«Черная пасть»

Черная пасть (fb2) - Черная пасть 288K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Африкан Андреевич Бальбуров

Африкан Бальбуров Черная пасть Повесть

ОТ РЕДАКЦИИ. Повесть «Черная пасть» — последняя работа народного писателя Бурятии Африкана Андреевича Бальбурова, автора таких широко известных книг, как «Поющие стрелы», «Белый месяц», «Двенадцать моих драгоценностей». Романы, повести и рассказы, документальная проза в одинаковой мере были доступны его перу. В последней повести, на наш взгляд, проявилась новая грань таланта писателя, как автора приключенческого жанра. Ему удалось создать увлекательное, остросюжетное повествование, не поступаясь художнической правдой реалистических характеров, наполнить повесть серьезным социальным и политическим звучанием.

ОТ АВТОРА. О так называемой «Золотой экспедиции» американцев в Забайкалье в годы гражданской войны впервые рассказал мне профессор Лазарь Ефимович Элиасов, крупный специалист по русскому фольклору Забайкалья. История захватила меня — тогда же решил написать небольшую приключенческую повесть. Но, как это бывает у нашего брата писателя, замысел все откладывался, откладывался — как будто на осуществление заветных желаний нам уготована вторая жизнь. Мой ученый друг вскоре умер в далекой камчатской экспедиции... Я понял: все важные дела своей жизни надо исполнять немедленно, не дожидаясь «лучших времен» — их может я не наступить!

Многое в «Черной пасти» — исторические факты. Но поскольку это художественное произведение, то автор, связывая действительные факты друг с другом, не мог обойтись без домысла.

НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ

Чимит спускался с горы, у подножья которой уютно раскинулась бурятская станица Доодо Боролдой. К ней устремлялась еле приметная тропинка, что шла с Верхних Караулов и, приближаясь к станице, обретала уже вид торной дорожки, идущей вдоль берега.

Речка показалась Чимиту злее, чем обычно и какая была, когда уходил отсюда пять дней назад. «В верховьях пошли дожди!» — подумал он. Отчаянно она кидалась на скалистый отвесный выступ на правом берегу, с ревом бросалась на громадные валуны и превращалась в белую кипень. Похоже было, что в верховьях пошли сильные дожди.

От вида вздувшейся речки Чимиту стало хорошо и весело на душе — успел все сделать, что надо, до дождей. А работы было много: проконопатил стены зимовья, изрядно нарубил березового сушняка — заполнил им все пространство под лежанками-нарами. Не забыл заменить сухари. Соль и серенки[1], оставленные им прежде, лежали нетронутые, стало быть, никто не наведывался в зимовье в Верхних Караулах — старинном заброшенном пограничном посту, расположенном высоко в горах, в густой тайге, богатой зверем, где разрешали охотиться казакам на службе и из пограничных станиц.

Чимиту исполнилось нынче двенадцать, и отец пообещал взять его в тайгу. В первый раз на соболевку! Потому и работалось по-особенному.

Чимит спустился с высокого обрыва, помылся, невольно ежась от студеной воды. Он знал, что в это время года вкрадывается в речные глуби Ледяная Душа[2] — коварная, злая сила, она пронизывает тело человека длинными-длинными иглами, а вслед за ними входит хворь. Она так и называется, эта хворь, — набраться холоду... Но казак не должен бояться Ледяной Души — мало ли что случится на войне. Потому и заставляют казаки своих мальчишек лезть в любую воду и во всякое время года — лишь бы река не была покрыта льдом.

Обсушиваясь, Чимит долго смотрел на беснующуюся реку и вдруг засмеялся: ничего себе Амгалан, что по-бурятски значит Спокойная или Мирная! Случается, эта «спокойная» так разбушуется, что несет на себе огромные деревья, вырванные с корнем, говорят, однажды даже дома сносила в Доодо Боролдое. Почему так назвали реку? Интересно!..

Как должен идти домой человек, который отмахал без малого верст двадцать, и если этому человеку совсем недавно исполнилось двенадцать? Другой бы еле-еле плелся. Но не таковским должен быть сын у Бадмы Галанова, хоть и небогатого, но знаменитого на всю округу, ходившего проводником с тремя экспедициями через Монголию на китайскую сторону. Быть сыном такого казака — это знаете!.. Чимит попил воды из речки, срезал тальниковую лозу и, со свистом крутя над головой, гикнул, побежал что есть сил.

Подбегая к дому, он остановился, озадаченный. Вокруг двора стояли лошади, привязанные к забору, толпились люди, вооруженные короткоствольными винтовками-карабинами, одетые в незнакомую военную форму. Чимит даже зажмурился, протер глаза. Седла на конях не казацкие, люди чужие, и говор не русский...

Чимит незаметно проскользнул в избу. Там сидели станичный атаман, отец да двое приезжих. Один — высокий, тощий, остролицый — был в мундире со странными погонами. Одежда другого казалась вовсе забавной — матерчатая шляпа, на которой много дыр, галифе, блестящие кожаные чулки, короткая гимнастерка с застежкой у пояса...

Атаман, широколицый, с жиденькой бородкой, испуганно оглядывал гостей щелочками глаз, нервно сжимал ладонями правое колено. Казаки, зная эту привычку, бывало, смеялись: не хочет ли атаман выжать из ноги мысль, которой не хватает в голове!

— Берись, Бадмаха! — густым баском выговорил он. — Дело удачливое. Господин Самойлов обещает: вернутся — коня на выбор, это окромя платы, как уговаривались. Хорошо, что ты из Устья воротился. Есть кому проводить их. Говорил же: не поможет тебе Кеха Бутырин, нет нынче промысла на Байкале!

Отец сидел у печки. Из-под полуопущенных век внимательно рассматривал непрошеных гостей, молчал. В станице хорошо знали — бесполезно упрашивать отца, если с чем он не согласен. Пока не обмозгует все как следует, и слова не вытянешь.

— Ответь-ка, атаман, — ровным голосом, как-то странно выцеживая слова сквозь сомкнутые зубы, не поворачивая головы, спросил отец, — казаков-то в станице — дай бог, и все вроде без дела. Почему ко мне привез этих чертей?

Атаман кинул оторопелый взгляд на гостей, вновь опустил задрожавшую ладонь на правое колено, словно оно у него зазябло, стал судорожно гладить, растирать.

— Ты поосторожней со словами, а вдруг кто из них понимает по-бурятски! И пустое спрашиваешь. Кто лучше тебя те места проклятые знает? А ты нанимался на прииск, золотишко добывал. Не куражься, Бадмаха, слышь! Не дай бог, осердишь господина офицера...

Щеголеватый человек в галифе — это был Самойлов, русский инженер, бывший управляющий прииска — поиграл плеткой на длинной полированной ручке, переговорил полушепотом с офицером и, словно поняв атамана, заговорил, выпрямившись на стуле и слегка наклонившись вперед:

— Господа американцы в дружбе с атаманом Семеновым, а он, кажется, и без того зол на бурятских казаков за отказ воевать с большевиками. Майору Джекобсу ничего не стоит пожаловаться — и останутся от вашей станицы одни головешки!

Рука атамана изо всех сил сжала колено.

— Слыхал? — сипло по-русски обратился он к отцу и, перейдя на бурятский язык, продолжал дрожащим от злости голосом: — Не думай, что живой останешься, случись такое! Отвечай же, согласен заработать деньги и коня или хочешь погубить станицу?

Молчание длилось долго. На улице раздался громкий хохот солдат, видимо, от нечего делать рассказывавших анекдоты.

— До Черной Пасти, почитай, четыре перевала одолеть, — тем же ровным голосом отвечал отец. — Соображаешь, сколько время ухлопаю? Три сенокосных недели!

— Сена от общества накосим, как в старину, когда в караулы наряжали, — обрадованно зачастил атаман. — А если хочешь, наймем русских батраков — накосят!.. Сам буду следить, чтобы стога настоящие были!

— Это конечно. А то вроде и стога поставлены, а сена нет — сгнило оно, сгорело, — отец повернул голову к Чимиту. — Ну, а сынишку куда?

Атаман кинул повеселевший взгляд в сторону Чимита, тихонько стоящего у двери, и глаза его жадно сверкнули.

— Можешь оставить у меня! Как в родной семье будет. Маленько подсобит, денег подзаработает!

Отец сдвинул брови, жестом подозвал Чимита.

— Ну, как в Верхних Караулах? — ласково улыбнулся он.

Чимит, торопясь, словно боялся, что оборвут на полуслове, рассказал обо всем, что сделал на зимовье, что там видел и что старался запомнить для передачи отцу, повторяя про себя много раз.

— В Амгалане вода сильно прибыла, дожди в верховьях! — заключил он.

Отец повернулся к атаману.

— Передай: поеду! — сказал он. — Только деньги — золотом или серебром — пусть сейчас платят. А сына с собой заберу!

Атаман вскочил, приняв стойку «смирно» перед американцем, передал слова Бадмы. Самойлов весело улыбнулся и перевел его слова офицеру, сидевшему с угрюмым, нахохлившимся видом.

— Идти придется быстро, — сказал отец атаману, вставая. — Пусть решают тут же. А то, сам понимаешь, в пути бывает всякое.

Когда Самойлов перевел, американец нахмурился и буркнул что-то злое, резкое.

— Господин майор Джекобс как начальник экспедиции желает скорость передвижения оставить в полном своем ведении, — перевел Самойлов.

Бадма круто повернулся к американцу и скрестил руки на груди.

— Передай господину начальнику, — сказал он, — что Черная Пасть нужна не мне, а ему. Мне там зимовать не к чему.

Джекобс, услыхав о зимовке, вздрогнул.

— Мы пойдем самым скорым маршем, — буркнул он.

Чимит, услыхав о том, что берут его в этот поход, обрадовался, но подавил это желание и сумел сохранить спокойствие, как и подобает казаку.

ЧИМИТ ДЕЛАЕТ БОЛЬШИЕ ОТКРЫТИЯ

Дорога называлась трактом, а по-бурятски Ехэ харгы или Великая дорога. Когда отряд двинулся по ней, углубившись в лес, Чимит удивленно приподнялся на стременах и присвистнул: широкое корыто, наполненное грязью!

— Это и есть Великая дорога? — сдерживая готовый вырваться смех, спросил он.

— Не смейся! — оборвал отец. — Есть стариковская мудрость, и эта мудрость говорит: «Всегда уважай дорогу — она проложена руками людскими, самая плохая дорога лучше, чем бездорожье!» Отпусти повод — пусть конь сам выбирает, куда ступать, а то не увидишь яму, и конь сломает ногу.

Долго свыкался Чимит с мыслью, что и дорога, и американцы, и этот забавный русский в ботинках и кожаных чулках с нелепой плеткой — сама плетка в три раза короче рукоятки! — что все это видится не во сне.

На одной из полянок в лесу майор Джекобс приказал построить отряд. Подозвав Самойлова, проводника с Чимитом, произнес короткую речь.

— Солдаты! — переводил Самойлов. — Выступаем в далекую экспедицию. Она будет трудной. Все вы рассчитываете вернуться домой живыми. Могу гарантировать успех нашего похода только при условии: полное послушание, за нарушение — расстрел! Объявляю порядок следования: впереди проводник и господин Самойлов, за ними я с сыном проводника. Замыкает движение дежурный офицер с комендантским взводом. Вопросы есть?

— Мистер Джекобс, — тихо обратился Самойлов. — Зачем решили мальчишку оторвать от отца?

— Очень хорошо, что спросили, — улыбнулся Джекобс. — Можете передать проводнику: сын будет находиться при мне в качестве своеобразного заложника. Я хорошо награжу при добросовестном исполнении договора, но он лишится сына, если вздумает улизнуть. Вы слышите об этом решении? Мы так далеко залетели — не имеем права на беспечность! Мальчика этого буду держать при себе на коротком поводке.

Эту речь Самойлов перевел Бадме по-своему.

— Ваш сын, — сказал Самойлов, — очень понравился командиру. Он пожелал оставить его при себе. У майора тоже есть сын, ваш мальчик будет напоминать ему родное дитя.

Самойлов заметил, как при последних словах проводник усмехнулся в усы. А Джекобс, будь повнимательнее, поймал бы на себе тяжелый, недобрый взгляд проводника. Чимит сначала не понял, почему он должен ехать с американцем, но отец успокоил:

— Ничего не поделаешь, сынок! Так даже безопаснее!

Чимит повеселел: с американцем даже интересней! Когда его подвели к Джекобсу, он не удержался, рассмеялся громко.

— Кар-рамба! — воскликнул майор, обращаясь к Самойлову. — Над чем смеется мальчик?

На вопрос Самойлова Бадма с усмешкой кивнул на Джекобса.

— Посмотрите, как сидит ваш начальник. Мальчик вырос на коне, ему ни разу не приходилось видеть, чтобы так сидели в седле!

Самойлов перевел, как показалось майору, со злорадством. Выслушав, Джекобс отвел его в сторону и спокойно сказал:

— Советую держаться поосмотрительней, мистер Самойлов! Могу выйти из себя и пристрелить вас, спутав с паршивой бездомной собакой. Россия за вас не заступится, а Америка — это я. Вы поняли?

— Что я значу для России или для Америки, — с самой доброй улыбкой отвечал Самойлов, — поговорим в свое время и в надлежащем месте. Что касается смеха мальчишки, вы не должны забывать: Америка — страна ковбоев, а Россия — родина казачества. Наш проводник и его сын — казаки. Маленькому наезднику показалось смешным, как вы сидите. Только и всего!

Улыбка на лице Самойлова была такая, что Джекобс почувствовал, как внутри у него всколыхнулось что-то темное, горячее. Но он решил сдержать себя: кто знает, почему был так любезен с этим богатым инженером, управляющим прииском, полковник Морроу — командир бригады морской пехоты в Верхнеудинске? Это загадка. Надо присмотреться повнимательней — что за гусь и с чем его можно будет потом съесть.

— Вряд ли стоит диких казаков сравнивать с нашими ковбоями, — заговорил он, подавив приступ острой злости. — Как я погляжу, вы, русские, заслужили вашу страшную революцию! Вооружать дикие племена и им присваивать звание казаков?! Сказано же в Библии: прежде, чем убить, бог отнимает разум!..

Самойлов как можно глубже вдохнул воздух и медленно выпустил — так учит старинная арабская книга, которую с удовольствием читал в студенческие годы, учась горному делу в Калифорнии. Книга представляла собой поучения молодым аристократам и, обращаясь к ним, во множестве вариантов развивала главную мысль: умному и образованному, вращаясь среди людей низшего круга, не следует гневаться при обнаружении в собеседнике очевидного невежества — иначе он ставит себя в один ряд с этим несчастным! Вместо гнева надо проявить снисходительность, надо улыбнуться и семь раз вдохнуть воздух полной грудью и семь раз выпустить, делая это как можно медленнее. Гнев сокращает жизнь человека, а этого не стоит никакой собеседник!..

Чем дальше, тем дорога становилась уже, и отряд в конце концов вытянулся в колонну почти на полверсты. Бадма повел своего коня скорым шагом — переступью. Слышно было, как торопливо чавкают в грязи копыта лошадей. Самойлов чуть не расхохотался, увидев случайно, как нелепо держится в седле майор Джекобс: откинувшись назад длинным сухопарым корпусом, выпрямив колени и оттопырив стремена в стороны. При этом майор держался не за поводья, а за седельную луку.

— Позвольте кое-что сказать о казаках, — заговорил Самойлов ровным и уже бесстрастным голосом.

— Я вас слушаю! — выдавил Джекобс.

— Конечно, иностранцу трудно понять такое чисто российское явление, как казачество. Это — по той же анекдотической логике, по которой три слепца пытались определить, каков слон, ощупывая один ногу, другой хобот, а третий хвост. Не забывайте, что казаки входили в Париж, брали Берлин. Известно, что первая в мире демократия была создана именно казаками. Они создали военно-крестьянскую республику, в которой высшая власть была в руках Казачьего Круга. Это был орган народовластия, когда народ не через выборных, а сам непосредственно осуществлял власть, пользуясь абсолютными правами не только в отношении войны и мира, но и жизни и смерти каждого казака. Атаманы всех степеней назначались и смещались Казачьим Кругом беспрекословно. Иных за злоупотребления не только смещали, но и по решению Круга подвергали смертной казни! Вся история Запорожской Сечи и донских казаков — это история непрерывной борьбы казаков именно за эти вольности. Вряд ли вы, если хоть немного познакомитесь с историей казаков, станете сравнивать их с вашими ковбоями!..

— Вы говорите интересные вещи! — поспешил одобрить Джекобс. — Но наш проводник, как вы сами видите, никак не может относиться к выходцам из Запорожской Сечи?

— Вы назвали их «дикими племенами». В составе Кубанских, Уральских и Забайкальских казачьих войск были и полки из инородцев. Калмыки и башкиры входили в Париж. Бурятский Селенгинский полк отличился в Отечественную войну 1812-1814 годов, в Крымскую войну 1854 года, когда спас от пленения французами адмирала Нахимова, и в войну на Шипке. В Китае в русско-японскую войну четыре полка бурятских казаков были главной кавалерийской силой. Эти казаки вынесли на себе основную тяжесть так называемого «сплава по Амуру», когда проводилась граница между Китаем и русским Дальним Востоком. Муравьев-Амурский очень высоко ценил их боевые качества.

— Скажите, откуда вы все это знаете? — спросил Джекобс. — Вы же инженер-геолог!

Самойлов ласково оглядел Джекобса.

— Я имею честь, мистер Джекобс, принадлежать к русской интеллигенции! — очень мягко сказал он. — Я не знаю, будет ли понятно то, что я скажу вам. Русская интеллигенция — это не только инженеры, врачи, юристы, учителя, а это широко образованные люди и обязательно общественные деятели!

— Вы меня простите, — язвительно возразил Джекобс, — но кажется, именно эта ваша интеллигенция породила и большевизм?

— Революцию, мистер Джекобс! Революцию, которую узурпировали большевики. Позвольте вас спросить: что вас заставило, мистер Джекобс, объявить полковнику Морроу, что вы родились в прериях и считались мастером верховой езды? Для российского интеллигента подобное было бы вообще немыслимо. А вы, надо прямо сказать, сидите на лошади не очень... И потом: должен вам сказать в самом начале нашего пути — не грозитесь больше пристрелить меня, спутав с паршивой бездомной собакой! Помимо всего, русский интеллигент не робкого десятка, и я никак не могу позволить вам стрелять в меня. Не только полковник Морроу, а значительно более высокие американские чины заинтересованы в том, чтобы я не был пристрелен. Это во-первых. А во-вторых, вам просто не выбраться из тайги целыми и невредимыми без моего участия. Надеюсь, вы поняли? Учтите — цель экспедиции — золото с «Черной Пасти», а сей прииск ведь моя собственность!

— Вы правы, — усмехнулся Джекобс, — нам надо внести ясность в наши отношения в самом начале. Давайте больше не говорить о прииске «Черная Пасть» как о вашей собственности. Во-первых, большевики национализировали всю частную собственность — и золото на прииске «Черная Пасть» вам давно уже не принадлежит. Во-вторых, вместо того, чтобы насмехаться над моей посадкой на этом чертовом животном, помогите мне! Я, конечно, не кавалерист, а майор морской пехоты. И ничуть об этом не жалею. Родился и вырос в портовом городе и никогда не сидел на коне. Надеюсь, вы понимаете, что когда вернусь с золотом, полковнику Морроу будет в высшей степени наплевать, где я родился и умею ли сидеть на коне. В-третьих, не скрою: имею предписание внимательно, не спуская глаз, следить за вами, мне дано право уничтожить вас, если захотите изменить, от чего сохрани вас бог! Могу открыть маленький секрет: комендантский наряд — это мои люди, с которыми шляюсь по разным рейдам и экспедициям вот уже десяток лет. Они исполнят любое мое приказание — вплоть до того, чтобы содрать с вас это жокейское обмундирование и влепить дюжину шомполов!.. В ваших интересах вести себя умно, а когда вернемся, перед полковником молчать как рыба!

— Если я правильно вас понял, вы мне угрожаете? — холодно спросил Самойлов.

— Вы поняли совершенно неверно, мистер Самойлов! — майор отстегнул от пояса флягу, отвинтил колпак и налил в него виски. — Я внес ясность в характер наших отношений. А теперь предлагаю выпить за успех экспедиции и за то, что вашу долю я намерен повысить до пяти процентов!

Это меняет дело! — дрогнувшим голосом произнес Самойлов. — Полковник узнает, что вы были на высоте положения. Исправления в контракте будут внесены сейчас же?

— Разумеется! Ваше здоровье, мистер Самойлов! Вы мне понравились. Вам не кажется, что этот ваш казак прислушивается?

Самойлов даже поперхнулся от смеха.

— К английской речи? Бадмаха? Уморили, мистер Джекобс!

Они выпили. Самойлов протянул Джекобсу вчетверо сложенный листок. Майор взял и, тщательно разгладив, прочитал, сунул в карман френча.

— Считайте, что я подписал! — весело сказал он. — Смотрите не в два, а в четыре глаза за проводником. Как бы вы ни хвалили ваших казаков, не нравится мне эта каналья. Готов съесть собственную голову, если он не напоминает мне чемодан с двойным дном!

Самойлов с интересом посмотрел на Джекобса. Этот сухопарый янки ростом не меньше двух метров удивил его. Оказался не таким ординарным человеком, каким представлялся. Подобного типа военные — обычно консервативнейшего склада ума и характера: привычка не рассуждать при исполнении приказов породила главную черту — поступательную прямолинейность суждений. Джекобс оказался гибче. Значит, он способен воспринимать некоторые важные для Самойлова идеи и явления. Он непременно пригодится!

Стоял тот самый удивительный день, когда после обильных дождей небо видится тщательно умытым, посветлевшим, когда воздух, все еще насыщенный влагой, кажется пахучим, когда легко дышится, мысли в голове на редкость ясные. Самойлов улыбнулся, подумав, что задуманное дело подвигается к исполнению, искоса поглядел на молчаливого проводника. О чем думает этот человек с непроницаемым лицом? Чувствует ли редкостность или даже неповторимость такого состояния природы? Не может быть, чтобы нормальный человек не испытывал тех же чувств, какие переполняют его! Ведь это так прекрасно: солнце светит с неба во всю мощь, но не жарко, мир окружающий в таких ярких красках — словно дожди смыли со всех предметов серый налет и все засверкало, зазеленело по-особому, заголубело, забелело.

На ночевку отряд расположился на берегу большого таежного озера. Оно появилось вдруг, когда Самойлов выехал из-за скалы, которую огибала тропа. Широкая гладь озера, окруженного темно-бурой густой тайгой, покрывающей крутые склоны гор, казалась застывшим стеклом. Даже не верилось, что вода перед глазами, столь безмятежной была водная поверхность!..

Когда спустились к воде, Бадма сказал:

— Тут рыбы много. Карась сам в ведро лезет! Такого нигде больше нет — иной на два фунта. Можно быстро наловить на уху.

Мысль об ухе из карасей понравилась Самойлову, и он решил поговорить с майором. Но, подойдя, сообразил, что явился крайне некстати, что Джекобсу явно не до ухи: майор только что собрался слезть с коня, для чего укрылся за густым сосняком. Лошадь, пользуясь отпущенным поводом, жадно рвала сочную таежную траву. Самойлов решительно подошел к несчастному майору и подставил плечо. Опершись на него, Джекобс со стоном сполз на землю. Затем, страдальчески морщась, дотащился до места, где проворный вестовой с помощью двух солдат натягивал командирскую палатку, способную вместить человек двадцать, с большими слюдяными окнами, вентилятором, работающим от батареи.

— Есть хорошая идея, мистер Джекобс, — сказал Самойлов майору, пристраивающемуся на раскладной стул. — Не хотите ли поужинать свежей рыбой? Говорят, карась здесь, какой нигде больше не встречается!

Джекобс с подозрением взглянул на улыбающегося Самойлова. Конечно, прекрасно, что помог слезть с коня. Но не кроется ли за улыбкой подлая насмешка над его несчастьем — человека, у которого все те места, которыми прикасался к седлу, воспалены так, что горят огнем?

— Какая идея? Откуда может взяться свежая рыба? Кар-рамба! — проскрежетал зубами Джекобс, с величайшей осторожностью меняя положение на стульчике.

— Проводник с сыном берутся наловить.

— А не сбегут? Меня все время точит беспокойство: деньги вперед выдали!

Самойлов покачал головой.

— Взгляните на озеро: оно такое, что нигде, кроме как на нашей стороне, пристать к берегу нельзя! Оно вулканического происхождения, почти повсеместно берега круто обрываются в воду. А на открытой воде деваться некуда. К тому же кони на виду — казак без коня не уйдет!

Джекобс внимательно оглядел берега.

— Убедили, — сказал он, поворачиваясь к Самойлову. — Разрешаю! На чем поплывут?

— Это уж их забота! — засмеялся Самойлов. — Народец изобретательный чертовски. Кстати, поговорю с проводником: не может быть, чтобы у природных наездников не находилось средств от такой беды, как у вас!

В глазах Джекобса появился живой интерес.

— Берите контракт, — сказал он. — Я подписал. Если найдете доброе средство — с меня бутылка виски. Скажите, чтоб далеко не отплывали. Передайте: снайперам из комендантского взвода приказано держать их на прицеле!

Не прошло и получаса, как на крепко сбитом плоту отец с сыном отплыли от берега. Самойлов, с интересом наблюдавший, как Бадма соорудил плот не только без гвоздей, но без ремней и веревок — бревна были связаны жгутами из тальниковых ветвей, — теперь с неменьшим интересом ждал, как и чем он будет ловить карасей. Об этом же думал Чимит, восхищенно глядя, как ловко управляет отец плотом, загребая шестом.

— А чем будем рыбу-то ловить? — спросил он, когда плот уже изрядно отошел от берега.

Перестав грести, Бадма взялся за переметную суму из нерпичьей кожи.

— Запомни, — сказал он, — дальняя дорога — это близкие беды, если не подготовишься как следует. Смотри, вот чем будем ловить!

Отец вытащил две бутылки, наполненные чем-то белым.

— Бери хлеб, кроши, подманивай рыбу.

Не прошло и десяти минут, как возле плота засновала рыба. Чимит — первый удильщик среди станичных мальчишек — никогда не видывал таких крупных рыбин. Он склонился лицом почти к самой воде и затаил дыхание. Отец тем временем привязал бутылки тонкой шпагатиной за горлышко и сказал:

— Отойдем немного.

Едва они отплыли на расстояние в длину шеста, Бадма подцепил бутылки на конец шеста и осторожно опустил в воду, где кормилась рыба. Едва бутылки скрылись, раздался глухой взрыв. Вода взбурлила, выкинув на поверхность десяток больших окуней и карасей вверх брюхами.

— Ты чем это? — спросил ошеломленный Чимит.

— Подбирай скорее. Оживет! — приказал отец.

Вытаскивая рыбу на плот, Чимит даже вспотел от охватившего волнения: такую рыбу ни в какое ведро не столкать! Отец, взявшись за шест, усмехнулся:

— Что, думаешь, в бутылке было?

— Не знаю, — признался Чимит.

— Известка!

— Известка?! Не-е.

— А вот так, самая простая известка, только негашеная. В пробке дырочка... и вся хитрость! Теперь слушай. Сегодня перед утром тебе надо уходить. Поедешь в Устье к Иннокентию Бутырину. Дорогу знаешь. Слышал, что сказал американец? У него рука не дрогнет! А впереди всякое может случиться... Поэтому не надо тебе оставаться с ним. Понял?

— Понял. А что сказать дяде Иннокентию?

— Расскажешь, что видел, что за золотом идем в Черную Пасть, да скажешь, чем вооружен отряд. А скажи-ка, чем он вооружен?

У Чимита заблестели глаза.

— Отряд в полтораста сабель из трех конных взводов, в каждом взводе по три ручных пулемета!..

— Ишь ты! Да тебя в разведку можно посылать! Но это я так, может, пригодится Кехе. Конь оседланный будет пастись, в суме переметной еда будет.

ТУМАН НА БЕРЕГУ ОЗЕРА

Когда Самойлов открыл глаза, то зрелище представилось более чем странное: на темных кронах деревьев висит белый вязкий туман, а ниже, над самой землей, светло и чисто — похоже, что необъятно огромная белая масса стоит на темных стволах, как на ногах. Из тумана между стволами виднеются отсыревшая палатка Джекобса, спящие прямо на земле солдаты, проводник Бадма, неторопливо разжигающий костер.

Самойлов не отказал себе в удовольствии предаться давней привычке — проснувшись, полежать с полузакрытыми глазами. Раньше, в далекие юношеские годы, любил помечтать. Было о чем! Единственный, любимый сын баргузинского купца-золотопромышленника, ворочавшего миллионами, мог помечтать о многом — ему ведь и доступно было многое! Очень не любил одно-единственное вторжение в эти минуты, производившееся с ведома и с повеления отца: в двери возникал безукоризненный пробор учителя, и звучала английская фраза — каждое утро новая. Считалось, что фраза, услышанная на свежую голову, запоминается на всю жизнь. Нанял отец англичанина, когда Геннадию было около четырех лет. Позже он вспоминал об этом учителе с благодарностью: он так говорил по-английски, что приводил в изумление преподавателей гимназии. А когда она была окончена, отец смело отправил единственного наследника в Америку, в Калифорнию, где была отлично поставлена подготовка горняков-инженеров. Отец вынашивал мечту: его миллионы — база, фундамент под здание, которое будет возведено наследником, получившим образование в стране безграничного предпринимательства. Чтобы он набрался опыта на черновой инженерной работе, отец назначил сына управляющим глухого таежного прииска Черная Пасть. В то же время поручил обследование новых месторождений. Разъезжая по таежным глухоманям, молодой Самойлов убедился, что старательская добыча россыпного золота кончается, она должна в конце концов уступить разработке коренных месторождений — рудного золота. А это невозможно без машин. Завозить их — нужны дороги, на телегах не завезешь! Никакому миллионеру не поднять строительство железной дороги. Так что мечты Геннадия об освоении всего этого богатейшего края напоминали стремление укусить собственный локоть. Правительство России бессильно что-либо предпринять, казна пуста. Самойлов-младший понял: не потому появляются все новые и новые иностранные фамилии на небосклоне русской промышленности, что собственные владельцы заводов и фабрик, шахт и рудников плохи или слабы. Нет, это идет расплата по векселям за гигантские займы. Это необратимо. Раз так — надо самим активно привлекать иностранный капитал к богатствам Сибири. Американцы давно принюхиваются. У Вудро Вильсона большие интересы в Красноярске. Две мощные компании живо интересуются районом Байкала. Американцы умеют смело вкладывать огромные капиталы в освоение самых диких мест. К часу, когда хлынут доллары в Сибирь, компания «Самойлов и сын» должна быть готова...

В это самое время до слуха Самойлова дошли необычные звуки. Они разогнали мысли подобно тому, как близкий выстрел заставляет исчезнуть в мгновение ока стадо мирно пасущихся степных косуль. Если бы сказали, что идет разъяренный бык, то это могло быть правдой, но только наполовину: бык не может в трубный рев ввертывать английские ругательства! Самойлов едва успел вскочить на ноги и оказался лицом к лицу с Джекобсом.

— Кар-рамба! — выкрикнул Джекобс свое словечко, бог знает где подхваченное и употребляемое, когда ярость внутри нарастает, а запас ругательств иссяк. — Можете сказать, черт бы вас побрал, где этот дикарский мальчишка?

— Позвольте, в чем дело? С чего это вздумали орать на меня?

— Я хочу знать, куда девался сын проводника? Я не только буду кричать на вас, а заставлю понюхать вот это!

И перед носом Самойлова оказался громадный кулак. Наследник баргузинского миллионера успел заметить, что у майора ужасно костлявый кулак — сильный удар обязательно искровянит лицо. Он почувствовал, как в голову хлынула волна ярости. Почти не помня себя, схватил длинную руку Джекобса и с силой рванул, употребив прием джиу-джитсу. Не ожидавший ничего такого, Джекобс был вынужден со стоном повернуться на сто восемьдесят градусов, спасая от жуткой боли плечевой сустав. Но от этого маневра боль не прошла, а даже усилилась, и майор взвыл.

— Что вы делаете? Больно же! — закричал Джекобс. — Отпустите!

— Больно? Очень может быть, — бывает больнее!.. — голос Самойлова звучал спокойно и ровно. — Вы сильно ошиблись — это у себя самого должны спросить, куда девался мальчишка. И больше прошу никогда не пускать в ход кулаки — это опасно будет для вас. Вы можете увидеть, на что способен русский интеллигент. Так что стойте смирно! Бадма, ко мне! Быстро!

Появившийся в ту же минуту проводник удивленно смотрел на майора, побледневшего и потного, нервно растиравшего плечо.

— Куда девался сын? — заорал Джекобс. — Ни его, ни коня нет в лагере!

Когда Самойлов перевел, обычно невозмутимое лицо Бадмы стало неузнаваемым. Глаза расширились, он медленно выпрямился и сжал кулаки.

— Мы не любим, когда так шутят! — выговорил он. — Вчера вы приказали Чимиту быть с вами, а сегодня требуете с отца!.. Пускай этот хороший господин ответит: что сделал с мальчиком?

Джекобс невольно попятился. Затем вопросительно взглянул на Самойлова.

— Передайте ему, что мальчика не видел с вечера! Помню, он ложился спать недалеко от моей палатки... Черт знает что, мистер Самойлов. Я кажется, оправдываюсь?! Кар-рамба!

Самойлов только сейчас начал соображать, что случилось.

— Скажите, — понизив голос, обратился он к Джекобсу, — может, вы мальчишку обидели чем? ударили? обругали?

— Да клянусь богом! — закричал майор. — Со вчерашнего вечера в глаза не видал! Передайте, мистер Самойлов: исчезновение мальчика меня сильно огорчило, я к этому не имею никакого отношения.

Майор дождался, когда проводник ушел, скаля зубы, прорычал Самойлову:

— Смотрите за ним в оба! — и крикнул яростно: — Вестовой! В палатку вбежал толстый круглолицый солдат.

— Слушай, Окорок Пенсильванский! Отныне со своим приятелем коноводом будешь следить за каждым шагом проводника! Понял?

Вестовой щелкнул каблуками, вытянулся, дрогнул жирным подбородком.

РОДНОЙ ПЛЕМЯННИК ГРУМ-ГРЖМАЙЛО

Сколько может скакать без останова конь? На ипподромах скакун пробежит два круга — и весь в мыле. Видимо, нельзя винить в этом прославленных скакунов — их и учили весь запас сил расходовать, пуская в наивысшую скорость, за какие-нибудь минуты. Конь монгольской породы — низкорослый, гривастый, с косматыми ногами — на такое не способен, его обгонит любой скакун. Но он может проскакать своим махом не минуты, не часы, а весь день! На таких конях несли службу бурятские казаки. На таком коне скакал Чимит, направляясь в Устье к Иннокентию Бутырину.

Мягко и приятно сидеть на идущем махом скакуне — только покачивается, плавно и ритмично, спина лошади. Это — совсем не то, что на рысаке, когда приходится в такт приподниматься на стременах и делать это умело, строго сообразно, иначе набьешь коню спину, а себе то место, где кончается позвоночник.

Чимиту надо побыстрее добраться до Устья — дядя Иннокентий может уйти на промысел, в это время омуль идет на нерест, и все устьинские рыбаки уходят. Скоро Мокрый Спас. Вот с этого праздника и начинается в реках черт знает что. Рыбу ловят чем могут — и сетями, и громадными сетевыми черпалками, и острогой.

Дядя Иннокентий Бутырин — родом из соседней станицы, где русские казаки живут. Не поладил со станичным атаманом, подался на Байкал, когда Чимиту было три года. И живет с тех пор на берегу моря, рыбаком заделался. В иные годы к нему ездит отец — они на японской вместе бедовали, — наловят омулей и продадут в городе. Не ахти какие деньги выручат, но все же... Как-то раз приезжал в Доодо Боролдой дядя Иннокентий, привез вкусных петушков конфетных да пряничных лошадок. Очень пожалел, что Чимит не учится, нету в станице школы. Дядя Иннокентий и отец тогда о чем-то долго говорили вполголоса. На столе стояла четверть водки. Тогда Чимит никак не мог взять в толк: как из белого-белого молока получается водка — чистая и прозрачная, как вода из колодца? И почему бутыль называют четвертной, четвертью? Потом узнал — ведрами меряли водку, а четверть — четвертая часть ведра. В русской станице такую бутыль называют гусаком. Когда казаки на скачках войдут в раж, часто слышится, как кричат:

— Ставлю гусака за Каурого!.

— А я две четверти за Гнедого!

Пролетают одна за другой лесные поляны, березовые колки... Сколько уже скачет Чимит? У реки решил сделать привал. Надо накормить и напоить коня. Казак всегда помнит пословицу, что издревле передается от отца к сыну: «Тот конь не устает, которого не устают поить и кормить!». У бурят есть немножко другая пословица: «Коня покормить — это самому поесть!».

С высокого берега таежная река — темная. Не катит волны, а мчит, перекидывая с камня на камень. Вскипает. Гулко плещет о берега, ворчит и бормочет. Может быть, речка рассказывает нескончаемую и страшно интересную сказку, которую жадно слушают прибрежные кусты, склонив к самой воде длинные тонкие ветви, слушают травы и тайга да птахи лесные?

Зачарованный сидит Чимит, сын казака Бадмы Галанова из станицы Доодо Боролдой, на берегу и не слышит, что сзади крадется к нему человек...

...Когда Чимит пришел в себя, первое, что ощутил, — был зловонный запах. На его спине всей тяжестью лежал обросший грязный мужик в овчинной папахе, от которой и исходил этот смердящий дух.

— Руки связал? — раздался писклявый голос. — Отпусти!

Их было трое. Один, низкорослый и круглолицый, два других — высокие, тощие, оба с закатанными по локти рукавами, в грязной, кое-как латаной солдатской форме.

— Ах, какой хороший мальчик! — насмешливым голосом пропел низкорослый, видать, командир.

Он стоял на высоком берегу, заложив руки в карманы. Грязные потеки на круглом лице говорили, что он давно не умывается. «Бродяги!» — с ужасом подумал Чимит, садясь и исподлобья оглядываясь.

В Сибири не боялись бродяг — беглецов с каторги, тюрем, из ссылки — им всегда и везде выставляли на ночь крынки с молоком, хлеб с солью. Во времена гражданской войны появились совсем другого рода бродяги. Ими кишели леса и горы. Большей частью то были злодеи, примазавшиеся к той или другой воюющей стороне единственно из грабительских целей, остатки разбитых белогвардейцев, отягощенных такими преступлениями, за которые полагалась одна мера наказания — расстрел.

По знаку круглолицего два его спутника схватили Чимита и потащили к нему. Чимит упирался всеми силами, брыкался, кусался, но все было напрасно.

— Зря ты упирался, голубчик! — засмеялся тот. — Я очень хочу как следует разглядеть тебя — казачонка мунгальского, то бишь бурятского племени. Я ведь детские годы провел на берегу Ингоды под Читой... Вот так! И не надо смотреть на меня так страшно. Это ведь нехорошо, если мальчишка-инородец напугает подполковника генерального штаба Российской империи Грум-Гржмайло, родного племянника знаменитого ученого! Договоримся, голубчик, друг друга пугать не будем. Ладно? Давайте-ка его вещички...

Тщательно осмотрев переметную суму Чимита, подполковник разделил запас еды на три части.

— Не обижайся, что тебе не достается, — все тем же тоном сказал подполковник. — Получается почти по господину Салтыкову-Щедрину, у которого мужик трех генералов прокормил. Тут есть разница: во-первых, ты не мужик православный, а вшивый инородец, во-вторых, мы не генералы, а в-третьих, господин Салтыков-Щедрин — сволочь, хотя и был вице-губернатором вятским. Это царь, тот самый, Николай Первый, которого большевики считают чуть ли не людоедом, сослал его в собственное имение, вместо того, чтобы повесить или сгноить в тюрьме. Ты, милый, в значительно лучшем положении. Ты поел минувшим вечером, а мы не имели нормальной пищи вот уже три дня. Кстати, генерал-губернатором Иркутской губернии, куда входил ваш Баргузинский уезд, во времена господина Салтыкова-Щедрина был Муравьев-Амурский, тоже порядочная сволочь, потакавший декабристам и имевший наглость подписать прошение на высочайшее имя за этого самого писаку... Ну, вот, ни крошки не осталось, никаких вещественных Доказательств, что мальчишка-инородец накормил подполковника генерального штаба с двумя солдатами. Мы с тобою квиты, голубчик, Не думай, что мы даром съели твою провизию — за неё ты получил сведения о господине Салтыкове-Щедрине и о царе Николае Первом, зря прозываемом большевиками этаким злодеем! Ну-с, хватит. Как говорится: финита ля комеди!

Чимит, хоть и был очень напуган, не мог не обратить внимания на то, что человек ел, ни на минуту не прекращая своей болтовни. Это было удивительно — есть, ни на минуту не умолкая. Покончив с едой, человек вынул из кармана невероятно грязный платок и вытер рот.

— Ну-с, молодой человек, будем разговаривать, — обратился к Чимиту уже другим, скрипучим голосом подполковник. — Буду спрашивать, а ты обязан отвечать. Конечно, обязанность твоя не перед богом, ибо ты — нехристь, а перед сильными. Запомни, молодой человек, право сильного — самое убедительное право. Если не будешь отвечать, то эти два ангела начнут делать тебе больно. Они это здорово умеют. Итак, первый вопрос: вчера ты ехал с длинным военным впереди отряда. Ангелы не разобрали в тумане, что за отряд. Местные жители сказали: американский. Хоть это совершенно фантастично, но чем черт не шутит, когда боги спят. А боги давно уже спят!.. Так скажи: действительно то были американцы?

Чимит не слышал вопроса подполковника — внимание было целиком занято длиннорукими солдатами, которых подполковник назвал ангелами. Они смотрели на него, как голодные звери на зайца. У одного заросшее лицо походило на болотную кочку, на которой озорники мальчишки сделали глаза и рот с безобразно крупными зубами, вставив грязные осколки разбитой фарфоровой посуды. Станичные ребятишки любили устраивать такие мишени, когда разрешали стрелять в цель. Физиономия другого напоминала ту же болотную кочку, только вместо фарфоровых осколков для глаз — пожелтевшая бумага. «Ангелы» по знаку подполковника подошли к Чимиту, ухватили за руки и стали выворачивать. Лопатки и плечи опалило огнем, и стало ужасно больно в затылке. Чимит закричал что есть сил.

— А-а, понимаю! — воскликнул подполковник. — Бурятенок ни бельмеса не понимает по-русски. Ну, ладно, молодой человек, я буду спрашивать, а тебе ничего не надо говорить, если «да», кивнешь головой, а если «нет», то мотнешь. Итак, отряд, с которым ты ехал, был американский?

Чимит только шмыгал носом.

ЧЕРНАЯ ПАСТЬ

К концу недели майор Джекобс уже мог сесть на коня. Самойлов послал за проводником. Когда Бадма пришел к палатке, Самойлов сказал:

— Мистер Джекобс хотел узнать, что делают казаки, когда сильно натирают внутренние стороны бедер.

Бадма, выслушав вопрос, не спешил с ответом. На его лице не отразилось ничего — этому майор, смертельно боявшийся насмешек, был обрадован. Наконец, Бадма сказал:

— Казаки ничего не натирают.

— Ну, а все-таки, просто вообразим, что так случилось с кем-нибудь, например, с вашим сыном...

— С моим сыном такое случиться не может, — упрямо возразил Бадма. — Если случится, я его выпорю. Скажите, что вам от меня надо? Дела есть...

— Кстати, мистеру Джекобсу хочется спросить: почему не проявляете совершенно понятного беспокойства о сыне? Он полагает, что вы хорошо знаете, где он.

Бадма заложил руки за спину.

— Сын подался домой! — сказал он. — Если бы не знал, давно бы рассчитался с этим господином хорошим, который обидел моего парнишку. И вы бы теперь меня не видели и из тайги навряд вышли.

Самойлов передал слова Бадмы, стараясь ничего не упустить. Они произвели впечатление на Джекобса. Он подошел к Бадме и хлопнул его по плечу.

— Хвалю! Ты сильный человек. Откровенность — качество настоящего мужчины!

Самойлов, переведя, отвел Бадму в сторону.

— Скоро этот господин хороший, как вы его называете, перестанет вообще садиться. Ни верхом, ни пешком не сможет двигаться. Вы говорили, что зимовать не хотите в этих местах. По-моему, мы оба заинтересованы, чтобы не задерживаться. Не правда ли?

Бадма посмотрел на Самойлова с напряженным интересом. Что имеет в виду этот умный человек? Но он, конечно, прав. Бадма помолчал, искоса глянул на Джекобса.

— Хоть и противно, вылечу его. Конечно, он обидел мальчишку. Казаки — гордые, хоть и маленькие.

— Может, не надо так? — с лукавой усмешкой спросил Самойлов. — Да, я знаю ваших ребятишек — без ведома отца ни за что не убегут! Можете меня не опасаться: не выдам! Американцы мне нужны как прикрытие: с их помощью должен вывезти мои архивы — все мое будущее! Я одобряю, что отправили мальчишку — не детское дело участвовать в таком тяжелом переходе. Мало ли что может приключиться!.. То, что говорю, честно и верно.

Бадма колебался, но голос и вид Самойлова убедили его.

— Правда, торопиться надо! — решил он. — Поищу травку, лекарство сделаю, — послезавтра господин хороший спокойно сядет в седло. А про тебя приисковые говорили, что честный, не из живоглотов!

— Спасибо! — с чувством произнес Самойлов. — Это мне очень дорого. Как думаете, не помешают мне вывезти архивы?

— Зачем? Бумаги твои. А золото кому?

— Американцам. По контракту мне — пять процентов, но знаю: они делиться не любят. Пусть думают, что лезу из кожи за свою долю! А выберемся из тайги — только меня и видели! Уеду к отцу в Харбин. Американцев, конечно, большевики вышвырнут, как и всех остальных. Я к большевикам не питаю враждебных чувств. Но и не могу сказать, что они мне симпатичны.

— Где уж! — усмехнулся Бадма.

Менее чем через час Бадма приготовил мазь из трав и коровьего масла, велел Джекобсу смазывать больные места.

— Пока в седло нельзя садиться. Придется ехать на носилках, — заключил он и тут же взялся за устройство этих носилок из верёвок, брезента, ремней и палок.

Джекобса водрузили на это сооружение, укрепленное между двумя лошадьми, так, чтобы он мог сидеть, свесив ноги, и, если захочет, полулежать.

— Кар-рамба! — крикнул майор Самойлову. — Передайте этому... джентльмену: я благодарю его! Наградить не в силах, но бутылку виски от меня имеет.

Устроив таким образом Джекобса, Бадма повел отряд без остановок. По его совету Джекобс приказал перекусить, не слезая с коней. В колонне заворчали. Несколько солдат, подбадривая друг друга, подъехали к Джекобсу и выразили протест. Но вынуждены были тут же отпрянуть и занять свои места — Джекобс выдернул кольт и, изрыгнув ругательство, заорал так, чтобы слышали все:

— Вестовой! Где ты там, Окорок Пенсильванский? Если эти идиоты не поумнеют, перепиши их фамилии — и я съем собственную голову, если получат хоть один доллар за участие в походе!

И колонна стихла. Только слышались перестук копыт по каменистой тропе да всхрапывание лошадей. Самойлов усмехнулся — все было по-американски! В этой стране единым и сущим предметом, субъектом поклонения стали деньги. Максим Горький хорошо назвал Нью-Йорк городом Желтого Дьявола. И этому дьяволу поклоняются все, Начиная от серенького обывателя, его детей, кончая министром, генералом, ученым-профессором. В России тоже ценят деньги, найдутся жадюги, Иудушки Головлевы, способные продать душу черту, поднять руку на отца, мать, продать родную дочь, сестру, жену. Но такого поклонения, открытого и бесстыдного, повального, доходящего до общенациональных размеров, не было в России и нет! Даже замордованных русских солдат, если бы они передвигались точно такой же колонной и были доведены до бунта, нельзя, немыслимо напугать подобным образом — лишить денег, положенных за поход. Такая черта была замечена Самойловым еще студентом в университете Сан-Франциско. Его поразило равнодушие американских студентов ко всему, что выходило за рамки будущей профессии. Самойлов любил и знал русскую литературу, с наслаждением читал Толстого и Достоевского, Пушкина и Лермонтова, Бунина и Куприна. И он даже не поверил сначала, когда стал убеждаться, что очень многие студенты из его университета не имеют представления об Уолте Уитмене, понаслышке знают Марка Твена и вообще имеют смутное представление о родной литературе. Но самое невероятное было в том, что они не стыдятся, а даже бравируют этим! Самойлов с внутренним содроганием гнал сейчас мысль, что за предстоящие долгие годы жизни в Америке, умножая свои миллионы, может сам превратиться в сухого и черствого дельца-бизнесмена... А путей-дорог в Россию-матушку может ведь и не оказаться — обратные дороги всегда длиннее. Одно было ясно: Америка для Джекобса и Россия для Самойлова — это не одно и то же!..

...Зачем большевикам ломать вековые устои? Правьте, берите в руки всю политику, создавайте мощные вооруженные силы, давайте по зубам всем, кто лезет в Сибирь, но не изгоняйте из Сибири Самойловых! Нет, милые, вы еще нас позовете — без наших капиталов ничегошеньки вам не удастся сделать, а иностранный капитал займов не даст. Вернутся Самойловы в свою Сибирь — только бы не слишком поздно, не все бы пришло в запустение...

Да, Джекобс умеет управлять своими солдатами, он храбр и по- своему неглуп. Это хорошо, что даже в таком смешном положении он оказался достаточно сильным. Самое ужасное положение для человека — это когда он смешон. Заставить людей не видеть этой ужасной стороны — такое доступно только сильной личности. Самойлов решил, что этого человека нельзя упускать из виду, надо держаться такого человека.

— Господин Самойлов, — негромко окликнул Бадма. Голос едва дошел до слуха задумавшегося Самойлова. — Вы не забыли, что за той скалой — Черная Пасть!

Самойлов внимательно всмотрелся.

— Ничего я не забыл, — ответил он. — Семкин поворот!

Был старатель Семка-силач. Говорят, десять пудов поднимал. Он и пробил дорогу, вырубил ее в скале. До него, чтобы добраться до Черной Пасти, надо было сбивать плот и спускаться по бурной реке, шепча: «Господи, пронеси!».

Самойлов подъехал к Джекобсу, склонился.

— За поворотом — Черная Пасть. Сделайте так, чтобы не грабили и женщин не трогали. Иначе не видать ни золота, ни пищи. Шахтеры — народ серьезный, хорошо вооружены!

Джекобс, подумав, велел остановить и построить перед ним отряд.

— Кар-рамба! — крикнул он, с трудом сойдя со своего места, и остановившись перед строем, расставил длинные ноги. — Перед вами Черная Пасть — золотой прииск. Это значит — я привел вас к славе и достатку. У вас будут брать автографы, ваши портреты появятся в газетах. Но для этого надо всем вам вернуться живыми. Так что имейте в виду: здесь много шахтеров и они хорошо вооружены. Никаких грабежей, насилий. Мы станем лагерем в стороне от поселка. Поставлю часовых и за всякий самовольный выход из лагеря — расстрел! Вы меня знаете, кар-рамба!

Поселок показался сразу же, как только миновали скалу. Самойлов, словно видя реку впервой, остановился, восхищенный ее силой: в этом месте она прорвала гору и с грохотом неслась, стиснутая двумя отвесными черными скалами, которые местные жители называют Щеками. От скалы до пенящейся воды — двухаршинная каменная тропа Семки-силача. Сколько раз проезжал здесь Самойлов? Но тут почувствовалось, как остро кольнуло сердце: увидит ли он еще этот уголок родимой земли? Не навсегда ли прощается с этими скалами, с этой рекой? А Черная Пасть?..

Река пробивалась сквозь и поверх острых черных камней, торчащих из белой кипени гигантскими клыками — ни дать ни взять челюсть дракона... Поэзия природы!

Колонна начала втягиваться в ущелье, и Бадма, оглядываясь вокруг, подумал: шахтеры могли здесь запросто держать крепкую оборону, даже целым полком не пробьешься!.. Шахтеры пропускают американцев — хорошо!.. С этими мыслями Бадма весело стеганул своего низкорослого коня и споро зарысил к поселку, намного опередив отряд.

Майор Джекобс при виде скал и узенькой дорожки остановил коней. Дело было не только в том, что по такой тропе не проехать двум спаренным коням, между которыми висел он. Сильное волнение охватило его: дорога к золоту подошла к концу! Вот он, таинственный поселок с таинственным названием «Черная Пасть»! Не поселок виден, а золото! Но отдадут ли его добровольно? А если скажут «нет» — тогда что? Каковы будут действия майора Джекобса? Конечно, имея полтораста штыков, достаточно пулеметов, можно и не беспокоиться — при желании и необходимости примет такие меры, что от поселка, говоря языком атамана Семенова, останутся одни головешки. Но говорится еще с древних времен: самое лучшее применение оружия, оказавшегося у тебя в руках, — это ловко замахиваться им, но не торопиться пускать его в ход! При всей своей лихости Джекобс был осторожным человеком, потому и выбрал его полковник Морроу. Надо оправдывать доверие начальства, нет ничего дороже, чем такое доверие! Да, Джекобс осторожный человек. Он и шепнул Самойлову заранее, чтобы вперед выехал Бадма, поразведал все и дал знак, что колонне можно без опаски следовать в поселок. Золота, по словам Самойлова, накопилось на прииске пять с лишним пудов. Какое оно? Никогда не приходилось Джекобсу видеть золото в его естественном виде. Говорили те, кто бывал на Аляске, что золотой порошок — дрянной, серого цвета, только очень тяжелый. Если золота здесь хранится восемьдесят килограммов, а ему, Джекобсу, по контракту полагается двадцать процентов — это же шестнадцать килограммов или русский пуд! А сколько это в долларах?..

Мистер Джекобс углубился в волнующие расчеты и сидел на стульчике, полузакрыв глаза. Ему стало куда легче: лекарство Бадмы чудодейственно помогло, никаких болей уже не испытывал, настроение становилось отличным, хотя нет-нет да наскакивала мысль о том, что предстоит еще и обратная дорога, что придется снова садиться в седло — от одной этой мысли у него начинался озноб. Крикнув вестового, велел позвать командиров взводов.

— Я послал нашего проводника на разведку, — обратился Джекобс. — Независимо от того, что он сообщит, приказываю: привести взводы в полную боевую готовность...

Когда доложили о прибытии проводника, майор поймал себя на том, что это известие взволновало его так, как, пожалуй, никогда в жизни, а сам проводник, совсем недавно казавшийся Джекобсу существом, на которое можно смотреть только по необходимости, до такой степени привлекательным, что майор еле удержался, чтобы не пожать ему руку. Известие, привезенное Бадмой, стоило такой радости Джекобса.

— Можно ехать! — объявил Бадма. — Шахтерский комитет считает правильным расположить лагерь не ближе полуверсты от поселка. Они нас ждут.

На пустыре выше поселка сразу же приступили к разбивке лагеря. Майор Джекобс, которому совсем полегчало, занялся постами охраны. Решил окружить лагерь двумя поясами. Помимо безопасности, считал важным, чтобы как можно больше солдат было занято делом, службой. Взяв с собой вестового, направился в свою палатку.

— Вот что, Окорок Пенсильванский, — сказал он, — палатку надо оборудовать. Что это значит? Три вещи: во-первых, сделать вдвое больше, а для этого бери еще палатку, режь, крои и прикрепляй к нашей; во-вторых, все мои медвежьи шкуры, что куплены в Верхнеудинске, использовать как ковры — входящих в палатку заставлять разуваться, как у японцев: в-третьих, одну из шкур уссурийских тигров — на мою походную кровать, вторую — на стойках подвесить к моей кровати, чтобы походило на стену с ковром. Бери в помощь кого хочешь, но чтобы завтра было все готово. Понял? Имей в виду, у меня могут быть люди из местных — пусть знают, что зашли в палатку американского майора! А теперь зови Самойлова!

Как только вестовой вышел, Джекобс стал лихорадочно осматриваться, перерыл свой походный гардероб и остался сильно недоволен. Он решил, что будет круглым дураком, если не наградит себя малой толикой золота, не припрячет в каком-нибудь тайнике. Полковник Морроу заберет шестьдесят килограммов, а майор Джекобс должен довольствоваться лишь тем, что в контракте? Глупо, трижды глупо! И обнаружилось: никакого потайного кармана! Решительно некуда девать тяжелый золотой песок. Опечаленный, он подошел к окну. Солнце медленно, словно нехотя, опускалось к острым гребням ближнего хребта. Небо над ним вместо закатного нимба отливало странной синевой. Она была негустая, отдавала изнутри желтизной, то еле приметной, то наливающейся красным оттенком: синева эта была трепетная, она не только сама подрагивала, а приводила в чуть заметное пошевеливание и лес, и горы, и даже проплывавшие облака. Смотря на это диво, которое может показаться только на северном небе и только в конце лета, Джекобс продолжал думать о том, что золото надо любыми средствами припрятать. Да так, чтобы не могли найти даже у раненого — мало ли какая неожиданность может приключиться в этой варварской стране, где даже небо другое, горы, лес — все другое! То, что творилось на небе, вызывало у него не восхищение, а безотчетное раздражение — он был суеверен: черт и дьявол знают, к чему это небесное знамение, какого он никогда не встречал у себя в Америке.

Вошел Самойлов и с удивлением обнаружил, что Джекобс стоит у палаточного окна и пристально вглядывается в синие небесные дали.

— Любуетесь закатом? — спросил Самойлов. — А мне казалось, что вам до природы нет никакого дела.

— Не можете ли сказать, что это за дьявольская синева? — после долгого молчания спросил Джекобс.

Вместо ответа Самойлов поставил на стол принесенный саквояж и медленно, со значением вложил ключик в крошечный замок. Он вынул две бутылки водки и настоящий французский «Наполеон». Перед изумленным майором появились отличный балык белорыбицы, холодный копченый омуль, свежий ржаной пахучий хлеб.

— Могу рассказать, что мне известно об этом природном явлении, — начал Самойлов, откупоривая бутылки. Джекобс заметил, что проделывалось это с каким-то особым изяществом, красиво, артистично, словно Самойлов играл перед майором, демонстрировал перед ним свое умение. — Но давайте сначала выпьем за благополучное окончание похода!

— Хрустальный бокал? — недоуменно воскликнул Джекобс. — Откуда? Здесь, в такой глуши?

— Из настоящего горного хрусталя, — засмеялся Самойлов. — Могу уверить вас: завтра еще не то увидите! Некоторым кажется, что водка в хрустальном сосуде вкуснее. Пейте!

Джекобс молча опрокинул бокал.

— Слышал я раньше, что у русских скверная привычка — заедать свою водку, — заговорил Джекобс, намазывая масло на хлеб и отрезая кусок балыка. — Но не думал, что после водки так здорово идет все это! А хлеб ваш с рыбой — изумительно, черт возьми!..

— Конечно, вы слышали о северном сиянии, — начал Самойлов, вытерев рот белоснежной салфеткой. — Перед вами оно и есть, хотя и очень далекое. Население северных краев окружило его всевозможными легендами. Считается, например, что оно к долгой и страшной войне. Говорится, что у человека, который увидит его первым, должна круто и сильно измениться судьба к лучшему...

— Круто и сильно? — отрывисто спросил Джекобс.

— Да. Это утверждают эскимосы, якуты, тунгусы, буряты. А когда все толкуют одно и то же, даже ученые считают, что всеобщее поверие надо серьезно изучать.

— Неужели я увидел первым?

— Из нас двоих, бесспорно, вы — первым!

— Вестовой! Вестовой! — заорал Джекобс, наливая новый бокал водки. — Ты что, спал там? Ответь мне на важный вопрос и не задумываясь: видел сегодня на небе интересное, необычное? Ну?

Вестовой ошалело посмотрел на грозного майора, замычал и отчаянно закрутил головой.

— Н-ничего н-не видал... Виноват! Чистил вашу одежду!

— На, выпей и пошел вон! — с явным удовольствием протянул бокал Джекобс.

Когда вестовой покинул палатку. Джекобс налил полный бокал водки и шумно выпил.

— Уд-дивительная страна! — проговорил он. — Что вы можете еще рассказать об этом интересном явлении?

— Вам, конечно, известно, что, помимо географического северного полюса, есть еще и магнитный...

— Я знаю, что Северный полюс открыт американцем и потому он принадлежит Америке. А насчет магнитного ничего неизвестно — американцы его еще не открывали!..

Джекобс, очень довольный своей шуткой, гулко захохотал.

— Никакой американец Северного полюса не открывал, мистер Джекобс. Ну, меня не удивляет, что вы не знаете ничего и о магнитном полюсе, ибо невежество — привилегия военных! Под вашим командованием отряд американской морской пехоты проник в невообразимые дебри баргузинской тайги в сибирской стороне России. Вы должны гордиться! Вам делает честь, что вы первым из американцев увидели северное сияние в этих широтах Сибири. Конечно, было бы лучше, если бы на вашем месте был ученый!..

— На моем месте могу быть только я! Запомните, мистер Самойлов. Никакому ученому не позволю занять мое место — на нем я стою обеими ногами, черт возьми! Что касается того, что Северный полюс еще не открыл американец, так он его откроет!..

— Вы не сможете рассказать соотечественникам об этих краях, об этом редком явлении ничего! — словно не слыша собеседника, продолжал Самойлов. — А могли бы стать автором увлекательной книги, сделать бизнес! По вам ничего этого не дано — военные способны только убивать людей, мыслить они не могут!..

— Кар-рамба! — взревел Джекобс. — Вы, кажется, меня оскорбляете?

— Ничего подобного! — возразил Самойлов. — В каком-то роде вы у меня в гостях, мистер Джекобс. А у русских не обижают гостя. Это принято только у вас...

Джекобс допил бокал и резко отодвинул его.

— Как то есть «принято»? Вы оскорбляете мою страну!

— Я не такой дурак, чтобы оскорблять страну, в которую собираюсь ехать, мистер Джекобс, — миролюбиво сказал Самойлов, наливая водки. — Такова логика вещей. Первыми в таких местах часто появляются военные. Капитаны Куки вывелись, Пржевальских да Потаниных уже не будет — времена счастливых сочетаний ученых и военных прошли. Но мне повезло, что рядом со мной такой человек, как вы, — из прославленной морской пехоты, а это ведь та самая большая дубинка, которой здорово научились размахивать ваши политики! За вас, мистер Джекобс.

— Это вы хорошо сказали про большую дубинку! — охотно подтвердил Джекобс. — А скажите, мистер Самойлов, не жалко отдавать золото? Хотим дать пять процентов вашего же, добытого на вашем прииске, золота! Я бы, например, стал драться. И так поступил бы, по-моему, всякий. Вы же далеко не трусливый человек.

— Берите золото и не входите в рассуждения! — глухо произнес Самойлов. — Вы, может, слышали историю русской библиотеки вашего конгресса? Ее собрал красноярский купец Юдин. То была уникальная библиотека — лучшая в России. Выросли дети и стали возмущаться: почему такие деньги заморожены в книгах! Наступил в семье ад. И Юдин вынужден был продать библиотеку, ее купило ваше правительство за сто тысяч долларов.

— Сто тысяч долларов! — вскричал Джекобс. — За книги!

— Да, мистер Джекобс, всего-навсего сто тысяч долларов за национальную гордость России! А стоила не меньше миллиона и даже, может быть, вообще не имела цены...

— Вы шутите! — не выдержал Джекобс.

— Для русского слишком грустная тема для шуток. Аляску безмозглый царь за триста миллионов продал, а вы в несколько лет выкачали из нее миллиарды! Стоило русским землепроходцам класть жизни свои, разведывая заморские земли на Аляске!..

— Кто позволил им разведывать наши земли на Аляске? Кто был тогда президентом?

Самойлов откинулся на спинку стульчика и странно ласково посмотрел на майора.

— С вами не соскучишься! — сказал он восхищенно. — Закусывайте омулем, милейший мистер Джекобс. Еще раз ваше здоровье! Дорогой мистер Джекобс, незнание имеет великолепно привлекательную сторону — оно наивно и честно. Да будет вам известно: русскую Аляску ваше правительство купило в 1869 году, а наши предки — мои предки! — беломорские рыбаки и охотники да купцы еще в семнадцатом веке начинали осваивать Аляску! Тогда у вас президентов не было, да и вообще вами не пахло на американском континенте, мистер Джекобс...

Самойлов выпил, продолжал:

— Привычно стало вам брать все, что плохо лежит. А мое золото давно плохо лежит, да и вся фантастически богатая Сибирь-матушка давно плохо лежит у России! Я нисколько не жалею о золоте. Даже думаю, что оно сохранилось потому, что ревком в Иркутске не может организовать надежной охраны для его вывозки... Мне не нужно золото. Под вашей защитой я вывезу семейные архивы. Они состоят не из альбомов в переплетах с золотым тиснением. Мои отец промышленник, и отчеты с приисков, тома с документами — в пяти металлических ящиках — переносных сейфах. Могу открыть и показать, что не прячу золото!..

— Я вам верю. Открывать ящики не надо.

В это время ветерок распахнул полог, и в палатку ворвалась мошкара — густо, нахально, настырно. Стала лезть в рот, в нос, в уши. Джекобс зачихал, зафыркал и, наконец, отчаянно отбиваясь руками, взревел:

— Эй, вестовой! Где ты там, Окорок Пенсильванский? Какой дьявол открыл дверь?

Вбежавший вестовой пытался, вооружившись полотенцем, выгнать целую тучу мошкары. Самойлов заметил, что этот вечно напуганный парень настолько искусан, что вместо глаз остались одни щелочки.

— Найди, где эта проклятая мазь от гнуса, — живо!

Проворный вестовой быстро намазал мазью лицо, руки и шею майора.

— А вас что, не кусает эта сволочь? — с величайшим изумлением посмотрел Джекобс на Самойлова.

— Комары и мошка у нас кусают только чужих! — пошутил Самойлов. — Может, выпьете коньяк?

— Сначала водку! — захохотал Джекобс.

— Узнаю офицера морской пехоты! Ваше здоровье!

Самойлов вышел из палатки и тотчас же вернулся.

— Часовые стоят слишком близко! — вполголоса сказал он.

Джекобс, продолжая разжевывать понравившуюся белорыбицу, стремительно вышел и тотчас же донесся его лающий бас:

— Кар-рамба! Я велел охранять, а не стеречь меня! Есть разница, черт возьми? Эй ты, Окорок Пенсильванский, проследи: к палатке никто не смеет подходить ближе, чем на десять метров! Увижу ближе чью-нибудь морду — влеплю пулю! Может, сейчас дверь открылась не сама, а, канальи? Пусть знают: мой кольт промашки не дает.

Вернувшись в палатку, Джекобс постоял, словно прислушиваясь.

— Говорите, никто не слышит.

— Золото передаст комитет самообороны, — тихо сообщил Самойлов. — Завтра с утра поведете переговоры. Нажимайте на Международный Красный Крест. Грозить — ни в коем случае!.. Когда получите золото, позаботьтесь о себе. Вот вам подарок, — Самойлов вытащил из саквояжа шелковый пояс. — Насыпьте и обмотайтесь. Сверху — нижнее белье. Вы заслужили это честно.

Джекобс с затаенным дыханием взял длинный пояс.

— Вы просто чудесный парень, мистер Самойлов! — в волнении выговорил он. — Я вас полюбил, мистер Самойлов. Разрешаю насыпать и себе.

Самойлов поклонился.

— Очень тронут! — сказал он, пряча улыбку.

— Вот и отлично! Давайте пить!

Перевалило уже далеко за полночь, когда было покончено со всем, что принес Самойлов. Джекобс минут десять полуудивленно, полубессмысленно смотрел на пустую бутылку и вдруг громко расхохотался. Затем — запел.

Кар-рамба! С утра дождик льет проклятый! Кар-рамба! Не видно ни зги над головой! Не знаем, куда идем, Где свой приют найдем! Кар-рамба!

По палатке, словно в ответ разудалой песне, сильно забарабанил крупный частый дождь.

ИННОКЕНТИЙ БУТЫРИН: «СПАСИБО МЕРИКАНАМ!»

Когда Чимит пришел в сознание, первое, что увидел, — странно большое лицо, наклонившееся над ним, и другое — очень круглое, обросшее, грязное.

— Очухался! — облегченно выдохнул круглолицый. — Ну, ты, ангел, не мог поделикатнее! Ты мог уничтожить источник спасительной информации... Ну, так, молодой человек, задам один-единственный вопрос. Только кивнешь, если «да». Итак, слушай: отец пошел проводником к мериканам? Так, кажется, называете американцев? Не станешь отвечать, дядя ангел опять будет делать тебе больно. Отвечай: с американцами идет отец?

Чимит кивнул.

— Вот ты и поумнел! Куда отец ведет их? Буду называть, а ты кивнешь, когда услышишь тот прииск, куда американцы идут: Варваринский, Никитский, Надежный, Черная Пасть... Стоп! Логично, если иметь в виду, что единственный действующий! Прекрасно! Теперь ты свободен, как вольный ветер, можешь шагать, свое дело ты сделал. Только конька твоего придется забрать. Мне гораздо больше лет — у вашего народа старших уважают, так ведь? До свидания, голубчик, ни пуха, ни пера!

Чимит, озираясь, нырнул в густой кустарник и побежал что есть силы. Бог знает, сколько он бежал, остановился, когда совсем нечем стало дышать, повалился в густой черничник. Лежал долго с закрытыми глазами. Когда же открыл глаза, оказалось — лежит рядом с огромной муравьиной кучей. Насекомые бегали по одежде, по рукам. Чимит встал, осторожно отряхнулся, внимательно посмотрел, чтобы не наступить на мурашей — так учат у бурят, разорить муравьиное гнездо — большой грех! Об этом говорится и в легенде.

Однажды мальчишка палкой раскидал муравьиную кучу. И пожаловались пришедшие в отчаяние муравьи своему Хану Шоргоолзону — погибель им грозит! Возмутился муравьиный царь и сделал так, чтобы все другие муравьи немедленно покинули луга, пастбища и леса, окружавшие улус, в котором жил тот скверный мальчишка. Ушли муравьи в одну ночь. И случилось ужасное: за одну неделю вся трава, все листья на деревьях были съедены, почернею все кругом, для улуса наступило тяжкое время. Видят буряты: окрестные улусы все живут, как жили, только их улус подвергся такому бедствию. «Это неспроста!» — решили улусные старики. Самые искусные гадальщики были наняты, самые великие шаманы были приглашены — и нашли, вызнали: Хан Шоргоолзон решил так наказать улус, в котором живет скверный мальчишка, раскидавший муравьиную кучу! Решили послать к муравьиному царю самых уважаемых людей улуса и с ними виноватого мальчишку. Хан Шоргоолзон допустил к себе тех бурят, принял принесенные подарки, выслушал послов от улуса и сказал:

— Дайте клятву, что отныне и вовеки ваши буряты не будут разорять гнезда моих подданных. Вы убедились, что они и ваши верные защитники. Вы должны навсегда запомнить, какого наказания заслуживает негодяй, кто нарушит эту вашу клятву!

Взмахнул рукой Хан Шоргоолзон — и тут же появился двойник мальчишки. Поставили его на площадь перед дворцом хана, раздели и привязали к столбу. Поднялся Хан Шоргоолзон на крыльцо своего дворца и крикнул что-то. Тотчас же со всех сторон ринулись на мальчика полчища муравьев — и за какие-нибудь минуты от него остались одни белые кости! Подозвал полумертвого от страха мальчишку Хан Шоргоолзон и сказал:

— Знай, что муравьи способны и на такие дела. Вот как могли они наказать тебя за твой несмываемый грех, но ты отныне не тот, а другой мальчик — тот съеден муравьями. И ты дашь мне слово, что отныне никогда и никому не будешь вредить в лесу!..

Чимит наелся сочной прохладной ягоды-черники, его потянуло на сон. Прилег было, но тут в уши как громом ударило: «Какой же ты сын казака, если у тебя так просто отобрали коня!»

Чимит вскочил. «Коня надо выручать!» — засело в нем гвоздем. Убегая от «ангелов», он ломился напрямик — через кустарники, ломая ветки и сучья, а теперь шел совсем по-другому. Если бы кто наблюдал за ним со стороны, тот сказал бы, что мальчик скользит по тайге с осторожностью соболя, преследующего добычу. Вся древняя наука охотника, скрадывающего зверя, непостижимым образом пришла мальчику на помощь.

Чимит подкрался в тот момент, когда бандиты собрались двигаться дальше. Подполковник подвел коня к валежине, забрался на нее и с неожиданной ловкостью вскочил в седло. «Ангелы» взялись с обеих сторон за стремена. Они поступили, как настоящие казаки. Бывает — остался без коня казак. Что делать спешенному? Он хватается за стремя товарища, бежит огромными прыжками, с силой отталкиваясь. Такому учатся с малых лет. Но ведь то — казаки!..

Подполковник сначала заставил коня идти ходою — мелкой переступью, быстро семеня. Хода — намного быстрее, чем обыкновенный шаг. Потом же он перешел на рысь. «Ангелы» побежали. «Долго не продержитесь!»— со злорадством подумал Чимит.

Не прошло и получаса, как выбились «ангелы» из сил. Видно, требовать стали, чтобы остановил подполковник коня. Но послышался яростный окрик, всадник с силой ударил коня лозой, и тот рванул что есть сил махом. Тот, что бежал справа, оторвался сразу же, второй держался некоторое время, но сорвался и полетел кувырком. Какое-то время «ангелы» стояли неподвижно, ошеломленные, как бы застывшие. Потом отчаянно замахали руками, выкрикивая ругательства, сорвали из-за спины винтовки, открыли стрельбу. Но подполковник уже скрылся за выступом скалы.

Чимит вздохнул посвободней — он ужасно боялся, что попадут в коня. Когда же подполковник ускакал, Чимит тихо засмеялся: без «ангелов» ему коня не укараулить. Человек один ничего не может сделать — как бы ни крепился, он должен спать...

Остановился подполковник на берегу того самого озера, откуда бежал Чимит, вызвав ужасную ярость Джекобса. Вечер был светлым, и «родной племянник великого путешественника», а точнее его однофамилец, с жадностью кинулся ощупывать дрожащими руками несомненные следы того, что здесь лагерем стояли американцы: валялись консервные банки, которые подполковник поднимал с земли, запускал грязный палец и тщательно облизывал; поднеся к глазам одну из банок, подполковник вздрогнул — торжествующий возглас огласил берег пустынного озера.

— Я спасен! — кричал он.

На банках было написано: «Изготовлено в США». Когда же в руки попала скомканная страница газеты, подполковник осторожно её разгладил и, испустив долгий радостный вопль, к ужасу Чимита, стал прыгать на одной ноге, повторяя: «Вашингтон пост»! «Вашингтон пост»! «Вашингтон пост»!

Чимит осторожно отполз. У бурят к сумасшедшим относились с мистическим ужасом — в человека ведь вселился злобный дух! Перебежками между кустами приблизился к уныло стоящему на привязи коню. Дрожа всем телом, вскочил в седло, и пустился вскачь, не оглядываясь, будто толстый подполковник, выкрикивавший непонятные слова и облизывавший банки, мог догнать, схватить его.

Было далеко за полночь, когда Чимит, приехав в Устье, большое село на берегу Байкала, нашел девятый дом с краю и пять раз стукнул в окно. В доме зажгли свет, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел человек. Сонным голосом встревоженно спросил:

— Эта-та кого там принесло?

— От Бадмы Галанова!

— Вот эт-та да-а! — восхищенно откликнулся, спрыгивая с крыльца, хозяин и поспешил распахнуть ворота.

Чимит взялся было за луку седла, чтобы сойти с коня, по вдруг у него закружилась голова, он упал бы, не подхвати его сильные руки.

— Да ты же... Спишь! — словно издали донесся до сознания Чимита голос, странно знакомый, добрый, даже ласковый, но встревоженный — чей же это голос? как зовут хозяина? почему не может Чимит вспомнить его имя?..

...Говорят, солнце будит человека, даже спрятавшегося от него за каменные стены, в нору, в подземелье. Но никто Чимита не прятал никуда. Он проснулся на широкой лежанке русской печки. Было уже за полдень. Изба Иннокентия Бутырина, просторная и чистая, была вся залита солнцем, вся блистала, искрилась. Казалось, блеск этот шел не только от окон, но и от покрашенных светло-желтой масляной краской стен, от потолка, оттого, что пол был выскоблен тоже до светлой желтизны. Ярко блестел начищенный самовар, пофыркивающий струйками пара, блестел медный поднос, на котором громоздилась горка только что нарезанного пшеничного свежего хлеба, а за столом чинно, степенно сидели мужики. От всего этого на душе Чимита стало светло. Он улыбнулся дяде Иннокентию радостно.

— Ну, паря, давай знакомься! Это командиры партизанские, — сказал дядя Иннокентий, обводя взглядом семерых мужиков. — Это сынок Бадмахи Галанова. С отцом мы в японскую бедовали, помесили грязищу маньчжурскую, попили ханшиуу, яз-зви ее дери, дрянной китайской водки из гаоляна... Ну, садись, паря, подкрепляйся!

Хозяйка внесла большую деревянную чашу с дымящимися пельменями.

— Чем богаты, тем и рады! — с поклоном проговорила она. Чимиту показалось, что хозяйка пропела эти слова. Мужики стали накладывать пельмени в глубокие деревянные чашки. Чимиту пельмени наложила сама хозяйка.

После обеда Чимит рассказал все, что видел в американском отряде и что передавал отец.

— Ну, мужики, подумали? Давай говорить будем! — после нескольких минут молчания сказал Бутырин.

— До ущелья Согжоев, кажись, сутки ходу? — уточнил один.

— Ежели долгий бой — нам будет хана. Патронов мало. Надо придумать наподобие летнего грома: трах-бах! Шуму чтоб было — до небес! — заметил другой.

— Гранатами надо их да залпами — коней сбить, чтобы очумели да подавили своих же, — предложил третий.

Дядя Иннокентий, подытоживая, заговорил неторопливо:

— Ладные мысли высказаны, мужики. Верно, гранатами их надо глушить. Их хватает у нас, вчерась из Иркутска подослали по морю. Обещаны патроны, но ждать нам недосуг. Надо отобрать хороших ребят-городошников — пусть они пошвыряют, чтоб мериканам небо с ладошку показалось! И верно насчет залпов. Коней напугать надо как следовает — тогды долгому бою не бывать. Залпа четыре трахнем. Ежели удержатся — прицельно бить. Ишо нет вопросов? Через два часа выступать! А знаете, мужики, я сначала ни хрена не понял из задумки ревкома: как это отдать золото мериканам? А потом дотумкал: здорово придумано! Выходит, мериканам этим спасибо сказать надо — золото помогают нам вывезти! А то ить чисто замучили из ревкома: «Что слышно из Черной Пасти?», «Хорошо ли вооружены шахтеры?». Теперь, кажись, все!

— Дядя Иннокентий, а я? Поеду с вами? — поняв, что разговор закончен, подал голос Чимит.

Иннокентий Бутырин оглядел его, махнул рукой.

— Возьмем! Придется ему и ружьишко дать, а то ить заплачет казак. Как думаете, мужики: можно казака безоружно в бой посылать?

— Надо, надо ему ружжо выдать! — сказал один из командиров. — Коня-то как здорово выручил!

Мужики еще попили чаю, не торопясь, разошлись. Чимит никак не мог сообразовать такое их поведение с тем, что было решено: выступать через два часа! Почему же они нисколько не торопились? С этим вопросом он обратился к дяде Иннокентию.

— Эт-то хорошо ты заметил, — улыбнулся Бутырин. — У нас мужик сурьезный, суеты он не любит, он тебе скажет: «Хочешь торопиться — не спеши!» В назначенный час он будет на коне... Так, говоришь, энтот круглолицый к Черной Пасти подался? Ужели он лазутчик от банды?..

— Нет, дядя Иннокентий, они только втроем и блукали в тайге. Никак не может быть, чтоб от банды!..

— Хорошо, ежли так, — задумчиво произнес Бутырин. — А то вдруг от банды какой, и она расколотит мериканов?..

ДИПЛОМАТЫ ИЗ ЧЕРНОЙ ПАСТИ

Семь Старцев[3], вдоволь наслушавшись воинственных выкриков майора Джекобса, смеясь, начали продвигаться к зениту, чтобы успеть к рассвету заглянуть в дымоходы юрт всех злодеев, готовящих преступления. Эти Старцы, говорится у бурят, ведут счет преступлениям на Земле — все они видят со своей ночной высоты, все они знают, но ничем помочь не могут никому. Могут только плакать от жалости к жертвам преступлений — и слезы их ложатся росой на предутренней Земле. Наверняка Семь дотошных Старцев заглядывали в один из домов поселка, а точнее в землянку, где всю ночь не спали люди, собранные для решения важного дела. Стены этого дома возвышались над землей всего на три-четыре бревна. Вряд ли видели даже Семь Старцев такое сооружение. Чтобы попасть в него, надо спуститься по ступенькам в подземелье. Но войдя в него, всякий остановится ошеломленный, ибо попадает в настоящий дворцовый зал! Паркетный пол, стены из карельской березы, потолок из мореного дуба, который опирается на столбы-колонны, с трех сторон обшитые полированными листами, а с четвертой — чудо-зеркалом, то невообразимо вытягивающим человека, превращая его в худосочное змеевидное существо с громадной головой, то в карлика чудовищной толщины с крошечной головкой. Три незеркальные стороны этих столбов были разрисованы, изображая ветви всех деревьев, какие только растут в Сибири, а на этих ветвях так похоже, так красочно нарисованных, что хотелось даже потрогать, сидели все птицы, что водятся в сибирских лесах. Было видно, что над этими листами работали не мастера из азиатских стран, а умельцы с русского севера, с Беломорья, родного Самойлову.

В тот час, когда Джекобс еще допивал свой «Наполеон», который Самойлов полностью предоставил в распоряжение майора, в подземном зале на скамьях-плахах, поставленных на круглые пиленые чурбаки, сидели шахтеры. Судя по тому, что люди сидели в напряженном молчании, даже не курили, можно было сразу же догадаться — не пустяковое дело собрало их в полночный час! Призрачный свет от двух масляных плошек освещал сидевшего перед собравшимися рыжебородого гиганта, сверлившего взглядом молчаливые ряды. А когда он поднялся, то язычки пламени на коптилках качнулись, и оттого рыжебородый показался еще более высоким, грозным.

— Вы, мужики, знаете: отряд мериканов у нас, а с ним Самойлов- наследник. Проводником у них Бадмаха Галанов. Вам надобно знать: Бадма сполняет задание ревкома. Давайте, послушаем его, пущай он сам все и обскажет. Говори, Бадмаха!

— Тут дело вот какое... — начал Бадма, вставая. — В ревкоме велели сказать... Наши лупят белых в хвост и в гриву! Пятая Армия Иркутск взяла. Беляки мелкими бандами, как блохи, в тайгу, на Якутск поперли. Везде ищут золотишко, хотят к морю да за границу! Сказали, до вас добираются... Ревком велел передать вам: золото ваше отдать американцам!

Тяжкая оглушительная тишина словно навалилась на головы. Шахтеры с минуту сидели совершенно неподвижные, будто их всех поразила молния. Потом вдруг заговорили разом, наперебой, с возмущением и ненавистью.

— Скажи, почему велел ревком отдать наше золото?

— Что же это получается-то: прииск у Самойлова отняли, богатство его конфискуем, а добытое нами золото отдать тем же буржуям — только заграничным? Непонятно!..

— Русское золото мериканам?

— Тут дело нечисто!

— Ни хрена мы не отдадим!

Рыжебородый медленно поднялся, строго оглядел всех и так же медленно повел, словно успокаивая, ладонью с растопыренными пальцами.

— Хватит шуметь! — отрубил он. — Дайте досказать Бадмахе!

И он остался стоять, внимательно оглядывая зал, пока не стих шум.

— Да, так приказал ревком! — словно собираясь бодаться, пригнул голову Бадма. — Какой дурак может думать, будто ревком хочет Самойлову с помощью американцев золото отдать? Тут придумана штука хитрая: пускай американцы золотишко вывезут да подтянут поближе к нашим, а там... Не дадут золоту уйти!

— А где силенка-то, чтобы с мериканами совладать? — выкрикнул злой тонкий голос так пронзительно, что у Бадмы зазвенело в ушах.

— А самойловский наследничек, значит, на прогулку приехал? С нами захотел попрощаться?

Бадма решительно махнул рукой.

— Наши и не полезут на Америку, пускай она сама своих солдат уберет отсюдова. У роты же солдат отобрать золото наши смогут! Пускай вывезут — будет им встреча в одном месте. Отдадут золотишко как миленькие!

— А где энто место?

— Много будешь знать, скоро стариком станешь...

— Ты про Самойлова обскажи, про наследничка, — чего ради он прикатил?

— Он при американцах. Хочет бумаги свои вывезти, по ним, говорят, он получит наследство в Харбине.

— Видали мы, как паковались энти ящики железные — золота в них не прятали. А он ничего мужик, нам его бумаги ни к чему!

В это время снова встал рыжебородый гигант.

— Бадмаха Галанов все правильно обсказал! — с паузами, роняя слова, будто каждое из них стоило ему неимоверных трудов, заговорил он. — Мы от ревкома губернского письмо имеем. В таком сурьезном деле только лишь на совесть людскую полагаться не приходится — золото ить! Значит, что здесь сказал вам Бадмаха, письмом губревкома подтверждается. Вот оно, энто письмо!

Рыжебородый вынул из кармана листок бумаги и медленно развернул. Лица посветлели, появились улыбки, послышались шутки.

— Что мы имеем? — продолжал рыжебородый. — К нам прет банда анархистов — это двести сабель и две роты головорезов, которым терять нечего. Вчерась видели в тридцати верстах отсюдова. Можем вывезти золото сами? Честно — не вывезем! Не одни анархисты, три-четыре банды стерегут выход, ждут, дьяволы, когда овечка сама выйдет из загона. Пока мы здесь — неприступны. Ну, а дальше? Жахнет на нас банда анархистов? У них станковые пулеметы да пятнадцать ручных и ишшо, говорят, есть пушка. Мериканов никакая банда не тронет. Так что выдаем золотишко мериканам! Решено? Дальше: нам приказано послать отряд, чтобы никто им сзаду, мериканам, не ударил. Есть ишшо вопросы?

— Хитро! — раздался восхищенный возглас.

— Здорово придумано!

На следующее утро Джекобс вышел навстречу Самойлову в полной парадной форме майора морской пехоты.

— Мы готовы, — объявил Джекобс. — Как вы думаете, может, взять флаг?

— Если такой, чтобы прицепить к френчу, — стараясь быть серьезным, отвечал Самойлов.

— К сожалению, такого нет, — с искренним огорчением сказал Джекобс.

Джекобсу пришлось сильно нагнуться, чтобы войти в дверь землянки. Когда же он разогнулся, то издал какой-то странный булькающий звук, потом уж обрел дар речи.

— Мистер Самойлов! Это что такое? Подземный дворец?.. И я не сплю?

Майор настороженно, словно боясь наступить на мину, стал обходить зал, зачем-то ощупывая стены, трогая канделябры. Увидев себя укороченным раз в пять и столько же раздувшимся в одном из зеркал, он сначала ничего не понял, а узнав свое лицо, форму, ордена и медали, разразился раскатистым хохотом. Джекобс смеялся, как ребенок, тыча Самойлова в бок и показывая на свое изображение, менявшееся от зеркала к зеркалу.

— Мистер Самойлов! Кар-рамба! Такого я не встречал нигде: снаружи — убогая землянка, а внутри дворец! Такое могут устраивать лишь миллионеры. Я поражен!

Самойлов улыбнулся и с грустью прошелся по залу.

— Запомните, мистер Джекобс, и русские промышленники умели кое-что делать, — сказал он. — Мир считает, что американцы изобрели рекламу. Чепуха! Каждая нация с древнейших времен вносила в это дело свое. Нам, русским, тоже была доступна великая истина: к любому делу, в котором необходимо участие других, надо привлекать внимание! Это касается всего в нашем пестром мире. В нем есть так много достойного внимания человека, что за это внимание надо вести борьбу, в это дело надо вкладывать средства. Ученый обязан привлечь внимание к своему открытию, писатель — к своему произведению, крестьянин — к своей корове, свинье, к хлебу, инженер — к своим техническим знаниям, военные — к своим выдающимся способностям в убийстве людей, ну, а нам, промышленникам — что мы заслуживаем всяческого доверия, что с нами стоит иметь дело. В России возникла поговорка, иронически довольно точно отражающая смысл всего, что здесь видят ваши глаза: «Пускать пыль в глаза». Вот этим залом ваш покорный слуга и привлекал внимание нужных людей к делам фирмы «Самойлов и сын». Здесь бывали люди, мистер Джекобс. Губернское начальство любило заезжать сюда, бывали крупные чины и из столицы!.. Нашему брату промышленнику, расположение сильных мира сего ой, как нужно! Ваши соотечественники научились с помощью рекламы вытрясать карманы, несмотря на отчаянное сопротивление. Но нельзя думать, что изобрели рекламу именно ваши соотечественники. Строгановские музеи, паровая машина Ползунова, сооруженная до Уайта, многие другие чудеса достойны восхищения и признания, мистер Джекобс. Я мечтал о железной дороге, чтобы в этих сказочно богатых местах начать разработку на современном уровне. Намечал привлечь и иностранный капитал. Так вот, этот зал поразил бы внимание даже Рокфеллера, если бы мне удалось затащить его сюда. Сибирь мы только начинали разрабатывать. Здесь есть все. Мы бы нажили не миллионы, а миллиарды... Но мы опоздали! И я спасаю семейные архивы!..

Тут чинно вошли члены комитета самообороны. Их вел рыжебородый гигант. Майор расправил плечи, выпятил грудь с орденами и щелкнул каблуками.

— Господа! — зычно выкрикнул он. — Я — майор морской пехоты Северо-Американских Соединенных Штатов Уильям Джекобс, уполномочен передать письмо командира бригады морской пехоты полковника Морроу, в настоящее время находящегося в городе Верхнеудинске. Смысл данного официального документа в следующем: Международный Красный Крест обратился к правительству Северо-Американских Соединенных Штатов, как к стране, которая не участвует в гражданской войне в России, с просьбой помочь в выполнении гуманной миссии Красного Креста в оказании помощи раненым, военнопленным и пострадавшему гражданскому населению. Дано приказание в обеспечение деятельности Красного Креста конфисковать золото, добытое на вашем прииске. Я надеюсь, господа, что вы проявите высокое понимание вашего долга и не заставите моих солдат применить оружие. Я кончил, господа! Думаю, что вы дадите мне возможность доложить о вас моему начальству в наилучшем виде.

Джекобс повернулся к Самойлову:

— Прошу перевести этим господам!

Самойлов поклонился, пряча улыбку: Джекобс, оказывается, неплохой актер. Самойлов ловил себя на том, что говорит, поддаваясь апломбу майора, так же торжественно.

Рыжебородый, внимательно выслушав, перекинувшись шепотом несколькими словами со своими, вышел вперед и сказал:

— Мы согласны передать через вас Международному Красному Кресту золото прииска Черная Пасть. Но только при условии: вы дадите бумагу, в ней должно быть написано так: «Золото, изъятое на прииске Черная Пасть отрядом американской армии, пойдет только на пользу трудовому народу России».

Джекобс, едва скрывая радость, сохраняя на лице выражение достоинства, церемонно обратился к Самойлову:

— Прошу вступить в переговоры с этими господами и надлежащим образом подготовить на двух языках текст обязательства с нашей стороны. Прошу вас сделать это быстро!

«Как играет, скотина!» — подумал Самойлов, направляясь к шахтерам.

Рыжебородый протянул Самойлову лист бумаги. Внимательно прочитав неровные строчки, Самойлов невольно улыбнулся. Это было, пожалуй, самое наглядное свидетельство первого и бесспорного завоевания революции в России — неграмотные забайкальские мужики, извечные звероловы и добытчики золота, вступают в самостоятельные сношения с иностранцами. И с каким достоинством они это совершали! Самойлов проникся к этим людям нежданно странным чувством, это было нечто похожее на острое сочувствие, на жалость — они так несокрушимо верят в честность и благородство заокеанских пришельцев, придают бог весть какое значение тому, что подписывает Джекобс в роли «договаривающейся стороны»! Если бы они знали, как их обманывают! Обладая золотом, добытым уже после того, как перестали им платить, они по всем человеческим — и писаным, и неписаным! — законам сохраняли право с помощью этого золота на лучшее будущее для себя и своих детей. Самойлов прочувствованно пожал руку рыжебородому. Внимательно прочитав бумагу, а точнее — бессмысленно пробегая глазами кривые и не очень грамотные буквы, вынул авторучку и стал переводить на английский. Его не покидала мысль: документ этот за океаном вызовет интерес как удивительный курьез и его наверняка захотят купить за огромные деньги как яркое свидетельство грозных событий, развернувшихся в невообразимой глуши с древним названием — Баргузин...

Написанный на английском документ шахтеры рассматривали, передавая из рук в руки, потом рыжебородый тщательно сложил его и спрятал в карман.

Уже к обеду шахтеры стали затаскивать тяжелые металлические коробки с золотом в палатку командира — недаром же он ее расширил! Майор пытался было угостить их виски, но встретил вежливый отказ. Как только они ушли, майор жадно осмотрел: каждая коробка — под пломбой! «А у нас пишут во всех газетах об анархии у большевиков!.. — неожиданно подумалось Джекобсу. — А что под этими пломбами?..» Джекобса охватил страх: а вдруг!.. И он стал срывать пломбы. В коробках аккуратно были уложены полотняные мешочки, которые, в свою очередь, были тоже опечатаны сургучом. Они были очень тяжелы, эти мешочки — сомнений быть не могло: во всех этих мешочках хранилось золото, никто его не тронул. Джекобс почувствовал, что он покрылся потом, у него перехватило дух: он может наполнить тот самый пояс, который дал ему Самойлов — именно сейчас, больше такого момента никогда не будет.

Джекобс огляделся и лихорадочно наполнил шелковый пояс золотым песком, защелкнул его на кнопки и, подпоясавшись, как советовал Самойлов, подошел к зеркалу — ничего не было заметно! Когда вошел Самойлов, у майора все было уже о'кэй.

— Наполняйте ваш пояс! — кивнул Джекобс на споловиненный мешочек.

Самойлов взял мешочек, привычно подбросил на ладони и вдруг протянул майору.

— Возьмите и спрячьте. Вас обыскивать не будут. А я насыпал из своих личных запасов. Действуйте!

— Спасибо! Вы настоящий джентльмен! — растроганно проговорил Джекобс. — Я найду место, куда никто не посмеет заглянуть.

Майор расстегнул офицерскую сумку и спрятал мешочек.

— Никому и в голову не придет, что под бумагами и ротными деньгами я прячу золото! — счастливо рассмеялся он.

— Не хотите ли выпить? У русских полагается обмывать добычу, тем более такую!

— С удовольствием! Наливайте в кружку. С большим удовольствием выпью русской водки за русское золото!

Через час Джекобс приказал трогаться в обратный путь. Выждав, когда хвост колонны скроется в лесу, следом вышел большой отряд вооруженных шахтеров.

УЩЕЛЬЕ СОГЖОЕВ

Костер весело потрескивает, выстреливая в вечернее небо золотые искры. Над огнем висит здоровенный глухарь, надетый на березовый вертел. Бадма медленно поворачивает вертел — капли жира стекают с подрумяненной птицы на угли. Самойлов задумчиво смотрит на проводника, на то, как он ловко поворачивает березовый вертел, так же задумчиво говорит:

— Скажите: почему ущелье носит столь странное название: «Ущелье Согжоев»? Я не в состоянии объяснить майору, он уже второй раз спрашивает.

Бадма посмотрел в сторону ущелья, к которому отряд подошел вплотную и расположился на ночлег у входа в его угрюмые теснины.

— Согжой — это по-тунгусски, — отвечал он. — Так диких оленей называют. Сказывают, загнали волки в это ущелье стадо согжоев. Волк, он хитрый, все вызнал наперед: тропа здесь жмется к отвесной скале, а справа — обрыв, под ним эта бешеная река. Слышите: как она ревет? Оленям бежать по этой тропочке пришлось по одному, цепочкой. Ну, а волку только этого и надо было — до сей поры рога валяются!

Самойлов перевел это объяснение Джекобсу. Майор с тревогой оглядел угрюмые скалы, из теснин которых с ревом, прыгая по громадным валунам, выбегала горная река, похожая на разъяренную тигрицу.

— Не нравится мне это место, — проворчал Джекобс. — После Черной Пасти вдруг это Чертово Ущелье! И какого дьявола избрали такой путь?

— А это вас надо спросить! Кто убеждал: «В Верхнеудинск прибудем четырьмя днями раньше»? А кто-то был против. Помните?

— Не злорадствуйте, мистер Самойлов! — процедил сквозь зубы майор. — Возражали вы. На карте не обозначалось, что эта чертова дорога идет по таким местам...

— А вот и неправда! — с улыбкой возразил Самойлов. — На карте точно указаны в этом месте горы, а где горы, там и ущелья.

— Придется передвигаться гуськом, — задумчиво продолжал Джекобс, еле подавляя все усиливающуюся тревогу. — Выпьем, что ли?

— Может, подождем? — Самойлов кивнул на жарившегося глухаря.

— А чего ждать? — нервно засмеялся Джекобс. — Под эту чертову птицу можно еще выпить!

— Что-то у вас сегодня все «чертово»! — усмехнулся Самойлов. — Даже этот замечательный глухарь.

Он потянулся к саквояжу.

— А закусить до жаркого нечем, — сказал он. — Может, пряниками?

— А у меня есть дикий лук, — вставил Бадма. — Нарвал несколько пучков давеча.

У Самойлова рука застыла в воздухе. Он в изумлении оглянулся на Бадму, продолжавшего, как ни в чем не бывало, попыхивать трубкой да поворачивать свой вертел.

— Вы поняли, что я сказал?

— Догадался! А вы не догадаетесь плеснуть и мне чарочку?

Самойлов громко рассмеялся.

— Знаете ли, — он протянул Джекобсу стакан водки, — вообразилось, что проводник понял английскую речь! Видимо, от страха и я начинаю галлюцинировать. Это ущелье действительно выводит из себя... Чтобы буряты обучались европейским языкам, нужны столетия!

— А я выпью, чтобы этого не случилось никогда! — жестко сказал Джекобс, поднимая стакан. — Дикари должны оставаться дикарями! Я не признаю и никогда не признаю за ними права на цивилизацию, принадлежащую белым, то есть нам, потому что ее создали мы! Это дает нам возможность выделяться из массы цветных не только цветом кожи.

— Любопытно! Впервые слышу — право на цивилизацию!.. — Самойлов прищурил глаза. — И это право возглашает военный — это вдвойне интересно. Китайцы, индусы и персы с арабами, создавшие самые древние цивилизации, конечно, не в счет? Не имеет никакого значения, что ваши предки ходили в звериных шкурах, когда эти самые «цветные» создали высшую математику и астрономию!

— А мне наплевать! Я признаю только европейскую цивилизацию! — Джекобс гордо поднял голову. — Я европеец — и все ваши цветные для меня только дерьмо.

Самойлов от души рассмеялся.

— Я готов вполне понять вас, если к «моим цветным» причислите и японцев, которые, кажется, все больнее начинают наступать вам на пятки...

— Не смейтесь, мистер Самойлов! Я вижу, вы наглеете, даже начали заступаться за цветных. Впрочем, я и не удивляюсь: русские ненамного ушли от цветных! А вам я никогда не прощу, что вы выворачивали мне руку. Будет месть, я отплачу вам сполна. Но это будем делать у меня дома, на моей родине и, знаете, по-американски! Думаю, вы оцените мой кольт!

Самойлов громко расхохотался.

— Тем более, что у меня зреет давно и, можно сказать, уже созрело желание нанять вас личным телохранителем! И очень хочу, чтобы вы отомстили мне верной службой!

Джекобс поперхнулся, рука со стаканом повисла в воздухе.

— Что в-вы с-с-казали? — сквозь зубы, белея от бешенства, выдавил майор.

— А только одно: «Благословен грядый во имя господне!» Это из Евангелия, выражение сие означает, что все должно быть на стороне человека, устремленного к великой цели. А теперь серьезно: наследник восемнадцати миллионов золотых рублей, которые из харбинского русско-китайского банка переведены в Америку, желает иметь полную уверенность в личной безопасности! За пожизненную службу предлагаю вам домик с усадьбой и гаражом, содержание — двенадцать тысяч долларов в год. Условия эти обозначены, и контракт мною подписан. Вам остается только вписать в контракт фамилию и подписать. Имейте в виду: отец имел встречу с генералом Грэвсом во Владивостоке, результат этой встречи — предписание полковнику Moppoy. Мне послано вот это письмо, которое я не хотел показывать кому бы то ни было без особой нужды. Вот вам контракт и письмо генерала Грэвса.

Письмо командующего американским экспедиционным корпусом на Дальнем Востоке России было адресовано всем воинским чинам войск под знаменами САСШ и было лаконично настолько, что древние спартанцы по сравнению с генералом Грэвсом могли показаться болтунами:

«Сэр!

Предъявителю сего окажите всю нужную помощь.

Командующий экспедиционным корпусом САСШ на Российском Дальнем Востоке генерал А. Грэвс».

Джекобс читал, шевеля губами. Должно быть, его изумление было настолько велико, что, держа в руках контракт, он долго не мог сообразить, что от него, Джекобса, требуется, и уставился на Самойлова широко раскрытыми глазами, в которых менялись изумление, страх и еще что-то не поддающееся описанию.

— Это что, надо подписать именно здесь и именно сейчас? — тихо спросил.

— Дело в том, что я желаю, чтобы с этого часа и с этого места вы охраняли мою жизнь! — четко и по-новому властно выговорил Самойлов. — Дата подписания контракта оставлена в ваше полное распоряжение. Ваше содержание в двенадцать тысяч долларов начнет исчисляться с этого дня! Именно с этого места и именно с этого часа.

Джекобс поставил на землю недопитый стакан. И то ли рука его сильно дрожала, то ли еще по какой причине, стакан опрокинулся, водка пролилась на землю. Джекобс суетливо поднял на Самойлова виноватое лицо, лихорадочно вытащив вечное перо, осторожно приблизил Руку к контракту и размашисто, резко подписал, не забыв поставить дату.

— Мне тоже не нравится это место, — сказал Самойлов. — Но по другой дороге нельзя — стерегут полтысячи анархистов с пулеметами и, говорят, с орудием...

— Откуда вам известно? — спросил Джекобс.

— На прииске я был управляющим не таким, как другие, а наследник фирмы «Самойлов и сын», — внушительно произнес Самойлов. — Я мог не стесняться в средствах. У меня были хорошо поставлены агентура и охранная служба. Шахтеры из Черной Пасти вооружены моим оружием, у них два пулемета «гочкис».

Джекобс попытался что-то сказать, но Самойлов нетерпеливым жестом остановил его.

— Мои ящики в случае опасности объявите имуществом вашей армии, а меня находящимся на службе в вооруженных силах САСШ. Ваши личные заслуги по охране моей жизни и архивов в пути принесут вам еще тысячу долларов. Вы поняли?

Джекобс порывисто вскочил и, вытянувшись, взял под козырек.

— Ол райт, садитесь, выпьем! — Самойлов поднял с земли опрокинутый стакан и наполнил его.

— Глухарь готов! — сказал Бадма, снимая вертел с огня. Самойлов протянул стакан и Бадме.

— Выпьем за то, чтобы благополучно окончилась наша экспедиция! — торжественно и многозначительно возгласил по-русски Самойлов.

— С этим... цветным? — заколебался Джекобс.

— Вы на службе! — с нервной улыбкой сделал замечание Самойлов. — Пока вы в России, забудьте, что вы белый. Вы не в Техасе и это не чернокожий замордованный раб, а вооруженный казак!

— Да, сэр! — с готовностью ответил Джекобс. — Слушаюсь! Выпью хоть с самим сатаной, если это будет угодно вам, сэр!

— Пускай все хорошо кончится! — сказал Бадма и стер рукавом многозначительную улыбку.

Ночь наступила звездная и не по-летнему холодная. Бадма лежал с открытыми глазами. Он прислушивался к засыпающему лагерю, к лесным шорохам и думал о происшедших событиях. Здорово же обделал свои дела Самойлов! Теперь он под защитой. Но кому нужна его жизнь? Пусть везет свои архивы, куда хочет. Никто мешать ему не будет. А долговязый майор — хорош гусь! Такой родного отца продаст. На военной службе, а уже продался в телохранители. И кому? Человеку из другой державы!.. Но это хрен с ним, от этого медведь не закукарекает, соболь не запоносит. Пусть продается, кому хочет! Как он теперь — будет драться за золото? Самойлов привязал его крепко. Самойлов умен. Держа на коротком поводке этого американца, он прикажет ему только о себе и своих ящиках печься — плевать Самойлову на американскую добычу! Похоже, что Джекобс свое золотишко забрал. Так что не с руки ему лезть на погибель. Будет шуметь, рвать и метать — но только, чтобы солдаты видели, чтобы Джекобс мог свидетелей иметь при докладе начальству. Н-нет, ему лезть на рожон не с руки!..

Кажется Бадме, что он самую малость смежил веки — услыхал сквозь сон, как ухнула сова. Древние бурятские воины не зря говаривали: лазутчик спит, настолько же открыв уши, насколько закрыты глаза... Сова крикнула вблизи. Но это для кого угодно сова, а для опытного таежника... Бадма вскочил.

Оседланный конь ответил на тихий посвист. Как призрак, как альбан из бурятских поверий, у которого лишь половина тела, проскользнул Бадма мимо дремлющих часовых. Пройдя, усмехнулся: можно обезоружить весь лагерь — вояки!..

Через час Бадма жал руку Иннокентию Бутырину.

— Все спят! — негромко сказал Бадма.

Скорой рысью Бадма и Бутырин добрались до партизанского стана. Бадма подробно рассказал, как Джекобс и Самойлов подписали соглашение...

— Ишь, как у них: служу, кто больше заплатит! — воскликнул один из командиров.

— Эт-то хорошо! — потер руки Бутырин. — Стал быть, мерикан не будет так уж яриться. Надо ему шибчее, под дых — и он лапки кверху, острастку ему надо.

Рассвет вступил в Ущелье Согжоев как бы крадучись, потихоньку. Сначала солнце зажгло облака, потом — вершины гор, потом осветились покрытые тайгой склоны, на которых, словно чудовищные звери, вытягивающие шеи, из тайги вздымались одинокие сизые утесы.

В крутые скалистые горы, мимо которых, огибая их, вьется тропка, плотно прижатая к скалам неистово несущейся речкой, были посажены лучшие стрелки. То были стрелки, попадающие на спор в лезвие ножа с расстояния двадцати шагов — есть такой вид стрельбы у сибиряков-охотников. Между стрелками — гранатометчики. Основные силы Бутырин расположил так, чтобы партизаны могли кучно и пристрельно бить по всему ущелью. Оставалось дождаться, чтобы заморские гости втянулись в уготованный мешок до самого хвоста.

— Здорово однако! — прищелкнув языком, похвалил Бадма друга. — Видать сразу: хитрый казак тут дело задумал. Хана Джекобсу — золото придется ему отдать!

— Вроде получилось ничего! — улыбнулся Иннокентий, очень довольный. — Вместе с командирами голову ломали.

Тут на Бадму кто-то кинулся сзади, крепко обхватив шею.

— Сынок! Чимит! — воскликнул Бадма дрогнувшим голосом.

И Бутырин рассказал про злоключения Чимита. Это он сделал тем охотнее, что знал: у казаков-бурят строго блюдут обычаи предков — не смеет сын хвастаться перед отцом, перед старшими, он не станет передавать про свои дела, если даже этот рассказ будет правдой от первого и до последнего слова.

— Одного из тех «ангелов» вчера наши кокнули, — сказал Бутырин. — Чимит признал.

Бадма молча прижал сына к груди.

«ИНГА-ИНГА-ИНГОДА!»

Обнаружив исчезновение проводника, Самойлов не пришел в ужас, не испытал никакого желания вскочить, кинуться искать, как это делал Джекобс, когда пропал сын Бадмы. Как только исчез Чимит, Самойлов сразу понял, что судьба «Золотой экспедиции» решена. Теперь ему казалось, что он точно предвидел и момент, когда проводник уйдет — у Ущелья Согжоев. Из рассказа о гибели оленьего стада у него возникло смутное предчувствие начала конца.

Самойлов лежал с открытыми глазами, не шевелясь. Исчезновение Бадмы он странным образом почувствовал даже не поворачивая головы. Протянув же руку, понял, что казака нет давно — постель была холодная. Имея представление об Ущелье Согжоев, руководствуясь все тем же арабским наставлением молодым аристократам, решил не поддаваться каким бы то ни было чувствам: чем грознее обстоятельства, тем хладнокровнее и тщательнее должен быть анализ этих обстоятельств. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что в это ущелье отряд заведен. И это было естественно. Конечно, не могло быть, чтобы большевики с превосходно поставленным сыскным аппаратом, со своим ЧК оставались бы в неведении, какую американцы затевают экспедицию. Судьба золота была, возможно, решена еще в станице Доодо Боролдой. Почему же он, Самойлов, не предложил свои услуги и в качестве проводника? Ведь он ничуть не хуже Бадмы знает дорогу к своему прииску... Спокойнее! В ущелье — засада. И на девять десятых — это партизаны. Ну, а чем могут оказаться опасными для самойловских ящиков партизаны? Сами по себе ящики, конечно же, не представляют никакого интереса для красных. Опасность может возникнуть только в случае сопротивления. Все может случиться в схватке. Значит? Надо, чтобы этого сопротивления не было. Значит? Вовремя нанял Джекобса — это колоссальный выигрыш. Надо приказать Джекобсу: золото сдать, а сопротивление — должна быть только видимость. Итак, решено.

Что-то теперь скажет этот самодовольный гусак? Его не проймет ничто... Партизаны не будут интересоваться архивами Самойловых. А если белые? Эти не посмеют напасть на отряд САСШ. И в этом случае насилия не будет, то есть самойловским ящикам опасности нет. Золото, видимо, отберут и те, и другие. Но лучше, чтобы партизаны — они порядочнее. И в этом никакого парадокса нет. Партизаны ведут себя как представители государственной власти, утвердившейся в России, — золотой запас империи отняли у Колчака под носом у представителей Антанты не эмиссары регулярной Красной Армии...

И вдруг страшная мысль обожгла голову: а если в ущелье — анархисты?! Недаром они кружили вокруг все это время... Чтобы замести следы, могут отправить к праотцам всех, не разбираясь, кто и откуда. От них можно ожидать все!

Самойлов, надевая на ходу свитер, побежал к палатке Джекобса.

— Проводник исчез! — крикнул он.

Джекобс не сразу попал ногами в штанины. Пока одевался, в голове пронеслось столько мыслей, сколько бывает больно секущих лицо песчинок во время урагана. И все сходилось к тому, что главное — сохранить ящики Самойлова, всеми силами отряда оберегать голову миллионера-хозяина. В кармане ведь лежит тепленький и уютненький контракт — он, Джекобс, будет получать генеральское содержание!..

— Кар-рамба! Вам не надо беспокоиться, сэр. Эй, дежурный! Вестовой!

Вбежали испуганные вестовой и дежурный.

— Что я тебе наказывал, Окорок Пенсильванский, а?

— За проводником следить, сэр! — трясясь и бледнея, отвечал вестовой.

— Где он? Спал, сволочь?

Оба солдата, избитые в кровь, были выброшены из палатки.

— Тревога! — крикнул Джекобс. — Поднять лагерь!

Колонна втягивалась в узкое ущелье. Оно оказалось более мрачным и зловещим, чем о нем рассказывал проводник. Река грохотала так, что трудно было услышать соседа. Дневной свет проникал из-за высоченных заоблачных вершин, почти смыкавшихся. Даже Самойлову, облазившему не одно ущелье, было жутковато: тропа идет над каменным обрывом, а под нею — вся в белой пене осатанелая река. Никогда Самойлов не попадал в такие гиблые места!

Вдруг впереди раздался грохот такой силы, что, казалось, сам воздух, стесненный узкими каменными стенами, заклубился. В колонне началась паника, хотя никто еще не понимал, что произошло. Самойлов остановил лошадей. И тут увидел Джекобса.

Майор гарцевал среди колонны, непрерывно подавая трубный голос и высоко держа кольт. Он был великолепен — паника, овладевшая солдатами, его не задела, и он принял самое правильное решение: непрерывно подавать свой командирский голос, изрыгая жуткие ругательства — они должны были слышаться в ушах солдат как что-то самое желанное в такую минуту, вселяющее хоть какое-то ощущение надежды на спасение. Люди стали приходить в себя — проклятия Джекобса возымели действие.

Джекобс, остановив отряд, подъехал к Самойлову. Они вдвоем осторожно двинулись вперед по тропе, пока не убедились, что положение отряда совершенно безвыходно: дорогу плотно перегораживал вал из камней высотой по грудь человека, а на валу торчал тупорылый пулемет. Оглядевшись, Самойлов увидел, что со скал, с деревьев — отовсюду нацелены стволы винтовок и бердан, всюду виднелись нахальные, уверенные бородатые рожи.

Вскоре к Джекобсу подскакал всадник. То был один из командиров взводов, посланный майором за удравшими солдатами. Дрожащим голосом сообщил: в тылу дорога тоже завалена, выставлены пулеметы.

— Кар-рамба! — вскричал Джекобс. — Видит бог, я пытался сделать все!

— Спокойно! — беря майора за локоть, крикнул Самойлов.

— Слушаю, сэр! — нелепо козырнул Джекобс, приведя в крайнее изумление командира взвода.

— Немедленно поднять белый флаг! — продолжал Самойлов. — Призовите всех командиров и уймите это стадо. Вступите в переговоры.

— Все понял, сэр!

— Задача отряда — охранять мои ящики!

Джекобс, козырнув, ушел. Самойлов улыбнулся: да, он сделал все, чтобы спасти свои сокровища! Шесть лет, не жалея денег, золота, скупал Самойлов эти сокровища. Сразу же, как только вернулся из Сан-Франциско. Началось с того, что подвернулся замечательно древний экземпляр, называвшийся «Чертеж землицы Сибирской», составленный одним из землепроходцев XVII века. После этого приобретения его осенило: раз он мечтает развернуть гигантское горнопромышленное дело, то ведь ему нужна будет и гигантская основа — то есть все сведения о том, что, где и в каких количествах содержит в своих недрах эта «землица сибирская». Он стал скупать геологическую документацию: отчеты геолого-поисковых партий, самые разнообразные карты, составленные геологами, геодезистами и топографами. Однажды ему удалось купить у одного штабс-капитана с немецкой фамилией военно-топографическую карту Восточной Сибири — восемнадцать тысяч рублей пришлось отвалить тому мерзавцу! Отец охотно поддерживал это увлечение сына, знал, что в большом деле не надо отказываться и от того, что пусть не прямо, а лишь отдаленно и косвенно касается твоего дела — пригодится, и никогда не знаешь заранее, с какой стороны и каким образом. И получилось — почти вся геология Восточной Сибири легла в сейфы Самойловых. И эти сокровища теперь вывозит Самойлов под видом семейных архивов. Хороши архивы! Вряд ли у большевиков появятся свои геологи. А если и появятся, придется им начинать с нуля.

И с этой стороны нужны будут для освоения кладовых Восточной Сибири горнопромышленники Самойловы — никуда не денутся большевики без них! Американцам они предоставят концессии, а с ними будут Самойловы, вооруженные всей геологической документацией огромного и самого богатого в Сибири региона. О том, что вывозится в этих ящиках, знает генерал Грэвс. И больше никто. Грэвса отблагодарил отец...

Да, сделано все, чтобы спасти и в целости вывезти драгоценные ящики. Золото было лишь прикрытием. Добраться бы теперь до Верхнеудинска!..

Самойлов и Джекобс с офицерами подошли шагов на десять к каменному завалу. Джекобс с белым флагом и Самойлов, доставший для такого случая свой элегантный стэк, вышли на шаг вперед. И тут Самойлов вздрогнул, а потом еле заглушил готовый вырваться неудержимый смех: рядом с русским мужиком, судя по всему, командиром партизан, стоял Бадма Галанов!

— Именем революции! — подобравшись и подняв голову, выкрикнул мужик. — Предлагаю енто самое золото, что с Черной Пасти, отдать. Его у вас пять с половиной пудов.

«Какое торжественное начало, — внутренне усмехнулся Самойлов, — и какое обыденное, крестьянское продолжение: «енто самое».

— С кем имею честь? — перевел Самойлов вопрос Джекобса.

Майор задал этот свой вопрос с таким видом, что можно было подумать: не он, а этот мужик в папахе, перевязанной наискосок красной лентой, держит в руках белый флаг.

— С вами вступает в переговоры майор морской пехоты Северо-Американских Соединенных Штатов Уильям Джекобс!

Здесь последовала пауза — ее Самойлов ожидал: не мог же майор Джекобс неторжественно произнести название своего государства даже с белым флагом в руках! «Суета сует!» — подумалось Самойлову, употреблявшему все силы, чтобы справиться с распиравшим его смехом.

— С вами вступает в переговоры майор морской пехоты Северо-Американских Соединенных Штатов Уильям Джекобс! — повторил Джекобс, получив ответ, что перед ним командир партизанского отряда Иннокентий Бутырин. — Известно ли вам, что отряд под моим командованием действует по приказу правительства САСШ в соответствии с просьбой Международного Красного Креста?

Пока Самойлов переводил, Джекобс, подняв сколько мог голову, даже слегка откинув ее, передал белый флаг стоявшему сзади офицеру.

— Известно ли мистеру Бутырину, что за моей спиной — целый корпус морской пехоты под командованием генерала Грэвса и что любое насилие, примененное по отношению к моему отряду, будет иметь самые нежелательные последствия для местных красных властей?

Иннокентий Бутырин снова наклонился к Бадме Галанову, и тот что-то долго говорил на ухо все то время, пока Самойлов переводил вопросы-тирады Джекобса.

— Передай командиру мериканов, — сурово проговорил Бутырин, — что ему угрожать нам не след. Пусть он знает: за нашей спиной — вся Расея, Пятая Красная Армия во главе с товарищем Уборевичем! Вот бумага от товарища Уборевича:

«На всей территории бывшей Российской империи, а ныне Российской Советской Федеративной Республики заботы о военнопленных, раненых и пострадавших от военных действий лицах гражданского населения входят в компетенцию исключительно органов Советов Рабочих и Крестьянских депутатов, осуществляющих государственную власть в результате Великой Социалистической Революции. Советское Правительство ни в какие переговоры с Международным Красным Крестом не вступало относительно его деятельности на территориях временно занятых войсками контрреволюционных сил и интервентов, а потому не обязано оплачивать какие-либо расходы этого уважаемого общества. На основании вышеизложенного, командование Пятой Рабоче-крестьянской Красной Армии, действующее по уполномочию Советского Правительства, предлагает красному партизанскому отряду, оперирующему в пределах Баргузинского уезда Иркутской губернии, золото, незаконно изъятое на прииске Черная Пасть подразделением американского экспедиционного корпуса якобы для нужд Международного Красного Креста, конфисковать и под надлежащей охраной переправить в г. Иркутск в распоряжение чинов Государственного банка РСФСР».

Иннокентий Бутырин, аккуратно сложив прочитанную бумагу и положив ее за пазуху, широким жестом обвел вокруг:

— Ежели вы несогласные и задумаете драться, вам здесь хана. Вы в мешке! Вместе с золотом вот сюды сложите оружие!

Самойлов поймал себя на том, что пристально вглядывается в толстый короткий указательный палец партизанского командира, показывавший на место у себя под ногами.

— Чтобы вы могли отстреляться от каких-нибудь мелких шаек, мы согласные оставить оружие одному взводу, и можно не сдавать оружие офицерам. Все остальное — сюды!

Джекобс повернулся к Самойлову и щелкнул каблуками.

— Кажется, ничего не остается, как подчиниться? — сказал он. — Пожалуйста, переведите: подчиняемся силе, золото отдаем! Но пусть этот... джентльмен передаст бумагу. И потом — оружием одного взвода обеспечить безопасность всего отряда нельзя.

Бутырин опять нагнулся к Бадме, и тот ему что-то передал. Самойлову это показалось странным.

— Вся дорога до Верхнеудинска под нашим прицелом, — сказал Бутырин. — Никто вас не тронет. Все! Давайте золото сюды!

Джекобс отдал приказание. Солдаты принялись выполнять.

— А знаете, — обратился майор к Самойлову, — я бы многое отдал за то, чтобы всадить обойму моего кольта вот в ту физиономию, в бывшего проводника!

Самойлов увидел за каменным завалом сияющее от радостного волнения лицо Чимита. Ему показалось, что Бадма подмигнул ему, а Чимит даже приветливо махнул рукой. Но тут Самойлову пришлось широко раскрыть глаза и слегка отпрянуть от небывалого изумления. Не успел майор договорить свою фразу, как Бадма сделал шаг в сторону Джекобса и поправил маузер в деревянной кобуре, а потом на хорошем английском языке громко произнес:

— А я не дал бы вам сделать ни одного выстрела из вашего кольта. Мой маузер вышиб бы его из ваших рук!

Чимит прыснул, увидев, как от английских слов отца у всех вытянулись лица, Джекобс как-то весь согнулся, сник. Мальчик смотрел, не отрываясь, как солдаты таскали ящики с золотом — квадратные, небольшенькие, в каждую сторону не больше локтя Чимита. Но, видать, тяжелые — каждый солдат тащит один и напрягается. Смешно! Чимит даже сосчитал, сколько сложили мериканы винтовок: сто двадцать штук!

Самойлов подошел к Бадме Галанову и спросил:

— Скажите, где вы могли выучить английский?

Бадма не спеша закурил, ответил:

— В Монголии, Западном Китае.

— Как это... в Западном Китае?

— В ученых экспедициях был проводником. Дважды. Английские экспедиции-то. Пришлось выучить их язык.

Чимит видел, с каким изумлением смотрел на отца Самойлов. А Джекобс, опомнившись после того, как перевели слова Бадмы, произнес со сдавленным хрипом какие-то ругательные слова. Бадма, смеясь, перевел Иннокентию Бутырину смысл этих ругательств: «Неужели эта каналья понимал все, о чем мы говорили?» Потом Бадма помахал рукой Самойлову и крикнул по-английски:

— Прощайте! Желаю вам всего хорошего, а потому — не попадайтесь нам поперек дороги!

Партизаны с хохотом уходили из Ущелья Согжоев. Конечно, не все понимали, над чем и почему смеются, но все равно от души и изо всех сил поддерживали этот хохот, так славно снимавший напряжение. Бывает же ведь, что люди, нахохотавшись, уже потом с удивлением узнают, над чем смеялись!..

Едва партизаны отошли от американцев, как Бутырин подозвал Бадму и сказал:

— Ты с сыном оставайся, догляди, как они выбираться будут. Бери с десяток бойцов да последи, поприкрывай их сзади, чтобы какие бандиты не напали. Ну, покедова!

К американцам подбирались густыми зарослями тальника. Джекобс стоял, судорожно ухватив костлявыми пальцами руки подбородок. Длинный и тощий, согнувшийся, он показался Чимиту таким жалким. Недалеко, заложив руки в карманы, Самойлов внимательно наблюдал, как солдаты грузили ящики на коней.

Вдруг Чимит ткнул отца в бок. К Джекобсу подходил, непрерывно кланяясь, с жалкой улыбкой на широком грязном лице низкорослый толстый оборванец. Он шел, крича:

— Прошу вас: только выслушайте! Умоляю: только выслушайте меня!

— Это он! — жарко шепнул Чимит. — Коня у меня отбирал!

Джекобс при виде оборванца вздрогнул.

— Что этому типу надо? — резко пролаял он.

— Переводить не надо, я понимаю по-английски. Позвольте представиться: подполковник генерального штаба Российской армии Иван Арнольдович Грум-Гржмайло! Я прошу вас взять меня с собой в Северо-Американские Соединенные Штаты.

— Что-о? Этот идиот пришел издеваться? Вместо пяти пудов золота привезти полковнику Морроу пять пудов вонючего дерьма? Кар-рамба! Зачем такой нужен Америке?

Подполковник гордо поднял голову.

— Я прошу политического убежища. Уверен: буду нужен Америке — я знаю все военные секреты России! С крушением монархии я свободен от присяги. — Сказав это, подполковник выпрямился, вытянул руки по швам и поднял подбородок.

— Что-о? — заорал Джекобс. — Потеряв золото, я должен привести военные секреты, пригодные как прошлогодний снег? Во-он с моих глаз!

Подполковник затрясся и вдруг стал на колени.

— Я так долго добирался до вас!.. Вы — моя последняя надежда!

— Какое мне до этого дело?

— Я родной племянник великого ученого Грум-Гржмайло!

— Да будь вы хоть родной племянник Вудро Вильсона! Уберите эту дрянь с глаз моих!

Подполковник с минуту стоял, словно оглушенный, потом стал подниматься. Вдруг всплеснул руками, топнул правой ногой, поднял левую руку и закружился в танце, от которого Чимиту стало зябко. Задыхаясь от небывалого напряжения, он кружился все сильнее и сильнее, выговаривая еле внятные странные слова: «Инга-Инга-Ингода! Инга-Инга-Ингода!»

Чимит знал, что Ингода — река в Читинской стороне, там бывали войсковые учения забайкальских казаков. Вдруг подполковник остановился, застыл, как будто его парализовала неведомая сила.

— Это меня вы назвали дрянью? Видит бог, я станцевал мой детский танец — простился с Ингодой, она недалеко отсюда, я не дошел до нее!.. А ты — заокеанская крыса, шакал, прибежавший к трупу великой империи! Получай!

Подполковник выхватил из кармана маленький блестящий браунинг, но его опередили: майор Джекобс с искаженным лицом, ощерясь, разрядил в извивающегося в корчах подполковника всю обойму своего кольта.

Чимит утер тыльной стороной ладони обильно выступивший на лбу пот и тихо попросил отца:

— Уйдем отсюда!

Бадма Галанов отвел свой маленький отряд в глубь тальников. Над Ущельем Согжоев, вырвавшись из тумана, засияло солнце.

Примечания

1

Серенки — спички. Здесь речь идет о старинном обычае оставлять все необходимое на случай, если забредет кто из заблудших — может, каторжник, может ссыльный.

(обратно)

2

Время запрета купания в реках, текущих с гор, — примерно 1 сентября, когда в горах уже не тает выпавший снег.

(обратно)

3

Семь Старцев — Большая Медведица. Есть такое предание. Жили когда-то семь братьев волшебников. Им было велено вызнать все тайны человеческих преступлений, чтобы искоренить их на земле. Но они увлеклись своим занятием настолько, что позабыли о своей цели. Разгневанный Эсэгэ Малаан-тэнгри, владыка тэнгринов — покровителей людей, велел им убраться на небо, и они превратились в Семь Старцев.

(обратно)

Оглавление

Африкан Бальбуров Черная пасть Повесть

  НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ

  ЧИМИТ ДЕЛАЕТ БОЛЬШИЕ ОТКРЫТИЯ

  ТУМАН НА БЕРЕГУ ОЗЕРА

  РОДНОЙ ПЛЕМЯННИК ГРУМ-ГРЖМАЙЛО

  ЧЕРНАЯ ПАСТЬ

  ИННОКЕНТИЙ БУТЫРИН: «СПАСИБО МЕРИКАНАМ!»

  ДИПЛОМАТЫ ИЗ ЧЕРНОЙ ПАСТИ

  УЩЕЛЬЕ СОГЖОЕВ

  «ИНГА-ИНГА-ИНГОДА!» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg