«База-500. Смертельная схватка»

База-500. Смертельная схватка (fb2) - База-500. Смертельная схватка (пер. Михаил Юрьевич Гнитиев) (База-500 - 2) 2263K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алекс фон Берн

Алекс фон Берн База-500. Смертельная схватка

Глава 1

25 августа 1942 года, Белоруссия,

урочище «Волчьи норы»

Рудаков на рассвете подполз к выходу из землянки и осторожно выглянул наружу. У потухшего костра дремал часовой с винтовкой. Стояла полная тишина. Рудаков бесшумно проскользнул мимо часового и, присев за толстым стволом векового дуба, перевел дыхание. Он хотел разведать, как без лишнего шума можно выбраться с территории гражданского лагеря, и собирался уже двинуться дальше, как вдруг услышал хруст ветки: кто — то шел буквально метрах в пяти от него. Рудаков бесшумно упал ничком, развернулся и осторожно выглянул из — за корневища дуба.

По небольшой полянке шел Павличенко. Он остановился у входа в землянку, находившуюся метрах в двух от дуба, и громко покашлял. Через четверть минуты из землянки появился Пронягин: голый по пояс и босиком, в одних галифе.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил он у Павличенко. — Разведчики вернулись?

— Нет, пока еще не вернулись, — ответил Павличенко. — Но скоро должны. Тут дело такое, куда важнее! Пришел Федорцов, от дяди Вовы.

— Что ему нужно? — спросил Пронягин: в его голосе проскользнуло искреннее удивление.

— Он сказал, что немцы начинают большую операцию против нас, предложил проверить снаряжение бойцов и выдать им сухие пайки. Слушай, это не просто так: у дяди Вовы есть свой человек в гестапо. Если он говорит, что мы попали под молот, значит, так оно и есть. Мне собирать командиров?

— Ну, если Федорцов… тогда действительно информация верная. Собирай! А что еще Федорцов сказал?

— Ничего, он тебя видеть хочет. Сказал, что ради этого и пришел.

— Вот оно как… — потер затылок Пронягин. — Видно, ему еще чего — то надо.

— Еще бы, — усмехнулся Павличенко. — Ради того, чтобы нас предупредить о войсковой операции немцев, Федорцов через немецкие кордоны лезть не стал бы.

— Значит, так, — решительно сказал Пронягин. — Собирай командиров, усиль охранение, дисциплину подтяни… А я на базу, с Федорцовым беседовать. Да, и как разведчики придут, — тут же ко мне!

Пронягин вернулся в землянку, а Павличенко скрылся в лесу. Рудаков вернулся в свою землянку, улегся на нары и задумался, переваривая информацию.

— Дрянь твое дело, Пронягин, — сказал сидящий напротив командира отряда имени Щорса человек. — Обложили тебя немцы со всех сторон, со дня на день Коссово возьмут, а потом за тебя вплотную примутся. Немцами округа так и кишит — еле — еле с Земелиным мимо них проскользнули! Или ты всерьез надеешься в Волчьих норах отсидеться? Так немцы уж танки подтянули, самолеты разведывательные летают: вон, с утра над лесом «рама» висела. Ты же военный человек, должен понимать, что разберут немцы завалы на лесных дорогах под прикрытием танков и затянут удавку окружения на твоей шее. Недели две еще, и все!

— Понимаю я это, товарищ лейтенант госбезопасности, и сиднем не сижу, — с обидой отозвался Пронягин. — И план у меня есть. Немцы ждут прорыва в сторону Иванцевичей, думают, что я на юго — восток прорываться буду. А мы на север прорываться будем, в Налибокскую пущу. Народу опытного хватает, пока немцы очухаются, нас уж и след простыл!

— А с гражданским лагерем делать что будешь? Ну, тех, кто помоложе, с собой возьмешь, это понятно. А женщины с детьми малыми и старики? Им с вами никак не прорваться, верно? — спросил старший лейтенант госбезопасности Федорцов, заместитель начальника отряда «Дядя Вова» по разведке. Он сегодня утром как снег на голову свалился вместе со своим проводником Земелиным и двумя бойцами. Уже месяц, как оперировавший в Налибокской пуще отряд «Дядя Вова» установил связь с отрядом имени Щорса. Пронягин знал, что отряд «Дядя Вова» — диверсионная группа НКВД, имеет радиосвязь с Москвой. Это не группа окруженцев, эго серьезные люди, со своим заданием, связью, агентурой. Короче, перечить им нельзя.

— В этом и суть! — ответил Пронягин. — Уведем немцев подальше от гражданского лагеря, немцы блокаду снимут, а там уж они потихоньку по окрестным деревням разойдутся. Помогут люди, я думаю!

— Плохо думаешь! — оборвал его Федорцов. — После блокады тут немцы все деревни пожгут. Уже начали, между прочим. Негусто тут будет с деревнями. А в тех, что останутся, люди свою тень на порог будут бояться пустить, а не то, что беглых евреев. Улавливаешь?

— Если мы будем прорываться на север, то гражданский лагерь останется в стороне и немцы его не найдут, — начал доказывать Пронягин, но Федорцов снова оборвал его:

— Слушай, что я тебе скажу, лейтенант! Ты военный человек и должен понимать, что не все я тебе сказать могу. Но о Налибокской пуще думать забудь! Никаких прорывов на север: пойдешь на юг, в Пинские болота, — там формируется партизанское соединение, там ты нужен. И идти туда ближе и безопаснее, чем в Налибокскую пущу. А теперь слушай в три уха: немцы через пару дней начнут большую антипартизанскую операцию. На большой территории операцию разворачивают: от Пинских болот до Налибокской пущи. И гордиться можешь: вся эта заваруха в основном из — за тебя разгорелась. Так что в Налибокскую пущу тебе не прорваться: немцы блокируют подходы к ней, а позавчера 18–й латышский полицейский батальон занял само село Налибоки. Вот так: не пробиться тебе в том направлении. И еще: через два дня немцы начнут штурм Коссова. А как возьмут город, так начнут леса прочесывать. Так что и в Волчьих норах тебе не отсидеться. А теперь самое главное: начнут тебя окружать, кольцо сжимать, но здесь будешь сидеть, пока немцы у тебя на хвосте не окажутся. Ты не просто прорваться должен: ты должен немцев за собой на юг увести. Такая вот задача тебе, лейтенант.

— И кто конкретно мне эту задачу ставит? — мрачно осведомился Пронягин.

— Считай, что в моем лице тебе задачу ставит Москва, — жестко ответил Федорцов. — Кстати, когда ты Коссово захватывал, то ведь ни с кем не советовался, верно? Так вот: теперь есть конкретный приказ, так что выполняй четко и безукоризненно. А то в последнее время некоторые твои действия выглядят… весьма подозрительно.

Кровь бросилась Пронягину в лицо. Сама мысль, что кто — то может обвинить его в трусости или шкурничестве, казалась ему чудовищной: честные и искренние люди всегда болезненно относятся к любым несправедливым подозрениям.

— Это что же вы имеете в виду, товарищ лейтенант госбезопасности? — тихо проговорил Пронягин. В его голосе не было скрытой угрозы, но было нечто такое, что заставило Федорцова немедленно смягчить тон.

— А ты думаешь, что про твою кралю черноокую никто ничего не говорит? — спросил Федорцов и, увидев закаменевшие скулы Пронягина, поспешно добавил:

— И… что за люди подозрительные у тебя накануне объявились?

— A-а! Так то ж из плена бежали! В Беловежской пуще отряд создали, пока их немцы оттуда не выкурили. Вот они и шли, отряд крупный искали, чтобы настоящим делом заняться.

— Это они тебе сами рассказали? — усмехнулся Федорцов.

— Сами, конечно, — подтвердил Пронягин. — Немцы им справок не выдали, понятное дело. А вот то, что недалеко отсюда, в деревне они взвод карателей положили, — это факт, это я проверил. Сегодня утром разведчики вернулись: из той деревни немцы трупы своих бойцов грузовиками вывозят.

— Сколько их? — спросил Федорцов.

— Немцев? Точно не считали, но…

— Я беглецов в виду имею.

— Одиннадцать, во главе с майором РККА Янисом Петерсоном. Мы их с комиссаром допросили: складно рассказывали, на неточностях не поймали. Но разоружили их на всякий случай и в гражданском лагере на время проверки поселили.

— Значит, из Беловежской пущи к вам они пожаловали? — сощурил глаза Федорцов. — А как шли?

— Да так и шли, на восток… Через Борки, Поднятую Трибу, леса Гута — Михалинские… Подробно путь описали.

— Вот что, Пронягин, — сказал Федорцов. — Давай — ка теперь я проверю этих беглецов. Посмотрю, что это за Петерсон и кому он майор. Короче, давай его сюда!

Вскоре бывший майор РККА Янис Петерсон сидел перед Федорцовым. Он спокойно и уверенно повторил все, что сообщил накануне Пронягину и Павличенко.

— Ну, что же, майор, мы тут уже проверили кое — что из ваших показаний, — сказал Федорцов. — Зачем вы через деревню шли, раз там немцы были? Обойти не могли?

— Мы на охранение наткнулись, — пояснил майор. — Это не немцы были, а латыши. Нас, латышей, в моей группе двое. Сказали, что мы — спецгруппа СД на задании, потребовали к начальству доставить. Ну, пока нас к начальству водили, мои люди охранение вырезали… опыт есть. Ну, а дальше… Они там в двух домах соседних расположились, так что легко всех перебили.

— И сколько их там всего было?

— Сорок шесть человек.

— И всех положили? — недоверчиво усмехнулся Федорцов. — Не многовато ли для одиннадцати человек?

— А что делать было? Назад пути нет. Повезло нам.

— Пожалуй, верно, — согласился Федорцов. — А что на север не пошли? Беловежская пуща большая.

— Большая она, конечно, — согласился Петерсон. — Только вся просеками на квадраты разбита. На каждой просеке легко в засаду попасть, а от преследования избавиться практически невозможно. Впрочем, вначале мы на север шли, думали через дорогу Белосток — Волковыск пробраться. Но по дороге наткнулись на минные поля, недавно поставленные, — вроде как там важный объект у немцев.

— Отчего так решили?

— А попытались обойти минные поля и вышли к дороге. А по ней немецкие патрули регулярно ездят. И противоположная сторона дороги тоже минирована. Мины поставлены недавно, с приборами неизвлекаемости… слышали о такой штуке? Хотели мину извлечь, так чуть на воздух не взлетели! Ну и решили уходить на юго — восток, от греха подальше.

— Значит, так, майор, — подытожил Федорцов. — Вечером отправитесь со мной, на базу моего отряда. Скоро тут все равно немцы будут, отряду Пронягина уходить так или иначе придется. А мне сейчас нужны опытные люди. Не скрою: у нас в отряде проверим вас основательно, благо есть возможности и связь с Москвой — в том числе. Вопросы есть?

— Мне собирать людей немедленно?

— Да.

— Тогда пусть нам вернут оружие, — решительно потребовал Петерсон. — Без оружия никуда не пойдем, тут немцев вокруг полно, — вполне вероятно, что с боем прорываться придется.

— Оружие вам вернут, — пообещал Федорцов. — Боеприпасы и сухой паек выдадут. Больных и раненых среди вас нет?

— Нет… до сих пор не было, — ответил Петерсон.

— Тогда готовьтесь, сегодня вечером выступаем. Отдохните: путь неблизкий и, сами понимаете, опасный.

Справка: операция «Болотная лихорадка»

С конца августа и по 22 сентября 1942 года по приказу полицайфюрера «Остланд» СС-обергруппенфюрера Йек- кельна на территории Вайсрутении проводилась крупная антипартизанская операция под кодовым наименованием «Болотная лихорадка». Она была разбита на несколько этапов, представлявших собой отдельные операции, осуществлявшиеся по общему плану: «Болотная лихорадка —

Север» — район Кривичи — Долгиново; «Болотная лихорадка — Запад» — район Ивенца — Столбцы; «Болотная лихорадка — Юго — Запад» — Барановичский, Березовский, Иванцевичский, Слонимский, Ляховичский районы. Операции проводились в основном силами специально созданной «боевой группой Бинца» (которой командовал майор Бинц), основу которой составляли 24–й (латышский) и 3–й (литовский) шуцманшафтбатальоны. Кроме того, в операции принимали участие 15–й (латышский) полицейский батальон и, в качестве резерва, 266–й (латышский) охранный батальон. Руководил операцией высший руководитель СС и полиции Вайсрутении СС-обергруппенфюрер фон Готтберг.

По окончании операции в своем отчете от 6 ноября 1942 года СС-обергруппенфюрер Йеккельн с гордостью сообщал рейхсфюреру СС: «В ходе этих операций были достигнуты следующие успехи:

а) очищено и разрушено 49 партизанских лагерей, укрепленных точек и опорных пунктов, а также несколько населенных пунктов в заболоченной местности, служивших убежищем для партизан;

б) убито в бою 389 вооруженных бандитов, осуждено и расстреляно 1274 подозрительных лица, казнено 8350 евреев;

в) выселено 1217 человек».

В течение августа и сентября 1942 года помимо «Болотной лихорадки» на территории Вайсрутении проводился еще целый ряд операций: «Треугольник» — южнее Кобрина, силами 3–го батальона 15–го полицейского полка и группы СД, а также девять операций («Сокол № 27» — Полоцкий район, «Гриф № 30» — Оршанский, Сенненский районы, «Пантера № 32» — Россонский район, «№ 95» — Витебский, Суражский, Лиозненский, Полоцкий, Сиротинский, Горо- докский районы, «Болотная лихорадка — Северный Троенфельд I» — Лепельский, Бегомельский районы, «№ 28» — Бешенковичский, Ушачский районы, «Рысь № 33» — Бешенковичский, Сенненский районы, «№ 34» — Полоцкий район, «Молния» — Бешенковичский, Сиротинский районы) как в зоне ответственности 201–й охранной дивизии (на которую была возложена вместе с частями группы армии «Центр» задача по закрытию Сурожских ворот), так и западнее этой зоны, силами дивизии и прикомандированных в распоряжение командира 201–й дивизии генерал — майора Якоби частей: 101–й, 102–й, 118–й и 201–й (украинские) батальоны.

Фактически, в августе — сентябре 1942 года с юго — запада на северо — восток Белоруссии протянулась сплошная полоса переходящих одна в другую карательных операций, целью которых было по возможности уничтожить максимальное количество активно действующих партизанских отрядов и лишить их перед наступлением зимы снабжения и базирования за счет местного населения.

Всего за время оккупации Белоруссии немецкие власти провели на ее территории свыше 140 карательных операций.

26 августа 1942 года, Вайсрутении,

урочище Волчьи норы

Вечером Петерсон со своими людьми вместе с Федор- цовым, Земелиным и двумя неразговорчивыми парнями из группы дяди Вовы покинул базу отряда имени Щорса;

— Какой у нас маршрут? — спросил Петерсон у Федор- цова.

— Простой у нас маршрут, — коротко ответил Федорцов. — На запад, в Беловежскую пущу.

— Да, но немцы блокируют район, нам трудно будет пробиться, — поделился сомнениями Петерсон.

— Нам главное вырваться за кольцо блокады, — пояснил Федорцов. — А там уже будет легче. В любом случае другие направления нам сейчас закрыты: немцы проводят широкомасштабную операцию от пинских болот до Налибок, и мы не сможем пробиться к базе. Поэтому воспользуемся случаем и разведаем Беловежскую пущу.

— И насколько глубоко мы ее будем разведывать? — осведомился Петерсон.

— Ну, хотя бы до тех минных заграждений, которые вы обнаружили, — предложил Федорцов. — Интересно, что за объект там спрятали немцы?

— Немцы там организовали плотную охрану, — заметил Петерсон.

— Вот эту охрану мы и разведаем, — невозмутимо отозвался Федорцов.

Уловив недоверчивый взгляд Петерсона, Федорцов счел необходимым добавить:

— Ты не сомневайся, майор, я на тот свет не тороплюсь. Земелин немцев шкурой чует, — так что пройдем, как шило сквозь кожу.

— А я сомневаться разучился, — усмехнулся Петерсон. — Мы по лезвию с начала войны ходим, привыкли. Веди нас, товарищ лейтенант госбезопасности!

* * *

И Федорцов повел. На удивление быстро и ни разу не наткнувшись на немцев, группа покинула район Волчьих нор, блокированный противником. Лишь на вторую ночь пути Федорцов сказал Петерсону:

— Самый ответственный момент нашего путешествия: пересечение дороги Пружаны — Ружаны. Немцы ее охраняют очень плотно.

— Участок ответственный, — согласился Петерсон, но тут же добавил:

— Но это ерунда по сравнению с Поднятой Трибой. Шесть километров по дамбе среди болот… Это может стать отличной ловушкой для нас!

— Ерунда, что — нибудь придумаем, — спокойно ответил Федорцов.

* * *

Дорогу Пружаны — Ружаны без всяких происшествий пересекли ночью. И Поднятую Трибу, находившуюся под неусыпным контролем немцев, переходить не стали: Земе- лин нашел путь в обход через болото. Выбравшись на сушу из топи, Петерсон не удержался от вопроса:

— Земелин! И как вы находите дорогу? Вы тут уже бывали?

— Нет, никогда не был, — признался Земелин. — А дорогу я просто чую… ну, как зверь лесной. Просто чувствую, куда можно идти, а куда нет. Такой у меня сызмальства дар. А вы не верите?

— Почему же… Верю! — немедленно отозвался Петерсон. Он явно хотел что — то добавить в тему, но замолк и вместо этого сказал:

— Если дальше этим путем пойдем, то будет последняя перед Беловежской пущей дорога на Волковыск. От нее и отходит ответвление, где по обе стороны мины стоят.

— Вы сможете найти? — живо спросил Федорцов.

— Найти просто: там стоял указатель с надписью «Stupunkt 500», — ответил Петерсон. — Надеюсь, что его не убрали.

Все оказалось до неправдоподобия ожидаемо: пустынная дорога на Волковыск и обнаруженный через час поиска в северо — западном направлении указатель.

— Странно, почему нет немцев? — пробормотал Петерсон.

— Мы вышли за пределы зоны карательной операции, потому их и не видно, — пояснил Федорцов. — Вообще ближе к вечеру они по проселочным дорогам предпочитают не ездить. Боятся!

— Что будем делать дальше? — спросил Петерсон. — Если вы хотите идти по этой дороге, то это чистое самоубийство: обе стороны заминированы, — если судить по немецким табличкам «Ahtung! Minen!» Возможно, что это дезинформация, но мне не хотелось бы убедиться в обратном, — предпочту поверить на слово. Но нарваться на моторизованный патруль на дороге, с которой невозможно свернуть, — это верная смерть. Или у вас иное мнение?

— Предпочту оставить свое мнение при себе, — ответил Федорцов. — Лучше скажите: вот там действительно подъем в горку или это мне кажется?

— Да, там есть небольшая горка и дуб на ее вершине, — ответил Петерсон. — Мы имели неосторожность задневать возле этого дуба, и я его хорошо запомнил. Но если вы думаете обозреть окрестности с верхушки этого дуба, то должен вас разочаровать: вы увидите лишь зелень пущи.

— Дуб высотой метров пятнадцать? — вместо ответа осведомился Федорцов. — Небось еще со времен Ягайлы стоит. Это то, что нужно.

Он быстро направился к дубу.

— Земелин, подсади!

Земелин помог ему добраться до нижних ветвей, и Федорцов быстро скрылся в густой кроне лесного ветерана. Минут через десять он спустился и удовлетворенно сообщил:

— Все! Больше нам здесь делать нечего. Уходим!

От первого лица: Генрих Герлиак, Вайсрутекия

Честно говоря, я был несколько огорошен столь стремительным решением Федорцова. Разумеется, я не рассчитывал, что он примет решение атаковать базу силами нашего крошечного отряда; но он вполне мог задержаться для более тщательного исследования подходов к объекту, выяснению его режима охраны и прочих важных для подготовки нападения на объект деталей. Но он предпочел немедленно уходить, и я терялся в догадках о причинах его решения. Впрочем, в любом случае я был вынужден сопровождать его: ведь Федорцов и его трое людей не были самостоятельной силой, а всего лишь представляли загадочный отряд «дяди Вовы».

Против ожиданий, Федорцов не пошел с нами.

— Старшим теперь Земелин, — сказал он. — Идите на резервную базу. Земелина слушаться беспрекословно: немцы по всей Белоруссии карательные операции начали, так что наткнуться на них легче легкого, а Земелин их чует лучше любой собаки. На базе ждите связных из отряда. Все!

Земелин повел нас не в сторону Поднятой Трибы, а взял значительно южнее. Я уже подумал было, что он идет к Бресту, но мы внезапно изменили маршрут и пошли точно на восток. Похоже, что Земелин просто обходил местности, непосредственно затронутые карательной операцией. И тут я всерьез задумался о той фразе, что шепнул мне на ухо Рудаков: «Павличенко уверен, что у этого самого дяди Вовы есть свой человек в гестапо».

Разумеется, на первый взгляд — полная чушь! В этих местах нет никакого гестапо: есть охранная полиция, тайная полевая полиция ГФП, СД наконец но гестапо — нет! Что же имел в виду Павличенко в разговоре с Пронягиным? Осведомителя русских партизан в штабе Йеккельна? В штабе фон Готтберга? В штабе Штрауха? Или в штабе фон дем Баха?

Я начал анализировать информацию методом исключения. Штаб Йеккельна? Вряд ли находящийся в Риге человек может держать оперативную связь с партизанами Вайсрутении, — ему со всех сторон удобней дислоцироваться в Минске. Тогда какой именно минский штаб? Фон Готтберга, фон дем Баха или Штрауха?

Если бы дело касалось тыла группы армий «Центр», — то есть территории восточнее Минска, то тут, безусловно, только штаб Баха, полицайфюрера «Руссланд — Митте». Однако мы находимся в землях Остланда, штаб полицайфюрера Остланда я исключил сразу, — значит, остаются Готтберг и Штраух. Готтберг выше уровнем, но есть нюанс: Штраух — человек Йеккельна. Штраух до начала 1942 года занимал должность начальника СД и полиции Латвии, его перевод в Минск означал лишь одно: Йеккельн недоволен Готтбергом, но снять его, разумеется, не может и прислал энергичного человека для налаживания работы.

Да, всю работу по ликвидации евреев и организации борьбы с партизанами в Вайсрутении реально тащит Штраух, и со стороны большевиков было бы логично внедрить своего человека именно в аппарат Штрауха. Хотя это не факт: в любом случае Штраух отчитывается не только перед Йеккельном, но и перед Готтбергом, поэтому партизаны могут быть в курсе оперативной обстановки, держа своего человека в аппарате Готтберга. Кстати, Готтберг обо всех мероприятиях СД и полиции обязан информировать генерального комиссара Вайсрутении Кубе, — тоже хорошее местечко для шпиона. А ведь и начальник охранной полиции Клепш тоже должен быть в курсе происходящего, поскольку его подчиненные участвуют в антипартизанской операции, — почему бы шпиону не осесть в штабе Клепша?

Я понял, что вычислить русского агента будет очень сложно. Впрочем, на данный момент такая задача и не стояла. Стояла задача: мне и моим людям выжить под личиной партизан в условиях широкомасштабной антипартизанской операции. Задача вроде бы почти невозможная, — но после успешного марша от Волчьих нор к Беловежской пуще я поверил в легендарный нюх Земелина и в то, что отряд «Дядя Вова» и есть та десантная группа, ради которой я со своими людьми третью неделю таскаюсь по проклятым белорусским лесам.

Пусть Федорцов ведет нас на одну из баз своего отряда и, — с учетом феноменального нюха Земелина, — у нас есть хорошие шансы добраться туда живыми и невредимыми.

30 августа 1942 года, Вайсрутения, хутор Береза,

пять километров юго — западнее Волковыска

На хуторе Береза Федорцов появился перед рассветом. Он постучал в освещенное окошко дома условным стуком. Немедленно отворилась дверь.

— К Богдану, — негромко сказал Федорцов.

— Нет Богдана, зато Петр дома, — ответили из — за двери. Федорцов сунул пистолет в карман галифе и вошел в дом.

Хутор был явочной квартирой отряда «Дядя Вова» под Волковыском. Он использовался для встреч с агентом «Кола» в том случае, когда связной не мог добраться в условленное время до явочной квартиры в пригороде Минска.

Агент Кола не был просто агентом: он возглавлял агентурную сеть отряда «Дядя Вова» вдоль железной дороги Волковыск — Слоним — Барановичи — Минск. Работал агент Кола в гебитскомиссариате Волковыска и в силу служебных полномочий имел возможность свободного передвижения по маршруту Волковыск — Барановичи — Минск и прилегающим к дороге районам. Сейчас Кола сидел у стола, скупо освещенного лучиной, и нервно тушил сигарету в глиняной миске, полной окурков.

— Слава богу! — радостно выдохнул он вместе с дымом. — Я здесь уже третьи сутки, места не нахожу. Думал, что все! Связной ваш на прошлой неделе в Минске не появился, да и здесь уж, почитай, все сроки прошли. Нельзя же так! Я и без того весь на нервах.

— Так получилось, — коротко отозвался Федорцов, усаживаясь за стол. Он потянул носом воздух и добавил:

— Да и ты, как я чувствую, время здесь нескучно проводил. Сколько бимбера вылакал?

— От нервов это все, товарищ Федор! — воскликнул Кола, прикладывая в знак искренности руку к груди. — Все нервы! Так я при делах обычно, и задуматься времени нет, а тут сижу сиднем, вроде сиди да отдыхай, а я аж спать не могу. Сижу вот, да курю… сигареты эти немецкие уж опротивели, а у местных курева не достать!

— Ну, и заодно бимбером нервы лечишь, — усмехнулся Федорцов. — Хозяин, налей нам по стаканчику и прячь бутыль. Хватит!

Появившийся из темноты хозяин сноровисто выставил два граненых стаканчика, налил из большой бутыли самогон, поставил тарелку с салом, картошкой и снова ушел в тень. Молча выпили.

— Теперь рассказывай, — велел Федорцов, с наслаждением жуя сало. — Прежде всего, бланки документов с подписями и печатями.

— Вот, принес, — сказал Кола, выложив холщовый мешочек, набитый бланками. — Печати подлинные, подпись гебитскомиссара сам подделал, от настоящей не отличишь.

— Молодец, — похвалил Федорцов. Он достал из — за пояса немецкую гранату на длинной ручке, вложил ее внутрь мешка и туго завязал завязками на рукоятке гранаты. — Ну вот, теперь если я и погорю, все это вместе со мной погорит. Теперь давай о Хромом.

— Нашел я Хромого. Мациевич Иван Васильевич, инвалид. Работает в ремонтной мастерской.

— Что ремонтирует?

— А все ремонтирует: часы, швейные машинки, зажигалки заправляет… ну и торгует всем этим. Только он не хозяин. Хозяином там некий господин Майер.

— Немец?

— Из фольксдойчей польских. Появился в Волковыске осенью сорок первого. Прибыл из Белостока, зарегистрировался и даже фольксдойчелист подписал. Дела разные торговые ведет, ездит часто в Слоним, в Барановичи и в Минск. Я, понятное дело, за хромым не сам следил, а приставил Василя. Вот Василь и выяснил его распорядок. Хромой иногда берет выходные, но ездит исключительно в один хутор, что в километрах семи — восьми на северо — запад от Волковыска. Хутор раньше принадлежал одному осаднику, из отставных польских офицеров. В 1940–м наши этого офицера арестовали. А осенью сорок первого появился некий поляк, представил документы, что он брат того осадника, и заявил права на хутор, пообещал продукты для немецкой армии заготавливать. Немцы разрешили ему хутор в собственность взять, польстившись на продукты. Заготавливает, сволочь!

— Это тот хутор, что возле бывшего аэродрома Осоавиахима? — спросил Федорцов.

— Точно, есть там заброшенный аэродром! А вы откуда знаете? — удивился Кола. Но Федорцов оставил вопрос без ответа и нетерпеливо махнул рукой: дескать, давай продолжай.

— Василь составил график его выходных; системы вроде никакой, но я на всякий случай захватил, — сказал Кола, передавая листок бумаги Федорцову. Тот с минуту изучал цифры на бумаге, затем удовлетворенно хмыкнул и поджог бумажку об огонек лучины.

— На хутор я Василю ходить воспретил, велел только в городе за Хромым да Майером наблюдать. Только…

Кола нервно потер ладони, затем достал из — под табурета бутылку с бимбером, налил себе полстакана и залпом выпил.

— Ты полегче на самогонку налегай, — посоветовал Федорцов. — Так что случилось?

Кола закурил и продолжил:

— Только похоже, что выследили самого Василя… Неопытный он, молодой еще! В общем, неделю назад заявляется ко мне на дом этот самый герр Майер, собственной персоной. И говорит: извините, дескать, за поздний визит, но разговор имеется, с глазу на глаз. Я ему: не имею, мол, чести знать вас… А он усмехнулся и говорит: я так думаю, что вы преувеличиваете; только это неважно, а важно то, что дело у меня к вам, — ко мне, то есть, — имеется.

— И что за дело? — спросил Федорцов, доставая сигарету из пачки.

— Короче, понадобились ему бланки документов с печатями и подписями. Я в непонятки пошел: дескать, не понимаю, что вы имеете в виду. А он жестко так говорит: все вы понимаете, и скажу вам честно — выбор ваш невелик. Либо вы, говорит, бланки мне передаете, либо бежите к начальнику гестапо на меня доносить. Но предупреждаю сразу: человек я уважаемый и с властями на дружеской ноге, причем не только в Волковыске, но и в Минске. Так что есть вероятность, что добропорядочному немецкому торговцу господину Майеру поверят быстрее, чем русскому переводчику из гебитскомиссариата.

— А ты что? Давай, не тяни! — нетерпеливо велел Федорцов.

— Испугался я, — признался Кола. — Аж поджилки затряслись и ноги онемели. Но язык мой этот ужас подстегнул, и я так нагло ему в лицо и заявляю: раз вы такие закадычные приятели с гебитскомиссаром, то что бы вам эти бланки у него по дружески не попросить? Вот веришь ли, так и сказал!

— Верю, верю! А он что?

— А он опять так усмехнулся в усы и говорит: да дело в том, что гебитскомиссар взятку возьмет побольше, чем вы. А то и взяткой побрезгует, соблазнившись за донос на меня получить награду, а то и повышение. Ну, а вам рассчитывать особо не на что, разве что паек увеличат, да начальник СД руку пожмет: молодец, рус иван. А вам это надо? Только скорее поверят мне, и отправитесь вы на допросы в СД, откуда прямая дорога на виселицу или в расстрельный ров, — что вы, впрочем, сами знаете. Вот так!

— А ты что?

— Да ничего! — нервно выкрикнул Кола. — Отпросился у гебитскомиссара на хутора съездить за продуктами, обещал ему, немчуре толстопузому, что полпуда сала персонально привезу! Вот и сижу тут третий день. Что мне делать теперь, а?

— Успокойся, — поморщился Федорцов. — Что ты пообещал Майеру?

— Да ничего! — пожал плечами Кола. — Он не требовал обещаний: сказал, встал и ушел. Я отпросился у гебитскомиссара — и сюда. Что делать мне, а?

— Значит, так! — жестко сказал Федорцов. — Теперь слушай меня. Я пойду с тобой в город.

— Так нельзя вам идти: от вас костром пахнет, первый же немецкий патруль учует и на месте расстреляет, — заметил Кола. Спокойный уверенный тон Федорцова вернул ему способность мыслить.

— Верно говоришь, — согласился Федорцов. — Пусть хозяин подберет мне одежду подходящую, можно и ветхую: главное, без вшей. Только чтобы до города добраться. Оформишь мне пропуск, вон из тех бланков возьмешь, что мне принес. Этого достаточно будет?

— Достаточно, — заверил Кола.

— Ну и отлично! Теперь вот что: в городе мне понадобится комплект немецкой формы. У тебя вроде есть?

— Да, для себя приготовил, чтобы в случае чего из города уйти, — признался Кола. — Вам в самый раз будет! Только зольдбух и предписание новые придется делать. А это сутки, не меньше.

— Ничего, я эти сутки у тебя отосплюсь, — зевнул Федорцов. — Короче, до вечера нам надо в Волковыск добраться. Понял? Ну, а теперь спать лягу: сил уж нет.

— А я пока одежду вам подберу, — засуетился Кола и устремился в соседнюю комнату за хозяином.

Глава 2

5 сентября 1942 года, Вайсрутения,

бывший пионерлагерь «озеро Круглое»

— Эх, Марточка! — прочувственно произнес Первушин. — Вот сказал бы мне кто, что в лесной глуши встречу такую нимфу, — не поверил бы! А вот ведь: конкретный факт налицо!

Первушин протянул руку, чтобы погладить бедро развешивавшей белье Марты Мазуркевич, но девушка ловко увернулась и Первушин обиженно засопел.

— Я ведь от чистого сердца, Марточка! Будучи в восхищении вашей красотой и маясь от связанных с этим терзаний…

— Оставьте, Иван Фомич! — насмешливо отозвалась Марта. — Не со мной у вас должны быть связаны терзания, а с мыслями о жене и трех детях в Омске, для которых вы без вести пропавший.

Растерявшийся Первушин недоуменно захлопал глазами. Обретя дар речи, он с досадой процедил:

— И какая же гнида вам об этом рассказала?!

— Да уж свет не без добрых людей! — усмехнулась Марта.

— Это Тимка, сволочь! — убежденно заявил Первушин. — Сплетник, скотина и гадина! Вот уж я с ним разберусь!

— А что разбираться, Иван Фомич? Он ведь правду сказал. И вы на прошлой недели, укушавшись бимбера, сами своих детишек поминали и горевали еще: кто же о них, сиротинушках, позаботится? — напомнила Марта. — Вы уж как хотите, только вашей «партизанской женой» я не буду.

— Марточка! Да вот как только война окончится, разведусь я со своей старухой! — заверил Первушин. Но Марта осталась непреклонной:

— Не собираюсь я детей лишать отца… даже такого, как вы, Иван Фомич! Да и если бы вы были абсолютно свободным, я на вас все равно внимания не обратила бы. Уж больно вы…потертый какой — то, ровно старый сапог: хозяин не выбросит, поскольку вроде по ноге разносился, а чужой и даром не возьмет. Уж зла на меня за правду не держите, но ничего у вас со мной не получится.

Сказав так, Марта подхватила таз и скрылась в доме. Опешивший Первушин посмотрел ей вслед, затем сплюнул и зло пробормотал:

— Врешь, сука! Тут в лесу я хозяин, и все по — моему будет!

Из дома вышел врач Константин Николаевич. Он закурил самокрутку и, неодобрительно глядя на Первушина, сказал:

— Оставь девчонку в покое, Иван! Проходу ей не даешь, а тут ведь дети все это видят. Смотри, придет сюда отряд дяди Вовы, так я ему все расскажу: и про пьянство твое, и как жителей местных грабишь, и про похоть твою неуемную.

— Заглохни, старик! — мрачно посоветовал Первушин. — Твой дядя Вова, может, и не дойдет сюда: вон, немцы кругом карательные экспедиции проводят… А я здесь! Не советую со мной ссориться, а то ведь пропишу тебе свинцовую пилюльку, которую ты вряд ли переваришь!

— Тьфу! — в сердцах сплюнул Константин Николаевич. — Совсем ты озверел, Иван! А ведь до войны был коммунистом, красным командиром, отцом троих детей и образцовым семьянином. И вот что с тобой за какой — то год лесной жизни сделалось! Опомнись!

— Ты, старик, у меня на дороге не становись! — с угрозой посоветовал Первушин. — Я на годы не посмотрю, пуля в лоб — и все дела! Конкретный факт налицо, между прочим! Понял?

— Все я давно про тебя понял, — ответил старый врач. Бросил окурок в стоявшее у крыльца дырявое ведро и ушел в дом.

Первушин тоже собрался идти в дом, но тут появился Петька. Петька был у Первушина чем — то вроде адъютанта, посыльного, денщика и преданного слуги в одном лице. Такие отношения сложились еще тогда, когда капитан Красной армии Иван Первушин командовал ротой, а молодой боец Петр Воробьев только пришел в армию «служить трудовому народу». Первушин сразу почувствовал забитость и рабскую сущность младшего сына многодетной бедняцкой семьи и пользовался этим к своей выгоде, ни в чем себя не ограничивая.

— Самогон принес? — спросил Первушин. Запыхавшийся от бега Петька отрицательно помотал головой, и Первушин мгновенно рассвирепел.

— Я тебя, сволочь, за чем посылал?! Чтоб ты мне самогонки и сала раздобыл! Где?!

— Такое дело тут, Иван Фомич! Пикет людей задержал! — выпалил, наконец, переведя дух, Петька. Вся ярость мгновенно ушла из Первушина, как воздух из дырявого мяча.

— Что за люди? Сколько?

— Тринадцать человек, среди них один из отряда дяди Вовы, разведчик, я его помню. Остальные не наши, по виду — окруженцы вроде нас.

— Не нравится мне это! — поделился мыслями Первушин. — Такое тут было место хорошее: и глухое, и до деревень недалеко, да и до города за день добраться можно; немцы сюда не заходят, с начала оккупации всего два раза и заезжали, — и вдруг зачастили! Того гляди, и сам дядя Вова сюда заявится. Похоже, пора нам дислокацию менять. Так что там о людях? Может, нам их сразу в расход вывести, от проблем подальше? Один залп, и конкретный факт налицо! Нету проблемы!

— Нельзя! Я же говорю: среди них разведчик дяди Вовы, его еще все «Земелей» кличут, — напомнил Петька. — А ну как узнает дядя Вова, что мы его разведчика в расход вывели? Всем нам смерть неминуемая! Нельзя!

— Ну, нельзя, так нельзя, — сокрушенно вздохнул Первушин. — Их сюда ведут?

— А куда ж еще?

Действительно, на поляну перед домом в сопровождении двух бойцов из отряда Первушина вышли тринадцать человек. Во главе шел высокий человек лет сорока в характерной для партизан смеси гражданской и военной одежды: поношенные диагоналевые галифе, порыжевшие яловые сапоги и потертая кожаная куртка поверх выцветшей гимнастерки. Признав в Первушине командира, человек подошел к нему и, приложив ладонь к козырьку видавшей виды офицерской фуражки, произнес:

— Майор Красной армии Петерсон. Вместе с бойцами Красной Армии в количестве одиннадцати человек бежали из плена, пробиваемся к своим.

В его голосе чувствовался сильный акцент, и Первушин то ли в силу этого, то ли из — за чего — то другого, вдруг испытал прилив неприязни к Петерсону.

— Документов у вас, надо полагать, нет? — сухо осведомился он.

— Вы весьма проницательны, — улыбнувшись краешками губ, отозвался Петерсон, и Первушин возненавидел его еще больше. Жаль, что среди незваных пришельцев затесался разведчик отряда дяди Вовы! А то сейчас отвели бы их к ближайшему оврагу и… нет больше повода для беспокойства.

— На днях сюда придет командир отряда, тогда и решит, что с вами делать, — сказал Первушин. — Придется вам его подождать.

— Хорошо, — согласился Петерсон. — Только оружие верните.

— До конца проверки не положено вам при оружии быть.

— А если немцы нагрянут?

— Вот тогда и вернем.

— А не поздно будет? — сдержанно осведомился майор.

— Там разберемся, — сумрачно отозвался Первушин и крикнул:

— Петька! Покажи ребятам, где они ночевать будут и кормиться.

5 сентября 1942 года, Вайсрутения, Волковыск

Федорцов и Кола без приключений добрались до Волковыска. Федорцов прожил на квартире Колы два дня в ожидании, когда ему сделают документы немецкого обер-лейтенанта, находящегося в тылу по служебной надобности. Хранившаяся у Колы немецкая форма пришлась Федорцову впору, и сейчас он стоял у церкви на Широкой улице, курил и ждал, когда Кола подаст ему условный знак о том, что Хромой в мастерской, и он там один.

Вот Кола вышел из мастерской, находившейся на первом этаже старинного двухэтажного особняка, раскрыл газету, с минуту изучал ее содержание, затем снова свернул и пошел к церкви. Федорцов двинулся ему навстречу. Они разминулись, не говоря ни слова. Кола занял место у ограды церкви, а Федорцов вошел в мастерскую.

Хромой был в мастерской один: корпел над каким — то пыльным механизмом. Увидев немецкого офицера, он заулыбался и осведомился:

— Что желает пан офицер? Вас волен зи?

— Я говорю по — русски, — ответил Федорцов. — У вас есть старинные часы с боем голландской работы?

— Увы, не располагаем, — сокрушенно развел руками Хромой.

Федорцов подошел вплотную и сказал, пристально глядя в глаза Хромому:

— Вы меня не поняли. Еще раз: у вас есть старинные часы с боем голландской работы?

Тут до Хромого дошел скрытый смысл фразы. Он смертельно побледнел, словно увидел привидение, и пробормотал:

— А… какой век? Девятнадцатый?

— Нет, восемнадцатый. И, желательно, в отличном состоянии.

— Я уж и ждать перестал, — почему — то шепотом отозвался Хромой.

— Я это знаю, — спокойно произнес Федорцов. — Закройте магазин, и пройдем внутрь. Нам есть, о чем поговорить.

Хромой с обреченным видом запер входную дверь на ключ, перевернул табличку надписью «закрыто» наружу и провел Федорцова во внутреннее помещение.

— А вы вроде как не рады? — осведомился Федорцов.

— Что? — вздрогнул Хромой. — Ах, да… То есть нет! Почему же… я рад, что вспомнили наконец.

— Мы и не забывали. Я не спрашиваю, как радиостанция. Знаю, что работает. Только для кого?

— Христом Богом прошу, не убивайте! — упал на колени Хромой. — Я все объясню! Я не мог иначе!

— Давай объясняй! — приказал Федорцов. — И с колен встань. И прекрати Бога поминать — ты же коммунист! Давай рассказывай: на кого сейчас работаешь и как дошел до этого.

— Я ведь сделал все, как мне велели! Осел на хуторе, бумагу подписал, что обязуюсь снабжать немецкие власти продовольствием, четырех работников взял!

— То есть в эксплуататоры заделался? — усмехнулся Федорцов.

— Ну, зачем вы так?! — искренне огорчился Хромой. — Я же для дела! Как и было приказано — внедрялся.

— Ладно, ладно, — одернул его Федорцов. — Дальше рассказывай.

— В общем, втерся в доверие… Зима настала, а связи все нет! Хорошо, что у меня радио, — я услышал, что немцев под Москвой разбили, и духом воспрял! Вот… только весна уж пришла, а связи все нет и нет. Мне же без связного проявляться нельзя! Я от этого на нервах, верите ли: всю жизнь не пил, а тут к бимберу прикладываться начал!

— Я тебе опохмелиться не поднесу, — обронил Федорцов. — К делу переходи!

— Аяужи перешел. Заявляется ко мне в марте толстый усатый немчура и говорит: так мол и так, пан Матусевич, но владеете вы этим хутором незаконно, и убедительная просьба в скорейшем времени его освободить. Я, понятно, возмутился: дескать, ждали освобождения от большевиков, чтобы каждый собственник мог свободно своим имуществом распоряжаться, а тут меня моего имущества лишить хотят! Да я этот хутор аж два года назад у прежнего владельца пана Скирды выкупил! Уверенно так говорю и бумагу показываю гербовую с подписями и печатями, что мне тогда в НКВД выдали. А этот немчура гнусненько так улыбается и говорит с ухмылочкой: дескать, пан Матусевич, все ваши слова не есть правда, поскольку в феврале 1940 года владельца хутора «Березы» отставного майора польского войска Тадеуша Скирду арестовал НКВД и этапировал в Москву как врага трудового народа. А хутор был конфискован советской властью и использовался в качестве базы Осоавиахима. А вы при ней состояли директором. И о том есть бумага из гебитс-комиссариата, подписанная тремя свидетелями.

Хромой замолчал. На лбу его выступили капли пота, желваки ходили ходуном от пережитого.

Федорцов молчал. А что он мог сказать? Что тот, кто оставлял на оседание Хромого с такой дерьмовой легендой, идиот? Нет, не идиот, а гораздо хуже: карьерист- очковтиратель, который отчитался по формальным показателям о количестве оставленных на оседание агентов, — и трава не расти! А то, что это живые люди, а не пункты на бумаге, кого волнует?! В случае чего, спишем в потери, орденов наштампуем…

— И что дальше? — спросил Федорцов.

— А что дальше, понятно и так… — вздохнул Хромой. — Собственником хутора нынче на законных основаниях является брат пана Тадеуша Януш, специально прибывший для вступления в законные права, а также горящий желанием собственноручно предать немецким властям большевистского экспроприатора. Так, значит, мне этот герр Майер и сказал! Тут заходит этот самый пан Януш и мрачно на меня смотрит. А в руках у него ружье! Вот я и подумал: тут мне и конец!

— Я уже вижу, что конец пока еще не настал, — жестко прокомментировал Федорцов. — Слушай, Хромой! Тебе бы романы писать, только я романы слушать не настроен. Чем больше ты говоришь, тем меньше я тебе верю и тем больше мне хочется тебе вогнать пулю в башку. Даю тебе еще минуту, чтобы ты к делу перешел, иначе все!

— Понял, понял! Уже заканчиваю, — заторопился Хромой. — Тут мне этот немчура мягко так улыбается и говорит: знаем мы, что вы вовсе не жулик, а честный советский патриот, которому хутор дали как прикрытие для его деятельности. Пока мы тут с вами беседовали, мои люди обследовали хутор и нашли схрон с оружием. Думаю, говорит, что тут еще много чего интересного, но не в этом дело. А дело в том, что со мной отряд британских парашютистов из числа не опустивших руки польских патриотов, которые при высадке потеряли командира и радиста. Но они полны решимости продолжать борьбу, и ты им в этом должен помочь. И что же мне оставалось делать?!

— Ты стал работать на своей радиостанции в качестве радиста британской диверсионной группы? — уточнил Федорцов, хотя вопрос был явно риторическим. Хромой кивнул, и Федорцов удовлетворился этим кратким ответом.

— Что они еще делают? — спросил Федорцов.

— До середины лета ходили в рейх и генерал — губернаторство делать диверсии, а сейчас больше в схроне сидят, — ответил Хромой. — Немчура так велел: не высовываться.

— Любопытный этот немец, — задумчиво проговорил Федорцов. — Польскими диверсантами командует, на англичан работает… Интересно было бы его повидать!

— А сейчас и повидаете! — отозвался Хромой, взглянув на часы. — Через полчаса он сюда лично заявиться должен!

— Что — то ты сегодня рано обедать начал, — заметил господин Майер, зайдя во внутренне помещение. Он замолк, почувствовав упершийся ему в спину ствол пистолета.

Хромой сидел возле стола неподвижный, словно изваяние. Майер искоса взглянул на него и осведомился:

— Мне поднять руки?

Он почувствовал, как кто — то пробежал ладонью по его одежде.

— Обойдемся без этого: оружия у вас нет. Садитесь возле стола и поговорим!

— Я так понимаю, что пан недоволен тем, что мы воспользовались его радистом? — спокойно осведомился Майер. Он сидел под роняющей яркий конус света лампой и не видел ничего, кроме стола и бледного профиля Хромого. В самообладании Майеру явно нельзя было отказать. Но Федорцов не испытывал к нему чувства уважения. Он не испытывал к Майеру никаких чувств: он пришел просто прояснить вопрос. И вопрос этот заключался в следующем: можно ли продолжать использовать Хромого и Колу, засвеченных в результате неожиданной активности герра Майера?

— Кто вы такой, герр Майер? — задал вопрос Федорцов.

— Я всего лишь пытающийся выжить в столь нелегкое время немецкий коммерсант, — сообщил Майер.

— Плохой ответ, герр Майер, — сухо сообщил Федорцов. — На кого вы работаете и в чем ваша задача?

— Я являюсь командиром боевой группы «Волковыск» обшара № 2 «Белосток» Армии Крайовой Польской, — медленно, с осознанием собственной значимости, произнес Майер. — Группа заброшена на территорию Генерального комиссариата Вайсрутения британской разведкой, и в силу этого мы используем их линии связи. Но мы выполняем приказания исключительно командующего Армией Крайовой генерала Грота и польского премьер — министра Миколайчика. Вот все, что я могу вам сказать. Поймите меня правильно: дальнейшие вопросы бессмысленны.

— Вопросов не будет, — ответил Федорцов, усаживаясь на табурет напротив Майера — Я выяснил то, что хотел. Хромой

пока останется в вашем распоряжении, поскольку я не имею указания его расстрелять за измену, а использованию его в ваших интересах воспрепятствовать не могу. Занимайтесь своими делами, но не вздумайте нам мешать: это будет для вас иметь самые тяжелые последствия. Да, и еще один момент: вы взяли в разработку переводчика из гебитс — комиссариата. Мы имели на него свои виды, но вы его так перепугали, что он попросил перевода в Минск. Просьба: в Минске он — наш, и не трогайте его ни под каким видом. Хорошо?

— Хорошо, — кивнул Майер. — Какие еще пожелания?

— Никаких, — ответил Федорцов, вставая с табурета. — Хромой в вашем распоряжении, если вдруг он нам понадобится, то мы войдем с вами в контакт. Лишний раз с вами встречаться — лишний риск, сами понимаете… Сколько уж людей вы на хутор таскали… засвечен Хромой, что и говорить! И еще: за вами парень следил, так мы его от греха подальше из Волковыска тоже уберем. Я это к тому, чтобы твои люди, герр Майер, не шлепнули его под горячую руку.

— Все принято, — ответил Майер. — Что еще?

— Удачи! Всем нам, — ответил Федорцов, пряча пистолет за пояс.

Майер недоуменно проводил взглядом немецкого обер- лейтенанта, неожиданно появившегося и так же неожиданно исчезнувшего.

— Я так и не понял, что он в действительности хотел, — озадаченно сообщил он Хромому.

— Разве это важно? — вопросил со вздохом Хромой. — Главное, — что не пристрелил! И то слава богу!

7 сентября 1942 года, Вайсрутения,

бывший пионерлагерь «Озеро Круглое»

Марта встала до рассвета. С вечера в щелоке было замочено белье, которое нужно было вывесить с восходом, чтобы днем уже снять его сухим и подготовиться к новой стирке. А ведь еще и завтрак надо приготовить. А едоков увеличилось: кроме живущих в бывшем пионерлагере десятка ребятишек готовить надо и на отряд Первушина, и на тех, что накануне прибыли с суровым немолодым майором.

Небо над восточной кромкой леса едва окрасилось розовым, а Марта уже была на дворе и споро развешивала на веревках белье.

— Позвольте вам помочь, — вдруг услышала она мягкий голос с нерусским акцентом. Оглянулась: да, тот самый майор. Стоит возле корыта с бельем и улыбается.

— Что, товарищ майор, бессонница замучила? — озорно усмехнулась Марта.

— Нет, комары, — в тон ей усмехнулся майор.

— Да вы же столько по болотам ходите, — пора и привыкнуть! — рассмеялась Марта.

— У вас здесь комары слишком беспокойные — вроде тихие, а спать не дают, — ответил майор, расправляя простыню на веревке.

— Ой ли, комары вам мешают? — с хитринкой усмехнулась Мартами первого лица: Генрих Герлиак, Вайсрутения

— Ой ли, комары вам мешают? — с хитринкой усмехнулась Марта.

Я не нашелся, что сразу ответить. Я присел на пенек и закурил. Марта вдруг пробудила во мне давнее воспоминание детства.

Музей с картинами неоромантиков. Огромное полотно с купающимися девушками: розовощекие, полногрудые девы Рейна, золотистые косы тяжелыми гроздьями ниспадают по белым плечам, предательски прикрытым нежной тканью нижних одежд. То, чего не видно, дорисовывает пламенное воображение подростка… Я никогда в жизни не видел такого в реальности: немецкие проститутки, с которыми я прежде имел дело, были лишь дешевой подделкой под вожделенных дев с той картины. И вдруг я увидел в реальности мечты моей юности! Само совершенство, данное в ощущении.

Я зачарованно смотрел на Марту, нервно затягиваясь сигаретой.

— Что с вами, товарищ майор? — посерьезнела Марта. Она уловила мой взгляд и замерла. Ее высокая грудь нервно вздымалась, и при взгляде на это я терял остатки самообладания.

— Ничего, — хрипло ответил я, потушив окурок. — Надо довешать белье.

В бытность мою в Польше один поляк утверждал, что в Кресах Всходних живут колдуньи, одним взглядом превращающие заносчивых шляхтичей в бессловесных рабов. Поляки знали эти места. Я почувствовал, как меня увлекает странное и незнакомое чувство. Я хочу Марту? Так можно взять ее и уйти. Отстреляться от возможной погони. И доложить Баху, что операция не удалась.

— Э-э, нет! — усмехнулся кто — то неведомый. — Это она уже тебя взяла. Ведь ты не дикий бесчувственный латыш, насилующий все, что движется! Ты увидел чудо и хочешь стать частью этого чуда. А не для того ли судьба занесла тебя в лесную глушь Вайсрутении, чтобы ты увидел здесь Совершенную Красоту? Ты, ариец! Ты наделен сверхъестественным чувством Прекрасного! И вот оно тебе явилось в ощущении!

Осознает ли она сама, воплощение неземной прелести, как она прекрасна?! О, женщины Вайсрутении! Сколько среди вас таких лесных колдуний, заманивающих в сети и уводящих в призрачную зелень лесов и туман озер? Ваши глаза полны волшебного зеленого и голубого света, источаемого лесами и озерами, их странной магией, от которой хочется спрятаться или погрузиться в них без остатка!

— Что с вами, товарищ майор? — в голосе Марты сквозила озабоченность.

Действительно, что со мной?! Что за странное чувство?! Живи я в простое и понятное Средневековье, — я побежал бы к инквизитору и попросил бы избавить меня от дьявольских чар! А сейчас? Бежать в гестапо? Нелепо!

Я громко рассмеялся. Марта с испугом посмотрела на меня.

— Все нормально, девочка! — ласково произнес я. Сколько ей? Двадцать? Где — то так… По формальным признакам я гожусь ей в отцы. И что я придумал себе? Я нахожусь в осином гнезде партизан, и мою железную нордическую волю подтачивают странные чувства. Может, партизаны поставили черную магию себе на службу?

От таких мыслей любой сойдет с ума.

Марта развесила белье и ушла в дом. Я докурил сигарету и направился следом. На крыльце вдруг возник Первушин.

— Что, майор, не спится? — осклабился он. Я ощутил вдруг к нему такую резкую неприязнь, что еле удержался от искушения дать ему по физиономии.

— А вам какое дело, товарищ старший лейтенант? — резко спросил я.

— Да нет, я в том смысле, что, может, вам у медсестры Марты захочется снотворного попросить, — процедил Первушин. — Так вот я хотел предупредить: не стоит, майор!

— Я так понимаю, что вы мне угрожаете, товарищ старший лейтенант? — сухо осведомился я.

— Я вот что скажу, майор… это мы там были «товарищ старший лейтенант» и «товарищ майор». А завтра придет с отрядом начальник из НКВД «дядя Вова» и поставит нас обоих к стенке за «преступное малодушие, выразившееся в сдаче в плен к врагу».

Я удивился, как стройно выразил мысль обычно косноязычный Первушин. Видимо, он от кого — то уже слышал фразу о «преступном малодушии» и она крепко засела в его примитивном сознании.

— Я готов к смерти, — ответил я. — Только хотелось бы встретить ее в компании с тобой, чтобы знать наверняка, что ты умрешь раньше. И советую присмиреть: если ты думаешь, что без оружия я при случае тебе глотку порвать не смогу, то ты ошибаешься.

— Ну, вот и поговорили! — со странным удовлетворением констатировал Первушин. — А насчет Марты я тебя предупредил, майор. Спокойной ночи!

И он ушел в дом.

Итак, даже в шкуре русского офицера я успел за короткий срок приобрести себе лютого враг а. Впрочем, черт с ним!

Стемнело. Комары стали невыносимы, и я ушел в дом. В столовой ужинали дети: девять мальчиков и девочек в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Вместе с ними ужинал врач Константин Николаевич. Увидев меня, он заулыбался и сказал:

— Садитесь с нами ужинать, товарищ майор. Наш повар Кузьмич сделал удивительную вкуснятину: гречневую кашу со шкварками.

— Спасибо, я не голоден, — отказался я. — А где Марта?

— В изоляторе. У Коли Савельева высокая температура, подозреваю воспаление легких, — вздохнул врач. — Я попросил ее подменить меня, пока я ужинаю.

Марта сидела возле постели мальчика в комнате с четырьмя койками. Мальчик спал, а Марта в свете керосиновой лампы читала книгу. Увидев меня, она приложила палец к губам.

— Тише! Он только что уснул, — прошептала она. — Вроде температура начала спадать. Накиньте халат.

Я кивнул и торопливо набросил на плечи висевший на вешалке при входе в изолятор белый халат. Присел на белый табурет рядом с Мартой. Она осторожно поправляла подушку спящему мальчику. Золотистая волна волос упала на ее хрупкое плечо; нежный профиль четко обрисовывался в неровном свете керосиновой лампы. Мне вдруг невыносимо захотелось обнять эти точеные плечи, зарыться лицом в золотистый поток и искать губами невесомые крылья ресниц, бархатную кожу и нежную пухлость губ… Наваждение какое — то!

Марта повернулась ко мне и улыбнулась, вопросительно глядя темными омутами глаз. Днем они были прозрачно голубыми, как озера Вайсрутении, а сейчас казались почти черными. С трудом преодолевая внезапно упавшее на меня оцепенение, я спросил:

— Скажите, а почему у вас такое нерусское имя? Ведь у русских нет такого имени — «Марта»?

Марта тихо рассмеялась.

— Вообще родители хотели назвать меня в честь праздника Международного женского дня «Восьмомартой». Но здравомыслящая служащая загса уговорила их ограничиться «Мартой».

— А где сейчас ваши родители?

— Отец был оперативным сотрудником милиции. Его убили бандиты во время операции, давно. А мама умерла перед войной.

Марта охотно рассказывала о себе: видимо, ей давно хотелось поговорить с кем — нибудь.

— Я окончила медучилище, и друзья отца устроили меня в медсанчасть НКВД. Ведь и этот пионерлагерь тоже был для детей работников НКВД. Летом я всегда сюда ездила вместе с Константином Николаевичем. Он хороший, он мне как отец!

— А почему детей не эвакуировали с началом войны? — спросил я.

— Какое — то роковое стечение обстоятельств! — передернула плечами Марта: видимо, от неприятных воспоминаний.

— Когда после обеда 22 июня нас собрал начальник лагеря Иван Капитонович и сказал, что началась война, он вначале не велел об этом объявлять детям: дескать, скоро наши бойцы отбросят обнаглевших фашистов в их логово, в Германию, и мы сразу расскажем о наших победах. Ну, а через пару дней стало ясно, что о победах рассказать в ближайшее время не придется. Пионервожатые спрашивали насчет эвакуации, но Иван Капитонович говорил, что без указания из Минска

об эвакуации не может быть и речи, потому что это паникерство, за которое по законам военного времени могут и к стенке поставить. А связи с Минском не было. Но Иван Капитонович говорил, что из Управления НКВД обязательно пришлют транспорт и всех организованно вывезут. И транспорт действительно пришел, но только один грузовик. На этом грузовике в Минск должны были отправить детей руководящих работников, а остальных приказали пешим порядком отвести к железнодорожной станции и эвакуировать эшелоном сразу в тыл. Разумеется, лучше было сразу ехать поездом, потому что уже было ясно: немцы наступают очень быстро и поездка в Минск — это потеря времени. Но Иван Капитонович объяснил, что семьи руководящих работников должны эвакуироваться в последнюю очередь и дети успеют увидеть родителей. Не знаю, правда это была или нет… В общем, утром все дети покинули лагерь: Иван Капитонович на грузовике повез пятнадцать человек на грузовике в Минск, а пионервожатые повели остальных детей колонной к ближайшей станции. Наверное, им повезло больше…

— А что же за дети остались здесь? — удивился я. — Почему их не эвакуировали?

— Это как раз те дети, которые поехали на грузовике в Минск. Они едва выехали на шоссе, как попали в колонну беженцев и отступающих войск. Появились немецкие самолеты и начали расстреливать колонну. Иван Капитонович и шофер погибли сразу. Коля Савельев молодец, не растерялся! Он тут же собрал всех и повел обратно в лагерь лесом. Через два дня все девять выживших детей добрались до лагеря. Остальные погибли там, на дороге, вместе с Иваном Капитоновичем. Коля сказал, что раненую Машу Петровскую они несли целый день, пока она не умерла. Они похоронили ее под корнями упавшего дерева.

Марта замолчала. После короткой паузы она прошептала:

— Вы знаете… я так и не смогла представить себе эту ужасную сцену: дети хоронят свою подружку. А вы можете себе это представить?

— Нет, — искренне ответил я. И так же искренне добавил:

— Дети — главные жертвы этой войны. Мы, если выживем, возможно и сможем это все забыть… или как — то смириться и жить с такими воспоминаниями… А они — не смогут! Это груз на всю жизнь.

— Да, вы правы, — грустно согласилась Марта. — Они стали похожи на маленьких старичков. Из их глаз исчезла радость. Они стали тихие, послушные и разумные. И они не смеются. Совсем! Как вы считаете, это пройдет?

— Время лечит любые раны, Марта. Но на месте ран остаются шрамы. А шрамы не сможет скрыть даже Вечность.

Мы немного помолчали. Марта провела ладонью по лбу мальчика и сказала:

— Я думала, что мы не переживем зиму. В лагере остались я, Константин Николаевич и повар Кузьмич. Пару раз заезжали немцы, но нас почему — то не тронули: может, искали партизан, а может, испугались тифа… Константин Николаевич сказал им, что здесь лазарет для тифозных детей. Немцы ужасно боятся тифа, даже в дом заходить не стали! Здорово придумал Константин Николаевич, правда?

— Н-да, — промычал я неопределенно, а сам подумал, что мои коллеги из айнзатцгруппы после такой информации с чистой совестью могли спалить «очаг тифозной заразы» вместе со всеми его обитателями. Но я, разумеется, не стал это говорить Марте.

— Расскажите о себе! — вдруг предложила Марта.

— А что рассказать? — вздрогнув, спросил я.

— Ну, я знаю, что вы из Латвии, майор, командир… а как про человека, я про вас ничего не знаю, — улыбнувшись, ответила Марта. — Вы женаты? Есть дети?

— Нет, и никогда не было, ни жены, ни детей, — честно признался я. — Как — то не было времени на личную жизнь…

А что я еще мог сказать? Пока я говорил правду, но дальше…

— Марта! Давайте я расскажу вам о себе как — нибудь в другой раз! — решительно заявил я. Я не мог сказать правду и не решался врать. Под ясным взором Марты я был словно под рентгеном. И вообще мне надо выполнять задание. А Марта оказывала на меня какое — то странное влияние, и эго мне не нравилось. Будь моя воля, я бы повиновался инстинкту самосохранения и бежал бы отсюда немедленно. Но я не мог уйти: я ждал Федорцова, который был единственным связующим звеном между мной и загадочным отрядом «Дядя Вова», который НКВД перебросило через линию фронта из — за моего объекта, базы-500. Я был уверен, что это действительно так и должен был сидеть в этом проклятом доме до победного конца. Мне нужно было выиграть это сражение!

Глава 3

6 сентября 1942 года, Белоруссия,

бывший пионерлагерь «Озеро Круглое»

— Значит так, Петруха! — негромко, но отчетливо произнес Первушин. — Вставать пора! Утро на дворе.

Петруха сел на койке, растерянно хлопая глазами. За окном над деревьями небо едва окрасилось светом.

— Так это… Ночь еще, — пробормотал Петруха, нервно зевая.

— Утро! — с угрозой повторил Первушин. — Вот такой конкретный факт налицо. Я сказал!

— Ну, утро так утро, — отозвался Петруха, начиная наматывать портянки. — Только не пойму, ей богу, к чему такая спешка…

— А спешка к тому, что не сегодня — завтра завалится сюда Федор, а то и дядя Вова со своими людьми, — веско заметил Первушин. — Отправит он нас железку взрывать или гарнизоны немецкие штурмовать — вот такой конкретный факт налицо. А тебе это надо?

— Не-е, не надо, — честно признался Петруха.

— Вот это верно! — хохотнул Первушин. — Лучше уж девок по хуторам тискать да бимбер жрать. А потому меня слушай! Собирай хлопцев возле дровяного сарая в полной готовности: чтобы жратву с собой захватили да выпивку. И пойдем мы на юг, в болота. Там много народу после карательных экспедиций оседает, пристроимся! Понял?

— Понял! — обрадовался Петруха. — Только что хлопцев ждать? У них уж все наготове, собрались — и вперед!

— У меня дело есть, — коротко ответил Первушин.

— Эх! — сплюнул Петруха. — Девку с собой хотите уволочь? И на хрена она нам? Одно беспокойство! Честно вам скажу: пока вы евреек с собой таскали, так они на хрен никому не нужны — троих в болоте затопили, как они вам надоели… Но Марту хватятся!

— Да кто хватится?! — удивился Первушин. — Кому она на хрен нужна?!

— Кто, кто… А врач этот, Константин Николаевич?

— Да куда он рыпнется?! — рассмеялся Первушин. — А дяде Вове скажем, в случае чего, дескать, сбежала к немцам. Короче, не тявкай тут, а делай что я сказал.

— Хорошенькое дело! — не согласился Петруха. — А девку через болота нам тащить придется?

— Не придется! — заверил Первушин. — Мне с ней часа два понадобится, не более. В болоте утопим, как обычно, всего — то делов… Понял? Ну, давай, действуй, а то я сердиться начинаю! Да чего ты боишься, я не понимаю?!

— Ну… майор этот… — нерешительно сказал Петруха.

— Да ты что, не помнишь, что ли?! — с досадой воскликнул Первушин. — Врач с ним договорился, что он с вечера со своими людьми на хутор пойдет, бульбу копать! Такой случай верный, что упускать нельзя! Нету здесь никого, кроме доктора, шлюшки этой да выблядков, — вот такой конкретный факт налицо. Ох, не зли меня, Петруха!

— Да понял я, понял… — проворчал Петруха, быстро собираясь. Он знал: с Первушиным в таких делах шутить опасно, раз у него в глазах огонек зажегся, то тут возражать себе дороже… при случае от него валить надо, а пока главное — не перечить! А то и тебя легко, в болоте… Петруха помнил человек пять, которые не понравились Первушину и навечно остались кормить пиявок в белорусских болотах. И присоединиться к ним Петруха не испытывал никакого желания!

* * *

Зевающие спросонья хлопцы в назначенное время собрались возле дровяного сарая: никто Первушину перечить не смел. Первушин появился минут через пять: он нес на плече завернутое в одеяло тело. Из одеяла выглядывали тонкие девичьи щиколотки и копна пышных пшеничных волос.

— Ну что, готовы? — хрипло осведомился Первушин.

Тут Петруха вспомнил про склянку со спиртом в кабинете доктора и решительно сказал:

— Нет, командир! Я не готов! На дорогу не до конца запасся.

— Тьфу! — сплюнул Первушин. — Давай быстро, одна нога здесь, другая там. Ждем тебя возле разбитого молнией дуба через полчаса. Понял?

— Да я быстро! — заверил Петруха и затрусил к дому.

Дело было простое: Петруха без проблем и без шума высадил хлипкую дверь в кабинет доктора и достал из шкафа литровую бутыль спирта: дорога долгая, пригодится. К сожалению, доктор то ли имел чуткий слух, то ли по причине возраста маялся бессонницей… Но едва Петруха сунул бутыль в вещмешок, как услышал за спиной возмущенный голос доктора:

— Что вы делаете?! Оставьте дезраствор на месте!

Увидев, что разъяренный доктор отрезал ему путь к отступлению через дверь, Петруха решительно полез в окно. Однако доктор был полон решимости отстоять медицинское имущество и цепко ухватил Петруху за полы шинели.

— Да что б тебя! — с досадой воскликнул Петруха и двинул доктора по голове прикладом винтовки. Доктор упал на пол, а Петруха спрыгнул с подоконника во двор и побежал к кустам. Петруха даже не понял, почему вдруг земля вздыбилась и он больно ударился лицом о кочку.

От первого лица: Генрих Герлиак, Вайсрутения

Живущих в лагере детей надо было кормить. И поэтому мне пришлось отправить моих людей на заготовку картофеля в ближайшее хозяйство. Сам я, используя право старшего, остался, чтобы побыть с Мартой. Не знаю почему, но проснулся я с рассветом. Не спалось, и я встал, собираясь половить в озере рыбу. Приглушенные голоса и шум обратили мое внимание, и я, выглянув в окно, увидел резво бегущего в сторону леса одного из людей Первушина.

Зачем я за ним побежал? Наверное потому, что бегущий — это всегда добыча. Хищная сторона человеческой натуры далеко не всегда минус.

Очень кстати подвернулась валяющаяся на земле жердина, которую я с достойной древнего героя меткостью метнул под ноги бегущего. Он уткнулся носом в землю, а его вещмешок и винтовка упали далеко от него.

— Встать! — приказал я.

Винтовку я подобрал, а вещмешок по моему приказу он принес мне сам. В вещмешке лежал солидный шмат сала, несколько кусков хлеба, штук пять вареных картофелин и бутыль с прозрачной жидкостью.

— А что бежим? — осведомился я.

— Да так, товарищ майор… — пробормотало застигнутое врасплох похожее на человека создание. Я увидел полураскрытое окно и заставил беглеца подойти к дому. Заглянув в окно, я увидел лежащего на полу доктора с лужей крови вокруг головы и все понял.

— Лезь в окно и перевяжи его, — приказал я.

— Тут такое дело… — забормотало создание, но я одернул его, осведомившись:

— В винтовке патроны есть?

— А как же! — подтвердило создание, косясь на винтовку.

Я передернул затвор: на траву выпал патрон.

— Тогда действуй, а то я разнесу твою поганую башку, — пообещал я ему, и через пять минут на голове доктора уже сияла белизной бинтовая повязка. Еще пять минут потребовалось на то, чтобы выяснить: создание зовут Петруха, он из людей Первушина. Первушин похитил Марту и ждет Петруху возле разбитого молнией дерева в пятнадцати минутах ходьбы отсюда.

Я обыскал Петруху и кроме пачки немецких сигарет с выкрошенным табаком и самодельной зажигалки обнаружил еще отличный нож. Тяжелый, выкованный вручную, с неполированным, но тщательно заточенным лезвием и удобной деревянной рукояткой — апофеоз здоровой утилитарности.

— Отличная штука! — одобрил я, прикинув нож в руке.

— Да, этот кузнец толк в ножах знал! — оживился было Петруха, но мгновенно притух под моим взглядом.

— Заткнись и слушай: я могу из тебя кишки выпустить, но мне нужна девушка. Если я получу девушку живой, то я все забуду: уйдешь целым и невредимым и можешь считать, что никогда меня не видел, — я тебя забыл. Но при этом я сам должен уйти без повреждений. Понял? Или я по — русски плохо говорю?

— Да как не понять… — пробормотал Петруха, с ужасом косясь на нож. Я выбросил магазин с патронами и находившийся в стволе винтовки патрон, после чего вернул винтовку Петрухе.

— Ну, раз понял, то пошли!

Петруха охотно повиновался. Я убедился, что доктор пришел в себя, и мы двинулись в лес. Мельком пролетела мысль, что это безумие: с одним ножом идти против вооруженных огнестрельным оружием людей. Я попытался вернуть себе самообладание воспоминанием о том, что меня учил владеть ножом исключительный мастер своего дела: гамбургский моряк, всю жизнь сражавшийся в портовых кабаках всего мира. В картотеке гамбургской полиции он значился как непревзойденный мастер ножевого боя и именно поэтому, формируя «Люблин 500», я вытащил его из концлагеря. Моряк весь был покрыт шрамами и сиял двумя рядами стальных зубов, заменивших ему свои собственные, выбитые в многочисленных драках.

Он действительно научил меня и моих людей владеть ножом. Впрочем, самому ему это искусство не спасло жизнь: в самой жуткой рукопашной схватке под Демянском неизвестно откуда свалившийся в наш окоп русский пехотинец одним ударом приклада вогнал ему стальные зубы в горло. Русского я тут же застрелил, но моряк уже был мертв: от страшного удара нижнюю челюсть буквально вырвало, приклад русской винтовки застрял у моряка в глотке, и он напоминал удава, собирающегося переварить откровенно несъедобную пищу.

Интересно, на кого буду похож я в ближайшие полчаса?

Петруха вывел меня на точку сбора. Люди Первушина сидели под разбитым молнией старым дубом и курили, лениво переговариваясь ни о чем. Увидев меня и Петруху, они даже не попытались вскочить, а лишь с интересом наблюдали за нашим приближением.

— Бросьте свои винтовки как можно дальше и продолжайте курить, — посоветовал я. — И ты, Петруха, присоединяйся к ним. Где Первушин?

Один из бойцов кивнул в сторону подлеска, и я пошел туда.

Первушин стоял перед тонкоствольной сосной, к которой была привязана Марта, и занимался тем, что по лоскуту срезал с нее одежду. Она уже была практически полностью обнажена, но кричать не могла: во рту ее виднелся кляп.

Я приблизился шагов на десять, и в этот момент Первушин обернулся.

— О-о! Майор! — нехорошо заулыбался он. — Присоединяйся! Девка всем даст! Вот такой конкретный факт налицо.

— Освободи девушку! — велел я.

— Эх, неправильно сказал! — огорчился Первушин и выхватил из — за пояса пистолет.

Но я был готов к этому. Первушин встал на редкость удачно: стандартная дистанция для метания ножа, увернуться некуда… Тяжелый, добротно сделанный нож со свистом разрезал воздух и вонзился ему под кадык: получилось лучше, чем на тренировке. Первушин издал странный квакающий звук и повалился на траву. Пистолет выпал из его руки, так и не пригодившись владельцу. Я оглянулся: бойцы столпились у меня за спиной, даже не пытаясь напасть. Стая, лишившаяся вожака, мгновенно превратилась в стадо.

— А ну, пошли отсюда! — негромко, но веско велел я.

Они суетливо бросились выполнять приказание, и через мгновение лишь качающиеся ветви напоминали об их присутствии.

Я подошел к Марте и освободил ее рот от кляпа.

— Не смотрите! Стыдно! — хрипло простонала она, не в силах прикрыть наготу.

Я вынул нож из горла Первушина и обрезал веревки. Подхватил Марту и бережно завернул ее в валявшееся рядом с деревом одеяло, в котором ее притащил сюда Первушин.

— Все в порядке, девочка моя, все в порядке, — прошептал я ей на ухо и понес к дому.

Доктор уже был на ногах. Повязка на его голове пропиталась кровью, но кость, как видно, осталась цела.

— Доктор, займитесь Мартой, — сказал я, бережно укладывая девушку на диван. — Вроде она невредима, но пережила сильное потрясение.

— Сейчас я ей спирту дам, — засуетился доктор. — Как удачно, что вы не дали этому охломону унести бутыль со спиртом: это мой последний запас!

— Ну вот, легкая противошоковая терапия проведена, — удовлетворенно констатировал доктор, влив содержимое мензурки в рот Марты. — Сейчас спирт подействует, а пока на вот…

И он укутал Марту, которую всю трясло, вторым одеялом.

— Голубчик! — обратился он ко мне. — Посмотрите, что там у меня с головой.

Я размотал бинт, осторожно срезал пропитавшиеся кровью волосы. Приличная шишка, приклад сильно рассек кожу.

— Сможете стянуть края раны? — спросил доктор. — Иголка и нитки вон там, в шкафчике.

— Разумеется, — ответил я. — Пару раз приходилось этим заниматься.

— Ну и отлично! — обрадовался доктор. — Приступайте, голубчик!

Я стянул рану на голове несколькими стежками, обработал края йодом и снова наложил повязку. Доктор морщился, но даже не стонал: потрясающее терпение! Я бы в процессе этой процедуры как минимум пару раз выругался бы.

Марта уже перестала дрожать, ее глаза заблестели: спирт оказал свое магическое действие.

— Спасибо, голубчик! — поблагодарил доктор. — Проводите Марточку в ее комнату. А я пойду проверю, как там завтрак.

Марта попыталась встать, но я жестом остановил ее.

— Постойте! Куда вы? На вас и одежды нет!

Марта покраснела. Я подхватил ее, по — прежнему закутанную в два одеяла, и понес в ее комнату. Уложил на кровать и сказал:

— Ну… отдыхайте!

Я уже хотел выйти, как вдруг услышал ее голос:

— Постойте, куда вы?

Я обернулся и замер в растерянности: Марта стояла на полу возле кровати, сбросив с себя одеяло. Длинные светлые струи волос ниспадали на грудь, кокетливо показывая соски темных полукружий; одна ладонь прикрывала нежно курчавившийся треугольник.

— Марта… — растерянно произнес я.

Она подошла ко мне, обняла и прижалась щекой к плечу.

— Останься! Пожалуйста, останься и согрей меня! Если ты уйдешь, то я умру!

Я хотел просто успокоить ее, нежно гладил голову, подрагивающие плечи… потом вдруг поймал себя на том, что глажу ее бедра и… теперь я уж точно никуда не уйду!

— У меня никого не было до тебя, — прошептала Марта, положив мне голову на плечо. — Ты не представляешь, как мне стало страшно при мысли, что ты уйдешь..; и никогда больше не вернешься. Ты военный человек, ты не выбираешь путь… а меня силой возьмет какой — нибудь подонок! Уж лучше…

Она вдруг подняла голову и с жаром сказала:

— Ты только не думай, что я… Я знаю, что у тебя там кто- то остался… наверное… Я не имею на тебя никаких прав! Мне просто очень хорошо с тобой, понимаешь? Я просто не представляю, как жила до этого, в этом лесу, в этом островке посреди моря ужаса и горя. А теперь мне ничего не страшно, потому что рядом ты. И если вдруг ты должен будешь уйти, мне все равно будет несравнимо легче, чем раньше, потому что я знаю: на этом свете есть ты!

Марта снова уткнулась в мое плечо и еле слышно шепнула:

— Наверное, я люблю тебя! Не знаю… со мной еще никогда такого не было!

— Со мной тоже! — вполне искренне ответил я. Во всяком случае я не мог припомнить, когда испытывал такую волну нежности и радости… или счастья? Нет, нельзя произносить слово «счастье», а то можно его ненароком спугнуть: не зря счастье, как правило, бывает лишь в прошлом, иногда в будущем и очень редко — в настоящем.

Похоже, что сейчас именно такой случай. Во всяком случае вряд ли сейчас в этом лесу есть кто — нибудь счастливее меня!

— Когда ты уйдешь? — вдруг спросила Марта и испытующе посмотрела на меня.

— Не знаю, — пожал плечами я. — Вначале надо дождаться Федора. Мы собирались вступить в отряд дяди Вовы.

— Я понимаю, — кивнула Марта. — Ты офицер, ты должен сражаться. Поэтому ты должен дождаться отряд дяди Вовы. А потом уйдешь вместе с ним.

Эх, ничего ты не знаешь, девочка моя!

в сентября 1942 года, Белоруссия,

основная база отряда «Дядя Вова»

Федоров добрался до основной базы отряда к полудню. Осунувшийся и почерневший от бессонных ночей, он появился в землянке Коровина и обессиленно опустился на нары.

— Я уж ждать тебя отчаялся, — сдержанно сказал Коровин, наливая ему кипяток из чайника. Федорцов принюхался.

— Что, настоящий чай? — поразился он.

— Есть такое дело! — улыбнулся Коровин, ставя котелок с дымящейся картошкой на стол. Он сноровисто нарезал щедрыми ломтями сало и спросил:

— А сахар вприкуску или внакладку?

— И сахар… — пробормотал Федорцов. — Сказка какая- то… Внакладку! И побольше! Но для начала мне сто грамм налей, а то я усну.

Федорцов выпил бимбера из жестяной кружки и мгновенно уничтожил картошку с салом. Затем закурил самокрутку, отхлебнул сладкий крепкий чай и зажмурился от удовольствия.

— Пока я не разомлел, давай сюда Лисунова, — попросил он. — Бумагу и карандаш дай, я нарисую то, что своими глазами видел. Посмотрим, что Лисунов скажет.

Пришел Лисунов: специалист по радиолокации, включенный в группу Коровина при отправке. Его берегли больше, чем штатного радиста: только Лисунов мог уверенно определить, что является целью экспедиции. Он долго изучал рисунок Федорцова: странного вида металлоконструкции, возвышающиеся над кромкой леса.

— С этой точки до них было километра два? — с волнением спросил он.

— Примерно так, — подтвердил Федорцов.

— Похоже, что это именно то, что мы ищем! — воскликнул Лисунов. — Эх, жаль, что меня там не было!

— Там серьезный объект, к нему еще подобраться надо грамотно. Риск большой, а ты у нас дороже золота, — не согласился Федорцов.

— Давай, пиши свои соображения, — велел Коровин Лисунову. — Если Москва подтвердит, что это то, ради чего мы сюда шли, то будем операцию готовить.

Лисунов ушел, а Коровин спросил у Федорцова:

— Теперь давай о ребятах, что тебя на объект вывели. В подробностях: как на них вышел, что за люди.

Федорцов рассказал об обстоятельствах знакомства с группой Петерсона.

— Ориентируются на местности хорошо, дисциплина в группе высокая, что само по себе и настораживает.

— Думаешь, немецкая ягдкоманда? — озабоченно поинтересовался Коровин.

— Вполне возможно, — подтвердил Федорцов. — С другой стороны, про объект я у них выведал, — не спроси я, так они и не рассказали бы. Судя по всему, в отряде Щорса они не ко двору пришлись, и если бы я не появился, то пошли бы в Налибокскую пущу партизан искать. Ну, а дисциплина… они из кадровой Красной армии, год выживали в лесах, так что одно то, что выжили, и говорит об уровне дисциплины и знании местных условий. Будь они ягдкомандой, навели бы немцев на базу Пронягина. Немцам с Коссовом надо разобраться: как раз случай подходящий. Уж больно немцам обидно, что партизаны у них в глубоком тылу целый город захватили! Будь я командиром ягдкоманды, — я бы перво — наперво отряд Пронягина ликвидировал, он там как бельмо на глазу.

— Похоже, что немцы его и так достанут, — заметил Коровин.

— Тоже верно, — согласился Федорцов. — Уходить Пронягину надо, пока не зажали. Кола сказал, что до конца сентября будут проводиться массированные карательные операции в полосе от Бреста до Суражских ворот. Цель: ликвидация партизанских баз и сведение к минимуму мест возможного базирования партизан. Здорово их Пронягин с Коссовом напугал! Ну, а Суражские ворота они давно закрыть пытаются.

— А сюда не собираются нагрянуть?

— Кола сказал, что пока не собираются. В крайнем случае, к Князь — озеру отойдем, там уж точно пока тихо будет. Самое главное: все операции планируется закончить до конца сентября: их начальству в начале октября уже отчитаться надо.

— Это хорошо, — заметил Коровин. — В начале октября ударим по базе, пока еще дождями все не развезло. Иначе снега ждать придется.

Он немного помолчал и спросил:

— А где эти ребята, что тебя на объект навели?

— Группа Петерсона? Я Земелину велел их на резервную базу вести. Там спокойно с ними поработаем. Сделаем запрос в Москву насчет них, особенно насчет Петерсона: если он действительно был офицером штаба 24–го корпуса, то на него в архивах подробная информация имеется. С этим латышским корпусом все ясно: либо старый кадр буржуазной армии, либо из красных латышских стрелков. Либо в расход, либо доверять можно. Правильно?

— Все верно говоришь, — согласился Коровин. — Только мне наплевать: красный стрелок он или буржуй. Если он дорогу к базе знает, то я по любому заставлю его туда меня отвести. А дальше — значения не имеет. Короче: Петерсона твоего, разумеется, проверим, но маршрут к объекту начинай готовить немедля! Москва дела ждет, а не наших умозаключений.

— Это понятно… — зевнул Федорцов и взмолился:

— Дай мне хоть часов шесть поспать! Которую ночь на ногах!

— Четыре! — коротко ответил Коровин и добавил: — Время пошло!

От первого лица: Генрих Герлиак, Вайсрутения,

бывший пионерлагерь «Озеро Круглое»

Через два дня после того, как я спас Марту от Первушина, в наших краях появился Федорцов. Еще утром его не было, а перед обедом я зашел проведать доктора и увидел в его кабинете неторопливо попивающего целебный травяной чай Федорцова.

— Хорошо, что зашли, — сказал он вместо приветствия и тут же спросил:

— Где Первушин и его группа?

— Первушин возле старого дуба.

— Это который молнией разбит? А что он там делает?

— Лежит.

Федорцов отставил чашку с чаем и внимательно посмотрел на меня.

— Давай, майор, рассказывай.

Я без особой охоты рассказал все и добавил:

— К сожалению, я был один и без оружия, в противном случае я не допустил бы дезертирства группы!

— Понятно, понятно! — перебил меня Федорцов. — И понятно, что Первушин выбрал идеальное время для ухода группы: ваши люди бульбу копали, оружие у вас изъяли до прихода командира отряда. Короче, повезло тебе, майор, что жив остался! Да и доктору повезло, а то за литр спирта чуть мозги не выбили. А с девчонкой все нормально?

— Нормально, — коротко ответил я.

— Ну и хорошо, — так же коротко отозвался Федорцов, наливая чай в чашку.

— Чаю хочешь?

— Нет, спасибо, — отказался я.

— Тогда больше не задерживаю.

Я не сомневался, что Федорцов уже поговорил о нас с дядей Вовой и что решение принято. Только я еще не знал, что именно решено.

Вскоре мне удалось убедиться, что решение принято, и главное, какое принято решение.

Спустя два дня меня вызвал к себе командир отряда. Федорцов привел меня в землянку, находившуюся в лесной чаще метрах в пятистах от дома, где мы жили в последнее время. За столом землянки при свете керосиновой лампы сидел мужчина лет тридцати — тридцати пяти: русые волосы, приятное лицо и жесткий взгляд холодных синих глаз. Одет в военную форму офицера РККА, но без знаков различия.

— Садитесь, Петерсон, — указал он на табурет. — Я командир партизанского отряда «Дядя Вова» майор госбезопасности Коровин.

— Разрешите вопрос, товарищ командир? — спросил я, усаживаясь на табурет.

— Пожалуйста.

— Я так понимаю, что вы уже проверили меня и моих людей через Москву?

— Проверили, — коротко ответил Коровин. — Еще вопросы есть?

— Нет, товарищ командир! Есть просьбы! — дерзко ответил я.

— Слушаю.

— Просьбы всего две. Первая: если вы убедились, что я именно тот человек, за которого себя выдаю, то прошу вас называть меня «товарищ майор» или «товарищ Петерсон».

— Разумеется, мы вас проверили, — после короткой паузы ответил Коровин. — Давайте вторую просьбу, товарищ Петерсон.

— Вторая просьба: я и люди из моей группы прошли через тяжелые испытания и стали действительно боевой группой. Как офицер, я знаю, что слаженность является одной из составляющих успеха в бою. Поэтому я прошу сохранить мою группу в качестве самостоятельного подразделения в вашем отряде. По моему мнению, это обеспечит нашу боевую эффективность. Хотя, разумеется, это вам решать.

— Спасибо, товарищ Петерсон, что вы это понимаете, — усмехнулся Коровин. — Я удовлетворяю обе ваши просьбы. Вы назначаетесь командиром специальной разведгруппы. Разумеется, я добавлю вам людей, но ядро группы будет сохранено. Больше вопросов и просьб нет?

— Нет, товарищ командир.

— В таком случае перейдем к делу. Подсаживайтесь ближе, майор, я хочу выяснить некоторые детали.

Коровин ткнул пальцем в лежащую перед ним карту.

— Вот здесь, в районе Беловежской пущи, вы наткнулись на тщательно охраняемый немецкий объект. Так?

— Так точно! Товарищ Федорцов может это подтвердить, он там был.

— По нашим данным, там не должно быть немецких объектов. Мы собирались передислоцировать часть сил в этот район, чтобы проводить диверсии на дороге Белосток — Волковыск. И поэтому наличие там тщательно охраняемого немецкого объекта стало для нас неприятной неожиданностью. Вы можете подробнее рассказать об объекте?

— Понял вас. Вот что могу добавить. Мы шли на северо-восток и наткнулись на ответвление дороги, ведущее на север. Решили ее обследовать. Дорога мало наезжена, но совершенно неожиданно оказалось, что обе стороны дороги заминированы противопехотными минами. Дорога с северного направления буквально через пару километров изменила направление на запад, а затем снова стала плавно поворачивать на север. Немцев на дороге мы не встретили, и сама дорога носила следы очень слабого движения. Дальше мы ее обследовать не стали и ушли обратно. Над лесом, примерно в пяти километрах, мы видели возвышающиеся над деревьями металлические конструкции, и я могу предположить, что дорога вела именно туда, но наверняка утверждать не могу. Вот и все, что я могу сказать.

— Откуда знаете, что там минные заграждения? — спросил Коровин.

— Во — первых, мины нащупали, — все — таки я офицер, а не призывник — первогодок, — сдержанно улыбнулся я. — А во — вторых, немцы предупредительно расставили надписи для своих «Ahtung! Minen!» Мины доставать не рискнули: у немцев есть такая штука, прибор неиз- влекаемости. Наверное, слышали? А настоящих саперов среди нас нет. Рис — ковать не стали. Да и ради чего? Нам этот объект был не интересен, нам до своих надо было добраться.

— Хорошо, майор, больше вас не задерживаю, — ответил Коровин.

— Товарищ командир, у меня еще одна просьба, — изображая нерешительность, сказал я.

— Что — то много у вас просьб накопилось, майор, — с усмешкой заметил Коровин. — Впрочем, слушаю вас.

— Мои ребята без дела киснут. Ну, сколько можно картошку для детей копать?! Прошу вас: дайте нам задание.

— Хорошо, майор. Будет вам задание. Идите!

9 сентября 1942 года, Вайсрутения,

резервная база отряда «Дядя Вова»

— Ну что скажешь? — спросил Федорцов.

— А то скажу, что надо тебе по маршруту отправляться, — отозвался Коровин. — Бери людей, сколько нужно, и вперед! Готовь контрольные точки, пункты сбора и все прочее. Короче, по нашему плану. Выйдешь в район объекта, определишь подходы, систему охраны. Все, как положено. На все даю тебе две недели.

— Две недели?! — поразился Федорцов. — Мы что, на экспрессе туда поедем?!

— Времени нет! — жестко ответил Коровин. — Возьми хороших ходоков, крепких и выносливых бойцов. Кровь из носу, но маршрут нам подготовь! Ждать нельзя: Москва торопит.

— А что с Петерсоном?

— А что с Петерсоном? — отозвался эхом Коровин.

Коровин налил в кружку крепкой заварки из брусничных листьев и сделал большой глоток. Поморщился и продолжил:

— Москва подтвердила, что перечисленные нами люди находятся в списках личного состава РККА. Личное дело Петерсона пока не нашли, определенно известно только, что был такой офицер в штабе 24–го корпуса. Проблема в том, что документы корпуса попали в руки немцев, так что материалы личного дела майора Петерсона могут быть известны немцам. Вот если бы нюансы биографии, а еще лучше фотографию… Короче, будем пока считать, что он на доверии. Ясно? Давай, готовь разведгруппу и отправляйся в Беловежскую пущу!

От первого лица: Генрих Герлиак, 23 сентября 1942 года,

Вайсрутения, резервная база отряда «Дядя Вова»

— Задача простая, — сказал Коровин, расстилая потертую на сгибах карту. — Выдвигаетесь к железной дороге вот в этом месте, закладываете заряд, производите подрыв эшелона. Заряд вам знаком, это наша обычная «рапида». Охраны на этом участке практически никакой, поскольку диверсий там еще никто не производил. Вашу группу я усилю четырьмя надежными людьми во главе с Инютиным. Вопросы?

С «рапидой» все ясно: три килограмма двести граммов тротила, детонатор срабатывает от замыкания колесом паровоза, взрыв вырывает около погонного метра рельса. Все это я видел на тренировочном занятии в партизанском лагере.

— Немцы в этом районе проводят карательную операцию, — заметил я. — Что делать, если мы на них наткнемся?

— Отстреливаться и уходить. И ни в коем случае не в сторону базы! Не вздумайте привести сюда немцев, — предупредил Коровин. — Но вообще скажу, что немцы еще вчера закончили карательные операции в этом районе и покинули его.

— Это точная информация? — позволил себе усомниться я.

— Точнее не бывает, — заверил Коровин. — Инютин и его люди в вашем распоряжении, «рапиду» получите на складе. Все.

— В полутора километрах отсюда — изгиб железной дороги, — сказал я. — Поэтому мину лучше заложить там. Разобьемся на три группы. Инютин направо, я закладываю мину, остальные налево. В случае появления немцев со своего направления отсекаете их и обеспечиваете отход остальных. После взрыва встречаемся в этом месте. Ждем остальных полчаса, затем уходим. Если немцы сядут на хвост, то уходить сразу. На базу — только после отрыва от немцев. Все ясно? Тогда на позиции.

Инютин со своими людьми ушел в указанном направлении.

— А ты давай, как договаривались, — сказал я Рудакову.

Тот кивнул и с тремя моими людьми скрылся в кустах. Спустя несколько минут оттуда раздались автоматные очереди.

— За мной! — скомандовал я двоим оставшимся, и мы бегом направились к ближайшему посту. Пост представлял собой укрепленную земляным валом будку обходчика. Я вышел в полный рост с поднятыми руками и двинулся к будке, крича во все горло:

— Nicht schissen!

Только бы у них не сдали нервы!

Когда я приблизился к будке, оттуда, боязливо озираясь, появился ефрейтор и приказал мне:

— Брось оружие!

— Идиот, я уже все бросил! — выкрикнул я приблизившись к нему. — Пароль «Кенигсберг!»

Ефрейтор тупо смотрел на меня, наставив ствол автомата прямо мне в грудь.

— Очнись, идиот! — закричал я. — Пароль «Кенигсберг»! Ягдкоманда!

Ефрейтор опустил автомат, и я вплотную подошел к нему.

— Слушайте внимательно! Передайте это послание в штаб полицайфюрера «Руссланд — Митте» СС-штурмбаннфюреру Штадле, — приказал я, передавая ошеломленному ефрейтору сложенный вчетверо листок бумаги. — Лично в руки! Понятно?

— Так точно! — отозвался ефрейтор.

— Хорошо! С вами еще кто — нибудь есть?

— Двое рядовых и трое полицейских… из вспомогательной полиции.

— Со мной еще двое, прикажите, чтобы в них не вздумали стрелять! — приказал я ефрейтору. — И пусть полицейские выйдут сюда.

Ефрейтор вернулся к своим людям и через минуту вышел в сопровождении трех русских из вспомогательной полиции. Я сделал знак, и мои люди подошли ко мне.

— Вы поняли, ефрейтор, что я располагаю особыми полномочиями? — спросил я, беря в руки автомат и передергивая затвор.

— Так точно! — подтвердил ефрейтор.

— Отлично! — удовлетворенно ответил я и скосил очередью из автомата всех троих полицейских. Тупые русские крестьяне повалились на землю, изумленно тараща глаза. Они умерли, так и не осознав, что произошло.

— Добейте их! — приказал я ефрейтору, и тот послушно выполнил мой приказ.

— Послание должно попасть к штурмбаннфюреру Штадле сегодня, — напомнил я. — И еще: забудьте все, что произошло. Если вы заикнетесь кому — нибудь об этом, то вас ждет судьба этих русских скотов.

И я кивнул в сторону трупов полицейских.

— Так точно, — пробормотал ефрейтор.

— Уходим, — бросил я своим людям, и мы снова ушли в лес.

— Что произошло? — спросил Коровин. Его голос не звучал угрожающе, но рядом с ним с автоматами наизготовку сидели двое партизан и еще столько же стояли у входа в землянку. На входе меня обыскали и отобрали оружие; впрочем, иного в сложившейся ситуации трудно было ожидать.

— Мы выдвинулись в назначенное место. Я разделил группу на три части: две группы охранения и группа исполнения. Но недалеко от железной дороги мы наткнулись на патруль. Пришлось отстреливаться и отходить. Немцы нас не преследовали.

— Почему?

— Откуда же я знаю?! — изобразил я удивление. — Надо полагать, что они не представляли нашей численности и потому не решились вести преследование.

— Где вы наткнулись на немецкий патруль?

— Параллельно железной дороге идет проселок: там это и произошло. Я начал маневр вдоль дороги и наткнулся на патруль полицаев недалеко от будки обходчика, которую немцы превратили в опорный пункт. Пришлось вступить в бой. Вроде двух — трех положили. В назначенном пункте я собрал группу. Преследования не обнаружил и вернулся на базу.

Похоже, что мой спокойный доклад произвел впечатление: некоторое время Коровин молчал, затем сказал:

— Идите отдыхать, майор.

— Пусть мне вернут оружие! — потребовал я.

— Верните майору оружие, — распорядился Коровин и добавил, обращаясь ко мне:

— Напоминаю, что покидать расположение отряда запрещено.

— Мне нужно к доктору, — обнаглел я.

— Вы ранены? — уставился на меня Коровин.

— Да у него там баба! — хохотнул один из бойцов, но Коровин сурово взглянул на него, и тот испуганно умолк.

— Расположение отряда покидать запрещаю, — подытожил Коровин. — Можете идти!

* * *

Я отправился в свою землянку. На выходе бойцы вернули мне оружие. Я улегся на нары в землянке и задумался. Поверил ли Коровин в мою версию? Если захочет, то поверит. А почему он должен захотеть? Нужен ли я ему? Когда Федорцов разведает все, что им нужно про базу, то меня с моими людьми можно будет расстрелять в ближайшем овраге, для душевного спокойствия. Во всяком случае я сделал бы именно так.

26 сентября 1942 года, Вайсрутения,

резервная база отряда «Дядя Вова»

— Ты опоздал, — жестко заметил Коровин.

— Я всего лишь пришел позже срока, — не согласился Федорцов. В иных условиях это можно было принять за дерзость, но Коровин взглянул в воспаленные глаза Федорцова, покрытые пленкой смертельной усталости, и промолчал.

Федорцов допил чай из кружки и спросил:

— Что с Петерсоном?

Коровин поведал ему о неудавшейся диверсии.

— Главное, что людей не потеряли и немцы на хвост не сели, — заметил Федорцов.

— Твоими устами да мед пить, — проворчал Коровин. — Впрочем, если судить с точки зрения проверки, то… возле будки обходчика действительно убили трех полицаев, — это факт.

— Тогда и говорить не о чем, — проворчал Федорцов. — Как насчет операции?

— Москва одобрила наш план в принципе, — сказал Коровин. — Нам пришлют опытных саперов. Это хорошо.

— А что плохо?

— Плохо? — поморщился Коровин словно от зубной боли. — Я бы не сказал, что плохо… Хуже некуда! Короче, Москва для руководства операцией присылает нам старшего майора госбезопасности Цанаву. Вот уж не знаю, что может быть хуже!

Старший майор госбезопасности Георгий Цанава был племянником зловещего приближенного Берии, комиссара госбезопасности Лаврентия Цанавы. Всесильный и заботливый дядюшка решил, что задание, находящееся на личном контроле у Сталина, самое подходящее дело для того, чтобы племяннику заработать очередное звание и орден, а потому уговорил Берию отправить для личного руковдства операцией по захвату базы-500 старшего майора госбезопасности Георгия Цанаву.

«А что? — подумал Берия. — Коровин — человек опытный, в том числе и по части нейтрализации дураков. Он не допустит, чтобы молодой и самоуверенный Георгий Цанава причинил большой вред делу. Ну а если что пойдет не так, то племянником и дядей можно будет воспользоваться как буфером для смягчения гнева Хозяина, — а для чего же нужны еще эти недалекие мегрелы? Мегрелия породила лишь одного великого человека — Лаврентия Павловича Берию. А остальные — жалкие тупицы, вознесенные к вершинам власти лишь волею гениального земляка».

Спустя десять лет придет именно такой случай и Берия без колебаний пожертвует земляком, старым другом и тезкой, — всесильный министр государственной безопасности Белоруссии Лаврентий Цанава окажется в застенках его родной «конторы» потому, что не смог «элегантно» решить вопрос с лидером Еврейского комитета Михоэлсом.

Москва подтвердила прибытие старшего майора госбезопасности Цанавы ближайшим самолетом. Вместе с ним должен был прибыть новый заместитель командира отряда по контрразведке. Однако Коровина больше интересовали взрыватели и детонационные шнуры к минам, а также запасные аккумуляторные батареи к радиостанции.

Несмотря на то что руководство операцией Москва решила поручить Цанаве, план операции по захвату базы-500, подготовленный Коровиным, был одобрен Судоплатовым и Берией, поэтому Коровин рассчитывал, что его план будет оставлен в силе. В отряде детали плана кроме него знал толь ко Федорцов. Остальные должны были знать только то, что было необходимо для выполнения их конкретных задач.

От первого лица: Генрих Герлиак, 26 сентября 1942 года,

Вайсрутения, резервная база отряда «Дядя Вова»

На резервной базе отряда, в бывшем пионерском лагере отдыха у озера Круглое, я чувствовал себя словно на отдыхе. Уходили последние, необычно теплые для этих мест сентябрьские деньки. Лирическая атмосфера золотой осени волшебным образом гармонировала с удивительным и нежданным чувством, возникшим между мной и Мартой, казавшейся мне лесной нимфой, мистическим образом появившейся в моей жизни. Или виной всему мои замкнутость и склонность к самоанализу? Или традиционная немецкая сентиментальность? Впрочем, неважно… Главное то, что впервые в жизни я наслаждался каждой минутой бытия. «Остановись мгновенье — ты прекрасно!»

Разумеется, я понимал, что это не будет продолжаться вечно. Коровин и Федорцов, очевидно, готовили операцию, в детали и сроки проведения которой они не посвящали никого. А ведь мне нужно было своевременно предупредить штаб Баха, чтобы сорвать не сулящие ничего хорошего для моей базы планы русских диверсантов. А как предупредить, если мне неизвестен ни план операции, хотя бы в общих чертах, ни, что самое главное, срок начала операции. Это незнание отравляло мое существование, и я лихорадочно искал выход из положения.

Выход, как всегда, пришел внезапно и с самой неожиданной стороны.

Ночь я, как обычно в последние дни, провел с Мартой. Коровин запретил мне покидать резервную базу, и потому Марта сама пришла ко мне. Пользуясь тем, что моей группе выделили две землянки, ребята потеснились и разместились в одной, предоставив вторую в мое полное распоряжение.

Марта была необычайно оживлена, и это не укрылось от моего взгляда.

— Я вижу, что ты просто сияешь от радости, — заметил я. — Я не настолько самоуверен, чтобы отнести это исключительно на свой счет.

— Ты прав, — засмеялась Марта, прижавшись щекой к моему плечу. — Командир сказал мне, что скоро сможет отправить детей за линию фронта.

— Стоит ли так рисковать жизнями детей? — удивился я. — Они уже больше года живут здесь, и пока ничего не случилось.

— Ты не понимаешь! — воскликнула Марта. — Это не просто дети: это дети работников НКВД, и почти половина из них евреи. Ты знаешь, что немцы делают с евреями и семьями работников НКВД? Семьи работников НКВД в лучшем случае отправляют в концлагерь, а евреев расстреливаю!. Совсем недавно полностью уничтожили гетто в Слониме и Коссове и еще во многих других местах. Ты представить себе не можешь, как я все это время переживала за детей! Я так рада, что теперь их отправят за линию фронта!

— Я не представляю, как дети смогут преодолеть тяготы пути: не одну сотню километров по лесам и болотам, с риском нарваться на немцев, — поделился я сомнениями.

— Разумеется, никто не отправит их пешком! За ними пришлют самолет, — пояснила Марта.

Вот как! Я почувствовал, что наконец удача повернулась ко мне нужной стороной. Теперь следовало не спугнуть ее.

— Самолет не часто прилетает, — заметил я. — Так что это действительно удачный случай. Ты уже собираешь детей в дорогу?

— Какие там сборы?! — засмеялась Марта. — Командир сказал, что далеко идти не придется: аэродром оборудуют поблизости. Где именно, он не сказал: это секрет. Но обещал, что детям не придется идти далеко и они не устанут. Что? Что такое? Я что — то не так сказала?

— Я, разумеется, рад за детей, — нахмурившись, ответил я. — Но ведь тебе придется их сопровождать. Ты улетишь с ними, а я останусь здесь… Так что не вижу оснований для радости за себя… за нас.

— Нет, что ты! — воскликнула Марта. — С ними полетит доктор. А я останусь! Я упросила командира, и он оставит меня в отряде медсестрой. А доктору нельзя оставаться: у него больное сердце и ревматизм, партизанская жизнь просто убьет его.

Марта крепко обняла меня и прошептала:

— Ты рад, что я остаюсь с тобой?

Я ответил долгим поцелуем. Как я еще мог ответить? Что мне было бы легче, если бы она улетела? Мне действительно стало бы невыразимо легче, если бы она улетела отсюда. Сейчас для меня не было более дорогого человека, чем Марта. И мне было невыносимо тяжело делать то, ради чего я появился здесь, поскольку смыслом моего пребывания в затерянном в белорусских лесах доме была смерть. Смерть для бойцов отряда дяди Вовы и тех, кто их окружает.

— Ты уже начала готовить детей к дороге? — спросил я. — Ведь они еще не летали самолетом, их надо к этому как — то подготовить.

— Командир сказал, что дети должны быть готовы послезавтра, — ответила Марта. — Ну, а там уж как погода будет.

Да, летчикам предстоит нелегкая задача: ночью сесть на незнакомую и в спешке подготовленную посадочную площадку. Им нужен надежный и хорошо различимый ориентир. Самое подходящее место — Князь — озеро, но до него далеко идти, детей туда не поведут. Скорей всего, полосу оборудуют возле озера Круглое. Если самолет ждут через три дня, то полосу уже начали расчищать. Ладно, уж место расположения полосы я буду знать точно, этого Коровин от меня скрыть не сможет. А больше мне ничего и не надо!

— Завтра мы не сможем увидеться, — сказал я. — Ночью мне предстоит задание.

— Опасное? — испугалась Марта.

— Нет, милая! — обнял я ее и, поглаживая по голове, добавил:

— Надо сходить на разведку, но без всякой стрельбы. Ничего опасного, обещаю!

Я не обманывал ее: следующая ночь действительно была у меня занята. Мне было нужно срочно встретиться со Штадле.

Я без труда выяснил, где должна располагаться полоса для приема самолета. На большой поляне прямо возле озера уже кипела работа: срезали кочки, выкорчевывали пни, засыпали ямы. Но вот выбраться с территории резервной базы было сложно: я заметил, что практически непрерывно нахожусь под наблюдением людей из группы Федорцова. Нет, покидать лагерь слишком опасно! Уйти я от людей Федорцова смогу легко, но после этого возвращаться будет уже незачем.

Я вызвал к себе Рудакова.

— Подумай, как можно незаметно покинуть лагерь и так же незаметно вернуться.

Рудаков задумался, затем сказал:

— Есть вариант. Один парень, Бортник, подходил ко мне и спрашивал, не знаю ли я, где поблизости можно достать самогон. Сегодня ночью он будет в карауле.

— Он действительно такой любитель выпить?

— Тут можно не сомневаться! — заверил Рудаков. — Он со своими приятелями в карауле часто пьянствует. Бортник командир взвода, поэтому в караул всегда берет своих собутыльников.

— А собутыльники не сдадут вас?

— Нет, в этом плане они люди абсолютно верные. Тут круговая порука: за пьянство в карауле Коровин сразу расстреляет.

— А разве их не проверяют? — удивился я.

— Проверяют, конечно. Но достаточно редко: все — таки резервная база. Обычно Федорцов проверяет, но он основное внимание уделяет охране основной базы, а здесь набегами бывает. На случай проверки Бортник всегда одного паренька молодого берет, непьющего, и ставит его на контрольную точку. Тот и докладывает проверяющему. А на линию постов Федорцов никогда не выходит: ночью нервы на пределе, вполне можно пулю получить от караульного, если тот запаникует.

— А если Бортник — такой заядлый любитель спиртного, то что же он себе постоянного снабжения не обеспечил?

— Почему же не обеспечил? Только он самогон всегда в Люше брал, а тут вчера в Люше обосновалась первая рота отряда дяди Вовы. Ну и все, так просто там уже не появишься.

— А что они там делают?

— Не говорят, но похоже, что они там ненадолго. Бортник сказал: на днях уйдут.

Я задумался. Если роту отправили в рейд, то что же они сидят недалеко от дороги на Ганцевичи, куда в любой момент могут немцы наведаться? Первая рота — отборные бойцы отряда дяди Вовы. Неужели они должны возглавить общий рейд отряда? Похоже на то!

— Слушай: пойдешь с Бортником на хутор, — приказал я. — Там ждет Штадле. Напоишь Бортника так, чтобы до утра он не очухался. Под видом Бортника проведешь Штадле в лагерь. Тем, кто будет с ним в карауле, дашь самогона. Мне срочно надо поговорить со Штадле. Перед рассветом отведешь Штадле обратно и приведешь Бортника. Это реально?

— Вполне, — согласился Рудаков. — Я готов.

* * *

Когда Рудаков отправился в хутор, потянулось ожидание. Всегда ненавидел это нервное и мучительное занятие.

Я курил самокрутки из листовок, набитые омерзительной махоркой, и накурился до тошноты; пил настой из брусничных листьев и думал, как поступит Федорцов, если разоблачит Рудакова: заявится меня арестовывать или решит проследить, что я буду делать. Скорее всего, арестует и допросит. Впрочем, и допрос протянется недолго: обычная ягдкоманда, чего с ней церемониться… Винтовочный залп на краю болота, или просто повесят для экономии патронов.

Чем дольше я размышлял, тем больше мне казалось предложение Бортника ловушкой, расставленной Федорцовым. Как можно пьянствовать в карауле, зная, что в случае разоблачения — расстрел?!

Впрочем, территорию резервной базы действительно охраняет разный сброд, прибившийся к отраду во время рейда из Налибокской пущи. Федорцова явно больше волнует охрана основной базы.

Ну, будем надеяться, что все пройдет так, как задумал Рудаков. Что еще остается? Надеяться и ждать…

Я почувствовал воистину физическое облегчение, когда в землянку вошел одетый в поношенный брезентовый дождевик Штадле.

— Хайль Гитлер, — негромко произнес он, откидывая с головы капюшон.

Получилось!

— Хайль, — так же вполголоса произнес я. — Рад вас видеть, Штадле. Присаживайтесь.

Штадле уселся на грубо сколоченный из чурбаков табурет и нервно сказал, блестя возбужденными глазами:

— Это нереально, Герлиак! Я на партизанской базе! Просто нереально!

— Тем не менее, Штадле, — усмехнулся я и спросил: — Хотите бимбера?

— Нет, — отказался Штадле. — Мне еще идти обратно на хутор, нужны трезвая голова и острый нюх.

— А мне надо подлечить нервы, — ответил я, доставая из — под нар бутыль самогона и наливая половину жестяной кружки. Мне действительно было это необходимо: я чувствовал, что моя нервная система на пределе и нуждается в подпитке, а плитки шоколада снились мне ночами.

Самогон обжег пищевод и породил живительную волну, заполнившую энергией организм. Штадле с беспокойством взглянул на меня. Ему не понять, что ощущает ежечасно ходящий под дамокловым мечом разоблачения и расстрела человек! Впрочем, каждому свое.

— Итак, к делу, — решительно предложил я, зажевывая бимбер сухарем. — Надеюсь, вы захватили с собой карту?

— Разумеется, — спохватился Штадле, торопливо доставая сложенную в несколько раз карту из кармана дождевика.

— Вот… здесь резервная база отряда, на которой мы сейчас находимся. Командует базой некто Сахаров: абсолютно бесцветная личность из бывших советских работников… вроде при большевиках заведовал складом. Снабжение поставил хорошо, а в остальном положился на командиров подразделений, дислоцированных на резервной базе. Они чувствуют полную независимость, и результат налицо: сюда вы проникли под видом одного из местных командиров, который в настоящее время мертвецки пьяный спит на хуторе.

— Бог мой! — поразился Штадле. — И этих людей мы никак не можем разгромить?!

— Ну, все не так просто, — уточнил я. — Ядром отряда является группа особого назначения НКВД под командованием майора госбезопасности Коровина. Это опытные люди. Они понимают, что приходится использовать подручный материал, но держат этот материал на удалении. Я со своей группой отношусь именно к категории «подручного материала»: пушечному мясу, которому доверять приходится лишь постольку, поскольку. Поэтому я до сих пор не смог выяснить, где находится основная база отряда. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах это уже не имеет никакого значения.

— Почему? — насторожился Штадле. — В каких таких обстоятельствах?

Я выдержал небольшую паузу, закуривая вонючую самокрутку и наслаждаясь моментом.

— Послезавтра в район резервной базы прибывает самолет из Москвы с опытными саперами, боеприпасами и снаряжением. После этого весь отряд немедленно выступает в рейд. Судя по всему, целью рейда является уничтожение базы-500.

— Почему вы уверены, что целью рейда является именно база 500? — после короткого молчания озабоченно спросил Штадле.

— Заинтересованность, Штадле! Неподдельная заинтересованность районом, который в настоящее время не представляет интереса для партизан с оперативной точки зрения. Ведь диверсии на дорогах проще устраивать поближе к Востоку, а Беловежская пуща имеет репутацию базы отрядов польской Армии Крайовой, с которой у большевиков не очень теплые отношения, так что лучше бы им туда не соваться без особой надобности. Тем не менее начальник разведки отряда Федорцов дважды лично обследовал район Беловежской пущи, примыкающий к территории зоны безопасности базы. Прибывающий в отряд самолет куда более удобно и безопасно можно было принять в районе Князь-озера. Но район резервной базы возле озера Круглое почти на сто километров ближе к цели, поэтому именно здесь с лихорадочной поспешностью оборудуют взлетно — посадочную полосу. А зачем нужны саперы из Москвы? Подорвать железную дорогу способен любой местный партизан, которого за час обучили обращаться с «рапидой». Не потому ли, что нужны специалисты именно по немецким минам, способные обезвреживать мины, поставленные с приборами неизвлекаемости?

— А маршрут выдвижения известен? — спросил Штадле.

— Вот это главное! Путь от озера Круглое до Беловежской пущи не близок, наверняка имеются разные варианты обхода опасных районов. Но есть один момент: дорога на Ганцевичи. Ее никак не миновать! Есть точные данные, что в деревню Люша недалеко от дороги направлены партизаны в количестве около ста человек. Я думаю, что это разведгруппа, которая должна обеспечивать разведку обстановки на маршруте: будут идти на расстоянии суточного перехода и предупреждать об опасности.

— Вы в этом уверены? — озабоченно поинтересовался Штадле.

— Я поговорил кое с кем из отряда, и мне удалось выяснить, каков был порядок движения отряда из Налибокской пущи, где разведгруппа НКВД, собственно, и развертывалась в отряд. Из наиболее опытных партизан сформирована первая рота: это около ста человек, которые двигались впереди основной группы на расстоянии примерно одного перехода. Основная группа — это вторая и минометные роты, штаб и отдельные подразделения: связи, снабжения, ремонта… Передвижение основной группы прикрывается боевым охранением: обычно это разделенный на две части разведвзвод. Они движутся в непосредственной близости от основной группы по обе стороны от маршрута. Следом за основной группой движутся все прочие силы, третья рота выполняет функции арьергарда. Основной силой замыкающей группы является вспомогательная рота Сахарова, который сейчас выполняет функции коменданта резервной базы. Эта рота — своеобразный отстойник, через который фильтруют всех, кто прибивается к отряду. Кто проходит проверку, попадают в основной отряд, остальные так и остаются в составе вспомогательной роты. Всего во вспомогательной роте около ста пятидесяти человек, но как самостоятельная сила она не представляет никакой опасности: при первой возможности они выйдут из боя и исчезнут в лесах и болотах. Единственная польза от них для Коровина: собьют со следа тех, кто сядет им на хвост.

— Таким образом, всего отряд насчитывает свыше шестисот человек, — прикинул Штадле.

— Всего около семисот, — уточнил я. — Из них человек четыреста достаточно опытные и тренированные, хорошо вооруженные бойцы. Застать их врасплох не так уж просто. Поэтому необходимо найти их слабое место. И я его нашел! Есть такая особенность: дороги и населенные пункты по маршруту отряд минует следующим образом: первая рота занимает населенный пункт или оборону в месте перехода дороги. Если все спокойно, то подходит охранение и принимает позиции у первой роты, а та немедленно движется дальше. Я думаю, что эту особенность нам надо использовать.

— Каким образом? — заинтересовался Штадле.

— Когда первая рота покинет Люшу, туда придет группа охранения, а затем и основная часть отряда. Вот тут и можно устроить засаду! Ведь это единственный участок маршрута, который нам точно известен. План действий таков: поскольку между нами не будет надежной и оперативной связи, то сигналом к началу операции станет отлет самолета. Очевидно, что отряд сразу после отправки самолета покинет это место: ведь если лесной аэродром случайно засекут, то по нему немедленно откроют огонь. На этом и сыграем. Сразу после отлета самолета мой человек подаст сигнал: две красные ракеты. По этому сигналу необходимо провести массированный артобстрел квадрата севернее резервной базы, чтобы отрезать путь отступления к основной базе. Меня и моих людей Федорцов скорей всего использует именно в охранении. Тогда мы окажемся на пути основной группы и, пользуясь замешательством во время артобстрела, захватим живыми или мертвыми Коровина и Федорцова. Разведгруппу, ушедшую из Люши, вы блокируете и обезвредите сами. Впрочем, без Федорцова и Коровина они мало интересны, но уничтожить их следует: это опасные и опытные люди. Остальная часть отряда рассеется, и их легко можно будет отловить силами полиции. Как план?

— Чистой воды авантюра! — высказался Штадле и тут же добавил со смехом:

— Как и то, что я нахожусь сейчас в партизанской землянке!

— Самое главное, Штадле, артиллерийский удар должен быть как можно более мощным. Большая продолжительность не нужна: вполне достаточно десяти минут. Главное, накрыть квадрат севернее резервной базы густым ковром из мин и снарядов, чтобы и мысли не появилось ни у кого уходить в том направлении.

— Артналет обеспечим, — заверил Штадле. — В Маль- кошичах стоит батальон вспомогательной полиции. Под видом ротации мы усилим его еще парой минометных рот и скрытно подгоним артбатарею. А пресловутую разведгруппу блокируем: на рассвете полицейские части возьмут под контроль дорогу Борки — Хотыничи. Это уже мое дело, а вам… Обращаю ваше внимание, Герлиак, на два главных момента. Первое, командир отряда Коровин и начальник разведки Федорцов должны быть захвачены живыми или мертвыми. Лучше, конечно, живыми: у Федорцова есть агент среди работников СД, и мы с ног сбились, его разыскивая. Понятно?

— Постараюсь, Штадле, но ничего невозможно гарантировать: ночной бой есть ночной бой, — предупредил я.

— Потому я и говорю — по возможности, — пояснил Штадле. Теперь второе, самолет должен быть уничтожен, он не должен взлететь, поэтому сигнал к артналету лучше подай — те после того, как самолет совершит посадку. Это приказ Баха: самолет не должен улететь.

Глава 4

От первого лица: Генрих Герлиак, 26 сентября 1942 года,

Вайсрутения, резервная база отряда «Дядя Вова»

Рудаков увел Штадле обратно на хутор, а я сидел в темноте землянки и курил. Почему Бах требует, чтобы самолет не вернулся в Москву? Смысл? В чем смысл? Пусть бы самолет долетел до Москвы, подтвердив безопасность аэродрома у озера Круглое и надежность отряда Коровина. А если нам удастся захватить радиста отряда, то можно было бы организовать великолепную радиоигру и косяками заманивать русские разведгруппы прямо на стволы наших пулеметов! Впрочем, какая разница: мысли начальства неисповедимы. Ясно только одно: дети, о безопасности которых так печется Марта, обречены на смерть.

Что их может спасти? Похоже, что есть только одна вещь…

Забывшись после обеда тяжелым сном после бессонной ночи, я проспал до вечера. Часов в семь меня разбудил Рудаков и сказал, что Федорцов требует меня к себе.

Федорцов был на берегу озера, где уже закончили расчистку взлетной полосы. Сейчас вдоль полосы, вытянувшейся вдоль берега там, где раньше был пляж пионерлагеря, партизаны выкладывали кучи хвороста для посадочных костров. Возле некоторых куч лежали крыши от пляжных «грибочков»: я не сразу догадался, что этими крышами собирались быстро закрыть отдельные костры при появлении самолета в соответствии с оговоренным Москвой кодом.

— Майор, ваши люди должны быть готовы через три часа выступить в рейд, — отрывисто сказал Федорцов. — Через три часа явитесь сюда со своими людьми. С собой должен быть паек на три дня, оружие и боеприпасы по полной норме. Вопросы?

— Нет вопросов, товарищ старший лейтенант госбезопасности! — четко отрапортовал я. — Разрешите идти?

Немного помолчав, Федорцов сказал:

— Думаю, майор, что очень скоро вам восстановят звание и награды. Идите.

К чему это сказал Федорцов? Его фраза меня насторожила. Впрочем, сегодня ночью предстоят такие события, что многое уже не имеет значения.

Я собрал своих людей, поставил им задачу и дал время на сборы. Затем я собрался идти в пионерлагерь, но внезапно наткнулся на сияющую Марту.

— Не ожидал? — с радостной улыбкой уткнулась она лицом в воротник моей шинели.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я, нежно целуя ее в губы, в щеки, ресницы и увлекая в свою землянку.

— Командир приказал перевести всех, кого должны отправить самолетом, на резервную базу, — пояснила Марта. — Дети, доктор и двое тяжелораненых.

— Марта, мне нужно тебе кое — что сказать, — решительно начал я и замолчал.

— Что? Говори!

Я думал: сказать сейчас или попозже? Что мне грозит? Марта может тут же побежать к Федорцову, а я… я достану из карманов шинели две ракетницы и выпущу одновременно две красные ракеты. И лес к северу от пионерского пляжа и вся резервная база мгновенно превратятся в огненный ад.

— Что ты хотел сказать? — попыталась заглянуть мне в глаза Марта, но я отвел взгляд. Нет, позже, когда уже не будет возможности повернуть назад.

* * *

В десять часов вечера я прибыл на доклад к Федорцову. Федорцов и Коровин находились на опушке леса возле полосы. Судя по появлению Коровина, он получил подтверждение, что самолет уже вылетел.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности… — начал я доклад, но Федорцов оборвал меня.

— Все в порядке? Паек, оружие? — нетерпеливо спросил он. — Раненых и больных нет? Ну, значит готов! Слушай задачу, Петерсон. Возьми себе еще десять человек во главе с Земелиным, и пусть твоя группа займет позиции в пионерлагере: прикройте южный участок от проселочной дороги и до озера. Понятно? А ты сам к полуночи подходи сюда, получишь дальнейшую задачу.

Вот, началось! Я даже знаю, какая будет дальнейшая задача: сменить первую роту в Люше и ожидать подхода основных сил отряда, прикрывая дорогу в южном направлении, на Бостынь. Я знал от вездесущего Бортника, что в Новосилках и Белуге со вчерашнего дня уже стояли наблюдательные посты из третьей роты и оттуда внезапного удара Коровин не опасался.

Я отвел людей на позицию, причем своих поставил от пионерлагеря до озера, чтобы легко можно было пойти на перехват штабной группы. Земелин и его десятка мне не помеха: его задача — проселок. А дальше я отправлю их прямиком в Люшу.

Я ощутил нервный подъем, как всегда перед операцией. Посмотрел на часы: одиннадцать. Так, нужно поговорить с Мартой. Либо сейчас, либо никогда!

Марту я нашел в своей землянке на резервной базе.

— Я думала, что ты здесь, а тебя нет, — сообщила она с простодушной улыбкой. — Мне сказал Федорцов, что отправил тебя с заданием и ты должен появиться здесь к полуночи. Вот я сижу и жду.

— Дождалась, — пробормотал я, поглаживая, как кошку, доверчиво прижавшуюся ко мне Марту. — Девочка моя, ты должна очень внимательно выслушать то, что я скажу… И понять то, что я скажу.

Марта выжидающе взглянула на меня.

— Я слушаю, — улыбнулась она.

— Через несколько часов отряд дяди Вовы перестанет существовать, — медленно и четко произнес я, следя за выражением лица Марты. Она растерянно и изумленно смотрела на меня.

— Я не понимаю… — прошептала она.

— Территории основной и резервной базы блокированы полицейскими частями, подразделениями СД и войсками СС. Как только самолет совершит посадку, начнется артобстрел и зачистка территории. Никто не сможет спастись.

— Откуда ты знаешь?! — в ужасе воскликнула Марта.

— Я офицер СД, СС-оберштурмбаннфюрер, что соответствует званию подполковника, — жестко сказал я, твердо глядя в округлившиеся от ужаса и недоверия глаза Марты. — Командир ягдкоманды, охотников за партизанами. Я со своими людьми внедрился в отряд Коровина, чтобы его уничтожить.

— Нет! — закричала Марта, закрывая в ужасе уши ладонями.

— Тише, тише, милая! — прижал я ее к себе, зажимая ей рот, чтобы заглушить крик и гладя по голове, чтобы хоть как — то успокоить. — Ничего уже нельзя изменить, ничего, даже если ты пойдешь сейчас к Коровину и расскажешь ему все. Я не буду тебе препятствовать, можешь идти. Но тогда дети обречены на смерть, так же как и весь отряд. Только я могу их спасти.

Я отпустил Марту. Она машинально кинулась к выходу, но в дверях остановилась и, обернувшись ко мне, с болью и ненавистью спросила:

— Как ты мог?!

— Я немецкий офицер и всего лишь выполняю свой долг, — коротко ответил я. — Чтобы жил я, должны умереть Коровин и Федорцов. Я пришел за их жизнями, они могут забрать мою. Такова наша игра.

— Почему ты все мне это рассказал? — прошептала Марта.

— Потому, что я тебя люблю и хочу спасти, — ответил я.

Марта приблизилась и испытующе взглянула мне в глаза. Я выдержал ее взгляд.

— Спаси детей, — попросила Марта. — Ты сможешь это сделать?

— У меня приказ: самолет должен быть уничтожен сразу после посадки, — сказал я. — И я сам не могу поверить в то, что я сейчас скажу: я дам самолету улететь и только после этого подам сигнал к атаке. Я нарушу приказ, но только ради тебя, ради спасения детей. Но об этом должны знать только ты и я. Если об этом узнает мое командование, мне не поздоровится. Впрочем… если ты сейчас пойдешь к Коровину… то все это бессмысленно.

Я обессилено опустил голову. Я чувствовал себя выжатым лимоном: все силы ушли на борьбу за Марту. Но я чувствовал: я выиграл, она не пойдет к Коровину.

Я ощутил прикосновение губ Марты на своем лице.

— Я верю тебе, — прошептала она. — Я люблю тебя, я сделаю все так, как ты хочешь. Только спаси детей! Я прошу тебя! Спаси их!

— Я обещаю, что если прилетит самолет, то дети беспрепятственно улетят в Москву, — твердо сказал я. Я действительно был полон решимости пренебречь этой частью приказа Баха. Я чувствовал, что моя честь офицера СС омертвела еще с одной стороны. Но меня теперь это абсолютно не волновало.

Самолет появился в начале первого часа ночи. Коровин смотрел, как вспыхнули костры, затем несколько из них погасли, подтверждая, что это не ложная полоса. Он повернулся ко мне и приказал:

— Петерсон! Отправьте половину своей группы в Люшу на смену первой роте. Пусть держат под контролем дороги Люша — Валуга и Ганцевичи — Лунинец до подхода основной группы. Затем немедленно сюда.

— Есть, товарищ командир!

Я отошел от Коровина, внутренне ликуя. Все так, как я и планировал! Сейчас я отправлю группу Земелина в Люшу, а сам со своими людьми займу удобную позицию недалеко от взлетной полосы.

27 сентября 1942 года, Вайсрутения,

взлетная полоса у озера Круглое, 0 часов 35 минут

Транспортный самолет ПС-84 остановился метрах в пятнадцати от опушки леса. Открылась дверка, пилот выставил алюминиевую лесенку, и по ней спустились один за другим семь человек.

— Вон наше новое начальство, — пробормотал Федорцов, кивнув в сторону прибывших. — Генерала сразу видно: вырядился, словно на парад. Как же он в таком виде в рейд пойдет? Замарается ведь…

— Отставить разговоры, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — счел необходимым одернуть не в меру саркастичного помощника по разведке Коровин. — Держи себя в руках.

— Виноват, товарищ майор госбезопасности!

Коровин с Федорцовым подошли к группе прилетевших

самолетом. Двое, в форменных фуражках НКВД, стояли поодаль и переговаривались, наблюдая, как остальные вытаскивают ящики и мешки из самолета. Один был одет в видавшее виды коричневое кожаное летное пальто без знаков различия, второй же был в шинели дорогого сукна с двумя ромбами в петлицах, — старший майор госбезопасности Георгий Цанава.

— Товарищ старший майор госбезопасности! Партизанский отряд «Дядя Вова» к выполнению рейда готов! Командир разведывательно — диверсионной группы особого назначения НКВД майор госбезопасности Коровин!

— Какой к чертовой матери рейд, майор?! — грубо ответил Цанава. — А я для чего здесь?! Вы в курсе, что теперь я назначен командиром всех сил, задействованных в операции «Лось», в том числе и этого партизанского отряда? А вы соответственно назначены моим начальником штаба! Или вы тут в лесу совсем одичали?

— Никак нет, товарищ старший… — начал было опешивший от неожиданной грубости Коровин, но Цанава не дал ему договорить.

— Я и только я буду определять, когда и как подчиненные мне силы пойдут в рейд! — заявил Цанава. — И пока я лично не одобрю плана операции, ни один боец не двинется с места. Вам ясно, майор?

— Так точно! — негромко, но четко ответил Коровин, скрипнув зубами.

— Вот так, майор, и не иначе! — удовлетворенно сказал Цанава и повернулся к стоявшему все это время молча рядом с ним мужчине в кожаном летном пальто.

— Мой заместитель по контрразведке лейтенант госбезопасности Торопец. Прислан для организации в отряде Особого отдела.

Торопец козырнул и пожал руки Федорцову и Коровину, благожелательно улыбнувшись. Его прозрачно — голубые глаза, впрочем, остались равнодушными.

— Я привез вам материалы, которые вы запрашивали, товарищ майор, — сказал Торопец, передавая небольшую дерматиновую папку Коровину. Коровин коротко поблагодарил и передал папку Федорцову.

— Помощник командира отряда по разведке старший лейтенант госбезопасности Федорцов, — представил Коровин своего заместителя.

— А ваш комиссар?

— Два дня назад ранен в бою, тяжело… Отправляем этим самолетом в тыл.

Из дверцы выглянул летчик и решительно крикнул:

— Товарищи начальники! Времени в обрез, давайте самолет помогите развернуть и загружайте. Нам линию фронта до рассвета миновать надо.

— Разрешите загружать самолет? — спросил Коровин у Цанавы.

— Загружайте, — разрешил Цанава, доставая из кармана серебряный портсигар с папиросами «Герцеговина Флор».

— Угощайтесь, товарищи, — покровительственно предложил Цанава. — Любимые папиросы самого товарища Сталина.

Большой московский начальник поставил всех подчиненных на место и теперь мог показать благожелательность.

Партизаны развернули самолет в сторону взлета, пронесли на носилках раненых. Появилась цепочка детей во главе с доктором и Мартой.

— Это что за дети? — нахмурился Цанава.

— Это дети работников НКВД Белоруссии, — торопливо ответил Коровин. — Выполняем приказ Москвы: детей надо эвакуировать при первой возможности.

— Хорошо, — неопределенно ответил Цанава. — Заканчивайте погрузку и отправляйте самолет. Пойдем на вашу базу, а там уж проведем совещание и досконально проработаем план операции.

— Так… Рейд отменен, уходим на основную базу. Я правильно понял приказ, товарищ старший майор госбезопасности? — спросил Коровин.

— Да, правильно! — раздраженно воскликнул Цанава. — Мне что, майор, по два раза вам все повторять? Давайте, заканчивайте тут. Выделите мне людей, которые проводят меня на базу, и сами подтягивайтесь. Караулы и все такое, я полагаю, вы сами организуете?

— Так точно, — мрачно отозвался Коровин. — Федорцов! Старший лейтенант госбезопасности Федорцов! Выделите группу сопровождения товарищу старшему майору госбезопасности, которая проведет его и прибывших с ним товарищей на основную базу.

Федорцов при свете карманного фонаря изучал содержимое переданной ему папки. Услышав приказ Коровина, он закрыл папку и передал ее Коровину:

— Так точно! Разрешите идти? Кстати, товарищ майор, посмотрите, что в папке: все именно так, как вы и думали.

— Хорошо, идите быстрее! — торопливо сказал Коровин, чувствуя на себе недовольный взгляд Цанавы. Он засунул папку под мышку и поторопил Федорцова:

— Давай, Федор, давай быстрей!

От первого лица: Генрих Герлиак, 27 сентября 1942 года,

Вайсрутения, взлетная полоса у озера Круглое,

О часов 45 минут

Вернувшись к взлетной полосе, я увидел при свете костров самолет и группу людей возле него. Среди них я сразу узнал Федорцова и Коровина. Коровин рапортовал какому- то прибывшему самолетом начальнику. Ого, вот так неожиданность! Неужели из Москвы для руководства операцией прислали генерала? Вот это удача! Мои люди готовы и ждут сигнала для захвата командования отряда.

Я собрался выйти к полосе, как вдруг заметил, что один из прибывших передал небольшую папку Коровину. Тот отдал ее Федорцову, а Федорцов принялся изучать ее содержимое при свете фонаря. Затем он отдал ее Коровину и бегом побежал в лес, а Коровин сунул папку под мышку и нетерпеливо взглянул на часы. Папка! Папка из Москвы! Что там? Думаю, что ничего хорошего для нас. Что — то мне подсказало, что в папке находится нечто, представляющее смертельную угрозу для меня. Разумнее всего было сидеть тихо и не высовываться в ожидании взлета самолета и удобного момента для захвата командования отряда. Со мной десять опытных и готовых на все людей. Мы в выгодном положении, на нашей стороне эффект внезапности… Черт!

Я увидел Марту, сажающую в самолет детей. Ее надо увести! Увести, пока не поздно! Когда штабная группа соединится с основной частью отряда, то шансы захватить Коровина с Федорцовым и неизвестное начальство будут равны нулю. Надо идти!

Я вышел к взлетной полосе и быстрым шагом подошел к Коровину. Коровин открыл было папку, но, увидев меня, тут же ее захлопнул.

— Ну, наконец — то, Петерсон! — воскликнул он. — Слушайте приказ: немедленно верните людей из Люши и выдвигайтесь сюда. Будете прикрывать отход отряда на основную базу.

— Как? Мы не идем в рейд? — не удержался я. Операция летит к черту! Я не знаю, где точно находится основная база, район поиска может составить свыше тысячи квадратных километров лесов болот и редких населенных пунктов, — у нас просто не хватит наличных сил замкнуть кольцо окружения и прочесать местность.

— Нет, не идем! Рейд отменяется, мы уходим на основную базу, а вы прикрываете наш отход и остаетесь на резервной базе до получения новых указаний, — нетерпеливо пояснил Коровин. — Идите, Петерсон, срочно уводите людей из Люши сюда!

Я повернулся, сделал несколько шагов к лесу и оглянулся. Марта смотрела на самолет, на котором улетали дети, добрый старый доктор и раненые. Мне надо срочно вытащить Марту из сектора обстрела.

Самолет двинулся в разбег.

Я повернулся и бегом направился к Марте. Коровин не видел меня: он открыл папку и достал карманный фонарик-жужжалку.

Я ухватил в Марту и прокричал ей в ухо, старясь перекрыть рев моторов:

— Нам надо немедленно уходить! Немедленно, Марта!

И почти потащил ее туда, где за кустами меня ожидали

бойцы. Эта поляна — граница между жизнью и смертью. Когда начнется обстрел, сюда могут залететь мины. Еще, еще метров сто, сто пятьдесят к югу…

Я оглянулся, ища взглядом Коровина, и увидел, что рядом с ним стоит Федорцов. Они оба смотрели на нас с Мартой.

Самолет поднялся в воздух, едва не задев верхушки деревьев.

27 сентября 1942 года, Вайсрутения,

взлетная полоса у озера Круглое, 0 часов 55 минут

Коровин увидел Федорцова, появившегося с группой бойцов у кромки леса, и вспомнил про папку. Он полез в карман за фонариком — жужжалкой и увидел, как Федорцов отрапортовал Цанаве и тот ушел вместе с бойцами и лейтенантом Торопцом на север.

Самолет взревел моторами и покатился по взлетной полосе.

Коровин достал фонарик, открыл папку. Федорцов подбежал к Коровину:

— Порядок, командир! Отправил генерала с бойцами Инютина на базу. Теперь пора бы вопрос с Петерсоном решить?

Коровин открыл папку и зажужжал фонариком. Рычажок завращал крошечный генератор, и фонарик уронил желтый луч света на фотографию: мужчина лет сорока в форме РККА с двумя красными шпалами в петлицах. Под фотографией аккуратным каллиграфическим почерком было написано: «майор РККА Петерсон Ян Карлович, 22 марта 1941 года, г. Рига, Латв. ССР».

— Черт! Он схватил Марту! — воскликнул Федорцов. — Что делать?!

— Ничего, — спокойно ответил Коровин. — Куда он денется? Вряд ли он что заподозрил. А с Мартой у них роман, вот и все. Она вроде девчонка правильная… При случае можно и ее использовать, тогда возьмем этого лже-Петерсона живым. Самолет мы приняли и отправили, генерал наш на основную базу направляется; нормально все пока, так что горячку пороть? Ты, главное, проследи, чтобы Петерсон не нащупал дорогу на основную базу. Возьми своих людей, блокируй резервную базу. А когда вернется первая рота, возьмем гадов спокойно.

Самолет поднялся над верхушками деревьев и скрылся в ночном небе.

— Вот и отправили самолет, — заметил с облегчением Коровин.

— Если бы не Марта, я бы прямо отсюда этого гада из нагана снял, — процедил Федорцов.

— А не подумал, что его орлы за кустами прячутся и тебя на мушке держат? — усмехнулся Коровин. — Все, уходим. Пусть твои ребята нас прикрывают, чтобы люди этого лже- Петерсона нас врасплох не взяли. Главное, что он нам урона никакого не успел принести: местонахождения основной базы не знает, карателей на самолет не навел.

От первого лица: Генрих Герлиак, 27 сентября 1942 года,

Вайсрутения, 100 метров южнее взлетной полосы

у озера Круглое, 1 час 15 минут

Мы с Мартой продирались сквозь кусты, пока не услышали негромкий голос Рудакова:

— Вы так до Черного моря бежать будете?

Я остановился, обняв Марту. Я никак не мог избавиться от ощущения, что Федорцов целится мне в спину.

— Сколько времени? — хриплым шепотом спросил я Рудакова.

— Час пятнадцать, — ответил он.

Все! Вся операция к черту! Пока я вытаскивал Марту в безопасное место, московское начальство уже направляется на основную базу, а Коровин с Федорцовым вне пределов досягаемости, под охраной бойцов разведгруппы. Те драгоценные пять минут, которые можно было использовать для захвата командования отряда и московского начальства, я истратил на то, чтобы не потерять Марту.

— Отходим в сторону пионерлагеря, — приказал я.

Минут через пять мы оказались возле разбитого молнией дуба, где я убил Первушина.

— Стой! — приказал я, достал обе ракетницы и одновременно выстрелил из них. Ракеты с шипением ушли в небо и вспыхнули красными пятнами. Они не успели погаснуть, как к северу от нас, метрах в двухстах, начали рваться мины.

— Когда закончится артналет? — спросил Рудаков.

— Через десять минут, — ответил я. — Потом сразу выдвигаемся и ищем.

— Что ищем? — спросил Рудаков.

— Хоть что — нибудь, что осталось от Коровина, Федорцова и московского начальника, — со злостью бросил я. — Только тогда мы сможем отчитаться перед Бахом за уничтожение русской разведывательно — диверсионной группы.

Я крепче обнял Марту: затихшую, закрывшую глаза и зажимавшую уши ладонями. Все, милая! Теперь я с тобой никогда не расстанусь. Никогда!

Марта со мной, данное ей слово я сдержал: спас детей. Это удача!

Командование русской диверсионной группы я не захватил и даже не смог ликвидировать; самолет, вопреки приказу Баха, улетел в Москву; главные силы отряда по неизвестной мне причине вернулись на основную базу. Это провал! Полный провал операции!

Впрочем… Основная часть отряда вместе с московским начальством абсолютно точно попала в зону артналета. Вполне возможно, что и Коровин с Федорцовым тоже попали под обстрел и погибли. Необходимо тщательно прочесать район. Немедленно, как только перестанут падать мины и снаряды.

Пока шел артналет, я приказал проверить территорию резервной базы. Оказалось, что при первых залпах артналета комендант базы Сахаров со своими людьми спешно покинул базу и двинулся на восток, в глухой болотистый район: подальше от немцев и беспокойного Коровина.

Едва стихли разрывы мин, как я подозвал Рудакова и сказал ему:

— Мне необходимо найти Коровина, а еще лучше этого московского начальника. Поэтому план таков: ты остаешься здесь с Мартой и ждешь нашего возвращения, а я со всеми людьми иду на север и ищу проход к основной базе. Если командование отряда умудрилось выжить в этом аду, они уйдут на основную базу. Там я и буду их искать.

— Тебе не пройти туда, ты не знаешь дороги, паролей, ловушек, — возразил Рудаков. — Это безумие! Надо дождаться рассвета и подхода наших!

— Возвращаться с пустыми руками и неутешительным рапортом — это и есть безумие! — решительно ответил я. — Судя по всему, артналет накрыл возвращавшиеся на базу основные силы отряда: там должно быть много раненых и просто растерявшихся в этом аду людей, — впервые попавший под артобстрел человек всегда испытывает шок. Вот среди них я и найду проводника!

Лес севернее пляжа пах гарью и полнился стонами раненых: очевидно, большая часть отряда попала под сокрушительный артиллерийский удар, многие были ранены и абсолютное большинство находилось в растерянности. Те, кто был в состоянии двигаться, уже покинули опасную зону: остались лишь тяжелораненые и убитые.

Кроме трупов и раненых в лесу осталось много вооружения, и почти сразу я обнаружил именно то, чего нам не хватало: пулемет Дегтярева. Я приказал одному из бойцов взять его и снять запасные диски с убитого пулеметчика.

Того, кто мне был нужен, я нашел довольно быстро: под поваленным деревом лежал знакомый мне боец из второй роты по фамилии Лапшин. Его здорово посекло осколками мины, особенно ноги, и он не мог самостоятельно передвигаться. Он ужасно обрадовался, когда я осветил его светом своего фонарика.

— Товарищ майор! А я уж думал, что мне конец! — чуть не плача, говорил он. — Что у меня там с ногами? Я их не чувствую, совсем не чувствую!

— Все в порядке, Лапшин, все в порядке! Ноги на месте, еще бегать будешь! — подбодрил я его. — Эй, кто — нибудь! Держите фонарь, его перевязать надо.

Я дал Лапшину глотнуть самогона из фляги, чтобы хоть как — то унять боль, затем наложил жгут, бинты и шину на сломанную ногу.

— Надо уходить на основную базу, — сказал я, пристально глядя в глаза Лапшину. — На резервной уже немцы.

— А Сахаров? — удивленно спросил Лапшин. — С ним ведь две сотни человек!

— Сахаров ушел на восток, в болота, так что о нем забудь! — жестко ответил я. — Тебе срочно нужна помощь. Тебе повезло, что мы на тебя наткнулись. Я не знаю дороги на основную базу, и ты мне ее покажешь. Понял? Нам некогда гут в темноте искать остальных. Мы берем тебя на носилки, и ты показываешь дорогу. Задача ясна?

Лапшин кивнул. Больше всего он боялся, что мы оставим его здесь и уйдем, как Сахаров. Лапшина уложили на импровизированные носилки.

— Метров двести на север будет овраг, — забормотал Лапшин. — По оврагу выйдем к тропе. С нее нельзя сворачивать: мины. По тропе метров через триста должен быть первый пост.

— Пошли! — приказал я.

Мы двинулись на север. По дороге мы не раз слышали из кустов стоны раненых, но не останавливались: эти люди были обречены. Необходимо было как можно скорее блокировать тропу на базу и продержаться до рассвета, пока не подойдут наши. Дороги к западу наверняка уже блокированы нашими частями, но Штадле не введет людей в лес раньше, чем рассветет. Есть надежда, что мы успеем блокировать тропу раньше, чем Коровин с Федорцовым, — если они уцелели под обстрелом, — доберутся до нее. Они наверняка оказались на южной кромке зоны обстрела и не могли идти к базе под градом мин и снарядов, они должны были переждать артналет. Потом им нужно было собрать хоть сколько — нибудь уцелевших и выяснить судьбу московского начальства. Во всяком случае опередить их на пути к базе — мой единственный шанс исправить положение и превратить фактически проваленную операцию в победу.

Следуя указаниям Лапшина, мы быстро дошли до оврага, спустились вниз и пошли по берегу ручья. Мы прошли метров триста и Лапшин сказал:

— Тропа справа.

Я посветил фонарем и обнаружил узкую тропку, поднимающуюся вверх по склону оврага.

— А куда ведет овраг? — спросил я у Лапшина.

— Не знаю я, товарищ майор! — простонал он в ответ. — Мы этой тропой всегда на базу ходили. Поспешите! А то не дотяну я…

— Дотянешь, брат Лапшин, дотянешь! — пообещал я. — Должен дотянуть…

Должен, конечно, должен! Без Лапшина ситуация здорово усложнялась.

Мы пошли по тропе. За оврагом тропа пошла почти по прямой. Небо над лесом посветлело, и без компаса было ясно, что мы идем на восток.

— С тропы нельзя сходить, товарищ майор! — прохрипел Лапшин. — Мины!

— Я понял, понял! — откликнулся я.

Мины. Откуда у партизан столько мин? Наверное, нашли склад Красной армии. А может, просто распространили слух… неважно, проверять нет времени, да и не очень хочется.

Тропа распрямилась и ушла вперед, теряясь в темноте.

— Что дальше, Лапшин? — спросил я.

— Через двести метров пост, — ответил Лапшин. — А дальше гать ведет прямо на базу. Дошли, товарищ майор!

Это точно, что дошли. Теперь наступает самый ответственный момент. Когда по моим расчетам до поста осталось метров сто, я приказал остановиться.

— Мы останемся здесь, — сказал я. — А двое понесут Лапшина к посту.

Старшим я выбрал невысокого, но крепкого парня со странной фамилией Голубец.

— Слушай внимательно, — сказал я Голубцу. — Донесете Лапшина до поста. Скажете, что несете раненого Лапшина по приказу командира разведгруппы Петерсона. Если вас пропустят на пост, то главное — быть в полной готовности. Пост берете в ножи без шума. Увидите Федорцова или Коровина, сразу их уничтожайте. Лучше без шума, но это уж как получится… Оружие есть?

У Голубца при себе был отличный нож, который русские именовали «финка», а также пистолет «люгер» — более известный у русских как «парабеллум».

— Давай, Голубец, действуй! — напутствовал я. — Если сегодня мы победим, обещаю тебе лично Железный крест и две недели отпуска в Берлин.

— За Берлин спасибо! — улыбнулся Голубец. Он подошел к носилкам, резво поднял их вместе с напарником и двинулся к посту. Мы залегли в кустах возле тропы, но расположились не очень вольготно, памятуя о минах.

Потянулось томительное ожидание. Я прислушивался до звона в ушах, в какой — то момент мне показалось, что я уловил голоса, но через короткое время решил, что это мне почудилось.

Вдруг впереди ударили выстрелы. Не могу утверждать, но первые два выстрела были из «люгера», почти одновременно с ними из «ТТ», а дальше пошла сплошная какофония стрельбы, вдруг оборвавшаяся ослепительной вспышкой разрыва гранаты.

Я до боли в глазах вглядывался в темноту в конце тропы, где совсем недавно прорезались вспышки выстрелов и вдруг буквально мне на голову свалился Голубец.

— Черт! Ты что, по минному полю бежал?!

— Когда в спину из пулемета в упор лупят, так и по минному полю побежишь! — тяжело дыша, прохрипел Голубец.

— Что случилось? Докладывай быстро!

— Докладываю: донесли этого Лапшина до поста. Там спросили: кто? Я говорю: несем раненого бойца Лапшина, сами мы бойцы из разведгруппы майора Петерсона. Ну и Лапшин голос тоже подал. А там не сразу ответили, с паузой… Спросили: майор Петерсон с вами? Я говорю — нет. Нам: проходите. Ну, мы и прошли. А там вижу при свете фонаря: сидит на пеньке Федорцов. Я про ваши указания вспомнил и так ненароком вроде к нему переместился, чтобы финкой достать, а он вдруг — раз! И у него в руке наган! И прямо в меня дулом! Ну, тут уж я про парабеллум вспомнил… И пошла стрельба! Хорошо, у меня в левой руке граната без чеки была! Еле убёг!

Итак, Федорцов уже на базе! Отлично! Теперь я хоть знаю, что нам точно надо делать: блокировать вход на базу до рассвета. Даже если с базы есть другой выход, то за пару часов партизаны не смогут зайти к нам в тыл. А через два часа рассвет, наше спасение!

Партизаны не пытались нас атаковать. Мы лежали, блокируя тропу. У выхода с оврага я поставил пять человек, которые перехватывали разрозненные мелкие группы раненых и деморализованных партизан и, выполняя мой приказ, даже не пытались брать их в плен. Как правило, в ход шли ножи, и лишь изредка я слышал отдельные выстрелы. Отличная практика для моих людей! Действительно, они заслужили награды.

Рассвет пришел, как дар небесный: неожиданно и давно ожидаемо. Небо на востоке расцветилось, и лес вдруг наполнился призрачным предутренним светом. Теперь можно было обозреть позиции противника.

Я достал бинокль и осторожно выставил его между поросшей мхом кочкой и толстым стволом березы — так, чтобы не потревожить желтую листву. Так, теперь, зафиксировав бинокль среди листвы, надо аккуратно подтянуться и прильнуть к окулярам, чтобы ни один листок не дрогнул. Прежде чем приложиться к окулярам, я поискал глазами точку опоры для локтя. Ага, вот корень из земли вылез! Я пристроил локоть правой руки на корень и собрался прильнуть к окулярам, как вдруг почувствовал чудовищный, опрокидывающий удар в лицо и резкую боль в голове. Боль казалась невыносимой, но вдруг исчезла в странной звенящей желтизне, переходящей в черноту: я ушел из этого мира.

Глава 5

27 сентября 1942 года, Вайсрутения, основная база

отряда «Дядя Вова», 5 часов 05 минут

Федорцов держал в руках снайперскую винтовку: обычная «мосинка» со стволом улучшенного качества и оптическим прицелом ПУ. В свое время он с такой винтовки легко всаживал со ста метров десяток пуль в «царский» пятак. Сейчас дистанция для стрельбы была около ста метров, и Федорцов надеялся, что он не утратил навык.

* * *

Обрушившийся с неба огненный град оказался полной неожиданностью для Коровина и Федорцова. Едва где — то далеко впереди упали первые мины, Федорцов толкнул Коровина под корневище вывороченного штормом дерева. Там они и переждали артналет.

— Федор, а меня зацепило, — как — то виновато произнес Коровин.

На его левой ноге в районе бедра действительно расплывалось красное пятно.

— Ну ты прямо как пулеулавливатель! — проворчал Федорцов. — Сейчас посмотрю. Не дергайся только.

Он разорвал штанину и при свете фонаря изучил рану.

— Хреновое дело, — мрачно заключил он. — Два осколка глубоко в мясе. Возможно, кость задета. На ногу встать можешь?

Коровин отрицательно покачал головой.

— И за что нам такие несчастья?! — сокрушенно воскликнул Федорцов.

— Наше несчастье там, — сумрачно ответил Коровин, кивая в сторону дымящегося после артналета леса. — Где Цанава? Если мы его не найдем, то нам…

Коровин замолчал. Продолжать было излишне: за прибывшее из Москвы начальство спросят по полной. И не важно, что вместе с Цанавой под внезапным артбстрелом погиб практически весь отряд. Вопрос поставят так: где старший майор госбезопасности Цанава? И его надо предъявить живым или мертвым.

— Надо уходить на основную базу, — убежденно заявил Федорцов. — Не знаю, успел связной добраться до первой роты или нет, но первая рота будет пробиваться на основную базу. И нам надо ждать их там. Только так мы сможем сохранить отряд как боевую единицу. А остальное — как спросят, так и ответим.

Логику Федорцова невозможно было опровергнуть. За одним «но»: за старшего майора госбезопасности ответить придется.

— Цанаву надо найти, — твердо заявил Коровин, морщась от боли в ноге. — Живым или мертвым, но найти надо. Нам Москва его не простит. Немцы до рассвета в лес не сунутся.

— Каратели не сунутся. А этот Петерсон со своими головорезами наверняка к тропе подбирается. В этой тьме мы хрен кого найдем! А вот на пулю от Петерсона легко нарвемся! — возразил Федорцов. — Только когда рассветет, и имеет смысл начинать поиски. А сейчас уходим на базу!

Он подхватил Коровина, и они пошли на север, к тропе, на которую спустя час выйдет ягдкоманда СС-оберштурмбаннфюрера Герлиака.

Арьергардная команда, оставленная на базе, несла службу исправно: у появившихся возле поста Коровина и Федорцова спросили пароль. База охранялась частью партизан третьей роты, не успевшей выйти в рейд. Федорцов немедленно взял оставшихся людей под контроль и расставил их по позициям; он твердо намеревался держать оборону до тех пор, пока к базе не пробьется первая рота. Разумеется, он допускал, что связные не смогли добраться до первой роты и передать ей приказ об отмене рейда, поэтому он положил трое суток на ожидание. По окончании срока Федорцов (в соответствии с заранее разработанным Коровиным планом) рассчитывал покинуть территорию базы резервным выходом и уйти в глухой болотистый район в бассейне Припяти.

А пока он засел в крохотном блиндаже на посту между тропой и ведущей к базе гатью. Зачем? Коровину он объяснил, что «лично возглавит охрану базы». На самом деле Федорцов ждал лже-Петерсона, который стал его личным врагом.

Почему совершенно незнакомый человек становится вдруг личным врагом, чья смерть зачастую кажется дороже собственной жизни? Это невозможно понять. Но это есть. И это надо воспринять как факт реальности.

Старенький врач — волшебник Гольдштейн при помощи остро заточенного кухонного ножа вынул осколки из ноги Коровина, обработал и зашил раны, щедро напоил раненого самогоном и решительно заявил Федорцову:

— Дайте ему поспать хотя бы до утра, а там я уж смогу сказать: сможет он дальше командовать или это теперь ваше дело. А пока воюйте как — нибудь сами! Без него!

Федорцов знал, как воевать. Он прошел Халхингол и финскую, прежде чем попасть в ОМСБОН. Он молча кивнул в ответ на слова врача и ушел, чтобы организовать оборону базы.

Немцы войдут в лес только с рассветом. А до рассвета стоит опасаться только ягдкоманду во главе с лже-Петерсоном. Вот его и надо ожидать.

Вот почему Федорцов взял с собой на пост винтовку с оптическим прицелом.

* * *

Через пост мелкими группами тащились раненые или выдававшие себя за таковых. Федорцов их лично сортировал. Тех, что шли без оружия, он немедленно расстреливал на глазах у остальных: исключительно в целях поднятия боевого духа. Разумеется, потерявший оружие боец не заслуживает права на жизнь — аксиома, как ни крути.

Когда поток избежавших смерти иссяк, Федорцов подозвал начальника караула и сказал ему:

— Сейчас начинается самое главное. Если появятся бойцы из разведгруппы Петерсона, то держите ухо востро. Сразу вопрос: с ними ли Петерсон? Если нет, то пропускайте. Если да, то максимальная готовность. Ну, и меня в любом случае предупреждайте.

* * *

Они пришли перед рассветом. Двое несли третьего на импровизированных носилках.

— Кто идет?

— Береза. Это я, Лапшин из второй роты.

— И вправду Лапшин! — подтвердил один из караульных, оглядываясь на Федорцова. — И пароль правильный.

— Спроси, кто с ним, — велел Федорцов.

— Ива! А кто с тобой, Лапшин?

— Двое бойцов из разведгруппы Петерсона.

— Ага! — оживился Федорцов. — А где сам Петерсон?

— Где Петерсон?

— После артналета в этом лесу задницу свою не найдешь, не то что Петерсона, — после короткой паузы отозвался Лапшин. — Пропускай! Мне доктор нужен!

— Пусть идут! — разрешил Федорцов, проверяя барабан своего старенького нагана. — И будь начеку!

— Проходи!

На крохотной полянке перед блиндажом появились пришедшие. Федорцов поставил в небольшую ямку керосиновый фонарь с прикрученным фитилем так, что тот, почти не освещая полянку и держа в тени Федорцова с караульными, освещал скупым светом пришедших.

Федорцов рассчитывал тихо и без шума повязать пришедших и выведать у них все о лже-Петерсоне и его задании. Но все пошло не так. Видимо, пришедших насторожил наган в руке Федорцова. Двое нагнулись, ставя носилки с Лапшиным на землю, а когда распрямились, то Федорцов увидел в их руках пистолеты. Первые два выстрела пришлись по караульным и достигли цели. Федорцов уложил ближайшего к нему противника, но тот встал так неудачно, что загородил сектор обстрела. Когда он рухнул на землю, то второй уже исчез. Федорцов бросился к пулемету и даже успел дать короткую очередь вдоль тропы, когда вдруг уловил в тусклом свете керосинового фонаря мелькнувший в воздухе предмет.

Федорцов не успел осознать, что это было: инстинкт, развитая за время партизанщины интуиция заставили его мгновенно бросить пулемет и откатиться в мелкую выемку рядом с позицией. Граната разорвалась, на короткое время оглушив и ослепив Федорцова, но не задев его осколками.

* * *

Сидевший во время схватки в блиндаже, — и потому не пострадавший, — караульный привел в чувство Федорцова.

— Товарищ Федор! А, товарищ Федор! Да очнитесь вы! О! Очнулись! Ну, слава богу! Что делать — то теперь, а?

— К пулемету, держать тропу! — приказал Федорцов. — Ближе двадцати метров никого не подпускать; сразу не называют пароль, — немедленно стрелять на поражение. Все понял? Выполнять! Я, — к командиру на рапорт, — и тут же возвращаюсь.

* * *

Как ни странно, но Коровин уже пришел в себя и ждал Федорцова.

— Сколько там до рассвета? — спросил он.

— Примерно час остался, — ответил Федорцов.

— Слушай приказ, — сказал Коровин. — Я очень надеюсь, что первая рота, уйдя из Люши, не нарвалась на засаду. Возможно, они еще попытаются прорваться на базу. В любом случае ждем их до рассвета. С рассветом каратели начнут выдвигаться в лес и замыкать кольцо окружения. Поэтому с рассветом мы уйдем по запасной тропе. Ты возьмешь еще человек пять и будешь держать основную тропу. После того как солнце взойдет над лесом, ты должен держать тропу еще час; затем уходишь запасной тропой на встречу с нами. Все ясно?

— Так точно! Разрешите выполнять?

— Выполняй! — и Коровин устало закрыл глаза.

Федорцов не сразу пошел к позиции у тропы. Сначала он зашел к разведчикам и взял снайперскую трехлинейку с новеньким оптическим прицелом ПУ. Он проверил винтовку тут же и остался доволен. Патроны он брать не стал: для того дела, которое он собирался сделать, вполне достаточно штатного магазина.

Он залег у выхода тропы со стороны базы и принялся ждать рассвета. Рассвет должен был сработать в его пользу: солнце будет всходить у него за спиной, на востоке, и находящийся на противоположном конце тропы человек будет видеть лишь заревую часть неба над черной полосой леса Зато, когда первые лучи солнца озарят западную сторону тропы, тогда оптика «мосинки» выявит прячущегося на той стороне леса врага

* * *

Расчет Федорцова оказался верен на все сто процентов: он даже сам приятно удивился тому, как все правильно рассчитал.

Едва лучи восходящего солнца упали на противоположный конец тропы, как Федорцов заметил среди пожелтевшей листвы странный блик. В лесу среди листвы бликовать нечему! Федорцов сразу зафиксировался на этом участке и четко сквозь прицел увидел среди листвы два круглых темных пятна. Он сразу понял, что это такое: полевой цейссовский бинокль. Черные пятна: стекла, примерно четыре с половиной сантиметра в диаметре; на два сантиметра ближе к середине — окуляр, к которому приник глаз врага.

Федорцов в свое время легко всаживал десять пуль из снайперской трехлинейки в царский пятак со ста метров. Поэтому он взял в сторону на два сантиметра от края темного пятна и плавно нажал спусковой крючок. Он явственно увидел, как бинокль от удара пули взлетел в воздух и даже услышал короткий резкий вскрик. Почти сразу с той стороны ударила пулеметная очередь, но Федорцов уже покинул позицию. Он дополз до блиндажа, передернул затвор винтовки, выбросив стреляную гильзу и спросил в воздух:

— Закурить есть?

— Сейчас, товарищ Федор! — откликнулся невидимый ему в темноте блиндажа боец. Зажглась керосиновая лампа, и при ее свете партизан сноровисто свернул «козью ножку» с махоркой из коллаборационистской газетенки «Новый путь», хранимой партизанами именно для таких целей.

Федорцов с наслаждением затянулся крепкой махрой и даже не закашлялся как обычно. Выпустив клуб дыма, он улыбнулся в пространство и сказал:

— Прощайте, товарищ майор Петерсон!

От первого лица: Генрих Герлиак, 27 сентября 1942 года,

Вайсрутения, шоссе Лунинец — Ганцевичи.

Я очнулся и попытался открыть глаза. Вся правая сторона лица словно онемела и при этом страшно болела. Я застонал от боли и услышал голос. Голос говорил по — немецки — это был голос Штадле.

— Все хорошо, Герлиак! Вы живы! Вы ранены, мы отвезем вас в госпиталь.

— Штадле! Слава богу, Штадле, что вы успели! Что со мной? Я ничего не вижу! Ничего!

— Все хорошо! Доктор уже здесь, он окажет вам помощь. Эй, доктор! Черт возьми, вы можете хоть приблизительно сказать, что с ним?

— Левый глаз цел, просто залит кровью. Множественные осколочные ранения лица, в области левой скулы — обширная гематома. Насчет правого глаза сказать ничего не могу, только в госпитале…

— Штадле, Штадле! — позвал я. — Что сейчас происходит?

— С рассветом мы начали операцию по блокаде района севернее озера Круглое. Герлиак, вы абсолютно точно указали район сосредоточения партизан! В том месте, куда пришелся основной удар артиллерии, мы обнаружили около ста пятидесяти убитых и раненых партизан! Но главное — мы нашли два трупа в форме старших офицеров НКВД! Первый — в форме с петлицами старшего майора госбезопасности; второй — в кожаном пальто без знаков различия, а под ним форма старшего лейтенанта госбезопасности. Первый погиб, видимо, сразу во время обстрела; второй, тяжелораненый, застрелился сам из пистолета ТТ совсем недавно, видимо, когда уже увидел наших солдат.

— Это они, Штадле! — простонал я с облегчением. — Они сегодня ночью прилетели из Москвы. Московские начальники! Их тела надо погрузить в грузовик, это наш отчетный материал!

— Вообще, оберштурмбаннфюрер, вам надо думать о том, чтобы как можно скорее попасть с госпиталь, — вмешался доктор. — Ваш правый глаз внушает мне серьезные опасения.

— Если тела этих людей исчезнут, то мне глаз уже будет не нужен, — мрачно возразил я. — Эй, Штадле! Грузите немедленно тела офицеров НКВД в одну машину со мной! Нам не удалось уничтожить командование отряда «Дядя Вова», так что эти трупы — наш единственный аргумент в пользу того, что операция завершилась более или менее успешно. Иначе Бах нас не поймет!

— Я все понимаю, Герлиак! — мягким успокаивающим тоном отозвался Штадле. Он взял меня за руку и нетерпеливо бросил в пространство:

— Доктор! Черт бы вас побрал! Где вы там со своими чудодейственными уколами?!

— Я здесь, — отозвался доктор. — Помогите мне, держите его руку.

Игла впилась мне в вену. Я хотел рассмеяться и сказать с иронией: «Да что вы в самом деле, доктор? Со мной все нормально, только чертовски болит правая сторона лица!»

Но мне вдруг все стало безразлично, и я ушел в объятия Морфея раньше, чем смог оформить в вербальную форму свои мысли.

От первого лица: Генрих Герлиак, 28 сентября 1942 года,

Вайсрутения, Минск, госпиталь

Я очнулся в госпитале. Со мной явно поработали: лицо казалось совсем чужим, но боли я почти не чувствовал; словно лицо намазали глиной, и я ощущал только эту маску, и еще странный комплекс скорее неприятных, чем болезненных ощущений.

Напротив меня сидел человек в белом халате, который пристально и серьезно смотрел на меня. Увидев, что я очнулся, он улыбнулся и спросил:

— Вы слышите меня, господин Герлиак?

— Да, — просипел я, не узнавая своего голоса и пугаясь его звука.

Доктор уловил мое замешательство и, улыбнувшись, тут же приступил к объяснениям.

— У вас множественные осколочные повреждения правой части лица. Честное слово, мне в жизни не приходилось доставать столько стекла и металла из одной физиономии! Но самое интересное — глаз не пострадал. Это просто чудо! Три осколка стекла я достал из века, но они были слишком маленькие, чтобы пробить веко и повредить глаз. Вы очень вовремя моргнули! Определенно о состоянии вашего правого глаза и зрении, которое он может обеспечить, я смогу сказать только тогда, когда рассосется гематома на правой стороне лица. Насколько я понял, пуля попала в бинокль, и вся сила удара пришлась в правую сторону лица. Ваше счастье, что на цейссовском бинокле нет режущих частей! Только одни ушибы от тяжелого тупого предмета. Надеюсь, зрение удастся сохранить полностью.

— Спасибо, доктор, — поблагодарил я.

— Пока не за что, — ответил доктор. — Кстати, вам хочет сказать пару слов большой начальник, генерал полиции. Я дал ему ровно пять минут: вам нельзя утомляться. И дал эти пять минут только потому, что надеюсь — его слова вам придадут бодрости и оптимизма. Чем больше вы почувствуете бодрости и оптимизма, тем быстрее вы восстановите силы и здоровье. Пять минут, только пять минут, оберштурмбаннфюрер!

* * *

В палату вошли Штадле и фон дем Бах. Бах явно был в благодушном настроении, а уж Штадле сиял так, что рождественская елка рядом с ним показалась бы сухим кустиком.

— Герлиак! — торжественно сообщил Бах. — Я ознакомился с отчетом Штадле, я видел трупы руководителей русской диверсионной группы; видел их документы и план операции, найденные при них. Скажу без преувеличений, как старый солдат: вы совершили невозможное, вы внедрились во вражескую диверсионную группу, контролируемую опытными профессионалами от контрразведки могущественного НКВД, и сумели переиграть их, балансируя на грани между жизнью и смертью! Это безусловный успех, с учетом того, безопасность КАКОГО объекта вы обеспечивали. Я с радостью сообщаю вам, что сегодня утром направил лично рейхсфюреру СС отчет об операции и ходатайство о награждении вас Железным крестом 1–й степени и представление к очередному званию. Мои поздравления!

— Хайль Гитлер! — воскликнул я, выбрасывая руку в приветствии. — Но должен сразу сказать, обергруппенфюрер, что я приму награду только при определенных условиях.

— Вы с ума сошли, Герлиак? — нахмурился Бах. — Или ваше сознание все еще затуманено лекарствами? Эй, эскулап! Что вы там ему кололи?

— Обергруппенфюрер! Убедительно прошу меня выслушать, — продолжал настаивать я.

— Выкладывайте, Герлиак, — мрачно отозвался Бах.

— Я приму награду только тогда, когда будут награждены те мои подчиненные, которые внесли наибольший вклад в проведение операции: СС-гауптштурмфюрер Рудаков и СС-шарфюрер Голубец. Остальные участники операции так же достойны наград, внеочередных званий и, безусловно, отпусков, — нам всем надо поправить нервы, обергруппенфюрер!

— Ах, вот вы о чем! — смягчился Бах. — Разумеется! Штадле, распорядитесь, чтобы Герлиаку дали ручку и бумагу… Нет! Ему тяжело писать самому: пусть он продиктует вам представление на тех своих людей, которых считает нужным отметить, — и немедленно мне на подпись!

— Да, обергруппенфюрер! — с готовностью отозвался Штадле.

— Еще что — нибудь, Герлиак? — обратился ко мне Бах.

Я вспомнил о Марте, но не знал, как сказать об этом Баху.

— Есть еще человек, оказавший нам очень важное содействие, — осторожно сказал я. — Это буквально были наши глаза и уши в атмосфере страха и подозрительности, насажденной агентами НКВД. Этот человек тоже должен получить достойное вознаграждение, обергруппенфюрер.

— Разумеется, и свою агентуру среди местного населения вам необходимо отметить, — согласился Бах. — Все операции против бандитов обречены на провал, если мы не имеем агентуры в оперативных районах. Штадле все запишет!

Бах ушел, оставив меня наедине со Штадле.

— Штадле! — решительно обратился я. — О людях, которые мне помогли… У них могут быть большие проблемы! А на этой территории им вряд ли можно гарантировать безопасность за пределами базы-500. Я прошу вас издать приказ о том, что по моему усмотрению, в соответствии с оперативными интересами, допускается нахождение на территории базы тех людей, чье пребывание там я сочту необходимым.

— Герлиак! — нахмурился Штадле. — Я понимаю, что у вас может быть…э-э… свое видение обстановки… Но территория базы не является вашей вотчиной: это весьма секретный объект. Вы понимаете, что нахождение там посторонних лиц означает вопиющее нарушение правил секретности?

— Штадле, на самом деле действительно секретным объектом является лишь часть территории базы-500! — воскликнул я. — Поймите, что есть люди, за которыми партизаны начнут охоту! И даже Минск будет для них небезопасен.

Черт возьми, эти люди работали на нас, и они имеют право на безопасность!

— О ком идет речь? — деловито осведомился Штадле. — Сколько людей?

— Пока один, — ответил я. — Но в ближайшем будущем может быть больше. Подумайте, что вы можете сделать.

Штадле задумался, затем сказал:

— Я подготовлю приказ, в котором будет фраза о том, что «на территории базы в несекретных секторах допускается нахождение лиц, включенных в состав отдельного батальона СД „Люблин 500“ по приказу командира батальона, либо выполняющих его специальное задание, связанное с обеспечением безопасности объекта». Под это понятие подпадут ваши агенты из местного населения, которых вы используете. Разумеется, вся ответственность за возможные последствия ляжет на вас. Вы согласны?

— Да, — ответил я и облегченно закрыл глаза. Это было решением проблемы пребывания Марты со мной на территории базы. А битва за Марту стала теперь самой главной битвой в моей жизни.

* * *

Марту допустили до меня на следующий день. Устроил это Рудаков: он объяснил, что Марта исполняет обязанности врача нашего батальона и должна знать, как осуществлять послеоперационное лечение выздоравливающего командира.

Я был чертовски рад ее видеть. Нет, эта фраза не передает всей полноты чувств, которые я испытал, увидев, как в мою палату вошла Марта,

Вошел ангел, который явился спасти меня. Я никогда прежде не ощущал такой тяги к жизни! Даже если бы я был весь изрешечен пулями, я все равно бы ожил и пошел к ней навстречу!

* * *

— Здравствуй, — тихо сказала Марта. Она сказала это по — русски.

— Здравствуй, любимая, — так же тихо и так же по- русски ответил я.

Она бросилась в мои объятия, словно надеялась: я закрою ее от всего мира. От злого и несправедливого мира, в котором мужчины играют в непонятные и очень жестокие игры.

— Все будет хорошо, милая, все будет хорошо, — исступленно шептал я, гладя Марту по голове. — Я никому тебя не отдам, родная. Никому!

— Рудаков сказал мне, что мы уедем туда, где нам никто не будет угрожать. Это правда? — спросила Марта, доверчиво прижимаясь ко мне. Она хотела всего лишь спасти детей. Она поверила, что лишь я в сложившихся обстоятельствах могу спасти детей. И я их спас, отпустив самолет целым и невредимым в нарушение приказа Баха. Теперь она верила только мне.

— Да, милая! Это правда, — совершенно искренне ответил я. Я знал, что пойду на все, чтобы ее защитить.

— Мы уедем туда, где только я решаю, что должно случиться, — продолжал вещать я голосом проповедника… или сказочника. Но сила сказки и проповеди заключается только в одном: им должны верить. Марта верила.

— Ты так всемогущ? — улыбнулась она.

— Абсолютно! На территории в полтора квадратных километра, — подтвердил я. В сложившихся обстоятельствах это было абсолютной правдой. Пока.

От первого лица: Генрих Герлиак, 7 октября 1942 года,

Вайсрутения, Беловежская пуща, база-500

В начале октября я вернулся на свою базу. Я отсутствовал долго и поэтому пристально вглядывался в детали обстановки, пытаясь определить, насколько хорошо Вахман в мое отсутствие руководил повседневной жизнью базы. Мои опасения подтвердились: он руководил повседневной жизнью базы СЛИШКОМ хорошо.

Личный состав был построен к моей встрече на плацу. Вахман четко отдал рапорт, а затем, когда я немедленно решил ознакомиться с деятельностью базы, сопроводил, давая пояснения.

Все было образцово, придраться не к чему. В помещении штаба царили идеальный порядок и деловая обстановка. Короче, все успокаивающее и вселяющее уверенность. Лишь в кабинете Вахмана я заметил изменение, вызвавшее странное ощущение беспокойства: появился огромный сейф.

— Это что за сооружение? — спросил я начальника штаба, кивнув на сейф.

— Для хранения секретной документации, оберштурм- баннфюрер, — отрапортовал Вахман.

— Откройте, — приказал я. — Что там? — спросил я, небрежно касаясь папок.

— Документация батальона, — ответил Вахман.

— Я просмотрю бумаги, — небрежно бросил я, усаживаясь за стол. — Распорядитесь, чтобы мне принесли кофе. И что — нибудь поесть.

Два часа я просматривал бумаги из сейфа Вахмана, но не нашел ничего, что свидетельствовало бы о том, в чем я подозревал своего начальника штаба: сборе компрометирующих сведений на меня.

Впрочем, очевидно, что Вахман не такой дурак, чтобы держать подобные бумаги в служебном сейфе. Тогда где же он их держит?

— Если господин оберштурмбаннфюрер захочет еще ознакомиться с содержимым сейфа, то он это может сделать в любое время: второй ключ находится у дежурного, и он всегда выдаст его вам под роспись в журнале несения дежурства, — сообщил мне Вахман с едва заметной улыбкой.

— Спасибо, Вахман, — улыбнулся я в ответ. — Я вижу, что все в полном порядке. Выношу вам от лица службы благодарность!

Вахман невозмутимо наклонил голову в знак признания его заслуг, затем резко выбросил руку:

— Благодарю, оберштурмбаннфюрер. Хайль Гитлер!

— Хайль! — отозвался я и решил перейти к делу. — Кстати, отметьте в приказе по батальону некоторые изменения: с завтрашнего дня я ввожу должность «референт коменданта базы-500». Изменения в штатном расписании согласованы со штабом полицайфюрера «Руссланд — Митте»: не забудьте отправить туда приказ на утверждение.

— Должность вводится в штат батальона или в штат базы? — холодно уточнил Вахман.

— Я же сказал: в штат базы, — с легким раздражением заметил я.

— Позвольте еще один вопрос, оберштурмбаннфюрер… Кто этот референт? Чье имя мне включать в приказ?

— Об этом я пока не говорил, Вахман, — заметил я. — Я сказал лишь о введении штатной должности. А кто займет эту должность, я скажу после утверждения этой единицы штабом полицайфюрера. Вам ясно?

— Да, оберштурмбаннфюрер, — кивнул Вахман. Мое известие его явно встревожило. Но почему? Почему, черт возьми?! Вот что я хотел бы знать.

7 октября 1942 года, Вайсрутения,

Беловежская пуща, база-500

Вахман был выведен из равновесия последними словами Герлиака. Пока Герлиак пропадал невесть где, Вахман чувствовал себя полным хозяином базы-500. Разумеется, он не рассчитывал, что его назначат командиром батальона «Люблин 500» или комендантом базы. Но он надеялся, что малосимпатичного Герлиака наконец заменит обычный человек: какой — нибудь озабоченный лишь одной своей карьерой штандартенфюрер, который будет появляться в расположении подразделения не чаще раза в месяц. И тогда Вахман будет чувствовать себя самостоятельным человеком на самостоятельной должности. А теперь получается, что Герлиак вернулся и будет снова руководить базой. И еще он решил взять к себе какого — то референта. Черт возьми, зачем ему референт?! Ведь у него есть адъютант и денщик. Не должен ли этот референт просто шпионить за ним, Вахманом, и посылать рапорты напрямую в Берлин? А должность референта — так, для отвода глаз. Зачем коменданту базы-500 какой — то референт?! Он что, крупный политик или бизнесмен?

Личность нового референта была неизвестна Вахману, но от него он заранее не ждал ничего хорошего.

Через три дня штаб полицайфюрера «Руссланд — Митте» утвердил в штатном расписании базы должность референта. А спустя два дня после этого на базе появилась миловидная женщина, мгновенно оформленная на должность референта устным распоряжением Герлиака. Когда Вахман осмелился спросить имя нового референта, чтобы оформить назначение приказом, то Герлиак небрежно сказал:

— Она будет временно исполнять эту должность, поэтому не стоит заниматься лишней бюрократией. Обойдемся без письменного приказа.

— Да, но… оберштурмбаннфюрер… — растерялся Вахман, но Герлиак не дал ему закончить, резко завершив разговор.

— По моему устному приказу эта девушка будет исполнять обязанности моего референта, пока я не найду более подходящую кандидатуру. Официально оформление на должность не проводите и, соответственно, на довольствие не ставьте. Все под мою личную ответственность! Вам понятно?

— Да, оберштурмбаннфюрер, — послушно откликнулся Вахман.

— Тогда свободны, — сказал Герлиак и отвернулся.

«Похоже, что командир решает свои личные проблемы», — подумал Вахман и обрадовался. Еще один пункт в его тайное досье на Герлиака!

Глава 6

От первого лица: Генрих Герлиак, 8 октября 1942 года,

Вайсрутения, Беловежская пуща, база-500

За время моего отсутствия база преобразилась. Посреди сектора D появилось внушительное сооружение из металлоконструкций: нечто вроде высокой, метров 25–30 высотой и метров 60–70 длиной, ажурной металлической стены, установленной на мощных бетонных опорах.

Во всех секторах появились посты: круглосуточное дежурство осуществлялось теперь не только по наружному периметру, но и по границам секторов, а сектор С, где находились таинственные технические специалисты и их сверхсекретное оборудование, охранялся не хуже ставки фюрера. Вахман с гордостью показывал мне территорию, организацию службы, и я должен признать: мой начальник штаба прекрасно справился с организационной стороной службы.

— А почему я не вижу за столом технических специалистов? — спросил я у Вахмана за обедом.

— Они обедают у себя, в секторе С, — ответил Вахман.

— Подождите, Вахман, — нахмурился я. — Они когда- нибудь выходят за пределы сектора С?

— Нет, оберштурмбаннфюрер, — с некоторым удивлением ответил Вахман. — В соответствии с инструкцией о соблюдении тайны на объекте «База-500», утвержденной обергруп- пенфюрером Бахом, я принял меры по максимальной изоляции секретных секторов С и D от остальной территории базы. Каждый, кто находится на территории базы, имеет при себе пропуск, в котором особыми значками отмечено, какие сектора он имеет право посещать. Практически весь личный состав батальона имеет значки, разрешающие передвижение только по секторам А и В. Лишь вы и я, как ваш начальник штаба, а также два шарфюрера, приносящие еду и необходимые предметы быта, имеют право входа в сектор С.

— И какой значок в пропусках технических специалистов? — спросил я.

— Мальтийский крест, — ответил Вахман. — Это обозначение сектора С. Только один значок. Потому они и не могут выйти за пределы сектора.

Я некоторое время смотрел на невозмутимого Вахмана, пытаясь обрести спокойствие.

— Скажите, Вахман, — спросил я, — а если в секторе С случится пожар? Как туда попадет пожарный расчет? Ведь у них в пропусках нет Мальтийского креста?

— На случай пожара имеется специальная инструкция, по которой пожарный расчет в случае пожара, боевое усиление в случае нападения на базу, врач в случае болезни или несчастного случая в секторе С допускаются в сектор С по команде дежурного с записью в журнал несения дежурства, — с готовностью ответил Вахман. — Если вы желаете, оберштурмбаннфюрер, то я могу вам прислать инструкцию.

— Спасибо, Вахман, я вижу, что вы все предусмотрели, — начал я, пытаясь не сорваться. — Вы, безусловно, правы в том, что столь строго организовали охрану базы и обеспечение безопасности сектора С. Есть только один нюанс, который вы недоучли.

— Какой же, оберштурмбаннфюрер? — с беспокойством спросил Вахман.

— Мы должны обеспечивать безопасность базы от внешнего мира, а не от сектора С, — заметил я. — В секторе С находятся ценные специалисты, которых надо охранять для обеспечения их безопасности и соблюдения секретности проводимых ими работ, а вы организовали охрану так, словно собираетесь предотвратить побег опасных преступников. Вы понимаете?

— Да, оберштурмбаннфюрер, — ответил Вахман, покрывшись красными пятнами. Мой выговор явно глубоко ранил его: он — то думал, что организовал все самым наилучшим образом. Наверняка он считает, что я просто придираюсь к нему. Впрочем, мне плевать на чувства господина Вахмана!

— Тогда займитесь пропусками господ технических специалистов, — приказал я. — И надеюсь, что сегодня вечером на ужине я увижу их за этим столом офицерской столовой.

* * *

Вахман добросовестно выполнил мой приказ и, придя на ужин в уютный зальчик офицерской столовой, я увидел за одним столом с Вахманом мужчину лет сорока в сером костюме и белой рубашке с галстуком. Галстук оригинальный: черный, но с мелкими серебристыми блестками, а в качестве заколки использовался партийный значок НСДАП. Увидев меня, Вахман вскочил.

— Хайль Гитлер! Господин оберштурмбаннфюрер, разрешите представить вам технического специалиста профессора Фрайтага!

— СС-оберштурмбаннфюрер Герлиак, — пожал я руку профессору. — Надеюсь, что обеды и ужины в нашей солдатской компании окажутся для вас приятным разнообразием безвылазного бдения в секторе С.

— Да, нам порядком поднадоело сидеть за колючей проволокой, словно в тюрьме, — признался Фрайтаг. — Я вам весьма признателен, господин Герлиак!

— Оставьте! Это наш долг: обеспечивать вам нормальные условия для работы. Лучше скажите, что вам еще необходимо?

— Я даже не знаю, что и сказать, — растерялся Фрайтаг. — У нас есть радио, но… Понимаете, мои техники несут двенадцатичасовые вахты. Если бы им тоже разрешили выходить из сектора С, то они… людям нужен отдых, понимаете?

— Да, разумеется, — кивнул я и обратился к Вахману: — Вахман, организуйте техникам допуск в сектор В. В кинозал и все такое. Мы обязаны обеспечить им условия эффективной работы. Не так ли?

— Да, оберштурмбаннфюрер, — с непроницаемым видом отозвался Вахман. — Я немедленно дам соответствующие распоряжения.

И тут в столовой появилась Марта.

— Господа, позвольте мне представить вам моего референта фройляйн Марту.

Фрайтаг вскочил и галантно поцеловал руку донельзя смущенной Марте. Вахман, секунду помедлив, поднялся и приветствовал моего референта официальным приветствием:

— Хайль Гитлер!

Марта смущенно смотрела на присутствующих: ей явно хотелось провалиться сквозь землю. Я поспешил взять Марту под руку и усадить за стол.

— У вас очаровательный референт, господин оберштурмбаннфюрер, — оживился Фрайтаг. — Я надеюсь, у вас здесь бывают танцы?

— Да, иногда первая рота танцует с третьей, — ответил я. — Но в основном это происходит во время тактических занятий.

Фрайтаг недоуменно взглянул на меня, затем разразился хохотом, оценив юмор. Отсмеявшись, он сказал:

— Да, разумеется! Увидев очаровательную фройляйн Марту, я на минуту забыл, где мы находимся.

Вахман отложил нож и вилку, аккуратно промокнул салфеткой губы и обратился ко мне:

— Оберштурмбаннфюрер! Мне надо проверить караул.

— Да, Вахман, можете идти, — с облегчением кивнул я.

Вахман поднялся и учтиво щелкнул каблуками.

— Фройляйн! Господин Фрайтаг! Я вынужден откланяться, дела службы.

И Вахман покинул столовую.

Я понимал, что положение Марты на базе двусмысленно, если не сказать большего. Мне требовалось немедленно упредить возможный донос со стороны Вахмана. Впрочем, я не сомневался, что среди солдат и офицеров моего батальона имеются осведомители гестапо. Следовало взять под контроль ситуацию. И я связался со Штадле, настаивая на аудиенции у Баха.

— И что вам не садится на базе, Герлиак? — с плохо скрываемой досадой спросил Штадле. — Пока еще ситуация не прояснилась.

— Что значит «не прояснилась»?! — не сдержавшись, заорал я. — Похоже, что кто — то считает операцию проваленной по моей вине?! В таком случае я готов немедленно отправиться на фронт искупать свою гипотетическую вину перед фюрером, рейхом даже в звании рядового!

— Остыньте, Герлиак! Вы весь на нервах, а я‑то рассчитывал, что вам удастся отдохнуть, — огорчился Штадле. — Я попрошу не торопить меня. Вы должны понимать, что иногда важно не «что» доложить, а «как» и «когда». Вы понимаете меня? Подождите еще пару дней, умоляю вас!

— Хорошо, — ответил я, бросая трубку.

Похоже, что ситуация в Минске непростая. Неужели снова всплыла наша стычка с Гилле и его покровители решили использовать ситуацию с темными моментами операции у озера Круглое, чтобы разделаться со мной?

Хотя по существу Штадле прав. Он не прав в одном: совсем не «иногда» важно, «как и когда» доложить, а всегда! Во всех без исключения случаях!

Ну что же, будем ждать случая.

Случай наступил быстро. Через обещанные два дня позвонил Штадле и с нескрываемой радостью передал мне приказ Баха: прибыть в штаб полицайфюрера «Руссланд-Митте» на совещание. Я должен был ехать не один: вместе со мной предписывалось прибыть всем, кто вместе со мной участвовал в операции.

Я собрал людей, и рано утром мы выехали в Минск. В штабе Баха нас встретил сияющий Штадле и проводил нас в кабинет Баха. Бах, одетый в парадную форму, вручил мне Железный крест 1–й степени, а Штадле и, чего я не ожидал, шарфюрер Голубец получили по Железному кресту 2–й степени. Остальные непосредственные участники операции получили очередные звания и отпуска в Берлин. Ну, и всем нам объявили от имени рейхсфюрера благодарность. В заключение Бах сообщил, что в ресторане нас ожидает торжественный банкет.

В промежутке между награждением и банкетом я затащил Штадле в его кабинет и спросил в лоб:

— То есть операция в Берлине безоговорочно признана удачной?

— Вы наивный человек, Герлиак! — удивился Штадле. — Ваш рапорт был скуп до крайности, но это не значит, что составленный мной и подписанный Бахом рапорт будет точно таким же. Вот, почитайте копию рапорта Баха, ушедшего к рейхсфюреру.

Штадле достал из сейфа черную папку и передал мне. Я бегло ознакомился с ее содержимым. Из рапорта СС-оберхруппенфюрера Баха рейхсфюреру СС следовало, что агентуре штаба полицайфюрера «Руссланд — Митте» удалось зафиксировать проход через линию фронта специальной разведывательно — диверсионной группы НКВД, имевшей целью уничтожение объекта «База-500», захват имевшегося на ней секретного оборудования и специалистов. Для выполнения задачи группа первоначально осела в Налибокской пуще, где на ее базе был сформирован отряд численностью около тысячи человек. Недалеко от города Лунинец были оборудованы основная и резервная базы отряда, а также аэродром для приема и отправки самолетов в Москву. Оттуда группа намеревалась отправиться в рейд на базу-500. На основании вышеизложенного штаб полицайфюрера «Руссланд — Митте» разработал операцию с целью уничтожения группы на базах диверсантов, не допуская ее выхода в район расположения базы-500. С этой целью в диверсионный отряд удалось внедриться специально подготовленной и соответствующим образом легендированной ягдкоманде во главе с СС-оберштурмбаннфюрером Герлиаком. В течение пяти недель, подвергаясь ежеминутному риску разоблачения, жестоких пыток и неизбежной смерти, Герлиак и люди из его ягдкоманды, с железной решимостью выполняя план щтаба, сумели организовать разгром диверсионного отряда при помощи скрытно подтянутых в оперативный район подразделений СД, войск СС и полиции. В операции были уничтожены: специально прибывшие из Москвы для руководства операцией по захвату базы-500 командир специального диверсионного соединения НКВД старший майор госбезопасности (генерал — майор) Цанава и начальник службы безопасности (Особого отдела) соединения лейтенант госбезопасности (капитан) Торопец, а также начальник разведки соединения старший лейтенант госбезопасности (майор) Федорков. Оставшиеся без руководства диверсанты попытались пробиться на основную базу, но были остановлены ягдкомандой Герлиака и оказались вынуждены пробиваться в разных направлениях мелкими группами. В ходе операции было уничтожено и взято в плен 352 бандита, практически полностью ликвидировано командование диверсионной группы, захвачено 192 единицы тяжелого и легкого стрелкового вооружения, значительное количество боеприпасов и взрывчатых веществ.

— Во — первых, фамилия начальника разведки была Федорцов, а не Федорков, — сердито заметил я. — Во — вторых, Голубец не докладывал мне, что Федорцов был им уничтожен. В-третьих, откуда такая подробная информация по московским начальникам?

— Мы обследовали трупы тех, кого вы назвали «московскими начальниками», — ответил Штадле. — При них были обнаружены удостоверяющие личности документы, а также приказ № 1 старшего майора госбезопасности Цанавы по специальному диверсионному соединению, которым он прибыл командовать. А Торопец даже пишущую машинку с собой из Москвы притащил: руководить собирались с размахом. Попавших в плен бандитов мы передали в СД, людям Штрауха, и те дали показания, подтверждающие, что Цанава и Торопец действительно прибыли из Москвы на самолете непосредственно перед уничтожением соединения. Так что все объективно подтверждено фактами!

— И смерть Федорцова? — усмехнулся я и, коснувшись шрама на лице, добавил саркастически:

— А это мне он с того света прощальный подарок сделал?

— Почему вы считаете, что в вас стрелял именно Федорцов? — удивился Штадле.

— Он однажды на тренировке показывал свое искусство в обращении с оружием, в том числе и со снайперской винтовкой, — проворчал я.

— Оставьте, Герлиак, — с некоторым раздражением заметил Штадле, разливая коньяк по рюмкам. — Федорцов вряд ли мог выжить после того, как этот ваш… э-э… Голубец бросил ему гранату под ноги! Впрочем, в свете всего остального факт смерти Федорцова не играет особого значения. Давайте выпьем за награды, увенчавшие героев!

— Минуту, Штадле, — остановил его я. — Теперь Рудаков стал СС-штурмбаннфюрером. В таком звании я не могу держать его в качестве командира роты.

— Есть приказ о переформировании вашего батальона в бригаду специального назначения, — ответил Штадле. — Приказ на днях будет подписан. Рудаков займет должность начальника штаба.

— А Вахман? — спросил я.

— Вахман возглавит второй отдел, — ответил Штадле. — Это вполне по его силам. И эта должность позволит ему, наконец, дослужиться до штурмбаннфюрера. Итак, мы будем пить или нет? Настоящее преступление — заставлять выдыхаться столь божественный напиток!

Мы выпили, и Штадле, подхватив кусочек салями с тарелки, сказал:

— Кстати, в штатном расписании штаба коменданта базы утверждена должность референта, на которой вы так настаивали. Я думаю, что при сформировании бригады она сохранится. Вы довольны?

Да! Сегодня я впервые был действительно доволен! Теперь Марта могла находиться со мной на более или менее законных основаниях достаточно длительное время. А потом… Потом будет видно!

Следующим утром явившийся ко мне на доклад Вахман не преминул испортить мое благодушное настроение. Впрочем, начал он с поздравлений:

— Позвольте поздравить вас, штандартенфюрер, с очередным званием и высокой наградой. Должен добавить: я горжусь, что служу под вашим командованием и приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие.

— Спасибо, Вахман, — сказал я. — Я вполне удовлетворен вашей работой и при случае добьюсь вашего повышения, которое вы давно заслужили.

— Благодарю вас, штандартенфюрер, — сдержанно улыбнулся Вахман, и я понял, что поздравлениями он не ограничится.

— Позвольте еще затронуть вопрос о вашем референте, фройляйн Марте.

— Приказ о введении должности референта в штат комендатуры базы уже должен был поступить, — нахмурился я. — Разве не так?

— Да, штандартенфюрер, он уже поступил, — подтвердил Вахман. — Ия уже подготовил проект приказа по базе о назначении фройляйн Марты на должность референта. Но есть некоторые формальности… Я, как заместитель коменданта по безопасности, обязан произвести проверку поступающих на службу лиц. Разумеется, это формальность, поэтому меня в качестве материала для проверки вполне устроят те данные о фройляйн Марте, которые она сообщит сама. До тех пор пока не будет проведена проверка, она не будет утверждена в должности референта. Она может исполнять обязанности референта, но на срок не более месяца и без права покидать базу. Прошу прощения, штандартенфюрер, но такова инструкция начальника РСХА относительно службы на секретных объектах. Впрочем, фройляйн Марте не обязательно лично являться ко мне: вы можете сами передать мне ее автобиографию. Причем не обязательно собственноручную: вы можете подать ее анкетные данные от своего имени, как должностное лицо, отлично знающее своего работника. Официально и за своей подписью, разумеется.

— Хорошо, Вахман, я вас больше не задерживаю, — буркнул я.

— Хайль Гитлер!

Я посмотрел вслед выходящему Вахману. Что я могу написать о Марте? То, что ее отец был офицером НКВД?

Надо срочно поговорить с Мартой.

Я поговорил с Мартой сразу после визита Вахмана. Она вошла в мой кабинет, одетая в строгую черную юбку и ослепительно белую юбку с черным галстуком. Волосы уложены в косу кольцом вокруг головы. Даже в таком скромном и официальном облике она была удивительно прекрасна и желанна.

Я встал из — за стола, подошел к ней и обнял, чтобы почувствовать ее хрупкие плечи.

— Я соскучилась по тебе, — прошептала она. — Мы вместе. Но надолго ли?

— Скоро, милая, скоро, — ответил я, покрывая ее лицо поцелуями. — Я тоже соскучился по тебе. Но теперь мы вместе. И надолго. Я добьюсь этого!

Странно, но обитый потертой кожей канцелярский диван показался мне ничем не хуже созданной для любовных утех французской кровати.

— Как тебе здесь, милая? — спросил я, любуясь Мартой в то время, пока она приводила себя в порядок после нашего внезапного взрыва страсти.

— Не знаю… я не думала, — ответила Марта, тщательно укладывая косу вокруг головы. — Главное, что ты здесь, рядом со мной! А остальное не имеет значения.

— Я добился твоего официального назначения в мой штаб на должность референта. Правда, пока только исполняющей обязанности. Но после формальной проверки ты будешь утверждена в этой должности. Так что с сегодняшнего дня ты находишься здесь на вполне законных основаниях.

— Мне все равно, — сказала Марта, прижимаясь ко мне. — В моей жизни остался только ты. Последний год я жила ради того, чтобы спасти детей. Если бы не ты, они погибли бы. Теперь я живу ради того, чтобы жил ты.

Замечательно! Чертовски приятно! Я вдруг с необычайной силой почувствовал, что моя жизнь обрела новый, истинный смысл. Так, наверное, чувствует себя неофит, посвященный в таинства Истины.

К сожалению, в этом мире кроме меня и Марты существуют еще Бах, Гилле, Коровин, Федорцов и еще множество других типов, с которыми лучше было бы никогда не сталкиваться. И еще Вахман, черт бы его побрал!

— Милая, тебе придется написать автобиографию и представить ее заместителю коменданта базы по безопасности гауптштурмфюреру Вахману, — сказал я.

— Это несложно, — улыбнулась Марта. — Какая там у меня биография?!

— Да, разумеется… но есть нюансы, — уклончиво заметил я. — Поэтому я хотел бы, чтобы ты начала писать ее немедленно, а я проверил бы и откорректировал текст. Ты не возражаешь?

— Как скажешь, милый, — весело отозвалась Марта. Она с готовностью уселась перед столом, положив перед собой чистый лист бумаги и выжидающе посмотрела на меня. Она напоминала прилежную ученицу, держащую экзамен перед строгим, но любимым учителем.

Марта старательно заполнила аккуратным почерком лист. Я прочитал текст и сказал:

— Во — первых, надо было написать по — немецки… Впрочем, уже есть некоторые замечания. Так… не надо писать, что твой отец был офицером НКВД. Напиши, что он был простым сотрудником уголовного розыска, и отметь в скобках (криминальная полиция), и что погиб он в схватке с уголовными преступниками. Дальше… Особо подчеркни, что ты вступила в пионерскую организацию и комсомол только для того, чтобы родителей не уволили со службы и не отправили в лагерь. Понятно? Ну, и что не ты, ни твои родители никогда не разделяли коммунистической идеологии. Это важно!

Марта добросовестно исправила текст. Я перечитал и поставил визу. А что дальше? Дальше — Вахман. Что совсем не обнадеживает.

Я знал, что Вахман — явление странное и неприятное. Однако при всем своем скепсисе я и представить не мог, сколько хлопот сможет мне доставить мой начальник штаба.

Я передал Вахману автобиографию Марты.

— Надеюсь, теперь в вашем распоряжении полный комплект необходимых документов? — осведомился я у Вахмана.

— Да, штандартенфюрер, — подтвердил Вахман и счел необходимым добавить:

— Извините, штандартенфюрер, но не я придумал всю эту систему.

Никаких извинений от Вахмана я не ожидал, и если он этой неожиданной фразой хотел разрядить неловкость ситуации, то достиг прямо противоположного эффекта: я немедленно погрузился в размышления относительно мотивов извинений Вахмана и пришел к выводу, что он что — то затевает и пытался успокоить мои подозрения. А на самом деле каждый факт биографии Марты будет им тщательно рассмотрен под микроскопом и использован против меня. Ведь гораздо надежнее покончить со мной, не пытаясь выстрелить мне в спину в окружении преданных мне бойцов, а отправив в Дахау на основании служебного расследования и судебного приговора.

* * *

Мои опасения относительно возможного расследования в отношении меня превратились в убеждение после того, как я был внезапно вызван в штаб Баха. Внезапный вызов к начальству всегда таит в себе скрытую угрозу, но в данном случае причина вызова превзошла мои худшие опасения: я был вызван не по инициативе Баха, а по требованию члена суда СС оберфюрера Шарфе, внезапно прибывшего в Минск из Берлина.

Шарфе, — мрачный плешивый бывший блондин со странно блестящими ярко — голубыми глазами, придававшими его облику некую инфернальность, — сразу спросил меня:

— Вы пытались решить личный конфликт с СС-гауптштурмфюрером Гилле в соответствии с кодексом чести СС и личными приказами рейхсфюрера?

— Проблема в том, господин оберфюрер, что у меня с гауптштурмфюрером Гилле не было личного конфликта, — ответил я. — Соответственно, и не было основания для вызова Гилле на дуэль, что вы, видимо, и имели в виду, господин оберфюрер, — в соответствии с приказом рейхсфюрера от 19 ноября 1935 года.

— Я знаю, что вы обвинили Гилле в попустительстве совершению его подчиненными деяний, несовместимыми с понятиями чести СС, — нетерпеливо уточнил Шарфе. — Но можете ли вы подтвердить под присягой, что исходной точкой конфликта не являлась личная неприязнь? Хочу вас предупредить, штандартенфюрер: если под присягой вы подтвердите отсутствие личной неприязни, то любой факт, свидетельствующий о противоположном, будет положен на чашу весов правосудия без малейших колебаний, невзирая на ваш безупречный и достойный служить примером послужной список.

— Я это понимаю, господин оберфюрер, — решительно заявил я.

— Хорошо, — удовлетворенно подытожил Шарфе. Он явно проверял твердость моей позиции и, не найдя во мне слабины, перевел меня из разряда интриганов в разряд идеалистов — правдоборцев. Поэтому он сменил тон и перешел от холодно — начальственной к корпоративнодоверительной интонации.

— Садитесь, Герлиак. Можете курить.

Шарфе сделал паузу, дав мне возможность усесться в кресло напротив него и закурить.

— Я постоянно занимаюсь расследованием подобных дел и, прежде всего, стремлюсь выявить следы интриганства, желания выдвинуться по службе за счет своих товарищей по СС. Если я нахожу факты, подтверждающие это, то я оказываюсь беспощаден. Виновного в таком случае ждет либо расстрел по приговору суда, либо предоставляется возможность смыть свой позор при помощи пистолета с одним патроном. В вашем конфликте с Гилле я не нашел ни малейших следов интриганства: вы не получили бы никакого продвижения по службе в случае осуждения Гилле. Скорее всего, мелкий конфликт разросся до разбираемого судом дела только потому, что у вас с Гилле разные непосредственные начальники: Гилле выполняет приказы полицайфюрера «Остланда» и командира айнзатцгруппы «А», а вы — полицайфюрера «Руссланд — Митте». Каждый начальник встал на сторону своего подчиненного, и в результате мы имеем… то, что имеем. Да, я проверил и перепроверил сообщенные вами факты, сопоставил их с показаниями Гилле и свидетелей инцидента. И вот что я скажу…

Шарфе сделал паузу, пристально глядя на меня.

— Если рассматривать действия зондеркоманды Гилле с точки зрения формальной законности, то вы абсолютно правы. Вы правы, Герлиак. Но есть нюансы, которые вы должны понимать… Ведь вы сами выполняли задания в составе айнзатцгрупп и понимаете всю специфику тех, прямо скажем, не очень приятных задач, которые приходилось решать айнзатцгруппам. Естественно, что в процессе решения такого рода вопросов возникают сложные, зачастую неоднозначно трактуемые ситуации. Поэтому я предлагаю вам, Герлиак, еще раз подумать над занимаемой вами позицией. Скажу сразу: с точки зрения формальной логики она безупречна. Но… можете ли вы, положа руку на сердце, уверенно утверждать, что завтра вдруг не окажетесь в такой ситуации, в которой оказался Гилле? И что вас СС-штандартенфюрера с безупречным послужным списком, командира боевого подразделения, удостоенного высоких наград, придется отдать под суд?

— Все может быть в этой жизни, господин оберфюрер, — твердо ответил я. — Я сражался под Демянском в ситуации, когда ежеминутно был готов к смерти. А недавно я вернулся с задания, после которого мне обледеневшие окопы Демянска показались бы отдыхом. Я готов к любому повороту судьбы и любому вашему решению.

— Оставьте риторику нашим пропагандистам, Герлиак, — с досадой проговорил Шарфе. — Никто не повергает сомнению как ваши заслуги, так и вашу решимость пожертвовать жизнью во имя фюрера и рейха. Но речь идет вовсе не об этом! Речь идет о том, что в случае с Гилле я лично усматриваю не умышленное преступление, а недостаточный контроль за подразделением. Что само по себе является не преступлением, а проступком; ну, а с учетом специфики и обстоятельств выполняемых Гилле задач тянет не больше, чем на выговор. Более того, Гилле в беседе со мной заявил, что счел себя в результате ваших действий оскорбленным и на основании приказа СС-рейхсфюрера о защите чести и достоинства члена СС, который вы только что упомянули, попросил меня найти ему секунданта в звании не ниже СС-штандартенфюрера, чтобы тот мог передать вам вызов на дуэль в том случае, если он, Гилле, не будет отдан под суд СС. Скажу сразу: пока оснований для отдачи Гилле под суд СС я не усматриваю. Полагаю, что его недостаточное руководство личным составом во время проведения акции заслуживает самого строго взыскания, но со стороны его непосредственного начальства. И не более того!

— Я понял вашу позицию, господин оберфюрер, — сдержанно ответил я. — Но я не совсем понял, чего вы ожидаете от меня.

— Ценю вашу боевую прямоту, штандартенфюрер! — усмехнулся Шарфе. — И потому скажу тоже прямо: если вы сочтете возможным направить в ответ на мой устный запрос новый рапорт, в котором найдете извиняющие Гилле мотивы в силу конкретной специфики обстоятельств, в которых проводилась операция, то ваш рапорт, как и показания основного свидетеля, лягут в качестве фундамента в основание дела. Еще раз подчеркну: любое уточнение ситуации в новом рапорте с вашей стороны никто не сочтет как попытку что — то приукрасить или изменить, — лишь как желание прояснить ситуацию до конца Отмечу особо: такой факт будет приветствоваться как дополнительное свидетельство вашей искренности и ответственности. Разумеется, мои слова вы ни в коем случае не должны воспринимать как давление или попытку такового. Надеюсь, штандартенфюрер, что я оказался предельно ясен и дополнительные разъяснения не требуются?

— Да, господин оберфюрер! — ответил я, поднимаясь из кресла. Все действительно было предельно ясно, но сдаваться просто так не хотелось. Ужасно не хотелось, чтобы Гилле и Штраух вот так просто прогнули бы меня на выгодное им решение. Может, согласиться на дуэль? Вряд ли Гилле хорошо стреляет.

Впрочем, развитие событий очень быстро направило мои мысли в другом, — и весьма неожиданном для меня, — направлении.

Глава 7

От первого лица: Генрих Герлиак, 12 октября 1942 года,

Вайсрутения, Минск, штаб начальника СД

и полиции безопасности Минска

Я вышел в коридор из кабинета Шарфе и нос к носу столкнулся со Штраухом.

— Рад вас видеть, Герлиак, — заулыбался Штраух. — Вижу, что вы повидались с судьей Шарфе.

— Поражаюсь вашей осведомленности, — не удержался я.

— Оставьте, Герлиак! — поморщился Штраух. — Мне, равно как и вам, приезд судьи не доставляет удвольствия. Рискну предположить, что мне его присутствие доставляет неудовольстивия больше, чем вам: в конце концов, он приехал расследовать ваш рапорт на моего подчиненого. Но дело вовсе не в этом и не по этому поводу я хочу с вами поговорить. Кстати, разрешите вас поздравить с очередным званием и высокой наградой!

— Спасибо, обрештурмбаннфюрер! Но давайте к делу: что вы хотите со мной обсудить?

— Я хочу обсудить с вами вопрос, касающийся общего дела.

— Какого дела, Штраух?

— Что значит «какого»? — изумился Штраух. — Мы здесь для того, чтобы бороться с бандитами, с теми, кто воюет с властью Германии. И успех нашей борьбы зависит от нашего взаимодействия. Не так ли?

— Не могу с вами не согласиться.

— Оставьте иронию для другого случая, Герлиак, — поморщился Штраух. — Идемте ко мне в кабинет, и я изложу вам суть вопроса.

Мы перешли в кабинет Штрауха. Он велел адъютанту принести нам кофе и сразу перешел к делу.

— Я знаю, что вы провели операцию по ликвидации крупного партизанского отряда, — сказал Штраух.

— Не совсем так, — не согласился я. — Мои люди и я ликвидировали крупную диверсионную группу НКВД.

— Пусть будет так, — согласился Штраух. — И насколько я знаю, эта группа имела своего агента в аппарате СД.

— И здесь вы правы, — согласился я. — К сожалению, мы не смогли вычислить этого агента.

— Этого агента вычислили мы! — самодовольно сообщил Штраух.

— Поздравляю!

— Поздравлять рано, — озабоченно заметил Штраух. — Дело в том, что мы не можем определить связи агента. Поэтому я решил обратиться за помощью к вам, как к человеку, имеющему большой опыт работы в полиции. Возможно, набор фактов скажет вам больше, чем нам. В любом случае я обязан использовать любую возможность для прояснения дела. И потому решил попросить вашей помощи. Нам нужны связи, а их практически нет. Попробуйте их нащупать, Герлиак! Я обратился к вам не просто так: обергруппенфюрер фон дем Бах обещал ваше содействие. Вот дело, ознакомьтесь и выскажите ваше компетентное мнение.

* * *

Дело образовалось практически на голом месте. Некий молодой человек девятнадцати лет от роду по имени Василь Крыжевич был задержан патрулем при расклеивании листовок антигерманского содержания. Оказалось, что Крыжевич сожительствует с некой Мартой Редлих, фолькс — дойче из Польши. Марта Редлих вызвала повышенный интерес у минского СД в связи с тем, что работала в качестве переводчика в этом самом СД. Самым большим просчетом было то, что в сыскном рвении сотрудники Штрауха не удосужились хотя бы пару недель поводить объект с целью выяснения ее связей, а арестовали ее в тот же день на выходе из здания штаба СД. В сумочке Марты Редлих обнаружили бланки пропусков с печатями, но та, разумеется, заявила, что выносила их исключительно с целью продажи на черном рынке.

Несмотря на жесткие методы дознания, ни из Крыжевича, ни из Редлих больше ничего выжать не удалось: Крыжевич рассказал, что листовки дала ему вовсе не Марта, а некий пожилой человек, с которым он встречался раз в неделю у железнодорожного вокзала и, разумеется, засада возле вокзала никакого результата не дала. Что касается Марты, то та вообще отказалась давать показания, а применять что — нибудь поэффективнее обычных побоев и лишения сна Штраух опасался из — за хрупкого здоровья фройляйн Редлих. Разумеется, СД арестовала всех, кто в той или иной степени контактировал с Редлих, включая базарную торговку и владельца часовой мастерской. Но конкретных результатов не было.

Штраух тем не менее собирался выжать из этого дела максимум возможного, и потому ему были нужны если не связи Редлих, для разоблачения целой вражеской развед- сети, то хотя бы ее признательные показания для полноценного закрытия дела. В противном случае рапортовать об успехе было бы опрометчиво, а уж рассчитывать на чины и награды — тем более глупо.

— Задержание фройляйн Редлих было преждевременно, — сухо заметил я.

— Она работала в моем аппарате! — воскликнул Штраух. — Ладно, она попалась на выносе бланков. А сколько секретных материалов она могла вынести за это время? Разумеется, мы не вычислили ее связи, но не арестовать разоблаченного вражеского агента в сложившейся ситуации было просто невозможно!

— Понимаю… И если эта Редлих действительно была агентом той самой диверсионной группы, которую мы ликвидировали, то в таком случае вы поступили правильно: группа уничтожена, начальник разведки группы Федорцов погиб и в любом случае на связь к Редлих никто не пришел бы, — заметил я. — Если она признает этот факт, то дело действительно можно закрывать. Что касается ее связей… Вы понимаете, что агент ее уровня мог бы использовать сожителя для экстренной связи с группой, но уж никак не для расклеивания каких — то листовок? По — моему, это очевидно! Если Крыжевич говорит правду, то он — отработанный материал и больше на связь с ним никто не выйдет. Ну, а остальные… Согласитесь, что покупка на черном рынке килограмма муки и починка часов сами по себе не являются не то что доказательством, но даже материалом для расследования.

— И что же вы, Герлиак, порекомендуете нам с вершин своего сыскного полицейского опыта? — нетерпеливо спросил Штраух.

— Надо плотно поработать с Редлих на предмет дачи ею чистосердечных показаний, — ответил я.

— С какой стати ей давать показания, если она в любом случае отправится на виселицу? — недоверчиво поинтересовался Штраух.

— А это уже конкретный вопрос конкретной профессиональной работы, — усмехнулся я. — Вы судите с точки зрения объективного факта и формальной логики. А здесь есть человек в конкретных обстоятельствах и со своей собственной, зачастую парадоксальной логикой.

— Я соглашусь с вами, Герлиак, если из Редлих вы сумеете получить показания, позволяющие результативно закрыть дело, — заметил Штраух.

— На том и договоримся! — решительно заявил я. — Выписывайте мне пропуск в тюрьму, чтобы я смог побеседовать со всеми фигурантами дела. Если через неделю я не получу признательных показаний Редлих, то можете всех подозреваемых отправлять на виселицу в порядке рутинных репрессий. Но я должен работать один и без всякого вмешательства со стороны.

— Договорились, — охотно согласился Штраух. Еще бы, если из Редлих ничего не удастся выжать, то он сошлется на меня, как «приглашенного» опытного профессионала.

* * *

Прежде чем беседовать с фигурантами, я тщательно изу — чил дело. В принципе Штраух вполне правдиво его изложил: Крыжевич сожительствовал с переводчиком минского СД Мартой Редлих, а общалась она только с сотрудниками по работе, с прачкой, стиравшей белье для нее и Крыжевича, с базарной торговкой, достававшей ей за щедрую (кстати, слишком щедрую для переводчицы СД) плату дефицитные продукты питания и одежды, с владельцем часовой мастерской, в которой кроме часов чинили также керосинки, продавали самодельные зажигалки (очень ценные в условиях дефицита спичек), а также заправляли пресловутые керосинки и зажигалки горючим. По сути, торговку и часовщика можно было осудить лишь за спекуляцию, и в силу этого они были малоинтересны.

Крыжевич, судя по всему, не удовлетворился ролью сожителя и вошел в контакт с какой — то подпольной группой, распространявшей пропагандистские листовки. Он утверждал, что попался уже на второй расклейке, и я не видел оснований ему не верить: редкостный простофиля, с которым явно не шли на более глубокий контакт именно по причине его тупости и ограниченности. Кстати, вполне понятно: тупой придурок гораздо опаснее беспринципного предателя, поскольку в действиях последнего всегда есть логика, которую можно предугадать, а придурок действует по глупому наитию и в силу этого труднопредсказуем, а потому и более опасен.

Но вот Марта Редлих… Почему после разгрома Польши она оказалась на территории, оккупированной Советами, а не Германией? Да, едва началась война, поляки кинулись истреблять немцев: их убивали сами местные жители, их соседи; без всякого огнестрельного оружия забивали насмерть колами, рубили топорами и лопатами, закалывали вилами и косами. Я сам, находясь в Польше, видел последствия этого спонтанного геноцида своими глазами и понимал немецких беженцев, бежавших от жуткой смерти куда глаза глядят, бросив хозяйство и дома. Только в большинстве своем они бежали на запад. Почему Марта Редлих бежала на восток? У нее не было здесь ни родственников, ни знакомых. Она показала, что весь 1940–й год жила в Волковыске, но брошенный в панике отступления русскими архив городских властей Волковыска показал, что она не удосужилась пройти регистрацию. А в условиях советского режима это приравнивалось к преступлению. Почему она этого не сделала?

Чем больше я разбирался в деле Редлих, тем крепче становилось убеждение, что ответов на вопрос могло быть два: либо Редлих работала на НКВД, либо кто — то очень опытный вел ее с самого начала и готовил на оседание на советской территории. Скорее всего последнее. Но нелепый арест Крыжевича и Редлих спутал все карты: очевидно, что хозяева Редлих обрубили все концы и легли на дно. Можно было так и сказать Штадле, но я испытывал смутное ощущение, что в Редлих кроется решение проблемы, которую я сам навлек на свою голову.

Я напряженно размышлял и оценивал ситуацию, прежде чем понял: Марта Редлих — именно то, что мне нужно. И я отправился к Штадле.

— Арест Редлих был большой ошибкой, — сказал я. Штадле хотел возразить, но я опередил его.

— Разумеется, оберштурмбаннфюрер, я прекрасно понял, что вы давно уже определили утечку информации из штаба, и лишь нелепая случайность с арестом Крыжевича спутала все карты. Здесь, разумеется, нет вашей личной недоработки.

Штадле изумленно воззрился на меня, затем с энтузиазмом подхватил:

— Да, Герлиак! Вы понимаете! Столько сил, подготовки, — и вдруг вспомогательная полиция арестовывает расклейщика листовок, а тот с ходу сдает свою сожительницу, которая, по нелепой случайности, оказывается именно тем шпионом, которого мы так долго и тщательно разрабатывали, выявляя связи. Досаднейшая неудача!

— Вот именно! — поддержал я Штадле. Итак, Штадле готов превратить свое поражение в подобие победы.

— Вы готовы поворошить это дело, Герлиак? — вкрадчиво осведомился Штадле. — Учитывая ваш колоссальный опыт полицейской и контрпартизанской работы, я уверен, что вы вскроете интересные моменты дела, остающиеся пока незамеченными.

— Хорошо, Штадле, — после короткой символической паузы согласился я. — Я чувствую, что не все так просто с этой Редлих… Но мне понадобятся все, абсолютно все материалы по этому делу.

— Вы получите все, что вам необходимо! — заверил Штадле.

— В таком случае через несколько дней я прочешу это дело до конца, — уверенно заявил я.

К вечеру я приехал на базу со всеми материалами дела. Я отобрал из кипы бумаг все, что касалось фройляйн Редлих, и вызвал к себе Марту.

— Вот, заучи наизусть, милая, — сказал я, передавая Марте стопку бумаг.

— Хорошо… но зачем? — удивилась Марта.

— Затем, милая, что теперь тебе придется стать Мартой Редлих, — ответил я.

* * *

Я ознакомился с делами всех фигурантов по делу. По сути, фигурантов было только четверо: злополучный Крыжевич, с которого начало раскручиваться дело; Марта Редлих; господин Майер, фольксдойче; базарная торговка Мария Тусевич.

Мария Тусевич производила впечатление полностью растерянной женщины, оказавшейся в гуще событий, к которым явно не могла иметь никакого отношения. Своими причитаниями и призывами к «Матке Боске» она довольно быстро мне наскучила, и я с глубоким облегчением отправил ее обратно в камеру.

Крыжевич в реальности оказался именно таким, каким я его представлял: храбрящимся, но насмерть испуганным юношей. Малейший нажим на него давал эффективный результат лишь в одном направлении: он охотно свидетельствовал о том, что могло облегчить его участь, совершенно не заботясь о какой — либо логической увязке, и тем самым лишь усугублял совою вину. Сам факт, что вспомогательная полиция задержала его не непосредственно за расклейкой партизанских листовок, а лишь на факте проноса таковых, давал какие — то возможности для маневра, но и эту возможность он не использовал. Честно говоря, плавающее в проруби дерьмо внушало больше доверия и сочувствия, чем он.

Но вот господин Майер вызвал у меня совсем другие эмоции.

Я усадил его за стол под светом лампы, а сам встал так, чтобы он видел только мой силуэт. Это был обычный прием, но в данном случае он сработал на все сто. Майер не стал ждать, пока я к нему обращусь, а сразу начал свою речь.

— Господин офицер! Я так и не мог}' понять, в чем меня обвиняют! Я скромный немец, несущий свет цивилизации в эти дикие края, очень пострадавшие как от господства диких и неполноценных поляков, так и от жестокостей большевистской диктатуры. И если вы соблаговолите выслушать меня, то поймете, что чудовищные и нелепые обвинения, выдвинутые против меня, есть всего лишь следствие досадного стечения обстоятельств.

Я спокойно выслушал его речь на не совсем безупречном хохдойч, хотя и высказанную без малейшего акцента, и понял, что мое чутье меня не обмануло: это именно тот человек.

— Оставьте риторику политикам и проповедникам, господин Клембовский, — спокойно ответил я. — Для начала хорошо было бы объяснить, как польский уголовник Клембовский превратился в добропорядочного торговца и настоящего фольксдойче Майера. Именно это я хотел бы услышать в первую очередь.

Мой визави потерял дар речи. Впрочем, это длилось лишь около минуты, в течение которой он тщетно всматривался в темноту, пытаясь разглядеть собеседника. Я насладился его замешательством, уселся за стол и поднял лампу так, чтобы он видел мое лицо.

— Так я и знал! — с облегчением выдохнул лже-Майер. — А я уж подумал, что обознался! Но вас невозможно не узнать, господин… штандартенфюрер!

— Можете меня называть как прежде: господин Герлиак, — снисходительно, с чувством собственного превосходства, разрешил я.

— Да, господин Герлиак! Как давно мы не виделись!

— Четыре года, — уточнил я. — И я до сих пор ломаю голову относительно причин вашего внезапного исчезновения.

— Все воля случая, — вздохнул Клембовский. — Я надеюсь, что вы не осудите меня за то, что я так внезапно исчез из поля вашего зрения и прервал все контакты. Проклятые англичане сели мне буквально на загривок!

— Хм… но почему же тогда вы не предпочли укрыться на территории Германии? — с сарказмом поинтересовался я.

— Я сомневался, что вы мне поверите, — признался Клембовский. — Ведь я не сразу уехал в Польшу. Сначала я уехал в Южную Америку, в Бразилию. Мерзкое местечко, доложу я вам! Потом я перебрался в Аргентину. Гораздо более цивилизованное место! Но я там не прижился: Европа — моя родина, вот в чем дело.

— Тем более что в Аргентине очень много немцев и вы боялись наткнуться на наших агентов, — поддел я Клембовского.

— Сейчас за давностью лет это уже не имеет значения, — с наглой самоуверенностью заметил Клембовский. — Тем более что на своей исторической родине, в Польше, я действительно почувствовал себя как нельзя хорошо.

— Да что вы?! — притворно изумился я. — Неужели Интерпол не направлял относительно вас запросы в Варшаву?

— Разумеется, направлял, — не стал отрицать Клембовский. — Но кого интересуют в Варшаве запросы находящегося под контролем Гейдриха аппарата Интерпола в Вене?

— И потому вы решили бежать из оккупированной Польши в Советскую Россию?

— Вот именно! В Советах тем более никого не интересовали запросы Интерпола.

— И вы стали господином Майером? — напомнил я.

— А что мне оставалось делать, когда сюда пришел вермахт? — развел руками Клембовский. — Разумеется, любой самый тупой фольксдойче в условиях немецкой оккупации имеет сто очков вперед в гешефте перед самым умным поляком! Я был поляком в Кресах Всходних, и логика гешефта подсказала мне стать немцем в Генеральном комиссариате Вайсрутении. Разумеется, это преступление по нынешним понятиям, но сдается мне, господин Герлиак, что при определенных условиях вы мне его простите.

— Откуда такая уверенность, пан Клембовский? — поинтересовался я.

— Оттуда, что до сих пор меня не повесили на центральной площади Минска в компании с фройляйн Редлих, — ответил Клембовский.

Логично.

— Откуда вы знаете фройляйн Редлих?

— Она чинила у меня часы, — ответил Клембовский. — У меня часовые и антикварные магазины в Волковыске и Минске. Я лично все проверяю, потому что воруют, пся крев! И потому я знал фройляйн Редлих. В первый раз она принесла обычные часы с кукушкой. Но мы боремся за клиентуру, особенно среди тех, кто может заплатить, а фройляйн Редлих, вокруг которой постоянно крутились немецкие офицеры, могла это сделать. Потом она стала приносить антикварные вещи, видимо по просьбе знакомых немецких офицеров. А господа, что наезжают к нам в командировки из Риги и Берлина, охотно скупают предметы старины. Так дело и пошло. А когда ко мне явились люди из СД и забрали все, вот тут я понял, что гешефт был не слишком удачным. И теперь я хочу спросить вас, господин штандартенфюрер, что я должен сделать, чтобы вы мне поверили?

Хороший вопрос. Но вместо ответа я, в свою очередь, спросил:

— Откуда вы знаете, что я штандартенфюрер?

— У меня была обширная клиентура среди господ немецких офицеров, — снисходительно улыбнулся Клембовский. — Среди своих клиентов я даже видал петлицы груп- пенфюрера. Но, разумеется, это строго между нами, господин штандартенфюрер.

— Давайте подытожим, Клембовский, — прервал я словоохотливого собеседника. — Вы категорически утверждаете, что ваши связи с фройляйн Редлих носили исключительно деловой характер?

— Если я подпишу протокол допроса как Майер, то это есть именно так, — мгновение подумав, ответил Клембовский. — Ну, а если я буду отвечать за все как поляк Клембовский, да еще выдававший себя за немца Майера… думаю, мне лучше помолчать… тем более что мой возраст и состояние здоровья позволяют мне надеяться не выдержать методов дознания, принятых в местном СД.

Вот сукин сын! Он всегда четко представлял себе положение вещей.

— Вы меня интересуете как Майер, — сухо ответил я. — А Клембовского я не знаю. И знать не хочу!

— Так давайте протокол, господин Герлиак! — воскликнул Клембовский. — Я уверен, что вы справедливо разберетесь в моем деле.

Да, Клембовский — еще та штучка! Но сейчас меня интересует исключительно фройляйн Редлих. А с Клембовским я разберусь позже. Никуда он не денется.

Он сразу понял ту роль, которую я ему отвожу. Он очень умный, этот Клембовский.

— Кажется, вы в свое время слыли неплохим специалистом по сейфам? — небрежно напомнил я.

— Осмелюсь сказать, что у вас не совсем верная информация по этой части, — обиделся Клембовский. — Когда еще Польша была разделена между тремя империями и мне выпала честь родиться в Варшаве, которая, если вы помните, принадлежала России, то я, по молодости, дал волю своим многочисленным талантам. И что касается вашего конкретного замечания, то в одна тысяча девятьсот двенадцатом году сам господин начальник петербургской сыскной полиции сказал, что от Варшавы и до Владивостока он не знает более грозного шнифера, чем «Ксёндз», он же Станислав Клембовский, он же ваш покорный слуга.

Я все это знал. В свое время я использовал Клембовского «на подхвате» при проведении операций, также принесли пользу его широкие связи в европейском криминальном мире. А кличка «Ксёндз» прилипла к нему потому, что он любил одеваться польским священником. Иногда, впрочем, он использовал форму офицеров и полицейских. Но священники всегда были его слабостью.

— Ладно, это я просто память освежил, — примирительно сказал я, закрывая тему. — Подпишите протокол допроса, и на этом закончим.

— Подписать… как Майер? — осторожно осведомился Клембовский.

— Не валяйте дурака! — поморщился я. — Раз я с вами разговариваю, значит, у меня на вас есть виды. В противном случае вас бы уже отправили в концлагерь, как польскую свинью, выдававшую себя за арийца.

— Не осмелюсь даже предположить, какие у вас на меня планы, господин Герлиак, — мгновение подумав, отозвался Клембовский. — Но я глубоко признателен вам за участие, и если мне не понадобится убивать или подводить кого — либо под виселицу, то можете на меня всецело положиться!

— У меня целый батальон людей, задача которых убивать и подводить под виселицу, — усмехнулся я. — Вы же помните, Клембовский, что я никогда не заставляю соловья кричать петухом.

Я расстался с Клембовским в хорошем расположении духа. У него явно рыло в пуху, и думаю, что документы фольксдойче — не единственная его афера здесь, в Вайсрутении. Тем лучше — он весь в моих руках!

Теперь я был готов к разговору с Мартой Редлих. Она была крепким орешком, эта девочка. Но со мной у нее не было никаких шансов: еще не увидев ее, я уже знал то слабое место, простое прикосновение к которому заставит ее согнуться от боли так, как не смогли это сделать изощренные мясники из команды Штрауха. И этим слабым местом, без сомнения, был ничтожный испуганный слизняк по имени Крыжевич.

* * *

Марта Редлих оказалась миловидной шатенкой лет девятнадцати: она и выглядела на столько лет, несмотря на то, что с ней плотно поработали люди Штрауха Видимо, Штраух боялся, что хрупкая девушка может неожиданно помереть во время допроса, и дал команду особенно не усердствовать: разумеется, следы побоев присутствовали, но полной потери человеческого облика, характерного для «особого обращения», не было и в помине. Ну, что же, это хорошо! Это обнадеживает: значит, она еще в состоянии адекватно оценивать реальность.

Я начал с обычного уточнения биографических подробностей. Родилась 2 марта 1923 года в Берлине, родители рано умерли, и она их не помнит; воспитывалась у дальних родственников матери в поместье Редлихов под Острудой; родственников не видела с осени 1939 года, когда вместе со своим возлюбленным, польским «жолнежом», бежала на Восток с отступающими войсками Речи Посполитой. Добежала до Волковыска, где большевики арестовали ее возлюбленного, — и больше она его не видела. Потом пришли германские войска, надо было как — то жить, — и тут возник отец возлюбленного, предложивший работать на польских партизан. В итоге она оказалась агентом одного из подразделений Армии Крайовой, действовавшего на Кресах Всходних.

А что, если этот самый «отец» на самом деле работал на НКВД? Зачем Армии Крайовой внедрять своего агента в штаб СД Минска, когда гораздо полезнее для них Редлих оказалась бы в управлении СД Варшавского дистрикта? Хм…да и был ли он, этот «отец»? Может, она просто не хочет вдаваться в подробности и кого — то покрывает?

Впрочем, в сложившихся обстоятельствах для меня такого рода загадки не представляли интереса. Я уже отвел Марте Редлих в своих планах конкретную роль, и меня интересовало лишь одно: насколько хорошо она сумеет справиться с этой ролью. То, что ей придется играть определенную мною роль, я нисколько не сомневался: более десяти лет работы в полиции и СД выработали во мне нюх на такие вещи.

— Мне поручено провести дополнительное расследование в отношении вас, фройляйн Редлих, — сказал я. — Я СС-штандартенфюрер Герлиак и в ближайшее время буду единственным связующим звеном между вами и остальным миром. Я внимательно изучил ваше дело и боюсь, что пресловутое «ближайшее время» окажется весьма маленьким промежутком — не больше недели между нашей сегодняшней беседой и виселицей.

— Вы хотите меня запугать? — равнодушно улыбнулась Редлих. — Вряд ли получится. Вы видите по мне, что меня уже пробовали запугать, били и пытали… У них ничего не получилось. Почему вы думаете, что у вас получится?

— Фройляйн Редлих! Вы думаете, что вас пытали?! — саркастически воскликнул я. — Уверяю вас: с вами просто побеседовали, а… э-э… небольшое физическое воздействие применили лишь для того, чтобы вы поняли: все очень серьезно. Впрочем, что я вам говорю… Идемте!

Я вывел фройляйн Редлих в коридор.

— Ведете меня пытать? — с презрением осведомилась она. — Сами не хотите пачкать руки и передадите меня своим подручным?

— Нет, милая фройляйн, — ласково ответил я. — Я всего лишь хочу вам показать, как выглядят те, кого действительно пытают.

Я довел Редлих до самого дальнего помещения подвала и приказал дежурному надзирателю открыть камеру. Пока тот возился с замком, я закурил сигарету, чтобы хоть как — то противостоять волне чудовищного зловония, хлынувшего из — за скрипучей двери.

В камере находилось всего трое заключенных, но они как нельзя лучше подходили для иллюстрации того урока, который я собирался преподать фройляйн Редлих.

Первый молча сидел в углу и смотрел в одну точку. На его лице были видны следы побоев, но лицо еще не перестало быть тем, что принято называть лицом: еще можно было узнать человеческие черты.

Второй лежал рядом с первым на куче тряпья и стонал. Он лежал лицом вниз, и было видно лишь его спину и ноги, покрытые обрывками одежды. Спина несчастного превратилась в сплошной кровоподтек.

Третий лежал на куче соломы, пропитанной засохшей кровью и экскрементами. Следов одежды на нем практически не наблюдалось, да и сам он был больше похож на кровавый кусок мяса. Он не стонал, и было похоже, что он уже умер: хотелось бы надеяться, что Небеса сжалились над ним и послали избавительную смерть.

— Вот, фройляйн Редлих, — сказал я, выпуская клуб дыма и стараясь вдыхать именно его: все остальные ингредиенты местной атмосферы вдыхать было решительно невозможно. — На примере этих троих вы можете наблюдать последовательные стадии допроса с пристрастием. С первым только начали работать, а последний уже прошел все. Запомните, и идемте!

Я бросил сигарету на пол и вытолкал Редлих из камеры. Сидевший в углу стремительно бросился к окурку, схватил его и жадно затянулся: его пока еще не покинули человеческие чувства, чуждые двум остальным, низведенным до уровня раздавленных червяков.

В коридоре фройляйн Редлих решительно освободилась от моей хватки и презрительно произнесла:

— И вы хотели меня этим запугать?

— Нет, я всего лишь хотел показать, что ожидает господина Крыжевича, — холодно уточнил я.

Редлих сразу обмякла и с отчаянием воскликнула:

— Но что вы хотите от него услышать? Ведь он ничего не знает!

— А вот как раз это ничего не значит, — вкрадчиво ответил я. — Вы кое — что знаете, а Крыжевич — всего лишь инструмент для развязывания вашего милого язычка. Надеюсь, вы все поняли и потому перейдем к делу.

Не давая Редлих опомниться и не слушая ее сбивчивых возражений, я затащил ее обратно в кабинет, усадил на стул и продолжил давление.

— Правда и только правда, фройляйн Редлих! — жестко пророкотал я. — Либо вы говорите всю правду, либо Крыжевич отправится туда, где мы только что были. Вам ясно?!

— Но я не понимаю… — попыталась сопротивляться Редлих, но я жестко и решительно перебил ее,

— Еще раз, вам понятно?

— Что вы хотите?! — с отчаянием выкрикнула Редлих.

Это было именно то, чего я ожидал. И ты хотела со мной

состязаться, девочка? Играть в кошки — мышки? Я вижу тебя насквозь, и ты вся в моих руках, даже если твоя воля крепче крупповской стали. И все потому, что я знаю твое слабое место. А у меня нет слабого места, потому что я вне твоей досягаемости. И потому что я знаю то, что ты не знаешь: в борьбе побеждает только тот, кто может себе позволить БбЛЬШУЮ жестокость. Я могу это позволить. А ты — нет. Потому что твои партизаны с их бомбами затаились в лесах и нос боятся высунуть; потому что это ты сидишь в подвале СД, а не я; потому что это ты мучаешься мыслью, что твоего любовника Крыжевича за пару суток превратят в то подобие отбивной, которое ты только что видела в зловещем подвале. Поэтому я уже победил, а ты проиграла. Теперь осталось этот факт зафиксировать.

Чем я и занялся.

— Скажу прямо: Крыжевич нас абсолютно не интересует. Точно так же, как те люди, что имели неосторожность передать ему листовки для расклейки. Скажу честно: я не поручил бы ему донести рулон пипифакса до туалета. Но речь не об этом. Речь о вас.

— Что вам нужно? — устало спросила Редлих.

Вот так, девочка! Сейчас я скажу, что мне нужно. И ты это с радостью сделаешь, чтобы спасти своего дорогого Крыжевича.

Странно, как такая удивительно целостная и крепкая натура могла полюбить такое редкостное ничтожество, как Крыжевич? Начинаю верить, что любовь не только слепа, но и глупа. Я вспомнил свою дорогую Марту и еще раз убедился в верности определения. Собственно, почему я здесь? Потому что надеюсь обезопасить и сохранить при себе свою любовь. И чем я отличаюсь от несчастной фройляйн Редлих? Только тем, что сейчас я в гораздо более выигрышном положении, чем она. Это — жизнь. Для того, чтобы кто — то жил, кто — то должен умереть. В данной житейской игре умереть предстоит фройляйн Редлих. Но в моих интересах, чтобы она успела кое — что сделать перед смертью. И именно поэтому я здесь. Только поэтому.

— Первый вопрос должен быть такой: не что нужно мне, а что нужно вам. Вы хотите помочь мне сделать так, чтобы Крыжевича освободили?

— Вы издеваетесь надо мной? — осведомилась Редлих, но в ее голосе я услышал именно тот отблеск надежды, который так упорно стремился в нее заронить. Надежда — самая лакомая приманка, на которую ловят любую без исключения рыбу: от тупого пескаря до хитрой щуки.

— Отнюдь! — с жаром воскликнул я. — Давайте трезво взглянем на положение Крыжевича: его задержали полицейские с пачкой листовок за пазухой. Я изучил их рапорт: он просто НЕС злополучные листовки, а не расклеивал их на заборах. Он не знал, что это листовки: он думал, что нес вашему знакомому буханку хлеба. Дело в том, что листовки поручили отнести ему вы, а вовсе не какой — то малознакомый мужчина, которого он выдумал исключительно с наивной целью выгородить вас. Не так ли?

— Да, но в таком случае я должна сказать, по какому адресу я поручила ему отнести листовки? — возразила Редлих.

Это — успех! Она согласилась играть в игру, которую я ей навязал. И я продолжил в прежнем направлении.

— Милая моя! — небрежно ответил я. — Все ваши люди знают о вашем аресте и уже давно скрылись. Вам следует лишь указать адрес, по которому наши люди найдут доказательства, что это была конспиративная квартира подпольщиков. Если там найдут оружие или взрывчатку и ни одного человека, этого будет вполне достаточно! Вы поняли? Итак, я жду!

И я демонстративно приготовился записывать ее показания.

— Я попросила Василя отнести листовки по адресу: улица Ленина, дом 25, квартира 11, — бесцветным голосом отозвалась Редлих. — Он не знал, что это листовки. Он думал, что это паек хлеба для моего больного родственника.

— Очень хорошо! — удовлетворенно констатировал я. — И что там мы можем найти при обыске?

— Склад боеприпасов, оружия и взрывчатки для диверсионной группы. Вряд ли они успели все это вынести.

— Прекрасно! Подпишите эту страницу протокола, и продолжим.

Редлих подписала протянутую ей бумагу.

— Можете считать, что ваш Василь уже на свободе! — заверил я. — Разумеется, рейху нужны молодые здоровые парни, и его отправят на работу в Германию. Но поверьте мне, там у него гораздо больше шансов выжить, чем здесь.

— У меня нет другого выхода, как поверить вам, — устало проговорила Редлих. — Но у меня такое ощущение, что мы заключили сделку и вам нужен вовсе не склад боеприпасов.

— Вы совершенно правы, дорогая! — улыбнулся я. — Сейчас я начну разговор без протокола. Но сначала… не хотите ли пообедать? Вы заслужили хороший обед.

Глава 8

От первого лица: Генрих Герлиак, 13 октября 1942 года,

Вайсрутения, Минск, штаб начальника СД

и полиции безопасности Минска

Марта Редлих не отказалась от обеда. Я заказал еду из ресторана, и Редлих съела ее с большим аппетитом. Эго был хороший знак: она смирилась и готова принять все условия, которые я выдвину.

— Вам понравился обед, фройляйн Редлих? — учтиво осведомился я.

— Да, за исключением того, что это обед смертника, — ответила смелая девушка. — Что вы еще хотите от меня? Предупреждаю сразу: по моей вине ни один человек не отправится на виселицу либо под расстрел. Все, что я вам скажу, не повлечет за собой ничьей гибели. Поэтому умерьте свои людоедские инстинкты, господин штандартенфюрер!

— Оставьте вашу высокую риторику, фройляйн! — поморщился я. — «Людоедство» — нелепый термин для того, что мы здесь делаем. Вы просто не понимаете… впрочем, странно было бы ожидать понимания от вас в вашем положении. Потому перехожу сразу к делу. Вы сказали, что не сделаете того, что повлечет чью — либо гибель. А вы согласны сделать то, что спасет жизнь незнакомого вам человека?

— Я вас не понимаю, — ответила Редлих. В ее словах сквозило искреннее удивление.

— Вам надо написать чистосердечное признание, что вы на самом деле вовсе не фольксдойче Марта Редлих и что вы воспользовались документами Марты Редлих по заданию ваших начальников исключительно с целью внедрения в органы германской власти.

— Вы же знаете, что это полный бред, — усмехнулась Редлих.

— Этот бред — есть основа нашего договора, — пояснил я. — Вы подписываете то, что я скажу, а я выполняю то, что вам обещал. Одна ваша подпись, — и завтра Крыжевич будет здесь, на свидании с вами, совершенно свободный и с предписанием явиться на ближайший эшелон для отправки в Германию, где он будет трудиться на пользу рейха. В противном случае он окажется в том самом подвале, который недавно я вам показывал. Надеюсь, вы поняли: когда человек попал в тот подвал, никого по большому счету не волнуют его показания. О вашей личной судьбе я ничего не говорю: вам и так понятно, что вас ожидает виселица. Разница лишь в том, что вы либо попадете на виселицу такой, как вы сейчас есть, либо ваши истерзанные останки без каких — либо признаков одежды и того, что вы когда — то были красивой молодой девушкой, выбросят в ров рядом с сотней таких же неудачников. Извините за откровенность. Итак?

— После того как я увижу Василя, я подпишу все, — заявила Редлих.

— Как скажете, — пожал плечами я. — Для меня лично жизнь вашего Василя не стоит пфеннига: я с радостью ее подарю вам. Значит, договорились?

— А какие гарантии? — спросила Редлих.

— Не могу ничего предложить, кроме слова офицера СС, — вздохнул я. — Понимаю, что для вас это мало, но ничего иного предложить не могу. Извините! Так что?

— У меня нет выбора, — мрачно отозвалась Редлих. — Но я вас предупреждаю: если Василь погибнет, я вас достану с того света.

— Если это ваше последнее условие, то я согласен, — улыбнулся я и протянул ей для подписи заранее подготовленный протокол о «чистосердечном признании». Редлих прочла его, вскинула глаза и воскликнула:

— Полная чушь! Зачем вам это?

— Не надо запускать разговор по кругу, — заметил я. — Условия вам известны, и ваша задача: принять их либо не принять. Ваша подпись означает принятие. Итак?

Редлих после минутного колебания взяла ручку и поставила подпись.

— Хорошо, — удовлетворенно отметил я, пряча протоколы в папку. — А вам я рекомендую хорошо поспать и не забыть умыться и причесаться, чтобы хорошо выглядеть на завтрашнем свидании с возлюбленным. Рад, что мы достигли практически полного взаимопонимания!

— Идите к черту! — искренне пожелала Редлих. Она чувствовала себя загнанной в угол. А что чувствовал я?

Я спас мою Марту! Теперь ей не страшны никакие интриги Вахмана и прочих недоброжелателей.

— Невероятно! — воскликнул Штраух, прочитав протоколы. — Так, значит, эта Редлих воспользовалась чужими документами, чтобы попасть на работу в аппарат минского СД?

— Разумеется, — подтвердил я. — Ее начальники из НКВД знали, что у фольксдойче гораздо больше шансов попасть в СД, чем у простой белорусской девушки.

— Поразительно! Но как вы это узнали, Герлиак? Вряд ли она это вам так просто рассказала?

— И здесь вы не ошиблись, Штраух, — улыбнулся я. — Я узнал об этом, когда в отряде русских диверсантов, где я находился под видом офицера Красной армии, нашел настоящую Марту Редлих. Там я познакомился с медсестрой отряда, которую на самом деле диверсанты держали на положении заложницы. Девушка мечтала вырваться на свободу, но смертельно боялась мести партизан. Видя в ней невольного союзника, я открылся девушке, кто я на самом деле, а она рассказала свою печальную… нет, я бы даже сказал, трагическую историю. Не сдерживайте зевоту, Штраух, я уже перехожу к делу.

— Я весь внимание! — заверил Штраух.

— Итак, Марта проживала в имении родственников ее матери недалеко от прусского Остероде. В 1939 году, когда поляки устроили резню немцев в «данцигском коридоре», Бромберге и прилегающих районах, семья и имение Редли- хов были уничтожены. Марту спас ее знакомый польский солдат, вместе с которым в итоге она оказалась в Волковыске, который вскоре оккупировали большевики. Польского солдата сразу арестовал НКВД, и больше его никто не видел. Возможно, что очередь дошла бы в конце концов и до Марты Редлих, но полутора лет оккупации Советам не хватило, чтобы арестовать всех «подозрительных». Хотя я думаю, что уже тогда НКВД обратил внимание на немецкую девушку из Польши, беззащитную сироту. Ей предложили работу посудомойкой в лагере отдыха для детей сотрудников НКВД, и фактически умиравшая от голода бездомная девушка с радостью согласилась на это. Но когда наши войска заняли Белоруссию, то оказалось, что лагерь отдыха превратился в базу для диверсантов НКВД. У Марты отобрали ее метрику и выдали документы на имя некоей Марты Мазуркевич. Она ухаживала за больными, выполняла черную работу. При этом ей категорически запретили покидать территорию лагеря под каким бы то ни было предлогом. Так лагерь отдыха стал для Марты Редлих лагерем заключения. Понятно, что наше появление в лагере стало для девушки чудесным шансом на спасение. И нам удалось ее спасти! Теперь вы понимаете, что задержание лже-Редлих позволяет поставить точку во всей этой истории и восстановить справедливость в отношении столь много настрадавшейся немецкой девушки?

— Да, я очень рад за настоящую Марту Редлих! — воскликнул Штраух. — Надеюсь, она даст письменные показания?

— Да, разумеется, — выразил уверенность я. — Ведь ей нужно восстанавливать все свои права и документы.

— Если она приедет дать показания, то документы удастся восстановить быстро, — заверил Штраух. — У нее не осталось родственников, но в качестве свидетеля выступите вы. А вот если лже-Редлих даст признательные показания, что она присвоила документы настоящей Марты Редлих, то появится основание для немедленного ходатайства о восстановлении документов.

— Я полагаю, что она их даст, — заметил я. — Разумеется, при наличии определенных гарантий в отношении сохранения жизни ее любовника. Кстати, вы уже проверили адрес, который дала лже-Редлих?

— Мы установили за квартирой наблюдение, — ответил Штраух. — Ведь фактически по делу лже-Редлих никто не был арестован, кроме часовщика и базарной торговки, но на них не удалось собрать никакого материала. Торговка явно не при делах, а часовщика не хочется брать в крутой оборот: все — таки официально признанный фольксдойче. Придется их отпускать.

— И Крыжевича, — напомнил я.

* * *

Через час мы со Штраухом предстали перед оберфюре- ром Шарфе.

— Я провожу официальный допрос СС-штандартенфюрера Герлиака Генриха для выяснения подробностей инцидента, произошедшего 25 августа 1945 года в районе города Слоним, — сообщил Шарфе.

Сидевший рядом с ним секретарь в форме СС-шарфю- рера вел протокол.

— В виду отсутствия СС-гауптштурмфюрера Гилле в связи исполнением им служебных обязанностей допрос проводится в присутствии его непосредственного начальника СС- оберштурмбаннфюрера Штрауха Эдуарда. У вас нет каких- либо возражений по процедуре, господин Герлиак?

— Нет, оберфюрер.

— Тогда приступим. 25 августа 1942 года находившееся под вашим командованием подразделение в соответствии с приказом вашего непосредственного начальника полицайфюрера «Руссланд — Митте» СС-обергруппенфюрера фон Баха было прикомандировано к зондеркоманде СС-гауптштурмфюрера Гилле. В чем заключались ваши функции, штандартенфюрер?

— Мои люди обеспечивали оцепление района, в котором зондеркоманда Гилле проводила акцию. Кроме того, по просьбе Гилле я выделил несколько человек для непосредственного проведения акции.

— Согласно вашему рапорту, вы осуществляли проверку оцепления, когда стали свидетелем вопиющего нарушения дисциплины проведения акции, подробно описанного в вашем рапорте. Не так ли?

— Точно так.

— Почему, проверяя оцепление, вы оказались непосредственно на месте проведения акции?

— Я хотел убедиться, что мои подчиненные успешно выполняют возложенные на них обязанности.

— И все шло так, как должно идти?

— Нет, оберфюрер. Один из моих людей не справился с возложенными на него обязанностями.

— Что вы предприняли?

— Я приказал ему нести службу в оцеплении.

— Инцидент произошел именно в это время?

— Да. Я увидел…

— В вашем рапорте исчерпывающе описано то, что вы увидели, поэтому излишне останавливаться на этом подробнее. Вопрос: гауптштурмфюрер Гилле присутствовал при этом?

— Да, оберфюрер.

— Он не предпринял мер для пресечения инцидента?

Я понял, что настал решающий момент, и искоса взглянул на Штрауха. Тот избегал встречаться со мной взглядом.

— Он пресек инцидент только после моего замечания.

— Он выразил неудовольствие вашим вмешательством?

— Нет, оберфюрер.

— То есть можно сказать, что гауптштурмфюрер Гилле был занят другими вопросами по руководству акцией и просто своевременно не увидел того, на что вы и обратили его внимание?

От меня ждали утвердительного ответа. И я дал его.

— Пожалуй, что так, оберфюрер. Позже я вспомнил, что гауптштурмфюрер Гилле выглядел очень озабоченным и усталым.

— То есть вы не можете исключить, что Гилле просто не обратил внимания на инцидент, поскольку в это время был занят решением других вопросов, связанных с акцией, например с бойцом вашего подразделения, который не смог выполнить конкретный и вполне законный приказ Гилле?

Мой ответ — это плата Штрауху за нужное решение по делу Редлих. И я не стал разочаровывать Штрауха.

— Да, оберфюрер. Позже, в спокойной обстановке анализируя события, я пришел именно к такому выводу.

— Правда ли то, что вы рекомендовали Штрауху отправить Гилле на лечение в связи с его ясно видимым нервным истощением?

— Да, оберфюрер.

— Сознаете ли вы, что сегодняшними показаниями вы фактически указываете на тот факт, что в вашем рапорте относительно инцидента имела место эмоциональная и чисто субъективная оценка ситуации?

— Вынужден с вами согласиться, оберфюрер, — сокрушенно вздохнул я. — Так оно и есть.

— Как вы полагаете, не повлияла ли на столь эмоциональную и субъективную оценку ваша досада по поводу не- справившегося с заданием подчиненного?

— Полагаю, что повлияла, — изобразил я сокрушение. — Я действительно был этим чрезвычайно раздосадован.

— У меня к вам больше нет вопросов, штандартенфюрер, — сообщил Шарфе. — Подпишите протокол и можете быть свободны. Благодарю вас, господа! Хайль Гитлер!

Штраух был очень доволен тем, что я сам фактически дезавуировал свой рапорт.

— Я знал, Герлиак, что вы можете быть объективным и непредвзятым! — воскликнул Штраух, с искренней радостью пожимая мне руку. — Несмотря на сложившиеся между нами, — к моему глубокому сожалению, — несколько напряженные отношения, я всегда верил в вашу порядочность!

— Я не мог поступить иначе, Штраух, — напыщенно сообщил я в тон ему. — К этому меня обязывала честь офицера СС!

Я бы с радостью подвел бы негодяя Гилле под расстрел, но мне нужна была сочувственная позиция Штрауха в деле с Редлих. Мне нужно было, чтобы он принял на веру все то, что я ему сообщу, и не лез в подробности. Именно ради этого я выдержал унизительную сцену в кабинете Шарфе.

Я должен был провести очную ставку моей Марты с Редлих в присутствии Штрауха. Но для уверенности в правильном поведении Редлих я решил сначала устроить ей свидание с Крыжевичем.

— Марта взяла все на себя, — сообщил я Крыжевичу. Он недоуменно уставился на меня.

— Но она здесь ни при чем, — пробормотал он.

— Марта Редлих показала, что лично передала вам сверток, который вы должны были доставить в дом номер 25 по улице Ленина, квартира 11, — сухо сообщил я. — Она утверждает, что вы полагали: в свертке находится хлеб для ее больной знакомой. Вы готовы подтвердить показания Редлих в данной части?

Крыжевич полностью оправдал мои надежды. Когда до него дошло, что после подтверждения показаний Редлих его освободят, он засветился нескрываемой радостью.

— Вас отправят на работу в Германию, — сообщил я, завершая допрос. — Подпишете уведомление, что в ожидании предписания вы обязуетесь не покидать своего постоянного места жительства.

— Почему в Германию? — растерялся Крыжевич.

— А вы не боитесь тех, кто вас послал расклеивать листовки? — негромко осведомился я.

Удар попал в точку: Крыжевич побледнел, руки его затряслись.

— Успокойтесь, — улыбнулся я. — В Германии они до вас не доберутся. Потрудитесь во имя победы Германии на производстве, а после победы, когда мы очистим от большевистских пособников Вайсрутению, вернетесь обратно.

— А Марта? — наконец вспомнил Крыжевич о своей возлюбленной.

— Не задавайте глупых вопросов, юноша! — посоветовал я. — Ваша подруга была вражеским шпионом, полностью изобличена и созналась. Думаю, дальше говорить на эту тему не имеет смысла, все и так предельно ясно. Подписывайте бумаги, и я предоставлю вам свидание с Мартой. С глазу на глаз.

Для свидания я отвел им кабинет с диваном и дал час времени. Марта Редлих вызывала у меня уважение. И она оказалась мне действительно полезной, потому я и постарался хоть как — то скрасить последние часы ее жизни.

Свидание с Крыжевичем словно вдохнуло в Марту Редлих силы. Она обрела спокойствие и на очной ставке с моей Мартой подтвердила, что на самом деле является Мартой Мазуркевич, а документы на имя Марты Редлих, польской фольксдойче, ей передал командир диверсионного отряда НКВД с целью внедрения в органы СД.

— Я поздравляю вас, фройляйн Редлих, — сказал Штраух, улыбаясь и целуя руку моей Марте. — Справедливость восторжествовала, вам возвращено ваше имя и ваши права.

— Извините, Штраух, но фройляйн Марте надо отдохнуть, — решительно заявил я. — Я распоряжусь, чтобы ее отвезли на базу.

И я увлек Марту к выходу. На улице ее ждала машина с Махером за рулем.

— Махер отвезет тебя на базу, дорогая, — сказал я Марте. — За городом вас встретит эскорт на броневике. Теперь все будет хорошо!

— А что теперь будет с этой девушкой? — спросила Марта.

— Ее нельзя было спасти, — коротко ответил я. — Мы просто заключили сделку: я спас ее возлюбленного, а она отдала тебе свое имя для твоего спасения. Ты больше ничего не хочешь спросить?

Марта печально покачала головой.

— Теперь надо отпустить Крыжевича, — напомнил я Штрауху.

— Нет, мне не хотелось бы этого делать, — нахмурился Штраух. — Хоть лже-Редлих и пытается его выгородить, но очевидно, что это не она дала ему листовки и что только случайность помешала ему эти листовки расклеить. Виновные должны всегда нести ответственность — вот мой девиз!

— Я абсолютно согласен с вами, Штраух. Но кто мешает установить наблюдение за Крыжевичем и арестовать его сразу после того, как повесят лже-Редлих? — поинтересовался я.

— Мы так и поступим! — оживился Штраух. — Мы возьмем у Крыжевича подписку о невыезде в связи с предстоящей отправкой на работу в Германию. Тогда наблюдение за ним будет вполне объяснимым. А повесим его как большевистского агитатора с табличкой на груди: «Я распространял ложь о германских освободителях!»

— Замечательно! — одобрил я. — У вас врожденный дар политика, Штраух. Такой пример заставит призадуматься тех, кто клеит на стены партизанские листовки. Только повесить его должны позже лже-Редлих, а не наоборот. Она должна с эшафота увидеть его свободным.

— Это можно, — согласился Штраух.

— Ну, вот и решили! — удовлетворенно констатировал я. — После экзекуции я лично привезу Крыжевича в вашу тюрьму. Да, и еще я хочу забрать Майера: у меня есть на него виды.

— Забирайте, — согласился Штраух. — Дело в отношении него закрыто, мы отпустим Майера так или иначе.

Так моя Марта официально стала фольксдойче Мартой Редлих. Настоящую Марту Редлих повесили следующим утром в сквере напротив здания «Зольдатенхайм». При большевиках в этом помпезном четырехэтажном здании находился Дом Красной армии и Флота, — место увеселения красных командиров, а теперь там расположились госпиталь, кинотеатр, ресторан и публичный дом для немецких солдат. Честно говоря, непонятно, какими соображениями руководствовался Штраух, выбрав именно это место для казни: возможно, он хотел таким образом напомнить сообщникам партизан из немецких военнослужащих о неизбежном суровом возмездии.

Марта была абсолютно спокойна, даже когда ей набросили петлю на шею. Она нашла глазами стоявшего неподалеку Крыжевича и улыбнулась ему.

Когда тело Марты вытянулось на веревке, Крыжевич упал в обморок. Я приказал Махеру дотащить его до моей машины, привести в чувство и посадить на заднее сиденье.

Когда Крыжевич пришел в себя, я учтиво осведомился у него:

— Как вы себя чувствуете, господин Крыжевич?

Он ничего не ответил, и я продолжил:

— Я отвезу вас домой, но сначала вам придется навестить господина Штрауха, надо решить какую — то формальность… А возможно, что он решил предложить вам что — нибудь получше, чем работа на заводе в Германии.

Крыжевич снова ничего не ответил. Я внимательно взглянул на него и увидел, что Крыжевич беззвучно плачет.

Мы быстро промчались по проспекту в сторону центра и свернули к одному из чудом уцелевших зданий бывшего университетского городка, в котром расположились штабы СД. Едва Махер остановил автомобиль, как к нам подошел шарфюрер и доложил:

— Господин штандартенфюрер! Мне приказано сопроводить господина Крыжевича.

— Хорошо! — ответил я. — Вот господин Крыжевич, помогите ему выйти из автомобиля, а то он немного не в себе.

— Уверен, что господин Штраух быстро приведет его в себя, — не удержался от зубоскальства шарфюрер. Я строго взглянул на него и спросил:

— Господина Майера уже выпустили?

— Да, он уже час сидит в вестибюле в ожидании вас.

— Передайте ему, что я уже здесь и ему следует поторопиться: у меня мало времени.

— Слушаюсь, господин штандартенфюрер!

Через пару минут господин Майер вышел из подъезда.

— Идите сюда, Клембовский! — крикнул я. — Я подвезу вас.

— Спасибо, господин Герлиак, — поблагодарил часовщик Майер, он же международный вор и аферист Клембовский. — Но, право слово, до вокзала я добрался бы сам! Мне надо ехать в Волковыск.

— Зачем вам на вокзал, Клембовский? — насмешливо осведомился я. — Вам так дорога ваша часовая мастерская? Уверяю, что там найдется, кому за ней присмотреть.

— Куда же в таком случае вы меня отвезете? — осторожно осведомился Клембовский.

— Расслабьтесь, Клембовский! — рассмеялся я. — Для начала я приглашаю вас в гости, к себе.

— Я так понимаю, господин Герлиак, что в отношении меня у вас уже возник план, — невесело догадался Клембовский. — А я рассчитывал хоть немного отдохнуть на свободе.

— Совершенно верно, план уже есть, — подтвердил я. — Но об этом позже. Пока считайте, что вы просто у меня в гостях.

Крыжевич не удостоился чести быть повешенным для всеобщего обозрения на одной из площадей Минска; его расстреляли очень буднично: в числе заложников, взятых в качестве возмездия за очередных убитых партизанами немецких военнослужащих.

У Вахмана буквально вытянулось лицо от изумления, когда я вошел к нему в кабинет вместе с Клембовским и представил последнего:

— Вахман! Представляю вам нового сотрудника нашей бригады специального назначения. Господин Курт Майер. Он будет выполнять обязанности референта начальника штаба по работе с местным населением. На днях обергруппенфюрер Бах утвердит новое штатное расписание бригады и господин Майер получит звание «К-зондерфюрер». Я давно знаю господина Майера, он сотрудничает с СД уже почти восемь лет.

Я повернулся к Клембовскому и сказал:

— Господин Майер! Это начальник второго отдела штаба бригады СС-гауптштурмфюрер Вахман. По вопросам организации разведывательных мероприятий вам необходимо сотрудничать именно с господином Вахманом. Ближе вы познакомитесь позже, а пока я покажу господину Майеру места его работы и отдыха.

Мы вышли из кабинета, оставив Вахмана наедине с его отвисшей челюстью.

За обедом я представил Майера Рудакову. Последний изумленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. После ужина мы уединились с Клембовским в моем кабинете за бутылкой коньяка.

— В чем будут заключаться мои обязанности, господин Герлиак? — поинтересовался Клембовский.

— Пока у нас организационный период, у вас не будет никаких обязанностей, — ответил я. — Мой батальон развертывается в бригаду, поэтому предстоят горячие деньки. Ну, и еще есть нюансы… Короче, когда будет нужно, то я скажу, что вам делать.

— А чем же мне заниматься завтра? — спросил недоумевающий Клембовский.

— А чем хотите, — усмехнулся я. — Главное, не покидайте пределов зоны, в которой находитесь: ни в остальные зоны, ни за пределы базы пропуска у вас нет.

— Но как же я буду консультировать начальника штаба по вопросам работы с местным населением, если не смогу покидать базу для выяснения обстановки? — с ехидцей возразил Клембовский.

Мне порядком надоела его занудливость.

— Не умничайте, Клембовский! — посоветовал ему я. — А то мне очень хочется вернуть вас Штрауху. Лучше скажите: вы видели сейф за спиной господина Вахмана?

— Разумеется, — отозвался Клембовский. — Солидная немецкая фирма, добротная и сверхсовременная конструкция… для тысяча девятьсот четырнадцатого года, разумеется! Именно тогда эта модель была представлена на выставке.

— Скажите, а внутри сейфа есть потайное отделение? — спросил я.

— Да, есть небольшое отделение. Запирается на ключ.

— Нет, я не о том маленьком отделении сверху, а о том, которое совсем не заметно, — уточнил я.

— Я понял ваш вопрос. Я тоже не о том. Я имею в виду отделение, занимающее промежуток между маленьким ящичком сверху и дном. Кажется, что это просто задняя стенка. На самом деле там двойная дверка закаленной стали с заливкой из специального бетона. Дверка суммарной толщиной не более сантиметра, но при простукивании кажется, что она гораздо толще. Потайное отделение глубиной около пяти сантиметров, разбито на секции: туда можно положить пачки денег в банковской упаковке или коробочки с драгоценностями. Открывается ключом, замочная скважина находится за фирменной табличкой. Кстати, табличка откидывается очень хитрым способом! Но зачем вам это? Неужели вы не знаете, что находится в сейфе вашего начальника второго отдела?

— Раньше вы никогда не задавали лишних вопросов, — жестко взглянул я на Клембовского.

— Извините за лишний вопрос, господин Герлиак, — развел руками Клембовский.

А что я мог ему еще ответить? Я действительно не знаю, что находится в потайном отделении сейфа, но очень хочу знать, и именно поэтому привез сюда старого взломщика Клембовского.

24 октября 1942 года, Вайсрутения, Налибокская пуща,

5 километров к югу от озера Кромань, базовый лагерь

отряда «Дядя Вова»

— Самое главное, что первая рота прорвалась сквозь кольцо окружения. Я оставил сообщение и систему сигналов в почтовом ящике, через три дня наведался и нашел там подтверждение получения приказа. Через две недели они будут в назначенном месте возле Князь — озера и готовы принять груз в соответствии с графиком, — доложил Федорцов.

— Это хорошо… если только Москва отреагирует, — невесело отозвался Коровин.

— А чего это они вдруг не отреагируют? — удивился Федорцов. — Мы же связь восстановили, доложили о том, что основные силы отряда уцелели. Мы по — прежнему готовы к действиям!

— Ты что, не понимаешь? — уставился на него Коровин. — Мы потеряли Цанаву! Мы даже не знаем до сих пор точно, жив он или мертв.

— Но ты же доложил, что он мертв. И это подтверждает Сибирцев, — возразил Федорцов.

— А кто его видел мертвым? Петерсон? А если он просто решил приписать себе ликвидацию высокого московского начальства? А Цанава на самом деле сейчас лежит где- нибудь на хуторе раненый и представляет, какой рапорт он отправит на нас в Москву. Про Торопца я уж и не говорю… Немедленно дай указание Сибирцеву: пусть выяснит досконально судьбу Цанавы и Торопца, пусть лично подтвердит, что видел их мертвыми. Если немцы действительно подобрали их тела, то держать в морге их будут долго.

— Я уже давал ему такое указание. Кстати, насчет указаний… — вспомнил Федорцов. — Ты давал указание выяснить судьбу Марты Редлих, которая из Польши в конце 1939 года уехала на территорию Белоруссии. Так вот: девушка лет девятнадцати — двадцати под именем Марта Редлих до недавнего времени работала в минском управлении СД.

— Вот как? — оживился Коровин. — Похоже, что это она! Но как она попала в управление СД? Ведь туда не берут кого попало! И подожди… что значит «до недавнего времени»?

— Неделю назад ее повесили в Минске, напротив бывшего Дома Красной армии с табличкой на груди: «большевистский шпион».

Коровин обхватил голову ладонями и замер.

— Черт! Как же это! Ведь я ее нашел! И вдруг! Как же это так? Как же?!

Впрочем, через несколько секунд он взял себя в руки и сухо осведомился:

— Подробности известны? Первое: как она попала на работу в управление в СД?

— Сибирцев высказал предположение, что ее туда устроили по заданию партизан, — ответил Федорцов. — Причем Сибирцев почти уверен, что ее туда устроили не наши, а поляки.

— Откуда он это знает? — раздраженно поинтересовался Коровин. — Факты, пусть факты дает, а не предположения строит! Он разведчик или гадалка, в конце концов?!

— Не горячись! — остановил его Федорцов. — Я понимаю твое беспокойство о судьбе этой девушки. Но тут не все так просто… Вот факты: работала она до начала октября этого года в управлении СД, а затем ее внезапно арестовали. Во время ареста при ней нашли чистые бланки немецких документов с подписями и печатями. И что удивительно: арестов после этого не последовало. Неужели немцы не нашли подозрительных связей? После ареста агента такого уровня немцы прочесывают всех подозрительных, а тут… Оказался арестован лишь ее сожитель, и тоже как — то странно: его скоро выпустили, а на следующий день после казни Редлих расстреляли вместе с заложниками. Похоже, что те, кто ее внедрил в СД, не имели отношения ни к минскому подполью, ни к партизанским отрядам, действующим в районе Минска. Я закурю?

— Да кури, конечно! Это ребята с соседнего отряда посылку получили из Москвы, и с нами поделились по — братски.

Коровин подвинул к Федорцову коробку «Казбека». Федорцов закурил, жадно затянулся и продолжил:

— Но есть тут еще одна странность. Сибирцев сказал, что произошла очень странная вещь: арестовали Марту Редлих именно как Марту Редлих, а судили и повесили как Марту Мазуркевич.

— Это как? — удивился Коровин. — Да не тяни, все выкладывай!

— В процессе следствия появилось заявление от истинной Марты Редлих. Якобы работники НКВД вынудили ее отдать свое имя и документы Марте Мазуркевич, а ее под этим именем держали в закрытом пансионате НКВД «Озеро Круглое».

— Подожди! Значит, медсестра из того самого пионерлагеря «Озеро Круглое», возле которого была наша резервная база, и была настоящая Марта Редлих? — недоверчиво воскликнул Коровин.

— Во всяком случае немцы в этом уверены. Теперь Марта Мазуркевич официально признана фольксдойче Мартой Редлих и даже подписала так называемый «фольксдойче- лист».

— А ты уверен, что она действительно настоящая Марта Редлих? — спросил Коровин, пристально глядя на Федорцова.

Тот только развел руками.

— Хорошо, вопрос неправильный, — согласился Коровин. — Теперь правильный вопрос: где сейчас эта официально признанная таковой Марта Редлих?

— По данным Сибирцева, полученным из надежных источников, ее увез Петерсон, который в кругу офицеров штаба генерала фон дем Баха известен как полковник С С Герлиак, командир бригады СС специального назначения.

— Куда увез?!

— Я попросил Сибирцева выяснить это. Но, разумеется, в пределах разумного. Интересоваться Герлиаком небезопасно. Он подчиняется непосредственно генералу фон дем Баху, и его подразделение выполняет какое — то специальное задание.

— Ягдкоманда?

— Похоже на то… Во всяком случае у нас Герлиак со своими людьми под видом окруженцев Петерсона действительно решал задачи ягдкоманды. Но есть две странности. Первая: подразделение Герлиака из батальона переформировывается в бригаду. Бригада — слишком много людей для ягдкоманды. Вторая странность, самая главная: место дислокации подразделения Герлиака засекречено даже для офицеров штаба генерала фон дем Баха. Это очень необычно.

— Необычно? — усмехнулся Коровин. — Да это все меняет!

— Что меняет? — не понял Федорцов.

Коровин сразу не ответил. Он взял папиросу из коробки и дунул в мундштук так, что табак полностью вылетел из гильзы. Коровин с досадой взглянул на пустую папиросу, бросил ее в сделанную из снарядной гильзы пепельницу и сказал:

— Герлиак охраняет объект, который нас интересует. Именно поэтому его дислокация строго засекречена. И у нас он появился не случайно: немцы вычисляют те разведывательно — диверсионные группы, которые могут иметь заданием уничтожение объекта, и ликвидируют их упреждающим ударом. Теперь понятно?

— Вот как… — задумался Федорцов. — Ты полагаешь, что нам придется и дальше заниматься объектом?

— Не просто «дальше», а исключительно им!

Коровин схватил Федорцова за плечо и прошептал ему

на ухо:

— Если мы захватим объект, то нам простят Цанаву. Это наш единственный шанс. Мы должны найти и захватить объект любой ценой!

«И найти Марту Редлих», — подумал Федорцов. Но в глубине души он понимал: если удастся найти объект и за

хватить установленное на ней уникальное оборудование, го про Цанаву и уж тем более Торопца можно смело забыть.

Глава 9

От первого лица: Генрих Герлиак, 22 октября 1942 года,

Вайсрутения, база-500

Чем дольше я размышлял, тем больше во мне крепло убеждение, что Вахман совсем не случайно появился в моем подразделении. Кто — то пристально следит за мной. Если бы был жив Гейдрих, то я бы не сомневался: это его неусыпное око. Теперь Гейдриха нет. Кому же нужен торчащий на Востоке с самого начала войны офицер СД, занимающийся рутинной боевой практикой? Ответ напрашивается один: кто — то получил доступ к данным по операции «Марьяж» и пытается либо ликвидировать всех значимых участников и организаторов операции, либо взять их до поры до времени под контроль.

Укрепили меня в столь невеселом убеждении довольно частые поездки Вахмана в Минск. Примерно раз в неделю он отправлялся по вызову Штрауха в штаб минского СД. Когда я пожаловался Баху на это и напомнил, что СД Вайсрутении не имеет права использовать в своих интересах офицеров подразделений, непосредственно подчиненных полицайфюреру «Руссланд — Митте», Бах возмутился и потребовал объяснений от Штрауха. Однако Штраух сообщил, что он вызывает Вахмана по приказам из Берлина, из аппарата РСХА. Вахман после каждого телефонного разговора с Берлином составляет какие — то отчеты и отправляет их секретной почтой в IV управление РСХА. На вопрос Баха, кто конкретно вызывает Вахмана для докладов, Штраух с плохо скрываемым злорадством посоветовал «господину генералу» задать этот вопрос главе РСХА рейхсфюреру СС Гиммлеру.

— Понимаю ваше беспокойство, Герлиак, — посочувствовал Бах. — Несомненно, Вахмана прислали к вам не просто так: кто — то счел необходимым держать вас и ваше подразделение под колпаком. Хотя я думаю, что таким образом мои недоброжелатели стремятся скомпрометировать моих офицеров, чтобы насолить мне. Вы же знаете о моих напряженных отношениях с руководителями СД и полиции «Остланда»? Я неоднократно ставил перед рейхсфюрером вопрос о необходимости сосредоточения всех полицейских сил и СД Вайсрутении, — от границ с Рейхом, генерал — губернаторством и Украиной и до самой линии фронта, — в одних руках с целью повышения эффективности контрпартизанских мероприятий. А то что же получается? Мы ценой неимоверных усилий и жертв закрываем Витебские ворота, а тем временем в нашем тылу нарастает активность и численность партизанских формирований! Все это — прямое следствие отсутствия координации действий полицейских подразделений и команд СД. Многим в руководстве «Остланда» моя позиция не нравится: эти господа больше поглощены подковерной борьбой, а не борьбой с партизанами. Думаете, зачем Йеккельн прислал в Минск неуемного карьериста Штрауха? Он думает, что если Штраух успешно очистил Латвию от евреев, то то же самое он сможет сделать с партизанами Вайсрутении. Какая самонадеянность! И все для того, чтобы выставить меня в неприглядном свете! Потому я уверен, что и в данном конкретном случае Штраух выбран связующим звеном между Вахманом и высокопоставленным берлинским чином отнюдь не случайно. Не сомневаюсь, что среди подчиненных мне офицеров имеется не один такой Вахман, строчащий доносы в Берлин.

Я был несколько изумлен тем, как Бах на основе моей жалобы выстроил целую теорию заговора против его персоны. Однако получается, что я не одинок в своих подозрениях, временами напоминающими манию преследования.

Если объект интереса действительно сам Бах, то мне следует перестать беспокоиться, но бдительность терять не следует. Кому может в Берлин доносить Вахман? Если вызовы идут с самого верха РСХА, то вариантов мало. После гибели Гейдри- ха Гиммлер лично возглавил РСХА и до сих пор не выбрал преемника Гейдриха. И дело не в том, что заменить человека масштаба Гейдриха просто невозможно: скорее всего, Гиммлер не хочет упускать контроль над РСХА и упорно подбирает человека, который на посту начальника РСХА в любом случае не сможет вести самостоятельной политики. Если бы в рапортах Вахмана был заинтересован лично Гиммлер или его ближайшее окружение, то вызовы Вахмана исходили бы из Главного штаба СС. РСХА сейчас руководит не Гиммлер, а начальники управлений. А кто самая значимая фигура среди начальников управлений РСХА? До того как попасть в мое подразделение, Вахман работал в кадровом отделе гестапо. А если нити уходят дальше? Вахман до прихода в IV управление (гестапо) работал во II управлении (внутреннее СД) РСХА, то есть под руководством Олендорфа. Но Олендорф не имеет реальной власти: внутреннее СД есть внутреннее СД, они собирают информацию на всех, вплоть до высших партийных руководителей, но не могут ее использовать, ибо СД лишено исполнительной власти. А вот Мюллер… В рейхе гестапо всесильно: любого можно отправить в концлагерь под «охранный арест», о любом можно собирать информацию, ибо государственная тайная полиция, по определению, должна быть всемогуща; ее сила — в страхе, а страх только тогда становится эффективным и универсальным оружием, когда он является всеохватывающим и всепроникающим. Страх должен быть инфернален, иначе это не страх, а испуг. Испуг может преодолеть любой мужественный человек, но страх преодолеть практически невозможно. Лишь единицы способны преодолеть страх. Преодолевающий испуг становится героем, преодолевающий страх — мучеником.

Я не хочу быть мучеником. Но это к слову. А практически…

Если за всем этим стоит Мюллер, то есть шанс выжить: у меня были неплохие личные отношения с Мюллером, он в большой дружбе с моим братом. Но все это верно при условии, что за всем этим не стоит Большое Дело. А стать таким Большим Делом вполне может моя роль в операции «Марьяж».

Грустно! Очень грустно. Если со мной что — то случится, то что будет с Мартой? Даже представить страшно.

Я взглянул на часы: приближалось время ужина. За ужином надо будет прощупать Вахмана.

— Послушайте, Вахман! А зачем вы так часто ездите в Минск? — небрежно осведомился я в промежутке между свиной отбивной и кофе. — Ведь не штаб генерала Баха вы посещаете?

— Нет, штандартенфюрер, — невозмутимо ответил Вахман. — Я езжу в штаб минского СД на переговоры с Берлином. Это, кстати, отмечено в тех вызовах, которые мне присылает оберштурмбаннфюрер Штраух. Переговоры связаны с тем, что Берлину нужны мои консультации по делам, которыми я занимался до прибытия на службу в батальон «Люблин-500». Вы понимаете, штандартенфюрер, что большего я сказать не могу?

— Понимаю, Вахман, — сдержанно отозвался я. Я сделал паузу, ожидая продолжения. И оно последовало.

— Кстати, штандартенфюрер, завтра я снова должен ехать в Минск на очередной разговор, — небрежно сообщил Вахман. — Прошу вас понять, что это не моя инициатива. В книге телефонограмм у дежурного есть запись о вызове от имени оберштурмбаннфюрера Штрауха.

Тогда все нормально, — широко улыбнулся я. — Езжайте, Вахман!

Езжай, сволочь! Завтра я ознакомлюсь с содержимым потайного отделения твоего сейфа.

* * *

Поздно вечером я вызвал к себе Рудакова и Клембовского.

— Когда в здании штаба не бывает абсолютно никого? — спросил я Рудакова.

— В каком смысле? — удивился Рудаков.

— В том смысле, что коридор, в который выходят двери кабинетов, гарантированно пуст, — пояснил я.

— Во время перерыва на обед, плюс — минус пятнадцать минут, — ответил Рудаков. — Есть еще дежурный, но если он отправится на проверку караула, то останется лишь один помощник дежурного. А если он в дежурном помещении остается один, то не имеет права даже выйти в туалет.

— Клембовский! Сколько вам надо времени, чтобы вскрыть потайное отделение в сейфе? — обратился я к старому медвежатнику.

— Не больше десяти минут.

— А чтобы закрыть так, чтобы владелец сейфа не дога дался о вскрытии?

— Еще минут пять.

— Итого в нашем распоряжении пятнадцать минут, — подытожил я. — За это время мы должны изучить содержимое потайного отделения. Рудаков! Обеспечь отсутствие дежурного.

— Слушаюсь! — отозвался Рудаков и не удержался от вопроса:

— А что, собственно, происходит?

— Я думаю, когда ты увидишь содержимое потайного отделения, ты сам ответишь на свой вопрос, — мрачно усмехнулся я.

Утром следующего дня Вахман уехал в Минск. Ровно через пятнадцать минут после начала обеденного перерыва у служащих штаба я вошел в помещение дежурного. Там находился только его помощник. Увидев меня, он вскочил с места, но я движением руки оборвал его рапорт:

— Я поработаю с документами в кабинете гауптштурм- фюрера Вахмана, — сообщил я. — Выдайте мне ключ от кабинета и ключ от сейфа.

Дежурный выдал мне два ключа, я расписался в журнале выдачи и вышел в коридор. Проходя мимо кабинета Рудакова, я постучал в дверь условленным стуком. Из кабинета немедленно вышли Рудаков с Клембовским. Мы прошли в кабинет, я открыл дверцу сейфа и сказал Клембовскому:

— Прошу! Покажите, что вы не утратили своего мастерства. Время пошло.

Клембовский подошел к сейфу и прикоснулся к фирменной табличке на задней стенке. Я не уловил, что он сделал: я только увидел, как табличка отскочила и повисла на одной из заклепок. В руках у Клембовского появилась связка изогнутых кусков проволоки. Клембовский принялся засовывать их в открывшуюся за табличкой скважину. Он тяжело сопел, на его лбу выступили крупные капли пота, но он, не делая попытки их вытереть, продолжал свое дело.

Его усилия увенчались успехом: задняя дверца, казавшаяся единым целым с боковыми стенками, выдвинулась вперед и плавно отъехала в сторону, обнажая столь вожделенное для меня содержимое.

— Прошу вас, штандартенфюрер! — с плохо скрываемым удовлетворением сообщил Клембовский.

— Пять минут сорок секунд, — констатировал я, сверившись с хронометром. — Гораздо меньше, чем вы говорили!

— Солидный человек всегда имеет солидную фору, — заметил Клембовский.

Вожделенное содержимое представляло собой четыре ученические тетрадки, вложенные в сейфовые ячейки для денег и драгоценностей. Я достал первую попавшуюся и прочитал выполненную аккуратным почерком надпись на обложке: «СС-гауптштурмфюрер Рудаков». Я протянул тетрадку Рудакову:

— Бери и читай. У нас мало времени.

На другой тетрадке я прочитал: «СС-обергруппенфюрер фон дем Бах». Я еле удержался от желания прочитать ее, взял следующую и обнаружил именно то, что ожидал: «СС-оберштурмбаннфюрер Герлиак». Я с нетерпением открыл тетрадку и принялся жадно изучать ее содержимое. Мои биографические данные, служба в Баварской политической полиции и в СД до 1942 года освещены очень скупо. Но вот дальше все изложено предельно подробно.

«Наиболее интересен факт пребывания Герлиака в составе разведывательно — диверсионной группы НКВД. Внедрился в нее он вместе со своими людьми весьма циничным способом: для завоевания доверия русских диверсантов он и его люди уничтожили роту латышского полицейского батальона. Для сокрытия самого факта чудовищной акции Герлиак приказал уничтожить всех латышей, находившихся в указанном населенном пункте. Это помогло ему завоевать доверие командования диверсионной группы русских. Герлиак скрыл от командования детали акции (да и командование в лице обергруппенфюрера фон дем Баха не прилагало усилий для открытия правды, — смотреть тетрадь о фон дем Бахе). Войдя в доверие к русским, Герлиак якобы стал готовить уничтожение отряда, но при этом игнорировал указания штаба Баха (в частности, о недопущении вылета самолета с грузом — Герлиак позволил самолету улететь, в связи с чем нарушил график выполнения операции и тем самым фактически сорвал ее). Вместо того чтобы внезапным ударом уничтожить основные силы отряда и захватить в плен командование, Герлиак проявил необъяснимое замешательство. В результате основные силы русского диверсионного отряда вместе с его командованием ушли на базу, а оттуда сумели просочиться сквозь оцепление и выйти на оперативный простор. Предъявленные в качестве убитых руководителей отряда трупы внушают серьезное сомнение: неужели крупный чин НКВД (старший майор госбезопасности, что соответствует генерал — майору полиции) прилетел бы в лес в новом парадном мундире при всех документах и наградах?! К сожалению, данный факт в штабе обергруппенфюрера фон дем Баха никто не пожелал изучить. Что касается уничтожения начальника разведки отряда, то этот эпизод вообще не соответствует действительности: исполнитель (шарфюрер Голубец) никогда не утверждал, что уничтожил начальника разведки, он лишь подтвердил сам факт боестолкновения с неизвестным ему итогом. Отсюда следует заключить, что гибель начальника разведки диверсионной группы НКВД есть всего лишь вымысел Герлиака, очевидно преследовавший целью добиться незаслуженных наград для себя и своих подчиненных. И этот омерзительный план с успехом был воплощен в жизнь! В результате Герлиак и его люди (опутанные противоестественной круго- зой порукой) получили очевидно незаслуженные награды. Но самым ужасным является тот факт, что в отряде русских диверсантов Герлиак вступил в сексуальную связь с бойцом отряда Мартой Мазуркевич. Не желая прерывать противоестественную для офицера С С связь с расово неполноценной славянкой, Герлиак вынудил арестованную большевистскую шпионку фольксдойче Марту Редлих дать лживые показания о том, что якобы она присвоила документы Марты Мазуркевич и пресловутая Марта Мазуркевич на самом деле является Мартой Редлих, польской фольксдойче. Если изучить материалы, представленные в документе „Марта Мазуркевич — Марта Редлих“, то очевидно: любовница Герлиака не могла быть Мартой Редлих хотя бы потому, что не в состоянии дать внятное описание усадьбы Редлихов. Более того, чудом выживший при погроме усадьбы поляками Георг Редлих (приходящийся двоюродным братом Марте Редлих) на допросе, проведенном следователем гестапо Данцига Францем Штайером, показал, что его кузина Марта Редлих была шатенкой с карими глазами, в то время как сожительница Герлиака является блондинкой с голубыми глазами. Кроме того, она плохо владеет немецким языком и не в состоянии вспомнить детали, которые настоящая Марта Редлих обязательно должна была бы знать. К сожалению, Герлиак пользуется настолько большим авторитетом как в штабе генерала фон дем Баха, так и (по непонятным мне причинам) в штабе минского СД, что на эти очевидные противоречия никто не обращает внимания. Показателен и тот факт, что первоначально Герлиак, оформляя свою любовницу на службу в штаб подразделения, представил документы на имя Марты Мазуркевич и лишь спустя неделю вдруг представил документы на имя Марты Редлих».

Я был полностью сражен писаниной Вахмана и в замешательстве взглянул на Рудакова. Тот изучал материалы на себя и был не менее шокирован.

— Ты посмотри, что он пишет! — воскликнул Рудаков.

«Гауптштурмфюрер Рудаков до своего странного побега на Запад был коммунистом и офицером ВВС РККА. Нет надобности напоминать, что в состав ВВС РККА принималась элита большевистского общества, неоднократно проверенная органами НКВД. Тем более не понятно, как после удивительно успешного фантастического перелета Рудакова в Латвию ему было оказано доверие, в итоге приведшее его на службу в специальное подразделение РСХА, давшее ему членство в СС. Рудаков во всей полноте проявляет черты натуры, характерные для расово неполноценных славян: лживость, конформизм, презрение к арийским ценностям, стремление выслужиться и получить привилегии любой ценой. Особенно ярко его двуличные черты проявляет инцидент с гауптштурмфюрером Гилле, когда Рудаков отказался выполнить приказ Гилле об уничтожении осиного партизанского гнезда деревни Боровки».

— Помнишь, я рассказывал об этом? — с волнением напомнил Рудаков. — Гилле там убил грудного младенца, а затем пожелал, чтобы мы сожгли деревню. Но я убедил его, что мы и так узнали, где скрываются беглые евреи, поэтому уничтожение деревни — ненужная трата времени. И Гилле со мной согласился! И тут он пишет такое!

— А ты уверен, что Гилле на суде подтвердит твои слова, а не Вахмана? — сухо осведомился я.

— В том — то и дело, что я уверен совсем в противоположном, — мрачно отозвался Рудаков.

Я взглянул на часы: ого, уже прошло пятнадцать минут! Хорошо, что Клембовский сэкономил время на вскрытии сейфа.

Я мельком просмотрел оставшиеся две тетради, посвященные Марте и фон Баху. Вахман убедительно доказывал, что Марта вовсе не является фольксдойче Редлих и стала таковой лишь для того, чтобы «Герлиак мог узаконить свою славянскую любовницу». О Бахе тоже было немало любопытных фактов, которые, — памятуя о мстительной натуре Баха, — лучше бы мне было не знать.

Но самое главное: ведь Вахман все это писал не просто так. Ведь все это должно было уйти в Берлин. У меня мороз по коже пробежал при этой мысли. Единственное, что успокаивало: очевидно, карьерист Вахман предпочтет действовать с максимальной пользой для своей карьеры и нарытые им факты, слухи и домыслы представит своему берлинскому начальству лично.

Самое ужасное, что все свои догадки и домыслы Вахман убедительно подтверждал ссылками на источники, которые если и не всегда убедительно свидетельствовали в пользу его доводов, то уж точно порождали сомнения не в мою пользу. В частности, результаты моей блистательной операции по разгрому русской диверсионной группы подвергались серьезному сомнению на основе откровений (данных не иначе как под влиянием спиртного) шарфюрера Голубца. Можно было не сомневаться, что этот идиот на суде СС обгадится и подтвердит все, что по пьяни наговорил мерзавцу Вахману!

— Но это просто катастрофа! — в отчаянии воскликнул Рудаков. — Он нас живьем хоронит! Нет, ты слышишь?! Он доказывает, что я заслан НКВД! И как гладко все выстраивает, подлец!

— Прекрати причитания! — остановил я его и взглянул на часы. Пора закрывать лавочку: через десять минут в штабе появятся закончившие трапезу сотрудники, среди которых наверняка есть информаторы Вахмана. Я забрал тетрадь у Рудакова и положил содержимое потайного отделения сейфа на место.

— Клембовский, время пошло!

Клембовский закрыл дверцу и спросил как бы между делом:

— А вы не заметили кое — что странное, господин Герлиак?

— Если ты имеешь в виду контрольку, то это был волосок в верхнем правом углу, — сумрачно отозвался я.

— А вы не теряете навыков! — одобрительно отозвался Клембовский, запирая дверцу и восстанавливая контрольку. — А, судя по всему, этот ваш Вахман очень большая свинья!

— Спасибо за открытие, что солнце встает на востоке! — очень плоско съязвил я.

Да! Если даже чувство юмора мне отказывает, то дело действительно дерьмо.

— Ну, что скажешь? — спросил я Рудакова, когда мы прошли в мой кабинет.

— Материал он собрал со вкусом, — отозвался Рудаков. — Вопрос в том, как он его собрался использовать.

— Зная Вахмана, я полагаю, что он собирался использовать его с максимальной эффективностью для карьерного роста, — сказал я. — Для таких типов проще выслуживаться написанием доносов, чем хоть каким — то противостоянием с реальным врагом. Понятно, почему в свое время Вахман решил уйти от Олендорфа и начать сотрудничать с гестапо. Олендорф не мог дать ему возможность служебного роста в своем аппарате, а вот Мюллер может поспособствовать назначению Вахмана на пост одного из территориальных руководителей СД и полиции. А в свете успехов нашей армии и значительного расширения оккупированных территорий таких вакансий открывается много. Для Вахмана это самый реальный вариант сделать карьеру и занять самостоятельную должность.

— Это понятно, но меня вот что волнует: отправил ли он то, что мы прочитали, в виде доносов в Берлин или приберег напоследок? — обозначил проблему Рудаков.

— Я очень надеюсь, что этот подонок собрал материал, чтобы вывалить его разом, — ответил я. — В таком случае он подействует наиболее эффективно. Значит, скорее всего, он его пока никуда не отправлял. Но это все домыслы. Надо следить за внешними сигналами.

— Какими сигналами? — удивился Рудаков.

— Если он отправлял доносы порциями, то получателем этих доносов, безусловно, было гестапо, — пояснил я. — Если же он копил материал, чтобы представить его целиком, то это имело смысл только в одном случае: инициировать разбирательство в суде СС. В первом случае мы можем рассчитывать на поддержку Баха, который не даст сожрать своих людей на основании, пусть даже и подкрепленных фактами, доносов. Во втором случае Бах при всем желании не сможет нам помочь: суд СС никому не подотчетен, кроме рейхсфюрера СС.

— Второй случай мне очень не нравится, — нахмурился Рудаков.

— Рад бы возразить, да не могу, — тяжело вздохнул я. — Должен заметить, что он собрал достаточно материала для суда. А суд может привести только к двум вариантам: либо нас оправдают, что маловероятно, либо суд признает нас виновными, и тогда мне, скорее всего, предложат пистолет с одним патроном; тебя расстреляют, а Марту отправят в концлагерь.

— И что же нам делать в сложившейся ситуации? — нервно воскликнул Рудаков.

— Ждать, — ответил я. — Если Вахман рассчитывает на суд, то он должен дать показания лично и официально оформить собранные материалы. Значит, его должны вызвать в Берлин. Вызов Вахмана в Берлин — сигнал для нас.

— Ну ладно, получим мы этот сигнал, и что дальше? — нетерпеливо осведомился Рудаков.

— По — моему, все предельно ясно: в таком случае Вахман не должен доехать до Берлина, — пояснил я. — Без свидетеля обвинения дело в суде не пойдет.

— Было бы хорошо организовать на него нападение и списать на партизан, — оживился Рудаков.

— Это нереально, — возразил я. — Ну, соберешь ты верных людей, проведешь операцию, но ты можешь гарантировать, что никто из них не проговорится? Если уж Голубец выложил по пьяному делу факты, за которые его можно отправить в концлагерь, то я не рискнул бы поручиться за остальных. Нет, нападение исключается!

— Верно, — согласился Рудаков. — Тогда я возьму снайперскую винтовку и подстрелю Вахмана, когда он будет подъезжать к аэродрому.

— Извини, но шансов на успех не много, — прикинул я. — Где ты выберешь позицию? Какие шансы на то, что ты сумеешь произвести смертельный выстрел в мишень, находящуюся в салоне автомобиля? И какие гарантии, наконец, что Вахман проедет именно мимо твоей засады? Нет, это полное безумие!

— Но что тогда? — безнадежно спросил Рудаков.

Я закурил и некоторое время следил за кольцами дыма, которые сам же выпускал. Затем спросил:

— При захвате партизанской базы ты нашел три магнитные мины. Ты их оформил официально в перечне захваченного оружия?

— Нет, разумеется, — ответил Рудаков. — Тогда бы их пришлось передавать с остальными трофеями в Минск. А я хотел, чтобы с ними поработали наши саперы, поэтому никак их не оформил.

— И где они сейчас?

— У меня в кабинете, лежат в ящике стола.

— Отлично! — удовлетворенно констатировал я. — Мы положим мину в посылку, которую Вахман отвезет в Берлин. Скажем, одному из моих друзей. Твое дело: выставить механизм мины на необходимое время. На минском аэродроме работает команда обслуживания, состоящая из чехов, так что в случае подрыва самолета подозрение падет на них. Это реально?

Рудаков некоторое время молчал, анализируя мое предложение. Затем он сказал:

— Этот вариант может сработать. У партизан я изучил конструкцию этих мин. Они советского производства, достаточно компактны. Единственный недостаток: большой разброс времени срабатывания. Зато, в отличие от часовых мин, они абсолютно бесшумны: взрыватель срабатывает после постепенного перерезания предохранительной чеки. Я поставлю взрыватель на шесть часов, с учетом того, что через пять часов после взведения взрывателя мина будет в Минске. Это при условии, что мина будет все время находиться при температуре 15–20 градусов по Цельсию. В принципе так оно и должно быть. Итого — плюс — минус полчаса. От Минска до Варшавы, где самолет должен совершить промежуточную посадку, не менее полутора часов лёта. Так что самолет гарантированно должен рухнуть на землю где — то между Барановичами и Варшавой. Но… тебя не смущает, что вместе с Вахманом погибнет экипаж самолета и те, кто будут с ним лететь?

— Твой вопрос странный, — жестко заметил я. — Но все равно отвечу. Нет, не смущает! Лететь вместе с Вахманом будут не женщины и не дети, а офицеры вермахта и СС, а они должны быть готовы умереть в любой момент во славу фюрера и рейха. Так же, как и мы. Вот поэтому меня ничего не смущает.

— Я все понял, — после короткого размышления отозвался Рудаков. — Можешь на меня рассчитывать.

— Я не рассчитывал на иной ответ, — ответил я, и это было правдой. В случае проявления колебаний со стороны Рудакова он не вышел бы живым из моего кабинета.

Вечером я пришел к Марте. Она читала Гёте: с немецким у нее обстояло неважно, хотя это и оправдывалось ее якобы польским происхождением, но я велел ей читать немецкую литературу, чтобы она чувствовала себя более свободно в общении с немцами.

Увидев меня, Марта отбросила книжку, вскочила с постели и порывисто обняла меня.

Я с трепетом ждал такие моменты: только тогда я чувствовал, что живу и моя странная жизнь обретала смысл. Мне стал не нужен ежедневный стимул в виде дозы алкоголя или первитина: Марта чудодейственным образом вдохнула в меня энергию и жажду жизни.

Вся моя жизнь всегда протекала под влиянием обстоятельств и помимо моей воли; все, что я делал, диктовалось обстоятельствами. И сейчас я делал то, что диктовали мне обстоятельства, изменилась лишь цель. Теперь для меня главным стало не карьера, не самоутверждение в иерархической структуре Третьего рейха и РСХА, а стремление создать собственную ячейку личной жизни. Такое стремление возникло у меня впервые, и я отдался ему всецело, с отчаянным порывом последнего всплеска страсти стареющего мужчины.

Следующим утром за завтраком Вахман передал мне телефонограмму из штаба рейхсфюрера о его вызове в Берлин. В свете беседы с Рудаковым я был готов к этому и даже почувствовал некоторое облегчение: я готов к этому варианту, остается лишь привести в действие механизм защиты. Мною опять правят обстоятельства, и делаю лишь то, что вынужден делать. Никто не виноват!

— Счастливчик! — улыбнулся я Вахману. — Увидите Берлин, хоть на время забудете проклятые леса и болота Вайсрутении. Кстати, у меня будет к вам небольшая просьба: передайте посылку моему старому другу.

— С удовольствием, штандартенфюрер, — ответил Вахман. — Но вам следует поторопиться: я уезжаю в Минск после обеда, за мной уже закреплено место в вечернем самолете.

— Вы можете воспользоваться нашим штабным самолетом, — закинул я удочку. — Здорово сэкономите время, да и воздух безопаснее лесных дорог Вайсрутении.

— Благодарю, штандартенфюрер, — сдержанно улыбнулся Вахман. — Но два авиационных перелета за один день… Это для меня слишком!

— Хорошо, вы сами имеете право определить способ передвижения, — сдался я. Жаль, что Вахман не захотел лететь штабным «шторхом»: это здорово облегчило бы дело. Ну, ничего! Все равно нынче я за его жизнь не дам и пфеннига.

— Так поторопитесь с посылкой, штандартенфюрер! — напомнил Вахман.

— Не думайте об этом! Если я не успею до вашего отъезда, то посылку вам подвезут прямо на аэродром, — сообщил я. — Ну, а если не успею до вашего отлета, — значит, не судьба.

Сразу после завтрака я зашел к Рудакову.

— Сегодня после обеда он уезжает в Минск, улетает вечерним самолетом.

— Тогда я приступаю, — ответил Рудаков. — Что положить в посылку?

— Зайди к Махеру, он выдаст из моих личных запасов три килограмма сала и копченый свиной окорок. Думаю, среди этого богатства ты успешно спрячешь то, что не должно привлечь внимание.

— Кто передаст посылку? — деловито осведомился Рудаков.

— Поступим следующим образом: отсюда Вахман уедет без посылки, ее доставят прямо на аэродром, — приступил я к изложению своего плана. — Тебе не следует мелькать. Непосредственно Вахману посылку передаст Флюгель: самое подходящее дело для мальчика из гитлерюгеида с кристально чистым взором. Ты обеспечишь операцию прикрытия. Все ясно?

— Яснее некуда, — нервно отозвался Рудаков и тут же пожаловался. — Взрыватель в мине химический, после приведения в действие остановить его нельзя. Что делать, если вылет задержат?

— Что угодно, но посылку надо будет изъять, — ответил я. — Сделай точно такую же упаковку, с абсолютно одинаковой надписью и тем же весом. Сала и свинины на вторую посылку у меня нет, положишь туда… ну, скажем, книги. Сойдет за дружескую шутку, если дело дойдет до проверки. Если вылет отложат, незаметно поменяешь коробки. Понятно?

— Легко сказать «незаметно», — недовольно проворчал Рудаков.

— Если у тебя есть другие варианты, то ни в чем себя не ограничивай, — иронически посоветовал я. — Мне важен результат. Не буду напоминать, что в случае провала нас обоих ждет пуля. Только мне в качестве привилегии для истинного арийца позволят самому пустить эту пулю в лоб, а о тебе возьмет на себя заботы расстрельная команда.

— Обязательно об этом напоминать человеку, который должен подготовить мину? — недовольно поинтересовался Рудаков. — У меня и так руки трясутся.

Оставив Рудакова наедине с трясущимися руками и миной, я отправился повидать Флюгеля. Я отвел ему важное место в своих планах, и следовало заблаговременно убедиться, что его не вывел из строя внезапный понос или еще какой — нибудь форс — мажор.

Флюгель оказался в добром здравии, и операция развивалась так, как ей следовало развиваться.

Около четырех часов дня ко мне зашел Вахман. В руках он держал тонкую черную кожаную папку.

— Я уезжаю, штандартенфюрер, — сказал он. — Ваша посылка готова?

— Увы, — сокрушенно вздохнул я. — Рудаков должен был достать какой — то совершенно фантастический копченый свиной окорок, но до сих пор не появился. Езжайте, Вахман, не могу вас более задерживать. Счастливого пути! Передайте привет милой Унтер ден Линден.

Мы обменялись рукопожатием и через пять минут машина с Вахманом в сопровождении двух мотоциклов с колясками, на которых были укреплены пулеметы, покинули территорию базы.

Какая глупость, этот мотоциклетный эскорт! Хоть и выглядит внушительно, но в случае партизанской засады толку от него будет не больше, чем от команды велосипедистов. Но спущенная из штаба Баха инструкция предписывала штабным автомобилям передвигаться именно с таким эскортом.

Через полчаса появился Рудаков с двумя фанерными ящиками в руках.

— Вот! — с довольным видом произнес он, выставляя коробки на стол. Я внимательно осмотрел их. На крышках одинаковым аккуратным почерком был написан адрес одного из моих берлинских приятелей. Из небольших дырочек на боковинах ящиков доносился аппетитный запах копченой свинины.

— Отлично! — одобрил я. — А в каком ящике мина?

— Вот в этом, — показал Рудаков. — Здесь сбоку маленькая наклейка. Благодаря ей я не перепутаю ящики. А если надо будет в случае форс — мажора ящики поменять, я легко сделаю наклейку на втором ящике в том же самом месте.

— А если Вахман потребует вдруг вскрыть коробку? Или сделает это в самолете? — предположил я. — Разумеется, маловероятно, но…

— Все предусмотрено, — улыбнулся Рудаков. — Сало нарезано на брикеты, и этими брикетами, упакованными в целлофан, я обложил мину и тротиловые шашки.

— Ты добавил туда тротил? — спросил я.

— А что? Место есть, тротил есть, да и сало сэкономил, — ухмыльнулся Рудаков. — Зато килограмм тротила точно разнесет салон самолета вдребезги. Сало с тротилом так упаковано в целлофан, что придется потрудиться, чтобы вскрыть упаковку. А источающая столь восхитительный аромат копченая свинина просто завернута в вощеную бумагу.

— Великолепно! Вызывай ко мне Флюгеля, посылку без начинки заверни в плащ и расположи в машине так, чтобы ее никто не видел, — распорядился я.

— Я все сделаю так, как надо, — заверил Рудаков. — Кстати, остальные две мины я оставлю на аэродроме, чтобы СД всерьез занялось чешскими хиви.

— Лучше бросить их в выгребную яму, — посоветовал я. — СД наверняка начнет повальные обыски на аэродроме, и будет очень похоже, что от мин в панике избавились.

— Так и сделаю, — согласился Рудаков. Он посмотрел на часы и напомнил:

— Нам следует поторопиться. Я зову Флюгеля.

Через пять минут запыхавшийся Флюгель предстал передо мной.

— Флюгель! — обратился я к нему. — Хочу попросить вас о небольшом одолжении.

— Я всегда в вашем распоряжении, штандартенфюрер! — радостно откликнулся Флюгель.

— Я не успел вовремя подготовить посылку своему берлинскому приятелю и гауптштурмфюрер Вахман уже уехал в Минск, — кивнул я на стоящий передо мной на столе ящик. — Но есть шанс успеть перехватить его на аэродроме. Сейчас в Минск по делам службы отправляется штурм- баннфюрер Рудаков, он довезет вас до аэродрома. Он же заберет вас, когда отправится обратно. Вахман в курсе, вы ему просто передадите посылку. Все ясно?

— Да, штандартенфюрер, — ответил Флюгель. — Разрешите выполнять?

— Да, поторопитесь, — сказал я.

Флюгель подхватил ящик и почти бегом выскочил в коридор.

Я подошел к окну и убедился, что через пять минут машина Рудакова с неизменным мотоциклетным эскортом покинула базу. Я достал бутылку коньяка и налил себе целый бокал. Теперь оставалось только ждать.

Глава 10

От первого лица: Генрих Герлиак, 23 октября 1942 года,

Вайсрутения, база-500

— Проснитесь, штандартенфюрер! Срочный звонок из Минска.

Я с трудом разлепил глаза. Я лежал на диване в своем кабинете, скупо освещенном светом настольной лампы. На столе рядом с полной окурков пепельницей стояла почти пустая бутылка коньяка. Однако нервы!

Голос Лангена вернул меня в реальность.

— Штандартенфюрер, на проводе оберштурмбаннфюрер Штраух.

— Сколько времени, Ланген? — спросил я.

— Двадцать два двадцать, штандартенфюрер. Прошу вас.

Ланген передал мне трубку.

— Герлиак у аппарата.

— Герлиак, извините, что звоню так поздно, но я обязан проинформировать вас, — раздался в трубке голос Штрауха.

— Что случилось? Партизаны захватили в плен генерального комиссара Вайсрутении? — сыронизировал я, уже зная, что сейчас услышу.

— Ценю ваш юмор, но должен сообщить вам печальное известие. Примерно в восемь тридцать вечера под Варшавой потерпел катастрофу самолет «Юнкерс-52», вылетевший в семь часов вечера с минского аэродрома. Все пассажиры и члены экипажа погибли. Я счел необходимым позвонить вам, поскольку в списке пассажиров самолета числился СС-гауптштурмфюрер Вахман.

Штраух сделал паузу. Я молчал.

— Алло, Герлиак! Вы меня слышите?

— Да, слышу. В чем причина катастрофы?

— Возможна техническая неисправность, но очевидцы утверждают, что самолет взорвался в воздухе. Мы уже отрабатываем версию акта саботажа: прочесываем аэродром, проверяем охрану и команду хиви.

— Успеха вам, Штраух! — пожелал я. — Держите меня в курсе дела. Гибель Вахмана для нас очень серьезная утрата.

Я повесил трубку и спросил Лангена:

— Рудаков и Флюгель вернулись?

— Нет, пока еще не вернулись. Скорее всего, они решили дождаться утра, — выказал предположение Ланген.

— Это было бы разумно, — согласился я и приказал: — Как только появятся Флюгель и Рудаков, пусть немедленно явятся ко мне.

Рудаков и Флюгель прибыли около девяти утра. Я выслушал их рапорт и обратился к Флюгелю:

— Вахман что — нибудь сказал вам перед отлетом?

— Нет, штандартенфюрер, — отрицательно мотнул головой Флюгель. — Я сказал ему, что эта посылка для друга господина штандартенфюрера, а господин гауптштурмфюрер ответил, что он в курсе. Он велел солдату, грузившему вещи офицеров в самолет, поставить ящик в салон.

— Он сам взял посылку и передал солдату?

— Нет, по его приказу я отдал солдату посылку. Господин гауптштурмфюрер держал в руках папку. Такую тонкую кожаную папку с опечатанным клапаном. Видимо, там были секретные документы и он не выпускал ее из рук, из — за нее он не мог взять в руки посылку. И потому он приказал взять посылку солдату. Точнее, это был не солдат, а служащий из хиви.

— Вот как… — задумчиво проговорил я. — И этот хиви постоянно торчал возле самолета.

— С того момента, как я приехал и до самого отлета, — напрягся Флюгель, припоминая подробности. — Точнее, их было двое: один то приходил, то уходил.

— А зачем он уходил? Что — то приносил?

— Да, он что — то принес пилоту, потом полез под крыло: по — моему, осматривал шасси. Точнее сказать не могу, мне было плохо видно его под крылом.

Отлично! Этот хиви вполне мог заминировать самолет. Я задавал наводящие вопросы Флюгелю не зря: наверняка Штраух будет его допрашивать в числе тех, кто появлялся у самолета перед вылетом. Теперь Флюгель уже акцентирован на хиви и в числе подозрительного, что он наблюдал возле самолета, немедленно вспомнит этих двоих.

— Вы сразу после этого покинули аэродром или еще оставались там?

— Я остался там, потому что штурмбаннфюрер Рудаков должен был заехать за мной на обратном пути. Я видел, как самолет взлетел. Где — то через час приехал господин штурмбаннфюрер. Он сказал, что ехать ночью опасно и мы переночевали в гостинице в Минске. А рано утром, еще до рассвета, отправились сюда, на базу.

— Спасибо, Флюгель! Я вас расспрашиваю не потому, что чем — то недоволен, а для того, чтобы вы вспомнили моменты вчерашнего вечера, которые вам показались подозрительными, — пояснил я. — В скором времени вас наверняка спросит об этом оберштурмбаннфюрер Штраух.

— Оберштурмбаннфюрер Штраух? — растерялся Флюгель. Разумеется, мало кто придет в восторг от перспективы неожиданной беседы с начальником СД и полиции.

— Дело в том, что, спустя полтора часа после вылета, недалеко от Варшавы разбился самолет, на котором летел наш боевой товарищ СС-гауптштурмфюрер Вахман, — с торжественной скорбью сообщил я. — Прошу почтить его память, господа!

Флюгель и Рудаков встали по стойке смирно.

— Я больше вас не задерживаю, Флюгель. А вы, штурмбаннфюрер, задержитесь. У нас много работы по подготовке предстоящего развертывания в бригаду.

* * *

Когда за Флюгелем закрылась дверь, я вызвал Лангена и приказал меня не беспокоить до особого распоряжения.

— Я благополучно спустил обе мины в аэродромный сортир, — с довольным видом сообщил Рудаков. — Если люди Штрауха не полные идиоты, то они обязательно найдут мины.

— Будем надеяться, — проворчал я.

— Ты чем — то недоволен? Что — нибудь непредвиденное? — забеспокоился Рудаков.

— Нет, пока вроде ничего непредвиденного… Понимаешь, у меня не идет из головы эта опечатанная черная папка в руках Вахмана. Что там было, внутри папки?

— Как что?! — удивился Рудаков. — Его гнусные тетрадки с нашим грязным бельем. А ты сомневаешься? Тогда ради чего мы, рискуя собственными жизнями, угробили вместе с Вахманом семнадцать человек?!

— Погоди, не горячись, — остановил его я. — Подумай: Вахман не был дураком, ведь так?

— Сволочью он был изрядной, но уж дураком точно не был, — согласился Рудаков.

— Допустим, он везет в Берлин очень важный материал. Неужели он не отдает себе отчет, что он может его не довезти до своего берлинского хозяина? Ведь он едет в Берлин не из Потсдама и даже не из Вены, а из глуши белорусских лесов, где вероятность встретить партизан гораздо выше, чем уличного грабителя в гамбургском Сан — Паули. Неужели все эти материалы он потащит с собой? Ведь в случае нападения партизан они погибнут вместе с ним!

— Подожди! — воскликнул Рудаков. — Ты полагаешь, что Вахман отправил их в Берлин спецпочтой? Нет, не может быть! Отсюда он отправить их не сможет: ты лично проверяешь, что отправляется с базы, в том числе и с курьерами. И потом, ты же сам знаешь: важно, не что доложить, а когда и как. А если начальство не отреагирует, сочтя это обычным доносом, или ограничится формальной проверкой, после чего отправит тетрадки с компроматом в архив? Пропал материальчик! Нет, такие вещи надо докладывать лично!

— Вот именно! — заметил я. — И я считаю, что в Берлин он повез краткий рапорт, который представит своему берлинскому хозяину лично. Если тот заинтересуется, то Вахман вернется, вооруженный санкцией на расследование. А если не заинтересуется, то материальчик полежит в надежном месте! А где надежное место?

— Он мог отвезти материалы к Штрауху, — предположил Рудаков. — В последнее время у них сложились подозрительно близкие отношения.

— Сомнительно, — не согласился я. — Под каким соусом Вахман передаст эти бумаги Штрауху? В виде пакета на хранение? На случай, если с ним что — то случится? А почему эти бумаги нельзя оставить в служебном сейфе Вахмана на базе-500?

— Ты хочешь сказать, что злополучные тетрадки до сих пор лежат в сейфе в бывшем кабинете Вахмана? — удивился Рудаков.

— Это единственное логичное объяснение, — сказал я. — Вахман считал, что мы не знаем о потайном отделении. Что мешает бумагам лежать там длительное время? Пусть даже теперь, поскольку вот уже два дня ты являешься начальником штаба бригады, это твой сейф, но Вахман входил в число сотрудников штаба, имеющих доступ к сейфу. Значит, он мог рассчитывать на момент, когда сможет остаться с сейфом один на один.

— Надо пойти и проверить сейф, — предложил Рудаков. — Прямо сейчас!

— Правильно, — согласился я и вызвал Лангена.

— Ланген, вызовите ко мне зондерфюрера Майера! Немедленно!

Когда появился Майер, я велел ему сходить за инструментом и явиться в бывший кабинет начальника штаба батальона, который теперь стал кабинетом начальника штаба формируемой бригады, то есть Рудакова.

Майер быстро вскрыл замаскированный табличкой замок. Когда дверца открылась, обнажая содержимое потайного отделения, я сразу увидел те самые тетрадки. Я извлек их и быстро пролистал одну за другой. Да, те самые, которые мы с Рудаковым читали.

— Да, ты оказался прав, — возликовал Рудаков. — А я и подумать не мог, что он их здесь оставит!

Я молча похлопывал тетрадками себя по колену. Да, они оказались в сейфе, как я и ожидал. Но не хватало еще чего- то, какого — то маленького кирпичика в моих логических построениях, чтобы они образовали идеально ровную стену уверенности без каких — либо выбоин сомнений.

— В папке у него был рапорт, основание для официального расследования, — сказал я. — Если рапорт попадет в руки тех, кто собирает останки погибших, это будет очень нехорошо.

— Самолет летел на высоте около двух с половиной тысяч метров, когда произошел взрыв, — принялся объяснять Рудаков. — Ящик, скорее всего, оставили напротив входной двери, где позиция для бокового стрелка, либо левее, на входе в салон. После взрыва самолет должно было разорвать на две части. В такой ситуации спастись из самолета такого типа, даже имея парашют, абсолютно невозможно. Вся передняя часть с пассажирами и экипажем должна была после падения сгореть в пламени пожара от топлива из топливных баков: самолет был заправлен под завязку, до самого Берлина, а в Варшаве он собирался лишь высадить нескольких офицеров. Учитывая количество остающегося на борту топлива, костер должен был получиться впечатляющим, так что вряд ли кожаная папка имела какие — либо шансы уцелеть.

— Да, пожалуй, — рассеянно согласился я. Разумеется, я подумал о том, что злополучная папка могла уцелеть после падения самолета и неизбежного пожара. Но это был просчитанный риск. Было еще что — то непросчитанное, что меня и беспокоило. Но я никак не мог поймать причину беспокойства за хвост: она ускользала, прежде чем успевала оформиться в мысль.

Вечером мне позвонил Штраух и ликующим голосом сообщил:

— Представьте себе, Герлиак! Взрыв действительно, как я и предполагал с самого начала, организовали чешские хиви из аэродромной команды. Двое из них готовили самолет к вылету и помогали загружать багаж пассажиров. Один из этих двоих и еще несколько человек аэродромной команды успели ночью скрыться, но мы их обязательно найдем. Со вторым, который оказался не таким шустрым, мои люди уже плотно работают. Им никуда не деться! Отпираться бессмысленно: мы обыскали весь аэродром, казармы хиви и в аэродромном туалете, в выгребной яме, нашли магнитную мину! Я приказал проверить туалет на предмет: не выбросили ли туда оружие и боеприпасы вражеские диверсанты. Едва начали ворошить дерьмо, как мина сама прилипла к лопате! Сейчас хиви под надзором охраны просеивают дерьмо через сито: уверен, что мы найдем там немало интересного.

Судя по радостному тону Штрауха, он действительно был готов сам рыться в этом дерьме: похоже, выбрав работу в гестапо, он задушил в себе талант великого проктолога.

— Поздравляю вас, Штраух! — искренне поздравил я его. Штраух действительно нашел мины, которые специально для него подбросил в сортир Рудаков, он оправдал мои ожидания. Хороший мальчик!

На радостях после ужина мы с Рудаковым в моих апартаментах здорово выпили, по русскому обычаю, — ведь мы все- таки в России, — исключительно за упокой души Вахмана.

Если бы я знал, что случится на следующий день, я бы вряд ли так радовался.

После ночи, проведенной в компании с Рудаковым и коньяком, я продрал глаза только часам к десяти. Чтобы решительно преодолеть последствия ночи, мне требовалась бутылка французского красного вина и плотный завтрак. Но не успел я вызвать Лангена, чтобы отдать ему соответствующие распоряжения, как он сам влетел ко мне в спальню, растерянно хлопая глазами.

— В чем дело, Ланген? Судя по вашему виду, нашу базу посетил сам Архангел Гавриил, дабы возвестить о немедленном начале Страшного суда.

— Штандартенфюрер, на базу прибыл обергруппенфюрер Бах.

Если бы с неба действительно спустился, потрясая огненным мечом Архангел, я был бы в меньшем смятении, чем сейчас.

— Как?! Где?! Где он сейчас?

— У контрольного пункта. Баха и сопровождающих его офицеров нет в списке допущенных к посещению объекта, пропуска на них никто не выписывал. Дежурный по базе ждет вашего приказа.

Черт возьми! Мне надо спешно бежать! Я лихорадочно оделся, выпил таблетку аспирина, чтобы хоть как — то унять головную боль, и бросился бегом к контрольному пункту номер один.

Напротив контрольного пункта стояли легковой автомобиль и две бронемашины. Возле ворот я увидел фон дем Баха, Штадле и, к моему большому удивлению, Штрауха. Ладно, полицайфюрер и его офицер приехали проверить несение службы на подведомственном им объекте, но что здесь надо шефу СД и полиции Минска?

Я выскочил за ворота и подбежал к Баху.

— Господин обергруппенфюрер…

— Здравствуйте, Герлиак! — прервал меня Бах и пожал мне руку. — Надеюсь, вы не собираетесь нас здесь долго держать? Конец октября в Вайсрутении не самое здоровое время.

Действительно, пошел мелкий противный снег. Мокрые холодные хлопья порывами ветра задувало за воротник шинели, поэтому я поспешил провести офицеров внутрь здания контрольного пункта. Дежурный уже оформил пропуска, я расписался на них, и с формальностями было покончено.

— Осмелюсь заметить, обергруппенфюрер, что быстрее и безопаснее было бы прилететь самолетом, — осторожно заметил я.

— Вы мне говорите это после того, что случилось с самолетом, на котром летел Вахман? — саркастически заметил Бах. — Лучше трястись пять часов в автомобиле по этим ужасным дорогам в сопровождении опытной охраны, чем чувствовать себя сидящим на мине в кресле самолета.

Пожалуй, в словах Баха есть резон: если допустить, что в аэродромной команде до сих пор находится диверсант, то ему ничего не стоит на любой самолет прилепить мину, — это дело нескольких секунд.

— Ну, как я вижу, охрана на воротах бдительна, — удовлетворенно заметил Бах. — Надеюсь, что охрана всего периметра базы осуществляется также должным образом.

— Вы можете немедленно лично убедиться в этом, обергруппенфюрер, — предложил я.

— Непременно, но для начала нам нужно решить один вопрос с господином Штраухом, — сказал Бах. — Господин Штраух, приступайте!

— Штандартенфюрер, прошу вас провести нас с обергруп- пенфюрером в здание штаба, — решительно заявил Штраух.

— Извольте, — отозвался я, пропуская гостей вперед. Я успел обменяться взглядом со Штадле, но он лишь пожал плечами: он явно не был в курсе причин неожиданного визита Штрауха.

В коридоре штабного здания Штраух повернулся ко мне и отрывисто осведомился:

— Кабинет Вахмана?

Я взял ключ от кабинета Вахмана и открыл дверь. Штраух оглядел помещение и повернулся ко мне, с недоумением спросив:

— А где сейф, Герлиак? Здесь должен быть сейф.

— A-а, Штраух, так вам нужен старый кабинет Вахмана. Дело в том, что в связи с развертыванием нашего подразделения в бригаду произошли некоторые кадровые изменения. В соответствии с ними гауптштурмфюрер Вахман был освобожден от обязанностей начальника штаба батальона и, согласно новому штатному расписанию, возглавил разведывательный отдел штаба бригады. Поэтому в старом кабинете Вахмана сейчас разместился начальник штаба бригады штурмбаннфюрер Рудаков.

— И сейф там?

— Разумеется! Проще обменяться кабинетами, чем таскать тяжеленный сейф, — пояснил я.

— Идемте! Откроете нам кабинет с сейфом.

— Он открыт, там сейчас работает Рудаков.

Штраух ворвался в кабинет, проигнорировав приветствие Рудакова, и сразу потребовал:

— Штурмбаннфюрер! Откройте сейф!

Рудаков вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, и он открыл дверь сейфа, а затем и дверцу внутреннего отделения.

— Теперь потайное отделение! — нетерпеливо потребовал Штраух.

— Какое еще потайное отделение? — посмотрел я на Штрауха, изумленно приподняв брови.

— Внутри есть еще и потайное отделение, — сообщил Штраух. — Вы этого не знали?

— В первый слышу! Рудаков, вы слышали что — нибудь о потайном отделении? — обратился я к Рудакову, мысленно пытаясь просчитать: что же известно этому проныре Штрауху? Похоже, что он приехал не просто так, а с убойным, так ему явно кажется, козырем в кармане. Н-да, сейчас надо вести очень тонкую игру, как можно ближе к острому лезвию правды.

Рудаков, видимо, тоже понял это, поэтому решительно заявил:

— Да, штандартенфюрер! В штабе нашего авиаполка стоял сейф точно такой же модели. Там внутри, на фирменной табличке обозначена модель и год выпуска. Вот за этой табличкой и находится скважина замка потайного отделения. Разрешите, я покажу!

Рудаков надавил на одну из крепящих табличку заклепок, и она повернулась вокруг второй заклепки, открывая узкую щель для ключа.

— Открывайте! — велел Штраух.

— Не могу, господин оберштурмбаннфюрер! — развел руками Рудаков. — У меня нет ключа. Когда гауптштурмфюрер Вахман передавал сейф в мое распоряжение, я спросил у него про ключ от потайного отделения. Он ответил, что ключа у него нет и не было. Во время поездки в Минск я нашел опытного слесаря и попросил его подобрать или изготовить ключ. Слесарь сказал, что к потайному отделению должно быть два ключа, и нашел ключ от такого же сейфа, но предупредил, что ключ не подойдет, — просто, чтобы я знал, как должен выглядеть ключ, если я его случайно найду. А для изготовления нового ключа надо снять слепок, но в данном замке это сделать невозможно, поскольку замочная скважина устроена так, что снятие слепка исключено в принципе. Я спросил…

— Я все понял, — отмахнулся Штраух. — Спасибо, штурмбаннфюрер! А давайте попробуем: вдруг мой ключ подойдет?

С этими словами он достал ключ из кармана, прошел к сейфу и вставил его в скважину. Замок щелкнул, дверца покорно открылась.

— Подошел! — удовлетворенно отметил Штраух. — Вы удивлены?

— Нисколько! — ответил я.

— Вот как? — сощурившись, взглянул на меня Штраух. — Это почему же, Герлиак?

— Если бы вы не были уверены, что ключ подойдет, вы бы не приехали из Минска в такую даль. Не так ли, Штраух? — вежливо улыбнулся я.

Штраух не ответил: он рылся в потайном отделении. Да что там рыться? И так видно, что ничего нет.

— Тут ничего нет! — объявил Штраух, поворачиваясь ко мне. — Странно, не правда ли?

— Ничего странного! — раздраженно заметил я. — Вы что, надеялись, что предыдущий владелец сейфа набьет его бриллиантами, перед тем как кануть в Лету? Вам же сказано: к нам сейф поступил без ключей от потайного отделения.

— Вот как! А почему? — иронически вопросил Штраух.

— Потому что эти ключи были у вас, — без тени улыбки объяснил я. — И один из этих ключей вы нам только что продемонстрировали.

Рудаков ухмыльнулся в сторону. Штраух побагровел. Штадле у него за спиной откровенно улыбался. Я понял, что самое время перейти в наступление.

— Штраух, дружище! — задушевно молвил я. — Если вы расскажете о причинах своего появления здесь, то мы найдем истину гораздо быстрее. Или вы нам не доверяете? Тогда я настаиваю, чтобы в присутствии нашего непосредственного начальника СС-обергруппенфюрера фон дем Баха вы прямо высказали все обвинения в наш адрес.

Припертый к стенке Штраух рассказал то, чего я никак не ожидал. Дело в том, что недавно у него был день рождения. А ко дню рождения принято получать подарки от родственников, друзей, близких знакомых, начальства и коллег по работе. Мы не стали исключением: находясь на территории Вайсрутении, начальника СД и полиции Минска лучше иметь в друзьях. От имени командования батальона СС «Люблин-500» я распорядился отправить с фельдсвязью посылку с золотым портсигаром, на котором была сделана гравировка: «Нашему боевому товарищу СС-оберштурмбаннфюреру Эдуарду Штрауху в день…» и так далее. Я сам отдал дежурному портсигар и подписал распоряжение об отправке портсигара и поздравительного адреса фельдсвязью в штаб СД и полиции Минска лично СС-оберштурмбаннфюреру Штрауху.

Когда Штраух открыл портсигар, то увидел в нем ключ с замысловатой бородкой. Заинтригованный Штраух раскрыл поздравительный адрес и обнаружил внутри него листок бумаги с текстом следующего содержания: «СС-оберштурмбаннфюреру Штрауху, лично, конфиденциально. Если со мной что — нибудь случится, то разгадку моей гибели вы найдете в моем служебном сейфе. СС-гаупт- штурмфюрер Вахман, Вайсрутения, объект „База-500“, 19 октября 1942 года».

— Что скажете, Герлиак? — спросил Штраух, пристально глядя мне в глаза. Да плевать мне на твой пристальный взгляд! У меня такие были учителя, что вам в гестапо такие и не снились!

Я поднял глаза от листка, выдержал взгляд Штрауха и спокойно ответил, отдавая ему записку обратно:

— Я могу лишь прокомментировать то, что мы видим. Записка вместе с ключом, втайне от меня, отправлена фельдсвязью 19 октября. Видимо, в последний момент Вахман украдкой вложил ключ в портсигар, а записку — в поздравительный адрес. А 20 октября я довел до личного состава приказ Главного штаба рейхсфюрера СС о развертывании нашего батальона в бригаду СС особого назначения. Соответственно, произошли должностные перемещения, которые Вахман не мог предвидеть, а именно: что сейф начальника штаба от него перекочует к Рудакову. Соответственно, он рисковал утратить доступ к тому, что было спрятано в потайном отделении сейфа. Поэтому он воспользовался вторым ключом и изъял «нечто» из потайного отделения. Ну, а вам послать предупреждение он уже не успевал. Не знаю, и не хочу строить догадки, с какой целью Вахман это сделал. Вас устраивает такое объяснение?

— Мне хотелось бы понять: в чем суть конфликта между вами, Герлиак, и вашим бывшим начальником штаба гаупт- штурмфюрером Вахманом?

— Да не было никакого конфликта! — с досадой воскликнул я. — Поймите простую вещь: Вахмана сделали начальником штаба нашего батальона еще в 1940 году. Его назначили из Берлина! И вплоть до того, как наш батальон вывели на переформирование после демянской мясорубки весной этого года, он в батальоне не появлялся. Сейчас нас развертывают в бригаду- Неужели начальником штаба боевой бригады можно назначить человека, не имеющего ни дня боевого опыта и опыта работы на восточных территориях? Но Вахман прислан из Берлина, и я заведомо полагаю, что прислали опытного и способного работника, которому просто не повезло с продвижением на службе. А где он еще, в специфических условиях Вайсрутении, может продвинуться по службе, показать в действии свои способности, как не в должности начальника разведки? И в этой должности он будет находиться под контролем опытного начальника штаба, который не допустит реализации поспешных и необдуманных решений. Если я не прав, то укажите мне, в чем именно, я с благодарностью приму конкретную критику товарища по СС и коллеги по СД. Я слушаю, Штраух! Давайте!

— Остыньте, Герлиак! — поморщился Штраух. Ему явно нечего было сказать. Особенно с учетом того, что чуть позже от него потребует объяснений Бах. — Я пытаюсь разобраться в том, что хотел сказать Вахман, — хотел, но не успел.

— А вам не приходило в голову, что он руководствовался своей, непонятной вам, мне и другим нормальным людям, логикой?

— Вы считаете, что он был ненормальный? — уставился на меня в замешательстве Штраух.

— Я не психиатр, — сухо заметил я. — И сейчас психиатру обследовать его поздно. Просто вы требуете от меня объяснений по вопросам, которые я, в отличие от вас, в принципе не могу объяснить!

— Почему вы решили, что я могу их объяснить? — удивился Штраух. Он заглотнул наживку, теперь осталось постараться, чтобы он ее не выплюнул.

— Вы знаете, кто вызвал Вахмана в Берлин, — в лоб ответил я.

— Я не знаю, переговоры с Берлином проводились по графику. Вахмана просто вызывали к назначенному времени, — успешно выплюнул наживку Штраух.

Всё! Больше говорить не о чем, — разве что о поганой осенней погоде.

— Штраух, меня ждет обергруппенфюрер, — напомнил я.

— Да, Герлиак, разумеется! — спохватился Штраух. — Я вас больше не задерживаю.

— Тогда давайте пропуск, я вам его подпишу.

Штраух не почуял подвоха и протянул пропуск. Я расписался, поставил время убытия и мстительно улыбнулся, отдавая пропуск Штрауху:

— В течение пяти минут вы должны пройти контрольный пункт. В противном случае охрана вас задержит и освободит лишь по личному приказу фон дем Баха. Время пошло, Штраух!

— Да, но я не могу ехать без охраны, без бронемашин обергруппенфюрера! — растерялся Штраух. — Он здесь надолго?

— Нет, что вы! Не позднее завтрашнего дня он отсюда уедет! — ехидно утешил я Штрауха

— Как?! Я должен буду провести холодную октябрьскую ночь в машине? — ужаснулся Штраух.

— Но почему же? — притворно удивился я. — Попросите Баха, и он прикажет мне выписать вам суточный пропуск на базу.

По кислой физиономии Штрауха я понял, что он скорее замерзнет, скрючившись в салоне своего «опель — капитана», чем о чем- либо попросит Баха. Впрочем, это его проблемы.

Я попрощался со Штраухом:

— С глубоким сожалением я вынужден вас покинуть, Штраух: меня ждет обергруппенфюрер. Хайль Гитлер!

— Хайль! — без всякого энтузиазма отозвался Штраух, с ненавистью разглядывая пропуск.

— Пять минут, Штраух! — не удержался я.

Штраух взглянул на часы и чуть ли не бегом помчался к контрольному пункту: ему очень не хотелось чувствовать себя хоть лишний час в зависимости от Баха.

— Ну, наконец — то, Герлиак! — с облегчением воскликнул Бах, увидев меня. — Что хотел от вас Штраух?

— Извините, обергруппенфюрер, но я хотел бы знать, под каким соусом Штраух обосновал необходимость своего визита сюда? — сдержанно осведомился я.

— В связи с расследованием дела о катастрофе с «Юнкерс-52», — с досадой поведал Бах. — Я не мог ему воспрепятствовать: дело находится под контролем Берлина.

Я вкратце изложил Баху последние события с участием Штрауха.

— Вот что я вам скажу, Герлиак! Кое — что изменилось! — торжественно сообщил Бах. — Рейхсфюрер, наконец, согласился с моими аргументами и с сегодняшнего дня я являюсь уполномоченным рейхсфюрера СС по борьбе с бандитскими формированиями на территории Вайсрутении. Больше мне не надо оглядываться на всех этих местных начальников СД и полиции! Именно поэтому ваше подразделение расширяется до бригады. Одновременно вы переводитесь из подчинения РСХА в подчинение Главного штаба СС и, соответственно, в мое полное распоряжение. Теперь вы займетесь своими прямыми обязанностями: борьбой с разведывательно — диверсионными группами НКВД и ГРУ РККА. Ваша бригада будет двухполкового состава. Первый полк формируется на основе вашего батальона, второй полк — на территории генерал — губернаторства и прибудет сюда, когда построят казармы.

— Да, но… а как же охрана объекта? — осторожно осведомился я.

— Вот что, Герлиак, — жестко сказал Бах. — Это абсолютно секретная информация: объект ликвидируется. В ближайшее время оборудование и технические специалисты будут вывезены на территорию рейха. Ваша база станет исключительно местом дислокации вашей бригады. Время и порядок эвакуации секретного оборудования и специалистов будут определены дополнительно. Отмечу лишь самый важный нюанс: вы несете ответственность за оборудование и специалистов лишь до того момента, как они покинут территорию базы. Я несу ответственность за них до момента, когда они въедут на территорию варшавского дистрикта. Остальное меня не интересует. Вам это ясно?

— Да, обергруппенфюрер!

— Отлично! Теперь самое главное. Для сохранения тайны с этого момента и до особого моего распоряжения я запрещаю кому — либо и под каким — либо предлогом покидать территорию базы. Вам это ясно? Категорически запрещаю!

— Да, но… — начал я, вспомнив о Марте.

— Никаких «но»! — жестко сказал Бах. — Полная секретность. Я хочу, чтобы русские не знали об эвакуации оборудования и специалистов. Ведь диверсионная группа, которая прибыла для ликвидации базы, не уничтожена до конца? Следовательно, она может возродиться, а ее цель останется прежней. Теперь мы получаем шанс наконец ликвидировать ее окончательно и без особого риска.

Ага! Без риска для всех, кроме тех, кто находится на этой проклятой базе! Марта — вот о ком я думал, вот кто меня волновал! Но я не мог поделиться волнением с Бахом.

— Что скажете, Герлиак?

— Мы их уничтожим, обергруппенфюрер! — выразил я твердую уверенность.

— Отлично! — удовлетворился Бах. — От боевого офицера СС я и не ожидал иного ответа. А насчет Штрауха… Скажу вам по секрету, что генеральный комиссар Вайсрутении Кох тоже недоволен Штраухом и пишет на него жалобы. Я думаю, что если мы с ним синхронно направим рапорты о нездоровой активности Штрауха, то ему придется приутихнуть.

Хм… Надеюсь! В любом случае в сложившемся положении вещей это единственное, что может упрочить мои позиции. Хотя, как сегодня выяснилось, у Штрауха вообще нет твердой позиции.

Пока Герлиак встречал начальство на базе, события шли своим чередом.

23 октября 1942 года, Варшава, штаб начальника

СД и полиции дистрикта «Варшава»

Место падения злосчастного самолета «Юнкерс-52» иод Варшавой было оцеплено и прочесано. Все обломки и останки найдены и оприходованы. И после обеда на стол начальника СД и полиции легли бумаги, извлеченные из опечатанной кожаной папки, которую достали из — под сильно обгоревшего трупа, найденного в месте катастрофы.

Начальник СД и полиции Вашавского дистрикта СС-штандартенфюрер Отто Гейбель прочитал документ на двух страницах и вызвал к себе адъютанта.

— Эти бумаги везли в Берлин, и поэтому я полагаю, что их надо туда доставить.

— На чье имя отправить? — коротко осведомился адъютант.

— Рапорт написан на имя начальника РСХА. Но, судя по содержанию, это дело явно в компетенции гестапо. Был бы жив Гейдрих… Но не будем лишний раз беспокоить рейхсфюрера! Так что адресуйте документ на имя начальника IV управления РСХА СС-группенфюрера Мюллера. Он сам решит: дать ход документу или нет.

* * *

Через два дня рапорт покойного Вахмана вместе с сопроводительной запиской Гейбеля оказались на столе СС-группенфюрера Мюллера. Тот изучил бумаги и вызвал к себе начальника группы ГУЛ СС-штандартенфюрера Панцигера. Группа занималась антифашистским подпольем, и Мюллер решил, что вопрос входит именно в их компетенцию.

— Займитесь этим делом, — приказал он Панцигеру. — Тут обозначены направления, которые надо отработать. Честно говоря, мне непонятно, следует ли все эти обвинения трактовать как превышение должностных полномочий, либо как целенаправленную работу против интересов рейха.

— Отработать по «Черному фронту» или по диверсиям с саботажем? — деловито осведомился Панцигер. Вопрос не был праздным: «Черным фронтом», — а иначе говоря, Сторонниками Отто Штрассера, — занимался реферат IVA3 под руководством СС-ШтурмбаНнфюрера Лютценбурга, а саботажем и диверсиями — реферат IVA2, возглавляемый СС-гауптштурмфюрером Копковым.

— И по тому, и по другому направлениям, — немного подумав, ответил Мюллер. — Но сделайте это лично, по возможности не привлекая Лютценбурга и Копкова. Мне не хотелось бы бросать тень на старого работника РСХА Герлиака.

— Будут какие — либо особые указания? — осведомился Панцигер.

Мюллер ответил не сразу. Он прекрасно знал обоих братьев Герлиак и искренне не желал им неприятностей. Но материал есть материал, и его надо отработать. Мюллер всегда был прежде всего профессионалом, чиновником на службе государства и человеческие качества проявлял крайне редко и очень скупо. Если дело дойдет до суда СС и младший Герлиак не сможет оправдаться, то Мюллер сам принесет ему пистолет с одним патроном: это единственное одолжение, которое он был готов оказать брату своего друга.

— Никаких особых указаний, — сухо отозвался Мюллер. — Просто делайте свою работу.

Глава 11

24 октября 1942 года, Налибокская пуща, 5 километров к югу от озера Кромань, базовый лагерь отряда «Дядя Вова»

— В принципе результат хорош, — сообщил Федорцов. — По маршруту к объекту прошли три отдельные группы. Подготовлены промежуточные базы и агентурные точки на маршруте. Все проверено, на контрольных точках наши люди, все под контролем: по основному и резервному маршрутам можно пройти аж до границы с рейхом, как по тоннелю московского метро! Однако наибольшую сложность представляет непосредственно район объекта. Примерно тридцать квадратных километров лесного района без населенных пунктов: сплошной лесной массив, нарезанный на километровые куски прямыми просеками. Очень просто организовать ловушки, засады и все такое… И локализовать нас до подхода основных сил.

— Ерунда! — возразил Коровин. — Ударные группы пройдут массив до самого объекта раньше, чем немцы начнут локализацию. А что дальше?

— А дальше самое неприятное… Территория объекта представляет собой квадрат полтора на полтора километра. А по периметру: расчищенная от леса и кустарника полоса глубиной метров сто пятьдесят. Она вся заминирована. Схемой минирования мы не располагаем, но Сибирцев видел отчет саперов по минированию, так из него следует, что каждая пятая мина стоит с прибором неизвлекаемости, с которым наши саперы работать не умеют. Короче, незаметно проделать проходы в минном заграждении абсолютно нереально.

— Но ты ведь, пока шел по лесам, наверняка что — нибудь придумал? — задал риторический вопрос Коровин.

— Это точно, придумал, — скупо улыбнулся Федорцов. — Атака должна быть внезапной и наглой. Внезапной — это чтобы до самого последнего момента немцы не могли понять, что это атака. А наглой — это таким образом, чтобы они опомниться не успели до того, как мы выполним задачу.

— Все правильно, — согласился Коровин. — Только давай конкретнее.

— Для внезапного нападения есть два пути: по железнодорожной ветке и лесной дороге. Первый вариант: через нашего человека на железнодорожной станции в Волковыске определяем окно в движении на отрезке Свислочь — Волковыск, захватываем локомотив с платформой, грузим на него штурмовую команду и полным ходом гоним к объекту. Отдельная группа без шума ликвидирует охрану на посту возле стрелки «объект — железная дорога». Локомотивом проламываем ворота и атакуем объект. Вот примерная схема объекта, которая составлена путем наземной разведки. Здание, где находится интересующая нас техника, на схеме не обозначено, но можно предположить, что оно находится за административным комплексом. Туда и будет направлено острие атаки. Теперь об основных силах и прикрытии…

— Отставить! — резко бросил Коровин. — Не годится!

— Что именно? — недовольно спросил Федорцов.

— Все не годится! — с раздражением отозвался Коровин. — Во — первых: что, если стрелка переводится не с контрольного пункта, а непосредственно дистанционно из штаба базы? Сколько времени уйдет на ее перевод вручную? Во — вторых: если кто — то из контрольного пункта успеет передать на базу сигнал опасности, то шансов никаких — локомотив дойдет от контрольного пункта до объекта даже на максимальной скорости не раньше, чем через десять минут. За это время немцы либо взорвут полотно заранее заложенным зарядом, — такой вариант нельзя исключать, — либо просто вышлют навстречу вагон и застопорят на нем тормоза, а то и взрывчатку в него заложат. Вот и накрылась вся внезапность! И еще, судя по схеме, железнодорожные ворота выходят на склады топлива и снаряжения, к зданию автономной электростанции, а от них до административного комплекса не меньше километра. Сколько вооруженные люди с полным боекомплектом будут бежать этот километр? Никак не менее пяти минут. А ты думаешь, что у нас будут эти пять минут? Обороной объекта командует наш старый знакомый Петерсон, в жизни — СС-штандартенфюрер Герлиак, кавалер Железных крестов 1–й и 2–й степеней. И мы на своей шкуре убедились, что ему эти кресты не зря навесили. Положит он всех наших людей за эти пять минут из пулеметов и получит Рыцарский крест — вот и все дела! Нет, не пойдет. Давай второй вариант.

— Второй вариант: по дороге. Тараним ворота, прорываемся. Часть людей остается у ворот, ведет огонь прикрытия. На дороге оставим минометчиков. Они ударят по площадям для верности. Пригодятся и огнеметы, что мы обнаружили на старом складе: выжжем ближайшие доты и огневые точки в зданиях. За вечер составлю расписание сил, средств и всей операции поминутно. Нужно одно: комплекты немецкого обмундирования человек на десять — пятнадцать, пара грузовиков и обязательно броневик. Я понимаю, что достать это быстро — малореально, но если удастся, то шансы на успех высоки.

Коровин насупился, водя ногтем по карте. Затем оживился и сказал:

— Похоже, что это самый реальный вариант! Грузовики и броневик? Посоветуемся с Сибирцевым, он подскажет, как их достать. Сибирцев парень толковый, рисковый, но изворотливый. Прорабатывай этот вариант, свяжись с Сибирцевым, посоветуйся с ним. Результат доложишь… ну, самое позднее, послезавтра.

— Да я на ногах не держусь! — не удержался от горького возгласа Федорцов.

— Так что время теряешь? — удивился Коровин. — Иди, отдыхай! Шесть часов тебе даю, — и не минутой больше! Идешь на встречу с Сибирцевым. За это время мы тебе все необходимое подготовим, в первую очередь одежду чистую, чтобы костром не пахло, — и вперед! Давай, Федор, отдыхай! У нас теперь на тебя да на Сибирцева вся надежда. И еще вот что…

Коровин несколько мгновений молчал, подбирая слова, затем сказал:

— Нельзя нам это дело провалить, понимаешь? И вовсе не потому, что нам за Цанаву надо оправдаться… и не потому, что в Москве нас в случае неудачи к стенке поставят… Мы люди военные, готовы с жизнью расстаться в любой момент… хотя и очень не хочется, конечно. Но главное — теперь это для нас дело чести. Один раз нас этот Герлиак- Петерсон перехитрил, так теперь ему второй раз сделать это мы никак не позволим. Понимаешь?

— Понимаю, не дурак, — несколько обиженно откликнулся Федорцов. — Думаешь, что я так спущу Петерсону его делишки? Нет уж! В тот раз чудом ему удалось выжить, даже не знаю, как он умудрился выжить, я же ему прямо в окуляр пулю вогнал! Но теперь он не уйдет. Точно тебе говорю!

— Иначе и не будет! — убежденно подтвердил Коровин и хлопнул по плечу Федорцова.

— Иди, отдыхай. Да, и позови мне этого летчика сбитого…

— Волкова? — удивился Федорцов. — А зачем он тебе? С ним все ясно, проверку прошел, при первой возможности отправим за линию фронта.

— Есть у меня одна задумка, — ответил Коровин. — Что- то вроде генеральной репетиции хочу устроить. Когда все в голове сложится, тогда с тобой посоветуюсь. А сейчас пока рано. Ну, иди отдыхай!

— Разрешите, товарищ командир?

— Заходите, Волков.

Волков вошел в землянку и встал напротив Коровина, слегка сутулясь.

— Да вы садитесь, Волков, садитесь!

Волков присел на колченогий табурет.

— Мы вас проверили, Волков. Вы действительно капитан ВВС РККА, командир экипажа бомбардировщика Ер-2 747–го авиаполка дальнего действия. Расскажите еще раз, как и при каких обстоятельствах вы потеряли свой самолет и экипаж.

Волков вздохнул и в который раз принялся рассказывать.

— 10 октября 1942 года вылетели на бомбежку минского железнодорожного узла. На подходе к цели попали под сильный зенитный огонь, но все — таки нашли цель и отбомбились. Зенитным огнем самолет был поврежден и очень плохо управлялся. Я дотянул до лесного масссива как можно дальше от населенных пунктов и сел на лес, точнее, на заросшую подлеском старую вырубку.

— А что же поляну не поискали?

— А времени не было, еле самолет удерживал. И потом, у Ер-2 мотогондолы расположены очень низко и удивительно прочный центроплан из стальных труб. Так что мы по подлеску, как по ковру. Штурман еще жив был, когда я его из кабины вытаскивал. А стрелок был уже мертв: видно, убило близким разрывом зенитного снаряда.

Волков сделал паузу, дернув кадыком.

— Штурман мой через час умер. Я похоронил товарищей возле самолета и двинулся на восток. Через два дня наткнулся на ваших разведчиков. Вот и все.

— Видите в углу мешок? Взгляните.

Волков развернул мешковину и удивленно воскликнул:

— Авиационный пулемет! Турельный ШКАС.

— Скажите, из него можно стрелять?

— Ну, если исправен, то можно закрепить на станке и… только проблема вот в чем: он скорострельный. Если сравнивать с армейским Максимом, то темп стрельбы в три раза выше.

— Ого! — оценил Коровин. — Полагаете, что ствол перегреется?

— Разумеется! Ведь в полете его ствол охлаждает высокоскоростной поток воздуха. Так что плотность огня высокая, но очень ненадолго.

— А все — таки давайте попробуем, — предложил Коровин. — Вон там, в ящике, наборная лента, а в вещмешке — патроны. Попробуйте снарядить пулемет.

Волков открыл вещмешок, взял несколько патронов, поднес их к неровному свету коптилки и некоторое время внимательно изучал. Затем решительно заявил:

— Эти патроны не годятся, товарищ командир!

— Что значит «не годятся»?! — поразился Коровин. — Это стандартный патрон калибра 7,62!

— Старая партия, еще 1935 года, — пояснил Волков. — А у патронов до 1936 года выпуска есть странная особенность. Посмотрите на капсюль, товарищ командир! Видите, черный лаковый ободок вокруг капсюля? Такие патроны используются только в сухопутных войсках, потому что в авиационных пулеметах они дают осечки. В авиации для пулеметов ШКАС разрешено использовать патроны выпуска до 1936 года только с красным ободком. Уж не знаю, почему, но это правда.

— Вот как… Ладно, учтем! — пообещал Коровин. — У меня вот еще какой вопрос: а авиационный крупнокалиберный пулемет можно использовать таким же манером, скажем, против бронетехники?

Волков немного помедлил, затем ответил:

— Вопрос в толщине брони и угле наклона.

— Конкретизирую вопрос: стандартные немецкие и австрийские бронеавтомобили, а также французский бронеавтомобиль «Панар», который немцы используют в качестве мотодрезины, — уточнил Коровин.

— К сожалению, я не знаю их бронехарактеристик, — виновато улыбнулся Волков.

— Тогда еще конкретнее: броня до 20 миллиметров с углом наклона до 15 градусов.

— Обычный крупнокалиберный патрон БС-32 с расстояния 500 метров способен пробить броню до 16 миллиметров, бронебойный БС-41 пробивает броню до 20 миллиметров с расстояния 750 метров, — уверенно ответил Волков. — Разумеется, под углом, близким к прямому.

— Тогда при стрельбе в бок, да еще с растояния не более 150–200 метров поражение гарантировано, — заключил Коровин. — Не так ли?

— При указанных вами параметрах — безусловно, — согласился Волков. — Против танка — вряд ли, у него ведь только верхняя броня достаточно тонкая, а вот бронеавтомобиль точно не устоит.

— Хорошо… Ваш самолет до сих пор лежит в лесу, километрах в десяти отсюда. Что, если с него пулеметы снять?

— Крыльевой УБК можно не снимать: у него перезаря- жание пневматикой делается, а вот турельный УБТ вполне подойдет. Если его снять вместе с турелью, то вполне можно огневую точку оборудовать. Вместе с турелью пулемет килограмм тридцать пять потянет, — здоровый парень без труда до базы донесет.

— Тогда я подберу людей и вы вместе с ними отправитесь к самолету и снимете с него турельный пулемет и боеприпасы к нему. Если, разумеется, никто нас не опередил.

От первого лица: Генрих Герлиак, 27 октября 1942 года,

Вайсрутения, база-500

Утром, еще до завтрака, на взлетно — посадочной полосе базы приземлился «шторх». На нем прилетел Штадле. За завтраком я с плохо скрываемым раздражением поинтересовался:

— Что за дела вас привели к нам в такую рань, Штадле? И вообще, насколько я знаю, Бах приказал мне прекратить всякие сношения с внешним миром.

— Прекрасный омлет! — отозвался Штадле, с аппетитом уминая завтрак. — Я не успел позавтракать, и сейчас любая даже самая простая пища кажется мне райским нектаром!

— Вообще, это яичница с грудинкой, — заметил я. — Типичный английский завтрак. Я обожаю английскую кухню: поскольку официально ее не существует, в отличие от того претенциозного дерьма, которое называют французской кухней, англичанам не надо держать марку. Они просто готовят то, что вкусно и полезно, без оглядки на банду извращенцев, именующих себя «гурманами».

— Браво, Герлиак! — улыбнулся Штадле, промокая губы салфеткой. — Я тоже считаю, что для гурманов надо открыть отдельный концлагерь.

— Я рад, что вам понравился завтрак, Штадле, — решил я взять быка за рога. — Но давайте приступим к делу. И как это вы рискнули прилететь сюда на самолете, когда сам Бах счел это весьма опасным?

— Ох, Герлиак! — вздохнул Штадле. — А что мог сделать обергруппенфюрер, если Штраух объявил аэродром гнездом русских диверсантов? Допросам подвергли не только хиви и весь наземный персонал, но даже летный состаав! Представляю, сколько жалоб на ретивого начальника СД Минска ушло в ведомство рейхсмаршала Геринга! И что остается делать Баху в такой обстановке? Решись он лететь на самолете, как тут же в Берлин ушло бы донесение: обергруппенфюрер Бах утратил представление об элементарной осторожности. Увы! Чем выше должность, тем в большей степени человек является заложником своего положения!

— Это верно, — согласился я. — Но ведь вы сюда прилетели не для того, чтобы обсудить методы работы Штрауха и Баха, не так ли?

— Да, если кратко, то я должен проинспектировать базу на предмет ее готовности к обороне, — сообщил Штадле, отхлебывая кофе. — О-о! Великолепно! Да вас снабжают лучше, чем штаб полицайфюрера «Руссланд — Митте»!

— Ну что вы, Штадле! — снисходительно усмехнулся я. — Это все личные связи. Впрочем, не буду раскрывать свои личные секреты… Итак, вас интересует, насколько мы готовы отразить внезапное нападение? Отвечаю: ровно настолько, насколько нападающих сможет сдержать минное заграждение. Наши бронеколпаки неплохо оборудованы, а вышки над ними под опорными бревнами укреплены металлическими фермами и защищены скрытыми досками бронелистами, но все это не объединено в единую систему обороны. Мы прорыли ходы сообщения, но если нападающие используют минометы и огнеметы, то всему этому — грош цена! Теперь о корпусах. Первые этажи отлиты из бетона, а снаружи облицованы досками. Но если облицовку удастся поджечь, то в сочетании в пожаром на вторых, полностью деревянных этажах, это создаст такую обстановку, в которой обороняющаяся сторона либо умрет от недостатка кислорода, либо задохнется в дыму. Система вентиляции крайне неудачна, а подземные сооружения, которые можно было бы использовать в качестве бункеров, отсутствуют вообще! Вывод: против серьезной атаки нам не устоять. Не сочтите меня за паникера, но это так!

— Не стоит так драматизировать ситуацию, Герлиак! — возразил Штадле. — Сами подумайте: откуда у партизан могут оказаться минометы и огнеметы? Разве что случайно, и то — пара штук…

— У группы окруженцев — да, а вот у майора госбезопасности Коровина может оказаться и побольше, — ответил я. — Штадле! Неужели вы не осознали, что люди вроде Коровина сражаются до тех пор, пока в состоянии пошевелить пальцем, нажимающим спусковой крючок! Я сумел перехитрить его, и теперь он жаждет мести. И если его задание в отношении базы-500 Москва не отменила, то со стопроцентной вероятностью в ближайшее время его диверсионную группу можно ожидать в этих местах.

— Бах не сомневается, что вы с честью выйдете из любой сложной ситуации, — заметил Штадле.

— Я ценю доверие обергруппенфюрера, но хорошо бы наконец сделать так, чтобы мой батальон был развернут в бригаду не на бумаге, а в реальности, — решительно заявил я.

— Все в свое время, — уклончиво ответил Штадле.

— Я так понимаю, что пополнения в ближайшее время не будет? — в лоб спросил я.

— Вы правильно понимаете: бам следует, в первую очередь, рассчитывать на свои силы, — уклончиво ответил Штадле.

— Разумеется, — ухмыльнулся я. — В первую очередь! И во вторую, и в третью… Штадле! Раз я должен буду обороняться наличными силами, то необходимо убрать с территории базы тех людей, которые абсолютно не нужны для обороны!

— Вы имеете в виду фройляйн Марту Редлих? — не стал играть в прятки Штадле.

— И ее — в первую очередь! — ответил я тем же.

— Приказ обергруппенфюрера Баха ясен: никто без его персонального разрешения не может как проникнуть на базу, так и покинуть ее, — напомнил Штадле. — И хочу вам по — дружески заметить, Герлиак… Видит Бог: я настроен к вам исключительно положительно! У вас великолепно развивающаяся карьера: награды, звание штандартенфюрера и должность командира бригады, обеспечивающая вам карьерный рост до бригадефюрера. Так вот… Я очень вам рекомендую: не предпринимайте шагов, которые перечеркнут все ваши достижения. Не стоит! Надеюсь, что вы меня правильно поняли?

— Правильнее некуда, Штадле, — с горечью отозвался я. — Похоже, что мой батальон и база стали мишенью. Нет?

Штадле не стал отвечать на мой вопрос и переменил тему разговора.

— Очень важный момент относительно секретного оборудования и технических специалистов. Важно, что они сами знают, что им делать. Ваша задача: передавать им кодированные сообщения, поступающие на узел связи объекта, а уж дальше они сами знают, что им делать. Разумеется, вы должны оказывать им полное содействие.

— Штадле, мне очень не нравится то, что за моей спиной на моем объекте разыгрывается партия, в которой я играю роль непроходной пешки, — выразил я свое неудовольствие.

— Извините, Герлиак, что мне приходится напоминать вам прописные истины, — холодно заметил Штадле. — Но вы знаете правило: никто не должен знать больше, чем ему необходимо для успешного выполнения возложенных на него функций. Вам не о чем беспокоиться: вы на отличном счету у Баха, он вас ценит и за ним вы — словно за каменной стеной. Вам лишь надо скрупулезно выполнять его приказы, и все!

Н-да! Когда — то я то же самое слышал от покойного Гейдриха. И верил в это! Верил до тех пор, пока не узнал, что солдат моего подразделения пытался всадить мне автоматную очередь в спину.

Штадле осуществил доскональную проверку объекта и его готовность к обороне. Среди ночи я устроил учебную тревогу и Штадле остался доволен действиями личного состава.

Штадле не остался на завтрак и улетел обратно в Минск на рассвете.

За завтраком я спросил профессора Фрайтага:

— Как ваши дела, профессор? Есть ли пожелания?

— Я благодарен вам за то, что вы сделали для нас, штандартенфюрер, — отозвался Фрайтаг. — Но эта жуткая секретность… Я и мои техники вынуждены сами убирать помещения, перестилать постели! Слава богу, это очень скоро закончится. Программа исследований завершена!

— Как? Уже? — удивился я.

— Да, я написал отчет и отправил его в Берлин, — радостно сообщил Фрайтаг. — Наконец наше пребывание здесь подошло к концу и очень скоро я вернусь в Германию, чтобы заняться делом!

— А я полагал, если принять во внимание строгий режим секретности, что вы здесь занимались очень важным делом, — заметил я.

— Да… то есть, разумеется, — замялся Фрайтаг. — Но… понимаете, есть вещи, которые делать вынужден, а есть… Вы понимаете?

— Да, понимаю, — искренне подтвердил я. — Обычно никто не спрашивает, нравится ли нам делать то, что мы должны делать.

— Да, именно это я имел в виду, — с видимым облегчением выдохнул Фрайтаг.

Мы закончили завтрак в полном молчании. Но Фрайтаг уже дал мне ключ. Я анализировал положение вещей, представившееся в совершенно новом свете после разговора с Фрай- тагом. Итак, секретное оборудование и специалисты очень скоро должны покинуть объект. Но Бах хочет сохранить это в секрете. Именно поэтому я узнаю об эвакуации в последнюю очередь, именно поэтому Бах запретил под каким — либо видом кому — либо покидать объект. Но с какой целью?

Как ни печально, но цель очевидна. Бах хочет, чтобы русские считали: секретное оборудование и специалисты все еще на объекте. Он хочет, чтобы русские попытались захватить объект и решил базу-500 превратить в ловушку для русских диверсантов. Он знает, что в его штабе работает русский разведчик, поэтому тщательно скрывает свои планы. Все детали известны только ему и Штадле.

Логично. Коровин сумел сохранить основные силы своей группы. Ему необходимо оправдаться за гибель московского генерала и единственный шанс для него: разгромить базу. Любой ценой!

Пока люди Коровина будут отчаянно штурмовать обнесенный колючей проволокой кусок лесной вырубки, Бах замкнет кольцо окружения и сделает все, чтобы никто не вырвался отсюда живым. Мне и моим людям отведена роль приманки.

«Люблин-500» готов к таким испытаниям. И в других условиях я бы не размышлял об этом: приказ есть приказ, и бой с людьми Коровина будет не страшнее того, что мы пережили под Демянском. Но было две вещи, которые в корне изменили мое отношение к «героической обороне» ловушки для русских диверсантов. Во — первых, Марта. Для нее это будет тяжелым испытанием. Но гораздо более тяжелым оно будет не для нее и не для меня, а для другого человека, которого еще вроде как не было, но о котором я не мог не думать.

Марта была беременна.

* * *

Как только Марта призналась мне, что ждет ребенка, я только и думал о том, как отправить ее в Германию: туда, где ее смогут окружить заботой и вниманием, — в Мюнхен к Софи или в Дрезден, в семью моего брата. Но приказ Баха перечеркнул все мои планы.

И еще было «во — вторых».

Во — вторых, осада базы будет идеальным способом покончить со мной. То, что не удалось сделать под Демянском, легко удастся сделать тогда, когда русские диверсанты будут штурмовать базу.

Если я погибну, то кто тогда позаботится о Марте и нашем еще не родившемся ребенке?

— Еще кофе, штандартенфюрер?

Голос шарфюрера, дежурного по столовой, вывел меня из состояния глубокой задумчивости.

— Да! То есть… нет! Я выпью кофе у себя в кабинете. Пусть Махер принесет.

— Слушаюсь!

Махер принес мне кофейник и мою любимую чашку мейсенского фарфора.

— Махер! Скажите Лангену, что я занят. Меня беспокоить только в двух случаях: звонок из штаба обергруппенфюрера Баха и Второе Пришествие. Впрочем, нет. Только в случае звонка из штаба!

Махер ушел. Я достал бутылку коньяка, налил в чашку кофе, закурил сигару и снова погрузился в размышления. Было о чем подумать. Но чем больше я думал, тем меньше я видел реальных выходов из ситуации. По мере углубления в размышления бутылка коньяка пустела, что также не способствовало успеху размышлений. Наконец я достиг такого состояния, что самым правильным мне показалось ждать подходящего случая. Вдруг случится то, что даст толчок событиям в правильном направлении, я увижу лазейку, разработаю план и начну претворять его в жизнь.

Безумие, полное безумие! Я определенно утрачиваю способность вынюхивать скрытые лазейки и выкручиваться из практически безвыходных ситуаций.

Размышления наедине с бутылкой коньяка привели к тому, что к полудню я уже прилично набрался и задремал прямо в кресле. Меня разбудил Ланген.

— Что, уже обед? — проворчал я, с трудом разлепляя веки.

— Нет, штандартенфюрер, — ответил Ланген, подвигая ко мне телефонный аппарат. — Обергруппенфюрер фон дем Бах. Вас, срочно.

Только этого не хватало! Я откашлялся и взял трубку.

— Здесь Герлиак. Хайль Гитлер, обергруппенфюрер!

— Хайль, Герлиак, — недовольным голосом Баха отозвалась мембрана. — Почему так долго?

— Как только адъютант меня разыскал, я…

— Ладно, не имеет значения, — не стал выслушивать мои оправдания Бах. — Немедленно вылетайте самолетом в Любчу. Вы знаете, где это? Около двадцати километров к северо — востоку от Новогрудка. Там вас ждет Штадле. Я хочу, чтобы вы высказали свое мнение.

— По какому поводу, обергруппенфюрер? — решился я задать вопрос.

— Там узнаете, — буркнул Бах. — Отправляйтесь немедленно, через час вы должны уже быть там.

Я положил трубку и взглянул на часы. Да, обед сорвался!

— Ланген! — крикнул я адъютанту. — Срочно подготовьте мне самолет, вылет через пятнадцать минут. И пусть Махер соберет мне обед в дорогу.

Через десять минут я уже был на взлетной полосе. Командир летного отделения унтерштурмфюрер Штеглиц уже ждал меня.

— Штеглиц, задача следующая: через сорок минут я должен быть в Любче. Вы знаете, где это?

— Недалеко от Новогрудка, — кивнул Штеглиц. — На «шторхе» мы не успеем, на маршруте встречный ветер. Я приказал подготовить к вылету «Хеншель-126». Обычно мы используем его как самолет — разведчик. Старенькая, но надежная машина. И скорость вдвое выше, чем у «шторха».

— Хорошо, только давайте быстрее, — поторопил я пилота.

— Через десять минут мы уже будем в воздухе, — заверил Штеглиц. Подбежал Махер и передал мне небольшой чемоданчик, в который он всегда клал дорожный паек.

— В термосе кофе, во фляге коньяк, в бумаге курица и копченая колбаса, — сообщил Махер, тяжело дыша после пробежки от кухни до взлетной полосы.

— Зачем так много? — поморщился я. — Лишняя тяжесть.

— Штандартенфюрер! Уверяю вас: лишней еды не бывает, — убежденно заявил Махер.

— Идемте к самолету, штандартенфюрер, — сказал мне Штеглиц, и мы направились к биплану, казавшемуся рядом с изящным «шторхом» большим и неуклюжим. Я с трудом влез в кабину стрелка, больно ударившись о пулемет. Через пять минут мы уже были в воздухе. Спустя сорок минут мы уже подлетали к Любче, невзирая на встречный ветер.

На шоссе из Новогрудка в Любчу, возле небольшой рощи, я увидел небольшую колонну грузовиков и бронетехники. Три грузовика и бронтеранспортер были сожжены, и я отчетливо увидел распростертые возле машин трупы. Много трупов, около сотни. Похоже, что меня вызвали сюда ради этого побоища.

— Штеглиц! — сказал я пилоту по внутренней связи. — Садитесь как можно ближе к дороге.

— Хорошо, что вы так быстро прилетели, Герлиак, — озабоченно проговорил Штадле. — Что скажете по поводу этой бойни?

Я прошел вдоль дороги. Бронеавтомобиль был буквально превращен в решето крупнокалиберным пулеметом: легкая броня не смогла выдержать прямое попадание пуль калибра 12,7 миллиметра. На грузовиках тоже были отверстия от тех же пуль, но гораздо меньше, в основном следы от пуль обычного ружейного калибра. Но тоже очень много.

Положение тел лежавших на обочине и дороге солдат показывало, что они погибли в первую же минуту боя.

— Огонь в основном велся из рощи и зарослей кустарника на противоположной стороне дороги, — сказал я. — Обратите внимание: до рощи не менее полукилометра, а до кустарника метров триста. Да тут, похоже, работала целая рота пулеметчиков!

— Да, вы абсолютно правы, Герлиак! — согласился Штадле. — Их расстреляли из пулеметов с большого расстояния, а тех, кто успел выскочить и залечь, закидали гранатами укрывшиеся в мелких окопчиках рассредоточенные вдоль дороги партизаны. Всех раненых добивали: из 144 человек мы подобрали только девять раненых, из них всего двое оказались в состоянии разговаривать. Один ефрейтор сказал любопытную вещь: он посмотрел на часы, и буквально через несколько секунд началась стрельба. Когда русские добивали его, очередь из автомата попала ему в руку и в голову. По голове пули прошлись вскользь, он лишь потерял сознание. Но вот что интересно: одна из пуль повредила часы, и они остановились. Так вот, судя по показаниям ефрейтора, весь бой от начала стрельбы и до методичного расстрела выживших, занял не более пяти минут.

— Очень грамотно организованное нападение: максимальная плотность огня в возможно более короткий промежуток времени, — заметил я. — И похоже, что первым начал работать крупнокалиберный пулемет: с противоположной стороны от рощи гораздо больше трупов. Вначале расстреляли бронебойно — зажигательными бронеавтомобиль, а затем дали пару очередей по грузовикам. Люди начали выпрыгивать на противоположную сторону, и тут по ним из кустов ударили обычные пулеметы. Тех, кто сумел выжить, пулеметы прижали к земле, а находившиеся в укрытиях партизаны забросали их гранатами, а затем добили в упор. Это не обычные партизаны, Штадле! Это грамотно подготовленные диверсанты с умным и опытным командиром. Вы установили хотя бы, в какую сторону они ушли?

— Мы полагали, что они ушли в Налибокскую пущу, — с досадой ответил Штадле, — и выдвинули в сторону Налибок, Клетищ и Бора усиленные полицейские подразделения. Но, судя по всему, нападавшие решили остаться на этом берегу Немана. Боюсь, что мы их потеряли.

Штадле замолчал, затем предложил:

— Идемте к тем кустам, я покажу вам кое — что интересное.

Мы прошли к кустам, и Штадле указал мне на позицию, оборудованную для стрельбы из пулемета: небольшой окопчик со странной деревянной конструкцией на бруствере — нечто вроде врытой в землю треноги с металлическим навершием.

— Мы тоже вначале не поняли, что это такое, пока не нашли чуть подальше в кустах вот это.

И Штадле указал на лежавший прямо на земле пулемет без станка.

— Авиационный ШКАС, — с удивлением отметил я. — Калибр винтовочный. Темп стрельбы свыше полутора тысяч выстрелов в минуту. Теперь понятно, откуда такая плотность огня! Похоже, что и крупнокалиберный пулемет диверсанты тоже сняли с какого — нибудь сбитого самолета и очень удачно использовали для уничтожения бронеавтомобиля.

— Именно так, Герлиак, — подтвердил Штадле. — Там, в роще, мы нашли самодельный станок для крупнокалиберного пулемета.

Я осмотрел пулемет.

— Судя по всему, его заклинило от перегрева ствола и потому пулемет бросили. В полете ствол пулемета охлаждается потоком воздуха, поэтому темп стрельбы авиационного пулемета вдвое выше, чем обычного станкового.

— С крупнокалиберным они обращались более осторожно: стреляли короткими очередями, сумели уберечь ствол от перегрева и унесли с собой, — отметил Штадле.

— Да… интересно знать, где объявится этот пулемет, — поделился я мыслями вслух. — И почему они выбрали именно это место для засады? Не сидели же они сутками возле проезжей дороги, подобно средневековым разбойникам?

— Как, вы разве не знаете? — удивился Штадле.

— А что я должен знать? — ответил я вопросом на вопрос.

— Так, значит, Бах вам не сказал… началось все с того, что эти самые диверсанты атаковали гарнизон в Любче. Атаковали очень грамотно: снайперы сняли пулеметчиков с вышек, затем обстреляли казармы из ручных пулеметов и минометов, а под прикрытием огня диверсанты подобрались поближе и забросали обороняющихся гранатами. Весь штурм занял не более двадцати минут.

— Откуда такое знание подробностей? — поинтересовался я.

— Местные полицейские при первых же выстрелах попрятались, а когда мы вошли в город и нашли лишь дымящиеся развалины казарм гарнизона, проклятые трусы повыползли из щелей и охотно все рассказали, — поведал мне Штадле. — Разумеется, я приказал расстрелять этих предателей!

— И расстреляли? — спросил я. Для моего недоверия были основания, поскольку Штадле неохотно ответил:

— Разумеется, нет. Должны же остаться свидетели, которые всегда могут рассказать о том, что же там в действительности произошло.

— Рассказать? — изумленно поднял я брови. — Но вы и так уже все знаете!

— А если по этому факту приедет разбираться специальная комиссия? — кисло осведомился Штадле. — Вы же знаете: нам приходится остерегаться не только партизан, но и комиссий из Берлина. Эти тупые чинуши понятия не имеют об условиях, в которых нам приходится действовать, и даже не желают их понять! И не только это! Вот недавно произошел совершенно возмутительный случай…

— Скажите, Штадле, — перебил я поток жалоб. — А у вас нет ощущения, что отряд майора госбезопасности Коровина возродился из небытия, наплевав на наши победные рапорты о его разгроме?

— С чего вы это взяли? — нервно осведомился Штадле. Ему явно не понравилась моя мысль.

— Да уж больно штурм гарнизона в Любче похож на генеральную репетицию штурма базы-500, — поделился я наблюдением.

Штадле не ответил, но я видел: мои слова дали толчок тяжелым мыслям в его голове.

Глава 12

От первого лица: Генрих Герлиак, 29 октября 1942 года,

Минск, штаб полицайфюрера СС «Руссланд — Митте»

Я не собирался ехать в Минск, но сразу после визита в Лю- бец отправился именно в столицу Вайсрутении. И не потому, что соскучился по руинам некогда великолепного города, превращенного благодаря стараниям люфтваффе в печальный памятник самому себе. Нет! Причиной была одна короткая фраза Штадле, которую тот произнес между прочим.

— Во время недавней операции задержали с десяток подозрительных субъектов. Не сочтите за труд, Герлиак, и взгляните на них: вдруг увидите знакомых по вашему «партизанскому» прошлому.

Честно говоря, я просто для очистки совести спустился в темный и сырой подвал и дошел до вонючей камеры без какого либо намека на окна, освещенной лишь скупым светом маломощной электрической лампочки под решетчатым колпаком.

Я прошел мимо решетки, отделяющей мир живых от мира тех, кого можно считать условно живыми. За решеткой находились существа, которых мне было трудно воспринимать как живых людей: грязные, вонючие, отчаявшиеся. В своем отчаянии они прошли разный путь: одни уже смирились со своей участью, другие не могли поверить в то, что ЭТО случилось именно с ними и с жадной надеждой смотрели на меня.

Одно из чумазых лиц показалось мне знакомым, но я не подал виду: всего лишь медленно прошел мимо, равнодушно скользя взглядом по бледному подобию лиц. И я совсем не удивлся, услышав тихий возглас:

— Господин офицер! Вы меня узнаете?

Разумеется, я его узнал: у меня превосходная зрительная память. Разведчик отряда «Дядя Вова» Земелин. Он вцепился в решетку, жадно впившись в меня взглядом.

— Хм… Земелин? А что вы здесь делаете? — удивился я.

— Вот, попал… как кур в ощип, — бледно улыбнулся Земелин. Его вымученная улыбка сказала мне больше, чем его слова: он был сломлен. На нем не было следов пыток, но то, что он низведен до уровня раздавленного червяка, не могло укрыться от моего наметанного взгляда.

— Считают, что я партизан, — почти жалобно сообщил Земелин.

— Ну, насколько я знаю, — правильно считают! — усмехнулся я.

— Да, я понимаю… но, какой же я теперь партизан! — воскликнул Земелин. — Когда разгромили отряд дяди Вовы, я с трудом избежал преследования и скитался по лесам. Я много думал, господин офицер! И когда меня застигли врасплох на одном хуторе, я даже не оказал сопротивления — можете это выяснить!

— Это разумно, что вы не оказали сопротивления, — согласился я. — Но уверяю вас, что награда вам за это не положена.

— Я не хочу, чтобы меня расстреляли с этими людьми, — твердо заявил Земелин. — Мы здесь сидим вовсе не как партизаны, а как подозреваемые непонятно в чем! Есть пара бежавших из гетто евреев, а у остальных просто небрежно оформленные в гебитскомиссариате документы, что и явилось причиной их ареста. В других обстоятельствах можно было бы ожидать освобождения, но я случайно узнал, что нас хотят расстрелять в качестве возмездия за смерть немецких военнослужащих. А я не хочу! Пусть меня допросят! Я ценный источник!

Потрясающе! Естественно, он всерьез считает, что его жизнь гораздо ценнее, чем жизнь его сокамерников: в конце концов он был не последней фигурой в отряде дяди Вовы. Но его надо поставить на место.

— Вы знаете, где находится Коровин? — сухо осведомился я.

— Нет, — признался Земелин. — Но я знаю в лицо человека, которого Коровин внедрил в СД.

Если бы Земелин заявил, что лично знаком с фюрером и является закадычным приятелем Баха, я бы удивился меньше. Неужели он знает шпиона?! Тут надо быть осторожным, как подкрадывающийся к голубю кот.

— Вот как? И в какой именно штаб СД он внедрен: штаб командира СД и полиции Вайсрутении, штаб начальника СД и полиции Минска или штаб Высшего руководителя СС и полиции «Руссланд — Митте»?

— Точно не знаю, — признался Земелин. — Но я знаю его в лицо и смогу опознать.

Вот как! Звучит обнадеживающе.

— Кто он? Переводчик?

— Нет, — отрицательно мотнул головой Земелин. — Он внедрен под видом немецкого офицера. Повторяю: я знаю его только в лицо.

— Земелин! Если вы собираетесь морочить мне голову ради того, чтобы продлить свое существование в этом мире, то вы глубоко ошибаетесь, — счел необходимым предупредить я. — Если я обнаружу хоть намек на подобное, то вы позавидуете участи ваших сокамерников, которых завтра отправят на расстрел.

— Я все понимаю, господин офицер! — обрадованно закивал головой Земелин. С разгромом отряда дяди Вовы, — и, надо полагать, в свете убедительных побед германского оружия, — удивительным образом исчез весь его партизанский кураж. Похоже, что ему элементарно хотелось жить! И эту привилегию мог даровать ему только я.

Я приказал выпустить Земелина и расписался в журнале дежурного.

— Вы бы привели вместо него кого — нибудь другого, штандартенфюрер, — попросил дежурный. — Утром нужно расстрелять пятьдесят заложников, мы как раз должны поставить десять человек. А без этого их окажется всего сорок девять: господин Штраух будет недоволен.

— Если вы так близко принимаете к сердцу душевное равновесие господина Штрауха, то почему бы вам, гауптшарфюрер, не встать к стенке самому, чтобы восполнить недостачу? — иронически осведомился я.

Гауптшарфюрер разинул рот, глядя на меня: он явно не оценил юмора. Поэтому я назидательно добавил:

— Нет большой разницы, сколько человек расстрелять в качестве заложников: сорок или пятьдесят. Ведь их единственная вина в том, что они оказались очень не вовремя в определенном месте. Только и всего!

Я отвел Земелина в казарму охраны штаба Баха и приказал тамошнему шпису привести Земелина в порядок и включить его в состав наряда по столовой.

— Я должен выдать ему форму манна СС? — замялся пожилой штурмшарфюрер.

— Разумеется, — раздраженно отозвался я. — Если не собираетесь одолжить для него форму у обергруппенфюрера.

— Но… он же русский, — решился пояснить причины своего смущения шпис.

— Да что вы?! А я думал, что он китаец! Слушайте, шар- фюрер! — рассердился я. — Мне нужно, чтобы этот человек был вымыт, выбрит, причесан и одет так, чтобы ничем не выделялся из состава наряда, обслуживающего столовую СД. Он должен быть там к началу ужина и ни минутой позже. Вы меня поняли?

— Да, штандартенфюрер! — опомнился шпис, вытягиваясь в струнку. Теперь можно было не сомневаться в том, что все будет сделано так, как я приказал.

Против моих ожиданий, в столовой мне не пришлось сидеть долго. Я не успел закончить трапезу, как возле меня появился Земелин и, ставя на стол чашку кофе и рюмку коньяка, негромко сообщил:

— Второй столик от первого окна, высокий блондин с кривым носом.

Я кивнул и приказал принести ему пепельницу и еще одну рюмку коньяка, мельком глянув в сторону указанного Земе- линым офицера. Я сразу узнал его и был несколько шокирован, так что вторая рюмка коньяка оказалась очень кстати.

В роли русского шпиона я ожидал увидеть проворовавшегося интенданта или кого — нибудь из охраны штаба. Но то, что русским шпионом окажется заместитель Штадле, СС-гауптштурмфюрер Райхель, это ввергло меня в состояние шока.

* * *

Почему Райхель? Как это могло произойти? Я знал, что есть солдаты и унтер — офицеры, — в основном из числа лиц с коммунистическим прошлым, — которые связаны с партизанами и даже передают им оружие и боеприпасы. Это были, как правило, военнослужащие тыловых частей вермахта. Но тут — офицер СС и СД, заместитель начальника оперативного отдела штаба Высшего руководителя СС и полиции «Руссланд — Митте». Подобное у меня просто не укладывалось в голове!

Поэтому я забрал Земелина с собой на базу-500. Мы улетели «шторхом» тем же вечером, а ночью я учинил ему строжайший допрос. Я несколько раз заставил Земелина повторить детали его пленения.

— Первая рота при переходе через шоссе попала в засаду, я был ранен и отстал от группы, — устало повторял Земелин. — Я решил пробраться в ближайшую деревню, где хотел укрыться у надежного человека. У меня был с собой действующий пропуск из гебитскомиссариата: будто бы я приехал продукты обменять. Ну и паспорт советский с настоящей пропиской и отметкой гебитскомиссариата, все как положено.

— И что же, пропуск вызвал подозрения?

— Нет, что вы! Хороший пропуск, надежный. Только полицаи его и смотреть не стали: избили, посадили в машину и отправили в Минск. Пропуск и паспорт, само собой, у них остались. А здесь, в Минске, меня сразу в эту камеру бросили.

— И вы ничего не пытались объяснить?

— А никто и не спрашивал. Мне переводчик, что приходил с офицером СД, объяснил, что из этой камеры всех от- правят утром на расстрел как заложников: дескать, немца какого — то убили и есть приказ расстрелять пятьдесят человек. Короче, никаких шансов! Так что как я вас увидел, тут же понял: вы моя единственная надежда.

— А почему я вам должен верить, Земелин? — поинтересовался я. — Что, если вас решил к нам внедрить Федорцов?

— Да уж, внедрился удачно, нечего сказать! — мрачно усмехнулся Земелин.

— Но вы сами понимаете, что ваше обвинение в шпионаже в пользу русской диверсионной группы, выдвинутое в адрес офицера СД, звучит само по себе неправдоподобно? — спросил я.

— Совсем неправдоподобно, — согласился Земелин. — Только если считать, что этот самый офицер СД действительно тот, за кого себя выдает. А это совсем не так!

— Вот как! И кто же он на самом деле?

— На самом деле он заместитель командира разведгруппы отряда дяди Вовы сержант госбезопасности Андрей Сибирцев, — сообщил Земелин.

— Каким же образом он вдруг стал офицером СД?

— Вы, конечно, можете мне не поверить, но это истинная правда, — вздохнул Земелин.

— Еще в июне командир приказал провести диверсию на железной дороге Минск — Барановичи. Выбрали участок с поворотом. Дорога тогда еще практически не охранялась, поезда ходили с большой скоростью, — не пуганые были, — так что заложили «рапиду» на повороте без затруднений, эшелон весь ушел под откос. Разведчики пошли прочесывать разбитые вагоны: добить раненых, документы собрать. И приволокли немца, офицера СД. Тот почти не пострадал, только лицо разбил и сломал нос. Когда Сибирцев его вязал, то немец умудрился ему сапогом в лицо заехать. У Сибирцева тоже нос оказался сломан, так что наши над ним даже подшучивали: дескать, вы теперь близнецы — братья, только у немца нос направо свернут, а у тебя налево, — только так и различишь.

— И что, они действительно так были похожи? — удивился я.

— Ну, не совсем, конечно… Одного роста почти, телосложения. Овал лица, цвет волос и глаз — тоже одинаковые. Ну, а нюансы на разбитых физиономиях не разглядишь. Видимо, командиру тоже такая мысль в голову пришла. Сибирцев перестал ходить на задания, все больше в землянке Федорцова пропадал, а немец так вообще оттуда не выходил. В общем недели через три немца отправили с группой через линию фронта. Помню, вызывали к Федорцову портного — был у нас еврейчик один, Абрам Лазаревич; видать, он мундир немца под фигуру Сибирцева подгонял. А потом мне приказано было Сибирцева провести к хутору под Столбцами, где надежный человек жил. Сибирцев одет был как обычно, но с собой нес большой чемодан. Я еще удивился: с вещмешком сподручнее ведь по лесу передвигаться. Ну, довел его до хутора, а дальше он сам. С тех пор я его не видел… до сегодняшнего ужина в столовой СД.

— Фамилия хозяина хутора, — потребовал я.

— Василь Падевский. Я так понял, что его НКВД еще до войны завербовало, большим доверием у Федорцова он пользовался.

— Я полагаю, что Падевский не единственный большевистский пособник, которого вы знали. Берите лист бумаги и перечислите всех, кого вы знаете как партизанских шпионов.

Земелин покорно взял лист бумаги и написал восемь фамилий с подробным описанием: что именно и когда они делали для партизан.

Я допрашивал Земелина до самого утра, затем меня сменил Рудаков. Я приказал ему не позволять Земелину спать и вообще расслабляться до особого распоряжения и отправился отдыхать.

Утром я принял меры по проверке показаний Земелина. Как выяснилось, он действительно был задержан солдатами 266–го полицейского батальона в деревне Полонь недалеко от Ганцевичей. Батальон был латышский, поэтому полицейские не церемонились со всеми, кто имел несчастье попасться им на глаза. В этом свете история с отобранными надежными документами выглядела вполне достоверно: если бы у латышей возникли малейшие подозрения, что в их руки попал партизан, Земелина в лучшем случае немедленно расстреляли бы.

Так же в первую очередь следовало проверить Падевско- го, и с этой целью я связался со Штадле. Я сообщил ему, что от разведывательных источников поступила информация: владелец хутора под Столбцами, некий Василь Падев- ский, является агентом партизанской разведки. Я попросил Штадле по каналам СД проверить личность Падевского. То, что мне сообщил Штадле, меня поразило.

— Я полагаю, что ваш источник либо добросовестно заблуждается, либо хочет свести личные счеты, а то и скомпрометировать надежного человека, — безапелляционно заявил Штадле. — Господин Падевский отмечен личной благодарностью генерального комиссара Вайсрутении за спасение жизни немецкого офицера, а также награжден денежной премией и коровой.

— Вот как? При каких обстоятельствах это произошло?

— Падевский обнаружил в лесу раненого немецкого офицера из разгромленного партизанами эшелона. Рискуя жизнью, он переправил офицера в свой дом, прятал его от часто заходивших на хутор партизан и лечил в течение более чем трех недель, после чего с помощью появившегося на хуторе подразделения вспомогательной полиции переправил его в Минск.

— Да уж, действительно герой! — согласился я. — Кстати, а как звали спасенного офицера?

— Вы его должны знать, Герлиак. Это мой заместитель га- уптштурмфюрер Райхель. Он как раз направлялся в том эшелоне в Минск, к новому месту службы. У него были выбиты несколько зубов, сломан нос и все это на фоне тяжелого сотрясения мозга. Ему крупно повезло, что партизаны его приняли за мертвого: тех, кто после крушения еще подавал признаки жизни, эти дикари безжалостно резали ножами, как свиней. Поэтому с того эшелона мало кому удалось спастись.

Штадле полностью подтвердил и дополнил рассказ Земелина. Выяснять подробности биографии Райхеля я не рискнул: подобный интерес мог вызвать закономерные вопросы у Штадле, самостоятельно проводить расследование в отношении офицера СД я не имел права, а инициировать официальное расследование я не собирался.

Тогда я думал, что не хочу добиваться официальной проверки Райхеля по причине недостатка фактов, однако позже я осознал, что истинной причиной явилось нечто другое.

После обеда я зашел проведать Земелина. Тот вполне созрел: в тюрьме он тоже не отсыпался, и сейчас был полностью истощен непрерывными допросами.

— Господин офицер! — прохрипел он, увидев меня. — Я же все рассказал! Зачем вы меня мучаете?

— Что он еще сказал? — обратился я к Рудакову.

— Ничего нового, — зевнул Рудаков. — Фамилий в списке не прибавилось.

— Ну что же, Земелин, — нахмурился я. — Как вижу, правду вы говорить не хотите.

— Я все сказал! — закричал Земелин. — Все!

Я почти не сомневался, что Земелин рассказал все, что знал. Но действительно ценной была только информация о Райхеле — Сибирцеве. Старые явочные адреса отряда Коровина представляли интерес лишь для Штрауха, и то только в плане улучшения отчетности по борьбе с большевистскими 9* 243 бандитами и их пособниками. Очевидно, что после разгрома Коровин не только заново воссоздаст отряд, но и разведывательную сеть. И выявить ее будет не так уж просто, поскольку сеть предназначена лишь для обеспечения передвижений отряда, а не для выполнения диверсионных акций.

Но отрабатывать человеческий материал надо до конца.

— Мне искренне жаль, что вы, Земелин, оказались не до конца искренни, — со вздохом произнес я и приказал Рудакову: — Вызови Крюгера, пусть он поработает с Земелиным.

Я вышел в коридор и закурил. Через пять минут появился Крюгер.

— Там в кабинете человечек, поработай с ним, — приказал я. — Но помни: он нужен мне живым и относительно здоровым. Представь, что ты просто поссорился с приятелем в кабаке и решил его немного проучить, но так, чтобы запомнил! Ясно?

— Да, штандартенфюрер! — обрадовался Крюгер, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Разрешите исполнять?

— Приступай.

Крюгер вошел в кабинет и практически сразу я услышал грохот. Крюгер не любил терять время даром и, судя по всему, сразу приложил сидящего Земелина своим коронным ударом так, что тот закувыркался по кабинету вместе со стулом.

Рудаков вышел из кабинета.

— Можешь идти обедать, через часок зайдешь проведать, — приказал я ему.

— Да, но Крюгер не знает русского языка, — напомнил Рудаков. — А вдруг Земелин вспомнит что — нибудь важное? Крюгер за час выбьет ему все мозги, и он тогда уже никогда ничего не вспомнит.

— Все, что мне было нужно, он уже рассказал, — пояснил я. — Теперь мы его просто гоним по конвейеру до конца. Прикажи Флюгелю подготовить на шесть утра расстрель- нз'ю команду.

После ужина я зашел в карцер гауптвахты. На голых досках топчана распластался Земелин. Крюгер неплохо поработал над ним, но похоже, что смерть от побоев ему не грозила.

— Ну что скажете, Земелин? — спросил я, закуривая. — Вы готовы рассказать о вашем задании?

— Я все рассказал, господин офицер, — с усилием зашевелил Земелин разбитыми губами. — Да как видно зря. Дурак я! Не обратился бы к вам, так уже отдыхал бы на Небесах. Не знаю, попаду ли на Небеса или в ад, но куда бы я ни попал, уверен, что там нет СД, — значит, там в любом случае лучше, чем здесь. И жалею, что невинных людей вам на растерзание выдал. Умру с этим грехом… не знаю только когда.

— Ну, это я вам могу точно сказать, — улыбнулся я. — Еще до рассвета вас выведут во двор, поставят к глухой стене и расстреляют. Считайте, что я подарил вам лишние сутки жизни.

— Спасибо, — сделал попытку улыбнуться Земелин, но закашлялся и сплюнул кровавый сгусток.

— Не стоит благодарности, — заметил я, повернулся и вышел из камеры.

— Следите за арестованным в оба, — приказал я дежурному. — Если он не доживет до утра, я вас отправлю под трибунал.

— Да, штандартенфюрер! Вам не о чем беспокоиться.

Без четверти шесть я уже стоял во дворе гауптвахты. Флюгель построил расстрельную команду, я дал ему последние указания. Двое солдат вывели Земелина, поставили его к стене и завязали глаза черной повязкой.

— Не надо повязки, — попросил Земелин.

— Таков порядок, а порядок нельзя нарушать, — строго пояснил я.

Земелин замер, судорожно втягивая ноздрями холодный осенний воздух.

Флюгель дал команду, и грянул залп. Пули ударили в стену, выбивая кирпичную крошку. Я знал, что солдаты, выполняя мой приказ, целились выше головы Земелина на метр. Но Земелин упал как подкошенный. Обеспокоенный Флюгель подбежал к нему, сдернул повязку, похлопал по щекам, пощупал пульс.

— Он жив, штандартенфюрер, — с облегчением сообщил мне Флюгель. — Просто обморок.

Я неторопливо подошел к Земелину и склонился над ним. Земелин открыл глаза и недоуменно уставился на меня.

— Где я? — прохрипел он.

— На Небесах! — рассмеялся я. — Как видишь, ты ошибался, Земелин: и на Небесах есть СД!

— Не принимайте это близко к сердцу, Земелин! Я же должен отчитаться перед руководством, почему взял на службу в спецподразделение СД партизанского разведчика. И не переживайте насчет трех выбитых зубов: вам вставят новые за счет СС. У нас в СС отличные стоматологи!

Мы с Земелиным сидели в моем кабинете и завтракали.

— Четыре, — сказал Земелин, осторожно пережевывая вареное яйцо и морщась от боли.

— Что? — не понял я.

— Четыре… четыре зуба мне выбил ваш костолом, — пояснил Земелин.

— Да хоть все! — рассмеялся я. — СС не обеднеет, даже если вставит вам тридцать два золотых зуба! Пейте коньяк, Земелин! Отличный коньяк, французский. И кофе настоящий, бразильский. Пейте!

— Спасибо, штандартенфюрер, — ответил Земелин, залпом выпивая рюмку коньяка.

— Вам очень повезло, Земелин! Вы вовремя выбрали правильную сторону. Рейх силен как никогда, немецкие войска вышли к Волге, и уже никто не остановит победного марша нашей армии. Самое позднее, к следующему лету мы дойдем до Урала и Москву даже не понадобится штурмовать: столица большевистской империи падет сама, как перезрелый плод, а Сталин застрелится в своем кремлевском кабинете, хотя я думаю, что он уже сбежал в Сибирь. И те, кто успел послужить победе рейха, получат свой кусок. Разумеется, сто миллионов украинцев, белорусов и русских — это слишком много для новой объединенной Европы. Фюрер приказал оставить здесь не более тридцати миллионов славян. Но вы и ваши дети, благодаря вашему своевременному переходу на нашу сторону, смогут вкусить плоды победы германского оружия и стать частью великой европейской цивилизации! Сегодня великий день: вы получили право для себя и своих детей стать цивилизованными европейцами и отныне трудиться не для преступного большевистского режима, а на пользу великого рейха. Фюрер блестяще выполняет свою историческую миссию: объединение Европы! И сама История, само Провидение — на его стороне.

Я обычно не произносил пропагандистских речей, но на этот раз остался доволен собой. Похоже, что Земелин не оценил моего ораторского искусства: у него болели корни выбитых не в меру старательным Крюгером зубов.

— Что я теперь буду делать, штандартенфюрер? — спросил Земелин.

— Отдыхать и поправлять здоровье, — ответил я. — Таков ваш план на ближайшее время. К сожалению, в последующие две — три недели вы не сможете покидать пределы базы, но это ограничение распространяется на всех нас: даже я без разрешения руководства не могу покидать территорию базы. Ну что, еще коньяка?

Земелин кивнул, и я щедрой рукой налил ему полную рюмку «мартеля»: парню надо снять стресс от «арийского гостеприимства».

В кабинет заглянул Махер.

— Штандартенфюрер! На внутренней линии профессор Фрайтаг.

Я взял трубку.

— Доброе утро, профессор!

— Э-э… Хайль Гитлер! То есть доброе утро, господин Герлиак… Будьте любезны передать в штаб господина фон дем Баха текст следующего содержания: «Ганновер». Это город в Германии.

— Да, я в курсе, — усмехнулся я. Профессор в силу своей основательности любил объяснять вещи, в объяснениях не нуждающиеся. — Что — нибудь еще?

— Нет, это все. Спасибо!

Я положил трубку и вызвал Махера.

— Махер! Возьмите бланк телефонограммы с уведомлением об отправлении и получении. Адресат: штаб высшего руководителя СС и полиции «Руссланд — Митте», СС-обергруппенфюреру фон дем Баху, лично. Запишите следующий текст, постарайтесь без ошибок: «Ганновер». Это город в Германии.

— Я знаю, штандартенфюрер. Я бывал там.

— Тогда я уверен, что вы напишете это слово без ошибок. Сообщите мне немедленно, как только будет подтверждение об отправке и получении.

— Слушаюсь, штандартенфюрер!

Я не знал, что означает это кодовое слово, но догадывался. Для меня оно означало старт новым беспокойствам.

Единственное, что меня обнадеживало: я был к ним готов, я был готов действовать.

В течение ближайшей четверти часа я получил подтверждение об отправке и получении. А спустя два часа пришел приказ от Баха: обеспечить погрузку секретного оборудования и технического персонала (исключая профессора Фрайтага) в специальный поезд, ожидаемый прибытием не позднее девяти утра 1 ноября.

1 ноября пошел снег. Я стоял возле пакгауза и встречал спецпоезд. Спецпоезд состоял из локомотива, двух товарных и одного пассажирского вагона. Сопровождали спецпоезд две бронированные мотодрезины «Панар»: одна шла впереди поезда, другая — сзади.

Состав остановился возле платформы пакгауза, и из пассажирского вагона выскочил молодцеватый унтерштурмфюрер.

— Хайль Гитлер! Господин штандартенфюрер! Унтерштурмфюрер Липпе, прибыл для получения спецгруза, — доложил он.

— Хайль! Штандартенфюрер Герлиак, комендант объекта «База-500», — ответил я. — Вот что нам предстоит, ун- тештурмфюрер. Сейчас в товарные вагоны погрузят ящики со спецгрузом. В пассажирском вагоне поедут трое сопровождающих груз. По завершении погрузки и опечатывании вагонов под этим документом вы, я и главный технический специалист поставят свои подписи и время завершения погрузки. С того момента, как поезд пройдет вот эти ворота, вы начинаете нести полную ответственность за груз и сопровождающих. Вам понятно?

— Так точно! Я это знаю, штандартенфюрер.

— Отлично! Напоминаю, что на территории объекта вашим людям запрещено покидать вагон. Итак, приступим!

Через два часа погрузка была закончена, мы подписали документ и поезд, к моему облегчению, скрылся за поворотом.

— Господин Герлиак! А почему я не уехал этим поездом? — с некоторым беспокойством спросил профессор Фрайтаг.

— Я не знаю, — искренне ответил я. — Полагаю, что командование решило: не следует класть все яйца в одну корзину.

— Простите, я не понял…

— Дело в том, что по этой территории бродят партизаны, они могут не отказаться от искушения напасть на поезд, — пояснил я. — Поэтому вас в Германию отправят отдельно. Для вашей же безопасности. Профессор! Я приглашаю вас в свой кабинет на прощальный обед.

Профессор Фрайтаг был непривычно оживлен.

— Господин профессор! — обратился я к нему. — Похоже, что ваши научные изыскания в этих Богом забытых лесах закончились успешно?

— Не могу сказать, что успешно, господин Герлиак, — уклончиво ответил Фрайтаг. — С научной точки зрения, даже отрицательный результат эксперимента — тоже результат.

— Надеюсь, что обороноспособность рейха не пострадает от полученных вами отрицательных результатов? — осведомился я.

— Уверен, что ни в коем случае не пострадает! Скорее, даже выиграет, — заверил Фрайтаг. — В любом случае я рад, что программа закончена, я могу уехать в Германию и заняться, наконец, своими собственными исследованиями.

— В таком случае я предлагаю выпить за успех вашей дальнейшей работы! — с улыбкой провозгласил я, поднимая бокал.

— Не могу не поддержать ваш тост! — искренне улыбнулся Фрайтаг, поднимая свой бокал.

Мы оба были довольны: я избавляюсь от людей, за которых несу ответственность перед самым высоким начальством, а Фрайтаг покидает столь надоевшую ему лесную глушь Вайсрутении.

* * *

Тем же вечером со мной по телефону связался Бах.

— Герлиак! Слушайте меня внимательно. Завтра утром к вам самолетом прибудет Штадле для изучения обстановки на месте и согласования деталей завершения операции «Каменное небо». Этот завершающий этап открывает собой новую операцию под названием «Кольцо Нибелунгов». В суть операции вас посвятит Штадле, с ним же вы согласуете детали. Напоминаю вам о категорическом запрете кому — либо под каким — либо видом без моего личного разрешения покидать территорию базы-500. Нарушитель подлежит расстрелу, невзирая на чин и звание. Хайль Гитлер!

Я положил трубку и ощутил, как волнение подкатывает к горлу.

Итак, момент истины наступит завтра! Завтра я узнаю, какая роль в дальнейшей игре Баха отведена всем нам, невольным узникам базы-500.

Глава 13

От первого лица: Генрих Герлиак, 2 ноября 1942 года,

10 часов утра, Вайсрутения, база-500

Сюрпризы начались прямо с утра. Штадле должен был прилететь в десять часов утра, но его «шторх» появился над базой только в одиннадцать сорок. Я с облегчением вздохнул и, как только самолет остановился, направился к нему.

Дверца кабины открылась, пассажир спрыгнул на пожухлую траву и несколько раз энергично наклонился, разминая затекшую поясницу. Увидев его, я сразу понял: что — то идет не так.

Пассажиром оказался не Штадле. Это был гауптштурм- фюрер Райхель. Я ясно видел, что кроме него в самолете был только летчик. Почему прилетел Райхель? Ведь Бах говорил, что к операции из офицеров штаба допущен только Штадле. Что же случилось?

— Хайль Гитлер! — весело приветствовал меня Райхель.

— Хайль! — отрывисто ответил я на приветствие и тут же спросил:

— Что случилось, Райхель? Где Штадле?

— Он заболел, — объяснил Райхель. — Ничего серьезного, но оберштурмбаннфюрер Штадле абсолютно нетранспортабелен. Поэтому обергруппенфюрер ввел меня в курс дела и отправил сюда вместо Штадле.

— Дело в том, что у вас нет пропуска на объект, — решительно заявил я. — Поэтому я должен оформить вам пропуск, но вначале необходимо получить подтверждение ваших полномочий. Мне жаль, Райхель, но таков порядок. Прошу вас никуда не отходить от самолета, а то могут возникнуть неприятности с охраной.

— Да, я понимаю, штандартенфюрер, — улыбнулся Райхель.

Я прошел к дежурному и связался с Бахом.

— Да, я был вынужден подключить к операции Райхеля, потому что Штадле временно выбыл из строя, — подтвердил Бах.

— Что — то серьезное, обергруппенфюрер? Он ранен?

— Нет, с ним… что — то вроде пищевого отравления. Сейчас он в госпитале, но врачи надеются в ближайшее время поставить его на ноги. Так что пока работайте с Райхелем, у него все полномочия. Он изложит вам в общих чертах план операции, обсудите с ним детали и график.

Я положил трубку и приказал оформить пропуск на Райхеля.

— Штандартенфюрер! Пропуск передать на контрольный пункт аэродрома? — спросил дежурный.

— Да, пропустите гауптштурмфюрера на территорию и проведите в комнату ожидания. Пусть ждет меня. Предложите ему кофе и бутерброды.

— Слушаюсь, штандартенфюрер!

Я прошел в кабинет, налил рюмку коньяка, уселся в кресло, закурил сигару и принялся анализировать ситуацию.

Появление Райхеля на базе явилось для меня полной неожиданностью. А что, если Земелин и Райхель специально подставлены мне? Допустим, по приказу того, кто решил со мной покончить. Разыгрывается сложная многоходовая комбинация, нюансов которой я понять не могу, но очевидно имеющая целью избавиться от меня. Но кто же исполнитель? Кто играет сложную пьесу, написаную таинственным композитором? Штраух или Бах?

Нет, Бах отпадает: ему нет смысла устраивать охоту на своего человека. Если появится недоверие к конкретному офицеру, то он просто отстранит его, а не будет затевать рискованные комбинации.

Штраух? Нет, слишком тонко задумано. Пусть Земелин — человек Штрауха: кто мешал мне сразу расстрелять партизанского разведчика или просто позволить Крюгеру забить его насмерть? Нет, Штраух не способен на тонкую игру.

Предположим, что Райхель действительно агент Коровина, а в этом я практически не сомневался. Знает ли это Бах? Не ведет ли он хитрую игру, в которой мы все только пешки? Нет, если бы он знал, что Райхель — русский шпион, он приказал бы последить за ним, выявить связи, но никогда не допустил бы его на секретный объект и уж в любом случае поставил бы меня в известность.

Итак, самый реальный вариант следующий: Бах действительно не знает, что Райхель — русский шпион. Чтобы проникнуть на базу для рекогносцировки, Райхель незаметно подсыпал какую — то дрянь Штадле и вывел его из строя. Райхель — заместитель Штадле и вполне логично подключить его к операции.

Что же там придумал Бах? Пока у Райхеля преимущество: он знает план Баха, а я — пока нет. Ну, что же! Пора узнать, что придумал Бах, и прикинуть, как может воспрепятствовать осуществлению плана Райхель.

2 ноября 1942 года, полдень, Вайсрутения, база-500

Райхель удобно устроился в кресле, закурил и оглядел комнату рядом с караульным помещением, в которой он разместился в ожидании Герлиака. Комнатка крохотная, примерно три на три метра. В ней находились диван, столик, два кресла и радиоприемник на тумбочке. Похоже, что ее использовали для отдыха свободной смены караула, а также для приема редких на базе гостей.

Райхель стряхнул пепел с сигареты в стеклянную пепельницу. В этот момент дверь открылась и сквозняк поднял пепел в воздух. Райхель недовольно поморщился, стряхивая пепел с мундира. Отряхнув пепел, он взглянул на вошедшего.

Вошедший, — мужчина лет пятидесяти, в мундире СС без знаков различия, — поставил на стол поднос с кофейником, чашкой и сахарницей.

— Позвольте представиться, — произнес мужчина. — Зондерфюрер Майер, работаю в контрразведке штаба бригады «Люблин 500».

— Гауптштурмфюрер Райхель! — представился в свою очередь Райхель и с иронией осведомился:

— Приготовление и доставка кофе тоже входит в ваши обязанности?

— Разумеется, нет, — невозмутимо ответил Майер, закрывая окно и внимательно оглядывая пейзаж за ним. — Просто мне надо поговорить с вами и у меня очень мало времени. Если Герлиак узнает о нашем разговоре, то меня ждут неприятности. Не говорю уже о том, что если он узнает содержание разговора, то меня ждут пытки и виселица.

— В таком случае, может не стоит начинать беседу? — усмехнулся Райхель.

Однако Майер не обратил внимания на шпильку и спросил:

— Вам известен человек по фамилии Земелин?

— Нет, не припоминаю, — ответил после короткой паузы Райхель. — А что, я должен его знать?

— Разумеется, ведь он был разведчиком в диверсионной группе майора госбезопасности Коровина, более известной как отряд «дяди Вовы», — бесстрастно заметил Майер и так же бесстрастно добавил:

— Не стоит подносить руку к кобуре, у меня все равно нет оружия.

Майер повернулся к окну, спиной к Райхелю и быстро заговорил:

— Ваш Земелин смалодушничал. Спасаясь от расстрела, он все рассказал Герлиаку: что вы на самом деле не Райхель, а Сибирцев, офицер Красной Армии. Что вас по удачной случайности внедрили в штаб СД. Так что Герлиак все про вас знает. Думаю, он вас не арестовывает, потому что хочет изящно переиграть… или преследует другие цели. Я когда- то сталкивался по жизни с Герлиаком: про него никогда ничего нельзя сказать наверняка, он всегда сам себе на уме. В любом случае остерегайтесь его.

— А откуда вы это знаете? — поинтересовался Райхель.

— Я имею привычку подслушивать разговоры в смежном кабинете, для чего сделал отверстие в перегородке и вставил туда нехитрое приспособление. Допрос Земелина Герлиак и его помощники проводили именно в том кабинете, поэтому я все знаю, — объяснил Майер. — Земелин также выдал Па- девского и еще нескольких человек, которых знал лично.

— Предположим, что я русский шпион. Зачем вы все это мне говорите?

— Мне нужно, чтобы вы передали на волю мое письмо. Я сейчас не могу выйти за пределы базы, а счет идет буквально на часы. Если бы не уверенность, что вы работаете против немцев, я бы попытался бежать с базы еще сегодня ночью.

Райхель налил кофе в чашку, отхлебнул и спросил:

— А если я откажусь?

— Тогда вывезенное отсюда немцами оборудование мощного радиолокатора используют в системе ПВО Германии и сотни английских и русских летчиков найдут свою смерть благодаря этой адской железке, — пояснил Майер. — Вы ничем не рискуете. Вы просто передадите банкноту, на которой я нанес невидимыми чернилами шифрованную информацию об эшелоне с грузом: состав, номера вагонов, график движения. В Варшаве состав переформируют, на это нужно время. У меня есть люди в варшавском депо: они сделают так, чтобы вагоны бесследно исчезли.

— Они фокусники? — недоверчиво хмыкнул Райхель.

— Они профессионалы, — кратко объяснил Майер. — Еще во времена Пилсудского они успешно «растворяли» вагоны с провиантом и мануфактурой. Время, время, господин Сибирцев! Скоро вернется Герлиак! Итак: вы согласны мне помочь?

От первого лица: 2 ноября 1942 года, 13 часов,

Вайсрутения, база-500

Райхель терпеливо дожидался меня в крохотной комнатке рядом с караульным помещением. Кофе он выпил, к бутербродам не притронулся. Когда я вошел, он в глубокой задумчивости курил, пуская дым сигареты кольцами. В пепельнице на столике валялось с полдюжины окурков. Сколько я его тут мариновал? Минут пятьдесят, максимум час. Однако он нервничает, курит сигареты одна за другой. Впрочем, будь я русским разведчиком Сибирцевым, я бы тоже нервничал в такой ситуации.

— Извините, Райхель, что вынужден был оставить вас в одиночестве, но есть неотложные дела.

— Понимаю, штандартенфюрер. Кофе просто превосходный!

— Давайте перейдем к делу. Итак?

— Эвакуация спецгруза прошла успешно, — начал Райхель. — Он уже в Белостоке, а оттуда направляется в Варшаву. В любом случае мы больше не несем за него ответственности: теперь это головная боль СД Варшавского дистрикта. Теперь осталось эвакуировать профессора Фрайтага.

— Он будет эвакуирован тем же путем?

— Нет, обергруппенфюрер полагает, что это слишком опасно. Есть данные, что русские диверсанты подтянули несколько партизанских отрядов к базе. Поэтому обергруппенфюрер решил, что безопаснее эвакуировать профессора автоколонной, усиленной бронетехникой.

— А вы в курсе, что они сделали с колонной под Люб- чей? — осведомился я.

— В составе колонны будут два танка, и солдат гораздо больше, так что русским не удастся так легко справиться, — уверенно заявил Райхель. — Кроме того, мы переоденем профессора в форму солдата или унтер — офицера. Даже если диверсанты будут следить за въездом на базу, то не смогут узнать: убыл профессор с колонной или же остался на базе. В таком случае они будут вынуждены разделить свои силы, которых у них и без того немного.

— Предположим, они атакуют колонну. Что дальше?

— Вдоль маршрута в ближайшие населенные пункты будут стянуты крупные силы, которые быстро блокируют район и не дадут партизанам уничтожить колонну. Из оцепления не вырвется никто.

— Вы уверены? — скептически усмехнулся я.

— Таков план обергруппенфюрера, — пожал плечами Райхель. — Я полагаю, что его не интересует ни мое, ни ваше мнение, иначе бы он его непременно выяснил. Так что не стоит вам беспокоиться, штандартенфюрер! С момента, когда колонна двинется в путь, вы несете ответственность только за базу.

— Тогда вернемся к базе. Диверсанты атакуют базу, что делаем мы?

— Вы держите оборону, а войска блокируют район вокруг базы. Разумеется, на это понадобится гораздо больше времени, но и возможностей продержаться у вас гораздо больше.

— В деревянных бараках? — зло проворчал я.

— Вы прикрыты минным полем, двумя рядами колючей проволоки и несколькими дотами, на базе имеются ходы сообщения, так что шансы у вас неплохие, — невозмутимо заметил Райхель. — Кроме того, осмелюсь вам напомнить, что этот план разработан лично обергруппенфюрером. Нам нужно определить лишь график операции.

За два часа мы полностью расписали график, систему связи и пароли. Затем мы подписали два экземпляра плана; один Райхель положил в кожаный портфель, который я опечатал штабной печатью. На сем мы распрощались с Рай- хелем, и уже спустя двадцать минут его «шторх» взмыл в воздух и направился на восток.

Не знаю, как Райхель — Сибирцев держит связь с отрядом, но я был уверен, что Коровин ознакомится с планом едва ли многим позже, чем Бах.

У меня был шанс остановить Райхеля и спасти профессора от лап большевистских диверсантов: достаточно было снять трубку телефона и связаться с Бахом. Но в таком случае штурм базы неизбежен. Я не сомневался, что Коровин подтянет к базе крупные силы. Что следует ожидать? Наверняка минометный удар, огонь крупнокалиберных пулеметов. И еще в моей памяти всплыло донесение Штрауха, в котором он обращал внимание на загадочное исчезновение со старого склада Красной армии солидной партии огнеметов. Если не изменяет память, бесследно исчезли семнадцать ранцевых огнеметов «РОКС-2» и семь фугасных огнеметов «ФОГ-1». Каждый ранцевый огнемет метает на расстояние примерно 40 метров свыше 8 килограммов огнесмеси, а фугасный выплевывает 20 килограммов на 100 метров. Вот и средства для выжигания траншей и дотов!

Малоутешительно.

Бах будет действовать наверняка, он захочет разом покончить с русскими диверсантами: ведь это редкая удача — собрать партизанское соединение в удаленном от партизанских зон районе, зажать его в кольце блокады и разгромить. Поэтому он приостановил развертывание моего батальона в бригаду и запретил моим людям покидать базу: ведь мы — приманка, а приманка должна выглядеть слабой и беззащитной. И Коровин полезет в эту ловушку, поскольку точно знает: спецгруз он упустил, но вот профессора надо заполучить любой ценой!

Как он начнет штурм? Самое простое: захватить пару грузовиков и бронемашину, переодеть людей в немецкую форму и под предводительством Райхеля отправить ее к въезду на базу. Ведь я не знаю, что Райхель — русский шпион, и он проедет на территорию базы на законных основаниях. А дальше уже по обстановке. Либо я в соответствии с планом операции выдаю ему профессора и он спокойно уезжает, либо, если вдруг что — то идет не так, люди Райхеля — Сибирцева стремительным ударом громят гарнизон базы и захватывают профессора силой. Н-да, шансы на успех неплохие.

А если встретить Райхеля огнем? Тогда штурм базы неминуем, и это место превратится в ад. Что будет с Мартой и ее неродившимся ребенком? Если бы Бах позволил мне ее эвакуировать, я бы сражался до конца, а русского шпиона Сибирцева повесил на воротах базы! А теперь…

Что же делать?

Честь офицера СС велела мне немедленно позвонить Баху и разоблачить наконец русского шпиона. А чувства мужчины, вдруг обретшего в зрелом возрасте давно уже не ожидаемое счастье, приказывали мне использовать любую возможность, чтобы уберечь свою возлюбленную и нашего ребенка.

И еще мне не давала покоя мысль: под Демянском я должен был получить пулю в спину от своего же солдата. Вахман собирался уничтожить меня собранным материалом, и лишь вовремя принятые мной контрмеры сорвали этот план. А штурм базы будет прекрасной возможностью сделать то, что не удалось под Демянском: я не сомневался, что некто могущественный, который послал Хедера и Вахмана за моей жизнью, не упустит этого шанса разделаться со мной в горячке боя. А уж внедрить человека с таким заданием в массово пришедшее пополнение совсем несложно.

Я еще не принял окончательного решения, но одно я знал твердо: я не дам так просто покончить со мной до тех пор, пока Марта и ее ребенок не окажутся в безопасном месте. Я хочу, чтобы после меня осталось нечто большее, чем надгробная плита с рунами, поношенный мундир и кучка наград. Отныне я сражаюсь за фюрера и рейх только постольку, поскольку я сражаюсь за Марту и нашего ребенка.

В своем кабинете, в компании сигары и бутылки «мартеля», я размышлял до глубокой ночи, пока так и не уснул в кресле.

* * *

Меня разбудил Ланген. Он принес бутылку вина, стакан и виновато сообщил:

— Штандартенфюрер! Обергруппенфюрер Бах на проводе.

Почему он смотрит так виновато? Похоже, я выгляжу весьма неважно. Почти пустая бутылка коньяка красноречиво поясняла причину мерзкого состояния.

Я налил стакан вина, залпом жадно выпил его.

— Сколько времени, Ланген?

— Без четверти шесть утра.

— Принесите мне самый крепкий кофе, вареное яйцо и бритвенный прибор, — распорядился я и поднял трубку.

— Здесь Герлиак. Хайль Гитлер, обергруппенфюрер!

— Слушайте приказ, Герлиак! Завтра в период от девяти до десяти часов на аэродром базы-500 совершит посадку наш штабной «шторх», на борту которого будут Штадле и Райхель. В это же время к базе подойдет моторизованная колонна. Они должны остановиться в пятидесяти метрах от ворот. Если они продолжат движение, то вы должны уничтожить колонну. Далее, Штадле имеет при себе пакет, который он должен вскрыть в вашем присутствии. Именно Штадле и именно в вашем присутствии. Во всех остальных случаях операция прекращается, вы начинаете действовать по плану «оборона». Вам все ясно?

— Да, обергруппенфюрер.

— В таком случае искренне желаю вам успеха. Хайль Гитлер!

Колонна подошла к воротам базы утром следующего дня в девять двадцать. Она остановилась на предписанном расстоянии. На контрольный пункт прибыл обер — лейтенант, который доложил о готовности выполнить приказ. Приказ ему должен был передать оберштурмбаннфюрер Штадле.

— Пока отдыхайте, обер — лейтенант, — сказал я. — Штадле еще не прибыл.

Самолет Штадле появился над базой в девять сорок. Увидев самолет, я направился к контрольному пункту взлетной полосы, отделенной колючей проволокой от остальной территории сектора.

Из самолета вышли Штадле и Райхель и направились к контрольному пункту.

— Хайль Гитлер!

— Хайль! Рад вас видеть, Штадле, живым и здоровым.

— Да, невзирая на усилия врачей, я все — таки сумел встать на ноги, — улыбнулся Штадле и взглянул на часы.

— Господа! Согласно приказу обергруппенфюрера фон дем Баха, я должен вскрыть пакет с приказом ровно в десять ноль — ноль. Предлагаю выкурить на сигарете и погреться на солнышке.

День был действительно солнечный, хотя и морозный. Укрывшись за стеной контрольного пункта от ветра, мы нежились в лучах солнца и курили.

Штадле бросил окурок в урну, взглянул на часы.

— Итак, ровно десять.

Штадле вскрыл опечатанный пакет и огласил приказ:

— Настоящим приказом предписываю всему личному составу, участвующему в операции, выполнять указания СС-оберштурмбаннфюрера Штадле, как если бы они исходили от меня лично. Подписано: СС-обергруппенфюрер фон дем Бах.

Для меня подобный приказ был полной неожиданностью. Какая — то параноидальная секретность!

— Ну что же, Штадле, командуйте! — предложил я. — А то без вас мы и не знаем, что делать.

Почувствовав иронию в моем голосе, Штадле примирительно сказал:

— Видимо, в силу инстинктивного недоверия к самолетам, обергруппенфюрер опасался, что мы можем не долететь до базы, и, таким образом, существует опасность того, что пакет может попасть в руки партизан. В случае моей гибели операция сорвалась бы, но текст приказа не дал бы партизанам никакой информации.

— Разумно, — согласился я.

— Райхель! — обратился Штадле к своему заместителю. — Примете под командование колонну, дождетесь пассажира, посадите его в танк. Сами поедете в другом танке. Доведите до личного состава категорический приказ не вступать с пассажиром в разговоры. Порядок следования колонны, разработанный вами и штандартенфюрером Гер- лиаком, оставлен без изменения. Идите, я вас догоню.

Райхель направился к въезду на базу. Штадле повернулся ко мне и сказал:

— Герлиак, пригласите сюда профессора. Надеюсь, он уже переоделся в мундир? И еще вызовите офицера или унтер- офицера в мое распоряжение. И не забудьте дать приказ немедленно заправить мой самолет.

Я приказал командиру летной службы заправить самолет, затем позвонил дежурному и дал указание прислать на контрольный пункт взлетной полосы унтерштурмфюрера Флюгеля. Затем я лично отправился за профессором.

Профессор в буквальном смысле слова сидел на чемоданах: точнее, он сидел на одном чемодане, а рядом стоял чемодан поменьше.

— Профессор, объясните мне: каким образом вы умудрились в обстановке строгой изоляции обрасти имуществом?

— Это все книги, господин Герлиак! Ведь я же постоянно получал посылки с книгами, — напомнил Фрайтаг.

Я взвесил на руке чемодан поменьше и решительно распорядился:

— Кладите сюда то, что считаете для себя наиболее ценным. Второй чемодан просто не войдет в люк танка! Даю вам пять минут. Время пошло!

Растерянный профессор метался между чемоданами с минуту, пока я решительно не вывалил их содержимое на пол. С моей помощью Фрайтаг наконец собрал в небольшой чемодан самое дорогое: потертые тетрадки с эскизами, формулами и заметками, а также несколько самых нужных книг.

Я выводил профессора из помещения, а он тоскливо оглядывался на груду оставшихся книг, и было видно, что ему смертельно жаль с ними расставаться. Странные люди, эти ученые! Неужели они действительно помогут нам выиграть войну?

Когда мы с профессором подошли к контрольному пункту взлетной полосы, там уже нас ждали Штадле и Флюгель.

— Наконец — то! Где же вы ходите?! — воскликнул Штадле и взглянул на часы. — Извините, Герлиак, но времени действительно очень мало. Представьтесь, унтерштурмфюрер!

— СС-унтерштурмфюрер Флюгель! — в струнку вытянулся юноша.

— Я СС-оберштурмбаннфюрер Штадле, отвечаю за проведение операции. Сейчас вы, унтерштурмфюрер, отправитесь с колонной в Волковыск. Вы сядете в замыкающий колонну танк. Командует колонной СС-гауптштурмфюрер Райхель. Вы не должны ехать с ним в одном танке, вы не должны ни с кем разговаривать, пока не прибудете в Волковыск. В Волковыске вы явитесь в местное отделение СД и оттуда вас отправят по дальнейшему маршруту. Вам все ясно? Повторите!

— Замыкающий танк, не тот, В котором едет гауптштурм- фюрер Райхель; ни с кем не разговаривать; в Волковыске явиться в отделение СД для получения дальнейших инструкций.

— Отлично! Вижу, что вы толковый офицер! — похвалил Штадле. — А теперь отдайте свой пистолет штандартенфюреру Герлиаку.

Флюгель недоуменно и несколько обиженно взглянул на меня.

— Вы получите его после выполнения задания, — заверил я.

Флюгель безропотно отдал свой «вальтер».

— Выполняйте приказ, Флюгель! — сказал я, ободряюще улыбнувшись. — Хайль Гитлер!

Флюгель вскинул руку, повернулся и направился к выходу с базы.

— Итак, Герлиак! — обратился ко мне Штадле. — Операция вступила в заключительную стадию. Последний приказ: вам надлежит поддерживать наивысшую степень боевой готовности до получения приказа из штаба обер- группенфюрера фон дем Баха. До получения приказа вам надлежит поддерживать режим полного молчания, не пользуясь радио и телефонной связью. Любые лица, появляющиеся в окрестностях базы или пытающиеся на нее проникнуть, должны уничтожаться без предупреждения. Это все. Хайль Гитлер!

— Поторопитесь, профессор! — приказал Штадле и широкими шагами направился к самолету. Фрайтаг засеменил за ним, неловко подхватив чемодан.

Я ошеломленно смотрел им вслед. Вот так дела! Штадле и Бах изменили план операции и не поставили об этом в известность ни меня, ни Райхеля! Почему такое недоверие ко мне? Эта мысль меня очень обеспокоила, но сильнее оказалось чувство радости: ну, что, господин русский шпион Сибирцев — Райхель? Ни черта у вас не получилось! Немецкий ум превзошел русские коварство и авантюризм!

* * *

Самолет скрылся в небе, а я проверил готовность базы к обороне и вернулся в свой кабинет. Да, операция для меня закончилась. Пусть Райхель похищает Флюгеля: я представлю беднягу унтерштурмфюрера к Железному кресту посмертно. А профессор сейчас в надежных руках Штадле.

В ожидании обеда я приказал Лангену принести бутылку коньяка и радовался, что все так удачно обернулось.

Впрочем, очень скоро выяснилось, что запас неожиданностей на сегодняшний день не был исчерпан.

Через час после вылета Штадле раздался звонок из штаба Баха: дежурный офицер сообщил о нападении партизан на моторизованную колонну в десяти километрах севернее Порозово и в связи с этим передал указание Баха усилить охрану базы. Мои люди и без того целый день были на ногах, и для усиления охраны базы осталось разве что привлечь лесных гномов. Но я не стал об этом говорить. Нападение на колонну в свете моей осведомленности об истинном лице Райхеля не было для меня неожиданностью: я не поставил бы и пфенниг на то, что колона доберется до Волковыска. Поэтому я выпил еще коньяка, с усмешкой представляя, какое разочарование ждет Райхеля, когда он узнает, что вместо профессора похитил юнца в офицерской форме. Поскольку он это обнаружит очень быстро, тем сильнее будет его досада. Но вот штурм базы организовывать уже поздно! И это понимает даже несгибаемый фанатик Коровин.

Привет Сталину, товарищи!

Спустя еще два часа мне позвонил Бах. Сам, лично.

— Герлиак, вы мне нужны здесь, в Минске. Вылетайте немедленно! — приказал он.

В голосе Баха помимо обычной жесткости сквозило нечто похожее на растерянность. Неужели его так расстроило нападение на колонну? Даже если партизаны полностью уничтожили колонну, то вряд ли фактически запланированную гибель двух танковых экипажей, нескольких немецких офицеров и около полутора сотен латышей из шуцманшафта могла расстроить Баха.

Я приказал подготовить к вылету «шторх». На «хеншеле-126» я добрался бы до Минска в два раза быстрее, но мне не хотелось мерзнуть в открытой кабине стрелка.

Около пяти часов дня мой самолет приземлился на минском аэродроме. Там меня ждала машина, и через четверть часа я уже сидел в кабинете Баха. Генерал нервно мерял шагами кабинет.

— Вы уже знаете, что колонна во главе с Райхелем разгромлена? — спросил он, торопливо бросив «хайль» в ответ на мое приветствие.

— Дежурный передал мне о нападении на колонну, но не сказал, что она разгромлена.

— Повторилась Любча, только еще более впечатляюще: партизаны применили еще и огнеметы. Танки вместе с экипажами выжгли огнеметами, бронеавтомобиль и грузовики расстреляли из пулеметов, забросали гранатами. Бой продолжался минут пятнадцать, не больше. Погибли все.

— А Райхель? — осторожно осведомился я. — Он был в головном танке.

— В танках остался один пепел, теперь сам черт не разберет, кто там был, а кто не был! — с досадой отозвался Бах. — И охранение не помогло, и блокада района. Подкрепление на месте боя оказалось менее чем через час, но партизан уже след простыл. На путях отхода они успели поставить мины, так что преследование по горячим следам не удалось. Надеюсь, сработают запланированные нами второе и третье кольца блокады. На этот раз русским диверсантам и их командиру, этому вашему Коровину, не удастся уйти.

Я не был в этом так безоговорочно уверен, но не стал делиться сомнениями.

— Очень на это рассчитываю, — ответил я. — Но главное, обергруппенфюрер, что операция благополучно завершена и мы можем теперь вплотную заниматься русскими диверсантами и партизанами.

Бах угрюмо взглянул на меня и, немного помедлив, сказал:

— Собственно, это одна из причин, по которой я вызвал вас сюда. Я хотел поручить вам организацию преследования партизан и блокады района, но прежде хотел бы посоветоваться по одному вопросу.

Я внимательно смотрел на Баха. Тот уселся за стол и мрачно произнес:

— Вот уже больше трех часов, как самолет со Штадле и профессором Фрайтагом должен был сесть на минском аэродроме. Связи с самолетом нет. Их надо найти, Герлиак! Живыми или мертвыми! Профессор не должен попасть живым в руки врага!

Глава 14

От первого лица: Генрих Герлиак, 2 ноября 1942 года,

22 часа, Вайсрутения, минский аэродром

Бах полагал, что я отправлюсь организовывать прочесывание лесных массивов в поисках пропавшего самолета. Я не стал его разубеждать и сказал, что еду на аэродром решать вопрос с самолетами для организации поисков с воздуха. Однако истинной причиной было другое.

Я подумал, что причины загадочного исчезновения самолета надо искать еще на земле. Укрепил меня в этом убеждении и тот факт, который мне удалось выяснить: оказывается, в тот день первым на аэродром выехал Райхель, поскольку он должен был захватить летчика из гостиницы. И он его действительно захватил, что подтвердил стоявший на часах у входа в гостиницу солдат, которого мне довольно быстро удалось разыскать после сеанса в кинотеатре. Штадле приехал на аэродром, когда летчик и Райхель уже сидели в самолете, готовом к вылету.

На аэродроме я выяснил, кто нес караульную службу в тот день, собрал их в предоставленном в мое распоряжение кабинете коменданта аэродрома и устроил допрос. Я быстро нашел парня, несшего службу на контрольном пункте именно в то время, когда через него проезжала машина Райхеля.

— Послушайте, ефрейтор… э-э… Кунце, — сказал я, заглядывая в записи. — Я тут сверился с журналом дежурства и выяснил, что одновременно с гауптштурмфюрером Райхелем на территорию аэродрома въехали обер — фельдфебель Шульце и унтерштурмфюрер Бергер. Они что, ехали в одной машине?

— Нет, штандартенфюрер, — ответил Кунце. — В одной машине с гауптштурмфюрером Райхелем ехал унтерштурмфюрер Бергер. А обер — фельдфебель Шульце приехал на мотоцикле.

— А почему я не вижу в списке пилота обер — лейтенанта Баума?

— Видимо, он не приезжал, — ответил Кунце. — Во всяком случае, когда я стоял на посту и проверял документы въезжающих и выезжающих, заносил их в журнал дежурства, обер — лейтенант Баум не проезжал. Тем более я знаю его в лицо.

— А унтерштурмфюрер Бергер… вы проверяли его документы? — спросил я.

— Разумеется, штандартенфюрер! — горячо воскликнул Кунце. — Он был из СД, а есть приказ: людей из СД пропускать на территорию аэродрома без специальных пропусков.

— Понятно… а вы не помните, где именно служит Бергер: в СД Минска или в штабе полицайфюрера?

— Нет, штандартенфюрер. Откуда же я могу это знать? — удивился Кунце.

Я позвонил в кадровый отдел СД Минска, в штаб начальника СД и полиции Вайсрутении и в строевой отдел штаба полицайфюрера «Руссланд — Митте». Нигде офицер СД унтерштурмфюрер Бергер не числился и в указанный срок в командировку не прибывал, поскольку в комендатуре вышеуказанный унтерштурмфюрер не отмечался.

Я отпустил личный состав караула. Итак, откуда взялся офицер СД Бергер и куда делся пилот Баум? Появление одного и исчезновение другого было связано с Райхе- лем. Такой факт насторожил бы любого следователя. А для меня, знающего об истинном лице Райхеля, исчезновение самолета перестало быть загадкой.

Очевидно, что Райхель снабдил обладающего пилотажными навыками человека из группы Коровина, возможно, профессионального летчика из окруженцев, фальшивыми документами на имя офицера СД унтерштурмфюрера Бергера. Он забрал обер — лейтенанта Баума из гостиницы, по дороге убил его и спрятал труп в руинах. Затем взял своего переодетого офицером СД пилота и уехал с ним на аэродром.

Самолет был в готовности, лист полетного задания и разрешение на вылет подписаны. Медосмотр «Бергер», ра — зумеется, не проходил, но при таких полетах им обычно пренебрегали. Штадле не знал Баума в лицо, поэтому ничего не заподозрил.

Когда Штадле с профессором отправился обратно, такой вариант явно был предусмотрен Райхелем, потому он был так спокоен. Пилот взял инициативу на себя: сидящего рядом Штадле он вырубил, отключил радиосвязь с аэродромом и приземлился в оговоренном с партизанами месте: «шторху» для посадки достаточно полянки метров шестьдесят длиной, так что проблем с выбором места не было.

Райхель не знал, кто из двоих людей, одетых в полевую форму СС, действительно профессор Фрайтаг, и он организовал похищение обоих. Представляю его разочарование, когда вместо профессора он вытащил из танка перепуганного юнца! Но его напарник, похоже, успешно справился со своей задачей.

Что делать? С полной заправки «шторх» мог улететь не далее 300 километров от базы — не далее 30 километров на восток от Минска. При этом Фрайтага следует как можно быстрее отправить в Москву. Витебский коридор практически закрыт усилиями 201–й полицейской дивизии. Остается только самолет. Я взял карту, прикинул расстояния. И вдруг сразу понял, куда Коровин примет самолет из Москвы для отправки профессора Фрайтага. Коровин как — то бросил раздраженно Федорцову, что если что — то случится с взлетной полосой у озера Круглое, то останется только Князь — озеро, которое значительно дальше от оперативного района. Князь- озеро! Именно туда без проблем долетит «шторх». И именно там без проблем сядет самолет из Москвы.

Так что мы можем сделать в такой ситуации?

Поднять авиацию и найти все пригодные для посадки транспортника полосы. А транспортник не «шторх», ему еще взлетать надо. Для транспортника типа ПС-84, на котором отправили детей из пионерлагеря «Круглое» в Москву, полоса среди высоких деревьев длиной не менее 1300 метров. Такие полосы найти с воздуха легко. А дальше их можно привести в негодность бомбежкой или же блокировать с земли.

Я решительно поднялся и вышел из кабинета. Надо ехать к Баху и немедленно приступать к делу, тогда есть серьезный шанс вырвать профессора Фрайтага из лап большевиков, спасти его для рейха и германской науки!

На выходе я столкнулся со Штраухом.

— Хайль Гитлер! — приветствовал меня Штраух. — Что это вы делаете так поздно на аэродроме?

— Собирался лететь к себе, но начальство вытащило меня чуть ли не из самолета, — немедленно соврал я. — А вас что сюда занесло?

— Да есть одно дело, и я думаю, что вы могли бы мне помочь, — сообщил Штраух.

— Всегда готов вам помочь в вашей нелегкой работе, — улыбнулся я.

— Тут в руинах рабочие случайно обнаружили тело пилота, некоего обер — лейтенанта Баума. Вы знали его?

— Штраух, в моей бригаде есть собственная летная служба, — напомнил я. — Разумеется, не знал. А в чем, собственно, дело?

— Дело в том, что, по показаниям свидетелей, последним Баума видел офицер штаба генерала фон дем Баха гауптштурмфюрер Райхель, — сообщил Штраух, пристально глядя мне в глаза. — Более того, он даже вез его на своей машине на аэродром. Однако на аэродром он въехал без Баума. Поэтому мне хотелось бы поговорить с Райхелем. Где он сейчас?

— К сожалению, Райхель сегодня днем погиб в засаде лесных бандитов, — со скорбным вздохом сообщил я.

— Послушайте, Герлиак, — с едва заметным раздражени ем произнес Штраух. — Согласно полетного листа, самолет, на котором улетел Райхель, должен был пилотировать Баум. Вам это не кажется странным?

— Мне это кажется весьма странным, Штраух, — ответил я. — Баум не мог одновременно валяться в виде трупа в развалинах и пилотировать самолет с Райхелем.

— Вот именно, Герлиак, вот именно! — оживился Штраух. — Кто же в таком случае пилотировал самолет?

— По — моему, вам этот вопрос следует адресовать чинам Люфтваффе, отвечающим за работу аэродрома, — ответил я. — Извините, Штраух, но меня действительно ждет обергруппенфюрер фон дем Бах. Хайль Гитлер!

Штрауху ничего не оставалось, как посторониться. Я уселся в машину и приказал шоферу:

— В штаб полицайфюрера «Руссланд — Митте». Быстро!

Я изложил Баху все, что удалось мне узнать, а также содержание беседы со Штраухом.

— Чертовщина какая — то! — воскликнул Бах. — Уму непостижимо! А вы что думаете, Герлиак?

— Что думаю я, обергруппенфюрер, не так уж и важно, — ответил я. — А вот ход мыслей Штрауха мне очень не нравится.

— При чем тут ход его мыслей? — уставился на меня Бах.

— При том, обергруппенфюрер, что Штраух подозревает Райхеля в том, что он — русский шпион, — твердо заявил я.

Бах схватился за голову и буквально упал в кресло. Потерев виски ладонями, он поднял голову и спросил:

— Вы полагаете, что это серьезно?

— Я полагаю, что если Штраух начнет раскручивать эту версию, то сумеет подкрепить ее фактами, — с уверенностью в голосе ответил я. — И тогда нам придется нелегко. Вы помните, как Райхель появился в вашем аппарате?

— Он прибыл из Берлина, — ответил Бах и тут же спохватился. — Да… поезд, на котором он ехал, был пущен под откос партизанами. Райхель долго скрывался у надежного человека, пока не смог связаться с нами. Он здорово пострадал в катастрофе, мать родная не узнала бы!

Бах замолчал.

— Я полагаю, обергруппенфюрер, что Штраух даст свое объяснение этому факту, — высказал я мнение. — И боюсь, что нам будет трудно опровергнуть…

— Вы тоже считаете, что Райхель был русским шпионам? — резко перебил Бах.

— Я не считаю, а анализирую факты, — возразил я. — Райхеля я практически не знал, пока он не заявился на базу.

— Ладно! Предположим, что Райхель — русский шпион. Где он сейчас?

— Воспользовался нападением на колонну и скрылся. Он подсунул Штадле своего пилота, и сейчас одна надежда: что Штадле сумел противостоять внезапному захвату и обломки самолета лежат где — нибудь в лесу.

— А если не сумел, то самолет с профессором уже стоит возле партизанских землянок, — невесело продолжил мою мысль Бах.

Он вскочил и заходил по кабинету.

— Немыслимо, просто немыслимо! — повторял он. — Русский агент в моем штабе! И это в тот момент, когда рейхсфюрер назначил меня уполномоченным по борьбе с партизанами!

Я понял, что именно волнует Баха, и у меня отлегло от сердца.

— Вы уже занялись этим делом, набрали материал… У вас уже есть конкретные предложения?

— Да, обергруппенфюрер! — решительно заявил я. — Нам следует искать самолет. И чем скорее мы его найдем, тем больше вероятность, что мы сумеем сильно уменьшить масштабы бедствия… Если не в реальности, то хотя бы в глазах рейхсфюрера.

3 ноября 1942 года, Вайсрутения,

пять километров севернее Князь — озера, час ночи

— Что? Что случилось? — вздрогнул Коровин, сжимая твердую рубчатую рукоятку ТТ. Ощущение, что кто — то вошел в неглубокую землянку, мгновенно вырвало его из трясины сна.

— Это я, Федорцов, — последовал ответ. Вспыхнул огонек, неровное пламя коптилки осветило землянку, и Коровин увидел сидящего за колченогим столом Федорцова.

— Москва дала ответ, — сообщил Федорцов. — В ночь с третьего на четвертое будет самолет. Приказано отправить немца, документацию. И нам с тобой приказано лететь.

— Это зачем? — нахмурился Коровин.

— Москва разъяснений не дает, — невесело усмехнулся Федорцов. — Приказано сдать командование заместителю и лететь. Да, еще Сибирцева и Волкова приказано захватить.

— Будем надеяться, что для награждения вызывают, — проворчал Коровин и тут же спросил: — Слушай, у тебя самогонка есть?

— Найдем, — коротко отозвался Федорцов. — А зачем?

— Не спится мне, — вздохнул Коровин. — Немца правильного взяли, наконец удача! Отпраздновать надо! Жаль, Сибирцев не скоро до нас доберется. Зови Волкова!

— Да он спит, наверное, — возразил Федорцов.

— А ты разбуди, он в самолете выспится, — ответил Коровин. — Отпраздновать надо завершение операции, ради которой нас сюда прислали. Буди Волкова! Ведь не каждый день командир выпить предлагает.

— А я думал, ты не пьешь, — признался Федорцов.

— А я и не пью, — ответил Коровин. — Но иногда приходится… Знаешь, как Петр Первый говорил? Пьем не пьянства ради, а дабы не утратить навыка. Давай, выполняй!

Когда на поляне возле Князь — озера приземлился «шторх», Коровин испытал такое волнение, которое не испытывал никогда в жизни: сердце бешено заколотилось и казалось, что оно либо выскочит из груди, либо взорвется.

«Шторх» замер после пробежки, дверца со стороны пилота открылась, и оттуда выпрыгнул Волков, одетый в немецкий летный комбинезон.

— А я не верил, — признался Коровин, крепко обнимая его. — Не операция, а чистая авантюра.

— Сибирцева благодарите, — отозвался Волков. — Он все организовал. Я страху натерпелся на аэродроме, думал, что разоблачат. Только когда в воздух поднялись, успокоился немного.

— Привез профессора?

— Вон, сзади сидит. Весь полет тихо как мышь… — пояснил Волков. — А офицера я вырубил, чтобы он не догадался, что мы не в Минск летим.

Волков открыл дверцу, и тело Штадле мешком вывалилось на землю. Правая сторона его лица и мундир на плече были покрыты запекшейся кровью.

— Не дышит, — с досадой заметил Коровин, щупая пульс. — Перестарался ты, Волков!

— Да как же так! — растерялся Волков. — Я же его аккуратно… Черт! Это он головой об дверь приложился неудачно. Как же это я?

Коровин вытащил документы из кармана офицера, просмотрел.

— Вот так дела! Да это же подполковник Штадле, правая рука генерала фон дем Баха! — с досадой воскликнул Коровин. — Ценный был источник! Жаль, что ты его не довез. Ладно, профессор хоть живой?

— Да вон он, сзади сидит! Вылезай, профессор!

Коровин подошел к самолету и обратился по — немецки к испуганному Фрайтагу.

— Выходите, профессор! Вы взяты в плен разведывательной группой НКВД СССР. Я командир разведгруппы майор госбезопасности Коровин. Мое звание соответствует званию армейского полковника. Хоть вы и одеты в форму унтер — офицера СС, но мы знаем, что вы гражданское лицо и поэтому вам не грозит лагерь военнопленных. Хочу предупредить: от вашего благоразумия и готовности сотрудничать зависит ваша судьба. Вы интересуете нас как технический специалист. Вам нечего бояться. Выходите!

Фрайтаг неловко вылез из самолета, прижимая к груди кожаный чемоданчик.

— Господин полковник, в этом чемодане мои рабочие записи, смысл моей жизни, — сбивчиво заговорил он. — Прошу вас обращаться с ним очень бережно.

— Обещаю, что этот чемодан вы получите в целости и сохранности, когда прилетите в Москву, — заверил Коровин. — Федорцов, печать!

Чемодан тут же был опечатан сургучной печатью и передан Федорцову.

— Волков! — обратился Коровин к пилоту. — Идите обедайте и проследите, чтобы немца накормили. Федорцов, позови Таню, она немецкий хорошо знает, пусть с немцем поработает: если ему чего надо, так пусть скажет. Ну и вообще… а то, не ровен час, от страха помрет профессор. А этого мне очень не хотелось бы!

Через полчаса Федорцов появился с бутылкой самогона, двумя банками консервов, караваем хлеба под мышкой и заспанным Волковым.

— Ты, дорогой наш летчик, не обижайся, что я приказал тебя среди ночи поднять, — обратился Коровин к Волкову, разливая самогон по кружкам. — Не знаю, будет ли у нас еще возможность это дело отметить. Хочу вот что сказать… То, ради чего мы сюда пришли, то задание командования, ради которого мы таскались по лесам Белоруссии, убивали врагов и теряли товарищей, — сегодня мы его выполнили! Разумеется, задание окончательно будет выполнено, когда самолет с немцем приземлится на подмосковном аэродроме. Но для нас оно уже закончилось, теперь от нас ничего не зависит. Наверное, очень странно, что итог всех наших усилий — это насмерть перепуганный немец с кожаным чемоданчиком. Но такова наша работа. Товарищи! Выпьем за успешное завершение нашего задания! Мы его выполнили, мы сделали это!

От первого лица: Генрих Герлиак, 4 ноября 1942 года,

14 часов, Вайсрутения, Князь — озеро

Бах повел себя очень странно и категорически отверг мое предложение о привлечении люфтваффе к поиску посадочной полосы в районе Князь — озера.

— Герлиак, я не считаю целесообразным привлечение авиации, — категорически заявил он мне. — Как сформулировать им задачу? Бомбить все, что напоминает взлетную полосу? Вздор! Обходитесь своими силами, и чем меньше людей будут знать о том, чем вы занимаетесь, тем лучше. Ищите «шторх» со Штадле и Фрайтагом. Вот ваша задача, и больше ничем не занимайтесь.

Утром мы вышли в район Князь — озера и спустя два часа оказались на вырубке, которую партизаны использовали в качестве взлетно — посадочной полосы. Почти сразу обнаружили укрытый в кустах «шторх». Я осмотрел кабину и обнаружил следы крови на правой двери.

— Ищите свежую могилу! — приказал я. Через час Рудаков доложил, что в густом ельнике неподалеку обнаружено тело Штадле. Я связался по рации со штабом Баха и доложил о находке. Ответ не заставил себя долго ждать: Бах требовал подтвердить гибель самолета с пассажирами. Я снова вызвал Рудакова.

— Мне нужны два тела. Одно в форме офицера люфтваффе, второе в форме унтер — офицера СС. На базе, в комнате, которую занимал профессор, осталось много его личных вещей: отберите предметы, которые могут поместиться в карманы.

— С формой люфтваффе будут проблемы, — озабоченно сообщил Рудаков.

— Выполняйте приказ, штурмбаннфюрер, — сухо ответил я.

Форма нашлась у начальника летной службы бригады, а найти пару мертвых тел в лесах Вайсрутении не представляло проблемы.

— Самолет разбился, и трое находившихся на борту погибли, — разъяснил я ситуацию Рудакову. — Штадле должны опознать, остальных двоих — нет.

— Я понял, штандартенфюрер, — кивнул Рудаков.

Через полчаса на берегу озера прогремел взрыв. В воронке горели обломки «шторха» вместе с двумя трупами, метрах в десяти от воронки лежало тело Штадле.

— Ваш приказ выполнен, штандартенфюрер! — доложил Рудаков.

— Хорошо. Отправьте сообщение в штаб Баха: гибель самолета с пассажирами подтверждаю, тела будут доставлены в Минск.

В Минске нас встретил Штраух, которого Бах попросил заняться расследованием гибели Штадле и профессора Фрайтага.

— Тело Штадле практически не пострадало, — констатировал Штраух. — Остальные два трупа сильно обгорели, но по личным предметам, обнаруженным на одном из трупов, можно уверенно утверждать, что это профессор Фрайтаг. Но вот труп летчика… Никаких личных вещей! Откуда он взялся?

— Я полагаю, Штраух, что партизанам удалось ликвидировать пилота Баума и подсунуть вместо него своего летчика, — высказал предположение я. — С учетом того беспорядка, который царит на аэродроме, сей печальный факт лично у меня не вызывает удивления. Вспомните самолет, на котором летел бедняга Вахман: его заминировали средь бела дня! Поэтому лично я не удивляюсь тому, что партизаны чувствовали себя на минском аэродроме как дома.

— Увы, мне нелегко привлечь к ответственности офицеров люфтваффе, — печально отозвался Штраух.

— Я понимаю, — посочувствовал я. — В любом случае можете рассчитывать на мою поддержку.

— Вы и так уже сделали все, что могли, Герлиак, — заметил Штраух.

Он был прав, хотя и не знал, в чем именно.

Мой доклад Баху был короток. Баху явно понравилась мои расторопность и понимание ситуации.

— Мы выполнили свой долг с честью, — заключил Бах. — Гибель профессора является следствием того безобразного состояния дел с безопасностью, которое сложилось на минском аэродроме по вине люфтваффе. Я уже отправил рапорт рейхсфюреру. В любом случае, Герлиак, нам не в чем себя упрекнуть. А вот бедняге Гейбелю не позавидуешь!

— А что случилось со штандартенфюрером Гейбелем? — осведомился я.

— Так вы не в курсе? — удивился Бах. — Тот самый спец- груз, который вы отправили по железной дороге с базы… Его потеряли в Варшаве.

— Как?! — изумился я. — Как можно потерять несколько железнодорожных вагонов в глубоком тылу?

— Вот как раз сейчас начальник СД и полиции Варшавского дистрикта ищет ответ на этот вопрос, — ответил Бах. — Если он не найдет вагоны, то должен хотя бы найти убедительное объяснение, куда они могли деться. А это будет нелегко!

Да уж! Железнодорожные вагоны в Варшаве — это не «шторх» в лесах Вайсрутении!

* * *

Я прилетел на базу поздно ночью и сразу отправился в комнату Марты. Она спала. Я сел рядом с постелью и долго смотрел на ее прекрасное лицо: лицо молодой женщины, спящей спокойным сном. Спи, милая! Ничто не омрачит твой покой и покой нашего будущего ребенка — я сделаю для этого все!

Не откладывая в долгий ящик, я определил, что надо сделать в первую очередь: избавиться от Клембовского и Земелина. Уж слишком много они знали такого, что вызвало бы вопросы у Штрауха, а затем и у суда СС. Хватит им торчать на территории базы, где их видит так много народу. С глаз долой!

Я разбудил Лангена и приказал немедленно привести ко мне Клембовского и Земелина. Ланген спросонья долго таращился на меня, потом начал что — то объяснять. Я весь находился в своих мыслях, и потому до меня не сразу дошел смысл бессвязной речи Лангена: Клембовский исчез!

— Вы еще не проснулись, Ланген? — холодно осведомился я.

— Я проснулся, штандартенфюрер, — возразил Ланген.

— В таком случае вы сошли с ума, — заключил я. — Как человек может исчезнуть с секретного объекта, охраняемого не хуже, чем ставка фюрера?! Что за бред?!

— Это не бред, штандартенфюрер, — виновато ответил Ланген. — Это факт.

— Выкладывайте быстрее все, что знаете, пока я вас не пристрелил! — раздраженно посоветовал я.

Клембовского никто не видел уже вторые сутки. Первым забил тревогу Рудаков, когда Клембовский не только не явился на утреннее построение, но и не появился в штабе. Рудаков организовал прочесывание территории базы, но никаких следов Клембовского не обнаружил.

— У нас есть собаки! — с досадой воскликнул я. — Они, между прочим, способны идти по следу. Кому — нибудь это пришло в голову?!

Оказалось, что пришло. Разумеется, Рудакову. Собаке дали понюхать старую нижнюю рубаху Клембовского, и она взяла след. След, видимо, действительно был свежий: собака уверенно вывела к железнодорожному пакгаузу и там остановилась.

— Вчера или позавчера прибывал локомотив? — нетерпеливо перебил я Лангена.

— Да, вчера утром локомотив пригнал цистерну с дизтопливом и забрал порожнюю.

— Так, я начинаю понимать! — прервал я Лангена. — Я иду в комнату Клембовского, а вы приведите туда начальника караула по сектору В. Разумеется, того, который нес службу вчера.

Я осмотрел комнату Клембовского, но не нашел ничего интересного. Было бы странно, если бы он оставил мне прощальное письмо, но все — таки я надеялся, что найду что — нибудь. В принципе я нашел то, чего не должно было быть в комнате: зеленая сумка от армейского противогаза русского образца Коробка фильтра лежала в ней, а сам противогаз отсутствовал. Я вертел в руках сумку, когда в комнату ввалился Ланген и втолкнул туда смертельно перепуганного шарфюрера

— Хайль Гитлер! Шарфюрер Глобке по вашему приказанию прибыл, штандартенфюрер!

— Глобке, вы вчера возглавляли караул в секторе В? — спросил я.

— Да, штандартенфюрер!

— Что вы делали, когда прибыл локомотив с цистерной дизтоплива?

— Как положено… — растерянно ответил Глобке. — Уведомил дежурного, получил приказ на ввоз цистерны с дизтопливом и вывоз порожней цистерны. Номера цистерн, время вывоза — все записано…

— Вы осмотрели цистерну? — перебил его я.

— Да, штандартенфюрер! Вдруг она заминирована? Лично проверил, как предписано.

— А порожнюю? Порожнюю вы осмотрели?

— Но… такого приказа не было, — нерешительно ответил Глобке.

— То есть на ней мог кто — нибудь выехать за пределы базы?

— Нет, я видел, что никого не было. Там не больно то спрячешься, просто цистерна на платформе, человека сразу увидишь. И люк цистерны был закрыт.

— А внутри?

Глобке замялся.

— Штандартенфюрер! Порожняя цистерна заполнена остатками и парами дизтоплива, человек там сразу задохнется, — напомнил Ланген.

Я показал противогазную сумку.

— Он одел противогазную маску и конец трубки высунул наружу, под приоткрытый люк. Вот так!

Что теперь делать? Цистерна уже в Белостоке, но Клембовский наверняка сошел по дороге. Хорошо, господин Клембовский! Вы оказали мне большую услугу с сейфом, потому живите… пока. Уверен, что мы еще с вами встретимся! Не знаю почему, но жизнь все время сталкивает нас: видимо, мы из всех возможных дорог всегда выбираем одну и ту же.

Теперь надлежало заняться Земелиным. Уж этот, надеюсь, не сбежал!

— Глобке, свободны! Утром все, что мне рассказали, изложите в виде рапорта.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул Глобке и спешно убрался с моих глаз.

— Ланген! А где Земелин? — обратился я к адъютанту.

— Ждет у дежурного.

— Разбудите Рудакова и скажите, что на рассвете отправляем Земелина к партизанам. Пусть срочно подготовит для него одежду и документы. Земелина ко мне на инструктаж. Но не сейчас: сначала сварите мне кофе. Уснуть все равно не удастся, а дел много.

4 ноября 1942 года, около 6 часов утра, Москва,

Центральный аэродром на Ходынском поле

Мелкий снежок мело по взлетной полосе и свивало в маленькие смерчики возле двух легковых автомобилей, стоявших посреди бетонного поля. Коровин, Федорцов, Волков и Фрайтаг вышли из самолета. Из ближайшей машины вышел человек в форме капитана госбезопасности.

— Кто майор госбезопасности Коровин? — отрывисто спросил он.

— Я, — ответил Коровин.

— Капитан госбезопасности Шевцов, — представился офицер. — Мне поручено забрать немца.

— Вот он, — указал Коровин на Фрайтага.

— Идемте со мной, — обратился Шевцов к немцу. Тот с недоумением взглянул на Коровина.

— Вы поедете с этим офицером, — объяснил ему по- немецки Коровин. — Садитесь в машину.

Глядя в спину немецкому профессору, Коровин вспомнил Петерсона — Герлиака и довольно улыбнулся. «А ведь наш поединок выиграл все — таки я, господин полковник! А вы проиграли. Привет фюреру, герр Герлиак!»

Немец просеменил следом за Шевцовым, прижимая к груди свой драгоценный чемоданчик. Машина уехала, и тогда из второго автомобиля вышел еще один офицер.

— Старший майор госбезопасности Цветков, — представился он. — Товарищи офицеры, прошу вас сдать личное оружие. Надеюсь, вы отнесетесь к этому с пониманием.

Коровин, Федорцов и Волков беспрекословно отдали свои пистолеты.

— Отлично! Садитесь в машину, — предложил Цветков. — Надеюсь, вы разместитесь на заднем сиденье. Извините за неудобство.

Автомобиль быстро промчался по Ленинградскому шоссе, улице Горького и свернул к площади Революции. С правой стороны промелькнули стены и башни Кремля, серая громада гостиницы Москва. Машина выехала на площадь Дзержинского, где на высоком постаменте стыл в холодном ноябрьском воздухе бронзовый основательЧК.

Машина остановилась возле одного из подъездов. Цветков провел своих пассажиров внутрь здания и развел по кабинетам.

— Сейчас с вами побеседуют, и вы отправитесь на отдых, — ободряюще улыбнулся он Коровину, открывая дверь кабинета. Коровин вошел и огляделся. Обычный кабинет: книжный шкаф, массивный сейф, письменный стол с зеленым сукном, потертый кожаный диван и несколько стульев. Коровин сел на диван и хотел закурить, но не успел: дверь открылась, и в кабинет вошел сержант госбезопасности в сопровождении двух бойцов с винтовками.

— Гражданин Коровин? — сухо осведомился сержант. Получив утвердительный ответ, он равнодушно сообщил:

— Вы арестованы. Сдайте оружие, документы, награды и ремень.

— Оружие уже забрали, сержант, — ответил Коровин, аккуратно выкладывая все остальное на стол. Сержант обыскал его и, убедившись, что ничего недозволенного не осталось, приказал:

— Следуйте за мной! И без глупостей: оружие применяем без предупреждения.

Коровин заложил руки за спину и направился следом за сержантом. Он уже проходил через это и без всякого удивления подумал: «Снова то же самое. Почему? Стоило ли выживать в немецком тылу, чтобы снова оказаться в подвале внутренней тюрьмы на Лубянке?»

В глубине души он был к этому готов: он догадывался, что смерть Цанавы ему не простят. Коровин вспомнил следователя Херувимова. Впрочем, того уже нет, но можно не сомневаться, что Следственная часть не испытывает недостатка в херувимовых.

И Коровин вдруг остро пожалел, что тогда возле озера Круглое его не накрыло минами вместе с Цанавой.

Глава 15

От первого лица: Генрих Герлиак, 5 ноября 1942 года,

5 часов утра, Вайсрутения, база-500

Рудаков ничего не понимал.

— Почему такая срочность? — с досадой спросил он. — Мы мало работали с Земелиным. Я могу сделать ему документы, снабдить оружием, деньгами, одеждой…

— Вот и займись этим! — прервал его я. — Подготовь все, дай ему явки в Минске и Ганцевичах. В партизанский район Земелин будет выдвигаться через Минск. Чем раньше он начнет искать отряд Коровина, тем лучше. Ему поверят!

Рудаков пожал плечами.

— Если это приказ… Разрешите выполнять?

В голову мне закралось сомнение: а не развожу ли я панику на голом месте? Земелин рассказал о Сибирцеве только мне. Почему он должен рассказать о нем еще кому — то? Ведь с Земелиным работаю лично я. Штраух не посмеет держать у себя моего агента, даже если он вдруг и попадет в руки СД. Вахмана нет, от его досье на меня ничего не осталось, а рапорт сгорел вместе с ним в самолете.

Вдруг что — то остро сдавило мне грудь, стало нечем дышать. Впрочем, буквально через минуту отпустило.

— Тебе плохо? — обеспокоенно спросил Рудаков.

— Все нормально, выполняй приказ, — выдохнул я. — Даю тебе два часа.

Можно не верить в предчувствия, но в тот самый момент, когда Герлиака постиг внезапный и непонятный приступ, в Берлине, в своем кабинете на Принц — Альбертштрассе начальник IV управления РСХА СС-группенфюрер Мюллер открыл папку с материалами по делу Герлиака Генриха, СС-штандартенфюрера, командира бригады СС особого назначения «Люблин-500».

Папку принес заместитель Мюллера СС-оберштурмбаннфюрер Гуппенкотен, возглавлявший отдел IVE. После того как Панцигер дал отрицательное заключение по контактам Герлиака с антифашистами, Мюллер передал дело на Герлиака лично Гуппенкотену: только после заключения Гуппенкотена Мюллер мог при необходимости доложить начальству, что по результатам всесторонней проверки Герлиак оказался чист, как стеклышко.

Отдел Гуппенкотена выполнял чисто контрразведывательные функции, и поручение разобраться с рапортом Вахмана на Герлиака Мюллер дал именно Гуппенкотену совсем неслучайно. Во — первых, Гуппенкотен был старым соратником Мюллера, с которым они начинали карьеру в баварской полиции и которого Мюллер в числе опытных и преданных ему профессионалов взял с собой в Берлин: Мюллер был уверен, что расследование Гуппенкотен проведет профессионально и скрытно. Во — вторых, Мюллер не верил, что Герлиак может примкнуть к антифашистам, а вот вербовка во время заграничной командировки могла быть вполне реальным вариантом. Но связь Герлиака с антигитлеровскими силами, — от «Черного фронта» Отто Штрассера до «Красного фронта» коммунистов, — Мюллер считал совершенно невозможным, поскольку для работы в антифашистском подполье в период убедительных побед гения фюрера нужно было либо быть идиотом, либо убежденным антифашистом. Герлиак не был ни тем, ни другим, и Мюллер был в этом уверен: в госпитале после Демянска психиатр засвидетельствовал полное психическое здоровье Герлиака и справка лежала в деле. Что касается антифашистских убеждений, то в деле лежал донос от руководителя парторганизации, принимавшей Герлиака в НСДАП: партийный функционер обвинял Герлиака в полном отсутствии каких — либо политических убеждений. Последнее внушало искреннюю симпатию Мюллера к Герлиаку: и на самого шефа гестапо партийные бонзы писали доносы, упирая на то, что Мюллер всегда был убежденным баварским националистом. Партийные бонзы просто бесились из — за того, что Мюллер парадоксальным образом, вопреки всяким правилам, стал членом СС гораздо раньше, чем членом НСДАП.

Кроме того, Мюллер симпатизировал Герлиаку как коллеге по службе в баварской полиции и как брату своего фронтового друга. Короче, причин для симпатий было много, и именно поэтому Мюллер не положил полуобгоревший листок, найденный под трупом Вахмана, под сукно, а поручил провести предварительное расследование. Он был профессионалом. А профессонал обязан руководствоваться фактами, а не симпатиями или слухами.

— В этом клочке обгоревшей бумаги выражается мнение, что Герлиак «совершал ряд действий, внушающих серьезное сомнение в его преданности рейху и фюреру». Впечатление такое, что этим рапортом на имя начальника РСХА Вахман собирался инициировать расследование против Герлиака. Но нет никаких конкретных обвинений. На что рассчитывал Вахман?

— Скорее всего, он собирался изложить эти обвинения при личном докладе. Надо полагать, он имел на Герлиака досье, где эти факты имелись, — ответил Гуппенкотен. — Я запросил начальника СД и полиции Минска оберштурм- баннфюрера Штрауха по этому поводу, но тот ответил, что Вахман не передавал ему никаких материалов. Кроме того, Штраух не знает, кто именно вызвал Вахмана в Берлин.

— Это неудивительно, — заметил Мюллер. — Подразделение СД, в котором служил Вахман, находится в оперативном подчинении полицайфюрера «Руссланд — Митте». Вы запрашивали штаб фон дем Баха?

— Запрашивал, — кивнул Гуппенкотен. — Там написано, что командировка Вахману оформлена на основании телефонограммы из Берлина. Но телефонограммы в штабе Баха нет, поскольку она поступила из штаба начальника СД и полиции Вайсрутении. А вот что действительно загадка: в указанном штабе тоже нет ни малейших следов телефонограммы о вызове гауптштурмфюрера Вахмана в Берлин.

— Не мог же Вахман сам себе выписать командировку! — раздраженно воскликнул Мюллер. — Куда он должен был прибыть в Берлине?

— К начальнику РСХА, — ответил Гуппенкотен.

— Эти функции рейхсфюрер после гибели Гейдриха возложил на себя, но я сомневаюсь, что такое распоряжение исходило лично от рейхсфюрера, — заметил Мюллер. — Может, оно исходило от СС-группенфюрера Кальтенбрун- нера? Ведь именно Кальтенбруннер осуществляет общее руководство айнзатцгруппами на Востоке. Хоть это руководство и носит символический характер, но…

— Я запрашивал штаб Кальтенбруннера, но получил ответ, что о вызове Вахмана, как и вообще о существовании такого гауптштурмфюрера, в штабе ничего неизвестно. И посоветовали обратиться непосредственно в управления РСХА: начальники управлений вполне могли инициировать запрос от имени начальника РСХА.

— Я начальник управления РСХА, и ничего об этом не знаю, хотя гестапо знает все. Чушь какая — то! — раздраженно прокомментировал Мюллер.

— Это не чушь, группенфюрер, это ключ, — ответил Гуппенкотен.

— Выражайся яснее! — потребовал Мюллер.

— Штраух, едва речь зашла о Герлиаке, тут же сказал, что по поводу Герлиака проводилось расследование судом СС. Я обратился в суд СС, поговорил с судьей Шарфе и выяснил любопытную вещь. Суд СС действительно проводил расследование по рапорту Герлиака на командира зон- деркоманды гауптштурмфюрера Гилле. Герлиак обвинил Гилле в превышении служебных полномочий и действиях, несовместимых с честью офицера СС. Однако позже кто — то, видимо начальники Гилле, надоумил его написать рапорт на Герлиака, что тот якобы вмешивался в проведение акций зондеркомандой и чинил всяческие препятствия. Судья Шарфе провел расследование, и обвинения в адрес Герлиака оказались, мягко говоря, притянутыми за уши. А вот обвинения в адрес Гилле подтвердились. Но тут, по словам Шарфе, сложилась ситуация, грозившая парализовать деятельность служб и подразделений СД в Вайсрутении: Гилле взяли под защиту начальник СД и полиции Остланда обергруппенфюрер Еккельн, начальник айнзатцгруппы А оберфюрер Пифрадер и подчиненный им вышеупомянутый начальник СД и полиции Минска оберштурмбаннфюрер Штраух. Однако Герлиака решительно поддержал его непосредственный начальник полицайфюрер «Руссланд — Митте» обергруппенфюрер фон дем Бах. Чтобы предотвратить склоку среди высших руководителей СС, СД и полиции на Востоке, судья Шарфе, с одобрения рейхсфюрера, закрыл дело.

— И что из этого следует? Вывод? — потребовал Мюллер.

— Вывод прост: кому — то из наших начальников в Берлине нужна голова Герлиака.

Мюллер побарабанил пальцами по обложке дела и спросил в упор:

— Кальтенбруннер? Олендорф? Шелленберг? Или кто- то повыше? Хм… Чем же Герлиак мог этому «кому — то» насолить?

— Обычно больше всего не любят тех, кто слишком много знает, — многозначительно заметил Гуппенкотен. — Герлиак работает в СД давно, а в полиции — и того дольше. До того, как он возглавил боевое спецподразделение СД, он долгое время работал под личным руководством Гейдриха. Познание усугубляет скорбь!

— Надеюсь, ты не написал такой вывод в этом деле? — похлопал рукой по папке Мюллер.

— Хотелось бы, но не так поймут, — улыбнулся Гуппенкотен. — А написал я, что оснований для поддержания обвинений, высказанных в рапорте гауптштурмфюрера Вахмана в ацрес своего командира штандартенфюрера Герлиака не обнаружено. В связи с чем, а также в связи с гибелью обвинителя дело рекомендуется закрыть.

Панцигер ранее написал примерно то же самое, так что дело можно было смело закрывать.

— Хорошо! — подытожил Мюллер, бегло пролистав дело и убедившись, что все нужные бумаги аккуратно подшиты. Он закрыл папку и написал на обложке красным карандашом резолюцию: «Дело закрыть. Передать в архив. Хранить до особого распоряжения».

Рудаков выполнил мое указание четко: через два часа было готово снаряжение и документы для Земелина.

— Мы его плохо подготовили, — счел необходимым высказаться Рудаков.

— Чем больше он проторчит здесь, тем меньше у него шансов на успешное возвращение, — раздраженно отозвался я. — Его не надо внедрять: он пользуется абсолютным доверием Федорцова и Коровина. Единственное, что ему придется объяснить: где он болтался все это время. Летом он просто сказал бы, что ночевал в лесу. А сейчас, глубокой осенью, такой номер не пройдет. Вот почему надо торопиться, каждый день дорог!

— Логично! — согласился Рудаков.

— Сажай Земелина в мою машину, за рулем должен быть Махер. Все!

Рудаков ушел, я достал из стола флягу с коньяком и свой драгоценный сувенир, память о прежних временах: бесшумный пистолет уникальной конструкции. Он был снабжен винтовочным затвором и магазином в рукоятке на восемь патронов «Веблей» английского производства. Выдвинутый назад затвор компенсировал вес массивного глушителя и прекрасно лежал в руке. Винтовочный затвор и отсутствие автоматики обеспечивали готовность к бою и полную бесшумность выстрела- при нажатии на спусковой крючок раздавался лишь еле слышный щелчок бойка. Я передернул рукоятку затвора: пистолет готов к бою. Я одел на плечо под китель специальную кобуру, разместил там пистолет и проверил, как он извлекается. Все нормально: надо только расстегнуть три верхние пуговицы кителя. Я глотнул коньяка из фляги и вышел во двор, где меня уже ждал мой автомобиль с прогретым двигателем.

— Я высажу вас возле моста, дальше пойдете пешком. Доберешься до Порозова, найдешь связного. Дом под красной крышей, увидишь сразу. Хозяина зовут Тимофей Лукич. Человек надежный, через него несколько групп окруженцев прошло, так что у партизан на полном доверии. Скажешь, что от дяди Василя из Бреста, он и впустит. Снабдит тебя документами для проезда по железной дороге, переправит в Волковыск. Оттуда доберешься поездом до Минска. По командировочному листу отправишься из Минска в Барановичи. А там уйдешь в лес. Твоя цель: найти отряд Коровина. Будут проверять, где был, то ссылайся на Тимофея Лукича: дескать нашли в лесу партизаны и привели к нему.

— А поверят? — усомнился Земелин. — Начнут ловить на мелочах… Федорцов это дело любит!

— Ловить могут, а вот проверить не смогут, — возразил я. — Все замыкай на Тимофея Лукича: он любую проверку выдержит.

Махер остановился возле поворота к мостика через небольшую речушку, впадающую в крохотное озеро. Уже рассвело и вокруг были хорошо видны детали пейзажа, невзирая на утренний туман.

Мы с Земелиным вышли из машины и пешком дошли до мостика.

— Если задержат полицейские, то требуй, чтобы доставили в СД, а там просто назовешь мое имя «Герлиак». Вот и все. Удачи!

Я крепко пожал руку Земелину, и тот пошел по мостику в сторону Порозово. Меня вдруг пронзило чувство сожаления: нет, не потому, что предстояло умереть человеку, а потому, что мне предстояло потерять перспективного агента, действительно способного внедриться в разведгруппу НКВД.

Но он знает о Сибирцеве — Райхеле, и уже поэтому его опасно оставлять в живых.

Я достал свой бесшумный пистолет и негромко позвал:

— Земелин!

Он остановился и обернулся. Наверное, он ждал последнего отеческого напутствия… или теплых слов… Он остановился и обернулся. И я с десяти метров, словно в тире, влепил Земелину пулю точно в лоб. Механизм сработал безукоризненно: я услышал лишь негромкий хлопок. Земелин покачнулся, перевалился через жалобно скрипнувшие поручни моста и с громким всплеском ушел под воду.

Я спрятал пистолет и проводил взглядом его медленно уплывавшее тело. Жаль, что пришлось пожертвовать отличным агентом ради гарантий безопасности. И тут меня словно ударило!

Я вдруг понял, кто и почему охотится на меня. Секретные акции в рамках операции «Марьяж» я выполнял по приказам Гейдриха. Но все это не могло не затрагивать интересов других высокопоставленных лиц, в том числе более высокопоставленных, чем был сам Гейдрих. И вот однажды такое лицо решило, что Генрих Герлиак слишком много знает и тем представляет реальную угрозу для этого лица. А что же я такого знаю? Бессмысленный вопрос: воскресни сейчас Земелин, так он тоже не смог бы ответить на вопрос, почему я его застрелил.

Одно ясно: дело не в тупых фанатиках, слепо выполняющих приказ покойного хозяина, и не в беспринципных карьеристах вроде Вахмана, дело в неком высокопоставленном деятеле рейха, которому плохо спится ночами при одной мысли о том, что Генрих Герлиак знает НЕЧТО, что может утопить этого деятеля с головой.

Хотел бы я знать, что же я ТАКОГО знаю!

5 ноября 1942 года, 5 часов утра, Москва,

площадь Дзержинского, здание НКВД

На этот раз с Коровиным обращались весьма корректно. Следователь Владимирский не кричал и не разоблачал. Он скрупулезно выяснял анкетные данные Коровина для заполнения документа в дело, послужной список и прочие детали. Заполнив анкету, Владимирский отложил ее в сторону и удовлетворенно сказал:

— Ну вот! Теперь можно переходить к чистосердечному признанию!

Ну вот, началось!

— Признанию в чем? — осведомился Коровин.

— Понятно, — вздохнул Владимирский. — Каяться не желаете… А ведь не первый раз под следствием, могли бы и понимать, что к чему!

— Мой предыдущий следователь не успел разъяснить мне, «что к чему»: его расстреляли как врага народа! — не удержался Коровин.

Владимирскому не понравилась ассоциация; он поиграл желваками, минуты две перебирал бумаги и лишь затем продолжил:

— Вы зря ерничаете и ершитесь, Коровин! Ведь мы все знаем! Вы провалили ответственное задание руководства и, пытаясь спасти жизнь, пошли на сотрудничество с немецкой контрразведкой. Докладывая в Центр о якобы успешных действиях, вы в то же время, стремясь выслужиться перед своими немецкими хозяевами, предательски завлекли в расставленную немецким СД ловушку старшего майора госбезопасности Цанаву и капитана госбезопасности Торопца. Вы обрекли на смерть доверившихся вам товарищей, и сейчас я, давая вам возможность для искреннего раскаяния, хочу выяснить лишь одно: действительно погибли Цанава и Торопец или томятся по вашей вине в фашистских застенках.

Вот как! В такой ситуации говорить бессмысленно.

— Мне нечего добавить к тому, что я сообщал в своих донесениях Центру, — сухо ответил Коровин. — Я привез в Москву немецкого специалиста, который знает, что делали на секретном немецком объекте. Вот это и есть главное! Работайте с ним. Если и он не оправдал надежд руководства, тогда мне тем более нечего добавить.

Владимирский нахмурился и встал из — за стола, потирая костяшки пальцев. «А здоровый мужик! — отметил про себя Коровин. — Сейчас будет бить».

5 ноября 1942 года, Подмосковье, пять километров

к востоку от Балашихи, спецобъект НКВД

Профессор Фрайтаг, о котором вспомнил Коровин, в то же самое время сидел на подмосковной даче, в компании двух русских ученых и двух офицеров госбезопасности. Ученые чувствовали себя неуютно: им, как всегда в таких случаях, никто не удосужился сообщить, чего ради их внезапно выдернули с работы и привезли на затерянную в подмосковных лесах и окруженную высоким забором с колючей проволокой дачу молчаливые и неприветливые сотрудники НКВД.

Руководил этим странным собранием майор госбезопасности Терентьев, а присутствовавшего здесь лейтенанта госбезопасности Матвеева он захватил в качестве переводчика. Для Матвеева свалившийся внезапно на его голову Терентьев был полной неожиданностью, и поэтому он тоже чувствовал себя неуютно. Неуютнее всего себя чувствовал, естественно, профессор Фрайтаг, но его чувства волновали Терентьева гораздо меньше, чем чувства всех остальных присутствующих. Честно говоря, чувства русских ученых и лейтенанта госбезопасности Терентьева тоже не волновали. В общем из всех присутствующих только майор госбезопасности Терентьев был спокоен как айсберг перед столкновением с «Титаником».

— Матвеев, переведите немцу, — приказал Терентьев. — Те показания, которые он дал относительно работ, проводившихся под его руководством на секретном объекте в Белоруссии, изучили наши ведущие специалисты в области радиотехники, присутствующие здесь. У них возник целый ряд вопросов, на которые они сейчас должны получить исчерпывающие ответы. Подчеркните, что от искренности его показаний зависит его дальнейшая судьба.

Матвеев перевел, и настороженно слушавший его Фрайтаг радостно закивал головой и разразился длинной сбивчивой речью, которую Терентьев прервал решительным жестом, и вопросительно посмотрел на Матвеева.

— Он вполне осознает и готов к сотрудничеству, — сообщил Матвеев.

— Отлично! Профессор Остроумов, начинайте!

Профессор торопливо выложил перед собой листок с

вопросами, бегло пробежал его взглядом, поправил очки и приступил.

— Уважаемый коллега!

Остроумов на мгновение запнулся и метнул настороженный взгляд в сторону Терентьева. Но тот хранил величавое молчание, и Остроумов продолжил:

— Коллега! Вы указываете, что в Белоруссии, в районе между Брестом и Волковыском, была смонтирована уникальная станция радиообнаружения. Вы указали, что станция является развитием самых мощных станций радиообнаружения из имеющихся на вооружении германской противовоздушной обороны, типа «Маммут». Мы признаем, что если станция имеет характеристики, указанные вами, то она действительно уникальна. Но хотелось бы выяснить вот что: станции типа «Маммут», послужившие прототипом вашей станции, предназначены для дальнего обнаружения самолетов. Но район, где была смонтирована ваша уникальная станция, находится за пределами районов, являющихся целями как для британских, так и советских бомбардировщиков. Для чего она была там смонтирована?

Прежде чем перейти к ответам Фрайтага, необходимо дать краткую зарисовку состояния средств радиолокации на начало 40–х годов.

Справка: развитие радиолокации

13 декабря 1939 года немецкий крейсер «Граф Шпее» после боя с превосходящими силами британских кораблей был вынужден войти в нейтральный уругвайский порт Монтевидео. По истечении 72 часов крейсеру и его экипажу угрожало неизбежное интернирование, поэтому командир крейсера Лангсдорф вывел его за пределы территориальных вод и затопил. Тем не менее британский военно — морской атташе за время короткой стоянки крейсера успел сделать несколько фотографий корабля, которые немедленно отправил в Адмиралтейство. Фотографии оказались бесценны для англичан: экипаж «Графа Шпее» забыл зачехлить антенну радиолокатора, ясно видимую на фотографиях, присланных атташе.

Обследовавшие останки «Графа Шпее» британские специалисты установили, что это была стрельбовая РЛС «Зеетакт» (Seetakt), которая работала на волне длиной всего 80 сантиметров. «Зеетакт», одна из первых РЛС сантиметрового диапазона, обладала исключительной точностью на дальности более 15 километров. Британские специалисты оказались неприятно поражены тем фактом, что британская промышленность к этому времени не создала ничего подобного. Именно «Зеетакт» позволила «Графу Шпее» своевременно обнаружить три британских крейсера и эффективно вести с ними неравный бой, пока РЛС не была выведена из строя удачным попаданием снаряда.

13 декабря 1939 года можно считать первым случаем использования РЛС в боевых условиях.

Британцы немедленно начали разработку морской РЛС, сравнимой с «Зеетакт», и начали изучать возможности ее нейтрализации соответствующими методами электронного противодействия. Ошибочно считают, что РЛС была британским изобретением, возможно потому, что британцы первыми начали ее систематическое использование для задач ПВО. Однако в действительности исследования велись параллельно также в Германии, Италии, Франции, Соединенных Штатах и СССР.

Что касается базовых принципов РЛС, то они были сформулированы уже достаточно давно и потому общеизвестны. Еще 1888 году немецкий физик Генрих Герц доказал, что электромагнитные волны ведут себя подобно лучам света, то есть могут быть собраны в один луч и отражаться от металлической поверхности, давая ответный сигнал.

В 1904 году инженер из Дюссельдорфа Хулсмайер подал заявку на патент «радиофонического измерительного аппарата», который состоял из расположенных рядом передатчика и приемника, объединенных таким образом, что волны, излучаемые передатчиком, запускали приемник, если они отражались от металлического объекта. Этот аппарат Хулсмайер назвал телемобилскопом, и он был способен принимать отраженные электромагнитные волны от металлических объектов на расстоянии нескольких сотен метров. Хулсмайер опередил время: никто из потенциально заинтересованных сторон, в первую очередь судоходных компаний, не проявил ни малейшего интереса к изобретению, ну, а авиация в то время была в более чем зачаточном состоянии… Однако, несмотря на успех продемонстрированного в Роттердаме эксперимента, крупные судоходные компании не проявили ни малейшего интереса к аппарату Хулсмайера.

Следующий шаг был сделан в 1922 году, когда изобретатель радио Маркони, во время проводившейся Институтом американских радиоинженеров конференции, разъяснил практическую ценность использования радиоволн для навигации на море. Он рассказал о гипотетическом аппарате, способном излучать электромагнитный луч в определенном направлении, который при встрече с металлическим объектом, вроде корабля, отражался бы назад.

Маркони не любил голословных утверждений и в 1933 году продемонстрировал представителям итальянского военного командования «интерференцию» при приеме сигналов, возникавшую при проезде автомобиля рядом с радиолучом радиостанции, связывавшей Рим и Кастенгандолфо и работавшей на длине волны 90 сантиметров.

После этого Маркони получил предложение на продолжение исследований, одобренное Министерством войны Италии в 1935 году: речь шла о постройке Радио- детекторного телеметра (RDT). Из трех итальянских родов войск только военно — морской флот был наиболее заинтересован и лучше всего оснащен оборудованием для исследований и разработок в области электроники. Поэтому научно — исследовательские работы велись под руководством профессора Тиберио в Институте «Mariteleradar» в сотрудничестве с Военно — морской академией Ливорно.

Однако новое с трудом пробивает себе дорогу: не хватало многого, в первую очередь финансирования и квалифицированных кадров. Но вечно заблуждаться невозможно: реальность никогда не упускает случая жестоко напомнить о себе.

В 1941 году в ходе сражения с британской военно — морской эскадрой у мыса Матапан итальянские ВМС потеряли три крейсера, два эскадренных миноносца и 2 300 моряков. У высшего руководства итальянских ВМС, Супермарины, сложилось впечатление, что в ходе сражения британцы использовали специальное радиооборудование для маневрирования и стрельбы. Подозрение подтвердилось перехватом кодированных радиограмм от командующего британской военно — морской эскадрой адмирала Каннингхема. Суперма- рина немедленно добилась выделения значительных средств на завершения работ по РЛС Gufo, которая находилась в стадии экспериментальной разработки в Ливорно.

Весьма важный вклад в разработку РЛС был сделан в 1924 году американскими физиками Грегори Брейтом и Мерле Туве. Они зондировали радиоимпульсами атмосферу для определения высоты слоя ионизированного газа, который окружает Землю. Измеряя время задержки отраженного от газового слоя импульса и его возвращения к Земле, они обнаружили, что ионизированный газовый слой находится на высоте примерно 110 километров. С другой стороны, вспоминая теорию «полой Земли» (о которой пойдет речь дальше), этот опыт можно было бы расценить как экспериментальное подтверждение идей Бендера.

В Соединенных Штатах исследования по РЛС велись в Управлении Signal Corps Министерства обороны и в исследовательской лаборатории ВМС, работавших независимо. В 1936 году исследовательская лаборатория ВМС разработала опытный образец РЛС, которая работала на частоте 200 МГц. Первая серия этих систем под торговой маркой СХАМ в 1941 году была установлена на кораблях основных соединений ВМС. В 1939–1941 годах Signal Corps разработало РЛС большой дальности под обозначением SCR- 270. Одна из таких систем принимала участие в отражении атаки японцев на Перл — Харбор утром 7 декабря 1941 года. Однако, хотя оператор РЛС и получил ответные сигналы от приближающихся самолетов, никто не привел корабли, стоявшие в порту, в боевую готовность.

В СССР работы по практическому радиобнаружению самолетов начались осенью 1933 года, в Ленинграде, в Центральной радиолаборатории (ЦРЛ). Толчком к этому послужило мнение руководства РККА о том, что существующие звукоулавливатели и теплоулавливатели не обладали необходимой дальностью обнаружения высоколетящих и скоростных воздушных целей. В сентябре 1934 года Управление противовоздушной обороны РККА обратилось к известному ученому, академику Иоффе с предложением развернуть в ЛФТИ исследования по радиообнаружению самолетов. В 1935 году начатые в ЦРЛ исследования были продолжены в Горьком, в Центральной Военно — индустриальной радиолаборатории (ЦВИРЛ), где уже в 1936 году была создана экспериментальная установка «Енот», обнаруживавшая самолеты на дальности до 11 километров. Работы в области радиообнаружения самолетов шли также в Ленинградском электрофизическом институте (ЛЭФИ). Осенью 1935 года ЛЭФИ был объединен с Радиоэкспериментальным институтом (РЭИ) и преобразован в Научно — исследовательский институт № 9 (НИИ-9) Народного комиссариата тяжелой промышленности, что означало усиление внимания советского правительства к исследованиям в области радиолокации.

Череда исследований быстро привела к практическому воплощению: в 1936 году по заказу Главного артиллерийского управления (ГАУ) РККА в НИИ-9 был создан зенитный радиоискатель «Буря» с дальностью обнаружения самолетов до 11 километров, а в конце 1938 года появились радиоискатели Б-2 и Б-3 с дальностью обнаружения самолетов до 20 километров. Следующий экспериментальный радиоискатель «Мимас» обнаруживал бомбардировщик СБ на дальности до 30–35 километров с точностью определения угловых координат до 0,6° и надежностью обнаружения цели до 100 %, а к 1940 году специалистами Украинского физико — технического института (УФТИ) была создана РЛС «Зенит», послужившая прототипом для созданной уже в годы войны РЛС «Рубин».

Интенсивные исследования завершились тем, что в сентябре 1939 года приказом Народного комиссара обороны была принята на вооружение войск ПВО система «Ревень» (разработанная на базе аппаратуры «Рапид» ЛЭФИ, испытанной еще в 1934 г.) под названием РУС-1 (радиоулавливатель самолетов). В комплект системы входили: передающая и две приемные станции, смонтированные на автомашинах. Располагались автомашины на местности так, что передающая находилась в центре линии между приемными станциями на расстоянии 30–40 километров от каждой приемной станции (на одной прямой).

Передающая станция создавала в стороны приемных направленное излучение в виде завесы («забора»), при пересечении которой самолеты обнаруживались приемными станциями по биениям прямого и отраженного сигналов, регистрировавшихся на бумажной ленте записывающего прибора — ондулятора. Таким образом, система предназначалась исключительно для охраны границы и фиксировала факт пролета самолетом контролируемой зоны.

До начала Великой Отечественной войны радиозавод выпустил 45 комплектов системы РУС-1, которые в период войны работали в системе ПВО Дальнего Востока и в Закавказье. Дальнейшее производство систем было прекращено, так как на вооружение постов ВНОС (Воздушного наблюдения, оповещения и связи) начали поступать радиолокационные станции дальнего обнаружения РУС-2, обладавшие более высокими тактико — техническими данными и возможностями.

В том же, 1939 году Научно — испытательный институт связи и особой техники (НИИСТ) РККА провел полигонные испытания РЛС «Редут» (совместная разработка с ЛФТИ), подтвердившие возможность обнаружения воздушных целей, летящих на высоте 7,5 километров на дальности до 100 километров. В состав каждой станции входили: передатчик мощностью 50 кВт, с длиной волны 4 метра, смонтированный внутри фургона, вращающегося на шасси автомашины; приемная аппаратура в таком же вращающемся фургоне на автомашине с отметчиком и светящейся разверткой на экране ЭЛТ, рассчитанной на дальность обнаружения до 100 километров; две антенны типа «волновой канал», жестко укрепленные на каждом фургоне с синхронным вращением. В антенне имелось пять директоров, один активный вибратор и один рефлектор; агрегат питания мощностью 30–40 кВт. смонтированный на автомашине ГАЗ-ЗА (третья автомашина станции). Станция использовалась в войне 1939–1940 ю- дов с Финляндией и получила высокую оценку.

Приказом Наркома обороны от 26 июля 1940 года станция «Редут» была принята на вооружение войск ПВО под названием РУС-2.

Постановление Комитета обороны при СНК СССР от 27 декабря 1939 года обязало НИИ радиопромышленности изготовить до 1 января 1941 года опытную партию (10 комплектов) РЛС РУС-2. НИИ это задание выполнил в марте — июне 1941 года и по ходу работ устранил выявленные в станциях производственные дефекты, создав условия для серийного выпуска станций на ближайший период.

В развитии отечественной радиолокационной техники РЛС РУС-2, по сравнению с системой РУС-1, была значительным шагом вперед, так как позволяла не только обнаруживать самолеты противника на больших расстояниях и практически на всех высотах, но и непрерывно определять их дальность, азимут и скорость полета. Кроме того, при круговом синхронном вращении обеих антенн станция РУС-2 обнаруживала как одиночные самолеты, так и группы, находившиеся в воздухе на разных азимутах и дальностях, в пределах своей зоны действия, и следила с перерывами по времени (один оборот антенны) за их перемещениями. Таким образом, с помощью станции РУС-2 командование ПВО могло наблюдать за динамикой воздушной обстановки в зоне радиусом до 100 км, определять силы воздушного противника и даже его намерения, подсчитывая, куда и сколько в данное время направляется самолетов.

Получая данные о воздушной обстановке от нескольких станций РУС-2, находящихся в оперативно — тактическом взаимодействии, и нанося их донесения на карту — планшет, командование ПВО района (зоны) имело возможность непрерывно и достоверно следить за действиями воздушного противника и наиболее целесообразно планировать и использовать свои средства и силы в борьбе с врагом.

В первых числах июля 1941 года двухантенный вариант РЛС РУС-2 был дислоцирован в район Лужской губы неподалеку от деревни Логи. Она придавалась оперативной группе Краснознаменного Балтийского флота, со штабом которой связь осуществлялась по телефонной линии. Затем станцию перебазировали в деревню Большие Ижоры. Станция эффективно осуществляла своевременную передачу информации о приближении самолетов противника в ПВО КБФ, прикрывавшую Кронштадт.

Практически немедленно после проведения испытаний началось совершенствование РЛС РУС-2, приведшее к созданию одноантенной РЛС «Пегматит». Станция представляла собой коренную переделку радиоаппаратуры «Редут» с использованием одноантенной схемы.

Ввиду явных преимуществ РЛС «Пегматит», Управление связи Красной армии решило не начинать серийное производство двухантенных РЛС РУС-2 и ограничиться направлением в войска ВНОС только опытной партии этих станций.

При разработке РЛС «Пегматит» в НИИ радиопромышленности были проведены важные исследования, касавшиеся замены сложного лампового модулятора на тиратронный модулятор, упрощения конструкций блоков, индикатора и размещения антенного устройства на деревянной мачте- треноге, изготовлявшейся на месте (позднее в комплект станции вошла разборная металлическая мачта из труб), и т. д. В создании этой станции активно участвовали инженеры НИИИС КА, разработавшие для нее аргонный разрядник.

В мае 1941 года институт сдал Управлению связи первые две станции «Пегматит», которые успешно прошли полигонные испытания и подтвердили полное соответствие их тактико — технических характеристик характеристикам станции «Редут» (РУС-2), о чем было доложено Народному комиссару обороны.

Начавшаяся война и эвакуация НИИ не позволили закончить изготовление опытной партии РЛС «Пегматит» в сроки, установленные дополнительным соглашением к договору 1940 года. Эта партия была выпущена уже на востоке в первом квартале 1942 года, а вслед за ней институт изготовил и сдал заказчику крупную партию станций.

В начале 1942 года станция «Пегматит» была принята на вооружение войск ПВО, ВВС и ВМФ под названием РУС-2с.

Одноантенные РЛС опытной партии были установлены в Московской зоне ПВО и вскоре получили самую высокую оценку войск и командования ПВО за хорошие тактические характеристики, простоту обслуживания и эксплуатационную надежность.

Что касается самолетных РЛС, то начавшаяся война доказала насущную необходимость скорейшего вооружения истребителей ПВО радиолокаторами. Несмотря на тяжелейшие условия, вызванные эвакуацией заводов и исследовательских центров, в июле 1942 года разработанная для установки на истребителях — перехватчиках станция «Гнейс-2» успешно прошла государственные испытания, которые показали вполне удовлетворительные результаты: дальность обнаружения самолета — бомбардировщика на дальности до 3,5 километра; точность наведения по угловым координатам ±5°.

Первое боевое применение 15 самолетов Пе-2 и Пе-3, оснащенных РЛС, прошли в конце 1942 года под Москвой, затем небольшая группа была направлена под Сталинград для перехвата немецких самолетов, снабжавших окруженную армию Паулюса.

В феврале — мае 1943 года РЛС «Гнейс-2» проходила боевые испытания под Ленинградом. После анализа итогов испытаний постановлением Государственного Комитета обороны от 16 июня 1943 года самолетная РЛС «Гнейс-2» была принята на вооружение. А летом 1943 года была создана первая авиационная дивизия ночных перехватчиков, после войны получившая наименование «Бреславльская».

Из вышеприведенных фактов видно, что русская радиолокация развивалась вовсе не на американских образцах, как иногда можно слышать. Подобная ошибочная точка зрения сложилась вследствие широких поставок в годы войны американской и британской радиотехники в СССР.

В Великобритании исследования в области коротких волн первоначально велись исключительно в научных це- лях, например для определения высоты некоторых слоев ионосферы, обнаруженных в 1926 году британским физиком Апплетоном. Однако перед началом войны понимание тиго, что Великобритания особенно уязвима для воздушных налетов, привело к интенсивному стимулированию работ в области радиолокации.

Первые результаты этих работ были получены, когда физику Роберту Уотсон — Ватту — потомку известного ученого Джеймса Ватта, удалось визуализировать радиосигналы при помощи катодно — лучевой трубки Брауна и определить электрооптическим способом время распространения излучения. А в 1935 году Уотсон — Ватт создал первое оборудование для обнаружения присутствия самолетов.

Радиолокационная станция состоит из передатчика, приемника, антенны и экрана или электронно — лучевой трубки. Передатчик излучает импульс электромагнитной энергии посредством узконаправленной антенны, ориентированной в определенном направлении. Если импульс встречает цель типа летящего самолета или корабля, то он отражается обратно к приемнику. Время, прошедшее между излучением импульса и приемом ответного сигнала измеряется специальным устройством, входящим в состав РЛС и, исходя из скорости распространения электромагнитных волн 300 ООО км/сек, легко вычислить расстояние до цели. Оператор, таким образом, может видеть на экране электроннолучевой трубки курс и расстояние до цели.

В 1939 году немецкие разведслужбы сообщили своему Верховному командованию об антенне высотой около 100 метров, протянувшейся вдоль побережья Англии, от Саутгемптона до Ньюкасла. Первоначально немцы не смогли понять реального предназначения этой антенны, посколькунемецкая агентура в Англии сообщала о радиопередающих станциях, работающих на длинах волн от 1,5 до 2 метров. В действительности, использование излучения на этих длинах волн было простым прикрытием для работы на длине волны 40 метров, которая использовалась британцами в их новейшей электронной системе дальнего обнаружения Chain Home (цепочка РЛС наведения).

2 августа 1939 года один из последних немецких дирижаблей «Граф Цеппелин» взлетел с аэродрома в северной Германии и направился к побережью Англии с задачей: перехват и запись излучения этих странных антенн с целью анализа их характеристик. Подобная информация помогла бы выяснить, имеют ли британцы РЛС, совершеннее тех, которые разрабатываются в Германии.

На дирижабле было установлено несколько чрезвычайно чувствительных приемников и других специальных электронных радиоизмерительных приборов. На борту находились несколько специалистов в области радиотехники, а также начальник Signal Corps люфтваффе — генерал Вольфганг Мартини.

Дирижабль курсировал вдоль антенн, а специалисты различными способами пробовали настроиться на британские частоты, но никаких подозрительных сигналов не обнаружили. Причина неудачи этого полета точно неизвестна до сих пор. Возможно, что британцы, будучи предупрежденными о неминуемом полете, обнаружили дирижабль с помощью РЛС задолго до его подлета к побережью и немедленно выключили все РЛС. Не исключено, что приемники на борту дирижабля просто не покрывали частотную полосу британцев, особенно коротковолновые диапазоны и, следовательно, не могли обнаружить это излучение. Однако существует подозрение, что приемник на борту дирижабля отказал сразу же после взлета, и оператор побоялся сообщить об этом своему командованию.

Какова бы ни была причина, но факт остается фактом: после полета немцы стали недооценивать опасность, и маршал Геринг был убежден, что им не стоит слишком сильно волноваться относительно британской цепи РЛС, а потому не следует тратить деньги и время на разработку новейшего радиолокационного оборудования. Геринг самоуверенно полагал, что война закончится победой Третьего рейха очень быстро благодаря исключительной мощи люфтваффе.

Поэтому многие из специалистов и инженеров по электронике были переведены из исследовательских лабораторий по РЛС в другие сектора, в то время как в Британии не менее 3000 высококвалифицированных специалистов были заняты исследованиями всех аспектов работы РЛС, а выделенные средства были значительно выше тех, которые выделял Третий рейх.

Однако с началом легендарной «Битвы за Британию» невидимая электронная стена, воздвигнутая вдоль побережья всей Англии, начала сильно раздражать Геринга. Очевидно, что именно она облегчала Королевским ВВС задачу отражения немецких налетов, поэтому буквально через пару дней после начала налетов на Британию Геринг приказал атаковать и уничтожить сеть британских РЛС. Частота, на которой работала Chain Ноше, к тому времени была точно определена, и, прослушивая радиопередачи противника, немцы поняли, что истребители Королевских ВВС наводились операторами наземных центров управления с использованием новейшей системы обнаружения, глазами которой были эти странные антенны, протянувшиеся вдоль всего южного побережья Британии.

Первый налет был совершен на пять береговых РЛС. Немецкие истребители — бомбардировщики, каждый из которых нес по две больших полутонных, совершили молниеносную атаку на антенны. Несмотря на то, что фактически всего только одна антенна пострадала, все пять станций мгновенно замолчали.

Однако через три часа после налета британские РЛС снова заработали. На самом деле это была уловка, придуманная британцами, чтобы заставить немцев думать, что Chain Ноше была не сильно повреждена; они установили несколько обычных передатчиков для создания впечатления, что поврежденное оборудование по — прежнему работает. На самом деле новое оборудование было не способно принимать ответные сигналы, поскольку это были только передатчики и поэтому они не могли видеть никаких целей. Немцы тем не менее подумали, что англичане быстро устранили повреждения и пришли к выводу, что бесполезно наносить удары по антеннам, поскольку их можно вывести из строя не более чем на пару часов. Так, британская тактика принесла успех, поскольку люфтваффе, находясь под иллюзией неуязвимости Chain Ноше, с этого момента стали воздерживаться от налетов на нее в течение всей «Битвы за Британию».

В начале 1930 года доктор Рудольф Кунхольд, руководитель Управления исследований германских ВМС, занимался разработками аппарата, способного обнаруживать под водой цели методом отражения от них звуковых волн. В процессе исследований Кунхольд понял, что аналогичные результаты можно достичь в воздухе при помощи радиоволн. Он провел в этой новой области серию экспериментов и применил в своем приборе новейшую электронную лампу производства голландской компании Philips, способную генерировать мощность 70 Вт на частоте 600 МГц. Кунхольд закончил постройку своей РЛС в 1934 году в научно- исследовательских лабораториях германских ВМС в Пелзерхакене. РЛС Кунхольда на официальной презентации командованию Кригсмарине имела большой успех, поскольку кроме способности обнаруживать корабль на дальности 11 километров, РЛС также обнаружила и небольшой самолет, который случайно появился в том же месте.

Первую наземную экспериментальную станцию радио- обнаружения «Дармштадт» немцы создали в 1936 году. Однако реальный толчок развитию немецкой радиолокации дала начавшаяся война.

С началом Второй мировой войны в ПВО Германии на вооружении находились в небольшом количестве (12 штук) РЛС типа «Фрейя» (FuMG-80, принятое в Германии обозначение радиоаппаратуры, от Funkgeraet — радиостанция). Но их роль была невелика, в первую очередь из — за проблем, далеких от науки и технологии: РЛС из — за своей малочисленности не вписывались сложившуюся структуру ПВО, основанную на системе прожекторов, звукоулавливателей и зенитной артиллерии. Вообще, роль РЛС в современной войне руководством люфтваффе (которому подчинялась система ПВО) недооценивалась: новая техника просто вызывала недоверие. Отдельные полеты бомбардировщиков Великобритании над территорией рейха в 1941 году носили эпизодический характер и не рассматривались как угрожающие для населения и промышленности.

Начавшиеся регулярные бомбардировки Германии англичанами, а с 1942 года и американцами заставили командование люфтваффе изменить взгляды на организацию ПВО и развернуть с 1942 года широкую сеть радиолокационных постов на территории Германии и оккупированных стран с целью эффективного раннего оповещения сил истребительной авиации ПВО.

У Германии с 1942 года выход был один: оборудовать радиолокационными постами всю береговую черту от Франции до Норвегии, протяженностью более 2000 километров. За два года немцы эту задачу почти решили. Была разработана и принята на вооружение целая серия как новых, так и модернизированных РЛС. К 1944 году на линии Атлантического вала был создан радиолокационный пояс из нескольких сотен станций, которые образовали почти сплошное радиолокационное поле с возможностью обнаружения английских и американских бомбардировщиков, летящих через Северное море к городам Германии.

Глубина разведки радиолокационного поля немецких РЛС раннего оповещения достигала 200–250 километров, а в конце 1944 года — до 350 километров. Однако чтобы достичь таких характеристик по дальности обнаружения, немецкой радиотехнической промышленности пришлось изрядно потрудиться. Прорыв был достигнут благодаря огромным усилиям, которые с 1941 года приложили начальник управления связи люфтваффе генерал Вольфганг Мартини и командующий ночной истребительной авиацией полковник Йозеф Камхубер, чтобы дать решающий импульс в решении проблемы создания РЛС.

В конце 1941 года генерал Мартини организовал конференцию, на которую были приглашены ученые от промышленности и военные из исследовательских организаций и испытательных центров. Целью конференции являлось: обеспечить тесные контакты между специалистами из заказывающих организаций и конструкторскими силами крупнейших радиотехнических фирм в деле срочного освоения радарных технологий и создания новых станций.

Военные разработали технические задания на новые станции, но медлительность промышленности, вынужденной в условиях военного времени заниматься новейшими разработками, вызывала раздражение у руководства люфтваффе. Помимо естественных проблем технического характера, положение усугублялось тем, тотальная мобилизация на фронт в связи с начавшейся в 1941 году восточной кампанией обескровила научный и инженерный потенциал в самой Германии. Германская наука и промышленность стали жертвами близорукой концепции Геббельса, утверждавшего, что «любой дворник, работающий метлой, сегодня приносит большую пользу для рейха, чем ученый, всю жизнь изучавший одну микробу…»

По итогам конференции для исправления ситуации была принята резолюция по программе возвращения ученых и специалистов с фронта в науку и промышленность — Ru Funk Aktion. Кроме того, была поставлена задача по реальному объединению ученых и военных, по безвозмездной передаче технологий и обсуждению научных идей в среде специалистов разных организаций и фирм.

В 1942 году немецкие истребители стали оснащаться радарами FuG 202 «Лихтенштейн» с эффективной дальностью обнаружения до 4 километров, а к концу 1942 года на вооружении появилась улучшенная модель «Лихтенштейна» FuG 212 с дальностью обнаружения до 6 километров, что весьма существенно повысило эффективность действий ночных истребителей люфтваффе. Только использование в налетах многих сотен бомбардировщиков и мощного истребительного сопровождения на фоне прогрессирующего ослабления средств германских ПВО (вынужденных перебрасывать зенитные орудия и истребители ПВО на фронт) позволило англо — американской авиации осуществлять результативные налеты на объекты в Германии.

По заказу командования службы связи люфтваффе фирма «Телефункен» (совместное предприятие Siemens и AEG) приступила к созданию мощной стационарной РЛС. Выбор фирмы не был случаен: в 1930–е годы именно фирма «Телефункен» обладала самыми передовыми технологиями в вопросах создания антенных решеток с электронным управлением луча диаграммы направленности в метровом диапазоне волн. В Европе было построено значительное количество станций радиовещательного типа с заданной направленностью излучения (остронаправленные антенны), поскольку направленная передача позволяла увеличить дальность действия в нужном направлении. В Англии антенны подобного типа создавались под названием «антенны Маркони», а во Франции — «антенны Ширекса». В СССР строили радиовещательные станции с аналогичными антеннами под названием «Телефункен».

Антенны радиовещательных станций имели конструкцию в виде излучающих диполей (вибраторов), подвешенных рядами на стальных тросах между ферменными вышками высотой до 90–100 метров. Вышеперечисленные антенны имели различные схемы запитки и разное расположение излучающих элементов решетки, но наиболее рациональной схемой признавалась антенна «Телефункена».

В тактико — технические характеристики новой РЛС ПВО немецкие военные заложили дальность обнаружения 300–350 километров: совершенно небывалые цифры для практической радиолокации, появившейся как направление за 7 лет до этого.

Новейшая, не имевшая аналогов в мире РЛС получила название «Мамонт» (Mammut). Прозванная позднее американцами «Афишная тумба», а англичанами — «Кладовка», РЛС начала осуществлять слежение за взлетающими над Англией американскими и английскими бомбардировщиками уже осенью 1942 года. РЛС имела в соответствии с принятой в Германии системой обозначение FuMO-51 и FuMO-52 (от Funkmessortung — радиоопределитель местоположения) для ВВС и ВМС. В люфтваффе ее часто называли «Кесарь» (Caesar), а в ВМС — «Густав» (Gustav). Между собой станции отличались размерами антенного полотна и конструкцией стоек. Наиболее революционным в конструкции «Маммут» являлось применение полностью электронного управления положением диаграммы направленности в пространстве.

Применение электронного управления было продиктовано гигантскими размерами антенны: антенна РЛС FuMO-52 имела габариты 30 х 18 метров, что делало в принципе невозможным реализацию вращающейся конструкции. Поэтому вращение заменили управлением фазой несущих колебаний от передатчика, что позволяло изменять направление приема и передачи узкого луча диаграммы направленности. В качестве управляющих элементов фазы (фазовращателей) в антенной системе (решетке) использовали специально рассчитанные отрезки коаксиальных кабелей, подключая их или выключая с помощью специальных реле.

Поскольку цифровой вычислительной техники тогда не существовало, в управлении антенных решеток первоначально использовались электромеханические программаторы, работающие по жесткому алгоритму, а в дальнейшем — электронные программаторы на электронно — вакуумных лампах. В плоскости по углу места диаграмма направленности перемещалась электронным способом на углы 5–15°, чего вполне хватало для станции раннего обнаружения с дальностью в 300–350 километров. В азимутальной плоскости узкий луч в 3,5° осуществлял обзор в пределах 100–110 километров.

Для 1941 года такие значения были просто фантастикой!

Первоначально «Телефункен» выпускал одноапертурные станции с направленным излучением только в одну сторону (север, северо — запад), однако вскоре появились модели с двухсторонней апертурой, способные контролировать воздушное пространство в двух направлениях — в сторону Великобритании и в сторону Бельгии и Германии.

В период с 1942 по 1945 год «Телефункен» в кооперации с другими фирмами построил 20 радиолокационных станций FuMO-51 и FuMO-52, большинство из которых размещалось по линии береговой черты Атлантического вала и контролировали не только пространство Северного моря и Па — де — Кале, но и южную и центральную часть Британии.

Только спустя 50 лет после Второй мировой войны американцы негласно в специальной литературе были вынуждены признать, что немецкие РЛС «Вассерман» и «Мам- мут» были выдающимися РЛС своего времени, а «Маммут» вообще являлась ПЕРВОЙ в мире РЛС с электронным управлением диаграммой направленности — схемой, более известной ныне как РЛС с фазированной антенной решеткой (ФАР).

Поэтому неудивительно, что за немецкими специалистами в области радиолокации гонялись наперегонки британская и советская разведки.

5 ноября 1942 года, Подмосковье, пять километров

к востоку от Балашихи, спецобъект НКВД

Фрайтаг кивал, выслушивая перевод вопросов Остроумова, и тут же начал отвечать:

— Станцию устанавливали по личному приказу фюрера. Предыстория такова: вначале менее мощная станция была установлена на острове Рюген для выполнения задания командования Кригсмарине.

— Что это было за задание? — быстро задал вопрос Терентьев.

— Мы должны были при помощи излучений станции получить снимок расположения кораблей британского военно- морского флота на базе Скапа — Флоу. Поскольку установка на Рюгене не дала каких — либо удовлетворительных результатов, фюрер приказал срочно поставить еще более мощную станцию самой последней разработки для работы в паре со станцией Рюгена. Специалисты Кригсмарине рассчитали точку: она оказалась в лесах западной Вайсрутении. Там в рекордные сроки и возник тот самый секретный объект, на котором я трудился последние несколько месяцев.

Остроумов переглянулся со своим коллегой, известным инженером — радиотехником Борисовым.

— Но это невозможно! — воскликнул Борисов. — Где Рюген и где Скапа — Флоу?! Какая бы ни была мощность вашей установки, кривизну земной поверхности никто еще не отменил! Смотрите!

Борисов тут же начал набрасывать схему и выполнять расчеты, но иронически улыбнувшийся Фрайтаг жестом остановил его.

— Речь идет об отраженных лучах, — пояснил он. — Излучение идет под определенным углом к горизонту, отраженный луч падает на интересующий объект, затем тем же путем принимается.

— Извините, но излучение данного диапазона не может отражаться слоями атмосферы, — возразил Борисов.

— Оно должно было отразиться тем, что находится за атмосферой: плотным слоем многокилометрового монолита, — терпеливо объяснил Фрайтаг.

Борисов недоуменно переглянулся с Остроумовым.

— Вы имеете в виду Луну? — удивленно спросил Остроумов.

— Я имею в виду внешнюю сферу Земли, — последовал еще более странный ответ.

Терентьев заметил замешательство отечественных ученых и раздраженно хлопнул ладонью по столу.

— Гражданин Фрайтаг! Давайте не будем говорить загадками. Если наши ученые что — то не поняли, вы должны четко и по возможности кратко объяснить, что вы имеете в виду.

— Я понял, — кивнул Фрайтаг. — Тут все дело в теории «полой земли».

Матвеев запнулся и переспросил.

— Да, да, — подтвердил Фрайтаг. — Полая земля, пустая внутри как гнилой орех.

— При чем тут орех? — поморщился Терентьев. — Излагайте теорию, чтобы наши ученые поняли, о чем идет речь. Если я не пойму, то наши ученые мне потом растолкуют. Если же и у них это не получится, то я вам, гражданин Фрайтаг, очень не завидую. Излагайте!

И Фрайтаг начал излагать.

Справка: теория «полой Земли»

Теория «полой Земли» возникла в США в начале XIX века. 15 апреля 1818 года отставной капитан пехоты Клайв Саймонс разослал всем членам Конгресса Соединенных Штатов, ректорам университетов и ряду крупных ученых послание следующего содержания: «Сан — Луи, Миссури, Северная Америка, 10 апреля; Всему миру. Я заявляю, что Земля полая и населена внутри. Она содержит много твердых сфер, концентрических, лежащих одна в другой, и открыта у полюса от 12 до 16 градусов. Я обязуюсь доказать реальность выдвигаемой мною мысли и готов исследовать внутренность Земли, если мир согласится помочь мне в этом предприятии».

Свою теорию отставной капитан строил не под влиянием старой контузии, а основывал на следующем наблюдении: наш мир — действительно полый по своей сути. В нашем мире полыми являются кости, стебли растений, волосы и множество других предметов. Полые вещи в полом мире — это же так логично!

По убеждению Саймонса, Земля состояла из пяти вложенных одна в другую сфер, имеющих в районе полюсов широкие отверстия, так что сферы обитаемы и снаружи и изнутри, и обитатели земных сфер могут перемещаться по обеим сторонам каждой из сфер, уподобляясь ползающему по фарфоровой чашке муравью. Построенная Саймонсом модель «земного шара Саймонса» вроде бы до сих пор хранится в Академии естественных наук в Филадельфии.

В 1869 году американский алхимик Сайрус Тид работал в своей лаборатории и размышлял над Книгами Исайи. В процессе работы, — то ли под влиянием религиозных текстов, то ли паров таинственных алхимических составов, — на Сайруса снизошло озарение: ему открылось, что все мы действительно живем на Земле, но — внутри ее!

Под впечатлением снизошедшего озарения Тид, по американским обычаям, немедленно основал новую религию, которую проповедовал в издаваемой им газете «Огненный меч». К 1894 году религия уже именовалась «корейшизм» и насчитывала более четырех тысяч активных последователей. В 1903 году Тид умер. Он уверял, что его тело не подвергнется разложению. Однако последователи Тида в итоге предпочли довериться не клятвам наставника, а своему обонянию и похоронили тело спустя два дня.

Когда чудовищная мясорубка Первой мировой войны подходила к концу, изнывавший от безделья во французском плену немецкий летчик Бендер наткнулся на старые экземпляры газеты «Огненный меч», неведомым путем попавшие в лагерную библиотеку. Проникшийся идеями Тида, Бендер после освобождения вернулся в Германию и основал движение «Учение о полом мире». Концепцию Тида он расширил представлениями другого американца, Маршалла Гарднера, издавшего в 1923 году труд, в котором доказывал, что Солнце находится не снаружи Земли, а внутри ее и прижимает обитателей Земли к внутренней вогнутой поверхности давлением солнечных лучей. Таким образом, Земля действительно является сферой того же размера, что и по воззрениям классической науки, но с единственной разницей: весь видимый мир находится не СНАРУЖИ, а ВНУТРИ Земли. Живые существа обитают на поверхности света под слоем воздуха толщиной 60 километров, постепенно ближе к центру переходящим в абсолютный вакуум. Живые существа и предметы придавлены к внутренней поверхности сферы давлением лучей Солнца, находящегося в геометрическом центре сферы вместе с двумя другими телами: Луной и «призрачным миром». «Призрачный мир» представляет собой шар синего газа, в котором сверкают искорки разрядов, кажущимися нам звездами. Именно тень от шара, проходящего перед Солнцем, вызывает ночь. Тень, отбрасываемая шаром на Луну, вызывает лунное затмение. В бесконечную Вселенную мы верим лишь потому, что все лучи видимой части спектра искривляются и лишь инфракрасные лучи распространяются действительно прямолинейно.

При всей абсурдности теория Бендера имела подтверждение в лице знаменитого опыта Майкельсона — Морли: достаточно предположить, что Земля неподвижна и теория Эйнштейна уже не нужна!

Сейчас такой подход кажется странным, но в те времена он был вполне естественным. Вот что писали по поводу теории Бендера Повель и Бержье в знаменитой книге «Утро магов»: «Наука с конца XIX века стала на путь, не укладывающийся в понятия здравого смысла. Для примитивных, несчастных и мистических умов всякая странность становилась допустимой, предпочтительно — странность понятная и утешительная, как полая Земля. Гитлер и его „товарищи“, — люди, поднявшиеся из низов, и противники чистого разума должны были считать, что идеи Бендера более приемлемы, чем теории Эйнштейна, открывающие бесконечно сложный мир, к которому гораздо труднее приспособиться. Бендеровский мир на первый взгляд так же безумен, как и эйнштейновский, но для того чтобы в него проникнуть, достаточно безумия первой степени. Объяснение Вселенной Бендером на основании безумных посылок развивалось разумным образом. Сумасшедший терял все, кроме рассудка. „Учение о полом мире“, согласно которому люди — единственные разумные существа во Вселенной, давало человеку, уменьшая эту Вселенную до размеров Земли, ощущение того, что он прикрыт, защищен, как зародыш во чреве матери. Оно удовлетворяло несчастные души с уязвленной гордостью и полные злобы на внешний мир. Кроме того, это была единственная германская теория, которую можно было противопоставить еврею Эйнштейну».

Большую роль в готовности к восприятию теории Бендера сыграли традиционные мифы о подземных мирах и их обитателях.

Мифический царь шумерского города Урука, по преданию правивший в конце XXVII — начале XXVI века до Р. Х., спускается под землю, чтобы узнать у давно умершего предка Утнапиштима секрет бессмертия. В древнегреческом мифе об Орфее и Эвридике сын фракийского речного бога Эагра и музы Каллиопы, великий певец и музыкант Орфей отправляется за своей возлюбленной в подземное царство мертвых, находящееся под властью бога Аида, чтобы вернуть свою возлюбленную Эвридику. Легенды о гномах, троллях и прочих подземных жителях наполняют фольклор всех европейских народов и имеют свои аналоги во всем мире.

И дело не только в пережитках язычества. Первые христиане скрывались от преследований в катакомбах, что подтверждают их исследования. Особенно интересны катакомбы первых христиан св. Павла и св. Агаты на Мальте. В обычае ранних мальтийских христиан было укладывать в катакомбах тела умерших, где те пребывали до полного разложения: после этого прах и кости хоронились в поле. Там же обитали отшельники. Таким образом, катакомбы рассматривались не только как место первоначального упокоения или молитвы, но как особый мир, где можно общаться с Богом и душами умерших.

Неудивительно, что веру в науку и разум, характерную для интеллектуалов XIX века и сильно пошатнувшуюся с падением прежнего мира в ходе чудовищной мясорубки Первой мировой войны, легко сменила вера в «новые науки» и сверхъестественное.

Со сторонниками Бендера яростно боролись сторонники доктрины «вечного льда» бывшего инженера и предпринимателя Гербигера. В основе теория напоминает торию о происхождении Вселенной из Большого взрыва. Гербигер четко сообщает, как произошел Большой взрыв: в огромное тело, в миллионы раз больше нашего Солнца, с высокой температурой врезалась гигантская планета, представлявшая собой скопление космического льда. Подобно упавшей в промерзшую землю капле расплавленной стали, вначале столкновение не проявило эффекта. Масса льда глубоко ушла в сверхсолнце. И в течение сотни тысяч лет не происходило ничего. Но потом давление водяных паров достигло критической величины и произошел огромный взрыв.

На этой идее Гербигер провозглашал, что в основе всего лежит борьба льда и пламени. Из этой борьбы он логически подходил к вышедшему из льда «нордическому человеку». А самое главное: он яростно противостоял современной «иудео — либеральной» науке. В листовках движения Гербиге- ра «Ведь» писалось: «Наши северные предки обрели силу в снегу и во льдах, вот почему вера в мировой лед — естественное наследство нордического человека. Австриец Гитлер выгнал еврейских политиков; другой австриец, Гербигер, выгонит еврейских ученых. Своей собственной жизнью фюрер показал, что дилетант выше профессионала. Потребовался другой дилетант, чтобы дать нам полное представление о Вселенной».

Гитлер с большим уважением относился к Гербигеру. Но среди руководителей рейха, СС, высших офицеров армии и флота было немало тех, кто верил в теорию «полой Земли». Когда — нибудь две теории неизбежно должны были столкнуться.

В апреле 1942 года на острове Рюген, находящемся недалеко от Балтийского побережья Германии, в обстановке секретности, на строго охраняемой территории выросли радарные антенны экспедиции, состоявшей из лучших специалистов по радиолокации. Руководил экспедицией специалист по инфракрасным излучениям доктор Гейнц Фишер. Вместо того чтобы обнаруживать и давать целеуказание авиации ПВО, наводить бомбардировщики люфтваффе на стратегические объекты Англии, вместо этого сверхсовременные уникальные немецкие радары круглосуточно зондировали небо. Для чего?

Дело в том, что в соответствии с теорией Бендера и основанных на этой теории расчетах специалистов Кригсма- рине экспедиция по личному заданию Гитлера пыталась получить отраженными лучами изображения кораблей британского флота, стоящего на якорной стоянке главной британской военно — морской базы Скапа — Флоу.

Видимо, база-500 была построена для того, чтобы уловить отраженные сигналы, излучаемые радарами на острове Рюген. Позднее, уже после войны, доктор Фишер весьма сдержанно прокомментировал этот эксперимент: «Нацисты заставляли меня делать работу сумасшедшего, что весьма мешало моим исследованиям». Эксперимент завершился провалом, радарные установки демонтировали и вывезли для использования в системах ПВО. Зато он принес несомненную пользу человечеству: ведь несколько месяцев крупнейшие специалисты Германии не работали на войну. Доктор Фишер после войны уехал в Германию и принял участие в создании водородной бомбы. Именно руководимая им лаборатория исследовательского центра армии США в Дейтоне, штат Огайо, в 1957 году получила температуру в миллион градусов, необходимую для начала реакции термоядерного синтеза. Сколько этот человек и ему подобные могли бы наработать на нацистский рейх, если бы не тратили время на безумные эксперименты?

Раздраженный провалом, Гитлер приказал бросить Бендера в концлагерь как лжеученого и афериста. Геринг попытался вступиться за боевого летчика, ветерана Первой мировой войны, но безуспешно: Бендер так и умер в концлагере.

Однако было бы опрометчиво полагать, что одержал победу Разум: одержала победу теория Гербигера. Именно она после провала Бендера стала в Германии единственно правильной.

Глава 16

От первого лица: Генрих Герлиак, 11 ноября 1942 года,

10 часов утра, штаб полицайфюрера (ХССПФ)

«Руссланд — Митте», «Уполномоченного рейхсфюрера СС

по борьбе с бандитскими формированиями»

Бах был оживлен и полон энергии. Причина его удовлетворения жизнью лежала на поверхности: причинившая ему столько неприятных моментов операция «Каменное небо» наконец — то завершилась.

— Мы успешно выполнили свою задачу, Герлиак! Рейхсфюрер выразил мне личную благодарность за умелое обеспечение безопасности базы-500. В этом и ваша огромная заслуга! И, разумеется, покойных Штадле и Райхеля. Но, как говорится: «Скорбя о мертвых, живым поем мы песню славы!» От имени рейхсфюрера я выношу вам благодарность, Герлиак!

— Хайль Гитлер!

Значит, рейхсфюрер успешно переварил состряпанные мною материалы расследования о «гибели СС-обер- штурмбаннфюрера Штадле и профессора Фрайтага». Их смерть наступила в результате попытки захвата самолета, на котором летели Штадле и Фрайтаг, «неустановленным лицом, обладавшим навыками пилотирования и сумевшим проникнуть на территорию минского аэродрома вследствие неудовлетворительной охраны последнего». Трупы «неустановленного лица» и «профессора Фрайтага» не поддавались идентификации из — за возникшего при авиакатастрофе пожара. Тело профессора Фрайтага было опознано только по личным вещам. Зато тело Штадле сохранилось прекрасно, видимо потому, что при столкновении самолета с землей его выбросило из кабины.

С этим даже Штраух поспорить не мог: Штадле был настоящий! Как ни странно, Штраух не стал настаивать на тщательной экспертизе останков Фрайтага: я опасался идентификации по зубам. Но Штраух решил не лезть в это дело: Фрайтаг участвовал в каких — то секретных исследованиях, и от таких вещей следовало держаться подальше. И еще Штраух понимал: если он усомнится в гибели Фрайтага, то прочесывать леса Вайсрутении в поисках злосчастного профессора придется именно ему.

С подписью Штрауха под материалами расследования мое творение стало убедительным до предела. Бах был очень доволен.

А вот пропавшие вагоны со спецоборудованием так и не нашли, но теперь это было заботой начальника СД и полиции Варшавского дистрикта.

— С этого момента база-500 является исключительно местом дислокации вашей бригады, Герлиак, — сообщил Бах. — Теперь ничто не мешает развертыванию бригады до штатной численности. Пополнение начнет поступать уже в ближайшие дни. Теперь вы займетесь своим прямым делом: охотой за бандитами. Кстати, есть данные, что остатки той самой диверсионной группы НКВД все бродят по лесам. Так ли сложно добить их, пока они не разрослись до размеров партизанского соединения?

— Я работаю над этим, обергруппенфюрер! — с готовностью отрапортовал я. — На днях я отправил для внедрения в упомянутую группу перевербованного мною партизанского разведчика. Он выдал целый ряд партизанских явок, которые мы не стали трогать, чтобы не провалить агента.

— Мудрое решение! — одобрил Бах. — Очень надеюсь, что ваш агент успешно справится с заданием, ведь серьезные предпосылки для этого имеются.

Ну, я‑то как раз не сомневался, что задание не будет выполнено, поскольку труп агента потихоньку гнил в прибрежных зарослях тихой речушки. А вот то, что база-500 теперь поступает в безраздельное мое распоряжение, очень меня обрадовало! И времени для решения личных проблем станет побольше. Впрочем, проблема была одна: отправить в рейх беременную Марту. Подальше от любопытных глаз, подальше от фронта: в Баварию, под заботливое крылышко тети Софи.

25 ноября 1942 года, Москва, площадь Дзержинского,

здание НКВД

Коровин так и не узнал: собирался его бить Владимирский или нет. Он вдруг почувствовал острую боль в сердце: не вдохнуть и не выдохнуть. Видимо, он смертельно побледнел, поскольку Владимирский немедленно вызвал врача. Врач осмотрел Коровина и категорически потребовал его немедленного помещения в лазарет. И вот уже три редели Коровин лежал в крохотной одиночной палате.

Он думал о Федорцове и Волкове: живы ли они еще? Вряд ли они так же комфортно устроились.

Судоплатов прибыл в кабинет Берии на обычный ежедневный доклад. Выслушав сводку по текущим вопросам, Берия вдруг спросил:

— А как там Коровин?

— Лежит в лазарете внутренней тюрьмы, — спокойно ответил Судоплатов.

— Помирать не собирается?

— Вроде бы нет.

— Вроде бы… — передразнил Берия. — Это же твой сотрудник, Судоплатов! Кто же должен о нем знать все, как не ты?

— В отношении Коровина возбуждено дело, и доступ к нему имеют лишь работники следственного управления, — пояснил Судоплатов.

— А сам как думаешь: виноват Коровин или нет? — сощурившись, спросил Берия.

— Я всегда считал Коровина опытным, решительным, энергичным и преданным делу партии чекистом, — твердо заявил Судоплатов. — Остальное покажет следствие.

— А не боишься ошибиться? — с подковыркой поинтересовался Берия.

— Если я ошибаюсь, то всегда готов ответить за свои ошибки.

— Это правильно, — одобрил Берия. — Каждый должен сам отвечать за свою измену, если он предатель, и за свои ошибки, если он дурак. Вот Цанава дураком оказался. Я так и сказал Лаврентию: дурак твой племянник! Не зная обстановки, пороха не понюхав, принялся приказы отдавать! Дурак он и есть дурак. Повезло: хоть погиб в бою как герой… хотя и дурак.

Цанава — старший явно разозлил Берию как своим дураком — племянником, так и попыткой устроить разбирательство вокруг его смерти.

Берия раскрыл лежавшую на столе папку, достал оттуда документ и зачитал его:

— Работавшие с немецким профессором Фрайтагом советские специалисты единодушно пришли к выводу: Фрайтаг является одним из ведущих немецких специалистов в области радиотехники, обладает большим количеством передовых разработок и перспективных идей в области радиообнаружения; выразил полную готовность продолжить свои работы в Советском Союзе.

Берия положил документ в папку и торжествующе сообщил:

— Ты думаешь, я эту бумагу тебе первому прочитал? Нет! Я ее прочитал вчера вечером товарищу Сталину. Хозяин остался доволен! Так и сказал: «Правильного немца притащили наши разведчики из — за линии фронта».

— Надо так понимать, Лаврентий Павлович, что операцию, которую осуществляла группа Коровина в Белоруссии, я могу считать успешно завершенной?

— Ха! «Я могу считать»! — фыркнул Берия. — Раз товарищ Сталин считает ее успешной, то тут и думать нечего! Непосредственных участников, в первую очередь Коровина, Федорцова, Сибирцева и этого…летчика — окруженца… Волкова, — всех надо отметить.

— Мне подготовить проект приказа? — радостно дрогнувшим голосом спросил Судоплатов.

— Все уже готово! — самодовольно сообщил Берия. Он открыл сейф, достал оттуда лист бумаги и начал читать:

— Приговорить бывшего майора госбезопасности Коровина… Нет, это не то!

Берия скомкал листок, швырнул его в урну, достал из сейфа другой документ, сообщив:

— Вот правильная бумага! Коровина, Федорцова и Сибирцева наградить орденами Боевого Красного Знамени, Волкова — Красной Звезды. Ну и к очередным званиям… Волкова как можно скорее отправить к его летному начальству: нам сейчас умелые и храбрые летчики как воздух нужны! Проследи, чтобы наши бюрократы с проверкой не волокитили и оформили все правильно. Если человек делом доказал верность — пусть воюет! Все — таки не в санаторий его отправляем. Кстати, насчет санатория: надо отправить наших героев подлечиться… на месяц хотя бы. Долго не получится: очень тяжелая обстановка на фронте. Но отдохнуть перед новым заданием им непременно надо.

Коровин почувствовал присутствие в палате других людей и открыл глаза. Кроме привычного лица лечащего врача он увидел Судоплатова.

— Не надоело валяться? — спросил Судоплатов, присаживаясь на край постели и поправляя небрежно наброшенный поверх формы белый халат.

— Лучше здесь лежать, чем… — попробовал пошутить Коровин. Но не закончил: вспомнил о Федорцове и Волкове.

— Доктор, если я его вывезу на природу, пойдет ли ему это на пользу? — обратился Судоплатов к врачу.

— Безусловно, — согласился врач. — Хоть сейчас забирайте. Одно условие: не переутомляться и не волноваться.

— Медицина дает добро! — радостно заключил Судоплатов. — Давай одевайся, я тебе новую форму привез.

Действительно, на табурете рядом с кроватью лежала аккуратно сложенная новенькая форма. Одевая гимнастерку, Коровин обнаружил в петлицах не один ромб, а два и с удивлением взглянул на Судоплатова.

— Давай быстрее, товарищ старший майор госбезопасности! — улыбнулся Судоплатов. — Нужно еще грудь украсить и товарищей повидать.

Коровин молча оделся. Он был серьезен и сосредоточен. И также серьезен и сосредоточен он был, когда в Колонном зале Дома Советов ему в числе других офицеров прикрепил орден Боевого Красного Знамени седой старичок с острой бородкой, — Председатель Верховного Совета СССР Калинин. И когда в машине ехал на спецобъект НКВД — дачу в сосновом лесу, он тоже не сказал ни слова.

И лишь когда в просторном зале спецдачи возле празднично накрытого стола, — потрясающе роскошного по меркам военного времени, — Коровин увидел в такой же новенькой форме Федорцова и Волкова, то радостно кинулся им навстречу. Он крепко обнял Федорцова и хотел сказать ему теплые слова, но почему — то не мог. Почему? Он никогда не чувствовал себя так странно. «Может, это опять сердечный приступ?» — промелькнуло в голове.

— Командир, ты плачешь, — тихо произнес потрясенный Федорцов. И сам украдкой вытер слезу. Прям буржуазная мелодрама, честное слово! Ну, не к лицу это боевым чекистам!

— Глаза слезятся, залечили врачи совсем, — проворчал Коровин.

— А меня следователь Владимирский залечил! — хохотнул Федорцов. — Три зуба выбил, — хорошо, что хоть два из них с дырками были, — теперь лечить не надо. Да ну его к лешему, этого Владимирского! Давайте к столу, а то картошка стынет, водка согревается.

Против такого своевременного предложения никто не возразил. Уселись за стол, наполнили рюмки водкой.

— Выпьем за Родину, выпьем за Сталина! — провозгласил Судоплатов. Что и сделали, звякнув хрусталем.

— Выпьем и снова нальем! — продолжил Федорцов, заполняя рюмки прозрачной жидкостью.

— Это уж без меня, товарищи, — отказался Судоплатов: он не пил крепких спиртных напитков и едва пригубил свою рюмку. Судоплатов решительно вышел из — за стола и сказал, одевая шинель:

— Отдыхайте на полную катушку! Дальше отдыхать уж не придется — до самой победы!

Судоплатов вышел, и через минуту послышался шум отъехавшей машины.

— А теперь давайте, не чокаясь, за наших товарищей, — проговорил Коровин. — За тех, что погибли.

Выпили.

— Не знаю насчет отдыха, — заметил Федорцов, намазывая белый хлеб черной икрой. — Но такого стола мы точно оч — чень долго не увидим. Не иначе товарищ Судоплатов сюда весь кремлевский буфет свез! Эх, как сейчас тех трех зубов не хватает, что мне следователь Владимирский удалил!

Никто не ответил. Волков с наслаждением уминал ароматную осетрину, а Коровин — горячую картошку с селедкой.

— Давай третий тост, командир! — предложил Федорцов, наполняя рюмки.

— Давайте выпьем за Веру! — сказал Коровин. — За Веру в нашу Победу! Враг силен, как никогда, он сделал выводы из своих ошибок, и сейчас вся страна воюет с напряжением последних сил. Но если что и поможет нам выстоять в этой изнурительной борьбе, то только Вера! Человек без Веры — что броня из фанеры.

— Хорошо сказал, командир! — одобрил Федорцов. И Волков кивнул, соглашаясь.

Вышли покурить. Морозный воздух темной ноябрьской ночи пробирался под накинутые на плечи шинели, холодя разгоряченные тела.

— А завтра в баньку! — размечтался Волков. — Эх, и люблю я баньку, ребята!

Коровин мял в руках папиросу. Врач разрешил по очень торжественному поводу принять пару рюмок водки, но категорически запретил курить. Коровин долго боролся с искушением, пока не заметил, что искрошил весь табак из папиросы. «Вот вопрос и решился сам собой» — облегченно вздохнул он.

— Куда нас после отдыха, командир? — спросил Федорцов. — Ну, бравого нашего пилота снова на истребитель посадят: ему на груди надо иконостас пополнять, а у летчиков это быстро делается: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Не обижайся! Просто завидую белой завистью: видишь эту фашистскую сволочь в прицел и на гашетку жмешь. А в партизанской жизни самый страшный враг тот, что рядом с тобой в землянке лежит да думает, когда тебе пулю в спину всадить. И вычислить эту вражину непременно надо, да при этом своих товарищей, честных партизан, не обидеть незаслуженным обвинением. Вот не вычислили мы вовремя Петерсона… как там его по — настоящему?

— Полковник СС Герлиак, — процедил сквозь зубы Коровин, словно сплевывая ненавистное имя.

— Вот, вот! Эх, свести бы счет с этой гадиной!

— Сведем, обязательно сведем! — пообещал Коровин. — Кто лучше нас белорусские леса и партизанские тропы знает? Так что уверен: вернемся в скором времени туда же.

— И Герлиака найдем! — обрадовался Федорцов.

— Обязательно! — подтвердил Коровин.

— И прихлопнем гадину! — удовлетворенно заключил Федорцов, отбрасывая окурок.

— Ну, что? Пойдем, стол подметем? И водка осталась!

— Это уж без меня, — отказался Коровин.

— Как скажешь, командир. Пошли, авиация! Выпьем за сталинских соколов.

Федорцов и Волков ушли в дом, а Коровин долго еще стоял, втягивая в себя ледяной воздух, Он смотрел в ясное морозное небо, пронизанное яркими иглами звезд, но мысленно был уже там: за линией фронта, в Белоруссии. И он обязательно найдет Герлиака. И пристрелит его как лютого врага, — в этом Федорцов прав на все сто процентов! Но прежде он узнает у Герлиака, где Марта Редлих?

Клятву, данную погибшему другу, надо сдержать, несмотря ни на что!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg