто теперь отправится к берегу бухты Лувулунгу. Никто не хотел быть на месте Симбы и Лео, и потому все без возражения предоставили им честь быть гребцами Налотэры.

По его приказу с девушки были сняты узы, а три громадных кувшина с оливковым маслом были поставлены в лодку. С невыразимым удивлением смотрели негры, с каким полнейшим хладнокровием Лео последовал за своим господином, как будто для него ни буря, ни разъяренные волны нисколько не были страшны.

Уже первые капли дождя упали на землю, и вершины деревьев низко склонялись под напором бурного ветра, а волны прибоя вздымались все выше и выше и все сердитее ударялись о берег, когда Симба вошел в лодку и, взяв Налотэру за руку, сказал ей своим обычным ласковым, ободряющим голосом:

— Опустись там, на носу судна, на колени, возьми самый маленький кувшин с маслом и медленно лей его каплю за каплей в разъяренные волны. Принеси эту жертву Муциму и будь спокойна, он защитит и спасет тебя!

Девушка покорно опустилась на колени и дрожащими руками стала приносить жертву. Симба схватился за руль и сказал, обращаясь к Лео:

— Приналяг хорошенько на весла, старый друг! Когда ты утомишься, я заменю тебя!

Сильным толчком охотник оттолкнул лодку от берега; волны высоко подняли ее почти в первый же момент, так высоко, что собравшиеся на берегу Вавенди невольно вскрикнули:

— Ее опрокинуло! Муциму поглотил колдунью!

Но вот при свете ослепительной молнии, между тем как волны, вздымаясь все выше и выше, сшибались между собой и разбивались одна об другую, маленький челнок стал спокойно продвигаться вперед, точно под ним было не разъяренное бушующее озеро, а тихие воды неподвижной бухты. Кругом все клокотало, с бешеным, оглушительным ревом сшибались волны, а около самой лодки, в пространстве нескольких футов, вода ложилась спокойно, как в тихую ясную погоду, как будто набегавшие волны покорно мчались по пути челнока.

Таким образом «Стрела» мало-помалу медленно удалялась от острова, уходя все дальше и дальше в бушующее озеро, и каждый раз, когда молния освещала страшно взбаламученную поверхность вод, Вавенди могли видеть коленопреклоненную фигуру девушки, смиренно приносившей жертву разгневанному Муциму, молчаливого черного гребца и Симбу, державшего сильной рукой руль.

Волны всплывали все выше и выше, все сердитей и сердитей сшибались они, но ни одна из них не могла приблизиться к маленькому челноку, который плыл все дальше и дальше вперед по спокойному фарватеру.

Онемев от ужаса и удивления, стояли на берегу Вавенди, и несмотря на то, что страшный грозовой дождь точно градом сек их черные тела, ни один из них не подумал даже укрыться в соседней роще. Вдруг все они, точно по чьему-то приказу, пали на колени, воскликнув:

— Муциму велик! Муциму творит чудеса!

А между тем могущественный дух озера благополучно вел маленькое судно среди волн и бури все вперед и вперед, пока оно совершенно не скрылось из глаз удивленной толпы. Инкази лежал, распростершись на земле, и, закрыв лицо руками, плакал, как ребенок.

А там, на волнах Танганайки, Симба весело воскликнул, подбодряя своих спутников:

— Продолжай приносить жертву, Налотэра! Видишь, Муциму помогает нам; но приноси жертву с осторожностью, лей ровно каплю за каплей, потому что путь еще долог, а масла должно нам хватить до самого входа в залив Лувулунгу.

Неужели Симба был в самом деле колдун? Неужели это укрощение бурной стихии было действительным чудом?

Нет, Симба не был колдуном, но все это тем не менее было чудом, одним из тех чудес, каких мы видим так много в природе.

С незапамятных времен моряки знали об удивительном влиянии масла на волнующееся море; достаточно нескольких капель какого-нибудь растительного масла для того, чтобы успокоить на время вблизи судна самые непокорные волны. И в сотнях случаев масло явилось спасителем судов в моменты грозных бурь на океане.

Сам Симба узнал об этом на пути своем в Африку. Негры же ничего об этом не знали и никогда не слыхали о таком свойстве масла, а потому то, что они видели теперь, являлось для них поразительным чудом.

Счастливая Налотэра! Как сияет твое детское личико счастьем и радостью, когда ты теперь, под вечер, стоишь на берегу бухты Лувулунгу и все еще с горячей благодарностью пожимаешь руку спасителя твоего Симбы. Смотри, там уже возвращаются лодки с острова Муциму по улегшемуся и едва покрытому легкой зыбью озеру. Вот в той лодке сидят грозные судьи, знахари и жрецы, но теперь ты уже не боишься их, потому что сам Муциму оправдал тебя! А вот и Вамби, подавленный и удрученный; у него зоркий глаз: он давно уже узнал тебя и Симбу. Теперь ему придется принести тебе в дар, на мировую, гораздо большее число кур, чем у него погибло в течение того месяца. Ему придется отдать в уплату гораздо большее число коз, чем когда-либо уносил у него леопард. Он будет наказан за клевету! Счастливая Налотэра! В передней лодке сидит Инкази; он выскочит на берег, и Симба благословит ваш союз; ты станешь женой вождя, мужественного и умного, который впоследствии унаследует этот неприступный тэмбе там, на вершине горы, от своего отца, старого Мудимы.

В промежуток между сегодняшним утром и вечером сколько успела ты испытать мук и радости, сколько видела солнца и бури! Симба думает сейчас обо всем этом и радуется в душе, что этот день кончается так радостно и счастливо!

Только Лео сидит печальный, погруженный в задумчивость, и мысленно говорит себе: «Мое счастье развеяно бурей, и никакой веселый и ясный закат не вернет мне его!»

Глава XIV Больной и подавленный

Роскошь Танганайки. — Скрытое коварное озеро. — Лихорадочный бред. — Возвращение в Отраду охотника. — Все сгорело. — Возвращение в Удшидши.

Отсутствие Симбы в Отраде охотника продолжалось гораздо дольше, чем он сначала предполагал.

Дело в том, что негры праздновали свадьбу Инкази с так блистательно оправданной от всех подозрений Налотэрой. Симба, конечно, был почетным гостем на свадьбе в тэмбе Лугери и затем вместе с новобрачной четой отправился в нагорную крепость Мудимы, где свадебные торжества продолжались. И опять горели там, на вершине горы, веселые праздничные огни, опять свет их далеко разливался на всю окрестность, и опять жители долины говорили друг другу: «Смотрите, как силен и могуч стал Мудима!» Но на этот раз никакое тревожное известие не встревожило гостей и хозяев, потому что нигде кругом не было уже врагов; даже вожди Руга-Руга, Индша из Ндэрее и Муриро, не смели более приближаться к землям тех, которые вели дружбу с Симбой. Страшная участь Османа и Солимана послужила им уроком, внушив суеверный страх к личности и сверхъестественной власти Симбы, и потому в горах Кунгве царили теперь мир и тишина.

Симба часто сидел целыми часами ранним утром и при закате солнца на большой каменной площадке перед домом Мудимы и все не мог налюбоваться досыта красотами расстилающегося перед ним ландшафта при свете восходящего или заходящего солнца. В эти часы и земля, и воды тонут и сливаются в таких удивительных тонах и красках, о каких мы не имеем ни малейшего представления. Эти тона и краски, присущие исключительно тропикам, нам, сынам севера, кажутся невероятными и неправдоподобными. Если поутру воздух насыщен водяными парами, то озеро представляется нежно-золотисто-оранжевым слабо светящимся зеркалом, на котором рябь воды выступает яркими пятнами кармина, фиолетового или ясного голубого цвета, как и небо, переливающееся в тех же тонах. Когда же воздух чист и прозрачен, то озеро кажется лазурно голубым, а восходящее солнце высылает в качестве своих предвестников огненно-красные, оранжевые и бледно-желтые лучи, эффектно выделяющиеся на почти совершенно бесцветном небе.

Еще более яркие картины заката.

Иногда озеро и небо до такой степени заволакивает сплошная пелена голубовато-серого тумана, что они как будто сливаются в одно и предстают перед зрителем в виде громадной завесы, на фоне которой выделяется солнце раскаленным медно-красным диском. В другое время, когда вечерний воздух чист и туман не расстилает над озером своего дымчатого покрова, весь запад пламенеет громадным заревом, тогда как все остальное небо сияет необычайно прекрасной лазурью, на светлом фоне которой выделяются, точно самоцветные камни, ярко-розовые облака, отражаясь в волнах озера удивительными золотисто-желтыми пятнами. И все это обрамляет лесистые темные горы в своем мрачном безмолвии, не нарушаемом никаким человеческим звуком.

Но обманчиво и это безоблачное небо, и это чудное прибрежье живописного озера. Под ясной лазурью этих небес таятся в болотах ужаснейшие лихорадки, не щадящие даже самых сильных и здоровых людей. С этим коварным демоном, погубившим уже стольких путешественников, исполненных надежд на будущее, в полном расцвете сил и молодости, борется теперь и наш бедный друг Симба. Он, покоривший алчных ловцов невольников, побеждавший не раз диких зверей, был бессилен против этого невидимого, но сильного врага, как слабое и беззащитное дитя.

Симба лежит теперь целыми днями на постели в доме Мудимы в его горном тэмбё, и дикий бред терзает его бедный мозг. Полутемное помещение кажется ему каютой большого корабля, раскачиваемого из стороны в сторону могучими волнами озера.

Очередной приступ лихорадки миновал, и больной встает со своего ложа в надежде, что вскоре он совсем поправится. Но на следующий день снова появляются симптомы страшной болезни. Этот сильный, могучий богатырь хотел во что бы то ни стало побороть болезнь, не поддаваться ей, оставался на ногах, старался ходить, но шаги его становились все неувереннее и слабее, колени подгибались, он с трудом держался на ногах и, наконец, падал, совершенно обессиленный. Инкази поднимал его и снова укладывал в постель.

Его мучили не столько страшная головная боль и палящая жажда, сколько смутно пробуждавшееся в нем по временам сознание своей полной беспомощности. Что делается теперь там, в Отраде охотника, что делает Сузи? Эти вопросы с быстротой молнии проносились в его мозгу.

Затем настали дни, когда Симба совершенно терял сознание и только постепенно стал узнавать впоследствии окружающие его предметы и обстановку. Он протянул и пожал руку своему верному Лео, ни на минуту не отходившему от постели за все время тяжкой болезни, и улыбнулся озабоченным и огорченным его болезнью друзьям, Мудиме и Инкази.

И вот теперь сидел выздоравливающий Симба на том самом месте, где несколько месяцев тому назад сидел Инкази, когда начинал поправляться после своей тяжелой раны. Спустя некоторое время он покинул тэмбе Мудимы слабый, больной и совершенно разбитый страшной мучительной болезнью. У него оставалась всего одна надежда, надежда на то, что в горах Вавенди, вдали от берегов прекрасной Танганайки, в его любимой Отраде охотника силы его скорей вернутся.

Прежде он без труда совершал в один день путешествие от тэмбе Мудимы к своему жилищу, но теперь на это потребовалось более двух дней. С высоты последнего пригорка, с которого ему следовало еще спуститься, чтобы достичь полянки, за которой на небольшом холме раскинулось его селение и дом, Симба увидел свое жилище, выглядевшее так заманчиво и приветливо. Сузи оберегал и охранял все, заботясь даже о маленьких львах, которых он предусмотрительно посадил на цепь. Легкая струйка дыма взвивалась вверх к прозрачному небу, подымаясь от его бревенчатого дома. Очевидно, там ожидали возвращения господина и готовили ужин. Радостным взглядом окинул Симба всю эту местность. Что это был за чудный уголок, точно нарочно созданный для санатория!

— Посмотри, Лео! — воскликнул он. — Наша Отрада охотника еще прекраснее, чем было Сансуси! Теперь уж мы не скоро расстанемся с ней. Я чувствую, что здесь оживу опять. Привет тебе, мой милый, милый дом!

Но что это такое? Что катится и вздымается там, над замком Отрады охотника? Это облако дыма, в котором выделяются там и сям длинные огненные языки пламени: загорелась сухая сорная трава. С ужасом смотрели на это зрелище Симба и Лео: в несколько минут вся живая изгородь из колючего терновника была охвачена ярким пламенем. Сбежались люди, пытаясь спасти, что можно, но напрасно: вот запылало большое сухое дерево, простиравшее свои ветви над крышей дома. Пламя, пробежав по ним, лизнуло главное здание Отрады охотника, и оно вспыхнуло, как свеча, зажженная спичкой. Никто не стал спасать его, да и нельзя было этого сделать: все бежали от пылавшего уже здания, бежали как можно дальше: ведь там, в этом доме, хранились запасы пороха. Между тем ветер, разнося горящие обломки здания, забрасывал их на крыши соседних хижин. Огонь быстро переходил с крыши на крышу, и вскоре весь маленький поселок был охвачен пламенем.

Спасенья не было! Отрада охотника пела свою похоронную песнь: под треск и свист тысяч начиненных патронов, под звуки лопающихся и разряжающихся капсюлей и пистонов и свист разлетающихся снарядов, при вспышках и взрывах пороха весь маленький поселок вместе с красивым бревенчатым домом владельца превратился в пепел.

Спустя несколько часов Симба стоял над грудой обгорелых, испепелившихся развалин и обломков и печально смотрел, как его негры старались спасти кое-что из-под тлеющих еще углей и пепла.

Напрасный труд! Ничто не уцелело. Сгорело все: все запасы, оружие, снаряды, товары; сгорели дневники и журналы, гербарии и заметки, даже оба маленьких львенка. У Симбы не оставалось ничего более, кроме того, что было при себе. И этому несчастью суждено было случиться как раз теперь, когда он был и слабый, и больной, и измученный ужасной лихорадкой, изнуренный и обессиленный. Прощайте, горы Кунгве! Прощай, страна Вавенди! Симба должен снова стать бесприютным странником.

Судьба сильнее нашей воли: в какой-нибудь час она разрушила все планы Симбы. Того, что у него еще оставалось из имущества в Удшидши, едва могло хватить, чтобы с трудом и некоторыми лишениями добраться до восточного берега Африки.

Спустя несколько дней после этого грустного события «Стрела» еще раз направилась в Удшидши. На ней, как и в тот раз, находились Симба и Инкази, а на большой громоздкой барке следовали за ними Лео, Сузи и остальные негры экспедиции. На берегу стояли Мудима и Налотэра, посылая отъезжавшему последний прощальный привет. Симба никогда больше не видел своих друзей.

Вскоре караван Симбы медленно потянулся по пустынной, безлюдной дороге, через леса, степи, болота, по берегам рек, направляясь к восточному берегу Африки, в Занзибар. Через несколько месяцев бедный больной белый охотник приветствовал, наконец, из носилок, в которых его несли негры, беспредельное синее море, которое должно было еще раз донести его на своих волнах до далекой родины.

Глава XV Царица змей

Огни на озере. — Африканский Париж. — Босоногая гвардия. — Парад. — Царица змей. — Умный директор. — Отдельное представление. — Дикая охота султана. — В доме купца. — Немая. — Волшебная флейта и ее чудеса. — Перед дворцом султана. — Возвращение на родину. — Разоренная деревня.

Теперь мы встречаем Симбу с верными спутниками его, Лео и Сузи, в тихую ясную погоду, когда безбрежный океан расстилается ровной пеленой, точно гладкая поверхность зеркального озера. В небе — тихая лунная ночь, а в воде, отражаясь широкой серебристой полосой, дрожат светлые лучи месяца. Да и сама барка оставляет за собой глубокую светящуюся борозду, а на далеком горизонте светятся также огни.

Все яснее и яснее становятся эти огоньки, все ярче и ярче, все красней и красней выделяется из шумной дали огонь маяка. Барка Симбы подъехала к гавани. Уже теперь смутно вырисовываются вдали берег, строения и стройные пальмовые рощи. Это — Африканский Париж, прекрасный Занзибар.

Поутру, когда рассвело, вся панорама города при ярком свете солнца отчетливо видна даже невооруженным глазом. Целое море домов и различных зданий расстилается перед взглядом путешественника, и не мудрено: сто тысяч жителей насчитывает этот город. Не по дамбе и не с пристани сошел Симба на берег. Нет, здоровенный негр подставил ему спину; он оседлал его и, сидя на его плечах, переправился на берег.

Тем же путем переносился на сушу и весь его багаж. Здесь кое-что напоминает белому охотнику, что он вступил в пределы цивилизованной страны: его скудный багаж, немногие пожитки, привезенные им, тщательно осматриваются, и Симба должен уплатить за них законный таможенный сбор.

После этой необходимой задержки все его ящики и чемоданы связали по несколько штук вместе целыми кистями и по две парных кисти вместе, а затем перекинули их через большой шест и укрепили посередине, а концы шеста два дюжих негра подняли себе на плечи и потащили в гору по многолюдным улицам города.

Лео не может прийти в себя от удивления. Он видал немало городов там, у себя, в Центральной Африке, но что они в сравнении с Занзибаром? Что значит гавань Удшидши в сравнении с гаванью Занзибара? Здесь стоят сотни разных судов, и все они гораздо внушительнее, чем знаменитый «Лентяй». Мало того, на рейде стоят торговые пароходы и даже один броненосец.

Сегодня, оказывается, день рождения властелина этой страны, султана Занзибара, которому принадлежит и этот грозный броненосец, празднующий высокоторжественный день салютами. Грохот выстрелов из орудий торжественно разносится над морем. Лео невольно поднимает глаза к небу, но там все ясно, нигде ни малейшего облачка. Тогда он обращает свои взоры на море и видит грозное военное судно, окутанное белым облачком дыма, и тут же падает на колени, как будто перед ним явилось гневное божество.

Симба и Сузи невольно улыбнулись. Сузи уже издавна знаком с Занзибаром, и грохот пальбы из орудий не пугает его. Он хватает своего товарища за руку и увлекает в толпу. Бедный сын глухих дебрей безмолвно повинуется, не переставая, однако, все еще удивляться. Вот перед ним дворец султана, окруженный высокими, точно кружевными, галереями, поддерживаемыми рядом ажурных чугунных колонн, а вот и плац-парад, просторная площадь; торжественный Занзибарский марш оглашает воздух, и пехота низко склоняет свои кроваво-красные арабские знамена. Симба присматривается к этим войскам и улыбается: вон там стоят во фронте двое парней, забывшие дома свои сапоги, а вот у этих не хватает нескольких пуговиц на мундире. Здесь относятся к этому не так строго! Но на Лео это воинственное зрелище действует опьяняюще: блеск мундиров положительно ослепляет его. Это не укрылось от Симбы, и он нарочно приостановился, потому что сейчас должен последовать торжественный залп.

Но вот послышалось нечто похожее на сигнал в карэ, и триста человек пехоты, стоявшей развернутым фронтом, собравшись в жалкое карэ, принялись отжаривать залп за залпом как можно быстрее, один за другим, пока каждый не израсходовал своей дюжины патронов, розданных этим сынам Марса по случаю сегодняшнего торжества.

Эта бестолковая пальба нравилась не одному только Лео, но и толпе зрителей, собравшихся на краю плаца. Все они видели еще раз и слышали своими ушами, как могуч и силен Занзибарский султан.

Теперь войска уходят с план-парада и эта частично босоногая гвардия марширует как раз мимо Лео. Во главе шествуют музыканты в белых шлемах; они исправно делают свое дело, это поистине настоящий хор янычаров со множеством духовых инструментов, преимущественно медных и громадной валторны.

Бедный Лео в сильно возбужденном состоянии духа! Впечатления слишком подавляют и притом следуют так быстро одно за другим. Этот сын пустыни и диких дебрей, слушавший без малейшего трепета рев львов в родной пустыне, теперь дрожал, как осиновый лист. Его смущает весь этот шум и движение большого многолюдного города, и он покорно предоставляет Сузи вести себя вдоль шумных улиц, не видя и не слыша ничего из того, что происходит вокруг.

Наконец наши путешественники останавливаются перед одним из домов в узкой кривой улице, входят в него, и за четырьмя надежными стенами Лео приходит в себя и с глубоким вздохом опускается на пол в одном из углов прихожей.

Тем временем хозяин дома, соотечественник Симбы, проживавший здесь уже много лет, занимаясь торговлей, радушно, приветствовал приезжего. Также и Симба вздохнул теперь с видимым облегчением, потому что он знает, что найдет здесь многое такое, в чем до сих пор принужден был терпеть лишение. Он все еще слаб и болен, поэтому его очень радует мысль, что теперь он будет пользоваться и врачебной помощью, и надлежащим уходом.

Так расстался наш Африканский Кожаный Чулок с тропическими дебрями сердца Африки. Судьба, несмотря на все лишения, была по отношению к нему гораздо милостивее, чем к сотням других путешественников по Африке.

В лесах Америки под сенью елей и дубов путешественник встречает благословенный климат, живительный, здоровый воздух. Там наступает в свое время суровая зима, закаляющая человека, поддерживая его силы и придавая ему бодрость и свежесть молодости. Здесь же, в девственных лесах Африки, таятся томительный зной, лихорадочный яд, и белому не суждено дожить до старости под сенью пальм. Волей-неволей он должен возвращаться время от времени на свою северную родину, чтобы там черпать запасы сил и здоровья. Иначе, сколько бы у него ни было мужества и силы, он не в состоянии победить одного врага на этом черном материке — климат.

Вот почему и Симба собирался теперь на родину; на сердце у него была одна забота: обеспечить перед своим отъездом будущее Лео.

Тот, конечно, не хотел даже слушать, чтобы ему остаться здесь, в Занзибаре. Его тянуло обратно на свою родину, к берегам Нила и Газельей реки, где он надеялся отыскать Зюлейку и снова воздвигнуть из груды развалин дорогой его сердцу Сансуси.

«Напрасные надежды!» — мысленно говорил на это Симба, пожимая плечами каждый раз, когда ему приходилось выслушивать мечты и желания своего прежнего слуги.

— Лео, — говорил он ему, — ты с удивительной быстротой и легкостью свыкнешься с новыми условиями жизни. Останься здесь, в Занзибаре, я сумею найти для тебя хорошего господина. Если же ты непременно хочешь вернуться на Газелью реку, то подожди, пока сюда не явится какой-нибудь белый, желающий пересечь Африку в этом направлении. Тогда присоединись к нему и, может быть, тебе таким путем удастся вернуться на родину.

* * *

— Ну, слава Богу, теперь вы заметно оправились, — говорил гостеприимный купец Белой Бороде. — Вам необходимо немного развлечься, тогда и состояние духа у вас будет менее угнетенное. На сегодня у меня есть маленький план!.. Что вы скажете, например, о ночной прогулке по улицам Занзибара?

Белая Борода, как его называли и белые, и арабы в Занзибаре, согласился, и когда настал вечер, оба соотечественника вышли из дома на улицы города.

— Пойдемте на плац-парад, — сказал купец, — сегодня там опять даровое представление, которым Его Величество султан желает потешить своих подданных. Он уже опять выписал за счет государственной казны труппу акробатов из Египта, и вот сегодня мы с вами увидим и акробатические фокусы, и балет, услышим целый концерт — словом, все, что только пожелаем.

В тот момент, когда Белая Борода со своим спутником пришли на плац-парад, был как раз перерыв, но теснившаяся вокруг площади толпа, освещенная светом многочисленных факелов, кидавших фантастический свет на их лица, кричала, нетерпеливо требуя на различных наречиях: «Царицу змей».

— Мы поспели с вами сюда как раз вовремя, — говорил купец, — и увидим теперь именно самую интересную часть программы. Надо отдать ей справедливость, эта царица змей действительно прекрасно исполняет свой номер; главным образом она превосходно наигрывает на флейте. Ничего подобного я не слыхал в исполнении дикарки.

При этом купец, растолкав кучку негров, пробрался вместе с Белой Бородой в первый ряд зрителей.

В этот момент из маленькой палатки вышла так нетерпеливо ожидаемая царица змей и выступила на середину круга. На ней был странный наряд, покрывавший тело до колен и весь состоявший из пестрых бумажных платков, связанных между собой. Платки эти были не разрезанные и спускались с плеч на грудь и спину целыми дюжинами, в том виде, в каком они получаются от европейских фабрикантов.

Обнаженные руки и ноги этой женщины были увешаны множеством железных украшений, производивших своеобразное бряцанье при малейшем движении.

При недостаточном освещении колеблемых ветром то в ту, то в другую сторону факелов трудно было различить не только ее черты, но даже и определить ее возраст.

Ее сопровождал негритенок, мальчик лет четырнадцати, с большим кожаным мешком.

Заклинательница и мальчик-подросток сели друг против друга в центре площади, и полнейшая тишина воцарилась мгновенно среди тысячной толпы.

Даже на открытой веранде султанского дворца все затихло. Там горели сотни огней. Сам султан присутствовал на этом представлении; весь его многочисленный пестрый двор собрался вокруг. В виде исключения присутствовали на этот раз и дамы гарема, лица которых были скрыты от любопытных глаз под покрывалами, затканными золотом, оставались открытыми одни только глаза.

Между тем царица змей заиграла на флейте. Действительно, то были своеобразные мелодии; она умела извлекать из своего несложного инструмента поистине удивительные звуки, которые действовали особенно сильно на Белую Бороду потому еще, что ему казалось, будто он уже слышал их когда-то.

— Но где? Когда? — спрашивал он себя.

Постепенно в душе его воскресло какое-то смутное воспоминание: ему вдруг вспомнилась страна Динка, там те же звуки волшебной флейты призывали облака и тучи, или же отгоняли их.

Но вот, когда змеи из развязанного мальчиком кожаного мешка стали выползать на колени царицы змей, ему показалось, что он опять видит себя в одной из негритянских хижин на берегу Газельей реки, и Зюлейку, кормящую растительным маслом принесенных ей Лео змей.

— Не правда ли, она прекрасно исполняет свой номер? — сказал купец, но Белая Борода не ответил: он положительно пожирал глазами царицу змей, и в душе его зарождалась слабая, но радостная надежда.

«А ведь тот мальчуган, которого я тогда спас от смерти, теперь должен быть в этом же возрасте, что и подросток, который сидит против нее!» — думал он.

Между тем царица змей поднялась на ноги и показалась толпе в своем диковинном живом уборе: вокруг рук и ног ее обвились змеи, а самая громадная из них кольцом обвила шею.

— Это очень опасно, — заметил один из близстоящих арабов, — змея легко может задушить ее.

— Это действительно настоящие ядовитые змеи? — спросил кто-то другой.

Теперь царица змей снова заиграла и плавным шагом подошла прежде всего к веранде султана, где женщины гарема желали поближе посмотреть на эту диковинную женщину, затем медленно обошла все тем же шагом под звуки своей флейты весь круг зрителей.

— Эта труппа выписана султаном из Египта? — спросил Белая Борода своего спутника.

— Да, да, если не ошибаюсь, из Хартума! — ответил тот.

Сердце Симбы забилось сильнее при этом известии; предположение его и догадки как бы оправдались.

Вскоре он должен был вполне удостовериться в этом, так как через минуту царица змей должна была пройти мимо него, и он решил окликнуть ее таким именем, звук которого должен был произвести на нее сильное действие. Если только она знала это имя, то все сомнения разом исчезали.

Но Белая Борода уже много лет не присутствовал ни на каких представлениях и совершенно забыл, что происходит в подобных случаях, а потому случилось так, что он пропустил удобный момент, когда мог осуществить свой план. Почтенная публика, состоявшая из арабов, индусов и всякого рода негров, также желала видеть царицу змей как можно ближе, а так как она в данный момент проходила мимо того места, где стоял Белая Борода, то произошла внезапная толкотня и сумятица, как это всегда бывает в подобные моменты, и Белая Борода не увидал ничего, кроме целого моря голов и плотной живой стены, из-за которой до него доносились грустные, задушевные звуки флейты, постепенно удалявшиеся и замиравшие вдали.

— Не знаете ли вы, как зовут эту царицу змей? — вдруг спросил Белая Борода своего спутника.

Купец отрицательно пожал плечами.

— Очень сожалею, — ответил он, — но у нас, в Занзибаре, не существует афиш!

— Знаю, но тем не менее мне необходимо узнать ее имя! — решительно произнес Белая Борода.

— Эх, эх! — воскликнул купец. — Очевидно, представление это произвело на вас сильное впечатление, уж не собираетесь ли вы увезти ее в Европу и разъезжать с нею по ярмаркам?

Охотник улыбнулся.

— Нет, не собираюсь, — сказал он, — но мне кажется, что я узнаю в ней ту негритянку, которую давно ищу!

— Ну, представление окончилось, — заметил купец, — теперь обойдем площадь. Я надеюсь, что за умеренное вознаграждение нам разрешат взглянуть за кулисы, т. е. в эту палатку, и тогда вы сами можете спросить у этой царицы змей ее имя.

— Да, да, сделаем так! — радостно воскликнул Белая Борода.

Спутник его охотно принял на себя роль вожатого в толпе. Поработав изрядно локтями и кулаками, приятели наши добрались, наконец, до палатки, служившей вместе с тем и балаганом.

В качестве белых, которые всегда хорошо платят, они были приняты очень любезно самим импресарио. Но царицы змей уже не было.

Купец осведомился о ее имени. Но директор труппы, догадавшись, что эти господа интересуются одной из его артисток, объявил с многозначительной миной, что это должно оставаться тайной для всех.

— А где она живет? — осведомился Белая Борода. — Я бы охотно направился к ней!

На это директор сначала пытливо посмотрел на говорившего, потом, улыбаясь, сказал:

— Она живет очень далеко, в одном из пригородов, и я не советую господам отправляться теперь в такую даль. А если они непременно желают видеть царицу змей, то осмелюсь предложить вам дать завтра утром у вас на дому особое представление.

— По-видимому, нам ничего более не остается, как согласиться на его предложение! — сказал купец. — В том только случае, конечно, если для нас особенно важно повидать еще раз царицу змей и поговорить с ней.

Белая Борода выразил свое согласие, после чего тут же уговорились о цене, и директор обещал, что на следующий день около полудня он прибудет в дом купца вместе со своей артисткой.

Тем временем толпа начинала уже расходиться; площадь заметно пустела, и наши приятели решили пройтись еще немного, прежде чем вернуться домой.

— Не будет ли нескромностью с моей стороны, если я спрошу, почему вас так интересует эта царица змей? — обратился к Белой Бороде его спутник после довольно продолжительного молчания.

— Нимало, я охотно сообщу вам, в чем дело. В данном случае я действую в интересах моего верного слуги Лео и желал бы избавить его от дальнейшего путешествия к берегам Нила!

— Ну, теперь мне все ясно! — воскликнул купец. — Это был бы поистине удивительный случай!

— Что касается меня, то я готов назвать это только проявлением промысла Божьего! — серьезно сказал Симба.

На улице, по которой теперь шли наши приятели, стало тихо и безлюдно. Это, по-видимому, встревожило купца; он поспешно вынул часы и, взглянув на них, сказал:

— В самом деле, уже одиннадцать часов! Нам следует скорее укрыться в какой-нибудь темный глухой уголок, где бы никто не мог нас увидеть, иначе мы с вами попадем в такую дикую травлю, о какой вы не имеете даже представления. Прошу вас, следуйте за мной вон в ту темную нишу, но скорее, ради Бога, скорей! Я слышу, что султан приближается, а он не терпит, когда кто-нибудь является свидетелем его ночных экскурсий.

И действительно, едва только они успели притаиться в темном уголке, как на улице послышался стук копыт и грохот экипажа — и странная кавалькада мигом пронеслась мимо.

Впереди мчались несколько человек ездовых, т. е. форейторов, с саблями наголо, за ними неслась коляска четвериком, в которой развалился на мягких подушках сам властелин Занзибара, за ним следовало еще экипажей тридцать. Полный месяц освещал мягкие шелковые ткани маски и покрывала, вытканные золотом: то был двор султана. Все они совершали ночную поездку в один из окрестных увеселительных дворцов. Последними скакали всадники с обнаженными саблями, — и все это мчалось бешеным аллюром вдоль тихих улиц уже спящего города. Белая Борода стоял и удивлялся.

— Да, друг мой, мы на востоке, и у нас можно видеть такие вещи, которые живо напоминают сказки из «Тысячи и одной ночи». Если вы здесь еще пробудете, то вам следует непременно посетить один из дачных дворцов. Когда там не будет дам, вам легко разрешат доступ в эти сказочные замки. Вы увидите, что обстановка дворцов совершенно европейская, за исключением кроватей и постелей, потому что здесь спят на коврах, которые расстилаются прямо на полу. В этом шамба — так называются эти дачные дворцы, — вам без церемоний разрешат принять холодную или паровую ванну, если вы того пожелаете. Кроме того, там вы найдете и карусель, и русские качели, которыми вам также разрешат позабавиться. Мало того, недавно Занзибарский султан заказал для большой карусели в одном из своих летних дворцов локомобиль. Как видите, Занзибар не отстает от Европы, потому что даже и там не многие города могут похвастать паровой каруселью. Главное, советую вам не отклонять приглашения к столу, потому что обед в шамба состоит зачастую из пятидесяти перемен; если при этом вам раз десять под различными видами подадут баранину, то и это не беда, потому что приготовление всех блюд не оставляет желать ничего лучшего. Одного только недостает за столом, это пенящихся кубков. Ведь султан должен хранить законы Пророка, но он умеет их толковать по-своему; виноградное вино, конечно, не допускается к его столу, но яблочное разрешено, — и вот султан напивается превосходнейшим яблочным соком из Франкфурта-на-Майне. Однако я болтаю да болтаю, а время идет да идет. Вы обещали рассказать мне кое-что о царице змей, но нам неудобно долее оставаться на улице. Пойдемте в беседку, что на крыше моего дома, там мы можем болтать, сколько душе угодно, совсем по-восточному. Там, высоко над городом, никто не помешает нам, и я буду иметь возможность с полным вниманием слушать ваши рассказы, причем позабочусь о том, чтобы у нас не пересыхало в горле. Благодаря Суэцкому каналу мы можем иметь здесь прекраснейший рейнвейн и пиво-экспорт.

Соотечественники направились к дому. Улицы все уже опустели, но на крышах еще повсюду слышались смех и говор. Горели пестрые фонарики и доносились звуки гитары, а луна освещала всю эту пеструю своеобразную картину своим таинственным голубоватым светом.

Так проходят ночи, тихие, ясные, теплые в этом африканском Париже-Занзибаре.

Действительно, этот маленький островок, на котором расположен город Занзибар, представляет собой своеобразное маленькое государство, центр необычной культуры, и ему предстоит в истории развития Африки крупная роль. Занзибар может быть назван «восточными вратами черного материка».

На следующий день в доме купца делались таинственные приготовления к представлению. Таинственные в том отношении, что Лео отослали в товарный склад, где ему приказано было оставаться до того момента, пока господин не позовет его, а сам Симба выискал себе тайное местечко за занавесью в той зале, где должна была выступить царица змей, чтобы никем не замеченным наблюдать за ней.

К чему же была такая таинственность?

Купец, которому теперь были уже известны все подробности этого дела, разузнал каким-то образом, что царица змей — раба директора, а потому необходимо было на всякий случай принять меры предосторожности. Для того чтобы вернуть Зюлейку, — если это была, действительно, она, — надо было выкупить ее у директора, а последний, если только успеет заметить, что в этом деле, кроме обыкновенной купли и продажи, замешаны еще нежные сердечные чувства белого, не преминет запросить двойную или тройную цену.

Купец, человек опытный в такого рода делах, задумчиво покачивал головой, полагая, что было бы гораздо лучше, если бы Симба отказался от царицы змей, которая для здешней публики является такой громадной приманкой, что директор, ее владелец, едва ли согласится продать ее, даже за очень большую цену.

— Прежде всего нам надо убедиться, действительно ли это Зюлейка, — говорил Белая Борода, — а все остальное само собой уладится!

Прежде она была моей рабой, и я подарил ей свободу, а потому никто не имеет права делать ее снова рабыней, а здесь ведь мы находимся под покровительством цивилизованных народов!

— Друг мой, — воскликнул купец, — на это покровительство я не советую вам особенно рассчитывать. Из-за такой пустяковины, как счастье двух негров, здесь не станут возбуждать неприятных дел, и вообще никто этим не станет заниматься. Если бы мы, действительно, заставляли наши посольства заниматься такими пустяками, то наши консулы не имели бы ни одной спокойной ночи от усиленной работы. Вы сами поймете, что из-за вашей царицы змей ни одно правительство не согласилось бы бомбардировать султанский дворец, а потому во всяких подобного рода мелочах нам, чужестранцам, приходится покоряться местным законам и местным обычаям.

В этот момент доложили о приходе артистов, и Симба поспешно удалился на свое место за занавесью.

Сам директор и царица змей вошли в залу. Антрепренер приветствовал хозяина дома с обычной восточной церемонностью и напыщенностью. Хозяин дома приказал подать прибывшим освежительные напитки и плоды, а когда они угощались, совершенно естественно и простодушно спросил царицу змей: «Как твое имя?», — но, не получая на свой вопрос никакого ответа, еще раз повторил свои слова; тогда вместо спрошенной отвечал сам директор:

— Она немая, милостивый Господин!

— Ты — немая? В самом деле немая? — обратился еще раз купец к негритянке.

Та утвердительно кивнула головой, но от наблюдательного взгляда купца не укрылось, что она сделала это принужденно. Не оставалось ни малейшего сомнения, что она сделала это потому только, что того требовал ее господин. Между тем директор торопил начать представление.

Вместо негритенка-подростка, державшего вчера во время представления мешок со змеями, сам директор сел против царицы змей, которая теперь начала наигрывать на флейте.

Из открытых окон залы чарующие звуки флейты неслись во двор и на улицу; их было слышно далеко-далеко, потому что в страшный полуденный зной все улицы Занзибара как будто вымирают.

На этот раз змеи оказались не столь послушными, как накануне; очевидно, директор не так умело держал мешок, как привычный к этому мальчик, и звуки флейты лились то гневные, то молящие, то буйные, то повелительные. Наконец, из мешка стали выползать змеи и обвиваться кольцами вокруг ног, рук, плечей царицы змей, а самая большая из них, как и вчера, обвила ей шею.

Теперь негритянка проворно вскочила на ноги, но не приложила, как в тот раз, флейты к губам, чтобы под звуки музыки обойти медленным, ритмичным шагом всю залу; нет, она неподвижно осталась на месте, потому что в этот момент с шумом распахнулась дверь залы, и на пороге ее остановился Лео с широко распростертыми объятиями. Он старался произнести какое-то слово, но в первые моменты старания его оставались тщетными. Но вот он, наконец, пересилил свое волнение, и из груди его каким-то воплем вырвалось слово: «Зюлейка!» Когда царица змей услыхала этот знакомый голос, она упала на одно колено и, протянув вперед руки, воскликнула только: «Лео!» Но в этом слове сказалось все, — все счастье и все муки ее души.

Купец невольно вскочил со своего места, а директор грозно нахмурил брови.

Что это значит? Перед кем упала на колени царица змей? Он никак не мог объяснить себе этой загадки. Но Белая Борода, невидимо присутствовавший, с сильно бьющимся сердцем при этом радостном свидании, отлично знал, что означает эта сцена и как все это могло случиться.

Волшебные звуки флейты действительно сделали чудо. Лео услыхал их во дворе, они просились ему прямо в душу. Так могла играть только одна женщина! Да, вот она выражает гнев, мольбу, а вот теперь призывает его, зовет его, бурным, мятежным порывом вырываются из ее груди эти задушевные звуки… И он забыл приказание своего господина, забыл все на свете и рванулся туда, откуда льется музыка. Он добежал до залы, рванул, широко распахнул дверь, и глазам его предстала та, которую он так давно разыскивал, к которой рвался всей душой…

В кофейных и парикмахерских Занзибара и в высшем кругу местной знати была теперь новая тема для разговоров и сплетен. Раскрылась удивительная история. Рассказывали, что царица змей была когда-то невольницей Белой Бороды; он купил ее у одного торговца невольниками в Хартуме и даровал ей свобод, окрестив в христианскую веру. Затем она стала женой Лео, любимого слуги Белой Бороды, негра, христианина, как и сама она. Европейские консулы утверждали, что царица змей — египетская подданная, и на этом основании требовали, чтобы ей была возвращена свобода.

Мальчик-подросток, как говорили, сын царицы змей, и потому иностранные консулы требовали, чтобы и ему также была возвращена свобода.

К этим слухам прибавляли еще очень много других, и вечером, когда на площади опять давалось представление, зрителей было еще больше, чем обыкновенно. Все хотели видеть эту царицу змей, о которой говорилось так много интересного. Но выяснилось, что она отказалась повиноваться директору и бежала от него в дом Белой Бороды. Арабы роптали и негодовали, индусы улыбались себе под нос, а христиане были, видимо, смущены. Очевидно, это дело с царицей змей вызывало своего рода конфликт, а потому не мудрено, что сам султан пожелал решить этот вопрос лично, по своему усмотрению.

Сегодня обе враждующие партии были приглашены во дворец султана перед ясные очи самого властелина. Громадная толпа народа запрудила всю площадь, чтобы узнать приговор султана. Проходил час за часом, но никто не выходил из дворца; очевидно, дело было жаркое, если разбирательство длилось так долго: обыкновенно у султана суд был короткий и решительный, и все дела вершились в несколько минут. Но вот из ворот дворца показался египетский антрепренер; он казался весьма обескураженным и недовольным. Из этого публика тотчас же сделала выводы, что его дело проиграно. Те же из присутствующих, которые все еще сомневались, при виде следующей картины должны были окончательно убедиться, что первая догадка была верна.

Из ворот дворца следом за директором шли рука об руку Лео и Зюлейка, а впереди них негритенок-подросток, сын Зюлейки. За ними весело выступал Белая Борода, улыбавшийся, счастливый и довольный. Толпа возликовала, превознося мудрость и справедливость своего государя; по всему городу мигом разнеслась радостная весть, что, по всесильному слову султана, Лео, Зюлейка и ее сын признаны свободными неграми, а директор приезжей труппы должен был удовольствоваться откупными деньгами, выданными ему из частной казны султана в виде возмещения за убытки, какие ему придется понести из-за отсутствия в его труппе царицы змей, пока он не найдет ей заместительницы.

Вновь освобожденных и соединенных теперь навеки супругов с триумфом проводили вплоть до гостеприимного дома европейского купца, а вечером, когда стемнело, вокруг этого самого дома столпилось множество людей, жадно прислушивавшихся к дивным звукам волшебной флейты, доносившимся до них с крыши дома и далеко слышных в ночной тишине…

По волнам безбрежного Индийского океана плывет большой пароход, направляясь на север. С Занзибарской гавани можно только видеть темную струю дыма на дальнем морском горизонте; но на берегу все еще стоят три черные фигуры негров и глазами, полными слез, провожают этот темный дымок.

Лео стоит безмолвно и неподвижно, и в памяти его воскресают все те опасности, какие он переживал вместе с Белой Бородой. Молодой негритенок весьма равнодушно смотрит в даль, но не смеет нарушить ни одним словом трогательное настроение своих родителей. Зюлейка же заливается слезами; этот скрывающийся из вида пароход увозит ее духа-хранителя, ее адьока!

Белая Борода, стоя на палубе парохода, с радостным чувством вспоминает последние дни: ему удалось найти тихую и надежную пристань для преследуемых и гонимых, которые полагались на него. В Занзибаре под защитой консулов и военных судов эти люди были в полной безопасности от бесчеловечных ловцов невольников, и так как и Лео, и Зюлейка были люди работящие, способные и честные, то они всегда могли найти себе здесь заработок и жить счастливо и в полном довольстве.

При мысли о счастье других Белая Борода был вполне счастлив и сам…

Не столь счастливо, как жизнь Лео и Зюлейки, сложилась жизнь других друзей Белой Бороды там, на берегах озера Танганайка. Там по-прежнему процветает работорговля, и один знаменитый путешественник, посетивший несколько лет тому назад горы Кунгве, нашел на берегу озера негритянскую деревню, которая по описанию очень походит на тэмбе Лугери.

Это нагорное селение, которое Симба оставил в таком цветущем виде, представляло теперь груду развалин, с разбросанными там и сям уже полуразложившимися трупами жителей. Очевидно, и здесь похозяйничали хищные арабы, и здесь повторилась та же вечная история, какая происходит на всем обширном пространстве черного материка.

Но теперь и над этой несчастной страной восходит новая заря, и то, о чем много лет тому назад мечтал Белая Борода-Нежное Сердце, стало теперь действительностью: неграм возвращены общечеловеческие права, а арабы должны были покориться и навсегда прекратить свою постыдную торговлю рабами.

Примечания

1

Сериба — поселение.

(обратно)

2

Загородка для скота.

(обратно)

3

Ливингстон.

(обратно)

4

Мбую или баобаб — обезьянье дерево.

(обратно)

Оглавление

Глава I Симба

Глава II Крепость Мудима

Глава III Арабы

Глава IV Раб Солимана

Глава V Побратимы

Глава VI Остров озерного духа

Глава VII Гонка

Глава VIII Под защитой Муциму

Глава IX Потайные ворота

Глава X Муциму гневается

Глава XI После бури

Глава XII Новый год

Глава XIII Испытание колдуньи

Глава XIV Больной и подавленный

Глава XV Царица змей Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg